Политическая полиция и либеральное движение в Российской империи: власть игры, игра властью. 1880-1905 (fb2)

- Политическая полиция и либеральное движение в Российской империи: власть игры, игра властью. 1880-1905 [litres] 3312K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Любовь Владимировна Ульянова

Любовь Ульянова
Политическая полиция и либеральное движение в Российской империи: власть игры, игра властью. 1880–1905

Введение

В 2008 году в заключении к диссертации «Политическая полиция и либеральное движение, 1880–1905 гг.» автор этих строк осторожно, как и положено в диссертациях, сформулировала вывод исследования, во многом противоречащий историографическому канону изучения власти и общества в Российской империи рубежа веков. Этот канон, сложившийся еще с дореволюционных времен, состоит в том, чтобы рассматривать власть в целом, тем более такую ее часть, как политический сыск, в качестве инстанции, противостоящей и противоположной обществу.

При переработке диссертации в текст монографии показалось уместным, дабы не томить читателя, сформулировать вывод исследования сразу же: чины политического сыска и «либералы» были не противостоящими друг другу сторонами, а участниками единого процесса дискуссий о путях и принципах развития страны, идейной полемики, наиболее активно шедшей в образованном обществе в период после Великих реформ. Этот процесс в литературе комплексно не изучен, в данном исследовании он реконструируется на, в общем-то частном, но важном примере – на основе анализа делопроизводственной переписки чинов политического сыска о «либералах» на хронологическом промежутке с 1880 г. – момента создания Департамента полиции – по октябрь 1905 г., когда был издан «Манифест об усовершенствовании государственного порядка».

Как представители одного образованного общества, служащие политической полиции и «либералы» находились внутри одного коммуникативного и языкового пространства. Причем даже идеологически (а не только институционально) отношение первых ко вторым не укладывается в рамки дихотомии «охранительство» («консерватизм») – «либерализм»; скорее, уместно говорить о разных позициях внутри самого политического сыска, от традиционализма и охранительства до умеренного либерального консерватизма. Опять же вопреки историографической традиции рассматривать политический сыск как некое институциональное и мировоззренческое единство охранительного толка («охранение самодержавия»), в данном исследовании доказывается, что внутри этого ведомства существовало два основных политических мировоззрения.

Одно из них действительно можно определить как охранительство, и его носителями были в первую очередь жандармы – служащие губернских жандармских управлений (далее – ГЖУ), местных подразделений политического сыска. Однако идейно-политические предпочтения руководящих чинов политической полиции, периодически проявлявшиеся в их документах, были, скорее всего, умеренно-консервативно-либеральными, «неославянофильскими». В научной литературе тема идейного (и дискурсивного) влияния славянофильства на высшую российскую бюрократию последней четверти XIX в. практически не исследована¹, поэтому сюжет о симпатиях руководства политического сыска к славянофильству, подробно разбираемый в 3-й главе настоящей работы², ведется как будто в безвоздушном пространстве. Вместе с тем можно предполагать, что подобные симпатии были типичными для российской бюрократии указанного периода в целом.

Наряду с Департаментом полиции и ГЖУ, третья важная структура политической полиции – охранные отделения – хотя и была укомплектована во многом теми же жандармами, что служили в ГЖУ, в идейном плане находилась ближе к Департаменту полиции.

В итоге «либерализм», который должен был располагаться на противоположном от деятелей политического сыска идеологическом полюсе, в действительности находился рядом с ними. Констатация этой близости будет доказываться на протяжении монографии в первую очередь в отношении руководителей этого ведомства, от которых зависели как конкретные решения по разным ситуациям, так и общее стратегическое видение.

Названные выводы стали возможны благодаря нестандартному совмещению определенных историографических и методологических подходов, которые рассматриваются ниже в качестве проблемных узлов. Традиционный обзор историографии, построенный по хронологическому принципу, можно найти в моей диссертации³, так же как и в большом количестве научных работ⁴.

Первый проблемный узел связан с нижней хронологической границей исследования – 1880 г. К 1880 г. – году создания Департамента полиции – и в публичном общественном пространстве (в первую очередь в периодической печати, но и в художественной литературе⁵), и в непубличной делопроизводственной переписке служащих разных государственных инстанций, и в частной жизни (от которой остались переписка, дневники и т.п. источники личного происхождения), уже сложился идейно-идеологический дискурс, разделявший представителей образованного общества на «консерваторов», «охранителей» и «реакционеров», «либералов» и «конституционалистов», «народников» и т.д.

Получается, что чины политического сыска после 1880 г. работали со сложившейся уже во многом палитрой и находились под ее влиянием, в том числе используя, по сути, общественные градации и общественный язык. Отдельный вопрос, насколько они наделяли этот язык своим пониманием. Так или иначе, при обозначенной таким образом нижней хронологической границе исследования рассмотреть истоки образа «либерального» из перспективы политического сыска не получится. Тем не менее хронологическое отстраивание от создания Департамента полиции в 1880 г. имеет смысл, т.к. появление этого учреждения отразило принципиально новый подход к данной сфере государственного управления.

Про кризис III Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии, неспособного справиться с народовольческим террором, написано немало литературы⁶, но сейчас речь не столько об этом кризисе, сколько о процессе профессионализации государственных служащих, появлении рациональной бюрократии (в смысле социологической категории, предложенной для описания модерного государственного аппарата, как известно, М. Вебером). С точки зрения американского историка Р. Уортмана, этот процесс в Российской империи в целом вышел на финишную стадию в ходе Великих реформ, и одной из важных его черт было распространение юридического образования и, следом, правового сознания как в верхах российской властной элиты, так и в целом в государственном аппарате⁷. III отделение оставалось не затронутым этим процессом, и его существование во всё более современном государственном аппарате к рубежу 1870–1880-х гг. стало явным анахронизмом. Департамент же полиции изначально был вписан в рационализированную, по сути, высшую бюрократическую систему как ее неотъемлемая часть. Это кардинально поменяло общий облик политического сыска, его методы работы и отношение к тому, с чем нужно «бороться».

Другое дело, что, на мой взгляд, процесс превращения политической полиции в целом в модерную структуру, т.е. в спецслужбы как таковые, оказался незавершенным вплоть до 1917 г. В основном по причине того, что на местах политическим сыском с момента создания III отделения и до падения монархии занимались жандармы – чины Отдельного корпуса жандармов, которые, по идее, должны были быть, скорее, военизированной полицией, как это было в Европе в XIX в.⁸ Однако в Российской империи в разное время в разных сочетаниях жандармы занимались и дознаниями (т.е. следствиями), и наблюдением за настроениями населения и секретной агентурой (т.е. политическим сыском), и решением проблемы коррупции в среде бюрократии, и борьбой с «нравственной неблагонадежностью» (т.е. своего рода нравственная полиция), и т.п.

Так или иначе, 1880 г. знаменовал качественно новый этап в развитии системы политической полиции, внутри которой был заложен серьезный потенциал для ее превращения в спецслужбу в современном понимании этого слова.

Верхняя хронологическая граница – Манифест 17 октября 1905 г. – также во многом связана с проблематикой превращения традиционного (самодержавного) государства в государство модерное (политическое). Изначально, при постановке проблематики исследования еще в аспирантуре, 1905 г. был выбран моим научным руководителем Л.Г. Захаровой во многом интуитивно и в то же время с опорой на историографическую традицию – это и год начала Первой русской революции, и время институционализации общественного движения в рамках политических партий (что существенно сказалось на работе политической полиции), и старт крупных реформ самого политического розыска⁹. В ходе анализа источников произошло уточнение верхней хронологической границы, ею стал октябрь 1905 г., а именно – издание Манифеста «Об усовершенствовании государственного порядка» 17 октября 1905 г. Манифест оказался рубежом для служащих политической полиции, причем не столько для их восприятия общественно-политической проблематики (по факту они уже давно видели существование политики и легального политического пространства), сколько для их работы с этой проблематикой. Манифест изменил правила игры политического сыска и общественности¹⁰, и можно предположить, что, по крайней мере, в Департаменте полиции эти изменения были восприняты с облегчением, т. к. они легализовали то публичное политическое пространство, которое составляло их головную боль в предшествующий период.

После Манифеста изменился и идейный язык делопроизводственной переписки – идеологический понятийный аппарат, в котором термин «либерализм» занимал доминирующее положение¹¹, с конца 1905 г. заметно трансформируется; теперь в нем доминирует термин «левый» в отношении тех явлений (и конкретных людей), которые ранее обозначались через понятия «либералы», «оппозиция», «радикалы», «конституционалисты» и т.п., в том числе применительно к деятелям Конституционно-демократической партии. Можно предположить, что это изменение делопроизводственного дискурса политического сыска вписывалось в общую замену в образованном обществе идеологических маркеров маркерами партийно-политическими, речь идет о формировании право-левой дихотомии. Не случайно на том месте, где до 1905 г. был «консерватизм», возникают «правые»¹², но на текущий момент эта трансформация в литературе также не изучена, и ее анализ выходит за рамки данной работы.

Таким образом, я исследую внутренне единый период – и с точки зрения институциональной истории, истории государственного управления, и с точки зрения происходивших в то время общественно-политических процессов, касавшихся в том числе и мировоззрения бюрократии. Моя работа охватывает тот период, когда политическая полиция начала трансформироваться в рационализированную государственную структуру. Проблематика же исследования сосредоточена, по сути, на реконструировании важных составляющих подспудного процесса движения к современному и обществу, и государству, в которых политика является важным фактором. В центре анализа – реконструкция восприятия этого процесса чинами политического сыска, с одной стороны, а с другой – реконструкция их собственного участия (в том числе, но не исключительно, – в форме сопротивления) в этом движении к политическому модерну.

Второй проблемный узел связан с тем, что под политической полицией Российской империи указанного периода можно понимать различные инстанции. В первую очередь речь идет о своего рода историографической конкуренции между Департаментом полиции и Отдельным корпусом жандармов за «руководство» политическим сыском как таковым. Начну с той точки зрения, которую не разделяю и которая появилась не столь давно, в ряде кандидатских диссертаций последних лет – в частности, в диссертации А.М. Лавреновой и монографии В.В. Хутарева-Гарнишевского¹³. В их работах главенство Корпуса жандармов констатируется как само собой разумеющееся и не требующее отдельных пояснений. Однако при этом непонятно, почему в таком случае исследование Лавреновой, посвященное отношению в русском обществе к Отдельному корпусу жандармов, начинается с 1880 г. – т.е. c даты создания Департамента полиции, а во введении к монографии Хутарева-Гарнишевского, посвященном жандармам и спецслужбам в целом в годы Первой мировой войны, дается подробная характеристика внутренней структуры Департамента полиции, а не Отдельного корпуса жандармов, при этом их взаимоотношения не проясняются.

Автор этих строк разделяет точку зрения З.И. Перегудовой, выраженную в ее работах, которые являются базовыми исследованиями по политической полиции России с 1880 по 1917 г. – руководство политическим сыском осуществлял Департамент полиции, жандармерия же и институционально, и функционально лишь соприкасалась с этой сферой деятельности¹⁴. В наследство Департаменту полиции от III отделения достались в качестве основных местных подразделений губернские жандармские управления (ГЖУ). Созданные в 1866 г., они подчинялись командиру Корпуса жандармов, который до 1880 г. одновременно являлся и начальником III отделения в должности шефа жандармов. При этом у корпуса была военизированная структура, и по строевой части он подчинялся Военному министерству. В 1880 г. шефом жандармов стал товарищ министра внутренних дел, заведывающий полицией, – вновь введенная должность, – которому подчинялся и Департамент полиции, находившийся отныне в составе Министерства внутренних дел на правах одного из департаментов.

Таким образом, Департамент полиции в отличие от III отделения не имел в прямом подчинении Отдельный корпус жандармов, соединение в одном лице руководителя III отделения и шефа жандармов осталось в прошлом. Однако ГЖУ были подчинены по своей деятельности в области «предупреждения и пресечения государственных преступлений» Департаменту полиции. В подчинении некоторых ГЖУ, в свою очередь, было много других жандармских структур – крепостные, портовые, конные жандармские команды, пограничные и наблюдательные пункты, жандармские кавалерийские дивизионы¹⁵, которые не имели отношения к политической полиции и деятельность которых курировалась как раз Отдельным корпусом жандармов. При этом с 1871 г. ГЖУ совместно с прокуратурой занимались проведением дознаний «по делам о государственных преступлениях» – т.е. осуществляли следственную деятельность, также напрямую не связанную с политическим розыском. В довершение всего в структуре Отдельного корпуса жандармов существовали жандармско-полицейские управления железных дорог – самое массовое подразделение в составе ОКЖ в начале ХХ в.¹⁶, подчинявшееся шефу жандармов (т.е. после упразднения III отделения – товарищу министра внутренних дел, заведывающему полицией) и выполнявшие функции общей полиции в районах железных дорог. Очевидно, их деятельность также не имела отношения к политическому сыску.

Итак, получается, что Отдельный корпус жандармов руководил не политическим сыском, а различными и многообразными жандармскими структурами, из которых только одна – ГЖУ – имела отношение к политической полиции, и то это была лишь часть их более обширного функционала, и в этой своей деятельности ГЖУ подчинялись не ОКЖ, а Департаменту полиции.

Правомерность выше сказанного подтверждается материалами моего исследования: единственный тип делопроизводственной переписки по вопросам политического сыска, в котором участвовал Отдельный корпус жандармов, – это назначение чинов губернских жандармских управлений, присвоение им званий, выплата наград, т.е. строевая компетенция, как и утверждается в монографии З.И. Перегудовой. Товарищи же министра внутренних дел, заведывающие полицией (шефы жандармов), в деятельности формально подчиненного им Департамента полиции участия практически не принимали. Скажем, мне ни разу не встретились ни в ходе моего исследования, ни в других работах какие-либо упоминания документов за подписью В.В. фон-Валя (шеф жандармов в 1902–1904 гг.) или К.Н. Рыдзевского (шеф жандармов в 1904–1905 гг.).

Эта констатация нужна не столько для того, чтобы опровергнуть или опорочить точку зрения о главенстве Отдельного корпуса жандармов в политическом сыске над Департаментом полиции, сколько для подтверждения одного из тезисов, важных для данного исследования, – о незавершенности и противоречивости процесса превращения политической полиции Российской империи в систему спецслужб. А это, в общем-то, ставит вопрос о применимости самого термина «спецслужбы» к дореволюционному политическому сыску в целом.

Однако откуда взялись эти две разные точки зрения? Видимо, дело в наследовании двум разным историографическим традициям, идущим из советской эпохи, когда, начиная с 1960-х гг., историки стали обращаться к изучению дореволюционного политического сыска. Это изучение шло либо в рамках истории бюрократии¹⁷, либо как часть истории полиции¹⁸. Причем некоторые важные моменты функционирования политического сыска были изучены именно в рамках истории бюрократии. Так, П.А. Зайончковский – единственный историк, который подробно занимался таким базовым для данной темы и для данного периода документом, как Положение 14 августа 1881 г. «О мерах к охранению государственной безопасности и общественного спокойствия». Именно из его работ можно сделать вывод, что «Положение» было временным и продлялось постановлением Комитета министров каждые три года, хотя ни в заглавии Положения, ни в его содержании нет даже намека на то, что это временный правовой акт¹⁹, с тех пор в историографии временный характер данного Положения подчеркивается как аксиома, не нуждающаяся в проблематизации и дополнительном исследовании. Представляется, что именно из изучения бюрократии и выросло исследование политического сыска через институт Департамента полиции – как учреждения, вписанного в высшую бюрократическую систему. К этой же историографической традиции стоит отнести ряд современных работ, посвященных представлениям правящей бюрократии о государственном строе и дискурсу государственников²⁰.

Второе направление исследований политического сыска можно условно назвать «полицейско-розыскным», отчасти оно имеет корни еще в дореволюционной историографии²¹, здесь уделяется внимание взаимодействию Департамента полиции с Отдельным корпусом жандармов²² и различными структурами общей полиции²³.

Авторы, исследующие политический сыск как часть обще-полицейской системы, в первую очередь обращают внимание на «оперативные», «розыскные» мероприятия, «следственные действия», и не случайно в рамках этих исследований именно жандармы получают пальму первенства в глазах исследователей – ведь именно они (а не Департамент полиции) занимались следственно-розыскной деятельностью. Здесь важно отметить, что жандармы служили не только в ГЖУ или жандармско-полицейских управлениях железных дорог, но и в охранных отделениях – т. е. структурах, занимавшихся в первую очередь политическим сыском как таковым (вербовка секретных агентов, филёрская слежка). Однако до 1902 г. существовавшие охранные отделения входили в структуру градоначальств или обер-полицмейстерств, т.е. они подчинялись шефу жандармов (и, соответственно, Отдельному корпусу жандармов) еще более опосредованно, чем жандармы, служившие в ГЖУ; с 1902 г. же было установлено прямое подчинение охранных отделений Департаменту полиции.

Таким образом, в этих исследованиях в первую очередь анализируются ГЖУ и охранные отделения как оперативно-розыскные учреждения²⁴, однако важно понимать, что первопричиной для их объединения в один объект изучения является не схожесть их функционала и не подчиненность их одному учреждению (не важно – Департамент ли это полиции или же Отдельный корпус Жандармов), а сугубо принцип их комплектования. Естественно, что Департамент полиции при таком подходе оказывается на периферии исследовательского интереса, однако, как представляется, это заметно искажает реалии деятельности дореволюционного политического сыска.

Для данной работы это историографическое направление не имеет особого значения, т.к. идейно-политический дискурс не был уделом ни обычных полицейских, ни даже жандармов, проводивших дознания и пользовавшихся при этом формально-следственным делопроизводственным языком. Однако те же жандармы при взаимодействии с Департаментом полиции в вопросах политического сыска и в ГЖУ, и в охранных отделениях активно оперировали идейно-идеологическими терминами, поэтому их делопроизводственная документация стала важным источником для моего исследования.

Стоит в паре слов отметить и достижения предшествующей историографии по отдельным темам, важным в контексте заявленной проблематики. Таким сюжетом является изучение кадрового состава российской бюрократии²⁵ – в частности, образовательного уровня чиновничества²⁶. Выявленные Д.И. Раскиным и рядом других исследователей принципы комплектования руководящего состава министерств позволяют определить некоторые черты социокультурного и профессионального облика чинов Департамента полиции, а также его отличия от чиновничества в целом. Любопытно изучение нравов политической полиции²⁷, исходящее из ее противопоставления обществу; в этих работах «противостоящие» стороны предстают как однотипные явления, во многом схожие по психологическому складу участников и методам работы²⁸.

Важными для исследования являются также биографические работы о значимых фигурах политического сыска (А.М. Гартинг²⁹, П.Н. Дурново³⁰, С.В. Зубатов³¹, А.А. Лопухин³², Е.П. Медников³³, Л.А. Ратаев³⁴, П.И. Рачковский³⁵ и др.) и руководителях Министерства внутренних дел³⁶.

Историография политической полиции Российской империи часто подспудно отстраивается от вопроса, почему этот государственный институт не смог предотвратить революцию, т. е. а была ли его деятельность эффективной. В советской литературе ответ сводился к разным вариациям на тему «загнивающего самодержавия» в целом³⁷. В современной историографии одни отмечают, что период с момента создания Департамента полиции был самым эффективным в истории политического сыска, несмотря на определенные противоречия в его внутренней структуре и управленческих принципах³⁸, другие же считают, что политическая полиция не являлась в достаточной степени эффективной структурой для предотвращения революции³⁹. В целом литература о политическом сыске «списывает» «вину» за революцию на правительство, не имевшее последовательного курса, а не на Департамент полиции⁴⁰.

Вообще, революционное движение нередко рассматривается как отправная точка для развития системы политическогосыска. Так, Особый отдел в 1898 г. и охранные отделения в 1902 г. появились вследствие нарастания революционных настроений⁴¹, З.И. Перегудова, например, пишет о создании Особого отдела: «Подавляющее большинство документов, поступающих в отдел… было связано с выступлением студентов, созданием и деятельностью социал-демократической партии и партии социал-революционеров, нарастающим рабочим движением»⁴².

Именно в отношении революционного движения лучше всего исследованы карательные возможности политического сыска⁴³, которые естественным образом в первую очередь изучались в советской литературе, из них наибольшее значение, пожалуй, для моей темы имеют работы Н.А. Троицкого, в которых содержится подробный количественный анализ так называемых «политических дел»⁴⁴. Подробно исследованы способы получения информации о революционерах – наружное наблюдение⁴⁵, перлюстрация⁴⁶, секретная агентура (их имена, биографии, взгляды, численность и затраты на них политической полиции)⁴⁷. Вызывает удивление, когда в таком щепетильном вопросе как секретная агентура авторы не подтверждают свое мнение ссылкой на источники⁴⁸, что иногда компенсируется ссылкой на литературу⁴⁹. Практически не вызывает разногласий в историографии оценка секретной агентуры как основного оружия политической полиции в «борьбе» с революционерами⁵⁰.

Помимо приоритетного внимания к революционерам в литературе о политической полиции, стоит отметить, что существует и определенный хронологический дисбаланс: исследовательский интерес сосредоточен на событиях с 1902 и особенно с 1905–1907 гг. Причина этого заключается в том, что в 1902 г., а затем, начиная с 1906 г., в политической полиции были проведены крупные реформы, формировавшие системные начала в ее деятельности⁵¹. При этом сами авторы распространяют свои изыскания на весь период существования Департамента полиции (1880–1917). Эта черта наиболее свойственна постреволюционным работам, в которых вообще не обращалось внимания на хронологию, хотя в подавляющем большинстве случаев речь шла о времени, непосредственно предшествовавшем 1917 г.⁵² Подобный хронологический дисбаланс свойственен и некоторым советским и постсоветским исследованиям⁵³. Так, Д.И. Шинджикашвили утверждает, что «каждый сотрудник работал с определенным жандармским офицером… Кроме того, личность агента хорошо была известна начальникам охранных отделений. Третьим, кто знал секретного агента, был Департамент полиции»⁵⁴. В действительности, такая система существовала до 1907 г., до времени, когда был введен новый порядок: секретный агент был известен только ведущему сотруднику⁵⁵. Определенным историографическим исключением является книга З.И. Перегудовой, в которой развитие системы политического сыска во многом впервые четко соотнесено с хронологией. Однако и ее исследовательский интерес сосредотачивается на периоде с 1902 г.⁵⁶

В данной работе была сделана попытка избежать хронологического дисбаланса, хотя это оказалось затруднительным по той причине, что в разные годы интерес к «либерализму» в политической полиции был различным (что хорошо видно по таблицам с терминологической динамикой, приведенным в 4-м параграфе 2-й главы).

Следующий проблемный узел, на котором стоит остановиться, – это терминологически-понятийный аппарат, используемый в литературе, и его применимость в данном исследовании. Парадоксальным образом традиционное, устоявшееся и кажущееся незаменимым словосочетание «политическая полиция» содержит в себе определенное противоречие, т.к., в логике языка бюрократии изучаемой эпохи, к названным выше государственным институтам (Департамент полиции, охранные отделения, губернские жандармские управления) сложно применить определение «политический». Полное название руководящей инстанции политического сыска – Департамент государственной полиции. Законодательно определенные полномочия – «пресечение и предупреждение государственных преступлений и поддержание общественного порядка и спокойствия». Дознания, проводившиеся чинами ГЖУ, назывались «дознаниями о государственных преступлениях». Особое совещание, созданное по «Положению о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия», было направлено на «охранение» именно «государственного порядка и общественного спокойствия».

Говоря другими словами, ни в названии исследуемых структур, ни в официально стоявших перед ними задачах нет «политических слов». В «Уголовном уложении» термин «политические преступления» отсутствовал, речь шла о «государственных преступлениях». Единственный термин, который отсылает к политике, – это «политическая неблагонадежность», использовавшийся на уровне циркуляров еще в самом начале деятельности III отделения, однако стоит обратить внимание, что «неблагонадежность» делилась на «политическую» и «нравственную», и тем и другим занималось III отделение, а за ним – и Департамент полиции, причем нравственная неблагонадежность вызывала даже более пристальное внимание, чем политическая⁵⁷. Не вдаваясь сейчас в подробности данного сюжета, выходящего за пределы основной тематики исследования, стоит предположить, что, с формальной точки зрения, в самодержавном государстве, каким была Россия до октября 1905 г., вообще не предполагалось существование «политического» и деятельность власти описывалась не через «политику», а через «управление».

Представление о том, что Департамент полиции и подчиненные ему структуры боролись именно с политическими преступлениями, идет, судя по всему, из советской историографии, еще в 1920-е гг. термин «политические преступления» был введен в активный научный оборот, однако, как отмечается в статье К.П. Краковского, посвященной анализу соотношения терминов «государственное преступление» и «политическое преступление» в пореформенной России, это было искажением языка дореволюционного законодательства. В свою очередь, отмечу, что материал, приведенный в статье Краковского, позволяет утверждать: термин «политические преступления» начинает активно обсуждаться в России юристами после Первой русской революции, что подтверждает одно из моих наблюдений о появлении «политики» как таковой в публичном государственно-правовом дискурсе с момента издания Манифеста 17 октября 1905 г. В то же время это означает, что нет особых оснований применять термин «политические преступления» для описания деятельности политической полиции – до начала ХХ в. термин «политические преступления» использовался только в международном праве⁵⁸.

По мнению исследователя В.С. Измозика, понятие «политический сыск» является частью более общего понятия «политический контроль». Причем «если политический сыск (розыск) – дело определенного ведомства (прежде всего политической полиции), то политический контроль предполагает сотрудничество ряда государственных структур, в том числе политической полиции»⁵⁹. На мой взгляд, понятие «политический контроль» применимо к модерным обществам, в которых политика является частью легального пространства, – соответственно, данный термин корректен по отношению к ситуации после октября 1905 г.

Вместе с тем в данной работе невозможно отказаться от использования термина «политическая полиция», т.к. он является неотъемлемой частью исследовательского лексикона. Возможно лишь оговорить определенную нерелевантность этого термина как повседневному бюрократическому дискурсу, так и юридической терминологии, языку законодательства изучаемой эпохи.

Также стоит отметить, что в данном исследовании в качестве взаимозаменяемых синонимов употребляются термины «политическая полиция» и «политический сыск» и совсем не используется термин «охранка», который часто можно встретить в качестве обобщающего понятия, – помимо того, что это понятие несет в себе явно выраженные негативные смысловые коннотации революционного языка, оно еще и исторически некорректно, т.к. охранные отделения были лишь частью отделений политической полиции, причем местного, а не центрального уровня.

Терминологический хаос во многом оказался следствием всплеска интереса к политической полиции Российской империи в 1990-е гг., который – всплеск – состоял в появлении большого количества некачественной литературы⁶⁰, ставшей впоследствии частью и научной историографии⁶¹. Так, отсутствие архивных материалов с соответствующим оформлением библиографии является чертой не только публицистических, но и ряда исследовательских работ⁶², которые при этом в наибольшей степени используют понятия «охранка» и сопутствующий ему термин «провокация». Стоит согласиться с констатацией еще начала 1990-х гг. авторов сборника «Полиция Российской империи XIX – нач. ХХ вв.»: «Все, что связано с охранными отделениями… запутано публицистикой последних десятилетий»⁶³.

Кроме того, я полагаю некорректным термин «спецслужбы» по отношению к изучаемым мной учреждениям в период до 1905 г., и его также игнорирую в своей работе.

Есть сложности и с корректным наименованием тех явлений, которые были объектами внимания со стороны политической полиции. Принципиально важным для моего исследования – и аутентичным делопроизводственной переписке – является термин «легальный», исследование которого в литературе о государственном аппарате рубежа XIX–ХХ вв., по большому счету, отсутствует. Речь идет о тех людях и институтах, которые действовали не в подполье, а легально, это в первую очередь касается самоуправления, периодической печати, общественных организаций, профессуры⁶⁴. Определение «легального» содержится в 3-й главе настоящего исследования, в целом же я использую в качестве обобщающего собственный термин «легальное пространство», что облегчает исследовательскую презентацию материала, несмотря на отсутствие подобного объединяющего термина в бюрократическом языке рубежа XIX–ХХ вв.

Историографическая традиция рассматривает «либералов» в качестве составной части так называемого общественного движения, однако что такое «общественное движение» в целом? В литературе о политической полиции этот вопрос не решен во многом по причине того, что не становился объектом целенаправленного исследовательского внимания.

Аутентичные же термины, которые пользовались большой популярностью в делопроизводственной переписке деятелей политической полиции, а затем – и в их воспоминаниях – это «противоправительственное движение» и «революционное и оппозиционное движения».

С революционным движением, его границами, участниками, методами борьбы с ним и т.д., всё более-менее понятно; это была приоритетная тема для советской историографии⁶⁵, сохраняется к ней интерес и в современных исследованиях⁶⁶.

Общественное движение как объект внимания политической полиции выглядит размытым. М.А. Осоргин под общественным движением, видимо, понимал легальное партийное⁶⁷. О культурно-просветительских учреждениях и их деятельности как объектах внимания политического сыска писал Н.П. Ерошкин⁶⁸. В.Г. Дорохов в параграфе об общественно-политическом движении относит к нему студентов, учителей и социал-демократов⁶⁹. О политических партиях и общественных движениях упоминает Ю.А. Реент⁷⁰. Ч. Рууд и С. Степанов в период после 1905 г. включают в «либеральное движение» такие разнохарактерные явления, как профсоюзы, Союз союзов, организаторов банкетной кампании 1904 г. и масонов, уделяя приоритетное внимание последним (10-я глава их книги так и называется «Протоколы, масоны, либералы»). Рууд и Степанов критикуют политическую полицию за «активную деятельность против оппозиционного движения во главе с либералами» вместо того, чтобы предложить верховной власти «сотрудничать с либералами во имя политического переустройства Российской империи»⁷¹. Очевидная из этого утверждения значимость «либералов» как объекта внимания политической полиции противоречит содержанию самого исследования, сконцентрированного на политическом сыске и революционерах.

В литературе по политической полиции часто используется еще один термин – «оппозиционное движение»⁷², однако и его внятная дефиниция отсутствует. «Оппозиционное движение» мимоходом, без расшифровки упоминается во многих работах о политической полиции – Е.Е. Гладышевой, В.Г. Дорохова, Н.Д. Ерофеева, В.А. Ефремова, А.В. Островского, З.И. Перегудовой, Ю.А. Реента, М.С. Чудаковой и др.⁷³ Д.И. Шинджикашвили под «буржуазно-оппозиционными кругами» понимал масонов⁷⁴. В.Е. Коронкевич использует понятие «оппозиционное движение» как объединяющее все противоправительственные течения⁷⁵. З.И. Перегудова ставит знак равенства между общественным и оппозиционным движениями и включает в него профсоюзы, кооперативные организации, страховые кассы, легальные просветительские, благотворительные общества, библиотеки, образовательные курсы, публичные лекции, профессиональные съезды, а в социальном плане – «прогрессивную интеллигенцию» и земских служащих⁷⁶. Ю.А. Реент, в свою очередь, ставит знак равенства между «оппозиционным» и «либеральным», понимая под этим течение, «разделявшее крайние политические прослойки общества» и включавшее «в свои ряды либерально настроенную интеллигенцию и буржуазию» – деятелей конституционно-демократической, октябристской партий, партии правового порядка, прогрессистов и масонов. Более того, Реент объединяет эти организации понятиями «умеренности» и «либерального консерватизма»⁷⁷, что явно расходится с их оценкой в историографии дореволюционного российского либерализма (см.ниже). В.С. Брачев упоминает о роли «либералов» в развитии революционного движения в России, ссылаясь на записку заведующего Особым отделом Департамента полиции Л.А. Ратаева мая 1902 г.⁷⁸ Любопытно, что на те же записки Ратаева ссылается (и делает из них те же выводы) исследователь не политической полиции, а либерализма начала ХХ в. К.Ф. Шацилло – так, он пишет о том, что под «оппозиционным» заведующий Особого отдела Департамента полиции Ратаев в 1902 г. имел в виду «либералов»⁷⁹. Однако Ратаев в своих записках этого периода⁸⁰ обычно оперировал понятием «оппозиционного движения», не упоминая «либералов» вообще (см. об этом во 2-й главе данного исследования).

Историография самого либерального движения имеет длительную историю и сложившиеся традиции – причем разные – описания того, что такое «либерализм» предреволюционной эпохи. На современное состояние этих традиций заметно повлияли 1990-е гг. с их поиском альтернатив развития России⁸¹ и теоретико-методологически-понятийным переосмыслением того, что такое российский либерализм⁸². Совокупность историографических образов «либерального» в данном исследовании имеет большое значение, т.к. именно с ними сравнивается соответствующий образ (точнее – образы) из делопроизводственной переписки политического сыска. Сразу же отмечу, что эти образы не совпадают – как в отношении содержательной части, идейного наполнения, так и в смысле персонального состава (то есть кто из деятелей общественного движения был «либералом»).

В историографии либерального движения присутствуют понятия «либерализм», «оппозиционность», «либеральная оппозиция»⁸³. Последний – как бы объединяющий – термин используется в различных контекстах и сочетаниях (либеральная дворянская оппозиция, либеральная земская оппозиция, либерально-оппозиционная интеллигенция, печать и т.п.)⁸⁴. Взаимоотношения этих терминов в разных работах различны – одни используют «либерализм» и «оппозиция» как синонимы⁸⁵, другие считают первое составной частью второго⁸⁶. В ряде работ 2000-х гг. было сформулировано предложение использовать понятия, аутентичные эпохе, а не возникшие в воспоминаниях, например, деятелей конституционно-демократической партии, которые назвали себя «либералами» постфактум, уже после 1917 г. Так, С.В. Куликов определил кадетов как «радикалов»⁸⁷, А.В. Гоголевский «леволиберальное направление» (кадетов) обозначил как «либерально-радикальное», а Ф.А. Селезнев вообще отметил склонность кадетов к социализму⁸⁸.

Отдельно стоит остановиться на историографических трактовках идейных течений внутри либерального движения – с тем, чтобы иметь возможность сравнить с оценкой этих же течений в политической полиции. Кратко суммирую достижения историографии в этом вопросе – и именно с этим summary в 3-й главе будут сопоставляться «следы» в делопроизводственной документации Департамента полиции, доказывающее его общеславянофильские настроения.

На протяжении 1880–1890-х гг. либералы с различной степенью интенсивности стремились к консолидации, первым результатом этих попыток стала «Беседа», кружок земских деятелей, в котором доминировали умеренно-либеральные, славянофильские настроения⁸⁹. Но к началу ХХ в. попытки консолидации вылились в политическое и институциональное размежевание либерального движения. Первым оформился его крайне левый фланг – в 1902 г. возник подпольный Союз освобождения. Чуть позже (в 1903 г.) был создан Союз земцев-конституционалистов, объединивший более умеренных либеральных деятелей. Подробная история этих двух организаций изложена в книге К.Ф. Шацилло «Русский либерализм накануне революции» (М., 1985). И самый умеренный фланг либерализма, граничивший с консерватизмом, славянофильский (его идейным вдохновителем был Д.Н. Шипов) не пошел по пути создания нелегального объединения и до 1905 г. организационно оставался крайне рыхлым.

Дифференциация либерального движения сопровождалась попытками сплотиться на основе тех идей, которые могли быть сформулированы как общие. Отражением этих попыток стали нелегальные земские съезды (май 1902 г., апрель, май, июль, сентябрь 1905 г.)⁹⁰. Однако они только усилили внутренние разногласия в либеральном движении.

Одним из самых спорных в либеральной среде был вопрос об источниках и характере выборных учреждений, необходимость которых была общепризнана. Земцы-конституционалисты и освобожденцы были сторонниками народного представительства с законодательными прерогативами (это автоматически означало введение конституции и превращение самодержавия в конституционную монархию по западному образцу). При этом первые предлагали идти к всеобщему избирательному праву постепенно, в то время как вторые намеревались ввести его немедленно.

Д.Н. Шипов был крайне далек от идеи законодательного народного представительства, не говоря уже о всеобщем избирательном праве. Шиповцы демонстрировали доверие к верховной власти и отрицательно относились к конституции. Рассматривая введение выборных учреждений в качестве главного вопроса современности, они полагали, что их основой должно стать самоуправление, в первую очередь земское, а представительство, с точки зрения неославянофилов, – это не то же самое, что парламент. Соответственно, земству как залогу будущего народного представительства присваивался особый статус⁹¹.

В ходе революции 1905–1907 гг. идейный раскол либералов был закреплен окончательно. Бывшие деятели Союза освобождения и левое крыло Союза земцев-конституционалистов стали базой Конституционно-демократической партии, оставшиеся земцы-конституционалисты – ядром «Союза 17 октября», а бывшие шиповцы – основоположниками ряда мелких партий (Партия правового порядка, Партия мирного обновления и др.).

В историографии с советских времен ведется дискуссия о том, как классифицировать вышеназванные составляющие либерализма. Н.М. Пирумова писала только о земском либерализме, распадающемся на умеренный (шиповский) и левый варианты⁹². Е.Д. Черменский считал Д.Н. Шипова славянофилом, а не либералом⁹³. При этом он не дифференцировал либеральные организации, считая Союз освобождения «только этапом в развитии земско-либерального движения»⁹⁴. К.Ф. Шацилло выделяет правых (шиповцы-неославянофилы), умеренных (земцы-конституционалисты) и левых (освобожденцы или демократическая интеллигенция) либералов⁹⁵. В.В. Шелохаев говорит о четырех группах: шиповцах, земцах-конституционалистах, освобожденцах и либеральной интеллигенции⁹⁶. По мнению Пирумовой, «конституционализм… вообще не может быть отождествлен с либерализмом»⁹⁷. Однако В.В. Ведерников, В.А. Китаев, А.В. Луночкин полагают, что конституция являлась важным требованием одного из течений либерального движения⁹⁸. Применительно к 1860–1880-м гг. они выделяют умеренных либералов (Б.Н. Чичерин, К.Д. Кавелин, А.Д. Градовский), либералов-конституционалистов (В.А. Гольцев, редакция «Вестника Европы») и леволиберальное крыло земского движения (во главе с И.И. Петрункевичем)⁹⁹. Это во многом воспроизводит позицию Шацилло, только в отношении более раннего периода. В одной из статей 2000-х гг. В.В. Шелохаев отнес Петрункевича, Ф.И. Родичева, Шипова к одной группе земских либералов, отделив их от более «левой» либеральной интеллигенции и нивелировав тем самым различия между Петрункевичем и Шиповым, которые подчеркивались всей предшествующей историографией¹⁰⁰.

В целом в литературе все-таки доминирует представление о трех вариантах либерального движения, и шиповцы – даже если и называть их неославянофилами – тоже являлись его частью.

Следующий важный проблемный узел возвращает к тезису, озвученному в самом начале введения, а именно – политическая полиция и «либералы» были участниками общего диалога о путях развития страны. Слово «диалог» подразумевает, очевидным образом, равномерное представление двух его сторон, однако в данной работе анализируется делопроизводственная переписка политического сыска, т.е. источниковая база исследования отражает только одну сторону диалога, да и то – заочную и тайную (другая сторона – «либералы» – об этой позиции попросту не знала).

И всё же почему можно говорить именно о диалоге? Во-первых, потому? что позиция одной из сторон диалога – а именно «либералов» – достаточно широко представлена в литературе о либерализме, которая, в свою очередь, опирается на воспоминания самих участников общественного движения. Более того, давно введены в научный оборот их представления не только о российской власти в целом, но и непосредственно о системе политического сыска, и парадоксальным образом эти представления, основанные на личных впечатлениях и ставшие следствием либо личных контактов (до 1917 г.), либо поспешной и некритичной выборки из документов после Февраля 1917 г., рассматриваются традиционно в разделе дореволюционной историографии политической полиции, хотя по большому счету – это источники. Речь идет о статьях В.А. Гольцева, И.П. Белоконского, Б.Б. Глинского¹⁰¹, более наукообразны работы К.К. Арсеньева, В.М. Гессена, Н.А. Гредескула, М.К. Лемке¹⁰², но и они представляют собой всё же публицистические произведения. Удивительно отнесение к научной историографии публицистики журнала «Былое»¹⁰³, который, в частности, публиковал разоблачения бывшего сотрудника Варшавского охранного отделения М.Е. Бакая, перешедшего после Первой русской революции на сторону революционеров¹⁰⁴. К работам этого же рода стоит отнести книгу бывшего директора Департамента полиции А.А. Лопухина¹⁰⁵.

Именно в либеральной дореволюционной публицистике, претендовавшей на объективность собственной позиции¹⁰⁶, были заложены не только набор сюжетных линий будущей историографии политического сыска, но и их трактовка: правовые границы деятельности политической полиции (оцениваемые как чрезмерно широкие, безграничные, описываемые термином «произвол»), методы ее работы, точнее, «преследования» революционного движения, «борьбы» с ним (секретная агентура, понимаемая сугубо как «провокация», наружное наблюдение и пр.)¹⁰⁷.

Проблема состоит и в том, что некоторые современные исследования в той или иной мере построены на тех пореволюционных работах, которые создавались самими участниками общественного движения после открытия в 1917 г. доступа к секретной документации структур политической полиции. Влияние этих работ на развитие советской историографии политического сыска отмечено и рядом современных исследователей¹⁰⁸. Те, кто писал о политическом сыске на волне доступа к его материалам после Февральской революции 1917 г., в духе времени и собственных взглядов сосредоточивались на выявлении «провокаторов» и «создателях провокации», включая погромы, затратах на секретную агентуру, вообще карательно-репрессивной деятельности и не сопровождались научным оформлением цитат из документов¹⁰⁹.

Отдельно стоит сказать о том, что этот комплекс работ не только отражал «либеральные» представления о политической полиции, но и в некоторых случаях стал основой для выстраивания ошибочных гипотез. Самым масштабным примером является так называемая «полицейская версия» происхождения «Протоколов сионских мудрецов», ненамеренно созданная «разоблачителями тайн дореволюционной охранки» в эмиграции в 1920–1930-е гг. – нерелевантность их аргументации опровергает автор этих строк в своей статье в журнале «Российская история»¹¹⁰, также можно упомянуть и мое исследование многочисленных произвольных построений о дореволюционном политическом сыске более широкого круга эмигрантов-«разоблачителей»¹¹¹. Очевидно, что писавшееся «разоблачителями тайн охранки» является важным источником по истории русской эмиграции, по истории общественного движения, но не может рассматриваться как научно-корректная часть историографии, основываясь на которой можно писать обзорные научные монографии, скажем, о Заграничной агентуре¹¹².

Таким образом, «либералы» как сторона диалога о путях развития страны широко представлена в публицистике и в историографии, причем как либерального движения, так и политического сыска, поэтому вполне логична задача данного исследования – представить другую сторону диалога, т.е. бюрократию в лице деятелей политической полиции.

Второе соображение, оправдывающее трактовку делопроизводственной переписки политического сыска как своего рода диалога, состоит в том, что сами авторы документов писали их c позиции людей, находящихся в пространстве коммуникации с наблюдаемыми объектами. В делопроизводственной переписке фиксировались «мнения», «позиции», «взгляды» «либералов» (почерпнутые из печати, журналов земских собраний, перлюстрированных писем, «слухов» и т.д., см. 4-ю главу), сопровождавшиеся комментариями по их поводу. Вообще, один из постоянных рефренов в документах чинов полиции – это как вести диалог власти с обществом, что этому препятствует в самом обществе и во власти. Кроме того, в этой же переписке есть «следы» обширной личной коммуникации служащих политического сыска и «либералов» (см. 4-ю главу), в рамках которой, очевидно, диалог был прямым, а также письменных обращений общественных деятелей в политическую полицию, что также можно считать своего рода прямым взаимодействием, инициировавшимся уже другой стороной диалога.

Здесь нужно остановиться на специфике источниковой базы исследования, критериях ее отбора и принципах анализа. На первый взгляд, речь идет о формализованном письменном источнике, который отражал не всю картину мира авторов документов, а в первую очередь, их профессиональные задачи, однако проведенный анализ показал, что делопроизводственная переписка между чинами структур охранительного ведомства в действительности может многое рассказать о их мировоззрении и их собственных общественно-политических представлениях.

При заявленном подходе законодательные источники – нормативно-правовые документы, определявшие деятельность политической полиции и извлеченные из Полного собрания законов Российской империи, Свода законов Российской империи, – имеют второстепенное значение, создавая лишь общий контекст (структура органов политического сыска, штатное расписание, функциональные обязанности и др.)¹¹³. Так же как и опубликованные делопроизводственные материалы политической полиции¹¹⁴ дают представление о нормативно-правовом понятийном аппарате ее служащих, но не о «либерализме».

Поиск «либералов» в делопроизводственной переписке не был простым исследовательским процессом. Фонд Департамента полиции состоит из дел, комплектовавшихся в самом Департаменте по мере необходимости, в названиях дел нет никаких «либералов» – описи, имеющие дореволюционную порядковую нумерацию, дают либо ФИО, либо название института, которому посвящено дело (земство той или иной губернии, орган периодической печати, наименование общественной организации и т.п.). Такие дела состоят из разнородного по своему характеру материала: справок, перлюстрированных писем, донесений секретных агентов, вырезок из газет, уставов обществ, программ их мероприятий, переписки между инстанциями по отдельным вопросам деятельности конкретных людей и организаций и т.п. Первоначально отбор дел для просмотра происходил в соответствии с историографическими представлениями о «либерализме» – персоналиях, институциональных составляющих, социальных группах. Однако этого оказалось недостаточно, т.к. странным образом в этих делах далеко не всегда встречалось слово «либерал» или однокоренные с ним, а если встречалось – то в одном или двух документах, в то время как остальные документы этого же дела были терминологически «сухими» либо содержали какие-то другие термины. Поэтому список просматриваемых дел был расширен за счет дел, где потенциально могло встретиться слово «либерал» (при просмотре описей они отфильтровывались посредством исключения дел с названиями «о крестьянах», «о рабочих», «о студентах», «о типографии» и т.п.).

Отдельную категорию дел составили «сообщения» (донесения и доклады) из охранных отделений и Заграничной агентуры Департамента полиции. Помимо этого, один из самых массовых источников – это ежегодные политические обзоры по всем губерниям, составлявшиеся в ГЖУ¹¹⁵, именно в них содержится большая часть информации о региональных «либеральных деятелях». И еще одна немногочисленная категория дел, имеющая при этом особую ценность, – аналитические записки сотрудников Департамента полиции.

Подавляющее большинство названных дел хранится в 3-м делопроизводстве и в Особом отделе фонда Департамента полиции, эпизодически использовались материалы 1-го (личные дела служащих политической полиции) и 7-го делопроизводств (дела о дознаниях по государственным преступлениям); а также 249-ая (всеподданнейшие доклады), 250-ая (доклады 3-го делопроизводства), 252-ая (обзоры важнейших дознаний), 253– ая (обзоры революционных партий), 255-ая (еженедельные записки), 295-ая (списки личного состава Департамента полиции, ГЖУ и охранных отделений) и 316-ая (списки секретных сотрудников) описи того же фонда. При этом дела со всеподданнейшими докладами, обзорами революционных партий, обзорами важнейших дознаний и еженедельными записками – т.е. документы, выходившие за пределы Департамента полиции в вышестоящие инстанции, – оказались самыми малоинформативными для исследования, и дело не только в приоритетном внимании этой части делопроизводственной документации к революционерам, но и в исключительной формализованности ее языка. Поиск секретных сотрудников среди «либералов» был проведен с использованием фонда 4888 (Архив архива), а поверхностное изучение фондов других структур политической полиции ГА РФ (Ф. 58. Московское ГЖУ; Ф. 63. Московское охранное отделение; Ф. 93. Петербургское ГЖУ; Ф. 111. Санкт-Петербургское охранное отделение; Ф. 505. Заведующий Заграничной агентурной на Балканах, и др.) показало, что информация в них в основном дублирует содержание дел 102-го фонда¹¹⁶.

Исследовательская реконструкция образов «либерального» в делопроизводственной переписке политической полиции опирается на электронную базу данных, составленную в программе Microsoft Access. Общий объем базы данных – 4261 позиция информации, из них 674 позиции информации – о физических лицах (из них примерно 150 человек – видные представители дореволюционного либерализма); около 500 позиций информации – об организациях (из них примерно 270 – институционально оформленные, такие как общества, редакции газет и т.п., а остальные представляют собой неформальные объединения, такие как «кружки», «вечеринки», «группы» и пр.); отдельным блоком в базе данных собраны высказывания служащих политической полиции о самоуправлении, различных группах населения, представителях власти и государственных структурах. Процедура выборки из базы данных позволяет найти все высказывания разных авторов о конкретном лице, организации, земстве конкретной губернии, либо же выявить их перекрестные «связи», либо отобрать все высказывания одного автора по разным поводам. Благодаря такой систематизации оказалось возможным реконструировать индивидуальные образы и коллективные представления о внутреннем содержании «либерализма», его конкретных носителях и его внешних границах, а также разнообразные стратегии, которые практиковались в политическом сыске применительно к «либеральному» и пограничным с ним явлениям.

Было любопытным сопоставить полученные образы и характеристики с личной перепиской¹¹⁷, дневниками¹¹⁸, воспоминаниями чинов политической полиции¹¹⁹, государственных деятелей¹²⁰ и участников общественного движения¹²¹. Однако эти источники оказались малоинформативными в сравнении с фондом Департамента полиции в целом, к тому же мемуары, как известно, грешат более поздними и не всегда аутентичными оценками (а в данном случае – и, возможно, искаженной последующими событиями терминологией), хотя стоит отметить интересное обстоятельство: бывшие служащие политического сыска в качестве устойчивой объединяющей формулировки в воспоминаниях употребляют словосочетание «революционное и оппозиционное движение»¹²², что, видимо, повлияло и на терминологию историографии политической полиции.

Представление о диалоге – результат авторской интерпретации комплекса документов охранительного ведомства, условный, как и любая интерпретация прошлого. Ограничения, и так присущие процессу получения исторического знания, здесь удваиваются, т.к. нарисованная мной картина представлений чинов политической полиции – это своего рода конструкция конструкции, это описание описания. В тексте исследования активно используются кавычки, чтобы хотя бы частично отделить собственный язык от дискурса деятелей политического сыска: закавычены многие термины, включая и главное в проведенном анализе слово – «либерал» – и однокоренные с ним. Также закавычены и многие устоявшиеся историографические термины («борьба», «репрессии», «провокация», «преследования» и т.п.), которые, на мой взгляд, имеют оценочную окраску и чужды моему взгляду на исследуемую проблему¹²³.

В то же время под рассмотрение делопроизводственной переписки политического сыска о либералах как составной части более общего диалога по линии «власть – общество» вполне возможно подвести и методологическое обоснование.

Обычно историография, и советская¹²⁴, и постсоветская¹²⁵, исходит из противопоставления одного другому, тем более когда речь идет конкретно о либералах, которые называются «оппозиционерами самодержавия»¹²⁶, а позиция власти характеризуется через термины «произвол», «репрессии», «запреты»¹²⁷.

Однако парадоксальным образом само по себе использование в историографии таких терминов, как «борьба», «конфликт», «противостояние», означает наличие взаимодействия двух сторон. Социолог и философ С.Б. Переслегин отмечает некорректность распространенной точки зрения о том, что «чем идентичности сильнее различаются, тем хуже и опаснее». Напротив, «конфликт идентичностей тем сильнее, чем уже возможный канал их актуализации… Если… идентичности различаются во всех вопросах… отношения, скорее всего, будут совершенно бесконфликтными… «чужой» с совершенно иной системой ценностей, постановкой вопросов и их решениями воспринимается как «ребенок», «сумасшедший» и т.п.». А тот, кто «рассуждает в ваших терминах, но на один из важных для вас ценностных вопросов дает противоположный ответ», воспринимается как бросающий вызов, что и создает основу для конфликта, делает необходимым для сохранения собственной идентичности «демонстрировать враждебную реакцию в ответ»¹²⁸.

В данном случае диалог (или же «борьба») шел в едином коммуникативном пространстве, его участники отличались общностью мышления, оперировали одними и теми же категориями, разговаривали на одном языке, осмысляли единый спектр проблем. При этом обе стороны репрезентировали свои оценки проблем как единственно верные¹²⁹ и стремились говорить от имени более широких общностей (собственно, они сами так себя и ощущали): служащие политической полиции – от имени «власти», а «либералы» – от имени «общества». Однако целью этой конкуренции, ключевым моментом игры было получение легитимного в глазах другого игрока права интерпретации «нужд» и «интересов» «народа».

Понимание того, что перед нами – реконструированная игра, шедшая в рамках одного коммуникативного пространства, позволяет использовать в качестве общей методологической рамки социологические наработки П. Бурдье – в частности, его концепцию поля игры как социального пространства, в котором осуществляется взаимодействие участников коммуникации, а также его понятия символического капитала (см. 3-ю главу) и габитуса (см. 4-ю главу)¹³⁰.

В завершение стоит отметить, какие историографические наработки были всё же использованы автором в данной работе, при общем понимании, что в целом историографический задел по теме незначителен.

В первую очередь это монографии 1970–1980-х гг. Н.М. Пирумовой и К.Ф. Шацилло. Исследование Пирумовой о земском либерализме ценно как выборочным использованием документации ГЖУ по отдельным годам, губерниям и темам (например, создание института земских начальников)¹³¹ и сообщений из Заграничной агентуры Департамента полиции¹³², а также созданной автором с опорой на документы из среды «либералов» карты распространения либерализма по губерниям¹³³. Шацилло реконструировал историю двух либеральных организаций – Союза освобождения и Союза земцев-конституционалистов, активно обращаясь к архиву Департамента полиции. По его собственному признанию, «в некоторых случаях (сведения о банкетной кампании, об их месте и числе участников, о недовольстве, высказываемом на иных легальных собраниях и т.п.) архив Департамента полиции дает не только достоверные, но и наиболее полные сведения, чем пресса или другие какие-либо источники. Определенный интерес представляют в этом фонде и “аналитические исследования” чиновников полиции и черновая их работа, оставившая след в виде перлюстрированных писем, агентурных донесений и т.д.»¹³⁴. Книга Шацилло содержит ряд важных зарисовок отношения политической полиции к организационному строительству либералов.

Важной является историографическая трактовка социальной базы либерализма. По мнению Е.Д. Черменского, «либеральная оппозиция возникла и развивалась до революции 1905 г. преимущественно в русле земских учреждений», которые были в основном дворянскими¹³⁵. Н.М. Пирумова и К.Ф. Шацилло считают, что наряду с дворянством существенную роль в развитии либерального движения, в том числе земского, сыграла «буржуазно-либеральная интеллигенция»¹³⁶. Обсуждается в литературе и тема участия в либеральном движении земских служащих – 3-го элемента. Дореволюционные исследователи И.П. Белоконский, Л.Д. Брюхатов, Н.И. Иорданский и др. вписывали 3-й элемент в общее либерально-оппозиционное движение¹³⁷. Б.Б. Веселовский же говорил о «демократизме» 3-го элемента и «либерализме» земских гласных¹³⁸, и это разделение в советской историографии поддержала Пирумова¹³⁹.

В ряде постсоветских работ рассматривается отношение политической полиции к предварительной цензуре¹⁴⁰, к отдельным участникам либерального движения¹⁴¹, либеральной печати¹⁴² и самоуправлению, либеральным обществам¹⁴³, контактам революционеров, либералов и власти¹⁴⁴. «Либерально настроенная интеллигенция» как один из объектов внимания политической полиции упоминается в коллективной работе «МВД. Исторический очерк. 1902–2002»¹⁴⁵. В исследовании Ю.А. Реента подчеркивается, что политический сыск не мог справиться с представителями высшего общества, уверенных в своей «безнаказанности» в силу близости ко двору¹⁴⁶. Н.Г. Карнишина называет «либеральные настроения» в провинции в качестве важного для политического сыска фактора, отмечая, что общественное мнение во многом определяло деятельность властных инстанций, и это наблюдение подтверждается проведенным мной анализом¹⁴⁷.

Учреждения политической полиции представлены в разных главах настоящей работы неравномерно. Первые две главы носят, скорее, описательный характер, а примеры приводятся в основном из документов, авторами которых были чины ГЖУ либо охранных отделений. Так как Департамент полиции был точкой сборки для информационных потоков внутри политического сыска, его сотрудники нередко фиксировали информацию из местных структур и складировали ее «до поры до времени»; соответственно, в фонде Департамента полиции документов авторства его служащих просто физически меньше в сравнении с документами из охранных отделений и особенно из ГЖУ, писавших в Департамент из каждой губернии (либо области) Российской империи. В третьей главе формулируется объяснительная модель изложенного в предыдущих главах материала, и позиция служащих Департамента проявлена здесь в большей степени. Четвертая глава, в которой анализируется методика работы политического сыска, основана преимущественно на документах Департамента полиции как структуры, определявшей логику и содержание деятельности всей системы политической полиции.

Завершая введение, хотела бы выразить благодарность всем, кто помогал мне в работе над монографией. В первую очередь – это научный руководитель моей кандидатской диссертации д.и.н., заслуженный профессор МГУ им. М.В. Ломоносова Л.Г. Захарова. Именно благодаря ей я занялась изучением темы, которая интересна мне до сих пор и которой посвящено данное исследование. Также хочу отметить научного руководителя моей дипломной работы д.и.н., профессора Южно-Уральского государственного университета И.В. Нарского, который еще на стадии подготовки диплома предложил мне проанализировать представления друг о друге носителей власти и тех, кого они считали либералами.

Так получилось, что моя кандидатская диссертация отразила влияние двух научных подходов – школы П.А. Зайончковского, ведущей свою историю еще от В.О. Ключевского и сформировавшей целое направление изучения дореволюционной государственности, и челябинской исторической школы, созданной на рубеже ХХ–ХХI вв. руководителем моей дипломной работы на основе достижений европейской культурной истории. Я попробовала совместить оба этих подхода в кандидатской диссертации. Переработка диссертации в монографию растянулась на 10 лет, текст книги за это время испытал влияние еще ряда факторов. Среди них – обсуждение с к.и.н. Г.Н. Бибиковым особенностей организации политической полиции в Российской империи и русской государственности XIX в. в целом; совместная работа с к.ф.н. Б.В. Межуевым на сайте Русская Idea, в том числе – по организации дискуссий о путях развития страны на рубеже XIX–ХХ вв.

Кроме того, мне хотелось бы поблагодарить всех, с кем я так или иначе обсуждала свое исследование, кто читал мой текст, высказывал критические замечания или поддерживал мои идеи. Это оппоненты на защите моей кандидатской диссертации – д.и.н. З.И. Перегудова и д.и.н. В.В. Шелохаев; рецензенты диссертации, выступавшие при ее обсуждении на кафедре истории России XIX – начала ХХ вв. исторического факультета МГУ – к.и.н. О.Р. Айрапетов и к.и.н. Д.А. Андреев. Это ученики Ларисы Георгиевны Захаровой: представители старшего поколения (д.и.н. Ф.А. Гайда, д.и.н. А.Ю. Полунов, д.и.н. И.А. Христофоров, к.и.н. А.В. Мамонов, к.и.н. М.М. Шевченко) и поколения младшего (к.и.н. П.В. Краснов, к.и.н. С.В. Медведев, к.и.н. В.В. Хутарев-Гарнишевский).

Также мне хотелось бы поблагодарить мою маму В.В. Ульянову – ее усилиями 2-ая глава моего исследования оказалась украшена диаграммами. Не могу не вспомнить и сотрудников Государственного архива Российской Федерации – научного руководителя ГАРФ, заведующего кафедрой истории России XIX – начала ХХ вв. исторического факультета МГУ С.В. Мироненко, благодаря содействию которого я получила возможность знакомиться с частью архивных дел в подлинниках, а также заведующую читальным залом Н.И. Абдулаеву, профессионализм и доброжелательность которой сильно способствовали моему пониманию того, как устроен архив Департамента полиции.

Глава I
Политическая полиция: структура, полномочия, люди

Реконструкцию образов «либерального» в делопроизводственной переписке политического сыска стоит предварить институциональным и нормативно-правовым обзором, а также небольшим экскурсом о самих деятелях политической полиции – их образовании, карьерных путях, межличностных отношениях, которые напрямую (через дружеские или, наоборот, неприятельские отношения) или опосредованно (через разные взгляды и, соответственно, восприятие окружающего) влияли на общность (или, напротив, разногласия) при описании общественно-политических процессов. Структурно-организационный контекст также необходим для более корректного понимания языка и специфики письменного общения, свойственных разным учреждениям политического сыска Российской империи. Показателен в этом смысле пример с П.И. Рачковским. Будучи заведующим Заграничной агентуры Департамента полиции на протяжении почти двадцати лет (1884–1902), он писал о «либералах», «конституционалистах», «эмигрантах-народовольцах», «плехановцах», «террористах», «революционерах», «анархистах», не исключая и просторечивых выражений («предатели», «гниды»). Документы за подписью того же Рачковского, но уже на посту вице-директора Департамента полиции в 1905 г., содержали одно-единственное определение – «противоправительственный»¹⁴⁸.

1.1. Структурно-нормативные контексты: функции и компетенция

Политическую полицию Российской империи сложно назвать государственной инстанцией, в которой центральные и местные учреждения были унифицированы, а система в целом являлась единой и централизованной. В данном исследовании речь идет о таких структурах, как Департамент полиции, губернские жандармские управления и охранные отделения, именно они занимались политическим сыском¹⁴⁹.

Департамент полиции – центральный орган политической полиции – входил в состав Министерства внутренних дел Российской империи. В 1881 г. в Департаменте работали 125 человек (включая внештатных), к концу XIX в. – 174¹⁵⁰. Его возглавлял директор, у которого было от 2 до 5 заместителей (вице-директоров). Департамент полиции делился на делопроизводства, количество которых в разное время варьировалось от 3 до 9. У каждого из делопроизводителей имелось по 3 старших и 3 младших помощника¹⁵¹.

Департамент полиции отвечал за «предупреждение и пресечение государственных преступлений и охрану общественной безопасности и порядка»¹⁵², именно эту сферу деятельности в литературе принято называть «политической полицией». Ведущее место в Департаменте занимало 3-е делопроизводство (а с 1898 г. – Особый отдел)¹⁵³. В 3-е делопроизводство поступали запросы о «политической и нравственной благонадежности» лиц, желавших поступить на государственную службу, издавать газеты, журналы, читать публичные лекции и пр.; здесь же велась переписка по политическим обзорам, поступавшим из ГЖУ; осуществлялся сбор негласных сведений о корреспонденциях в газетах и журналах, «останавливающих на себе внимание правительства» и др.¹⁵⁴ С выделением из 3-го делопроизводства в 1898 г. Особого отдела в самостоятельное подразделение эти функции перешли к нему, также Особый отдел заведовал внутренней и заграничной агентурой, вел «негласное наблюдение» за политическими настроениями учащейся молодежи и перепиской частных лиц (т.е. отвечал за перлюстрацию) и т.д.¹⁵⁵

Кроме 3-го делопроизводства и Особого отдела, непосредственно к деятельности по «охране государственного порядка и общественного спокойствия» имели отношение 4-е (с 1902 г. – 7-е) и 5-е делопроизводства¹⁵⁶: 4-е наблюдало за производством дознаний по государственным преступлениям (в литературе опять же это называется «политическими дознаниями»), 5-е отвечало за административную высылку и гласный надзор.

В течение длительного времени единственными местными отделениями политической полиции являлись ГЖУ. Их создание началось в 1867 г. после реформы Отдельного корпуса жандармов¹⁵⁷. В строевом отношении чины ГЖУ подчинялись штабу Корпуса. Это означало, что присвоение жандармам офицерских званий, их продвижение по службе, перемещение по губерниям, размер жалованья, увольнения зависели от штаба Корпуса, а не от Департамента полиции¹⁵⁸. Последний же определял круг деятельности офицеров ГЖУ. Двойная подчиненность ГЖУ провоцировала постоянные конфликты между Департаментом и Корпусом жандармов¹⁵⁹. Последний начальник Московского охранного отделения полковник А.П. Мартынов в своих воспоминаниях писал о том, что руководители Корпуса не просто проводили независимую от Департамента кадровую политику, но часто действовали в пику его предложениям и просьбам¹⁶⁰. Не спасало от раздоров подчинение Департамента и Корпуса одному лицу – товарищу министра, заведующему полицией¹⁶¹. Тем более что эта должность нередко оставалась вакантной¹⁶².

Коллизии, однако, не исчерпывались на уровне Департамента полиции и Корпуса жандармов. Правовое положение ГЖУ вносило ряд сложностей в их отношения с местной администрацией: губернатору, ответственному за безопасность и спокойствие в губернии, подчинялась вся местная полиция, за исключением ГЖУ¹⁶³.

В 1880 г. общая численность ГЖУ составляла 328 офицеров и 2290 унтер-офицеров, незначительно увеличившись в последующие десятилетия¹⁶⁴. Служащие ГЖУ в донесениях Департаменту полиции постоянно жаловались на нехватку личного состава. Так, начальник Нижегородского управления писал в 1902 г.: «На всю губернию штатом определен всего лишь 31 жандарм… из 11 уездов только в двух имеются жандармские пункты, остальные же 9 состоят в ведении управления и наблюдение в них ведется только путем временных командировок жандармских чинов… частое командирование в уезды невозможно при той массе серьезного наблюдательного материала, который дает Нижний Новгород с заводами, находящимися в нем»¹⁶⁵. В самом крупном ГЖУ Поволжья – Саратовском – в 1907 г. состояло 8 офицеров, 7 вахмистров и 46 унтер-офицеров при численности населения Саратовской губернии в 2,6 млн человек¹⁶⁶.

В анализируемый период ГЖУ занимались дознаниями по делам о государственных преступлениях и политическим розыском¹⁶⁷. Дознание – «осмотр, обыск, освидетельствование, задержание, допрос подозреваемых, пострадавших и свидетелей» – имело «целью зафиксировать следы преступления»¹⁶⁸. Дознания жандармы проводили под наблюдением прокуратуры¹⁶⁹, а по «Положению о мерах к охранению государственного порядка и спокойствия» 14 августа 1881 г.¹⁷⁰ – и без ее участия в тех губерниях, которые были объявлены на положении охраны. После завершения дознаний дела передавались в суд, тем же порядком, что и уголовные дела после окончания предварительного следствия.

Политический розыск подразумевал ведение наружного наблюдения (слежка) и наблюдения внутреннего (секретная агентура). Однако работа с секретными сотрудниками осуществлялась в ГЖУ произвольно, и хотя в 1902 г. при ГЖУ появились агентурно-наблюдательные пункты¹⁷¹, их деятельность была малозаметной.

Регламентация внутреннего и наружного наблюдений произошла только в начале ХХ в. и не в связи с ГЖУ, а в связи с формированием сети охранных отделений, к которым и перешли функции политического розыска. В то же время в тех губерниях, где охранные отделения не были созданы, эти функции по-прежнему выполняли ГЖУ.

Первое охранное отделение появилось практически одновременно с ГЖУ – в 1866 г. в Санкт-Петербурге (Отделение по охранению порядка и спокойствия в столице). Но это не привело к формированию сети охранных отделений наподобие ГЖУ¹⁷². В течение последующих 45 лет охранные отделения возникли только в Москве (в 1880 г., Секретно-розыскное отделение при канцелярии московского обер-полицмейстера) и в Варшаве (в 1900 г., Отделение по охранению порядка и общественной безопасности). Эти отделения были включены в структуру градоначальств (в Москве до 1905 г. – в состав обер-полицмейстерства). Штаты отделений изначально не были утверждены. «Лица, занимавшиеся в оных, не пользовались правами государственной службы» до 23 ноября 1887 г. в Санкт-Петербургском градоначальстве и до 4 апреля 1889 г. в московском обер-полицмейстерстве¹⁷³.

В начале ХХ в. Департамент полиции инициировал создание охранных отделений в наиболее крупных центрах развития противоправительственного движения (Вильно, Екатеринославль, Казань, Киев, Нижний Новгород, Одесса, Пермь, Саратов, Симферополь, Тифлис, Харьков)¹⁷⁴. Кроме усовершенствования политического сыска, одной из причин создания охранных отделений стало стремление Департамента подчинить себе розыск. В 1902 г. уже существовавшие и вновь созданные отделения были напрямую подчинены Департаменту полиции, хотя возглавившие их жандармы по-прежнему числились по Отдельному корпусу жандармов. Руководитель Таврического, а потом Киевского охранных отделений, известный деятель политической полиции А.И. Спиридович писал в воспоминаниях, что начальники охранных отделений «зависели только от директора… впервые Департамент полиции взял в свои руки все нити политического розыска в стране и стал фактически и деловито руководить им»¹⁷⁵.

Самыми крупными отделениями были Санкт-Петербургское (изначально – 12 человек, 15 служащих в 1903 г.) и Московское (при формировании в него входило 6 человек)¹⁷⁶.

Компетенция охранных отделений была определена Положением о начальниках розыскных отделений (12 августа 1902 г.), Сводом правил для начальников охранных отделений (1902), инструкцией филерам розыскных и охранных отделений (1902), Временным положением об охранных отделениях (1904)¹⁷⁷.

На охранные отделения возлагались наружное наблюдение, вербовка и руководство секретными сотрудниками¹⁷⁸. При этом вплоть до 1906–1907 гг. инструкции по организации секретной агентуры и ведению наружного наблюдения существовали только в столичных охранных отделениях¹⁷⁹, и лишь в ходе Первой русской революции были разработаны для всех охранных отделений. Информация охранных отделений могла служить материалом для дознаний, проводившихся ГЖУ¹⁸⁰.

Соответственно основным направлениям деятельности, охранные отделения состояли из отделов наружного (филёрского) и внутреннего (агентурного) наблюдения. Агентурный отдел комплектовался в губернских городах из 2–3 человек¹⁸¹. В отделе наружного наблюдения работали заведующий, участковые квартальные надзиратели, вокзальные надзиратели и филёры¹⁸². С 1894 г. в Московском охранном отделении существовал так называемый «Летучий отряд» филёров под руководством Е.П. Медникова, в разное время включавший от 30 до 70 человек¹⁸³ и выполнявший филёрские функции по всей России. З.И. Перегудова приводит такую численность филёров в охранных отделениях: в Вильнюсовском охранном отделении – 15, Иркутском – 30, Нижегородском – 12, Одесском – 15, Пермском – 12, Саратовском – 15, Тифлисском – 30, Томском – 20, Финляндском – 20¹⁸⁴. Наличие, например, 20 филеров в отделении позволяло вести одновременное наблюдение за 8–9 лицами¹⁸⁵.

Во многом схожий с охранными отделениями функционал был у Заграничной агентуры Департамента полиции, базировавшейся во Франции и наблюдавшей за революционной эмиграцией.

Дознания из ГЖУ могли быть переданы в суд, значительная же часть сведений, собранных охранными отделениями, Заграничной агентурой и самим Департаментом полиции, становилась основой для рассмотрения дел о государственных преступлениях в административном порядке. Этот порядок регламентировался «Положением о мерах к охранению государственного порядка и спокойствия» 14 августа 1881 г., «Положением о полицейском надзоре» 12 марта 1882 г. и секретным «Положением о негласном полицейском надзоре» 1 марта 1882 г.

Согласно 34-й статье «Положения о мерах к охранению государственного порядка и спокойствия», при министре внутренних дел учреждалось Особое совещание¹⁸⁶. В него входили два представителя от Министерства внутренних дел (председатель совещания – товарищ министра, а также директор Департамента полиции) и два представителя от Министерства юстиции. Решения совещания утверждались министром внутренних дел. Таким способом власть стремилась придать законность рассмотрению дел в административном порядке, то есть тех дел, в которых обвинение основывалось на уликах, не являвшихся доказательствами для суда (сведения секретных агентов, данные перлюстрации и т.п.). В литературе внесудебные способы борьбы с государственными преступлениями, закрепленные Положением 14 августа 1881 г., давно стали символом административного произвола и бесконтрольности репрессивных прав власти в отношении политически активной части общества в Российской империи¹⁸⁷. Однако в литературе есть и другая точка зрения. Так, американский исследователь Дж. Дейли, сопоставив Положение с рядом законов конца 1870-х гг., пришел к обратному выводу: «Положение об охране 14 августа 1881 г. в отличие от предыдущих исключительных положений строго ограничивало сроки заключения и ссылки, введенная в десяти губерниях усиленная охрана разрешала губернаторам только издавать обязательные постановления для охранения государственного порядка и общественного спокойствия и воспрещать пребывание в их губерниях отдельных лиц, а чрезвычайная охрана впервые вступила в действие только в конце 1905 г.»¹⁸⁸ Сами чины политической полиции, в частности директор Департамента полиции П.Н. Дурново, отмечали, что «суды… расправлялись бы строже», система же административных наказаний позволила сохранить множество «талантливых людей»¹⁸⁹.

Кроме того, количество лиц, привлеченных к ответственности через Особое совещание, не позволяет говорить о массовости применения административных наказаний. За 23 года (1881–1904) Особое совещание рассмотрело 2971 дело по обвинению в политической неблагонадежности 4077 человек¹⁹⁰. Это составляло около 40 % общего объема дел, рассмотренных Особым совещанием за эти же годы, при этом самой массовой категорией были дела о «порочном поведении» (всего 3279 с количеством привлеченных 4424 человек)¹⁹¹.

Административный порядок рассмотрения дел предполагал и соответствующий характер наказания: административная высылка (сроком от 1 года до 6 лет), запрет на жительство в определенных районах, подчинение гласному надзору.

Гласный надзор, согласно «Положению о полицейском надзоре», создавал ряд ограничений для поднадзорного: он должен был получать у губернатора разрешение на избранный им вид деятельности, не имел права находиться на государственной службе, заниматься педагогической и публичной деятельностью и пр.¹⁹²

Наряду с гласным надзором, который выступал как мера наказания, существовал и негласный надзор. Последний, согласно Положению от 1 марта 1882 г., рассматривался как «одна из мер предупреждения государственных преступлений посредством наблюдений за лицами сомнительной политической благонадежности». В отличие от гласноподнадзорного человек, состоящий под негласным надзором, не мог быть стеснен «в свободе передвижения, образе жизни, выборе занятий и т.п.»¹⁹³ В 1889 г. срок негласного надзора был ограничен двумя годами¹⁹⁴, по истечении которых принималось решение либо о его продлении, либо о его снятии. В 1904 г. Положение о негласном надзоре было отменено министром внутренних дел В.К. Плеве. В качестве причины циркуляр об отмене Положения указывал на учреждение в основных революционных центрах охранных и розыскных отделений, которые должны были добывать информацию о противоправительственном движении посредством внутреннего агентурного и наружного наблюдений. Также одним из мотивов отмены Положения стало некачественное осуществление негласного надзора чинами общей полиции¹⁹⁵, которые критиковались в политическом сыске и за низкое качество гласного надзора¹⁹⁶.

Нормативно-правовая база деятельности политического сыска в целом сложилась в 1870–1880-е гг., давая ей в первую очередь серьезные полномочия в борьбе с террором – именно такие дела рассматривались порядком, во многом аналогичным уголовным делам: через дознание, предварительное следствие и суд. Второй же способ – административный – состоял в привлечении к ответственности через Особое совещание Министерства внутренних дел и был направлен прежде всего на ограничение доступа в публичное пространство политически неблагонадежных или лиц, «сомнительной политической благонадежности». Именно второй способ будет подробно описан ниже, так как он касался либеральных деятелей несравненно больше, чем судебный.

Продолжая одну из гипотез, озвученных во введении, стоит отметить, что только «административные наказания» вводили в публичное поле термин «политика» – ведь именно они накладывались в основном на политически неблагонадежных, в то время как судебные наказания касались, исходя из официального правового дискурса той эпохи, государственных преступлений. Из этой перспективы регламентация административных наказаний в начале 1880-х гг., описанная в этом параграфе, и введение их в регулярное нормативно-правовое поле парадоксальным образом могло быть шагом в сторону не «полицейского произвола», а в сторону появления «политики» во властном дискурсе.

1.2. Социально-профессиональные контексты: групповые «портреты» служащих

Как общепризнано в социологии, мировоззрение людей во многом определяется особенностями их социализации в обществе, спецификой воспитания, образования, жизненным опытом и пр.¹⁹⁷ В данном исследовании показалось оправданным говорить не об индивидуальных особенностях в мировоззрении чинов политического сыска – по причине неподъемности такой темы, а о доминирующих социально-профессиональных типажах, совпадающих с институциональным разделением. Ведь каждая из трех структур – Департамент полиции, ГЖУ и охранные отделения – отличались друг от друга не только компетенцией и правовым положением в государственной системе, но и принципами комплектования. Основные критерии, по которым ниже рассматриваются чины трех названных институций, – это образование и карьерная социализация, без внимания к социальной стратификации, которая, как представляется, в конце XIX – начале ХХ вв. уже не оказывала существенного влияния на формирование взглядов бюрократии¹⁹⁸.

Этот сюжет выходит за пределы традиционного для историографии анализа отношений субординации между сотрудниками политической полиции. Стоит отметить, что постановка «этических» проблем в исследованиях о данном государственном институте обычно ограничивается анализом «участия» политического сыска в терактах¹⁹⁹. Не покрывают этот сюжет и биографии ряда наиболее крупных чинов политического сыска, таких как В.К. Плеве²⁰⁰, П.Н. Дурново²⁰¹, С.В. Зубатов²⁰², а в тех работах, в которых, по идее, можно было бы рассказать и о людях-полицейских, господствует формально-юридический подход²⁰³. В итоге подробное исследование социально-профессиональных типажей деятелей политической полиции отсутствует, и ниже приведены лишь самые общие наблюдения по данному вопросу.

Кадровый состав Департамента полиции, несмотря на очевидность сюжета, по-разному оценивается в историографии. Ф.М. Лурье почему-то утверждает, что в Департаменте и в первую очередь в «3-ем делопроизводстве служили жандармские офицеры и редко штатские чиновники»²⁰⁴. В действительности, как пишет З.И. Перегудова, «при комплектовании руководящего состава Департамента Министерство внутренних дел вплоть до 1902 г. стремилось брать в штат преимущественно лиц с юридической подготовкой. Директора Департамента полиции, вице-директора, чиновники особых поручений, прикомандированные к Департаменту, руководители структур (делопроизводств), как правило, имели высшее юридическое образование»²⁰⁵. Итак, те чиновники Департамента, которые задавали основные трактовки общественно-политических процессов, были юристами. Идея наполнить центральную структуру политического сыска юристами была сформулирована еще в 1880 г. руководителем Верховной распорядительной комиссии М.Т. Лорис-Меликовым, который стоял у истоков создания Департамента полиции в составе Министерства внутренних дел взамен упраздненного III Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии²⁰⁶.

За период с 1881 по 1905 г. Департамент полиции возглавляли 10 человек: В.К. Плеве (1881–1884), П.Н. Дурново (1884– 1893), Н.И. Петров (1893–1895), Н.Н. Сабуров (1895– 1896), С.Э. Зволянский (1896, 1897–1902), А.Ф. Добржинский (1896), А.А. Лопухин (1902–1905), С.Г. Коваленский (1905), Н.П. Гарин (1905), Э.И. Вуич (1905–1906). Из них имел не юридическое, а военное образование только Петров, окончивший Николаевскую академию Генерального штаба²⁰⁷. Зволянский, Коваленский и Гарин получили образование в Императорском училище правоведения. Юридические факультеты Московского или Санкт-Петербургского университетов «со степенью кандидата» окончили Плеве, Сабуров, Лопухин, Вуич. Добржинский отучился на юридическом факультете Киевского университета, а Дурново – в Военно-юридической академии²⁰⁸.

Юридическое образование, как правило, дополнялось солидным юридическим стажем. Большинство директоров Департамента к моменту назначения на эту должность имели длительный опыт работы в судебном ведомстве, достигавший 25–30 лет. Их карьеры были довольно однотипными: будущие руководители политической полиции прошли все карьерные ступени – от секретаря суда или помощника следователя до прокурора окружного суда или судебной палаты. Этот факт отмечал в 1917 г. на допросе в Чрезвычайной следственной комиссии руководитель Департамента в 1912–1914 гг. С.П. Белецкий: «Я был единственным директором Департамента из административных, а ведь до меня были все директора – прокуроры судебных палат»²⁰⁹.

При этом сотрудники Департамента полиции (не только его руководители) по своей предшествующей службе в прокуратуре часто специализировались на дознаниях по государственным преступлениям, сотрудничая рука об руку с ГЖУ. Иначе говоря, это были люди, знакомые с системой политического сыска еще до попадания в ее «святая святых»²¹⁰. Сравнительно недолго в судебном ведомстве прослужил только С.Э. Зволянский (с 1877 по 1881 г.). Но он большую часть своей карьеры состоял в самом Департаменте (1881–1902), начав с должности младшего помощника делопроизводителя²¹¹. Кроме Зволянского, карьерную лестницу внутри Департамента полиции прошли директора П.Н. Дурново и Н.Н. Сабуров.

Заведующие отделениями Департамента также имели юридическое образование и определенный юридический стаж²¹². Так, Н.П. Зуев окончил Императорское училище правоведения, работал в Московской судебной палате, Рязанском окружном суде и 1-м уголовном отделении 2-го департамента Министерства юстиции (1878–1894). Попав в 1894 г. в Департамент полиции, он прослужил еще 9 лет (1894–1903) до назначения вице-директором²¹³. Правоведами были вице-директор Департамента Г.К. Семякин, руководитель 3-го делопроизводства П.Н. Лемтюжников, начальник 5-го делопроизводства П.К. Лерхе, помощники делопроизводителей Н.А. Пешков, Н.Д. Зайцев и др.²¹⁴

Значительная часть чинов Департамента полиции (в частности, В.К. Плеве, Н.Н. Сабуров, П.Н. Дурново, С.Э. Зволянский, Э.И. Вуич, Г.К. Семякин, П.Н. Лемтюжников и др.) получила высшее образование (или начала учиться) в «либеральные» годы: вторую половину 1850-х – начало 1870-х гг.²¹⁵ Среди их преподавателей были такие столпы российского либерализма как К.Д. Кавелин, Б.Н. Чичерин, А.Д. Градовский, воздействие которых на мировоззрение студентов не стоит недооценивать²¹⁶.

Так, один из сокурсников В.К. Плеве И.И. Янжул вспоминал: «Б.Н. Чичерин читал, начиная со 2-го курса, государственное право и политические учения… В то либеральное время мы, юноши, были настроены на самый либеральный камертон… Так как Чичерин начинал читать со 2-го курса, а конституционное право Дмитриев лишь на 4-м, то, собственно, мы довольно рано в университете знакомились тогда от Чичерина со всеми выгодными сторонами и важностью для государства представительных учреждений»²¹⁷. При этом речь идет о так называемом «умеренном либерализме», если пользоваться определением В.А. Китаева, популяризация которого пришлась как раз на 1860–1870-е гг.²¹⁸

Влияние теоретиков-родоначальников российского либерализма на будущих государственных служащих не ограничивалось студенческими годами. Как показывает в своем исследовании С.В. Куликов, «работы апостола “старого либерализма” Б.Н. Чичерина пользовались огромной популярностью у бюрократических деятелей»²¹⁹.

Служба в судебной системе также должна была способствовать формированию так называемого «либерального» настроя: по общему признанию современников и историков, пореформенная судебная система была воплощением либеральной бюрократической практики, которая понималась в первую очередь как законничество и приоритет права. Здесь уместно определение «либерализма», данное В.В. Ведерниковым, В.А. Китаевым, А.В. Луночкиным: «Либерализм видит гарантию хорошо устроенного общества… в институтах, действующих на основе закона»²²⁰.

«Общелиберальный» настрой руководящего состава Департамента полиции был замечен и рядом современников, причем применительно к фигуре не только А.А. Лопухина²²¹, но и В.К. Плеве²²² и П.Н. Дурново²²³, и в целом подтверждается материалами данного исследования.

Выделялись на «юридическом» фоне Департамента руководители Особого отдела. Первый его заведующий Л.А. Ратаев (1894–1902) окончил Николаевское кавалерийское училище. После этого он практически сразу же попал в Департамент полиции, где работал с 1882 г. чиновником особых поручений, младшим, а затем старшим помощником делопроизводителя. С.В. Зубатов, заведующий Особым отделом в 1902–1903 гг., не только сам не был юристом, но и привел с собой в отдел жандармов, занимавшихся политическим розыском (Терещенков, М.С. Комиссаров, Мец), и бывших секретных агентов (М.И. Гурович и Панкратьев)²²⁴.

Стоит отметить, что в литературе о политической полиции из одной работы в другую кочует неправильно понятое утверждение о кадровом составе Особого отдела, сделанное на допросе Чрезвычайной следственной комиссии в 1917 г. М.С. Комиссаровым, в 1900-е гг. – руководителя нескольких ГЖУ, а в 1915– 1916 гг. – помощника начальника Петербургского охранного отделения. Например, исследователь Е.Е. Гладышева пишет: «Культурный, профессиональный и образовательный уровень работников Особого отдела представлял предмет гордости не только руководства, но и других подразделений Департамента полиции. Вместо традиционной предвзятости сослуживцы отмечали, что собранные там “интеллигентные люди, все с университетским образованием, придавали необычный своеобразный характер деятельности учреждения”»²²⁵. Ссылка при этом дается на протокол допроса Комиссарова («Падение царского режима. Стенографические отчеты». М., 1927. Т. З. С. 145). В действительности, на этой странице Комиссаров говорит об Особом отделе прямо противоположное: «Насколько в Департаменте полиции делопроизводители, помощники и младшие были народ интеллигентный, все с высшим образованием, универсанты и правоведы, настолько Особый отдел имел странный, специфический вид… Там был совершенно иной подбор лиц. Туда попадала публика из бывших охранников или из новых сотрудников. Там был при мне Меньщиков, человек полуинтеллигентный, Трутков – человек совершенно неинтеллигентный, Квицинский – это уж бог знает что»²²⁶.

При этом бывшие судьи и прокуроры служили не только в Департаменте полиции, но и в других подразделениях Министерства внутренних дел. По подсчетам Д.И. Раскина, в Министерстве внутренних дел в конце XIX – начале ХХ вв. «80 % высших чинов имели опыт работы на судебных (прокурорских) должностях»²²⁷. Иначе говоря, чины Департамента полиции по своему образованию и карьерному пути вполне вписывались в ряды министерства, являясь органичной частью центрального бюрократического аппарата того времени.

Совершенно иным выглядит облик второй группы служащих политической полиции, составлявших основной контингент местных отделений – жандармов. Это были люди с военным образованием, прослужившие в войсках до перевода в Отдельный корпус жандармов не менее 5 лет²²⁸.

Правда, по данным исследователей, не все чины Отдельного корпуса жандармов имели среднее образование. Так, П.А. Зайончковский пишет: «По образовательному цензу состав офицеров ГЖУ… был не очень высок», высшее образование имели 4,56 %, при этом 35,35 % офицеров ГЖУ не получили даже среднего образования²²⁹. Схожие данные приводит Ф.М. Лурье: на 1873 г. из 486 генералов и офицеров Корпуса среднее образование было у 277 человек, 17 человек имели высшее образование, а оставшиеся 192 – неполное среднее, начальное или домашнее²³⁰.

Военное образование в большинстве случаев состояло из двух последовательных стадий: 1. кадетский корпус (до 1882 г. – военная гимназия) или военная прогимназия; 2. военное училище или юнкерское училище соответственно. В юнкерских училищах могли обучаться также выпускники некоторых гражданских учебных заведений. Чаще всего обучение занимало 9 лет: 7 лет в кадетском корпусе, 2 года в военном училище. О роли военного образования в формировании мировоззрения вспоминал выпускник Пажеского корпуса В. Градский: «Войдя в корпус мальчиком 10 лет, после 9-летнего пребывания мы выходили в жизнь с офицерскими погонами на плечах. Ведь это те 9 лет жизни, когда создается молодая душа, когда закладывается фундамент того человека, который будет строить и свою, и общественную жизнь»²³¹. Важно, что первым критерием успешной учебы считалось поведение и знание строевой службы, затем знание военных предметов, и только на третьем месте стояли все остальные дисциплины, которые принято называть «общеобразовательными»²³².

Довершала становление личности служба в войсках. Типичной представляется карьера генерала В.Д. Новицкого, окончившего Константинопольский кадетский корпус и Елисаветградское кавалерийское училище²³³, 15 лет прослужившего в штабе Харьковского военного округа, затем принятого в Отдельный корпус жандармов и вскоре назначенного начальником Тамбовского ГЖУ.

Социализация будущих жандармов в рамках сугубо военной культуры²³⁴ естественным образом накладывала заметный отпечаток на их мировоззрение и психологию. Как отмечает исследователь российской дореволюционной армии С.В. Волков, догмой офицерского мировоззрения был патриотизм, основанный на триединой формуле «за Веру, Царя и Отечество». Кроме того, «в офицерской среде пользовалось величайшим презрением… доносительство… Начиная с кадетского корпуса, правило “не фискаль” считалось краеугольным камнем поведения будущего офицера»²³⁵. В довершение офицерская культура отличалась абсолютной аполитичностью²³⁶. Характерно признание того же генерала В.Д. Новицкого о своем переводе из армии в Отдельный корпус жандармов: «В то время я решительно не имел никакого представления о политике»²³⁷.

Для поступления в Корпус жандармов нужно было пройти предварительные испытания. В случае успеха кандидатов ждал 3–6-месячный курс обучения²³⁸. Ставшие впоследствии видными деятелями политического сыска жандармы А.И. Спиридович и А.П. Мартынов критически оценивали подготовку, даваемую на курсах, так как в программе отсутствовало изучение общественно-политической ситуации в Российской империи. В результате узкий политический кругозор будущих жандармов оставался таким же²³⁹. Характерно и признание одного из жандармов, А. Полякова, посредственно учившегося на курсах. В своих воспоминаниях он отмечал: «Те знания, которые я получил на курсах, оказались такими же, по крайней мере, у меня, как и знания, полученные в кадетском корпусе, т.е. такими, которые улетучились навсегда сейчас же по сдаче выпускных экзаменов»²⁴⁰.

В целом и образование, и карьерная социализация определяли верноподданническое мировоззрение жандармов в широком смысле слова, без выраженных идейно-идеологических пристрастий, а слабая эрудиция в политических вопросах дополнялась отрицательным отношением к сути политического розыска – то есть вербовке и «ведению» секретной агентуры.

Особенно негативное отношение к политическому розыску отличало «пожилых» начальников ГЖУ²⁴¹. Стоит согласиться с выводом историка А.М. Буякова применительно к периоду начала ХХ в.: «Старослужащие были более консервативно настроены, не желали иметь дело с агентурой из разных слоев общества, скептически относились к новым методам ведения оперативно-розыскной работы и т.п.»²⁴²

Этот фактор сыграл свою роль в начале ХХ в.: при создании охранных отделений в ряде крупных российских городов Департамент полиции стал определять в эти новые структуры молодых жандармских офицеров. Так, по подсчетам А.М. Буякова, на должности начальников Владивостокского охранного и розыскного отделений назначались «офицеры-ротмистры Отдельного корпуса жандармов… в пределах 38–43 лет… почти все… до назначения успели прослужить в органах политического сыска России в среднем 5–6 лет»²⁴³.

Помимо возраста, одним из критериев отбора жандармов в охранные отделения, которые создавались для планомерной работы с секретной агентурой и организации наружного наблюдения, были способности к политическому розыску. Наделенные таковыми способностями жандармы считались «лучшими»²⁴⁴.

Однако в охранных отделениях служили не только жандармы. К созданию самой системы российского политического розыска, выработке его основных принципов непосредственное отношение имели бывшие секретные агенты, ставшие чинами политической полиции, преимущественно охранных отделений или различных подразделений Заграничной агентуры Департамента полиции, функционал которой, как было отмечено выше, во многом совпадал с компетенцией охранных отделений.

В исторической литературе распространена точка зрения, что лидирующие позиции в политическом сыске занимали жандармы – именно офицерами Отдельного корпуса жандармов были укомплектованы ГЖУ (полностью), охранные отделения (полностью) и Департамент полиции (частично)²⁴⁵.

Между тем заметную группу чинов политической полиции составляли бывшие секретные сотрудники. Случаи перехода из секретных агентов на штатные должности «охранников» имели характер системности, поэтому представляется оправданным выделить таких людей в третий социально-профессиональный типаж в рамках политического сыска. О популярности самой практики перехода говорит специальный пункт в «Положении об охранных отделениях» 1907 г., разработанном и принятом при директоре Департамента полиции М.И. Трусевиче, согласно которому допуск секретных сотрудников «к занятию должностей в охранных отделениях» был запрещен²⁴⁶.

Среди бывших секретных агентов, ставших «охранниками», стоит назвать в первую очередь таких звезд политического сыска, как начальник Московского охранного отделения (1896–1902), а затем Особого отдела Департамента полиции С.В. Зубатов (1902–1903), заведующий Заграничной агентурой П.И. Рачковский (1884 – июнь 1902) и его ученик А.М. Гартинг (1905–1909), чиновник Департамента полиции Л.П. Меньщиков (1903–1907), заведующий Галицийской и Румынской агентурой, сотрудник Департамента полиции М.И. Гурович (1903– 1904) и ряд других лиц²⁴⁷.

Чаще всего уровень образования у таких людей был невысоким. С.В. Зубатов, например, не закончил гимназии²⁴⁸. П.И. Рачковский получил домашнее образование²⁴⁹. Но отсутствие среднего и высшего образования с лихвой компенсировалось личным опытом знакомства с революционным движением изнутри и начитанностью. Так, А.И. Спиридович отмечал, что по инициативе Зубатова в Московском охранном отделении «была заведена библиотека с соответствующим подбором книг: Вэбб, Геркнер, Прокопович, Зомбарт», был и «новый труд Бердяева²⁵⁰ “Поворот к идеализму”»²⁵¹. Сам Зубатов позднее вспоминал, что он привлек на свою сторону в рабочем вопросе известного монархиста, консервативного публициста, бывшего народовольца Л.А. Тихомирова, назвав ему «Бернштейна и только что тогда вышедших авторов по профессиональному рабочему движению (Рузье, Вигур, Геркнер, Метен, Зомбарт²⁵² и др.)»²⁵³.

П.И. Рачковский – секретный агент Департамента полиции на рубеже 1870–1880-х гг., назначенный заведующим Заграничной агентурой вскоре после успешного раскрытия в ходе заграничной поездки в 1883 г. народовольческой группы С.П. Дегаева²⁵⁴ – также был эрудитом в своей сфере деятельности. Он не только разбирался в хитросплетениях европейской политики, организуя во французской прессе публикации в защиту России²⁵⁵, но и успешно ссорил между собой представителей русской революционной эмиграции, основываясь на хорошем знании разнообразных течений внутри нее, в том числе путем издания пасквильных брошюр, как анонимных, так и за «подписью» известных революционеров (скажем, Г.В. Плеханова), в действительности написанных самим заведующим Заграничной агентурой²⁵⁶.

Аналитические записки по заданию Департамента полиции писал М.И. Гурович, причем еще будучи секретным сотрудником, до поступления в штатные чины подразделений политической полиции²⁵⁷.

Биографии других секретных сотрудников, ставших служащими политического сыска, практически не исследованы²⁵⁸. Однако можно утверждать, что выделенный мной третий социально-профессиональный типаж в целом отличался политическим кругозором, гибкостью, необходимой для успешного ведения политического розыска, хорошим знанием противоправительственного движения, а также психологическим подходом к объектам полицейского внимания. Не случайно в Департаменте полиции к бывшим секретным агентам относились с уважением, а служащие ГЖУ нередко завидовали их успеху.

Помимо названных отличий в образовании и карьерах чинов политической полиции, которые во многом определяли их видение общественно-политических процессов того времени, представляется возможным говорить и об общих чертах в их мировоззрении. Изначальная социализация будущих работников политической полиции (воспитание, круг общения, получение азов образования) проходила в рамках единой общественно-культурной среды, которую лучше всего определить термином «образованное общество».

Это понятие здесь используется в трактовке, данной Я. Коцонисом в его книге «Как крестьян делали отсталыми» (М., 2006). Приведу полное определение «общества» из работы Коцониса. «Термин "общество" в значении, распространенном к 1914 г., редко обозначал население России в целом (как позже), но предполагал принадлежность к образованной и состоятельной элите, являвшейся "культурной" и "цивилизованной". Данный термин противопоставлялся "народу" или лишенным индивидуальности "массам". По крайней мере, в знак отличия от масс "общество" было сопоставимо с интеллигенцией, которая – в минималистской версии термина – подразумевала формальную образованность, умение обобщать и абстрагировать и обладание критическими способностями, которыми обделены другие. Ссылки на "сознательного" фабричного рабочего или, гораздо реже, на "сознательного" крестьянина недвусмысленно намекали на многих других, которые были "несознательными" или "стихийными". …Относящиеся к образованным группам термины – такие как "интеллигент", "общество", "дворянство", "чиновник", "партийность" – должны фигурировать в любом нарративе о той эпохе (включая настоящий), ибо они помогают объяснить очевидную фрагментацию политического влияния в Российской империи. В то же время эти признаки различия перекрывались общими для всего русского образованного общества исходными посылками: различные группы связывал уже тот факт, что они могли обсуждать одни и те же вопросы внутри общей для них структуры воззрений, несмотря на разницу в выводах, к которым они могли прийти»²⁵⁹.

Деятели политической полиции через родственников и личные связи были с детства включены в пространство образованного общества Российской империи второй половины XIX в. Так, последний начальник Московского охранного отделения А.П. Мартынов писал в воспоминаниях, что в гости к его родителям часто приходили люди, которых было принято называть «прогрессивными»: «Это Иван Ильич Барышев, он же известный Мясницкий, популярный поставщик бойких водевилей, идущих “у Корша”, он же неутомимый фельетонист местной “желтой” прессы… Другой посетитель – Михаил Александрович Саблин из “Русских ведомостей”, старый русский либерал; его внук докатился ко времени революции до анархизма… Помню и известного издателя календаря Гатцука, типографа Родзевича, присяжного поверенного Павла Михайловича Бельского, постоянно баловавшего нас, детей, подарками. В разговоре упоминаются имена других знакомых отца: Козьмы Терентьевича Солдатенкова… Плевако²⁶⁰»²⁶¹. Родственник директора Департамента полиции А.А. Лопухина С.Д. Урусов был женат на родственнице идеолога народничества П.Н. Лаврова, две его сестры были участницами революционного движения²⁶², а родственные связи с общественными деятелями самого Лопухина были настолько обширными, что с трудом поместились в одну статью историка А.В. Островского²⁶³.

Примеры можно множить. Министр внутренних дел Н.П. Игнатьев был однокашником П.А. Кропоткина по Пажескому корпусу и лично был знаком с М.А. Бакуниным. Следующий за ним министр – Д.А. Толстой – учился в лицее вместе с М.Е. Салтыковым-Щедриным и был дальним родственником Л.Н. Толстого²⁶⁴. Управляющий канцелярией Министерства внутренних дел Д.Н. Любимов отмечал в воспоминаниях о деятелях «общественного движения», которые считались людьми «неправительственного образа мыслей»: «Со многими… я лично был знаком и близко их знал, а с некоторыми связан родством (Дорре был мужем моей сестры, Туган-Барановский – брат моей жены…). Других знал с детства по Москве (Головин, Перелешин, Долгоруковы) или по прежней службе (Набоков)»²⁶⁵.

Чины политического сыска читали ту же литературу и те же периодические издания, посещали те же театры, что и провинциальная и столичная городская интеллигенция²⁶⁶. Поэтому работники политической полиции не могли избежать общих для образованного общества второй половины XIX в. идейных веяний, имевших корни в европейском Просвещении. В данном случае речь идет не о либеральной политической доктрине и связанных с ней концепциях парламентаризма, конституционного строя, разделения властей и т.д., а об общих мировоззренческих установках, повлиявших на становление модерного общества, таких как рациональность, позитивизм, утилитаризм, ценности прогресса и эволюции и т.п.

Отражение принятых в обществе идей и представлений в делопроизводственной переписке служащих политического сыска не стоит считать уникальным российским явлением. Так, французский историк Р. Дарнтон, проанализировав отчеты инспектора французской полиции о литераторах и общественном мнении середины XVIII в., писал: «Полицейский инспектор… разделял предрассудки тогдашнего общества» – часто он оперировал теми же терминами с той же смысловой нагрузкой, что были в ходу у столичной образованной публики²⁶⁷.

Приведу некоторое количество примеров общего плана, дающих необходимый контекст для изучения восприятия «либерализма» чинами политического сыска. Так, начальник Воронежского ГЖУ Н.В. Васильев не сомневался в том, что идейная эволюция является нормальным состоянием общества: «Убить идею нельзя. Эволюция человеческой мысли совершается безостановочно, неудержимо трансформируя взгляды, убеждения, а затем и социальный строй жизни народов»²⁶⁸. Ограничение срока негласного надзора двумя годами предполагало признание того факта, что политическая неблагонадежность может носить временный характер, а убеждения людей со временем меняются, в том числе и в сторону большей лояльности власти. Эволюционный принцип лежал в основе и такого определения, как «преждевременность» разрешения бывшим гласноподнадзорным поступления на государственную службу: сама формулировка предполагала возможным развитие ситуации до такого момента, когда это разрешение в том или ином конкретном случае станет оправданным²⁶⁹.

Представление об эволюции сочеталось и с определенным «прогрессизмом» чинов политической полиции. Категория «прогресса» периодически встречается в их делопроизводственной переписке как критерий для оценки эффективности деятельности как власти, так и представителей общественного движения (насколько те или иные действия являлись «прогрессивными»). Иначе говоря, служащие политического сыска совпадали с объектами собственного наблюдения в признании неизбежности прогресса, различаясь лишь в представлении о том, кто является его «двигателем». Если «общественность» приписывала эту функцию себе, то деятели политической полиции носителем прогресса считали государство. Так, С.В. Зубатов полагал, что самодержавная царская власть дала «России величие, прогресс и цивилизацию»²⁷⁰.

Дихотомия вредно-полезно (принцип утилитаризма) также использовалась чинами политического сыска для оценки эффективности деятельности, причем как общественных деятелей, так и бюрократов²⁷¹.

Служащим политической полиции оказались близки некоторые основополагающие принципы марксизма. Представляется, что дело было не только в том, что распространение марксизма в России снижало популярность народовольчества²⁷², в связи с чем первоначально даже была оказана определенная поддержка, в том числе финансовая, изданию марксистского журнала «Начало»²⁷³. Но дело также было и в совпадении идей. Так, чины политического сыска критиковали либералов за личный «эгоизм», полагая более важными нужды населения, «общественную пользу» в целом²⁷⁴. Они также полагали, что политическая позиция зависит от социального и экономического статуса определенной группылюдей, периодически называя эти группы «классами»²⁷⁵. «Убежденным материалистом» был директор Департамента полиции П.Н. Дурново, считавший, «что бессмысленно создавать институты до того, как социально-экономические условия созреют для них»²⁷⁶.

Идейная компонента в мировоззрении деятелей политического сыска, которую в общем и целом можно назвать «просветительской», дополнялась морально-этической составляющей. Различные общественно-политические явления нередко оценивались категориями, имевшими отношение не к политике, а, скорее, к сфере нравственности – «добро», «благо» или, напротив, «зло». Самое общее понятие, зафиксированное в циркулярах еще со времен III отделения, – «неблагонадежный», имело корнем слово «благо». Однако этим термином дело не ограничивалось. Делопроизводственная переписка работников политической полиции наполнена такими определениями, как «благомыслящий», «благовидный», «благонамеренный», «благодушный», «благоразумный», «благосклонный», «благотворный», «благие цели», «добросовестный», «доброжелательный», а также их антонимами (посредством добавления приставки «не-» – «неблагонамеренный» и т.п.). Популярными были и слова с корнем «зло»: «зловредный», «злонамеренный», «злоупотребления» и др. Особенно часто использовали такие морально-этические определения чины ГЖУ, что отражает специфику их восприятия общественно-политического пространства, описанную выше, и стало для автора этих строк одним из важных критериев для выделения жандармов в отдельную социально-профессиональную группу, не только не совпадающую в своих мировоззренческих ориентирах со служащими Департамента полиции, но и нередко им (ориентирам) противоречившую.

Итак, в среде чинов политической полиции корректным представляется выделить три социально-профессиональных типажа. 1. Департамент полиции наполняли законники-юристы, основы мировоззрения которых определялись юридическим образованием вкупе с большим опытом службы в рамках судебной системы, бывшей в России, по мнению их современников, наиболее последовательным воплощением «законничества» как бюрократической практики. В такой кадровой политике, вполне возможно, отразилось представление, что политическая полиция хотя бы в руководящем звене должна уметь отстаивать государственные интересы в борьбе с противоправительственным движением в правовом поле²⁷⁷. Этот тезис подтверждается проведенным исследованием²⁷⁸ и в заметной степени противоречит популярному в литературе утверждению²⁷⁹, что российская власть в целом боролась с оппозицией внеправовыми способами, а ее представители нередко обходили закон в своих партикулярных интересах. 2. Служащие ГЖУ в силу специфики своего образования и жизненного опыта были плохо приспособлены к осуществлению политического розыска, в том числе к вербовке секретной агентуры. Постановка политического розыска в ГЖУ, в том числе в тех губерниях, где эта функция осталась за жандармами и после создания сети охранных отделений, вызывала постоянные нарекания Департамента полиции. Представления жандармов об общественно-политическом пространстве, революционных течениях были, скорее, обывательскими и морально-нравственными, чем профессионально-политическими. В то же время именно из донесений чинов ГЖУ Департамент полиции черпал основную информацию о настроениях в губерниях; и если слабость ГЖУ в борьбе с откровенно революционным противоправительственным движением была очевидна для руководящей инстанции политического сыска, то, как представляется, включенность жандармов в губернскую жизнь могла быть их преимуществом в глазах Департамента, позволяя оценивать состояние публичного пространства на территории всей Российской империи. Так как в этом пространстве действовали преимущественно местные либеральные деятели, то это позволяло Департаменту полиции быть в курсе провинциальных и центральных общественных настроений. Делопроизводственная переписка политической полиции – это в высшей степени интересный и множественный «диалог» между представителями двух столь разных социально-профессиональных типажей по поводу того, что такое «либерализм» и насколько он является «угрозой» для «существующего порядка» в губернском и общероссийском масштабах. 3. В отличие и от служащих Департамента полиции, и от чинов ГЖУ третья выделенная здесь группа – бывшие секретные агенты, перешедшие на службу в политический сыск, – смотрели на все спектры противоправительственного движения, как откровенно революционного, так и более умеренного, «изнутри». Это задавало не только высокий фактографический уровень в их служебной деятельности, за что таких людей высоко ценили в Департаменте полиции, но и сугубо политические, модерные, трактовки общественных процессов, что отличало бывших секретных агентов и от аналитически-юридического подхода Департамента, и от традиционалистского, моралистского и обывательского видения жандармов.

Обозначенное здесь социально-профессиональное разделение нужно иметь в виду в дальнейшем, оно пригодится при погружении в образы «либерального», которые удалось реконструировать по делопроизводственной переписке политической полиции.

1.3. Индивидуальные контексты: межличностные отношения

Важные для эффективной работы всего государственного аппарата Российской империи личные взаимоотношения²⁸⁰ приобретали особое значение внутри системы политического сыска – в силу специфики деятельности доверие людей к получаемой друг от друга информации часто оказывалось ключевым фактором коммуникации, в процессе которой вырабатывалось и единое восприятие, и общий язык для описания объектов наблюдения. В то же время это не означает какого-либо единства в этом языке – коммуникативная сеть (точнее – сети) была достаточно множественной, при этом многие знали друг друга лично по совместной учебе, работе, через родственные связи либо по рассказам сослуживцев²⁸¹.

В немалой степени формированию и функционированию разветвленной и в то же время ограниченной коммуникативной сети способствовала кадровая политика применительно к ГЖУ и охранным отделениям, с характерной для нее постоянной географической ротацией кадров. Стандартную карьеру жандармского офицера можно представить на примере служебной биографии И.Д. Волкова: адъютанта Виленского управления (1882–1888), помощника начальников Витебского и Санкт-Петербургского ГЖУ (1888–1898), начальника Тверского (1899), Витебского (1900–1901), Екатеринославского (1902), Лифляндского (1903– 1914) и Петроградского (1915–1917) ГЖУ. Типично в этом плане Томское ГЖУ: за 36 лет его возглавляло 13 человек, из них только один (С.А. Романов, 1903–1908) руководил им в течение 5 лет²⁸². В целом жандарм, опекаемый Отдельным корпусом жандармов, уходил со службы преимущественно в пожилом возрасте, на пенсию (увольнения были редкостью, обычно неспособных жандармов «ссылали» в более далекие от центра губернии²⁸³), прослужив во многих губерниях и проработав с различными людьми.

Схожие вертикально-горизонтальные связи пронизывали и уровень Департамента полиции. Нередко его чины были знакомы друг с другом еще по службе в прокуратуре. Будущие директор Департамента В.К. Плеве, делопроизводитель Г.К. Семякин, секретарь одного из делопроизводств С.Э. Зволянский познакомились в ходе анализа судебными инстанциями дела 1 марта 1881 г. (убийство Александра II)²⁸⁴. Вице-директор Департамента полиции в 1912 г. В.Д. Кафафов был знаком с заведующим Особым отделом С.Е. Виссарионовым и товарищем министра внутренних дел П.Г. Курловым с рубежа веков. А.П. Мартынов писал о вице-директоре Департамента полиции Н.П. Зуеве: «Зуев был типичным петербургским чиновником-бюрократом, искушенным во всяких сплетнях, интригах и пересудах. Его знали все, и он знал всех»²⁸⁵. С чиновниками Департамента полиции по их предыдущей службе в прокуратуре были знакомы и жандармы, которые занимались дознаниями²⁸⁶.

Кадровая политика в отношении Департамента полиции, прежде всего в отношении его директора, зависела от кадровой политики применительно к Министерству внутренних дел в целом – нередко смена министра вела к назначению и нового руководителя Департамента. В.Д. Кафафов так писал об этом в своих воспоминаниях: «Почти всегда со сменою министра сменялся и директор Департамента полиции, ибо каждый министр, естественно, хотел иметь на таком серьезном и ответственном посту лично ему известного и преданного человека»²⁸⁷.

В действительности, так случалось далеко не всегда. П.Н. Дурново был директором Департамента полиции при двух министрах – Д.А. Толстом (1882–1889) и И.Н. Дурново (1889– 1895). Причем увольнение П.Н. Дурново в 1893 г. было связано не со сменой руководителя министерства, а с решением Александра III, т.к. до императора дошла информация об использовании директором Департамента полиции служебного положения для перлюстрации писем любовницы²⁸⁸. Назначенный после этого директором бывший военный Н.И. Петров проработал на этой должности два года, до назначения министром И.Л. Горемыкина (1895–1899)²⁸⁹. Юрист-Горемыкин поставил руководить Департаментом юриста Н.Н. Сабурова, после его смерти – юриста А.Ф. Добржинского, сменив его по причине болезни также юристом С.Э. Зволянским. Замена Горемыкина на Д.С. Сипягина (1899–1902)²⁹⁰ на посту министра внутренних дел не привела к отставке Зволянского. Последний был заменен только следующим министром В.К. Плеве (1902–1904)²⁹¹ – на А.А. Лопухина. Лопухин также возглавлял политическую полицию при двух министрах: Плеве и П.Д. Святополк-Мирском (1904–1905). Увольнение Лопухина было связано не с отставкой Святополк-Мирского, а с убийством в феврале 1905 г. московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича – буквально накануне этого Лопухин отказался увеличить финансирование охраны князя. Затем в течение революционного 1905 г. сменилось 5 директоров Департамента полиции²⁹².

Бывшие секретные агенты, перешедшие на штатные должности «охранников», контактировали в основном с Департаментом полиции напрямую. Горизонтальные связи, явно заметные в случаях с жандармами, здесь отсутствовали.

В итоге у каждого более-менее видного деятеля политической полиции была своя репутация в этой среде и круг знакомств, который влиял на формирование представлений этих деятелей об общественно-политических процессах и на язык описания этих процессов.

Комплексного исследования взаимоотношений деятелей политической полиции не существует, однако есть наиболее известные и «больные» по разным причинам сюжеты, в рамках которых затрагивался данный вопрос. Этот вопрос приобретает особую важность при исследовании языка, а точнее – языков, которыми описывались «либералы» и «либерализм», т.к. в делопроизводственной переписке отражались не только личные и коллективные образы, но и межличностные отношения и представления того или иного автора текста о позиции адресата, т.е. другой стороны заочного «диалога».

В первую очередь тематика личных отношений рассматривалась в литературе в связи с историей так называемой «зубатовщины», а также с историей политической полиции накануне Первой русской революции. Это в чем-то пересекающиеся сюжеты, и персонально, и хронологически, речь идет прежде всего о фигурах С.В. Зубатова и А.А. Лопухина. В отношении остальных деятелей политической полиции сложно говорить о сложившейся историографической репутации, однако в назывном порядке можно отметить некоторые узкие места историографического восприятия отдельных видных чинов сыска.

А.А. Лопухин чаще всего описывается в литературе как выраженный «либерал-законник», связанный обширными родственными и дружескими связями с известными деятелями либерального движения (В.А. Бобринский, П.А. Гейден, Н.Н. Львов, Ю.А. Новосильцев, Д.А. Олсуфьев, В.М. Петрово-Соловово, П.Б. Струве; братья С.Н. и Е.Н. Трубецкие – кузены Лопухина и его друзья)²⁹³. При этом исследователи сильно разнятся в оценках деятельности Лопухина. Так, А.В. Островский, вопреки распространенному в литературе восторженному мнению, по сути, возложил персонально на этого директора Департамента полиции ответственность за Первую русскую революцию: «Еще предстоит выяснить, было ли это простым совпадением, но пребывание А.А. Лопухина на этом посту ознаменовалось быстрым складыванием политического кризиса в стране»²⁹⁴.

Запутана в литературе история отношений «либерала» А.А. Лопухина с «реакционером» В.К. Плеве. Ряд современников исходил из предположения, что, выбрав на «директорство» «либерала», Плеве пытался «примирить себя с либеральными кругами»²⁹⁵. В свою очередь, принимая предложение Плеве, Лопухин поставил ему ряд условий: ввести деятельность политической полиции в «строгие рамки законности» и бороться с провокацией²⁹⁶.

В воспоминаниях либеральных деятелей и в литературе бытует мнение, что А.А. Лопухин не смог реализовать свою программу, так как В.К. Плеве «предал» его буквально через несколько месяцев после назначения, то есть еще в течение 1902 г.²⁹⁷ Однако два документа, очевидно, близких к позиции Лопухина, были подписаны Плеве в 1904 г.: в январе – Положение об отмене негласного надзора, а в июне – «Закон о порядке производства по делам о преступных деяниях государственных», передававший все такие дела из ведения Особого совещания в судебные инстанции²⁹⁸ (в литературе этот закон известен как «закон о постановке всех политических дел на суд» – и здесь опять же стоит отметить некорректное смешение терминов «государственные преступления» и «политические преступления»). Иначе говоря, «реакционер» Плеве был в согласии с «либералом» Лопухиным практически вплоть до собственной гибели в результате теракта в июле 1904 г.

Попутно замечу, что в политической полиции закон от 7 июня 1904 г. вызвал нарекания. Не прошло и двух лет, как директор Департамента полиции Э.И. Вуич жаловался министру внутренних дел П.А. Столыпину на атмосферу разнузданности и безнаказанности, которую этот закон спровоцировал в революционной среде: «До издания помянутого закона политические дознания²⁹⁹, производимые хотя и при участии прокурорского надзора, разрешались в порядке административном и постановка таковых на суд была явлением исключительным, и имела место большею частью в тех случаях, когда при дознаниях имелись солидные вещественные доказательства и другие формальные улики для суда или когда виновность была настолько очевидна (каковы террористические покушения), что доказывать ее и не приходилось. В настоящее время члены революционных организаций, в особенности наиболее видные из них, ведут себя настолько конспиративно, что результаты обысков обыкновенно бывают незначительны. В революционных сферах имеются в обращении даже отдельные руководства о том, как вести себя с точки зрения конспирации, а равно и при допросах. Наконец, к услугам революционеров всегда лучшие силы либеральной адвокатуры. При таких условиях единственным почти (кроме поличного) средством доказательств виновности являются свидетельские показания, и в этом-то отношении в настоящее время замечается печальное явление: насколько охотно и подробно давались свидетельские показания при старом порядке административного решения дознаний, настолько трудно получить таковые теперь. Причиною этого служит оглашение свидетельских показаний на суде и боязнь свидетелей пострадать от революционеров за свои откровенные уличающие показания. И если прежнее дознание, вчиняемое при наличности одного лишь обвиняемого, развивалось и приводило к привлечению иногда целого ряда других обвиняемых, то ныне нередки случаи, когда дело, возбужденное о нескольких лицах, сводится к преданию суду одного лица, а часто и вовсе прекращается. Наличность терроризации свидетелей не подлежит сомнению; известны случаи жестокой мести им за данные показания. Несколько донесений о таких случаях при сем представляются»³⁰⁰.

Вызывает удивление утверждение ряда историков, что в программу «борьбы» А.А. Лопухина с «провокацией» входило упразднение охранных отделений³⁰¹. Напротив, именно при Лопухине и под его руководством создается целая сеть охранных отделений – Лопухин был назначен директором Департамента полиции в мае 1902 г., а охранные отделения появились в крупнейших городах России в августе–октябре 1902 г. Кроме того, именно при Лопухине во главе ключевой аналитической структуры Департамента – его Особого отдела – стал видный «охранник» С.В. Зубатов, признанный в литературе лучшим деятелем политического сыска, во многом определявшим его развитие с конца 1880-х до осени 1903 г.³⁰²

Стоит внести некоторые коррективы и в историографические трактовки отношений С.В. Зубатова и А.А. Лопухина. По распространенному в литературе мнению, они тесно сотрудничали на рубеже веков, когда Зубатов был начальником Московского охранного отделения, а Лопухин – прокурором Московского окружного суда (июнь 1899 – апрель 1900 гг.), отвечавшим за проведение дознаний по делам о государственных преступлениях³⁰³. Однако в 1899 г. Зубатов весьма критически отзывался о деятельности московской прокуратуры: «Прокуроры без всякого стеснения заявляют, что с моей стороны является совершенно непростительным, раз я их не осведомляю накануне арестов об означенных следственных действиях, так как им необходимо немедленно давать (по телеграфу) об этом знать министру юстиции… я, конечно, отругнулся и впредь этого делать не намерен»³⁰⁴.

Так или иначе, став директором Департамента полиции, А.А. Лопухин пригласил заведовать Особым отделом именно С.В. Зубатова, «рабочий эксперимент» которого находился в самом разгаре³⁰⁵. Ближайший помощник Зубатова, «главный филёр страны» Е.П. Медников³⁰⁶ надеялся именно на Лопухина, когда Зубатов был неожиданно уволен Плеве в августе 1903 г.³⁰⁷

Несколькими годами ранее С.В. Зубатов инициировал обучение политическому розыску наиболее талантливых молодых жандармов при Московском охранном отделении и позднее писал об этом: «Прикомандировав лучших из вновь поступивших в Корпус жандармов офицеров к названным охранным отделениям для практического изучения приемов розыска, в виду предположенного затем назначения их на самостоятельные и ответственные должности, Департамент полиции тем самым официально признал… преимущества службы этих отделений по сравнению их с общежандармской… Среди довольно многочисленного состава офицеров Корпуса жандармов, офицеры-охранники, систематически прошедшие школу охранной службы в течении нескольких лет, подобно тому, как это можно сказать относительно ротмистра Сазонова, резко выделяются, как в этом убеждает меня служебная практика, над общим уровнем своей среды: и богатством служебного опыта, и широким знанием дела, и наконец благодаря непосредственному участию в самых разнообразных случаях деятельности охранных отделений и беспрестанному сношению с живой личностью самого различного типа, характера, положения»³⁰⁸.

Жандармы-ученики С.В. Зубатова при А.А. Лопухине стали руководителями вновь созданных и уже существовавших охранных отделений. Так, Я.Г. Сазонов стал начальником Санкт-Петербургского охранного отделения (1903–1905), В.В. Ратко – Московского (1902–1905), А.И. Спиридович – Таврического, а впоследствии Киевского (1903–1906). Б.А. Герарди был назначен помощником начальника Сибирского охранного отделения (1903–1905)³⁰⁹. Когда у начальника Киевского охранного отделения Спиридовича возник конфликт с руководителем местного ГЖУ В.Д. Новицким, Лопухин встал на сторону воспитанника Зубатова (при этом Новицкий подал в отставку)³¹⁰.

Все это дает основание для внесения определенных корректив в историографический образ А.А. Лопухина, а возможно, и для пересмотра некоторых устоявшихся историографических оценок, исходящих из разделения высшего чиновничества на «реакционеров» и «либералов»³¹¹.

В необходимости такого пересмотра убеждает и история взаимоотношений С.В. Зубатова с московским обер-полицмейстером Д.Ф. Треповым. В 1906 г. Зубатов так вспоминал о Трепове: «Для меня он очень дорог. Он – мой политический ученик, мой алтер эго, мой стойкий и верный друг… мы вместе всячески старались сочетать свободу и порядок»³¹². Слова «свобода и порядок», которыми Зубатов охарактеризовал деятельность Трепова, слабо сочетаются с историографической репутацией последнего как «махрового» реакционера³¹³. Изначально их отношения не были столь идиллическими, как это представлялось Зубатову позже, в 1899 г. в письмах в Департамент полиции Зубатов отзывался о московском обер-полицмейстере как «любителе лизнуть у набольших» и критиковал за финансовую политику в части распределения наградных денег³¹⁴. Однако в дальнейшем Трепов в целом поддержал гибкую и умелую политику Зубатова в рабочем и в студенческом вопросах. Хорошие отношения начальника Московского охранного отделения и московского обер-полицмейстера отмечал А.И. Спиридович. Как и Зубатов, Спиридович защищал политику Трепова 1905 г. в своих воспоминаниях: «То, что не пришло своевременно в голову общепризнанному за гуманного и либерального князю Святополк-Мирскому, ясно предстало новому генерал-губернатору, которого политические враги называли всякими нелестными эпитетами. Именно ему, генералу Трепову, принадлежала инициатива представить его величеству депутацию от петербургских рабочих разных фабрик и заводов»³¹⁵.

Несколько слов стоит сказать и о других деятелях политического сыска, которым в исследованиях «охранных структур» Российской империи уделено меньше внимания. В частности, далее часто будут цитироваться документы, автором которых был заведующий Заграничной агентурой П.И. Рачковский. Существует большой корпус литературы, посвященный его участию в фабрикации «Протоколов сионских мудрецов»³¹⁶. Однако мой анализ этого сюжета показал, что причастность Рачковского к написанию данной исторической фальшивки – историографический миф³¹⁷. В контексте данного исследования это означает, что всё, написанное о Рачковском в связи с фабрикацией «Протоколов», не имеет значения для исследования деятельности этого служащего политической полиции. Большее значение имеет репутация Рачковского в историографии политического сыска, а в ней он характеризуется как «человек хитрый, умный, беспардонный», насаждавший «свои методы сыска, не гнушаясь и провокацией»³¹⁸. Вместе с тем стоит отметить, что еще в 1886 г. ревизия Департаментом полиции Заграничной агентуры показала, что «это лучшая из русских политических агентур», а в дальнейшем, несмотря на физическую удаленность Рачковского от России, Департамент нередко обращался именно к нему с заданием проанализировать общественно-политическую обстановку в стране³¹⁹. Следовательно, и трактовки Рачковским «либерализма» и «либералов» были востребованы в центральном органе политического сыска.

Не менее часто в следующих главах будут упоминаться директор Департамента полиции в 1896–1902 гг. С.Э. Зволянский и заведующий Особым отделом в 1898–1902 гг. Л.А. Ратаев – ведь именно на рубеж XIX–ХХ вв. приходится активизация общественного движения в Российской империи. Несмотря на принципиальную важность этих двух фигур с точки зрения понимания того, как реагировал Департамент на начавшийся бурный рост всего «противоправительственного» в последние годы XIX в., и о Зволянском, и о Ратаеве известно крайне мало. Они оба служили в Департаменте полиции с 1882 г., вместе прошли по карьерной лестнице с низших должностей до руководящих. С приходом в 1902 г. в Министерство внутренних дел В.К. Плеве Зволянский был отправлен в отставку, а Ратаев – в Париж, заведовать Заграничной агентурой вместо П.И. Рачковского. Сложно сказать, насколько удачным было такое решение, – одни из лучших жандармов-«охранников» начала ХХ в. А.И. Спиридович и А.П. Мартынов отзывались о Ратаеве как о человеке, не подходящем для руководства политическим сыском³²⁰; встречается такое мнение и в литературе, в которой Ратаев характеризуется как светский человек, франт, театрал, легкомысленный и необязательный донжуан³²¹. Правда, как замечает В.С. Брачев, «относиться к такого рода заключениям следует осторожно: едва ли человек такого склада смог бы продержаться в Департаменте полиции на протяжении более чем двух десятилетий»³²². Вероятно, истина где-то посередине – как возможно предположить, Ратаев был хорошим аналитиком и в кресле руководителя Особого отдела был вполне на своем месте, однако работать в самой гуще революционной жизни за границей, в том числе с секретной агентурой, он не умел³²³.

Нет ясности и в отношениях Л.А. Ратаева к новому директору Департамента полиции А.А. Лопухину. В октябре 1902 г. Ратаев писал С.В. Зубатову из Парижа: «Здесь кем-то распускаются слухи, будто бы Алексей Александрович (Лопухин. – Л.У.) начинает не ладить с министром… без А.А. я здесь ни минуты не останусь и немедленно возбужу вопрос об отставке и о пенсии, отклонив, безусловно, всякое другое назначение»³²⁴. Но, скажем, А.П. Мартынов считал, что Ратаев воспринял назначение на должность заведующего Заграничной агентурой как ссылку «и затаил обиду против Лопухина и Зубатова»³²⁵. Так или иначе это не имеет принципиального значения для данного исследования, т.к. Ратаев на посту заведующего Заграничной агентурой о «либералах» не писал (в отличие от его предшественника П.И. Рачковского).

Совсем не введены в научный оборот сведения о руководителях Санкт-Петербургского охранного отделения – П.В. Секеринском (1885–1897), В.М. Пирамидове (1897–1901), Л.Н. Кременецком (1903–1905). Некоторую информацию о них можно почерпнуть из воспоминаний последующих начальников этой структуры политической полиции А.В. Герасимова (1905– 1909)³²⁶ и К.И. Глобачева (1915–1917)³²⁷. Другие руководители этого отделения менялись чуть ли не каждый год и не успели оставить заметного следа в деятельности столичного охранного отделения³²⁸. «Белым пятном» остается и биография начальника Московского охранного отделения ротмистра Н.С. Бердяева, а ведь именно благодаря ему С.В. Зубатов после «провала» в качестве секретного агента стал штатным сотрудником политической полиции.

Из деятелей губернских жандармских управлений в литературе наиболее известен начальник Киевского ГЖУ В.Д. Новицкий³²⁹, однако для данного исследования недостаток информации о жандармах личного плана не столь существенен – как будет показано ниже, жандармы со всех концов Российской империи описывали «либералов» и «либерализм» очень схожим языком и характеристиками. И этот язык часто не находил отклика ни у чинов охранных отделений, ни у служащих Департамента полиции³³⁰.

Таким образом, анализ взаимоотношений внутри политического сыска позволяет несколько скорректировать историографические представления о ряде ее видных деятелей. Помимо социально-профессиональных критериев, коммуникации в этой системе зависели от личных отношений руководителей в первую очередь Департамента полиции и охранных отделений. Во многом именно они определяли развитие политического сыска: кадровые перемещения, выработку методик наблюдения и других стратегий поведения по отношению к объектам наблюдения, в том числе по отношению к «либералам».

Глава II
Что такое «либерализм»? Неотрефлексированные образы делопроизводственной переписки

Что такое «либерализм», «либералы», «либеральное движение» для деятелей политического сыска? В их переписке нет соответствующих определений; более того, эти термины и однокоренные с ними слова в основном встречаются в делопроизводственной документации как бы мимоходом, словно автор того или иного текста не рефлексирует по их поводу и уверен, что найдет в этом понимание у своего адресата (независимо от того, является ли адресат вышестоящим или нижестоящим по отношению к автору документа). Видимо, такое умолчание было следствием определенного внутреннего консенсуса в политической полиции о данном общественно-политическом явлении, несмотря на тот факт, что – как будет показано ниже – восприятие этого явления, его образы были множественными, а границы «либерализма» – весьма и весьма подвижными.

Тем интереснее исследовательская процедура выявления сущностных, общих и различных, черт «либералов» и «либерализма» в представлениях чинов политического сыска – процедура, напоминающая поиск улик и дальнейшую реконструкцию целостной картины посредством собирания их в «пазл», как в методологии «уликовой парадигмы», предложенной итальянским историком К. Гинзбургом (воссоздание целого, недоступного прямому наблюдению, по частностям – «через посредство следов, симптомов, улик»³³¹).

Итак, сформулированные в этой главе параметры – результат исследовательской реконструкции, разложения автором этих строк «по полочкам» основных черт многообразного явления, которое в делопроизводственной переписке присутствовало по умолчанию, в неотрефлексированном виде и не было предметом собственного анализа героев этого исследования.

2.1. «Либерализм» позитивный и деструктивный

В переписке чинов политического сыска в неявном виде присутствует целый набор характеристик «либерального», которые были выявлены автором этих строк в качестве базовых и систематизированы по двум группам – условно позитивная составляющая либерализма (не в смысле того, что эти черты вызывали одобрение в политической полиции и положительную реакцию, а в смысле того, за что борются либералы) и условно негативная, отрицательная составляющая (т.е. против чего борются либералы). При этом второе занимало деятелей политического сыска в большей степени, но пока можно только предположить, что это было связано с профессиональными задачами авторов тех или иных документов, а не воспроизводством стереотипов, популярных в обществе и в среде бюрократии.

Со второй составляющей – условно негативной – и начну. «Недовольство существующими порядками» – одна из наиболее часто встречающихся формулировок для характеристики позиции либеральных деятелей³³². При этом чаще всего «либералы» были «недовольны» «формой правления», но не только – их также могла не устраивать государственная система в целом, император, отдельные государственные деятели и отдельные государственные решения.

В 1885 г. в Уфимском ГЖУ «либеральные» идеи связывались с темой изменения «основных положений государственного порядка»³³³. В 1889 г. начальник Тверского ГЖУ писал о тверском земстве как о «кружке лиц», который «смело выступает с суждениями об иных началах государственного строя»³³⁴. В Чернигове в 1904 г. руководитель местного отделения под «либеральным направлением» «Киевской газеты» имел в виду «систематическое воспитание» в читателе «чувства недовольства существующим государственным и общественным строем»³³⁵. Начальник Тульского ГЖУ в 1904 г. выстраивал консервативную антитезу подобному либеральному настрою: «Население Тульской губернии является твердо консервативным, проникнутым желанием сохранить существующий порядок», в то время как немногочисленная «либеральная партия» стремится к его коренному преобразованию³³⁶.

Партия «недовольных» «либералов» была отмечена служащими ГЖУ в Екатеринославской (1888–1889), Тверской (1900–1901), Черниговской губерниях и в Донской области (1903–1904)³³⁷.

Из ГЖУ в Департамент полиции сообщали о «либералах», критикующих как персонально фигуру императора³³⁸, так и «высочайшие», т.е. подписанные им, документы. Так, в 1883 г. московский обер-полицмейстер писал о выступлении С.А. Муромцева на встрече редакции «Русского курьера» с некой «румынско-болгарской депутацией»: Муромцев указал «между прочим на то, что обнародованный 15 мая высочайший манифест даровал свободу разбойникам и грабителям»³³⁹. В Тамбовском ГЖУ в ноябре 1901 г. обращали внимание на «либералов», которые пытались «сломать… высочайше утвержденный устав» общества народных чтений, разработав собственный устав³⁴⁰. В том же 1901 г. начальник Саратовского ГЖУ писал о выступлении бывшего Вольского уездного предводителя дворянства графа А.Д. Нессельроде в дворянском собрании: «Вся записка, составленная в крайне либеральном тоне, подрывает всякое значение дворянства как сословия, признанного в государстве высшим, отрицает всякие установления, подтвержденные законодательным порядком и волею высшей власти»³⁴¹.

Чины ГЖУ обычно не уточняли, что такое «существующий государственный порядок» и как именно и почему «либералы» хотели бы его изменить. В их переписке с Департаментом полиции это – фигура умолчания. Документы, исходившие из охранных отделений, касались и данного сюжета. Так, в 1883 г. из Московского охранного отделения сообщали в Департамент полиции о встрече В.А. Гольцева и редакции «Русского курьера» всё с той же «румынско-болгарской депутацией», на которой участники говорили, «что Россия… составляет разлагающийся организм, находится она на ступени революции и ничего общего не имеет со свободною страною, управляемою народным представительством»³⁴². Начальник Санкт-Петербургского охранного отделения так комментировал публикации в одном из номеров «Вестника Европы» в 1902 г.: «Вся последняя книжка “Вестника Европы” проникнута конституционными вожделениями, которые довольно систематично и очень осторожно выражены в статье Л.З. Слонимского “Современные задачи”. “Первостепенная практическая задача нашего времени установить способы, которыми обеспечивалось бы целесообразное и последовательное обсуждение текущих законодательных потребностей”. Отсюда логически вытекает, что в теперешнем порядке обсуждения законопроектов нет ни целесообразности, ни последовательности… Даже автор статьи “Моя поездка в Шотландию” при описании международной выставки в Глазго… находит возможность сделать вылазку против русского государственного строя, указывая на недостатки русского отдела на выставке, он видит причину этих недостатков в том, что у нас нет конституции»³⁴³.

Заведующий Заграничной агентурой П.И. Рачковский формулировал категоричнее чинов охранных отделений: «либералы» борются за «полное уничтожение самодержавия»³⁴⁴.

Отмеченная разница в трактовке «либерализма» между чинами ГЖУ и охранных структур (включая Заграничную агентуру) – от абстрактного «недовольства существующими порядками» в первом случае до конкретно-политического устремления изменить форму правления во втором, – как представляется, хорошо иллюстрирует описанные в предыдущей главе различия между двумя данными социально-профессиональными типажами служащих политической полиции.

Однако «либералы» трактовались как не просто «недовольные формой правления», но и как отрицавшие полезность российской государственной власти в принципе – и местной, и центральной.

«Осмеянием и опошлением всех правительственных мер» руководитель Московского ГЖУ назвал рефераты, читавшиеся в Московском юридическом обществе в октябре 1889 г.³⁴⁵ «Постоянным порицателем распоряжений и действий администрации» был, с точки зрения начальника Ярославского ГЖУ, «либерал», мировой судья Чистяков³⁴⁶. «Либерал» из Новгородской губернии А.М. Тютрюмов не только критиковал распоряжения местных властей, но и стремился «всегда идти против мероприятий правительства»³⁴⁷. О «крайне демонстративном отношении к распоряжениям правительства» «либеральной партии» Тверской губернии писал руководитель местного отделения политической полиции в 1894 г.³⁴⁸ «Либералы» Черниговской губернии, отправившие литератору В.В. Лесевичу в 1900 г. сочувственное письмо из-за «гонений» власти, были расценены в местном ГЖУ как «порицающие» действия и распоряжения правительства в «наглой форме», доходящей до «неслыханной дерзости»³⁴⁹. Руководитель столичного охранного отделения в качестве главной цели кружка «лиц либерального образа мыслей» называл «противодействие мероприятиям правительства»³⁵⁰.

Резкий всплеск недовольства властью со стороны «либералов» был зафиксирован жандармами в связи с так называемой земской контрреформой³⁵¹. Особенно оживились «либеральные» деятели Екатеринославской, Московской, Полтавской, Тамбовской, Тверской, Черниговской губерний. Где-то они предсказывали «полную неудачу» при реализации реформы, злорадствовали «всякой малой неудаче»³⁵². В Чернигове некий «либерал Садовский», став земским начальником, «глумился над введением» этого института, «критиковал его цель и называл дурацкой выдумкой»³⁵³. В Твери же «либералы» попытались распространить свое влияние на новый институт: «одни через предводителя дворянства, а иные через правителя канцелярии губернатора В.И. Плетнева старались проводить на должности земских начальников лиц своего лагеря, а когда это не удавалось, то стали подсовывать людей ни к какому делу неспособных»³⁵⁴.

Земское движение было во многом источником консолидации либеральных сил в России того периода. Поэтому неудивительно, что в ежегодных политических обзорах ГЖУ отношения земств с губернаторами занимали немало места. Типична характеристика «либеральных» земских собраний начальником Калужского ГЖУ в 1883 г.: они «только критикуют со злорадством действия административной власти и становятся в полнейшую оппозицию против всякого протеста со стороны губернатора»³⁵⁵. Если же земские служащие шли на контакт с представителями полиции, в частности – жандармерии, тогда «либеральные» председатели земских управ их увольняли³⁵⁶.

Из делопроизводственной переписки начала ХХ в. складывается впечатление, что непосредственно накануне революции имела место уже полноценная «война» «либералов» с губернаторами. Например, во время ужина «в память 40-летия судебных уставов» в ноябре 1904 г. в Чернигове один из видных местных «либералов» В.В. Хижняков произнес речь: он «всегда… наталкивался на губернаторов, так сказать, лиц, долженствующих стоять на страже закона, совершенно не признававших такого, а он пережил 7 губернаторов и хорошо их знает и даже один из них на каком-то заседании, в коем Хижняков отстаивал какой-то проект, объясняя, что он опирается на закон, заносчиво прервал его, что вы все тычете нам законом… у нас еще есть выше закона циркуляры и предписания». Подводя итог, начальник ГЖУ писал: «Вся речь Хижнякова дышала желчью, раздражением, при этом ясно было выражено желание поглумиться и высмеять деятельность губернаторов, с которыми, по его словам, он, Хижняков, всегда находился в самых враждебных отношениях, “зуб за зуб”, увлекшись в речи, Хижняков, как говорят некоторые из гостей, забылся до того, что будто бы произнес уже “эти губернаторы хер…….”. Но тут толкнул его сосед и Хижняков остановился, но далее также горячо продолжал говорить и клеймить всю бюрократию»³⁵⁷.

В целом «либералы» в документах, в первую очередь из ГЖУ, представали этакими отрицателями всего, связанного с властью в Российской империи, что проявлялось в том числе терминологически – эпитеты «отрицательный», «отрицающий» (наряду с «недовольный») можно назвать одними из самых популярных характеристик в их адреc. Так, в «либеральной» «Самарской газете», по мнению начальника местного ГЖУ, «сообщаются,… факты только отрицательного характера,… нападкам подвергаются администрация вообще, чиновничество и в особенности земские начальники и полиция»³⁵⁸.

В результате и позитивная составляющая либерализма (в смысле, указанном в начале параграфа) описывалась через негативное целеполагание. Один из наиболее частых «спутников» термина «либерал» (и однокоренных с ним) в переписке чинов политического сыска – понятие «свобода» – чаще всего употреблялось в смысле независимости, самостоятельности, освобождения от государства³⁵⁹, вплоть до освобождения на уровне «мыслей» («свободомыслие»³⁶⁰). Причем это «освобождение» проецировалась в самые разные области жизнедеятельности: печать³⁶¹, образование и преподавание³⁶², торговля³⁶³, жизнь крестьян³⁶⁴.

Такая позитивная характеристика, как свобода печати, представала в качестве инструмента достижения базовой негативной цели – изменения или разрушения самодержавия. В Московском охранном отделении следующим образом описывали кружок, состоявший из двух фракций – «либерально-прогрессивной» (С.А. Муромцев, А.И. Чупров, И.И. Янжул, Г.И. Успенский, Д.А. Дриль) и «радикальной» (В.А. Гольцев, А.Н. Соколов, М.М. Ковалевский): их объединяло стремление добиться свободы печати и изменения «существующего государственного порядка, но первая из них имела конечной целью введение представительных учреждений и непременное сохранение монархии, вторая же – введение социального строя»³⁶⁵. Начальник Санкт-Петербургского охранного отделения в октябре 1897 г. писал о «либеральной партии» Вольно-экономического общества: она стремилась «во что бы то ни стало добиться большей свободы печати… в целях пропаганды идей о неудовлетворительности современного государственного строя России и подготовления умов к замене монархического образа правления, на первое время, конституционным»³⁶⁶. К этому же ряду (позитивное требование ради деструктивной цели) можно отнести упоминания о «свободе слова»³⁶⁷ и вообще «политической» свободе, о которой чаще всего писал заведующий Заграничной агентурой П.И. Рачковский³⁶⁸.

«Либеральными» и одновременно «освободительными» деятели политической полиции называли реформы 1860-х гг.³⁶⁹

Стремление избавиться от государственного контроля в сфере самоуправления также соотносилось в политическом сыске с «освободительным» «либеральным» дискурсом. В политическом обзоре Тульской губернии за 1894 г. тяга земства «к расширению круга предмета своего ведомства» напрямую увязывалась с «освобождением от административного контроля губернской власти»³⁷⁰. Начальник Санкт-Петербургского охранного отделения в 1903 г. сообщал в Департамент полиции о стремлении гласных городской думы «уничтожить контроль» за самоуправлением и принятом ими решении, «что для России необходим конституционно-парламентарный образ правления»³⁷¹. Спустя год, в разгар «правительственной весны» П.Д. Святополк-Мирского, осенью 1904 г. эта характеристика, по сути, повторилась: гласные столичной городской думы собирались «воспользоваться настоящим либеральным настроением для того, чтобы добиться от правительства уничтожения установленного контроля за городским самоуправлением»³⁷².

Важно отметить специфическое наполнение термина «парламентаризм» – в делопроизводственной переписке о «либералах» практически отсутствует прямая связь этого термина с темой конституции, он обычно возникает в связи всё с той же темой освобождения от контроля власти за самоуправлением, с такими характеристиками самоуправления, как право выборности, возможность «прений» и «дебатов»³⁷³. Начальник Тверского ГЖУ в политическом обзоре за 1893 г. писал: «Характер земских собраний, не отличаясь особенною плодотворностью, сводится к пустому парламентаризму, дающему возможность каждому порисоваться своими либерально-гуманными идеями, исключительно бьющими на дешевую популярность»³⁷⁴. Директор Департамента полиции С.Э. Зволянский отмечал в записке министру внутренних дел о тверском земстве в 1896 г.: «Земство… чрезмерно увлекаясь идеями выборного начала и самоуправления… задалось целью образовать из себя род парламента, с независимым правом не только хозяйничать у себя в губернии, но и критически обсуждать действия правительства»³⁷⁵.

И еще одна позитивная составляющая «либерализма» в делопроизводственной переписке представала как имеющая в действительности деструктивную основу. Идея равноправия сословий, «всесословность», хотя эпизодически и упоминалась чинами политической полиции в смысле равенства экономических возможностей³⁷⁶, прежде всего, по их мнению, была направлена против продворянской политики государства: сословие, облеченное высшей властью особыми привилегиями³⁷⁷, вызывало у «либералов» «несочувствие», «озлобление», «ненависть»³⁷⁸.

Пожалуй, «либерализм» имел только одну непосредственно позитивную коннотацию в документах, прежде всего, местных отделений – гуманистический пафос. В 1903 г. начальник Санкт-Петербургского охранного отделения вспоминал о 1897 г.: «Если на… собраниях (годовщины основания Санкт-Петербургского университета – Л.У.) приглашенными почетными гостями из лагеря либеральных профессоров и литераторов и произносились речи возбуждающего характера, то ораторы не осмеливались еще в этих речах идти дальше общих идеалов гуманизма»³⁷⁹. Мимоходом упоминал о «гуманности» начальник Екатеринославского ГЖУ в 1885 г.: «Состоящие под наблюдением учителя… продолжают по-прежнему особенно гуманно (либерально) относиться к воспитанникам и воспитанницам»³⁸⁰. Год спустя в этом же ГЖУ писали о гуманизме более развернуто: «Публика молодая охотнее читает газеты и вообще общепериодические издания в духе либеральном, гуманном со статьями и повествованиями, описывающими, например, безвыходное положение, угнетенность лиц бедных, не имевших протекции, напрасное и неудовлетворившееся их стремление быть полезными обществу, затем их отчаяние и смерть»³⁸¹.

В целом описание деятелями политического сыска условно позитивных составляющих либеральной идеологии (гуманизм, свобода, расширение компетенции самоуправления, парламентаризм, равенство сословий) соответствует тому образу либерализма, который присутствовал у современников, позднее был зафиксирован в мемуаристике, в том числе либеральной, а затем и в научной литературе³⁸². Однако приоритетной (если судить по частотности тех или иных упоминаний) для чинов политической полиции была деструктивная, отрицательная составляющая либерализма. И, как представляется, только отчасти такая специфика восприятия героев данного исследования, в первую очередь чинов ГЖУ, была связана с задачами «охраны» существовавшего государственного строя.

2.2. «Революционные» истоки «либерализма»

Доминирование деструктивных составляющих в том образе «либерализма», который преобладал в делопроизводственной переписке, было связано, скорее всего, с еще одним обстоятельством. «Либерализм» воспринимался как течение, имевшее непосредственную связь с анархизмом, нигилизмом (в меньшей степени) и социализмом. В историографии тема взаимоотношений либерализма с этими «революционными» идеологиями только намечается, причем исследовательский интерес сосредоточен на идейных основах Конституционно-демократической партии, а не либерализма в целом³⁸³.

Анархизм с его идеей разрушения государства, по мнению чинов политического сыска, оказал сильное воздействие на все спектры противоправительственного движения Российской империи. Это было не в последнюю очередь связано с его сравнительно ранним появлением в России. Заведующий Заграничной агентурой П.И. Рачковский, нередко делавший в донесениях «экскурсы» о различных политических течениях, писал, что русский анархизм положил начало и анархическому движению европейских стран. Влияние анархизма сказалось в том, что «все русские революционеры» (Рачковский относил к ним и «либералов») «фанатически руководствуются одной общей программой, которая требует повсеместного разрушения государственного и общественного строя разрывными снарядами и другими способами, какими бы преступными с точки зрения существующей морали они не были»³⁸⁴. В трактовке Рачковского цели «либералов» выглядели вполне анархическими. Так, в конце 1894 г. они «обратились за содействием к подпольным революционерам, чтобы совместно с ними приступить к действительному разрушению государственного строя России»³⁸⁵.

Неоднократно упоминали о взаимопроникновении либерализма и анархизма служащие Тверского ГЖУ. В политическом обзоре за 1884 г. руководитель ГЖУ так характеризовал известного общественного деятеля Ф.И. Родичева: «Крайне вредный и опасный пропагандист, ибо в деле преступной деятельности Русской анархической партии принимает активное участие, что вполне выяснилось дознанием, так как в 1879 г. … Софья Перовская, Вера Филлипова, урожденная Фигнер, и другие участники взрыва полотна… проживали в имении Родичева»³⁸⁶. Вторил начальнику его помощник в Новоторжском уезде, описывая участников местной «либеральной партии»: «Линд, обязанный всем Бакуниным, не только усвоил себе их взгляды, но и опередил своих руководителей в слепом озлоблении своем к единодержавной власти… если бы не природная трусость Линда и не влияние Бакуниных, благодаря которым Линд в данное время не принимает активного участия в злодеяниях Русской анархически-террористической партии, то Линд явился бы в рядах террористов-исполнителей»³⁸⁷.

Акцентирование П.И. Рачковским и чинами политической полиции в Твери связи либерализма с анархизмом, конечно, не было случайным. Рачковский, с 1884 г. живший в Париже, в буквальном смысле слова наблюдал за развитием анархизма, в том числе русского, в Европе. Тверь же, как известно, была родиной одного из столпов и теоретиков анархизма М.А. Бакунина. Его родные братья Александр, Алексей, Николай и Павел Александровичи во второй половине XIX в. стали основоположниками тверского либерализма – одной из самых ранних и наиболее радикальной версии российского либерализма³⁸⁸, причем Александр и Павел Бакунины фактически «воспитали» таких видных деятелей общероссийского либерального движения, как М.И. и И.И. Петрункевичи, Ф.И. Родичев и др. Даже в 1890-е гг., когда братья Бакунины перестали вести активную общественно-политическую жизнь, начальник Тверского ГЖУ писал о том, что местные «либералы» действуют в «бакунинском духе»³⁸⁹.

Однако о тесной взаимосвязи анархизма и либерализма в Департамент полиции писали не только из Заграничной агентуры и Тверского ГЖУ. В первой половине 1880-х гг. о «либеральных» деятелях, укрывавших анархистов-террористов (упоминая имя той же Софьи Перовской), сообщал начальник Таврического ГЖУ³⁹⁰. В политическом обзоре Нижегородской губернии за 1897 г. говорилось о «симпатиях к анархии» газеты «Нижегородский листок»: «Местная пресса не мало способствует развращению юношества, в особенности этим отличается орган либеральной партии “Нижегородский листок”, в котором с конца прошлого года начал печататься частями роман Эмиля Золя “Париж”… Читающий отрывками роман “Париж” может заражаться безверием, симпатиями к анархии, вызываемой будто бы только нищетой рабочего класса и справедливой расплатой последнего за свои страдания»³⁹¹. Начальник Владимирского ГЖУ в 1902 г. упоминал о «либералах» как «принципиальных противниках всякой подчиненности» и их негативном отношении к власть имущему только потому, что он является представителем власти³⁹².

По мнению жандармов, «либерализм» рос под влиянием не только анархизма, но и так называемой «социально-революционной идеологии»³⁹³. Эта тема всплывала в делопроизводственной переписке дважды: в 1880-е гг. и в начале ХХ в., по нарастающей к 1905 г. Как можно заметить, оба этих периода совпадают с моментами, когда террористическая угроза считалась главной для стабильности в стране: в 1880-е гг. еще были сильны отголоски испуга от деятельности народовольцев, а в первые годы ХХ в. активизировалась террористическая деятельность эсеров. Говоря иначе, «социально-революционный» акцент в делопроизводственной переписке о «либералах» возникал не вследствие «террористической сущности» последних, а, скорее, в результате расширения списка «угроз» в политической полиции, которое, в свою очередь, было связано с ростом количества террористических актов против представителей власти.

В 1880-е гг. роль социализма в развитии «либеральных» идей неоднократно подчеркивал в своих донесениях в Департамент полиции начальник Тверского ГЖУ, описывая местную «либеральную партию» и социально-революционное движение как частное по отношению к общему. Так, в политическом обзоре за 1888 г. руководитель ГЖУ сообщал о сплоченном круге единомышленников вокруг М.И. Петрункевича – одного «из наиболее вредных деятелей в смысле распространения социально-революционного движения по Тверской губернии». Участников кружка начальник ГЖУ назвал «проповедниками социально-революционного движения», которые, «к каким бы фракциям они ни принадлежали, поддерживают живые сношения с целой империей»³⁹⁴. Через полгода, в июне 1889 г., специальная записка, посвященная тверскому земству, написанная тем же жандармом, относила к «социалистам» активных участников местного либерального движения – П.А. и А.А. Бакуниных, М.П. Литвинова, Д.Н. Квашнина-Самарина, М.И. и И.И. Петрункевичей, В.И. Покровского, Ф.И. Родичева³⁹⁵.

Заведующий Заграничной агентурой П.И. Рачковский на протяжении всех 1880-х – первой половины 1890-х гг. неоднократно сообщал в Департамент полиции о положительном отношении, покровительстве и даже финансировании «либералами» террористической деятельности, которую вели социал-революционеры. В начале 1890-х гг. он отмечал по поводу контактов «либералов» с эмигрантами-народовольцами: «Либералы… которые раньше относились пренебрежительно или с боязнью к террористическому образу действия народовольческой партии… сознавая будто бы важность минуты, обратились за содействием к подпольным революционерам»³⁹⁶. По мнению Рачковского, противоправительственное движение основывалось на трех взаимосвязанных идеях: конституция («идея фикс» «либералов»), социализм и террор. Сообщая в 1894 г. в Департамент полиции о совместных издательских планах неких «либералов» и народовольцев, он подчеркивал: «Основой программы этого издания» («Земский собор») являются «конституционные стремления, социализму будет отведено второстепенное значение, что же касается террора, то этот последний… не исключен совершенно, но перестает быть стрежнем борьбы»³⁹⁷.

Неоднократно тема взаимосвязи «либерализма» и социализма террористического толка всплывала в донесениях жандармов в первые годы ХХ в.³⁹⁸ Так, в политическом обзоре за 1904 г. начальник Черниговского ГЖУ напрямую связывал деятельность «либералов» с угрозой терактов в губернии: «Ненависть к губернатору постоянно подогревается со стороны вожаков либеральной партии всех оттенков… По имеющимся агентурным сведениям, против губернатора и вице-губернатора можно ожидать каких-либо террористических актов»³⁹⁹.

Эпизодически в делопроизводственной документации в качестве предтечи «либеральных» настроений фигурировал нигилизм. Так, сотрудники Департамента полиции Н.Д. Зайцев и Н.А. Пешков отмечали увлечение нигилизмом в молодости С.А. Муромцева и М.Я. Герценштейна⁴⁰⁰.

В ряду идейных вдохновителей «либерализма» стоит упомянуть и толстовство – чины политического сыска периодически фиксировали хорошее знакомство некоторых «либералов» с Л.Н. Толстым и его последователями⁴⁰¹. Такой известный общественный деятель, как Д.И. Шаховской, продолжительное время, в течение 1880-х – начала 1890-х гг., характеризовался как «последователь учения графа Толстого», превратившись в «либерала» к середине 1890-х гг.⁴⁰²

Таким образом, возможно предположить, что повышенное внимание чинов политического сыска к «либеральной» критике российского государства и власти как таковой (негативная составляющая «либерализма») во многом было следствием их представления о социалистических, в первую очередь анархических, корнях «либеральной» идеологии. Подобное представление должно было помещать «либерализм» в один ряд с прочими «антиправительственными» явлениями, однако, как будет показано ниже, такого однозначного соотнесения в политической полиции, прежде всего в его головной структуре – Департаменте полиции, – сделано не было. Не было названное представление и специфически «полицейским», «охранным», скорее, его стоит считать свойственным самым разным общественно-политическим течениям: и консервативная, и социалистическая публицистика конца XIX – начала ХХ в. также описывала «либерализм» как ответвление различных социалистических идеологий – в первую очередь анархизма⁴⁰³. Поэтому с определенной долей условности можно утверждать, что переписка чинов политического сыска отражала общественные стереотипы о месте либеральной доктрины и либеральных деятелей в общей политической палитре.

2.3. Организационные параметры: институты, социальные и профессиональные группы (статика)

Итак, чины политической полиции воспринимали «либерализм» как явление, антигосударственное по своему содержанию и имеющее революционные идеологические корни. Однако какое положение занимали носители «либерализма» – «либеральные» деятели – в общественно-политической системе Российской империи, какие общности – институциональные, профессиональные, социальные – были «либеральными» или могли стать таковыми?

Институциональными основами «либерального» движения для служащих политической полиции были самоуправление, периодическая печать и общественные организации.

Самоуправление, реформированное в годы правления Александра II, интересовало деятелей политического сыска как «либеральный» институт преимущественно в его земском варианте. Упоминание о городском самоуправлении в связи с «либерализмом» в делопроизводственной переписке было, скорее, исключением, чем правилом⁴⁰⁴, в то время как о «либеральном» земстве в Департамент полиции сообщали из ГЖУ значительной части губерний Российской империи.

Эпизодически о «либеральном земстве» писали в Новгородском (1881 и 1891)⁴⁰⁵, Казанском (1883)⁴⁰⁶, Калужском (1884 и 1905)⁴⁰⁷, Полтавском (1887 и 1889)⁴⁰⁸, Херсонском (1889)⁴⁰⁹, Тамбовском (1889 и 1900)⁴¹⁰, Пермском (1889 и 1891)⁴¹¹, Вятском (1891)⁴¹², Смоленском (1900)⁴¹³, Владимирском⁴¹⁴, Самарском⁴¹⁵, Саратовском (1902)⁴¹⁶ и Симбирском (1904–1905)⁴¹⁷ ГЖУ. Более устойчивым был «либерализм» в земствах Екатеринославской (первая половина 1880-х – 1893, 1900)⁴¹⁸, Тверской (1887– 1903)⁴¹⁹, Ярославской (первая половина 1890– х)⁴²⁰, Тульской (1895–1898)⁴²¹, Нижегородской (1897–1901)⁴²², Черниговской (1901–1904)⁴²³ губерний. При этом первое упоминание «либерального» земства в Тверском, Тульском, Нижегородском и Черниговском ГЖУ сопровождалось утверждением о давнем существовании самого явления и наличии организованных групп соответствующих взглядов внутри самоуправления, а в предыдущие годы в политических обзорах этих же губерний упоминались другие «либеральные» институты (периодическая печать, общества, библиотеки), социальные или профессиональные группы.

Вполне возможно, что «либеральные партии» внезапно «появлялись» в документах о земствах названных губерний вследствие ряда причин, начиная от смены начальника ГЖУ и заканчивая активизацией самих земцев. Например, «либеральная партия», «руководившая» политическим направлением земства Тульской губернии, впервые упоминается в политическом обзоре местного ГЖУ за 1894 г.⁴²⁴ Скорее всего, эта характеристика возникла в жандармском документе вследствие кампании, прокатившейся по земствам Российской империи в связи с восшествием на престол Николая II и выразившейся в подаче новому императору адресов с требованиями разной степени радикальности. На этой же странице политического обзора в обтекаемых формулировках говорится о всеподданнейшем адресе Тульского губернского земского собрания: он был «почти тождественным по своему содержанию с адресом тверского земства»⁴²⁵. Говоря иначе, «либеральная партия» тульского земства поддержала требование тверского земства о введении народного представительства, и этим и объяснялось ее («партии») упоминание в ежегодном отчетном жандармском документе.

Служащие охранных отделений и Департамента полиции писали о «земском либерализме» существенно реже ГЖУ и без привязки к конкретному региону. Соответствующие характеристики встречаются в переписке Санкт-Петербургского (1893)⁴²⁶, Харьковского (1904)⁴²⁷ и Московского (1905)⁴²⁸ отделений, а также документах за подписью директоров Департамента полиции С.Э. Зволянского (1896 и 1901)⁴²⁹ и А.А. Лопухина (1904)⁴³⁰ и сотрудника Особого отдела Департамента Н.Д. Зайцева (1904)⁴³¹.

Следующий «либеральный» институт, о котором писали в политической полиции, – это периодическая печать, причем здесь можно говорить об общей для всех ее чинов и довольно устойчивой терминологии. В Департаменте полиции, Санкт-Петербургском и Московском охранных отделениях в конце XIX – начале ХХ в. речь шла о «либеральных органах печати», «либеральной печати», «либеральной прессе»⁴³², ГЖУ на пространстве всей империи добавляли к этим формулировкам эпитеты «столичный»/«столичная»⁴³³, причем из сохранившихся и просмотренных мной политических обзоров расшифровка содержания самого термина была сделана только однажды в Финляндском ГЖУ в 1900 г.: понятие «столичная либеральная пресса» включало в себя газеты «Санкт-Петербургские ведомости», «Новости», «Россия» и «Петербургскую газету»⁴³⁴.

К этому добавлялись «либеральные» издания собственно каждой губернии. Чины Санкт-Петербургского ГЖУ и Санкт-Петербургского охранного отделения писали в этом контексте о газете «Новости», журналах «Вестник Европы»⁴³⁵, «Русское обозрение», «Новое слово»⁴³⁶. В первой половине 1880-х гг. начальник Московского ГЖУ относил к «либеральной» печати «“Русские Ведомости” под редакцией В.М. Соболевского, “Русский Курьер”, издаваемый Н.П. Ланиным, “Современные известия” Н.П. Гилярова-Платонова, еженедельные газеты “Русь” И.С. Аксакова и ежемесячные журналы “Русский Вестник” М.Н. Каткова и “Русская Мысль” С.А. Юрьева»⁴³⁷. В дальнейшем в этот список были добавлены газета «Жизнь» Д.М. и Е.М. Погодиных, «Юридический вестник» С.А. Муромцева и В.М. Пржевальского, но вычеркнута газета «Русь», определенная как орган партии «ярых славянофилов»⁴³⁸. В конце 1880– х гг. в Московском ГЖУ «либеральные» настроения связывались только с газетой «Русские ведомости», и эта репутация сохранилась за ней и позднее⁴³⁹. В Департаменте полиции лишь одно московское периодическое издание было названо «либеральным» – журнал «Русская мысль»⁴⁴⁰.

В других губерниях чины местных ГЖУ считали «либеральными» газеты «Нижегородский листок» (1898–1900)⁴⁴¹, «Северный край» (в Ярославле в начале ХХ в.)⁴⁴², «Саратовский дневник» (1902)⁴⁴³, «Самарскую газету» (1902)⁴⁴⁴, «Киевскую газету» (в Чернигове, 1904)⁴⁴⁵, «Харьковские губернские ведомости» (1904)⁴⁴⁶, «Бессарабскую жизнь» (1905)⁴⁴⁷.

Заведующий Заграничной агентурой П.И. Рачковский в 1888–1889 гг. сообщал в Департамент полиции о «либеральной газете» «Самоуправление», которую печатали за границей народовольцы В.Л. Бурцев и В.Н. Фигнер, но финансировала и редактировала «либеральная группа», находящаяся в России, во главе с профессором В.А. Гольцевым и литератором В.В. Головачевым. Имя главного редактора, который проживал в Санкт-Петербурге, Рачковскому установить не удалось⁴⁴⁸. В течение 1890-х гг. Рачковский трижды докладывал в Департамент о попытках «либералов» издавать за границей периодический орган (1890, 1894, 1896). В результате в 1896 г. возникло издание «Земский собор», вскоре, летом 1897 г., прекратившее существование из-за внутреннего раскола⁴⁴⁹.

Отдельно стоит упомянуть общественные организации, которые в делопроизводственной переписке характеризовались как «либеральные». Этот термин использовался применительно к библиотекам – имени Д.Д. Смышляева в Перми (1895)⁴⁵⁰, черниговской общественной (1900–1905)⁴⁵¹, владимирской городской (1902)⁴⁵² – но в первую очередь «либеральными» были многочисленные просветительские и научные общества, а также общества вспомоществования⁴⁵³: Юридическое общество при Московском университете (1889)⁴⁵⁴, Санкт-Петербургский комитет грамотности при Вольно-экономическом обществе (1893–1895)⁴⁵⁵, Пермское экономическое общество (1895)⁴⁵⁶, Союз литераторов (1898–1899)⁴⁵⁷, общество содействия к устройству общеобразовательных народных развлечений в Москве (1898)⁴⁵⁸, общество распространения начального образования в Нижнем Новгороде (1898–1900)⁴⁵⁹, общество взаимопомощи лиц интеллигентных профессий в Москве (1901)⁴⁶⁰, общество народных чтений в Тамбове (1901)⁴⁶¹, общество вспомоществования учителям и учительницам во Владимире (1902)⁴⁶², общество вспомоществования студентам Санкт-Петербургского университета (1902)⁴⁶³, Одесское литературно-артистическое общество (1904)⁴⁶⁴.

Понятие «либерального» в переписке чинов политической полиции не исчерпывается институциональными параметрами. Представляется возможным говорить и о социальном ранжировании общественно-политического пространства, в котором «либерализм» ассоциировался преимущественно с двумя группами – дворянством и интеллигенцией. При этом «либерализм» интеллигенции описывался эмоционально нейтрально, а «либерализм» дворянства – негативно (в первую очередь служащими ГЖУ).

Уже в начале 1880-х гг. либеральные настроения интеллигенции воспринимались в политическом сыске как данность. Во многих российских губерниях в среде интеллигенции, по мнению жандармов из разных ГЖУ, существовало либо «либеральное большинство» (Екатеринославская, 1887, Полтавская, 1887, Тверская, 1891–1894, Смоленская, 1900, Енисейская, 1900, Пермская, 1901, Ковенская, 1902, губернии)⁴⁶⁵ либо «либеральное меньшинство» (Новгородская, 1881, Екатеринославская, 1885, Ярославская, 1900, Владимирская, 1902, Тульская, Калужская, Орловская, 1905, губернии и Донская область, 1903)⁴⁶⁶.

Иногда политическая позиция «интеллигенции» рассматривалась вместе с позицией так называемого «среднего класса». Скажем, в политическом обзоре за 1892 г. Тверского ГЖУ говорилось: «В среднем классе и значительной части тверской интеллигенции до сих пор не исчезает стремление к либерализму»⁴⁶⁷. Ни в этом случае, ни в других термин «средний класс» в делопроизводственной переписке не расшифровывается, – вероятно, он уже давно присутствовал в бюрократическом дискурсе. По крайней мере, в отчете за 1827 г., еще на заре III отделения, говорилось о среднем классе (наряду с двором, высшим обществом, чиновничеством, армией, крестьянством и духовенством) – это «помещики, живущие в столицах и других городах, неслужащие дворяне, купцы первой гильдии, образованные люди и литераторы», и «этот многочисленный класс, разнородные элементы коего спаяны в одно целое, составляет, так сказать, душу империи»⁴⁶⁸.

Чины политической полиции обычно не противопоставляли «либерализму» интеллигенции «консерватизм». Только однажды в делопроизводственной переписке мне встретилось упоминание о «консервативной интеллигенции»: руководитель Тульского ГЖУ в политическом обзоре за 1904 г. разделил местную интеллигенцию на «либеральную» и «консервативную» партии⁴⁶⁹.

Однако такое противопоставление было весьма распространенным при анализе в ГЖУ политических настроений дворянства. Акценты могли расставляться следующим образом: «консервативное большинство» (Казанская, 1883, Калужская, 1884, Воронежская, 1887, губернии)⁴⁷⁰, «либеральное большинство» (Екатеринославская, 1887–1891, Тверская, 1893–1896, 1900, Черниговская, 1902, губернии)⁴⁷¹, «либеральное меньшинство» (Саратовская губерния, 1900)⁴⁷², равенство «либеральных» и «консервативных» настроений дворянства (Тамбовская губерния, 1891)⁴⁷³. Любопытна характеристика начальника Рязанского ГЖУ в политическом обзоре за 1886 г., посчитавшего и «либералов», и «консерваторов» из местных дворян людьми не-«умеренными»: «Дворянское сословие довольно резко разделяется на несколько категорий… одна из них считает себя либералами, другая консерваторами, а большинство – лица умеренных взглядов, не разделяющие воззрения той или другой партии»⁴⁷⁴.

Симпатии российского дворянства к «либерализму» вызывали явное осуждение служащих ГЖУ (вероятно, по причине их собственной традиционалистской, верноподданнической картины мира, в которой дворянство воспринималось как опора трона). Наиболее рельефно это отношение было выражено в ГЖУ Тверской губернии, о политической специфике которой, в смысле популярности «либерализма», уже шла речь выше. Так, в политическом обзоре за 1892 г. его руководитель писал: «Дворянство Тверской губернии, издавна отличавшееся либеральным направлением, забыв исконное призвание быть несокрушимым оплотом самодержавия и служить примером верной преданности царю и отечеству, изменило славным традициям… и… заметным образом сливаясь с другими сословиями, стало олицетворять собою земство»⁴⁷⁵.

Необходимо сказать еще об одной сюжетной линии социальных параметров «либерализма» – линии, также присутствовавшей в делопроизводственной переписке. А именно – какие группы населения могли попадать под влияние «либеральных» идей, с одной стороны, а на какие группы населения намеренно стремились влиять «либералы», независимо от собственной социальной принадлежности.

С этой точки зрения, социальная категория, на которой стоит остановиться в первую очередь и которая часто встречается в документах политического сыска, – это «общество». Деятели политической полиции Российской империи не были уникальны в использовании данного термина – как показано в исследовании Я. Коцониса «Как крестьян делали отсталыми», таковой была самоидентификация образованной части населения в целом, и эта самоидентификация покрывала и идейные разногласия («либералы», «консерваторы», «социалисты», «марксисты» и т.п.), в том числе за счет противопоставления себя социокультурной общности под названием «народ»⁴⁷⁶. Говоря иначе, и сами чины политического сыска, и наблюдаемые ими «либералы» принадлежали к «обществу» или – что представляется синонимами – к «образованному обществу», и употребляли в данном случае весьма распространенный для групповой самоидентификации термин.

Чины ГЖУ вплоть до начала ХХ в. в основном не воспринимали «общество» как целостность и обычно делили его на различные составные части, чаще всего упоминая «интеллигенцию» и «дворянство», описанные выше. В то же время в политических обзорах, составлявшихся жандармами ежегодно, можно встретить и исключения. Так, начальник Уфимского ГЖУ писал в политическом обзоре за 1884 г.: «Настроение умов общества не проявляет никаких либеральных воззрений, которые бы были направлены к стремлению изменить основные положения государственного порядка, а остается верным престолу и отечеству и существующим государственным законам»⁴⁷⁷. Схожие характеристики «общества» (синонимом которого в данном случае выступает «образованный класс населения») – в политическом обзоре по уездам за тот же 1884 г. помощника начальника Новгородского ГЖУ: «Что касается образованного класса населения, то не будь в среде его некоторых лиц, состоящих под негласным надзором и имеющих крайне либеральные мысли, то общество можно считать вполне благонадежным в политическом отношении»⁴⁷⁸.

Служащие охранных отделений и Департамента полиции были частью «образованного общества» в большей степени, чем чины ГЖУ (по менталитету, образованию, специфике служебной деятельности и т.д.), и описывали «влияние на общество» как одну из главных целей «либералов»⁴⁷⁹. В начале ХХ в. в делопроизводственной переписке (в отделениях – с 1903 г., в ГЖУ – с 1904 г.) появилось словосочетание «либеральная часть общества», которое нередко выступало аналогом «общества» в целом⁴⁸⁰. И это «общество» в предреволюционные годы оказалось под заметным влиянием названных выше «либеральных» институтов – периодической печати и самоуправления⁴⁸¹. Так, начальник Нижегородского ГЖУ в 1900 г. писал об «органе либеральной партии» – газете «Нижегородский листок»: «Департаменту полиции уже известно его… вредное влияние на общество»⁴⁸². Использовали «либералы» в качестве ресурса общественного влияния и «слухи», в результате чего общество становилось «неспокойным» (Тверское ГЖУ, 1894)⁴⁸³, «тревожным» (Витебское ГЖУ, 1901)⁴⁸⁴, «нервным» (Черниговское ГЖУ, 1904)⁴⁸⁵. В целом накануне Первой русской революции из перспективы политического сыска «общество» как социальная целостность было практически повально «заражено» «либерализмом».

Наряду с этим в политической полиции интересовались каналами влияния «либералов» на такие социальные группы, как служащие в земских учреждениях (Вятская, 1891, Тамбовская, 1900, Самарская, 1902, губернии)⁴⁸⁶ и «разночинцы» (термин Заграничной агентуры, 1895)⁴⁸⁷. Эти группы оценивались в основном как революционные, а их взаимодействие с «либералами» трактовалось с точки зрения попыток последних «достучаться» до «народа», в первую очередь крестьянства. Наиболее удобными для этого, как следует из делопроизводственной переписки, были учительский персонал в школах, которыми заведовало земство, и земские статистики⁴⁸⁸.

Непосредственно «либеральное» воздействие на крестьян было отмечено только в Тверском и Ярославском ГЖУ⁴⁸⁹, причем оба раза в связи с фигурой Д.И. Шаховского. Так, в результате деятельности приглашенной им в Тверскую губернию «либеральной» учительницы Н.Д. Кившенко крестьяне стали скрытными: «Несмотря на короткое знакомство с нею, ничего не хотят про нее говорить»⁴⁹⁰. Аналогичное подозрение пало на Шаховского и после его переезда в Ярославскую губернию: «Шаховской обращает на себя внимание своими отношениями с крестьянами, с которыми он находится в близком общении, носит крестьянский костюм, ведет образ жизни, одинаковый с работниками, с ними же обедает и ни с кем из соседних помещиков не знаком. Князь Шаховской весьма загадочная личность, все знающие его отзываются о нем пренебрежительно, но положительных сведений о его вредном на крестьян влиянии мною не получалось»⁴⁹¹. В 1900 г. начальник ГЖУ в Ярославле пришел к выводу, что крестьяне не склонны к «либерализму»: крестьяне «из среды тех, кои обыкновенно проживают в столицах и домой являются на короткое время… предъявляя однодеревенцам свои либеральные взгляды, служат по большинству посмешищем и не пользуются никаким авторитетом». Правда, жандарм давал этому факту весьма своеобразное объяснение: «благодаря нетрезвому поведению, которым все отличаются»⁴⁹².

В качестве исключения ряд чинов политической полиции отмечали влияние «либералов» на рабочих. Об этом писали московский обер-полицмейстер Д.Ф. Трепов в 1898 г. (через Общество содействия к устройству общеобразовательных народных развлечений)⁴⁹³, вице-директор Департамента полиции Г.К. Семякин в 1899 г. (посредством медицинского персонала)⁴⁹⁴, начальник Ярославского ГЖУ в 1900 г. (с помощью газеты «Северный край»)⁴⁹⁵.

Наряду с «либеральными» институтами и социальными группами служащие политического сыска писали и о «либеральных» профессиях. В первую очередь это касалось литераторов⁴⁹⁶, а также деятелей системы образования: профессуры (Казанская, 1883, Ярославская, 1902, другие губернии)⁴⁹⁷, учителей (Новгородская, 1881, Ярославская, 1900, Тульская, 1901, и другие губернии)⁴⁹⁸, инспекторов народного образования и попечителей учебных округов⁴⁹⁹. Учащиеся мало увлекались «либерализмом» сами по себе, но могли попадать под его воздействие, особенно в результате чтения «либеральной прессы»⁵⁰⁰. «Либеральные» члены столичного комитета грамотности, как подчеркивал начальник Санкт-Петербургского охранного отделения, действовали на учащихся «возбуждающим образом»⁵⁰¹.

В течение 1880-х гг. чины некоторых ГЖУ отмечали проникновение «либерализма» в среду офицерства, а их эмоциональные характеристики таких случаев, скорее всего, отражали представления самих жандармов об армии как опоре власти⁵⁰².

Как «общество» рассматривалось в политическом сыске в качестве социальной группы, которая могла стать «либеральной» в целом, так «чиновничество» оценивалось в политической полиции в качестве профессиональной среды, имеющей все шансы поддаться «либеральным» настроениям. Служащие ГЖУ писали о такой «угрозе» применительно к местной губернской администрации, а чины охранных отделений – применительно к центральной и высшей власти.

Наибольший «либерализм» отличал представителей судебного ведомства: прокуратуры (Екатеринославская, 1887–1889, Пермская, 1895, Владимирская, 1902, Красноярская, 1903, Черниговская, 1904, губернии)⁵⁰³, мировых судей (Новгородская губерния, 1881, Донская область, 1905)⁵⁰⁴, адвокатуры (Московская, 1885, Подольская, 1891, Томская, Нижегородская, 1904, Астраханская, 1906)⁵⁰⁵. Любопытно, что если чины ГЖУ настойчиво писали о «либерализме» прокуроров и судей в Департамент полиции (в котором служили бывшие судьи и прокуроры), то сотрудники охранных отделений упоминали в этом контексте только об адвокатуре.

О местном «либеральном чиновничестве» эпизодически сообщали в Департамент полиции из ГЖУ Воронежской (1887), Томской (1893), Витебской (1901) губерний⁵⁰⁶. И хотя в целом влияние «либералов» на губернскую администрацию не являлось распространенной характеристикой в документах ГЖУ, было и два исключения – Нижегородская и Тверская губернии. С особым раздражением о союзе «либералов» с губернатором писали в Тверском ГЖУ, начиная с середины 1880-х гг. Начальник управления так характеризовал ситуацию в 1888 г.: губернатор А.Н. Сомов «относится к ним («либералам». – Л.У.) более, чем снисходительно… даже посещает имения некоторых либералов в качестве гостя… Представители городской и уездной полиции, тоже, разумеется, следуя примеру своего непосредственного начальника, вместо строгого наблюдения, входят в какие-то приятельские отношения с поднадзорными»⁵⁰⁷. Через несколько лет жандармы писали уже о том, что «либералы» манипулируют кадровой политикой местной администрации. В 1891 г. помощник начальника Тверского ГЖУ отмечал по поводу введения института земских начальников: «Уже сейчас Караулов и Родичев посылают угрозу оставить службу, если на должности земских начальников будут назначены лица, им не приятные, хотя, впрочем, вполне уверены, что тверской губернатор, конечно, не решится пожертвовать ими ради назначения какого-нибудь земского начальника»⁵⁰⁸. После замены губернатора в 1892 г. ситуация, по мнению местного ГЖУ, изменилась в лучшую сторону, но у «либералов» всё равно остались каналы влияния на администрацию: «В преступном намерении подорвать на первых же порах значение последней реформы (имеется в виду все то же введение земских начальников. – Л.У.)… одни через предводителя дворянства, а иные через правителя канцелярии губернатора В.И. Плетнева старались проводить на должности земских начальников лиц своего лагеря»⁵⁰⁹.

Чины ГЖУ в Нижнем Новгороде также воспринимали местных «либералов» как влиятельную силу, воздействующую на губернскую администрацию вплоть до вмешательства в ее взаимоотношения с местными структурами политического сыска⁵¹⁰.

Служащие охранных отделений обращали внимание на связи «либералов» с приближенными к высшей власти. В январе 1895 г. начальник Санкт-Петербургского отделения писал о контактах «либералов» с великими князьями Александром Михайловичем и Константином Константиновичем, через которых «либералы» хотели донести до императора петицию о законах о печати⁵¹¹ и повторили свою попытку в 1897 г.⁵¹² Связи редакции «Вестника Европы» с «некоторыми представителями высшей администрации», по мнению руководителя того же отделения в 1902 г., давали основания «конституционалистам» «на что-то надеяться»⁵¹³. Отмечали чины столичного отделения и стремление «либералов» давить на власть в целом. В 1895 г. они сообщали в Департамент полиции: «В Санкт-Петербурге организуется тайный кружок… под названием Земская лига или Либеральная лига с целью добиться от правительства разного рода льгот»⁵¹⁴.

Впрочем, контакты «общественных деятелей» с сильными мира сего – это более общая тема, выходящая за рамки данного исследования. В.А. Гольцев через своего друга профессора С.А. Усова получил защиту правителя канцелярии генерал-губернатора Москвы Мейна, который переговорил с обер-полицмейстером А.А. Козловым об оставлении Гольцева в Москве, несмотря на запрет жительства в столицах и гласный надзор⁵¹⁵. Заступничество харьковского генерал-губернатора М.Т. Лорис-Меликова спасло А.М. Калмыкову от привлечения к процессу над террористами-организаторами неудавшегося покушения на Александра II⁵¹⁶. Тот же Лорис-Меликов оказывал покровительство газете «Южный край», что вызывало критическую реакцию К.П. Победоносцева⁵¹⁷. Редактор–издатель одной из крупных «марксистских» газет «Северный край» князь В.В. Барятинский был в дружеских отношениях с начальником Главного управления по делам печати князем В.Н. Шаховским (так же как и видный общественный деятель Г.А. Фальборк) и с бывшим директором Департамента полиции, товарищем министра внутренних дел П.Н. Дурново. Благодаря близкому знакомству с великим князем Сергеем Михайловичем Барятинскому удалось попасть на прием к императору в момент, когда вокруг его газеты «Северный край» сгущались тучи⁵¹⁸. Обширные связи П.Б. Струве беспокоили Департамент полиции в связи с тем, что редакция «Освобождения» демонстрировала хорошую осведомленность о правительственных мероприятиях⁵¹⁹.

Думается, примеры можно множить.

Воздействие «либералов» на различные слои населения, социальные и профессиональные группы (литераторы, профессура, адвокатура, учащиеся, крестьянство, рабочие, разночинцы, общество, чиновничество и т.п.) описывалось в политической полиции как угроза⁵²⁰, либо реальная (литераторы, учащиеся, общество, чиновничество и т.п.), либо потенциальная (крестьянство, рабочие, разночинцы и т.п.). При этом само описание в большей или меньшей степени выстраивалось аналогично картине «легальных» угроз от подпольного революционного движения, за одним принципиальным исключением – степени влияния «либеральных» идей на бюрократию. Только «либералы» имели возможности воздействовать на представителей государственного аппарата, как полагали в политическом сыске, в силу личных связей, а также институционально оформленных (через самоуправление и различные организации) контактов.

При этом чины местных отделений нередко полагали, что «либералы» находились в гораздо более выигрышном положении, чем они сами, а это препятствовало деятельности жандармов, зависимых от личных, неформальных коммуникаций с губернатором и его ближайшими подчиненными, т.к. институциональные связи ГЖУ с местной администрацией отсутствовали⁵²¹. По мнению служащих ГЖУ, залогом политического спокойствия в губернии были доброжелательные, а еще лучше – дружеские личные отношения ГЖУ и губернатора. Если же губернатор предпочитал «дружить» с «либералами», то в провинциальном обществе, с узким слоем людей, которых можно объединить понятием «образованное общество», это означало институциональное одиночество местных структур политического сыска. Помимо атмосферы психологического дискомфорта, такая ситуация создавала проблемы в его работе. Обычная полиция, подчиненная губернатору, начинала халатно относиться к негласному надзору за деятелями «либерального» движения⁵²². Так, начальник Нижегородского ГЖУ в политическом обзоре 1898 г., жалуясь на дружбу губернатора с «либералами», писал о последствиях этого для ГЖУ: «Осуществление наблюдательной деятельности в Нижегородской губернии… задача не легкая, усложняемая отсутствием солидарности между жандармским управлением и высшей местной администрацией, а также взаимного доверия»⁵²³.

Одним из наиболее общих представлений служащих политической полиции всех структур было убеждение, что слабость власти и отсутствие внятного государственного курса – основные причины распространения «либерализма» в бюрократической среде⁵²⁴. На это накладывалось столь же распространенное в среде политического сыска восприятие российского общества (в целом, включая и чиновничество) как аморфного, безликого, неогранизованного образования, рядовые представители которого в основном не имеют собственных политических убеждений. В то время как «либералы» репрезентировали индивидуалистическую модель мышления и поведения, с одной стороны, а с другой – имели признаки организованного сообщества (по описанным выше институциональным, социальным и профессиональным параметрам). Поэтому общая «масса» легко подчинялась «либералам». Типична характеристика из политического обзора Тамбовского ГЖУ за 1887 г.: в «обществе… всегда и чуть ли не большинство не имеет своих убеждений, а идет по направлению, указываемому представительными людьми»⁵²⁵.

«Либералы» воспринимались в политической полиции как сообщество тех самых «представительных людей», совокупность деятельности которых на пространстве всей Российской империи создавала «либерализм» как политическое явление. Один-два человека с задатками руководителей (или занимавшие руководящие посты) определяли ситуацию в самоуправлении, позицию конкретных органов периодической печати, настроение профессиональных сообществ. Институты, социальные и профессиональные группы «заражались» «либерализмом» от ярких личностей-руководителей. И всё это происходило не в подполье, а в легальном пространстве.

2.4. Понятие «либерального» в развитии (динамика)

Если в предыдущем параграфе представления чинов политического сыска о «либеральном» рассматривались с точки зрения структурной статики, то в этом параграфе речь пойдет о терминологической динамике, выявленной автором этих строк на основе анализа частотности употребления различных терминов, связанных со словом «либерал» (преимущественно эпитетов), на всем протяжении изучаемого периода, с 1880 по 1905 гг.

Всего слово с корнем «либерал» встретилось автору этих строк в переписке служащих политического сыска 605 раз. Безусловно, это не все случаи его употребления, однако фронтальный анализ архивных дел, в которых оно могло использоваться (этот анализ, в свою очередь, основан на фронтальном просмотре описей фонда Департамента полиции), позволяет утверждать, что схваченные тенденции репрезентативно отражают дискурсивные практики чинов политической полиции.

266⁵²⁶ из 605 случаев (44 % от общего количества) приходится на ГЖУ, что связано как с количественным превышением документации из ГЖУ, хранящейся в фонде Департамента полиции, над документацией охранных отделений и самого Департамента⁵²⁷, так и более пристальным вниманием жандармов из ГЖУ к «либералам» в сравнении с чинами других структур политического сыска. Служащие Департамента полиции использовали термин «либерал» и однокоренные 157 раз (26 %), охранных отделений – 113 раз (19 %), Заграничной агентуры – 69 раз (11 %). При этом в случае с Заграничной агентурой речь идет вообще об одном человеке – заведующем Заграничной агентурой П.И. Рачковском, что – в сравнении с другими структурами – позволяет говорить о повышенном внимании Рачковского к «либералам».

Раскладка по годам показывает, что в целом, независимо от индивидуальных предпочтений и разницы в восприятии «либерального» в разных структурах, «популярность» «либерализма» в переписке чинов политического сыска непрерывно росла – с 23 упоминаний в первой половине 1880-х гг. до 275 раз в 1900–1905 гг.

При этом графики использования термина «либерал» и однокоренных с ним слов отличаются по структурам. Графики по охранным отделениям и Департаменту полиции – в основном восходящие: с 1–2 упоминаний в первой половине 1880-х гг. до 66 раз для отделений и 81 раза для Департамента полиции в 1900–1905 гг.

Департамент полиции во временном пространстве (совокупность терминов)

Соответствующие подсчеты по чинам ГЖУ и Заграничной агентуре дают несколько другую картину. Рост употребления слов с корнем «либерал» на протяжении 1880 – первой половины 1890-х гг. (в начале 1880-х гг. – 21 упоминание в документах ГЖУ, ни одного – в документах Заграничной агентуры, в первой половине 1890-х гг. – 56 упоминаний в ГЖУ, 44 упоминания в Заграничной агентуре) сменяется спадом во второй половине 1890-х (26 упоминаний в ГЖУ, 12 упоминаний в Заграничной агентуре). В дальнейшем, в 1901–1905 гг., «либералы» совсем исчезают со страниц документов из Заграничной агентуры, в то время как в ГЖУ (как и в охранных отделениях и в Департаменте полиции) наблюдается резкое усиление внимания «к либералам» – 119 упоминаний в документах из ГЖУ в 1901–1905 гг. (в противовес 26 упоминаний во второй половине 1890-х гг).

Еще одна важная тенденция, которая фиксируется терминологическим подсчетом с раскладкой по годам – рост употребления терминов, отражавших организованность и популярность «либерального». С начала 1880-х гг. и до 1905 г. «либеральное» в делопроизводственной переписке прошло в общем и целом путь от «либеральных идей» и «мыслей» отдельных людей до «либерального общества». Для корректной реконструкции общей, сложной и мозаичной палитры словоупотребления, автор этих строк провел градацию всех терминов, так или иначе связанных с «либерализмом», по критерию организованности, и объединил эти термины в группы (см. таблицу на с. 149.)⁵²⁸.

Ниже в виде графиков представлены количественные данные использования слов из каждой группы – всеми структурами политического сыска совокупно, а также чинами каждого подразделения по отдельности.

Группы слов, употреблявшихся вместе со словом «либерал»

Количественное и процентное соотношение использования терминов по группам

Слова, отнесенные к группе «идей», встречаются весь изучаемый период, однако в 1880-е – первой половине 1890-х гг. она является доминирующей в сравнении с другими группами терминов. Хороший пример тому – характеристика из политического обзора Полтавской губернии за 1887 г.: «Судить о политических воззрениях и убеждениях Заленского весьма трудно, но вообще в своих суждениях он всегда высказывается в крайне либеральном духе» (курсив мой. – Л.У.)⁵²⁹.

«Либералы» и «либеральные» группы («кружок», «партия», «лагерь» и т.д.) устойчиво фиксируются в делопроизводственной переписке на рубеже 1880–1890-х гг., но только с середины 1890-х гг. начинают использоваться практически постоянно. Чаще всего в связи с «либеральной партией» и «либеральным лагерем» деятели политического сыска называли два института – земское самоуправление и конкретные органы периодической печати⁵³⁰. Так, термин «либеральный лагерь» появился в документах Московского ГЖУ в 1893 г. и был связан с газетой «Русские ведомости», перед этим на протяжении почти десятилетия, с 1884 г., руководитель ГЖУ писал о «либеральном направлении» печати, в 1885 г. газета «Русские ведомости» была названа газетой «либеральной партии», в политическом обзоре за 1890 г. – газетой с «либеральной программой»⁵³¹.

С 1898 г. начинается резкий рост группы терминов, отнесенных автором этих строк к категории «общности», всего термины из этой группы встретились в переписке чинов политической полиции второй половины 1890-х гг. 17 раз, в то время как в начале ХХ в., с 1900 по 1905 гг., – 84 раза. При этом в «пятилетку» начала ХХ в. несколько снизилось употребление терминов из категорий «групп» и «человек»: в отношении «групп» динамика составила с 67 упоминаний во второй половине 1890-х гг. до 51 раза в 1900–1905 гг., в отношении «либералов» с 52 упоминаний во второй половине 1890-х гг. до 49 раз в 1900–1905 гг. (для сравнения: термины из группы «идеи» в эту «пятилетку» использовались 17 раз).

Также с середины 1890-х гг. начинают устойчиво употребляться термины из группы «общее направление деятельности» (из 106 упоминаний за весь изучаемый период 27 раз приходится на вторую половину 1890-х гг., 43 – на начало ХХ в.). Термин же из группы «идеология» – «либерализм» – весь изучаемый период встречается эпизодически (чуть меньше половины случаев его использования – 12 из 27 раз приходится на первую половину 1890-х гг.), в связи с чем говорить о какой-либо устойчивой динамике использования этого слова затруднительно. Вместе с тем можно отметить крайне низкую «популярность» в переписке деятелей политического сыска именно идеологического компонента в том явлении, которое обобщенно в рамках данного исследования называется «либерализмом».

В целом зачатки многообразного терминологического «багажа» о «либерализме» наблюдаются в середине 1880-х гг. (в делопроизводственной переписке в это время эпизодически встречаются термины из категорий «общее направление деятельности», «человек», «группы», «общности»), однако по-настоящему вся терминологическая палитра оформляется спустя десятилетие, во второй половине 1890-х гг. В первые годы ХХ в. становятся доминирующими термины из категории «общности», при этом продолжают использоваться и слова, относящиеся к «направлению», конкретным людям и «группам». В 1906 г. весь терминологический «багаж», накопленный в политическом сыске о «либерализме», по сути, обнуляется – за этот год всего 10 упоминаний слов с корнем «либерал».

Как представляется, организованность либерального движения в наибольшей степени отражали термины из категории «группы», наиболее популярные во второй половине 1890– х гг. Предшествующий же период, 1880-е – первая половина 1890– х гг., «либеральными» были в основном «идеи», «мысли», т.е. то, что, обобщая, можно назвать мировоззрением. «Либеральная партия» – термин, наиболее часто встречающийся из всех терминов категории «группы» (на втором месте – «либеральный лагерь»), чаще всего означал организованное сообщество сторонников «либеральных» идей, у которых есть руководитель, которые связаны с каким-нибудь институтом и имеют через эти институты каналы коммуникации с властью и населением, в силу чего обладают определенными ресурсами для влияния и на бюрократию, и на общество.

Термины из категории «общности», ставшие доминирующими в начале ХХ в., напротив, означали аморфность «либерализма», его распыленность в неопределенно широких кругах общества. Поэтому смещение акцента с «либеральных партий» и «либералов» на «либеральные общности» в первые годы ХХ в. отразило, на мой взгляд, представление деятелей политической полиции о распространении «либерализма» на широкие слои населения общества, институты и профессиональные группы. Говоря другими словами, либеральное движение 1890– х гг., в существенной степени персонифицированное частым упоминанием руководителей «либеральных» партий и индивидуализированное посредством частого употребления термина «либерал», в начале ХХ в. приобрело в большей степени коллективные, надличностные характеристики.

Как уже отмечалось, рост терминов из категории «группы» происходил в случае соединения в том или ином случае «либеральных» «идей» с каким-нибудь институтом. В тех же случаях, когда такого соединения не происходило, не появлялись и термины из категории «группы». Говоря иначе, в документах эпизодически могли упоминаться «либералы», люди «либерального направления», «либеральные идеи», но при этом не появлялось «либеральных партий». Такой была картина в Вятской, Казанской, Калужской, Полтавской и ряде других губерний. Так, в Екатеринославской губернии в 1885 г. начальник ГЖУ писал о «либеральном классе» среди интеллигенции и людях с «либеральным оттенком»⁵³². На рубеже 1880–1890– х гг. местное отделение политической полиции отметило появление «партии недовольных», которая с 1891 г. осела в земстве как «партия либералов» – сообщения об этой «партии» есть в ежегодных политических обзорах до середины 1890-х гг.⁵³³ В следующий раз «либерализм» упоминался начальником местного ГЖУ в 1900 г. с формулировкой «либеральный образ мысли»⁵³⁴. Это позволяет предположить, что «либеральные» настроения в Екатеринославской губернии не нашли институциональной основы, в результате оставшись на уровне «мышления», основное внимание руководитель ГЖУ при этом уделял революционному движению⁵³⁵. Аналогичной была ситуация в Черниговском (в 1900–1905), Тульском (в 1895–1905) ГЖУ. По «нисходящей» развивалась ситуация в Пермской (от «либерализма» в 1889 г. до «либерального образа мыслей» в 1895 г.), Новгородской (от «либерального кружка» в 1881 г. до «либерала» в 1891 г. и до «либерального направления» в 1898 г.), Ярославской (от «либеральной партии» в 1899 г. до «либерального направления» в 1902 г.) губерниях.

Представленная картина будет неполной без анализа терминологической динамики по структурам политического сыска – т.е. сходств и различий в предпочтении тем или иным группам терминов в разных подразделениях политической полиции в разные промежутки времени.

Как показывает последний график в этом разделе, подавляющее большинство терминов из двух групп, отражающих, скорее, индивидуально-мировоззренческий пласт «либерализма» – «идеи» (39 из 55) и «направление» (66 из 106), – приходится на ГЖУ. В то же время термины из категорий «человек», «группы», «общности» присутствуют в относительно равных пропорциях в документах чинов всех структур политического сыска, причем при сопоставлении с другими графиками можно заметить, что эти три категории, как уже было сказано выше, появляются в делопроизводственной переписке во второй половине 1890-х гг. Это позволяет утверждать, что служащие ГЖУ обращали внимание на «либерализм» как на угрозу, начиная с высказывания определенных мнений (т.е. считая неприемлемыми «либеральные взгляды»), в то время как деятелей охранных отделений и Департамента полиции преимущественно волновали не взгляды «либералов», а их конкретные организационные усилия. И эта общность, с одной стороны, служащих Департамента полиции и охранных отделений, а с другой, чинов ГЖУ, – не только терминологическая, но и хронологическая: из ГЖУ донесения о «либерализме» идут в Департамент (преимущественно с критикой «либеральных идей», т.е. с использованием терминов из первой группы) с начала 1880-х гг.; сам Департамент, а также деятели охранных отделений начинают постоянно писать о «либерализме» с середины 1890-х гг. (используя при этом в основном термины из категорий «человек», «группы»-и «общности»). Стоит отметить, что группа терминов «взгляды» (в ГЖУ распространенная с начала 1880-х гг.) появилась в документах Департамента полиции в 1891 г., в документах охранных отделений – в 1893 г., группа терминов «направление» – соответственно, в 1893 г. и в 1899 г., группа терминов «идеология» – соответственно, в 1896 г. и в 1903 г.

Сравнительно-сопоставительный анализ общих графиков – по годам и по годам и структурам – с графиками по группам терминов позволяет предположить, что «либерализм» не только «появлялся» в документах охранных отделений и Департамента полиции в терминах «организационного» толка, но и в периоды, когда «либералы» действительно пытались сорганизоваться. Так, в 1887–1891 гг. в документах охранных отделений из шести – 5 упоминаний «либералов» (т.е. категория «человек»), 1 – упоминание из категории «группы»; в документах Департамента полиции – из 5 упоминаний 1 относится к «идеям», 1 – к «общностям» и 3 – к «группам». Можно отметить, что эта терминологическая активность (незначительная как сама по себе, так и в сравнении с документами из ГЖУ) совпадает с периодом введения института земских начальников.

Второй всплеск интереса к «либерализму» у деятелей охранных отделений и Департамента полиции падает на 1895– 1896 гг., что совпадает с «адресной» кампанией земских деятелей⁵³⁶. В документах Департамента полиции в эти два года термин с корнем «либерал» встретился 35 раз (в противовес двум упоминаниям в 1894 г. и в 1897 г.), у охранных отделений – 8 раз в 1895 г. (по нулям в 1894 г. и в 1896 г.).

Третий взлет приходится на 1901 г., отразив, видимо, реакцию политического сыска на деятельность «либералов» во время и после студенческой демонстрации 4 марта 1901 г. у Казанского собора. В документах Департамента полиции за 1901 г. слова с корнем «либерал» встречаются 22 раза (против 9 в 1900 г. и 13 в 1902 г.), в документах охранных отделений – 16 (против 8 в 1900 г. и 6 в 1902 г.). Последний пик «либерального» словоупотребления приходится на 1904 г.: в документах Департамента полиции «либеральные» явления упоминаются 19 раз, в документах охранных отделений – 23. После этого начался спад внимания к «либералам»: 9 и 7 раз соответственно в 1905 г., 4 и 2 раза соответственно в 1906 г.

Заграничную агентуру преимущественно интересовали индивидуализированные попытки российских «либералов» выйти на контакт с эмигрантами-народовольцами (из 69 случаев употребления 48 приходится на группу «человек»). Усиленное внимание «либералам» в документах из Парижа уделялось в течение 1888–1898 гг. с резким всплеском упоминаний в 1894–1895 гг. (29 и 12 упоминаний соответственно), что было отражением энергичных, но кратковременных попыток «либералов» создать за границей собственное периодическое издание с помощью революционеров-эмигрантов.

Сложнее предложить объяснительную модель терминологической активности чинов ГЖУ. Служащие ГЖУ сообщали в Департамент полиции о различных «либеральных» явлениях, в целом начиная с 1885 г. (13 упоминаний в 1885 г. вместо 2–3 в 1880–1884 гг.), что само по себе объяснить затруднительно. Минимальное внимание к «либералам» со стороны чинов ГЖУ приходится на 1895–1897 гг. (1–6 упоминаний), что резко контрастирует с терминологической динамикой охранных отделений и Департамента полиции. Затем следует повышение амплитуды в 1898 г. (с 4 упоминаний в 1897 г. до 20 в 1898 г.), резкий спад в 1899 г. (1 упоминание) и резкий взлет в 1900 г. (31 упоминание). В начале ХХ в. максимальный интерес в ГЖУ к «либеральным» явлениям наблюдается в 1902 г. (22 раза, можно предположить реакцию чинов ГЖУ на деятельность местных комитетов Особого совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленности) и в 1905 г. (28 раз, вероятно, следствие земского съезда ноября 1904 г.).

Таким образом, анализ терминологической динамики подтверждает существенную близость восприятия «либерализма» в охранных отделениях и Департаменте полиции и отличие от них представлений служащих ГЖУ. Об этом же говорят подсчеты употребления эпитета «крайний» в связи с «либерализмом» («крайний либерал», «крайне либеральные проявления» и т.п.) – из 49 выявленных в делопроизводственной переписке таких случаев 33 приходится на документы ГЖУ, 14 – на документы Департамента полиции, 2 – на документы охранных отделений.

Усиление внимания к «либералам» в целом в политической полиции, начавшееся с середины 1890-х гг. и хорошо фиксируемое по графикам с терминологической динамикой, можно отметить и по динамике использования в отношении «либералов» формального, нормативно-правового языка. Речь идет о терминах из циркуляров, положений, инструкций, с помощью которых в делопроизводственной переписке определялся формальный политический статус «либералов»: «политически неблагонадежный», «скомпрометированный в политическом отношении», «противоправительственный», «преступный», «вредный».

В отношении «либералов» формулировка «политически неблагонадежные» стала использоваться с 1899 г. (в 1899– 1906 гг. – 19 раз, всего за 1880–1906 гг. – 26 раз), при этом в 1880-е – начале 1890-х гг. в переписке деятелей политического сыска о «либералах» встречается понятие «подозреваемые в политической благонадежности» (всего 5 раз), а в 1891–1902 гг. – понятие «сомнительная политическая благонадежность» (всего 26 раз⁵³⁷). Так, начальник Ярославского ГЖУ в политическом обзоре за 1892 г. писал: направление земской управы «дает право заподозрить в политической неблагонадежности (курсив мой. – Л.У.) секретаря управы Г. Трефолева, пользующегося репутацией дельного человека с либеральным направлением»⁵³⁸. А директор Департамента полиции С.Э. Зволянский в 1896 г. отмечал: «В записке (по коронации) тайного советника А.Ф. Робрминского в числе неблагонадежных лиц (курсив мой. – Л.У.) упомянут князь Д.И. Шаховской», который «высказывает крайне либеральные взгляды»⁵³⁹.

Аналогична ситуация с термином «вредный»: в 1880-е гг. с его помощью описывали либерализм 4 раза, в 1890-е гг. – 10 раз, а за пять лет ХХ в. (1900–1905 гг.) – 14 раз⁵⁴⁰.

На начало ХХ в. падает и непосредственное соотнесение «либералов» с понятием «противоправительственный»: из 15 раз использования этих понятий вместе 4 приходится на 1890-е гг., 11 раз – на 1900–1905 гг.⁵⁴¹. Так, начальник Санкт-Петербургского охранного отделения в марте 1893 г. писал: «В конце 1890 г. среди некоторых лиц противоправительственного направления возникла мысль об организации кружка из лиц либерального образа мыслей»⁵⁴².

Помимо этого, на рубеже XIX–ХХ вв. «либералы» становятся «скомпрометированными в политическом отношении»⁵⁴³, а их деятельность – «преступной»⁵⁴⁴ (оба определения встретились мне в переписке сотрудников политической полиции по 3 раза).

В некоторых документах можно встретить целый букет формальных терминов, описывающих «либерализм». Например, начальник Самарского ГЖУ писал в 1902 г. о «Самарской газете»: «Действительными заправилами этого явно либерального органа являются… политически неблагонадежные лица третьего элемента… Вследствие такого состава сотрудников, естественно, направление газеты вредно-противоправительственное» (курсив мой. – Л.У.)⁵⁴⁵.

Важно отметить, что служащие охранных отделений вообще не описывали либералов понятиями «политически неблагонадежный», «преступный» и «скомпрометированный в политическом отношении»⁵⁴⁶.

Таким образом, большинство формальных терминов, посредством которых в делопроизводственной переписке политической полиции подчеркивалась противоправительственная направленность «либерализма», приходится на начало ХХ в. При этом служащие ГЖУ на протяжении всего изучаемого периода делали акцент на «крайнем либерализме», считали либерализм неприемлемым, с точки зрения государственного порядка и общественного спокойствия, даже в форме «взглядов» и «идей». Чины же охранных отделений и Департамента полиции мало обращали внимания на «идейный либерализм», о чем говорит низкая популярность терминов группы «идеи», зафиксировав это общественно-политическое явление как «угрозу» сразу в терминах организационного толка, преимущественно начиная с середины 1890-х гг.

Глава III
Почему он популярен? Ресурсная база «либерализма» как предмет анализа политической полиции

Во 2-й главе были реконструированы представления чинов политического сыска о «либеральном», о внутреннем наполнении этого термина, его институциональных, социальных и профессиональных параметрах; проанализирована динамика употребления слов с корнем «либерал». Исследовательская реконструкция оказалась необходимой, т.к. в самой делопроизводственной документации соответствующие подробные описания отсутствуют.

В 3-й главе речь пойдет о том, на чем непосредственно концентрировалось внимание чинов политического сыска в переписке о «либеральном». В качестве методологической основы для этого анализа используется уже упоминавшаяся в начале 2-й главы концепция «уликовой парадигмы», разработанная итальянским историком, создателем микроистории К. Гинзбургом применительно к обществам, находящимся на этапе перехода от традиционных форм к модерну. В центре концепции Гинзбурга – разбор инструментов, с помощью которых государства становящегося модерна стремились установить контроль за возникающим публичным легальным пространством. Представление о наличии легального пространства, в котором возможно политическое действие, – одна из важных составляющих мировоззрения чинов политической полиции Российской империи рубежа XIX–ХХ вв., каким бы парадоксальным ни показалось это утверждение применительно к «охранительному ведомству» самодержавного государства.

Борьба с революционным движением – то есть движением подпольным и нелегальным – находилась в совершенно иной плоскости: конечной целью политической полиции в отношении революционного движения являлась его ликвидация. Правда, по мнению А.А. Левандовского, у охранных структур и в отношении подполья были задачи установления контроля: в конце XIX в. «любой дельный охранник должен был прийти» к выводу: «Сколько ни хватай, всех не перехватаешь». Поэтому руководители политического сыска «ставили перед собой задачу не уничтожать подполье, а взять его под свой контроль, добиться возможности манипулировать им по своему усмотрению»⁵⁴⁷. Однако методы манипуляции подпольем, если они и были в ходу у политической полиции, в любом случае должны были качественно отличаться от стратегий управления публичными легальными общественно-политическими процессами.

По мнению К. Гинзбурга, в процессе становления обществ модерна возникала «все более отчетливая тенденция уже не суммарно-количественного, а качественного и капиллярно-проникающего контроля над обществом со стороны государственной власти»⁵⁴⁸. В отличие от Европы, в XIX в. уже приближавшейся к завершению трансформационных процессов, Россия только начинала этот путь, отсчет которого наиболее явно можно связать с Великими реформами 1860-х гг. Во второй половине XIX в. в России в легальном пространстве, наряду с государством и рядом с ним, возникло «общественное мнение», что означало: само общество стало восприниматься как нечто автономное от государства, как обладающее своими, независимыми от власти официальными публичными институтами.

Именно так воспринималось «общество» служащими политической полиции Российской империи указанного периода. Это означает, что политический сыск Российской империи вполне соответствовал общеевропейским тенденциям, – впрочем, исследователи отмечают, что следование в фарватере общеевропейских тенденций было заложено еще при создании III отделения, – в частности, внимание к общественному мнению и печати как способу его формулирования и одновременно средству его выражения было позаимствовано из опыта французской политической полиции⁵⁴⁹. В конце же XIX в. Департамент полиции практиковал заграничные командировки для изучения европейских практик⁵⁵⁰.

В политической полиции уделяли внимание «либерализму» в первую очередь как легальному общественно-политическому явлению, имевшему возможности для реализации карьерных, материальных, статусных запросов и личных амбиций его сторонников, которые могли и не быть связаны напрямую (а иногда и опосредованно) ни с идеологией, ни с политикой.

3.1. «Либерализм» и «легальная политика» в самодержавном государстве

Принципиально важной является такая характеристика «либерализма», которая постоянно встречается в делопроизводственной переписке чинов политического сыска в самых различных контекстах, – термин «легальный».

О «легальных писателях-либералах» и «легальном либерализме» писал П.И. Рачковский в мае 1894 г.⁵⁵¹ «Легальным противодействием» назвал в 1899 г. программу «либералов» «для борьбы с правительством» вице-директор Департамента полиции Г.К. Семякин⁵⁵². О «легальной агитации» кружков «либеральной» интеллигенции сообщал в январе 1902 г. начальник Владимирского ГЖУ⁵⁵³. «Легальным органом русских конституционалистов» считал начальник Санкт-Петербургского охранного отделения в июле 1902 г. журнал «Вестник Европы»⁵⁵⁴. Московский обер-полицмейстер Д.Ф. Трепов в июле 1901 г., а сотрудник Особого отдела Департамента Н.Д. Зайцев в ноябре 1904 г. упоминали о деятельности «либералов» «на легальной почве»⁵⁵⁵. «Легальные газеты либерального направления» беспокоили начальника Орловского ГЖУ в марте 1905 г.⁵⁵⁶

Причина самого беспокойства «легальностью» «либералов» объяснялась двойственным положением последних. Руководитель Санкт-Петербургского охранного отделения писал в 1893 г.: «В конце 1890 г. среди некоторых лиц противоправительственного направления возникла мысль об организации кружка из лиц либерального образа мыслей, занимающих общественные должности, преимущественно земских деятелей и земских педагогов, в видах противодействия мероприятиям правительства на законной почве. Не преследуя прямо революционных предприятий, кружок, по мысли его основателей, должен стремиться сплотить всех недовольных и действуя в круге предоставленной им власти и на земских собраниях, или на собраниях ученых обществ, производить давление на правительство посредством петиций, указывающих на необходимость освободительных реформ» (курсив мой. – Л.У.)⁵⁵⁷.

Кроме того, «либералы», находясь в легальном пространстве, могли выходить и за его пределы. Под «нелегальным» при этом в политическом сыске понималось преимущественно нарушение существовавшего законодательства, и, если судить по воспоминаниям либералов⁵⁵⁸, такие случаи не рассматривались ими самими как нечто незаконное. Показательно в этом плане дело о тверском земстве, заведенное в Департаменте полиции в 1896 г. в связи с вопросом императора, написанным им на всеподданнейшем отчете тверского губернатора за 1894 г.: «почему» «кружок людей либерального направления… сосредоточил в своих руках все ведение дел губернского земства»⁵⁵⁹. Игра либералов на грани «легального» и «нелегального» описывалась директором Департамента полиции С.Э. Зволянским, а следом за ним министром внутренних дел И.Л. Горемыкиным во всеподданнейшем отчете императору следующим образом: «Успев… при посредстве выборного начала, занять выдающиеся должности по земским и дворянским учреждениям, члены… либеральной партии в своей деятельности придерживались главным образом лишь пути легальной оппозиции… Однако наряду с легальной оппозицией уже с давнего времени имели место и противозаконные проявления протеста против мероприятий правительства со стороны представителей тверских мировых и земских учреждений». Под «противозаконными проявлениями протеста» имелось в виду превышение определенных законом компетенций – всеподданнейшее прошение дворянского собрания 1862 г. о «несостоятельности правительства в проведении крестьянской реформы», заявление о том же 12 лиц из «мировых учреждений», ходатайства о разрешении всероссийского земского съезда в 1879 и 1881 гг. Также земство неоднократно выходило за рамки своей компетенции в сфере народного образования⁵⁶⁰.

В ГЖУ обращали внимание на сочувствие и покровительство «политически нелегальным» (т.е. революционерам) со стороны «либералов» преимущественно в виде финансовой помощи и обеспечения работой – при этом сами «либералы» жили и действовали в «легальном» пространстве. Так, начальник Орловского ГЖУ в июне 1894 г. сообщал в Департамент полиции о И.П. Белоконском: «Состоящий под негласным надзором полиции с давнего времени, занимающийся по найму статистическими работами при Орловской губернской земской управе дворянин Белоконский… жена Валери занимается переводами на русский язык иностранных сочинений. Сестры – … уроками у частных лиц… Все эти лица скромностью образа жизни, поведением с видимыми занятиями стараются показать себя во всех отношениях благонадежными, но политическая благонадежность их крайне сомнительна, они тщательно скрывают свои сношения, ведя знакомство в Орле лишь с одними поднадзорными лицами, но не со всеми вполне откровенны, заявляя себя с некоторыми только либеральными, Белоконские готовы принять у себя и политического нелегального, оказать ему ночной приют и денежную помощь, называя это посильным добрым делом для несчастного» (курсив мой. – Л.У.)⁵⁶¹.

Чины охранных отделений также писали о финансовой помощи «либералов» различным нелегальным мероприятиям. Так, заведующий Заграничной агентурой П.И. Рачковский в 1886 г. информировал Департамент полиции о контактах «либералов» с народовольцами: «Задуманное было сначала в виде замены неудобного к перевозке в Россию “Вестника”, издание периодического революционного листка осложнилось предложением каких-то сочувствующих революционному движению “либералов”, которые предлагают будто бы в распоряжение народовольческой группы за границей значительные денежные суммы, с тем чтобы Тихомиров перешел из сферы узкоконспиративной деятельности “народовольца” на почву широкого общественного воздействия и заинтересовал бы программой новой газеты все, даже самые умеренные оппозиционные элементы в России»⁵⁶². В дальнейшем Рачковский неоднократно возвращался к этой теме, а в октябре 1894 г. сообщил, что «либералы» перешли к откровенно нелегальным методам, направленным на противозаконные цели: «Сознавая будто бы важность минуты, русские либералы обратились за содействием к подпольным революционерам, чтобы совместно с ними приступить к действительному разрушению государственного строя России»⁵⁶³. Рачковский не уточнял, в чем конкретно должно было состоять «действительное разрушение государственного строя», поэтому можно предполагать, что подобная абстрактная формулировка была взята начальником Заграничной агентуры из сообщений секретного сотрудника. При этом сами «либералы» по-прежнему оставались «легальными». В этом же году по-другому поводу – а именно в связи с поездкой В.Л. Бурцева в Россию – Рачковский писал в Департамент: «В частных разговорах с интимными друзьями по поводу своей поездки, он возлагает особенные надежды на какого-то либерального петербургского литератора, намеки на которого уже делались в 1890 г. Этот литератор будто бы до сих пор стоит вне всяких подозрений полиции и содействует революционерам больше прежнего»⁵⁶⁴.

О «нелегальных» планах «кружка либералов» сообщал начальник Московского охранного отделения в марте 1887 г.: «Наблюдением за присяжным поверенным Олениным выяснено, что к кружку либералов в Москве (Гольцев, Ковалевский, Муромцев, Танеев и др.) принадлежит также и статистик Вернер. Кружок этот проектировал издать нелегальным путем две брошюры: “Национализация земли как средство разрешения социального вопроса в России” и “Христианство”»⁵⁶⁵. Руководитель Санкт-Петербургского охранного отделения в октябре 1897 г. писал о схожих намерениях «либеральной партии» во главе с К.К. Арсеньевым и Д.А. Линевым – перевести в легальное пространство неразрешенные, а значит незаконные, материалы: «Они… проектировали издавать газету „Правда“» для размещения там «всех статей, почему-либо не дозволенных к печатанию в России»⁵⁶⁶.

«Легальность» «либерального» движения – один из общих рефренов делопроизводственной переписки, которая велась между служащими политической полиции. Однако существенно разнились их представления о том, совпадало ли «легальное» общественно-политическое пространство с «либерализмом», а если нет, то кто соседствовал в нем с «либералами». Документы из ГЖУ содержат в основном первый вариант описания – «легальными» были только «либералы», причем всё противоправительственное движение состояло из либералов («легальных») и революционеров («нелегальных»). Служащие охранных отделений и Департамента полиции воспринимали легальное общественно-политическое пространство более сложным и мозаичным, состоящим из целого ряда течений – «либералов», «конституционалистов», «оппозиционеров», «радикалов», «легальных марксистов» и, отчасти, «освобожденцев».

В какой степени эти «легальные» политические явления пересекались и совпадали с «либерализмом» если не в головах деятелей политического сыска, то в их делопроизводственной переписке?

В первую очередь стоит остановиться на взаимоотношениях понятий «конституционалисты» и «либералы»⁵⁶⁷. Заведующий Заграничной агентурой П.И. Рачковский, по сути, ставил знак равенства между ними. В октябре 1894 г. он отмечал: «Фонд вольной русской прессы… несмотря на совершенное разногласие с русскими либералами, во «имя общей борьбы для уничтожения самодержавия»… собрали свои наличные силы… и печатают присланный им проект конституции»⁵⁶⁸. О конституции как доминирующем требовании «либералов» Рачковский писал и позднее⁵⁶⁹.

В Санкт-Петербургском охранном отделении в 1895 г. упоминали «конституционалистов» и «либералов» как относящихся к одному «лагерю»⁵⁷⁰, соответственно, – можно говорить, что эти два явления воспринимались авторами документа как близкие друг другу, но всё же не идентичные. В 1897 г. между этими течениями был поставлен знак равенства: «Либеральная партия… проявила только намерение во что бы то ни стало добиться большей свободы печати… в целях… подготовления умов к замене монархического образа правления, на первое время, конституционным»⁵⁷¹. В начале ХХ в. чины отделения упоминали «конституционализм» вне связки с «либерализмом», при этом был конституционализм «легальный» (журнал «Вестник Европы») и «нелегальный» (журнал «Освобождение»)⁵⁷².

В документах Московского охранного отделения понятие «конституционализм», с момента своего появления в переписке в середине 1890-х гг., не соседствовало с «либерализмом»⁵⁷³, за исключением августа 1905 г., когда Союз конституционалистов был определен как «крайне либеральная» часть общеземского движения⁵⁷⁴.

При этом такие события, важные для становления либерализма в России – если судить по публицистике, мемуарам⁵⁷⁵ и историографии российского либерализма⁵⁷⁶, – как земский съезд ноября 1904 г. и банкетная кампания ноября-декабря этого же года – были определены в политическом сыске как деятельность «земцев» и «конституционалистов», но не «либералов»⁵⁷⁷. Банкетная кампания привела к появлению «конституционализма» в донесениях жандармов – вплоть до конца 1904 г. в документах ГЖУ этого термина не встречается. В ноябре же 1904 г. о «конституционалистах» сообщил в Департамент полиции начальник Киевского ГЖУ⁵⁷⁸, в начале 1905 г. – руководитель ГЖУ Донской области⁵⁷⁹, в мае 1905 г. – глава Черниговского ГЖУ, и только в последнем случае присутствовала связка с «либерализмом»: «Имшенецкий… высказывается крайним либералом… заявил себя сторонником конституционного строя»⁵⁸⁰.

Служащие Департамента полиции, как и чины столичных охранных отделений, упоминали «конституционалистов» либо отдельно от «либералов», либо называли их рядом, т.е. трактуя их как близкие, но не идентичные явления⁵⁸¹. Директор Департамента полиции В.К. Плеве в 1883 г. в «Записке о направлении периодической прессы в связи с общественным движением в России» разделял «либеральную печать» и «противоправительственное движение» конституционного направления: «Печать наша в лице ее представителей либерального толка упорно стоит на мысли, что все отрицательные стороны современной русской жизни могут быть искоренены с помощью государственного переустройства, и частью пассивно и злорадно присутствует в созерцании противоправительственного движения с надеждой, что власть скоро сознается в своем бессилии и начнет переустраивать Россию по шаблону их мечтаний и желаний, частью же становится в ряды борцов этого движения»⁵⁸².

Единственное непосредственное соотнесение «либералов» с «конституционалистами» в документах Департамента полиции стало следствием воспроизведения терминологии секретного агента. Сам документ за подписью сотрудника Особого отдела Н.Д. Зайцева был посвящен съезду земских деятелей 6–8 ноября 1904 г. Начиналась записка с характеристики парижской «конференции революционных и оппозиционных групп» сентября того же года, сведения о которой, судя по всему, были просто переписаны автором документа с донесения секретного сотрудника, т.к. при вычитке была зачеркнута фраза «по агентурным сведениям»: «30 сентября в Париже по инициативе финляндской оппозиции состоялась конференция революционных и оппозиционных групп, решивших заключить союз для ведения общими силами в настоящее тяжелое… время борьбы с самодержавным режимом, причем русская либеральная партия (бывшая группа русских конституционалистов или освобожденцев Петра Струве) постановила (зачеркнуто «по агентурным сведениям». – Л.У.) продолжать свои действия на легальной почве в земских и общественных учреждениях»⁵⁸³. Секретным агентом на этой конференции был Е. Азеф⁵⁸⁴, обращает на себя внимание доверие сотрудника Особого отдела терминологии источника полученной информации, однако в последующих документах Департамента полиции аналогичное соотнесение «либералов» и «конституционалистов» отсутствует, в связи с чем его можно счесть случайным.

Расходится с историографическим образом и трактовка политической полицией упомянутых в записке Н.Д. Зайцева «освобожденцев»: если в научной литературе под ними понимаются участники леволиберальной организации «Союз освобождения», которая, в частности, инициировала издание журнала «Освобождение», а в дальнейшем стала весомой частью либеральной Конституционно-демократической партии, то в политическом сыске «освобожденцами» называли только участников журнала «Освобождение», издававшегося за границей П.Б. Струве, и его постоянных читателей в России и считали это явление самым опасным из всех «легальных» общественно-политических течений⁵⁸⁵.

Реконструкция представлений чинов политического сыска о взаимоотношениях «конституционалистов», «освобожденцев» и «либералов» требует определенного исследовательского усилия, т.к. в самих документах такого соотнесения практически нет. Иная ситуация с термином «радикалы» – это, видимо, самоназвание определенных общественных групп, неамеченных историографией дореволюционного общественного движения. Между тем «радикалы» постоянно соседствовали с «либералами» в делопроизводственной переписке чинов политического сыска, а описание их взаимодействия показывает и разницу в восприятии этих двух общественно-политических явлений. Служащие политической полиции неоднократно упоминали «либеральные и радикальные кружки», «либеральную и радикальную публику», «либеральную и радикальную группы», «либеральную часть общества и радикальную молодежь», «либерально-прогрессивную и радикальную фракции» и пр.⁵⁸⁶ Начальник Санкт-Петербургского охранного отделения так характеризовал столичное «общество» в 1898 г.: «За последние несколько месяцев состоялось значительное сближение между обеими враждовавшими сторонами. Это обстоятельство чрезвычайно характерно для переживаемого либералами и радикалами момента. Обе группы сознают, что им необходимо временно сойтись во имя интересов, общих им обоим. Связующим звеном в этом деле явилась мысль о нелегальном, то есть негласном съезде литераторов, возникшая в голове К.К. Арсеньева и поддержанная некоторыми из радикальной группы»⁵⁸⁷.

Служащие Московского охранного отделения на рубеже XIX–ХХ вв. также описывали «либералов» и «радикалов» через их отношение к легальному/нелегальному, причем «либералы» оказывались в легальном пространстве, а «радикалы» – за его пределами. Московский обер-полицмейстер Д.Ф. Трепов и руководитель охранного отделения С.В. Зубатов сообщали в 1901 г. в Департамент полиции о «близоруких либералах» в обществе взаимопомощи лиц интеллигентных профессий: «Дабы образовать так или иначе прочный и сильный комплот, радикалы, прикрываясь идеей взаимопомощи, привлекли к содействию некоторых близоруких либералов, политическая благонадежность коих не могла бы внушать подозрений, а затем, оформив при их помощи дело и собравшись в достаточном числе, сначала устранили на чрезвычайном общем собрании 16 марта прошлого года учредительный декорум и ввели в совет общества своих сторонников, а потом, к концу года окончательно завладели его административными органами»⁵⁸⁸.

В приведенной цитате «либералы» трактуются как политически благонадежные, что совпадает с восприятием «либералов» и «радикалов» у современников. Один из общественных деятелей В. Кранихельд в 1917 г. так описывал «радикалов» 1890-х гг.: «Казалось, я попал в общество людей, которым жизнь уже не сулила в будущем ничего неизведанного, заманчивого, не открывала перед ними никаких перспектив. А между тем это были в большинстве люди молодые, студенты, только недавно еще потерпевшие на своем жизненном пути некоторую и, в сущности, незначительную аварию. Несчастие их заключалось, однако, в том, что вместе с этой личной аварией терпело крушение также их миросозерцание – рушились их идеалы, их вера в будущее. И чем круче подламывала жизнь их старые верования, тем нетерпимее относились они ко всем инакомыслящим, по-сектантски замыкаясь в свой маленький тесный кружок. Они добывали себе пропитание грошевыми уроками, называли себя “радикалами” и с особенной брезгливостью отзывались о местном культурном обществе – о либералах и либералишках»⁵⁸⁹.

Еще одно понятие, которое использовалось в делопроизводственной переписке для характеристики легального общественно-политического пространства, – «легальная оппозиция». Чаще всего этот термин встречается в документах за подписью служащих Департамента полиции – директоров С.Э. Зволянского и А.А. Лопухина, заведующего Особым отделом Л.А. Ратаева, руководителя 5-го делопроизводства В.К. Лерхе, сотрудника 3-го делопроизводства Н.А. Пешкова⁵⁹⁰. При этом «легальная оппозиция» могла быть «радикальной» (этот эпитет чаще всего использовал заведующий Особым отделом Ратаев) и «крайней» (этот эпитет обычно употреблял сотрудник Особого отдела Зайцев). Термин «оппозиция» немедленно возник в документах бывшего заведующего Заграничной агентурой П.И. Рачковского, когда он в 1902 г. оказался в непосредственном контакте с чинами Департамента, приехав в Санкт-Петербург из Парижа⁵⁹¹. То же самое произошло и с терминологией С.В. Зубатова, когда он перешел из Московского охранного отделения на должность руководителя Особого отдела Департамента полиции⁵⁹². Историография политического сыска в качестве обобщающего термина использует формулировку «революционное и оппозиционное движение»⁵⁹³, видимо почерпнутую из источников по истории этой государственной структуры и действительно популярную в ее документах, однако подробный анализ самой формулировки в литературе отсутствует.

В рамках данного исследования стоит отметить, что в последние годы XIX – начале ХХ вв. в делопроизводственной переписке политической полиции происходит переплетение, а затем размежевание трех понятий – «радикалы», «либералы» и «оппозиция».

Так, директор Департамента С.Э. Зволянский в записке 1896 г. о тверском земстве соотнес «оппозицию» с «крайним либерализмом»: «Против… Штюрмера (председатель тверской губернской земской управы. – Л.У.) вскоре же образовалась в губернии враждебная партия, во главе коей стали некоторые из гласных крайне либерального направления… тем не менее… вожаки оппозиции отчасти утратили прежнее влияние на ход земских дел»⁵⁹⁴. В 1900–1901 гг. служащие Департамента полиции могли использовать словосочетания «либерально-оппозиционные элементы»⁵⁹⁵ и «либерально-радикальная оппозиция»⁵⁹⁶ в качестве обобщающих понятий. Явления, обозначенные на рубеже XIX–ХХ вв. как «либерально-оппозиционные», назывались так и позднее. Так, съезд земцев, состоявшийся в мае 1902 г., упоминался в 1905 г. как «съезд либерально-оппозиционных элементов земских деятелей»⁵⁹⁷, а его руководитель Д.Н. Шипов – как «личность либерально-оппозиционного направления»⁵⁹⁸.

В то же время термин «либерально-оппозиционный» исчезает со страниц документов политического сыска с весны 1901 г. Вскоре после студенческой демонстрации 4 марта 1901 г., разгона ее полицией и последовавшей негативной общественной реакцией на действия полиции в департаментских документах постоянным спутником слова «оппозиция» становится эпитет «радикальный», появляется термин «радикально-оппозиционная группа»; более того, этот термин попадает в циркуляр, т.е. становится частью нормативно-правовой базы. Автором термина, по всей видимости, был заведующий Особым отделом Л.А. Ратаев, который одним из первых в Департаменте полиции, еще в первой половине 1890-х гг., стал использовать понятие «оппозиционеры». В определении Ратаева 1901 г. «радикально-оппозиционная группа» добивалась «низвержения в более или менее отдаленном будущем существующего ныне в империи государственного строя»⁵⁹⁹. В итоговом документе Департамента полиции, посвященном анализу событий 4 марта 1901 г., Ратаев и директор Департамента С.Э. Зволянский писали: «Выяснены все главнейшие деятели радикально-оппозиционной группы, захватившей за последние два года руководство всем революционным движением в Петербурге и ознаменовавших свою деятельность за последнее время подстрекательством учащейся молодежи и рабочих к устройству уличных манифестаций, а либеральной части общества к предъявлению правительству разных неосновательных и неподлежащих удовлетворению требований»⁶⁰⁰. К лету 1901 г. был подготовлен и разослан в июне этого же года циркуляр № 6234 за подписью министра внутренних дел Д.С. Сипягина губернаторам, градоначальникам, обер-полицмейстерам, начальникам ГЖУ, содержавший развернутое определение «радикально-оппозиционной группы»: группа «лиц, преимущественно интеллигентных профессий, которые, не принимая непосредственного участия и даже намеренно устраняясь от активной революционной деятельности, поставили себе задачей, путем устройства вечеринок, чтения речей и рефератов на соответствующие темы, а также издательства систематически подобранной тенденциозной литературы, подготовлять в среде молодежи и рабочих противоправительственных деятелей и агитаторов»⁶⁰¹.

В циркуляре отсутствует упоминание «либеральной части общества» как одного из адресатов деятельности «радикально-оппозиционной группы», однако в остальном характеристика этой группы в циркуляре совпадает с ее же описанием в подготовительных документах Департамента полиции. В целом можно говорить о произошедшем терминологическом разрыве и даже противопоставлении в делопроизводственной переписке, с одной стороны, «либерального», а с другой – «радикального» и «оппозиционного». Причем это противопоставление проводилось чинами не только Департамента полиции, но и Московского охранного отделения, в котором, как уже отмечалось выше, приблизительно в это же время писали о «близоруких либералах», попавших под влияние «радикалов»⁶⁰².

В совокупности это означает, что лидирующая в политическом сыске группа служащих – чинов Департамента полиции и Московского охранного отделения – увидела в радикализации легального общественного пространства конституирование нового явления – «радикальной оппозиции», а не радикализацию «либерализма». Этот вывод противоречит общепринятому сегодня образу дореволюционного либерализма в России. Тот политический сегмент, который был определен в Департаменте как «радикально-оппозиционный», в публицистике, мемуаристике, а затем и в историографии дореволюционного российского либерализма постфактум был назван новым либерализмом, некоторые исследователи именно его характеризуют как истинный либерализм⁶⁰³.

Однако в политическом сыске с начала ХХ в. позиция «либералов» и ассоциированных с ними институтов (в первую очередь земского самоуправления) в легальном общественно-политическом пространстве стала описываться как «ведомая».

Заведующий Особым отделом Департамента Л.А. Ратаев в 1902 г. отзывался о «радикальной оппозиции» следующим образом: «Радикальная оппозиция стремится использовать в своих целях всякое общественное дело: всевозможные товарищества, потребительные и производственные союзы, профессиональные съезды, а также городские и земские учреждения. Именно эти-то последние легальные органы общественной самодеятельности, представляющие собою крошечные зачатки конституционной жизни, служат излюбленной ареною для происков так называемого "интеллигента". За спинами увлекающихся и протестующих земцев всегда стоит в качестве подсказчика земский статистик, земский писарь, земский врач, агроном и т.п. В одной губернии земские учреждения находятся под давлением заведывающего земским санитарным бюро, в другом вдохновителем является главный статистик, в третьем – заведующий по вольному найму страховым отделом и т.д.»⁶⁰⁴. В 1902 г. земские деятели круга братьев Долгоруковых не считались неблагонадежными – Ратаев в записке 1902 г. о собрании земцев на квартире Долгоруковых вычеркнул характеристику «политически неблагонадежные»⁶⁰⁵. Видимо, это было собрание участников умеренно-либерально-консервативной группы под названием «Беседа»⁶⁰⁶; в политическом сыске, хотя и интересовались этим кружком⁶⁰⁷, судя по реакции Ратаева, не считали его политически опасным⁶⁰⁸.

В документах Московского охранного отделения земство упоминается намного реже, чем в документах Департамента полиции, не говоря уже о жандармской документации, при этом его характеристики либо эмоционально нейтральны, либо позитивны⁶⁰⁹. Весной 1905 г. руководитель этого отделения В.В. Тржецьяк предлагал Департаменту полиции санкционировать съезд земских деятелей⁶¹⁰, а С.В. Зубатов и в годы службы в политическом сыске, и после своего скандального увольнения в августе 1903 г. считал идею самоорганизации народа одной из ключевых для развития страны⁶¹¹.

Эти особенности отношения лидирующих групп политической полиции к земству, возможно, были связаны в целом с изменением восприятия институтов самоуправления со стороны руководства Министерства внутренних дел на рубеже XIX– ХХ вв. Известна «проземская» записка И.Л. Горемыкина, написанная в полемике с министром финансов С.Ю. Витте 1899 г.⁶¹², как и попытка В.К. Плеве (неудавшаяся) найти общий язык с «земскими кругами» в 1902 г.⁶¹³. По мере радикализации всего легального общественно-политического пространства земство всё больше воспринималось как тот институт, на который еще может опереться государственная власть в поисках стабильности – в случае избавления самоуправления от влияния «радикальной оппозиции».

В феврале 1905 г. начальник Московского охранного отделения В.В. Ратко так характеризовал соотношение «либерального общества» и «радикальных оппозиционеров» – записка датируется 16 февраля, т.е. она была написана спустя несколько дней после убийства эсером-террористом И.П. Каляевым московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича и, вероятно, под впечатлением от этого события: «После смерти министра внутренних дел В.К. фон-Плеве, за время управления которого министерством степень напряжения деятельности всех функционировавших в то время революционных и оппозиционных групп достигла своего апогея, в либеральной части русского общества, главным образом, среди земцев и интеллигентного пролетариата совершенно открыто стали слышаться выражения радости по поводу событий 15 июля (убийство В.К. Плеве эсером Е. Сазоновым. – Л.У.). Покойного министра считали самым властным и трудноодолимым сторонником бюрократического режима и врагом каких-либо преобразовательных реформ, признающим единственным оружием охранения существующего строя – репрессии. Усилившееся, однако, несмотря на широкое применение репрессий, за сравнительно короткое время пребывания на посту министра В.К. Плеве революционное движение и недовольство, охватившее значительную часть русского общества, поселили в последнем твердую уверенность, что правительство принуждено будет сознать ложность избранного им пути и перейти к политике положительных реформ в области внутреннего управления. Поэтому назначения нового министра ожидали с особым нетерпением, и когда князь Святополк-Мирский высказался о доверии правительства к обществу, приглашая последнее помочь ему советом и делом, изголодавшаяся за два с половиной года общественная мысль заработала с небывалой энергией, выразившейся в целом ряде сочувственных адресов и петиций по адресу нового министра. На первых порах почувствовались умиротворение и надежда на возможность полюбовного устранения накопившихся за последнее время недоразумений между правительственной властью и общественными элементами. Однако такой поворот в общественном мнении показался крайне невыгодным радикально-оппозиционным и революционным группам, и с их стороны началась усиленная агитация, задача которой была окончательно порвать связь между благожелательной, умеренной частью общества и правительством, несостоятельность, будто бы, которого исключает всякую возможность союза с ним…»⁶¹⁴ Далее Ратко «для предотвращения надвигающейся катастрофы» предлагал «безотлагательно: 1. дать возможность умеренным общественным элементам применить свои силы в деле служения государству и участия в законодательных работах, наряду с правительственными чиновниками (обусловив эту меру имущественным цензом)…»⁶¹⁵.

Позиция В.В. Ратко не встретила понимания в Департаменте полиции, о чем свидетельствуют пометы на полях записки. Саму записку можно назвать практически революционной для политического сыска февраля 1905 г., в других документах мне не встречалось предложений ввести законодательное представительство, здесь важно отметить другое – характеристики «умеренной», «либеральной» части общества как «благожелательной», с одной стороны, и «радикально-оппозиционных» групп как ведущих общество в целом к потрясениям и разрыву с правительством – с другой.

Популярность эпитета «радикальный» в описаниях легального общественно-политического пространства чинами политической полиции вынуждает остановиться на вопросе о том, что тогда такое «умеренный», хоть «оппозиционер», хоть «либерал».

Сам по себе эпитет «умеренный» встречается в делопроизводственной переписке очень редко. Представление о том, что понимали служащие Департамента полиции под «умеренным либерализмом», дает дело с перлюстрацией писем Г.К. Градовского в Лондон в 1894 г. Первое перлюстрированное письмо содержало резкую критику нового императора и чиновничества в целом, автор положительно характеризовал М.Т. Лорис-Меликова, а об иностранных отзывах по поводу восшествия на престол Николая II писал: «Приходится удивляться тому невежеству, с которым за границей говорят о России. Нынешние "восхищения и восхваления" просто поразительны и возмущают здесь всех порядочных людей». На письме содержится помета делопроизводителя Департамента полиции: «1. обратить особое внимание на наблюдение 2. иметь в виду взгляд и сношения Гр. Градовского. Установить наблюдение за перепиской». В следующих письмах Градовский сохранял критический тон. Так, в третьем письме он писал: «Приезд нового императора ожидают в Санкт-Петербург в четверг 27 октября. Замечу кстати, что для большинства образованного русского общества слово "царь" звучит неприятно, оно введено в моду французами и повторяется теперь во всей европейской печати. Русские говорят, что цари были в московском государстве, с тех пор как Россия при Петре Великом с перенесением столицы на берега Финского залива вернула свое древнее европейское место, она имеет императоров, а не царей. Молодой император Николай II, как видно, спешит соединиться с своей столицей… Если молодой император не восстановит авторитета государственных учреждений, то явится важный вопрос: кто окажется в числе его внушителей, кому удастся завладеть его доверием? Бюрократизм, подавление общественности и печати делают русского государя такой же загадкой, какую представляет Богдыхан для китайцев. Ни император не знает истинных потребностей и желаний своего народа, ни народ не имеет понятий о том, что намерен делать государь, или те внушители, через посредство которых он только и может знать, что творится в жизни». На этом письме служащий Департамента полиции отметил: «Судя по последним двум письмам, Градовский является умеренным либералом, и только 1-ое письмо сомнительно. Посмотрим дальше». Вскоре наблюдение за перепиской Градовского было отменено⁶¹⁶. Таким образом, человек, который в 1878 г. оправдывал в своих статьях В. Засулич, на что обращал внимание в записке 1883 г. директор Департамента В.К. Плеве⁶¹⁷, в середине 1890-х гг. оказался «умеренным либералом», неинтересным даже для наблюдения за его перепиской.

Политические рассуждения автора в третьем письме, названные читателем этого письма в Департаменте полиции «умеренным либерализмом», касались так называемого «бюрократического средостения» и отсутствия свободы слова, из-за чего в совокупности император не мог иметь представления о нуждах «народа». Как известно, эти темы (наряду с развитием местного самоуправления как основы участия общества в делах управления) были центральными для славянофильства XIX в. и для тех славянофилов, которые в начале ХХ в. имели контакты с руководством Министерства внутренних дел, как, например, генерал А.А. Киреев⁶¹⁸ или председатель Московской губернской земской управы в 1893– 1904 гг. Д.Н. Шипов⁶¹⁹.

Стоит отметить и упоминание «доверия» Г.К. Градовским – одного из центральных понятий для славянофильского политического языка⁶²⁰. О «доверии» власти к обществу как коренном условии стабильного существования общества писал начальник Московского охранного отделения В.В. Ратко в феврале 1905 г.⁶²¹

История с письмами Г.К. Градовского показывает, что человек, поддерживавший верховную власть, признававший ее способность заботиться о «народе» и критиковавший всевластие бюрократии, был «умеренным либералом» и находился не только в рамках легального дискурса, но и за пределами профессиональных интересов политического сыска. Можно предположить, что «умеренный либерализм» в версии служащих Департамента полиции – это и было славянофильство, которое если и не совпадало полностью с их политической самоидентификацией, то как минимум расценивалось как лояльное власти и государству течение. Словами исследователя славянофильства К.А. Соловьева, славянофилы сформировали своеобразный метаязык «лояльной оппозиции» самодержавной монархии, которым пользовались не только умеренно-настроенные общественные деятели, но и государственные служащие, видевшие необходимость умеренных реформ – развития самоуправления и введения народного представительства в виде Земского собора⁶²².

В то же время не стоит говорить и об одобрении «либеральной» модели поведения чинами Департамента полиции и Московского охранного отделения. Так, С.В. Зубатов писал о «лжи и лицемерии» в «либеральной постановке вопроса о стачке»⁶²³. Накануне совместной демонстрации освобожденцев, социал-демократов и социал-революционеров 5–6 декабря 1904 г. начальник Московского охранного отделения В.В. Ратко паниковал: «Сделано все для создания революционного настроения и сознания, что самое главное, полной безнаказанности. Цинизм либералов и нахальство революционеров дошло до максимума, и, кажется, уже дальше идти нельзя»⁶²⁴.

Важно отметить, что описанная трансформация понятий «либералы», «оппозиционеры» и «радикалы» в переписке чинов политического сыска в начале ХХ в. не касается Заграничной агентуры, Санкт-Петербургского охранного отделения и особенно ГЖУ. Из документов Заграничной агентуры «либералы» в начале ХХ в. вообще исчезают, а в документах ГЖУ набирает популярность словосочетание «крайние либералы»⁶²⁵. Так, один и тот же начальник Черниговского ГЖУ писал во второй половине 1890-х гг. о «либеральной партии», в 1901 г. – о людях с «крайне либеральным направлением» (А.А. Муханов, В.В. Хижняков, И.Л. Шраг и др.)⁶²⁶, а в 1904 г. – о группе «так называемых крайних либералов»⁶²⁷. В конце 1905 г. эти люди возглавили местное отделение Конституционно-демократической партии, и с этого момента в местном ГЖУ их называли только «кадетами».

Лишь незначительная часть чинов ГЖУ восприняла радикализацию общественно-политического пространства как появление «радикальной оппозиции», а не как внутреннюю трансформацию либерального движения. Так, руководитель Нижегородского ГЖУ в начале 1900 г. сообщал в Департамент полиции о «крайне либеральных идеях» учителей и «крайне либеральной партии» в Нижегородском обществе распространения начального образования; в 1901 г. – о газете «Нижегородский листок» с «крайне либеральными идеями» как органе «крайне либеральствующей партии»; а в 1902 г. – об этом же издании как газете «радикального направления» и «оппозиционном» земстве⁶²⁸.

Таким образом, одни служащие политического сыска (в первую очередь ГЖУ) увидели в радикализации либерального движения эволюцию самого либерализма, а другие (Департамента полиции и Московского охранного отделения) – появление нового общественно-политического течения под названием «радикальная оппозиция».

Есть и другие различия. Чины ГЖУ не только описывали «либерализм» критически-эмоционально, но и видели его явное несоответствие верноподданническим идеалам, его неуместность в той общественно-политической системе, которой они служили. Деятели охранных отделений и Департамента полиции воспринимали «либерализм», скорее, как вполне умеренное явление, допустимое, за исключением крайностей, в рамках существовавшего строя. Это восприятие отражалось в относительно низком интересе к «либералам» в сравнении с другими легальными оппозиционными течениями, в эмоционально нейтральном описании «либерального» движения, а также в предпочтении воздерживаться от репрессивных мер в отношении его участников⁶²⁹.

В то же время стоит сказать и об общих чертах в восприятии «либерализма» служащими политического сыска. Анализ соотнесения «либералов» с другими легальными общественно-политическими явлениями, в первую очередь «конституционалистами», позволяет сделать вывод, что в политической полиции в целом «либерализм» не ассоциировался с идеей развития страны по типу западного конституционного парламентаризма. Описанная в 1-м параграфе 2-й главы одна из ключевых и при этом абстрактных характеристик «либерального» – «недовольство существующими порядками» – отнюдь не всегда относилась непосредственно к форме правления. Этим представления чинов политического сыска заметно отличались от консервативного дискурса того периода, если понимать под консерватизмом взгляды К.П. Победоносцева, В.А. Грингмута, М.П. Мещерского, Л.А. Тихомирова – эти исторические деятели соотносили политическую доктрину русского либерализма непосредственно с западным парламентаризмом⁶³⁰. Возникает вопрос: а можно ли вообще рассматривать анализируемую в этой работе часть бюрократического аппарата Российской империи как сугубо «реакционный», «охранительный» государственный институт, или же его служащие сами видели необходимость политического развития, что, в общем-то, противоречило задаче «охранения» существовавшего государственного строя? Не претендуя на абсолютную корректность собственного ответа, отмечу: в неоформленной политической палитре Российской империи рубежа веков ближе всего деятелям политической полиции, прежде всего его руководству, было умеренно-либерально-консервативное славянофильство.

Это утверждение противоречит расхожему историографическому представлению об ориентации политической полиции на поддержку крайне реакционных явлений, которые с 1905 г. оформились как черносотенные⁶³¹. Перекидывая мостик в период, последовавший за Манифестом от 17 октября 1905 г., можно предположить, что поддержка черносотенцев, на которую часто ссылаются в историографии, была личной инициативой отдельных служащих политического сыска, как, например, в 1906 г. – начальника Московского охранного отделения Е.К. Климовича⁶³². Несоответствие действительности этого историографического представления об институте политической полиции подтверждает анализ партийных объединений, проводившийся Департаментом полиции в 1906 г. Вопросы, на которые отвечали служащие местных подразделений, должны были прояснить: в какой мере власть может опираться на такие партии, как Партия мирного обновления, Партия правового порядка, то есть те политические организации, которые возглавляли бывшие шиповцы⁶³³.

Завершая анализ различных трактовок чинами политического сыска «легального» общественно-политического пространства, места и соседей «либерализма» в этом пространстве, стоит отметить: разделение политического пространства на те явления, которые интересовали охранительное ведомство, и те явления, которые не относились к объектам его внимания, проходило внутри либерального движения. «Умеренный либерализм» воспринимался как норма и был позиционирован в политическом пространстве рядом с консерватизмом. Обычный же «либерализм» (без дополнительных эпитетов), «крайний либерализм» и все, что было радикальнее его («оппозиционеры», «конституционалисты», «радикалы», «марксисты», «освобожденцы» и пр.), были объектами такового внимания⁶³⁴.

3.2. Материальные и кадровые ресурсы «либерального» движения

Легальность «либерализма» возникла вследствие его связки с официальными институтами – самоуправление, периодическая печать, различные общества и библиотеки. Поэтому в политической полиции рассматривали «либералов» как деятелей, обладающих кадровыми и финансовыми ресурсами, независимыми от государственной системы.

К этому обстоятельству по-разному относились чины ГЖУ, с одной стороны, а с другой – служащие охранных отделений и Департамента полиции. В первом случае это отношение было эмоционально-критическим, а внимание к самому обстоятельству – постоянным, во втором случае отношение было нейтральным, а навязчивый интерес к этому сюжету отсутствовал.

Поэтому изложенное ниже опирается преимущественно на документы, исходивших из ГЖУ. В то же время нет оснований утверждать, что в Департаменте полиции не видели саму систему кадровых и материальных ресурсов «либералов», систему, по сути, параллельную государственной. Иным, как представляется, было отношение к этой системе.

Первое, на чем стоит остановиться, – разделение чинами ГЖУ «либералов» на «идейных», «искренних», которых было меньшинство в «либеральной среде», и «примкнувших», «лжелибералов», составлявших основную массу «либерального движения».

«Идейные либералы» могли быть как непосредственными руководителями тех или иных негосударственных институтов, так и серыми кардиналами, влиявшими на деятельность этих институтов, формально не имея к ним отношения. Так или иначе у таких людей была возможность обеспечивать идеологически близких им людей («примкнувших») должностями и/или финансами.

В политическом обзоре Екатеринославской губернии за 1888 г. начальник ГЖУ сообщал о «действительных либералах» и «лжелибералах», демонстрировавших «либерализм» «ради подражания»: «…действительных либералов, умных, беспристрастных в этом классе интеллигенции немного, если найдется одна треть, одна вторая часть, большая же часть из них, ради подражания, только на словах либеральны»⁶³⁵. Политический обзор следующего года содержал характеристику «партии недовольных» (судя по тексту, это было «идейное» недовольство) и «интригующих из своих личных, мелочных видов» (назову их «примкнувшими»), причем именно вторые создавали массовую поддержку деятельности первых. Так, руководитель ГЖУ отмечал: в среде дворян и земцев наблюдается «продолжение интриги… против местной власти из-за своих личных, мелочных видов (интриги упорно поддерживаются против губернатора лицами, стоящими во главе дворянства, прокурорского надзора, членов суда и т.п., и дают поддержку, пищу к существованию и торжеству партии недовольных… которые… пользуются всякою ошибкою… властей)»⁶³⁶.

В том же 1889 г. начальник Тверского ГЖУ писал в Департамент полиции: «В Калишском уезде за исключением Ладыженского, человека либерального образа мыслей по принципу, и Дубасова, примкнувшего к либеральной партии ради моды и личных интересов, не мало лиц, останавливающих на себе внимание, но и они не представляют из себя каких-либо особых политических деятелей»⁶³⁷. Иначе говоря, руководитель местного ГЖУ полагал, что «либералами» в Тверской губернии становились по разным причинам: по принципу (т.е. «идейный либерализм»), а также моде и личному интересу (т.е. неискренние «либералы»).

Чины ГЖУ здесь совпадали с дискурсом (или всего лишь воспроизводили его) консервативной печати последней четверти XIX – начала ХХ вв. Так, известный консерватор, приближенный ко двору, главный редактор газеты «Гражданин», В.П. Мещерский выделял «настоящих либералов» и «либералов по заказу»: «Огромное большинство русских людей… признают себя обязанными быть либералами и практиковать свой либерализм, но из них самая минимальная доля действительно либеральна. За границею есть либералы, и очень много их, но они либералы в той области, где жизнь требует от них применения либерализма, например, в политических собраниях, в печати, но никому в голову не может прийти быть либеральным полицейским, либеральным врачом, либеральным учителем, либеральным пастором или священником, либеральным судьею, либеральным чиновником, либеральным агрономом или либеральным отцом. … Огромное большинство людей в России с первой школьной скамьи, раньше чем ставить себе такие задачи как хорошо учиться, быть хорошим сыном, подготовляться быть честным человеком, обязывает себя вступить в роль либерала. Затем он сам же дает себе ответ на вопрос: что значит быть либералом, и притом ответ такой, какой взбредет в голову: нагрубить учителю – значит быть либералом, не слушаться отца – значит быть либералом, презирать старшего и дисциплину – значит быть либеральным, не признавать бога – значит быть либеральным, ругать правительство – значит быть либеральным и т.д. до бесконечности. Это в школе. А в жизни взрослых вы на каждом шагу натыкаетесь на те же, нигде в мире не существующие проявления либерализма. … И вот вся Россия наводнена либералами по заказу во всех сферах деятельности, во всех профессиях, начиная с либерала-мужичка, который убежден, что не поклониться священнику – значит быть либеральным, и кончая членом Государственного совета, который убежден, что если в деле, им рассматриваемом, фигурируют земский начальник и мужичок, то значит земский начальник не прав потому уже, что он земский начальник, и что именно так решать вопросы – значит быть либеральным»⁶³⁸.

Другой известный консервативный публицист, главный редактор «Московских ведомостей» В.А. Грингмут писал в 1903 г. в статье «Истинный либерализм» о русском «лжелиберализме» и «подлинном» западном либерализме: «Нам неоднократно приходилось указывать, что между нашим русским невежественным лжелиберализмом и истинным либерализмом Запада, в особенности Англии и Германии, ничего почти нет общего, кроме разве внешнего ярлыка. Русский "либерализм" является, в сущности, очень плохою копией своего западного оригинала, и притом односторонней копией, утрирующей лишь худшие, чисто наружные стороны западного либерализма и совершенно не интересующиеся его наиболее ценною, внутреннею сущностью. Этому интересному вопросу о здоровой сущности и негодной внешности либерализма посвящена интересная статья известного германского социолога Карла Иенча… Истинно-либеральным образом мыслей могут обладать лишь люди, достигшие независимости и возвысившиеся над толпой, благодаря своему имущественному или умственному аристократизму. В виду этого легко понять, как ошибочны стремления наших лжелибералов к демократическому эгалитаризму. … Карл Иенч касается, конечно, и вопроса о формах правления. И тут он, как истинный либерал, мыслит совершенно иначе, чем наши лжелибералы: "С демократией, республикой и парламентаризмом у либерализма ничего нет общего. Существует ли в государстве демократия или противоположная ей форма правления – это вопрос чисто-технический…" …Вопрос: монархия или республика? – говорит он, – "может быть решен сообразно с историческим развитием и индивидуальными особенностями каждого народа. Лишь одни невежды могут думать, что республика обеспечивает гражданам большую меру свободы, чем монархия". Жестоко, но вполне справедливо судит Иенч и о парламентаризме: "либеральный человек должен желать для своего государства твердых основных законов, но отнюдь не так называемого парламентаризма. Парламентаризм не может существовать без шарлатанства… каждая безответственно правящая шайка действует за кулисами парламентского большинства, состоящего большею частью из манекенов, денежных и административных карьеристов и презренных, продажных личностей". Так судит о парламентаризме истинно-либеральный мыслитель. Какая пропасть отделяет его от тех манекенов и карьеристов, которые у нас в России присваивают себе имя "либералов"!»⁶³⁹

Показательно совпадение представлений чинов ГЖУ и ведущих консервативных публицистов того времени о раздвоении «либерализма» на условно истинный и условно фальшивый, хотя содержание этих двух разновидностей трактовалось по-разному.

Еще в первой половине 1880-х гг. начальник Тверского ГЖУ так описывал распространение либерализма в губернии. В политических обзорах имена известных с 1860-х гг. местных либеральных деятелей П.А. и А.А. Бакуниных встречаются всего пару раз – т.е. они сами находились за пределами внимания тверских жандармов. Однако их руководящая идейная роль, как представляется, отражена в понятии «бакунинская партия». Так, характеризуя тверского земского гласного А.Б. Врасского, руководитель ГЖУ писал: «Врасский… состоит в тесной дружбе с Бакуниными, Линдом, Стоговым, Апостоловым, Покровским, Дьяковым, Родичевым, Де-Роберти и др. лицами Бакунинской партии»⁶⁴⁰. Деятели так называемой «бакунинской партии» – это «идейные» носители «либерализма», которые, находясь внутри системы земского самоуправления, обладали определенными кадровыми ресурсами и использовали их в своих политических целях. О том же Врасском начальник ГЖУ писал: «Будучи по своим убеждениям крайне враждебно настроен к существующему порядку в России, Врасский по своим возможностям протежирует и помогает лицам, скомпрометированным в политическом отношении и неблагонадежным, каковыми он и наполнил тверскую губернскую земскую управу»⁶⁴¹.

Через четыре года из Тверского ГЖУ в Департамент полиции сообщали: «Отличаясь редким единодушием и сплоченностью… тверское земство всегда охотно оказывает поддержу каждому отдельному лицу, где-либо и когда-либо замеченному в политической неблагонадежности, с полною готовностью принимая его на службу, подыскивая ему работу»⁶⁴². В схожем духе описывали ситуацию в местных земствах сотрудники Тамбовского (1890), Новгородского (1896), Нижегородского (1898) ГЖУ⁶⁴³.

Также чины ГЖУ обращали внимание на родственные связи, игравшие важную роль в ресурсной системе провинциального «либерализма», который осел в местном самоуправлении: имевшие в родственниках видных «либералов» при условии политической лояльности рекрутировались в состав земства и делали там успешную карьеру. Так, гласный Новгородского губернского земского собрания некий Арнольди, как сообщал начальник местного ГЖУ, «прибыл в Новгородскую губернию… в 1877 г., … благодаря родственным связям в том же году был выбран гласным Кирилловского земства и затем мировым судьей 3-го участка, каковую должность занимал до упразднения в 1880 г. этого участка… Такому успеху Арнольди обязан своему родственнику Павлову, который… сумел составить большую оппозицию против уездного предводителя дворянства в Кириллове Богдановича»⁶⁴⁴.

ГЖУ обращали особое внимание Департамента полиции на родственные сети «либералов» в связи с должностями предводителя дворянства и председателя земской управы – вероятно, по той причине, что эти общественные должности являлись «стартовыми» для службы в губернских учреждениях, а затем и в министерствах, как было, скажем, с новгородским губернатором Б.В. Штюрмером, кишиневским губернатором С.Д. Урусовым, министром внутренних дел Д.С. Сипягиным⁶⁴⁵.

Жандармы практически всегда в донесениях в Департамент аттестовывали каждого нового предводителя дворянства или председателя управы с положительной стороны, – видимо, сказывалось всё то же представление о близости этих должностей к системе государственной службы. Это касается и тех губерний и областей, в которых самоуправление теми же жандармами описывалось как «либеральное». Объяснительная модель при этом выстраивалась следующим образом, – предводитель дворянства (или председатель управы) «благонадежен», а «либерализм» самоуправления связан со слабостью руководителя, его бесхарактерностью, наивностью, доверием к окружающим людям и т.п. Однако через непродолжительное время и председатель управы или предводитель дворянства оказывались такими же «либералами», как и окружающие его деятели самоуправления. Именно такие стадии прошли описания о председателе Весьегонской уездной земской управы Тверской губернии А.С. Трусове в 1889 г. и черниговском губернском предводителе дворянства А.А. Муханове в 1900–1902 гг., аналогичным путем развивался образ деятелей самоуправления в Ярославле в 1891– 1893 гг., в Чернигове и Нижнем Новгороде в 1897 г., в Москве в 1898–1901 гг., в Самаре в 1902 г.⁶⁴⁶

Типична и в то же время наиболее характерна история с восприятием чинами Тверского ГЖУ местного губернского предводителя дворянства Н.П. Оленина 1880-х гг.

В политическом обзоре Тверской губернии за 1884 г. карьера губернского предводителя дворянства Н.П. Оленина объяснялась его родством с уже упоминавшимся семейством Бакуниных: «Благодаря родственным связям с Бакуниными он сперва был выбран новоторжским почетным мировым судьей, затем участковым… а потом был избран сперва в Новоторжские уездные предводители дворянства, потом председателем тверской губернской земской управы, а по смерти в минувшем году князя Мещерского бакунинская партия провела Оленина в Тверские предводители дворянства». Однако начальник ГЖУ полагал, что не сам Оленин присоединился к либеральной «бакунинской партии», в результате чего в итоге был избран губернским предводителем, а братья Бакунины выбрали Оленина как подходящего им формального руководителя в силу его «бесхарактерности»: «Сам по себе Оленин не может представлять собою ничего серьезного, но будучи человеком по натуре хотя и образованным, воспитанным, честным, но в силу крайней своей беспечности, легкомыслию и будучи от природы человеком далеко не серьезным, напыщенным, довольно пустым, любящим веселую компанию, не имея сам прочных убеждений, при полной бесхарактерности, Оленин вполне подчинился влиянию Бакуниных»⁶⁴⁷. Однако спустя пять лет, в 1889 г., из Тверского ГЖУ в Департамент полиции об Оленине, занимавшем теперь должность председателя губернской земской управы, писали нечто противоположное: «Деятельность тверского земства под его предводительством успела уже достаточно зарекомендовать себя… Лица, политически неблагонадежные, с крайне либеральным направлением, составляют тесный кружок его интимных друзей»⁶⁴⁸.

Появление на руководящих постах в самоуправлении деятелей «либеральных партий» приводило к распространению соответствующих настроений на весь институт. Так, начальник Нижегородского ГЖУ отмечал в 1898 г.: «За последнее время эта (либеральная. – Л.У.) партия усилилась, вследствие того, что на посты предводителя дворянства и городского головы проведены тою же партиею лица того же направления». Поэтому, если «раньше доклады земства по народному образованию, когда таковые… не согласовывались с правительственными воззрениями, не утверждались», то «при теперешнем предводителе дворянства, стороннике либеральной партии, вряд ли можно ожидать отклонения собранием подобных проектов»⁶⁴⁹.

Тем не менее единственный раз, когда ситуация в провинциальных земствах вызвала серьезную реакцию Департамента полиции, – уже упоминавшееся в предыдущей главе дело 1896 г. о тверском земстве, заведенное после всеподданнейшего адреса этого земства в связи с восшествием Николая II на престол. Тогда директор Департамента С.Э. Зволянский в записке на имя министра внутренних дел обращал внимание, что земство имеет возможность распределять должности в училищных советах, выбирать попечителей начальных училищ, и «либеральные» тверские земцы предпочитали отдавать эти должности тем людям, которые были готовы демонстрировать «либерализм»⁶⁵⁰.

Самоуправление трактовалось чинами ГЖУ как институт, дававший либералам не только кадровые ресурсы, но и финансовые возможности. Приведу цитату опять же из донесения в Департамент полиции жандармов из Твери. В 1900 г. руководитель местного ГЖУ высказал мнение, что кадровые и финансовые ресурсы «либерального» земства, по сути, аналогичны государственным: «Консервативное меньшинство дворян старается противодействовать деятельности своих противников-либералов, вследствие чего здесь образовалось две партии, враждебные друг другу… Почти каждый из общества старается даже в частной жизни выказать свою принадлежность к какой-либо из этих партий, причем большинство при этом преследует личные материальные выгоды: так, ищущие поддержку администрации объявляют себя консерваторами, а ожидающие выгод от земства – либералами, но случается нередко, что выгоды вызывают переход из одной партии в другую»⁶⁵¹.

Финансовую самостоятельность «либералов» отмечали и деятели охранных отделений, описывая их различные издательские планы. Так, в 1887 г. в Московском охранном отделении обратили внимание на наличие у «кружка либералов» средств для подпольного изготовления брошюр «Национализация земли как средство разрешения социального вопроса в России» и «Христианство»⁶⁵². В 1895 г. из Санкт-Петербургского охранного отделения сообщали в Департамент полиции о планах «либералов»: «…предположено издание в Лондоне органа Земской Лиги под наименованием “Свободное слово”, на который предмет в настоящее время собираются пожертвования»⁶⁵³. Стремление «либералов» финансировать революционные эмигрантские издания и издавать собственные неоднократно фиксировал заведующий Заграничной агентурой П.И. Рачковский⁶⁵⁴.

Кадровые и финансовые ресурсы «либералов» часто назывались в делопроизводственной переписке политической полиции важным фактором существования всего «политически неблагонадежного»⁶⁵⁵. Характеристики из ГЖУ здесь однотипны, они шли в Департамент полиции из всех регионов Российской империи⁶⁵⁶. Так, в политическом обзоре Екатеринославской губернии за 1899 г. говорилось: «В составе служащих лиц в земских учреждениях губернии обращают на себя внимание председатели управ губернской – коллежский советник Карпов и славяносербской Родаков по либеральному образу мыслей… благодаря чему в составе служащих по земству лиц держится значительный процент лиц явно скомпрометированных в политическом отношении»⁶⁵⁷. Из Тверского ГЖУ в июне 1889 г. писали в Департамент полиции, не имея при этом в распоряжении каких-либо доказательств: «Существование, по слухам, секретного вспомогательного фонда, образуемого будто бы из остатков и сбережений тверского общества взаимного кредита и общества Ладо, находящихся в бесконтрольном заведывании политически неблагонадежных лиц – Апостолова, Петрункевичей, Шуянинова, Кащенко и др., привлекают сюда массу поднадзорных из разных мест империи и заставляют их стремиться не в какую-либо другую, а именно в Тверскую губернию с полною и основательною надеждою найти здесь всякого рода сочувствие, нравственную поддержку и материальную помощь»⁶⁵⁸.

Таким образом, в восприятии служащих ГЖУ общественно-политическое спокойствие провинциальных сообществ Российской империи нарушалось преимущественно участниками земского самоуправления – «либералами», имевшими кадровые и финансовые ресурсы для популяризации своих представлений внутри важных общественных институтов. Публичная лояльность «либеральным» ценностям, по мнению жандармов по всей Российской империи, особенно в тех губерниях, где существовало земство, давала возможность построить успешную карьеру на поприще общественной деятельности, что позволяло «либералам» рекрутировать новых сторонников, расширять свое влияние, материально компенсируя в том числе статус «политически неблагонадежного».

Также можно предположить, что служащие ГЖУ обращали внимание на кадровые и материальные ресурсы «либералов», пытаясь найти объяснительную модель распространения соответствующих взглядов в провинциальном обществе, отсюда – частое использование в документах антонимов «целесообразно» – «бессмысленно». Начальник Екатеринославского ГЖУ на рубеже 1880–1890-х гг. следующим образом рационализировал действия «либералов»: «К сожалению, и в среде дворян и помещиков нашлись так называющиеся “либералы”, “передовые”, встретившиеся реформу весьма не сочувственно… Подобное несочувствие правительственным мероприятиям, замеченное со стороны бывших мировых судей и т.п. лиц, можно объяснить еще потерею ими должностей… но крайне прискорбно встречать тоже несочувствие со стороны облагодетельствованных монархом дворян-помещиков… Подобный “либерализм” и протест среди некоторых дворян есть ни что более, как напускное явление из желания показать себя по понятиям выше других, “людьми передовыми”, иначе объяснить это явление невозможно»⁶⁵⁹.

Невозможность найти убедительную мотивацию «либеральным» стратегиям поведения⁶⁶⁰ иногда честно признавалась чинами ГЖУ с помощью слов «почему-то»⁶⁶¹, «парадоксально»⁶⁶², маскировалась многочисленными эмоциональными оценочными характеристиками: «интриганы»⁶⁶³, «ловкачи»⁶⁶⁴, «хитрецы»⁶⁶⁵, «наглые» и «нахальные»⁶⁶⁶, «неискренние», «двойственные», «двуличные»⁶⁶⁷, «скрытные», «замкнутые» и «осторожные»⁶⁶⁸. А заведующий Заграничной агентурой П.И. Рачковский и вовсе писал о «петербургском либерале», посылавшем в 1894 г. корреспонденции в Фонд вольной русской прессы: «Хорошо было бы обнаружить гнусного предателя и достойно наказать за преступные сношения с лондонцами» (курсив мой. – Л.У.)⁶⁶⁹.

Итак, «целесообразными» мотивами для действий «либералов», как показал совокупный анализ жандармских донесений из разных регионов страны, с их точки зрения, были: доступ к материальным ресурсам, недостаток образования или умственных способностей, возможность успешной карьеры. Однако сильная эмоциональная составляющая жандармских донесений и большое количество нелицеприятных эпитетов, которыми аттестовывались «либеральные» деятели и каковые практически отсутствовали при описании революционеров, позволяют прояснить подоплеку самого процесса поиска смыслов. Эта подоплека оказывается не столько рациональной, сколько психологической, а кроме того, связанной с успешностью «либеральной» презентации своей позиции в том диалоге по линии «власть – общество», о котором подробно шла речь во введении.

Вполне возможно, на эмоциональное описание жандармами жизни регионов влияла их собственная включенность в эту жизнь, в которой земство действительно было значимым явлением, в отличие от охранных отделений, существовавших только в крупных городах, и тем более Департамента полиции, расположенного в Санкт-Петербурге, где общество само по себе было более сложным, мозаичным и активным и не концентрировалось исключительно вокруг самоуправления. Кроме того, принципиально разное и содержательно, и интонационно отношение к «либеральным» кадровым и материальным ресурсам внутри системы политического сыска было следствием уже отмечавшейся разницы социально-профессиональных типажей ее служащих. Чины ГЖУ разделяли традиционалистски-охранительные ценности, в случае же со служащими охранных отделений и особенно Департамента полиции стоит говорить о модерном, современном восприятии общества, общественно-политической жизни как таковой, в рамках которой нормой была и определенного рода публичность.

3.3. Символический ресурс «либералов»: публичность

Положение «либералов» в легальном общественно-политическом пространстве описывалось чинами политического сыска не только посредством анализа их кадровых и финансовых возможностей, но и через такие символические ресурсы, как публичность и популярность.

Я использую понятие «символического» в смысле символического капитала, дефиниция которого была разработана французским социологом и философом П. Бурдье в его концепции габитуса. Согласно Бурдье, символический капитал – это «особый вид капитала (о котором известно, что он основан на актах узнавания и признавания), состоящий в признании (или доверии), которое даруется группой коллег-конкурентов внутри коммуникативного поля»⁶⁷⁰. Коммуникативное поле в данном случае – это пространство диалога внутри образованного общества. Образованное общество при этом понимается так, как это было сформулировано в первой главе со ссылкой на работу Я. Коцониса⁶⁷¹ – как единое сообщество, отделенное от социокультурной общности под названием «народ»; сообщество, внутри которого спорили между собой множественные группы, включая в разнообразных сочетаниях представителей бюрократических инстанций. Эти группы объединял перечень дискутируемых тем, они пользовались общим для всех них понятийным аппаратом. Конкурентность же внутри коммуникативного поля, о которой пишет П. Бурдье, выражалась в борьбе за то, кто, что и как мог говорить в публичном пространстве от имени «безмолвствующего» народа, чья интерпретация его интересов была более «истинной».

«Либеральные» интерпретации «народа», «общественного мнения», «власти» составляли одну из главных, если не главную, сквозную тему, проходящую через всю переписку чинов политической полиции, соединяясь с проблематикой формы этих интерпретаций – публичностью. Публичность, таким образом, выступала способом презентации «либералов», конкурировавшим, и успешно, в публичном пространстве с властными интерпретациями. Завоевание публичной популярности в глазах общества описывалось в политическом сыске как главная цель «либералов», однако вначале нужно разобраться с тем, как трактовали в политической полиции «публичность» как инструмент и как своего рода пространство для дискурсивной и смысловой конкуренции с властью⁶⁷². И если кадровые и материальные ресурсы «либералов» интересовали в основном служащих ГЖУ, то «публичность» встречается в документах деятелей и других инстанций политической полиции.

Согласно популярному историографическому представлению, политический сыск – как и власть в целом – вмешивалась в частную жизнь подданных Российской империи⁶⁷³. Так, историк повседневности Н.Б. Лебина утверждает, что политическая полиция была ориентирована на проникновение в частную жизнь населения и контроль над приватной сферой: «Система политико-идеологической регламентации с первых дней своего существования уделяла особое внимание именно контролю за частной жизнью граждан, протекающей в сфере приватного пространства. Неслучайно требования “неприкосновенности личности и жилища”, как и запрета на вскрытие частной переписки как основополагающие принципы гражданского общества фигурировали в программах всех политических партий царской России. Это косвенно свидетельствует о попытках посягательства правительственных контролирующих структур на приватное пространство россиян»⁶⁷⁴.

Думается, что подобные «косвенные свидетельства о посягательствах на приватное пространство» отражают в большей степени утверждения дореволюционной либеральной печати и последующей мемуаристики, чем реалии работы дореволюционной государственной системы. Комплекс источников по либеральному движению формирует представление о том, что у общественных деятелей при «самодержавном режиме» не было возможностей для публичной политической активности, поэтому вся их деятельность протекала в рамках частного пространства, – соответственно, вмешательство власти в лице политического сыска в эту деятельность и было нарушением границ частной жизни.

Полноценно ответить на вопрос, занималась ли политическая полиция Российской империи вмешательством в частную жизнь подданных, будет возможно в конце 4-й главы, после анализа стратегий поведения чинов политического сыска. Пока же стоит отметить, что проведенный во 2-й главе анализ терминологической динамики показывает: внимание к «либерализму» на уровне «идей», «высказываний», «убеждений» со стороны политического сыска было свойственно только чинам ГЖУ, в то время как служащие охранных отделений и Департамента полиции начинали писать о «либерализме», когда он принимал какие-либо организационные формы и проявлял себя не в виде разговоров, а в виде деятельности.

Однако какого рода деятельность «либералов» беспокоила политический сыск – частная или публичная?

Стоит отметить, что даже чины ГЖУ, настроенные внутри политической полиции в наибольшей степени «антилиберально», признавали нормой ситуацию, когда «либералы» существуют со своими убеждениями, но не распространяют их. Так, начальник Екатеринославского ГЖУ в политическом обзоре губернии за 1887 г. писал: «При поверхностном взгляде замечается спокойствие, перемена будто бы во взгляде на существующие порядки и общий строй, не слышится смелых рассуждений господ “передовых” о том или другом мероприятии… Твердая, неуклонная, но справедливая, гуманная и мудрая деятельность правительства, как во внутренних, так и во внешних делах, заставила молчать людей “недовольных”»⁶⁷⁵.

Начальник Черниговского ГЖУ следующим образом характеризовал членов правления местной общественной библиотеки в 1900 г.: «Между членами правления находятся лица… состоящие под негласным надзором или наблюдением, кои при всяком удобном случае обнаруживают враждебное отношение к распоряжениям высшей администрации». Получается, начальник ГЖУ считал проблемой не само по себе «враждебное отношение к распоряжениям высшей администрации», а то, что члены правления демонстрировали это отношение «при всяком удобном случае»⁶⁷⁶.

Отдельно стоит остановиться на терминах из делопроизводственной переписки, так или иначе связанных с публичной сферой, – «публика» (и однокоренные – «публично», «публичный» и пр.), «аудитория», «прения», «открытые высказывания», «демонстративность», «арена» и ряд других. При этом обращает на себя внимание и четкое разведение «публичного» и «частного».

В 1895 г. начальник Санкт-Петербургского охранного отделения сообщал в Департамент полиции о «публичном протесте», который планировали устроить члены Санкт-Петербургского комитета грамотности на предварительных «частных» собраниях: «Имею честь препроводить записку о собрании членов… комитета грамотности для обсуждения вопроса о форме и способах публичного протеста против состоявшегося положения комитета министров о передаче означенного комитета в ведение Министерства народного просвещения… на собрании в апреле настоящего года комитет грамотности… выбрал должностными лицами тех своих членов, которые на частных, организационных к выборам собраниях торжественно обещали в случае передачи комитета… сложить с себя должности и в публичных речах заявить, что при изменившихся условиях они признают невозможным продолжать свою работу на пользу народного образования… Члены комитета признали необходимым устроить частное собрание для обсуждения вопроса о форме и способах протеста против положения… все на собрании обещали воздействовать на знакомых и молодежь, чтобы публика встретила протест на собрании гробовым молчанием, а не протестом. Для надзора за поведением публики во время последнего собрания будут назначены особые распорядители, на обязанности которых будет возложено успокаивать всякие волнения в публике и даже удалять тех, которые будут выражать громко одобрение или порицание» (курсив мой. – Л.У.)⁶⁷⁷.

Частную жизнь противопоставлял публичной сфере начальник Тверского ГЖУ в политическом обзоре за 1899 г.: «Земские собрания служат главной ареной борьбы партий, и тут-то можно видеть, как либеральное большинство во что бы то ни стало проводит меры соответственно своему политическому направлению… Борьба этих партий издавна создала здесь политиканство во всем обществе, и можно сказать, что почти каждый из общества старается даже в частной жизни выказать свою принадлежность к какой-либо из этих партий»⁶⁷⁸.

О результатах так называемой банкетной кампании в 1904 г. писал начальник Черниговского ГЖУ: ужин в память 40-летия судебных уставов «послужил только для того, чтобы дать возможность Хижнякову… высказаться по поводу съезда земских деятелей, объявив при этом публично постановления съезда»⁶⁷⁹. Через месяц начальник этого же ГЖУ сообщал в Департамент полиции о собрании в педагогическом кружке: «Должен был читать свой доклад Н.Н. Мясоедов – товарищ председателя Новгородского окружного суда, известный уже кружку прекрасным даром слова, либеральностью воззрений и парадоксальностью своих убеждений, этого было, разумеется, более, чем достаточно, чтобы собрать многочисленных слушателей доклада, как членов кружка, так и случайных посетителей, среди которых было немало лиц, скомпрометированных в политическом отношении, заранее предвкушавших прелесть публичного свободомыслия» (курсив мой. – Л.У.)⁶⁸⁰.

Печать – легальный институт, имеющий своей непосредственной целью публичное воздействие на читателей, из всех деятелей политического сыска волновал преимущественно служащих ГЖУ. Так, жандарм писал о «крайне либеральном» выступлении бывшего Вольского уездного предводителя дворянства графа А.Д. Нессельроде в дворянском собрании Саратова: «Я, прежде всего, считаю долгом указать на результаты последнего саратовского губернского дворянского собрания, которое вызвало особенное к себе внимание не только лиц, непосредственно причастных к этому собранию, но и всего российского читающего общества, так как на этом собрании были выдвинуты такие вопросы, которые сделались предметом горячего обсуждения многих органов печати»⁶⁸¹. В политическом обзоре Черниговской губернии за 1903 г. было отмечено влияние печати на «публику»: «Связанная условиям цензуры, газета эта («Киевская газета». – Л.У.) выработала свою особую манеру и особый язык и направление ее имеет, безусловно, тлетворный характер, систематически воспитывая в читателе искусным подбором тенденциозных статей и корреспонденций чувство недовольства существующим государственным и общественным строем. … Такая система ведения “Киевской газеты” приносит громадный, не поддающийся оценке вред, поселяя среди читающей публики, в большинстве весьма неустойчивой в своих взглядах, враждебное отношение к правительству, его задачам и современному строю»⁶⁸².

Таким образом, в политической полиции полагали, что публичность давала «либералам» символический ресурс – презентацию собственных взглядов в обществе (включая представителей власти, местной и центральной). Эта презентация касалась двух базовых моментов: во-первых, интерпретации «законности» в первую очередь в поведении «власти» в том правовом пространстве, в котором «либералам» самим приходилось взаимодействовать с бюрократией (законы, уставы, компетенция власти и органов самоуправления в одних и тех же вопросах и т.д.); а во-вторых, интерпретации интересов «народа» и тех, кто мог, с точки зрения «либералов», легитимно эти интересы представлять. В результате «либералы» создавали собственную публичную модель легитимности, не совпадающую с государственной⁶⁸³.

Чины местных отделений политического сыска часто сообщали в Департамент полиции о критике власти со стороны «либералов» за ее «неправовое» поведение. Так, по донесению начальника Московского охранного отделения, «либералы» в Московском юридическом обществе делали акцент на том, что «существующие пути решения» проблемы «допущения к службе иностранцев… администрацией, не исключая и высшей, есть… чистый произвол, нарушающий правовой порядок»⁶⁸⁴. «Либералы» Екатеринославской губернии в 1888 г. критиковали Министерство народного просвещения за «незаконные распоряжения»⁶⁸⁵. «Противозаконным» назвали «либералы» Чернигова закрытие губернатором детского отделения местной библиотеки⁶⁸⁶.

При этом служащие политической полиции оценивали «либералов» с точки зрения законности. Начальник Полтавского ГЖУ писал о «пререканиях» «либерального» земства с губернатором: «По поводу пререканий губернатора с представителями земства уже не одно дело рассматривалось в Сенате, но почти все недоразумения разрешались согласно с мнением губернатора»⁶⁸⁷. «Либерал» Екатеринославской губернии, председатель Барлужской уездной управы А.А. Карпов в связи с «неутверждением екатеринославским губернатором дворянина Кисличного гласным уездной управы выразился весьма резко о праве губернатора не утверждать выборных гласных»⁶⁸⁸. В Полтавской губернии председатель губернской управы Заленский «совершенно отказался признавать в лице губернатора представителя местной власти и дошел до того, что стал самовластно распоряжаться даже лицами, непосредственно подчиненными губернатору»⁶⁸⁹. В Пермской губернии местное «экономическое общество в первый год своего существования, не разрешив ни одной из задач, намеченных в начале… возмутило общественное спокойствие, поставив на обсуждение общества вопросы общегосударственной важности, представив их при этом в лживой тенденциозной окраске»⁶⁹⁰. Стремление «либеральной партии» нижегородского земства «по своему усмотрению распоряжаться народным образованием» было расценено руководителем местного ГЖУ как попытка расширить права земства, в то время как «в круг обязанностей земств вообще не входит изыскание мероприятий по вопросам, разрабатываемым правительством»⁶⁹¹. Начальник Санкт-Петербургского охранного отделения трактовал разработку «либеральным лагерем» петиции на высочайшее имя «об изменении действующих законов о печати» как стремление вмешаться в законотворческий процесс⁶⁹². Директор Департамента полиции С.Э. Зволянский полагал, что деятельность ряда земцев-«либералов» в отдельных губерниях (Харьковской, Тверской) была «противозаконной»⁶⁹³, при этом, по его мнению, такого рода деятельность уже выходила за пределы «легальной оппозиции»⁶⁹⁴.

Помимо заочных дискуссий о том, кто в большей степени демонстрирует правовое поведение, в делопроизводственной переписке политического сыска отразились и острые разногласия между «властью» и «либералами» (в данном случае это собирательные термины) на тему о том, кто лучше понимает «народ» и, соответственно, может легитимно выступать от его имени. Важно отметить, что в этих дискуссиях революционного подполья словно не существовало, и это подтверждает тезис о том, что в Российской империи указанного периода было довольно обширное легальное и публичное общественно-политическое пространство.

Из делопроизводственной переписки политического сыска складывается впечатление, что «либералы» отказывали государству в способности реализовывать интересы «народа» и приписывали соответствующее право себе. Так, начальник Московского охранного отделения в мае 1884 г. доносил в Департамент полиции о выступлении С.А. Муромцева на встрече редакции «Русского курьера» с румынско-болгарской депутацией: Муромцев указал «на то, что обнародованный 15 мая высочайший манифест даровал свободу разбойникам и грабителям, наравне с правительством обирающим и притесняющим народ»⁶⁹⁵. Руководитель Тверского ГЖУ в политическом обзоре за 1899 г. отмечал: «Либеральное большинство (земства. – Л.У.)… обращая внимание, насколько они полезны для населения, и при этом, относясь критически к деятельности правительства и губернской администрации, старается ограждать неприкосновенность прав самоуправления»⁶⁹⁶. Активную самопрезентацию «либеральной» «Самарской газеты» как выразителя интересов народа отмечал в 1902 г. начальник местного ГЖУ: «Отношение газеты… к правительственным мероприятиям или скептическое или вполне индифферентное… Так, например, “Самарская газета” не обмолвилась ни единым словом по поводу… юбилейного торжества 50-летнего существования Самарской губернии… Так демонстративно уклонилась газета от принятия какого-либо участия в названном торжестве, считая празднование это чиновничьим, а не народным, интересам которого она де призвана служить»⁶⁹⁷.

При этом, как следует из делопроизводственной переписки, «либералы» лишь прикрывались служением «народу». Начальник Московского ГЖУ сообщал в Департамент полиции о равнодушии «либерального» земства к своим обязанностям (1885)⁶⁹⁸, руководитель Екатеринославского ГЖУ – о нежелании гласных – «либералов» выделять деньги на народное образование (1885)⁶⁹⁹, об отсутствии финансовой поддержки крестьян, которые пытались освоить новые земли (1888)⁷⁰⁰, начальник ГЖУ Донской области – о «халатном отношении к делу» «либерала» – мирового судьи Захарова, у которого «даже арестантские дела залеживались без движения по несколько месяцев, а другие так и по три года» (1905)⁷⁰¹.

Начальник Санкт-Петербургского охранного отделения писал о деятелях столичного комитета грамотности, которые манипулировали «пользой народного образования» для сохранения независимого от бюрократии положения: «В апреле настоящего года комитет грамотности… выбрал должностными лицами тех своих членов, которые… обещали… в публичных речах заявить, что при изменившихся условиях они признают невозможным продолжать свою работу на пользу народного образования» (речь идет о передаче комитета грамотности из состава Вольно-экономического общества в Министерство народного просвещения)⁷⁰².

В схожем духе оценили служащие ГЖУ реакцию «либералов» на изменения в земском самоуправлении на рубеже 1880–1890– х гг. Так, в Московском ГЖУ специально отметили в политическом обзоре разное отношение «народа» и «либералов» к этой реформе: «Реформа крестьянского управления, вызвавшая столько разнообразных толков, надежд и порицаний (со стороны либерального лагеря), вообще была встречена народом собственно вполне сочувственно»⁷⁰³. Начальник Екатеринославского ГЖУ в 1891 г. писал, что «в среде дворян и помещиков нашлись так называющиеся “либералы”, “передовые”, встретившие реформу весьма не сочувственно… и ныне еще продолжающие злорадствовать всякой малой неудаче»⁷⁰⁴. В Тверском ГЖУ и вовсе полагали, что «либералы» под соответствующим риторическим прикрытием реализовывали личные интересы: земцы «либеральной партии» «хлопотали только об удовлетворении личного самолюбия и вожделений корыстного или властолюбивого свойства… старались проводить на должности земских начальников лиц своего лагеря, а когда это не удавалось, то стали подсовывать людей ни к какому делу неспособных»⁷⁰⁵.

Традиционалистское мировоззрение чинов ГЖУ сказывалось и на их усиленном внимании не только к политической, но и к «нравственной благонадежности» (интриги, личная корысть, растраты и т.п.) деятелей самоуправления. Так, в политическом обзоре Тульской губернии за 1887 г. говорится: «Земские учреждения… в политическом отношении весьма благонадежны, в отношении же общей нравственности этого сказать нельзя, главным злом является отсутствие единения, преследование своих личных интересов, борьба и интриги партий, группирующихся вокруг известного, тем или другим выдающегося, влиятельного лица. Был и случай явного нарушения общественных интересов – растрата в 100 рублей председателем управы». Кроме того, «председатель дворянства Богородицкого уезда определяет на места сельских учителей тех девиц, которые до этого разделили с ним ложе»⁷⁰⁶. В Уфимской губернии во время голода 1892 г. земцы в результате злоупотреблений и растрат выдали населению «совершенно негодный и вредный для здоровья картофель»⁷⁰⁷. Начальник Смоленского ГЖУ писал в 1900 г.: «Губернская земская управа в истекшем году обрела нового председателя в лице Садовского. Говорят, это выдающийся народник и в этом отношении молва вполне правдоподобна. Садовский, упрочившись в земском кресле, немедленно продал свое имение крестьянам за высокую цену и теперь стремится возвысить налоговые земские сборы на имение, еще не перешедшее в крестьянские руки, для общественных потребностей»⁷⁰⁸.

Стоит отметить, что взаимосвязь между отсутствием в самоуправлении заботы о населении и объяснение этого факта главенством либеральных настроений была отмечена-в Тверском (1889, 1893–1894, 1901)⁷⁰⁹, Екатеринославском (1885, 1887, 1891, 1893)⁷¹⁰, Московском (1885, 1891)⁷¹¹, Черниговском (1897– 1902)⁷¹² и Нижегородском (1898)⁷¹³ ГЖУ.

Вполне возможно, что в восприятии чинов ГЖУ «нравственная неблагонадежность» деятелей самоуправления приобретала политические черты в том случае, если эти деятели не просто игнорировали интересы «народа», а начинали эти интересы каким-либо образом интерпретировать в публичном пространстве, и эти интерпретации распространять. Так, начальник Тверского ГЖУ в политическом обзоре за 1893 г. оценивал и земское, и городское самоуправление как равнодушное к «интересам населения», однако только земство было «либеральным»: «Особенное либеральное направление земства Тверской губернии и крайний недостаток в добросовестных общественных деятелях не могут не отражаться на интересах населения… Все заняты исключительно своими личными расчетами и интересами… В городских учреждениях процветает прежняя вялость и индифферентность к нуждам городского населения»⁷¹⁴.

Как уже было отмечено, в политической полиции считали печать и земские собрания (т.е. площадки формально публичные и легальные) в наибольшей степени распространяющими «либеральные» интерпретации. Однако не меньший ресурс, имевший черты публичного действия при непубличном (частном) формате, давали «либералам» в провинциальных сообществах «слухи» и «толки». Термин «толки» кажется в этой связи особенно важным – его использование в делопроизводственной переписке подтверждает справедливость высказанного выше предположения, что «либералы» беспокоили политический сыск именно в связи с постоянным «перетолкованием» (говоря другими словами – переинтерпретацией) властных интерпретаций⁷¹⁵.

В сентябре 1900 г. начальник Черниговского ГЖУ писал о закрытии губернатором детского отделения местной общественной библиотеки, открытой «без надлежащего разрешения»: «Распоряжение о закрытии вызвало потрясающие действия, возбудило толки среди либералов о правах губернатора»⁷¹⁶. В 1901 г. в том же Чернигове «обыск у Хижняковых» вызвал «всевозможные толки» среди либералов⁷¹⁷. В марте 1903 г. отказ губернатора все в том же Чернигове рассматривать вопросы земского съезда мая 1902 г. в губернском комитете Особого совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленности инициировал «среди либералов… разные толки»⁷¹⁸. О циркуляции в обществе «тенденциозных разных вымышленных слухов», распространяемых «местными либеральными кружками» и «указывающих на слабость правительства совладать с революционным движением и успешность его развития», писал в декабре 1901 г. начальник Витебского ГЖУ. Далее он отмечал: «Так как они (слухи. – Л.У.) циркулируют в замкнутой среде и не имеют авторитетного опровержения, то… пользуются доверием и весьма способствуют тревожному настроению общества»⁷¹⁹.

Донесения в Департамент полиции из охранных отделений содержали информацию о «слухах», которые используют «либералы» в качестве инструмента манипуляции настроением и деятельностью различных обществ, библиотек, союзов и товарищеских ужинов⁷²⁰. Начальник Санкт-Петербургского охранного отделения сообщал о заседании Союза писателей в ноябре 1897 г.: «Все речи были направлены главным образом против русской цензуры. Предварительно же был распущен слух, что правительство предрешило уже этот вопрос в утвердительном смысле»⁷²¹. О том же союзе в августе 1899 г. в столичном отделении писали: «Имею честь сообщить нижеследующие сведения по поводу слухов о суде над Сувориным в Союзе писателей… Сотрудник “Сына отечества” Городецкий в одном из заседаний Союза писателей… поднял вопрос о суде над Сувориным и об исключении его из членов Союза… Далее, по одним версиям, Суворин потребовал третейского суда по поводу враждебных против него действий “литературного общества”… По другим версиям, суд касался литературной деятельности старика Суворина и вообще направления “Нового времени”, но возник он по желанию молодого Суворина, оскорбленного нападками на отца, и одного из главных сотрудников газеты Сыромятникова»⁷²².

Начальник Московского охранного отделения С.В. Зубатов писал о роли слухов в жизни общества: «Техника агитации… всегда начинается распространением в среде студенчества каких-либо неизвестно откуда и кем пущенных и притом всегда враждебных правительственной власти слухов. По пословице “добрая слава лежит, а худая бежит”, слухи эти быстро распространяются, получая, по склонности человеческой природы к греху, почти всеобщее доверие. Противодействия и опровержения слухи эти обыкновенно не встречают»⁷²³.

Политический обзор начальника Екатеринославского ГЖУ за 1887 г. постоянно отсылает к «слухам» и «толкам»: «Циркуляр Министерства народного просвещения об ограниченном приеме в гимназию лиц, не имеющих соответствующих средств, вызвал толки, затем сетования на “несправедливость и незаконность распоряжения”… Вслед за сим был пущен слух, будто земство и город прекращают отпуск денег на гимназии, т.к. большинство плательщиков в земстве среднего и низшего класса, коим ныне “воспрещается образование детей в гимназиях” и т.п. … Закрытие Санкт-Петербургского, Московского, Казанского и Харьковского университетов послужило поводом к различным тенденциозным слухам и рассказам, наконец было объявлено об открытии Санкт-Петербургского университета и начатых лекциях, но… разнесен был слух (которому все поверили) будто лекции не начались, ибо профессора университета отказались от преподавания и разъехались… статьи газет, рассуждающие о предстоящем преобразовании земских учреждений, были поводом к возбуждению неудовольствия и толков»⁷²⁴.

Эта пространная цитата позволяет поставить вопрос о том, были ли «слухи» и «толки» составляющей частной жизни отдельных «либералов» и региональных «либеральных» сообществ в целом, или же эта составляющая, скорее, относится к публичному пространству Российской империи, ведь циркулировали «слухи» в том числе посредством легальных публичных институтов – общественных организаций (и их заседаний, собраний, лекций), самоуправления⁷²⁵ и печати.

Начальник Новгородского ГЖУ в политическом обзоре за 1890 г. писал: земская реформа «была воспринята населением в начале хотя и не без доверия, впоследствии не вызвала особого сочувствия благодаря появившимся газетным инсинуациям и кривотолкам местных политиков»⁷²⁶. Единственный раз в Московском ГЖУ связали местное самоуправление с «либералами» в том же 1891 г. и по тому же поводу – «либеральный лагерь» в земстве распускал «толки» по поводу введения земских начальников⁷²⁷. Спустя десятилетие, в сентябре 1902 г., начальник Черниговского ГЖУ сообщал в Департамент полиции о событиях в местном земстве: «Председатель черниговской уездной земской управы Д.Р. Тризна… предложил по примеру других земств обсудить существенные дополнительные вопросы (постановления московского земского съезда мая 1902 г. – Л.У.). Прочтение Тризной выработанных им вопросов вызвало огромное оживление в собрании… Быстро разнеслась весть о сказанном совещании и о принятых вопросах, предложенных Тризной, либералы ликуют – а преданные правительству лица смущены»⁷²⁸.

При этом «консерваторы» не только не умели работать с публичностью, но и не стремились к этому. Так, начальник Тульского ГЖУ писал в политическом обзоре за 1904 г.: «В интеллигентной среде Тульской губернии замечается две резких партии: либеральная и консервативная… либеральная партия… хорошо организована, дружно сплочена и действует активно… Консервативная же партия крайне разрозненна, совершенно бездействует и старается быть незаметной – лишь бы ее не трогали, свое же неодобрение идеям либералов высказывают шепотом и то с оглядкой»⁷²⁹.

Таким образом, из перспективы политической полиции «либералы» занимались превращением «слухов» и «толков» в публичные инструменты переинтерпретации властного дискурса; говоря другими словами – целенаправленной экспансией из частного пространства в публичное (а не политический сыск проникал в частную жизнь «либералов»). Эти переинтерпретации касались преимущественно прав «власти», прав «общества» и интересов «народа» и тематически и дискурсивно совпадали с трактовками, проводившимися «либералами» через формально легальные и публичные институты самоуправления, общественных организаций, периодической печати. В предыдущей главе упоминалось о «крайнем либерализме» – одним из его существенных отличий от простого «либерализма» или же «либерализма» «умеренного» было стремление к публичности и организованности⁷³⁰. При этом если чинов ГЖУ откровенно раздражала публичная активность «либералов», то Департамент полиции эту активность во многом игнорировал. Это позволяетпредполагать, что его служащие признавали существование публичного общественно-политического пространства в качестве нормы и видели свою функцию, скорее, в наблюдении за законностью действий тех, кого на современном языке уместно назвать публичными политиками, а не в заключении «либералов» в границы частной жизни⁷³¹.

3.4. Символический ресурс «либералов»: популярность

Публичные формы «либеральных» интерпретаций и трактовок были популярны в обществе – так полагали в политической полиции. Из всех подчиненных Департаменту полиции инстанций – и ГЖУ, и охранных отделений – в центральном ведомстве политического сыска накапливалась информация о том, что «общественное мнение» становится всё более «либеральным». Однако что такое «общественное мнение», и почему оно вообще было так важно?

Категория «общественное мнение» постоянно использовалась еще в переписке III отделения, в том числе в ежегодных «Нравственно-политических отчетах»⁷³², а с 1887 г. – в ежегодных политических обзорах по каждой губернии, составлявшихся в ГЖУ на пространстве всей Российской империи⁷³³, что говорит о значимости этой категории для чинов политической полиции.

Вопреки господствующему в историографии представлению о государственном аппарате Российской империи как самодовлеющей махине, можно предположить, что в действительности бюрократическая система была зависима от настроений и перепадов общественного мнения. Во всяком случае, это предположение представляется справедливым в отношении политического сыска XIX – начала ХХ в.⁷³⁴ – его деятели настойчиво и целенаправленно фиксировали «общественное мнение», «состояние умов», «настроения». Причем «общественное мнение» воспринималось в политическом сыске как своего рода инстанция, выдающая вердикт легитимности власти как таковой, ее деятельности и ее деятелям, реформам, отдельным решениям, структурам. С определенной долей условности можно говорить о том, что сами чины политического сыска воспринимали систему, в которой они служили, как своего рода аналог, «эрзац» общественного представительства – ведь именно политическая полиция фиксировала «общественное мнение» и доводила его до центральной и высшей власти.

Появление большого пространства для публичности после реформ Александра II привело к мозаичности общественного мнения, к возникновению множественных и конкурирующих между собой и с властью групп, претендующих на присвоение себе права говорить от имени общества в целом (либералы, народники, марксисты, конституционалисты и т.п.).

Можно утверждать, что риторическая, дискурсивная борьба власти и различных групп в обществе велась за символический капитал под названием «общественное мнение», которое решало, чья интерпретация «народа» и его нужд является легитимной. Такова центральная нить, главный рефрен делопроизводственной переписки о «либералах» – они интересовали политическую полицию как аморфная общественная группа, интерпретации которой обладают серьезным влиянием на «общественное мнение». Cпор за право представлять «единственно верное» в глазах «общества» толкование интересов населения, компетенций власти в целом и ее отдельных представителей составили основное содержание заочного диалога между чинами политической полиции как представителями власти и «либералами» как «прогрессивной» частью общества. Возможно, что обостренная претензия на легитимность собственного толкования и интерпретации окружающего мира отчасти может объясняться юридическим образованием и юридической практикой – карьерные стратегии, популярные и у служащих политической полиции, и у «либералов». Так, П. Бурдье отмечает, что именно юристы обладают «одновременно социальной и технической компетенцией, заключающейся главным образом в социально признанной способности интерпретировать… свод текстов, закрепляющих легитимное, т.е. правильное, видение мира». Право же представляет собой «высшую форму легитимного дискурса»⁷³⁵.

Даже традиционалистски настроенные чины ГЖУ ссылались на «общественное мнение» как важный барометр. Начальник Псковского ГЖУ в политическом обзоре за 1887 г. так характеризовал деятельность губернатора: «Причина спокойствия в губернии… искусное управление начальника губернии тайного советника барона Икскуль фон Гильденбанда, который много содействовал должному направлению дел в правительственных учреждениях губернии, в особенности же направил полицейскую власть на законную почву, тем самым возвысил ее в общественном мнении»⁷³⁶. Сославшись на «общественное мнение», руководитель Смоленского ГЖУ оправдал собственное бездействие в 1899 г.: «Сочувствие общества будто бы угнетенной молодежи, открытое порицание правительственных мероприятий высказывалось повсюду, не только людьми свободных профессий, но и лицами с солидным служебным положением… Концерты, спектакли, аллегри чередовались все продолжение каникулярного времени и хотя обставлялись легальными целями, но в действительности поступали в пользу пострадавшей университетской молодежи… Административная власть под давлением общественного мнения, на все подобные проявления общественной благотворительности смотрела сквозь пальцы, необходимость вынуждала и жандармский надзор воздерживаться от всякого противодействия общему движению, ибо секреты не оберегаются не только в губерниях, но и в столичных канцеляриях и всякое секретное воздействие в этом отношении со стороны жандармского надзора делалось достоянием улицы»⁷³⁷.

О значении общественного мнения писал начальник Московского охранного отделения В.В. Ратко в феврале 1905 г.: «Когда князь Святополк-Мирской высказался о доверии правительства к обществу, приглашая последнее помочь ему советом и делом… на первых порах почувствовались умиротворение и надежда на возможность полюбовного устранения накопившихся за последнее время недоразумений между правительственной властью и общественными элементами. Однако такой поворот в общественном мнении показался крайне невыгодным радикально-оппозиционным и революционным группам, и с их стороны началась усиленная агитация, задача которой была окончательно порвать связь между благожелательной, умеренной частью общества и правительством, несостоятельность будто бы которого исключает всякую возможность союза с ним»⁷³⁸.

Заведующий Заграничной агентурой П.И. Рачковский так размышлял о различных инструментах воздействия на общественное мнение, отдавая приоритет печати: «…периодическая печать за границей является, как известно, одним из главных рычагов политической и общественной деятельности. Занявши место руководительницы общественного мнения, заграничная журналистика составляет как бы государство в государстве… Опыт показывает, что наша эмиграция с самого своего появления за границей, начала прокладывать себе дорогу в местную печать и, не встречая себе никакого противодействия, сделала в этом отношении очень многое: питаясь искусственными клеветами на русское правительство и прославлениями их преступлений, общественное мнение, в конце концов, встало на их сторону и взяло под свою защиту»⁷³⁹.

Победа тех или иных групп в споре за благосклонность общественного мнения выражалась чинами политической полиции посредством слов: популярность, признание, авторитет, известность, успех, аплодисменты, восторги, овации и т. п. И чаще всего эта «победа» была за «либералами», как группой, наиболее влиятельной в публичном пространстве⁷⁴⁰. Не случайно, как показал анализ терминологии, проведенный во 2-й главе, в начале ХХ в. «либерализм» в делопроизводственной переписке распространяется на институциональные, социальные и профессиональные общности и появляется термин «либеральное общество».

Крупнейший исследователь политического сыска периода Департамента полиции З.И. Перегудова обращает внимание на то обстоятельство, что «либералов» в Департаменте часто называли «симпатиками» (т.е. те, которым симпатизировали)⁷⁴¹, правда, по всей видимости, это понятие распространилось в переписке политической полиции после Первой русской революции, т.к. мне оно не встречалось.

Итак, речь в документах политического сыска шла о том, что «либерализм» давал человеку, группе людей, организации популярность в обществе. Начальник Московского ГЖУ отмечал в политическом обзоре за 1886 г.: «“Русские ведомости” в большом ходу между учащейся молодежью, благодаря своему либеральному направлению»⁷⁴². Руководитель Тверского ГЖУ сообщал о местном земстве в 1894 г.: «Характер земских собраний, не отличаясь особенною плодотворностью, сводится к пустому парламентаризму, дающему возможность каждому порисоваться своими либерально-гуманными идеями, исключительно бьющими на дешевую популярность»⁷⁴³. Из Пермского ГЖУ в марте 1895 г. сообщали в Департамент полиции о пермском экономическом обществе: «Зал общих собраний… превратился в арену для изыскания аплодисментов по дару красноречия, причем речь наиболее подкрашенная тенденциозным, либеральным направлением, вызывала и наиболее аплодисментов, неподдельных восторгов. Доклад, сделанный В.В. Грибелем (поднадзорный) в общем собрании 24 января текущего года, крайне возмутительный по своему содержанию и мысли на тему “Задачи экономического общества”, привел слушателей в наиболее восторженное состояние, вызвал многочисленные аплодисменты и дал тему для разговоров и восторгов в известном круге общества на продолжительное время»⁷⁴⁴.

Заведующий Заграничной агентурой П.И. Рачковский полагал, что «либералы» ориентированы на достижение «общественного успеха», популярности в публичном пространстве, и исключительно по этой причине отказываются от поддержки террора: «В числе нескольких предприятий заграничные народовольцы решили предпринять либеральное издание, которое при возможно большей крайности своего направления не касалось бы вопросов террора и лишь дискредитировало бы существующие в России порядки применительно к точке зрения русских либералов. Такое решение состоялось на основании личных переговоров народовольцев с Елпатьевским, Кащенко и Переплетниковым (Эртелем), которые, требуя от эмигрантов помощи для организуемой ими общественной оппозиции, заявили, что задачи террористов будто бы должны выполняться вполне конспиративно и независимо от либерального движения… для русского общества требуется, прежде всего, бесцензурный заграничный орган, открыто критикующий действия правительства и раздувающий общественное недовольство им, без каких-либо указаний на насильственные меры против него. Только подобный орган будто бы выйдет из пределов незначительных легальных кружков, прямо сочувствующих народовольцам, имеет шансы на широкий общественный успех»⁷⁴⁵.

В другом докладе в Департамент полиции, в октябре 1894 г., П.И. Рачковский сообщал о «Проекте русской конституции», отпечатанном в Фонде вольной русской прессы в Лондоне по просьбе «русских либералов», при этом он обращал внимание не столько на сам «Проект», сколько на возможность его «успеха» в России⁷⁴⁶.

Присоединение к «либералам» дает общественную «известность» – сообщал начальник Нижегородского ГЖУ в 1898 г.: «Предводителем дворянства вместо гофмейстера Приклонского, вынужденного происками либералов отказаться от своего поста, избран бывший земский начальник Нейгардт, человек молодой, стремящийся каким бы то ни было путем составить себе известность и в этих видах заискивающий расположение»⁷⁴⁷.

Руководитель Санкт-Петербургского охранного отделения в донесении ноября 1895 г. о кружке лиц «либерального образа мыслей» в Санкт-Петербургском комитете грамотности делал акцент не на самом кружке в составе комитета, а на его популярности внутри комитета, из-за чего весь комитет действовал в «противоправительственном направлении»⁷⁴⁸. Сообщение из этого же отделения в 1903 г. показывает, что к этому времени «либеральная часть общества» и «общество» стали для его служащих синонимами: лекции «известного Департаменту полиции магистра Тарле… пользуются особым вниманием и громадным успехом среди либеральной части общества и радикальной молодежи… в обществе их называют лекциями “О начале великой русской революции”»⁷⁴⁹.

Из делопроизводственной переписки политического сыска складывается впечатление замкнутого круга: у общественного мнения были определенные критерии популярности, которые совпадали с моделью поведения «либералов»; в результате желающие получить общественное признание, авторитет, известность демонстрировали себя (вынужденно или с удовольствием) «либеральными». Представляется, что отсюда – такие постоянные характеристики в документах политической полиции, как «заискиванье», «игра» в «либерала», старание «прослыть» «либералом» и т.п. О распространенности среди служащих политического сыска этого убеждения говорят и опубликованные воспоминания. Так, вице-директор Департамента полиции в 1912–1915 гг. В.Д. Кафафов писал о товарище министра внутренних дел, командире отдельного корпуса жандармов в 1913–1915 гг. В.Ф. Джунковском: «В поисках популярности он любил заигрывать с либеральными кругами, прикидывался, что охотно исполняет просьбы их представителей, и поэтому пользовался в их кругах некоторой симпатией»⁷⁵⁰.

Начальник Казанского ГЖУ сообщал еще в 1883 г.: «Многие из профессоров страдают известной болезнью – заискиванием популярности в среде студентов не научными сведениями, не мастерским чтением лекций, а как говорится поблажками и пустым либеральничаньем»⁷⁵¹. Спустя двадцать лет, в 1902 г., начальник Ярославского ГЖУ схожим образом характеризовал ситуацию в Ярославском лицее во время студенческих беспорядков: «Большинство студентов желало продолжения лекций, но меньшинство взяло власть в свои руки, а произошло это потому, что большинство было разрознено и не нашлось никого, кто бы стал во главе его, сплотил бы его и дал бы ему силу подчинить меньшинство… Такая роль ближе всего соответствовала бы директору Лицея или кому-либо из профессоров. Но директор крайне преклонного возраста, дослуживает последний год, не пользуется среди студентов никаким авторитетом и давно уже не вмешивается в дела лицея, что же касается профессоров, то они первые перестают показываться в Лицее при появлении слухов о готовящихся беспорядках. И вместо того, чтобы взять в свои руки движение и направить студентов на путь порядка, они дрожат за свою популярность и более всего боятся, чтобы студенты не заподозрили бы их в солидарности с правительством. По установившемуся понятию популярный профессор должен быть непременно либерал, а еще лучше революционер»⁷⁵².

Об «игре в либерала» городского головы А. Нечаева писал начальник Тверского ГЖУ в 1889 г.: он «человек весьма недалекий, но разыгрывающий из себя либерала и человека передового, следствием чего и был в прошлом году весьма прискорбный случай, что в общем собрании думы голова Нечаев сознательно допустил присяжного поверенного Рождественского произнести речь возмутительного содержания, сущность которой заранее была известна не только Нечаеву, но и всем живущим в Твери политически неблагонадежным, она вызвала в думе большие с их стороны аплодисменты и придала всему этому инциденту характер самой наглой антиправительственной манифестации»⁷⁵³. Однофамилец городского головы Твери председатель новгородской губернской земской управы в 1891 г. старался «прослыть за либерала» посредством покровительства «людям, пострадавшим как выражаются земцы, за идею»⁷⁵⁴. «Заигрывание с молодежью» «либерального» деятеля К.К. Черносвитова⁷⁵⁵ во Владимире «сделало его популярным в этой среде и послужило причиной выбора его председателем общества вспомоществования учителям и учительницам»⁷⁵⁶.

В целом из перспективы политического сыска «либералы», осев в публичном пространстве как значимый игрок, к началу ХХ в. приобрели серьезное влияние на «общественное мнение» как в плане распространения своих идей, вплоть до высшего чиновничества, так и в плане освоения кадрово-материальных ресурсов, преимущественно на региональном уровне, и в символическом аспекте, будучи успешными в овладении инструментарием публичных действий таким образом, чтобы приобретать общественную популярность. Это давало возможность «либералам» не только покровительствовать «политически неблагонадежным» и откровенным революционерам (что имело место), но и «вербовать» в ряды своих сторонников новых людей, заинтересованных в успешной карьере вне государственной сферы (или вынужденных властью пойти на таковую).

Именно такая картина должна была складываться у Департамента полиции из сообщений местных отделений политического сыска. Какой же была реакция Департамента – инстанции, которая отвечала за аналитику и принятие каких-либо решений, выработку поведенческих стратегий в отношении «либерального» движения, учитывая описанную ранее существенную умеренность политических взглядов деятелей самого Департамента?

Глава IV
Технология работы политического сыска с «либералами»

Предыдущие главы были посвящены реконструкции целостного и в то же время множественного и подчас противоречивого образа/образов «либерализма» в делопроизводственной переписке политического сыска. В 4-й главе анализируются поведенческие модели служащих политической полиции, на реализацию которых этот образ отчасти влиял, а отчасти – и сам формировался в ходе их реализации. Удачным представляется определение стратегий поведения, предложенное социологом П. Бурдье в его концепции габитуса. Бурдье определил габитус как целенаправленные практики и модели поведения, позволяющие изменить ситуацию в ходе взаимодействия в ограниченном по количеству участников, занимающих противостоящие позиции, коммуникативном социальном пространстве (это пространство Бурдье назвал полем)⁷⁵⁷.

Именно такой мне представляется картина взаимодействия чинов политического сыска с «либералами» – плотное и ограниченное по численности участников поле для диалога, создаваемое и определяемое как прямыми (параграфы 3 и 4), так и опосредованными (параграфы 1 и 2) коммуникациями.

Такой подход заметно расширяет традиционный историографический взгляд на деятельность политической полиции как на «борьбу» сугубо «карательно-репрессивными» методами с противоправительственным движением. Кроме того, представляется отнюдь не достаточным изучение моделей поведения чинов политического сыска либо через описание их формально-правовых полномочий, либо через анализ источников получения ими информации, что чаще всего имеет место в литературе⁷⁵⁸.

В 4-й главе делается попытка реконструировать внутреннюю логику функционирования системы политического сыска. Работающей представляется следующая модель, отражающая и содержание, и последовательность действий чинов политической полиции: пассивное наблюдение (накопление информации различными путями); активное наблюдение (наблюдение, сочетающееся с аналитикой в том числе посредством секретной агентуры); личные коммуникации; применение формально-правовых методов.

Также важно отметить, что ниже анализируется обращение политического сыска не только и не столько с «либералами», сколько с деятелями легального пространства в целом, для обозначения которых используется понятие, аутентичное изучаемой эпохе, – «общественные деятели». В него включаются и «либералы» в понимании чинов политического сыска, и «либералы» в историографической трактовке (т. е. «оппозиционеры», «радикалы» и «конституционалисты» – в дискурсе, прежде всего, служащих Департамента полиции и охранных отделений). При данном разделении оказывается, что в отношении «либералов» применялось преимущественно наблюдение (в основном пассивное) и личные переговоры, большая же часть так называемых карательно-репрессивных мер приходится на более радикальные, чем «либерализм», легальные общественно-политические явления.

Еще один важный нюанс состоит в том, что поскольку все стратегии определялись Департаментом полиции или, во всяком случае, замыкались на него, то оказывается, что восприятие общественного пространства чинами ГЖУ, подробно представленное в предыдущих главах, оставалось лишь их восприятием, мало влияя на поведенческие модели политического сыска в целом. По этой причине в данной главе преимущественное внимание уделено позиции и деятельности служащих Департамента полиции.

4.1. Сбор информации: пассивное наблюдение

Чины политического сыска очевидным образом зависели в своей деятельности от той информации, которую они получали⁷⁵⁹.

Пассивное наблюдение, которое состояло во многом из механических, рутинных процедур, не требовавших особых аналитических усилий, можно классифицировать по разным критериям – формальные (зафиксированные в нормативно-правовой базе) и неформальные методы; устные и письменные источники получения информации; источники информации, бывшие в распоряжении только у Департамента полиции либо только у местных подразделений; специфические источники получения сведений и данные, почерпнутые из общего для образованного общества информационного пространства.

Однако, независимо от выделенных критериев, в первую очередь важно отметить, что конечной точкой всех информационных потоков внутри системы политического сыска был Департамент полиции. Говоря другими словами, информация циркулировала внутри системы по вертикальным каналам – из местных отделений в центральное, и обратно, горизонтальные каналы обмена информацией непосредственно между разными ГЖУ или между ГЖУ и охранными отделениями отсутствовали. Кроме того, Департамент полиции был инстанцией, возглавлявшей деятельность всех структур политического сыска, – соответственно, внутри Департамента в каждом конкретном случае решалось, как реагировать (или не реагировать) на сведения, поступавшие из ГЖУ и охранных отделений.

В силу принципиального значения, которое имел Департамент полиции для определения стратегий реагирования, оправданным представляется последовать логике самой системы политической полиции и попытаться описать механизм (или механизмы) получения в Департаменте совокупного представления об объектах наблюдения – до того, как это наблюдение переставало быть пассивным и переходило в более активную, аналитическую стадию, а затем и в разработку каких-либо мероприятий. Важно отметить, что за «либералами», в отличие от революционеров, пассивное наблюдение могло продолжаться годами, а в некоторых случаях – и десятилетиями⁷⁶⁰. Здесь уместно вспомнить 2-й параграф 1-й главы, где описывается мировоззрение чинов политического сыска, в том числе их эволюционное восприятие действительности, откуда могло исходить и представление о необходимости длительного наблюдения за деятелями легального пространства.

Корректная исследовательская реконструкция механизма сбора сведений в политическом сыске осложнена тем обстоятельством, что фонд Департамента полиции состоит из дел, комплектовавшихся в Департаменте по мере необходимости – то есть в момент перехода к аналитической стадии, к активному наблюдению, и, по идее, речь об этом должна идти во 2-м параграфе данной главы, однако номенклатура архивных дел в данном смысле противоречит логике работы политической полиции, зафиксировав ее для историка в обратном порядке. Поэтому и приходится начинать с прояснения этой логики, прежде чем говорить, собственно, о том, что имеется в виду под пассивным наблюдением.

Чаще всего отдельные дела о тех или иных деятелях, обществах, газетах и т.п. заводились по конкретным поводам, обратившим на себя внимание Департамента. Начиналось такое дело со справки – документа, в котором чины Департамента на основании внутренней именной картотеки механически суммировали по хронологии все упоминания о том объекте, которому было посвящено дело. Это могли быть вырезки из газет, выдержки из перлюстрированных писем и сообщений секретных агентов, но большую часть справок о «либералах» (а также «оппозиционерах», «радикалах», «конституционалистах») занимали выписки из донесений чинов ГЖУ и охранных отделений, писавшихся по самым разнообразным поводам, включая ежегодные политические обзоры по губерниям, в которых объект данного дела мог упоминаться мимоходом.

Справка должна была дать руководству Департамента представление о биографии человека или группе лиц с точки зрения политической полиции: акцентировалось внимание на знакомых человека, его формальном (участник обществ и организаций) и неформальном (член кружков и салонов) статусе, освещалась карьера, семейное положение, характер, частная деятельность, поведение на публике и «истинные» взгляды; имело значение, привлекался ли объект внимания когда-либо к дознаниям⁷⁶¹. В результате подобной справки очерчивался круг знакомств и ресурсы влияния⁷⁶². Таким образом, в справках концентрировалась вся информация, накопившаяся в Департаменте на момент заведения дела за многие годы из различных источников. Так, справка о С.А. Муромцеве была составлена в 1895 г., хотя первая информация о нем в документах политического сыска датируется 1880 г.⁷⁶³ Справка о Д.И. Шаховском появилась в 1899 г., хотя о его деятельности шла переписка между Департаментом полиции и Министерством народного просвещения с середины 1880-х⁷⁶⁴. Справка о С.А. Котляревском была составлена в декабре 1903 г., хотя первая информация о нем появилась в Департаменте полиции в 1899 г.⁷⁶⁵

Важно отметить, что справки, будучи, по сути, цитированием сведений из других, более ранних, документов, сохраняли оценки и терминологию «первоисточников».

Затем, после справок, в делах идут подборки из копий отдельных документов, которые цитировались в справке, и только затем – документы, авторами которых были чины Департамента полиции. Представляется корректным утверждать, что именно с этого начиналась аналитическая работа в самом Департаменте. Такими документами могли быть запросы в местные отделения политического сыска, «записки для памяти» – короткие тексты внутреннего департаментского использования, а также документы, шедшие наверх, – доклады министру внутренних дел (черновики, чистовики), а иногда и всеподданнейшие доклады уже от имени министра. И только в этих документах и отражались взгляды, установки, представления, язык, терминология самих служащих Департамента, в этих же документах содержались аналитические выкладки, результирующие выводы и предложения методов.

Говоря другими словами, составление справки маркировало переход к аналитической стадии (которой посвящен 2-й параграф данной главы), к активному наблюдению, но язык справки (точнее – множественные языки, аккумулированные в справке) отражал предшествующую стадию – пассивного наблюдения, в рамках которой документы из местных отделений политического сыска, содержавшие информацию о «либералах», становились источником сведений для Департамента полиции. В связи с этим важно понять, во-первых, в какой степени Департамент полиции был информационно независим от ГЖУ и охранных отделений (т.е. какие у Департамента полиции были собственные источники сведений), а во-вторых, какие источники информации были в распоряжении местных подразделений политической полиции.

Надо отметить, что в целом речь идет об источниках двух типов – о сведениях из информационного пространства, общего для образованного общества и в столицах, и в провинции (периодическая печать, заседания обществ, уставы обществ, подававшиеся на утверждение в общую полицию, публичные лекции, журналы заседаний земских собраний, слухи и т.п.), а также о специфических «полицейских» источниках. Под последними сейчас имеются в виду перлюстрация, негласное наблюдение и негласный надзор. Секретная агентура – важный источник информации для политического сыска, также сугубо «полицейский», – будет рассматриваться отдельно, т.к. деятельность секретных сотрудников требовала аналитических усилий со стороны чинов политической полиции, что отличает этот метод от условно пассивного сбора информации, о котором идет речь в данном параграфе.

Деятели Департамента полиции постоянно читали периодическую печать, причем речь идет не о подпольных изданиях, работа с которыми была необходима в силу профессиональных задач⁷⁶⁶, а о легальной прессе⁷⁶⁷. Как известно, В.К. Плеве начинал свой рабочий день с чтения издававшегося за границей «Освобождения» – в историографии освободительного движения журнала «либерального», в переписке политического сыска – издания «оппозиционного». «Освобождение» было нелегальным журналом, и не случайно выходило в Штутгарте, однако в нем печатали статьи активные участники внутрироссийского легального пространства.

Те или иные сведения из периодической печати нередко встречаются в переписке чинов Департамента полиции с деятелями охранных отделений о легальном пространстве⁷⁶⁸. Так, заведующий Особого отдела Департамента полиции Л.А. Ратаев писал начальнику Московского охранного отделения С.В. Зубатову в феврале 1902 г. о вечере в литературно-художественном кружке, прося обратить внимание на деятельность кружка: «Из корреспонденции об этом вечере в различных газетах, в особенности же в воскресном номере “Петербургских ведомостей” я вынес впечатление, что литературно-художественный кружок, по-видимому, вступил на путь, который, несомненно, в скором времени сделает его ареной происков московской радикальной оппозиции»⁷⁶⁹.

Наряду с прессой другим важным источником информации для служащих Департамента полиции была перлюстрация, то есть внутренний источник информации, позволявший создать целостную картину политических настроений в Российской империи⁷⁷⁰. Перлюстрация писем была запрещена российскими законами, в силу чего данная процедура была секретной⁷⁷¹.

Если источником сведений Департамента было перлюстрированное письмо, то в запросах в местные отделения обычно использовалась фраза «Департамент полиции получил сведения»⁷⁷² (директор Департамента в 1902–1904 гг. А.А. Лопухин предпочитал словосочетание «из агентурного источника»)⁷⁷³. Не было прямых отсылок к перлюстрации как источнику информации и в докладах Департамента Особому совещанию – структуре, созданной по «Положению об охране» для рассмотрения дел в «административном порядке»⁷⁷⁴. Так, доклад в Особое совещание о закрытии журнала «Жизнь», подписанный директором Департамента полиции С.Э. Зволянским, содержал такую абстрактную формулировку: «“Жизнь”, по словам лиц, приветствовавших такое перемещение литературных сил, превратилась в то же “Новое слово” только под другим названием и под другой обложкой»⁷⁷⁵. Эта фраза была почти дословной цитатой из перлюстрированного письма, однако для внешнего взгляда (в том числе исследователей системы политической полиции Российской империи) подобные абстрактные формулировки в документах, на основании которых принимались решения, могут трактоваться как признак властного произвола, символом которого в историографии и является Особое совещание⁷⁷⁶.

Внутренняя департаментская переписка – справки, записки для памяти – содержала прямые указания на перлюстрацию как источник сведений. Например, в справке об А.М. Калмыковой, составленной в 1893 г., приводились цитаты из 7 перлюстрированных писем (и – для сравнения – только одна выдержка из газеты), как к самой Калмыковой, так и писем, в которых упоминалось ее имя⁷⁷⁷.

Письма были важным источником информации о деятелях легального пространства, которые в сравнении с революционерами проявляли себя в письмах довольно откровенно. На перлюстрированных письмах таких деятелей ставились пометки «принять к сведению» и «иметь в виду для соображений при наблюдении за деятельностью названного лица»⁷⁷⁸. Так, наблюдение политической полиции за Г.К. Градовским было установлено из-за попавшего в перлюстрацию его письма к С. Раппопорт в Лондон в октябре 1894 г., в котором Градовский описывал настроение общества после смерти Александра III. На этом письме директор Департамента полиции Н.И. Петров поставил резолюцию: «Иметь в виду взгляд и сношения Гр. Градовского. Установить наблюдение за перепиской по адресу…»⁷⁷⁹ (как говорилось в 3-й главе, после перлюстрации 3-го письма в Департаменте пришли к выводу, что Градовский является «умеренным либералом», и наблюдение за перепиской было отменено).

В некоторых случаях Департамент полиции проверял сведения перлюстрированных писем на достоверность. Так, исполнявший-обязанности директора Департамента полиции Н.И. Сабуров писал в Вятское ГЖУ в июне 1888 г., основываясь на данных перлюстрации, но не обозначая источник информации: «Департамент получил сведения, что члены вятской губернской земской управы посещают кружки бывших ссыльных и всем неблагонадежным лицам оказывают покровительство… Департамент полиции просит Вас уведомить, насколько все это справедливо, а также собрать совершенно негласно сведения о личности, сношениях и политической благонадежности Шуравина»⁷⁸⁰.

В других случаях сведения из перлюстрированных писем использовались для принятия решений без их предварительной проверки, что, помимо прочего, говорит о своего рода доверии чинов Департамента полиции к деятелям легального пространства. Так, в августе 1902 г. директор Департамента полиции А.А. Лопухин писал начальнику Московского охранного отделения С.В. Зубатову, видимо по причине особой доверенности и в нарушение заведенных в Департаменте правил не только указывая источник сведений (перлюстрированное письмо), но и отправляя его в копии: «Препровождаю копию письма П.Д. Долгорукова к Д.Н. Шипову, из коего усматривается, что 23 и 24 сего августа предполагается устроить, по-видимому, в городе Рузе новый и, как ожидается, довольно многолюдный съезд земских деятелей… принять негласные меры к выяснению, кто именно собирается на предполагаемый съезд, а также, какие вопросы будут на нем обсуждаться и о последующем уведомить»⁷⁸¹.

Были и другие случаи, когда Департамент полиции, основываясь на данных перлюстрации, сразу предписывал местным отделениям предпринять какие-либо действия⁷⁸². Чаще всего речь шла об имевшихся в распоряжении политического сыска методах пассивного наблюдения – негласный надзор и негласное наблюдение. С одной стороны, эти методы инициировались (или утверждались) самим Департаментом; с другой стороны, итоговая информация по результатам его применения для руководящего органа политического сыска имела опосредованный, вторичный характер, проходя через своего рода фильтр – чинов местных отделений.

Негласный надзор регламентировался «Положением о негласном надзоре» 1882 г. (отменен в 1904 г.)⁷⁸³, осуществлялся силами общей полиции и контролировался ГЖУ. Негласный надзор устанавливался за конкретным человеком и ограничивался двумя годами, каждый раз решение о его продлении принималось отдельно, с санкции Департамента полиции. Если судить по параметрам, которыми оценивались объекты наблюдения, то целью негласного надзора было составить представление об этих объектах с точки зрения их контактов, то есть внешнего мира, не проникая при этом в частную жизнь. В первую очередь в списках ведения негласного надзора отмечались «знакомства и отношения с негласно-поднадзорными, неблагонадежными, предосудительными с политической точки зрения, причастными к политической пропаганде». Нередко знакомые негласноподнадзорного сами состояли под таковым⁷⁸⁴.

Списки негласного надзора были формализованными документами; если в течение нескольких месяцев в них стояла отметка, что за объектом наблюдения не замечено «ничего предосудительного», начальник ГЖУ обычно запрашивал Департамент полиции о его прекращении⁷⁸⁵.

Негласный надзор устанавливался не сразу после первых упоминаний о том или ином человеке в делопроизводственной переписке политического сыска. Так, за А.М. Калмыковой негласный надзор был установлен в 1896 г., хотя на ее деятельность обращали внимание еще в 1880-е гг.⁷⁸⁶ За Ф.И. Родичевым негласный надзор устанавливался в 1872–1873 гг., а потом в феврале 1883 г⁷⁸⁷. П.Н. Милюков состоял под негласным надзором в 1882–1886 гг.⁷⁸⁸, П.Ф. Лесгафт – в 1889–1891 гг.⁷⁸⁹ и т.д.

По «Положению о негласном надзоре» 1882 г., он не должен был ограничивать наблюдаемого. Департамент полиции соблюдал это правило. Негласно-поднадзорный В.А. Маклаков получил свидетельство о благонадежности⁷⁹⁰, негласно-поднадзорный И.И. Петрункевич – разрешение на выезд за границу⁷⁹¹, негласно-поднадзорный Е.В. Аничков – разрешение на чтение публичных лекций о М. Горьком⁷⁹².

Кроме того, негласный надзор должен был быть секретным, однако, как сообщал начальник Екатеринославского ГЖУ в Департамент полиции еще в 1889 г., «все лица, состоящие под негласным надзором, очень хорошо знают об учрежденном за ними “тайном надзоре”, благодаря неосторожным вообще действиям полицейских властей»⁷⁹³.

В отличие от негласного надзора, всегда индивидуального, негласное наблюдение могло быть учреждено как за одним человеком⁷⁹⁴, так и за группой. Например, в 1880-е гг. было установлено наблюдение за группой «тверских либералов»: А.П. Апостоловым (с 1884 г.), М.В. Девелем (с 1887 г.), С.В. и Е.В. Де Роберти (с 1880 г.), М.И. и И.И. Петрункевичами (с 1882 г. и с 1883 г. соответственно)⁷⁹⁵. При этом отдельное наблюдение в те же 1880-е гг. велось за тем же М.И. Петрункевичем и лидерами тверских «либералов» П.А. и А.А. Бакуниными⁷⁹⁶. Непродолжительное негласное наблюдение велось за Н.К. Муравьевым в 1892 г.⁷⁹⁷, С.Д. Протопоповым в 1894 г.⁷⁹⁸, Д.И. Шаховским в 1896 г.⁷⁹⁹, П.Н. Милюковым в 1902 г.⁸⁰⁰, С.А. Котляревским (с конца 1903 г.)⁸⁰¹. Под коллективным негласным наблюдением состояли участники «либерально-прогрессивного кружка» в Новгороде в 1881 г.⁸⁰², собрания учителей в Тверской губернии под руководством «либералов» А. Медведева и Л. Мясникова в первой половине 1890-х гг.⁸⁰³, «либеральной партии» Нижегородской губернии в 1897–1898 гг.⁸⁰⁴, лица «радикально-оппозиционной группы» на рубеже веков⁸⁰⁵ и др.

В Заграничной агентуре также существовало негласное наблюдение, но, учитывая специфику деятельности этого учреждения политического сыска, вряд ли стоит ставить знак равенства между этими формами негласных наблюдений. Так, в 1890 г. при наблюдении за народовольцем П.Л. Лавровым «было… установлено, что названный революционер посетил два раза некоего Максима Ковалевского, прибывшего из Москвы 14/26 января… Из дальнейших расследований усматривается, что упомянутый Ковалевский, принадлежа к либеральному кружку в Москве, оказывает разные услуги революционерам, сочувствуя вообще революционному движению как за границей, так и в России»⁸⁰⁶. Аналогичным образом были установлены контакты «либералов» с эмигрантами-народовольцами в 1894 г.⁸⁰⁷

Наряду с негласным надзором и негласным наблюдением еще одним опосредованным источником информации Департамента полиции о легальном пространстве и «либералах» были «слухи», «отзывы», к которым отсылали в донесениях чины местных отделений, чаще всего – ГЖУ. С одной стороны, такой источник сведений свидетельствует о включенности жандармов в жизнь образованного общества, а с другой – означает крайнюю скудость профессионально-разведывательной информации.

Для Департамента это были сведения, полученные даже не из вторых, а из третьих рук – ведь «отзывы» знакомых чинов ГЖУ, получаемые последними в устном виде во время частных бесед, при изложении на бумаге первоначально обрабатывались и интерпретировались самими жандармами.

Руководитель Казанского ГЖУ вскоре после вступления в должность в 1883 г. писал о роли личных знакомств: «Я нашел возможность познакомиться со многими из дворян, проживающими в Казани и с приезжавшими из уездов на праздничное время, встречаясь при взаимных посещениях и в клубе… о земстве я не имею еще подробных сведений, но некоторых из представителей земства я знаю… ознакомясь лично с большинством профессоров и собрав о них посредством моих прежних знакомых и из других источников сведения, я имею некоторую возможность высказать, если не вполне точное и не о каждом лице отдельно подробное мнение, то в общем могу вывести заключение»⁸⁰⁸. Трудности знакомства с этой целью испытывал начальник Калужского ГЖУ (политический обзор за тот же 1883 г.): «Изложение настоящего отдела (общее настроение народонаселения. – Л.У.), основанное на личных наблюдениях чрез знакомство с разнообразными элементами общества, представляет крайние затруднения. Надо иметь много такта, чтобы поддерживать со всеми без исключения лицами в губернии добрые отношения, из которых можно было бы извлекать сущность требуемого заключения по означенному отделу и, наконец, вращаться по возможности во всех слоях общества, не отказываясь от участия в общественных и частных удовольствиях, что трудно, так как тесно связано с материальными средствами»⁸⁰⁹.

Чины ГЖУ часто ссылались на суждения служащих различных государственных структур, преимущественно полиции, губернской администрации и прокуратуры⁸¹⁰. Типична фраза начальника Бакинского ГЖУ, который в 1903 г. сообщал в Департамент о «либеральном» председателе городской управы А.И. Новикове: «Пристав Осипов в келейном разговоре… объяснил, что Новиков принимает на службу и оказывает материальную помощь только лицам, скомпрометированным в политическом отношении»⁸¹¹.

Кроме того, начальники ГЖУ в своих донесениях практиковали отсылки к мнениям «благонамеренных», «совершенно консервативных» людей, «лиц, заслуживающих полного доверия»⁸¹²; использовали они и абстрактные характеристики: «по общим отзывам», «считался», «как здесь говорят», «все знающие его отзываются», «по отзывам лиц, знавших его», «по мнению многих», «заслужил репутацию», «все того мнения» и т.д.⁸¹³ Так, начальник Московского ГЖУ писал в политическом обзоре за 1884 г.: «Вся Москва с нетерпением ожидала выборов, надеясь, что новый состав гласных не будет относиться к своим обязанностям столь равнодушно как прежний»⁸¹⁴. Подобные оценки позволяют усомниться в том, что чины ГЖУ действительно воспроизводили «общее мнение» («вся Москва» в данном случае). Скорее всего, они экстраполировали позицию тех самых «совершенно консервативных людей», которые с наибольшей долей вероятности составляли круг общения начальника ГЖУ⁸¹⁵. Начальник Московского охранного отделения более позднего периода, после Первой русской революции, А.П. Мартынов, например, так описывал свой круг общения: чины местной администрации, прокурорского надзора и кое-кто из обывателей, «принадлежавших к “правому” кругу»⁸¹⁶.

В качестве исключения можно отметить знакомство начальника Казанского ГЖУ с М.Л. Мандельштамом и начальника Смоленского ГЖУ с председателем смоленской контрольной палаты А.И. Игнатьевым: «Игнатьев в беседе с молодежью проповедовал свои злобные чувства против существующего в России режима… и высказывал свою неприязнь жандармскому корпусу, который будто бы неодолимо тормозит все желательные либеральные проявления… Тот же Игнатьев при встречах со мною изливается в чувствах беспредельной преданности престолу и благодарности жандармскому корпусу за сдерживающее влияние»⁸¹⁷.

Изредка чины ГЖУ сообщали о личных посещениях заседаний различных обществ⁸¹⁸.

В 3-й главе шла речь о том, как в делопроизводственной переписке политического сыска оценивались «слухи» в качестве инструмента «либералов» для «перетолкования» государственных интерпретаций. Однако чины ГЖУ использовали «слухи» как собственный источник информации. В качестве характерного примера – цитата из политического обзора за 1892 г. по Томской губернии: «Из чиновников по крестьянским делам обращает на себя внимание заведующий 2-м участком Бийского округа Покровский, который подчеркивает знакомство и сношения с политическими ссыльными и при всяком случае высказывает себя либералом. Относительно его держится упорно слух, что он ловкий взяточник, умеющий хорошо скрывать концы»⁸¹⁹.

«Слухи» как источник информации упоминали и служащие охранных отделений⁸²⁰, изредка «слухи» встречаются и в докладах Департамента полиции министру внутренних дел и в Особое совещание⁸²¹.

В то же время важно отметить разную степень зависимости от получаемой информации (включая язык первоисточника, каким бы он ни был, – отзыв знакомых, заметка в газете, перлюстрированное письмо и т.п.) служащих разных инстанций политической полиции.

В наибольшей степени подобная зависимость была характерна для чинов ГЖУ – они могли не только сохранять терминологию источника информации, но и воспроизводить оценку явления глазами объекта наблюдения. Например, начальник Ярославского ГЖУ в политическом обзоре за 1901 г. описывал ситуацию в Демидовском лицее, ссылаясь на мнение студентов: «Директор… не пользуется среди студентов никаким авторитетом»⁸²². Служащие охранных отделений в большей степени отделяли свои оценки от трактовок первоисточников⁸²³, при этом реакция «либералов» на деятельность полиции часто могла служить критерием успешности ее деятельности. Так, начальник Санкт-Петербургского охранного отделения В.М. Пирамидов писал в марте 1901 г., после событий вокруг студенческой демонстрации у Казанского собора: «В либеральных литературных кружках Санкт-Петербурга сложилось твердое убеждение, что правительство своими последними арестами нанесло сильный удар рабочей организации. Все уверены, что в лице Поссе, Ермолаева и Хижнякова взяты руководители и вдохновители “Союза борьбы за освобождение рабочего класса”»⁸²⁴.

Документы Департамента полиции могли воспроизводить информацию и терминологию из донесений местных отделений политической полиции, отличаясь при этом лишь в резолютивной части (предлагаемые способы реагирования)⁸²⁵, а могли и задавать свои трактовки. Если говорить о внешних влияниях, то чаще всего документы Департамента полиции и терминологически, и информационно-содержательно, и методологически совпадают с донесениями заведующего Заграничной агентурой П.И. Рачковского⁸²⁶.

Однако если речь в донесениях с мест шла о «либералах», этот термин в департаментских документах мог исчезнуть. Так, в мае 1899 г. в Департаменте обрабатывалась записка начальника столичного охранного отделения В.М. Пирамидова для доклада министру внутренних дел, при этой обработке в записке Пирамидова было вычеркнуто словосочетание «тверской либерал» применительно к Ф.И. Родичеву⁸²⁷. Впрочем, еженедельные записки Департамента полиции и всеподданнейшие доклады министра внутренних дел, готовившиеся на основании департаментских документов, вообще отличались терминологической «сухостью» – мне ни разу не встретилось в этих документах слово «либерал»⁸²⁸.

Таким образом, пассивное наблюдение состояло в сборе информации о деятелях легального пространства, в том числе о «либералах», различными способами – как зафиксированными в секретной нормативно-правовой базе (негласный надзор, перлюстрация), так и неформальными, начиная от публичных (периодическая печать), заканчивая «слухами». Подобное механическое наблюдение могло продолжаться годами, и было в большинстве своем однонаправленным – информация из местных отделений со всей Российской империи концентрировалась в Департаменте полиции, без постоянной обратной коммуникации со стороны руководящего органа политического сыска. В результате при переходе к более активным действиям в отношении отдельных объектов наблюдения у Департамента полиции было определенное представление об этих объектах, основанное на совокупности сведений, не слишком достоверных, но разных по источникам возникновения, характеру и степени публичности.

Пассивное наблюдение было преимущественно уделом ГЖУ, в то время как охранные отделения в большей степени занимались наблюдением активным – обзаводясь секретной агентурой и «ведя» ее, что предполагало постоянную включенность в процесс наблюдения и аналитическое руководство им.

4.2. Секретная агентура: активное наблюдение

Секретная агентура – самый обсуждаемый на уровне научно-популярной литературы сюжет деятельности политического сыска Российской империи. В научной историографии подсчетами общей численности секретных сотрудников периода Департамента полиции, т.е. с 1880 по 1917 г., наиболее тщательно занималась З.И. Перегудова. На основании изучения секретной картотеки, ведшейся в Департаменте полиции, исследовательница пришла к выводу, что всего за эти 37 лет секретными агентами было около 10 тысяч человек⁸²⁹. Поименный список всех «сексотов» никогда не публиковался, однако очевидно, что их подавляющее большинство было связано с революционным движением.

В научной литературе, посвященной либеральному движению – то есть «либерализму» в широком смысле слова (как отмечалось выше, полицейская, внутренняя трактовка «либерализма» заметно уже историографической) – утверждается, что среди «либералов» не было секретных агентов. С одной стороны, они действовали в открытом, публичном пространстве, – соответственно, метод, ориентированный на подполье, каковым считается секретная агентура, в данном случае был излишним⁸³⁰; с другой – среди них не было «предателей»: например, утверждается, что «в Союзе освобождения не оказалось ни одного предателя»⁸³¹.

Подавляющее большинство работ по выявлению секретной агентуры политической полиции пришлось на период с 1917 по 1930-е гг. В это время по вполне понятным причинам внимание было сосредоточено на секретных сотрудниках в социалистических партиях, в первую очередь среди большевиков, а также на тех, кто тайно работал на политическую полицию в период, непосредственно предшествовавший 1917 г. Например, С.Б. Членов опубликовал список секретных сотрудников Московского охранного отделения с 1910 г., объяснив это тем, что «ранее 1910 г. в отделении не составлялось агентурных записок по сведениям отдельных сотрудников»⁸³².

Сочетание названных историографических обстоятельств привело к тому, что сюжет о секретной агентуре в либеральном и (шире) общественном движении на данный момент, по сути, комплексно не исследован. И в рамках данной работы оказалось возможным только подступиться к его изучению. Преждевременно говорить о точной численности секретной агентуры в среде «либералов», к тому же здесь многое зависит от исследовательской оптики – рассматривать ли политически активное легальное пространство как преимущественно «либеральное» (позиция историографии), или же исходить из представлений чинов политического сыска (которые при этом, как доказывалось в третьей главе, были разными) о «либеральном», «радикальном», «оппозиционном» как отдельных составляющих этого пространства. Я предпочла пойти по второму пути, отталкиваясь от узкого понятия «либерального», и в то же время постаравшись выявить «сексотов» среди видных деятелей общественного движения.

В большинстве случаев мне не удалось раскрыть настоящие имена и клички, дававшиеся секретным сотрудникам в политической полиции. Однако несомненно то, что сами сотрудники в либеральной среде существовали. Кажется некорректным и историографическое представление о взаимосвязи секретной агентуры с нелегальностью положения тех, кого агенты должны были «освещать», – очевидно, что это явление имеет место и внутри легального общественно-политического поля любой страны вплоть до сегодняшнего дня. Более того, в системе дореволюционного политического сыска нормативно-правовое обеспечение работы с секретной агентурой произошло только после легализации политики как таковой – то есть после Манифеста 17 октября 1905 г. Базовый нормативно-правовой документ – «Инструкция по организации и ведению внутреннего секретного наблюдения» – появилась только в феврале 1907 г.⁸³³ До этого – как уже отмечалось в 1-й главе – эта сфера деятельности в охранных отделениях регламентировалась инструкциями, утверждавшимися руководителями общей полиции в том или ином городе (в Санкт-Петербурге – градоначальником, в Москве – обер-полицмейстером), а в ГЖУ, по сути, осуществлялась произвольно.

Согласно устоявшейся в литературе традиции, секретных сотрудников стоит разделить на штучников, вспомогательных агентов, осведомителей и собственно секретных агентов. Секретные сотрудники ГЖУ чаще всего относились к первой или второй категории⁸³⁴, т.к. чины управлений плохо были приспособлены к вербовке секретных сотрудников и работе с ними⁸³⁵. Этот вывод историографии применительно к революционному движению справедлив и в отношении легального общественно-политического пространства.

Мне удалось обнаружить не так много секретных сотрудников ГЖУ. Таковые были у Тверского ГЖУ в 1889 г. среди служащих в земстве⁸³⁶ и в Обществе взаимного кредита⁸³⁷; у Вятского ГЖУ в 1899 г. среди сотрудников газеты «Вятский край»⁸³⁸; в Саратовском ГЖУ в 1902 г. в редакции газеты «Саратовский дневник»⁸³⁹.

Значительную часть секретных сотрудников охранных отделений стоит отнести к категории осведомителей и секретных сотрудников, в том числе сюда входят те, кто освещал общественных деятелей, вращаясь при этом в революционном подполье, в том числе в студенческом движении. Секретный сотрудник Московского охранного отделения, бывший студент Никитин (псевдоним) являлся членом Юридического общества при Московском университете на рубеже 1880–1890-х гг. и сообщал о его руководителях С.А. Муромцеве и В.А. Гольцеве⁸⁴⁰. Такими же были источники «агентурной» информации об участии «либералов» в юбилее известного народника Н.К. Михайловского в 1895 г. и вечеринках так называемых «народников» и «марксистов»⁸⁴¹, о Д.И. Шаховском в Ярославле в 1897 г.⁸⁴², о Юридических обществах в Санкт-Петербурге в 1890-е гг. и Казани в 1902 и 1903 гг.⁸⁴³, об «оппозиционной партии» Нижнего Новгорода в 1902 г.⁸⁴⁴, о лекциях «либералов» в Киеве и Харькове⁸⁴⁵, о банкетной кампании ноября-декабря 1904 г.⁸⁴⁶, земско-городских съездах 1904–1905 гг.⁸⁴⁷, а также съездах присяжных поверенных в марте, Союза союзов – в мае-июне 1905 г., адвокатов и профессоров – в августе того же 1905 г.⁸⁴⁸

Московское охранное отделение имело секретных сотрудников в «либеральной» среде, начиная с 1880-х гг., Санкт-Петербургское отделение – с начала 1890-х гг. По преимуществу это были журналисты, то есть участники такого значимого, с точки зрения политического сыска, сегмента легального общественно-политического пространства, как периодическая печать.

В 1884 г. сотрудник Московского охранного отделения Панов (псевдоним) работал в редакции «Русского курьера» под руководством В.А. Гольцева⁸⁴⁹. О редакции журнала «Северный вестник» сообщал в 1887 г. секретный агент, близкий к кружку московских «либералов», в который входили тот же Гольцев и С.А. Муромцев⁸⁵⁰. Вполне возможно, этим секретным сотрудником был небезызвестный С.В. Зубатов. По мнению Ю.Ф. Овченко, Зубатов поддерживал достаточно тесные связи с литературным кружком Гольцева, издавшем среди прочего брошюру «Земский собор». Судя по воспоминания самого Гольцева, его контакты с Зубатовым относились к 1886 г., во время их встреч Зубатов интересовался, в частности, М.М. Ковалевским. При сопоставлении этих сведений с донесениями в Департамент полиции начальника Московского охранного отделения Н.С. Бердяева можно увидеть, что Бердяев сообщал о кружке «московских либералов», в который вместе с Гольцевым входил и Ковалевский⁸⁵¹.

С осени 1889 г. до весны 1892 г. о Гольцеве и других «либералах», контактировавших с редакцией нелегального заграничного журнала «Самоуправление», в Московское охранное отделение сообщал секретный агент под псевдонимом Н.Н. Шаров. Настоящее имя этого секретного агента – Николай Николаевич Шелонский, в круг «освещаемых» им людей входили В.А. Гольцев, Д.А. Дриль, И.И. Янжул, М.М. Ковалевский, Г.И. Успенский⁸⁵².

Со второй половины 1890-х гг., когда руководителем Московского охранного отделения стал С.В. Зубатов, донесения в Департамент полиции из Москвы о литературном мире, основанные на сведениях секретных сотрудников, практически прекращаются. Можно предположить, что это было связано с первоочередным вниманием Зубатова к совсем другим сюжетам – рабочему вопросу, созданию рабочих обществ и снижению популярности социал-демократов в рабочей среде.

Вместе с тем в 1890-е гг. «либеральный» литературный и журналистский мир активно освещался секретными сотрудниками Санкт-Петербургского охранного отделения⁸⁵³. Можно предположить, что их было не больше двух, т.к. тексты сообщений схожи по стилю, используемым терминам и объектам внимания.

Донесения начинаются с января 1895 г., первое касается петиции для облегчения законов о печати, которую планировали подать на высочайшее имя ряд известных литераторов: Д.В. Григорович, В.С. Соловьев, Г.К. Градовский, А.С. Суворин, Н.К. Михайловский, П.В. Засодимский, А.М. Скобичевский, М.М. Стасюлевич, М.Л. Песковский и С.А. Венгеров⁸⁵⁴. В апреле 1895 г. секретный агент сообщал об организации тайного кружка «земская или либеральная лига» силами К.К. Арсеньева, Д.Л. Мордовцева, С.Н. Южакова, А.М. Калмыковой, М.Л. Слонимского и др. и «дословно» передавал начальнику отделения П.В. Секеринскому «программу кружка»⁸⁵⁵.

Впрочем, еще в 1893 г. П.В. Секеринский сообщал в Департамент полиции о «земском кружке» в Санкт-Петербургском комитете грамотности при Вольно-экономическом обществе, в который вошли «вдова сенатора А.М. Калмыкова, Н.А. Рубакин, П.В. Засодимский, Г.А. Фальборк, В.И. Чарнолусский, М.И. Туган-Барановский и др.»⁸⁵⁶. Сведения о тайных планах участников этого кружка поступали в охранное отделение неоднократно; так, спустя два года, в ноябре 1895 г. Секеринский писал в Департамент о собраниях на квартире члена комитета присяжного поверенного А.А. Никонова, в ходе которого была выбрана «особая протестная комиссия» – в это время стоял вопрос о передачи комитета грамотности из ведения Вольно-экономического общества в Министерство народного просвещения и руководители комитета обсуждали способы демонстративного протеста на общем публичном собрании комитета⁸⁵⁷.

В течение второй половины 1890-х – первые годы ХХ в. в Санкт-Петербургское охранное отделение регулярно поступали донесения секретных агентов о заседаниях Союза писателей, планах «либеральных» («Русская мысль»), «конституционалистских» («Вестник Европы»), «марксистских» («Научное обозрение», «Новое слово», «Жизнь», «Северный курьер») и «народнических» («Русское богатство») периодических изданий. В донесениях часто упоминались многие известные имена литературного мира того времени: марксисты П.Б. Струве, М.И. Туган-Барановский, М.М. Филиппов, К.И. Арабажин, А.М. Калмыкова, народники Н.К. Михайловский, Н.Ф. Анненский, В.Г. Короленко⁸⁵⁸.

Кроме этого, охранные отделения имели секретных агентов в ряде обществ: в Санкт-Петербурге – в Обществе содействия промышленности и торговле в 1899 г. (их в этом обществе было, по признанию начальника отделения, двое)⁸⁵⁹, в Вольно-экономическом обществе в 1900 г.⁸⁶⁰, в Москве – в Обществе вспомоществования политическим ссыльным и заключенным⁸⁶¹, в Одессе – в Киевском литературно-артистическом обществе в 1904 г.⁸⁶² У Московского охранного отделения были секретные сотрудники в земских управах⁸⁶³.

Как уже отмечалось, мне не удалось выяснить персоналии названных выше секретных агентов. Можно предположить, что часть сообщений о литературном мире Петербурга и Вольно-экономическом обществе была написана самым крупным секретным сотрудником политического сыска того времени в «оппозиционном» движении Михаилом Ивановичем Гуровичем (псевдоним Харьковцев)⁸⁶⁴ – он начал сотрудничать с Санкт-Петербургским охранным отделением в 1892 г., затем, в 1894–1898 гг., им руководил начальник Московского охранного отделения С.В. Зубатов, а в январе 1899 г. «по агентурной необходимости» Гурович снова переехал в Санкт-Петербург. Гуровичу посвящено довольно много литературы⁸⁶⁵, поэтому остановлюсь здесь на наиболее важных моментах освещения им легального общественно-политического пространства.

М.И. Гурович попал в столичные «либерально»-«оппозиционно»-«радикальные» круги благодаря знакомству с В.Я. Яковлевым-Богучарским, которое произошло во время ссылки обоих примерно в 1889 г. Причем связи Гуровича как секретного сотрудника простирались и в мир нелегальный, подпольный – так, в 1896 г. он был удостоен звания потомственного почетного гражданина за заслуги в «розыске народовольческой типографии».

В 1898–1901 гг. М.И. Гурович был фиктивным издателем марксистского журнала «Начало»⁸⁶⁶, пайщиком товарищества «Наука и жизнь», участником собраний Союза писателей и Вольно-экономического общества, а также различных неформальных обедов, банкетов, вечеринок (студенческих, в память Н.Г. Чернышевского, в память А.И. Герцена, в журналах «Жизнь», «Сын отечества», у редактора «Северного курьера» князя В.В. Барятинского и др.).

М.И. Гурович был хорошо знаком со многими видными деятелями общественного движения и досконально знал их позиции, текущую деятельность и стратегические намерения. Весь период секретного сотрудничества с политической полицией Гурович близко общался с тем же В.Я. Богучарским, а также с А.М. Калмыковой, П.Б. Струве, М.И. Туган-Барановским, Г.А. Фальборком: в своих сообщениях полицейскому начальству Харьковцев постоянно использовал такие фразы, как «на днях ко мне заходил Струве», «как мне передавал Фальборк», «со слов Яковлева» (т.е. Богучарского) и т.п. Можно говорить и о постоянном агентурном освещении Гуровичем таких знаковых фигур, как П.Н. Милюков, А.А. Корнилов, К.К. Арабажин, Е.Д. Кускова, Н.К. Муравьев, В.Я. Муринов и ряд других. Гурович подробно описывал не только планы различных периодических изданий, из которых он наибольшее внимание уделял марксистским газете «Северный курьер» и журналу «Жизнь», но и анализировал предполагавшиеся к размещению или уже опубликованные статьи «Мира Божьего», «Санкт-Петербургских ведомостей», «Русского богатства», «Права»⁸⁶⁷.

В результате сотрудничество Гуровича с политическим сыском было не просто освещением общественного движения, он был своего рода аналитиком, концентрировавшим внимание своих агентурных руководителей на тех моментах противоправительственного развития легальной прессы, которые казались ему наиболее важными. Целый ряд аналитических записок заведующего Особым отделом Департамента Л.А. Ратаева и директора Департамента С.Э. Зволянского были во многом воспроизведением донесений Гуровича⁸⁶⁸. Кроме того, Департамент полиции давал и непосредственные задания Гуровичу по написанию аналитических записок о выработке мероприятий для борьбы с «легальным противодействием» власти⁸⁶⁹.

Весной 1901 г., после разгона студенческой демонстрации у Казанского собора 4 марта 1901 г., Департамент полиции инициировал большое дело «радикально-оппозиционной группы» – определение этой группы давалось в 3-й главе, в 4-м параграфе этой главы пойдет речь об этом же деле подробнее. Здесь же важно отметить, что спустя год, в мае 1902 г. Департамент полиции ставил в заслугу М.И. Гуровичу выяснение «всех главнейших деятелей радикально-оппозиционной группы, захватившей за последние два года руководство всем революционным движением в Петербурге и ознаменовавшей свою деятельность за последнее время подстрекательством учащейся молодежи и рабочих к устройству уличных манифестаций», а также «полное освещение подпольной деятельности части членов императорского Вольно-Экономического общества, что дало возможность принять против этого явления серьезные предупредительные меры»⁸⁷⁰.

Сама записка Департамента с перечислением заслуг М.И. Гуровича была связана с прекращением его деятельности как секретного сотрудника – Харьковцев был разоблачен в августе – сентябре 1901 г. ротмистром Санкт-Петербургского охранного отделения Рубашкиным, рассказавшим о нем своему родственнику, известному общественному деятелю С.Д. Протопопову. Также в этой записке Департамента говорилось: «Перечислить все заслуги, оказанные Гуровичем правительству в широком смысле и, в частности, делу политического розыска было бы крайне затруднительно, настолько они обширны, а посему необходимо ограничиться перечислением наиболее выдающихся фактов». В это перечисление попали следующие успехи политической полиции: выявление и арест полных составов ряда подпольных типографий (народоправцев, народовольцев, социал-демократов, М. Фрумкина), террористических и социал-демократических групп («Политического освобождения России», «Рабочего знамени», «Злободневных листков», «Социалистов», «Малого подпольного креста», «Искры», «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» и др.), арест нелегально вернувшихся в Россию ряда народовольцев-эмигрантов и т.д.⁸⁷¹ Целью этой записки было исходатайствовать назначение пенсии Гуровичу, и с ноября 1902 г. он получал пенсию 2000 руб., а в 1903 г. был взят на службу в саму политическую полицию заведующим Галицийской и Румынской агентурами⁸⁷².

Однако М.И. Гуровичем секретная агентура в общественном движении не исчерпывалась. Более того, освещалась и такая элитарная либерально-консервативная неформальная организация, как «Беседа». Отдельного дела о «Беседе» в фонде Департамента полиции нет, в историографии существует утверждение, что об этом кружке в политическом сыске вообще не знали: название «Беседа» было выбрано специально для того, чтобы в случае перлюстрации писем участников складывалось впечатление, что речь идет не о названии чего-либо, а о разговорах – «беседах» – людей друг с другом⁸⁷³. Между тем перлюстрированные письма участников кружка сопровождались пометкой «иметь в виду», самих членов после собраний до дома сопровождали филеры с целью установления личности собиравшихся. Интересы и пометы на перлюстрированном письме П.Д. Долгорукова к его брату П.Д. Долгорукову. В самом письме говорилось: «Вчера переслал тебе с Чилингаровым окончание записи Беседы. Начало лежало у тебя на столе. Если будете давать переписывать, то лишь в очень верные руки». На письме стояла резолюция министра внутренних дел: «Желательно бы иметь», а под ней – резолюция директора Департамента: «Сообщить Зубатову. У него есть связи агентурные с этим кружком». Получается, что в Департаменте полиции не только знали, что «Беседа» – это объединение («кружок»), но в Московском охранном отделении были некие «агентурные связи», то есть, скорее всего, секретный сотрудник, близкий к самому кружку⁸⁷⁴. Из содержания запроса Департамента полиции Зубатову ясно, что «Беседу» рассматривали как «кружок земских деятелей»⁸⁷⁵, и, учитывая реальный состав объединения⁸⁷⁶, можно прийти к выводу, что такая оценка была адекватна действительности.

Можно предполагать, что у Московского охранного отделения был агентурный источник получения информации и об усилиях «конституционалистов» и «оппозиционеров» по созданию собственной организации – здесь имеются в виду активизировавшиеся с 1901 г. переговоры, закончившиеся созданием во второй половине 1903 г. Союза освобождения и, несколько позже, Союза земцев-конституционалистов. Так, в январе 1904 г. начальник Московского охранного отделения В.В. Ратко сообщал в Департамент полиции подробную информацию о «Союзе объединенной интеллигенции во имя освобождения» – его цели, руководящий состав, территориальный охват, ближайшие планы⁸⁷⁷. Исследователь истории Союза освобождения К.Ф. Шацилло настаивает, что среди «освобожденцев» не было «провокаторов», информацию же начальнику отделения передал дворник, швейцар или лакей⁸⁷⁸. Однако сведения о Союзе были достоверными и подробными, за исключением неточности в названии организации, что вряд ли было возможно при подслушивании прислугой или тем более дворником.

Агентурное освещение деятельности Союза земцев-конституционалистов началось в 1905 г. и шло, по всей видимости, от секретных сотрудников Московского охранного отделения в земском и городском самоуправлении⁸⁷⁹.

В целом агентурное освещение трех названных либерально-оппозиционных организаций было всё же эпизодическим, явно недостаточным и часто сочеталось с наружным наблюдением. Так, в марте 1903 г. начальник Санкт-Петербургского охранного отделения Я.Г. Сазонов сообщал в Департамент полиции: «В квартире Шереметева в собственном доме действительно имело место какое-то собрание, с которого присутствовавшие разошлись во 2-м часу ночи… По негласной установке лиц, проведенных наружным наблюдением с означенного собрания, присутствовавшими там оказались: 1. Барон А.Ф. Мейендорф… 2. Князь Д.И. Шаховской… 3. Барон С.А. Корф… 4. А.С. Лаппо-Данилевский… 5. И.М. Страховский… 6. Н.И. Лазаревский… 7. И.Н. Белюстин»⁸⁸⁰. Судя по перечисленным именам, речь шла о «Беседе», однако руководитель столичного отделения не знал, как ясно из донесения, за участниками какого объединения следили филёры.

Такого же рода было сообщение из Московского охранного отделения в январе 1904 г.: «В квартире князя Дмитрия Николаева Долгорукова, действительно, состоялось собрание, на котором присутствовало до 20 человек, из числа коих представилось возможным выяснить 13 лиц…» После этого за квартирой Долгорукова было установлено наблюдение в течение января– марта 1904 г.⁸⁸¹

Хронологически за пределами данного исследования находится агентурное освещение деятельности Центрального комитета Конституционно-демократической партии, однако стоит упомянуть, что до роспуска I Государственной Думы, весной 1906 г., в распоряжение политической полиции поступили протоколы заседаний ЦК кадетской партии. Причем донесения начальника Московского охранного отделения Е.К. Климовича содержат сами протоколы (а не их изложение «своими словами»), дословно совпадающие с текстами протоколов, опубликованных в 1990-е гг. Скажем, заседание ЦК кадетов от 20 мая по донесению Климовича: «1. выяснена причина задержки официальной публикации о легализации партии, срок которой, установленный законом, наступил 14 мая, состоящая в том, что 1. не образовано до настоящего времени вопреки закону присутствия по делам об обществах 2. не заведены установленные законом реестры 3. не указана министром внутренних дел по соглашению с Министерством юстиции форма статей для распубликования общества…» Опубликованные протоколы ЦК по фонду Конституционно-демократической партии (ГА РФ. Ф. 523) совпадают с этим текстом дословно⁸⁸². Всего же Протоколы ЦК с 6 мая по 28 июня, добытые Е.К. Климовичем, в публикации по фонду партии кадетов занимают 13 страниц⁸⁸³. Агентурный источник получения протоколов ЦК кадетской партии в политическом сыске установить не удалось, так как и архивные, и опубликованные материалы, посвященные секретным сотрудникам политической полиции, не содержат информации о фигуранте, хоть сколько-нибудь близком к кадетам, работавшем на Московское охранное отделение в 1906 г.⁸⁸⁴ Не могли попасть эти протоколы в руки Климовича и в ходе обыска – тогда бы они обозначались не как «полученные агентурным путем», а включались бы в протоколы обыска. Исследователь либерализма В.В. Шелохаев в разговоре с автором этих строк предположил, что секретным сотрудником мог быть журналист (журналисты бывали на заседаниях ЦК), получивший на какое-то время оригиналы протоколов и снявший с них копию (или перепечатавший их), либо же кто-то из прислуги секретаря кадетского ЦК А.А. Корнилова.

Одним из ключевых вопросов, обсуждаемых в литературе о системе дореволюционного политического сыска применительно к теме секретной агентуры, является ее роль в функционировании системы в целом. Не погружаясь здесь в эту дискуссию, стоит отметить, что базовым критерием для каких-либо выводов по данному сюжету является наличие или отсутствие доверия деятелей политического сыска к информации, получаемой от секретных сотрудников.

Характерна в этом смысле история с сообщениями ярославского губернатора, у которого якобы был свой «секретный сотрудник» в окружении известного общественного деятеля Д.И. Шаховского. Эта история показывает отсутствие у Департамента полиции привычки воспринимать за «чистую монету» любые сведения от секретных сотрудников, а также наличие четких критериев доверия, органичных для политического сыска, понятных деятелям внутри системы и отсутствующих у внешних игроков.

В январе 1904 г. ярославский губернатор представил министру внутренних дел В.К. Плеве комплекс документов – результаты его собственного «негласного наблюдения» за Д.И. Шаховским с помощью «секретного агента Антонины Прокопьевны», высланной из Баку за участие в местной социал-демократической организации. Донесения «секретного агента» представляют собой пересказ разговоров с Шаховским⁸⁸⁵. Так, свое знакомство с Д.И. Шаховским «агент» описывала следующим образом: он попросил назвать фамилии ее руководителей по социал-демократической организации в Баку. Она назвала Г.М. Ласхишвили, на что Шаховской сказал: «А. Редактор газеты “Цнабич Пурцеи”». Потом «я сказала Дмитрию Ивановичу “возьмите меня для агитации, я хочу мстить за угнетенный народ”». На что он ответил: «Благодарю, у меня сейчас есть трое, пока достаточно». После этого Шаховской пригласил «Антонину Прокопьевну» к себе домой на «сходку», на которой заявил: «Я получил письмо от сосланных товарищей, они просят денег. У меня нет, я решил обратиться к вам. Друзья, соберем, как и в прошлые годы, и пошлем не по почте, а с кем-нибудь из наших…»

В итоге губернатор обвинял Д.И. Шаховского в руководстве Северным комитетом социал-демократической рабочей партии и предлагал через прокурора Ярославского окружного суда «поймать главных участников во время или по окончании их заседаний» или «произвести в ближайшее время ликвидацию и обыски у всех заподозренных лиц»⁸⁸⁶.

Помимо сомнительности приводимых губернатором фактов, бросается в глаза нехарактерная для секретной агентуры политического сыска форма и стилистика изложения материала. Важно отметить, что Департамент полиции не стал предпринимать никаких действий, не удосужившись даже написать ответ ярославскому губернатору.

Служащие политической полиции поднимали тему доверия и в специальных документах. Так, начальник Санкт-Петербургского охранного отделения В.М. Пирамидов посвятил этому вопросу отдельную записку⁸⁸⁷.

Кроме того, вопрос о том, было ли доверие к секретным агентам безусловным, может помочь решить анализ терминологии: важно понять, сохранялась ли терминология секретных сотрудников при переписывании донесений «сексотов» чинами Департамента полиции, когда их сведения включались в различные запросы по другим инстанциями, внутреннюю департаментскую переписку и т.п.? Подобный анализ приводит к выводу, что информация даже от особенно доверенных секретных сотрудников – каким был, скажем, М.И. Гурович – подвергалась терминологическому переосмыслению внутри Департамента полиции. Более того, Гурович, который как секретный сотрудник вначале использовал только термин «революционный» применительно ко всем явлениям в сфере его наблюдения, через несколько лет общения с С.В. Зубатовым и Л.А. Ратаевым стал употреблять термины «нелегальный» и «легальный», а еще через некоторое время – такие понятия, как «оппозиционный» и «либеральный»⁸⁸⁸. Получается, что в отношении секретных агентов, сотрудничавших продолжительное время, можно говорить об обратном процессе – их анализ общественного пространства происходил с помощью категорий и понятийного аппарата деятелей самого политического сыска (который, в свою очередь, формировался во многом под воздействием языка деятелей этого общественного пространства).

Терминологическое воздействие и взаимодействие донесений секретных агентов и делопроизводственной переписки чинов политического сыска было свойственно преимущественно при работе с легальным общественно-политическим пространством⁸⁸⁹, в то время как секретные сотрудники, освещавшие революционное подполье, хотя бы и длительное время – как, скажем, Е. Азеф, – давали сугубо информационные сообщения⁸⁹⁰.

Еще одно отличие работы политического сыска с подпольем и с легальным общественно-политическим пространством состояло в сравнительно низком применении во втором случае наружного наблюдения (слежка посредством филёров), в связи с чем оказалось затруднительно выделить данный метод в качестве отдельного и посвятить ему отдельный параграф. Наружное наблюдение велось за В.А. Гольцевым в 1889 г., а также кружком либералов с его участием (М.М. Ковалевский, С.А. Муромцев, присяжные поверенные Танеев и Оленин, статистик И.П. Вернер)⁸⁹¹, за П.Б. Струве – в 1894 г.⁸⁹², С.Д. Протопоповым – в 1899 г.⁸⁹³, А.В. Пешехоновым – в 1904 г.⁸⁹⁴, участниками земских съездов – в 1904–1905 гг.⁸⁹⁵, членами «Союза конституционалистов»⁸⁹⁶ и др.

В целом информация секретных агентов, с одной стороны, имела статус особо достоверной – на нее ссылались чины политического сыска при обосновании своей позиции как во внутренней переписке, так и в документах, шедших к внешним адресатам, вплоть до императора⁸⁹⁷; указания на сведения, «полученные агентурным путем», постоянно встречаются в докладах Департамента полиции в Особое совещание⁸⁹⁸. С другой стороны, данные секретных сотрудников не использовались как непосредственное руководство к действию, Департамент полиции практиковал их проверку путем сопоставления с другими доступными ему источниками информации, очерченными в 1-м параграфе данной главы. В справках (так же как и в департаментских докладах Особому совещанию) информация от секретных сотрудников не была единственным источником сведений, сочетаясь с перлюстрацией и вырезками из газет⁸⁹⁹. Так, в справке февраля 1900 г. о журнале «Жизнь» после выдержек из донесений секретного агента было сказано: «Очерченное Харьковцевым (псевдоним секретного агента. – Л.У.) направление редакции журнала, факт помещения в нем, по недосмотру цензора статей вредного направления и влияние его на молодежь в революционном направлении подтверждается следующими корреспонденциями…»⁹⁰⁰

Поэтому секретную агентуру уместно классифицировать, скорее, как методику наблюдения за легальным общественно-политическим пространством, чем как метод борьбы с ним.

4.3. Департамент полиции и «либералы» – практика закулисных переговоров

В распоряжении политического сыска был определенный набор формальных методов «борьбы» с так называемым «противоправительственным движением» – этот термин объединял все течения, настроенные против «самодержавия». Методы борьбы распадались на две большие группы – судебные (через дознание – на суд) и административные (через Особое совещание), и в общем виде были описаны мной в 1-й главе. Однако борьба с антивластными проявлениями в легальном общественно-политическом пространстве формальными методами была последним, заключительным и в каком-то смысле крайним шагом Департамента полиции, который предварялся не только длительным пассивным наблюдением и активным наблюдением посредством секретной агентуры, но и попытками договориться с общественными деятелями, включая «либералов», путем негласных переговоров.

Важно отметить, что хотя в основном такие переговоры предшествовали применению формально-нормативно-правовых методов, они могли и сочетаться друг с другом, используясь поочередно. Условно говоря, за личной встречей с конкретным общественным деятелем мог последовать запрет ему жительства в столицах через Особое совещание, затем – ходатайство этого деятеля о снятии данного запрета в Департамент полиции, и в дальнейшем – отмена запрета. Это затрудняет внятное изложение одного метода отдельно от другого, и всё же, если следовать логике деятельности Департамента, стоит рассмотреть вначале метод личных переговоров, а уже затем проанализировать применение формально-правовых полномочий, имевшихся в арсенале политического сыска.

Стратегия личных переговоров со стороны Департамента полиции состояла в информировании отдельных лиц (можно назвать это угрозами) о возможных формально-правовых карательных «мерах» в их адрес. Чины Департамента при этом акцентировали внимание на нарушения деятельностью этих лиц норм реально существовавшего законодательства. Однако представляется оправданным утверждать, что основной целью руководства политического сыска в таких переговорах было удержать общественных деятелей от публичного конфликта с властью, оставив их недовольство в пределах частной сферы жизни. Во многом это была своего рода манипуляция, вызванная отсутствием, по большому счету, правовой базы, которая бы регламентировала границы и нормы публичной легальной политики. В дореволюционном законодательстве в целом существовало разграничение «частного» и «публичного»⁹⁰¹, в то же время в нем отсутствовало описание того, что такое «легальность», «политика», «публичная» политическая деятельность, – соответственно, в распоряжении структур политического сыска было крайне мало нормативно-правовых инструментов в работе с публичными антивластными проявлениями.

При этом личные коммуникации двух сторон были возможны вследствие того обстоятельства, что политическая полиция была достаточно открыта к взаимодействию, о чем свидетельствуют воспоминания участников противоправительственного движения. Так, существовала практика приемов просителей в Департаменте полиции и охранных отделениях⁹⁰², часто на эти приемы приходили студенты, хотя разговор с ними – в отличие от общественных деятелей – состоял, скорее, во внушениях, а не в убеждении⁹⁰³. Правитель канцелярии Министерства внутренних дел Д.Н. Любимов вспоминал о Московском охранном отделении: «В Москве по воскресеньям весь день охранное отделение было открыто. По очереди дежурили чины отделения, принимали прошения, разъясняли рабочим их права, выдавали иногда пособия, принимали на себя различные хлопоты по устройству рабочих»⁹⁰⁴.

Публицист В.П. Кранихельд отмечал в воспоминаниях: «Я должен был нелегальным образом съездить в Департамент полиции, чтобы добиться утверждения на земской службе»⁹⁰⁵. Эта фраза встроена в рассказ автора текста о слухах в городе по поводу начальника местного ГЖУ, что в целом позволяет говорить о будничности и естественности подобного поведения («нелегально» приехать в Департамент из другого города) как для политически активной части общества, так и для чинов политического сыска.

Известный общественный деятель В.А. Маклаков и вовсе в 1903 г. произнес резкую по отношению к правительству публичную речь на обеде в художественном кружке «с целью быть вызванным для объяснений в Министерство внутренних дел, где он будто бы предполагает объяснить необходимость либеральных реформ»⁹⁰⁶.

Таким образом, инициирование личных коммуникаций было двусторонним процессом, могло исходить не только от Департамента полиции и вообще от чинов политического сыска, но и от деятелей легального пространства.

Большая часть непосредственных личных контактов Департамента полиции с лидерами общественного движения приходится на первые годы ХХ в. В предыдущие же два десятилетия Департамент предпочитал, скорее, инициировать личные переговоры с общественными деятелями губернских властей. Вероятно, личное невмешательство руководства политического сыска объяснялось самими ситуациями, по которым практиковались «вызовы» на личные беседы – а эти ситуации касались в основном использования институтов самоуправления в качестве площадок для публичной политической активности на местном уровне и встраивались во взаимоотношения земств с губернаторами.

Так, в 1883 г. в Тверской губернии гласными губернского земского собрания были в очередной раз избраны местный дворянин М.И. Петрункевич и доцент Московского университета, друживший с «тверскими либералами», В.А. Гольцев – в 1879 г. оба участвовали, среди прочего, в подаче адреса тверского земства Александру II о необходимости созыва Земского собора, дарования «истинного самоуправления», неприкосновенности личности, независимости суда, свободы печати⁹⁰⁷. Министр внутренних дел Д.А. Толстой писал губернатору А.Н. Сомову в связи с избранием Петрункевича и Гольцева в 1883 г.: «Это имеет значение протеста против распоряжения правительства, предупредить губернского предводителя дворянства как председателя губернского земского собрания, что если они будут избраны на какую-либо должность, я буду вынужден исходатайствовать особое Высочайшее повеление о воспрещении им всякой деятельности на поприще государственной или общественной службы»⁹⁰⁸.

Через три года, в 1886 г., в связи с новыми выборами ситуация повторилась, но уже в отношении одного М.И. Петрункевича (В.А. Гольцев в 1884 г. был арестован, а затем поставлен под гласный надзор полиции в Москве⁹⁰⁹). Директор Департамента полиции П.Н. Дурново, не дожидаясь проведения выборов, превентивно рекомендовал тверскому губернатору предупредить через губернского предводителя дворянства: если «Петрункевич изъявит согласие баллотироваться и будет избран… воспретить жительство в Тверской губернии… дабы окончательно убедить местное земство в твердом намерении правительства не допускать лиц, подобных Петрункевичу, к выборным общественным должностям»⁹¹⁰.

Избрание В.А. Гольцева и С.А. Муромцева, объединенных активной деятельностью в Юридическом обществе при Московском университете, в московские городские гласные в 1889 г. было расценено тем же П.Н. Дурново как протест «против правительственных распоряжений». Департамент полиции послал запрос московскому губернатору Е.К. Юрковскому – при личной встрече убедить их «сложить добровольно звание гласного», а в случае отказа предупредить, что они «подвергнутся неудобным для себя последствиям»⁹¹¹.

Губернская администрация сама могла прибегать к такого рода личным переговорам. В.А. Нардова описывает одну из таких историй. Гласный Сергеев на заседании астраханской городской думы выступил «с “неуместными рассуждениями” о правительственных мероприятиях», после чего в Департамент полиции из Министерства внутренних дел поступил запрос: не могут ли быть приняты по отношению к гласному какие-либо «особые» меры и какие именно? В Департаменте была подготовлена справка о прецедентах такого рода, на основании которой астраханскому губернатору было рекомендовано предупредить Сергеева, что при первой же «неуместной выходке» он будет выслан из Астрахани «административным порядком»⁹¹².

Попытки политического сыска ограничить публичную активность, которая была не столько общественной, сколько политической, касались не только выборных органов самоуправления. А.М. Калмыкова, участвовавшая в демонстрации на похоронах писателя Н.В. Шелгунова, была вызвана Санкт-Петербургским градоначальником для предупреждения о недопустимости такого поведения⁹¹³. Организаторов юбилея народника Н.К. Михайловского в 1900 г. пытались убедить не устраивать «публичного чествования», ограничившись «частными собраниями друзей»⁹¹⁴. В мае 1902 г. директор Департамента полиции А.А. Лопухин писал казанскому губернатору об обществе любителей изящных искусств: «Пригласите к себе председателя и старшин общества и объявите им, что в случае каких-либо вредных проявлений и уклонений деятельности общества от задач, предусмотренных уставом, будет сделано распоряжение о закрытии согласно ст. 321 Общего губернского учреждения собраний общества»⁹¹⁵.

Важно отметить, что практика подобных переговоров не была результативной. М.И. Петрункевич не только баллотировался в тверские губернские гласные в 1887 г., но и был избран⁹¹⁶. С.А. Муромцев в 1889 г. через неделю после письменного заявления о сложении с себя звания гласного подал ходатайство «об оставлении его в числе гласных московской городской думы, т.к. он состоял прежде в этом звании в течение 4 лет». Сообщая об этом московскому генерал-губернатору В.А. Долгорукову, товарищ министра, заведующий полицией, спрашивал: «Что вы на это скажете?» Ответ Долгорукова – «Не имею ничего против» – поставил точку в этой истории⁹¹⁷.

Характерна история с тем же С.А. Муромцевым в 1883 г. (на тот момент Муромцев – председатель Юридического общества при Московском университете и гласный московской городской думы). Муромцев был вызван к московскому генерал-губернатору В.А. Долгорукову в сентябре 1883 г. в связи с избранием московской городской думой Б.Н. Чичерина, ушедшего в результате скандала с поста московского городского головы в мае этого же года, почетным гражданином Москвы. Как сообщал генерал-губернатор в Департамент полиции, Муромцев объяснил, что он «не имел в мыслях устроить… какую-либо демонстрацию и что, принимая участие в приговоре Думы, он будто бы желал только выразить Чичерину свое личное внимание, т.к. ему не были известны причины выхода Чичерина в отставку»⁹¹⁸.

Примерно такой же была результативность непосредственных контактов с общественными деятелями чинов Департамента полиции. Большая часть этих контактов приходится на первые годы ХХ в. Так, в марте 1900 г. П.Н. Милюков был вызван к директору Департамента полиции С.Э. Зволянскому для передачи «неудовольствия» министра внутренних дел чествованием памяти эмигранта-народовольца П.Л. Лаврова в Союзе писателей (Лавров умер в январе 1900 г. в Париже) и «общим направлением» Союза⁹¹⁹. Секретный сотрудник (видимо, М.И. Гурович) сообщал о следующем заседании Союза: «Милюков рассказал о том, как его вызывал к себе директор Департамента полиции, опять хохот и веселые сцены»⁹²⁰.

После нелегального майского земского съезда 1902 г. его организаторы Д.Н. Шипов и М.А. Стахович были вызваны на разговор к министру В.К. Плеве, – правда, истинной целью Плеве было договориться с Шиповым о содействии власти со стороны так называемой «общественности»⁹²¹.

В конце 1902 г. в преддверии банкета, посвященного 200-летию печати, В.К. Плеве вызывал для личной беседы Н.К. Михайловского, а директор Департамента полиции А.А. Лопухин – Н.А. Рубакина, В.И. Чарнолусского, Г.А. Фальборка и С.А. Вейнберга. Целью этих переговоров было своего рода заключение сделки о содержании банкета – его формальное разрешение могло состояться при обещании организаторов не произносить речей о конституции и не составлять соответствующий адрес⁹²².

В феврале 1903 г. директор Департамента полиции А.А. Лопухин и министр В.К. Плеве беседовали с председателем губернской земской управы Я.Т. Харченко о печатании прокламаций в его управе. По итогам встречи Лопухин отмечал: «Харченко вполне благонамеренный человек… Он глубоко возмущен… и никакого понятия об этом не имеет, просит выяснить виновных и освободить от них управу. Из беседы с ним я вынес впечатление, что воззвания печатались кем-либо из служащих в управе по личной инициативе, а, будучи застигнут врасплох, печатавший сослался на мнимое приказание председателя»⁹²³.

В октябре 1903 г. исполняющий обязанности директора Департамента полиции Н.П. Зуев приказывал начальнику Московского ГЖУ вызвать для личных объяснений С.А Котляревского, о котором были «агентурные указания» (перлюстрированное письмо – как отмечалось выше, в документах, выходивших за пределы Департамента, такой источник обозначался как «агентурный»), что он «прочел лекцию в Свободном русском университете» в Париже – как следовало из справки, составленной в Департаменте полиции, в перлюстрированном письме говорилось, что лекция была посвящена теме «национализма»⁹²⁴. Через 8 дней начальник ГЖУ сообщал в Департамент: «Котляревский изложил … что… им была прочтена лекция о национализме, в чисто научном направлении и корректной форме. Лекция эта касалась вообще национализма у разных народов, с указанием исторических данных, что национализм развился в сравнительно недавнее время и выражается у каждого народа различно, причем, по словам Котляревского, ни что не было в этой лекции подчеркнуто чем-либо особенным относительно развития национализма в России»⁹²⁵. К письму был приложен представленный Котляревским конспект лекции, который московский жандарм просил вернуть автору «по минованию надобности» в Департаменте, что и было сделано в январе 1904 г.⁹²⁶

В конце 1903 г., в разгар заседаний в Ярославле местного комитета о нуждах сельскохозяйственной промышленности, к министру внутренних дел на «беседу» был вызван активный участник комитета, гласный ярославского губернского земского собрания Д.И. Шаховской⁹²⁷. Одновременно с Шаховским были вызваны для «личных объяснений» к директору Департамента полиции другие участники комитета, близкие Шаховскому – М.В. Девель, в конце 1890-х гг. переехавший в Ярославль вслед за Шаховским из Твери, агроном нижегородской земской управы Ткаченко и служащий при Владимирской губернской земской управе Смирнов⁹²⁸. После состоявшихся встреч начальник Ярославского ГЖУ, который с середины 1890-х гг. пытался избавить губернию от Шаховского и в очередной раз просил Департамент полиции об административной высылке через Особое совещание, получил из Департамента следующее письмо: «По приказанию господина министра имею честь уведомить, что предположение Ваше о необходимости высылки из пределов Ярославской губернии (Шаховского. – Л.У.) признаны заслуживающими уважения. Но император во внимание к заслугам его отца и сестры повелел соизволить приостановиться внесением означенного дела в Особое совещание и, вызвав князя Шаховского в Санкт-Петербург, объявить ему, что дальнейшее участие его в агитации, происходящей в неблагонадежной части общества, поведет к высылке в одну из отдаленных местностей»⁹²⁹.

В целом личное впечатление становилось основанием для принятия либо непринятия каких-либо нормативно-правовых мер. Так, еще в 1893 г. исправляющий должность директора Департамента полиции С.Э. Зволянский после личной беседы с писателем В.Г. Короленко разрешил ему повсеместное жительство в империи (после окончания ссылки в Якутии в 1881– 1885 гг. Короленко состоял под гласным надзором в Нижнем Новгороде до 1888 г., ему было запрещено проживание в столицах)⁹³⁰.

Важно отметить, что данная практика носила внеправовой характер, ее можно назвать своего рода торгом по поводу границ частного/публичного и границ политического внутри публичного.

В историографии часто встречается утверждение, почерпнутое из либеральной публицистики и мемуаристики, о политической полиции как инстанции, действовавшей неправовыми методами. Чаще всего этот тезис, правда, касается провокации, т.е. методов использования в политическом сыске секретной агентуры. В свете проведенного анализа возможно утверждать, однако, что представление о беззаконии в деятельности охранительного ведомства сформировалось у современников не из-за секретной агентуры: основная масса информации о ней появилась после изучаемого периода, т.е. позднее 1905 г., – после разоблачения Е. Азефа, суда над А.А. Лопухиным, выдавшем Азефа В.Л. Бурцеву, и раскрытия Заграничной агентуры в 1909 г.⁹³¹, убийства Д.Г. Богровым П.А. Столыпина в 1911 г., и, конечно, после Февральской революции 1917 г.⁹³² Что же касается более раннего времени, которому посвящено данное исследование, то практика описанных в этом параграфе негласных переговоров, очевидно, могла трактоваться современниками и общественными деятелями в их кругу в логике «беззакония власти».

В то же время личные коммуникации не только компенсировали власти слабую правовую регламентацию допустимого в легально-публичном пространстве, но и определялись готовностью общественных деятелей «играть» в эти негласные переговоры. Говоря другими словами, неправовыми методами действовали представители и бюрократии, и общества – с одной стороны, имели место абстрактные угрозы власти («подвергнетесь неудобным обстоятельствам», «будут приняты надлежащие меры»), а с другой – общественные деятели не только могли инициировать личные контакты, но и успешно практиковали подачу ходатайств в Департамент полиции об отмене тех или иных административных наказаний⁹³³.

4.4. «Карательно-репрессивный» функционал политического сыска и «либералы»

В распоряжении политической полиции был определенный набор формальных репрессивных полномочий, содержание которых позволяет утверждать: главная цель «карательной» деятельности политического сыска в отношении общественного движения состояла не в борьбе с этим движением как таковым (т.е. не в борьбе с политикой как формой), а в удержании легально-публичного пространства в состоянии общественного спокойствия, в регламентации доступа к публичности и определении критериев этого доступа.

Именно в таком ракурсе стоит рассматривать административные наказания, которые утверждались Особым Совещанием по докладу директора Департамента полиции, созданным на основании «Положения о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия» августа 1881 г. Об этой функции административных наказаний, ограничивавших в первую очередь публичную деятельность противоправительственного содержания, писали не только сами деятели политического сыска⁹³⁴, но и видные представители общественного движения⁹³⁵.

Речь идет о следующих административных наказаниях: постановка под гласный надзор полиции, административная высылка, запрет проживания в отдельных городах и местностях империи, запрет свободного выезда за границу, запрет на некоторые виды деятельности (издательская, открытие обществ и библиотек, публичные лекции и др.), закрытие обществ и периодических изданий.

К этой же категории стоит отнести административные права других властных структур в отношении институтов местного самоуправления, общественных организаций и периодической печати, однако отдельно нужно отметить, что реализация этих прав местными чиновниками (и их превышение), так же как и деятельность земства как института и земцев в рамках органов самоуправления находились за пределами компетенции политической полиции. В случае с земствами – в рамках формально-правовых взаимоотношений этих органов с губернаторами, верховной инстанцией в спорах которых был Сенат⁹³⁶.

Однако начать стоит не с административного вида преследований, а с судебного – когда по результатам обысков силами ГЖУ начинались дознания, результатом которых могло стать вынесение дела на суд. Этот вид взаимодействия редко возникал в случае с известными общественными деятелями, в том числе в пору их молодости с более революционными увлечениями – в подавляющем большинстве случаев дознания в отношении них прекращались.

П.Н. Милюков в 1881 г. был подвергнут обыску по подозрению в участии в противоправительственных сборищах, но к дознанию привлечен не был⁹³⁷. М.И. Туган-Барановский привлекался в 1887 г. в качестве обвиняемого к дознанию «по делу о харьковском революционном кружке», которое было «за недостаточностью улик в отношении него прекращено»⁹³⁸.

П.Б. Струве был известен Департаменту полиции с 1892 г. «по участию в разного рода противоправительственных кружках и сношениям с лицами заведомой политической неблагонадежности. В виду чего в 1892 г. Струве был подвергнут обыску и по его результатам привлечен к дознанию за хранение запрещенных сочинений, но дознание было прекращено за отсутствием фактических указаний на прикосновенность его к революционному движению»⁹³⁹. В 1894 г. он привлекался по «делу смоленской типографии», и дознание снова было прекращено с аналогичной мотивировкой⁹⁴⁰. Черниговский общественный деятель В.В. Хижняков в 1895 г. «привлекался по делу преступного сообщества, именовавшегося “партия народного права”, прекращенном в отношении него по предложению прокурора палаты»⁹⁴¹.

Одна из главных причин, по которой судебный вариант преследования редко использовался в политической полиции в отношении общественных деятелей, описана вице-директором Департамента полиции Г.К. Семякиным в 1899 г. в справке о враче А.Л. Караваеве: «По всем сведениям, которые были в виду Департамента за последние 8–10 лет имя врача Караваева всегда связывалось с разными неблагонадежными лицами, имевшими отношение к рабочей пропаганде… Если бы против Караваева были осязательные факты, то его давно бы привлекли к дознанию, но он держится на почве легального противодействия и действует вполне согласно той программе, которая рекомендуется теперь либералам для борьбы с правительством»⁹⁴². Схожая ситуация зафиксирована в справке о Ф.И. Родичеве, составленной в Департаменте полиции в 1901 г., – в справке постоянным мотивом была фраза: «по этому поводу (укрывательство террористов в 1879 г., хранение и распространение запрещенных книг в 1892 г., участие в составлении тверского адреса императору в 1894 г., написание рукописи с осуждением политики императора в 1896 г. – Л.У.) против Родичева никаких мер принято не было»⁹⁴³.

В период директорства А.А. Лопухина на дознания стали выноситься дела, которые до этого обычно рассматривались Особым совещанием. Например, было проведено и прекращено дознание о В.А. Маклакове за произнесение им речи «противоправительственного содержания» в московском художественном кружке в 1903 г.⁹⁴⁴ Это был не единственный случай, когда Лопухин настаивал на дознании, которые в дальнейшем прекращались «за отсутствием состава преступления». В итоге объявленная Лопухиным борьба за законность приводила к росту недовольства властью со стороны общественных деятелей, которые привлечение к дознанию само по себе, независимо от его исхода, рассматривали как неоправданную «репрессию».

Один из немногих случаев, когда формальное дознание об «общественных деятелях» было доведено до суда, который вынес обвинительный приговор, – это осуждение Е. Аничкова и А. Борман, перевозивших из-за границы «под платьем» запрещенный в Российской империи журнал «Освобождение»⁹⁴⁵. Стоит отметить, что наказание, наложенное судом, в отношении Аничкова по «милости» императора было сильно облегчено, а в отношении Борман не применялось вовсе⁹⁴⁶.

Другую причину, по которой судебный вариант преследования общественных деятелей был мало востребован в политическом сыске, можно продемонстрировать на следующих примерах. Скажем, В.Я. Богучарский и И.П. Белоконский, сосланные в Сибирь в 1880-е гг. по суду за откровенно революционную деятельность (Богучарский на рубеже 1870–1880-х гг. был в том числе связан с народовольцами)⁹⁴⁷, печатались и во время нахождения в тюрьме, и в самой ссылке в различных органах периодической печати, в том числе столичных. Говоря другими словами, судебное наказание автоматически не лишало инструментов доступа в публичное пространство.

Зато именно на такие лишения были нацелены административные методы. Последние стоит разделить на индивидуальные (против отдельных людей) и институциональные (против тех или иных общественных институтов).

Гласный надзор – мера, встречающаяся чаще других в отношении общественных деятелей. Перечислю лишь некоторых, состоявших под гласным надзором (преимущественно за участие в тайных революционных организациях, а также за издание, хранение, распространение запрещенных, подпольных сочинений): Н.Ф. Анненский (1881–1883)⁹⁴⁸, В.А. Гольцев (1885–1888)⁹⁴⁹, А.А. Никонов (1887–1890)⁹⁵⁰, П.Н. Тютрюмов (1887–1889)⁹⁵¹, Г.А. Фальборк (с 1888)⁹⁵², В.В. Водовозов (1888– 1893)⁹⁵³, И.П. Белоконский (начало 1890-х)⁹⁵⁴, В.А. Маклаков (1894–1896)⁹⁵⁵, В.Я. Муринов (1895– 1897)⁹⁵⁶ и др.

В конце весны 1901 г. Особое совещание рассматривало доклад Департамента полиции о 62 лицах «радикально-оппозиционной группы» (ее определение, сформулированное в самом Департаменте, по сути самого сконструировавшего отдельных деятелей в общность с таким названием, давалось в предыдущих главах). Доклад опирался в том числе на обыски, проведенные одновременно у членов группы в ночь с 17 на 18 апреля 1901 г., итоговое решение состояло в «высылке из Санкт-Петербурга, с воспрещением жительства в столицах, столичных губерниях, университетских городах и фабричных местностях, сроком от 2 до 3 лет, соответственно степени виновности каждого, с подчинением одних гласному, других негласному надзору полиции»⁹⁵⁷. Среди членов «радикально-оппозиционной группы», которых коснулось это постановление Особого совещания, были такие известные личности, как Н.Ф. Анненский, К.Д. Бальмонт, В.Л. Глинка, М.Ю. Гольдштейн, М.С. Ермолаев, В. Ионов, А.М. Калмыкова, В.Ф. Караваев, А.А. Корнилов, В.П. Кранихельд, Н.Г. Кулябко-Корецкий, П.Ф. Лесгафт, В.В. Лесевич, П.П. Маслов, В.Я. Муринов, А. Муринова, А.А. Никонов, Л.Ф. Пантелеев, А.В. Пешехонов, В.А. Поссе, Ф.И. Родичев, Н.А. Рубакин, В.В. Святловский, П.Б. Струве, В.Ф. Тотомианц, М.И. Туган-Барановский, Г.А. Фальборк, М.М. Филиппов, В.И. Чарнолуский, А.И. Яроцкий и др. Одновременно Особым совещанием было принято решение о закрытии марксистского журнала «Жизнь» и Союза писателей⁹⁵⁸.

Заведующий Особого отдела Департамента полиции Л.А. Ратаев так писал по этому поводу начальнику Московского охранного отделения С.В. Зубатову: «Результаты Особого совещания 7 мая вам, конечно, известны… Закатали еще 44 человек, причем Калмыкову закатали на 3 года… Такой же участи подверглись Фальборк, Чарнолуский, Рубакин, Вадим Ионов и еще кто-то. По отношению к Калмычихе я с убеждением могу сказать: “Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыка, по глаголу Твоему, с миром”»⁹⁵⁹. Радость Ратаева была преждевременной: наказание Г.А. Фальборку, В.И. Чарнолускому и П.Ф. Лесгафту отменили в течение 1902 г.⁹⁶⁰, – правда, не прошло и полутора лет, как в Особое совещание снова были внесены доклады о Чарнолуском и Фальборке, на этот раз в связи с организованной ими «демонстрацией» на съезде деятелей по техническому и народному образованию⁹⁶¹. В этот раз наказание Особого совещания было более суровым: например, Чарнолуского было решено отправить в Якутскую область на 5 лет.

По окончании сроков административной высылки, в основном через два года, многим участникам «радикально-оппозиционной группы», по заведенной практике, было воспрещено проживание в столицах и столичных губерниях⁹⁶².

Что касается «карательно-репрессивной» стратегии Департамента в отношении обществ, то здесь было больше возможностей – в сравнении с деятельностью отдельных людей – для использования не только нормативно-правовой базы (инструкции, циркуляры), но и законодательства, чем в Департаменте полиции активно пользовались⁹⁶³.

Отношение к обществам со стороны власти в целом было прописано еще в «Законе о противозаконных сообществах» 1866 г. К ним были отнесены все тайные общества, все общества, преследующие вредную цель, и потому не утвержденные Министерством внутренних дел, а также все общества, которые, будучи дозволенными, уклоняются от своей указанной цели или прикрывают благовидными действиями такое направление, которое в каком-либо отношении вредно для государственного благоустройства или общественной нравственности⁹⁶⁴.

Для диагностики политической полицией уклонения общества от собственной цели первоочередное значение имел текст устава, т.к. все общественные организации, возникавшие в легальном пространстве (сейчас не идет речь о «противозаконных тайных сообществах»), имели так называемый разрешительный порядок образования – учредители общества должны были представлять в Министерство внутренних дел свой устав, а также изменения в нем, на утверждение⁹⁶⁵. Исследователь российской бюрократии Д.И. Раскин отмечает: «Роль государственного регулирования правовых оснований деятельности этих объединений (научных, технических, обществ взаимопомощи, сельскохозяйственных, благотворительных, профессиональных, просветительских, художественных) оставалась решающей, причем это касалось как обществ, находившихся под высочайшим покровительством, так и всех неправительственных организаций. Их уставы утверждались либо в законодательном порядке, либо специальными административными распоряжениями (на уровне не менее министерского)». При этом «многие общественные организации были политизированы и использовали уставные цели как прикрытие для иных сугубо партийных целей»⁹⁶⁶.

Для Департамента полиции устав общества был главным параметром, позволявшим определить как саму возможность использования карательных мер в отношении общества, так и их спектр⁹⁶⁷. В первую очередь речь шла о праве власти закрывать общества, если они уклонялись от деятельности, обозначенной в уставе⁹⁶⁸, со стандартной формулировкой – «во избежание совершенно ясных, но уже более серьезных результатов вредного и противозаконного направления деятельности»⁹⁶⁹. Так, были закрыты общество экономистов (1894), общество содействия к устройству общеобразовательных народных развлечений (1898), общество взаимопомощи лиц интеллигентных профессий (1901) и др.⁹⁷⁰

Именно с анализа устава началась в 1893 г. в Департаменте полиции работа в отношении Санкт-Петербургского комитета грамотности, однако его устав был сформулирован слишком широко, и «противоправительственная деятельность» как бы не выходила за рамки этого документа. В итоге через два года вопрос решался на уровне, более высоком, чем Департамент полиции, – по соглашению Министерства внутренних дел и Министерства народного просвещения комитет был передан из состава Вольно-экономического общества в Министерство просвещения.

Нормативно-правовая база использовалась в политическом сыске не только для обоснования закрытия или запрета того или иного общества. Московский обер-полицмейстер Д.Ф. Трепов, прямой начальник над руководителем Московского охранного отделения, помогавший на рубеже веков С.В. Зубатову в его политике в «рабочем вопросе», так рассуждал о функции уставов: «Полицейская точка зрения, преследуя интересы порядка… обеспечивается и даже исчерпывается совершенством самой организации дела»⁹⁷¹ – уставы позволяли служащим политической полиции принимать те или иные решения по различным ходатайствам и прошениям обществ. Так, на устав общества содействия к устройству общеобразовательных народных развлечений опирался делопроизводитель Департамента полиции П.Н. Лемтюжников, разрешая публичные чтения этого общества⁹⁷².

Что касается закрытия органов периодической печати, то стоит упомянуть закрытие Особым совещанием по докладу Департамента полиции журналов «марксистского направления» «Новое слово» (1897), «Начало» (1899), «Жизнь» (1901).

В литературе часто смешиваются карательные методы других государственных инстанций, использовавшиеся их служащими по собственной инициативе, с теми «репрессиями», которые исходили из политического сыска. В Департаменте полиции составлялись пространные записки, анализирующие законодательство и прецеденты конфликтов между обществами и местной администрацией⁹⁷³, в этих записках часто обращалось внимание на компетенцию различных ведомств – губернаторов, полиции, цензурного ведомства, образовательных структур⁹⁷⁴. Важно отметить, что целью такого анализа могла быть выработка как запретительных мер, так и, напротив, удержание других государственных структур от закрытий и запретов, не имевших под собой юридических оснований.

Вскоре после студенческой демонстрации 4 марта 1901 г., в июне, Департамент полиции издал циркуляр на имя губернаторов, градоначальников, обер-полицмейстеров, гласивший, что в случае нарушения устава обществами и уклонения «от цели их учреждения (п. 3. ст. 118 “Устава о предупреждении и пресечении преступлений”) безотлагательно на основании ст. 321 “Общего губернского учреждения” делать распоряжение о закрытии собраний обществ или же и самих последних, если таковое право предоставлено Вам подлежащим уставом». Губернаторы, однако, во всех случаях стали закрывать не собрания обществ, а сами общества, что вынудило Департамент полиции сделать дополнительное разъяснение к циркуляру с призывом к местной администрации соблюдать рамки закона и точнее следовать тексту циркуляра⁹⁷⁵.

В октябре 1901 г. Департамент полиции признал незаконными действия московского обер-полицмейстера, в июне этого же года закрывшего общество взаимопомощи лиц интеллигентных профессий⁹⁷⁶.

Прямая критика «произвола» губернских администраций содержится в записке директора Департамента полиции А.А. Лопухина, и хотя у Лопухина неоднозначная репутация в историографии как человека, оказавшегося на посту руководителя политического сыска не на месте в силу избыточного либерализма⁹⁷⁷, и сама записка написана в революционном январе 1905 г., всё же представляется, что в ней отразились не только личные взгляды Лопухина, но и общие для служащих Департамента представления. В частности, Лопухин писал о праве местных администраций влиять на кадровое наполнение институтов самоуправления, отмечая, по сути, бессмысленность такого рода полномочий: «Полномочиями, предоставленными местным властям статьей 20 положения по надзору за составом служащих в земских, городских и мировых установлениях, власти эти пользуются весьма различно. В столицах они почти не проявляют вмешательства в дела по замещению в упомянутых учреждениях должностей по вольному найму, ограничиваясь проверкой справок о кандидатах на эти должности и недопущением на службу только лиц, противоправительственное направление коих неоспоримо, и не предъявляя требования об удалении от службы лиц, уже принятых на таковую. В провинциальных городах губернские начальства проявляют в этом отношении значительную долю мнительной подозрительности: не только те, кто отбывали наказания за государственные преступления или привлекались к делам о них, но и те, кто подозревались в чем-либо в политическом отношении предосудительном, и даже те, кто были замечены в знакомстве с лицами, признаваемыми местной администрацией неблагонадежными, почитаются негодными к службе в общественных учреждениях. Причем, имея право и не допускать на службу нежелательных лиц и устранять их от нее, местные власти обыкновенно бывают снисходительнее в первом случае, чем во втором. Для наложения запрещения на прием кого-либо на службу необходимо знание не только прошлого данного лица, но и его настоящего, что труднее всего поддается исследованию. В виду чего власти весьма часто, не имея определенных сведений отрицательного свойства о кандидате на должность по общественному учреждению, дают свое согласие на его назначение, подвергают его испытанию в благонадежности путем проверки его знакомств и, усмотрев в них что-либо нежелательное, предъявляют требование об удалении от должности уже занимающего ее человека»⁹⁷⁸.

Более того, Департамент полиции нередко сопротивлялся давлению внешних по отношению к политическому сыску государственных структур, которые настаивали на тех или иных карательных мерах со стороны Департамента. Так, на протяжении нескольких лет, с середины 1880-х по начало 1890-х гг., Министерство народного просвещения в обширной переписке с Департаментом полиции настаивало на принятии каких-либо формально-правовых мер по отношению к Д.И. Шаховскому, который в этот период активно занимался народным образованием в Весьегонском уезде Тверской губернии. Первоначально Департамент отказывался вмешиваться в ситуацию, а в 1892 г. предложил подождать до конца года, так как «за истечением в текущем году срока трехлетней службы князя Шаховского в должности члена училищного совета он уже по закону 12 июня 1890 г. не может быть избран на ту же должность вновь на трехлетие с 1893 г.»⁹⁷⁹ Аналогичной была ситуация с А.М. Калмыковой: в апреле 1891 г. министр народного просвещения «просил в виду участия Калмыковой в демонстрации на похоронах Шелгунова об удалении ее из состава названного комитета (для доставления средств высшим женским курсам. – Л.У.), состоящего в ведомстве Министерства внутренних дел». Однако министр внутренних дел И.Н. Дурново наложил следующую резолюцию: «Впредь до особого распоряжения оставить без исполнения»⁹⁸⁰.

Департамент полиции также мог передавать имевшуюся у него информацию в другие ведомства, и этим его участие в том или ином вопросе и исчерпывалось. Так, в течение 1889 г. московский обер-полицмейстер настойчиво сообщал руководству политического сыска о Юридическом обществе Московского университета, в котором под руководством С.А. Муромцева заслушивались «тенденциозные» доклады, имевшие целью «осмеяние и опошление всех правительственных мер и порядков». Департамент полиции передал эти сведения в Министерство народного просвещения, и только. Спустя несколько месяцев, в феврале 1890 г., московский обер-полицмейстер прислал новое сообщение о юридическом обществе, в котором сделал доклад присяжный поверенный Г.А. Джаншиев на тему «Замечания по поводу организации местных административных и судебных учреждений». Ответа из Департамента полиции не последовало, и спустя 4 (!) месяца от руководителя московской полиции поступил к директору Департамента П.Н. Дурново новый запрос: «Не подлежит ли Джаншиев негласному надзору». Ответ Дурново был отрицательным. Таким образом, руководство политического сыска не считало нужным в данном случае использовать даже методы пассивного наблюдения – негласный надзор, описанный в 1-м параграфе данной главы. Однако в следующем сообщении о московском Юридическом обществе обер-полицмейстер опять писал – как бы «деятельность общества при таком составе его администрации не приняла крайне радикального направления». На этот раз Дурново ответил подробно, но позиции не изменил: «О вредном направлении деятельности юридического общества в ноябре прошлого года было сообщено министру народного просвещения, который 29 ноября 1889 г. уведомил… о сделанном председателю юридического общества через попечителя учебного округа предостережении, что в случае допущения к прочтению в заседаниях общества рефератов тенденциозного характера, общество будет закрыто. В виду сего в настоящее время не встречается надобности в каких-либо распоряжениях по отношению к упомянутому обществу. К обязанности полиции надлежит лишь отнести наблюдение за происходящими в обществе чтениями, с тем, чтобы обо всем заслуживающим внимания своевременно доводилось до сведения Департамента»⁹⁸¹.

В 1891 г. в Департамент полиции поступило несколько донесений от начальника Тверского ГЖУ, в которых тот сообщал о негласных собраниях учителей по инициативе и под руководством Д.И. Шаховского. Департамент передал эти сведения в Министерство народного просвещения, уведомив руководителя жандармского управления в Твери о том, что никаких мер в отношении собраний предпринимать не следует⁹⁸². В том же 1891 г., в июле, директор Департамента полиции отвечал на запрос начальника Московского охранного отделения – нужно ли установить наблюдение за Д.И. Шаховским, выехавшим из Твери в Москву: «Можно не наблюдать»⁹⁸³.

В январе 1890 г. П.Н. Дурново полагал, что «в отношении Г.А. Фальборка» административные меры не нужны. В 1897 г. вице-директор Департамента полиции Г.К. Семякин и делопроизводитель П.Н. Лемтюжников проигнорировали запрос начальника Ярославского ГЖУ о том, нужно ли допросить Д.И. Шаховского по поводу найденной у него рукописи. Спустя месяц руководитель ГЖУ повторил вопрос, на что получил из Департамента полиции следующий ответ: «Это философские рассуждения о понятиях русского народа о Боге, Царе и … ничего предосудительного в себе не заключают»⁹⁸⁴.

В тех случаях, когда требовалось разрешить проведение каких-то публичных мероприятий или открытие новых публичных институтов (каковыми были общества), руководство политического сыска нередко демонстрировало такую же умеренность. Так, в Департамент полиции дважды поступали запросы о С.А. Котляревском – в 1899 г. от московского обер-полицмейстера о назначении «магистранта Котляревского приват-доцентом Московского университета» и в 1902 г. от нижегородского губернатора о разрешении Котляревскому прочитать публичную лекцию. Оба раза «препятствий» со стороны Департамента полиции «не встречалось», «неблагоприятных сведений» о Котляревском «не имелось», хотя письма этого общественного деятеля и ученого подвергались перлюстрации, в первую очередь – его переписка с сестрой, занимавшейся «агитацией среди крестьян»⁹⁸⁵.

В 1891 г. директор Департамента полиции П.Н. Дурново предлагал министру внутренних дел И.Н. Дурново вопреки позиции киевского губернатора разрешить открытие местного отдела Русского общества народного здравия. П.Н. Дурново писал: «Возражения губернатора могут быть приняты во внимание, если отдел задумает устроить народную столовую». Министр, однако, был солидарен с губернатором и высказался против открытия отдела, каковая позиция и была отражена в итоговом документе, отправленном в Киев от имени Департамента полиции⁹⁸⁶.

Во многом аналогичной представляется и ситуация с активными участниками местных Особых комитетов о нуждах сельско-хозяйственной промышленности, созданных по инициативе министра внутренних дел В.К. Плеве и во многих губерниях ставших местом для публичных политических выступлений – это нарушало «программу» и круг вопросов, определенных для рассмотрения в этих комитетах. Важно отметить, что значительная часть административных наказаний деятелям комитета была инициирована самим министром внутренних дел на уровне императора, что находилось за пределами компетенции Департамента полиции и Особого Совещания. Так, председатель Суджанского комитета А.М. Евреинов получил высочайший выговор, председатель Суджанской уездной управы князь П.Д. Долгоруков был уволен от службы с воспрещением 5 лет участвовать в сословных и общественных собраниях⁹⁸⁷; лично Плеве не утвердил в должности председателя Московской губернской земской управы Д.Н. Шипова, а в начале 1904 г. с согласия царя «за вредное влияние на ход земских дел в Тверской губернии» дал указание губернатору выслать из губернии А.И. Бакунина, М.П. Литвинова, И.И. и М.И. Петрункевича, М.Е. Зайцева, В.Д. Дервиза, Н.К. Милюкова, Б.Н. Тица⁹⁸⁸.

Институциональное выделение Департамента полиции из «репрессивного» аппарата власти в целом позволяет по-новому взглянуть на историю с закрытием «Отечественных записок». Закрытие этого журнала произошло в 1884 г. по распоряжению Министерства народного просвещения, однако инициатива в этом вопросе приписывается тому же В.К. Плеве, в тот момент занимавшему пост директора Департамента полиции⁹⁸⁹. Этот вывод делается в литературе на основании записки Плеве, опубликованной в 1977 г. Однако текст записки содержит стандартную для Департамента полиции аналитику о «состоянии умов» в стране и роли различных органов периодической печати в распространении «нигилизма». Если бы целью записки было закрытие именно журнала «Отечественные записки», резолютивная часть содержала бы соответствующую рекомендацию, а сама записка предназначалась бы для Особого совещания. Однако в данном случае нет предложения о закрытии, нет и адресации в Особое совещание. Поэтому утверждение публикатора записки С.А. Макашина, что этот журнал был закрыт именно усилиями Департамента полиции⁹⁹⁰, стоит признать некорректным.

Отдельно стоит остановиться на отношении самих деятелей политической полиции к имевшимся в их распоряжении «карательным», «репрессивным» мерам, зафиксированным в нормативно-правовой базе.

Так, об использовании административной высылки начальник Екатеринославского ГЖУ писал в 1901 г.: «Борьба… совершается как бы в беличьем колесе… каждый начальник ГЖУ, выбрасывая из своей территории подпавших у него под дознания, пополняет тем самым революционный кадр в районе другого такого же начальника»⁹⁹¹. Об этом же – донесение начальника Таврического ГЖУ в июле 1901 г.: «Вокруг Блеклова постоянно группировались лица явно неблагонадежные и когда он жил в Тульской губернии. Поэтому его высылка из Таврической губернии ничего не даст… Можно смело предположить, что переселившись в другую местность, он и там посеет такие же вредные семена как и в Таврической губернии… Единственный способ предотвратить вредную деятельность Блеклова – это было бы не допускать его до службы при земствах по статистическому отделу»⁹⁹².

Кроме того, административная высылка по факту не лишала доступа к публичному пространству. Так, начальник Одесского жандармского управления В.М. Пирамидов писал о местном журналисте: «Удаление Шкловского из Одессы могло бы быть результатным, если бы он в то же время перестал быть сотрудником помянутой газеты, а так как статьи свои он может посылать в редакцию и помещать в газете, живя где-нибудь за пределами градоначальства, то такая мера являлась бы полиативом»⁹⁹³.

Запрет жительства в определенных местностях вообще был во многом формальной мерой, так как контроль за нелегальным проживанием был чрезвычайно слабым, особенно в столицах. Низкой эффективностью, по мнению чинов политического сыска, отличалась и постановка под гласный надзор. Так, начальник Енисейского ГЖУ писал в мае 1903 г.: «Состоящие под гласным надзором… продолжают, несмотря на постигшее наказание, сохранять прежний противоправительственный образ мыслей»⁹⁹⁴.

Принцип запрета как таковой вообще не казался служащим политической полиции адекватным общественно-политическим реалиям. Например, в 1897 г. начальник Санкт-Петербургского охранного отделения писал по поводу возможности запрета студенческих вечеринок, которые «играют роль бесконтрольных клубов молодежи» и являются «предлогом для широкого сбора денег, опять-таки бесконтрольного и потому идущего в большей его части на усиление фонда разных тайных революционных кружков»: «Запрет… вызовет… с одной стороны нежелательное обострение этого вопроса, с другой – изыскание ими (студентами. – Л.У.) средства устраивать тайные сборища, что повлечет за собой репрессивные меры».

Служащий жандармско-полицейских управлений железных дорог, в будущем – начальник Московского охранного отделения П.П. Заварзин так писал в своих воспоминаниях о позиции В.К. Плеве, когда тот занимал пост министра внутренних дел: «“административная переписка”, по существу должна быть строго обоснованной, так как один недовольный и обиженный создает десять враждебно относящихся к правительству. Всякая незаконность и бездействие власти – показатель слабости правительственных агентов и их дискредитирует»⁹⁹⁵.

В 1905 г. многие публичные мероприятия из проводившихся земцами запрещались властью, однако это не мешало их организации и проведению⁹⁹⁶. Условность формальных методов преследования прекрасно демонстрирует история с конституционно-демократической партией, которой трижды (!) было отказано в легализации в годы Первой русской революции, что никак не сказалось на ее деятельности как публичной политической организации.

Выше шла речь о том, что служащие политического сыска в целом полагали, что судебный способ преследования (через дознание – на суд) не перекрывал доступ в публичное поле, из-за чего и возникла целая система административных наказаний. Однако и этот вид наказаний, по большому счету, с точки зрения чинов политической полиции, не работал.

«Легальное противодействие»⁹⁹⁷ «либералов» власти не давало возможностей для их формального преследования. Так, начальник Ярославского ГЖУ писал о Д.И. Шаховском в 1891 г.: «Нет положительных сведений о его противоправительственной деятельности»⁹⁹⁸. Спустя 8 лет руководитель этого же ГЖУ отмечал: «В делах вверенного мне управления за последние годы нет никаких фактических указаний на явное антиправительственное направление князя Шаховского»⁹⁹⁹.

Подобная проблема существовала еще во времена III отделения. Так, агент III отделения Трохимович писал шефу жандармов П.А. Шувалову о разговорах со ссыльным И.А. Худяковым: «Желание мое узнать, скрылся ли кто при открытии заговорщиков 4 апреля, не увенчалось успехом. Впрочем, Худяков уверяет, что главные все открыты, остались неоткрытыми лица, не принимавшие большого участия ни в чем, так называемые либералы»¹⁰⁰⁰.

Директор Департамента полиции А.А. Лопухин писал в связи с банкетной кампанией ноября-декабря 1904 г., критикуя «Положение об охране»: «Исключительные полномочия поражают обыкновенно таких лиц, которые, не представляя опасности для государственного порядка, причиняют беспокойство полиции и вместе с тем не вызывают ее опасений перед ответственностью. Так, собрания учащейся молодежи, бессильной потрясти основы государственного строя, подвергаются взысканиям, а происходящие у всех на глазах так называемые банкеты, устраиваемые для обсуждения способов ограничения самодержавной власти и, несомненно, вносящие смуту, не встречают запрета… Подпольные агитаторы находили себе опору в отдельных лицах и кружках, которые, не переходя открыто в революционный лагерь, оказывали ему поддержку словом и делом: проповедью отрицательных начал, которые и не указывали прямо на революционный путь как на выход, но логическим выводом из которой была революционная деятельность, материальной поддержкой не самой этой деятельности, а существованию лиц, ее ведших, и т.п. способами. Эти люди и кружки, в своей зловредной тенденции стоявшие на границе между легальным и недозволенным, не поддавались уголовному преследованию, ибо поступки их определенных признаков государственных преступлений не носили, но причиняли государству существенный вред, т.к. помимо прямой поддержки революционному движению создавали ту среду, из которой последнее черпало своих сторонников»¹⁰⁰¹.

Жандарм и в будущем начальник Московского охранного отделения А.П. Мартынов в своих воспоминаниях, созданных после революции, также отмечал, что жандармская, розыскная, осведомительная работа могла действовать только на подпольное революционное движение, но не на «общественно-политическую жизнь страны», которая «шла своим чередом». Правда, по его мнению, особую угрозу эта жизнь стала представлять только в годы Первой мировой войны, став главной причиной революций 1917 г.¹⁰⁰²

В целом в отношении как «либералов» (в трактовке деятелей политического сыска) Г.К. Градовского, М.М. Ковалевского, С.А. Муромцева, братьев П.А. и А.А. Бакуниных, Ф.И. Родичева¹⁰⁰³, так и некоторых более «радикальных» деятелей (М.И. Петрункевич, Д.И. Шаховской и др.) Департамент полиции так и не вышел за пределы пассивного наблюдения и личных переговоров¹⁰⁰⁴, а в массовом порядке административные меры в отношении общественных деятелей, наложенные Особым совещанием, были применены, по сути, только после студенческой демонстрации 4 марта 1901 г., и коснулись они группы, названной в Департаменте полиции «радикально-оппозиционной».

Завершая анализ карательно-репрессивной стратегии политического сыска, стоит остановиться на ее переплетении с теми формами взаимодействия, которые не были зафиксированы в нормативной базе, однако активно использовались деятелями общественного движения для давления на политический сыск – как прямого (обращение к руководству Департамента полиции), так и опосредованного (обращение к «знакомым» в других государственных структурах). Речь идет о ходатайствах, которые общественные деятели подавали так часто, что можно говорить о практике, стоявшей за пределами правового поля. Удовлетворение же этих ходатайств (или же их неудовлетворение) также было своего рода коммуникативной стратегией чинов политической полиции. В целом эту ситуацию можно охарактеризовать как своеобразный «обоюдный сговор» о допустимом поведении – и этот сговор стоял за пределами правовой регламентации.

С одной стороны, чины политического сыска создавали из такой игры целую систему «милости». Так, С.А. Муромцев в 1889 г. не стал сопротивляться давлению со стороны власти – и сложил с себя полномочия гласного, но спустя непродолжительное время подал ходатайство о восстановлении в прежнем положении, и ходатайство было удовлетворено¹⁰⁰⁵. Влиятельный секретный агент М.И. Гурович, про которого шла речь выше, предлагая регулярное «переписывание» участников вечеринок полицией, объяснял: это «заставит их после 3–4 последовательных переписей держаться осторожнее и избегать частых встреч с полицией, тем более что все эти Милюковы и им подобные живут в столице не по праву, а из милости»¹⁰⁰⁶. П.Н. Милюков, действительно, получил разрешение на проживание в столице после двух ходатайств (сентябрь и ноябрь 1898 г.)¹⁰⁰⁷.

С другой стороны, подобный неправовой диалог давал возможность служащим Департамента полиции манипулировать информацией в зависимости от ситуации. Так, в записке ноября 1899 г. о разрешении П.Н. Милюкову жительства в Санкт-Петербурге (жительство было запрещено Милюкову в 1895 г.), подготовленной делопроизводителем П.Н. Лемтюжниковым и подписанной директором Департамента полиции С.Э. Зволянским, говорилось: «Во время пребывания за границей Милюков ни в чем предосудительном замечен не был… Департамент полиции полагал бы возможным дозволить ему, Милюкову, постоянное жительство в Санкт-Петербурге и Санкт-Петербургской губернии». Однако в 1901 г., обосновывая необходимость закрытия Общества помощи в чтении больным и бедным, о пребывании Милюкова за границей тот же Зволянский писал нечто противоположное: «По прибытии в Болгарию Милюков немедленно вступил в сношения с эмигрантами-революционерами»¹⁰⁰⁸.

При этом общественные деятели использовали в ходатайствах понятие «законности», которое при этом называлось главным критерием деятельности структур политического сыска¹⁰⁰⁹, что можно счесть элементом игры уже со стороны общественности.

А.И. Иванчин-Писарев в своих воспоминаниях о П.Н. Дурново привел несколько историй о его «устойчивости» и непреклонности к различным ходатайствам высокопоставленных лиц, но единожды сдавшегося в этом вопросе под влиянием одной дамы, расположение которой Дурново боялся потерять¹⁰¹⁰.

Сама по себе практика покровительства ходатайствующим и просителям оценивалась в политической полиции как «либеральничанье». Так, А.П. Мартынов писал о помощнике начальника Саратовского ГЖУ подполковнике Джакели в 1907 г.: «Джакели был болтлив, завел знакомства неразборчиво, и вскоре получилось, что левые элементы в Саратове стали рассчитывать на содействие в их ходатайствах за арестованных именно полковника Джакели. Джакели оказался “либеральным”. Эта репутация быстро за ним утвердилась, а на делах, которые попадали к его производству, стало сказываться его “критическое” отношение к деятельности охранного отделения»¹⁰¹¹.

О роли ходатайств в общей системе коммуникаций по линии «власть – общество» говорит записка заведующего Особым отделом Департамента полиции Л.А. Ратаева 1902 г.: «Позволю себе коснуться… вопроса… о крайней податливости к ходатайствам за революционеров разных высокопоставленных лиц. Обыкновенно эти лица совершенно не знают или очень мало знают тех людей, за которых просят, а действуют в громадном большинстве случаев по чужим ходатайствам. Добившись освобождения или прощения их протеже, высокопоставленные лица, рассыпавшись в благодарностях, возвращаются в свою среду и там в интимных беседах весьма не благоприятно отзываются о направлении Министерства внутренних дел, вполне логично по своему рассуждая, что если бы лицо, за которое они просили, было действительно виновато, то не помогли бы никакие просьбы, между тем стоило сказать слово и вот… Следовательно, государственная полиция действует зря, без достаточных оснований. В таком же виде слухи о деятельности государственной полиции доходят до двора, а оттуда восходят далее»¹⁰¹².

Именно таким образом выглядела ситуация с привлечением видных общественных деятелей (из группы, названной в Департаменте полиции «радикально-оппозиционной») к административной ответственности в мае-июне 1901 г. – массовые (в отношении 62 лиц) наказания, наложенные Особым совещанием, вызвали столь же массовую реакцию тех, кто попал под эти наказания.

После переговоров А.М. Калмыковой с директором Департамента полиции С.Э. Зволянским и шефом жандармов П.Д. Святополк-Мирским ей был разрешен выезд за границу вместо административной высылки из столицы¹⁰¹³. В.В. Хижнякову запретили жительство в Черниговской губернии, но по его ходатайству разрешили жить в собственном имении в этой же губернии, что фактически нивелировало решение о его административной высылке¹⁰¹⁴. В.В. Водовозову было разрешено проживание в Москве в связи с необходимостью ухаживать за больной матерью¹⁰¹⁵. С Г.А. Фальборка уже в 1902 г. после двух ходатайств был снят гласный надзор «с разрешением повсеместного в империи жительства»¹⁰¹⁶. Аналогично завершились попытки применения административных мер к В.Г. Короленко¹⁰¹⁷, Ф.И. Родичеву¹⁰¹⁸, П.Ф. Лесгафту¹⁰¹⁹, П.Н. Милюкову¹⁰²⁰, Н.А. Рубакину¹⁰²¹. Наиболее известна в литературе история с П.Б. Струве, которому «вследствие прошения жены… о необходимости для лечения болезни выехать за границу и пользоваться во время поездки попечением мужа» министр внутренних дел разрешил выезд¹⁰²². Вскоре после этого «выезда» Струве основал в Штутгарте журнал «Освобождение»¹⁰²³, ставший точкой сборки оппозиционного общественного мнения.

Подавались ходатайства и в отношении осужденного судом Е.В. Аничкова – так, после ходатайства матери ей были разрешены «облегченные условия свидания»¹⁰²⁴.

Таким образом, формально-правовые методы использовались Департаментом полиции достаточно дозированно до начала ХХ в., при этом сами чины политического сыска считали, что их реализация отличается низкой эффективностью, к тому же вызывает, скорее, нагнетание общественно-политической ситуации, чем ее успокоение. Впрочем, еще в советской историографии, в исследованиях П.А. Зайончковского отмечалось стремление бюрократии воздерживаться от неоправданных репрессий¹⁰²⁵, а в воспоминаниях бывшие служащие политической полиции писали о собственной деятельности как имевшей превентивную цель¹⁰²⁶. В начале же ХХ в., когда в политической полиции было признано, что «либерализм» распространился на целые социальные, профессиональные группы и институты (что показал анализ терминологической динамики во 2-й главе), принципы запрета и закрытия стали восприниматься чинами политического сыска как заведомо нереалистичные¹⁰²⁷. Кроме того, водораздел отношения Департамента полиции к так называемым общественным институтам проходил между обществами и печатью, с одной стороны (в первую очередь закрывали именно их), и земством – с другой стороны. Это совпадает с выводами по терминологическому анализу о лояльном отношении к земскому самоуправлению и позволяет предположить институциональный, а не идеологический подход к легальному публичному пространству внутри Департамента полиции, который выступал, скорее, сторонником не его запрета как такового, а его нормирования в части политики, чем, по сути, и стал Манифест 17 октября 1905 г. и последовавшее за ним законодательство.

Подводя общий вывод 4-й главе, стоит отметить ряд особенностей стратегий поведения чинов политической полиции в отношении даже не столько «либерального», сколько так называемого общественного движения в целом.

Одной из значимых особенностей этих моделей (по сравнению с революционным движением) являлась длительность пассивного наблюдения (перлюстрация писем, сведения из газет, слухи) за «либералами», их формальными (в различных институтах) и неформальными (в среде общества – «группы», «кружки», «фракции») объединениями. Собственные формальные «репрессивные» полномочия рассматривались Департаментом полиции как крайняя мера. С одной стороны, по причине их неэффективности применительно к легальному общественно-политическому пространству; с другой – видимо, имели значение и собственные взгляды чинов Департамента, которые (об этом подробно шла речь в 3-й главе) можно определить, скорее, как славянофильские, умеренно-либерально-консервативные, чем как охранительно-реакционные. Позиция Департамента полиции по отношению к «общественному движению» была умереннее и лояльнее, чем у других властных структур, как внутри политической полиции (в первую очередь в сравнении с ГЖУ), так и вне ее (прежде всего в сравнении с Министерством народного просвещения). Всё это в целом позволяет внести определенные коррективы в историографический образ Департамента полиции, отказаться от общепринятого представления о нем как активном стороннике и проводнике карательно-репрессивной политики власти, по крайней мере в отношении такого явления, как «либерализм».

Важно отметить и несоответствие между публицистическим и историографическим образом общественных деятелей как «законников» и их поведенческими стратегиями при лично-неформальном и формально-правовом взаимодействии с политическим сыском – и при устной (личные встречи), и при письменной (ходатайства и прошения) коммуникации они использовали не язык «права», а язык «незнания», «ненамеренности», «лояльности».

Распространение «либеральных» настроений на институциональные, профессиональные и социальные сообщества («либеральным» стало дворянство, земство, профессура в целом) сделало затруднительным использование так называемых административных мер для пресечения их деятельности, которую оказалось физически невозможно наказать не только политической полиции, но и власти в целом. Однако было ли в принципе соответствующее желание у Департамента полиции? Представленный выше материал приводит, скорее, к выводу, что, собственно, «карательными» методами с «либералами» в том понимании этого термина, какое было присуще чинам политического сыска, они, по сути, и не «боролись».

Вместо заключения
Политическая полиция в системе «власть – общество»: институциональная слабость или идеологический конфликт?

Карательно-репрессивные полномочия, имевшиеся в распоряжении политического сыска, воспринимались его служащими, по сути, как бессмысленные еще по одной причине – отсутствия цельности, последовательности и единства в действиях той совокупности, которую принято называть «властью». Речь идет как о колебаниях в кадровой политике периода правления Николая II, так и о более общих мировоззренческо-идеологических вопросах, включая путь развития страны и его идейно-политические основания.

На протяжении всего исследования подчеркивались, скорее, различия в восприятии «либерализма» служащими разных инстанций политической полиции, однако несомненно общим для всех них было представление о необходимости твердости власти в выбранном направлении развития (каким бы оно ни было), отсутствии колебаний при проведении соответствующего этому направлению управленческого курса, а также независимости от «общественного мнения» (каким бы оно ни было). Вопреки распространенному в литературе представлению о российском государстве как своего рода Левиафане, нависающем над обществом и игнорирующем его реакции на деятельность власти, чины политической полиции постоянно обращали внимание на зависимость отдельных бюрократов, а в совокупности – и всей властной системы, от суждений по ее поводу в так называемом «образованном обществе»¹⁰²⁸. Вот что писал заведующий Особым отделом Л.А. Ратаев в июне 1902 г. новому директору Департамента полиции А.А. Лопухину, здесь уместно привести цитату целиком: «Вот уже третий год буквально повторяется та же самая история: с самого начала учебного года начинается среди учащейся молодежи брожение, причем агитаторами являются принятые осенью обратно студенты, исключенные предыдущей весной за деятельное участие и в беспорядках минувшего академического года. Департамент полиции молчаливо созерцает развитие движения, не подавая признаков жизни и строго воспрещая охранным отделениям и жандармским управлениям затрагивать молодежь на почве студенческих беспорядков, дабы Министерство народного просвещения и так называемое „общество“ не сказали, что Департамент полиции своими распоряжениями сам вызывает беспорядки. Тем временем своеволие растет и молодежь продолжает выпускать самые зажигательные воззвания, безнаказанно призывающие граждан к борьбе с правительством. Ободренные таким бездействием власти революционно настроенная молодежь переносит беспорядки из стен учебного заведения на улицу. Тогда их секут нагайками и целыми полчищами водворяют в тюрьмы, где они сидя вместе, а не в одиночку (выделено в тексте. – Л.У.), продолжают устраивать разные нелепые противоправительственные манифестации и взаимно укрепляют друг друга в революционном направлении. Возбуждается речь о невозможности применения к бунтующим самого строго взыскания, но к весне правительство приходит к убеждению, что то, что зимой казалось столь серьезным и опасным в сущности чистейшие пустяки, не заслуживающие серьезного внимания. Двери тюрем открываются, высланные возвращаются обратно, заведомые агитаторы опять принимаются в учебные заведения, а затем осенью совершенно как в балагане немедленно начинается повторение того же представления.

В конце концов вся вина сваливается на какого-нибудь градоначальника, губернатора, обер-полицмейстера, или что еще хуже на какого-нибудь несчастного начальника охранного отделения, который в своих интересах будто бы склонен все раздувать и преувеличивать ("провокация"), а правительство дескать в стороне, оно, мол, в сущности, ничего особенно против не имеет, оно даже "сочувствует"… Правительство как бы спешит расшаркаться и извиниться за что-то перед "обществом", и совершенно понятно, что это пресловутое "общество" за это ему платит презрением, т.к. для всех становится очевидным, что правительство само не ведает, что творит, сегодня сажая зря людей в тюрьмы, а завтра также зря выпуская их на свободу. Да и посудите сами, Ваше Превосходительство, какого же уважения может ожидать правительство, которое чуть ли не ежедневно меняет свою систему, точно в зависимости от погоды: сегодня суровые Временные правила о солдатчине, а 8 месяцев спустя после их издания непосредственно за выстрелом Карповича (революционер, стрелявший в министра народного просвещения Н.П. Боголепова и смертельно его ранивший. – Л.У.) и бурной демонстрации 4 марта 1901 г., вызвавшей сочувственные протесты «общества» – нарождается система «сердечного попечения». Иллюзии быстро развеиваются и в феврале 1902 г. на смену «сердечному попечению» появляются Архангельская тюрьма и Восточная Сибирь, а немедленно вслед за выстрелом Балмашева (убийца министра внутренних дел Д.С. Сипягина, член Боевой организации партии социалистов-революционеров. – Л.У.) торжествует система на мотив «прийдите ко мне все труждающиеся и обремененные»… Правительство широко раскрывает объятья, в которые никто однако бросаться не спешит… Затем возникает система огульных прошений, освобождений и возвращений. Ну разве можно яснее подсказывать революционерам: «Стреляйте, стреляйте, голубчики, если будете продолжать, достреляетесь до конституции». Балмашев в своем последнем слове назвал правительство своим «пособником». Это не совсем верно, верно было бы, если бы он назвал правительство своим «подстрекателем» и после всего этого еще хотят разыскивать «организацию», когда своим попустительством правительство ее создает»¹⁰²⁹.

Независимо от своих взглядов – более «либеральных» или более «консервативных» – чины политического сыска полагали, что способность власти равноудаляться от позиции различных групп в обществе и от «общественного мнения» в целом является необходимым основанием для проведения реформ, т.е. развития страны, а не для консервации или поддержания статус-кво¹⁰³⁰. Чаще всего в Департаменте полиции и охранных отделениях обращали внимание на непоследовательность кадровой политики в отношении министерств внутренних дел, юстиции, просвещения и, соответственно, противоречивости в направлениях и их деятельности, и в позиции самого императора, а в ГЖУ то же самое писали по поводу губернской администрации¹⁰³¹.

Приведу лишь один пример из множества, вызвавший бурную переписку видных деятелей политической полиции между собой – ситуация со спектаклем «Контрабандисты» в театре А.С. Суворина: во время премьеры спектакля студенты под влиянием кружка князя В.В. Барятинского устроили беспорядки в зале, после чего местная власть распорядилась о снятии пьесы из репертуара. С.В. Зубатов еще накануне снятия пьесы писал: «Индифферентизм к таким вещам может легко породить полный политический разврат. Спустить этот инцидент – значит, расписаться в полученной оплеухе. Кто же власть? Кто охраняет право частных лиц и групп как не власть? Не голое ли насилие учинили скандалисты над Сувориным, театром и артистами, получившими от установленных властей п р а в о (разрядка в тексте. – Л.У.) на постановку пьесы. Если власть окажется бессильной защитить от них дарованное ею право, то, что же Россия – отживающая страна. Накануне она что ли переворота?… Да ведь это бездействие власти – приведет в уныние всякого благонамеренного человека и даже озлит его: не повиноваться же в самом деле шайке мальчишек с деканатами-руководителями во главе. Нет, надо виновных вздуть, да покрепче, а то раскачаете и другие города… Неужели пьесу снимут? Ведь это показать свое бессилие – опасная вещь для будущего». Аналогичную критическую позицию по данному поводу независимо друг от друга заняли директор Департамента полиции С.Э. Зволянский, влиятельный секретный агент М.И. Гурович, начальник Санкт-Петербургского охранного отделения В.М. Пирамидов¹⁰³².

В начале ХХ в. представление чинов политической полиции о слабости власти всё чаще органично увязывалось с ощущением о надвигающейся революции¹⁰³³, что означает, в свою очередь, – это был «страх» не идеологического свойства (проигрыш самодержавно-охранительной идеологии), а институционального (развал государственной системы). Говоря другими словами, оппозиционное общественное мнение было важно не столько своими идейно-идеологическими предпочтениями, сколько тем, что исключительная ориентация власти на него лишала государство собственных оснований легитимности. Следствием этого было ощущение институционального одиночества политического сыска в системе отношений «власть – общество», что парадоксальным образом лишало его возможности легитимно действовать от имени той же власти в критических ситуациях. Тема одиночества – один из важных рефренов в делопроизводственной переписке этой государственной структуры начала ХХ в. В 1905 г. этот мотив часто использовался в документах в качестве внутренней объяснительной модели нарастания революционных событий¹⁰³⁴, которые первоначально, как известно, вызвали растерянность и отсутствие внятной и однозначной реакции со стороны власти.

Этот вывод ничуть не противоречит неоднократно озвученному в данном исследовании утверждению, что отсутствие юридического признания легального политического пространства было существенной проблемой для Департамента полиции. Деятели политического сыска, в первую очередь его руководящей инстанции, а также отчасти и охранных отделений, были не только психологически готовы к Манифесту 17 октября 1905 г., но и были заинтересованы в легализации политики как таковой – ведь это привело к исчезновению двусмысленности в их работе с разнообразными формами публичной общественной активности; двусмысленности, когда нормативно-правовая база «самодержавного» государства отражала уже не существовавшее положение вещей. Подобные настроения, весьма устойчивые в недрах политического сыска, вероятно, могут объяснить и деятельность начала осени 1905 г. заведующего всей политической частью Департамента полиции П.И. Рачковского (август 1905 – начало 1906 гг.) и близкого к нему петербургского генерал-губернатора Д.Ф. Трепова, когда они стали активными союзниками С.Ю. Витте в вопросе «дарования политических свобод» – шаг, оцененный многими современниками как «интриганство» и «двуличие» и, во всяком случае, непонятый историками, ведь тот же Трепов прославился фразой «патронов не жалеть, холостых залпов не давать»¹⁰³⁵.

С момента объявления Манифеста 17 октября 1905 г. в истории политической полиции Российской империи начался новый период, в котором должны были быть выработаны другие правила его взаимоотношений с новой – политической, модерной – реальностью. В этой реальности идеологии, по сути, исчезли (причины этого исчезновения – тема отдельного разговора), отнюдь не случайно с конца 1905 г. в делопроизводственной переписке практически не встретишь упоминаний «либерального». Однако и в новой – политической – реальности политический сыск остался внутренне противоречивой совокупностью ведомств и подразделений, которые имели различное подчинение и чины которых продолжали воспринимать окружающее пространство в разных и зачастую взаимоисключающих мировоззренческих и идейных категориях, что в совокупности мешало построению профессиональной системы политической полиции Российской империи в модерном понимании спецслужб. Говоря другими словами, заметное снижение для управленческо-политической сферы после 17 октября 1905 г. роли «внешнего» идеологического фактора противостояния по линии «самодержавно-реакционная власть – либеральное общество» после легализации в октябре 1905 г. «политики» не привело к полномасштабному институциональному реформированию системы. В контексте проведенного исследования этот вывод важен, скорее, не для темы предпосылок обрушения государственности в 1917 г., а для заключения о том, что идейно-идеологический конфликт между двумя сторонами диалога, исследовавшийся в данной работе в качестве приоритетной проблемы, в действительности, для полноценного развития политической полиции имел меньшее значение, чем ее собственное противоречивое институционально-правовое положение в государственной системе.

Список источников

1. Архивные источники

Государственный архив Российской Федерации

1.1. Ф. 63. Московское охранное отделение при московском градоначальнике

1882. Оп. 2. Д. 602.

1886. Оп. 6. Д. 200.

1903. Оп. 23. Д. 8.

1904. Оп. 24. Д. 5; 31.

1905. Оп. 25. Д. 50.

1.2. Ф. 102. Департамент полиции

1 делопроизводство.

1883. Д. 408.

3 делопроизводство.

1881. Д. 3; 343; 416; 1093; 1567.

1882. Д. 328; 914.

1883. Д. 128; 130; 163; 1012; 1563.

1884. Д. 88. Ч. 6, 30, 31, 33, 35.

1885. Д. 59. Ч. 8, 12, 19, 27, 28, 40, 45, 52; 600.

1886. Д. 93; 761.

1887. Д. 9. Ч. 5, 15, 17, 21, 29, 34, 39, 40, 41, 46, 49.

1888. Д. 1; 89. Ч. 3, 6, 12, 19, 24, 31, 32, 51; 131; 235; 273; 396; 1563.

1889. Оп. 85. Д. 138; 1055.

1889. Оп. 87. Д. 43. Ч. 3, 6, 13, 14, 16, 29, 30, 43, 45; Д. 74. Ч. 65; 154; 266; 403; 503; 1215. Ч. 3.

1890. Д. 47. Ч. 21.

1891. Д. 1; Д. 44. Ч. 2, 4, 7, 15, 22, 25, 26, 27, 43, 49; Д. 527. Т. 1, Т. 2.

1892. Д. 900; 934.

1893. Д. 152. Ч. 7, 9, 11, 17, 30, 35, 40, 44, 55, 56; 434; 436; 635; 820; 1199; 1200.

1894. Д. 1; 104. Ч. 30, 44; 152. Ч. 2, 37; 202; 452; 845, 853; 1791.

1895. Д. 88; 251. Т.1, 2; 450; 516; 640; 1124; 1367; 1719; 1722.

1896. Д. 78. Ч. 2.

1897. Д. 910; 1499; 1531; 1544; 1775.

1898. Д. 2. Ч. 1. Лит. В, Ч. 3. Лит. Г; 9. Ч. 22. Лит. В; 13. Ч. 16;

20. Ч. 1; 245. Ч. 1; 565; 1240.

1899. Д. 138; 1055; 3957; 4107; 4419.

1900. Д. 1. Ч. 14. Лит. А, Ч. 21. Лит. А, Ч. 25. Лит. А, Ч. 32. Лит. А, Ч. 33. Лит. А, Ч. 38. Лит. А, Ч. 42. Лит. А, Ч. 55. Лит. А, Ч. 85. Лит. А; 96; 1886.

1901. Д. 1. Ч. 12. Лит. А, Ч. 27. Лит. А, Ч. 66. Лит. А; 566; 672; 682; 933; 951; 987; 1064; 1292; 1414.

1902. Д. 1. Ч. 31. Лит. А, Ч. 41. Лит. А, Ч. 58. Лит. А, Ч. 62. Лит. А, Ч. 74. Лит. А; 1030; 1174; 1555; 2087.

1903. Д. 1. Ч. 5. Лит. А, Ч. 48. Лит. А; 150; 2376.

1904. Д. 1. Ч. 1. Лит. А, Ч. 6. Лит. А, Лит. Б, Ч. 23. Лит. А, Ч. 26. Лит. А, Ч. 39. Лит. А; 6.

1905. Д. 1. Ч. 23. Лит. А, Ч. 26. Лит. А, Ч. 30. Лит. А, Ч. 39. Лит. А, Ч. 41. Лит. А, Ч. 60. Лит. А, Ч. 61, Лит. А, Ч. 66. Лит. А.

1906. Д. 1. Ч. 19. Лит. А.

7 делопроизводство.

1903. Д. 236; 1791; 2850; 2850, Ч. 1.

Особый отдел

1898. Д. 2. Ч. 1. Лит. Б, В, Г; 2. Ч. 1. Т. 2; 2. Ч. 3, 2. Ч. 3. Лит. А, Б, Г, Д; 3. Ч. 1. Лит. Д; 5. Ч. 6. Лит. П. Т. 2, Ч. 39. Лит. А; 6. Ч. 47, 755, 1667, 1668, 2877; 9. Ч. 1, 2, 5, 8, 10. Лит. А, 14, 22, Лит. В, 29, 40; 13. Ч. 3, 13, 16, 17; 14. Ч. 6, 47, 57, 57. Прод.; 96; 108; 115; 215; 362; 499; 552; 599; 608; 723.

1899. Д. 84; 239; 250; 293; 443; 521.

1900. Д. 96; 108; 115; 396; 455; 499; 528; 635; 641; 869; 996; 1014; 1100; 1886.

1901. Д. 28; 76; 96; 498; 869; 871; 916; 923; 927; 933; 934; 987; 988.

1902. Д. 76; 96; 170; 500; 550. Т. 2; 600; 835; 1508; 1555; 1679; 1688; 1717; 1791; 1889.

1903. Д. 141. Т. 2; 150; 1201; 1372; 1875; 1992; 2000; 2355; 2376; 2381.

1904. Д. 2. Ч. 2; 3. Ч. 10. Т. 1, 2; 13; 14; 125; 200; 550; 1000; 1192; 1195; 1250; 2025; 2107; 2385.

1905. 1 отделение. Д. 1. Ч. 61. Лит. А; 106. Ч. 5, 11, 20; 2 отделение. Д. 13; 13. Ч. 3; 999; 999. Ч. 4, 11, 43, 43. Т. 2. Прод.; 1000; 1000. Ч. 1; 1255; 1255. Ч. 10.

1906. 1 отделение. Оп. 234. Д. 7. Ч.34; Оп. 235. Д. 373; 2 отделение. Д. 254.

Оп. 249. Д. 10, 11, 12, 13, 14.

Оп. 250. Д. 82.

Оп. 252. Д. 12.

Оп. 253. Д. 112.

Оп. 255. Д. 17, 21.

Оп. 259. Д. 2.

Оп. 260. Д. 259.

Оп. 295. Д. 7, 111.

Оп. 302. Д. 702, 707.

Оп. 316. 1898. Д. 2. Ч. 5; 2. Ч. 5. Лит. А, Б, В; 2. Ч. 5. Т. 1; 1902.

Д. 825. Ч. 23; 1907. Д. 584.

1.3. Ф. 110. Штаб Отдельного корпуса жандармов

Оп. 2. Д. 8331; Оп. 3. Д. 2580.

1.4. Ф. 4888. Архив архива

Оп. 5. Д. 637; 638; 652; 757.

2. Официальная и делопроизводственная документация

1. Агентурная работа политической полиции Российской империи. Сб. док. 1880–1917. М.–СПб., 2006.

2. Александр III и русские эмигранты. Доклад И.Н. Дурново 14 мая 1894 г. // Былое. 1918. Книга 7. Июль. № 13.

3. Во главе Департамента полиции: формулярные списки барона И.О. Велио, В.К. фон Плеве, П.Н. Дурново, Н.И. Петрова, Н.Н. Сабурова, А.Ф. Добржинского, С.Э. Зволянского, А.А. Лопухина, С.Г. Коваленского, П.И. Рачковского, Н.П. Гарина, Э.И. Вуича, М.И. Трусевича, Н.П. Зуева // Из глубины времен. Вып. 4–8. СПб., 1995–1997.

4. Всеподданнейший доклад министра внутренних дел 22 декабря 1881. Н.П. Игнатьева // Зайончковский П.А. Кризис самодержавия на рубеже 1870–1880-х гг. М., 1964.

5. Добряков. Краткий систематический свод действующих законоположений и циркулярных распоряжений, относящихся до обязанностей чинов ГЖУ по наблюдению за местным населением и производством дознаний. СПб., 1903.

6. Докладная записка директора Департамента полиции А.А. Лопухина, рассмотренная в комитете министров… января 1905 г. Женева, 1905.

7. Донесения Евно Азефа (переписка Азефа с Ратаевым в 1903–1905 гг.) // Былое. 1917. № 1 (23).

8. Журнал заседания Верховной распорядительной полиции 4 марта 1880 г. // Политическая полиция и политический терроризм. Сб. док. М., 2000.

9. Записка А.А. Лопухина о развитии революционного движения в России (1904) // Былое. 1909. № 9–10.

10. Записка директора Департамента полиции Э.И. Вуича (министру внутренних дел П.А. Столыпину) о проблемах привлечения к ответственности лиц, обвиняемых в государственных преступлениях // Политическая полиция и политический терроризм. Сб. док. М., 2000.

11. Из всеподданнейшего отчета III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии и корпуса жандармов за 1869 г. // Политическая полиция и политический терроризм. Сб. док. М., 2000.

12. Из отчета о перлюстрации Департамента полиции за 1908 г. // Красный архив. 1928. Т. 2 (27); 1928. Т. 3 (28).

13. Инструкция 1904 г. об обязанностях губернских жандармских управлений // Полное собрание законов Российской империи. Собр. 2. Т. 41. Отд. 2. СПб., 1868. № 44071.

14. Инструкция полицейским надзирателям при отделении по охранению общественной безопасности и порядка в Москве. М., 1897.

15. Инструкция состоящему в управлении Санкт-Петербургского градоначальника отделению по охранению общественной безопасности и порядка в столице. 23 мая 1887. Извлечение // История полиции дореволюционной России. Сборник документов и материалов по истории государства и права. М., 1981.

16. Инструкция товарищу министра внутренних дел, заведующему полицией. 16 июля 1882 г. // Полное собрание законов Российской империи. Собр. 3. Т. 2. № 1022.

17. О порядке действий чинов Корпуса жандармов по исследованию преступлений. Закон 19 мая 1871 г. // Полное собрание законов Российской империи. Собр. 2. Т. 43. Отд. 1. С. 593.

18. О соединении Департамента государственной полиции и Полиции исполнительной в одно учреждение – Департамент государственной полиции. 1880 // Полное собрание законов Российской империи. Собр. 2. Т. 55. Отд. 1. СПб., 1884. С. 692. № 61550.

19. Отдел поисковых систем Государственного архива Российской Федерации (ГА РФ). Фондовые каталоги Департамента полиции, Московского охранного отделения, Министерства юстиции; Департамента полиции. Оп. 316. 1898–1907.

20. Отчет А.Х. Бенкендорфа за 1832 г. // Красный архив. 1931. Т. 3 (46); Красный архив. 1929. Т. 6 (37).

21. Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного правительства. Редакция П.Е. Щеголева. В 7 т. М.–Л., 1926.

22. Политическая полиция и политический терроризм в России (вт. пол. XIX – н. XX вв.). Сб. док. и мат. М., 2000.

23. Положение о корпусе жандармов. 9 сентября 1867 г. // Полное собрание законов Российский империи. Собр. 2. Т. 13. Отд. 2. № 44956.

24. Положение о мерах к охранению государственной безопасности и общественного спокойствия. 14 августа 1881 г. // Полное собрание законов Российский империи. Собр. 3. Т. 1. 1881. СПб., 1885.

25. Приложение к проекту об учреждении следственных комиссий // Политическая полиция и политический терроризм. Сб. док. М., 2000.

26. Протоколы Центрального комитета Конституционно-демократической партии. Т. 1. М., 1994.

27. Россия под надзором. Отчеты III отделения. 1827–1869. М., 2006.

28. Санкт-Петербургское охранное отделение в 1895–1901 гг. Труд чиновника отделения П. Статковского // Былое. 1921. № 16.

29. Свод законов Российской империи. Т. 1. Ч. 2. Изд. 1906.

30. Секретные сотрудники в автобиографиях // Былое. 1917. № 2 (24).

31. Синдром масонофобии российского чиновничества. Докладная записка экс-директора Департамента полиции С.П. Белецкого. 1916 г. // Исторический архив. 2004. № 5.

32. Список секретных сотрудников, осведомителей, вспомогательных агентов бывших охранных отделений и жандармских управлений. Составлен по данным Центроархива РСФСР, Ленинградского и местных архивов. Ч. 1. М., 1926.

33. Уголовное уложение, Высочайше утвержденное 22 марта 03 г. СПб., 1903.

34. Циркуляр министра внутренних дел В.К. Плеве губернаторам, градоначальникам и обер-полицмейстерам об отмене Положения о негласном надзоре. 10 января 1904 г. / Политическая полиция и политический терроризм. Сб. док. М., 2000.

35. Циркуляр об организации при жандармских управлениях агентурно-наблюдательных пунктов. 1902 // Полное собрание законов Российской империи. Собр. 2. 1863. Отд. 2. № 37289.

3. Дневники, мемуары, письма

1. Богданович А.В. Три последних самодержца. М., 1990.

2. Боголепов Н.П. Страница из жизни Московского университета. Из записок. М., 1911.

3. Васильев А.Т. Охрана: русская секретная полиция / Охранка. Воспоминания руководителей политического сыска. М., 2004. Т. 2.

4. Воспоминания В.Б. Лопухина // Вопросы истории. 1966. № 9, 10.

5. Герасимов А.В. На лезвии с террористами // Охранка. Воспоминания руководителей политического сыска. М., 2004. Т. 2.

6. Глобачев К.И. Правда о русской революции. Воспоминания бывшего начальника Санкт-Петербургского охранного отделения (вступительная статья Дж. Дейли и З.И. Перегудовой) // Вопросы истории. 2002. № 7.

7. Он же. Правда о русской революции: воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения. М., 2009.

8. Гольцев В.А. Первый арест. Знакомство с С.В. Зубатовым // Русская мысль. 1906. № 11.

9. Горев В.И. Леонид Меньщиков. Из истории политической полиции и провокации (По личным воспоминаниям) // Каторга и ссылка. 1924. Кн. 3 (10).

10. Градский В. На переломе жизни. Воспоминания 1905 г. // Былое. 1924. № 27–28.

11. Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. М., 2000.

12. Дмитриева В.И. Так было. М.–Л., 1930.

13. Департамент полиции в 1892–1908 гг. (из воспоминаний чиновника) // Былое. 1917. № 5–6 (27–28).

14. Заварзин П.П. Работа тайной полиции // Охранка. Воспоминания руководителей политического сыска. М., 2004. Т. 1.

15. Он же. Жандармы и революционеры // Охранка. Воспоминания руководителей политического сыска. М., 2004. Т. 2.

16. Иванчин-Писарев А.И. Воспоминания о П.Н. Дурново // Каторга и ссылка. 1930. № 7 (68).

17. Из воспоминаний М.Е. Бакая. Еще о провокации и провокаторах // Былое. 1909. № 11–12.

18. Из записок М.Е. Бакая // Былое. 1909. № 9–10.

19. Из писем Л.А. Ратаева // Былое. 1917. № 1 (23).

20. Калмыкова А.М. Обрывки воспоминаний // Былое. 1926. № 1 (35).

21. Кафафов В.Д. Воспоминания о внутренних делах Российской империи (публикацию подготовила З.И. Перегудова) // Вопросы истории. 2005. № 2, 3, 5.

22. Кизеветтер А.А. На рубеже двух столетий. Воспоминания. 1881–1914. М., 1997.

23. Клейнборт Л. М.И. Гурович-Харьковцев. Из воспоминаний // Былое. 1921. № 16.

24. Козьмин Б.П. С.В. Зубатов и его корреспонденты. Среди охранников, жандармов и провокаторов. М.–Л., 1928.

25. Коковцов В.Н. Из моего прошлого. Воспоминания. 1903–1919. Кн. 1. М., 1992.

26. Кранихельд В. В.Я. Яковлев-Богучарский (по материалам Департамента полиции, Московского охранного отделения и по личным воспоминаниям) // Былое. 1917. № 1 (23).

27. Куропаткин А.Н. Дневник // Красный архив. 1922. № 2.

28. Лопухин А.А. Отрывки из воспоминаний (по поводу «Воспоминаний» гр. С.Ю. Витте). М.–Пг., 1923.

29. Любимов Д.Н. Отрывки из воспоминаний (1902– 1904 гг.) // Исторический архив. 1962. № 6.

30. Майнов И.И. На закате народовольчества // Былое. 1923. № 22.

31. Мандельштам М.Л. 1905 г. в политических процессах. Записки защитника. М., 1991.

32. Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов // Охранка. Воспоминания руководителей политического сыска. М., 2004. Т. 1.

33. Меньшиков Л.П. Охрана и революция. К истории тайных политических организаций, существовавших во времена самодержавия. В 3 ч. М., 1926–1932.

34. Мещерский А.В. Воспоминания князя Александра Васильевича Мещерского. М., 1901.

35. Мещерский В.П. Мои воспоминания. М., 2001.

36. Михайловский Н.К. Мое свидание с В.К. Плеве // Полное собрание сочинений. 2-е изд. Т. 10. СПб., 1913. Стлб. 59– 64.

37. Новицкий В.Д. Воспоминания тяжелых дней моей службы в корпусе жандармов // Былое. 1917. № 5–6.

38. Он же. Из воспоминаний жандарма. М., 1991.

39. Обнинский В.П. 90 дней в тюремном заключении. М., 1917.

40. Памяти В.К. Плеве. СПб, 1904.

41. Петрункевич И.И. Из записок общественного деятеля // Архив русской революции. М., 1993. Т. 21–22.

42. Письма К.П. Победоносцева к Александру III // Красный архив. 1923. Т. 4.

43. Письма К.П. Победоносцева к графу Н.П. Игнатьеву // Былое. 1924. № 27–28.

44. Письма Е.П. Медникова А.И. Спиридовичу // Красный архив. 1926. № 4 (17).

45. Поляков А. Записки жандармского офицера // Жандармы России. М., 2004.

46. Психология предательства. Из воспоминаний сотрудника // Былое. 1924. № 27–28.

47. Ратаев Л. Письма С.В. Зубатову. 1900–1903 // Голос минувшего. 1922. № 1. Июнь.

48. Сватиков С. Рачковский и его подлоги // Общее дело. 1921. № 393.

49. Спиридович А.И. Записки жандарма. М., 1930.

50. Урусов С.Д. Записки губернатора. Кишинев. 1903–1904 г.

51. Он же. Не переоцените моих сил и способностей. Из воспоминаний князя С.Д. Урусова о 1905 г. // Исторический архив. 2004. № 1.

52. Фигнер В. Запечатленный труд. М., 1964. Т. 2.

53. Шипов Д.Н. Воспоминания и думы о пережитом. М., 1918.

54. Янжул И.И. Воспоминания о пережитом и виденном в 1864–1909 гг. М., 2006.

Список литературы

1. Абрамкин В.М., Дымшиц А.Л. Начало. Марксистский журнал 1890-х гг. М., 1932.

2. Аврех А.Я. Документы Департамента полиции как источник по изучению либерально-оппозиционного движения в годы Первой мировой войны // История СССР. 1987. № 6.

3. Он же. Столыпин и третья Дума. М., 1968.

4. Он же. Царизм и третьеиюньская система. М., 1966.

5. Агафонов В.К. Заграничная охранка (составлено по секретным документам Заграничной Агентуры и Департамента полиции). Пг., 1918.

6. Айнзафт С. Зубатов и студенчество // Каторга и ссылка. М., 1927. № 5 (34).

7. Акунов В. Грозовое небо Петра Дурново // Рейтар: военно-исторический журнал. 2005. № 20 (8).

8. Андреевский И.Е. Лекции по истории полицейского права и земских учреждений России. СПб., 1883.

9. Ансимов Н.Н. Борьба большевиков против политической тайной полиции самодержавия (1903–1917). Свердловск, 1989.

10. Он же. Охранные отделения и местная власть царской России в начале ХХ в. // Советское государство и право. 1991. № 5.

11. Арсеньев К.К. Законодательство о печати. СПб., 1903.

12. Афанасьев Ю.Н. Опасная Россия. Традиции самовластья сегодня. М., 2001.

13. Ачадов (Данилов Ф.А.). Третий элемент, его значение и организация. М., 1906.

14. Бакшт Д.А. Взаимодействие полиции и жандармерии (на материалах Енисейской губернии, 1881–1917 гг.) // Вестник Кемеровского государственного университета. 2015. № 1 (61).

15. Барышников М.К. Идея «монархической государственности» и консервативно-либеральные партии в России в начале ХХ в. // Власть и общество. СПб., 2000.

16. Белецкий С. Исторический очерк образования и развития полицейских учреждений в России. СПб., 1913.

17. Белоконский И.П. Гороховое пальто // Минувшие годы. 1908. Сентябрь.

18. Он же. Земское движение. М., 1914.

19. Он же. Земство и конституция. М., 1910.

20. Белявский Н.И. Полицейское право. Юрьев, 1904.

21. Березовая Л.Г. Идея личности в русском либерализме: «камень веры» или «камень преткновения»? // Либеральный консерватизм. М., 2001.

22. Бибиков Г.Н. А.Х. Бенкендорф и политика императора Николая I. М., 2009.

23. Богучарский В.В. 1878 г. Всеподданнейшее донесение шефа жандармов // Голос минувшего. 1917. № 7–8, № 9–10.

24. Борисов А.В. Министры внутренних дел России. 1802 – октябрь 1917. СПб., 2001.

25. Борисов А.Н. Особый отдел империи. История заграничной агентуры российских спецслужб. СПб., 2001.

26. Бородин А.П. Дурново П.Н.: Портрет царского сановника // Отечественная история. 2000. № 3.

27. Он же. Петр Николаевич Дурново. Русский Нострадамус. М., 2013.

28. Бродникова М.Н. К вопросу о методах работы политической полиции Российской империи с секретной агентурой в начале ХХ века // Гуманитарные и юридические исследования. 2016. №. 2.

29. Брачев В.С. Заграничная агентура Департамента полиции (1883–1917). СПб., 2001.

30. Брюхатов И.П. Значение третьего элемента в жизни земства // Юбилейный земский сборник. 1864–1914. СПб. 1914.

31. Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении: идеология, этика, психология (вторая половина XIX – начало ХХ в.). М., 2000.

32. Бурдье П. Социальное пространство: поля и практики. М., 2005.

33. Он же. Социоанализ П. Бурдье. СПб., 2001.

34. Он же. Социология социального пространства. М., 2005.

35. Он же. Структура, габитус, практика // Журнал социологии и социальной антропологии. 1998. Т. 1. Вып. 2.

36. Бурцев В.Л. В погоне за провокатором. М.–Л., 1928.

37. Он же. Протоколы сионских мудрецов: доказанный подлог. Париж, 1938.

38. Буяков А.М. Владивостокское охранное отделение: структура и кадровый состав // Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997.

39. В.Г. Короленко под надзором полиции, 1876–1903 // Былое. 1918. Книга 7. Июль. № 13.

40. Валицкий А. Нравственность и право в работах русских либералов конца XIX – начала XX вв. // Вопросы философии. 1991. № 8.

41. Ведерников В.В., Китаев В.А., Луночкин А.В. Конституционный вопрос в русской либеральной публицистике 60–80-х гг. XIX в. М., 1997.

42. Веселовский Б.Б. Исторический очерк деятельности земских учреждений Тверской губернии. 1864–1913. Тверь, 1914.

43. Он же. История земства за 40 лет. В 4 т. СПб., 1909–1911.

44. Власть и общественные организации России в первой трети ХХ столетия. М., 1994.

45. Власть и общество. СПб., 2000.

46. Власть, общество и реформы в России (XVI – начало ХХ в.). Мат. научно-теор. конференции 8–10 декабря 2003 г. СПб., 2004.

47. Волков А. Петроградское охранное отделение. Пг., 1917.

48. Волков С.В. Русский офицерский корпус. М., 1993.

49. Волобуев О.В., Леонов М.И., Уткин А.И., Шелохаев В.В. История политических партий периода Первой русской революции в новейшей советской литературе // Вопросы истории. 1985. № 7.

50. Они же. История политических партий России в 1907– 1914 гг. в советской историографии // Вопросы истории. 1989. № 4.

51. Волобуев О.В., Шелохаев В.В. Непролетарские партии России: итоги изучения и нерешенные вопросы // Непролетарские партии России в трех революциях. М., 1989.

52. Воробьева Ю.С. Документы царского политического сыска о Пречистинских рабочих курсах // Историография и источники истории государственных учреждений и общественных организаций СССР. Сб. ст. М., 1983.

53. Второй съезд земских деятелей. СПб., 6–9 ноября 1904.

54. Высоцкий И.П. Санкт-петербургская полиция и градоначальство. СПб., 1903.

55. Высшие и центральные учреждения России. В 4 т. 1801– 1917. СПб., 2001.

56. Гаджиев К.С. Эпоха демократии // Вопросы философии. 1996. № 9.

57. Гайда Ф.А. Бюрократ глазами либерала: российское правительство в восприятии парламентской оппозиции (1914–1917 гг.) // П.А. Зайончковский. Сборник статей и воспоминаний к столетию историка. М., 2008.

58. Он же. Либералы на внутреннем фронте. Вопрос о революции в постановке парламентской оппозиции (1914 – февраль 1917 г.) // Свободная мысль. 2001. №. 5.

59. Он же. Либеральная оппозиция на путях к власти (1914 – весна 1917 г.). М., 2003.

60. Галвазин С.Н. Охранные структуры Российской империи: формирование аппарата, анализ оперативной практики. М., 2001.

61. Галкин П.В. Местное самоуправление и государственная власть во второй половине XIX – начале XX веков: по материалам Московской губернии. Дисс. на соискание уч. ст. док. ист. наук. М., 2013.

62. Гарбуз Г.В. Кадровый состав административного аппарата Министерства внутренних дел в Поволжье в начале ХХ в. // Государство и общество. Проблемы социально-политической и экономической истории России. Сб. науч. ст. Вып. 2. Пенза, 2004.

63. Гессен В.М. Исключительное положение. СПб., 1908.

64. Гиндин И.Ф. Русская буржуазия в период капитализма, ее развитие и особенности // История СССР. 1963. № 3.

65. Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. 1902 – февраль 1917 г. на примере Саратовской губернии. Дисс. на соискание уч. степ. канд. ист. наук. Саратов, 2006.

66. Глинский Б.Б. Отдельные эпизоды агентурной деятельности Департамента полиции в 80-е гг. // Исторический вестник. 1912. № 2. Т. 127.

67. Гоголевский А.В. Либеральное общество и власть в начале ХХ в. // Власть, общество и реформы в России (XVI – начало ХХ в.). Мат. научно-теор. конференции 8–10 декабря 2003 г. СПб., 2004.

68. Он же. Русский либерализм и тактика конституционных реформ в Первой Государственной думе // Власть и общество. СПб., 2000.

69. Головков Г., Бурин С. Канцелярия непроницаемой тьмы. Политический сыск и революционеры. М., 1994.

70. Голостенов М.Е. Ф.И. Родичев // Политические деятели России. Биографический словарь. М., 1993.

71. Голубев В.И. Политический сыск и самодержавие: их взаимоотношения и влияние на альтернативы исторического развития России // Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997.

72. Голубев В.С. Роль земства в общественном движении. Ростов-на-Дону, 1905.

73. Гредескул Н.А. Террор и охрана. СПб., 1912.

74. Давидович А.М. Самодержавие в эпоху империализма. М., 1975.

75. Дарнтон Р. Великое кошачье побоище и другие эпизоды из истории французской культуры. М., 2002.

76. Дейли Дж. Положение об охране 14 августа 1881 г. и репрессивная политика императорской России // Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997.

77. Делевский Ю. Протоколы сионских мудрецов (История одного подлога). Берлин, 1923.

78. Дерюжинский В.Ф. Полицейское право. СПб., 1903.

79. Джанибекян В. Провокаторы: воспоминания, мысли и выводы. М., 2002.

80. Додонов Б.Ф. З.И. Перегудова. Политический сыск России (1880–1917). М., 2000 // Отечественные архивы. 2001. № 3.

81. Додонов Б.Ф., Кирьянов Ю.И. Обзор архивных источников об основных формах массового рабочего движения в России, 1895 – февраль 1917. М., 1990.

82. Дорохов В.Г. Политический сыск в Томской губернии: 1881 – февраль 1917 гг. Дисс. на соискание уч. степ. канд. ист. наук. Кемерово, 2005.

83. Дубенцов Б.Б. Высшее чиновничество России в конце XIX – начале ХХ в. // Крупные аграрии и промышленная буржуазия России и Германии в конце XIX – начале ХХ в. Сб. науч. тр. М., 1988.

84. Дудаков С. История одного мифа. Очерки русской литературы XIX–ХХ вв. М., 1993.

85. Дякин В.С. Самодержавие, буржуазия, дворянство, 1907– 1911. Л., 1978.

86. Егоров А.Н. Очерки историографии российского либерализма конца XIX – первой четверти ХХ в. (дореволюционный и советский периоды). Череповец, 2007.

87. Ерофеев Н.Д. З.И. Перегудова. Политический сыск России (1880–1917). // Отечественная история. 2001. № 6.

88. Ерошкин Н.П. История государственных учреждений дореволюционной России. М., 1997.

89. Он же. Очерки истории государственных учреждений дореволюционной России. М., 1960.

90. Он же. Россия под надзором // Преподавание истории в школе. 1966. № 1.

91. Он же. Самодержавие накануне краха. М., 1975.

92. Ефремов В.А. Сыск в политической полиции самодержавной России: историко-правовой аспект. Дисс. на соискание уч. степ. канд. ист. наук. СПб., 1996.

93. Жандармы России. Политический розыск XV–XX в. М., 2002.

94. Жаров С.Н. Интеллигенция и жандармы: взаимные отношения (по материалам Челябинского уезда) // Тезисы к научно-практической конф. «Интеллигент в провинции». Екатеринбург, 1997.

95. Он же. Мифы о перлюстрации в царской охранке // Актуальные проблемы теории и практики юридического образования на пороге XX столетия: Сб. мат. межрегиональной науч.-практ. конф., посвященной 60-летию юридического факультета ХГАЭП. Хабаровск, 1999.

96. Жилинский В.Б. Организация и жизнь охранных отделений во времена царской власти // Голос минувшего. 1917. № 9–10.

97. За кулисами охранного отделения. Берлин, 1910.

98. Загородников А.Н. Западный и российский либерализм: традиции и современность // Русский либерализм. Исторические судьбы и перспективы. М., 2000.

99. Зайончковский П.А. Кризис самодержавия на рубеже 1870–1880-х годов. М., 1964.

100. Он же. Правительственный аппарат самодержавной России в XIX в. М., 1978.

101. Он же. Российское самодержавие в конце XIX столетия (Политическая реакция 80-х – начала 90-х гг.). М., 1970.

102. Зайцева Е.С. Проблема взаимоотношения кадетов и власти в 1905–1907 гг.: историографический анализ // Власть и общество. СПб., 2000.

103. Захарова Л.Г. Земская контрреформа 1890 г. М., 1968.

104. Зотов Л. Саратовская охранка. Опись и содержание дел и документов Саратовского ГЖУ. 1838–1874. М.–Саратов, 1924.

105. Иванов А.В. Департамент полиции Министерства внутренних дел Российской империи, 1880–1917 гг. Дисс. на соискание уч. степ. канд. юрид. наук. М., 2001.

106. Иванов А.Е. В.К. Плеве – министр внутренних дел (1902– 1904 гг.). Дисс. на соискание уч. степ. канд. ист. наук. М., 2000.

107. Иванов А.Е. Высшая школа России в конце XIX – начале ХХ в. М., 1991.

108. Он же. Студенческая корпорация России конца XIX – начала ХХ в.: опыт культурной и политической самоорганизации. М., 2004.

109. Он же. Студенчество России конца XIX – начала ХХ в. Социально-историческая судьба. М., 1999.

110. Иванова И.И. Князь В.В. Барятинский и общественное движение в России конца XIX – начала XX веков // Из глубины времен. Вып. 8. СПб., 1997.

111. Из истории либерализма на Ярославской земле. М. – Ярославль, 2007.

112. Из истории литературной политики самодержавия // Литературное наследство. Т. 87. М., 1977.

113. Измозик В.С. Из истории «черных кабинетов» в России // Исторические чтения на Лубянке. М., 1999.

114. Он же. Политический контроль и сыск: методологические аспекты // Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997.

115. Он же. Черные кабинеты в России. XVIII – начала ХХ веков // Жандармы России. М., 2002.

116. Иорданский Н.И. Земский либерализм. М., 1905.

117. Ирецкий В.Н. Охранка: Страницы русской истории. СПб., 1918.

118. История политических партий России. М., 1994.

119. Капустин Б.Г. Начало российского либерализма как проблема политической философии // Полис. 1994. № 5.

120. Кара-Мурза А.А. Либерализм против хаоса // Полис. 1994. № 3.

121. Он же. Либерально-консервативный синтез как объединительная идеология // Полис. 1997. № 3.

122. Карелин А.П. Крах идеологии «полицейского социализма» в царской России // Исторические записки. 1973. Т. 92.

123. Он же. Русский полицейский социализм // Вопросы истории. 1968. № 10.

124. Карнишин В.Ю. Провинциальный либерал на фоне трансформации позднеимперской России начала ХХ в. (пензенский кадет Н.Ф. Езерский) // Государство и общество. Проблемы социально-политической и экономической истории России. Сб. науч. ст. Вып. 2. Пенза, 2004.

125. Карнишина Н.Г. Полиция и местная администрация: структура взаимодействия в пореформенный период // Государство и общество. Проблемы социально-политической и экономической истории России. Сб. науч. ст. Вып. 2. Пенза, 2004.

126. Карьера П.И. Рачковского // Былое. 1918. № 2.

127. Китаев В. Либеральная мысль в России. Саратов, 2004.

128. Он же. От фронды к охранительству. Из истории русской либеральной мысли 50–60-х гг. XIX в. М., 1972.

129. Кознов А.П. Борьба большевиков с подрывной агентурой царизма в период реакции (1907–1910 гг.) // Вопросы истории КПСС. 1986. № 12.

130. Козьмин Б.П. С.В. Зубатов и его корреспонденты. Среди охранников, жандармов и провокаторов. М.–Л., 1928.

131. Колпакиди А.И. К вопросу о взаимодействии российских спецслужб в дооктябрьской России // Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997.

132. Комин В.В. История помещичьих, буржуазных и мелкобуржуазных политических партий в России. Калинин, 1970.

133. Кондратенко Д.П. Самодержавие, либералы и национальный вопрос в России в конце XIX – начале ХХ века. Киров, 2005.

134. Кононова О. А. «Под сенью церкви православной»: религиозная риторика «полицейского социализма» С.В. Зубатова // Русский сборник. М., 2013. Т. XIV.

135. Корнев В.В. Советская историография о кадетском конституционализме в годы Первой русской революции // Некоторые вопросы историографии и источниковедения истории СССР. М., 1977.

136. Корнилов А.А. Общественное движение при Александре II. 1855–1881. Исторические очерки. СПб., 1909.

137. Коронкевич В.Е. Политическая провокация как метод охранительной политики самодержавия // Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997.

138. Корф С.А. Административная юстиция в России. В 2 кн. СПб., 1910.

139. Коцонис Я. Как крестьян делали отсталыми. М., 2006.

140. Кравцев И.Н. Тайные службы империи. М., 1999.

141. Краковский К.П. Государственные и политические преступления (к вопросу о понятиях) // Северо-Кавказский юридический вестник. 2009. № 1.

142. Красильников С.А. Конформизм российской интеллигенции как социальная ценность в XX в. // Интеллигенция России в конце XX в. Екатеринбург, 1998.

143. Краснопевцев Е.М. Иван Логгинович Горемыкин // Новгородский архивный вестник. 1999, Великий Новгород. № 1.

144. Кризис самодержавия в России. 1895–1917 гг. Л., 1984.

145. Кропоткин Г.М. Правящая бюрократия и «новый строй» российской государственности после манифеста 17 октября 1905 г. // Отечественная история. 2006. № 1.

146. Кропоткин Г.М. Правящая бюрократия и «новый строй» в России (1905–1907 гг.). Дисс. на соискание уч. степ. канд. ист. наук. М., 2007.

147. Кротов М. Якутская ссылка 70-х – 80-х гг. М., 1925.

148. Крылова Е.Н. Власть и общество осенью 1904 г.: П.Д. Святополк-Мирский и земский съезд 6–9 ноября 1904 г. // Общество и власть. Мат. Всероссийской науч. конф. СПб., 2005.

149. Куканов А. А.А. Лопухин – жертва обстоятельств или сознательный диссидент? // Жандармы России. М., 2002.

150. Куканов А.В. Гренгросс-Жученко З.Ф.: «Сотрудники есть и будут» // Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997.

151. Куликов С.В. Государственно-правовой дискурс, императорское правительство и думская оппозиция в начале ХХ в. // Власть, общество и реформы в России (XVI – начало ХХ в.). Мат. научно-теор. конференции 8–10 декабря 2003 г. СПб., 2004.

152. Лаверычев В.Я. По ту сторону баррикад. М., 1967.

153. Он же. Царизм и рабочий вопрос в России. 1861–1917. М., 1972.

154. Лавренова А.М. Отдельный корпус жандармов и российское общество в 1880–1917 гг. Дисс. на соискание уч. степ. канд. ист. наук. М., 2018.

155. Она же. Служба А.П. Мартынова в Саратовском охранном отделении (о кризисе идентичности в жандармской среде) // Новый исторический вестник. 2015. № 1 (43).

156. Лебина Н.Б. Политический сыск и российская повседневность // Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997.

157. Лейкина-Свирская В.Р. Интеллигенция в России во второй половине XIX в. М., 1971.

158. Лемке М.К. Очерки по истории русской цензуры и журналистики. СПб., 1904.

159. Либерализм в России. М., 1996.

160. Либерализм и либералы в России XIX – начала ХХ вв. Сб. науч. ст. Омск, 2006.

161. Либеральный консерватизм – история и современность. М., 2001.

162. Лившиц С. Московская охранка в борьбе с революционным движением // Борьба классов. 1934. № 7—8.

163. Лонге Ж., Зильбер Г. Террористы и охранка. М., 1924.

164. Лопухин А.А. Настоящее и будущее российской полиции. М., 1907.

165. Лурье Ф.М. Политический сыск в России. 1649–1917. М., 2006.

166. Он же. Полицейские и провокаторы: Политический сыск в России. 1649–1917. (Истории в романах, повестях и документах). М., 1998.

167. Лурье Ф.М., Перегудова З.И. Царская охранка и провокация // Из глубины времен. Вып. 1. СПб., 1992.

168. Львов-Рогачевский В. Печать и цензура. М, 1906.

169. М.И. Гурович и журнал «Начало» // Былое. 1917. № 5–6.

170. Макаревич Э.Ф. Политический сыск: офицеры и джентльмены: истории, судьбы, версии. М., 2002.

171. Макарин А.В. Бюрократия в системе политической власти. СПб., 2000.

172. Макаричев М.В. Политический и уголовный сыск России в конце XIX – начале ХХ в: по материалам Нижегородской губернии. Дисс. на соискание уч. степ. канд. ист. наук. Саранск, 2003.

173. Манфред А.З. Образование русско-французского союза. М., 1975.

174. Медведев С.В. Эксперимент Зубатова. Легализация рабочего движения в первые годы XX в. М., 2018.

175. Медоваров М.В. Александр Киреев. СПб., 2019.

176. Медушевский А.Н. Стратегия конституционной революции в условиях социального кризиса (либерализм в канун Учредительного собрания) // Либеральный консерватизм – история и современность. М., 2001.

177. Он же. Демократия и авторитаризм: российский конституционализм в сравнительной перспективе. М., 1998.

178. Он же. Политическая философия российского либерализма в сравнительной перспективе // Русский либерализм. Исторические судьбы и перспективы. М., 2000.

179. Межуев Б.В., Ульянова Л.В. Русский консерватизм и народное представительство // Тетради по консерватизму. 2018. № 4. С. 167–177.

180. Милюков П.Н. Правда о сионских протоколах. Литературный подлог. Париж, 1922.

181. Миндлин А. «Чужие среди своих»: А.А. Лопухин и С.Д. Урусов против государственного антисемитизма. М., 1997.

182. Министерство внутренних дел. 1802–1902. СПб., 1901.

183. Министерство внутренних дел. Исторический очерк. 1902–2002. М., 2004.

184. Михайлов А.А. Контакты сыскных органов и авантюриста корнета Савина // Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997.

185. Мохначева М.П. К изучению общественно-политических и социологических воззрений публицистов-демократов 60–70-х гг. XIX в. // Некоторые вопросы историографии и источниковедения истории СССР. М., 1977.

186. Мулукаев Р.С. Полиция в России (IX – нач. ХХ вв.). Нижний Новгород, 1993.

187. Он же. Полиция и тюремные учреждения дореволюционной России. М., 1974.

188. Мулукаев Р.С., Епифанов А.Е., Чабан О.К. История отечественных органов внутренних дел в материалах их информационных подразделений. Волгоград, 1997.

189. Нардова В.А. Руководители российских органов городского самоуправления под неусыпным оком политической полиции // Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997.

190. Нарский И.В. Взгляд на российский консервативный либерализм начала XX в. из историко-культурной перспективы // Либеральный консерватизм. М., 2001.

191. Он же. Кадеты на Урале (1905–1907). Свердловск, 1991.

192. Он же. Русская провинциальная партийность: политические объединения на Урале до 1917 г. (к вопросу о демократической традиции в России). В 2 ч. Челябинск, 1995.

193. Непролетарские партии России. Урок истории. М., 1984.

194. Николай II и самодержавие в 1903 г.: из итогов перлюстрации // Былое. 1918. Вып. 2 (30).

195. Никольская Т.К. Григорий Борисович Иоллос (1859– 1907) // Из глубины времен. Вып. 9. СПб., 1997.

196. Никольская Т.К., Попов А.А. Михаил Яковлевич Герценштейн // Из глубины времен. Вып. 6. СПб., 1996.

197. Новиков С.В. Революционеры, охранка, провокация. 1887–1917. Психологические зарисовки из истории политического террора. Омск, 2002.

198. Новикова Л.И., Сиземская И.Н. Идейные истоки русского либерализма // Общественные науки и современность. 1993. № 3.

199. Николаевский Б.И. История одного предателя. Берлин, 1932.

200. Общий обзор деятельности Министерства внутренних дел за время царствования императора Александра III. СПб., 1901.

201. Овченко Ю.Ф. Из истории борьбы царизма с дореволюционным движением // Вестник Московского университета. Сер. 8. М., 1982. № 5.

202. Он же. Московская охранка на рубеже веков // Отечественная история. 1993. № 3.

203. Он же. Московское охранное отделение в борьбе с революционным движением в 1880–1904 гг. Автореферат дисс. на соискание уч. степ. канд. ист. наук. М., 1989.

204. Он же. Полицейская реформа В.К. Плеве // Вопросы истории. 1993. № 8.

205. Он же. С.В. Зубатов // Вопросы истории. 2005. № 8.

206. Опилкин А.С. Основные проблемы политической полиции Российской империи в начале ХХ в. глазами служащих Департамента полиции и Отдельного корпуса жандармов // Государственное управление. Электронный вестник. Апрель 2012. Вып. № 31.

207. Оржеховский И.В. Самодержавие против революционной России (1826–1880). М., 1982.

208. Осоргин М.А. Декабрьское восстание 1905 г. в Москве в описании жандарма // Голос минувшего. 1917. № 7–8.

209. Он же. Охранное отделение и его секреты. М., 1917.

210. Островский А.В. Кто стоял за спиной Сталина? // Из глубины времен. Вып. 1. СПб., 1992.

211. Он же. Родственные связи А.А. Лопухина (1864–1928) // Из глубины времен. Вып. 6. СПб., 1996.

212. Он же. Элита российского общества XIX – нач. ХХ вв.: некоторые проблемы истории и историографии // Из глубины времен. Вып. 3. СПб., 1994.

213. Охранные отделения в последние годы царствования Николая II. М., 1917.

214. Павлов Б.Д. Эсеры-максималисты в Первой русской революции. М., 1989.

215. Павлов П. Агенты. Жандармы, палачи. По документам. Пг., 1922.

216. Пантин И.К. Драма противостояния демократия–либерализм в старой и новой России // Полис. 1994. № 3.

217. Он же. Историческая драма русского либерализма.

218. Он же. Россия и мир: историческое самоузнавание. М., 2000.

219. Пантин И.К., Плимак Е.Г., Хорос В.Г. Революционная традиция в России. М., 1986.

220. Пенкин О.В. «Он спокойно и мужественно встретил смерть // https://zebra-tv.ru/novosti/story/on-spokoyno-i-muzhestvenno-vstretil-smert-rasskaz-o-samom-izvestnom-politike-goroda-vladimira-rasstr/.

221. Перегудов А.В. Русский жандарм начала XX в.: Особенности восприятия (По воспоминаниям офицеров Отдельного корпуса жандармов) // Труды Карельского научного центра РАН. 2013. № 4.

222. Перегудова З.И. «Охранка» глазами охранников // Охранка. Воспоминания руководителей политического сыска. М., 2004. Т. 1.

223. Она же. Департамент полиции и П.Н. Милюков // П.Н. Милюков: историк, политик, дипломат. М., 2000.

224. Она же. Департамент полиции и секретная агентура (1902– 1917 гг.) // Исторические чтения на Лубянке. М., 1999.

225. Она же. Деятельность Заграничной агентуры. 1883–1917 // Жандармы России. М., 2002.

226. Она же. Источник изучения социал-демократического движения в России (материалы фонда Департамента полиции) // Вопросы истории КПСС. М., 1988. № 9.

227. Она же. Политический сыск России. 1880–1917. М., 2000.

228. Переслегин С.Б. Социальная термодинамика и идентичность // Локальные истории: научные, художественные, образовательные аспекты. Сб. ст. Норильск, 2006.

229. Пильский П. Охрана и провокация. Пг., 1917.

230. Пирумова Н.М. Земская интеллигенция и ее роль в общественной борьбе. М., 1986.

231. Она же. Земское либеральное движение: социальные корни и эволюция до начала ХХ в. М., 1977.

232. Плужников С.Ю. Система местных органов политического сыска Российской империи в начале ХХ в. // Вестник Тамбовского государственного университета. 2009. № 5 (73). С. 340–347.

233. Покровский Ф. Расходы на «известное его императорскому величеству употребление (1906–1913) // Былое. 1924. № 26.

234. Политические партии России: история и современность. М., 2000.

235. Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997.

236. Полиция и милиция России: страницы истории. М., 1995.

237. Правовой механизм преодоления бюрократизма. М., 1991.

238. Прайсман Л.Г. Террористы и революционеры, охранники и провокаторы. М., 2001.

239. Пустарнаков В.Ф. Либеральный консерватизм и либерализм в России XIX – начала XX вв.: различия и сходства // Русский либерализм. Исторические судьбы и перспективы. М., 2000.

240. Развитие русского права во второй половине XIX – начале ХХ в. М., 1997.

241. Раскин Д. Империя столоначальников // Родина. 2003. № 1.

242. Он же. Система институтов российской имперской государственности кон. XVIII – нач. ХХ вв. Дисс. в виде научного доклада на соискание уч. степ. докт. ист. наук. СПб., 2006.

243. Он же. Специализация высшей российской бюрократии XIX – начала ХХ веков: образование, профессиональный опыт, продвижение по службе // Из глубины времен. Вып. 3. СПб., 1994.

244. Революционное и студенческое движение 1869 г. в оценке Третьего отделения // Каторга и ссылка. М., 1924. № 3 (10).

245. Революция и общественное движение в Сибири в конце ХIХ – начале ХХ в. Новосибирск, 1986.

246. Редакция и сотрудники «Русской мысли» // Былое. 1917. № 4.

247. Реент Ю.А. Общая и политическая полиция России. 1900–1917. Рязань, 2001.

248. Он же. Полицейская система Российской империи начала ХХ в. (1900–1917). М., 2002.

249. Розенталь И.С. Страницы жизни генерала В.Ф. Джунковского // Кентавр. 1994. № 1.

250. Романов В.В. На страже российской монархии: политическая полиция Поволжья в 1905–1907 гг. Ульяновск, 1999.

251. Российские консерваторы. М., 1997.

252. Российские либералы. М., 2001.

253. Российские спецслужбы на переломе эпох: конец XIX в. – 1922 г. М.–Великий Новгород, 1999.

254. Русский либерализм. Исторические судьбы и перспективы. М., 2000.

255. Рууд Ч.А., Степанов С.А. Фонтанка, 16: Политический сыск при царях. М., 1993.

256. Самосудов В.М. Большевики Сибири в борьбе против царизма (1894 – февраль 1917 г.). Иркутск, 1987.

257. Сватиков С. Заграничная агентура Департамента полиции (записки С. Сватикова и документы заграничной агентуры). М., 1941.

258. Свечников Н.И., Кадомцева А.С. Некоторые особенности деятельности охранных отделений Российской империи // Вестник Пензенского государственного университета. 2015. № 2 (10). С. 64–69.

259. Секиринский С.С., Шелохаев В.В. История российского либерализма. М., 1995.

260. Селезнев Ф.А. Конституционные демократы и буржуазия (1905–1917 гг.). Нижний Новгород, 2006.

261. Сиземская И.Н. Новый либерализм: учение о правах человека и государственной власти // Русский либерализм. Исторические судьбы и перспективы. М., 2000.

262. Сизиков М.И., Борисов А.В., Скрипилев А.Е. История полиции России (1718–1917 гг.). Вып. 2. Полиция Российской империи XIX – нач. ХХ вв. М., 1992.

263. Симбирцев И. На страже трона. Политический сыск при последних Романовых. 1880–1917. М., 2006.

264. Симонова М.С. В.К. Плеве // Российские консерваторы. М., 1997.

265. Она же. Земско-либеральная фронда, 1902–1903 // Исторические записки. 1973. Т. 91.

266. Сироткин В.Г. Жандарм, история и «агенты влияния» // Спиридович А.И. Большевизм: от зарождения до прихода к власти. М., 2005.

267. Соболев А.В. О двух типах либерализма в России в начале XX в. // Либерализм в России. М., 1996.

268. Соловьев К.А. Кружок «Беседа». В поисках новой политической реальности 1899–1905. М., 2009.

269. Соловьев К.А. Славянофильство как метаязык лояльной оппозиции // Русская Idea. 21.03.2016. https://politconservatism.ru/prognosis/slavyanofilstvo-kak-metayazyk-loyalnoj-oppozitsii.

270. Соловьева М.В. Царские провокаторы и дело социал-демократической фракции II Государственной Думы // Вопросы истории. 1966. № 8.

271. Спирин Л.М. Крушение помещичьих и буржуазных партий в России. М., 1977.

272. Стародубова А.Л. Особенности национально-государственного строительства в либеральной модели 1917 г. // Либеральный консерватизм. М., 2001.

273. Степанов С.А. Проблемы двойных агентов в системе политического розыска начала ХХ в. // Исторические чтения на Лубянке. М.–Великий Новгород, 1998.

274. Степанский А.Д. Советская историография внутренней политики царизма в 1905–07 гг. // Актуальные проблемы советской историографии Первой русской революции. М., 1978.

275. Он же. Общественные организации в России на рубеже XIX–ХХ вв. М., 1982.

276. Сучков Е.Н. Система управления политическим сыском Российской империи в период 1898–1905 гг. // Государственное управление. Электронный вестник. 2008. Сентябрь. № 16.

277. Сысоев Н.Г. Тайный сыск России. От жандармов до чекистов. М., 2005.

278. Тарасов И.Т. Очерк истории науки полицейского права. М., 1897.

279. Тимофеев Д.В. Европейские идеи в России: восприятие либерализма правительственной элитой в первой четверти XIX в. Челябинск, 2006.

280. Тот Ю.В. Административная высылка и полицейский надзор (некоторые аспекты правительственной политики 50–70-х гг. XIX в.) // Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997.

281. Тютюнник Л.И. Состояние политического сыска в России в 60–70 гг. XIX в. Кризис III отделения // Государственные учреждения и общественные организации СССР: история и современность. М., 1985.

282. Ульянова (Бибикова) Л.В. Политическая полиция, консерваторы и социалисты: игра либерализмами в публичном и непубличном политическом пространстве Российской империи в конце XIX – начале ХХ века // «Понятия о России»: К исторической семантике имперского периода. В 2 т. Т. 1. М., 2011.

283. Ульянова (Бибикова) Л.В. Русская леволиберальная эмиграция и «полицейская версия» происхождения «Протоколов сионских мудрецов» (1920–1930-е гг.) // Власть и общество в России: кризисы и пути взаимодействия. Конец XIX – начало XXI в. М., 2019.

284. Ульянова (Бибикова) Л.В. С.Г. Сватиков и происхождение «Протоколов сионских мудрецов» // Российская история. 2018. № 5.

285. Ульянова Л.В. «Колыбель» российского либерализма: тверские либералы глазами политической полиции (1880– 1905) // Вестник Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова. Сер. 8. История. 2008. № 6.

286. Ульянова Л.В. «Либерал» в политической полиции. Записка начальника Московского охранного отделения В.В. Ратко. 1905 г. // Исторический архив. 2008. № 4.

287. Ульянова Л.В. Адреса и петиции // Российский либерализм середины XVIII – начала XX века: Энциклопедия. М., 2010.

288. Ульянова Л.В. Бакунин Александр Александрович // Российский либерализм середины XVIII – начала XX века: Энциклопедия. М., 2010.

289. Ульянова Л.В. Бакунин Павел Александрович // Российский либерализм середины XVIII – начала XX века: Энциклопедия. М., 2010.

290. Ульянова Л.В. Департамент полиции и славянофильский политический дискурс // Тетради по консерватизму. 2019. № 2.

291. Ульянова Л.В. Земско-городские съезды 1905 // Российский либерализм середины XVIII – начала XX века: Энциклопедия. М., 2010.

292. Ульянова Л.В. С.В. Зубатов – «полицейский социалист» или левый консерватор // Русская Idea. 30.11.2015. https://politconservatism.ru/thinking/sergey-zubatov-politseyskiy-sotsialist-ili-levyy-konservator.

293. Ульянова Л.В. Слухи в инструментарии политической полиции, 1880–1905 гг. // Слухи в России XIX–ХХ веков. Неофициальная коммуникация и «крутые повороты» российской истории: сб. ст. Челябинск, 2011.

294. Уортман Р. Властители и судии: развитие правового сознания в императорской России М., 2004.

295. Федоров К.И. История полиции дореволюционной России. Ростов-на-Дону, 1976.

296. Филиппова Т.А. Российское реформаторство второй половины XIX в.: проблема либерально-консервативного синтеза // Преподавание истории в школе. 1995. № 1.

297. Она же. Либерально-консервативный синтез (попытка хронологического анализа) // Русский либерализм. Исторические судьбы и перспективы. М., 2000.

298. Фомушкин А. Страницы истории филерской службы политической полиции. 1880–1917 // Жандармы России. М., 2002.

299. Хохлов А.В. Карательный аппарат царизма в борьбе с революцией 1905–1907. М., 1975.

300. Хутарев-Гарнишевский В.В. Противостояние. Спецслужбы, армия и власть накануне падения Российской империи, 1913–1917 гг. М., 2020.

301. Цявловский М.А. Секретные сотрудники московской охранки 1880-х гг. // Голос минувшего. 1917. № 7–8.

302. Черменский Е.Д. Буржуазия и царизм в первой русской революции. М., 1970.

303. Чернышевский В.Д. Карательная политика царизма. 1881–1894. Саратов, 1990.

304. Чирокова И.М. Цензура исторической литературы в царской России (1881–1904 гг.) // Некоторые вопросы историографии и источниковедения истории СССР. М., 1977.

305. Членов С.Б. Московская охранка и ее секретные сотрудники. По данным Комиссии по обеспечению нового строя. С приложением списков сотрудников, опубликованных Комиссией. М., 1919.

306. Чудакова М.С. Противостояние: политический сыск дореволюционной России, 1880–1917. Ярославль, 2003.

307. Чукарев А.Г. Губернская жандармерия в последнее десятилетие царизма. М., 1998.

308. Он же. Тонкий и беспринципный деятель: (Подробности из личной и политической жизни В.К. Плеве) // Российский исторический журнал. 2003. № 1, 2.

309. Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции 1905–1907 гг. М., 1985.

310. Шелохаев В.В. Дискуссионные проблемы истории русского либерализма в новейшей отечественной литературе // Вопросы истории. 2007. № 5.

311. Он же. Кадеты – главная партия либеральной буржуазии в борьбе с революцией 1905–1907 гг. М., 1983.

312. Он же. Политическая программа русского либерализма // Кентавр. 1995. № 6; 1996. № 1.

313. Он же. Русский либерализм как историографическая и историософская проблема // Русский либерализм. Исторические судьбы и перспективы. М., 2000.

314. Он же. Социальная программа русского либерализма // Кентавр. 1994. № 6; 1995. № 1.

315. Он же. Экономическая программа русского либерализма // Кентавр. 1994. № 4.

316. Шепелев Л.Е. Чиновный мир России. XVIII – начало ХХ в. СПб., 1999.

317. Шилов Д.Н. Министры дореволюционной России: историко-социологическое исследование // Вестник РГНФ. 1999. № 3.

318. Шинджикашвили Д.С. Сыскная полиция царской России в период империализма. Омск, 1973.

319. Шипов Я. Князь П.Д. Святополк-Мирский в Северо-Западном крае накануне правительственной «весны» (малоизвестные страницы) // Первые открытые исторические чтения «Молодая наука». Сб. ст. М., 2003.

320. Шпакова Р.П. Макс Вебер о демократических реформах в России начала XX в. // Макс Вебер, прочитанный сегодня. СПб., 1997.

321. Щеголев П.Е. Охранники и авантюристы. Секретные сотрудники и провокаторы. М., 2004.

322. Щербина А.В. Имперское сознание и либеральное движение в России в начале XX в. // Либеральный консерватизм – история и современность. М., 2001.

323. Щетинина Г.И. Идейная жизнь русской интеллигенции, конец XIX – начало ХХ вв. М., 1995.

324. Эренфельд Б.К. Дело Малиновского // Вопросы истории. 1965. № 7.

325. Он же. Из истории борьбы большевистской партии с подрывной деятельностью царской тайной полиции // Вопросы истории КПСС. 1979. № 12.

326. Он же. Тяжелый фронт. Из истории борьбы большевиков с царской тайной полицией. М., 1983.

327. Юшков С.В. История государства и права СССР. М., 1961.

328. Янжул Й.И. Полицейское право. СПб., 1888.

329. Ярцев А.А. Сенат и земство: административная юстиция и местное самоуправление в дореволюционной России. 1864–1890. Калининград, 2008.

330. Cohn N. Warrant for Genocide. The Myth of the Jewish world-Conspirace and the Protocols of the Elders of Zion. L., 1967.

331. Daly J.W. Autocracy under Siege. Security Police and opposition in Russia, 1866–1905. Illinois, 1998.

332. Daly J.W. The Watchful State: Security Police and Opposition in Russia, 1906–1917. Dekalb, 2004.

333. Galai Sh. The Liberation Movement in Russia. Cambradge, 1973.

334. Judge E.H. V.K. Plehve: Repression and Reform in Imperial Russia. 1902–1904. Syracuse–N.Y., 1983.

335. Lieven D. Russia`s Rulers Under The Old Regime. New Haven and London, 1989.

336. Rollin H. L’Apocalypse de notre temps. P., 1991.

337. Zuckerman Fr.S. The Tsarist Secret Police Abroad: Policing Europe in a Modernising World. N.Y., 2003.

1

Обзор состояния исследований по этому сюжету см.: Межуев Б.В., Ульянова Л.В. Русский консерватизм и народное представительство // Тетради по консерватизму. 2018. № 4. С. 167–177.

(обратно)

2

Также см. мою более подробную статью об этом: Ульянова Л.В. Департамент полиции и славянофильский политический дискурс // Тетради по консерватизму. 2019. № 2. С. 123–136.

(обратно)

3

Ульянова Л.В. Политическая полиция и либеральное движение, 1880– 1905 гг. Дисс. на соискание уч. степ. канд. ист. наук. М., 2009. С. 3–27.

(обратно)

4

Историографические обзоры изучения дореволюционной политической полиции: Перегудова З.И. Политический сыск России. 1880–1917. М., 2000. С. 7–20; Иванов А.В. Департамент полиции Министерства внутренних дел Российской империи, 1880–1917 гг. Дисс. на соискание уч. степ. канд. юрид. наук. М., 2001. С. 5–7; Макаричев М.В. Политический и уголовный сыск России в конце XIX – начале ХХ в: по материалам Нижегородской губернии. Дисс. на соискание уч. степ. канд. ист. наук. Саранск, 2003. С. 5–11; Чудакова М.С. Противостояние: политический сыск дореволюционной России, 1880–1917. Ярославль, 2003. С. 3–19; Дорохов В.Г. Политический сыск в Томской губернии: 1881– февраль 1917 гг. Дисс. на соискание уч. степ. канд. ист. наук. Кемерово, 2005. С. 4–17; Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. 1902 – февраль 1917 г. на примере Саратовской губернии. Дисс. на соискание уч.степ. канд. ист. наук. Саратов, 2006. С. 6–14; и др. Историографические обзоры по российскому либерализму: Корнев В.В. Советская историография о кадетском конституционализме в годы Первой русской революции // Некоторые вопросы историографии и источниковедения истории СССР. М., 1977; Спирин Л.М. Крушение помещичьих и буржуазных партий в России. М., 1977. С. 59–100; Шелохаев В.В. Кадеты – главная партия либеральной буржуазии в борьбе с революцией 1905–1907 гг. М., 1983. С. 1–28; Непролетарские партии России. Урок истории. М., 1984. С. 15–18; Волобуев О.В., Леонов М.И., Уткин А.И., Шелохаев В.В. История политических партий периода Первой русской революции в новейшей советской литературе // Вопросы истории. 1985. № 7; Они же. История политических партий России в 1907–1914 гг. в советской историографии // Вопросы истории. 1989. № 4; Волобуев О.В., Шелохаев В.В. Непролетарские партии России: итоги изучения и нерешенные вопросы // Непролетарские партии России в трех революциях. М., 1989; Либерализм в России. М., 1996. С. 11– 20; Нарский И.В. Российский либерализм в европейском и национальном контексте (историографический парадокс) // История национальных политических партий России. М., 1997; Зайцева Е.С. Проблема взаимоотношения кадетов и власти в 1905–1907 гг.: историографический анализ // Власть и общество. СПб., 2000. С. 97–104; Политические партии России: история и современность. М., 2000. С. 23–37; Шелохаев В.В. Русский либерализм как историографическая и историософская проблема // Русский либерализм. Исторические судьбы и перспективы. М., 2000; Он же. Дискуссионные проблемы истории русского либерализма в новейшей отечественной литературе // Вопросы истории. 2007. № 5. С. 3–17; Егоров А.Н. Очерки историографии российского либерализма конца XIX – первой четверти ХХ в. (дореволюционный и советский периоды). Череповец, 2007; и др.

(обратно)

5

Например, в произведениях «Обрыв» И.А. Гончарова, «Бесы» Ф.М. Достоевского, «Анна Каренина» Л.Н. Толстого и др.

(обратно)

6

Оржеховский И.В. Самодержавие против революционной России. (1826– 1880). М., 1982; Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. М.,1993. С. 82; Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы. М., 1998. С. 83; Иванов А.В. Департамент полиции Министерства внутренних дел. С. 21; Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 29–38.

(обратно)

7

См. подробнее: Уортман Р. Властители и судии: развитие правового сознания в императорской России М., 2004. Введение.

(обратно)

8

См. о соответствующих планах в проектах А.Х. Бенкендорфа: Бибиков Г.Н. А.Х. Бенкендорф и политика императора Николая I. М., 2009. С. 147–155.

(обратно)

9

Об этих реформах наиболее подробно пишет в своих работах З.И. Перегудова (Перегудова З.И. Политический сыск России). В.А. Ефремов также предлагает считать 1905 г. рубежом в истории политической полиции по причине внутренних преобразований системы политического сыска (Ефремов В.А. Сыск в политической полиции самодержавной России: историко-правовой аспект. Дисс. на соискание уч. степ. канд. ист. наук. СПб., 1996. С. 14). Дж. Дейли, один из наиболее серьезных исследователей системы российской политической полиции конца XIX – начала ХХ вв. в западной историографии, также разделил две свои монографии 1905 годом: Daly J.W. Autocracy under Siege. Security Police and opposition in Russia, 1866–1905, Illinois, 1998; Ibid. The Watchful State: Security Police and Opposition in Russia, 1906–1917. Dekalb, 2004.

(обратно)

10

Об изменении целей и задач политической полиции после октября 1905 г. писал, скажем, один из директоров Департамента полиции в годы Первой мировой войны К.Д. Кафафов: Кафафов К.Д. Воспоминания о внутренних делах Российской империи // Вопросы истории. 2005. № 3. С. 104.

(обратно)

11

Термин «консерватизм» в делопроизводственной переписке встречается на порядок реже, и думается, дело не столько в том, что он относился к политически благонадежной сфере, сколько в том, что консервативная самоидентификация присутствовала только у жандармов – мне не встретилось ни одного документа за подписью чинов Департамента полиции и охранных отделений с этим термином.

(обратно)

12

О соотношении терминов «правые», «черносотенцы» и «консерватизм» см. мою работу: Бибикова (Ульянова) Л.В., Дёмин В.А. Трудные вопросы истории России: характер общественного движения XIX – начала ХХ вв. в истории России. Учебное пособие. М., 2018.

(обратно)

13

Перегудов А.В. Русский жандарм начала XX в.: Особенности восприятия (По воспоминаниям офицеров Отдельного корпуса жандармов) // Труды Карельского научного центра РАН. 2013. № 4. С. 50–55; Бакшт Д.А. Взаимодействие полиции и жандармерии (на материалах Енисейской губернии, 1881–1917 гг.) // Вестник Кемеровского государственного университета. 2015. № 1 (61). С. 50–55; Лавренова А.М. Отдельный корпус жандармов и российское общество в 1880–1917 гг. Дисс. на соискание уч. степ. канд. ист. наук. М., 2018; Хутарев-Гарнишевский В.В. Противостояние. Спецслужбы, армия и власть накануне падения Российской империи, 1913–1917 гг. М., 2020.

(обратно)

14

Департамент полиции рассматривается как руководящая структура политического сыска и в других работах: Рууд Ч.А., Степанов С.А. Фонтанка, 16; Головков Г.З. Канцелярия непроницаемой тьмы. Политический сыск и революционеры. М., 1994; Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997; Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы; Романов В.В. На страже российской монархии: политическая полиция Поволжья в 1905–1907 гг. Ульяновск, 1999; Перегудова З.И. Политический сыск России; Высшие и центральные учреждения России. 1801–1917. СПб., 2001. Т. 2. С. 63– 75; Галвазин С.Н. Охранные структуры Российской империи: формирование аппарата, анализ оперативной практики. М., 2001; Реент Ю.А. Полицейская система Российской империи начала ХХ в. (1900–1917). М., 2002; Чудакова М.С. Противостояние; Министерство внутренних дел. Исторический очерк. 1902–2002. М., 2004; Брачев В.С. Заграничная агентура Департамента полиции (1883–1917). СПб., 2001; Перегудова З.И. Деятельность Заграничной агентуры. 1883–1917 / Жандармы России. М., 2002. С. 314–332; и др.

(обратно)

15

Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 125.

(обратно)

16

Там же. С. 130–131.

(обратно)

17

Ерошкин Н.П. Очерки истории государственных учреждений дореволюционной России. М., 1966; Зайончковский П.А. Кризис самодержавия на рубеже 1870–1880 гг. М., 1964; Он же. Российское самодержавие в конце XIX столетия. (Политическая реакция 80-х – начала 90-х гг.). М., 1970; Он же. Правительственный аппарат самодержавной России в XIX в. М., 1978; Кризис самодержавия в России. 1895–1917 гг. Л., 1984.

(обратно)

18

Юшков С.В. История государства и права СССР. М., 1961; Мулукаев Р.С. Полиция и тюремные учреждения дореволюционной России. М., 1974; Шинджикашвили Д.И. Сыскная полиция царской России в период империализма. Омск, 1973; Хохлов А.В. Карательный аппарат царизма в борьбе с революцией 1905–1907. М., 1975; Федоров К.И. История полиции дореволюционной России. Ростов-на-Дону, 1976.

(обратно)

19

Зайончковский П.А. Российское самодержавие в конце XIX столетия. С. 153–154.

(обратно)

20

Куликов С.В. Государственно-правовой дискурс, императорское правительство и думская оппозиция в начале ХХ в. // Власть, общество и реформы в России (XVI – начало ХХ в.). Мат. научно-теор. конференции 8–10 декабря 2003 г. СПб., 2004; Кропоткин Г.М. Правящая бюрократия и «новый строй» российской государственности после манифеста 17 октября 1905 г. // Отечественная история. 2006. № 1. С. 24–42.

(обратно)

21

Андреевский И.Е. Лекции по истории полицейского права и земских учреждений России. СПб., 1883; Янжул Й.И. Полицейское право. СПб., 1888; Тарасов И.Т. Очерк истории науки полицейского права. М., 1897; Министерство внутренних дел. 1802–1902. СПб., 1901; Высоцкий И.П. Санкт-Петербургская полиция и градоначальство. СПб., 1903; Дерюжинский В.Ф. Полицейское право. СПб., 1903; Белявский Н.И. Полицейское право. Юрьев, 1904; Белецкий С. Исторический очерк образования и развития полицейских учреждений в России. СПб., 1913; и др.

(обратно)

22

Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы. С. 48–82; Жандармы России. Политический розыск XV–XX вв. М., 2002. С. 251–288; и др.

(обратно)

23

Сизиков М.И., Борисов А.В., Скрипилев А.Е. История полиции России (1718–1917 гг.). Вып. 2. Полиция Российской империи XIX – нач. ХХ вв. М., 1992; Мулукаев Р.С. Полиция в России (IX в. – нач. ХХ в.). Нижний Новгород, 1993. С. 41–44; Полиция и милиция России: страницы истории. М., 1995; Ефремов В.А. Сыск в политической полиции самодержавной России. С. 135–137; Развитие русского права во второй половине XIX – начале ХХ в.. М., 1997; Иванов А.В. Департамент полиции Министерства внутренних дел; Макаричев М.В. Политический и уголовный сыск России; Реент Ю.А. Полицейская система Российской империи; Перегудов А.В. Русский жандарм начала XX в.; Бакшт Д.А. Взаимодействие полиции и жандармерии (на материалах Енисейской губернии, 1881–1917 гг.).

(обратно)

24

Овченко Ю.Ф. Московское охранное отделение в борьбе с революционным движением в 1880–1904 гг. Автореферат дисс. на соискание уч. степ. канд. ист. наук. М., 1989; Колпакиди А.И. К вопросу о взаимодействии российских спецслужб в дооктябрьской России / Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997. С. 84–89; Овченко Ю.Ф. С.В. Зубатов // Вопросы истории. 2005. № 8; Жаров С.Н. Оперативно-розыскная деятельность в России: организация, методы, правовое регулирование (историко-юридическое исследование) Дисс. на соискание уч. степ. докт. ист. наук. Екатеринбург, 2010; Борисов А.В., Малыгин А.Я., Мулукаев Р.С. Три века Российской полиции. М., 2016.

(обратно)

25

Общий обзор деятельности Министерства внутренних дел за время царствования императора Александра III. СПб., 1901. С. 15–16; Шепелев Л.Е. Чиновный мир России. XVIII – начало ХХ в. СПб., 1999; Шилов Д.Н. Министры дореволюционной России: историко-социологическое исследование // Вестник РГНФ. 1999. № 3.

(обратно)

26

Зайончковский П.А. Правительственный аппарат самодержавной России в XIX в. С. 67, 77, 87, 214; Лейкина-Свирская В.Р. Интеллигенция в России во второй половине XIX в. М., 1971. С. 57, 77, 85; Дубенцов Б.Б. Высшее чиновничество России в конце XIX – начале ХХ в. // Крупные аграрии и промышленная буржуазия России и Германии в конце XIX – начале ХХ в. Сб. науч. тр. М., 1988. С. 46–55; Иванов А.Е. Высшая школа России в конце XIX – начале ХХ в. М., 1991. С. 26–28, 323; Он же. Студенчество России конца XIX – начала ХХ в. Социально-историческая судьба. М., 1999; Раскин Д.И. Специализация высшей российской бюрократии XIX – нач. ХХ в.: образование, профессиональный опыт, продвижение по службе // Из глубины времен. Вып. 3. СПб., 1994. С. 35; Он же. Империя столоначальников // Родина. 2003. № 1. C. 63–64; Гарбуз Г.В. Кадровый состав административного аппарата Министерства внутренних дел в Поволжье в начале ХХ в. // Государство и общество. Проблемы социально-политической и экономической истории России. Сб. науч. ст. Вып. 2. Пенза, 2004. С. 17–28.

(обратно)

27

Гредескул Н.А. Террор и охрана. СПб., 1912. С. 29; Жилинский В.Б. Организация и жизнь охранного отделения во времена царской власти // Голос минувшего. 1917. № 9–10. С. 250; Шинджикашвили Д.И. Сыскная полиция царской России. С. 47; Макаричев М.В. Политический и уголовный сыск России. С. 80; Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. С. 172.

(обратно)

28

Головков Г., Бурин С. Канцелярия непроницаемой тьмы. С. 53, 57; Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении: идеология, этика, психология: (вторая половина XIX – начало XX в.). М., 2016.

(обратно)

29

Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 145–154; Галвазин С.Н. Охранные структуры Российской империи. С. 107–108.

(обратно)

30

Бородин А.П. Дурново П.Н.: Портрет царского сановника // Отечественная история. 2000. № 3. С. 48–69; Он же. Петр Николаевич Дурново. Русский Нострадамус. М., 2013; Акунов В. Грозовое небо Петра Дурново // Рейтар: военно-исторический журнал. 2005. № 20 (8).

(обратно)

31

Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 69–78, Галвазин С.Н. Охранные структуры Российской империи. С. 109– 113; Новиков С.В. Революционеры, охранка, провокация. 1887–1917. Психологические зарисовки из истории политического террора. Омск, 2002; Жандармы России. М., 2004. С. 426–437; Овченко Ю.Ф. С.В. Зубатов // Вопросы истории. 2005. № 8; Кононова О.А. «Под сенью церкви православной»: религиозная риторика «полицейского социализма» С.В. Зубатова // Русский сборник. М., 2013. Т. XIV; Медведев С.В. Эксперимент Зубатова. Легализация рабочего движения в первые годы XX в. М., 2018.

(обратно)

32

Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 200–217; Островский А.В. Родственные связи А.А. Лопухина (1864–1928) // Из глубины времен. Вып. 6. СПб., 1996. С. 197– 209; Миндлин А. «Чужие среди своих»: А.А. Лопухин и С.Д. Урусов против государственного антисемитизма. М., 1997; Жандармы России. М., 2004. С. 437–446.

(обратно)

33

Перегудова З.И. Главный филер царской России // Из глубины времен. Вып. 10. СПб., 1998; Она же. Политический сыск России. С. 184–193.

(обратно)

34

Сватиков С. Заграничная агентура Департамента полиции. С. 5–15; Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 63–69; Брачев В.С. Заграничная агентура Департамента полиции (1883–1917). СПб., 2001. С. 46–70; Галвазин С.Н. Охранные структуры Российской империи. С. 107.

(обратно)

35

Карьера П.И. Рачковского // Былое. 1918. № 2. С. 78–87; Сватиков С. Заграничная агентура Департамента полиции. С. 5–15; Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 123–136; Брачев В.С. Мастер политического сыска П.И. Рачковский // Английская набережная, 4. СПб., 1997. С. 291–324; Он же. Заграничная агентура. С. 20–36; Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 141–147; Галвазин С.Н. Охранные структуры Российской империи С. 105–107; Бибикова Л.В. (Ульянова) С.Г. Сватиков и происхождение «Протоколов сионских мудрецов» // Российская история. 2018. № 5. С. 141–157.

(обратно)

36

Зайончковский П.А. Кризис самодержавия. С. 379–473; Он же. Российское самодержавие в конце XIX столетия; Российские консерваторы. М., 1997; Борисов А.В. Министры внутренних дел России. 1802 – октябрь 1917. СПб., 2001; Чукарев А.Г. Тонкий и беспринципный деятель: (Подробности из личной и политической жизни В.К. Плеве) // Российский исторический журнал. 2003. № 2; Шипов Я. Князь П.Д. Святополк-Мирский в Северо-Западном крае накануне правительственной «весны» (малоизвестные страницы) // Первые открытые исторические чтения «Молодая наука». Сб. ст. М., 2003; Крылова Е.Н. Власть и общество осенью 1904 г.: П.Д. Святополк-Мирский и земский съезд 6–9 ноября 1904 г. // Общество и власть. Мат. Всероссийской науч. конф. СПб., 2005; и др.

(обратно)

37

См., например: Шинджикашвили Д.И. Сыскная полиция царской России.

(обратно)

38

Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 383; Галвазин С.Н. Охранные структуры Российской империи. С. 95; Иванов А.В. Департамент полиции Министерства внутренних дел. С. 118, 167.

(обратно)

39

Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 368; Ерофеев Н.Д. З.И. Перегудова. Политический сыск России (1880–1917) // Отечественная история. 2001. № 6. С. 159; Реент Ю.А. Общая и политическая полиция России. С. 47.

(обратно)

40

Ансимов Н.Н. Охранные отделения и местная власть царской России в начале ХХ в. // Советское государство и право. 1991. № 5. С. 125; Мулукаев Р.С. Полиция в России (IX в. – нач. ХХ в.). Нижний Новгород. 1993. С. 38; Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 383; Ефремов В.А. Сыск в политической полиции самодержавной России: историко-правовой аспект. Дисс. на соискание уч. степ. канд. ист. наук. СПб., 1996. С. 14; Перегудова З.И. Политический сыск в России. С. 166, 193, 368; Иванов А.В. Департамент полиции Министерства внутренних дел. С. 167; Новиков С.В. Революционеры, охранка, провокация. 1887–1917. Психологические зарисовки из истории политического террора. Омск, 2002. С. 88; Чудакова М.С Противостояние. С. 3; Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. С. 41, 109, 113.

(обратно)

41

Зайончковский П.А. Кризис самодержавия. С. 120–123; Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 60–61, 118, 173, 177, 185; Иванов А.В. Департамент полиции Министерства внутренних дел. С. 35; Чудакова М.С. Противостояние. С. 71; Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. С. 114.

(обратно)

42

Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 64.

(обратно)

43

Общий обзор деятельности Министерства внутренних дел за время царствования императора Александра III. СПб., 1901. С. 165–171; Тютюнник Л.И. Состояние политического сыска в России в 60–70 гг. XIX в. Кризис III отделения // Государственные учреждения и общественные организации СССР: история и современность. М., 1985; Перегудова З.И. Источник изучения социал-демократического движения в России (материалы фонда Департамента полиции) // Вопросы истории КПСС. М., 1988. № 9. С. 88–100; Тот Ю.В. Административная высылка и полицейский надзор (некоторые аспекты правительственной политики 50–70-х гг. XIX в.) // Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997. С. 176–180; и др.

(обратно)

44

Троицкий Н.А. Царские суды против революционной России (Политические процессы 1871—1880 гг.). Саратов, 1976; Он же. Безумство храбрых: русские революционеры и карательная политика царизма, 1866–1882 гг. М., 1978; Он же. Царизм под судом прогрессивной общественности, 1866—1895. М., 1979.

(обратно)

45

Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. С. 85–98, 117–138; Фомушкин А. Страницы истории филерской службы политической полиции. 1880–1917 // Жандармы России. М., 2004. С. 355–394; и др.

(обратно)

46

Жилинский В.Г. Организация и жизнь охранных отделений. С. 301; Осоргин М.А. Охранное отделение и его секреты. М., 1917. С. 5–6; Николай II и самодержавие в 1903 г.: из итогов перлюстрации // Былое. 1918. Вып. 2 (30). С. 190–222; Из отчета о перлюстрации Департамента полиции за 1908 год // Красный архив. 1928. Т. 2 (27); 1928. Т. 3 (28); Сизиков М.И., Борисов А.В., Скрипилев А.Е. История полиции России. Вып. 2. С. 48; Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 116; Ефремов В.А. Сыск в политической полиции самодержавной России. С. 116–121; Жаров С. Н. Интеллигенция и жандармы: взаимные отношения (по материалам Челябинского уезда) // Тезисы к научно-практической конференции «Интеллигент в провинции». Екатеринбург, 1997. С. 49–51; Он же. Мифы о перлюстрации в царской охранке // Актуальные проблемы теории и практики юридического образования на пороге XX столетия: сборник материалов межрегиональной научно-практической конференции, посвященной 60-летию юридического факультета ХГАЭП. Хабаровск, 1999; Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы. С. 88–94; Измозик В.С. Из истории «черных кабинетов» в России // Исторические чтения на Лубянке. М., 1999. С. 44–47; Он же. Черные кабинеты в России. XVIII – нач. ХХ вв. // Жандармы России. М., 2004. С. 333–355; Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 275–285; Министерство внутренних дел. Исторический очерк. С. 56; Дорохов В.Г. Политический сыск в Томской губернии. С. 119–120; Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. С. 138–147.

(обратно)

47

Волков А. Петроградское охранное отделение. Пг., 1917. С. 4; Агафонов В.К. Заграничная охранка (составлено по секретным документам Заграничной агентуры и Департамента Полиции). Пг., 1918; Павлов П. Агенты. Жандармы, палачи. По документам. Пг., 1922. С. 10–13; Покровский Ф. Расходы на «известное его императорскому величеству употребление (1906–1913) // Былое. 1924. № 26; Щеголев П.Е. Охранники и авантюристы. Секретные сотрудники и провокаторы. М., 2004; Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 4–6, 87; Головков Г., Бурин С. Канцелярия непроницаемой тьмы. С. 43–44; Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы. С. 70, 119; Романов В.В. На страже российской монархии; Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 224–238; Брачев В.С. Заграничная агентура; Иванов А.В. Департамент полиции Министерства внутренних дел. С. 138–152.

(обратно)

48

См., например: Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 98.

(обратно)

49

Например: Чудакова М.С. Противостояние. С. 73.

(обратно)

50

Цявловский М.А. Секретные сотрудники московской охранки 1880-х гг. // Голос минувшего. 1917. № 7/8. С. 183; Мулукаев Р.С. Полиция в России. С. 60; Головков Г., Бурин С. Канцелярия непроницаемой тьмы. С. 45; Перегудова З.И. Департамент полиции и секретная агентура (1902–1917 гг.) / Исторические чтения на Лубянке. М., 1999. С. 55–57; Галвазин С.Н. Охранные структуры Российской империи. С. 127; и др.

(обратно)

51

Именно в это время появились документы, регламентирующие различные аспекты тайной деятельности политической полиции: Положение о начальниках розыскных отделений (1902), Свод правил для начальников охранных отделений (1902), Инструкция филерам розыскных и охранных отделений (1902), Временное положение об охранных отделениях (1904); Инструкция по ведению наружного наблюдения (1906) и Инструкция по организации и ведению внутреннего секретного наблюдения (1907).

(обратно)

52

Жилинский В.Г. Организация и жизнь охранных отделений во времена царской власти. С. 251–301; Осоргин М.А. Охранное отделение и его секреты; Зотов Л. Саратовская охранка. Саратов, 1924; Щеголев П.Е. Охранники и авантюристы.

(обратно)

53

Тютюнник Л.И. Состояние политического сыска в России в 60–70 гг. XIX в. Кризис III отделения // Государственные учреждения и общественные организации СССР: история и современность. М., 1985; Перегудова З.И. Источник изучения социал-демократического движения в России (материалы фонда Департамента полиции) // Вопросы истории КПСС. М., 1988. № 9. С. 88–100; Чукарев А.Г. Губернская жандармерия в последнее десятилетие царизма. М., 1998; Романов В.В. На страже российской монархии; Галвазин С.Н. Охранные структуры Российской империи. С. 127; Иванов А.В. Департамент полиции Министерства внутренних дел. С. 57, 63, 73–75; Реент Ю.А. Общая и политическая полиция России. 1900–1917; Дорохов В.Г. Политический сыск в Томской губернии. С. 35; Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. С. 116, 147; Акунов В. Грозовое небо Петра Дурново.

(обратно)

54

Шинджикашвили Д.И. Сыскная полиция царской России. С. 34.

(обратно)

55

Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 201.

(обратно)

56

См., например: Лурье Ф.М., Перегудова З.И. Царская охранка и провокация // Из глубины времен. Вып. 1. СПб., 1992; Перегудова З.И. Департамент полиции и секретная агентура; Она же. Политический сыск России. С. 198, 200.

(обратно)

57

Так, Особое совещание, рассматривавшее с 1881 г. дела о неблагонадежности, за 20 лет рассмотрело 3279 дел о нравственной неблагонадежности с количеством привлеченных 4424 человек и за это же время – 2971 дело по обвинению в политической неблагонадежности 4077 человек. Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ). Ф. 102. Оп. 302. Д. 702. Л. 153, 158–159; Исторический очерк организации и деятельности Департамента полиции: материалы к обзору деятельности Министерства внутренних дел с 1802 по 1902 гг. // ГА РФ. Ф. 102. Оп. 302. Д. 707. Л. 153; Зайончковский П.А. Кризис самодержавия на рубеже 1870–1880-х гг. С. 184; Он же. Российское самодержавие в конце XIX столетия. С. 161. Подробнее см. 1-й параграф 1-й главы.

(обратно)

58

Краковский К.П. Государственные и политические преступления (к вопросу о понятиях) // Северо-Кавказский юридический вестник. 2009. № 1. С. 27– 33.

(обратно)

59

Измозик В.С. Политический контроль и сыск: методологические аспекты // Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997. С. 8.

(обратно)

60

Кравцев И.Н. Тайные службы империи. М., 1999; Борисов А.Н. Особый отдел империи. История заграничной агентуры российских спецслужб. СПб., 2001; Джанибекян В. Провокаторы: воспоминания, мысли и выводы. М., 2002; Макаревич Э.Ф. Политический сыск: офицеры и джентльмены: истории, судьбы, версии. М., 2002; Сысоев Н.Г. Тайный сыск России. От жандармов до чекистов. М., 2005; Симбирцев И. На страже трона. Политический сыск при последних Романовых. 1880–1917. М., 2006. Эти книги грешат многочисленными неточностями и откровенными ошибками. Так, И.Н. Кравцев утверждает, что Л.А. Ратаев в 1902–1905 гг. совмещал должность заведующего Особым отделом Департамента полиции и заведующего Заграничной агентуры (Кравцев И.Н. Тайные службы империи. С. 55). И. Симбирцев дает эпиграф к одной из глав якобы цитатой из С.В. Зубатова, имеющей принципиальное значение для характеристики личности этого человека, не подтверждая её какой-либо ссылкой: «“Если бы не нужда в пенсии – я бы много порассказал про этих господ”, бывший начальник российской охранки С.В. Зубатов о своих бывших коллегах» (Симбирцев И. На страже трона. С. 201). Таких примеров в названных работах удивительное множество.

(обратно)

61

Ансимов Н.Н. Охранные отделения и местная власть царской России в начале ХХ в. // Советское государство и право. 1991. № 5; Рууд Ч.А., Степанов С.А. Фонтанка, 16; Головков Г.З. Канцелярия непроницаемой тьмы; Политический сыск в России: история и современность; Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы; Перегудова З.И. Политический сыск России; Галвазин С.Н. Охранные структуры Российской империи; Карнишина Н.Г. Полиция и местная администрация: структура взаимодействия в пореформенный период // Государство и общество. Проблемы социально-политической и экономической истории России. Сб. науч. ст. Вып. 2. Пенза, 2004; и др.

(обратно)

62

Примером научной работы, в которой нет сносок на архивные материалы, являются книги Ф.М. Лурье: Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы; Лурье Ф.М. Политический сыск в России. В последней работе есть одна сноска на архив (ГА РФ. Ф. 109), но не на фонд Департамента полиции.

(обратно)

63

Сизиков М.И., Борисов А.В., Скрипилев А.Е. История полиции России (1718–1917 гг.). Вып. 2.

(обратно)

64

В работе З.И. Перегудовой есть ряд сюжетов о наблюдении за легальным пространством: Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 295–310.

(обратно)

65

Агафонов В.К. Заграничная охранка; Революционное и студенческое движение 1869 г. в оценке Третьего отделения // Каторга и ссылка. М., 1924. № 3 (10); Сватиков С. Заграничная агентура; Эренфельд Б.К. Дело Малиновского // Вопросы истории. 1965. № 7. С. 106–116; Он же. Из истории борьбы большевистской партии с подрывной деятельностью царской тайной полиции // Вопросы истории КПСС. 1979. № 12. С. 84–94; Он же. Тяжелый фронт. Из истории борьбы большевиков с царской тайной полицией. М., 1983; Соловьева М.В. Царские провокаторы и дело социал-демократической фракции II Государственной Думы // Вопросы истории. 1966. № 8; Карелин А.П. Русский полицейский социализм // Вопросы истории. 1968. № 10. С. 41–58; Он же. Крах идеологии «полицейского социализма» в царской России // Исторические записки. 1973. Т. 92. С. 109–152; Воробьева Ю.С. Документы царского политического сыска о Пречистинских рабочих курсах // Историография и источники истории государственных учреждений и общественных организаций СССР. Сб. ст. М., 1983; Кознов А.П. Борьба большевиков с подрывной агентурой царизма в период реакции (1907–1910 гг.) // Вопросы истории КПСС. 1986. № 12; Революция и общественное движение в Сибири в конце ХIХ – начале ХХ в. Новосибирск, 1986; Самосудов В.М. Большевики Сибири в борьбе против царизма (1894 – февраль 1917 г.). Иркутск, 1987; Ансимов Н.Н. Борьба большевиков против политической тайной полиции самодержавия (1903–1917). Свердловск, 1989; Павлов Б.Д. Эсеры-максималисты в Первой русской революции. М., 1989; Додонов Б.Ф., Кирьянов Ю.И. Обзор архивных источников об основных формах массового рабочего движения в России, 1895 – февраль 1917. М., 1990.

(обратно)

66

Хорошей иллюстрацией к этому тезису служит ситуация с изучением секретной агентуры, которое строится на упоминании одних и тех же имен: Е. Азефа, Г. Гапона, З.Ф. Гренгросс-Жученко, С. Дегаева, Р. Малиновского, А.Е. Серебряковой и др. См.: Ерошкин Н.П. История государственных учреждений дореволюционной России. М., 1997. С. 250; Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 175–199; Головков Г., Бурин С. Канцелярия непроницаемой тьмы (глава 2); Куканов А.В. Гренгросс-Жученко З.Ф.: «Сотрудники есть и будут» // Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997. С. 95–97; Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы (главы 3–5); Романов В.В. На страже российской монархии; Степанов С.А. Проблемы двойных агентов в системе политического розыска начала ХХ в. // Исторические чтения на Лубянке. М., 1998; Российские спецслужбы на переломе эпох: конец XIX в. – 1922 г. М. – Великий Новгород, 1999. С. 61–68; Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 196– 199, 219; Галвазин С.Н. Охранные структуры Российской империи (глава 3); Чудакова М.С. Противостояние (главы 3, 4, 7); Щеголев П.Е. Охранники и авантюристы (Щеголев пишет и о секретном сотруднике в либеральном движении, но он работал на политическую полицию в 1910-х гг.).

(обратно)

67

Осоргин М.А. Охранное отделение и его секреты. С. 5–6.

(обратно)

68

Ерошкин Н.П. Россия под надзором // Преподавание истории в школе. 1966. № 1. С. 88; Он же. История государственных учреждений дореволюционной России. М., 1997. С. 196.

(обратно)

69

Дорохов В.Г. Политический сыск в Томской губернии. С. 139–158.

(обратно)

70

Реент Ю.А. Полицейская система Российской империи начала ХХ в. (глава 4, параграф 4).

(обратно)

71

Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 4, 270, 275, 381.

(обратно)

72

См., например: Николай II и самодержавие в 1903 г.: из итогов перлюстрации. С. 190.

(обратно)

73

Чирокова И.М. Цензура исторической литературы в царской России. С. 179, 185; Овченко Ю.Ф. Московское охранное отделение в борьбе с революционным движением. С. 3; Ансимов Н.Н. Охранные отделения и местная власть царской России. С. 121; Островский А.В. Элита российского общества XIX – нач. ХХ вв.: некоторые проблемы истории и историографии // Из глубины времен. Вып. 3. СПб., 1994. С. 16; Ефремов В.А. Сыск в политической полиции самодержавной России. С. 117; Нардова В.А. Руководители российских органов городского самоуправления под неусыпным оком политической полиции // Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997. С. 136–141; Перегудова З.И. Департамент полиции и секретная агентура. С. 55–57; Романов В.В. На страже российской монархии. С. 144; Ерофеев Н.Д. З.И. Перегудова. Политический сыск России (1880–1917) // Отечественная история. 2001. № 6. С. 158; Реент Ю.А. Общая и политическая полиция России. С. 208; Чудакова М.С. Противостояние. С. 3; Дорохов В.Г. Политический сыск в Томской губернии. С. 43; Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. С. 5.

(обратно)

74

Шинджикашвили Д.И. Сыскная полиция царской России. С. 44.

(обратно)

75

Коронкевич В.Е. Политическая провокация как метод охранительной политики самодержавия // Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997. С. 90–94.

(обратно)

76

Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 295.

(обратно)

77

Реент Ю.А. Общая и политическая полиция России. С. 248 и далее.

(обратно)

78

Брачев В.С. Заграничная агентура. С. 51.

(обратно)

79

Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции. С. 36, 42–43, 48. Расширенная трактовка «либерализма» проявилась у Шацилло в том, что он отнес к либеральному движению людей, близких к народникам: Н.К. Михайловского, Н.А. Рубакина, В.Г. Короленко, В.И. Семевского, Н.Ф. Анненского, В.Я. Мякотина (Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции. С. 47).

(обратно)

80

См., например: Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ). Ф. 102. Оп. 316. 1898. Д. 2. Ч. 5. Т. 1. Л. 64.

(обратно)

81

Кара-Мурза А.А. Либерализм против хаоса // Полис. 1994. № 3; Шелохаев В.В. Социальная программа русского либерализма // Кентавр. 1994. № 6; 1995. № 1; Филиппова Т.А. Российское реформаторство второй половины XIX в.: проблема либерально-консервативного синтеза // Преподавание истории в школе. 1995. № 1; Медушевский А.Н. Демократия и авторитаризм: российский конституционализм в сравнительной перспективе. М., 1998; Загородников А.Н. Западный и российский либерализм: традиции и современность // Русский либерализм. Исторические судьбы и перспективы. М., 2000; Пантин И.К. Россия и мир: историческое самоузнавание. М., 2000; и др.

(обратно)

82

Валицкий А. Нравственность и право в работах русских либералов конца XIX – начала XX вв. // Вопросы философии. 1991. № 8; Новикова Л.И., Сиземская И.Н. Идейные истоки русского либерализма // Общественные науки и современность. 1993. № 3; Пантин И.К. Драма противостояния демократия – либерализм в старой и новой России // Полис. 1994. № 3; Капустин Б.Г. Начало российского либерализма как проблема политической философии // Полис. 1994. № 5; Секиринский С.С., Шелохаев В.В. История российского либерализма. М., 1995; Гаджиев К.С. Эпоха демократии // Вопросы философии. 1996. № 9; Кара-Мурза А.А. Либерально-консервативный синтез как объединительная идеология // Полис. 1997. № 3; Нарский И.В. Российский либерализм в европейском и национальном контексте (историографический парадокс) // История национальных политических партий России. М., 1997; Он же. Взгляд на российский консервативный либерализм начала XX в. из историко-культурной перспективы // Либеральный консерватизм – история и современность. М., 2001; Русский либерализм. Исторические судьбы и перспективы. М., 2000; Сиземская И.Н. Новый либерализм: учение о правах человека и государственной власти // Русский либерализм. Исторические судьбы и перспективы. М., 2000; Либеральный консерватизм – история и современность. М., 2001; Медушевский А.Н. Стратегия конституционной революции в условиях социального кризиса (либерализм в канун Учредительного собрания) // Либеральный консерватизм – история и современность. М., 2001; Щербина А.В. Имперское сознание и либеральное движение в России в начале XX в. // Там же; Либерализм и либералы в России XIX – начала ХХ вв. Сб. науч. ст. Омск, 2006; и др.

(обратно)

83

Гиндин И.Ф. Русская буржуазия в период капитализма, ее развитие и особенности // История СССР. 1963. № 3; Аврех А.Я. Царизм и третьеиюньская система. М., 1966; Он же. Столыпин и третья Дума. М., 1968; Комин В.В. История помещичьих, буржуазных и мелкобуржуазных политических партий в России. Калинин, 1970; Черменский Е.Д. Буржуазия и царизм в первой русской революции. М., 1970; Пирумова Н.М. Земское либеральное движение: социальные корни и эволюция до начала ХХ в. М., 1977; Спирин Л.М. Крушение помещичьих и буржуазных партий в России. М., 1977; Булдаков В.П., Иванов А.Е., Иванова Н.А., Шелохаев В.В. Борьба за массы в трех революциях в России: Пролетариат и средние городские слои. М., 1981; Шелохаев В.В. Кадеты – главная партия либеральной буржуазии в борьбе с революцией 1905– 1907 гг. М., 1983; Он же. Партия октябристов в период первой российской революции. М., 1987; Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции 1905–1907 гг. М., 1985; и др.

(обратно)

84

Черменский Е.Д. Буржуазия и царизм в Первой русской революции. С. 14; Пирумова Н.М. Земское либеральное движение. С. 4, 5, 24, 32, 62.

(обратно)

85

Черменский Е.Д. Буржуазия и царизм в Первой русской революции. С. 16; Пирумова Н.М. Земское либеральное движение. С. 87, 92; Она же. Земская интеллигенция и ее роль в общественной борьбе. М., 1986. С. 14; Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции. С. 34.

(обратно)

86

Нарский И.В. Кадеты на Урале (1905–1907). Свердловск, 1991. С. 51, 54 и др.; Гоголевский А.В. Либеральное общество и власть в начале ХХ в. // Власть, общество и реформы в России (XVI – начало ХХ в.). Мат. научно-теор. конференции 8–10 декабря 2003 г. СПб., 2004. С. 277.

(обратно)

87

Куликов С.В. Государственно-правовой дискурс, императорское правительство и думская оппозиция в начале ХХ в. // Власть, общество и реформы в России (XVI – начало ХХ в.). Мат. научно-теор. конференции 8–10 декабря 2003 г. СПб., 2004. С. 283.

(обратно)

88

Гоголевский А.В. Либеральное общество и власть в начале ХХ в. // Власть, общество и реформы в России (XVI – начало ХХ в.). Мат. научно-теор. конференции 8–10 декабря 2003 г.. СПб., 2004. С. 277; Селезнев Ф.А. Конституционные демократы и буржуазия (1905–1917 гг.). Нижний Новгород, 2006.

(обратно)

89

Соловьев К.А. Кружок «Беседа». В поисках новой политической реальности 1899–1905. М., 2009.

(обратно)

90

Об этих съездах см.: Ульянова Л.В. Земско-городские съезды 1905 // Российский либерализм середины XVIII – начала XX века: Энциклопедия. М., 2010. С. 337– 340.

(обратно)

91

Об этом см.: Белоконский И.П. Земское движение. М., 1914. С. 278–280; Шипов Д.Н. Воспоминания и думы о пережитом. М., 1918; Петрункевич И.И. Из записок общественного деятеля // Архив русской революции. М., 1993. Т. 21–22. С. 451; и др.

(обратно)

92

Пирумова Н.М. Земское либеральное движение. С. 24.

(обратно)

93

Черменский Е.Д. Буржуазия и царизм в первой русской революции. С. 20.

(обратно)

94

Там же. С. 10, 27–32.

(обратно)

95

Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции.

(обратно)

96

См., например: Шелохаев В.В. Кадеты – главная партия либеральной буржуазии. С. 43–48.

(обратно)

97

Пирумова Н.М. Земское либеральное движение. С. 69. Также см.: Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции. С. 12.

(обратно)

98

Ведерников В.В., Китаев В.А., Луночкин А.В. Конституционный вопрос в русской либеральной публицистике 60–80-х гг. XIX в. М., 1997.

(обратно)

99

Там же. С. 12–34.

(обратно)

100

Шелохаев В.В. Дискуссионные проблемы истории русского либерализма. С. 12.

(обратно)

101

Гольцев В.А. Первый арест. Знакомство с Зубатовым // Русская мысль. 1906. № 11; Белоконский И.П. Гороховое пальто // Минувшие годы. 1908. Сент.; Глинский Б.Б. Отдельные эпизоды агентурной деятельности Департамента полиции в 80-е гг. // Исторический вестник. 1912. № 2. Т. 127. Эти работы оказали влияние, например, на позицию Д.И. Шинджикашвили и В.Р. Лейкиной-Свирской (Шинджикашвили Д.И. Сыскная полиция царской России. С. 33; Лейкина-Свирская В.Р. Интеллигенция в России во второй половине XIX в. С. 46).

(обратно)

102

Арсеньев К.К. Законодательство о печати. СПб., 1903; Лемке М.К. Очерки по истории русской цензуры и журналистики. СПб., 1904; Львов-Рогачевский В. Печать и цензура. М, 1906; Гессен В.М. Исключительное положение. СПб., 1908; За кулисами охранного отделения. Берлин, 1910; Гредескул Н.А. Террор и охрана. СПб., 1912.

(обратно)

103

См., например, мой историографический обзор в диссертации, опиравшийся на традиционный историографический взгляд: Ульянова Л.В. Политическая полиция и либеральное движение. С. 5.

(обратно)

104

Из записок М.Е. Бакая // Былое. 1909. № 9–10; Из воспоминаний М.Е. Бакая. Еще о провокации и провокаторах // Былое. 1909. № 11–12; и др.

(обратно)

105

Лопухин А.А. Настоящее и будущее российской полиции. М., 1907. О «либерализме» А.А. Лопухина см. ниже: 3-й параграф 1-й главы.

(обратно)

106

См., например: Гессен В.М. Исключительное положение. С. 170.

(обратно)

107

Так, А.А. Лопухин уделял много внимания проблеме репрессивности, карательности, произвола в деятельности политической полиции, которая, по его мнению, к тому же отличалась отсутствием заботы об интересах населения. См., например: Докладная записка директора Департамента полиции А.А. Лопухина, рассмотренная в комитете министров… января 1905 г. Женева, 1905; Лопухин А.А. Настоящее и будущее российской полиции. М., 1907. С. 1–6; Гессен В.М. Исключительное положение. С. 1–2.

(обратно)

108

Дейли Дж. Положение об охране 14 августа 1881 г. и репрессивная политика императорской России // Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997. С. 74; Куликов С.В. Государственно-правовой дискурс, императорское правительство и думская оппозиция в начале ХХ в.

(обратно)

109

Богучарский В. В 1878 г. Всеподданнейшее донесение шефа жандармов // Голос минувшего. 1917. № 7–8, № 9–10; Жилинский В.Б. Организация и жизнь охранного отделения во времена царской власти // Голос минувшего. 1917. № 9–10; Осоргин М.А. Декабрьское восстание 1905 г. в Москве в описании жандарма // Голос минувшего. 1917. № 7–8; Он же. Охранное отделение и его секреты; Пильский П. Охрана и провокация. Пг., 1917; Агафонов В.К. Заграничная охранка; Членов С.Б. Московская охранка и ее секретные сотрудники. По данным Комиссии по обеспечению нового строя. С приложением списков сотрудников, опубликованных Комиссией. М., 1919; Павлов П. Агенты. Жандармы, палачи. По документам. Пг., 1922; Лонге Ж., Зильбер Г. Террористы и охранка. М., 1924; Зотов Л. Саратовская охранка. Опись и содержание дел и документов Саратовского губернского жандармского управления. 1838–1874; Сватиков С. Заграничная агентура Департамента полиции; и др. Также см. переиздание работ П.Е. Щеголева: Щеголев П.Е. Охранники и авантюристы. Секретные сотрудники и провокаторы. М., 2004.

(обратно)

110

Бибикова (Ульянова) Л.В. С.Г. Сватиков и происхождение «Протоколов сионских мудрецов» // Российская история. 2018. № 5. С. 141–157. В печати сейчас находится моя статья, доказывающая происхождение «Протоколов сионских мудрецов» из кругов русских крайне правых деятелей черносотенного толка.

(обратно)

111

Бибикова (Ульянова) Л.В. Русская леволиберальная эмиграция и «полицейская версия» происхождения «Протоколов сионских мудрецов» (1920– 1930-е гг.) // Власть и общество в России: кризисы и пути взаимодействия. Конец XIX – начало XXI в. М., 2019. С. 218–245.

(обратно)

112

Примером такой работы является монография американского исследователя Фр. Цукермана: Zuckerman Fr.S. The Tsarist Secret Police Abroad: Policing Europe in a Modernising World. N.Y., 2003.

(обратно)

113

Положение о корпусе жандармов. 9 сентября 1867 г. // Полное собрание законов Российский империи (ПСЗ). Собр. 2. Т. 13. Отд. 2. № 44956; О порядке действий чинов Корпуса жандармов по исследованию преступлений. Закон 19 мая 1871 г. // ПСЗ. Собр. 2. Т. 43. Отд. 1. Сд. 593; О соединении Департамента государственной полиции и Полиции исполнительной в одно учреждение – Департамент государственной полиции. 1880 г. // ПСЗ. Собр. 2. Т. 55. Отд. 1. СПб., 1884. С. 692. № 61550; Положение о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия. 14 августа 1881 г. // ПСЗ. Собр. 3. Т. 1. 1881. СПб., 1885. С. 261–265; Инструкция товарищу министра внутренних дел, заведующему полицией. 16 июля 1882 г. // ПСЗ. Собр. 3. Т.2. № 1022; Циркуляр об организации при жандармских управлениях агентурно-наблюдательных пунктов. 1902 г. // ПСЗ. Собр. 2. 1863. Отд. 2. № 37289; Уголовное уложение, Высочайше утвержденное 22 марта 1903 г. СПб., 1903; Инструкция 1904 г. об обязанностях губернских жандармских управлений // ПСЗ. Собр. 2. Т. 41. Отд. 2. СПб., 1868. № 44071.

(обратно)

114

Инструкция полицейским надзирателям при отделении по охранению общественной безопасности и порядка в Москве. М., 1897; Систематический указатель приказов по военному ведомству, циркуляров Главного штаба, приказов по Отдельному корпусу жандармов и циркуляров штаба сего корпуса, объявленных для сведения и руководства в частях и управлениях Отдельного корпуса жандармов по строевой, инспекторской, хозяйственной и военно-судной частям. Составил ротмистр Добряков. СПб., 1897; Докладная записка директора Департамента полиции А.А. Лопухина, рассмотренная в комитете министров… января 1905 г. Женева, 1905; Санкт-Петербургское охранное отделение в 1895– 1901 гг. Труд чиновника отделения П. Статковского // Былое. 1921. № 16; Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного правительства. Редакция П.Е. Щеголева. В 7 т. М.; Л., 1926; Инструкция состоящему в управлении Санкт-Петербургского градоначальника отделению по охранению общественной безопасности и порядка в столице. 23 мая 1887. Извлечение // История полиции дореволюционной России. Сборник документов и материалов по истории государства и права. М., 1981; Политическая полиция и политический терроризм в России (вт. пол. XIX – н. XX вв.) Сб. док. и мат. М., 2000; Агентурная работа политической полиции Российской империи. Сб. док. 1880–1917. М.–СПб., 2006; Россия под надзором. Отчеты III отделения. 1827–1869. М., 2006.

(обратно)

115

По циркуляру Департамента полиции от 1887 г., политический обзор состоял из 8 пунктов: краткий очерк общего настроения населения; случаи вредного направления или неправильных действий городских, крестьянских и земских учреждений; замеченные случаи предосудительного поведения расположенных войск; результаты наблюдения за учебными заведениями; случаи волнения среди крестьян, фабричных и заводских рабочих; сведения о публичных лекциях и чтениях для народа; влияние местных органов печати; сведения о лицах, ни к какому классу не принадлежащих, замеченных в политической неблагонадежности. ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1890. Д. 47. Ч. 21. Л. 1.

(обратно)

116

См., например: ГА РФ. Ф. 63. 1886. Оп. 6. Д. 200; 1903. Оп. 23. Д. 8; 1904. Оп. 24. Д. 5; 1904. Оп. 24. Д. 31; 1905. Оп. 25. Д. 50.

(обратно)

117

Ратаев Л. Письма С.В. Зубатову. 1900–1903 // Голос Минувшего. 1922.№ 1. Июнь; Письма К.П. Победоносцева к Александру III // Красный архив. 1923. Т. 4; Письма К.П. Победоносцева к графу Н.П. Игнатьеву // Былое. 1924. № 27–28; Письма Е.П. Медникова А.И. Спиридовичу // Красный архив. 1926. № 4 (17); Козьмин Б.П. С.В. Зубатов и его корреспонденты. Среди охранников, жандармов и провокаторов. М.–Л., 1928.

(обратно)

118

Боголепов Н.П. Страница из жизни Московского университета. Из записок. М., 1911; Куропаткин А.Н. Дневник // Красный архив. 1922. № 2; Богданович А.В. Три последних самодержца. М., 199

(обратно)

119

Департамент полиции в 1892–1908 гг. (из воспоминаний чиновника) // Былое. 1917. № 5–6 (27–28); Новицкий В.Д. Воспоминания тяжелых дней моей службы в корпусе жандармов // Былое. 1917. № 5–6; Он же. Из воспоминаний жандарма. М., 1991; Лопухин А.А. Отрывки из воспоминаний (по поводу «Воспоминаний» гр. С.Ю. Витте). М.–Пг., 1923; Градский В. На переломе жизни. Воспоминания 1905 г. // Былое. 1924. № 27–28; Меньшиков Л.П. Охрана и революция. К истории тайных политических организаций, существовавших во времена самодержавия. В 3 ч. М., 1926–1932.; Спиридович А. Записки жандарма. М., 1930; Герасимов А.В. На лезвии с террористами // Охранка. Воспоминания руководителей политического сыска. М., 2004. Т. 2; Заварзин П.П. Работа тайной полиции // Там же. Т. 1; Он же. Жандармы и революционеры // Там же. Т. 2; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов // Там же. Т. 1; Поляков А. Записки жандармского офицера // Жандармы России. М., 2004; Кафафов В.Д. Воспоминания о внутренних делах Российской империи // Вопросы истории. 2005. № 2, 3, 5.

(обратно)

120

Мещерский А.В. Воспоминания князя Александра Васильевича Мещерского. М., 1901; Урусов С.Д. Записки губернатора. Кишинев, 1903–1904 г.; Он же. Не переоцените моих сил и способностей. Из воспоминаний князя С.Д. Урусова о 1905 г. // Исторический архив. 2004. № 1; Любимов Д.Н. Отрывки из воспоминаний (1902–1904 гг.) // Исторический архив. 1962. № 6; Воспоминания В.Б. Лопухина // Вопросы истории. 1966. №№ 9, 10; Коковцов В.Н. Из моего прошлого. Воспоминания. 1903–1919. Кн. 1. М., 1992; Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. М., 2000; Мещерский В.П. Мои воспоминания. М., 2001; Янжул И.И. Воспоминания о пережитом и виденном в 1864–1909 гг. М., 2006; и др.

(обратно)

121

Кранихельд В. В.Я. Яковлев-Богучарский (по материалам Департамента полиции, Московского охранного отделения и по личным воспоминаниям) // Былое. 1917. № 1 (23); Шипов Д.Н. Воспоминания и думы о пережитом; Горев В.И. Леонид Меньщиков. Из истории политической полиции и провокации (По личным воспоминаниям) // Каторга и ссылка. 1924. Кн. 3 (10); Калмыкова А.М. Обрывки воспоминаний // Былое. 1926. № 1. (35); Иванчин-Писарев А.И. Воспоминания о П.Н. Дурново // Каторга и ссылка. 1930. № 7 (68); Мандельштам М.Л. 1905 г. в политических процессах. Записки защитника. М., 1991; Петрункевич И.И. Из записок общественного деятеля. Т. 21–22; Кизеветтер А.А. На рубеже двух столетий. Воспоминания. 1881–1914. М., 1997; и др.

(обратно)

122

Заварзин П.П. Работа тайной полиции. С. 411, 413, 436; Он же. Жандармы и революционеры. С. 37, 47; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 98; и др.

(обратно)

123

Подробнее об ограничениях исторического познания см.: Уайт Х. Метаистория. Екатеринбург, 2002. С. 11–12.

(обратно)

124

Зайончковский П.А. Кризис самодержавия. С. 158, 191–197, 205–207, 216– 221, 240, 259–262 и др.; Он же. Российское самодержавие в конце XIX столетия. С. 204–215, 262–280; Лаверычев В.Я. По ту сторону баррикад. М., 1967; Он же. Царизм и рабочий вопрос в России. 1861–1917. М., 1972; Захарова Л.Г. Земская контрреформа 1890 г. М., 1968; Давидович А.М. Самодержавие в эпоху империализма. М., 1975; Степанский А.Д. Советская историография внутренней политики царизма в 1905–07 гг. // Актуальные проблемы советской историографии Первой русской революции. М., 1978. С. 256–282; Он же. Общественные организации в России на рубеже XIX–ХХ вв. М., 1982; Кризис самодержавия в России. 1895–1917 гг. М.–Л., 1984; Дякин В.С. Самодержавие, буржуазия, дворянство, 1907–1911. Л., 1978.

(обратно)

125

Власть и общественные организации России в первой трети ХХ столетия. М., 1994; Власть и общество. СПб., 2000; Власть, общество и реформы в России (XVI – начало ХХ в.). Мат. научно-теор. конференции 8–10 декабря 2003 г. СПб., 2004.

(обратно)

126

Пирумова Н.М. Земское либеральное движение. С. 4; Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции. С. 9, 11; Аврех А.Я. Документы Департамента полиции как источник по изучению либерально-оппозиционного движения в годы Первой мировой войны // История СССР. 1987. № 6; История политических партий России. М., 1994. С. 133; Щербина А.В. Имперское сознание и либеральное движение в России; Медушевский А.Н. Политическая философия российского либерализма в сравнительной перспективе // Русский либерализм. Исторические судьбы и перспективы. М., 2000; Соболев А.В. О двух типах либерализма в России в начале XX в. // Либерализм в России. М., 1996. С. 300; Нарский И.В. Русская провинциальная партийность: политические объединения на Урале до 1917 г. (к вопросу о демократической традиции в России). В 2 ч. Челябинск, 1995. Ч. 2. С. 169; Гайда Ф.А. Либералы на внутреннем фронте. Вопрос о революции в постановке парламентской оппозиции (1914 – февраль 1917 г.) // Свободная мысль. 2001. №. 5. С. 78; и др.

(обратно)

127

Эта традиция вполне естественно восходит к дореволюционной публицистике и сопровождалась в советское время обильными ссылками на В.И. Ленина. См., например: Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции. С. 29.

(обратно)

128

Переслегин С.Б. Социальная термодинамика и идентичность // Локальные истории: научные, художественные, образовательные аспекты. Сб. ст. Норильск, 2006.

(обратно)

129

Так, один жандарм оценивал поведение «либералов» термином «своеволие», говоря тут же о такой претензии «либералов» к власти, как ее «своекорыстие», критиковал «либералов» за их претензию быть олицетворением гуманизма и тут же называл «гуманной» деятельность правительства: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Д. 89. Ч. 12. Л. 1, 2.

(обратно)

130

Бурдье П. Социальное пространство и символическая власть // Бурдье П. Социология социального пространства. М., 2005. С. 64–87; Он же. Физическое и социальное пространства // Там же. С. 49.

(обратно)

131

Пирумова Н.М. Земское либеральное движение. С. 47–48, 84–85, 92, 113– 114, 121–124.

(обратно)

132

Там же. С. 215–217.

(обратно)

133

Там же. С. 92.

(обратно)

134

Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции. С. 16.

(обратно)

135

Черменский Е.Д. Буржуазия и царизм в первой русской революции. С. 14.

(обратно)

136

Пирумова Н.М. Земское либеральное движение. С. 24; Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции. С. 44–57.

(обратно)

137

Голубев В.С. Роль земства в общественном движении. Ростов-на-Дону. 1905; Иорданский Н.И. Земский либерализм. М., 1905; Ачадов (Данилов Ф.А.) Третий элемент, его значение и организация. М., 1906; Белоконский И.П. Земство и конституция. М., 1910. С. 61; Брюхатов И.П. Значение третьего элемента в жизни земства // Юбилейный земский сборник. 1864–1914. СПб., 1914. С. 192.

(обратно)

138

Веселовский Б.Б. История земства. СПб., 1911. Т. 4. С. 218.

(обратно)

139

Пирумова Н.М. Земское либеральное движение. С. 113.

(обратно)

140

Министерство внутренних дел. Исторический очерк. 1902–2002. С. 18.

(обратно)

141

Никольская Т.К., Попов А.А. Михаил Яковлевич Герценштейн // Из глубины времен. Вып. 6. СПб., 1996. С. 86–93; Никольская Т.К. Григорий Борисович Иоллос (1859–1907) // Из глубины времен. Вып. 9. СПб., 1997; Российские либералы. М., 2001; Карнишин В.Ю. Провинциальный либерал на фоне трансформации позднеимперской России начала ХХ в. (пензенский кадет Н.Ф. Езерский) // Государство и общество. Проблемы социально-политической и экономической истории России. Сб. науч. ст. Вып. 2. Пенза, 2004; Из истории либерализма на Ярославской земле. М.–Ярославль. 2007; Иванова И.И. Князь В.В. Барятинский и общественное движение в России конца XIX – начала ХХ вв. // Из глубины времен. Вып. 8. СПб., 1997; Нардова В.А. Руководители российских органов городского самоуправления под неусыпным оком политической полиции; Перегудова З.И. Департамент полиции и П.Н. Милюков // П.Н. Милюков: историк, политик, дипломат. М., 2000. С. 416–421; и др.

(обратно)

142

Чирокова И.М. Цензура исторической литературы в царской России (1881–1904 гг.) // Некоторые вопросы историографии и источниковедения истории СССР. М., 1977; Чернышевский В.Д. Карательная политика царизма. 1881–1894. Саратов, 1990; Китаев В.А. От фронды к охранительству. Из истории русской либеральной мысли 50–60-х гг. XIX в. М., 1972; Он же. Либеральная мысль в России. Саратов, 2004; Мохначева М.П. К изучению общественно-политических и социологических воззрений публицистов-демократов 60–70-х гг. XIX в. // Некоторые вопросы историографии и источниковедения истории СССР. М., 1977; Ведерников В.В., Китаев В.А., Луночкин А.В. Конституционный вопрос в русской либеральной публицистике; Иванова И.И. Князь В.В. Барятинский и общественное движение.

(обратно)

143

Степанский А.Д. Общественные организации в России на рубеже XIX–ХХ вв. М., 1982; Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции С. 43–54.

(обратно)

144

Редакция и сотрудники «Русской мысли» // Былое. 1917. № 4. С. 100–107; Островский А.В. Кто стоял за спиной Сталина? // Из глубины времен. Вып. 1. СПб., 1992.

(обратно)

145

Министерство внутренних дел. Исторический очерк. 1902–2002. С. 22.

(обратно)

146

Реент Ю.А. Общая и политическая полиция России. С. 233–240.

(обратно)

147

Карнишина Н.Г. Полиция и местная администрация. С. 12, 13, 14.

(обратно)

148

См.: ГА РФ. 3 делопроизводство. 1886. Д. 93. Л. 280–281; 1894. Д. 1. Л. 268– 273; Особый отдел. 1905. 2 отделение. Д. 13. Ч. 3. Л. 3; и др.

(обратно)

149

Как уже отмечалось во введении, за пределами анализа остались жандармско-полицейские управления железных дорог и другие жандармские структуры, не связанные с задачами политического сыска.

(обратно)

150

Зайончковский П.А. Российское самодержавие в конце XIX столетия. М., 1970. С. 163; Рууд Ч.А., Степанов С.А. Фонтанка, 16. Политический сыск при царях. М., 1993. С. 90; Лурье Ф.М., Перегудова З.И. Царская охранка и провокация // Из глубины времен. Вып. 1. СПб., 1992. С. 53; Реент Ю.А. Полицейская система Российской империи начала ХХ в. (1900–1917). М., 2002. С. 79.

(обратно)

151

Во главе Департамента полиции: формулярные списки барона И.О. Велио, В.К. фон Плеве, П.Н. Дурново и Н.И. Петрова // Из глубины времен. Вып. 4. СПб., 1995. С. 130; Кафафов В.Д. Воспоминания о внутренних делах Российской империи // Вопросы истории. 2005. № 3. С. 103.

(обратно)

152

Свод законов Российской империи. Т. 1. Ч. 2. Изд. 1906. С. 362.

(обратно)

153

Перегудова З.И. Политический сыск России. 1880–1917. М., 2000. С. 63.

(обратно)

154

ГАРФ. Ф. 102. Оп. 302. Д. 707. Л. 14–14 об. Цит. по: Иванов А.В. Департамент полиции Министерства внутренних дел Российской империи, 1880–1917 гг. Дисс. на соискание уч. степ. канд. юрид. наук. М., 2001. С. 29.

(обратно)

155

Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 60; Иванов А.В. Департамент полиции Министерства внутренних дел. С. 36–38.

(обратно)

156

Иванов А.В. Департамент полиции Министерства внутренних дел. С. 33.

(обратно)

157

Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 110.

(обратно)

158

Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 91.

(обратно)

159

Там же. Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. (1902 – февраль 1917 г.) на примере Саратовской губернии. Дисс. на соискание уч. степ. канд. ист. наук. Саратов, 2006.

(обратно)

160

Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов // Охранка. Воспоминания руководителей политического сыска. М., 2004. Т. 1. С. 174–176, 206–207, 340, 343. Также см.: Лопухин А.А. Настоящее и будущее российской полиции. М., 1907. С. 17–19; Спиридович А. Записки жандарма. М., 1991. С. 37; Полиция и милиция России: страницы истории. М., 1995. С. 47; Заварзин П.П. Жандармы и революционеры // Охранка. Воспоминания руководителей политического сыска. М., 2004. Т. 2. С. 31.

(обратно)

161

Инструкция товарищу министра внутренних дел, заведующему полицией. 16 июля 1882 г. // Полное собрание законов Российской империи. Собр. 3. T. 2. № 1022. О должности товарища министра, заведующего полицией, подробно см.: Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного правительства. М.–Л., 1926. Т. 5. Допрос И.М. Золотарева; Иванов А.В. Департамент полиции Министерства внутренних дел. С. 65–67, 83–84, 111.

(обратно)

162

Сизиков М.И., Борисов А.В., Скрипилев А.Е. История полиции России (1718–1917 гг.). Вып. 2. Полиция Российской империи XIX – нач. ХХ вв. М., 1992. С. 38; Реент Ю.А. Полицейская система Российской империи начала ХХ в. (1900–1917). М., 2002. С. 72.

(обратно)

163

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1902. Д. 1791. Л. 15; Шинджикашвили Д.И. Сыскная полиция царской России в период империализма. Омск, 1973. С. 28; Ефремов В.А. Сыск в политической полиции самодержавной России: историко-правовой аспект. Дисс. на соискание уч. степ. канд. ист. наук. СПб., 1996. С. 69; Сизиков М.И., Борисов А.В., Скрипилев А.Е. История полиции России (1718– 1917 гг.). Вып. 2. С. 39; Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 110; Министерство внутренних дел. Исторический очерк. 1902–2002. М., 2004. С. 48; Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. С. 30.

(обратно)

164

Зайончковский П.А. Российское самодержавие в конце XIX в. М., 1970. C. 163. Другие цифры приводит М.С. Чудакова: 200 офицеров и 1200 вахмистров и унтер-офицеров (Чудакова М.С. Противостояние. Политический сыск дореволюционной России. 1880–1917. Ярославль, 2003. С. 37).

(обратно)

165

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1902. Д. 1. Ч. 58. Лит. А. Л. 16–18; Иванов А.В. Департамент полиции Министерства внутренних дел. С. 85; Дорохов В.Г. Политический сыск в Томской губернии. С. 41–44.

(обратно)

166

Романов В.В. На страже российской монархии: политическая полиция Поволжья в 1905–1907 гг. Ульяновск, 1999. С. 21; Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. С. 80–82.

(обратно)

167

Инструкция 1904 г. об обязанностях губернских жандармских управлений // ПСЗ. Собр. 2. Т. 41. Отд. 2. СПб., 1868. № 44071.

(обратно)

168

Брокгауз Ф.А., Ефрон И.А. Энциклопедический словарь. Т. 27. СПб., 1898. С. 23.

(обратно)

169

Положение «О порядке действий чинов Корпуса жандармов по исследованию преступлений» 19 мая 1871 г. // ПСЗ. Собр. 2. Т. 42. № 44956.

(обратно)

170

Положение о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия. 14 августа 1881 г.// ПСЗ. Собр. 3. Т. 1. 1881. СПб., 1885. С. 261– 265.

(обратно)

171

Циркуляр об организации при жандармских управлениях агентурно-наблюдательных пунктов. 1902 г.// ПСЗ. Собр. 2. 1863. Отд. 2. № 37289.

(обратно)

172

Одна из причин – убийство в 1883 г. успешного борца с народовольцами Г.П. Судейкина, который рассматривался как претендент на должность руководителя этой системы (Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 116–118).

(обратно)

173

ГА РФ. Ф. 102. Оп. 253. Д. 112.

(обратно)

174

Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 118.

(обратно)

175

Спиридович А. Записки жандарма. М., 1991. С. 119, 120. См. также: ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1905. 1 отделение. Д. 106. Ч. 20. Л. 2; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 145; Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. С. 52.

(обратно)

176

Зайончковский П.А. Российское самодержавие в конце XIX столетия. М., 1970. С. 163; Федоров К.Г., Ярмыш А.Н. История полиции дореволюционной России. Ростов-на-Дону, 1976. С. 69; Министерство внутренних дел. Исторический очерк. 1902–2002. М., 2004. С. 52.

(обратно)

177

ГА РФ. Ф. 102. Оп. 260. Д. 259. Л. 2–5.

(обратно)

178

ГА РФ. Ф. 102. Оп. 259. Д. 2. Л. 5. Положение о начальниках розыскных отделений. 12 августа 1902 г.

(обратно)

179

ГА РФ. Ф. 63. 1882. Д. 602. Л. 11–12; Ефремов В.А. Сыск в политической полиции самодержавной России. С. 62.

(обратно)

180

Сизиков М.И., Борисов А.В., Скрипилев А.Е. История полиции России (1718–1917 гг.). С. 42. О взаимоотношениях ГЖУ и охранных отделений и их конфликтах см.: Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 119–120.

(обратно)

181

Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. С. 98.

(обратно)

182

О способах формирования штата филеров см.: Галвазин С.Н. Охранные структуры Российской империи: формирование аппарата, анализ оперативной практики. М., 2001. С. 116-117; Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. С. 85–88.

(обратно)

183

Реент Ю.А. Общая и политическая полиция России. Рязань, 2001. С. 207.

(обратно)

184

Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 168, 171–172, 177.

(обратно)

185

Заварзин П.П. Работа тайной полиции // Охранка. Воспоминания руководителей политического сыска. М., 2004. Т. 1. С. 431; Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. С. 88.

(обратно)

186

Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 77, 85–86; Иванов А.В. Департамент полиции Министерства внутренних дел. С. 30; Жандармы России. М., 2004. С. 274.

(обратно)

187

Гессен В.М. Исключительное положение. СПб., 1908. С. 165–166; Лопухин А.А. Отрывки из воспоминаний. М., 1923. С. 118; Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы. С. 97; Макаричев М.В. Политический и уголовный сыск России. С. 78; Дорохов В.Г. Политический сыск в Томской губернии. С. 31–32, 54–56.

(обратно)

188

Дейли Дж. Положение об охране 14 августа 1881 г. и репрессивная политика императорской России // Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997. С. 71.

(обратно)

189

Иванчин-Писарев А.И. Воспоминания о П.Н. Дурново // Каторга и ссылка. 1930. № 7 (68). С. 57.

(обратно)

190

ГА РФ. Ф. 102. Оп. 302. Д. 702. Л. 153, 158–159.

(обратно)

191

Исторический очерк организации и деятельности Департамента полиции: материалы к обзору деятельности Министерства внутренних дел с 1802 по 1902 гг. // ГА РФ. Ф. 102. Оп. 302. Д. 707. Л. 153; Зайончковский П.А. Кризис самодержавия на рубеже 1870–1880-х гг. М., 1964. С. 184; Он же. Российское самодержавие в конце XIX столетия. М., 1970. С. 161.

(обратно)

192

Мулукаев Р.С. Полиция в России. С. 37; Ефремов В.А. Сыск в политической полиции самодержавной России. С. 59; Макаричев М.В. Политический и уголовный сыск России. С. 75.

(обратно)

193

Ефремов В.А. Сыск в политической полиции самодержавной России. С. 60; Дорохов В.Г. Политический сыск в Томской губернии. С. 123; Карнишина Н.Г. Полиция и местная администрация: структура взаимодействия в пореформенный период // Государство и общество. Проблемы социально-политической и экономической истории России. Сб. науч. ст. Вып. 2. Пенза, 2004. С. 10–11.

(обратно)

194

Добряков. Краткий систематический свод действующих законоположений и циркулярных распоряжений, относящихся до обязанностей чинов ГЖУ по наблюдению за местным населением и производством дознаний. СПб., 1903. С. 92. Цит. по: Полиция и милиция России: страницы истории. М., 1995. С. 63.

(обратно)

195

Циркуляр министра внутренних дел В.К. Плеве губернаторам, градоначальникам и обер-полицмейстерам об отмене Положения о негласном надзоре. 10 января 1904 г. // Политическая полиция и политический терроризм. Сб. док. М., 2000. С. 193. Сопроводительные циркуляры, последовавшие в разъяснение циркуляра 10 января 1904 г.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1904. Д. 6. Л. 2–19; Особый отдел. 1904. Д. 125. Л. 31.

(обратно)

196

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1887. Д. 9. Ч. 41. Л. 1, 3, 4; Особый Отдел. 1905. 1 отделение. Д. 106. Ч. 20. Л. 2; Докладная записка директора Департамента полиции А.А. Лопухина, рассмотренная в комитете министров… января 1905 г. Женева, 1905. Л. 6; Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 66.

(обратно)

197

См., например: Бурдье П. Структура, габитус, практика // Журнал социологии и социальной антропологии. 1998. Т. 1. Вып. 2. С. 3.

(обратно)

198

Н.Б. Лебина отмечает, что «ментальные установки личности, ее поведенческие стереотипы в значительной мере формируются под влиянием повседневности» (Лебина Н.Б. Политический сыск и российская повседневность / Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997. С. 27).

(обратно)

199

См., например: Реент Ю.А. Общая и политическая полиция России. С. 53– 68.

(обратно)

200

Judge E.H. V.K. Plehve: Repression and Reform in Imperial Russia. 1902–1904. Syracuse – N.Y., 1983; Симонова М.С. Плеве В.К. // Российские консерваторы. М., 1997.

(обратно)

201

Бородин А.П. Петр Николаевич Дурново. Русский Нострадамус. М., 2013.

(обратно)

202

Овченко Ю.Ф. С.В. Зубатов // Вопросы истории. 2005. № 8; Медведев С.В. Эксперимент Зубатова. Легализация рабочего движения в первые годы ХХ в. М., 2018.

(обратно)

203

См., например, из недавних работ: Сучков Е.Н. Система управления политическим сыском Российской империи в период 1898–1905 гг. // Государственное управление. Электронный вестник. Сентябрь 2008. Вып. № 16. С. 1–7; Плужников С.Ю. Система местных органов политического сыска Российской империи в начале ХХ в. // Вестник Тамбовского государственного университета. 2009. № 5 (73). С. 340–347; Опилкин А.С. Основные проблемы политической полиции Российской империи в начале ХХ в. глазами служащих Департамента полиции и Отдельного корпуса жандармов // Государственное управление. Электронный вестник. Апрель 2012. Вып. № 31. С. 1–16; Свечников Н.И., Кадомцева А.С. Некоторые особенности деятельности охранных отделений Российской империи // Вестник Пензенского государственного университета. 2015. № 2 (10). С. 64–69; Бродникова М.Н. К вопросу о методах работы политической полиции Российской империи с секретной агентурой в начале ХХ века // Гуманитарные и юридические исследования. 2016. №. 2. С. 37–42; и др.

(обратно)

204

Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы. С. 85.

(обратно)

205

Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 337. Об этом же см.: ГА РФ. Ф. 102. Оп. 295. Д. 7; Ерошкин Н.П. История государственных учреждений дореволюционной России. С. 197; Иванов А.В. Департамент полиции Министерства внутренних дел. С. 56.

(обратно)

206

Зайончковский П.А. Кризис самодержавия. С. 245; Перегудова З.И. «Охранка» глазами охранников // Охранка. Воспоминания руководителей политического сыска. М., 2004. Т. 1. С. 5; Жандармы России. М., 2004. С. 280.

(обратно)

207

Во главе Департамента полиции: формулярные списки барона И.О. Велио, В.К. фон Плеве, П.Н. Дурново и Н.И. Петрова // Из глубины времен. Вып. 4. СПб., 1995. С. 167.

(обратно)

208

См.: Во главе Департамента полиции: формулярные списки барона И.О. Велио, В.К. фон Плеве, П.Н. Дурново, Н.И. Петрова, Н.Н. Сабурова, А.Ф. Добржинского, С.Э. Зволянского, А.А. Лопухина, С.Г. Коваленского, П.И. Рачковского, Н.П. Гарина, Э.И. Вуича, М.И. Трусевича, Н.П. Зуева // Из глубины времен. Вып. 4–8. СПб., 1995–1997.

(обратно)

209

Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного правительства. М.–Л., 1926. Т. 3. Допрос С.П. Белецкого. С. 273.

(обратно)

210

Заварзин П.П. Работа тайной полиции // Охранка. Воспоминания руководителей политического сыска. М., 2004. Т. 1. С. 413; Кафафов В.Д. Воспоминания о внутренних делах Российской империи // Вопросы истории. 2005. № 3. С. 103.

(обратно)

211

Во главе Департамента полиции (формулярные списки Н.Н. Сабурова, А.Ф. Добржинского и С.Э. Зволянского) // Из глубины времен. Вып. 5. СПб., 1995. С. 182–195.

(обратно)

212

Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 75.

(обратно)

213

Во главе Департамента полиции (формулярные списки М.И. Трусевича и Н.П. Зуева) // Из глубины времен. Вып. 8. СПб., 1997. С. 167–179; Падение царского режима. Т. 3. Допрос С.П. Белецкого. С. 258.

(обратно)

214

ГА РФ. Ф. 102. Оп. 295. Д. 7. Л. 11, 29; Д. 111. Л. 1; Кафафов В.Д. Воспоминания о внутренних делах Российской империи. С. 103.

(обратно)

215

Во главе Департамента полиции: формулярные списки барона И.О. Велио, В.К. фон Плеве, П.Н. Дурново, Н.И. Петрова, Н.Н. Сабурова, А.Ф. Добржинского, С.Э. Зволянского, А.А. Лопухина, С.Г. Коваленского, П.И. Рачковского, Н.П. Гарина, Э.И. Вуича, М.И. Трусевича, Н.П. Зуева // Из глубины времен. Вып. 4–8. СПб., 1995–1997.

(обратно)

216

Об этом см.: Янжул И.И. Воспоминания о пережитом и виденном в 1864– 1909 гг. М., 2006. С. 52; Щетинина Г.И. Идейная жизнь русской интеллигенции, конец XIX – начало ХХ вв. М., 1995. С. 59.

(обратно)

217

Янжул И.И. Воспоминания о пережитом и виденном. С. 52.

(обратно)

218

Ведерников В.В., Китаев В.А., Луночкин А.В. Конституционный вопрос в русской либеральной публицистике 60–80-х гг. XIX в. М., 1997. С. 12–25.

(обратно)

219

Куликов С.В. Государственно-правовой дискурс, императорское правительство и думская оппозиция в начале ХХ в. // Власть, общество и реформы в России (XVI – начало ХХ в.). Мат. научно-теор. конференции 8–10 декабря 2003 г. СПб., 2004. С. 284.

(обратно)

220

Ведерников В.В., Китаев В.А., Луночкин А.В. Конституционный вопрос в русской либеральной публицистике. C. 3.

(обратно)

221

О «либерализме» А.А. Лопухина см. 3-й параграф.

(обратно)

222

О пользе либеральных реформ в представлениях В.К. Плеве см.: Любимов Д.Н. Отрывки из воспоминаний (1902–1904 гг.) // Исторический архив. 1962. № 6. С. 82.

(обратно)

223

См. об этом: Бородин А.П. Дурново П.Н.: Портрет царского сановника // Отечественная история. 2000. № 3. С. 58, 61.

(обратно)

224

Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 75; Жандармы России. М., 2004. С. 286. Инициалы Терещенкова, Меца и Панкратьева неизвестны.

(обратно)

225

Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. С. 71. Также см.: Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 269; Реент Ю.А. Общая и политическая полиция России. С. 52.

(обратно)

226

Падение царского режима. Стенографические отчеты. М., 1927. Т. З. С. 145.

(обратно)

227

Лейкина-Свирская В.Р. Интеллигенция в России во второй половине XIX в. М., 1971. С. 57, 77, 85; Иванов А.Е. Высшая школа России в конце XIX – начале ХХ в. М., 1991. С. 26–28, 323; Он же. Студенчество России конца XIX – начала ХХ в. Социально-историческая судьба. М., 1999. С. 32–33; Раскин Д.И. Специализация высшей российской бюрократии XIX – нач. ХХ в.: образование, профессиональный опыт, продвижение по службе // Из глубины времен. Вып. 3. СПб., 1994. С. 35; Он же. Империя столоначальников // Родина. 2003. № 1. С. 63–64.

(обратно)

228

ГА РФ. Ф. 110. Оп. 2. Д. 8331. Л. 5; Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 338; Дорохов В.Г. Политический сыск в Томской губернии. С. 50; Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. С. 70, 72.

(обратно)

229

Зайончковский П.А. Кризис самодержавия. С. 174.

(обратно)

230

Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы. С. 78.

(обратно)

231

Градский В. На переломе жизни. Воспоминания 1905 г. // Былое. 1924. № 27–28. С. 145.

(обратно)

232

Волков С.В. Русский офицерский корпуc. М., 1993. С. 117, 118.

(обратно)

233

Новицкий В.Д. Воспоминания тяжелых дней моей службы в Корпусе жандармов // Былое. 1917. № 5–6. С. 95.

(обратно)

234

Об этом см.: Зайончковский П.А. Самодержавие и русская армия на рубеже XIX–ХХ столетий. 1881–1903. М., 1973. С. 168–169; Заварзин П.П. Жандармы и революционеры // Охранка. Воспоминания руководителей политического сыска. М., 2004. Т. 2. С. 22–23.

(обратно)

235

Волков С.В. Русский офицерский корпус. С. 286, 291.

(обратно)

236

Новицкий В.Д. Из воспоминаний жандарма. М., 1991. С. 18; Заварзин П.П. Жандармы и революционеры. С. 21; Зайончковский П.А. Самодержавие и русская армия. С. 238; Волков С.В. Русский офицерский корпус. С. 286, 291. Правда, В.Р. Лейкина-Свирская утверждает, что именно офицерство создавало революционные кружки 1860–1870-х гг. (Лейкина-Свирская В.Р. Интеллигенция в России во второй половине XIX в.. М., 1971. С. 97).

(обратно)

237

Новицкий В.Д. Воспоминания тяжелых дней моей службы. С. 107. Об этом же см.: Лопухин А.А. Из итогов служебного опыта. М., 1907. С. 32; Падение царского режима. М.–Л., 1924. Т. 3. Допрос А.И. Спиридовича. С. 29; Поляков А. Записки жандармского офицера // Жандармы России. М., 2004. С. 483; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 31, 35, 38–43, 49.

(обратно)

238

Подробнее о правилах приема в Отдельный корпус жандармов, ограничениях на прием, программе курсов см.: Оржеховский И.В. Самодержавие против революционной России. (1826–1880). М., 1982. С. 155; Спиридович А.И. Записки жандарма. С. 31–37; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 44–48; Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 339–340; Хутарев-Гарнишевский В.В. Отдельный корпус жандармов и Департамент полиции МВД: органы политического сыска накануне и в годы Первой мировой войны, 1913–1917 гг. Дисс. на соискание уч. степ. канд. ист. наук. М., 2012.

(обратно)

239

Спиридович А.И. Записки жандарма. С. 31–37; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 57.

(обратно)

240

Поляков А. Записки жандармского офицера. С. 491.

(обратно)

241

Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 91; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 136, 268–270.

(обратно)

242

Буяков А.М. Владивостокское охранное отделение: структура и кадровый состав // Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997. С. 57.

(обратно)

243

Там же.

(обратно)

244

Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 92; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 126.

(обратно)

245

Иванов А.В. Департамент полиции Министерства внутренних дел. С. 84; Дорохов В.Г. Политический сыск в Томской губернии. С. 93; Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. С. 74; Лавренова А.М. Отдельный корпус жандармов и российское общество в 1880–1917. С. 56–63; и др.

(обратно)

246

Цит. по: Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 120.

(обратно)

247

Бывшими секретными сотрудниками были: заведующий Балканской агентурой А.М. Вейсман, сотрудники Санкт-Петербургского охранного отделения П. Статковский и И.В. Доброскок, чиновник Варшавского охранного отделения М.Е. Бакай (Санкт-Петербургское охранное отделение в 1895–1901 гг. Труд чиновника отделения П. Статковского // Былое. 1921. № 16. С. 108; Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 144).

(обратно)

248

Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 73.

(обратно)

249

Галвазин С.Н. Охранные структуры Российской империи. С. 104.

(обратно)

250

Н.А. Бердяев – известный российский философ, в 1890-е гг. сторонник «легального марксизма», в 1901 г. написал работу «Борьба за идеализм», заложившую основы идеализма как интеллектуального течения, выступавшего с критикой мировоззрения революционной интеллигенции.

(обратно)

251

Спиридович А.И. Записки жандарма. С. 106.

(обратно)

252

С. Вебб и Б. Вебб, В. Зомбарт, Г. Геркнер, П. Рузье, Л. Вигур – европейские теоретики тред-юнионизма, писавшие о важности постепенного роста кооперативной и муниципальной собственности, активизации профсоюзного движения и развитии местного самоуправления. А. Метен – участник движения «христианского социализма» в Англии в конце XIX в. С.Н. Прокопович – российский общественный деятель, экономист, сторонник Э. Бернштейна и разработанной им концепции «экономизма», согласно которой социал-демократия должна ориентироваться на борьбу за экономические и социальные интересы рабочего класса.

(обратно)

253

Письмо С.В. Зубатова В.Л. Бурцеву. 8 декабря 1906 г. // Козьмин Б.П. С.В. Зубатов и его корреспонденты. М., 1928. С. 85. Б.П. Козьмин писал про Зубатова, что «его начитанность и наличность у него интереса к книге… стоят вне всякого сомнения. Несмотря на перегруженность розыскной работой, Зубатов находил время для того, чтобы знакомиться с русской и иностранной литературой по интересовавшим его вопросам» (Козьмин Б.П. С.В. Зубатов и его корреспонденты. С. 3). Также см.: Овченко Ю.Ф. С.В. Зубатов // Вопросы истории. 2005. № 8. С. 47.

(обратно)

254

Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 144.

(обратно)

255

Подробнее об этой стороне деятельности П.И. Рачковского, а также его роли в сближении России и Франции, закончившемся заключением русско-французского союза в 1890 г. см.: Манфред А.З. Образование русско-французского союза. М., 1975. С. 300–303; Брачев В.С. Мастера политического сыска дореволюционной России. СПб., 1998.

(обратно)

256

Эти брошюры П.И. Рачковского были частично проанализированы эмигрантским историком С.Г. Сватиковым в 1921 г.: Сватиков С. Рачковский и его подлоги // Общее дело. 1921. № 393. С. 2. Сватиков пытался так доказать причастность заведующего Заграничной агентурой к фабрикации «Протоколов сионских мудрецов», однако концепция Сватикова была сконструирована им произвольно. См.: Бибикова (Ульянова) Л.В. С.Г. Сватиков и происхождение «Протоколов сионских мудрецов» // Российская история. 2018. № 5. С. 141–157.

(обратно)

257

Подробнее о деятельности М.И. Гуровича см. 2-й параграф 4-й главы.

(обратно)

258

Некоторое исключение представляет фигура заведующего Заграничной агентурой А.М. Гартинга, которому В.С. Брачев посвятил одну из глав своей книги: Брачев В.С. Мастера политического сыска дореволюционной России. СПб., 1998.

(обратно)

259

Коцонис Я. Как крестьян делали отсталыми. М., 2006. С. 18.

(обратно)

260

Ф.Н. Плевако – один из известнейших адвокатов 1870–1900-х гг., умеренный либерал по политическим взглядам, после Первой русской революции был членом партии «Союз 17 октября».

(обратно)

261

Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 298.

(обратно)

262

Жандармы России. Политический розыск XV–ХХ в. М., 2002. С. 256.

(обратно)

263

Островский А.В. Родственные связи А.А. Лопухина (1864–1928) // Из глубины времен. Вып. 6. СПб., 1996.

(обратно)

264

Борисов А.В. Министры внутренних дел России. 1802 – октябрь 1917. СПб., 2001. С. 136, 150.

(обратно)

265

Любимов Д.Н. Отрывки из воспоминаний. С. 74, 76.

(обратно)

266

Театральный досуг вообще нередко фигурирует в воспоминаниях жандармов (отчасти, впрочем, это было связано с их служебными обязанностями). См. об этом: Мартынов А.М. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 41– 42. О включенности деятелей политического сыска в общую городскую культурную среду пишет А.М. Лавренова: Лавренова А.М. Служба А.П. Мартынова в Саратовском охранном отделении (о кризисе идентичности в жандармской среде) // Новый исторический вестник. 2015. № 1 (43). С. 101–116.

(обратно)

267

Дарнтон Р. Великое кошачье побоище и другие эпизоды из истории французской культуры. М., 2002. С. 204.

(обратно)

268

ГА РФ. Ф. 110. Оп. 3. Д. 2580. Л. 232. Цит. по: Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 111.

(обратно)

269

См., например: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1883. Д. 1563. Л. 2; Заварзин П.П. Жандармы и революционеры. С. 97.

(обратно)

270

Спиридович А.И. Записки жандарма. С. 48. Также см.: Айнзафт С. Зубатов и студенчество // Каторга и ссылка. М., 1927. № 5 (34). С. 67; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 34; Заварзин П.П. Жандармы и революционеры. С. 34.

(обратно)

271

См., например: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885. Д. 59. Ч. 27. Л. 3–4; 1887. Д. 9. Ч. 40. Л. 2 об., 6; 1888. Оп. 84. Д. 89. Ч. 12. Л. 1–2; 1900. Д. 1886. Л. 54–55; 1901. Д. 1. Ч. 27. Лит. А. Л. 13–13 об.; Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 1. Лит. В. Л. 192–193; Д. 9. Ч. 2. Л. 15–18; 1905. 2 отделение. Д. 13. Ч. 3. Л. 3; Д. 1000. Ч. 1. Л. 32; и др.

(обратно)

272

Спиридович А.И. Записки жандарма. М., 1930. С. 67–68.

(обратно)

273

Подробнее об этом см. 4-ю главу.

(обратно)

274

См., например: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1887. Д. 9. Ч. 29. Л. 3; 1891. Д. 44. Ч. 27. Л. 4; Министерство внутренних дел. Исторический очерк. 1902–2002. М., 2004. С. 48.

(обратно)

275

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1884. Д. 88. Ч. 6. Л. 3, 5; 1887. Д. 9. Ч. 5. Л. 10; 1903. Д. 1. Ч. 48. Лит. А. Л. 2; и др.

(обратно)

276

Lieven D. Russia`s Rulers Under The Old Regime. New Haven and London. P. 222–223. Цит. по: Бородин А.П. Дурново П.Н.: Портрет царского сановника. С. 62.

(обратно)

277

Подробнее об этом см. 4-ю главу.

(обратно)

278

Подробнее об этом см. 3-ю и 4-ю главы.

(обратно)

279

См., например: Пантин И.К., Плимак Е.Г., Хорос В.Г. Революционная традиция в России. М., 1986; Правовой механизм преодоления бюрократизма. М., 1991; Шпакова Р.П. Макс Вебер о демократических реформах в России начала XX в. // Макс Вебер, прочитанный сегодня. СПб., 1997; Красильников С.А. Конформизм российской интеллигенции как социальная ценность в XX в. // Интеллигенция России в конце XX в. Екатеринбург, 1998; Макарин А.В. Бюрократия в системе политической власти. СПб., 2000; Афанасьев Ю.Н. Опасная Россия. Традиции самовластья сегодня. М., 2001; и др.

(обратно)

280

Типичная цитата – бессарабский губернатор С.Д. Урусов писал о своих отношениях с прокурором местного суда В.Н. Горемыкиным: «Мы действовали с ним всегда дружно, часто сходясь для переговоров по тем вопросам, в которых губернатор и прокурор имеют какое-либо соприкосновение. Не знаю, обменялись ли мы с ним за время совместной службы тремя бумагами, но зато редко проходило три дня без того, чтобы мы не обсуждали вдвоем какого-нибудь служебного вопроса». Урусов С.Д. Записки губернатора. Кишинев, 1903–1904 гг. С. 171. О роли каналов коммуникаций в формальной организации, каковой была политическая полиция, см.: Пригожин А.И. Организация формальная // Социология. Словарь-справочник. Т. 1. М., 1990. С. 78; Реент Ю.А. Общая и политическая полиция России. С. 26.

(обратно)

281

См., например: Урусов С.Д. Записки губернатора. С. 372; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 62, 72, 116, 120, 134, 186, 194, 205, 221, 276–277, 281, 284, 289–292, 295, 303–305, 363 и др.; Герасимов А.В. На лезвии с террористами // Охранка. Воспоминания руководителей политического сыска. М., 2004. Т. 2. С. 141; Из истории либерализма на Ярославской земле. М.–Ярославль, 2007. С. 43.

(обратно)

282

Дорохов В.Г. Политический сыск в Томской губернии. С. 51.

(обратно)

283

Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 174–176, 213, 233.

(обратно)

284

ГА РФ. Ф. 102. Оп. 295. Д. 111. Л. 1–2, 22–23, 121 и др.

(обратно)

285

Падение царского режима. Т. 4. Показания С.П. Белецкого; Иванов А.Е. В.К. Плеве – министр внутренних дел (1902–1904 гг.). Дисс. на соискание уч. степ. канд. ист. наук. М., 2000. С. 122; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 242; Кафафов В.Д. Воспоминания о внутренних делах Российской империи. С. 103, 107.

(обратно)

286

См., например: Падение царского режима. Т. 3. Допрос А.И. Спиридовича. С. 45; Островский А.В. Родственные связи А.А. Лопухина (1864–1928) / Из глубины времен. Вып. 6. СПб., 1996. С. 205; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 52, 90–101, 292.

(обратно)

287

Кафафов В.Д. Воспоминания о внутренних делах Российской империи. С. 82.

(обратно)

288

Об этой истории и о личности П.Н. Дурново см.: Обнинский В.П. 90 дней в тюремном заключении. М., 1917. С. 67; Иванчин-Писарев А.И. Воспоминания о П.Н. Дурново // Каторга и ссылка. 1930. № 7 (68); Фигнер В. Запечатленный труд. М., 1964. Т. 2. С. 158–159; Урусов С.Д. Не переоцените моих сил и способностей. Из воспоминаний князя С.Д. Урусова о 1905 г. // Исторический архив. 2004. № 1. С. 126. Например, А.И. Иванчин-Писарев характеризовал П.Н. Дурново как «прямого, резкого и упорного человека… врага всяких обнадеживаний, обещаний и либеральных заигрываний, чем любят щеголять иные администраторы» (Иванчин-Писарев А.И. Воспоминания о П.Н. Дурново. С. 55).

(обратно)

289

О И.Л. Горемыкине см.: Краснопевцев Е.М. Иван Логгинович Горемыкин // Новгородский архивный вестник. 1999, Великий Новгород. № 1; Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. М., 2000. С. 75–84.

(обратно)

290

О Д.С. Сипягине см.: Головков Г., Бурин С. Канцелярия непроницаемой тьмы. С. 305–306; Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. М., 2000. С. 84–91; Борисов А.В. Министры внутренних дел России. 1802 – октябрь 1917. СПб., 2001.

(обратно)

291

О В.К. Плеве см.: Памяти В.К. Плеве. СПб. 1904; Куропаткин А.Н. Дневник // Красный архив. 1922. № 2. С. 82; Спиридович А.И. Записки жандарма. С. 110, 118–119; Богданович А.В. Три последних самодержца. М., 1990. С. 164; Овченко Ю.Ф. Полицейская реформа В.К. Плеве // Вопросы истории. 1993. № 8; Чукарев А.Г. Тонкий и беспринципный деятель (Подробности из личной и политической жизни В.К. Плеве) // Российский исторический журнал. 2003. № 1, 2; Симонова М.С. В.К. Плеве // Российские консерваторы. М., 1997. С. 323–387; Иванов А.Е. В.К.Плеве – министр внутренних дел; Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. С. 129–303; Янжул И.И. Воспоминания о пережитом и виденном; Galai Sh. The liberation movement in Russia. Cambradge, 1973. Р. 184; Judge E.H. Pleve: repression and reform in imperial Russia.

(обратно)

292

О параличе власти в 1905 г. см: Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 85, 105–106, 162–163; Герасимов А.В. На лезвии с террористами. С. 154–155; Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 78; Жандармы России. С. 288.

(обратно)

293

Небезынтересна дальнейшая биография Лопухина. После увольнения из Департамента Лопухин пытался вступить в Конституционно-демократическую партию, его позиция 1907 г. выглядит типично кадетской. Так, он писал: «Господство демократического принципа может быть обеспечено только взаимодействием участия всего населения, а не одного “мыслящего” общества в законодательстве, распоряжении народными деньгами и контролю над исполнительной властью… Теперь, когда гипноз, в котором мы жили, рассеивается, необходимо признать негодность довода об отсутствии у общественных деятелей административного опыта, и все дела местного управления передать в их руки» (Лопухин А.А. Из итогов служебного опыта. М., 1907. С. 52, 57). В 1908 г. Лопухин выдал В.Л. Бурцеву как секретного сотрудника политического сыска Е. Азефа. Подробнее см.: Островский А.В. Родственные связи А.А. Лопухина; Миндлин А. «Чужие среди своих»: А.А. Лопухин и С.Д. Урусов против государственного антисемитизма. М., 1997. С. 4.

(обратно)

294

Островский А.В. Родственные связи А.А. Лопухина (1864–1928) // Из глубины времен. Вып. 6. СПб., 1996. С. 206.

(обратно)

295

Куропаткин А.Н. Дневник // Красный архив. 1922. № 2. С. 82; Спиридович А.И. Записки жандарма. С. 110, 118–119; Богданович А.В. Три последних самодержца. С. 164.

(обратно)

296

Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 201, 203; Головков Г., Бурин С. Канцелярия непроницаемой тьмы. С. 312; Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы. С. 205; Перегудова З.И. Политический сыск России. 1880–1917. М., 2000. С. 72.

(обратно)

297

Урусов С.Д. Записки губернатора. С. 156; Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 202–203; Куканов А. А.А. Лопухин – жертва обстоятельств или сознательный диссидент? // Жандармы России. М., 2002. С. 439.

(обратно)

298

Закон 7 июня 1904 г. и 16 июня 1905 г. о порядке производства по делам о преступных деяниях государственных и о применении к оным постановлений нового уголовного уложения. Неофиц. изд. М., 1905.

(обратно)

299

Интересно, что Э.И. Вуич использует термин «политические дознания», а не «дознания по делам о государственных преступлениях», как сформулировано в самом законе 1904 г., о котором Вуич пишет, что опять же говорит о вторжении «политики» в делопроизводственный язык после 17 октября 1905 г.

(обратно)

300

Записка директора Департамента полиции Э.И. Вуича (министру внутренних дел П.А.Столыпину) о проблемах привлечения к ответственности лиц, обвиняемых в государственных преступлениях // Политическая полиция и политический терроризм. Сб. док. М., 2000. С. 231–232.

(обратно)

301

Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 200–209; Миндлин А. «Чужие среди своих». С. 2; А.А. Лопухин – жертва обстоятельств или сознательный диссидент? // С. 439–440.

(обратно)

302

Заварзин П.П. Работа тайной полиции. Париж. 1927. С. 69; Козьмин Б.П. С.В. Зубатов и его корреспонденты. С. 3; Спиридович А.И. Записки жандарма. М., 1991. С. 44; Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 64, 75; Галвазин С.Н. Охранные структуры Российской империи. С. 109.

(обратно)

303

Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 201, 203; Головков Г., Бурин С. Канцелярия непроницаемой тьмы. С. 312; Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы. С. 205; Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 72.

(обратно)

304

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 1. Лит. Б. Л. 6.

(обратно)

305

Первоначально поддержку С.В. Зубатову в «рабочем вопросе» оказывал и министр внутренних дел В.К. Плеве: с его санкции политика «полицейского социализма», опробованная в Москве, была распространена на другие заводские районы России. Куропаткин А.Н. Дневник // Красный архив. 1922. № 2. С. 81; Головков Г., Бурин С. Канцелярия непроницаемой тьмы. С. 310–313.

(обратно)

306

Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 117–118, 278; Заварзин П.П. Жандармы и революционеры. С. 33.

(обратно)

307

Письма Е.П. Медникова А.И. Спиридовичу // Красный архив. 1926. № 4 (17). С. 200; Козьмин Б.П. С.В. Зубатов и его корреспонденты. С. 112.

(обратно)

308

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 1. Лит. Б. Л. 37. Также см.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1898. Д. 245. Ч. 1. Л. 7, 16; Оп. 295. Д. 111. Л. 33–34.

(обратно)

309

Головков Г., Бурин С. Канцелярия непроницаемой тьмы. С. 270; Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 73.

(обратно)

310

Письма Е.П. Медникова А.И. Спиридовичу. С. 200; Головков Г., Бурин С. Канцелярия непроницаемой тьмы. С. 268.

(обратно)

311

Об условности такого разделения см., например: Иванов А.Е. В.К. Плеве – министр внутренних дел. С. 30–34, 118 и др.

(обратно)

312

Козьмин Б.П. С.В. Зубатов и его корреспонденты. С. 69–71.

(обратно)

313

В литературе Д.Ф. Трепову, назначенному в январе 1905 г. петербургским генерал-губернатором, чаще всего «припоминают» фразу из обращения властей к населению 14 октября 1905 г., в котором утверждалось, что полиции дан приказ: «Патронов не жалеть и холостых залпов не давать».

(обратно)

314

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 1. Лит. В. Л. 34. С.В. Медведев в монографии, посвященной Зубатову и «рабочему вопросу», полагает, что отношения Зубатова и Трепова были напряженными и недоброжелательными в целом: Медведев С.В. Эксперимент Зубатова. С. 96–97.

(обратно)

315

Спиридович А.И. Записки жандарма. М., 1991. С. 176.

(обратно)

316

Милюков П.Н. Правда о сионских протоколах. Литературный подлог. Париж, 1922; Делевский Ю. Протоколы сионских мудрецов (История одного подлога). Берлин, 1923; Бурцев В.Л. Протоколы сионских мудрецов: доказанный подлог. Париж, 1938; Cohn N. Warrant for Genocide. The Myth of the Jewish world-Conspirace and the Protocols of the Elders of Zion. L., 1967; Rollin H. L’Apocalypse de notre temps. P., 1991; Дудаков С. История одного мифа. Очерки русской литературы XIX–ХХ вв. М., 1993; Будницкий О.В. С.Г. Сватиков и его борьба на «еврейском фронте» / Евреи и русская революция. М., 1999. С. 24–26.

(обратно)

317

Бибикова (Ульянова) Л.В. С.Г. Сватиков и происхождение «Протоколов сионских мудрецов». С. 141–157.

(обратно)

318

Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 117.

(обратно)

319

Агафонов В.К. Заграничная охранка (составлено по секретным документам Заграничной агентуры и Департамента полиции). Пг., 1918. С. 18, 27–28, 30, 32 и др.

(обратно)

320

Спиридович А.И. Записки жандарма. С. 81; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 78.

(обратно)

321

Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы. С. 260, 306; Галвазин С.Н. Охранные структуры Российской империи. С. 107.

(обратно)

322

Брачев В.С. Мастера политического сыска. С. 47.

(обратно)

323

См., например, о деятельности ближайшего помощника Л.А. Ратаева в Заграничной агентуре А. Бинта: Бибикова (Ульянова) Л.В. С.Г. Сватиков и происхождение «Протоколов сионских мудрецов». С. 148–149.

(обратно)

324

Козьмин Б.П. С.В. Зубатов и его корреспонденты. С. 33.

(обратно)

325

Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 78.

(обратно)

326

Герасимов А.В. На лезвии с террористами. М., 1991.

(обратно)

327

Глобачев К.И. Правда о русской революции: воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения. М., 2009.

(обратно)

328

Исключение – уже названный выше «ученик» С.В. Зубатова Я.Г. Сазонов.

(обратно)

329

Новицкий В.Д. Из воспоминаний жандарма. Л., 1929.

(обратно)

330

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 1. Лит. Г. Л. 12; Д. 2. Ч. 1. Лит. В. Л. 6; Д. 9. Ч. 1; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 54, 60, 65–67, 123, 211, 233, 261 и др.; Поляков А. Записки жандармского офицера. С. 490.

(обратно)

331

Гинзбург К. Приметы. Уликовая парадигма и ее корни // Гинзбург К. Мифы – эмблемы – приметы: Морфология и история. Сб. ст. М., 2004. С. 189– 241.

(обратно)

332

Об этом см., например: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1887. Д. 9. Ч. 21. Л. 3; 1888. Оп. 84. Д. 89. Ч. 12. Л. 1–2; 1905. Д. 1. Ч. 66. Лит. А. Л. 11.

(обратно)

333

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885. Д. 59. Ч. 28. Л. 1.

(обратно)

334

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Д. 43. Ч. 29. Л. 6.

(обратно)

335

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885. Д. 59. Ч. 40. Л. 32; 1894. Д. 1. Л. 289; 1904. Д. 1. Ч. 6. Лит. А. Л. 2 об.; Особый отдел. 1898. Д. 14. Ч. 6. Л. 2 об.

(обратно)

336

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1901. Д. 1. Ч. 66. Лит. А. Л. 10 об.; 1905. Д. 1. Ч. 30. Лит. А. Л. 4.

(обратно)

337

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Оп. 84. Д. 89. Ч. 12. Л. 1–2; 1889. Д. 43. Ч. 13. Л. 1; 1900. Д. 1. Ч. 14. Лит. А. Л. 1 об.–3 об.; 1903. Д. 1. Ч. 48. Лит. А. Л. 2; 1904. Д. 1. Ч. 6. Лит. А. Л. 2 об.–8; Ч. 39. Лит. А. Л. 7; Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 22. Лит. В. Л. 26.

(обратно)

338

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 1. Л. 423; 1895. Д. 640. Л. 4; Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 3. Лит. Г. Л. 94–95.

(обратно)

339

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 635. Л. 118.

(обратно)

340

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1901. Д. 988. Л. 4.

(обратно)

341

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1900. Д. 1. Ч. 33. Лит. А. Л. 14–15.

(обратно)

342

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 635. Л. 121.

(обратно)

343

ГА РФ. Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 3. Лит .Г. Л. 50–51.

(обратно)

344

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 14. Ч. 6. Л. 2.

(обратно)

345

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Оп. 87. Д. 503. Л.1. Также см.: ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 8. Л. 4.

(обратно)

346

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1891. Д. 44. Ч. 26. Л. 1 об.

(обратно)

347

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 14. Л. 10 об.

(обратно)

348

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 104. Ч. 30. Л. 1.

(обратно)

349

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1900. Д. 1886. Л. 26–28 об.

(обратно)

350

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Оп. 85. Д. 138. Л. 3; 1893. Д. 1199. Л. 6; Д. 1200. Л. 2 об.; 1899. Д. 1055. Л. 5.

(обратно)

351

О самой реформе см.: Захарова Л.Г. Земская контрреформа 1890 г. М., 1968; Зайончковский П.А. Российское самодержавие в конце XIX столетия. М., 1970; Он же. Правительственный аппарат самодержавной России в XIX в. М., 1978.

(обратно)

352

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Оп. 84. Д. 89. Ч. 12. Л. 1–2; 1889. Д. 43. Ч. 13. Л. 4–7; Ч. 14. Л. 2; 1891. Д. 44. Ч. 4. Л. 2 об; Ч. 7. Л. 1–6; Ч. 49. Л. 2–9; 1893. Д. 152. Ч. 9. Л. 3; Ч. 11. Л. 13; Ч. 40. Л. 3 об.; Ч. 56. Л. 1; 1901. Оп. 99. Д. 672. Л. 21; Особый отдел. 1899. Д. 250. Л. 1 об.

(обратно)

353

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 152. Ч. 56. Л. 1.

(обратно)

354

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 152. Ч. 40. Л. 3 об.

(обратно)

355

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1884. Д. 88. Ч. 30. Л.3. Также см.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Оп. 84. Д. 89. Ч. 12. Л. 1–2.

(обратно)

356

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1902. Д. 1889. Л. 5 об.

(обратно)

357

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1904. Д. 1250. Л. 126–127.

(обратно)

358

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1902. Д. 1. Ч. 62. Лит. А. Л. 2 об. Также см.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1905. Д. 1. Ч. 26. Лит. А. Л. 5; Особый отдел. 1901. Д. 987. Л. 64; Доклад цензора Матвеева о сожженном марксистском сборнике «Материалы к истории нашего хозяйственного развития» // Красный архив. 1923. Т. 4. С. 316.

(обратно)

359

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1891. Д. 44. Ч. 15. Л. 7; 1893. Д. 152. Ч. 40. Л. 3 об.; Особый отдел. 1898. Д. 215. Л. 2 об.

(обратно)

360

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1887. Д. 9. Ч. 49. Л. 2; 1893. Д. 152. Ч. 11. Л. 1; 1900. Д. 1. Ч. 32. Лит. А. Л. 1.

(обратно)

361

О свободе печати также см.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 1200. Л. 5 об.; Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 3. Л. 19 об.–20, 35; Лит. Д. Л. 37; 1902. Д. 500. Л. 98–101.

(обратно)

362

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Оп. 84. Д. 89. Ч. 12. Л. 1.

(обратно)

363

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Д. 43. Ч. 30. Л. 12.

(обратно)

364

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Оп. 84. Д. 89. Ч. 12. Л. 1–2.

(обратно)

365

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 14. Ч. 6. Л. 123.

(обратно)

366

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 3. Л. 18, 19 об.–20 об., 22, 23–24.

(обратно)

367

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1881. Д. 1567. Л. 3; Особый отдел. 1904. Д. 2385. Л. 4 об.

(обратно)

368

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Оп. 84. Д. 1. Л. 97; 1894. Д. 1. Л. 268–273; Особый отдел. 1898. Д. 14. Ч. 6. Л. 3 об.

(обратно)

369

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Оп. 85. Д. 138. Л. 3; 1893. Д. 152. Ч. 11. Л. 2; Д. 1199. Л. 6; Д. 1200. Л. 2 об; 1899. Д. 1055. Л. 5.

(обратно)

370

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 215. Л. 3.

(обратно)

371

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1904. Д. 3. Ч. 10. Т. 1. Л. 9.

(обратно)

372

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1904. Д. 3. Ч. 10. Т. 1. Л. 9. Также см.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1905. Д. 1. Ч. 26. Лит. А. Л. 2; 1906. Д. 1. Ч. 19. Лит. А. Л. 2.

(обратно)

373

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1884. Д. 88. Ч. 33. Л. 1; 1891. Д. 44. Ч. 25. Л. 3–4.

(обратно)

374

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 152. Ч. 40. Л. 3.

(обратно)

375

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 152. Л. 3; 1895. Д. 1719. Л. 3, 9 об.

(обратно)

376

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Оп. 84. Д. 89. Ч. 31. Л. 1.

(обратно)

377

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1895. Д. 1719. Л. 3–10; 1900. Д. 1. Ч. 33. Лит. А. Л. 14–15; Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 2. Л. 15–18; 1902. Д. 1889. Л. 5; 1904. Д. 1192. Л. 5–8.

(обратно)

378

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885. Д. 59. Ч. 40. Л. 2; 1888. Оп. 84. Д. 235. Л. 116; 1900. Д. 1. Ч. 33. Лит. А. Л. 14–15; Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 8. Л. 4.

(обратно)

379

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1900. Д. 1100. Л. 68–70 об.

(обратно)

380

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885. Д. 59. Ч. 27. Л. 11; 1887. Д. 9. Ч. 21. Л. 11.

(обратно)

381

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1887. Д. 9. Ч. 21. Л. 11.

(обратно)

382

Корнилов А.А. Общественное движение при Александре II. 1855–1881. Исторические очерки. СПб., 1909; Веселовский Б. История земства за 40 лет. Т. 2. СПб., 1909; Он же. Исторический очерк деятельности земских учреждений Тверской губернии. 1864–1913. Тверь, 1914; Белоконский И.П. Земское движение. М., 1914; Пирумова Н.М. Земское либеральное движение: социальные корни и эволюция до начала ХХ в. М., 1977; Петрункевич И.И. Из записок общественного деятеля // Архив русской революции. М., 1993. Т. 21–22; Кизеветтер А.А. На рубеже двух столетий. Воспоминания. 1881–1914. М., 1997; и др.

(обратно)

383

См., например: Соболев А.В. О двух типах либерализма в России в начале XX в. // Либерализм в России. М., 1996; Куликов С.В. Государственно-правовой дискурс, императорское правительство и думская оппозиция в начале ХХ в. // Власть, общество и реформы в России (XVI – начало ХХ в.). Мат. научно-теор. конференции 8–10 декабря 2003 г. СПб., 2004; Селезнев Ф.А. Конституционные демократы и буржуазия (1905–1917 гг.). Нижний Новгород, 2006.

(обратно)

384

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 1. Л. 11–12.

(обратно)

385

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 14. Ч. 6. Л. 2 об.

(обратно)

386

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885. Д. 59. Ч. 40. Л. 4.

(обратно)

387

Там же. Л. 32.

(обратно)

388

Подробнее о тверских «либералах» и братьях Бакуниных см.: Ульянова Л.В. «Колыбель» российского либерализма: тверские либералы глазами политической полиции (1880–1905) // Вестник Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова. Серия 8. История. 2008. № 6. С. 53–62; Она же. Бакунин Александр Александрович // Российский либерализм середины XVIII – начала XX века: Энциклопедия. М., 2010. С. 40–41; Она же. Бакунин Павел Александрович // Российский либерализм середины XVIII – начала XX века: Энциклопедия. М., 2010. С 41–43.

(обратно)

389

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 152. Ч. 37. Л. 3 об.

(обратно)

390

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1881. Д. 416. Л. 6–8.

(обратно)

391

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 2. Л. 18.

(обратно)

392

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1901. Д. 987. Л. 64.

(обратно)

393

В историографии политической полиции упоминается о связи либерализма с утопическим социализмом Ф. Фурье: Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы: Политический сыск в России. 1649–1917. М., 1998. С. 55. О самой «социально-революционной идеологии» и ее воздействии на широкие слои русского общества см. подробное исследование О.В. Будницкого: Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении: идеология, этика, психология (вторая половина XIX – начало ХХ в.) М., 2000.

(обратно)

394

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Д. 43. Ч. 29. Л. 11, 12.

(обратно)

395

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Оп. 84. Д. 235. Л. 87–89.

(обратно)

396

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 14. Ч. 6. Л. 2 об. См. также: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Оп. 84. Д. 1. Л. 58–58 об., 61 а, 111; 1889. Д. 403. Л. 34–36; 1894. Д. 1. Л. 146–148, 268–273, 283–287, 289–293; Особый отдел. 1898. Д. 14. Ч. 6. Л. 4.

(обратно)

397

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 1. Л. 111.

(обратно)

398

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1881. Д. 416. Л. 6; 1888. Д. 89. Ч. 51. Л. 6; Д. 131. Л. 2; Д. 1563. Л. 1 об.; 1895. Д. 516. Л. 2–9 об.

(обратно)

399

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1905. 1 отделение. Д. 106. Ч. 11. Л. 15.

(обратно)

400

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 635. Л. 116; Особый отдел. 1906. 2 отделение. Д. 254. Л. 4.

(обратно)

401

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 1. Л. 283–287; Д. 853. Л. 55–66; Особый отдел. 1902. Д. 1555. Л. 7–8.

(обратно)

402

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1895. Д. 1719. Л. 3–16.

(обратно)

403

Подробнее об этом см.: Бибикова (Ульянова) Л.В. Политическая полиция, консерваторы и социалисты: игра либерализмами в публичном и непубличном политическом пространстве Российской империи в конце XIX – начале ХХ века / «Понятия о России»: К исторической семантике имперского периода. В 2 т. Т. 1. М., 2012. С. 516–518.

(обратно)

404

Городское самоуправление как проводник «либеральных» идей см.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885. Д. 59. Ч. 45. Л. 2–3; 1888. Оп. 84. Д. 235. Л. 87– 89; 1895. Д. 1719. Л. 3–16; Особый отдел. 1903. Д. 1372. Л. 3–4; 1904. Д. 2025. Л. 8.

(обратно)

405

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1881. Д. 1567. Л. 3–6; 1891. Д. 44. Ч. 25. Л. 4–4 об.

(обратно)

406

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1883. Д. 128. Л. 3–3 об.

(обратно)

407

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1884. Д. 88. Ч. 30. Л. 3; 1905. Д. 1. Ч. 39. Лит. А. Л. 37 об.

(обратно)

408

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1887. Д. 9. Ч. 49. Л. 1–2 об.; 1889. Д. 43. Ч. 14. Л. 1–2.

(обратно)

409

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Д. 43. Ч. 45. Л. 4–5.

(обратно)

410

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Д. 43. Ч. 6. Л. 2; 1900. Д. 1. Ч. 21. Лит. А. Л. 2 об.

(обратно)

411

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Д. 43. Ч. 43. Л. 5; 1891. Д. 44. Ч. 2. Л. 7.

(обратно)

412

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Д. 43. Ч. 43. Л. 4 об.

(обратно)

413

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1900. Д. 1. Ч. 55. Лит. А. Л. 7 об.

(обратно)

414

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1901. Д. 987. Л. 65.

(обратно)

415

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1902. Д. 1. Ч. 62. Лит. А. Л. 2 об.–5.

(обратно)

416

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 152. Ч. 55. Л. 11–12.

(обратно)

417

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1905. Д. 1. Ч. 41. Лит. А. Л. 3 об.; Особый отдел. 1904. Д. 1192. Л. 5–8.

(обратно)

418

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885. Д. 59. Ч. 27. Л. 3–4; 1887. Д. 9. Ч. 21. Л. 2; 1888. Оп. 84. Д. 89. Ч. 12. Л. 1–2; 1889. Д. 43. Ч. 13. Л. 1; 1891. Д. 44. Ч. 7. Л. 1–6; 1893. Д. 152. Ч. 11. Л. 1; 1900. Д. 1. Ч. 38. Лит. А. Л. 5, 10 об.

(обратно)

419

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1887. Д. 9. Ч. 39. Л. 5; 1888. Оп. 84. Д. 89. Ч. 32. Л. 3, 5, 7 об., 8; Д. 235. Л. 114–115, 116; 1889. Д. 43. Ч. 29. Л. 6; 1891. Д. 44. Ч. 49. Л. 2–9, 21–22 об.; 1893. Д. 152. Ч. 40. Л. 3 об.; 1894. Д. 152. Ч. 37. Л. 3 об.; 1900. Д. 1. Ч. 14. Лит. А. Л. 1 об.–3; 1899. Д. 3957. Л. 12; 1901. Д. 672. Л. 21; Особый отдел. 1903. Д. 141. Т. 2. Л. 85.

(обратно)

420

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1891. Д. 44. Ч. 26. Л. 1 об.; 1891. Д. 527. Т. 1. Л. 99; 1893. Д. 152. Ч. 7. Л. 2 об.

(обратно)

421

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 215. Л. 2 об.; Д. 599. Л. 3–3 об., 19.

(обратно)

422

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1897. Д. 1544. Л. 2–3, 6–7, 17–17 об.; 1900. Д. 1. Ч. 42. Лит. А. Л. 3, 11–11 об.; Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 2. Л. 15–18.

(обратно)

423

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1904. Д. 1. Ч. 6. Лит. А. Л. 2 об.–8; Лит. Б. Л. 11–12; Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 22. Лит. В. Л. 15, 19, 20–21, 25, 26, 27; 1901. Д. 28. Л. 18.

(обратно)

424

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 215. Л. 2 об.

(обратно)

425

Там же.

(обратно)

426

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 1199. Л. 6.

(обратно)

427

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1904. Д. 1000. Т. 2. Л. 33.

(обратно)

428

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1905. 2 отделение. Д. 999. Ч. 43. Л. 24.

(обратно)

429

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1895. Д. 1719. Л. 3–16; 1901. Д. 682. Л. 89.

(обратно)

430

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1904. Д. 1192. Л. 19.

(обратно)

431

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. Д. 1000. Л. 162 а 1–7 об.

(обратно)

432

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1901. Д. 933. Л. 2; Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 3. Л. 18, 19 об.–20 об., 22, 23–24; Лит. Д. Л. 37.

(обратно)

433

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885. Д. 59. Ч. 27. Л. 1; 1889. Д. 43. Ч. 13. Л. 13.

(обратно)

434

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1900. Д. 1. Ч. 25. Лит. А. Л. 54.

(обратно)

435

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1900. Д. 1. Ч. 33. Лит. А. Л. 14–15.

(обратно)

436

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 1791. Л. 28 об.

(обратно)

437

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1884. Д. 88. Ч. 35. Л. 3.

(обратно)

438

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885. Д. 59. Ч. 45. Л. 9, 10, 11.

(обратно)

439

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Д. 89. Ч. 19. Л. 10 об.; 1889. Д. 43. Ч. 30. Л. 12; 1891. Д. 44. Ч. 27. Л. 13; 1893. Д. 152. Ч. 35. Л. 18; 1894. Д. 104. Ч. 44. Л. 76; 1901. Д. 933. Л. 2.

(обратно)

440

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 13. Ч. 13. Л. 16.

(обратно)

441

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1897. Д. 1544. Л. 17; 1900. Д. 1. Ч. 42. Лит. А. Л. 3, 11–11 об.

(обратно)

442

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1900. Д. 1. Ч. 85. Лит. А. Л. 17 об.

(обратно)

443

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 29. Л. 1; 1902. Д. 1889. Л. 5.

(обратно)

444

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1902. Д. 1. Ч. 62. Лит. А. Л. 5.

(обратно)

445

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1904. Д. 1. Ч. 6. Лит. А. Л. 6.

(обратно)

446

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1902. Д. 2087. Л. 18.

(обратно)

447

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1905. Д. 1. Ч. 23. Лит. А. Л. 5.

(обратно)

448

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Оп. 84. Д. 1. Л. 61 а, 97; 1889. Д. 403. Л. 34–36.

(обратно)

449

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1891. Д. 1. Л. 69–69 об.; 1894. Д. 1. Л. 268–273, 289–293, 384, 423; Особый отдел. 1898. Д. 6. Ч. 47. Л. 39, 91; Д. 14. Ч. 6. Л. 1–2, 4, 8.

(обратно)

450

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1898. Д. 20. Ч. 1. Л. 3.

(обратно)

451

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1897. Д. 910. Л. 1 ж–з; 1900. Д. 1886. Л. 26–28 об., 44–46, 54–55; 1904. Д. 1. Ч. 6. Лит. А. Л. 7; 1905. Д. 1. Ч. 26. Лит. А. Л. 5.

(обратно)

452

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1901. Д. 987. Л. 65.

(обратно)

453

Об обществе врачей, например, см.: Булгакова Л.А. Общественные объединения врачей как объект политического сыска в дореволюционной России // Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997.

(обратно)

454

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Оп. 87. Д. 503. Л. 1; 1893. Д. 635. Л. 123.

(обратно)

455

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 635. Л. 3, 8, 138, 139–143; Д. 1199. Л. 6; Д. 1200. Л. 2 об.; 1899. Д. 138. Л. 3; Д. 1055. Л. 5; Особый отдел. 1899. Д. 293. Л. 1 об.–2.

(обратно)

456

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1895. Д. 516. Л. 2–9 об.

(обратно)

457

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 3. Лит. А. Л. 44; Д. 13. Ч. 3. Л. 3–5.

(обратно)

458

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1897. Д. 1775. Л. 4–7, 8 об.

(обратно)

459

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1900. Д. 1. Ч. 42. Лит. А. Л. 8; Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 2. Л. 15–18.

(обратно)

460

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1901. Д. 933. Л. 2–6.

(обратно)

461

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1901. Д. 988. Л. 4.

(обратно)

462

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1901. Д. 987. Л. 65.

(обратно)

463

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1900. Д. 96. Л. 13.

(обратно)

464

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1903. Д. 2376. Л. 3–3 об.

(обратно)

465

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1887. Д. 9. Ч. 21. Л. 1–2; Ч. 49. Л. 1–2 об.; 1891. Д. 44. Ч. 49. Л. 21–22 об.; 1893. Д. 152. Ч. 40. Л. 1; 1894. Д. 104. Ч. 30. Л. 1; Д. 152. Ч. 37. Л. 2; 1898. Д. 20. Ч. 1. Л. 12; 1900. Д. 1. Ч. 32. Лит. А. Л. 1; Ч. 55. Лит. А. Л. 7 об.; Особый отдел. 1901. Д. 987. Л. 69.

(обратно)

466

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1881. Д. 1567. Л. 3–6; 1885. Д. 59. Ч. 27. Л. 1; 1900. Д. 1. Ч. 85. Лит. А. Л. 1; 1903. Д. 1. Ч. 48. Лит. А. Л. 2; 1905. Д. 1. Ч. 30. Лит. А. Л. 4; Ч. 39. Лит. А. Л. 38 об.; Особый отдел. 1901. Д. 987. Л. 65; 1905. 2 отделение. Д. 13. Л. 11.

(обратно)

467

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 152. Ч. 40. Л. 1. Также см.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Оп. 84. Д. 89. Ч. 31. Л. 1.

(обратно)

468

Цит. по: Жандармы России. М., 2004. С. 266. Помимо очевидной устойчивости (на протяжении более полувека) некоторых терминов в лексиконе государственных служащих, можно сделать еще один вывод. Употребление внесословной категории «средний класс» уже в первой половине XIX в. позволяет внести определенные коррективы в общее для историографии представление о сословном мышлении бюрократии, которое должно было отражаться и в их стремлении законсервировать сословные перегородки.

(обратно)

469

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1905. Д. 1. Ч. 30. Лит. А. Л. 4.

(обратно)

470

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1883. Д. 128. Л. 3–3 об.; 1884. Д. 88. Ч. 30. Л. 3; 1887. Д. 9. Ч. 5. Л. 10.

(обратно)

471

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1887. Д. 9. Ч. 21. Л. 1–2; 1888. Оп. 84. Д. 89. Ч. 12. Л. 1–2; 1889. Д. 43. Ч. 13. Л. 1; 1893. Д. 152. Ч. 40. Л. 3; 1894. Д. 152. Ч. 37. Л. 3 об.; 1895. Д. 1719. Л. 3–16; 1900. Д. 1. Ч. 14. Лит. А. Л. 1 об.; Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 22. Лит. В. Л. 19.

(обратно)

472

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1900. Д. 1. Ч. 33. Лит. А. Л. 14–15.

(обратно)

473

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1891. Д. 44. Ч. 4. Л. 2 об.–3 об., 4.

(обратно)

474

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1887. Д. 9. Ч. 34. Л. 2 об.

(обратно)

475

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 152. Ч. 40. Л. 3.

(обратно)

476

О разделении населения Российской империи на «общество» и «народ» см.: Коцонис Я. Как крестьян делали отсталыми. М., 2006.

(обратно)

477

ГАРФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885. Д. 59. Ч. 28. Л. 1.

(обратно)

478

ГАРФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885. Д. 59. Ч. 12. Л. 9.

(обратно)

479

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1886. Д. 93. Л. 280; 1894. Д. 1. Л. 268.

(обратно)

480

«Либеральное общество» как синоним «общества» в целом см.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1905. Д. 1. Ч. 61. Лит. А. Л. 1 об.; Особый отдел. 1903. Д. 150. Л. 1; Д. 2376. Л. 3–3 об.; 1904. Д. 13. Л. 3; Д. 1195. Л. 36 об.; Д. 1000. Т. 2. Л. 33, 85; Д. 1195. Л. 44–48.

(обратно)

481

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1905. Д. 1. Ч. 26. Лит. А. Л. 5.

(обратно)

482

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1900. Д. 1. Ч. 42. Лит. А. Л. 3, 11–11 об. О влиянии периодической печати на «общество» также см.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1905. Д. 1. Ч. 66. Лит. А. Л. 4–6 об.; и др.

(обратно)

483

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 152. Ч. 37. Л. 3 об.

(обратно)

484

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1901. Д. 987. Л. 17.

(обратно)

485

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1904. Д. 1. Ч. 6. Лит. Б. Л. 22.

(обратно)

486

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1891. Д. 44. Ч. 43. Л. 4 об.; 1900. Д. 1. Ч. 21. Лит. А. Л. 2 об.; 1902. Д. 1. Ч. 62. Лит. А. Л. 2 об.–5. Речь идет о так называемом третьем элементе.

(обратно)

487

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 14. Ч. 6. Л. 6.

(обратно)

488

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1895. Д. 1719. Л. 3–16; 1900. Д. 1. Ч. 42. Лит. А. Л. 8; 1902. Д. 1. Ч. 62. Лит. А. Л. 2 об.–5; 1904. Д. 1. Ч. 6. Лит. Б. Л. 21–22; Особый отдел. 1902. Д. 1508. Л. 1; 1905. 2 отделение. Д. 13. Л. 11.

(обратно)

489

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1900. Д. 1. Ч. 85. Л. А. Л. 1.

(обратно)

490

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Оп. 84. Д. 235. Л. 137; 1891. Д. 527. Т. 1. Л. 26.

(обратно)

491

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1891. Д. 44. Ч. 26. Л. 9 об.

(обратно)

492

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1900. Д. 1. Ч. 85. Лит. А. Л. 1.

(обратно)

493

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1897. Д. 1775. Л. 8 об.

(обратно)

494

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1900. Д. 528. Л. 5.

(обратно)

495

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 13. Ч. 16. Л. 1.

(обратно)

496

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Д. 131. Л. 29; 1893. Д. 1200. Л. 1 об.–6; 1894. Д. 1. Л. 177–180, 268–273; 1895. Д. 640. Л. 2–3; Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 3. Л. 35–36 об.; Д. 5. Ч. 6. Лит. П. Т. 2. Л. 22; Д. 14. Ч. 6. Л. 6; 1900. Д. 108. Л. 9; Д. 1100. Л. 68–70 об.; 1901. Д. 869. Л. 4; Николай II и самодержавие в 1903 г.: из итогов перлюстрации // Былое. 1918. Вып. 2 (30). С. 190.

(обратно)

497

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1883. Д. 128. Л. 3–3 об.; 1902. Д. 1. Ч. 74. Лит. А. Л. 5; Д. 2087. Л. 18; Особый отдел. 1900. Д. 1100. Л. 68–70 об.

(обратно)

498

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1881. Д. 1567. Л. 3; 1893. Д. 1199. Л. 6; Д. 1200. Л. 2 об.; 1899. Д. 138. Л. 3; Д. 1055. Л. 5; 1900. Д. 1. Ч. 85. Лит. А. Л. 7 об.

(обратно)

499

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1900. Д. 1. Ч. 21. Лит. А. Л. 2 об.–4; 1904. Д. 1. Ч. 6. Лит. Б. Л. 10–12.

(обратно)

500

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1887. Д. 9. Ч. 21. Л. 11; Ч. 46. Л. 11 об.; 1888. Д. 89. Ч. 19. Л. 10 об.; 1889. Д. 43. Ч. 30. Л. 12.

(обратно)

501

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 1199. Л. 6. О влиянии «либералов» на молодежь также см.: ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1901. Д. 987. Л. 65; 1904. Д. 1195. Л. 36 об.; и др.

(обратно)

502

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885. Д. 59. Ч. 27. Л. 1–4, 8, 11; 1888. Д. 89. Ч. 51. Л. 6.

(обратно)

503

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1887. Д. 9. Ч. 21. Л. 2; 1888. Оп. 84. Д. 89. Ч. 12. Л. 1–2; 1891. Д. 44. Ч. 7. Л. 1–6; 1895. Д. 516. Л. 2; Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 40. Л. 47–65; 1901. Д. 987. Л. 65; 1904. Д. 2385. Л. 3–5.

(обратно)

504

См., например: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1881. Д. 1567. Л. 3; 1905. Д. 1. Ч. 66. Лит. А. Л. 8.

(обратно)

505

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885. Д. 59. Ч. 45. Л. 9; 1891. Д. 44. Ч. 22. Л. 22–22 об.; Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 3. Лит. Г. Л. 50–51, 55; 1904. Д. 1250. Л. 100; Д. 2025. Л. 8; 1905. 2 отделение. Д. 999. Ч. 43. Л. 165.

(обратно)

506

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1887. Д. 9. Ч. 5. Л. 10; 1893. Д. 152. Ч. 44. Л. 7; Особый отдел. 1901. Д. 987. Л. 17.

(обратно)

507

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Оп. 84. Д. 235. Л. 114–115.

(обратно)

508

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1891. Д. 44. Ч. 49. Л. 21.

(обратно)

509

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 152. Ч. 40. Л. 3 об.

(обратно)

510

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1887. Д. 9. Ч. 21. Л. 3; Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 2. Л. 15.

(обратно)

511

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1895. Д. 450. Л. 6.

(обратно)

512

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 3. Л. 38.

(обратно)

513

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 3. Лит. Г. Л. 50.

(обратно)

514

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1895. Д. 450. Л.6.

(обратно)

515

Гольцев В.А. Первый арест. Знакомство с Зубатовым // Русская мысль. 1906. № 11. С.116.

(обратно)

516

Калмыкова А.М. Обрывки воспоминаний // Былое. 1926. № 1 (35). С. 75.

(обратно)

517

Письма К.П. Победоносцева к графу Н.П. Игнатьеву // Былое. 1924. № 27–28. С. 54.

(обратно)

518

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 13. Ч. 13. Л. 113–114; Оп. 316. 1898. Д. 2. Ч. 5. Лит. А. Л. 211. Также см.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1897. Д. 1775. Л. 4–7.

(обратно)

519

Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции. С. 84.

(обратно)

520

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 2. Л. 16 об.

(обратно)

521

В.В. Романов отмечает роль личных контактов с губернатором для ГЖУ: «Информационная форма взаимосвязей имела место и в ходе личных контактов руководства губернии и ГЖУ, которые начинались с момента прибытия одного из них. В основной массе они складывались хорошо, и их значение было велико для обеих сторон» (Романов В.В. На страже российской монархии: политическая полиция Поволжья в 1905–1907 гг. Ульяновск, 1999. С. 142).

(обратно)

522

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1883. Д. 1012. Л. 2; 1891. Д. 44. Ч. 49. Л. 2–9; 1893. Д. 152. Ч. 7. Л. 2 об.; Ч. 40. Л. 3; 1895. Д. 516. Л. 2–9 об.; 1900. Д. 1886. Л. 26–28 об., 54–55; 1904. Д. 1. Ч. 6. Лит. А. Л. 7; Лит. Б. Л. 21–22; Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 22. Лит. В. Л. 15, 27; 1903. Д. 2381. Л. 3 об.; Заварзин П.П. Жандармы и революционеры. С. 25. О роли либерального общественного мнения для местной администрации см., например: Из истории либерализма на Ярославской земле. М.–Ярославль, 2007. С. 44.

(обратно)

523

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 2. Л. 15–18. О проницаемости и слабости границ между обществом и властью в провинции см.: Заварзин П.П. Жандармы и революционеры. С. 52; Островский А.В. Кто стоял за спиной Сталина? // Из глубины времен. Вып. 1. СПб., 1992. С. 157, 159.

(обратно)

524

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 1200. Л. 5 об., 1895. Д. 640. Л. 2.

(обратно)

525

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Д. 89. Ч. 3. Л. 4. Также см.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 1. Л. 384; Особый отдел. 1898. Д. 14. Ч. 6. Л. 1; 1904. Д. 1195. Л. 44 об., 45.

(обратно)

526

Графики и диаграммы в цвете см. на специальной вкладке. В графиках и диаграммах используются следующие сокращения: ДП – Департамент полиции, ОО – охранные отделения, ЗА – Заграничная агентура.

(обратно)

527

Это, в свою очередь, связано с тем, что ГЖУ было 75, охранных отделений до начала ХХ в. – 2, и только в первые годы ХХ в. количество охранных отделений увеличилось до 14. Департамент полиции – и вовсе одна структура, хотя численность его служащих (более 100) заметно превышала среднюю численность чинов местных отделений (около 15).

(обратно)

528

Подсчеты проведены на основе архивных дел (ГАРФ. Ф. 102. Департамент полиции. 3 делопроизводство (1880–1906), Особый отдел (1898–1906)). Перечень дел см. в Списке источников данного исследования.

(обратно)

529

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Д. 43. Ч. 14. Л. 2.

(обратно)

530

См., например, политический обзор Нижегородской губернии за 1897 г.: ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 2. Л. 16.

(обратно)

531

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1884. Д. 88. Ч. 35; 1885. Д. 59. Ч. 45. Л. 9; 1887. Д. 9. Ч. 46. Л. 11 об.; 1888. Д. 89. Ч. 19. Л. 10 об.; 1889. Оп. 87. Д. 43. Ч. 30. Л. 12; Д. 503. Л. 1; 1891. Д. 44. Ч.27. Л. 13; 1893. Д. 152. Ч. 35. Л. 18.

(обратно)

532

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885. Д. 59. Ч. 27. Л. 1.

(обратно)

533

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1887. Д. 9. Ч. 21. Л. 1–2; 1888. Д. 89. Ч. 12. Л. 1–2; 1889. Д. 43. Ч. 13. Л. 4–7; 1891. Д. 44. Ч. 7. Л. 1–6; 1893. Д. 152. Ч. 11. Л. 1.

(обратно)

534

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1900. Д. 1. Ч. 38. Лит. А. Л. 5.

(обратно)

535

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1901. Д. 1. Ч. 12. Лит. А. Л. 3–4.

(обратно)

536

Об адресной кампании в связи с восшествием Николая II на престол см.: Ульянова Л.В. Адреса и петиции // Российский либерализм середины XVIII – начала XX века: Энциклопедия. М., 2010. С. 15–17.

(обратно)

537

ГАРФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1891. Д. 44. Ч. 26. Л. 1 об.; Ч. 49. Л. 35; 1893. Д. 820. Л. 69–70, 77; 1897. Д. 1544. Л. 12; 1900. Д. 1. Ч. 55. Лит. А. Л. 7 об.; Ч. 85. Лит. А. Л. 7 об.; 1902. Д. 1. Ч. 62. Лит. А. Л. 2 об.; Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 14. Л. 8–13; Д. 215. Л. 2 об.; Д. 552. Л. 11; 1901. Д. 869. Л. 4; 1904. Д. 1000. Л. 104; и др.

(обратно)

538

ГАРФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1881. Д. 1567. Л. 19–19 об. Также см.: ГАРФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885. Д. 59. Ч. 27. Л. 3–4; Ч. 45. Л. 9; Особый отдел. 1899. Д. 84. Л. 1 об.

(обратно)

539

ГАРФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1891. Д. 527. Т. 1. Л. 106.

(обратно)

540

ГАРФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885. Д. 59. Ч. 45. Л. 9; 1888. Д. 89. Ч. 31. Л. 1; 1889. Д. 43. Ч. 14. Л. 2; Ч. 43. Л. 1, 5; 1891. Д. 44. Ч. 49. Л. 35; 1893. Д. 820. Л. 77; 1894. Д. 1791. Л. 28 об.; 1897. Д. 1544. Л. 12; 1900. Д. 1. Ч. 21. Лит. А. Л. 4; Ч. 42. Лит. А. Л. 11; 1901. Д. 1. Ч. 27. Лит. А. Л. 12; 1902. Д. 1. Ч. 62. Лит. А. Л. 2 об.; 1905. Д. 1. Ч. 41. Лит. А. Л. 3 об.; Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 2. Л. 15; 1901. Д. 988. Л. 3, 4; 1902. Д. 550. Т. 2. Л. 16; и др.

(обратно)

541

ГАРФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 635. Л. 138, 139–143; 1893. Д. 1199. Л. 6; 1894. Д. 202. Л. 4; Д. 1200. Л. 2 об.; 1895. Д. 1719. Л. 3–16; 1898. Д. 20. Ч. 1. Л. 16; 1899. Д. 1055. Л. 5; 1900. Д. 1. Ч. 42. Лит. А. Л. 11 об.; 1901. Д. 1. Ч. 66. Лит. А. Л. 11 об.; 1902. Д. 1. Ч. 62. Лит. А. Л. 2 об.; 1904. Д. 1. Ч. 6. Лит. Б. Л. 21; 1905. Д. 1. Ч. 26. Лит. А. Л. 5; Особый отдел. 1898. Д. 14. Ч. 57. Л. 10; 1903. Д. 141. Т. 2. Л. 84 об. – 85; и др.

(обратно)

542

ГАРФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Оп. 85. Д. 138. Л. 3.

(обратно)

543

ГАРФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1897. Д. 1544. Л. 12. Также см.: ГАРФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 2. Л. 15; 1903. Д. 1372. Л. 3.

(обратно)

544

ГАРФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 152. Ч. 40. Л. 3. Также см.: ГАРФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1901. Д. 951. Л. 15–17 об.

(обратно)

545

ГАРФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1902. Д. 1. Ч. 62. Лит. А. Л. 2 об.

(обратно)

546

ГАРФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885. Д. 59. Ч. 12. Л. 9; 1888. Д. 235. Л. 87–89; 1891. Д. 527. Т. 1. Л. 106; 1893. Д. 152. Ч. 30. Л. 5 об.; 1898. Д. 20. Ч. 1. Л. 16; 1902. Д. 1. Ч. 62. Лит. А. Л. 2 об.;1904. Д. 1. Ч. 6. Лит. А. Л. 2 об.; Особый отдел. 1901. Д. 988. Л. 4; и др.

(обратно)

547

Левандовский А. Знамение времени // Николевский Б.И. История одного предателя. М., 1991. С. 11. Об этом же см.: Лебина Н.Б. Политический сыск и российская повседневность // Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997. С. 26.

(обратно)

548

Гинзбург К. Приметы. Уликовая парадигма и ее корни // Гинзбург К. Мифы–эмблемы–приметы: Морфология и история. Сб. ст. М., 2004. С. 215.

(обратно)

549

Бибиков Г.Н. А.Х. Бенкендорф и политика императора Николая I. М., 2009. С. 143–157.

(обратно)

550

Рууд Ч.А. Взаимодействие политических полиций Австро-Венгрии, Франции и России // Вестник Российского университета дружбы народов. Сер.: Политология. 2003. № 4. С. 65–75.

(обратно)

551

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 1. Л. 268, 283.

(обратно)

552

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1900. Д. 528. Л.5.

(обратно)

553

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1901. Д. 987. Л. 64.

(обратно)

554

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 3. Лит. Г. Л. 94.

(обратно)

555

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1901. Д. 933. Л. 2; Особый отдел. 1904. Д. 1000. Л. 162 а.

(обратно)

556

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1905. 2 отделение. Д. 13. Л. 11.

(обратно)

557

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Оп. 85. Д. 138. Л. 3; 1893. Д. 1199. Л. 6; Д. 1200. Л. 2 об.; 1899. Д. 1055. Л. 5.

(обратно)

558

Белоконский И.П. Земское движение. М., 1914; Петрункевич И.И. Из записок общественного деятеля // Архив русской революции. М., 1993. Т. 21–22; и др.

(обратно)

559

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1895. Д. 1719. Л. 1. Видимо, резкая критика тверским губернатором местного земства во всеподданнейшем отчете за 1894 г. стала следствием всеподданнейшего адреса земства Тверской губернии, поданного в связи с восшествием Николая II на престол и содержавшего требование введения всероссийского представительства. В деле об этом информации нет. Об адресной кампании см.: Ульянова Л.В. Адреса и петиции // Российский либерализм середины XVIII – начала XX века: Энциклопедия. М., 2010. С. 15– 17.

(обратно)

560

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1895. Д. 1719. Л. 3–16.

(обратно)

561

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 820. Л. 69–70.

(обратно)

562

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1886. Д. 93. Л. 280–281.

(обратно)

563

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 14. Ч. 6. Л. 2 об.

(обратно)

564

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 1. Л. 177.

(обратно)

565

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1883. Д. 1563. Л. 1 об.–2.

(обратно)

566

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 3. Л. 20.

(обратно)

567

В историографии российского либерализма чаще всего это синонимы.

(обратно)

568

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 1. Л. 384.

(обратно)

569

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 14. Ч. 6. Л. 4, 6, 8; Ч. 47. Л. 91; Оп. 252. Д. 18. Л. 167–167 об.

(обратно)

570

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 1200. Л. 5 об.; 1895. Д. 640. Л. 2.

(обратно)

571

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 3. Л. 18.

(обратно)

572

Там же. Лит. Г. Л. 94–95; Д. 14. Ч. 57. Л. 68.

(обратно)

573

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1895. Д. 88. Л. 98; Особый отдел. 1898. Д. 362. Л. 7; 1904. Д. 1195. Л. 44–48; 1905. 2 отделение. Д. 1000. Ч. 1. Л. 159.

(обратно)

574

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1905. 2 отделение. Д. 999. Ч. 43. Л. 24.

(обратно)

575

Об этом см.: Веселовский Б.Б. История земства. СПб., 1911. Т. 3; Белоконский И.П. Земское движение; Шипов Д.Н. Воспоминания и думы о пережитом. М., 1918; Петрункевич И.И. Из записок общественного деятеля и др.

(обратно)

576

См., например: Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции 1905–1907 гг. М., 1985.

(обратно)

577

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1904. Д. 3. Ч. 10. Т. 1. Л. 9; Д. 1000. Л. 10–11, 40–40 об., 49–49 об., 52, 63–63 об., 75–76, 97–98 об., 107, 124, 137, 150; Т. 2. Л. 47, 45, 61; Д. 1250. Л. 51.

(обратно)

578

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1904. Д. 1250. Л. 128.

(обратно)

579

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1905. Д. 1. Ч. 66. Лит. А. Л. 7.

(обратно)

580

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1905. 2 отделение. Д. 1255. Ч. 10. Л. 2.

(обратно)

581

См., например: ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1904. Д. 550. Л. 49; Д. 1000. Л. 1.

(обратно)

582

Плеве В.К. Записка о направлении периодической прессы в связи с общественным движением // Из истории литературной политики самодержавия // Литературное наследство. Т. 87. М., 1977. С. 447.

(обратно)

583

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1904. Д. 1000. Л. 162 а.

(обратно)

584

Об этом см.: Прайсман Л.Г. Террористы и революционеры, охранники и провокаторы. М., 2001. С. 72–73.

(обратно)

585

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 3. Л. 18, 19 об.–20 об., 22, 23–24; Лит. Б. Л. 1, 16; Д. 6. Ч. 47. Л. 91; Д. 13. Ч. 3. Л. 3–5; Ч. 13. Л. 1–1 об.; Д. 14. Ч. 57. Л. 10, 68; 1904. Д. 1195. Л. 28, 44–48; Д. 1250. Л. 128.

(обратно)

586

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 635. Л. 120, Л. 138–143; 1895. Д. 450. Л. 3–4; Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 3. Лит. А. Л. 195; 1902. Д. 1555. Л. 7; 1903. Д. 150. Л. 1; 1906. 1 отделение. Оп. 235. Д. 373. Л. 5 об.

(обратно)

587

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 13. Ч. 3. Л. 3.

(обратно)

588

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1901. Д. 933. Л. 2, 6.

(обратно)

589

Кранихельд В. В.Я. Яковлев-Богучарский (по материалам Департамента полиции, Московского охранного отделения и по личным воспоминаниям) // Былое. 1917. № 1 (23). С. 233.

(обратно)

590

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 1200. Л. 6; 1895. Д. 1719. Л. 3–16; 1899. Д. 1055. Л. 157; Особый отдел. 1898. Д. 13. Ч. 16. Л. 11; 1904. Д. 200. Л. 29; Николай II и самодержавие в 1903 г.: из итогов перлюстрации // Былое. 1918. Вып. 2 (30).

(обратно)

591

См., например: ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 1. Ч. 1. Лит. Д. Л. 1–15. Цит. по: Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 195.

(обратно)

592

ГА РФ. Ф. 102. 1 эксп. 1880. Д. 98. Л. 139 (вложение). Л. 7 об.; Зубатовщина // Былое. 1917. № 4. С. 166; Новое о зубатовщине // Красный архив. 1922. Т. 1. С. 289, 309; Галвазин С. Охранные структуры Российской империи. С. 113.

(обратно)

593

См., например: Ефремов В.А. Сыск в политической полиции самодержавной России. С. 117; Дорохов В.Г. Политический сыск в Томской губернии. С. 43; Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. С. 5.

(обратно)

594

ГАРФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1895. Д. 1719. Л. 12.

(обратно)

595

ГАРФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 853. Л. 51, 52; 7 делопроизводство. 1903. Д. 1791. Л. 45 об.; Особый отдел. 1900. Д. 115. Л. 36 об.; 1901. Д. 923. Л. 2; Оп. 252. Д.21. Л. 129, 143–144.

(обратно)

596

ГАРФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1901. Д.672. Л. 4; 1901. Д. 923. Л. 2, 4.

(обратно)

597

ГАРФ. Ф. 102. 7 делопроизводство. 1903. Д. 1791. Л. 45 об.

(обратно)

598

ГАРФ. Ф. 102. Особый отдел. 1905. 2 отделение. Д. 2425. Ч. 32. Л. 7.

(обратно)

599

ГАРФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 723. Л. 2. Также см.: ГАРФ. Ф. 102. Особый отдел. Д. 5. Ч. 6. Лит. П. Т. 2. Л. 25 об.

(обратно)

600

ГА РФ. Ф. 102. Оп. 316. 1898. Д. 2. Ч. 5. Т. 1. Л. 64.

(обратно)

601

ГАРФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 434. Л. 58.

(обратно)

602

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1901. Д. 933. Л. 2, 6.

(обратно)

603

См., например: Либерализм в России. М., 1996; Сиземская И.Н. Новый либерализм: учение о правах человека и государственной власти / Русский либерализм. Исторические судьбы и перспективы. М., 2000; и др.

(обратно)

604

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. Оп. 230. 1902. Д. 835. Л. 3об.–4. Также см.: ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1904. Д. 1195. Л. 45.

(обратно)

605

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1902. Д. 1688. Л. 37.

(обратно)

606

О «Беседе» см.: Соловьев К.А. Кружок «Беседа». В поисках новой политической реальности 1899–1905. М., 2009.

(обратно)

607

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1902. Д. 1688. Л. 37.

(обратно)

608

Деятельность тех же братьев П.Д. и П.Д. Долгоруковых летом 1905 г. в «Союзе земцев-конституционалистов» была названа «крайне-либеральной», т.е. она уже выходила за пределы допустимого. ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1905. 2 отделение. Д. 999. Ч. 43. Л. 24.

(обратно)

609

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 608. Л. 7; 1904. Д. 1195. Л. 44–48.

(обратно)

610

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1905. 2 отделение. Д. 1000. Л. 32. Речь о майском съезде 1905 г., во время которого сторонники славянофила Д.Н. Шипова последний раз (и неудачно) пытались сыграть объединяющую роль в общеземском движении и удержать земство на умеренной, славянофильской политической платформе, в центре которой стояло понятие «доверия» между властью и обществом. О майском съезде 1905 г. см.: Ульянова Л.В. Земско-городские съезды 1905 // Российский либерализм середины XVIII – начала XX века: М., 2010. С. 337–340.

(обратно)

611

Подробнее о взглядах С.В. Зубатова см.: Ульянова Л.В. С.В. Зубатов – «полицейский социалист» или левый консерватор // Русская Idea. 30.11.2015. https://politconservatism.ru/thinking/sergey-zubatov-politseyskiy-sotsialist-ili-levyy-konservator.

(обратно)

612

См., например, о записке, посвященной земству, министра внутренних дел И.Л. Горемыкина: Гайда Ф.А. Борьба за земство или эффективные менеджеры против самоуправления // Русская Idea. 22.11.2017. https://politconservatism. ru/thinking/borba-za-zemstvo-effektivnye-menedzhery-protiv-mestnogo-samoupravleniya.

(обратно)

613

О переговорах В.К. Плеве с земцами см.: Соловьев К.А. Кружок «Беседа».

(обратно)

614

Полный текст записки см.: Ульянова Л.В. «Либерал» в политической полиции. Записка начальника Московского охранного отделения В.В. Ратко. 1905 г. // Исторический архив. 2008. № 4. С. 70–78.

(обратно)

615

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1904. Д. 1195. Л. 48.

(обратно)

616

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 1791. Л. 5–6.

(обратно)

617

Плеве В.К. Записка о направлении периодической прессы в связи с общественным движением / Из истории литературной политики самодержавия // Литературное наследство. Т. 87. М., 1977. С. 455, 459.

(обратно)

618

Биографию А.А. Киреева см.: Медоваров М.В. Александр Киреев. СПб., 2019.

(обратно)

619

В советской историографии «шиповцы» рассматривались как правые либералы. Пирумова Н.М. Земское либеральное движение: социальные корни и эволюция до начала ХХ в. М., 1977; Черменский Е.Д. Буржуазия и царизм в Первой русской революции. М., 1977; Шелохаев В.В. Кадеты – главная партия либеральной буржуазии в борьбе с революцией 1905–1907 гг. М., 1983; Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции; и др. О программе «шиповского» либерализма см.: Второй съезд земских деятелей. СПб., 6–9 ноября 1904; Белоконский И.П. Земское движение. М., 1914; Шипов Д.Н. Воспоминания и думы о пережитом. М., 1918; Петрункевич И.И. Из записок общественного деятеля // Архив русской революции. М., 1993. Т. 21–22; Черменский Е.Д. Буржуазия и царизм в первой русской революции. М., 1982; Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции 1905–1907 гг. М., 1985.

(обратно)

620

Об этом подробнее см.: Межуев Б.В., Ульянова Л.В. Русский консерватизм и народное представительство // Тетради по консерватизму. 2018. № 4. С. 170– 173.

(обратно)

621

Ульянова Л.В. «Либерал» в политической полиции. С. 74.

(обратно)

622

Соловьев К.А. Славянофильство как метаязык лояльной оппозиции // Русская Idea. 21.03.2016. https://politconservatism.ru/prognosis/slavyanofilstvo-kak-metayazyk-loyalnoj-oppozitsii.

(обратно)

623

Новое о зубатовщине // Красный архив. 1922. Т. 1. С. 308.

(обратно)

624

Козьмин Б.П. С.В. Зубатов и его корреспонденты. Среди охранников, жандармов и провокаторов. М.–Л., 1928. С. 41.

(обратно)

625

Подробнее о частоте употребления понятия «крайние либералы» в ГЖУ и других структурах политического сыска см. 4-й параграф 2-й главы.

(обратно)

626

ГАРФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 22. Лит. В. Л. 1–1 об.

(обратно)

627

ГАРФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1904. Оп. 102. Д. 1. Ч. 6. Лит. А. Л. 2 об.

(обратно)

628

ГАРФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1900. Д. 1. Ч. 42. Лит. А. Л. 8, 11 об.; 1902. Д. 1. Ч. 58. Лит. А. Л. 15–15 об.; Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 2. Л. 15.

(обратно)

629

См., например: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Оп. 85. Д. 138. Л. 5; 1889. Оп. 87. Д. 503. Л. 7, 11, 13–14, 15–16; 1891. Д. 527. Т. 1. Л. 152, 153; Т. 2. Л. 12, 31; 1893. Д. 1200. Л. 4 об.; Особый отдел. 1900. Д. 528. Л. 5; 1901. Д. 923. Л. 1–2 об.; и др. Подробнее см. 4-ю гл.

(обратно)

630

Подробнее о различиях «охранительного» дискурса и языка деятелей политического сыска см.: Бибикова (Ульянова) Л.В. Политическая полиция, консерваторы и социалисты: игра либерализмами в публичном и непубличном политическом пространстве Российской империи в конце XIX – начале ХХ века. С. 514–558.

(обратно)

631

См., например: Гессен В.М. Исключительное положение. СПб., 1908. С. 3; Козьмин Б.П. С.В. Зубатов и его корреспонденты. С. 48; Аврех А.Я. Документы Департамента полиции как источник по изучению либерально-оппозиционного движения в годы Первой мировой войны // История СССР. 1987. № 6. С. 33; Чернышевский В.Д. Полиция как орудие карательной политики царизма (1881–1894 гг.) // Освободительное движение в России. Саратов, 1989. Вып. 12. С. 79; Мулукаев Р.С. Полиция в России (IX в. – нач. ХХ в.). Нижний Новгород. 1993. С. 44; Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. Политический сыск при царях. М., 1993. С. 145–154, 233; Ерошкин Н.П. История государственных учреждений дореволюционной России. М., 1997. С. 251, 256; и др.

(обратно)

632

Козьмин Б.П. С.В. Зубатов и его корреспонденты. С. 48.

(обратно)

633

Такой анализ по Москве и Московской губернии см.: ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1906. 2 отделение. Оп. 236. Д. 828. Ч. 18.

(обратно)

634

Этот вывод подтверждает и ряд опубликованных материалов, например: Письмо Е.П. Медникова С.В. Зубатову. 11.05.1906 // Козьмин Б.П. С.В. Зубатов и его корреспонденты. С. 119.

(обратно)

635

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1887. Д. 9. Ч. 21. Л. 2.

(обратно)

636

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Д. 43. Ч. 13. Л. 4.

(обратно)

637

ГАРФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Д. 43. Ч. 29. Л. 6. О неискренности либералов писал и С.В. Зубатов в 1903 г. См.: Новое о зубатовщине // Красный архив. 1922. Т. 1. С. 308.

(обратно)

638

Мещерский В.П. Дневник // Гражданин. 1905. № 80. 9 октября. С. 19.

(обратно)

639

Грингмут В.А. Истинный либерализм. 1903 // Собрание статей В.А. Грингмута. Вып. 2. М., 1908. С. 105–108.

(обратно)

640

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885. Д. 59. Ч. 40. Л. 2.

(обратно)

641

Там же.

(обратно)

642

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Д. 89. Ч. 32. Л. 2.

(обратно)

643

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1891. Д. 44. Ч. 4. Л. 2 об.; Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 2. Л. 15; Ч. 14. Л. 8–13; Д. 552. Л. 11.

(обратно)

644

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1881. Д. 1567. Л. 3.

(обратно)

645

Урусов С.Д. Не переоцените моих сил и способностей. Из воспоминаний князя С.Д. Урусова о 1905 г. // Исторический архив. 2004. № 1.

(обратно)

646

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Д. 89. Ч. 32. Л. 7 об., 8; 1891. Д. 44. Ч. 26. Л. 1 об.; 1897. Д. 910. Л. 5; Д. 1775. Л. 8 об.; 1900. Д. 1886. Л. 26, 28 об., 44; 1901. Д. 933. Л. 2–6; 1902. Д. 1. Ч. 62. Лит. А. Л. 2 об.–5; Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 22. Лит. В. Л. 19.

(обратно)

647

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885. Д. 59. Ч. 40. Л. 2.

(обратно)

648

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Д. 89. Ч. 32. Л. 7 об.

(обратно)

649

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 2. Л. 15.

(обратно)

650

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1895. Д. 1719. Л. 8.

(обратно)

651

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1900. Д. 1. Ч. 14. Лит. А. Л. 1 об.

(обратно)

652

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1883. Д. 1563. Л. 1 об. Об этом же см.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 635. Л. 120.

(обратно)

653

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 1200. Л. 5 об.; 1895. Д. 640. Л. 2–3.

(обратно)

654

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 1. Л. 268–273. Об этом же см.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 1. Л. 289–293; 1893. Д. 1200. Л. 5 об.; 1895. Д. 640. Л. 2–3.

(обратно)

655

Речь сейчас не идет о широко известных в историографии фактах непосредственного спонсирования революционеров и революционных подпольных организаций общественными деятелями, известными предпринимателями. О финансовой поддержке либералами революционеров, например, см.: Островский А.В. Элита российского общества XIX – нач. ХХ вв.: некоторые проблемы истории и историографии // Из глубины времен. Вып. 3. СПб., 1994. С. 16; Иванова И.И. Князь В.В. Барятинский и общественное движение в России конца XIX – нач. ХХ вв. // Из глубины времен. Вып. 8. СПб., 1997. С. 170.

(обратно)

656

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1881. Д. 416. Л. 6–8; 1885. Д. 59. Ч. 40. Л. 3; 1886. Д. 93. Л. 280–281; 1887. Д. 9. Ч. 39. Л. 5; Ч. 49. Л. 1–2 об.; 1888. Д. 89. Ч. 32. Л. 5, 7 об., 8; 1889. Д. 43. Ч. 29. Л. 2 об., 11, 12; Ч. 43. Л. 1, 5; 1891. Д. 1. Л. 69–69 об.; Д. 44. Ч. 25. Л. 4–4 об.; Ч. 26. Л. 1 об.; Д. 527. Т. 1. Л. 20; Т. 2. Л. 12; 1893. Д. 152. Ч. 44. Л. 7; Ч. 55. Л. 11–12; Д. 820. Л. 69–70; 1894. Д. 1. Л. 3–3 об., 177–180, 289–293, 419; 1895. Д. 1719. Л. 3–16; 1897. Д. 910. Л. 5; Д. 1544. Л. 12–14; Д. 1775. Л. 4–8 об.; 1899. Д. 3957. Л. 1; 1900. Д. 1. Ч. 14. Лит. А. Л. 1 об. – 3; Ч. 21. Лит. А. Л. 2об. – 4; Ч. 38. Лит. А. Л. 5; 1901. Д. 951. Л. 15–17 об.; 1902. Д. 1. Ч. 62. Лит. А. Л. 2 об. – 5; 1903. Д. 1. Ч. 48. Лит. А. Л. 2; 1904. Д. 1. Ч. 6. Лит. А. Л. 2 об.; 1905. Д. 1. Ч. 61. Лит. А. Л. 1 об.; Ч. 66. Лит. А. Л. 7; Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 14. Л. 8–13; Д. 14. Ч. 6. Л. 8; Д. 552. Л. 11; 1901. Д. 987. Л. 65; 1902. Д. 1555. Л. 7–8; 1903. Д. 1372. Л. 3–4; 1905. 1 отделение. Д. 106. Ч. 20. Л. 2; 2 отделение. Д. 13. Л. 11; Д. 999. Ч. 43. Л. 165; Т. 2. Л. 17; Д. 1255. Ч. 10. Л. 2; 1906. 1 отделение. Оп. 235. Д. 373. Л. 5 об.; и др.

(обратно)

657

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1900. Д. 1. Ч. 38. Лит. А. Л. 5.

(обратно)

658

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Д. 235. Л. 87 об.

(обратно)

659

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1891. Д. 44. Ч. 7. Л. 1 об.

(обратно)

660

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1881. Д. 1093. Л. 13–16; 1884. Д. 88. Ч. 31. Л. 3; 1887. Д. 9. Ч. 5. Л. 10; Ч. 21. Л. 2–3; 1888. Д. 1. Л. 58–58 об.; 1889. Д. 43. Ч. 14. Л. 1–2, Ч. 29. Л. 11; 1893. Д. 152. Ч. 40. Л. 3; 1897. Д. 1544. Л. 17; 1900. Д. 1886. Л. 26–28 об.; 1901. Д. 1. Ч. 66. Лит. А. Л. 10 об.; 1902. Д. 2087. Л. 18; 1903. Д. 1. Ч. 5. Лит. А. Л. 10; 1904. Д. 1. Ч. 1. Лит. А. Л. 4; 1905. Д. 1. Ч. 60. Лит. А; Ч. 66. Лит. А. Л. 7; Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 3. Л. 35–36 об.; Д. 9. Ч. 2. Л. 18–20, Ч. 14. Л. 8–13; Д. 552. Л. 11; 1904. Д. 1192. Л. 5–8; 1905. 2 отделение. Д. 999. Ч. 43. Л. 165.

(обратно)

661

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1900. Д. 1886. Л. 45 об.

(обратно)

662

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1904. Д. 2385. Л. 3.

(обратно)

663

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 152. Ч. 11. Л. 8–8 об.; 1894. Д. 152. Ч. 37. Л. 3 об.; 1897. Д. 1544. Л. 17–17 об.; Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 2. Л. 15–18.

(обратно)

664

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Д. 235. Л. 87–89; 1889. Д. 43. Ч. 14. Л. 1–2; Ч. 30. Л. 12; 1889. Оп. 87. Д. 503. Л. 1; 1893. Д. 152. Ч. 44. Л. 7.

(обратно)

665

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1902. Д. 1. Ч. 62. Лит. А. Л. 3–4 об.; 1904. Д. 1. Ч. 6. Лит. А. Л. 2 об.–8; Особый отдел. 1905. 2 отделение. Д. 999. Ч. 43. Л. 196.

(обратно)

666

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Д. 235. Л. 87–89; 1889. Д. 43. Ч. 29. Л. 5; 1894. Д. 1. Л. 384; Особый отдел. 1898. Д. 14. Ч. 6. Л. 1–2.

(обратно)

667

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885. Д. 59. Ч. 27. Л. 1, 3–4; 1888. Д. 89. Ч. 12. Л. 1–2; 1889. Д. 43. Ч. 14. Л. 1–2; 1897. Д. 1775. Л. 4–7; 1900. Д. 1. Ч. 55. Лит. А. Л. 7 об.; Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 2. Л. 15–18.

(обратно)

668

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885. Д. 59. Ч. 40. Л. 32; 1888. Д. 235. Л. 87–89, 137; 1891. Д. 527. Т. 1. Л. 26; 1894. Д. 1. Л. 268–273; Особый отдел. 1898. Д. 6. Ч. 755. Л. 3; 1901. Д. 28. Л. 18; 1902. Д. 1889. Л. 5.

(обратно)

669

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 1791. Л. 11–12 об.

(обратно)

670

Бурдье П. Клиническая социология поля науки // Социоанализ П. Бурдье. СПб., 2001. С. 55.

(обратно)

671

Коцонис Я. Как крестьян делали отсталыми. М., 2006. С. 4–5.

(обратно)

672

Публичность общественной деятельности волновала власть еще в первой половине XIX в. (Иванов А.В. Департамент полиции Министерства внутренних дел Российской империи. С. 15). Также о факторе публичности для политической полиции см.: Николай II и самодержавие в 1903 г.: из итогов перлюстрации. С. 190; Дорохов В.Г. Политический сыск в Томской губернии. С. 35; Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. С. 139.

(обратно)

673

См., например: Щеголев П.Е. Охранники и авантюристы. Секретные сотрудники и провокаторы. М., 2004; Юшков С.В. История государства и права СССР. М., 1961; Ерошкин Н.П. Очерки истории государственных учреждений дореволюционной России. М., 1966; Зайончковский П.А. Кризис самодержавия на рубеже 1870–1880 гг. М., 1964; Пантин И.К., Плимак Е.Г., Хорос В.Г. Революционная традиция в России. М., 1986; Правовой механизм преодоления бюрократизма. М., 1991; Шпакова Р.П. Макс Вебер о демократических реформах в России начала XX в. // Макс Вебер, прочитанный сегодня. СПб., 1997; Головков Г.З. Канцелярия непроницаемой тьмы. Политический сыск и революционеры. М., 1994; Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997; Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы: Политический сыск в России. 1649–1917. (Истории в романах, повестях и документах). М., 1998; Красильников С.А. Конформизм российской интеллигенции как социальная ценность в XX в. // Интеллигенция России в конце XX в. Екатеринбург, 1998; Макарин А.В. Бюрократия в системе политической власти. СПб., 2000; Галвазин С.Н. Охранные структуры Российской империи: формирование аппарата, анализ оперативной практики. М., 2001; Афанасьев Ю.Н. Опасная Россия. Традиции самовластья сегодня. М., 2001; Иванов А.В. Департамент полиции Министерства внутренних дел Российской империи; Чудакова М.С. Противостояние: политический сыск дореволюционной России, 1880–1917. Ярославль, 2003; Кравцев И.Н. Тайные службы империи. М., 1999; Борисов А.Н. Особый отдел империи. История заграничной агентуры российских спецслужб. СПб., 2001; Джанибекян В. Провокаторы: воспоминания, мысли и выводы. М., 2002; Макаревич Э.Ф. Политический сыск: офицеры и джентльмены: истории, судьбы, версии. М., 2002; Сысоев Н.Г. Тайный сыск России. От жандармов до чекистов. М., 2005; Симбирцев И. На страже трона. Политический сыск при последних Романовых. 1880–1917. М., 2006; и др.

(обратно)

674

Лебина Н.Б. Политический сыск и российская повседневность // Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997. С. 26.

(обратно)

675

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Д. 89. Ч. 12. Л. 1. Также см.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1887. Д. 9. Ч. 21. Л. 2.

(обратно)

676

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1900. Д. 1886. Л. 54.

(обратно)

677

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 635. Л. 139.

(обратно)

678

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1900. Д. 1. Ч. 14. Лит. А. Л. 1 об.

(обратно)

679

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1904. Д. 1250. Л. 126.

(обратно)

680

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. Д. 2385. Л. 3. Также см.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1905. Д. 1. Ч. 39. Лит. А. Л. 37 об.

(обратно)

681

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1905. Д. 1. Ч. 33. Лит. А. Л. 14–15.

(обратно)

682

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1904. Д. 1. Ч. 6. Лит. А. Л. 6. Также см.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Д. 43. Ч. 13. Л. 13; Особый отдел. 1900. Д. 1100. Л. 68–70 об.

(обратно)

683

О механизмах выработки интерпретаций, претендующих на легитимность, см.: Бурдье П. Клиническая социология поля науки. С. 83.

(обратно)

684

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Оп. 87. Д. 503. Л. 1.

(обратно)

685

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Д. 89. Ч. 12. Л. 2.

(обратно)

686

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1900. Д. 1886. Л. 44, 54.

(обратно)

687

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1887. Д. 9. Ч. 49. Л. 2.

(обратно)

688

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 152. Ч. 11. Л. 8 об.

(обратно)

689

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Д. 43. Ч. 14. Л. 2.

(обратно)

690

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1895. Д. 516. Л. 9 об.

(обратно)

691

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 2. Л. 18.

(обратно)

692

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 1791. Л. 28 об. Также см.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1895. Д. 1719. Л. 9.

(обратно)

693

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1901. Д. 951. Л. 18 об.

(обратно)

694

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1895. Д. 1719. Л. 4 об.

(обратно)

695

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 635. Л. 119. Также см.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1895. Д. 640. Л. 3.

(обратно)

696

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1900. Д. 1. Ч. 14. Лит. А. Л. 1 об.

(обратно)

697

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1902. Д. 1. Ч. 62. Лит. А. Л. 5.

(обратно)

698

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885. Д. 59. Ч. 45. Л. 2.

(обратно)

699

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885. Д. 59. Ч. 27. Л. 1.

(обратно)

700

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Д. 89. Ч. 12. Л. 1.

(обратно)

701

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1905. Д. 1. Ч. 66. Лит. А. Л. 8. Также см.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Д. 43. Ч. 29. Л. 11 об.

(обратно)

702

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 635. Л. 139–143.

(обратно)

703

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1891. Д. 44. Ч. 27. Л. 1.

(обратно)

704

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1891. Д. 44. Ч. 7. Л. 3.

(обратно)

705

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 152. Ч. 40. Л. 3 об.

(обратно)

706

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Д. 89. Ч. 24. Л. 1 об.

(обратно)

707

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 152. Ч. 17. Л. 2.

(обратно)

708

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1900. Д. 1. Ч. 55. Л. 3.

(обратно)

709

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Д. 43. Ч. 29. Л. 5; 1893. Д. 152. Ч. 40. Л. 3; 1894. Д. 152. Ч. 37. Л. 3 об.; 1900. Д. 1. Ч. 14. Лит. А. Л. 1 об.

(обратно)

710

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885. Д. 59. Ч. 27. Л. 1; 1887. Д. 9. Ч. 21. Л. 1–2; 1891. Д. 44. Ч. 7. Л. 1–6; 1893. Д. 152. Ч. 11. Л. 1–3.

(обратно)

711

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885. Д. 59. Ч. 45. Л. 2–3; 1891. Д. 44. Ч. 27. Л. 1, 4.

(обратно)

712

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1897. Д. 910. Л. 1 ж–з, 5; Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 22. Лит. В. Л. 1–1 об., 15, 19, 20–21, 25, 26; 1900. Д. 1886. Л. 26– 28 об., 44–46, 54–55; 1900. Д. 635. Л. 104; 1901. Д. 28. Л. 18.

(обратно)

713

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 2. Л. 15–18.

(обратно)

714

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 37. Л. 3 об.

(обратно)

715

Подробнее о «слухах» в делопроизводственной переписке политической полиции о «либералах» см.: Ульянова Л.В. Слухи в инструментарии политической полиции, 1880–1905 гг. // Слухи в России XIX–ХХ веков. Неофициальная коммуникация и «крутые повороты» российской истории: сб. ст. Челябинск, 2011. С. 290–299.

(обратно)

716

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1900. Д. 1886. Л. 28 об.

(обратно)

717

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1901. Д. 28. Л. 18.

(обратно)

718

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 22. Лит. В. Л. 27.

(обратно)

719

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1901. Д. 987. Л. 17.

(обратно)

720

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 1. Л. 268–273; Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 3. Л. 35–36 об., 76; Лит. А. Л. 44; Лит. Д. Л. 37; Лит. Г. Л. 55; 1900. Д. 96. Л. 13.

(обратно)

721

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 3. Л. 35.

(обратно)

722

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 3. Лит. А. Л. 44. О слухах в связи с деятельностью либералов также см: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1881. Д. 343. Л. 18–19; Д. 1567. Л. 3–6; и др.

(обратно)

723

Айнзафт С. Зубатов и студенчество // Каторга и ссылка. М., 1927. № 5 (34). С. 67. На важность слухов как источника информации о либералах обращает внимание В.А. Нардова: Нардова В.А. Руководители российских органов городского самоуправления под неусыпным оком политической полиции // Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997. С. 139.

(обратно)

724

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Д. 89. Ч. 12. Л. 1–2.

(обратно)

725

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885. Д. 59. Ч. 8; 1887. Д. 9. Ч. 49. Л. 1; 1888. Д. 89. Ч. 3. Л. 1 об. – 4; Ч. 12. Л. 1–2; 1897. Д. 1499. Л. 43.

(обратно)

726

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1891. Д. 44. Ч. 25. Л. 6. Также см.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1884. Д. 88. Ч. 35. Л. 5; 1888. Д. 235. Л. 114–115.

(обратно)

727

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1891. Д. 44. Ч. 27. Л. 1.

(обратно)

728

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 22. Лит. В. Л. 15.

(обратно)

729

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1905. Д. 1. Ч. 30. Лит. А. Л. 4.

(обратно)

730

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1886. Д. 93. Л. 280–281; 1893. Д. 635. Л. 63–64 об.; 1894. Д. 1791. Л. 5–6; 1902. Д. 1. Ч. 58. Лит. А. Л. 15; 1905. Д. 1. Ч. 66. Лит. А. Л. 4, 11; Особый отдел. 1898. Д. 13. Ч. 13. Л. 1–1 об.; 1904. Д. 1192. Л. 5–8; 1905. 2 отделение. Д. 1000. Л. 32; Ч. 1. Л. 13.

(обратно)

731

Подробнее о стратегиях Департамента полиции см. 4-ю главу.

(обратно)

732

Общественное мнение было одной из главных забот III отделения, экспедиции которого наблюдали за общественным мнением и печатью как его проводником. См., например: Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы: Политический сыск в России. 1649–1917. М., 1998. С. 52; Россия под надзором. Отчеты III отделения. 1827–1869. М., 2006.

(обратно)

733

Циркуляр Департамента полиции о политических обзорах: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 152. Ч. 2. Л. 10–10 об.

(обратно)

734

О роли общественного мнения для деятельности государственного аппарата см., например: Дорохов В.Г. Политический сыск в Томской губернии: 1881 – февраль 1917 гг. С. 132; Кафафов В.Д. Воспоминания о внутренних делах Российской империи // Вопросы истории. 2005. № 5. С. 80.

(обратно)

735

Бурдье П. Власть права: основы социологии юридического поля / Бурдье П. Социальное пространство: поля и практики. М., 2005. С. 78, 110.

(обратно)

736

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Д. 89. Ч. 6. Л. 3.

(обратно)

737

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1900. Д. 1. Ч. 55. Лит. А. Л. 2.

(обратно)

738

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1904. Д. 1195. Л. 44. Также см.: Николай II и самодержавие в 1903 г.: из итогов перлюстрации. С. 190.

(обратно)

739

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 1. Л. 146, 148. О роли литературы в формировании общественных настроений см.: Сироткин В.Г. Жандарм, история и «агенты влияния» / Спиридович А. Большевизм: от зарождения до прихода к власти. М., 2005. С. 12.

(обратно)

740

По этой причине либерализм могли демонстрировать и высшие государственные сановники. См., например: Чернуха В.Г. Государственный деятель 1860-х гг.: Петр Александрович Валуев (1814–1890 гг.) / Из глубины времен. Вып. 3. СПб., 1994.

(обратно)

741

Островский А.В. Элита российского общества XIX – нач. ХХ вв.: некоторые проблемы истории и историографии // Из глубины времен. Вып. 3. СПб., 1994. С. 17; Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 296.

(обратно)

742

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1887. Д. 9. Ч. 46. Л. 11 об.

(обратно)

743

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 152. Ч. 37. Л. 3 об.

(обратно)

744

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1895. Д. 516. Л. 5.

(обратно)

745

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 1. Л. 289.

(обратно)

746

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 14. Ч. 6. Л. 1.

(обратно)

747

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 2. Л. 17.

(обратно)

748

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 635. Л. 139.

(обратно)

749

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1903. Д. 150. Л. 1. В 1903 г. магистр истории Е.В. Тарле читал публичные лекции о Великой французской революции.

(обратно)

750

Кафафов В.Д. Воспоминания о внутренних делах Российской империи. С. 80.

(обратно)

751

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1883. Д. 128. Л. 3.

(обратно)

752

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1902. Д. 1. Ч. 74. Лит. А. Л. 4–5.

(обратно)

753

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Д. 43. Ч. 29. Л. 2–2 об.

(обратно)

754

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1891. Д. 44. Ч. 25. Л. 4–4 об.

(обратно)

755

О К.К. Черносвитове см.: Пенкин О.В. «Он спокойно и мужественно встретил смерть // https://zebra-tv.ru/novosti/story/on-spokoyno-i-muzhestvenno-vstretil-smert-rasskaz-o-samom-izvestnom-politike-goroda-vladimira-rasstr/.

(обратно)

756

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1901. Д. 987. Л. 65.

(обратно)

757

Подробнее об этом см.: Бурдье П. Клиническая социология поля науки // Социоанализ П. Бурдье. СПб., 2001. С. 109; Он же. Поле политики, поле социальных наук, поле журналистики // Там же. С. 58, 59.

(обратно)

758

Реент Ю.А. Общая и политическая полиция России. 1900–1917. Рязань, 2001. С. 149–172; Макаричев М.В. Политический и уголовный сыск России в конце XIX – начале ХХ в: по материалам Нижегородской губернии. Дисс. на соискание уч. степ. канд. ист. наук. Саранск, 2003. С. 140; Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. (1902 – февраль 1917 г.) на примере Саратовской губернии. Дисс. на соискание уч. степ. канд. ист. наук. Саратов, 2006. С. 117.

(обратно)

759

О роли информации для политической полиции см.: Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного правительства. М.–Л., 1926. Т. 1. Допрос Е.К. Климовича. С. 107; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов / Охранка. Воспоминания руководителей политического сыска. М., 2004. Т. 1. С. 36; Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. Политический сыск при царях. М., 1993. С. 88; Измозик В.С. Политический контроль и сыск: методологические аспекты / Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997. С.15; Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы: Политический сыск в России. 1649–1917. М., 1998. С. 49; Галвазин С.Н. Охранные структуры Российской империи: формирование аппарата, анализ оперативной практики. М., 2001. С. 113.

(обратно)

760

В литературе на это редко обращается внимание, в качестве исключения можно упомянуть статью В.А. Нардовой о наблюдении политической полиции за деятелями городского самоуправления: «все сведения о запрашиваемом» нередко накапливались «долгие годы и даже десятилетия» (Нардова В.А. Руководители российских органов городского самоуправления под неусыпным оком политической полиции // Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997. С. 136).

(обратно)

761

См., например: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1881. Д. 343. Л. 15–16; 1889. Оп. 85. Д. 138. Л. 1–6; 1893. Д. 436. Л. 4; Д. 635. Л. 116–122; Д. 1200. Л. 1 об.–6; 1895. Д. 1367. Л. 3–3 об.; 1901. Д. 951. Л. 11, 15–17 об.; Особый отдел. 1899. Д. 293. Л. 1 об.–2.

(обратно)

762

Об особом внимании именно к знакомствам как критерию политической позиции человека см.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1882. Д. 328. Л. 9; Д. 914. Л. 3 об.–4; 1889. Оп. 85. Д. 138. Л. 3; Д. 1055. Л. 2, 5; 1892. Д. 900. Л. 1, 8; 1893. Д. 635. Л. 63–64 об.; Д. 1199. Л. 6; Д. 1200. Л. 2 об.; 1894. Д. 1. Л. 208; Д. 853. Л. 54–66; 1895. Д. 1722. Л. 8, 10 об., 11–12; 1899. Д. 4419. Л. 12, 96, 143; Особый отдел. 1898. Д. 6. Ч. 755. Л. 99; Д. 9. Ч. 5. Л. 1; 1900. Д. 528. Л. 2; Д. 869. Л. 1; Д. 996. Л. 2; 1902. Д. 1555. Л. 1; Д. 1717. Л. 7; 1906. 1 отделение. Оп. 235. Д. 373. Л. 3 об.; Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 118; Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы. С. 76.

(обратно)

763

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 635. Л. 120.

(обратно)

764

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1891. Д. 527. Т. 1. Л. 106.

(обратно)

765

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1903. Д. 1992. Л. 15–16 об.

(обратно)

766

О работе с революционной прессой в политическом сыске см.: Перегудова З.И. Политический сыск России. 1880–1917. М., 2000. С. 288–299; Жандармы России. М., 2004. С. 286.

(обратно)

767

Об использовании легальной печати как источнике информации в политической полиции также идет речь в диссертации В.Г. Дорохова: Дорохов В.Г. Политический сыск в Томской губернии: 1881 – февраль 1917 гг. Дисс. на соискание уч. степ. канд. ист. наук. Кемерово, 2005. С. 122.

(обратно)

768

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1901. Д. 672. Л. 21; Особый отдел. 1901. Д. 869. Л. 2, 3; 1904. Д. 1000. Т. 2. Л. 103; 1905. 2 отделение. Д. 1000. Ч. 1. Л. 7.

(обратно)

769

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1902. Д. 170. Л. 3 об.

(обратно)

770

Спиридович А.И. Записки жандарма. М., 1991. С. 59–61; Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 112–116; Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 15, 275–287; Галвазин С.Н. Охранные структуры Российской империи. С. 125; Измозик В. Черные кабинеты в России. XVIII – начало ХХ вв. // Жандармы России. М., 2004. С. 333–346; Дорохов В.Г. Политический сыск в Томской губернии. С. 118; Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. С. 145.

(обратно)

771

Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 275. О «черных кабинетах», в которых осуществлялась сама процедура перлюстрации см.: Измозик В. Черные кабинеты. История российской перлюстрации. XVIII – начало XX века. М., 2015.

(обратно)

772

ГЖУ и охранные отделения не имели права перлюстрации писем, хотя один из начальников Московского охранного отделения А.П. Мартынов отмечал в воспоминаниях, что сам договаривался с почтовыми служащими о вскрытии писем интересовавших его людей. Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 226–227.

(обратно)

773

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 5. Ч. 47. Лит. А. Л. 83; 1902. Д. 600. Л. 5; 1903. Д. 1201. Л. 2; 1904. Д. 1192. Л. 3.

(обратно)

774

Об Особом совещании см. 1-ю главу настоящего исследования.

(обратно)

775

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 13. Ч. 17. Л. 18.

(обратно)

776

Об этой историографической репутации Особого совещания речь также шла в 1-й главе.

(обратно)

777

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 1200. Л. 1 об.–6. Также см.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 635. Л. 116–120; Особый отдел. 1900. Д. 635. Л. 16.

(обратно)

778

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1903. Д. 1992. Л. 22, 24, 29.

(обратно)

779

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 1791. Л. 1, 5, 6, 26.

(обратно)

780

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Д. 273. Л. 8. Также см. запросы из Департамента полиции в местные отделения на основании данных перлюстрации: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1891. Д. 527. Т. 1. Л. 93; 1892. Д. 900. Л. 1, 8; 1894. Д. 1791. Л. 23–25; 1902. Д. 2087. Л. 18; Особый отдел. 1898. Д. 5. Ч. 39. Лит. А. Л. 90; Д. 9. Ч. 29. Л. 1, 16; Д. 14. Ч. 57. Прод. Л. 43; Д. 608. Л. 8; 1903. Д. 1875. Л. 3; 1904. Д. 1192. Л. 5–8; 1904. Д. 2107. Л. 2; и др.

(обратно)

781

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1902. Д. 550. Т. 2. Л. 9.

(обратно)

782

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1901. Д. 871. Л. 26; 1902. Д. 1688. Л. 37; и др.

(обратно)

783

Подробно о негласном надзоре см. 1-й параграф 1-й главы. Также см. о негласном надзоре в воспоминаниях и литературе: Редакция и сотрудники «Русской мысли» // Былое. 1917. № 4. С. 100–107; Мулукаев Р.С. Полиция в России (IX в.– нач. ХХ в.). Нижний Новгород, 1993. С. 38; Дорохов В.Г. Политический сыск в Томской губернии. С. 43, 127–134.

(обратно)

784

См., например: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Д. 74. Ч. 65. Л. 3–13.

(обратно)

785

Там же.

(обратно)

786

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 635. Л. 6.

(обратно)

787

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1901. Д. 923. Л. 1–1 об.; Оп. 250. Д. 82. Л. 1–3. В 1870-е гг. речь, видимо, шла о другой форме надзора – наблюдении.

(обратно)

788

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1895. Д. 251. Т. 1. Л. 150; Т. 2. Л. 36.

(обратно)

789

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 434. Л. 11; Особый отдел. 1900. Д. 499. Л. 18, 20. За П.Ф. Лесгафтом велось и негласное наблюдение с 1871 по 1884 г.

(обратно)

790

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 853. Л. 31.

(обратно)

791

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1882. Д. 914. Л. 130–131.

(обратно)

792

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 452. Ч. 1. Л. 25.

(обратно)

793

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Д. 43. Ч. 13. Л. 14.

(обратно)

794

См., например: ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 6. Ч. 2877. Л. 50; 1899. Д. 443. Л. 22.

(обратно)

795

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1882. Д. 914. Л. 3 об.

(обратно)

796

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Д. 235. Л. 85.

(обратно)

797

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 362. Л. 2 об.

(обратно)

798

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1899. Д. 4419. Л. 13.

(обратно)

799

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1891. Д. 527. Т. 1. Л. 106.

(обратно)

800

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1899. Д. 443. Л. 22.

(обратно)

801

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1903. Д. 1992. Л. 22, 24, 29.

(обратно)

802

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1881. Д. 1567. Л.3–6, 19–19 об.

(обратно)

803

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1891. Д. 527. Т. 1. Л. 93, 96, 118.

(обратно)

804

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1897. Д. 1544. Л. 2 об.

(обратно)

805

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 434. Л. 58; Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 14. Л. 8–13; 1902. Д. 600. Л. 3.

(обратно)

806

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1891. Д. 1. Л. 69–69 об.

(обратно)

807

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 1. Л. 262–263.

(обратно)

808

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1883. Д. 128. Л. 3–3 об. Также см.: Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 249.

(обратно)

809

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1884. Д. 88. Ч. 30. Л. 1.

(обратно)

810

Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 50, 121; Нардова В.А. Руководители российских органов городского самоуправления под неусыпным оком политической полиции. СПб., 1997. С. 139; Иванов А.В. Департамент полиции Министерства внутренних дел Российской империи, 1880–1917 гг. Дисс. на соискание уч. степ. канд. юрид. наук. М., 2001. С. 109; Дорохов В.Г. Политический сыск в Томской губернии. С. 101; Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. С. 111.

(обратно)

811

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1903. Д. 1372. Л. 3–4. Аналогичного типа информацию см.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1895. Д. 1719. Л. 3; Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 14. Л. 27; 1903. Д. 2000. Л. 1; 1905. 1 отделение. Д. 106. Ч. 5. Л. 18; 2 отделение. Д. 999. Ч. 43. Л. 196.

(обратно)

812

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1881. Д. 3. Л. 54; 1902. Д. 1. Ч. 31. Лит. А. Л. 9; 1891. Д. 44. Ч. 25. Л. 4–4 об.

(обратно)

813

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1881. Д. 1567. Л. 4; 1883. Д. 163. Л. 14; 1891. Д. 44. Ч. 26. Л. 1 об.; 1893. Д. 820. Л. 77; 1905. Д. 1. Ч. 23. Лит. А. Л. 5; Ч. 66. Лит. А. Л. 7; Особый отдел. 1903. Д. 2381. Л. 1.

(обратно)

814

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885. Д. 59. Ч. 45. Л. 2.

(обратно)

815

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1900. Д. 1886. Л. 44–46; Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 14. Л. 27.

(обратно)

816

Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 196.

(обратно)

817

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1900. Д. 1. Ч. 55. Лит. А. Л. 7 об.; 1902. Д. 1. Ч. 31. Лит. А. Л. 10. Также см.: Кранихельд В. В.Я. Яковлев-Богучарский (по материалам Департамента полиции, Московского охранного отделения и по личным воспоминаниям) // Былое. 1917. № 1 (23). С. 228–229.

(обратно)

818

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1903. Д. 2000. Л. 1.

(обратно)

819

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 152. Ч. 44. Л. 7. Также см.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885. Д. 59. Ч. 19. Л. 1 об.; 1889. Д. 43. Ч. 16. Л. 2; 1891. Д. 527. Т. 1. Л. 65; 1893. Д. 152. Ч. 9. Л. 3; Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 22. Лит. В. Л. 15, 19, 25, 26, 27; 1903. Д. 2381. Л. 1.

(обратно)

820

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 3. Лит. А. Л. 46 об.; Лит. Б. Л. 8; 1902. Д. 96. Л. 7–8; Д. 835. Л. 8–9; 1903. Д. 2381. Л. 7.

(обратно)

821

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 13. Ч. 17. Л. 16–18. «Слухи» как источник информации часто упоминались высшей бюрократией в целом. См., например: Письма К.П. Победоносцева к Александру III // Красный архив. 1923. Т. 4. С. 330, 331, 337; Любимов Д.Н. Отрывки из воспоминаний (1902– 1904 гг.) // Исторический архив. 1962. № 6. С. 80; Зайончковский П.А. Кризис самодержавия на рубеже 1870–1880-х гг. М., 1964. С. 101, 108–110; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 30, 31, 68; Россия под надзором. Отчеты III отделения. 1827–1869. М., 2006. С. 43, 47, 230; и др.

(обратно)

822

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1902. Д. 1. Ч. 74. Лит. А. Л. 4.

(обратно)

823

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885. Д. 600. Л. 2–3 об.; 1897. Д. 1775. Л. 4–7; 1899. Д. 4107. Л. 67; 1901. Д. 933. Л. 2–6; Особый отдел. 1900. Д. 528. Л. 2, 4; 1905. 2 отделение. Д. 999. Ч. 43. Л. 196.

(обратно)

824

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 5. Ч. 6. Лит. П. Т. 2. Л. 22. Также см.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Д. 1. Л. 61 а, 97; Д. 89. Ч. 32. Л. 5, 7 об., 8; 1894. Д. 104. Ч. 30. Л. 1; Д. 202. Л. 4 об.; Д. 1791. Л. 11–12 об.; 1897. Д. 910. Л. 5; 1901. Д. 933. Л. 4 об.; Особый отдел. 1898. Д. 6. Ч. 2877. Л. 20; 1904. Д. 1000. Л. 12–12 об.

(обратно)

825

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 1199. Л. 6; Д. 1200. Л. 1 об.–6; 1895. Д. 1719. Л. 3–16; 1897. Д. 1544. Л. 12–13 об.; Особый отдел. 1898. Д. 13. Ч. 13. Л. 16, 17 об.–22 об., 86–87, 106–110, 114–115; 1900. Д. 115. Л. 23; Д. 635. Л. 16–18; 1904. Д. 1192. Л. 3, 19.

(обратно)

826

См., например: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Д. 1. Л. 43–46 об., 58–58 об.; 1894. Д. 1. Л. 406, 409; Д. 1791. Л. 11–12 об.

(обратно)

827

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 3. Лит. А. Л. 29.

(обратно)

828

ГА РФ. Ф. 102. Оп. 249. Д. 10–14; Оп. 255. Д. 17, 21.

(обратно)

829

Перегудова З.И. Департамент полиции и секретная агентура (1902– 1917 гг.) // Исторические чтения на Лубянке. М., 1999.

(обратно)

830

Аврех А.Я. Документы Департамента полиции как источник по изучению либерально-оппозиционного движения в годы Первой мировой войны // История СССР. 1987. № 6. С. 39; Перегудова З.И. Департамент полиции и П.Н. Милюков // П.Н. Милюков: историк, политик, дипломат. М., 2000. С. 416.

(обратно)

831

Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции 1905–1907 гг. М., 1985. С. 16, 159.

(обратно)

832

Отдел поисковых систем ГА РФ. Фондовые каталоги Департамента полиции, Московского охранного отделения, Министерства юстиции; ГА РФ. Ф. 102. Департамент полиции. Оп. 316. 1898–1907; Ф. 4888. Архив архива. Оп. 5; Волков А. Петроградское охранное отделение. Пг., 1917; Охранные отделения в последние годы царствования Николая II. М., 1917; Цявловский М.А. Секретные сотрудники московской охранки 1880-х гг. // Голос минувшего. 1917. № 7–8; Ирецкий В.Н. Охранка. Страницы русской истории. Пг., 1918; Членов С.Б. Московская охранка и ее секретные сотрудники. По данным Комиссии по обеспечению нового строя. М., 1919; Санкт-Петербургское охранное отделение 1895–1901 // Былое. 1921. № 16; Зотов Л. Саратовская охранка. Саратов, 1924; Список секретных сотрудников, осведомителей, вспомогательных агентов бывших охранных отделений и жандармских управлений. Составлен по данным Центроархива РСФСР, Ленинградского и местных архивов. М., 1926. Ч. 1; Лившиц С. Московская охранка в борьбе с революционным движением // Борьба классов. 1934. № 7—8; Заграничная агентура Департамента полиции. Записки С. Сватикова и документы заграничной агентуры. М., 1941; Овченко Ю.Ф. Из истории борьбы царизма с дореволюционным движением // Вестник Московского университета. Сер. 8. М., 1982. № 5; Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 220–235.

(обратно)

833

Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 200.

(обратно)

834

См., например: Реент Ю.А. Общая и политическая полиция России (1900– 1917 гг.). Рязань, 2001. С. 210–215.

(обратно)

835

Об этом подробнее см. 2-й параграф 1-й главы настоящего исследования, а также работу З.И. Перегудовой: Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 196–197.

(обратно)

836

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Д. 235. Л. 74.

(обратно)

837

Там же. Л. 118.

(обратно)

838

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 8. Л. 4.

(обратно)

839

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1902. Д. 1889. Л. 5. Возможно, секретным сотрудником был саратовский мещанин и домовладелец Лебедев, состоявший секретным сотрудником в Саратове в 1902 г. под кличкой Пахомов, указанный в: Список секретных сотрудников, осведомителей, вспомогательных агентов бывших охранных отделений и жандармских управлений. Ч. 1. Составлен по данным Центроархива РСФСР, Ленинградского и местных архивов. М., 1926. С. 130.

(обратно)

840

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 635. Л. 120.

(обратно)

841

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1899. Д. 4419. Л. 12.

(обратно)

842

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1891. Д. 527. Т. 1. Л. 141.

(обратно)

843

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1902. Д. 1. Ч. 31. Лит. А. Л. 11; Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 3. Лит. А. Л. 22–23 об.; 1902. Д. 1555. Л. 2.

(обратно)

844

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1904. Д. 14. Л. 81, 82.

(обратно)

845

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 3. Ч. 1. Лит. Д. Л. 79–81; 1902. Д. 600. Л. 4; 1903. Д. 2000. Л. 2; Д. 2376. Л. 3 об.; 1904. Д. 1000. Л. 30; 1907. Оп. 237. Л. 89; и др.

(обратно)

846

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1904. Д. 1250. Л. 100, 227. Банкетная кампания ноября-декабря 1904 г. была организована и проведена в ряде городов России по инициативе и под руководством членов леволиберальной организации «Союз освобождения».

(обратно)

847

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1904. Д. 1000. Л. 10–12 об., 97–98 об. О секретном освещении «либералов» в Московском охранном отделении см.: Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного правительства. Редакция П.Е. Щеголева. М.–Л., 1926. Т. 1. Допрос Е.К. Климовича. С. 111, 117; Спиридович А.И. Записки жандарма. М., 1991. С. 47, 179–180.

(обратно)

848

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1905. 2 отделение. Д. 999. Л. 35, 105; Д. 999. Ч. 4. Л. 37; Ч. 11. Л. 16, 62; Ч. 43. Л. 6; Д. 1000. Л. 50; Ч. 1. Л. 23, 159.

(обратно)

849

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 635. Л. 120. Установить по псевдониму Панов личность этого секретного агента не представилось возможным. Выявленный работниками ГА РФ секретный сотрудник Панов (ГА РФ. Ф. 4888. Оп. 5. Д. 757. Справка № 9849) работал в Финляндском ГЖУ в 1912 г., а не в Московском охранном отделении в 1880-е гг.

(обратно)

850

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1883. Д. 1563. Л. 1 об.

(обратно)

851

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1883. Д. 1563. Л. 1 об.; Гольцев В.А. Первый арест. Знакомство с Зубатовым // Русская мысль. 1906. № 11. С. 116; Овченко Ю.Ф. С.В. Зубатов // Вопросы истории. 2005. № 8. С. 52.

(обратно)

852

Николай Николаевич Шелонский – литератор, бывший учитель из Москвы. Получал 200 руб. в месяц (ГА РФ. Ф. 4888. Оп. 5. Д. 652. Л. 300). Л.П. Меньщиков в своих воспоминаниях называет другой псевдоним «провокатора Шелонского» – Смирнов. Также Меньщиков пишет, что Шелонский сам предложил свои услуги ввиду «якобы хороших отношений к Гольцеву и Чупрову» и состоял агентом с ноября 1888 г. (Меньшиков Л.П. Охрана и революция. К истории тайных политических организаций, существовавших во времена самодержавия. М., 1925. Ч. 1. С. 32).

(обратно)

853

За 1894–1901 гг. в фонде Департамента полиции (ГА РФ. Ф. 102) сохранилось как минимум 30 сообщений секретных сотрудников столичного охранного отделения, посвященных литературно-журналистской «оппозиционной» среде.

(обратно)

854

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1895. Д. 450. Л. 1.

(обратно)

855

Там же. Л. 6.

(обратно)

856

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Оп. 85. Д. 138. Л. 3; 1893. Д. 1199. Л. 6; Д. 1200. Л. 2 об.; 1899. Д. 1055. Л. 5.

(обратно)

857

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 635. Л. 138, 139–143.

(обратно)

858

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 1200. Л. 5 об.; 1895. Д. 640. Л. 2–6; Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 3. Л. 25, 35–36 об.; Лит. А. Л. 6, 29; Лит. Б. Л. 2, 8; Д. 3. Ч. 1. Лит. Д. Л. 72–74 об.; Д. 13. Ч. 3. Л. 3–5; Д. 13. Ч. 13. Л. 1–3 об., 113–114; Д. 723. Л. 49 об.–50 об.; 1900. Д. 96. Л. 2; Д. 108. Л. 1, 9; Д. 641. Л. 3; 1901. Д. 869. Л. 4; Д. 916. Л. 7; и др.

(обратно)

859

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 3. Лит. А. Л. 22–23 об.

(обратно)

860

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1900. Д. 641. Л. 3.

(обратно)

861

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1891. Д. 527. Т. 1. Л. 70.

(обратно)

862

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1903. Д. 2376. Л. 3 об.

(обратно)

863

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1904. Д. 1000. Л. 75–76; 1905. 2 отделение. Д. 1000. Ч. 1. Л. 22, 45, 92, 159.

(обратно)

864

Михаил Иванович Гурович (Моисей Гуревич) – полтавский мещанин, окончил курс гимназии, поступил в Харьковский ветеринарный институт, который не окончил в связи с арестом в 1884 г. по делу об общестуденческом союзе в Москве. 19 марта 1886 г. был выслан под надзор полиции в Западную Сибирь на 3 года. После отбытия наказания Гурович получил разрешение на жительство в Санкт-Петербурге: ГА РФ. Ф. 102. Оп. 252. Д. 12. 1891. Л. 107; Оп. 316. 1898. Д. 2. Ч. 5. Т. 1; 1907. Д. 584.

(обратно)

865

М.И. Гурович и журнал «Начало» // Былое. 1917. № 5–6. С. 287–288; Кранихельд В. В.Я. Яковлев-Богучарский (по материалам Департамента полиции, Московского охранного отделения и по личным воспоминаниям). С. 223–229; Пильский П. Охрана и провокация. С. 10–11; Клейнборт Л. М.И. Гурович-Харьковцев. Из воспоминаний // Былое. 1921. № 16; Агафонов В.К. Заграничная охранка. Петроград, 1918. С. 43–44; Майнов И.И. На закате народовольчества // Былое. 1923. № 22; Кротов М. Якутская ссылка 70-х – 80-х гг. М., 1925. С. 178; Козьмин Б.П. С.В. Зубатов и его корреспонденты. С. 24–25, 34; Абрамкин В.М., Дымшиц А.Л. Начало. Марксистский журнал 1890-х гг. М., 1932; Головков Г.З. Канцелярия непроницаемой тьмы. Политический сыск и революционеры. М., 1994. С. 68–70; Брачев В.С. Заграничная агентура Департамента полиции (1883–1917). СПб., 2001. С. 137.

(обратно)

866

Идея издавать марксистский журнал «Начало» принадлежала С.В. Зубатову, видимо укладываясь в общие представления Зубатова о необходимости противостоять социал-демократии не только разгромом рабочих кружков и демонстраций, и напоминает тактику Зубатова в отношении рабочих обществ, которые возглавляли его агенты. В случае с журналом «Начало», однако, никто из печатавшихся там «легальных марксистов» не был, естественно, в курсе связей М.И. Гуровича с политическим сыском, в связи с чем эту деятельность Зубатова и Гуровича можно классифицировать как «провокацию».

(обратно)

867

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1896. Д. 78. Ч. 2. Л. 27; 1901. Д. 566. Л. 4 об.; Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 1. Т. 2. Л. 1, 4, 8, 21, 33, 39, 44, 50, 53, 61, 79, 90, 103; Д. 2. Ч. 1. Лит. Б. Л. 2; Д. 2. Ч. 1. Лит. Г. Л. 66; Д. 6. Ч. 1668. Л. 3, 5 д об., 5 е об.; Д. 13. Ч. 13. Л. 3–5, 85, 86–87, 91–92, 106–106 об., 110; Д. 13. Ч. 17. Л. 3–4; Д. 723. Л. 19, 21 об., 33, 35, 62; 1899. Д. 84. Л. 2; Д. 96. Л. 7; Д. 108. Л. 33; Д. 115. Л. 15, 21; Д. 499. Л. 28; 1900. Д. 635. Л. 75, 91; Д. 641. Л. 2, 3, 5; Д. 1014. Л. 3; 1901. Д. 28. Л. 4; Д. 76. Л. 9; Д. 916. Л. 4–5, 6, 7, 8–8 об.; Д. 923. Л. 3; Д. 934. Л. 1; Оп. 316. 1898. Д. 2. Ч. 5. Л. 1–81; Д. 2. Ч. 5. Т. 1. Л. 1–71; Д. 2. Ч. 5. Лит. А. Л. 1–243; Д. 2. Ч. 5. Лит. Б. Л. 1–189.

(обратно)

868

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 1. Лит. В. Л. 192–193; Оп. 316. 1898. Д. 2. Ч. 5. Л. 1–81; Д. 2. Ч. 5. Т. 1. Л. 1–71; Д. 2. Ч. 5. Лит. А. Л. 5, 124, 211, 243; Д. 2. Ч. 5. Лит. Б. Л. 94, 125, 132.

(обратно)

869

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1902. Д. 1791. Л. 8–12; Оп. 316. 1898. Д. 2. Ч. 5. Лит. А. Л. 49.

(обратно)

870

ГА РФ. Ф. 102. Оп. 316. 1898. Д. 2. Ч. 5. Т. 1. Л. 64, 75.

(обратно)

871

ГА РФ. Ф. 102. Оп. 316. 1898. Д. 2. Ч. 5. Т. 1. Л. 2, 64–66, 75–78.

(обратно)

872

Как отмечалось в 1-й главе, практика перехода на службу в структуры политического сыска бывших секретных агентов была довольно популярной. М.И. Гурович не был в этом смысле исключением. В 1904 г. Балканская агентура была упразднена, Гурович вернулся в Петербург, где при А.А. Лопухине стал служащим самого Департамента полиции. За предотвращение готовившегося эсерами покушения на А.Г. Булыгина и Д.Ф. Трепова Гурович был назначен начальником канцелярии по политическому сыску на Кавказе, но в 1906 г. вследствие конфликта с начальством ушел в отставку.

(обратно)

873

Соловьев К.А. Кружок «Беседа». В поисках новой политической реальности 1899–1905. М., 2009.

(обратно)

874

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1902. Д. 550. Т. 2. Л. 8–9; Д. 1688. Л. 37.

(обратно)

875

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1902. Д. 1688. Л. 37.

(обратно)

876

К.А. Соловьев, автор книги о «Беседе», характеризует это объединение как своего рода «земский профсоюз»: Соловьев К.А. Славянофильство как метаязык лояльной оппозиции // Русская Idea. 21. 03. 2016 // http://politconservatism.ru/interview/slavyanofilstvo-kak-metayazyk-loyalnoj-oppozitsii.

(обратно)

877

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1905. 2 отделение. Д. 999. Ч. 43. Л. 24. Об истории Союза освобождения см.: Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции. С. 129–205.

(обратно)

878

Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции. С. 189.

(обратно)

879

О собраниях земцев см.: ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1902. Д. 550. Т. 2. Л. 5, 9; Д. 1508. Л. 6–6 об.

(обратно)

880

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1902. Д. 550. Т. 2. Л. 6.

(обратно)

881

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1902. Д. 1508. Л. 6, 24, 34.

(обратно)

882

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1905. 2 отделение. Д. 999. Ч. 43. Т. 2. Прод. Л. 51; Протоколы ЦК Конституционно-демократической партии. Т. 1. М., 1994. С. 78.

(обратно)

883

Протоколы Центрального комитета. С. 73–85.

(обратно)

884

ГА РФ. Ф. 102. Оп. 316. 1902. Д. 825. Ч. 23; Ф. 4888. Архив архива. Оп. 5. Д 637, 638. Волков А. Петроградское охранное отделение; Ирецкий В.Н. Охранка; Членов С.Б. Московская охранка и ее секретные сотрудники; Список секретных сотрудников, осведомителей, вспомогательных агентов бывших охранных отделений и жандармских управлений. Ч. 1.

(обратно)

885

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1891. Д. 527. Т. 2. Л. 90.

(обратно)

886

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1891. Д. 527. Т. 2. Л. 82–103.

(обратно)

887

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 3. Ч. 1. Лит. Д. Л. 79–81.

(обратно)

888

См., например: ГА РФ. Ф. 102. Оп. 316. 1898. Д. 2. Ч. 5; Д. 2. Ч. 5. Лит. А; Д. 2. Ч. 5. Лит. Б.

(обратно)

889

Эта особенность секретной агентуры общественного движения сохранилась и после Первой русской революции. См., например: Членов С.Б. Московская охранка и ее секретные сотрудники. С. 20.

(обратно)

890

Донесения Евно Азефа (переписка Азефа с Ратаевым в 1903–1905 гг.) // Былое. 1917. № 1 (23); Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 309, 311.

(обратно)

891

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1883. Д. 1563. Л. 1 об.; 1888. Д. 131. Л. 30. О наружном наблюдении см.: Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 179; Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. С. 88, 123–124, 181.

(обратно)

892

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 202. Л. 14.

(обратно)

893

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1899. Д. 4419. Л. 143.

(обратно)

894

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1904. Д. 2. Ч. 2. Л. 16, 41.

(обратно)

895

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1904. Д. 1000. Л. 10–11, 32.

(обратно)

896

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1905. 2 отделение. Д. 999. Ч. 43. Л. 54.

(обратно)

897

См., например: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1892. Д. 934. Л. 27; 1896. Д. 78. Ч. 2. Л. 27; Особый отдел. 1898. Д. 5. Ч. 6. Лит. П. Т. 2. Л. 22; Д. 13. Ч. 17. Л. 1; 1900. Д. 635. Л. 18 об.; Д. 996. Л. 25; 1901. Д. 498. Л. 13; Оп. 249. Д. 12. 1891–1895. Л. 145.

(обратно)

898

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Оп. 87. Ч. 3. Л. 37 об., 40 об., 41, 43; 1901. Д. 682. Л. 90 об.; Особый отдел. 1898. Д. 6. Ч. 1668. Л. 5 е об.; Д. 13. Ч. 17. Л. 21 об.–22; 1900. Д. 499. Л. 19 об.; и др.

(обратно)

899

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1892. Д. 934. Л. 25; 1893. Д. 1199. Л. 1 г; 1894. Д. 845. Л. 106 об.; 1901. Д. 566. Л. 1 об.–2; Особый отдел. 1898. Д. 6. Ч. 1667. Л. 43 б, 43 о; Д. 13. Ч. 13. Л. 9; Ч. 17. Л. 3–4, 26, 27, 28 об., 31–31 об., 32 об.; Д. 723. Л. 19, 21 об., 33, 35, 62; 1899. Д. 84. Л. 5; 1900. Д. 641. Л. 2; 1901. Д. 76. Л. 1; Д. 96. Л. 7 об.; Д. 927. Л. 1; 1904. Д. 550. Л. 13; и др.

(обратно)

900

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. Д. 13. Ч. 17. Л. 3–4. Также см.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Оп. 87. Ч. 3. Л. 41; Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы. С. 54; Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 173.

(обратно)

901

О разграничении публичной и частной сфер жизни в дореволюционном законодательстве см.: Развитие русского права во второй половине XIX – начале ХХ в. М., 1997. С. 66.

(обратно)

902

Иванчин-Писарев А.И. Воспоминания о П.Н. Дурново // Каторга и ссылка. 1930. № 7 (68). С. 40–59.

(обратно)

903

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Оп. 87. Д. 266. Л. 1–41; 1893. Д. 635. Л. 3.

(обратно)

904

Любимов Д.Н. Отрывки из воспоминаний (1902–1904 гг.) // Исторический архив. 1962. № 6. С. 76. Также см.: Савинкова С.А. В годы старого режима. М., 1918. С. 13; Иванчин-Писарев А.И. Воспоминания о П.Н. Дурново. С. 40– 59; Фигнер В. Запечатленный труд. Т. 2. М., 1964. С. 158–159; Спиридович А.И. Записки жандарма. С. 107; Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 208.

(обратно)

905

Кранихельд В. В.Я. Яковлев-Богучарский. С. 229.

(обратно)

906

ГА РФ. Ф. 102. 7 делопроизводство. 1903. Д. 236. Л. 3.

(обратно)

907

Подробнее см.: Итенберг Б. В.А. Гольцев: «Мой девиз: труд и политическая свобода…» // Российский либерализм: идеи и люди. М., 2007. С. 299.

(обратно)

908

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1883. Д. 1012. Л. 2.

(обратно)

909

Согласно Положению о гласном надзоре, гласно-поднадзорные не могли занимать общественных должностей. См. 1-й параграф 1-й главы настоящего исследования.

(обратно)

910

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1882. Д. 914. Л. 125.

(обратно)

911

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Оп. 87. Д. 154. Л. 45.

(обратно)

912

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1898. Д. 565. Л. 1–14; Нардова В.А. Руководители российских органов городского самоуправления. С. 136–141.

(обратно)

913

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 1200. Л. 3.

(обратно)

914

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1900. Д. 635. Л. 45.

(обратно)

915

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1902. Д. 1030. Л. 28.

(обратно)

916

Там же. Л. 128.

(обратно)

917

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Оп. 87. Д. 154. Л. 36–51.

(обратно)

918

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 635. Л. 120. Об этом же вспоминает и В.А. Гольцев: Гольцев В.А. Первый арест. С. 116.

(обратно)

919

Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции. С. 52.

(обратно)

920

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1900. Д. 108. Л. 1.

(обратно)

921

Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции. С. 136–139.

(обратно)

922

Там же. С. 55. Также см. ироничное по тону описание встречи В.К. Плеве с Н.К. Михайловским в воспоминаниях последнего: Михайловский Н.К. Мое свидание с В.К. Плеве // Полное собрание сочинений. 2-е изд. Т. 10. СПб., 1913. Стлб. 59–64.

(обратно)

923

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1902. Д. 1679. Л. 5.

(обратно)

924

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1903. Д. 1992. Л. 1–4.

(обратно)

925

Там же. Л. 5.

(обратно)

926

Там же. Л. 19.

(обратно)

927

ГА РФ. Ф. 102. 7 делопроизводство. 1903. Д. 1791. Л. 58.

(обратно)

928

Там же. 49–51.

(обратно)

929

Там же. Л. 93. О вызове Д.И. Шаховского к министру В.К. Плеве см.: Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции. С. 95.

(обратно)

930

В.Г. Короленко под надзором полиции, 1876–1903 // Былое. 1918. Книга 7. Июль. № 13.

(обратно)

931

Об этих разоблачениях см.: Бурцев В.Л. В погоне за провокатором. М.–Л., 1928; Николаевский Б.И. История одного предателя. Берлин, 1932; Прайсман Л.Г. Террористы и революционеры, охранники и провокаторы.

(обратно)

932

Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного правительства. М.–Л., 1926. Т. 1; Агафонов В.К. Заграничная охранка (составлено по секретным документам Заграничной Агентуры и Департамента полиции). Петроград, 1918; Сватиков С. Заграничная агентура Департамента полиции (записки С. Сватикова и документы заграничной агентуры). М., 1941.

(обратно)

933

Подробнее о ходатайствах см. следующий параграф.

(обратно)

934

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1882. Д. 914. Л. 125–125 об.; 1895. Д. 251. Т. 1. Л. 19; 7 делопроизводство. 1903. Д. 236. Л. 6.

(обратно)

935

См., например, работу юриста, деятеля кадетской партии об административных наказаниях по «Положению об охране» 1881 г. В.М. Гессена: Гессен В.М. Исключительное положение. СПб., 1908. С. 15.

(обратно)

936

Подробнее об этом см.: Ярцев А.А. Сенат и земство: административная юстиция и местное самоуправление в дореволюционной России. 1864–1890. Калининград, 2008; Галкин П.В. Местное самоуправление и государственная власть во второй половине XIX – начале XX веков: по материалам Московской губернии. Дисс. на соискание уч. ст. докт. ист. наук. М., 2013.

(обратно)

937

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1882. Д. 328. Л. 9; Особый отдел. 1899. Д. 443. Л. 62.

(обратно)

938

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1902. Д. 76. Л. 1–1 об.

(обратно)

939

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 202. Л. 49.

(обратно)

940

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 202. Л. 49; Особый отдел. 1898. Д. 13. Ч. 13. Л. 19 об.

(обратно)

941

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1895. Д. 1367. Л. 3–3 об.

(обратно)

942

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1900. Д. 528. Л. 5.

(обратно)

943

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1901. Д. 923. Л. 1–2 об. Также см.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Оп. 85. Д. 138. Л. 5.

(обратно)

944

ГА РФ. Ф. 102. 7 делопроизводство. 1903. Д. 236.

(обратно)

945

ГА РФ. Ф. 102. 7 делопроизводство. 1903. Д. 2850. Ч. 1, Ч. 2.

(обратно)

946

Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции. С. 103.

(обратно)

947

Пирумова Н.М. Земское либеральное движение. С. 18.

(обратно)

948

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 5. Ч. 6. Лит. П. Т. 2. Л. 48.

(обратно)

949

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1891. Д. 527. Т. 1. Л. 70.

(обратно)

950

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 13. Ч. 17. Л. 30 об.

(обратно)

951

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1899. Д. 239. Л. 1–9.

(обратно)

952

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 1199. Л. 1, 1 г об.; Особый отдел. 1901. Д. 498. Л. 14.

(обратно)

953

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1900. Д. 996. Л. 1, 18.

(обратно)

954

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1900. Д. 455. Л. 1, 2.

(обратно)

955

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 853. Л. 45.

(обратно)

956

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 845. Л. 13–14.

(обратно)

957

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 434. Л. 58; Особый отдел. 1898. Д. 5. Ч. 6. Лит. П. Т. 2. Л. 138.

(обратно)

958

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1899. Д. 1055. Л. 4, 8 об., 105; Особый отдел. 1898. Д. 5. Ч. 6. Лит. П. Т. 2. Л. 33, 48, 59; Д. 13. Ч. 17. Л. 19–22, 30; Д. 14. Ч. 57. Л. 8 об.; Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции. С. 53.

(обратно)

959

Ратаев Л. Письма С.В. Зубатову. 1900–1903 // Голос минувшего. 1922. № 1. Июнь.

(обратно)

960

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Оп. 87. Д. 1215. Ч. 3. Л. 40 об.; 1893. Д. 1199. Л. 1, 1 г об.; Особый отдел. 1901. Д. 498. Л. 14.

(обратно)

961

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Оп. 87. Д. 1215. Ч. 3. Л. 37, 44; 1893. Д. 1199. Л. 76–80.

(обратно)

962

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1897. Д. 910. Л. 161; 1899. Д. 1055. Л. 157.

(обратно)

963

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1881. Д. 1093. Л. 13–16; 1885. Д. 59. Ч. 12. Л. 2; 1886. Д. 761. Л. 15; 1887. Д. 9. Ч. 15. Л. 13; 1895. Д. 450. Л. 6; 1901. Д. 933. Л. 2–6; 1902. Д. 1. Ч. 41. Лит. А. Л. 2–3; Особый отдел. 1899. Д. 293. Л. 1 об.–2; 1901. Д. 988. Л. 4; 1905. 2 отделение. Д. 1000. Ч. 1. Л. 13; Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного правительства. М.–Л., 1926. Т. 1. Допрос Е.К. Климовича. С. 91; Т. 3. Допрос С.П. Белецкого. С. 273; Спиридович А.И. Записки жандарма. С. 175–176; Из всеподданнейшего отчета III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии и корпуса жандармов за 1869 г. // Политическая полиция и политический терроризм. Сб. док. М., 2000. С. 39; Иванов А.В. Департамент полиции Министерства внутренних дел Российской империи, 1880–1917 гг. Дисс. на соискание уч. степ. канд. юрид. наук. М., 2001. С. 15, 32, 123–133.

(обратно)

964

Развитие русского права во второй половине XIX – начале ХХ в. М., 1997.

(обратно)

965

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 635.

(обратно)

966

Раскин Д.И. Система институтов российской имперской государственности кон. XVIII – нач. ХХ вв. Дисс. в виде научного доклада на соискание уч. степ. докт. ист. наук. СПб., 2006. С. 47, 48.

(обратно)

967

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Оп. 87. Д. 403. Л. 1–3; 1893. Д. 635. Л. 63–64 об.; 1899. Д. 4107. Л. 3; 1901. Д. 1414. Л. 64–65; 1902. Д. 1. Ч. 31. Лит. А. Л. 9–11; Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 1. Лит. В. Л. 108; 1901. Д. 869. Л. 3–3 об.; Д. 988. Л. 2.

(обратно)

968

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1899. Д. 4107. Л. 67; 1901. Д. 682. Л. 102; Д. 933. Л. 5 об.–6; ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885. Д. 600. Л. 2–3 об.; 1897. Д. 1775. Л. 4–7; 1899. Д. 4107. Л. 67; 1901. Д. 933. Л. 2–6; Особый отдел. 1902. Д. 170. Л. 3 об.; 1905. 2 отделение. Д. 999. Ч. 43. Т. 2. Прод. Л. 9.

(обратно)

969

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1897. Д. 1775. Л. 7. О запрете как методе политической полиции см.: Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 298, 300, 301.

(обратно)

970

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1899. Д. 4107. Л. 67; 1901. Д. 682. Л. 102; Д. 933. Л. 5 об.–6; ГА РФ; Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885. Д. 600. Л. 2–3 об.; 1897. Д. 1775. Л. 4–7; 1899. Д. 4107. Л. 67; 1901. Д. 933. Л. 2–6; Особый отдел. 1902. Д. 170. Л. 3 об.; 1905. 2 отделение. Д. 999. Ч. 43. Т. 2. Прод. Л. 9.

(обратно)

971

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1897. Д. 1775. Л. 8 об.

(обратно)

972

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1897. Д. 1775. Л. 15 об.; 1898. Д. 1240. Л. 7.

(обратно)

973

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1901. Д. 1064. Л. 67–67 об.

(обратно)

974

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Оп. 87. Д. 503. Л. 15–16; 1895. Д. 1719. Л. 10 об.; Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 10. Лит. А; 1901. Д. 28. Л. 5; 1902. Д. 835. Л. 3.

(обратно)

975

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 434. Л. 58.

(обратно)

976

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1901. Д. 933. Л. 35.

(обратно)

977

Подробнее см. 3-й параграф 1-й главы.

(обратно)

978

Докладная записка директора Департамента полиции Лопухина, рассмотренная в комитете министров… января 1905 г. Женева, 1905. С. 5.

(обратно)

979

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1891. Д. 527. Т. 1. Л. 62–62 об.

(обратно)

980

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 1200. Л. 4 об.

(обратно)

981

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Оп. 87. Д. 503. Л. 7, 11, 13–14, 15–16.

(обратно)

982

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Оп. 87. Д. 503. Л. 15–16; 1891. Д. 527. Т. 2. Л. 31.

(обратно)

983

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1891. Д. 527. Т. 1. Л. 152, 153.

(обратно)

984

Там же. Т. 2. Л. 12.

(обратно)

985

Ф. 102. Особый отдел. 1903. Д. 1992. Л. 1–15.

(обратно)

986

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Д. 396. Л. 1–21.

(обратно)

987

Черменский Е.Д. Буржуазия и царизм в первой русской революции. М., 1970. С. 25–26.

(обратно)

988

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1903. Д. 141. Т. 2. Л. 9–14; Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции. С. 216–217.

(обратно)

989

Там же. С. 442–460.

(обратно)

990

Из истории литературной политики самодержавия // Литературное наследство. Т. 87. М., 1977. С. 442.

(обратно)

991

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1901. Д. 1. Ч. 12. Лит. А. Л. 3–4. Также см: Докладная записка директора Департамента полиции А.А. Лопухина. Л. 11– 13; Иванчин-Писарев А.И. Воспоминания о П.Н. Дурново. С. 57; Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 86–87; Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы. С. 76.

(обратно)

992

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1901. Д. 1292. Л. 5–8; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 148.

(обратно)

993

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 6. Ч. 755. Л. 78.

(обратно)

994

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 40. Л. 44.

(обратно)

995

Заварзин П.П. Работа тайной полиции // Охранка. Воспоминания руководителей политического сыска. М., 2004. Т. 1. С. 441.

(обратно)

996

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1905. 2 отделение. Д. 999. Ч. 43. Л. 24, 32, 34, 55; Д. 1000. Ч. 1. Л. 45, 83, 145.

(обратно)

997

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1900. Д. 528. Л. 5.

(обратно)

998

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1891. Д. 44. Ч. 26. Л. 9 об.

(обратно)

999

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1891. Д. 527. Т. 2. Л. 12.

(обратно)

1000

Политическая полиция и политический терроризм в России. Сб. док. М., 2000. С. 30.

(обратно)

1001

Докладная записка директора Департамента полиции А.А. Лопухина. Л. 8.

(обратно)

1002

Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 348–349, 383–384.

(обратно)

1003

Лишение Ф.И. Родичева избирательных прав после участия в адресе тверского земства 1894 г. (Голостенов М.Е. Ф.И. Родичев // Политические деятели России 1917. Биографический словарь. М., 1993. С. 276) – в смысле права избираться в земские учреждения – было за пределами компетенции Департамента полиции и Особого совещания.

(обратно)

1004

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885. Д. 600. Л. 2–3 об.; 1888. Д. 131. Л. 30, 34–36; 1889. Оп. 87. Д. 154. Л. 36, 41, 46; 1891. Д. 1. Л. 69–69 об.; 1894. Д. 1. Л. 419, 423; 1895. Д. 88. Л. 13.

(обратно)

1005

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Оп. 87. Д. 154. Л. 36–51.

(обратно)

1006

ГА РФ. Ф.102. Оп. 316. 1898. Д. 2. Ч. 5. Лит. А. Л. 243.

(обратно)

1007

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1899. Д. 443. Л. 67–69 об.

(обратно)

1008

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1895. Д. 251. Т. 2. Л. 64; 1901. Д. 682. Л. 88 об. Аналогичные примеры манипулирования информацией см.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1891. Д. 44. Ч. 49. Л. 2–9; 1893. Д. 152. Ч. 40. Л. 3; Д. 820. Л. 77; 1897. Д. 1544. Л. 12–13 об.; и др. О манипулировании информацией в печати и самой печатью см., например: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 1. Л. 146–148; Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 1. Т. 2. Л. 59; Богучарский В. В 1878 г. Всеподданнейшее донесение шефа жандармов // Голос минувшего. 1917. № 9–10. С. 125.

(обратно)

1009

См., например: Кранихельд В. В.Я. Яковлев-Богучарский. С. 244.

(обратно)

1010

Иванчин-Писарев А.И. Воспоминания о П.Н. Дурново. С. 40, 52, 55–56. О системе протекции см.: Спиридович А.И. Записки жандарма. С. 62, 159; Бородин А.П. Дурново П.Н.: Портрет царского сановника // Отечественная история. 2000. № 3. С. 50; Заварзин П.П. Жандармы и революционеры // Охранка. Воспоминания руководителей политического сыска. М., 2004. Т.2. С. 39.

(обратно)

1011

Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 209. Об этом же см.: Заварзин П.П. Жандармы и революционеры. С. 42.

(обратно)

1012

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1902. Д. 835. Л. 7.

(обратно)

1013

Калмыкова А.М. Обрывки воспоминаний. С. 75.

(обратно)

1014

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1897. Д. 910. Л. 41, 161.

(обратно)

1015

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1900. Д. 996. Л. 1.

(обратно)

1016

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1901. Д. 498. Л. 14.

(обратно)

1017

В.Г. Короленко под надзором полиции 1876–1903 // Былое. 1918. Книга 7. Июль. № 13.

(обратно)

1018

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 5. Ч. 6. Лит. П. Т. 2. Л. 59.

(обратно)

1019

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1900. Д. 499. Л. 18, 20.

(обратно)

1020

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1899. Д. 443. Л. 62.

(обратно)

1021

Н.А. Рубакин не был подвергнут обыску и аресту в связи с болезнью (ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1900. Д. 396. Л. 20, 29).

(обратно)

1022

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 6. Ч. 1667. Л. 8, 14, 45.

(обратно)

1023

О системе «помилований» см.: Заварзин П.П. Работа тайной полиции. С. 416.

(обратно)

1024

ГА РФ. Ф. 102. 7 делопроизводство. 1903. Д. 2850. Ч. 1. Л. 7.

(обратно)

1025

См., например: Зайончковский П.А. Кризис самодержавия на рубеже 1870–1880-х гг. М., 1964. С. 186.

(обратно)

1026

Спиридович А.И. Записки жандарма. С. 150; Ерошкин Н.П. История государственных учреждений дореволюционной России. М., 1997. С. 196; Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы. С. 10; Щербакова Е.И. Разночинная интеллигенция 60-х гг. XIX в. как потенциальный противник органов политического сыска / Исторические чтения на Лубянке. М., 1999. С. 48; Иванов А.В. Департамент полиции Министерства внутренних дел. С. 35; Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. С. 164–165.

(обратно)

1027

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 3. Л. 23–24. Об этом же см.: ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 3. Л. 38; Лит. Г. Л. 14, 44; Д. 13. Ч. 13. Л. 115.

(обратно)

1028

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885. Д. 59. Ч. 52. Л. 1; 1887. Д. 9. Ч. 21. Л. 2–3; Ч. 49. Л. 1–2 об.; 1888. Д. 89. Ч. 12. Л. 1–2; 1894. Д. 104. Ч. 30. Л. 1; 1895. Д. 1719. Л. 3–16; 1897. Д. 1499. Л. 43; 1900. Д. 1. Ч. 85. Л. 4–4 об., 17 об.; 1902. Д. 1. Ч. 58. Лит. А. Л. 4–5 об.; Ч. 62. Лит. А. Л. 3–4 об.; Ч. 74. Лит. А. Л. 4–5; Особый Д. 1195. Л. 44–48; Козьмин Б.П. С.В. Зубатов и его корреспонденты. С. 14–16, 69. отдел. 1898. Д. 2. Ч. 1. Лит. В. Л. 192–193; 1898. Д. 9. Ч. 22. Лит. В. Л. 27; 1904.

(обратно)

1029

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1902. Д. 1791. Л. 8 об.–12.

(обратно)

1030

См., например: Боголепов Н.П. Страница из жизни Московского университета. Из записок. М., 1911. С. 20–80; Иванов А.Е. В.К. Плеве – министр внутренних дел (1902–1904 гг.). Дисс. на соискание уч. степ. канд. ист. наук. М., 2000. С. 31–33.

(обратно)

1031

ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 152. Ч. 55. Л. 11–12; Д. 635. Л. 3; 1902. Д. 1. Ч. 74. Лит. А. Л. 4–5; Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 1. Лит. Б. Л. 50; Д. 9. Ч. 2. Л. 18–20; Куропаткин А.Н. Дневник // Красный архив. 1922. № 2. С. 45; Всеподданнейший доклад министра внутренних дел 22 декабря 1881. Н.П. Игнатьева // Зайончковский П.А. Кризис самодержавия на рубеже 1870–1880-х гг. М., 1964. С. 489–490; Заварзин П.П. Жандармы и революционеры. С. 14–15.

(обратно)

1032

ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 1. Лит. В. Л. 192–193; Д. 13. Ч. 13. Л. 106–106 об.; Оп. 316. 1898. Д. 2. Ч. 5. Лит. А. Л. 211; Санкт-Петербургское охранное отделение в 1895–1901 гг.: труд чиновника отделения П. Статковского // Былое. 1921. № 16. С. 132. Также см.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1887. Д. 9. Ч. 17; Ч. 21. Л. 19 об.; 1889. Д. 43. Ч. 16. Л. 2; Ч. 29. Л. 11; Д. 266. Л. 1–4; 1894. Д. 202. Л. 4 об.–5; 1897. Д. 1775. Л. 4–7; 1899. Д. 4107. Л. 3; 1900. Д. 1886. Л. 26–28 об.; 1901. Д. 1292. Л. 5–8; Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 1. Лит. Б. Л. 50; Лит. В. Л. 34; 1900. Д. 635. Л. 6; Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. Политический сыск при царях. М., 1993. С. 88.

(обратно)

1033

См., например: ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 1. Лит. В. Л. 192– 193; Д. 2. Ч. 3. Лит. Г. Л. 94–95; 1902. Д. 1555. Л. 2; Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 204; Перегудова З.И. Департамент полиции и секретная агентура (1902– 1917 гг.) // Исторические чтения на Лубянке. М., 1999. С. 57.

(обратно)

1034

Об этом самоощущении см.: Любимов Д.Н. Отрывки из воспоминаний. С. 74; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов // Охранка. Воспоминания руководителей политического сыска. М., 2004. Т. 1. С. 217, 218, 223; Герасимов А.В. На лезвии с террористами // Охранка. Воспоминания руководителей политического сыска. М., 2004. Т. 2. С. 196; Бородин А.П. Дурново П.Н. // Отечественная история. 2000. № 3. С. 50–51, 61, 64.

(обратно)

1035

О роли Д.Ф. Трепова и П.И. Рачковского в подготовке Манифеста 17 октября 1905 г. см., например: К истории манифеста 17 октября 1905 г. // Былое. 1919. № 14; Кропоткин Г.В. Правящая бюрократия и «новый строй» в России (1905–1907 гг.). Дисс. на соискание уч. степ. канд. ист. наук. М., 2007. С. 54–55, 63–65; Герасимов А.В. На лезвии с террористами. М., 1985. С. 34–40.

(обратно)

Оглавление

Введение

Глава I Политическая полиция: структура, полномочия, люди

  1.1. Структурно-нормативные контексты: функции и компетенция

  1.2. Социально-профессиональные контексты: групповые «портреты» служащих

  1.3. Индивидуальные контексты: межличностные отношения

Глава II Что такое «либерализм»? Неотрефлексированные образы делопроизводственной переписки

  2.1. «Либерализм» позитивный и деструктивный

  2.2. «Революционные» истоки «либерализма»

  2.3. Организационные параметры: институты, социальные и профессиональные группы (статика)

  2.4. Понятие «либерального» в развитии (динамика)

Глава III Почему он популярен? Ресурсная база «либерализма» как предмет анализа политической полиции

  3.1. «Либерализм» и «легальная политика» в самодержавном государстве

  3.2. Материальные и кадровые ресурсы «либерального» движения

  3.3. Символический ресурс «либералов»: публичность

  3.4. Символический ресурс «либералов»: популярность

Глава IV Технология работы политического сыска с «либералами»

  4.1. Сбор информации: пассивное наблюдение

  4.2. Секретная агентура: активное наблюдение

  4.3. Департамент полиции и «либералы» – практика закулисных переговоров

  4.4. «Карательно-репрессивный» функционал политического сыска и «либералы»

Вместо заключения Политическая полиция в системе «власть – общество»: институциональная слабость или идеологический конфликт?

Список источников

Список литературы