Можно тебя навсегда (fb2)

- Можно тебя навсегда (Хакасия - 2) 781K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Наталия Романова

Романова Наталия
Можно тебя навсегда

Глава 1

     Богдан ещё раз сверился с адресом, записанным на мятом клочке бумаги – на первом, что попалось под руку. Дом пятидесятых годов постройки, чистый подъезд с еле слышным запахом прелости, свежевыкрашенные перила, стеклопакеты на окнах и комнатные цветы на подоконниках, гремящий лифт. На четвёртый этаж отправился пешком – в лифт зашла смурная тётка, опасливо покосилась на незнакомца, Богдан предпочёл подняться ногами, невелика нагрузка. Позвонил в дверь с аккуратными металлическими цифрами, вслушиваясь в переливы звонка.

      – Кто? – раздался из-за двери женский сонный, глухой голос.

      – Богдан, мы разговаривали час назад.

     Послышалось громыхание замка, на пороге появилась девушка, на вид моложе, чем Богдан предположил по голосу.

      – Здравствуйте, – девушка действительно выглядела сонной.

     Мятая футболка и трикотажные штаны, не менее мятые. Рыжие, вьющиеся волосы, торчащие в разные стороны, были прихвачены заколкой «крабиком», отчего вид получился ещё более лохматый. Отрывшая дверь пропустила Богдана, отойдя в сторону, бросая настороженный, оценивающий взгляд.

      – Вот, – девушка  прошла вглубь просторной прихожей. – Мы вешалки с Леной не делили, но, как скажете, можно эту вам, эту мне, – она показала рукой на две стандартные «икеевские» вешалки с обувницами внизу, остальное пространство было пустынным. Выключатель, зеркало – вот и всё убранство.

      – Большая комната или кухня, как угодно назовите, она проходная и как бы общая.

    Комната, куда хозяйка квартиры завела Богдана, действительно была «большой», на глаз – метров тридцать, а то и все сорок. Вдоль одной из стен стояла кухонная мебель, плита, бытовая техника. В центре, разделяя пространство на зоны, расположился диван с мягкими кожаными подушками, подлокотниками и высокой спинкой. Двуспальный трон, а не диван. Журнальный столик, узкие комоды вдоль стены, телевизор на кронштейне. Три широких окна, балконная дверь, межкомнатные двери – одна, в которую они вошли. Ничего лишнего, всё функционально, удобно.

      – Там, – девушка взмахнула рукой в сторону одной из дверей, – моя комната, а там, – на этот раз взмахнула в сторону противоположной двери, – ваша. Пойдёмте, покажу санузел…

     Показ нехитрого хозяйства трёхкомнатной квартиры с одной проходной комнатой прошёл быстро. Гостиная, она же кухня, две комнаты – хозяйская и, предположительно, Богдана, если он согласится снимать. Балкон, прихожая, небольшая кладовка, ванная комната, уборная. Относительно свежий ремонт, молочай трёхгранный почти до потолка в углу. Чисто, незахламлённо.

     Хозяйка квартиры ещё в телефонном разговоре представилась как Евгения, сейчас же, после короткого кивка-согласия на аренду комнаты, уточнила – её можно называть Женя.

     – Правила проживания простые. За собой убирать, покой друг друга уважать, женщин громко не водить, пятна на общем диване не оставлять, – Женя быстро посмотрела на будущего соседа, кажется, немного покраснев. Богдан предпочёл не придавать значения реплике и алым кончикам ушей.

      – Хорошо, – он с трудом выдавил из себя улыбку. – Богдан, – представился ещё раз.

      – Очень приятно, – Женя протянула руку, Богдан уставился на маленькую ладонь, словно та может его укусить. Встряхнув головой, ответил на тёплое, совсем не крепкое рукопожатие.

      – Располагайтесь. Будьте, как дома,–  Женя развела руками, как бы приглашая, развернулась и отправилась к себе в комнату, видимо, досыпать.

     Богдан проводил глазами женскую фигуру. Совсем невысокая, во время разговора приходилось смотреть сверху вниз. С не самыми длинными ногами, круглыми ягодицами и оформленными бёдрами. Всё остальное скрывала бесформенная футболка и широкие домашние брюки с изображением жизнерадостных бананов. На грудь во время беседы он не обратил внимания. Он ни на что не обратил внимания, кроме, пожалуй, причёски из вьющихся волос в стиле раскуроченного гнезда. Впрочем, имей Женя внешность модели, он бы всё равно не придал значения. Не сегодня. Не сейчас. Не на этой земле.

    Зайдя в свою комнату, Богдан упал на полутораспальную тахту и закрыл глаза, не утруждая себя поисками чистого постельного белья, которое, по словам Жени, должно лежать в шкафу на верхней полке.

    Ему должно было стать лучше, хотя бы немного легче, но комок из игл, стоявший в груди последние годы, обострившийся в последние дни, никак не проходил. Давило на виски, подкатывала тошнота. Просмотрев в потолок в течение трёх с половиной часов, Богдан встал, переоделся, кинул в шкаф небольшую сумку с самыми необходимыми вещами, которые он в спешке собрал, и обошёл комнату пару раз, снова осматривая новое место жительства.

     В небольшой комнате – всего-то метров двенадцать – помимо тахты, шкафа, телевизора, стола и единственного стула к нему не было ничего, да и не поместилось бы. Кроме этого имелось одно окно и череда горшков с домашними растениями на широком подоконнике.

     Он решил выбраться из комнатушки-клетушки. Высокие потолки, не самая удачная планировка, кактус, занимающий угол, балконная дверь, требующая незначительного ремонта, подтекающий смеситель в ванной комнате. Не самый лучший вариант жилья, положа руку на сердце – паршивый, но Богдан ни секунды не выбирал, даже не думал. Взял первый попавшийся из предложенных и после одного телефонного разговора, суть которого он с трудом сейчас вспоминал, через один час десять минут был на месте.

     К ночи застелил тахту, облегчённо вздохнув. На верхней полке, как и говорила Женя, лежало постельное бельё. Новое, ещё в упаковке. Если решит остаться – привезёт из дома. Спать на чужом, даже чистом, Богдан не хотел. В последнее время чужие постели вызывали в нём отторжение. Он скептически ухмыльнулся сам себе – давно ли стал чистоплюем?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 2

     После бесцельного просмотра телевизора наконец-то заснул, а проснулся от чьего-то пристального взгляда. Рядом, сидя на стуле, находилась Женя, в той же мятой широченной футболке и трикотажных штанах со скалящимися бананами.

    Волосы в этот раз были  расчёсаны и убраны в высокий хвост, который вился во все стороны. Солнечный луч, минуя тахту у стены, скользил по круглому лицу, аккуратному носу со вздёрнутым кончиком, придавая какой-то нежно-розовый оттенок девичьим щекам. Глаза смотрели пристально, самую малость настороженно. Аккуратный, едва заметный макияж, полноватые губы, яркие, словно немного припухшие.

      – Привет, – Женя улыбнулась и наигранно помахала рукой.

       – У? – нечленораздельно, вместо приветствия, пробурчал Богдан. Вот уж кого не ожидал встретить у своей постели, так это хозяйку квартиры. Интересно, она всегда такая бесцеремонная или для него сделала исключение?

      – Я там ем, пытаюсь есть, во всяком случае, – улыбнулась Женя.

      – Приятного аппетита? – солнечный луч соскользнул со щеки говорящей и устремился прямо на лицо Богдана, пришлось сощурить глаза.

      – Я подумала, может, ты тоже хочешь?

      – Спасибо, – Богдан с трудом сдержал раздражение, мотнул головой. Он хотел спать и никого не видеть, а ещё лучше – сдохнуть, чтобы  не чувствовать больше выкручивающей суставы боли, мучившей его не первый год. Сейчас же, по возвращению в Москву, эта боль не давала дышать, думать, разрывала аорту, загоняла раскалённый кол в сердце и давила, давила, давила, оставляя на поверхности лишь одно желание – сдохнуть.

      – Богдан?

     – Чего? – он накрыл лицо подушкой. Твою мать! Что ей надо?!

     – Пойдём, поедим? – голос звучал совсем робко, будто извиняясь, от этого злость накатывала ещё сильнее.

      Богдан  в раздражении сел, машинально прикрывая пах одеялом. Спал он в трусах, стыдливостью не страдал, но утро есть утро, даже ближе к обеду. Стояк никто не отменял, любопытные взгляды его не интересуют. Не сейчас.

       – Спасибо, – проговорил он по слогам. – Спасибо, я не голоден, – последнее не отчеканил, а выплюнул, скрипнув зубами от раздражения.

      – Ты приехал вчера до обеда, сейчас обед следующего дня. Не ел, не выходил никуда, чтобы можно было подумать, что был в кафе. Понимаешь, я не могу сидеть и есть, зная, что человек голодает.

       – Женя, я не голодаю, – она будто испытывала его терпение, нарывалась на скандал, а то и специально провоцировала. Мало ли что на уме у этой ненормальной. Богдан ничего не знал о девушке, сидевшей рядом с его постелью.

       – Пусть так, но я-то всё равно не могу есть, – Женя наигранно вздохнула. – В моём положении нельзя голодать, – добавила она и посмотрела с вызовом на Богдана.

      – Даже так, – Богдан окинул оценивающим взглядом хозяйку квартиры. Лишь сейчас он обратил внимание, что широкая футболка скрывает небольшой, но довольно очевидный  живот, который не припишешь крепкому телосложению, как круглый зад или оформленные, широкие бёдра.

      – Раз в твоём положении, тогда конечно, сейчас приду, – он замолчал, ожидая, когда Женя уйдёт, но она продолжала сидеть и с каким-то нездоровым вниманием разглядывать Богдана. – Может, ты выйдешь? – с большим трудом удалось сдержать раздражение.

      Вот напасть! Теперь-то что? Навязчивая или просто дура?

     Ели молча, вернее, Женя ела, а Богдан смотрел в тарелку, размазывая макароны с сыром, гоняя три несчастные фрикадельки по керамике. С трудом пересилив себя, он съел половину порции, бросая взгляды на сосредоточенную Женю, время от времени скользившую взглядом по нему. Просто перекрёстная война какая-то.

     Нелепость. Что он вообще делает в этом доме? В чужой квартире, с посторонней беременной женщиной? Зачем ему это нужно? Легче не становится, да и не станет. Возможно, никогда в жизни.

     Всё, что нас не убивает – делает сильнее. Злее, несчастнее, и продолжает убивать каждый час адового существования. Об этом не говорят. Об этом умирающие каждый день своей жизни молчат.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 3

     – Ты кто? – Богдан нахмурился, услышав вопрос

     – Ты видела паспорт?

     – По национальности, я имею в виду… – Женя поперхнулась, словно ей неловко спрашивать о подобном. В общем-то, справедливо неловко.

     – Русский, – отрезал Богдан.

     – У меня имя русское, фамилия, прописка московская. Какие-то вопросы?

    Богдан понимал, откуда растут ноги у вопроса. На русского он не похож, от славянского в нём лишь имя. Вот такая игра генетики. Мать – типичной европейской внешности. Русоволосая, голубоглазая, с овальным лицом, прямым носом. Отец – так же, отличается только размахом плеч и высоким ростом, передавшимся по наследству Богдану.

    А от прадеда по материнской линии, талыша, которого он не видел никогда в жизни, досталась «этническая» внешность. Или от кого-то другого с той стороны. Богдан почти ничего не знал ни о прадеде, ни о родственниках, ни о самом народе. Со стороны отца в роду у Богдана были литовцы, однако он не родился блондином среднего роста с синими глазами.

      – Мой прадед – талыш, – тщательно прожевав фрикадельку, ответил Богдан. – Если ты спросишь, кто это, я посоветую открыть википедию, я знаю ровно столько же.

     – Ясно, – пробубнила Женя. – Прости.

     – Ничего, – отмахнулся он.

    Через полчаса он выбрался на улицу. Накрапывал противный дождь, ветер срывал с деревьев последние жалкие листья, сдуру цепляющиеся за жизнь, пусть и под пронизывающими насквозь порывами. Звякнул телефон. Богдан посмотрел на экран, покорно, где-то обречённо набрал номер.

     – Да, мама, приеду, – пообещал он.

    В ближайшем магазине купил пачку сигарет, выбрав «мучительную смерть», ухмыльнулся, закурил, выдохнул струйку дыма и поднёс телефон к уху. Нужно поговорить с Ёлкой Ермолаевой, той самой, что жила до него в комнатушке двенадцати метров и ходила в уборную, минуя угол с гигантским молочаем.

    С Ермолаевой он учился в институте. Два года у них было подобие романа, сводящегося к койке и смелым сексуальным экспериментам, на которые идут не от большого ума, а потом они тихо-мирно разошлись, без взаимных претензий и обид. Всё это время Ёлка работала агентом по недвижимости, сейчас каким-то чудесным образом извернулась и купила отличную квартиру в хорошем районе. Она-то и «сосватала» комнату, когда Богдан позвонил ей после трёх неудачных звонков о сдаче жилья внаём.

     Почему он не уехал в гостиницу из душившей его квартиры, где каждый сантиметр выворачивал душу наизнанку, делая из сердца отбивную, сейчас Богдан не понимал. Грёбаный ад! У него есть деньги на гостиницу, он мог свалить на родительскую дачу, квартиру бабушки по материнской линии, мог, в конце концов, остаться в доме детства, но он оказался в неустроенной трёшке, наедине с чужой беременной женщиной.

    Ёлка трубку сняла сразу, словно готовилась к звонку, и начала с коронного: «Не начинай только!». Девчонке деньги нужны, рожать через четыре месяца. Родители в Подмосковье, в контрах с дочерью – кому понравится, что девица без мужа рожает.

    Квартира Жене от бабушки досталась, вот Ёлка и предложила сдавать комнату, пока ребёнок не родится, сама пожила из дружеского участия, только у Ермолаевой личная жизнь «и вообще». Кого попало не пустишь, Богдан отлично подвернулся под руку.

     – Тебе всё равно на четыре месяца только. Всё отлично складывается. Прямо в тютельку утрамбовывается. И вообще, от конторы твоего отца семь минут пешком. На бензине сэкономишь.

    – Я, по-твоему, нуждаюсь в том, чтобы экономить на бензине?

     – В экономии нуждаются все, даже ты, а особенно Женя. Будь человеком, поживи четыре месяца! Реально, кому она сдаст? Вдруг маньяк, псих, туберкулёзник! Что тебя останавливает?

      –  С какой радости я о какой-то Жене думать должен, Ёлка?

      – Ни с какой. Из человеколюбия! Что такого-то? Она тихая, мышь не обидит! Бабу приведёшь – слова не скажет.

      – Ермолаева…

     – Богдан!

     – Вот сука!

      – Спасибо, спасибо, спасибо!!! Я что угодно для тебя сделаю! Хочешь, прямо сейчас сделаю?!

      – Не нуждаюсь, – прорычал он в трубку, открыл машину и отправился по делам.

      Вот же грёбаный ад…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 4

     Ужинал у родителей, всё ещё живущих под одной крышей. В честь приезда блудного сына мать устроила показное торжество, созвав многочисленных родственников и друзей. Никто, по большому счёту, никого не желал видеть. Собрались ради Богдана, и от того было ещё паршивей. Натянутые улыбки, дружеское похлопывание по плечу: «Рад видеть, бро», опущенные глаза вкупе с любопытными взглядами. Чужая трагедия порождает нездоровое любопытство. Богдан знал это наверняка.

     Если с липкими взорами, оставляющими склизкий след на собственном теле, Богдан смирился, принял безоговорочно, как часть расплаты за вину, то ситуация в родительской семье выбивала почву из-под ног. Собственно, эта ситуация и была причиной, по которой Богдану пришлось возвращаться в Москву и снова окунаться в ненавистные ему будни.

     После почти сорока лет совместной жизни родители разводились. Уму непостижимо! Театр абсурда!

    Шестидесятилетний бывший партфункционер, ныне ресторатор средней руки, твёрдо стоящий на ногах, Усманов Павел Петрович – отец Богдана, – уходил из семьи по банальной до зубного скрежета причине – молодая любовница. Моложе двух старших детей. Чем привлекла стареющего, лысеющего и расползающегося в животе двадцативосьмилетняя обладательница силиконовой груди, догадаться несложно, несмотря на горячие уверения отца в последней любви и искренних чувствах Танюши.

     Супруга Усманова, Валентина Эдуардовна, тяжело переживала взбрык муженька, а ещё больше – за собственное финансовое состояние и благополучие своих детей. Прихоть старого сластолюбца рано или поздно сойдёт на нет, а вот с Танюши станется родить ребёнка, законного наследника бизнеса Усманова, движимого и недвижимого имущества. И вот это не вписывалось в представление Валентины Эдуардовны о справедливости.

     За годы брака Усмановых появилось трое детей. Старшая Вика, выскочившая замуж «по залёту» за хиленького предпринимателя, добившегося относительного успеха исключительно благодаря тестю, владелица нескольких салонов красоты, не приносящих серьёзных доходов. Вика по образованию и призванию была художницей, закончила Суриковское училище, но карьеры не сделала, предпочтя материальные блага служению музам.

     Всеми любимая младшая Маришка, которую в расчёт-то брать смешно. Девятнадцатилетняя студентка второго курса иняза, избалованная, изнеженная, инфантильная домашняя девчонка, чьи проблемы начинались цветом маникюра, а заканчивались формой бровей.

     И тридцатипятилетний Богдан, собственной персоной. Единственный отпрыск Валентины Эдуардовны из троих, способный принимать решения, адекватно мыслить, обуздать свалившиеся на головы Усмановых проблемы.

    Валентина Эдуардовна, несмотря на то, что находилась в статусе домохозяйки, была женщиной неглупой, и постелила соломки на подобный случай ещё пару десятилетий тому назад, оформив большую часть недвижимости и половину бизнеса на себя. Казалось бы, проблема решена до появления, только закон в стране «что дышло, куда повернёшь, туда и вышло», а повернуть обманутой жене нужно в полное и безоговорочное владение всем, что нажили Усмановы почти за сорок лет.

     Павел Петрович не отставал, тянул одеяло на себя, находясь в глухом военном положении не только с почти бывшей женой, но и детьми, дойдя до абсурда – проживая в одной квартире с супругой. Танюшку, понятно, половина имущества не устраивала, Павел пытался отстоять свои шестнадцать аршин.

     За всем этим абсурдом наблюдали родственники и друзья, поделившиеся на противоборствующие кланы, вспоминающие обиды десяти, двадцати, а то и пятидесятилетней давности.

     У матери был простой в своей гениальности план. Богдан выкупает причитающуюся отцу часть бизнеса, всё остаётся в руках Валентины Эдуардовны – вернее, Богдана. Заодно он выползет, наконец, из своего добровольного заточения в Тьмутаракани, бросит дурить, займётся делом, приносящим ощутимый доход.

    Посчитав стоимость активов, Богдан пришёл к выводу, что выкупить половину бизнеса отца он может, вот только ему не нужна ни эта половина, ни вытекающие отсюда обязательства.

    Оставалась надежда на добрую волю с обеих сторон почти бывших супругов или на примирение, что тоже не исключалось. Танюша не первая «последняя любовь» Павла Петровича, а если фармацевтическая промышленность позволит – не последняя.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 5

    – Мам, я пойду, – Богдан зашёл на кухню после того, как гости начали расходиться, оставались только свои: сёстры и самые близкие друзья семьи.

    – Ты погляди на него! – мать громыхнула фарфоровым блюдом. – Сообщения он строчит своей проститутке!

    – Зачем ты живёшь с ним? – Богдан посмотрел на мать. Невысокая, полная, с короткой стрижкой, несмотря на достаток, похожая на тысячи своих сверстниц, не имеющих и сотой части её возможностей.

    – А где мне жить?

    – На Бурденко, – Квартира, доставшаяся матери от покойных родителей.

    – Я ещё в ремонт должна вкладываться? Переезжать куда-то? Оставлять всё для него с мерзотой?

    – Нет, продолжать себе нервы портить.

    – Это мой дом, и я никуда отсюда не уйду!

   – Ладно, хорошо, – в словах матери была своя правда, в действиях отца – своя. Богдану не хотелось принимать ничью сторону, невольно же ему становилась близка позиция матери.

     Какого чёрта? Решил променять шестидесятилетнюю жену на тридцатилетнюю любовницу – будь мужиком, уйди достойно.

    – Я пойду, – напомнил он, зачем зашёл на кухню.

    – Где ты остановился? – спохватилась Валентина Эдуардовна. –  Живи здесь, место есть.

    – Квартиру снял, – соврал Богдан.

   – Зачем деньги тратишь? Дома живи, раз там… – мать запнулась на полуслове.

    – Уволь, – Богдан сморщился. – Сам разберусь. Всё хорошо, не переживай за меня.

   – Давно пора продать квартиру, купить другую, начать жить с чистого листа, – неслось ему в спину, пока он обувался в прихожей, громко попрощавшись с оставшимися гостями.

    Богдан вышел на просторную лестничную площадку, две квартиры разделял вестибюль с лифтами, глянул на бегущие цифры и отправился вниз пешком.  Организму требовалось движение, в последние годы Богдан жил в другом режиме, отвыкнув от гиподинамии.

    Ниже этажом, между лестничными пролётами, слышался голос Вики. Она выскочила с подругой Лизой, неизвестно зачем притащившейся на большой семейный сбор Усмановых. Хотя… почему неизвестно? Дураку понятно, зачем. Вопрос лишь в том, является это личной инициативой сестрицы или матери тоже.

    Лиза – то ли ровесница Богдана, то ли младше или старше на пару лет, – несколько лет назад развелась, сейчас находилась в активном поиске мужа. Когда-то давно у них случился скоротечный роман, закончившийся ничем, даже до постели не дошло. Богдан встретил Яну, полностью захватившую его внимание. Теперь он свободен, Лизе необходим мужик. Часики не тикают, а бьют в набат, почему бы женской части семейства Усмановых не подсуетиться в этом направлении?

    Лиза – не предел мечтаний дам Усмановых, – родом из провинциального городишки на севере России, с родителями пролетарского происхождения, ипотечным кредитом, доставшимся в наследство от брака. Похоже, они готовы на мезальянс, лишь бы оставить брата и сына в Москве и пристроить в добрые женские руки.

    – Как думаешь, если сама ему позвоню? – услышал Богдан голос Лизы, невольно ухмыльнулся.

    – Как ты ему объяснишь, откуда у тебя его номер? – ответила Вика.

    – Ты дала.

    – Представляю его радость, – Вика скептически тянула гласные.

    – Тогда приеду в обеденный перерыв к офису и…

   – Адрес и время подсказать, Лиза? – Богдан остановился рядом и в упор посмотрел на женщину.

     А она ничего, не на пустом месте он когда-то запал на неё. Достаточно рослая, длинные ноги, высокая грудь, стильная причёска. Естественно, не обходится без женских ухищрений, там подтянуть, здесь подчеркнуть, но кто идеален, чёрт возьми?

          – Подскажи, – Лиза не смутилась, ответила на прямой взгляд.

          Богдан усмехнулся, подсказал время, когда будет в офисе, напомнил адрес и даже название ресторанчика на другой стороне улицы, куда они могут пойти в это время суток. Кухня приличная, место камерное, не пафосное, если будет тепло, можно устроиться на летней веранде.

     – Вы бы окно открыли, – кинул он сестре, показывая взглядом на зажжённую сигарету в её руках и пожарную сигнализацию на потолке.

     – Отключили полгода назад, – бросила Вика и выпустила тонкую струйку дыма.

     Богдан в это время развернулся и направился вниз.

     Прежде чем тронуться с парковки, долго смотрел в лобовое стекло. Осень вступала в свои права, срывала яркие листья с деревьев, накрапывала дождём, а потом сменялась тёплой погодой, давая москвичам вернуться в летние деньки. На ещё не жухлом газоне жирный ленивый голубь что-то выковыривал из земли, но улетел, когда на чёрную ограду приземлилась ворона, явно претендуя на добычу голубя.

     В центре двора раскинулся детский городок: горки всевозможных форм, качели, избушки и песочницы. Дети, занимающиеся своими делами, мамаши, приглядывающие вполглаза за отпрысками, но больше болтающие с товарками. С трудом удалось проглотить тугой комок, отвести взгляд и отправиться домой. Вечерние пробки и бодрый голос на FМ-волне отвлекли от желания выжать газ в пол и закончить свою бессмысленную, тупую жизнь на дне Москва-реки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 6

     Богдан пил отвратительный растворимый кофе на собственной кухне, куря одну сигарету за другой. Куда бы ни падал взгляд, где бы ни останавливался, становилось лишь больнее и больнее. С каждым глотком чёрной отравы, каждой затяжкой – больнее. Он не изменил ничего с того самого дня, не передвинул мебель, не выкинул ни одной вещи. Квартира – склеп.

     Яну он встретил до банального просто. Богдан работал на отца, считая семейный бизнес своим. Вика училась в Суриковском, её вечно захламлённая комната была скорее мастерской, чем жилым помещением,  Маришка ходила в третий класс, занималась языками с репетитором. Кому впоследствии рулить делами? Очевидно – единственному сыну.

     Хостес в новом, только отрывшемся ресторане сразу приковала внимание Богдана. Девушка с копной светлых волос, узкими бёдрами, длинными ногами, стоячей грудкой. Она шла впереди Богдана, держа в руках меню, а он не мог оторвать взгляда от бёдер в узкой юбке, длиною до колена. Скромно и одновременно вызывающе.

     Он пригласил Яну на свидание сразу, получил благосклонное согласие, понимая, что причина не в его сногсшибательной харизме, а в статусе владельца заведения. Переспали они той же ночью в её съёмной комнатушке со скрипучим диваном, допотопным трюмо и развалюхой-шкафом вдоль обшарпанной стены. Богдан помнил чувство полёта, когда он курил на балконе, смотря сквозь стекло на спящую блондинку, растрёпанные волосы, бесконечные ноги.

     Их отношения никогда не были безоблачными, но определённо счастливыми. Или память настолько жестокая тварь, что стирает негатив, заставляя заживо гнить под спудом потерянного навсегда счастья?

    Ведь они конфликтовали, и часто; порой расставались, уходили, хлопнув дверью – то он, то она. Изменяли, злились, строили планы мести, мирились, трахались как обезумившие, пережравшие афродизиака кролики, снова разбегались.

     Официально отношения с Яной он оформил, увидев две полоски на тесте, брошенном ему в лицо. Тогда он подумал – она забеременела специально, чтобы отворожить от безумной, на взгляд всех окружающих, идеи – собственное коневодческое хозяйство. Вернуть в Москву к стабильной прибыли, растущему бизнесу, перспективным планам и хорошим деньгам. Подумал, вслух не произнёс и от проекта не отказался.

     Яна с ним в Хакасию не поехала, он отлично понимал, почему. Не для того она рванула из замшелой станицы на Кубани, чтобы бросить столицу ради сомнительной прихоти мужика, на которого потратила годы жизни. Понимал, но упорно надеялся на лучшее, на сохранение брака, на призрачную возможность усидеть на двух стульях. Охватившая всё его существо мечта с одной стороны и женщина, которую он любил, несмотря ни на что, с другой.

     Он мотался в Москву каждый месяц, веря, что рано или поздно убедит жену перебраться, хотя бы до первого класса дочки. К тому времени хозяйство встанет на уверенные рельсы, его личное присутствие не будет остро необходимо.

     Соучредитель – владелец четверти проекта – через несколько лет поднатореет, будет справляться самостоятельно. Двоюродному брату, москвичу, незачем возвращаться на родину. Сын учительницы и таксиста не имел особенных перспектив дома. Продажа чудом доставшегося участка земли в ближайшем Подмосковье и совместный проект с Усмановым-младшим – счастливый билет в безбедное будущее.

     Яна то соглашалась, то отказывалась перебираться. В итоге сошлись на том, что в год дочери она переедет. Богдан согласовывал постройку просторного дома, чтобы жена и дочь ни в чём не нуждались, когда в одно мгновение его жизнь перевернулась.

    Сегодня он выбирал участок для жизни, а завтра для двух могил – Яны и дочки Аришки.

     Спать не мог, не из-за кофе, из-за атакующих воспоминаний и чувства вины, видя один выход – шагнуть в окно, а этого он не сделает никогда, раз не шагнул в день похорон. Решить всё разом – незаслуженно милосердно к себе. Справедливее жить и каждый грёбаный час помнить о том, что если бы не его идиотическое упрямство, Яна никогда не осталась бы одна в большом городе, не села за руль, чтобы отвезти Аришку на очередной приём к педиатру, и не влетела под встречную машину…

      Закономерный итог никчёмной жизни Усманова Богдана Павловича.

Глава 7

     Жить в просторной квартире, среди воспоминаний, Богдан попросту не мог, продать тоже – подобной милости он себе не позволит. Оставалась раздолбанная квартира на Бурденко, родительская дача, гостиница, хотя бы на первое время. Или вернуться в комнатушку в большой, нефункциональной квартире с беременной хозяйкой…

     В любом случае, необходимо туда съездить, Богдан оставил там вещи, главное – паспорт и ноутбук.

     Дверь открывал своим ключом в полной уверенности, что Женя спит. Два часа ночи, любой нормальный человек видит пятый сон в это время. Однако в гостиной-кухне горел свет.

     Рядом с диваном появился невысокий столик с водружённой современной швейной машинкой, за ней корпела Женя, сосредоточенно следя за строчкой. Вокруг валялись лоскуты разноцветной ткани, пуговицы, ножницы, нитки. Абсурдная картина на самом деле. Москва, двадцать первый век, женщина, выводящая строчки на швейной машинке.

      – Что ты делаешь? – он встал рядом, переводя взгляд со всклокоченной макушки с небрежным пучком на руки, придерживающие голубую тряпицу.

     – Ай! – Женя подскочила, задев ногой кривенький стол, хватая обеими руками живот в оберегающем жесте.

    – Прости, – Богдан машинально подхватил запнувшуюся, мягко удержал и автоматически погладил по плечам, краем сознания отмечая, какая она крошечная.

    Не худая – телом он почувствовал мягкую, вовсе не маленькую грудь и живот, – а всё же впечатление, что в его объятиях кроха, было острым и неправильным. Он убрал руки, убедившись, что Женя уверенно стоит.

     – Нет-нет, ничего. Я сейчас всё уберу, я быстро, – засуетилась она, собирая тряпочки в потёртый полиэтиленовый пакет, туда же бросая катушки ниток.

     – Зачем? Мне не мешает, шей, если хочется, – Богдан пожал плечами.

     – Вроде как… общее пользование. Просто там неудобно, – она показала рукой на дверь в свою комнату. – Не думала, что ты придёшь сегодня, – продолжала она бубнить. – Сейчас! – Женя рванула вилку из розетки и подхватила машинку, намереваясь отправиться в комнату.

     – Давай сюда, – Богдан забрал ношу и направился без приглашения в комнату Жени.

     Не хватало ещё, чтобы на его глазах беременные таскали тяжести. Машинка оказалась лёгкая, белый пластик и близко не напоминал старый Зингер в квартире бабушки.

     Комната Жени оказалась просторнее снятой Богданом. Со старой, со времён Союза, мебелью – лакированным столом-книжкой у окна, заваленным книгами, журналами по рукоделию, ящичками с мелочью для шитья, кроватью с такими же лакированными спинками, с цветастым покрывалом определённо ручной работы.

     Легко поверить, что квартира принадлежала бабушке Жени, из достижений современности в ней лишь относительно новый кухонный гарнитур, диван в гостиной, телевизор на стене и швейная машинка.

     – Куда поставить? – он вопросительно посмотрел на неуверенно топтавшуюся в дверях Женю. Только сейчас он обратил внимание, что на ней надето нелепо короткое, широкое платье в чудовищный, ярко-синий горох. Машинально глянул на полноватые голые ноги, отметив их стройность для телосложения и положения женщины, и тут же перевёл взгляд на лицо.

     Чёртов ад! Ещё на ноги беременных баб он не смотрел!

     – На тумбочку, – Женя показала на допотопную тёмную тумбочку у кровати, напоминающую мебель в спортивном лагере, куда Богдан ездил в детстве.

     – Хорошо.

     Он быстро поставил машинку и стремительно вышел из комнаты, тут же отправляясь в свою.

     На тахте его ждал сюрприз – лежавшие ровной, аккуратной стопочкой купюры. Ровно столько, сколько он заплатил за проживание за месяц и залог.

     – Жень, а это что? – он вернулся в гостиную, там хозяйка квартиры – уже в трикотажных штанах и бесформенной футболке – продолжала собирать тряпичное богатство.

     – Ну, – она уставилась на Богдана, как перепуганный олень в свете фар. – Ты ведь не будешь здесь жить… вот.

     – Почему? – он подошёл ближе к Жене, смотря сверху вниз, не совсем понимая, что происходит.

     – Тебе же всё это, – она обвела рукой пространство, – подходит, как корове седло.

     – Про коров я знаю немного, а с сёдлами знаком.

     – Чего?

     – Мне подходит, – он вложил деньги в тёплую ладошку Жени. – Рядом работа, парк, о парковочном месте сегодня договорился, невероятная удача, сама понимаешь. Мне определённо подходит. Или ты передумала мне сдавать? Я не подхожу?

     – Нет. То есть да! Подходишь, очень подходишь! – тут же взвизгнула Женя, сжимая деньги.

     – Отлично, – он невольно улыбнулся, смотря на кругловатое лицо с ямочками на щеках. – А что ты шила? – спросил просто так, вдруг захотелось поговорить, а темы иной не придумалось.

     – Кроша.

     – Чего?

     – Крош из Смешариков. Голубой кролик.

     – Кролик-гей? – толерантность шагает по стране семимильными шагами…

     – Просто голубой! – засмеялась Женя. – Сейчас! – рванула она в свою комнату.

     Женя вернулась, держа сшитые очертания кролика, во всяком случае, по ушам можно было заподозрить мультяшное млекопитающее семейства зайцевых. Будущая тряпочная игрушка.

     – Потом времени не будет шить, – пояснила она. – Да и нервы успокаивает.

     – Красиво, – Богдан задумчиво крутил тряпочку в руках, приподнимал по очереди уши, в кончиках которых шелестело, а на месте пуза был вшит зеркальный винил.

     – Хочешь, подарю, когда дошью?

     – Думаю, тебе нужнее, – Богдан улыбнулся и вернул недошитую куклу Жене.

     Для чего ему тряпичный Крош? Ребёнку Жени придётся в самый раз.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 8

     Богдан ходил по кабинету, не находя себе места. Вот почему он уехал из Москвы – слишком тесно, слишком шумно, людно. Он никогда не был мизантропом или интровертом, просто в какой-то момент до смерти устал, а сейчас вспоминал, от чего именно.

    Новый кабинет Богдана был просторным, выходил окнами на проспект и парк напротив. Как представитель совладельца, он, не церемонясь, подвинул начальника отдела кадров, отправив того в узкую конуру, изначально выделенную отцом родному сыну.

    Светло, высокие потолки, миловидная молоденькая секретарша под боком. Радуйся жизни, Усманов!

     – Богдан Павлович, к вам… – на пороге появилась секретарша Алина. Хорошенькая, ресничками умильно хлопает, губки пухлые сложила бантиком, волосы прокрашены… как-то же этот эффект называется, с якобы отращёнными корнями. Вдруг подумалось, будь жива Яна – он бы точно знал.

     – Я тут хозяин! – прогремел за спиной Алины Павел Петрович, заставляя бедняжку побледнеть даже под слоем косметики.

     – Всё хорошо, Алина, – Богдан успокоил девчонку, отошёл в сторону, пропуская отца, показал взглядом, что ничего не нужно и тут же закрыл дверь, отделяя кабинет от приёмной.

     – Чего персонал пугаешь? – усмехнулся Богдан, усаживаясь в кресло во главе стола.

     – Пусть знает своё место!

     – Она знает, – Богдан повёл плечом. Что за манера ставить на место любого, кто попадается под руку, к месту и не к месту, словно на всякий случай, будто секретарша или уборщица случайно забудут, на кого работают.

     – Каждый должен знать!

     – Бесспорно, – Богдан ухмыльнулся.

     – Вот и ты помни, где твоё место!

     – Провалами в памяти не страдаю.

     – Тогда встал и пошёл отсюда вон!

     – Мне доверенность снова показать? – Богдан откинулся на спинку кресла и посмотрел на отца. Неплохо сохранился для своих шестидесяти. Да, расползся, полысел, обрюзг, но в целом – домашний жирный голубь, не орёл, но тоже тварь пернатая.

     – Я, по-твоему, не помню, что ты здесь по доверенности моей звезданутой жены?!

     – Ты выражения-то выбирай, – Богдан встал, быстрым шагом подошёл к окну, упёрся руками в подоконник, а взглядом в отца. – Тебе она, может, звезданутая жена, а мне мать.

     – Да какая она мать?! – набрал воздух в лёгкие Павел Петрович. – Воспитала на мою голову! Одна ерундой страдает со своими салонами, месяца не проходит без «папа дай». Вторая такая же «папа дай», то куртку, то туфли, то институт оплати. Ты отхапать собрался всё, что я наработал, ночами не спал!

     – Положим, ночами ты не спал по другой причине, а что и как наработал, покажет аудит.

     – Ты хоть понимаешь, какой это удар по репутации компании?

     – Я всё отлично понимаю, – Богдан сохранял внешнее хладнокровие, несмотря на единственное желание: послать к чертям всех Усмановых, с отца начать, троюродным пращуром закончить.

     За сам факт наличия любовницы Богдан отца не осуждал, понял лет в двадцать, лезть не в своё дело – себе дороже. У кого нет любовницы? Моногамия – непочитаемая нынче добродетель. Однако, всему своё место. Семья – семьёй. Любовница – любовницей. Не нужно смешивать мух и котлеты. Смешал? Ешь, не жалуйся, мол, невкусно.

     – Пойдут слухи, разговоры, всё это неполезно для бизнеса, – шипел Павел Петрович.

     – Слухи и разговоры идут давно, с того самого дня, как ты не удержал свой стручок, впихнув Танюшке.

    – А вот это не твоё дело!

    – Не моё. А внешний аудит – моё. Дверь – там.

    – Ты поплатишься! – снова громыхнул отец и выскочил, пронесясь мимо перепуганной Алины.

    – Алина, кофе, будь добра, – на выдохе попросил Богдан и тихо закрыл дверь в кабинет.

    Снова уставился в монитор, в попытке сосредоточиться. Мысли крутились не вокруг ресторанной деятельности, на херу бы он крутил этот бизнес…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 9

     Все мысли были в Хакасии. Он нажал пару кнопок, снова открывая отчёт Егора, где каждая цифра, запятая, каждый знак значил для Усманова Богдана целую жизнь. Помимо кумысного производства – основного источника дохода коневодческого хозяйства, – было ещё рысистое направление – выращивание, селекция рысистых пород скаковых лошадей. Потенциальная потребность в породистых рысаках на рынке сегодня почти не удовлетворена. Дело перспективное, но держащееся последние десятилетия на энтузиастах, одним из которых и был Усманов Богдан Павлович.

    Ресторанный бизнес? Ресторанный бизнес переживёт без его участия. Так он искренне считал до последнего месяца, сейчас же сидит, разбирается с лимитом кредита у постоянных поставщиков, перекраивая заново кривобокую систему, построенную отцом. Последнее время тот не уделял внимая делу, пустил на самотёк. Назначил управляющей Танюшу – девицу с образованием сельской школы, единственным внятным достоинством которой была грудь. Да и то… Мода на выпяченные шары давно прошла, а последствия оставляли желать лучшего.

    Весь бизнес отца, внешне и по содержанию, напоминал сиськи его любовницы. Выпяченный, раздутый, требующий оперативного вмешательства, чудовищно неэффективный.

     – Ваш кофе, – перед столом возникла Алина. Богдан показал взглядом, куда поставить чашку и выпроводил секретаршу из кабинета.

     – Богдан Павлович? – Алина топталась в дверях, неуверенно поглядывая на руководство.

     – Слушаю.

     – Можно мне домой?

     – Который час?

     – Восемнадцать пятнадцать.

    – Алина, шесть вечера есть – иди домой. В случае необходимости, я попрошу задержаться, – Богдан уткнулся в цифры, будь они неладны.

     – Спасибо! – подпрыгнула секретарша, через секунду девчонку как ветром сдуло.

    Месяц назад она работала в приёмной Танюши, несколько раз была близка к увольнению. В любовнице Павла Петровича разгулялся синдром уборщицы, третируя исполнительную студентку последнего курса института почём зря. Алина не была семи пядей во лбу, но и должность её не подразумевала инициативы. По сравнению же с Танюшей девчонка и вовсе казалась образцом смекалистости, интеллекта и академического образования.

    Юбочка чуть выше положенного, мелькающая целый день перед глазами Богдана, наводила на определённые мысли. Он не мечтал прогнуть двадцатидвухлетнюю девчонку, распластать на столе и жёстко оттрахать, но в сексе нуждался. Как нуждается человек в пище или воде. Простая потребность здорового организма. Богдану же на темперамент жаловаться не приходилось никогда в жизни.

     После гибели жены Богдан почти год не смотрел на женщин. Не то чтобы верил в загробную жизнь, верность после смерти или что-то в этом роде. Даже религия освобождает от уз брака после смерти одного из супругов, а он не был религиозным. Однако, на женщин смотреть не мог, подспудно сравнивал с Яной, всегда не в их пользу, пока однажды природа не взяла своё.

     Маленький хакасский посёлок – не то место, где можно завести любовницу «для здоровья», ограничивая отношения материальным вознаграждением за секс. Слухи, сплетни, обманутые ожидания – Богдан не хотел ничего из этого.

     Полтора бара в соседнем городке тоже не решали проблемы. Посетители одни и те же, женщин мало, а те, что отираются в подобных местах… Правая рука предпочтительней и безопасней, от неё точно ничего не подцепишь.

    С Аллой он познакомился на обучении в Абакане, технолог кумысного производства. Ровесница, дважды разведена, двое детей, мальчишки. Ничего примечательного во внешности и характере, без иллюзий, главное – чистоплотная. Богдан сразу оговорил – никаких намёков на серьёзную связь. Отношения ему не нужны, чужие дети – тем более. К его персоне прилагалось материальное вознаграждение, хоть натуральными продуктами – а в посёлке всего было вдоволь, – хоть деньгами, ремонтом, незначительной мужской помощью по хозяйству.

     Алла вняла, быстро подстроилась, решив, что лучше такой мужик, чем никакого. После того, как Богдан отправил за свой счёт её пацанов в лагерь отдыха на Чёрном море, и вовсе решила, что неделя, в общей сложности, жёсткого секса в месяц – не непомерная плата за финансовую поддержку.

     Богдан больше месяца жил в Москве, ровно столько же без секса. Казалось бы, вот где нет проблем со знакомствами, хоть на час, хоть на год, но не складывалось. Испарился навык общения с женщинами. Не верилось, что когда-то он мог подцепить почти любую, отыметь через пару часов знакомства, наутро не вспомнив имени, а через неделю – обстоятельства знакомства.

     Алла не в счёт, с ней он почти не разговаривал, решал мелкие текущие проблемы, давал некрупные суммы денег и молча трахал, не слишком-то утруждая себя общением и ласками. Целовал – и то редко, лишь видя похотливый взгляд и полуоткрытый, просящий рот.

     Поверхностные знакомства он перерос, понимал, что нуждается в подобии постоянства, а снимать проститутку – увольте. Навертеть на собственный член букет из бактерий, микробов, вирусов не хотелось, и обычная брезгливость не давала смотреть в ту сторону.

    Сообщение на телефоне отвлекло, Богдан скосил взгляд. Гора упорно шла к Магомеду. Лиза не оставляла попыток окрутить брата подруги. Они встретились один раз, на следующий день после короткой беседы на лестничной площадке, тогда Богдану показалось, Лиза поняла бесперспективность отношений с Усмановым-младшим. Он дал понять, в продолжении не заинтересован, в январе возвращается в Хакасию, дела.

     Накануне прошёл день рождения племянника Максима, младшего сына Вики. Пацанёнок был под впечатлением от студии красок, куда пришли его шестилетние друзья, под руководством аниматоров они красили всё, что попадётся по руки. Взрослое, отложенное на вечер празднование его не интересовало.

     Там же оказалась Лиза, решившаяся на ещё один подход, не двояко намекнув на продолжение вечера в интимной обстановке. Богдан задумался, задержал взгляд на ложбинке между грудей, что не ускользнуло от внимания женщины. Заинтересованность считывается на рефлекторном уровне, почти интуитивном.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

     И вот сообщение, якобы случайно проходила мимо. Завернула на два с половиной часа пути в одну сторону. Богдан взял телефон в руку, задумчиво повертел. Лиза – не Алла. Мешком картошки за минет не расплатишься, молча трахать за материальные подачки не выйдет.

     – Лиза? – после двух гудков услышал он знакомый голос. – Где ты сейчас? Отлично, стой там, сейчас спущусь.

     Для середины октября Лиза была одета легко – светлый, лёгкий плащ, юбка с разрезом выше приличного. Шла с козырей. Богдан оценил усилия, потраченные женщиной.

     – Голодна? – вместо приветствия спросил Богдан.

    – С радостью бы посидела в уютном месте, господин ресторатор, – улыбнулась Лиза.

    – Отлично, – он опустил руку на женскую талию, едва притягивая к себе, с удовлетворением чувствуя отклик.

     Выбором не заморачивался. Сносный итальянский ресторан без изысков в меню, с добротными порциями и быстрой подачей. Они ведь случайно встретились, верно?

      Ризотто с морепродуктами, заказанное Лизой, прилично смотрелось на синем блюде. Салат в корзинке из пармезана тоже на вид был сносным. Себе Богдан заказал жареный картофель по-домашнему с говяжьей вырезкой и грибами, добавил американо и десерт. Лиза дала понять, что сладкого не ест – думает о фигуре, а от бокала белого сухого не отказалась.

      И вроде говорили ни о чём, и сильного интереса визави не вызывала, а в процессе разговора Богдан решил – если женщина просит, кто он такой, чтобы отказывать. Двухуровневая беседа. На поверхности: о Хакасии, особенности селекции рысаков, бухгалтерском учёте, погоде, изменениях законодательства. А на глубинном уровне: «да» или «нет»? «Нет» или «да»? Сейчас? В следующий раз? Сошлись на «да» и «сейчас».

     Спустя пару часов непринуждённой беседы нашёлся вполне пристойный предлог продолжить знакомство на территории Лизы. Два с половиной часа в одну сторону якобы случайно, по пути.

    – Пройдёмся? – предложил Богдан, подавая плащ Лизе. – Здесь недалеко моя машина.

     – О, ты же говорил, что снимаешь квартиру где-то рядом.

     – Да, – согласился он. – Пригласить не могу, прости. Там… не лучшие условия. В следующий раз.

     – Без проблем, – растянула губы в улыбке Лиза.

Глава 10

     Богдан был уверен, она бы многое отдала, чтобы удовлетворить интерес, где именно он живёт, почему не зовёт к себе ни сестёр, ни мать. Богдан так и не сказал, что снял комнату, предпочтя соседство чужой беременной комфортным условиям собственной квартиры. Ограничился общими фразами, лишь разжигая интерес родственниц и Лизы. Примерный адрес знали, не скроешь, детали же держал при себе, а почему – сам не понимал.

     Как объяснить Вике, Маришке, а тем более матери, что пожалел постороннюю беременную женщину? Помогал с генеральной уборкой в воскресенье после обеда, переставлял тяжёлые предметы, сметал пыль в труднодоступных местах. Трижды в неделю ходил в продуктовый магазин, стараясь купить побольше из-за дурацкой особенности Жени – она действительно не могла есть, если подозревала, что квартирант голоден. Пыталась накормить при любой возможности. Пусть хоть готовит за его счёт, раз такая блажь в голове.

     Каждый день покупал или заказывал фрукты. Поначалу Женя мужественно крепилась, не покушалась на соседские яблоки, но после обстоятельной беседы начала трескать витамины со скоростью промышленного пылесоса.

     Когда Богдан видел Женю, с хрустом откусывающую красный бок яблока, он вспоминал сшитого Кроша. Мысленно рисовал рыжей соседке голубые шуршащие уши и пытался скрыть смех.

     Однажды не выдержал, ляпнул, ставя пакет с яблоками на общий стол:

     – Лопай, Крош!

     – Крош? – Женя, вместо того, чтобы обидеться, засмеялась. – Почему Крош?

    – Не знаю, – Богдан пожал плечами. – На Лосяша не похожа, а кто там ещё есть?

      – Крош так Крош, – она помыла яблоко и тут же откусила. – Хоть горшком назови, только яблоками угощай. Видишь, какое пузо яблоками наела? – она похлопала себя по круглому, не слишком большому для её срока животу.

     – Я думал, ты арбуз проглотила, – Богдан почесал затылок, якобы с удивлением глядя на Женю.

     – Не, – она откусила яблоко ещё раз, натянула футболку и прокомментировала: – Максимум дыню-колхозницу.

     – Действительно, – согласился Богдан с улыбкой.

     Женя нравилась Богдану. Не как женщина, боже упаси чувствовать что-то в отношении чужой беременной! Как человек, соседка, девушка. Он никогда не спрашивал, почему она осталась одна в положении. Где отец ребёнка? Почему не общается с родителями? Никого не обрадует новость, что дочь рожает одна, но, чёрт возьми, дочерью она быть не перестаёт, а тот, кто родится – внуком.

     Богдан знал, Женя работает товароведом в маленьком книжном магазине. Неперспективная должность и зарплата, но образованием и опытом похвастаться она не могла, до этого работала продавцом в Подмосковье, в родном городке. Два года назад перебралась в Москву, ухаживать за слёгшей бабушкой, от которой и получила квартиру в наследство. Бабушка долго не протянула, Женя осталась в Москве, устроилась в книжный, доросла аж до товароведа – можно сказать, совершила карьерный скачок.

     Сейчас, в преддверии рождения ребёнка, Женя обучилась бухгалтерскому учёту, а пронырливая Ёлка Емельянова подсуетилась и нашла парочку нетрудных клиентов, не тянущих «полноценного бухгалтера».

     Ещё у Жени было хобби. Она шила. В общем-то, как понял Богдан, сшить она могла что угодно, иногда делала это на заказ. Штаны для байкеров, комбинезоны для парашютистов, чехлы в автомобили, сарафаны для дам, которые сами решают, где у них талия. Главная страсть Жени – пэчворк – лоскутное шитьё. Название техники Богдан узнал, естественно, от  самой мастерицы. До этого он не то что названия не ведал, изделий, сшитых в подобной технике, не видел.

     Одним словом, знал то, что на поверхности, не углубляясь в личное. Женя платила ему тем же. Личных, неудобных вопросов не задавала, не в своё дело не лезла. Скорее всего, она знала о гибели Яны и Аришки – с Ёлкой Женя общалась тесно, а о трагедии Усманова не слышал только ленивый из их студенческой компании, – но держала язык за зубами.

     Сильно с арендодательницей Богдан не сближался, при этом симпатии в отношении Крош он не скрывал.

     И сейчас эта Крош шла по темнеющему двору, вдоль детской площадки, неся объёмный пакет из продуктового магазина в одной руке, портфель с ноутбуком в другой, а на шее болталась сумка с очередными лоскутками, которые ей носили щедрые товарки.

     – Лиза, прости, – Богдан обернулся в сторону Жени, открыл машину и пригласил Лизу в салон. – Подожди меня.

     – Хорошо, – Лиза обворожительно улыбнулась, не сводя при этом взгляда с бредущей Жени, при виде которой её кавалер встрепенулся.

     Женя, почувствовав пристальный взгляд, посмотрела в их сторону, взмахнула рукой, приветствуя Богдана.

     – Я вчера был в магазине, – негромко отчитал он Женю, забирая пакет с эмблемой сетевых супермаркетов. – Чего снова набрала?

    – Курица была по акции, – буркнула Женя, переводя ошарашенный взгляд с Богдана на Лизу и обратно. Богдан тоже посмотрел на стоящую в светлом плаще женщину.

     Лиза и не подумала садиться в машину, она стояла у открытой двери, целенаправленно обозначая своё присутствие в жизни и автомобиле Богдана. Прищурившись, она оглядывала Крош со смесью интереса и недоумения.

     Богдан бегло посмотрел на Женю, за месяц он привык к внешнему виду, не обращал внимания на то, как она выглядит. Беременная и беременная, ничего особенного ни в положении, ни в самой внешности Крош он не видел.

    Всё те же рыжие, вьющиеся волосы, невысокий рост, небольшая отёчность на лице, свойственная почти всем беременным. Ладная, с учётом положения, в длинной куртке, уже не способной скрыть живот. Кукольный нос на кругловатом лице с симпатичными ямочками на щеках.

     Если поставить рядом Женю и Лизу, Лиза несомненно выиграет. Внешностью, статью, подачей, тем, что не носит чужого ребёнка. Вот только Богдан не мог поставить их рядом. Женя – это Женя. Крош, трескающая яблоки, строчащая в каждую свободную минуту на швейной машинке. А Лиза – это Лиза. Женщина, с которой он собирается заняться сексом, потому что ему необходимо кого-то трахать.

    – Давай, донесу, – он забрал пакет с продуктами и ноутбук, оставляя Жене бесценные лоскутки, понимая, что сокровище из цепких, маленьких лапок она не выпустит. Просто на всякий случай, из рачительности.

     Они поднялись на четвёртый этаж в гремящем лифте. Женя молчала, время от времени тяжело вздыхала, Богдан не знал, что сказать. Он не обязан отчитываться перед хозяйкой комнаты, не должен извиняться за поведение Лизы, тем паче, та не сделала ничего предосудительного, лишь посмотрела на женщину, к которой подскочил Богдан. Объяснимый интерес.

    – Женя, я не приеду сегодня, закройся, хорошо? – сказал он у двери, оставляя пакет в прихожей.

    – Хорошо, – просто улыбнулась Женя и начала снимать куртку.

     Богдан не стал ждать лифт, спустился пешком, заодно воспользовался случаем, перевёл дыхание. Не покидающее чувство, что он зверски тупит, не давало покоя. Женя? Нет, с ней определённо не связано. Лиза? Может быть… Желание же секса накрыло удушливой волной.

     Богдан открыл дверь подъезда, улыбнулся женщине в белом плаще, потом сел, завёл автомобиль, салон которого с явным одобрением оглядела Лиза, и вырулил на проспект.

    Проснулся утром, в чужой постели, с чужой женщиной, с пустыми яйцами и головой.

Глава 11

     Рабочий день подходил к концу. Алина ускакала, поправив макияж, в восемнадцать ноль-ноль, в этот раз не отпрашиваясь у начальства. Богдан кис над цифрами, перебирая новые договора с поставщиками. И без того не искрящиеся дела отца с приходом к власти Танюшки уверенно шли под откос. Если бы он подождал с откровениями об очередной последней любви, не подал на развод, а его жена впала в отчаяние, вместо того, чтобы зубами выгрызать полагающееся ей и детям – дела всей жизни Усманова Павла Петровича уже не существовало.

     Богдан несколько раз порывался послать всё к дьяволу, отец – не малолетка, вляпавшийся в нехорошую историю с девочкой, пусть разгребает результаты сластолюбия. Только помимо его нежелания вытаскивать из-за пазухи Танюшки бизнес Усмановых, были интересы матери, Вики и Маришки.

     Что творилось между родителями, доподлинно Богдан не знал, но это была семья, в которой он вырос. Традиционная, в некотором смысле патриархальная. Строгий отец, заботливая мама, уверенность в завтрашнем дне – три кита, сформировавшие мировоззрение Богдана. Мать занималась воспитанием, образованием, здоровьем детей. Какие бы конфликты ни были у родителей, именно для неё благополучие детей всегда стояло на первом месте. Богдан не мог себе позволить махнуть рукой на происходящее, понимая, что мать может попросту остаться без средств к существованию. Пенсия? Сдача квартиры на Бурденко? Слёзы от уровня, к которому привыкла Валентина Эдуардовна.

     – Богдан Павлович, можно? – на пороге застыла главный бухгалтер. Дородная женщина пенсионного возраста работала в компании ещё во времена, когда Богдан был студентом, а дело только набирало обороты.

     – Конечно, Зоя Борисовна, – Богдан улыбнулся.

     Внешний аудит здорово ударил по нервам и репутации Зои Борисовны. Богдану пришлось отдельно разговаривать с женщиной, дать понять, что к ней лично претензий нет. Проверка покажет истину, но пока никаких причин не доверять проверенным кадрам нет.

     – Богдан Павлович, – Зоя Борисовна встряхнула жидкими волосами, уложенными в стильную причёску. – Татьяна… Сергеевна велела перевести ей деньги на представительские расходы, а у нас с прошлого полугодия не закрыты долги. Бахус прислал претензионное письмо, Моршанский требует оплаты, Гуревич и компания… – она начала было перечислять обязательства, но была остановлена Богданом:

     – Я помню всех поставщиков. Что с Татьяной Сергеевной?

     – Представительские расходы. Просто не представляю, как я объясню это в налоговой, и проверка ещё эта…

     – Какая сумма?

     Зоя Борисовна обернулась, словно боялась, что за спиной стоит Танюша или сам Павел Петрович, и быстро написала число.

    – И часто она берёт такие суммы?

     – Такую первый раз потребовала, до этого меньше брала, но именно сейчас сильно некстати, Богдан Павлович.

     – Переводи Бахусу, Гуревичу и Инко-торгу, с Моршанским я поговорю.

     – А Татьяне Сергеевне?

    – У Татьяны Сергеевны хорошая зарплата, – растянул губы в подобие улыбки Богдан.

    Улыбка Зои Борисовны не была поддельной, она довольно поднялась и гордо прошествовала к двери. Танюша умудрилась насолить всем – от главного бухгалтера до уборщицы, – кому-то истеричными, в духе собственного любовника, криками, кому-то непроходимой тупостью. И только Павел Петрович пускал одинокую слюну по подбородку, глядя на свою ненаглядную.

     Ненаглядная заявилась в кабинет, когда Богдан выключил ноутбук, забросил стопку бумаг в стол, пообещав себе завтра точно разобраться с этим клубком, и стоял уже на пороге.

     – Что за новости? – игнорируя правила хорошего тона, заявила Танюша, прошагала к столу и упала в кресло для посетителей, давая понять, что планы Богдана её не интересуют.

     – Все вопросы завтра, – коротко ответил Богдан, щёлкнув выключателем. В кабинете остался включённым лишь ряд диодных ламп, создавая прямо-таки интимный полумрак.

     – Сегодня! – Танюшка уставилась на Богдана, сверля недовольным взглядом. – Ведьма отказалась оплачивать мне представительские расходы, ссылаясь на твоё распоряжение!

     – Вы Мерседес представительского класса собрались покупать?

     – Даже если так! Имею право!

     – Вот как? – Богдан развернулся лицом к нахалке, окинул медленным взглядом, будто сканировал каждую деталь в неудавшемся образце женщины.

     Волосы длинные, почти до задницы, распущены, наверняка гордится ламинированными патлами. Близко посаженные, мышиные глазки с нездоровым блеском в обрамлении наращённых ресниц-опахал. Светлое платье якобы делового стиля, подчёркивающее всё и сразу, с вырезом, из которого выскакивают груди, больше похожие на шары для боулинга. Длинные ноги в чёрных колготках, призванных скрыть чудовищно толстые колени.

     – Я профессионал! – протянула Танюша, растягивая звук «а», то ли пародируя московский субдиалект, то ли сознательно делая акцент на «профессиа-анал».

     – Меня твои професиа-а-а-анальные способности не интересуют, деточка, – Богдан сделал несколько шагов по кабинету, остановился рядом с Танюшей, покачнулся с пятки на носок. Женский взгляд невольно упёрся в мужской пах.

     – А? – Танюша приоткрыла рот, не понимая, что происходит.

     Богдан продолжал двусмысленно возвышаться над ненаглядной, не оставляя ей возможности выбраться из ловушки. Нехитрые мысли отчётливо читались на лице Танюши. Расстегнуть гульфик на брюках Богдана и получить двойные плюшки, от отца и от сына, или сыграть возмущённую невинность? Отказавшись, она упустит солидный кусок, но вдруг это проверка?

     В кошмарном сне он видел минет от Танюши, внутренне Богдан содрогнулся от подобной перспективы, но мечущийся от лица к ширинке мышиный взгляд забавлял.

    – Иди! – наконец сделал он шаг назад.

     Танюшка подскочила, на ходу поправляя платье. В глазах читался триумф, идиотка вообразила, что это всё-таки проверка, которую она с успехом прошла. Не отсосала у Усманова-младшего. Честная женщина, искренне любящая его отца. Мелодраматично до блевоты.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

     – А расходы? – опомнилась она  у двери.

     – Перетопчешься, – ровно отчеканил Богдан, бросая взгляд на часы.

     – Ты! – в бегающих глазках явственно читалось сомнение, минет одерживал победу.

    – Вон пошла, – устало ответил Богдан. Не хватало, чтобы это глянцевое сельпо всерьёз предложило отсосать ему.

     – Я скажу Паше, – взвизгнула Танюша. – Завтра деньги будут у меня, а вон отправишься ты.

     – Смешно, что ты в это веришь, – бросил вслед Богдан, закрывая приёмную.

     Инцидент забылся до того, как двери лифта открылись на первом этаже. Оставив ключи охране, Богдан вдохнул московский воздух. Пахло поздней осенью, рекой, привычным смогом, никакого намёка на зиму, несмотря на ноябрь. Он и забыл, что так бывает.

Глава 12

     С утра звонила Лиза, зазывала в гости, соблазняла пирогами собственного приготовления. Богдан отказался, сослался на сильную занятость, пробки, магнитные бури. Не складывалось у него с Лизой, не получалось непринуждённых отношений «для здоровья». Поначалу её истовое желание понравиться Богдан воспринимал как должное, понятное, потом навязчивость стала раздражать. С каждой встречей всё больше и больше.

     Если бы он видел симпатию со стороны Лизы, скорее всего, его бы не бесила наигранная ласковость и уступчивость, а там… Чем чёрт не шутит, ответил бы взаимностью. Напускная заинтересованность нервировала сильнее, чем нарисовавшееся несовпадение в сексе. Лиза старалась подстроиться, он сдерживал порывы, видя её усердие, но всё чаще думал, что просто мастурбирует о Лизу, а не спит с ней.

     Богдану необходимо сначала выпустить пар, жёстко, размашисто, до чёрных точек в глазах, потной спины, потом он готов на любые нежности, объятья, поцелуи. Завтрак по утрам, танцы с бубнами. Эгоистично ждать от женщины спокойного темперамента такого подхода. На жёсткий секс Лиза соглашалась после долгой прелюдии, когда заводилась не на шутку. К тому времени терпение Богдана балансировало на грани, а то, что для неё было «жёстко», для него - банальной мастурбацией о вагину.

     Ничего, можно смириться, в тридцать пять лет не сексом единым жив человек. Бесила навязчивость, наигранная уступчивость, включённый режим «прелесть какой дурочки» ради заветного штампа. Лизе необходимо замуж. Богдан – идеальный кандидат. Ради этого она готова потерпеть, что раз в неделю её дерут, как портовую шлюху. Уверен, именно ею она себя ощущала в такие моменты.

     Договор с Аллой выглядел романтической историей любви по сравнению с «отношениями» с Лизой. К тому же, несмотря на отсутствие брачных танцев павиана, Алла заводилась в процессе – только подавай.

     В своё время Богдан завис на Яне из-за полного совпадения темпераментов. Они сошлись идеально, пазл в пазл. Сколько бы женщин он ни перебирал, кого бы ни тащил в постель, на какие бы эксперименты ни шёл, он всегда возвращался к ней, а она к нему. Сейчас он поумерил бы пыл и амбиции, стал примерным мужем. Все их конфликты яйца выеденного не стоили, разборки были мелочные, глупые, больше напоминали парад идиотизма. Богдан многое изменил бы в той, прошлой жизни. Жаль, история не знает сослагательного наклонения, жизнь не даёт вторых шансов.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 13

     Крош уже топталась на кухне, когда пришёл Богдан. Быстро переоделся, вышел узнать, как дела с её переучётом. Она уходила в декретный отпуск, ей подыскали замену, сегодня был переучёт – Крош официально сдавала дела.

     – Как дела? – Богдан встал, опираясь на столешницу.

     – Как в аптеке, – Женя улыбнулась.

     – Ты теперь свободный человек, поздравляю.

     – Оторвусь! Пойду на танцы, в бар, буду мужиков кадрить!

     – Много не пей только, живот лопнет, – подмигнул он.

     – Взял и всю малину испортил, – якобы обиделась Крош.

     Забавная она, всё же. Только уж очень маленькая, совсем крошечная. Крош. Странно думать о беременной, совсем не худенькой женщине – «крошечная», но Богдан не мог отделаться от этого ощущения. Всему виной разница в росте. Женя едва доставала макушкой до его плеча. Маленькие кисти рук, маленький размер ноги.

     Богдан никогда пристально её не рассматривал, не приглядывался к ступням, ладоням, коленям, но живя рядом с человеком, автоматически отмечаешь детали, запоминаешь бытовые привычки. Тапочки Крош в прихожей рядом с обувью Богдана смотрелись почти детскими, развешанная для сушки объёмная футболка едва ли прикрыла бы его пупок, а в перчатки поместились бы не больше трёх пальцев, приди ему в голову идиотическая мысль их примерить.

     Потом ужинали. Сидели за одним столом, ели отварной картофель, салат и запечённый куриный рулет, передавали друг другу соль, разговаривали. Если задуматься – странная ситуация. Она – беременная от другого. Он – якобы строит отношения с другой. У них же почти совместный быт и ужины.

     – Декретные получу, – поделилась мыслями Женя, Богдан поднял взгляд от тарелки. – Как думаешь, что лучше купить – посудомоечную машину или швейную?

     – Швейная у тебя есть.

     – Она на ладан дышит, операций не хватает, – махнула рукой Крош. – А с посудомойкой удобно. Удобно же? – она уставилась на Богдана.

     – Удобно, наверное. Никогда не задумывался.

     – У тебя нет посудомойки? – Крош с подозрением посмотрела на собеседника. Сказано было таким тоном, словно он только что заявил, что у слона нет хобота, а Земля квадратная.

     – В Москве есть, а дома – нет, – он мимоходом отметил, что его дом уже не Москва. – Крош, ты не поверишь, я живу с братом и его девушкой в одном доме.

     – Большой дом, наверное.

     – Средняя двушка, по российским меркам. Твоя квартира больше, – он подмигнул открывшей рот Жене.

     – Я думала ты…

     – Олигарх?

     – Ну не олигарх…

     – Просто мне этого не нужно. Просторный дом, квартира. Когда есть семья, дети – актуально, мне хватает одной комнаты, чтобы переночевать. Иногда сплю в машине или на конюшне.

     – С лошадьми?!

     – Нет, конечно. В рабочем кабинете административного корпуса, там и душ есть.

     – Понятно.

     – Так что с машиной-то? – перевёл разговор Богдан.

Обсуждать свою жизнь желания не испытывал. Богдану действительно хватало дома, купленного сразу по приезду в Хакасию. Тогда он был уверен, что жильё временное, отстроится, перевезёт Яну с Аришкой, халупу оставит Егору. Коневодческий бизнес не мега-прибыльное дело, трудоёмкое, требующее огромных вложений, на отдельный дом у родственника не было денег. Всё изменилось в один миг, у Богдана были силы на физическое существование, а планов на жизнь не осталось. Жил и жил, катился, как сухоцвет перекати-поле.

     – Не знаю, надо подумать, что нужнее.

     Богдан убирал со стола, Женя мыла посуду, хмурясь своим мыслям, а потом упала на диван, упираясь в угол, подложила под поясницу подушку и вытянула ноги. Богдан автоматически закинул их себе на колени и начал массировать. Крош мучили отёки, он не знал, насколько это опасно, но ноги к концу дня выглядели надутыми. Женя хваталась то за поясницу, то потирала икры, борясь с собственным животом, а то тяжело вздыхала. Когда он впервые взял маленькие ступни в руки, она завизжала от неожиданности, пришлось успокаивать.

     – Крош, перестань дёргаться, – цыкнул он. – Я же не домогаюсь, просто сил нет смотреть на тебя. От массажа тебе станет легче.

     – Это как-то по-дурацки.

     – По-дурацки отказываться от помощи, – он несильно дёрнул за ногу.

     Хотелось добавить, что по-дурацки рожать без мужа, без поддержки родных и близких, но промолчал. Женя не похожа на легкомысленную дурочку, рассуждающую о зайках и лужайках, значит, есть причина сегодняшнего положения, и серьёзная причина.

     С тех пор массаж стал обязательным вечерним ритуалом.

     Богдан подспудно думал о том, что ему уезжать в январе, перенести свои дела в угоду отцовским он не мог, а Крош останется одна. Хорошо, если к тому времени родит, а если нет? Хотя и в этом ничего хорошего. Первые месяцы жизни младенца – форменный ад для женщины. Когда родилась Аришка, он два месяца провёл в Москве, у Яны была помощница по хозяйству, и всё равно, некогда цветущая красавица стала похожа на агрессивное привидение. Как возможно справиться с подобными нагрузками в одиночку, Богдан не представлял. Материнский инстинкт, «в детях счастье» – это всё прекрасно, но человеку необходимо спать, есть, полноценно отдыхать, тем более – молодой матери.

     – Крош, ты не думала о том, чтобы раскурить трубку мира с родителями?

     – Я с ними не ссорилась, – Женя подобралась, опираясь на подушку.

     – Вы не общаетесь. Может, стоит съездить к ним, поговорить?

     – Не знаю…

     – Жень, как ты будешь одна справляться? Какие бы ни были родители, лучше с помощью, чем без.

     – Они наверняка этого и ждут, – буркнула Женя.

     – Чего «этого»?

     – Что я не справлюсь, попрошу помощи, поваляются на Ивашкиных костях.

     – Всё так плохо?

     – Ну… – Женя вздохнула.

     – Ещё кто-то у тебя есть? – он имел в виду отца ребёнка, вслух произносить не стал.

   – Старший брат родной, – не поняла собеседница. – Он точно не поможет, злится из-за этой квартиры. Бабушка одна на двоих, а квартиру я единолично захапала, получается. Мы почти не общались с ней, когда росли. С мамой у неё всегда плохие отношения были, на папу вечно ворчала, невестка не устраивала, мы с братом лицами не вышли, тупицы пустоголовые.

     – О, как! – не сдержался Богдан.

     – Когда заболела, позвонила, мол, оставлю квартиру за уход. Мама отказалась даже за квартиру в Москве. Представляешь, как её свекровь за жизнь достала?

     – Представляю.

     – А я согласилась, переехала, ухаживала, лечила, терпела. Она вредная была – жуть! Ежедневно истерики устраивала, орала, будто её режут, драться пыталась при замене памперса. За два года папа приезжал два раза, функциональную кровать собрать и на Пасху, больше никого не было. Ни мамы, ни брата. Бабушка умерла, они сразу побежали оформлять наследство, не знали, что мы договор ренты оформили. Мама смирилась, а брат в суд подавал, считает, я его ограбила. Приезжать и помогать надо было! – твёрдо заявила Крош. – Получается, капризы терпеть, купать, убирать – Жене, а квартира – Славе? Не пойдёт!

     – Молодец! – похвалил Богдан Крош. У каждого своя правда, у Жени такая: кто два года за лежачей больной ухаживал, тому и квартира.

Глава 14

     Утром отправились в Подмосковье, к родителям Крош. Что она надумала за ночь, Богдан уточнять не стал. Увидел собирающуюся, как на парад, напряжённую Женю и предложил отвезти на машине. Дел, конечно, невпроворот, однако, один день могут подождать. Придётся постоять в пробках, наверняка Крош устанет, только всё равно в комфортабельном салоне авто лучше, чем в электричке, хотя последняя пробки не собирает.

     Обычная панельная пятиэтажка встретила типовой детской площадкой, кучкующимися собачниками с одной стороны двора и лавочкой с неизменным атрибутом – вездесущими бабками, – с другой.

     – Подожду, – сказал Богдан. – Освободишься, позвони.

     – Я недолго, – промяукала Женя и выбралась из машины.

     Богдан смотрел вслед сжавшейся крошечной фигурке в дутой куртке, переваливающейся по-утиному, еле переставляющей ноги. Ей явно было некомфортно, а то и страшно. Да что же такое?! Не должны дети бояться собственных родителей. Недоразумения, недопонимания, конфликты неизбежны, но родитель остаётся родителем, а ребёнок – ребёнком. Как бы порой Богдан ни злился на мать, было за что, как бы ни бесился от поведения отца – любить он их не переставал, и был уверен в их безусловной любви. Он – взрослый, состоявшийся мужик нуждается в подспудной родительской поддержке, а тут девчонка…

     Двадцать семь лет, естественно, не ребёнок, однако Женя настолько крошечная, что Богдан не мог её воспринимать иначе как «девчонку». Положение добавляло беззащитности, беспомощности. Он не умилялся, беременность никогда не была фетишем Усманова, дети не вызывали трепета. исключением стали Аришка и беременная Яна. При этом что-то глубинное – «синдром рыцаря» – включалось в Богдане, когда он смотрел на Крош. Её хотелось защитить, помочь, уберечь.

     – Жень, – крикнул он, хлопая дверью машины. – Я с тобой пойду, – в несколько шагов он догнал идущую, на автомате поправил ей шапку и подставил локоть, чтобы зацепилась.

     – Правда? – с неприкрытой надеждой пискнула Женя.

     – Уже иду, – деловито ответил, подстраиваясь под микро-шаги женщины.

     Крош оказалась похожа на мать, представившуюся Галиной Александровной. Невысокая, для своих лет хорошо сохранившаяся, с пышным, рыжим каре. Виктор Семёнович – отец – значительно выше жены, с военной выправкой и цепким взглядом силовика. Слава, не похожий ни на отца, ни на мать, и его супруга Вероника, скользнувшая по Богдану заинтересованным взглядом.

     На лицах всего семейства читался неприкрытый триумф. Женя жалась ближе к Богдану, он, поддерживая, обнял её за плечи и подтолкнул к столу с расставленным чайным сервизом и тортом в центре.

     Ничего не значащая беседа, ведущая в никуда. В то, что топор войны зарыт, не поверил и Богдан. Семейство держало лицо перед посторонним человеком, откровенно испепеляя непутёвую дочь взглядом.

     – Простите, Богдан, – Галина Александровна елейно улыбнулась, впившись взглядом в гостя. – Вы местный?

     – Как сказать, – спокойно ответил Богдан. – Родился и рос в Москве, живу в Хакасии.

     – Что ж вы там забыли? – явно ища подвох, уточнил Виктор Семёнович.

     – Коневодческое хозяйство, – усмехнулся Богдан, отвечая на прямой взгляд прямым. – Выращиваем рысаков, производим кумыс.

     – А в Москве, что же?

     – Небольшой ресторанный бизнес, – размыто ответил, чувствуя желание помыться от липкого взгляда Вероники. Танюша казалась элитной эскортницей рядом с этой мадемуазель.

     – И чо, бабы лучше не нашёл, чем Женька? – откинулся на спинку стула Славик.

     – Он просто мой квартирант! – вспыхнула Крош.

     – Чего? Ох, ля, «ресторанный бизнес», «производство рысаков»! – передразнил брат.

     – Ещё и сдаёт, – фыркнула Вероника. – Заполучила бабкину квартиру, теперь деньги гребёт!

     – Надо было приезжать и помогать, – огрызнулась Женя.

     – Тебя не спросили, – взвизгнула Вероника. – Ты и рожаешь только для того, чтобы малого прописать в квартире!

     – Женя у тебя приёмная? – без экивоков рубанул Богдан отцу семейства. – Что за отношение?

     – На какое отношение она рассчитывала, когда всю семью надула? Кому рожает, мне? Я помогать отказываюсь, квартира матери все долги списала на сто лет вперёд.

     – Слушайте, она же ваша дочь, – Богдан уставился в недоумении на Виктора Семёновича.

     Усманов Павел Петрович тоже не ангел, но представить, чтобы он открыто оскорблял Вику или Маришку, Богдан не мог, даже с учётом влияния последней любви всей жизни.

     – Что бы ты сказал, если бы твоя дочь рожала от семейного? – отчеканил Виктор Семёнович.

     – Моя дочь погибла в девятимесячном возрасте, – прошипел Богдан. – Я бы предпочёл, чтобы она родила в пятнадцать от племени туземцев, но была жива!

     – Богдан… – пискнула Крош.

     – Домой? – он нагнулся над крошечной, бледной, трусящейся как в лихорадке Женей.

     – Д-да, – заикаясь, проблеяла она.

     – Пойдём.

     В машине Крош тряслась, борясь со слезами, пока Богдан смотрел в одну точку перед собой, собирая себя по кускам заново, заставляя лёгкие перекачивать воздух, а сердце – кровь.

     – Прости, – разревелась Женя, не выдержала. Кроха, ни в чём не виноватая перед ним, Яной, Аришкой, всхлипывала и размазывала ладошками слёзы по пухлым щекам с ямочками. – Ты её любил, да? Яну?

     Богдан понял, его предположения оправдались. Ёлка Ермолаева не удержала язык за зубами, поведала-таки холодящую кровь историю жизни Усманова Богдана. Как его трясло на похоронах, когда он смотрел на мёртвое, не похожее на себя лицо Яны и крохотный гроб…

     Спустя годы Богдан вздрагивал и хотел выйти в окно, когда вспоминал те дни.

     – Дочь любил, безумно, – спокойно ответил, не позволяя собственным эмоциям пробиться сквозь броню внешнего спокойствия. Последнее, что сейчас нужно Крош – это его, на разрыв аорты, боль. – Яну… знаешь, – вдруг честно ответил Богдан, – казалось, любил. Особенно после её гибели так казалось, но вспоминая, каким мудаком я был – никого я не любил, кроме себя.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

     – Ты не можешь быть мудаком.

     – Ты не знаешь меня, – он заправил всклоченную, рыжеватую прядь за Женино ухо, отмечая про себя, что даже ухо у неё крошечное. Ухо! – Предлагаю отобедать в ресторане, – он назвал один из ресторанов их группы, располагающийся на въезде в столицу со стороны городишки, где они сейчас находились. – А потом ориентироваться по ситуации. Хочешь, посудомоечную машину поедем покупать? Или швейную?

     – Я ещё не решила, что сильнее хочу.

     – За обедом и решишь, – подмигнул Богдан и вырулил из типового двора.

Глава 15

     В выходной день Богдан снова отказался от встречи с Лизой, чувствуя себя едва ли не пятиклассником, придумывающим предлог не идти на контрольную по алгебре. На том конце провода с трудом сдерживали раздражение, пытаясь придать голосу интонации понятливости. Богдан пообещал, на неделе они обязательно встретятся, добавил, что соскучился. В общем-то, не соврал. Трахать кого-то нужно, Лиза не самый худший вариант.

     Первую половину дня провёл в офисе, выгребая авгиевы конюшни, вторую был дома, с Крош. Доставили посудомоечную машину, Богдан вызвался установить. Удивление Жени простой инициативой было настолько искренним, неподдельным, что он не выдержал, чмокнул её в хорошенький носик, отчего она ещё сильнее смутилась.

     – Ты можешь установить машинку? Сам?

     – Конечно.

     – Со всеми этими штуковинами? – Женя покосилась на комплектующие.

     – Без штуковин, боюсь, работать не будет, – мягко улыбнулся Богдан, Крош снова посмотрела на него, как на слона без хобота и ушей. – Похоже, у тебя превратное мнение обо мне, – добавил он. – Когда жил в Москве, – не заметил, что, находясь в родном городе, он говорит в прошедшем времени, – я бы не стал собственноручно устанавливать посудомойку или делать генеральную уборку. В Хакасии всё делаю сам. Картофель сажал пару раз, что-то даже выросло. Забор, подсобные помещения, всё своими руками.

     – Просто…

     – Это стереотипное мышление, Крош.

     – Наверное, – Женя вздохнула и ещё раз обошла покупку.

     Богдан усмехнулся, вспоминая муки, написанные на лице Крош, когда она делала выбор между швейной машиной и посудомоечной. После ресторана, где Женя изо всех сил старалась не округлять глаза, глядя в меню, они направились в специализированный магазин швейных машин и прочих прибамбасов для рукоделия.

     Богдан думал, Женя останется там жить. Помимо цели визита, выставленной рядами на стеллажах, там было чудовищное количество ниток, игл, кнопок, застёжек, шкатулок, сумок, бисера, вязальных спиц, всевозможных приспособлений неясно для чего вообще. От такого разнообразия закружилась голова. Крош же сияла, как новогодняя ёлка, останавливалась возле каждого стенда, долго рассматривала, крутила, вздыхала, как ребёнок в Детском мире накануне Рождества.

     Они долго и обстоятельно разговаривали с консультантом. Женя забрасывала того вопросами со скоростью пулемёта «Максим», иногда спорила, в итоге, после бесконечных двух часов, горько вздохнув, сказала, что ничего не выйдет. То, что устраивало, стоило невозможных для неё денег, а на что хватало – не спасало. Правда, из магазина вышли нагруженные пакетами, Крош не удержалась, а Богдан заставил принять покупки в качестве подарка.

     – Считай подарком на день рождения.

     – У меня в июле, заранее не дарят, – спорила Женя, всё ещё пытаясь всучить деньги Богдану.

     – На прошлый, значит, – отмахнулся он, открывая дверь в автомобиль.

     Посудомоечную машину выбрал Богдан, исходя из финансовых возможностей Жени, конечно. Второй подарок за день Крош могла не вынести, она порядком нервничала из-за первого.

     Закончив с установкой, убедившись, что всё подключено как надо, Богдан доверил первый запуск Крош. Она торжественно нажала кнопку, завороженно прислушалась к звуку включения и засияла, сверкая ямочками на щеках.

     – Всегда мечтала, – выдохнула Женя, проведя пальцем по белой поверхности. – Даже в детстве.

     – Тебя так часто заставляли мыть посуду?

     – Не больше, чем остальных, – отмахнулась Крош. – Была у меня подружка, у них посудомойка стояла, таким чудом мне казалась, такой… роскошью. Глупо, знаю. Телефон дороже этой штуки стоит, и вообще, лучшие друзья девушек – это бриллианты, а я мечтала о посудомоечной машине.

     – За сбытие мечт! – Богдан налил минералку в бокалы и произнёс тост.

     Крош топталась на кухне. Кружила, похожая на пузатую золотую рыбку, поглядывала на обновку, переставляла в нужном ей порядке посуду, заглядывала в холодильник. Богдан растянулся на диване, устроив на коленях ноутбук, читая отчёт Егора. Думы же блуждали далеко от проблем Хакасии, как никогда.

     Не покидали мысли о Жене, волнение за неё. Нерационально беспокоиться о посторонней беременной женщине, но он думал и волновался. Неправильно, что она осталась один на один с проблемами.

     Считать так со стороны Богдана, по меньшей мере, лицемерно. В своё время Яна с большим животом сновала по кухне в одиночестве. Можно сколько угодно умасливать совесть рассуждениями, что жена ни в чём не нуждалась, жила в благоустроенной квартире, с ежедневно приходящей помощницей по хозяйству, в любой момент могла обратиться к мужу, прилететь к нему, в конце концов. Сути не меняло. Яна жила одна, пока он, наплевав на всё, кроме своих желаний и планов, торчал в Хакасии.

     Женя ничего не рассказывала об отце ребёнка, не затрагивала эту тему. Спрашивать неэтично, они не были близки с Крош настолько, чтобы делиться личным. Богдан хотел навести справки у Ёлки Ермолаевой – вот кто знает всегда всё обо всех, однако никакой гарантии, что в ту же минуту она не доложит Жене о расспросах, нет. Ставить Крош в неловкое положение, когда она и так смущается не один раз за день, Богдан не хотел.

     Придерживаться нейтралитета тоже. Случайно брошенное Виктором Семёновичем: «от семейного рожает», многое объясняло, но и простор оставляло изрядный. Семейный семейному рознь. Чаще такие истории банальны до тошноты. Мужики бегут от рутинных проблем, нехватки секса в браке, добирают на стороне эмоций, траха, потом возвращаются домой, где всё привычно – от недовольства тёщи до платежей по ипотечному кредиту. Встречаются другие обстоятельства. Кто знает, какой вариант «достался» Жене.

     – Крош, можно спросить? Если посчитаешь наглостью – не отвечай, – Богдан поднял взгляд от монитора. – Где отец ребёнка?

     – Не знаю, – Женя шлёпнулась на диван, Богдану пришлось подвинуться. – Дома, с семьёй, – она сжалась, передёрнула плечами, уставившись на спрашивающего со смесью смущения и вызова.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

    – Он не собирается помогать?

     –  Нет, – Крош наигранно равнодушно пожала плечами. – Нам не нужна его помощь, – пробубнила под нос.

     – Во-первых, вам, – он кинул взгляд на живот Жени, – необходима помощь, во-вторых, он обязан помогать.

     – Не обязан.

     – Обязан. «Никто никому не должен» – удобная позиция для мужиков, но давай начистоту: был, имел, ребёнок есть – обязан.

     – Он не просил меня рожать, наоборот, денег дал на аборт. Всё чётко оговорил, ребёнка от меня он не хочет и не захочет, совместных с женой хватает. Проблемы не нужны, я тоже.

     – Понятно… – На языке крутились сотни вопросов, но задавать их Богдан не стал.

     – Слушай, я не дурочка, которая забеременела и решила рожать, потому что страсть как ребёночка охота. У меня отрицательный резус, один аборт я уже сделала, до этого выкидыш был. Какие у меня шансы родить здорового ребёнка после третьей прервавшейся беременности? Я решила рожать, – Женя вздохнула. – Долго думала, сомневалась, сдала анализы, записалась на аборт и не стала. Испугалась, четвёртого шанса может не быть, а эта беременность уже есть. Не стала надеяться на авось, в общем. Оставила.

     – Понятно, – честность Жени импонировала Богдану. После шитой белыми нитками ласковости Лизы, норовящей заполучить семью любым путём, простой в своей жизненности расклад из уст Крош вызывал симпатию.

     – Осуждаешь меня, да?

     – За что?

     – С женатым связалась, семью могла разбить.

     – Крош, говорят, существует женская солидарность, по которой спать с женатыми моветон. Исходя из личного опыта, я в это не верю. Про поголовное осуждение мужиками любовниц даже легенд не ходит. Просто… знаешь, Крош, непонятно, как такая разумница, как ты, могла повестись на мужские сказки.

     – Откуда тебе про сказки знать? – буркнула Женя.

     – Не первый год на свете живу, – не выдержал он, засмеялся, потом пододвинул к себе смущённую Женю, обнял по-дружески. – С женой согласия нет, давно не любит, не спит с ней, дети маленькие, подрастут – разведётся?

     – Ну…

     – Женька-Женька, – тепло улыбнулся он. О чём теперь рассуждать, открывать глаза на очевидное, наставлять на путь истинный. Другие проблемы на носу. – А ты коляску уже выбрала?

     – Ну, да, – она посмотрела на Богдана. – Рано ещё покупать.

     – Личный автомобиль рано, согласен, коляску можно и купить, – он подмигнул окончательно растерявшейся Крош.

     Консультант упорно нахваливал модели, от цен на которые Жене точно хотелось перекреститься. Её выбор был значительно скромнее, но либо модель не проходила в лифт, либо была неподъёмной, либо техническая часть вызывала вопросы у Богдана. Они долго спорили, пока не сошлись на приемлемом варианте, с условием, что покупает Богдан, а Женя рассчитывается с ним постепенно, в течение полугода, например.

     Богдану тогда показалось, что Женя странно себя ведёт, нервничает, озирается, по дороге домой прятала слёзы. Расспрашивать не стал, достаточно откровений на один раз. Вероятно, она чувствовала себя неловко из-за навязанной щедрости или подсчитывала долговые обязательства, или поддалась банальному перепаду настроения. Он не замечал капризов беременных у Крош, она не вздыхала, что хочет клубнику в три часа в ночи в ноябре, ей не было жарко, душно или холодно. Не исключено, что она попросту не показывала свои слабости. Держала дистанцию с квартирантом, он не возражал. Эмоционально привязываться к посторонней, а главное – беременной женщине, он не желал.

Глава 16

    После работы поехал к Лизе, а по приезду долго сидел в машине, не желая подниматься в квартиру. Секса хотелось, Богдан отдавал должное мужской природе, но именно Лизу не желал. Приятней включить порно и передёрнуть, чем изображать чуткого любовника с женщиной, не вызывающей ничего, кроме природной реакции.

     Лиза позвонила, елейно поинтересовалась, долго ли ещё Богдану добираться, паста остывает. Хозяюшка, мастерица на все руки, заботушка… Он набрал воздух в лёгкие и выдавил, что уже припарковался, идёт. Взял с заднего сидения дежурный букет и направился решать половые проблемы самым нерациональным способом из всех возможных: подставляя собственную шею под молот матримониальных планов Лизы.

     В программу вечера входили итальянская кухня, романтическая музыка, льстивые улыбки. И сносный минет, если бы не желание намотать волосы на кулак, взяв инициативу в свои руки. Оттрахать податливый рот с той силой, в которой нуждался. Лиза не приемлет движений члена во рту, ей спокойнее контролировать процесс. Имеет полное право, да и Богдану не хотелось сталкиваться с рвотным рефлексом из-за неуместных экспериментов. Минет – всегда минет. Как бы дерьмово ни отсосали – всё равно хорошо.

     Половой акт тоже фейерверком не назвать. Богдан видел, Лиза попросту устала, ей бы принять ванну, завалиться с книжкой или сериалом, а не изображать из себя гетеру, в надежде поймать мужика в силки брака. Проволохавшись в миссионерской позе, доведя до оргазма, он поставил Лизу раком и быстро, размашисто поимел, получив собственное высвобождение и подобие удовлетворения. Утром история повторилась, пришлось натягивать счастливое лицо, не морщась целовать чужие губы и целый день гасить неясное, бродившее раздражение вкупе с неудовлетворённостью.

     По пути зашёл в магазин, купил фруктов – начинался сезон мандаринов, хурмы. Дома закончились грейпфруты и яблоки. В «общей» комнате с балконом привычно горел свет, значит, Женя снова топчется, готовит или строчит на швейной машинке. Матроскин наших дней, а не Крош.

     Однако квартира встретила неясным гулом, мужским голосом на повышенных тонах. Женя стояла, подпирая кухонную мебель, сложив руки в замок на груди, живот от этого выпирал особенно сильно. На диване сидел гость – мужчина, скорее парень, от силы тридцати лет, и что-то недовольно выговаривал хозяйке квартиры.

     Богдан решил не вмешиваться, прошёл в свою комнату, включил ноутбук, начал гонять новостную ленту, стараясь не прислушиваться, его не приглашали. Женя видела, что он пришёл, кивнула, никакого знака, просьбы о помощи не подавала. И всё-таки что-то в этом визитёре было не так… Или в самой Жене? Защитная поза, напряжённое тело, вплоть до коленей, выглядывающих из-под широкого платья.

     Парень тоже показался Богдану нервным. Дёрганное постукивание пяткой по полу, перебор пальцев по коленям в недорогом дениме, расстёгнутая до третьей пуговицы рубашка, будто в квартире душегубка.

     – Шкура! – врезалось в тишину. – Тупая потаскуха!

     Богдана подбросило на месте, он стремительно вышел на кухню. Парень нависал над Женей, уперев одну руку в кухонный стол, второй схватив за женское плечо. Телом притиснулся настолько близко, что, казалось, вдавливается в круглый живот. Мужские грабли на крохотном плече, пряжка ремня, давящая на живот, маленькие ладони, пытающиеся оттолкнуть животное в мужском обличии – врезались в глаза, ударили в голову, в глазах потемнело. Тремя шагами он достиг цели, схватил незваного гостя, одним движением скрутил, выворачивая руку, грозя сломать, и выкинул в прихожую, веля убираться вон.

     – А! Кто-то обрюхатил, а на меня повесить хочешь! Не выйдет! Шалава! Если моей жене хоть слово скажешь, урою! Поняла меня, тварь? Поняла?!

     – Тебе жить надоело? – зашипел Богдан, выволакивая урода на лестничную площадку. – Детей сиротами оставить хочешь? – справиться с тщедушным гостем, не ожидавшим сильного напора, оказалось легче, чем ожидалось.

     Богдан перегнул почти не сопротивляющегося парня через перила, наглядно демонстрируя – одно движение, и его мозги со ступеней первого этажа будет собирать команда дворников.

    – Ты хоть понимаешь, за кого вписываешься? – просипел взъерошенный красномордый парень, когда Богдан отпустил его, и тот успел сбежать на один пролёт. – Она же лядь похотливая.

     – Я знаю, что у меня хватит возможностей найти тебя, устроить сладкую жизнь, а потом закопать в лесу Подмосковья.

     – Да, да… да я! – взгляд незваного гостя бегал по Богдану, тот знал, что он видел.

     Положение обязывало Богдана, он не ходил на работу в чём попало. Костюм недемократичного бренда, обувь, часы, на стоимость которых можно купить автомобиль. Когда бизнес, того и гляди, пойдёт под откос, невозможно позволить себе выглядеть, как менеджер среднего звена или экспедитор. В Хакасии Богдан мог ходить в кэжуале, в Москве – нет.

     На прыщей, вроде того, что сбегал по лестнице, деловой имидж невольно производил впечатление. Опасение перед власть имущими у них бежало по венам, впитывалось с молоком матери.

     Женя сидела на диване и беззвучно плакала. Сначала Богдан так решил – беззвучно. Через долю секунды понял – от истерики она может лишь открывать рот, звук пропал из-за спазма в горле. Неспешно, не понимая, видит ли она его, или перед глазами стоит та скотина, Богдан подошёл, осторожно притянул женщину к себе и начал успокаивать. Насколько мог, как умел.

     Казалось, от всех слов, движений, колебаний воздуха Крош заходилась в плаче сильнее и сильнее. Что делать с женской истерикой Богдан представлял, более или менее, но представлял.

     Только беременную женщину невозможно встряхнуть в надежде, что от резкого толчка она придёт в себя. Пощёчина, холодный душ, секс исключались сразу. Уговоры не действовали, слова пролетали мимо крохотных ушей, увещевания отправлялись в ад. Успокоительные? Кто знает, есть ли они в доме, какие можно принимать беременным. Вызывать скорую?

 Крош трясло, она захлёбывалась уже не в слезах, а в собственном дыхании. Руки, вцепившиеся в ткань платья мёртвой хваткой, казались неживыми, лицо побледнело до синевы, на шее выступали бледно-розовые пятна.

     Чтоб всё отправилось в ад!

     Рука Богдана скользнула по затылку Крош, пальцами он сжал, потянул волосы, заставляя её откинуть голову, выставляя вперёд маленький подбородок, беззащитно демонстрируя шею и бьющуюся синюю венку…

     Женя всхлипнула, уставилась на Богдана, он вдруг заметил – глаза у неё зелёные, почти кошачьи, и в то же мгновение, не давая себе подумать, отступить, отказаться от безумной мысли – накрыл губами её губы.

     Впился требовательным поцелуем, без прелюдий раздвигая женский рот настойчивым движением языка, завоёвывая пространство с агрессией захватчика. Крош замерла, резко вздохнула носом, издала неясный звук и скользнула языком навстречу, податливо принимая напор целующего.

     Короткий, безумный миг, переросший во что-то большее, неясное, на разрыв шаблона и аорты. Богдан открыл глаза, впился взглядом в зажмуренное лицо Крош, почувствовал лёгкое скольжение рук на своих плечах и ошеломляющий отклик на взрывной, спонтанный, жёсткий поцелуй.

     Твою мать…

     Пришлось ослабить напор, выпустить прядь волос, осторожно отпрянуть, не сводя взгляда с порозовевшего личика Крош. Она глубоко дышала, рот остался приоткрытым, глаза распахнулись, осознанно смотря на Богдана, и только ямочки на щеках спрятались, словно в стеснении.

     – Крош… это… Прости. Я действительно не знал, как тебя успокоить.

     – Понимаю.

     – Это ничего не значит.

     – Естественно, ничего не значит, – как робот ответила Женя, моргая, как перепуганная сова.

     – С тобой всё хорошо? Живот не тянет, не болит?

    – Всё хорошо, – Крош обвела взглядом помещение вокруг себя.

     – Он ушёл, больше не вернётся, – поспешил уверить Богдан. – Если будет необходимость, найму охрану.

     – Не будет. Я пойду, ладно? – она тяжело поднялась, потопталась на одном месте. – Со мной всё хорошо. Ужинай без меня, – Богдану показалось, Женя вздрогнула, готовясь снова заплакать.

     Удостовериться ему не дали, Крош ушла к себе, пресекая путь щелчком защёлки межкомнатной двери.

     Твою мать…

Глава 17

     Алина сидела в приёмной, сливаясь с окружающей обстановкой. Вопли Павла Петровича слышали, кажется, даже на улице при закрытых окнах. В приёмной же, как и на всём этаже, тряслись стены от ора начальника.

     Богдан сдерживался, сверля взглядом пейзаж за окном. Смоклое небо, угол крыши соседского дома, серый фасад, отблески уличных фонарей, отсвет проносящихся автомобилей, блики светофоров. Вчера выпал первый снег, к утру растаял, оставляя грязные лужи на асфальте и размокшие газоны.

     Женя вытащила его гулять почти в одиннадцать вечера, решительно заявив, что на первый снег она посмотреть просто обязана. От души выматерившись про себя, он побрёл во двор изображать кипучую радость от блёклых осадков, покрывающихся смогом ещё до того, как укроют землю.

     Естественно, он мог не ходить, Женя не просила составить ей компанию. Увидев человека-кита, натягивающего куртку в прихожей, он пошёл во двор любоваться снегом, радуясь про себя, что напряжение, повисшее после злосчастного поцелуя, наконец-то стало спадать.

    Тогда он полночи не спал в надежде вернуть мозг на место, выходил курить на лестничную площадку. Отправился в бар в соседнем доме, пропустил пару бокалов светлого пива и только усилием воли заставил себя вернуться домой, лечь спать. Напряжённый рабочий график, ходить с мятой от недосыпа и алкоголя мордой Богдан себе не позволял.

     Москва не Хакасия, где он сам себе хозяин. Брату – партнёру по бизнесу, – безразличен дресскод, хоть в трусах поверх калош ходи, работникам так же. Кони отвечали взаимностью на искреннюю привязанность, несмотря на непрезентабельный внешний вид Усманова.

     Казалось бы – поцелуй. Богдан не мог вспомнить, скольких женщин целовал за тридцать пять лет жизни. Он толком не помнил, со сколькими проводил ночи, что говорить о поцелуях. Не нуждался в них, считал лишними. Женщинам, как правило, хотелось, если необходимо – целовал. Иногда нравилось, не железный же он, рот – эрогенная зона, в конце концов. Короткий миг с Женей выбил почву из-под ног, вышиб дыхание. Усманов словно с бетонной стеной столкнулся на скорости. За мгновение возбуждение достигло едва ли не пика, чуть не взорвались яйца, а следом мозг, отказывающийся принять то, что чувствует тело.

     Женя умела целовать в ответ. Именно в ответ, и именно так, как надо Богдану – жадно захватывая то, что дают, подчиняясь напору и агрессивным движениям языка. Вот его и повело, как малолетку при просмотре порнухи. Не в Крош же дело?

     Да чёрта лысого там! Не может быть! Не могло его впереть от чужой беременной, абсурд. Богдану необходим нормальный секс. С оттяжкой, до сбитого дыхания, пота, усталости, а не елозить в вагине, согласной потерпеть. Умелый, обжигающий поцелуй сработал, как команда «старт», в кровь вспрыснулась похоть, запуская процесс бурлящего желания.

     Хотел снять первую попавшуюся девку в баре, благо выбор был. Остановился на невысокой рыжеватой девице, назвавшейся Дарьей. Отвезти в гостиницу, заправить член в согласный рот ещё в такси. Вовремя затормозил, приключений в кабинете венеролога ему сейчас и не хватает. Вернулся домой из бара, передёрнул перед сном, утром ушёл на работу, пока Женя спала. Вечер провёл с Лизой, выбивая из себя зудящую, невыносимую похоть.

     Приехал домой ночью, Крош по обыкновению строчила на машинке.

     – Привет, – он сдержанно поприветствовал зардевшуюся Женю. – Как ты себя чувствуешь? – днём он несколько раз звонил, интересовался самочувствием, делами, не появлялся ли вчерашний гость. Последнее его интересовало в самую первую очередь. Если прыщ ещё раз появится на глаза Крош – Богдан его сотрёт с лица земли.

     – Всё хорошо, – Женя сжалась, Богдан вздохнул, сел рядом на диван, посмотрел внимательно на лицо хозяйки комнаты. Под глазами тёмные круги, отёчность, брови хмурит, от чего хорошенькое личико теряет треть очарования. – Крош, я ещё раз прошу прощения за вчерашнее.

     – Я не злюсь, – она опустила взгляд, видимо обивка дивана была интересней извиняющегося Богдана. – Спасибо, что выставил Виталика.

     – Не за что, – Богдан кивнул, открыл бутылку с минералкой, в горле неприятно запершило. «Виталик» – Так Витальевичем будет? – сказал, посмотрев на живот, просто, чтобы хоть что-то сказать.

     – Крайнюю плоть ему на воротник, чтобы шея не потела, а не Витальевича, – пробурчала Крош. Богдан подавился водой, с трудом откашлялся. С ума сойти! Конюхи выражаются менее экспрессивно.

     – Что?! – зыркнула Женя в ответ. – Извините великодушно, хотела сказать, статус матери-одиночки выгоднее. Пособия, льготы.

     – Алименты лишние?

     – Алименты присудить надо, заставить выплачивать, в итоге получу медный грошик, а нервы потрачу. Пусть катится к жене! – зло добавила Женя, сощурившись. Глаза у неё зелёные, накануне не показалось. – Не собиралась ничего ему говорить. Когда из больницы вышла, написала, что сделала аборт. Он ответил «Ок» и больше не появлялся, не приходил, не звонил, не писал. Не то, чтобы я ждала, но… «Ок» – настоящий плевок. Пусть теперь другой мозг окает!

     – Как узнал?

     – На выходе из магазина увидел, – Крош вздохнула. – Я выходила, ты коляску понёс к машине, а он с женой заходил. Всё очевидно, – она махнула на живот.

     – Понятно.

     Банальная до тошноты ситуация. Ни правых нет, ни виноватых. Один врал, пользовался, вторая верила или делала вид, что верила. Теперь Крош старалась сохранить остатки нервных клеток, времени, выйти с честью из обстоятельств. Несмотря на явную обиду, думать о будущем, а что ожидать от прыща-Виталика – неизвестно.

     С трудом удалось переключить внимание на ор отца, ставший белым шумом за последние полчаса, вернуться от крутящихся, назойливых мыслей о Жене.

     – Какое ты имеешь право, – распушался Павел Петрович. – Кто ты такой, вообще? Как ты смеешь распоряжаться моими деньгами!

     – Твоими деньгами я не распоряжаюсь, из личных средств можешь купить Танюшке хоть остров в Тихом океане, только учти – это будет совместно нажитое имущество с законной женой. А в финансы компании Татьяна Сергеевна лапы будет запускать лишь с одобрения совладельца, то есть моего личного одобрения. Доступ к базе она тоже получит только с моего одобрения.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

     – Ты не имеешь права отстранять от работы ведущего специалиста компании.

     – Пусть работает, кто же ей не даёт? – усмехнулся Богдан.

     – И как ты себе это представляешь? – рявкнул Павел Петрович, шлёпнув ладонями по столу.

     – Некоторые вещи я стараюсь не представлять.

     – Как ты смеешь?! – взорвался отец, круглое лицо налилось кровью, он развернулся на пятках и пошагал к двери, грозя сравнять со стенами несчастную секретаршу одним своим видом.

     – В свою учётную запись Танюшу не пускай, – негромко добавил Богдан.

     – Что ты хочешь сказать?! Заткнись, щенок!

     – Только то, что сказал, – Богдан отвернулся к окну, игнорируя брызжущего слюной отца. Интересно, Усманов-старший всегда был таким или стал в последнее годы, пока младший существовал в Хакасии?

     Внешний аудит, как и предсказывал Богдан, показал много интересного, тянущего на парочку статей уголовного кодекса в сфере экономических преступлений. Не обошлось без Зои Борисовны – главного бухгалтера. Оплошности её были настолько ничтожны, что можно с лёгкостью закрыть на них глаза. Раньше Богдан не потерпел бы подобного, в своём, родном деле – тем паче. Но в бизнесе, которым руководил отец, завелось такое разнообразие флоры и фауны с приходом в его жизнь Танюши, что в Усманове-младшем просыпался естественнонаучный интерес – посмотреть, как долго живут крысы в замкнутом пространстве.

     Сейчас в его столе лежало заявление от финансового директора – ставленника Танюши. Невзрачный, заикающийся парнишка сразу после появления Богдана почуял, что тёплое место под ним начало припекать, а задница и вовсе полыхнула синим пламенем. Попытался ретироваться без шума и пыли, не дожидаясь внешнего аудита, но был остановлен Богданом, а показания убраны до поры.

     Так же он прижал трёх управляющих ресторанами, замешанных в неприглядных мелочёвках. Мухлеже с поставщиками, накладными, сертификатами, благо хватило ума не торговать фальсификатом. Менеджеров, трудящихся по указке финансового директора, читай – последней любови Усманова Павла Петровича. Почему последний не видел дальше своего члена – вопрос риторический.

Глава 18

     К Лизе не поехал, несмотря на ласковое мурчание в трубку, сослался на загруженность, отделался отправкой дежурного букета – семь алых роз на высокой ножке. Интересно, они вроде встречались, как бы строили отношения, а Богдан до сих пор не знал, какие цветы ей нравятся. Первый раз прислал наугад, выбрав традиционные розы. Оказалось – угадал. Как и с итальянской кухней, джазом, позицией сзади. Просто идеалистическое совпадение вкусов и интересов, настолько, что Лиза записалась на занятия в конный клуб, активно зазывая в компанию Богдана. Оказывается, всегда любила лошадей, только сейчас решилась.

     В потоке патоки, брошенное Крош: «Крайнюю плоть ему на воротник, чтобы шея не потела» для Богдана, патологически не выносящего ругательства из уст женщин, выглядело бодрящим напитком. Исключение – секс. Там женщина сдерживаться не должна, даже мат в некоторых случаях заводил.

     Не успел выйти из офиса, позвонила мать, пришлось ехать к ним. Маришка поругалась с бойфрендом, таким же двадцатилетним сопляком, лила слёзы, грозя прыгнуть из окна или бросить институт. Равнозначные единицы для пигалицы. Пришлось ставить козявку на место, вытирать слёзы и пообещать путёвку в Португалию, если будет «хорошей девочкой». Сомнительная педагогическая тактика, но Богдан не отец, отец в это время грел яйца в ладошках Танюшки.

     Позже вызвал неотложную помощь матери, демонстративно схватившейся за сердце, изображая приступ с усердием третьеклассницы, следом ещё раз успокаивать сестру, перепугавшуюся не на шутку. Наивная Маришка ещё не сталкивалась с разнообразием материнских манипуляций.

     Был огромный соблазн остаться ночевать в родительской квартире, завалиться в своей бывшей комнате, растянуться на удобном матрасе, не шевелиться до самого утра. Усталость давила на виски, голова раскалывалась, глаза болели от перенапряжения, на минуту Богдану показалось, что подхватил грипп.

     Не срослось. Прилетела встревоженная Вика с муженьком, мнущимся на пороге как девственница-невидимка, и несчастным от того, что оторвали от игр, Максимкой. Организовала бурную деятельность, ругалась с Маришкой, хлопотала вокруг матери, и самое отвратное – лезла с расспросами к Богдану.

     Как Лиза поживает? Что-то давно не видно, не слышно, всё время с Богданом проводит. Вика всячески одобряла выбор брата, мать кивала, соглашаясь с выводами дочери. Лизонька – женщина порядочная, хозяйственная, приятная со всех сторон, подходящая Богдану, как никакая другая, пора о браке подумать.

     На языке крутились грубости. Приятной во всех отношениях Лизоньке научиться бы сосать, потом он решит, о чём и в каких эпитетах думать. Промолчал, сказал, что пора домой.

     – Почему никогда нас не приглашаешь? – Вика посмотрела на брата. – Не встречаемся, не общаемся.

     – Мы встречаемся каждую неделю, Вика. На прошлой неделе ходили в ресторан, – напомнил о недавнем ужине, превратившемся для Богдана в пытку.

     Нервные одёргивания матери, обливания отборными помоями почти экс-супруга. Чрезмерное любопытство Вики в отношении личной жизни брата, на фоне похожего на замороженную креветку муженька выглядящее экзальтацией. Откровенно скучающая Маришка, которую силой притащили на семейное мероприятие.

     – А домой?

     – Я не самый хозяйственный мужик, – Богдан пожал плечами. – Принимать гостей не входит в мои планы.

     – Показать где живёшь можно?!

    – Я живу напротив офиса отца, удобно, – он равнодушно пожал плечами, внутренне уже не удивляясь, что снимать комнату у беременной, делить с ней ужин, слышать каждую ночь швейную машинку – удобно.

     – Ты всегда только о своём удобстве думаешь?

     – А ты? – вернул ей Богдан и вышел из квартиры.

     Представил себя с Лизой частью зоопарка Усмановых, вздрогнул. Идея снимать каждый выходной новую девицу показалась отличной, дрочка – вовсе шикарной перспективой.

     Нужно бросать недоотношения с Лизой. Она теряет время, прогибаясь под неинтересного, ненужного ей человека, а он не получает ничего, даже опустошённых как следует яиц. Игнорировать неудовлетворяющие обоих сексуальные отношения, забыть о собственных предпочтениях, слушать джаз, не имея слуха, ходить в рестораны с итальянской кухней, в тайне облизываясь на индонезийскую. Забить на пресловутое качество жизни. Ради какой великой цели?

     Крош кормила привычными фрикадельками с макаронами. Никогда не спрашивала, какую кухню любит квартирант, готовила, что ей удобно. Богдан принял особенность Жени, предпочитал съесть ужин, зная наверняка – человек-колобок налопается от души, не станет чахнуть над тарелкой, воображая голодный обморок мужика ростом под сто девяносто сантиметров, девяносто килограммов весом.

     Она морщилась, когда слышала джаз, предпочитала незамысловатую попсу с ритмом «три прихлопа», сейчас слушала детские песни, последнее Богдан списывал на издержки беременного сознания. Цветы любила весенние. Тюльпаны, гиацинты, нарциссы, ирисы. Розы не жаловала.

     Через неделю Усманов Богдан Павлович был в стельку пьян.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 19

     В этот день он пил всегда, пил до потери осознания себя человеком, до неизбежной интоксикации. Знал об этом лишь Егор, трудно скрывать, живя бок о бок, и старший конюх, однажды притащивший пьяного хозяина на своём горбу к порогу дома. Побоялся – побредёт домой и замёрзнет насмерть. Наутро Богдан жалел, что выжил.

     День рождения Яны. Она любила этот день, выбирала подарки заранее, покупала новое платье, которое не наденет больше никогда в жизни, записывалась в салон, к вечеру ждала торжества в свою честь. Богдан никогда не отказывал, не мог. Даже если подарки казались дебильным расточительством – не всегда он мог похвастаться финансовой стабильностью. Шикарные ювелирные украшения, автомобили, поездки в экзотические страны. Рождение Яны – повод для праздника.

     Несправедливо быстро после даты рождения появилось адово тире к дате смерти. Какого дьявола горбунья с косой забрала любящую жизнь Яну, оставив право на существование Богдану? Ей жизнь была нужна, даже без него – нужна. Ему – нет.

     После работы он заехал в родную квартиру, где было тихо и пыльно. Шкаф в некогда семейной спальне по-прежнему был забит одеждой, в детской стояла коробка с игрушками Аришки. Богдан не смог выбросить, запретил матери и сестре приближаться к дверям, для верности, перед отъездом поменял замки. Сумасшедший дракон, стерегущий свои сокровища.

     Долго лежал поперёк кровати, вдыхая запах острого отчаяния, неприятия, злости на мир и себя. Перебирал бельё в выдвижном ящике. Яны нет, а кружево не истлело, так же как и платье кобальтового цвета, так она утверждала. Последняя покупка…

     Пить он начал в квартире, там же собирался закончить, если повезёт – распластанным телом под окнами многоэтажного дома. Закончил же дома, в съёмной комнате, сидя на кривой тахте, один на один с односолодовым виски, не сводя взгляда с монитора, разглядывая семейный фотоархив. Сотни, тысячи фотографий живой Яны и навсегда оставшейся девятимесячной Аришки.

     Почему он проснулся в одной постели с Крош, Богдан вспомнить не мог. Кажется, её возмутило, что он заедает виски лишь квашеной капустой, пыталась затолкать в него мясо с картофелем. Он покорно жевал, не чувствуя вкуса еды, алкоголя, желаемого забытья, лишь боль, боль, боль… А ещё тёплые женские ладони в его волосах. Ласковые движения, без подоплёки и хитрости. Как же ему не хватало вот таких искренних, простых жестов, нежности, таящейся в них.

     Уснул, сидя рядом с Крош, а проснулся лёжа… так же рядом. Благо полностью одетый, рубашка расстёгнута наполовину, ремень валялся на полу, всё остальное при нём, включая носки и часы. Женя спала рядом, уткнувшись носом в стену, а пухлой попой в его пах, с готовностью приветствующий утро. Сердобольная кроха побоялась бросить пьяного мужика один на один с горем и недопитой бутылью. Всё бы ничего, если бы не её ладонь, лежавшая на члене. И его реакция на тепло от полусонной ласки. В первое мгновение Богдан не мог открыть глаза от накатывающего удовольствия, граничащего с желанием жёсткого, быстрого, утреннего секса.

     Грёбаный адище!

     Он прислушался: Крош громко сопела в старенькие обои в жёлтый цветок. Попятился назад в попытке встать, не разбудив кроху. Мало ли, куда во сне ладонь упадёт. Учитывая положение руки, в случайность верилось с большой натяжкой, но сон есть сон. Точка. Другие версии Богдан отказывался принимать. Факт того, что эта самая ладошка на его причинном месте едва не взорвала мозг, заставив яйца сжаться в тупейшем желании продолжения, нещадно отметался.

     Ладонь сжалась, Богдан выругался сквозь зубы. Крош вздохнула так, что невольно выбила мужской дух, вынуждая рефлекторно податься вперёд.

     Ад! Нет же!

     Он скатился с тахты и рванул в уборную, не оглядываясь, потом долго стоял под прохладным душем, гоняя мысли. С ним всё понятно. Проснётся в стоге соломы на конюшне, и его неминуемо будет поджидать утренний стояк. Что с Крош? Эротический сон?..

      В то, что беременные – существа бесполые, думающие лишь о чепчиках для будущего младенца, Богдан не верил, знал по опыту с Яной – сексуальные желания возрастают. Но иметь к этому отношение не хотел. Не с чужой беременной!

      Когда вышел на кухню, Крош топталась у плиты, ставила на стол привычный завтрак, никак не показывая стеснение от происходившего буквально полчаса назад. Всё-таки сон… Богдан выдохнул с облегчением.

     – Горячие бутерброды будешь? – Женя подняла взгляд на зашедшего.

     Он, естественно, переоделся. Свежая футболка, домашние штаны, насухо вытер полотенцем волосы. Крош тоже успела освежиться, влажные волосы заплела в свободную косу.

     – Как ресторатор скажу, что это брускетта, – Богдан улыбнулся, протягивая руку к поджаренному хлебу с ветчиной и моцареллой сверху.

     – Кашу сначала, – буркнула Крош, продвигая по столу тарелку с овсянкой, фруктами и мёдом.

     – С удовольствием, – согласился он, мечтая об огуречном рассоле.

     Завтракая, он поглядывал на Крош, представляя, какая она на самом деле, без отёчности губ, овала лица, без теней и мешков под глазами, без наросших килограммов. Круглое лицо с широкими скулами, ямочки на щеках, курносый, аккуратный нос. Рот небольшой, пухлый, с ярко выраженной выемкой над верхней губой – луком купидона.

     Кроха невысокая, не длинноногая, если мысленно отбросить наросшие за беременность килограммы и живот – получится ладная, пропорционально сложенная фигурка. Вряд ли до беременности у Жени была совсем крохотная грудь или попка с кулачок Чебурашки, и точно не станет такой после. Аппетитная женщина, только уж очень, очень крошечная…

     – Что? – громкий окрик вывел Богдана из задумчивости.

     – Прости, – он не заметил, что разглядывал хозяйку квартиры в упор. Видел и зелёный цвет глаз, и россыпь прозрачных веснушек на лице и руках, и ладонь…

     – Ты прости, – выдала Женя. – Утром я не специально, вернее, специально, но не осознанно. Мне жаль!

     – Стоп! – Богдан отодвинулся от стола. – Давай-ка забудем то, что было утром. Извини за скотское поведение накануне, такое не повторится, обещаю. Спасибо, что помогла пережить эту ночь, – слова отскакивали, как каучуковый мяч от пола.

     – Я всё понимаю.

     – А утром… Жень, я не титановый, ты не железная.

     – Конечно, – Крош с готовностью кивнула.

     – Ты беременная! – зачем-то он ляпнул очевидное.

     – Беременные тоже женщины, – зыркнула Женя.

     – Женщины, – Богдан кивнул. Не мужчины, в конце концов. Слава яйцам, ни природа, ни прогресс пока не дошли до возможности рожать мужикам.

     – Давай замнём разговор, – не выдержал Богдан повисшей тишины. – Не знаю, что сказать. Скажу, что беременные «тоже женщины» – совру. Скажу «не женщины» – обижу тебя. Поэтому, просто замнём.

     Не позавтракал толком, собрался на работу. По пути выпьет кофе, отправит Алину в аптеку за средством от похмелья. Вечером съездит к Лизе, передёрнет или снимет первую попавшуюся деву в баре. Гонорея не такая и огромная плата за опустошённые яйца.

Глава 20

     Зима полностью вступала в свои права, принося холода, позёмку, гололёд и покрытые слоем снега улицы, дворы, детские площадки и припаркованные машины. А ещё новый год – любимый многими праздник с запахом мандаринов, ёлки, карамели, чудес, одним словом, с ароматом детства.

     Богдана не раздражали иллюминация на улицах, продавщицы в голубых и красных колпачках, разряженные ёлки, торчащие на каждом углу. В скверах, парках, на площадях, в торговых центрах, витринах магазинов. Оставляли равнодушным.

     Нелепый праздник, придуманный людьми для отсчёта якобы очередного начала. С бессмысленными ритуалами и традициями празднования. Ждать полуночи, чтобы сесть за стол, начать употреблять алкоголь и жрать, как не в себя, можно в любой день года.

     В детстве Богдан обожал новый год, правда, верить в Деда Мороза перестал в дошкольном возрасте, однако праздник от этого хуже не становился. В студенчестве новый год был отличным поводом для отвязной вечеринки, куда под благовидным предлогом можно затащить парочку симпатичных снегурочек.

     В бытность отношений с Яной новый год был предлогом отправиться в путешествие. Европа, Азия, Америка, тропические острова – всё это так любила Яна. Она впитывала впечатления как губка, следом требовала ещё и ещё. Впрочем, даже тогда Богдан понимал – Яне был важен сам факт поездки, а не новые открытия. Стоило ли судить девчонку, выросшую на краю кубанской станицы в доме с печным отоплением? Если бы Богдан тогда знал, как скоро появится адово тире, он бы скупил все туры во все концы мира…

     Последний новый год с Яной они провели в Москве. Она отказывалась ехать в Хакасию, отмахивалась с раздражением от желания Богдана показать достижения, наработки, участок, выкупленный под совместный дом. В путешествие, даже в ближайшую Европу, брать с собой Аришку казалось немыслимым – лезли зубы. Оставлять дочь с няней Яна не решилась, о вызове родителей речи не шло, о свекрови тем более.

     Валентина Эдуардовна всегда считала брак сына с уроженкой небольшой кубанской станицы жутчайшим мезальянсом, а Яну, в лучшем случае – охотницей за деньгами Усмановых. В откровениях с домочадцами в эпитетах в адрес жены Богдана никогда себе не отказывала.

     Именно отношения с Яной послужили причиной возрастающего напряжения между матерью и сыном. В ход шло всё – от откровенных манипуляций до попыток шантажа, пока не закончилось конфронтацией. Богдан прекратил всякое общение с родительской семьёй, особенно с матерью. Вика старалась придерживаться нейтралитета, по большей части она опасалась потерять финансовую помощь как отца, так и брата. В душе же поддерживала мать. Усманов Богдан мог связать свою жизнь лишь с москвичкой из «подходящей семьи», с двумя академическими образованиями за спиной, состоятельными родителями, хотя бы «приличными». Маришка же была ребёнком, её в расчёт принимать не стоило.

     После рождения Аришки ничего не поменялось. Мать приезжала несколько раз, оценивающе смотрела на внучку, словно прикидывала, родная ли. Благо, хватало ума держать мысли при себе. Яна фыркала, ожидаемо злилась, вываливала на Богдана гору претензий, бесконечных требований урезонить «свою сумасшедшую мать», в отсутствие мужа не пускала свекровь на порог.

     Слегка изменилась ситуация после смерти Яны и Аришки. Родительница пыталась поддержать сына, искренне переживала из-за внучки, которую признала Усмановой. Всё это не помешало через полгода начать разговор о том, что жизнь на месте не стоит, и пора бы Богдану наконец-то подумать о личной жизни. Наконец-то!

     Сейчас навязчивое внимание матери и сестры становилось противным, напор вызывал единственное желание – послать всех на милю дальше непроходимых далей.

     Новый год семейство Усмановых – без участия Богдана, – решило встретить большой, дружной компанией, включая несчастную от перспективы Маришку. И Лизу – надежду Валентины Эдуардовны.

     В этот раз не смущало ни рабоче-крестьянское происхождение «избранницы» сына, ни простенький институт за плечами, ни прошлый опыт. То ли котировки Богдана на рынке свободных женихов обвалились, то ли требования жены ресторатора снизились настолько, что Лиза стала желанной гостьей в квартире Усмановой Валентины Эдуардовны, а все темы с сыном сводились всё к той же Лизе.

     Мать даже выбралась в торговый центр с Лизонькой, купить наряд для празднования нового года. Усмановой был зарезервирован столик в приличном ресторане с респектабельной публикой, ожидалось всё благородное семейство, за исключением мерзавца – Павла Петровича. Вика с детьми и мужем, похожим на бледную креветку. Маришка, скрипящая зубами от злости на весь мир, что не может оторваться в своей, студенческой компании. И Богдан с Лизонькой. Лизонькой! Сраный ад!

     Историю с Лизой нужно было сворачивать. С самого начала она не несла ничего хорошего. Встречи не обещали перерасти хотя бы в терпимые, ничего не значащие отношения «для здоровья».

     Богдан ступил, дал надежду на молодую поросль, когда был выжженной степью без конца и края. Надеялся – Лиза поймёт сама? Женщины невероятно упорны в собственных убеждениях, вернее, заблуждениях, и настойчивы в достижении целей.

     Бросать женщину после нескольких месяцев отношений, пусть с приставкой «якобы», всегда непросто. Несказанное удовольствие после вздохнуть полной грудью, удалить из телефона опостылевший номер, из памяти обязанность встреч, покупки дежурных презентов, толчею пробок, когда добираешься к ней, чтобы помастурбировать о вагину. Но мучительный подбор слов, нежелание обидеть, обставить «красиво», напоминает попытку завернуть экскременты в упаковочную бумагу и украсить дебильным бантиком.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 21

     Безумно хотелось послать Лизу, без объяснений и долгих разглагольствований, но обязанность нацепить бантик на дерьмо довлела, заставляя подбирать тупые, вымученные фразы.

     – Лиза, – выдавил Богдан, смотря на женщину за столиком в уютном ресторанчике. Хороша. Умеет подать себя, продемонстрировать достоинства, намекнуть на скрытые преимущества. Вот только бесконечное дефиле быстро осточертело. – Лиза, ты не слишком торопишься, принимая приглашение моей матери на новый год?

     – Валентина Эдуардовна интересная женщина, мне будет приятно провести время с вашей семьёй.

     – А мне – нет.

     – Неприятно провести время с семьёй или с семьёй и мной одновременно? – Лиза натянулась, как тетива, готовая выпустить стрелу с покрытым ядом наконечником. У ласковой, до тошноты уступчивой Лизоньки показались зубки?

     – И то, и другое, прости.

     – Ты ведь понимаешь, что «прости» ничего не изменит?

     – Предпочитаешь без «прости»? – он сузил глаза, пристально посмотрев на Лизу.

     – Богдан, что на тебя нашло?! Я обидела тебя чем-то? Валентину Эдуардовну? Поверь, не специально! Скажи, в чём дело, я постараюсь больше не допускать таких ошибок! – зубки ожидаемо спрятались.

     – Нет, ты ничем не обидела Валентину Эдуардовну, тем более меня, – отрезал Богдан.

     Безумно хотелось добавить: «Кроме липкой навязчивости, наигранной покладистости, от которой воротит. Готовности прогнуться подо что угодно, вытерпеть ненавистный анальный секс, лишь бы уцепить мошонку с каким-никаким банковским счётом». Естественно, промолчал.

     – Тогда в чём дело? Всё ведь замечательно складывается!

     – Давай начистоту, Лиза. Ты поедешь со мной в Хакасию?

     – Может быть… – Лиза отпрянула, растерялась.

     Не для того она выгрызала себе место под солнцем столицы, чтобы рвануть неизвестно куда. Богдан был уверен, Лиза с трудом представляла, где находится Хакасия. Где-то между Якутией, Камчаткой и Чукотским автономным округом?

     – В посёлок, где живут две тысячи человек, включая младенцев, стариков и собак? Где нет нормальной поликлиники, только ФАП с одним фельдшером и медсестрой. Из благ цивилизации – почта, банкомат сбербанка и интернет. Поедешь?

     – Но…

     – Лиза, я живу с двоюродным братом в доме с двумя комнатами и одной кухней. Вернее, он у меня живёт, это не имеет значения. Суть в том, что я живу в доме с ещё одним мужиком, который так же жрёт, как я. Забывает мыть посуду, как я. Не опускает стульчак унитаза, как я. И в ближайшее время он точно не съедет. Я встаю в шесть утра, иду на конюшни, возвращаюсь ночью, иногда не возвращаюсь, остаюсь там. Хожу на охоту по несколько суток, иногда на неделю и дольше. В выходной день могу напиться, просто так, в одиночку. Перспектива спиться меня не пугает.

     – Что ты такое говоришь, Богдан?

     – Рассказываю свою жизнь. Я так живу. Вот ещё. Конезавод вышел на уверенную чистую прибыль, мизер от того, что возможно получить. Я не собираюсь останавливаться на этом мизере, прибыль буду вкладывать в дело. Знаешь, что это значит? Никаких дорогих побрякушек, шуб, никаких «платьев с блёстками». Да и некуда там их носить. Штаны с начёсом актуальней, – Богдан усмехнулся. – Никакого «приличного отдыха», – повторил он слова Лизы. – Куда ты собиралась? Бора-Бора? Забудь. В лучшем случае Анапа.

     – Валентина Эдуардовна говорила, что ты возвращаешься в Москву. Ресторанный бизнес даёт уверенный доход, в отличие от… – Лиза судорожно подбирала слова, – коневодческого хозяйства. Глупо оставаться в Хакасии, если есть возможность получить бизнес Павла Петровича практически за бесценок, вывести его на должный уровень, – вскинулась говорящая.

     Вот как. Маменька семейные проблемы обсуждает с Лизонькой. Отец действительно серьёзно подставил собственное дело и себя. Вернее, всё сделала Танюша. Глупо и бездарно растаскивала по закромам шарообразных грудей ворованное, пока Павел Петрович пускал слюни. Не стеснялась прихватить по мелочи – мелкие махинации с поставками, – и по-крупному, через финансового директора, применяя тупейшие, двухходовые схемы.

     Сейчас Богдан мог вынудить отца слить за бесценок дело всей жизни ему. Запустить бизнес заново, зная механизм работы. Добиться прежнего уровня. Постепенно вывести на новый. Реальный план, такой же простой, как подобрать игрушку, выпавшую из коляски малыша. Только Богдан, если поднимал игрушку, то лишь затем, чтобы вернуть владельцу. Философия, не соответствующая наполеоновским планам матери на собственное будущее, будущее почти экс-супруга и главное – Богдана.

     Он обязан подхватить ненужную игрушку, обеспечить надлежащий уровень жизни матери, сёстрам, естественно, себе. Отправить отца в заслуженную нищету, а лучше на тюремные нары. А самому выехать из захолустья! Жить нормальной, полноценной жизнью. Наконец-то жениться! Наконец-то!

     Не такие и огромные жертвы, учитывая, что Усмановы приняли под своё крыло не подходящую им Лизоньку.

     – Стану я выкупать бизнес отца или нет, тебя не касается, – отрезал он.

     – Но мы могли бы… обсудить?

     – Нечего обсуждать. В любом случае, после нового года я возвращаюсь домой в Хакасию, – он сознательно сделал акцент на слове «домой». – Ты не собиралась ехать со мной, – отрезал, не давая договорить.

     – Богдан! – почти взвизгнула Лиза. Стало жалко женщину. Отвратительно, когда кто-то вытирает тщательно выстроенным планом на жизнь задницу. Человек или судьба – неважно. Давно ли стал настолько мягкотелым?.. – Мы можем обсудить, я всё могу понять, подстроиться, правда...

     – Лиз, тебе не надоело подстраиваться? – Богдан устало посмотрел на Лизу. – Понимать, терпеть? Сколько можно прогибаться? Всю жизнь собралась терпеть? Я тебе на нужен. Тебя даже секс со мной не устраивает.

     – Что ты такое говоришь? Ты интересный, самодостаточный, темпераментный…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Обеспеченный мужик с неплохой квартирой, счётом в банке и охрененными перспективами, – продолжил он. – Ради этого ты готова терпеть потребительское отношение к себе, чёртов джаз, и анальный секс.

     – Как ты смеешь!

     – Потом спасибо скажешь, что увернулась от меня и семейки Усмановых.

     – Другую бабу нашёл? – Лиза замерла, уставилась на него в упор.

     – Нет, – честно ответил Богдан.

     Один раз подцепил сговорчивую студентку в баре рядом с домом. В такси к гостинице всё шло неплохо, студенточка лезла целоваться, он не отказывал. Хватала за ширинку, пыхтела в его шею. В номере же начала зажиматься, пришлось уламывать, уговаривать, с осторожностью сапёра трахать. Затем вспомнить, почему завязал с девками до двадцати пяти лет. Никакого детского сада! Больше он студентку не встречал, даже имя забыл.

     – Всё-таки баба, – припечатала Лиза, одним движением бросила на стол купюры за ужин и, покачивая бёдрами, двинулась к проходу.

     Догонять не стал, никак не отреагировал на показной жест. Ресторан с умеренными ценами в меню, почти демократичными. Лиза могла себе позволить демонстрацию.

     Богдан счастливо выдохнул. Ушла, слава богу! Наконец-то можно поесть. Медальон из свинины остывал, грибной соус к картофелю застыл, тёплый салат стал холодным.

Глава 22

     Вернулся домой в отличном настроении, едва не мурлыча под нос, как огромный жирный кот, отхвативший кусок осетрины. Крош вышла из комнаты, взмахнула рукой в приветствии, долго примерялась к дивану, как бы удобнее сесть, ещё дольше справлялась с ногами, пытаясь закинуть их наверх. До родов оставалось три недели, а выглядела Женя так, словно переходила четыре месяца.

     Он помог устроить отёкшие ноги на специально оккупировавшие диван подушки. Широкие штаны в развесёлые ромашки, кажется, обкурившиеся анаши, оголили голени Крош. Она взвизгнула, начала дёргать ногами, будто пыталась убежать или уплыть… укатиться, скорее, учитывая округлости.

     – Чего? – не понял Богдан, пристраивая несчастные ноги.

     – Увидишь!

     – Господи, что ж я там увижу-то?! – засмеялся он.

     – Ноги!

       – Ах! Долго я забыть не мог две ножки... Грустный, охладелый, я всё их помню, и во сне, они тревожат сердце мне, – процитировал он Пушкина.

     – Какой ценой купил он право, возможность или благодать, над всем так мудро и лукаво шутить, таинственно молчать, и ногу ножкой называть?! – пульнула в ответ Женя и снова дёрнулась.

     – Ахматова? – ткнул пальцем в небо Богдан и попал. – Так что увижу-то? Мне теперь необходимо посмотреть!

     – Что-что, – буркнула Крош. – Волосы! Вот что!

     – О? – Богдан, не церемонясь, задрал широкую штанину до колена и уставился на женскую голень. – Крош, какие же это волосы? Так, беленький, симпатичный пушочек. Хочешь, покажу настоящие волосы? – он вытянул ногу и задрал брючину выше носка.

     – Тебе можно, – фыркнула Женя.

     – Ага, я за бодипозитив и равноправие полов, – шутливо ответил и посмотрел на насупившуюся Крош. – Слушай, если это така-а-а-ая проблема, удали их.

     – Да что ты, капитан Очевидность! Как?

     – Не знаю. Воск? Лазер? Бритва?

    – Никто не станет делать шугаринг на таком сроке, – Богдан решил не уточнять, что это. – Вдруг я прямо там рожать начну!

     – Побрить?

     – Ты смеёшься?! Я ног не вижу! Дотянуться не могу!

     – Ну, хочешь, я… э… – так, делать предложения, к которым не готов, Богдан не мог себе позволить.

     – И выше? – Крош испытывающе уставилась на Богдана, он бы сказал – издевательски.

     – Э… Бёдра тоже могу, – Богдану становилось смешно.

     Нет, брить он ничего не собирался. В кошмарном сне не мог представить, как возится с бритвой и лишней растительностью на конечностях чужой беременной, однако тупейший диалог забавлял.

     На краю сознания отчего-то вспомнилось, что Яна никогда не озвучивала такую проблему, но и волос он не помнил на её теле. Ещё подумалось, что с Лизой точно не стал бы обсуждать подобное, шутить с налётом лёгкого издевательства – тем более.

     – И выше можешь? – Крош издевательски оскалила ровные зубки.

     – Нет, – сразу сдался Богдан. – В этом плане я даже свои яйца себе не доверю!

     – То есть, у тебя там мохнатенько, как в лесах Синхараджа? – она показала на область паха Богдана.

     – Человечество придумало триммер, – ответил Богдан, про себя экспрессивно выругался, скрипнул зубами. – Всё, твоя взяла. Штаны не задираю, глазьями бесстыжими нежный пушок на ногах девичьих не смущаю. Давай лучше на Рождественскую ярмарку съездим, а то скоро новый год, а у дома никакого праздника.

     – Давай, – согласилась Крош. – Только если я рожать начну прямо в машине – никаких претензий.

     – Договорились.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 23

     Накануне праздника парковочные места в районе ГУМ-Ярмарки ожидаемо забиты. По уму, стоило ограничиться небольшим районным рождественским базаром. Они росли, как грибы после дождя, на каждом повороте. Купить пару пушистых гирлянд, небольшую живую ёлку, сладостей для настроения Крош. С таким животом в толпу? Чего доброго действительно рожать начнёт.

     Богдан решил, что расставание с Лизонькой стоит отметить широко, ярмарка на Красной площади отлично подходила случаю. Жене, естественно, причину не озвучил. Личные темы они обходили в разговорах. Крош знала, что несколько раз в неделю квартирант не ночует дома, догадывалась, что у женщины, вероятно, понимала у какой, не зря Лиза в первый же день обозначила своё присутствие у машины и в жизни Богдана. На этом всё. Богдан не рассказывал, Женя не спрашивала.

     Личная же жизнь Крош походила на день беременного сурка. Завтрак, второй завтрак, перекус, неспешная прогулка к ближайшему магазину. Обед, перекус, снова перекус, полдник, ужин, перекус. И всё это, за исключением медленного похода на улицу, в обнимку со швейной машиной. По количеству прошитых строчек, она могла одеть кавалергардский полк. Виталик, слава его куриным мозгам, носа не показывал. Общался ли он с Женей по телефону, Богдан не знал, надеялся – нет.

     Кое-как припарковался вдали от Храма Христа Спасителя. Крош захныкала, как ребёнок, глядя на Патриарший мост:

     – Я не дойду!

     – Чего это? Дойдёшь, – уверил Богдан.

     – Знаешь сколько до Красной площади топать?!

     – Знаю.

     – Откуда?

     – Крош, тебя удивит, но я родился и вырос в Москве, – сдержав сарказм, напомнил он. – Помню Пречистенскую набережную без этой красоты, представляешь? – он показал на светящийся от иллюминации мост и подсвеченный храм.

     – Не удивит, – буркнула Женя, вцепилась в любезно предоставленный локоть и двинулась, покачиваясь, как утка-тяжеловоз.

     – Богдан, а ты крещёный? – вдруг спросила она, смотря на золотые купола.

     – Крещёный. Модно было, мать покрестила в младенчестве.

     – Веришь в бога?

     – Нет, – после заминки ответил Богдан.

     С какой стати он должен верить в справедливую волю небесного чувака, решившего, что отнять жизнь у молодой, цветущей женщины и девятимесячной малышки, не успевшей не то что согрешить, а даже узнать, что такое грех – высшее благо?

     – И в церкви не бываешь?

     – Был. Один раз, – отрезал Богдан.

     Рассказывать, просто вспоминать отпевание Яны и Аришки он не собирался никогда в жизни. Свои трясущиеся, как в лихорадке, руки, обжигающее гортань дыхание, вкупе с продирающим морозом по всему телу, беспросветную черноту перед глазами. Заунывный вой тёщи, скупое покашливание тестя. Плач дальних родственников, слившихся в единое серое пятно. Любопытных посторонних, с интересом таращившихся на чужое горе. Бубнящего священника, который по всем канонам должен нести успокоение, а нёс лишь желание размозжить череп. Сначала его, потом свой.

     – Прости, – пискнула Крош, уставившись расширенными, как плошки, глазами на спутника. – Прости, прости, прости, – из потемневшей зелени покатились горячие слёзы. – Прости, пожалуйста, я не специально, просто… Хотела зайти туда, – ладошка без перчатки показала на сверкающие купола. – Не была ни разу.

     – Не извиняйся, – коротко ответил, не хватало, чтобы добродушная Женя испытывала чувство вины там, где ему не место. – Почему не была? – перевёл он тему.

     – Я родилась не в Москве, – буркнула Крош себе под нос.

     – Не на Дальнем же Востоке, – вскользь заметил. Богдану казалось – в этой части Москвы бывал каждый третий россиянин и уж точно любой житель Москвы и области. – Зайдём, посмотрим.

     – Я подумала, вдруг это противоречит твоим принципам, всё такое, – продолжила лепетать Женя, переваливаясь с ноги на ногу, как гусыня, вцепившись в локоть Богдана.

     – Обычно это работает так: ты прямо говоришь, что хочешь, я, если есть возможность, соглашаюсь. Договорились? – остановился Богдан, наклонил голову под рост Крош, удержал её взгляд.

     – Договорились. Зайдём в храм?

     – Зайдём, – миролюбиво согласился.

     Женя побродила в храме, Богдан шёл следом, как верный паж. Толчея не позволила ждать её на улице. Благо, задерживаться она не стала.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 24

     До Красной площади шли настолько медленно, что Богдан успел двадцать раз пожалеть о затее. Отблеск сверкающих, скачущих огоньков, отражающихся в довольных зелёных глазах, всё поставил на место. Потерял он полчаса своего никому ненужного времени, зато Крош сияла, как девчонка.

     Смотрела на ярких деревянных щелкунчиков, фарфоровых птичек – синиц и снегирей, Дедов Морозов, Снегурочек, Санта-Клаусов всех мастей и размеров. На горы ёлочных игрушек от серийного ширпотреба до шаров ручной работы и росписи, светящихся оленей, сани, снежинки, нарядные ёлки. Хохлома, гжель. Городецкая, жостовская, мезенская роспись.

     Со всех сторон доносились ароматы еды. Горячие каштаны, донер, колбасы, бургеры, гигантские рожки мороженого, пряничные избушки. Глинтвейн, сбитень, кофе, горячий шоколад. Зажигательная музыка, несущаяся из динамиков, смех, переливы детских каруселей, знакомых с младенчества ярких, расписных лошадок, скачущих по кругу.

     Крош пробиралась сквозь толпу, бредущую рядами, как на демонстрации. Богдан заслонял её спину, руками же обхватил плечи, следя, чтобы никто не задел. Обычно бледные, несмотря на пухлость, щёки разрумянились от лёгкого морозца и удовольствия. А ямочки заставляли Богдана улыбаться в ответ. Хорошенькая, всё же. Крохотная только, несмотря на внушительные объёмы.

     – Крош, мы заходим на третий круг. Ты так ничего и не выбрала? – проговорил Богдан, пришлось нагнуться к уху, чтобы перекричать музыку и людской гомон.

     – С ума сошёл? – Женя задрала голову, чтобы ответить. – Цены видел? Они вообще не в себе, что ли?

     – Красная площадь, что ты хотела?

     – Просто посмотреть хотела, – отмахнулась Крош.

     – Нет, так дело не пойдёт. Мы столько в пробках стояли, шли, просто обязаны что-то купить. Щелкунчик смотри какой! А! Красавец! – Богдан показал на ряды деревянных фигурок.

      – На тебя похожи, – хихикнула в ответ пузатая нахалка.

     – Тогда нам нужен щелкунчик и вон та балерина, – Богдан показал на фигурку балерины на одной ноге, в серебристой пачке из выкрашенного пуха.

      – На эти деньги можно неделю жить, даже две! – взвизгнула Крош, не скрывая возмущения. – Грабёж!

     – Это называется инвестирование в хорошее настроение, – Богдан засмеялся.

     – По-другому это называется.

     – Девушка, дайте нам щелкунчика в синем… – начал Богдан.

     – В красном, – поправила Крош.

     Прищурилась, посмотрела на спутника с вызовом, игрушка в красном на три целковых дороже, что теперь будешь делать, инвестор? Богдану стало смешно, но он кивнул, соглашаясь на красного.

      – Балерину, – добавил он, рукой показывая, какую именно фигурку из многообразия на витрине.

     – Вам упаковать? – засуетилась продавщица в кокошнике поверх вязаной шапки.

     – Конечно, – согласился Богдан. – Подарочно, – гулять, так с королевой.

     – И снегиря ещё упакуйте, – пропела Женя, точно назло спутнику, показав на фигурку с ладонь Богдана.

     Расфуфыренный снегирь из фарфора сидел на такой же фарфоровой ветке и недовольно поглядывал на происходящее. Парню не нравилась перспектива уезжать с цветастой, сверкающей тысячами огней, развесёлой Рождественской ярмарки.

     Они угостились блинами с красной икрой и направились в сторону припаркованного автомобиля. Шли, нагруженные пакетами с новогодними игрушками, шарами, вязаными носками с этническим рисунком, такими же варежками. Пряниками, сладостями, копчёным мясом, деликатесами из дичи, грибами.

     Крош сияла, как ёлка посредине ярмарки. Богдану пришлось не один раз напомнить простой принцип: «Ты прямо говоришь, что хочешь. Я, если есть возможность, соглашаюсь». В итоге она озвучивала, на что загорался глаз, Богдан всегда соглашался.

     Цены неразумные, но и новый год, с точки зрения логики, праздник кривоватый.

     Не разорят его яркие безделушки и пара блинов, неизвестно, когда Крош сможет позволить себе праздник. Придётся забыть о собственных удовольствиях лет на пять, а то и двадцать.

     Богдан отлично понимал, подсластить участь матери-одиночки круглобоким фарфоровым снегирём не удастся. Наверняка, и Женя это понимала, отчаянно радовалась той малости, что давал ей вечер. Пусть сегодня, сейчас Крош будет довольна. Жизнь конечна, состоит из мелькающих в толчее мгновений, как ларьки на Рождественской ярмарке.

     Женя уже еле переставляла ноги, держалась двумя руками за локоть спутника, почти висела на нём, когда они добрели к автомобилю. Фары приветливо моргнули, Богдан открыл дверь, подал руку, чтобы помочь усадить неуклюжую пассажирку, как послышался смутно знакомый голос. Не сразу он вспомнил, где слышал этот скрипучий, высокий звук, на гласных переходящий в визжащий фальцет.

     – Женька! – прокричала жена брата Крош. Вероника, кажется. – Что ты здесь делаешь?

     Одновременно на словах «что», «ты» и «здесь» был сделан истеричный акцент. Словно Центральный округ Москвы закрыт для такого ничтожества, как Женя. Неприкрытое пренебрежение и ненависть звучали в каждом звуке.

     – На ярмарку ходили, – мгновенно ощетинилась Крош. – Вот, – она показала взглядом на пакеты в руках Богдана.

     – Шикуешь! Квартиру бабкину продала, что ли? – фыркнула Вероника, наконец посмотрев на Богдана.

     Оценивающий, как сканер взгляд скользил по нему, одновременно давая оценку финансового состояния и плотоядно раздевая. Богдан ухмыльнулся – ни фигурой, ни внешностью бог не обидел, если не считать этнической масти, да и та шла жирным плюсом в глазах многих представительниц слабого пола.

     Начало дня он провёл в офисе, разговор с Лизой состоялся сразу после, а перед ярмаркой в кэжуал переодеваться не стал. Не придал значения внешнему виду. Вероника же, Богдан уверен, выцепила взглядом и марку часов, и пальто недемократичного бренда.

     – Не твоё дело! – фыркнула Женя.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

   – Вы позволите? – Богдан прошёл к багажнику, вынуждая Веронику отойти в сторону, чтобы водрузить пакеты с покупками.

     – Это что, ваша машина? – дамочка вылупилась на Богдана.

     Стало неловко за женщину, настолько жалко она выглядела, не сводя взгляда с эмблемы на новейшем кузове линейки премиум-класса. Богдан купил автомобиль сразу после приезда – не общественным же транспортом передвигаться. В салоне предложили выгодный трейд-ин. За старый, простоявший пять лет в подземном паркинге, автомобиль дали приличную сумму.

     – Я ставлю наши покупки в багажник этой машины, открыл дверь для Жени в этой машине, держу в руках ключи от этой машины. Очевидно – эта машина моя.

     – Он действительно ресторатор? – проигнорировав ответ Богдана, Вероника смотрела в упор на Женю, как на обнаглевшее, зажравшееся насекомое.

     – И владелец конезавода, – с неприкрытой желчью добила Крош.

     – Да что в тебе такого-то? – взвизгнула Вероника.

     – А я могу заглотить по яйца! – в издевательской манере выдала Женя. Хорошо, что Богдан устраивался в кресле, иначе сравнял бы нос о заледенелый асфальт.

     – Вот чёрт! – прочитали по губам сидящие в машине. Женя с демонстративным хлопком закрыла дверь перед ошарашенным лицом родственницы.

     – Что? – Крош уставилась на Богдана, гневно сверкая глазами. – Я, может, правда могу!

     – Же-е-ень! – не сдержался Богдан, ударился головой об руль и заржал в голос.

     Так он не смеялся две тысячи лет, даже по обкурке он не захлёбывался в настолько истерично-довольном смехе. Рядом хохотала Женя, подхрюкивая и фыркая, пока не заскулила, что больше не может. Она сейчас описается или родит. Того и другого новый салон автомобиля не приветствовал, пришлось успокаиваться и ехать домой.

Глава 25

     Во дворе поджидал ещё один родственник. Женя ожидаемо ощетинилась. Богдан не сразу понял, что произошло, пока из синего хэтчбека эконом класса не выбрался Славик, перегородив сестре проход.

     Женя уставилась на брата, Богдан встал за её спиной, готовый в любой момент врезать по лицу родственничка. Оттащить в хэтчбек, заткнуть, заставить смыться с глаз далеко и навсегда.

     – Чего тебе? – процедила Женя.

     – Веронику привёз, – промямлил Славик. – Она с подругами встречается, а я к тебе решил… вот, – он протянул помятый пухлый почтовый конверт. – Это на рождение, – показал глазами на живот Крош. – Собрал немного. Ты только отцу не говори и Веронике, ладно?

     – Тебе разве жёнушка не позвонила? Не доложила? – Женя криво улыбнулась.

     Славик коротко глянул на Богдана, взял сестру под руку, отвёл на пару шагов, чтобы слышно не было. Тишина отдалённого от проспекта двора сделала своё дело, Богдан услышал.

     – Сказала. Без понятия, что этому типу от тебя нужно. Я тебе, как мужик скажу, странно всё это. Нормальный человек на беременную не позарится, чужой ребёнок подавно не нужен. Аккуратней, Жень. Документы от квартиры спрячь, ничего не подписывай и вообще, осторожней… Поняла меня?

     – Без тебя разберусь, – выпустила иголки Женя. – И деньги свои забери, а то жена в угол на горох поставит.

     – Не тебе, ребенку. Пригодится, – отмахнулся Славик, запихал конверт в карман Жениной куртки и стремительно направился к машине, по пути оглядев Богдана. Словно запоминал для показаний в полиции.

     – Ты слышал? Прости, – вздохнула Крош, когда подошёл Богдан.

     – Ничего страшного. По сути, Славик прав.

     – Нормальный мужик на беременную не позарится, чужой ребёнок не нужен? – вскинула взгляд на Богдана.

     Что ответить? Кому станет легче от правды? Богдану, да, чужой ребёнок не нужен. Мог бы вытерпеть чужого рядом, сошёлся бы с Аллой. Чувств нет, зато всегда можно договориться. Она бы из Абакана переехала. Не ропща, удовлетворяла бы нехитрые потребности Богдана. Жила, обеспечивая своих пацанов за счёт сожителя. Мужиков, не выносящих чужих детей, большинство, но есть другие. Если женщинам верить – должны быть.

     – Вариативно, Крош. Случается, влюбляются, тогда и беременная нужна, и ребёнок. А что подписывать ничего нельзя, осторожней быть, здесь твой брат полностью прав, – Богдан ловко перевёл тему на чёрных риэлторов.

     Не девяностые на дворе, однако, одинокая владелица московской недвижимости с младенцем на руках может вызвать нездоровый интерес криминальных элементов, аферистов всех мастей и рангов. Приезжали бы родственники каждую неделю, друзья ходили, мужчина постоянный – всё-таки надежда, что хватятся, если что-то произойдёт. Крош живёт обособленно, круг общения ограничен. Переехала, ухаживала за бабушкой, не до приятелей было, с родителями в конфликте, мужчины подавно нет, вряд ли появится в ближайшее время. Если только Виталик. Сомнительная надежда.

     Женя слушала, хмурилась, вздыхала, соглашалась, что нужно быть осторожной, аккуратной, заботиться о собственной безопасности. Записала на всякий случай телефоны доверенных лиц Богдана. Пообещала в непонятных ситуациях звонить самому Богдану, советоваться. Вообще, Крош – не глупышка, твёрдо стоит на ногах, принимает решения обдуманно, но Богдану стало спокойнее, когда она пообещала «рассказать, если что».

     Ужин вызвался готовить Богдан, посмеиваясь над круглыми глазами хозяйки квартиры.

     – Ты умеешь готовить?!

     – Я ресторатор, Крош.

     – Не повар же!

     – Не повар, просто нахватался. Ничего особенного я не умею. Тортеллини не сделаю, например.

     – Я вообще не знаю, что такое тортеллини.

     – Итальянские пельмени.

     – Пельмени и я только варить умею.

     – Тебя устроит рыба, запечённый картофель и салат из кучи травы с черри и авокадо?

     – Конечно, – кивнула Женя и прошлёпала в свою комнату переодеваться.

     Потом долго торчала в ванной комнате, Богдан уже хотел поинтересоваться, не нужна ли помощь. Возможно, перебраться через бортик ванны не может, в полотенце запуталась. Что говорить, у мобильности Крош обе ноги левые.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 26

     Защёлка ванной громыхнула одновременно со звонком в дверь. Кого, интересно, нелёгкая принесла в одиннадцатом часу? Многие спят в это время. Пока Богдан споласкивал руки, слышал голос Жени, спрашивающей, кто пришёл, и щелчок замка. Сразу же вышел в прихожую.

     Он видел Крош в длинном махровом халате, делающем её похожей на беременного гнома. Влажные волосы не расчёсаны, торчат в разные стороны, перемежаясь с вьющимися прядями. На два шага от входной двери вглубь небольшой прихожей стояла Усманова Валентина Эдуардовна, таращась на Женю, как на мадагаскарского таракана – с примесью интереса и отвращения. Рядом вылупила глаза Вика, приоткрыв рот в удивлении, а на шаг впереди – Лиза, собственной персоной.

     Приехали… Грёбаный ад!

     – Всё-таки баба, – просипела Лиза, смотря с отвращением на Крош.

     Та растерянно топталась на месте, посекундно оглядываясь на Богдана.

     – Что это значит? – мать надменно выпятила подбородок, сжала губы и уставилась на хозяйку, укутанную с головы до ног в пушистый халат. – Что мой сын делает здесь?

     – Снимает комнату… – пролепетала Женя.

     – Здесь?! – в один голос взвились мать и дочь. Вика отмерла и, не разуваясь, по-хозяйски направилась в кухню-гостиную.

     – Здесь ты живёшь? – она обернулась на брата, нахмурилась, скользнула взглядом по стенам, Богдану, Лизе и остановилась на Крош.

     – Здесь. Не припомню, чтобы приглашал вас, – отрезал Богдан.

     – Мне не нужно приглашение, чтобы прийти к сыну, когда он сходит с ума! – отчеканила Валентина Эдуардовна. – Как тебе в голову пришло жить здесь? То, что ты делаешь – немыслимо! Твои поступки всё меньше и меньше похожи на поступки адекватного человека. Тебе необходимо обратиться к специалисту, к психотерапевту, как минимум.

     – Прекрати, – Богдан ещё надеялся утихомирить женщин, хотя умом понимал – невозможно.

     – Сынок! Ты вбил себе в голову, что должен жить в глухомани, в нищете. Сейчас поселился в сарае. Разорвал отношения с подходящей женщиной. Ты наказываешь себя за смерть жены! Сходишь с ума!

     – Почти пять лет прошло, – добавила Вика. – Давно пора забыть! Начать жизнь заново! Не можешь жить в своей квартире – продавай, пока живи у Лизы. У матери, у меня, но не этом… сарае!

     – Разберусь, где мне жить, без непрошеных советов, – прошипел Богдан. – Женя, иди к себе, – он резко повернулся к Крош.

     – Почему? Они же мой дом сараем называют!

     – Потому что я так сказал! – рявкнул, наблюдая, как расширились глаза Крош, она молча посеменила в комнату, запахивая покрепче халат.

     – Надеюсь это беременно не от тебя? – прохрипела Валентина Эдуардовна вслед Жене.

     – Я на девятом месяце, Богдан в Москве всего четвёртый, нужно быть сумасшедшей, чтобы не понимать этого, – остановившись, парировала Крош.

     – Жень, уйди! – снова повторил просьбу Богдан, та послушно скрылась в комнате.

     – Посмотрите, сам готовит, – взвизгнула Лиза. – На машинке тоже сам шьёшь? – на низеньком столе привычно стояла швейная машина в ворохе лоскутков, тряпочек, пуговиц, ножниц, прочего непонятного для Богдана хлама. – Вы что, не видите? – она повернулась к несостоявшимся родственницам. – Ничего он здесь не снимает. Живёт он с ней!

     – Богдан? – мать уставилась на сына, будто он только что на её глазах разделал питона и сожрал сырым.

     – Действительно рехнулся… – прошептала Вика. – Зачем тебе беременная баба? У неё что, мужа нет? Она сама-то знает, кто там папа? Всех помнит, перед кем ноги раздвигала? Совсем офонарел, беременную шлюху трахать? А если у неё гепатит, СПИД?

     – Господи! – Лиза закрыла лицо руками.

     – Можешь не переживать, напомню – тебя я драл только с защитой, – отрезал Богдан. – Пошли отсюда вон.

     – Я не уйду! Полицию вызову! Психиатрическую бригаду! – распалялась мать. – Ты сошёл с ума! Сошёл с ума! – она схватилась за голову, следом за сердце, начала оседать, примеряясь, чтобы упасть по центру дивана. – Если ты мне сын, сейчас же соберёшься и поедешь домой! Немедля! Ноги твоей в этом бардаке больше не будет! – чеканила умирающая от сердечного приступа.

     – Твоей ноги больше тут не будет, – ответил он матери. – Вашей тоже, – это кинул Вике с Лизой. – Дружным шагом на выход.

     – Сердце! – схватилась мать.

     – Мамочка, мамочка, – засуетилась сестра.

     – Уматывайте, – нервы сдали, Богдан схватил упирающихся сестру и Лизу, потащил к двери. Вытолкнул на лестничную площадку, смачно обматерив обеих.

     – Аптека рядом, купишь валосердин, – заявил он матери, давая понять, что бездарная игра пропала зря. – Имей в виду, появишься здесь снова – перепродам бизнес отцу за бесценок, а сверху накину наличкой Танюшке.

     – Ты не посмеешь! Это твой бизнес!

     – Срать я хотел на этот бизнес, ясно? Я приехал только потому, что ты моя мать. Не заставляй меня забыть об этом.

     Ужин прошёл на удивление спокойно. Женя ела за троих, хвалила, изредка бросала озадаченные взгляды на Богдана, украдкой вздыхала. В итоге выдавила, что мама, кажется, права.

     Действительно же странно: успешный человек снимает комнату, возится с беременной женщиной, которая никем ему не приходится. Может, действительно обратиться к врачу? Существуют методики принятия потери, терапия…

     – Крош, давай начистоту. Моя потеря – это моя потеря. Не уверен, что когда-нибудь справлюсь с ней до конца. Всё остальное – бред. В Хакасию я переехал до гибели семьи, скорее, я не сдох благодаря делу, которым живу. Смерть Яны и дочери – моя вина. Яна… она упрямая была, упёртая, как три барана. Решила и поехала. Я должен был это предвидеть. У тебя живу, потому что удобно. Работа рядом, пешком десять минут. Отвык от Москвы, с ума сошёл бы, простаивая в пробках. В быту я патологически неприхотлив. Если бы не брат, в Хакасии у меня до сих пор сортир стоял бы во дворе. Так что, не накручивай себя, ешь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

    – Ладно, – Женя кивнула. – Девушка на тебя обиделась, теперь, наверное, не помиритесь…

     – С Лизой мы расстались. Точка.

      – Почему? Она красивая.

     – Потому что, – качнул головой Богдан.

     Хотел было ответить: «Потому что не умеет заглатывать по самые яйца». Сдержался.

Глава 27

     Богдан мог улететь накануне нового года. Дела завершил тридцатого числа, на решение формальных вопросов необходимо время, но личное присутствие Усманова-младшего не требовалось. Основная точка будет поставлена в апреле.

     Как бы ни был силён соблазн перекинуть отцу дела, в отместку материнской выходки, сдержался. Не от огромной любви к родительнице, здравый смысл остановил. Впрочем, шанс переиграть решение у Богдана оставался.

     Внешний аудит показал нарушения, тянущие на статьи уголовного кодекса в сфере экономических преступлений. Замять подобное сложно, если не невозможно, учитывая вопиющую тупость, с которой проведены аферы. Очевидный выход: найти крайнего, уйти от личной ответственности.

     Павел Петрович метался недолго, быстро оценил перспективы и сдал последнюю любовь всей жизни с потрохами. Перепуганный финансовый директор подтвердил всё, на что указали Богдан и Павел Петрович, молясь об одном – чтобы о его существовании Усмановы забыли сразу после «сдачи» Татьяны Сергеевны. Дородная Зоя Борисовна мгновенно смекнула, куда дует ветер, и что порывом может снести с насиженного, тёплого места, «подготовила всё в лучшем виде».

     Тридцатого декабря Танюшка должна была лететь на Мауи с откормленным голубем Пашей, а оказалась под следствием под потирание потных ладошек финансововым директором и протирание взопревшей лысины экс-любовником.

     В какой-то момент стало жаль Танюшку – глупую девку, всерьёз возомнившую, что мужик, владеющий состоянием больше, чем сумма, которой хватает от зарплаты до зарплаты, не пустит бабу в расход в угоду этим же деньгам.

     Кто вбивает в головы туповатым матрёшкам, что столичная жизнь и состоятельные мужчины, готовые положить к ногам собственный бизнес, ждут именно их? Откуда берётся глупая самоуверенность, приправленная сельским хабальством?

     Если женщина достаточно сообразительна, покладиста, хороша собой, старательно раздвигает готовые к употреблению отверстия – у неё есть шанс зацепить мужика, заполучив свой огрызок пирога в виде жилья, шмотья, фешенебельного отдыха. Как только она пересекает границу дозволенного, тянет лапы к несогласованному, будь это деньги, связи, яйца – её сливают раньше, чем она успевает глазом моргнуть. Расходный материал. Силиконовая вагина, которую всегда можно заменить на такую же или лучше. Упругую, узкую, всегда готовую.

     Сочувствие быстро испарилось. Отец подписал бумаги на продажу Богдану своей части ресторанного бизнеса. Ходить под дамокловым мечом уголовного преследования он не собирался. Часть Валентины Эдуардовны оставалась неизменно её. Управлять будет сын, вернее, нанятый управленец.

     Нанятого Юрия Богдан знал давно, со времён студенчества. Сейчас тот стал толковым специалистом, способным поднять бизнес со дна, заставив работать проржавевшую конструкцию. Решение – меньшее из зол. Богдан не собирался отдавать силы ресторанному делу, достаточно того, что пришлось вкладывать в него средства.

     На формальности переоформления требовалось время, в апреле Богдану придётся вернуться, присутствовать на подписании, а прямо сейчас он мог смело отправляться в Хакасию. Держать руку на пульсе возможно издалека. В течение пары лет станет понятно, стоит ли овчинка выделки. В уме Богдан держал вариант продажи своей части бизнеса, тем более – Вика намекала, что благоверный готов выкупить. В блистательное управление бледной креветки не верилось, однако, хуже чем отец управлять не получится даже у него. Материнская часть – гарантия, что дело в любом случае останется в семье.

     Валентина Эдуардовна праздновала победу. Накануне событий с Танюшей, скорее из опасения, что сын переиграет, она пыталась извиниться. Коряво, в Усмановской манере.

     – Ещё раз, – повторил Богдан после невнятного извинения, больше похожего на обвинения, – появитесь на пороге моей арендодательницы, – он сознательно не стал называть имени, говорил безлично, не провоцируя болезненный интерес, – и я передумаю ставить подпись.

     – Да кто же она такая, что ты так печёшься?– возмущённо воскликнула присутствовавшая при разговоре Вика.

     – Никто, – спокойно ответил Богдан. – Женщина, у которой я снимаю жильё. Не стоит втаптывать в грязь ни в чём не виноватого человека.

     – Всё равно это ненормально!

     – Ненормально, Вика, врываться в чужой дом, оскорблять его и хозяев этого дома! – терпение испарялось моментально, как тонкий слой воды на раскалённой поверхности.

     – Ну-ну, – остановила Валентина Эдуардовна дочь. – Посторонняя женщина не отвечает за действия Богдана. Он снял – она сдала, – вряд ли мать так считала, но спорить с сыном не решалась. – Успокойся. Не приведёт же он в семью эту женщину, – глянула на Богдана. – Не приведёшь?

     – Нет, – Богдан поморщился.

     Естественно, речи о том, чтобы связать жизнь с Крош, быть не могло. Привлекательная, несмотря на пузо, милая в своей непосредственности, при этом не глупая, твёрдо стоящая на крепких ногах женщина. Временный гость в жизни Усманова Богдана. И всё-таки мысль о временности была неуютной, скрипучей, будто противилась естеству.

     – Хорошо, – кивнула мать.

     – Помирись с Лизой, – заныла Вика. – Какая собака тебя укусила?!

     – Вик, не лезь не в своё дело, – Богдан резко встал и направился к двери. Он может хотя бы один день прожить без упоминания имени Лизы?!

     – Вообще, она говорила про твои особенности, – жарко зашептала Вика, чтобы не слышала мать из комнаты. Топталась в прихожей, подавая брату пальто. – Ты же понимаешь, такие пристрастия никакая нормальная баба не удовлетворит. Никакая! Будешь к специально обученным девочкам ходить, ничего страшного.

     – Чего?

     – Чего такого? Все так живут! У меня, думаешь, лучше? Вам, мужикам, вечно кренделя под фильдеперсом нужны, – она нервно засмеялась.

     – Насрать, кто как живёт, – отрезал Богдан. – Во-первых, чужие трусы обсуждать не собираюсь, а во-вторых, никаких «особенностей» у меня нет. В том, что твоя подруга, дожив до тридцати пяти, не научилась сосать и не трепать об этом языком, я не виноват.

     Ответить сестре Богдан не дал, захлопнул дверь перед её носом. От раздражения дождаться лифта не смог, двинулся пешком, вернее, побежал, требовалось хоть какое-то движение. Где, где были его мозги, когда он залезал на Лизоньку? Какие райские кущи почудились между её ног в октябрьский вечер, когда ему понадобилось трахнуть идиотку?

Глава 28

     В ресторан на празднование Нового года Богдан не пошёл, банально не хотел никого видеть. Особенно отца, притащившегося к жене в тот же день, когда была решена участь последней любви – Танюшки. Что он плёл пока ещё законной супруге – неизвестно, но в тот же вечер остался ночевать, по-хозяйски расхаживал полночи от дивана на кухню и обратно, «воспитывал» Маришку.

     Богдан остался дома, с Крош. Хотел купить ёлку, пусть небольшую. Женя категорически отказывалась.

     – Ты уедешь на днях, мне после родов её на себе с четвёртого этажа тащить?

     – Искусственную давай, всё-таки Новый год.

     – Молочай нарядим, тоже с иголками.

     – Креативно, – усмехнулся Богдан.

     Действительно, здоровенный суккулент, смахивающий на фаллический символ с иголками, достающий до потолка, вполне мог заменить ёлку. Крош накинула на обалдевший кактус гирлянду, нацепила несколько новогодних игрушек, пристроила в горшке собственноручно сшитого Санта-Клауса, два Рождественских носка, и удовлетворённо показала рукой на творение.

     Богдан старания оценил, отволок горшок на кухню – праздновать решили именно там. Стол совсем простой, подача ещё проще. Обошлись без праздничного фарфора, богемского хрусталя, накрахмаленных салфеток, деликатесов. Стейки из говядины на горячее, два лёгких салата, фрукты, сок – вот и всё изобилие. Праздничная программа и того скромнее – ровно то, что приготовило родное телевидение и общий интернет.

     Крош клевала носом в половину первого ночи, в час засопела, уткнувшись Богдану в плечо. Он устроил Женю удобней, недолго гонял каналы, потом осторожно разбудил, полусонную отвёл в комнату и уложил спать.

     Убрал со стола, отволок обратно молочай, праздничные гирлянды оставил, как и тряпичного Санта-Клауса. Немного подумал, глядя на пустые рождественские носки, один набил сладостями, фруктами, праздничной мелочёвкой, попавшейся под руку.

     Нужно было озадачиться подарком заранее, несмотря на договорённость ничего друг другу не дарить. Последние события не давали шанса остановиться, Богдан спешил расправиться с текущими проблемами, чтобы скорее вернуться в Хакасию. К своим делам, заботам, жизни. Не хотелось ставить в неудобное положение Крош. Чего доброго, дурёха надумает, что должна ответный презент. Что могла подарить одинокая беременная здоровому, состоятельному мужику? Улыбку? Забавные ямочки на щеках? Хорошее настроение?

     Во втором часу ночи завалился спать, дежурные сообщения от приятелей и родных решил прочитать с утра. Вот и весь праздник.

     Несколько дней прошло тихо. Богдан выходил в магазин, Крош всё чаще вздыхала, грустила, смотрела в окно на заснеженные улицы. Как и не было Нового года. Впрочем, для одинокой женщины встретить Новый год в компании постороннего мужчины – лишь доказательство отсутствия праздника.

     Ему нужно было брать билеты, возвращаться домой в Хакасию, но что-то держало, сдавливало пальцы, стоило открыть сайт онлайн-продаж авиабилетов. Наконец, понял. Не мог уехать, пока Крош не родит. Как, чёрт возьми, он оставит женщину на сносях одну в квартире? О процессе родов Богдан знал немного, но и этого хватало для понимания: нельзя оставаться одной. Чужой человек рядом лучше, чем никакого. С какой стороны ни смотри – лучше. На этом успокоился.

    Проснулся среди ночи от неясного шума, поморщился, нырнул под одеяло, следом обожгло мыслью – не к добру. Крош должна вот-вот родить. Ей предлагали лечь в дородовое отделение, видимо как-то не убедительно, если решила до последнего сидеть дома. В душе Богдан считал – правильно. Отлично помнил, как «весело» было, когда Яна легла в роддом заранее. Бесплатно или платно, сколько бы денег ни отвалили за медицинские услуги, всегда найдётся парочка «коллег по несчастью», с радостью делящихся «знаниями». Одному младенцу руку вывихнули во время родов, другому – ногу, а третьему… В итоге родила Яна без осложнений. Аришка родилась здоровой, крепкой, толстощёкой, с упрямым тёмным чубом на макушке.

     Богдан подхватился, рванул из комнаты, натыкаясь на тишину. Огляделся. В щель под дверным полотном в комнату Жени просачивался тусклый свет. Подсветка кухонной мебели отбрасывала синеватые блики. Вот и всё освещение. Прошёлся по квартире. В ванной комнате, на кафельном полу, валялось влажное полотенце – на автомате бросил в корзину с грязным бельём.

     Всё та же тишина, беспокойная, нездоровая. Предчувствие? Интуиция? Хрен знает. Богдан сделал круг по кухне, как акула в поисках крови, прислушиваясь к происходящему у Крош. Неясный писк послужил толчком в спину, заставившим мгновенно подлететь к двери.

     – Крош? – постучал он. – Крош?! – Почудилось?

     Со следующим писком распахнул дверь настежь. Ожидал чего угодно, вплоть до родов. Сгорбленная на полу фигура, упирающаяся спиной в кровать, с широко расставленными коленями, заставила замереть. Бросились в глаза поджатые пальцы ног и бледные, трясущиеся руки.

     – Жень, началось? – он откинул неуверенность прямиком в ад.

     Где хранится заранее собранная для роддома сумка – знал. Комплект для выписки мальчика и на всякий случай розовая ленточка – тоже. Платье для Жени висело на вешалке, гигиенические мелочи собраны в аккуратную сумочку – бери и неси. Документы устроились аккуратной стопочкой на столе. Детали обговорили заранее, Богдан уверен, Жене было неловко, но она упрямо старалась держать лицо. Он не отставал.

     Осталось вызвать скорую помощь и одеть Крош. Роды – естественный процесс. Долгий, болезненный, но естественный, иначе бы человечество прекратило существование.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 29

      Женя кивнула, неясно пискнула. Глаза в ужасе распахнулись, смотря на квартиранта. По женскому телу пробежала крупная дрожь, зубы несколько раз клацнули.

      – Давай одеваться, – спокойно отреагировал Богдан. – Давно началось?

      – Ве-веч-вечером…

      – Когда вечером?

      – По-после у-у-уж-жина, – нараспев отвечала Женя, хватая края ночной сорочки.

      – Четыре ночи. Крош, ты зачем терпела?..

      – Думала – ложные схватки. Такое уже бы-ы-ыло, – пищала она.

      Действительно, они тогда торжественно прокатились в карете скорой помощи, а потом банально вернулись домой на такси.

      – Отлично.

      – Ай!

      – Всё хорошо, Жень. Я вызываю врачей, а ты пока одевайся, ладно?

      – Ла-а-адно, – голосок Крош звучал странно.

       «Как он должен звучать?» – одёрнул себя Богдан. Из неё готовится выйти человек! Живой, мать твою, человек! С руками, ногами, головой, всем, что полагается младенцу. Прямо из живого человека – живой человек!

      Оделся, пока разговаривал с диспетчером. Монотонный женский голос спрашивал адрес, фамилию, имя, отчество, возраст роженицы.

      – Девушка, можно поторопиться? – рыкнул в трубку, глядя на бледную Женю, сидящую в той же неестественной позе, с крупной испариной на лбу, груди, отчаянно цокотавшую зубами. – Через сколько минут схватки? – повторил он вопрос диспетчера, смотря на Крош, сомневаясь, что она ответит, что в принципе слышит его.

      Женя показала два пальца и снова натянулась, издала неясный звук, следом закричала, хватаясь за край сорочки, подушки, журнала, попавшего под руку.

      – Две минуты? – не поверил своим глазам Богдан. Ответить Крош не смогла, он повторил диспетчеру: – Две минуты.

      Услышал, что бригада выехала, отбросил телефон в сторону. Две минуты?! Две?!

      Пошевелиться Крош могла только между схватками, соображала тоже между ними. С трудом картина становилась ясна. После ужина почувствовала недомогание, к ночи начались лёгкие схватки, которые, впрочем, быстро прошли. Проснулась Женя от тошноты. Несколько раз вырвало, следом прослабило, не успела подумать об отравлении, как началось… это.

      Стремительно, почти безостановочно, но терпимо до последних десяти минут, когда проснулся Богдан. Она хотела позвонить ему – дойти бы не смогла, – но как назло, телефон остался  в кухне… Оставалось пережидать, в надежде, что станет легче, и она сможет выбраться из комнаты.

      Крош с трудом соображала, тяжело дышала между почти беспрерывными схватками и несла пугающие вещи.

      – Я умру, – заявила Женя. – Точно умру, – слёзы катились градом по пунцовым щекам. – Надо было оставаться в роддоме, а сейчас я умру.

      – Не умрёшь. Сына родишь. Крепкого, рыжего, как ты.

      – Там, – Богдан не понял, куда показала скрюченная женская кисть. – Документы, деньги, карточка. Отдай родителям, пусть его в детский дом не отдаю-у-у-у-ут! – завыла Женя, Богдан принялся отсчитывать время схватки.

      – Конечно, – согласился он, сообразив, что Крош в почти бессознательном состоянии ждёт ответа. Спорить смысла не видел. Если прямо сейчас необходима уверенность в том, что ребёнок не попадёт в детский дом, Богдан кивал и соглашался. – Сам заберу, – добавил для пущей уверенности, кинув взгляд на часы.

      Полторы минуты. Грёбанный ад!

      – В шкафу, на верхней полке подарок тебе, – продолжила Женя, когда схватка отпустила. – Если что, забери. Он не дошит, правда. Любая швея справится, совсем чуть-чуть… – она сипло набрала воздуха, выдыхала уже с хриплым криком.

      Где скорая помощь? Где врачи? Дерьмовый адище!

      – Я всё думала, – начала снова Женя. По красным щекам ручьём катились слёзы. Она не была похожа на себя, вообще на человека перестала быть похожей.

      Естественный процесс?! Да чтоб этот сраный творящий мудрец засунул себе в жопу этот естественный, мать его, процесс!

      – Ты говорил, помнишь?

      – Помню, – Богдан кивнул, соглашаясь с чем угодно.

      – Что ты виноват в смерти жены, – Богдан решил, что ослышался.

      – Жень…

      – Надо сказать… Она упрямая была, да?

      – Да, как ты, Крош, – выдавил он из себя.

      – Сказал, она могла в тот день сесть за руль, даже если бы ты дома был, с ней. Говорил же…

      – Говорил, – Богдан вытирал платком горячий лоб Крош и радовался, что она в принципе разговаривает, не орёт белугой, не корчится, как несколько мгновений назад.

      Они сумели встать. Богдан решил, нужно перебираться на кровать. На случай, если помощь не успеет и придётся рожать дома. От одной мысли тошнота поднималась к горлу, однако он спокойно слушал всё, что говорила Крош, шаря взглядом по комнате.

      Пелёнки – не проблема. Ножницы тоже. Как-то же перерезают пуповину. Врачом года был признан Гугл.

      Крош. Женька-Женька. Перепутать роды с отравлением?! Девочка, что ты делаешь-то? Что творишь? Держись, крохотная Крош.

      – Если она… Жена твоя… Могла в любое время сесть за руль, значит, ты не виноват. Понимаешь?

      – Понимаю, – он согласился, хотя всё, что понимал: схватки по полторы минуты каждые две – это плохо. Очень, очень плохо. Настоящее, первосортное дерьмище!

      Отчаянный вопль Крош смешался со звонком в дверь. Фельдшер быстро оценила ситуацию, не скупясь на эпитеты, существительные и прилагательные в адрес Богдана, проворонившего роды у собственной жены.

     Слава всем чертям, богам, аду, раю, если он где-то всё же существует, Крош добралась до кареты скорой помощи, сине-пунцовая, растрёпанная, в мятой ночной сорочке поверх тёплых тренировочных штанов, но добралась. А потом в родильный дом.

     Богдан примчался следом.

    Тут же, в справочном бюро узнал: Поступила. Родила. Мальчик. Три килограмма двести восемьдесят граммов.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 30

     На следующий день в квартиру на четвёртом этаже пятиэтажки заявилась Ёлка Емельянова. Делать генеральную уборку.

     – Помогай давай! – командным тоном отчеканила Ёлка опешившему Богдану.

     – Давай, вызову клининговую компанию? – помогать пришедшей приятельнице не хотелось, ничего не желалось.

     По сути, единственным желанием было взять, наконец, билеты в Хакасию, вернуться домой, к своей жизни.

     – Слушай, я бы за. Думаешь, прямо охота эти хоромы намывать? – Ёлка обвела взглядом пространство. – Женька начнёт нервничать, пытаться деньги вернуть, а ей нельзя. Ни нервничать, ни деньги возвращать. Пригодится и то, и другое.

     – Откуда она узнает?

     – По-твоему, наш хомячок не отличит уборку профессионалов от дела рук безрукой бабы и не блещущего хозяйственностью мужика?

     – Прям отличит?

     – Говорю же: хозяйственностью не блещешь!

     Спорить не хотелось. Ничего не хотелось. Если только… Сдохнуть. Крош родила, от этого не покидало чувство, что нечто важное ушло из жизни Богдана. Неуютное чувство, бестолковое.

     Кое-как убрались, время от времени перебрасываясь репликами, привычными подколками, ёрничеством. Какой была Ёлка в студенчестве, такой и осталась. Изменились причёска, фигура – когда-то Емельянова была тощая, выделялись лишь сиськи второго размера, выпирающие на торчащих рёбрах, как пятый. Сейчас грудь стала увесистой, на кости наросло мясо, покрылось слоем сала. Характер остался тот же. Заноза в заднице Усманова, а не Ёлка.

     – Отцу ребёнка сообщили? – Богдан не рискнул бы спрашивать Крош, Емельянова – подходящая кандидатура, чтобы задать неудобный вопрос.

     – Нет, не хочет. Дура.

     – Почему дура?

     – Потому что! Виталик – в жопе шарик, хорошо устроился. Не при делах, типа. Семья у него, видите ли, – она передразнила Женю. – Защищает убожество!

     – Любовь? – усмехнулся Богдан.

     Крош, Крош…

     – Какая любовь? Смеёшься, что ли? Она света белого с этой припадочной бабкой не видела. В кино не могла сходить, в парк выйти, во двор лишний раз не спустишься! На работу бегом, с работы бегом, весь вечер убирает за ней, стирает, кормит, по врачам носится. Познакомилась с экспедитором на той же работе. Он быстро смекнул: в хате бабка парализованная – не погонит, значит, место для встреч имеется. А Женька… Что Женька? Живая женщина, ласки мужской хочется. На этом и сошлись. Он, конечно, помогал. Продукты привезти, памперсы бабкины притащить… В общем, отрабатывал.

     – Ясно…

     – Ясно ему. Бревно ты, Усманов! Иди, лучше, кроватку собери. Женя сказала, за шкафом коробка.

     – Знаю где, – отмахнулся Богдан.

     Виталик – в жопе шарик.

     Из роддома встречали Женю вдвоём с Ёлкой. Богдан видел поблизости с просторным крыльцом синий хэчбек, но был ли это Славик, точно не знал. Не пришло в голову запомнить номера машины брата Крош.

     Богдану вручили кулёк, перетянутый синим бантом. Ошарашенно он сунул в руки Крош букет, прижимая одной рукой к груди человека, весом чуть больше трёх килограммов.

     Прямой самолёт в Абакан через пять часов – время добраться и пройти регистрацию. Богдан смотрел на Женю, лежащую среди одеял и подушек на диване в кухне. В руках она держала сына в голубом, собственноручно сшитом костюмчике и гномьей шапчонке.

     – Как назвала? – Богдан не знал, что сказать.

     Просто – не знал. Он хотел провалиться сквозь землю. Очутиться на чужой планете.

     – Артём.

    – Красивое имя.

     – Да. Тёмка, – Крош улыбнулась. Даже с красной сеткой сосудов на лице она была красивой. С теми же симпатичными ямочками на щеках, зелёными глазами, почти кошачьими. – Он красивый, правда? – прошептала Женя, не отводя глаз от сынишки.

      Богдан посмотрел. Красноватое, крохотное личико. Вроде, похож на маму… Значит – красивый.

      – Да, – согласился он. – Жень, я поехал. У меня самолёт.

       – Хорошо, – Крош подняла взгляд на Богдана и тут же спрятала. Словно хотела что-то сказать. Важное. Необходимое прямо сейчас.

     Усманов Богдан закрыл дверь квартиры, где оставил чужую женщину с чужим ребёнком, чтобы в этот же день вернуться в свой мир, к своей жизни.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 31

     Середина апреля в Москве встретила Богдана межсезонной слякотью. Прорывались горячие солнечные лучи, снега не было, зеленью тоже не пахло, зато доносился запах реки, острый, как никогда.

     Богдан прилетел на несколько дней, необходимо было поставить точку в деле с отцом. Тот притих, поджал хвост, вернулся к жене. Валентина Эдуардовна торжествовала, празднуя окончательную победу: сын почти за бесценок выкупил часть бизнеса отца, что в её глазах приравнивалось к её единоличному владению и полному контролю над ситуацией. Частично она была права, в нюансы Богдан не посвящал, лишь мысленно морщился каждый раз, видя торжествующий взгляд матери.

     Отец благополучно умыл руки, скинув вину за все махинации на Танюшку. Богдан не интересовался, чего это стоило Павлу Петровичу Усманову, только в деле, быстро принявшем рамки уголовного, остался один подследственный – очередная последняя любовь престарелого, откормленного на семейных харчах ловеласа.

     Танюшке грозил реальный уголовный срок от двух до пяти лет, и бывший любовник делал всё, чтобы уничтожить любые попытки ограничиться условным сроком или штрафом. Перед законом Усманов-старший был чист, как слеза младенца, а моральные терзания остались далеко за границей его зоны комфорта.

     Валентина Эдуардовна с желчной радостью валялась на костях Танюшки, якобы поддерживая во всём обманутого аферисткой мужа. Она истово кивала и подписывала всё, на что указывал следователь, а перед знакомыми лила крокодильи слёзы, вещая, как нахалка окрутила, почти обанкротила «старого дурака». Родственники, ещё несколько месяцев назад поделившиеся на две баррикады, сплотились стеной против «молодой мерзавки», подключая связи, деньги, влияние – лишь бы «справедливое наказание» настигло Танюшку.

     Что ж, закономерный финал сказки про Золушку.

     Богдан находился в своей квартире с настежь открытыми окнами – так он мог дышать. Уже не через раз, а полной грудью. Послеобеденное время, самолёт домой, в Хакасию, в полночь. Все эти дни он жил в квартире, впитывая в себя воспоминания, впервые без невыносимой горечи. Вспоминалось разное. Хорошее, плохое, обыденное. Время от времени Богдан ловил себя на забытой улыбке. Оказывается, он не разучился улыбаться. Вот так – в никуда. В пустоту. В ветер, речной запах, яркие лучи солнца.

     Время позволило отпустить боль? Вину? Прошло пять лет. Пять. Так мало, нестерпимо бесконечно. Он посетил кладбище, привёз Яне огромный букет лилий, источающий душный аромат. Аришке – куклу. Наверняка, она сейчас играла бы в куклы, спала с плюшевым медведем или зайцем, наряжалась в принцессу. У могил время текло тягуче, вязко, как густой кисель, при этом пролетело как мгновение.

     Чем дальше Богдан отходил от могил, тем тоньше становился аромат лилий, пока не исчез совсем, смешавшись с запахами сырой земли, выхлопных газов, порывами тёплого ветра. Часть его жизни, души, сердца, всего существа навсегда оставалась там – рядом с женщиной, которую он любил в прошлом. И ребёнком, которого будет любить и помнить столько, сколько будет биться его сердце. А вторая часть вернулась в квартиру, распахнула окна, вздохнула изо всех сил, насыщая кислородом альвеолы лёгких.

     Стоило убраться, вывезти из жизни и квартиры не лишнее, но мешающее. Богдан принялся собирать вещи в коробки, простоявшие в центре гостиной без малого пять лет. Распахивал двери шкафов, отделения комодов, выволакивал наружу вещи, как из самых потаённых уголков памяти, чтобы затолкать в тесный картон и избавиться навсегда.

     Кое-что сразу после похорон забрали родители Яны. Какие-то безделушки, личные вещи, фотографии, украшения. Ничтожно мало по сравнению с потерей. Сейчас же вещей набралось не один десяток коробок. Когда Богдан заклеил скотчем последний короб, на улице уже смеркалось.

     Что оставил? Кружку, из которой любила пить Яна. В день похорон он нашёл яркий фарфор, привезённый из Чехии, с недопитым чаем на дне. Его жены уже не было на этом свете, а чаинки ещё плавали на дне и смели издавать аромат бергамота. И яркого клоуна с колпаком-погремушкой и лиловым, большим носом – игрушку Аришки. У Богдана осталась серия фотографий дочери с этим гремящим чудиком, там Аришка беззубо улыбалась, тряся за колпак и нос игрушку. Время от времени он разглядывал снимки, в последнее время всё внимательней, подмечая то, что за спудом боли не видел.

     Упав поперёк кровати, он смотрел в никуда и чувствовал… Просто чувствовал.

     По пальцам скользило тепло, тошнота, привычно подкатывающая в стенах квартиры, отступала. Голова была на удивление ясной, мысли не путались, на виски не давила боль, отчаяние не разрывало ничтожное тело, осмелившееся остаться живым, дыхание было глубоким и ровным.

     Богдан кинул взгляд на коробки, виднеющиеся в проёме двери, задумался. С одной стороны правильно – вынести всё на помойку. С другой – стоит вспомнить слова Вики, когда-то намекавшей, что вещи можно отдать нуждающимся. Кажется, она волонтёрствует в каком-то фонде или общается с кем-то из благотворителей. Точнее не интересовался.

     – Вика, я вещи собрал, у тебя есть куда забрать? – после пары гудков проговорил Богдан в телефонную трубку.

     – Какие вещи?

     – Яны и Аришки.

     – Оу, – растянула сестра. – А когда забрать?

     – У меня самолёт ночью, так что сейчас.

     – Будем через полчаса, – тут же отозвалась Вика.

     Семья сестры обитала рядом, через несколько улиц. И действительно, Вика примчалась через полчаса, вряд ли гонимая желанием оказать посильную помощь нуждающимся вечерними платьями погибшей родственницы. Не успел Богдан прикрыть глаза, блаженно растянувшись на кровати, как раздался звонок в дверь.

     На пороге стояла Вика, рядом топталась Лиза. Богдан мазнул взглядом по женщине – как всегда эффектная, гордо посаженная голова, прямые плечи, и лишь в самых уголках глаз – нерешительность.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Не возражаешь? – Вика кивнула на Лизу и уставилась на брата. – Вдвоём быстрее.

     – Нет, – коротко ответил Богдан, пропуская в просторную прихожую гостей.

     – Здесь всё? – Вика деловито обошла сложенные стопками коробки.

     – Что-то осталось в кладовой, не смотрел. Самолёт, – Богдан пожал плечами. – Это детское. Это женское, – он показал на коробки.

     – Ясно, – Вика деловито заглянула в одну из коробок, дёрнула за голубую тесёмку женского неглиже, вытаскивая на свет божий пеньюар, купленный Яной на Виа делла Спига в Милане. – Охренеть тебя Янка раскручивала, – усмехнулась сестрица. – Лиза, видишь? – она тряхнула тряпкой перед лицом Лизы, та заметно поморщилась и отпрянула.

     – Вик, не надо, – пробормотала Лиза.

     – Прям, – фыркнула Вика.

     – Звони Анвару, пусть подъедет, заберём и уедем.

     – В таких шмотках эти одинокие матери ещё пяток родят, – фыркнула Вика, несколько раз тряхнув натуральным шёлком с кружевом.

     – Тебя что-то не устраивает? Помойка рядом, – отрезал Богдан, с трудом сдерживаясь от эпитетов в адрес сестры.

     С того вечера у Крош они не общались. В этот приезд он запретил матери устраивать показательно-образцовый обед в свою честь, а когда сестра сама завалилась в родительский дом в присутствии Богдана, тот развернулся и ушёл. То, на что он вынужденно в состоянии закрыть глаза в случае с матерью, не простилось сестре.

     – Всё меня устраивает, не начинай, – Вика демонстративно затолкала кусок тряпки из Милана в коробку, с шумом закрыла и уставилась в телефон, в поисках контакта некоего Анвара.

     Потом двое молодых парней заскакивали в квартиру, хватали по паре коробок и неслись в сторону лифта, успевая бросить любопытный взгляд по сторонам. Богдан стоял в дверях, разделяющих прихожую и вестибюль, скрестив руки на груди, безучастно наблюдая за происходящим. Это было довольно странно. Он ожидал боль, неприятие, привычное сдавливание височной области, тошноту, на худой конец – облегчение. А не чувствовал ничего, кроме лёгкого раздражения от присутствия посторонних на своей территории.

     Вещи из Милана, Парижа, Ашана – всего лишь вещи. Есть они в квартире или нет – ничего не меняется. Единственное, что имеет значение – память. Из памяти Богдана прошлая жизнь не исчезнет никогда, при этом позволит жить дальше. Почему-то хотелось в это верить.

     Наверное, он бесчувственный чурбан, но наблюдая, как коробок с прошлым становится меньше и меньше в прихожей, Богдан не чувствовал ровным счётом ничего.

     – Богдан, – он вздрогнул от голоса. Был уверен, Лиза ушла вместе с Викой, командовать грузчиками, оказалось, всё это время она была рядом, где-то в его квартире. Какого чёрта? Он хмуро посмотрел на женщину.

     – Не злись на Вику, она не со зла, – решила она вступиться за подругу, будто та в этом нуждалась.

     – Знаю, – нейтрально ответил Богдан.

     – Послушай, – Лиза подошла ближе, встала почти вплотную, положила одну ладонь на мужскую грудь, придвинулась ещё и замерла. – В прошлый раз некрасиво получилось. Я вовсе не хотела обидеть ту… женщину.

     Они уже разговаривали с Лизой на эту тему, та позвонила сразу после нового года и позже в Хакасию. Богдан устало согласился, что не держит зла, верит, Лиза не подумала, поступила на эмоциях, но ничего дурного она не желала, ни ему, ни «той женщине». Он бы много отдал, чтобы отмотать время назад, и в тот вечер, в итальянском ресторане, на втором дне беседы ответить «нет» на однозначное предложение. Но что сделано, то сделано. Теперь он просто соглашался с тем, что лепетала Лиза, стремясь поскорее закончить разговор, а чаще просто не брал трубку и никогда не отвечал на сообщения. Последние не читал вовсе. Игнорировал.

     – Мы говорили об этом, – так же нейтрально продолжил Богдан, чувствуя сквозь ткань рубашки тепло женского тела, настолько близко стояла Лиза.

     – Послушай… – Лиза запнулась, Богдан не пошевелился.

Глава 32

     Ошибка. Он должен был отпрянуть, однозначно дать понять – присутствие Лизы ему неприятно, но природа упорно держала его на месте. Мягкий женский запах, тепло тела, дыхание, цветочный аромат парфюма, круживший вокруг, сбивал с мыслей, вынуждая позволять вдавливаться в своё тело женской мягкости, телу отчасти желанному. Не более чем любое другое женское, но всё же – желанное.

     – Мы могли бы поговорить? – продолжила Лиза, приободрённая бездействием Богдана.

     – Не стоит.

     – По-моему стоит, – скабрезно отозвалась Лиза, заставив Богдана поморщиться, как от зубной боли. Кто сказал, что подобные «шутки» заводят мужчин?

     Небольшая эрекция действительно была, мужчина не в состоянии контролировать половую функцию организма. Но решать, что делать с этой эрекцией, он может. Богдан давно перешагнул возраст, когда им управляли гормоны. Член решал за него лишь с одобренного попустительства. Сейчас речи о попустительстве не шло. Не с Лизой. В конце концов, он в состоянии передёрнуть, если станет невмоготу.

     Да и реакция вовсе не из-за конкретно Лизиного присутствия, а женщины, готовой к совокуплению, как таковой. Последний раз секс у Богдана был в середине февраля, с заезжей туристкой, неожиданно для неё самой оказавшейся на конезаводе. Дамочке было за тридцать, вышла замуж в юные восемнадцать, все эти годы была верна мужу, а тут «чёрт попутал». Попросту стало интересно, как там – на стороне.

     Банальная история, выскочив замуж, решив, что кусок слизистой перегородки – гарантия семейного счастья и вечной благодарности мужа, к тридцати годам женщины начинают подозревать, что где-то их обманули, что-то важное, как минимум интересное, проходит мимо, пока она стерегут семейный очаг, охраняя содержимое трусов мужа, как высшую ценность.

     Как правило, удаётся убедиться – у соседа лишь издали толще, а трава с обеих сторон газона подстрижена неровно, но случаются исключения. Тогда бедняга муж носит ветвистые рога до конца дней, задевая электрические провода, тянущиеся от столба к столбу вдоль дорог.

     Какой сделала вывод дамочка, Богдан не интересовался. Он повёлся на прелести заблудшей овцы не оттого, что она особенно привлекательна. Вовсе нет. Низкая, полноватая, с неудачной стрижкой, нелепо зажатая и по-дурацки жеманная для своего возраста и порыва, неумелая, что было понятно сразу – не тот типаж, который может привлечь. Дамочка была, как говорится, «чистенькой», или таковой казалась, именно это и сыграло роль. Ездить в Абакан за венерическим букетом не хотелось абсолютно, а неизменная Алла дала Богдану отставку.

     Богдан не сразу заметил, что Аллы в его жизни не стало. Сойдя с трапа самолёта, он позвонил ей, пообещал приехать в ближайшие дни, а добравшись в посёлок, окунулся в благостную рутину, с радостью посвящая себя любимому делу.

     Позже мужики позвали на охоту. Зимняя тайга отлично прочищает мозг, дарит успокоение, оставляя всё пустое за границей густой чащи, непроходимых сугробов, влажности, запаха морозной хвои. Вернувшись через пару недель, вспомнил, что неплохо бы удовлетворить не только дух, но и тело – позвонил Алле. Она что-то проблеяла в трубку.

     В общем-то, новость о том, что боевая подруга нашла «порядочного человека», не слишком удивила Богдана, даже не расстроила. Рыба ищет, где глубже, человек – где лучше. Женщине нужны гарантии, даже если потом она забегает на чужую лужайку, главным приоритетом остаются гарантии для себя и детей. Богдан ничего гарантировать не мог, в первую очередь не желал, а некий «порядочный человек» – мог.

     Он закрыл за собой дверь, отказавшись от прощального секса. Не интересует. И больше об Алле не вспоминал ни разу. Была и была. Теперь нет. Любая средняя кобыла на конезаводе значила для него больше, чем женщина, пару лет оказывавшая ему сексуальные услуги.

     Тогда-то и случилась замужняя дамочка, принеся в сексуальную жизнь Усманова тупое неудовлетворение. Подрочить приятней. А дамочка… бог с ней! Пусть живёт с мужем долго и счастливо.

     Именно поэтому присутствие Лизы, её тесное вжатие вызывало реакцию в организме Богдана, так же на него действовал поверхностный просмотр порно.

     – Может быть, ко мне? – прошептала Лиза, обдав Богдана запахом жевательной резинки, потираясь животом о пах.

     – Не надо, – Богдан отстранил Лизу, удержал вытянутыми руками, игнорируя якобы удивление.

     – Богдан?

     – Зачем, Лиза? – он почувствовал, как напряглись желваки от раздражения. – Что ты хочешь?

     – Что может хотеть женщина от мужчины? – игриво промурлыкала Лиза.

     – Мне не нужны проблемы, тебе – разочарования, – отрезал он. – Ничего не изменилось, Лиза. Я не останусь в Москве, тебе не нужна Хакасия. Не знаю, что у тебя на уме, и знать не хочу. Просто сразу – нет.

     – Ничего особенного я не хочу, – Лиза наигранно пожала плечами. – Секс, – мелькнула знакомая, льстивая улыбка. – Свободная женщина…

     – Дура ты, а не свободная женщина, – проговорил Богдан, нагнувшись, чтобы посмотреть прямо в глаза женщине.

     Ведь и правда – дура. В то, что женщину может интересовать секс и только секс – Богдан верил. Никто не лишает женщин права на сексуальность. Лизу секс с его персоной не устраивал, ради чего прогибаться сейчас? В надежде, что близость станет терпимой, она вдруг полюбит джаз, розы или итальянскую кухню?

     – Ты пожалеешь! – вспыхнула Лиза.

     – Несомненно, – он резко отошёл в сторону. В это время шустрый малый вытаскивал последнюю коробку, и Богдан показал на дверь бывшей любовнице, добавляя: – Вике привет.

     Закрыв дверь, оглядев ставшую пустой квартиру, Богдан не почувствовал ничего – это само по себе было отличным знаком. Глянул на время, до отлёта оставалось несколько часов. Он успеет заехать к Крош.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 33

     О Жене он думал почти каждый день. Мысли эти не приносили неприятия или, наоборот, острого желания. Просто думал, гонял воспоминания, как мятный леденец во рту, пока сладость не растворялась, оставляя на рецепторах послевкусие, и тут же тянулся за следующей конфетой. Первое время он гнал от себя мысли о бывшей арендодательнице. Была и была. Чужой человек. Всё в прошлом. Не звонил, не писал, не интересовался. Закрыл эту страницу своей жизни, тщательно замуровав дверь, подперев надёжным засовом.

     Крош напомнила о себе сама. Богдан, вернувшись с охоты, долго смотрел в телефоне на перевод в приложении банка на незначительную сумму, пытаясь вспомнить, кем может приходиться ему Евгения Викторовна М. Пока не сошлись право и лево.

     Крош честно внесла первый взнос за коляску, взбесив Богдана до чертей в глазах. Ей делать там нечего, мозги в молоко ушли?! Деньги больше деть некуда? Пусть отложит, раз ляжку жгут. Тёмка начнёт подрастать – понадобятся. Всё это он и вывалил на Женю, позвонив, не позволив вставить слово, а после бросил в бешенстве трубку.

     Женя перезвонила на следующий день, вкрадчиво поинтересовалась, перекипел ли Богдан, твёрдо заявила, что договор нарушать не собирается. Он и без того помогал ей, подарок оставил щедрый – шестизначную сумму на кухонном столе, – за что огромное спасибо. Но оплатить оговорённый долг за коляску своему сыну она в состоянии. С тех пор раз в месяц Богдан получал переводы, а воспоминания и мысли о Крош стали любимым досугом.

     Иногда казалось – он влюблён в Женю. По-детски, совсем, как пацан – влюблён. В рыжие волосы, зелёные глаза, в смущённую улыбку, в сводящие с ума ямочки на щеках. В маленькие ладони, ступни, веснушки, пухлый рот, курносый нос. Невысокий росток и удивительную женственность, скользившую во всех движениях. Несмотря на утиную неуклюжесть, огромный живот, отёчность – Крош была невыносимо женственной. Или ему так казалось?

     Только в юности можно быть безотносительно влюблённым. Безотносительно прошлого, будущего, обстоятельств. Здесь и сейчас. Богдан был влюблён в ни к чему не обязывающие мысли о Крош, как любил мятные леденцы.

     Он не стал говорить, что собирается в Москву. Решил – позвонит по приезду, заедет в гости. Не позвонил, не заехал. Замотался… Заробел. Что он увидит? Будет ли Крош рада? А он, что увидит он? Помимо почти неизбежного разочарования в женщине, придуманной Богданом, сравнимой с мятным леденцом, существовал страх, перебороть который он не мог…

     Страх увидеть младенца. Не сморщенный комочек с красным лицом, а здорового, розового, трёхмесячного малыша. Со дня смерти Аришки он избегал контактов с детьми, особенно с младенцами. Отводил глаза, переключал канал телевизора, переходил на другую сторону улицы, если навстречу шла женщина с коляской.

     Артём  – сын Крош. Перейти на другую сторону не получится, а готов ли он к новому витку боли, едва избавившись от прежнего, Богдан не мог ответить.

     В итоге, накануне заехал в магазин швейных машин и прочих сокровищ, купил машинку, надеясь, что именно эта модель в прошлый раз приглянулась Крош, а сейчас стоял на пороге квартиры четвёртого этажа, кляня себя за идиотизм.

     Не позвонил… Кусок хакасского коня.

     Тёмка может спать, а он своим вторжением разбудит мальчишку, лишив минуток покоя Женю. Они могут гулять, уехать к родителям Жени за город, быть не одни, в конце концов. Грёбаный Виталик, в жопе шарик, может навещать сына, а то и Крош… наверняка уже можно. Яна, помнится, согласилась на близость через месяц после родов, у Жени прошло три.

     – Кто? – услышал он знакомый голос.

     – Богдан, – не стал он держать интригу.

     – Ой, – пискнули с той стороны.

     Загремел замок, дверь открылась, на Богдана уставились зелёные глаза. Волосы Крош торчали в привычном беспорядке, зажатые тем же «крабиком», широкая футболка скрывала формы, а ноги прятались в трикотажных, растянутых штанах со скалящимися бананами. Это была Крош. Его Крош. Только без живота.

     – Проходи, – прошелестела Женя, одёргивая футболку.

     Помимо воли Богдан обратил внимание на грудь под тканью, на очертания бюстгальтера, на приоткрытый пухлый рот и улыбнулся тому, что видит.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 34

     Крош осталась прежней и изменилась в то же время. Она стояла у кухонного стола, спиной к Богдану, а он смотрел почему-то на что угодно, кроме Жени. В первые секунды он увидел больше, чем хотел, теперь не желал смотреть на подтверждения своим выводам. И одновременно желал этого.

Если бы не обстоятельства! Не расстояние в три тысячи пятьсот километров по прямой, а на транспорте – все четыре с половиной. Если бы Женя была свободна от обязательств, а он хотя бы на четверть более живой, он бы не устоял – остался бы на эту ночь здесь, с Крош, в том самом, первобытном значении.

     Рыжие локоны, привычно собранные на макушке, отливали красным под светодиодами кухонного козырька. У кромки волос, рядом со светлой, нежной кожей шеи, вились рыжие прядки, заставляя представлять, как они колыхнутся от дыхания, спружинят от движения губ.

     Широкие рукава футболки открывали руки чуть выше локтей, там виднелись веснушки, совсем немного, раньше их не было. Безумно хотелось провести по ним языком. Скользнуть пальцами под ткань, ощутить в ладонях груди, их мягкость, вес, упругость. Провести по мягкому животу, едва сдавливая ниже пупка, протиснуть пальцы под резинку штанишек, чтобы остановиться в опасной близости от белья, поглаживая надлобковую область.

     – Что? – Крош резко обернулась, словно почувствовала мысли Богдана, уставилась на него, трижды моргнув.

     – Ничего, – он пожал плечами. – Жду обещанный чай, – тут же нашёлся.

     Действительно, ему же негде выпить чаю, на Крош одна надежда.

     – Жди, – захихикала Женя, Богдан улыбнулся, разглядывая знакомое, в то же время изменившееся личико.

     Отёчность спала, рот остался пухлым, с соблазнительно мелькнувшими белоснежными зубами. Верхняя губа формы лука купидона, нижняя полнее. Безумно захотелось скользнуть языком между губ, встретить отклик, вспомнить однажды отпитый вкус. Шея будто стала тоньше, щёки спали, а вот ямочки остались, стали заметнее и соблазнительней. Богдан обратил внимание на черноту под глазами – нормальное явление для молодой матери.

     – Как ты, справляешься? – спросил он.

     – Терпимо, – Крош кивнула. – Мы с Артёмом справляемся, да, Тёмка? – она подмигнула в сторону люльки-баунсера, где полулежал щекастый младенец, в сине-полосатом костюмчике, время от времени дрыгая ногами, пытаясь ударить ладошкой по подвешенной карусели с красными лошадками и яркими жирафами.

     Богдан посмотрел внимательней на Тёмку, не обращающего никакого внимания на пришедшего, занимающегося своими делами. Белокожий, пухлый, с рыжим, торчащим чубчиком, синими глазёнками со светлыми ресницами – похожий на собственную мать. Ничего общего с отцом у Артёма не было, где-то на подсознании, абсолютно иррационально, это понравилось Богдану.

     – Можно? – Богдан сам не смог бы объяснить собственный порыв. Он встал, подошёл к карапузу, протянул руку, показывая, что хочет взять на руки Тёмку.

     – Ладно, – Женя кивнула, показалось, она немного напряглась, но шага в сторону Богдана не сделала.

     – Я знаю, как держать младенцев, – на всякий случай напомнил он, отстёгивая ремешки безопасности люльки.

     Тёмка нахмурился, сведя светлые брови, но поднять себя позволил, довольно пустил пузырь из слюней, дрыгнул ногами и замер столбиком в мужских руках. Никакого интереса к Богдану он не проявил, глазел по сторонам, словно понимал что-то, и издавал тарабарские звуки, похожие не то на мяуканье котёнка, не то на писк щенка.

     – Крепкий парень, – похвалил Богдан рыжика.

     Нормы веса и роста начисто выветрились из его головы. Выглядел Женин сынишка пухленьким, в руках чувствовался увесистым кусочком, при этом уверенно крутил головой по сторонам, дёргал ногами и ощутимо шлёпнул пару раз по носу. Отличный комплект умений и достижений для человека трёх месяцев от роду, по мнению Богдана.

     – Крепыш, – с довольной улыбкой согласилась Крош.

     В это время крепыш повернулся в сторону мамы и издал протяжный плач, намекая, что чужой дядька, конечно, хорошо, но мама – лучше.

     – Ты подождёшь? – обеспокоенно проговорила Крош, забирая сына. – У нас кормление, – виновато пролепетала она. – Он сейчас поест и час пятнадцать будет спать.

     – Подожду, – поспешил успокоить Богдан. – У меня есть время, не переживай. Кушайте.

     – Ага, – Женя кивнула и поспешила в свою комнату с Тёмкой на руках.

     Богдан с облегчением выдохнул. Нет ничего постыдного или отталкивающего в грудном кормлении, но видеть процесс он не хотел. Не с Женей и её сыном, не тогда, когда мысли о ней вызывают совсем неуместные чувства и желания, тяжесть внизу живота. Когда кормила Яна, он принимал, как должное, с лёгкостью абстрагировался. Разделял ипостаси Яны – его женщины, и Яны – матери его ребёнка.

     Эгоистичная натура Богдана брала верх над здравым смыслом. Он не желал видеть, как Крош кормит грудью. Не сегодня.

     Женя скрылась в комнате, выскочила на несколько минут в ванную, опрометью проскочила обратно, чем-то громыхнула за закрытыми дверями, а после стало тихо. Богдан в это время огляделся. Ничего не изменилось – та же мебель, плита, холодильник, телевизор, швейная машина на журнальном столике. В углу дивана валялся знакомый голубой тряпичный Крош с зеркальным брюшком, уже немного потрёпанный, с мятым ухом.

     Богдан встал, прошёлся. На холодильнике появились новые магниты, в основном детские, записки с названиями лекарств, последние неоплаченные счета – долгов у Жени не было, – малопонятный набор слов на цветных стикерах. Памятки позвонить, купить, сходить.

     В подвесном шкафу за стеклом красовался яркий снегирь, купленный на Рождественской ярмарке, рядом с балериной, Щелкунчиком, бело-красным английским леденцом, приобретённым в тот же день, и фотографией Богдана с Женей. Она сделала селфи на обратном пути с ярмарки. Богдан вышел так себе, напряжённо смотрел в камеру, а вот Женька улыбалась, играя ямочками на щеках. Глаза сияли, отражая яркие, разноцветные огни, на губах играла задорная улыбка. Совсем девчонка. Его Крош.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

 За спиной послышался шум, Богдан повернулся. Женя хмурилась, глядя на гостя.

     – Ничего? – она кивнула на полочку. – Просто… ну…

     – Ты отлично получилась на фотографии, молодец что напечатала, – опередил он, предпочтя не задумываться об очевидном. – Здорово тогда погуляли, – ободряюще улыбнулся.

     – Да, – Крош кивнула.

     Богдан посмотрел на Женю, нервно сглотнул. Она переоделась. Широкие шорты до середины бедра с высокой талией и ярким тканевым ремешком, подчёркивающим неожиданно тонкую талию. Футболка с вырезом, из которого выглядывает ткань бюстгальтера. Причесалась. Волосы волнами упали по плечам, курчавились у висков и щёк. Покрыла губы блеском…

     Ничего особенного – не вечерний наряд, домашняя одежда, вполне уместная, в то же время соблазнительная для Богдана. Кажется, если бы Женя осталась в растянутой футболке и широких штанах – она всё равно была бы хороша для него.

     Ненужное наваждение, лишнее, от которого не хотелось избавляться, почти реальное. И всё же – наваждение.

     Они молчали, как незнакомцы, не зная, что сказать друг другу. Богдан смотрел на маленькие кисти Крош, нервно дёргающиеся пальцы. На оказавшиеся вдруг стройными ноги, хоть их нельзя было назвать худыми, какие обычно привлекали Богдана. Красивой формы икры, аккуратные колени, крепкие бёдра, их хотелось огладить. На хвостик ремешка, дёрни – слетит. На соблазнительную линию декольте, едва заметные ключицы, ярёмную ямку, белую шею, острый подбородок, зелёный, напряжённый взгляд.

     Нервно сглотнул, чувствуя взгляд на подбородке. Машинально провёл рукой, проверил щетину – уже заметную, брился ранним утром.

     – Есть хочешь? – отмерла Крош, прокашлялась. Голос прозвучал неуверенно и глухо.

     – Спасибо, нет, – ответил Богдан, не отрывая взгляда от лица Жени.

     – Может, бутерброды с сыром? – она метнула взгляд в сторону холодильника.

     – Давай, – согласился он, не в силах просто стоять и переминаться с ноги на ногу, играя в гляделки.

     – Тут тебе подарок, – под нос, словно смущаясь, пробурчала Крош, показывая взглядом на бумажный пакет, тот самый, о котором она говорила в ночь родов. Богдан тогда уехал, не придал значения. Попросту забыл. А подарок, оказывается, не был плодом воображения.

Глава 35

     Крош топталась у кухонного стола, Богдан облокотился на торец дивана, присев на боковину, немного расставив ноги в стороны. Передвигаясь вдоль столешницы, та невольно оказалась спиной к нему, почти зажатая между его ног. С лёгкостью переступила через левую ногу, не обратив внимания, потянулась за разделочной доской, придвинув к себе кусок сыра и… замерла, ощутив близость мужчины.

     Богдан видел, как напряглись женские лопатки, спина, шея, застыли в нерешительности руки, вытянувшись вдоль тела, забыв о намерении сделать бутерброды. В воздухе повисла тягучая, почти невыносимая тяжесть ожидания, неизвестности и одновременно ясности, как в самый солнечный день – ясности происходящего.

     Богдан протянул руку, легко коснулся руки Жени, поглаживая внутреннюю сторону локтя – там кожа горячая и невыносимо тонкая, нежная. Крош ощутимо вздрогнула.

     – Женя? – прошептал он, настойчиво поворачивая к себе лицом. – Крош, посмотри на меня, – буквально распорядился он, через мгновение впиваясь взглядом в растерянный, отчего-то перепуганный и в то же время отважный взгляд.

     Женя, Женя. Девочка. Крошечная Крош. Нельзя же так сводить с ума! Прямо в душу! Невозможно!

     Богдан провёл по ремешку на талии, продвинулся выше, где под лёгкой тканью ощущалось тепло женского тела, потянул к себе, прижал, устроив Крош между ног, захватывая в плен собственного тела. Она не могла вывернуться – он крепко держал.

     Одно движение пальцев в распущенных, мягких локонах, пахнущих чем-то фруктово-ягодным, солнечным, до точек в глазах желанным, взгляд на приоткрытый женский рот, и поцелуй, отправляющий здравый смысл в неведомые дали.

     Крош целовала в ответ. Подстраивалась легко, податливо, принимала обрушившийся на неё напор, отвечала с жаром, не пытаясь перехватить инициативу. Она брала ровно то, что давал Богдан. Брала охотно, жадно, настырно, покорно.

     Воспоминания о том давнем, скорее вынужденном, поцелуе, изредка не дававшем спать Богдану, смылись потоком новых, непереносимо острых впечатлений.

     Их губы говорили между собой, языки находили собственный ритм. Он доминировал, она уступала, обволакивая податливой нежностью, трепетом, безусловным согласием, отзывчивостью, страстью.

     – Жень, – глухо шепнул Богдан, с трудом отрываясь от сладких, мягких губ. – Женя, – почти проныл, дёргая заправленную футболку из женских шортиков, чтобы тут же пробраться рукой под ткань, провести по тёплой, шелковистой коже. Ощутить пальцами позвоночник, а грудной клеткой мягкость женской груди.

     Когда ладонь коснулась груди, ныряя в чашечку бюстгальтера, в глазах Богдана потемнело. Идеально. В Крош было идеально всё. От кончиков пальцев очерченных крепких ног до тяжести груди, ложившейся в его руку.

     Женя захныкала, потёрлась о ногу Богдана, отчаянно всхлипнула, пролепетала что-то невнятное. Он не дал договорить, впился поцелуем в губы, отправляя собственную выдержку в непроходимые дали.

     Он хотел Женьку. Безумно. Зверски. Отчаянно. Болезненно. Навсегда.

     Целовал хаотично, рвано, держа в руках, сжимая, сдавливая. Дорываясь до белой кожи, покрытой едва заметными, редкими веснушками. Ласкал, сминал, наверняка оставлял следы. Безумствовал.

     – Я… – Крош пыталась что-то сказать, отодвигалась от Богдана, выворачивалась. – Богдан…

     – Что? – наконец, услышал он.

     – Я не могу сейчас…

     – Что? – Он с трудом соображал. Не может? Не может что? Когда?

     – Не могу. Сейчас, – Женя виновато отвела взгляд.

     – Твою мать! – не сдержался Богдан и был тут же остановлен поглаживанием сквозь брюки по стоявшему колом члену.

     – Я бы хотела… Можно? – услышал он, соотнося жадные поглаживания сквозь ткань с соблазнительным, красноречиво приоткрытым ртом. – Ты только не подумай ничего плохого, ладно? – Крош посмотрела на Богдана.

     – Не подумаю, – согласился он, с силой притягивая Женю, чтобы буквально впиться поцелуем, пока она расправлялась с ремнём, пуговицей, молнией и обхватывала член, сначала сквозь бельё, а потом – без.

     Богдан приподнялся, позволяя приспустить с себя брюки вместе с трусами. Облокотился о боковину дивана, расставил ноги шире, наблюдая за Женей, опустившейся на корточки перед ним.

     Собрал ладонью рыжеватые волосы, потянул к затылку, вынуждая Женю откинуть шею, приоткрыть соблазнительный рот. Она смотрела в его глаза с покорной готовностью. Одной рукой скользила по стволу, оглаживала головку, спускалась к яичкам, захватывая в ладонь.

     Богдан задержал взгляд на порозовевшем личике Крош, впитывая в себя то, что видит, ещё немного потянул за волосы. Крош опустила взгляд, поменяла позу, вдруг встав на колени, а потом взглянула буквально умоляюще, словно происходящее ей было нужнее, чем Богдану.

     Он кивнул, давая разрешение, едва прищурился, наблюдая за действиями Крош. Та быстро облизала губы, пододвинулась к налитой головке, дотронулась горячим дыханием и кончиком языка, отчего Богдан едва не взвыл, а после обхватила ртом головку, осторожно всасывая, попуская и снова всасывая.

     Движения были острожные, приноравливающиеся. Богдан терпеливо ждал, пока стоявшая на коленях свыкнется с размером, приспособится, даст понять, на что она готова дальше. Женя захватывала больше и больше, пока не сжала головку горлом, скользнув языком по мошонке.

     Твою мать! Она действительно могла заглотить по самые яйца. Умела делать тот самый, почти мифический, горловой минет.

     Богдан посмотрел на Женю, перехватил её взгляд, сжал пальцы на затылке, наматывая густые рыжие волосы на кулак, качнул бёдрами, вынуждая принять член глубже. Глаза Крош распахнулись, но она не отпрянула, покорно приняла, расслабив горло, давая понять – она готова к большему.

     Потянул за волосы, не отводя взгляда, качнул бёдрами ещё раз, агрессивней, а потом ещё сильнее, видя готовность и жаждущую покорность во взгляде. Наконец он отпустил себя, сдёрнул пломбу с тублера, насаживал женский рот без устали и церемоний, трахал с той силой, которая необходима ему. Прямо сейчас – необходима, как воздух.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

     Женя продолжала стоять на коленях. Она давилась, из глаз текли слёзы, но с каким-то немым и безусловным восторгом принимала то, что делал Богдан. Чистой воды безумие, сумасшествие, концентрированный, высшей пробы восторг. Взаимный. Богдан ошибаться не мог.

     Не здесь. Не сейчас. Не с этой женщиной.

     Оргазм почти застал врасплох, Богдан с трудом удержался на ногах, не скатился на пол, растянувшись почти бездыханным телом. После он подхватил Женю, дёрнул на себя, впившись жадным поцелуем в рот. Он никогда не был ханжой, излишне брезгливым, сейчас – тем более.

     Губы у Крош припухли, на щеках оставались дорожки слёз, Богдан зацеловывал трясущуюся женщину и сам сходил с ума от произошедшего. От происходящего прямо здесь и прямо сейчас.

     Хороший минет похож на любовь – любой мужчина это подтвердит. Только это и была любовь. Так думал Богдан, когда Женя убежала в ванную комнату, предварительно выдав ему влажные салфетки.

     Он привёл себя в порядок, застегнул брюки, откинул голову на спинку дивана, всё ещё пребывая в звенящей пустоте, не смея даже теням мыслей забраться в собственную голову. Думать и решать он будет потом.

     Мельком увидел подарочный пакет, с собственным презентом от Крош. Улыбнулся. Бесстрашно протянул руку.

     Столкнулся на скорости двести восемьдесят километров в час с бетонной стеной.

     С покрывала в технике пэчворк – лоскутное шитьё, – собственноручно сшитом Крош, смотрели улыбающиеся лица Яны и Аришки. Фотографии на ткани, бережно сшитые кусочки прошлой жизни, как удар со всей силы в солнечное сплетение. С оттяжкой.

     Богдан зажмурил глаза. Невыносимая, гремучая боль мгновенно затопила всё его существо, громыхнула в висках, вызвала тошноту, подкатила желчью к горлу, сжала лёгкие, вырвала кадык.

     Он встал. И тихо закрыл за собой входную дверь.

Глава 36

     Июнь выдался холодным, словно весна не только не собиралась уступать свои права, но и плавно перетекала в осень, огибая лето навязчивыми дождями. Начало же июля обрушилось парящей духотой, лишь из стоящей стеной тайги изредка доносился запах прелости, влаги и, едва различимый, хвойный.

     Богдан поднял взгляд от монитора, потянулся, перебарывая ломоту, зевнул и уставился в окно «конторы». Именно так называли административный корпус рабочие, он быстро привык. «Контора», значит – контора.

     В конторе было всего четыре кабинета. Один он делил с Егором – совладельцем, который редко здесь бывал, носился, как в мягкое место ужаленный, – молодость.

     Во втором расположилась бухгалтерия из двух работников. Матёрый главный бухгалтер – женщина предпенсионного возраста, приходящая ранним утром, а после обеда спешащая домой, к подсобному хозяйству. И её помощница – выпускница института путей сообщений в Новосибирске. За каким чёртом она вернулась на родину, Богдан не интересовался. С обязанностями справлялась – ему достаточно.

     Третий кабинет занимал технолог, дённо и нощно торчащий на кумысном производстве. В четвёртом должны находиться ветеринары. Зоотехнолог перебрался поближе к конюшням, заскакивал утром, быстро справлялся с бюрократией и спешил к подопечным, а его подчинённые – целыми днями в работе.

     Вот и получается, что находился Богдан на рабочем месте один, если не считать помощницы бухгалтера, как всегда молчаливой, тихой и максимально незаметной. Он резко встал, кресло отъехало в сторону, с грохотом ударилось о стену, обитую вагонкой.

     – Татьяна, здесь? – крикнул он в коридор, в сторону бухгалтерии. Ему ответила тишина. Пришлось пройти в торец, заглянуть в кабинет. – Я ушёл, – кинул он моргающей, как сова, бухгалтерше, окопавшейся в бумагах. – Закроешь тут, – он кивнул и вышел.

     Постоял с минуту на крыльце конторы, немного поразмыслив, отправился на конюшни, цепляя взглядом происходящее: два подсобных рабочих, пристроившихся на сезон, деловито курили у фуражной. Завидев хозяина конезавода, сигареты начали прятать, понимая бесполезность, видел – оштрафует.

     В леваде – обустроенном загоне с небольшим навесом и кормушками, – степенно выхаживали несколько кобыл, флегматично пожёвывая. В других загонах точно такая же картина. Лошади, кони, жеребята.

     У кузницы стоял кузнец – непомерный детина, настоящий былинный богатырь, только с хакасской кровью, как только уродился такой у обыкновенных родителей. Кузнец поднял широкую ладонь, молчаливо приветствуя хозяина.

     По пути Богдан завернул на производство, умудрился улыбнуться работницам – эти-то точно не виноваты в дурном настроении начальства. Никто не виноват, кроме него самого. Впрочем, приветливым и разговорчивым владелец конезавода не был никогда, не сравнял взглядом с утоптанной землёй – считай, день удался.

     У длинного здания конюшни осмотрелся. Всё на своих местах. Рабочие без лишней суеты занимались своим делом, слышались кони, доносился едва ощутимый характерный запах.

     – Здорово, – Богдан поздоровался со старшим конюхом крепким рукопожатием, зайдя в амуничник.

     – И тебе здоровья, Палыч, – ответил Степан Матвеевич, отвечая на рукопожатие. – Так? Или по делу?

     – Так, – усмехнулся Богдан.

     – Так, так жди, – небрежно бросил конюх, отвернулся к амуниции, деловито почесал нос и сделал пару пометок в помятом блокноте химическим карандашом.

     – Подожду, – не обратил никакого внимания на панибратство Богдан.

     Степан Матвеевич – человек степенный, с огромным опытом и стажем работы на лучших конезаводах страны. Выйдя на пенсию, не у дел не оставался, трудился и консультантом, и рабочим. Когда вернулся на родину, к истокам, «могилам родичей», как любил говорить сам, был перехвачен Усмановым, только открывавшим конезавод, став ему не только главным помощником на первых порах, но и руками – правой и левой, – когда свет померк перед глазами после смерти Яны и Аришки.

     Тогда, в самом начале, Егор не вывез бы всё на себе – ни опыта, ни хватки, ни понимания у парня ещё не было. Богдану же стало всё равно –  жить или сдохнуть. Степан Матвеевич сам себя назначил руководителем и добровольно брался за всё, что необходимо. От постройки новых конюшен до найма рабочих. С бизнес-стратегией Степан Матвеевич не дружил, в «бумагах энтих» понимал мало, «компутера» побаивался, на дело Усманова поддерживал. Почти год не прошёл даром, но то, что конезавод не развалился – немалая заслуга Степана Матвеевича.

     Относительно придя в себя, окунувшись в дела, как в омут, Богдан это быстро понял. В долгу не остался, отблагодарил материально и морально, должность же старшего конюха, несмотря на почтенный возраст и ухудшающееся здоровье, оставил за Степаном Матвеевичем навсегда. Сколько тому захочется оставаться при деле.

     Богдан выбрался на улицу, пройдясь по просторной конюшне с высокими потолками и широким проходом. Лошади приветствовали хозяина, тянули к нему холёные морды, раздавалось довольное ржание. Каждую он знал не только по имени, стоимости, родословной, но и по характеру, привычкам, пристрастиям, страхам.

     Валет – красавец, органично и пропорционально сложенный орловский рысак белой масти, не терпел грязь. Отвращение к плохой погоде буквально читалось на морде, когда его выводили в межсезонье по грязи. Зимой же, среди снегов, Валет красовался, косясь выразительными глазами – все ли видят, насколько он хорош собой.

     Амулет – русский рысак гнедой масти. Племенной жеребец с сухопарой шеей и ногами. Послушный и добродушный, как теленок. Объездить его смог бы даже шестилетний ребёнок.

     Принц – строптивый, норовистый конь, задиристый, молодой, ещё не вошедший в силу. Страшный гордец с неуживчивым характером.

     Наконец, в дверях появился Степан Матвеевич, под уздцы он вёл Абсента. Крупный, мощный, высокий французский рысак караковой масти был негласно всеми признан конём Богдана и только его. Любимцем, которого объезжал лично Богдан.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

   Абсент числился племенным жеребцом. Французский рысак – невероятно красивое животное, предназначенное для спорта. Созревают такие жеребцы позже орловских рысаков или русских рысистых, поэтому потомства от него ждали дольше, и парень не подвёл. Порода в первых отпрысках Абсента читалась сразу по рождению.

     Богдан принял коня, одобрительно похлопал по мощной шее, приветствуя, легко взлетел в седло и направился вон из конезавода. Туда, где за линией шоссе и темнеющей полосы тайги начиналась степь, прерывающаяся чередой невысоких гор. Стык стихий.

     Запах полыни, ковыля, засохшей и свежей травы, душный цветочный аромат ударил в нос, стоило проехать меньше километра. Абсент, почуяв настроение наездника, перешёл на шаг, не мешая Богдану смотреть в никуда, вдыхать тёплый воздух степи, и гонять пустые мысли в опустошённой от этих же гнетущих мыслей голове. Наверное, не будь в его жизни конезавода, обязанностей перед рабочими – в такие часы он пришпорил бы Абсента и скрылся от всего мира. Испарился, превращаясь в кочующую по степи пыль.

     По возвращению на конюшню лично занялся Абсентом, получая от общения с конём особенное, мало с чем сравнимое удовольствие. Егора на месте не застал, в общем-то, и не рассчитывал. Степан Матвеевич выговаривал недовольство подчинённым, но прикусил язык, завидев начальство. Дескать, мы тут сами своими силами разберёмся. Татьяна же, кажется, не поменяла позу с того момента, как утром моргала, глядя на Богдана. У совы больше эмоций, чем у бухгалтерши. Впрочем, вряд ли Богдан хоть кому-нибудь внушал желание улыбнуться.

     Богдан отправился в душ, освежился, решил, что стоит всё-таки поработать, раз уж он в конторе. Через полчаса – волосы не успели просохнуть – услышал женский разговор под открытым окном.

     – Звонил твой? – Богдан узнал голос Марины – проходящей у него практику ветеринара с узкой направленностью ипполога.

     – Нет, – глухо ответили ей.

     Татьяну сразу не узнал, настолько редко слышал её, несмотря на то, что видел каждый день.

     – Разотри! – авторитетно, голосом светской львицы, заявила Марина.

     – Конечно…

     – А ты начальника нашего… того этого, а?!

     – С ума сошла?! – взвизгнула Таня. Богдан был готов поклясться, несчастная перекрестилась. – Он так зло смотрит. Я вообще его боюсь до смерти. Была бы другая работа – ушла бы, не думая!

     – Это да… – задумчиво протянула будущий ипполог. – Говорят, он другим был до смерти жены.

     – Не знаю, – зашипела Татьяна.

     Богдан усмехнулся, нарочито кашлянул, а через три минуты, выйдя на крыльцо конторы, не увидел никого. Сплетниц как корова языком слизнула. Дожил, кем-то пугают детей, а им – женщин. К лучшему.

   У него не было никого с того момента, как он закрыл дверь квартиры в московской пятиэтажке. Ни для тела, ни для ума, ни для души тем более. Организм давал понять, что воздержание не его стихия, напоминал тяжелеющим пахом, нечаянными мыслями, а то и фантазиями, как в пубертате – Богдан игнорировал происходящее. В крайнем случае, передёргивал ночью, тут же проваливаясь в сон, как в чёрную, непроглядную лаву.

     Егора и дома не оказалось. Мелькнула мысль позвонить, плюнул. С обязанностями тот справлялся, а где и почему его носит – не печаль Богдана. Прошёлся по достаточно просторной кухне, заглянул в кастрюли в холодильнике. Отлично, что хоть один из них не игнорирует женский пол. В доме всегда есть еда, поддерживается порядок, а на полке в ванной комнате чудесным образом не заканчиваются мыло и зубная паста. С нехитрыми делами он в состоянии справиться сам, но если обязанности хозяйки взяла на себя подруга брата – честь ей и хвала.

     В своей комнате встретил обыденный беспорядок, на мгновение задумался, не убраться ли, плюнул. Привычным движением бросил рубашку на стул, скомканные джинсы – в угол, переоделся в шорты и растянутую  футболку.  Позже приберётся. В следующей жизни. Вышел в огород, протянул шланг к ровным грядкам – если не зальёт, значит, будет урожай. Хоть сорняков.

     Время тянулось медленно, как слабый напор воды в шланге. Богдан смотрел на еле текущую воду и думал о том, что так же уходит в землю его жизнь, оставляя после себя живучий сорняк…

     Дело у него было, интересное, то, что помогло не загнуться тогда и жить сейчас. Родственники были. Деньги. И даже женщины… До последнего времени бывали и женщины, а жизнь тянулась бестолковой струйкой – ни уму, ни сердцу. Лишь сорняк.

     Когда засыпал, услышал приглушённый смех на кухне. Явился братец со своей мадам. Богдан посмотрел на часы – второй час ночи. Вот и день прошёл, глядишь, и жизнь закончится.

Глава 37

     Богдана разбудил звук телефона, он не сразу сообразил, что происходит. Машинально посмотрел в окно, за распахнутыми фрамугами и едва колышущимися шторами брезжил рассвет. Выхватил взглядом имя на экране, решил, что померещилось.

     Ёлка Ермолаева. Напилась до стадии, когда начинают звонить бывшим? Ни в алкоголизме, ни в звонках Ермолаева замечена не была. Единственная причина, по которой мог раздаться звонок, больно царапнула сердце, вызвав горечь и комок в горле. Отторжение.

     Богдан всё же снял трубку:

     – Ёлка, если ничего серьёзного, сразу иди нахрен.

     – И тебе не хворать, Усманов.

     – Ты на время смотрела?

     – Вечер.

     – У меня четыре утра, у тебя тоже не время ужина.

     – Разнылся, как мадмуазель с ПМС.

     – Ермолаева, что тебе нужно?

     – Ладно! Ты когда последний раз с Женькой разговаривал?

     – Вот сюда не лезь, – Богдан поднялся на кровати, протёр ладонью лицо, отгоняя морок.

     Женя. Женька, невольно съездившая ему в солнечное сплетение с такой силой, что он сумел отдышаться лишь в самолёте по пути в Хакасию. И пусть потом они поговорили, и пусть он понял всё без слов, и пусть тот «подарок» горит огнём, вместе с её состраданием, думать о Жене было невыносимо. С каждым днём больнее, по нарастающей, как в динамо-машине.

     – Боишься правды?

     – Нет никакой правды.

     – Расскажешь это лошади, у неё голова большая – поверит.

     – Мать твою, Ёлка! Что случилось?

     – Когда ты последний раз разговаривал с Женей? – повторила Ёлка.

     – Недели три назад, – выдавил из себя Богдан. – Месяц… – он посмотрел на настенный календарь.

     – Что, прошла любовь?

     – Какая любовь?! Я просто снимал у бабы комнату. Всё!

     – Просто снимал… А зачем ты снимал?

     – Удобно было! – огрызнулся Усманов.

     – Конечно, жить с беременной, капризной тёткой, таскать продукты, покупать подарки, отваливать нешуточные суммы, встречать из роддома – это же офигеть, какое удобство!

     – Пожалел я её! Пожалел! Ясно тебе?

     – Усманов, у тебя там зеркало рядом есть?

     – Ермолаева, ты напилась или у тебя жёсткий недотрах? Ни в том, ни в этом случае я тебе не помощник. Оставь меня в покое.

     – Подойди к зеркалу и попробуй поверить, что эгоистичная, самовлюблённая харя в нём – добрый самаритянин, на досуге помогающий детям, кошкам и беременным бабам! – голос Ермолаевой источал ехидство, перетекающее в желчь. Казалось, окажись она рядом – начала бы тыкать Усманова лицом в навозную кучу в конце огорода.

     – Что с Женей? – не дал продолжить тираду Богдан.

     – Позвони и узнаешь.

     – Слушай, давай без загадок, нам не пятнадцать лет, – устало проговорил Богдан.

     Запустил ноутбук одной рукой, тем временем шарил по комнате взглядом в поисках паспорта. Если память не изменяет, первый рейс в девять утра по местному времени, должен успеть оформить билет, регистрацию и оказаться в Абакане.

     – С возвращением на Землю, мой капитан, – процедила Ёлка. – Ничего нерешаемого, просто позвони, потом думай.

     – Всё?

     – Всё.

     – Доброй ночи.

     – И тебе, – усмехнулись на том конце страны.

     В тот злополучный раз он набрался смелости позвонить лишь после посадки. Понимал, как всё выглядит в глазах Жени, корил себя за малодушие, но упрямо игнорировал бесконечные звонки от абонента «Крош», а потом гнетущую, пугающую тишину от неё же.

     – Я всё понимаю, – сказал он тогда. – Ты ни в чём не виновата.

     И с этой мыслью жил. Она не виновата в его бесконечной боли.

     Не виновата в том, что перекрыла кислород, едва он задышал снова.

     Не виновата, что воспоминания об Аришке навсегда выжжены калёным железом в его сердце.

     Не виновата, что он ничего не может дать Крош, кроме сраной, невыносимой, адовой боли.

     Не виновата, что он полюбил, не умея любить, не имея права на эту любовь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 38

     Они разговаривали несколько раз. Иногда глаза в глаза. Богдан жмурился, отводил взгляд, как трусливый пацан, не знающий, что сказать, сделать, а потом вдруг начинал пожирать глазами рыжие локоны, зелёный, почти кошачий взгляд и едва-едва заметные на экране веснушки.

     Приучал себя к мысли о Крош, Тёме, а позже остро понимал – он не имеет права дать им половину себя, а целого его не было. Не существовало ни на этом свете, ни на том. Она не сможет ему дать ничего, кроме жалости, сочувствия, чёртового сопереживания, которое ему и так обрыдло. А он не сможет всё это принять, как не смог забрать злосчастное покрывало.

     Постепенно разговоры становились короче, паузы длиннее, разочарования в зелёном взгляде больше, неуверенность сменялась глухой решимостью, и однажды звонки прекратились.

     Богдан решил – к лучшему. К лучшему для Крош и Артёма, а ему самому давно всё равно – жить или сдохнуть. И даже как именно сдохнуть уже безынтересно.

     Едва дождался утра, бесконечно измеряя босыми ногами пол в комнате, на кухне, леденящую росу, снова комнату и снова траву у крыльца дома. Курил, глядя на обгоревший соседний дом – больше года назад случился пожар, погибли хозяева – запойные пьяницы. Детей вынесли Богдан с приятелем, а взрослым не сумели помочь.

     Богдан усмехнулся про себя, даже сраный огонь отказался от него, а ведь он старался, лез напролом, искал смерти, был уверен – умрёт. И вот… Живёт зачем-то.

     Женя ответила не сразу, голос звучал глухо, недовольно.

     – Жень, включи камеру, – проговорил он, едва услышав нездоровый голос.

     – Зачем?

     – Хочу тебя видеть.

     – Смотри, – на экране мигнул значок, и появилась недовольная мордашка Крош.

     Богдан впился взглядом в то, что видит… В то, что было Женей ещё месяц назад. На него смотрели одни глаза, впалые, с пугающей чернотой под ними. Бледные, сухие, потрескавшиеся губы, всклоченные волосы, ввалившиеся щёки.

     – Крош…

     – Чего? – буркнули с той стороны.

     – Что случилось?

     – Ты звонишь, ты и говори, что случилось! – зыркнула Женя и зевнула во весь рот, забыв прикрыть ладонью.

     – Прости, ты неважно выглядишь.

     – Я просто хочу спать. Спать хочу. И немного есть, но больше спать. Я устала, – Женя посмотрела с экрана. – Устала я. Усталая я. Понимаешь?

     История простая, как тысячи подобных. Повышение температуры у Тёмки закончилось госпитализацией в инфекционную больницу, где к одному добавилось третье, пятое и седьмое, зато исчезло грудное питание, а заодно сон. Вот уже месяц Женя спала на ходу, ела урывками, мылась частями и мечтала, мечтала, мечтала об отдыхе, а теперь и мечтать уже не могла. Говорить не могла… Только спать. Спать. И уснула, прямо посредине разговора.

     Через час Богдан пообещал озолотить Ермолаеву, если она уговорит упрямую подругу приехать к нему в Хакасию на лето.

     Крош таращилась с экрана и твердила, что это далеко, страшно, неудобно и «вообще», Богдан, когда закончились аргументы «за», заявил, что слышать ничего не желает. Не приедет она к нему – приедет он к ней.

     – В чём проблема, Крош?! – вкручивал он слова в нелепо моргающую, едва расчёсанную, заспанную мордашку. – Здесь тихо. Чистый воздух. Я помогу с Тёмкой. Выспишься!

     – Но…

     – Что ещё?

     – Ничего, – пролепетала Крош и сдалась.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 39

     Женя смотрела в иллюминатор, машинально придерживая Тёмку. Сынишка сопел в слинге, но она продолжала легонько похлопывать его по попке, поглаживать спинку – движение, вошедшее в привычку, точно так же, как покачивание коляски, кроватки, тележки с продуктами в магазине. Хорошо, если при этом не начинала шипеть, как кошка «ш-ш-ш-ш», автоматически укачивая. Зачем она согласилась на авантюру – отправиться в посёлок вдали от столицы Хакасии Абакана. О чём думала? Думала ли…

     Сейчас, когда самолёт нырнул ниже облаков, в иллюминаторе мелькнула зелень лесного массива, а то и таёжного. Таёжного! С ума сойти! Несколько дней назад Женя представить не могла, что увидит тайгу. Затем сопки, а чуть позже несколько прямых проспектов незнакомого города – она по-настоящему испугалась.

     Что она наделала?! Когда всё пошло наперекосяк? Когда перебралась в Москву? Забеременела, решилась родить без мужа? Пустила жить квартиранта?

     Женька росла самой обыкновенной, ничем не примечательной девчонкой из подмосковного города, из которого выбиралась всего раза четыре – с редкими школьными экскурсиями. Родители отпуск проводили дома, если вдруг уезжали, то без детей. Редкие родственники приезжали сами и ненадолго. Училась она средне, в активистах школы не значилась, первой красавицей не считалась. Поступила в ближайший от дома колледж, получила специальность «логист», устроилась на работу продавцом, тоже рядом с домом. Жила с родителями.

     Мужчины? Ничем не заканчивающиеся романы были, но ничего серьёзного за почти двадцать семь лет не случалось, несмотря на рождение сынишки.  Не нравилась Женя мужчинам. Внимание привлекала – одни рыжие кудри чего стоили, фактурная фигурка, полная грудь и наличие бёдер при тонкой талии – на этом достоинства заканчивались. Невысокая, веснушчатая и курносая.

     За предложение переехать в Москву, ухаживать за родной бабушкой, Женя ухватилась с энтузиазмом. Давно смотрела в сторону столицы, почти все приятельницы перебрались, она чего-то страшилась. На словах показалось просто. Приготовить обед старушке, убраться в квартире, принести продуктов, вызвать врача.

     Поначалу почти так и было: Женя устроилась на работу, взяла домашние хлопоты на себя, следила за приёмом лекарств, вызывала врачей или везла бабушку в поликлинику на такси. Скоро милая старушка показала нрав, о котором внучка слышала с детства. Разбрасывала вещи, выкидывала еду, обманывала, что принимала лекарства, требовала скорую помощь каждую ночь, голося на весь мир, что умирает. Женя стыдилась вызывать врачей. Их она знала уже в лицо, те её тоже. Некоторые смотрели с сочувствием, иные с раздражением, только что Женя могла поделать, когда бабка заходилась в рёве иерихонской трубы, требуя докторов.

     Порой у Жени опускались руки. Зачем терпеть издевательства вроде как родного человека, если можно снять квартиру или комнату? Потом призрачная надежда на собственное жилье в Москве брала верх. Да! Ею двигала корысть! Родственных чувств к человеку, которого она видела несколько раз за детство, не было, однако, за бабушкой честно ухаживала до последнего дня. Отказалась признать старуху невменяемой, сдать в соответствующее заведение. Бабка была вредной, скандальной, но точно не невменяемой. Она всех узнавала, помнила соседей, близких и дальних родственников, сетовала на власти, подсчитывала подорожание хлеба, помнила, где дешевле покупать молоко.

     Примерно в то же время Женя познакомилась с Леной Емельяновой. Ёлка во время обеденного перерыва зашла к давней приятельнице на работу, Женя сидела в том же тесном кабинете, трудилась товароведом. В кафе не пошли, решили перекусить тортом, который принесла гостья. Беседовали, как это часто бывает с незнакомыми людьми, ни о чём. Речь зашла о вечной женской теме – похудении, преимуществах диет, L-карнитине, Женя вступила в активный диалог, Ёлка ответила – так и подружились.

     Оказалось, Лена агент по недвижимости, она по дружбе подсказала, что сделать, чтобы квартира не ушла ушлым родственникам или государству. В то время Женя была зла на весь мир, настолько вымотана бабкиными капризами, что готова была кусаться. Перспектива делить будущее наследство воспринималась как личное оскорбление. Она забыла, когда нормально спала, выходила дальше магазина и работы, встречалась с людьми. Нормальными людьми, не врачами скорой помощи, не голосящей бабкой, не терапевтом, а просто че-ло-ве-ком. За пару лет бабушка вымотала внучку, довела до нервного истощения. Жене начинало казаться, что ей исполнилось двести лет.

     – Тебе надо мужика! – заявила тогда Ёлка.

     – Смеёшься? – как ещё воспринимать подобное заявление? Надо! А ещё – съездить на Карибские острова, три миллиона долларов и эликсир вечной молодости.

     Ёлка, конечно, была права. Мужчина нужен. Физиологически нужен. Несмотря на хроническую усталость, природа брала своё, в Женином случае – требовала. Темперамент был вишенкой на торте из неприятностей. Хоть регистрируйся на сайте chpoking. На подобное Женя решиться не могла. Стыдно, неприятно, да и страшно, мало ли психопатов на свете. О серьёзных отношениях мечтать не приходилось. Роман у неё был с собственной бабушкой – вопящей, требующей, бесконечно скандалящей.

     В жизни Жени появился Виталий, Виталик, как он сам себя называл. Обычный парень, работал экспедитором, но и Женя – не топ-модель. Путь от лёгкого флирта до постели занял ровно неделю, одну розу и единственную шоколадку.

     Через месяц Женя узнала, что Виталик женат, счастливый отец двоих детей. Первая реакция – отторжение. А потом… плюнула. Любовник приходил два-три раза в неделю, иногда помогал с бабушкой, игнорируя громкие протесты последней, и всегда качественно занимался сексом, снимал копившееся в Жене напряжение. Она предпочла поверить – Виталик говорит правду, с женой вот-вот разведётся, любит Женю. Видела, что он обманывал, и верила в то же время. Хорошее слово и кошке приятно, а она не кошка, человек. Отказаться от хорошего слова и секса не находила сил и не видела смысла.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

 Когда забеременела, решила – родит. Не сразу, долго сомневалась, металась. Женю бросало из стороны в сторону. То она начинала истово любить нерождённого ребёнка, вспоминала чувство невосполнимой, животной потери при прошлых прерванных беременностях, то ничего не ощущала, начинала рассуждать здраво.

     Рождение ребёнка без отца – сомнительное благо, как для матери, так и для малыша. Надеяться Жене было не на кого. Родители после того, как не смогли отсудить бабкину квартиру – спасибо Ёлке, вычеркнули дочь из жизни. Брат отвернулся, невестка поливала угрозами, как из брандспойта, проходилась по неудачной личной жизни Жени. Подушка безопасности не накоплена, жалкие сбережения ушли на похороны бабушки. С другой стороны, у Жени отрицательный резус-фактор, женским здоровьем похвастаться не могла – в анамнезе один аборт и один выкидыш. Принц на белом коне на неё не свалится, а ребёнок уже есть. Родной, здоровый, нежданный, но, кажется – об этом Женя думала с опаской, – желанный.

     В итоге ушла из стационара, куда легла на хирургический аборт – дотянула с сомнениями. Не смогла избавиться! Оделась и отправилась пешком домой. Стало легко дышать, мысли выстроились в стройный ряд, сам собой сформировался план на будущее. У Жени был главный залог стабильности – квартира в Москве! Не очень удобная, не слишком благоустроенная, но просторная двушка в пределах транспортного кольца. Неужели она – молодая, здоровая, не глупая, не сможет за время беременности накопить немного денег, чтобы спокойно уйти в декретный отпуск? Не вырастит малыша? Миллионы женщин в одиночестве воспитывают детей и справляются.

Глава 40

     Сдать комнату для дополнительного дохода предложила Ёлка, Жене план понравился. Подруга сама жила первые несколько месяцев,  делала ремонт в новой квартире. Она же «подогнала» нового квартиранта, увидев которого Женя… испугалась.

     Можно сколько угодно говорить, что расизм в современном обществе недопустим, однако расовые предрассудки для большинства не пустые слова. Женя не исключение. Открыв дверь потенциальному квартиранту, она встретилась со жгучим, тёмно-карим, недобрым взглядом. В национальных чертах  и особенностях Женя не разбиралась, вернее, никогда не интересовалась ими. Условно делила на «русских», «азиатов» и «кавказцев». Ясно, что среди «русских» процент этих самых русских ничтожно мал, «кавказцев» много, они настолько разные, что не запутаться невозможно, а народы крайнего севера не относятся к «азиатам».

     Женя считалась «русской», отец родился в Сибири, вот только его родители переехали в Сибирь из Казахстана, где оказались за немецкую фамилию и успели за время ссылки обзавестись казахскими родственниками.  Мама – уроженка Киева, а дед по маминой линии родился где-то в Прибалтике.

     Скорее всего, стоявший в дверях «кавказец» был точно таким же уроженцем Кавказа, как Женя Украины или Казахстана, однако, момент первого удивления удалось скрыть с огромным трудом. Счастье, что не заметил. Стыд-то какой!

     Пугала даже не внешность, после первого шока Женя отметила, что Богдан – так он представился, так же было написано в паспорте, – мужчина с хорошими манерами и чистой речью, в отличие от той же Жени. Пугал взгляд, то ли потерянный, то ли загнанный, то ли злой. Он смотрел сквозь хозяйку, равнодушно, говорил односложно, не пытался произвести хорошее впечатление, чтобы ему согласились сдать комнату. Про улыбку и говорить нечего, нечто похожее на оскал перепугало Женю почти до смерти. Она побоялась отказать, потом почти сутки металась по квартире, не зная, как выгнать странного постояльца. Вдруг маньяк или психопат? Или террорист? Или… кто угодно!

     С одной стороны, Богдана порекомендовала Ёлка, а с другой – сама-то подруга его видела? Человек будто ядерный взрыв видел и остался жив.

     Позже всё выяснилось. Как только Богдан ушёл, Женя позвонила Ёлке – до этого было страшно выйти из квартиры и опасливо звонить – вдруг подслушивает. После разговора с подругой Женя несколько часов сидела оглушённая. Страшно представить, что пережил Богдан, что до сих пор творилось у него в душе. Потерять жену, женщину, которую любил больше десяти лет, ребёнка. Женя гладила свой, тогда небольшой живот и безостановочно плакала. Уже тогда она любила малыша, которого носила, если бы с ним что-то случилось – она бы не пережила. А Богдан потерял девятимесячную дочь! Чудовищно!

     Пришло и понимание – Богдан не станет снимать комнату. Сорвался, нервы сдали, однако жить в комнатушке в двенадцать метров, спать на продавленной тахте, ходить в один туалет с посторонним человеком владелец конезавода и сети ресторанов в Москве не будет. Обидно, конечно, что сорвалась «сделка», но это и к лучшему. Жить бок о бок с посторонним мужчиной неудобно. Самым странным в этой истории для Жени оказалось то, что Богдан остался. Сказал: «Мне всё подходит», тепло улыбнулся, и остался.

     Жить, на самом деле, стало неудобно. Женя больше не могла выскочить в уборную в трусах, ходить по дому в майке, коротком платье или футболке, повесить сушиться в ванной комнате собственное бельё. Постепенно она освоилась, многое вошло в привычку, они подружились с Богданом, наладили «совместный быт». Ужинали вместе, убирались в воскресенье тоже вместе. Иногда смотрели фильмы, болтали, подшучивали друг над другом. Соседствовали, стали почти приятелями.

     Женя присматривалась к квартиранту. Богдан – очень, очень привлекательный мужчина. Выше среднего роста, а для Жени так и вовсе великан, крепкого телосложения, с хорошо развитой мускулатурой. Широкие плечи в сочетании с узкими бёдрами делали фигуру похожей на трапецию. Длинные ноги, руки с красиво очерченными мышцами, выступающие вены на кистях, красивые пальцы.

     Ещё Жене нравилась улыбка Богдана. Чаще он вёл себя сдержанно, молчаливо, мало жестикулировал, почти не улыбался, но иногда, словно смешинка попадала на губы, взгляд становился мягче, теплее, был направлен только на Женю. Крош, как он называл её. Почему Крош, она не поняла, но возражать не стала.

     Богдан называл «Крош» только её и улыбался лишь ей. Именно так порой думала Женя. Отчаянно глупо мечтать, когда похожа на обросший салом барабан, беременна от другого и в целом не представляешь из себя хоть что-нибудь достойное внимания такого человека, как Усманов Богдан Павлович. Ещё глупее влюбиться. И во сто крат нелепей предыдущих двух пунктов мечтать о… близости с ним.

     Всё объяснимо – Женя находилась в уязвимом положении. Богдан оказывал поддержку, если помножить на разбушевавшиеся во время беременности гормоны, едва не взорвавшие темперамент – влюблённость с её стороны предсказуема и неминуема. Только что делать с этой влюблённостью, Женя не понимала.

     У Богдана была женщина, может, не одна – он не рассказывал о личной жизни, – погибшая жена, которую он любил по сей день, а Женя просто… Крош. Забавный, глупый заяц, не в его вкусе. Она видела Лизу, видела и страницы в социальных сетях жены Богдана – по сей день не закрытые. Обе высокие, худощавые блондинки с правильными чертами лица, яркие, броские, почти модели. В общем-то, и смотреть не нужно, без фотографий понятно, с какими девушками предпочитает проводить время бизнесмен Усманов. Определённо не с конопатой, рыжей, полутораметровой толстушкой, ещё и беременной!

     Тот поцелуй, когда Богдан попросту пытался успокоить ревущую, перепуганную появлением Виталика Женю, едва не лишил её чувств. Как он целовал, как целовал! С жадной агрессией, доминирующе, заставляя заячий мозг Крош растечься пылающей лужей, впиться ответным поцелуем, брать, брать, брать пока дают. Запах, вкус, тактильные ощущения – всё мгновенно свело с ума. А следом шваркнуло об землю, когда увидела побледневшего Богдана. Всегда смугловатая кожа стала землистого цвета с зеленовато-болотным оттенком.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

     Объяснимо – накинулась на мужчину, как оголодавший зверь. Он даже оттолкнуть не мог. Пожалел беременную, тупую бабу, называется. Корила себя Женя всю ночь, утром принялась шить подарок Богдану. Он невыносимо скучал по жене и дочери, она знала это, однажды видела его слёзы. В тот вечер он и сам не замечал, как горячие дорожки катятся из глаз. Редко, но пробегали, цепляясь за отросшую щетину. Мысленно Женя рыдала вместе с ним, хотела помочь, облегчить боль. Идея с покрывалом, наверняка не самая удачная, под стать рукодельнице, и единственное, что пришло в голову.

     С покрывала всё началось. Вернее, закончилось. Богдан приехал в Москву, зашёл к ним с Тёмкой. Женя чуть рассудка не лишилась от радости, забыла, что устала, мечтала лечь спать, нужно сходить к врачу, а ей никак не выбраться, что вещички Артёма ждут глажки, и необходимо успеть выскочить в магазин, пока сынишка спит. На первом этаже открыли маленький продуктовый – очень удобно.

     На дорогущую швейную машину, подаренную гостем, она почти не обратила внимания, не сводила взгляда с Богдана. Не знала, куда деть руки, ноги, не находила себе места. Когда он встал рядом, за спиной, сердце колотилось так, что никакой посторонний звук не проникал в сознание Жени. Начни на кухне стрелять танки – Женя слышала бы лишь своё безумное сердце и тяжёлое дыхание Богдана. Она просто потерялась, вся, до последней капельки, растворилась в нём.

     Так себя вести нельзя. Много говорится о свободе нравов, равноправии полов, праве женщины на удовольствие, но отсасывать, как это делала она, не состоя в отношениях с мужчиной – нельзя. Недопустимо. Тогда, в те минуты, она готова была сделать что угодно для Богдана, боготворила, умирала и возрождалась с каждым толчком в горло. Никогда в жизни Женя не испытывала оргазма от минета – в тот раз темперамент подкинул сюрприз. Возбуждение достигло точки, всё, что понадобилось – чуть сжать ноги.

     Она отдала ему подарок, то самое покрывало с изображением погибших жены и дочери, а потом отсосала, стоя на коленях, заглатывая увесистый член по самые яйца, как последняя шлюха. Ничего удивительного, что Богдан исчез раньше, чем Женя успела привести себя в порядок в ванной комнате.

Глава 41

     Он всё объяснил, она ни в чём не виновата. Молодец и умница, чёртово достояние республики! Дело в Богдане. Жене не восемнадцать лет, почти двадцать семь, иллюзии она перестала испытывать в пятнадцать, сейчас и вовсе было не до сказок, рыцарей и мечтаний. Проплакав половину ночи, Женя собралась, чтобы сынишка не видел заплаканного лица мамы, и твёрдо решила не поддаваться унынию.

     Впоследствии они ревели с Тёмкой вдвоём  по другому поводу. Вкусила полной ложкой страх всех молодых мам – прелести инфекционной больницы. Женя валилась с ног, выхаживая ослабевшего, бесконечно хныкающего Тёмку. Малыш толком не спал, плохо ел, ночами отчаянно плакал, днём  спал по двадцать минут через сорок. Аллергия, дисбактериоз, потеря веса, не подтвердившееся подозрение целиакии – всё происходившее сводило с ума.

     Женя бесконечно хотела спать, о том, что существуют другие желания и потребности, просто забыла. В первые месяцы жизни сынишки мечтала понежиться в ванне, погулять одной, посмотреть кино от начала до конца, сейчас не вспоминала о подобной роскоши. Программа максимум – не шагнуть из окна от усталости. Взять Тёмку на руки и шагнуть. Один шаг – решение всех проблем.

     Заскочившая между делом Ёлка в ужасе металась по Жениной квартире. Целый день убиралась, наглаживала вещи Артёма, как и полагается – с двух сторон. Заставила Женю принять душ, ни в коем случае ванну, не приведи бог, уснёт – утонет. Сходила в магазин за продуктами, наготовила, как на роту солдат, пыхтела про углеводы и белки, не отстала, пока Женька не съела целую тарелку макарон с мясом, осталась ночевать.

     – Жень, ты почему молчала, что всё настолько плохо? – Ёлка хмуро смотрела на подругу, барабаня тапком по паркету.

     – Всем плохо до года, – отмахнулась Женя. Кому-то вообще бывает легко с детьми? В рекламе младенцы спят всю ночь благодаря чудодейственным подгузникам, в жизни орут ночь напролёт, а памперсы молодой маме хочется затолкать себе в уши, подарив себе минуточку тишины. Хотя бы минуточку!

     – Родители, значит, не помогают?

     – Нет, – Женя отмахнулась.

     Что скажешь? Мама единственный раз приехала в больницу, повздыхала над непутёвой дочерью, посетовала на давление, что Вероничка – жена брата, никак не может забеременеть, а внуков им с отцом хочется, и ушла. Позже, правда, приехал Слава. Привёз продуктов, несколько упаковок памперсов, одноразовых пелёнок, прорезыватель для зубов. Предупредил, что часто приезжать не сможет – пробки, работа. Женя на частые визиты и акции помощи не претендовала.

     После того дня Емельянова Ёлка пошла в атаку, рассудив, что Виталик слишком долго отсиживался в стороне от происходящего. Тёмка по документам не его сын, отчество со слов матери Евгеньевич, а по факту – его! Значит, обязан помогать. Не хочет сам, пусть финансово участвует, нанимает няньку, чтобы Женя могла четыре часа в день спать. Принимает участие в воспитании!

     Через день на пороге стоял злой, как тысяча спущенных с цепи овчарок, Виталик и шипел в лицо перепуганной, растерянной, не понимающей что происходит, Жене, требуя «сваливать из этого города по-хорошему», а ещё через день – зарёванная жена Виталика.

     Никогда в жизни Жене не было настолько стыдно, горько и больно одновременно. Всё, что она когда-то хотела от Виталика – чуточку внимания и сексуальную разгрузку. Она просто была уставшей, замотанной, со сдававшими нервами девчонкой, не думающей, не понимающей, что разрушает чью-то жизнь. А разрушала она жизнь невиновной в её проблемах, желаниях, темпераменте женщине и двум детям. Как если бы кто-то разрушил жизнь Тёмке.

     Женщина плакала, просила сказать, правда ли Тёмка родился от её мужа, услышав правду – не сдержала отчаянных слёз, скатившись по стене тут же, в прихожей. Так они и ревели: узнавшая об обмане женщина и громко протестующий против всей несправедливости мира Тёмка.

     Утром следующего дня позвонил Богдан, вынырнув из небытия. Женя хотела спать, а лучше – умереть, а не вести светские беседы. Смотреть на любимое лицо стало горько, подкатывал стыд за собственную глупость, поведение шлюхи, тупой подарок.

     За всё! За Виталика, его жену, детей. За то, что оказалась плохой матерью. За всё сразу. Одним махом! Если бы у Жени были силы, она бы отчаянно заголосила на всю округу, как Тёмка. Всё, что она в итоге сделала – зачем-то согласилась отправиться к Богдану в Хакасию.

      «Здесь тихо. Чистый воздух. Я помогу с Тёмкой. Выспишься!» – последнее, что она слышала при том разговоре. «Выспишься». Выспишься! Женя поехала бы на Северный полюс, опустилась на дно мирового океана, лишь бы выспаться.

     Посадка прошла мягко, хныкающий половину пути Тёмка не проснулся. Женя первая сошла на трап, укутав слинг со спящим сынишкой своей ветровкой, перекинув ручную кладь через плечо. Искренне удивилась погоде. По-настоящему, по-летнему тепло, может быть, как на юге, Женя никогда не бывала на море. И уже через пятнадцать минут заходила в здание аэропорта, испытывая одно-единственное желание – бежать, куда глядят глаза.

     – Привет, Крош, – от ужаса Женя не заметила, как высокая фигура Богдана перегородила ей путь.

     Он стоял рядом, всего-то в половине шага, внимательно разглядывал прибывшую, неспешно перебираясь взглядом от глаз к ногам и обратно.

     Зачем она прилетела? Зачем? Встречающий её загорелый, высокий, красивый мужчина со сдержанной улыбкой выбил почву из-под ног, заставил сердце зачастить, мысли закружиться в хороводе миллионов сомнений, глаза предательски заслезиться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 42

     Женя автоматически погладила спинку спящему Тёмке, подумав, что режим дня в очередной раз сбился. Разоспится, пропустит кормление – здравствуй слёзы, а затем бессонная ночь. И это в гостях!

     Зачем? Зачем она согласилась? Почему приехала? Чем, спрашивается, думала?..

     Богдан забрал сумку «для мамы и малыша» у Жени, ловко сняв с плеча, не задев сопящего малыша, набросил на руку. Туда же отправилась её бесполезная ветровка. Вид Богдана в джинсах, однотонной футболке и кедах дезориентировал, сумка же весёленькой расцветки с медвежатами и болтающимся на карабине Крошем, в мужских, загорелых руках и вовсе вводила в ступор.

     Впрочем, в ступор Женю вгоняло буквально всё происходящее, а сдержанная улыбка Богдана, широкий шаг в сторону получения багажа, подбадривающее полуобъятие – заставляло не на шутку мандражировать. Она старалась улыбаться в ответ, вести себя непринуждённо, подбадривала себя тем, что в любой момент может уехать. У неё есть деньги – не золотовалютный запас Америки, но есть, – есть телефон, интернет, документы. Не в чужой стране, её не разделяет с окружающими языковой барьер, а с домом – границы государств. Уехать – не проблема. Однако перестать нервничать, переживать из-за каждого жеста, взгляда, полуулыбки, ситуации в целом – не могла.

     – Отлично, – прокомментировал Богдан чемодан, две сумки и коляску, выуженные с ленты-транспортёра. – Всё?

     – Да, – выдавила из себя Женя.

     – Как ты дотащила это до аэропорта, Крош?

     – Ёлка помогла, – растерянно пробормотала Женя.

     По правде, то, что сейчас она находится за три с половиной тысячи километров от дома, в столице Хакасии – до сих пор страшно поверить! – прямая заслуга Ёлки.

     Именно она, расхаживая по квартире Жени, распиналась, расписывая прелести жизни на свежем воздухе, целебную силу степных трав, пользу таёжной атмосферы. А молоко? Натуральное молоко! Овощи, фрукты, экология. Всё самое полезное для Жени и Артёма. Кто в своём уме отказывается от отпуска в Хакасии, в доме из экологически чистого сырья, вдали от цивилизации? Это не какой-то пыльный Кипр, где в сезон некуда яблоку упасть, а Хакасия! Ха-ка-си-я! Ёлка включила режим агента по недвижимости и во всю мощь своего дарования доказывала пингвину, что жить он должен в средней Азии. Пингвин согласился…

     К тому же, страх, что Виталик придёт с очередными разборками и угрозами, не покидал Женю. Ещё меньше она хотела видеть его жену. Кто выдумал, что преступник возвращается на место преступления? Женя не желала сталкиваться с последствиями своей слабости.

     Сначала разозлилась на Ёлку, потом махнула рукой. Всё тайное рано или поздно становится явным. Претензий к Виталику у Жени не было, она не хотела помощи, не ждала участия в воспитании, но как получилось – так получилось. Ни моральных, ни физических сил на обдумывание и принятие ситуации у Жени не оставалось. Если бы не боязнь Виталика, Женя выкинула бы всё из головы до каких-нибудь дальних-дальних времён, только страх не проходил.

     Она в квартире одна с полугодовалым малышом, соседи по лестничной площадке уехали в отпуск или на дачи. Сбежать из Москвы в тот момент показалось отличным решением.

     – Надо выкатить Емельяновой, как считаешь? – Богдан криво улыбнулся, подхватил две сумки одной рукой, чемодан второй и уставился на оставшуюся лежать в сложенном виде коляску-трость. Женя тут же дёрнулась к ручкам, ловко перевернула, привычным движением разобрала и поставила перед собой.

     – Пошли? – всё, чем прокомментировал Богдан действия гостьи.

     Женя пошла, вернее, поплелась, делая вид, что ей интересна окружающая действительность. Здание аэропорта – довольно просторный зал, серый, со спешащими людьми, электронными табло, стойкой справочного бюро.

     Пейзаж, открывшийся взгляду, когда выбрались на улицу. Действительно, глаз не отвести – кирпичного цвета тротуарная плитка в пешеходной зоне, асфальт, неожиданно серый, жёлто-красный пустырь, сколько хватает взгляда, перемежающийся газонами жухлой травы, снующие автомобили, парковка. Не пыльный Кипр, одним словом. Красота!

     – Ну, вот, – Богдан показал руками на чёрный, огромный автомобиль, приветливо мигнувший хозяину фарами.

     Женя отшатнулась. Не испугалась, скорее не ожидала, что её бывший постоялец ездит на эдаком монстре. Tойота Тундра – услужливо подсказала надпись на авто. В Москве Богдан передвигался на Мерседесе. В классах авто Женя не разбиралась, понимала лишь – машина новая, очень дорогая, с комфортабельным салоном. Под стать внешнему виду хозяина, соответствует его запросам и ожиданиям. Потом ошарашенно смотрела на свой же багаж, показавшийся в утробе Тундры игрушечными сумочками, как детская посудка на обеденном столе, и, с ещё большим удивлением, на детское автокресло на заднем сидении.

     – Проблема? – спросил Богдан, нахмурившись.

     – Нет, – Женя взглянула на всё ещё спящего сынишку.

     Надо же, как разоспался. Проскочило волнение, вдруг заболел. Такси, аэропорт, самолёт, снова аэропорт – кишмя кишат микробами, бактериями, вирусами. После событий последних месяцев Женя опасалась всего. Потрогала лоб Тёмки – обошлось, не горячий. Отстегнуть слинг – Тёма проснётся, расплачется. Не отстёгивать – в кресло не устроить. Ехать без кресла… Нет, исключено. Почему-то в этом Женя была уверена на все сто процентов. Богдан с места не сдвинется, пока не будет уверен в безопасности пассажиров.

     – Мы можем подождать, – он понятливо кивнул.

     – Не надо, всё равно нужно просыпаться, – с этими словами Женя начала разбираться с креплениями слинга, придерживая Тёму, молясь, чтобы сынишка не перекричал ревущие турбины самолётов, идущих на посадку и взлёт.

     Тёмка недовольно повёл сонными глазёнками, скривился, давая понять, что прерывать сладкий сон шестимесячных младенцев – не лучшая идея, нахмурился и огласил парковку истошным приветствием.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

   Женя попыталась успокоить малыша, не тут-то было. Артём был намерен сообщить округе о собственном недовольстве. Отвлечь могла пустышка, но она, как назло, уже в салоне, на переднем сидении, в сумке с веселыми медвежатами, пристёгнута на цепочку к тряпичному Крошу. Забраться в Тундру, держа на руках шестимесячного, выгибающегося, орущего крепыша, оказалось таким же непреодолимым квестом.

     – Давай сюда, – Богдан взял Тёмку, тот ответил усилением децибелов рёва.

     Женя плюнула, Тёма всё равно продолжит надрываться, а в машину забраться надо, перетащить сумку на заднее сидение, достать всё необходимое для сынишки, а уж потом устраивать его в автокресло, что вызовет неминуемый второй круг недовольства. И покормить.

     – С характером парень, – улыбнулся Богдан с водительского кресла, когда Женя уже пристёгивала Тёму.

     – Он нормальный был, – буркнула, извиняясь, Женя.

     Господи! Зачем она приехала? Зачем? Сидела бы в Москве, не мучила бы никого. Ни себя, ни Тёмку, ни Богдана. Последнему точно вопли чужого младенца не нужны… Неловко, стыдно, хоть сквозь землю проваливайся.

     – Не «был нормальным», а есть нормальный, – обрубил Богдан. – Знаешь, любой бы возмущался, разбуди его, затолкай в грохочущую железяку, пристегни ремнями, – улыбаясь лишь кончиками губ и едва заметной сеточкой морщин у глаз, продолжил он.

     Тёма в это время вцепился в бутылочку, начал с аппетитом есть. Хорошо, что изобрели термос для детского питания и другие полезные девайсы, Женя не представляла, как бы она справилась в дороге, отними полезные игрушки цивилизации.

     Сначала ехали молча. Богдан смотрел вперёд на дорогу, изредка бросая взгляд на гостей в зеркало заднего вида. Женя в эти моменты подбиралась, натягивалась как струна, делала вид, что увлечена окружающими просторами, сынишкой, содержимым карманов. Страшно нервничала, казалось, сердце остановится или, наоборот, взорвётся, не выдержит скорости ударов. Хозяин авто ничего не делал, лишь иногда смотрел, а внутри у Женьки всё переворачивалось, мысли начинали метаться, скакать, как блохи. Тогда она с усердием начинала смотреть в окно, изучать местность.

     Надо сказать, пейзаж действительно отличался от того, что когда-либо видела Женя. С одной стороны степь, вдали заканчивающаяся низкими, сколько хватало глаз, протяжёнными горами, с другой – виднелся лес. Тайга? В Женьке просыпался детский интерес.

     – Богдан, а там медведи есть? – кивнула в сторону леса, как она думала, тайги.

     – Есть, – коротко ответил водитель.

     – Настоящие?

     – А как же.

     – И волки?

     – И волки.

     – Ох ты ж, – от неожиданности пролепетала Женя. Что значит волки? Машина ехала по трассе, иногда мелькал неказистый частный сектор, а совсем рядом лес. С волками, выходит?..

     – Не бойся, Крош. Твой бочок кусать буду только я, – Богдан подмигнул, подавил смешок. Женя моргала, соображая, что ответить, но вместо колкой пикировки почувствовала, что краснеет…

Глава 43

     Провалиться в пучину не то стыда, не то довольства не позволил Тёмка, сообщив, что шестимесячный организм работает, как часы. Недавно он покушал, теперь необходимо сменить подгузник. Убрать последствия сытного перекуса, пока виновник торжества в настроении и не огласил трассу Хакасии возмущённым криком, перепугав медведей, волков, и прочих представителей фауны.

     – Богдан, ты можешь остановиться? – пискнула Женя.

     – Могу, – он покосился на Артёма, начал перестраиваться вправо, пока Тундра не замерла на обочине.

     Привычными движениями Женя справилась с Тёмкой, быстро сменила подгузник. Богдан при этом спокойно подавал влажные салфетки, детский крем, убрал испачканный памперс в полиэтиленовый пакет и отнёс в багажник, ничем не выдав неприятие, если оно и было. Терпеливо подождал, пока Женя усадит недовольного сынишку в кресло – лежать на пелёнке, активно переворачиваться, вертеться юлой, смотреть на мир, сидя самому, без громоздкого кресла и ремней, парню нравилось больше, – и лишь убедившись, что всё хорошо, продолжил путь.

     – Извини, – пискнула Женя.

     Извиняться не за что, любому известно, дети справляют нужду в штаны. И всё равно неловко получилось. Мысленно Женька отвешивала себе подзатыльники, но иррациональный стыд не проходил, будто это она лично едва не испачкала продуктом жизнедеятельности салон автомобиля стоимостью больше, чем сможет заработать за год… пять лет, а то и больше. Она никогда не интересовалась ценой машин подобного класса.

     – За что?

     – Ну…

     – Крош, вообще-то я не жду, что полугодовалый человек вежливо попросит остановиться у кустов.

     – Просто…

     – Крош, в чём дело? – Машина снова перестраивалась к обочине, в этот раз свернула на просёлочную дорогу и остановилась. – Крош? – Богдан повернулся всем корпусом и впился тяжёлым взглядом в Женю. – Ты можешь пересесть ко мне? – Женя встрепенулась. – На минуту.

     Женя поёжилась от взгляда Богдана, попросту не поняла его. Едва ли он злился, но точно недоволен. То ли ею, то ли Тёмой, то ли ситуацией в целом. Зачем только она приехала, спрашивается? Вздохнув, выбралась из салона, заглянула в уже открытую переднюю дверь, ухватилась за поданную мужскую руку, отмечая краем сознания, насколько она тёплая, крепкая. Немного шершавая.

     – В чём дело? – Богдан терпеливо подождал, пока гостья заберётся в салон, устроится, долго ёрзая, наконец-то найдёт место для рук, устроив ладони на плотно сжатых коленях, вдохнёт, выдохнет, посмотрит на водителя, замрёт взъерошенным воробьём.

     – Я… – что ответить, когда лицо собеседника так мало выражает, взгляд же прожигает насквозь, пришпиливает к сидению, вынуждая не отводить глаз, перебарывая неловкость, страх, граничащий с отчаянием.

     – Это я, Крош, – вдруг улыбнулся Богдан.

     Именно так, как улыбался в Москве. На Новый год, наряжая дурацкий молочай, – глупая идея принадлежала Жене, – Богдан поддержал, словно постоянно наряжал на праздник кактусы, проходя третий круг на Рождественской ярмарке, ставя пакет с фруктами на стол. Именно ей улыбался, Жене, она была в этом уверена на сто, двести, миллион процентов.

     – Иди-ка сюда, – продолжил Богдан, отчего-то хрипло.

     Женя подалась вперёд, тут же оказалась в тёплых объятиях. Вся, целиком. Богдан был везде, вокруг неё. Спереди ощутила твёрдые грудные мышцы. Спиной, поясницей и чуть ниже – крепкие, широкие ладони. Носом – тягучий, немного горьковатый запах парфюма и того, что принадлежало индивидуально Богдану. Своей ладонью, поднявшейся к мужской шее – сильные удары пульса.

     – Я рад тебя видеть, – прошептал он на ухо, опалив горячим, Женя машинально подалась к этому дыханию. – Рад видеть тебя и Тёмыча, – добавил, назвав непривычное уху имя, Жене понравилось. Тёмка – для мамы, Ёлки, а для Богдана, мужчины – целый Тёмыч. – Правда, рад.

     – Мы не помешаем? – просипела Женя. – Тёма капризничает, плохо спит.

     – Не помешаете.

     – Ночами плачет.

     – Лёгкие разрабатывает, молодец.

     – Я серьёзно, – насупилась Женя.

     – Если серьёзно, Крош, вы мои гости. Если бы могли помешать, не позвал. Я не самый приветливый и гостеприимный человек, как ты знаешь.

     Справедливости ради, Женя это отлично понимала. Она не помнила, чтобы Богдан встречался с друзьями, рассказывал о приятелях. Чаще всего после работы он шёл домой, иногда к Лизе, порой ездил к родителям, к себе же никого никогда не звал, и вряд ли дело в условиях проживания. Просто человек такой – нелюдимый, сдержанный, отстранённый.

     – Тебе работать нужно, высыпаться не будешь. И брат… ещё.

     – Крош, если станет невмоготу, я найду, где поспать. Целый конезавод в моём распоряжении, – он улыбнулся. – Брат переживёт. Вы мои гости, я рад видеть тебя и Тёмыча, – повторил он. – Чёрт, Крош, я счастлив, что ты приехала! Нереально счастлив! – совсем другим тоном добавил, вдруг начав осыпать мелкими поцелуями лицо, скользя горячим дыханием у уха, к губам, по беззащитно откинутой шее. – Женька… Крош… – твёрдые ладони сжали сильнее, настойчиво вдавили в мужское тело, отправив стеснение в даль.

     Женя задыхалась, в ответ гладила по затылку, ероша жёсткие волосы. Скользила пальцами по шее и широким плечам. Едва не пищала от восторга, предвкушения, счастья, прижималась сильнее и сильнее, вдавливалась и тёрлась. В тот момент она была близка к тому, чтобы отдаться Богдану на переднем сидении автомобиля, на обочине трассы из Абакана к дому, где предстояло прожить ближайшие пару месяцев, позабыв про стыд и то, что на заднем сидении находится кресло с полугодовалым сынишкой.

     Тёмка напомнил взрослым о собственном присутствии жалобным писком, похожим на мяуканье котёнка. Пока Богдан приходил в себя, тяжело дыша, Женька перескочила назад, изо всех сил стараясь сбросить морок вожделения, а заодно избавиться от пылающих щёк и ноющего низа живота.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

     Безумие какое-то!

     Остаток пути Богдан ехал молча, Женя развлекала сынишку, рассказывала стихотворения, считалочки, простенькие сказки, отвлекала от недовольства яркими игрушками. Если Тёмка позволял, глазела по сторонам, особенно когда свернули с трассы. Показалось поле, усыпанное жёлтыми, белыми, кое-где синими цветами, на фоне всё того же длинного хребта невысоких гор, с другой стороны – сплошная, тёмно-зелёная полоса леса, даже издали пугающего, непроходимого.

     На просёлочной дороге время от времени попадались пешеходы, приветливо махали рукой огромному автомобилю, отходили в сторону, пропуская дорожную пыль. С нескрываемым интересом заглядывали в окна машины. Один раз Богдан остановился, долго разговаривал с мужчиной в возрасте, тот бросал хитрые, любопытные взгляды на Женю. Из обрывочных фраз она поняла, что Богдану нужно на конезавод. Он недовольно кивал, едва не выругался, выразительно посмотрел на флегматично терзающего пустышку Тёмку, и ответил почти литературно.

     – Может, надо было подвезти? – проблеяла Женя, не совсем понимая, что именно нужно сказать, и нужно ли.

     – Может, – коротко ответил Богдан. – Тебе сейчас только любопытных взглядов не хватает, – пояснил он.

     – Неприлично.

     – Я не самый приличный мужчина, – отрезал Богдан.

     Не самый приветливый, не очень-то вежливый, не слишком гостеприимный, неприличный, что и говорить, кладезь достоинств, а не Усманов Богдан Павлович.

Глава 44

     Дом Богдана Женю удивил и не удивил одновременно. Она не знала, что именно ожидала от жилища бывшего квартиранта. Он вскользь упоминал о жизни в Хакасии, смутное представление она имела. В заброшенном инстаграме Богдана видела несколько фотографий какого-то дома, но чьего – не спрашивала. Не признаешься, что рассматривала всё, что сумела найти об Усманове Богдане Павловиче. Она не сталкерша!

     На глаз квадратуру Женя определить не могла, дом не показался ей большим, а может, большая терраса, выступающая за границы основных стен, визуально уменьшала размеры дома. К строению из добротного бруса под тёмно-зелёной крышей вела обыкновенная бетонная дорожка в обрамлении разномастных цветов. С двух сторон хаотично засаженные грядки, где-то не взошедшие, где-то увядшие, некоторые пестрели сорняками, напоминая пышные травяные клумбы. Словно хозяина то посещало вдохновение, и он сажал первое, что приходило в голову, то забрасывал детище, отдавая на волю случая и природы.

     Высокое крыльцо вело на террасу, а оттуда в просторную прихожую.

     – Санузел, – коротко пояснил Богдан, открыв одну из дверей в прихожей. – Есть ещё в доме, там приличней.

     В общем-то, ничего «неприличного» Женя не обнаружила. Две раковины, душевая кабина, стиральная машина, деревянные стеллажи под потолок с какими-то вещами, тазами, вёдрами, лейками, шлангами.

     Гостиная-кухня больше, чем в Жениной квартире, светлая, незахламлённая, чистая. Широкие окна с торцов указывали, что гостиная тянулась через весь дом. Две двери по краям – в комнату Богдана и комнату его брата. Всё очень просто и функционально.

     Минимальный необходимый набор бытовой техники. Кухонный гарнитур, длинный деревянный стол – с одной стороны гостиной, и диван с низким, тоже деревянным столом – с другой. На стене одиноко висел телевизор, судя по болтающемуся проводу, отсутствию розетки поблизости, включали его редко или не включали вовсе.

     Комната Богдана оказалась ещё проще обставлена. С одной стороны полутораспальная кровать, трёхстворчатый шкаф, с другой – диван. У окна растянулся узкий стол, заваленный бумагами, папками, канцелярскими принадлежностями и кружками, заставившими Женю улыбнуться. Богдан оставлял следы из кружек с недопитым кофе по всей квартире, как Гензель хлебные крошки.

     Рядом с диваном расположился прямо-таки склад детских товаров: новенькие – только из магазина – кроватка, манеж, детская ванночка, стул для кормления, кресло-шезлонг с подвесными игрушками и даже электрокачели. Женя застыла, чувствуя себя Али-Бабой в пещере сокровищ. Она планировала в ближайшее время съездить в магазин, обзавестись кроваткой и навесным стульчиком для кормления. Всё на самолёте не притащишь.

     – Подумал, лишним не будет, – прокомментировал Богдан, видя ошарашенный взгляд гостьи.

     – А откуда ты… – Женька тут же прикусила язык, поняв, какую глупость сморозила, едва не надавала себе по губам, сжала кулаки, спрятав за спину, лишь бы не разреветься от разочарования в самой себе. Естественно, Богдан знал, что необходимо детям до года. У него был ребёнок. Дочь, погибшая в девятимесячном возрасте!

     Вечно она ляпает невпопад!

     – В детском мире подсказали, – отмахнулся Богдан, не желая продолжать тему. – Можно поменять, если не подойдёт.

     – Я отдам деньги! – выпалила Женя и снова замолкла, встретившись взглядом с Богданом. Ох, похоже, трепать языком не то, не там, не с тем – её призвание. – Прости…

     – Проехали, – всё, чем ответил хозяин дома.

     Потом он ходил по дому, показывая, что и где находится. Постельное бельё, полотенца, содержимое кухонных шкафов, холодильника. Поминутно напоминал – Женя может брать всё, что необходимо или захочется. Девушка брата, как выяснилось, уехала повышать квалификацию, домой возвращается на выходные. Брат же дома только ночует, если не срывается, не несётся в Абакан к своей благоверной. Так что всё в распоряжении Крош.

     – Связь иногда шалит, если мне не дозвонишься, звони по этим номерам, – он протянул листок с именами и телефонами. – Любому, в любое время.

     – Неудобно…

     – Крош, неудобно мне, что бросаю вас. Я скоро, часика через два вернусь. – Коротко поцеловал Женю, обхватив вместе с Тёмкой, и быстрым шагом вышел.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 45

     Разница во времени между Москвой и Хакасией четыре часа. Когда в посёлке было восемь вечера, в Москве всего лишь четыре часа дня. Несмотря на это, к концу дня Женя почувствовала сильную усталость, будто стрелки часов бежали не вперёд, а наоборот, отставали на четыре часа.

     Она быстро обустроилась, изучила нехитрое хозяйство, успела постирать Тёмкины вещички, развесить их на улице, с обратной стороны дома. Обнаружила в огороде грядки с укропом, петрушкой, зелёным луком и корявыми, но сладкими огурцами, приготовила салат, суп и второе стояли в холодильнике. Намыла полы в комнате, с недавних пор приходилось делать влажную уборку дважды в день, сынишке становилось мало пространства развивающего коврика, всё время норовил уползти за его границы.

     Установила манеж, стульчик для кормления, разобралась с электрокачелькой, заправила кроватку, не забыв пристегнуть лично сшитых ярких зверюшек. Под вечер искупала довольного, не капризничающего Тёму и даже успела по-быстрому принять душ.

     К восьми вечера Артём уснул, у него шло время послеобеденного сна. Уставшая Женя упала на кровать, устроила малыша рядом, решив, что пара часов отдыха точно не помешает. Ночью просыпалась несколько раз, на автомате кормила сынишку, он крепко засыпал, она следом проваливалась в глубокий сон. То ли свежий воздух повлиял на Артёма, то ли перелёт, но спал он, как никогда сладко, давая маме впервые за несколько месяцев выспаться.

     Проснулась Женя с первыми лучами солнца, оставляющими светло-оранжевые, не жгучие блики на постельном белье. Диван стоял расправленный, мятая подушка и одеяло скомканы – значит, Богдан ночевал дома. Она не слышала, когда пришёл, как разобрал постель и улёгся спать. Тёма сопел в кроватке, давая понять, что проспит ещё минимум час.

     Перевернулась на живот, сладко потянулась. Неожиданно тело отозвалось щемящей истомой. Женя давно не чувствовала подобного. Нет, ощущала, накануне, рядом с Богданом. Когда он осыпал поцелуями, тело отзывалось,     ныло, просило, жаждало немедленного продолжения.

     Закрыла глаза, наслаждаясь растекающимся желанием, позволив себе лёгкую фантазию. В то, что Богдан пригласил из дружеского участия, Женя не верила, во влюблённость, впрочем, тоже. В возможность сколько-нибудь серьёзного увлечения с его стороны тоже не верилось, однако мужской интерес она видела, чувствовала, пропустила через себя в минуты спонтанных, почти целомудренных ласк.

     Почувствовала сосками ткань ночной сорочки, дыхание сбилось, она намеренно потёрлась ещё раз и ещё, сжав крепко ноги. Напряжение не проходило, напротив, нарастало, закручивалось вихрем, требовало разрядки. Темперамент, долгие месяцы воздержания, нечаянный отдых, как следствие – почти паническое вожделение, острое, невыносимое.

     Женя огляделась. Комната пуста, дверь закрыта, Тёма спит тем самым сном младенца, про который говорят «из пушки не разбудишь». Быстро опустила руку вниз, сняла трусы, едва не застонав от потребности, чтобы по бёдрам гладили не её руки, а мужские, конкретно – Богдана. Вспомнилась их сила, твёрдость, шершавость, длинные фаланги пальцев, выступающие вены.

     Искрой мелькнуло воспоминание о его члене. Чёрт, она никогда не видела такого члена. Идеального. В меру большого, наверное, самого большого из когда-либо виденных лично, ровного, увесистого, с выразительной головкой и венами.

     Женя поджала под себя ноги, уткнулась лицом в подушку, рефлекторно потёрлась грудью о ткань. Импульсы от сосков простреливали вниз живота и ниже. Забытым движением рука опустилась между ног, пальцами ощутила горячую влагу, много влаги. Перед глазами замелькали картинки, одна порнографичнее другой. Прикусила губу, чтобы не заскулить на весь дом, и двигалась, двигалась, двигалась, пока не настигла яркая разрядка, заставившая давиться собственным стоном, спрятав звуки в подушке.

     Когда марево спало, Женька огляделась ещё раз. Всё оставалось по-прежнему. Сынишка крепко спал, дверь закрыта, Богдана в комнате не было. Она натянула трусы, вытянулась по струнке и уставилась в потолок, счастливо улыбаясь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 46

     Богдан потёр виски, посмотрел в настежь распахнутое окно кабинета в «конторе» и вернулся к работе, через полчаса признав поражение. Сосредоточиться не получалось. Привычка абстрагироваться давно стала частью натуры, однако в тот день всё шло наперекосяк, несмотря на, казалось бы, упорядоченное течение жизни.

     Чуть меньше недели прошло со дня приезда Крош с Тёмычем. В первое мгновение, увидев Женьку в аэропорту, он с трудом сдержал порыв отпрянуть, а потом прижать к себе перепуганную, сжавшуюся гостью, превратившуюся из привлекательной женщины в комок из нервов и подкатывающих слёз. Разительная, не в лучшую сторону, перемена по сравнению с апрелем, ошеломляла. Она бесконечно дёргалась, норовила сжевать собственные губы, оправляла футболку, волосы, как первоклашка перед прививкой рядом с кабинетом врача. Заметно похудела, вероятно, это даже неплохо – женщины вечно стремятся скинуть килограммы, часто абсолютно зря, – если бы не пугающие синяки под глазами и заметно осунувшееся личико.

     Чёртов ад! Он невольно задался вопросом, когда Крош последний раз нормально ела, да что там, когда она вообще последний раз ела.

     Действительно, первые дни после приезда она бесконечно вскакивала во время еды, перекусывала на ходу, жевала первое, что попадётся под руку, несколько раз откусив, стремглав неслась к сыну на каждый писк. Богдан не был сторонником спартанского воспитания, вот только человек, тем более молодая мать, должна где-то черпать силы, как минимум – это сытная пища и здоровый сон.

     Со сном проблема решилась почти сразу. На второе утро, присмотревшись к режиму Тёмыча, позволив попривыкнуть к чужому дядьке, Богдан проснулся раньше пацанёнка, приготовил смесь и, не успел тот открыть глаза и разбушеваться, сам накормил, переодел и снова уложил спать. Малой посматривал с подозрением, но трескал с аппетитом, посчитав, что бутылочка с заветной смесью дороже принципов. Женька подскочила сразу за сынишкой, настороженно наблюдала за Богданом, но инициативу перехватывать не спешила, а потом уснула. Просто вырубилась. К девяти утра проснулась, в тот день она не сшибала углы и не норовила уснуть стоя.

     Так у них и повелось – ранним утром вставал Богдан, Тёмыч продолжал смотреть с подозрением, всем своим видом показывая, что здоровенный чужой мужик не вызывает и чуточки доверия, однако в соску вцеплялся, а после благополучно засыпал. Как ни странно, и дневной сон приходил в норму, то ли климат и свежий воздух так влияли, то ли настроение мамы сказывалось, но с каждым днём малой становился спокойней и спокойней.

     Бедняга Крош не верила происходящему, постоянно дёргалась, искала мнимые болезни, подвох, тогда как Тёмыч с аппетитом ел, крепко спал, с энтузиазмом ползал, норовил открыть дверь шкафа, с силой колотил по навесным игрушкам, в восторге верещал, когда видел электрокачель. Последняя вызывала прилив неконтролируемого счастья, причём, запускать её было не обязательно, достаточно усадить и включить карусель с оранжевыми лошадками под весёлую мелодию.

     Богдан замечал, что думает о Тёмыче с теплотой. Ему не хотелось отпрянуть, как от любого другого младенца, не жгли мучительные воспоминания, не вызывал крупную дрожь плач, смех или лепет. Никаких ассоциаций, жалящих воспоминаний. Память об Аришке была сама по себе, постоянной, неизменной константой, а рыжий крепыш – сам по себе. Это был совсем другой ребёнок, другой человек. С отличной от Аришки внешностью, привычками, характером. И этот человек нравился Богдану, он готов был подружиться с ним, стать верным напарником, поставщиком раннего завтрака и ярких лошадок.

     Одним словом, с хозяйственной частью и совместным бытом разобрались быстро. Вспомнился старый уклад, когда Богдан жил в квартире Крош, прошлые привычки возвращались, обрастая по пути новыми нюансами, исходя из сегодняшних реалий.

     Иногда казалось, Женя с Тёмычем – его семья. Всегда жили с ним. Он всегда просыпался по утрам, кормил малого, давая поспать его матери, приходя домой, видел ряд постиранных вещичек, болтающихся на верёвке с обратной стороны дома. Целовал Женю перед уходом из дома, жадно вдыхая пудрово-цветочный микс запахов крема, шампуня и кожи с россыпью янтарных веснушек.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 47

     Мешал идиллии один-единственный нюанс, в котором прятался дьявол. Секс. Грёбаный, необходимый Богдану секс. Не абстрактное желание снять напряжение, достигшее, кажется, юношеского пика, а секс именно с Женей.

     Видит бог, ещё до приезда гостей он пообещал себе не давить на Женю, несмотря на нечеловеческое, сносящее крышу и здравый смысл вожделение, стоило вспомнить произошедшее в апреле. Повторил себе раз семьсот, что лишь идиот начнёт лезть в женщине, которую фактически послал после умопомрачительного минета. Только последний мудак воспользуется ситуацией Крош, растерянностью, усталостью, уязвимым положением, завалит на спину, раздвинув ноги. И ещё миллион раз за прошедшие дни после приезда. И всё, чего добился – вызывающий изжогу вывод: никакого секса. Пока.

     В девственники Богдан не подался, обета целомудрия не давал, в целибат, как институт, не верил. Но, грёбаный ад! В первые дни набрасываться на Женьку он не мог, а на ласковую, нежную прелюдию выдержки попросту не хватит. И круглосуточное присутствие младенца не добавляло возможностей.

     Как издевательство вселенной выглядело первое совместное утро, воспоминания о котором не давали покоя, вызывая стояк, будто он сопливый школяр, впервые увидевший откровенное порно.

     Накануне Богдана сильно задержали на конезаводе, он бесился, срывался на рабочих, извёл подчинённых требованиями и всё равно вернулся домой лишь в половине девятого. Брата ожидаемо не было – проявил тактичность, уехал в Абакан. Женя крепко спала, обняв подушку. Рыжие волосы разметались по постельному белью, сорочка задралась, показывая край трусов-шортиков.

     Богдан тихо разобрал диван в той же комнате, решив, что вторгаться в комнату брата не стоит, а с Женькой заранее договорились, пока попробуют ночевать вместе. Уснул ближе к полуночи, что таить, нервировало присутствие посторонних, было непривычно слышать женское дыхание, сопение младенца, но сильнее мешало желание забраться в кровать к Крош. Подтянуть расслабленное женское тело на себя, прижаться пахом к окружностям бёдер, положить руку на тяжёлую грудь, едва сжать, почувствовать, как напрягается сосок под ладонью. Вдавить напрягшийся член в соблазнительную мягкость ягодиц и между ног.

     Проснулся с первыми лучами, встал по надобности. Возвращаясь, тихо-тихо открыл дверь, чтобы не разбудить ни Крош, ни Тёмыча и застыл намертво вкопанным соляным столбом.

     Твою мать! Твою ты богу в душу мать!

     Кровать Жени стояла вдоль стены, головой к окну, ногами ко входу. Женя лежала на животе, щекой уткнувшись в подушку, крепко зажмурив глаза. Сорочка закинута выше поясницы, трусы отброшены в сторону. Ноги подогнула под себя, максимально, насколько позволяет почти коленно-локтевая позиция, раздвинула. Приподнявшаяся попка демонстрировала всё, что до этого момента было скрыто от глаз. Юркая ладошка ласкала между разведённых ног, бёдра двигались в унисон руке. По комнате разносился приглушённый, сдавленный стон. Вид, едва не лишивший рассудка Богдана.

     Твою мать! Твою ты богу в душу мать!

     Стоило нечеловеческих усилий оставаться на месте, не выдать себя ничем, на то, чтобы уйти, силы воли не хватило. Сразу после Жениного оргазма умудрился неслышно прикрыть дверь. Богдан скрылся в ванной комнате, чтобы передёрнуть. В глазах потемнело, дыхание сбилось, сдавив шею горячими тисками, похоть скручивала мысли. Он кончил, едва стащив штаны, как перевозбудившийся пацан.

     Казалось бы – проблема яйца выеденного не стоит. Он хочет, она – очевидно, тоже. Они не школьники, никто и ничто не запрещает трахаться, однако всё время что-то мешает. То Женька начинала заметно нервничать, превращаясь из приветливой, обожаемой Крош во взбудораженный комок нервов, то Тёмыч с виртуозной настойчивостью перетягивал внимание на себя, а то… Как же ненавидел Богдан эти бесконечные «то».

     Хоть спаивай Крош, честное слово – Богдан усмехнулся своим мыслям, на полном серьёзе посмотрел на календарь. Близился день рождения Жени, веская причина немного отпустить тормоза.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 48

     – Ты видела её? – услышал Богдан за окном кабинета.

     Понятно всё, снова сплетницы стрекочут, как сороки. Приезд гостьи из Москвы к владельцу конезавода наделал много шума. Хорошо, Женька не догадывалась о кружащихся вокруг неё и Тёмки сплетнях, разговорах, шепотках. Чего только не говорили, не предполагали, не обсуждали за прошедшие несколько дней. Порой от нелепых предположений волосы вставали дыбом, иногда разбирал смех, но чаще слухи оставляли равнодушным. Богдан никак не реагировал, привык за почти семь лет жизни в сельской местности, что сплетни – неотъемлемая часть жизни. Начнёшь опровергать или вмешиваться в разговоры – не остановишь машину по производству жареных фактов. Налаженное кумысное производство работало с перебоями по сравнению с сороками, разносящими новости.

     – Вчера, в магазине, – ответил голос бухгалтерши Татьяны. – С ребёнком, – последнее шепнула, как великую тайну поведала. «С-с-с ребё-о-о-о-нко-о-о-ом».

     – Скажи, не его мальчишка! – ветеринар, будущая надежда иппологии Марина аж взвизгнула, так хотела доказать свою правоту.

      – Не знаю, говорят, похож на Богдана Павловича, и мне так показалось…

      – Ты дура?! Ребёнок рыжий, как у него мог родиться рыжий сын?!

     – Почему нет-то?

     – Про рецессивные и доминантные признаки слышала? – авторитетно заявила Марина. – Нас, знаешь, как в институте гоняли…

     – Лошадь с человеком не путай.

     – Таня, ты правда дура?

    – Дура ты, Марина. Не стоит лезть не в наше дело!

    – «Не наше», «не наше»… Подгребёт эта мамзель под себя конезавод, вышвырнет всех с работы, будет тогда «не наше дело».

     Когда гостья Усманова успела превратиться в опасную для работников конезавода личность, сколь извилистыми путями пришёл этот нелепый вывод, какими ещё подробностями обрастёт пребывание Жени в доме Богдана, не ведомо и самим сорокам. Но заткнуть фонтан красноречия, живого воображения невозможно, пока не случится что-нибудь не менее значимое в поселковом мире.

     – Чего растрещались, трандычихи? – громыхнул под самым окном старший конюх.

     – Степан Матвеевич, как считаете, ребёнок Богдана? – взвизгнула Марина.

     – Ничего не считаю, иди работать!

     – А всё-таки?

     – Всё-таки? – Степан Матвеевич выразительно крякнул. – Чего ж не его? Ежели вспоминать, то в прошлом годе Палыч аккурат по весне в Москву ездил.

     – Отчего же раньше не привезти дитё, когда родился? – буркнула Татьяна.

     – В своём уме, девка? – прокряхтел старший конюх. – Где Москва, а где Хакасия! Кто ж детей на такие расстояния возит, ещё и зимой.

     – Сейчас время другое! – возразила дотошная, чрезмерно любопытная Марина, готовая защищать версию о кровавых заговорах и переворотах на просторах родного конезавода любой ценой.

     Богдану нестерпимо захотелось разогнать сплетниц, а лучше уволить к чертям. Оправдать опасения от внезапного появления в жизни начальства женщины на всю катушку! Рты не заткнут, но сплетничать придётся за воротами конезавода.

      – Время всегда одинаковое, и дети – всегда дети, – назидательно ответил конюх.

     – Рецессивные и доминантные… – снова села на своего конька кандидатка на увольнение.

     – Иди на конюшню, заждались. Тебя государство бесплатно учит не для того, чтоб ты в рецессивных признаках живых людей ковырялась, а чтоб коней лечила. Вот и лечи! Понятно? – гаркнул Степан Матвеевич.

     Через пару минут Степан Матвеевич стоял на пороге кабинета начальника, стучась в дверную коробку. Была у старшего конюха манера: открыть дверь, сделать шаг вперёд, только потом постучаться, отбив чёткий ритм костяшками пальцев.

     Богдан вопросительно посмотрел на Матвеевича. Тот не изменял себе даже в жару. Сапоги, заправленная в штаны фланелевая рубашка, головной убор, за ухом химический карандаш с размусоленным грифелем, синие следы на ушной раковине.

     – По поводу фуража, – пояснил визит вошедший. – Говорил, к полудню привезут, так нету. Изменилось что? Я архаровцев распущу по домам? Оплата почасовая, а за что платить? Ноги тянуть они и в огороде у мамки с папкой могут.

     На временную работу приглашали местных из желающих зашабашить по-быстрому. Всем удобно, никто не в накладе. В этот раз на зов подскочили четыре рослых, здоровых парня семнадцати лет. В селе на каникулах оплачиваемой работы для них не нашлось, хотя бесплатного труда на благо родительских семей всем хватало с избытком.

     – Выясню, – коротко кивнул Богдан. – А чего не позвонил? – усмехнулся, глядя на старшего конюха. Понятно почему. На юбилей Степану Матвеевичу дети подарили телефон. Старенький кнопочный аппарат сменил смартфон. «Компутер, стало быть» – словами Матвеевича.

     – Ну тебя, от греха! – в сердцах махнул рукой конюх. – Тычешь, тычешь кнопки, а они лётают, как мухи по крупу коня. – Легче ногами дойти, чем… – дальше Матвеевич витиевато выругался, чертыхнулся с обещанием выбросить воплощение зла в своём кармане или отдать жене, та с внуками общается, в одноклассники какие-то подписалась, делать ей нечего.

     – Подожди здесь, – Богдан показал взглядом на диван, стоявший вдоль стены в кабинете. – Мне идти ногами не хочется.

     Степан Матвеевич скептически покосился на натуральную кожу, кинул взгляд на свои сапоги, рабочие штаны, и остался стоять на месте. Старой закалки человек. Такой на заправленную кровать в уличной одежде не присядет, для этого стул существует, на диван в директорском кабинете в рабочей одежде и подавно.

     – Матвеевич, когда это я «в прошлом годе по весне» в Москву ездил? – спросил Богдан, когда вопрос с фуражом был решён, а старший конюх поспешил к «архаровцам», сообщить, что работа сегодня будет.

     – Запамятовал, – пожал плечами Степан Матвеевич. – Никто не помнит, Палыч, и не вспомнит. Только в Москву ты точно ездил, а что там было – не моего ума дело. Я пойду?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

 – Иди, – усмехнулся Богдан житейской смекалке старика.

     Если Богдан «в прошлом годе по весне» в Москве с Крош встречался, то Тёмыч – его сын. Прислушался к ощущениям. Конечно, пацана он своим сыном не чувствовал – не двадцать лет, способность к самообману поистрепалась с течением лет. Однако ожидаемой неприязни в помине не было. Сын – это хорошо. А похожий на свою мать сын – вовсе отлично. Образ рыжего вихрастого мальчишки, не слишком-то послушного, норовящего попасть в неприятности, неожиданно согрел душу.

Глава 49

     Стоило подумать о Тёмыче, как на пороге показался он сам, естественно, с мамой.

     – Привет, – Крош испуганно заглянула в распахнутую дверь кабинета, быстро обшарила взглядом пространство, только потом уставилась на Богдана.

     Он же не сводил глаз с зашедшей. Красное платье с воланами на груди, по запаху и подолу до середины бедра, неимоверно шло ей. Тонкая талия подчёркивалась пояском, который безумно захотелось сдёрнуть – ведь тогда распахнётся всё платье. Линия соблазнительного декольте демонстрировала пышную грудь с полупрозрачными веснушками, которые хотелось лизнуть. Чёртовы воланы на разрезе и подоле манили, буквально принуждали огладить бёдра, бесцеремонно забраться выше, обхватить крепкие, не худые ягодицы, вдавить в себя ладное, до охерения женственное тело, потереться о мягкий живот.

     – Ба-ба-ба-ба-па-ба-па-мап, – вывел из грёз тарабарский язык Тёмыча.

     – Привет, – собрался мыслями Богдан.

     – Не помешаем? Я вот… – она ловко перехватила сына, протянула руку с ярким полиэтиленовым пакетом с эмблемой магазина детских товаров. – Найдётся микроволновка? Наверное, остыло, мы пешком добирались.

     – Крош, ты мне обед принесла? – опешил он.

     – Ну… да. Егор сказал, ты не ешь в столовой, чтобы не смущать рабочих, я и… Не надо было? – залепетала она, Тёмыч вторил своим «ба-ба-ба-па-ба-мап».

     – Вообще-то я голодный, – тут же заверил Богдан.

     Он и правда был голоден, действительно не ходил в столовую, несмотря на то что кормили там сносно и за его же счёт. Смены на кумысном производстве длятся двенадцать часов, некоторые рабочие конюшен работают дольше. Богдан считал себя обязанным позаботиться о питании подчинённых. Человек на производстве должен думать о работе, а не выкраивать минутку, чтобы перекусить всухомятку. В конце концов, больничные обходились дороже. Смурная физиономия начальства в столовой кого угодно лишит аппетита. Иногда он просил принести обед в кабинет, но чаще забывал. Привык обходиться чем попало.

     Микроволновка нашлась в бухгалтерии. Застывшая Татьяна, по обыкновению изображающая сову, наблюдала за Усмановым, флегматично греющим пластиковые контейнеры с едой. Она не сводила взгляда с руководства, не моргала и, кажется, не дышала пока Богдан стоял у небольшого столика, застеленного дешёвой клеёнкой в голубую клетку. Надо же, не замечал раньше «обеденного уголка»…

     Солянку Крош варила космическую. Богдан умел готовить, за бытность ресторатора освоил многие блюда. Приготовление том-яма, паэльи, какого-нибудь фитнес-пирога с брокколи не составляло труда, вот только предпочтения он отдавал простым, домашним блюдам, постичь которые не сумел, попросту не хотел готовить сам, лично. Те, которые являлись для него неким символом домашнего уюта, семейственности. Их он был лишён большую часть взрослой жизни. Мать в детстве именно так и готовила – просто, сытно, без особенных изысков, но от обычных щей, солянок, тушёной капусты или жареного мяса было не оторваться, а позже… Позже не сложилось.

     Запечённое мясо с картофелем съел едва не с пальцами, бросая взгляды на довольную Женю. Салат, который он, вопреки правилам, всегда ел после второго, делили с Тёмычем. Поровну, можно сказать. Артёму – половинка перепелиного желтка, Богдану остальное. Малыш сидел на колене Богдана, с энтузиазмом мусолил то, что осталось от желтка в зажатом кулачке, размазывал по щекастой мордашке, пускал слюни и довольно лепетал.

     Женя с подозрением смотрела на происходящее, стойко держа удар. Прикорм она вводила с осторожностью сапёра, желток Тёмыч, как оказалось ещё в Москве, переносил. Богдан принёс перепелиные яйца, посчитав, что желтки от домашних перепёлок полезней того, что в магазинах мегаполиса называют «куриные яйца». Пацан инициативу поддержал, верещал, когда видел на блюдечке крошечный желток, с энтузиазмом размазывал по лицу, жевал собственные пальцы, потом размазывал следы по всем доступным поверхностям. Сколько прикорма по итогам попадало в рот – неизвестно, главное – аппетит Тёмыч показывал завидный.

     А что требуется от шестимесячного человека? Хорошо есть, крепко спать, иногда недовольно орать – оттачивать коммуникативные навыки. Ползать, сидеть, радоваться яркой карусели из игрушек.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 50

     Позже Богдан показывал свои владения, в глубине души наслаждаясь неподдельным интересом Жени. Она оглядывала всё, что видела с нескрываемым восхищением, несмотря на то что кони вызывали у неё опаску.

     У левады с жеребятами ожидаемо остановились надолго. Крош едва не верещала в духе Тёмки, разглядывая тонконогих, неуклюжих, трогательных малышей, в которых уже сейчас была видна порода и будущая стать.

     – Ого! – взвизгнула Женя, когда увидела Валета – орловского рысака белой масти, с достоинством императора прохаживающегося в соседней леваде. – Самая красивая лошадь, которую я видела!

     – Судя по всему, ты видела не слишком много… лошадей, – хохотнул Богдан, не вдаваясь в терминологию, принятую у коневодов. Тёма, устроившийся на его руках, залился смехом.

     – Почему? – подбоченилась Крош.

     Как же Богдан был счастлив. Беспричинно, глупо, самым идиотским образом счастлив. Лето выдалось жаркое. Крош улыбалась, демонстрируя ямочки на щеках и подпрыгивающие на носу задорные веснушки. Синюшность под глазами прошла, щёки покрыл лёгкий загар. И платье! Чёртово красное платье в мелкий простенький цветочек так шло Жене! Облегало в нужных местах, соблазнительно скользило, обещало большее.

     – Потому что это конь, – он обнял Женю за плечи, сделал несколько шагов туда, откуда было видно, что Валет – жеребец.

     – Ой, – пискнула Женя, совершенно по-девичьи засмеялась, залилась румянцем. Его захотелось слизать, закусив полупрозрачными, янтарными веснушками.

     – Показать моего коня? – с улыбкой предложил Богдан, лишь по расширенным глазам и скользнувшему к паху взгляду понял, насколько двояко прозвучала фраза. – К этому вопросу мы вернёмся, – пообещал он, жалея, что не получится прямо сейчас, желательно не сходя с места.

     Воспоминания тут же услужливо подкинули изображение минета трёхмесячной давности, отшлифовали картиной утра неделю назад, пригвоздили к месту неудобным, становящимся с каждым вздохом твёрже стояком.

     – Абсента, – прокашлявшись, прохрипел Богдан, резко развернулся, поспешил в сторону конюшни, вспоминая по пути прямое и обратное преобразование Лапласа. Вспомнил же, что такая хрень существует, значит, не вся кровь отлила от головы. Лучше решать дифференциальные и интегральные уравнения, чем представлять в красках, как жёстко, бесцеремонно трахаешь Женьку в собственном кабинете, потому что домой дойти терпения не хватит.

     Твою мать! Твою ты богу в душу мать!

     Абсент Женю заворожил. Покачивая красивой головой, он с достоинством прошёлся мимо гостьи, удивительным образом понимая, что необходимо произвести впечатление на этого странного человека, разглядывающего его с немым восхищением, и покосился на хозяина, словно уточняя, правильно ли он всё понял. Богдан поощрительно погладил Абсента по шее, извинился, что сегодня прогуляться не получится.

     – Можно на нём покататься? – пискнула Женя.

     – Не сегодня.

     – Почему?

     – Ты в платье, не лучшая идея для кожи бёдер. В любое время, только в джинсах и удобной обуви. Хорошо?

     – Хорошо, – Женя согласилась. – Ой! – в изумлении посмотрела на Тёмыча, сладко уснувшего на руках Богдана. – Сам уснул, в положенное время.

     – Свежий воздух, – подмигнул Богдан, напоминая свои слова больше недели назад, когда только уговаривал Крош сесть на самолёт.

     В это время на территорию заехал грузовик. Он находился достаточно далеко от конюшен, направлялся к зоне разгрузки у фуражной, где сновали «архаровцы» и, прищурившись, стоял Степан Матвеевич. Выразительно жестикулировал, показывая водителю, как ловчее проехать, удобнее припарковаться. Глаза Жени расширились, превращаясь в обеденные блюда, она бросила взгляд на спящего сынишку, снова на водителя, которого определённо была готова растерзать, если полоумному придёт в голову посигналить. Богдан усмехнулся про себя, вслух же подозвал конюха –непосредственного подчинённого Матвеевича, – дал несколько коротких распоряжений и двинулся в сторону конторы с крепко спящим Тёмычем на руках. Пацан, в отличие от мамы, не нервничал, разбудить его не смогла бы и канонада над ухом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 52

     Крош подхватила оставленную у крыльца конторы коляску, закатила в кабинет, устроила спящего Тёмыча, не собирающегося просыпаться в ближайшие два часа, и шлёпнулась на диван.

     С высоты роста Богдана был виден вырез на груди, немного сдвинутый в сторону, кружево лямочки бюстгальтера алого цвета, в тон чёртовому платью, обеспечивающему Богдану нешуточную эрекцию. Женственная мягкость, сжатая чашечками, просилась в ладони, янтарные веснушки настаивали на жадных, жарких поцелуях.

     – Что? – Крош застыла. Богдан не заметил, как подошёл вплотную, навис сверху, заставляя гостью смотреть снизу вверх.

     Приоткрытый пухлый рот, с верхней губой меньше нижней, напомнил, что могут творить эти самые губы, язык… Богдан прикоснулся к манящим губам большим пальцем, надавил, вынуждая приоткрыть податливый рот. Мелькнул кончик языка, Женька обхватила палец губами, несильно всосала, словно примерялась, не отводя взгляда от лица Богдана.

     Что же ты делаешь, Крош?

     Именно этот вопрос задал Богдан, когда быстро сел на диван, одним движением усадил Женю на свои колени, лицом к лицу, жёстким движением откидывая в сторону её ногу, чтобы вдавить лобком в ноющий пах.

     – Что ты делаешь, Крош?

     – А? – Женька покачнулась, упёрлась промежностью в эрекцию. Сквозь плотный деним Богдан чувствовал жар между женских ног. Качнул несколько раз бёдрами, скользя ровно там, где необходимо, заставляя соблазнительницу жалобно пискнуть.

     – Долго ты собираешься меня морозить, Жень?

     Его крыло, по-настоящему, всерьёз. Он переставал отдавать себе отчёт, где он, не замечал стен вокруг, звуков из открытого окна, забывал, что в любой момент могли войти служащие.

     Обхватил одной рукой талию Жени, другой нырнул под адово платье, гладил бедра, сдавливал ягодицы, скользил по краю кружева трусов. Осыпал поцелуями щёки, губы, шею, скользил языком по ключицам, слизывал выступившую испарину на груди, чувствуя под тонкой красной тканью напрягшиеся соски. Сходил с ума от сладкого, глубокого, жаркого женского дыхания, говорящего, что стоит надавить – всё будет. Здесь, сейчас, не сходя с дивана.

     Стоит лишь отодвинуть в сторону уже насквозь влажные трусики из развратного алого кружева, дёрнуть молнию на своих джинсах, приспустить их, ворваться. Получить то, что так долго, настолько неистово хотел, что на осторожность, аккуратность, чуткость попросту не хватит терпения. Всё, что хотел Богдан – взять. Жёстко, ритмично, не считаясь ни с кем и ни с чем. Вколачиваться, вдалбливаться, трахать до чёрных точек в глазах, сбившегося дыхания, пота.

     Женька шептала невразумительное, в перерывах между поцелуями пробиралась ладонями под футболку, гладила по груди, задевала ногтями соски, от чего Богдана подрывало на месте. Он выгибался, стремился навстречу, всё отчетливее понимая – не остановится. На краю сознания, в теменной области билась тщедушная, жалкая мысль, что у него нет с собой презервативов, там же появлялся ответ, мол, к чёрту, всё к чёрту. Ему не нужна защита, чтобы поиметь свою женщину, он готов к любым поворотам.

     Почувствовал, как Женька начала сползать с колен, не отрывая руки от области паха, где юркие пальцы уже разделались с клёпками, пряжкой, и поглаживали готовый лопнуть от напряжения член. Рефлекторно качнул бёдрами, застонал отрывисто и громко, зажмурил глаза от нескончаемого, острого наслаждения. Потерялся в удовольствии, забылся. Определённо, бесповоротно сошёл с ума.

     Немного приходить в себя начал, когда отчётливо понял, Женя больше не у него на коленях. Соскользнула рыбкой вниз, устроилась у его ног, облизывая губы, стаскивает с него бельё вместе с джинсами.

     – Жень, – Богдан положил ладонь на женские горячие руки, борясь с неистовым, почти нечеловеческим желанием выдать в податливый рот. Как героиновый наркоман не мог слезть после первой дозы, отказать себе. – Женя! – наконец удалось стряхнуть наваждение, сосредоточиться на разрумянившемся женском лице, суметь отодвинуться на несколько сантиметров, перехватить настойчивые движения.

     Он не был сумасшедшим, чтобы отказываться от минета. От такого минета, который готова сделать Женя – тем более. Чёртового, почти мифического, горлового. Но, сраный ад, они уже проходили это. Сумасшедшее дежавю!

     – Женя! – он бесцеремонно дернул Крош на себя. Поймал, чтобы не ушиблась, прижал к себе, удержал пальцами лицо, заставил смотреть в глаза. Похоть заволакивала мозг, особенно когда взгляд падал на приоткрытый, влажный рот и слезящиеся глаза.

     – Евгения?! – Женька застыла на окрик, уставилась на Богдана, как перепуганный светом фар ёжик, или Крош. – Жень, что происходит?

     – Я бы могла…

     – Я знаю, что бы ты могла, – отрезал он, интонационно выделяя «что». – У тебя месячные?

     – Нет, – буркнула Крош, вдруг покраснев. Твою мать, институтка нашлась! – Ты против?

     – С ума сошла? Покажи мне мужика, который против, чтобы ему как следует отсосали. Я хочу понять, почему второй раз ты настаиваешь на орале? Если тебе нравится – отлично. Я в твоём полном распоряжении в любое время суток, только задницей чувствую, дело не в твоём адовом желании заглатывать по самые яйца.

     – Ну…

     – Ну? – он не выдержал бесконечного молчания, окрашенного лишь женским смущённым громким сопением.

     – Я не была у врача после родов. Роды сложные были, в роддоме врач сказала – обязательный половой покой, пока гинеколог не разрешит.

     – Полгода прошло.

     – Да хоть десять лет! У тебя же не… не… там почти бейсбольная бита! Иди, разорвись во всех местах, а потом затолкай в себя биту, а я посмотрю!

     Богдан молчал. Женька пыхтела, пыталась сползти с него, в этот раз точно не для благого дела.

     Богдан молчал. Женька насупилась, одёрнула грёбаное платье, всё ещё заставляющее «бейсбольную биту» стоять, как гренадёр на построении.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

  Богдан молчал. Пока не выдержал, не закатился громким смехом, прижимая к себе захлёбывающуюся от такого же отчаянного смеха Крош. Лишь минуту спустя они резко замолчали, как нашкодившие школяры обернулись на коляску Тёмыча, тот мирно спал, раскинув в сторону кулачки.

Глава 53

     Погода выдалась тёплая, вернее сказать, жаркая. Тёмыч умаялся, сейчас спокойно сидел в коляске, время от времени поглядывая на яркие носки с пришитыми к ним смешными зверятами. Крош – рукодельница. Богдан мало понимал в этом, однако, не нужно быть гуру от лёгкой промышленности, чтобы оценить сшитые костюмчики, игрушки, развивающие коврики, покрывальца, подушечки и прочую, на его взгляд – ерунду, однако же, нравящуюся Тёмке. Например, красный непонятный зверь, не то заяц, не то пёс, пришитый к носку, вызывающий восторг малого.

    Тёмка отвлёкся от зверька, захныкал, вспомнив, что давно в его поле зрения не попадала мама, Богдан взял малыша на руки. Женя действительно задерживалась, он даже начал волноваться. Вроде обычный осмотр, плановый, только что, по большому счёту, он в этом понимал? Женские дела – и есть женские. Физиологию знал, от вида прокладок в обморок не падал, о некоторых болезнях слышал, но в тонкости не углублялся.

     Приём был назначен на одиннадцать утра. В шесть встали, в половине одиннадцатого Женька зашла в платную клинику, сейчас же почти час дня. Тёмыч крутил головой, высматривая интересное своему шестимесячному сознанию, хмурился, явно раздумывал, а не поорать ли всласть. А то ведь так и уедут из Абакана, не огласив воплем окрестности.

     – Э, нет, парень, – Богдан ловко перехватил малого, тот в ответ звонко шлёпнул его по щеке, прищурился, открыл рот явно с намерением укусить за нос. У Тёмыча лезли зубы, он тащил в рот всё, что попадало в цепкие ладошки, а что не попадало, до того тянулся сам. – Нос нельзя. Держи, – выудил из сумки на коляске прорезыватель для зубов, малыш согласился.

     Они неплохо ладили. Артём не был капризным парнишкой. Хныкал, порой заходился в безудержном плаче, особенно если подходило время еды, а заветной бутылочки в руках не оказывалось, в целом же с ним было легко найти общий язык. Он не чурался посторонних, сначала напрягался, хмурился, но если поблизости не было мамы, а «посторонний» вызывал доверие – мелкий с удовольствием общался, что-то рассказывал на тарабарском языке, шлёпал пухлыми ладошкам, заливисто смеялся или спокойно сидел на руках, важно рассматривая окружающий мир.

     Один раз Тёма оставался с Егором – братом Богдана, когда Крош решилась прокатиться верхом. Богдан в тот день оседлал белоснежного Валета, а Жене достался джентльмен Абсент. Далеко от дома не отъезжали, чтобы в любой момент вернуться. Можно с уверенностью сказать – Тёмыч разлуку с мамой пережил легче, чем она с ним.

     Кажется, она даже не поняла до конца, понравилось ли ей, а вот Богдан определённо был в восторге от вида Женьки на высоком красавце. От посадки, словно она всю жизнь сидела верхом, от того, что Крош расспрашивала, интересовалась, искренне радовалась его успехам. Такого с ним не случалось давно, скорее всего никогда. Щекочущее, тёплое чувство. И от поцелуя, заставившего разогнаться кровь до боли в висках и паху.

     С девушкой брата, Ольгой, Тёмыч быстро нашёл общий язык, быстрее, чем с Богданом и Егором, скорее всего потому, что Ольга – женщина. Не привык к мужскому обществу пацан. Ничего, подрастёт, станет чаще бывать в мужской компании. На конезаводе, охоте, рыбалке – везде, где традиционно мало женщин.

     – О чём мечтаете? – голос Крош прозвучал звонко, неожиданно. И снизу. Какая она всё-таки крошечная, Крош. Не худая, всё при ней, а крошечная.

     – Тебя ждём, чего так долго? – Богдан не сумел скрыть волнения, впрочем, не старался.

     Тёмыч тут же запищал, недовольно завозился, потянулся к маме, готовясь разреветься на весь белый свет, если сейчас же не окажется на руках у мамочки. Он долго вёл себя хорошо, пора и честь знать.

     – Не терпится? – Кокетливо мелькнули ямочки на щеках, покрытое веснушками лицо разрумянилось, глаза… зелень манила, обещала, поощряла, как и пухлый рот.

     – Не представляешь, насколько, – нагнулся к уху, прошептал так, чтобы крепыш с другой стороны точно не услышал. – Завалил бы тебя прямо здесь, на газоне, закинул ноги на плечи и…

     – П-ф-ф-ф, – пропыхтела Женька, нервно облизнув губы.

     – Так что сказал врач? – Богдан предпочёл перевести тему. Не идти же по парку с внушительным стояком в штанах. Рядом женщина с ребёнком, вокруг праздно гуляющие люди, пожилые пары, степенные старушки, галдящие девочки-подростки, похожие на стайки галок, бодрые старики-пенсионеры, вышедшие перекинуться парой слов с приятелями.

     – Всё хорошо, – кивнула Крош.

     – А почему так долго? – нахмурился Богдан.

     – Анализы всякие, УЗИ.

     – Какие анализы?

     – Всякие. Кровь, на инфекции передающиеся половым путём, – фыркнула Женя. – На ВИЧ даже. Ты разве не боишься, вдруг у меня какое-нибудь ЗППП?

     – Подцепила в роддоме или в инфекционке с Тёмычем? Конечно, боюсь, ночами не сплю, – процедил сквозь зубы Богдан, потом оглядел смотрящую на него Крош и добавил: – У меня есть санитарная книжка с причитающимися обследованиями, анализами, прививками.

     – Откуда?!

     – На кумысном производстве требуется, – коротко ответил, обратив внимание на Тёмыча, тот собирался реветь. В этот раз точно и безотлагательно. Быстро вытащил пустышку из сумки, протянул ко рту недовольного. Малыш вцепился в соску, окинул недовольным взглядом Богдана, дескать, откуда ты такой шустрый взялся, поорать всласть не даешь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 54

     – Богдан, – пропыхтела Крош по пути к стоянке автомобилей. – Я не думаю, что у тебя какая-то болезнь, вообще ни о чём таком не думаю. Ты злишься? Не злись. Они разводили на деньги, я понимаю, но… в общем…

     – Жень, ты молодец. Всё правильно сделала. Я не злюсь.

     – Злишься.

     – Не злюсь, – Тойота в это время открылась, Богдан взял Тёму, умело усадил в кресло, к которому малой начал привыкать, а на днях Ольга привезла подвеску с яркими, гремяще-шелестящими, поющими игрушками, понравившимися малому.

     – Злишься! – пискнула за спиной Крош.

     – Нет, – почти рыкнул Богдан. – Жень, – он выбрался из машины, встал, нависая над Крош, зажимая между открытой дверью и своим телом. – Я не злюсь, правда, – пришлось выдавить из себя подобие улыбки. – Просто прикидываю, сколько твои анализы делаться будут.

     – Ну…

     – Если я не трахну тебя в ближайшие дни, лопну, так понятней? Разорвёт к херам собачьим, – он приблизился к Жене, удивительно остро почувствовал пудрово-цветочную смесь шампуня, крема, солнца, веснушек. – Хочу тебя, – просипел он, нагнувшись под рост застывшей Крош. Крошечной Крош.

     Пододвинулся ещё на половину шага, почувствовал телом тело Жени. Полную грудь под тонкой тканью сарафана, гладкое бедро под своей ладонью. Резко подался бёдрами вперёд, имитируя поступательно-вращательное движение – древнее, как мироздание.

     – Поехали, люди смотрят, – с трудом удалось стряхнуть марево острого вожделения, тягучего, терпкого, ядовитого.

     Женя отмерла, закопошилась, юркнула на заднее сидение, как специально продемонстрировав круглый, упругий зад, подчёркнутый лёгкой, струящейся тканью до середины бедра, крепкие, не покрытые загаром ноги, дразнящие белизной кожи.

     Богдан сел за руль, тронулся, не отводя взгляда от лобового стекла, демонстративно не обращая внимания на глазеющую парочку, заставшую его с Женькой за почти непристойным занятием. Подумаешь, едва не кончил, толкнувшись пару раз в мягкий живот. Джинсы спущены не были, ничего оскорбляющего нравственность не произошло. А если произошло – пусть оскорбляются на здоровье. Ещё пара дней воздержания, и он оттрахает свою гостью посередине ярмарочной площади, настолько ему это необходимо.

     Постепенно пелена спадала с глаз. Что же он за человек такой? Сдала анализы – умница. Подумала о своём здоровье, благополучии сына, о его, Богдана, здоровье, в конце-то концов. Нужно держать себя в руках. Невмоготу? Передёрни!

     Он посмотрел в зеркало заднего вида. Крош заканчивала кормить Тёмыча, тот лениво дочмокивал смесь, закрывая глаза, явно намереваясь уйти в дневной сон. Не в своё время, но ничего не поделаешь. Если рыжий карапуз что-то решил, от своего не отступится. Весь в Женьку, а то и в Богдана. А что? Сколько он маячил перед глазами его матери, пока Артём ждал появления на свет? Мог нахвататься привычек. Сомнительная теория с медицинской точки зрения, научная основа хромает на обе ноги, а Богдану нравилась – отлично объясняет настойчивость Тёмыча.

     Женя поймала взгляд Богдана, широко улыбнулась, щёки покрылись едва заметным румянцем, она не отводила глаз от зеркала, смотря в глаза Богдана. Солнце скользило по оголённым плечам, целуя веснушки на белой коже, заканчивало путь на круглых, чуть разведённых коленях.

     – Не обязательно ждать результаты, – тихо сказала она. – Я тоже… хочу.

     – Жень, это безответственно.

     – Почему? – она пожала оголёнными плечами. – У тебя есть санитарная книжка, а у меня последний раз было… давно, в общем! Если не считать того раза, в апреле, – Женька тут же отвела взгляд, уставившись в окно, притихнув, словно перепуганный мышонок.

     – Крош? – Богдан нахмурился.

     Грёбаный, чёртов ад!

Глава 55

     Он сколько угодно может гадать, что в голове Крош, и всё равно не поймет её. Нужно разговаривать. Необходимо. Женя – не Алла, с которой достаточно было оговорить условия сделки, впоследствии снимать напряжение дважды в неделю, по сраному расписанию или без предварительной записи. Не Лиза, готовая подмахивать даже там, где от неё не ждут, в позах, глубоко неприятных ей: всё для фронта, всё для победы матримониальных планов. Ему не нужна телячья уступчивость и договор о сексе его тоже не интересует.

     Нужна Женя. Крош. Необходима. Со всеми веснушками, мягкостями, впадинками, глупостями, мудростью, желаниями, опытом. Со всем, что было Женей, от цыпочек до макушки. Насовсем!

     – Крош, в чём дело? – Богдан плавно притормозил, свернув на просёлочную дорогу, встал у обочины.

     Огромная, бескрайняя степь убегала за горизонт, покрытая цветами, травами, пылью. Чуть дальше начнётся тайга, луга, усыпанные насыщенной зеленью, река Абакан из широкого устья со множеством притоков перекатится в быстрое, горное течение, спеша к месту смыкания двух хребтов Кирса и Джойского.

     – Говори, – повторил он, интонационно надавливая на молчащую, сжавшуюся Крош. – Выйдем, – он вышел, аккуратно захлопнув дверь. Если Тёмыч проснётся, будет им и разговор по душам, и секс ночью, и всё остальное, запланированное Богданом на сегодняшний вечер.

     Подал Жене руку, когда она выбиралась из Тундры – не по росточку Крош клиренс полноразмерного пикапа. Подхватил, прижал одной рукой к себе за талию, вторую по-хозяйски уместил на ягодице, ощутимо сжав.

     – Что случилось? – повторил он вопрос, вдавливая пальцы в ягодицу.

     – Да ничего…

     – Женя, – он встряхнул ношу, рыжие локоны взметнулись, упали на личико в веснушках, прикрыв зелень глаз и вздёрнутую верхнюю губу. Пришлось убрать пряди с лица, посмотреть в глаза. Женя заметно сжалась, часто-часто задышала, но отвести взгляд не сумела. Смотрела как кролик на удава, готовая к любому повороту.

     Твою мать! Твою ты богу в душу мать!

Богдан готов был провалиться в преисподнюю и открутить рога у главного чёрта ради такого взгляда Крош.

     – Я жду, – добил он, окончательно подавляя волю к сопротивлению, если она и была у этого рыжего, взволнованного цыплёнка.

     – Ты плохо обо мне думаешь? – пролепетала Женя.

     – Чего? – он не понял. Совсем ничего не понял. Прижал сильнее, подтянул выше, пока не оказались нос к носу: – Поясни. Человеческим языком, доступным для понимания.

     – После того… орального секса, ты плохо обо мне подумал? Я имею в виду, приличные женщины не делают такого… вот так не делают.

     – Не заглатывают по самые яйца, ты хочешь сказать? – помимо воли он улыбнулся. Увидел быстрый кивок, ещё пару таких же и румяные щёки. Что же ты всё время краснеешь, Крош… – Честно говоря, понятия не имею, что делают приличные женщины. Мне плевать на всех женщин мира, кроме одной-единственной – моей. Хочу, чтобы моя женщина отсасывала мне, стоя на коленях, и заглатывала, и делала сотни, тысячи неприличных вещей. Только со мной. Понимаешь? Мне не нужна гипотетическая «приличная женщина», мне нужна сколько угодно «неприличная», но лишь моя. Навсегда.

     – А?

     – Жень, вообще-то я понимаю, что ты не на бананах научилась, а на мужиках. Честно говоря, мне безразлично, сколько их было. Скажешь – хорошо. Не скажешь – плевать. Ты здесь, со мной, рядом. Живая, цветущая, красивая, аж зубы сводит, насколько красивая. Меня воспоминание об апреле заводит с полуоборота. Пусть «приличная женщина» другому мужику достанется, мне нравишься ты.

     – Нравлюсь? – Женька сощурилась, лукаво выглянув из-под упавшего рыжего локона. Вот лиса!

     – Сильно, Жень. Очень нравишься. И Тёмыч нравится, – подмигнул он. – Перестань загоняться, – Богдан поставил Женю на ноги, оправил сбившийся сарафан, останавливаясь наглой ладонью на груди, немного сжав манящую мягкость.

     – А чего тогда выпустил? Мне нравилось, между прочим, – вот, теперь он слышал свою Крош, а не перепуганного мышонка в состоянии перманентного анабиоза.

     – Потому что, если я ещё чуть-чуть подержу тебя – всё-таки заставлю отсосать. Прямо здесь и сейчас, – он посмотрел на Женьку, та нервно сглотнула, кинула плотоядный взгляд на его пах. – Обойдешься, для начала я собираюсь тебя поиметь, – отрезал Богдан. – Позже, если у тебя останутся силы, разрешу сделать то, к чему ты так настойчиво рвёшься. К тому же у нас в машине сын, вряд ли ему понравится проснуться, когда мама в поле… кхм.

Глава 56

     Богдан решил срезать путь, темнеть ещё не собиралось, однако и Тёмыч, и Крош порядком устали, набрались впечатлений, надышались свежим воздухом. День выдался длинным, почти бесконечным.

     После разговора Богдан не поехал домой. Как и планировал, он решил показать Жене частичку Хакасии. Она забавно реагировала, поминутно восхищалась, задавала вопросы, часто детские. Впрочем, много ли мы знаем о том, чего не видели никогда в жизни? В школе все посещали уроки географии, обществознания, истории, а оказываешься в новом месте – всё вызывает удивление, живой, часто наивный интерес.

     Остановились у реки, закованной в каменные берега, покрытые вековыми деревьями. Женька завороженно смотрела по сторонам, спрашивала – неужели здесь купаются? «Здесь» – прозвучало, будто они высадились на Луну, а Богдан, ни больше ни меньше – Нил Армстронг.

     Встретили знакомых рыбаков, выбравшихся недалеко от посёлка, ненадолго, провести время с душой, не для заработка.

     – Твоя? – бросив короткий взгляд на Женю, спросил Пётр – седой, грузный мужик под шестьдесят лет.

     Пётр был промысловым охотником, убийство ради развлечения не одобрял, хотя коллег, устраивающих «туры» для желающих получить острые впечатления, понимал – всё решают деньги, жизнь дикого зверя зачастую тоже. Он нередко брал в компанию Богдана. В тайгу они уходили на неделю и дольше, ночевали в заимках, передвигались на лыжах или снегоходах. Сейчас шёл июль, сезон охоты на многих зверей закрыт, потому Пётр отдыхал, от скуки перебивался рыбалкой.

     – Моя, – подтвердил Богдан. Пётр согласно кивнул, посмотрел на Тёмыча, устроившегося в слинге у мамы – идти к Богдану на руки малой отказался.

     «Моя» – значит, «моя». Петру было известно, что Богдан вдовец. Совместное пребывание в тайге порой выводит на откровенность даже молчаливых от природы, сдержанных людей.

     – Добро, – вот и весь комментарий. Никакого праздного любопытства, разглядывания, далеко идущих выводов, параграфов из учебника анатомии.

     – Это какая рыба? – спросила Крош, разглядывая щедрый улов Петра, Тёмыч в это время вносил важные поправки на тарабарском. Уж он-то знал, и что за рыба, и как её готовить, чем запивать. В общем, малец-удалец.

     – Это-то? Окунь, лещ вона, елец, плотвичка, гольяны, щука… – перечислял Пётр.

     – Щуку я знаю, – кивнула Крош. Тёма подтвердил: «Ба-ба-ба-па-па-па-пам». Пётр улыбнулся одними глазами. – А вон та?

     – Хариус.

     – Не слышала о такой, – растерянно проговорила Женя.

     – Не местная, что ли?

     – Из Москвы.

     – Ну, если из Москвы – угощайся, – хмыкнул Пётр.

     – Что вы! Неудобно… – смутилась Женя, Богдан видел, ей действительно неловко.

     Не привыкла к подаркам, от Богдана принимала лишь то, что для Тёмыча, не могла отказаться. За всё остальное платила из личных средств. В продуктовом магазине, клинике – всё сама. Богдан терпел. Пока. Любому человеку перестроиться сложно. Рачительной Крош, привыкшей рассчитывать на себя, тем более.

     – Бери, – отмахнулся Пётр, посмотрел на Богдана, показывая на привязанный к ветке полиэтиленовый пакет, в него можно сложить улов. – Зуйка ощенилась, через пару недель можно присматривать щенка. Крепкие ребята, годные. Приходи.

     – Отлично, – кивнул Богдан.

     Зуйка, восточносибирская лайка, – универсальная охотничья порода. Собака умная, расторопная, сообразительная, почти человек. О Зуйке ходили легенды среди охотников не только Хакасии, но и всей Сибири. Потомство Зуйка давала редко, от таких же обученных, от природы сообразительных охотничьих кобелей. Ценились такие щенки на вес золота, однако Пётр не злоупотреблял, берёг своё сокровище, приплод пристраивал среди охотников, в сотни раз проверенные, надёжные руки, только и только для охоты, чтобы таланты по дворам и квартирам не прозябали. Вот и Богдану выпала честь – значит, признал его Пётр своим.

     На обратном пути любовались такими пейзажами, что хоть мольберт неси и начинай писать. Богдан набрал жменю костяники на прогретой солнцем опушке, угостил Женю. Та таращила глаза, с подозрением нюхала, пару раз лизнула ягоды, похожие на ядра граната, потом всё же закинула в рот. Сморщилась, едва не выплюнула, но, к удивлению Богдана, проглотила.

     – Кисло, но классно, – сделала она вывод. Богдан засмеялся и рассказал о полезных свойствах таёжной ягоды.

     Костяникой сыт не будешь, на обратном пути заехали в кафе на базе отдыха. По местным меркам – место элитное. Обслужили расторопно, порции оказались щедрые, сытные, вкусные, а простенькую подачу простить можно. Сюда не за кулинарными изысками приезжают, совсем за другим.

     Здесь степь, летом пахнущая ковылём, пылью. Весной – купальницами, местные называют цветы «жарка», а зимой – трескучим морозом, неутихающим ветром. Тайга – с её законами, дичайшими ароматами, запредельной жестокостью и щедрыми дарами. Горные хребты – с видами, от которых дух захватывает, высотами, куда обманчиво просто пробраться пешему. Зарыбленные реки, озёра, в том числе солёные. Мистическая история хакасского народа, покрытая легендами, как лоскутными покрывалами.

     Дорогой, которой решил поехать Богдан, он не ездил давно, года четыре точно. Не потому, что ухабистая – Тундра точно пройдёт, – не мог себя заставить. Даже если легче было срезать путь, Богдан объезжал это место, как здоровый человек лепрозорий. Сейчас, глядя на осоловелые глаза Крош, машинально свернул. Поскорее добраться домой, отдохнуть Жене и Тёмычу – всё, о чём подумал.

     – Ого! Что это? – Крош уставилась в окно, Тёмыч тоже оторвался от полосатой подвески-пчёлки, шуршащие крылья которой терзал последние семь минут.

     Богдан повернул голову на выкрик Женьки, зная, что он увидит.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 57

     Большой, заброшенный участок рядом с основным поселковым массивом. Лес с двух сторон подходил вплотную к участку, стоял живописной стеной, там безумно пахло хвоей, кедром – нечастый аромат для этого региона. С запада виднелась река с холмистым берегом, сплошь покрытым вековыми деревьями, с одним-единственным подходом-пляжем, чистым, будто выскобленным сотней рабочих рук. Под углом проселочная дорога, где с одной стороны поселок с нехитрыми благами цивилизации, а с другой – луг, почти степь, заканчивающийся где-то вдали горным хребтом. Участок огораживал забор из горизонтальных, грубо наструганных досок. Живописно, красочно, как на открытке. Место действительно пользовалось популярностью у туристов, сюда приезжали, фотографировались, время от времени пытались купить, порой втридорога.

     Богдан остановил машину, подождал, когда Крош выберется, вышел сам, забрав из автомобиля Тёмыча, понимая, что тремя минутами экскурсия не обойдётся.

     – Вот это красотища! – проговорила восторженно Женька. – Ты видел это? С ума сойти! Хоть кино снимай. Путешествие хоббитов! Если сейчас из леса появится Гэндальф, я совсем не удивлюсь! Ой, смотри, что это?

     Богдан покорно шёл за Крош, прижимая к себе Тёмыча, почему-то именно рыжий крепыш шести месяцев от роду, понимающий ничтожно мало в этой жизни, давал ему силы здесь и сейчас устоять на ногах.

     – Фундамент? – Крош замерла, уставившись в торчащий из высокой, сочной травы фундамент, покрытый редкой травой от времени. – Кто-то не достроил дом, – она легко запрыгнула на бетонную ленту и пошла вдоль. – Большой дом должен был построиться. Здесь, наверняка, спальня. А там… там детская!

     – Кухня, – ответил Богдан, чувствуя, как слова застревают в горле, будто рыбной костью подавился, не может вздохнуть, не то, что говорить. – Детская рядом со спальней, а из кухни виден двор с игровой зоной.

     – А? – Женя распахнула зелёные глазищи, прикрыла ладонью рот, уставившись на говорящего.

     – Там баня. Обыкновенная русская баня. Стены обиты липой, большой предбанник, купель, – он показал на границу кедров и прогалины, открывающей вид на реку.

     – Это твой дом? – тихо-тихо уточнила Крош.

     – Да, – он кивнул, не смотря на Женю, а когда глянул, увидел то, чего боялся больше всего на свете – слёзы.

     Полные глаза огромных, перекатывающихся слёз. Жалость. Бетонная, давящая, удушающая плита жалости. Посмотрел поверх рыжей макушки с развевающимися кудрявыми прядями на чуть прохладном ветру с реки. Увидел, как наяву, дом, который должен был вырасти. Что почувствовал? Рефлекторно готовился к острой боли, горячим, жалящим иглам по венам, взрыву каждой клетки тела, кровавому крошеву в душе, сердце, разуме. И не почувствовал ничего кроме глухого, как хроническая непреходящая боль, принятия.

     Принятия, запоздалого, как электричка после полуночи, которую ждали засветло. Запоздалого, и всё-таки необходимого.

     Крош тем временем вытирала слёзы со щёк, всхлипывала, смотрела с такой говорящей, очевидной жалостью на Богдана, что хотелось взвыть, как оголодавший волк на луну – пронзительно, страшно, предупреждающе.

     – Не надо, – глухо произнёс он.

     – Что не надо? – Женька всхлипнула, кончик носа некрасиво покраснел, она вдруг подскочила, выхватила Тёмыча из рук Богдана, как от прокажённого, вцепилась в сынишку, стиснула, начала покачивать, целовать макушку с рыжими волосками, пухлые щёки, нос-кнопку. Тёмыч недовольно крутил головой и кряхтел.

     – Жалеть меня не надо, – отрывисто, как ворон, каркнул Богдан. «Жа-леть ме-ня не на-до».

     – Я не могу, – неслось в спину Богдану, быстро шагающему к машине. – Не могу! – Крош умудрилась обогнать его, встать перед лицом, перегораживая путь. Он почему-то уставился на её ноги в спортивных босоножках.

     – Я не тебя жалею, а дочку твою, – прошептала Женя. – Она маленькая совсем была, на тебя похожа. Жену твою жалею. Молодая, такая красивая! Ей, наверное, всё-таки повезло, что с девочкой своей ушла… Потому что, – она крепко прижала сына к себе, тот надул щёки, готовясь дать отпор единственным доступным способом – плачем. – Потому что лучше вообще не жить после такого! Всё это несправедливо, такого не должно происходить. Дети не должны умирать! Никогда-никогда-никогда! Ты говоришь «не жалей», а как? Как не жалеть? Смотришь передачи про больных деток и каждого, каждого жалеешь! Или новости про крушения, техногенные аварии, катаклизмы всякие… Люди гибнут, среди них дети. Разве возможно не жалеть? Могли бы жить, а погибли! Всё, нет их! Твоя дочка и жена могли бы жить здесь, но их нет. Как я могу не жалеть? У меня сердце есть, Богдан!

     Богдан молчал, не зная, что ответить на тираду Крош. Слишком долгий день, слишком пронзительный.

     – Тебя мне тоже жалко, – Крош виновато опустила голову. – Не так, как их, по-другому. Прости, у меня не получается иначе. Родных жалеют, берегут, не умею не жалеть… Кто пожалеет? Прохожий?

     – Женя… – он запнулся, не знал, что ответить, слова крутились, но всё не те, пустые, никчёмные, ни о чём не говорящие.

     – Я люблю тебя, – выпалила Крош и уставилась на Богдана. С таким лицом люди в прорубь ныряют. Навсегда.

     – Жалость – это не любовь, Крош.

     – Любовь… – Женька отвернулась, уставилась на исполинские кедры. Богдан видел ухо, такое маленькое, крошечное, с тремя веснушками на раковине, заправленную прядь волос, упрямо лезущую на лицо, глаза со следами слёз, вздёрнутую верхнюю губу в форме лука купидона… Купидона.

     – Женя, – он подошёл близко. – Женька, Женечка, Крош, я люблю тебя. Всем сердцем, сколько бы его ни осталось – люблю.

      «Люблю», «Люблю», «Люблю».

     Словно прошелестели вековые кедры, принесло тёплым ветром со степи, речной прохладой.

      «Люблю», «Люблю», «Люблю».

     Отдавалось в запахах тайги, степного ковыля, осоки вдоль берегов реки.

      «Люблю», «Люблю», «Люблю».

     Громыхнуло сердце, остановилось, а потом застучало снова. Вдруг переворачивая страницу, казалось бы, знакомого, понятного мира.

     Домой добрались молча, даже Тёмыч притих, впитывая неясные вибрации между взрослыми людьми. Словно прислушивался к своему новому будущему, рассматривал его, примерял, решал, как относиться.

Глава 58

     Богдан приоткрыл глаза раньше, чем послышалось кряхтение Тёмыча. По парнишке можно было сверять часы. Шесть утра – подайте заветную бутылочку. Малой ночью дал прикурить. Суматошный день сказался, вместо спокойного вечера он ожидаемо капризничал. Половину ночи таращил глазёнки, а вторую заходился уставшим плачем. Под утро, когда солнечные лучи начали проникать в комнату, Богдан не выдержал – вынес кроватку с бушующим малышом на кухню, там были плотные жалюзи, диван, и не было мамы.

     Женя валилась с ног, но мужественно укачивала сынишку, когда тот и не собирался спать. Сначала вёл пространные беседы о своём, важном, шестимесячном, позже ревел, как только мама попадала в поле зрения. С завидной настойчивостью требовал взять на руки, тогда как Крош держалась с трудом, чтобы не уснуть, где остановилась. Сидя, стоя, на полу, потолке – неважно.

     Богдановы руки Тёмыч благосклонно терпел, утихомиривался, начинал дремать, пока не видел Женю. Что ж. Пришло время радикальных мер. Кроватка – вместе с малым – во главе с Богданом отправилась на кухню, и, о чудо, парнишка после недовольного сопения уснул.

     Прокряхтел малыш через час, Богдан к тому времени был во всеоружии, вернее – с бутылочкой, разгуляться не дал. Тёмыч после перекуса мгновенно уснул, по всему было видно – спит пацан крепко. Нагулялся за ночь.

     – Как он? – в двери показалась взлохмаченная Крош.

     Богдан развёл руками, выразительно показывая некоторым рыжим, что им следует сидеть в комнате, не провоцировать добропорядочных шестимесячных крепышей на продолжение дебоша. Женя виновато пискнула, скользнула на цыпочках в уборную. Богдан в это время зашёл в комнату, потирая ладонями лицо.

     Через десять минут Женя застыла в дверях, Богдан посмотрел на зашедшую, сглотнул тугой комок вожделения, игнорируя абсолютно растерявшийся зелёный взгляд. Стояла Женя в коротенькой ночной сорочке, едва доходившей до середины бедра, с разрезом спереди, там мелькнул трикотаж трусов. Ничего особенного. Белые, тонкие, аккуратные, без кружева и изысков.

     – Что? – Женя переступила с ноги на ногу, неуверенно посмотрела на Богдана. Она силилась отвести глаза, ей стало неловко, но мужской взгляд продолжал скользить по вожделенным, кричаще женственным изгибам.

     – Устал, да? – Крош нахмурилась. – Я понимаю, правда. Я сама могу… или уедем… вот.

      «Вот» – отозвалось гулким эхом в тишине дома. Рассыпалось тысячами звуков по полу из натурального дерева, тёплого под маленькими ступнями Крош. Покатилось через комнату, оседая в солнечном луче, пересекающем расправленную постель.

     Богдан сделал два шага, Женя не успела пискнуть, как оказалась в плену его рук. Одной он прижимал к себе изгибы, настолько желанные, умопомрачительные, что перехватывало дыхание, второй скользил по бедру, выводя узоры, сдавливая пальцами мягкость, шелковистость кожи. Чудом умудрился закрыть дверь в кухню, отсекая себя с Женей от внешнего мира. На проскочившую панику во взгляде кивнул в сторону радио-няни.

     – Тёмыч спит, никого нет, мы одни, – зачем-то произнёс он очевидное. Егор вечером умчался в Абакан, терять время на пустые ночи без своей женщины он не собирался.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 58

     Богдан приоткрыл глаза раньше, чем послышалось кряхтение Тёмыча. По парнишке можно было сверять часы. Шесть утра – подайте заветную бутылочку. Малой ночью дал прикурить. Суматошный день сказался, вместо спокойного вечера он ожидаемо капризничал. Половину ночи таращил глазёнки, а вторую заходился уставшим плачем. Под утро, когда солнечные лучи начали проникать в комнату, Богдан не выдержал – вынес кроватку с бушующим малышом на кухню, там были плотные жалюзи, диван, и не было мамы.

     Женя валилась с ног, но мужественно укачивала сынишку, когда тот и не собирался спать. Сначала вёл пространные беседы о своём, важном, шестимесячном, позже ревел, как только мама попадала в поле зрения. С завидной настойчивостью требовал взять на руки, тогда как Крош держалась с трудом, чтобы не уснуть, где остановилась. Сидя, стоя, на полу, потолке – неважно.

     Богдановы руки Тёмыч благосклонно терпел, утихомиривался, начинал дремать, пока не видел Женю. Что ж. Пришло время радикальных мер. Кроватка – вместе с малым – во главе с Богданом отправилась на кухню, и, о чудо, парнишка после недовольного сопения уснул.

     Прокряхтел малыш через час, Богдан к тому времени был во всеоружии, вернее – с бутылочкой, разгуляться не дал. Тёмыч после перекуса мгновенно уснул, по всему было видно – спит пацан крепко. Нагулялся за ночь.

     – Как он? – в двери показалась взлохмаченная Крош.

     Богдан развёл руками, выразительно показывая некоторым рыжим, что им следует сидеть в комнате, не провоцировать добропорядочных шестимесячных крепышей на продолжение дебоша. Женя виновато пискнула, скользнула на цыпочках в уборную. Богдан в это время зашёл в комнату, потирая ладонями лицо.

     Через десять минут Женя застыла в дверях, Богдан посмотрел на зашедшую, сглотнул тугой комок вожделения, игнорируя абсолютно растерявшийся зелёный взгляд. Стояла Женя в коротенькой ночной сорочке, едва доходившей до середины бедра, с разрезом спереди, там мелькнул трикотаж трусов. Ничего особенного. Белые, тонкие, аккуратные, без кружева и изысков.

     – Что? – Женя переступила с ноги на ногу, неуверенно посмотрела на Богдана. Она силилась отвести глаза, ей стало неловко, но мужской взгляд продолжал скользить по вожделенным, кричаще женственным изгибам.

     – Устал, да? – Крош нахмурилась. – Я понимаю, правда. Я сама могу… или уедем… вот.

      «Вот» – отозвалось гулким эхом в тишине дома. Рассыпалось тысячами звуков по полу из натурального дерева, тёплого под маленькими ступнями Крош. Покатилось через комнату, оседая в солнечном луче, пересекающем расправленную постель.

     Богдан сделал два шага, Женя не успела пискнуть, как оказалась в плену его рук. Одной он прижимал к себе изгибы, настолько желанные, умопомрачительные, что перехватывало дыхание, второй скользил по бедру, выводя узоры, сдавливая пальцами мягкость, шелковистость кожи. Чудом умудрился закрыть дверь в кухню, отсекая себя с Женей от внешнего мира. На проскочившую панику во взгляде кивнул в сторону радио-няни.

     – Тёмыч спит, никого нет, мы одни, – зачем-то произнёс он очевидное. Егор вечером умчался в Абакан, терять время на пустые ночи без своей женщины он не собирался.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 59

     Женя лежала на белых простынях, рыжие волосы светились почти мистическим светом, веснушки манили пудрово-цветочным ароматом, перекатывались по белой коже, дразня рецепторы обоняния. Зажмурилась, отвернулась, будто действительно стало страшно, рот приоткрыла, дышала глубоко, прерываясь на судорожные вздохи.

     Вывернуться она не могла, в общем-то, и не пыталась. Богдан нависал сверху, приподняв её руки над головой, сцепив в замок запястья. Гладил по приподнятым в коленях ногам, пробираясь под ткань сорочки. От бёдер к животу и выше, чувствуя быстрые удары женского сердца. Казалось, одно неровное движение, вдох, колебание воздуха, и он не выдержит, сорвёт тряпки с желанного тела, отбросит в сторону чужеродную осторожность, ворвётся в податливое тело жадно, с размаху, до самого конца, не дав привыкнуть, опомниться, сжиться с забытой ролью. Ролью женщины.

     Грудь у Жени не маленькая, тяжёлая, налитая. В большую ладонь Богдана не умещалась, ощущалась божественно, особенно сосок, скользивший по ладони. Он поднял сорочку, оголяя желанное тело, Женя нетерпеливо помогла, выпроставшись из ненужной одежды. Замерла, как дикий зверёк перед хищником, Богдан не мог отвести взгляда от аппетитных, сумасшедших форм.

     От светлых ареолов, сосков, просящих ласки. От веснушек, проступившей испарины, которую необходимо слизать. Вместо этого качнул бёдрами, вдавливая болезненную эрекцию в белый трикотаж трусов, там, где невыносимо горячо, влажно, куда необходимо попасть. Сейчас же.

     Он перекатился, обхватывая женскую талию, пробежался жадными пальцами по позвоночнику, бёдрам, ягодицам, успел сдёрнуть с себя футболку, чтобы почувствовать это, безумное, настоящее – кожа к коже.

     Женя жалобно всхлипнула, Богдан напрягся. Господи, да он сейчас возьмёт её безо всяких предварительных ласк. Просто трахнет, как ошалевший от вседозволенности пацан. Становилось душно.

     Она сама потянулась за поцелуем, отказать не смог, очертил круг по сладким губам, лаская каждую по очереди, проник настырным языком в жар рта, атакуя, забирая в плен дыхание, подчиняя желания, движения, мысли Жени.

     Впечатал в себя тело Крош, крошечное, убийственно женственное, до чёртовых точек в глазах необходимое. Полная грудь, скользящая по его грудной клетке, оставляющая обжигающие следы напрягшимися сосками. Мягкие ягодицы, бёдра, по которым скользили жадные мужские пальцы. Живот с подрагивающим пупком. Запах пудры, цветов, солнца, веснушек. Безумие в концентрированном виде.

     И снова жадные, жаркие, ненасытные поцелуи, следы на белой шее, мягкость крошечной мочки на языке. Вкус сосков, подмышек, пупка, испарины. Женин вскрик, когда терпение Богдана полетело под откос. Он сдёрнул, наконец, последний оплот защиты – жалкий клочок белого трикотажа.

     Влажно было везде. Между ног Жени, по бёдрам, оставляло следы на постели. Она громко стонала, сама насаживалась на пальцы, тёрлась в нетерпении, перехватывала инициативу, требуя дать ей разрядку сейчас же. Два пальца входили легко, Богдан наблюдал за своей рукой, покрытой влагой. Раздвинутые широко ноги предоставляли отличный вид на пухлые половые губы, напрягшийся клитор и тёмные пальцы, ныряющие с настырной настойчивостью, тогда как большой лишь осторожно задевал клитор, не давая провалиться в забытьё.

     Кончить Женя должна была под ним, от его члена. Не от пальцев, не от языка, а от члена. Богдан переводил взгляд на беспомощно откинутую шею, не выдержав, скользил жадным ртом по коже, оставляя собственнические следы на груди, и аккуратней – по шее.

     Женька чуть замерла, едва заметно сжалась, когда Богдан рефлекторно качнул бёдрами – одно движение, и он внутри. Он всмотрелся в перепуганные, с поволокой возбуждения, слезящиеся глаза.

     – Хорошо, – кивнул он.

     Резко поднялся, приподнимая одним уверенным движением Женю, устроил у себя на коленях, продолжил ласкать одной рукой, второй завёл её руки за спину и сцепил сильными пальцами, будто ей могло прийти в голову сопротивляться.

     – Сама, – он приподнял Женю за ягодицы, наверняка оставляя след.

     Желание парализовало, он терпеливо ждал, когда Женин взгляд сфокусируется, она поймёт, что от неё требуется, и сама начнёт двигаться. Насаживаться, чтобы перебороть нелепый страх первой близости после родов. Она поёрзала, приподнялась, Богдан направил член, скользнув головкой по истекающим губам, замер, поощряя лёгкими поцелуями щёк, ушной раковины, мочки. Верхней губы – особенно сладкой после того, как вытер пальцы о женский рот, заставляя слизывать собственную влагу.

     Женя зависла, он качнул бёдрами, проникая совсем немного, не отводя взгляда от потерянных в удовольствии глаз Крош. Щёки раскраснелись, рот приоткрылся, грудь маняще подрагивала. Надавил, вынуждая опуститься ниже, ещё ниже, пока не заполнил собой одним резким движением, до самого конца.

     – Больно? – поинтересовался он, немного отступая, чтобы снова войти, придерживаясь небольшой амплитуды.

     – Нет, – глухо ответила Женя, начав приподниматься и опускаться, не отводя взгляда от лица Богдана, будто искала там поощрения.

     Он приподнял женские бёдра, резко опустил и повторил движение, чувствуя, как под пальцами проступает пот, пахнущий пудрой.

     – Сейчас больно? – еще раз спросил, смотря ровно в глаза, пригвоздив к себе одним взглядом.

     – Нет, – Женя мотала головой, цеплялась за его плечи, царапала шею, глубоко дышала, не смея отвести взгляда от Богдана. Будто её приговорили к пожизненному просмотру, и она была счастлива подчиниться приговору.

     – Не больно? – в этот раз он вошёл резче, на грани, скользя с оттяжкой, теми самыми, необходимыми, возвратно-поступательными движениями.

     – Нет.

     И это отпустило всякие тормоза у обоих. Мир с его законами, установленным порядком, с предписанными движениями, извечным положением дел перестал существовать. Поцелуй – глубокий, ненасытный, жадный, срывающий оковы стеснения, – открыл плотину с трудом сдерживаемых желаний.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

  Женя стонала, цеплялась за плечи, даже не пыталась противиться его жадному, эгоистичному напору. Распластанная под его разгорячённым телом, осыпаемая сотнями жалящих поцелуев, она лишь принимала размашистые, на всю длину, быстрые движения внутри себя, откинув шею, выгнувшись в спине, подставляя грудь под удары ненасытных поцелуев.

     – Женя, Женечка, Крош, потерпи, – шептал он, обезумев, в чувственный рот.

     Чувствовал ответные поцелуи, движения языка, губ, дыхание. Двигался, двигался, двигался, пока не ощутил сокращение, не услышал протяжный стон, и не кончил сам. До чёртовых чёрных точек в глазах и потной спины.

     Потом они молчали, переводили дыхание, долго и сладко целовались. Богдан нежил веснушки в своих ладонях, слышал дыхание, чувствовал жизнь.

     И, да, тот самый, почти мифический, горловой, завершил утро.

     Проснулась Крош после полудня, Богдан успел приготовить обед, договориться с Тёмычем о перемирии, пока мама спит, поработать. И стать счастливым на целую жизнь.

Глава 60

     Просыпаться начал до звонка будильника, протянул руку на сторону кровати, где должна быть Крош, машинально пошарил рукой, перекатился, и только тогда пришло окончательное пробуждение. Жени рядом не было, и это показалось противоестественным.

     Он быстро взял телефон, сообщений нет, значит, ночь прошла спокойно. Хорошие новости. Зажмурился, полежал, не шевелясь, несколько минут и резко, рывком, встал. День предстоял длинный, вопросов нужно решить массу, а времени почти не оставалось. Вернее, Богдан не давал себе времени. Не считал нужным задумываться о собственном решении.

     С Крош и Тёмычем они прожили семьёй до конца лета. Не заметили, как подошла осень, зачастив дождями и холодными, протяжными ветрами. Сказать, что прожили в безоблачном счастье? Не скажешь. Ссоры случались часто, не сильные, по мелочам, но полыхали яркими вспышками, то заставляя загораться тела, то взрываться характеры.

     Как два солдата, выброшенные посредине минного поля, они осторожно прокладывали дорогу к общему завтра. В том, что «завтра» будет, сомнений не было ни у кого, даже у Тёмыча, признавшего всё же за Богданом право старшинства. А вот по поводу, каким им видится будущее, пришлось поспорить.

     Ночью, в тот же день, когда они, наконец, переступили черту в отношениях, и вряд ли речь шла только о близости – Богдан чувствовал всем сердцем, что произошедшее больше, чем секс, – он сделал Жене предложение. Без цветов, воздушных шариков, кольца, всего, что полагается событию. Просто спросил, где она хочет выйти за него замуж. Здесь, в Хакасии, или в Москве, или где-то ещё. Мало ли, какие мечты могут копошиться в хорошенькой головке, спрятанные за пудровыми веснушками и непослушными рыжими прядями.

     – Я хочу за тебя замуж? – Крош резко села и уставилась на Богдана, будто он превратился в хренового Лунтика.

     – Нет? – мягко выражаясь, удивился он.

     – Не знаю, я не думала… – Женька нахмурилась, прикусила нижнюю губу.

     – Не думала? Ну, подумай, – он встал, вышел на кухню, сделал сладкий чай, заодно проверил, как Тёмыч. Тот не изменял себе, спал, раскинув ручки в стороны, поигрывая пустышкой.

     – Надумала? – поинтересовался, усаживаясь обратно на кровать.

     – Ты офигенный, когда голый, – огорошила Женька, плотоядно разглядывая его.

     – Зубы не заговаривай, – Богдан приподнял бровь, скинул одеяло с Женьки и с удовольствием вернул взгляд. – Подумала?

     – Не могу, – Женька смотрела расширенными, будто в ужасе, глазами.

      – «Не могу» что?

     – Не могу замуж.

     – О-па! А что тебя останавливает?

     – Мы почти не знакомы.

     – Крош, – он оглядел обнажённую с головы до ног, наблюдая, как под его взглядом проступают мурашки на светлой, молочной коже. – Мы знаем друг друга больше года. Я люблю тебя, ты любишь меня, у нас сын. Какие проблемы?

     – Тёмка не твой сын…

     – Жень, думаешь, я головой поехал? Я отлично знаю, что Тёмыч не от меня. Более того, я видел его отца, до сих пор жалею, что не проломил ему череп, – он скрипнул зубами. – И мне ни фига это не нравится, – на самом деле Богдан выразился экспрессивнее, чего обычно не позволял в общении с женщиной, тем более с Крош. – Не нравится, и я намерен это исправить так быстро, насколько возможно. Женившись на его матери и усыновив его. Усманов Артём Богданович, звучит?

     – О, боже…

     – Жень? – он в недоумении смотрел на плачущую Крош. – Жень, вот только слёз не нужно!

     – Я даже не думала… – громко всхлипнула Женя.

     Пришлось разговор отложить на неопределённое время, хотя Богдана такое положение вещей откровенно не устраивало. Тёмыч растёт, ещё немного, и он начнёт не только ходить, разговаривать, общаться с миром на равных, но будет называть своё имя. Назовите это ревностью, наглостью, глупостью, но Богдану стало важно, чтобы Артём рос с понимаем, что он – Усманов. Он не мог стать биологическим отцом малому, чудес не бывает, но по всем законам – человеческим, юридическим, – желал.

     К тому же, кому, как не Усманову знать, что словами классика «человек не просто смертен, а внезапно смертен», и он – не исключение из правил. Защитить Крош с Тёмычем было важно. Не то, чтобы Богдан бесконечно думал об этом, но мысль о юридическом статусе Жени в его жизни постоянно сидела в голове, как заноза в заднице. Однако, давить на Крош не хотел. Наверное, действительно, слишком много перемен для девчонки, не выезжавшей никогда в жизни дальше Московской области. Кто бы мог подумать, что Крош, его Крош, окажется такой нерешительной.

     Или, наоборот, готовой сражаться со всем миром, но не смеющей принять помощь. Будто не имела на это права.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 61

     Позже, как и ожидал Богдан, Женя поделилась сомнениями, терзающими ей душу. Хакасия – живописный край, как и посёлок, в котором обосновался Усманов. Женя была в восторге от просторов, коневодческого хозяйства, нашла общий язык с Абсентом и, что удивительно, с норовистым Валетом – рысаком белой масти. Ежедневно отправлялась на конную прогулку в сопровождении Богдана и с Темычем в слинге. Одну её он опасался отпускать, так что очень скоро троица на двух красавцах стала привычной частью местности. Понравилась ей и рыбалка, куда затащил Богдан Крош. От ухи, сваренной Петром тут же, на берегу, она едва пальцы не проглотила, не прекращая причитать, что и подумать не могла, что блюдо из простой рыбёшки может быть настолько вкусным. Не лосось же, не осетрина, а скажите на милость, какая вкуснятина. Ей всё нравилось, всё приводило в восторг, особенно ставший спокойным Тёмка – малой теперь спал всю ночь, игнорируя побудку для подкрепления.

     И всё же отсутствие благ, к которым привык любой человек, живший в мегаполисе, пугало Женю. Ближайшая больница находилась в десятках километров, а хорошая больница и того дальше. Не думать об уровне оказания медицинской помощи, имея на руках ребёнка, невозможно.

     Следом шли сомнения в будущем Тёмы. Детский садик, школа – единственные на весь посёлок, без выбора. А также, в будущем самой Жени. Богдан не был против жены-домохозяйки, скорее уж он не представлял, чтобы Крош тратила время на работу за три червонца, когда дома женщине всегда есть чем заняться. А если нет – лучше время уделить сыну, сну, наконец, лично ему – Богдан только «за». Насытиться Женей он не мог и не представлял, что когда-нибудь настанет время, когда близость перестанет его волновать. Может быть, лет через сорок… Женя же стремилась к самостоятельности.

     Финансовая независимость важна, Богдан старался принять это, получалось с трудом. Чёрт знает что! Реальность такова, что Женька никак не могла тягаться с доходами Усманова. Вопрос о равном распределении расходов на совместное хозяйство неминуемо приводил к глухому противостоянию. Что прикажете делать? Пересесть на малолитражку, потому что Тойота, по словам Крош, жрёт топливо, как не в себя? Отказаться от планов на новогодние каникулы – рвануть куда-нибудь на тропические острова, валяться на берегу океана, есть свежие морепродукты и экзотические фрукты?

     Уж так у них сложилось, что Усманов родился в семье предпринимателя, сделал рывок, открыл своё дело, и сейчас мог пожинать плоды своего труда. Экскаватором деньги не грёб, но отказывать себе, а главное, своей женщине и сыну, не считал нужным. Женщина же упиралась, как котёнок перед тазом с холодной водой, фырчала и отказывалась принимать свою новую реальность.

     – Как ты не понимаешь? – кипятилась Женя. – Я всю жизнь сама о себе думаю, с меня часть квартплаты родители начали брать, как только на работу вышла. В целях воспитания, но начали же! Не могу я позволить тратить такие деньги на нас с Тёмкой! Мне же отдать нечем!

     А Богдан не понимал. Искренне, абсолютно честно не понимал и от того злился. Как бы ни жили его родители, какие бы конфликты ни происходили внутри пары, патриархальное устройство семьи оставалось незыблемым. Мать не работала и не стремилась, все её помыслы занимало благополучие семьи, детей, мужа. Сестра Вика считалась «бизнес-вумен», тогда как по факту её бизнес держался на благотворительности сначала отца, а теперь Богдана и мужа. Маришка и вовсе не задумывается о происхождении денег на её карточке. Может и плохо, кто же знает, но по-другому Богдан устройства мира не представлял.

     В миропонимании Женьки же никак не умещалась роль домохозяйки. Руководил Крош не навязанный феминизм, а банальный страх остаться у разбитого корыта. Недоверие к миру, как следствие – к Богдану. И это выводило из себя, злило до белых точек в глазах.

     Вот что с этой новоявленной Кларой Цеткин делать? Перевалить через колено и отшлёпать от всей души, до красных следов на белой мягкости ягодиц? Толку? Закончится всё в горизонтальной плоскости, а белые точки появятся от сбитого дыхания, потому что сдерживать свою натуру Богдан перестал почти сразу. Трахал сильно, жёстко, настолько часто, насколько позволяли обстоятельства. Мог без прелюдий поставить в коленно-локтевую позицию, не спрашивая позволения, отыметь. При этом чётко отдавал себе отчёт – на самом деле Крош не против грубого вторжения. Покорность, кажущаяся раболепной – часть её потребностей в сексе, удачно, как пазл в пазл, совпавших с его темпераментом и желаниями.

     Были у Жени и другие сомнения, удивившие Богдана. Родной ребёнок, которого, по её мнению, она обязательно должна родить Богдану.

     – Не уверена, что смогу, – пряча слёзы, пробурчала Женька. – Резус. И вообще.

     – Жень, когда я просил рожать ребёнка? – опешил Богдан.

     – Пока нет, но этот момент обязательно настанет! Тебе же нужен наследник…

     – Я, по-твоему, император или хан? Для чего мне прямо «наследник»? И чем Тёмыч не наследник-то?

     – Он не твой сын.

     – Ещё раз скажешь, что Артём не мой сын, между нами всё будет кончено. Понятно выражаюсь? Во-первых, не хочу думать о его биологическом отце. Во-вторых, не хочу предполагать, что ты о нём думаешь, – «ты» он выделил сознательно, припечатав Крош не только интонацией, но и взглядом, заставив в ужасе распахнуть глаза. Не думала о такой постановке вопроса, девочка? Так подумай! – И, в-третьих, если я его воспитываю – значит, он мой сын. Точка. Понятно?!

     – Да, – пискнула Женя.

     В итоге он всё же подумал над словами Жени. Был ли в них резон, сермяжная правда? То, что он чувствовал к Аришке тогда и чувствует по сей день, несравнимо с тем, что он ощущает, глядя на толстощёкого крепыша Артёма. Разные дети, разные люди. Как можно сравнивать, любишь сильнее мизинец или указательный палец? Умом Богдан всё понимал, сердцем отказывался принимать доводы разума. Жизнь – в общем и целом, – то ещё дерьмо. Создавать себе лишние трудности Богдан не хотел.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

     Хотел ясности. Простоты. Понятности. Есть он. Есть Крош – его Женька. Есть Тёмыч – их сын. Есть жизнь – значит, надо жить, а не трахать мозг. Хотел приходить с работы, встречать свою семью, уделять время малому, целовать его мать – целомудренно при встрече и совсем иначе, оставшись наедине.

     Просто и ясно не получалось. Женька загонялась, Богдан злился. Они, как слепцы, ходили по замкнутому кругу, бесконечно гоняя вопросы узаконивания отношений, усыновления Богданом Артёма, совместного бюджета, в котором Крош приспичило принимать полноценное участие, проживания здесь, рядом с детищем Усманова или в Москве, поближе к цивилизации, садам, школам, больницам. И ни к чему не могли прийти.

     Не те вопросы, где уместны компромиссы. Невозможно жить наполовину в Хакасии, быть немного женатым, не совсем усыновить ребёнка. Богдан не видел полумер в этом вопросе, как не признавал секс «на полшишечки».

     И так бы продолжалось бесконечно долго и, скорее всего, не закончилось бы ничем хорошим, если бы не случилось то, что случилось.

Глава 62

     Артём, ещё утром бодро уплетающий кашу, с энтузиазмом молотящий звенящим молотком по всем доступным поверхностям, к обеду начал кукситься, хмурить светлые бровки, а к ночи и вовсе заходился отчаянным плачем. Вспыхнул, как свечка, выдав температуру тридцать девять с половиной, а потом обмяк, как лоскуток, лишь поверхностно дышал, изредка покашливая, тут же пища от боли.

     – В Абакан надо, – сказала примчавшаяся фельдшер. Дородная, добродушная женщина, представляющаяся всем, кто моложе тридцати лет, «тётя Юля». Богдан отлично знал Юлиану Павловну, как-никак, без трёх минут тёща Егора, не единожды заходившая в гости до последнего времени, пока Ольга с Егором не перебрались жить к её родителям.

      «Чего толкаться-то», – сказала тогда Оля, рассудив, что дом этот Богдана, для себя когда-то покупал, для семьи на первое время. Судьба распорядилась иначе, зло и бескомпромиссно. Но раз обстоятельства изменились, то и они с Егором могут отправиться жить поближе к родным. Тем более, родительский дом просторнее, мама под боком, брат с женой через дорогу живут. А Богдану с новой семьёй место нужно. Он спорить не стал, родители Ольги были счастливы, заполучив возможность, как они посчитали, повлиять на упрямых молодых и затолкать их ЗАГС.

     – Абакан? – перепугалась Крош, в ужасе переводя взгляд с Юлианы Павловны на Богдана, а потом на бесконечно хнычущего сынишку.

     – Парацентез провести надо, – объяснила медик. Женька, не поняв слово, едва не лишилась чувств. – Ушко проколоть, – тут же пояснила тётя Юля. – Отит у вас. Сейчас скорую вызову. Поедете?

     Богдан представил «буханку» скорой помощи, трясущуюся по просёлочным дорогам, состояние Жени и Тёмыча к концу поездки, и заявил, что никакой кареты не нужно. Сам отвезёт в больницу.

     Собрал вещи, которые на его взгляд могут понадобиться, Женька в ужасе ревела рядом с Артёмом, кажется, перестав соображать, что происходит. Чёртов ад! Как же она справлялась в Москве, одна, с пацаном на руках, без намёка на помощь со стороны?

     Отвёз, хорошенько нагрев салон Тойоты. Поставил на уши персонал в приёмном покое, вызвав глухое недовольство врачей, оплатил отдельную палату для Женьки с Артёмом, не успокоился, пока не удостоверился, что всё под контролем. Здоровью его сына и нервам несчастной, подавленной Крош ничего не угрожает.

     Первую ночь провёл, курсируя между крыльцом больницы и салоном автомобиля, днём снял гостиничный номер, ехать домой смысла не видел – в любой момент могли понадобиться медикаменты, а значит, стоило находиться рядом. К тому же Жене точно не помешает нормальная еда, не из больничной столовой.

     Лишь на второй день, со списком необходимых вещей, которые нужно привезти для Жени и Тёмыча, отправился в посёлок, чтобы вернуться к ночи с пакетами, набитыми по списку и по собственной инициативе.

     Богдан бы забрал своих из больницы, но Крош твёрдо решила пройти полный курс лечения, чтобы «спать спокойно». А кто он, чтобы спорить? Он и не перечил. Привозил поесть, передавал игрушки, беседовал с лечащим врачом, между делом приносил медицинскому персоналу торты, шоколадки, букеты, игнорируя протесты.

     Так прошла неделя. За это время Усманов не только выучил наизусть дорогу в Абакан и обратно, но и принял решение. Они переезжают в Москву. Конезовод – дело, без которого он не представлял свою жизнь. Кони стали частью его натуры, его самого. Пустили корни в сердце и в душе Богдана, дышали с ним одним воздухом, были одним организмом. Но видеть перепуганные глазёнки Жени он не мог.

     Для неё «надо в Абакан» прозвучало, как предложение отправиться на Марс. Медицинская помощь, до которой нужно добираться два часа, и это на комфортабельном автомобиле, не в «карете скорой помощи», которая приезжает в подобных случаях.

     По здравому размышлению, отит – проходная болячка малыша. Но здраво мыслить после пережитого Крош не могла, а Богдан не собирался идти на компромисс в этом вопросе. «Летом в Хакасии, зимой в Москве» его не устраивало. С управлением конезаводом отлично справится Егор, поднаторел за почти семь лет работы. Богдану найдётся дело в первопрестольной. Раскрутит ресторанный бизнес, выведя на должный уровень. Там и Женя реализует свои нелепые мечты о равном взносе в совместный быт. Богдан хотя бы сможет создать видимость оного, устроив её управляющей одним из ресторанов. Крош сообразительная, работала товароведом, училась на бухгалтера, так или иначе – справится.

     Именно с этими мыслями Богдан собирался за Женей и Тёмычем. Сегодня выписка, судя по отсутствию сообщений, ночь прошла хорошо, малой возвращался к режиму, давая маме ночью спать.

     Женька ждала в вестибюле больницы, обставленная сумками и пакетами. Богдан в недоумении посмотрел на вещи. Неужели он столько натаскал всего за неделю? Ничего себе… Тёмыч, увидев Богдана, недовольно запищал, потянулся, давая понять, что немедленно хочет на мужские руки. Мама, конечно, хорошо, но есть же и мужские дела, которые срочно, ну вот прямо сейчас-сейчас необходимо обсудить, а ещё лучше – укусить за нос. Не зря четыре зуба отрастил! Богдан привычным движением вывернулся, поцеловал щекастую мордашку, вызвав недовольный лепет, а потом смех, перехватил с руки на руку, подошёл к замершей Крош и улыбнулся, разглядывая родное личико.

     К осени веснушки спрятались, а аромат, пудрово-цветочный, не смог перебить и характерный запах больницы.

     – Пойдём? – прошептал он тихо, будто боялся спугнуть своё счастье нечаянно громким словом.

     – Да, да, – поспешила Крош, заставляя Богдана улыбаться.

     По пути домой озвучил свой нехитрый план, сказал, что на всё про всё ему понадобится недели две, максимум – три. Поведал, что Егор уже в курсе предстоящих перемен, довольством не блещет – всё же Богдан брал на себя основную часть работы, – но готов принять управление на себя. Управляющий сетью ресторанов тоже знает о грядущих переменах, пока место остаётся за ним, найти дельного менеджера не так уж просто, так что торопиться с его увольнением Богдан не собирается.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

    Вопрос проживания хотел обсудить с Женей. У Богдана хорошая квартира, рядом магазины, садики, школы, детские площадки – всё, что нужно для жизни. Но он не против пожить в Женькиной квартирке, тем более – рядом офис, не нужно тратить время на дорогу, а со временем можно решить вопрос жилья. Загородный дом, вот так, сразу, он, пожалуй, не потянет, но в перспективе – вполне. Ну и вопрос с официальным браком, само собой, остаётся открытым. К первому дню рождения Артёма он должен стать Богдановичем. Вопрос, в котором Богдан не потерпит дискуссий и компромиссов. Или Женька с Тёмычем его, или – до свидания.

Глава 63

     Притихшая Женька слушала, кивала, кажется, соглашалась. Приехав, принялась убираться, намывала полы, протирала пыль везде, куда могла дотянуться, а где не могла – просила Богдана. Перестирала всё, что нашла, приготовила «праздничный ужин», в этот раз даже озадачившись вкусом хозяина дома. Ночью позволила с собой творить немыслимые вещи, впрочем, кто кому что позволял и делал одолжение – вопрос открытый. В сексе Женя нуждалась ничуть не меньше, чем Богдан. Именно в таком, жёстком, жарком, бескомпромиссном, до пота, жара, точек в глазах, когда по окончанию не сразу соображаешь, кто ты и в какой вселенной находишься.

     А утром, пока Тёмыч досыпал свои два часа, уткнувшись лбом в плечо Богдана, куда-то убежала. Богдан нахмурился – неужели он позже за хлебом не съездит? Переживёт он без свежеиспечённого, один аромат которого действовал на него одуряюще, а вид хрустящей корочки сводил с ума. Женя, как приметила это, стала по утрам ходить в пекарню, специально для Богдана. Сама хлеб не ела, бубнила, что и без того толстая. Вернее, низкая и толстая. Вон, пришлось даже научиться шить, в магазине днём с огнём на эдакий нестандарт вещей не купишь. Богдан лишь смеялся. Его-то всё устраивало. Тяжёлая грудь идеально ложилась в его ладонь, а мясистые ягодицы упирались в лобок, когда он, не церемонясь, насаживал её на себя. Не забывая подчеркнуть каждым словом, каждым жестом, насколько Крош божественно хороша для него.

     Для него! Последнее он подчёркивал особо, не позволяя, как последний ревнивый мудак, выставлять прелести напоказ. Никто всерьёз подкатывать к женщине Усманова не станет, самоубийц в посёлке нет, но на каждый похотливый глаз повязку не нацепишь. Так что, лучше Жене своё красное платье с запахом носить дома, как и синее, такого же фасона. И шорты, к слову, тоже. Уж слишком провокационно они обхватывали аппетитные ягодицы.

     Богдан задремал, а проснулся от того, что нечто холодное тыкалось ему в лицо, отмахнулся дважды, как от назойливой мухи. Открыл глаза. На подушке сидел щенок. Дымчатый помпон с пятном на лбу в виде сердца. Со временем пятнышко расползётся, помпон превратится в восточносибирскую лайку – верную спутницу в охоте и быту. Эту малышку Богдан присмотрел у Петра, сразу глянулась мохнатая. Сидела в стороне от шебутных братьев и сестёр, смотрела внимательно, словно изучала гостя, а потом сама поковыляла к Богдану, чтобы уткнуться носом в протянутую ладонь.

     – Добро, – прокомментировал тогда Пётр. – Твоя будет. Через месяц заберёшь.

     Накануне Богдану пришлось заехать к Петру, отказаться от малышки. Не забирать же животное, рождённое для работы в тайге и жизни охотника, в Москву? И себе трудности создаст, и невиновной лайке. Пусть Пётр найдёт подходящего хозяина малышке.

     – Её Вишенка зовут, – сказала сидевшая рядом Женя.

     – Вишенка, говоришь? – Богдан нахмурился.

     – Тёмке нужен дружочек, а тебе – охотничья собака. Ты ведь хотел…

     – Жень, – Богдан смотрел, не дышал, боялся поверить себе, в себя, в Крош. В его Крош.

     – На охоту ходить будешь… на конезавод, – она всхлипнула. – Здесь твой дом, Богдан.

     – А ваш? – он скосил взгляд на Тёмыча, с интересом разглядывающего «новую игрушку». Ох и усложнила себе жизнь Крош.

     – Наш дом там, где ты.

Глава 64

     Тёмычу исполнилось три года, когда встал вопрос о втором ребёнке. Богдан не настаивал, помня сомнения Жени, но мысль, что малому нужен брат, приходила в голову. Оказалось, о том же самом думала и Крош.

     Кстати, о Крош. Она отлично прижилась на новом месте, будто родилась и выросла в Хакасии. Богдану приходилось часто мотаться в Москву, Женька не стремилась составить ему компанию. Вдвоём они отправлялись на родину раз в год, побыть наедине, снимая номер в гостинице. Проверить квартиру, которую рачительная Женя сдавала, воспользовавшись услугами Ёлки.

     Решить вопрос с имуществом Богдана руки так и не дошли, жить там иррационально не хотелось ни ему, ни Крош. Гуляли по родному городу. Встречались с родными – в самую последнюю очередь.

     Усманова Валентина Эдуардовна, как ожидалось, не пришла в восторг от выбора сына, сестра тоже. Вика в недоумении пялилась на брата, когда он коротко сообщил о ближайших планах – свадьбе, – а потом резво кинулась искать «компромат» на Женьку, «показать ему, дураку бестолковому», «вывести аферистку на чистую воду».

     Отец отнёсся благосклонно. По словам матери, у Павла Петровича нарисовалась очередная последняя любовь, однако в этот раз причины нервничать не было. Всё, что имелось у Усманова-старшего – подачка от Пенсионного фонда России. Остальными финансами управлял сын. Супруга откормленного на домашних харчах ловеласа не переживала, лишь посмеивалась за его спиной и время от времени разыгрывала оскорблённую добродетель при родственниках мужа, дабы напомнить, чьей милостью живёт Павел, и что она, несчастная, от супруга неблагодарного терпит.

     Маришка традиционно витала в облаках, не замечая напряжение матери, сестры, выходки отца. Адаптировалась, научилась пропускать поток желчи мимо себя, эволюционировала. К Жене отнеслась доброжелательно, к Тёмычу без негатива, даже с лёгким интересом, насколько вообще двадцатилетним девчонкам могут быть интересны чужие младенцы. Свадьбу старшего брата рассматривала исключительно как предлог купить пару новых нарядов.

     Богдан пожал плечами, ничего нового. Перед личным знакомством семейства с Женей не постеснялся пригрозить экономическими санкциями за высунутое жало. Других аргументов родня не понимала.

     Родители Жени свадьбу единственной дочери проигнорировали. «Не пропадёшь без нас», – всё, чем поздравил отец. Мать брезгливо поджала губы. По их мнению, если дочь не живёт в московской квартире, то должна жилплощадь отдать брату. Ладно ребёнка – не Артёма, Тёмку, сына, внука, а именно ребёнка, – прописала, так ещё и наживается на чужом добре.

     Славик пришёл на свадьбу с разряженной в пух и прах женой, похоже, поставившей цель – затмить невесту. В ноябре Первопрестольная начинала сверкать праздничной иллюминацией. Женьку затмить не удалось, а вот поспорить с новогодними гирляндами, сверкающими фонариками и цветными вспышками начинающих распускаться огней на главных магистралях – вполне.

     Торжество прошло – по усмановским меркам, – скромно. Богдан устроил бы праздник с размахом. С торжественной регистрацией, нешуточным банкетом, фейерверком. Женя не захотела. Не отказалась лишь от регистрации, платья и фотосессии.

     – С ума сошёл! Дом надо строить, производство расширять, рысака собирались купить. Не стоит на ерунду деньги тратить!

     – Платье, выходит, не ерунда? – с улыбкой уточнил Богдан.

     – Платье – не ерунда, – отрезала Крош.

     Жених не спорил, действительно, как можно пла-а-тье-е ерундой назвать. Богохульством попахивает, Богдан Павлович. Тем более, главный участник торжества – не жених с невестой, а Артём без пяти минут Богданович, красовался в сшитом мамой «смокинге» с бутоньеркой в тон платью невесты.

     С тех пор отношение родни не изменилось. Богдан игнорировал происходящее, не подпускал к своей семье Усмановых – отлично помнил, чем заканчивались подобные визиты в первом браке. Подвергать беспричинным нападкам и завуалированным оскорблениям Женьку, а тем более сына, не собирался. Малому отлично жилось без бабушек и дедушек. Вернее, был у него «деда» – Степан Матвеевич. Супруга его смеялась, что обзавелись ещё одним внучком, передавала с мужем гостинцы Тёмычу, часто звала Женьку с сынишкой в гости.

     Женя переживала из-за своих родителей, однако держалась молодцом. Не хотят общаться – не надо. У неё своих проблем по горло, и дел хватает.

     Начала вникать в коневодство. Принося Богдану обед, обязательно заглядывала на конюшню, разговаривала со Степаном Матвеевичем, задавала вопросы, присматривалась. Не потому, что дело мужа приносило ощутимый доход, нет. Богдан видел, Крош искренне интересно. Лошадей она побаивалась, относилась с почтением и огромным интересом. Принялась ухаживать за Валетом – белобоким, строптивым красавцем, с вредным, прямо-таки пакостным характером. Не гнушалась грязной работы, вызывая недоумение в глазах рабочих. Жена хозяина, а наравне с работягами трудится. Чистит, скребёт, расчёсывает, убирает…

     А потом оседлала Валета, убедила себя слушаться.

     – Абсент – твой, а Валет – мой конь, – всё, чем прокомментировала Крош происходящее. – И в третьей леваде кормушка перекосилась, сделать надо.

     – Надо, так надо, – усмехнулся Богдан, а внутри отвесил себе крепкий подзатыльник. Как так, он упустил из виду, а девчонка, дальше городского пляжа за двадцать семь лет жизни не выбиравшаяся, заметила!

     Принялась шить на заказ. Сначала заходили соседки, просили по мелочи – пришить, ушить, перекроить. Клиенток становилось больше, заказы сложнее. Женя перевезла свои «сокровища» из московской квартиры, включая две швейные машины, обзавелась новым оборудованием. Бесконечно заказывала какие-то штуки неясного для Богдана назначения, вроде лапки для узкой подгибки, шагающей лапки, коверлока. Пристроила «драгоценности» в комнату, где некогда жили Егор с Ольгой, свила себе гнездо, иными словами, открыла мастерскую.

     Богдан злился. Не нравился ему поток клиентов, в основном женщин, основная черта которых, как известно, любопытство. Ни поесть нормально, ни в трусах по дому не пройтись, ни завалиться после рабочего дня перед телевизором с бокалом пива. Всё, что видели, примечали – тут же растаскивали сороки. А что не видели – придумывали. Да и, смешно сказать, жена Усманова подгибает сарафаны за полторы копейки!

     – Мне нравится шить, – парировала Женя. – Думаешь, легко Ингеджек платье купить? У неё объём груди пятьдесят шестого размера, а на бёдрах и пятидесятого нет, рост полтора метра!

     – И что?

     – И то! В жизни платье не купишь, а у неё сын женится. Нарядной любой женщине хочется выглядеть, не только глянцевым красавицам! А свадебное платье? Это же грабёж, какие цены! Купили со скидкой, я в груди ушила, по росту посадила – красота!

     Постепенно жительницы узнали Женю, она их. Богдану не пришлось объяснять особенности местного менталитета, клиентки всему научили, всё рассказали. Взяли под опеку и её, и Тёмыча. Теперь всегда было, кому присмотреть за малым. Нашлась постоянная няня, на время, когда Женя уходила на конезавод или копошилась с очередным заказом.

     Богдан же занялся строительством. Поначалу становилось не по себе. Нехорошие мурашки пробегали по телу, когда он заново примерялся к участку, переоформлял документацию – они с Женей внесли коррективы в проект. Мысли продать участок не возникало, второго такого в районе не найдёшь. Уникальное место. Постепенно заботы брали верх над суеверным страхом, неприятием. А потом и вовсе забылось, что изначально в доме с видом на высокие кедры и каменистый берег реки должна была жить Аришка…

     Амнезией Богдан не страдал, тоска по дочери не испарилась, да и вряд ли исчезнет, однако нужды сегодняшнего дня выходили на первый план. Детская площадка в форме пиратского корабля, панорамные окна в гостиной на втором этаже, строительство русской бани. Как без бани жить? Как отказаться от соблазна отшлёпать немного пополневший зад Женьки берёзовым веником, а потом отыметь среди пара, жары, аромата дерева, влаги, хвои и берёзы.

     К трёхлетию Усманова Артёма Богдановича подошли основательно. Достроили дом, с огромной игровой площадкой во дворе и не менее большой игровой комнатой в доме. Обустроили детскую, просторную кухню, спальню, гостиные на первом и втором этаже. Конечно же, мастерскую Жени с отдельным входом. На этом настоял Богдан. Своей семьёй, в своём доме он желал наслаждаться без посторонних глаз. Женя с готовностью согласилась.

     После празднования новоселья, Нового года, дня рождения преисполненного важности Тёмыча, Богдан и заговорил с Женей о втором ребёнке. Отрицательный резус – не приговор с анамнезом жены. Он тщательно изучил информацию, современная медицина шагнула вперёд, они могут попытаться. Рассмотреть возможные варианты. Женя согласилась, настояв на консультации в Москве. Врачи дали уверенное добро, Крош настроилась на беременность в самое ближайшее время. Прошла зима, лето, катилась осень, а желанного результата не было.

     Как-то само собой Усмановы задумались об усыновлении. Богдану решение далось легче, он знал наверняка – не биологического ребёнка можно считать своим, любить всем сердцем. Женя сомневалась, ей по-прежнему хотелось родить самой, тем более от Богдана, в этом она видела проявление высшей справедливости в адрес мужа. Но «просто на всякий случай» собрали необходимые справки, прошли формальное обучение.

Глава 65

     У жизни всегда свои планы, она не спрашивает, не уточняет, а действует. Порой на радость, порой – во зло. В этот раз случившееся радовало. Особенно Женьку. Долгожданная беременность! Справедливости ради – не прошло и года, но Крош успела известись, от всей души попереживать, нареветься ночами.

     Беременность проходила легко, не было токсикоза, пищевых капризов, необоснованных переживаний. Женя подошла к процессу ответственно, и без лишнего пиетета. Чувствовала усталость – ложилась отдыхать. Нет – распорядок не менялся. Относила обед мужу, принимала заказы – доход откладывала на отдельный счёт, планировала «расширить производство». Готовила, убиралась, занималась с Тёмычем.

     Пацанёнок рос крепким, смекалистым. В три года выучил буквы, умел складывать слоги, обещал, что вот-вот научится читать, но учёбу не слишком-то уважал. Другое дело – рыбалка с дядей Петром, когда можно самому забрасывать удочку, а иногда и спиннинг. Самый настоящий!

    Поход «в тайгу» с отцом и с Вишенкой, на целый день! И даже обедали на заимке, как охотники. Медведя, правда, победить у Тёмыча пока не получалось, боялись медведи малого, убегали, когда он в тайгу шёл.

     Кататься на снегоходе среди заснеженных степей и на квадроцикле летом, на самой-самой большой скорости, чувствуя крепкую руку отца. Ясно, Тёмыч бы сам удержался, и рулить умел, но мама будет волноваться. Увидит в бинокль, что её не послушались, сядет у окошка и будет плакать. А маму расстраивать нельзя! Она – девочка.

     Помощь на конезаводе, особенно кузнецу – безусловному авторитету в глазах крепыша. Артём Богданович уверенно держался в седле. Никто мальчишку на высокого рысака не сажал, без присмотра не оставлял, но на Ромашке – спокойной, дружелюбной, невысокой кобыле, с идущим рядом отцом, чувствовал себя настоящим, взрослым всадником.

     Навестить питомник северных ездовых собак – вот где раздолье для малышни. Играй, обнимайся с добродушными псами, всегда готовыми поласкаться, пошалить. Налопаться блинов в настоящем аиле с печкой посередине. Потом нестись на нартах, запряжённых собаками. Катал Тёмыча лично владелец питомника Кирилл, и иногда дядя Егор. С Кириллом преодолевать снежные просторы Тёмычу нравилось больше – он самый настоящий каюр, у него даже медали есть, как у героя!

     А сказки Тёме папа на ночь почитает. Обязательно! Ведь каждому ребёнку читают папы сказки, разве бывает иначе?

     За две недели до предположительного дня родов Женя отправилась в перинатальный центр, и не успел Богдан вернуться домой – сынишка оставался с няней, – огорошила звонком. Вышибла сиденье из-под задницы, выбила дыхание. Пришлось остановиться, чтобы осмыслить сказанное.

     В Абакане, две недели назад, родилась их дочь. Так-то вот! И ничего, что по всем обследованиям Усмановы ждали мальчика, а пару часов назад Крош была беременна и похожа на раздувшийся самовар с копной рыжих-рыжих, непослушно торчащих волос.

     – Жень? – Богдан посмотрел в лобовое стекло. По степи яркими пятнами рассыпаны жарки, стелется ковыль.

     – Девочка, – продолжала Женя. – От неё отказались!

     – От здорового младенца? В перинатальном центре? – не верил ушам Богдан. Ладно, обычный родильный дом, но в республиканский центр не так-то просто попасть. Обычная забулдыжка – контингент, который чаще всего и отказывается от детей, иллюзий Богдан не питал, – не станет заморачиваться прохождением врачей, госпитализацией, своим здоровьем, а тем более ребёнка.

     – Ну не совсем… – замялась Женя. – Но это не считается! – уверенно продолжила. – Она альбинос, понимаешь? И из-за этого от неё отказались. Тебе нужно вернуться, поговорить, она ведь наша, понимаешь? Наша!

     – Жень…

     – Богдан! Как же ты не поймешь? Эта девочка точно наша!

     – Хорошо.

     Боже, не станешь же спорить с женой, которой вот-вот рожать! Богдан развернулся и отправился в Абакан, не до конца понимая, что и у кого он будет спрашивать. Если девочка действительно здорова, альбинизм не в счёт, на малышку образовалась бы очередь из желающих. Здоровые младенцы и сведения о них чаще всего даже до общей базы данных не доходят – малышей разбирают на подходе. Но поехал. Вдруг? К тому же, какая бы блажь не пришла в голову Крош, волновать её Богдан не собирался.

     Правдами и неправдами удалось навести справки о малышке. Как и ожидалось, чуда не произошло. От девочки по имени Ызыгас отказались не по банальной причине альбинизма, виной всему излечимая патология сердца. Вернее,трудноизлечимая. Если удастся сделать операцию до года, и она пройдёт наилучшим образом, без осложнений, которых море разливанное в подобных случаях, потребуется несколько лет реабилитации, неустанной заботы, средств. Банально, но жизнь ребёнка решают деньги, помимо удачи и доброй воли взрослых протянуть руку помощи.

     Одним словом, «национальный» ребёнок, альбинос, с патологией сердца имел столько же шансов попасть в любящую семью, сколько популяция уссурийских тигров на увеличение в сто раз за год.

     Всё это Богдан рассказал Крош, веря, что она отступится. Настоящее безумие – рожая своего единокровного ребёнка грезить приёмным, заведомо отбирающим время, силы и средства у родного.

     – Ызыгас переводится как «трясогузка». Синичка, значит, – всё, что ответила Женя.

     Синичка вошла в их жизнь. Совсем неуверенно, робко, будто понимала сомнения Богдана. Он не мог хоронить ещё одного ребёнка, попросту не мог. Он смирился, принял свою потерю, начал дышать полной грудью. Любить всем сердцем. Позволить Крош пройти через ад, который пережил однажды, он не мог. Отказаться от безумной идеи забрать Синичку – тоже.

     Родила Женя без осложнений. Тимур Богданович Усманов появился на свет крепышом в четыре килограмма двести тридцать граммов, на твёрдую восьмёрку по шкале Апгар.

     Почему Тимур? А вот так Женька решила. Ей сам Тимур сообщил, как когда-то Артём сказал, что он Артём.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

   Щекастый, кареглазый, с носом кнопкой, один в один как у Тёмыча, и торчащим, тёмным хохолком волос на макушке.

      Месяц после рождения Тимура ушёл на бюрократические трудности усыновления, ещё несколько – на решение вопросов госпитализации Синички в Москве, которой удалось добиться, как говорится, с помощь лома, какой-то матери, квоты… и денег… Всё это время дочка находилась под наблюдением врачей, Богдан Синичку навещал каждый день, через день брал с собой Женю.

     Впятером семья Усмановых отправилась в столицу. Ызыгас – теперь Светлана Богдановна Усманова, – так и оставшаяся Синичкой, преисполненный важности от новой роли старшего брата Артём Богданович, на удивление флегматичный Тимур Богданович и их родители.

      Приехав же, попали в филиал ада на земле.

Глава 66

     Женя отправилась с Синичкой в кардиоцентр, Богдан остался с сыновьями. Вопрос «где жить» не поднимался. Само собой, в квартире Богдана – удобная планировка, транспортная развязка, расположение. Если и прорастали семена сомнений, тут же гибли под спудом заботы о младших Усмановых.

     Богдан едва не рехнулся, оставшись один на один с младенцем и требующим внимания старшим сынишкой. Правда, мать ринулась на помощь, едва узнав о происходящем. Няньки из неё не вышло. Тёмыч незнакомую тётю слушаться отказывался, к тому же, отсутствие мамы и проснувшаяся ревность к брату давали о себе знать. Тимур надрывался, требуя маму прямо сейчас, здесь, немедленно. А вот хозяйственные нужды Валентина Эдуардовна взяла на себя со всей ответственностью.

     – Пока ты няньку детям найдёшь, помощницу по хозяйству – сто лет пройдёт. Кому доверишь? Вдруг преступница или, того хуже, больная, Свете только инфекции не хватало после выписки!

     – Откуда такая забота? – с сомнением спросил Богдан, привыкший к тому, что родные вычеркнуты из их жизни с Крош. Нету их. Сироты они. Что он, что она. Не соответствуют высоким ожиданиям близких, им на огорчение, себе на радость.

     – Не выдумывай! – рыкнула мать. – Жена твоя тебе не подходит, ты сам это знаешь, а не знаешь – поймёшь. Дети ни в чём не виноваты! Что Артём, что Тимур, что Синичка эта ваша! Сами можете что угодно делать, а в дом тащить заразу – не смейте! – это о гипотетическом наёмном персонале. – Вот помру, тогда делайте что хотите, а пока ты мне сын – слушайся.

     А что делать? Готовить Богдан не успевал, с Тёмычем в больницу не пускали, ездить приходилось дважды в день – Женя старательно сцеживала порцию молока для сынишки. К тому же требовалось покормить саму Крош, вселить уверенность в благополучный исход, переговорить с врачами, в очередной раз что-то купить, привезти, отвезти.

     Вика тоже включилась в проблемы брата, в усмановской манере. Богдан не выбирал – не до принципов. Детей сестре он мог доверить, а это – главное.

     Родственники Крош оставались в стороне, несмотря на то что знали о происходящем. Единственный раз заявился Славик с супругой. Благо Богдан был дома, иначе трудно представить, чем бы закончилось вспыхнувшее противостояние Вики и Вероники. Оказалось, эти двое ещё на свадьбе что-то не поделили. Кто кому глазки строил, и кто большая дрянь, выяснять Богдан не стал. Заткнул обеих.

     – Наворованные деньги никому добра не принесли, – уже у порога заявила Вероника. Не успел Богдан перехватить сестру, как та снова стояла в прихожей, метая молнии взглядом, готовясь вцепиться в волосы незваной гостье.

     – В сторону пениса – туда! – заорала, как оголтелая Вика, показывая на дверь.

     – Женьку бог наказал! Захапала бабкину квартиру, вот с больным и нянчится! – взвилась Вероника.

     – Убери свою жену, – всё, чем отреагировал Богдан, обращаясь к мнущемуся у стены Славику.

     Богдан понимал, за его ногами прячется любопытный Тёмыч – ходячее записывающее устройство. Когда выдаст услышанное, предугадать никто не мог, тем более сам пацанёнок. Славик честно попытался вставить слово в обличительную речь супруги, получилось плохо, вернее – никак.

     – Что ты за мужик такой, проститутку с ублюдком взял, немощь удочерил! Своих заделать не можешь?

     – Все мои, – отрезал Богдан и вытолкал родственников за порог. Мысленно сделал пометку – сообщить охране, чтобы никого к ним не пускали.

     Хотелось сказать многое, очень многое, остановила мысль, что сейчас придётся объяснять, что такое «проститутка», «ублюдок», «заделать» и прочие слова, которых не должно быть в лексиконе четырёхлетнего человека. В этом Богдан был абсолютно уверен, при его сыне даже рабочие контролировали лексический понос – потерять работу из-за неровного слова желающих не находилось.

     Позже Богдан нашёл полускомканный конверт с купюрами в холле, в кадушке с искусственным фикусом. «На рождение сына» гласила надпись, а снизу было приписано «И дочери». Славик, мать твою… Может, неплохой мужик, совестливый, сестру любящий, но… мать твою, Славик! Деньги возвращать Богдан не стал, пожалел «родственника». Смятые купюры – откуп от совести, упрямо не подыхающей под спудом алчности, зависти и желчи.

     Синичку прооперировали, перевели в реанимацию. Женька спала с лица, маленькие ладони тряслись, под глазами залегли синяки, но она держалась на крепких ногах, верила и Богдана заставила верить.

     В тот день он сам не понял, как оказался в храме. Говорят, не бывает атеистов в окопе под огнём. Богдан прочувствовал эту фразу позвоночником. Стоял, как столб, и молился на своём языке, наверняка тому, кто сверху, непонятном.

     Что оставалось Богдану? Что?! Он не мог потерять Синичку. Не мог позволить Женьке пройти через свой ад. Только и сделать ничего не мог. Хренов прямой угол, в который упёрся и стоял. Девяносто, мать его, градусов.

     Чья заслуга, никто не ответит. Врачей, удачи, бога, денег, стечения обстоятельств. Синичка пошла на поправку. Врачи сдержанно улыбались при встрече, Женька перестала быть похожей на привидение, Богдан начал строить планы…

     Всё сбывалось. Тимур рос сбитым крепышом, серьёзным, опережающим развитие. Естественно, не сильно, но достаточно, чтобы Богдан лопался от гордости. Тёмыч к брату продолжал относиться с ревностью, контролировал, сколько времени папа проводит с Тимуром, сколько с ним, обижался на маму, прятался за шторой в гостиной, обиженно сопя, надувая губы. А вот над Синичкой буквально не дышал. Откуда что берётся, спрашивается.

     – Синичка спит.

     – Синичка кушает.

     – Синичка самая красивая.

     – Любименькая Синичка.

     Лишь краткий перечень того, что всего за час мог выдать Тёмыч.

     Зимой Усмановы вернулись домой, в Хакасию. Богдану пора было на охоту, Вишенка изнывала без хозяина и работы. Женю ждали заказы. Тёмыча ждал увлекательный, почти взрослый мир. Тимура – первые зубы и первые слова. А Синичку – длинная и счастливая жизнь в окружении любящей семьи.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Эпилог

     Богдан расположился в своём кабинете, в конторе. За прошедшее время почти ничего не изменилось. Стены покрасили, стол поменял, диван тоже, а в целом – всё как было, так и осталось. Основные реорганизации касались разведения рысаков, производственных площадей и мощностей, владельцы же, как и раньше, правили из небольшого, скромного кабинета. Хотя идея Жени о представительской приёмной, в связи с расширением конезавода, имела смысл.

     Вытянул ноги, устроившись на диване, одним движением снял свитер, честно потянулся к штанам, выругался вслух, натянул свитер обратно, накинул куртку, распластавшуюся тут же, рядом с диваном, и вышел из кабинета, едва сообразив закрыть на замок. От кого? Охрана не панацея, но в такой мороз никто из дома носа не покажет. Злоумышленник, решивший пробраться на конезавод, околеет по пути. Кругом чистое поле да стена тайги у горизонта.

     – Виш! – позвал Богдан Вишенку, та с готовностью вытянулась по струнке, вильнула хвостом, рванула вперёд, готовая ринуться в любое приключение за хозяином. – Домой, – продолжил и открыл дверь на улицу.

     Ни одной живой души не встретил по дороге. Проехал через посёлок, со стороны привычного подъезда к дому замело – теперь только грейдером расчищать. Тихо, темно, под уличными фонарями воздух сверкает – мороз, не выходя из тёплого автомобиля, виден. Дым от печного отопления столбом стоит, ровно в небо, к растущему месяцу.

     Хотел по пути заехать к Сафроновым, закинуть гостинцы с охоты для хвостатой братии. Кирилл Сафронов – знаменитый каюр-погонщик северных ездовых собак. Владелец питомника, прогремевшего на весь мир – ни больше, ни меньше. В прошлом году снимали фильм для «ВВС», а чуть позже на сериал замахнулись. Аборигенские собаки, ездовой спорт, просторы Сибири! Такая редкость! Экая экзотика!

     В тизере к документальному фильму их Тёмыч мелькнул. Очень фотогеничным оказался пацан с румяными щеками, непослушными, торчащими из-под шапки рыжими кудрями и без зуба – как раз менялись молочные на коренные.

     Документалисты пытались Светочку с Тимуром подтянуть, вообще семьёй Богдана заинтересовались, только Усманов послал режиссёра дальше, чем тот представить мог, ввиду незнания местности. Тёмыч в кадр попал случайно, нартами управлял, со скоморохами вместе с сыном Егора Антошкой – закадычным приятелем, – прыгал на празднике в питомнике, тёти Юлины блины лопал и становиться кинозвездой не собирался.

     Интересуют кони? Милости просим, Усмановым есть что показать, чем гордиться. Однако семья, дом – неприступная крепость. Посторонним хода нет. Специально выставлять своих детей, как шутов на ярмарке, Богдан не собирался.

     Тимур рос парнем степенным, вдумчивым, на публике предпочитал держаться с достоинством, заливистым смехом никогда не закатывался, впрочем, рёвом тоже, даже если сильно больно или обидно. Это вам не Тёмыч в три года. Весело – смеялся. Грустно – поплакать не грех, тем более – точно пожалеют.

     Света… Синичку не зря при рождении назвали Ызыгас – трясогузка. Трусишка страшная, всего на свете боялась, всегда за братьев пряталась, за маму, при возможности – за папу. Братья не ревновали. Друг к другу – да. У Синички же безоговорочные преференции.

     Первый, самый сложный год жизни Синичке удалось компенсировать. Проблемы со здоровьем оставались. Усмановы каждые полгода ездили в Москву, были в Германии – пришлось пройти незначительное оперативное вмешательство, им дали оптимистичный прогноз для дочки. К пяти годам обязательно выровняется со сверстниками. Речь лишь о физическом развитии, умственно Света давала фору обоим братьям, не переставая удивлять родителей.

     Однажды Богдан застал, как Света вслух читала книгу совсем не по возрасту, старательно листая малюсеньким пальчиком страницы хрестоматии для начальной школы, а Крош застыла в дверях, кусая губы, чтобы не заплакать.

     Он тут же подошёл к жене, стремясь успокоить, неважно, по какой причине она плачет.

     – Как куколка, – прошептала Женя. – Посмотри.

     Богдан посмотрел. Беленькое с вышивкой платье, сшитое Крош, белые волосёнки, рассыпанные по плечам. Совсем крошечная фигурка с книжкой в руках подсвечивалась отблесками камина сзади, отбрасывая мягкий, тёплый свет на Синичку, окутывая им.

     – Так страшно… – пискнула Женя. – Страшно, что её обидят, причинят боль. Страшно, что от неё отказались… Как можно отказаться от такого чуда?

     – Зато теперь это чудо есть у нас, – как мог, утешал Богдан. – Никто не обидит Синичку. У неё братья есть, ты, я. Все мы. Семья.

     Умом Богдан понимал всё. Рациональная часть в нём могла спокойно перечислить причины, по которой отказались от Синички, а душа разрывалась, глядя на кроху в облаке тёплого света, и повторяла за Женькиным, искренним: страшно, что от неё отказались.

     Пришлось проехать мимо «Звезды Хакасии». В окнах было темно, несмотря на девятый час вечера. Видимо, спали. Это год назад звездой тизера стал Тёмыч, а сейчас бы пальму первенства заняла Алессия Кирилловна Сафронова, собственной четырёхмесячной персоной. Рождённая в Италии на радость маме с папой. Таких голубых глазёнок и очаровательной улыбки Хакасия не видела. Почему владельцы тянули с первенцем, Богдан не знал, не его ума дело, зато теперь наследницу с рук не спускала вся родня, даже Тёмыч с Тимуром были удостоены чести.

     – Зубов нет, – с пренебрежением отметил тогда Тимур, но, как воспитанный мальчик – один на один с мамой, чтобы не расстраивать счастливых родителей.

     – Синичка лучше! – вслух вынес вердикт рыжий брат. Впрочем, был ли человек в окружении Усмановых, не знавший о предпочтениях Тёмыча? Уж он-то не забывал сообщить каждому, насколько Синичка хорошая сестричка. Самая добрая, самая умная, самая красивая. Самая-самая, чтобы не сомневались!

     Домой добрались быстро. Вишенка навострила уши, когда распахнулись ворота, окуная в настоящее волшебство. Высокая ель сверкала новогодними огнями, переливался гирляндами дом, все подсобные помещения, включая баню и мастерскую Крош, детская площадка напротив окон.

   Светили фонарики вдоль утрамбованных снежных тропок, мерцали диодами фигуры зверей. Не потому, что скоро Новый год, нет. К празднику добавлялись лишь игрушки на ёлке, всё остальное убранство радовало круглый год. Оленей сменяли стрекозы, грибочки, яркие цветы. Флюгер-конь менял цвет в зависимости от гирлянды. Вдоль дорожек летом светились гирлянды-ромашки, зимой – фонарики в форме керосиновых ламп.

     Детей, независимо от возраста и характера, радовала эта разноцветная вакханалия, называемая «волшебством». Первый год, когда из-за слёз Синички не стали убирать иллюминацию во дворе, Богдан был уверен – к весне, максимум к лету светящаяся радость приестся, попросту перестанут замечать. Дети замечали, с удовольствием играли в сверкающем убранстве, придумывали сказки, правила, истории.

     Богдан махнул рукой, время от времени менял дизайн, чтобы не поверить ненароком, что он фея, заблудившаяся в лесах Хакасии. Его Крош точно не одобрит такой поворот! Женя согласилась бы на злодея, в крайнем случае, на серого волка, но злые персонажи в «волшебстве» не жили. Чтобы Синичка не боялась. Трусиха она всё-таки, их Синичка.

     Зашёл в вестибюль, Вишенка крутилась у ног, в нетерпении виляя хвостом. Там, за дверью, она чуяла не кого-нибудь, а Тёмыча. У восточноевропейской лайки может быть только один хозяин. У Вишенки хозяин Богдан – безусловный авторитет. Но лучший друг, опекаемый и самый любимый – Артём. Они вместе росли и вместе взрослели. Правда, хвостатая обогнала, но разве для настоящей дружбы есть преграды? Если только дверь, которую хозяин не открывает.

     – Виш, тихо! – дал команду Богдан. – Сидеть!

     Вишенка уселась, преданно посмотрела в глаза. Богдан знал – ни звука не вырвется из пасти собаки. Не двинется, будет сидеть, ждать команды, несмотря на нетерпение, читающееся на морде.

     Богдан открыл дверь, заглянул через просторный холл в гостиную. На тёплом полу из натурального дерева раскиданы игрушки. Машинки вперемешку с драконами, куклы рядом с книжками, замки рыцарей, принцесс, пожарные машины, самосвалы. Такая же картина на диване, помимо игрушек обложенная диванными подушками, думками, сшитыми зверятами, творением рук Жени.

     У Крош теперь трудились две работницы. Она прошла обучение конструированию одежды, предпочла личное общение с преподавателями онлайн-курсам. Поняла, что не хватает знаний, выработала план, воплотила в жизнь – всё в лучшей манере Крош, с присущей ей обстоятельностью.

     В маленькую мастерскую по-прежнему шли, порой приезжали из других районов Хакасии женщины. Женя с любовью и преданностью руководила бизнесом, общалась с клиентками, но шили работницы. Сама же Крош вернулась к своему хобби – пэчворк, предметы интерьера, мягкие игрушки ручной работы. Богдан понимал – это знак, что Женя на самом деле освоилась, расслабилась, с уверенностью смотрит в завтра. Действительно поверила в себя, Богдана, их непростую, характерную, разномастную семью. Перестала бесконечно беспокоиться, готовиться если не к ядерному взрыву, то к локальной войне на территории отдельно взятых квадратных метров. Не внутри семьи, а с внешним миром.

     Мягкие игрушки – жизнерадостные, яркие, – говорили сами за себя. Особенно единорожки, – а какую ещё зверюху ожидать от жены владельца конезавода? – пользующиеся неизменной популярностью у покупателей. В какой-то момент изделий стало слишком много, куклы и покрывала кочевали по дому, украшали всё, что возможно, носы животин торчали из каждого угла, подушки лежали стопками. Женя открыла аккаунт, не особенно веря в успех. Кому нужны тряпичные игрушки и лоскутные покрывала? Оказалось – востребованы. Теперь Женя раз в неделю несла на почту свои сокровища, переписывалась с клиентами, выделила себе личную мастерскую в маленькой комнатушке рядом со спальней – царство лоскутков.

     – Пфф-шшш, – раздалось снизу. Панфилий, или Фантик – здоровенный кот, пришедший к ним на порог ещё котёнком, выразил недовольство присутствием хозяина. Вообще-то он спал! Негоже честных котов после сытного ужина отвлекать!

     – Папочка! – взвизгнула Синичка, подпрыгивая на месте, а потом рванув прямо в объятия Богдана. Маленькая, беленькая-беленькая девочка, в платье с вышивкой, с тряпочной крошечной феей, выглядывающей из кармана – наряд от мамы, – быстро перебирала ножками, спеша оказаться первой.

     Тёмыч встал у дивана, ревниво придерживая рукой брата, будто он действительно не уступит сестре.

     – От тебя ёлочкой пахнет, – довольно лепетала Синичка.

     – Правда, моя хорошая? – отвечал Богдан.

     – Ты зайчика видел?

     – Он подарок тебе передал, – пришлось лезть в карман за шишкой. В их «волшебстве» зайцы жили в лесу и всякие глупости не передавали, только настоящие, лесные подарки.

     – И Тиме?

     – И Тиме.

     – И Тёме?

     – И Тёме.

     Через пятнадцать минут дружный коллектив Усмановых-младших висел на Богдане, перебивая друг друга спешил поделиться новостями. Вишенка крутилась рядом, поскуливая от удовольствия, позволяя себя гладить всем, особенно Жене. Ну, так, из уважения к главной женщине дома и в надежде на внеурочное кормление. Заслужила! Заслужила ведь?

     Артём снова перестал ходить в школу, сказал – скучно. Зато у него учитель английского языка прямо из Норвегии! Он туда жениться поехал. И ещё другая учительница есть – её Тёмка слушается и все-все уроки делает. Мама сказала, что Артём теперь раз в четверть будет в школу ходить, тетрадки показывать и контрольные работы сдавать, учиться будет дома. Богдан похвалил начинание, а что остаётся? Не складывается у Тёмыча в школе. С детьми дружит, а на уроках хулиганит – скучно.

     Он не хулиган, и парень смышлёный. Дома действительно лучше, на конюшне интересней, отбивать интерес у парнишки к учебе не хотелось. Решили, попробуют экстернат, удалённое обучение, выбор программ огромный, учителей ещё больше, к средней школе видно будет.

     Тимур, наоборот, ходит в садик. Правда, до сих пор до тихого часа, потом мама приезжает на машине, беспокоится, что он устаёт. А он вовсе не устаёт!

     – У Тимы а-да-пта-ци-я, – авторитетно сказала Синичка и ласково погладила брата по голове.

      «Адаптация» – с ума сойти! Четырёх лет нет человеку…

     – Панфилий чуть не сожрал Изота, – как ни в чём не бывало продолжила Синичка.

     Изот, а чтобы было понятно – это не обыкновенный волнистый попугай, а названный греческим именем, означающим «полный жизни». Откуда тогда ещё трёхлетняя Синичка узнала об этом, Богдан наверняка не выяснил, подозревал канал «История».

     Рассказала и про жизнь лично её лошадки – карликовой фалабеллы. Лошадей Синичка любила, так же, как и все домочадцы, но… естественно, опасалась. Тимур уже уверенно держался в седле, на неизменной Ромашке. Тёмыч справлялся с управлением степенного Султана, а Синичке досталась малышка, в холке едва достигающая семидесяти сантиметров – такая же добродушная и умненькая, как её хозяйка. Дочка похвасталась новым платьем, игрушкой, яркой подушкой для сладких-сладких снов, а откуда синяк на коленке – не призналась.

     Лишь через два с лишним часа Жене удалось уложить взволнованный детский сад спать. Тёмыч на правах взрослого порывался остаться с родителями, обсудить прошедшую охоту с отцом. Женя была непреклонна. Спать! Богдан только руками развёл, мол, маму надо слушаться – закон.

     Крош спустилась со второго этажа, где помимо огромной гостиной, превратившейся в игровую зону, расположились четыре спальни. Каждому ребёнку и родительская. Тёмыч перебрался в свою комнату, как только переехали в новый дом. Тимур уже в девять месяцев спал отдельно, крепко, без капризов и всю ночь. Синичка только-только привыкла ко сну не в родительской спальне, впрочем, случались эксцессы – дочка приходила среди ночи, забиралась между мамой и папой, в случае, если её пытались отнести к себе – заходилась отчаянным плачем.

     Мысли Богдана подтвердила Крош:

     – Синичка согласилась спать только с нами, – она наклонила голову, испытывающе смотря на мужа.

     – Ожидаемо.

     – Ах, ожидаемо?! – недовольно фыркнула Женька. – Ожидаемо ему!

     – Крош… – в общем, Богдан понимал – накосячил.

     Он позвонил, как только появилась связь. Женька обрадовалась, Богдан слушал довольное мурчание, тысячи вопросов из разряда «что приготовить?» и «чем порадовать?», громыхание посуды – значит, рванула на кухню, встречать мужа с охоты хлебом, солью, солянкой, вторым, парой салатов, кексом с клубникой, между прочим, собственноручно выращенной и замороженной на зиму.

     Но строго наказала приехать домой, когда дети улягутся. Возвращение папы с двухнедельной охоты – событие межгалактической значимости. «В пляс» пустятся все, включая спокойного Тимура. Получится классическое «вечером не уложить, утром не поднять», а у детей – режим. Богдан не был поборником режима, но с дочкой иначе не выходило, а под неё невольно подстраивался режим дня у Тимура. У Тёмыча, как у старшего, были преференции, но на ночной сон уходили в одно время. Так решила мама. Точка.

     – Сам сегодня будешь укачивать Синичку, если проснётся с плачем. А она проснётся!

     – Укачаю, – с готовностью кивнул Богдан.

     – Укачает он… укачиватель.

     – Жень, я пытался!

     Правда ведь, пытался. Сразу из тайги отправились к Петру – посидеть в баньке, обсудить увиденное, «поделить» добычу. Пётр – охотник-промысловик. Охота его хлеб. Богдан же перешёл на новый, пока непонятный ему уровень сознания. Пропал азарт убивать, смерть ради смерти не интересовала Богдана. Косуля – грациозное животное, а не будущие котлеты. Изрешетить пулями несчастную ради трофея, фотографий, мяса не доставляло радости. Попасть метко, с одного выстрела, красиво – намного важнее. Не получится – вернётся ни с чем. Богдан когда-то брал от природы, пришло время отдавать. Он строил кормушки, солонцы, порхалища. Всё чаще созерцал, черпал силу тайги, наслаждался окружающим миром, общением с простыми мужиками, тем, что не купишь за деньги. У промысловиков свои законы, круг, просто так, как говорится, «с кондачка» своим не станешь. Богдан стал.

     Потом отправился на конезавод с честным намерением поработать, две недели отсутствовал, дела накопились, но не смог усидеть на месте. Рванул домой, к семье. Решил – проскочит тихонечко, как мышь, выйдет лишь, когда дети лягут спать. Почти двухметровая мышь в охотничьем костюме, с киплауфом* в руке. Панфилий, засранец, всё испортил.

     – Солянку будешь? – похоже, Крош сменила гнев на милость.

     – Конечно, – он потёр в нетерпении руки. – Можно сказать, ради неё домой приехал!

     – Да что ты? – Женя поставила ароматную тарелку на стол, немного прогнувшись, так, что из выреза мелькнула соблазнительная мягкость груди.

     – Не только, – от солянки оторвать взгляд можно, а вот от пуговички, стягивающей полы полупрозрачной хлопковой кофты с этнической вышивкой – нет.

     – Тим сегодня в садике рассказал, что дети не только из животика мамы рождаются, – как ни в чём не бывало продолжила Женя.

     – Правильно сказал.

     Пару лет назад нашлись доброхоты, сообщившие Тёмычу, что он – не сын Богдана. Пасынок. Обид было – море разливанное, слёз – ещё больше. «Пасынок» звучало в устах пятилетки, как отборнейший мат.

     В итоге сошлись на том, что дети в семье появляются разными путями. Кто-то родной и маме, и папе, как Тимур, а кто-то только маме, вот как Артём. А кого-то забирают из детского дома, как Синичку. Но все вместе они, совсем-совсем разные – Усмановы. Семья!

     Ведь взять, например, кота Панфилия, попугая Изота, лошадку Синички, собаку Вишенку – разные звери, но живут в одном доме, Усмановы считают их семьёй. Что говорить про Артёма – старшего сына, незаменимого помощника отца, лучшего брата. Пацанёнок обижался целый вечер, косился на Богдана, а с мамой и вовсе отказывался разговаривать. А утром принял новую реальность.

   Дети по-разному оказываются в семье. Синичка, выходит, не папина и не мамина, зато точно Усманова. И он, Артём, Усманов. И Тимур – Усманов. Если подумать, то и Изот – тоже Усманов. А тётя та – дура, раз простых вещей не понимает.

     От младших Усмановых не скрывали, кто родной, а кто приёмный. Не скрывали и того, что когда-то у папы была другая дочка, не Света-Синичка, а Арина. Потом её не стало, но она тоже дочка. Портрет Аришки стоял рядом с семейными фотографиями, Женя поставила, решив, что так – правильно. Не забывать – правильно.

     Богдан и не забудет, сколько будет жить, столько будет помнить. Но здесь, сейчас у него огромная, шумная семья. Любимая вся, вплоть до недовольных морщинок на конопатом личике жены. Тёмыч, сообразительный парнишка, и от того откровенно скучающий в школе. Тимур – воплощение внешнего спокойствия отца и обстоятельности матери. Синичка – заставившая поверить в «волшебство» не только напарников по играм, но и окружающих взрослых.

     И даже Панфилий, будь он неладен!

Конец

Оглавление

Романова Наталия Можно тебя навсегда

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Глава 45

Глава 46

Глава 47

Глава 48

Глава 49

Глава 50

Глава 52

Глава 53

Глава 54

Глава 55

Глава 56

Глава 57

Глава 58

Глава 58

Глава 59

Глава 60

Глава 61

Глава 62

Глава 63

Глава 64

Глава 65

Глава 66

Эпилог