Часть первая

Проснулся ночью, зарядил ружье и подошел к окну…

В лето 5769 года от сотворения мира Кысса (супруга) оставила меня одного, отправившись со всеми детьми на деревню к бабушке. Первые несколько часов я просто просидел на табурете на кухне перед выключенным телевизором и прислушивался к себе. Потом мне удалось собраться c духом и пройтись по пустой квартире. Было очень тихо, только домашний грызун дегу по имени Герда лениво ворочался в своей клетке.

К вечеру первого дня я заварил себе чаю, вставил в DVD-плеер диск с подборкой триллеров и намазал бутерброд с арахисовым маслом. На столе передо мной периодически вибрировал заключенный в драгоценные металлы айфон, напоминая о встречах с крупным европейским дипломатом, кумом Игорем Ивановичем Сукачевым, архиепископом Марком, а также о необходимости проверить счет в Альфа-Банке. Но околдованный наступившей гармонией, я не реагировал на призывы внешнего мира. Мне хотелось… впрочем, мне ничего не хотелось, кроме того, что уже было. Объяснить происходящее со мной человеку, имеющему время от времени возможность уединиться на целый день, невозможно. Нет – я не думал или почти не думал. Я не приводил в порядок дела, они все отступили на второй план перед пьянящим чувством окружающего покоя. Я просто существовал, сведя к минимуму все возможные проявления этого существования. В частности, я рассмотрел себя в зеркало и понял, что я все-таки чем-то похож на Мэрилина Мэнсона. Пожалуй, всё.

В полночь первый раз посмотрел в окно. Было темно, и на примыкающем к нашему окну бетонном козырьке уютно искрила спайка в лампе вывески «Клиника лазерной хирургии». Той волшебной ночью я впервые за десять лет лег спать не поверх, а под одеяло. И практически без одежды. Так это было странно, так волнующе. Наверное, подобное легкомыслие характеризует меня, многодетного отца, не с лучшей стороны, но ведь спасать из огня или от землетрясения было некого.

Проснулся я рано и опять сел на табурет, где просидел до обеда, осоловело наблюдая, как проказник Крюгер мечется со своей ржавой клешней по телевизионному экрану за своей жертвой в исполнении тинейджера Киану Ривза. В три часа пополудни я принял душ и почистил зубы. Какой все-таки странный вкус у зубной пасты! Как мы ее ели в пионерском лагере? Брошенный со вчерашнего дня айфон дополз практически до края кухонного стола и мне пришлось поставить на его пути сахарницу. На экране коммуникатора отметились 95 непринятых вызовов и 41 непрочитанное сообщение. Меня это встревожило, и я сбежал из кухни в большую комнату. Герда по-прежнему готовила побег и точила прутья своей клетки. Остаток дня я посвятил разглядыванию корешков книг и вывешенных на стенах фотографий. Этих неопровержимых доказательств моего бытия было 17, кыссиных – 5, детских – 3. Еще 10 икон, 4 наградных листа и афиша 1994 года, со спектакля МХАТ, по моей пьесе «Злодейка». Перед сном я заставил себя съесть банку тушеной конины и выпить стакан гранатового сока. Спать, как в первый день, не решился, джинсы оставил и лег поверх одеяла. Хотя это тоже невероятно комфортно. Засыпая, имел мысль, но какую – забыл.

Проснулся среди ночи, зарядил ружье картечью и долго стоял на кухне перед окном, принимая какое-то решение. Но так никакого определенного решения не принял и лег спать. Ружье положил у изголовья, предварительно дослав патрон в ствол.

Вечером следующего дня должна была вернуться Кысса, и я начал процесс социальной реабилитации. Прежде всего просмотрел органайзер: в работе 1 роман, 3 сценария, 9 договоров на осмысление, 16 встреч обязательных и 7 ознакомительного характера, предстоящие съемки в Санкт-Петербурге, запись в передаче у Федора Бондарчука, 5 интервью печатным изданиям, 4 посещения присутственных мест, 2 венчания, 5 крестин, 1 соборование плюс 132 неотвеченных телефонных вызова, 70 сообщений, 115 электронных писем. Удивительно, но не много. Жизнь дала перевести дыхание.

Не сошел с моих губ вкус шелковицы

Что скрывать?! В момент появления у меня первого ребенка я прекрасно понимал, что очень велика вероятность с ним никогда даже не поговорить. Образ жизни я тогда вел напряженный, да и годы были соответствующие.

Поэтому я воспользовался одной из методичек 1948 года для сотрудников Службы внешней разведки и их семей. Всего методичек было две – «Как жить» и «Как умирать».

В учебном пособии «Как жить» был подраздел «Детское воспитание», и, поскольку сам раздел назывался «Дознание и общие методы давления», многие параграфы в «Детском воспитании» несут в себе логику верных сердцем стражей Сверхдержавы. Я попытаюсь на нескольких примерах продемонстрировать совершенство этого методического пособия, составленного полковником Нелябиным, 1865 года рождения.

Предположим, я с рождения внушал детям, что они обязаны вырасти и привести все вокруг в порядок, помочь другим людям стать счастливыми. А для этого они должны были прежде всего есть больше каши и вовремя предупреждать, «когда в туалет».

Также по рекомендации полковника я с самого рождения принуждал их слушать классическую музыку. До сих пор в семидесяти случаях из ста где-то в глубине моего жилища днем обязательно звучит орган или клавесин, это стало элементом дизайна. Хорошая музыка облагораживает кровь в прямом смысле слова. Стенки кровеносных сосудов значительно лучше противостоят износу, структура клетки крови гармонизируется на атомарном уровне, что, в свою очередь, в несколько раз повышает регенеративные возможности организма.

Я также всегда настаивал на длительных прогулках, измеряя их пользу временем. Нормально подготовленная шестилетняя малютка должна спокойно проходить в день десять – пятнадцать километров на одном завтраке.

Бесконечно важен фактор выносливости. А она достигается только волей. Ребенок обязан понимать, что он всегда может значительно больше. Это умственный принцип, низведенный до уровня физических рефлексов. Это нужно сначала самому понять, иначе научить ребенка невозможно.

Дети копируют взрослых. Воспитанные дети, ко всему прочему, хорошо понимают, что дети – это просто недоразвитые взрослые. От этого уровень их претензий в подростковом возрасте не так высок и позволяет остаться с родителями друзьями на всю жизнь.

Также я изначально систематизировал внешнюю потоковую информацию. Я не ленился в папку «Музыка» на детских телефонах скачивать гигабайты адекватной современной музыки. Всегда обходил социальный аспект, содержащий протест. Только вера в себя, только душевный покой и талант быть счастливым! Конечно, частенько в папку проникали Тоkio Hotel и Джастин Бибер, но доминанта оставалась прежней, сверхдержавной…

Потом, с появлением смартфонов, папка «Музыка» дополнилась папкой «Видео». И они посмотрели все, начиная от телепостановок Малого театра тридцатых годов с участием звезд того времени.

Но ничто не может заменить чтения перед сном. Это цельнометаллический мост в самую душу ребенка. Вместе со сказочными персонажами его воображение должны наполнить образцы мужества, благородства и целомудрия. Чтение научит детей анализировать. Сделает храбрыми, мудрыми и целомудренными. В перспективе.

И перспектива эта не за горами. Не успел я оглянуться, как старшие дочери начали мне закрывать ладошками глаза, когда на экране телевизора целуются. Не сошел с моих губ вкус шелковицы, съеденной в детстве, как собственные детки подсадили меня на «Омегу-3» и каучуковые браслеты со стабилизирующей голограммой. Не отзвучали в моей голове стихи о любви к рыжей семикласснице, как старшая дочь уже задала мне вопрос, на который в методичке нет однозначного ответа.

Хотя вроде бы однозначных достаточно: выходить замуж нужно девственницами, православному жениться на православной, мусульманину – на мусульманке, иначе не видать вам, ребята, светлой, сытой старости.

Много однозначных, но к вопросу дочери они не подходили. В методичке на этот случай я нашел только: «…и далее по усмотрению Центра».

Поэтому я ответил дочке так: конечно, это прозвучит дико, но делай только то, что полезно Родине. Детали операции тебе подскажут интуиция и совесть непосредственно по ходу. Дочка кивнула и перешла в другую школу.

Она хочет себя посвятить борьбе с сахарным диабетом.

Я ее мотивировал нашей семейной предрасположенностью к этому недугу. По женской линии. Я нашел на своем телефоне музыку для клавесина, включил и сказал: «Вот ты сейчас влюбляешься в кого-то, наверное, а своего ребенка ты будешь любить вдвое больше, ты же девочка. Представь, что ребенок болен сахарным диабетом». Потом мы с дочкой посмотрели пятнадцатиминутный ролик «Диабет – окончательный приговор?».

По окончании просмотра дочка спросила: «Почему я?» Я ответил: «Потому что у тебя пятерки по химии и биологии. А если что-то получается, то получается всегда. Редкая удача – сразу найти свой талант. Тебе очень повезло. Это за то, что отличница, за то, что у тебя пояс по айкидо, за то, что научилась хорошо готовить. Блинами отца балуешь». И выключил музыку.

Дочка сказала: «Вот только не надо, папа, этих штучек!» Потом твердо решила поступать в медицинский и перешла в школу с химическим уклоном.

Мальчиков легче мотивировать в тире. «Вася!» – Выстрел. – «Ты любишь папу?» – Выстрел. – «Люблю». – Выстрел. – «Тогда почему у тебя такое ленивое лицо? Тебе Родину защищать, меня содержать в старости, маму баловать, свою семью кормить». – Выстрел. – «Тебе нельзя ленивое лицо». – Выстрел. – «Тебе нужно книжки читать, спортом заниматься и думать, думать, думать!!!» – Выстрел, выстрел, выстрел. – «Понял?» – Выстрел. – «Понял». – «Тогда, если ты не прочел в день сто страниц, день бесполезный». – Выстрел, перезарядка.

Как мотивировал остальных детей, упоминать не буду – их два пулеметных расчета, журнала не хватит.

Мотивировать детей можно только с пяти лет. До этого им нужно рабски служить. До этого они ничего не понимают, кроме любви. Во всяком случае, так написано в методичке.

Тамагочи

В свете наступающих событий считаю своим гражданским долгом поделиться личной педагогической методикой, прошедшей серию полевых и клинических испытаний в непростых условиях моей семьи. Всем поделиться не позволит формат и ограниченный интерес большей части аудитории, рассматривающей возможность завести ребенка как альтернативу пуделю.

Также понимаю, что у большинства читателей не встречу понимания, но правда не нуждается в понимании, правда самодостаточна. Так уж простите меня заранее и не сочтите вышеприведенные слова проявлением чванства упертого болвана, пораженного синдромом Чингизида. Хотя… Чего греха таить, грешен частью и этим, но в разумных пропорциях, позволенных любому многодетному отцу. Для нас, многодетных отцов, или просто «отцов», это мизерное и заслуженное поощрение за сознательный отказ от сладостных утех, в изобилии источаемых внешним миром. Никогда не пересечь нам межгалактические пространства в поисках разумной жизни, не раствориться сознанием в экстатической бездне «иссихио», даже от души на «День независимости хрен знает от кого или от чего» не поиграть с друзьями в русскую рулетку. Мы (отцы, от трех особей и больше) намертво прикованы текущей реальностью к оцинкованной стене рациональности. Логика наша мрачна и величественна. Она подсказывает следующее: дети ничем не отличаются от взрослых, только они слабее, глупее и безжалостнее. Исходя из этого, имеет смысл придерживаться определенного набора правил.

Правило 1
(догматическое)

Никогда не делайте того, чего не хотели бы, чтобы делали ваши дети. Неважно, узнают дети о вашем поступке или нет, но через определенный срок в силу пока не изученных, но неумолимо действующих законов природы они поступят или попытаются поступить точно так же. Пристрастие одного из родителей к блуду рано или поздно гарантирует превращение его очаровательного пупса в сексуально озабоченного неврастеника. К алкоголю – в пьяницу или наркомана. К неправедному заработку – в вора. И так далее. Единственное, что способно оборвать эту порочную преемственность, – следование религиозным принципам и соблюдение обрядового кодекса. В моем случае, с учетом того, что я христианин, это молитва и Святое Причастие. Болтовня об эффективности светских методик – полная чушь, не имеющая под собой никаких оснований, не доказуемая ни опытом, ни статистикой. А посему не обманывайтесь и не вредите своему ребенку, надеясь выгадать для себя сегмент дополнительных свобод. Человек не может быть свободен. Есть только одна свобода – свобода от греха. Грех в своей феноменологической сути – это непреодолимая зависимость. А блуд, пьянство, жестокосердие – лишь тусклые узоры на ледяном монолите гордыни. Именно она стала причиной низвержения Люцифера. Таким образом, стать свободным можно, только отказавшись от самого себя, подчинив свою жизнь рабскому служению другим. Дети – самый приятный вариант «других».

Правило 2
(рекомендованное главным детским психиатром столицы

Читайте детям перед сном. Много читайте. Не стану обосновывать эту рекомендацию доводами из практики гештальт- или НЛП-терапии, сразу перейду к результату. Регулярное чтение позволит вам в период подросткового кризиса избежать потери душевного контакта с ребенком и обеспечит взаимопонимание на всю последующую жизнь.

Правило 3
(индустриальное): информация

Большую часть того, что узнает о жизни ваш ребенок, он должен узнать от вас. Говоря техническим языком, за наполнение «жесткого диска» отвечаете вы, за «антивирусные» программы тоже.

У современного мира нет проблемы в недостатке информации, есть проблема в ее систематизации. В этом вопросе нашим бесценным помощником может стать продукция фирмы Apple, в частности дивная, хоть и «замороченная», программа iTunes. Понятно, что ее создателей меньше всего на свете заботило воспитание наших детей, скорее они руководствовались алчностью, но «всякое дыхание славит Господа». Я инсталлировал iTunes только на свой стационарный компьютер и, соответственно, только я решаю, какую музыку будут слушать мои дети и какие фильмы смотреть. Вот, например, на подаренные Анфисе и Дусе iPhone я закачал только один фильм – «Бегущий по лезвию». Я бы мог также туда закачать «Матрицу», «Джонни Мнемоника», «Эквилибриум» и «Ледниковый период 3», но пока не стал. Иначе с гениальным произведением Ридли Скотта они так бы и не познакомились. Детям все равно, что смотреть. Им нравится сам процесс. Они могут пересматривать один и тот же фильм сто раз. Так пусть последовательно знакомятся с настоящим искусством. Хотят или не хотят, а посмотрят. От свойственной детству жадности.

Так я косвенно влияю на формирование их вкуса. Заметьте: без изуверств, а мог бы и «Бразилию» Терри Гильяма закачать.

Далее (антивирусы): рано или поздно дети увидят фильм ужасов или триллер. Дабы уберечь их психику, я многократно инициировал просмотр «Семейки Адамс» и публично декларировал его нашим семейным фильмом. Теперь я уверен, что ни один фильм ужасов не вызовет у моего ребенка приступа дизурии, подсознательно он будет ассоциировать любой фильм этого жанра с вышеупомянутой блистательной пародией.

Дополнение по теме: не факт, что я буду рядом, когда мои дети увидят фильм, содержащий эротические сцены. Но мы договорились: я им (конспиративно) приношу диски с новыми фильмами, а они (старшие) следят за тем, чтобы при показе сцен с «сиськами-письками» малыши отворачивались, мол, иначе вы им психику порушите. Конечно, старшие сквозь пальцы будут подглядывать, но в их маленьких мозгах в ненасильственной форме навсегда отложится, что интимная жизнь – вещь деликатная, не подлежащая выносу на всеобщее обсуждение, не относящаяся к разряду развлечений, не являющаяся методом самоутверждения. Поэтому, когда я вижу, что мои дети отводят глаза при виде целующихся на улице влюбленных парочек, я убежден, что на 80 процентов они искренни.

Еще: музыка. В сознании ребенка музыка не самостоятельна. Музыка – это рингтон или саундтрек. Музыку надо к чему-то «привязывать». Я включаю запись органной музыки и говорю примерно следующее: это играет сам Скотт Росс, вот такая музыка звучит во дворцах, где и вы сможете когда-то станцевать на балу с прекрасным принцем арийской наружности, если, конечно, будете хорошо учиться и перестанете кидать фантики от конфет за мою кровать.

Я сажусь в дачном саду на лавочку с кружкой кофе, кладу рядом телефон, из которого раздается запись играющего клавесина, и мечтательно щурюсь на солнце. А когда кто-то из детей подлетает ко мне с очередным вопросом, сердито ворчу: уходи, примат, не мешай моей милости наслаждаться закатом. Я заслужил благородную старость.

Мы гуляем по аллее. Я предлагаю сыграть в игру: каждый из нас слушает через наушники одну и ту же мелодию и придумывает к ней сцену, в которой виртуально участвует сам, потом рассказывает. Лучшая история награждается мороженым. Ставлю композицию из подборки: «Dead Can Dance» или «Marvin Pontiaс». Правда, выигрываю, как правило, я. Дети глуповаты и косноязычны. Но я не люблю мороженое, поэтому оно все равно достается им.

Вот, пожалуй, пока и достаточно.

Да! Почему «Тамагочи»? Просто у меня в армии был тамагочи-цыпленок, я не уследил за ним, и он ушел. Хотите верьте, хотите нет, но у меня до сих пор душа болит, что не уследил. Мы же, типа, в ответе…

Папа

Это было у моря, где ажурная пена,

Где встречается редко городской экипаж.

Королева играла в башне замка Шопена,

И, внимая Шопену, полюбил ее паж…

(Любимое стихотворение моего отца)

Движимый сентиментальным порывом, я посетил дом на Войковской, в котором когда-то жил и из которого ушел на своих ногах умирать в госпиталь мой отец – гвардии полковник Иван Иванович Охлобыстин, человек столь же противоречивый, сколь и героический.

О детстве и юности своего отца я мог бы судить только по его личным воспоминаниям, но ими он со мной не делился. Я был последний сын. Кажется, я раздражал папу, во всяком случае, мною он явно тяготился, что никак не меняет моего благоговейного отношения к нему как отцу и личности.

Первое знание о прошлом родителя я получил от среднего брата Николая, который тоже не испытывал ко мне симпатий и даже сумел пробудить во мне ответное чувство – равнодушие.

Итак: в 20-х годах XX столетия, на заре авиации, папа со своим лучшим другом – абхазом хотели стать летчиками, но авиатехника тех времен не вызвала у них доверия, и они отправились в Военномедицинскую академию им. Кирова (не уверен, что тогда она уже была им. Кирова, но неважно). Академию папа окончил с отличием, прослыл прекрасным хирургом и был командирован в медсанчасть при штабе маршала Тухачевского. Тот привил ему вкус к Бетховену и заочно, по переписке, познакомил с Шарлем де Голлем. От этого интеллигентного человека папа уехал служить в Особую Дальневосточную армию под командованием одного из членов Специального судебного присутствия – маршала Блюхера, приговорившего маршала Тухачевского к смертной казни за шпионаж в пользу Германии. Закономерно, что и сам Василий Константинович Блюхер через год был приговорен к той же мере наказания, но уже за шпионаж в пользу Японии. Видимо, встревоженный частой сменой руководства и отсутствием наверху здорового революционного азарта, папа уехал воевать в Испанию, где познакомился со своим будущим командиром – генералом Родимцевым. С ним они бились за Сталинград.

Воспоминание детства: окончательно выйдя в отставку, папа нанялся судовым врачом на гражданское судно, ходившее туристическим маршрутом Москва – Астрахань. Иногда он брал меня с собой. Именно там, первый раз взойдя на корабль, я понял, что, скорее всего, рожден для роскоши. Затянутые бордовым бархатом стены и надраенные медные поручни раз и навсегда сориентировали мой вкус на чувственные эталоны Ренессанса.

Что до папы, так он активно ухаживал за буфетчицами, ночами воровал со мной тараньку, которую доверчивые матросы оставляли сушиться на корме. И обожал экскурсии. Только никогда не выходил в Волгограде. Меня он отправлял в город со старпомом, а сам оставался пить коньяк в судовом буфете. Видимо, ему было что вспомнить.

Генерал Родимцев в своей книге описывает папу так: «Пробираясь меж окопами, я встретил начальника санитарной службы Ивана Охлобыстина. Мне очень нравился характер этого человека: он никогда не унывал». То есть начальство документально признавало, что папа был практикующий оптимист. Во время ведения боевых действий это спорное в мирных условиях качество является одним из неопровержимых доказательств отваги. И это с учетом того, что сам Родимцев сверх остальных заслуг для поддержания боевого духа имел привычку время от времени вместе со старшим офицерским составом лично ходить в рукопашную, чем приводил в ужас холеных тыловых душегубов из Особого отдела, за что генерал находился под их неусыпным вниманием.

Как-то во время очередной волны репрессий были арестованы несколько сотрудников госпиталя, который возглавлял папа, к тому времени уже полковник и кавалер ордена Ленина. Ждал «Героя», но не выдержали нервы, и, облачившись в парадный мундир, папа напился вдрызг спирта, принял, не раздеваясь, в солдатской бане душ и явился на доклад к Родимцеву, угрожая ординарцам генерала табельным оружием. Врачей отпустили, «Героя» не дали. Сам папа саркастически называл это происшествие «подвигом Ипполита», видимо, имея в виду эпизод из фильма «Ирония судьбы, или С легким паром!».

Несколькими годами позже родитель вернул долг обидчикам личным присутствием на казни Берии, по долгу врача призванный констатировать смерть этого упыря. Хотя даже в этих драматических обстоятельствах папа проявил благородство, милосердно предложив осужденному посетить перед расстрелом туалет, чего тот не сделал и во время казни обильно облегчился в брюки, смешав кровь советского офицера с мочой.

Перед войной папа женился на прекрасной одесситке, главном редакторе прогрессивного журнала «Знамя» (или «Заря» – неважно) Анастасии Зорич. Она родила ему двух детей: Олю и Лешу. Поводом к разрыву с красавицей Анастасией стал отъезд папы на очередную войну в Корею.

Оля и Леша ко мне относились с интересом, но без участия. Ныне Оля коротает дни в Новой Зеландии, а след старшего брата теряется где-то в портовых кабаках Кейптауна, куда его занесла судьба преподавателя Одесского мореходного училища.

Кто родил папе Колю, я не знаю, а меня родила моя мама – девятнадцатилетняя деревенская девушка, в летнее время работавшая секретарем главного врача профилактория – моего папы, мужчины 1905 года рождения.

Через пять лет, словно очнувшись от наваждения, мама от папы сбежала в общежитие, а я поехал до четвертого класса жить к бабушке. Папа еще раз женился на женщине, имени которой так никто из семьи и не узнал. Потом хотел жениться вновь, но умер.

Последние годы внешне он походил на Мелькиадеса из «Ста лет одиночества» и действительно, по-настоящему был одинок и жалок. Несколько раз добросердечные прохожие принимали отца, сидящего на лавочке у подъезда своего дома, за нищего и подавали ему мелкие монетки. Папу это дико забавляло.

Ко времени моей относительной умственной зрелости он находился в стадии активного биологического распада, что, впрочем, не сказывалось на его блистательном интеллекте и царственной самодостаточности. За месяц до своего отбытия в приемный покой госпиталя им. Бурденко папа поинтересовался, люблю ли я золото. «Очень», – честно признался я. Тогда папа залез рукой себе в рот, выломал оттуда два зуба в золотых коронках и протянул мне. Да, еще он отсчитал мне четырнадцать рублей на оплату обряда Святого Крещения в церкви Всех Святых, находящейся неподалеку от станции метро «Сокол». Ему, убежденному коммунисту, импонировали мои идеалистические настроения.

Вот, собственно, и все, что я могу рассказать о своем отце. Все остальное относится более к области предположений и обрывочных детских воспоминаний: редкие прогулки по заснеженному лесу, подаренный на семилетие нож, привезенный им в 1959 году из Лаоса, книга «Тайна океана» и украденная им у меня коллекция конфетных фантиков.

Что еще: папа не имел ни одной слабости, кроме женщин и войны, вел аскетичный образ жизни, не интересовался судьбами своих детей, говорил на пяти языках, обожал поэзию Серебряного века, дружил с артистом Черкасовым и считал Солженицына предателем, а ядерную войну – единственным способом достижения мирового процветания. За репринтное издание «Мастера и Маргариты» я ему клятвенно обещал, что, если ненароком окажусь у «ядерной кнопки», гарантированно использую выпавший мне шанс, а если не окажусь, то возьму такое обещание у своих детей, которых я должен иметь, как он, не менее пяти. А еще на папиных похоронах я решил, что навещу его могилу в день своего пятидесятилетия. Чтобы не беспокоить по пустякам. Осталось семь лет.

Удивительно, сколь сумбурно звучат воспоминания о таком особенном человеке, как мой отец. Но попробуй я воспользоваться своими литературными навыками и придай этой истории определенную форму, бесследно исчез бы всякий намек на его подлинную индивидуальность.

Мой романтический променад к дому отца закончился случайной встречей с древней старушкой, живущей в этом же доме. На вопрос, помнит ли она полковника Охлобыстина из 27-й квартиры, старушка ответила, что в 27-й квартире на пятом этаже такой человек никогда не жил, а жил там всегда некто Седов.

Вот так вот: еще одну жизнь слизнула незаметно набежавшая волна времени и безвозвратно унесла за собой в море небытия. И это восхитительно!

Часть вторая

Реликвариум

Неожиданно обнаружившиеся у меня гражданские позиции окончательно измотали душу. И захотелось поговорить о чем-то простом, понятном и близком каждому второму читателю нашего миролюбивого клуба. О золоте, например.

Вся наша жизнь не более чем вариации на тему детства. Вот я, как и, наверное, все другие нормальные дети, мечтал о сокровище. Нет, не о куче дензнаков, сваленных беглым бухгалтером в канализационном люке, а о настоящем, волшебном сокровище. Чтобы мне его волшебник или в крайнем случае умирающий от нанесенных драконом ран благородный рыцарь передал с напутствием. Драгоценность должна была быть во всех отношениях драгоценной – в каменьях, драгметаллах и тайной. Сверкающим фетишем с магическим потенциалом или символом таинственной принадлежности.

Но в те душные времена перстни носили только некультурные и, как правило, нехорошие люди. О браслетах и геральдических бляхах речи быть не могло. Могли привлечь до выяснения личности. Пришлось вопрос драгоценности отложить до более удобного времени.

В девяностые годы давно забытые благородные материалы потеснили изделия из бетона, фанеры и стекловаты. Но ценность предмета по- прежнему оценивалась весом, и найти что-либо связанное с детской мечтой не удавалось. Пришлось придумывать самому. Помню, я принес районному ювелиру портрет Пушкина кисти Кипренского и попросил ювелира сделать точную копию перстня со смуглой руки Александра Сергеевича. Ювелир наотрез отказался, поелику никакими ювелирными техниками, кроме уменьшения размера обручального кольца, не владел. Плюс ко всему ювелир меня явно подозревал в намерении противоправного порядка.

Выручил подаренный другом-археологом мятый перстень из крымского погребального кургана. Изделие я сам бережно отчистил зубным порошком, форму выправил и с удовольствием носил на указательном пальце левой руки два года. И каждый раз, осязая перстень, я погружался в состояние сладкой сопричастности личной жизни его прошлого обладателя – скорее всего, из непокоренных степных вождей. Курган все-таки! А «личной» – потому что украшение. Тот, кто носил перстень, считал его заслуживающим уважения.

В 1992 году, при купании в Черное море на съемках фильма «Нога», перстень я утопил вместе с памятью сановитого скифа. Смириться с потерей помог только тяжелый платиновый браслет, привезенный мною из Чикаго, куда я ездил по студенческой линии на кинофестиваль. Америка мне не понравилась – чужая, а браслет ничего. Но с очень неудачным замком, который вскоре сломался и обеспечил меня платиновым ломом. Продавать было глупо и опасно. Я взял справку от киностудии, денег и пошел в ювелирную мастерскую на станции метро «Аэропорт». Сказал, что для фильма я должен кольцо главного героя сам сделать – режиссер настаивает. Ювелир все делать самому не советовал: кислоты там, для зрения не очень, долго ковыряться. Но обещал научить пайке и камни вставлять. Мне импонировал его практичный подход. После недолгой торговли я отдал ему эскиз и три звена от браслета. Через две недели он вернул мне крест, который я ношу до сих пор, – чуть смягченная форма «труворова» креста, или, как его называли в седьмом веке, «русельного». По легенде, такой носил Трувор – один из братьев Рюрика.

И началось: исторические реконструкции, великосветские артефакты, рок-н-ролл и все, что должен пережить художник-промысловик. В общем, около сотни изделий.

Потом были творческие спады, коллекционные горячки, изделия по случаю. Большую часть созданного я раздаривал, что-то носил сам. Но, так или иначе, «железки» всегда пленяли мою фантазию. Я испытывал дикое раздражение, заходя в отечественные ювелирные магазины и наблюдая, как бездарно переводится золото или бриллианты. У меня складывалось устойчивое ощущение, что кому-то выгоден этот саботаж. И я продолжал фантазировать.

В итоге летом сего года с единомышленниками из нескольких почтенных ювелирных производств мы решили создать самостоятельный бренд и радовать людей, тяготеющих к неформальному самовыражению, своими отлитыми в металле идеями. На законной основе и за деньги, разумеется. Тут же встал вопрос о титульном изделии, и я вспомнил про «драгоценность» из детства.

Какая же она должна быть, какую представлять легенду, что сигнализировать миру о своем владельце? Был необходим параметр некой житейской универсальности, что, собственно говоря, практически невозможно. Хотя…

Я вспомнил, как, находясь на Святой земле, ломал голову: куда бы воды из Иордана набрать, земли пустыни израильской припасти? Да так, чтобы потом можно было эти святыни всегда иметь с собой. Тут же вспомнились строки средневекового автора: «и каждую ночь он собирал в кубок свет полной луны». Я понял, что это должен быть некий сосуд, предназначенный для хранения действительно самого важного и при этом являющийся самостоятельным художественным объектом. Так появился «реликвариум». Над его техническим воплощением несколько месяцев корпели лучшие ювелиры-технологи Страны восходящего солнца, а окончательную сборку произвели дотошные жители Туманного Альбиона.

На титульную сторону я, естественно, вынес изображение креста. Пусть то, что будет располагаться внутри, находится под защитой символа Вечной Жизни. Мой друг-теолог заверил меня, что данное изделие вполне может заменить нательный крест при совершении над изделием соответствующего чина освящения «креста, носимаго на персех». В благодарность за консультацию и памятуя о слабом сердце теолога, я увеличил диаметр внутренней колбы до возможности ношения в ней нитроглицерина.

Что же касаемо метафизического смысла «реликвариума», то, наверное, это выраженный в металле мой личный девиз: «Жизнь – это сказка, только каждый ее пишет сам».

Не спит дочурка

Март неожиданно взбрыкнул метелью. Казалось, вот-вот и забулькает, но не забулькало. Почесал бубен оседлый паладин Охлобыстин, суть я, и потрусил жать, чего не сеял на творческой ниве. Перво-наперво забежал на вручение театральной премии «Московская премьера» в «Балчуг Кемпински», потом постучал пятками в Союз кинематографистов с целью выяснить, полагается ли безлошадным секретарям дополнительная жилплощадь, поскольку у моей единокровной дочурки Анфисы неожиданно прорезались в голосе изуверские децибелы и спать с ней в одной комнате стало абсурдно. Хотя и раньше вышеупомянутое дитя не давало родителям спуску.

Происходило все так: к одиннадцати вечера, после кормления, омертвевшими от беспрерывного таскания руками мы укладывали Анфиску спать и бросались ужинать, а в полночь дочурка обычно начинала испытывать странное беспокойство, время от времени огорчительно крякать и плеваться соской. Если же мы не заглядывали на каждый кряк и не возвращали соску на место, _{Анфиска немедленно заходилась злобным рыданием, просыпалась и все начиналось заново. Если нам все-таки удавалось удержать соску на месте, кровинушка спала до половины первого ночи, потом без всякого усилия открывала свои хитрые глазки и принималась сучить конечностями.}

_{В течение последующего часа нам приходилось ожесточенно трясти ребенка, пока его не пробирала дрема и он не засыпал, храпя во сне, как пьяный извозчик. Стеная, мы рушились в кровать и превращались в овощи. Как водится, в три часа нас опять будил свирепый рев чада. Переругиваясь, мы поили Анфиску из бутылочки и принимались заново укачивать ее.}

_{Она лукаво щурилась и норовила накачать в свежий памперс. Ни ласки, ни угрозы не могли заставить дитя смежить очи. К четырем утра нам начинали грезиться волшебные сцены ритуальных жертвоприношений детей в Ирландии на Празднике духов. На худой конец – варианты появления цыган-детокрадов.}

_{Вскоре мечты уступали изнеможению, и мы сдавались на милость тещи. Что удивительно: мудрая женщина в минуту зашептывала сознание проказницы-внучки до нулевой отметки, и у нас высвобождалось два часа тревожного сна.}

_{А ведь все хорошо начиналось. Сплю я как-то ночью, и снится мне Николай Кузанский. Стоит у стойки бара в клубе «Булгаков» и кушает креветку, а пиво не пьет. Я весь изворочался, в конце концов проснулся, а жена моя – несравненная Оксана – говорит мне: «Каре миа, ты будешь смеяться, но пора в роддом ехать, у меня схватки начались».}

_{Каре миа спросонья занервничал, засуетился: кое-как принял ванну, позанимался с гантелями на скорую руку, позавтракал и повез любезную супругу рожать. По приезде в родильное отделение вызвал сонных медиков, отправил с ними Оксану на материнский подвиг, а сам побежал в ларек за шампанью.}

_{Спустя каких-то два часа я уже наслаждался рулькой в ресторане «Ангара», а по завершении банкета беспечные товарищи, к слову сказать бывшие авиаторы, уволокли меня в баню с эротическим массажем. Лютых трудов стоило убедить смешливых проказников – Пашку Сопелкина по кличке Мойдодыр и Генку Балерина по кличке Варяг, что я не нуждаюсь в половом отдыхе и рождение у меня ребенка вовсе не повод к безоговорочному разврату. Всеми правдами и неправдами я остался в предбаннике и под отвратительный визг прыщавых харьковчанок, доносящийся из парилки, написал сценарий полнометражного художественного фильма «Соня Золотая Ручка». Вот она, жизнь веселого парнишки с Войковской! Вот она, судьба первопроходца диковинных литературных кущ!}

_{Как утверждает известный столичный мистик и сердцеед Санька Копов, судьбе, как рейверше, все по душе, в том числе и коленно-локтевая позиция. Впрочем, мистикам особо верить тоже ни к чему. Этот же Копов и надул меня, не оплатив мой двухнедельный труд над разработкой компьютерной игры «Гэг» о тяжкой доле эротомана, вскрывающего мрачный замысел графини-сатанистки бальзаковского возраста. Ну, мистик, погоди! Припекут тебя черти на сковородке за сиротские 600 баксов! Впрочем, сценария там так и не появилось. Другое дело, прожига и резонер Миша Ефремов.}

_{– Давай, – как-то говорит, – Ванек, напиши мне искрометную пьесу типа «Горе от ума».}

_{– Говно вопрос! – отвечаю. – Забацаю, легче легкого. Только денег плати!}

_{Первые два листа я написал летом в Ялте, находясь на съемках фильма «Приют комедиантов», остальные сорок четыре – осенью в Москве с похмелья за два часа, в ожидании приезда Миши, так как накануне умудрился ляпнуть ему, будто пьеса уже давно готова. Ожидаемое произведение я прочел тем же днем на кухне у Миши в присутствии его жены и моей кумы – актрисы Жени Добровольской. По окончании чтения я скромно сложил листы в стопку и затих в расчете на допустимую критику. Однако критики не последовало. Мишу не смутила формулировка «сношать ее орально» и не покоробило частое упоминание лиц еврейской национальности. Более того, предложенный им тут же вариант реализации пьесы ужаснул и меня, и Женю беспардонностью по отношению к здравомыслящему зрителю. Неукротимый талант Михаила нарисовал нам его устами зловещие сцены наркотических синдромов, которыми мучаются главные герои. Тут наличествовали: ниндзя, драконы и портреты японского самоубийцы Мисимы. Учитывая, что и так на сцене два великовозрастных подонка и проститутка должны беспрерывно трясти гениталиями и пистолетами, можно было себе представить, во что превратится спектакль. Естественно, мы попытались воспрепятствовать параноидальному замыслу постановщика, и он податливо внял нашим увещеваниям, но поставил все-таки как и за- думал. Надо отдать ему должное – себе он верен, как персидская наложница – шаху.}

_{Впрочем, публика осталась очень довольна. Пожилой зритель утвердился в своих представлениях о жизни молодежи как о кошмаре, молодой – в своей крутизне, а эстетов, как всегда, порадовало то, что все дураки, а они – Д’Артаньяны. На пресс-конференции Миша окончательно подкупил маргинальную публику заявлением, будто пьеса посвящена нонконформистам шестидесятых, а Иван Охлобыстин – новый Пушкин. С Пушкиным я спешно согласился,а по поводу нонконформистов промолчал: я их, честно говоря, всегда недолюбливал за склонность к сочинению на кухне конституций и несоблюдение элементарных правил половой гигиены.}

_{О чем я, собственно? А! Не спит дочурка.}

Просто кино

Кино – это моя жизнь. Просто жизнь. Как у рыбака – просто море.

В кино я пришел, как только понял, что волшебником мне не стать по законам физики, а самая близкая по профилю профессия – кинорежиссер.

Осознание произошло на пруду в деревне, где мы прыгали с «тарзанки» в воду, ближе к оранжевым кувшинкам. Мне было четырнадцать, и я уже начал перебирать в голове варианты, каким образом лучше воздействовать на будущую реальность. На тот момент я преследовал отнюдь не прагматичные цели, а был категорически настроен сказку сделать былью.

Мне хотелось достичь той степени величия, после которой я приеду в деревню, никому не сказав, из Москвы или из Сан-Франциско – неважно, приеду один, приеду ночью.

Припаркую роскошную машину у заснеженных елок на обочине, в трех километрах от деревни, спущусь в поле, лягу на хрустящий снег, буду смотреть в звездное небо и пить виски из золотой фляжки. Неподалеку прошумит электричка из Малоярославца. С платформы за перелеском потянутся через поле последние пассажиры. Идущие с мамой шестилетний мальчик и десятилетняя девочка случайно увидят меня в ночном поле. Но маме не скажут, только еще раз обернутся. Дома с мамой поделятся, когда она будет на кухне продукты в холодильник складывать. А она ответит: «Я с ним в одном классе училась, пока он в Москву не уехал. Может быть. С ним все может быть».

Хотелось бы звездопада на «коду», но к своим четырнадцати, как я уже упоминал, я был законченным прагматиком. На идею с кинорежиссурой меня натолкнул третий просмотр кинокартины «Обыкновенное чудо». Поскольку моя любимая бабушка Маша, выйдя на пенсию, продавала билеты в сельском клубе, я пересмотрел все кино, которое туда привозили.

Больше всего я видел «Повторный брак» с Бельмондо. Отчего-то селянам полюбилась именно эта лента. Все мои представления о взаимоотношениях полов навязаны приключением обаятельного бретера и роковой красотки во Франции восемнадцатого века. Особенно меня чарует эпизод в самом начале, когда мальчику и девочке цыганка нагадала, что она будет принцессой, а он покорит Францию. Так ведь и было. Обожаю законченные, величественные истории.

Сразу за принятым в момент полета к кувшинкам решением я прожил положенные до поступления во Всесоюзный государственный институт кинематографии четыре года и поступил в него. За следующие шесть лет успешно окончил престижный вуз, снял положенный «полный метр», получил положенные призы и с удовольствием отказался от режиссерских амбиций. Это было слишком энергозатратно.

Как Лувр одним калорифером отапливать.

И зависимость от каждого негодяя из Госкино.

Я изменил направление сил в сторону изящного слога. Позже, в девяностых, это меня спасло. Когда мир Окуджавы и Тарковского продался новым жизненным ценностям за пять минут, как вокзальная шлюха, литература стала спасением.

Тогда для киношников «снимать за деньги» – это был удар «под дых». Часть спилась. Да что там часть – все спились. Осталось человек сорок – гвардия древних приоритетов.

Вот изящный слог напрямую не зависит от денег и власти. Это то, о чем ты думаешь, засыпая.

И отдача, что по мне, несравнимая.

Сидишь на вечернем сеансе в полупустом зале на последнем ряду и свидетельствуешь, как те, кого еще три месяца назад не было, живут своей жизнью, влюбляются, ссорятся, побеждают или проигрывают. Они появились из ничего в тот момент, когда ты надевал тапок, чтобы пойти выключить свет на кухне. Вот где кино!

А бестолковые гулянки среди людей, не знающих, «как еще» сообщить окружающим, что они есть… не по мне. Тем более что за меня эту новость «есть кому» сообщить.

Сейчас будет звучать неубедительно, но… ради создания атмосферы: мне опостылело сталкиваться с собственным изображением, куда глаз ни кинь. Я соскучился по другим, умным, красивым лицам. И эта шиза – кино тоже. Как и заброшенные пустыри на «фабрике грез». Где томятся души прежних кумиров, скованные золотыми цепями своих экранных образов.

Никто никогда, в том числе и сами кумиры, уже не сможет вспомнить, как выглядел мир до того момента, когда этот мир обратил на них внимание. Когда они были еще нужны сами собой, а не сфабрикованными биографиями призраков.

Ах, если бы воспитание позволило мне рассказать хотя бы парочку этих печальных историй! Но бабушка не рассказывала мне сюжет фильма, который будет вечером в клубе.

– Это все обесценивает, – говорила мудрая старушка.

В ином случае вы бы обязательно узнали о жизни двух влюбленных артистов, которым так и не удалось быть вместе, потому что они «посвятили себя сцене». О чем они с заговорщическим восторгом шептали, сидя в тридцатых годах на краю фонтана у Покровских ворот, и о чем они устало кричали друг другу сквозь порывы ноябрьского ветра в 1999 году, прогуливаясь по набережной Ялты, за несколько месяцев до почти синхронной кончины на разных концах столицы. Хотя я, наверное, не стал бы рассказывать эту историю, потому что я даже их имен не помню. В этом беспамятстве и заключается сокровенный смысл самого настоящего кино.

Кино – это дурман, лишающий разума, делающий людей одинокими и душевно пустыми. Самое забавное, что все это отлично знают, но не задумываясь делают шаг в пропасть, чтобы кануть в ней навсегда.

И кино должно быть таким, иначе оно перестанет пьянить сквозь экран зрителя. Зритель перестанет мечтать. Люди перестанут надеяться на чудо. А людям без этой надежды не выжить.

Каждый волшебник однажды понимает, что главная его задача – киношная: просто быть волшебником.

Мыло

Как любой уважающий себя выпускник Всесоюзного государственного института кинематографии, при упоминании в моем обществе слова «сериал» я обязан придавать своему лицу чванливое выражение и туманить взор стыдливой поволокой. Чего, однако, сделать мне не представляется возможным по причине неоднократного личного участия в производстве многосерийной телевизионной продукции. Даже напротив, страшно признаться, но здравые рассуждения неуклонно приводят меня к убеждению в безусловной победе «мыла» над отживающей формой «полного метра». Причиной такого нигилизма стало знакомство с американскими сериалами «Побег из тюрьмы», «24 часа», «Доктор Хаус» и еще пятью-шестью увлекательными художественными произведениями, подарившими вашему покорному слуге несколько месяцев действительного удо-вольствия. Падение мое началось, разумеется, с легкой руки супруги, взявшей за правило гладить ночами горы выстиранного детского белья и при этом смотреть отечественные телевизионные саги про войну или женщин-милиционеров. Нуждаясь в ласке, я пристраивался неподалеку от утюга со стаканом чая и неизбежно зависал на несколько часов.

Вскоре, осознав постыдную зависимость, я мудро решил придать ей хотя бы видимость культурного времяпрепровождения, для чего съездил на Горбушку и провел обстоятельные консультации с опытными в этой области людьми. После первого же заезда я приволок домой стопку дисков с сорока сериями «Побега из тюрьмы» и на неделю выпал из социума. Предложи кто-нибудь мне тогда оплаченный вояж в пятизвездочный отель на теплых берегах Средиземноморья, посещение в рамках океанологической конференции губительно прекрасных фьордов Норвегии или жесткий вис в лучшем кофешопе Амстердама, я бы просто беспомощно развел руками. Ибо сознание определяет бытие, а на тот момент мое сознание комфортно распределилось во временных интервалах, необходимых для смены диска в видеоплеере. За «Побегом из тюрьмы» последовали «24 часа» с Сазерлендом, чьего отца я бесконечно чту за роль Казановы в шедевре Феллини.

Потом у меня начали худеть дети, и мне пришлось выйти на улицу. Этот вынужденный перерыв в просмотрах дал мне возможность отделить семена от плевел и прийти к поразительному умозаключению, суть которого заключалась в том, что сериал не обязательно смотреть разом, можно мобилизовать внутренний ресурс и принимать серии порционно. Ежевечерне. По три, максимум по пять серий. Также я систематизировал свои новые убеждения, после чего они стали выглядеть так: отличие сериала от фильма подобно отличию романа от повести. Сериал, как и роман, предоставляет возможность проследить за всеми этапами развития характера героя или складывающейся интригой. Повесть и фильм лишь заявляют вопрос и сразу выдают окончательный результат. А по нынешним временам, когда сериал мало чем уступает по качеству односерийной картине, фактор времени становится определяющим. Комфортно осознавать, что еще как минимум месяц после тяжелого рабочего дня дома тебя ожидает продолжение приключений симпатичного тебе персонажа, раскрытие очередной зловещей тайны и много еще чего. Хороший чай и сушеный желтый полосатик. Вот оно, счастье человека при пяти работах по кризису. Это не хорошо и не плохо, это так.

К слову, о качестве: современным кинематографистам грех жаловаться на сериальный прессинг, именно они сравняли качество сериала и обычного фильма, подснимая десяток дополнительных серий к своим фильмам для последующей реализации на телеканале. В итоге год от года полнометражное кино медленно, но верно сдвигается в нишу костюмных, выходных утех типа балета, оперы, театра, в то время как сериал забирает на себя функцию альтернативной реальности, которую ранее выполняло кино. И это очень важно для миллионов людей, в особенности на периферии, где телевизор стал единственным окном, куда можно выглянуть без страха и отвращения.

Ах, если бы еще таинственное слово «формат» означало что-нибудь жизнеутверждающее! Про обычную любовь, что ли?! Нет, про обычную любовь редакция не пропустит. Про дружбу. Вот, про дружбу! Без бухих ментов, хреноголовой «мисски», потери памяти, адюльтера и несчастного олигарха. Нет. Не получится. Железяка – не формат. Придется америкосов с взаимовыгодного торрента качать.

P. S. «Кости», «Говорящую с призраками», «Притворщика» и четыре первые серии «Теории лжи» качнул. Храни Бог благодарных «сидов»! Хорошей всем скорости.

Библиотечная тема

Пользуясь ситуацией, позволю себе быть неактуальным и поднять тему библиотечного сектора.

Вне всякого сомнения, мы впереди планеты всей по модификации и усовершенствованию смертоносных железок. Теперь они летят еще быстрее, уничтожают еще беспощаднее. Мы нашли в себе силы принять неизбежность собственной гибели, если что не понашему выйдет. Примем с удовольствием. Будем сладострастно лупасить по «красной кнопке» и петь «Кони привередливые».

Однако в случае победы без взаимного уничтожения, боюсь, что насладиться результатами наших побед будет некому. Нет, разумеется, мы будем продолжать ходить на ногах, есть вилкой и пользоваться туалетной бумагой. Этого у нас не отнять даже Соросу. Но… Сможем ли мы восхититься красотой этого мира, предоставленной нам Господом во всем своем многообразии и бесконечности? В чем смысл наших усилий и жертв, если нам станет недоступно элегантное осознание уникальности каждого отдельно взятого момента бытия?

За что голодают старики в провинциях? За что солдаты отдают свои жизни в далеких странах? За что мы пожертвовали всем, что было нам дорого? За процветание кого и где? России и в России? Наверно, лучше не задумываться, поскольку велика вероятность прийти к выводам неутешительным.

Но чтобы не задумываться над этим, необходимо отвлечься на чтото другое. А не на что. Наше кино ужасающе, американское – не наше, не утоляет душевной жажды. Раньше мы топи ли сомнения в водке и литературе. Теперь остается только водка. Один за другим закрываются книжные магазины. Библиотеки… боюсь приводить статистику.

Молодежь тотально безграмотна. Внедренная система ЕГЭ нивелировала сам смысл образования до уровня цирковой дрессуры. Все это понимают, но сделать ничего не могут. Или боятся.

Кому мы подарим завоеванный мир, если круг интересов наших детей ограничивается парковкой у «Макдоналдса»?

Такие вот предательские вопросы всплывают в моем патриотическом сознании. И ответов на них нет.

Когдато мы были самой читающей страной в мире. Так и было – лично свидетельствую. Огороженные со всех сторон незримыми решетками идеологических ограничений, мы находили себя на страницах книг. Мы вырастали вместе с героями Дюма, Стендаля, Сервантеса, Шукшина и прочая. Наши плененные искусственным дефицитом тела механически продолжали выполнять свои функции, пока наши души витали в мирах Александра Грина.

Теперь мы не самая читающая страна в мире. Далеко не самая. Мы отвыкли мыслить глобально. Нас отучили. Не специально. Между «удобнее» и «лучше» мы сами выбрали «удобнее». Если мы не изменим ситуацию, это нас погубит. Удобнее жить для себя, а это, считай, государственная измена. Как для себя? А кто же будет горбатиться на оплату штрафов мажоров на эксклюзивных авто стоимостью с госбюджет небольшой европейской державы? Кто положит свои никчемные души за возможность чиновникам подмывать свои опрелости в золотых биде? Это же бардак!

Так что библиотечный вопрос – вопрос глубоко стратегический. Есть смысл перенаправить эту заботу военным, поскольку светские министерства с этим не справляются.

Не скрою своей ангажированности в этой теме. Как отцу мне на фиг не нужен весь мир, если я не смогу его подарить своим детям. А я не смогу, даже если он у меня будет.

Грубовато я, наверно, изложил. Ну так… Как сказал патриарх Тихон, когда узнал, что мавзолей Ленина залило нечистотами из прорванной канализационной трубы: «По мощам и елей».

Некролог

На случай, если подохну раньше.

Когда мне очень-очень плохо, когда хочется завернуться в старую волчью шубу, рухнуть пьяным в мясо на сугроб и уснуть навсегда, я ставлю песню Гарика Сукачева «Ночь». Она рвет меня в клочья. Я не могу этого объяснить, как не могу объяснить все самое главное в своей жизни.

Оно выше, красивее, неизмеримо важнее меня. Оно управляет мной, к моему счастью.

Оно зверски наказывает меня, если я не прав, и так же безмерно любит меня, если я живу по совести. А Гарыныч – ее прямой представитель. Один из немногих, из единиц. Наверное, поэтому иной раз я стесняюсь ему даже звонить.

О нем – только в превосходных формах. Он единственный, кто «по сути» понял Москву и написал одноименную песню.

Он научил меня, что надышаться можно только ветром. Только он – испитый, резаныи-недорезанный, склочный суицидник – знает истинный вкус чистой воды и запах воли.

Если бы он родился сто лет назад, то под него однозначно заходили бы на таран многие советские летчики. Только он – чопорный чувак с сигарой, в ластах и перстнях, на палубе своей нескромной яхты – может объяснить, что индейцы племени ирокезов имеют в виду под словом «преданность».

Только его совет стариков якудза в Токио под руки водил смотреть на свою сакуру и на этих же руках, на запястье, на венах, в ночь того же дня наколол слово «вечность». Он сам часто не уверен, что понимает, о чем говорит, и особо по этому поводу не парится. Его дело – передать. Было бы неплохо в его честь назвать транзистор. Звезд уже штук десять названо. Он трепетный отец, он живет с женой с десятого класса, он солит кабачки на зиму. Те, кто говорит, что знают его, – врут. Его нельзя знать. Он – Вселенная. Глубо- кий космос. Факт: ему недолго осталось, как бы дико это ни звучало. Раза четыре он уже заходил «за край», но ангелы его отпускали. Видать, там его тоже любят.

Прощай заранее, нежная душа деревенского мальчишки, рожденного у проруби реки за деревней Мякинино полвека назад, выжатая за это время судьбой досуха.

Вдруг так и не созвонимся. А я хочу, чтобы ты точно знал, что люблю тебя.

Часть третья

Как я был миллиардером

Как-то я выиграл в «дурака» у арабского шейха Самира Ашрафа Абдель-Баки атомную подводную лодку. Несмотря на мое яростное желание владеть именно подводной лодкой, мне отдали деньгами. Тогдашний министр обороны чего-то так и не решился подписать. А я был полон эсхатологических устремлений. Хотел подойти к Южному полюсу и нанести множественный ядерный удар в точку земной оси.

Кто же мог предположить, что существуют гражданские атомные подводные лодки?!

По моей научной версии, ядерный удар «под хвостик» планете помог бы нашей атмосфере мгновенно реабилитироваться, и мы зажили бы по-новому. Правда, существовала опасность зарождения волны землетрясений по всей земной коре в девять-десять баллов. Но это недоказуемо, поэтому наплевать.

Я, наивный романтик, был уверен, что все земное сообщество в складчину выкупит у меня мою научную мечту, а я приобрету маленькое государство в Европе и такое же маленькое в Южной Америке.

Но у министра обороны чего-то Самир не подписал, а отслюнявил ассигнациями. Правда, за моральный ущерб дал вдвое больше.

Я его пытался отговорить:

– Самир, не пижонь. Здесь все свои. Папа тебе башку оторвет.

– Не оторвет. Я скажу, что у тебя женщину перекупил. В Дубае, у дяди Ясура. Из Швеции женщина. Без бороды.

– Где ты эту женщину из Швеции без бороды возьмешь?

– Уже. Она из меня веревки вьет. Буду жениться.

– Невесте эта история может не понравиться, а я рискую потерять друга, – засомневался я. – Повторяю: невеста из Швеции. Мы с ней у Петлюры познакомились.

– Ну, если у Петлюры. Так понимаю – невеста не против гарема?

– Я ее люблю больше жизни. Она звезда моей души! Мечта моих детских снов!

– У тебя проблемы, толстяк.

– Я знаю, – грустно кивнул он.

Вот так мы обсудили результаты игры, сидя на ржавой площадке Бережковского моста душной ночью 1989 года.

Я поставил на кон прыжок с моста, Самир засомневался и поставил подводную лодку, которую папа на совершеннолетие вместе с остальными подарками на него переписал.

По прошествии двух недель на мои свежеоткрытые счета, разбросанные по разным банкам мира, лег 1 миллиард 477 миллионов долларов. Напомню: шел 1989 год, банковское дело в России еще особо не прижилось. Пришлось месяц потратить на загранпоездки, оформление бумаг и дикий банкет в Монако с представителями королевских домов этого курортного региона.

Тогда я учился на втором курсе института, деньги мне тратить было некогда – мы всем курсом ставили спектакль по книге Кена Кизи «Пролетая над гнездом кукушки», а параллельно шли экзамены. Тем более что по тем временам на родине меня могли за зонтик зарезать, а за два «ярда» вообще распылить на атомы.

По приезде из Монако я тихо поручил одному энергичному товарищу Z, в прошлом – офицеру СВР, купить на все деньги нефтяные вышки в том же Кувейте и по факту заработка вкладываться в одну южнокорейскую фирму, выпускающую магнитофоны. Товарищ Z прохладным сентябрьским утром подписал со мной на пыльном подоконнике лестницы во вгиковской общаге на улице Галушкина три-четыре бумажки с печатями и пропал на полгода. Через шесть месяцев он вернулся с новостью, что сделал, как я велел, и мы увеличили капитал еще на шестьдесят миллионов долларов. Товарищ Z застал меня в самый неподходящий момент – я похмелялся темным пивом «Портер» в беседке за павильоном «Рыболовство» на ВДНХ.

Меня тогда жутко томили неразделенные чувства к однокурснице, я собирался выдуть себе мозг картечью из двустволки и сердечно не был заинтересован заниматься деньгами.

– Не убежит, – печально решил я и поручил товарищу Z дальше вкладываться в новые вышки и новые южнокорейские фирмы по производству магнитофонов. Сказывалась тяга мальчишки с городской окраины к зарубежной эстраде.

К слову, от мысли подкупом завоевать сердце возлюбленной я сразу отказался, потому что обычно влюблялся как раз в идейных. Дурные деньги могли все, наоборот, усложнить.

Товарищ Z мудро распоряжался имуществом и за три месяца присовокупил к уже имеющимся двум миллиардам еще четыре. Банковские выписки до сих пор служат растопочным материалом в бане на даче у тещи.

В 1990 году сначала Ирак напал на Кувейт, потом Америка на Ирак; Ирак, покидая Кувейт, напоследок запалил все нефтяные вышки, и мои деньги черными клубами дыма растаяли в бирюзовом небе Ближнего Востока. Мало того, товарищу Z пришлось продать южнокорейские компании, чтобы покрыть расходы по тушению, сами вышки тоже продать, оплатить услуги юристов и прийти к сумме в один миллион долларов с хвостиком.

Я тогда снимал дипломный фильм «Разрушитель волн» в Махачкале со своим другом – оператором Михаилом Мукасеем. Товарищ Z, дожидаясь нас в Москве, пошел в казино «Метелица», где за два дня проиграл оставшиеся деньги, после чего утопился в Покровско-Стрешневском пруду. В том районе, помоему, жила его мама. Порядочный дядька был, тайный орденоносец, но странно закончил.

Миша Мукасей, единственный на Земле человек, кроме товарища Z, знавший все о моей финансовой ситуации, сказал так: «Вообще-то, плакать надо, но ты такой человек, что оно, может, и к лучшему».

Я с ним согласен. По прошествии стольких лет я уже трезво осознаю, как милосердно и вовремя Небо ожесточило мое сердце к биржевым утехам и инвестиционным актам.

Но самое главное я все-таки из этого мимолетного опыта извлек: я знаю, что думают двадцатичетырехлетние миллиардеры в рваных джинсах и стоптанных кедах о жизни в целом и о себе в частности. Вот где демонические чувственные экстазы и ангельские умилительные фантазии! Колкая, как клинок рапиры, гордыня и роковая обреченность на одиночество.

И еще я знаю, что нужно говорить швейцару «Мартинеза», когда заходишь в отель со стороны набережной Круазет в три часа ночи в одних плавках, с окровавленной лыжной палкой в одной руке и початой бутылкой «Джека Дэниелса» в другой.

Ему нужно говорить: «Беги!!!»

P. S. Уверен: по поводу лыжной палки меня поймут все, побывавшие в подобных жизненных обстоятельствах.

Отец и дети

Душная лунная ночь, трасса «Новая Рига», фура, груженная оргтехникой, в дробовиках картечь 6,5 и вопрос подельщика: «А с этим что?» И ответ: «Как что?! Он нас в лицо видел».

Стандартный сон многодетного отца.

Деньги – забавная штука, абстрактная, не поддающаяся рассмотрению или анализу вне контекста.

Опыт первый. Помню прохладное сентябрьское утро тысяча девятьсот девяносто третьего года. Бегу я по ялтинской набережной в сторону гостиницы «Ариадна», карманы моего роскошного кашемирового пальто туго набиты пачками стодолларовых купюр. За мной деловито семенят три душегуба с целью зарезать. Поначалу, на выходе из казино «Три семерки», у них было поручение от владельца игрального заведения просто отобрать мой выигрыш, но после двадцатиминутной погони зарезать меня стало для мужчин делом принципа. Прекрасно понимая их зловещий энтузиазм, я на ходу разбрасывал немного денег в надежде отвлечь преследователей от себя. Так и сохранился в моей памяти этот феноменологический слайд: сиреневое от лучей восходящего солнца, уже прохладное море, шум прибоя, истеричные выкрики чаек, стодолларовые купюры, элегантно планирующие на влажную ялтинскую брусчатку набережной, заинтригованное происходящим лицо рябого продавца в шашлычной, спасительный силуэт горы АйПетри в полутора километрах впереди и запах спелых каштанов.

Опыт второй. Тысяча девятьсот девяносто пятый год, на сцене МХАТа им. Чехова идет моя пьеса «Злодейка», я сижу в полумраке директорской ложи и трясущимися руками пересчитываю деньги, выплаченные мне за аренду свадебного платья Оксаны. Исполнительница главной роли Евгения Добровольская с криками мечется в этом платье по декорации. Уложив деньги в карман рубашки, я заговорщицки перемигиваюсь с женой, и мы бежим в ночную пельменную за Политехническим музеем. Хотим есть до животного спазма. Платье нас кормит уже полгода. Все остальные заработки носят случайный характер. Была надежда на постановку «Гамлета» в качестве режиссера, но я совершил глобальную ошибку, понадеявшись на порядочность Шуры…сяна, и привел потенциального инвестора из банка «Эскадо» к нему как к исполнительному продюсеру. С моей стороны – идиотский тушинский идеализм: свято верить в «пацан сказал, пацан ответил». Настоящие москвичи по-другому живут. За неделю общения с инвесторами Шура убедил их не вкладывать деньги в никому не известного придурка, а нанять режиссером Сергея Александровича Соловьева. Через полгода тот поставил на сцене Театра на Таганке «Чайку».

Не самый эффектный сценический опыт получился. Единственный запоминающийся момент в этой многочасовой нелепице – когда по ходу действия пьесы на сцену выкидывают из-за кулис резиновое чучело птицы, и оно, глумливо подпрыгивая, катится в первые ряды партера. О спектакле предпочитали не вспоминать. Их…сян артистками попутал, а они, люди неопытные в шоу-бизнесе, поддались искусу. С моей стороны – ноль осуждения. Сам из деревни.

Да, наверное, самый адекватный образ, передающий экзистенциальную суть денег, – это жених, после свадьбы вскрывающий в туалете подаренные гостями конверты. Нечто неизбежное, но немного неприличное.

Опыт третий. В тысяча девятьсот девяносто восьмом году мой добрый друг выдал мне сто тысяч долларов на покупку квартиры. Детей у меня тогда было трое. Ничтоже сумняшеся я вложил эти деньги в чрезвычайно выгодную финансовую аферу, в результате которой я должен был получить что-то около миллиона и купить квартиру побольше. В последний момент моего компаньона арестовал Интерпол за оригинальное прочтение Конституции и организацию в одной из прибалтийских республик крупнейшего бандформирования.

На момент задержания и последующей депортации у него в сумке, помимо его трехсот тысяч, были и мои сто. Иначе говоря, деньги канули в Лету, а я остался без квартиры. Понимая, что вот-вот меня настигнет удушливый приступ сплина, я занял еще тридцать пять тысяч и в автосалоне на Тульской купил себе джип «Форд Эксплорер». Машина оказалась, конечно, дрянь, еле продал потом, но временно напряжение сняла. И вот такой слайд: полночь, Калининский проспект (ныне Новый Арбат), огни над казино «Метелица», из которого выносят известную попзвезду, упитую в дым. Я сижу в салоне «Эксплорера», пью из бутылки абсент, слушаю группу Can. В голове ни одной мысли, как выбраться из финансового тупика, и неистовая тяга к беззаконию. Поп-звезда на мгновение очухалась, вырвалась из рук унылых помощников и на неверных ногах побежала вдоль освещенных витрин. Бежала недолго, потеряла, голубка, равновесие и упала навзничь, некрасиво распластавшись у табачного киоска. Я разочарованно плюнул, заменил диск Can на диск AC/DС и поехал домой. Не помню, как выкрутился, но как-то выкрутился. Есть у денег такое свойство – саморегуляция.

Опыт четвертый. Канун Миллениума. Мы с Оксанкой, как всегда, без рубля в кармане, голодные, как псы, зашли в модный тогда клуб «Табула раса», где встретили не менее модного кинорежиссера, да продлит Господь его годы до сроков праотеческих, который тут же нам презентовал «чек» с кокаином и свернутую в трубку стодолларовую банкноту для удобства употребления. Кокаин мы тут же спустили в унитаз – не наше это, суета одна, – а доллары поменяли на рубли, купили в ночном магазине перекусить и выпить дешевой водки. Волшебная ночь была, мы бродили по темной набережной в районе метро «Ленинские горы», по опорам моста над Москвойрекой как-то перебрались на другую сторону. Через девять месяцев родился Вася, но к тому времени мы уже жили в Ташкенте у Мирабадского рынка.

Опыт пятый, современный. Дети за несколько месяцев набрали у меня же из карманов двести пятьдесят рублей мелочи, обменяли их внизу в магазине на бумажные купюры, сбегали к метро в мастерскую к нашему общему знакомому ювелиру (вместе на черный пояс дантест сдавали в «Будокане») и попросили сделать папе кольцо с черепом, как у капитана Барбароссы. Умиленный ювелир денег не взял, отлил из халявного серебра массивную «гайку», украсил изделие россыпью мелких бриллиантов и сапфиров да передал детям, а они мне на какой-то пиратский праздник подарили. Периодически перстень приходится носить, и я тайно горжусь этой сентиментальной обязанностью.

Вот, пожалуй, и все, что я могу сказать о деньгах. Пока, во всяком случае.

Бухло, бабы, поножовщина

Водка – никогда не упоминаемый, но всегда присутствующий элемент любого уравнения квантовой физики.

Каждый раз, когда я проезжаю мимо сияющих чистотой витрин магазинов «Ароматный мир» или «Мир виски», губы мои невольно складываются в нехорошую улыбку, схожую с улыбками владельцев пикейных жилетов при виде автомобиля Адама Козлевича, – в бессмертном произведении Ильфа и Петрова. Не то чтобы я имел какие-либо претензии к объектам вожделения дипломированных сомелье или проявлял высокомерие к записным пьяницам, отнюдь: весь испытываемый мною комплекс чувств относится только ко мне и к моим противоречивым, хоть и, не скрою, теплым отношениям с главным компонентом всего спектра алкогольных утешений – спиртом.

Прежде всего надо отдавать себе отчет в том, что настоящее удовольствие от алкоголя получаешь только на стадии отравления. С этого знания, наверное, и следует начинать ознакомление детей с предстоящим большинству из них испытанием. Дальше я бы открыл сюжетную схему вышеупомянутого: бухло, бабы, поножовщина. Все остальные предлагаемые интриги – суть облегченные, для дам и интуристов, варианты первой.

Мои отношения с Бахусом начались довольно поздно, но развивались стремительнее сексуальной интриги половозрелого бабуина. В двадцать пять лет я понял, что пора пить, иначе придется забыть о карьерном росте и новых знакомствах. Пили все, пили всё, пили всегда. Пили поодиночке, пили компанией, пили заочно. Как человек обстоятельный, прежде чем броситься с головой в бездну оголтелого пьянства и сопутствующих ему безобразий, я провел ряд клинических исследований в поисках идеального напитка.

Разумеется, я прошел путем, проторенным моими великодушными предшественниками: водка «Столичная» у таксистов, спирт «Рояль», водка «Абсолют» во всех ее ипостасях, водка «Финляндия» во всем ее многообразии, ну и текила, ром, виски, коньяк, сливовица, граппа, абсент. С последним сложились особенно трогательные отношения. По прошествии определенного времени с любезной помощью старших товарищей, искушенных в поставленном вопросе, я ознакомился с лучшими образцами мирового виноделия и пришел к убеждению, что в силу своей толстокожести я буду только оскорблять этот вид продукта его употреблением. Пиковый результат достигался неимоверно долго, с ощутимым вредом для пищеварительного тракта, вкус поражал своей схожестью со вкусом скисшего сока, чем, собственно, вино и является. Образно говоря, не пер я на дизеле.

С коньяком, при всех его неоспоримых пре- имуществах перед вином, тоже как-то не сложилось. Хотя я возлагал на коньяк немалые надежды. Тут вся неувязочка в том, что у коньяка прекрасный послужной список, он, как женщина, требует обязательств, а это плохо соотносится со сверхидеей самого алкоголя. Однако не скрою своего умиленного восхищения при наблюдении за процессом приятия коньяка людьми, что-то смыслящими в нем. Эти трогательные тисканья в ладони полупустого бокала для нагрева пьянящей субстанции, это обонятельное проникновение обладателями здоровых гайморовых пазух, эта забавная осведомленность о марке коньяка и годах выдержки. Для меня отчего-то над процессом презентации коньяка всегда витает дух Валерии Новодворской с ее принципиальным неприятием текущей реальности и готовностью берсеркера к борьбе с представленным на тот момент режимом. Иначе выражаясь, тупит коньячок при ускорении на обгоне.

Был у меня случай: мой лучший друг – человек, совершенный во всех отношениях, включая финансовые, – манил меня купленной на аукционе бутылкой из подвалов Буонапарте. Когда же я узнал, что в моем бокале плескается стоимость пятой модели БМВ, мною овладела безысходная троцкистская тоска и тяга к изменению государственного строя. А нам, Охлобыстиным, такие чувства испытывать ни к чему. Державники мы, поелику нам всегда было чем заняться. Не скучаем. Да-с!

Вот, например, сливовица скучать не дает. Помню, шарашили американские свободолюбцы ракетами по мирному населению тогда еще Югославии, и я на паях с шестым каналом снимал Пасху в кафедральном соборе Белграда. А под утро пошли на местное телевидение «перегонять сигнал», очередь за съемочной группой из Германии заняли. Чувствую, часа два мы здесь прокукуем. Предложил своей съемочной группе немцев предупредить и пойти раки (сливовицы) употребить. Оператор наш, за ночь страха натерпевшийся, тут же согласился, а директор, наоборот, речь о гражданской ответственности затеял. Плюнули мы с оператором на какую-то дополнительную ответственность, в Уголовном кодексе не прописанную, а оттого и никаких романтических ассоциаций у нас не вызывающую, немцев предупредили и пошли искать, где нам поблизости раки нальют. Директор покобенился и за нами поплелся. На соседней улочке нашли кафе, заказали у старикаофицианта по сотенной на брата, но выпить не смогли, расплескали, потому что в здание телевидения ракета угодила и смела это здание в пыль, вместе с немцами. Хотя не уверен. Когда я с главным немцем сговаривался, он тоже сливовицей заинтересовался. Смекалистый народ эти немцы.

Кальвадос, опять же, – это выбор Джона Грея, у которого «Мэри была всех прекрасней». Не напиток, а книжка-раскладушка про жизнь смелых и красивых людей. Не могу ничего отрицательного припомнить в связи с этим напитком. Одни «анкл бенс» и «бесаме мучо». Как-то пожалел он меня. Ан нет, было! В совсем юном возрасте я, вдохновленный им и распирающими меня надеждами на счастье, въехал на мотоцикле в метро. Лихо проскочил турникет мимо визжащих старушек-контролеров, прогрохотал по ступеням лестницы, невысокой, благо, и лихо соскочил на рельсы, где толком покататься не удалось – поезд дорогу перегородил, и на плечи дежурный милиционер прыгнул с нелепыми криками. Эх, глупая, но искренняя юность!

Но при этом выпади мне возможность изменить прошлое, стал бы я менять? Да ни при каких обстоятельствах! Что бы там ни было, но я такой, потому что это было. Эффект бабочки. И пусть шрамы от хмельных переделок испортили мне татуировку на левом плече, колотая клюшкой для гольфа правая ключица перед грозой посасывает, до полусотни раз сломанная переносица не дает в полной мере насладиться любимым букетом «Полуночной мессы» Этро, а самодержец одной карликовой державы до сих пор держит на меня обидку за попытку помыть его одетым в ванной комнате «Карлтона» (но это было выше моих сил: самодержец был вылитый Ипполит из «Иронии судьбы») – пусть всё-всё против, но двести пятьдесят граммов водки, махом выпитые когда-то моей возлюбленной, не позволили ей разглядеть меня толком, и в итоге я пятнадцать лет счастливо женат, а этого мне вполне достаточно, чтобы реабилитировать настоящий алкоголь.

Тем более что я выжил, чего нельзя сказать о Леше Саморядове, Саше Соловьеве, Толе Крупнове, Никите Тягунове, Наде Кожушаной, Пете Ребане, Владе Галкине и еще сотне-другой бесконечно талантливых молодых еще людей. Но это жизнь. Помните, в фильме «Мосты округа Мэдисон» один из главных героев задает вопрос: «А что случилось дальше?» Другой главный герой отвечает ему: «А дальше случилась жизнь».

Красавец и чудовище

И снова тема тем. И снова хочется по существу. И снова особо нечего сказать. Кроме правды, разумеется, а поскольку настоящей правды никто, кроме Бога, знать не может, ограничусь перечислением фактов и своими вычурными комментариями. Обижался ли я вообще так, чтобы до самого дна души, до корневой системы? Да нет. Глупо. Если быть объективным, обижаешься всегда на что-то конкретное, а значит, имеющее основание в самом тебе. Глупо обижаться на самого себя. Разве что сетовать. Тем не менее, тридцать лет назад я решил стать волшебником, но поскольку я был психически здоровым ребенком, то выбрал самую близкую по профилю работу, – кинорежиссера. На этот выбор меня подвиг монолог волшебника в исполнении ныне покойного Янковского. Много лет спустя, снимаясь с ним в фильме «Царь», я рассказал Олегу Ивановичу, какое влияние на мою жизнь оказало его творчество. «Боже! – царственно вздохнул он. – Я породил чудовище!»

Не дерзну оспаривать классика, но всему есть логическое объяснение. В моем случае оно выглядело так: ко времени, когда я завершил свое обучение во Всесоюзном государственном институте кинематографии, отчизна ввалилась, как пьяный мужик в пивную, в эпоху звонких девяностых. Все, чему нас учили в институте, оказалось невостребованным. Во всяком случае, идеалы точно. Те, перед кем художники отчитывались, как перед ангелами на Страшном Суде, перестали именоваться не множественным, но уважительным словом «зритель» и превратились в однородную, коричневую, дурно пахнущую массу с погоняловом «электорат». А доминирующей характеристикой стали не терзания так и недопонятых почвенников и евразистов, а количество голов с ушами. Признаться, еще пару лет я не замечал этих изменений и продолжал гореть искусством, хоть прикуривай. Тогда были сделаны фильмы «Урод», «Нога», «Мусорщик», «Дух», «Мытарь» и т. д.

Отрезвился поздно, но категорически. Основал с друзьями компанию по снабжению состоятельных и тщеславных соотечественников политкреативом, что было несложно, поскольку предшествующие наработки в этой области сводились только к знанию принципов демократического централизма. Быстро наколотил денег и мотанул по миру, как и положено всем молодым и разочарованным. Онегинский период закончился поножовщиной в пабе и десятидневной отсидкой в тюрьме под Ольстером, где я имел длительную беседу с одним из активистов Ирландской республиканской партии, который пересказал мне своими словами все тот же монолог волшебника из «Обыкновенного чуда». (Хотя и говорил мне рыжий, щербатый дядька о целях и задачах ирландских патриотов в их борьбе с английскими оккупантами.) Я понял, что, несмотря на то что мудрецы давно не сигают в пропасть из любви к истине, а корпят над созданием силиконовых сисек, и солдаты попирают смерть не из любви к Родине, а отстаивая права на нефтяную трубу искренне презирающего их ворья, мне-то задачи никто не отменял.

И по возвращении в отчизну я опять ушел в головой в кинопроизводство. Поскольку на тот момент кинопроизводство в основном занималось обслуживанием половых партнерш нашей лыковой олигархии, я за два-три года заработал все необходимые для самоуважения кинопремии и позволил себе всласть подурить. Меня мотало по жанрам и методикам, стилям и ритмам. В глубине души я руководствовался довольно прагматичными мотивами – отшлифовать мастерство и, когда мир-таки опомнится, быть во всеоружии. Но годы шли, а факторы силиконовых сисек и трубы оставались доминирующими. Мало того, многие из моих же непримиримых соратников «в борьбе за это» составили на «это» прайс и все силы своего таланта бросили на эстетизацию процесса погружения раскаленных паяльников в задницы должников и духовных терзаний всякой мрази, разбогатевшей на старушечьих гробовых копейках. Причем, что вообще не укладывалось у меня в голове, они продолжали складывать губки куриной жопкой, если кто-то не видел режиссерской версии «Жертвоприношения» столь почитаемого ими Андрея Арсеньевича Тарковского. Буду честным: некоторое время я пытался принять их мировоззренческую конструкцию как очередной виток эволюции, но меня хватило ненадолго. От путаницы в голове начал пить горькую.

Из бездны меня вытащил Ролан Антонович Быков, которого я с тех пор и поныне считаю своим учителем. Как-то я признался ему в непреодолимом желании активировать ядерную бомбу в центре «Мосфильма» и вычеркнуть заранее эту позорную главу из будущего учебника истории. На это он мудро посоветовал проявить милосердие и всеми силами своего таланта помочь отечественному кинематографу достичь критической точки, по прохождении которой этот вид искусства либо вернется к прежним идеалам, либо канет в Лету – что, собственно, и происходит сейчас. Тогда же я написал сценарии «Даун Хаус», «ДМБ» и снялся в «Восемь с половиной долларов». Как и следовало ожидать, упомянутые работы имели успех, а я бросил пить. Но вскоре Ролан Антонович умер, а организованный им Центр детского фильма стал заниматься чем угодно, кроме детского кино, и меня вновь обуял сплин. Благо ненадолго – я женился и с головой погрузился в религию, где чувствовал себя довольно комфортно, пока не был приглашен в Православное информационное телевизионное агентство в качестве автора и ведущего передачи «Канон».

С этого начались новые разочарования, похлеще прежних. Я видел, как измываются над людьми, но так, как это происходило там… Это повод для отдельного материала, который я, естественно, никогда не напишу, уважая институт Церкви, не несущий ответственности за нескольких подонков, паразитирующих на вере и верующих людях. Только один случай, который взорвал мне мозг и стал последней каплей, переполнивший чашу терпения. В то время как руководители ПИТА покупали себе последние модели «Мерседесов» и квартиры в центре столицы, сотрудники агентства падали в голодные обмороки, поскольку им по пять месяцев не платили зарплату, ссылаясь на то, будто телеканалпокупатель не отдает деньги. При этом набожное начальство через слово поминало Спасителя и неистово крестилось по любому случаю. У нашего оператора умер годовалый младенец, несчастный отец в слезах просил триста долларов на похороны, но благообразный начальник, опять сославшись на Волю Божию, отказал ему. Оператор похоронил ребенка в гробу, сколоченном из ящика стола.

Меня тогда не было в Москве, иначе я бы до сих пор отбывал срок за убийство. Но, вернувшись, я тут же ушел из этой адской конторы, за что был публично осужден в прицерковной прессе как извращенец и наркоман. Я зарекся когдалибо сочетать по существу вопросы веры и профессии. Мне очень повезло с духовным отцом. В конце концов, Богу было угодно, чтобы я стал священником, хотя, признаться, в данном случае Его Воля непостижима: я не хотел быть священником, потому что хорошо знал себя и считал, что для этого великого удела я недостаточно внутренне воспитан. Но, так или иначе, я им стал и честно служил десять лет. А потом сам подал Святейшему прошение отстранить меня от служения, пока я снимаюсь в кино. Будем считать, что в моем лице Церковь провела определенный эксперимент и сочла подобное совмещение невозможным. Есть нюансы, действительно препятствующие этому. Как единственный в истории Церкви священник, три года сочетавший этот долг с работой актера, знаю по личному опыту: да, это невозможно. И не по причине какой-то особой греховности актерской деятельности, а по более обыденной причине – неготовности общества принять подобное сочетание.

Но вернемся к теме. Обида. Обидно за тех восемнадцатилетних мальчишек, первокурсников, гордо стоящих на краю крыши институтского общежития и смотрящих на горизонт, в полной уверенности, что когда-то они создадут великие киношедевры, которые перевернут сознание миллионов и сделают мир лучше. Не сделали, не перевернули. Один умер в тотальной нищете от цирроза печени и похоронен, как собака, в общей могиле на окраине Щелково, другой стал одним из аляповатых символов окончательно победившего общества потребления и наживы. Без всякой перспективы и в первом, и во втором случае. Вот что по-настоящему обидно.

Если бы я был диаволом

С одной стороны, я, наверное, не имею морального права говорить об этом, с другой – почему-то про это никто не говорит или говорит, но не услышан.

В общем: если бы я был диаволом, я бы самозабвенно трудился блогером в Интернете вместе со всем пишущим коллективом преисподней, на каком-нибудь не епархиальном, православном ресурсе. По уровню ненависти к окружающему вообще и в частности, по уровню вреда, наносимого вере Христовой, равных таким ресурсам нет. Уже на данный момент для большинства гражданских посетителей Интернета слово «православный» является синонимом слова «злой».

Нет форума, в котором бы некий «делегат» православного ресурса кого-то не проклял и не оскорбил. И причем лезут-то «делегаты» чаще в темы сомнительные, заведомо для православных христиан не подходящие. На сайтах любителей садоводов или филателистов их не встретишь. Грязь предпочитают твари сварливые.

Безграмотные, психически нестабильные, агрессивные. Черти, да и только. Ведь как я раньше считал: православный христианин – явление доброе, всем своим существом людям родное. Скромное, до последней секунды уверенное в возможности спасения человека. В идеале – улыбчивое. Так нет же! Треш один, Dummi Вurger нервно курит.

Что меня так завело?! Простенько: веду передачу в эфире Русской службы новостей, звонит взрослый человек, называет себя православным, ни к селу ни к городу декламирует цитату из Святого Евангелия и тут же радостно напоминает о справедливой, по его мнению, гибели Романа Трахтенберга. Роман не был ангелом, но жизнь священна. Да и откуда кому-либо знать о последних мгновениях жизни Романа?! Ведь, как я понимаю, именно за эти мгновения кое-кто был и канонизирован. Я тут же вспомнил, как присутствовал на отпевании Лены Майоровой, которая по ужасной глупости, на почве алкогольного отравления и многолетней депрессии, облилась маслом, подожгла себя и умерла от ожогов. Никогда не забуду счастливых глаз подбежавшей ко мне другой, недавно воцерковленной, актрисы и ее восторженного шепота: «А наш батюшка сказал, что за нее нельзя в церкви молиться, по- тому что она самоубийца».

И вспомнил, как один молодой и «тотально канонический» диакон совал мне в лицо желтую газетенку, в которой покойный Святейший Патриарх Алексий якобы участвовал в каком-то буддистском ритуале, чем попирал все догматические нормы. Я недалекому диакону тогда посоветовал провокационной газетенкой подтереться и больше интересоваться не тем, что другой плохого сделал, а что он сам хорошего сотворил.

Много чего вспомнил, еще больше разозлился, то бишь обрел «подобающий любому православному блогеру» образ злобного гоблина и начал писать эту статью. Чуть было меня не сбило с толку выступление по радио отца Андрея Кураева, но тут же адский импульс подпитала реплика, пролаянная в эфире таким же, как я, гоблином, невесть в чем несогласным с известным православным публицистом. Злоба черной жижей булькала в моем сердце всю дорогу до самого дома, где я, на свою беду, включил компьютер и тут же наткнулся на статью сановитого еретика-недоумка Диомида, обвиняющего здравствующего патриарха Кирилла в прямом сговоре с Антихристом по вопросу ИНН.

Боже, подумалось мне, как же мы выглядим в глазах обычных людей?! Слова доброго от нас не дождешься, спиной поворачиваться к нам опасно, а уж о присоединении по доброй воле к сатанинскому торжеству под православным лейблом и речи быть не может. И тут меня озарило: так это не наши, наши так не могут, наши хорошие, я с нашими Богу молюсь, чтобы всем лучше было, а это духи злобы поднебесной, приличными телами овладевшие для подрывной работы. Эта мысль меня успокоила, и я вспомнил знакомого старца, человека истинно святой жизни, который на мой вопрос, много ли демонов по миру бродит, ответил: не суются они практически. Сами справляемся.

P. S. Так что, любезный читатель, если вам встретится в Сети заметка, после которой захочется руки помыть, не верьте, что ее написал православный, даже если он так подписался. Не наш это. Казачок засланный. После заметок, которые наши пишут, мир обнять хочется. Перекрестите экран монитора и скажите: «Изыди, сатана! Аминь».

Часть четвертая

Природа врага

При всех моих грехах, хладосердии и безумстве я был и всегда буду русским человеком. И я искренне не понимаю: за что мой народ, мой великий в своем милосердии, всепрощении и жертвенности народ так ненавидим миром, обязанным моему народу своим же существованием.

Не будь нас, мир истребил бы сам себя.

Всегда, в самый последний момент, когда, казалось бы, и рассчитывать не на что, появлялись мы, и мир получал новый шанс. Но он никогда этим шансом даже и не пытался воспользоваться, а с упорством маньяка строил новые схемы самоуничтожения. Мало того: прикладывал все возможные усилия для уничтожения своего спасителя. Растлевал, ссорил, вводил в смятение торгашескими и эгоистическими ересями. Делал все, чтобы наконец получить возможность беспрепятственно покончить с собой. Понять это нельзя. Это чистая дьявольщина. Ноль, помноженный на жуткую, кровавую бесконечность.

Может быть, пришло время помочь ему осуществить свою мечту или по крайней мере не мешать ему?

Не пора ли моему народу оставить попытки накормить людоедов своими детьми в надежде пробудить в этих людоедах искру человечности? Не пора ли отгородиться от живых мертвецов непроходимой стеной и заняться созиданием своей Империи, где правит истина и любовь, где вкусы диктует здравый смысл и духовная польза, где никому из нас не придется униженно просить прощения за то, что он русский?!

И если мы решимся на это, найдется ли сила, способная помешать нам? Что нам помешает отойти в сторону, на свою одну седьмую часть планеты, и со стороны наблюдать за гибелью осатаневшего человечества?

А в качестве последнего подарка выжечь ну уж совсем явственное проявление врага рода человеческого на Востоке несколькими локальными ударами и подарить миру последний шанс? Пока враг сам не сделал это. А он обязательно сделает это, как только появится такая возможность. Враг уже сто раз предупредил мир, что так и будет. По слабости своей предупредил. Ведь враг – враг всему, в том числе и себе самому. Такова порочная природа врага.

Неблагодарная задача

Как бы мне хотелось говорить только о семье и друзьях, том красивом, что я видел и слышал, о том великом, что есть в каждом человеке и что достойно восхищения, о простых и в то же самое время главных вещах в жизни. Но я вынужден посвятить это время и свои силы борьбе со всяким смрадом, ядом пропитывающим наши души, переворачивающим правильные представления о жизни и ее истинной цели, мерзостью порабощающим души наших детей и превращающим их в заложников лживых стереотипов. У меня неблагодарная задача. Меня и всех, кто будут со мной, назовут фашистами, садистами, мракобесами и психопатами, многие просто откажутся от общения, боясь прослыть «непросвещенными, дикими» людьми, измажут грязью в прессе, может быть, однажды начнут преследовать. Но это ничего не меняет. Война незримо уже идет несколько столетий.

Вся это содомитская ярмарка уродов – только первый десант из ада. За ним пойдут другие посланники «нового мирового порядка». Они будут разные – милые и умные, велеречивые и щедрые, разные, но суть их будет одна – поработить души, еще верные Богу, и приблизить уничтожение всего человечества. Потому что дьявол ненавидит человека, и с дьяволом нельзя договориться о нейтралитете, даже если бы кто-то этого захотел. В начинающейся войне не будут брать пленных.

Я буду скучать по прошлой, комфортной жизни в неведении. Я буду ненавидеть себя за необходимость говорить и делать то, от чего буду сам несчастен, но что не смогу не сказать и не смогу не сделать, потому что это будет предательство моих потомков. Я не могу им отказать в счастье жить нормальной, наполненной светом и любовью жизнью.

Приветствую всех адекватов, входящих с горящими факелами Правды на территорию Тьмы!

Не думайте о том, как вы будете выглядеть в глазах людей, думайте, как вы будете выглядеть в глазах Бога!

Русские якоря

Ну ее, политику, к черту! Воры, дураки и предатели опостылели! Спою-ка я песню русской женщине! Никогда не помешает.

Поелику русскому мужику без бабы – смерть! А песни бабам писать ленимся.

Русский мужик – это сгусток энергии, подобный шаровой молнии. А баба – якорь заземляющий. Трансформаторная будка, по сути. По ее энергетическому контуру должен пробежать разряд от соприкосновения с русским мужиком и запитать семью. А без этого – либо убьет кого, либо тупо сам об дерево разобьется, либо вхолостую блуждать в облаках будет. Так что выхода у шаровой молнии – ноль. Только она. Только русская женщина.

Каждый пальчик целовать отдельно. Каждой улыбкой любоваться.

Если возможность есть – баловать неистово! Если придется – даже врать можно. Жизнь дороже.

Без русской женщины русский мужик по бусидо всегда выбирает смерть. Все равно от чего. От усталости, от одиночества, от вражеской пули, от водки… и еще есть тьма вариантов.

Причем нельзя сказать, что русскому мужику жить не нравится. Очень нравится!! Очень, очень! В том и проблема!

А русская женщина из эгоизма нарушает все законы логики и убеждает русского мужика от как минимум половины радости отказаться в ее пользу. Хищницы любимые!

Недаром в огне их любви интуристы горят, как туалетная бумага. Никогда не владеть чужестранцам русскими женщинами! Нашими роковыми цветочками. Звонкими песенками о смерти.

Им не нужен покой и уют, им нужен катаклизм, а так заводит только русский мужчина.

Составлять с русской женщиной брачный договор – это как кружевными трусами железо пилить. Чушь невозможная!

А интуристу и невдомек: что не так? Почему она убежала от него босиком, в мороз и без кокошника?!

Бойтесь, иноземцы, гнева русского мужчины и бегите, не оглядываясь, от любви русской женщины. Не понесете вы эти якорные цепи.

Так мало того: русские женщины живут дольше русских мужиков при несопоставимой разнице в нагрузке. Эксперты-социологи могут не согласиться, но все вранье! Твари мы ленивые! Нет на нас никакой дополнительной нагрузки. Любим себя слишком, оттого и мрем раньше. А русские женщины – нет. Они до древней старости себе покоя давать не будут, чтобы за нашими могилами ухаживать и выдумывать для внуков про нас героические сказки.

И религиозный мотивчик не последний! Кто за нас молиться будет? Сами мы в Бога на два процента верим. А перед русскими женщинами Небо всегда открыто. Даже ангелам бывает боязно от их готовности к самопожертвованию.

Впрочем, это оборотная сторона медали бусидо русского мужчины.

В общем, одинаково с вами жизнь понимаем, девочки!

Припев: и оттого любим!

Поработители мечты

Если ты не видел наш рассвет, ты никогда не поймешь, что мы вкладываем в слово «бессмертие». Отчего наши сердца полны восторженного покоя и безудержной отваги? Отчего мы засыпаем счастливыми?

Для нас, малыш, эта жизнь – вынужденное ожидание последней битвы! Самой прекрасной битвы в истории мира! Где мы шагнем в огонь Армагеддона, славя милость Создателя и разрушая все на Его пути! Мы – опадающая к ногам Творца последняя искра Всемирного пожара, облегченный выдох Победителя, первый луч солнца, отраженный в Его поднятом клинке.

А потом? Никто не пишет, что будет потом. А потом будет рассвет. Первый рассвет нового мира. Каким мы его ждем всю историю существования нашего народа, малыш. Обычный, как счастье святого, рассвет. Без противоречий. Необретаемая линия перехода из черного в белый, другая сторона радуги.

Рассвет начинается с понимания, что он скоро наступит. Нечто непередаваемое, но очевидное заполняет сознание, побуждая нас к изменению линии поведения по отношению к миру. Проще говоря: светает, малыш.

Рассвет – это химическая реакция. Как ноты в мелодии. И эта мелодия так приятна, что вызывает тонкий хлад на кончиках твоих нейролептических сетей. Проще говоря: мурашки, малыш.

И разумеется, прохлада. Это уже из области физики. Поэзия возникновения частицы ниоткуда. Проще говоря: это как мысль, малыш. Прохлада стелется из самых темных уголков леса, сковывая звонкой паутиной еще теплые от света луны камни. Превращая их на мгновение в зеркала, которые отражают ту самую – другую – сторону радуги, где черное переходит в белое. Проще говоря: отцветает папоротник, малыш.

Тут повсюду волшебство. Большие изменения, неизбежны парадоксы. Кто-то зовет единорога, кто-то сажает цветы в открытом космосе. Территория бытийного хаоса, родина законов физики. Но для коренного населения, то есть для нас, это как раз неважно. Важно, что словосочетание «не может быть» не имеет для нас смысла.

Слышишь, как растут кристаллы, трескучий шепот трещинок, сквозь которые пробивается росток энергии, которому когда-то суждено превратиться в молнию?

Или чувствуешь, как утекающие дымчатыми ручьями в лес тени уносят за собой самые глубокие, предрассветные сны грешников? Все во всем: случайное в определенном, целое в частичном. Смешливый прищур воспаленных глаз смертельно раненного героя и послевкусие первого поцелуя на губах разбуженной королевы. Монотонное кружение мельничного круга в самом отдаленном уголке Вселенной, на окраине родной деревни. Мы не победили смерть. Мы поработили ее мечтой. Мы воздвигли нерушимые монолиты теонов по всему миру. Каждый теон содержит генные образцы сотни поколений нашего народа и всех, кто также пожелал увидеть наш рассвет. Каждый теон охраняют армии героев, способных в одиночку победить цивилизации. Вся история теонов – это история очагов добродетели и величия. Воспитания единомыслия и абсолютной преданности идее.

Так благороден человек еще не был никогда. Сегодня для миллионов твоих предков наступит самый главный рассвет в их жизни. Вместе с первыми лучами солнца мы вернем им эту жизнь, и они получат все, чему научилось человечество за прошедшие тысячелетия, малыш.

Они заселят галактики, создадут Империю, заслужат Императора и под его знаменами будут сражаться на стороне Бога в последней битве Апокалипсиса.

Ты все это увидишь, малыш, если Господь вернет тебе душу. Но это мы с тобой поймем только на рассвете. Это, быть может, будет последнее, что мы с тобой увидим. Но согласись: это того стоило!!! Fantasia amp; Fugue in G-minor. BWV542 (в исполнении Helmut Walcha).

Мы – народ, который знает свою историю в обратном порядке: от будущего к прошлому. Поэтому, наверное, нам так импонирует Средневековье. Индустриальная готика в одежде современных женщин – хороший стиль. Это целомудренно и оттого сексуально. Многодетные семьи тому подтверждение. По первому пониманию. Мы – логики, нас заводят неразрешимые задачи.

Если вы никогда не видели нашей грозы, вы никогда не поймете нас. Способностей наших безумных душ к падению на самое дно бездны, где все законы мироздания теряют свой первоначальный смысл, и к стремительному взлету в запредельные высоты, где из рубиновых хвостов сгорающих комет Кто-то непостижимо Великий сплетает полотно реальности. Поначалу припекает ласковое, как поцелуй младенца, солнце. Потом свет начинают перекрывать рыхлые белые облака. Потом их становится больше, они сбиваются в компании, пока очередной порыв ветра окончательно не формирует их в огромные пегие массивы. И они словно выманивают из-за горизонта грозовой фронт, отливающий по рваным краям сталью. Вскоре мерцающую сталь прикрывают косые шторы проливных дождей. По мере своего приближения гроза начинает засасывать в себя звуки. Первыми исчезают все звуки присутствия человека – шумы автомобильных двигателей на дороге, гул невидимых аэробусов, продирающихся сквозь тучи к аэропортам, вслед за ними смолкает лес и замирает поле. Над головой беззвучно бурлит жуткий пепельно-желтый водоворот, постепенно сворачиваясь спиралью вокруг еще невидимого центра. Испуганно вскрикнет птица неподалеку, пронзительно скрипнет дверной петлей ржавый флюгер, словно приоткрывая дверь для редких, но огромных капель теплого дождя. И дождь принесет с собой запах свежерасколотого камня. А потом наступит невыносимо долгая пауза.

Ощущение времени появляется, только когда чего-то ждешь. Чего-то самого главного, способного изменить всю жизнь раз и навсегда. И в данный момент это главное – возникший на мгновение в центре царящего наверху хаоса округлый прорыв, сквозь который виден черный бездонный космос и бесконечно далекие, пульсирующие разными цветами звезды. Единственное, чего хочется тебе в этот момент по-настоящему, – это разорвать себе руками грудь, вырвать еще агонизирующее сердце и с диким восторженным воплем протянуть его навстречу первому удару молнии. Ты не думаешь о смерти, тебе неведомы страх и сомнение, ты просто хочешь стать сопричастным окружающему тебя величию. Стать частью этой неописуемой силы, порождающей и уничтожающей миры, стирающей грань между очевидным и предполагаемым, проявляющейся в сладковатом привкусе березового сока и мерцании сапфира, сотворенного из капли жирной венозной крови на долю секунды, на время ее падения до прохладного мрамора ступеней храма, сочетающей ответственность личного выбора с импульсивным порывом разъяренной толпы. Самому стать этой силой, пожертвовав своей уникальностью во славу ее могущества. Все остальное так неважно, так незначимо, так оскорбительно логично для истинного понимания самого себя. Нет, если вы никогда не видели нашей грозы, вы никогда не заглянете в наши души. Но подумайте: хотите ли вы этого?

По факту боли

Проблема русского мыслителя – в непомерной широте воззрений. Вот взять немца: сообразил, запротоколировал, внедрил в металлургию. У французов тоже порядок: озарило, к половому сношению наскоро привязал – и в издательство. Китайцы совсем не парятся – между идеей и воплощением временная доля с тремя нулями за точкой слева. А русский человек, как известно, надышаться может только ветром, оттого его бытие абстрактно и нерентабельно. Нет видимого воплощения мысли, а то, что есть, лучше чужим людям не показывать. Более или менее военные справляются. Но ими азарт движет – долетит, не долетит, бахнет, не бахнет. Поэтому тема – русская душа – более чем органична для ее окончательного определения на страницах респектабельного издания.

Мелочи, милостивые государи, к черту Канта, полюбэ в формат уложимся, если с выплатами не задержат. В крайнем случае тупо Баркова процитируем. Беспроигрышный вариант – и в бровь, и в глаз, и еще куда влезет. Или частушку про тещу. Дурацкое дело нехитрое.

Но я, как существо, с младенчества логосом ангажированное, не решусь на упрощения. Скажу, что знаю.

Душа – это то, что форму духу придает, «аз есмь» в «с этого момента все, что вы скажете, может быть использовано в суде» превращает. Посему душу разумно на примерах демонстрировать. Вот, например: у чау-чау души нет, но она есть у корейцев. Или: у газа души нет, а у сотрудников «Газпрома» полно душ, и у них всех мечты сбываются, чего нельзя сказать об остальных россиянах. Хотя глупо предполагать, что остальные россияне бездушны, просто им особо нечем воодушевляться. Такая вот непростая ситуация с душой. Она есть у меня – это факт, потому что болит. За детей болит, за пусто проведенное время побаливает, за глупости, ранее сотворенные, покалывает. За то, что я всегда был плохим сыном для своей матери, за то, что разочаровал свою любимую и не стал нормальным священником, за то, что вместо увесистых романов, после прочтения которых хотелось бы звездным небом любоваться, «шью гладью» сложносовокупленные юморески для нескольких сотен уставших от меня столичных маргиналов. Наверное, есть и помимо боли еще много доказательств наличия у меня девятиграммовой энергетической субстанции, но это несущественно. Существенна надежда, что, может, и не растворит рано или поздно бездонная мгла вашего покорного слугу без остатка, и я все-таки узнаю истинное назначение Стоунхенджа и о чем был второй том «Мертвых душ». Спорно, конечно, но почему нет? Да и сквозь гиперпространство в составе космического экспедиционного корпуса рвануть я не прочь, и за плечом Гейзенберга постою с удовольствием, пока он для Нильса Бора чай заваривает и попутно основы квантовой физики в уме закладывает. Много для чего душа пригодиться может. В теории ее даже продать можно, хотя боюсь, что, как в ломбарде, заплатят только за лом. Вложить можно: в науку, в искусство, в квартиру. В квартиру – лучше. Потому что у вложившегося в квартиру может быть искусство и наука, а у вложившегося в искусство и науку вовсе не обязательно должна быть квартира. Личный опыт. Недавно дочке на голову мой чугунный приз за лучший сценарий свалился, когда она в очереди в туалет стояла. Чудом жива осталась, в туалет перехотела, другую очередь, на кухне, заняла.

И слава Богу, что обошлось! Иначе бы я реализовал-таки план «От всей души» для сотрудников жилищного отдела столичного муниципалитета. Перестрелял бы, сколько успел. Без всякой подростковой американщины. Без приема «прозака». Не с кондачка, а с душой подготовившись. Сюрпрайз, как говорится, от всех многодетных отцов и жертв ипотечных живодерок. Опять же, еще один повод душу почувствовать. По-нашему, по-русски, по факту боли.

Хотя вру. Раз уж раньше не перестрелял, сейчас поздно начинать. Да и нелогично. Как в тучи картечью лупить, один хрен солнце не выйдет. Микроклимат. Прав был Лужков: Москва – мегаполис, бедным здесь делать нечего.

Придется и дальше веселить деепричастными оборотами снулых наследников «золота партии». Символизировать и олицетворять за деньги придется, задумчиво хмуриться и сочувственно цокать языком, выслушивая у аналоя гундеж зараженного гонореей в Таиланде тринадцатилетней проституткой госчиновника, вместо того чтобы смазать ему от души кастетом в бубен.

Нет, мы пойдем другим путем. Одобренным сверху, по вертикали. Сходить в солярий, стать фиолетовым, как распаренный детородный орган, завести элитных глистов и похудеть в две трети, наладить периодику посещения «Сохо», полюбить удобные платиновые визитницы, посеять сомнения в своей ориентации и придать лицу полагающееся целлулоидное выражение. И никаких походов с друзьями без «черного центуриона» на последний сеанс в «Мегу», ни глотка пива в «Трех пятачках» на Коптевском рынке, ни одного продукта, купленного вне «Азбуки вкуса», и, разумеется, никаких вонючих байкеров, только шумные уокеры с расплющенными от перегрузок лицами, преодолевающие Кутузовский за десять секунд, туда и обратно, потому что за МКАД подходящей дороги нет. И еще пяток несложных условий, гарантирующих в будущем моим детям индивидуальные спальные места.

Главное, с тоски не удавиться.

Душа. Душа! У Джона Миллигана, судя по заключениям судмедэкспертов, их было двадцать четыре, за что его и оправдали. Тоже выход. Возьму три. Чтобы одна за весь мир молитвенно предстояла, другая семью кормила, а третья следила, чтобы первые две друг друга в клочья не порвали.

Часть пятая

Русская постоянная
(песни Мордора)

Я люблю Россию, люблю такой, какая она есть, не идеализируя, не сглаживая углов в угоду общепринятым эталонам.

Видимо, я сам такой – дикий, неорганизованный, нелогичный, тотально зависимый от собственных слабостей, от разрывающего в клочья душевного потенциала, который, скорее всего, рано или поздно меня и уничтожит.

Все эти характеристики можно уместить в русское слово «воля», истинный смысл которого понятен только мне и моим соотечественникам.

А смысл для других ужасен.

Это сверкающее кружево из принципа квантовой неопределенности и припадочных песен ницшеанского Заратустры. Это невозможно контролировать. Этому можно только приносить ритуальные жертвы в надежде, что «это» не коснется вас.

Мне душно в Европе при абсолютном понимании мной красоты и гармонии западной цивилизации. С болезненной печалью я признаюсь самому себе в непреодолимом желании уничтожить это прекрасное произведение человеческой культуры. Избавиться от него самому и освободить остальных, чтобы и они могли насладиться тем, что доступно видеть и чувствовать мне.

Нет, я люблю людей, всех без исключения, в том числе и европейцев. Я не хочу сделать им плохо, и, доведись мне пожертвовать собственной жизнью ради жизни чужеродного ребенка, скорее всего, я бы так и поступил, а если бы не смог, то всю оставшуюся жизнь презирал бы и ненавидел себя.

Но факт остается фактом: очерченные западной культурой границы существования человеческой личности лишают логики само существование личности. Подчиняют бесконечное содержание конечной форме. Выхолащивают таинство взаимоотношения самосознания и Вселенной до уровня кредитного резюме. Дерзают устанавливать законы дозволенного мне, что, в свою очередь, инстинктивно провоцирует меня на нарушение этих законов, невыносимых для моей внутренней свободы.

Между мной и Вселенной не должно стоять ничего. Только поручение пойти туда, не знаю куда, и найти то, не знаю что, я могу принять как задачу, соответствующую уровню моей личности.

И нигде, кроме России, я не чувствую возможности эту задачу решить. Только ее истерзанные дороги ведут к заветной цели, только в ее полузаброшенных деревнях настигает опьянение утробного покоя, только ее неброская природа таит в себе всю полноту цветовой гаммы, доступной человеческому глазу.

Как же это можно объяснить?

Можно ли этим с кем-нибудь поделиться? Боюсь, это не имеет смысла, как не имеет смысла пробовать завоевать Россию – она присно питается победителями. Они – ее любимое блюдо. Сотни тысяч героев, когда-либо предпринявших попытку бросить ей вызов, сейчас сверкают веселыми искорками в глазах чумазых ребятишек, жгущих в придорожных оврагах костры из прошлогодних листьев, играют ямочками на щеках провинциальных кокеток, столетиями сводящих с ума лощеных европейских кавалеров, но всегда предпочитающих им своих вонючих мужей – алкашей и драчунов.

Нет, моей Родине нет объяснения в тех понятийных символах, на которых утверждается вся остальная человеческая цивилизация.

Моя Родина находится на самой границе этой цивилизации, а сразу за ней – бездна, озаряемая вспышками сверхновых звезд, каждая из которых породит еще бесчисленное количество других цивилизаций, и так было и так будет всегда. Пожалуй – это единственная постоянная Планка русского мира.

Двадцать звеньев царских вериг

Нам никто не нужен, мы нужны всем.

Девиз могильщиков

Понятно: общество от моих великодержавных амбиций ежится. Недотрога. Хотя гонору у меня и вправду было много. А все часто цитировали слова незабвенного Владимира Семеновича Высоцкого: «Настоящих буйных мало, вот и нету вожаков».

Я по особому случаю как-то предложил: «Хотите? Готов. Заказывайте?»

Тем более что сам понял, что Промысел Божий нельзя ограничивать.

Однако велика вероятность, что впал в прелесть, поэтому я крайне осторожен.

Надеюсь, время и обстоятельства когда-то сами решат мой вопрос. Приму любой диагноз с благодарностью.

Но, так или иначе, все скисли. Еврейское «Почему не я?» опять победило русское «Почему „нет“?!».

Время Аттилы еще не пришло. Хотя грешен: сам вздохнул с облегчением. Венец – это, конечно, очень нарядно, но лучше играть в саду с внуками.

Тем более, на каждый золотой венец кровавый топор находится. А потом владельца топора канонизируют.

Но чтобы не быть в глазах Божьих напрасным, я поделюсь со всеми моим пониманием «имперских необходимостей». Чередой драгоценных «должен».

Прежде всего будущий Помазанник Божий должен обладать врожденным пониманием глубинной человеческой сути, видеть источник душевной боли, обладать способностью исцелять ее.

Отблески первородного греха изменяют каждого. Только Помазанник не подвластен этому страшному влиянию. Где-то на уровне ДНК произошло чудо зарождения этой отстранености от общих греховных зависимостей.

В крови Помазанника должен быть святой. Дед, прадед и так еще три поколения. Это часто нельзя доказать, но это проявлено в очевидности того, что это так. Стоишь перед человеком и понимаешь, что постоянно хочешь быть рядом. Определить это можно только опытно.

Но возвращаясь к первородному греху «устыдились они своей наготы»: Помазанник Божий должен быть целомудрен. Причем не по принципу «потому что так надо», а по логике «я в каждом вижу Бога». Да поймут меня мудрые.

Это тоже проверяется только опытно. Наилучшим показателем является знание того, какие женщины окружают Помазанника. Это должны быть красивые и чистые души. Ангелы во плоти.

Именно они возьмут на себя все главные, бытовые заботы страны. Сам Император должен быть абсолютно свободен, для того чтобы полностью посвятить себя вопросам подготовки своего народа к неизбежной битве на полях Армагеддона.

Это тоже тест с красивым названием. Настоящий Помазанник Божий понимает под этим не бездумную гонку вооружений, а прежде всего духовную дисциплину каждого русского человека.

Есть несколько разноплановых, довольно жестких тезисов, дающих представление о картине в целом.

1. Алкоголь исключается без всякой мотивации, без каких-либо исключений. Только раны промывать. Только в Святом Причастии.

2. Каждый достоин понимания. Мало заставить себя выслушать, необходимо еще и забрать часть душевной ноши. Это делает нас родными.

3. Верность своей женщине обязательна, как и ее абсолютное смирение перед своим мужчиной.

4. Замуж девушка обязана выходить девственницей, это ее жертва личному семейному счастью.

5. Нет жертвы – нет полного счастья. Есть мужчины, есть женщины, и нет другой альтернативы у Природы, только уродливые исключения, от которых надо ограждать детей.

6. Нет большей беды, чем равнодушие. Оно порождается блудом, трусостью, гордыней и приводит к отчаянию.

7. Свободное время – синоним слова «несчастье».

8. При равных условиях русский должен быть на стороне русского. Это поймут все.

9. В нас много кровей, но все они служат русской. Нам нельзя смешиваться с народами, которых мы не сможем ассимилировать.

10. Русские, украинцы, белорусы – это одно и то же. Иные звучания одной ноты.

11. Не хочешь, чтобы твои дети пили, не пей сам. Не хочешь, чтобы блудили, не блуди сам. И всё так. Это говорил святой.

12. Голодные родители – смертный приговор всему хорошему, что могло произойти с тобой.

13. Не может быть никакого равенства. Господь дает каждой душе самые лучшие условия для спасения. Роптать губительно, мудро – смиряться.

14. Хотим мы этого или не хотим, но мы не можем сложить с себя ответственность за судьбы всего мира. Это как огонь, терзающий наши души, принуждающий по звериному чутко вслушиваться в окружающий мир – не зарождается ли там ересь очередного «избранного» народа?

15. Русские должны жить только в России, они часть ее Богосозданной Природы. Душа русского всегда на Родине и, если ей приходится расставаться с телом, то тело гибнет.

16. Нельзя стать счастливым в одиночку, счастливым можно быть только со своим народом.

17. Все главное просто.

18. Мир прекрасен в данную минуту как никогда.

19. Смысл жизни в жизни самой, здесь и сейчас.

20. Нет большей удачи, чем пожертвовать собой ради ближнего. Это прямой путь в рай. Мудрые ищут любую возможность.

Конечно, это далеко не все, в чем должен быть искренне убежден Помазанник Божий.

К тому же он должен быть гением. И, как ни странно, понять это тоже не представляет особого труда, и это тоже опытно. Стоишь рядом с человеком и понимаешь, что этот человек знает все, что тебе нужно для счастья. Это как откровение.

Ошибиться невозможно, опоздать – вполне.

Человек традиции

Кто он, этот пламенный герой повседневности? В кого играть нашим детям? Каким духом они должны жить всю свою жизнь?

О ком мечтают родители, тот и есть человек Традиции. Поскольку Традиция позволит ребенку поверить в себя, понять мир вокруг и, что самое главное для родителей, стать порядочным человеком. Верным, совестливым, неравнодушным.

Традиция – это вселенная, сконцентрированная до одного нейролептического импульса, несущего волевой выбор, от кого-то главного из ниоткуда. Взгляд на мир из бытийной бездны. В идеале – беспристрастный, ангельский взгляд.

Как подарить ребенку Традицию? Верным чему будет он, чего будет стыдиться и чем вдохновляться? Только родителям доступно выбрать эти приоритеты. А для этого родители не должны обманываться мыслью, что ребенок вырастет без их участия. Не вырастет. Чем меньше родители уделяют времени ребенку, тем дальше он становится от них.

Поэтому идеал женщины – быть матерью. Быть всегда рядом. И насколько это позволяет судьба самого ребенка, помогать ему. А идеал мужчины – быть отцом. Бесстрашные полководцы и путешественники, гениальные ученые и музыканты – это потом, но в первую очередь – трогательные отцы, обязанные обеспечить и защитить свою семью. Позволить женщине быть счастливой. А то, что ныне женщины вынуждены рваться на части, – вина их безвольных спутников.

Мы так и не стали «людьми Традиции», оттого и несчастны порой. Грех наших родителей. Отражение первородного греха. Но сам факт того, что мы все-таки знаем о ней, – отпущение упомянутого греха и недопустимость упрека.

Традиция – это просто и гениально. Часто не- объяснимо с деловой точки зрения и легко читаемо душой. Традиция начинается с безусловного утверждения: спасибо Богу за все!

И по нисходящей: я для мира, мир для меня, хочу любить и быть любимым, боюсь смерти, но знаю, что умру, и далее: перед едой надо креститься, уметь быть благодарным, мужчины должны отслужить в армии, женщины должны выходить замуж девственницами, судьи судить справедливо, учителя вдохновлять, врачи воскрешать – образно, разумеется.

Все знают, что такое Традиция, но не все следуют ей, оправдываясь личным комфортом, но чаще всего скрывая за этим бессознательное движение по жизни, которое сродни животному существованию. Жизнь, проходящая в дымке. Отравление пустотой.

Из нее можно вырваться, только следуя Традиции. Беспощадно по отношению к себе, милосердно по отношению к людям. Иначе говоря: стать теми, в кого захотят играть ваши дети.

И если между героем и родителем они выберут последнего, значит, вы сумели его воспитать в духе настоящей Традиции. Стоящей над сиюминутными представлениями о добре и зле, мудрости и безумии, радости и печали. Сотканной из любви, а оттого неподсудной человеческим законам, а лишь законам Божеским!

Крест лжи

Судьба распорядилась таким образом, что мне приходилось часто давать интервью. По юности меня это изрядно забавляло, я даже приврал где-то, а где точно – забыл. Так и живу частью вымышленной биографией. Всё бы ничего, но порой начинаешь вспоминать и с изумлением обнаруживаешь, что никогда не думал так, как говоришь, никогда не интересовался тем, чем интересуешься, и хочешь абсолютно противоположное тому, что должны хотеть такие, как ты. Нахватался чего попало, что раньше помогало сквозь житейский бурелом пробираться. Теперь с таким хозяйством особо не побегаешь. Давно пора разгрузиться от лжи и продолжить осознанное движение дальше.

Итак: где и когда я соврал? Наверное, когда на собственных почти случайных крестинах в восьмидесятые в ответ на вопрос священника: «Веруешь?» утвердительно кивнул. Во что я верил тогда? Во что я верю сейчас? Намного ли подростковое упрямство эволюционировало за тридцать лет?

Я верю в безграничность Вселенной и вероятность существования ее Творца. Предлагаемый мне ортодоксией Символ Веры каждой буквой принимается мной как единственно возможная истина. Точнее, обстоятельнее и понятнее желанную конструкцию Вечного сформулировать невозможно. Но я это говорю как человек разумный, а не как человек уверовавший. Что есть моя вера? Безграничная любовь к духовному отцу, истовое желание достичь его уровня веры? Набор удобных приспособлений для ведения семейной жизни? Попытка предельно искреннего общения с другими, чтобы они могли во мне как в пастыре обрести способного понять их близкого? Тщательное следование богослужебному порядку, чтобы хоть краем глаза увидеть отблески Горнего сияния? Ведь всякий раз, входя в алтарь, я вымерял каждый жест, опасаясь неверным движением отпугнуть «духа мирна», который раз и навсегда укрепит мою веру.

Правильно ли я поступил, когда, потворствуя желаемому при рукоположении меня в священники, не принял к сведению действительное? Когда понимал, что вера, описанная на тысячах страницах духовных книг, – это не совсем то, что я имел на тот момент? Когда я считал все, происходящее со мной, Волей Божией, даже отсутствие истинной веры, двигающей горами и воскресающей мертвецов? Когда мой религиозный кодекс более походил на абордажный выкрик: прорвемся?! Или так правильно? Или так и должно быть? Заслужить честным и точным служением списания части грехов и по факту умирания занять более или менее приличные позиции в Царствии Отца моего Небесного?

Но тут опять возникает ложь. Делай так и так, тогда будет так и так – должен говорить я, но не говорю, потому что Христос – есть правда, и если так, то я должен сказать: делай это и это, и по теории должно произойти тото и тото. Справочное бюро получается, а не общение с преподобным. Но врать все равно не хочется. Люди, приходящие в Церковь на поиски Бога, достойны большего. Им приходится переступать через слишком многие приобретенные за жизнь условности, чтобы столкнуться в церковном притворе с делягой от веры или лжецом. Они трогательно беззащитны перед лицом необъятной Тайны, разгадав которую, будут спасены от смерти и окружающей бессмыслицы.

Темная газель

Вера моя – предсмертный вздох души.

Я не видел чудес, я не общался со святыми. Нет ничего осязаемого, что бы мне позволило поверить в Бога.

Я не знаю, что заставляет меня идти в церковь и просить прощения у Бога за то, что во мне нет веры, за то, что я несправедлив и жесток к людям, за то, что я слабохарактерный лентяй, за то, что я так и не научился любить близких. Но я иду в церковь и молюсь.

Я – воплощенное отрицание всех Заповедей Господних. Последний, кто должен молиться, – это я. Если Бог есть, он меня никогда не простит, если Бога нет – это тем более не имеет смысла.

Но я иду в церковь и молюсь.

Мне не привили в детстве, что нужно ходить в церковь. Мне не читала мама Библию перед сном, и мы не молились всей семьей перед едой.

Но я иду в церковь и молюсь.

Мне ближе строгое величие католической архитектуры, зажигательное безумие суффийских танцев, экстатическое равнодушие буддистов, животный восторг пиров Валгаллы.

Но я иду в православную церковь и молюсь.

Я ни на что не надеюсь, я ничего не хочу и я ничего не боюсь, я просто иду в церковь и молюсь. Молюсь за свою семью, за свою землю, за своих друзей, за тех, кто меня попросил помолиться за него или за кого-то еще. У меня нет веры, но я понимаю, что без нее жить нельзя. Я и дальше буду ходить в церковь и молиться в надежде, что кто-нибудь, глядя на меня со стороны, скажет себе: «Ну если даже такой зверь верует, то есть Бог!»

У меня нет веры, но отчего-то я знаю точно: настоящий смысл моей жизни и заключается в утверждении того, во что я так и не смог поверить.

Иначе никак нельзя объяснить, почему я иду в церковь и молюсь.

А я иду и молюсь.

Золотая газель

Вера моя – неловкая благодарность за незаслуженное счастье.

Слеза умилительная, бесстыдная.

Ведь всего, что у меня есть сейчас, вчера не было и, может, завтра не будет.

За это понимание – Благодарю Тебя, Господи! За – сейчас!

В этом «сейчас» у меня есть друзья.

И не в беде познается друг, а в благоденствии.

У бедных нет золота, у богатых нет друзей.

А я дорожу каждым из них, потому что родные. Они иной раз отдаляются, чтобы не обременять собой. А иной раз помогают опомниться, чтобы в пустотах своего сердца не заблудиться.

Каждый из них – это я сам, либо вчерашний, либо завтрашний.

Они видят себя во мне, я вижу зеркально.

Только у нас за спинами картины разные. У кого-то пустыня выжженная, у кого-то сады цветущие, у кого-то вершины белоснежные.

Но это мы видим картины, а не картины – нас.

И за это понимание, оставляющее мне друзей, Благодарю Тебя, Господи!

Я всегда честно работал, но, признаться, души особо не вкладывал. Не во всю ширь крылья расправлял. Себя обманывал, другими оправдывался.

Не по мере моей на кусок хлеба всегда рассчитывать.

Не по чести моей люди мне приветливо улыбаются.

Будто в детские сны вернулся.

Будто строчками сказки в книге отпечатался. Иной раз ущипнуть себя хочется.

Благо помню, что несчастными нас делают мелочи, что дети наивные мечтают быстрее стать взрослыми и остаток жизни проводят в попытках повернуть время вспять, что либо все проходит, либо ко всему привыкаешь, и еще сотни мыслей – сполохов, на один удар сердца.

Слишком сложный сюжет сновидения.

Нет! Все проще!

Не сплю, но думаю, чтобы ближе к рассвету воскликнуть: «За то, что случится со мной, Благодарю Тебя, Господи! За понимание, что все-таки – случится!»