У восточного порога России. Эскизы корейской политики начала XXI века (fb2)

- У восточного порога России. Эскизы корейской политики начала XXI века 1830K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Георгий Давидович Толорая

Георгий Толорая
У восточного порога России. Эскизы корейской политики начала XXI века. Монография

Автор выражает искреннюю благодарность Горбачевой Валерии Олеговне, Василенко Полине Игоревне, Яковлевой Любови Николаевне, Дрожащих Евгении Валерьевне за помощь в подготовке работы к печати, а также СП «РасонКонТранс» за содействие в публикации.

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК ИНСТИТУТ ЭКОНОМИКИ

Ответственный редактор:

М. Е. Тригубенко – к.э.н., ведущий научный сотрудник Центра российской стратегии в Азии Института экономики РАН.

Рецензенты:

A. В. Воронцов – к.и.н., доцент, заведующий отделом Кореи и Монголии Института востоковедения РАН;

B. Е. Сухинин – доцент МГИМО МИД России, Чрезвычайный и Полномочный Посол.

RUSSIAN ACADEMY OF SCIENCES INSTITUTE OF ECONOMICS

G. D. Toloraya

THE EASTERN THRESHOLD OF RUSSIA

Sketches of Korean Politics at the Beginning of the XXI century

Monograph

Moscow

Publishing and trading Corporation «Dashkov and Co.»

2019

Toloraya G. D.

The Eastern Threshold of Russia. Sketches of Korean Politics at the Beginning of the XXI century: Monograph / G. D. Toloraya; preface A. V. Torkunov; responsible editor M. E. Trigubenko. – M.: Publishing and trading Corporation «Dashkov and Co.», 2019. – 425 p.

ISBN 978-5-394-03142-7

The book is based on research materials complied by the eminent expert on East Asia, with experience on the key Korean issues accumulated over four decades. The volume complies the results of studies on the issues of the Korean Peninsula, taking into account his practical experience used in formulating and implementing of a range of Russia's foreign policy initiatives in Northeast Asia. The book contains both valuable factual material, amassed in the course of events, and general analysis of key problems summarizing the various historical periods.

In this book the author also examines the main events and trends of Russian cooperation with both of the Korean states, the DPRK and the ROK. The book also describes economic development and concepts of foreign policy and practice of these two states, their bilateral relations. Special attention is paid to the comprehensive analysis of the unofficial reform and evolution of the socioeconomic structure of the DPRK. In addition, the author gives an outline of international formats for discussing the nuclear issue and missile programs of the Korean peninsula, as well as of multilateral regional cooperation.

Key words: North Korea, South Korea, nuclear and missile problem of Korean peninsula, Inter-Korean North-South relations, Russia’s policy in Korea, Russia’s relations with DPRK and ROK.

© Institute of Economics RAS, 2019

© Page make-up: PTC «Dashkov and Co.», 2019

Предисловие

На протяжении послевоенных десятилетий Корейский полуостров остается зоной возможного кризиса. Периодические обострения здесь не раз ставили соседний с российскими восточными рубежами регион на порог войны. Редкие затишья (периоды разрядки) с печальной регулярностью сменялись всплесками конфликтов, каждый из которых был чреват эскалацией и даже “срывом в пропасть”. Разрядка 2018 г. – один из многих аналогичных эпизодов корейской истории – к сожалению, до сих пор не привела к прочному миру.

Напомним, что этой “оттепели”, символом которой стала первая в истории встреча северокорейского лидера и американского президента 12 июня 2018 г., предшествовал разогрев застарелой конфронтации (причем без видимых причин) до беспрецедентной за весь послевоенный период отметки. В 2017 г. противостояние между США и КНДР, вернее, даже лично между лидерами двух стран, связанное с их амбициями и психологическими особенностями, довело ситуацию до белого каления и заставило не только несведущих людей, но и политические элиты многих стран начать всерьез опасаться начала большой войны. Разрядка напряженности с начала 2018 г., благодаря инициативам КНДР о проведении встреч на высшем уровне с США и РК, с одной стороны, дала надежду на мирное разрешение конфликта, а с другой – вызвала опасения, что стороны не договорятся, и конфликт вспыхнет с новой силой. Да и в случае достижения договоренностей, как показывает опыт, вероятность их последовательного выполнения обеими сторонами невелика.

Казалось бы, главная причина – это безрассудство северокорейцев, любой ценой пытавшихся обзавестись полноценным ракетно-ядерным оружием и использовать его для шантажа, что интерпретировалось на Западе как стремление к агрессии.

Однако причины кризиса надо искать в том, что корейская война, начатая Ким Ирсеном в 1950 г. как гражданская в целях объединения через “коммунизацию” Южной Кореи, быстро эволюционировала в межсистемный конфликт и, по сути, еще не закончилась в правовом поле.

Несмотря на то, что мировой коммунизм давно уже остался на обочине истории, ни одна из сторон в ходе войны в Корее не добилась желаемого. Однако они надеялись (и надеются до сих пор), что историческая справедливость рано или поздно восторжествует. Именно поэтому КНДР считала себя де-факто в состоянии войны, а США даже не пытались развеять эти опасения.

США и Республика Корея (РК) в принципе исходили до сих пор из исторической предопределенности исчезновения КНДР как государства. КНДР же намерена всеми силами отстоять независимость, не оставляя, быть может, даже мысли о реванше. Этот исторический спор теперь затрагивает сердцевину геополитических интересов, в него вовлечены сильнейшие державы современности. Он не решен и вряд ли может быть решен насильственными методами; лишь путь диалога и компромиссов может привести к позитивным результатам.

Исторические корни российской сопричастности к корейским делам проросли в XIX в., когда были заключены первые двусторонние договоры, и на российской территории появились первые переселенцы из Кореи, искавшие там убежища от японской колонизации. Одна из причин трагической для Российской империи российско-японской войны 1904–1905 гг. – это соперничество за Корею. Революционно-освободительное движение корейского народа также во многом возникло под советским влиянием и частично на российской территории.

Делим мы с США и вину за раскол Кореи после освобождения в 1945 г., и за итоги корейской войны, развязанной Северной Кореей в интересах объединения страны.

В послевоенный период СССР также не выпускал КНДР из своей орбиты, хотя в сфере влияния на Пхеньян у него был конкурент – Китай. США же прочно держали в узде Южную Корею. Обстановка на полуострове во многом соответствовала определению “линии фронта” между социализмом и капитализмом. Сегодня противостояние на полуострове имеет геополитическое измерение.

Предлагаемая читателю монография широко известного не только в России, но и за рубежом специалиста предлагает независимый взгляд на излагаемые события. Для понимания сути и перспектив развития ситуации на Корейском полуострове автору было необходимо не просто внимательно изучать историю конфликта, но и делать объективные выводы, независимые от теоретических изысканий и идеологической зашоренности. Последней раньше страдала советская наука, сегодня та же степень заданности выводов на основе идеологических установок характерна для науки западной. Кореанология стала полем острой идеологической борьбы, а информационная война против Северной Кореи приобрела уже характер гибридной войны, невиданной по масштабу в последние десятилетия. Пласты предвзятости и непонимания затрудняют поиск истины, что является следствием ошибок в принятии решений.

Автор, глубоко вовлеченный в корейские дела на протяжении четырех десятилетий, в 1990-2000-е гг. непосредственно участвовал в выработке и реализации политики на корейском направлении был осведомлен и в ситуации “на земле”, и в академических дебатах, хорошо знаком с лидерами и элитой обоих корейских государств, а также с ведущими авторитетами мировой науки в этой области. В основе разделов книги, посвященных анализу кризисных моментов недавней истории, усилий российской дипломатии по их урегулированию, социально-экономического и политического развития Юга и Севера (особенно ценны исследования, касающиеся КНДР, о которой так мало надежных материалов), двусторонних отношений с обоими корейскими государствами – подготовленные по горячим следам аналитические материалы и публикации, имеющие документальную ценность. При этом выводы автора не слишком подвержены конъюнктурным колебаниям, и время во многом подтвердило их правоту. Перед нами не просто выстроенный в хронологическом порядке набор наблюдений, а впечатляющий срез почти двух десятилетий.

В этот период вместилось несколько этапов постсоветской политики России по отношению к Корее.

В первые годы после распада СССР российская политика в отношении Кореи была во многом реактивной, и к тому же односторонней, замкнутой на интересы и подходы Южной Кореи и США. К концу 1990-х гг., благодаря в том числе корректировке российской политики при Е. М. Примакове, Россия вновь попыталась “встать на обе ноги” на Корейском полуострове. Кульминацией такой перебалансировки стало подписание нового договора с КНДР и первый в истории визит в эту страну российского руководителя В. В. Путина. Казалось бы, Россия может извлечь дивиденды из возобновления связей с традиционным партнером не в ущерб куда более масштабному сотрудничеству с новым партнером – динамичной и процветающей Южной Кореей.

Однако такому усилению российских позиций никто не был особенно рад. Обострение ядерной проблемы Корейского полуострова, как нарочно инициированное США вскоре после этого, заставило российское руководство маневрировать в двусторонних и многосторонних форматах. И это продолжается с разной степенью интенсивности уже полтора десятилетия.

К настоящему времени корейская проблема прочно вошла в число внешнеполитических вызовов России (в 2016–2018 гг. – в первую тройку), и перспективы ее решения пока проблематичны.

Американский истеблишмент до сих пор не смог пока смириться с существованием деспотического режима, который давно стал страшилкой для обывателя как антипод всех идеалов, на которые ориентируется “американская мечта”. И развалить этот оплот диктатуры (что не удалось в 1950-е гг.) – дело чести. Возможны тактические компромиссы, но идея смены режима (что эквивалентно поглощению Севера Югом), похоже, по-прежнему лежит в основе мотивации США на протяжении всех послевоенных десятилетий, к какой бы риторике ни прибегали американские деятели…

Такое понимание задач американским руководством вело на протяжении двух десятилетий после распада мировой социалистической системы к выжидательной тактике – стратегическому терпению в надежде улучить подходящий момент – дождаться, чтобы со сменой режима все проблемы решились сами собой. Надо, мол, лишь сделать этот процесс минимально болезненным путем изоляции режима для его естественного отмирания. Раз военная мощь Северной Кореи не дает воевать из-за неприемлемого ущерба, надо разложить режим изнутри. Американская стратегия по отношению к Пхеньяну после распада СССР заключается в сочетании давления и санкций с подрывной работой и изоляцией режима не только вовне, но и внутри страны.

Республика Корея на доктринальном уровне на протяжении десятилетий (во всяком случае до нового прихода в 2017 г. к власти в РК либералов, что приглушило такие настроения) демонстрировала стремление к эвентуальному объединению Кореи на своих условиях, т. е. ликвидации КНДР как государства и оккупации ее территории. Возможно, смена поколений политиков позволит избрать более гибкий подход.

Ответ Севера предсказуем: милитаризация и мобилизация (со времен Ким Чен-ира такую политику называют “Сонгун”, что означает “Армия на первом месте”). К тому же образ врага позволяет северокорейским лидерам держать в узде свой народ.

Главная гарантия предотвращения нежелательного сценария, по мнению Пхеньяна, – ракетно-ядерное оружие. О нем мечтал Ким Ир-сен еще после первых испытаний атомной бомбы в СССР и Китае. От этого курса Пхеньян не отступает, а в конце 2017 г. его лидер заявил о “завершении создания государственных сил ядерного сдерживания”. (Хотя в реальности, по-видимому, до создания пригодного для постановки на боевое дежурство ракетно-ядерного оружия стратегического назначения еще далеко.) В северокорейской столице считают, что американцы уважают только силу, и только серьезный военный потенциал может их заставить считаться с властями Северной Кореи, как бы те неприятны им не были. В эффективность международного права в КНДР не верили никогда, а уж после Югославии, Ирака, Ливии – тем более.

Все переговоры на ракетно-ядерную тему, которые велись много лет, – только маскировка этого очевидного противоречия, притом что каждая из сторон преследует и другие цели.

КНДР все эти годы хотела получить гарантии безопасности и признание, а США и Южная Корея тянули время, ожидая (в соответствии с разработанной своими политологами теорией) неизбежного краха режима, которому надо помочь. Осознавая это, Пхеньян совершенствовал свой ракетно-ядерный потенциал, чтобы сделать цену силового решения неприемлемо высокой. Благодаря этому он сможет повысить планку требований на будущих переговорах вплоть до использования своего ОМУ для шантажа. Спираль напряженности разворачивается год за годом. И пока подход США и РК остается прежним, вряд ли описываемая ситуация изменится.

Тем временем режим Ким Чен-ына, вопреки ожиданиям, укрепил свои позиции. Политическая стабильность не нарушается, более того, в последнее время экономическое положение КНДР улучшается. На протяжении десятилетий КНДР противилась советам Китая начать реформы по их образцу, чтобы оздоровить экономику и накормить народ. Однако изменения начались сами собой. Еще в 1990-е гг. столкнувшийся с массовым голодом народ научился выживать – возник полулегальный частный сектор, превратившийся сегодня в целый класс “новых корейцев”, сделавших состояние на торговле и мелком предпринимательстве. К нерегулируемому рыночному сектору добавились формально государственные предприятия и компании, на самом деле контролируемые конкурирующими группами бюрократии, военных, спецслужб. С замечательным цинизмом коммунистический режим смотрит на это сквозь пальцы, хотя и продолжает пропагандировать тезисы о “социализме нашего образца”. Фактически легализованы семейный подряд в сельском хозяйстве, рыночные отношения в промышленности.

Пока что правящий истеблишмент США не в состоянии принять стратегическое решение о признании КНДР и потому скатывается к истерикам. Нельзя полностью исключать силовой сценарий разрешения корейского вопроса. Однако маловероятно, что очередная эскалация способна привести к разжиганию полномасштабного военного конфликта на Корейском полуострове, так как у США кишка тонка воевать с противником, который может нанести реальный и болезненный ущерб. К тому же предотвращение такого сценария жизненно важно для Южной Кореи, которая заинтересована в диалоге с Севером, и для Японии – важнейших союзников США в борьбе за их влияние в АТР.

Главная задача КНДР – принудить противников к формальному подведению итогов войны, которые предполагают существование КНДР как самостоятельного государства, ее признание и предоставление ей реальных гарантий безопасности и возможностей для развития. Для этого она намерена достичь стратегического паритета с США.

Для Пхеньяна внешнеполитический идеал – признание Вашингтоном. Именно в этом руководство видит гарантию выживания. Программа-максимум для КНДР – балансировка между США и Китаем. При этом Пхеньян хотел бы договариваться “по-крупному”. Предложения о встрече с президентом США делались регулярно, но не приводили к ожидаемым результатам, поэтому неожиданное согласие Трампа на такую встречу в начале 2018 г. стало сенсацией. Несмотря на весьма зрелищный эффект от встречи на о. Сентоза, только длительный дипломатический процесс согласования позиций может привести к стабилизации и при этом изобиловать откатами и срывами.

Ситуация оздоровилась с начала 2018 г., когда “олимпийское мирное наступление” КНДР привело к прорыву в межкорейских отношениях и, по сути, заставило РК стать “защитником” Севера против давления США. Эта линия продолжалась и в ходе последующих межкорейских саммитов.

В последние 1–2 года главной целью российской политики было предотвращение войны и поощрение дипломатического процесса. Военная операция против КНДР со стороны США чревата катастрофой, даже если будет нанесен ограниченный удар, а КНДР первой не перейдет к эскалации и использованию ядерного оружия. Китай в случае агрессии США вмешается в ситуацию, и тем самым неизбежно превратит локальный конфликт в мировой, если США предпримут попытки изменить статус-кво. Хотя Китай и заявил о своем невмешательстве в случае развязывания войны КНДР, на деле он вынужден будет сделать все для сохранения северокорейского государства, может быть, в качестве “вассала” и “буфера”.

Россия во избежание полномасштабного разрушительного конфликта вынуждена работать на сохранение статус-кво, пусть даже это будет означать появление де-факто ядерной державы на ее границах. Инициированная Россией совместно с Китаем дорожная карта исходит из важности хотя бы консервации конфликта, а уже потом перехода к его урегулированию. В данной ситуации этот вариант не лучший, но и не самый плохой. Фактически с началом “олимпийского перемирия” в конце 2017 – начале 2018 г. события начали разворачиваться именно по этому сценарию.

Однако противоречия между сторонами чересчур глубоки и принципиальны. Наиболее безболезненный путь – не “оперативное вмешательство”, а заморозка конфликта. Остается надеяться, что время приведет в перспективе к ослаблению гражданского конфликта и национальному примирению Севера и Юга, а установление нового геополитического баланса сил (возвышение Китая и ослабление роли США в регионе) в итоге увенчается снижением угрозы военного сценария и нахождением компромисса на многосторонней основе: созданием коллективной системы безопасности в Северо-Восточной Азии. Однако может случиться и так, что драматический разворот событий на полуострове просто не даст возможности терпеливо дождаться смены поколений. Правда, межкорейское сближение начала 2018 г. и попытки американо-северокорейского диалога вселяют надежду на более позитивный сценарий.

Ректор МГИМО МИД России

академик РАН А. В. Торкунов

Введение

Можно сказать, что 18-километровая граница с КНДР сегодня для России – это запертая дверь на ее восточном рубеже. Ведь, по сути, Северная Корея – это единственное государство, с которым Россия граничит по суше на Дальнем Востоке с выходом на Тихий океан. Конечно, сухопутная граница на Востоке есть и с Китаем, и с Монголией, однако эти континентальные страны заняты решением своих внутренних проблем и сориентированы в первую очередь (во всяком случае по отношению к России) вглубь континента. Хочется предположить, что в условиях роста взаимосвязанности (connectivity) в АТР именно Корейский полуостров может стать мостом, позволяющим России двигаться дальше в регион.

Как же открыть эту дверь, да и надо ли, с учетом клубка противоречий, который завязан историей (не без нашего участия) у наших восточных границ?

К сожалению, и спустя десятилетия после окончания корейской войны – наиболее кровопролитного конфликта после Второй мировой войны – конфронтационная спираль в этом весьма важном с военной и экономической точек зрения районе мира до недавнего времени продолжала разворачиваться. Редкие периоды разрядки напряженности и попыток примирения до сих пор не оправдывали надежд. Автор наблюдает этот процесс на протяжении десятилетий; не раз казалось, что разум, наконец, возобладал, что политики признают реальность и станут действовать во благо народов полуострова и сопредельных стран. Однако ранее всякий раз впереди оказывались очередной ухаб и разочарования. Будет ли нынешняя разрядка исключением?

Амплитуда колебаний маятника – от кризиса к потеплению – продолжала увеличиваться после того, как распался СССР и рассыпалась система блоковых сдержек и противовесов. В 2017 г. налетел настоящий ураган, грозивший смести своим напором не только многострадальный полуостров, но и основы мирового порядка. Пришедшее ему на смену в 2018 г. потепление еще не означает, что проблему удастся урегулировать раз и навсегда.

История показала: идеи и усилия по улучшению ситуации всякий раз перечеркивались жестокой реальностью, и теперь уже трудно сохранять оптимистический настрой, хотя решение, казалось бы, так возможно и даже не в отдаленном будущем. Не будем здесь искать правых и виноватых – мы говорим о фактах.

Несмотря на попытки диалога, враги КНДР все равно исходят из исторической предопределенности необходимости ликвидации наследственного режима клана Кимов. Между тем режим своей смертью умирать не торопится, несмотря на усиливающееся внешнее давление. Санкции не имеют серьезного эффекта. Давление и даже экономическая блокада не заставят северокорейское руководство изменить курс, а вероятность протестов населения низка из-за жесткого контроля. Вместе с тем санкции неблагоприятно сказываются на возможностях внутреннего развития и “маркетизации”, приводят к падению жизненного уровня (но необязательно – к падению уровня поддержки режима). Их наращивание контрпродуктивно, и России не следует идти на поводу у сторонников дальнейшего усиления давления, откуда бы ни исходили такие призывы.

Очередная межкорейская разрядка, начавшаяся в 2018 г., и попытка совершить прорыв в американо-северокорейском диалоге путем встречи на высшем уровне теоретически могут привести к национальному примирению и налаживанию отношений КНДР с внешним миром. Появились надежды на “большую сделку”: денуклеаризация КНДР в обмен на ее признание со стороны США и гарантии безопасности режима. Этому способствовало либеральное южнокорейское руководство, сделавшее ставку на национальное примирение. Однако коренные противоречия между сторонами никуда не делись. Я убежден, что КНДР полностью не откажется от ядерного оружия, если не будет уверена в собственной безопасности (да и в этом случае вряд ли, так как именно ядерный потенциал дает ей международный престиж и “свободу рук”), а гарантии безопасности, которые ее бы удовлетворили, просто трудно себе представить. В этих целях США должны перечеркнуть основы собственной политики, нацеленной на роль “глобального центра силы” и борьбы с “плохими парнями”, а Южная Корея – отказаться от конституционных положений о нелегитимности северокорейского государства и от стремления к объединению Кореи под своим началом.

России необходимо руководствоваться фактами и опытом. Предлагаемая читателю книга – свидетельство того, как на протяжении многих лет кипели страсти, рождались и умирали надежды, вырабатывались предложения, велась полемика с оппонентами. Конечно, это не линейное хронологическое изложение, скорее, пунктир, своего рода эскизы с натуры; большинство текстов оставлены неизменными с момента написания (кроме сокращения деталей и утративших актуальность моментов). И все они посвящены, по сути, решению одной задачки – как предотвратить кризис у восточного порога нашей страны и превратить Корейский полуостров в трамплин в АТР для России?

Да и возможно ли это? Зависит ли от России что-либо в “схватке тяжеловесов” на Корейском полуострове? Не лучше ли остаться в роли стороннего наблюдателя? Нет ли опасности увязнуть в конфликте, который, в общем-то, нас не очень касается? Какова может быть польза для нашей страны от активизации усилий?

Ответ прост. Если коротко, то пассивность может дорого нам обойтись. Война или насильственное поглощение Северной Кореи будет не только сопровождаться кровью и разрушениями (это катастрофа), но и в итоге приведет к изменению баланса сил. Геополитика возьмет свое. Придется принимать довольно дорогостоящие меры. Они будут увязаны с нашим партнерством с Китаем, для которого такое развитие событий стало бы серьезным поражением в геополитической борьбе.

Кроме того, неизбежный в этом случае экономический упадок на Корейском полуострове снизит в обозримой перспективе экономический потенциал Восточной Азии и наши возможности его использовать.

Однако такой вариант не предрешен, и мы в состоянии направить события в более привлекательное русло. Если же ситуация оздоровится, то надо не упустить возможности развития сотрудничества, не уступить свои наработанные десятилетиями позиции.

По мнению автора, из двух представленных далее вариантов предпочтительнее будет второй:

1) денуклеаризация Северной Кореи путем уничтожения и/или оккупации этого государства;

2) сохранение статус-кво, т. е. согласие на ограниченный ядерный статус КНДР.

Пусть придется жить бок о бок с ядерным государством, с весьма специфическим режимом, зато появится шанс сделать его менее враждебным (коль скоро изоляция и давление прекратятся), помочь встать на путь конвенционализации.

А через многие годы, после смены поколений и национального примирения, не исключаю добровольной конвергенции двух Корей или создание союза государств в той или иной форме. России это было бы только на руку, так как появление у наших границ процветающего и дружественного соседа – в любом случае полезная опция в геополитической и геоэкономической игре в Азии. Но и в случае мирного развития необходимо приложить усилия, чтобы не остаться на обочине, чтобы Россия стала полноправным участником нормализации и экономического подъема на соседней с нами территории.

Чем же российская дипломатия должна озаботиться?

• Во-первых, нам по силам предотвратить военный сценарий, стать медиатором – страной, поддерживающей в целом нормальные отношения со всеми сторонами конфликта.

• Во-вторых, нормализация ситуации, а именно дипломатическое урегулирование, подразумевающее прекращение давления на Северную Корею и снижение ее воинственности, означает, что будет предотвращена гонка ядерных и обычных вооружений.

• В-третьих, в случае хотя бы частичной нормализации обстановки для США станет меньше поводов расширять военное присутствие вблизи российских и китайских границ.

• В-четвертых, если начнется экономический рост в КНДР, откроются новые возможности для российского бизнеса на этом рынке, одном из последних “неподеленных”.

• В-пятых, в случае развития межкорейского сотрудничества и примирения возможной станет реализация трёхсторонних проектов с участием России, Севера и Юга (железная дорога и логистическая инфраструктура, нефте- и газопроводы, ЛЭП).

Снижение напряженности в Северо-Восточной Азии позволит реализовать здесь многосторонние экономические проекты с участием и других стран, поможет более глубокому вовлечению Дальнего Востока России в интеграционные процессы.

И наконец, мирное решение ядерной проблемы Корейского полуострова путем компромисса может стать основой создания в Восточной Азии многосторонней системы безопасности и сотрудничества (с участием как минимум шести государств). России такая коллективная система нужна не для реализации старых идеологем, а для того, чтобы вписаться в региональную интеграцию на равноправной основе и иметь возможность защищать свои интересы.

Таким образом, в начале XXI в. для нашей страны корейская проблема стала не только узкорегиональной, но и глобальной. Тем больше оснований ознакомиться с анализом событий и процессов в динамике. Очерки такого рода и предлагаются читателю.

В монографию были включены публикации автора за прошедшие годы, мысли вслух для правдивого освещения официальных установок, взглядов и позиций стран, участвующих в корейском кризисе, а также анализ мнений маститых российских и зарубежных ученых.

Раздел I
Корейский вопрос в системе международных отношений

Корейский полуостров в подсистеме международных отношений конца XX – начала XXI века^[1]

Ситуация на Корейском полуострове на протяжении всех последних десятилетий характеризуется приливами и отливами в межкорейских отношениях, неурегулированностью проблемы объединения и сосуществования двух Корей, несовпадением интересов ведущих мировых держав в этом регионе и отсутствием средств и механизма их согласования.

Для России Корейский полуостров – зона национальных интересов, более столетия доставлявшая немало хлопот российским политикам. Но, как ни странно, до Кореи у российских лидеров руки доходили в последнюю очередь, когда ситуация накалялась. Это проявлялось и в царские времена (соперничество за Корею с Японией), и в сталинские годы (корейские беженцы на Дальнем Востоке в начале XX в. и трагедия их насильственного переселения), и после Второй мировой войны (раскол Кореи, приведший к первому крупному “межсистемному” военному столкновению – Корейской войне в 1950-е гг.). Перечислю события послевоенного времени: межкорейское противостояние в период холодной войны и вспышки “горячих” конфликтов, не раз ставивших полуостров на грань большой войны; ожесточенное перетягивание одеяла в 1990-е гг., когда обе Кореи пытались использовать Россию в своих разборках, и др.

И сегодня Корейский полуостров остается одной из потенциально горячих точек по периметру российских границ. Это не может не заставлять Россию внимательно следить за развитием событий в соседнем регионе.

А теперь – немного истории.

Как известно, причины корейской проблемы следует искать в итогах Второй мировой войны: в 1945 г. по согласованию СССР и США Корейский полуостров был разделен по 38-й параллели для принятия капитуляции войск Японии. Формирование в двух частях страны остро противоборствующих и политикоидеологически несовместимых режимов, в каждом из которых патронировали противостоящие центры двух соперничающих мировых социально-политических систем, привело к кровопролитной братоубийственной войне 1950–1953 гг. Военный конфликт быстро интернационализировался и к концу 1950 г. стал во многом американо-китайским (при участии советских ВВС). Лишь после смерти Сталина удалось погасить военный пожар, который, однако, юридически был завершен лишь перемирием. С учетом огромных людских потерь и материального ущерба, понесенного обеими сторонами (по данным исследователей, потери северокорейско-китайской стороны составили от 2 до 4 млн чел., южнокорейско-американской – более 1 млн чел.; промышленный и социальный потенциал КНДР (полностью) и Республики Корея (частично) были разрушены), рассчитывать на быстрое примирение сторон не приходилось.

Женевское совещание 1954 г. представителей КНДР, РК, США, СССР, КНР, Великобритании, Франции и еще 12 стран, воевавших в Корее, доказало полную несовместимость позиций противоборствующих сторон^[2].

В послевоенный период Корейский полуостров оставался регионом острой конфронтации, объяснявшейся как идиосинкразией двух корейских государств друг к другу, так и противостоянием покровительствующих им Москвы и Пекина с Вашингтоном. По 38-й параллели фактически проходил горячий фронт холодной войны^[3]. Южная Корея стала военно-политическим сателлитом США (юридической базой отношений служит Договор о взаимной обороне 1953 г.) и, несмотря на экономические успехи, во внешнеполитической сфере пользовалась лишь ограниченной самостоятельностью. Северной Корее удалось избежать односторонней зависимости от Москвы благодаря тактике балансирования между вступившими с конца 1950-х гг. в конфликт СССР и Китаем, а также вследствие самоизоляции и закрытия общества. Подписанные в 1961 г. союзные договоры с СССР и КНР носили в тот период во многом формальный характер из-за дистанцирования Пхеньяна от обеих коммунистических столиц.

Объединение Кореи в условиях глобального противостояния стало делом нереальным. Оно могло осуществиться лишь насильственным путем, однако периодически возникавшие в 1960-е гг. устремления с обеих сторон на этот счет гасились “старшими братьями” обеих Корей, не желавшими рисковать прямым конфликтом по корейскому поводу.

Выдвигавшиеся с обеих корейских сторон концепции и программы объединения в связи с этим носили в то время во многом декларативно-пропагандистский характер, диктовались стремлением набрать очки в идеологическом противоборстве и привлечь поддержку на международной арене. Фактически же глубинная суть устремлений обоих корейских государств сводилась к претензиям на исключительность в легитимном представлении всей корейской нации и на монополию на власть на территории всего Корейского полуострова. Непримиримость этих позиций приводила к постоянным конфликтам, в том числе вооруженным, в которые вовлекались и другие страны. Достаточно вспомнить инцидент с захватом американского военного корабля “Пуэбло” в 1968 г., убийство американцев в демилитаризованной зоне в 1976 г., покушение на жизнь южнокорейского президента Чон Ду-хвана в Рангуне в 1983 г., теракт против южнокорейского авиалайнера в 1987 г., инцидент с северокорейской подлодкой, потерпевшей крушение у южнокорейских берегов в 1996 г., потопления кораблей, перестрелки и др. Многие из этих инцидентов ставили полуостров на грань войны.

Вместе с тем необходимо отдавать себе отчет в том, что за политическими играми стоит реальное стремление народов обеих частей разделенной Кореи к национальному примирению и объединению, ведь Корея – одна из наиболее гомогенных по национальному составу стран мира, а традиционная конфуцианская мораль делает почитание родственных связей чуть ли не главным делом чести для каждого корейца. Между тем на Севере и Юге проживают около 10 млн членов разделенных семей, на протяжении десятилетий не имевших никаких контактов друг с другом.

С начала 1970-х гг. фактор корейского национализма – это стремление играть возрастающую роль в геополитических комбинациях вокруг полуострова. В условиях разрядки между СССР и США, США и Китаем, поиска Южной Кореей путей выхода на союзников КНДР, попыток КНДР получить экономическую помощь со стороны развитых западных стран возникла нужда хотя бы во внешних симптомах смягчения конфронтации на полуострове.

В 1972 г. состоялись первые после корейской войны межкорейские контакты на высоком уровне. 4 июля 1972 г. опубликовали (неожиданно для многих) Совместное заявление Севера и Юга, в котором были зафиксированы принципы объединения страны: провозглашался мирный, демократический путь на основе национальной консолидации и самостоятельности^[4].

Стороны пошли на этот шаг по разным, трудно совместимым мотивам, однако сами по себе эти принципы и в последующие годы служили стабильным ориентиром поиска путей национального примирения.

На Севере в 1980 г. была выдвинута идея создания конфедерации по принципу “одна нация, одно государство (с единым национальным правительством) – две системы, два региональных правительства”, дополненная в 1990-е гг. принципами консолидации нации, национального суверенитета, патриотизма, борьбы против вмешательства внешних сил^[5].

На Юге предлагались различного рода концепции корейского содружества, национального сообщества, которые также предусматривали многоступенчатый характер сосуществования и объединения страны^[6]. И в тех, и в других концепциях внешне имелось рациональное зерно, но на деле обе стороны де-факто исходили из стремления к объединению только под своим контролем. Эти благородные идеи были абсолютно нежизнеспособны и в основном призваны были маскировать настрой на противоборство по правилам игры с нулевым результатом.

Конфронтационный тупик на Корейском полуострове, сопряженный с установившимся балансом отношений крупнейших держав (СССР, США, Китай, Япония), позволял сохранять статус-кво до конца 1980-х гг. Проведение южнокорейским президентом Ро Дэу в условиях перестройки в СССР так называемой северной политики было направлено на нормализацию отношений с социалистическими странами, союзниками КНДР, в том числе для того, чтобы получить перевес в конфронтации с Севером. Однако на деле геополитическая ситуация мало изменилась даже с признанием Сеула со стороны СССР в 1990 г. (хотя КНДР и усмотрела в этом возникновение новой для себя угрозы), так как силовое решение корейской проблемы было по-прежнему невозможно, а никакое иное все также не просматривалось.

Международная “большая игра” 1990-х годов

Геополитический баланс вокруг Корейского полуострова изменился лишь с распадом СССР и крушением мирового социализма. Именно поэтому можно говорить о том, что с начала 1990-х гг. стартовал новый этап становления иной системы международных отношений вокруг Корейского полуострова. Возросла напряженность, усилились конфликты, ведь все акторы стали добиваться для себя наиболее выгодных условий на новом этапе истории.

К счастью, в отличие от других регионов мира, где передел влияния в 1990-е гг. сопровождался кровопролитием, в Корее удалось обойтись без военного конфликта, хотя на протяжении 1990-х гг. бывали моменты, когда его опасность казалась реальной. Следует объективно отметить, что такая сдержанность стала результатом не благих намерений и высоких помыслов, а опасений относительно военного потенциала КНДР, которая была в состоянии нанести неприемлемый ущерб своим противникам, а также фактора Китая, реакция которого на конфликт в Корее с участием США могла быть достаточно жесткой.

В начале 1990-х гг. в связи со сворачиванием политических связей с Россией и прекращением с нашей стороны экономического содействия Пхеньян решил, что угроза кризиса стала реальной. Активизировались также США и РК, посчитавшие, что коллапс КНДР не за горами и надо готовиться к поглощению Севера по германскому варианту. Пхеньян же, с одной стороны, форсировал ракетно-ядерную программу, мыслимую как средство сдерживания против внешнего вмешательства, а с другой – попробовал вновь разыграть карту корейского единства, пойдя на подписание Соглашения о примирении, ненападении, сотрудничестве и обменах между Севером и Югом и Совместной декларации о денуклеаризации Корейского полуострова (конец 1991 г.).

Сложившийся дисбаланс сил вокруг полуострова однако позволял США, Японии и РК усиливать давление на Северную Корею: во-первых, чтобы не допустить получения ею ядерного оружия и развития других видов ОМУ, а во-вторых, чтобы добиться демократизации и открытия КНДР, что в специфических условиях Корейского полуострова было бы эквивалентно распаду северокорейской государственности и фактическому подчинению северной части полуострова Югу. Такие планы не могли не встревожить Китай, который при таком сценарии получил бы на своих границах зависимую от США единую Корею, где были бы размещены американские войска, причем было ясно, что процессы, ведущие к этому результату, вряд ли были бы безболезненными и ненасильственными.

Еще в 1990 г., когда Советский Союз предупредил Пхеньян о грядущей нормализации своих отношений с Сеулом, северокорейское руководство пригрозило, что в интересах “самозащиты” вынуждено будет “в условиях наличия ядерного оружия в Южной Корее… пойти на разработку соответствующего оружия противодействия”^[7]. Ядерные исследования велись в КНДР с начала 1960-х гг., а в 1970-е гг., как теперь с опозданием стало ясно, был взят курс на создание собственного ядерного оружия^[8]. Справедливости ради следует отметить, что и в Южной Корее при Пак Чон-хи тайно разрабатывалось ядерное оружие, причем к концу 1970-х гг. эта программа была завершена на 95 %. После убийства Пак Чон-хи в 1979 г. США добились сворачивания этих работ^[9].

КНДР присоединилась к Договору о нераспространении ядерного оружия лишь в 1985 г., да и то под давлением СССР, который сделал это условием оказания помощи в строительстве АЭС. Контрольное же соглашение с МАГАТЭ было подписано КНДР лишь в 1992 г. После первых же инспекций, выявивших незаконную деятельность КНДР, в ответ на призывы поставить ее под контроль МАГАТЭ, КНДР пошла на решительное обострение и в марте 1993 г. приостановила свое членство в Договоре о нераспространении ядерного оружия, что спровоцировало полномасштабный кризис не только на Корейском полуострове, но и в международных отношениях в целом. Для форсирования процесса достижения договоренностей с США КНДР начала демонтаж механизма Соглашения о перемирии 1953 г., которое на протяжении четырех десятилетий являлось единственной юридической базой урегулирования конфликта (27 апреля 1994 г. северокорейцы объявили документ недействующим).

Действия Пхеньяна укрепили подозрения в том, что он уже располагает ядерным оружием, и не нашли поддержки в большинстве столиц, включая Москву. Американская администрация Клинтона всерьез, как признавалось впоследствии, рассматривала вариант военного удара по ядерным объектам на Севере, однако ущерб для США был признан неприемлемым, а поездка в Пхеньян бывшего президента Дж. Картера в июне 1994 г. позволила перевести решение проблемы в переговорное русло.

В результате 12 октября 1994 г. в Женеве было подписано рамочное соглашение между США и КНДР, согласно которому КНДР замораживала свою ядерную программу в обмен на политическую нормализацию и строительство двух легководных реакторов. (Этой работой стал заниматься специально созданный международный консорциум КЕДО, главную роль в котором играли США, РК, Япония, а также ЕС. Россию туда не пригласили, несмотря на наличие действовавшего соглашения об АЭС.)

В результате ядерного кризиса значительно возросла роль США в корейских делах. Вашингтон сделал серьезный шаг к налаживанию контактов с КНДР. Выросло и значение Китая, который выступил, по сути, единственным защитником Пхеньяна и твердо отстаивал идею недопустимости каких-либо действий на полуострове, не учитывающих его интересы. Благодаря созданию КЕДО наладилась координация политики в отношении КНДР между США, РК и Японией (был создан соответствующий консультативный механизм), которая позволила и Японии продвигать свои интересы в корейском вопросе. Россия же в 1990-е гг. не сформулировала четко свои интересы в решении ядерного кризиса, что привело к снижению ее авторитета на Корейском полуострове, хотя объективные интересы России в сохранении мира и стабильности в Корее были соблюдены.

Дальнейшее развитие событий показало, что такая позиция Москвы была воспринята другими участниками “корейской игры” как свидетельство слабости, утраты рычагов влияния. С середины 1990-х гг. КНДР, вдохновленная успехом в розыгрыше ядерной карты в отношениях с США, стала изыскивать новые возможности для осуществления сделки с США, по которой она получила бы гарантии безопасности и невмешательства (в том числе и со стороны Южной Кореи). Следует отметить, что вывод американских войск с Юга и подписание мирного договора с США были уже давно объявлены главными целями политики Пхеньяна. Очевидно, что изначально присутствие американских войск воспринималось как главное препятствие для объединения Кореи по северокорейскому сценарию. В нынешних условиях главными для Пхеньяна стали гарантии выживания режима, неприкосновенность которого может обеспечить, как, очевидно, считали в Северной Корее, только отказ Вашингтона от злого умысла, что позволит удержать от резких движений и Южную Корею.

Проблема замены перемирия на Корейском полуострове новым режимом поддержания мира – важная часть более широкой проблемы корейского урегулирования. Она включает в себя как вопрос примирения двух корейских государств, так и вопрос международных гарантий безопасности Корейского полуострова. Формальными участниками военного конфликта были КНДР и войска ООН (в составе 15 государств), однако на деле в него были вовлечены КНДР, РК, США, Китай, отчасти СССР; определенную роль играла и Япония, интересы которой также не могут быть проигнорированы при подведении итогов конфликта.

Более широкое решение возможно лишь в контексте урегулирования всех озабоченностей, тут необходимо учитывать интересы всех заинтересованных государств, т. е. как минимум (помимо двух Корей) США, Китая, России и Японии. В таком формате (возможно еще и с участием ООН) наиболее целесообразно вырабатывать согласованные основы миропорядка в Северо-Восточной Азии, а впоследствии комплексно решать вопросы обеспечения безопасности, развития сотрудничества (включая экономическое), искать ответы на “новые вызовы безопасности” (например, экологические, техногенные, трансграничной преступности и др.).

В ответ на усиление давления КНДР по поводу заключения мирного договора с Америкой 16 апреля 1996 г. США и РК выступили с инициативой переговоров по формуле “2 + 2” (Север – Юг, США – Китай)^[10], оставив за бортом урегулирования Россию и Японию; последняя, однако, имеет канал воздействия на корейскую ситуацию через консультативный механизм согласования корейской политики в рамках “тройки” (США, Япония, РК). Пхеньян вынужденно согласился главным образом для того, чтобы получить дополнительный канал выхода на США (в КНДР считали, что формула “2 + 2” означает переговоры КНДР с США при вспомогательной роли Китая и РК). С началом прямых переговоров с США Северная Корея, однако, утратила интерес к “четырехсторонке”, и в ее работе с 1999 г. наступила пауза.

Со второй половины 1990-х гг. американо-северокорейский диалог стал главным фактором в модификации геополитической ситуации на Корейском полуострове. Он активизировался в связи с ростом озабоченности в США и Японии ракетной программой КНДР (особенно встревожил их запуск КНДР 31 августа 1998 г. ракеты-носителя в целях, как было объявлено в Пхеньяне, вывода на околоземную орбиту искусственного спутника Земли). США и Япония поставили цель: ограничение ракетной программы КНДР лимитами международного режима РКРТ, недопущение разработки ракет дальнего радиуса действия и их экспорта, назвав эти задачи главными целями своей политики в отношении Севера.

В докладе, подготовленном в 1999 г. координатором корейской политики США, бывшим Минобороны У. Перри, был намечен курс на выторговывание уступок со стороны КНДР (полной гарантии отсутствия планов создания ядерного оружия, прекращения разработок и размещения ракет свыше согласованных параметров, предусмотренных международными режимами, отказа от экспорта ракет и др.) в обмен на снятие санкций и развитие отношений вплоть до их нормализации. Намеченные меры закрепляли за США роль главного спонсора мирного процесса в Корее, оттесняя при этом других игроков с корейской арены.

В той или иной мере таким оборотом дела оказались недовольны все остальные. Южная Корея, ссылаясь на свои союзнические отношения с США, активно требовала от Вашингтона консультироваться с ней по всем шагам в отношении КНДР, “не забегать вперед” в контактах до решения собственных проблем в отношениях с Севером. С аналогичными озабоченностями выступала и Япония. Китай со всей серьезностью отнесся к перспективе усиления американского влияния в стратегически важном для себя соседнем регионе. Россия, хотя ее интересу отвечает снижение напряженности в Корее, также против монополизации процессов корейского урегулирования, принятия долгосрочных решений без учета ее интересов.

Ответ двух Корей

Как уже не раз бывало, обострение соперничества великих держав по корейской проблематике стимулировало активизацию межкорейских отношений.

В период правления президента РК Ким Ён-сама (1993–1998 гг.) КНДР отказывалась иметь дело с сеульской администрацией (как из-за ее общего антисеверокорейского настроя в ожидании коллапса КНДР, так и, конкретно, из-за “непочтительности” в связи со смертью Ким Ир-сена в 1994 г.). Согласованная на июль 1994 г. при посредничестве бывшего президента США Дж. Картера встреча Севера и Юга на высшем уровне не состоялась из-за смерти Ким Ир-сена, а южнокорейские власти вместо выражения соболезнований объявили чрезвычайное положение. К тому же Ким Чен-ир, занятый консолидацией своей власти (и формально, по корейским традициям, будучи в трехлетием трауре после смерти отца), видимо, еще не набрал сил для трудного процесса межкорейских уступок.

Приход к власти в РК в 1998 г. видного оппозиционера Ким Дэ-чжуна, провозгласившего политику солнечного тепла в отношении Севера, создал новые возможности для межкорейского диалога. Ким Дэ-чжун заявил, что подход его администрации к КНДР будет основываться на трех принципах: 1) РК не допустит военных провокаций Севера, но и сама не будет угрожать ему; 2) РК не намерена подрывать северокорейский режим или вести дело к поглощению Севера; 3) отделяя политику от экономики, РК будет стремиться к активизации межкорейских экономических связей^[11].

КНДР поначалу с подозрением восприняла цели политики солнечного тепла (позднее переименованной в “вовлечение”), не без оснований полагая, что ее истинная цель – все то же “разрушение социалистического строя КНДР” (термин “солнечное тепло” встречается в басне Эзопа: там солнечные лучи заставили путника разоблачиться, чего не достигли порывы холодного ветра). Вместе с тем экономическая составляющая этой политики – серьезная помощь со стороны Юга находящемуся в кризисе хозяйству Севера – не могла оставить Пхеньян равнодушным. Сначала сотрудничество развивалось на уровне частных корпораций (особую роль сыграл уроженец Севера, основатель корпорации “Хёндэ” (Hyundai) Чон Чжу-ён, инициировавший несколько программ сотрудничества, включая посещение южнокорейскими туристами ранее недоступной для них корейской святыни – Алмазных гор).

В своей так называемой Берлинской декларации 9 марта 2000 г. президент Ким Дэ-чжун заявил, что Юг готов начать экономическое сотрудничество с Севером на государственном уровне: помочь КНДР в модернизации инфраструктуры, развитии сельского хозяйства, а также призвал Север к развитию межправительственного диалога и гуманитарных обменов^[12].

Очевидно, в Пхеньяне также пришли к мысли о необходимости поисков новых подходов для обеспечения интересов КНДР. Дипломатическая активизация Пхеньяна, попытки навести мосты с Западом не могли быть успешными в случае противодействия Сеула, без налаживания отношений с ним. К этому же подталкивала критическая экономическая и продовольственная ситуация на Севере: Юг мог не только стать крупнейшим донором, но и стимулировать экономическое содействие со стороны мирового сообщества.

В марте – апреле 2000 г. состоялись двухнедельные конфиденциальные переговоры Севера и Юга в Пекине (этот штрих еще раз подчеркивает уникальную роль Китая в корейском урегулировании). В результате была достигнута договоренность о беспрецедентной и неожиданной для всего остального мира встрече руководителей двух корейских государств, причем старший по возрасту Ким Дэ-чжун согласился приехать к младшему Ким Чен-иру в Пхеньян, что по конфуцианским нормам свидетельствовало об особой покладистости и уступчивости южанина.

В ходе исторической пхеньянской встречи 13–15 июня 2000 г. лидеры двух Корей фактически согласились на примирение в интересах прекращения конфронтации, подписали совместную декларацию от 15 июня, в которой Север и Юг согласились “самостоятельно решить вопрос воссоединения страны”, отметили сходство предложений Севера о создании конфедерации “низкой ступени” и предложений Юга о “содружестве Юга и Севера”; подтвердили обязательства о взаимном ненападении; достигли договоренности об обменах между членами разделенных семей; договорились о развитии экономического сотрудничества; пришли к согласию относительно развития культурных связей и сотрудничества в социальной сфере, выразили стремление к поддержанию постоянных контактов^[13].

Таким образом, была выработана политическая основа для дальнейшего поиска взаимоприемлемой формы объединения, хотя вопрос о его сроках остался открытым. Остались и расхождения по таким вопросам, как участие внешних сил в объединении и присутствие американских войск на Юге (на чем настаивает Юг), хотя Север пока не акцентирует на них внимание.

Весьма важно, что была достигнута твердая договоренность о продолжении диалога на рабочем и высшем уровнях: северокорейский лидер получил официальное приглашение посетить Сеул. Начались межправительственные переговоры на уровне министров, посвященные налаживанию экономического сотрудничества, созданию правовых основ взаимоотношений (включая механизм двусторонней государственной координации связей). Впервые состоялись контакты министров обороны, нацеленные на снижение напряженности на полуострове. В 2000 г. было проведено несколько встреч членов разделенных семей в Пхеньяне и Сеуле, расширились контакты по линии обществ Красного Креста. В развитие достигнутой договоренности о налаживании железнодорожного сообщения между Севером и Югом в сентябре 2000 г. начаты работы по восстановлению железнодорожного полотна через Демилитаризованную зону (ДМ3).

Разумеется, в результате межкорейского саммита были лишь обозначены в декларативной форме новые принципы межкорейских отношений, притом что реальные цели сторон остались кардинально различными: для Севера – это выживание режима, для Юга – трансформация Севера и объединение на южнокорейских условиях. Стороны фактически сделали лишь первые шаги к мирному сосуществованию, оставив вопрос объединения страны как необходимую, но отдаленную перспективу. Сохраняются и взаимные претензии, нередки всплески взаимного раздражения. Не следует, однако, преуменьшать геополитическое значение межкорейского сближения: впервые корейцы Севера и Юга показали всему миру способность самим решать судьбу Кореи, достичь примирения, что значительно оздоровило бы обстановку на полуострове и в Северо-Восточной Азии в целом.

Эти процессы вызвали своего рода цепную реакцию среди причастных к корейской проблеме государств.

Историческое значение имел первый в истории визит в Пхеньян российского лидера: В. В. Путин встретился с Ким Чен-иром 19 июля 2000 г. и подписал основополагающую Пхеньянскую декларацию.

Активизировались и США. За официальным одобрением межкорейского саммита Вашингтоном легко прочитывалась его озабоченность: межкорейское сближение уменьшает регулирующую роль США на Корейском полуострове, заставляет задавать вопросы относительно обоснованности пребывания 37-тысячного американского военного контингента в Южной Корее, ставит под сомнение перспективу развертывания системы противоракетной обороны в регионе и в самих США. В этих условиях США форсировали свои контакты с Пхеньяном, чтобы до ухода администрации Клинтона закрепить свои позиции на Севере Кореи и не упустить инициативу. В начале октября 2000 г. второй человек в КНДР – вице-маршал Чо Мён-рок – посетил президента США Клинтона в Белом доме (надев для этого парадный мундир) и добился его согласия на приезд в Пхеньян. В результате переговоров было подписано совместное коммюнике, предусматривающее улучшение двусторонних отношений, в том числе в экономике, преобразование соглашения о перемирии в прочный режим поддержания мира, сотрудничество в борьбе с международным терроризмом, а также содержащее обязательства КНДР воздерживаться от запусков баллистических ракет в период ведения с США переговоров по “ракетному вопросу”^[14].

В конце октября 2000 г. состоялся первый в истории визит в Пхеньян госсекретаря США М. Олбрайт, в ходе которого обсуждались условия урегулирования отношений между Пхеньяном и Вашингтоном (образно говоря, по формуле пакетной сделки “мир и гарантии безопасности КНДР в обмен на ее оружие массового поражения”, в первую очередь ракетное)^[15] и визит в Пхеньян президента США Б. Клинтона. Тот, однако, предпочел в последние месяцы своего президентства заниматься ближневосточной темой и в Пхеньян так и не приехал, в том числе из-за негативной позиции своего “сменщика” Дж. Буша.

Быстрые темпы американо-северокорейского потепления серьезно насторожили Токио, который опасался, что урегулирование отношений КНДР с Западом может произойти без учета японских интересов. К их числу относились опасения Японии относительно северокорейских ракет (как вновь разрабатываемых, так и уже размещенных), которые в Японии считали серьезным вызовом своей безопасности. Японцы также хотели бы добиться от северокорейцев прояснения судьбы японских граждан, которые, по их сведениям, были похищены спецслужбами КНДР, высылки террористов так называемой Японской Красной армии, похитивших самолет и нашедших убежище в КНДР.

КНДР со своей стороны считает императивным решение проблем исторического прошлого. Она намерена добиться от Японии извинений за колониальный период и получить компенсацию за него, которая может достигать нескольких миллиардов долларов. С учетом того, что на подобных же условиях были нормализованы отношения между Японией и Южной Кореей в 1960-е гг., эти требования не представляются невыполнимыми. Вместе с тем сложившийся между двумя странами “исторический антагонизм” и национальная антипатия существенно затрудняют ведение переговоров, которые были возобновлены в 2000 г. после перерыва в несколько лет.

Премьер-министр Японии Д. Коидзуми стал первым в послевоенной истории японским лидером, посетившим Пхеньян 17 сентября 2000 г. В ходе его визита была подписана корейско-японская Пхеньянская декларация и согласованы основные параметры отношений. Ким Чен-ир в качестве жеста доброй воли признал факт похищения северокорейскими спецслужбами японских граждан в 1970-е гг. и пообещал предоставить информацию о них. Впрочем, результаты его доброй воли и уступчивости были совсем не такими, как ожидалось: стороны зашли в тупик из-за “проблемы похищенных” и вопросов компенсации за колониальное прошлое. С началом кризиса в отношениях с США из-за урановой проблемы шансы на реализацию японо-северокорейских договоренностей стали таять. Второй визит Д. Коидзуми в мае 2004 г. закончился провалом.

Начало межкорейского диалога и ослабление напряженности на Корейском полуострове, активизация внешней политики КНДР привели в 2000 г. к полосе ее дипломатического признания со стороны стран Запада – Италии, Канады, Австралии, – за которыми последовали другие страны ЕС (Англия, Германия, Испания, Нидерланды и др.) и страны Азии. Укрепились позиции Пхеньяна в АТР (в 2000 г. КНДР присоединилась к региональному форуму АСЕАН, началась проработка возможностей ее участия в других региональных и международных организациях), что объективно укрепило позиции Севера в диалоге с Сеулом и его союзниками.

Разумеется, не мог оставаться равнодушным к межкорейскому потеплению и американо-северокорейскому сближению Китай, для которого ситуация в Корее особенно чувствительна, так как напрямую затрагивает насущные интересы национальной безопасности. По сути, китайским интересам отвечает ситуация “ни объединения, ни войны”, сохранение статус-кво на полуострове^[16]. Декларируя поддержку межкорейского диалога, Китай опасается чрезмерной самостоятельности Пхеньяна (на помощь которому к тому же потрачено немало сил и средств).

Вмешательство в корейские дела третьих стран или слишком тесное сближение двух Корей по этой логике может поставить политические и экономические интересы Китая под угрозу. Именно поэтому в Пекине довольно нервно восприняли углубление американо-северокорейского диалога, вероятно, заподозрив Пхеньян в попытке поиграть на противоречиях между Пекином и Вашингтоном в угоду собственным интересам. Китай предпринял шаги по укреплению своих политических и экономических позиций в КНДР, высказался за недопустимость американского военного присутствия в Корее в случае ее объединения. В 2000 г. были возобновлены контакты КНДР и КНР на высшем уровне. Китай стал настойчиво добиваться продолжения четырехсторонних переговоров, стремясь держать под контролем американо-северокорейские отношения.

Международные аспекты корейского урегулирования

В начале XXI в., как и в начале XX в., Корейский полуостров вновь стал одним из центров пересечения интересов великих держав, оказавшись в фокусе мировой политики. Сто лет назад противоречия вокруг Кореи не были разрешены мирно, что привело к трагедии для корейского народа (потере государственности и оккупации Японией) и стало источником внутрикорейского и международных конфликтов на протяжении всего XX в. Сегодня ситуация иная: есть возможность цивилизованно решить вопрос о мирном сосуществовании двух корейских государств с учетом интересов двух частей разделенной нации и заинтересованных стран. Это, однако, требует согласованных усилий и гармонизации интересов, отказа от политики силы, нажима и шантажа.

В частности, подтягивание экономического уровня Северной Кореи для того, чтобы позволить ей равноправно вписаться в систему внутрикорейского, регионального и международного разделения труда, представляется необходимой экономической предпосылкой национального примирения и интеграции КНДР в мировое сообщество. На этом пути не обойтись без согласованных действий как народов обеих частей Кореи, так и коллективных усилий заинтересованных стран.

Активизация взаимодействия Российской Федерации с корейскими государствами переплетена с расширением сотрудничества России в области корейского урегулирования с США, Японией, Китаем, ЕС, АСЕАН. Сверка позиций по Корее стала регулярной, заняла важное место во внешнеполитическом планировании России.

Корейское урегулирование имеет два аспекта: межкорейское примирение (это дело народа Кореи) и обеспечение внешней безопасности вокруг Корейского полуострова (это дело всех заинтересованных государств). Россия еще в 1994 г. выдвинула идею шестисторонней конференции по Корее^[17], однако реализовать ее оказалось непросто из-за нежелания США, РК, да и КНДР включать дополнительных участников в переговорный процесс. Постепенно, однако, идею многостороннего обсуждения региональных проблем поддержали в Японии, Южной Корее, с оговорками – в США. КНР занимает пассивно-негативную позицию. КНДР поддерживает идею шестисторонней конференции, если на ней будет обсуждаться вывод войск США из РК, но скептически настроена по отношению к коллективной системе безопасности в СВА и другим многосторонним процессам. Однако ее позиции меняются. Присоединение КНДР к АРФ, возможно, даст импульс в направлении обсуждения вариантов многосторонних переговоров.

В этих условиях Россия продолжает исходить из того, что для решения проблем Северо-Восточной Азии наиболее рациональным на перспективу является многосторонний формат с участием всех заинтересованных стран. Начатые США, РК, КНДР и КНР четырехсторонние переговоры полезны, но повестка дня их ограничена подведением юридических итогов военного конфликта полувековой давности. Именно поэтому состав участников ограничен воевавшими в той войне сторонами. Даже в случае успеха итогом будет лишь создание новой системы поддержания мира на

Корейском полуострове, но отнюдь не решение корейской проблемы, определение будущего миропорядка в СВА. Вместе с тем такой итог составит приемлемую основу для последующего обсуждения и поиска компромиссов. В том процессе уже должны будут участвовать все заинтересованные страны, без учета интересов которых противоестественно пытаться сконструировать сколь-либо устойчивую систему международных отношений в СВА.

В идеале компромиссным итогом диалога должно было бы стать предоставление сторонами друг другу гарантий безопасности (в том числе признание КНДР со стороны США, Японии, РК), обеспечение которых взяли бы на себя, помимо упомянутых стран, Россия и Китай, что придало бы им действенный характер. В обмен на это США, Япония, РК могли бы снять свою озабоченность по северокорейским ОМУ, ракетным программам (ценность их как средства сдерживания для Пхеньяна снизится при получении политических гарантий выживания режима). Но для этого оппоненты Пхеньяна должны на деле отказаться от цели реформирования и в конечном счете ликвидации северокорейской системы. Речь, таким образом, идет о своего рода “расширенной пакетной сделке”. Однако пока ее потенциальные участники допускают возможность силовых решений и настроены на ликвидацию контрагента, сближение позиций невозможно.

Следует при этом отдавать себе отчет в том, что, несмотря на серьезное потепление на Корейском полуострове в 1999–2000 гг., так далеко “тройка” (США, Япония и Южная Корея) пока зайти не готова: реформы и открытость КНДР (что для северокорейцев неприемлемо) инкорпорированы в число главных задач политики вовлечения. Вскоре, вероятно, перед “тройкой” встанут вопросы: а что же дальше? Каковы будут цели Запада, если Пхеньян на самом деле откажется от ОМУ, некорректного поведения на международной арене? Смирится ли мировое сообщество (от имени которого пытается говорить “тройка”) с легитимностью кимченировского режима на Севере Кореи? Как и до каких пределов развивать сотрудничество Запада с КНДР, которая сейчас настроена главным образом на получение все возрастающего объема помощи, последствия прекращения которой могут быть непредсказуемыми?

Особенность предлагаемого многостороннего диалога как раз и состоит в том, что он сможет определить место КНДР в современном мире. Форум должен быть запрограммирован на то, чтобы все стороны могли свободно излагать свои позиции, для начала даже не стремясь к согласию. Для КНДР такая постановка вопроса может быть ценна возможностью озвучить свои позиции по выводу американских войск, диалогу с Югом и т. п., для других участников – аргументированно их прокомментировать. В принципе, только так в международной практике и притираются оппоненты, поначалу казавшиеся непримиримыми.

Может быть рассмотрен другой, более приземленный вариант: не трогая сразу болезненную тему корейского урегулирования, начать с обсуждения реально назревшей в субрегионе СВА тематики вызовов всеобъемлющей безопасности (в том числе финансово-экономических, экологических, а далее – и военных), политического измерения многостороннего регионального сотрудничества.

Так или иначе вопросы сотрудничества в Северо-Восточной Азии, особенно связанные с крупными экономическими проектами, чем дальше, тем в меньшей степени будут разрешимы на строго двусторонней основе. Такие проекты, как магистральные нефтепроводы, газопровод, трансконтинентальная железнодорожная магистраль, Туманганский проект (экономическое освоение дельты р. Туманной на стыке границ КНР, КНДР и РФ), затрагивают интересы всех соседей, поэтому необходим механизм согласования всех точек зрения. Учет этого обстоятельства, очевидно, должен серьезно воздействовать на российские подходы к корейским делам и ситуации в СВА в целом.

Проблемы стабилизации на рубеже веков

Северная Корея заметно изменилась с начала нового века. В этом есть заслуга как администрации Ким Дэ-чжуна, так и России в частности. Именно наши страны дали возможность руководителю КНДР Ким Чен-иру продемонстрировать позитивный потенциал и позитивный подход к миру. Именно с России началось дипломатическое наступление КНДР, которое привело к нормализации отношений с большинством европейских стран и сделало возможным сам межкорейский саммит. С моей точки зрения, именно сегодня мы должны помочь Северной Корее протянуть руку миру, содействовать тем позитивным тенденциям ее политики, которые мы наблюдаем. Самое главное – нужно дать Северной Корее представление о том, каким образом она может вписаться на равных в систему международных отношений и как будет выглядеть в случае определенных изменений своей внутренней и внешней политики.

К сожалению, до сих пор политология – и южнокорейская, и российская, и западная – во многом уходит от этого вопроса. В Южной Корее мы слышим постоянные утверждения о том, что Северная Корея должна меняться в направлении реформ и открытости, рыночных реформ и демократии. И на этом анализ заканчивается. А как будет выглядеть Северная Корея в случае, если она пойдет по этому пути? Где будет место руководителей и политических элит этой страны? Как будет взаимодействовать обновленная Северная Корея с мировым сообществом? На эти вопросы ответа нет. И, разумеется, это рождает у северокорейцев подозрения в том, что все разговоры об открытости и демократии не более, чем вывеска, дымовая завеса для того, чтобы подорвать и уничтожить их систему. Вряд ли можно требовать от какого бы то ни было правительства, чтобы оно добровольно вступило на путь, ведущий к самоубийству. Рассчитывать на то, что Северная Корея согласится на объединение под эгидой Южной Кореи, не приходится.

Значит надо учиться жить вместе, надо учиться сосуществовать на каком-то достаточно длительном историческом этапе. Заслуга президента Ким Дэ-чжуна в том, что он понял это раньше других и стал проводить соответствующую практическую политику, которая встретила понимание в Северной Корее. К сожалению, события начала 2001 г. заронили в душах и умах северокорейцев сомнение в том, что Ким Дэ-чжун будет последователен в этой политике, что он сможет проводить ее и дальше. Определенную роль здесь сыграли и те трения в американо-южнокорейских отношениях, которые стали следствием упоминания о ПРО в российско-южнокорейском коммюнике. На высшем уровне северокорейцы, похоже, решили, что их президент не может быть полностью самостоятельным и сделали вывод о том, что, прежде чем разговаривать с южнокорейской стороной, надо договориться с Вашингтоном.

Реализм, впрочем, возобладал, и сейчас северокорейцы не отказываются от диалога с Югом, к чему мы их и призывали. Мы считаем это позитивным фактором. Однако базовой посылкой северокорейской политики остается тезис о том, что необходимо в первую очередь получить гарантии безопасности от Вашингтона. Это вполне понятно. Без того, чтобы руководство Северной Кореи получило определенные гарантии невмешательства, гарантии уважения к своей системе, вряд ли можно требовать от него перехода к реформам, поскольку в любой стране период реформ означает дестабилизацию. Пока северокорейское руководство не получит твердые гарантии того, что дестабилизация не будет использоваться теми, кого оно считает своими противниками, для подрыва режима, переубедить его будет невозможно.

Мне кажется, что в период администрации Дж. Буша особую важность имело как раз взаимодействие между Южной Кореей и США для того, чтобы дать КНДР эти гарантии безопасности. Конечно, эти гарантии (не только письменные, но и субстантивные) должны были исходить в первую очередь от США. Но нынешнее демократическое руководство Республики Корея очень многое может сделать для того, чтобы именно таким стал курс Вашингтона. Была ли возможность того, чтобы президент Буш теоретически сделал в отношении Северной Кореи то, что республиканец Никсон сделал в отношении маоистского Китая? Двигаться надо было в сторону полного дипломатического признания, подписания соответствующего договора.

Мне кажется, что именно к такому развитию событий должны быть направлены усилия Южной Кореи. Только признание со стороны США повлечет за собой, я надеюсь, необратимые позитивные перемены на Корейском полуострове. Вслед за ним, очевидно, последуют нормализация отношений Северной Кореи с Японией, соответствующие финансовые вливания со стороны Японии. Это создаст мощный базис для экономического сотрудничества КНДР с внешним миром и в первую очередь с Южной Кореей. В рамках указанного сотрудничества будет образовываться новая социально-экономическая структура, новые отношения собственности, которые пока просто не могут развиваться из-за отсутствия финансового базиса. Это, конечно же, приведет к эволюции КНДР при сохранении государственности, при сохранении системы в более привычном для других стран направлении, к конвенционализации (превращению в обычное государство).

Движение по такому пути вполне могло начаться еще в середине 1990-х гг. Уже тогда Северная Корея проявляла готовность к прогрессу при заключении соответствующих двусторонних соглашений с Южной Кореей и готовность к диалогу. Но мы потеряли до перехода власти к республиканцам 10 лет, можем потерять еще столько же. Поэтому мне хотелось бы, чтобы в наших дискуссиях с южнокорейской стороной, с представителями и науки, и администрации рождались те подходы, которые будут способствовать реализации именно этого сценария на Корейском полуострове. Россия могла бы принимать полноправное участие в этом процессе.

Необходимы международные гарантии новой ситуации на Корейском полуострове, и в таких гарантиях должны участвовать, конечно, все заинтересованные стороны, т. е. как минимум США, Китай, Россия, Япония, возможно, Европейский союз как наблюдатель. Именно такую перспективу мы хотели бы приблизить.

Корейский полуостров – надежды на снижение напряженности^[18]

Исторические корни и причины конфронтации

Кроме, пожалуй, Ближнего Востока, трудно найти регион, который может соперничать с незавидной славой Корейского полуострова как зоны перманентного конфликта на протяжении столь длительного периода современной истории. Он находится в фокусе политики ведущих держав (прежде всего, США), которые, по сути, хотели бы изменить здесь ситуацию в свою пользу.

После окончания корейской войны 1950–1953 гг. столкновения между Севером и Югом не раз ставили регион на грань большой войны. Роль сверхдержав в Корее была двоякой: с одной стороны, глобальное противостояние подпитывало, в том числе, и корейский конфликт, с другой – лидеры мировых систем удерживали своих “клиентов” от безрассудных шагов, что позволило сохранять на полуострове худой, но мир.

После завершения холодной войны многим казалось, что нестабильность на полуострове – это всего лишь следствие глобального противостояния двух систем, а потому уйдет в историю вместе с ним. В начале 1990-х гг. США и их союзники, в первую очередь Республика Корея (РК) и Япония, были убеждены, что до падения тоталитарного строя в КНДР остаются считанные месяцы. Такие ожидания особенно усилились в связи со смертью в июле 1994 г. харизматического лидера страны Ким Ир-сена. В то время и многие российские эксперты-международники, которые не были вооружены специальными знаниями “Страны утренней свежести”, воспринимая ее как аналогию восточноевропейских режимов, разделяли подобные ожидания.

Однако краха коммунистического режима в Пхеньяне не произошло. Дело в том, что уже тогда расхожие представления о Северной Корее как о сталинистской стране, производном от советского социалистического строя, были упрощением и не позволяли давать верные ответы на широкий круг вопросов, связанных с будущим Корейского полуострова.

В КНДР с самого начала стала происходить кореизация сталинской модели, приведшая к созданию чучхейского социализма под лозунгом “жить по-нашему”. Ким Ир-сен, дистанцировавшийся в 1950-1960-х гг. и от советского, и от китайского руководства, на основе созданной по образцу СССР административно-командной системы формировал под флагом идей “чучхе”, прикрытых марксистско-коммунистической риторикой, государственность, в которой причудливо соединились черты коммунистического тоталитаризма, теократии, феодализма и конфуцианско-бюрократических начал. После смерти Ким Ир-сена, возведенного в божественный сан “вечного президента КНДР”, общественное устройство страны подверглось еще большей эволюции в сторону самобытности.

Для понимания специфики процессов, протекающих сегодня на Корейском полуострове, надо обратиться к истории. Корейская цивилизация (стоит напомнить, что население полуострова – беспрецедентно моноэтническое) насчитывает несколько тысяч лет, а начало государственности восходит еще к бронзовому веку (Древний Чосон существовал задолго до н. э.). Сменившие его раннефеодальные государства (период Троецарствия) на протяжении сотен лет конфликтовали друг с другом, да и для объединенной в X в. Кореи был характерен регионализм. Таким образом, территориальный раскол и противоречия не являются для Кореи чем-то необычным, хотя никогда еще противостояние не было замешано на столь острых идеологических разногласиях, как в XX в.

Надо отметить, что в развитии двух непримиримых идеологических противников было немало общего. Менталитет нации сформировался под влиянием конфуцианства, которое предполагало примат общественного над личным, авторитаризм в государственном управлении, иерархическую государственную структуру и соответствующие модели поведения человека в обществе. До недавнего времени система контроля над населением на Юге, хотя, конечно, и уступала по охвату Северу, но во многом унаследовала колониальные традиции, когда машина подавления была строго иерархичной, имели место высокая степень специализации и дифференцирования функций административных органов, выстраивание четкой властной вертикали. И если на Юге эти традиции постепенно были размыты под влиянием вестернизации, на Севере, получившем прививку сталинизма и маоизма, система подавления личности стала особенно суровой, не имеющей (кроме разве что Кампучии) аналогов в истории тоталитарных обществ XX в.

Неудивительно, что после столетий добровольной изоляции, сменившейся полувековым японским колониальным гнетом, нищая страна и ее малограмотное население оказались благодатным материалом для подобного эксперимента. Некоторое повышение уровня жизни в контексте индустриального роста в КНДР при суровой изоляции (не позволявшей населению делать сравнения) обеспечили народную поддержку руководства, которое, по конфуцианской традиции, воспринималось как имеющее “мандат небес”. Драконовская система слежки и репрессий, уравнительное распределение, милитаризация, объясняемые (реально существующей) внешней угрозой, позволили создать в относительно небольшой замкнутой стране репрессивную систему государственного управления, доказавшую свою жизнестойкость и сопротивляемость переменам.

На Юге Кореи тем временем под патронажем США создавалось государство с рыночной экономикой, политическая система которого позиционировалась как демократическая. До второй половины 1980-х гг. демократизация не заходила чересчур глубоко: в стране с небольшими антрактами правили военно-диктаторские режимы (Пак Чон-хи, Чон Ду-хвана). С начала 1960-х гг. экономическое развитие характеризовалось небывалыми темпами благодаря совмещению трех начал: жесткого государственного регулирования при олигархической (чэболь) системе организации бизнеса, политике привлечения зарубежного капитала и технологии, экспортной ориентации промышленного роста. К началу 1970-х гг. Республика Корея опередила КНДР в экономическом отношении, а сегодня уже вступила в стадию перехода от индустриальной к постиндустриальной фазе развития.

С конца 1980-х гг. в РК начался процесс реальной демократизации, превративший страну в либерально-демократическое государство, с сильной восточноазиатской спецификой – иерархичностью, нивелированием личности, приматом коллективных интересов, достаточно сильной регламентацией жизни.

После, по сути, гражданской войны в Корее, в которую оказались вовлечены практически против своей воли две сверхдержавы (и вынесший основную тяжесть боевых действий Китай), примирение между Севером и Югом оказалось заложником геополитики. Конфликт имел к тому же не только идеологическое, но и “внутрисемейное” измерение, а потому был особенно непримиримым: каждый претендовал на владение истиной и легитимностью. Однако обе страны подчеркивали свою тягу к объединению, правда, каждая понимала под этим навязывание собственной системы партнеру и фактическое подчинение если не силой, то невоенными средствами. Надо сказать, что КНДР (которая еще в 1970-е гг., после падения Южного Вьетнама, всерьез задумывалась о “походе на Юг”) в 1980-е гг. сформулировала, пусть в основном в пропагандистских целях, довольно реалистичный план объединения. Концепция создания Демократической Конфедеративной республики Коре предусматривала сохранение систем на Севере и Юге и широкую региональную автономию. Концепция, будучи в тех условиях весьма утопичной, в принципе создавала базу для будущего диалога.

Вместе с тем большинство южнокорейцев физического объединения желают ныне больше теоретически. Они не готовы брать на себя бремя заботы о северянах в рамках единого государства и настроены на постепенную конвергенцию, а не на разгром и оккупацию Севера. Похоже, что количественный разрыв в уровне и образе жизни Севера и Юга (и до раскола имевшие свои региональные различия) перешел в качественный. Высказываются предположения о том, что в Северной Корее уже сформировался особый субэтнос, и она находится на пути формирования отдельного этноса с иными, чем на Юге, ценностями и смыслами. За последние 60 лет даже языковая эволюция, как свидетельствуют наблюдения, привела к трудностям в буквальном смысле взаимопонимания между корейцами Севера и Юга (не говоря уже о разнице в менталитете). Мало кто из северокорейских перебежчиков смог приспособиться к жизни на Юге.

За прошедшее десятилетие сотрудничество Севера и Юга, несмотря на по-прежнему полярное государственное устройство и во многом разные ценности, стало реальным фактором политики в Восточной Азии и в глобальном формате. Появились надежды на действительное примирение и мирное сотрудничество двух Корей без характерных для прошлого попыток подрывных действий в отношении друг друга (во всяком случае, на уровне стратегии). Пугающая соседей возможность “обвального объединения” с непредсказуемыми военными и экономическими последствиями отодвинута, причем шансы навязать его извне серьезно снизились. Примирению послужил и субъективный фактор: Ким Чен-ир признал в качестве партнера Ким Дэ-чжуна (Пхеньян на протяжении десятилетий ценил его как лидера оппозиции диктатуре), встреча с которым в Пхеньяне 15 июня 2000 г. стала поистине эпохальной. Был достигнут компромисс и по парадигме объединения, на первом этапе как “свободной федерации”^[19]. Для Южной Кореи это была эволюция в направлении реализма, поскольку в 1990-е гг. южнокорейцы говорили о маложизнеспособных планах создания “Корейского сообщества”, что предполагало бы, в силу разности потенциалов Севера и Юга, фактическое подчинение Севера^[20].

Второй саммит Ким Чен-ира и Но Му-хёна в октябре 2007 г. закрепил формулу сосуществования двух корейских государств на достаточно длительный исторический срок с перспективой неспешного сближения без давления и вмешательства. Был намечен порядок создания нового режима поддержания мира на полуострове с участием лидеров трех или четырех государств. Решили создать зону мира в прибрежном районе Желтого моря (где пока еще не урегулирован вопрос территориального размежевания), а прилегающий к демилитаризованной зоне треугольник в КНДР вблизи Хэчжу сделать фактически зоной совместного с РК предпринимательства. Запланировали серьезные инвестиции в расширение уже работающей несколько лет Кэсонской промышленной зоны, строительство судостроительных предприятий в Нампхо и Анбёне, налаживание грузовых железнодорожных перевозок между Севером и Югом, в том числе в перспективе до китайской границы, модернизацию шоссе до Пхеньяна^[21]. Остались, правда, неудобные вопросы о том, возможно ли выполнить эти планы с учетом смены администрации в РК и прохладного отношения к ним США, однако политическая воля правящих элит двух стран была выражена достаточно определенно.

Казалось, проявившиеся примерно с 2000 г. тенденции достаточно быстро приведут к выходу КНДР из изоляции и положат начало мирной эволюции северокорейской системы. В начале нынешнего десятилетия многие, включая автора этих строк, испытывали определенные надежды на такой исход событий, считая, что роль международного окружения (в том числе России) – в поощрении таких тенденций и в создании благоприятных условий на основе межкорейского примирения для прекращения вражды КНДР со значительной частью внешнего мира и конвенционализации страны.

Мы далеки от попыток свести осложнение ситуации в Корее, вылившейся в ядерный кризис 2002 г., лишь к “козням американских империалистов”, тем более что ядерные амбиции Пхеньяна не были надуманными и реально угрожали режиму нераспространения еще в 1990-е гг. Тогда их удалось купировать, и, как показывают нынешние события, движение к денуклеаризации в конце 1990-х гг. можно было бы начать с гораздо более низкой точки. Если бы не искусственный демонтаж администрацией Буша согласованных его предшественником “рамок” сосуществования с КНДР, сегодня мы бы жили в более безопасном мире, мире безъядерной Северной Кореи и значительного снижения напряженности в Восточной Азии.

Глубинная причина нестабильности состоит в том, что ни США, ни КНДР пока не выработали для себя концепции сосуществования, хотя ход диалога по ядерной проблеме с начала 2007 г. породил определенные надежды. В КНДР по-прежнему уверены, что США на нынешнем этапе по собственным соображениям меняют лишь внешнюю тактику подхода к Пхеньяну: “вовлечение” направлено на то, чтобы попробовать “задушить КНДР в объятиях”^[22]. США же считают, что КНДР нельзя верить ни в чем, а поэтому все договоренности с ней – лишь тактические шаги для решения собственных задач. А приоритеты в этом регионе – укрепление собственных военно-политических позиций и сдерживание Китая (а заодно и России).

Как преодолеть антагонизм между КНДР и США?

Политика угроз со стороны Пхеньяна была лишь ответом на давление, используемое Соединенными Штатами и их союзниками.

Необходимо отдавать себе отчет в особенностях психологии руководства КНДР: едва выжив после столкновения в годы корейской войны со всей мощью американской военной машины, оно не считало себя застрахованным от повторения пройденного в случае утраты защиты со стороны СССР и Китая. Ким Ир-сен сомневался в возможности найти компромисс со своими противниками, полагая, что в покое его не оставят.

С учетом наличия у США планов ядерных ударов против КНДР в ходе корейской войны и в течение достаточно длительного времени после нее^[23], мысль о приобретении относительно дешевого и доступного “ядерного стратегического уравнителя” была для руководства страны весьма соблазнительной^[24]. Тем более что в КНДР развивалась мирная атомная программа^[25]. Что подтолкнуло Пхеньян к практическому переводу ее на военные рельсы? Возможно, толчком стали разведданные о секретной программе Сеула по созданию атомной бомбы^[26] (по имеющейся информации, она должна была быть готова к 1981 г.). Наверное, в Пхеньяне также признались себе в том, что экономическое соревнование с Югом проиграно, и военный паритет стремительно меняется не в пользу КНДР. При этом советско-китайские противоречия позволяли северокорейскому руководству надеяться на безнаказанность даже в случае, если бы о его ядерной авантюре стало известно.

Во второй половине 1980-х гг. руководство КНДР из-за попыток “обновления социализма”, приведших к эрозии всевластия идеологов в СССР и социалистических странах Европы, почувствовало себя брошенным. Пхеньян с подозрением относился даже к китайским реформам, сохранявшим власть в руках коммунистической иерархии, справедливо полагая, что в условиях враждебного окружения результатом подобных экспериментов в КНДР была бы с учетом идеологической изоляции населения дестабилизация, которой не преминули бы воспользоваться те силы в Южной Корее, для которых “поглощение Севера” было единственно возможной программой действий^[27].

С приходом к власти М. С. Горбачева КНДР стала сомневаться в готовности СССР (который был связан с КНДР Договором о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи 1961 г., предусматривавшим фактически автоматическое вовлечение в конфликт в Корее в случае его возникновения)^[28] выполнять обязательства по “защите восточного форпоста социализма”^[29]. Она уже перестала скрывать ядерные амбиции^[30], используя их как средство шантажа. В конце 1980-х гг. Пхеньян заявил об этом открыто. Планы нормализации отношений СССР с Южной Кореей в КНДР были расценены как “политика, направленная на свержение существующего в КНДР строя”, что привело бы к “автоматическому расторжению союзного договора”, а потому “КНДР будет вынуждена разработать средства, альтернативные американскому ядерному оружию в Южной Корее и выйти из Договора о нераспространении ядерного оружия”^[31].

Если холодная война делала невозможным сотрудничество сверхдержав в том, чтобы приструнить Пхеньян, то с начала 1990-х гг. в ответ на форсирование ядерных разработок Пхеньяном Россия поддержала США в том, чтобы надавить на потенциального нарушителя режима нераспространения (в его сохранении Москва была весьма заинтересована по собственным соображениям, чтобы сохранить монополию на единственный остающийся атрибут сверхдержавности). В 1992 г. под международным давлением КНДР подписала Контрольное соглашение с МАГАТЭ и в результате ее специнспекций в 1993 г. была, так сказать, схвачена за руку. Для сторонников жесткой линии в Пхеньяне это стало подтверждением их правоты о невозможности компромиссов с врагами.

В знак протеста КНДР в марте 1993 г. вышла из ДНЯО (позднее выход был приостановлен за день до окончания предусмотренного процедурой выхода 3-месячного срока). Поскольку защитить Пхеньян было некому, в США росли настроения силового решения конфликта, в частности точечных бомбардировок ядерных объектов. При этом перспектива перерастания конфликта в полномасштабную войну не останавливала американских стратегов. Все это лишь убеждало КНДР в правильности ее стратегии самозащиты при опоре на собственные силы, и спираль конфронтации продолжала раскручиваться.

Но тогда разум все же возобладал (хотя, надо сказать откровенно, такие заинтересованные государства, как Китай, Япония, Россия и даже рискующая больше всех Южная Корея, не сыграли в этом весомой роли: все решалось на двустороннем американо-северокорейском треке). Подписанное между КНДР и США в октябре 1994 г. Рамочное соглашение (PC) стало большим шагом вперед как в попытке повернуть вспять ядерную программу КНДР, так и снизить конфронтацию на полуострове и обеспечить безопасность КНДР невоенными средствами. Главными для Пхеньяна были обещания президента США о нормализации отношений. Восемь лет Пхеньян, остановив ядерную программу, ждал прогресса в этом направлении.

Рамочное соглашение между тем имело “родовую травму”, сделавшую его нежизнеспособным. Бывшие члены администрации Клинтона признались, что с самого начала рассматривали соглашение не только как подручное средство замораживания ядерной программы “бандитского режима” до ожидаемого в скором времени его неминуемого крушения. Вашингтон потому и не спешил с выполнением условий подписанного документа. Впрочем, республиканцы, завоевавшие в 1994 г. большинство в Конгрессе, категорически возражали против “поощрения изгоев” и вряд ли позволили бы администрации Клинтона реализовать декларированные планы. Пришедшая ей на смену команда Дж. Буша-младшего с самого начала обозначила радикальный поворот по отношению к “оси зла” и “тирании”, в рамках которого прежние договоренности выполняться явно не могли.

Очевидно, что идеология неоконов диктовала необходимость ликвидации не столько ядерной программы, сколько самого режима в КНДР с автоматическим устранением ОМУ-программ в качестве бонуса. Иракский сценарий в отношении КНДР, впрочем, выглядел утопичным с учетом ее военного потенциала и неприемлемого ущерба от военно-силового решения, а также несогласия на это ключевых международных игроков. На вооружение была взята тактика изоляции и давления на Пхеньян с целью приблизить коллапс режима.

Поводом для новой попытки сокрушить КНДР стала якобы осуществляемая ею секретная программа обогащения урана. По словам бывшего заместителя госсекретаря США Дж. Келли, он, будучи в Пхеньяне в октябре 2002 г., в ответ на свои обвинения вроде бы услышал от корейской стороны признание в существовании этой программы. Пхеньян же опроверг эту версию, объяснив, что на переговорах речь шла лишь о “праве” КНДР на “обладание оружием даже более мощным, чем урановое” (классический пример strategic ambiguity – умышленно неопределенной формулировки). Возможно, эта уловка была направлена на завязывание торга с американцами.

Можно предположить, что северокорейцы, учитывая чучхейскую установку на самообеспечение, действительно думали о создании собственной базы обогащения урана для снабжения сырьем будущих АЭС, которые должны были быть сооружены согласно Рамочному соглашению (по оценкам, запасов металлического урана в стране – около 15 тыс. т), а потому не упустили возможности познакомиться с пакистанским опытом. Однако через месяц после визита Келли КНДР предложила Вашингтону заключить пакт о ненападении, предусматривающий возможность американских инспекций.

Прагматическая часть американской администрации все же пыталась наладить диалог для того, чтобы повернуть вспять ядерную программу КНДР, но в силу жесткой позиции неоконсервативного ядра такие попытки для КНДР выглядели неубедительно. Борьба мнений внутри администрации Буша вылилась в невнятную политику. Шаги КНДР, направленные на нарушение режима нераспространения (которые могут быть также интерпретированы как попытки вынудить Америку пойти на диалог), действенной реакции США почти не вызывали: будь то разморозка северянами ядерных объектов, окончательный выход из ДНЯО в 2002 г., переработка 8 тыс. стержней отработанного ядерного топлива в 2003 г., объявление в феврале 2005 г. о создании ядерного оружия и даже беспрецедентное для КНДР заблаговременное уведомление о ядерном испытании (последнее приглашение к разговору!) в октябре 2006 г.

Вашингтон не желал прямого “диалога со злом”. Выработанный американской администрацией формат ответа на ядерный вызов – многосторонние переговоры – не отличался новизной (предложения на этот счет делались Россией в 1994 г., но услышаны не были), однако произошла подмена цели. Главная задача для США состояла в том, чтобы уйти от двусторонних договоренностей с КНДР и сформировать единый фронт давления на Пхеньян, с помощью которого они могли бы реализовывать концепцию изоляции и сминания режима, если последний окажется несговорчивым (или же нести материальное бремя помощи, если это понадобится на каком-то этапе подготовки режима к распаду), обеспечив круговую поруку вовлеченных в диалог стран.

Надо признать, что, действительно, поведение Пхеньяна часто ставит в неудобное положение даже его союзников. Необходимость координирования ими своей реакции в рамках шестистороннего механизма, несомненно, затрудняет КНДР маневрирование. Важной геополитической целью было вовлечение в этот процесс КНР, чем создавался прецедент подключения Китая к схеме регионального урегулирования, инициированной США. России, кстати, в первоначальных наметках места за переговорным столом вовсе не отводилось. Она была включена в состав участников по настоянию Ким Чен-ира, вероятно, для уменьшения односторонней зависимости от Китая.

Опыт многосторонней дипломатии

Как это часто бывает, начавшиеся летом 2003 г. в Пекине шестисторонние переговоры пошли по иному сценарию. Довольно быстро среди “пятерки” сформировалась комбинация “два с половиной на два с половиной”. Обвинительный подход США более или менее последовательно поддержала лишь Япония, а Китай и (в меньшей степени) Россия выступали в роли защитников КНДР. Сеульская либеральная администрация, присоединяясь то к одному, то к другому лагерю, все же больше склонялась к пониманию позиции северных братьев. Теплоты в американо-южнокорейские отношения это не добавляло. В то же время Япония зачастую была склонна видеть лишь собственную повестку (проблема похищенных КНДР японцев стала мощным внутриполитическим раздражителем), так что периодически в США возникает недовольство позицией Токио и наоборот.

Между тем Вашингтон упорно гнул намеченную “ястребами” линию, что сводило на нет едва намечавшиеся подвижки, одновременно подкрепляя опасения северокорейского руководства в том, что договоренности с США не могут быть выполнены в принципе.

10 февраля 2005 г. Северная Корея провозгласила себя ядерным государством и заявила о выходе из шестисторонних переговоров, которые велись с лета 2003 г. Однако вскоре глава КНДР Ким Чен-ир объявил китайскому эмиссару: “…Если благодаря усилиям заинтересованных сторон созреют условия, мы в любое время сядем за стол переговоров”^[32], намекая на необходимость смягчения позиции своих оппонентов.

На тот период никто не мог сказать достоверно, существует ли в действительности северокорейский ядерный арсенал. Заявление о владении бомбой было преждевременным и являлось прежде всего дипломатическим ходом. Оно было сделано от имени МИДа как бы вопреки руководящей в КНДР идеологии приоритета армии. Северокорейцы послали сигнал о том, что не видят, каким образом шестисторонние переговоры могли бы обеспечить сохранение суверенитета страны и безопасности режима.

Северная Корея опасалась, что США используют шестисторонний переговорный формат для того, чтобы сколотить коалицию против Пхеньяна. Северокорейцы подозревали, что американцы, не прибегая к военным мерам, решили перекрыть режиму кислород, привлекая основных партнеров КНДР к санкциям и ограничивая их связи с Пхеньяном.

Особая роль отводилась Китаю – камню преткновения на пути к ликвидации КНДР. Пекин настойчиво убеждали отказаться от покровительства Ким Чен-иру, который якобы ставит Китай в неловкое положение перед всем миром. Заметим, что КНДР демонстрирует все большую непокорность Китаю. Скандальное заявление о бомбе было сделано в день китайского Нового года, что гарантированно испортило отдых политической элите КНР.

Северокорейцы перебросили мяч американцам, вынуждая США отказаться от тактики выжидания и срочно вырабатывать какие-то эффективные и логичные меры в отношении ядерной проблемы КНДР. Одновременно Пхеньян добился своего момента истины – из-за океана в ответ на провокационное заявление понеслись успокаивающие разъяснения, что никакой бомбы, может быть, и нет, да и доставлять ее не на чем. Эта странная успокоенность, возможно, косвенно дала понять, что США больше интересует смена режима, нежели угроза северокорейского ОМУ.

Вашингтон по-прежнему упорно не желал идти на реальные уступки Пхеньяну в обмен на ликвидацию его ядерной программы. Другие участники шестисторонних переговоров почувствовали, что они выполняли роль дипломатического прикрытия американского давления на КНДР. Пхеньян не без успеха внес раскол в ряды партнеров по переговорам, и США стало еще труднее заручиться международной поддержкой санкций против Пхеньяна. А тем временем переговорные позиции КНДР укрепились, и готовая бомба на переговорах имела больше веса, чем просто ядерная программа.

Стало ясно, что без компромисса с нынешним северокорейским руководством проблему не решить. Коллапс режима, пусть даже без войны, стал бы катастрофой. Он породит партизанско-диверсионное сопротивление, в том числе и на территории западных стран (хорошо, если без использования ОМУ), потоки беженцев, многолетнюю нестабильность на Дальнем Востоке. Но этого, похоже, не хотят видеть зарубежные аналитики, осмысляющие ситуацию от выборов до выборов в собственной стране.

Ким Чен-ир на самом-то деле жаждал нормализовать отношения с Западом и преобразовать страну с его помощью. Если бы это удалось, Пхеньян более не чувствовал бы такой потребности в сдерживании оппонентов. Миссия российской дипломатии – мостить дорогу к компромиссу с Пхеньяном и выработать долгосрочную стратегию вхождения Северной Кореи в сложившееся мироустройство.

Переговоры по решению ядерной проблемы – лишь компонент этой серьезной задачи.

19 сентября 2005 г. в рамках шестисторонних переговоров была достигнута договоренность о денуклеаризации КНДР в обмен на синхронизированные шаги партнеров (прежде всего, Соединенных Штатов) по нормализации отношений с Пхеньяном. Предполагалось предоставить Северной Корее гарантии безопасности и оказать ей экономическую помощь на многосторонней основе^[33].

Когда, наконец, была достигнута договоренность, где цель денуклеаризации Корейского полуострова всеми участниками, включая КНДР, была хотя бы продекларирована, американская сторона поспешила дезавуировать компромисс, отойти от принципа синхронности действий сторон. В частности, был использован якобы второстепенный вопрос о строительстве легководных реакторов (ЛВР). Собственная АЭС для КНДР – вещь почти сакральная. Фактически исключив его реализацию в обозримой перспективе, Вашингтон вызвал предсказуемо резкую реакцию Пхеньяна, поскольку последний считал ЛВР “физической гарантией” нормализации отношения двух стран.

Дальнейшее нагнетание ситуации вызвала инициатива США по борьбе с “фалынивомонетчеством” КНДР. Подозрения по этому поводу имели место довольно давно (равно как и относительно вовлеченности КНДР в наркоторговлю), однако раскручивание данной темы именно в тот момент явно имело политическую подоплеку. К концу 2005 г. США добились замораживания средств северокорейских клиентов в банке “Дельта Азия” в Макао по обвинению в отмывании денег. Как показали дальнейшие события, речь шла о многоходовой комбинации, результатом которой должна была стать полная изоляция КНДР от международной финансовой системы. Отказ же Пхеньяна от переговоров в связи с этим был использован в качестве средства для дальнейшего наращивания давления на “несговорчивый режим”. КНДР в ответ дала понять, что будет повышать градус конфронтации. У ряда аналитиков сложилось впечатление, что неоконсервативное крыло (“кабалла”) в Вашингтоне просто испугалось перспективы того, что Северная Корея действительно пойдет на уступки в ядерном вопросе и предприняло усилия по срыву курса на международную легитимизацию власти в Пхеньяне.

КНДР пошла на обострение ситуации: 4 июля 2006 г. она провела ракетные испытания, а спустя три месяца, 9 октября, осуществила подземный испытательный взрыв, который считается ядерным.

В результате уже в конце октября, несмотря на санкции, объявленные ООН в отношении Северной Кореи, Вашингтон согласился на прямой контакт с Пхеньяном (от чего раньше отказывался). В январе 2007 г. на секретной двусторонней встрече в Берлине северокорейцы и американцы согласовали основные параметры взаимного компромисса. 13 февраля 2007 г. договоренности были ратифицированы “шестеркой” в публичном заявлении.

Соглашение предусматривает вывод из рабочего состояния (disablement) известных ядерных объектов КНДР, декларирование Пхеньяном всех ядерных программ в обмен на движение к дипломатической нормализации и экономическую помощь. Созданы пять рабочих групп для конкретного обсуждения по направлениям. В течение 2007 г. параметры этого процесса были согласованы и начали претворяться в жизнь. В ноябре Северная Корея с помощью США приступила к выводу ядерных объектов из эксплуатации, задекларировала свои ядерные программы. В ходе двусторонних переговоров Вашингтон пообещал исключить КНДР из списка государств – спонсоров терроризма, отменить в отношении нее акт о торговле с вражеским государством.

Решающую роль сыграла все же ядерная провокация КНДР. Возникла реальная угроза режиму нераспространения – эффект домино (Тайвань, Япония, Южная Корея…). США уже через месяц после взрыва были вынуждены кардинально изменить курс и заговорить об уступках, которые давно лежали на поверхности, и к которым годами призывали и партнеры США, и подавляющее большинство американских экспертов, иной раз наивно удивлявшихся “непонятливости” собственного правительства^[34].

Американцы отказались от основного принципа, который ранее исповедовали: любые шаги в ответ на требования Пхеньяна возможны лишь после полного, проверяемого и необратимого демонтажа последним ядерной программы (CVID). В основу компромисса был положен защищаемый Пхеньяном принцип “действие за действие”. Уже в январе 2007 г. во время закрытой двусторонней встречи в Берлине представители США и КНДР достигли согласия по принципиальной схеме пакета (которая стала основой соглашения о первоочередных мерах по реализации ранее достигнутых договоренностей), принятого в ходе очередного раунда шестисторонних переговоров в Пекине 13 февраля 2007 г.

По сути, данное соглашение стало продолжением PC 1994 г. Однако вместо замораживания ядерной программы предусмотрено выведение из строя (disablement) реактора и других ядерных объектов. Надо отметить, что теперь, когда Пхеньян уже испытал ядерное взрывное устройство и, очевидно, имеет запасы плутония, необходимые для производства еще нескольких, для него, по всей видимости, приемлем отказ от производства дополнительного количества плутония. Тем более, как считают некоторые специалисты, пришло время для остановки реактора по техническим показателям^[35].

Подтверждением такой гипотезы служит то, что Пхеньян с легкостью пошел в июле 2007 г. (сразу после возврата через Россию средств из банка в Макао) на остановку и опечатывание всех известных ядерных объектов, заявив о готовности до конца 2007 г. свернуть ядерные разработки, полностью сотрудничал с прибывшими после 5-летнего перерыва инспекторами МАГАТЭ, допустил специалистов трех стран (США, России и Китая) на объекты, связанные с наработкой плутония. В октябре 2007 г. Пхеньян с готовностью принял график демонтажа ядерной программы на втором этапе и пообещал декларировать все свои ядерные программы. Выведение объектов из строя началось в ноябре 2007 г. с публичной акции по подрыву градирни ядерного комплекса в Ён-бене. Взамен США обещали вывести КНДР из списка государств, поддерживающих терроризм, прекратить применять к ней торговый режим “вражеское государство” и двигаться к дипломатической нормализации. Успеху не помешали даже слухи о причастности КНДР к передаче ядерных технологий Сирии.

Главные особенности ситуации 2007 г. состояли в следующем:

• КНДР де-факто обрела ядерный статус. Хотя он и не признан международным сообществом, но оказывает воздействие на политические процессы и решения.

• Во многом благодаря этому в политике республиканской администрации США произошел полный разворот – от давления и попыток ликвидации северокорейского режима к вовлечению. Вашингтону нужен внешнеполитический успех на фоне усугубляющихся проблем в Ираке и Иране, а также в период обострения внутриполитической борьбы. Нормализация отношений с КНДР, пока еще она не обзавелась полноценным ядерным оружием (и это можно предотвратить во избежание развала режима нераспространения), больше ничем не угрожает американским стратегическим интересам, разве что вызывает идеологическую идиосинкразию.

• Отказавшись от стереотипов, американские и северокорейские дипломаты без труда согласовали условия свертывания Пхеньяном ядерной программы в обмен на получение гарантий безопасности (включая нормализацию двусторонних отношений) и экономическую помощь.

• Однако не было уверенности, что поворот в американской стратегии, продиктованный тактическими, конъюнктурными и личностными факторами, необратим. По сути, прогресс зависел от настойчивости президента и госсекретаря Соединенных Штатов, особенно от американского представителя на шестисторонних переговорах К. Хилла. Существовали обоснованные сомнения в том, что влиятельные силы в Вашингтоне это позволят: они не отказались от стратегической цели смены северокорейского режима – если не силовыми, то “мягкими” методами. Однако существующие реалии в будущем воспрепятствовали реализации подобных устремлений, что позволило закрепить позитивные тенденции.

• Серьезным фактором следует считать создание основ для мирного сосуществования Севера и Юга страны. Новой иллюстрацией этого стал межкорейский саммит (октябрь 2007 г.). Фактически Пхеньян и Сеул достигли консенсуса по перспективам раздельного национального государственного строительства при растущей экономической, а позднее – и культурной интеграции двух государств. Республика Корея, по сути, начала выступать в качестве основного спонсора и адвоката КНДР на мировой арене, потеснив в этой роли Китай. Экономическая помощь Южной Кореи стала главным фактором выживания Северной Кореи.

• В случае устойчивого поступательного развития шестисторонних переговоров накапливался потенциал для превращения их в постоянно действующий механизм по поддержанию мира и безопасности в Северо-Восточной Азии.

Сценарии развития событий

На конец 2007 г. возможными представлялись следующие сценарии:

Первый сценарий. Успешный ход переговорного процесса, декларирование и демонтаж Пхеньяном всех ядерных объектов и программ, и, может быть, даже согласие на декларирование и ликвидацию имеющихся запасов расщепляющихся материалов и ядерных зарядов. Нормализация на этой основе отношений КНДР с США и Японией. Создание фундамента многостороннего режима поддержания мира и системы обеспечения всесторонних и необратимых гарантий безопасности и невмешательства во внутренние дела Северной Кореи. Масштабная экономическая помощь международного сообщества Пхеньяну (при этом весьма сложным может стать вопрос о строительстве легководного реактора, что было обещано северокорейской стороне в заявлении от 19 сентября 2005 г.). Снижение внешней угрозы и взаимодействие с мировой экономикой (прежде всего, с Южной Кореей) теоретически способны подвигнуть Северную Корею на внедрение рыночных рычагов под контролем существующей политической элиты.

Реализация такого сценария зависит от преемственности линии США и РК, которая меняется часто на противоположную, со сменой администрации. Противодействует американо-северокорейской нормализации и Япония, озабоченная проблемой похищенных КНДР японцев. Игнорировать интересы своего ближайшего союзника Вашингтон не может.

Второй сценарий. Достаточно вероятным представляется, однако, вариант сохранения Северной Кореей статуса страны, де-факто обладающей ограниченным ядерным потенциалом. Мировое сообщество может смириться с таким положением и не форсировать решение вопроса об окончательной денуклеаризации. Но при этом Пхеньян должен не совершенствовать предположительно имеющиеся у него ядерные взрывные устройства, не увеличивать их число, не прибегать к ядерному шантажу и тем более не распространять ядерные технологии. Разумеется, предварительным условием должен стать демонтаж ядерных объектов и программ.

Если мировое сообщество смирится с “индо-пакистанским” статусом Пхеньяна, это будет иметь крайне нежелательный международный резонанс и окажет очень негативное воздействие на режим нераспространения. А потому половинчатый характер такого решения может маскироваться продолжением переговоров об окончательном ядерном разоружении КНДР и возвращении ее в ДНЯО в качестве неядерного государства. Малая результативность подобных консультаций будет сдерживать нормализацию отношений с Западом, но не приведет к прекращению процесса. Если Северная Корея станет благопристойно вести себя на мировой арене, она будет и впредь получать экономическую помощь даже при отсутствии значимых изменений внутри страны. Впрочем, в той или иной мере либерализация режима все же будет происходить благодаря расширению международного сотрудничества.

Если внешнюю безопасность изменившейся Северной Кореи удастся обеспечить дипломатическими средствами, то в более отдаленной перспективе она, возможно, теоретически перестанет испытывать нужду в сдерживающих средствах в виде оружия массового уничтожения и добровольно откажется от них (подобно Южно-Африканской Республике, уничтожившей свой ядерный арсенал).

Это не самый худший сценарий, который со временем приведет к решению проблем Корейского полуострова. Его реализация зависит как от преемственности американской линии – ориентации на диалог с КНДР, – так и от выдержки северокорейского руководства и его готовности отказаться от провокационных шагов.

Третий сценарий. Нельзя исключить обострения ситуации. Например, из-за конфликта вокруг стремления Северной Кореи сохранить ядерное оружие, вариантов свертывания ядерной программы, проблемы получения северокорейцами атомной электростанции, ракетных испытаний и т. п. Этому может способствовать и стечение обстоятельств. Скажем, серьезный успех Соединенных Штатов в Ираке, неожиданная развязка иранской ядерной проблемы, коллизии политической борьбы в США, ужесточение подходов к Северу со стороны южнокорейской администрации, а также безрассудные акции и действия самого Пхеньяна.

Четвертый сценарий. Поворот к силовой линии может быть спровоцирован кризисом внутри КНДР: уходом Ким Чен-ира и борьбой за “престолонаследие”, народными волнениями, распадом системы управления. Однако такое развитие событий все же маловероятно, к тому же оно необязательно привело бы к реанимации попыток силового решения. В предотвращении военно-интервенционистского сценария и в стабилизации ситуации в первую очередь заинтересованы Китай и Южная Корея. Они предпримут превентивные меры (в частности, экономического порядка), в том числе и ради минимизации вмешательства США.

Наиболее желательной в краткосрочной перспективе представляется стабилизация ситуации вокруг ядерной проблемы КНДР с медленной позитивной динамикой. В этом заинтересованы все основные действующие лица. Однако надо быть готовым к срывам и к тому, что Пхеньян может изрядно помотать переговорщикам нервы, выбивая максимальные уступки. Тем не менее в случае успеха создастся возможность для постепенной модернизации страны при опоре на иностранную помощь и для ее поворота к внешнему миру при сохранении контроля правящей верхушкой.

Подобный ход событий отвечал бы интересам России и не требовал бы от нас серьезной корректировки подходов. Неизменность стратегических целей, однако, не исключает, а, наоборот, требует активизации роли Москвы в корейском урегулировании, в том числе в экономических проектах. Это необходимо для укрепления наших внешнеполитических позиций в Азии, в том числе в связи с ростом конкуренции на корейском направлении.

Долгосрочные прогнозы предполагают куда более серьезные стратегические вызовы. Надо уже сегодня задуматься о том, каков будет геополитический расклад в Северо-Восточной Азии при доведении начавшихся процессов до логического завершения. Впервые после корейской войны геополитический баланс в регионе может претерпеть серьезные изменения. Пассивность может привести к опасным для наших национальных интересов тенденциям. Вместе с тем открываются и возможности для более результативной стратегии.

Шестисторонний процесс и будущее региона

Мирный процесс вокруг Корейского полуострова начался с поиска решения ядерной проблемы КНДР. Но достижение результата тут проблематично, если не будут сформулированы более широкие принципы взаимодействия вовлеченных государств. Вместо системы блоковой конфронтации, обеспечивавшей статус-кво на Корейском полуострове, должен быть создан новый фундамент безопасности. Тем более с учетом противостояния между Китаем, с одной стороны, США и Японией – с другой, которого в принципе оба лагеря хотели бы избежать. Все это создает основу для расширения мандата шестистороннего процесса. Это необходимо для контроля за выполнением достигнутых договоренностей и для координации экономической помощи Северной Корее. Накопленный “шестеркой” опыт общения мог бы постепенно привести к обсуждению более широкого круга проблем.

Растущая интернационализация экономической жизни, трансграничный характер новых вызовов и угроз, миграционные процессы в Северо-Восточной Азии требуют инструмента межгосударственной координации вне зависимости от корейской проблемы. Идея институционального закрепления шестистороннего механизма (вплоть до создания Организации по безопасности и сотрудничеству в данном регионе) обсуждается довольно давно.

Каков мог бы быть мандат такого рода многосторонней организации в Северо-Восточной Азии?

• Поиск дальних подходов к формированию коллективной системы всеобъемлющей безопасности (comprehensive security). В этих целях стоит заняться выработкой таких мер доверия, как предотвращение инцидентов в морском и воздушном пространстве, уведомление об учениях и приглашение на них наблюдателей, ежегодный обзор оборонных доктрин (Белые книги) и т. п. В частности, интерес может представлять совместное обеспечение безопасности морских коммуникаций в самом регионе и южнее.

• Выработка мер коллективного противодействия нетрадиционным вызовам и угрозам, к коим следовало бы отнести помощь при стихийных бедствиях, борьбу с эпидемиями, экологическими проблемами, трансграничной преступностью, наркотрафиком, нелегальной миграцией и пр.

• Обсуждение многосторонних экономических проектов и согласование региональной экономической политики. Особый интерес представляла бы выработка общих подходов по вопросу создания новых и преобразования существующих зон свободной торговли. В этом особенно заинтересована Россия, которая иначе рискует оказаться за бортом набирающей силу региональной интеграции.

• Создание инфраструктуры межцивилизационного и межэтнического общения и сближения в регионе, где исторически сложившаяся национальная рознь имеет глубокие корни и подпитывается сегодняшними проблемами. С этой точки зрения представляется важным осуществить совместные проекты в области культуры, науки, образования, спорта и стимулировать обмены людьми на многосторонней основе с учетом опыта, накопленного на двусторонних переговорах.

В создании подобного механизма в разной степени заинтересованы большинство стран Северо-Восточной Азии, и особенно Китай как “хозяин” шестистороннего дипломатического процесса и растущий гегемон в Азии. Пекин не прочь превратить его еще в одну международную организацию под своей эгидой (с учетом опыта создания Шанхайской организации сотрудничества). Он заинтересован в укреплении своего влияния и в регионе, и в глобальном формате, в том числе для “мягкого сцепления” с американской политикой в Северо-Восточной Азии.

США, обычно негативно настроенные к подобным образованиям, в последнее время демонстрировали интерес к этой перспективе. Очевидно, Вашингтон рассматривает многостороннюю систему как инструмент сдерживания Китая и возможность закрепить свои позиции в регионе.

Сеул стремится к превращению Корейского полуострова в экономическую ось региона. Южная Корея позиционирует себя как “противовес”, “средняя держава”, которая могла бы осуществлять посреднические функции как раз в рамках многостороннего механизма.

Северная Корея еще (до нормализации отношений с оппонентами) не определила свою позицию, однако известна ее настороженность к многосторонним организациям, ограничивающим суверенитет. Тем не менее Пхеньян можно было бы в принципе заинтересовать возможностями, которые предоставит международная структура для соблюдения законных прав КНДР на мировой арене и в плане доступа к финансовым и технологическим ресурсам.

Россия традиционно выступала за создание многосторонней системы безопасности в Северо-Восточной Азии, хотя конкретные преимущества участия в такой структуре для нашей страны пока четко не сформулированы. С учетом относительной слабости позиций Москвы в этом регионе надо признать, что только сотрудничество в многостороннем механизме дало бы России право принимать полноценное участие в выработке решений. Многосторонний формат важен и для российского Дальнего Востока: он позволит избежать превращения этой территории исключительно в ресурсную базу экономического роста Северо-Восточной Азии.

Если рассмотренные выше процессы будут развиваться, это спровоцирует значительные сдвиги в геополитической ситуации. Снижение роли Соединенных Штатов в Корее может привести к фактическому переносу ими линии сдерживания Китая на восток, в Японию, хотя еще недавно вывод американских войск с Корейского полуострова невозможно было даже вообразить. При углублении интеграции Севера и Юга амбиции Китая по мирному доминированию на Корейском полуострове столкнутся со стойким сопротивлением. Простор для маневра сузится для Японии вследствие того, что оба корейских государства стали бы играть более самостоятельную роль в региональных и мировых делах.

Однако Северная Корея, наученная горьким опытом невыполнения Рамочного соглашения (с 1994 г. далее фундамента строительство легководных реакторов не продвинулось), будет требовать не просто обещаний, а твердых гарантий поставки реактора, что может затянуть выполнение ею собственных обязательств по демонтажу ядерной программы.

Скорее всего, серьезную проблему создаст верификация, поскольку северокорейцы вряд ли смогут удовлетворить все аппетиты. У них есть подозрения (видимо, не без оснований), что инспекторы МАГАТЭ будут стремиться не только найти следы ядерной программы, но и выяснить как можно больше о военном потенциале КНДР (как это произошло в Ираке).

Непросто будут выполняться обязательства и с американской стороны, даже если усилия ее администрации будут искренними. На пути к дипломатическому признанию КНДР США предстоит убрать ее из списка стран – спонсоров терроризма, снять санкции, что весьма непросто сделать по юридическим причинам. Стороны придерживаются разных критериев относительно условий наложения санкций и набора последних. КНДР настойчиво ставит вопрос о снятии санкций ООН, наложенных на нее в связи с ядерными и ракетными испытаниями (при этом от ракетных испытаний она отказываться не собирается, стремясь совершенствовать один из немногих оборонных ресурсов)^[36].

Отдельная проблема – согласование нового режима поддержания мира взамен действовавшего с момента окончания корейской войны режима перемирия, соглашение о котором было подписано США, Китаем и КНДР. Обсуждение этой темы, вероятно, будет проходить в том же формате с участием Южной Кореи. В этом случае возникает вопрос о том, как будут учтены интересы России и Японии. Пхеньян, однако, ведет линию на то, чтобы решать подобные значимые проблемы напрямую с Вашингтоном. Как представляется, КНДР не очень хотела бы вовлечения в обсуждение не только Южной Кореи, но и Китая, зависимостью от которого все более явно тяготится^[37]. Между Севером и Югом публично согласована формула об урегулировании этого вопроса с “участием лидеров трех или четырех государств” на встрече на Корейском полуострове^[38]. Не исключено, что “четвертым лишним” может стать Китай, который давно нормализовал отношения и с США, и с РК.

Есть ли будущее у шестистороннего процесса?

Шестисторонний механизм предоставляет уникальную возможность сопряжения региональных стратегий наиболее мощной в мире “четверки” – США, Китая, России и Японии. Это пока единственный пример попытки выстроить отношения в данном четырехугольнике, где двусторонние отношения между каждой парой раньше развивались во многом без оглядки на отношения в других парах. Однако им недостает общих принципов поведения, равного статуса партнеров и всеобъемлющей общей повестки дня.

Опыт прошедших раундов переговоров продемонстрировал следующее:

1. Северокорейская сторона твердо знает: ей необходимо обеспечение безопасности страны и получение содействия для ее экономического роста. В принципиальных вопросах она на компромиссы не идет, что объясняет частые срывы в переговорном процессе.

2. У США по-прежнему нет четкой программы действий и выверенного представления о том, куда должны привести переговоры. Отсюда частые метания, непоследовательность. В итоге Пхеньян почти всегда добивается по-мелочам своего, причем непоследовательность США вызывает раздражение у других участников переговоров.

3. Китай крайне заинтересован в успехе переговоров в целях укрепления своих геополитических позиций, а потому вынужден терпеть и противоречивость США, и вызывающее поведение КНДР, подталкивая их к компромиссам.

4. Япония и Россия во многом играют второстепенную роль. При этом Япония сконцентрирована на собственных узких задачах (например, на проблеме похищенных). Россия в силу объективных интересов во многом подыгрывает Китаю, пытаясь одновременно примерять на себя роль честного брокера.

Прежде чем двигаться вперед в создании архитектуры региональной безопасности, надо закрыть прошлое, но сводится ли это лишь к проблеме денуклеаризации? Исследователи в США сами признают, что корейская война носила международный характер и “стала своеобразным аналогом Третьей мировой войны”^[39], а потому подвести ее итоги можно лишь в комплексе. Частью этого процесса должна быть нормализация отношений между главными антагонистами – США и КНДР. Однако вряд ли этим (равно как и еще далеким урегулированием двусторонних проблем между КНДР и Японией) дело должно ограничиться. У шестисторонних переговоров есть и более широкие возможности: стать механизмом поддержания мира и безопасности в Северо-Восточной Азии (СВА).

Начало этому положено деятельностью Рабочей группы по механизму мира и безопасности в СВА под председательством России. Продуктивным оказалось ее заседание в августе 2007 г. в Москве, где были согласованы основные принципы. Очевидно, новая система должна быть основана на положениях Устава ООН, предусматривать уважение национального суверенитета и невмешательство во внутренние дела, способствовать формированию мер доверия и механизма консультаций (а это важно, отнюдь, не только для КНДР). По крайней мере, на период переговоров следовало бы отказаться от любых видов опасной военной деятельности в районе Корейского полуострова, включая проведение ракетных или ядерных испытаний, наращивание военно-технического потенциала (например, импорт нового наступательного вооружения, расширение военных учений или инициирование новых и т. д.).

Видимо, можно говорить о заинтересованности России, Китая и Республики Корея в том, чтобы шестисторонний механизм эволюционировал в региональную организацию безопасности и сотрудничества в СВА, которая заполнила бы вакуум в области многостороннего сотрудничества в этом регионе и помогла бы сгладить двусторонние противоречия. РК уже заявила о “намерении изучить возможности превращения шестисторонних переговоров в механизм диалога по безопасности в СВА”. Пока не вполне понятны подходы США и Японии, хотя госсекретарь К. Райс в июле 2004 г. говорила о полезности сохранения этой структуры в будущем для обсуждения вопросов гарантий безопасности. В США прозвучали мнения о том, “что это должен быть форум типа Ассоциации государств Юго-Восточной Азии (АСЕАН) или Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ). Ключевая проблема состоит в том, как сохранить военные альянсы Вашингтона с обоими государствами (Японией и РК. – Прим, авт.), если северокорейская угроза, служившая главным оправданием для этих альянсов, исчезнет”^[40]. КНДР, думается, хотела бы приспособить многосторонний механизм для решения только своих озабоченностей, что может быть не всегда конструктивно.

Гипотетическая Организация сотрудничества и безопасности в СВА (ОСБ СВА) могла бы стать площадкой согласования режима поддержания безопасности в регионе, в том числе военно-политических вопросов. Южнокорейцы, в частности, указывают на возможность обсуждения нетрадиционных вызовов безопасности: терроризма, наркотрафика, угрозы инфекционных заболеваний и т. п. Конечно, мы отдаем себе отчет в том, что список региональных проблем, которые все страны согласились бы обсуждать в многостороннем формате, пока довольно короток. Однако “меню” проблем стоило бы свести воедино, используя шестисторонний механизм, имея при этом в виду, что обсуждение каждой из них возможно лишь при консенсусе. Начинать, наверное, стоит не с обсуждения проблем-раздражителей, по которым интересы сторон кардинальным образом расходятся, а с позитивных вопросов, нацеленных на развитие регионального сотрудничества.

Перспективна дискуссия по неполитическим корзинам, в первую очередь это касается экономики. Уже сегодня мы сталкиваемся с конфликтами интересов и отсутствием общепринятых правил игры, созданием замкнутых зон свободной торговли. Инфраструктурные проекты (например, организация транзитного железнодорожного сообщения по Транскорейской магистрали и Транссибу) нуждаются в наличии политических планов и механизма согласования интересов.

Тупик шестистороннего процесса^[41]

Ядерная проблема Корейского полуострова: от надежд к разочарованиям

В 2008 – начале 2009 г. продвижение по пути решения ядерной проблемы, перспективы улучшения отношений КНДР с США сопровождались ухудшением межкорейских отношений, нестабильностью внутри КНДР. В результате затягивания (со стороны консерваторов в США, Японии и РК) поиска компромисса с Пхеньяном (сначала из-за проблемы “полной и точной декларации ядерной деятельности” КНДР, во второй половине 2008 г. – из-за проблемы верификации) северокорейское руководство пришло к мысли о недопустимости сдачи ядерного козыря. В условиях оживления враждебных режиму сил (в РК, Японии и США), на фоне проблем обеспечения устойчивости руководства страной (из-за болезни лидера) влиятельные силы в Пхеньяне стали рассматривать в качестве единственной для себя гарантии неприкосновенности и сохранения своей власти поддержание статуса КНДР как ядерного государства. Похоже, что на нынешнем историческом этапе денуклеаризация, т. е. отказ КНДР от самопровозглашенного статуса страны, обладающей ядерным оружием (независимо от его фактического наличия и пригодности к использованию), недостижима при сохранении нынешних параметров дипломатического процесса.

Для обоснования этого вывода обратимся к истории. Ядерный фактор является центральным не только в обеспечении безопасности КНДР, но и в корейском урегулировании в целом. Ядерная проблема – продукт глубокого комплекса неполноценности и незащищенности КНДР. Эти ощущения после утраты поддержки СССР приняли параноидальные формы, хотя Ким Ир-сен стал задумываться о собственном ядерном оружии чуть ли не с 1950-х гг. (впрочем, до 1970-х гг. эти мечты носили более или менее умозрительный характер). Главная цель программы его создания – страховка от неожиданностей, сдерживание враждебных сил от попыток насильственной смены режима.

Вскоре, однако, выяснилось (возможно, довольно неожиданно для Пхеньяна), что ядерная карта – это мощное средство шантажа, дипломатический рычаг, который ставит КНДР в фокус мировой политики, заставляет с нею считаться. При этом Пхеньян может практически безнаказанно игнорировать мнение мировой общественности, так как еще в начале 1990-х гг. военное решение было признано неприемлемым из-за возможного ущерба, который северокорейцы могли нанести противникам; к тому же средства вроде санкций и давления в отношении тоталитарной и закрытой страны не работали, тем более в условиях, когда чрезмерное обострение ситуации не мог допустить Китай, поддерживаемый с середины 1990-х гг. Россией.

Ядерная карта в этой ситуации для пхеньянских политиков приобретала почти сакральное значение, не только сдерживая, но и обеспечивая заинтересованность партнеров (как противников, так и сторонников режима – Китая и России) в стабильности во избежание хаоса в де-факто ядерном государстве. При таком понимании КНДР будет держаться за ядерное оружие до последнего, во всяком случае, до того момента, пока не будет полностью уверена в отсутствии враждебных намерений со стороны своих противников и сможет обоснованно рассчитывать на получение действенной помощи развитию страны. Однако в скором будущем рассчитывать на это не приходится.

В представлении северокорейцев посягательства на самостоятельность отнюдь не сводятся только к силовым аспектам. Как не менее опасный вызов воспринимаются политическое и экономическое давление, подрывные действия, включая “мягкое” проникновение (этим объясняется столь жесткая реакция на засылку листовок из Южной Кореи неправительственными организациями). Опасность исходит не только со стороны Запада: растущую угрозу в Пхеньяне видят в китайском факторе.

А потому психология “осажденной крепости” в КНДР в обозримом будущем продолжит оставаться определяющей. Наверное, только это и дает шанс режиму сохранить власть, поэтому перспективе нормализации отношений с Западом он пока предпочитает напряженность. Таков сознательный выбор руководства КНДР, во всяком случае его консервативного большинства.

Может ли политика ведущих держав помочь сдвинуться с мертвой точки? Значительная часть вины за тупик лежит на США и их союзниках. С конца 1980-х гг. Вашингтон, вопреки мнению специалистов (в том числе российских), ожидал скорого краха КНДР, который естественным образом разрешил бы ядерную проблему, и не торопился выполнять достигнутые с Пхеньяном в середине 1990-х гг. договоренности, что стало для КНДР плохим уроком (“значит, и нам можно обманывать”). Затем (опять-таки вопреки советам специалистов) США попытались использовать нажим, изоляцию и санкции, чтобы добиться уступок, заставить КНДР правильно себя вести (смехотворное целеположение и непрофессиональная политика!). Такая политика, на самом деле направленная на “мягкую” смену режима, спровоцировала гонку КНДР за ядерной бомбой.

Парадоксально, но это упрочило и внутреннюю, и внешнюю стабильность КНДР, однако ситуация сложилась тупиковая. Результатом стали только лишения северокорейского народа; западники забыли уроки СССР и Китая – гибель миллионов людей в годы коллективизации и большого скачка не только не подорвала режимы, а заставила их уверовать в собственное могущество. Примерно то же произошло и в Северной Корее: ее лидеры убедились в полной импотенции Запада, равно как и в своей возможности навязывать и вести выгодную для себя линию.

Для президента США Б. Обамы в начале его правления корейский вопрос не представлялся приоритетным (по оценке экспертов, “не в первой двадцатке”). Казалось бы, ситуация в целом под контролем, вялотекущие шестисторонние и двусторонние переговоры продолжатся. Либерально настроенные эксперты советовали осуществить прорыв – предложить Северной Корее большую пакетную сделку (включая саммит КНДР и США), где будут заложены основы мирного сосуществования по формуле “денуклеаризация в обмен на нормализацию отношений и экономическую помощь”. КНДР был предложен мирный договор, если она согласится на полную сдачу позиций по ядерному статусу. Однако Пхеньян не пошел на это. Возможно, причинами стали слабое здоровье Ким Чен-ира и нерешенность вопроса наследования власти (а потенциальные наследники должны показать свою жесткость и решительность).

В начале 2009 г. КНДР выбрала обострение, возможно, с самого начала решив “дрессировать” новую американскую администрацию. Усилилась военная риторика, были предприняты провокационные шаги (запуск ракеты). Под предлогом недружественных шагов Сеула КНДР полностью разорвала с ним отношения. Пхеньян в очередной раз показал, что будет разыгрывать имеющиеся у него карты, невзирая на интересы партнеров, будет стремиться получить по максимуму за уступки и вместе с тем отвести угрозу от основ режима, а также вынудит партнеров смириться с самопровозглашенным ядерным статусом как наименьшим из зол, альтернатива которому – ядерный шантаж и балансирование на грани войны.

Существовал единственный шанс (но не гарантия) улучшения ситуации или хотя бы достижения момента истины (пусть даже цель денуклеаризации отодвигается за горизонт) – протянуть руку Ким Чен-иру, предложить Пхеньяну серьезный и без двойного дна “пакет”. Параметры этого пакета были хорошо известны уже на протяжении многих лет. Еще в 2003 г. Россия озвучивала их: официальное и реальное со стороны США признание КНДР, ее политического существования, предоставление гарантий безопасности, подтвержденных мировым сообществом. Наверное, речь должна была идти о базовом договоре между США и Северной Кореей с мониторингом и гарантиями со стороны мирового сообщества – четырех государств плюс ООН. Без этого прогресс невозможен, хотя и в этом случае он не гарантирован.

Однако такого прорыва не случилось как из-за взглядов американского истеблишмента, так и из-за позиции союзников США – Японии и южнокорейской администрации. Япония, выдвинувшая (прежде всего, по внутриполитическим соображениям) на первый план вопрос о похищенных, фактически стала играть деструктивную роль в многостороннем мирном процессе.

Межкорейские отношения оказались в тупике из-за консерваторов в Сеуле. Их конечная цель, как многие подозревают, – размягчение северокорейского режима с последующим мирным поглощением Севера. Вся риторика правящей в РК группировки относительно намерений предоставить помощь КНДР лишь маскировала “скрытую повестку” – подрыв северокорейского режима в расчете на его “мягкую посадку”. Выдвинутая бывшим президентом РК Ли Мён-баком концепция “Видение 3000: денуклеаризация и открытость” – это декларация о том, что при условии предварительного разоружения и осуществления Северной Кореей политики открытости Сеул будет оказывать ей широкомасштабную экономическую помощь с целью поднять доход на душу населения до 3000 долл, в течение 10 лет – была призвана “задурить голову” южнокорейским либералам и международной общественности. Однако никто никогда свои позиции не сдает (тем более при таком мощном аргументе, как ядерный), не получив вначале желаемого (исключение – СССР в конце 1980-х гг.), и этот урок Пхеньян хорошо усвоил.

Мы вновь оказались на развилке, определяющей будущее Северо-Восточной Азии: принимаемые сегодня решения способны привести либо к затягиванию конфронтации, либо к оздоровлению ситуации. Стоит взглянуть на неё с точки зрения используемой в футорологии концепции большого проекта. Необходимо сформулировать его цель и, если это мир и развитие в регионе, предложить многофакторный комплексный план, ведущий к этой цели.

Если быть более педантичным в формулировках, речь, по сути, идет о комплексе северотихоокеанских отношений, а не только о проблемах Северо-Восточной Азии (ограничение только этим регионом как бы подразумевает, что США не имеют тут обязательств, а только надзорные права). Теоретически говоря, институализация многостороннего механизма, занимающегося этой тематикой, в глобальном аспекте способствовала бы переходу от системы отношений, основанной на взаимном сдерживании, к системе соперничества/сотрудничества на основе баланса интересов (прежде всего США и Китая). О том, что такой “концерт держав” может стать заманчивой целью в этом регионе, говорил еще много лет назад патриарх американского востоковедения Р. Скалапино; сейчас, в условиях фактического провала концепции однополярного мира, такой подход снова становится актуальным. Важно, чтобы каркас безопасности в этом регионе не был сформирован на биполярной (или даже блоковой – 3+3) основе.

При таком целеполагании становится понятно, что фундаментальным вопросом (не решив который, нельзя добиться корейского урегулирования), остается вопрос о будущем КНДР: ее исчезновении с карты мира или продолжении существования. Запад в целом (особенно США, Япония, консерваторы в Южной Корее) пока не готов всерьез принять династию Кимов как партнера, не хочет его международной легитимизации, не настроен на мирное сосуществование. Пока этот подход не изменится, ждать прогресса в решении проблем Корейского полуострова и становления системы сотрудничества в Северо-Восточной Азии не приходится.

Консерваторы всех стран решили, что вовлечение КНДР в переговорный процесс с Западом позволяет попробовать реализовать сценарий мягкой смены власти, в том числе по технологии насильственной или “цветной революции”. Набирающее силу разрыхление официальной идеологии, расширение антисоциалистических стихийных товарно-денежных отношений, проникновение южнокорейской и западной культуры в страну вроде бы свидетельствуют в пользу такой возможности. Нарастающие попытки использовать этот рычаг для подрыва режима ни к чему хорошему привести не могут и только лишь отбрасывают корейское урегулирование на годы и десятилетия назад. Подтверждением реальности подобной опасности является и то, что власти КНДР чувствуют угрозу: в последнее время их реакция стала весьма жесткой, включая ограничение рыночных отношений, закручивание гаек и репрессии. Намеренное обострение ситуации также во многом продиктовано стремлением северокорейских руководителей сплотить нацию и укрепить свою власть.

К сожалению, на Западе не принимается во внимание то, что переход к толерантной в отношении режима политике может естественным образом привести и к его смягчению, постепенным экономическим реформам и в итоге – к превращению КНДР в обычное, пусть специфическое, развивающееся государство с авторитарной политической системой (в чем-то аналог теократических арабских режимов, латиноамериканских и африканских диктатур). В этом может быть стержневая идея северотихоокеанского проекта.

Многостороннее сотрудничество и безопасность

Шестисторонние переговоры – зародыш “северотихоокеанского проекта” – наиболее эффективный инструмент гармонизации интересов оппонентов (прежде всего, США и КНДР) при международной поддержке и гарантиях, но не только. Сложился первый в Северо-Восточной Азии механизм совместного обсуждения и решения проблем. В решении долгосрочных геополитических задач России в АТР причастность к урегулированию корейской проблемы – реальный шанс укрепить свои позиции, улучшить имидж в Азии, уменьшить вероятность односторонних действий (или произвола) со стороны региональных и внерегиональных игроков (включая США и Китай). Именно через постоянно действующий многосторонний механизм мы смогли бы продвигать свои экономические интересы, повысить наше влияние на мироустройство в этом регионе (пока что успехом является уже то, что мы получили хоть какой-то доступ к процессу принятия решений).

Однако по силам ли России решить эту задачу в условиях слабой заинтересованности в формировании идеологии многосторонних решений со стороны других партнеров?

Существует ряд вопросов, заставляющих сомневаться в этом.

Во-первых, а есть ли, даже при условии прогресса в решении корейской ядерной проблемы, потребность в многостороннем механизме безопасности и сотрудничества в СВА, ниша для него в “миске с лапшой” азиатских организаций, которых и так насчитывается более трех десятков? К тому же их деятельность не всегда эффективна и заметна.

Во-вторых, не является ли затея с Организацией безопасности и сотрудничества в СВА всего лишь американским проектом контроля над стратегически важным районом мира, где США по определению будут иметь лишь права, но (не являясь географической частью региона) не обязанности? И стоит ли России таскать каштаны из огня в свете такого понимания?

В-третьих, с учетом конфронтации между основными игроками (не только Севером и Югом, но и Китаем и Японией, Японией и Южной Кореей, Россией и США, Японией), носящей во многих случаях застарелый и принципиальный характер и периодически приводящей к вспышкам напряженности, возможен ли в принципе такой механизм на нынешнем историческом этапе? (Особенно с учетом того, что на сегодняшний день действенные международные структуры по поддержанию безопасности в АТР – это прежде всего американские военные союзы со странами региона.) И если не очень возможен, то стоит ли тратить силы на выработку согласованных подходов, поиск каналов многостороннего сотрудничества вопреки взаимной враждебности и подозрительности?

В феврале 2009 г. заседание рабочей группы в Москве по итогам двух лет работы с трудом согласовало с полдюжины самых общих принципов (guiding principles), основанных на уже хорошо известных (но редко соблюдаемых) нормах международных отношений. Конечно, подтверждение всеми участниками, включая США и КНДР, намерений учитывать озабоченности друг друга и мирно сосуществовать – важный шаг для концептуального осмысления тех рамок, в которых возможен поиск компромисса разнонаправленных интересов стран региона.

Однако политика – искусство возможного. В условиях продолжающегося десятилетиями небрежения Москвы к азиатской (в целом) и дальневосточной региональной ситуации (помимо укрепления сотрудничества с Китаем) корейская ядерная проблема – это подарок российской дипломатии со стороны мировой политики в интересах формулирования и продвижения наших интересов в этом регионе. Кроме того, с точки зрения развития азиатского и северотихоокеанского регионализма (которое для нас выгодно, если мы будем одним из его отцов-основателей) корейское урегулирование – важная, но частная проблема, стремление к решению которой стимулирует процесс становления правил игры. Именно поэтому тупик в решении ядерной проблемы не должен остановить наших усилий в продвижении концепции регионального сотрудничества и безопасности.

Распространены сомнения в эффективности общеазиатских механизмов в области обсуждения и тем более решения проблем мира, войны и безопасности в регионе. Возьмем, к примеру, АРФ (Асеановский региональный форум). Этот механизм включает настолько много разных государств со своими интересами, что к консенсусу, кроме как по самым общим вопросам, прийти затруднительно. Да и механизма контроля за исполнением нет. С самого начала на “водительском месте” был АСЕАН с ограниченными возможностями влияния на процессы в этом регионе. Вопросов, подобных корейскому, этому формату вообще лучше не касаться, что было наглядно продемонстрировано на сессии в июле 2008 г., когда председательствующий Сингапур был вынужден снять предложенные Севером и Югом формулировки в итоговом документе (что вызвало в Южной Корее дипломатический скандал).

Именно поэтому оправданы аргументы к субрегионализации архитектуры безопасности в АТР, ведь тогда на балу будут “танцевать все”, а принимаемые решения смогут стать значимыми и выполнимыми. С этой точки зрения не так уж и плохо, что есть ненадуманный повод для сотрудничества – корейская проблема (наиболее серьезный вызов безопасности), – в возникновении которой США, РК, Россия, Китай и Япония принимали непосредственное участие.

Можно ли, потянув за ниточку корейского урегулирования, размотать клубок региональных противоречий? Во всяком случае, есть шанс для этого. Вряд ли в этих условиях стоит смиренно ждать, пока, наконец, урегулирование состоится, однако уже сейчас многосторонний подход к безопасности и сотрудничеству стал реальностью.

Западные эксперты считают, что цели подобного механизма могут включать:

• предотвращение взаимного непонимания и ошибок в расчетах;

• поощрение транспарентности в отношениях между участниками;

• стимулирование отказа от применения силы или угрозы ее применения;

• развитие экономического сотрудничества; способствование мирному разрешению конфликтов; содействие повышению уровня жизни населения; содействие свободному передвижению людей, информации и идей;

• содействие лучшему взаимному пониманию культуры и истории стран-участниц.

Конечно, во многом такой подход, с одной стороны, грешит наивностью, с другой – отражает эгоистические интересы Запада. При этом теоретики часто апеллируют к европейскому опыту, который помог Западу, с их точки зрения, победить в холодной войне. ОБСЕ, возникшая в эту эпоху, определяла правила игры противостоящих друг другу равновеликих партнеров. Именно поэтому опыт ОБСЕ и других европейских структур в СВ А вряд ли применим, во всяком случае, в полном объеме. В КНДР, особенно после роли, сыгранной (или не сыгранной) ОБСЕ в допущении войны в Югославии, относятся к этому эталону весьма критически. Другие международные образцы также пока не способны ответить на вопрос, каким может быть механизм обеспечения безопасности в СВ А. Научные поиски в этом направлении, проводимые в последние годы, по сути, зашли в тупик. Именно в такой ситуации интеллектуальный вклад и дипломатическое искусство России могут быть востребованы.

С одной стороны, механизм нужен, хотя и в неприоритетном порядке, а с другой – ясно, что если торопиться с организацией в СВА, занимающейся вопросами именно безопасности, есть опасность перегрузить корабль и потопить его, еще не выйдя из порта. Однако не использовать сложившийся шестисторонний механизм было бы расточительно, даже если прогресс в решении ядерной проблемы КНДР затормозится.

Думается, ответ можно найти в том, чтобы развести вопросы безопасности и вопросы сотрудничества. С точки зрения решения проблемы денуклеаризации КНДР – это нонсенс, однако с точки зрения продвижения северотихоокеанского проекта – полезное перспективное дело. Накопить опыт принятия согласованных решений в многостороннем формате стоит, начиная с относительно неконфронтационных вопросов кооперации в различных неконфликтных областях. Что немаловажно, в решении таких вопросов могли бы принять участие только заинтересованные страны; КНДР, таким образом, потеряла бы право вето на продвижение процессов принятия и реализации согласованных многосторонних решений, хотя на треке решения ядерной проблемы Корейского полуострова (ЯКПП) ее роль оставалась бы решающей. И только после череды этапов, постепенной институализации механизмов и роста взаимного доверия можно будет прийти к обсуждению проблем обеспечения безопасности.

Региональная архитектура может включать как зонтичные организации, так и структуры обсуждения специфических вопросов в увязке с деятельностью других региональных и международных организаций (системы ООН, в области морского права, образования и т. п.).

Каковы могли бы быть модальности формирования структуры сотрудничества и роль России в этом процессе?

Для начала следовало бы адаптировать общие принципы международных отношений к специфике Северо-Восточной Азии. Такая работа уже ведется в рамках рабочей группы, но почти без интеллектуальной подпитки со стороны академического сообщества. Стоило бы подготовить доклад на эту тему силами российских ученых в кооперации со специалистами “шестерки” с точки зрения не удушения северокорейского режима (именно таков настрой нынешнего многостороннего обсуждения под эгидой американцев), а нашего понимания дела, в том числе перспектив северотихоокеанского проекта.

С практической точки зрения можно было бы сформировать отдельную подгруппу (а также структуры “второй дорожки”) по вопросам доверия с включением КНДР в качестве участника или наблюдателя или без такового. Предметом обсуждения могли бы стать предотвращение инцидентов на море и в воздушном пространстве, обеспечение безопасности морских коммуникаций, а также оповещение о военных маневрах и возможное приглашение наблюдателей, “белые” книги о военных доктринах и т. д.

В дальнейшем под эгидой “шестерки” стоило бы обсудить вопросы координации борьбы с новыми вызовами и угрозами в рамках региона (помощь при стихийных бедствиях, эпидемиях, проблемы экологии, трансграничная преступность, наркотрафик, нелегальные миграции и др.). К таким консультациям можно привлекать (для начала в качестве наблюдателей) и другие заинтересованные страны (наиболее естественным было бы участие Монголии, можно аккуратно привлекать и потенциальные страны-спонсоры). При этом страны могут сами выбирать, в каких программах им участвовать (в кооперации со специализированными международными организациями), а о результатах лишь информировать других участников.

В случае продолжения программ экономического содействия КНДР данная рабочая группа может стать ядром региональной экономической интеграции (в противовес уже формирующимся “тройкам” и зонам свободной торговли). Пилотными проектами могли бы стать железнодорожный транзит из СВ А в Европу, энергетические сети, включая слабо представимые пока идеи о транскорейском газопроводе и более реалистичные – о ЛЭП.

Важным направлением многосторонней кооперации может стать создание инфраструктуры межцивилизационного обмена и взаимодействия. С учетом непростой истории отношений среди народов, населяющих этот регион, полезны были бы многосторонние программы (с привлечением НПО) в области молодежных обменов, образования, науки, например, “год страны”, шестисторонние музыкальные и кинофестивали, естественно, с включением уже имеющихся каналов обменов.

Институализация структур сотрудничества в рамках относительно автономных подгрупп может развиваться отдельно от основного политического трека и потенциально может помочь прогрессу на нем. Даже в случае тупика в ядерном направлении сохранится дипломатический механизм взаимного общения и взаимодействия, имеющий собственную инерцию, ведь в многостороннем процессе организационно-процедурные вопросы не менее важны, чем существо дела. И уже одно это явилось бы для СВА благом, а для российской дипломатии – историческим завоеванием, позволяющим гарантировать России место в “концерте держав” Северо-Тихоокеанского региона. Если же удастся со временем довести дело до формирования структуры обеспечения безопасности, то переход к ней от структуры сотрудничества был бы более плавным и естественным.

Супержесткостью на жесткость^[42]

С начала 2008 г. ситуация в Корее изменилась к худшему. США стали проявлять недовольство темпами переговорного процесса, понимая, что до конца президентского срока Буша завершить денуклеаризацию КНДР (и записать это в актив администрации), конечно же, не удастся (хотя на это и надеяться не стоило). Не добавила стабильности и смена президента у южного соседа. Приход к власти в Республике Корея в результате президентских выборов 19 декабря 2007 г. кандидата от консервативной оппозиции Ли Мён-бака стал водоразделом, ознаменовав собой очередной виток обострения ситуации на полуострове, сворачивания сотрудничества между Севером и Югом. Таким образом, появилась угроза не только для дипломатического процесса, но и для перспективы позитивных изменений в самой КНДР, возрождая в ней психологию осажденной крепости.

В политических кругах Вашингтона заговорили о необходимости полного пересмотра политики в отношении КНДР. Усилилась критика в адрес американских дипломатов якобы за чрезмерную уступчивость КНДР в переговорном процессе о денуклеаризации. На слушаниях в конгрессе США 6 февраля 2008 г., посвященных этой теме, звучало неудовольствие слишком медленным прогрессом в переговорах. Многие эксперты задавали простой вопрос: собирается ли КНДР уже сейчас отказаться от самого ядерного оружия, а не только от программ по его разработке? Ответ был неутешительным: пока КНДР не получила гарантий безопасности, до разоружения далеко.

Тем временем в США только усилилась критика режима КНДР. Вместо показавшего свою результативность в 2007 г. диалога влиятельные члены администрации Буша открыто предлагали вновь вернуться в отношении Северной Кореи к нажиму, изоляции и санкциям. Особенно показательным стало публичное выступление Джея Левковича, представителя госдепартамента США по вопросам прав человека в Северной Корее. Он не только предложил сделать тему прав человека центральной в контактах с КНДР, но и высказал сомнение в эффективности шестисторонних переговоров и вообще перспектив денуклеаризации, призвав к полному пересмотру переговорной линии, проводившейся на протяжении 2007 г. Сенатор-демократ Роберт Кэйси заявил, что поддержал бы любой реальный (т. е. без ущерба для окружающих стран) метод свержения Ким Чен-ира. И сторонников таких взглядов в Вашингтоне было немало, в том числе и в коридорах власти.

Не скрывалось, что США и от южнокорейского руководства ждут ужесточения позиции по отношению к Пхеньяну.

Муссировалась проблема невыполнения КНДР обязательств по денуклеаризации до конца 2007 г. Напомним, что, согласно шестисторонним соглашениям, КНДР должна была начать выведение из строя своих ядерных объектов, а также представить декларацию обо всех своих ядерных программах. При этом несколько месяцев было потеряно из-за задержки с перечислением, как было условлено, ранее замороженных США (в качестве санкций за незаконную финансовую деятельность) принадлежащих КНДР средств в банке Макао.

Тем не менее Пхеньян с помощью иностранных (главным образом американских) специалистов уже проделал большую часть демонтажных работ. Завершено 8 из 11 этапов: ядерные объекты не только остановлены, но и частично разрушены. Разве это не прогресс? США переданы 18 000 страниц документации, данные о количестве плутония, наработанного в КНДР, и о ее (впрочем, уже известных) ядерных объектах. Однако американцы сочли полученную от КНДР информацию не вполне надежной, неполной.

Данные по производству плутония в принципе проверяемы, если бы северокорейцы предоставили материалы о производственном процессе. Но они не торопились это делать, пока США не выполнят свою часть обязательств. Обещанные в качестве компенсации поставки мазута в КНДР шли с отставанием (виновата, кстати, и российская сторона, не поставившая топливо вовремя, в итоге мазут для закрытия нашей квоты компенсационных поставок пришлось закупить в Сингапуре). Северокорейцы отмечали, что обязательства по топливным поставкам выполнены лишь на 20 %, тогда как они проделали три четверти работ. Возможности обещанного американскими дипломатами выведения КНДР из списка государств – пособников терроризма и снятия санкций в торговле из-за отчаянного сопротивления консерваторов в Вашингтоне вообще оказались под вопросом. Тут сказывается и давление Японии, которая требует предварительно разрешить вопрос о судьбе похищенных много лет назад граждан Японии, которые, в общем-то, к денуклеаризации отношения не имеют.

Гораздо серьезнее – проблема с недекларированием КНДР программы по обогащению урана. Северокорейские переговорщики отрицают ее наличие, а американская разведка подозревает Пхеньян в продолжении работ по ядерной программе в обход всех договоренностей. Наверное, дыма без огня не бывает.

Вашингтон беспокоит также (особенно после бомбардировки израильскими ВВС якобы связанного с КНДР объекта в Сирии – возможно, реактора) и ядерное сотрудничество КНДР с другими странами. Пока что КНДР публично заверила, что в настоящее время такого сотрудничества нет, обязавшись не начинать его впредь. Словом, идет сложное, но не безрезультатное обсуждение проблем.

Надо признать, что гораздо большую, чем политика США, озабоченность на Севере вызвал вердикт южнокорейских избирателей, две трети которых проголосовали в 2008 г. за консерваторов. Фактически население осудило политику уступок Северу, которую, как считается, проводила предыдущая прогрессивная администрация Но Му-хёна, углубившая политику солнечного тепла нобелевского лауреата Ким Дэ-чжуна. Столь явная неудача прогрессивных сил, на которые в Пхеньяне делали серьезную ставку, озадачила тамошних сторонников углубления взаимодействия с Югом.

Взятые на себя Но Му-хёном на саммите в октябре 2007 г. обязательства по сотрудничеству с Севером должны были быть, по мысли Ли Мён-бака, пришедшего к власти 25 февраля 2008 г., проинспектированы, причем во внимание должны приниматься ход денуклеаризации, экономическая целесообразность, финансовый аспект и реакция общественности. Южане обвинили северян в “нецелевом использовании” помощи, предназначенной в частности для строительства центра встреч разделенных семей. Особенно символичными были планы президента РК ликвидировать Министерство национального объединения Республики Корея, которое вело и часто инициировало проекты сотрудничества с северным соседом (правда, парламент страны, где сильны были позиции “либералов”, эти планы не одобрил).

Пхеньян, воздерживаясь для начала от нелестных высказываний в отношении руководителя Республики Корея, обрушил огонь критики на консервативные партии и их лидеров. Действительно, ведь к власти в 2008 г. пришли представители тех же господствовавших до конца 1990-х гг. сил, которые завели диалог между Кореями в тупик и на своем опыте должны бы знать о бесперспективности нажима в отношении Севера. К тому же им должно было бы быть известно, что реакция Пхеньяна может быть асимметричной и диспропорциональной. С конца января 2008 г. КНДР притормозила межкорейский диалог, воздержалась от традиционных просьб о продовольственной помощи. Вряд ли Пхеньян смирился и с обсуждаемой в Сеуле политикой спокойного пренебрежения проблемами Севера. В арсенале у северокорейских властей более чем достаточно средств обострения ситуации.

В Пхеньяне, в общем-то, ужесточение позиций партнеров удивления не вызывало. Северокорейцы вспоминали поговорку “из волка овцы не сделаешь” и говорили российским собеседникам, что готовы к любому повороту, не испытывая иллюзий по поводу склонности США к компромиссу. Слишком глубоко их недоверие, чтобы рассчитывать на авансы со стороны КНДР. Северокорейцы без обиняков заявили, что не собираются выполнять обязательства в одностороннем порядке.

В Пхеньяне рассчитывали на понимание партнеров, в том числе Китая и России, ведь наши отношения активизировались. Там даже открылась православная церковь, построенная по указанию Ким Чен-ира после его визита в Россию.

В северокорейской столице напомнили, что принцип “действие в обмен на действие” касается не только взаимных уступок в рамках шестисторонних переговоров: на всякую “жесткость” Пхеньян намерен отвечать “супержесткостью”.

Не стоит ожидать, что КНДР, не получив от США необходимых гарантий и помощи, согласится расстаться с ядерным оружием, козырной картой в переговорах с американцами. Откажись Пхеньян от нее, и о данных ранее посулах можно будет забыть, с

Севером будут говорить с позиции силы. Отказ КНДР от ядерного сдерживателя теоретически возможен только в контексте коренного изменения всей системы международных отношений на Корейском полуострове, получения КНДР реальных гарантий безопасности, помощи для развития. Только тогда режим, угроза существованию которого минует, смог бы предпринять столь необходимую трансформацию и модернизацию экономики. А КНДР, став страной, которую перестанут воспринимать как изгоя, смогла бы по своей воле отказаться от ядерного козыря.

Обиднее всего, что откат происходит как раз тогда, когда стали вырисовываться перспективы нормализации. Консерваторы в Вашингтоне фактически снабжают аргументацией консерваторов в Пхеньяне, вынуждая вновь закручивать гайки и прибегать к изжившим себя методам шантажа и провокаций. Наша страна и дальше будет участвовать в предусмотренных договоренностями мерах, в том числе в компенсационных поставках, обсуждения механизма мира и безопасности в Северо-Восточной Азии. Россия может и должна сыграть активную роль в том, чтобы предотвратить попытки сторонников жесткой линии возобновить политику нажима и угроз. Для решения корейской проблемы другого пути, кроме пути диалога и компромиссов, попросту не существует. Мир, стабильность и развитие в соседней стране стоят того, чтобы за них побороться.

Перманентные кризисы в КНДР дают основу для постоянных спекуляций о “скором распаде” режима или развязывании им войны как следствия внутриполитической катастрофы.

Надо, однако, отдавать себе отчет в том, что кризис в КНДР является перманентным. Голод и лишения, неэффективность экономики и репрессии были характерны для этой страны практически с момента ее возникновения. Конечно, 1990-е гг. были критическими, но сегодня среднему северному корейцу вряд ли живется хуже, чем лет 20–30 назад, хотя, конечно, равенства поубавилось. Рынки, полукустарное производство, получастный сектор услуг заметно изменили стандарты существования. К традиционной “партийно-государственной” элите добавилась “буржуазная” прослойка. Надо признать, что страна развивается, и потенциал роста не исчерпан, хотя, конечно, идеологические оковы и озабоченность режима своей безопасностью этому мешают.

Рассуждать о будущем Северной Кореи можно лишь с учетом понимания глубинных факторов, обеспечивающих покорность населения на протяжении многих десятилетий, несмотря на угнетение и спартанские условия существования. Дело, как мне кажется, в применении еще Ким Ир-сеном традиционной конфуцианской модели государственного устройства и в факторе национализма, в его северокорейской ипостаси. Идеи чучхе говорят о важности опоры на собственные силы, независимости и принципе “жить, никому не завидуя”; для корейцев, веками натерпевшихся от великих держав, такие идеалы близки и понятны. Подобное феодально-теократические общество – современный вариант традиционной восточной деспотии – довольно устойчиво, может эволюционировать, и никакие рыночные отношения не поколеблют государственных устоев, пусть даже и приведут к “растворению” коммунистической идеологии в национальной идее государственности. Но смена идеологического вектора не обязательно должна означать смену правящей элиты и иерархии управления. Элита может обновиться естественным путем, а бюрократическая система – перекрашиваться и подновляться.

Очередной цикл корейского кризиса (2008–2010 годы)

Корейский полуостров в геополитике Северо-Восточной Азии

Ситуация на Корейском полуострове остается не только региональным, но и глобальным вызовом для российской внешней политики. Она на протяжении уже десятков лет развивается циклически: обострение сменяется переговорами и сближением противников, потом вновь происходит срыв. К этому специалисты уже привыкли и склонны прогнозировать такие качели и на будущее.

В последнее время, однако, реальное содержание борьбы в корейском вопросе все дальше уходит от ядерной проблематики (служащей частично в качестве прикрытия интересов вовлеченных сторон). После прихода в 2008 г. к власти в Сеуле консерваторов и провала первого цикла шестисторонних переговоров (2003–2007 гг.) сам характер противоборства изменился, вернувшись во многом к параметрам 1990-х гг., когда на Западе рассчитывали на скорый коллапс КНДР в связи с прекращением советской поддержки, политическим и экономическим кризисами, особенно после смерти Ким Ир-сена. Сегодня “корейская игра” все больше приобретает черты геополитического противоборства. Северная Корея попала в фокус соперничества прежде всего США и Китая, причем за их реальными намерениями с беспокойством следят в Южной Корее; не остается в стороне и Япония. И в КНР, и в РК (с участием США) разработаны планы реагирования в случае кризиса в КНДР, а по сути – планы оккупации. Суть геополитической игры – в намерении ликвидировать северокорейское государство, что означало бы не только пересмотр итогов Второй мировой и Корейской войн, но и крупнейший успех США в предотвращении китайского доминирования в Азии, стратегическое окружение Китая (а заодно и России, хотя наша роль в этих планах отнюдь не центральная).

Активность США и союзников в этом направлении особенно возросла в 2009–2010 гг. Очередным примером, подтверждающим зыбкость мира в Корее, стал инцидент с южнокорейским кораблем “Чхонан” 26 марта 2010 г., ответственность за гибель которого в РК возлагают на Северную Корею (об этом далее). Инцидент стал поворотным пунктом в истории противоборства на Корейском полуострове, поскольку консерваторы в Южной Корее увидели в нем шанс для изоляции Севера и отрыва его от китайской поддержки в целях ослабления и эвентуального падения режима. В этом Сеул рассчитывает на содействие США.

Не стоим ли мы накануне новой схватки за Корею, по масштабу не уступающей той, которая сто лет назад привела к кардинальным геополитическим сдвигам в Северо-Восточной Азии (тогда Корея попала в колониальную зависимость от Японии, ставшей региональным гегемоном, а позиции России и Китая резко ослабли)?

Развитие кризисной ситуации: мотивы и хроника

Чему учит история взаимоотношений КНДР с внешним миром после распада социалистической системы? Пхеньян ведет борьбу за выживание, не стесняясь в средствах, и по этой логике его можно понять. Вся история корейского урегулирования, во всяком случае после распада мирового социализма, – это чередование политики давления, изоляции и санкций против КНДР со стороны ее противников в интересах смены режима и попыток вовлечения. На ожидание результата последнего (а такими результатами виделась та же смена режима, но только “мягкая”, или его эволюция в направлении отказа от государственной самостоятельности и присоединения к Южной Корее) однако до сих пор терпения не хватало. Оглянувшись назад, нельзя не признать, что без кардинального пересмотра самой парадигмы отношений с КНДР со стороны США и ее союзников, которые на деле даже не пытаются скрыть, что конечной целью является ликвидация режима, прогресса не будет. Конечно, вызывающее поведение КНДР и ее провокации нельзя оправдать, но для предотвращения продолжения таких действий надо понять их мотивацию.

Парадоксально, но взятие Пхеньяном ядерного рубежа фактически упрочило стабильность на полуострове, так как стало фактором, препятствующим соблазну применить военное решение к северокорейской проблеме. Однако, что весьма прискорбно, безопасности в мире и регионе это не прибавило из-за сохраняющейся конфронтации между КНДР и ее противниками, а также в результате серьезной пробоины, нанесенной режиму нераспространения. КНДР в результате нуклеаризации оказалась в явном проигрыше. Ее ядерные амбиции привели к изоляции страны и беспрецедентному росту внешнего давления. Однако таков был сознательный выбор северокорейского руководства, которое посчитало, что военные гарантии безопасности для него важнее, чем возможности (и опасности), предоставляемые международным сотрудничеством, и переступило ядерный порог, что объективно ухудшило и внешние позиции страны, и ее благосостояние, с открытыми глазами.

Хронологически нынешний рассматриваемый виток напряженности, кульминацией которой стало обострение ситуации после гибели южнокорейского корвета в марте 2010 г., начался с конца 2007 г. После прихода к власти в начале 2008 г. консервативного правительства Ли Мён-бака им был выдвинут тезис о “принципе взаимовыгодное™” сотрудничества. На деле это прикрывало стремление к размягчению северокорейского режима с последующим мирным поглощением Севера. Пхеньян также раздражало выдвижение Сеулом на первый план ядерной проблемы: КНДР считала ее предметом торга между ней и США и выступила с резкой критикой “национального предателя” и “проамериканского сикофанта”^[43], фактически взяв курс на сворачивание отношений с Югом и исключение его из обсуждения ядерной проблемы.

К концу 2008 г. перспективы достижения реального компромисса на двустороннем треке КНДР – США стали все более туманными. Уже в конце лета 2008 г. в КНДР заговорили о потере интереса к обсуждению вопроса денуклеаризации и “требованиях соответствующих организаций [КНДР] о восстановлении работы объектов в Нёнбёне”. “Нодон синмун” 27 октября 2008 г. писала о необходимости “укрепления военного сдерживания в интересах самообороны, что бы ни говорили другие… в условиях ракетно-ядерной угрозы США”. В заявлении МИД КНДР от 12 ноября 2008 г. содержался резкий протест против попыток США заставить КНДР выполнять требования режима нераспространения в вопросе верификации^[44]. Переговоры “шестерки” в декабре 2008 г. закончились провалом. В условиях смены администрации в США и разрастания родившегося в Америке глобального финансового кризиса вывод пхеньянских политиков о недопустимости сдачи “ядерного козыря” стал предсказуемым и вполне закономерным.

Похоже, что именно в это время в КНДР было принято решение о новой тактической линии. Возможно, в этом сыграла роль болезнь Ким Чен-ира, вызвавшая опасения о конечности власти. Главным элементом новой линии стал отказ от поиска компромиссов с США и курс на конфронтацию с Вашингтоном и особенно с Сеулом в целях укрепления своих позиций в противостоянии с оппонентами и внутреннего сплочения, а внутри страны – на реставрацию кимирсеновских порядков и борьба с “отклонениями от социализма”.

С начала 2009 г. тон заявлений из Пхеньяна стал еще более воинственным. 13 января представитель МИД КНДР указал в заявлении для прессы, что требуемая США в рамках шестистороннего переговорного процесса верификация предполагает и инспекции в Южной Корее, отметив: “Без прекращения враждебной политики США в отношении КНДР и устранения ядерной угрозы со стороны США даже через сто лет не будет того, чтобы наша страна первой отказалась от ядерного оружия”^[45]. Военные власти Севера заявили о непризнании южнокорейской линии демаркации в Желтом море и пригрозили применением силы против Южной Кореи^[46].

Тогда же началась подготовка к запуску северокорейской ракеты-носителя, о чем стало известно в конце января 2009 г.^[47]Несмотря на давление, прежде всего со стороны Японии, а также США и Запада в целом, КНДР произвела “полуудачный” пуск (представленный как запуск спутника) в начале апреля 2009 г. В ответ на это последовала достаточно резкая международная реакция (в рамках заявления председателя Совета безопасности ООН), причем неожиданно принципиальную позицию занял Китай. Это дало пхеньянским руководителям повод к ужесточению внешнеполитической линии, однако такой поворот, как было показано ранее, готовился уже задолго до этого.

Воспользовавшись поводом, КНДР заявила о выходе из шестисторонних переговоров, что, в общем-то, стало для всех неожиданностью. 14 апреля 2009 г. МИД КНДР выступил с жестким заявлением, поставив даже под сомнение необходимость членства КНДР в ООН, заявив: “КНДР решительно осуждает покушение СБ ООН на суверенитет КНДР… КНДР продолжит реализацию права на использование космического пространства…” Были высланы инспектора МАГАТЭ, находившиеся на ядерных объектах КНДР в соответствии с решениями, принятыми на шестисторонних переговорах. Пхеньян заявил о пересмотре решения о прекращении ядерной программы и намерении возобновить ее^[48]. 25 апреля 2009 г. представитель МИД сообщил о том, что начата переработка урановых топливных стержней^[49]. В ответ на осуждение США Пхеньян обрушился с резкой критикой на Вашингтон, заявив, что “новая администрация ничем не отличается от предыдущей администрации, которая всячески стремилась удушить силой страны, вызывающие ее недовольство”^[50].

Всего через 40 дней, 25 мая 2009 г. КНДР провела ядерное испытание, которое вряд ли можно было подготовить в столь сжатые сроки, а также осуществила новые ракетные пуски. В какой-то момент ситуация обострилась настолько, что некоторые стали описывать ее как наихудшую со времен окончания корейской войны. КНДР в очередной раз заявила о выходе из соглашения о перемирии 1953 г. и юридически оказалась в состоянии войны с коалицией войск ООН. В ответ на резолюцию СБ ООН от 12 июня 2009 г. № 1874, объявляющую новые санкции против КНДР в связи с ядерным испытанием, КНДР впервые официально сообщила о решении реализовать программу обогащения урана, заявила о “вепонизации” полученного плутония, пригрозила также новыми ракетными испытаниями и “военным ответом” на попытки блокады^[51].

4 июля 2009 г. КНДР произвела ракетные пуски, явно демонстрируя свою непреклонность США и всему мировому сообществу. В начале сентября КНДР заявила о “вступлении в завершающую фазу экспериментальной переработки урана”^[52].

Несмотря на начало нового цикла разрядки и переговоров с осени 2010 г., КНДР продолжала предпринимать провокационные шаги, поддерживающие градус напряженности: осуществляла артиллерийские стрельбы в спорном районе Желтого моря, публиковала громогласные заявления.

Похоже, что при сохранении нынешних параметров переговорного процесса, сфокусированного на проблеме ядерного оружия КНДР, ликвидация ее ядерного потенциала практически недостижима, поскольку не решаются вопросы безопасности пхеньянского режима. Однако ядерный потенциал КНДР – фактор больше политико-психологический, чем военный. Использование ядерного оружия в военном конфликте крайне маловероятно, да и сам такой конфликт именно в силу фактора ядерного сдерживания может возникнуть лишь случайно или при наличии внутреннего кризиса в КНДР. Слабым утешением служит то, что ядерный статус КНДР фактически (при условии, что удастся избежать развития потенциала ОМУ и тем более его распространения) служит фактором поддержания мира в регионе.

Налицо, однако, ущерб от нарушения принципов нераспространения. Надо признать, что дальнейшее совершенствование КНДР ядерных зарядов параллельно с развитием ракетных программ может привести к изменению военного баланса в регионе (в том числе нуклеаризации Японии, Южной Кореи, Тайваня), разрушению режима нераспространения, а потому Россия заинтересована в прекращении подобных программ КНДР. В этом наши интересы совпадают с США, Японией и Южной Кореей. Однако хотелось бы высказать мнение, что сама по себе полная ликвидация уже имеющегося ядерного потенциала КНДР не должна быть для России абсолютным приоритетом, по отношению к которому все остальные цели носили бы подчиненный характер (как это декларируют США, Южная Корея и Япония). Необходимо отдавать себе отчет в том, что если это произойдет без создания прочной системы коллективной безопасности в регионе, военные риски могут даже увеличиться.

При таком подходе ясно, что нельзя повторять ошибки 1990-х гг., когда, абсолютизируя интересы ядерного нераспространения, в том числе в качестве жеста доброй воли в отношениях с США, мы оказались оттерты от корейского урегулирования в целом. Для России сохранение переговорного процесса на Корейском полуострове важно в первую очередь для обеспечения нашей вовлеченности в процессы в СВА, хотя и недопущение подрыва режима нераспространения, и предотвращение экспорта технологий массового уничтожения (особенно в исламские страны) также важны. Однако означает ли это, что мы должны полностью поддерживать американскую линию – “денуклеаризация любой ценой”? Даже в самих США понимают практическую невозможность денуклеаризации на нынешнем этапе и обдумывают варианты управления рисками, т. е. при молчаливом согласии с ядерным статусом КНДР требовать от нее лишь выполнения четырех “не”: не производить расщепляющиеся материалы, не проводить ядерных испытаний, не распространять ядерные технологии, не расширять ракетную программу.

Если в рамках нынешнего переговорного процесса ликвидация ядерного потенциала КНДР практически недостижима, почему же Россия должна ставить ее впереди других внешнеполитических приоритетов в регионе? Ведь даже не вполне ясно, что вкладывается в понятие “денуклеаризация”. Полный отказ КНДР от национальных ядерных программ в принципе нелегитимен, поскольку лишение страны права на мирные разработки противоречит принципам Договора о нераспространении. К тому же даже в этом случае будет сохранен научно-технический и кадровый потенциал, что означает возможность возобновить их в любой момент, а такая денуклеаризация противников КНДР не устроит. Очевидно, теоретически речь может идти о ликвидации только военного потенциала (оружия в войсках и запасов расщепляющих материалов), проверяемость которой, однако, упрется в проблему верификации. Закрытый характер общества Северной Кореи исключает возможность верификации (в том числе возможных программ обогащения урана) в удовлетворяющих мировое сообщество масштабах. Поэтому следует признать, что денуклеаризация в широком смысле, т. е. достижение убежденности мирового сообщества в отсутствии у КНДР военного ядерного потенциала, невозможна без смены режима, которая, однако, для большинства акторов неприемлема.

Единственная разумная альтернатива – это обуздание ядерных амбиций КНДР и постепенное снижение значимости для Пхеньяна фактора ядерного сдерживания в целях прекращения КНДР дальнейших ядерных разработок дипломатическим путем, ориентированным на декларативную неконкретизируемую цель денуклеаризации в отдаленном будущем. При таком понимании главным в переговорах становятся не технические вопросы сворачивания тех или иных аспектов программ, а ликвидация застарелых военно-политических противоречий и укрепление режима безопасности на полуострове и вокруг него.

Ключ к этому – гарантия сохранения статуса правящей политической элиты в КНДР. Однако надо отдавать себе отчет в том, что и в этом случае полный отказ КНДР от ядерного оружия не совпадал бы с внутриполитическими целями руководства (поддержание имиджа самостоятельной державы внутри страны и за рубежом в целях охраны интересов правящей элиты). Таким образом, полный добровольный отказ режима КНДР от ядерного оружия в принципе возможен лишь в отдаленной перспективе в случае исчезновения внешней угрозы и необходимости поддерживать образ врага для сохранения контроля за внутриполитической ситуацией.

Прецедент нуклеаризации^[53]

Ретроспективный взгляд на историю ядерной программы КНДР и ее взаимоотношений с международным сообществом в данном контексте приводит по меньшей мере к двум выводам. Во-первых, Пхеньян ведет борьбу за выживание, не стесняясь в средствах. Такая логика делает более понятными его действия по созданию ядерного потенциала как средства противодействия оказываемому на него давлению. Во-вторых, без кардинального пересмотра самой парадигмы отношений с КНДР со стороны США и их союзников прогресса не будет.

В ходе очередного (2003–2008 гг.) раунда переговоров была достигнута принципиальная договоренность о денуклеаризации в обмен на мир и помощь (закреплена на четвертом раунде шестисторонних переговоров в совместном заявлении от 19 сентября 2005 г). Однако эта формула не удовлетворяла сторонников смены режима. Минфин США тут же ввел финансовые санкции против счетов КНДР в банке “Дельта Азия” в Макао, направленные на изоляцию КНДР от мировой финансовой системы. Ответом стало ядерное испытание КНДР 9 октября 2006 г.

Однако Япония отказалась участвовать в оказании КНДР экономической помощи, выдвинув (прежде всего по внутриполитическим соображениям) на первый план вопрос “о похищенных”. Токио фактически стал играть роль спойлера в многостороннем мирном процессе.

Но подлинный крах наступил с приходом к власти в РК правительства Ли Мён-бака. Он пошел на полный пересмотр договоренностей о сосуществовании и сотрудничестве, достигнутых в период президентства Ким Дэ-чжуна и Но Му-хёна.

К концу президентского срока Дж. Буша дела на двустороннем треке КНДР – США стали совсем плохи. Под давлением консервативного крыла республиканская администрация стала настаивать на “полной и точной декларации ядерной деятельности”

КНДР. Лишь в октябре 2008 г. США выполнили обязательства по выведению КНДР из списка государств – спонсоров терроризма. Однако практически нерешаемой стала проблема верификации: США хотели реализовать систему по типу проверок в Ираке в 1991 г., включая раскрытие любых объектов для доступа инспекторов, право на отбор проб, доступ к любым документам и т. д. Причем эти требования никак не были оговорены ранее принятыми документами “шестисторонки”. Переговоры зашли в тупик.

Новая американская администрация имела шансы переломить опасные тенденции и найти компромисс с КНДР. Пхеньяну вроде бы был предложен мирный договор в случае, если КНДР согласится на полную сдачу позиций по ядерному статусу, однако вариант предварительной сдачи ядерной карты, как показали все прошедшие годы, был для Ким Чен-ира заведомо неприемлемым.

Обострение ситуации в 2008–2010 гг. в отличие от предыдущих кризисов 1993 и 2002 г. (во многом вызванных действиями США) было связано в первую очередь с сознательными действиями КНДР, которые в Пхеньяне называли реакцией на враждебную политику его противников.

В ответ на меры США по осуждению провокации Пхеньян обрушился с резкой критикой на Вашингтон^[54]. При этом северяне выделили тот факт, что в отличие от Японии и Южной Кореи у них “…никогда не было ядерного зонтика, прикрывающего от американской ядерной угрозы… Единственным местом на Корейском полуострове и в прилегающих районах, не защищенным ядерным оружием или “ядерным зонтиком”, остается северная часть Республики”^[55].

В какой-то момент северокорейское руководство пришло к выводу, что переговоры и дипломатические средства могут не обеспечить достижение стратегических приоритетов – выживание режима. В результате решающее влияние на северокорейскую политику стали оказывать консерваторы, к которым стал больше прислушиваться руководитель страны.

Моментом истины, похоже, стала болезнь Ким Чен-ира, который пропал из виду в августе 2008 г. более чем на три месяца.

Ситуация всерьез встревожила северокорейскую политическую элиту, осознавшую хрупкость системы, замкнутой на одного человека. Внешняя угроза и образ врага – проверенное средство сплочения подданных. Для реального обеспечения преемственности руководства и сохранения стабильного режима управления государством процесс передачи власти должен занять немало времени и быть многоступенчатым, чтобы обеспечить новому лидеру необходимую легитимность. Между тем выдвижение в преемники младшего сына вождя Ким Чен-ына, который был, по некоторым данным, определен вождем в свои наследники 8 января 2009 г. (в день его рождения)^[56], запоздало.

Для гладкой смены власти важна консолидация народа и элиты, а также гарантии неприкосновенности страны. Ким Чен-ир, по-видимому, принял решение оставить будущим руководителям в наследство ядерный щит.

Не видя перспектив в получении уступок Запада и подвергшись экономическим санкциям, пхеньянское руководство в качестве ответа на стоящие перед страной вызовы избрало реставрацию социализма “нашего образца”, запрет рыночных механизмов, возврат к жестко централизованному планированию и командной системе, основанной на распределении. С начала 2009 г. были усилены ограничения рыночной торговли, а в конце года проведена денежная реформа (деноминация). Старые воны были заменены на новые в отношении 1:100, причем сумма обмена была ограничена 100–300 тыс. вон (менее 100 долл, по курсу черного рынка). Магазины были закрыты, обмен валюты не производился. Эти меры единодушно были охарактеризованы зарубежными аналитиками как попытка ликвидировать средний класс, т. е. лиц, научившихся в голодные 1990-е гг. и позднее получать доход вне парализованного государственного сектора^[57]. Одновременно реформа была предназначена для того, чтобы поднять доход работающих в госсекторе, однако в отсутствие товарного наполнения рынка это увеличение быстро стало иллюзорным. Надежды на то, что удастся сбалансировать товарную массу с денежной по новым стоимостным пропорциям, не оправдались – возникли товарный дефицит, инфляция, валютный (неофициальный) курс новых вон начал резко падать^[58].

В данной ситуации необходимо учитывать и другое обстоятельство. Экономическая реформа, всегда ложащаяся нелегким бременем на плечи населения и связанная с социально-экономическими и политическими рисками, как известно, возможна в условиях безопасного внешнего окружения государства и его доступа к международным финансовым ресурсам. В такой благоприятной обстановке находились Китай и Вьетнам, успешно осуществившие свои программы рыночных преобразований. На подобные внешние условия надеялся и Ким Чен-ир в июле 2002 г., когда начал экономическую реформу. Однако международное сообщество не приложило достаточных усилий, чтобы поддержать это важное начинание. Тот факт, что Пхеньян оказался в ситуации углубляющейся изоляции, санкций и прессинга, стал одной из фундаментальной причин, вынудивших его вернуться к централизации и политике закручивания гаек. Одновременно ужесточился идеологический пресс, усилилась борьба с проникновением зарубежной поп-культуры (особенно южнокорейской). Короче говоря, психология осажденной крепости в КНДР стала определяющей, а в такой системе координат символ и гарантия спокойствия – это ядерный щит.

Какова же стратегия США? Ракетные и ядерные испытания вывели КНДР в фокус политики Белого дома, что удовлетворило амбиции руководства КНДР, стремящегося позиционировать себя равновеликим США партнером. КНДР хочет закрепить за собой статус, напоминающий индийский или пакистанский, намотав на ус, что, несмотря на нуклеаризацию этих стран, сотрудничество США с ними в итоге не пострадало. При этом в Пхеньяне понимают, что теоретически гарантии безопасности для правящей элиты КНДР могут дать лишь США, и хотят добиться этого в первую очередь. Такая перспектива, однако, идет вразрез со стратегией Вашингтона, который считает главным ядерное разоружение. Причем гарантией реальной необратимой и проверяемой денуклеаризации многие в США считают лишь смену режима. Правящий истеблишмент этой державы не готов смириться с существованием кимченировского режима по глубоким идеологическим соображениям и даже в случае принятия Пхеньяном всех условий денуклеаризации стал бы стремиться к демонтажу этой деспотии. Кроме того, контролируемый уровень напряженности в Северо-Восточной Азии отвечает геополитическим целям Соединенных Штатов в качестве обоснования их военного присутствия в регионе и военных союзов с Японией и Южной Кореей, а также соответствует долгосрочной стратегии сдерживания Китая.

Реальные возможности для проведения самостоятельной политики в корейском вопросе Южной Кореей и Японией ограничены, несмотря на то, что эти проблемы представляют для них жизненный интерес. Они вынуждены апеллировать к США для достижения устраивающих их решений, но не обладают правом их принятия.

Стратегия Б. Обамы в отношении корейской проблемы формировалась противоречиво, с учетом опыта предшественников. Подход эпохи Клинтона – обещание северокорейцам нормализации отношений и помощи после ликвидации ядерной программы – скомпрометировал себя и в Вашингтоне (где, впрочем, обещания Северной Корее всерьез выполнять не собирались), и (именно поэтому) в Пхеньяне. Подход эпохи позднего Дж. Буша (точнее, К. Райс – К. Хилла), основанный на продвижении шаг за шагом по принципу “действие в обмен на действие”, не может привести к удовлетворяющим обе стороны результатам, пока не приняты стратегические решения: в США – о сосуществовании с КНДР, в Пхеньяне – об уступках не только в ядерном вопросе, но и на пути демилитаризации и открытости. Это пока за гранью практической политики.

Администрация Обамы избрала довольно противоречивую тактику сочетания давления и санкций, отказа от признания ядерного статуса с попытками вернуть Пхеньян в переговорный процесс с прежними параметрами – т. е. в многостороннем формате и на основе презумпции безусловной обязанности Пхеньяна самоликвидировать ядерную программу независимо от исхода переговоров. Вашингтон сделал упор на реализации утвержденных Советом Безопасности ООН санкций, особенно стремясь прекратить оружейный экспорт КНДР в надежде, что лишение источников дохода сделает северокорейский режим более сговорчивым. Такой вариант носил промежуточный характер, поскольку цели переговоров оставались неопределенными. В этих условиях Пхеньян не видел в них смысла и уклонялся от диалога под тем предлогом, что не может его вести на равноправной основе, пока не сняты санкции.

К большой пакетной сделке стороны оказались не готовы, хотя она, очевидно, остается единственной надеждой на достижение комплексного урегулирования в Корее.

После визита в КНДР в августе 2009 г. бывшего президента США Б. Клинтона северокорейцы обозначили перспективы поиска решения, в первую очередь на двустороннем переговорном треке. После многомесячных заклинаний о том, что такие переговоры возможны только в рамках шестистороннего дипломатического процесса, США вынуждены были согласиться на контакты, уклончиво заявив, что “готовы к двустороннему диалогу, если это поможет продвинуть шестисторонний процесс”. Пхеньян сумел продавить свой подход и не только отыграть, но и даже улучшить свои позиции^[59].

Попытка возобновить дипломатический процесс была сделана в декабре 2009 г. в ходе визита специального представителя президента США С. Босуорта, передавшего письмо Обамы на имя Ким Чен-ира. Северокорейская сторона изложила свои требования (отмена санкций, мирный договор), а позже публично, в традиционной новогодней редакционной статье 2010 г. призвала улучшить отношения с США, создать механизм мира путем переговоров, добиваться денуклеаризации Корейского полуострова и развивать межкорейский диалог^[60]. Пхеньян призвал к “прекращению враждебных отношений с США”, назвав это “основной задачей для обеспечения мира и стабильности на Корейском полуострове и в Азии в целом”^[61]. В январе 2010 г. МИД КНДР опубликовал заявление, официально предлагающее начать с США переговоры о заключении мирного договора.

Однако все эти заходы были Вашингтоном отвергнуты. Непреодолимым препятствием продолжает оставаться то, что США предлагают вести речь лишь о денуклеаризации КНДР, а Пхеньян считает необходимым обсудить более фундаментальные вопросы обеспечения своей безопасности, в том числе нового мирного режима.

Нежелание администрации Обамы найти нестандартные решения не вполне понятно. Фактор противодействия компромиссам со стороны южнокорейских и японских союзников (связывавший руки тандему Райс – Хилл) смягчен. Пришедшие к власти в Японии социалисты готовы к большей гибкости по отношению к КНДР, чем правившая в течение десятилетий консервативная группировка, которая ставила во главу угла “проблему похищенных”, а ее в желательном для японцев ключе северокорейцы при всем желании вряд ли смогли бы решить. Одновременно и правительство Ли Мён-бака было вынуждено смягчить подходы и встраиваться в новую ситуацию американо-северокорейского взаимного прощупывания.

В августе 2009 г. появились основания для того, чтобы говорить об улучшении отношений двух Корей. С 26 августа Сеул и Пхеньян возобновили переговоры о воссоединении семей, разделенных войной. Знаменателен приезд в Сеул шести высокопоставленных северокорейских чиновников во главе с секретарем ЦК Трудовой партии Кореи Ким Ги-намом на похороны скончавшегося 18 августа бывшего президента Южной Кореи Ким Дэ-чжуна. Возобновились двусторонние контакты, в том числе в части экономического сотрудничества по Кэсонскому (свободная экономическая зона) и Кымгансанскому (туризм) проектам. Юг стал утверждать, что он всегда поддерживал прямой диалог между Вашингтоном и Пхеньяном, если такое общение способствовало денуклеаризации Севера. Ли Мён-бак поспешил сыграть на упреждение, продемонстрировать ведущую роль Южной Кореи в дипломатическом процессе. Выступая в США 22 сентября, он предложил КНДР “большую сделку”, т. е. стимулирующие льготы в политической и экономической областях, в том числе гарантии безопасности, в случае одномоментного, а не поэтапного завершения Пхеньяном своей ядерной программы. Ли Мён-бак публично говорит о возможности саммита с Ким Чен-иром. Однако его подход “денуклеаризация в обмен на обещания” совершенно неприемлем для Пхеньяна, который называет подобные предложения абсолютно неосуществимыми.

В рамках переговорного процесса в период Ли Мён-бака – Обамы отказ КНДР от военных ядерных программ был практически недостижим. Неофициально северокорейцы утверждали, что “отказ от более чем сорокалетней программы создания ядерного оружия означает отказ от принятой в КНДР основной идеологии приоритета армии и всех постулатов о превращении Северной Кореи в богатую и мощную державу”. Северокорейцы настаивали, что разговор будут вести только с США, хотя КНДР может пойти на определенные уступки в сфере ядерного разоружения, “но полностью не откажется от атомного оружия никогда, хоть при Ким Чен-ире, хоть после его смерти”^[62].

Многие ведущие эксперты США также пришли к этому выводу: “…Маловероятно, что что-либо заставит Северную Корею отказаться от бомбы. С точки зрения реализма военный вариант данной проблемы не может даже рассматриваться”^[63]. Поэтому они обратили внимание на то, что де-факто Соединенные Штаты начинают формулировать подходы к КНДР в рамках модели их взаимоотношений с Индией, Пакистаном и Израилем^[64]. Следовательно, с их точки зрения в сложившихся обстоятельствах более реалистично работать над тем, чтобы вернуть Пхеньян не в ДНЯО, а в МАГАТЭ, устав которого допускает сотрудничество де-факто с ядерными государствами^[65].

Возобновление переговоров как в шестистороннем, так и в иных форматах необходимо с целью вовлечь КНДР в основное русло нераспространенческих усилий и правил. Если в ходе подобных переговоров возобладает конструктивный настрой, то в качестве задач первого этапа вполне возможно добиться замораживания ядерного потенциала КНДР на достигнутом уровне, восстановления международного контроля над ее деятельностью в атомной сфере, обеспечения принципов нераспространения ядерного оружия, технологий, расщепляющихся материалов, специалистов-атомщиков и так далее за пределы республики. Это само по себе чрезвычайно важно, во всяком случае лучше, чем отсутствие переговоров, продолжение конфронтации и соответственно процесса ядерного вооружения Северной Кореи.

Развитие переговорного процесса позволило бы также нормализовать отношения КНДР с Южной Кореей, Японией, США, т. е. возродить потенциал политики engagement. Ведь общепризнанно, что “Пхеньян демонстрировал готовность тормозить свое продвижение к ядерному оружию не тогда, когда ему угрожали, а только тогда, когда появились надежды на фундаментальное улучшение отношений с США”^[66].

Но дело в том, что с приходом к власти Президента Республики Корея Ли Мён-бака тон в делах, касающихся Северной Кореи, задавала команда, по меткому выражению кореиста Андрея Ланькова, “палеоконсерваторов” – представителей прошлых правлений, которые оказались не у дел в годы либерального десятилетия – периода, когда президент Ким Дэ-чжун и его преемник Но Му-хён проводили по отношению к Северу примирительную политику солнечного тепла и вовлечения.

Глядя назад, надо признать: несмотря на обострение в тот период (начиная с 2002 г.) ядерной проблемы КНДР и конфронтации с Соединенными Штатами, ситуация на Корейском полуострове тогда была значительно более мирной и предсказуемой, чем сегодня. Развивалось межкорейское сотрудничество, тысячи южан впервые попали на Север. Определенные эволюционные изменения происходили и внутри КНДР, хотя сохранение пропагандистского обеспечения власти при закрытости страны не всегда позволяло оценивать глубину и распространенность этих перемен.

Политика либерального сеульского руководства в отношении Пхеньяна, однако, подвергалась беспощадной критике консервативной оппозиции. Для нее протест против “попустительства Северу” стал немалым подспорьем в завоевании голосов избирателей. Население Юга устало от иждивенчества Северной Кореи.

Нетерпеливым корейцам почему-то казалось, что всего несколько лет вовлечения смогут привести к коренному перерождению режима. Поэтому в целом новая жесткость Сеула с 2008 г., отказ практически от всех межкорейских договоренностей и проектов либерального периода (за исключением, пожалуй, Кэсонской промышленной зоны, функционирование которой выгодно для ряда мелких и средних компаний) вызвали лишь незначительную оппозицию в южнокорейском обществе. На историческую арену вышли новые поколения, не помнящие войну, и для них важнее были не проблемы Севера и межкорейских отношений, а то, чтобы они не сказывались на повседневной жизни.

Игра на обострение с Пхеньяном – занятие нездоровое, так как северокорейцев легко спровоцировать на неадекватные действия. Прекращение Сеулом сотрудничества, заведомо нереалистичные требования предварительной денуклеаризации лили воду на мельницу пхеньянских ястребов. Военная истерия легко раскручивается, а жертвой ее часто становятся невинные люди, такие как забредшая в запретную зону северокорейских Алмазных гор южнокорейская туристка, которую в ноябре 2008 г. застрелила северокорейская пограничница. Это, понятно, вызвало крайне негативную реакцию в РК и привело к дальнейшему обострению ситуации.

Содержанием новой силовой политики Севера стал отказ от поиска компромиссов с США, курс на конфронтацию с Вашингтоном и, особенно, с Сеулом в целях укрепления позиций в противостоянии с оппонентами и внутренней консолидации, а также реставрация кимирсеновских порядков и борьба с отклонениями от социализма. Консервативную “контрреволюцию” подхлестнуло и нескрываемое злорадство противников, которые после болезни “полководца” (предположительно инсульта или диабетического криза в августе 2008 г.), по сути, открыто начали готовиться к падению режима. Это оказало психологическое воздействие на северокорейских лидеров, заставив их отказаться от проявлений доброй воли и уступок. Позднее свою роль сыграл и ливийский урок, воспринятый в КНДР как пример вероломства Запада и сильнейший аргумент в пользу абсурдности добровольного разоружения.

Однако худшее было впереди. В 2010 г. холодная война чуть не сорвалась в горячую. В марте 2010 г. в спорных водах Желтого моря был затоплен южнокорейский корвет “Чхонан”. Сеул на основе проведенного вместе с союзниками расследования обвинил в этом КНДР. Заметим, что группа российских специалистов, принявшая участие в экспертизе по просьбе Ли Мён-бака, не смогла поддержать этот вывод, а Китай и вовсе проигнорировал аргументы международной комиссии.

Случай, конечно, трагический, но, к сожалению, не единичный из-за давнего территориального спора в Желтом море. Разграничительная линия (NLL)^[67], проведенная после войны США и РК в одностороннем порядке, не согласована с КНДР и не признается ею. Перестрелки и конфликты тут происходят постоянно: всего за полгода до гибели “Чхонана” южнокорейские военные обстреляли северокорейский корабль, который, по их официальному сообщению, “удалился, объятый пламенем” (скорее всего, тоже не обошлось без жертв).

Однако именно инцидент с “Чхонаном” был использован для того, чтобы оказать беспрецедентное давление на Север. Похоже, что в Вашингтоне и Сеуле поверили в собственные оценки, свидетельствовавшие, что Пхеньян вот-вот падет, и нужен лишь толчок в виде внешнего давления плюс лишение КНДР поддержки Китая. Пекину в связи с отказом от осуждения Северной Кореи в этом эпизоде Соединенные Штаты прямо угрожали последствиями, в том числе в плане наращивания своего военного присутствия вблизи китайских границ. На Китай это произвело прямо противоположное действие – он подчеркнуто усилил поддержку соседа, демонстрацией чего являются три визита Ким Чен-ира в Китай на протяжении двух лет.

Пхеньян использовал конфронтацию для закручивания гаек, мобилизации перед лицом военной угрозы, которая вдруг стала зримой. “Беснования марионеток” доказывали правоту линии сонгун – армия превыше всего – и давали дополнительную легитимность власти. Северокорейцы не только не стали вести себя тише, а наоборот, начали наращивать давление на противников, уже вовсе не стесняясь в средствах.

Кульминацией стал артобстрел пограничного острова Ёнпхёндо в ноябре 2010 г. – первый подобный инцидент в послевоенное время, повлекший человеческие жертвы. Поведение северян не может быть оправдано, хотя они и ссылаются на то, что их спровоцировали южане, не нашедшие, несмотря на предостережения, лучшего места для артиллерийских учений. Южнокорейцы решили продемонстрировать военную мощь, заговорили о готовности к “беспощадному ответу”, начались почти ежедневные маневры совместно с американцами.

В декабре 2010 г. размах учений к югу от демилитаризованной зоны заставил пхеньянское руководство воспринимать происходящее как реальную подготовку к вторжению. Северокорейцы воздержались от эскалации в ответ на очередные явно провокационные учения, что привело сеульских стратегов к ложному заключению о том, что те, мол, испугались, что наконец-то на непокорный Север найдена управа. Такое заблуждение весьма опасно и может еще привести к непредсказуемым последствиям.

Тем не менее в начале 2011 г. ситуация несколько стабилизировалась. Осознав, что конец света в Северной Корее в очередной раз откладывается, американцы и южнокорейцы (в чем-то под давлением первых) стали искать возможность, не теряя лица, все же пойти навстречу Пхеньяну. В США задумались о пересмотре политики стратегического терпения (отказ от диалога и санкции), заговорили о необходимости возврата к прямому обсуждению ядерной проблемы. Символический жест – возобновление продовольственной помощи. В Южной Корее вынуждены искать возможность, не отступая от принципиальных требований к Северу (извинения за прошлогодние вооруженные акции, безусловная денуклеаризация, что выглядит абсолютно нереальным), все же отказаться от полного неприятия инициатив Севера.

Однако в декабре 2011 г. скончался Ким Чен-ир, и ситуация на полуострове вновь вступила в полосу неопределенности.

Военная тревога 2013 года на Корейском полуострове^[68]

События 2012–2013 гг. на Корейском полуострове вызвали серьезную тревогу. После смерти Ким Чен-ира в 2011 г. и прихода к власти его, по мнению Запада, неопытного сына Ким Чен-ына усилилось давление на Пхеньян со стороны США и Южной Кореи, которые, возможно, просчитывали варианты падения режима в КНДР. Это вызвало резкую реакцию со стороны нового руководства КНДР, также решавшего задачи укрепления своей власти и ликвидации самих признаков оппозиции.

В 2013 г., ознаменовавшемся сменой руководства в странах Северо-Восточной Азии, включая Республику Корея (РК), Корейский полуостров вновь подтвердил свой статус одного из наиболее взрывоопасных и нестабильных районов мира. Начало года было отмечено небывалым за последние десятилетия по своим параметрам военно-политическим кризисом. В конце года КНДР вновь привлекла к себе пристальное мировое внимание, но на этот раз внутренними драматическими событиями. По решению специального военного трибунала Министерства государственной безопасности по обвинению в подготовке государственного переворота в целях свержения национального лидера Ким Чен-ына, 12 декабря 2013 г. был казнен считавшийся вторым лицом в руководстве государства и даже негласным регентом вождя муж его тети Чан Сон-тхэк. В заинтересованных государствах вновь активно заговорили о политической нестабильности в Северной Корее и ее возможных непредсказуемых акциях, что тут же было использовано для увеличения американского воинского контингента в Южной Корее.

Если быть максимально лаконичными, то необходимо подчеркнуть: первопричиной и этого, и предшествовавшего кризисов является неурегулированность итогов корейской войны 1950–1953 гг.

Ненормальность такого состояния очевидна. Пхеньян многократно, но безуспешно предлагал нормализацию межгосударственных отношений и замену Соглашения о перемирии фундаментальным документом, регулирующим систему прочного мира на полуострове. Вашингтон упорно отказывался от этого. С точки зрения Пхеньяна США и их союзники тем самым на практике демонстрируют свои, как их называют в Северной Корее, “враждебные намерения”. Руководство КНДР тем самым получает подтверждение, что в планы Вашингтона входит не мирное сосуществование с КНДР, а ее ликвидация – смена режима.

Ракетно-ядерные испытания КНДР на рубеже 2012 и 2013 г. в значительной мере стали ответом Пхеньяна на нежелание Вашингтона вести конструктивный диалог. Напомним, что после того, как КНДР в апреле 2009 г. заявила о выходе из шестисторонних переговоров, пять оставшихся участников – США, КНР, Южная Корея, Россия и Япония – объявили своим приоритетом намерение убедить Пхеньян вернуться в “шестерку”. И вот, когда благодаря прежде всего усилиям дипломатии КНР и России эта цель была почти достигнута, и руководство КНДР в 2011–2012 гг. неоднократно заявляло о готовности продолжить участие в дипломатическом процессе, Вашингтон, Токио и Сеул вопреки собственным предыдущим заявлениям стали выдвигать предварительные условия и, по сути, всячески затягивать возобновление переговоров. Действуя таким образом, США и их союзники следовали логике политики стратегического терпения, т. е. разновидности стратегии сдерживания в отношении Северной Кореи, иными словами, углубления изоляции Пхеньяна с конечной целью смены режима КНДР.

Ситуация на Корейском полуострове продолжала двигаться по порочному кругу: кризис – поиск диалога – новый кризис. Причина этого – сохраняющаяся у США и их союзников конечная цель смены режима в КНДР. Это – lose-lose policy для обеих сторон, а политика вовлечения в отношении Северной Кореи не работает^[69].

12 декабря 2012 г. КНДР вывела на космическую орбиту искусственный спутник Земли. Совет Безопасности ООН на этот раз в отличие от апреля 2012 г., когда он ограничился заявлением председателя, выбрал более жесткую форму реагирования в виде резолюции 2087 (от 22 января 2013 г.). КНДР решительно выразила несогласие с этим решением и логикой США, “согласно которой свои запуски – это спутники, а чужие – баллистические ракеты дальнего действия”, и заявила, в частности, что “уже больше не существуют ни шестисторонние переговоры, ни Совместное заявление от 19 сентября”^[70]. В знак протеста 12 февраля 2013 г. Пхеньян осуществил третье ядерное испытание, обратив внимание в сопутствующем заявлении МИДа, что в мире осуществлено “более двух тысяч ядерных испытаний и девять тысяч запусков спутников, но еще никогда не были приняты резолюции Совбеза ООН, запрещающие ядерное испытание или космические пуски”^[71]. В ответ Совет Безопасности 7 марта 2013 г. принял резолюцию 2094, накладывающую на Северную Корею еще более суровые санкции.

Напряженность на Корейском полуострове в марте 2013 г. круто пошла вверх. Не прекращался поток крайне жестких заявлений Пхеньяна и Сеула, пообещавших стереть друг друга с лица земли^[72]. Одно за другим следовали грозные заявления Пхеньяна о том, что уже отдан приказ о нанесении ядерных ударов по военным базам США в различных точках мира, в том числе на их национальной территории, что КНДР считает себя находящейся в состоянии войны с Южной Кореей и т. д. При этом необходимо отметить, что немногие мировые СМИ обращали внимание на то, что во всех этих декларациях северян содержались вкрапленные в текст указания на то, что предпринимать все обещанные сокрушительные удары предполагается в качестве ответных мер, если их страна подвергнется агрессии. То есть имелись основания трактовать эти публичные шаги как жесткий сигнал и предупреждение.

Противоположная сторона также старалась не отставать от Северной Кореи и в плане риторики, и особенно в сфере практических действий. Проводившиеся в тот период в РК американо-южнокорейские маневры по масштабам и составу участников превосходили предшествовавшие аналогичные учения; предпринимались шаги, объективно способствовавшие как горизонтальной, так и вертикальной эскалации конфликта.

Знаковым рубежом острой стадии кризиса стал очередной выход 8 марта 2013 г. КНДР из Соглашения о перемирии 1953 г. и из соответствующих соглашений с РК, ликвидация линии горячей связи между представителями военных ведомств Северной Кореи и США, Пхеньяна и Сеула. В апреле 2013 г. Пхеньян принял решение о закрытии индустриального комплекса в Кэсоне (зоны совместного предпринимательства с Южной Кореей), последнего действующего проекта, предложил иностранным посольствам в целях безопасности эвакуироваться из КНДР, а иностранцам покинуть РК. Кульминацией политики Пхеньяна в данном направлении, видимо, стоит считать решение мартовского (2013 г.) Пленума ЦК Трудовой партии Кореи о юридическом закреплении ядерного статуса КНДР и постановление Верховного народного собрания КНДР “О дальнейшем укреплении статуса страны, обладающей ядерным оружием в целях самообороны”.

Опасной отличительной чертой рассматриваемого феномена стало громкое звучание ядерной ноты. КНДР заявила о праве и способности нанести превентивный ядерный удар, в том числе по американским военным базам за пределами Южной Кореи: в Японии, на острове Гуам, Гавайях и даже на континентальной территории США^[73]. В ответ стратегические бомбардировщики США В-52, самолет-невидимка В-2, совершавший перелет с материковой части Америки, впервые за многие годы отрабатывали учебные ядерные атаки по территории Северной Кореи^[74].

Оппоненты Пхеньяна обычно называют в числе главных причин эскалации конфронтации проявление неопытности, незрелости и авантюризма молодого лидера КНДР, стремление запугать Сеул, заставить его поверить в то, что КНДР, имея ядерное оружие, может безнаказанно осуществлять шантаж и “военные провокации” против РК, так как коренным образом изменила в свою пользу военный баланс на полуострове и приобрела иммунитет против контрдействий Юга.

В политическом и экспертном сообществе США резко усилились голоса, требующие немедленного и решительного изменения приоритетов политики в пользу принятия комплекса мер, направленных на форсирование смены режима в КНДР путем резкого усиления внешнего давления, изоляции, формирования и стимулирования внутренней оппозиции^[75].

Безусловно, немалую роль сыграл внутриполитический фактор в Северной Корее. В результате бескомпромиссного поведения в ходе кризиса Ким Чен-ын, конечно, серьезно укрепил свои позиции внутри страны в качестве достойного наследника деда (Ким Ир-сена, Кима I) и отца (Ким Чен-ира, Кима II), успешно защищавших суверенитет КНДР во всех ситуациях и при любых условиях. Но и враги КНДР “не без греха”: число американо-южнокорейских военных учений, ежегодно проводимых на границах КНДР, увеличилось с 34 в 2008 г. до 43 в 2012 г., а в период кризиса марта – апреля 2013 г. США в соответствующих маневрах задействовали все три компонента ядерной триады и т. д.

В итоге в тех случаях, когда Пхеньян выбирает переговорную модель взаимоотношений с международным сообществом, готовность идти на взаимные компромиссы с учетом его озабоченностей (нераспространенческое досье), Вашингтон воспринимает это не как самостоятельное конструктивное решение северян, а как проявление их слабости, торжество своей нажимной политики, которая начинает приносить плоды. Следуя такой логике, Вашингтон и его союзники не спешат оценить по достоинству шаг Пхеньяна в правильном направлении, использовать это для дальнейшего вовлечения его в процесс конструктивного сотрудничества и движения вперед в целях поиска путей урегулирования ядерной проблемы Корейского полуострова, а поступают с точностью до наоборот. Исходя из представления о том, что Северная Корея начала идти на уступки под внешним давлением,

США и их союзники считают необходимым наращивать нажим, чтобы окончательно дожать оппонента. Но тут всякий раз происходит сбой. Убедившись в истинных намерениях контрагентов, Пхеньян, в цели которого входит соглашение с ними, но никак не собственная капитуляция, перестает играть в чужую игру и начинает повышать ставки. В итоге Запад вместо ожидаемых дальнейших уступок Северной Кореи получает в ответ легко прогнозируемые новые ракетно-ядерные испытания.

Политическая изоляция КНДР: причины и последствия^[76]

США заинтересованы в сохранении контролируемой напряженности в чувствительном районе вблизи границ Китая, используя это как фактор сдерживания Пекина и сохранения здесь своего военного присутствия. Китай, кстати, тоже вряд ли особо обрадовался бы резкому потеплению отношений между КНДР и США и возрастанию американского влияния в приграничной с ним стране. Никто особенно в объединении Кореи не заинтересован, хотя в перспективе истинная цель Южной Кореи – это поглощение КНДР, и это стремление поддерживают США.

С окончанием американо-южнокорейских маневров 2013 г. военная истерия стихла, а Ким Чен-ын позднее неофициально признал, что погорячился. Из Пхеньяна последовали предложения о заключении мирного соглашения с Югом, встрече на высоком уровне с США и т. д.^[77] При этом всему миру стало ясно, что угрозы КНДР вряд ли реализуемы, так как это было бы для Пхеньяна равносильно самоубийству. Все же северокорейцам пришлось пойти на южнокорейские условия возобновления работы индустриального комплекса в Кэсоне, согласиться на контакты без ожидаемых уступок со стороны противников. Поэтому северокорейские мирные инициативы, естественно, были восприняты скептически, а РК и США посчитали, что это признак слабости и что политика изоляции и давления все же рано или поздно принесет плоды.

Новогодние (2014 г.) инициативы КНДР улучшения отношений с Южной Кореей также были фактически отвергнуты.

Северокорейские представители утверждали, что важнейшей предпосылкой их перехода “от войны к миру” стало ослабление прямых угроз безопасности Северной Кореи в условиях завершения военных учений и приготовлений на юге полуострова.

Вместе с тем очередные ежегодные американо-южнокорейские военные маневры Key Resolve и Foal Eagle с конца февраля по апрель 2014 г., как обычно, стали очередным испытанием для мира и стабильности в Корее. Комитет по мирному объединению родины (орган, курирующий межкорейские отношения) и Комитет государственной обороны КНДР в середине января 2014 г. выступили с заявлениями, призывающими Вашингтон и Сеул отказаться от этих военных учений, предупреждая, что их проведение будет равнозначно объявлению “полномасштабной ядерной войны” и “фатально разрушит межкорейские отношения”^[78], и утверждая, что они будут более крупномасштабными и опасными, чем прошлогодние, так как в их рамках предусмотрена отработка сценариев “штурма и захвата Пхеньяна”. Об особенностях предстоящих военных игр СМИ сообщали, что “подразделения морской пехоты США и Южной Кореи проведут в марте крупнейшие после 1989 г. совместные учения, в ходе которых будет отрабатываться в том числе и сценарий по высадке десанта на побережье КНДР с последующим броском на Пхеньян”. Вместе с тем в связи с определенным потеплением в межкорейских отношениях (имеется в виду, в частности, встреча разделенных семей в феврале 2013 г.) американо-южнокорейские маневры были несколько сокращены по масштабу, а северокорейцы ограничились дежурной критикой. Однако повторение кризиса возможно в любой момент.

К началу 2014 г. молодой северокорейский лидер, которого поначалу чуть ли не считали корейским Горбачевым, порядком подпортил себе репутацию на Западе внутренними притеснениями, репрессиями и внешними авантюрами. Одновременно он серьезно повздорил с единственным союзником – Китаем, – которому не очень пришлись по душе ни ракетно-ядерные провокации и бряцание оружием, ни избиение сторонников более тесного сотрудничества с Китаем в рамках “дела Чан Сон-тхэка”. Таким образом, стимулы для Китая ратовать за своего клиента в контактах с США, РК, Японией ослабли, противники же КНДР, напротив, воспряли духом и видели все меньше необходимости в уступках Пхеньяну.

Северокорейская ракетно-ядерная проблема: история, современность, опции^[79]

Дилеммы ракетно-ядерного измерения корейского конфликта

Ядерные разработки КНДР, увенчавшиеся созданием работоспособных ядерных зарядов, и ее ракетная программа, продемонстрировавшая очевидные успехи (при всех сопровождающих испытания неизбежных неудачах), в последнее время вызывают растущую озабоченность соседних стран и мирового сообщества. Эти программы считаются одним из наиболее серьезных вызовов режимам нераспространения и региональной безопасности^[80]. Неустанные усилия Ким Чен-ына по созданию ракетно-ядерного потенциала могут спровоцировать гонку вооружений, включая даже ядерные, рост противоречий между крупными игроками.

На прошедшем в мае 2016 г. VII съезде Трудовой партии Кореи официально была закреплена линия на одновременное наращивание ядерного потенциала и экономическое строительство как стратегический курс партии^[81].

Вместе с тем мнение, что именно эта программа послужила первопричиной негативных тенденций в регионе, представляется, на наш взгляд, односторонним. Она – лишь одно из следствий возникшего по окончании Второй мировой войны раскола Кореи, конфликта Севера и Юга и противостояния великих держав. Истоки проблемы невозможно понять (и тем более ее решить) без комплексного подхода, сориентированного на выяснение причин нестабильности и создание надежной конструкции безопасности в регионе.

Каковы же оценки истоков и рецепты решения ракетно-ядерной проблемы у различных игроков, включая Россию?

Анализ генезиса проблемы ОМУ КНДР, причин ядерного выбора маленькой и экономически отсталой страны, для которой это бремя почти что непосильно, не является мэйнстримом научного дискурса. Объяснения сводятся к непредсказуемости и врожденной агрессивности репрессивного режима. Гипотеза о том, что ядерный сдерживатель создан для самозащиты, хотя и признается, но вызывает (во всяком случае, на Западе и в Южной Корее) явное неудовольствие, так как усилия столь отталкивающего режима по самосохранению по определению не могут быть признаны легитимными в современной системе мировых координат. Распространены и подозрения о том, что цели ракетно-ядерной программы и ракетно-ядерная доктрина КНДР направлены против соседей в контексте возможной агрессии, прежде всего в интересах реализации стратегии основателя страны Ким Ир-сена по объединению Кореи, первая попытка в рамках которой привела к корейской войне и закончилась провалом. Новый импульс такого рода рассуждениям дали заявления Ким Чен-ына на VII съезде партии о том, что “надо открыть дорогу к объединению”^[82], на деле носящие дежурный характер, главным образом для внутреннего употребления. Руководство страны вряд ли намерено предпринимать для этого силовые акции, прекрасно понимая, чем это для него кончится.

Кроме того, на Западе ничего не говорится о дальнейшем сценарии в случае согласия КНДР на отказ от ядерной программы. Предполагает ли денуклеаризация возвращение КНДР “в семью цивилизованных народов” или необходимо будет сначала решать иные проблемы, в том числе проблемы ликвидации других видов ОМУ (химического, биологического) и дальнейшей демилитаризации, установления демократических порядков, включая правочеловеческие аспекты? Имеющиеся сведения позволяют категорически утверждать, что США продолжат давление на КНДР в целях решения этих проблем и изменения внутреннего устройства, что равнозначно демонтажу системы.

На Западе, да и в некоторых российских общественно-политических кругах, общепринятым является тезис о том, что

КНДР должна безо всяких условий добровольно отказаться от ракетных и ядерных программ, ликвидировать уже имеющийся потенциал ядерных зарядов и как минимум – ракет дальнего радиуса действия. Взамен ей будут обещаны снятие санкций, признание со стороны Запада, экономическая помощь.

Не конкретизируется та позитивная повестка, на которую Пхеньян вправе рассчитывать в случае решения ядерной проблемы. Американские представители говорят лишь, что “готовы будут пойти на серьезные уступки в развитии двусторонних отношений”. Однако доверия к заявлениям американских политиков и официальных лиц о том, что отказ от ядерного оружия откроет перед КНДР светлые перспективы сотрудничества и процветания, в Пхеньяне нет.

Опыт ядерного торга мирового сообщества с Ираном показывает, что без прояснения таких важных вопросов вряд ли можно рассчитывать на существенный прогресс. К тому же Иран с его зависимостью от экспорта нефти и давлением на режим со стороны нового поколения и среднего класса куда больше КНДР заинтересован в снятии санкций и возобновлении внешних связей. Для КНДР выгоды должны быть понятны и конкретизированы. Поэтому такие подходы США нельзя считать ориентированными на реальный результат в обозримой перспективе.

Существуют и нажимные сценарии: в Вашингтоне постоянно подчеркивается, что “все опции – на столе”, постоянно заговаривают о необходимости превентивного удара по ракетно-ядерным объектам в КНДР в целях ликвидации имеющегося и будущего потенциала^[83]. Имеются и конкретные планы на этот счет: так, попадались сведения о том, что в случае нестабильности в КНДР на полуостров планируется перебросить до 400 тыс. военнослужащих, в том числе с Окинавы.

Не оправдывая, конечно, провокации КНДР и тем более не становясь на защиту репрессивного режима этой страны, нельзя не упомянуть о том, что конфронтация на полуострове насчитывает уже 70 лет. После распада СССР раскручивание спирали напряженности с конца 1980-х гг. было инициировано реализацией стратегии США и РК по свержению режима в КНДР и установлению контроля Южной Кореи над территориями Севера. С конца 1980-х гг. в правительственных и экспертных кругах США (и особенно РК) исходили из неизбежности скорого коллапса пхеньянского режима и стремились содействовать этому. В ответ КНДР стала создавать потенциал сдерживания, причем со временем этот процесс приобрел самостоятельную логику и инерцию и стал использоваться Пхеньяном и как переговорная карта, и в целях укрепления авторитета руководства внутри страны. Позднее побочной целью стал шантаж мирового сообщества, к которому прибегали в надежде получить политические и экономические уступки.

В КНДР уверены (и не без оснований), что отказ от ядерного оружия послужит лишь прелюдией к наращиванию давления на режим, причем не столько в целях его позитивной эволюции или замены более демократическим режимом, сколько в интересах его полной ликвидации. В 2016 г. призывы на этот счет стали произноситься вполне открыто даже на официальном уровне в РК и США^[84].

Однако с КНДР в отличие от других стран, где с точки зрения мирового сообщества “хорошо бы поменять режим”, что позволит хотя бы части элиты вписаться в новый порядок, случай иной. Никакой альтернативы северокорейской элите предложено быть не может: итогом переворота было бы не создание новой структуры управления страной (в которой элита или ее дети могли бы найти для себя место), а ликвидация государственности КНДР (с последующей люстрацией) и переход территории страны под контроль Юга. Это предусматривает, в частности, конституция Республики Корея. В таких условиях ожидать добровольного отказа элиты КНДР от ядерной карты по меньшей мере наивно.

Безусловно, ликвидация ядерного оружия и других видов ОМУ на Корейском полуострове стала бы предпосылкой формирования здесь новой, стабильной системы поддержания мира и предотвращения конфликтов. Однако если только этим и ограничиться, безопасность на Корейском полуострове, пожалуй, не укрепится, из чего и исходят Китай и Россия. Необходимо искать комплексное решение, обеспечивающее интересы всех заинтересованных государств, включая КНДР, причем вопрос одобрения ее внутренних порядков к этому имеет только косвенное отношение. Договариваться надо с существующей элитой. А реформы в стране могут начаться только при условии ее внешней безопасности.

На наш взгляд, опыт последней четверти XX века убедительно показал, что вычленение только ракетно-ядерной проблемы отражает лишь практические интересы США и Южной Кореи в узком контексте и с ограниченным временным горизонтом. Это обстоятельство маскируется тем, что прекращение КНДР ядерных разработок действительно сверхактуально для поддержания глобального режима нераспространения, предотвращения попыток других стран региона (Южной Кореи, Японии, Тайваня) обзавестись ядерным стратегическим уравнителем. Россия, безусловно, заинтересована в этом. Однако при всей важности защиты режима нераспространения ядерного оружия для самих США и Южной Кореи ликвидация ОМУ КНДР мыслится лишь как этап к решению северокорейской проблемы в целом, т. е. к исчезновению КНДР с карты мира.

Парадокс в том, что к этой цели в реальности не стоит стремиться, даже исходя из интересов самих США, РК и Японии, так как материальные и людские потери от этого превзошли бы все разумные пределы, особенно для Южной Кореи. И большинство политиков в США и РК отдают себе в этом отчет. Однако незнание реалий КНДР и зашоренность мышления штампами собственной пропаганды мешают даже ответственным политикам Запада в полной мере осознать опасность такой перспективы.

Даже поверхностный анализ показывает, что ущерб от “корейской авантюры” может быть куда более существенным (не только для региональной, но и для глобальной безопасности и мировой экономики), чем последствия смены режимов в Ираке и Ливии. Эти последствия могут включать:

– огромные разрушения на Севере и Юге в ходе неизбежного военного конфликта;

– возможную утечку, в том числе в руки террористов, ядерного оружия и других видов ОМУ, бесконтрольное распространение северокорейских ядерных и ракетных технологий в третьем мире;

– полное разрушение существующей системы поддержания международной безопасности с центральной ролью Совбеза ООН, два постоянных члена которого (Китай и Россия) вряд ли согласятся санкционировать фактический захват суверенного государства. Формальным основанием для этого могли бы считаться внутренние законы Республики Корея, но они входят в противоречие с международным правом, так как оба государства – международно-признанные субъекты права, члены ООН. Россия и Китай вряд ли согласятся на это, даже исходя из собственных стратегических интересов;

– фактический пересмотр итогов Второй мировой войны в АТР, что может открыть “ящик Пандоры” в плане исторических и территориальных претензий в регионе, способствовать росту милитаризации (включая, разумеется, Китай, а также Японию, в которых исторические опасения относительно единой Кореи как претендента и конкурента сохраняются);

– переход на новый виток противостояния США и Китая. Последний увидит в резком усилении стратегических позиций США на своих границах свидетельство реализации стратегии окружения и наиболее серьезный со времен нормализации отношений с США вызов;

– резкое ослабление стратегической безопасности Китая и частично России и принятие ими существенных контрмер. В частности, вероятно качественное укрепление вооруженных сил на северо-востоке Китая. Это может иметь результатом наращивание военного потенциала в регионе и накачивание его современными вооружениями противостоящих друг другу группировок “континентальных” и “океанических” держав (если использовать геополитические термины);

– возникновение проблемы беженцев и мигрантов из КНДР, всплеск трансграничной преступности, вплоть до образования структур организованной преступности выходцами из КНДР по всей Восточной Азии (возможная специализация: наркотики, оружие, трафик людей, фальшивомонетничество);

– весьма вероятный затяжной гражданский конфликт на севере Кореи. Иллюзии относительно того, что население КНДР радостно воспримет освобождение от диктатуры, не основаны на глубоком изучении реалий северокорейского общества. Коллапс режима чреват развертыванием конфликта с участием боевиков, рекрутируемых бывшей военно-политической верхушкой из числа военных и работников спецслужб, которым нечего терять. Тем более что база партизанского сопротивления давно подготовлена и является весьма разветвленной и трудновыявляемой с учетом ландшафта КНДР;

– возникновение совершенно новых социально-экономических проблем объединенной Кореи из-за географического и социального разделения страны (южнокорейские “господа” и северокорейские “граждане второго сорта”). Подтягивание населения и экономической практики на Севере к требуемым стандартам – задача непосильно тяжелая для РК (это хорошо демонстрируется трудностями социальной адаптации северокорейских перебежчиков, добровольно перебравшихся в Южную Корею);

– экономический спад и падение уровня жизни в Южной Корее (во всяком случае, в краткосрочной перспективе) в связи с огромными расходами по модернизации экономики Севера (от нескольких сот миллиардов до триллиона долларов по разным оценкам). Возможная утрата объединенной Кореей глобальной конкурентоспособности в среднесрочной перспективе (из-за большего риска для иностранных инвесторов невозможности сразу, без переобучения, использовать более дешевую северокорейскую рабочую силу в высокотехнологических производствах) и вытеснение Кореи из региональных и глобальных стоимостных цепочек новыми конкурентами из Юго-Восточной Азии и других регионов.

Поэтому цель ликвидации северокорейского режима вместе с ядерным оружием является не только недостижимой, но и иллюзорной, не основанной на трезвом анализе сопутствующих рисков и последствий. Проводимые в Южной Корее в период пребывания у власти консерваторов многочисленные исследования на тему о том, “что будет после объединения”, четко ориентировались на социальный заказ консервативной правящей верхушки режима Пак Кын-хе. Есть предположения, что весь этот дискурс в РК был затеян в пропагандистских целях для завоевания симпатий консервативного электората (30 % населения), однако результаты разработок показали, что и они страдали механистическим подходом и непониманием реалий Северной Кореи. Научно обоснованных долгосрочных прогнозов и сценариев о том, что будет после падения режима в КНДР, попросту не существует.

Возникают подозрения: коль скоро для ответственных политиков цель одномоментной ликвидации режима и объединения в краткосрочной перспективе не должна быть самодовлеющей, может быть, имеются более прозаические и приближенные к нынешним стратегическим интересам вовлеченных держав расчеты, которые не предполагают снижения напряженности на Корейском полуострове?

Приходится признать, что педалирование темы ракетно-ядерной угрозы со стороны КНДР позволяет США держать в узде своих союзников в АТР – Японию и Южную Корею, – сохранять и наращивать здесь крупные группировки и серьезный военный потенциал наступательного характера. Это как минимум не противоречит стратегической цели США в глобальном порядке XXI в., которая состоит в недопущении усиления конкурентов, таких как Китай, и контроле над союзниками. Для этого важно укрепление существующей структуры поддержания безопасности в АТР, поворот к которому в американской стратегии носит отнюдь не конъюнктурный характер. Поэтому “управляемый хаос” на Корейском полуострове в целом хорошо вписывается в глобальные концептуальные подходы США, включая сдерживание Китая и России.

Вопрос только в том, какая степень углубления этого хаоса в случае турбулентности в КНДР отвечает указанным стратегическим интересам. Впрочем, возможно, ставка делается на то, что Китай не допустит развития событий по критическому сценарию и возьмет заботу о Северной Корее на себя. Тем самым удалось бы добиться, во-первых, ослабления Китая за счет втягивания ресурсов в “корейский водоворот”, во-вторых, повышения его уязвимости для политического шантажа и давления (как защитника “преступного режима” и к тому же нелегитимными средствами (в случае вынужденного вмешательства КНР в наведение порядка на Севере Кореи). Одновременно был бы создан повод – агрессивные действия Пекина в Корее – для формирования антики-тайского блока азиатских стран и усиления военно-политической роли США в регионе.

Впрочем, подобные умопостроения выходят за рамки собственно ракетно-ядерной тематики. Тем не менее они дают версию объяснений того, почему четкой стратегии, которая позволила бы добиться отказа КНДР от ракетно-ядерного потенциала, Западом фактически не сформулировано. Подразумевается лишь, что проблема может решиться сама собой после ликвидации режима, поэтому прилагать особые политические и экономические старания для ее решения ни к чему. А это позволяло КНДР на протяжении десятилетий развивать свою ракетно-ядерную программу практически бесконтрольно в целях изменения в свою пользу баланса сил и укрепления своих переговорных позиций вплоть до ядерного шантажа.

Для России (исходя из ее собственных интересов в отношении близкого к границам региона и из интересов страны как члена “шестерки” по корейскому урегулированию) все это представляет серьезный внешнеполитический вызов. Однако место его во внешнеполитической стратегии пока второстепенно, а четкая концепция не сформулирована. Информационные технологии, применяемые США, способствовали формированию не только в общественном мнении, но и в части экспертной среды (особенно той, которая регионоведением не занимается) мнения о невозможности иметь с КНДР дело и обоснованности прогнозов о ее скором коллапсе. Кроме того, периодически производятся информационные вбросы о ракетно-ядерной программе КНДР и демонизация этой программы. Хотелось бы внести ясность в этот вопрос.

Генезис я дермой проблемы Корейского полуострова

Ядерная проблема КНДР выделилась как самостоятельный международный раздражитель в конце 1980-х гг., однако ее история насчитывает несколько десятилетий.

Впервые интерес к ядерным разработкам КНДР проявила еще в середине XX в., когда был создан НИИ атомной энергии при АН КНДР (1952 г.). Существует легенда, что основатель КНДР Ким Ир-сен был очень впечатлен рассказами военных, ставших свидетелями ядерного испытания на Тоцком полигоне в СССР в 1954 г., и уже тогда стал задумываться об оборонном применении соответствующих разработок, особенно учитывая вполне реальные угрозы США применить против КНДР ядерное оружие – “ультиматум Макартура”^[85].

По данным СВР (ПГУ КГБ СССР), Ким Ир-сен принял решение о начале работ по созданию ядерного оружия уже на рубеже 1970-х гг.^[86]

Подготовка кадров для атомной отрасли (имеется в виду ее мирный аспект) осуществлялась в вузах и научных центрах СССР, в том числе в Объединенном институте ядерных исследований (ОИЯИ) в Дубне (соглашение о подготовке корейских специалистов было подписано в 1956 г.)^[87]. Кроме того, северокорейские ученые получали образование в Китае, США, Японии, ГДР и ФРГ. В 1959 г. СССР и КНДР подписали соглашение о сотрудничестве в области мирного использования атомной энергии, после чего в Нёнбёне начинается строительство центра ядерных исследований (завершено в 1964 г.). В том же 1959 г. КНДР заключила аналогичное соглашения с КНР. К 1965 г. СССР поставил для центра в Нёнбёне исследовательский реактор ИРТ-2000 бассейного типа тепловой мощностью 2 МВт и сопутствующее оборудование. Ядерное топливо для реактора также поставлялось из СССР^[88], как и радиохимическая лаборатория для получения радиоактивных изотопов и критсборка (100 Вт, на двуокиси урана с обогащением до 10 %). Поставленный СССР реактор впоследствии был дважды модернизирован северокорейцами, и его тепловая мощность в итоге была доведена до 8 МВт^[89].

В 1974 г. КНДР вступила в МАГАТЭ, а в 1977 г. подписала соглашение о гарантиях с МАГАТЭ, в соответствии с которым под гарантии агентства были поставлены реактор ИРТ и критсборка.

Таким образом, КНДР получила легальный доступ к документации по газографитовым реакторам типа “Магнокс”^[90] и использовала ее для строительства с начала 1980-х гг. собственного газографитового реактора данного типа мощностью 5 МВт (эл.) на природном уране и завода по производству топливных сборок (также в Нёнбёне, что не раз становилось поводом для путаницы и дезинформации о том, что якобы именно поставленный из СССР реактор используется для наработки плутония). Именно в использовании полученных в рамках системы Договора о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО) знаний для его нарушения и состоит главный грех КНДР против глобального режима нераспространения.

Одновременно строился завод по рафинированию урановой руды в Пхёнсане. С 1985 г. в Нёнбёне началось строительство предприятия по переработке ОЯТ и реактора (мощностью 50 МВт), а также реактора (на 200 МВт) в Тэчхоне^[91] в целях развития атомной энергетики (как было объявлено). Указанные объекты не находились под контролем МАГАТЭ.

Для КНДР создание ядерной энергетики действительно являлось и является важнейшей национальной задачей, так как с учетом ограниченности ресурсов только это позволило бы обеспечить энергетическую безопасность страны. Настойчивые попытки КНДР получить содействие в сооружении АЭС увенчались успехом: в 1985 г. советское руководство, к которому КНДР качнулась в связи с ухудшением отношений с Китаем, дало на это согласие^[92], но только при условии присоединения КНДР к ДНЯО. Ранее Пхеньян отказывался делать это под предлогом того, что договор носит “дискриминационный характер по отношению к неядерным государствам”. От заключения контрольного соглашения с МАГАТЭ КНДР всячески уходила.

Между тем в Нёнбёне началось создание радиохимической лаборатории, которая должна была вступить в строй в 1996 г., после чего, по оценкам МАГАТЭ, там можно было бы получать до 100 кг оружейного плутония ежегодно (в 1993 г. готовность составила 70 %)^[93]. Появились обоснованные подозрения в том, что КНДР уже наработала известное количество плутония (до 9 кг). Возник полномасштабный кризис, урегулированный лишь благодаря договоренностям Ким Ир-сена (который, кстати, признал наработку плутония в экспериментальных целях) и посетившего КНДР в июне 1994 г. бывшего президента США Дж. Картера о диалоге.

После трудных американо-северокорейских переговоров и заключения в 1994 г. Рамочного соглашения работа предприятия была приостановлена, и на него распространялись гарантии МАГАТЭ. Однако в результате выхода в 2003 г. КНДР из ДНЯО и высылки инспекторов МАГАТЭ готовые мощности радиохимической лаборатории “стали использоваться для выделения плутония, примененного в октябре 2006 г. при испытании КНДР первого ядерного взрывного устройства”^[94]. Начался отсчет новой реальности, в которой КНДР стала де-факто ядерной державой. Положение о КНДР как “обладателе ядерного потенциала” в 2014 г. внесено в Конституцию страны.

Последняя серия испытаний после прихода к власти Ким Чен-ына позволила добиться решительного сдвига и дала ему возможность заявить на съезде Трудовой партии Кореи в мае 2017 г. об успехах в ядерных и ракетных разработках как о “беспрецедентной вехе в пятитысячелетней истории нации”. На съезде ТПК Ким Чен-ын подтвердил ядерный статус страны и формулировку ядерной доктрины: “В качестве ответственного ядерного государства наша республика не будет применять ядерное оружие до тех пор, пока враждебные силы не нарушат с применением ядерного оружия ее суверенитет, как они уже не раз заявляли, будет последовательно выполнять свои обязательства по нераспространению и стремиться к денуклеаризации во всем мире”. Официально была закреплена линия на одновременное наращивание ядерного потенциала и экономическое строительство в качестве стратегического курса партии^[95]. В 2016–2017 гг. в КНДР провели несколько испытаний, в том числе водородной бомбы и сверхмощной (до 250–300 кт) термоядерной боеголовки (3 сентября 2017 г). В конце 2017 г. и в новогодней речи 2018 г. Ким Чен-ын заявил о “завершении создания государственных ядерных сил сдерживания”^[96], т. е. об успешном выполнении задачи создания ядерного оружия стратегического назначения.

Особенности ракетно-космической программы КНДР: в чем опасность?

Краеугольным камнем ракетной программы КНДР, реализуемой с середины 1960-х гг., стали советские ракетные технологии, из которых выросли все северокорейские разработки. В 1960-х гг. КНДР закупила у СССР неуправляемые тактические твердотопливные ракеты “Луна” и “Луна-М” (их западные названия – “Фрог-5” и “Фрог-7”, корейские – “Хвасон-2” и “Хвасон-3”). В 1980 г. у Египта были приобретены три оперативно-тактических ракетных комплекса с жидкостной ракетой 8К14 (“Скад-В”). Вскоре северокорейцы скопировали эту ракету и наладили собственное ее производство (“Хвасон-5”). В конце 1980-х гг. с помощью китайских специалистов в КНДР была создана усовершенствованная модель ракеты “Скад-С” (“Хвасон-6”)^[97].

К разработке баллистических ракет собственного производства КНДР приступила в 1988 г. В реализации этой программы приняли участие Иран и Ливия. На вооружение БРСД “Нодон-1” была принята в конце 1990-х гг. Потенциально БРСД “Нодон-1” может стать носителем ядерной головной части^[98].

В 2007–2008 гг. в КНДР принимается на вооружение мобильный ракетный комплекс KN-02 (“Хвасон-11”) с оперативнотактической ракетой (ОТР), прототипом которой была одноступенчатая твердотопливная ракета “Точка” советского производства^[99].

Двухступенчатые жидкостные баллистические ракеты большой дальности типа “Тэпходон” разрабатываются с начала 1990-х гг. испытание БРСД “Тэпходон-Г’ было проведено 31 августа 1998 г. (КНДР заявила о выводе в космос северокорейского спутника связи “Кванмёнсон-1”). После этого программа “Тэпходон-Г’ была закрыта^[100]. Руководство КНДР в неофициальном порядке объясняло, что запуск спутника был приурочен к конституционной реформе в КНДР 1998 г., легализировавшей систему власти Ким Чен-ира после окончания периода траура по отцу (по конфуцианским нормам – 3 года).

Параллельно с разработкой БРСД “Тэпходон-1” велась программа “Тэпходон-2”. Первое летное испытание ракеты “Тэпхо-дон-2” состоялось 5 июля 2006 г. и завершилось неудачно^[101].

Ракетно-ядерная программа КНДР была приторможена благодаря начавшимся в 2003 г. шестисторонним переговорам, рассматривавшим возможность отказа КНДР от ядерного потенциала в обмен на гарантии безопасности и экономическую помощь. Однако после 2008 г. в связи со сменой администрации в США, активизацией правых сил в Южной Корее и прекращением шестисторонних переговоров по урегулированию корейской проблемы КНДР почувствовала себя вправе нарастить усилия в ракетно-ядерной области.

5 апреля 2009 г. был осуществлен пуск трехступенчатой космической ракеты-носителя собственной разработки “Ынха-2” со спутником связи “Кванмёнсон-2”^[102].13 апреля 2012 г. КНДР провела пуск трехступенчатой космической ракеты-носителя “Ынха-3” с первой версией космического аппарата зондирования земной поверхности “Кванмёнсон-3”. Очередной пуск космической ракеты-носителя “Ынха-3” со второй версией космического аппарата “Кванмёнсон-3” состоялся 12 декабря 2012 г.^[103]

Одновременно в КНДР ведутся разработки межконтинентальной баллистической ракеты (МБР). Несмотря на то, что во втором десятилетии этого века серьёзного прогресса здесь специалисты не ожидали^[104] как в силу объективных технических трудностей, так и из-за изоляции КНДР и режима санкций, в 2017 г. КНДР довела до ума и испытала ракеты “Хвасон-14” (дальность – до 4 тыс. км) и “Хвасон-15” (дальность – до 13 тыс. км), относящиеся к категории МБР. Есть предположения, что прорыв был связан с нелегальным получением КНДР технологий и помощи специалистов бывшего СССР (в частности, украинского завода “Южмаш”).

В последнее время КНДР стала развивать технологию твердотопливных двигателей, которые позволят создать ракеты (в отличие от жидкостных), обладающих высокой степенью готовности к пускам. Испытания такого двигателя, тяга которого позволяет использовать его в ракетах класса “Нодон”, уже проведены. КНДР также активно развивает технологии подводных пусков, проведены бросковые испытания ракеты с затопленной баржи и позднее – с подводной лодки; сооружаются подлодки класса “Синпхо”, с которых могут запускаться ракеты класса “Мусудан” – KN-11^[105]. Создаются ракеты подводного базирования семейства “Пуккыксон”.

Северокорейские конструкторы баллистических ракет стремятся к тому, чтобы их перспективные разработки соответствовали современным тенденциям в ракетостроении, которых придерживаются Россия и КНР, обладающие мобильными МБР^[106].

При этом даже размещение в Южной Корее противоракетных систем (THAAD) не позволит исключить возможность поражения ответным ударом важных целей в РК^[107].

Южнокорейские планы по созданию ЯО

Говоря о ракетно-ядерной проблеме Корейского полуострова, нельзя забывать о южнокорейском факторе. А планы создания ядерного оружия в РК перешли в практическую плоскость еще при президенте Пак Чон-хи, озабоченного надежностью американских гарантий безопасности страны на фоне пересмотра американской политики в Азии при Р. Никсоне^[108]. В 1970 г. в РК была сформирована Комиссия по разработке оружия, которая обратилась к президенту с предложением о создании ядерных вооружений и получила одобрение. Началась совместная работа Комиссии по разработке вооружений и Агентства оборонных исследований при Министерстве обороны. Разработки южными корейцами нового оружия были начаты в рамках программы “Проект 890”. Работы велись в трех основных направлениях: ракеты-носители, ядерные боеголовки и химические боеголовки^[109]. Первые работы в сфере создания ядерного оружия были начаты в 1972 г., и уже в декабре 1974 г., согласно распоряжению президента, Агентство оборонных исследований сконцентрировало свою деятельность на этом направлении. В 1975 г. в этих целях было создало три спецгруппы, изначально состоящие примерно из 50 ученых. К середине 1976 г. их количество возросло до 250 чел., активизировалось тайное сотрудничество со странами, обладающими собственными технологиями в ядерной сфере.

14 мая 1974 г. в рамках “Проекта 890” стартовала ракетная программа “Белый медведь”. Основной задачей проекта стала работа по созданию ракеты класса “земля – земля” на базе американской Nike-Hercules класса “земля – воздух”. Данная ракета-носитель способна доставить заряд массой до 400 кг на расстояние до 140 км. Агентство оборонных исследований планировало увеличить дистанцию поражения ракеты до 350 км и повысить допустимую массу заряда. Таким образом, Сеул преследовал цель – создать оружие, которое способно ударить по любой точке противника: не только по Пхеньяну, Вонсану и Нампхо, но и по отдаленным промышленным городам, таким как Хамхын и Андчжу, а также спорным островам в Желтом море в случае их захвата Севером^[110].

Летом 1975 г. Пак Чон-хи в одном из своих заявлений дал понять американской стороне, что в случае вывода Соединенными Штатами ядерного тактического оружия с территории РК Сеул создаст собственное ядерное оружие, имея для этого все технические возможности. Однако под давлением США Южная Корея была вынуждена ограничить диапазон поражения разрабатываемых ракет до 180 км и массу начинки до 440 кг. Сильное давление на южнокорейского президента оказывали США в целях сворачивания ядерной программы. В итоге Южная Корея временно приостановила свою программу по созданию ядерного оружия^[111].

Тем не менее в связи с решением Дж. Картера вывести все американские сухопутные войска Сеул официально заявил, что если лидер США не изменит своего решения, РК приложит все усилия для создания ядерного арсенала и увеличения возможностей по обеспечению безопасности государства. Пак даже по секрету сказал одному из приближенных, что намерен продемонстрировать готовое ядерное устройство на военном параде в 1981 г.^[112]

Однако убийство Пак Чон-хи в 1979 г. положило конец этим усилиям. В августе 2004 г. Южная Корея передала МАГАТЭ данные о ядерной программе за прошлые годы. Сеул признал, что с 1979 по 1981 г. проводил эксперименты по радиохимической переработке ОЯТ и обогащению урана. В 1982 г. в Корейском институте ядерных исследований (КИЯИ) было получено небольшое количество плутония. Южная Корея также осуществляла конверсию природного урана в металлическую форму для экспериментов по обогащению урана лазерным методом, которые продолжались вплоть до 2000 г.^[113] По итогам расследования агентство приняло решение не передавать “южнокорейское досье” в СВ ООН^[114].

В декабре 1991 г. Южная Корея объявила о выводе со своей территории принадлежащего США ядерного оружия и заявила о том, что в стране осуществляется только мирная атомная деятельность. Однако факт отсутствия ядерного оружия никогда и никем не был верифицирован.

Сегодня Южная Корея – участница ДНЯО (подписала в апреле 1975 г.), Договора о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний (ДВЗЯИ), Группы ядерных поставщиков и Комитета Цангера.

15 июня 2015 г. Южная Корея заключила с США новое соглашение о сотрудничестве в сфере мирного использования атомной энергии (вступило в силу 25 ноября 2015 г.). В отличие от соглашения 1974 г. этот документ предусматривает возможность обогащения урана (с содержанием урана-235 менее 20 %) Южной Кореей для энергетических и исследовательских целей после рассмотрения этого вопроса двусторонней комиссией^[115], которая также проанализирует возможность осуществления Сеулом пиропроцессинга (переработки ядерного топлива без производства оружейного плутония).

В РК в связи с созданием КНДР ядерного потенциала активизировались сторонники создания своего ядерного оружия. Соответствующие заявления, как правило, звучат в ответ на ядерные испытания КНДР^[116].

Южнокорейские эксперты озвучивают настроения в пользу поэтапной нуклеаризации Южной Кореи в случае, если северокорейский ядерный вопрос решить не удастся. Во-первых, РК стала бы добиваться согласия на разрешение иметь полный ядерный цикл, что позволило бы ей обладать технологиями производства оружейных ядерных материалов. Во-вторых, может поставить вопрос о возврате выведенных в конце 1980-х гг. тактических ядерных средств США на южнокорейскую территорию. И наконец, приступить к созданию собственного ядерного оружия.

Южная Корея также активно развивает ракетные технологии. В соответствии с соглашением между Сеулом и Вашингтоном от 1979 г. Южная Корея не могла создавать баллистические ракеты, дальность которых превышает 180 км. В 2001 г. разрешенный радиус действия был увеличен до 300 км, в октябре 2012 г. – до 800 км. С помощью российских специалистов Южная Корея запустила в космос баллистическую ракету “Нара-1”, аналогичную по характеристикам северокорейским ракетам.

Дипломатический процесс при Ким Чен-ире: от подъемов к спадам

С конца 1980-х гг. КНДР на фоне собственных ядерных разработок одновременно стремилась предотвратить нарастание ядерной угрозы извне, будучи озабоченной возможностью применения против нее американского ядерного оружия (в том числе размещенного в РК). В целях дипломатического прикрытия она декларировала стремление (с начала 1980-х гг.) к денуклеаризации Корейского полуострова^[117].

В июне 1986 г. Пхеньян озвучил принципы создания безъядерной зоны: “Не производить, не испытывать, не складировать, не ввозить ядерное оружие и не разрешать перевозку иностранного ядерного оружия через свою территорию, воздушное пространство и территориальные воды”, а также потребовал от США вывезти все ядерное оружие с территории Южной Кореи. В 1987, 1989 г. северокорейское руководство вновь обратилось к американским властям с этим требованием, заявляя, что оно не собирается создавать собственное ядерное оружие или же размещать у себя ядерное оружие других стран. В ноябре 1989 г. северокорейский МИД предложил провести соответствующие переговоры с участием США и РК, очевидно, в целях снижения внешнего давления в связи с обнародованными фактами о ядерных разработках в КНДР.

Первый этап. Помимо официальных дипломатических инициатив КНДР старалась выйти и на неформальный диалог с США, в том числе при посредничестве Китая. В 1990–1991 гг. в Пекине и Нью-Йорке прошли американо-северокорейские переговоры.

Межкорейские встречи на уровне премьер-министров, ставшие реакцией КНДР на распад СССР, привели к заключению между КНДР и РК Соглашения о примирении, ненападении, сотрудничестве и обменах (13 декабря 1991 г.) и подписанию Совместной декларации о провозглашении Корейского полуострова безъядерной зоной (подписана 20 января 1992 г., вступила в силу 19 февраля 1992 г.) Кроме того, Пхеньян подписал соглашение о гарантиях с МАГАТЭ (январь 1992 г.), разрешавшее агентству проводить внезапные инспекции ядерных объектов в КНДР. В обмен США и РК должны были отказаться от проведения совместных военных учений.

Однако в ходе шести инспекций МАГАТЭ в 1992–1993 гг. было обнаружено, что КНДР удалось получить несколько килограммов оружейного плутония, предпринимались также попытки регенерации урана^[118]. США тогда заявили о намерении продолжать совместные с Южной Кореей военные маневры “Тим спирит” и перенацелили часть ядерных вооружений с СССР на Северную Корею^[119].

В ответ Пхеньян заявил о выходе из ДНЯО (12 марта 1993 г.) со ссылкой на ст. 10 ДНЯО (угроза высшим национальным интересам)^[120]. Такой ход был беспрецедентен и застал всех врасплох. Утверждения о незаконности такого шага юридически не вполне состоятельны (единственная зацепка – это то, что КНДР недобросовестно использовала возможности, полученные благодаря присоединению к ДНЯО, для запрещенного им создания ядерного оружия).

Выход из ДНЯО стал началом первого северокорейского ядерного кризиса, который уже в начале лета 1994 г. угрожал перерасти в вооруженное столкновение. Огромную роль сыграла личная встреча президента США Дж. Картера с Ким Ир-сеном в июне 1994 г. в Пхеньяне. Под конец жизни Ким Ир-сен, похоже, осознал иллюзорность надежд на объединение Кореи под своим контролем и задумался о необходимости договариваться с США и Южной Кореей. Была достигнута договоренность о первой в истории встрече глав Севера и Юга. Однако она не была реализована из-за внезапной смерти Ким Ир-сена. Последовавшая вслед за этим реакция президента РК Ким Ён-сама, не скрывавшего ожиданий краха режима личной власти в Пхеньяне, вновь обострила ситуацию.

Тем не менее в результате переговоров между КНДР и США (начатых еще в июне 1993 г.) было подписано Рамочное соглашение (21 октября 1994 г.), предусматривающее приостановку КНДР ядерной программы в обмен на строительство двух легководных ядерных реакторов (ЛВР) мощностью 2000 МВт к 2003 г. и поставки 500 тыс. т топливного мазута в год для гражданских целей до ввода в действие первого ЛВР. Пхеньян также должен был остаться в ДНЯО, выполнять соглашение о гарантиях с МАГАТЭ, участвовать в межкорейском диалоге и предпринимать меры для реализации декларации о денуклеаризации Корейского полуострова 1992 г.^[121]

Демонтаж замороженных на время строительства АЭС ядерных объектов КНДР необходимо было осуществить после ее сооружения.

Для КНДР принципиальными были обязательства США 1) начать движение к нормализации политических и экономических отношений; 2) открыть двумя сторонами миссий связи;3) не применять ядерное оружие и 4) отказаться от угроз. В интересах строительства АЭС, которую северокорейцы называли “физическая гарантия нормализации”, была создана Организация развития энергетики на Корейском полуострове (КЕДО) в составе США, Японии, и Южной Кореи. Позднее к международному консорциуму присоединились и другие страны^[122] (участие России было в принципе возможно, но обставлено неприемлемыми условиями).

Вместе с тем члены администрации Б. Клинтона позднее признавали, что рассчитывали на скорый коллапс КНДР по образцу иных социалистических стран и всерьез не просчитывали планов выполнения Рамочного соглашения со своей стороны^[123]. Ким Чен-ир ощущал эту двойственность и не торопился уступать. Поэтому американо-северокорейские контакты (визит в США первого заместителя председателя Государственного комитета обороны КНДР Чо Мён-рока и визит государственного секретаря США М. Олбрайт в КНДР в октябре 2000 г.) не привели к оздоровлению ситуации. Политика вовлечения все больше вызывала недовольство у республиканцев, составлявших большинство в Конгрессе.

Следует отметить такую немаловажную особенность дипломатической стратегии США, РК и Японии, как активная мобилизация международных механизмов и общественного мнения для решения поставленных перед собой задач наращивания давления на КНДР. Активно используются не только двусторонние, но и многосторонние механизмы, прежде всего МАГАТЭ и ООН в целях международной изоляции КНДР, а также решения собственных политических задач. Например, резолюция СБ ООН № 1718, принятая в ответ на первые ядерные испытания под давлением США, запретила не только ядерные испытания, но и запуски баллистических ракет, вроде бы не имеющие прямого отношения к ядерной программе^[124], хотя такое решение вроде бы противоречит имеющему более высокий статус Договору о космосе 1967 г., закрепившему равный доступ всех стран к космическим технологиям. В результате после запуска 5 апреля 2009 г. северокорейской ракеты-носителя “Ынха-2” Совет безопасности ООН на заседании 13 апреля единогласно принял заявление председателя с осуждением этого запуска, отметив, что он противоречит резолюции СБ ООН 1718. С тех пор каждый ракетный пуск в КНДР (аналогичный испытаниям во многих других странах) вызывает шумиху в прессе и всеобщее осуждение.

Второй этап. Кардинальное изменение политики США в отношении КНДР произошло при Дж. Буше-младшем, причислившем страну к “оси зла”^[125]: американское руководство предприняло попытки увязать топливные поставки с демократизацией северокорейского режима.

В ходе визита в КНДР 3–5 октября 2002 г. заместитель государственного секретаря США Джеймс Келли обвинил КНДР в осуществлении секретной программы обогащения урана и выдвинул “предварительное условие”^[126] продолжения контактов на высоком уровне и улучшения двусторонних отношений – немедленное и верифицируемое прекращение Пхеньяном ядерной программы. Похоже, что в тот период программа обогащения у КНДР не была развернута: такие эксперименты велись с середины 1980-х гг., но позднее были заторможены, так как КНДР предпочла путь создания плутониевых боеприпасов. В 1990-е гг. КНДР представилась возможность получить образцы центрифуг и технологий из Пакистана (по подпольной сети Ахмед Хана)^[127], которой она и воспользовалась, как нам кажется, “на всякий случай”. Однако данный факт стал известен американской разведке, что и породило обвинения. По словам американского представителя Дж. Келли, КНДР сначала отрицала наличие урановой ядерной программы, однако потом признала ее (сама КНДР не согласилась с такой интерпретацией содержания переговоров). Тем не менее США обвинили Пхеньян в нарушении женевских договоренностей 1994 г. и объявили о том, что считают себя более не связанными ими^[128].

В ответ Пхеньян пошел на максимально жесткие меры. 10 января 2003 г. КНДР объявила о завершении процедуры выхода из ДНЯО (о чем было принято решение еще 12 марта 1993 г., но приостановлено за день до окончания трехмесячного срока вступления в силу) и выслала инспекторов МАГАТЭ. Кроме того, Пхеньян приостановил действие Декларации о денуклеаризации Корейского полуострова и угрожал аннулировать соглашение о перемирии на Корейском полуострове.

Ситуация зашла в тупик. КНДР, однако, не отреагировала на это и разморозила программу по созданию плутониевых ядерных боезарядов.

В ходе визита спецпосланника президента России А. Лосюкова в Пхеньян в январе 2003 г. было представлено пакетное решение возникшего кризиса^[129]. Как и инициатива 1994 г., оно предполагало многостороннее урегулирование. Ким Чен-ир подтвердил, что многие положения предложения (“процентов на 60”), представляют интерес.

Организацией урегулирования занялся Китай, опасавшийся, что США и КНДР решат все в двустороннем формате, и искавший точки соприкосновения с обеими странами. При этом Пекин не хотел видеть за столом переговоров Россию и Японию, беспокоясь о том, что они могут перехватить инициативу^[130]. Лишь благодаря вмешательству руководителя КНДР Ким Чен-ира, установившего в 2000–2002 гг. хорошие личные отношения с президентом РФ В. Путиным, Россия получила место за столом переговоров.

Первый раунд шестисторонних переговоров состоялся 27–29 августа 2003 г. в Пекине и привел лишь к подписанию протокола о намерениях.

Второй раунд (25–28 февраля 2004 г.) завершился договоренностью продолжить переговоры и создать рабочую группу, которая будет действовать в промежутках между основными раундами. Вместо итогового документа было опубликовано заявление представителя китайской делегации.

Третий раунд (23–26 июня 2004 г.) завершился опубликованием заявления. Следующий раунд был назначен на сентябрь 2004 г., но начало его затянулось. Неконструктивная позиция Запада и требование односторонних уступок вызвали растущее раздражение КНДР.

Параллельно с переговорами КНДР не останавливала ядерные разработки и 10 февраля 2005 г. официально объявила себя ядерной державой, заявив, что вынуждена прервать участие в шестисторонних переговорах на неопределенный срок. В апреле – июне 2005 г. КНДР вновь запустила реактор.

В этих условиях оппоненты КНДР решили пойти на некоторые послабления в плане принятия северокорейских условий. Четвертый раунд переговоров проходил в два этапа: 26 июля – 7 августа и 13–19 сентября 2005 г. В результате было выработано рубежное Совместное заявление от 19 сентября 2005 г., в котором КНДР взяла на себя обязательства отказаться от военных ядерных программ, вернуться в ДНЯО и соблюдать соглашение о гарантиях с МАГАТЭ^[131].

Первый этап пятого раунда переговоров состоялся 9-11 ноября 2005 г. и завершился подписанием совместного заявления, практически полностью воспроизводившего документ от 19 сентября.

Однако консервативные силы в США тут же торпедировали соглашение. В конце 2005 г. США, обвинив КНДР в изготовлении фальшивых долларов, арестовали северокорейские счета в банке “Дельта Азия” (Макао, Китай)^[132]. Пхеньянское руководство восприняло это как недружественный акт, нарушающий доверие. С начала 2006 г. ситуация стала стремительно ухудшаться.

В мае Исполнительный совет КЕДО принял решение свернуть проект строительства ЛВР. В связи с этим КНДР прервала участие в переговорах. Летом того же года КНДР провела пуски ракет, а 9 октября 2006 г. объявила об успешном проведении ядерного испытания. 14 октября 2006 г. СВ ООН единогласно принял резолюцию 1718, осуждающую КНДР.

Однако США были вынуждены пойти на пересмотр санкций и возобновление переговоров. Второй этап пятого раунда состоялся 18–22 декабря 2006 г. (КНДР восприняла столь стремительную реакцию США как успех своей тактики ядерного шантажа), третий, заключительный этап прошел 8-13 февраля 2007 г. По итогам (13 февраля 2007 г.) был принят предложенный Китаем план первоначальных действий для реализации Совместного заявления от 19 сентября 2005 г.

Шестой раунд переговоров прошел 19 марта 2007 г. и 27~30 сентября 2007 г. По итогам был подписан совместный документ “О втором этапе осуществления Совместного заявления” от 19 сентября 2005 г.

Это создало основу для реальных подвижек. Цели планов 2007 г. по заморозке ядерных объектов были в целом реализованы. 15 июля 2007 г. КНДР остановила 5-мегаваттный реактор в Нёнбёне, а 27 июня 2008 г. подорвала его охладительную башню (градирню) в присутствии иностранных специалистов и телевидения, за что США выплатили ей 2,5 млн долл.^[133] Деньги передавались наличными – транспортировались американскими военными самолетами и перевозились через военно-демаркационную линию. Таким же образом было оплачено (под названием “туристическая поездка”) посещение подземного объекта в Кымчанни, вызвавшего у американцев подозрение. (Сумма, по имеющимся данным, составила 300 млн долл.) КНДР также передала американцам тысячи страниц документов, касающихся функционирования ее ядерных объектов. 11 октября 2008 г. США исключили КНДР из списка стран – спонсоров террористов, в который она была внесена еще в 1988 г., а КНДР сняла запрет на инспекции МАГАТЭ.

Последующие встречи глав делегаций шестисторонних переговоров прошли 10~12 июля и 8-11 декабря 2008 г. В ходе встреч обсуждался механизм верификации процесса денуклеаризации. Предложенные США условия, предполагавшие, в частности, доступ инспекторов на любые объекты и раскрытие любых документов, не устроили КНДР. В ноябре 2008 г. МИД КНДР выступил с протестом против предложенного варианта верификации. В декабре 2008 г. состоялась еще одна встреча глав делегаций на переговорах, которая закончилась безрезультатно. По итогам было опубликовано только заявление председателя, которое не содержало даже даты следующей встречи.

Третий этап. В связи со сменой американской администрации и приходом к власти в Сеуле консервативной администрации Ли Мён-бака выполнение договоренностей застопорилось. Не дожидаясь этого, 5 апреля 2009 г. КНДР запустила ракету-носитель “Ынха-2” со спутником связи “Кванмёнсон-2”. СВ ООН принял заявление председателя, осуждающее запуск. 14 апреля КНДР объявила о выходе из шестисторонних переговоров и намерениях развивать силы ядерного сдерживания. 25 мая 2009 г. КНДР провела второе ядерное испытание и новые пуски ракет. В ответ СБ ООН принял резолюцию № 1874 от 12 июня 2009 г.^[134], ужесточившую санкции против Севера.

В период пребывания у власти Ли Мён-бака резко обострились межкорейские отношения, кульминацией чего стало потопление (26 марта 2010 г.) южнокорейского корвета “Чхонан”. Южнокорейцы убеждали весь мир, что корабль был потоплен выпущенной с северокорейской подводной лодки торпедой. 23 ноября 2010 г. произошла артиллерийская перестрелка в районе о. Ёнп-хёндо в Желтом море, в результате погибли южнокорейцы. Сеул перешел к жестким санкциям против КНДР.

Администрация Б. Обамы фактически самоустранилась от лидерства в разрешении ядерной проблемы КНДР, перейдя к линии стратегического терпения, т. е. сдерживания КНДР в ожидании неизбежного конца режима фактически отдав инициативу в руки Сеула.

КНДР тем временем развернула программу обогащения урана. В ноябре 2010 г. она объявила о наличии нескольких тысяч действующих центрифуг на предприятии по обогащению урана в Йонбёне (и продемонстрировала их американскому физику-ядерщику 3. Хекеру), а затем продолжила строительство нового легководного реактора^[135].

В КНДР заявили, что не намерены отказываться от ядерного оружия до прекращения враждебной политики США, стали угрожать нанести военный удар по РК и вновь заявили о непризнании Северной разграничительной линии.

В последующие годы дипломатическая активность участников шестисторонних переговоров (обмен официальными и неофициальными визитами) не принесли ощутимых результатов.

Переход КНДР к нажимной тактике при Ким Чен-ыне: от кризиса к кризису

В декабре 2011 г. скончался Ким Чен-ир. По его собственным словам, в беседах с российскими представителями он рассматривал ядерное противостояние как “шахматную партию” и проявлял разумную сдержанность в нагнетании обстановки. После прихода к власти в Северной Корее его младшего сына Ким Чен-ына у оппонентов КНДР появились надежды, что неустойчивость нового режима и неопытность молодого руководителя позволят склонить его к уступкам. Как выяснилось позже, он решил играть в “ядерный покер”.

США предприняли попытку смены тактики, рассчитывая на вовлечение нового руководителя и его податливость, возможность выторговать уступки, пользуясь слабостью неопытного лидера. Действительность оказалась прямо противоположной.

В результате консультаций спецпредставителя США по КНДР Глина Дэвиса и первого заместителя министра КНДР Ким Ке-гвана в Пекине 29 февраля 2012 г. КНДР согласилась ограничить свою активность в военной и атомной сферах и, в частности, отказаться от испытаний ядерного оружия в обмен на продовольственную помощь от США. Однако КНДР проинформировала США, что не собирается отказаться от планов запуска спутников (в честь столетия Ким Ир-сена) и даже пригласила на него иностранную прессу^[136]. “Полуудачный” запуск состоялся в апреле 2012 г. и привел к остановке реализации этого соглашения. В результате еще одного запуска в декабре на орбиту был выведен космический аппарат; этот успех стал для зарубежных наблюдателей неожиданным^[137].

США отнеслись к запрещенным ООН баллистическим запускам как к причине разрыва соглашения и перешли к тактике сдерживания КНДР – политике стратегического терпения, – возможно, в расчете на коллапс КНДР, в реальности чего их активно убеждала южнокорейская администрация Ли Мён-бака, которая прекратила почти все контакты с КНДР.

Продолжая нажимную линию, КНДР в апреле 2012 г. провозгласила себя ядерной державой и внесла поправки в свою Конституцию. С этого момента многие эксперты стали говорить о наступлении точки невозврата в ядерной проблеме КНДР: теперь она не откажется от ядерных технологий. Однако США не изменили свою пассивную политику.

12 февраля 2013 г. КНДР провела третье ядерное испытание. В ответ СБ ООН принял резолюцию № 2094^[138] от 7 марта 2013 г., которая повторяла в целом требования предыдущих резолюций и вводила новые санкции (возможность блокировать банковские транзакции, замораживать счета КНДР, досматривать воздушные и морские суда, а также дипломатов, запрет на поставку в КНДР предметов роскоши).

Несмотря на острый кризис весны 2013 г., в ходе которого северокорейцы грозили нанести удары по Южной Корее и США, даже заявив о необходимости отъезда иностранцев, с окончанием традиционных весенних американо-южнокорейских учений эта риторика стихла, а в конце мая 2013 г. Ким Чен-ын в письме главе Китая Си Цзиньпиню выразил готовность КНДР к возобновлению шестисторонних переговоров^[139]. В январе 2015 г. КНДР предложила США мораторий на ядерные испытания в обмен на прекращение американо-южнокорейских маневров, однако США не прореагировали.

КНДР одновременно, явно не рассчитывая на уступчивость оппонентов, форсировала свою ракетно-ядерную программу в соответствии с принятой при Ким Чен-ыне политикой “пёнджин” – параллельное развитие экономики и ядерного вооружения (по оценке, КНДР уже накопила несколько десятков ядерных боезарядов).

В апреле 2013 г. власти КНДР заявили о намерении возобновить работу реактора по производству плутония мощностью 5 МВт, остановленного в 2007 г. в рамках достигнутых на шестисторонних переговорах договоренностей. В сентябре реактор был вновь запущен^[140]. По оценкам Института наук и международной безопасности (ISIS), до середины 2014 г. реактор функционировал практически на полную мощность. В 2016 г. отмечалась некая активность, хотя и в ограниченных масштабах^[141]. Запасы плутония (по состоянию на конец 2014 г.) оценивались в 30~34 кг^[142]. По мнению экспертов ISIS, все имеющееся топливо может быть переработано в течение 3–6 мес^[143]. Российские эксперты, оценивая общие накопленные запасы оружейного плутония КНДР, также называли цифру не менее 30 кг – количество, достаточное для 6~8 зарядов^[144].

Ситуация с сооружением экспериментального легководного реактора (электрическая мощность – 25–30 МВт, тепловая – свыше 100 МВт), ввод в эксплуатацию которого ожидался в конце 2015 – начале 2016 г.^[145], в настоящее время неясна, но строительство продолжается. Он мог бы нарабатывать до 20 кг оружейного плутония в год^[146].

В отношении запасов высокообогащенного урана нет достоверных оценок в связи с отсутствием надежной информации о том, когда и в каком объеме соответствующие мощности вводились в эксплуатацию. Тем не менее в 2014 г. на заводе по изотопному обогащению урана в Нёнбёнском атомном центре в два раза была увеличена производственная площадь и осуществлен монтаж дополнительного количества центрифуг, что позволяет нарабатывать до 60 кг в год высокообогащенного урана^[147]. По сообщениям МАГАТЭ, продолжалась добыча урановой руды^[148] в районе Пхёнсана^[149].

Соответственно и оценки того, сколько боезарядов из оружейного урана может быть произведено, неоднозначны (4–8 боезарядов)^[150]. По некоторым оценкам запасов оружейного плутония и урана, КНДР может произвести к 2020 г. всего от 20 до 100 боезарядов^[151].

С начала 2016 г. как по внутриполитическим причинам (укрепление своего авторитета), так и в попытке привлечь международное внимание, Ким Чен-ын избрал тактику игры на обострение, подводя ситуацию к грани катастрофы. 6 января 2016 г. Пхеньян провел четвертый за последние 10 лет подземный ядерный взрыв^[152]. При этом, по заявлению властей страны, это было успешное испытание водородного взрывного устройства. Некоторые специалисты полагают, что речь идет о бустинге – технологии усиления мощности обычного ядерного заряда с помощью изотопов водорода^[153].

7 февраля 2016 г. КНДР провела запуск ракеты-носителя со спутником “Кванмёнсон”^[154], воспринятое в мире как испытание межконтинентальной ракеты.

КНДР также заявила об овладении технологией миниатюризации ядерных боеголовок (9 марта)^[155] и возможности их использования на баллистических ракетах, активно вела работы по подводным пускам баллистических ракет^[156]. Демонстративно проводились испытания обтекателей боеголовок (для входа в атмосферу)^[157] и твердотопливных двигателей^[158], хотя степень отработанности этих технологий оставалась неясной.

Авантюристические шаги северокорейского руководства в начале 2016 г. обозначили своего рода точку бифуркации, положившую начало формированию нового геополитического ландшафта в Северо-Восточной Азии. Изменилась конфигурация взаимодействия центров силы, произошли “сейсмические” сдвиги в их позициях.

Похоже, что руководство КНДР такого результата не ожидало. Надо понимать, что эти акции были адресованы как внутренней аудитории, доказывая величие вождя накануне рубежного съезда партии, так и вовне, прежде всего американцам в качестве призыва к поиску переговорного решения. Это и понятно, так как главную угрозу своей безопасности КНДР видит в США, но считает (добровольно заблуждаясь из-за неприязни к сеульскому режиму), что Южная Корея не является самостоятельным игроком и вряд ли способна что-либо предпринять без согласия заокеанского патрона. Именно в достижении договоренности с США северокорейские стратеги видят гарантию выживания.

Повышая ставки, Пхеньян считал, что вынудит Вашингтон на переговоры и уступки, так как это для последнего более предпочтительно, чем развязывание крупномасштабного конфликта. Такой шантаж имел определенный успех в 1990-е гг., когда США предпочли заключить с КНДР рамочное соглашение, чтобы избежать скатывания к конфликту. Однако США с учетом данного негативного опыта (развалить режим не удалось) не выработали цельной стратегии реагирования. Истеблишмент США по-прежнему не приемлет северокорейский режим, не собирается отказываться от нажимной политики по отношению к КНДР. В администрации Обамы и значительной части экспертного сообщества окончательно возобладала точка зрения о том, что наиболее реалистичный путь решения беспокоящей США проблемы нераспространения – это смена режима. Хотя одновременно исследовалась возможность снижения накала конфронтации на переговорном треке, стороны зондировали позиции друг друга^[159]. Например, исследовалась возможность возобновления переговоров при условии моратория КНДР на ядерные испытания и ракетные пуски и сокращения (корейцы требовали прекращения) совместных американо-южнокорейских маневров (такие меры уже предпринимались в 1990-е гг., так что ничего сверхъестественного в этом нет).

При Си Цзиньпине достигнуты подвижки в позициях Китая, и менять режим в КНДР предлагается при его содействии. Аргументация следующая: в случае продолжения роста угрозы со стороны КНДР США будут предпринимать опасные для самого Китая меры по наращиванию своего военного потенциала в Восточной Азии, следовательно, Пекин сам должен быть заинтересован в более вменяемом правительстве соседней страны. Подразумевается, что он должен помочь смене если не политической системы, то руководства КНДР (такой сценарий, возможно, становится планом “Б” в случае, если не удастся добиться объединения Кореи на южнокорейских условиях).

В какой-то мере такие заходы имели успех. Американцы смогли показать Китаю, что поддержка КНДР вредит его собственным интересам безопасности, не связанным напрямую с Кореей. Использование ракетного испытания КНДР американцами для начала переговоров с Южной Кореей о размещении системы THAAD, которую в Китае воспринимают как угрозу своему ракетному оборонному потенциалу, вызвало в Пекине чуть ли не такой же взрыв возмущения, как и сам северокорейский запуск. США же не скрывают, что это урок Пекину с целью побудить его жестче вести себя по отношению к КНДР.

Возможно, что акции по привлечению внимания к своей ракетно-ядерной программе и военным возможностям, многочисленные пиар-мероприятия КНДР по пропаганде достижений в этой области были частью некоего стратегического плана. Скажем, максимально взвинтить ставки перед сменой в 2017 г. администрации в США, чтобы предложить с позиции силы выбранному президенту США шанс “дипломатического успеха” в виде комплексного соглашения.

Одновременно КНДР уходит от сотрудничества с администрацией Пак Кын-хе в стремлении воздействовать на предвыборную президентскую кампанию 2017 г. в РК в выгодном для себя направлении.

Такое целеполагание представляется довольно вероятным с учетом того, насколько негативную роль в кризисе сыграла политика южнокорейского руководства. С середины 2015 г. оно, отбросив риторику о политике доверия, открыто занимало враждебную позицию по отношению к КНДР и активно пыталось перетянуть на свою сторону соседей, включая Россию. Для Сеула объединение страны на своих условиях (т. е. оккупация Севера) формально закреплено в конституции страны. Этот подход входит все в большее противоречие с реальностью: большинство южнокорейского населения не жаждет объединения, которое стало бы катастрофой по экономическим и военно-политическим последствиям. Суть политики Пак Кын-хе по отношению к Пхеньяну: сочетать давление и санкции с подрывной работой и изоляцией режима не только вовне, но и внутри страны. Южнокорейская администрация окончательно отказалась даже от видимости сотрудничества с КНДР, перешла к стратегии удушения режима в расчете на его скорое падение. Враждебность к Пхеньяну достигла беспрецедентного уровня.

Пхеньян же “списал со счетов” администрацию Пак Кын-хе как партнера по диалогу. Не только Пхеньян, но и его друзей не могло не раздражать то, что общественно-политический дискурс в Южной Корее на тему отношений с Севером в последние годы был связан исключительно с тем, какие меры в разных областях надо предпринимать после объединения, а также то, что обсуждались (и репетировались) планы физического устранения северокорейского руководства и высадки десанта в КНДР с захватом Пхеньяна.

Отношения КНДР с Китаем в 2012–2017 гг. серьезно ухудшились: обе страны даже обменивались открытой критикой (на VII съезде ТПК прозвучали выпады в адрес политики реформ и открытости, как известно, проводимой КНР с 1980-х гг.). Для Пекина сохранение северокорейского буфера, препятствующего появлению на корейско-китайской границе американских и южнокорейских войск необходимо. Однако поведение северокорейского руководства все больше раздражало и официальный Пекин, и общественность. Одновременно Пекин нервно реагировал на попытки Запада “оторвать” его от КНДР, хотя и сознавал свое бессилие в том, чтобы воздействовать на северян.

В результате изменения позиции Китая произошел качественный сдвиг в степени воздействия мирового сообщества на КНДР. После длительных и напряженных переговоров между Китаем и США ими был согласован беспрецедентно жесткий пакет мер по линии СБ ООН. 2 марта 2016 г. СБ ООН единогласно принял резолюцию № 2270, которая предусматривает неожиданно значительное и весьма болезненное для КНДР качественное ужесточение санкций: запрет на импорт из КНДР угля, железной руды, титана, ванадия, золота и редкоземельных металлов, а также эмбарго на поставки в страну всех видов авиатоплива, проверку всех грузов, следующих в КНДР, усиление эмбарго на поставки предметов роскоши в КНДР. Для России особенно неприятно то, что такие меры фактически ставят крест на перспективных проектах российско-корейского и трехстороннего сотрудничества, проработке которых обе страны отдали немало сил в рамках политики по сближению, ведь наиболее перспективные проекты строились по формуле “инвестиции в инфраструктуру с компенсацией минеральным сырьем”, экспорт которого теперь запрещен^[160].

Последовали и односторонние санкции со стороны США, Японии и РК. По расчетам американских и южнокорейских политиков, санкции были призваны не столько способствовать “изменению поведения” КНДР (хотя именно так их цель декларируется), сколько по мере наращивания (тогда говорили о втором этапе санкций в случае новых провокаций Пхеньяна) содействовать удушению режима. Один из американских специалистов образно сравнил санкции с насосом, потихоньку откачивающим воздух из герметически закрытого ящика, в который пытаются поместить пхеньянский режим: рано или поздно он задохнется.

Особенно обострилась ситуация в связи с проведением в марте – апреле 2016 г. беспрецедентных по масштабу американо-южнокорейских учений (327 тыс. чел)^[161]. Репетировалось нанесение точечных ударов по северокорейскому руководству, а также ключевым ядерным и ракетным объектам. Американские вооруженные силы привлекли к участию в маневрах большое количество новейшей боевой техники, включая атомный авианосец “Джон Стеннис”, атомные подводные лодки и бомбардировщики-“невидимки” В-2.

Ким Чен-ын в ответ заявил, что КНДР должна быть “в любой момент готова к использованию ядерных боеголовок в интересах самообороны”^[162]. Он подчеркнул, что Пхеньян пересмотрит свою военную доктрину, чтобы подготовиться к превентивным ударам в связи с опасной ситуацией. В заявлении Государственного комитета обороны КНДР сообщалось, что в ответ “даже на малейшие военные действия” “превентивный ядерный удар справедливости будет нанесен согласно порядку, установленному высшим руководством Корейской народной армии”^[163]. Северокорейская пропаганда распространила видеоролики с изображениями ядерных ударов по Сеулу и Нью-Йорку.

11 марта 2016 г. КНДР провела учения с запуском баллистических ракет, в ходе которых Ким Чен-ын приказал “держать под прицелом ключевые южнокорейские объекты и базы США в АТР” и “находиться в состоянии постоянной боевой готовности”^[164]. Он велел готовиться к испытанию в ближайшее время ядерной боеголовки и нескольких типов баллистических ракет. 11 апреля 2016 г. были произведены испытания жидкостного двигателя для межконтинентальной ракеты^[165].

Разного рода акции, призванные подразнить американцев, продолжались. Заявления об отсутствии надежных доказательств наличия у КНДР ядерного оружия (т. е. ядерного заряда, который можно было бы разместить на ракетах) подталкивали КНДР к дальнейшим провокациям в попытках это опровергнуть.

Вместе с тем КНДР не уходил с переговорного трека. На VII съезде ТПК была декларирована готовность к налаживанию отношений со странами, с уважением относящимися к КНДР. Руководитель КНДР призвал Южную Корею “строить отношения на основе уважения друг к другу и совместно открыть новую фазу улучшения отношений и объединения”^[166].

Разогревание кризиса в 2016–2017 годах

В 2016 г., начавшемся с испытания КНДР водородной бомбы и запуска спутника, спираль напряженности на Корейском полуострове стремительно раскручивалась, что привело к полному прекращению диалога Северной Кореи с Республикой Корея (РК) и США и обострению ситуации по соседству с нашими границами. Противоречия между КНДР и РК мешают России развивать многосторонние проекты общеазиатского значения. Если Южную Корею еще как-то сдерживают рамки общепринятых норм международного поведения, то про Северную так не скажешь.

При Пак Кын-хе Сеул фактически сделал противодействие КНДР и ее изоляцию главной целью своей дипломатии. Вашингтон с подачи Пак Кын-хе и ее администрации исходил из возможности скорого падения режима Ким Чен-ына, а потому не спешил с диалогом. Таким образом, у пхеньянского режима были развязаны руки и для наращивания без каких-либо ограничений своего военного потенциала, в первую очередь ракетно-ядерного, и для вызывающих действий, призванных привлечь к себе внимание основных центров силы.

Не только КНДР, но и ее союзников не может не раздражать то, что политический дискурс в Южной Корее в последние годы связан исключительно с тем, какие меры в разных областях надо предпринимать после объединения; обсуждаются (и репетируются) планы физического уничтожения северокорейской верхушки и высадка десанта на Пхеньян. Особенно провокационные – отработка ударов по столице и ликвидация руководителей КНДР в ходе совместных американо-южнокорейских учений весной 2016 г.

Главными факторами изменения геополитического расклада вокруг Кореи стали вынужденный уход в отставку Пак Кын-хе в 2017 г. и приход к власти президента Мун Чжэ-ина, а также победа на выборах в США Д. Трампа в конце 2017 г. Первые недели пребывания Трампа на посту главы государства показали, что он с одинаковой вероятностью может пойти как на переговоры с КНДР, так и на ужесточение политики в отношении нее, т. е. на любые методы, которые, по его мнению, будут наиболее эффективными в конкретных обстоятельствах. Эти предположения были подтверждены словами госсекретаря США Рекса Тиллерсона, который заявил о намерении выработать новый подход к северокорейской угрозе, включающий весь спектр мер – от дипломатии и санкций до возможности применения военной силы^[167]. В Вашингтоне уже всерьез стали обсуждать возможность превентивного удара по ракетным и ядерным объектам в КНДР. В ответ на запуск КНДР 12 февраля 2017 г. баллистической ракеты (не исключено, что в целях проверки реакции новой американской администрации) США подтвердили свое намерение защищать союзников (РК и Японию) от угроз КНДР любыми способами^[168].

Летом 2017 г. последовали новые запуски и невиданная провокационная риторика с обеих сторон. Трамп обещал КНДР “огонь и ярость”, с трибуны ООН заявил о том, что готов “уничтожить Северную Корею”, обозвал Ким Чен-ына “малышом с ракетой”, а тот его в ответ – “выжившим из ума старикашкой”.

3 сентября 2017 г. КНДР заявила об успешном испытании водородного боезаряда, который предназначался для оснащения межконтинентальных баллистических ракет (мощность его оценена в 200–350 кт)^[169]. За неделю до этого КНДР провела испытания баллистической ракеты “Хвасон-14”, которая перелетела через территорию Японии.

В качестве реакции на это были применены новые санкции. Поддержка Пекином резолюции 227 °CВ ООН^[170] сделала возможным беспрецедентное ужесточение международных санкций против КНДР: были запрещены поставки в Северную Корею нефтепродуктов, а также определен лимит на поставки сырой нефти (он не должен превышать показатели за прошедшие 12 месяцев); ограничения коснулись экспорта ряда товаров и возможности привлекать корейскую рабочую силу.

Вместе с тем КНДР вроде бы приняла американское предложение о необходимости хотя бы двухмесячной паузы в провокациях, что должно было позволить дипломатам США настоять на проведении переговоров. Еще в сентябре 2017 г. казалось, что начало дипломатического процесса не за горами. Однако взамен Пхеньян получил новые односторонние санкции США и внеплановые американо-южнокорейские учения. Вот как описывал ситуацию российский представитель: “Мы были полны определенных надежд, потому что в конце августа завершились очередные крупные учения, пошла дипломатическая активность, зазвучал взаимный интерес к завязыванию контактов, в том числе на основе российско-китайской дорожной карты.

После этого северокорейцы в одностороннем порядке пошли на такой мораторий (перестали проводить ракетные пуски). Это не было объявлено публично, но если научиться понимать по-северокорейски, то лидер этой страны достаточно отчетливо давал это понять”. Но США “не воспользовались этой уникальной возможностью…, когда можно было бы начать диалог на основе взаимной заморозки. Вместо этого началась серия незапланированных военных учений, беспрецедентных по размаху, по привлечению стратегического потенциала. Как это назвать, если не провоцирование Пхеньяна на какую-то реакцию? Собственно, она и последовала. Такое впечатление, что США просто испытывают на прочность северян”^[171].

В ночь с 28 на 29 ноября 2017 г. КНДР произвела успешное испытание новой межконтинентальной баллистической ракеты, именуемой “Хвасон-15”. Впервые эта ракета была запущена с пускового стола, транспортируясь на самоходном колесном транспортере с девятью осями, являясь, таким образом, подвижным комплексом.

Согласно официальным данным, сообщенным северокорейским информационным агентством ЦТАК и подтвержденным американскими средствами контроля, ракета, запущенная из окрестностей Пхеньяна по специальной высотной траектории в назначенную точку в Японском море, пролетела 930 км по дальности и достигла высоты 4475 км в апогее траектории. В пересчете на “нормальную” полетную траекторию МБР это дает оценки дальности от 10 500 до 13 000 км. Таким образом, вся территория США оказалась в зоне уязвимости для ракет КНДР^[172].

В ответ 22 декабря 2017 г. СБ ООН единогласно принял новую резолюцию по КНДР под номером 2397, предложенную США. Документ предусматривает ограничение поставок нефтепродуктов в КНДР до 500 тыс. баррелей в год. Прежняя резолюция сокращала данный объем с 4,5 до 2 млн баррелей. Таким образом, импорт нефтепродуктов в СК должен быть сокращен на 90 % по сравнению с уровнем, предусмотренным в середине 2017 г. Вместе с тем СБ ООН потребовал от членов ООН до 2019 г. выслать со своей территории северокорейских рабочих, численность которых превышает 50 тыс. человек. Предполагается, что это нанесет серьезный удар по валютным доходам КНДР, которые расходуются на реализацию ракетно-ядерной программы. Кроме того, санкции включают запрет на поставку в КНДР железа, стали, промышленного оборудования, тяжелой техники и транспортных средств, а также на экспорт Севером продуктов питания, сельскохозяйственной продукции и промышленного оборудования, древесины и судов. В черный список были включены 16 северян, имеющих отношение к ракетной программе КНДР и деятельности северокорейских банков за рубежом, а также Министерство народных вооруженных сил. Резолюция также ограничивает поставки сырой нефти в Северную Корею до 4 млн баррелей в год. Фактически Китай согласился с требованиями США о практически полном прекращении экспорта нефти и нефтепродуктов в КНДР и высылку северокорейских рабочих. Более того, такая формула была навязана России, без большого энтузиазма на нее согласившейся.

Ракетно-ядерный кризис и ужесточение международных антисеверокорейских санкций поставили под угрозу реализацию многих российских проектов в КНДР, а также привели к заморозке переговоров по стратегически важным для нас трехсторонним проектам на Корейском полуострове (Россия, КНДР, РК). В частности, администрация Пак Кын-хе объявила о прекращении на неопределенный срок переговоров о присоединении к логистическому проекту российско-северокорейского СП “РасонКонТранс”^[173]. Стремление нового президента РК Мун Чжэ-ина реанимировать эти проекты к реальным сдвигам не привело в силу общей критической ситуации на полуострове.

Как и следовало ожидать, новые санкции не привели к отказу КНДР от ракетно-ядерных амбиций.

Согласие КНР и РФ на санкции также не помогло предотвратить размещение в Южной Корее американской системы ПРО THAAD, на что, вероятно, надеялись в Пекине при согласовании с США резолюции 227 °CБ ООН, полагая, что в обмен на уступки американским требованиям усилить нажим на КНДР США воздержатся от наращивания военного потенциала в регионе^[174].

Решение о размещении THAAD в Южной Корее перевело застарелый конфликт на Корейском полуострове на новый уровень и повысило ставки в этом противостоянии^[175]. Несмотря на то, что с военной точки зрения THAAD не представляет серьезной угрозы для России, она разделяет обеспокоенность Китая по этому поводу. В России видят в этом продолжение усилий Вашингтона по созданию в Северо-Восточной Азии, вблизи российской границы, нового регионального сегмента глобальной ПРО США^[176].

Кроме того, размещение THAAD в Южной Корее, которое уже привело к серьезному конфликту в отношениях между Пекином и Сеулом, еще больше затрудняет решение проблем Корейского полуострова, повышая уровень напряженности в регионе. Не исключены и попытки Китая оказать давление на Россию с целью заставить ее так или иначе участвовать в ответных мерах на действия Сеула, что не отвечает российским интересам.

Политический кризис в Южной Корее способствовал появлению предположений о том, что нынешняя южнокорейская администрация может если не отказаться от размещения американской системы ПРО на своей территории, то хотя бы частично его пересмотреть, но этого не произошло в связи с позицией руководства США, которое не скрывало своих намерений по сдерживанию Китая и оказало соответствующее влияние на власти РК в этом вопросе.

Более решительные действия США в отношении КНДР могут последовать и в результате возможного роста американокитайских противоречий в разных областях. Они станут своего рода проверкой готовности Китая идти на обострение. Ответ на провокации КНДР может стать неожиданно жестким и застать Китай врасплох, а то и заставить его “спасовать”.

Все это требует корректив российской политики на корейском направлении и предоставляет ей возможность стать более активной. Россия смогла сохранить в целом конструктивные отношения с обеими Кореями: 1) продолжался диалог с КНДР, правда, не на политическом уровне; 2) состоялся российско-южнокорейский саммит на российской территории (Владивосток, сентябрь 2016 г.), декларированы новые задачи в торгово-экономическом сотрудничестве^[177]. Это позволяет нашей стране выступить с новыми инициативными подходами как в отношениях с РК и КНДР с учетом межкорейских отношений, так и в международных форматах урегулирования противоречий в СВА.

Между войной и миром в Корее

В 2017 г. ситуация на Корейском полуострове приобрела невиданную за последние десятилетия остроту. СМИ и общественность всерьез заговорили об угрозе не только локальной, но и мировой войны. Попытки США “смять” КНДР после прихода к власти Д. Трампа достигли невиданного накала, вовлекая в противостояние не только США и КНДР, но и другие государства, включая Китай и Россию. Причины враждебности США к КНДР радикально не изменились по сравнению с недавним прошлым, если только не считать качественным сдвигом внезапно возникшее у США подозрение, что северокорейцы в состоянии нанести удар по их территории.

По оценке американских исследователей, КНДР прошла как минимум три фазы кризиса: первая волна возникла в 1980-х гг., когда экономика Северной Кореи стала регрессировать в ответ на прекращение предоставления ключевыми союзниками – СССР и Китаем – новых займов и озвученное ими требование о возвращении значительных долгов. Вторая волна 1990-х гг. стала результатом голода, унесшего жизни от 200 тыс. до 300 тыс. чел. В начале первого десятилетия 2000-х гг. КНДР столкнулась с третьей волной упадка, вызванной продовольственной проблемой, неудавшимися валютно-экономическими реформами и ухудшением здоровья Ким Чен-ира. В итоге КНДР оставила планы объединения полуострова под своей эгидой, как хотел лидер страны Ким Ир-сен еще в 1970-е гг., после вынужденного ухода США из Вьетнама.

Республика Корея и США исходили, особенно в начале второго десятилетия XXI в., не только из исторической предопределенности распада коммунистического режима, но и реалистичности объединения Кореи в обозримом будущем на своих условиях, т. е. из ликвидации КНДР как государства и оккупации ее территории. На такой предпосылке строилась политика двух предыдущих южнокорейских президентов (Ли Мён-бака и Пак Кын-хе), под чьим напором администрация Б. Обамы не считала необходимым предпринимать какие-либо действия для решения ядерной проблемы КНДР. Надежда возлагалась на то, что со сменой режима конфликт решится сам собой, и этот процесс надо лишь сделать минимально болезненным путем изоляции и удушения режима в целях его ослабления и естественного отмирания.

Несмотря на то, что здравомыслящие политики в обеих странах опасались неизбежного хаоса даже в случае “мягкой посадки” режима и негативных последствий для РК, состояние “контролируемого хаоса” на Корейском полуострове вполне устраивало американское руководство, поскольку постоянная напряженность позволяла укреплять здесь свой военный потенциал и сдерживать Китай.

Резкое обострение кризиса в 2017 г. благодаря рискованной игре Ким Чен-ына по повышению ставок и неуклюжим попыткам Д. Трампа решить ее с наскока сделало корейскую проблему чуть ли не центральной в мировой политике, по сути, лишь подчеркнув неизбежность трудного выбора.

“Стратегическое терпение” (сдерживание КНДР) достигло своего предела. США считают, что выбор бинарен: воевать или принудить КНДР к уступкам, т. е. ликвидации ОМУ (все понимают, что на этом дело не остановится, пока КНДР не капитулирует). Главные действующие лица сегодня – США и КНДР. Сеул же в силу ряда причин, в том числе из-за внутренней нестабильности и невнимания трамповского Белого дома к интересам союзника, с начала кризиса оказался отстранен от принятия значимых решений. Конечно, он стремится повлиять на ситуацию, затрагивающую его жизненные интересы, но инициатива – не в его руках. США лишь обещают “посоветоваться” с союзником в том случае, если решатся на военный сценарий. Китай и Россия в свою очередь обладают возможностью лишь влиять на выбор, но не определять его.

КНДР готова и к тому, и другому исходу, и в этом – сила ее позиции. Руководство КНДР полагает, что США не решатся на военную авантюру в силу угрозы неприемлемого для них ущерба, однако и оно, и население страны готовы к священной войне против агрессии. И необязательно Северная Корея проиграет эту войну вчистую (хотя ущерб государству был бы колоссальным), ведь без оккупации ее территории, где создана инфраструктура для партизанской войны, конфликт нельзя завершить.

Исходя из оптимистичного для нее сценария, Северная Корея считает приемлемым для себя пакистанский статус. Целеполагание КНДР достаточно решительно. Суть такова: принудить противников к формальному подведению итогов войны, которые предполагают существование Северной Кореи как самостоятельного государства, ее признание и предоставление ей реальных гарантий безопасности, а также возможностей для развития. Достижение этих целей трудноосуществимо, пока КНДР держится за свой ракетно-ядерный потенциал, так как США воспринимает это как угрозу, с которой не намерены мириться.

Важно также учесть, что ситуация изменилась впервые после окончания корейской войны, инициированной Ким Ир-сеном в попытке объединения Кореи. Новая опасность заключается в том, что возникла перспектива качественного скачка – перехода от идеи “закрепления” статус-кво к идее возможного изменения ситуации на Корейском полуострове не в пользу Республики Корея, США и Японии. Известный ученый Брукингского института Ричард Буш отмечает: “Демонстрируемые Северной Кореей успехи вызывают скептицизм в Сеуле и Токио в отношении надежности американских обязательств. Справедливым образом скептики задают вопрос, будут ли США готовы отразить северокорейскую атаку с помощью ядерного оружия, зная о способности КНДР нанести контрудар? Станет ли Вашингтон рисковать Сан-Франциско, чтобы спасти Сеул или Токио? Если Пхеньян будет способен достигать континентальной территории США, он вряд ли займет менее “осторожную позицию” и, вероятно, инициирует ограниченные военные действия для достижения политических целей”.

Благодаря созданию межконтинентальной баллистической ракеты и термоядерной боеголовки, а также обретению способности наносить ответный удар, Северная Корея стала бы способна под прикрытием своего “термоядерного зонтика” совершать насильственные действия в отношении Южной Кореи и делать попытки по завершению “исторического дела воссоединения Родины”. Более того, нельзя однозначно утверждать, что у Ким Чен-ына нет амбиций стать великим объединителем Кореи.

Возможно, он рассчитывает на молниеносную десантную операцию по захвату власти в Сеуле (появились сообщения о тренировках спецназа КНДР с использованием планеров для “атаки на командование объединенных войск”)^[178]. Американцы не успеют среагировать, а деморализованная южнокорейская армия, понимая, что на помощь опасающихся возмездия заокеанских союзников рассчитывать не приходится, просто не станет воевать. Да и население может не протестовать, если новая “истинно национальная” власть в рамках “конфедеративного устройства” (одна страна – две системы) даст гарантии сохранения собственности, экономической системы, привычных ценностей и образа жизни (за исключением разве что политических прав), да еще и накажет “коррупционеров и олигархов”, не пользующихся любовью общества. Особенно если КНДР заблаговременно проведет психологическую кампанию по улучшению собственного имиджа в рамках “восстановления национального единства”.

Такая картина будущего позволила бы КНДР шантажировать окружающих, осознавая наличие иммунитета за ядерным щитом. В итоге мы имеем дело с ситуацией нового стратегического баланса.

США не готовы к альтернативе войне и давлению, т. е. договорному решению, что затрудняет их выбор. По мнению бывшего посла США в России М. Макфола, в США есть несколько точек зрения.

Одни (Трамп и его помощники) заявляют только о необходимости денуклеаризации; вторые – о смене режима и об объединении Кореи; третьи – об ограниченных ударах для ликвидации ядерной программы; четвертые – об “обезглавливании” режима; пятые выступают за переговоры. При этом “месседжи администрации США о своих целях противоречат друг другу”^[179]. По итогам встреч в конце 2017 г. в Вашингтоне представитель российского МИД отметил, что в США не сформировался единый подход к корейской проблеме^[180].

Политика стратегического терпения, т. е. пассивность в принятии стратегического решения, начатая еще при Клинтоне и получившая свое развитие при Обаме, пока де-факто сохраняется, несмотря на громогласные заявления Трампа о намерении “разрушить Северную Корею”. Возможен сценарий физического устранения Ким Чен-ына, однако это не приведет к изменению режима в КНДР – правящая элита (наследственная “аристократия”) выдвинет нового лидера, правда, возможно, более умеренного (что не хотят понимать в США).

На самом деле оппоненты друг друга стоят. Это чистый блеф с обеих сторон и психологическая война, которая вряд ли перейдет в горячую стадию. Признаков неминуемого конфликта нет.

Во-первых, Северная Корея не имеет никаких причин атаковать ни Южную Корею, ни Гуам, ни какие-либо другие территории именно потому, что в этом случае сама будет неминуемо уничтожена. И это в Пхеньяне прекрасно понимают, поскольку их нельзя назвать самоубийцами; элита хочет сохранить свою страну и режим, а отнюдь не пасть в “священной войне” за “торжество идей чучхе”. Они отнюдь не джихадисты.

Во-вторых, американские военные не слишком готовы воевать; они понимают, что конфликт в напичканной оружием Корее, который мог бы разразиться с участием американских войск, был бы чрезмерно кровопролитным не только для противника, но и для самих американцев и их союзников. Союзниками можно и пожертвовать, а вот потеря американских жизней и возможный ущерб даже на американской территории – это то, что руководство Соединенных Штатов может себе позволить только в самом крайнем случае и по очень веским причинам. И лично я сомневаюсь, что американские военные с радостью полезут в пекло ядерной войны на Корейском полуострове, даже если такой приказ, если представить невозможное, будет отдан их главнокомандующим. К тому же этому должна предшествовать небыстрая эвакуация десятков тысяч американских и иностранных (западных) граждан из угрожаемых районов.

Словесная дуэль 2017 г. – это, скорее всего, лишь разминка перед реальной схваткой, которая состоится не на поле боя, а за столом переговоров. Обе стороны сейчас настойчиво поднимают акции, надувают свое эго для того, чтобы с более сильных позиций выступить в дипломатическом бою. И здесь северокорейцы явно переигрывают американцев, поскольку именно они проявили инициативу в том, чтобы поднять собственное величие, демонстрировать свой ракетно-ядерный потенциал. Самое смешное в том, что Ким Чен-ын воспользовался для этого не собственными пропагандистскими возможностями, а всей огромной мощью западной пропагандистской пиар-машины. Совершенно бесплатно он получает великолепную рекламу на ведущих мировых телеканалах и в СМИ, сотни тысяч (если не миллионы) людей в мире обсуждают его и ракетно-ядерный потенциал КНДР. Такая реклама не снилась ни Саддаму Хусейну, ни каким-либо другим диктаторам в истории.

Не прибегая к экстремальному сценарию, США пока что по-прежнему пытаются задушить КНДР с помощью санкций как международных, так и односторонних, по логике “кто не с нами, тот против нас”. США идут ва-банк, утверждая, что экономическая блокада заставит КНДР “просить пощады”^[181]. Россия не считает это перспективным^[182].

Большим достижением США считают привлечение на свою сторону Китая: в ходе визита Трампа в Китай в ноябре 2017 г. американская сторона была удовлетворена тем, что китайский лидер разделяет эту точку зрения, а потому “может решить эту проблему”^[183].Более того, после предложения Ким Чен-ына о начале переговоров с Югом 1 января 2018 г. Трамп попытался приписать себе этот сдвиг: якобы Север был вынужден пойти на переговоры с Югом “благодаря его жесткости”. Но дело обстояло наоборот: США просто сами себя исключили из дипломатического процесса между Севером и Югом, а нарочитое игнорирование американским вице-президентом М. Пенсом северокорейской делегации в ходе Пхёнчханской олимпиады в январе 2018 г. вызвало в Южной Корее осуждение.

Неожиданное решение Трампа о возможности встречи с Ким Чен-ыном не отменило базисного противоречия. Правящий истеблишмент США не в состоянии принять стратегическое решение о признании КНДР и потому скатывается к истерикам. Нельзя полностью исключать силовой сценарий разрешения корейского вопроса. Вместе с тем вряд ли стоит поддаваться панике и принимать за чистую монету психологическое давление с обеих сторон – обещания “моря огня” с северокорейской и “огня и ярости” с американской. Остается надеяться, что ни личностный фактор, ни дезинформированность американской элиты все же не смогут перевесить элементарного инстинкта самосохранения американского военно-политического истеблишмента.

На мой взгляд, вероятность войны все же невелика, хотя вероятность все еще сохраняется. Конфликт может начаться случайно, из-за недопонимания или ошибки. Намерение Трампа решить корейскую проблему не подкреплено реальными возможностями. Сознательно воевать американские вооруженные силы все же не готовы. Военные прекрасно понимают, что получат сокрушительный ответ, возможно, ядерный. Развязать ядерную войну, чтобы предотвратить ядерную войну, все же нелогично. Представляется, что это понимает и политическое руководство США, несмотря на якобы “неполную адекватность” его лидера. Возможно, все разговоры о войне – блеф, призванный оказать психологическое давление на КНДР и его союзников (особенно КНР) и выбить из них уступки. В том числе по вопросам, не имеющим отношения к корейской проблеме (торговым спорам, Южно-Китайскому морю, Тайваню и пр.). Не исключены и скрытые мотивы, продиктованные какими-либо финансовыми соображениями, например, интересами военно-промышленного комплекса США, биржевой игрой.

Вместе с тем планы Вашингтона нанести ограниченный удар для демонстрации серьезности намерений в надежде напугать северокорейцев (“пустить кровь из носа”) крайне опасны. Такой ограниченный вариант в Вашингтоне все же рассматривается. Американские стратеги рассчитывают на то, что в ответ северокорейцы не начнут самоубийственную полномасштабную войну, и в итоге удастся избежать эскалации. Скажем, попытка сбить северокорейскую ракету не обязательно перерастет в полномасштабный конфликт – КНДР в ответ может нанести удар по американскому или южнокорейскому военному активу (кораблю, самолету), и стороны вовремя одумаются.

Это недальновидная и опасная затея. Во-первых, КНДР не оставит такой удар без ответа, постаравшись причинить ущерб не Южной Корее, как могут рассчитывать в Вашингтоне, а американским военным активам в первую очередь. И что США будут делать, если те собьют их самолет или потопят корабль? С учетом резкого протеста союзников (РК и Японии) против продолжения гибельного для них конфликта? Велик риск как эскалации, так и потери лица для США.

Во-вторых, что решит такой удар? Рассредоточенное по стране ядерное оружие он не уничтожит, а напротив, заставит КНДР удвоить усилия по наращиванию вооружений. При этом в глазах многих уже КНДР будет вести справедливую борьбу, что облегчит ее политическое положение в мире. И все равно придется в будущем начинать переговоры для поиска компромисса, только с менее выгодных для США позиций. К тому же произойдет серьезное изменение геополитического баланса: Китай и Россия вынуждены будут выступить с решительным протестом и отказаться от поддержки провальной политики США по изоляции КНДР.

Надежды на результативность санкций не имеют под собой серьезных оснований. Санкции не помешают созданию ядерного потенциала и милитаризации. Признаков развития внутреннего кризиса в КНДР не наблюдается. Санкции и даже экономическая блокада не заставят северокорейское руководство изменить курс^[184], а вероятность протестов населения низкая из-за жесткого контроля. Вместе с тем они неблагоприятно скажутся на возможностях внутреннего развития и “маркетизации”, приведут к падению жизненного уровня (но необязательно к падению уровня поддержки режима)

Санкции не изменят политику Северной Кореи в области ядерного вооружения, они просто этой программе немного воспрепятствуют. В настоящее время строительство объектов по производству этих вооружений, закупки оборудования и технологий уже в прошлом. Ракетно-ядерное вооружение совершенствуется главным образом трудом северокорейских ученых и инженеров, а у режима достаточно сил и возможностей, чтобы их прокормить.

Они получают усиленные пайки, хорошее жилье, социальные льготы. Технологии и материалы также поступают по контрабандным каналам, а их перекрыть не менее сложно, чем каналы наркотрафика, что мир не может сделать много лет.

Так что санкции воздействуют главным образом на население. При этом для армии значима главным образом нехватка топлива, однако стратегический запас имеется. Нефть занимает 7 % в энергобалансе КНДР, и ее нехватка скажется в основном на автомобильном транспорте. Он для экономики не является жизненно необходимым, однако его паралич осложнит жизнь населения, особенно “нового среднего класса” – предпринимателей, торговцев, интеллигенции. В целом именно этот класс наибольшим образом пострадает от санкций, замедлится процесс маркетизации, вырастет роль не креативных специалистов, а военных и спецслужб.

Следует заметить, что десятки тысяч простых работников уже потеряли работу из-за прекращения экспорта таких товаров, как уголь, руды, текстиль, морепродукты и др. Соответственно сократилась и валютная выручка для импорта. Санкции создают трудности даже в импорте продовольствия и жизненно необходимых потребительских товаров, таких как медикаменты. Рассчитывать на то, что население взбунтуется против режима, не приходится. Во-первых, отсутствие протестных традиций делает маловероятным появление оппозиции, особенно в условиях невозможности получения помощи из-за рубежа. Во-вторых, система контроля со стороны властей остается жесткой. И как результат – санкции не способны привести к желаемому для США добровольному отказу КНДР от ракетно-ядерного оружия.

Надежда на то, что блокада окончательно ослабит страну и приведет к падению режима, также призрачна. Скорее всего, перед лицом неминуемой голодной смерти режим предпримет акции, которые можно назвать ядерным шантажом или вооруженным грабежом соседей.

Если даже предположить, что в случае ограниченного конфликта удастся избежать ядерного апокалипсиса, выбор останется прежним – либо эскалация, либо переход к переговорам.

Сам по себе цикл “обострение – переговоры” вполне привычен для корейской ситуации. Вопрос в том, можно ли сблизить позиции сторон настолько, чтобы выйти на компромисс. Фактическая капитуляция, де-факто признание ядерного статуса КНДР и переход к политике холодного сдерживания в отношении нее чреваты весьма неприятными для США последствиями: серьезный удар по режиму нераспространения ядерного оружия и “эффект домино”, удар по возможностям Америки как мирового гегемона на основе ядерной монополии, негативные внутриполитические/ репутационные последствия. Но все же такой “пакет неприятностей” – меньшее зло по сравнению с угрозой физического уничтожения значительной части Южной Кореи, Японии, а может быть и американских территорий, гибели миллионов граждан, в том числе американцев.

Несмотря на постоянное нагнетание ситуации, стороны способны рационально оценить риски такого исхода событий, и перейти к переговорам. Это признают влиятельные силы в американском истеблишменте. Согласно мнению бывшего директора Национальной разведки Джеймса Клэппера, “переговоры – единственный реалистичный выход из ситуации. Нам придется рассмотреть возможные с нашей стороны уступки”^[185].

Многое в этом раскладе зависит от Китая. Позиция Китая двойственна. Он заинтересован в сохранении Северной Кореи как буфера, но для этого надо либо признать ее ядерный статус (что вызовет существенные изменения в миропорядке), либо вести дело к смене режима. Крайний вариант – согласиться на поглощение Севера Югом.

Нам представляется, что наиболее вероятным выбором Китая все же будут усилия по сохранению статус-кво, недопущение военного решения со стороны США на фоне фактической неспособности жестко повлиять на северокорейский режим и нежелания создавать прецедент его смены. Одновременно Китай четко заявил, что вмешается в конфликт в случае агрессии США: “Надо объяснить всем сторонам, чтобы им стало понятно: когда их действия будут угрожать китайским интересам, Китай жестко на эти действия ответит”^[186]. В этом случае велика вероятность превращения локального конфликта в мировой.

Надо исходить из того, что для Китая Северная Корея – это враг врага, барьер между американскими войсками в Южной Корее и территорией важнейшего стратегически Северо-Восточного региона КНР. Китай скорее будет избегать втягивания в конфликт на невыгодных для себя условиях, чем подыгрывать США в реальности, хотя на словах такая поддержка может даже усилиться. “Китай готов поддерживать мир на Корейском полуострове – нравится это Белому дому или нет… Своими военными учениями и заявлениями Китай неоднократно демонстрировал готовность встать на защиту Северной Кореи, если США атакуют КНДР… Если Трамп выберет военную альтернативу, он ввергнет в войну не только Северную Корею, но и Китай”, – указывают аналитики [Adam Mount, 2017]. Утечки из китайских источников касательно корейской проблемы, пусть есть сомнения в их аутентичности (речь идет о директиве руководства КПК от 12.09.2017 г. Международному отделу ЦК накануне визита его главы Сон Тао в КНДР), позволяют предположить, что Китай был бы готов согласиться с сохранением КНДР на обозримую перспективу ограниченного ядерного потенциала при условии отказа от его совершенствования путем новых ядерных испытаний и даже готов в обход санкций поддерживать северокорейскую экономику “на плаву”^[187].

Однако одновременно в среде северокорейской элиты растет подозрительность к Пекину. Этому способствуют жесткие заявления КНР и, в частности, комментарии китайских СМИ: “Пхеньян стоит перед стратегическим выбором между конфронтацией, которая может привести к гибели режима, и переговорами, предпосылкой для которых станет отказ от ядерной программы”.

Как отмечают эксперты “Стратфор”, “Пхеньян должен воспринимать Китай как угрозу для существования, нежели союзника. Некоторые полагают, что ракетно-ядерная программа Северной Кореи предназначена для отражения потенциального удара не со стороны США или Южной Кореи, а именно со стороны Китая. Сближение с Россией вполне вписывается в такую картину мира”. КНДР рассматривала такую возможность.

Позднее Ким Чен-ын использовал китайский фактор: он заручился поддержкой Китая с тем, чтобы “укрепить тылы” перед встречами с врагами, для чего прервал затворничество и отправился в Пекин в марте 2018 г.

К концу 2017 г. ситуация оказалась тупиковой: и воевать невозможно, и средств воздействия на северокорейский режим нет. Давление и нажим лишь способствуют росту его агрессивности и непримиримости, толкают к криминальным методам ведения бизнеса во имя выживания.

В этих условиях Пхеньян сделал ловкий ход, позволивший нарушить единство своих противников. Прозвучавшее в традиционной новогодней речи руководителя КНДР Ким Чен-ына предложение о начале межкорейского диалога по поводу участия спортсменов КНДР в Пхёнчханской зимней Олимпиаде в феврале 2018 г. стало сенсацией. Оно было мгновенно принято правительством Мун Чжэ-ина как по внутриполитическим, так и по внешнеполитическим причинам (возможность стать полноправным участником дипломатического решения вопросов на Корейском полуострове). Ведь вопрос – мир или война – на протяжении предшествующих месяцев решали США и Северная Корея без южан.

10 января 2018 г. президент Мун заявил о возможности межкорейского саммита. Обратило на себя внимание, что стороны подтвердили уважение к прошлым межкорейским соглашениям, которые игнорировались консервативными администрациями РК на протяжении последнего десятилетия.

Разыграв южнокорейскую карту, Пхеньян использовал ее как клапан для снижения давления в корейском котле, размыл единство своих противников. Китай и Россия горячо поддержали эти инициативы. На стороне Пхеньяна теперь и РК, крайне заинтересованная в успехе диалога; следовательно, она будет против усиления давления на Северную Корею и воинственных угроз Вашингтона. Весь мир приветствовал новость об инициативе Ким Чен-ына по обеспечению безопасной и успешной Олимпиады.

Пхеньян внес напряженность в американо-южнокорейские отношения. В США недовольны тем, что Южная Корея ослабила фронт давления на КНДР и действует иногда не по американской указке. В Вашингтоне вряд ли рады инициативности Сеула, хотя тот и защищает собственные экзистенциальные интересы, борется за предотвращение войны. Для США неприемлемо фактическое согласие Сеула с ядерным статусом КНДР и сотрудничество с ней.

Япония также не слишком рада происходящему. Она привыкла с патологическим подозрением относиться к любому укреплению позиций КНДР (которую воспринимает как экзистенциальную угрозу), сближению двух Корей. Япония задумывается о мерах по самостоятельной защите своих интересов, как она их понимает. Обостряются ее и так непростые отношения с Южной Кореей (встреча в рамках Олимпиады Мун Чжэ-ина с японским премьером Синдзо Абэ привела к конфликту, так как японец пытался надавить на хозяина встречи в пользу продолжения американо-южнокорейских учений, что было квалифицировано как вмешательство во внутренние дела). Это выгодно КНДР.

В прессе США постоянно поднимается тема нарушения санкций, причем часто речь идет об односторонних санкциях, которые другие страны не обязаны соблюдать. Президент Трамп в контактах с президентом Муном поднимает тему прав человека в КНДР – излюбленный повод для давления на КНДР и отказа от значимых договоренностей. На Россию и Китай оказывается давление в целях усиления санкций против КНДР, чтобы обострить отношения между этими странами и Пхеньяном.

Для позитивного сценария важна активность Китая и России, которые должны сделать корейский вопрос одним из центральных в повестке дня отношений с США, настаивая на недопустимости американской обструкции дипломатического процесса. В частности, следует добиваться сокращения масштабов и переноса в отдаленные от границы с КНДР районы возможных учений, скорейшего вступления США в прямой диалог с КНДР.

Конечно, решить проблему отказа КНДР от ядерного оружия вряд ли удастся на нынешнем этапе, однако дипломатический процесс, пусть небыстрый, позволит остановить сползание к военному конфликту, предотвратит гонку вооружений (включая бесконтрольное наращивание ракетно-ядерного потенциала КНДР) и наращивание военных активов США в пограничном с Россией и Китаем регионе. В будущем на этой основе можно будет перейти к формированию мер доверия и системы контроля над стратегическими вооружениями на двусторонней и многосторонней основах.

А потом надо стремиться к началу шестисторонних переговоров для формирования системы поддержания безопасности в Северо-Восточной Азии. Они будут продолжаться достаточно долго, так как должны решить в комплексе массу взаимоувязанных проблем.

“Мирное наступление” Ким Чен-ына и путь мирного решения корейского кризиса^[188]

Благодаря “новогодним” (2018 г.) инициативам Ким Чен-ына, на которые по собственным соображениям откликнулся президент РК Мун Чжэ-ин, а позднее – и американский президент, первые месяцы 2018 г. стали временем надежд на начало движения к долгожданной и долгосрочной разрядке на Корейском полуострове. Активная дипломатия развивалась по нескольким направлениям: межкорейский диалог, активизация отношений КНДР с Китаем и Россией, а главное – начало нового этапа в отношениях Пхеньяна с США. Все эти процессы развивались параллельно и взаимосвязано.

В период зимней Олимпиады в Пхёнчхане был достигнут значительный прогресс в межкорейском диалоге высокого уровня. В феврале Южную Корею посетили номинальный глава государства Ким Ён-нам, сестра лидера Ки Ё-чжон (что важнее) и куратор “объединенческой” тематики в северокорейском истеблишменте Ким Ён-чхоль. В ходе последовавшего в марте визита в Пхеньян спецпосланника президента РК Чон Б1й-ёна достигнута договоренность о межкорейском саммите в конце апреля 2018 г. Тогда со стороны Ким Чен-ына, впервые встретившегося с официальной делегацией, даже прозвучали заверения в готовности вести с США переговоры о денуклеаризации.

Открылась возможность добиться снижения военной угрозы на Корейском полуострове, а в перспективе – даже национального примирения двух Корей.

Но пока давление на КНДР не снижается. США не ограничиваются требованием соблюдения международно согласованных в ООН санкций, а пытаются добиться того, чтобы драконовские односторонние американские санкции были поддержаны другими странами в целях ослабления северокорейского режима, шантажируя, что в противном случае предпримут против них репрессивные меры. Пожалуй, столь беспардонный нажим не имеет аналогов в современной истории.

Особенно в уязвимом положении оказываются Китай и Россия, которых США упрекают (часто несправедливо) в нарушении санкций. Причем речь идет о требованиях действовать в соответствии с планами США по фактической блокаде и финансово-экономическому удушению режима. Правда, надежды американцев на такое развитие событий основаны на недостаточном понимании северокорейской действительности, на проецировании на нее собственных представлений о функционировании экономики и общества. Никакая блокада не заставит КНДР полностью отказаться от ядерного потенциала, хотя и может сделать ее более уступчивой в вопросе его ограничения или контроля. Но США считают, что такой сценарий неприемлем, так как станет признанием ядерного статуса КНДР.

Опасность состоит в том, что даже если Трамп и блефует, не собираясь в реальности начинать войну, его союзники, противники и даже подчиненные (для того, чтобы можно было от них добиться желаемого) должны принимать такие планы всерьез, быть уверены в высокой вероятности осуществления такого сценария. Однако при такой убежденности американская военная машина может непреднамеренно сорваться в пропасть ограниченной, а потом и глобальной войны по ошибке, недосмотру или фатальному стечению обстоятельств.

Не в последнюю очередь шантажирование возможной военной катастрофой направлено на Китай и Россию. Цель шантажа – во-первых, попытаться заставить их принять более решительные меры в отношении Пхеньяна (может быть, даже в целях смены северокорейского руководства). Во-вторых – при любом сценарии поставить Китай (да и Россию, хотя для нас тут ставки меньше) в неудобное положение. В случае продолжения поддержки Пхеньяна Китай дискредитирует себя в глазах мировой общественности (и не только проамериканских стран). Если же Китай “бросит” КНДР, будет действовать по американской указке, то серьезно подорвет свою репутацию среди дружественных ему или колеблющихся стран (Китаю нельзя верить, нельзя рассчитывать на него в трудной ситуации), а хозяевами мира по-прежнему останутся американцы. Факторы “нарушений” и “недостаточной кооперабельности России” будут использованы для усиления нажима на Кремль и дискредитации российского руководства.

Надо отметить, что активная дипломатия Ким Чен-ына выбила многие козыри из рук США. Он выразил готовность к эвентуальной денуклеаризации, подтвердив высказывания своих деда и отца, что служит условием для переговоров с США. Правда, такое развитие возможно только если КНДР почувствует себя в безопасности, а когда наступит такое счастливое время, неизвестно. Ким также признал правомерность американо-южнокорейских учений, что снимает напряженность в отношениях с США и Югом, если только учения не будут провокационными (Южная Корея постарается избежать этого). Он пообещал заморозить свою ракетно-ядерную программу на период переговоров^[189]. Таким образом, фактически происходит реализация первых двух этапов российско-китайской дорожной карты. Их главный элемент – как раз американо-северокорейские переговоры.

Тем временем Ким провел сильную комбинацию, включив в игру Китай. Его неожиданный (и первый за 6 лет нахождения у власти) визит в КНР 25–28 марта 2018 г. и последующие встречи с Си Цзиньпином создали крепкий тыл для предстоящих его встреч не только с Мун Чжэ-ином, но и с президентом США. Американцы, да и другие наблюдатели, исходили из того, что отношения между Кимом и Си весьма натянутые, поэтому Китай можно чуть ли не сбросить со счетов и прессовать северокорейцев, не оглядываясь на китайский фактор.

Пекин может быть доволен: он мощно заявил о своей незаменимой роли в корейских делах и убедительно показал, что его интересы игнорировать не получится. Наверное, такой жест доброй воли со стороны Кима, наконец, отошедшего от привычек “непокорного вассала” и смиренно посетившего “китайского императора”, должен быть Си по душе. И его благодарность, возможно, будет иметь не только политическое, но и вполне себе экономическое измерение. Помощь экономике КНДР, придавленной гнетом санкций, наверное, очень кстати, хотя отследить ее объем будет непросто, зная традиции сотрудничества между двумя восточными странами, вновь объявившими себя “близкими родственниками”.

С начала 2018 г. Пекин явно пошел на послабление санкционного режима, пусть и не заявлял об этом.

Историческая встреча между Ким Чен-ыном и Мун Чжэ-ином в Пханмунджоме (на территории южнокорейской стороны) 27 апреля 2018 г. оказалась театрально эффектна и полна важных для Азии символов и смыслов. Пиар-эффект от саммита был значим для обоих руководителей и для демонстрации стремления двух Корей покончить с военной угрозой. Умиляют многочисленные жесты доброй воли, которыми обменялись двое разных по возрасту и опыту людей, на плечах которых лежит ответственность за войну и мир.

Важен не только первый личный контакт лидеров, у которых впереди довольно много времени для укрепления дружбы и доброжелательного решения накопившихся проблем. Куда значимее яркое выражение единодушного стремления покончить с враждой и начать договариваться о нормальных условиях сосуществования. В этом и руководство, и народы двух стран продемонстрировали впечатляющее единодушие (хотя определенная часть консервативно настроенной публики в Южной Корее по-прежнему не хочет признавать “преступный пхеньянский режим” в качестве партнера и мечтает об объединении, т. е. завоевании Севера. Наверное, есть немало “симметрично” думающих и на Севере). Однако, похоже, что всерьез на объединение никто уже не рассчитывает – КНДР добилась признания себя в качестве состоявшегося субъекта мировой политики.

Однако насколько реализуемы провозглашенные принципы, в том числе зафиксированные в двусторонней декларации^[190]? Главные составляющие – это прекращение состояния войны, взаимных враждебных действий, продолжение обменов визитами на высшем уровне, переговоров по разным линиям, налаживание гуманитарных обменов и диалога, реализация совместных проектов сотрудничества. Но незримая тень США стоит за всеми их планами.

Договоренность о прекращении войны и заключении мира может быть выполнена, если на такие действия пойдут США. Ведь они – главный участник войны в Корее. А так уж ли нужно Вашингтону ликвидация “управляемого конфликта” в Корее, позволяющего держать под боком у Китая крупную военную группировку и сдерживать главного геостратегического противника? И как две Кореи, не признающие друг друга в качестве законных государств, заключат подобный договор? Для этого сначала надо как минимум изменить Конституции.

Юг и Север договорились лишь об обтекаемой формулировке “стремления к полной денуклеаризации Корейского полуострова”, о чем заявлялось уже не раз (начиная с Декларации о денуклеаризации 1991 г). Однако когда и как это произойдет, в какой степени КНДР готова “пойти на попятный” в ракетно-ядерной гонке, понятнее не стало. В двустороннюю декларацию была включена противоречащая подходам США формулировка о поэтапности этого процесса и не было ни слова о ракетах, тревожащих американцев. Согласятся ли США и их союзники на компромиссный путь комплексного урегулирования, который не может не включать сохранение КНДР ограниченного и контролируемого ядерного потенциала?

Без этого все разговоры о мире – лишь благие пожелания. И положение о создании нового мирного режима с участием трех или четырех государств (т. е. двух Корей, США и Китая) лишь повторяет формулу прошлых саммитов. Она может сработать, только если США изменят свою позицию неприятия КНДР.

О прекращении враждебной деятельности и начале широкомасштабного сотрудничества Север и Юг заявляли не раз (например^ 1991, 2000, 2007 г). Но каждый раз неурегулированность базового вопроса – о признании КНДР и обеспечении мирных условий развития – в итоге торпедировала выполнение этих договоренностей.

Начало переговоров на разных уровнях, восстановление гуманитарных обменов (в частности, визитов разделенных семей) весьма похвальны, однако сами по себе не гарантируют, что ситуация вновь не сорвется к военно-политической конфронтации, если не будет прогресса в отношениях КНДР с США.

Режим экономических санкций против КНДР (а США настаивают на его сохранении до полной денуклеаризации) означает отсутствие возможностей для возобновления торгово-экономического сотрудничества с Севером. Не случайно в качестве проекта совместной деятельности Севера и Юга было упомянуто лишь воссоединение железных дорог, которое уже проводилось в первом десятилетии этого века. Впрочем, заслуживает внимания подтверждение намерения (достигнутого на прошлом саммите предшественников нынешних руководителей) превратить Желтое море в зону мира и сотрудничества, ведь здесь не урегулирован территориальный конфликт между Севером и Югом.

* * *

С 20 января 2018 г. по линии спецслужб КНДР и США начались контакты, в результате которых президент США принял решение согласиться на саммит с Ким Чен-ыном, о чем было объявлено 9 марта 2018 г. В начале апреля Пхеньян с секретным визитом посетил госсекретарь США (и бывший шеф ЦРУ) Майкл Помпео; состоялась его беспрецедентная встреча с Ким Чен-ыном.

В последующие месяцы переговоры продолжились по линии госсекретаря и разведведомств. Помпео вновь посетил Пхеньян 9 мая, уже после межкорейского саммита 27 апреля, в результате которого президент РК Мун Чжэ-ин стал лоббистом диалога между США и КНДР.

Беспрецедентный американо-северокорейский саммит был назначен на 12 июня 2018 г. в Сингапуре. Впрочем, на пути к встрече были и взаимные нападки, и откаты. США поначалу настаивали на немедленной полной, проверяемой и необратимой денуклеаризации КНДР. Северная Корея, хотя и пошла на серьезные шаги, скажем, на публичное разрушение 24 мая 2018 г. ядерного полигона (т. е. не на заморозку, а на закрытие программы ядерных испытаний), конечно, не собиралась отдать “все и сразу”, а была намерена вести предметный и непростой диалог о взаимных уступках. Шантаж со стороны США, в том числе одностороннее заявление 24 мая 2018 г. Д. Трампа об отмене согласованного саммита, не сломали северокорейцев. Торг по ядерной проблеме и гарантиям безопасности продолжился на политическом, а позднее – на рабочем уровне: с американской стороны делегацию возглавил экс-посол США в Южной Корее Сон Ким, участвовавший в переговорах по денуклеаризации КНДР в 2005 г., со стороны КНДР – заместитель главы северокорейского МИД Чхве Сон-хи; переговоры велись буквально до последнего дня.

Историческая встреча лидеров США и КНДР состоялась 12 июня 2018 г. в Сингапуре после трех месяцев подготовки. Переговоры лидеров прошли сначала “один на один”, а потом в широком составе (со стороны США – М. Помпео, Дж. Болтон, Дж. Келли, со стороны КНДР – Ким Ён-чхоль, Ли Су-ён, Ли Ён-хо и др.).

По итогам переговоров два руководителя подписали совместное заявление, в котором было указано: “1. США и КНДР обязуются установить новые двусторонние отношения в соответствии с желанием народов двух стран достичь мира и процветания. 2. США и КНДР объединят усилия для построения режима длительного и стабильного мира на Корейском полуострове. 3. В подтверждение декларации, принятой во время Межкорейского саммита в Пхан-мунджоме 21 апреля 2018 г., КНДР обязуется работать на достижение полной денуклеаризации Корейского полуострова. 4. США и КНДР обязуются возвратить останки военнопленных/пропавших без вести, включая немедленную репатриацию тех, что уже идентифицированы”^[191]. Последний пункт был вписан по настоянию Трампа уже в ходе саммита.

У небывалого саммита было две стороны, две цели. Первая сторона – демонстративная, и участники шоу справились со своей задачей на пять с плюсом. Мир увидел примирение давних врагов, два умудренных и решительных лидера пожали друг другу руки, похлопали друг друга по спине и сказали, что теперь они будут не воевать, а налаживать отношения и выполнять свои обязательства. Это действительно большое достижение для обеих сторон; свою задачу саммит выполнил и в качестве “рубежного” события действительно войдет в историю.

Вторая сторона – начало серьезного дипломатического процесса, цели которого каждой из сторон как раз и были озвучены. Подписанный документ имел максимально общий характер. В нем повторялось все то, что уже встречалось в других документах США и КНДР, начиная с Рамочного соглашения 1994 г. Потом было совместное заявление по итогам визита вице-маршала КНДР Чо Мён-рока в Белый Дом к Биллу Клинтону и многие другие документы, например, шестистороннее совместное заявление от 19 сентября 2005 г., где все то, о чем говорилось на Сентозе, было прописано намного четче.

Тем не менее наблюдатели посчитали, что итоги саммита означали победу северокорейцев. Помимо самого фасада саммита Киму удалось отыграть некоторые важные моменты в свою пользу: во-первых, в документе содержится формула “движение к полной денуклеаризации Корейского полуострова”, но нет американских мантр про ее “необратимость” и “верифицируемость” (т. е. прошла северокорейская формула). Во-вторых, в нем говорится о “гарантиях безопасности” КНДР, и этой формулы раньше тоже не было: речь шла об “обещаниях” (assurances), но “гарантии” – это тоже северокорейская идея.

Северокорейцы также распространили информацию, что Трамп на встрече пообещал постепенное снятие санкций, тогда как официальная позиция американской стороны – продолжать “максимальное давление” до полной денуклеаризации КНДР, то есть бесконечно. Неожиданно прозвучало и спонтанное заявление Трампа о приостановке военных учений с РК, от чего и американцы, и южане ранее напрочь отказывались, причем Сеул, похоже, об этом никто не предупредил. Такая односторонняя уступка необъяснима, если только Ким не пообещал что-то взамен.

Следует отметить, что Трамп тоже отработал свой номер: в своем диалоге с Кимом он упомянул и о правах человека, и об японских похищенных, подтвердил, что стороны будут стремиться к созданию мирного режима с участием Южной Кореи и Китая, так что и те и другие были довольны.

Центральным конкретным результатом саммита стало то, что стороны объявили о начале полномасштабного дипломатического диалога на уровне Помпео и Болтона (по аналогии с двумя следователями: “относительно добрым” и “совершенно злым”). Торг может продолжаться долго и сорваться на любом этапе. Однако в данном случае процесс важнее, чем результат: пока говорят дипломаты, пушки молчат. И это главное, чего сейчас нужно добиться на Корейском полуострове.

Северная Корея, скорее всего, откажется от дальнейшего наращивания своего ядерного и ракетного потенциала. Ким уже объявил Трампу о демонтаже полигона по испытанию ракетных двигателей и провел его в июле-августе, о чем тот поведал как о своей большой победе. Ким добился главного: пока будут продолжаться переговоры, Северная Корея безоговорочно признается ядерной державой. Если мы говорим о денуклеаризации, значит страна уже обладает ядерным оружием. Так что можно сказать, что Давид победил Голиафа, хотя эта победа и оказалась бескровной.

США, остается надеяться, смирятся с тем, что раздавить Северную Корею не удалось: теперь с ней придется сосуществовать. Все это выгодно и России, потому что если Южная и Северная Кореи начнут полномасштабное сотрудничество, то мы также сможем присоединиться к ним в рамках трехсторонних проектов.

Корейское замирение: будет ли продолжение?

Итоги третьего межкорейского саммита в сентябре 2018 г. в Пхеньяне с первого взгляда впечатляют. Встреча продемонстрировала небывалый уровень дружбы и взаимопонимания лидеров Севера и Юга.

Подписана очередная декларация, продвигающая положения, согласованные на первых встречах весной (Пханмунджом-ская декларация). Заключено беспрецедентное и предельно конкретное соглашение, ограничивающее опасную военную деятельность: решено прекратить военные учения вблизи границы, особенно в спорной морской акватории в Желтом (Западном) море, сократить вооруженные силы и вооружения в демилитаризованной зоне, в буквальном смысле “зачехлить стволы” и др. Иными словами, две Кореи договорились о начальной фазе контроля за вооруженными силами и вооружениями. Само по себе это еще не гарантия предотвращения конфликта, однако существенно снижается возможность его случайного развязывания.

Намечены серьезные меры по развитию межкорейского сотрудничества. Они направлены на “развитие экономики сбалансированным путем”, т. е. торговлю и инвестиции.

Запланированы проведение церемонии соединения железных и автодорог, нормализация работы Кэсонского промышленного комплекса (где находятся южнокорейские предприятия) на границе двух стран.

Особого внимания заслуживает перспектива формирования специальной экономической зоны в Желтом море, где у КНДР и РК существует давний территориальный спор, что было бы идеальным его решением (впрочем, об этом договаривались еще в 2007 г.).

А на восточной стороне полуострова условлено создать специальную туристическую зону.

Примечательны и конкретные договоренности о сотрудничестве в медицине и экологии, в том числе в рамках совместной борьбы с инфекционными заболеваниями и проблемой дефорестации в КНДР.

Впрочем, есть “маленькое” препятствие – сохраняющийся и даже усиливающийся режим санкций против КНДР. И это препятствие нельзя преодолеть без серьезных политических сдвигов.

Не обойдены вниманием и гуманитарные вопросы – создание постоянного канала взаимодействия разделенных семей (что особенно важно для южнокорейской публики), культурные обмены и совместные празднования памятных дат.

Из договоренностей я особенно выделил бы одну – желание подать заявку на совместное проведение Олимпиады в 2032 г. То есть РК признала, что не рассчитывает, как это было все последние годы, на падение режима в КНДР, поэтому Север и Юг будут раздельно существовать и через 15 лет.

Особый ажиотаж вызвало согласие Ким Чен-ына впервые посетить Сеул – раньше такая поездка казалась для него небезопасной.

Южнокорейский президент впервые получил возможность “без цензуры” обратиться к пусть специально подобранной, но многочисленной аудитории, – к 150 тыс. зрителям массовых гимнастических упражнений. Думаю, что его проникнутая духом корейского национализма речь и особенно слова о стремлении к совместному миру и процветанию разделенной на протяжении 7 0 лет нации нашла отклик среди населения КНДР, тоже настроенного на “мирное будущее”. 72 % южнокорейского населения поддержали итоги саммита, а 2/3 готовы к сотрудничеству с Севером даже без решения ядерной проблемы.

Скептики, правда, сразу нашли изъян в “миссии Мун Чжэ-ина”. Они хотели бы, чтобы главным итогом поездки президента РК в Пхеньян стало “продвижение денуклеаризации”. Об этом в декларации сказано обтекаемо лишь в пятом пункте: условлено “превратить Корейский полуостров в зону мира, свободную от ядерного оружия и ядерной угрозы (ссылка на ядерные силы США. – Прим, авт.), и без отлагательства обеспечить необходимое практическое продвижение к этой цели”.

Ким Чен-ын в “порядке доброй воли” объявил о готовности к демонтажу ракетного полигона в Тхончанни в присутствии иностранных экспертов (что важно в качестве прецедента для устранения главного препятствия в процессе ядерного разоружения КНДР – проблемы верификации). Важным стало заявление Ким Чен-ына о готовности закрыть и демонтировать главный ядерный центр страны в Нёнбене. Правда, при условии реализации США шагов по выполнению согласованных в июне 2018 г. на корейско-американском саммите в Сингапуре договоренностей.

Интересно, что дата подписания Пхеньянской декларации (19 сентября) – это юбилей Совместного заявления шести стран 2005 г., которое предусматривало гораздо более конкретные обязательства противоборствующих сторон, в том числе КНДР, по прекращению ядерной деятельности.

Сегодня КНДР выступает явно с гораздо более сильных позиций, чем в 2005 г. Так что, рассуждая здраво, согласие на включение этого положения – явное стремление северян “подыграть” Мун Чжэ-ину, так как понятно, что ядерный вопрос стоит исключительно в сфере отношений с США, и северяне проявили тут гибкость. Есть надежда на то, что Мун Чжэ-ину удастся уговорить Трампа на более реалистичный подход к переговорам.

Вашингтон, однако, не отступает от требований предваряющей всякие уступки “полной декларации ядерной деятельности и объектов” КНДР (т. е. хочет бесплатно получить важнейшую стратегическую информацию, подрывающую обороноспособность КНДР) при сохранении линии на “максимальное давление” на КНДР.

Мун Чжэ-ин, таким образом, взял на себя неблагодарную роль “сводни” в попытке сблизить противоположные позиции США и КНДР в диалоге и возобновить его. Но, по меткому выражению наблюдателей, оказался в положении таксиста, которому удалось усадить ссорящуюся парочку в машину, но совершенно непонятно, куда ехать, да и скандалить пассажиры пока не перестали.

Так, американцы, несмотря на приветственные твиты Д. Трампа и заявления М. Помпео о необходимости серьезных переговоров (предложена двусторонняя встреча в Австрии), совершенно не оценили миролюбивых жестов КНДР. Готовность демонтировать ракетный полигон уже, дескать, была озвучена ранее. К тому же, по их мнению, принятие такой меры “легализует” имеющийся потенциал баллистических ракет КНДР, в том числе мобильного базирования. А закрытие центра в Нёнбене вообще названо попыткой “продать [американцам] мертвую лошадь”, так как, мол, северокорейцам для продолжения развития ядерного потенциала этот центр уже не нужен, а от США Север требует создания неких “условий” – уступок, которых США всеми силами пытаются избежать.

Главная интрига дня: удастся ли запустить диалог на основе концепции поэтапного урегулирования и добиться согласия американской стороны на второй саммит Кима и Трампа в попытке придвинуть переговорный процесс. Против этого работают мощные силы. При этом все заметнее расхождения в позициях США и нынешней администрации Южной Кореи, что в Вашингтоне вызывает растущее раздражение. Говорят, что в провоцировании такого раскола и состоит истинная цель Пхеньяна, стремящегося к развалу американо-южнокорейского союза и даже к выводу “войск ООН” в случае заключения “мирной декларации” (хотя, вроде бы, Ким заявил об обратном).

Несмотря на готовность Трампа пойти навстречу Киму, администрация США вовсе не намерена объявить о “конце войны”: КНДР, мол, это должна “заслужить примерным поведением” и полным отказом от ядерного оружия.

При таком подходе на урегулирование надежд мало. Впрочем, похоже, что к этому особо и не стремятся. Для США резкое снижение напряженности и демилитаризация на Корейском полуострове – “удар поддых”, лишающий Пентагон оснований наращивать “военный кулак” и ослабляющий позиции США в противоборстве (можно уже сказать, “гибридной войне”) с Китаем и Россией. Понимая это, Ким ничем не рискует, раз за разом декларируя готовность к полной денуклеаризации. Представить себе ситуацию, когда США действительно захотят отказаться от враждебных планов в отношении КНДР и будут созданы реальные гарантии безопасности для режима, – довольно затруднительно.

На что же расчет? Мне кажется, для большинства вовлеченных стран (кроме США) вполне приемлема нынешняя ситуация – “ни мира, не войны”. Отказ от ракетно-ядерных испытаний, военных провокаций со стороны Севера и прекращение агрессивных военных учений и бряцания оружием со стороны противников – сценарий, о котором еще в 2017 г. можно было только мечтать. Пусть США и КНДР сколь угодно долго говорят о денуклеаризации и “гарантиях безопасности”. Если это будет сопровождаться снижением уровня санкций, развитием сотрудничества КНДР с Югом и другими странами, закреплением политики реформ и открытости в КНДР, то перед нами именно тот сценарий, который устроит страны Северо-Восточной Азии. КНДР, правда, “зависнет” в неком “пакистанском статусе”, но здравомыслящие люди понимают, что это лучшая альтернатива, чем военный конфликт.

Ослабление деструктивного влияния США в регионе в отдаленной перспективе может быть позволит КНДР и в самом деле сократить до минимума свой ядерный потенциал, и уж, во всяком случае, не развивать его, соблюдать режим нераспространения.

Такая реальность вполне перекликается с целями предложенной Китаем и Россией в июле 2017 г. дорожной карты, первые два этапа которой (взаимная заморозка и переговоры) уже реализованы.

А переход к третьему этапу – комплексному решению проблем безопасности, включая ядерную проблему и создание многосторонних гарантий безопасности – не может быть быстрым. Да и спешить некуда. Стабильность важнее, а негативный пример нарушения режима нераспространения уже не исправить.

Какие же задачи встают перед российской дипломатией в этой ситуации?

1. Максимально содействовать межкорейскому сближению, поощряя обе стороны к реализации заявленных подходов и, по возможности, принимая конкретные меры для создания в этих целях необходимых условий.

2. В ряду практических задач центральное место – продвижение трехсторонних проектов, к чему сейчас проявляют готовность и Север, и Юг. Начать надо с железнодорожного проекта, поставив в качестве приоритета реализацию проекта “Хасан – Рад-жин” и предотвращение попыток США путем “вторичных санкций” этому препятствовать.

Также следует продолжить обсуждение проектов газопровода и соединения электрических сетей.

По возможности следовало бы привлечь Китай к реализации этих проектов, в которых можно найти и интересующий его угол (транспортные и энергетические кольца).

3. Сохранять благожелательный нейтралитет в “перетягивании каната” между КНДР и США, демонстрируя одновременно заинтересованность в денуклеаризации Корейского полуострова и в реализации законных требований КНДР об обеспечении безопасности и поэтапном подходе

4. Постоянно обмениваться мнениями по корейскому вопросу с КНР, уходя тем не менее от “автоматической” поддержки позиций КНР. Такая поддержка не должна идти вразрез с нашими собственными интересами, как экономическими, так и касающимися сохранения рычагов политического влияния в регионе.

5. Принципиально выступать за недопустимость расширительного толкования санкций и переноса их на третьи страны, поддерживать стратегию поэтапного смягчения санкционного режима. Вместе с тем, поскольку данная задача сейчас является трудновыполнимой, не инвестировать в ее решение слишком много политического капитала, “пропустив вперед” Китай в решении этого вопроса.

6. Активизировать политический диалог с КНДР не только по двусторонней, но и по общеполитической повестке. Принять меры по оказанию КНДР хотя бы символической гуманитарной помощи и реализации проектов, не запрещенных санкциями ООН.

7. Продолжить диалог с РК в интересах реализации заявленных ею подходов в межкорейском и двустороннем сотрудничестве и для демонстрации благожелательного отношения России к озабоченностям и интересам РК.

8. Подтверждать приверженность шестистороннему формату как незаменимому для комплексного решения проблем безопасности Корейского полуострова, активно вести диалог по этой проблематике с партнерами (в том числе по “второй дорожке”).

Можно было бы конкретизировать на официальном уровне “третий этап” дорожной карты с развернутыми идеями относительно этапов и порядка многосторонней системы поддержания мира и механизма сотрудничества в Северо-Восточной Азии. Обсуждаемые идеи “двустороннего пакта” между КНДР и США или “четырехстороннего мирного соглашения” взамен Соглашения о перемирии 1953 г. интересы России оставляют за бортом.

Раздел II
Проблемы социально-экономического развития двух Корей

О лидерстве в КНДР^[192]

Послевоенная история Кореи развивалась на фоне холодной войны двух систем, принявшей здесь и “горячие” формы. Северная и Южная Корея поначалу оставались схожими – и там и там была жесткая диктатура, предпринимались попытки “преобразовать человека”, “построить новое общество”. При этом Север, получавший солидную советскую и китайскую помощь, поначалу опережал Юг по темпам развития. Только в 1970-е гг. наметился перелом, когда генералу Пак Чон-хи удалось с помощью США добиться “южнокорейского экономического чуда”. А поддержка Северной Кореи в условиях кризиса отношений СССР и Китая сходила на нет, что привело к застою в изолированной стране.

Распад СССР и мировой социалистической системы стал самым большим ударом по КНДР со времен окончания корейской войны: прекратилась помощь, накапливались зарубежные долги, остановились предприятия, построенные и работавшие под заказы из стран соцсодружества. За смертью в 1994 г. Ким Ир-сена последовали голод и стихийные бедствия. В мире ожидали скорого краха северокорейского режима по аналогии с другими странами социализма.

Эти ожидания не оправдались. И прежде всего потому, что система КНДР, ошибочно уподобляемая сталинизму, имеет иную основу. Режим КНДР базируется не столько на марксистско-ленинских принципах, сколько на конфуцианско-феодальной традиции и национализме, а отчасти – на колониальной японской жандармской политической структуре. Унаследовавший от отца власть Ким Чен-ир провозгласил стратегический курс сонгун – “армия превыше всего”. Милитаризация была призвана обеспечить жесткий контроль над обществом. С начала 1990-х гг. руководство Северной Кореи в поисках новой основы легитимизации режима начало последовательно переносить акценты с коммунистических постулатов на традиционно-националистические, апеллировать к “особости” корейской нации, культурно-историческому наследию. Была провозглашена цель – строительство сильного и процветающего государства. Строительство “социализма нашего образца” также может иметь разную интерпретацию.

Режиму удается поддерживать социальную и политическую стабильность, несмотря на хронический экономический кризис. Индустриальный сектор (за исключением оборонной промышленности) в 1990-2000-е гг. был практически парализован, отчаянное положение сохранилось в энергетике, на транспорте. Сельское хозяйство в силу нехватки земель, устаревших технологий и административно-командных порядков не способно прокормить население. В 1990-2000-е гг. КНДР во многом выживала за счет иностранной (прежде всего китайской, но также американской и южнокорейской) помощи, а также за счет полулегальных и нелегальных внешнеторговых операций (экспорт ракет и другого оружия, контрабандные операции). Это дает повод противникам режима утверждать, что КНДР шантажирует Запад и Китай в целях получения подачек.

После “трудного похода” (кризиса и голода) 1990-х гг. нормированная система распределения практически не работала. Народ выживал за счет рыночной торговли, челночных операций (с Китаем), кустарного производства. Сложился “серый” сектор экономики и новый класс людей, связанный с рыночным сектором, среди которых есть достаточно состоятельные по корейским меркам, распространилась коррупция. Периодически режим пытался ограничить рыночные операции, боролся с “буржуазными проявлениями”. Наглядный пример – грабительская денежная реформа (деноминация) ноября 2009 г., направленная на экспроприацию средств (в первую очередь “несоциалистического” элемента) и ликвидацию рыночной торговли, прекращение хождения иностранной валюты. Реформа провалилась, и продолжилось наступление рынка. Продолжает расти и практически изолированный от национального хозяйства открытый сектор (совместные предприятия, экспортные зоны, правда, не всегда успешные). Фактические (государственные) организации выдают предпринимателям “франшизы” на экономическую деятельность под эгидой данной организации (партийной, военной, региональной, министерской и т. п.).

Репрессивный режим контроля над населением в последние годы правления Ким Чен-ира стал давать сбои. В страну, несмотря на все меры по ее закрытию, стали проникать не только импортные товары (показывающие северокорейцам глубину их экономической отсталости), но и идеология свободы, масс-культура (в том числе южнокорейская). Население, однако, в целом сохраняло лояльность властям, редкие протесты не выходили за рамки экономических. Многолетняя пропаганда привела к тому, что значительная часть северокорейцев искренне убеждена в том, что проявление нелояльности руководству, “измена идеалам” будет иметь катастрофические последствия и для каждого, и для судьбы “самой превосходной” корейской нации. Существуют опасения оказаться “порабощенными империалистами и южнокорейцами”.

Общество остается серьезно стратифицированным (официально население разделено на полсотни категорий), упорядоченным, и эту своеобразную стабильность многие северокорейцы боятся променять на свободу и хаос.

Ким Чен-ир, возглавивший после смерти отца кланово-феодальную систему власти, зарекомендовал себя в качестве способного лидера, пусть и отличающегося эксцентричностью и эмоциональностью. Настойчиво продвигаемый западными СМИ стереотип непредсказуемого и взбалмошного диктатора был далек от действительности. Между прочим, на становление его личности оказала немалое влияние “русская душа”, и наша страна для него, несмотря на политические разногласия, не являлась чуждой. Действия Ким Чен-ира, как правило, были продуманы, просчитаны на много ходов вперед (не случайно он сам сравнивал свое противостояние с американцами с шахматной партией), опирались в руководстве страны на консенсус.

“Полководец” прекрасно разбирался в международной политике, военном деле, был склонен к искусствам. К заметному пробелу относится упрощенное понимание экономики. Он был личностью с прекрасной памятью и творческими способностями, искренне уверенный в своей “богоизбранности”. Не дотягивая до харизмы Ким Ир-сена, Ким Чен-ир сумел добиться покорности правящего класса и выбрать курс, который, при всей критике его со стороны, обеспечил результат – сохранение страны и его личной власти в весьма неблагоприятных внешних и внутренних обстоятельствах.

Однако Ким Чен-ир – заложник системы, и логика его поведения целиком диктовалась задачей самосохранения, а не развития КНДР, ведь в отличие от других бывших соцстран смена режима в стране означала бы не просто смену политической системы и правящих элит, а угрозу самой северокорейской государственности – немедленное поглощение Югом территории Севера.

Обладая интеллектом, знаниями и внутренней свободой, Ким был глубоко одинок на вершине власти, в том числе и из-за дефицита международного общения. Внутренне отдавая себе отчет в тупиковом характере политико-экономического курса, он вынужден был соблюдать преемственность, избегать нововведений из-за опасности разбалансировать систему. Не понимая и не принимая демократические ценности, он, судя по его репликам, хотел бы видеть свою страну все же не царством казарменного социо-феодализма, а чем-то вроде Брунея или, скажем, Сингапура – просвещенной монархией или “диктатурой развития”, независимой и хотя бы относительно зажиточной (источником благосостояния которой выступила бы крайне дешевая и достаточно квалифицированная рабочая сила).

Похоже, заветной мечтой Кима было сохранение независимости за счет сталкивания лбами великих держав. Если во времена его отца КНДР балансировала между СССР и КНР, то теперь она не возражала бы против получения статуса клиента США, чтобы возбудить ревность Китая и извлечь выгоду из их конкуренции.

В начале XXI в., преодолев жестокий экономический кризис и голод середины 1990-х гг., КНДР пошла на сближение с Югом, нормализацию отношений с Японией, с ЕС, делала активные авансы США, на время практически полностью заморозила ядерную и ракетные программы, предприняла попытки экономических реформ, создания “открытого сектора” в экономике. Тем самым обозначилась возможная альтернатива закрытости и чучхейской ортодоксальности. Однако стремление режима к международной легитимизации явно не отвечало планам США. Подняв во многом надуманную тему “секретной урановой программы” в 2002 г., США (администрация Дж. Буша) прервали “мирное наступление” КНДР. В Пхеньяне это развеяло иллюзии о возможности договориться с противниками.

Проблемы энергетического комплекса КНДР^[193]

Возможности выхода из энергетического кризиса

В условиях общего и затяжного экономического спада в Северной Корее первоочередные и пока неразрешимые проблемы сохраняются в топливно-энергетическом комплексе. В 1990-е гг. первичное энергообеспечение снизилось по меньшей мере на 40 % и в 2004 г. составило 16,5 млн т условного топлива, показатель которого на душу населения упал с 1,18 в 1990 г. до 0,73 в 2004 г. Не снижающийся дефицит энергоносителей делает невозможным стабильное функционирование предприятий ведущих промышленных отраслей: горнодобывающей, электроэнергетической, металлургической промышленности, машиностроения и объектов инфраструктуры, в первую очередь на железнодорожном транспорте.

Энергообеспечение страны основано на угле примерно на 70 %, гидроэнергии – на 16–18 %, нефти – на 7 %, а также на энергии ветра, биомассы и других источников. Электроэнергия подается с перебоями, ее напряжение и частота не соответствуют стандарту. Ощущается нехватка всех видов топлива, особенно в зимнее время. В стране существует жесткий административный контроль над потреблением электроэнергии, жителей призывают беречь каждый киловатт на производстве и в жилых домах.

В Пхеньяне и других местах ввели электронные карточки учета потребления электроэнергии. В 2007 г. руководители КНДР в качестве приоритетной поставили задачу улучшения снабжения страны энергией. Расходы государственного бюджета 2007 г. на четыре приоритетные отрасли экономики (электроэнергетику, угольную промышленность, металлургию и транспорт) выросли по сравнению с 2006 г. на 11,6 %. Эти отрасли называют “передовой линией борьбы за создание экономически мощного государства”^[194].

В начале 2000 г. Пхеньян склонился к развитию гидроэнергетики и строительству ГЭС для укрепления энергетической устойчивости КНДР. В течение нескольких лет планируется ввод новых мощностей в 600 МВт за счет строительства средних и крупных ГЭС^[195]. Соответственно, доля потребления угля должна снизиться до 60 %, а гидроэлектроэнергии – возрасти до 40 % по сравнению с 20 % в прошлом.

КНДР официально признавала: “Поскольку большинство имеющихся тепловых и гидростанций намного пережили свой жизненный срок и до сих пор не подвергались технической реконструкции, их оборудование устарело и эффективность резко снизилась. Сейчас производятся паровые турбины в 50 МВт и гидротурбины в 120 МВт, но их эффективность низка из-за устаревшей технологии. Более того, в силу аномальных климатических условий последних лет уровень воды в резервуарах понизился, и ГЭС не могут работать на полную мощность. Что касается системы передачи и распределения электроэнергии, то используется большое количество трансформаторов и автоматических выключателей, выработавших свой ресурс”^[196].

По мнению северокорейских специалистов, в целях реформирования энергетического сектора необходимо:

• повысить эффективность действующих гидротурбин до уровня 90~93 %, обеспечить финансирование и установить дополнительные мощности, создать новые структуры, построить новые ГЭС;

• в системе передачи и распределения электроэнергии заменить старое, выработавшее свой ресурс оборудование; упорядочить и объединить сети; снизить потери в них путем повышения напряжения.

КНДР стремится предотвращать системные сбои и нормализовывать подачу электроэнергии с помощью введения усовершенствованного контроля за ее использованием, а также новых контрольно-измерительных приборов.

Северокорейцы согласны с тем, чтобы в перспективе создать в сотрудничестве с соседними странами единую сверхвысоковольтную систему передачи и распределения электроэнергии. Официальные лица КНДР в 2004 г. делали акцент на следующих основных направлениях в подходе к решению энергетических проблем:

• на отсрочке решения по АЭС (реактору на легкой воде) и концентрации на решении ближайших задач, связанных с традиционными способами производства энергии;

• начале широкомасштабных мероприятий по совершенствованию энергетической инфраструктуры, энергосети и по снабжению обычными видами топлива;

• модернизации всех этапов энергетического сектора: производства энергии, ее распределения и использования.

В отношении отдельных видов энергии предлагалось: улучшить инфраструктуру угледобычи; переоборудовать и поставить котловое оборудование, турбины; возвести многочисленные малые ТЭС и новые ГЭС; использовать альтернативные виды энергии: энергию ветра, биомассу и пр.; построить мощности по производству пропан-бутанового газа.

В отношении распределительной энергосети предусмотрено: усовершенствовать линии электропередач, оборудование электрических подстанций, регулирование частоты и мощности электрического тока; построить новые сетевые линии электропередач для замены старых; вводить коммутирование взамен телефонного и телексного оборудования.

Что касается использования энергии, то здесь необходимы: реконструкция сельской энергосети; совершенствование, обновление и поддержание важнейшей промышленной инфраструктуры; совершенствование контрольно-измерительного и коммуникационного оборудования; модернизация производства инструментов и запасных частей.

Развитие северокорейского топливно-энергетического комплекса: сотрудничество с Россией

После распада СССР внешнеэкономические связи Северной Кореи, оказавшейся в глубоком кризисе, претерпели существенную диверсификацию. Россия быстро утратила сложившиеся на протяжении десятков лет позиции главного энергетического и инвестиционного донора КНДР. По данным официальной внешнеторговой статистики России, до 1991 г. ежегодные объемы советских поставок коксующихся углей (800–900 тыс. т), кокса (180–200 тыс. т), сырой нефти (600 тыс. т), нефтепродуктов (180–200 тыс. т) были основными источниками энергоносителей для КНДР. Несмотря на резкое сокращение общего товарооборота после 1991 г., 85 % российских товаропоставок в Северную Корею приходились на нефтепродукты в сумме 160 млн долл, в первые годы.

Одним из двух крупных предприятий-поставщиков широкого круга нефтепродуктов для абсолютного большинства промышленных отраслей и транспорта страны был нефтеперерабатывающий завод “Сынни”, построенный при техническом содействии СССР для переработки сырой нефти с дальневосточных месторождений России (другой – “Понхва” – построен и снабжается по трубопроводу Китаем). Ежегодные поставки из СССР составляли до 2 млн т сырой нефти. До начала 1980-х гг. завод перерабатывал нефть, доставляемую из СССР по клирингу, однако в 1980-е гг. поставки были сокращены до 800 тыс. т. Со второй половины 1980-х гг. из-за недополучения корейских товаров и несбалансированности расчетов по товарообороту объемы поставок нефти сократились до 300–400 тыс. т. В 1990-е гг. завод был остановлен из-за отсутствия сырья.

Корейская сторона частично восполняла недостающие количества закупками китайской и иранской нефти. После развала клиринговой системы, чтобы обеспечить работу НПЗ, КНДР время от времени получала нефть по импорту от российских компаний.

Место СССР в энергетическом комплексе КНДР занял Китай, на долю которого в 1990-е гг. приходилось более 40 % общей внешней торговли Северной Кореи и около 40 % внешних поставок энергоносителей. Китай начал инвестиционную экспансию в КНДР, поставлял оборудование на Мусанский горно-обогатительный комбинат в обмен на руду. Северная Корея вынуждена продавать ему довольно ощутимую для нее часть производимого антрацита, экспорт которого служит одним из немногих и важных источников получения свободно конвертируемой валюты.

После распада СССР КНДР имела возможность закупать в России лишь отдельные небольшие партии нефти на основе заключения разовых контрактов. В конце 1990-х гг. состоялся цикл переговоров в целях разрешения этой ситуации по-новому, в частности о поставках туда российской нефти на принципах давальческого сырья. В 1999 г. была достигнута договоренность между российской компанией “Амурнефтеторг” и северокорейской “Чхонсу” об отправке на завод для совместной переработки первой партии сырой нефти в обмен на закупки ряда товаров по согласованной номенклатуре. Однако этот эксперимент в дальнейшем не получил развития.

КНДР продолжила закупки нефтепродуктов в России на разовой основе, в том числе не брезгуя “серыми” схемами (150–200 тыс. т в год). Под эгидой ОАО “Российские железные дороги” реконструировался участок пути длиной в 54 км от пограничного пункта Хасан (Россия) – Туманган (Северная Корея) до северокорейского морского порта Раджин. Северокорейская сторона рассчитывала на то, что с завершением этой работы с РЖД может быть достигнута договоренность о перевозках сырой нефти на НПЗ “Сынни”.

В первой половине XXI в. одним из возможных проектов станет переброска электроэнергии с ГЭС Дальнего Востока в Северную Корею и ее транзит в Южную Корею. Доводом в его пользу служит тот факт, что энергетический кризис может самым серьезным образом препятствовать модернизации северокорейской промышленности с участием Республики Корея. Соединение электроэнергетических систем Северной и Южной Кореи сопряжено с многочисленными техническими преимуществами: использованием сезонного и суточного перепадов нагрузки на сети отдельных стран; переброской избыточной электроэнергии из региона Дальнего Востока в КНДР и Республику Корея; балансированием циклической электрической нагрузки; экономией на капиталовложениях в национальные линии электропередач и др.^[197]

Впервые о переброске российской электроэнергии с Севера на Юг Кореи заговорили на встрече глав государств в 2000 г. В январе 2008 г. делегация компании “Интер РАО ЕЭС” – крупнейшего в РФ оператора экспорта и импорта электроэнергии – провела в Пхеньяне переговоры с представителями КНДР о перспективах поставок электричества с российского Дальнего Востока. Стороны сверили позиции по обсуждаемому еще с 2001 г. проекту создания межгосударственной линии электропередачи, которая позволила бы соединить КНДР и Южную Корею с российским Дальним Востоком.

Пилотная часть этой программы предусматривает строительство трансграничной ЛЭП на 170-километровом участке Краскино (РФ) – Чхонджин (КНДР). Такая линия напряжением 500 кВ позволит на первом этапе передавать на север Корейского полуострова до 2,5 млрд кВт «ч электроэнергии в год. Затраты на строительство ЛЭП могут составить около 200 млн долл.

Реализация этого плана помогла бы КНДР в решении острой энергетической проблемы и в то же время открыла бы России выход на Южную Корею – одного из крупнейших потребителей электроэнергии.

Затрагивалась возможность электроснабжения участка железной дороги от пограничной станции Хасан до порта Раджин. Скорейшую реализацию плана переброски в КНДР электроэнергии с Дальнего Востока осложняла невозможность денежной оплаты поставок северокорейской стороной, и поэтому практически единственной формой оплаты служат встречные поставки в Россию полезных ископаемых.

Для КНДР основное – импорт сырой нефти и мазута для ТЭС, но, как представляется, импорт электроэнергии из России на ближайшую перспективу может стать альтернативой. Предполагаемая ЛЭП могла бы быть соотнесена с другими инфраструктурными трассами (например, с железнодорожной магистралью).

Расчеты специалистов показали, что через 15 лет общие выгоды от соединения сетей трех стран могут значительно превысить валовые затраты, а соотношение между чистой прибылью и валовыми затратами составит 1,45. Соединение энергетических сетей РДВ – КНДР – Южная Корея можно было бы рассматривать как часть системы более широких энергетических связей стран Северо-Восточной Азии (“энергетическое суперкольцо”).

Северокорейская сторона также заинтересована в реализации проекта переброски углеводородного сырья с РДВ в Республику Корею через свою территорию. С 2005 г. в Минэкономразвития РФ высказывались предложения о транспортировке имеющихся в восточных регионах России богатых запасов углеводородов на Корейский полуостров. Обозначились следующие направления сотрудничества:

• разведка и добыча газа на шельфе Японского моря и создание совместного предприятия после обсуждения с северокорейской и южнокорейской сторонами;

• стажировка корейских специалистов на предприятиях “Газпрома”. Особо проявившим себя по ее окончании предоставлялась работа, оплачиваемая поставками в Северную Корею нефти и газа. Форма такого сотрудничества уже была апробирована и дала положительный результат в области лесозаготовок в Хабаровском крае и Амурской области;

• модернизация НПЗ “Сынни”, возобновление российских поставок на него сырой нефти и участие на долевой основе в реализации производимых нефтепродуктов, в том числе с привлечением других заинтересованных нефтяных компаний;

• экспорт российского природного и сжиженного газа “Газпромом”.

Проблема развития энергетического комплекса КНДР в условиях постепенного истощения собственных запасов решаема при условии согласия южнокорейской стороны на трехстороннюю форму сотрудничества.

Законодательство Северной Кореи допускает участие иностранного капитала в разработке природных ресурсов на ее территории путем создания совместных предприятий, продолжается доработка правовой базы, регулирующей создание и функционирование предприятий с иностранным участием.

В рамках межправительственной комиссии РФ – КНДР обсуждались возможности обеспечения энергетических потребностей КНДР из следующих источников: получение электроэнергии с РДВ; переброска энергии из Южной Кореи в КНДР; совершенствование имеющихся гидро- и теплоэлектростанций; замена или модернизация изношенных северокорейских электросетей; увеличение мощностей электростанций; строительство новых ГЭС и ТЭС, а также АЭС на легководных реакторах.

Противодействующим фактором усиления российского участия в энергетике долгие годы считалась неурегулированность списания северокорейского государственного долга по кредитам на сумму 11 млрд долл., предоставленных СССР. Дело в том, что еще в январе 2004 г. председатель Кабинета министров КНДР Пак Пон-джу, ссылаясь на экономические трудности, обратился с просьбой о списании всей задолженности как формы оказания безвозмездной помощи. В ответ (19 мая 2006 г.) корейской стороне в ее просьбе было отказано, поскольку подобная постановка противоречит практике урегулирования задолженности других иностранных государств перед Россией.

Одновременно было предложено в ускоренном порядке приступить к очередному раунду переговоров по данной проблеме. Прерванные в 2002 г. корейской стороной переговоры между министерствами финансов двух стран были возобновлены в Москве в конце декабря 2006 г.

Несмотря на неразрешенность проблемы долга, корейская сторона неизменно настаивала на предоставлении ей новых государственных кредитов на модернизацию пяти теплоэлектростанций – Пхеньянской (сумма кредита – 150 млн долл.), Пукчанской (110 млн), Восточно-Пхеньянской (70 млн), Чондинской (30 млн), Сонбонской (70 млн), а также на реконструкцию металлургического комбината им. Ким Чак (130 млн долл.) – в целом на сумму 560 млн долл.

По выводам российских экспертов, оказывать содействие партнеру можно постепенно и поэтапно, с выделением приоритетов, к которым относятся две теплоэлектростанции: Восточно-Пхеньянская и Пхеньянская.

Для России “энергетическая дипломатия” в отношении Корейского полуострова может быть весьма эффективной. Как видно из приведенных данных, КНДР обладает значительным энергетическим потенциалом, хотя многие упомянутые энергетические предприятия выведены из строя. Российская сторона могла бы помочь в разработке методологического прогноза среднесрочной энергетической программы, опираясь на свой опыт и на то, что большинство электростанций было построено Советским Союзом. В энергетической программе КНДР можно было бы предусмотреть поэтапные восстановительные работы, просчитать общие капитальные затраты и эффективность каждой электростанции и, вероятно, запланировать консервацию некоторых энергетических объектов ввиду их неэффективности или с учетом иных причин.

В связи с усилением китайского фактора к составлению прогноза разумно привлечь КНР. В структуре экспорта КНДР в Китай преобладают антрацит, рудные концентраты, морепродукты, текстильные изделия (80~85 %), в импорте из Китая – нефть и нефтепродукты, продовольствие, машины и оборудование (60–65 %). Китайская сторона, пользуясь монопольным положением, закупает северокорейский уголь по цене на 30–40 % ниже мировой, поставляя в обмен на условиях предоплаты горношахтное оборудование.

В середине 2006 г. руководство Северной Кореи ввело ограничения на экспорт угля в Китай в связи с перебоями в снабжении электростанций топливом. В результате поставки антрацита сократились по сравнению с 2005 г. на 10 % – до 2,5 млн т (стоимостью в 97,6 млн долл.).

Одновременно Китай остается ведущим поставщиком гуманитарной помощи. Однако объемы китайских поставок продовольствия в 2006 г. сократились более чем наполовину по сравнению с 2005 г. – до 207 тыс. т кукурузы, риса и пшеничной муки, что объясняется политическими мотивами – проведением в Северной Корее ракетных и ядерных испытаний.

Поскольку уголь – это основной вид местного топлива, необходимо радикально усовершенствовать технологию добычи, вкладывать средства в модернизацию шахт и соответствующую инфраструктуру. КНДР заинтересована в возобновлении поставок российского оборудования и несколько раз выдвигала предложения о совместной разработке угольных запасов на северокорейской территории (особенно в районе Токчхона).

На большинстве теплоэлектростанций используется низкокачественный уголь, что вызывает растущую экологическую озабоченность. Производственные затраты энергии на таких ТЭС обычно намного выше среднемировых показателей. При оказании международной помощи можно было бы внедрить технологию обогащения высокозольного угля. Чтобы улучшить ситуацию на угольных шахтах, необходимы антипаводковые мероприятия как основа крупного международного проекта, осуществляемого под эгидой Южной Кореи.

Проблемой остается транспортировка угля. Состояние железнодорожной сети требует радикального обновления. Необходимые инвестиции должны составлять большую часть общих инвестиций в развитие инфраструктуры, например в модернизацию подъездных путей к шахтам.

Подобные проекты могли бы спонсироваться крупными международными организациями при условии решения финансовых проблем. Разведку нефти на территории КНДР и на ее прибрежном шельфе стоило бы продолжить, не рассчитывая, однако, на быстрые результаты.

В то же время можно было бы изучить возможности использования северокорейской рабочей силы на российских нефтегазовых месторождениях с тем, чтобы часть добываемого топлива в качестве компенсации направлялась в КНДР. Северная Корея уже пыталась использовать эту схему при добыче угля в России в 1990-е гг., но не слишком удачно, так как не было соответствующей государственной поддержки. Например, вкладывая средства в добычу нефти на Камчатке или в других российских регионах, южнокорейские компании могли бы прибегнуть к подобной схеме. С учетом нехватки рабочей силы в районах добычи ископаемых России следовало бы организовать “импорт” северокорейских рабочих, опираясь на опыт их использования на лесозаготовках в РДВ.

Строительство крупных, современных теплоэлектростанций в КНДР маловероятно, что связано с экологическими причинами, обусловленными использованием угля. На ТЭС мог бы использоваться природный (и сжиженный) газ. Но эта тема слишком широка и достойна специального изучения; ясно одно: вероятность газовых поставок – решающий фактор при реализации подобных проектов.

Строительство малых и средних ГЭС выглядит более реальным, хотя у них отмечается ряд недостатков: сезонность эксплуатации, высокие издержки, нестабильность поставок электроэнергии. Официальные лица КНДР утверждали, что “гидроэлектроэнергетические мощности страны составляют более 4 млн кВт, но эта цифра отражает лишь 30 % имеющихся общих ресурсов. Гидроэнергетические ресурсы КНДР оцениваются в 10 млн кВт, они вполне пригодны для разработки, а инвестиции в эту сферу высокоэффективны”^[198]. КНДР уже осуществляет такую программу и заинтересована в получении международной помощи в производстве гидротурбин и генераторов; их производство может начаться на простаивающих машиностроительных предприятиях.

Поставки в рамках безвозмездной помощи контрольно-измерительного оборудования, люминесцентных энергосберегающих ламп для новых энергетических объектов, сооружаемых в КНДР, помогали бы внедрению инновационных методов в энергетике. Строительство же с международной помощью предприятий по их производству стало бы эффективной частью программы содействия. Кроме того, необходимо модернизировать возведенный в Пхеньяне в 1980-е гг. с помощью СССР завод по производству микроэлектродвигателей с перспективой их сбыта не только на внутреннем, но и на международном рынке. Другим приоритетом должны стать поставки более эффективных и экономичных электромоторов, насосов, воздушных компрессоров и другой моторной техники, энергетического оборудования.

Специфическая ситуация в КНДР обусловливает острую потребность в освоении новых технологий в сельском хозяйстве, где очень низок уровень использования электроэнергии: крестьяне пашут на быках, ручной труд превалирует в большинстве работ, связанных с севом, выращиванием сельскохозяйственных культур, сбором урожая. Обеспечение современными машинами при эффективном потреблении ими топлива, электрификация сельской местности – все это важные сферы энергобезопасности.

Здесь могли бы сыграть важную роль неправительственные и прочие предоставляющие помощь организации. Другая сфера деятельности – обеспечение энергией и теплом сельских домов, модернизация ирригационной системы. Некоторые проекты такого рода уже предлагались организациями ООН, в частности ФАО (продовольственной и сельскохозяйственной организацией ООН).

В КНДР имеются возможности для привлечения нетрадиционных источников энергии. Например, проекты использования энергии ветра показали, что они могут быть успешными, хотя годятся не для всех сельскохозяйственных предприятий и домовладений. Кроме того, необходимо озаботиться обслуживанием и ремонтом техники. Международная помощь в эксплуатации ветровых турбин также способствовала бы успеху.

То же самое относится и к солнечной энергии, хотя широкомасштабное использование солнечных батарей в последние годы обеспечивает потребность в большом количестве солнечных дней в зимний период, помогая в выработке электроэнергии и, вероятно, тепловой энергии в отдаленных районах страны. Есть возможность на более поздней стадии наладить производство солнечных батарей на базе имеющихся в КНДР запасов свинца и опираясь на уже накопленный в прошлом производственный опыт.

В случае прогресса экономических реформ в КНДР необходимо задуматься о том, до какой степени следует вводить рыночное регулирование в энергетике. Применение некоторых рыночных принципов и инструментов должно стать необходимой предпосылкой энергетической помощи, оказываемой Северной Корее. За последние годы плановая система КНДР уже претерпела изменения, и сейчас Государственный плановый комитет устанавливает лишь несколько сот производственных показателей по стране (в том числе по энергетике).

Однако нецелесообразно при устаревшей энергетической системе КНДР уповать на одни лишь рыночные принципы при создании стимулов для повышения производства и эффективности, улучшения распределения. По крайней мере, на первой стадии административные меры (включая лимиты поставок и квоты) в определенной степени необходимы, и КНДР могла бы позаимствовать у России и Китая опыт разработки и применения подобных мер. Превращение показателя энергоэффективности (в том числе стандартов энергоемкости на единицу продукции) в приоритетный элемент планирования министерствами и местными хозяйственно-управленческими органами полезно для улучшения энергетической ситуации в стране.

Предварительные условия любых эффективных инвестиций в Северную Корею – создание благоприятного инвестиционного климата. Там следует существенно повысить бизнес-культуру и улучшить регулирование бизнеса, в том числе ввести государственные гарантии для иностранных инвесторов. Только в этом случае иностранная помощь (которая может быть значительной) послужит экономическому развитию страны.

Инновации невозможно внедрить без профессионально подготовленных кадров. Западные эксперты в начале 2000-х гг. разработали программу обучения северокорейцев, занятых в энергетике, которая охватывает все звенья управленческой цепочки, функционирование совместных предприятий, ведущие технические вузы и техникумы страны. Программа предусматривала:

• информирование чиновников высшего уровня и повышение их квалификации в сфере энергоэффективности;

• специальную информацию для работников на местах (руководителей энергопредприятий, контролеров и операторов котлового оборудования) и обеспечение их подготовки;

• стимулирование и поддержку внедрения стандартов энергоэффективности;

• помощь в формировании программы выдачи грантов и займов промышленным предприятиям и организациям, инвестирующим в целях повышения энергоэффективности;

• изменение системы, которая мешала повышению энергоэффективности стимулов;

• поддержку реформирования ценообразования в энергетике;

• участие в создании совместных предприятий и заключении лицензионных соглашений между КНДР и иностранными компаниями, в развитии зоны свободной торговли Раджин – Сонбон и Кэсонского промышленного парка;

• программу обменов, в центре которой – методы обучения кадров планированию в энергетике, учету экологических и экономических последствий того или иного пути развития энергетики.

В КНДР пока отсутствует специализированный центр технической подготовки специалистов по повышению энергоэффективности и изучению возможностей использования возобновляемых источников энергии. Иностранным спонсорам, в том числе неправительственным организациям, стоило бы стимулировать создание подобной организации по образцу пекинского Центра сохранения энергии и московского Центра по эффективному использованию энергии (ЦЭНЭФ).

Китайский центр был основан совместно с двумя американскими организациями, поддерживаемыми правительством США (Battelle Pacific Northwest Laboratory и Lawrence Berkeley National Laboratory). ЦЭНЭФ также создавался совместно с Battelle. Вполне вероятно, что Центр рационального использования энергии (ЦРИЭ), образованный в начале 1990-х гг. в качестве проекта ПРООН в рамках северокорейского Института теплотехники, можно было бы превратить в центр подготовки высококвалифицированных работников. Российские специалисты смогли бы сыграть здесь важнейшую роль, поскольку большая часть технических специалистов КНДР обучалась в свое время либо в России, либо по российским учебникам. Кроме того, университеты могли бы организовать набор большого числа северокорейских студентов при наличии соответствующего финансирования. Возможен вариант и дистанционного обучения с помощью интернета.

Прогресс экономики КНДР, изменения в северокорейской энергетике и промышленной инфраструктуре потребуют подготовки специалистов-энергетиков по широкому кругу проблем – от аналитиков, работающих в плановых организациях, до специалистов-эксплуатационников производственных зданий. На этом поприще полезным было бы региональное сотрудничество стран, в ходе которого опытный персонал передавал бы свои знания и умения партнерам из КНДР.

Россия может выдвинуть предложения по созданию нового международного консорциума, цель которого – развитие традиционной и, вероятно, ядерной энергетики в КНДР, поскольку КЕДО с 2006 г. прекратил функционирование. Северная Корея утверждает, что рамочные соглашения 1994 г. были нарушены США задолго до официального объявления Пхеньяном выхода из Договора о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО) в начале 2003 г. Северокорейское руководство настаивало на получении компенсации за “политический и экономический ущерб”, нанесенный США, в то время как КЕДО требовало компенсировать стоимость произведенных работ и оборудования на незаконченной стройке.

Проблема могла бы быть решена благодаря созданию нового консорциума, к которому могли бы подключиться, помимо России, Китай и другие страны – члены Шанхайской организации сотрудничества (ШОС). В августовской декларации ШОС (2007 г.), принятой в Бишкеке, было указано на необходимость укрепления сотрудничества в области энергетики. Монголия, а также Индия и Пакистан, пользовавшиеся в ШОС статусом наблюдателей и присоединившиеся в 2017 г., войдут в совместный план действий ШОС по энергетике, который распространяется и на эти азиатские страны. Конечно, политическая воля иностранных государств в отношении развития энергетики КНДР может осуществиться только при условии ее отказа от ядерной программы.

Северная Корея: на пороге перемен?^[199]

Деньги решают все

Как стали говорить в КНДР в середине 2000-х гг., настало время “строительства экономической державы” и “политики улучшения жизни людей в первую очередь”. Корейские обществоведы объясняют: “Оборона и крепость государства уже надежно обеспечены, теперь настал черед экономики”.

Диалог с США, преодоление негативных тенденций во взаимоотношениях с Южной Кореей в принципе дают Северной Корее шанс для нормализации ситуации в стране и некоторого прогресса. Степень его, однако, зависит от внутренних факторов, прежде всего от готовности руководства к преобразованиям и от их глубины.

Тем не менее изменения в жизни северокорейцев уже происходят. Причем преобладают две противоположные тенденции. С одной стороны, независимо от намерений государства в экономике возникают рыночные отношения, что ведет и к смягчению режима, и к некоторой либерализации жизни. С другой стороны, власти хотят, чтобы жизнь по-прежнему строилась на “социалистических принципах”, заложенных еще Ким Ир-сеном после освобождения страны от японского колониализма и корейской войны. В те годы была создана беспрецедентная (гораздо более жесткая, чем в сталинском СССР) тоталитарная планово-распределительная система. Она, однако, сразу же посыпалась, как только прекратилась экономическая поддержка со стороны СССР и братских социалистических стран.

Послабления, на которые пошла власть в 1990-е гг., носили вынужденный характер, поскольку страна подошла к “последней черте”. По оценкам экспертов, во время голода 1990-х гг. погибли несколько сот тысяч человек. Население вынуждено было как-то выживать, поэтому начала формироваться квазирыночная экономика, которая не контролировалась государством. Власти не могли (да и особо не стремились) этому помешать.

В 2002 г., признавая происходящие перемены, они попытались даже внести некоторые коррективы в отжившую экономическую модель, фактически либерализовав цены (правда, без адекватного роста доходов) и дав больше самостоятельности производителям. По словам корейских экономистов, из сотен тысяч наименований продукции, выпускаемой в стране, стали централизованно планироваться показатели лишь по нескольким сотням наиболее важных товаров. Большую часть сырья и комплектующих предприятия покупали на “социалистическом оптовом рынке”. Но из-за дефицита сырья, энергии и инвестиций промышленность работала с перебоями. Это было связано как с изоляцией страны, так и с далекими от чисто экономических целями хозяйственной политики, прежде всего с сохранением независимости и самостоятельности, “опорой на собственные силы”. Основой индустрии страны являлся, конечно же, оборонный сектор, но помимо него работали металлургические предприятия, машиностроительные заводы, добывались уголь и минералы.

Несмотря на то, что предприятия часто простаивали, рабочие обязаны были являться на работу. Для того чтобы выжить, люди, приписанные к госпредприятиям, выращивали овощи на примыкающих к предприятиям участках, разводили мелкий скот и птицу. Многие подались в полулегальный отхожий промысел и занялись торговлей па рынках. Предприимчивость и изобретательность северокорейцев послужили стимулом к развитию негосударственного сектора экономики. Стихийные рынки были постепенно узаконены, на них разрешили торговать не только товарами первой необходимости, но и ширпотребом, который в основном привозили из Китая. Движение челноков стало массовым (ситуация в чем-то похожа на то, что происходило у нас в конце 1980-х гг.).

По ассортименту товаров рынки (во всяком случае в Пхеньяне) уже в середине 2000-х гг. мало чем уступали китайским, и на них было не протолкнуться от покупателей.

Формировался и “серый” сектор услуг – бытовых, финансовых, посреднических. Открывались частные ремонтные мастерские и даже мелкое производство.

Появилась масса коммерческих ресторанов, где кормили на удивление вкусно и дешево: в начале 2000-х гг. сытно можно было поесть за 1–2 доллара. В обеденное время, кстати, не так просто в такие рестораны попасть – нет отбоя от посетителей. Расчет идет и северокорейскими вонами, и валютой (долларами, евро, юанями), которую тут же можно “из-под полы” поменять, совсем как в Китае или Вьетнаме 1980-х гг. За доллар (2008 г.) давали 3300 северокорейских вон, что многократно превышало официальный курс – 150 вон за доллар.

Реалии рынка изменили жизнь в Северной Корее. Как говорили в столице и особенно вблизи северных границ с Китаем, “за деньги можно получить все”. “По блату” поступали в вуз или получали лечение, приобретали южнокорейские товары, диски, фильмы, которые раньше были недоступны, и даже улучшали жилищные условия. Все больше горожан сдавали свое жилье в наем, в том числе на короткий срок. Можно было обзавестись и собственной жилплощадью. Как и в СССР, основным способом решения квартирного вопроса являлся обмен жилья, но можно было попробовать приобрести квартиру за деньги (однокомнатная в Пхеньяне стоила, как говорили, 5 тыс. долл.).

Деньги появились у людей отнюдь не из официальной государственной экономики, ведь в госсекторе номинальная зарплата эквивалентна 3–4 долл, в месяц. Поскольку распределительная система, за счет которой раньше и жили северокорейцы, находились в коме, в орбиту рыночных отношений вовлекалась весьма значительная часть населения. Наверное, не было семьи (кроме разве что высшей номенклатуры), где кто-либо так или иначе не занимался мелким бизнесом.

Интересно, что коммерцией занимались и государственные организации. Было создано немало торговых компаний, в том числе совместных (главным образом с участием китайского капитала и корейцев, живущих за рубежом). Такие компании часто находились в ведении административных органов – партийных, местных властей, военных и т. п., которые выдавали им своего рода “франшизу” в обмен на получение платежей – своей части прибыли. Даже дома быта (объединяющие рестораны, магазины, сауны) часто работали под покровительством таких организаций. Немало появилось и предпринимателей, по большей части теневых, но были и вполне успешные легальные менеджеры, которые с гордостью занимались не только челночным, но и, скажем, строительным бизнесом, что раньше и представить себе было трудно.

Вполне легально действовали и даже рекламировали себя компании с миллионными оборотами.

Возникла серьезная социальная стратификация, которая была и раньше в Северной Корее, традиционно строго иерархичном обществе, но тогда наверху пирамиды были партийные чиновники, военные, сотрудники спецслужб. Политическая верхушка и сейчас живет неплохо, но появился, особенно на среднем уровне, “новокорейский средний класс”, не связанный непосредственно с государственной службой или использующий эту службу для достижения собственных целей. А сколько бизнеса находится “под крышей” коррумпированных чиновников, не знает, наверное, никто.

Борьба с “чуждым идеологическим влиянием”

У правящей элиты такие фундаментальные изменения вызывали беспокойство, особенно в связи с приходом к власти в Сеуле враждебных Пхеньяну консерваторов, на сотрудничество с которыми у северокорейских консерваторов надежд не было. Поэтому уже примерно с 2005 г. наблюдались попытки сворачивания реформ, отката назад. Закаленные еще в партизанских битвах престарелые руководители и их идеологические наследники считали происходящее вынужденным отступлением, маневром и хотели бы вернуть жизнь в прежнее русло. С учетом того, что в руководстве страны в то время было много военных, такие настроения оказались сильны. Лидеры страны опасались, что происходящие процессы подорвут режим и, в условиях враждебного окружения и внешнего давления, прежде всего со стороны США, могут разрушить само северокорейское государство, которое будет поглощено Южной Кореей. В такой ситуации власть активно противостояла новым веяниям, опираясь прежде всего на силовые методы и армию.

Официальная “политика приоритета армии” (“сонгун”) предусматривала милитаризацию всех сторон жизни страны во имя защиты “социализма нашего образца”. Даже подъема в экономике предполагалось достигать опять-таки более широким использованием армии и присущих ей методов “приказного энтузиазма” на “хозяйственном фронте” (по сути, разновидности рабского труда).

Активно разворачивалась борьба с “чуждым идеологическим влиянием” и элементами, “подрывающими нашу систему и разлагающими нашу социалистическую мораль и культуру и образ жизни”. Существенно был ограничен круг тех, кому позволено торговать на рынках, с тем чтобы вернуть людей к простаивающим из-за отсутствия электричества и сырья станкам. Начались чистки, аресты “спекулянтов”, расстрелы за экономические преступления. По некоторым данным, Ким Чен-ир приказал провести расследование деятельности партийных подразделений и организаций, ответственных за сотрудничество с Южной Кореей, и искоренить в них коррупцию (многие получаемые в виде помощи продукты попадали прямиком на черный рынок). Вынашивались планы запретить торговлю промтоварами на рынках, направить их в госторговлю, ликвидировать систему двойных – рыночных и государственных – цен, запретить хождение валюты.

Насколько успешно подобное “закручивание гаек”? По-моему, “точка невозврата” была пройдена: слишком большая часть людей, включая и слуг режима, старалась просто выжить, а в итоге стала зависеть от рынка. Народ приспосабливался к “указаниям начальства”, но в старое стойло его уже было не загнать. Рано или поздно руководству страны придется выбирать: так ли уж важен цвет кошки, если она ловит мышей? Конечно, слова “реформы и открытость” произнесены не будут (уже хотя бы потому, что северокорейские лидеры испытывают аллергию к попыткам навязать им копирование пути Китая, где эта формула и родилась). Но суть дела не изменится.

Можно представить себе, что “социализм корейского образца” будет потихоньку трансформироваться в “чучхейское рыночное хозяйство” на основе сильного государственного регулирования и решающей роли крупных, пользующихся поддержкой государства (или прямо связанных с государственными организациями) хозяйствующих субъектов. Такие субъекты уже фактически существуют, особенно вследствие развития экономического сотрудничества с Южной Кореей и Китаем. Работает свободная экономическая зона в Кэсоне, где южнокорейские компании, используя дешевый труд северокорейцев, выпускают разного рода ширпотреб на экспорт. Руководство КНДР не против распространения этого опыта и шире, а население и подавно. Попасть на работу в Кэсон можно только за большие взятки.

Большие надежды многие возлагают на экономическую помощь, которая может пойти в страну в случае урегулирования ядерной проблемы и особенно нормализации отношений с США и Японией (последняя, очевидно, вынуждена будет выплатить КНДР миллиарды долларов в качестве “отступного” за колониальное угнетение).

“Из волка овцы не сделаешь”

Изменения в Северной Корее во многом зависят и от внешних обстоятельств. Без стопроцентно гарантированной со стороны международного сообщества безопасности руководство КНДР не может начать сколько-нибудь значимых преобразований, даже если бы было убеждено в необходимости этого. В 2007 г. в этом направлении вроде бы появились надежды на позитивные подвижки. В рамках переговоров шести стран в Пекине в феврале 2007 г. достигнуто соглашение о том, что в случае отказа КНДР от ядерных амбиций Пхеньян получит гарантии безопасности и экономическую помощь. 2007 г. стал также знаменательным и в развитии отношений с Южной Кореей. На встрече Ким Чен-ира и президента Республики Корея Но Му-хёна была намечена широкая программа взаимодействия между соседями. В частности, условлено создать зону совместного рыболовства и предпринимательства в районе западного побережья Корейского полуострова.

Однако приход к власти в Сеуле консервативного президента Ли Мён-бака и усиление давления американских консерваторов на истеблишмент похоронили эти надежды.

Сценарии корейской эволюции^[200]

Фундаментальным вопросом, не решив который, нельзя добиться корейского урегулирования, остается будущее КНДР. На Западе с конца 1980-х гг. всерьез были уверены, что режим “вот-вот” рухнет. Этот прогноз, правда, оправдываться не спешил. Однако большинство политиков и политологов все равно считают, что нынешняя политическая система исторически обречена, а многие исходят из необходимости “подтолкнуть” режим к распаду и добиться его “мягкой посадки” (управляемого коллапса) как преддверия поглощения Севера Югом. Набирающее силу “разрыхление” официальной идеологии, расширение антисоциалистических стихийных товарно-денежных отношений, проникновение южнокорейской и западной культуры вроде бы свидетельствуют в пользу такой возможности. Подтверждением реальности такой опасности является и то, что власть КНДР тоже чувствует угрозу. Реакция её была весьма жесткой, включая ограничение рынков, “закручивание гаек” и репрессии. Нервозности способствовали и слухи о проблемах со здоровьем северокорейского лидера, который, можно сказать, является для КНДР “государствообразующей” личностью.

Наиболее вероятными представляются два сценария: консервация существующих порядков в КНДР или медленные системные изменения в них.

Первый случай стал бы лишь оттяжкой неизбежных перемен. Тем не менее в 2008 г. в краткосрочной перспективе просматривалось стремление руководства КНДР “вернуться к истокам” и восстановить кимирсеновские порядки. Снижение внешнего давления, улучшение экономической ситуации уже привели к оживлению попыток “закручивания гаек”, борьбе с “частнособственническими инстинктами”, “буржуазными проявлениями”, проникновением “чуждой культуры” (прежде всего из Южной Кореи)^[201]. Пхеньян преуспел в “охранении устоев” (во всяком случае, в политической системе) в гораздо более трудных условиях 1990-х гг., так почему бы не попытаться повторить это сейчас, когда внешний мир фактически махнул рукой на происходящее внутри страны, если вовне она ведет себя благопристойно? Для ортодоксов в северокорейском руководстве существование в “осажденной крепости” – единственно известный способ управления страной. Консерваторы, а также представители силовых структур, похоже, остаются наиболее влиятельной силой и в политической элите страны начала 2000-х гг., и даже более молодые кадры вербуются именно из среды с подобными настроениями.

Во время встречи с южнокорейским президентом в октябре 2007 г. Ким Чен-ир высказался против попыток навязывания рецептов “реформ и открытости”. Не исключена политика ужесточения контроля над госсектором в экономике на фоне попыток ограничить сферу действия стихийных рыночных отношений, усиления регламентации жизни населения под предлогом того, что теперь, когда все страны “уважают” КНДР, жизнь улучшится и без использования всяких “рыночных отклонений”. В этом случае вырастут расходы на пропаганду, слежку, закрытие границ, дальнейшую милитаризацию. Страны-партнеры вынуждены будут смириться с этим, если только КНДР будет последовательно выполнять свои обязательства по разоружению, более того, их экономическая помощь будет помогать консервировать старые порядки.

Если же на каком-то этапе произойдет откат в мирном процессе, описанный modus vivendi для КНДР будет более чем вероятным.

Несмотря на это, в исторической перспективе перемены в КНДР неизбежны, и если руководство страны захочет избежать катастрофы и краха режима, ему придется рано или поздно задуматься об эволюции и трансформации. Несомненно, они могут начаться с экономической сферы в уже многократно опробованной парадигме перемен в “транзитных экономиках”^[202]. В конце 2007 г. Ким Чен-ир заявил об интересе к вьетнамскому опыту реформ (политика “Дой мой”). Понятно, что прямая их имитация невозможна и нежелательна, впрочем, история Кореи с древнейших времен полна примеров приспособления и “кореизации” иностранных вероучений и идеологий.

Распределительная командно-административная система КНДР оказалась практически парализованной в 1990-е гг., когда прекращение помощи соцстран, изоляция страны привели к экономическому кризису и массовому голоду. Тогда население под страхом голодной смерти вынуждено было обратиться к примитивным формам рыночного обмена, и процесс этот получил, на наш взгляд, необратимое развитие. Частный капитал был сосредоточен главным образом в розничной и оптовой торговле, в сфере обслуживания, кустарном производстве. Экономика уже перестала быть “сталинистской”, а стала многоукладной, включая практически неработающий госсектор, рыночный сектор (совместные предприятия, свободные экономические зоны), получастный сектор (особенно в сельском хозяйстве и торговле), “серый” (криминализированный) сектор.

Признавая эту реальность, власти в июле 2002 г. предприняли ограниченные меры по реформированию. Были установлены новые пропорции цен и зарплат, расширены возможности для экономической самостоятельности хозяйственных единиц (в том числе в сельском хозяйстве), неорганизованной торговли. Наивность и непоследовательность этих мер привели к галопирующей инфляции (курс воны за короткий период упал со 150 до 3000 вон за долл.), коррупции, социальной стратификации. Необходимо отметить, что для реализации реформ сложились неблагоприятные внешние условия. Ким Чен-ир рассчитывал на помощь Запада, Южной Кореи, но ядерный кризис 2002 г. перечеркнул ожидания.

Для всякой транзитной экономики критически важен вопрос преобразования отношений собственности. Здесь Северная Корея может пойти по особому пути, поощряя, например, скрытую приватизацию госпредприятий, совместных компаний, экспортноориентированных фирм их топ-менеджерами и представителями, в первую очередь силовых и партийных структур. Таким образом правящий клан сохранит их лояльность и поддержку. (Следует отметить, что практически все важнейшие ведомства, местные органы власти уже имеют в своем подчинении производственно-внешнеторговые объединения того или иного рода.) Население вряд ли будет возражать против подобных новаций, если ему разъяснят, что это необходимо для “укрепления страны” и в итоге повысит его уровень благосостояния. В этом случае северокорейцы могли бы избежать негативных аспектов хаотической и дикой приватизации российского образца. У них есть и пример создания “приятельского капитализма” (crony capitalism) в Южной Корее. Экономическая элита РК, сформированная к 1970-м гг., на 98 % состояла из потомков элиты колониальных времен^[203].

Такого рода приватизация могла бы увенчаться появлением полугосударственных экономических конгломератов по типу южнокорейских чэболей^[204]. Они бы стали (в кооперации с южнокорейскими, а также транснациональными корпорациями) “локомотивом” развития экономики КНДР. Последняя должна использовать свои сравнительные преимущества: дешевую и потенциально квалифицированную рабочую силу, минеральные ресурсы, выгоды географического положения. При условии разработки грамотной промышленной структурной политики возможно было бы совместить интересы столь нужного руководству сохранения (конечно, в урезанном виде) военно-промышленного комплекса с развитием на преимущественно рыночной основе (путем объединения корпоративных и государственных усилий) новых отраслей международной специализации. Процессы в совместной с Югом свободной экономической зоне в Кэсоне (где уровень заработной платы намного ниже, чем в Китае) уже имеют такой вектор.

К упомянутым отраслям относятся прежде всего добыча и переработка минералов (цветные и черные металлы, нерудные ископаемые, магнезит, уран), использование природных ресурсов в области рыболовства, марикультуры, выращивание лекарственного сырья. Далее – трудоемкие отрасли (текстиль, сборка предметов домашнего обихода, электротехники и т. д.), которые уже получили развитие в совместных с Южной Кореей свободных экономических зонах. К перспективным отраслям, использующим людской потенциал, можно также отнести информатику, уже получившую в КНДР определенное развитие, правда в основном в военных целях. Преимущества географического положения позволили бы КНДР стать центром логистики международного транзита, а в перспективе – рекреации (в частности, экологического туризма).

Главная сложность и отличие от опыта преобразований в других странах – сохранение враждебного окружения и вероятность (в случае краха реформ) не просто смены режима, но и исчезновения самой северокорейской государственности (Север будет поглощен Югом). Ким Чен-ир как достаточно эрудированный и талантливый политик, думается, сознавал неизбежность приспособления своей страны к общепринятым стандартам, хотя его руки оставались связанными из-за боязни (подпитываемой окружением) “разбалансировать” систему.

Имелись ли в то время предпосылки идеологического обеспечения прогресса? Как уже указывалось, отход от коммунистически-ортодоксальных представлений начался в КНДР давно, еще в советские времена, а уже в 1990-е гг. был провозглашен руководящий принцип: “строительство мощного и богатого государства” (“кансон тхэгук”). Позднее он сменился на “сонгун” – приоритет армии (военных), – что стало ответом на возрастание внешней угрозы. Но и эта политика больше похожа на идеологию религиозного ордена, чем на “реальный социализм”, и главное – она не противоречит созданию мощной державы без выделения параметров общественного строя последней. Лозунг “социализм нашего образца” также позволял достаточно широкие интерпретации.

По сути, основой формировавшейся в КНДР “национальной идеи” стал корейский национализм. “Возвращение к корням” – возрождение конфуцианских, народных и даже религиозных обычаев (к примеру, трехлетний траур Ким Чен-ира по своему отцу), использование исторических фактов и мифов, таких как поиск легитимизации КНДР в древних государствах Когурё и Корё, – в “эпоху Ким Чен-ира” получило видимое развитие. Корейский национализм привел к тихому отходу от коммунистической идеологии. Сформировалась основа для признания интересов “нации Ким Ир-сена” высшей ценностью по сравнению с классовыми интересами. Так, в 2003 г. газета “Нодон синмун” писала: “В прошлом выдвижение на первый план рабочего класса было несокрушимым принципом социалистического строительства. Однако теория и принципы, разработанные 150 лет назад, не могут полностью отвечать сегодняшней реальности. Нация – выше классов и социальных групп, а Родина – выше идей и идеологии”^[205].

Такое видение мира оправдывало и растущее сотрудничество с Южной Кореей, и натянутые отношения почти со всем миром. Более того, являясь инструментом самоидентификации, национализм стал источником легитимности для наследственной власти клана (ему явно импонировали “просвещенные монархии” в ряде азиатских стран).

Проведение “политическим классом” грамотной и осторожной политики помогло бы ему сохранить свою власть при одновременном улучшении жизни населения, которое поддержало бы элиту не по принуждению, а на вполне демократической (в азиатском измерении) основе. В этом случае после смены одного-двух поколений мы имели бы дело с совсем иной КНДР (возможно, и называющейся по-иному). Это было бы авторитарное (но не тоталитарное) государство с рыночной (или квазирыночной) экономикой, тесно связанное с Южной Кореей экономическими и политическими узами^[206].

Такая страна вряд ли должна была быть менее приемлема для мирового сообщества, чем некоторые среднеазиатские или африканские, мусульманские страны. Если дипломатическими средствами удастся обеспечить внешнюю безопасность этой изменившейся Северной Кореи, она больше не будет нуждаться в сдерживающих средствах в виде ОМУ и “безразмерной” армии и добровольно (подобно Южной Африке, уничтожавшей после падения апартеида свое ядерное оружие) откажется от них.

Углубление процесса национального примирения позволило бы по-новому посмотреть на проблему объединения страны. На наш взгляд, после ухода с политической арены поколений, непосредственно вовлеченных в войну и конфронтацию, шансы для конвергенции значительно вырастут. Вначале, возможно, наиболее жизнеспособной окажется конфедеративная форма устройства при сохранении значительной региональной автономии. В ее рамках интеграционные процессы будут развиваться эволюционно, начиная с неполитических областей, с использованием опыта интеграционных объединений в иных частях света.

Представляется, что такое развитие событий отвечало бы российским интересам. Мирная, безъядерная, быстро развивающаяся и невраждебная России Корея, с которой у нас никогда не было конфликтов (будь то единое государство или сообщество Севера и Юга), стала бы важнейшим экономическим партнером, а с точки зрения геополитики – “балансиром” российской стратегии по отношению к Китаю, Японии и другим странам Восточной Азии. В интересах достижения этой цели РФ должна развивать отношения с обоими корейскими государствами, поощрять их к сближению, работать рука об руку с основными международными партнерами для обеспечения безопасности и безъядерного статуса Корейского полуострова.

Статус-кво ради развития^[207]

Волна революций на Ближнем Востоке вызвала у многих экспертов-международников (особенно не занимающихся вплотную корейскими делами) вопрос: не следует ли ожидать подобных событий в Северной Корее? Не стоит ли эта тоталитарная закрытая страна на пороге потрясений? Тем более что подобному сценарию гарантирована внешняя поддержка: в Конституции сильной и процветающей Южной Кореи зафиксирована готовность и даже обязанность оказать содействие “повстанцам” и взять под контроль территорию Севера. Спонтанное достижение Республикой Корея заветной национальной цели – объединения, – очевидно, не встретит какого-либо осуждения или противодействия со стороны мирового сообщества. Даже поддерживающий КНДР Китай в такой ситуации вряд ли осмелится противостоять “воле истории”.

Необходимый элемент таких построений – расчет на то, что пхеньянский режим исчерпал возможности поддержания стабильности, и тем более – развития и экономического роста. Прогнозы учитывают и проблемы со здоровьем Ким Чен-ира, держащего в руках все рычаги правления.

Логика рассуждающих подобным образом “специалистов-глобалистов” такова. В стране налицо стагнация, в некоторых районах – голод. Народ разочарован, в том числе благодаря проникновению целенаправленной внешней пропаганды, число перебежчиков растет. Они ожидали кризис власти: 29-летний сын “полководца”, Ким Чен-ын, поспешно объявленный “наследником” в сентябре 2010 г., не приобрел необходимого опыта, не имел достаточной поддержки в руководстве и не пользовался доверием военных, хотя и был назначен генералом армии. Опасались междоусобицы в руководстве страны после ухода Ким Чен-ира. Высказывались предположения, что вызов Ким Чен-ыну может бросить муж его тети, влиятельный партийно-государственный деятель Чан Сон-тхэк.

Но и при гладкой передаче власти режим не застрахован от проблем, говорят уже специалисты-кореисты. Старая элита уходит, средний возраст членов Политбюро – около 80 лет. Реально “в курсе дел” – всего несколько сот человек, многие из них принимали непосредственное участие в корейской войне и даже в освобождении Кореи, накопили многолетний опыт управления и к тому же являются членами клана Кимов. А новая номенклатура формируется из военных, партократов и технократов “кимченировского призыва”, зачастую это – представители региональных элит. Большинство из них не бывало за границей, получило “чучхейское” образование и воинственную закалку, да и просто незнакомо с реалиями современного мира. Эти “младотурки” способны “заиграться” в провокациях и не оценить пределов терпения оппонентов.

Возможен и раскол в новом руководстве, особенно если будут предприниматься попытки модернизации системы. Реформы без предварительного решения вопроса обеспечения внешней безопасности чреваты крахом государства.

Действительно ли вероятность коллапса КНДР и спонтанного объединения Юга и Севера возросла в результате межкорейской конфронтации и обострения ядерной проблемы после прихода к власти в Сеуле в 2008 г. консерваторов?

Благие пожелания и иллюзии

Сразу скажу, что не разделяю эту точку зрения. На протяжении четверти века я потратил немало сил и времени в дискуссиях с южнокорейскими, американскими и японскими политиками и экспертами, пытаясь объяснить необоснованность надежд на то, что режим “вот-вот рухнет”. Вместе с тем полностью исключить кризис в КНДР (над провоцированием которого активно работают весьма мощные внешние силы) все же нельзя. Он может стать результатом как внешнего конфликта, так и внутренних факторов. Но давайте задумаемся, как это может произойти и к чему приведет.

Вероятность полномасштабного вооруженного столкновения все же невелика, так как в нем не заинтересована ни одна сторона. Однако нельзя полностью исключить и спонтанной эскалации локального конфликта: в истории, к сожалению, немало примеров, когда разгорались войны, которые вроде бы никто не собирался вести. Остается опасность того, что в этом случае северокорейское руководство решит напоследок “хлопнуть ядерной дверью”.

Даже при мирном развитии логика “удушения” Северной Кореи может привести к углублению экономического кризиса (особенно если Пекин откажется поддерживать Пхеньян), хаосу, а в конечном итоге – к утрате управляемости. Среди менее кошмарных (по сравнению с ядерным апокалипсисом) сценариев реальны в этом случае только два: поглощение страны Югом или переход ее под более или менее мягкий контроль Китая (либо раздел ее территории между этими двумя странами). В отличие от других бывших соцстран (за исключением ГДР) падение режима в КНДР означало бы не смену элиты, а исчезновение северокорейской государственности.

Горячие головы в Сеуле примерно с 2009 г. пришли к выводу, что “время объединения, наконец, пришло”, северокорейцы только и ждут “освобождения от гнета диктатуры” и “будут встречать южнокорейцев с цветами”. Реальность, однако, может оказаться не столь радужной.

Объединение путем поглощения Севера Югом может привести к весьма негативным последствиям не только для корейского народа, но и для всего региона. Вполне возможно, что некоторая часть “бывших” – сторонников “чучхейского” национализма – начнет вооруженную борьбу “с оккупантами и компрадорами”. По нашим подсчетам, “слуг режима” в КНДР насчитывается (вместе с членами семей) несколько сотен тысяч человек (даже если речь пойдет о 5 % “активных борцов”), и это опасная сила. Ведь им нечего терять: южнокорейская общественность вряд ли удовлетворится освобождением от ответственности за прошлые преступления “деятелей кровавого режима” и даже их потомков. Не сомневаюсь, что планы партизанской войны в Северной Корее разработаны, и соответствующие базы в горах и под землей уже оборудованы, причем на них может находиться даже оружие массового уничтожения (и не обязательно ядерные заряды, но вот химические и биологические средства – с большой вероятностью). Новые власти столкнутся не с диверсионной активностью по типу Афганистана, а с гражданской войной с применением ОМУ, причем не только в пределах Корейского полуострова.

Даже если представить, что столь драматических поворотов удастся избежать, а северокорейский правящий класс и военные смиренно примут уготованную им участь, население Севера, не готовое включиться в капиталистическое хозяйство и недовольное неизбежной ролью “людей второго сорта” в объединенной Корее, будет находиться в постоянной оппозиции к сеульским властям. В КНДР уже сформировался номенклатурно-предпринимательский средний класс, интеллигенция является наиболее “активной” прослойкой. Эти люди (а их много) вовсе не заинтересованы в том, чтобы оказаться выброшенными за борт, влачить люмпенское существование под пятой южнокорейцев. Ведь большинство перебежчиков-северян так и не смогли приспособиться к жизни в Южной Корее. А простые работяги далеко не сразу справятся с требованиями современного производства (я даже не исключаю, что южнокорейский капитал поначалу будет вынужден завозить на предприятия Севера объединенной Кореи гастарбайтеров). На Юг северян не пустят, а значит, на территории бывшей КНДР будет безработица, что создаст длительную нестабильность на полуострове.

Альтернативный вариант развития событий – вмешательство Пекина, для которого Корейский полуостров – “кинжал, направленный в сердце Китая”. КНР кровно заинтересована в том, чтобы в ее “мягком подбрюшье” сохранялась стабильность и поддерживался военно-политический баланс. Но он неизбежно нарушится, если войска союзников США продвинутся к китайским границам. В кризисной ситуации Пекин может попытаться, в том числе используя дипломатическое сопровождение в СБ ООН и право вето на иностранное вмешательство, установить в Пхеньяне прокитайский режим или трансформировать в этом направлении существующий. Для северокорейского правящего класса это все же предпочтительней, чем капитуляция перед Югом. Говоря цинично, рациональный вариант поведения элиты у “последней черты” – “продаться” Пекину, сохраняя границы КНДР, государственность, а может быть и властные посты. Однако такой режим подвергнется остракизму и давлению Запада, что станет многолетней проблемой для Пекина и его позиций в регионе, где возродятся страхи в отношении китайского “гегемонизма”.

Так или иначе, стабилизации ситуации на полуострове при сценарии, на который надеются в Южной Корее и на Западе (падение режима в более или менее мягкой форме), ждать придется довольно долго.

Ветер перемен или медленный прилив?

Прежде чем анализировать перспективы перемен в Северной Корее и во многом зависящих от них перемен на полуострове в целом, необходимо уяснить, что КНДР (в ретроспективе) – уникальное, пожалуй, не имеющее аналогов в современном мире государственное образование. Это своего рода феодально-теократическая восточная деспотия, основанная на идеологии национальной исключительности, страна, организованная как военизированный “орден меченосцев” на распределительной командно-административной экономической основе. В редакции северокорейской Конституции, принятой в апреле 2009 г., отсутствует понятие “коммунизм”, а сочетание “чучхе – сонгун” стало основополагающей государственной идеологией.

И это не просто пропаганда: “сонгун” (милитаризация страны) предельно откровенно отражает воззрения пхеньянского руководства. Силу можно победить только силой, считают в Северной Корее, и эту силу наращивают. После иракских, афганских, ливийских, сирийских событий, рейда “морских котиков” в Пакистан для убийства Бен Ладена такие взгляды уже не кажутся запредельно экстремистскими.

Поэтому возможный процесс перемен в КНДР вряд ли напоминал бы традиционную “гласность и перестройку” в соцстранах или дэнсяопиновские реформы. В последние годы руководство вынуждено уделять все больше внимания “строительству процветающей державы”, повышению уровня жизни народа, хотя главное – не допустить ослабления власти и не дать внешним силам расшатать режим. В этих целях не исключены вынужденные послабления в экономике, что для большинства населения важнее всего. Пусть это может быть воспринято широкой публикой с недоверием, но процесс “поиска северокорейского пути” уже исподволь начался, хотя пока что в темпе “два шага вперед, шаг назад”.

Наблюдения показывают, что в современной КНДР идеология все больше отрывается от реальной жизни людей. Трескучая пропаганда практически не изменилась с 1960-х гг., но все чаще воспринимается обывателем как “белый шум”, успокаивающее свидетельство того, что в государстве все неизменно. Большинство северян мало знают о внешнем мире и не думают бросать вызов диктатуре, немногочисленных инакомыслящих быстро отлавливают и нейтрализуют (иногда физически).

Надо понимать, что КНДР создана по рецептам сталинизма на базе традиционного общества и на обломках политической системы феодальной Кореи, страдавшей под жестоким колониальным режимом японцев. В условиях исторической закрытости население просто не воспринимает либеральные ценности. И хотя на низовом, микроэкономическом и бытовом уровне жизнь реально меняется, потребность в модернизации политической системы отсутствует.

Однако процесс развивается нелинейно. После распада СССР и прекращения советской помощи, а также ряда природных катаклизмов распределительная плановая экономика потерпела крах. В качестве спасения от голодомора 1990-х гг. стала развиваться стихийная рыночная экономика. Репрессивный режим контроля над народом тоже стал давать сбои. В страну начали проникать не только импортные товары, но и западные идеи, массовая культура (в том числе южнокорейская). Да и китайские уроки, которые население стало усваивать благодаря расширению мелкой торговли, для руководства опасны – это “вредный” образец отказа от жесткого контроля над обществом и сворачивания монополии руководства на политическую истину.

В беспрецедентном кризисе 1990-х и нулевых годов народ выживал сам (к сожалению, не всем это удалось). Власти просто закрывали глаза на “нарушения социалистических принципов”, в том числе благодаря расцвету коррупции на нижнем и среднем уровнях госаппарата. Однако в какой-то момент престарелое руководство почувствовало растущую угрозу власти. После создания “ядерного сдерживателя” и преодоления кризиса внешней безопасности, возникшего, когда страна лишилась советского “ядерного зонтика”, была предпринята попытка обеспечить внутреннюю стабильность. Элиту и особенно набравших невиданную силу военных устраивал лишь жесткий контроль и монолитная сплоченность. Делиться властью с зародившимся “серым” негосударственным сектором они оказались не готовы.

Линия на отказ от реформирования системы (робкие шаги по легитимации рыночной действительности были сделаны в 2002 г.) проявилась примерно с 2005 г. В связи с болезнью Ким Чен-ира и усилением враждебности со стороны Юга в 2008 г. северокорейские “ястребы” обрели решающее влияние. Острие удара направили против буржуазных тенденций. Решительной атакой стала денежная реформа, предпринятая в ноябре 2009 г., – замена дензнаков с ограничением суммы обмена. Эти меры зарубежные аналитики единодушно охарактеризовали как “грабительские”, направленные на ликвидацию среднего класса, т. е. лиц, научившихся в голодные 1990-е гг. получать доход вне парализованного государственного сектора. Реформа разом лишила накоплений более или менее состоятельных граждан и подрубила основы негосударственного сектора в экономике.

Результаты оказались предсказуемо катастрофическими: столкнувшись с остановкой экономики и массовым отторжением со стороны населения, власти отступили. Попытка повернуть время вспять с треском провалилась. Однако послабления происходят, но негласно, про реформы никто и не заикается. Разработать их толковую стратегию нынешние престарелые идеологи не в состоянии, даже если бы и захотели. Но и желания нет – оно напрочь отбито боязнью разбалансировать политическую систему.

Тем не менее часы назад не идут. Сегодня рыночный сектор и рыночные отношения не только отвоевали свои позиции, на которые в 2010 г. покусились консерваторы, но и значительно расширили их. Экономическая действительность в КНДР ныне разительно отличается от распределительной уравниловки прошлого века, похоже, что точка невозврата пройдена. Государственная промышленность (за исключением разве что оборонного сектора) стоит. Рабочие правдами и неправдами зарабатывают на жизнь торговлей на рынке, челночеством, кустарным производством, а кто-то – более серьезным бизнесом. Возникли достаточно многочисленный класс торговцев и обслуживающая их инфраструктура: системы закупок за рубежом, полуконтрабандный экспорт, розничная рыночная торговля, частный сервис и даже финансы (“хозяева денег”, “тончжу”).

Информация “изнутри” свидетельствует о сращивании “новых” корейцев с номенклатурой и правоохранителями среднего уровня; система взяток позволяет передвигаться по стране, создавать и поддерживать бизнес, арендовать площади, покупать транспортные средства, оборудование и даже недвижимость. Главное (и позитивное) отличие от постсоветского периода в России – жесткое ограничение организованного криминала: представители власти не собираются делиться своей “монополией на рэкет”.

Одновременно фактически происходит постепенная приватизация госсобственности пока что от имени организаций, связанных с партийными инстанциями, центральными и местными властями, военными органами, спецслужбами. Для Северной Кореи, где целые подразделения ЦК, вооруженных сил и разведки десятилетиями занимались разного рода сомнительными операциями с международным размахом – от оружейного бизнеса до наркотиков, финансовых махинаций по всему миру, – это, в общем, не потрясение основ. При всех ведомствах и организациях создаются разного рода фирмы и конторы, занимающиеся настоящим рыночным бизнесом – от внешней торговли до бытового обслуживания населения. (Количество очень неплохих ресторанов, магазинов и лавок, парикмахерских и саун в Северной Корее растет как на дрожжах, особенно после провала денежной реформы.) В ходу и доллары, и евро. Результат стабилизации курса национальной валюты (воны) – ее использование в качестве рыночного платежного инструмента.

Народ определенно стал жить лучше, чем в 1980-е и тем более 1990-е гг. Однако резко возросло расслоение. Наряду с весьма обеспеченными гражданами появились люмпенские слои и целые районы (особенно на севере, где условия для сельского хозяйства не очень благоприятны, и в депрессивных индустриальных центрах), где люди буквально умирают с голоду. Дело не в дефиците продовольствия, а в отсутствии денег, и в этом Северная Корея стала напоминать не “военный коммунизм”, а беднейшие страны Африки.

Следует заметить, что именно свидетельства несчастных, бегущих от голодной смерти людей чаще всего становятся основным источником публичной информации о Северной Корее, отсюда и апокалиптические ожидания. Конечно, поменяться местами с северокорейцами вряд ли кто захочет – страна живет в страхе и бедности. Но и оснований рассчитывать на то, что режим в КНДР в скором времени рухнет, ненамного больше, чем ранее. Тем более с учетом того, что Китай этого просто не допустит.

Решающее значение внешних условий

Чего же ждать? Если исключить рассмотренные катастрофические сценарии, так или иначе власть останется в руках разветвленного клана Кимов и их приближенных, даже если с прямым престолонаследием произойдет сбой. С глубоко эшелонированной системой управления правящего класса, повязанного тысячами родственных и дружеских нитей, придется считаться всем претендентам на лидерство, даже если на повестке дня встанет возможность замены верхушки. Любому новому руководству придется опираться на выпестованную десятилетиями по “признаку крови” многотысячную номенклатуру, в которой случайных людей нет. В силу особенностей доступа к информации и системы образования ей нет альтернативы.

А дальше возможны варианты, и в первую очередь они будут зависеть не от появления “корейского Горбачёва”, а от внешних обстоятельств: сможет ли обновленный режим добиться международного признания, или конфронтация продолжится.

В случае углубления ядерного кризиса, ужесточения международных санкций, усугубления политики изоляции КНДР сохранит свою закрытость и продолжит противостояние внешнему миру. Страна накопила уникальный опыт длительного существования в изоляции разной степени жесткости. Кредо – ничего не менять. Рыночные отношения никуда не денутся, но и прогресса не будет. Расчет на внутренние оппозиционные движения не обоснован: всякое диссидентство жестоко подавляется, условий для его становления нет. Такой застойный вариант наиболее безопасен для элиты.

Остается надежда (правда, почти призрачная) на то, что реализм в столицах противников Пхеньяна возобладает, и следующему поколению северокорейских руководителей удастся найти компромисс с мировым сообществом, ведь в отличие от исламистов, в войну с которыми все больше втягивается Запад, реальной угрозы КНДР ни для кого (за исключением собственного населения) уже не представляет. А в случае “замирения” с США и Югом послабления выйдут и народу.

Теоретически говоря, при условии внешнеполитической стабильности нет непреодолимых препятствий для постепенных экономических реформ в направлении эволюционной модели трансформации и “госкапитализма”. Это – “китайский” путь с поправкой на важность сохранения (в интересах недопущения брожений) закрытости даже при разрешении (для начала молчаливом) развития рыночных механизмов. Рынок, правда, ущербный, может работать и без внешней либерализации. В итоге в стране достижимо формирование относительно конкурентоспособной смешанной экономики на основе международного разделения труда (в первую очередь опирающейся на ресурсную базу и трудовой капитал) при минимальных покушениях на “суверенную автократию”.

А как же идеология? “Чучхе” (кстати, этот термин изобретен отнюдь не коммунистами, а корейскими националистами) – доктрина довольно гибкая, провозглашает, что надо все делать самостоятельно, не впадая в зависимость от других. Идеи коммунистического эгалитаризма туда привнесены позднее, но реализованы не были. Так что, как мне кажется, обновленный режим в принципе способен модернизироваться на основе корейского национализма и восстановления общения с южным соседом. Формирующийся из “канбу” (кадров) предпринимательский класс (олигархизация номенклатуры) мог бы, при безусловной лояльности политическому руководству, стать двигателем экономических перемен. Через 10–15 лет Северная Корея способна продвинуться по пути реформ, вероятно, в неменьшей степени, чем нынешние Камбоджа или Вьетнам.

Если фантазировать дальше, то мировое сообщество (при известном недовольстве Южной Кореи и Соединенных Штатов) все же могло бы дать гарантии безопасности Пхеньяну, которые сделали бы излишними ядерное оружие и другое оружие массового уничтожения. Подобно Южной Африке, будущее северокорейское руководство было бы способно отказаться от ОМУ. Однако для этого надо сделать первый шаг – дать режиму Ким Чен-ына шанс, поощряя реформы, предоставив гарантии безопасности и невмешательства.

Даже не заглядывая так далеко вперед, видим: России невыгодно враждовать с соседом, какую бы аллергию у общественности режим ни вызывал. Кровь и беды, с которыми было бы связано насильственное объединение Кореи, вряд ли можно оправдать будущим (не очень скорым) процветанием и даже перспективами сотрудничества России с дружественным, нейтральным и влиятельным государством (которое было бы балансиром по отношению к Китаю и Японии). Не говоря уже о таком сценарии, когда союз единой Кореи с США сохранится, а на корейской границе с Россией (и Китаем, которого, впрочем, такая опасность заботит куда больше) окажутся американские войска.

Как мне кажется, в основе российской политики должна оставаться линия на предотвращение “слома” стабильности, поощрение примирения КНДР и с Югом, и с Америкой, и с Японией в целях нормализации ситуации в соседнем регионе и создания возможностей для реализации двусторонних и многосторонних экономических проектов. В последнее время (в отличие от ситуации двухлетней давности, когда северокорейцы “обиделись” за участие России в санкциях) они проявляют готовность к улучшению отношений, в том числе и потому, что видят в нашей стране влиятельного игрока, элемент баланса в отношениях с Соединенными Штатами и Китаем. Такое наше понимание стоило бы более настойчиво доносить и до южнокорейцев: ведь не враги же они сами себе, чтобы рисковать с трудом достигнутым благополучием ради эфемерных идей.

Скоропостижная кончина в декабре 2011 г. лидера КНДР Ким Чен-ира, правившего страной 17 лет, оказалась неожиданной для ее руководства. Как внутри страны, так и вовне рассчитывали, что “великий руководитель” останется у руля еще как минимум несколько лет и в апреле 2012 г. отпразднует 100-летие основателя династии Ким Ир-сена, когда, по некоторым данным, и могло произойти завершение подготовки к наследственной передаче власти. Однако идея такой передачи вызревала давно, поэтому трагическое развитие событий сюрпризом не оказалось. По слухам, Ким Чен-ир наметил именно своего младшего сына в качестве наследника, когда тому было всего девять лет, угадав в нем лидерские качества и твердость характера, а объявил о своем решении в начале 2009 г.

В качестве наследника Ким Чен-ын (“предъявленный” миру и собственному народу официально в сентябре 2010 г.) стал активно привлекаться к практическому управлению государством, приобретая необходимый опыт и связи в правящей группировке. Несмотря на молодость, он достаточно быстро заставил с собой считаться членов руководства с многолетним стажем (многие из них сохранили свои посты еще со времен его деда). После смерти Ким Чен-ира руководство КНДР не высказало колебаний в решении вопроса о правах молодого человека на престол. Руководствуясь как уже сложившимися монархическими традициями в КНДР, так и инстинктом самосохранения (всем понятно, что свара в руководстве легко может перевернуть лодку), высший эшелон единодушно присягнул новому “монарху”.

Низовым же работникам и в голову не приходит сомневаться в законности такого порядка вещей: для них пока ничего не изменилось, выполнение приказов сверху обязательно под страхом смерти, а каких-либо новаций в содержании этих приказов пока нет. Пропагандистская машина поспешно взялась за возвеличивание нового руководителя, а если кто-то в КНДР и сомневается насчет его “гениальности”, то вынужден держать свои сомнения при себе.

В условиях идеологизированного государства легитимность Ким Чен-ына состоит не только в том, что он – сын Ким Чен-ира, но и в том, что он – прямой потомок основателя государства Ким Ир-сена, обладающего “полубожественным” статусом (которому Ким Чен-ын стремится внешне подражать). Таким образом, первый этап “престолонаследия” в КНДР прошел достаточно гладко, преемственность в работе механизма управления страной не нарушена.

Во многом эта стабильность обеспечена тем, что Ким Чен-ын опирается на испытанных соратников своего отца (и даже деда). В “узкий” круг входят представители семьи, армии, партии и государства (последние три в Северной Корее официально считаются столпами власти). Неверно, однако, думать, что молодой Ким – марионетка в их руках. Конечно, нельзя исключить борьбу кланов за влияние и ошибки молодого лидера. Но, скорее всего, набравшись опыта, Ким вполне будет в состоянии рулить самостоятельно, и естественный уход соратников Ким Ир-сена будет сопровождаться выдвижением новых, преданных ему и режиму людей. При этом Ким Чен-ын в большей степени, чем Ким Чен-ир, использует для реализации своих властных полномочий партийный аппарат, а не военные структуры. И хотя роль военных в режиме остается преобладающей, не надо думать, будто возможен “мятеж” и приход к власти военной хунты: все члены правящего истеблишмента строго контролируются и не играют самостоятельной политической роли. Те, кто об этом забывает, долго не живут.

КНДР после Ким Чен-ира: путь к реформам?^[208]

Ким Чен-ын достаточно быстро утвердился во власти, в том числе изгнав “слишком самостоятельных” военачальников, сделал несколько весьма заметных жестов (в числе которых и пиар-акции: многочисленные “руководства на местах”, появление на публике с молодой женой, посещение концертов и аттракционов). О нем заговорили как о человеке, осведомленном о реалиях сегодняшнего глобализированного мира, и, возможно, даже склонном к переменам.

В середине 2012 г. появилось много признаков того, что в КНДР обсуждается возможность ограниченных экономических мер (слово “реформы” – табу для “истинных чучхеистов”) вроде бы на основе указаний, отданных “вождем” 28 июня 2012 г., вследствие чего некоторые эксперты сделали вывод о скором начале масштабных преобразований. Более осторожные указывали на то, что, скорее всего, дело ограничится, как бывало и раньше, лишь косметическими мерами, которые в случае опасности для устойчивости режима будут быстро свернуты, а оттепель сменится морозами^[209]. “Новые меры в экономике КНДР нацелены лишь на то, чтобы, обеспечив повышение производительности труда, гарантировать бесперебойное функционирование системы распределения и обеспечения продовольствием госструктуры… Новые меры в экономике никак не являются стремлением руководства КНДР провести реальные реформы или встать на пусть открытости”, – писали южнокорейские эксперты^[210]. Реальность может оказаться иной, в частности “разгосударствление” сельского хозяйства может дать быстрый и заметный эффект.

Поначалу, еще до развертывания репрессий и “закручивания гаек”, Ким Чен-ын стремился к созданию имиджа “единовластного лидера с человеческим лицом”. Он провел, как было сказано ранее, несколько весьма заметных пиар-акций, провозгласив своей задачей “улучшение жизни народа”. Но, как отмечают наблюдатели, пока это привело лишь к повышению уровня жизни элиты и обслуживающих ее социальных групп.

Весьма примечательно, что в 2013 г., когда мировые СМИ обвиняли лидера КНДР в раздувании военного психоза и готовности начать войну, он, осуществив рекордное количество выездов в целях демонстрации “руководства на местах” (всего 209 эпизодов), удвоил по сравнению с предшествующим “мирным” годом количество инспекций экономических объектов (71 эпизод), что значительно превзошло число посещенных им военных частей (62 эпизода)^[211].

Известный специалист по Корее Д. Пинкстон отметил: “Многие сейчас начинают делать выводы о начале реформ в КНДР, основываясь только на поверхностных сценах, которые не демонстрируют ничего, кроме личных особенностей стиля управления Ким Чен-ына. Но означает ли это также перемены в законах, правилах, институтах, идеологии? Означает ли это, что Север начал больше полагаться на рынок в качестве механизма распределения ресурсов? Я не говорю, что КНДР должна все открыть и все изменить, прежде чем я признаю, что реформы действительно идут. Но до сих пор я пока не видел никаких изменений в глубинных, значимых сферах. Может быть, они все-таки происходят? Может быть. Но появление Микки Мауса на концерте, который смотрел Ким Чен-ын, еще не означает реформ”^[212].

Что же можно сказать о возможностях и перспективах (это не одно и то же) реформ в КНДР? Особенно в экономике? Есть ли основания рассчитывать на перемены?

Дилеммы: политико-идеологическая составляющая

Каковы же намерения Ким Чен-ына и стоящие перед ним дилеммы в плане их реализации? Может быть, он сочувствует западным ценностям (возможно, привитым в школе в Швейцарии, хотя, судя по отрывочным данным, его положение среди соучеников было не самым престижным и могло вызвать известное озлобление по отношению к “западным лицемерам”)? Даже если и так, вряд ли он совершит роковую ошибку, взявшись за “перестройку и гласность”. И он сам, и тем более его опытное окружение прекрасно сознают, что в этом случае уже через несколько месяцев (максимум – пару лет), режим падет, и южнокорейские войска будут наводить порядок в Пхеньяне.

Первые шаги нового лидера – закрытие границ для перебежчиков и контрабандистов, репрессии по отношению к нелояльным (прежде всего военным), направление инспекций на места не только для оценки положения, но и чтобы “нагнать страху”, призывы к усилению борьбы с “враждебной идеологией” – свидетельствуют скорее о попытке закрутить гайки, чем о либерализации^[213]. Понятно, что в силу геополитического положения страны – соседства с более богатой и сильной, поддерживаемой мировым сообществом Южной Кореей, стратегической целью которой остается поглощение Севера, – северокорейские руководители не могут себе позволить каких-либо экспериментов, ставящих под угрозу безопасность режима. То есть поле не только для политического, но и экономического реформирования остается жестко ограниченным.

Однако это не снимает с повестки дня необходимость модернизации, так как без нее режим также обречен. Поэтому выводы о том, что Ким Чен-ын не будет ничего менять, повторяя путь своего отца (от которого в 1994 г. ждали, да так и не дождались реформ), являются, на наш взгляд, несколько преждевременными. Киму-младшему надо утвердиться во власти и без спешки исследовать те опции, которые возможны в реформировании и модернизации. В течение первого года нахождения у власти Ким сумел устранить недовольных и нелояльных, в целом выработался механизм принятия и исполнения решений. Мы мало знаем о нем, но он явно отличается от эпохи Ким Чен-ира: в выработке политики принимают участие несколько влиятельных игроков (муж тетки молодого лидера Чан Сон-тхэк обычно рассматривался как один из центров власти). Возвращены во властные структуры некоторые деятели, находившиеся в опале после неудачных (в силу своей непродуманности и половинчатости) попыток реформ в 2002 г. и позднее.

Внесены коррективы в вертикаль власти. Если при Ким Чен-ире в соответствии с максимой “сонгун” (приоритетом армии) военные структуры, наряду с функцией обеспечения обороноспособности, во многих случаях служили проводником политических и хозяйственных решений, де-факто решая многие проблемы на местах, то теперь ситуация изменилась^[214]. Военным и спецслужбам указали их место в государстве; важнейшее в условиях КНДР – обеспечение внешней и внутренней безопасности, но не решение политических и экономических вопросов. На передний план, как и в классических соцстранах, вышли партийные структуры^[215], в силу чего партийные кадры не могли не испытывать благодарности к Ким Чен-ыну. Вместе с тем пока что своей команды у Кима нет, а потому по отношению к реформам и каким-либо новациям он остается заложником воззрений и влияния “старших товарищей”, которые являются продуктом жесткого отбора прежними лидерами на лояльность и беспрекословное послушание, что не способствует инициативности. Возможно, мало-помалу они будут уходить либо по возрасту, либо путем перевода на церемониальные посты, а на политическую арену выдвинутся молодые кадры. Вопрос в том, будут ли это представители силовых структур и региональных элит (с промытыми чучхейским идеологическим воспитанием мозгами и дефицитом знаний о современном мире) или интеллектуалы и технократы из числа потомственной номенклатуры, получившие неплохое (а кое-кто, возможно, и зарубежное) образование.

Серьезным вызовом для системы стала коррупция, беззаконие, шире – утрата населением веры в “чучхейское государство”, которое традиционно считалось источником всех благ. Можно ли путем поголовных запретов и закручивания гаек вернуть страну в прошлое, в эпоху Ким Ир-сена, когда соблюдалась военная дисциплина? Думается, в связи с проникновением информации извне и развитием рыночных отношений это уже невозможно. Население давно утратило веру в социалистические идеалы и воспринимает пропаганду просто как “белый шум” (все это напоминает СССР 1970-1980-х гг.), научилось обходить запреты с помощью взяток, “договариваться” с представителями власти. Сегодня молодые северокорейцы значительно менее запуганы и закомплексованы, чем их родители. А потому новому руководству нужно привести правила игры в соответствие с действительностью.

Необходимо отладить правовую систему (не обязательно понимаемую как кодифицированные законы) с тем, чтобы правила соблюдались, и не было соблазна обойти их коррупционными методами, что стало привычным во всех областях жизни КНДР. Для этого необходимы решительные шаги по признанию существующих реалий “двухуровневой” экономики и легализация сложившихся в реальной жизни отношений. Обнадеживает, что уже начата отмена абсурдных и изживших себя правил, навеянных “партизанской моралью” старшего поколения, к примеру, таких как запреты женщинам носить брюки и ездить на велосипеде.

Но этого мало. По сути, для того, чтобы сохранить КНДР как самостоятельное государство, элита должна предложить новую национальную идею, модернизирующую набившие оскомину населению идеи изоляционизма, милитаризма, аскетизма и эгалитаризма (последние сама элита к себе не применяет). Кстати, отказаться от навязанного “домиционистами” (т. е. СССР и КНР) коммунистического мировоззрения, советского понимания закономерностей общественного развития, которые история опровергла сравнительно легко: ведь уже в 2009 г. из Конституции КНДР исчезло слово “коммунизм”, а позже с центральной площади Пхеньяна убрали портреты Маркса и Ленина^[216]. Между тем применяемый сегодня в КНДР термин “социализм нашего образца” весьма эластичен, и в его рамки можно вписать самые разные варианты общественного устройства. Конечно, новое руководство обязано сохранять преемственность, однако поскольку “кимирсенизм – кимчениризм” все больше напоминает религиозное учение (вспомним, что Конфуций также был исторической личностью), возможны различные его трактовки.

Летом 2012 г. на высшем уровне запустили лозунг о “кимченировском патриотизме”^[217], который свидетельствует, что основой для формирования актуальных идеологем может стать корейский национализм, замешанный на глубоко въевшихся в корейский менталитет конфуцианских идеях о примате государства и иерархичности. Появился лозунг о “мощной стране, бесконечном процветании”, являющийся “творческим развитием” более ранней идеи о “сильной и процветающей державе” с акцентом на рост уровня жизни. Руководство КНДР надеется подлатать таким образом тоталитарно-монархическую политическую систему и без больших изменений сохранять ее на протяжении десятилетий.

Решится ли Ким Чен-ын на экономические реформы?

Перемены в экономике более чем назрели. Под контролем государства так или иначе находится меньшая ее часть, и с политической точки зрения выгодно было бы изменить схему управления, чтобы получить возможность воздействовать на общество не только “кнутом”, но и “пряником”.

Помочь Ким Чен-ыну в определении приоритетов почти некому. Ученые КНДР, как показывает опыт, застряли в прошлом веке, и их рекомендации сводятся к контролю над ценами, ограничению рыночной торговли, запрету хождения иностранной валюты, созданию импортозамещающего производства при централизации импорта через госканалы и тому подобным командно-административным рецептам.

Целеполагание западных экспертов сводится не столько к выправлению экономического положения и стабилизации КНДР, сколько к созданию условий для “мягкой посадки” – подготовки к объединению страны на южнокорейских условиях. Вряд ли их советы будут восприняты. КНР настойчиво (может быть, чересчур, вызывая у северокорейцев аллергию) пытается передать КНДР свой опыт реформирования, однако руководство КНДР считает его лишь частично применимым в специфических условиях маленького государства, с подозрением относится к такому его аспекту, как открытие страны.

Для начала Киму не обязательно “открывать страну”, что действительно смертельно опасно для режима. Либерализация хозяйственной жизни, приведение законодательства в соответствие с реалиями квазирыночной экономики (наличие мелкотоварного производства в аграрной области, торговле, мелком производстве, мелкой частной собственности) может дать быстрый и заметный экономический эффект, что позволит укрепить политическую поддержку режима.

Американские экономисты в результате расчетов, основанных на объективных показателях КНДР (ресурсах, демографических показателях, уровне образованности, продолжительности жизни, степени урбанизации и др.) пришли к выводу, что в случае “смелого поворота” на капиталистические рельсы (даже при частичном сохранении плановости в госсекторе) ВНП страны быстро вырастет, тогда как при сохранении классического социалистического хозяйствования он будет сокращаться. По расчетам экономиста Н. Эберстадта, если бы в 1970-е гг. КНДР перешла на путь экспортно ориентированного товарного хозяйства (подобно Китаю или Вьетнаму), к 2009 г. ее экспорт составил бы до 100 млрд долл, (фактически – около 3 млрд долл.), а ВНП – 160 млрд долл, (фактически – немногим более 20 млрд долл.)^[218]. Но, конечно, при том условии, что такое открытие страны не привело бы к ее исчезновению с политической карты мира.

Слухи о хозяйственных реформах начались сразу после обретения Ким Чен-ыном всей полноты власти^[219]. В частности, сообщалось, что он дал задание экономистам “изучать любой опыт, если он полезен”, пообещал, что корейцам “не надо больше будет затягивать пояса”^[220]. Однако вскоре официальные источники выступили с жестким заявлением, в котором было подчеркнуто, что все слухи о коренных реформах являются “глупыми мечтами” и “нелепостью”, а государство продолжит, как и раньше, “строить социализм” и опираться на армию. Непонятно пока, кто за этим заявлением стоит; возможно, не в последнюю очередь оно было сделано для внутреннего употребления^[221].

Много комментариев вызвала просочившаяся информация о “мерах 28 июня”, которые вроде бы предусматривают реформы в сельском хозяйстве^[222]. В частности, уменьшен размер сельскохозяйственных бригад, являющихся основным производственным звеном в госхозах, с нынешних 25 до 4–6 чел., т. е. фактически внедрен семейный подряд. При этом после сдачи государству 70 % произведенной продукции согласно плановым заданиям по фиксированным ценам (за вычетом производственных затрат) производители могут самостоятельно распоряжаться оставшимися 30 %, а для сверхплановой продукции этот процент еще выше (правда, неясно, насколько реалистичны будут плановые задания)^[223]. Летом 2012 г. в КНДР по каналам внутренней пропаганды началось распространение информации о предполагаемых практических шагах в этой области.

По некоторым данным, в “верхах” стал обсуждаться окончательный отказ от карточной системы распределения основных продуктов, которая, впрочем, на большей части территории страны (за исключением Пхеньяна, а также в отношении номенклатуры) с 1990-х гг. фактически парализована. Одновременно планируется резкий рост зарплаты, которую должны устанавливать руководители предприятий, что позволит обеспечить потребительскую корзину по рыночным ценам. Как и следовало предполагать, это вызвало всплеск инфляционных ожиданий, рост спроса на валюту и продовольствие (обменный курс воны к доллару упал с апреля по октябрь 2012 г. на 74 %, рыночные цены на рис выросли более чем в 2 раза)^[224].

Среди других мер обсуждается переход к расчетам между предприятиями напрямую в вонах в налично-безналичной форме^[225](сейчас на деле многие предприятия нелегально производят взаиморасчеты в наличной валюте). Намечается децентрализация хозяйственного управления, приобретение большей самостоятельности предприятиями. Убыточные предприятия намечено ликвидировать или слить с прибыльными (непонятно, правда, к каким результатам это приведет).

Направления экономической политики в КНДР вызревают в спорах между консерваторами (призывающими бороться с капиталистическим методами, ограничить рыночные механизмы) и радикалами (которые признают, что реформы должны “иметь запах капитализма”, хотя и клянутся в верности социалистическим идеалам).

Тем не менее в той или иной мере проводить новую экономическую политику придется. (Следует признать, что руководство КНДР уже не первый раз на протяжении многих лет то отпускает, то натягивает “поводья” экономического контроля, каждый раз как бы удивляясь тому, что половинчатые меры просто не успевают принести позитивные результаты.) Экономика КНДР давно стала многоукладной, полупарализованный государственный сектор соседствует с квазирыночным “серым” сектором (внешнеторговые операции главным образом с Китаем, частная торговля, услуги, транспорт, логистика, даже финансы) и товарным сектором с участием хозяйствующих субъектов, принадлежащим административным, региональным, партийным органам, спецслужбам, военным. По имеющейся информации, размах таких операций сопоставим с госбюджетом страны. Подспудно складывается полугосударственная олигархическая экономика, которая в принципе может стать опорой для политического режима в меняющихся условиях, с учетом того, что у руля новых экономических образований стоят все те же проверенные кадры (а не криминал).

К несоциалистическому сектору относятся также многочисленные совместные предприятия, работающие на мировом рынке, и, как правило, входящие в систему тех или иных государственных учреждений (кое-какие из них по функциям – чуть ли не аналог южнокорейских конгломератов “чэболь”). Особого внимания заслуживают свободные экономические зоны: КНДР экспериментирует с ними давно, но неудачно – из-за непрозрачности законодательства, риска волюнтаристского изменения правил игры (таких примеров немало), в целом неблагоприятного инвестиционного климата. Однако Ким-младший после прихода к власти предпринял шаги к тому, чтобы, в частности, достигнуть договоренностей с Китаем, которые предусматривают значительную активизацию работы по СЭЗ в Расоне, на островах на пограничной реке Амноккан и др.^[226]

На наш взгляд, рано или поздно Ким Чен-ыну придется принимать решение о повороте к легализации уже вовсю действующей рыночной экономики и о создании соответствующей правовой основы. Необходимо вывести из тени частных торговцев и предприятия, систематизировать основы работы госкорпораций и госкомпаний, внедрить нормальную систему расчетов, оздоровить финансовую систему, создать налоговую систему (в КНДР еще в 1974 г. была декларирована отмена налогов).

С учетом фактической деиндустриализации страны в последние десятилетия и жесткой конкуренции со стороны региональных производителей дешевой потребительской продукции в случае “традиционной” перерабатывающей экспортной специализации, КНДР, возможно, следует сформировать структурную политику на селективной основе, выбрав в качестве лозунга столь модный ныне “зеленый рост” (что позволило бы привлечь дополнительные инвестиции), основанный не только на ресурсах и дешевизне рабочей силы, но и ее образовательном цензе, современных информационных технологиях.

Следует признать, что такого рода преобразования могут быть успешными лишь в случае финансовых вливаний, которым неоткуда взяться, кроме как из-за рубежа. На сегодня крупнейшим донором КНДР, в том числе в плане инвестиций производственного назначения, остается Китай – его экспансию называют даже “экономической колонизацией” КНДР. Вместе с тем в случае нормализации международного положения КНДР и налаживания сотрудничества с Южной Кореей именно она может выйти на лидирующие позиции как инвестор в экономику Севера и его модернизацию.

Внешний фактор реформирования и роль России

Положение КНДР в качестве “изгоя” в мировом сообществе вряд ли изменится в одночасье, тем более что США не особенно заинтересованы в снижении напряженности вокруг северокорейской ядерной программы, используемой в качестве предлога для давления на Китай и для оправдания военного присутствия США в регионе. Прогресс же в отношениях с США является решающим фактором для смягчения остроты ядерной проблемы и необходимым условием для нахождения компромисса по проблеме ОМУ (например, сворачивания ядерной деятельности с неясной перспективой полного отказа от нее в далеком будущем). В отличие от других “стран-изгоев” (например, Мьянмы), что бы КНДР теоретически ни делала в области демократизации и улучшения ситуации с правами человека, она все же не будет принята оппонентами в качестве равноправного партнера просто потому, что расчет делается на объединение Кореи, а не на сохранение КНДР в качестве независимого государства.

Значит ли это, что Пхеньяну следует и далее продолжать трепать нервы соседям, напоминать о себе великим державам провокациями и демонстрировать жесткость, являющуюся признаком слабости? Наверное, определенные демонстративные шаги КНДР по учету западных озабоченностей, прекращение провокационных акций могли бы способствовать возобновлению диалога. Он, однако, вряд ли будет легким и динамичным, так как фундаментальные цели сторон остаются диаметрально противоположными (для КНДР – получение признания и гарантий безопасности от США и даже оформление партнерских отношений, для США – купирование угроз со стороны КНДР и эвентуальная смена режима в интересах поглощения Севера своим союзником – РК). Что-то радикально новое должно произойти в мире, чтобы политическая элита США согласилась сосуществовать с таким одиозным режимом, как пхеньянский.

Однако определенные шаги по реформированию, снижение воинственной риторики, поиск компромиссов в области ядерной программы и отношений с соседями могут создать более благоприятные условия для последующей трансформации и модернизации КНДР в обстановке относительной безопасности (с учетом “ядерного сдерживателя”), а те в свою очередь – для улучшения отношений с Западом.

Углубленное изучение северокорейской политики приводит к выводу, что утверждения о том, что КНДР теперь намерена вести переговоры о сокращении и ликвидации ядерного оружия только в рамках глобального разоружения и на параллельных курсах с другими ядерными державами, не совсем точны. В кулуарах, отвечая на конкретные вопросы, северокорейские представители подчеркивают, что не ядерный потенциал России или Китая стал источником ядерной угрозы Северной Корее и ее ядерной программе. Поэтому перспективы сокращения и возможной ликвидации национальных ядерных средств Пхеньян связывает не с разоруженческими шагами всей официальной “ядерной пятерки”, а с коренным изменением “враждебной” политики Соединенных Штатов, устранением их ядерного оружия на Корейском полуострове и вокруг него, с признанием права КНДР на развитие мирной атомной энергетики и освоение космоса.

Поворотную роль в этом сыграло решение о курсе “Пёнджин”, принятое на мартовском (2013 г.) Пленуме ЦК Трудовой партии Кореи, – программе параллельного развития экономического строительства и создания ядерных сил.

Политика Пхеньяна направлена на то, чтобы убедить великие державы в необходимости приведения принятых резолюций Совета Безопасности ООН, в том числе № 2094 от марта 2013 г., в соответствие с существующими реалиями (санкции не работают), а также Договором о мирном освоении космического пространства 1967 г. При этом Пхеньян постоянно утверждает, что намерен твердо придерживаться декларированных обязательств по нераспространению ядерного оружия и его компонентов, если только международное сообщество “не загонит его окончательно в угол”, лишив иных легальных средств к существованию.

Руководствуясь этими и другими задачами, уже в июне 2013 г. Пхеньян перешел в “мирное” наступление. Он выразил готовность вернуться в различные переговорные механизмы. В отношении перспектив участия в международных усилиях по урегулированию ядерной проблемы Корейского полуострова корейские представители подчеркивают, что готовы участвовать в любых форматах переговоров (двух-, трех-, четырех-, шестисторонних), если они не будут сопровождаться выдвижением Пхеньяну предварительных условий, что объективно снижает порог для начала соответствующих дискуссий. Руководство КНДР, стремясь наладить новые отношения и с Вашингтоном, и с Пекином, и с Сеулом, и с Токио, и с Москвой, направило во многие столицы высокопоставленных эмиссаров. Образно выражаясь, оно “стучится во все двери” с различной степенью результативности. Один из адресатов данной политики – Москва.

В ближайшие несколько лет Ким Чен-ыну следовало бы стремиться к решению территориального спора с РК в Желтом море путем компромисса (возможно, на основе принципиальных итогов межкорейского саммита в октябре 2007 г.), расширению торговоинвестиционного сотрудничества, возобновлению туристических проектов, началу реализации многосторонних проектов (в том числе с участием России).

Однако необходимо иметь в виду, что южнокорейские консерваторы крайне озлоблены провалом планов по объединению Кореи в контексте ухода Ким Чен-ира (которое кое-кто считал вполне реальным); как минимум половина южнокорейского населения негативно настроена по отношению к Северу. Вместе с тем для КНДР жизненно важно найти “балансир” в целях высвобождения от китайской зависимости.

В случае более или менее последовательных попыток реформирования экономики КНДР, наверное, сможет рассчитывать на финансово-экономическое содействие со стороны международных финансовых организаций, таких как Мировой банк и учреждения его системы, Азиатский банк развития, организации системы ООН, программы помощи Европейского союза, а также со стороны Японии (в виде компенсации за колониальное прошлое при условии решения “проблемы похищенных”) и таких стран, как Канада, Австралия, Новая Зеландия^[227].

России предоставляется определенная возможность с учетом этих факторов через сотрудничество с КНДР укрепить свои позиции в регионе Северо-Восточной Азии, ключевом для продвижения российских интересов в АТР. Следует смелее использовать реформаторский настрой и потенциал новых лидеров КНДР для улучшения отношений и подключения российского бизнеса к экономическим проектам. Разумеется, трудно рассчитывать, что Россия может сравниться с Китаем или Южной Кореей по объему инвестиций, однако определенные возможности имеются. Следует, например, упомянуть об урегулировании в 2012 г. вопроса задолженности КНДР путем списания 90 % с перечислением 10 % (1,1 млрд долл.) в качестве инвестиционного фонда на счета в северокорейском банке. Средства с этих счетов могут использоваться Северной Кореей для капиталовложений в образовательные, гуманитарные, энергетические проекты^[228]. В конечном счете от северокорейцев зависит, когда и на какие проекты направить средства, однако Россия могла бы проявить больше инициативности в их мобилизации, в том числе путем прямого соинвестирования (особенно в проекты, связанные с энергетикой, распространением русского языка и культуры).

Не секрет, что с геоэкономической и геополитической точек зрения в наибольшей степени нас интересуют перспективы строительства газопровода в Южную Корею через территорию КНДР и соединения Транскорейской магистрали с выходом на Транссиб. Оживление хозяйственной жизни в КНДР и улучшение ее отношений с Югом, безусловно, способствовали бы реализации этих проектов, а они в свою очередь – стабилизации экономической ситуации в КНДР.

Придется исходить из того, что цель денуклеаризации КНДР, ее полного отказа от ядерной деятельности в нынешних условиях недостижима, и надо подходить к многостороннему дипломатическому процессу как к инструменту, позволяющему купировать возможное ядерное распространение и предотвращать обострение политической ситуации вокруг северокорейской ядерной проблемы. Такая реалистичная позиция способствовала бы улучшению настроя северокорейских лидеров в отношении Москвы – помимо всего прочего, КНДР заинтересована в расширении базы своей поддержки в целях выхода из-под “китайского зонтика”.

В интересах России поддерживать и даже стимулировать реформенные процессы в КНДР при условии обеспечения безопасности вблизи ее границ. Это значит, что нам надо способствовать реализации неторопливого эволюционного сценария преобразований в КНДР, исключающего резкие повороты и потрясения.

В КНДР, как показали события, связанные с ликвидацией фракции Чан Сон-тхэка, по сути, уже сложилась олигархическая модель, когда те или иные группировки элиты, пользуясь своим административным ресурсом, подминают под себя целые отрасли экономики. По некоторым данным, “дело Чан Сон-тхэка” связано именно с его нежеланием делиться контролем над финансовыми потоками и такими ресурсами, как экспорт угля, металлов, морепродуктов^[229]. Заслуживает внимание мнение российского эксперта К. Асмолова о том, что “…решающую роль сыграло ощущение угрозы монолитности лидерства, потому что если новый курс предполагает определенную легализацию параллельной экономики, то связанную с ней коррупционную составляющую надо рубить максимально жестко. Иначе построенные на коррупции клики подомнут государство под себя, и КНДР может превратиться даже не в аналог советской Средней Азии, а в очень неприятный вариант “банановой республики”. В этом случае Ким Чен-ын мог решить дать всем понять, что за такое будет карать, невзирая на лица”^[230].

Мартовский (2013 г.) Пленум ЦК Трудовой партии Кореи принял решение о создании туристических и свободных экономических зон. В мае приняли соответствующий закон, предусматривающий организацию до 14 СЭЗ в различных провинциях страны^[231]. Был создан специальный орган для решения административных вопросов, связанных с экономическими зонами; зарубежные комментаторы выражают скепсис относительно привлекательности этих проектов для зарубежных инвесторов на основе указаний, отданных “вождем” 28 июня 2012 г. Так называемые меры 28 июня предусматривали создание “непланируемой социалистической экономики”, начиная с реформ в сельском хозяйстве^[232] (уменьшен размер сельскохозяйственных бригад). Иными словами, состоялся переход на семейный подряд.

Экономическая стратегия КНДР после VII съезда Трудовой партии Кореи^[233]

Состоявшийся в мае 2016 г. VII съезд Трудовой партии Кореи (ТПК) символизировал завершение консолидации власти Ким Чен-ына. В остальном внешне все осталось без изменений (правда, полное содержание состоявшейся на съезде дискуссии неизвестно). Глава Северной Кореи подтвердил намерение следовать проводившемуся курсу экономического развития: ограниченное использование рыночных механизмов (без придания им официального статуса), призванных обеспечить экономический рост, в рамках существующей командно-административной системы.

Такое следование канонам отразило всю противоречивость социально-экономического развития КНДР в последние годы. С момента падения мирового социализма и во многом вследствие прекращения сторонней помощи в КНДР произошел распад планово-распределительной системы, ускорилась деиндустриализация, возникла новая экономическая реальность. Она характеризуется как новым характером производственных отношений, так и иной отраслевой и территориальной структурой.

"Трудный поход” 1990-х гг. и попытки преодоления кризиса в начале 2000-х гг.

Распад социалистической системы и СССР, в результате чего КНДР лишилась поддержки и рынка соцстран, застал экономику страны, которая и так уже находилась в плачевном состоянии, врасплох, совершенно не готовой к таким кардинальным потрясениям. Ситуация усугубилась масштабными природными бедствиями, международными санкциями, введенными под предлогом ядерной программы^[234]. Но главную роль сыграла неготовность руководства страны, опасавшегося ослабления контроля, предпринимать решительные действия хотя бы для предотвращения катастрофических гуманитарных последствий, не говоря уже о формировании полноценной социально-экономической программы по выходу страны из кризиса. Между тем после смены власти в 1994 г. от Ким Чен-ира многие этого ожидали. Все сказанное привело к так называемому тяжелому походу – массовому голоду, унесшему жизни нескольких сот тысяч человек, практически полной остановке госсектора, включая распределительную систему, что сопровождалось стихийной деиндустриализацией.

В этих условиях появились первые ростки рыночного хозяйства – получило развитие мелкотоварное производство, расцвели запрещенные до этого рынки, челночная торговля с Китаем. По некоторым оценкам, уже в 1990-е гг. в негосударственном секторе создавалось около половины ВВП. Власти в те годы ограничились тем, что закрыли глаза на это несоответствие между попытками населения выжить и идеологией, не препятствуя изменениям “снизу”, но и не признавая реальности, в которой происходило стихийное развитие товарных отношений^[235]. Официальная пропаганда продолжала говорить о верности идеям “чучхе” и “социализму нашего образца” (впрочем, риторика осталась в целом неизменной и сегодня; важно, что стоит за терминами).

Несмотря на проявленный интерес к реформам, предпринятым в других странах соцлагеря, главным образом к китайской модели развития, призывы Пекина последовать его примеру остались не услышанными. Северокорейское руководство опасалось чуждого влияния и было решительно настроено противодействовать его проникновению. Кстати, на VII съезде ТПК публично был подтвержден ранее раздававшийся лишь в кулуарах (чтобы не осложнить отношений с главным спонсором) тезис о том, что КНДР не будет следовать путем “реформ и открытости”^[236]. Это означало, что копировать китайский путь она не станет (хотя такое заявление само по себе вызвано политическими причинами, ухудшением отношений с китайцами, которых в КНДР именуют сегодня “предателями социализма” и стремлением дистанцироваться от Пекина). Руководство КНДР успокаивает население и стремится обозначить свою “уникальную роль” в современном мире, как “лидера дела социализма и самостоятельности”^[237].

В 1990-е гг. основанная на плановой командно-административной системе экономика продолжала деградировать, а повседневная жизнь населения в связи с набирающими темп изменениями на микроуровне все больше расходилась с пропагандистскими заявлениями, несмотря на периодические доморощенные инициативы власти. Товарно-денежные отношения развивались совершенно стихийно, власти закрывали на это глаза или попустительствовали, что породило невиданную ранее коррупцию на низшем и среднем уровнях правоохранительных органов и номенклатуры^[238].

Впрочем, какие-то попытки систематизировать правила хозяйственной жизни предпринимались. Однако они были основаны на обветшавших теоретических догмах политэкономии социализма и просто не учитывали нынешнюю теоретическую базу экономики.

Уже после острой фазы кризиса 1990-х гг., когда сформировался класс “рыночников” и наладились кооперационные связи мелкотоварного производства и обмена, были предприняты “государственные меры” (2002 г.)^[239]. Формально они были призваны привести в соответствие уровень цен и заработной платы в госсекторе, а также повысить самостоятельность хозяйствующих субъектов на фоне нехватки средств у государства для того, чтобы хоть как-то поддерживать их. В соответствии с постановлением Кабинета министров КНДР в июле 2002 г. зарплата госслужащим и работникам предприятий была повышена в 13 раз – до 6 тыс. вон, госцены – в 20~40 раз^[240]. Правительство заявило, что новая система цен будет основываться на уровне издержек в производстве риса (а раньше, мол, основывалась на ценах на уголь и сталь “по советскому образцу”), но цены останутся регулируемыми, а планирование будет восстановлено.

Эти половинчатые и непродуманные меры не могли привести к положительным результатам. Кроме того, они не предусматривали способов предотвращения спекуляций и инфляции. Занимавший тогда пост председателя Госплана и автор реформ Пак Нам-ги заявил российским представителям, что первые не свойственны северокорейскому народу, а в случае невозможности контролировать рост цен реформы будут свернуты^[241].

Такой безответственный подход привел лишь к новым проблемам, вызвав гиперинфляцию, и способствовал имущественному расслоению населения. Руководство КНДР, опасавшееся негативных последствий, свернуло реформы. Помимо социально-экономических причин отказ от реформ был вызван ухудшением внешнеполитической ситуации: усилением противостояния с США и как следствие – форсированием развития ядерной программы и закручиванием гаек внутри страны.

Процессы разгосударствления сменились мерами по искоренению потенциальной оппозиции, призванными лишить образовавшийся мелкособственнический класс появившихся у него средств. Для этого в 2009 г. была предпринята конфискационная денежная реформа.

Приход к власти в КНДР Ким Чен-ына в декабре 2011 г. породил прогнозы относительно давно назревших реформ, прежде всего в экономике. Одни эксперты ожидали значительных перемен от молодого лидера, получившего западное образование. Другие сохраняли скептический настрой, сомневаясь даже в его способности установить реальный контроль над ситуацией в стране и не стать игрушкой в руках военно-политической верхушки, сформировавшейся еще при его отце^[242]. Однако Ким быстро добился концентрации в своих руках всей полноты власти. В ходе этого произошли многочисленные кадровые перестановки и “чистки”^[243],

призванные не только сформировать группу лояльных ему функционеров, но и способствовать значительной перебалансировке сил между различными центрами власти, включая партийный и военный аппарат.

Сохраняя приверженность жесткой политической системе и укреплению вертикали власти, недопущению оппозиции и инакомыслия, Ким Чен-ын, однако, не стал тормозить обновление социально-экономической сферы, показал себя сторонником нововведений и модернизации. На начальном этапе об изменении приоритетов свидетельствовали декларации о том, что “теперь не придется затягивать пояса”, реализация ряда масштабных проектов по созданию демонстративных “точек процветания” (например, строительство водных и горнолыжных комплексов, развлекательных центров и т. п.). Новый руководитель также предпринял некоторые меры по улучшению условий жизни населения (по крайней мере в Пхеньяне), в том числе ученых и преподавателей, призванные продемонстрировать заботу власти и ее ориентацию на развитие науки и образования.

Однако власти страны по-прежнему не хотели прямо признать становление рыночных механизмов, процессов разгосударствления, когда все большая часть ВВП образовывалась в негосударственном или полугосударственном, централизованно не регулируемом секторе.

Так сложилась достаточно неоднозначная картина: благодаря развитию частной инициативы экономика страны, хоть и небольшими темпами, стабильно росла^[244]. Несмотря на сохраняющиеся сложные внешнеполитические условия, были достигнуты определенные успехи в решении таких первостепенных проблем, как преодоление дефицита продовольствия и электроэнергии, обеспечения населения товарами повседневного потребления. Однако в первый период правления Ким Чен-ына комплексной программы по преодолению структурного кризиса в национальной экономике так и не было предложено, что препятствовало формированию новых источников устойчивого роста и снижало потенциальный положительный эффект отдельных экономических инициатив в социально-экономической сфере.

Велики были ожидания, что созванный впервые после 36-летнего перерыва VII съезд ТПК может ознаменовать новую веху в истории КНДР, в которой будет место для обновленного договора власти с населением, отражающего современные реалии, что, возможно, откроет дорогу созданию смешанной экономики и общей модернизации страны.

Однако робкие надежды на официальное начало экономических преобразований и хотя бы частичное признание развивающихся в стране рыночных элементов пока не оправдались. Материалы прошедшего 6–9 мая 2016 г. VII съезда ТПК^[245] не содержат заявлений о каких-либо изменениях курса на “завершение дела строительства социализма”.

Для сохранения стабильности нынешний руководитель страны Ким Чен-ын предпочитает демонстрировать максимальную преемственность, однако не столько по отношению к Ким Чен-иру, сколько по отношению к Ким Ир-сену, пользующемуся куда большей популярностью среди населения. Именно в официальной “коронации” и заключалась, вероятно, основная цель съезда, призванного подвести черту под процессом консолидации власти Ким Чен-ына и повысить ее легитимность. Поэтому “великий руководитель” не мог серьезно отступать от привычной риторики.

Вместе с тем не все так однозначно. Внимательный и квалифицированный анализ сделанных в ходе съезда заявлений позволяет предположить, что северокорейские власти, избегая публичных признаний, намерены продолжать поиски своего пути в обновлении экономической модели путем осторожных экономических экспериментов. Дело в том, что у северокорейского руководства есть веские основания избегать громких заявлений о реформах (даже если такие планы есть): резкие изменения могут привести к утере контроля над внутренней ситуацией и непредсказуемым последствиям вплоть до поглощения страны Южной Кореей.

В своем докладе^[246] Ким Чен-ын признал наличие экономических проблем и представил основные контуры экономического развития на 2016–2020 гг. Было объявлено о принятии (в переводе) “пятилетней экономической стратегии” без уточнения основных макроэкономических показателей. Однако ясно, что для реализации директивного планирования у государства нет ни ресурсов, ни рычагов воздействия на деятельность хозяйствующих субъектов негосударственного сектора. На деле, как выяснилось, речь идет о стратегии развития, составленной на основе ранее опробованных годовых стратегий развития отдельных отраслей (энергетики, сельского и лесного хозяйства, инноваций). Она касается ключевых направлений госсектора и основана на индикативных показателях.

В декларированном курсе можно выделить три основных направления.

Первое направление стратегии затрагивает расширение сферы применения “нашего метода управления экономикой”, то есть метода, при котором рыночные механизмы используются в качестве дополнительных в рамках плановой экономики. Речь идет об осторожных реформах, предпринимаемых руководством страны с 2012 г.

Несмотря на отсутствие огласки, уже достигнутые результаты весьма серьезны. В сельском хозяйстве произошел переход на звеньевой (фактически семейный) подряд. После расчетов с сельхозкооперативами путем внесения платы за землю, оплаты общих расходов, топлива, химических удобрений и энергии звено обязано сдать 50~70 % урожая в кооператив, а остальное может реализовать на свободном рынке.

С 2013 г. рыночная система внедряется и в промышленности. Фактически предприятия переведены на хозрасчет, а их отношения между собой строятся на рыночной основе. Заводы и фабрики сейчас работают на основе новой “системы социалистической ответственности предприятий” (аналог хозрасчета в СССР). Они сами покупают сырье, продают готовую продукцию за исключением 20~50 %, которые сдают по госзаказу. Расчеты осуществляются на основе договорных цен в национальной валюте (северокорейских вонах). По некоторым сведениям, ранее использовалась инвалюта, но в связи со стабилизацией курса воны (1 долл. = 8000 вон) такая практика используется все реже.

Выступая на съезде, Ким Чен-ын отметил, что предприятия должны определить управленческую стратегию в соответствии с требованиями системы “ответственности социалистических предприятий” и занять “инициативную позицию” в осуществлении хозяйственной деятельности. Он призвал “обеспечить все необходимые условия для того, чтобы предприятия могли беспрепятственно использовать предоставленные им права в сфере управления”^[247].

Очевидно, эти права могут быть достаточно широкими, в том числе в финансовой деятельности, возможно, даже с привлечением теневого частного капитала. Эти меры, вероятно, призваны заставить сформировавшийся класс обеспеченных северокорейцев вкладывать имеющиеся у них средства в работу предприятий, переводимых на самофинансирование.

Второе направление стратегии – развитие ключевых отраслей промышленности, прежде всего энергетики, сельского хозяйства и легкой промышленности.

В последние годы значительные усилия были предприняты для строительства новых электростанций и модернизации генераторных установок. Несмотря на это, проблема обеспечения электроэнергией, особенно за пределами Пхеньяна, сохраняется, в связи с чем ее решение назвали обязательным условием для выполнения пятилетней стратегии. Были определены конкретные задачи в этом направлении: модернизация имеющихся мощностей по выработке электроэнергии, повышение эффективности работы оборудования, восстановление сети электропередач, сокращение потерь при передаче электричества, а также развитие мощностей, использующих альтернативные источники энергии: энергию воды, солнца, приливов-отливов, ветра^[248]. Особенно популярны в КНДР солнечные батареи.

В сельском хозяйстве, пищевой и легкой отраслях промышленности (особенно в текстильной) в последние годы также были реализованы некоторые меры по развитию производственных мощностей. В частности, обращает на себя внимание появление в розничной сети КНДР массы полуфабрикатов и готовых продуктов местного производства (вместо ранее доминировавших китайских), что свидетельствует о достаточно успешном развитии пищевой промышленности на основе импортозамещения. Выступая на съезде, лидер КНДР отметил необходимость автоматизации фабрик и механизации сельского хозяйства (поставлена задача достичь 60–70 %-ного уровня).

На съезде Ким Чен-ын назвал цели и задачи для горнодобывающей и металлургической промышленности, развития сети железнодорожных перевозок, строительства. Следует отметить, что строительный комплекс КНДР является весьма мощным. Он основан на мобилизационном привлечении дешевых (часто бесплатных) трудовых ресурсов и в последние годы обеспечил значительный объем прироста ВВП – только в Пхеньяне сооружено несколько жилых микрорайонов на несколько десятков (если не сотен) тысяч квартир, объекты монументального и общественного характера, электростанции, дороги и другие инфраструктурные объекты. Фактически строительный комплекс выступает мотором формирования спроса на промышленную продукцию других отраслей тяжелой промышленности.

Северокорейский лидер упомянул и развитие машиностроения, нефтепереработки и других отраслей, необходимость охраны окружающей среды и озеленения страны, подтвердив, таким образом, обозначенные ранее приоритеты в экономическом развитии.

В своей речи глава КНДР отметил важность развития туризма, которому при нем уделяется значительное внимание: предпринимаются попытки модернизации инфраструктуры и составления более привлекательных для иностранных туристов программ, создаются специальные туристические зоны.

Третье направление стратегии касается укрепления управления хозяйственной деятельностью на местах в сельскохозяйственных районах. Ким Чен-ын призвал “организовать ведение хозяйственной деятельности своими силами”^[249], учитывать местные особенности при ее осуществлении, а также использовать произведенную продукцию для обеспечения самодостаточности. Можно предположить, что значимость этого принципа будет расти в связи с негативным влиянием экономических санкций.

С учетом санкционных мер, предусмотренных принятой 2 марта 2016 г. резолюцией Совета Безопасности ООН (СБ ООН) № 2270^[250], можно ожидать что КНДР будет стремиться к повышению активности внутриэкономической деятельности во всех регионах страны.

По мнению некоторых экспертов^[251], на попытки перехода к региональному планированию указывает и создание 23 специальных зон экономического развития, призванных способствовать привлечению иностранных инвестиций и повышению экономического благосостояния тех районов, в которых они находятся.

Специальные зоны экономического развития не остались без внимания в ходе выступления Ким Чен-ына. Он призвал продолжать прилагать усилия для создания благоприятных инвестиционных условий, использовать практику совместных предприятий, а также увеличить объем внешней торговли^[252], резко сократившийся в 2016 г. в результате введенных против КНДР санкций и прекращения работы Кэсонского промышленного комплекса^[253].

Несмотря на прилагаемые усилия, в 2016 г. активно функционировала только торгово-экономическая зона “Расой”^[254]; для запуска других зон необходимы крупные вложения.

Значительная часть доклада Ким Чен-ына была посвящена важности научно-технологического развития, объявленного “первостепенной задачей”. В частности, вновь было заявлено о необходимости развития информационных, нано- и биотехнологий, а также космической отрасли, производства и запуска новых спутников (что вызвало резкую международную реакцию, так как баллистические пуски КНДР запрещены решениями Совбеза ООН).

Особое внимание Ким Чен-ын уделил ИКТ; возможно, эти технологии мыслятся в качестве отрасли международной специализации КНДР. Отдельно была упомянута задача развития человеческого потенциала, подготовки научно-технических кадров. По словам северокорейского лидера, именно технологическое развитие призвано сыграть основную роль в повышении уровня жизни населения.

Не осталась без внимания и оборонная промышленность, для развития которой лидер КНДР призвал “прилагать большие усилия”.

Несмотря на то, что представленная стратегия ставит цели и задачи для всех основных секторов экономики, она не предусматривает способов их достижения и выполнения. Сам Ким Чен-ын отметил необходимость выработки поэтапной стратегии развития национальной экономики.^[255]

В реализации поставленных задач экономического развития центральная роль отводится Кабинету министров, который назван “экономическим командным центром государства”. Ким Чен-ын подчеркнул, что экономическое развитие должно осуществляться “на основе концентрации полномочий у правительства” и под его общим руководством. Это заявление можно истолковать как ясно выраженное намерение осуществить четкое разделение полномочий, поставить выработку и реализацию экономической политики под полный контроль правительства, существенно снизить влияние в этой сфере других центров власти, включая военных.

В этом – главное отличие новой стратегии социально-экономического развития от прошлой практики, когда управление экономикой осуществляли соперничающие бюрократические кланы с центральной ролью военных. Насколько единое госрегулирование через правительство будет успешно с учетом значительных экономических полномочий, приобретенных соперничающими бюрократическими кланами в прошлые годы, покажет время.

В ходе съезда не произошло значительных кадровых перестановок: на руководящих постах остались преимущественно представители поколения Ким Чен-ира, от которых едва ли можно ожидать отвечающих современной действительности инициатив в сфере модернизации экономики. При этом ряд должностей и институтов был переименован, чтобы закрепить роль партийного аппарата в качестве основной опоры власти, как было при деде нынешнего руководителя. Это можно считать логическим завершением процесса уменьшения исключительного влияния военных, который начался с приходом к власти Ким Чен-ына. Новый лидер в отличие от своего отца стремится к балансу между партийными и военными силами. Здесь просматривается и заявка на возврат к функционированию прежних институтов управления страной (в реальности, конечно, по-прежнему играющих формальную роль) и, соответственно, к стилю управления Ким Ир-сена, проводниками власти которого являлись соответствующие структуры и процессы.

Таким образом, материалы съезда в основном повторили все то, о чем официально говорилось ранее, а обязательств по реформированию руководство на себя не взяло. Вместе с тем итоги съезда не дают оснований ожидать каких-либо репрессивных мер со стороны северокорейского руководства по отношению к негосударственному и “серому” (де-факто – частному) секторам. Последний включает не только розничную и оптовую торговлю и услуги, но и арендованные (на непонятной основе) предприятия, шахты, логистические компании. Порядок регистрации новых хозяйствующих организаций сейчас в КНДР, по отзывам практиков, весьма облегченный. С сокращением возможностей получения денежных поступлений из-за границы в результате ухудшения внешних условий роль негосударственного сектора в экономике страны, вероятно, продолжит возрастать. Хотя, конечно, нельзя полностью исключить возможность обратных процессов в случае неблагоприятного экономического сценария и появления новых негативных факторов. Следует отметить, что перспективы экономических преобразований и открытия страны, предпринятые в куда более благоприятных внешних условиях, с их значительным ухудшением стали еще более туманными.

Тем не менее есть основания полагать, что КНДР вынуждена будет продвигаться по пути рыночного реформирования, которое будет сопровождаться возникновением все более влиятельных полугосударственных и даже негосударственных хозяйствующих субъектов. Возможно и развёртывание процессов приватизации.

Все это необходимо учитывать российскому бизнесу, работающему в КНДР: надо не упустить открывающиеся возможности. В сложившихся условиях России необходимо сформировать конструктивную линию, направленную на поиски путей взаимовыгодного сотрудничества между экономическими субъектами двух стран. В 2014–2015 гг. для этого были предприняты значительные усилия и наблюдались определенные подвижки, которые во многом были сведены на нет^[256] в результате резкого обострения политической обстановки на Корейском полуострове в 2016 г.

Отрицательный эффект санкций, в том числе односторонних мер США, Южной Кореи, Японии, может сказаться на двустороннем сотрудничестве и через ухудшение экономической ситуации в КНДР. Под запрет попало 90 % объема экспорта, поставки многих жизненно необходимых товаров, включая нефть и нефтепродукты, прекращены или ограничены. Вместе с тем россияне имеют важное конкурентное преимущество – послабление в санкционном режиме, а в целом – доброе отношение к нашей стране в КНДР на фоне все большего негатива по отношению к китайскому бизнесу, подчинившему себе значительную часть северокорейской экономики.

Также необходимо активизировать взаимодействие со всеми заинтересованными сторонами, в том числе с США и РК, чтобы сохранить имеющиеся позиции на Корейском полуострове и защитить свои стратегические интересы, в том числе связанные с реализацией крупных региональных проектов, в рамках которых Корейский полуостров является важным связующим звеном.

Смена северокорейской парадигмы: помечтаем о будущем?

Беспрецедентные встречи председателя Госсовета КНДР Ким Чен-ына с президентом США, а до этого – с южнокорейским президентом Мун Чжэ-ином (равно как и с китайскими руководителями, российским министром иностранных дел), способствовали разрушению стереотипов не только о молодом лидере КНДР, но и о самой стране. В определенной мере на Западе в связи с этим стали задаваться вопросом, насколько оправданы укоренившиеся представления и о самой стране, ранее однозначно воспринимавшейся как часть “оси зла”.

Я далек от того, чтобы считать опыт КНДР последних десятилетий (после индустриальной модернизации 1950-1960-х гг.) хоть сколько-нибудь позитивным: это бесперспективная ветвь общественного развития, заведшая северную часть Кореи, обладающую неплохим экономическим потенциалом и талантливым трудолюбивым народом, в тупик несвободы и подавления прав человека, зажима инициативы, экономического отставания, неэффективности и социальной деградации, международной изоляции. Все это особенно трагично на фоне процветающей и динамичной южной части той же страны. Но надо отдать северокорейцам должное: они, пусть немалой ценой, отстояли независимость страны и сделали ее одним из немногочисленных самостоятельных акторов мировой политики, пусть и с отрицательным знаком.

Эмоции и личное отношение не должны мешать научной добросовестности и объективности анализа. В случае с КНДР правоту такого подхода подтвердило время.

Сегодня на смену распространенному ранее исключительно очернительскому взгляду (а порой и просто измышлениям) пришли попытки, в том числе на Западе, разобраться более непредвзято в феномене Северной Кореи для того, чтобы выстроить менее зашоренную политическую линию по отношению к этому “изгою” и урегулировать застарелый конфликт.

К чести отечественной науки надо отметить, что “корейская школа” всегда занимала более или менее реалистичную позицию. Это проявилось и при переходе от идеологизированных хвалебных описаний советского периода в конце 1980-х – начале 1990-х г. (предназначенных для открытой печати) к открытому выражению своего мнения: корееведческому “мейнстриму” удалось удержаться от огульного, столь модного в то время, критиканства и сохранить научную объективность. Впрочем, многие корееведы просто стали писать открыто именно то, что содержалось в их же работах с грифами “секретно” и “ДСП” в советский период. Кстати, ряд из тех работ вполне релевантен и сегодня^[257].

Главные выводы российских экспертов (во всяком случае, большинства из них) оставались неизменными на протяжении многих лет и малосовместимы с подходом западных политиков и обслуживающих их интересы политологов. К сожалению, последние на протяжении ряда лет имели преобладающее влияние на широкое российское экспертное сообщество. Поэтому нередко в работах “международников широкого профиля” встречались совершенно ложные утверждения, многие штампы оказались весьма живучи, приходится их опровергать. Приведу некоторые из них.

Во-первых, КНДР – не столько “заповедник сталинизма” (хотя отрицать его влияние на формирование северокорейской государственности, конечно, не приходится), сколько современная реинкарнация традиционной восточной конфуцианско-теократической деспотии, управляемая “аристократическим” классом уже в третьем-четвертом поколении (элита формируется по признаку происхождения).

Во-вторых, поскольку внешняя ситуация рождает высокую асабию (сплоченность)^[258] элиты, не имеющей “путей отступления”, политструктура устойчива, а надежды на перевороты и революции весьма малообоснованны. Благодаря информационной закрытости и наличию преданного репрессивного аппарата, что ведет не только к бесправию масс, но и к отсутствию осознания потребности в политических правах, такой режим власти обладает высокой живучестью, несмотря на внешнее давление. Более того, санкции и враждебные действия извне позволяют элите не только объяснить подданным трудности и оправдать промахи и неэффективность управления, но и способствуют национальной консолидации вокруг лидера.

В-третьих, именно в силу сказанного совершенно ошибочным был вывод западных экспертов начала 1990-х гг., повторяемый как мантра до сего дня, об исторической предопределенности и неизбежности краха северокорейского режима. Между тем именно на таком выводе была основана практическая политика Южной Кореи и Запада – от Клинтона до Пак Кын-хе (последняя вообще свято уверовала в предсказание придворной гадалки о коллапсе КНДР “в течение двух лет”, что и привело ее политику в тупик).

В-четвертых, стремление к созданию ядерного оружия продиктовано не намерениями совершить агрессию против Южной Кореи и захватить ее (хотя такие мечты, возможно, и не были чужды некоторой части пхеньянского истеблишмента в прошлом) и не желанием шантажировать соседей, а опасениями за собственную безопасность. Создание “стратегического уравнителя” – не самоцель, поэтому в принципе возможно обменять ядерный “сдерживатель” на новую модель паритета в области безопасности. Впрочем, пока такой вывод неочевиден и нуждается в проверке практикой.

В связи с этим и с учетом неоднозначности фигуры Трампа надо признать его прагматизм, приведший к встрече с Ким Чен-ыном. Он отказался от политики “стратегического терпения” – сдерживания КНДР и содействия путем давления ее “неизбежному” коллапсу. Будем откровенны: США ранее надеялись, что такая линия приведет не только к решению проблемы ядерного распространения, угрожающей монополии великих держав, но и к сдвигу в их сторону (благодаря объединению Кореи под эгидой Юга), геополитических реалий, сложившихся после Второй мировой войны, в интересах противодействия Китаю.

Трамп увидел иллюзорность таких надежд и признал две очевидности. Во-первых, коль скоро раздавить КНДР не получается, придется иметь дело с нынешним режимом и его лидером, а не уходить от общения. Во-вторых, КНДР – де-факто страна с ядерным потенциалом, и раз ее нельзя уничтожить военным путем (милитаристский блеф 2017 г. хорошо показал, что цена такого решения неприемлема), надо договариваться, искать компромисс.

Оставим в стороне мотивацию Трампа (в том числе внутриполитическую). Тем более что оборонный и внешнеполитический истеблишмент США, скорее всего, не позволит реализовать такие намерения. Важнее вопрос об осуществимости в представлениях обеих сторон позитивного сценария – “обмен ядерного оружия на безопасность”.

Большинство специалистов не верит, что северокорейцы совершат такую глупость, как сдачу своего единственного козыря в обмен на обещания, однако ничего другого американская сторона гарантировать не может. Могут ли скептики быть посрамлены? Ким, похоже, и сам не решил еще, как далеко он пойдет по пути денуклеаризации (думаю, “ядерную заначку” он все же оставит, а американцам придется с этим смириться; возможность этого “сквозь зубы” признают американские специалисты)^[259].

Главным препятствием оптимистичному сценарию скорее всего будут заторы в создании гарантий безопасности КНДР. В рамках логики американской политической системы создание такого механизма необратимой природы просто непредставимо, да и неизбежны неоднократные срывы с обеих сторон по причине неудовлетворенности действиями друг друга.

Но речь не об этом речь, а о целях Ким Чен-ына: сможет ли политический процесс урегулирования способствовать трансформации КНДР, и насколько такая конвенционализация (превращение в обычное государство) возможна?

Каковы стратегические идеалы и цели Ким Чен-ына? Похоже, несмотря на мимикрию под стиль своего деда (в целях не только завоевания популярности у собственного народа, но и для обозначения своей особости в международной системе), человек он вполне современный.

Южнокорейские разведаналитики выделяют такие черты его характера, как решительность (причем на грани бессердечности), прагматизм, целеустремленность, принципиальность, стремление к справедливости и честной игре. Вместе с тем он обладает отличными навыками кризисного реагирования, хладнокровен, но может быть отзывчивым, ценит преданность и доверие, не стесняется проявить эмоции, не высокомерен, не любит лесть. Он понимает силу информационно-пропагандистских технологий и пиара, имеет хороший уровень интеллекта, умело пользуется факторами открытости и транспарентности, не чурается микроменеджмента, стремится к получению объективной информации, трезво ее оценивает, не любит “втирания очков”^[260]. В общем, оценка Трампом Ким Чен-ына как “таланта”, наверное, не так уж и натянута^[261]. Хотя, может быть, это заслуга мудрых советников, а не только лично “маршала”.

Можно ли утверждать, что идеалами такого лидера (европейски образованного), получившего по праву рождения безраздельную власть и “мандат небес” в отношении двадцати пяти миллионов поданных, являются только охранительство, приверженность казарменному строю и консервация информационной ущербности, закрытости и отставания страны по всем параметрам? Конечно, семейные корни и воспитание сыграли свою роль (хотя лично мне не кажется, что Ким третий боготворит своего отца, скорее, он испытывает пиетет к деду как “отцу нации”). Благодаря “чучхейской закалке”, а также пребыванию в Европе, он вряд ли питает и особые иллюзии по поводу справедливости либерального капитализма. Вряд ли Ким Чен-ын ставит во главу угла социальную справедливость, но, наверное, хотел бы, чтобы система “социальных лифтов” в его стране была не сословной, а меритократической.

Впрочем, это предположения. Обратимся к фактам. Поначалу особых новаций Ким Чен-ын избегал. После во многом спонтанного прихода к руководству страной он немедленно занялся укреплением режима личной власти путем беспощадного искоренения потенциально несогласных, резкого ограничения роли военных (бывших становым хребтом режима при его отце), интеграции старых, лояльных лично ему кадров и привлечения (на низовом и среднем уровнях) молодых управленцев в партийную иерархическую вертикаль власти, борьбой с “идеологическим загрязнением” (считая, что народ еще “не дорос” до восприятия “недетских” потребительских и либеральных ценностей).

Если бы он на этом остановился, можно было бы говорить о Киме третьем как о “втором издании” своего отца, Ким Чен-ира, главной задачей которого было предотвращение разбалансировки системы в условиях острейшего внутреннего и внешнего кризиса после распада СССР и утраты гарантий безопасности.

Однако Ким Чен-ын пошел дальше. С самого начала ряд симптоматичных деталей (публичные появления с элегантной супругой, дружба с американским баскетболистом Д. Родманом, сооружение развлекательных и спортивных объектов для народа, новые веяния в поп-культуре) позволили предположить, что вождь и сам не чужд западному образу жизни.

Однако инициативы были отнюдь не либеральными. Поворотным моментом стало провозглашение на мартовском пленуме ЦК ТПК 2013 г.^[262] стратегии одновременного развития ядерного потенциала и экономики (“Пёнджин”). Купившись на “обманку” – цитирование лозунга 1960-х гг., – многочисленные “эксперты” утверждали, что такая линия потянет КНДР назад из-за усиления напряженности в отношениях с другими странами и изоляции, приводящей к экономической блокаде, растрате ограниченных ресурсов.

На деле “Пёнджин” означал следующее.

Первое – сокращение общих расходов на обычные вооружения и огромную сухопутную армию при концентрации ресурсов по ракетно-ядерной программе. Эти расходы оказались не такими уж значительными, так как ранее созданные мощности позволяли в форсированном режиме реализовать накопленный еще при Ким Чен-ире задел в ракетно-ядерной программе; средства главным образом шли на оплату труда, в специфически северокорейских условиях, часто не в денежной, а натуральной форме (поощрения, квартиры, улучшенное питание и т. п.).

Второе – фактическое разрешение функционирования на низовом уровне рыночных механизмов, что привело к заметному росту производства сельскохозяйственной продукции, потребительских товаров, объемов розничной торговли, а также стимулированию строительного сектора. В результате наметился экономический рост (до 4 % в год), улучшилась структура экономики, развился финансовый оборот. Правда, оборотной стороной стало растущее расслоение, но появился средний класс и вырос платежеспособный потребительский спрос. Вся эта “реформа без открытия” проходит в условиях жесточайших экономических санкций, на основе более эффективного использования внутренних резервов. Изменилась и сама жизнь северокорейцев. По словам проведшей много лет в КНДР по линии гуманитарных проектов Катарины Зельвеггер, нынешние изменения в КНДР можно выразить с помощью 6 М: market, money, middle class, modern cars, mobile phones, mindsets^[263].

В конце 2017 г. был констатирован полный успех линии “Пён-джин” – “завершение создания государственных ядерных сил”^[264]. На деле до работоспособного ядерного потенциала еще не близко, но Ким приступил к реализации второй части своего плана.

Стало, наконец, ясно, что главная цель давшегося ценой возмущения мирового сообщества и усиления давления на КНДР успеха в обретении ракетно-ядерного потенциала – начало торга с противниками на выгодных условиях. Пхеньян явно не собирается по своей инициативе воевать с США, и для сдерживания возможной агрессии межконтинентальные баллистические ракеты не очень-то и нужны, однако именно появление этой прямой угрозы США заставило в итоге Вашингтон сесть за стол переговоров. Еще в период “Пёнджин” Ким пытался завязать диалог с тогдашним правительством РК и с администрацией Обамы, но был отвергнут. Благодаря успехам в ракетно-ядерной области в 2018 г. такое не повторилось.

Конечно, нельзя сбрасывать со счетов и научно-технологический прорыв, а также престижно-политический эффект от ракетно-ядерной программы, но взятие этого рубежа имеет решающее значение по другой причине. Именно оно позволило Ким Чен-ыну перейти с начала 2018 г. в “мирное” наступление. Он удачно использовал осознание американским истеблишментом невозможности военного решения и приход к власти в РК настроенного на примирение и сосуществование с КНДР либерального правительства Мун Чжэ-ина.

Начавшийся диалог, укрепление внешнеполитических и внутриполитических позиций позволили Ким Чен-ыну оперативно перейти к реализации третьей части плана. На III пленуме ЦК Трудовой партии Кореи 7-го созыва 20 апреля 2018 г. Ким Чен-ын заявил, что “исторические задачи, которые осветил стратегический курс нашей партии на параллельное ведение экономического строительства и строительства ядерных вооруженных сил, намеченный мартовским 2013 г. пленумом ЦК партии, блестяще претворены в жизнь” и потому пора “всей партией и всей страной концентрировать все силы на строительстве социалистической экономики”^[265]. Фактически он, подобно Рузвельту, предложил народу новый курс – отказ от дальнейшей милитаризации (при соответственном снижении роли военных) и акцент на экономической модернизации.

Как добиться модернизации? Видимо, Ким рассчитывал на следующее: нормальный ход переговоров поставит вопрос о смягчении санкций, что даст немедленный позитивный эффект для населения.

Несмотря на то, что санкции не влияют на позицию руководства по ядерной проблеме (и из предыдущего анализа ясно почему – ставка тут гораздо выше, чем просто возвращение страны на прежние экономические позиции), они тягостны для населения: почти полностью прекращены легальные валютные поступления от экспорта, возникли безработица, проблемы в снабжении энергией и с транспортом, в получении жизненно важных потребительских товаров и др.

Ослабление режима санкций не только даст толчок маркетизации и реформам, что вызовет быстрый прирост экономики, но и создаст условия для притока иностранного капитала. По данным компании “Предата”, с сентября 2017 г. резко увеличился индекс ожиданий в отношении маркетизации и реформ в Северной Корее, а с середины мая 2018 г. отмечен всплеск (в несколько раз) числа интернет-запросов в Японии и Китае касательно северокорейской экономики^[266].

В случае успеха может наступить новая фаза внешнеэкономического сотрудничества, тем более что КНДР последние годы планомерно создавала фундамент для него – законодательство о внешнеэкономической деятельности, аппарат управления, специальные экономические зоны (числом более 20)^[267].

Таким образом, мы можем стать свидетелями смены парадигмы политико-экономического развития КНДР. Нынешняя декларируемая готовность США и РК помочь такому обороту (вспомним подготовленный Трампом рекламный ролик о светлом будущем КНДР, показанный им Ким Чен-ыну в Сингапуре^[268]) могли бы сыграть решающую роль. Если, конечно, направления и темпы денуклеаризации устроят противников Пхеньяна. Пока такой готовности не просматривалось.

В перспективе и при доброжелательности в отношении КНДР извне она может быстро модернизироваться на основе своих сравнительных преимуществ – минеральных ресурсов, логистического потенциала (трансазиатского транзита), дешевой и квалифицированный рабочей силы, достаточно высокого уровня развития информационных технологий и туристического потенциала.

Причем процессы “вписывания” в глобальные цепочки стоимости не обязательно должны сопровождаться обвальным открытием страны, опасным для режима. Постепенное же врастание в международное разделение труда с повышением уровня жизни может помочь элите контролировать население. Тем более что оно и само будет не особо склонно к бунтам и “цветным революциям”: все на Севере Кореи прекрасно понимают, что это означало бы не смену власти и элиты (ради чего такие революции и затеваются), а исчезновение страны и переход территории Севера под внешнее управление (оккупацию) со стороны Южной Кореи, превращение северян в “граждан второго сорта”, пусть и накормленных.

Мне кажется, что последующие фазы плана Ким Чен-ына вписываются именно в такую перспективу. Символично его поведение в неслучайно выбранном для первой встречи с американским президентом Сингапуре. Еще его отец с одобрением говорил о Сингапуре и Брунее, явно мечтая о превращении страны из тоталитарной идеологизированной монархии в “диктатуру развития”^[269]. Может быть, и завещал он сыну, чтобы тот построил не ядерный концентрационный лагерь, а процветающую автократию, стал “северокорейским Ли Кван-ю”. Не о том ли думал Ким, прогуливаясь по набережной у “Марина Бэй Сэндс”?

Конечно, вероятность столь благостного развития событий невелика. Слишком велика враждебность американского истеблишмента к “оси зла”, слишком велико искушение не мытьем, так катанием подорвать “кровавый режим и антинародную диктатуру” даже и в случае денуклеаризации и нормализации отношений. К тому же такое желание завязано на стратегических интересах США, направленных против Китая, плацдарм на границах которого и ограничение сферы влияния были бы нелишними.

Падение уровня конфронтации, подобно уровню воды в бурном потоке, разделило стороны, выявило “подводную скалу”. США просто не заинтересованы в снижении уровня напряженности на северо-востоке Азии, что негативно сказалось бы на их позициях в регионе и в противоборстве с Китаем.

Непредсказуем и фактор Южной Кореи, где влиятельные политические силы по-прежнему мечтают о реванше и аншлюсе.

Не будем сбрасывать со счетов и озабоченность Японии возможностью укрепления КНДР как недружественного конкурента, и желание Китая удержать Северную Корею в своей орбите.

Однако все же Россия должна иметь в виду описанную выше перспективу. Мы могли бы внести немалый вклад и на взаимовыгодной основе в модернизацию КНДР. Помимо известных инфраструктурных проектов (железнодорожный коридор, газопроводы, соединение энергосетей), для нас при благоприятных условиях интерес представляло бы участие в развитии энергетики Северной Кореи (включая ядерную), разведке и освоении месторождений полезных ископаемых, марикультуре. Не совсем невозможны и экзотические затеи, например, использование ракетно-космического потенциала КНДР для совместного проекта коммерческих запусков, не говоря уже об освоении туристического потенциала. Главное – не опоздать, так как в случае благоприятного развития событий на неосвоенном северокорейском рынке может стать весьма тесно.

Размышления о южнокорейской модернизации: значение для России и горизонты взаимодействия^[270]

Установление официальных отношений нашей страны с Южной Кореей почти совпало с началом реформ в России: Москва (тогда еще столица СССР) признала Сеул два десятилетия назад, в сентябре 1990 г. Тогда знак восприятия Южной Кореи в одночасье поменялся с минуса на плюс. В доперестроечное время верная поддержке социалистической Северной Кореи советская пропаганда именовала Республику Корея не иначе как проамериканским марионеточным режимом, фашистской диктатурой. Однако уже тогда просачивающаяся узким ручейком информация свидетельствовала о поистине феерическом экономическом росте вчерашней колонии, одной из беднейших стран послевоенного времени. А дуновение “нового мышления” привело к внезапной переоценке нашего дальневосточного соседа, с которым к тому же с середины 1980-х гг. начались экономические и неофициальные политические контакты.

Торговые операции с РК велись уже с 1983 г. и к 1989 г. достигли объема почти в 600 млн долл^[271]. Российский потребитель был поражен качеством товаров “неоколониальной отсталой страны”. Ученые стали активно публиковать результаты исследований (ранее закрытых) южнокорейского “экономического чуда”. Особенно важную роль в открытии Кореи сыграла Олимпиада 1988 г. в Сеуле, где советских спортсменов принимали на ура. Вскоре Южная Корея стала, как вспоминает живущий ныне в Сеуле российский кореист Андрей Ланьков, “символом всего, что желали советские люди – рыночной экономики, динамичного экономического роста, международной открытости”.

Южнокорейский опыт развития в конце 1980-х гг. привлек пристальное внимание не только ученых, но и широкой общественности бывшего СССР, в том числе с точки зрения применимости в реформаторских усилиях. Еще до начала рыночных реформ в России российские экономисты высказывали мысль о том, что южнокорейский путь – путь государственного дирижизма в экономике, “регулируемого рыночного хозяйства”, – значительно больше подходит постсоветским странам, чем либеральная модель американского толка: “Сильная, авторитарная, но компетентная в вопросах современного бизнеса власть, поддерживающая рыночные отношения и различные хозяйственные уклады, – становой хребет системы управления, своего рода несущая конструкция реформ для стран Азии, вступивших на путь рыночной экономики”^[272]. Неудивительно, что в 1990-е гг. у нас наметилась определенная идеализация южнокорейской модели. Вошло в моду размышлять о заимствовании корейского опыта в российских условиях.

“Чудо на реке Ханган”: в чем секрет индустриализации?

В результате проведения стратегии развития с опорой на внешнеэкономические связи валовой национальный доход Южной Кореи вырос за полвека более чем в 50 раз (в 2009 г. – 1 063 059 млрд вон, 13-е место в мире, по паритету покупательной способности – 980 694 млн долл. – 14-е место в мире)^[273]. Уровень национального дохода на душу населения уже к 2007 г. превысил 21 тыс. долл, (несколько сократился из-за глобального кризиса)^[274]. По подсчетам экспертов МВФ, ВВП на душу населения РК с учетом паритета покупательной способности приближается к 30 тыс. долл, в год^[275].

Страна сначала быстро индустриализировалась, доля промышленности в ВНП росла, но стабилизировалась на стадии постиндустриального роста, когда наиболее быстро рос сектор услуг. В структуре ВВП промышленность составляла около 28 %, сельское хозяйство и морской промысел – менее 3 %, строительство – около 7 %, а сектор услуг – 61 % (2009 г.)^[276]. Как писала одна из первых исследователей южнокорейской экономической модели С. Суслина, главный мотор экономики – индустриальный экспорт на западные рынки. Республика Корея оказалась на первом месте среди стран – членов “Большой двадцатки” по вовлеченности экономики во внешнеэкономические связи. Доля экспорта в ВНП РК составляла в 1970-1980-х гг. порядка трети, иногда доходя и до 40 % в годовом исчислении^[277]. В 2009 г. экспорт товаров и услуг был равен 51,5 % от ВНП, в том числе товаров – 43,1 %^[278]. Доля готовых изделий в экспорте составляла более 90 % – седьмой показатель в мире^[279].

Республика Корея – крупнейший мировой производитель судов; занимает 3-е место в мире по производству полупроводников и 4-е – по производству цифровой электронной аппаратуры.

По объему производства текстиля, стали и нефтехимической продукции, по количеству производимых автомобилей страна занимает 5-е место в мире (около 4 млн автомашин). Кораблестроительная отрасль – лидер южнокорейской промышленности в течение последних лет, на ее долю пришлось 40 % от всех заказов, сделанных в мире на строительство судов. Южнокорейское производство полупроводников, занимая почти 11 % мирового рынка, идет в авангарде этой отрасли, особенно в отношении флэш-карт памяти и интегральных систем (SOC). По данным на 2006 г., в области производства устройств динамической оперативной памяти (DRAM) Республика Корея занимала первое место в мире с долей рынка в 49 %^[280].

Развитие индустриального потенциала и рост технологического уровня выразились в постепенном переходе от несложной и трудоемкой продукции (текстиль, спортивная обувь, фанера и т. п.) к продукции более технически сложной (автомобили, суда, бытовая электроника), а затем – к наукоемким изделиям (чипы, сотовые телефоны и микроэлектроника). Южнокорейцы преуспели в импорте и внедрении иностранных технологий, позднее – в коммерциализации научных достижений других стран. Бурному экономическому развитию Республики Корея способствовали высокие нормы сбережений и темпы прироста капиталовложений – страна “затянула пояс” во имя будущего процветания. Однако результаты не заставили себя ждать.

Уже в 1996 г. страна стала 29-м государством – членом Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР). Стали быстро расти уровень жизни и потребительские расходы, начала развиваться ранее почти отсутствовавшая социальная сфера. Потребительские расходы в 2010 г. выросли, достигнув 521 млн долл., средний уровень месячного дохода домохозяйства – 3,7 млн вон (около 3,3 тыс. долл.)^[281]. По индексу Джини, показывающему степень неравномерности материальных благ и доходов (35,1), РК занимает 11-е место среди 43 развитых стран, по степени экономической свободы – 53-е место среди 156 стран (2,3)^[282].

Казалось, что опыт создания рыночной экономики, вовлеченной в мировое хозяйство, буквально на пустом месте весьма актуален для смены экономической модели в России. Однако более внимательный анализ показал, что опыт южнокорейской индустриализации 1960-1990-х гг. нам не очень подходит.

Уроки “сеульского чуда” состояли в следующем. Для того, чтобы стать успешной страной, необходимы не только экономические ресурсы и квалификационный потенциал, но и сплоченность нации, “национальная идея” плюс правильное управление и государственный менеджмент. При отсутствии последнего ничего хорошего ждать не приходится, что показывает пример второй Кореи – Северной, где те же не менее трудолюбивые корейцы живут в жесточайшей нищете. Южнокорейцы не только вестернизировались, но и опирались на конфуцианскую культуру, определяющую иерархию общества и сознательное служение государству.

В стране возник культ знаний: вузовский диплом – не только условие получения более или менее приличной работы, но и чуть ли не обязательное требование девушек при поиске жениха. В итоге быстрыми темпами менялось качество “человеческого капитала”, росла квалификация и производительность труда.

Это позитивно влияло на конкурентоспособность продукции на мировых рынках, качество менеджмента, повышение инвестиционной привлекательности страны и приносила новые инвестиционные ресурсы из-за рубежа.

На формирование современной бюрократической культуры в Корее оказали сильное влияние идеи меритократии, правления просвещенных чиновников, традиционные для феодальной Кореи (и Китая, конечно, откуда они были заимствованы). В таком обществе чиновник – не вор и хапуга, а гордящийся своей миссией управленец. Относительно новой фигурой в годы индустриализации стал предприниматель. Однако в Корее буржуа – не расточитель, а создатель национальной мощи и фигура патерналистская. Ученый – не “ботаник”-неудачник, а пользующийся авторитетом и почтением служитель Знания. Наемный работник – не раб и холоп, а человек, сознающий себя частью общих усилий по развитию своей страны.

Конечно, эти идеальные схемы отнюдь не всегда работали в реальности. Жизнь в режиме “крысиных гонок” – обыденность даже для современной, уже зажиточной Южной Кореи. “Чудо” стало результатом многолетнего изнурительного труда, ограничения индивидуальной свободы, самопожертвования, подавления демократии. Общество сохраняет иерархичность, недостаточна социальная мобильность. В южнокорейской истории последних десятилетий нашлось место угнетению, потогонной системе, коррупции, человеческому отчаянию от невозможности “пробиться”. Имеющая многовековые корни клановая система и по сей день определяет, кто есть кто.

Вспоминается карикатура в южнокорейской газете: представители политической и бизнес-элиты Сеула смотрят по телевизору репортаж о назначении в Пхеньяне Ким Чен-ына, сына “любимого руководителя” Ким Чен-ира, “наследником престола” и посмеиваются – они тоже детки влиятельных родителей. Для получения должности важны не только достоинства специалиста и наработанные связи, но и где человек родился, где и с кем учился, где служил в армии. Элита весьма сплочена и патриотична. Не удивительно, что “вектор тяги” взлета южнокорейского “дракона” совсем иной, чем траектория развития постсоветской России в 1990-2000-е гг.

Почему никто не заинтересовался корейским опытом в транзитный период?

Можно ли было этот опыт использовать в России в постсоветское время? Южная Корея, чей экономический потенциал и в колониальные времена был незначителен и к тому же практически полностью разрушен войной, начинала фактически с доиндустриального уровня и создавала на пустом месте импортированные под ключ промышленные предприятия, ориентированные на западный экспорт, используя дешевизну труда. Корейцы действительно весьма трудолюбивы от рождения, этого нельзя добиться нашей системой образования и семейного воспитания.

А в России требовалось промышленную базу перестраивать, закрывать убыточные производства, что всегда сложнее, убеждать пролетариат, что за зарплату надо работать, а также пытаться сохранить социальные гарантии. На рубеже веков России рассчитывать на западные экспортные рынки не приходилось, а внутренний был узок. Кроме того, под прикрытием американского военного зонтика в связи с противостоянием с “форпостом мирового коммунизма” КНДР в промышленный сектор РК потоком лились инвестиции и технологии, позволившие перейти от экспорта трудоемкой к экспорту наукоемкой продукции. А в криминальной и нестабильной России 1990-х гг., которую на Западе всегда воспринимали с подозрением, такого ожидать не приходилась.

Важно, что в Южной Корее двигателями промышленного развития стали крупные финансово-промышленные группы (чэболи) действовавшие в рамках довольно жесткой системы государственного регулирования экономики, включавшей даже пятилетние планы развития. А в отказавшейся от плановой системы России “дикий” капитализм был ориентирован не на долгосрочное развитие, а на немедленные прибыли. Олигархические структуры думали не о национальном, а своем собственном богатстве. Богатство ресурсами сыграло злую шутку – оно обогащает узкую прослойку, но не требует создания инновационных материальных ценностей. “Почему поток нефтедолларов пока не идет в инновационные отрасли? Ответ прост – национальной буржуазии не всегда выгодно идти инновационным путем. Для этого нужна политическая воля государства”, – пишут российские авторы^[283]. Правящий класс в России, в отличие от Кореи, обеспокоен о будущем страны в основном на словах. Власть в России задачи развития серьезно не ставила, и непохоже, чтобы готова была заимствовать соответствующий корейский опыт (равно как и японский, китайский, других азиатских стран). Рынок, мол, все отрегулирует. Но рынок без государственной воли в стране с отсталой структурой экономики лишь закрепляет ее. Особенно если этого требуют международное разделение труда и транснациональные корпорации. Таких примеров не счесть по всему третьему миру.

Так что большинству жителей России 1990-х гг., особенно восточной ее части, оставалось лишь завистливо взирать на процветание и порядок соседней маленькой страны, вчерашней колонии; однако мало что удавалось перенять. Значение опыта южнокорейской экспортно ориентированной индустриализации 196 0-19 90-х гг. для России состоит в том, чтобы убедиться: эта ниша уже занята. Нужен поиск своего пути.

Корейская инновационная модель – урок для России?

Сегодня изменились и Корея, и Россия. Южная Корея успешно перешла от экстенсивного к интенсивному промышленному росту. Опыт развития инновационной экономики, в отличие от более раннего опыта экспортной индустриализации, для России может быть весьма полезен, а некоторые его элементы взяты на вооружение.

РК последовательно, практически каждое десятилетие корректировала приоритеты структурной политики и экономической стратегии. В 1960-е гг. основными экспортными отраслями, которые обеспечивали общий рост, являлись трудоемкие. В 1970-е гг. в центр промышленной политики выдвинулись тяжелая и химическая отрасли промышленности. В 1980-е гг. внимание уделялось реструктуризации промышленности для содействия развитию малых и средних предприятий.

Знаменем 1990-х гг. стали снижение барьеров торговли и либерализация экономики. Однако результаты оказались неоднозначными. Не достигшая еще зрелости экономика страны пала жертвой азиатского финансового кризиса 1997 г. Спекулятивные атаки на национальную валюту привели к ее обрушению, череде банкротств, падению производства и взлету безработицы… Южная Корея была вынуждена обратиться за помощью в Международный валютный фонд и пойти на жесткие меры по затягиванию поясов.

Кризис явился рубежом для Кореи. Была подстегнута смена модели роста с экстенсивной на интенсивную. Этот процесс стал довольно болезненным, однако и дал результаты, в отличие от России, где имел место “шок без терапии”. “Эпоха МВФ” принесла много бед и производственному сектору, и сфере потребления, но ее тяготы распределялись более равномерно, чем при аналогичных обстоятельствах в России. Конгломераты вынуждены были реструктуризироваться, снижать издержки, в том числе непроизводственные, повысить прозрачность своей деятельности, привели ее правила в соответствие мировым стандартам. Убыточные компании и даже целые сектора с рынка ушли. Самопожертвование населения проявилось в таком штрихе: люди сдавали золотые изделия для пополнения золотовалютных резервов государства. Благодаря этим мерам и успешным переговорам с кредиторами РК быстро восстановила свои позиции на основе интеграции в мировую экономику и сумела модернизировать структуру промышленного производства и сектора услуг. Был оздоровлен банковский сектор, повышена транспарентность финансовых операций.

С 2000 г. технологии и инновации вышли на первое место среди стоящих перед страной задач.

Еще в 1967 г. правительство РК создало Корейский институт науки и технологий, а вскоре было организовано Министерство по науке и технологиям, позднее, в 2008 г., было создано Министерство экономики и знаний, объединившее ряд подразделений разных министерств. Первоначально политика страны в области науки и технологий была нацелена в основном на внедрение, освоение и применение иностранных технологий. Однако в 1980-е гг. акцент был смещен на планирование и осуществление национальных проектов в области науки и технологий. В число приоритетных проектов вошли программы, призванные увеличить как государственные, так и частные инвестиции в эту сферу, подготовить высококвалифицированный персонал для работы в области науки и технологии.

С начала 1990-х гг. правительство сосредоточило усилия на трех сферах: развитие исследований в области фундаментальной науки, обеспечение эффективного распределения и применения научных и технологических ресурсов и расширение международного сотрудничества. Эти усилия направлены на повышение конкурентоспособности Республики Корея в области современных технологий.

С 2003 г. Сеул выдвинул развитие науки и технологий в качестве приоритетной задачи для ускорения экономического роста. Была оптимизирована система управления научными исследованиями и разработками. Статус министра по делам науки и технологий был поднят до уровня вице-премьера, чтобы добиться более эффективного планирования, координации и оценки политики в области науки и инновационных технологий. Было создано Управление по делам науки и инновационных технологий. Этот административный орган Национального совета по науке и технологиям помимо прочего отвечает за общее управление и координацию политики в области науки и технологий, осуществление национальных проектов в этой области, политику в области промышленности и людских ресурсов, связанную с внедрением научных разработок и инновационных технологий, и за региональную политику в сфере новейших технологий. В ведении Национального совета по науке и технологиям находятся три научных совета и 19 отраслевых научно-исследовательских учреждений, которые финансируются государством.

В 2004 г. правительство обнародовало план реструктуризации национальной инновационной системы. В этом плане особое значение уделяется творческому подходу, объединению участников процесса и работе, которая нацелена на конкретный результат деятельности и решение определенных проблем. Доля капиталовложений в развитие науки и технологий достигла 3,2 % ВНП (15 % бюджетных ассигнований). Число занятых в науке с 1981 г. выросло в 10 раз и составило в 2009 г. 200 тыс. чел. (сравним с российской тенденцией…). В 2008 г. в 1390 вузах обучалось около 4,5 млн студентов. Корея вышла на третье место в мире по распространению высшего образования. Еще в 2004 г. по числу пользователей интернета на душу населения Корея вышла на второе место в мире (пользователей мобильных телефонов – на третье). Сегодня Корея – страна с наибольшим распространением широкополосного интернета (по данным на конец 2010 г. – 41,3 млн пользователей), молодое поколение все больше живет в режиме онлайн. Республика Корея также активно делает капиталовложения в развитие технологий, повышающих общественное благосостояние и улучшающих качество жизни, а также создающих новые отрасли промышленности.

Имея опыт достижения эффектного роста за сравнительно короткий период времени, правительство Республики Корея сейчас концентрирует внимание и усилия на качестве роста, способствующем созданию рабочих мест, поощрению инноваций в промышленности, сбалансированному развитию и провинций, и больших городов, и крупных компаний, и мелких предприятий.

В 2008 г. страна провозгласила “зеленый” курс развития экономики. Для обеспечения энергетической безопасности приоритет был отдан солнечной и ветровой энергетике. По заявлению президента Ли Мён-бака, в эпоху климатических изменений, когда роль и ценность солнца, ветра и воды становится все более значимой, РК способна развить сектор альтернативных источников энергии до уровня сектора полупроводников или судостроения, в производстве которых южнокорейские компании лидируют^[284]. На состоявшемся в октябре 2010 г. заседании комитета по вопросам “зеленого роста” при президенте страны была обсуждена программа развития возобновляемых источников энергии. В соответствии с ней РК уделяет особое внимание внедрению солнечной и ветровой энергии.

Правительство РК поддерживает развитие биоинформатики, считая ее одним из новых локомотивов экономического роста. Специалисты Министерства экономики знаний в настоящее время занимаются оценкой перспектив биоинформатического сектора, который включает в себя компании и организации, занятые сбором, компьютерным анализом и управлением биологической информацией о живых организмах^[285].

Южная Корея имеет определенные достижения в области клонирования и трансплантологии и активно продвигает свои исследования в этой области^[286].

Одновременно Сеул провозгласил решимость активно участвовать в решении таких глобальных проблем, как охрана окружающей среды, стабильное обеспечение населения планеты продовольствием, электроэнергией и медицинской помощью для улучшения жизни человечества.

Южная Корея прорывается в постиндустриальное будущее. Закономерно, что параллельно происходит и политическая модернизация. На собственной основе стал развиваться политический плюрализм, рождается синтез восточного традиционализма и западного прагматизма. Смена власти – получение ее оппозицией в результате народного волеизъявления – впервые произошла в 1997 г., когда президентом был избран Ким Дэ-чжун (до этого выборы носили довольно условный характер, несмотря на отход от режима военной диктатуры в конце 1980-х гг.). А в 2003 г., вопреки прогнозам, победил “народный” кандидат – Но Му-хён, причем в его избирательной кампании заметную роль сыграла такая демократическая форма агитации, как интернет.

Республика Корея сегодня – член финансовой “двадцатки” (ее саммит прошел в Сеуле в ноябре 2010 г.), служит системообразующим элементом азиатской экономической интеграции и создания новой региональной архитектуры. Страна все более выдвигается на позиции лидера экономической динамики в Азии в связи с многолетней стагнацией и “утратой самурайского духа” Японией. Чем же ее опыт может быть полезен для модернизации России?

Сергей Гуриев, бывший ректор Российской экономической школы, считает, что “по уровню развития и отставания от переднего края производительности Россия в 2010–2011 гг. примерно соответствовала Южной Корее середины – конца 1990-х гг.

В это время Корея как раз и переходила от модели догоняющей индустриализации к инновационной экономике. Это был очень болезненный процесс, потребовавший реструктуризации (и даже банкротства) чэболей – крупнейших финансово-промышленных конгломератов. Возможно, и Россия находилась на границе между модернизационной и инновационной моделями развития”. Гуриев пояснил разницу: “Модернизация – это копирование современных технологий. Однако в странах, которые находятся достаточно близко к переднему краю технического прогресса, выгоднее заниматься инновациями. Ведь пока скопируешь существующую технологию, передний край уйдет вперед, а выигрыш от копирования для тех, кто близок к переднему краю, не очень велик”^[287]. Вот этот опыт Южной Корее был бы полезен при формировании российской экономической стратегии.

Южная Корея подтвердила верность выбора пути в момент нового сурового испытания – нынешнего глобального финансово-экономического кризиса. РК показала (в отличие от России, где кризис вызвал беспрецедентный экономический спад) прочность основы инновационной экономики. После заметного (на 26 %) сокращения промышленного производства в 2008 г., роста безработицы, понижения курса воны к доллару, экономика страны уже в 2010 г. восстановилась, чему способствовала правительственная программа по борьбе с кризисом. В апреле 2010 г. международное рейтинговое агентство Moody's Investors Service повысило суверенный рейтинг Южной Кореи с А2 до А1, объяснив свое решение “исключительной устойчивостью южнокорейской экономики перед мировым финансовым кризисом”. Особо было отмечено, что правительству Южной Кореи удалось не увеличить внешний долг и сохранить контроль над дефицитом бюджета.

Конечно, проблемы в экономике Южной Кореи существуют. К ним относятся, в частности, неповоротливость крупных корпораций, их долги. Правительство Южной Кореи обещает “содействовать реструктуризации корпораций в интересах оздоровления финансового положения на основе сокращения нерациональных расходов”. Однако, хотя “экономическое чудо” связано прежде всего с усилиями крупных корпораций, малому и среднему бизнесу всегда создавались льготные условия, что и привело к его бурному развитию.

Главное в корейском чуде – это “трудовая этика”, а проще говоря – желание работать. Допоздна горят окна в офисах компаний и государственных учреждений. В любом корейском магазине или ресторане к вам с готовностью устремятся служащие, искренне готовые вам услужить. Выходные, особенно в сфере обслуживания, – понятие условное. Фраз “У меня обед” или “Рабочий день закончился” в Корее не услышишь. Отпуск по-прежнему составляет не больше недели. Всеобщей десятидневной новогодней гульбы экономика вовлеченной в мировое хозяйство страны позволить себе не может.

Однако государство не экономит на реализации общественно полезных проектов. Корейская медицинская система достигла значительного прогресса, приезжают лечиться даже из-за границы, в том числе из России. Корейцы внедряют самые передовые зарубежные медицинские технологии. Про культ образования уже говорилось: создана соответствующая разветвленная многоступенчатая система, и хотя образование недешево, возможностей для него более чем достаточно.

Особое внимание уделяется развитию инфраструктуры. Международный аэропорт в Инчхоне (недалеко от Сеула) может обслуживать до 100 млн пассажиров и перевозить до 7 млн т грузов в год. Южная Корея располагает 28 международными и 22 внутренними морскими портами. Порт Пусан – третий в мире по объему контейнерных перевозок. Правительство Южной Кореи планирует инвестировать 50 трлн вон в развитие прибрежных районов на востоке и западе страны в целях превращения их в новые центры экономического роста в сферах энергетики, туризма и бизнеса.

Когда автор этих строк впервые попал в Сеул более 20 лет назад, пробки были почище нынешних московских. С тех пор создана мощная транспортная инфраструктура, включающая многорядные эстакады и туннели, современные развязки. Пробки на дорогах в часы пик и по уикендам не приобретают характера гуманитарной катастрофы, как в Москве и других российских городах. И это в стране, где проживают почти 50 млн человек и едва ли не в каждой семье есть машина, часто не одна. Сеул стал городом для людей. Не забыт общественный транспорт – в городах создана единая транспортная система, отличающаяся высоким комфортом и заботой о пассажирах.

Почему бы нам не поучиться у корейцев заботе о человеке? Тем более, что такому гуманизму в Корее – по-прежнему весьма регламентированной стране с приматом государственных интересов – совсем немного лет. При этом ссылаться на российскую специфику отсутствия соответствующих цивилизационных традиций не очень корректно…

Для успеха нации в нынешнем глобализированном и взаимозависимом мире важно, как ее воспринимают за рубежом. Корейцы раньше нас поняли важность “мягкой силы”. Невзирая на экономические трудности, в 2009 г. Южная Корея приняла государственную программу по улучшению имиджа страны стоимостью в 74 млрд долл, в год, которая ориентирована на повышение позиции страны в рейтинге “индекс национальных брендов”. (Nation Brands Index, разработан британским экспертом Саймоном Анхольтом, составляется с 2005 г.) России не грех перенять этот опыт, тем более что организации и фонды, занимающиеся подобно проблематикой, у нас есть. Надо лишь поставить соответствующие задачи и выделить ресурсы.

Задачи двустороннего сотрудничества

Сегодня Южная Корея на высшем уровне была названа потенциальным стратегическим партнером России, и это относится в первую очередь к экономике и науке. Объем взаимной торговли составляет 20 млрд долл., инвестиций – 1,5 млрд долл. Каждому россиянину известны марки “Хёндэ”, “Самсунг”, LG, “Дэу” и др. В ходе пребывания в Сеуле в ноябре 2010 г. российского президента Д. Медведева стороны договорились в кратчайшие сроки разработать программу партнерства в целях модернизации и инновационного развития. В качестве стратегических направлений взаимодействия были определены такие сферы, как связь и телекоммуникации, банковское дело, коммерциализация инновационных и прикладных научных разработок, а также сотрудничество в природоохранной сфере, в том числе программа “зеленый рост” и энергосбережение. Две страны выразили намерение продолжить сотрудничество в сфере высоких технологий, в частности, в области информационных, нано- и биотехнологий, полярных исследований, ядерной энергетики, создания новых материалов и оптической науки^[288]. Подписан меморандум о взаимопонимании в области модернизации экономики.

Важно, что в отличие от взаимодействия с многими передовыми странами, ушедшими от нас далеко вперед, сотрудничество с Южной Кореей – дорога с двусторонним движением. В РК не слишком развиты фундаментальные исследования, поэтому она крайне заинтересована в получении их результатов в России. Зато корейцы сильны во внедрении и коммерциализации технологий, включая выпуск готовой продукции и ее маркетинг на мировом рынке. В России после 1994 г. уже создано несколько корейских центров научно-технического сотрудничества, которые служат для корейцев “окнами” в российскую науку. По данным одного из опросов, среди малых и средних компаний РК две трети чувствуют необходимость в получении технических знаний из-за рубежа, 12 % уже этим занимается, причем 30 % опрошенных указали в качестве источника Россию (45 % – США, 20 % – Японию).^[289]

Алексей Ситников из журнала “Форбс” рассказал о посещении Digital Media City – цифрового города, построенного на окраине Сеула, своего рода прообраза Сколкова, где работают около 30 000 чел. (там трудятся и российские ученые, коммерциализирующие свои научные достижения с помощью корейцев): “Идея наша, доведение до промышленного образца – Корея… Корея заинтересована в освоении емкого российского рынка, а качество российского научного капитала не вызывает сомнения и проверено на практике… Если корейцы придут в Россию со своими навыками в продвижении инновационных товаров и услуг на рынки, их встретят здесь с пониманием. Возможности для сотрудничества, безусловно, были и ранее, но теперь у них появилась локализация. Теперь президент Медведев не просто зовет корейцев в Россию, он приглашает их в совершенно конкретные, понятные, прописанные в законодательстве инфраструктурные условия”^[290].

Подведем некоторые итоги сказанному. Цивилизационные основы, система ценностей двух наших народов отличаются настолько, что корейский прагматизм, трудолюбие и напористость на российскую почву все же не пересадить. Но в конкретных областях есть, что перенять, и сами корейцы готовы в этом помочь. Не безвозмездно. Но и России есть что предложить для модернизации Кореи благодаря своему мощному интеллектуальному потенциалу.

Раздел III
Российская дипломатия в Корее

Почем пядь земли русской?
История возведения посольства РФ в Южной Корее^[291]

Внушительный комплекс российского посольства в самом центре южнокорейской столицы как бы символизирует связь времен. Суперсовременное, напичканное современным хозяйственным оборудованием здание дипломатической миссии России, официально открылось в июле 2002 г. в квартале Чондон, в двух шагах от королевского дворца Токсугун и остатков царской русской миссии.

Российские дипломаты вернулись в квартал Чондон, где с начала открытия “королевства-отшельника” возникали миссии великих держав, спустя полвека (наше генконсульство было закрыто в 1946 г., первое время после нормализации отношений в 1990 г. россияне “снимали углы” в отдаленных районах Сеула). Причем вернулись именно в тот период, когда Россия, казалось бы, теряла повсеместно свои внешнеполитические позиции и собственность. Это – результат и символ добрых отношений России и РК. Не осталась в проигрыше и Корея: “Самсунг” активно строил южнокорейское посольство в Москве на Плющихе. Как же удалось решить проблему размещения официальных представительств двух стран?

Немного истории: без нее не понять всего драматизма дипломатической борьбы.

Российские официальные представители появились в Корее в середине 1880-х гг. Первый русский поверенный в делах К. И. Вебер решил приобрести землю для миссии и, получив согласие русского правительства, скупил в центре Сеула 13 участков у частных хозяев в октябре 1885 – марте 1886 г. общей площадью более двух гектаров. Позднее рядом приобрела землю Русская православная церковь и соорудила примыкающий к посольству храм. По проекту русского архитектора А. И. Середина-Сабатина^[292] в 1890 г. были построены помещения для дипломатической миссии. Именно в этом здании в 1896–1897 гг. скрывался от японцев корейский король Коджон. Тогда Россия борьбу за влияние в Корее проиграла, уступила японцам. Вследствие поражения в русско-японской войне в 1907 г. миссия была преобразована в консульство. Там продолжали работать российские дипломаты.

После революции в России непрерывность права собственности нашей страны на этот участок и здания была подтверждена в 1925 г. при установлении дипломатических отношений между СССР и Японией, колонией которой в то время Корея являлась. С 1925 г. в помещениях миссии функционировало Генеральное консульство СССР. Здесь после освобождения страны шли переговоры совместной комиссии из представителей командования американских войск в Южной Корее и командования советских войск в Северной Корее “для оказания содействия образованию Временного корейского правительства”.

Глобальное противостояние с США после Второй мировой войны обусловило игнорирование Москвой Южной Кореи, в результате чего генконсульство в 1946 г. было закрыто. За помещением следили технические сотрудники, которые в 1949 г. были высланы. В период корейской войны 1950–1953 гг. здания миссии были полностью разрушены. На пустом участке обосновались беженцы.

Наша страна никогда не отказывалась от права на свою собственность, но и не напоминала о ней, возможно, считая, что она, как дипломатическая, должна была бы пользоваться определенной защищенностью. Тем не менее в 1968–1970 гг. корейские власти, опираясь на внутренний закон и не информируя Москву (с ней не было отношений), национализировали участок. Впрочем, это было к лучшему, так как не исключено, что в противном случае на территорию по принципу приобретательской давности (лицо, прожившее на бесхозной земле 20 лет, становится в РК ее собственником) могли бы претендовать самовольно захватившие ее поселенцы.

В 1973 г. власти продали часть участка частным компаниям, позднее застроивших его небоскребами. На оставшейся части, переданной муниципалитету Сеула (около 0,8 га), устроили сквер. В нем высится восстановленная башня бывшей русской миссии – архитектурный памятник Сеула, хорошо известный местным жителям.

Зная об этом, некоторые южнокорейские представители в период, когда Южная Корея “обхаживала” Москву в целях установления отношений на уровне посольств, не скупились на посулы о том, что “место для посольства СССР в Сеуле уже есть”. По заданию корейского правительства группа корейских юристов изучила этот вопрос и признала, что Москва вправе претендовать если не на сам участок, то на компенсацию.

Однако министр иностранных дел СССР Э. Шеварднадзе не обусловил установление дипотношений решением этого вопроса (именно так позднее поступили китайцы, безоговорочно получившие при признании РК здание бывшего посольства Тайваня в Сеуле). Более того, Шеварднадзе самовольно изменил дату установления дипотношений (перенес ее с 1 января 1991 г. на 30 сентября 1990 г., день подписания соглашения на полях Генассамблеи ООН), чем лишил своих подчиненных возможности обсудить условия размещения посольств до фактического введения в действие соглашения об установлении отношений на уровне этих самых посольств.

МИД СССР попробовал было напомнить о российской земельной собственности в Сеуле, передав в ноябре 1990 г. РК ноту с просьбой принять меры, связанные с осуществлением прав нашей стороны на земельный участок. Однако южнокорейский МИД прислал официальный ответ о том, что РК считает этот участок своей собственностью и надлежащим образом осуществляет право собственности с 1970 г. То есть южнокорейцы дали понять, что если даже национализация в 1968–1970 гг. была не вполне юридически чистой, участок все равно уже не вернут. Международная юридическая практика показывает, что добиться реституции (возвращения) любым государством иностранной собственности при таких условиях практически нереально.

Накануне крушения советской империи МИД СССР этим и удовлетворился. Однако пришедшие при его слиянии с МИД России специалисты, руководимые замминистра Г. Ф. Кунадзе, с таким отказом не согласились и решили реанимировать претензии. Сначала разговор пошел на рабочем уровне, хотя корейцы и слышать об этом ничего не хотели. В ноябре 1991 г. первый посетивший РК официальный представитель новой России спикер Р. Хасбулатов поставил вопрос о российской земельной собственности перед президентом РК Ро Дэ-у, который впервые признал правомерность такого подхода. Позднее уже на уровне МИД удалось добиться согласия южнокорейцев на официальные консультации, хотя к тому времени Россию в Сеуле воспринимали уже не как сверхдержаву.

С середины 1992 г. начались “вязкие” переговоры экспертов. Южнокорейцы признали, что в сеульских кадастровых книгах есть запись о регистрации земли за Россией. Вместе с тем они считали это недостаточным, так как не было доказательств покупки земли: может быть, корейский король ее подарил К. Веберу для проживания, и корейское государство тогда вправе забрать ее назад. Хотя даже само владение землей с 1886 по 1946 г. по принципу приобретательской давности по корейским же законам вроде бы само по себе давало право собственности. Однако с точки зрения корейцев речь о дипломатическом иммунитете (в условиях отсутствия официальных отношений) с 1946 г. уже не шла, поэтому национализация земли была правомерной. Российские юристы выдвигали свои контраргументы и прецеденты.

Ясно было, что чисто юридическая казуистика уведет дело в трясину бесконечных разбирательств и сутяжничества. Требовалось политическое решение. Российские дипломаты взялись за активное его лоббирование на самых разных уровнях, включая Голубой дом (резиденция президента РК).

В российских архивах в Санкт-Петербурге мидовцы тем временем нашли письмо К. Вебера, в котором он в 1897 г. разъяснял МИД в ответ на запрос последнего, что выслал купчие, оформленные Сеульским муниципалитетом в 1886 г., в Санкт-Петербург, в Департамент личного состава и хозяйственных дел МИД. Однако сами купчие так и не нашлись – видно, были потеряны еще тогда; потому и запрашивали Вебера, работавшего в ту пору уже в Мексике. Тем не менее совокупность представленных корейской стороне архивных документов бесспорно доказывала, что Россия приобрела землю, и что она была ее собственностью. Корейские эксперты согласились с этим. Это был первый крупный сдвиг, позволивший в изменившейся политической атмосфере открыть путь к формальному соглашению об урегулировании материальных претензий.

Важно было найти формулу этого урегулирования. К тому моменту стало ясно, что старый участок, частично уже застроенный, не вернуть. К тому же оставшийся свободным “кусок” от него не очень подходил для строительства, а продать его из-за многочисленных градостроительных ограничений было практически невозможно – желающих приобрести в личное пользование памятник национальной истории в Сеуле просто не нашлось бы. Следовало соглашаться на альтернативную компенсацию. Корейцы еще на ранней стадии разговоров об обустройстве посольств согласились с тем, что для этой цели можно было бы обменяться равными по площади участками в двух столицах, так как РК также нужно было иметь собственное, а не арендованное посольство в Москве.

Такая идея развязки – обмен участками плюс компенсация за прежнюю российскую собственность в Сеуле путем строительства здания в Сеуле за корейский счет – была впервые сформулирована заммининдел РК Хон Сун-ёном, до того работавшим послом РК в Москве в 1993 г. Однако корейские власти не смогли подыскать подходящий участок для обмена: предлагали то неудобные участки в центре, то неподходящие на окраине Сеула.

Эту задачу пришлось взять на себя российским дипломатам. Торгпред С. А. Петров с помощью корейских риелторов летом 1993 г. “набрел” на свободный участок в квартале Чондон, где когда-то располагалась средняя школа “Пэдже”. Участок № 34–16 принадлежал государственной Корейской земельной корпорации; желающих купить его не находилось из-за больших ограничений по этажности строительства и площади зданий. Об участке доложили в Москву. Участок показали нескольким высокопоставленным российским визитерам.

В марте 1994 г. на уровне заммининдел было согласовано, что данный участок подойдет для размещения российского посольства (корейский МИД впоследствии выкупил его для этой цели). Корейцам в Москве в обмен был предложен участок на Мосфильмовской улице, однако позже он им “не показался”.

Между тем продолжались переговоры о компенсации за бывшую российскую собственность – “суммы в урегулирование вопроса, касающегося бывшего участка российского представительства”. В российской прессе фигурировали расчеты, исходящие из заоблачных рыночных цен на землю в этом районе Сеула, оценивающие участок в 300–400 млн долл. Сегодня можно признать, что это было скорее психологическое давление с российской стороны. Из-за градостроительных ограничений на данном конкретном участке он, как уже говорилось, был фактически “непродажным”. Реально и юридически корректно было исходить в качестве ориентира из регистровой цены: около 35 млн долл, в воновом эквиваленте по тогдашнему курсу. Корейцы же предлагали для закрытия вопроса максимум 15 млн долл.

Анализ показал, что настаивать на определении этой суммы как компенсации не стоило прежде всего из-за юридических и политических соображений. Российская аргументация о незаконности национализации земли была довольно шаткой, а признание нашей правоты для корейцев было бы чревато “потерей лица”. К тому же это была бы пиррова победа: компенсировать в таком случае надо было бы по ценам периода национализации (около 1 млн долл, плюс проценты). Материальное выражение претензий имело не юридическую, а историческую и политическую подоплеки.

Упорный торг продолжался еще несколько месяцев, и наконец в результате тяжелейших переговоров дипломатов двух стран, продолжавшихся всю ночь в одном из сеульских отелей, осенью 1996 г. стороны “ударили по рукам”. За бывшую собственность РК обязалась заплатить России 27,5 млн долл, в воновом эквиваленте.

Дело было за малым – найти устраивающий корейцев кусок московской земли, чтобы подписать соглашения об обмене и компенсации “в пакете”. В середине 1990-х гг. найти такой участок в центре Москвы было непросто, к тому же надо было заплатить московским властям изрядные деньги за выкуп правы аренды. Наконец удалось найти (и согласовать) подходящий участок в Тружениковом переулке, 15, причем мидовцам пришлось прибегнуть к помощи самых влиятельных московских политиков и государственных лидеров, чтобы его зарезервировали за корейцами. “Заковыристым” был и вопрос о том, кто осуществит предварительное освобождение участков в двух столицах от коммуникаций и сооружений (участок в Сеуле был пуст, а в Москве под ним проходила теплотрасса). Но постепенно все утряслось, хотя копий было сломано тогда немало.

Достигнутые договоренности были закреплены в двух межправительственных соглашениях: об урегулировании вопроса в отношении земельного участка бывшего российского представительства в Сеуле и об обмене земельными участками для строительства комплексов дипломатических представительств. Они были парафированы в Москве 5 марта 1997 г. В первом из них фиксировалась сумма, которую правительство РК обязалось выплатить российской стороне – 24,46 млрд вон (что на момент согласования было эквивалентно 27,5 млн долл.), – и порядок выплат. Второе соглашение определяло условия взаимной сдачи упомянутых выше участков в Сеуле и Москве в аренду на 99 лет с автоматическим продлением за символическую плату (1 доллар в год). Была также согласована межмидовская договоренность о порядке и графике выплат.

Оба соглашения были подписаны министрами иностранных дел России и РК Е. М. Примаковым и Ю Чжон-ха 24 июля 1997 г. в Сеуле. На этом собственно дипломатическая часть работы была закончена. Казалось бы, можно начинать строительство.

Но осенью 1997 г. в Корее грянул финансовый кризис, сразу обесценивший южнокорейскую вону вдвое. В свое время корейцы убедили российскую сторону, что сумма компенсации должна быть закреплена в вонах: в конце концов, речь шла об урегулировании претензий на недвижимость, находящуюся в Корее, причем деньги должны были быть ассигнованы из бюджета РК и потрачены в Корее на строительство нового посольства. Однако долларовый эквивалент сократился, что заставило обеспокоиться московских чиновников: корейцы, мол, нарушают обязательство о выплате 27,5 млн долларов! Российское посольство хотело даже отказаться от приема первого платежа и вручило вечером 31 декабря 1997 г. (!) соответствующую ноту.

Разумеется, попытка заставить корейцев платить больше официально согласованного была безнадежной, она, видимо, была направлена лишь на то, чтобы “перестраховаться”. Реально Россия не так уж много теряла, удачно разместив воновые средства на банковских депозитах, да и курс воны вскоре несколько вырос. Однако время уходило, а российская сторона все никак не могла приступить к строительству из-за неурегулированности финансовой стороны дела.

Пока велись многолетние переговоры, российские дипломаты уже прикидывали, как могло бы выглядеть будущее посольство. Первые эскизы были сделаны еще в 1994 г., когда руководители посольства проинспектировали данный участок в упомянутом ранее историческом районе Чондон, где этажность и расположения зданий строго лимитировались. В этом помог известный в Корее архитектор Ким Вон. Позднее к нему подключились московские коллеги, подготовившие эскизный проект здания. Много месяцев продолжалась трудоемкая процедура его согласования в сеульских инстанциях. Бывали и драматические моменты. При археологической экспертизе обнаружились остатки крепостной стены, которая когда-то окружала корейскую столицу. Российской стороне пришлось взять на себя обязательство о ее консервации при строительстве.

Наконец, 12 июня 1999 г., в национальный праздник России состоялась торжественная церемония закладки первого камня в здание посольства. Однако договор между МИДВТ РК и посольством на долгосрочную аренду участка был подписан лишь 3 декабря 1999 г. (корейская сторона увязывала прогресс в Сеуле с решением соответствующих вопросов в Москве).

По мере выправления финансового положения в РК становилось ясно, что средств на строительство так или иначе достаточно, и дальше оттягивать начало работ было неоправданно. И без того с момента принципиального решения вопроса подписания соглашений прошло два с лишним года, а всего-то был сделан лишь проект. В конце 1999 г. был проведен тендер среди корейских компаний (российские не имели разрешения для производства работ в Корее), который выиграла фирма “Самсунг”.

“Самсунг” смог построить комплекс, состоящий из 5-этажного служебно-представительского здания и 11-этажного жилого дома, менее чем за два года. В основном использовались местные стройматериалы и отделка. Здание выстроили “с запасом”, оно рассчитано на работу нескольких десятков дипломатов, приемы на несколько сотен гостей. Правда, жилищные условия для россиян можно счесть довольно стесненными, но таковы уж оставшиеся с советских времен нормы обеспечения жильем загранработников.

Таким образом, чтобы обосноваться в Сеуле, дипломатам потребовалось десять с лишним лет. В том числе пять с половиной лет переговоров и два года собственно строительных работ. Немало, но не так уж и много за восстановление исторической справедливости и создание долгосрочной, ориентированной на будущее базы для активной работы в интересах развития двусторонних отношений из поколения в поколение.

Новый старый партнер на Дальнем Востоке^[293]

Визит Президента РФ В. В. Путина в КНДР стал своеобразной внешнеполитической сенсацией летнего сезона рубежа тысячелетий, озадачившей многих наблюдателей в России и за рубежом. Несмотря на то, что уже к осени стало ясно, что на Корейском полуострове начали разворачиваться серьезные политические процессы, в которых России необходимо участвовать, поначалу было немало недоумевающих и недовольных в связи с пхеньянским визитом российского лидера. Приходилось сталкиваться с немалым числом рассуждений о “внезапности” этой дипломатической акции, “подчиненности” ее какой-то скоропреходящей конъюнктуре (скажем, только лишь желанию подорвать основания для реализации американских планов в области ПРО) или даже о том, что в борьбе за “многополярность” Россия ищет новых союзников среди “государств-изгоев”, поэтому резкий поворот в сторону КНДР – это начало новой тенденции в российской внешней политике^[294]. Некоторые не слишком осведомленные о “политической кухне” комментаторы увязывали принятие решения о визите с не вполне удачным исходом российско-американских переговоров на высшем уровне в Москве в начале июня 2000 г. (в частности, по теме ПРО США, одним из главных оправданий для которой служила “северокорейская ракетная угроза”) или же с визитом председателя Государственного комитета обороны КНДР Ким Чен-ира в Пекин в мае 2000 г., после которого, мол, и России надо было “не отстать”.

Следует, наверное, согласиться с тем, что время и обстоятельства визита (перед саммитом “восьмерки” на Окинаве) были выбраны исключительно удачно, дав мощный демонстрационный эффект, столь же важный в дипломатии, сколь и рутинная черновая работа. Визит действительно застал многих врасплох, поскольку перечеркнул ряд устоявшихся представлений и теорий. Во-первых, постулат о том, что Северная Корея – государство, находящееся в глубокой дипломатической изоляции, с которым невозможно иметь дело, непонятное, непредсказуемое, а потому опасное. Во-вторых, представления о незначительности роли России на Корейском полуострове в связи с тем, что “северокорейцы не хотят контактов с Москвой”. В-третьих, визит дал альтернативную “линии кнута и пряника” концепцию стабилизации обстановки на Корейском полуострове – через преодоление изоляции Пхеньяна, равноправное сотрудничество без нажима и шантажа.

Вместе с тем ничего сенсационного в таком развитии событий не было. Российско-северокорейский саммит вызревал на протяжении довольно длительного времени, хотя физически вряд ли мог состояться ранее середины мая 2000 г. (в связи со сроками инаугурации российского президента). Если данный шаг, олицетворяющий активизацию политики Москвы на корейском направлении, и был для кого-то неожиданным, то только не для внимательных наблюдателей, следящих за событиями в регионе. Для того, чтобы доказать это, придется напомнить недавнюю историю.

В первой половине 1990-х гг. перед российской внешней политикой встало множество новых вызовов, на фоне которых корейская проблематика пусть и сохраняла важность, но теряла остроту. Ситуация контролируемой напряженности в Корее хотя и составляла потенциальную угрозу безопасности дальневосточным рубежам России, но не шла ни в какое сравнение с действительно насущными вызовами (от Чечни до Ирака и Югославии), при том, что ракетно-ядерная угроза со стороны КНДР многим в Москве казалась не самой опасной для судеб человечества, а в скорый коллапс КНДР верило еще меньшее число серьезных людей. Россия, вопреки распространившемуся на Западе мнению, на деле сохраняла потенциальные рычаги влияния на корейскую ситуацию (та же военная помощь), но не прибегала к ним, потому что ситуация с российской точки зрения, то есть воспринимаемая через призму российских национальных интересов, того не требовала.

Конечно, на эмоциональном уровне отстранение нашей страны от переговоров по корейской проблематике вследствие введения формулы “два плюс два” (две Кореи, США, Китай) в середине 1990-х гг. вызвало в Москве негативную реакцию, но на практике оказалось, что эти переговоры малоэффективны, и неучастие в них России хотя бы избавляет ее от досады от бесплодности усилий. Вряд ли большой потерей было и неучастие России в КЕДО (Организация развития энергетики Кореи, сооружающая в КНДР АЭС): политические цели этой организации (“вовлечение” КНДР) для России не так важны, а с экономической точки зрения КЕДО сталкивается с постоянными проблемами (нет уверенности в том, что дело не закончится полным фиаско), которые Россия помочь решить не в состоянии, а ответственность несла бы (при том, что российские реакторы для АЭС были отвергнуты КЕДО “с порога”).

Нельзя, конечно, не признать, что параллельно с ослаблением внимания к корейским делам сократились и наши возможности воздействия на ситуацию в Корее при одновременном резком возрастании здесь роли США. Если же задаться вопросом о причинах такого положения, придется признать, что возможности Москвы на Корейском полуострове существенно сократились не только из-за общего ослабления международных позиций России, но и потому, что тем внешнеполитическим капиталом, которым для нас являлись многолетние связи с Пхеньяном, Советский Союз в последний период его существования распорядился не лучшим образом.

Закономерная нормализация отношений с Сеулом в конце 1980-х гг. вовсе не должна была бы сопровождаться фактически полным разрывом с Пхеньяном при всех идеологических разногласиях с ним. Не помешали же куда более глубокие разногласия США с режимом несколькими годами позже вступить в прямой диалог с северокорейцами. Россия же за более чем вековую историю вовлеченности в корейские дела, казалось бы, должна была усвоить урок: все, что происходит здесь, самым непосредственным образом сказывается на ее национальных интересах, а потому дестабилизации обстановки в Корее допустить нельзя независимо от того, что мы думаем по поводу порядков в Северной Корее. Тем более что суждения об агрессивности и “опасности” КНДР в сложившихся геополитических условиях явно страдали тенденциозностью. “Агрессия” против кого-то стала бы для Пхеньяна самоубийством.

К сожалению, северокорейцы – непростые партнеры, и поверхностное знакомство с корейскими делами зачастую толкало непрофессионалов от внешней политики к скоропалительным, но в итоге не обязательно верным выводам.

Поддержание мира и стабильности на полуострове оставалось важнейшим приоритетом России в этом регионе. Разумеется, мы – за мирное самостоятельное объединение Кореи, в результате чего у России появится процветающий сосед и дружественный партнер, однако решение этой задачи в первую очередь – дело самого корейского народа. России нет особой необходимости непосредственно вмешиваться в этот процесс, поскольку нашим практическим интересам он не угрожает, скорее наоборот. Роль России в нем сводится к благожелательной поддержке и к конструктивному содействию межкорейскому примирению и снижению напряженности в отношениях между двумя корейскими государствами. Как свидетельствует многолетний опыт, в корейских делах роль посредника неблагодарна и малорезультативна. В интересах России развивать добрососедское взаимовыгодное сотрудничество с корейским народом в целом: с нацией, у которой нет негативных чувств к России уже хотя бы потому, что никогда в истории мы друг против друга не воевали.

Возможно ли достичь все названные цели без нормальных, добрососедских отношений с каждым из корейских государств? С учетом того, что отношения с Южной Кореей в 1990-е гг. после весьма эффектного старта развивались в целом поступательно и стабильно (хотя не беспроблемно), с прагматической точки зрения стало необходимо подтянуть “слабое звено”, т. е. наладить отношения с Севером, ведь эта страна и ее жители – наши близкие соседи. Россия не может и не должна игнорировать 20 с лишним миллионов человек у собственного порога. Нормализация отношений с КНДР, помимо собственно национальных интересов России, имеет важное значение и с точки зрения региональной безопасности: изоляция Северной Кореи, ее ослабление, деградация и системный кризис могли бы стать для региона серьезной угрозой. В стабильном развитии и прогрессе Северной Кореи заинтересованы, по сути, все региональные “игроки”, однако наилучшие возможности внести наиболее весомый вклад в это у России появились именно во второй половине 1990-х гг.

Восстановление доверия к России со стороны КНДР нельзя назвать легкой задачей. В Пхеньяне с конца 1980-х гг. с большой опаской следили за преобразованиями в России, видя в них угрозу существующему в КНДР строю и опасаясь влияния, а тем более переноса “российского опыта” на корейскую землю. Для руководства и политического класса Северной Кореи, в отличие от других бывших соцстран, такой сценарий был неприемлем абсолютно, так как означал бы потерю власти, быстрое и неизбежное поглощение республики врагами (а политический класс соцстран мог рассчитывать на то, что впишется в новую политическую систему в качестве политиков и “капиталистов”).

Именно поэтому в начале 1990-х гг. в КНДР, как нам кажется, воспринимали Россию (хотя серьезные специалисты в нашей стране никогда не разделяли теорий о “скором крахе КНДР”) скорее как враждебное или, во всяком случае, как недружественное государство, “предателей дела социализма”. Понадобилось время и целенаправленные дипломатические усилия для того, чтобы в Пхеньяне поняли: Россия искренне заинтересована в мире и стабильности на Корейском полуострове, что невозможно без стабильного развития самой КНДР и без налаживания Москвой с ней нормальных, корректных отношений.

Движение навстречу друг другу началось с середины 1990-х гг., когда на разных уровнях в России была провозглашена важность развития сбалансированных отношений с обеими Кореями, и Пхеньян перестал опасаться практики “координации” Москвой антисеверокорейских акций с США и другими западными странами (хотя обмен оценками и наше влияние на корейскую политику других стран даже усилились). С осени 1994 г. руководство КНДР изменило свое отношение к России как к враждебному государству и стало видеть в ней “дружественную страну”, с которой оно готово развивать отношения, независимо от различий идеалов и общественных систем^[295].

Процесс сближения особенно активизировался примерно с 1998–1999 гг. (в том числе благодаря изменениям, произошедшим в российской внешней политике с приходом в МИД России Е. Примакова; северокорейцы позитивно оценили его принципиальные подходы к США). Следует подчеркнуть, что именно тогда в северокорейской политике начались позитивные тренды, которые весь мир заметил лишь в ходе “дипломатического наступления” КНДР в конце 1999-х – начале 2000-х гг.

В сентябре 1998 г. Ким Чен-ир формально вступил во власть в качестве председателя Государственного комитета обороны (после периода траура по отцу создав новую структуру управления страной) и активизировал внешнюю политику. Как представляется, отнюдь не случайно северокорейцы избрали именно российское направление в качестве пилотного: с одной стороны, сыграло свою роль то обстоятельство, что Россия – знакомый, традиционный партнер, с другой – то, что Россия – член Совета Безопасности ООН, член “восьмерки”, т. е. авторитетная страна, которой вполне по силам помочь КНДР добиться большего понимания ее проблем от мирового сообщества.

Как нам кажется, именно в середине 1998 г. северокорейцы сделали выбор в пользу предлагавшихся уже с середины 1990-х гг. российской стороной восстановления и нормализации отношений, хотя в Пхеньяне, похоже, имелись как сторонники, так и противники такого выбора.

Внешне такой поворот проявился, в частности, в ходе дипломатических консультаций осенью 1998 г. – практически единственного сохранившегося на тот момент канала межгосударственного общения. Северокорейская сторона вдруг проявила заметный конструктивизм в подходе к переговорам о новом базовом межгосударственном договоре (как известно, еще в 1996 г. стороны согласились, что прежний союзнический договор 1961 г. себя исчерпал и необходимо подготовить новый). Осенний раунд переговоров 1998 г. был столь успешен, что позволил ставить вопрос о выходе на парафирование и последующее подписание договора.

В результате поездки в Пхеньян в марте 1999 г. заммининдел Г. Б. Карасина текст был полностью согласован и парафирован. Началось обсуждение процедуры подписания договора на уровне министров (такой контакт должен был состояться впервые с 1990 г.). Россия и КНДР вплотную подошли к поворотному моменту в своих отношениях. Этому способствовали и внешние, и внутренние факторы, в частности, переход южнокорейской администрации Ким Дэ-чжуна не на словах, а на деле к политике примирения и сотрудничества с Севером, некоторые позитивные сдвиги в отношениях КНДР с США, острота экономических проблем в КНДР.

Вместе с тем стороны именно в тот момент, возможно, еще не вполне были готовы к такому прорыву. КНДР только разворачивала свое “внешнеполитическое наступление”, приведшее в первой половине 2000 г. к полосе дипломатического признания со стороны ряда государств. Россия же вступала в трудный период предвыборных и военных кампаний. Перенос запланированного на май – июнь 1999 г. визита в Пхеньян российского министра иностранных дел (как из-за занятости корейских хозяев визитом в Пекин Председателя Президиума Верховного Народного Собрания КНДР Ким Ён-нама, так и в связи с российско-южнокорейским саммитом в Москве) в целом пошел на пользу делу. Стороны как бы взяли (пусть непреднамеренный) тайм-аут, который позволил спокойно проанализировать свои возможности и задачи, перспективы предстоящего сближения, его пределы, еще раз прощупать позиции друг друга. Определенную роль в этом сыграла “тихая дипломатия”, в частности, неофициальные визиты в Москву (в том числе транзитом) конституционного главы северокорейского государства Ким Ён-нама (будучи долгие годы министром иностранных дел КНДР, он накопил немалый международный опыт), других северокорейских руководителей.

Приход к власти в России президента В. В. Путина, новый прагматизм и динамизм российской внешней политики, ставящей во главу угла защиту национальных интересов, не могли не внести новые позитивные изменения в ситуацию. Повышение самостоятельности во внешнеполитической сфере России явно импонировало Пхеньяну. В частности, закрепленное в Концепции внешней политики России стремление к многополярности вполне было созвучно как идеологическим установкам КНДР, так и ее непосредственным практическим логическим целям – укрепить свои позиции в тяжелом противостоянии с США, для чего российский “тыл” явно лишним не был.

КНДР высказала поддержку подходам России по важным для нее вопросам ПРО, центральной роли ООН, нерасширения НАТО и др. Не осталось незамеченным в Пхеньяне и укрепление связей России с Китаем, фактически единственным оставшимся крупным политическим союзником КНДР. Все это обеспечило возможность, несмотря на идеологические различия и несогласие по ряду кардинальных вопросов, сотрудничать не только в двустороннем формате, но и на международной арене. Возможность ценную тем, что Россия в состоянии оказать реальную помощь северокорейцам в преодолении дипломатической блокады, что отвечает не только интересам самой КНДР, но и задачам укрепления безопасности в регионе.

Совокупность вышеперечисленных факторов сделала визит в Пхеньян главы российского МИД не просто успешным, а этапным. Если предыдущий визит главы внешнеполитического ведомства нашей страны (Э. А. Шеварднадзе в 1990 г.) означал окончание этапа “социалистического интернационализма”, то визит И. С. Иванова в феврале 2000 г. символизировал переход накапливавшихся в последние годы изменений в новое качество.

Подписанный 9 февраля 2000 г. в Пхеньяне Договор о дружбе, добрососедстве и сотрудничестве стал политико-юридическим символом и формальной базой новой системы двусторонних отношений. Принципиально важно то, что Договор был заключен на основе стремления уважать цели и принципы Устава ООН, общепризнанные нормы международного права, обеспечения мира и безопасности в Северо-Восточной Азии, не направлен против интересов третьих стран^[296]. Документ с такими формулировками и обязательствами в дипломатической истории КНДР появился впервые, и то, что республика подписалась под этими общепризнанными международными принципами, – немалая заслуга России. Договор предусматривает механизм регулярных консультаций, незамедлительное вступление сторон в контакт друг с другом в случае агрессии против одной из них или возникновения ситуации, угрожающей миру и безопасности (это, по сути, мягкая форма политических гарантий безопасности). В нем зафиксирована поддержка дела скорейшей ликвидации раскола Кореи и объединения на основе принципов самостоятельности, мирного объединения и национальной консолидации (эти принципы, согласованные Севером и Югом 4 июля 1972 г., были также подтверждены лидерами Севера и Юга в ходе исторического межкорейского саммита в июне 2000 г.)^[297].

Таким образом, договор стал не только современной правовой базой для всего комплекса российско-северокорейских отношений, но и своего рода “декларацией о намерениях” политики двух стран (а для КНДР – первой такого рода в новейший период ее дипломатической истории).

Вряд ли можно считать удивительным, что именно Россия сыграла роль ледокола, взломавшего льды дипломатической изоляции вокруг Северной Кореи. У нашей страны особая роль на Корейском полуострове. Историю не переделать: КНДР создавалась в рамках советской парадигмы, а потому устройство ее политической системы, механизмы принятия решений, особенности функционирования управления находят в Москве значительно большее понимание, чем, скажем, в Вашингтоне. Естественно, это известно и нашим северокорейским партнерам, которыми преодоление периода взаимного отчуждения, как у нас, явно воспринято с облегчением, – сказались многолетние традиции общения и взаимодействия.

Подписание договора и возобновление политического диалога между нашими странами создали условия для всестороннего наращивания сотрудничества, в том числе в принципе, и возможность для контактов на высшем уровне. Однако, как это нередко бывает в “саммитовой дипломатии”, реализация такой возможности могла занять довольно длительный срок. Инициативность российской стороны и удачное стечение обстоятельств способствовали тому, что российско-северокорейский саммит состоялся без проволочек и имел максимальный эффект.

Определенную роль в принятии соответствующего решения в Москве сыграло объявление о беспрецедентной межкорейской встрече в верхах в апреле 2000 г., что привлекло к Корейскому полуострову внимание всего мира. Настал момент для реализации Россией возможностей своего позитивного воздействия на корейскую ситуацию для того, чтобы подтолкнуть процессы межкорейского сближения и оздоровления обстановки с учетом своих национальных интересов. Представилась возможность оспорить гипертрофированные оценки о степени опасности северокорейской ракетной программы и тем самым противопоставить серьезные аргументы сторонникам развертывания ПРО США. Поездка в Пхеньян непосредственно перед азиатским саммитом “восьмерки” на Окинаве была весьма своевременна и с точки зрения активизации азиатской политики России в целом, демонстрации ею внимания к насущным проблемам Азии, и к тому же удачно вписывалась в график визитов российского лидера.

Благодаря доверительным контактам с северокорейскими партнерами, уже в начале мая 2000 г. в адрес российского президента было передано официальное приглашение от лидера КНДР Ким Чен-ира, кстати, первое подобное в истории КНДР. Подготовка визита велась с упором в первую очередь на его политическую составляющую с учетом того, что визит – первый в истории приезд в Пхеньян руководителя российского государства со времен установления контактов между Российской империей и Кореей – является рубежным событием в отношениях двух стран-соседей. Вообще, многое в визите было первым: это был первый визит иностранного лидера по личному приглашению Ким Чен-ира, первые официальные переговоры с ним на высшем уровне в Пхеньяне после прихода его к власти (если не считать “внутрикорейский” саммит), первый подписанный лидером КНДР международный документ (Пхеньянская декларация).

О протокольной части визита немало писалось в СМИ, и можно только добавить, что встречи подобной теплоты Пхеньян давно не видел^[298]. Глубоко символичны детали: например, Ким Чен-ир не только встречал и провожал российского президента у трапа самолета, но и совместно с ним возложил венок к памятнику советским воинам, погибшим за освобождение Кореи в 1945 г., тем самым связав нынешние события с традициями скрепленной кровью боевой дружбы. Лидеры двух стран провели вместе более семи часов и не только обсудили широкий круг проблем двусторонних отношений и международной жизни, но и существенно углубили взаимопонимание, установили ориентированный на будущее доверительный контакт. Ким Чен-ир с удовлетворением принял приглашение об ответном визите в Россию. Добавим, что после саммита в практику вошел обмен посланиями между руководителями двух государств.

В ходе визита была подписана основополагающая Пхеньянская декларация, в которой:

– подчеркнута важность “формирования многополярного мира и создания нового справедливого и рационального международного порядка, основанного на принципах равноправия, взаимного уважения и взаимовыгодного сотрудничества”;

– подтверждены обязательства “воздерживаться от заключения договоров и соглашений с третьими странами, участия в каких-либо действиях, мероприятиях или союзах, направленных против суверенитета независимости, территориальной целостности друг друга”;

– отмечена необходимость “способствовать дальнейшему укреплению и обновлению Организации Объединенных Наций, упрочению ее центральной роли в мировых делах”;

– подчеркнуто “суверенное право каждого государства на выбор собственных путей политического, экономического и общественного развития”;

– стороны выступили “против вмешательства во внутренние дела других государств, в том числе под предлогом “гуманитарной интервенции””;

– стороны поддержали “усилия друг друга, направленные на защиту своей независимости, суверенитета и территориальной целостности”^[299].

Лидеры двух стран еще раз отметили закрепленные в двустороннем межгосударственном договоре принципы взаимного общения, которые отвечают не только коренным интересам двух стран, но и “тенденциям формирования многополярного мира и создания нового рационального международного порядка”, призванного обеспечить “надежную безопасность всех стран в политической, военной, экономической, социально-культурной и иных областях”. Особый акцент был сделан на важности укрепления роли ООН, выражено намерение взаимодействовать в ее рамках, подчеркнуто решительное несогласие с практикой вмешательства во внутренние дела государств. Стороны высказались за снижение роли фактора силы в международных отношениях, осудили международный терроризм и сепаратизм. Таким образом, была зафиксирована созвучность оценок и озабоченностей относительно кардинальных проблем сложившейся международной ситуации, важных для обеих стран.

Особое значение для российской стороны имела выраженная в декларации поддержка КНДР усилий России по укреплению стратегической и региональной стабильности, в том числе по сохранению Договора по ПРО 1972 г., выполнению Договора СНВ-2 и по скорейшему заключению Договора СНВ-3. Наибольшее внимание иностранных наблюдателей привлекла констатация “полной несостоятельности ссылок” на так называемую ракетную угрозу со стороны некоторых государств в качестве обоснования планов ревизии Договора по ПРО 1972 г.

Сенсационно прозвучало неожиданное заявление Ким Чен-ира в контексте обсуждения этой проблемы о том, что если какое-либо государство, озабоченное ракетной программой КНДР, согласилось бы на безвозмездной основе ежегодно осуществлять запуски для КНДР двух-трех спутников, КНДР не понадобились бы собственные ракеты, способные выводить спутники на орбиту. С согласия корейского руководителя В. В. Путин довел эту идею до сведения мировой общественности и политических деятелей заинтересованных государств. Выдвижение и последующее обсуждение данной инициативы вызвало оживленные комментарии во всем мире, поскольку открылась реальная возможность развязки “ракетного узла” и дальнейшего укрепления безопасности в регионе.

Следует признать, что обсуждение этой новости в мировой прессе не всегда было доброжелательным. Со ссылкой на встречу Ким Чен-ира 12 августа 2000 г. с южнокорейскими корреспондентами ряд западных СМИ запустил в оборот версию о том, что Ким Чен-ир сказал об этом якобы “в шутку”^[300]. На самом деле Ким Чен-ир и на указанной встрече с южнокорейцами фактически подтвердил высказанную им ранее идею, заявив (цитирую по материалам прессы РК): “Я сказал российскому Президенту Владимиру Путину, что мы не будем разрабатывать ракеты, если США согласятся запускать на орбиту наши спутники для нас”^[301].0 степени серьезности разговора с В. В. Путиным на эту тему (который состоялся в ходе официальных переговоров в узком составе) можно судить и по тому, что Ким Чен-ир даже предлагал включить ее в Совместную российско-корейскую декларацию. Упоминая о “шуточном” контексте обсуждения, северокорейский лидер, скорее всего, имел в виду действительно выраженную обоими руководителями иронию по поводу того, сколь сложно эту идею всерьез воспринять тем, кто больше всех говорит о своей озабоченности ракетными программами КНДР. Описанный эпизод с инсинуациями прессы именно данный факт и доказывает. Вместе с тем подходы администрации США, которая выразила готовность рассмотреть возможность запуска спутников КНДР в обмен на прекращение разработок последних баллистических ракет большой дальности, свидетельствуют о том, что в коридорах власти Вашингтона данный ход северокорейского руководителя восприняли всерьез^[302].

Для КНДР важна зафиксированная в декларации российская поддержка усилий по самостоятельному решению вопроса воссоединения Кореи объединенными усилиями корейской нации, по недопустимости внешнего вмешательства в этот процесс. Россия и КНДР договорились о взаимодействии в интересах того, чтобы Северо-Восточная Азия стала зоной мира и добрососедства, стабильности и равноправного международного сотрудничества, и в этом контексте выразили намерение внести достойный вклад в работу Регионального форума АСЕАН (членом которого КНДР официально стала через несколько дней после визита, в том числе благодаря поддержке России).

Разумеется, короткий визит после длительного периода ограниченных контактов не мог сразу разрешить все вопросы восстановления двусторонних связей. К тому же понятно, что глубокий экономический кризис на Севере и недостаток возможностей для оказания экономического содействия у продолжающей реформы России делали резкий подъем экономического сотрудничества делом весьма сложным. Тем не менее эти проблемы начали обсуждаться (в том числе и в ходе переговоров “по направлениям” во время визита). Межправительственной комиссии по торгово-экономическому и научно-техническому сотрудничеству поручили активизировать проработку крупных проектов сотрудничества в металлургии, на транспорте, в лесной отрасли, нефтяной, газовой, легкой и других отраслях промышленности. При этом особое внимание стороны уделили реконструкции предприятий, построенных при советском техническом содействии. Речь шла о завершении строительства Восточно-Пхеньянской ТЭЦ, расширении Пхеньянской ТЭЦ, сотрудничестве в налаживании производства на металлургическом комбинате им. Ким-чака, выделении корейской стороне новых территорий в России для лесозаготовок, переработке нефти на нефтеперерабатывающем заводе “Сынни” в Сонбоне при условии восстановления его мощностей.

Понятно, что реализация этих проектов зависела от источников финансирования. Возможностей для выделения кредитов у российской стороны не было, и это корейской стороне было хорошо известно. Более того, предстояло урегулировать (очевидно, путем реструктуризации) проблему северокорейской задолженности советских времен (основной долг – 3,8 млрд переводных рублей по состоянию на 1991 г., но общая сумма платежей с учетом процентов подлежит согласованию), о чем также шла речь в ходе российско-северокорейского саммита.

Очевидно, России надо было объединить усилия с другими членами мирового сообщества, заинтересованными в стабильном развитии КНДР, для реализации упомянутых и других проектов. Такое сотрудничество (его принято называть трехсторонним, имея в виду, прежде всего, участие Южной Кореи, но на деле речь может идти и об участии Японии, Китая, ЕС, США, а также международных финансовых институтов) представлялось весьма перспективным и взаимовыгодным. Как показали переговоры в Пхеньяне, в целом северокорейцы в принципе готовы к такой постановке вопроса. Особое внимание было уделено проекту восстановления транскорейского железнодорожного сообщения и организации транзита грузов из Южной Кореи по Транссибирской железной дороге. Север и Юг Кореи позднее в принципе договорились о восстановлении железнодорожного сообщения, и данный проект оказался в центре внимания российской стороны^[303].

Говорилось и о сотрудничестве в гуманитарной сфере; например, северокорейцы были заинтересованы в обновлении учебников русского языка для студентов и школьников КНДР. Не исключались возобновление обмена студентами, другие формы сотрудничества в области науки и образования, культуры и здравоохранения, социального обеспечения, права, охраны окружающей среды, туризма, спорта и др.

Впервые за многие годы состоялись контакты и с северокорейскими военными, что важно и с политической точки зрения с учетом той роли, которую они играют в северокорейском обществе. Восстановление контактов по этой линии способствовало выравниванию военного баланса на Корейском полуострове (в последние годы менявшегося не в пользу КНДР), а значит, укреплению стабильности и повышению безопасности. Россия же не намерена ущемлять чьи-либо законные интересы или “вытеснять” кого-либо из корейского и регионального процессов. Наши цели транспарентны и вполне совместимы с целями других региональных “игроков”. Достигать их мы предлагаем вместе всем странам, заинтересованным в мире, стабильности и процветании стран на Корейском полуострове.

Поворот корейской политики России на рубеже веков^[304]

Активность российской дипломатии в корейском вопросе – одна из примет путинской внешней политики – имела результатом заслуженный рост нашего авторитета не только в Азии, но и в международном масштабе.

Переосмысление подходов к Корее далось нелегко. Оно стало уже вторым за менее чем десять лет. В 1990-х гг. четких критериев российских интересов на Корейском полуострове выработано не было прежде всего в силу кризиса самоидентификации России на мировой арене, поэтому корейскими проблемами в Москве занимались по остаточному принципу. В условиях ограниченной ресурсной базы внешней политики Россия, сохранившая вопреки распространившемуся на Западе мнению потенциальные рычаги влияния на корейскую ситуацию, не прибегала к ним, потому что ситуация с точки зрения российских интересов того не требовала.

Объективности ради надо отметить, что спад в двусторонних отношениях произошел еще в советское время из-за “обиды” Пхеньяна в связи с установлением Москвой дипотношений с Сеулом (1990 г.)^[305]. Однако процессы демократизации в России, прекращение льготной помощи КНДР вызвали еще большее отчуждение между двумя странами.

Приход к власти в Пхеньяне нового руководителя – Ким Чен-ира, – в отличие от своего отца не имевшего личных счетов с советскими руководителями, а также интенсификация американо-северокорейского диалога заставили нас по-новому взглянуть на ситуацию. Без нормальных добрососедских отношений с КНДР (как бы в России ни оценивали социально-политическое устройство этого детища советской системы), учета ее законных интересов, взаимодействия с ней не только в двусторонних делах, но и на международной арене национальные интересы России оказываются ущемленными, а стабильность в соседнем с нашими границами регионе отнюдь не укрепляется.

Россия исходит из того, что возможное в будущем мирное самостоятельное объединение Кореи должно иметь результатом появление у России процветающего соседа и дружественного партнера, а потому целиком поддерживает национальное примирение в Корее.

Исходя из этой посылки, к приоритетам и средствам политики России на Корейском полуострове относятся:

– недопущение роста напряженности и военного противостояния на Корейском полуострове, распространения здесь оружия массового уничтожения;

– укрепление связей с Пхеньяном, нацеленное не только на сохранение северокорейской государственности, но и на вывод КНДР из изоляции, ее социально-экономический прогресс;

– всемерное развитие сотрудничества с Республикой Корея как с экономически и политически приоритетным партнером в Азии и в решении глобальных проблем;

– противодействие попыткам кого бы то ни было добиться доминирования в корейских делах, что опять же чревато дестабилизацией;

– вовлеченность в корейское урегулирование, в том числе на многосторонней основе;

– координация усилий по корейской проблематике со всеми международными “игроками”.

Подтверждением весомости заявки России на восстановление роли в корейском урегулировании, поддержании мира и стабильности, содействии примирению в соседнем с ней регионе стала интенсивная дипломатия и в отношении Южной Кореи. С начала нового века наша политика на Корейском полуострове вновь стала “стоять на двух ногах”. Чрезвычайно важно было устранить все недоразумения и развивать искреннее партнерство и с Сеулом, и с Пхеньяном.

Несмотря на то, что прошло уже более десяти лет после установления дипломатических отношений между Республикой Корея и Россией (тогда еще Советским Союзом), в Южной Корее нашу страну до последнего времени воспринимали с опаской. В ней все еще видели наследницу советской империи, “союзницу противника” – КНДР, – а позднее – еще и непонятную, непредсказуемую страну, в которой льется кровь, царит нестабильность, растет разрыв между богатыми и бедными, правят бал коррупция и мафия. Именно поэтому на протяжении 1990-х гг. РК не особенно форсировала сближение с Россией, и надежды начала десятилетия на формирование крепкого взаимовыгодного партнерства оказались нереализованными.

Не обошлось без разочарований и в России: наших политиков обижало пренебрежение, восприятие в РК России только как средства давления на Северную Корею, попытки поучений, деловых людей – нежелание южнокорейцев инвестировать, вести дела на долгосрочной основе и т. п. Отношения между двумя государствами, народы которых исторически испытывают друг к другу взаимную симпатию, хотя оставались и вполне добрососедскими, невраждебными, но и не характеризовались особой доверительностью, взаимной уступчивостью во имя общих результатов.

В этих условиях важнейшим фактором исправления положения в двусторонних отношениях России и Южной Кореи и в повышении роли России в укреплении мира и стабильности на Корейском полуострове стала саммитовая дипломатия. Сразу после своего избрания В. В. Путин в течение 2000 г. несколько раз общался с президентом РК Ким Дэ-чжуном по телефону, провел два “минисаммита” в рамках многосторонних мероприятий (сентябрь, Нью-Йорк; ноябрь, Бруней). С учетом возросшей вовлеченности России в дела Корейского полуострова не стоило откладывать и полноценный российско-корейский саммит в Сеуле (первый с 1992 г., хотя Ким Дэ-чжун был в Москве в гостях у Б. Н. Ельцина в 1999 г.).

Государственный визит В. В. Путина в РК (26~28 февраля 2001 г.) в этих обстоятельствах стал весомым импульсом к развитию сотрудничества. Главный политический результат – закрепление за Россией роли одного из ключевых игроков в корейском урегулировании, уже отчетливо обозначенной после прошлогодней нормализации отношений с КНДР. В условиях ужесточения подходов к ситуации на Корейском полуострове, к отношениям с КНДР новой американской администрации важно было “возвысить голос” в защиту неконфронтационных подходов, политических путей решения имеющихся проблем. И это в полной мере удалось: президент Ким Дэ-чжун, южнокорейская общественность с большим удовлетворением восприняли закрепленную в Совместном заявлении по итогам визита “готовность и стремление Российской Федерации продолжать поддержку линии на налаживание межкорейских контактов и продуктивного сотрудничества между Югом и Севером Кореи”^[306].

Российская сторона решительно высказалась за продолжение американо-северокорейского диалога, подтвердила важность строгого исполнения обеими сторонами Женевского рамочного соглашения между КНДР и США как раз в момент, когда консерваторы в США заговорили о возможности его пересмотра, что дестабилизировало бы ситуацию на полуострове. Подтвердилась и надежда на скорейшее разрешение “ракетных проблем” полуострова путем продолжения диалога между заинтересованными сторонами, в процессе чего также важен был поиск развязок между КНДР и США.

Российская сторона высказала намерение и далее продолжать содействовать снижению напряженности, укреплению мира в этом непростом регионе. Такая позиция была высоко оценена южнокорейцами. Ким Дэ-чжун именно сейчас особенно нуждается в поддержке своих усилий по снижению напряженности в Корее, сотрудничеству с КНДР. В Совместном заявлении было подчеркнуто, что “корейская сторона позитивно оценила конструктивную роль и вклад Российской Федерации в дело мира и стабильности на Корейском полуострове”^[307].0 важности этой стабилизирующей роли говорили все без исключения собеседники В. В. Путина в Сеуле как из правящего лагеря, так и из оппозиции.

Президент России впервые публично провозгласил базисные позиции корейской политики России, направленные на межкорейское урегулирование в условиях мира и стабильности. В речи В. В. Путина в Национальном собрании РК 28 февраля 2001 г. они сформулированы следующим образом:

“Первое. Мирный процесс и сотрудничество между Севером и Югом должны развиваться на принципах, согласованных самими корейскими руководителями, без вмешательства извне.

Второе. Все проблемы должны решаться исключительно мирным дипломатическим путем в духе Совместной декларации Юга и Севера от 15 июня 2000 г.

Третье. Мы будем приветствовать процесс создания мирного единого корейского государства, дружественного России и другим странам. Мы убеждены: надежную безопасность можно обеспечить невоенными средствами путем выработки соответствующих международно-правовых гарантий.

Четвертое. Снижение напряженности невозможно при распространении оружия массового уничтожения в мире вообще, в регионе в частности и на Корейском полуострове тем более. Россия готова внести свою лепту в этот процесс. Мы будем поддерживать безъядерный статус Корейского полуострова. В этом контексте обращу внимание на продвижение наших глобальных инициатив по ракетному нераспространению. Призываю Республику Корея активно участвовать в этих начинаниях.

Пятое. Россия заинтересована в осуществлении с участием стран Северо-Восточной Азии, в том числе двух Корей, проектов, направленных на экономическое развитие региона. Это такие проекты, как организация перевозок по Транскорейской железной дороге и Транссибу, совместная модернизация энергетики на Корейском полуострове. Это выгодно всем. Проигравших в этой работе не будет. Именно такие совместные дела закладывают прочный экономический фундамент стабильности в регионе в целом”^[308].

В диалоге стран на одно из первых мест вышла тематика поддержания стратегической стабильности, в чем весьма была заинтересована Южная Корея, в первую очередь по соображениям, связанным с развитием межкорейского диалога. В РК довольно громко звучали голоса противников разворачивания США системы ПРО и ПРО ТВД в Восточной Азии^[309]: они в первую очередь опасались того, что развертывание этих систем, в том числе под предлогом “северокорейской ракетной угрозы”, спровоцирует Пхеньян на возврат к конфронтации, а в перспективе может способствовать милитаризации Китая, появлению новых разграничительных линий в регионе. За этими настроениями с настороженностью следили США, пытающиеся не допустить “официализации” такой позиции.

В этих условиях появление в Совместном заявлении пассажа о согласии в том, что “Договор по ПРО 1972 г. является краеугольным камнем стратегической стабильности, фундаментом международных усилий по ядерному разоружению и нераспространению”, а потому он должен “сохраняться и укрепляться”^[310], немедленно вызвало гнев в США. В “Нью-Йорк Таймс” посчитали, что таким образом “Южная Корея взяла сторону России в споре об американской системе ПРО”^[311], а “Уолл-стрит джорнэл” назвала такую позицию правительства РК “оплошностью” и “ошибкой Ким Дэ-чжуна”, который, мол, “выступил против США”^[312]. На деле же Южная Корея руководствуется своими национальными интересами, несмотря на военно-политический союз между двумя странами. При этом, по сообщениям корейской печати, США были заранее поставлены в известность о содержании совместного заявления (оно было окончательно согласовано за два дня до начала визита) и “не возражали” (это к вопросу о самостоятельности южнокорейской политики по отношению к России и не только)^[313]. Однако на деле госсекретарь США К. Райс, как выяснилось, была “не в курсе” и устроила нагоняй своему южнокорейскому коллеге.

Важно также констатировать согласие России и РК в важности укрепления роли ООН в качестве центрального механизма международных отношений, играющего основополагающую роль в сохранении международного мира и безопасности на основе принципов верховенства права в международных отношениях и Устава ООН. Республика Корея явно не хотела бы повторения на полуострове иракского или югославского сценария, и в этом ее приоритеты полностью совпадали с российскими.

Обратила на себя внимание также договоренность двух стран принимать меры по избежанию негативных последствий глобализации. Для России ценны и готовность РК изучать вопросы, связанные с российской инициативой по энергетическому обеспечению устойчивого развития, экологическому оздоровлению планеты и нераспространению ядерного оружия, и интерес Сеула к российским предложениям о предотвращении милитаризации космоса и создании Глобальной системы контроля за нераспространением ракет и ракетных технологий.

И все же главный долгосрочный эффект саммита, по нашему убеждению, лежит в менее сенсационных, но более важных договоренностях экономического характера.

Главный для России и государств Корейского полуострова проект – “продление” Транссиба на юг Корейского полуострова, что, по словам В. В. Путина, “приведет к мировому коммуникационному прорыву”^[314]. По словам Ким Дэ-чжуна, “недалек тот день, когда поезд из Пусана с мечтой о мире и процветании в XXI в. примчится прямо в Москву”^[315]. В дни переговоров на высшем уровне и предшествующих им встреч правительственных делегаций прошла презентация Транссиба и проекта соединения Транскорейской железной дороги, была достигнута договоренность об обсуждении конкретных параметров проекта в рамках вновь созданного комитета по транспортному сотрудничеству. Российская сторона подтвердила готовность к финансовому участию в модернизации “восточного” маршрута соединения ТКЖД с Транссибом (Сеул – Кэсон – Вонсан – Хасан на российско-северокорейской границе). Вместе с тем осторожные южнокорейцы пока намерены в первоочередном порядке восстанавливать более короткую “западную” линию на Китай (также с последующим выходом на Транссиб), хотя не возражают и против параллельных работ на “восточном” маршруте.

Особое внимание было обращено на развитие долгосрочного сотрудничества в энергетике. Обсуждался в предварительном порядке проект строительства газопровода с Ковыктинского месторождения в Иркутской области на Юг Корейского полуострова через Китай. Российская сторона подтвердила готовность в рамках проведения тремя странами (КНР – РФ – РК) ТЭО рассмотреть возможность прокладки газопровода и через территорию КНДР (при том, разумеется, понимании, что возможные дополнительные расходы в связи с этим лягут на потребителя). Российская сторона предложила также изучить возможности участия корейских компаний в проектах, связанных с разработкой нефти и газа на Сахалине (возможно также строительство трубопроводов на этой основе).

Российская сторона подтвердила готовность к совместной модернизации энергоинфраструктуры Северной Кореи (речь, в частности, идет о четырех ТЭС, построенных в свое время в КНДР при советском содействии). Согласно предложенной схеме, Россия могла бы предоставить электроэнергетическое оборудование и услуги специалистов, а южнокорейская сторона финансировала бы эту программу (причем частично или даже полностью) путем списания соответствующих сумм с российского долга^[316]. Эта схема была бы выгодна всем, так как позволяла РК с наименьшими затратами оказать КНДР помощь в восстановлении энергоснабжения (необходимость чего очевидна и для инвестирования, и для осуществления транспортных проектов, не говоря уже о гуманитарных соображениях), России – расплатиться с долгами. В Сеуле, однако, оказались не готовы к предметному разговору на этот счет, предложив России заручиться сначала “официальным согласием” КНДР.

России приходится решать долговую проблему испытанным способом – товарными поставками, включающими продукцию военного назначения. Корейская сторона согласилась изучить возможность закупки в России ряда оборонительных вооружений и гражданской продукции на сумму до 700 млн долл, (речь, в частности, шла о самолетах-заправщиках, транспортных самолетах, учебно-тренировочных самолетах, транспортных вертолетах и др.)^[317]. В ходе визита договоренность о намерениях РК изучить возможность таких закупок, в том числе с оплатой не менее 50 % наличными была закреплена в совместном документе о намерениях^[318].

В XXI в. возрастающую роль в сотрудничестве двух стран, и об этом прямо говорил В. В. Путин, должна играть сфера высоких технологий. Заманчивые перспективы открыты в аэрокосмической области (российской стороной было предложено оказать РК содействие в запуске ее спутников). Достигнута договоренность вернуться к идее создания российско-корейского центра по научно-техническому обмену, продолжить работу совместных исследовательских центров на территории России, укреплять сотрудничество в сфере информатики и связи, мирного использования атомной энергии.

Российская сторона намерена предпринять необходимые меры для улучшения климата для южнокорейских инвестиций в России. Зависла ратификация подписанного еще в 1999 г. Соглашения о создании российско-корейского индустриального комплекса в СЭЗ “Находка” из-за опасений российских налоговиков, что он превратится в “налоговую дыру”.

После саммита в Сеуле оказались в значительной мере преодоленными расхождения и недопонимания прошлого. Россия и РК стали с большим реализмом воспринимать друг друга и всерьез искали пути взаимовыгодного партнерства. Особенно перспективными представляются многосторонние проекты, которые имеют не только серьезную экономическую отдачу, но и весомый эффект в качестве прочного фундамента, укрепления мира, развития, взаимопонимания в целях совместного процветания в непростом, но столь важном для будущего России регионе Северо-Восточной Азии.

Зачем приезжал Ким Чен-ир^[319]

Продолжавшееся почти месяц (август 2001 г.) путешествие лидера КНДР Ким Чен-ира по России по своему резонансу вышло далеко за рамки рядового двустороннего международного контакта. Возбуждающий не всегда здоровый интерес загадочный образ “вождя корейского народа”, экзотические детали этой поездки вроде выдуманных “корейских снайперов” и реальные неудобства, доставленные гражданам по всему маршруту чрезвычайными мерами безопасности, – все это на фоне отсутствия достоверной информации вызвало мощную волну ажиотажных, часто просто злобных публикаций, а сама поездка уже стала частью фольклора. Из-за ерничества наших журналистов воспринимался этот визит в России неоднозначно в отличие от экспертов западных стран, которые единодушно считали его событием прорывного значения, усиливающим позиции России, и отнюдь не разделяли тревог доморощенных российских радикалов.

Прием в России представителя одной из немногих стран, олицетворяющих наше прошлое (при этом независимо от его личных убеждений и намерений), спровоцировал новый виток уже вроде бы выдохшейся дискуссии между сторонниками твердой руки и либералами, патриотами и западниками. Теплый прием “любимого руководителя” тоталитарной страны многими был воспринят как знак беды, восстание из гроба призраков сталинизма.

Если даже воспринимать это так, сам Ким Чен-ир здесь ни при чем. Он, кстати, вовсе не жалует российских коммунистов: северокорейцы стали считать их “политическими склеротиками”. Другое дело, что организация визита как будто нарочно проводилась так, чтобы лить воду на мельницу тех, кто обвиняет нынешнее руководство России в склонности к тоталитарным замашкам. Маниакальная секретность во всем, что касалось сроков и программы визита, оцепленные вокзалы и станции, отмена десятков электропоездов в самый разгар дачного сезона, чуть ли не полная “зачистка” (пока, слава Богу, только от транспорта) целых городов – все это заставляет вспомнить известную пословицу: “Заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибет”.

Да и то, что показывали Ким Чен-иру в России, похоже, должно было его убедить в том, что демократия и рыночная экономика – не более чем лозунги, прикрывающие советскую суть России. Бесконечные полуразрушенные предприятия ВПК и оборонной науки с ракетно-ядерным уклоном, военно-патриотические хоры с корейскими мотивами, памятники Ленину и военным победам – разве это стоило демонстрировать отправившемуся в путь за новыми впечатлениями лидеру едва ли не самой ортодоксальной в мире страны? Единственное современное, характерное для нынешнего этапа реформ в России предприятие – пивоваренный комплекс “Балтика” в Санкт-Петербурге – Ким Чен-ир посетил сверх программы и по своей инициативе (если не считать посещение небольшого совместного с японцами комбината детского питания в Хабаровске). Посмотреть современный бизнес-центр или супермаркет ему так и не дали “по соображениям безопасности”.

Несмотря на сказанное, визит председателя ГКО КНДР можно по праву считать крупной дипломатической победой не только России, но и здравого, рационального подхода к строительству справедливого миропорядка в целом.

Главный успех состоит в том, что Ким Чен-ир впервые побывал в посткоммунистической стране (напомним, что ранее корейский руководитель бывал лишь в Китае) и своими глазами убедился, что несмотря на зловещие инвективы северокорейской пропаганды (а может быть, и его собственных аналитиков) люди здесь не умирают с голода на улицах, а страна худо-бедно, но развивается.

Похоже, на корейскую делегацию увиденное явно произвело благоприятное впечатление и, возможно, заставило задуматься о путях развития собственной страны. Конечно, в Северной Корее не собираются затевать перестройку. Однако увиденное может заставить корейское руководство с большим вниманием отнестись к экономическим теориям и в целом – к роли экономического базиса в обществе, поиску своего, корейского пути экономических преобразований в столь сложной военно-политической ситуации, в которой находится КНДР.

Второй результат – пребывание в России позволило Ким Чен-иру понять, что Россия готова протянуть руку дружбы своим северокорейским соседям, как бы ни отличались наши политические системы. То, что российский народ относится к северокорейской системе, мягко говоря, прохладно – не секрет для Ким Чен-ира. Но он твердо усвоил, что Россия, сама еще до конца не выпутавшаяся из собственного коммунистического прошлого, не намерена навязывать кому бы то ни было свои рецепты и будет против насильственных попыток “миссионерства” в отношении КНДР.

Такое понимание, да еще на уровне руководителей государств, дорогого стоит. И пусть нам бросают упрек в “заигрывании с диктаторским режимом” (порожденный либо наивностью, либо злонамеренностью с учетом отчаянных попыток Запада наладить контакты с Пхеньяном). Россия больше, чем кто бы то ни был, заинтересована в том, чтобы ее сосед по планете был предсказуемым, зажиточным, интегрированным в международное сообщество государством. И лишения, переживаемые корейским народом, для нас вовсе не пустой звук. Во многом они порождены изоляцией КНДР: политической, экономической и духовной. Надо помочь ее преодолеть.

Однако мы, в отличие от “глобальных полицейских”, не настроены уничтожать “коммунизм вместе с его носителями”. Да и руководство КНДР не допустит иракского или югославского сценария, оно будет отчаянно сопротивляться, а силы и средства для этого есть. Значит, все внешние попытки “демократизировать КНДР” чреваты гигантским ущербом, причем не только для КНДР. Соседней России это не может быть безразлично.

Довольно бесперспективной для изменения характера режима кажется и взятая на вооружение президентом РК Ким Дэ-чжуном миссионерская политика вовлечения, или, как говорят сами северокорейцы, “политика удушения в объятиях”. Они подозревают в ней “двойное дно”. Только сама страна, общество, его лидеры должны выстрадать свой путь развития, путь, предполагающий серьезные перемены, но не ставящий под угрозу суверенитет и государственность, какой бы малоприятной ни казалась нынешняя политическая система. Россия это понимает и готова оказать помощь. Вот только помощь эта не должна быть непрошеной.

Углубление позитивной динамики отношений с Пхеньяном имеет прямой выход на укрепление политических позиций

России на Корейском полуострове и в Азии в целом, что можно считать еще одним солидным результатом визита. Причем роль России – стабилизирующая и конструктивная. Это отражено и в Московской декларации, подписанной руководителями двух стран по итогам переговоров. В ней содержится призыв к продолжению переговоров между Севером и Югом, достижению сдвигов в переговорах между КНДР и такими государствами, как США и Япония^[320].

Северокорейцы прямо дали понять, что жесткая политика по отношению к КНДР со стороны американской администрации стала главным фактором “похолодания” на Корейском полуострове. Бесцеремонное выкручивание рук Вашингтоном своему союзнику (РК), апофеозом которого стало унижение президента РК Ким Дэ-чжуна, чьи предложения о продолжении либеральной линии по отношению к Пхеньяну американцами были отвергнуты, убедило северокорейцев: прежде чем иметь дело с Сеулом, надо договориться с США. Ким Дэ-чжун же, к которому в КНДР испытывают скорее жалость, чем враждебность, подождет (при этом северокорейцы, возможно, не полностью осознают, что его преемник на посту южнокорейского руководителя может быть и не столь к ним благосклонен).

Однако для торга с американской администрацией аргументов, воспринимаемых администрацией Клинтона, было недостаточно. Для начала диалога не помешала бы внешняя поддержка, чтобы американская сторона несколько снизила свои запросные требования. Это хорошо понимали в России, как и то, что визит в Россию (равно как и приезд в Пхеньян лидера КНР Цзян Цзэминя, и контакты КНДР с Евросоюзом) призваны укрепить переговорные позиции Северной Кореи в диалоге с США.

Очевидно, именно из этих соображений российская сторона согласилась включить в Московскую декларацию северокорейский пассаж о необходимости вывода американских войск из Южной Кореи, высказав понимание (но не поддержку) этого тезиса. При этом Россия сознательно пошла на определенные издержки в отношениях с Южной Кореей, которая официально выразила свое недовольство и указала, что это положение в российско-северокорейском документе является вмешательством в отношения между собой третьих стран – РК и США. К сожалению, Республика Корея оказалась здесь заложницей в чужой игре, что для Сеула, конечно, неприятно, хотя Россия на деле полностью учитывала ее долгосрочные интересы.

Дело в следующем. Ким Дэ-чжун ранее утверждал, что в беседе с ним в июне 2000 г. Ким Чен-ир в приватном порядке согласился с неизбежностью присутствия американских войск на Юге. Это вполне правдоподобно с учетом реальной геополитической ситуации на полуострове: американское присутствие служит страховкой военно-демаркационной линии от резких действий с обеих сторон. Реанимация КНДР данного тезиса на высшем уровне определенно направлена на то, чтобы “уравнять” совершенно неприемлемое для северокорейцев (пока не нормализованы отношения с Вашингтоном) американское требование о сокращении северокорейских обычных войск и вооружений. Чтобы решить это противоречие, надо снять взаимно неудобные требования и сесть за стол переговоров.

Есть признаки того, что эти дипломатические ходы России сработали, и американцы немедленно стали подавать сигналы северокорейцам о желательности начала диалога без предварительных условий. КНДР получила возможность говорить с США на равных, причем ей надо, чтобы переговоры начались “с того места”, на котором они остановились при прошлой американской администрации. Это в итоге повышает шансы достижения компромисса.

Таким образом, Россия заняла, казалось бы, безвозвратно утраченное ею в начале 1990-х гг. место влиятельного игрока за “корейским столом” без каких-либо серьезных материальных затрат.

Положения Московской декларации и подтверждение Ким Чен-иром моратория на ракетные запуски до 2003 г. – весомый аргумент в пользу решения проблем, касающихся ракетной программы КНДР и “противостоящей” ей американской ПРО, политико-дипломатическими средствами. Вряд ли, однако, это надо истолковывать как возможность создания “оси Москва – Пекин – Пхеньян” на основе антиамериканизма.

Едва ли не главное место на российско-корейских переговорах занял проект создания железнодорожного транспортного коридора между Севером и Югом Корейского полуострова, Россией и Европой. Реализация этого проекта не только принесла бы немалую материальную выгоду всем его участникам, но и стала бы решающим шагом на пути межкорейского примирения и развития современных форм экономического сотрудничества в Северо-Восточной Азии, до сих пор из-за реликтовых пережитков холодной войны остававшейся вне набирающих силу международных интеграционных процессов. В Московской декларации стороны официально обязались “предпринять все необходимые усилия на основе общепринятых в мировой практике принципов взаимовыгодное™ проекта создания железнодорожного транспортного коридора, соединяющего Север и Юг Корейского полуострова с Россией и Европой, и заявили, что работа по соединению корейских и российских дорог вступает в стадию активного осуществления”^[321].

Во исполнение этих договоренностей стартовали серьезные всесторонние переговоры между железнодорожными ведомствами двух стран на самом высоком уровне. Историческую роль может сыграть подписанное 14 августа 2001 г. межведомственное российско-корейское соглашение, согласно которому по восточному побережью КНДР пойдет на Юг железная дорога с широкой российской колеей, чтобы не задерживать транзитные поезда для замены колесных пар. Маршрут предполагал создание еще одного перехода через военно-демаркационную линию между Севером и Югом в дополнение к готовящемуся на линии Сеул – Синыйджу.

Выбор варианта с российской колеей – личная инициатива Ким Чен-ира и прямой результат его железнодорожного путешествия по России. Ким Чен-ир, проехав по Транссибу (и, кстати, став единственным иностранным руководителем, участвовавшим в праздновании и его 100-летия, и 150-летия Октябрьской железной дороги), похоже, лично загорелся реализовать этот проект, который ставил его страну на перекрестье торговых путей XXI в.

Речь идет о создании специализированной транзитной трассы от самой южной оконечности Корейского полуострова для обработки контейнеров не только из РК, но и из региона Юго-Восточной Азии. Это – абсолютно новаторский разворот, и прорыв здесь был бы невозможным без визита.

Не секрет, что реализации проекта вполне способны помешать американцы, чье согласие необходимо для открытия коридора в контролируемой войсками ООН демилитаризованной зоне между Севером и Югом (так что Юг здесь не вполне самостоятелен. И не только по этой технической причине). Это – еще одно суровое испытание для южнокорейского руководства в том, что касается степени его реальной “свободы рук”.

В других областях конкретной экономики результаты российско-северокорейского саммита были более скромными, и это объяснялось в первую очередь вполне объективными финансово-экономическими причинами. КНДР хотела бы получить российское содействие в модернизации и реконструкции четырех электростанций, металлургического комбината им. Ким Чака, нефтеперерабатывающего завода “Сынни” и других объектов, построенных в свое время совместными усилиями СССР и КНДР. Российская сторона в принципе была не против: соответствующую техническую предконтрактную работу по большинству объектов уже провели. Однако непонятно, где взять на модернизацию средства.

Нужны были кредиты, хотя бы на некоторые коммерчески взаимовыгодные проекты. Однако прежде надо урегулировать вопрос о старой задолженности советских времен: без ее реструктуризации по правилам Парижского клуба предоставить новые кредиты невозможно. Включение в Московскую декларацию фразы о том, что новые проекты будут реализовываться “на основе урегулирования проблем прошлого в двусторонних расчетах” означало, что взаимопонимание на этот счет достигнуто. По линии Минфинов двух стран были начаты интенсивные переговоры, уже позволившие выверить общую сумму основного долга (4,6 млрд руб. в ценах 1990 г.).

Однако на весь список возможных проектов собственно российских средств явно не хватило. С этой точки зрения весьма знаменательно впервые выраженное северокорейской стороной в декларации “понимание” намерения России поискать внешние источники финансирования сотрудничества, в том числе, в Южной Корее. Последней уже предлагалось зачесть российское содействие КНДР в счет погашения российского долга Южной Корее. Таким образом, Сеул наиболее дешевым для себя способом помогает северным соотечественникам в рамках “политики солнечного тепла” президента Ким Дэ-чжуна и решит проблему российского долга РК.

В феврале 2001 г. в ходе российско-южнокорейского саммита в Сеуле южнокорейцы обусловили рассмотрение этой идеи официальным согласием с ней Севера – и мы его получили. Конечно, время для ее реализации было не лучшее, опять же из-за сложностей в отношениях в треугольнике Вашингтон – Пхеньян – Сеул. Было бы удивительно, если бы США захотели помогать укреплению российских позиций путем одновременного урегулирования проблем ее отношений с обеими Кореями, а Ким Дэ-чжун явно был не в состоянии противостоять как внешнему, так и внутреннему (со стороны оппозиции) давлению на этот счет.

Отрадно в этом контексте то, что Россия не поддалась искушению разыгрывать карту своего военного сотрудничества с КНДР. Несмотря на многочисленные “утки” (очевидно, тех, кто хотел бы вызвать ревность американцев и южнокорейцев, чтобы они “надавили” на Россию в целях ограничения ее связей, и не только военных, с “государством – изгоем”), видимо, в ходе данного визита тема военного и военно-технического сотрудничества вовсе не обсуждалась (хотя, разумеется, это не исключает планомерной работы в рамках имеющихся возможностей на экспертном уровне).

Во всяком случае, непохоже, что Ким Чен-ир ехал в Москву с намерением получить военную помощь (косвенно об этом свидетельствует и состав делегации). Задачи у Ким Чен-ира, по нашему мнению, были другими:

– выход на международную арену в качестве полноправного участника решения серьезных геополитических проблем;

– изучение опыта соседей применительно к экономическим задачам собственной страны, подключению ее к глобальному сотрудничеству;

– прорыв в отношениях с давним другом и соседом;

– повышение авторитета КНДР в отношениях с теми странами, которых она пока воспринимает как своих противников, но с кем настроена договариваться.

Ким Чен-ир, как мы считаем, проделал длинный путь не зря. Более того, учет им российского опыта общественного развития может повлиять и на развитие самой КНДР. По возвращении из первой поездки он написал директивную статью, давшую старт (с июля 2002 г.) попыткам реформ в КНДР.

“Русский медведь” и “корейский тигр”

В начале XXI в. возрастает важность полномасштабного сотрудничества с Южной Кореей. В ноябре 2002 г. исполнилось 10 лет Договору об основах отношений двух стран. После весьма эффектного старта отношений в начале 1990-х гг. эйфория быстро прошла, хотя поначалу казалось, что вновь установленное “на основе общих ценностей свободы, демократии, уважения прав человека и рыночной экономики” партнерство безоблачно, так как между нашими странами действительно не было и нет реальных противоречий. Москва пошла навстречу претензиям РК в вопросе о сбитом в 1983 г. южнокорейском “Боинге”, рассекретив и передав в ИКАО все соответствующие документы и материалы, открыла для Южной Кореи архивные документы о начале корейской войны, которые вроде бы работали в пользу ее южно-корейской версии… Однако РК не получила от России главного, на что рассчитывала, – содействия в объединении Кореи на южно-корейских условиях. Не прибавило взаимопонимания и не всегда достаточно уважительное отношение южнокорейцев к России, попытки отодвинуть вчерашнюю сверхдержаву от урегулирования корейских проблем, оставление без внимания наличие у России своих законных интересов в этом вопросе.

Объем торговли, динамично развивавшейся в начале 1990-х гг., даже в лучшие годы так и не превысил десятой части от оборота РК с Китаем. Ее товарное наполнение не слишком выгодно для нас: Россия получает южнокорейские потребительские товары (в том числе через каналы “челночного” импорта) в обмен на сырье (металл, морепродукты, удобрения). На производственную кооперацию, прямые инвестиции южнокорейские бизнесмены идут неохотно, ссылаясь на неблагоприятный инвестиционный климат в России (что, конечно, справедливо, но не мешает другим). Кризис 1997–1998 гг. в РК и 1998 г. в России привел к резкому спаду товарооборота: с 3,3 до 2,1 млрд долл^[322]. Трудное разрешение долговой проблемы (советский долг в 1,9 млрд долл, погашался поставками российских товаров, в том числе военного назначения, причем не всегда вовремя) также не прибавляло энтузиазма корейским бизнесменам. Из сотен совместных проектов, обсуждавшихся на ранних этапах становления отношений, остались единицы. Отрадной новостью стало начало строительства фирмой “Лотте” в конце октября 2002 г. крупного гостинично-делового центра в Москве, сумма инвестиций в который составила более 300 млн долл. За более чем десятилетие отношений это был лишь пилотный проект.

В то же время по “третьей корзине” сотрудничество с “азиатским тигром” развивалось весьма динамично. “На пустом месте” расцвели культурное и гуманитарное сотрудничество (в РК традиционно высок авторитет российской культуры, науки, образования), спортивные обмены, наладился обмен специалистами. Эти связи всего за десятилетие – 1990–2000 гг. – стали неотъемлемой частью жизни и Южной Кореи, и России, особенно российских дальневосточных регионов. Следует признать, однако, что опыт общения двух стран, знания и уровень понимания друг друга еще недостаточны.

Непростым периодом взаимоотношений с РК стала вторая половина 1990-х гг. Распространившееся в России мнение о необходимости изменить курс в отношении Корейского полуострова от “проюжнокорейской” направленности к сбалансированности, при которой отношения с Сеулом и Пхеньяном развиваются независимо друг от друга и в той мере, в какой позволяет их реальный потенциал, в РК назвали “равноудаленностью” и сочли своим “поражением” в борьбе за влияние на Москву.

Президенту РК Ким Дэ-чжуну удалось более мудро и равноправно подойти к российско-южнокорейским отношениям. Это проявилось уже в ходе его визита в Москву в мае 1999 г. Москве тогда удалось убедить южнокорейцев, что для эффективности политики “солнечного тепла” надо добиться доверия КНДР, а оно не может базироваться только на декларациях и жестах. Результатом стала более активная помощь Юга Северу.

Новый импульс отношениям был придан в результате визита В. В. Путина в Сеул в 2002 г. Страны условились сотрудничать в корейском урегулировании, достигли договоренностей о погашении долга поставками российских товаров. Зримым проявлением нового уровня отношений стала востребованность Сеулом посреднической роли Москвы в корейском урегулировании. К примеру, в июле 2002 г. именно благодаря поездке министра иностранных дел РФ И. С. Иванова в Сеул и Пхеньян удалось снять остроту в межкорейских отношениях после инцидента с “морским боем” кораблей Севера и Юга в акватории у западного побережья Кореи.

На сегодняшний день российско-южнокорейские отношения носят характер конструктивного взаимодополняющего партнерства: весьма активен политический диалог, который по интенсивности среди азиатских стран уступает, пожалуй, лишь Китаю, Японии и Индии, хорошо идет взаимодействие в международных организациях ООН, АТЭС (куда РК помогла нам вступить), по тематике АСЕАН, АРФ, АСЕМ. В ограниченных масштабах развивается и военно-техническое сотрудничество.

В будущее можно смотреть с оптимизмом. Будут расти торговля, региональные связи, инвестиционное сотрудничество (особенно, если в РК смогут оказать ему соответствующую государственную поддержку). Южнокорейцы по-прежнему заинтересованы в нашей науке и технологиях. В новом веке у наших стран появился хороший шанс наладить действительно взаимовыгодное, необходимое друг другу партнерство. Изменилась Россия, идущая по пути демократии и либерально-рыночного развития, в стране начался экономический рост, что делает ее все более привлекательным партнером для Республики Корея. Изменилась и Корея: повзрослев, пройдя через кризисы, она сегодня стремится к более самостоятельной, сбалансированной политической линии, для чего дружественные, доверительные отношения с Россией жизненно важны.

Российская линия Ким Чен-ира^[323]

Если прилет президента РФ В. В. Путина в Пхеньян в июле 2000 г. послужил толчком к радикальному улучшению отношений Москвы с КНДР, то ответные визиты лидера республики Ким Чен-ира закрепили эту тенденцию, содействовали более глубокому знакомству российских политических кругов с соседней страной.

Эти события стали поводом для значительного изменения тональности северокорейских СМИ в отношении России. Исчезли негативные публикации, рассказывающие лишь о росте в России безработицы, инфляции, преступности, развале экономики, подчинении российского внешнеполитического курса Западу и США. Им на смену пришли статьи о стремлении построить “сильную Россию”, об укреплении армии и морального духа в обществе, о противодействии Москвы планам Вашингтона и его союзников установить свою гегемонию во всем мире.

К сожалению, поездка Ким Чен-ира по России не принесла аналогичных результатов в области настроений российских журналистов, особенно тех, кто причислял себя к так называемой свободной прессе. Зато саммиты “открыли шлюзы” для интенсивного общения политических элит двух стран. Если за все десятилетие, начиная с 1991 г., руководители КНДР отдельно ни разу не встречались в Пхеньяне с российскими дипломатами, а присутствие северокорейских официальных лиц на приемах в посольстве РФ в Пхеньяне ограничивалось в лучшем случае уровнем заместителя министра, то за прошедшие после первого визита 6 месяцев Ким Чен-ир несколько раз (5 декабря 2001 г., 6 января 2002 г. и 17 марта 2002 г.) в дружественной обстановке общался с послом Андреем Карловым (который был в числе сопровождавших северокорейского руководителя в поездке по России). Январская встреча проходила в здании российского посольства, где Ким Чен-ир в последний раз был в начале 1980-х гг. вместе с отцом Ким Ир-сеном по случаю выражений соболезнований в связи с кончиной советских руководителей.

В середине марта 2002 г. Ким Чен-ир вместе с дипломатами посольства РФ отметил русскую масленицу.

Помимо этого, за тот же период российское посольство неоднократно посещали Председатель Кабинета министров КНДР Хон Сен-нам, министр народных вооруженных сил Ким Ир-чер, министр иностранных дел Пэк Нам-сун, заместитель заведующего международным отделом ЦК Трудовой партии Кореи Чи Чэ-рён, другие руководящие кадры. Наблюдатели отмечают, что подобная активность со стороны политических кругов республики не наблюдалась с 1950-х гг.

Российская сторона ответила участием – беспрецедентным в российской дипломатической практике – министра иностранных дел Игоря Иванова в приеме, устроенным посольством КНДР в Москве (18 января 2002 г). Ранее из известных российских политиков северокорейское посольство посещали лишь Геннадий Зюганов и Владимир Жириновский (кстати, последний встретился 6 февраля 2002 г. в Москве с послом Пак Ый-чхуном и заявил ему, что “мы не допустим враждебной политики в отношении КНДР со стороны президента США Джорджа Буша”). Затем и другие политические деятели стали активнее налаживать контакты с дипломатическим представительством Пхеньяна. На приеме в середине февраля 2002 г. по случаю 60-летия Ким Чен-ира в посольстве побывали вице-премьер Илья Клебанов, депутаты Государственной думы, заместитель министра иностранных дел.

Особое внимание обратила на себя февральская поездка в Пхеньян представителя президента РФ в Дальневосточном федеральном округе Константина Пуликовского, во время которой он был дважды принят руководителем Ким Чен-иром с участием посла Андрея Карлова. В информации северокорейского агентства ЦТАК было подчеркнуто, что Ким Чен-ир беседовал с гостями “в сердечной и дружеской манере”. Примечательно, что с корейской стороны на переговорах были люди, представляющие высшие военные круги страны. Это Ким Ён-чхун, начальник генерального штаба КНА, Ён Хён-мук, член государственного комитета обороны, генералы Хён Чхоль-хэ и Пак Чэ-гён. Константин Пуликовский также был принят председателем Кабинета министров Хон Сен-намом. В дни его пребывания на Севере Кореи в Пхеньяне прошло подписание Меморандума о сотрудничестве между министерством внешней торговли КНДР и Дальневосточной инвестиционной компанией.

Во время визита Ким Чен-ира в Москву стороны обсуждали проекты возрождения экономического сотрудничества, уровень которого не удовлетворял ни одну из них. Как известно, около 70 крупных хозяйственных объектов, составляющих фактически основу экономики КНДР, построено при активном содействии бывшего СССР. Пхеньян нуждался в их модернизации, запчастях российского производства, сырье для переработки. Все эти запросы активно обсуждались на уровне экспертов.

Особо нужно отметить такой масштабный проект, как участие российской стороны в соединении железных дорог между Севером и Югом Кореи с выходом на Транссиб. Проблема – в выделении необходимых денежных средств. С российской стороны она осложнилась начавшейся реформой в руководстве МПС с приходом в начале 2002 г. министра Геннадия Фадеева и пересмотром в связи с этим намеченных проектов. Тем не менее Москва не отказалась от участия в межкорейских железнодорожных делах, ведь решение на этот счет принималось на уровне президента. Кроме того, во время февральской поездки в Пхеньян Константин Пуликовский заявил на переговорах с Ким Чен-иром, что все достигнутые договоренности будут выполняться.

В декабре 2001 г. было подписано Соглашение о восстановлении авиасообщения между Пхеньяном и Хабаровской северокорейской авиакомпанией “Корё хангон”. До этого ее рейсы уже осуществлялись раз в неделю во Владивосток – столицу Приморского края. Новый маршрут авиасообщения стал еще одним свидетельством активизации связей и контактов между двумя странами.

После поездки Ким Чен-ира внешнеполитические позиции КНДР более приблизились к российским. В Пхеньяне заявили о солидарности с подходами Москвы к ключевым международным проблемам – укреплению стратегической стабильности, борьбе с терроризмом, сохранению Договора по ПРО, радикальному сокращению ядерных вооружений, недопущению милитаризации космоса. КНДР, по крайней мере на официальном уровне, стала поддерживать социально-экономические преобразования в России, ее меры по нормализации обстановки на Северном Кавказе, подчеркивала готовность ориентироваться на сотрудничество с конструктивными силами в российском обществе.

Таким образом, во главу угла была поставлена не идеология, а прагматизм. Похоже, северокорейцы стали исходить из совпадения стратегических целей России и КНДР на международной арене при всех идеологических разногласиях.

Стремление налаживать тесные добрососедские связи, как зафиксировано в Договоре от 9 февраля 2000 г., после визита выразилось в активизации двусторонних обменов. В январе 2002 г. в Москве и Санкт-Петербурге побывали представитель Народного комитета Пхеньяна Рян Ман-гир и сопровождавшая его группа экспертов для изучения опыта работы коммунального хозяйства в этих городах. Тогда же, 25 января, Рян Ман-гир и мэр Москвы Юрий Лужков подписали Соглашение об установлении дружеских связей между столицами двух стран, согласно которому осуществлялся обмен опытом и информацией в различных областях городского управления и хозяйства, в сфере применения современных технологий, градостроительства, финансов, защиты окружающей среды, агропромышленного комплекса, транспорта и социальных служб. Москва и Пхеньян намерены наладить культурный обмен, взаимодействовать в таких областях, как образование, туризм и спорт. Северокорейскую столицу посетила делегация российской столицы.

Не упускались из виду и прочие хозяйственные контакты. 1 февраля 2002 г. делегация российского Комитета по стандартизации, метрологии и сертификации подписала с коллегами из КНДР план сотрудничества в данной области на 2002–2004 гг. Накануне 2002 г. в Москве успешно прошла 15-я сессия российско-корейской смешанной комиссии по рыболовству, зафиксировавшая достигнутый рост объемов сотрудничества и определившая его направления на будущее. Шли финансово-экономические переговоры экспертов двух стран в рамках подготовки очередного заседания Межправительственной комиссии по торгово-экономическому и научно-техническому сотрудничеству. В Хабаровске генеральный директор “Востокэнерго” Виктор Минаков встретился 14 февраля с министром топлива и энергетики КНДР, чтобы обсудить вопросы поставки Пхеньяну дальневосточной электроэнергии.

Произошли перемены к лучшему в гуманитарной области. В России побывали делегации Комитета по культурным связям с заграницей КНДР, работников кино, корейских журналистов. Велась работа по набору для обучения в России корейских деятелей искусства – дирижеров, музыкантов, балерин и др. Подписаны соглашения о сотрудничестве между Российской академией наук и Академией наук КНДР, Государственным институтом русского языка им. А. С. Пушкина и Пхеньянским институтом иностранных языков, Дальневосточным государственным техническим университетом и Пхеньянским политехническим университетом им. Ким Чхэка. В Пхеньяне в октябре 2001 г. в рамках международной выставки научно-технической литературы с успехом прошла экспозиция книг из фондов Российской государственной библиотеки, а также библиотек Сибирского отделения РАН и Государственного дальневосточного технологического университета. В ответ корейская сторона 12 февраля 2002 г. открыла в Государственной российской библиотеке выставку книг, журналов и произведений искусства, приуроченную к 60-летию руководителя КНДР Ким Чен-ира.

Корейский вектор российской дипломатии^[324]

На рубеже веков корейская проблема вновь оказалась в фокусе мировой политики. С российской стороны внимание к Корее не явилось производным от наших отношений, скажем с Китаем, США или Японией. Для администрации В. В. Путина Корейский полуостров приобрел самостоятельную значимость.

Сегодня корейская тема – в поле зрения высшего российского политического руководства, она постоянно затрагивается за переговорным столом в контактах России с ведущими мировыми державами. Поднялся “рейтинг” обеих Корей в структуре внешних связей России. Идеологические различия и недовольство США не помешали активизации политических контактов Москвы с Пхеньяном при том, что контактам с Сеулом это ощутимого ущерба не нанесло. С нами стали считаться и в Пхеньяне, и в Сеуле, причем в обеих столицах признают, что роль России – конструктивная.

Конечно, тенденция к повышению роли России в корейских делах еще далека до закрепления. Однако у нее прочная основа – переоценка, притом достаточно непростая, Россией на протяжении 1990-х гг. (особенно их второй половины) своих приоритетов в соседнем регионе в целом и особенно на Корейском полуострове. Нынешние представления базируются на трезвой оценке наших национальных интересов и законных интересов наших партнеров, прогнозе мирового развития в XXI в. Сформировалась выверенная линия, которая отличается как от одностороннего идеологизированного подхода советских времен, так и от несколько идеалистического и конъюнктурного курса первых лет демократизации. Напомним главные ориентиры российской политики на корейском направлении:

• обеспечение мира и стабильности в Корее, выработка политико-дипломатическими средствами режима безопасности, учитывающего интересы всех заинтересованных государств;

• поддержка национального примирения, диалога и сотрудничества Севера и Юга с перспективой создания мирным путем дружественного России единого корейского государства;

• недопущение распространения в Корее оружия массового поражения, чрезмерной милитаризации полуострова (сверх уровня оборонной достаточности);

• создание условий для взаимовыгодного экономического сотрудничества, в том числе на многосторонней основе; решение социальных и гуманитарных проблем региона, содействие гармоничному социально-экономическому прогрессу Дальнего Востока России и сопредельных государств и территорий.

В рамках такой платформы для России во второй половине 1990-х гг. необходимо было на фоне стабильного развития отношений с Республикой Корея “подтянуть” отношения с КНДР. Это сложная дипломатическая задача была успешно выполнена. В результате встреч на высшем уровне и возникшего понимания между политическим руководством двух стран прошлое было закрыто: Москва и Пхеньян договорились выработать новую модель сотрудничества в XXI в., основанную на уважении, взаимной выгоде, невмешательстве и прагматизме.

Одновременно важно было продвинуть конструктивное взаимодополняющее партнерство с РК, “не оттолкнуть” официальный Сеул, который, хотя и перешел к политике “солнечного тепла”, все же с подозрением относился к контактам Севера с третьими странами. При этом надо было учитывать определенный разрыв в представлениях РК и ее ведущих союзников, прежде всего США, о политических приоритетах на полуострове. На рубеже десятилетий в целом удалось наладить взаимопонимание и сотрудничество с администрацией Ким Дэ-чжуна в политической сфере, хотя экономическая составляющая отношений по-прежнему не проявляла особого динамизма.

Российская дипломатия наглядно показала, что в решении проблем безопасности на Корейском полуострове политические переговорные средства куда более результативны, чем нажимные подходы “с позиции силы”. Именно в рамках дипломатического маневрирования удалось значительно оздоровить ситуацию на полуострове в 2000–2001 гг., в частности в том, что касалось ракетной проблемы. Россия последовательно содействовала внедрению в практику именно таких стандартов в своих международных усилиях по решению корейской проблемы.

Россия еще в середине 1990-х гг. предложила и сейчас активно продвигает новаторскую по стандартам и Юга, и Севера модель многостороннего сотрудничества с участием обоих корейских государств, реализация которой имела бы не только серьезный экономический, но и громадный политический стабилизационный эффект. Наиболее известным примером такого подхода являлся проект воссоединения Транскорейской магистрали с Транссибом. Российская дипломатия также “вбросила” идею трехстороннего сотрудничества в модернизации энергетики (и в целом промышленного потенциала) КНДР по формуле: северокорейские объекты, российские технологии и специалисты, южнокорейские финансы, при этом часть российских инвестиций можно было бы оформить как возврат российского долга РК, т. е. прямых вложений РК не потребовалось бы. Однако ни северяне, ни южане пока не готовы столь резко сломать устоявшиеся стереотипы, “образы врага”, но это не означает, что у идеи трехстороннего сотрудничества нет будущего.

Каковы же вызовы, стоявшие тогда перед российской дипломатией в Корее? Исповедуемые ею подходы подвергались серьезным испытаниям. Речь шла прежде всего о причислении бывшим президентом США Дж. Бушем КНДР к некой “оси зла”, проблемы с которой должны, по идее, решаться самыми жесткими нажимными методами. Эти заявления существенно накалили атмосферу, поставили под сомнение достижения политики национального примирения в Корее и перспективы выхода КНДР из изоляции. В итоге визита Дж. Буша в регион стало ясно, что официальный Вашингтон, даже при декларациях о готовности к переговорам с Пхеньяном, не оставлял назидательного тона и надежд на изменение строя Северной Кореи, что вряд ли создавало благоприятную атмосферу для равноправного диалога.

Разумеется, проблемы, связанные с недопущением распространения оружия массового уничтожения, применительно к Корее не являются надуманными. Россия заинтересована в ликвидации этих озабоченностей, в том числе в рамках борьбы с международным терроризмом. Однако мы считаем возможным и единственно допустимым компромиссное, переговорное решение.

Таким образом, общий фон и условия, в которых вынуждена была действовать российская дипломатия в 2002 г., заметно ухудшились по сравнению с 2000–2001 гг. Тем активнее должны были быть наши шаги на трех главных направлениях: в отношениях с КНДР, РК и в международном формате по корейской проблематике.

Наиболее динамичным “сектором” в начале 2000-х гг. оставалось развитие отношений с КНДР, что неудивительно после десятилетней паузы. Актуальность поддержания постоянного контакта и вдумчивой работы с Пхеньяном в интересах обеспечения безопасности еще более возросла в связи с ужесточением американских подходов к корейской ситуации.

Особенно интенсивно проходил политический диалог, налаживались его постоянные каналы. Знаменательными событиями стали встречи председателя ГКО Ким Чен-ира с сотрудниками российского посольства в Пхеньяне в декабре 2001 г., январе и марте 2002 г. Беспрецедентным для российско-северокорейских отношений явился визит полномочного представителя президента РФ в Дальневосточном федеральном округе К. Б. Пуликовского в КНДР. В его рамках состоялись две многочасовые встречи с Ким Чен-иром, беседы и переговоры с руководителями правительства КНДР. В середине марта 2002 г. Россию посетил председатель Верховного народного собрания КНДР Цой Тхэ-бок, который обсуждал не только чисто парламентские, но и конкретные экономические и международные проблемы. В осложнившейся международной обстановке вокруг КНДР только поддержание постоянного доверительного диалога служило действенным средством урегулирования озабоченностей, недопущения нагнетания угроз.

Активизировалось сотрудничество в гуманитарной и культурной сфере: обмен творческими коллективами, выставками. Интересам обеих стран отвечает восстановление обмена в области образования.

Весьма знаменательно то, что нашлись точки соприкосновения в оценке Москвой и Пхеньяном международной ситуации, важнейших событий и процессов международной жизни. Сотрудничество в дипломатической сфере полезно обеим сторонам, продуктивно для координации усилий по обеспечению безопасности и благоприятного развития ситуации на Корейском полуострове.

Мы считаем, что высшей ценностью являются мир, безопасность, национальное примирение, что эти цели могут быть достигнуты только путем сотрудничества и диалога Севера и Юга. На этой основе мы намерены развивать с Сеулом содержательный диалог и консультации. Эта работа ведется как в контактах на политическом уровне, темп которых поддерживается усилиями обеих сторон, так и в повседневных рабочих контактах на уровне посольств. Создание солидного задела взаимодействия особенно важно в период смены администрации в целях сохранения преемственности политики.

У России и Республики Корея впечатляющие перспективы в области экономического взаимодействия. Необходимо продолжать “дипломатическое сопровождение” крупных сделок, проблемы погашения долговых обязательств, в том числе в контексте развития военно-технического сотрудничества.

Россия намерена продвигать крупные проекты сотрудничества на многосторонней основе. Главным в 2002 г. являлся проект создания железнодорожного транспортного коридора между Корейским полуостровом и Европой путем воссоединения железных дорог Севера и Юга с выходом на Транссибирскую магистраль. Россия проделала тогда значительный объем работ по разработке технико-экономического обоснования модернизации северокорейского участка маршрута, вела переговоры с Югом по подключению южнокорейских дорог к проекту. Разумеется, было немало трудностей как технико-экономических, так и политических.

Смена власти в Сеуле и разработка ядерного оружия Пхеньяном привели к заморозке проекта. Лишь через 10 лет лидеры РК и КНДР на встрече в Пханмунджоме договорились возобновить работу над проектом железнодорожного сообщения Юга и Севера.

Среди других многосторонних проектов сотрудничества хотелось бы отметить сохраняющее силу российское предложение о том, чтобы восстанавливать и модернизировать энергетическую инфраструктуру Севера в счет российского долга Югу. На первый взгляд кажется, что Россия думает лишь о своих интересах (погашение долга РК, укрепление позиций на Севере), но по зрелому размышлению видно, что такая схема выгодна всем троим. Юг получает возможность решить проблему российских долгов, наиболее дешевым путем помочь соотечественникам на Севере и своим бизнесменам, желающим осуществлять деловые проекты в КНДР, укрепить взаимопонимание с Пхеньяном. Север решает свои энергетические и гуманитарные проблемы, становясь обязанным соотечественникам, а не США, как по проекту КЕДО.

В контактах с Севером и с Югом мы последовательно проводим линию на поддержку межкорейского диалога. Приветствуем как политическую составляющую диалога, так и экономическое сотрудничество между Севером и Югом – фундамент безопасности и процветания в Корее. Россия вносит посильный вклад в создание условий для диалога и сотрудничества и стремится к участию во взаимовыгодных проектах

И в заключение – несколько слов о международном измерении корейской проблемы. В своих контактах с ведущими “центрами силы” и державами, вовлеченными в корейское урегулирование, в рамках международных организаций и форумов Россия намерена отстаивать взвешенный подход к решению существующих и вновь возникающих проблем, учитывающий законные интересы всех участников. Очевидно, что с учетом новых отношений с Пхеньяном работы в нынешней ситуации у российских дипломатов прибавится.

Россия и многосторонний дипломатический процесс в Корее^[325]

Большую часть второй половины XX в. (и после окончания корейской войны, и после распада СССР) Корея находилась на периферии нашей международной политики. Между тем для остальных стран, представляющих самый мощный в мире “многоугольник” – США, Китая, Японии, – Корейский полуостров входит в число внешнеполитических приоритетов.

Ни Сеул, ни Пхеньян не имеют серьезных противоречий с Москвой. Углубление взаимодействия зависит главным образом от нашей готовности уделять ему больше внимания и ресурсов. Добрососедские отношения с корейскими государствами позволили бы России использовать корейский фактор для “балансирования” веса Китая и Японии в регионе и даже усилить свои позиции в диалоге с США. Тем более что и самим корейцам нужен противовес в их все более независимых отношениях с “центрами силы”. Россия для этого вполне подходит. Развитие дружественных отношений с обеими Кореями имеет, таким образом, не только самоценное, но и более широкое, геополитическое значение.

• Успешно избежав в 1990-е гг. (во всяком случае, к концу десятилетия) втягивания в межкорейскую конфронтацию на той или иной стороне, Россия теперь может претендовать на позитивную роль в сближении двух Корей и получить свою долю политических и экономических дивидендов. Особенно перспективным начинанием представляются трехсторонние проекты на железнодорожном транспорте и в энергетике. Россия может обрести важные функции “евразийского моста”, что поспособствует развитию Дальнего Востока, более глубокой интеграции страны в азиатское экономическое пространство.

• Москве следует громче артикулировать заинтересованность в денуклеаризации КНДР, демонстрировать готовность содействовать этому процессу, а также участвовать в оказании экономической помощи Пхеньяну в рамках многосторонних договоренностей. Это необходимо для углубления взаимопонимания с другими участниками мирного процесса (особенно с Китаем и США) и для доказательства отсутствия у Москвы “скрытой повестки” по усилению ее влияния в Корее в ущерб другим игрокам. Разумеется, здесь необходимо наличие политической воли и ресурсного обеспечения, для чего требуется преодолеть ведомственную разобщенность и добиться координации усилий на политическом уровне.

• Участники многосторонних процессов должны стараться продвигать свои интересы не в лобовом столкновении (как было в прошлом), а путем поиска компромиссов. Это означает, что институциональное утверждение многостороннего механизма по безопасности и сотрудничеству в Северо-Восточной Азии в любом случае не противоречит интересам России. Такой механизм сыграл бы важную роль при переходе от соперничества, основанного на взаимном сдерживании, к системе “сотрудничество – соперничество” на основе баланса интересов, т. е. к “концерту держав”.

• Уже сейчас следовало бы задуматься над проблемой повышения уровня наступательное™ и инициативности нашей дипломатии на корейском направлении, так как в адрес Москвы нередко звучат упреки в пассивности. Нет препятствий для лидерства России в разработке концепции безопасности и сотрудничества в Северо-Восточной Азии. Тем более что, как показывает практика, участники шестистороннего формата не прочь уступить Москве эту роль.

Вашингтон и Пекин сегодня явно хотят избежать конфронтации по проблеме, не имеющей пока непосредственного выхода на практическую политику, а потому занимают выжидательную позицию. Япония зациклена на более узких вопросах и еще не определила базовые мировоззренческие параметры своего положения в регионе. При всех своих амбициях Южная Корея вряд ли потянет на роль лидера региональной интеграции, хотя ее ресурсы могут привлекаться для этого в ненавязчивой манере.

России предоставляется возможность мирными средствами, не вызывая раздражения партнеров, а также без вложения значительных средств занять привлекательную нишу в восточноазиатских делах. Место нашей страны в Северо-Восточной Азии в какой-то мере может перекликаться (при гораздо меньшем силовом компоненте) с положением России в Европе после Венского конгресса в первой половине XIX в., когда отсутствие конфликтов с ведущими игроками позволяло ей играть балансирующую роль.

Обострение ситуации вокруг действий КНДР по обретению ядерного статуса в парадоксальном смысле стало для Москвы “моментом истины”, заставившим более внимательно отнестись к собственному “заднему двору”. Отрезвило оттеснение России от корейского урегулирования в 1990-е гг., когда США стремились ограничить обсуждение этой проблематики рамками “четверки” с участием двух Корей и Китая.

Принятыми энергичными мерами в начале 2000-х гг. по восстановлению взаимодействия с Пхеньяном на деидеологизиро-ванной основе удалось несколько укрепить пошатнувшееся влияние России в регионе. Следствием стало буквально “внедрение” России в многосторонний переговорный механизм в 2003 г., несмотря на противодействие некоторых ключевых участников. Не секрет, что Москва оказалась за столом переговоров во многом по настоянию руководства КНДР, которое было заинтересовано в балансировании веса Китая и получении сочувственно настроенного участника. Однако материально-ресурсного подкрепления нашего дипломатического наступления явно не хватает.

Несмотря на трудный ход шестистороннего переговорного процесса, предсказуемые срывы и откаты, на повестку дня могут быть поставлены вопросы практических действий, а не только дипломатической риторики. Среди партнеров по “шестерке” укоренилось мнение о незначительности вклада России в решение стоящих перед “шестеркой” задач. В случае нашей пассивности не исключено постепенное вытеснение России из реального процесса урегулирования и снижение ее веса в Восточной Азии. Необходимо воспользоваться моментом и активизировать нашу роль путем предметного участия в выполнении решений и внесения инициатив по продвижению процесса урегулирования.

Необходимое условие – осознание КНДР неприемлемости для России обладания ею ядерным оружием и получение от Пхеньяна (в том числе по двусторонним каналам) гарантий на этот счет.

Российское председательство в рабочей группе по созданию механизма безопасности и сотрудничества в СВА предоставляет возможность в инициативном порядке выдвигать и согласовывать наши предложения, в том числе основанные на российском опыте многосторонней дипломатии.

Может быть, надо вести дело к институционализации шестистороннего механизма в качестве региональной организации по безопасности и сотрудничеству, опираясь на поддержку Китая? Активность в этом вопросе помогла бы преодолевать негативное отношение США, которые всегда делали ставку и продолжают опираться на двусторонние военные альянсы или на организации, находившиеся под их контролем.

Необходимо будет противодействовать тенденциям ограничить шестисторонние переговоры функциями круглого стола для обмена мнениями, которые являются декорациями для процессов реального военного строительства и изменения стратегического баланса в Северо-Восточной Азии.

В случае реального продвижения процесса демонтажа северокорейской ядерной программы российская сторона с учетом своего уникального опыта сотрудничества с КНДР в ядерной области могла бы сыграть важную роль в решении технических вопросов и верификации. КНДР, вероятно, с большим доверием отнесется к нашим специалистам, чем к представителям других стран (в том числе и по линии МАГАТЭ). Подобные предложения нам следовало бы выдвигать не только на рабочем, но и на солидном (возможно, политическом) уровнях, предусмотрев соответствующее организационное обеспечение.

Для сохранения репутации ответственной державы и во избежание утраты наших позиций в шестистороннем урегулировании критически важным на этом этапе стало бы реальное участие в программах экономической помощи КНДР. Договоренности предусматривают, по расчетам, оказание “пятеркой” помощи на сумму 350–400 млн долл. Вряд ли смогут подтвердить нашу готовность участвовать в решении важных международных проблем попытки представить в качестве помощи лишь списание долга КНДР России (обсуждаемое с 2001 г.), а также согласованные ранее двусторонние программы содействия (которые по объему не идут ни в какое сравнение с помощью других стран). Повысит ли это наш авторитет, заставит ли других участников считаться с нашими национальными интересами? При этом оказание содействия экономическому развитию КНДР вполне может и должно строиться так, чтобы подпитывать наши коммерческие проекты и обеспечивать долгосрочные экономические интересы. Необходимо внятно объяснять это нашей внутренней аудитории, особенно под углом зрения необходимости развития российского Дальнего Востока.

Вместе с тем участие России в решении энергетических проблем КНДР путем поставок мазута (что предусмотрено в числе первоочередных шагов по реализации договоренностей) следует свести к минимуму. Взамен, с учетом уникального опыта нашего сотрудничества с КНДР в электроэнергетике (при техническом содействии СССР создано более 60 % энергетических мощностей КНДР), логично предложить проекты именно в этой области.

Наиболее значимым и отвечающим повестке дня переговоров мог бы явиться проект организации поставок в КНДР электроэнергии. На первом этапе речь может пойти о финансировании в качестве государственной зарубежной инвестиционной программы строительства ЛЭП Дальний Восток – КНДР. Заметим, что на протяжении ряда лет проект прорабатывается подразделениями РАО “ЕЭС России”. Конечно, предварительно необходимо решить проблему задолженности КНДР (без этого невозможно оказывать кредитную помощь) и, разумеется, найти источники финансирования. Представляется, что для столь важной внешнеполитической акции можно было бы использовать средства Стабфонда, тем более что речь идет о фактически зарубежном капиталовложении. Создание ЛЭП можно было бы обоснованно представить в качестве весомого и ориентированного на будущее вклада в общие усилия.

Надо иметь в виду, что сами поставки российской электроэнергии впоследствии могут осуществляться на коммерческой основе. Они могут найти реальный платежеспособный спрос и внутри КНДР (она ранее предлагала конкретные варианты оплаты проекта за счет ресурсов полезных ископаемых), и со стороны промышленных потребителей в специальных экспортно-производственных зонах, развивающихся при участии южнокорейских инвесторов. Первой из них стала зона в Кэсоне, однако можно надеяться и на появление новых.

В перспективе большую экономическую (да и политическую) выгоду сможет принести продление ЛЭП до территории Республики Корея и создание “энергомоста” в целях поставки энергии южнокорейским потребителям.

Важными для укрепления в регионе российских позиций и продвижения коммерческих интересов являются также проекты в области транспортной инфраструктуры – модернизация железнодорожной сети КНДР и морских портов, что необходимо для бесперебойного снабжения страны энергоресурсами. В частности, речь идет о порте Раджин и связывающей его с российской границей железнодорожной ветке.

Реальное участие в программах содействия на первой стадии реализации договоренностей позволило бы избежать роли “ведомого” в будущем и дало бы нам “голос” в выдвижении собственных идей и концепций. Только в этом случае Россия смогла бы, в частности, претендовать на участие нашей промышленности в возможном сооружении легководных реакторов в КНДР или даже продвигать идею их строительства (в собственности КНДР) на территории Приморья.

Россия по сравнению с Южной Кореей, Китаем, Японией (от которой КНДР ждет компенсаций за колониальное прошлое) и США в меньшей степени “увязла” в потенциальных двусторонних обязательствах по помощи КНДР. С ее стороны правомерна была бы инициатива разработки согласованного долгосрочного плана экономического содействия КНДР со стороны мирового сообщества в интересах денуклеаризации и стабилизации на Корейском полуострове. Такой план сделал бы и распределение бремени, и цели содействия более транспарентными, справедливыми и осмысленными. План, рассчитанный на 10–15 лет, должен предусматривать согласованные с КНДР на многосторонней основе задачи модернизации экономики и хозяйственной системы внедрения рыночных рычагов при сохранении государственного регулирования при углублении участия в региональном и международном разделении труда.

С учетом российского опыта реформ и нашего уникального научно-практического опыта содействия развитию экономики КНДР российские специалисты могли бы разработать и предложить первоначальный вариант такого плана для утверждения “шестеркой”. В рамках выполнения плана, контролировать который могли бы структуры шестистороннего механизма, содействие могло бы осуществляться не стихийно в порядке “латания дыр” на основе запросов северокорейцев, а целенаправленно для достижения долгосрочной цели – “конвенционализации” КНДР (превращения в нормальное государство). Только в рамках подобной организации дела Россия, обладающая меньшим по сравнению с партнерами потенциалом для помощи, смогла бы сохранить рычаги контроля за ситуацией и для защиты национальных интересов.

Российские подходы к КНДР^[326]

Поворот российской внешней политики к ортодоксально-консервативной линии и растущему противостоянию с Западом в начале третьего президентства В. В. Путина (с 2012 г.), казалось бы, должен был привести к большему пониманию Россией позиций Северной Кореи в противоборстве с США и отдалению от Южной Кореи, остающейся верным союзником США на Дальнем Востоке.

Небольшая ретроспектива. В период президентства Д. А. Медведева (2008–2012 гг.) отношение Кремля к ситуации на Корейском полуострове было двойственным. С одной стороны, альтернативы прежней линии на поддержание нормальных отношений с КНДР в целях предотвращения силовых и нажимных сценариев на Корейском полуострове, показавшей свою эффективность и прагматизм в начале 2000-х гг., не было. С другой стороны, у кремлевского руководства явно не лежала душа к сохранению близости к столь одиозному режиму: его провокационные действия служили дополнительным раздражителем в и без того непростых отношениях России с Западом, а смысла ссориться с США еще и по поводу Северной Кореи в Кремле не видели. В ответ на провокации Пхеньяна вроде ракетных запусков в кулуарах высказывались самые жесткие оценки; пхеньянские лидеры назывались даже “жуликами и наперсточниками”, играющими с миром в мошеннические игры^[327].

Тем не менее надо упомянуть, что в конце своего президентства Медведев, правда, по инициативе северокорейской стороны, все же встретился с Ким Чен-иром (в августе 2011 г.). Визит Кима II в Россию оказался последней зарубежной поездкой долголетнего лидера КНДР, что придало его итогам особую символику в глазах северокорейцев. Тогда были достигнуты важные договоренности о возможности возврата КНДР в шестисторонние переговоры, готовности КНДР реализовать проект газопровода на Юг через ее территорию.

К сожалению, эти инициативы не нашли отклика у противников КНДР: США и РК заблокировали идею возобновления шестисторонних переговоров выдвижением условий, а напряженные межкорейские отношения сделали проблематичным строительство газопровода. Но визуально Россия и КНДР в результате оказались “по одну сторону баррикад”. Россия тогда предприняла важные двусторонние шаги по поддержке КНДР. Следует, например, упомянуть об урегулировании в 2012 г. вопроса задолженности КНДР путем списания 90 % с перечислением 10 % (1,1 млрд долл.) в качестве инвестиционного фонда на счета в северокорейском банке. Средства с этих счетов могли использоваться Северной Кореей для капиталовложений в образовательные, гуманитарные, энергетические проекты^[328]. Была оказана продовольственная помощь как по каналам Всемирной продовольственной программы, так и в двустороннем формате (50 тыс. т зерна).

Смерть Ким Чен-ира в декабре 2011 г. поначалу мало что изменила в российских подходах к ситуации на Корейском полуострове и практической политике. В отличие от экспертов Запада и Южной Кореи у российских специалистов не было особых сомнений в том, что Ким Чен-ын сможет удержать власть. У части из них появилась надежда, что робкие шаги молодого руководителя к изменениям, заметные в начале его правления, приведут к более здравой и взвешенной политике КНДР, оздоровлению ситуации на непосредственно прилегающей к российским границам территории. Такие надежды особенно возросли в связи с “високосным соглашением” от 29 февраля 2012 г., предусматривавшим определенные шаги США и КНДР навстречу друг другу и возобновление дипломатического процесса на тему денуклеаризации.

Однако иллюзии быстро развеялись. КНДР тут же развернула приготовления к запуску космической ракеты, поставив Россию в затруднительное положение: с одной стороны, Москва неоднократно заявляла, что не подвергает сомнению права тех или иных стран (включая КНДР) на космическую программу, с другой – всем было ясно, что запуск в нарушение санкций ООН (за которые Россия голосовала) разрушит с трудом достигнутые договоренности, дискредитирует новое руководство КНДР и приведет к обострению напряженности. Такое поведение Пхеньяна вряд ли могло понравиться Москве.

Тогда российское внешнеполитическое сообщество еще надеялось, что этот эпизод носит преходящий характер: было понятно, что Ким Чен-ын в самом начале своего правления не мог нарушить завета своего отца о запуске спутника в честь столетия со дня рождения Ким Ир-сена и оказался заложником ситуации. Вместе с тем, как сообщалось, он в тот момент не дал согласия на проведение уже подготовленного ядерного испытания, что рождало надежды на возобновление поиска компромисса и переход к более здравой, неконфронтационной политике вовне и к осторожным реформам внутри страны после того, как “осядет пыль”.

Однако США перешли к осуждению КНДР. К тому же ситуация в КНДР летом 2012 г. осложнилась: противоборство различных групп элит, по некоторым сообщениям, заставило молодого руководителя жесткими методами доказывать свою “профпригодность”. Ким Чен-ын перешел к “закручиванию гаек” внутри страны и, соответственно, к ужесточению внешнеполитической линии^[329], что похоронило надежды на мирный и компромиссный ход событий, на который рассчитывала Россия.

Ситуация постепенно стала накаляться осенью 2012 г. Кульминацией явился произведенный вопреки протестам всего мирового сообщества, включая Россию, запуск спутника (на сей раз успешный). Интерпретированный Западом как запрещенное решениями ООН “баллистическое испытание”, он серьезно осложнил ситуацию. Россия была вынуждена, хотя и с оговорками, присоединиться к мерам ООН по наказанию КНДР за несанкционированный пуск.

Однако многие российские эксперты указывали на то, что правовая основа относительно “нарушения КНДР санкций ООН” (запрещающих ей баллистические пуски) явно сомнительна. Кое-кто даже считает ошибочной поддержку Россией довольно искусственного включения запрета на ракетные пуски в резолюцию 1718 Совета Безопасности ООН, принятую все же по другому поводу (осуждение ядерного испытания). Тогда о последствиях включения этого пункта, предложенного Западом, в Москве, похоже, просто не подумали. Дополнительную пикантность ситуации придавало то, что в это же самое время Южная Корея с помощью России готовилась к запуску собственной космической ракеты, и никто не говорил об опасности того, что в неспокойном регионе у одной из противоборствующих сторон может появиться ракетное оружие большой дальности.

Россия к тому же фактически устранилась от выработки текста резолюции по поводу запуска спутника в 2012 г.: проект согласовывался между Китаем и США. Для Москвы стал неприятным сюрпризом тот факт, что Китай уступил давлению США в плане нажимных мер против КНДР. В связи с этим в политологических кругах циркулировали предположения, что между двумя великими державами произошел размен: Пекин “сдал” Пхеньян, а Вашингтон умерил поддержку Токио в его обострившемся споре с КНР вокруг островов Дяоюйдао (Сенкаку). Во всяком случае, в ходе последовавшего вскоре после этих событий визита премьера Японии С. Абэ в США не удалось добиться от главного союзника той степени солидарности, на которую он рассчитывал.

Однако в результате американо-китайской сделки позиция России стала выглядеть непоследовательной. Но теперь деваться было некуда: возобладало мнение, что поддержка принципа обязательности соблюдения принятых в установленном порядке решений ООН все же важнее расположения малонадежного и малоприятного соседа. В итоге отношения с новым руководством в Пхеньяне не сложились, а возможности России воздействовать на ситуацию на Корейском полуострове снизились.

В последующие месяцы элементы напряженности в отношениях между Москвой и Пхеньяном нарастали, причем в Москве зрело ощущение, что Пхеньян не ценит готовности России способствовать выходу КНДР из изоляции и налаживанию ее диалога с оппонентами.

Предсказуемо резкую реакцию вызвало ядерное испытание в КНДР 12 февраля 2013 г. Москва выступила с беспрецедентно резким официальным заявлением, в котором говорилось: “Подобное поведение, несовместимое с общепринятыми критериями мирового общежития, несомненно, заслуживает осуждения и адекватной реакции со стороны международного сообщества. Вдвойне печально, что речь идет о государстве, с которым нашу страну связывает долгая история добрососедства”. Последняя фраза явно содержала угрозу Пхеньяну, что такое поведение ставит под сомнение саму основу дружеских отношений. В кулуарах реакция на поведение Пхеньяна была еще более острой.

Действия Пхеньяна в последующие месяцы, носившие явно авантюрно-провокационный характер, вызвали еще большее раздражение в Москве. Психологическая война против Южной Кореи и Запада, развязанная Ким Чен-ыном, не встретила симпатии в Москве, а некоторые акции (например, призыв северокорейского руководства к эвакуации дипломатов из Пхеньяна) вызвали непонимание и раздражение у России. Был момент, когда российская пресса вслед за западными СМИ устроила форменную истерику по поводу “грядущего вооруженного конфликта” на Дальнем Востоке (что особенно взволновало жителей этого региона)^[330], оказав тем самым определенное давление на властные структуры.

Естественно, профессионалы понимали, что действия северокорейцев – блеф, а военный конфликт маловероятен, но как-то реагировать было нужно. Северокорейцы осложнили и без того непростые отношения России с партнерами в ситуации, в которой она бессильна была что-либо изменить. Попытки Москвы “дать совет” северокорейцам были отвергнуты в Пхеньяне, что также не добавило теплоты в отношениях. Россия была вынуждена ограничиться призывами к “политико-дипломатическому решению”, будучи не в состоянии предложить какие-либо конструктивные шаги на фоне реального наращивания американского военного присутствия вблизи ее границ^[331].

Раздражение новым непредсказуемым пхеньянским руководством достигло пика. Одним из его проявлений стал подход Москвы к участию в праздновании 60-летия окончания горячей фазы корейской войны (в Пхеньяне это событие, естественно, называют победой в великой Отечественной освободительной войне). С целью послать Пхеньяну сигнал руководство России решило понизить уровень своего представительства на данных мероприятиях до временного поверенного в делах Российской Федерации в КНДР. При этом Китай, который прореагировал на третье ядерное испытание Северной Кореи в феврале 2013 г. еще более жестко и гневно, чем Москва, тем не менее направил в Пхеньян на указанные торжества третьего человека в государственной иерархии, который неразлучно сопровождал молодого лидера КНДР.

Двойственность ситуации нашла выражение в словах С. В. Лаврова, который отмечал недопустимость нарушения членом ООН резолюций ООН, признал, что ядерные взрывы и ракетные испытания – не шутки, и подчеркнул, что агрессивная риторика также обостряет ситуацию. Однако он заявил, что “нужно действовать не силовыми методами, не угрозами, а успокоением ситуации”, и раскритиковал проводимые на Корейском полуострове совместные учения войск Южной Кореи и США. В середине апреля 2013 г. российский министр иностранных дел призвал своего американского коллегу Дж. Керри не запугивать северокорейцев маневрами и выразил надежду, что “все успокоится”^[332]. Эти слова оказались пророческими: Москва была довольна сменившим военную риторику “мирным наступлением” КНДР и по мере сил содействовала налаживанию диалога Пхеньяна как с Сеулом, так и с Вашингтоном.

Вместе с тем такой резкий поворот от угрожающей риторики к “оливковой ветви” вызвал определенное удивление в российских экспертных кругах, полагавших, что Ким Чен-ын проявил непоследовательность и бросается из крайности в крайность. Это не добавляло уверенности в предсказуемости его действий и желания плотно сотрудничать с Пхеньяном, полагаясь на его заверения.

Определенные изменения в подходе России к ситуации на Корейском полуострове, включая отношения с КНДР и РК, возникли в связи с сирийским кризисом. КНДР поддержала позицию России по Сирии, тогда как Южная Корея оказалась в первых рядах сторонников американских планов военного удара и даже привлекла внимание к “связке” режимов в Дамаске и Пхеньяне. В результате российское руководство публично озвучило определенное понимание ситуации КНДР в отношении ядерного вопроса. Выступая по поводу недопустимости военного удара по Сирии, президент В. В. Путин образно заметил: “В этих условиях попробуйте убедить северокорейцев отказаться от ядерной программы. Скажите – ребята, давайте, на склад сдайте все под международный контроль. Они скажут: завтра нас хлопнут, уничтожат всех”. Это не могло не вызвать благосклонной реакции в Пхеньяне^[333].

Говоря о будущем российско-северокорейских отношений, следует напомнить, что Корейский полуостров, на наш взгляд, можно рассматривать как один из ключей к реализации Россией линии на укрепление ее позиций в наиболее динамично развивающемся Азиатско-Тихоокеанском регионе (АТР) в XXI в. Именно здесь Россия вовлечена в решение как региональных, так и глобальных проблем, имеющих существенное значение для ее безопасности и экономического подъема наиболее проблемных территорий российского Дальнего Востока (что важно и с точки зрения укрепления целостности государства).

Корейская проблема вошла в десятку вопросов, затрагиваемых почти на всех встречах российских официальных лиц с представителями других великих держав. Участие в ее решении является для стран АТР индикатором реальной заинтересованности нашей страны в процессе укрепления региональной безопасности и развитии^[334]. Не секрет, что диалог по корейской проблеме не всегда бывает легким: России приходится объяснять необходимость поддержания стабильности и мира в соседнем регионе, недопустимость силовых и нажимных методов, к которым готовы прибегнуть оппоненты. Вместе с тем Россия не может не осуждать дестабилизирующих действий КНДР. Российская позиция двойственна, так как Москва тоже заинтересована в сохранении режима нераспространения оружия массового уничтожения, и те части российского внешнеполитического истеблишмента, которые отвечают за эту проблему, считают КНДР досадным возмутителем спокойствия.

Однако российское руководство не видит альтернативы сохранению статус-кво, какое бы раздражение не вызывал пхеньянский режим. Нет высокой вероятности того, что в обозримом будущем он может быть сменен “снаружи”, равно как и признаков того, что может взорваться изнутри. Таким образом, приходится исходить из реалий – необходимости взаимодействовать с Пхеньяном на протяжении длительного времени.

Этот вывод имеет серьезные последствия для российской политики и видения того, как должны вести себя оппоненты Северной Кореи. Речь, таким образом, должна идти о мирном сосуществовании и гарантиях безопасности КНДР. Только это теоретически и может позволить ей снизить воинственность, приступить к столь необходимой внутренней модернизации экономики и политической системы и в итоге отказаться, под политические гарантии великих держав, от оружия массового уничтожения. Такое российское видение не всегда находит поддержку у партнеров: кое-кто из них обвиняет Москву в поощрении воинственного поведения Пхеньяна, в том числе якобы из ностальгии по советскому прошлому.

Разумеется, речь не идет о равноудаленности России от КНДР и РК, как это часто пытаются представить в Сеуле в попытке разрушить российско-северокорейские отношения под предлогом того, что это является условием более доверительного партнерства между Москвой и Сеулом. Отношения с обеими Кореями самоценны, но получается, что именно от отношений России с КНДР и степени ее влияния на Пхеньян в конечном счете зависят прочность наших позиций на Корейском полуострове в целом и вовлеченность в решение его проблем.

При этом отношения с КНДР в настоящее время непросты. К основным характеризующим их моментам можно отнести следующие.

1. Возросшее непонимание между Москвой и Пхеньяном, раздражение российского истеблишмента из-за недопустимого, с его точки зрения, поведения северокорейского руководства, авантюрных шагов Пхеньяна при новом руководстве, тем более что поначалу на него возлагались “реформаторские” надежды. Похоже, что между российским и северокорейским лидерами нескоро возникнут хотя бы такие относительно доверительные отношения, какие были между В. В. Путиным и Ким Чен-иром. С учетом важности субъективного фактора в российской и (в еще большей степени) северокорейской политике ожидать от Пхеньяна, что он будет делиться своими планами или слушать советы Москвы, пока не приходится.

2. Со своей стороны северокорейцы выражают недовольство непониманием российским руководством логики “борьбы на выживание”, ведущейся Пхеньяном, что, по их мнению, граничит с предательством со стороны России. К тому же к власти в Пхеньяне приходит поколение, которое, в отличие от предшественников, знает о России лишь понаслышке. В последнее время у многих, в том числе у северокорейских экспертов, складывается мнение, что Россия не уделяет должного внимания ситуации на Корейском полуострове и проводит в отношении КНДР неискреннюю и непоследовательную политику. Это касается и вопроса об участии Москвы в пакете санкций, направленных против КНДР, определенных последними резолюциями Совета Безопасности ООН, включая документ 2094 (март 2013 г.). Официально российское руководство декларирует, что поддерживает лишь те санкции, которые направлены на прекращение развития военного ракетно-ядерного комплекса КНДР. На деле же Россия участвует также в исполнении ограничений, введенных Западом, которые касаются так называемых предметов роскоши, не имеющих никакого отношения к военно-промышленному комплексу КНДР. Очевидно, что США с союзниками рассматривают их как инструмент, направленный на решение задачи смены режима, в том числе путем возбуждения среди северокорейской элиты недовольства вследствие ограничения доступа к предметам потребления.

В результате скрупулезного и расширительного подхода представителей Запада к исполнению данной задачи сложилась нелепая ситуация, когда, например, в 2013 г. австрийская организация не смогла продать в КНДР концертный рояль, а Пхеньян не мог легально закупить лыжи и оборудование для крупного горнолыжного курорта на перевале “Масинён”, об открытии которого было уже объявлено.

Вместе с тем, объективно говоря, Северной Корее Россия нужна если не как источник экономической помощи, то как дополнительная опора в своем внешнеполитическом курсе, “противовес”, чтобы окончательно не впасть в зависимость от Китая. В связи с повышением внешнеполитического авторитета России благодаря решительным шагам по урегулированию сирийского кризиса значение этого фактора, очевидно, возрастет. В силу в том числе и этих факторов Пхеньян в настоящее время стремится культивировать конструктивные и дружественные отношения с Москвой, акцентируя внимание не на негативных, а на позитивных элементах двусторонних отношений.

Свидетельством большей благосклонности Пхеньяна к России и ее лидерам стал приезд председателя президиума Верховного народного собрания КНДР Ким Ён-нама (номинального главы государства) на церемонию открытия Олимпиады в Сочи в 2014 г., и это несмотря на то, что северокорейские спортсмены не прошли отбор и в Сочи не приехали. Его присутствие стало особенно заметным в связи с отказом южнокорейских руководителей прибыть на открытие, ограничившись делегацией рабочего уровня во главе “лишь” с министром культуры, туризма и спорта Ю Чин-рёном (наверное, не без американской подсказки). Короткая беседа Ким Ён-нама с В. В. Путиным была подана северокорейскими СМИ как свидетельство высокого уровня отношений между двумя странами и признание высокого авторитета КНДР на международной арене^[335].

Необходимо также признать, что в новой геополитической ситуации, сложившейся после кризиса в Крыму, позиции двух стран в противостоянии Западу объективно сблизились. В неофициальном порядке северокорейцы – одни из немногих – сразу высказались в поддержку действий России в Крыму. В Пхеньяне явно не против, чтобы противоречия России с США углубились, что, по логике пхеньянских стратегов, приведет к большей поддержке Москвой КНДР в ее противостоянии США и отдалит Россию от Южной Кореи (которая предсказуемо видит ситуацию через американские очки, хотя и не стремится быть в первых рядах осуждающих Россию).

В связи с этим аналитики отметили, что визит Ким Ён-нама для участия в церемонии открытия Олимпийских игр в Сочи был организован и осуществлен весьма грамотно, он стал отражением зрелости внешнеполитической практики Пхеньяна. Руководство КНДР в полной мере использовало возможности для широкого диалога, предоставленные крупным международным событием, олицетворяющим в том числе торжество принципов мира и примирения в отношениях между всеми государствами. Помимо беседы с В. В. Путиным номинально второй человек в Пхеньяне провел серию продуктивных встреч с рядом представителей высшего эшелона российской власти, в том числе с председателем Совета Федерации В. И. Матвиенко, в целях преодоления некоторых возникших в последнее время сложностей и закрепления тенденции позитивного двустороннего сотрудничества. По свидетельству отдельных источников в ходе этих бесед также обсуждались перспективы подготовки визита в Россию лидера КНДР Ким Чен-ына. Позитивная атмосфера и результаты контактов Ким Ён-нама в Москве и Сочи стали отражением очевидного потепления российско-северокорейских отношений.

Конкретный успех северокорейской дипломатии высветил уже отмеченную недооценку важности политического момента и данного форума, допущенную Сеулом. Этот промах стал предметом серьезной критики со стороны южнокорейской общественности, результатом чего явился неплановый выезд в Россию для участия в церемонии закрытия Олимпийских игр премьер-министра РК Чон Хон-вона^[336].

3. России необходимо выдерживать линию на противодействие изоляции КНДР и решение проблем полуострова дипломатическим путем, желательно с ее участием. Поэтому российские подходы к отношениям с КНДР вынужденно лицемерны, так как опыт показывает, что их ухудшение неизбежно ведет к уменьшению роли России в Северо-Восточной Азии. Предложения КНДР о том, чтобы обсуждать проблемы в составе “трех или четырех государств”, означают исключение России из числа участников процесса.

4. Еще одна проблема: Россия почти полностью смирилась с доминированием Китая в корейских делах, с тем, что Корейский полуостров становится заложником растущей конфронтации США и КНР, а Москва лишь поддакивает Пекину. А там, где Китай не участвует (например, на саммитах “большой восьмерки”), Россия не осмеливается иметь собственное мнение, проявляет пассивность. Вряд ли такая позиция работает в пользу активизации нашей политики в АТР, где внимательно следят за тем, как мы реагируем на кризисы, и делают соответствующие выводы. Известное охлаждение в отношениях КНДР с КНР в связи с “делом Чан Сон-тхэка” предоставляет российской дипломатии определенный шанс для культивирования более близких отношений с пхеньянской элитой.

5. Для России на Корейском полуострове, как и в других районах мира, на первом месте стоит соблюдение принципов международного права и дипломатического урегулирования проблем. Идея многостороннего диалога и политических гарантий принадлежит Москве. Именно Россия предложила в 2002 г. “пакетную сделку” (мир и безопасность КНДР в обмен на ядерное оружие). Ясно, что шестисторонний переговорный процесс остается в центре нашего рецепта урегулирования сложного комплекса проблем на Корейском полуострове^[337].

В нынешнем мире, переживающем период смены модели глобального управления, и с учетом интересов крупных мировых игроков (прежде всего США и Китая) в ключевом регионе Северо-Восточной Азии отношения между Севером и Югом Кореи уже не могут восприниматься в качестве чисто внутринациональной проблемы (особенно с учетом фактора оружия массового уничтожения).

Можно было бы, например, озвучить концепцию новой системы поддержания мира на Корейском полуострове. Такая система могла бы базироваться на сетке перекрестных договоров, заключенных между всеми участниками шестистороннего процесса, которые юридически закрепляли бы их права и обязанности в отношении остальных участников в части, касающейся ситуации на Корейском полуострове, и давали бы возможность контролировать выполнение обязательств другими участниками. Например, в этом случае выполнение двусторонних обязательств, вытекающих из договора между КНДР и США, подлежало бы мониторингу не только ООН, но и таких стран, как Китай и Россия. В свою очередь, отношения между РК и США могли бы быть “под наблюдением” КНДР. Эта система могла бы инкорпорировать уже имеющиеся договоры (США – РК, США – Япония, Россия – КНДР, Россия – РК, КНР – КНДР и т. п.) в части, касающейся ситуации на Корейском полуострове, а в будущем даже прийти им на смену. В ее рамках был бы решен и вопрос денуклеаризации КНДР. Процесс этот, разумеется, многофазный и последовательный. Тем не менее представляется, что разработка концепции того, к чему должны привести шестисторонние переговоры, дала бы важный импульс к направлению их в рациональное русло – к обсуждению проблем безопасности на Корейском полуострове, а не только одностороннего ядерного разоружения КНДР.

6. В число крайне актуальных задач для России и всего международного сообщества в настоящее время выдвигается следующая: на данном этапе КНДР решила сконцентрироваться на развитии ядерной энергетики, основанной на обогащении урана и использовании легководных реакторов. Во весь рост встает проблема технического совершенства и ядерной безопасности данных объектов.

Желательно добиться разрешения на сотрудничество с этой страной компетентных международных организаций в области мирного атома. В мировой практике подобные прецеденты имелись. Пакистан, не будучи членом Договора о нераспространении ядерного оружия, успешно сотрудничал с МАГАТЭ в указанных областях.

Россия в высшей степени заинтересована в том, чтобы строительство легководного реактора в Северной Корее проходило под международным мониторингом и в соответствии с международными нормами ядерной безопасности. Как известно, Росатом в этой сфере является признанным мировым лидером и мог бы сыграть фундаментальную роль.

7. Вместе с тем Россия заинтересована в межкорейском сближении, возобновлении проектов сотрудничества между Севером и Югом Кореи. В настоящее время можно ожидать снижения конфронтации и перехода сторон к диалогу (одной из целей военной “истерии” Пхеньяна в начале 2013 г. как раз и была попытка возобновить диалог “с позиции силы”). Россия имеет возможность тактично работать с обеими корейскими сторонами в целях поощрения мирных неконфронтационных подходов в решении существующих проблем, одновременно закрепляя за собой роль активного игрока в переговорном процессе по корейскому урегулированию.

Особое значение для нас имеет возможность реализации проектов трехстороннего сотрудничества. В перспективе наибольший интерес представляет строительство газопровода, становящееся все более проблематичным из-за охлаждения южнокорейской стороны к задачам его реализации. Крупным шагом стало завершение реконструкции железной дороги Хасан – Раджин в 2013 г. (между прочим, этот проект стал самой крупной иностранной инвестицией в КНДР, в эквиваленте – более 300 млн долл.). Строительство портовых сооружений серьезно активизирует экономическое сотрудничество между соседями.

Нам предоставляется определенная возможность с учетом этих факторов через сотрудничество с КНДР укрепить свои позиции в Северо-Восточной Азии, ключевом регионе для продвижения российских интересов в АТР. Именно через вовлечение КНДР лежит путь к формированию многосторонней системы поддержания безопасности в Северо-Восточной Азии, которая может предотвратить рост напряженности по соседству с уязвимым дальневосточным районом России. Следует поощрять элементы реформаторства и соответствующий потенциал новых лидеров КНДР для улучшения отношений и подключения российского бизнеса к экономическим проектам. Разумеется, трудно рассчитывать, что Россия может сравниться с Китаем или Южной Кореей по объему инвестиций, однако определенные возможности у нее имеются.

Не секрет, что с геоэкономической и геополитической точек зрения в наибольшей степени россиян интересуют перспективы строительства газопровода в Южную Корею через территорию КНДР и соединения Транскорейской магистрали с выходом на Транссиб. Оживление хозяйственной жизни в КНДР и улучшение ее отношений с Югом, безусловно, способствовали бы реализации этих проектов, а те, в свою очередь, – стабилизации экономической ситуации в КНДР.

8. Придется исходить из того, что денуклеаризация КНДР, ее полный отказ от ядерной деятельности в нынешних условиях недостижимы, и надо подходить к многостороннему дипломатическому процессу как к инструменту, позволяющему купировать возможное ядерное распространение и предотвратить обострение политической ситуации вокруг северокорейской ядерной проблемы. Такая реалистичная позиция способствовала бы улучшению настроя северокорейских лидеров в отношении Москвы, ведь помимо всего прочего КНДР заинтересована в расширении базы своей поддержки в целях выхода из-под “китайского зонтика”.

В интересах России выражать поддержку и даже стимулировать процессы в КНДР, ведущие к налаживанию отношений с соседями и выходу из изоляции при условии обеспечения безопасности вблизи ее границ. Это значит, что нам надо способствовать реализации неторопливого эволюционного сценария преобразований в КНДР, исключающего резкие повороты и потрясения.

Партнерство России с Республикой Корея^[338]

До конца 1980-х гг. политика нашей страны по отношению к Корейскому полуострову носила односторонний характер: СССР сохранял верность союзническим обязательствам по отношению к КНДР, не признавая Южную Корею. Тем не менее в отличие от восточноевропейских социалистических стран, Монголии, Вьетнама, Кубы связи с КНДР и в советское время никогда не были близкими, тем более “братскими”. Советское руководство тяготилось иждивенчеством Пхеньяна и вызывающим поведением своего непредсказуемого союзника. Пхеньян постоянно маневрировал в поисках союзников, включая КНР, пытаясь сыграть на советско-китайских противоречиях, а в конце 1980-х гг. стал проявлять все больше самостоятельности в наращивании своего военного потенциала, в том числе создании ракетно-ядерного оружия.

Поворот в политике Москвы в отношении Корейского полуострова случился еще до распада СССР: Москва в рамках перестройки и внедрения “нового мышления” в советской внешней политике отказалась от безусловной поддержки КНДР в ее противостоянии с Южной Кореей и США, стала налаживать отношения с Республикой Корея. КНДР же дистанцировалась от СССР, с большим подозрением стала относиться к его внешнеполитическим инициативам, направленным на одностороннее разоружение и сближение с Западом.

Суть подходов Москвы состояла в “перебалансировке” политики, налаживании связей с динамичной экономикой Южной Кореи, в том числе в попытке улучшить отношения между Севером и Югом. Однако линия на то, чтобы, сохраняя сотрудничество с КНДР, постепенно вести дело к налаживанию широких экономических, политических и культурных связей с РК вплоть до взаимного признания, фактически провалилась как из-за несформулированное™ стратегии и тактики, так и из-за нарастающей анархии в государственном управлении СССР.

Политика Москвы в отношении Сеула поначалу была реактивной, что создало у южнокорейской стороны впечатление, что она может строиться под ее диктатом. Однако создание новой модели деидеологизированных отношений с КНДР и взаимоуважительных отношений с РК затянулось. Фактически в первый, “романтический” период реформ идеологизированные отношения в поддержку Северной Кореи, которые преобладали в советское время, были заменены на идеологизированные отношения с Южной Кореей.

Немного истории. В 1970-1980-е гг. южнокорейские администрации Пак Чон-хи и Чон Ду-хвана неоднократно выражали желание наладить контакты с Советским Союзом, развивать торгово-экономические связи. Однако СССР не шел на это, ограничивался небольшой по объему торговлей через посредничество третьих стран, в исключительных случаях допускал южно-корейские делегации на международные форумы. В силу резкой реакции КНДР и таких трагических эпизодов, как уничтожение советским ПВО южнокорейского Боинга (сентябрь 1983 г.), контакты с РК запоздали и начали налаживаться лишь в перестроечное время.

Этапным моментом стало выступление М. С. Горбачева в Красноярске в сентябре 1986 г., где говорилось о связях с Южной Кореей. Далее последовали развитие прямой торговли, либерализация визового режима между двумя странами, коммерческое соглашение между авиакомпаниями СССР и РК, открытие морского сообщения, телефонной связи. Важное значение имело участие советской делегации в Сеульской олимпиаде 1988 г. Рубежным событием стало открытие в апреле 1990 г. первых официальных представительств: Торгово-промышленной палаты в Сеуле и КОТРА в Москве. Позднее при них были созданы консульские отделы.

Начало взаимному официальному признанию Советского Союза и Республики Корея положила встреча президента СССР М. С. Горбачева с президентом РК Ро Дэ-у в Сан-Франциско в июне 1990 г., организованная благодаря усилиям ряда прогрессивных деятелей советской верхушки. В августе 1990 г. в Москве были проведены первые переговоры между правительственными делегациями СССР и РК о развитии взаимовыгодного экономического сотрудничества, причем южнокорейская сторона рисовала впечатляющую перспективу сотрудничества, делала намеки и на оказание экономического содействия. Под влиянием этих заверений и “обиды” на КНДР министр иностранных дел Э. А. Шеварднадзе пошел на досрочное (30 сентября 1990 г., предполагалось с 1 января 1991 г.) дипломатическое признание Сеула. В декабре 1990 г. состоялся визит президента РК Ро Дэ-у в Москву и подписание Московской декларации.

Отношения РФ с РК прошли несколько этапов – от завышенных ожиданий в начале 1990-х гг. (Москва ждала экономического сотрудничества и инвестиций, Южная Корея – помощи в объединении Кореи на своих условиях) к разочарованию в 1990-х гг. и адаптации и реалистичности в 2000-е гг. В связи с обострением отношений России с Западом возникли объективные лимиты для двусторонней доверительности.

В экономической сфере прогресс в 1990-е гг. был ограниченным, так как южнокорейцы начали познавать нашу страну не в лучшее для нее время. Лишь после стабилизации ситуации в России крупный южнокорейский бизнес осмелился приступить к освоению ее рынков.

РК строила свои политические отношения с нашей страной главным образом через призму межкорейской конфронтации. Сеул пытался диктовать Москве линию поведения по ядерной проблеме КНДР, склонял ее к наиболее жесткому варианту давления на Пхеньян, к расторжению союзнического договора с КНДР. Всего в 1991–2014 гг. состоялось 26 встреч на высшем уровне. В ноябре 1992 г. состоялся первый визит президента России Б. Н. Ельцина в РК, подписан базовый Договор об основах отношений Российской Федерации и Республики Корея, была озвучена формула “взаимодополняющего конструктивного партнерства”. В качестве жеста доброй воли южнокорейцам были переданы копии записей “черного ящика” сбитого в 1983 г. южнокорейского “Боинга”, документы периода начала корейской войны, позволяющие сделать вывод о том, что ее начал Север.

Начиная примерно с 1995 г., российская дипломатия стала более прагматично подходить к корейским проблемам, избегая принимать чью-либо сторону, пытаясь выдержать взвешенную и сбалансированную линию.

Сеул же недооценивал потенциал и роль России в корейских делах, а потому ее переход к политике “стоять на двух ногах” в Корее путем активизации связей с Севером был для РК неприятной неожиданностью. Южнокорейский истеблишмент воспринял возникновение этой ситуации (в Сеуле ее назвали ситуацией равноудаленное™ Москвы в отношении Севера и Юга) как серьезное поражение. С учетом разразившегося в то же время финансово-экономического кризиса в обеих странах отношения пошли на спад.

Однако с приходом к власти Ким Дэ-чжуна и проведением одобряемой Россией политики “солнечного тепла” в отношении Севера, а также в связи с ростом экономических отношений после окончания финансово-экономических кризисов в двух странах, отношения стали улучшаться. Российская сторона поддержала линию администрации Ким Дэ-чжуна на налаживание межкорейских контактов и продуктивного диалога между Югом и Севером Кореи.

Новая ситуация после прихода к власти президента РФ В. В. Путина в целом благотворно сказалась на двусторонних отношениях. Важное значение имел визит В. В. Путина в РК в феврале 2002 г. После своих контактов с Ким Чен-иром в 2000–2001 гг. президент России разъяснил южнокорейцам целостную концепцию российской политики на Корейском полуострове, которая предполагает поддержание нормальных отношений с обоими государствами, приверженность политико-дипломатическим методам урегулирования проблем, упор на экономическое сопро-цветание. РФ и РК наладили сотрудничество в рамках “Группы двадцати”, чему способствовала близость позиций по вопросам, обсуждаемым в рамках этого формата, созданного для преодоления кризиса.

Однако после прихода к власти консервативного президента Ли Мён-бака отношения, несмотря на внешнюю сердечность и обсуждение многочисленных инициатив, вновь стали пробуксовывать. Жёсткая политика Ли Мён-бака по отношению к КНДР, отказ от практически всех результатов межкорейского сближения в “либеральное десятилетие” шли вразрез с целями России по выводу КНДР из изоляции, взаимодействию с ней в интересах снижения напряженности в СВ А и налаживания взаимовыгодного многостороннего сотрудничества, особенно в логистике и энергетике.

Инцидент с гибелью южнокорейского корвета “Чхонан” в марте 2010 г. поставил Москву в сложное положение, так как направленные ею эксперты не смогли поддержать версию южнокорейцев, что корвет был потоплен северокорейской подводной лодкой. Во время полудюжины саммитов не было заключено сколь-нибудь значимых соглашений. Декларируя важность развития экономического сотрудничества с Россией, южнокорейская сторона по-прежнему видела в ней главным образом сырьевую и энергетическую кормушку и рынок сбыта своей продукции.

Несмотря на декларации о стремлении к выходу отношений на уровень “стратегического партнерства и взаимодействия”, ни в области геополитического сотрудничества, ни в области экономики отношения между РФ и РК были несопоставимы с отношениями РК с США, Китаем, Японией, хотя Россия входит (на последнем месте) в четверку наиболее важных для РК государств.

Пребывание у власти консервативной администрации высветило асимметрию национальных интересов: для Южной Кореи они состоят в объединении Кореи на своих условиях, для России – в сохранении мира и стабильности как условие объединения. Растущая напряженность в отношениях России с США, ближайшим союзником которых остается Южная Корея, также не способствовала особой доверительности в отношениях.

Обострение напряженности на Корейском полуострове после прихода власти в КНДР Ким Чен-ына и формирования достаточно неуступчивого подхода к Северу со стороны администрации Пак Кын-хе (несмотря на риторику о “политике доверия”) привели к сохранению рассмотренных выше тенденций в двусторонних связях. Однако в Москве надеялись на большее внимание Сеула к России, инициативы Пак Кын-хе о “системе безопасности в Северо-Восточной Азии”, готовность развивать экономическое сотрудничество, в том числе в рамках реализации “евразийских инициатив” Пак Кын-хе.

Этапное значение имел визит в РК президента В. В. Путина в ноябре 2013 г. РК добилась одобрения Россией своего участия в освоении Арктики, было согласовано продолжение взаимодействия в космических исследованиях. Важным шагом для активизации отношений стала отмена виз для краткосрочных поездок граждан двух стран, что привело к заметному росту туризма и поездок россиян в Южную Корею на лечение, облегчило поездки в Россию южнокорейских бизнесменов. Было договорено о создании в Сеуле российского центра науки и культуры.

Наибольшее значение для России Южная Корея имеет в торгово-экономической области, уже давно став третьим по значению (после Китая и Японии) партнером в Азии. Однако в списке основных торговых партнеров Кореи Россия не входит даже в первую десятку (11-е место по экспорту, 13-е – по импорту). Товарооборот между странами (около 25 млрд долл.) составляет всего 1/10 от торговли РК с КНР. Модель торговли с самого начала предполагала обмен российского сырья на южнокорейскую продукцию с высокой добавленной стоимостью. 80 % российского экспорта – металлопрокат, нефть и нефтепродукты, сжиженный газ, еще около 10 % приходится на морепродукты и лесоматериалы. В импорте РФ из РК преобладают машины, оборудование и транспортные средства (75 %), химические продукты, текстиль и другие потребительские товары. Южнокорейские компании захватили значительную часть российского рынка автомобилей (“Хён-дэ”, “Киа”, “Дэу”), электроники и электротехники, особенно мобильных телефонов, компьютеров, теле-, видеотехники, бытовой электротехники (“Самсунг”, “Эл-Джи”). Более 40 % товарооборота приходится на Дальний Восток. Однако мелкий и средний бизнес из РК находит внедрение на российский рынок затруднительным из-за непонимания реалий российского делового мира, противоречивости законов, коррупции и бюрократии, отсутствия гарантий прибыли, проблем с привлечением иностранной рабочей силы, плохой логистикой.

Объем южнокорейских инвестиций в России относительно других стран невелик: в 2014 г. он не дотягивал до 2 млрд долл., что составляло менее 1 % от общего объема зарубежных инвестиций (имеются в виду в основном электроника, химия, лесоразработка, добыча и переработка морепродуктов, пищевая промышленность, сборка электробытовых приборов, производство автомобилей, туризм). После 2000 г. реализовано несколько крупных инвестиционных проектов, расширилась география инвестиций (она охватывает не только московский и санкт-петербургский регионы, но и Татарстан, Хабаровск, Таганрог, Ульяновск, Нижний Новгород, Калининград, Калужская область).

К особенностям ведения дел южнокорейскими бизнесменами относятся напористость и стремление реализовать собственные идеи и проекты. В частности, сейчас в отношении России РК проявляет заинтересованность в освоении новых рынков сбыта и строительных площадок (так называемый новый синий океан), получении энерго- и минеральных ресурсов из регионов Дальнего Востока и Сибири, результатов фундаментальных исследований и технологий из России, в освоении Северного морского пути и Арктики. РК также заинтересована в портовом хозяйстве на Дальнем Востоке и согласилась участвовать в развитии российского судостроения.

Для России наиболее привлекательным остается участие РК в масштабных многосторонних проектах сотрудничества, в том числе с участием КНДР. Наиболее проработан проект трансазиатского транзита путем восстановления железнодорожного сообщения между КНДР и РК, модернизации соответствующей трассы в КНДР в целях создания транспортного коридора с выходом на Транссиб в интересах налаживания крупномасштабных перевозок грузов из Азии. Российская госкорпорация РЖД за свой счет подготовила проект (хотя маршрут соединения дорог так и не был согласован между Севером и Югом) и начала реализацию пилотного проекта железной дороги Хасан – Раджин и модернизацию третьего пирса порта Раджин. В 2013 г. первая стадия работ в КНДР на основе российских капиталовложений полностью была завершена, однако южнокорейцы отошли от обещания транспортировать свои контейнерные грузы по этому маршруту, в связи с чем терминал был перенацелен на транспортировку экспортного угля из России на азиатские рынки. Благодаря договоренностям на высшем уровне с начала 2014 г. южнокорейцы стали изучать возможности своего инвестиционного вхождения в этот проект.

Аналогичные трудности испытывает проект транскорейского газопровода, в той или иной форме обсуждаемый еще с 1990-х гг. Соглашение, предусматривающее строительство газопровода, было подписано “Газпромом” с южнокорейской госкомпанией “КОГАЗ” ещё в 2003 г. В 2011 г. “Газпром” подготовил подробный проект и технико-экономическое обоснование газопровода и в 2011 г. получил их одобрение со стороны КНДР (объем инвестиций должен был составить 2,5 млрд долл, в интересах ежегодной поставки в РК до 2 млрд кубометров газа с сахалинских месторождений). Однако южнокорейская сторона высказала сомнения в надежности снабжения через КНДР, выдвинула российской стороне малореальные коммерческие условия, а обострение межкорейских отношений заставило “Газпром” искать альтернативные пути поставки газа в РК, в том числе сжиженного.

РФ и РК ведут поиск новых областей сотрудничества в сфере экономики, торговли и инвестиций в соответствии с Российско-Корейским совместным планом действий в области торгово-экономического сотрудничества от 19 ноября 2005 г. и Совместной программой партнёрства в целях модернизации и инновационного развития от 3 апреля 2012 г. В 2013 г. лидеры двух стран договорились о создании совместной инвестиционной платформы, о сотрудничестве в области создания центра судостроения в России. Для России также важно участие корейских инвесторов в осуществлении проектов в рамках Стратегии социально-экономического развития Дальнего Востока и Байкальского региона на период до 2025 г.

Северокорейский фактор и укрепление позиций России в Азии^[339]

В чем значение корейского вопроса для России?

Инициативная и наступательная внешняя политика России во многих конфликтных зонах мира стала в последние годы важным фактором международной жизни. В некоторых наиболее горячих ситуациях (например, в сирийской проблеме) удалось добиться серьезных дипломатических успехов. Между тем по периметру российских границ имеются и другие проблемные зоны, из которых наиболее давняя и опасная по своему потенциалу – Корейский полуостров. Это “мягкое подбрюшье” дальневосточной России остается источником сюрпризов и для экспертного сообщества, и для широкой публики.

В 2013 г. молодой лидер КНДР Ким Чен-ын сначала пытался напугать мир угрозами о ядерном ударе против Южной Кореи и США, ракетными пусками и ядерными испытаниями. Потом внезапно перешел к “дипломатии улыбок”, со скепсисом встреченной в США и РК, которые не оставляли надежд на коллапс режима и не хотели признавать его легитимность. События в КНДР конца 2013 г., пропагандируемые в прессе, – публичная расправа с мужем тетки Ким Чен-ына, претендовавшим на роль “второго человека” в стране, а потом и с его родственниками и сторонниками, – породили опасения относительно стабильности режима; впрочем, они быстро развеялись. Начало 2014 г. ознаменовалось призывами Севера к диалогу с Югом, однако в связи с широкомасштабными военными маневрами с участием войск США на юге полуострова маятник вновь качнулся в сторону напряженности. Прошедшие в феврале 2014 г. в Пханмунджоме после семилетнего перерыва встречи на высоком уровне не стали знаком поворота к диалогу. Закономерно возникают все те же давние вопросы. Чего же ждать от этого соседнего с Россией региона, насколько стабильна в нем ситуация и каковы возможности позитивного развития событий, отвечающего экономическим и политическим задачам России? Что Россия может и должна сделать для этого?

Роль Корейского полуострова в реализации политики “поворота на Восток”, т. е. завоевания Россией прочных позиций в динамично развивающемся Азиатско-Тихоокеанском регионе, на наш взгляд, еще недооценена. Для России ворота в АТР – Северо-Восточная Азия, а Корея – “ключ” к СВА. Однако еще с царских времен России всегда недоставало ресурсов, активности и изобретательности для того, чтобы полностью использовать свой потенциал в отношении Кореи. А ведь именно здесь Россия востребована: ее роль важна для двух корейских государств, каждое из которых хотело бы “перетянуть” ее на свою сторону. Не могут ее игнорировать (хотя подчас и пытаются) крупнейшие державы, вовлеченные в распутывание “корейского узла”, – США, Китай, Япония.

Каков же должен быть вектор нашей активности в Корее? Наша позиция вынужденно двойственная. С одной стороны, мы заинтересованы в сохранении режима нераспространения ОМУ, которому бросила вызов Северная Корея. Мы выиграли бы от большей открытости КНДР и экономического прогресса в этой стране, без чего немыслимо взаимовыгодное сотрудничество в регионе СВА. Вместе с тем Россия против попыток решать проблемы силовыми методами, давлением, вплоть до смены режима на севере Кореи. Нашим жизненным интересам отвечает стабильность на полуострове. Благополучию Дальнего Востока, развитию экономического сотрудничества в Азии, предотвращению обострения американо-китайских отношений, очевидно, способствует сохранение статус-кво.

Непростой опыт 1990-х гг. показал, что без нормальных отношений и постоянного контакта с Северной Кореей российская политика в Корее “провисает”, оказывается на обочине многостороннего урегулирования. И это неудивительно, ведь именно Пхеньян остается одним из решающих факторов в корейской ситуации. Во взаимодействии с Пхеньяном, как ни парадоксально это прозвучит, Россия, пожалуй, заинтересована не меньше, чем северокорейцы, которые и без нас достигают своих целей (как показал опыт последней четверти века). Получается, что именно от отношений России с КНДР и уровня ее отношений с Пхеньяном в конечном итоге зависят и прочность наших позиций на Корейском полуострове, и степень конструктивной вовлеченности в решение его проблем.

Однако это не должно восприниматься как попустительство Пхеньяну независимо от его поведения, в чем зачастую обвиняют его главного союзника – Китай. Кое-кто из оппонентов вменяет России в вину поощрение воинственного поведения Пхеньяна, в том числе якобы из-за ностальгии по советскому прошлому. Но Россия не одобряет ни внутренних порядков в КНДР (хотя не собирается по этому поводу “давать советы” в соответствии с исповедуемыми нами принципами невмешательства во внутренние дела), ни провокационного поведения Пхеньяна вовне. Подход России объективен и справедлив, исходит из необходимости защищать законные интересы всех субъектов международных отношений. Разумеется, речь не идет о поддержке Севера в его противостоянии Югу или “равноудаленное™” России от КНДР и РК (как это иной раз видится из Сеула). Отношения с обеими Кореями самоценны, и РК – наиболее перспективный экономический партнер России в Азии. Однако поле взаимодействия с нею объективно ограничено союзническими связями Сеула с Вашингтоном, проблем в отношениях с которым у Москвы предостаточно.

Таким образом, фактор КНДР – во многом определяющий. Анализ показывает: что бы ни писала западная пресса (зачастую это элементы психологической войны против КНДР), пока нет высокой вероятности того, что в обозримом будущем существующая власть в этой стране может быть сменена “снаружи”, равно как и признаков того, что она может взорваться изнутри. Приходится исходить из реалий – необходимости взаимодействовать с Пхеньяном на протяжении длительного исторического отрезка.

Новый шанс для России?

Каковы же в этой ситуации могут быть интересы и возможности России? Может ли она помочь смягчению напряженности и реализации многостороннего экономического сотрудничества? Представляется, что в нынешнем положении руководство КНДР может быть особенно восприимчивым к российскому посредничеству. С одной стороны, оно заинтересовано в выходе из-под “китайского зонтика” и определенной помощи влиятельного глобального игрока, каким является Россия, перед лицом растущего давления со стороны США, РК и Японии. КНДР нуждается в России если не как в источнике экономической помощи, то как в дополнительной опоре в своем внешнеполитическом курсе, своего рода “противовесе”.

С другой стороны, Россия может начать отношения с руководством “кимченыновского призыва” практически с чистого листа, протянув руку дружбы. Одновременно за счет этого Москва может достичь стратегических целей реализации многосторонних экономических проектов и урегулирования проблемы ОМУ и военной напряженности вблизи своих границ.

Каковы же практические выводы для российской политики и видения того, как должны себя вести оппоненты Северной Кореи? Представляется, что наиболее желательный сценарий – мирное сосуществование Северной и Южной Кореи, ослабление давления на КНДР со стороны США и их союзников (что может снизить озабоченность Китая проблемой безопасности своего “восточного буфера”). Для этого необходимо политико-дипломатическими методами добиться гарантий безопасности для КНДР, что теоретически может позволить ей снизить свою воинственность, приступить к столь необходимой внутренней модернизации экономики и политической системы и в итоге отказаться от ОМУ. Разумеется, политические гарантии великих держав не должны быть для руководства КНДР своего рода индульгенцией на вседозволенность.

Однако проблемы в российско-северокорейских отношениях очевидны. В последнее время ряд экспертов, в том числе северокорейских, отмечает, что Россия не уделяет должного внимания ситуации на Корейском полуострове и проводит в отношении КНДР не вполне искреннюю и последовательную политику. Это, дескать, касается и вопроса участия России в пакете санкций, принятых СБ ООН против КНДР.

С учетом важности субъективного фактора в северокорейской политике (да и российской, хотя и в меньшей степени) для преодоления непонимания нужны смелые инициативные шаги с нашей стороны, в том числе на самом высоком уровне (вспомним, что в 2000 г. именно визит В. В. Путина в КНДР стал водоразделом в деле нормализации отношений с этой страной).

Вместе с тем северокорейцы делают демонстративные благожелательные жесты в отношении России, например, в ходе празднования в 2013 г. 60-летнего юбилея окончания корейской войны, где звучала тема “Корейско-российская дружба – из поколения в поколение”, а вдоль трибун провезли транспарант с изображением корейского солдата, китайского добровольца и летчика славянской внешности. Такой настрой надо использовать и делать ответные символические жесты, в том числе из арсенала средств “мягкой силы” – гастроли, кинофестивали, пересылка литературы и т. д.

России необходимо выдерживать линию на противодействие изоляции КНДР и решение проблем полуострова дипломатическим путем с ее участием. Предложения КНДР о том, чтобы обсуждать проблемы в составе “трех или четырех государств”, означают исключение России из участников процесса.

Россия не должна мириться с доминированием Китая в корейских делах, с тем, что Корейский полуостров становится заложником растущей конфронтации США и КНР.

Для России на Корейском полуострове, как и в других районах мира, на первом месте стоит соблюдение принципов международного права и дипломатического урегулирования проблем. Идея многостороннего диалога и политических гарантий принадлежит именно Москве. Именно Россия в 2002 г. предложила “пакетную сделку” (мир и безопасность КНДР в обмен на ядерное оружие). Ясно, что шестисторонний переговорный процесс остается узловым в нашем рецепте урегулирования на Корейском полуострове^[340]. Однако реализация звучащей время от времени идеи обсуждать проблемы “впятером”, без представителей КНДР, при внешней привлекательности, на наш взгляд, отвратит Пхеньян от поиска развязок в таком формате и переведет его усилия в двусторонний формат (прежде всего с США), где места для России не будет.

С российской стороны вполне уместна разработка тематики многосторонней системы безопасности в Северо-Восточной Азии, тем более что мы возглавляем соответствующую рабочую группу в структуре шестистороннего процесса. Например, можно было бы озвучить концепцию новой системы поддержания мира на Корейском полуострове. Она могла бы базироваться на перекрестных договорах, заключенных между всеми участниками шестистороннего процесса, которые юридически закрепляли бы их права и обязанности в отношении остальных участников в части, касающейся ситуации на Корейском полуострове, и давали бы возможность контролировать выполнение обязательств другими участниками.

Одновременно приходится исходить из печальной перспективы того, что КНДР в обозримом будущем не откажется от сил ядерного сдерживания, а дальнейшее давление и изоляция лишь подстегнут ее усилия в этой области. Немаловажен и такой аспект, что по мере усложнения технических задач в ядерных и ракетных программах, равно как и при развитии с “опорой на собственные силы” ядерной энергетики, возможны серьезные угрозы безопасности функционирования ядерных объектов и при реализации ракетной программы. Поэтому Россия как пограничное государство жизненно заинтересована в том, чтобы эти программы реализовывались под контролем или даже при поддержке извне, с учетом международных опыта и стандартов. Как известно, “Росатом” в этой сфере является признанным мировым лидером и мог бы сыграть авангардную роль при условии политической воли и государственной поддержки.

С геоэкономической и геополитической точек зрения в наибольшей степени нас интересуют перспективы трехсторонних проектов. На первом месте “железнодорожный” проект вывода транзитных грузов из Южной Кореи через КНДР на Транссиб. В 2013 г. российско-северокорейским совместным предприятием “Расон-КонТранс” завершена реконструкция железной дороги Хасан – Раджин. Однако южнокорейцы отошли от обещания транспортировать свои контейнерные грузы по этому маршруту, в связи с чем терминалы были перенацелены на транспортировку экспортного угля из России на азиатские рынки. Необходимо было бы содействовать участию южнокорейского бизнеса в этом проекте (что было разрешено Сеулом после саммита в ноябре 2013 г.), привлечению южнокорейцев к модернизации трассы на всем протяжении от госграницы с КНДР до Южной Кореи (возможно, до порта Пусан) в интересах налаживания крупномасштабных перевозок грузов из Азии по Транссибу.

Существует и проект транскорейского газопровода, в той или иной форме обсуждаемый еще с 1990-х гг. Важно содействовать нахождению между КНДР и РК взаимопонимания по этому проекту вне зависимости от состояния межкорейских отношений.

Разумеется, дело не сводится к шагам в двустороннем формате с КНДР, а предполагает широкое “дипломатическое наступление” в отношении всех вовлеченных в корейское урегулирование международных акторов. Российским экспертам стоило бы задуматься о коллективной разработке предложений к подобной дорожной карте.

Корейский полуостров в азиатской стратегии России в условиях кризиса^[341]

Начавшийся по инициативе руководства несколько лет назад “поворот на Восток” во внешней политике породил надежды и на повышение роли ее корейской составляющей. Действительно, российское руководство в последние годы усилило внимание к проблемам безопасности на Корейском полуострове. КНДР откликнулась на наши призывы развивать добрососедские отношения, активизировались политические и экономические контакты. Однако в связи с вызывающими действиями КНДР в начале 2016 г. изменился общий градус подхода России к взаимодействию с ней. Сдержанность в отношении провокационных действий даже близких соседей не должна выходить за границы разумного. На смену благожелательно-нейтральному подходу пришел негативный настрой со стороны как официальных кругов, так и общественного мнения. Как это скажется на результатах политики России на корейском направлении?

На Корейском полуострове (в зоне российских интересов) сохраняется конфронтационный тупик: после войны 1950–1953 гг. Северная и Южная Корея так и не признали ее результатов и не достигли мирных договоренностей. В 1970-1980-е гг. КНДР рассчитывала на помощь Китая и СССР, сегодня этих надежд нет. Не исключено, что некоторые горячие головы в Пхеньяне размышляют над возможностью захватить Юг, используя ядерное оружие, однако руководство КНДР вряд ли решится на это, даже под влиянием импульсов, которые стали сегодня для него характерны. Вместе с тем такой сценарий в Южной Корее и США рассматривается как возможный, что предполагает соответствующее реагирование^[342].

На самом деле именно в Южной Корее (а с ее подачи – и многие в США и Японии) не могут отказаться от ожиданий того, что режим КНДР доживает последние дни и вскоре развалится, что даст возможность захватить контроль над Севером. При администрации Пак Кын-хе заложенные консервативными кругами руководства страны идеи на этот счет получили дальнейшее развитие (договорились даже до необходимости физического устранения Ким Чен-ына)^[343]. Южнокорейские ведомства, занимающиеся вопросами межкорейских отношений, в том числе Министерство объединения РК, ведут подготовку к тому, что будет после объединения, к решению внутренних проблем Севера, вопросов регулирования международных отношений после объединения. Это не дает надежд на межкорейское сотрудничество, а лишь способствует сохранению подозрительности в Пхеньяне. Ядерные и ракетные испытания РК использовала как повод для свертывания сотрудничества с Севером, символом чего стало закрытие технопарка в Кэсоне^[344].

Тем не менее Корейский полуостров трудно назвать непредсказуемым регионом, здесь налицо значительный внутренний запас стабильности. Это не Ближний Восток и даже не конфликтные районы Европы или СНГ. Военный потенциал Северной Кореи и ее поддержка Китаем практически гарантируют отсутствие в будущем полномасштабных конфликтов с вовлечением великих держав. Хотя это не исключает мелких, локальных стычек, на которые во многом и рассчитывает руководство КНДР, чтобы держать в тонусе население страны, “союзников” и выбивать уступки у международного сообщества.

Следовательно, центр тяжести нашей внешнеполитической активности должен быть перенесен с превентивной дипломатии, т. е. усилий по предотвращению конфликтов между государствами Корейского полуострова, к конструктивной, т. е. направленной на наращивание отношений с Югом и Севером как в связке, так и по отдельности.

Действия в международном формате

На фоне многочисленных неблагоприятных внешнеполитических факторов еще острее становится необходимость выработки Россией четкой и сбалансированной стратегии продвижения национальных интересов в Северо-Восточной Азии (СВА), которая пока отсутствует. Она должна включать приоритеты, этапы и сроки их реализации. Партнеров (страны региона) хотя бы для “внутреннего пользования” надо ранжировать.

Есть необходимость в большей инициативности нашей страны, в том числе в отношениях с государствами Корейского полуострова, ведь достигнутый уровень взаимодействия с ними позволяет нам занимать более активную позицию. При этом Россия должна и дальше придерживаться сбалансированного подхода во взаимодействии с Югом и Севером, который позволил ей повысить свою роль в регионе в начале XXI в. после практически полного прекращения сотрудничества с КНДР в 1990-е гг., что привело к резкому снижению влияния России в корейском вопросе.

На Корейском полуострове Россия сталкивается и с глобальными (в силу вовлеченности в них США и Китая) вызовами, важными как для безопасности и развития дальневосточных территорий России, так и безопасности страны в целом. Примером тому служит ситуация с размещением в Южной Корее американской системы противоракетной обороны THAAD (системы высотного заатмосферного перехвата ракет средней дальности), вопрос о развертывании которой стал практически решенным после последнего ядерного испытания КНДР и северокорейского запуска ракеты и вывода на орбиту ИСЗ. Хотя сама система не направлена против российских ракет (она предназначена для перехвата боеголовок на нисходящем участке траектории, т. е. нацеленных на территорию собственно Южной Кореи), в России полагают, что размещение ТН A AD в Южной Корее – лишь один из этапов строительства США полноценного противоракетного щита от Аляски до Юго-Восточной Азии^[345]. Это может привести к гонке вооружений и вряд ли будет способствовать миру и безопасности в СВА, в том числе решению ядерной проблемы Корейского полуострова. Особенно уязвим становится Китай, опасающийся нарушения стратегического паритета в Восточной Азии. Северная Корея, ядерным испытанием и ракетным запуском придавшая новый импульс военному присутствию США в регионе, также будет реагировать на размещение американской системы ПРО на Юге резко отрицательно. При этом раскручивающуюся спираль напряженности могут остановить только переговоры, проведение которых, однако, стало еще менее реальным.

Взаимодействие с ключевыми партнерами

Пока США не изменят подход к КНДР и не начнут относиться к ней как к хоть и неприятному, но законному субъекту международных отношений, Россия может лишь бороться за сохранение стабильности, а не за позитивные перемены.

Как показало голосование в Конгрессе США по вопросу о введении дополнительных санкций против Северной Кореи, жесткого подхода придерживаются и республиканцы, и демократы^[346]. Констатируется, что курс на вовлечение Северной Кореи “мертв и не воскреснет”. Безусловно, Россия должна продолжать взаимодействие с США по этой теме.

Новация в американских подходах состоит в том, что теперь “менять режим” предлагается при содействии Китая, который, мол, должен быть заинтересован в более вменяемом и подчиняющемся рецептам мирового сообщества правительстве соседней страны, должен помочь смене если не политической системы, то руководства КНДР (такой сценарий становится “планом Б” в случае, если не удастся пока добиться объединения Кореи на южно-корейских условиях).

Для нас взаимодействие с Китаем, которого все больше раздражает поведение Северной Кореи, является наиболее сложным. Не исключено, что в какой-то момент он захочет увидеть более внятную реакцию России, которая при этом ей невыгодна. Кроме того, растет его подозрительность, хоть и не вполне обоснованная, к действиям России в КНДР и попыткам Пхеньяна разыграть российскую карту против него. Необходимо найти баланс: успокоить подозрения КНР, но при этом намекнуть, что интересы России и ее значительную самостоятельную роль в корейском вопросе нельзя сбрасывать со счетов. Необходимо расширять доверительное обсуждение с Китаем корейской ситуации хотя бы для того, чтобы возможные радикальные действия Пекина в этом направлении не стали для нас неожиданными.

В частности, нужно проводить самостоятельную линию в СБ ООН, не поддерживая автоматически предложения КНР и без сомнений одобряя результаты его согласований с США.

Теоретически можно было бы активизировать взаимодействие с Японией в контексте развития российско-японских отношений и контактов на высшем уровне. Несмотря на то, что события на Украине негативно сказались на российско-японских отношениях, многие в Японии видят сегодня в России потенциального партнера в вопросах региональной безопасности с учетом обеспокоенности Токио растущей военной силой Китая, ее чувствительности в корейском вопросе и готовности действовать в нем с меньшей оглядкой на США, чем в других вопросах. Возможна посредническая роль России в отношениях между Северной Кореей и Японией: обе страны тяготятся монополией Китая в корейских делах.

Южная Корея в контексте межпартийной борьбы и кризиса в дипломатии РК, зажатая между США и КНР, вряд ли может ожидать укрепления доверия с Севером при администрации Пак Кын-хе. Надо учесть печальный опыт Кэсонского промышленного комплекса (КПК), который успешно функционировал, несмотря на возникающие конфликты между Севером и Югом. Однако в ответ на северокорейское ядерное испытание и запуск спутника руководство Южной Кореи решило остановить работу комплекса, сославшись на необходимость исключить возможность использования Пхеньяном получаемых от него поступлений на военные цели^[347]. Решение было принято, чтобы стимулировать другие страны (особенно Китай) к принятию жестких санкций против КНДР, несмотря на протесты оппозиции, высказавшей опасения, что это приведет к дальнейшему ухудшению межкорейских отношений^[348].

Сегодня можно сделать вывод о том, что Сеул отказался от диалога с Пхеньяном в пользу всестороннего давления, ужесточения санкций (такие меры были названы одной из основ стратегии политики РК в отношении Севера^[349]) и демонстрации военной силы.

От России РК при нынешней администрации будет и дальше требовать ужесточения санкций в отношении КНДР и усиления ее изоляции, вбрасывать нереалистичные варианты переговоров по урегулированию корейского вопроса, как, например, предложенный в январе 2016 г. пятисторонний формат^[350], исключающий из переговорного процесса КНДР и призванный, по сути, сформировать против нее единый фронт.

В Южной Корее вряд ли действительно верят в успех своих инициатив, поэтому достаточно было бы поддерживать диалог без обострений, но и без обещаний. При этом согласие РК на размещение американской системы ПРО^[351] станет аргументом, объясняющим неготовность России к стратегическому партнерству. Однако, по мнению специалистов, угроза для ракетного потенциала России возникнет только при развертывании полномасштабного противоракетного щита с элементами базирования в Японии и Южной Корее, что надо предотвратить, в том числе путем настойчивой работы с южнокорейцами, включающей как “пряник”, так и “кнут”.

Надо ли исключать продолжение трехстороннего сотрудничества, прежде всего по масштабным проектам железнодорожного транзита, прокладки газопровода и объединения энергосистем трех стран? Конечно, в связи с санкциями против КНДР указанные проекты заморожены как минимум до конца срока полномочий нынешней южнокорейской администрации.

Однако эта линия, ориентированная на создание “евразийского моста” с участием трех стран и призванная способствовать миру и сотрудничеству в СВ А, носит долгосрочный характер. Кроме того, будучи источником взаимного процветания, трехсторонние проекты призваны способствовать модернизации северокорейской экономики, что отвечает интересам всех трех стран. Их значение для Пхеньяна особенно возрастает в контексте взятого им курса на создание “открытого сектора” и свободных экономических зон.

Для России трехсторонние проекты имеют особое значение в связи с развитием Дальнего Востока, открывая возможности налаживания взаимовыгодного сотрудничества как с географически близкими к нему государствами СВА, так и другими странами АТР, а также включения в региональное разделение труда, масштабные инфраструктурные проекты и интеграционные процессы в регионе.

Кроме того, успешная реализация трехсторонних проектов способствовала бы некоторому снижению значения Китая для всех трех стран, рост экономического влияния которого вызывает у них растущее беспокойство.

Трехсторонние проекты можно использовать и для отвода претензий южнокорейцев к России по какому-либо поводу, так как после достижения договоренностей на высшем уровне дело не сдвинулось с мертвой точки^[352].

Были надежды на то, что корейские компании POSCO, Hyundai Merchant Marine и Korail из PK все же присоединятся к проекту СП “РасонКонТранс” в 2016 г., однако в начале февраля 2016 г. Южная Корея объявила о прекращении на неопределенный срок переговоров о присоединении к проекту^[353].

Вместе с тем в условиях, когда заявленные в рамках провозглашенной Пак Кын-хе политики доверия на Корейском полуострове цели так и не были достигнуты, в южнокорейских оппозиционных кругах звучали заявления о необходимости изменения подхода как к межкорейским отношениям^[354], так и к сотрудничеству с Россией, к более активному взаимодействию с ней в сфере корейского урегулирования и экономики. Среди них были и те, кто признавал, что требования односторонних уступок со стороны КНДР и отказ от переговоров с ней без выдвижения предварительных условий стали основной причиной неутешительных итогов политики доверия. Однако эти по большей части отдельные голоса не смогли изменить общую картину.

Проблемы двустороннего сотрудничества с КНДР

Как постоянный член Совета Безопасности ООН Россия выступает против распространения ОМУ и вынуждена предпринимать меры, препятствующие реализации ядерных амбиций Пхеньяна. Действия КНДР в начале 2016 г. замедлили реализацию проектов, намеченных за время существенной активизации сотрудничества в 2014–2015 гг. Однако это не мешает продолжать выработку стратегических решений. Что касается собственной конструктивной линии, она должна иметь экономическую повестку и помогать хозяйствующим субъектам в нахождении возможностей сотрудничества.

В последнее время нами были предприняты значительные усилия по улучшению отношений с КНДР. Среди примеров можно выделить окончательное решение проблемы задолженности КНДР по кредитам бывшего СССР в размере 10 млрд долл, (соответствующее соглашение вступило в силу 22 мая 2014 г.)^[355], долгое время затруднявшей развитие экономического сотрудничества, и выработку новой модели взаимодействия – “российские инвестиции и поставки в обмен на доступ к природным ресурсам КНДР”^[356], которые выступают в качестве гарантии возврата инвестиций. Россия и КНДР поставили амбициозную задачу – увеличить двусторонний товарооборот до 1 млрд долл, к 2020 г. – и перешли на взаиморасчеты в российской валюте. Было принято решение о создании Международного российско-северокорейского Торгового дома с представительством в Пхеньяне, который мог бы оптимизировать двустороннюю торговлю, сведя к минимуму посредничество третьих стран (в настоящее время около трети китайского экспорта (900 млн долл.) в Северную Корею приходится на российские товары^[357]).

В целях увеличения прямых обменов между двумя странами также условлено построить автомобильный понтонный мост через реку Туманган. В качестве основных направлений российско-северокорейского экономического сотрудничества были намечены энергетика и добыча природных ресурсов. Помимо продолжившейся работы над поиском взаимовыгодных вариантов возобновления технико-экономического содействия в реконструкции северокорейских предприятий электроэнергетики и металлургии, в 2015 г. был рассмотрен вопрос о возможности сотрудничества с северокорейской стороной в сфере разведки и добычи природного газа, в том числе в выполнении геофизических поисков нефти и газа в шельфовых зонах Желтого и Японского морей^[358], продолжается изучение и оценка минерально-сырьевой базы Северной Кореи. Однако в связи с введением против КНДР санкций и ограниченностью финансовых ресурсов из-за кризиса в России перспективы реализации этих проектов становятся все более сомнительными.

Экономический кризис в России снизил возможность реализации проектов в Северной Корее, но это не повод для того, чтобы сидеть сложа руки. Необходимо развивать непубличные контакты с руководством КНДР, так как демонстрация нашей близости с ней оказывает негативный эффект на наш имидж на Западе и отрицательно воспринимается некоторыми слоями населения в самой России. Кроме того, можно использовать любовь северокорейцев к секретности, которая повышает значимость отношений в их собственных глазах. Представляется целесообразным дать указания экономическим ведомствам проявить больше внимания к экономическим процессам в КНДР. В частности, это касается поисков возможностей участвовать в процессах приватизации и инвестиционном процессе.

Каковы возможности реализации партнерства с Южной Кореей?

Даже в условиях нарастания политических противоречий РК остается одним из самых важных партнеров России в АТР, с которым осуществляется сотрудничество практически во всех сферах. Южную Корею и Россию объединяет заинтересованность в искоренении угрозы военного столкновения и ослаблении напряженности в регионе, у них имеется большой потенциал экономического, научного и технологического сотрудничества.

Вместе с тем переходу к реальному стратегическому партнерству между Южной Кореей и Россией в международных делах препятствует включенность РК в стратегию США по укреплению своих позиций в регионе, которая зачастую вызывает опасения у Москвы. Экономические связи России с Южной Кореей также находятся в сильной зависимости от политических факторов. Нельзя сбрасывать со счетов, что и с экономической точки зрения США остаются для Южной Кореи первостепенным партнером, на осложнения с которым Сеул не пойдет ради укрепления сотрудничества с Россией.

Вместе с тем, будучи одним из основных торгово-инвестиционных партнеров России в АТР, Южная Корея не вошла в число стран – участников блока антироссийских санкций и продолжает уделять значительное внимание сотрудничеству в российских дальневосточных регионах. Однако события вокруг Украины и объявление в 2014 г. санкций против России большинством развитых стран Запада поставили Южную Корею перед необходимостью сочетать собственные экономические и политические интересы в отношениях с Россией с действиями указанных стран. В самой Южной Корее из-за далекого и не очень понятного для корейцев территориального конфликта на Украине никто не стремится портить отношения с Россией. Однако в случае увеличения давления со стороны США, а также в зависимости от нашей позиции по отношению к КНДР, южнокорейская линия относительно России может стать менее конструктивна. Вопрос о том, будет ли Южная Корея реально, а не декларативно углублять экономические связи с государством, против которого работают серьезные экономические санкции крупнейших стран мира, остается открытым.

Кроме того, негативное влияние кризиса на национальную экономику сокращает реальные возможности России для осуществления экономического взаимодействия с Южной Кореей.

Вместе с тем возможно использовать, в частности, проявленный Южной Кореей интерес к созданию зоны свободной торговли с Россией. Несмотря на то, что в силу структуры российского экспорта на этом направлении встает ряд трудноразрешимых вопросов, необходимо продолжать поиск взаимовыгодных вариантов такого рода соглашения^[359].

Самой сложной и пока труднопреодолимой проблемой в отношениях с нынешней администрацией РК на протяжении четверти века остается проблема КНДР, а точнее, коренная разница в наших оценках необходимости и перспектив смены режима и объединения на южнокорейских условиях. Соответствующим образом расходятся и национальные интересы, что является экзистенциальным противоречием для Сеула.

Наша примиренческая позиция в отношении Северной Кореи вызывает все большее раздражение в правящих кругах РК. Нас подозревают в симпатиях и даже некоем “единстве целей” с Пхеньяном. Южнокорейцы все еще не хотят поверить, что им вряд ли удастся убедить Россию встать на сторону РК в этом вопросе, и продолжают активно лоббировать свою позицию на разных уровнях (в том числе на экспертном и по линии гражданского общества). Нас обвиняют в обструкционизме в деле решения задачи объединения (которую многие в Сеуле считали одной из первоочередных на повестке дня).

Однако в последнее время южнокорейцы начали прозревать относительно бесперспективности этих многолетних усилий, что не может не вызывать их разочарование. Наши аргументы о том, что кризис в КНДР и спонтанное объединение имели бы катастрофические последствия прежде всего для корейского народа (не говоря уже о сдвиге в геополитической обстановке в регионе), не очень слышат и считают продиктованными “российским эгоизмом” и проявлением неоимперского мышления. К сожалению, возможности разъяснять наши подходы, искать компромиссы сокращаются в связи с урежением официальных контактов, а также со сворачиванием экспертных обменов (кроме тех, в ходе которых южнокорейцы намерены гарантированно услышать поддержку своей точки зрения).

Многосторонние варианты

Реакция России на акции КНДР, начиная с 2015 г., оказалась более жесткой, чем в предыдущие разы. Российский МИД отметил “вызывающее пренебрежение общепризнанными нормами международного права” со стороны КНДР и призвал ее руководство “задуматься над тем, куда ведет откровенное противопоставление КНДР международному сообществу, реалистично оценить все издержки подобных недальновидных шагов”^[360]. Кроме того, российское внешнеполитическое ведомство подчеркнуло, что такие действия наносят серьезный ущерб безопасности государств региона, в первую очередь самой КНДР^[361]. Они ведут к обострению ситуации на Корейском полуострове и в Северо-Восточной Азии и служат предлогом для усиления военного противостояния теми, кто делает ставку на блоковую политику.

В ходе переговоров министров иностранных дел России и Китая в марте 2016 г. вновь было заявлено о приверженности обеих стран режиму нераспространения и неприемлемости ядерных амбиций КНДР. При этом Россия и Китай подчеркнули, что меры, направленные на предотвращение дальнейшего развития северокорейских ракетных и ядерных программ, не должны вести к росту напряженности в регионе и препятствовать политико-дипломатическому урегулированию. Кроме того, недопустимо их использование в качестве предлога для “накачивания” региона вооружениями и создания в нем американской системы ПРО. Призванная послать жесткий сигнал Пхеньяну, резолюция 227 °CБ ООН не может использоваться для изоляции и “удушения” КНДР^[362].

Российский МИД отметил, что в связи с беспрецедентными американо-южнокорейскими военными учениями “КНДР как государство, которое прямо называется объектом подобной военной активности, не может не испытывать резонного беспокойства за свою безопасность”^[363]. Вместе с тем было обращено внимание и на “неправомочность” реакции КНДР, угрожающей нанести “превентивные ядерные удары” по США и РК. Такие заявления дают международно-правовые основания для применения против Пхеньяна военной силы в соответствии с закрепленным в Уставе ООН правом государства на самооборону.

Таким образом, признавая обоснованные озабоченности КНДР, а также ее суверенные права на мирный атом и мирный космос, Россия подчеркивает необходимость отказа Пхеньяна от ракетно-ядерных программ и “возращение во всю полноту международной политической и экономической жизни”. Это отвечает в первую очередь северокорейским интересам, в том числе в реализации указанных прав^[364].

В связи с продолжающимися провокационными действиями Пхеньяна, а также опасениями по поводу возможности нового ядерного испытания в преддверии съезда партии, министр иностранных дел России С. В. Лавров вновь призвал КНДР “отказаться от безответственных действий и осознать иллюзорность попыток добиться признания ядерного статуса”^[365]. По итогам переговоров с министром иностранных дел Китая Ван И в конце апреля 2016 г. глава российского МИД заявил: “Мы едины в том, что северокорейская сторона должна воздержаться от любых новых безответственных шагов, и одновременно подчеркиваем контрпродуктивность и опасность попыток использовать действия Пхеньяна при всей их неприемлемости как предлог, как повод для наращивания военного потенциала в регионе и развертывания здесь позиционного района глобальной противоракетной обороны США”^[366]. Постоянно подчеркивается важность решения проблем переговорным путем^[367].

Россия неожиданно быстро (по сравнению с прошлой практикой) приняла практические меры по имплементации санкций ООН против КНДР – соответствующий указ был подготовлен уже в начале мая 2016 г. Он практически полностью заморозил финансовые отношения с КНДР в соответствии с резолюцией Совета Безопасности ООН. “Принять необходимые меры для закрытия на территории РФ дочерних организаций, филиалов или представительств банков КНДР, совместных предприятий с банками КНДР, запрета долевого участия в праве собственности на банки КНДР, корреспондентских отношений с банками КНДР в течение 90 дней со 2 марта 2016 г.”, – говорится в указе^[368].

Надо признать, что действенных рецептов оздоровления ситуации пока не выработано, и Россия повторяет мантру о возобновлении шестисторонних переговоров, так как только этот вариант – единственная возможность участвовать в обсуждении корейской проблемы.

В последнее время получили распространение идеи об альтернативных форматах. США пытается сформировать трехсторонний формат – с участием КНР и РК – для формирования единого подхода к КНДР. Китай, особенно в связи с ухудшением отношений с КНДР, стал продвигать идею “двойного трека”. Первый – в формате “2+2” – в целях замены перемирия 1953 г. новой системой поддержания мира в качестве основы для денуклеаризации в будущем. Второй – собственно шестисторонние переговоры – исключительно по проблеме денуклеаризации. В случае реализации такой схемы Россия окажется исключенной из результативного переговорного процесса: для нее участие в “шестисторонке” было бы не более, чем утешительным призом.

Активизировались разговоры о пятистороннем формате (без участия КНДР), к которому давно уже призывают США, как можно предположить, в целях формирования “антисеверокорейского фронта”. После ядерных и ракетных испытаний в КНДР идею об этом активно стали проводить южнокорейцы во главе с президентом РК Пак Кын-хе^[369].

Американские эксперты предлагают, чтобы в рамках такого формата обсуждали в первую очередь формирование совместных подходов к ядерной проблеме, включая даже возможные превентивные меры (остается только догадываться, какова могла бы быть степень их радикальности). Предполагается сформировать единое мнение по вопросам запрета на ядерные испытания, “вторичных” санкций в случае новых провокаций КНДР, начать в целом совместную “подготовку стола переговоров” и согласование позиций пяти стран на этих переговорах, прежде чем удастся усадить за этот стол КНДР. Более того, предлагается обсудить некие совместные меры “чрезвычайного реагирования” на случай “непредвиденной ситуации” и внезапной нестабильности и даже “превентивные меры” по недопущению утечек ядерных материалов. Имеется в виду согласование скоординированных действий пяти стран (в том числе военных?) на случай коллапса режима или спонтанного объединения Кореи. В целях маскировки также предлагается использовать пятистороннюю площадку для обсуждения таких имеющих отношение к КНДР проблем, как ядерная безопасность объектов в Северо-Восточной Азии, профилактика пандемий и т. п.

Китай в последнее время на уровне министра иностранных дел Ван И также выразил готовность рассмотреть возможность пятисторонних переговоров.

Россия на это смотрит скептически^[370]. Однако в случае, если все остальные страны поддержат эту инициативу, Россия рискует остаться в одиночестве, если будет настаивать на своей неизменной позиции о недопустимости исключения КНДР из переговорного процесса во избежание его полного провала. Необходимо искать варианты, которые позволили бы не вызвать отчуждение КНДР и не допустить контрпродуктивного развития дипломатического процесса в направлении создания “антисеверокорейского фронта”, что привело бы к росту провокационности Пхеньяна.

Динамика отношений КНДР с США и РК: новые вызовы для России^[371]

Начавшийся вскоре после прихода к власти в США Д. Трампа в 2017 г. конфликт между США и Северной Кореей на протяжении ряда месяцев сводился к словесной перепалке. При этом она имела стилистику, более полувека характерную для северокорейской пропаганды, которую поднимала на смех еще советская интеллигенция. То, что к такой же риторике прибегал президент самой могущественной страны мира, для западной общественности было немного непривычно, поэтому она всполошилась и пыталась предотвратить неминуемую, как многим казалось, войну. Не осталась равнодушной и Россия.

США все же ограничились изоляцией КНДР в целях ослабления и возможного развала режима, выбрали путь беспрецедентного давления, санкций и изоляции вплоть до экономической блокады с целью “удушить” и “сломить” режим КНДР. Однако такая циничная политика может привести совсем не к тому результату (капитуляции КНДР), на который надеются ее творцы. А вдруг загнанный в угол режим решит, что терять больше нечего и пойдет ва-банк – рискнет захватить Юг и выбить оттуда американцев? Катастрофические последствия такого сценария трудно даже вообразить.

Роль России и Китая заключается в том, чтобы продвигать дипломатический путь, который надо начать с остановки процесса сползания к пропасти, заморозки. Заморозить северокорейскую программу сейчас, чтобы не допустить нового витка нестабильности и ядерного распространения – задача крайне важная и для России, и для Китая. Россия и Китай в июле 2017 г. предложили план урегулирования конфликта – дорожную карту. Предлагается начать с “двойного замораживания” – ядерной программы КНДР и американо-южнокорейских учений, – а уже потом перейти к выработке договорной базы и региональной системы безопасности с безъядерным Корейским полуостровом.

Надо пояснить, что идея заморозки носит стратегический характер. Это возможность остановить раскручивание конфронтационной спирали, затормозить гонку вооружений и начать (скорее всего, длительный) поиск дипломатического решения, в котором сам процесс важнее результата. При этом отказ Северной Кореи от оружия массового уничтожения (денуклеризация), конечно же, “отодвигается за горизонт”. Но никто всерьез и не думает, что КНДР в одностороннем порядке быстро откажется от ядерного оружия. Не для этого она столько лет ковала свой ядерный щит. Однако пока “дипломаты говорят – пушки молчат”, и условия мирного сосуществования стоит выторговывать сколь угодно долго. Главный бонус такого дипломатического марафона – потеря Пхеньяном возможности безнаказанно и бесконтрольно наращивать свое вооружение, поскольку даже при недостатке возможностей верификации ракетные испытания или ядерные тесты не утаишь. Стабилизация ситуации – первый шаг на пути к ее кардинальному улучшению; если говорить беспристрастно, она ценна сама по себе; возможно, пока можно ею и ограничиться.

Вот в чем главная ценность российско-китайского предложения о дорожной карте, но американцы пока что не склонны его воспринять. Они указывают, что недопустимо уравнивать “преступную” деятельность КНДР по изготовлению ядерного орудия с “законными мерами самообороны” – учениями США и РК. По сути, Вашингтон пока верит в то, что и без компромиссов удастся Пхеньян додавить. Однако когда стороны все же начали переговоры (сначала по секретным каналам), эта идея оказалась востребованной.

Идеи дорожной карты основаны на предложенном китайской стороной “двойном замораживании”: Пхеньян объявляет мораторий на испытания ракет и ядерных взрывных устройств, а США и Республика Корея воздерживаются от крупномасштабных совместных учений в регионе.

Переговорный процесс идет по пути “параллельного продвижения”. Параллельно с началом моратория должны начаться переговоры, основанные на общих принципах отказа от применения силы. Эти идеи восходят к предложениями КНДР: еще в начале 2016 г. северокорейский лидер выступил с такими идеями, но тогда он не был услышан^[372].

Как подчеркивают эксперты, важно указание на то, что союзнические отношения между отдельными государствами не должны наносить ущерб интересам третьих стран. В заявлении их названия не указаны, однако ранее Россия и Китай неоднократно выступали против размещения США в союзных с ними Южной Корее и Японии объектов противоракетной обороны, проведения ими учений в регионе и оказания санкционного давления на Пхеньян^[373].

Фактически в результате неожиданного возобновления в начале 2018 г. межкорейского переговорного процесса по тематике XXIII зимней Олимпиады в Пхёнчхане идея двойной заморозки была протестирована на практике. На этот период (после 29 ноября 2017 г.) северяне прекратили всякие испытания (хотя, конечно, вряд ли подготовка к ним, особенно по баллистической ракете подводного базирования, остановлена). А США по настоянию РК вынуждены были отложить проведение ежегодных американо-южнокорейских учений “Ки Ризолв” и “Фоул игл” до окончания Олимпиады, т. е. до апреля 2018 г. (обсуждался даже вопрос об их непроведении), и масштаб их был сокращен.

Разумеется, переговоры в первую очередь должны быть двусторонними американо-северокорейскими, поскольку только между этими двумя главными противниками может быть достигнуто согласие, которое что-то будет значить. Но для того, чтобы эти договоренности были действенными и длящимися, необходимы гарантии. Гарантии может дать ООН, но у ООН, как говорил один известный политик, “нет дивизий”. Реальными в какой-то степени окажутся гарантии стран-соседей двух Корей – Китая, России, Японии. Россия и Китай как ядерные державы и постоянные члены СБ ООН несут особую ответственность за гарантирование безопасности КНДР. Таким образом, мы возвращаемся к идее шестистороннего формата, который может стать основой хоть какой-нибудь устойчивой конструкции и гарантий безопасности на Корейском полуострове.

Так что чем скорее начнется пусть внешне бесцельный, но сближающий стороны дипломатический процесс, тем лучше для всех.

Каковы в связи с этим задачи российской дипломатии?

Надо противодействовать попыткам вбить клин между Россией и КНДР в целях дальнейшей изоляции последней. Следует задуматься над тем, стоит ли нам быть в первых рядах критиков ракетных испытаний, которые служат поводом для новых шагов по изоляции и давлению на КНДР, что не укрепляет безопасность на наших восточных границах. В конце концов, подобные испытания проводятся во многих странах, а для России они не представляют прямой угрозы. С осторожностью надо пользоваться и излюбленным в США и РК аргументом о том, что испытания – это “нарушение международных обязательств КНДР”. Они действительно запрещены несколькими резолюциями СБ ООН, фактически, как показывает история, не имеющими обязательной силы (вспомним десятки резолюций по Израилю и т. д.), тогда как международный документ первого уровня – Договор о принципах деятельности государств по исследованию и использованию космического пространства, включая Луну и другие небесные тела (1967 г.), – признает право всех государств на космические исследования и содержит лишь размытое определение о том, что эта деятельность осуществляется “в соответствии с международным правом, включая Устав Организации Объединенных Наций, в интересах поддержания международного мира и безопасности и развития международного сотрудничества и взаимопонимания”. Совершенствование ракетного сдерживателя КНДР, может быть, и снижает возможности США по нажимным действиям на нее, но для региональной безопасности не менее опасны учения, прямая задача которых – захват территории КНДР и уничтожение руководства страны.

Не стоит уходить и от прямого обсуждения такого рода тем с политическим руководством КНДР.

После длительной паузы важное значение имели визиты в Пхеньян министра иностранных дел С. Лаврова в мае и председателя Совета Федерации РФ В. Матвиенко в сентябре 2018 г., их встречи с лидером страны Ким Чен-ыном. По итогам визита В. Матвиенко заявила: “Нельзя Северную Корею пытаться заставлять предпринимать какие-либо меры без встречных шагов. Так не получится: диалог – это улица с двусторонним движением. В случае если он будет выстроен, можно надеяться на достижение договоренностей о денуклеаризации, на то, чтобы “клуб ядерных государств” не расширялся, чтобы Корейский полуостров был свободен от оружия огромной разрушительной силы”^[374].

Роль нашей страны в отношениях между Сеулом и Пхеньяном должна заключаться в поощрении тенденций к сотрудничеству и той и другой страны, а также в осуждении тех или иных провокаций каждой из них. Пусть с различным успехом, но Россия прилагает все старания к тому, чтобы уклониться от односторонней позиции, содействовать сближению обоих государств и развивать сотрудничество с обеими странами, в том числе в трехстороннем формате.

Несмотря на санкции СБ ООН, целесообразными могут стать попытки разделить, насколько это возможно, экономические и политические вопросы: не позволить политическим противоречиям препятствовать реализации экономически выгодных для всех участников проектов в незапрещенных областях, не поддаваясь на угрозы США примкнуть к их односторонним санкциям.

События 2016–2017 гг. подтвердили необходимость проводить более самостоятельную политику по корейскому вопросу в СБ ООН. Возможно, “автоматическое” присоединение к согласованному США и КНР порядку санкций было ошибкой. Одновременно требуется углубить его обсуждение с Пекином, в том числе на экспертном уровне, чтобы его действия вновь не стали неожиданностью для России.

Что касается многостороннего формата урегулирования корейских проблем, то для России он – важная возможность “оставаться в игре” и влиять на принимаемые решения, прямо касающиеся ее интересов. Конечно, не надо преувеличивать возможности нахождения компромисса именно в шестистороннем формате; скорее, это может стать продуктом двустороннего американо-северокорейского торга и межкорейских договоренностей. Однако только гарантии всех ведущих акторов могут обеспечить контроль за исполнением договоренностей и не допустить их нарушения в одностороннем порядке. Уже предлагалась идея перекрестных двусторонних соглашений о режиме поддержания безопасности на Корейском полуострове между всеми участниками в качестве цели переговоров. При этом важно отметить, что в нынешней ухудшающейся ситуации “процесс важнее результата”: важным осязаемым результатом с самого начала переговоров могут стать замораживание ядерной программы КНДР и снижение конфронтации.

В последние годы корейский вопрос стал “постоянной темой в списке обсуждения” в переговорах с мировыми лидерами. Российское мнение: безальтернативность переговорного решения и недопустимость одностороннего давления (включая “удушающие санкции”) и тем более военного решения, которому Россия будет противостоять самыми решительными мерами.

Представитель российского МИД О. Н. Бурмистров отмечал: “Мы говорим о всевозможной гибкости в реализации первого этапа (дорожной карты). Например, можно говорить не о полном замораживании ракетно-ядерной деятельности, которая запрещена соответствующими резолюциями СБ ООН, а о наиболее провокационных и опасных ее видах, прежде всего о ядерных испытаниях и испытаниях баллистических ракет большей дальности, что тревожит и Южную Корею, и Японию как союзников США, и сами США, поскольку сейчас эти ракеты могут достигать американской территории. Когда мы говорим о гибкости, с другой стороны, мы говорим не о полном замораживании и прекращении военных учений, что в данных условиях не представляется возможным для США, а говорим о каких-то частичных мерах по снижению военной активности, например, о сокращении прежде всего масштабов военных учений. Или можно было бы начать не с фактической договоренности о прекращении, заморозке ядерной активности, а о готовности к этому в случае готовности другой стороны. Это уже хорошо. При такой постановке вопроса ни США, ни КНДР эту идею не отвергают. Пока же каждая сторона ждет первого шага друг от друга”^[375].

Далее надо согласовать общие принципы отношений. В упомянутом интервью О. Н. Бурмистрова указано: “Необходимо… начать… договариваться о простых принципах, которые действуют между государствами, – о мирном сосуществовании, ненападении – и зафиксировать это в международных договорах. Потом на этой основе переходить к комплексному урегулированию проблем Корейского полуострова, потому что мы считаем: денуклеаризация полуострова – это важная цель урегулирования, но это лишь фрагмент урегулирования. Мы предпочитаем: говорить о комплексном урегулировании всех проблем полуострова. Нельзя вычленить только одну денуклеаризацию и на ней настаивать и не замечать массу других аспектов, в том числе военных. Например, как быть с ракетной программой КНДР? Как быть с проблемой противоракетной обороны, которой сейчас нашпиговывается регион? А тот колоссальный уровень обычных вооружений или иностранного военного присутствия на полуострове? Существует также масса проблем в двусторонних межкорейских отношениях, у сторон до сих пор нет мирного договора. Есть вопрос о снятии санкций или неналожении новых в отношении КНДР. Все это должно быть взаимоувязано и решаться в комплексе, как это предусмотрено в российско-китайской дорожной карте. Следует отметить, что карта открыта для внесения в нее изменений, если у сторон есть более конкретные претензии”^[376].

Следующий (причем он может быть параллельным) этап – двусторонние переговоры. Переговоры между Севером и Югом и КНДР и США начались в 2018 г.

27 апреля 2018 г. состоялся межкорейский саммит в Пханмун-джоме, возобновивший прерванный 10 лет назад процесс сближения Севера и Юга, за что всегда выступала Россия. Встреча на высшем уровне между КНДР и США 12 июня 2018 г. открыла путь к кардинальному изменению ситуации. Вместе с тем подписанная в результате декларация носила максимально общий характер, а последующий диалог показал, что стороны (особенно американская политическая элита помимо Трампа) понимают ее положения по-разному. Российская сторона настроена против максималистского подхода США, фактически требующих односторонней “капитуляции” КНДР в ядерном вопросе без взаимных уступок. Более того, вряд ли только в двустороннем формате удастся добиться денуклеаризации КНДР. Скорее всего, дело ограничится заморозкой ракетно-ядерной программы, а вопрос денуклеаризации просто будет отложен на неопределенную перспективу. В этом смысле для нас важно сохранить переговорную динамику, не допуская нашего отстранения от нее, и предотвратить обострения из-за неизбежных разногласий.

“Американо-северокорейский переговорный процесс, конечно, находится в центре корейского урегулирования, и Россия признает это, – заявила в сентябре 2018 г. В. Матвиенко. – Мы со своей стороны поддерживаем и положительно оцениваем саммит США – КНДР, межкорейский диалог, шаги, которые делает Пхеньян. И будем добиваться справедливости в отношении Северной Кореи в тех новых реалиях, в которых мы сегодня находимся и с учетом предпринимаемых ею шагов”^[377].

Между тем в результате этих дипломатических событий в Корее Россия оказывается все дальше от их эпицентра, свидетельством чего стало отсутствие упоминания Севером и Югом своей декларации межкорейского саммита о продвигаемом Россией шестистороннем (с ее участием) формате урегулирования (говорится о трех- или о четырехстороннем). В 2018 г. так и не состоялась встреча В. В. Путина и Ким Чен-ына. Наши экономические интересы нереализуемы из-за санкций. Единственная позитивная подвижка – согласие двух Корей возобновить работу по транскорейскому железнодорожному сообщению, что может дать новую жизнь продвигаемому нами проекту его выхода на транссибирский транзит. Однако практическое обсуждение показало неготовность южнокорейцев пойти навстречу его реализации из-за опасения американских санкций.

Как представляется, нашей дипломатии можно действовать в нескольких направлениях:

1) усилить координацию действий России и Китая по корейской проблеме, в том числе в сфере отношений с третьими странами и международными организациями, особенно с ООН;

2) активизировать контакты с Пхеньяном в целях выработки единой с другими акторами линии поведения при непосредственном интеллектуальном российском участии;

3) использовать контакты с Вашингтоном (в том числе по “второй дорожке”) в целях его отказа от агрессивных планов и нажимных подходов и для разъяснения того, что их реализация нарушает наши существенные национальные интересы и может вызвать ответную реакцию. Помимо прочего, это могло бы внести свой вклад в недопущение дальнейшего ухудшения российско-американских отношений;

4) продолжить настойчивую работу и сотрудничество с руководством РК с целью поощрить межкорейское потепление и не допустить чрезмерных уступок США в нарушение его логики;

5) конкретизировать и доработать (в том числе по этапам и шагам) предложения российско-китайской дорожной карты и активнее продвигать ее в контактах со всеми партнерами и международными организациями (включая разъяснение необходимости шестисторонних переговоров).

В наших интересах продолжать призывать к шестистороннему процессу. Вместе с тем надо учитывать, что США и РК, не добившись своих целей (капитуляции КНДР) в прошлом шестистороннем цикле, весьма скептически относятся к их возобновлению. Не проявляет заинтересованности в этом и КНДР, справедливо предпочитающая договариваться на двустороннем треке. В силу этого следует модифицировать идею формата с тем, чтобы предметом переговоров были не только ядерная проблема КНДР, но и режим мира и безопасности на Корейском полуострове. Заслуживает внимания идея созыва международной конференции на уровне министров иностранных дел (возможно, на полях Генас-самблеи ООН). Россия, после консультаций со всеми участниками, могла бы выдвинуть такое предложение.

Наверное, можно было бы конкретизировать третий этап нашей карты (многосторонние переговоры по параллельному снижению ядерной угрозы и выработке комплексной системы поддержания мира) предложениями о нескольких фазах.

Предполагается сочетание двусторонних переговорных процессов с многосторонней выработкой конструкции обеспечения безопасности на Корейском полуострове и в Северо-Восточной Азии с участием основных акторов.

В ходе первой фазы надо добиться реальных шагов от США по неужесточению санкций, началу политического диалога и открытию миссий связи в КНДР в обмен на ее решение о прекращении новых шагов в ракетно-ядерной программе (на основе уже объявленного моратория на испытания).

Во второй фазе необходимо решить вопрос декларирования и первоначальной верификации КНДР компонентов ядерной программы в обмен на снятие односторонних санкций и смягчение санкций по линии СБ ООН, подготовку к полной нормализации отношений КНДР с США (и другими партнерами) на основе заключения юридически обязывающих договоров.

По итогам участники многостороннего процесса подписывают многостороннюю декларацию и договоры между собой по гарантиям выполнения обязательств.

Создается многосторонний механизм мониторинга выполнения этих договоренностей (с возможным будущим преобразованием в Организацию безопасности и сотрудничества в Северо-Восточной Азии).

В ходе третьей фазы нужно начать процесс ограничения и сокращения ядерных вооружений КНДР в обмен на поэтапное снятие санкций и возвращение КНДР к нормальным отношениям в международном формате.

Предполагается реализация на двусторонней основе программ содействия экономическому развитию КНДР и взаимовыгодных экономических проектов.

Следующие фазы, наверное, пока рано конкретизировать: итогом должны стать снижение военного потенциала до уровня разумной достаточности, налаживание всестороннего сотрудничества КНДР с внешним миром и ее участие в региональных экономических интеграционных процессах, национальное примирение и добрососедское сосуществование двух Корей на пути к долгосрочной интеграции.

Как показывает многолетний опыт, процесс урегулирования на Корейском полуострове чреват срывами, но терпеливая и настойчивая дипломатия – единственное, что удерживает от катастрофических сценариев. Российская дипломатия в состоянии сыграть весьма важную, пусть и неброскую, роль в этом процессе, используя накопленный поколениями экспертов интеллектуальный капитал и многолетний опыт ведения дел на корейском направлении.

Список использованной литературы

1. 21 век как эпоха единения на Корейском полуострове = New Era & Paradigm of Korea and International Joint Efforts // Корейская всемирная организация. Сеул: Наша эпоха, 2009. 1293 с.

2. Аносова Л. А. Глобализация и российскокорейские отношения // Материалы Третьего российскокорейского форума. М., 2002. С. 108–111.

3. Асмолов К. В. Корейский вопрос в свете “глобальной террористической угрозы”: мифы и реальность // Корейский полу остров и вызовы глобализации. М., 2006. С. 47–59.

4. Багдамян О. В. Истоки ядерного кризиса в Корее (международные аспекты национальной безопасности) // Национальное государство в условиях глобализации. М., 2005. С. 54~76.

5. Бажанов Е. П., Бажанова Н. Е. Многополюсный мир = The multipolar world. М.: Восток – Запад, 2010. 462 с.

6. Балканский А. Ким Ир Сен – ЖЗЛ. М.: Молодая Гвардия, 2011.

7. Болятко А. В. Контроль над вооружениями и разоружение в Корее: возможности и перспективы // Китай, Россия, страны АТР и перспективы межцивилизационных отношений в XXI веке: В 3 ч. М., 2001. С. 58–62.

8. Валиев А. В. Влияние межкорейского диалога на внутреннюю ситуацию в КНДР // Перспективы межкорейского диалога. М., 2002. С. 132–140.

9. Ванин Ю. В. Корейская война (1950–1953) и ООН / Инт востоковедения РАН. М., 2006. 286 с.

10. Ванин Ю. В. Проблемы новейшей истории Кореи в современной политике РК // Корейский полуостров и вызовы глобализации. М., 2006. С. 18–27.

II. Вань Бининь. Интересы Китая и России на Корейском полуострове и развитие отношений стратегического партнерства и взаимодействия между ними // Китайские политологи о войне в Ираке и корейском ядерном кризисе. М., 2004. С. 58~64.

12. Вербовой О. И. Третий и четвертый этапы корейской войны (1950–1953 гг.) // Исторический и правовой аспекты участия СССР и Российской Федерации в локальных конфликтах во второй половине XX – начале XXI вв. СПб., 2012. С. 132–149.

13. Военнополитическая ситуация на Дальнем Востоке и в АТР: история формирования и современное состояние / Сост. Е. Н. Румянцев; Инт Дальнего Востока РАН. М., 2007. 102 с.

14. Война в Корее, 1950–1953. СПб.: Полигон, 2000. 926 с.

15. Воронцов А. В. “Треугольник” США – Япония – Южная Корея: миф или реальность. М.: Наука, 1991. 197 с.

16. Воронцов А. В. Россия и КНДР: политические аспекты в XXI в. // Корейский полуостров и вызовы XXI века. М., 2003. С. 49–58.

17. Воронцов А. В., Толорая Г. Д. Ядерная перезагрузка: сокращение и нераспространение вооружений. Прецедент Северной Кореи / Под ред. А. Арбатова, В. Дворкина. М.: РОССПЭН, 2011. С. 104–117.

18. Гайдук И. В. ООН в 1950 году: от советского бойкота к корейской войне // Многосторонняя дипломатия в биполярной системе международных отношений. М., 2012. С. 18~40.

19. Гапоненко В. С. Миротворческая деятельность неправительственных организаций Республики Корея // Корейский полуостров и вызовы глобализации. М., 2006. С. 102–112.

20. Гордеева М. А. Позиция Совета Безопасности ООН на начальном этапе корейской войны // Корейский полуостров: мифы, ожидания и реальность: В 2 ч. М., 2001. С. 103–131.

21 .Горелый И. О. Корея. Концепции объединения / Ин-т Дальнего Востока РАН, Центр корейских исследований. М.: Воет, лит., 1997.

22. Денисов В. И. Корея в XX веке // Новейшая история стран Азии и Африки. М., 2008. С. 68–115.

23. Денисов В. И. Проблемы межкорейского урегулирования и позиция России // Корейский полуостров и вызовы XXI века. М., 2003. С. 31–35.

24. Денисов В. И. Российская Федерация – Республика Корея: партнерство в действии // Дипломатический ежегодник. М., 2001. С. 277–286.

25. Денисов В. И. Ядерный кризис на Корейском полуострове: возможные пути урегулирования // Россия и Корея в меняющемся мировом порядке. М., 2003.

26. Дмитриевская Н. П. Япония и Южная Корея: партнеры и соперники / Ин-т Дальнего Востока РАН. М.: Наука, 1992. 200 с.

27. Договор о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи между СССР и КНДР от 6 июля 1961 г.

28. Жебин А. 3.0 некоторых аспектах урегулирования кризиса ядерной безопасности в Корее // Корея в поисках мира и процветания. М., 2004. С. 120–126.

29. Заброеская Л. В. Россия и Республика Корея: от конфронтации к сотрудничеству (1970–1990 гг.) / Ин-т истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока ДВО РАН. Владивосток, 1996. 127 с.

30. Заброеская Л. В. Стратегия и основные направления политики России в отношении КНДР после завершения “холодной войны” / Морской гос. ун-т. М., 2011. 299 с.

31. Заброеская Л. Китай и КНДР: курс на сохранение регионального статускво // Проблемы Дальнего Востока. 2009. № 6.

32. Иванов В. В. Проблемы межкорейского урегулирования // Россия и АТР: безопасность, сотрудничество, развитие. М., 2002. С. 134–159.

33. Информационное агентство “Yonhap”. URL: http://english. yonhapnews.co.kr

34. Информационный портал “38NORTH.ORG”. URL: https:// www.38north.org

35. Информационный портал “Deily NK.ORG”. URL: https:// www.dailynk.com/english

36. Информационный портал “KCNA”. URL: http://www.kcna. kp/kcna.user.home.retrieveHomelnfoList.kcmsf

37. Информационный портал “Naenara”. URL: http://www. naenara.com.kp/ru

38. Информационный портал “NK-NEWS.ORG”. URL: https: / /www.nknews.org

39. История Кореи (новое прочтение) / Под ред. А. В. Торкунова. М.: РОССПЭН, 2003.

40. Ким Бен Кук. Президент Республики Корея Ким Дэ-чжун: правозащитник, политик, ученый: Пер. с англ. Н. П. Гераскиной / Фонд сотрудничества с Республикой Корея. М.: Республика, 1998. 208 с.

41. Ким Ен Ун. Межкорейские отношения в эпоху глобализации // Корейский полуостров и вызовы глобализации. М., 2006. С. 83–92.

42. Кирьянов О. В. Базовые договоры России с КНДР и Республикой Корея: сравнительный анализ // Корея в поисках мира и процветания. М., 2004. С. 143–152.

43. Ковальчук М. К. Эволюция японского экспансионизма в Корее в 60~90 гг. XIX в. / Дальневост. гос. ун-т, Ин-т истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока ДВО АН СССР. Владивосток: Изд-во Дальневост. ун-та, 2005. 247 с.

44. Конеев А. Н. Корейская война 1950–1953 гг. Общий ход боевых действий первого и второго этапов войны // Исторический и правовой аспекты участия СССР и Российской Федерации в локальных конфликтах во второй половине XX – начале XXI в. СПб., 2012. С. 118–132.

45. Корейский полуостров: время новых вызовов: Доклады, представ, на 13-й науч. конференции корееведов России и стран СНГ (30–31 марта 2009 г.) / Отв. ред. А. 3. Жебин; Ин-т Дальнего Востока РАН, Центр корейских исследований. М., 2009. 382 с.

46. Корейский полуостров: вызовы и возможности для России: Коллективный доклад экспертов для Рос. нац. комитета АТССБ / В. А. Никонов [и др.]. М.: Изд-во Моек, ун-та, 2011. 75 с.

47. Корейский полуостров: накануне перемен: Доклады, представленные на XVI науч. конференции корееведов России и стран СНГ (Москва, 29–30 марта 2012 г.) / Ин-т Дальнего Востока РАН, Центр корейских исследований. М.: ИДВ РАН, 2012. 350 с.

48. Корейский полуостров: уроки истории: Доклады, представленные на XIV научной конференции корееведов России и стран СНГ (Москва, 30~31 марта). М.: ИДВ РАН, 2010.

49. Корейское урегулирование и интересы России / Под ред. В. И. Денисова, А. 3. Жебина; Ин-т Дальнего Востока РАН, Центр корейских исследований. М.: Рус. панорама, 2008. 343 с.

50. Корея на рубеже веков / Отв. ред. Ю. В. Ванин; Ин-т востоковедения РАН. М., 2002. 399 с.

51. Корея: десятилетие новых возможностей: Доклады, представленные на XV науч. конференции корееведов России и стран СНГ (Москва, 24–25 марта 2011 г.) / Отв. ред. А. 3. Жебин; Ин-т Дальнего Востока РАН, Центр корейских исследований. М.: ИДВ РАН, 2011.279 с.

52. Кузнецов Д. В. Проблема нераспространения ОМУ и общественное мнение: В 2 ч. Ч. 2: Ядерная программа Северной

Кореи / Благовещенский гос. пед. унт. Благовещенск: Изд-во БГПУ, 2009.179 с.

53. Кузнецова Н. В. Модель экономического объединения Кореи / Дальневост. гос. ун-т, Центр корееведческих исследований. Владивосток: Изд-во Дальневост. ун-та, 2005. 211 с.

54. Ли В. Ф. Региональные конфликты в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Уроки корейской войны 1950–1953 гг.: Учеб, пособие / Дипломат, акад. МИД России. М.: Науч. книга, 2007. 182 с.

55. Ли В. Ф. Региональные конфликты в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Уроки корейской войны 1950–1953 гг.: Учеб, пособие / Дипломат, акад. МИД России. М.: Науч. книга, 2007.182 с.

56. Ли В. Ф. Россия и государства Северо-Восточной Азии (Япония, Республика Корея, КНДР и Монголия) // Внешняя политика современной России. М., 2000. С. 138–170.

57. Ли В. Ф. Россия и Корея в геополитике евразийского Востока (XX век) / Дипломат, акад. МИД РФ; РАЕН. М.: Науч. книга, 2000. 522 с.

58. Ли Дон Хюн. Политика СССР и РФ по отношению к СевероВосточной Азии и двум корейским государствам (1985–1998 гг.) / Под ред. Н. П. Малетина; МГИМО(У) МИД РФ. М.: Науч. книга, 1999.

59. Ли Син Ук. Российскоюжнокорейские политические отношения (конец XX – начало XXI века) / МГУ им. М. В. Ломоносова. М.: ТЕИС, 2005. 120 с.

60. Мирзанян Г. В. США и северокорейская ядерная программа // США – Канада. Экономика, политика, культура. 2007. № 6.

61. Михеев В. В. “Иракский этап” корейского кризиса // Россия и Корея в меняющемся мировом порядке. М., 2003.

62. Михеев В. В. Корейская интрига: взгляд изнутри и снаружи / / Перспективы межкорейского диалога. М., 2002. С. 20–29.

63. Михеев В. В. Ситуация в Южной Корее накануне и после парламентских выборов 2000 г. и политика “солнечного тепла” // Корейский полуостров: мифы, ожидания и реальность: В 2 ч. М., 2001. С. 5–14.

64. Московская декларация РФ и КНДР от 3 августа 2001 г.

65. Найденова Н. В. Политическое влияние США на Корейском полуострове в 90е годы XX века // Сибирский международный ежегодник. Томск, 2003. С. 93–116.

66. Нам С. Г. Первичность внутренних факторов в объединительном процессе Кореи // Перспективы межкорейского диалога. М., 2002. С. 33–42.

67. Неелова Т. А. Изменение внешнеполитического курса КНДР в 1999 году: попытки выйти из политической и экономической изоляции // Азия-99. М., 2000. С. 87–97.

68. Неелова Т. А. Кризис шестисторонних переговоров по ядерной программе КНДР // Восточная и Юго-Восточная Азия – 2012: конфликты, интеграция экономики, реформы. М.: Институт экономики РАН, 2013.

69. Неелова Т. А. Поиск компромисса в решении ядерного конфликта в КНДР // Восточная и Юго-Восточная Азия – 2009. М.: Институт экономики РАН, 2010.

70. Неелова Т. А. Усиление напряженности в межкорейских отношениях // Восточная и Юго-Восточная Азия – 2011: внутренняя и внешняя политика, межстрановые конфликты. М.: Институт экономики РАН, 2012.

71. Неспокойное соседство. Проблемы Корейского полуострова и вызовы для России: Коллективная монография / А. В. Торкунов [и др.]; Под ред. Г. Д. Толорая. М.: МГИМО-Университет, 2015.345 с.

72. Отношения Советского Союза с народной Кореей, 1945–1980: Документы и материалы / Сост. И. Ф. Чернов [и др.]; Ин-т востоковедения АН СССР. М.: Наука, 1981. 424 с.

73. Официальный сайт посольства КНДР в РФ.

74. Официальный сайт посольства РК в РФ. URL: http:// overseas.mof a.go.kr/ru-ru/index.do

75. Официальный сайт РСМД. URL: http://russiancouncil.ru

76. Пак И. В. Корейская проблема: состояние и вопросы урегулирования // Российская Федерация в международных отношениях. М., 2008. С. 257–266.

7 7. Перспективы межкорейского диалога: внутренние и внешние аспекты: Материалы 5-й науч. конф. (Москва, 21–22 марта 2001 г.) / Ин-т Дальнего Востока РАН. М., 2002. 179 с.

78. Перспективы российскокорейского сотрудничества в условиях глобализации / Отв. ред. А. Н. Панов; Дипломат, акад. МИД России, Корейский фонд международных обменов. М.: Науч. книга, 2007. 209 с.

79. Петухов В. И. У истоков борьбы за единство и независимость Кореи. М.: Наука, 1987. 240 с.

80. Проблемы безопасности в Северо-Восточной Азии / Сост. Д. В. Гордиенко; Ин-т Дальнего Востока РАН. М.: ИДВ РАН, 2012.231 с.

81. Прошин А. А., Тимонин А. А. Неоколониализм США и Южная Корея / МГУ им. М. В. Ломоносова, Ин-т стран Азии и Африки. М.: Наука, 1985.190 с.

82. Пявлятенко В. Н. Территориальные претензии Японии к России и Республике Корея и стратегическая стабильность в СевероВосточной Азии // Актуальные проблемы современной Японии. М, 2007. С. 101–114.

83. Рамочное соглашение между США и КНДР от 21 октября 2011 г.

84. Резолюция СВ ООН № 2375 от 11 сентября 2017 г.

85. Ролин А. Н. Современное состояние и перспективы развития военного сотрудничества США и Республики Корея // Россия и Корея в меняющемся мировом порядке. М., 2003.

86. Российское корееведение: Альманах / Гл. ред. Л. Р. Концевич; МГУ им. М. В. Ломоносова, Ин-т стран Азии и Африки, Ин-т востоковедения РАН. М.: Муравей, 2003. Вып. 3. 313 с.

87. Российское корееведение: Альманах / МГУ им. М. В. Ломоносова, Ин-т стран Азии и Африки, Ин-т востоковедения РАН. М.: Муравей, 2004. Вып. 4. 398 с.

88. Российское корееведение: Альманах / МГУ им. М. В. Ломоносова, Ин-т стран Азии и Африки, Ин-т востоковедения РАН. М.: Восток – Запад, 2007. Вып. 5. 479 с.

89. Россия и Корея на пороге нового столетия: Материалы 3-й науч. конф. (Москва, 25–26 марта 1999 г.) / Отв. ред. Р. В. Савельев; Ин-т Дальнего Востока РАН. М., 1999. 184 с.

90. Россия и страны Востока в постбиполярный период / Под ред. Д. В. Стрельцова. М.: Аспект-Пресс, 2014.

91. Савельев Р. В. Исследования советских и российских ученых о корейской войне 1950–1953 гг. // Корейский полуостров: мифы, ожидания и реальность: В 2 ч. М., 2001. С. 29~44.

92. Савельев Р. В. Проблемы межкорейского урегулирования и позиция России // Укрепление корейскороссийского взаимодействия для сохранения мира и безопасности на Корейском полуострове. М., 2001. С. 15–24.

93. Симбирцева Т. М., Левошко С. С. «Архитектор Его Величества Короля Кореи» А. И. Середин-Сабатин (1860–1921) // Вестник Центра корейского языка и культуры. 2010. Вып. 12.

94. Совместное заявление КНДР и РК от 15 июня 2000 г.

95. Совместное заявление по итогам четвертого раунда шестисторонних переговоров по урегулированию ядерной проблемы Корейского полуострова от 19 сентября 2015 г.

96. Совместное заявление Севера и Юга от 4 июля 1972 г.

97. СССР и Корея / Под ред. М. С. Капицы, А. Л. Нарочницкого, Е. М. Примакова [и др.]; Отв. ред. Ю. В. Ванин. М.: Наука, 1988.414 с.

98. Страны Северо-Восточной Азии в начале XXI века: Науч. справ, изд. / Отв. ред. В. Л. Ларин; Ин-т истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока ДВО РАН. Владивосток: Дальнаука, 2011. 244 с.

99. Сухинин В. Е. Россия развивает свои отношения с КНДР не в ущерб связям с РК // Материалы Третьего российско-корейского форума. М., 2002. С. 111–113.

100. Тихомиров В. Д. Корейская проблема и международные факторы / МГУ им. М. В. Ломоносова, Междунар. центр корееведения. М.: Воет, лит., 1998. 280 с.

101. Тихонов В. М., Кан Мангиль. История Кореи: Пер. с кор.: В 2 т. / Ред. сост. хронол. табл. Т. М. Симбирцева; Рос. гос. гуманит. ун-т. М.: Наталис, 2011. Т. 2: Двадцатый век. 504 с.

102. Ткаченко В. П. Корейский полуостров и региональная безопасность // Корея в поисках мира и процветания. М., 2004. С. 143–152.

103. Ткаченко В. П. Перспективы межкорейского диалога и безопасность в регионе // Корейский полуостров и вызовы XXI века. М., 2003. С. 71–77.

104. Ткаченко В. П. Проблемы взаимопонимания в Корее // Корейский полуостров: мифы, ожидания и реальность: В 2 ч. М., 2001. С. 94–120.

105. Толорая Г. Д. Истоки корейского кризиса: соображения к формулированию российской политики // Россия и Корея в меняющемся мировом порядке. М., 2003.

106. Толорая Г. Д. Итоги саммита в Сеуле: изменятся ли к лучшему российско-корейские отношения? // Перспективы межкорейского диалога. М., 2002. С. 58~64.

107. Толорая Г. Д. КНДР после Ким Ир Сена: путь к реформам? // Восточная и Юго-Восточная Азия – 2012: конфликты, интеграция, экономика, реформы. М.: Институт экономики, 2013.

108. Толорая Г. Д. Корейский полуостров в региональной подсистеме международных отношений АТР конца XX – начала XXI веков // Азиатско-Тихоокеанский регион и Центральная Азия: контуры безопасности. М., 2001. С. 227–256.

109. Толорая Г. Д. Корейский полуостров: вызов для российской региональной стратегии XXI века. М.: ИЭ РАН, 2008.

110. Толорая Г. Д. Но Му Хен //Год планеты. 2003. С. 473–476.

111. Толорая Г. Д. Очередной цикл корейского кризиса (2008–2010). Российские интересы и перспективы выхода из корейского тупика // Проблемы Дальнего Востока. 2010. № 5.

112. Толорая Г. Д. Очередные задачи российской политики в Корее // Корейский полуостров и вызовы XXI века. М., 2003. С. 25–30.

113. Толорая Г. Д. Перспективы укрепления стабильности и безопасности на Корейском полуострове // Материалы Третьего российско-корейского форума. М., 2002. С. 139–142.

114. Толорая Г. Д., Торкунов А. В. Северокорейский фактор и укрепление позиций России в АТР // Международная жизнь. 2014. № 3.

115. Торкунов А. В. Загадочная война: Корейский конфликт 1950–1953 годов. М.: Росспэн, 2000. 312 с.

116. Торкунов А. В. Ядерные испытания в КНДР: тактические ошибки и стратегические проблемы / Ред. сост. А. В. Мальгин, А. Л. Чечевишников // По дороге в будущее. М.: Аспект Пресс, 2010.

117. Торкунов А. В., Денисов В. И., Ли В. Ф. Корейский полуостров: метаморфозы послевоенной истории / МГИМО(У) МИД России. М.: ОЛМА Медиа Групп, 2008. 542 с.

118. Тригубенко М. Е. Влияние нормализации межгосударственных отношений РК с КНДР на развитие экономического сотрудничества двух стран // Азия-2000. М., 2001. С. 24–45.

119. Тригубенко М. Е. Июньский 2000 года саммит Север – Юг и возможности трехстороннего сотрудничества (Россия – РК – КНДР) // Азия-99. М., 2000. С. 98–111.

120. Тункин Г. И. Корейский вопрос после Второй мировой войны в свете международного права: Диссертация: В 2 ч. М., 1954. Ч. 1.467 с.

121. Укрепление корейскороссийского взаимодействия для сохранения мира и безопасности на Корейском полуострове: Сб. материалов корейско-российской научной конф. / Ин-т междунар. экон. и полит, исследований РАН. М.: Эпикон, 2001. 248 с.

122. Федоровский А. Н. Приоритеты китайской внешней политики на Корейском полуострове // Политика Китая в АТР на рубеже столетий. М., 2004. С. 102–107.

123. Федотов В. П. О мирном урегулировании на Корейском полуострове // Материалы Пятого российско-корейского форума. М., 2004. С. 76–85.

124. Фокин Ю. Е. Отношения с Республикой Корея – важное направление в политике России в АТР // Материалы Пятого российско-корейского форума. М., 2004. С. 18–25.

125. Фролов М. И. Корейская война (1950–1953 гг.) и Советский Союз // Исторический и правовой аспекты участия СССР и Российской Федерации в локальных конфликтах во второй половине XX – начале XXI в. СПб., 2012. С. 13–16.

126. Хан Енъу. История Кореи: новый взгляд: Пер. с кор. / Под ред. М. Н. Пака / МГУ им. М. В. Ломоносова, Междунар. центр корееведения. М.: Воет, лит., 2010. 758 с.

127. Хан К. X. Формирование внешней политики Российской Федерации в АТР: Дис. / Науч. рук. В. М. Кулагин; МГИМО(У) МИД России. М., 2000. 222 с.

128. Хон Хен Ик. Некоторые меры по сотрудничеству в области дипломатии и безопасности между Россией и Республикой Корея // Материалы Пятого российско-корейского форума. М., 2004. С. 34–49.

129. Цо В. И. Надо вести диалог с КНДР // Материалы Третьего российскокорейского форума. М., 2002. С. 113–115.

130. Черевко К. Е. Позиция Японии по проблеме безъядерного статуса Кореи // Материалы Пятого российско-корейского форума. М., 2004. С. 107–109.

131. Чи Юаньцзи. Поставить создание “Китайско – Японо-Корейского экономического сообщества” в историческую повестку дня // Северо-Восток КНР в системе экономического развития Северо-Восточной Азии. М., 2001. С. 53~60.

132. Чонг Ын Сук. Вопросы безопасности на Корейском полуострове и в регионе Северо-Восточной Азии в переходный период и южнокорейско-российское сотрудничество // Материалы Третьего российско-корейского форума. М., 2002. С. 116–131.

133. Шип В. А. Ядерная проблема КНДР: процесс урегулирования // Корея на рубеже веков. М., 2002. С. 199–225.

134. Ю Беи Ей. Внешнеполитическая стратегия Великобритании и корейский вопрос в XX веке: Политологический анализ / Под ред. Е. П. Бажанова, В. Ф. Ли; Дипломат, акад. МИД РФ, Ин-т актуальных международных проблем. М.: Диалог – МГУ, 1999. 204 с.

135. Юлин Б. Военно-политическая обстановка на Дальнем Востоке: проблемы и перспективы // Корейский полуостров и вызовы глобализации. М., 2006. С. 60~64.

136. Ядерное распространение в Северо-Восточной Азии / Под ред. А. Арбатова, В. Михеева; Московский центр Карнеги. М., 2005.35 с.

137. Яковлев В. И. Война в Корее (1950–1953) // Исторический и правовой аспекты участия СССР и Российской Федерации в локальных конфликтах во второй половине XX – начале XXI в. СПб., 2012. С. 108–117.

138. Ян Хуимэй. Симптомы корейского ядерного кризиса и его перспективы // Китайские политологи о войне в Ираке и корейском ядерном кризисе. М., 2004.

139. Ясин Е. Г. Перспективы развития отношений между Россией и Республикой Корея // Материалы Третьего российско-корейского форума. М., 2002. С. 91–95.

140. Achievements and Challenges in the First Year of the Administration of President Kim Daejung / Ministry of Culture and Tourism. Seoul: Korean Overseas Culture & Information Service, 1999. 358 p.

141. Asia Pacific Dynamism 1550–2000 / Ed. by A. J. H. Latham, H. Kawakatsu. London; New York: Routledge, 2000. XIII. 281 p.

142. Buckley R. The United States in the Asia-Pacific since 1945. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 2002.

143. Cha V. The impossible state. North Korea, past and future. An imprint of Harper Collins Publishers.

144. Documents and Materials Exposing the Instigators of the Civil War in Korea: Documents from the archives of the Rhee Syng-man Government / Ministry of Foreign Affairs of the Democratic People’s Republic of Korea. Pyongyang, 1950. IV. 255 p.

145. Don Oberdofer. The Two Koreas. A Contemporary History. London, 1997.

146. Haggard S., Noland M. Hard Target: Sanctions, Inducements, and the Case of North Korea: Studies in Asian Security. Stanford: Stanford University Press, 2017. 344 p.

147. Hyun-Dong Kim. Korea and the United States: the evolution transpacific alliance in the 1960 s. Seoul: Research Center for Peace and Unification of Korea, 1990. 216 p.

148. Kim S.S. The two Koreas and the great powers. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 2007. XVI. 405 p.

149. Korea and World Affairs: a quarterly review. Vol. 12. № 3: Fall 1988. Seoul: Research Center for Peace and Unification of Korea, 1988. P. 485–665.

150. Korea in Transition: Three Years under the Kim Daejung Government / Ed. by Chungin Moon, D.I. Steinberg. Seoul: Yonsei Univ. Press, 2002.

151. Myers R. J. Korea in the Cross Currents: A Century of Struggle and the Crisis of Reunification. New York: Palgrave, 2001. VII. 200 p.

152. Myung Hyun Cho. Korea and the Major Powers: an analysis of power structures in East Asia. Seoul: Research Center for Peace and Unification of Korea, 1989. 361 p.

153. Naito Seichu. Territorial issue between Japan and Korea: case of Takeshima / Dokto. Tokyo: Sinkansya Publishing House, 2008. 89 p.

154. Promoting Peace and Cooperation: Five Years of the Kim Daejung Administration / Ministry of Unification Republic of Korea. 2003.200 р.

155. Toloraya G. Russia and North Korea: New Putin’s Term – Old Policy? // IFANS Review. 2012. Vol. 20. № 1. June.

156. Toloraya G. Russia’s Defacto nuclear neighbor: lessons from the past and future options. In North Korean Nuclear Operationality: Implications for Northeast Asian Regional Security and the Nuclear NonProliferation Regime / Jeorgy J. Moore, editor; Stanford University Press. Security Studies Series, 2011.

157. Toloraya G. The Korean Peninsula: gateway to a greater role for Russia in Asia // Global Asia. Seoul: Summer, 2012.

158. Toloraya G. The Security crisis in Korea and it's international Context: Sources and Lessons from a Russian Perspectives //The Korean Journal of Defense Analysis. 2011. Vol. 23. № 3. September.

159. Wolf C., Akramov K. North Korean paradoxes: circumstances, costs, and consequences of Korean unification / National Defense Research Institute. Santa Monica: RAND, 2005. XXI. 71 p.

160. Young J. K. Toward a United Korea: history and alternatives. Seoul: Research Center for Peace and Unification of Korea, 1987.224 р.

Примечания

1

На основе публикации: Азиатско-Тихоокеанский регион и Центральная Азия: контуры безопасности / Под ред. А. Д. Воскресенского, Н. П. Малетина. М.: МГИМО, 2001. С. 227–253.

(обратно)

2

История Кореи. М.: Наука, 1974. Т. 2. С. 246–248.

(обратно)

3

Эта ситуация – в который уже раз в истории Кореи – рождала у корейцев и Севера, и Юга ощущение, что главная причина несчастий Кореи состоит в том, что она является “игрушкой внешних сил”, не полноценным субъектом международных отношений, а объектом амбиций великих держав. Именно поэтому выдвинутая лидером КНДР Ким Ир-сеном идеология “чучхе” (самостоятельности) так живуча в Корее и пользуется известным сочувствием в определенных кругах даже южнокорейского общества.

(обратно)

4

Толорая Г. Д. Республика Корея. М.: Мысль, 1990. С. 44.

(обратно)

5

Тригубенко М. Е. Корейская Народно-Демократическая Республика. М.: Наука, 1985. С. 260–262; Нодон синмун. Пхеньян. 07.04.1993.

(обратно)

6

Денисов В. И. Корейская проблема: пути урегулирования, 70-80-е годы. М.: Международные отношения, 1988. С. 60; Тхониль пэксо. Белая книга объединения. Сеул, 1993. С. 431–439.

(обратно)

7

Ткаченко В. П. Корейский полуостров и интересы России. М.: Восточная литература, 2000. С. 71.

(обратно)

8

Molts J., Mansurov A. The North Korean Nuclear Program. NY&L., 2000. P. 21–37, 127–130.

(обратно)

9

Чунан ильбо. Сеул. 26.09.1993.

(обратно)

10

Актуальные проблемы Кореи в 90-х гг. М.: ИМЭПИ, 1998. С. 7.

(обратно)

11

The Kim Dae-Jung Government's Sunshine Policy. Seoul: Yonsei University Press, 1999. P. 11–19.

(обратно)

12

Korea Now. 25.03.2000.

(обратно)

13

Тэхан мэиль синбо. Сеул. 15.06.2000.

(обратно)

14

Korea Now. 21.10.2000.

(обратно)

15

Там же. 04.11.2000.

(обратно)

16

Шин В. А. Китай и корейские государства во второй половине XX столетия. М.: МГУ, 1998. С. 139–142.

(обратно)

17

Идея “шестисторонки” (СССР, США, Китай, Япония, две Кореи) родилась еще в 1970-е гг., а в 1988 г. президент РК Ро Дэ-у официально озвучил ее на Генеральной ассамблее ООН. В пользу многостороннего обсуждения корейских проблем и принятия шестисторонней декларации выступал президент РК Ким Дэ-чжун. См.: Тригубенко М. Е., Толорая Г. Д. Очерки экономики Республики Корея. М.: Наука, 1993. С. 104; Проблемы Дальнего Востока. 2000. № 5. С. 37.

(обратно)

18

На основе статьи: Толорая Г. Д. Корейский полуостров в поисках пути к стабильности // Мировая экономика и международные отношения. 2008. № 1. С. 45–56.

(обратно)

19

South-North Joint Declaration. Promoting Peace and Cooperation. Seoul: Ministry of Unification, 2000. P. 183.

(обратно)

20

Неслучайно в Сеуле до сих пор функционирует администрация пяти северных провинций и имеются постоянно обновляемые конкретные планы принятия на себя всеми звеньями госаппарата бремени управления Северной Кореей при возникновении чрезвычайной ситуации.

(обратно)

21

Korea Herald. Seoul. 04.10.2007.

(обратно)

22

В попавшем за рубеж тексте откровенной лекции высокопоставленного партийного деятеля для северокорейских кадров (декабрь 2006 г.) говорится: “Природа американцев не изменилась… Главная их цель – уничтожить нас изнутри и создать смуту, разоружив нас идеологически… Американцы по-прежнему хотят нас проглотить, но с недавних пор они хотят “размягчить” нас, прежде чем проглотить…” См.: Чунан вольбо. Сеул, 2007.

(обратно)

23

McCormack G. Target North Korea. Sydney, N.Y.: Nation Books, 2004. P. 150.

(обратно)

24

Даже в 1998 г. военные США проводили учения по превентивному ядерному удару по КНДР. См.: Korea Times. 25.09.2005.

(обратно)

25

Следует признать, что СССР содействовал развитию ядерных исследований в КНДР, всегда, впрочем, обращая внимание на соблюдение стандартов нераспространения. См.: Ткаченко В. П. Корейский полу остров и интересы России. М.: Восточная литература, 2000. С. 71; Федоров Ю. Корейская ядерная проблема // Аналитические записки. 2003. № 1. Т. 2. С. 6; Новый вызов после “холодной войны”: распространение оружия массового уничтожения. М.: СВР РФ, 1993. С. 92.

(обратно)

26

Чунан ильбо. 26.09.1991.

(обратно)

27

В конце концов Конституция РК определяет как государственную территорию всего Корейского полуострова, а КНДР рассматривает ее как незаконное образование и обязывает государство стремиться к объединению в соответствии с принципами свободы и демократии. См.: Булычев Г. Б. Политические системы государств Корейского полуострова. М.: МГИМО (У) МИД РФ, 2002. С. 19.

(обратно)

28

Отношения Советского Союза с народной Кореей. М.,1981. С. 146–197; Известия. 24–25.12.1988.

(обратно)

29

Bulychev G. Moscow and North Korea: the 1961 Treaty and After // Russia in the Far East and Pacific Region. Seoul, 1994. P. 97–98.

(обратно)

30

Договор о нераспространении ядерного оружия. Проблемы продления // Открытый доклад СВР РФ за 1995 г. М.: СВР РФ, 1995. URL: http:// svr.gov.ru

(обратно)

31

Об этом было заявлено министру иностранных дел СССР Э. Шеварднадзе в августе 1990 г., накануне установления дипотношений между Москвой и Сеулом; см.: Актуальные проблемы Корейского полуострова. М., 1994. С. 241.

(обратно)

32

Актуальные проблемы Корейского полуострова. М., 1994. С. 241.

(обратно)

33

На основе статьи: Толорая Г. Д. Восточноазиатская стратегия России и корейский вызов // Россия в глобальной политике. 2007. Т. 5. № 6.

(обратно)

34

См., например, подборку высказываний американских экспертов в бюллетене Can Kor Report. 24.01.2007.

(обратно)

35

Начало выполнения соглашения отложилось на несколько месяцев из-за затяжек с реализацией предварительных условий – возврата КНДР средств, замороженных в БДА, и восстановления доступа КНДР к мировой банковской системе. Банки всех стран отказались от операций с этими средствами, опасаясь американских санкций в случае приема “грязных” денег. Лишь усилия России, получившей американские гарантии об иммунитете от санкций, позволили наконец в июне 2007 г. переправить КНДР ее средства (через Далькомбанк) и открыть дорогу к началу согласованных мер (закрытию реактора в Нёнбене и поставкам в КНДР мазута).

(обратно)

36

Ёнхап. 12.07.2007.

(обратно)

37

От имени Корейской народной армии (с учетом руководящей роли военных в КНДР это подчеркивает приоритетность данного трека) в июле 2007 г. прозвучало предложение провести переговоры между военными КНДР и США с участием представителя ООН по вопросу о заключении формального мирного договора. Пхеньян также потребовал доказательств отсутствия на Юге американского ядерного оружия.

(обратно)

38

Korea Herald. 04.10.2007.

(обратно)

39

Стьюк У. Корейская война. М.: ACT, 2002. С. 14.

(обратно)

40

The Wall Street Journal. 10.07.2007.

(обратно)

41

С использованием статьи: Толорая Г. Д. Корейский тупик и “Большой проект” северотихоокеанской системы сотрудничества // Восточная и Юго-Восточная Азия – 2008: экономическое развитие в условиях мирового кризиса. М.: Институт экономики РАН, 2009.

(обратно)

42

С использованием статьи: Толорая Г. Д. Северная Корея на пороге перемен? // Восточная и Юго-Восточная Азия – 2007: проблемы и противоречия / Отв. ред. В. В. Лапердина. М.: ЛИБРОКОМ, 2009. С. 65–76.

(обратно)

43

Нодон синмун. 01.04.2008.

(обратно)

44

Korea News Service. 13.11.2008.

(обратно)

45

ЦТАК. 14.01.2009.

(обратно)

46

Посольство КНДР в России. Заявление представителя Генштаба КНА. 17.01.2009.

(обратно)

47

Санкэй симбун. Токио. 03.02.2009. URL: http://www.sankei.co.jp

(обратно)

48

ЦТАК. 14.04.2009.

(обратно)

49

Там же. 25.04.2009.

(обратно)

50

Там же. 04.05.2009.

(обратно)

51

Там же. 14.06.2009.

(обратно)

52

ЦТАК. 04.09.2009.

(обратно)

53

С использованием публикации: Ядерная перезагрузка: сокращение и нераспространение вооружений / Под ред. А. Арбатова и В. Дворкина; Моек. Центр Карнеги. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2011. С. 104–116.

(обратно)

54

ЦТАК. 04.05.2009.

(обратно)

55

Вздорная теория “цепной реакции” ядерного распространения. Нодон синмун. Пхеньян. 27.07.2009.

(обратно)

56

김정일, 3남 정운 후계자 지명설. URL: http://nk.chosun.com/bbs/list.html?table=bbs_16&idxno=1993&page=84&total=3090&sc_area=&sc_word=

(обратно)

57

Frank R. Currency Reform and Orthodox Socialism in North Korea. Korea Herald, 04.12.2009; Noland M. Kim Jong Il's Fake Currency “Reform” // Asia Wall Street Journal. 02.12.2009.

(обратно)

58

В КНДР продолжается падение новой национальной валюты // КМ.РУ. 2010. 4 янв.

(обратно)

59

Российская газета. 14.09.2009; Нодон синмун. 01.01.2010.

(обратно)

60

Нодон синмун. 01.01.2010.

(обратно)

61

Там же.

(обратно)

62

Независимая газета. 22.09.2009.

(обратно)

63

Hecker S. Lessons From the North Korean Nuclear Crises. Daedalus, 2010. P.53.

(обратно)

64

Squassoni S., Me. Goldrick F. Nonproliferation Policy towards North Korea. 24.11.2009. P. 1.

(обратно)

65

Ibid. P. 3.

(обратно)

66

Hecker S. Op. cit. Р. 54.

(обратно)

67

Northern Limitation Line – “разграничительная” линия, которая была проведена американцами во избежание проникновения недовольных перемирием южан к северокорейскому побережью в целях провокаций.

(обратно)

68

С использованием публикации: Воронцов А. В., Толорая Г. Д. Военная тревога 2013 г. на Корейском полуострове: время делать выводы / Московский Центр Карнеги. М.: ИП “Пахомова Елена Алексеевна”, 2014.

(обратно)

69

Chung-in Moon. The Sunshine Policy: In Defense of Engagement as a Path to Peace in Korea. Seoul: Yonsei Univ. Press, 2012. P. 280.

(обратно)

70

Заявление Государственного Комитета Обороны КНДР // Пресс-релиз посольства КНДР в РФ. 24.01.2013.

(обратно)

71

Пресс-заявление представителя МИД КНДР // Пресс-релиз посольства КНДР в РФ. 12.02.2013.

(обратно)

72

Северная и Южная Кореи грозят устроить друг другу конец света // News.Mail.ru. 2013. 8 авг.

(обратно)

73

Заявление Верховного командования Корейской народной армии // Пресс-релиз Посольства КНДР в РФ. 26.03.2013.

(обратно)

74

Там же.

(обратно)

75

CSIS discussion on US policy toward N. Korea between former USFK commander Gen. Sharp, former CIA and St. Dept negotiator Joe de Trani, and CSIS's Victor Cha/Bush NSC // The Nelson Report. 2013. URL: http:// samuelsinter-nationalassociates.com

(обратно)

76

На основе статьи: Торкунов А. В., Толорая Г. Д. Северокорейский фактор и укрепление позиций России в Азии // Международная жизнь. 2014. № 3. С. 69–85.

(обратно)

77

Почему КНДР предложила Южной Корее мирный договор // Московский Комсомолец. 2013. 29 мая.

(обратно)

78

N. Korea demands cancellation of S. Korea-U.S. drills // The Korea Herald. 2014. 15 jan.

(обратно)

79

На основе статьи: Торкунов А. В., Толорая Г. Д. Ракетно-ядерная угроза на Корейском полуострове: причины и меры реагирования // Полис. Политические исследования. 2016. № 4. С. 131–146.

(обратно)

80

Beoum Shik Shin, Ivashentsov A. South Korean-Russian Strategic Cooperation. Seoul: Hankuk University of Foreign Studies Knowledge Press, 2015. P.308.

(обратно)

81

조선로동당제7차대회에서한당중앙위원회사업총화보고김정은. URL: http://kcna.kp/kcna.user.special.getArticlePage.kcmsf

(обратно)

82

조선로동당제7차대회에서한당중앙위원회사업총화보고김정은. URL: http://kcna.kp/kcna.user.special.getArticlePage.kcmsf

(обратно)

83

Byrne L. S. Korea, U.S. agree on North Korean preemptive strike plan // NK News. 09.11.2015. URL: http://www.nknews.org/2015/ll/s-korea-u-s-agree-on-n-korean-preemptive-strike-plan

(обратно)

84

Song J. U.S. official encourages plan for N. Korea collapse // NK News. 04.05.2016. URL: https://www.nknews.org/2016/05/u-s-official-encourages-plan-for-n-korea-collapse

(обратно)

85

Богатуров А. Д. Системная история международных отношений, 1918–2003: События и документы. М.: Московский рабочий, 2003. С. 720.

(обратно)

86

Денисов В. И. Проблема ядерной безопасности на Корейском полуострове // Обозреватель. 1996. № 3. URL: http://old.nasledie.ru/oboz/ N03_96/3_06.HTM

(обратно)

87

Торкунов А. В., Денисов В. И., Ли В. Ф. Корейский полуостров: Метаморфозы послевоенной истории. М.: ОЛМА Медиа Групп, 2008. С. 544.

(обратно)

88

Там же.

(обратно)

89

Рожков О. В. Режим нераспространения и сокращения оружия массового уничтожения и национальная безопасность. М.: Центр по изучению проблем контроля над вооружениями, энергетики и экологии, 2003.

(обратно)

90

Юдин Ю. А. Технические аспекты ядерной программы КНДР // Ядерный Контроль. 2006. № 1 (79). Том 12. С. 129–141.

(обратно)

91

Рожков О. В. Указ. соч.

(обратно)

92

Торкунов А. В., Денисов В. И., Ли В. Ф. Указ. соч.

(обратно)

93

Новиков В. Е. Нёнбен ядерный центр. URL: http://www.pircenter.org / sections /view / sectioned /145#

(обратно)

94

Ядерное нераспространение: краткая энциклопедия. М.: ПИР-Центр, 2009.

(обратно)

95

조선로동당제7차대회에서한당중앙위원회사업총화보고김정은. URL: http://kcna.kp/kcna.user.special.getArticlePage.kcmsf; http://rodong.rep.kp/en/index.php?strPageID=SF01_02_01&newsID=2016–05–08–0004

(обратно)

96

Нодон синмун. 01.01.2018.

(обратно)

97

Есин В. И. Ядерное оружие КНДР: угроза или шантаж // Независимое военное обозрение. 2005. 25 февр.

(обратно)

98

Евсеев В. В. Северокорейская ракетная “угроза” // Независимое военное обозрение. 2013. 8 февр.

(обратно)

99

Есин В. И. Таинственный агрессор // Военно-промышленный курьер (ВПК). № 26 (592). 2015. 15–21 июля.

(обратно)

100

Есин В. И. Таинственный агрессор // Военно-промышленный курьер (ВПК). № 26 (592). 2015. 15–21 июля.

(обратно)

101

Там же.

(обратно)

102

Там же.

(обратно)

103

Там же.

(обратно)

104

Ядерная программа Ирана и КНДР. Контроль над вооружениями. М.: ПИР-Центр, 2016.

(обратно)

105

Есин В. И. Таинственный агрессор / /Военно-промышленный курьер (ВПК). 2015. № 26 (592). 15–21 июля.

(обратно)

106

Есин В. И. Перспективы развития ракетно-ядерного потенциала КНДР // Россия и Америка в XXI веке. 2013. № 1.

(обратно)

107

Толорая Г. Д., Торкунов А. В. Ракетно-ядерная угроза на Корейском полуострове: причины и меры реагирования // Полис. Политические исследования. 2016. № 4. С. 131–146.

(обратно)

108

Новиков В. Е., Хлопков А. В. Военная ядерная программа Республики Корея. М.: ПИР-центр. URL: http://www.pircenter.org/sections/view/ sectioned/53

(обратно)

109

Чернов К. С. Попытка создания ядерного оружия Южной Кореей в XX в. и реакция США. М.: Центр изучения международных отношений в Азиатско-Тихоокеанском регионе, 2013.

(обратно)

110

Там же.

(обратно)

111

РК подписала с США Соглашение о сотрудничестве в сфере атомной энергетики от 1974 г., запрещающее Сеулу перерабатывать отходы атомных электростанций и вести работы по обогащению урана, и Договор о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО) в 1975 г.

(обратно)

112

Oberdorfer D., Carlin R. The Two Koreas: A Contemporary History. 3rd ed. New-York: Basic Books, 2013. P. 509.

(обратно)

113

Ядерное нераспространение: краткая энциклопедия. М.: ПИР-Центр, 2009.

(обратно)

114

IAEA Board Concludes Consideration of Safeguards in South Korea. IAEA, 2004.

(обратно)

115

U.S.-Republic of Korea (R.O.K.) Agreement for Peaceful Nuclear Cooperation. U.S. Department of State, 2015.

(обратно)

116

S. Korea's nuclear armament would make US safer: expert // The Korea Times. 2016.

(обратно)

117

Асмолов К. В. Проблема северокорейских ядерных разработок: история вопроса // Сеульский вестник. 2007.

(обратно)

118

Торкунов А. В., Уфимцев В. П. Корейская проблема: новый взгляд. М.: Анкил, 1995. С. 228–230.

(обратно)

119

Асмолов К. В. Проблема северокорейских ядерных разработок: история вопроса // Сеульский вестник. 2007.

(обратно)

120

Толорая Г. Д. Неспокойное соседство: проблемы Корейского полуострова и вызовы для России. М.: МГИМО-Университет, 2015. С. 343.

(обратно)

121

Agreed Framework between the United States of America and the Democratic People’s Republic of Korea, 1994.

(обратно)

122

Agreement on the Establishment of the Korean Peninsula Energy Development Organization, 1995.

(обратно)

123

Толорая Г. Д. Корейский полуостров: вызовы и возможности для России // Стратегия России. 2010. № 11.

(обратно)

124

Резолюция СБ ООН № 1718. 2006.

(обратно)

125

Zunes S. Deconstructing George W. Bush: A Critical Analysis of the 2002 State of the Union Address // Foreign Policy in Focus. 2002.

(обратно)

126

Kelly J. A. United States to North Korea: We Now Have a Pre-Condition //Yale Global Online, 2002.

(обратно)

127

Юдин Ю. А. Указ. соч.

(обратно)

128

Торкунов А. В., Денисов В. ИЛи В. Ф. Указ. соч.

(обратно)

129

Воронцов А. ВАгальцов П. С. Возможна ли многосторонняя структура безопасности в Восточной Азии // Проблемы Дальнего Востока. 2010. № 4. С. 12.

(обратно)

130

Забровская Л. В. Китай и КНДР: курс на сохранение регионального статус-кво // Проблемы Дальнего Востока. 2009. № 6. С. 26–33.

(обратно)

131

Joint Statement of the Fourth Round of the Six-Party Talks. 19.09.2005.

(обратно)

132

Асмолов К. В. Проблема северокорейских ядерных разработок…

(обратно)

133

Хекер З., Браун Х., Карлин Р. Ядерные реакторы КНДР: прошлое, настоящее и будущее // Ядерный клуб. 2010. № 5–6. С. 30.

(обратно)

134

Резолюция 1874 СБ ООН, 2009.

(обратно)

135

Фещенко В. Пхеньян подложил сюрприз // Российская газета. 2010. № 5363 (284).

(обратно)

136

Pace S. A Space Launch without a Space Program // 38north.org. 2012.

(обратно)

137

Pollack J. The Unveiling of North Korea’s ICBM // 38north.org. 2012.

(обратно)

138

Резолюция 2094 СБ ООН, 2013.

(обратно)

139

Толорая Г. Д. Неспокойное соседство: проблемы Корейского полуострова и вызовы для России. М.: МГИМО-Университет, 2015. С. 343.

(обратно)

140

Hansen N., Lewis J. North Korea Restarting Its 5 MW Reactor // 38north.org. 2013. Sep. 1.

(обратно)

141

Albright D., Kelleher-Vergantini S. Monitoring Activities at Yongbyon Nuclear Site//ISIS. 2016.

(обратно)

142

Albright D. North Korean Plutonium and Weapon-Grade Uranium Inventories // ISIS. 2015.

(обратно)

143

AlbrightD.,Kelleher-Vergantini S. Government Official Raises Concern about Plutonium Separation at Yongbyon // ISIS. 2016.

(обратно)

144

Есин В.И. Таинственный агрессор / /Военно-промышленный курьер (ВПК). 2015. № 26 (592)45-21 июля.

(обратно)

145

Там же.

(обратно)

146

Haggard S. North Korea Capabilities Update I: The Nuclear Fuel Cycle //PIIE. 05.05.2016.

(обратно)

147

Есин В.И. Таинственный агрессор…

(обратно)

148

Добыча урановой руды велась также в районе Пакчхон. Оба района расположены в пределах 100 км от Пхеньяна. В указанных районах находятся поставляющие сырье для завода ядерного топлива в Нёнбёнском атомном центре уранообогатительные фабрики суммарной производительностью до 150 т концентрата в год. См. там же.

(обратно)

149

Haggard S. Указ. соч.

(обратно)

150

Есин В. И. Таинственный агрессор…

(обратно)

151

Albright D. Future Directions in the DPRK’s Nuclear Weapons Program: Three Scenarios for 2020 // US-Korea Institute at Sais. 2015.

(обратно)

152

DPRK Proves Successful in H-bomb Test // KCNA. 26.01.2016.

(обратно)

153

Аналитики: ядерные испытания в КНДР – мистификация для Ким Чен-ына // РИА Новости. 14.01.2016.

(обратно)

154

DPRK National Aerospace Development Administration Releases Report on Satellite Launch // KCNA. 07.02.2016.

(обратно)

155

Kim Jong Un Guides Work for Mounting Nuclear Warheads on Ballistic Rockets//KCNA. 2016.

(обратно)

156

Bermudez J. S. Jr. North Korea’s Ballistic Missile Submarine Program: An Update // 38north.org. 2016.

(обратно)

157

Kim Jong Un Guides Ballistic Rocket's Reentry Environmental Simulation // KCNA. 2016.

(обратно)

158

Kim Jong Un Guides Test of High-power Solid-fuel Rocket Engine and Its Stage Separation // KCNA. 2016.

(обратно)

159

Ha-young Choi. Kerry mentions peace treaty with North Korea // NK News. 12.04.2016.

(обратно)

160

Торкунов А. В., Толорая Г. Д. Ракетно-ядерная угроза на Корейском полуострове: причины и меры реагирования // Полис. Политические исследования. 2016. № 4. С. 131–146.

(обратно)

161

Franz-Stefan G. Largest Ever US-Korea Military Drill Focuses on Striking North Korea’s Leadership // The Diplomat. 2016.

(обратно)

162

Kim JongUnGuidesTest-fireof NewMultipleLaunchRocketSystem / / KCNA. 2016.

(обратно)

163

DPRK National Defence Commission Warns of Military Counter-action for Preemptive Attack // KCNA. 2016.

(обратно)

164

Kim Jong Un Watches Ballistic Rocket Launch Drill of Strategic Force of KPA //KCNA. 2016.

(обратно)

165

Grisafi J. G. North Korea conducts successful ICBM engine test // KCNA. NK News, 2016.

(обратно)

166

조선로동당제7차대회에서한당중앙위원회사업총화보고김정은. URL: http://kcna.kp/kcna.user.special.getArticlePage.kcmsf; http://rodong.rep.kp/en/index.php?strPageID=SF01_02_01&newsID=2016–05–08–0004

(обратно)

167

Jae-soon С. Tillerson vows new approach' to N. Korea while keeping all options on table // Yonhap News. 08.02.2017.

(обратно)

168

Sim W. US to defend S. Korea, Japan 'with full arsenal' // The Straits Times. 18.02.2017.

(обратно)

169

Испытание водородного боезаряда в КНДР // РИА Новости. 03.09.2017.

(обратно)

170

Резолюция № 227 °Cовета Безопасности ООН. 2016.

(обратно)

171

Блинов М. Олег Бурмистров: Россия не хочет выполнять роль почтальона между КНДР и США // РИА Новости. 29.12.2017.

(обратно)

172

Испытание северокорейской МБР “Хвасон-15” // Army News. 30.11.2017.

(обратно)

173

S. Korea suspends logistics project with N. Korea, Russia: sources // Yonhap News Agency. 11.02.2016.

(обратно)

174

По итогам встречи с министром иностранных дел Китая Ван И госсекретарь США Дж. Керри заявил о том, что “необходимости в размещении THAAD не будет, если удастся добиться денуклеаризации [КНДР]”, подчеркнув, что это является единственным условием для отказа США от развертывания системы ПРО в Южной Корее. См.: Remarks With Chinese Foreign Minister Wang Yi. 23.02.2016.

(обратно)

175

Korea and the U.S. to deploy THAAD in the USFK // Ministry of national defense Republic of Korea. 08.07.2016.

(обратно)

176

Комментарий Департамента информации и печати МИД России в связи с решением Республики Корея и США начать переговоры о размещении Соединенными Штатами Америки на территории Республики Корея противоракетных комплексов THAAD. 10.02.2016.

(обратно)

177

Одним из итогов ВЭФ-2016 стало подписание документов по итогам российско-корейских переговоров // Министерство экономического развития. 04.09.2016. URL: http://www.minvostokrazvitia.ru/press-center/ news_minvostok/?ELEMENT_ID=4613

(обратно)

178

N. К. special forces conduct drills to paraglide into Combined Forces Command // Yohnap news agency. 10.10.2017.

(обратно)

179

McFaul M. Cold War lessons in coercive diplomacy for dealing with North Korea today. Stanford, 2017.

(обратно)

180

Блинов M. Олег Бурмистров: Россия не хочет выполнять роль почтальона между КНДР и США // РИА Новости. 29.12.2017.

(обратно)

181

Или, может быть, ведут предвоенную подготовку по ослаблению противника.

(обратно)

182

Правда, потери её были бы не так велики: отношения с США и так хуже некуда.

(обратно)

183

Трамп: США и КНР отказались от плана “заморозки” КНДР // Столетие. 2017. 16 нояб.

(обратно)

184

Климентьев М. В. Путин: В КНДР лучше будут есть траву, но не откажутся от ядерных испытаний // РИА Новости. 05.09.2017.

(обратно)

185

Vales L. James Clapper: For the first time I agree with Bannon on North Korea // CNN politics. 30.08.2017.

(обратно)

186

Китай заявил, что защитит КНДР от США. Америка в ответ готовит Китаю торговую войну // Pravda.ru. 12.08.2017.

(обратно)

187

Gertz В. Secret Document Reveals China Covertly Offering Missiles, Increased Aid to North Korea // The Washington free beacon. 02.01.2018.

(обратно)

188

С использованием статьи: Толорая Г. Д. Корейское замирение – надолго ли? // РСМД. 2018. 12 янв. URL: http://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/analytics/koreyskoe-zamirenie-nadolgo-П

(обратно)

189

(LEAD) N. К. leader willing to discuss denuclearization with U.S.: Seoul. 2018. URL: http://english.yonhapnews.co.kr/national/2018/03/06/03010000 00AEN20180306013251315.html

(обратно)

190

Пханмунджомская декларация о мире на Корейском полуострове, и его процветании и воссоединении. URL: http://onekorea.ru/2018/04/29/ pxanmunchzhomskaya-deklaraciya-o-mire-na-korejskom-poluostrove-i-ego-procvetanii-i-vossoedinenii

(обратно)

191

Саммит США – КНДР. Кто выиграл от встречи больше – Трамп или Ким Чен Ын? // Капитал страны. 2018. 13 июня. URL: http://kapital-rus.ru / articles / article / sammit_ssha__kndr_kto_vyigral_ot_vstrechi_bolshe_

tramp_ili_kim_chen_yn

(обратно)

192

На основе коллективного доклада экспертов для РНК АТССБ под руководством автора с участием А. 3. Жебина, А. В. Воронцова, А. Н. Пикаева, И. В. Захарченко и др. М.: Изд-во Московского университета, 2011. 80 с.

(обратно)

193

На основе публикации: Толорая Г. Д., Тригубенко М. Е. Энергетический комплекс КНДР: на основе международного сотрудничества // Мир перемен. 2009. № 2.

(обратно)

194

Нодон синмун. 12.04.2007.

(обратно)

195

Toloraya G. North Korean Energy Problems and Solutions: A Russian Perspective // Pacific Focus. 24.03.2008.

(обратно)

196

DPRK Delegation. Options For Rehabilitation Of Energy System & Energy Security & Energy Planning In The DPRK Of Korea / / Asian Energy Security Workshop. 12.05.2004.

(обратно)

197

Chung Woo-Jin. Energy Demand Forecast and Policy Directions in Korea // Asian Energy Security Workshop. 2006.

(обратно)

198

Toloraya G. North Korean Energy Problems and Solutions: A Russian Perspective // Pacific Focus. 24.03.2008.

(обратно)

199

На основе публикаций: Восточная и Юго-Восточная Азия-2007: проблемы и противоречия: Сборник научных статей / Отв. ред. В. В. Лапердина. М.: Книжный дом “Либроком”, 2009. С. 65–76.

(обратно)

200

На основе публикации: Толорая Г. Д. Очередной цикл Корейского кризиса (2008–2010): Российские интересы и перспективы выхода из корейского тупика // Проблемы Дальнего Востока. 2010. № 5. С. 3–19.

(обратно)

201

Asia Times. 13.07.2007.

(обратно)

202

Zhebin A. DPRK: in Search of the Way out: Fifty years Without War and Without Peace in Korea / Ed. by Georgy Tolorya. Moscow, 2003. P. 27–35.

(обратно)

203

Нодон синмун. 03.05.2003.

(обратно)

204

Возникновение крупных коммерческих образований на родственной основе восходит к традициям китайского предпринимательства. Такие корпорации получили в Японии название “дэайбацу” (по-корейски – “чэ-боль”). В Южной Корее они были сформированы при непосредственном участии государства на условиях полной лояльности и обеспечения стабильности в обществе. См.: Федоровский А.Н. Южнокорейские чэболь: становление, развитие, трансформация. М.: ИМЭМО РАН, 2007. С. 5, 20, 36.

(обратно)

205

Нодон синмун. 2003. 3 мая.

(обратно)

206

Подробнее описание сценариев см.: Булычев Г.Б. Два сценария для Корейского полуострова //Россия в глобальной политике. 2003. № 2. С. 93, 94.

(обратно)

207

На основе материала, подготовленного по результатам поездок автора в Пхеньян и Сеул в апреле – мае 2011 г. См.: Материалы корейско-российского диалога // Рабочая группа “Образование и наука”. 2011.

(обратно)

208

С использованием публикации: Восточная и Юго-Восточная Азия – 2012: конфликты, интеграция, экономика, реформы / Отв. ред. М. Е. Тригубенко. М.: Институт экономики, 2013.

(обратно)

209

В 2002 г. были предприняты так называемые государственные меры – реформы, состоявшие в пересмотре системы ценообразования, приблизившие цены к рыночным, резком росте зарплаты, децентрализации хозяйственного управления. Однако это обернулось резким всплеском инфляции, который убил и без того скудные доходы граждан. В связи с обострением политической ситуации в 2003 г., которое свело на нет надежды на приток помощи, реформы вскоре были свернуты, а в 2009 г. проведена конфискационная денежная реформа, которая ввергла страну в хаос. URL: http: //nautilus.org/publications/books / dprkbb/transition/dprk-briefing-book-north-koreas-economic-reforms-and-security-intentions

(обратно)

210

Кирьянов О. Реформ в КНДР придется подождать // Российская газета. 2012. 10 окт.

(обратно)

211

North Korean Leader Nearly Doubles Economic Inspections // Yonhap News Agency. 15.01.2014.

(обратно)

212

Pinkston D. Interview: North Korea's new style, old face // Deutsche Welle. 03.08.2012.

(обратно)

213

Кравчук-Рудометкина Е. Ким Чен-ын призывает бороться с идеологией врагов // Биржевой Лидер. 2012. № 40.

(обратно)

214

McCurry J. North Korean leader Kim Jong-un wrests economic control from military // The Guardian. 20.07.2012.

(обратно)

215

Пытаясь совместить эту ситуацию с политикой “сонгун”, в верности которой клянется.

(обратно)

216

O'Carroll С. Kim II Sung Square Gets A New Look // NK News. 09.10.2012.

(обратно)

217

Kim Jong Un Calls for Effecting Kim Jong IPs Patriotism // Нодон син-мун. 03.08.2012.

(обратно)

218

Eberstadt N. Economics of a “Bold Switchover” in DPRK Security Policy: Potentialities for A Still-Socialist DPRK’s Economic Performance. Washington: American Enterprise Institute, 2012.

(обратно)

219

Sang-Hun С. North Korea May Take Action to Jolt Economy, Analysts Say // The New York Times. 05.09.2012.

(обратно)

220

СМИ: Ким Чен Ын потребовал внедрять капитализм // Росбалт. 2012. 16 апр.

(обратно)

221

Шаг вперед – полшага назад // Lenta.ru. 05.10.2012.

(обратно)

222

Harlan С. In authoritarian North Korea, hints of reform // The Washington Post. 03.09.2012.

(обратно)

223

Sung J. J. North to try weak agricultural reform / / Daily NK. 11.07.2012.

(обратно)

224

Kwang Jin К. RMB Exchange Up 44 % as 6.28 Fear Spreads // Daily NK. 31.08.2012.

(обратно)

225

N. K. to allow business cash payments //The Korea Herald. 19.09.2012.

(обратно)

226

Hille K. Beijing hints at reform in North Korea // Financial Times. 14.08.2012; Young-gyo K. China vows to help investors in N. Korea's economic zones // Yonhap News Agency. 27.09.2012.

(обратно)

227

Мнения западных экспертов на этот счет отражены в многочисленных публикациях. См.: О. Babson В. and Deok Ryong Y. How To Finance North Korea’s Capital requirements For Economic Recovery // East Asian Review. 2004. Vol. 16. № 2. PP. 65~96; Babson B. O. and Lancaster С. I. A New International Engagement Framework For North Korea? Contending Perspectives / Choong Yong Ahn, Eberstadt N., Sun Lee Y., eds. Washington DC: Korea Economic Institute of America, 2004.

(обратно)

228

Toloraya G. North Korea – key to Asia-Pacific // RIAC. 2012.

(обратно)

229

Кирьянов О. КНДР без “серого кардинала”: что произошло и куда теперь пойдет Страна чучхе // Российская газета. 2013. 24 дек.

(обратно)

230

Кирьянов О. КНДР без “серого кардинала”: что произошло и куда теперь пойдет Страна чучхе // Российская газета. 2013. 24 дек.

(обратно)

231

Sang Yong L. Foreign Investment Priority for North // Daily NK. 21.10.2013,

(обратно)

232

Harlan C. In authoritarian N orth Korea, hints of reform / / The W ashing-ton Post. 2012. Sep. 3.

(обратно)

233

С использованием публикации: Толорая Г. Д., Яковлева Л. Н. Экономическая стратегия КНДР после VII съезда трудовой партии Кореи: выводы для России // Вестник Института экономики Российской академии наук. 2016. № 4. С. 7–19.

(обратно)

234

Ли В. Ф., Денисов В. И., Торкунов А. В. Корейский полуостров: метаморфозы военной истории. М.: Олма Медиа Групп, 2008.

(обратно)

235

Ланьков А. Н. Рыночный сталинизм – часть I // Военно-промышленный курьер. 2015. № 33, 35.

(обратно)

236

Opening Address at the Seventh Congress of the Workers’ Party of Korea // KCNA. 06.05.2016.

(обратно)

237

Превратим весь мир в самостоятельный // Нодон синмун. 20.05.2016.

(обратно)

238

Ланьков А. Н. Рыночный сталинизм – часть I // Военно-промышленный курьер. 2015. № 33, 35.

(обратно)

239

Асмолов К. В. После Кима. 2008. URL: http://samlib.ru/a/asmo-lo w_k_w / 0 8poslekima.sht ml

(обратно)

240

Ланьков A. H. Северокорейские реформы: первая годовщина // Русский фокус. 2003. № 30 (112).

(обратно)

241

Из архива автора.

(обратно)

242

Гусев Л. Е. Никто не знает, сможет ли Ким Чен-ын удержать власть в Северной Корее в своих руках // Вестник Кавказа. 2011. 19 дек.

(обратно)

243

Воронцов А. В. Новое лицо Пхеньяна в Северо-Восточной Азии // РСМД. 2013. URL: http://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/analytics/ novoe-litso-pkhenyana-v-severo-vostochnoy-azii

(обратно)

244

Оценки ВВП КНДР за разные годы. Банк Республики Корея.

(обратно)

245

Seventh Congress of WPK Opens with Splendor // KCNA. 06.05.2016.

(обратно)

246

Kim Jong Un Makes Report on Work of WPK Central Committee at Its 7th Congress // KCNA. 07.05.2016.

(обратно)

247

Kim Jong Un Makes Report on Work of WPK Central Committee at Its 7th Congress // KCNA. 07.05.2016.

(обратно)

248

Progress in North Korea’s renewable energy production // NK Economy Watch. 15.02.2016.

(обратно)

249

Kim Jong Un Makes Report on Work of WPK Central Committee at Its 7th Congress // KCNA. 07.05.2016.

(обратно)

250

Резолюция СБ ООН № 2270 запрещает экспорт из КНДР угля, железной руды, золота, титана, ванадия и других ценных металлов, а также поставки в страну авиационного топлива; расширяет сферу охвата оружейного эмбарго за счет стрелкового оружия и легких вооружений; вводит запрет на открытие отделений банков Северной Кореи за рубежом; расширяет санкционный список лиц и организаций.

(обратно)

251

The Seventh Congress and the prospects for North Korea’s economy // NK News. 13.05.2016.

(обратно)

252

DPRK – China Trade in 2016 // North Korean Economy Watch. 25.05.2016.

(обратно)

253

Government Statement regarding the Complete Shutdown of the Gaeseong Industrial Complex // Cheong Wa Dae. 11.02.2016.

(обратно)

254

Расположена в г. Расоне на границе с Китаем и Россией. Общая площадь – 746 кв. км. Была учреждена в 1991 г. в рамках Программы экономического развития ООН, а в 2011 г. власти КНДР издали распоряжение о присвоении Расону статуса “особый город”. Призвана обеспечить комплексное развитие производственных, торгово-экономических и туристических связей в регионе. Включает три порта: Раджин, Сонбон и Унсан. На ее территории функционируют промзоны по производству строительных материалов, тяжелой техники, высоких технологий, продукции легкой, текстильной и металлургической отраслей промышленности, по переработке древесины, а также международная логистическая промзона и промзона современного сельского хозяйства. В СЭЗ была построена автомобильная дорога Расой – Вонджон с твердым покрытием, установлена мобильная связь, создана сеть офисных зданий, современных гостиниц, ресторанов, сдан в эксплуатацию торговый центр. Вместе с тем сохраняются серьезные трудности с электроснабжением. В связи с этим была достигнута договоренность о подключении г. Расона к энергосистеме приграничного района Китая, а также начата проработка проекта переброски российской электроэнергии и сооружения ЛЭП. В 2014 г. в “Расоне” было зарегистрировано 200 иностранных компаний из девяти стран, в том числе более ста китайских предприятий, в основном малые и средние. Единственный российский проект – создание транспортно-логистического терминала в порту Рад-жин (пирс № 3) и восстановление участка железной дороги Туманган – Раджин российско-северокорейским СП “РасонКонТранс”. В зоне активна российская компания ООО “Новый мир”, специализирующаяся на переработке рыбы и икры, для чего оборудован соответствующий цех. В зоне был открыт принадлежащий российскому бизнесмену ресторан.

(обратно)

255

Там же

(обратно)

256

С принятием резолюции СБ ООН № 2270 выработанная модель двустороннего сотрудничества (российские инвестиции и поставки в обмен на доступ к природным ресурсам КНДР) теряет актуальность. Кроме того, в целях исполнения этой резолюции практически полностью заморожены финансовые отношения с КНДР. В частности, предусмотрено прекращение корреспондентских отношений с северокорейскими банками (ТАСС. 06.05.2016).

(обратно)

257

См. работы Г. Ф. Кима, Ф. Я. Шабшиной, Б. В. Синицына, Г. В. Грязнова, А. В. Торкунова, В. П. Ткаченко, А. В. Воронцова, А. 3. Жебина, М. Е. Тригубенко, В. Б. Сухинина и др.

(обратно)

258

Асабия // Википедия. URL: https://ru.wikipedia.org/wiki/Асабия

(обратно)

259

Из интервью автора в мае – июне 2018 г. в Москве, Сингапуре, Осло и Сеуле.

(обратно)

260

Материалы конференции представителей разведслужб “First Global Intelligence Summit”. Сеул. 2018. 20–22 июня.

(обратно)

261

Пресс-конференция Дональда Трампа по итогам встречи с Ким Чен-ыном // Russia Today. 12.06.2018. URL: https://www.youtube. com / watch?v=6 Vj lSyxxf f I

(обратно)

262

Мартовский (2013 г.) Пленум ЦК КПК: новая стратегическая линия // Материалы посольства КНДР в Москве. URL: http://korealife. do.am/publ/15-1-0-95

(обратно)

263

Мария Осетрова // Фейсбук: социальная сеть. URL: https://www. facebook.com/osetrova.maria

(обратно)

264

КНДР объявила о завершении создания “государственных ядерных сил” // РБК. 29.11.2017. URL: https://www.rbc.ru/rbcfreenews/5ale360d9a7 94768be3a3683https://www.rbc.ru/rbcfreenews/5ale360d9a794768be3a3683

(обратно)

265

Проведен III пленум ЦК ТПК 7 – го созыва // Корейское Центральное Агентство Новостей. 21.04.2018. URL: http://dprk.ru/nkmedia/proveden-3-iy-plenum-tsk-tpk-7-go-sozyva.html

(обратно)

266

Материалы автора.

(обратно)

267

AbrahamianA., Melvin С. North Korea’s Special Economic Zones: Plans vs. Progress // 38 NORTH. 23.11.2015. URL: https://www.38north.org/wp-content/uploads/2015/11 /38-North-SEZ-Plans-v-Progress-112315.pdf

(обратно)

268

Donald Trump Shows Kim Jong-Un // ET Canada. 13.06.2018. URL: https: //etcanada.com/news/337370/donald-trump-shows-kim-jong-un-hollywood-style-video-at-historic-summit-see-the-clip

(обратно)

269

Из архива автора.

(обратно)

270

На основе материалов, подготовленных для сборника “Восточная и Юго-Восточная Азия – 2010: сотрудничество с Россией, модели развития”. М.: ИЭ РАН, 2011.

(обратно)

271

Торкунов А. В., Денисов В. ИЛи В. Ф. Корейский полуостров: метаморфозы послевоенной истории. М.: ОЛМА Медиа Групп, 2008. С. 327.

(обратно)

272

Тригубенко М. Е., Толорая Г. Д. Очерки экономики Республики Корея. М.: Наука, 1993. С. 4.

(обратно)

273

South Korea Economy Stats. Nation Master.

(обратно)

274

Korean Statistical Information Service.

(обратно)

275

KBS WORLD. 13.10.2010.

(обратно)

276

Korean Statistical Information Service.

(обратно)

277

Тригубенко М. Е., Толорая Г. Д. Очерки экономики Республики Корея. М.: Наука, 1993. С. 134–135.

(обратно)

278

Korean Statistical Information Service.

(обратно)

279

South Korea Industry Stats. Nation Master.

(обратно)

280

South Korea Industry Stats. Nation Master.

(обратно)

281

Korean Statistical Information Service.

(обратно)

282

South Korea Economy Stats. Nation Master.

(обратно)

283

Смирнов А. В. Экономическое чудо в Южной Корее: уроки для России // Золотой Лев. 2008. № 144–145.

(обратно)

284

KBS WORLD. 19.10.2010.

(обратно)

285

KBS WORLD. 18.08.2010.

(обратно)

286

Там же.

(обратно)

287

Гуриев С. М. Модернизация или инновации: что важнее для экономики России? // Forbes. 2010. URL: http://www.forbes.ru/ekonomika-column/vlast/60051-modernizatsiya-ili-innovatsii-chto-vazhnee-dlya-eko-nomiki-rossii

(обратно)

288

Совместное заявление по итогам официального визита президента России в Республику Корея // Пресс-служба Кремля. 10.11.2010.

(обратно)

289

Материалы корейско-российского диалога. Сеул: Образование и Наука, 2010. С. 71.

(обратно)

290

Ситников А. Дмитрий Медведев сделал Южной Корее интересное предложение // Forbes. 2010. URL: http://www.forbes.ru/tehno-opinion/ tehnologii/59547-chem-koreitsy-pomogut-proektu-skolkovo

(обратно)

291

На основе статьи: Толорая Г. Д. Почем пядь земли русской? История возведения посольства Российской Федерации в Корее // Корус Форум. 2002. URL: https://koryo-saram.ru/pochem-pyad-zemli-russkoj-istoriya-vozvedeniya-posolstva-rossij skoj – f ederatsii-v-koree

(обратно)

292

Симбирцева T. M., Левошко С. С. “Архитектор Его Величества Короля Кореи” А. И. Середин-Сабатин (1860–1921) // Вестник Центра корейского языка и культуры. 2010. Вып. 12.

(обратно)

293

С использованием статьи: Толорая Г. Д. Новый старый партнер на Дальнем Востоке // Проблемы Дальнего Востока. 2000. № 5.

(обратно)

294

International Herald Tribune. 10.06.2000; Korea Times. 10.06.2000.

(обратно)

295

Панов А. Н. Речь на открытии IV Международной конференции ИМЭМО-IFANS. М., 1994.

(обратно)

296

Толорая Г. Д. Корейская политика России: попытка схематизации // Проблемы Дальнего Востока. 2000. № 2. С. 8–9.

(обратно)

297

Чосон ильбо. 15.06.2000.

(обратно)

298

Сообщения ИТАР-ТАСС из Пхеньяна; Время новостей. 20.07.2000.

(обратно)

299

Совместная российско-корейская декларация // Информационный бюллетень МИД России. 21.07.2000.

(обратно)

300

Сообщение Reuters. 14.06.2000; Сегодня. 15.08.2000.

(обратно)

301

Korea Times. 14.08.2000.

(обратно)

302

Время новостей. 31.08.2000; ИТАР-ТАСС. 01.09.2000.

(обратно)

303

Korea Herald. 30.07.2000.

(обратно)

304

На основе статьи: Толорая Г. Д. Поворот корейской политики России на рубеже веков // Международная жизнь. 2002. № 12. С. 63–72.

(обратно)

305

Ткаченко В. П. Корейский полуостров и интересы России. М.: Восточная литература, 2000. С. 69~72.

(обратно)

306

ИТАР-ТАСС. Сеул. 27.02.2001.

(обратно)

307

ИТАР-ТАСС. Сеул. 27.02.2001.

(обратно)

308

Официальный веб-сайт Президента Российской Федерации. Речи и выступления.

(обратно)

309

Korea Herald. 09.02.2001.

(обратно)

310

ИТАР-ТАСС. Сеул. 27.02.2001.

(обратно)

311

The New York Times. 27.02.2001

(обратно)

312

Wall Street Journal. 28.02.2001.

(обратно)

313

Korea Times. Seoul. 02.03.2001.

(обратно)

314

ИТАР-ТАСС. Сеул. 27.02.2001.

(обратно)

315

Там же.

(обратно)

316

Известия. 28.02.2001.

(обратно)

317

Тона ильбо. Сеул. 07.02.2001.

(обратно)

318

ИТАР-ТАСС. Сеул. 28.02.2001.

(обратно)

319

На основе публикации: Булычев Г. Б. Зачем приезжал Ким Чен-ир // Корус Форум. 2002. № 8–9. С. 9—11.

(обратно)

320

Московская декларация Российской Федерации и Корейской Народно-Демократической Республики. URL: http://docs.cntd.ru/document/

(обратно)

321

Московская декларация Российской Федерации и Корейской Народно-Демократической Республики…

(обратно)

322

Толорая Г. Д. Очередной цикл корейского кризиса (2008–2010). Российские интересы и перспективы выхода из корейского тупика // Проблемы Дальнего Востока. 2000. № 5. С. 36.

(обратно)

323

На основе статьи: Томилина Н. А., Ли А. Ким Чен-ир уверенно ведет российскую линию // Корус Форум. 2002.

(обратно)

324

Основано на публикации: Толорая Г. Д. Корейский вектор российской дипломатии // Корус Форум. 2002.

(обратно)

325

На основе публикаций: Толорая Г. Д. Восточноазиатская стратегия России и корейский вызов // Стратегия России. 2007. № 6; Толорая Г. Д. Чем может помочь Россия // Россия в глобальной политике. 2007. Т. 5. № 6. С. 158–170.

(обратно)

326

На основе публикации: Воронцов А. В., Толорая Г. Д. Военная тревога 2013 г. на Корейском полуострове: время делать выводы: Брошюра / Фонд Карнеги. М., 2014.

(обратно)

327

В Кремле называют иллюзией поддержку КНДР со стороны России // РИА Новости. 03.05.2012.

(обратно)

328

Толорая Г. Д. Северная Корея – ключ к АТР // РСМД. 2012. URL: http: //russiancouncil.ru/blogs/riacexperts/32297

(обратно)

329

Ryall J. North Korea's Kim Jong-un “was target of assassination attempt” // The Telegraph. 14.03.2013; Abad-Santos A. Did a Female North Korean Traffic Cop Save Kim Jong-un from Assassination? // Yahoo New. 09.05.2013.

(обратно)

330

КНДР объявила войну Южной Корее // Lenta.ru. 30.03.2013.

(обратно)

331

Комментарий МИД России о ситуации на Корейском полуострове.

(обратно)

332

Лавров: Возможно, ситуация вокруг КНДР успокоится // РИА Новости. 10.04.2013.

(обратно)

333

Путин пообещал помочь Сирии в случае войны // Forbes. 06.09.2013.

(обратно)

334

Toloraya G. The Korean Peninsula: Gateway to a Greater Role for Russia in Asia // Global Asia. 25.08.2012.

(обратно)

335

Нодон синмун. 08.02.2014.

(обратно)

336

Кирьянов О. Южная Корея усилит делегацию на закрытии Игр // Российская газета. 2014. 14 февр.

(обратно)

337

Выступление и ответы министра иностранных дел России С. В. Лаврова на вопросы СМИ в ходе совместной пресс-конференции по итогам переговоров с Генеральным секретарем Совета Европы Т. Ягландом. URL: http:// www.mid.ru/vistupleniya_ministra/-/asset_publisher/MCZ7HQuMdqBY / content/id /109078

(обратно)

338

На основе статьи: Толорая Г. Д. Россия и проблемы Корейского полуострова на современном этапе // Вестник МГИМО-Университета. 2014. № 4 (37). С. 82–91.

(обратно)

339

На основе статьи: Торкунов А. В., Толорая Г. Д. Северокорейский фактор и укрепление позиций России в Азии // Международная жизнь.

(обратно)

340

Выступление и ответы министра иностранных дел России С. В. Лаврова на вопросы СМИ в ходе совместной пресс-конференции по итогам переговоров с генеральным секретарем Совета Европы Т. Ягландом…

(обратно)

341

На основе доклада на XX конференции корееведов России и стран СНГ. См.: ИДВ РАН. 2016. 24–25 марта.

(обратно)

342

Myers В. R. Taking North Korea at its word // NK News. 13.02.2016.

(обратно)

343

Ahn J. Я. Lawmaker urges ‘termination’ of Kim Jong Un, compares him to Hitler // NK News. 12.02.2016.

(обратно)

344

Statement by the Government of the Republic of Korea on North Korea’s Long-range Missile Launch. 11.02.2016.

(обратно)

345

Комментарий Департамента информации и печати МИД России в связи с решением Республики Корея и США начать переговоры о размещении Соединенными Штатами Америки на территории Республики Корея противоракетных комплексов THAAD. 10.02.2016. URL: http://www.mid.ru/foreign_policy/news/-/asset_publisher/cKNonkJE02Bw/content/ id/2072447

(обратно)

346

Coats Votes to Strengthen Sanctions // Against North Korea. 10.02.2016.

(обратно)

347

Government Statement regarding the Complete Shutdown of the Gaeseong // Industrial Complex. 11.02.2016.

(обратно)

348

Political parties lock horns over gov’t decision to shut down Kaesong complex // Yonhap News Agency. 13.02.2016.

(обратно)

349

Рабочий план Министерства объединения РК. 2016.

(обратно)

350

Park proposes nuclear talks without NK // The Korea Times. 22.01.2016.

(обратно)

351

South Korea, U.S. to begin THAAD deployment talks // The Korea Times. 07.02.2016.

(обратно)

352

Совместное заявление Российской Федерации и Республики Корея // Пресс-служба Кремля. 13.11.2013.

(обратно)

353

S. Korea suspends logistics project with N. Korea, Russia: sources // Yonhap News Agency. 11.02.2016.

(обратно)

354

Хак Кю С. Для денуклеаризации Северной Кореи необходимо сочетать давление и диалог, 방러손학규”북한비핵화위해압박·대화정책병행해야 //Yonhap News Agency. 28.01.2016.

(обратно)

355

Федеральный закон “О ратификации Соглашения между Правительством Российской Федерации и Правительством Корейской Народно-Демократической Республики об урегулировании задолженности Корейской Народно-Демократической Республики перед Российской Федерацией по предоставленным в период бывшего СССР кредитам” от 05.05.2014 № 88-ФЗ.

(обратно)

356

Йонхо К. Александр Галушка: Мы заинтересованы в совместном сотрудничестве с КНДР и на Дальнем Востоке, и на Корейском полуострове // Министерство Российской Федерации по развитию Дальнего Востока. 2015. URL: https://minvr.ru/press-center/news/1382

(обратно)

357

Протокол встречи сопредседателей Межправкомиссии Россия – КНДР зафиксировал взаимные обязательства сторон в рамках развития двусторонних экономических проектов // Министерство Российской Федерации по развитию Дальнего Востока. 2015. URL: https://minvr.ru/press-center/news/1764/?view=desktop

(обратно)

358

МПК Россия – КНДР: Главный принцип – равноправие отношений и реализация экономически оправданных проектов // Министерство Российской Федерации по развитию Дальнего Востока. 2015. URL: https:// minvr.ru/press-center/news/1454

(обратно)

359

Аннотация результатов НИР “Определение перспективных партнеров государств – членов Таможенного союза по заключению соглашений о свободной торговле” // ЕЭК. 2013.

(обратно)

360

Заявление МИД России в связи с объявлением о предстоящем запуске ракеты-носителя в КНДР.

(обратно)

361

Там же.

(обратно)

362

Лавров С. В. Выступление и ответы на вопросы СМИ в ходе совместной пресс-конференции по итогам переговоров с министром иностранных дел КНР Ван И. 11.03.2016. URL: http://www.mid.ru/foreign_policy/ news/-/asset_publisher/cKNonkJE02Bw/content/id/2138588

(обратно)

363

Комментарий Департамента информации и печати МИД России о ситуации на Корейском полуострове. 07.03.16. URL: http://www.mid.ru/ foreign_policy/news/-/asset_publisher/cKNonkJE02Bw/content/id/ 2131580

(обратно)

364

Выступление и ответы на вопросы министра иностранных дел России С. В. Лаврова на встрече в МИД Монголии. 14.04.2016. URL: http://www.mid.ru/ press_service /video/-/asset_publisher/i6141 cq3 VWP6 /content/id /2233937

(обратно)

365

Выступление министра иностранных дел России С. В. Лаврова на V Московской конференции по международной безопасности. 27.04.2016. URL: http://www.mid.ru/foreign_policy/news/-/asset_publisher/cKNonk JE02Bw/content/id/2256120

(обратно)

366

Лавров: Владимир Путин посетит КНР в июне // ТАСС. 29.04.2016.

(обратно)

367

Moscow urges diplomatic solution in Korean peninsula // TASS. 12.05.2016.

(обратно)

368

Восстановление торговых связей с КНДР еще больше откладывается // Взгляд. 06.05.2016.

(обратно)

369

Южная Корея предложила исключить КНДР из шестисторонних переговоров по атому // Интерфакс. 22.01.2016.

(обратно)

370

Ha-young Choi. Russia opposes S. Korea’s five-party talks proposal // NK News. 27.01.2016.

(обратно)

371

На основе материалов, подготовленных (совместно с Л. Н. Яковлевой) для Российского совета по международным делам, Международного дискуссионного клуба “Валдай” и для монографии “Корея перед новыми вызовами”. М.: РАН, 2017. С. 31–41.

(обратно)

372

Блинов М. Олег Бурмистров: Россия не хочет выполнять роль почтальона между КНДР и США // РИА Новости. 29.12.2017.

(обратно)

373

Кошкин П. Корейский узел: как Россия, Китай и США рассчитывают давить на Пхеньян // РБК. 04.07.2017.

(обратно)

374

Успех политика – забота о людях // Российская газета. 2018.14 сент. URL: https://rg.ru/2018/09/13/valentina-matvienko-rasskazala-o-vyborah-i-ih-pobediteliah.html

(обратно)

375

Блинов М. Олег Бурмистров: Россия не хочет выполнять роль почтальона между КНДР и США // РИА Новости. 29.12.2017.

(обратно)

376

Блинов М. Олег Бурмистров: Россия не хочет выполнять роль почтальона между КНДР и США // РИА Новости. 29.12.2017.

(обратно)

377

Матвиенко призвала мировое сообщество содействовать межкорейскому диалогу // РИА НОВОСТИ. 2018. 14 сент. URL: https://ria.ru/ 20180914/1528532068.html

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Введение

Раздел I Корейский вопрос в системе международных отношений

  Корейский полуостров в подсистеме международных отношений конца XX – начала XXI века[1]

  Проблемы стабилизации на рубеже веков

  Корейский полуостров – надежды на снижение напряженности[18]

  Тупик шестистороннего процесса[41]

  Супержесткостью на жесткость[42]

  Очередной цикл корейского кризиса (2008–2010 годы)

  Прецедент нуклеаризации[53]

  Военная тревога 2013 года на Корейском полуострове[68]

  Политическая изоляция КНДР: причины и последствия[76]

  Северокорейская ракетно-ядерная проблема: история, современность, опции[79]

  Разогревание кризиса в 2016–2017 годах

  Между войной и миром в Корее

  “Мирное наступление” Ким Чен-ына и путь мирного решения корейского кризиса[188]

  Корейское замирение: будет ли продолжение?

Раздел II Проблемы социально-экономического развития двух Корей

  О лидерстве в КНДР[192]

  Проблемы энергетического комплекса КНДР[193]

  Северная Корея: на пороге перемен?[199]

  Сценарии корейской эволюции[200]

  Статус-кво ради развития[207]

  КНДР после Ким Чен-ира: путь к реформам?[208]

  Экономическая стратегия КНДР после VII съезда Трудовой партии Кореи[233]

  Смена северокорейской парадигмы: помечтаем о будущем?

  Размышления о южнокорейской модернизации: значение для России и горизонты взаимодействия[270]

Раздел III Российская дипломатия в Корее

  Почем пядь земли русской? История возведения посольства РФ в Южной Корее[291]

  Новый старый партнер на Дальнем Востоке[293]

  Поворот корейской политики России на рубеже веков[304]

  Зачем приезжал Ким Чен-ир[319]

  “Русский медведь” и “корейский тигр”

  Российская линия Ким Чен-ира[323]

  Корейский вектор российской дипломатии[324]

  Россия и многосторонний дипломатический процесс в Корее[325]

  Российские подходы к КНДР[326]

  Партнерство России с Республикой Корея[338]

  Северокорейский фактор и укрепление позиций России в Азии[339]

  Корейский полуостров в азиатской стратегии России в условиях кризиса[341]

  Динамика отношений КНДР с США и РК: новые вызовы для России[371]

Список использованной литературы