Охота на сокола. Генрих VIII и Анна Болейн: брак, который перевернул устои, потряс Европу и изменил Англию (fb2)

- Охота на сокола. Генрих VIII и Анна Болейн: брак, который перевернул устои, потряс Европу и изменил Англию [litres] (пер. Ирина В. Никитина) 12670K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Джон Гай - Джулия Фокс

Джон Гай, Джулия Фокс
Охота на сокола: Генрих VIII и Анна Болейн: брак, который перевернул устои, потряс Европу и изменил Англию

© John Guy and Julia Fox, 2023

© Никитина И. В., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2024КоЛибри®

* * *

«Грандиозная драма, которая погружает читателя в мир страстей, интриг и предательства и разыгрывается на фоне жест-кой политической реальности».

Аманда Форман, автор книги

«Джорджиана, герцогиня Девонширская»

«Анна Болейн просто оживает в этом впечатляющем исследо-вании… Трогательно и информативно… Тщательно исследо-ванный исторический материал, сочетающий свидетельства современников и повествовательный талант».

The Times

«Развеивает мифы».

Literary Review

«Наиболее убедительное на сегодняшний день прочтение свидетельств».

Spectator

«Увлекательная, поглощающая, удивительно насыщенная книга с обилием деталей и беспристрастным подходом к ис-тории».

Wall Street Journal

«Исключительная эрудиция авторов, прекрасно ориентирую-щихся в разнообразных исторических источниках, а также живость их письма дают по-настоящему свежую интерпрета-цию брака, который породил протестантскую Англию и вели-чайшего из всех британских монархов, Елизавету I. Анна Бо-лейн была сильной независимой женщиной и заплатила за это чудовищную цену».

Эндрю Робертс, автор книги «Черчилль. Прогулка с судьбой»

«Великолепное освещение трагических страниц далекого прошлого».

Kirkus Reviews

Персоны

Тюдоры

Генрих VIII, король Англии

Генрих VII, король Англии, отец Генриха VIII

Елизавета Йоркская, старшая дочь короля Эдуарда IV и Елизаветы Вудвилл; супруга Генриха VII и мать Генриха VIII

Маргарет Бофорт, графиня Ричмонд, дочь и наследница Джона Бофорта, герцога Сомерсета; мать Генриха VII и бабушка Генриха VIII

Маргарита Тюдор, старшая сестра Генриха VIII; супруги:

(1) Яков IV, король Шотландии; (2) Арчибальд Дуглас, граф Ангус; (3) Генри Стюарт

Мария Тюдор, известная как ≪французская королева≫, младшая сестра Генриха VIII; супруги: (1) король Франции Людовик XII (третий брак короля); (2) Чарльз Брэндон, герцог Саффолк

Екатерина Арагонская, младшая дочь королевы Изабеллы I Кастильской и короля Фердинанда II Арагонского; супруги: (1) Артур, принц Уэльский, (2) Генрих VIII (первый брак короля)

Яков V, король Шотландии, сын Маргариты Тюдор и Якова IV

Маргарет Дуглас, племянница Генриха VIII; единственный ребенок Маргариты Тюдор и Арчибальда Дугласа, один из основных авторов Девонширской рукописи

Принцесса Мария (впоследствии Мария I), дочь Генриха VIII и Екатерины Арагонской

Принцесса Елизавета (впоследствии Елизавета I), дочь Генриха VIII и Анны Болейн

Генри Фицрой, герцог Ричмонд, герцог Сомерсет, граф Ноттингем; внебрачный сын Генриха VIII и Элизабет Блаунт, супруг Мэри Говард

Болейны

Сэр Джеффри Болейн, лорд-мэр Лондона, прадед Анны Болейн

Сэр Уильям Болейн, сын сэра Джеффри Болейна и дед Анны Болейн

Маргарет Батлер, супруга сэра Уильяма Болейна и бабушка Анны Болейн; дочь и сонаследница Томаса Батлера, графа Ормонда

Гертруда Блаунт, вторая жена Генри Куртене, близкая подруга и фрейлина Екатерины Арагонской

Чарльз Брэндон, герцог Саффолк; супруги: (1) Энн Браун, дочь сэра Энтони Брауна, (2) младшая сестра Генриха VIII Мария, вдова Людовика ХII, (3) леди Кэтрин Уиллоуби

Уильям Бреретон, камергер личных покоев, казначей Честера, главный королевский слуга в Чешире и Северном Уэльсе

Юриан Бреретон, младший брат Уильяма, камергер личных покоев

Сэр Энтони Браун, джентльмен личных покоев, сводный брат сэра Уильяма Фицуильяма

Сэр Фрэнсис Брайан, двоюродный брат Анны Болейн, джентльмен личных покоев и дипломат; позднее известный как «наместник ада»

Николо де Бурго, богослов и францисканский монах родом из Флоренции; читал лекции в Оксфорде, участвовал в бракоразводном процессе Генриха VIII

Доктор Уильям Баттс, королевский врач

Сэр Николас Кэрью, джентльмен личных покоев, дипломат, поддерживал принцессу Марию; зять (супруг сестры) Фрэнсиса Брайана

Уильям Кэри, муж Мэри Болейн, джентльмен личных покоев, умер от английской потливой горячки

Сэр Томас Чейни, джентльмен личных покоев, один из первых протеже Анны Болейн

Уильям Комптон, камергер стула до 1526 г.; умер от английской потливой горячки

Генри Куртене, граф Девон, маркиз Эксетер; старший сын Уильяма Куртене, графа Девона, и Екатерины, сестры Елизаветы Йоркской; пэр личных покоев

Томас Кранмер, кембриджский ученый, первоначально протеже Болейнов; с 1532 г. архиепископ Кентерберийский

Томас Кромвель, адвокат-самоучка, состоявший на службе у Томаса Уолси; управляющий делами парламента, хранитель королевских драгоценностей и первый секретарь Генриха VIII; позднее генеральный викарий и лорд – хранитель Малой печати

Джон Фишер, друг Томаса Мора, епископ Рочестерский

Сэр Уильям Фицуильям, придворный и член Тайного совета, дипломат, лорд-казначей, сменивший на этом посту сэра Томаса Болейна; сводный брат сэра Энтони Брауна

Эдвард Фокс, кембриджский ученый, первоначально протеже Болейнов; дипломат, впоследствии епископ Херефордский

Стивен Гардинер, секретарь Томаса Уолси, в течение короткого времени секретарь Генриха VIII; дипломат, с 1531 г. епископ Уинчестерский, посол во Франции

Корнелиус Хейс, золотых дел мастер и ювелир Генриха VIII

Сэр Томас Хинидж, джентльмен-привратник и доверенный слуга Томаса Уолси; джентльмен личных покоев; сменил Генри Норриса в должности камергера стула

Ганс Гольбейн Младший, художник, родом из Аугсбурга, работал в Базеле, Швейцария, переехал в Англию в 1526 г.

Томас Говард, граф Суррей, 2-й герцог Норфолк, победитель в битве при Флоддене, тесть сэра Томаса Болейна

Томас Говард, граф Суррей, 3-й герцог Норфолк, дядя Анны Болейн, брат ее матери Элизабет Говард

Генри Говард, граф Суррей, придворный, поэт; сын Томаса Говарда, 3-го герцога Норфолка

Лорд Томас Говард, любовник Маргарет Дуглас, которая была одним из авторов Девонширской рукописи; младший брат лорда Уильяма Говарда, сводный брат Томаса Говарда, 3-го герцога Норфолка

Джон Хьюси, личный агент виконта Лайла и леди Лайл при дворе

Сэр Уильям Кингстон, констебль лондонского Тауэра

Уильям Найт, придворный капеллан, архидьякон Ричмонда, каноник часовни Святого Стефана в Вестминстере; один из секретарей Генриха VIII

Эдмунд Нивет, старший сын сэра Томаса Нивета и Мюриэл, дочери Томаса Говарда, 2-го герцога Норфолка; родственник Мэри Шелтон

Генри Нивет, младший придворный, младший брат Эдмунда

Леди Гонория Лайл, вторая жена Артура Плантагенета, виконта Лайла, известная как «леди Лайл»

Томас Мор, юрист, дипломат, автор сочинения «Утопия»; один из секретарей Генриха VIII с 1518 по 1525 г. лорд-канцлер с 1529 по 1532 г.

Генри Норрис, джентльмен личных покоев, камергер стула с 1526 г.

Ричард Пейс, настоятель собора Святого Павла, дипломат, один из секретарей Генриха VIII

Сэр Ричард Пейдж, камергер Томаса Уолси, джентльмен личных покоев

Ричард Пейт, архидьякон Линкольна, посол при дворе императора Карла V

Сэр Уильям Паулет, придворный, член Тайного совета, магистр королевских палат, с 1532 г. контролер королевского двора при дворе Генриха VIII

Гарри (или Генри) Алджернон Перси, старший сын 5-го герцога Нортумберленда; первый возлюбленный Анны Болейн; с 1527 г. 6-й граф Нортумберленд

Артур Плантагенет, виконт Лайл, внебрачный сын Эдуарда IV, лорд-наместник в Кале; супруги: (1) Элизабет Грей, (2) Гонория Гренвилл

Сэр Джон Рассел, протеже Томаса Уолси и джентльмен личных покоев

Марк Смитон, музыкант и камергер личных покоев

Эдвард Стаффорд, 3-й герцог Бекингем, старший сын Генри Стаффорда, 2-го герцога Бекингема, и Кэтрин Вудвилл, свояченицы Эдуарда IV

Элизабет Стаффорд, дочь 3-го герцога Бекингема, камеристка, а позднее фрейлина Екатерины Арагонской; раздельно проживающая супруга Томаса Говарда, 3-го графа Норфолка

Джон Стоксли, придворный капеллан и духовник, дипломат; позднее епископ Лондона

Пьетро Ванни, латинский секретарь Томаса Уолси, а позднее Генриха VIII, дипломат

Роберт Уэйкфилд, профессор иврита, позднее профессор королевской кафедры иврита в Оксфорде

Уолтер Уолш, камергер личных покоев

Уильям Уорэм, архиепископ Кентерберийский, лорд-канцлер до 1515 г.; умер в 1532 г.

Сэр Фрэнсис Уэстон, джентльмен личных покоев

Доктор Ричард Уолман, церковный юрист, архидьякон Садберийский, находился на службе у Томаса Уолси; настоятель Уэлского собора и придворный капеллан

Томас Уолси, архиепископ Йоркский, кардинал и папский легат, лорд-канцлер до 1529 г.; умер в 1530 г.

Сэр Томас Уайетт, придворный, поэт, дипломат; поклонник Анны Болейн

Двор Анны Болейн^[1]

Джейн Эшли, позднее леди Мьютас, придворная дама

Сэр Эдвард Бейнтон, вице-камергер

Джон Барлоу, капеллан на службе у сэра Томаcа Болейна, выполнявший поручения для Анны

Николя Бурбон, французский поэт, евангелист, был вынужден бежать из Франции, был нанят Анной в качестве наставника для детей ее придворных

Элизабет Браун, графиня Вустер, фрейлина, сестра сэра Энтони Брауна

Леди Джейн Калторп, фрейлина; бывшая гувернантка принцессы Марии

Маргарет Коффин, фрейлина

Сэр Уильям Коффин, шталмейстер, супруг Маргарет Коффин

Нэн Кобем, функции при дворе Анны неизвестны

Маргарет Гамедж, придворная дама; позднее стала второй женой лорда Уильяма Говарда

Энн Гейнсфорд, придворная дама; супруга Джорджа Зуша

Элизабет Хилл (урожденная Айсли), придворная дама

Элизабет (Бесс) Холланд, любовница 3-го герцога Норфолка, придворная дама

Марджери Хорсман, придворная дама; позднее супруга сэра Майкла Листера

Мэри Говард, двоюродная сестра Анны, дочь 3-го герцога Норфолка; супруга Генри Фицроя; фрейлина, один из авторов Девонширской рукописи

Мэри Кингстон, супруга сэра Уильяма Кингстона, фрейлина

Хью Латимер, один из личных капелланов Анны; позднее епископ Вустерский

Уильям Латимер, один из личных капелланов Анны; автор труда «Краткий трактат, или Хроника самой добродетельной леди Анны Болейн» (A Brief Treatise or Chronicle of the Most Virtuous Lady Anne Boleyn)

Мэттью Паркер, один из капелланов Анны; позднее архиепископ Кентерберийский

Джон Скат, портной

Джейн Сеймур, придворная дама, третья жена Генриха VIII

Николас Шекстон, один из капелланов Анны, ее первый альмонарий, впоследствии епископ Солсберийский

Мэри Шелтон, двоюродная сестра Анны, придворная дама, один из авторов Девонширской рукописи

Маргарет Шелтон, двоюродная сестра Анны, сестра Мэри Шелтон

Джон Скип, один из капелланов Анны и ее второй альмонарий

Джордж Тейлор, главный сборщик податей

Гарри Уэбб, лакей, служащий за столом

Бриджет Уилшир, фрейлина; супруги: (1) сэр Ричард Уингфилд, (2) сэр Николас Харви, (3) сэр Роберт Тирвит

Испания и Габсбурги

Изабелла I, королева Кастилии, мать Екатерины Арагонской

Фердинанд II, король Арагона, отец Екатерины Арагонской

Хуана Кастильская, сестра Екатерины Арагонской, супруга Филиппа Красивого, герцога Бургундии; королева Кастилии

Карл Гентский, герцог Бургундии (как Карл II) с 1506 г.; с 1516 г. король испанских королевств (как Карл I); с 1519 г. император Священной Римской империи (как Карл V); сын Хуаны Кастильской и Филиппа Красивого

Максимилиан I, эрцгерцог Австрии, с 1486 г. король Германии; с 1508 г. император Священной Римской империи; отец Филиппа Красивого

Маргарита Австрийская, дочь Максимилиана I, сестра Филиппа Красивого, тетя Карла V, штатгальтер габсбургских Нидерландов; умерла в 1530 г.

Элеонора, сестра Карла V, вдовствующая королева Португалии; вступила в брак с королем Франции Франциском I после смерти его первой супруги

Мария Австрийская (Мария Венгерская), сестра Карла V, вдовствующая королева Венгрии, сменившая Маргариту Австрийскую в качестве штатгальтера габсбургских Нидерландов

Филипп Красивый, герцог Бургундии, король Кастилии; умер в 1506 г.

Иньиго Лопес де Мендоса, кардинал, архиепископ Бургоса, в 1526–1529 гг. посол Карла V в Лондоне

Эсташ Шапюи, посол Карла V в Лондоне с 1529 г.

Франция

Людовик XII, король Франции

Франциск I, король Франции; супруги: (1) Клод; (2) Элеонора, сестра Карла V

Луиза Савойская, вдова Карла Орлеанского, графа Ангулема; мать короля Франциска I

Клод, королева Франции, старшая дочь короля Людовика XII и его второй жены Анны, герцогини Бретонской

Маргарита Ангулемская, дочь Луизы Савойской, сестра короля Франциска I

Анн, герцог де Монморанси, главный распорядитель двора Франции

Джованни Джоаккино ди Пассано, эконом при дворе Луизы Савойской; посол в Лондоне в 1525, 1526–1527, 1528, 1530–1531, 1531–1532 гг.

Жан Бринон, канцлер Алансона, посол в Лондоне в 1525–1526 гг.

Габриэль де Грамон, епископ Тарба до 1534 г., с 1529 г. архиепископ Бордо, с 1532 г. епископ Пуатье, в 1527 г. посол в Лондоне, французский агент в Ватикане

Франсуа де ла Тур, виконт де Тюренн, посол в Лондоне в 1527 г.

Жан дю Белле, кардинал, до 1526 г. епископ Байонны, с 1532 г. епископ Парижа; посол в Лондоне в 1527–1529, 1530, 1531, 1533–1534 гг.

Габриэль де ла Гиш, посол в Лондоне в 1530–1531 гг., 1534 г.

Франсуа де Турнон, французский агент в Ватикане

Жан де Дентевиль, бальи Труа и сеньор де Полизи, посол в Лондоне в 1533, 1535, 1536 гг.

Франсуа де Дентевиль, старший брат Жана; епископ Осера с 1530 г., французский посол в Риме

Жорж де Сельве, епископ Лавора, друг Жана де Дентевиля

Жиль де ла Помрэ, посол в Лондоне в 1531–1532 гг., 1534 г.

Филипп Шабо, сеньор де Брион, адмирал Франции, посол в Лондоне в 1534 г.

Паламед Гонтье, секретарь короля Франциска I, помощник Филиппа Шабо в 1534 г.; посол в Лондоне в 1535 г.

Антуан де Кастельно, епископ Тарба с 1534 г., посол в Лондоне в 1535–1537 гг.

Ланселот де Карль, секретарь Антуана де Кастельно, поэт

Рим

Джулиано делла Ровере, папа Юлий II

Джованни ди Лоренцо де Медичи, папа Лев X

Адриан Флорисон Буйенс, папа Адриан VI

Джулио де Медичи, папа Климент VII

Алессандро Фарнезе, папа Павел III

Лоренцо Кампеджи, кардинал и папский легат

Родольфо Пио да Карпи, епископ Фаэнцы, папский нунций во Франции

Уберто Гамбара, папский протонотарий и нунций в Англии

Грегорио Казали, агент Генриха VIII в Риме

Пролог

В пятницу 19 мая 1536 года, как только рассвело, сэр Уильям Кингстон, констебль лондонского Тауэра, покинул свое жилище у восточной границы крепости и, обогнув с севера Белую башню, направился вдоль ее западной стены. Пройдя через ворота Колдхарбор, построенные в 1240 году Генрихом III как защитный рубеж на пути к королевским покоям, он наконец попал во внутренний двор. Подойдя к зданию, где содержалась королева, он поднялся по лестнице с южной стороны и прошел через недавно перестроенную приемную. Приблизившись к двери, ведущей во внутренние покои, он тихонько постучался¹.

Дверь открыла фрейлина, а за ней стояла хрупкая женщина лет тридцати пяти или тридцати шести, среднего роста, с темными блестящими глазами и длинной тонкой шеей – королева Анна Болейн, вторая жена короля Генриха VIII. Кингстон уже посещал ее в столь ранний час. Королева посылала за ним накануне в четверг после ночного бдения. С двух часов ночи, стоя на коленях, она горячо молилась вместе со своим альмонарием^[2] Джоном Скипом. Уже зная о смертном приговоре, она призвала к себе Кингстона – стать свидетелем того, как она принимает Святое причастие и клянется, что не совершала тех чудовищных преступлений, в которых ее признали виновной: кровосмешения, четырехкратной супружеской измены и участия в заговоре с целью убийства супруга. Дважды поклявшись на Святом Писании в том, что она говорит истинную правду, Анна заявила, что она «честная женщина» и никогда не изменяла своему мужу. Она полагала, что ей суждено умереть в начале девятого утра – традиционное время казней. Готовясь взойти на эшафот, она провела ночь без сна в ожидании неизбежного².

Рвение Анны объяснялось еще и тем, что одна из приставленных к ней придворных дам, к которой она испытывала острую неприязнь,– возможно, это была ее тетка, леди Элизабет Болейн,– в четверг утром сообщила ей, что тот самый день настал. Это была жестокая ошибка. Ни дата, ни время еще не были определены³. Когда стало понятно, что казни не будет, Анна вновь погрузилась в мучительные раздумья. Снова послав за констеблем, она сказала ему: «Мистер Кингстон, я слышала, что не умру до полудня, и это печалит меня. Я думала, что к этому времени все уже будет кончено, и мои страдания останутся позади». Тогда она не знала, что смертный приговор еще не был утвержден Генрихом – он утвердил его только в четверг вечером, скрепив королевской печатью. В соответствии с этим документом Кингстону предписывалось «немедленно по получении соответствующего указа препроводить вышеозначенную Анну на Тауэр-грин^[3] и отсечь голову вышеозначенной Анне, при этом ничто не должно быть упущено из виду»⁴.

Существовали и другие причины, по которым казнь откладывалась. В дневные часы ворота Тауэра держали открытыми, и любой желающий мог попасть во внешний двор. Стремясь избежать досужих домыслов и ненужных подозрений, а также ограничить распространение за пределы страны слухов о казни Анны, Томас Кромвель, первый секретарь короля и главный блюститель закона, приказал Кингстону прежде, чем королева взойдет на эшафот, выдворить с территории Тауэра около тридцати иностранцев. Также Кромвель обратился с поручением к своему верному соратнику, торговцу и банкиру Ричарду Грешему, который, кстати, вскоре стал мэром Лондона несмотря на то, что был крайне непопулярен среди горожан. От Грешема требовалось обеспечить безопасность и проследить за тем, чтобы на казнь были допущены лишь те, чье присутствие одобрил сам король, «дабы не было пересудов». Кроме того, сам Генрих, который отличался большой предусмотрительностью и планировал все в мельчайших деталях, настаивал на том, чтобы присутствовали все, кто имел отношение к этому делу. Существовавшая с самого начала неопределенность по поводу даты и времени давала Кингстону повод для беспокойства: «Если точный час не будет объявлен (что вполне возможно), в Лондоне не будут знать о казни, и тогда присутствующих будет мало, а я полагаю, лучше всего умеренное число зрителей». На этот счет он мог не волноваться⁵.

Будучи человеком, не лишенным сострадания, Кингстон пытался отвлечь внимание Анны от путаницы со временем. «Вы не успеете почувствовать боли, – произнес он, – все произойдет молниеносно».

«Я слышала,– ответила она,– что палач – мастер своего дела, да и шея у меня такая тонкая». С этими словами она «обхватила шею рукой и от души рассмеялась». Смелость всегда была ее верным спутником, не покинула она ее и сейчас. «Я видел многих ожидающих казни, как мужчин, так и женщин,– докладывал Кингстон Кромвелю,– и все они (то есть все до единого) пребывали в великом горе, но, как я понял, эта леди находила в смерти отраду и утешение». Теперь, когда ее брак и репутация были загублены, Анна уверовала в искупительную силу Христа⁶.

К утру пятницы все было готово. Эту ночь Анна снова провела на коленях в молитве, Скип все это время был подле нее. Она чувствовала себя настолько измученной, что не могла уснуть. Кингстон появился на рассвете и объявил ей, что она умрет сегодня, а также вручил ей кошелек с двадцатью фунтами, которые она по традиции должна была раздать в качестве милостыни перед смертью. В девятом часу утра он вернулся. Момент приближался⁷.

Анна оделась сама, с особой тщательностью готовясь к своему последнему появлению на публике. Еще подростком при дворе королевы Франции Клод она узнала, какую силу имеет красивая одежда и как много она может сказать. Сегодняшний повод требовал строгой сдержанности, а не броской пышности, поэтому она выбрала платье из серого дамаста, отороченное мехом, поверх которого она надела горностаевую накидку. Ее выбор говорит о многом, поскольку прежде в ее гардеробе не было места шелку и атласу темных и нейтральных тонов. Она всегда избегала серого и черного – цветов, которые традиционно носила ее предшественница, королева Екатерина Арагонская. Анна привела в порядок еще не утратившие блеска темно-каштановые волосы и спрятала их под английским гейблом^[4], снова изменив своему вкусу, ведь обычно она предпочитала носить более модный арселе, или французский чепец, который был ей особенно к лицу. Не следует недооценивать и выбор головного убора. С младых ногтей Анна была убежденной франкофилкой: ее вкусы и предпочтения разительно отличались от тех, что были приняты у прежних жен английских монархов,– однако сейчас это был повод публично заявить о том, что она истинная англичанка⁸.

В сопровождении леди Болейн и трех других фрейлин она в последний раз вышла из своих покоев, спустилась вниз и оказалась на улице. Пройдя через внутренний двор замка и ворота Колдхарбор, она обогнула Белую башню и вышла на Тауэр-грин перед зданием арсенала. На этом месте королевские солдаты часто упражнялись в стрельбе из лука и огнестрельного оружия, а к дню казни там был поспешно сооружен «новый эшафот» – в этот раз кровь прольется по-настоящему⁹.

К помосту высотой не более трех футов^[5] вели четыре или пять ступеней¹⁰. Предполагалось, что эшафот должен был быть задрапирован полотном черного цвета, однако неизвестно, успели ли служащие Тауэра в срок завершить все работы. Вокруг эшафота располагались наспех сооруженные ряды сидений для наиболее именитых зрителей, среди которых был и пасынок Анны, семнадцатилетний Генри Фицрой, герцог Ричмонд, внебрачный сын короля, который, вероятно, должен был представлять своего отца. Анна никогда его не жаловала, и сегодня он с удовольствием посмотрит ее казнь. Рядом с ним сидели герцог Саффолк, сэр Томас Одли (лорд-канцлер), Кромвель и большинство членов Тайного совета, а также члены палаты лордов. За ними расположились мэр и олдермены^[6] Лондона, а из-за их спин выглядывали представители ливрейной гильдии во главе с владельцем и старостами Почтенного общества торговцев тканями (Worshipful Company of Mercers)¹¹. По свидетельству одного из служащих Тауэра, многие из присутствовавших жителей Лондона привели с собой жен, да и некоторым чужакам (то есть иностранцам), несмотря на строгий запрет, удалось проскользнуть незамеченными, минуя охрану¹². Один из будущих слуг Кромвеля отмечал не без простительного преувеличения, что толпа в Тауэре насчитывала не менее тысячи человек. Скорее всего, собравшихся было вполовину меньше¹³.

Когда Анна подошла к эшафоту, Кингстон помог ей подняться по ступеням. Было уже почти девять часов утра, и, как того требовал протокол, он позволил ей произнести короткую прощальную речь. Собравшиеся уже имели представление о том, что говорят осужденные в своем последнем слове. По традиции они должны примириться со своими обвинителями и со всем миром, признать вину и, доверившись милости Божьей, попросить всех присутствующих помолиться за них, а затем мужественно принять свою смерть. От них ожидали покорности воле короля и веры в справедливость королевского суда. Никто не смел усомниться в беспристрастности приговора или возразить королю – короля было принято восхвалять как справедливого и милостивого господина. Но самое главное, осужденные должны были признаться в том, что они грешники, как все смертные в глазах Бога, и что они заслуживают смерти¹⁴.

Однако Анна была не из тех, кто слепо подчинялся правилам, если она чувствовала их несправедливость. Всего три недели назад она была самой влиятельной женщиной в стране. «С приветливой улыбкой на лице» она подошла к краю эшафота, чтобы обратиться к собравшейся толпе, и наконец произнесла тщательно подготовленную речь:

Добрые христиане, я пришла сюда, чтобы умереть, ибо таков закон, и по закону сему я приговорена к смерти, и потому я ничего не скажу против этого. Я пришла сюда ни чтобы обвинять кого-то, ни чтобы говорить против того, в чем меня обвиняют и за что приговорили к смерти, но я молю Бога спасти короля и послать ему долгие годы царствования над вами, ибо никогда не было более благородного и более милосердного повелителя; и для меня он всегда был добрым, великодушным господином. И если кто-то осмелится оспорить мои слова, я требую, чтобы его судили со всей строгостью. Итак, я прощаюсь с миром и со всеми вами и сердечно желаю, чтобы вы все молились за меня. Боже, помилуй меня. В руки твои, Господи, предаю душу свою¹⁵.

Толпа застыла в молчании, но не от того, что было произнесено, а от того, что сказано не было. Королева не созналась публично в своих грехах, она не призналась в том, что причинила зло своему супругу, в ее речи не было и намека на то, что она виновна в преступлениях против Бога и природы, в которых ее обвинил королевский суд. В XVII веке один ученый, работая над расшифровкой ее слов в Бодлианской библиотеке в Оксфорде, охарактеризовал их как «загадочную и неоднозначную речь королевы»¹⁶.

Последнее слово было сказано, и фрейлины сняли с Анны накидку, оставив ее в одном платье. Низкий прямоугольный вырез платья по моде того времени оставлял шею открытой, так что ничто не могло помешать палачу. Анна сама сняла головной убор и, подобрав волосы, спрятала их под полотняный чепец. После этого она «закрепила подол платья вокруг ног», чтобы при случайном движении юбки ноги оставались закрытыми. Затем она «опустилась на колени». Единственное, что выдавало ее душевное состояние, был несколько раз брошенный назад взгляд¹⁷. Было ли это продиктовано вполне объяснимым страхом, что палач ударит раньше, чем она будет готова? Или за этим скрывалось что-то иное? Несмотря на жестокое обращение во время ареста, королева ранее говорила Кингстону: «Король так поступает, чтобы испытать меня»¹⁸.

Теплилась ли в ее душе робкая надежда на то, что в последнюю минуту приговор не будет приведен в исполнение? Может быть, оглядываясь, она ожидала увидеть гонца? Генрих был в силах пощадить ее – если бы захотел. Ведь он помиловал 400 осужденных после майского бунта в Лондоне в 1517 году^[7], во время которого были разграблены и сожжены дома итальянских и других иностранных купцов. Двадцать бунтовщиков отправились на виселицу, остальные, ожидая своей участи, в одних рубахах и с веревками на шеях пали на колени перед Его Величеством в Вестминстер-холле^[8]. Их мольбы о помиловании умилостивили Генриха, и он позволил себе проявить сочувствие. Хотя Анна в то время находилась во Франции, она не могла не знать об этом поступке короля. Так же он поступил спустя всего шесть дней после казни Анны – в последнюю минуту пощадил монаха Перетри. Решение о его помиловании уже было принято, однако Генрих устроил спектакль, приказав соблюдать «закон до последнего мгновения». Гонец с указом о помиловании прибыл на место казни, когда палач уже готовился выбить приставную лестницу из-под ног осужденного. Однако если Анна надеялась, что ее бывший возлюбленный освободит ее, она плохо его знала¹⁹.

Анне не нужно было класть голову на плаху, поскольку ее должны были обезглавить не топором, а двуручным французским мечом²⁰. Чтобы казнь прошла гладко, требовался мастер своего дела, который мог отсечь голову одним ударом. В отличие от Франции в Англии во времена Генриха палачи орудовали в основном топором. Поскольку в их практике обезглавливанию и четвертованию обычно предшествовало повешение или потрошение, то они больше поднаторели в этих жестоких наказаниях, а головы рубили неумело, заставляя несчастных жертв мучиться в ожидании окончательного удара. По сути дела, палачи орудовали топором словно мясники, отделяющие с помощью ножа плохо поддающиеся сухожилия.

К счастью, Анна оказалась избавлена от этих ужасов. В качестве прощального акта милосердия по отношению к женщине, которую он когда-то называл «своей возлюбленной», а может быть в качестве язвительного напоминания о ее любви к Франции, Генрих послал в Кале за опытным палачом, который умел обращаться с двуручным французским мечом. Палач обошелся недешево: за свою работу он затребовал 100 золотых экю^[9] (свыше 23 000 фунтов в пересчете на современные деньги; см. раздел «Даты, правописание, денежные единицы»²¹).

Пока одна из фрейлин надевала повязку на глаза Анны, та несколько раз произнесла: «Тебе, Господи, я вверяю свою душу. Иисусе, прими мою душу»²². Эти слова были знаком для палача. Раздался свист рассекаемого мечом воздуха, и одним ударом голова была отсечена. Сэр Джон Спелман, один из присутствовавших на казни королевских судей, записал свои впечатления в личном дневнике: «Он выполнил свою работу очень хорошо… когда голова упала на землю, губы и глаза еще двигались». По воспоминаниям французского очевидца, удар был произведен быстрее, чем можно было вымолвить «Отче наш»²³. Ничего не говорится о реакции толпы, кроме общеизвестного мнения, что она умерла «отважно», однако с трудом можно поверить в то, что ни у кого в тот момент не перехватило дыхание. Если кто-то и сомневался в справедливости обвинения, распространяться об этом не следовало. Никто не осмеливался в открытую горевать о казненной королеве, иначе его постигла бы та же участь. Совесть Генриха была чиста: она заплатила, вполне заслуженно, за свои грехи и предательство²⁴.

Одна из фрейлин накрыла отрубленную голову льняной тканью, а другие завернули обезглавленное тело в простыню²⁵. Затем останки отнесли к капелле Святого Петра в оковах, находившейся примерно в семидесяти ярдах^[10], в северо-западной части Тауэра. Там с Анны сняли одежду – служащие Тауэра забрали дорогие ткани себе в качестве награды,– и тело было уложено в деревянный ящик из вяза, в котором раньше хранились заготовки для луков, предназначенные для отправки в Ирландию. В суматохе перед казнью забыли или просто не осмелились снять мерки для гроба, и его заменил простой деревянный ящик²⁶.

В полдень гроб был захоронен, траурной церемонии не было, его просто зарыли под полом алтарного помещения рядом с главным алтарем²⁷. Там тело королевы покоилось до 1876 года, когда во время реставрационных работ в Тауэре, которые еще в 1850-х годах были инициированы принцем Альбертом, останки, предположительно принадлежавшие королеве, были эксгумированы. План состоял в том, чтобы идентифицировать погребенные там тела и перезахоронить, установив таблички с именами. Обнаруженные на глубине двух футов^[11] кости, как выяснилось, принадлежали женщине среднего роста, умершей в расцвете лет. Лоб и нижняя челюсть были маленькими и пропорциональными. Скелет оказался на удивление миниатюрным, особенно в одном месте – первый шейный позвонок у основания черепа – свидетельство того, что у Анны была «тонкая шея»²⁸.

Как известно, у Генриха было шесть жен, про участь которых говорится в стишке, знакомом школьникам по всему миру: «Разведена, обезглавлена, умерла; разведена, обезглавлена, осталась жива». Почему же из всех браков именно этот требует свежего взгляда и более пристального изучения? Частично ответ на этот вопрос связан с личностью самого Генриха и его политикой: ни одна из его жен не возбуждала в нем такой страсти и не вызывала такого неподдельного уважения, как эта женщина. Ради любви к Анне он отказался от своей семьи, своего окружения и многих подданных; ради нее он погубил и уничтожил тех, кого когда-то считал своими сторонниками и друзьями; ради нее он разорвал отношения с папой римским, использовал парламент для принятия законов, изменивших религиозные убеждения народа, покончил с вековыми традициями страны и угрожал Европе войной.

Другая часть ответа имеет культурную и психологическую подоплеку: ни одна из жен Генриха не оставила столь глубокого следа в воображении народа, как Анна. Ее судьба продолжает приковывать к себе внимание и вдохновляет на создание бесчисленных документальных и художественных произведений, пьес, стихов, фильмов, веб-сайтов и даже опер (здесь можно привести в пример оперу Доницетти). В интернет-магазинах можно купить «костюмы Анны Болейн», куклы, ожерелья и кольца. Сувенирный магазин в замке Хивер предлагает купить резиновую уточку для ванны, на голове которой красуется арселе в стиле Анны Болейн. Кажется, ее история известна каждому, и все-таки – понимаем ли мы до конца, что это была за женщина, каковы были ее устремления? И даже если так, то как тогда объяснить, почему мужчина, увлеченный ею настолько, что не мог провести в разлуке с ней больше часа, с поразительным хладнокровием приказывает отрубить ей голову двуручным французским мечом и при этом не сомневается в том, что он прав?

Увы, мы слишком часто забываем о том, что отношения Генриха и Анны – это не просто одномерная история страсти двух людей, закончившаяся неудачным браком, но динамичная и многогранная история, разворачивавшаяся около девяти лет, из которых шесть предшествовали заключению брака. По этой причине в настоящей книге мы уделяем пристальное внимание происхождению и раннему этапу жизни героев, в частности, с особой тщательностью исследуем те семь лет, которые Анна Болейн провела во Франции и которые предшествовали ее появлению при английском дворе.

К тому же новые архивные находки наряду с уже известными источниками расширяют и углубляют наше понимание отношений между Генрихом XVIII и Анной. Некоторые источники дают представление о роли Анны как королевы в формировании дворцового окружения, особенно это касается придворных дам. Другие помогают развеять укоренившиеся мизогинистские представления о том, что в патриархальном обществе XVI века влияние женщины на политику и религиозные убеждения было очень незначительно. Как известно, Анне с самого начала было позволено вести параллельную дипломатию. По мере развития их отношений Генрих, судя по его письмам, ставил ее наравне, а впоследствии и выше многих своих доверенных советников-мужчин. Никогда Генрих не писал таких писем Екатерине Арагонской, и никогда впредь он не напишет ничего подобного ни одной из своих жен.

Однако самое важное заключается в том, что новейшие архивные находки впервые проливают свет на масштаб, глубину и внутренние механизмы игры, которую Генрих и Анна вели на международной арене. Мы впервые узнали не только о ее любви к Франции и о ее приверженности этой стране, но и о том, как влиятельные дамы французского двора стали для нее образцом для подражания и как ее мировоззрение сформировалось под влиянием идей и особенно религиозных убеждений, с которыми она познакомилась благодаря им. Ее франкофильство было ей на руку, когда их роман с Генрихом только начинался, и оно же сыграло роковую роль, когда их отношения изменились.

В процессе работы над книгой мы обращались к архивам: расшифровывали написанные от руки письма главных действующих лиц, доклады советников и послов, отчеты, скрупулезно составленные незаметной армией секретарей и клерков. Мы старались сделать все возможное, чтобы Генрих и Анна заговорили сами, нам было важно понять, что и почему они делали, а также воссоздать их мир и поразмышлять над тем, почему их современники так по-разному рассказывают об одних и тех же событиях.

1. Генри: детство и отрочество

Генрих VIII не должен был стать королем. Он был вторым сыном Генриха VII, то есть запасным, а не главным наследником. Править страной в будущем должен был его старший брат Артур. Однако безмятежным утром 24 июня 1509 года именно Генри, которому через несколько дней должно было исполниться восемнадцать, был коронован и провозглашен королем Англии Генрихом VIII. Роскошная церемония состоялась в Вестминстерском аббатстве. Вместе с ним была коронована и его супруга, на которой он был женат всего две недели, испанская принцесса Екатерина Арагонская. В тот момент казалось, что Генрих – красивый, мужественный не по годам, в высшей степени одаренный многими талантами, с широкой улыбкой на круглом лице и копной рыжих волос – воплощение мечты, сказочный король, образец рыцарства, чести и справедливости. Он имел поистине королевскую внешность, о чем говорят размеры его первых рыцарских доспехов: его рост составлял шесть футов и один дюйм (185см), обхват груди – не менее 42 дюймов (107см), а обхват талии – 35 дюймов (89см). По словам венецианского посла, у французов появился «величественный, благородный и серьезный противник»¹.

Родителями новоиспеченного короля были Генрих VII Тюдор, граф Ричмонд, и Елизавета Йоркская. Потомок Джона Гонта, герцога Ланкастерского (внебрачного сына Эдуарда III) от Кэтрин Суинфорд, Генрих Тюдор прошел суровую школу жизни и в 1471 году был вынужден бежать из страны из-за кровавой смуты гражданских войн. Эти войны, вошедшие в историю как Войны Алой и Белой розы, начались в 1455 году после того, как Ричард Плантагенет, герцог Йоркский, пожелал занять место слабого и недееспособного короля Генриха VI. Ричард был убит в бою в 1460 году, а спустя пару месяцев власть перешла его сыну Эдуарду IV, который в 1469 году сдал позиции, однако спустя два года вернулся на трон. Генрих Тюдор имел весьма шаткие права на престол, поэтому, когда Эдуард IV перешел в наступление, Генриху пришлось искать убежища в Бретани и во Франции.

Когда в 1483 году король Эдуард, известный своими сибаритскими наклонностями, внезапно умер, его расчетливый брат Ричард, герцог Глостер, взялся за дело. Он начал с того, что отправил двух своих племянников, некоронованного Эдуарда V и его младшего брата Ричарда, получившего титул герцога Йоркского, в Тауэр, откуда они в скором времени таинственным образом исчезли. В ХV веке захват власти легко сходил с рук. Когда герцог Глостер объявил себя королем Ричардом III, у Генриха Тюдора появился шанс. В августе 1485 года произошла битва при Босворте, из которой Генрих, заручившись поддержкой Франции, вышел победителем, а Ричард остался лежать сраженный на поле боя. Брак между Йорками и Тюдорами тайно обсуждался в последние годы правления Эдуарда IV. Теперь настало время претворить планы в жизнь. У Елизаветы Йоркской, старшей дочери Эдуарда, было больше прав на престол, чем у Генриха: женившись на ней через три месяца после того, как он был провозглашен королем Генрихом VII, он становился правомочным престолонаследником. Как отмечает один летописец, «алая роза» Ланкастеров стала отмщением для «белой розы» Йорков².

Пусть изначально этот брак заключался по расчету, со временем его скрепили чувства. Между супругами возникла взаимная симпатия и даже любовь. Это был союз двух совершенно разных людей. Генрих был проницательным, дальновидным, подозрительным и осторожным политиком, не знавшим усталости, с суровым нравом – настоящий тиран, спорить с которым было опасно. Елизавета была столь же умна, образованна и деликатна, сколь красива. Искренняя и чуткая, наделенная обаянием, она вносила в королевскую семью мир и гармонию и идеально дополняла своего сдержанного и бесстрастного мужа.

Принц Генри родился 28 июня 1491 года в Гринвиче спустя пять лет после рождения старшего брата Артура и был крещен в находившейся неподалеку церкви францисканского монастыря. Гринвичский дворец тогда был немногим больше обычного особняка на берегу Темзы, однако здание было перестроено в кирпиче и оснащено расположенными вдоль берега площадками для празднеств и увеселений, а также конюшнями, часовней, библиотекой и ристалищем для рыцарских турниров – там все было устроено по-королевски. Этот дом станет для Генри любимым местом. Он почти не знал своего старшего брата, поскольку задолго до того, как Генри был отнят от груди кормилицы и начал учиться ходить, Артур получил титул принца Уэльского и вместе со своим двором переехал в собственную резиденцию. Королевы и женщины из аристократических семей предпочитали сами воспитывать своих детей с младенчества, но за воспитание наследника трона отвечал только король – так предписывал монарший протокол. Артур, само имя которого напоминало о легендарных пророчествах волшебника Мерлина, покинул детскую в нежном возрасте трех лет и был передан на попечение учителей и слуг-мужчин. А Генри и его сестры, Маргарет, на два года старше, и Мэри, на пять лет младше, были полностью предоставлены заботам матери, у которой на подхвате были фрейлины, кормилицы и няньки³. Это, безусловно, пошло на благо маленькому Генри, поскольку в Елизавете Йоркской он нашел то спокойствие и искренность чувств, о которых он позже будет с грустью вспоминать и тосковать – она подарила ему счастливое детство. Впоследствии о нем скажут: «Воспитанный женщинами, он находит радость в женском обществе»⁴.

Эти годы, проведенные с матерью, которую он обожал и которая нежила, холила и баловала его, оказали огромное влияние на его личность. Ему исполнилось двенадцать лет, но он по-прежнему жил в детской с примыкавшей к ней классной комнатой в Элтемском дворце неподалеку от Гринвича. Его первым учителем был поэт и сатирик Джон Скелтон, однако чтению и письму его научила мать. На его ученическом экземпляре книги Цицерона «Об обязанностях», изданной в 1502 году, есть надпись: «Книга сия – моя, принц Генри», в которой легко узнается его четкий, разборчивый почерк, при этом буквы по форме почти совпадают с почерком самой Елизаветы⁵.

Со своим наставником Скелтоном Генри изучал французскую и латинскую грамматику, историю и хроники, поэзию, читал рыцарские и куртуазные романы. Такова была традиционная модель обучения королевских наследников, сложившаяся с 1468 года, когда сестра Эдуарда IV, Маргарита Йоркская, вышла замуж за герцога Бургундии Карла Смелого. Как известно, в ХV веке бургундский двор диктовал правила дворцового этикета всей Западной Европе. Он славился роскошью, пышностью церемониала и нарядов, при дворе приветствовалось покровительство искусствам и литературе. Именно там сложилась традиция собирать богатые коллекции книг и рукописей, там ценили музыку, танцы и официальные церемонии, любили охоту и спортивные игры на открытом воздухе. Гордостью бургундских городов Брюгге, Гента и Брюсселя были дворцы, специально построенные для проведения рыцарских турниров, пиров, маскарадов и костюмированных балов. К концу ХV века бургундский и франш-контийский диалекты французского языка, литература, искусство, мода в одежде и внутреннем убранстве, церемониал стали такой же неотъемлемой частью английской культуры, как произведения Джеффри Чосера.

С юных лет Генри был большим почитателем увлекательных «Хроник» Жана Фруассара. Впоследствии, став королем, он заказал перевод этих книг на английский язык. Из «Хроник» он многое узнал о Столетней войне против Франции – о легендарных победах Эдуарда III в битве при Креси и Генриха V в битве при Азенкуре, в результате которой в 1420 году был заключен мир и подписан договор в Труа, на основании которого Генриху V суждено было вступить в брак с дочерью короля Франции Екатериной Валуа и стать законным наследником французского трона. Все это породило у будущего Генриха VIII недоверие к Франции и даже фобию. С одной стороны, он продолжал наслаждаться благами франко-бургундской культуры, с другой – он считал, что английская корона имеет законное право на часть Французского королевства, в частности на северные земли Франции⁶, совсем недавно завоеванные Генрихом V.

В вопросах рыцарства и чести Скелтон поощрял своего воспитанника следовать примеру рыцарей Круглого стола во главе с королем Артуром. Мы не знаем, дал ли Скелтон ему прочитать «Смерть Артура» сэра Томаса Мэлори в эпохальном издании Уильяма Кэкстона 1485 года, да это и не так уж важно, поскольку у Генри был доступ к многочисленным рукописным изданиям историй о короле Артуре, которые хранились в библиотеке его отца в Ричмондском дворце. Эта литература питала романтическое воображение впечатлительного юноши. Легенды повествовали о том, как совсем юный король Артур, завоевав трон с помощью волшебного меча Экскалибура и добившись в жестоких сражениях объединения Британии, первым делом женится на деве несравненной красоты по имени леди Гвиневра. Он вступает в бой с римлянами, требующими уплаты дани, одерживает над ними победу, а затем сам папа римский провозглашает его императором. В более поздних текстах рассказывается о подвигах Ланселота, Тристрама и Галахада, в частности, о том, как Ланселот заслуживает славу величайшего рыцаря, сражаясь в боях, убивая драконов, спасая от смерти прекрасных дев, как он отправляется на поиски святого Грааля и заводит романы с придворными дамами. Ему благоволит леди Гвиневра, он ее паладин, а в заключительных главах последовательно излагаются события трагического финала их любовных отношений⁷.

В 1502 году, когда Генри минуло одиннадцать лет, на смену Скелтону пришел Джон Холт, блестящий латинист и опытный педагог, увлеченный новыми идеями итальянского Возрождения. Совершенно очевидно, что Холт был первым, кто привил своему воспитаннику интерес к произведениям Цицерона и других авторов античной философии и подтолкнул его к изучению классической риторики (или искусства говорить убедительно), богословия, геометрии и астрономии. Отчасти благодаря Холту Генри, даже повзрослев, сохранил неподдельный интерес к богословию и математике и продолжал всерьез увлекаться астрономией⁸.

Тем временем его учителем музыки становится французский лютнист Жиль дю Вэс, который около тридцати лет обучал музыке и разговорному французскому всех детей королевской семьи. С ним Генри впервые пробует играть на клавишных инструментах, прежде чем займется игрой на блок-флейте, флейте и корнете под руководством некоего «господина Гийама», «учителя игры на духовых инструментах». Во время царствования Генриха музыка и танцы сопровождали почти все зимние вечера его двора. Он собрал большую коллекцию музыкальных инструментов и приглашал прославленных музыкантов из-за границы, например из Венеции и Южной Испании⁹.

Будучи страстным любителем спортивных занятий, Генри прекрасно ездил верхом, охотился, любил соколиную охоту и преуспел в рыцарских турнирах. Он играл в теннис, освоил стрельбу из арбалета и умел прыгать с шестом. Его отец, человек осмотрительный и осторожный, был против того, чтобы Генри учился сражаться на копьях, пока ему не исполнится семнадцать, но даже тогда он позволял ему участвовать лишь в так называемых «состязаниях с кольцом» – когда всадники ездят по кругу и пытаются зацепить копьем подвешенное металлическое кольцо. Его бабушка, достопочтенная Маргарет Бофорт, на чьи деньги было заказано первые седло и доспехи для Генри, часто приезжала на ристалище, чтобы оценить успехи внука¹⁰.

Генри никогда не приходилось учиться или играть в спортивные игры в одиночку. Когда ему было лет восемь или девять, мать в качестве наставника для сына наняла пасынка своего камергера – Уильяма Блаунта, лорда Маунтджоя. Он был на тринадцать лет старше Генри, поэтому были приглашены и другие, более близкие по возрасту юноши: сначала отпрыск благородной семьи по линии матери Уильям Фицуильям, которому было десять лет и который бегло говорил по-французски, а потом к ним присоединился его младший сводный брат Энтони Браун. Они оставались близкими Генри людьми на протяжении всей его жизни. Вскоре к ним примкнул племянник Елизаветы Йоркской Генри Куртене, наследник графства Девон. Куртене, двоюродный брат Генри, «что вырос вместе с Его Величеством в его покоях», продолжал сражаться с королем на копьях, играть в теннис и шаффлборд^[12] и кидаться снежками даже после того, как им обоим исполнилось по двадцать лет¹¹.

Одно случайное знакомство Генри дает нам представление о его отроческих приоритетах. В Париже молодой лорд Маунтджой был учеником Эразма Роттердамского, самого знаменитого интеллектуала своего времени к северу от Альп, и в 1499 году бывший ученик пригласил прославленного ученого вместе со своим другом, юристом Томасом Мором, посетить классную комнату принца. Эразм, прекрасно разбиравшийся в людях, был поражен юношеским обаянием Генри и его поистине «королевской манерой держаться». По возвращении он написал оду на латыни из 150 строк с посвящением Генри; он обращался к нему так, как будто он – а не его брат – был истинным наследником престола, и убеждал Генри в том, что только героические личности, к тому же просвещенные, могут достичь бессмертной славы. Сам Эразм – человек не робкого десятка – ясно увидел, что жажда славы станет главной движущей силой для Генри, когда он вырастет¹².

Несмотря на успех в битве при Босворте, положение Генриха VII на престоле было довольно шатким. Тот факт, что никто не знал, действительно ли двое братьев Елизаветы Йоркской были мертвы, и если да, то как это произошло, послужил поводом для заявлений со стороны недовольных йоркистов о своих правах на корону. Один из самозванцев, Ламберт Симнел, потерпел поражение и был захвачен в плен еще до рождения принца Генри, однако второй, Перкин Уорбек, утверждавший, что он и есть Ричард, герцог Йоркский, младший из принцев, бесследно исчезнувших в Тауэре, представлял более серьезную угрозу. В ответ на притязания Уорбека Генрих VII произвел трехлетнего принца Генри в рыцари, объявил его «истинным» герцогом Йоркским и наделил полномочиями лорда – наместника Ирландии и хранителя Шотландских Марок^[13]. Однако Уорбек обладал поистине магическим даром убеждения и смог привлечь на свою сторону многих из ближнего окружения короля. Опасность была столь велика, что во время Корнуоллского восстания в июне 1497 года, когда принцу Генри было шесть лет, его мать поспешно увезла его вместе с напуганными сестрами в дом бабушки в Лондоне, а затем они спрятались в Тауэре под надежной внутренней охраной крепости, где находились в течение пяти дней, пока не миновала опасность,– все закончилось только тогда, когда Уорбек поплатился за свои притязания головой. Ни один король не может быть до конца уверен в незыблемости своей власти – таков был страшный урок, который получил доселе не знавший бед принц. Он хорошо запомнил его на всю жизнь¹³.

Свадебные торжества по случаю женитьбы Артура в 1501 году предоставили его младшему брату возможность попасть в центр внимания. Подыскивая жену для своего старшего сына, Генрих VII обратил взгляд на Испанию и остановил свой выбор на Екатерине, младшей дочери королевы Изабеллы I Кастильской и короля Фердинанда II Арагонского. С точки зрения Генриха, такой брак обеспечивал престиж и законность зарождающейся династии Тюдоров, а также создавал надежный союз как против Франции, так и против возможных посягательств на престол внутри страны. Фердинанд и Изабелла казались вдвойне привлекательными, если не нам, то уж точно их современникам, поскольку они предприняли «крестовый поход за католическую веру», чтобы очистить страну от мавров-мусульман и евреев. Екатерине довелось поучаствовать в этой кампании со своими родителями еще в младенческом возрасте. Когда ей минуло шесть, католические короли^[14] одержали победу над Мухаммедом XI Абу Абдаллахом, последним эмиром Гранады, и испанцы триумфально вошли в замок Альгамбра, окруженный знаменитыми крепостными стенами красного цвета. Заполучить такую невесту для Артура было большой удачей, к тому же за Екатериной давали щедрое приданое.

Как только Екатерине исполнилось пятнадцать лет, родители решили, что она уже достаточно взрослая для вступления в новую жизнь. В центре праздничных церемоний, которые начались вскоре после того, как Екатерина прибыла в Плимут, был десятилетний принц Генри. Он даже не пытался держаться в стороне, как подобает младшему принцу, в его поведении безошибочно угадывался экстраверт, который стремится выйти из тени старшего брата. По задумке епископа Ричарда Фокса, на пути следования Екатерины из Кингстона-на-Темзе до Сент-Джордж-Филдс в Саутуарке ее сопровождал Эдвард Стаффорд, герцог Бекингем. Однако по прибытии испанской инфанты в Лондон ее спутником должен был стать принц Генри¹⁴. Так состоялось его первое знакомство с женщиной, которая однажды станет его женой.

В пятницу 12 ноября 1501 года кортеж Екатерины в сопровождении юного Генри «с поистине королевской пышностью» въехал на Лондонский мост и проследовал по центральным улицам столицы¹⁵. Уверенно держась в седле, принц гарцевал по правую руку от Екатерины, приветственно помахивая толпе и останавливаясь время от времени, чтобы полюбоваться на тщательно cрежиссированные живые картины^[15] с участием горожан. Ему совершенно не приходило в голову, что восхищение, которое он видел в глазах толпы, адресовано Екатерине, а не ему; все восхваляли мягкие черты ее «нежного личика», красиво очерченные губы и грациозность осанки, которую она сохраняла даже в неудобной позе, сидя на муле с ниспадающими на плечи светло-каштановыми волосами. Как и у ее старшей сестры Хуаны (их портреты часто путают), у Екатерины был довольно длинный прямой нос, большие голубые глаза, смотревшие глубоко и проникновенно, красивая форма рта с практически совершенной аркой купидона и тонкие изящные пальцы. Она обладала несомненной харизмой, и Томас Мор находил ее обворожительной. «Поверьте моему слову,– говорил он,– она очаровала сердца всех. Она обладает теми качествами, которые легко заменяют красоту в юной прелестной девушке»¹⁶.

В следующее воскресенье Генри предстояло справиться еще с одной задачей: он должен был сопровождать Екатерину в собор Святого Павла, где ожидалось немало народу по случаю свадебной церемонии¹⁷. После обряда венчания он присутствовал на брачной мессе у алтаря, а затем сопровождал Екатерину во дворец епископа и до порога спальни новобрачных, где ее ожидал Артур. Среди наблюдавших за тем, как молодых «провожают на брачное ложе», был двадцативосьмилетний Уильям Томас, один из камергеров личных покоев Артура, в чьи обязанности входило помогать своему господину одеваться и раздеваться, а также охранять его сон¹⁸.

Генри был еще слишком молод, чтобы участвовать в «королевских рыцарских турнирах», которые последовали в череде свадебных торжеств. Ему оставалось только стоять на драпированной золотой тканью трибуне и смотреть, как все внимание было приковано к герцогу Бекингему, бросавшему вызов другим всадникам, и как семнадцатилетний оруженосец Чарльз Брэндон, который совсем скоро станет одним из ближайших друзей Генри, покорял сердца зрителей. Прямой и открытый, Брэндон любил плотские удовольствия, был несдержан на язык и прослыл большим сердцеедом. Вскоре он пообещает жениться на камеристке Елизаветы Йоркской, которая забеременеет от него, но потом он откажется от своих слов и отдаст предпочтение своей овдовевшей тетушке, только чтобы завладеть ее землями, после чего аннулирует брак¹⁹.

По окончании турниров принц Генри вновь оказался в центре внимания. На маскараде и на балу в Вестминстер-холле он произвел фурор, дважды исполнив бас-данс^[16] вместе со старшей сестрой Маргаритой. Этот танец, возникший в Испании и Фландрии, стал одним из самых модных парных танцев того времени. Хотя бас-данс исполнялся в умеренном темпе, в нем были замысловатые па, состоящие из шагов вперед, назад и в сторону. Ко всеобщему удовольствию, Генри пустился в пляс, сбросив сковывавшую движения верхнюю накидку и оставшись в одном дублете^[17]20.

Когда две недели спустя король решил, что Артуру лучше переехать в замок Ладлоу на границе с Уэльсом, где тот мог бы приступить к исполнению своих обязанностей в качестве принца Уэльского, последовали долгие и довольно острые дебаты по поводу того, благоразумно ли Екатерине отправляться туда вместе с ним. Ему было всего пятнадцать лет, а Екатерине шестнадцать, и существовало мнение, что излишняя сексуальная активность может быть небезопасна для молодой четы. Несмотря на эти соображения, Генрих VII продолжал настаивать на переезде²¹.

Молодожены прибыли в Ладлоу в январе 1502 года в сопровождении багажного обоза, состоявшего из сотни вьючных лошадей и десятка людей свиты. Все шло хорошо, но в последние недели марта Артур слег, заразившись неведомой болезнью. Что бы это ни было, бубонная чума, эпидемия инфлюэнцы или какая-то неизвестная лихорадка, болезнь развивалась стремительно, и 2 апреля он умер²². Известно, что заупокойные мессы прошли во всех церквях Лондона, и Артур был со всей торжественностью погребен в часовне бенедиктинского монастыря в Вустере (сейчас это собор) рядом с главным алтарем и усыпальницей короля Иоанна Безземельного. Смерть брата полностью изменила жизнь Генри: ему предстояло стать королем.

Родители Артура были убиты горем из-за смерти сына. У нас есть трогательные свидетельства того, как они пытались утешать друг друга, получив страшные известия: Елизавета Йоркская успокаивала мужа тем, что они еще достаточно молоды и у них еще могут быть дети, при этом напоминала о том, что жив их второй сын, Генри. Известно, что она называла его «добрым, честным и очень способным [то есть многообещающим] принцем»²³.

Менее чем через год после смерти Артура в ночь на 2 февраля 1503 года, в праздник Сретения Господня, Елизавета, бывшая тогда в положении, «разрешилась от бремени, родив девочку»²⁴. Вскоре роженица умерла, не выжил и младенец. Генри горько оплакивал смерть матери, он называл это событие самым тяжелым испытанием в своей жизни. По его собственному признанию, сделанному спустя несколько лет после трагедии, ничто не могло потрясти его сильнее, чем известие о ее смерти и осознание того, что он больше никогда ее не увидит. По его словам, любое случайное напоминание об этой утрате «бередило рану, которую время уже начинало залечивать»²⁵. Смерть брата, с которым они выросли порознь, не так сильно отозвалась в его сердце, но он искренне и глубоко переживал смерть матери. Она сформировала в нем образ идеальной женщины. В ней он нашел ту любовь, которой желал и в которой так остро нуждался. Всю последующую жизнь он будет стремиться обрести ее вновь.

Трагедия сильно изменила и отца Генри: он поседел, его стало подводить зрение и он изменился внутренне, превратившись в скупого, мелочного и подозрительного старика, который, как всевидящий Аргус^[18], контролировал каждый шаг своих придворных. Зная, что ему недоставало необходимой для правителя харизмы, и понимая, что он получил престол благодаря удачному стечению обстоятельств и неудачам других претендентов, он считал своим долгом пресекать любые попытки захвата власти, возникавшие стихийно или в результате заговоров.

Тревога Генриха VII по поводу безопасности единственного сына превратилась в навязчивую идею. Нового принца Уэльского не стали отправлять в Ладлоу, как его брата Артура. Вскоре после того, как Генри исполнилось тринадцать, отец настоял на том, чтобы он жил при дворе, где ему пришлось впервые столкнуться с темной изнанкой политической жизни, в которой подчиненные из корысти и страха не смели возразить королю, даже если он поступал заведомо несправедливо. Вновь прибывший испанский посол так описывал положение принца при дворе: принц Уэльский проживает в покоях, «в которые нельзя попасть или из которых нельзя выйти иначе, как через покои самого короля». Покинуть дворец Генри мог через потайную дверь в своих покоях, которая вела в парк – там его усиленно охраняли. «Юный принц никогда не разговаривал на публике, разве что отвечая на вопросы короля»²⁶.

Теперь Генри приходилось расплачиваться за свое счастливое детство в полной мере. Еще не оправившись от неожиданной смерти матери, он столкнулся с холодным и деспотичным отцом, заслужить доверие которого и получить одобрение и похвалу можно было только неукоснительным исполнением всех требований. Это были очень напряженные отношения, которые навсегда поселили в душе юного Генри ненасытную потребность в самоутверждении. С тех пор он постоянно терзался ощущением, что, каких бы высот он ни достиг, этого все равно будет недостаточно.

Заметные признаки ухудшения здоровья короля породили среди придворных множество разговоров о наследнике. Очередной приступ болезни заставил короля на несколько недель задержаться в замке Уонстед, в гарнизоне Кале, последней принадлежавшей Англии территории на континенте и важном торговом форпосте. Тогда заговорили о том, что «Его Величество король слаб и болен и вряд ли долго проживет». Никто не видел в молодом Генри нового короля, как будто вместе с основателем династии должна была умереть и сама династия²⁷. Все эти разговоры, доходившие до короля, вселяли в него ужас и заставляли ужесточать контроль – вот тогда молодой Генри узнал, насколько хрупка королевская власть и что главное правило монарха – руководствоваться долгом, а не прихотью. Он впервые увидел воочию, как его отец мог править железной рукой, если того требовали обстоятельства; как далеко он мог зайти, балансируя на грани закона, оставаясь при этом в рамках законности. Генри обнаружил, что страх – это проверенный способ управления, подтверждением чему были верные министры короля Ричард Эмпсон и Эдмунд Дадли, которые с помощью шпионов, шантажа, подлогов, угроз и грабительских налогов заставляли молчать оппозицию даже там, где ее не было. Любой, кто осмеливался возразить стареющему Генриху, не только рисковал местом и титулом, но и всем своим имуществом – король стремился разорить и уничтожить всех своих противников. Так молодой Генри усваивал первые уроки правления, которые преподавал ему отец²⁸.

После смерти Артура Екатерина вернулась в Лондон, чтобы поправить здоровье. Пока было непонятно, как быть с ней после того, как она окончательно придет в себя. Однако для ее родителей ответ был очевиден: ее следует выдать замуж за принца Генри. Они уже сталкивались с подобной ситуацией в 1498 году, когда при родах умерла их старшая дочь Изабелла, принцесса Астурийская, супруга короля Португалии Мануэла I. Чтобы сохранить союз с Португалией, они добились разрешения папы римского на брак Мануэла с их младшей дочерью Марией. По их мнению, не было причин, почему бы вновь не прибегнуть к этому решению.

Генриху VII эта идея понравилась. 23 июня 1503 года отредактированный брачный договор был одобрен, и Генрих организовал церемонию, которая выглядела так, словно это было официальное обручение его сына с Екатериной²⁹, с той лишь разницей, что на самом деле это была хитрая уловка. Хотя все прочие необходимые для заключения брака условия были соблюдены, не хватало главного: брак не мог быть консумирован на том основании, что принц еще не достиг необходимого возраста, установленного церковью,– четырнадцать лет для жениха и двенадцать для невесты. Практичный король поступил так, чтобы извлечь максимальную выгоду из союза с Испанией, не потерять приданое Екатерины и при этом не скомпрометировать себя³⁰.

Для официального признания брака была необходима диспенсация, или специальное разрешение, «как того требовала папская курия», поскольку церковь не дозволяла мужчине жениться на вдове своего брата. 26 декабря 1503 года папа Юлий II издал бреве, дабы заверить находившуюся при смерти мать Екатерины в том, что должным образом составленное разрешение на брак не заставит себя долго ждать. В папском документе для краткости и удобства говорилось, что брак Екатерины и Артура был консумирован. В ответ Фердинанд выдвинул возражения, основанные на информации, полученной от главной придворной дамы Екатерины, поэтому, когда булла с разрешением на брак наконец была издана, в ней появилось слово forsan (от лат. «возможно»), придававшее документу некоторую неоднозначность: формулировка «возможно, брак был консумирован» допускала двоякое толкование³¹.

Зная о тяжелой болезни Изабеллы и предполагая, что в случае ее смерти Испания может распасться, Генрих VII не особо настаивал на браке своего теперь единственного сына с Екатериной. Это было благоразумно, поскольку союз Арагона и Кастилии носил характер личной унии^[19]. Смерть королевы Изабеллы в ноябре 1504 года вызвала сумятицу в стране. Фердинанд утратил титул короля-консорта Кастилии и временно исполнял обязанности правителя этого королевства. Законной наследницей Изабеллы в Кастилии была ее старшая дочь Хуана, сестра Екатерины и супруга тщеславного, деспотичного и известного своими любовными похождениями Филиппа Красивого, герцога Бургундии. Будучи сыном Максимилиана I Габсбурга, «римского короля»^[20], который вскоре стал императором Священной Римской империи, Филипп был правителем исторических Нидерландов – остатков территорий, принадлежавших Карлу Смелому с 1467 по 1477 год, а затем аннексированных королем Франции Людовиком XI. Эти земли, границы которых постоянно менялись, включали большую часть современных Нидерландов, Бельгию и Люксембург.

У Фердинанда не было сына-наследника, поэтому смерть королевы Изабеллы положила начало спорам о престолонаследии в Испании. Пока эта проблема не будет решена, Генрих VII решил оставить вопрос о выборе невесты для своего сына открытым³². Воспользовавшись этим, принц Генри накануне своего четырнадцатилетия вызвал к себе нотариуса и зачитал ему отвечающий всем правилам протест, в котором он заявил, что, поскольку брачный контракт был подписан им до достижения необходимого возраста, он вправе не связывать себя обязательствами договора, который «не имеет законной силы»³³. Екатерину это очень огорчило. «Нет женщины, каков бы ни был ее статус,– жаловалась она в письме к отцу,– пострадавшей сильнее, чем я. Ни одно из обещаний относительно моего брака не было исполнено»³⁴.

Ее жалобы не были услышаны. Генриха VII больше всего беспокоил вопрос безопасности династии. Вскоре после прибытия Екатерины в Англию Эдмунд де ла Поль^[21], кузен Елизаветы Йоркской, бежал и скрывался во Франции, Генрих же хотел его вернуть во что бы то ни стало. Удобный случай представился в январе 1506 года, когда Филипп и Хуана отплыли из Нидерландов в Испанию, чтобы заявить о своих правах на кастильский трон, оставив своих детей, в частности пятилетнего сына и наследника принца Карла Гентского, на попечение их тетки Маргариты Австрийской. В то время де ла Поль уже находился под защитой Филиппа. Когда корабль Филиппа попал в сильный шторм и они вынуждены были искать убежища на побережье Дорсета неподалеку от Уэймута, Генрих VII уговорил их сойти на берег, оказал им радушный прием в Виндзорском замке и щедро одарил подарками, на что Филипп в знак благодарности согласился выдать де ла Поля при условии, что английский король торжественно пообещает сохранить тому жизнь. Далее был заключен договор о торговле и состоялась церемония обмена знаками рыцарского отличия, в ходе которой Филипп произвел четырнадцатилетнего принца Генри в рыцари бургундского ордена Золотого руна³⁵.

Во время пребывания Филиппа в Англии молодой Генри следовал за ним по пятам. Герцог приходился ему крестным отцом, поэтому неудивительно, что они проводили так много времени вместе. В Уинчестере, куда Генри отправился встречать Филиппа, державшего путь в Виндзорский дворец, он привел его в Большой зал Уинчестерского замка времен Норманнского завоевания и с гордостью показал массивный деревянный круг, который, по преданиям, служил столешницей того самого Круглого стола короля Артура и его рыцарей. Впоследствии, став королем, Генрих прикажет реставрировать эту столешницу³⁶. Филипп, которому на тот момент исполнилось двадцать семь лет, был настоящий атлет, и его крестник не скрывал своего восхищения, общаясь с ним как с отцом, которого ему всегда хотелось иметь. Он продолжал превозносить его и двадцать лет спустя, о чем свидетельствуют слова, сказанные испанскому послу: «Я по-прежнему держу его портрет в одной из комнат моих покоев, которую я называю комнатой Филиппа, и это моя любимая комната во дворце не столько из-за названия, сколько из-за того, что он был моим крестным отцом». Он помнил об этом всегда и даже в последние месяцы жизни продолжал покупать «ароматы для комнаты герцога Филиппа»³⁷.

Впрочем, покинув Англию, Филипп прожил недолго: прибыв в Кастилию, он через полгода умер от лихорадки, оставив Хуану полноправной королевой Кастилии и наследницей Фердинанда II в Арагоне. Чтобы укрепить контроль над Кастилией, Фердинанд упрятал дочь в монастырь неподалеку от Бургоса, а потом в замок Тордесильяс и правил страной вместо нее. Поступая таким образом, он заботился о том, чтобы в дальнейшем престол объединенного испанского королевства перешел к Карлу Гентскому, который пока находился на попечении своей тетки, Маргариты Австрийской, назначенной императором Максимилианом управлять габсбургскими Нидерландами³⁸.

Между тем Генрих VII переориентировал свою дипломатическую политику в попытках укрепить связи с Максимилианом и набирающей силу династией Габсбургов, ветви которой распространялись по всей Северной Европе, что было вполне обоснованно в свете событий, развернувшихся на международной арене. Вторжение войск короля Франции Карла VIII в Италию в 1494 году перекроило карту Европы. На последующие семьдесят пять лет Италия стала местом столкновения политических интересов. Главными полями сражений были герцогство Миланское, которым правил герцог Лодовико Сфорца (затем власть там захватил Карл), и Неаполитанское королевство, на власть в котором претендовал он же, однако в итоге оно перешло под власть Фердинанда II Арагонского. Отчаянная борьба велась как между отдельными городами Италии, так и между городами и более могущественными республиками. Флоренция и Пиза, например, десятилетиями вели междоусобные войны, отвоевывая друг у друга богатую добычу; Венеция, благодаря удачному расположению на Адриатике могущественная и богатевшая с каждым годом за счет развития торговли как в Средиземноморье, так и далеко за его пределами, всегда вызывала зависть и рассматривалась как сильный союзник или противник, но чаще как лакомый кусок. Сложная политическая ситуация усугублялась тем, что папа римский, будучи как духовным, так и светским лидером, которому принадлежала огромная территория в Центральной Италии – Папская область, зачастую не только поддерживал, но и поощрял войны. В довершение всего Максимилиан, несмотря на австрийское происхождение, заявил о своих правах на власть в нескольких итальянских городах. После смерти Филиппа он открыто заговорил о своих намерениях выдворить французов из Ломбардии и прибыть в Рим или Болонью, чтобы там папа римский короновал его как императора Священной Римской империи.

Свою роль сыграла и внутренняя политическая обстановка в Англии. Ни один английский город или регион не был так сильно вовлечен в экономические и политические процессы, как Лондон, чьи торговые интересы были на стороне габсбургских Нидерландов. Дело в том, что международные торговые сети и банковские системы Северной Европы концентрировались вокруг так называемых «ярмарочных» городов (англ. “mart” towns)– Антверпена и Берген-оп-Зом в Нидерландах, где лондонская торговая компания купцов-авантюристов (Company of Merchant Adventurers)^[22] имела определенные привилегии на продажу сукна на ярмарках, проходивших там четыре раза в год. К 1500 году Антверпен упрочил свои позиции в качестве главного кредитного рынка Северной Европы. На протяжении нескольких столетий правители Англии финансировали свои военные походы за счет краткосрочных займов в банках Антверпена и специализированных лицензий на экспорт больших объемов необработанного английского сукна для продажи в «ярмарочных» городах без уплаты таможенных пошлин³⁹.

Одержимый идеей сохранения династии, Генрих VII сделал несколько попыток заключить новые брачные союзы. Все они потерпели неудачу, кроме двух: вскоре после смерти его жены его старшая дочь Маргарита покинула Ричмондский дворец и отправилась в тридцатитрехдневное путешествие в Эдинбург, где состоялась ее свадьба с королем Шотландии Яковом IV. Еще более впечатляюще выглядит другой его поступок, когда в декабре 1507 года он договорился с Максимилианом о том, чтобы его младшая дочь Мария обручилась с Карлом Гентским (будущим Карлом V Габсбургом, императором Священной Римской империи), брак с которым должен был быть заключен сразу же по достижении им соответствующего возраста. Генрих считал эту договоренность своим главным достижением и потратил более 260 000 фунтов, не жалея денег на подкупы и вознаграждения, чтобы уговорить Габсбургов на этот союз⁴⁰.

В 1509 году Генрих VII слег. Его преданная мать Маргарет Бофорт приехала в Ричмонд, чтобы ухаживать за смертельно больным сыном. К 31 марта стало ясно, что «никакой надежды на выздоровление нет»⁴¹. Неделю спустя был приглашен нотариус для составления завещания, однако король продержался еще некоторое время и скончался в субботу 21 апреля в 11 часов вечера. Измученный непосильными требованиями, которые он предъявлял к самому себе, он умер в возрасте пятидесяти двух лет.

Время принца Генри пришло.

2. Генрих: уроки королевского мастерства

Последние годы правления Генриха VII были омрачены нарастающей тревогой и дурными предчувствиями, которые словно подтверждали подозрения в том, что он не был истинным королем, а лишь самозванцем и узурпатором. Молодой Генрих VIII жаждал немедленного признания, поэтому решил начать с чистого листа, окончательно порвав с прошлым. Он станет «любезным» принцем, провозвестником нового стиля правления. Его школьный наставник лорд Маунтджой уловил эти настроения: «Небеса смеются, и земля ликует, и все вокруг полно молоком, медом и нектаром, потому что жадность и стяжательство изгнаны навек, а новый король жаждет не золота и драгоценностей, а доблести и славы»^[23]. Маунтджой не скупился на похвалы, утверждая, что молодой король станет тем правителем, который всегда будет питать страсть к «справедливости и честности». Принцу, столь щедро одаренному почти божественными способностями, суждено стать «спасителем» страны. Его царствование ознаменует начало нового Золотого века¹.

Однако не всем подобные перспективы казались убедительными. Посол Венецианской республики Пьеро Паскуалиго, удостоенный аудиенции Генриха VIII в самом начале его правления, обращает внимание на то, что новоиспеченный король наслаждается производимым им впечатлением. Прибыв в Ричмондский дворец к завтраку в день святого Георгия, Паскуалиго застал Генриха, когда тот в тяжелой бархатной мантии пурпурного цвета на подкладке из белого шелка и со шлейфом длиной четыре ярда^[24] сидел, развалившись на золоченом троне, выставив напоказ регалии ордена Подвязки. «Его шею обвивала золотая нагрудная цепь, с которой свисал бриллиант размером с самый крупный грецкий орех, какой мне когда-либо доводилось видеть, а к нему была подвешена очень большая и очень красивая жемчужина круглой формы». Его пальцы были «сплошь унизаны драгоценными перстнями»².

Генрих постарался исправить некоторые ошибки своего отца, однако не смог полностью отказаться от его методов. Генрих VII на смертном одре поклялся простить долги тем, кто оказался на грани разорения из-за его налоговых притеснений. Его сын расширил королевскую милость, предложив всем, с кем обошлись несправедливо, заявить о себе и получить «беспристрастное отправление правосудия», на которое не могли повлиять богатые и власть имущие. Подданных призывали без опаски жаловаться на все случаи вымогательства и притеснений, которым они подвергались ранее, при этом их заверяли, что виновные будут сурово наказаны. Все эти заверения оказались пустыми обещаниями. Генрих простил долги некоторым пострадавшим от притеснений его отца, однако даже тем, кто получил полное освобождение от непомерных выплат, могли грозить новые штрафы. Так, например, герцог Бекингем, в котором Генрих всегда видел серьезную угрозу, поскольку тот открыто заявлял о своем наследственном праве на должность лорда верховного констебля Англии (высшая должность с почти королевскими полномочиями в чрезвычайных ситуациях), был освобожден от долгового обязательства в размере 400 фунтов, однако с него неправомерно взыскали свыше 7000 фунтов, и ему пришлось истратить 3500 фунтов на судебные издержки. Спустя четыре года герцог Бекингем одержит победу в суде, доказав свое право занимать должность констебля, однако Генрих так и не разрешит ему занять этот пост, сославшись на то, что эта должность «слишком высока и опасна»³.

Пожалуй, самым неожиданным и вместе с тем самым закономерным было импульсивное решение Генриха жениться на Екатерине Арагонской, при том, что он уже «был женат» на ней, а потом отказался от этого брака. Он уклончиво объяснял это решение то тем, что искренне любит ее, то тем, что выполняет предсмертную волю отца⁴. Будучи на шесть лет старше короля, Екатерина была далека от того идеала, который воплощала в себе мать Генриха, но с ней было спокойно и надежно, а самое главное – это был наиболее простой и быстрый способ обеспечить безопасность династии и трона. Он не прислушался к словам архиепископа Кентерберийского Уильяма Уорэма, предупреждавшего о том, что его официально зарегистрированный отказ от брачного договора может стать причиной, по которой папская булла, полученная его отцом с целью устранения препятствий для заключения брака с вдовой брата, не будет иметь достаточной юридической силы⁵.

В память об умершей матери Генрих назначил церемонию бракосочетания в часовне Елизаветы Йоркской – он надеялся хотя бы так ощутить ее присутствие. Все прошло очень скромно, гостей было немного. Терзался ли Генрих угрызениями совести от того, что женится на вдове своего брата? Даже если и так, он быстро избавился от них. Отец заставил его навсегда заучить суровые правила, которыми «должен» руководствоваться король: монархии и династии строятся не на одной лишь добродетели и хорошей репутации. В основе – всегда семьи, браки и рождение законных наследников и преемников. Только с появлением потомства король может говорить о сохранении династии. В Екатерине текла королевская кровь, она была рядом, об условиях ее приданого было решено уже давно, но утверждать, что она вскружила ему голову, учитывая, что он долгие месяцы и даже годы вообще не замечал ее, значило быть в плену иллюзий – так впервые проявилась способность Генриха обманывать себя всякий раз, когда это было нужно⁶.

Екатерина в свою очередь поставила себе цель выйти замуж за Генриха с того самого времени, когда об этом впервые заговорили ее родители после смерти принца Артура. Она считала, что быть супругой короля – это ее предназначение, и, достигнув этого статуса, не желала от него отказываться. Она тоже слегка притворялась, утверждая, что любит нового мужа «гораздо больше», чем самое себя⁷.

В ноябре 1509 года Генрих назначил себе альмонария, священника, который прислуживал королю во время богослужений и ведал раздачей королевской милостыни. Эту должность занял некто Томас Уолси, обходительный, ловкий, изобретательный, умеющий угодить. Настоящий мастер своего дела, он был старше короля лет на двадцать и, как мог, старался научить молодого монарха тонкостям управления. Несмотря на свое незнатное происхождение – Уолси был сыном мясника из Ипсвича,– он учился в колледже Магдалины в Оксфорде. Получив в пятнадцать лет степень бакалавра искусств, он в 1497 году был выбран членом совета колледжа, а позднее – казначеем, однако вскоре подвергся суровой критике за перерасход средств (как говорят) на строительные работы по возведению башни Магдалины. В 1498 году он был рукоположен в священники и получил несколько приходов, а затем стал капелланом при Генрихе VII. Заметив его незаурядные способности, король несколько раз отправлял его с миссией в Шотландию и Нидерланды; успешно справившись с поставленными задачами, Уолси обеспечил себе продвижение по службе и вскоре стал деканом^[25] Линкольна и Херефорда.

Как королевский альмонарий, Уолси теперь служил в Королевской капелле. Он не только исповедовал Генриха и служил мессы, но и стал его младшим советником, занимаясь в основном разбором прошений, однако нередко участвовал и в обсуждении важных политических вопросов. Он быстро завоевал расположение короля, оставив своих соперников далеко позади. В книге «Жизнь Уолси» (Life of Wolsey), которую в 1550-х годах написал его джентльмен-привратник и первый биограф Джордж Кавендиш, говорится, что из всех советников альмонарий был «самым ревностным и услужливым… готовым исполнить любое желание и прихоть короля, чего бы они ни касались. Неудивительно, что для короля он стал незаменимым инструментом осуществления грандиозных планов по части удовольствий»⁸.

Как отмечает Кавендиш, для Уолси не существовало общепринятых в политике принципов. Вместо них было умение ориентироваться, мастерски сочетать войну, равновесие политических сил и мир для достижения определенных политических целей – этому он и обучал Генриха. Его главным козырем было желание угодить королю и таким образом добиться своего. В этом Уолси помогал его «особый дар красноречия и умение ловко поддакивать в нужный момент». Не гнушаясь любыми средствами, «он умел убедить и заставить плясать под свою дудку любого». Он пользовался безграничным влиянием. Дипломат и сборщик папского налога («пенс в пользу святого Петра») в Англии Полидор Вергилий^[26], который был очевидцем событий, пишет:

Каждый раз, когда Уолси нужно было получить что-то от Генриха, он как бы невзначай в разговоре затрагивал этот вопрос; затем также невзначай извлекал откуда-то занятную маленькую вещицу в качестве подарка и, пока король с восхищением ее разглядывал, ловко возвращался к теме и продвигал занимавшую его идею⁹.

Всегда имея под рукой верного помощника в лице своего альмонария, Генрих мог сколько угодно предаваться любимым развлечениям. Сочиненная им примерно в это время баллада начинается так:

В письме своему тестю, написанном на латыни (Генрих не владел испанским, а Фердинанд – английским), он пишет: «Я провожу большую часть времени в забавах и развлечениях, среди которых соколиная и прочая охота и другие полезные для здоровья занятия, а еще я участвую в рыцарских поединках и турнирах и занимаюсь прочими благородными видами спорта и в то же время много езжу по стране, знакомлюсь со своими владениями»¹¹. Он заверял, что не станет «пренебрегать делами государства», однако пока они явно играли для него второстепенную роль. Когда старшие умудренные опытом советники пытались его вразумить, он отмахивался от их увещеваний: его стиль правления складывался уже тогда, когда он щедро одаривал своих друзей подарками и наградами, опустошая казну, которую методично собирал его бережливый отец.

Не обошлось и без жертв. В погоне за популярностью Генрих приказал арестовать ближайших советников своего отца Эдмунда Дадли и Ричарда Эмпсона, после чего их судили по сфабрикованному обвинению в государственной измене. Их держали в Тауэре, пока Генрих решал, могут ли они еще пригодиться ему или нет. К августу 1510 года волна недовольства соратниками прежнего короля приняла угрожающие масштабы. Не желая брать на себя ответственность за их действия, Генрих приказал их обезглавить, а сам в это время уехал на охоту¹². Признавать вину за допущенные ошибки никогда не входило в его принципы.

Екатерина в первые годы замужества старалась переделать себя на английский лад, однако полностью ей это так и не удалось. Еще живя в Испании, она подписывалась именем Каталина (исп. Catalina) через латинскую букву С. Выйдя замуж за Генриха, она стала подписывать свои письма в Испанию именем Катерина (Katherina), а в письмах английским адресатам – Кэтрин (англ. Katherine), в обоих случаях через латинскую букву К, или просто «Королева» (исп. La Reyna)¹³. Она заказала свой портрет, на котором новоиспеченная королева была изображена с золотой подвеской на груди в форме буквы К. Екатерина прилагала немало усилий, желая заговорить по-английски, но владела им неуверенно и лучше всего чувствовала себя в окружении преданных испанских фрейлин. На политической арене она стремилась отстаивать интересы Испании, что было на руку ее отцу, который использовал рвение дочери в качестве секретного оружия дипломатии. Со времени своего приезда в Англию она состояла с ним в переписке, и нередко содержание их писем было тщательно зашифровано¹⁴. Ее доверенными лицами в основном были те, кто приехал вместе с ней из Испании. Среди них она более всего могла положиться на своего католического духовника, брата-францисканца Диего Фернандеса, с которым ежедневно проводила долгие часы в молитвах¹⁵.

В первый день нового, 1511 года, казалось, ее молитвы были услышаны – в своих покоях в Ричмондском дворце королева родила мальчика. Исполненный радости, Генрих сразу же отправился вознести благодарности Святой Деве в церковь Божьей Матери Уолсингемской в Норфолке – это паломничество (двести миль туда и обратно) было первым из трех, которые он совершит в ближайшие десять лет¹⁶. Младенец, которого назвали Генри в честь отца и деда, был крещен во францисканской церкви в Ричмонде; его крестной матерью стала Маргарита Австрийская, представленная на церемонии доверенным лицом.

Целых семь недель продолжалось всеобщее ликование: по всей стране в церквях шли благодарственные молебны, а на улицах городов устраивались фейерверки и горожан бесплатно угощали вином. Следуя традиции, Генрих устроил в честь новорожденного сына двухдневный рыцарский турнир, не скупясь на расходы. Он сам в костюме рыцаря Верное Сердце выехал на ристалище во главе так называемых «зачинщиков» против «защитников», которых представляли его верные друзья, в том числе и Чарльз Брэндон, а Екатерина с обожанием смотрела на своего супруга с трибуны. К вечеру второго дня наступило время театрализованных представлений, были приглашены музыканты, певцы и устроен пир – сын Генриха заслуживал только лучшего. Великодушие было проявлено даже тогда, когда неуправляемая толпа прорвалась сквозь охрану в пиршественный зал, в результате чего были похищены знаки с буквами H и K из чистого золота, украшавшие великолепные наряды придворных. Позже одному из похитителей удалось выручить за свою добычу четыре фунта – это было больше, чем мог заработать простой ремесленник за год, и на такие деньги в те времена можно было бы купить два акра^[28] сенокосных угодий¹⁷.

Однако ликование Генриха было недолгим. Через пятьдесят два дня после появления на свет маленький принц Генри заболел и умер в Ричмондском дворце. Екатерина держалась стоически, следуя примеру своей матери Изабеллы, которая в свое время встретила известие о смерти сына словами: «Бог дал, Бог взял»¹⁸. И все-таки для нее это была горькая утрата. Генрих переживал эту трагедию по-своему: старался не терять присутствие духа и, ради спокойствия жены, не показывал своего горя. Все что он мог сделать,– устроить сыну похороны с почестями, достойными принца¹⁹.

В последующие годы слухи о беременностях Екатерины так или иначе доходили до дипломатов, приезжавших в страну²⁰. Она снова забеременела в 1513 году, но родила раньше срока в сентябре или октябре, и новорожденный мальчик не прожил и нескольких часов; другой ребенок, тоже мальчик, родился мертвым в ноябре или декабре 1514 года; не выживали и другие младенцы, родившиеся в 1515, 1517 и 1518 годах²¹.

Генрих считал, что неудачи с рождением детей происходят из-за женских болезней, которыми якобы страдала его жена. Однако современные эксперты видят причину в несовместимости групп крови супругов. Все неудачные беременности Екатерины обнаруживают симптомы гемолитической болезни новорожденных, вызванной генетической несовместимостью групп крови его родителей. Если один из родителей имеет положительный келл-фактор, а другой – отрицательный, у такой пары редко рождается более одного жизнеспособного ребенка. Если носителем этого антигена был Генрих, а у Екатерины его не было – как и у 90% представителей европеоидной расы,– можно утверждать, что виновником всех проблем был сам Генрих. Эта теория кажется убедительной, тем более если учесть, что сестры Екатерины не испытывали трудностей с рождением детей. И все же даже современный уровень знаний не дает исчерпывающего ответа на вопрос, который мог бы пролить свет на всю историю отцовства Генриха²².

Около четырех часов утра во вторник 18 февраля 1516 года королевская чета наконец вздохнула с облегчением – королева родила здоровую девочку, которая при крещении получила имя Мария. Это была радость и для Екатерины, и для Генриха, который не преминул поделиться ею с послом Венеции: «Если на этот раз родилась дочь, то милостью Божьей за ней последуют и сыновья», ведь он и королева «еще молоды». Генриху тогда должно было исполниться двадцать пять, а Екатерине было тридцать²³.

Не менее важным, чем сохранение династии, Генрих считал упрочение своего положения на международной арене, и здесь Уолси стал его правой рукой, а Екатерина отошла на второй план. После коронации Генрих поклялся, что начнет войну с Францией, как только представится удобный случай. Известно, что, принимая специального посланника Франции, который сообщил, что прибыл по поручению своего короля с целью подтвердить существующий мир и что этот визит нанесен в ответ на письмо, полученное от одного из старших советников английского монарха, Генрих возмущенно воскликнул: «Кто написал это письмо? Чтобы я просил мира у короля Франции, который даже в глаза мне смотреть не смеет и уж тем более вести со мной войну?!»²⁴ Умудренные опытом советники Генриха, в первую очередь епископ Уорэм, склоняли его к миру, в то время как его молодые соратники, в частности Чарльз Брэндон и камергер стула Уильям Комптон (главный помощник короля в удовлетворении его естественных потребностей) с юношеской горячностью убеждали короля начать войну.

В пылу азарта молодой Генрих мечтал повторить подвиги Генриха V и доказать в бою свои права на французский престол²⁵. Амбиции короля полностью совпадали с настроениями его подданных. Впрочем, у него был и другой мотив. Зная о том, какое значение приобретает Италия в международной политике, и в особенности о важной роли папы Юлия II как военного лидера, Генрих объявил себя «добропорядочным сыном папы римского». Это были отнюдь не громкие слова, а искренние уверения в самых серьезных намерениях. С ранней юности Генрих стремился получить от папы римского титул «защитник Святого Престола», который мог бы соперничать с титулом «архихристианский король» (фр. roi très chrétien), дарованным королю Франции. В награду за преданность папа Юлий II в праздник Пасхи 1510 года пожаловал Генриху освященную Золотую розу (символ особого расположения папского престола), а также прислал 100 голов пармезана и столько же бочек с вином. Генрих ответил на этот подарок, отправив партию корнуэльского олова для кровельных работ в соборе Святого Петра, который возводили в то время в Риме²⁶.

Шанс проявить себя на поле боя возник в тот момент, когда Людовик XII начал угрожать Юлию II. Французская армия заняла уже большую часть Северной Италии и готовилась вторгнуться в Папскую область, когда Юлий, более известный как «папа-воин», начал объединение европейских сил в Священную лигу, дабы отразить удар французских войск. Ответные действия Людовика, отказавшегося поддерживать связи с папой римским и созвавшего Вселенский собор в Пизе с целью его низложения, вызвали негодование Генриха: католическая вера была под угрозой – разве он мог стоять в стороне²⁷?

В мае 1511 года Юлий был вынужден оставить Болонью, однако к октябрю Священная лига была создана. Генрих с Фердинандом должны были вместе войти в Аквитанию с юга, папские войска – отвоевать Эмилию-Романью; Максимилиан должен был занять Верону и вместе со швейцарскими и венецианскими войсками изгнать французов из Ломбардии. Однако в Пасхальное воскресенье 1512 года армия Лиги потерпела унизительное поражение, и тогда Уолси отправил десятитысячное войско в Аквитанию и флотилию из восемнадцати кораблей, чтобы захватить и разграбить побережье Бретани. Захват Аквитании не удался, поскольку Фердинанд вышел из игры, однако в целом Лиге удалось достичь своей цели, поскольку Людовик был вынужден вернуться во Францию²⁸.

Следующей зимой Генрих решил расширить военные действия и осуществить свою юношескую мечту – повести королевскую армию на полномасштабный захват территории Северной Франции. Уолси разработал план развертывания войск, обеспечил поставки вооружения и снабжение продовольствием, что помогло ему быстро продвинуться по службе. Не прошло и года, как он занял освободившееся место архиепископа Йоркского. Сначала он стал деканом Йорка, а затем епископом Линкольна. Вскоре Генрих начал настойчиво уговаривать Ватикан сделать его кардиналом. В сентябре 1515 года кандидатура Уолси была утверждена, после чего Генрих назначил его лорд-канцлером и главным министром. Уолси становился настолько могущественной фигурой, что один из секретарей Генриха, Ричард Пейс, назвал его quasi alter deus (от лат. «почти второй Бог») и alter rex (от лат. «второй король»)– эти прозвища прочно за ним закрепились²⁹.

Весной 1513 года Генриху предстояло принять еще несколько важных решений, прежде чем отправиться в поход против Франции. Первое касалось участи Эдмунда де ла Поля, содержавшегося в Тауэре со времен его экстрадиции, – решение о его казни Генрих принял без лишних формальностей несмотря на то, что в свое время его отец дал обещание сохранить Полю жизнь. Второе относилось к назначению Екатерины регентом на время отсутствия короля. В теории это означало, что королева-консорт получала огромные полномочия, однако на деле Генрих, не будучи уверен в том, можно ли доверять своей супруге, назначил команду старших советников. Они, к великому неудовольствию Екатерины, должны были контролировать все ее действия. Решение о назначении Томаса Говарда, графа Суррея, командующим оставшимися войсками было принято на случай, если король Шотландии Яков IV воспользуется отсутствием монарха и двинется на Англию. Несмотря на то что старшая сестра Генриха была замужем за шотландским королем, отношения с Шотландией оставались напряженными. И хотя ранее Говард в битве при Босворте выступал на стороне противников Генриха Тюдора, восхождение нового короля дало ему возможность реабилитироваться.

13 июня 1513 года Генрих в роскошном военном облачении, в доспехах, украшенных драгоценными камнями, высадился в Кале и отправился в Артуа во главе войска в 30 000 человек, что по численности превышало войско Генриха V, с которым тот когда-то пересек Ла-Манш. Момент был выбран удачно. К этому времени папа Юлий II уже умер, и его сменил более молодой и менее воинственный папа Лев X. Осмелев, французская армия перешла через Альпы и заняла большую часть территории герцогства Миланского. Однако закрепить успех им не дала швейцарская армия, которая обратила французов в бегство. В результате они не смогли перегруппироваться, чтобы вернуться вовремя домой и дать отпор Генриху.

В течение двух недель авангард Генриха, преодолев сорок миль, в конце концов подошел к стенам крепости Теруан на границе с Нидерландами; после некоторой задержки, вызванной сильными дождями, был начат артиллерийский обстрел. Прибытие подкрепления во главе с Максимилианом позволило усилить осаду крепости, однако серьезных успехов удалось добиться лишь тогда, когда основные силы Генриха перекрыли подступы к городу. Утром 16 августа захваченные врасплох освободительные силы французский армии обратились в бегство с такой поспешностью, что это сражение получило название «Битва шпор». Генрих счел победу в этом сражении знаменательной, хотя в главных боевых действиях он участия не принимал. Через неделю город сдался.

Окрыленные победой, Генрих и Максимилиан вошли в крепость, чтобы принять решение о ее дальнейшей участи. Внутри они обнаружили лишь несколько сколь-нибудь значимых зданий рядом с собором, и, если бы англичане решили оставить крепость за собой, им пришлось бы разместить там довольно внушительный гарнизон. Гораздо проще было все разрушить. Это решение получило горячую поддержку Максимилиана, которому Теруан давно доставлял одни неприятности. Триумфально вступив в город, Генрих передал его во владение Максимилиану, который не оставил там камня на камне. Уцелели лишь собор и несколько близлежащих домов духовенства³⁰.

Опьяненный успехом, Генрих приказывает своей армии двинуться маршем на восток к Турне, другому приграничному городу в семидесяти милях от Теруана, также служившему воротами в Нидерланды, а сам вместе с Максимилианом направляется в Лилль. Генрих въехал в Лилль верхом на боевом коне в сопровождении придворных и двухсот вооруженных всадников. Жители города вручили ему ключи от ворот крепости, а затем он впервые встретился с Маргаритой Австрийской. Это была первая из трех встреч за эти недели, и Маргарита вместе со своими придворными дамами устроила в его честь празднества, продолжавшиеся несколько дней. В первый же вечер Генрих блистал своими музыкальными талантами: он пел и играл на флейте и корнете, а потом, сбросив башмаки, лихо танцевал в одном дублете, как когда-то на свадьбе принца Артура. Затем он затеял флирт сначала с Мариной Бургундской, известной как «мадам бастард», внебрачной дочерью португальской аристократки, после чего стал нашептывать «милые глупости» (фр. belles choses) и «прочие нежности» (фр. paroles)^[29] другой фрейлине, Этьенне де ла Бом, которой он пообещал богатое приданое, когда она будет выходить замуж³¹.

В это время пришло известие от Екатерины. Она сообщала, что Шотландия действительно предприняла попытку выступить против Англии, воспользовавшись отсутствием Генриха. Однако Томас Говард, граф Суррей, нанес сокрушительное поражение шотландской армии в битве при Флоддене неподалеку от Брэнкстона в Нортумберленде – жестоком кровавом сражении, продолжавшемся до наступления темноты. Шотландская армия была наголову разбита, а сам Яков IV и почти весь цвет шотландской знати остались лежать на поле боя. Как убедительное доказательство победы Екатерина отправила супругу боевой трофей – окровавленную сорочку поверженного шотландского короля. Радуясь этой победе, она опрометчиво поставила ее выше победы Генриха. В письме к мужу, впервые написанном собственноручно и к тому же на английском языке, она признавалась: «По моему мнению, эта битва для Вашего Величества и всего Вашего королевства является величайшей гордостью, которую только можно себе представить, и делает Вам больше чести, чем даже завоевание короны Франции». Ей хватило благоразумия не упоминать о собственных заслугах. Воздав «благодарения Богу», она ни слова не сказала о том, что сама, не дожидаясь, когда начнут действовать назначенные королем советники, смогла мобилизовать резервные войска численностью 40 000 человек и выступила в поход вместе с ними на случай, если граф Суррей потерпит поражение, потому что считала, что эта война есть и ее война³².

Жители Турне, опасаясь притеснений, обратились к Маргарите Австрийской с просьбой вступиться за них. Они понимали, что Маргарита находится в затруднительном положении: город – процветающий торговый центр, известный своими гобеленами тонкой ручной работы и винами, удобным стратегическим положением и прекрасными мостами через реку Шельда – унаследовал фламандские культурные традиции, и на него претендовал Максимилиан. Маргарита изо всех сил старалась не допустить кровопролития, однако Генрих не желал ничего слушать. По свидетельству бургундского хроникера Робера Маркеро, который хорошо понимал сложившуюся ситуацию, Генрих был глубоко оскорблен дошедшими до него пасквильными балладами и песнями, которые сочиняли про него жители города. «С Божьей помощью,– заявлял он,– я отомщу за эту ложь и оскорбления». Один из памфлетов, автор которого пренебрежительно отзывался о происхождении Генриха, привел его в ярость. На одном из военных советов Генрих, резко обратившись к Маргарите, велел ей замолчать и покинул зал³³.

Осмотрев двойные стены крепости Турне, в которой было девяносто пять башен и семь укрепленных барбаканов, Генрих приказал своему войску занять боевые позиции. 16 сентября начался артиллерийский обстрел крепости. Город был довольно хорошо укреплен, но в крепости не было постоянного гарнизона, а стены не выдерживали выстрелов осадных орудий. Поняв, что запасы продовольствия и вооружения заканчиваются, а подъездные пути к городу отрезаны, горожане решили сдаться. Уолси умело воспользовался ситуацией и выступил с предложением, в котором жителям дали понять, что на этот раз город не будет ни уничтожен, ни передан Максимилиану. Поскольку Генрих имел законное право на французский престол, то Турне мог стать частью его владений и должен был подчиниться его власти. Дальнейшие переговоры позволили окончательно решить вопрос. В воскресенье 25 сентября, спустя десять дней после того, как Генрих сделал смотр своему войску, состоялся торжественный въезд короля в город³⁴.

Максимилиан появился чуть позже, и вскоре к нему присоединилась Маргарита, которая привезла с собой принца Карла Гентского и осталась на десять дней. После мессы, на которой Генрих и Максимилиан присутствовали вместе, они договорились о том, что бракосочетание Карла и младшей сестры Генриха Марии должно состояться в Кале не позднее 15 мая следующего года, а после свадебной церемонии Максимилиан должен будет объявить о том, что Карл уже достиг того возраста, когда он может быть назван его преемником. Тринадцатилетний Карл сопровождал Генриха и Максимилиана на «королевском рыцарском турнире», устроенном англичанами под проливным дождем.

На ристалище Генрих и Чарльз Брэндон вызывали на бой всех желающих, при этом «королю прислуживали двадцать четыре пеших рыцаря, одетые в плащи из пурпурного бархата и золотой парчи». Организатором и распорядителем турнира был сэр Томас Болейн, который получил за свои услуги приличную сумму 40 фунтов (более 40 000 фунтов в переводе на современные деньги). Далее состоялся праздничный обед более чем из ста блюд, который сопровождался музыкой, танцами и театральными представлениями на темы придворной жизни³⁵.

За торжествами со стороны наблюдала дочь Томаса Болейна Анна, которой было тогда лет двенадцать-тринадцать. Она была одной из молоденьких фрейлин Маргариты Австрийской, присланной отцом ко двору королевы в Мехелене. Анна была с Маргаритой и в Лилле, когда туда прибыли Генрих и Максимилиан после падения Теруана. Возможно, именно тогда Генрих впервые ее и увидел, хотя он вряд ли запомнил эту встречу, поскольку был слишком занят флиртом с дамами постарше и купался в их внимании, как и подобает герою-победителю.

3. Анна: детство и отрочество

Анне Болейн было суждено выйти замуж за человека знатного происхождения. Она родилась в семье, в которой всегда стремились увеличить благосостояние и повысить социальный статус, из поколения в поколение заключая браки, на которых росла и крепла династия. Джеффри Болейн-старший, прапрадед Анны, был из простой семьи, однако, занимаясь текстильным делом в деревушке Сол, примерно в восьми милях к западу от Бликлинга, неподалеку от Эйлшема в Норфолке, он настолько преуспел, что смог жениться на Элис Брактон, дочери и наследнице аристократа, сэра Джона Брактона. Джеффри отдал своего первенца, названного в честь отца, в подмастерья к шляпнику в Лондоне, а второго сына Томаса отправил учиться в колледж Гонвилл-энд-Киз в Кембридже. Впоследствии Томаса избрали в члены совета колледжа, а затем он стал магистром Гонвилл-холла¹. Джеффри-младший сделал себе имя и сколотил состояние, занимаясь торговлей. Он поднялся довольно высоко, став членом Почтенного общества торговцев тканями, старейшей и самой почетной ливрейной гильдии ремесленников. В 1453 году, выставив свою кандидатуру на пост лорд-мэра Лондона, он устроил роскошный ужин в собственном особняке неподалеку от Чипсайда. Свой первый капитал он заработал тем, что продавал оптом английское сукно на ярмарках фламандских городов, покупал там на вырученные деньги шелк, бархат, перец и другие престижные товары, а затем перепродавал их в Англии. Впоследствии это позволило ему отойти от торговли и заняться банковским делом, на котором он заработал больше прежнего. Джеффри-младший предоставлял кредиты и ссуды придворным, аристократам и купцам, покупал и продавал векселя, а также выкупал долги генуэзской торговой компании в Лондоне под астрономические 14%².

Большим шагом вперед – так гласит семейное предание – стал второй брак Джеффри-младшего. После смерти его первой жены Денизы (это произошло до 1448 года), он уже располагал значительным состоянием, что позволило ему сделать предложение леди Энн Ху, старшей дочери и сонаследнице сэра Томаса Ху, который в свое время храбро сражался в Столетней войне, за что ему был пожалован титул лорда, и он стал 1-м бароном Ху и Гастингса. Ему принадлежали большие поместья в Бедфордшире и Норфолке, он пользовался благосклонностью короля Генриха VI и имел хорошие связи при дворе, как любой аристократ во времена Войны роз. Благодаря этому браку прадед Анны вывел семейство Болейн на более высокий социальный уровень. Болейны перестали быть простыми купцами, стремящимися стать землевладельцами.

В 1449 году Джеффри избрали в члены парламента от Лондона, а в 1457 году он стал лорд-мэром Лондона и тогда же был произведен в рыцари. К этому времени он уже вложил немало средств в покупку земель и недвижимости, так как хорошо понимал, что это надежная валюта в борьбе за власть. В 1452 году он приобрел поместье в Бликлинге у престарелого сэра Джона Фастольфа. Ветеран битвы при Азенкуре, чьим именем в слегка измененной форме воспользовался Шекспир, дав его комическому персонажу пьесы «Генрих IV»^[30], Фастольф надеялся поправить дела, продав свое имение подешевле на условиях пожизненной ренты, которую он рассчитывал получать от Болейна и таким образом компенсировать убыток. Болейн сделал ставку на то, что Фастольф долго не протянет, но просчитался. Сэр Джон умер в 1459 году, а к тому времени вражда между Алой и Белой розой только усугубилась³.

Особняк был построен в 1380-х или 1390-х годах сэром Николасом Дагуортом, который умер в 1401 году; его память увековечена на медной мемориальной доске, которая находится в приходской церкви Святого Андрея в Бликлинге неподалеку от самого поместья. Фастольф, судя по всему, не занимался его обустройством, поскольку большую часть времени предпочитал проводить в замке Кейстер или в других принадлежавших ему домах в Норидже и Саутуарке. По итогам сделки Болейну достался замок довольно скромных размеров, окруженный рвом и стеной по периметру прямоугольного двора, сделанной по принципу деревянной рамной конструкции, заполненной кирпичом⁴.

Фастольф, несмотря на данное ранее обещание, отказался продать Болейну поместье в Гайтоне в шести милях к северо-западу от Бликлинга. Причиной тому, скорее всего, стала растущая между ними неприязнь, вызванная тем, что Болейн систематически задерживал рентные платежи. В 1460 году прадед Анны сделал еще одну попытку купить поместье в Гайтоне у исполнителей завещания Фастольфа, но снова потерпел неудачу. Тогда в начале следующего года он с компаньонами оформил совместную купчую на замок Хивер неподалеку от города Севенокс в графстве Кент. К замку прилагались живописные окрестности, земли и угодья, разбросанные по территориям приходов Хивер и Чидингстоун. Стоимость покупки так и осталась неизвестной. Продавцом был сэр Уильям Файнс, лорд Сэй и Сил. Джеффри Болейн, будучи доверенным лицом лорда по вопросам собственности, сумел повлиять на ход сделки. За собой он оставил замок Хивер. К тому времени, когда другие участники вошли в права владения купленной собственностью, к власти пришел король Эдуард IV. Джеффри также приобрел дома в Сассексе, Норфолке, Кенте и Лондоне, но именно замок Бликлинг прадед Анны Болейн выбрал в качестве дома для своей семьи⁵.

У Джеффри Болейна и Энн Ху было двое сыновей – Томас и Уильям и три дочери – Элис, Изабель и Энн. Томас умер, когда ему было двадцать с небольшим, оставив Уильяма наследником всех владений отца, включая Бликлинг и Хивер⁶. В 1463 году Джеффри Болейн умер, и ему были организованы пышные похороны в церкви Святого Лаврентия в Старом Еврейском квартале у Гилдхолла неподалеку от его дома в Лондоне. Он проявил необыкновенную щедрость, завещав своей вдове большую сумму наличными и по 1000 марок (666 фунтов) каждой из дочерей в качестве приданого; 100 фунтов было пожертвовано приходу церкви Святого Лаврентия и 20 фунтов – церкви в Бликлинге. Специальные пожертвования были сделаны на закупку провизии для тюрем Лондона и лепрозориев, на содержание «больных и убогих» в больницах города и на помощь бедным вдовам. Кроме того, по воле покойного была учреждена стипендия в Кембридже за усердное изучение богословия и молитв и было положено жалованье священнику, который должен был в течение двадцати лет служить по нему мессу четыре раза в год, а в остальное время проповедовать и «нести Слово Божье». То, что оставалось после вышеуказанного распределения, следовало использовать на нужды бедняков, строительство школ для детей и на «другие милосердные и благочестивые деяния». В общей сложности на благотворительность было пожертвовано почти 1000 фунтов (более миллиона фунтов в переводе на современные деньги)⁷.

Уильям Болейн, дед Анны Болейн, некоторое время посещал юридическую школу Линкольнс-Инн^[31], а затем был принят в Почтенное общество торговцев тканями. Получив начальные знания в области торгового права, он какое-то время продолжал отцовский бизнес и торговал сукном, но вскоре отошел от дел и жил на доходы от земельных владений. Он тоже заключил выгодный с точки зрения социального статуса брак, взяв в жены Маргарет Батлер, дочь и наследницу Томаса Батлера, графа Ормонда, богатого англо-ирландского аристократа. Примерно в 1475 году молодая пара поселилась в Бликлинге, где у них родилось десять детей: шесть сыновей и четыре дочери. Их старший сын Томас, который впоследствии станет отцом королевы Анны Болейн, родился в 1477 году. Двое других сыновей, Джеймс и Эдвард, были посвящены в рыцари и служили на неприметных должностях при дворе Тюдоров, пока Анна не заняла видное положение, что в корне изменило судьбу Джеймса. Дочери Уильяма удачно вышли замуж: мужем старшей, Энн, стал сэр Джон Шелтон, богатый землевладелец из Шелтона в Норфолке, местечке примерно в десяти милях к югу от Нориджа, двум другим дочерям в будущем придется сыграть заметные роли в истории семьи⁸.

Женившись на Маргарет Батлер, Уильям заключил на редкость удачный союз, хотя поначалу это выглядело не совсем так, поскольку ее отец выступал на стороне проигравших в сражении при Таутоне в 1461 году и полностью восстановил свою репутацию и заслужил прощение только после битвы при Босворте – тогда Елизавета Йоркская назначила его своим камергером. Вернув себе титул и владения, граф Ормонд обосновался в Эссексе, где ему помимо прочего принадлежали поместья Нью-холл рядом с Боремом и Рочфорд-холл близ Ли-он-Си. В 1491 году он получил официальное разрешение обновить замок, восстановив зубчатые стены крепости, и разбить угодья для охоты на оленей площадью 1000 акров (более 400га)⁹.

Уильям Болейн никогда не стеснялся использовать родственные связи в интересах дела. Женившись на Маргарет Батлер, он одолжил денег своему тестю, чтобы тот рассчитался по долгам, и таким образом инвестировал в свое будущее, получив контроль над частью владений Ормонда. Теми же методами он пользовался и в отношении родственников по материнской линии. Он провел несколько сомнительных сделок, рассчитывая на то, что в 1484 году сможет завладеть их фамильным замком Лутон-Ху в Бедфордшире, поскольку все наследники мужского пола к тому времени уже умерли. Однако он не учел, что у лорда Ху был сводный брат, который являлся законным наследником. В итоге Болейны смогли вступить в права наследства только после его смерти, в 1486 году¹⁰.

Уильям учился и искусству службы при дворе. В 1483 году Ричард III произвел его в рыцари Бани^[32], однако после сокрушительного поражения и гибели Ричарда в битве при Босворте Болейны быстро переориентировались, проявив лояльность к новой династии на английском троне – Тюдорам. В 1494 году Уильям Болейн присутствовал на церемонии присвоения принцу Генри титула герцога Йоркского; в 1501 году он был в свите принца во время встречи Екатерины Арагонской на Сент-Джордж-Филдс в Саутуарке¹¹.

Томас Болейн, отец Анны, пошел дальше своего отца. Он родился и вырос в Бликлинге и, едва познакомившись с основами юриспруденции, в возрасте двадцати лет уже принимал участие в подавлении Корнуоллского восстания, где плечом к плечу сражался со своим отцом. Примерно в это же время он женился на красавице Элизабет Говард, старшей дочери графа Суррея и его первой жены Элизабет Тилни. Поскольку Говарды представляли одно из старейших аристократических семейств, это был еще один чрезвычайно выгодный брак. Единственное, что омрачало перспективный союз,– за невестой давали весьма скромное приданое, и Болейнам пришлось нелегко в попытках поправить свое финансовое положение¹². Почти достоверно известно, что пара поженилась к 1498 году, поскольку 22 августа этого года, в славную годовщину битвы при Босворте, король Генрих VII, совершая «путешествие по стране» (своеобразные летние каникулы, во время которых король в сопровождении двора в облегченном составе разъезжал по стране по произвольному маршруту, охотился и наносил визиты некоторым своим подданным), проезжал через Норфолк и остановился на ночлег в поместье «мистера Болейна» в Бликлинге. Королевский визит, пусть даже всего на одну ночь, был знаком особой милости и расположения; и о том, что этой чести был удостоен Томас, говорит упоминание о нем как о «мистере Болейне», в то время как его отца обычно называли «сэр Уильям»¹³.

Как только Томас женился, отец уступил ему дом в Бликлинге, а сам переехал в Лутон-Ху. Лишившись доходов от торговли, которые когда-то были серьезным подспорьем для всей семьи, Томас испытывал финансовые затруднения, и время от времени ему приходилось занимать деньги в Лондоне¹⁴. Позже он признавался: «Когда я женился, мы с супругой жили всего на 50 фунтов в год, которые получали от отца на содержание, пока он был жив»¹⁵. Впрочем, в тратах он себя не ограничивал. В 1501 году Томас и Элизабет присутствовали на свадьбе принца Артура. Спустя два года он в свите графа Суррея сопровождал Маргариту, дочь Генриха VII, в Шотландию, где состоялось ее бракосочетание с королем Яковом IV, и присутствовал среди высокопоставленных гостей на «торжественном пиршестве с королевой»¹⁶.

Со вступлением на престол Генриха VIII Томас Болейн все активнее участвует в придворной жизни и пользуется ее благами. Разносторонний, общительный, с большими способностями к языкам, прекрасно владеющий французским, хорошо разбирающийся в искусстве и литературе, знающий толк в лошадях, соколах и хороших винах, он обладал всеми задатками настоящего придворного. Он сопровождал в последний путь Генриха VII в траурном кортеже, одетый в особую ливрею из черной ткани. Накануне коронации нового короля и Екатерины он был удостоен звания рыцаря Бани, а его супруга была назначена фрейлиной королевы¹⁷. Он прекрасно справился с ролью «защитника» в грандиозном рыцарском турнире, организованном в 1511 году в честь рождения маленького принца Генри. А когда малютка умер, он в составе траурной свиты сопровождал крохотный гробик, обитый черной тканью, на всем пути следования по Темзе от Ричмондского дворца до Вестминстерского аббатства¹⁸.

В Бликлинге у Томаса и его жены родилось трое детей: Мэри, Анна и Джордж. Среди биографов Анны до недавнего времени велись ожесточенные споры о датах их рождения. До 1538 года приходские книги, в которых делались записи о рождениях, бракосочетаниях и смертях, не были обязательными и велись нерегулярно. Вплоть до 1560-х годов многие записи в книгах отсутствуют. В церковном приходе Бликлинга метрические книги появились лишь в 1559 году. Только в 2004 году биографы пришли к единому мнению – Анна была младшей из двух сестер. Новые сведения, найденные в библиотеке Куинз-колледжа в Оксфорде и никогда ранее не использовавшиеся в качестве доказательства, способного разрешить давние противоречия, подкрепляют эту точку зрения (см. Приложение 1). С учетом всего вышесказанного удалось установить, что Мэри родилась около 1499 года, Анна – в 1500-м или 1501-м, а Джордж – в 1503-м или 1504-м. Радует то, что хотя бы в отношении Джорджа все сходятся на том, что он был самый младший.

Малышку Анну крестили совсем не далеко от дома – в церкви Бликлинга, в купели у западного портала. Эта купель по-прежнему находится там: она представляет собой восьмиугольную чашу со святой водой, украшенную фигурами восстающих львов^[33]. Чаша опирается на каменный восьмиугольный постамент с четырьмя фигурами сидящих львов и консолями с изображением ангелов наверху. Анна росла вместе с другими детьми в особняке в Бликлинге примерно до 1505 года, впрочем, если ее память и сохранила какие-то детские впечатления, нам это не известно. Мы можем только представить себе, как она проводила время в окружении сестры, брата, матери, няни или служанок, или рисовать в воображении идиллическую картинку, как трехлетнюю Анну катают на пони по роскошному парку, примыкающему к дому, а за ним, сколько хватает глаз, простираются тенистые рощи и зеленые луга. Мы можем сказать с уверенностью лишь то, что все время, пока Анна жила в поместье, там продолжались строительные работы. Болейны, с присущим им умением обращаться с объектами недвижимости, превратили феодальный замок в просторный особняк с двумя внутренними дворами и длинной галереей. Больше всего нам известно о западном крыле здания, где находились служебные помещения, в том числе расположенные на первом этаже комната привратника в южном конце, два смежных помещения в северном направлении, кухня, две кладовые для хранения продуктов, чулан для посуды и прачечная, а на втором этаже – «угловая комната» и еще десять комнат¹⁹.

В октябре 1505 года в жизни младших Болейнов все резко изменилось: дед Уильям Болейн заболел и за месяц угас в своем поместье в Лутон-Ху. В завещании говорилось, что Томас Болейн, как главный наследник, должен выплачивать своей овдовевшей матери ежегодное содержание в 200 марок (133 фунта). Более того, по распоряжению Уильяма Болейна, «ей полагается собственное жилище, где она сможет проживать вместе со своими слугами, достаточно вместительное, на территории или в самом доме… означенного поместья в Бликлинге»²⁰. Это не очень устраивало Томаса, и он вступил с матерью в переговоры, которые затянулись на семь лет. Тем временем его семья собрала вещи и переехала в Хивер.

Нет никаких сомнений в том, что начиная с Рождества 1505 года детство Анны, а также ее брата и сестры проходило в Кенте. В письме из Хивера, написанном в 1538 году Томасом Болейном, о чем свидетельствует его легко узнаваемый неразборчивый почерк, он вполне определенно утверждает, что живет в «этом месте», то есть в Кенте, тридцать три года – другими словами, с 1505 года²¹. Пользовался ли он расположением в Кенте – вопрос спорный. Судя по свидетельствам тех, кто очевидно пострадал от его попыток рьяно отстаивать свои права на охотничьи угодья, считалось, что он «перегибал палку» и его «недолюбливали»²². Его недоброжелатели утверждали, что и сам он «недолюбливал эти места», что может быть истолковано двояко: возможно, сердцем и душой он оставался в Норфолке, а может быть, ему претило традиционное снисходительное отношение местного населения к тем, кто охотился на чужих землях²³.

Хивер был и остается потрясающей красоты замком XIV века: сравнительно небольшой по размерам, он окружен рвом и живописно спрятан в лесах Кентской пустоши. Внутри замок выглядел заброшенным – в таком виде он достался новым владельцам от семьи Файнс, и Болейнам пришлось взяться за его переделку. Ко времени появления там Анны историческая планировка в прямоугольной главной башне претерпела небольшие изменения, которые коснулись служившей когда-то залом средневекового замка комнаты, ворот, кухни и подсобного помещения. В зале уже были установлены камин и окна, и удалось высвободить место для парадной гостиной, отделив ее от входа специальной перегородкой. Нашлось место и для нескольких отдельных и более удобных жилых комнат. Была построена галерея, к которой вела лестница, для чего в зале и других помещениях северной части башни было установлено потолочное перекрытие, которое позволило использовать пространство под крышей. Амбары и дворовые постройки были вынесены за границы рва – там располагались конюшни и жилье для слуг. Из трех решетчатых подъемных ворот двое сохранились до сегодняшнего дня. Однако подъемный мост из прочного английского дуба, который производит впечатление средневекового, на самом деле – современный: его возвели на смену кирпичного моста, которым пользовались в XVIII–XIX веках и который, в свою очередь, был построен на месте исторического деревянного²⁴.

Мы можем установить имена нескольких семейств, с которыми Болейны поддерживали отношения, когда Анна была маленькой²⁵. Это прежде всего семья Айсли из Сандриджа, а также семья Уилшир из замка Стоун неподалеку от Дартфорда, старинного норманнского поселения, находившегося на возвышенности рядом с главной дорогой, ведущей из Лондона в Дувр. Томас Айсли из Сандриджа, мировой судья^[34] и отец десяти сыновей и трех дочерей, жил всего в восьми милях от Хивера и общался с отцом Анны главным образом по юридическим вопросам²⁶. Кент он покидал лишь в тех случаях, когда ему требовалась консультация коллег-юристов. В отличие от него сэр Джон Уилшир регулярно ездил в Кале по делам, где исполнял обязанности контролера, оставляя дома в замке Стоун жену Маргарет и дочь Бриджет. Несмотря на большую разницу в возрасте с детьми Болейнов – Бриджет была старше на десять лет,– она так близко сошлась с ними, что Анна позже называла ее «самым близким человеком после матери» и признавалась: «…никого из смертных женщин я не любила так, как ее»²⁷. Когда в 1526 году сэра Джона сразил смертельный недуг, он распорядился похоронить себя в усыпальнице церкви Святого Ботольфа близ Олдгейтских ворот в Лондоне и назначил отца Анны душеприказчиком. В знак дружбы он завещал Томасу Болейну драгоценный перстень, который тот, по его словам, «носил, не снимая, в течение длительного времени»²⁸.

Близкое окружение Болейнов также составляли семейство Чейни из Шерланда на острове Шеппи и семейство Брук, проживавшее в Кобеме, рядом с Грейвзендом, и в замке Кулинг, недалеко от Рочестера. В обоих случаях Болейны состояли с ними в родственных связях. В последнее время родство Болейнов и Чейни оспаривается, однако, судя по надписи на мемориальной дощечке в церкви Бликлинга, Изабель, двоюродная бабушка Анны, была замужем за «Уильямом Чейни, эсквайром, с острова Шеппи в графстве Кент» и была его первой супругой²⁹. Томас Брук, 8-й барон Кобем, долгое время был единственным пэром в Кенте и приходился зятем двоюродной бабушке Анны, Энн Хейдон³⁰. Мы не располагаем документами, которые могли бы указывать на то, что ребенком Анна бывала в гостях в Кобем-холле, однако мы с уверенностью можем сказать, что она ближе познакомилась с Бруками несколько позже и настояла на том, чтобы Энн, жена Джорджа, старшего сына сэра Томаса Брука, сопровождала ее во время коронации³¹.

Однако, пожалуй, теснее всего Болейны общались с семьей Уайетт, жившей в замке Аллингтон в трех милях к северо-западу от Мейдстона. Сэр Генри Уайетт, хранитель Сокровищницы английской короны при Генрихе VIII, а позднее главный управляющий королевскими финансами, чьи владения простирались от Мейдстона на юге до Грейвзенда на севере, впервые познакомился с Болейнами, когда те жили еще в Бликлинге. С 1485 года он скупал земли и поместья в Норфолке и Кенте, а в 1492 году он приобрел и восстановил полуразрушенный замок Аллингтон³². Будучи королевским советником с 1504 года и исполнителем завещания короля Генриха VII, он сблизился с отцом Анны не позднее 1511 года, когда они оба были назначены на должность констебля и смотрителя замка Норидж; в их обязанности входило следить за содержанием узников в тюрьме и обеспечивать их перевозку на место судебного разбирательства и обратно два раза в год³³.

В 1511 году, когда Анне было десять или одиннадцать, Томасу Болейну наконец удалось прийти к соглашению со своей матерью и таким образом наперед уладить вопрос о владении землями, которые перешли бы ей по наследству после смерти ее отца, графа Ормонда, которому тогда уже было за восемьдесят. Хотя граф прожил еще более четырех лет, Томас убедил мать подписать договор, согласно которому в обмен на ее право пожизненного проживания в поместьях Бликлинг и Лутон-Ху ему доставалось в наследство «все, что останется после смерти означенного графа Ормонда», в частности, два лакомых куска в Эссексе – замки Нью-холл и Рочфорд-холл³⁴.

Корыстный характер этой сделки можно объяснить только тем, что Томас Болейн жил не по средствам. Регулярного дохода от поместий явно не хватало, чтобы обеспечить благополучное существование семьи, которая уже обзавелась новыми вкусами и привычками богатой жизни, и ему приходилось постоянно прибегать к операциям с недвижимостью, продавая и сдавая в аренду участки земли, или занимать деньги под залог своей будущей доли от наследства Ормондов. Да, Болейны были богаты, но все же недостаточно. Служба при дворе, конечно, давала определенные преимущества. Должность хранителя меняльной лавки в Кале и в Англии, на которую Генрих назначил отца Анны, приносила ему ежегодный доход в 30 фунтов 6 шиллингов и 8 пенсов. При умелом ведении дел эту сумму можно было повысить до 100 фунтов. Кроме того, Томас Болейн вместе со своим тестем, графом Сурреем, заключили выгодный договор аренды. Однако даже такие королевские милости не могли окупить расходов Болейнов, поскольку суммы, которые Томас Болейн и его жена тратили на роскошную одежду, охотничье и рыцарское снаряжение для сэра Томаса, явно превосходили королевское жалованье³⁵. Семья Болейн жила в роскоши и вращалась в высших кругах, однако во многом зависела от щедрости Генриха. Кроме того, им пришлось подыскать себе достойное жилье в Лондоне, чтобы являться к королю по первому требованию и находиться в столице во время его отсутствия. Точное местоположение этой резиденции неизвестно, но судя по всему, где-то у реки, поскольку Генрих как-то останавливался там на пути в Гринвич. Вероятно, это был дом, который Томас арендовал у администрации Лондона, близ одного из замков Байнардс у лестницы монастыря Блэкфрайерс на берегу Темзы³⁶.

Будущее Анны так или иначе связывали с успехом в высшем свете и замужеством в лучших традициях Болейнов, а значит, ей следовало получить соответствующее воспитание при дворе. Такая возможность представилась весной 1512 года, когда Генрих – весьма неожиданно – отправил ее отца ко двору Маргариты Австрийской в Мехелен с ответственным поручением – заручиться поддержкой императора Максимилиана накануне готовящегося англо-испанского вторжения в Аквитанию. Болейн, благодаря блестящему владению французским языком и завидным познаниям в классической литературе и придворных тонкостях, как нельзя лучше подходил на роль дипломата. Для Генриха успех этой миссии был крайне важен, а для Болейнов, в особенности для Анны, имел судьбоносное значение.

4. Анна: уроки придворного мастерства

Томас Болейн прибыл в Мехелен на третьей неделе мая 1512 года¹. Это был процветающий портовый город на реке Диль, хорошо защищенный рядами рвов и крепостных стен. Дворец Маргариты еще только строился и включал в себя старые и новые здания, составлявшие единый комплекс, именуемый также Савойским двором. К этому времени завершилось строительство части дворца в стиле поздней готики с ромбовидной кирпичной кладкой, крестообразными окнами, башенками и ступенчатыми слуховыми окнами. Уже были начаты работы по строительству библиотеки Маргариты, но к возведению северной части дворца в стиле ренессанс приступили лишь в 1520-х годах². Император Максимилиан, приезжая в Нидерланды, обычно останавливался в более просторном и роскошном дворце Куденберг в Брюсселе, примерно в четырнадцати милях от Мехелена. Большие залы, фонтаны, лабиринт и кунсткамера более отвечали его представлениям об императорской резиденции.

Примерно 28 мая Болейн вместе с сэром Ричардом Уингфилдом, уже имевшим опыт в дипломатических отношениях с Нидерландами, отправились верхом на встречу с Максимилианом, которая должна была состояться тайно. После полагающегося обмена любезностями Максимилиан заговорил о Священной лиге, правда, весьма уклончиво, пообещав вернуться к разговору на следующий день. Вместо этого, как и опасался Генрих, он дал аудиенцию представителям французской стороны и удалился в свои покои³. В отсутствие отца переговоры вела Маргарита. В середине июня Болейн поспешил домой за дальнейшими инструкциями, однако к 26 июня вернулся в Брюссель, куда на время переехал двор Маргариты. На следующий день его вызвали во дворец: он присутствовал на вечерней службе в часовне, а затем наблюдал, как принц Карл Гентский упражняется в стрельбе из большого лука. «Он обращается с луком довольно умело»,– поспешил доложить Болейн Генриху, живо интересовавшемуся всем, что касалось молодого принца, с которым он надеялся в скором времени породниться⁴.

Генрих продержал Болейна и Уингфилда в Мехелене большую часть года. Их дипломатическая миссия завершилась 5 апреля 1513 года. По ее итогам Генрих принял решение вторгнуться в Северную Францию, а Максимилиан дал согласие объединить силы с англичанами, подписав договор о вступлении во вторую Священную лигу под эгидой нового папы Льва X⁵. Через несколько дней после ратификации договора Болейн отправился в Кале. 11 мая он был замечен в порту Кале. К середине месяца он вернулся в Лондон, но вскоре отправился в Хивер, чтобы набрать сотню солдат в авангард Генриха. Во второй половине июня он вместе с отрядом сел на корабль до Кале⁶.

Во время своего пребывания при дворе Маргариты Австрийской Томас Болейн быстро установил с ней непринужденные и доверительные отношения. По его мнению, она была эффектной, уверенной в себе женщиной, которая умело распоряжалась своей судьбой. Она дважды была замужем, в обоих случаях это были браки, продиктованные политическим расчетом, дважды овдовела и, став вдовой во второй раз в двадцать четыре года, с достоинством приняла и несла статус одинокой женщины, а белый вдовий чепец, или койф^[35], стал символом ее независимого положения, как и девиз, который она выбрала для себя: «Превратности и милости судьбы закаляют женщину» (лат. Fortune Infortune Fort Une). Второй девиз она позаимствовала у герцогов Бургундских: «Пускай ропщут – да здравствует Бургундия!» (фр. Groigne qui groigne et vive Burgoigne)⁷. Она умела расположить к себе иностранных дипломатов, нередко с помощью лукавого взгляда и улыбки. Маргарите определенно нравился Болейн, которого она ценила за проницательность и деловую хватку в переговорах. Когда она предложила ему пари, заявив, что письма Максимилиана о передаче ей полномочий для заключения договора прибудут в течение десяти дней, он быстро принял его, сказав, когда они скрепили спор рукопожатием, что охотно готов ей проиграть. В случае проигрыша Маргарита обещала подарить ему испанского ратного коня. В случае выигрыша ей причитался маленький пони⁸. Она проиграла, и тогда отец Анны набрался смелости и попросил ее об особой милости – взять его дочь на воспитание в качестве одной из фрейлин, на что Маргарита охотно согласилась.

Скорее всего, Анна покинула Хивер и отправилась в Мехелен летом 1513 года. Возможно, на фламандском судне ее сопровождал Клод Бутон, сеньор де Корберон, придворный шталмейстер Маргариты, но во время путешествия за ней наверняка присматривал кто-то из слуг Болейнов, а Бутон лишь представил ее Маргарите. В недатированном письме Маргариты к Болейну, написанном по-французски, которое последний раз видели в архивах Лилля в 1839 году (письмо было частично перепечатано, а оригинал впоследствии утерян), фигурирует имя Бутон. Маргарита пишет: «Ваше письмо мне передал шталмейстер Бутон, который представил мне вашу дочь».

Я очень рада ей и надеюсь, что она встретит здесь такой прием, которым Вы будете довольны. Позаботьтесь о том, чтобы до Вашего приезда между Вами и мной не было иного посредника, кроме нее; я нахожу ее невероятно умной и воспитанной для своего юного возраста и считаю, что я больше обязана Вам за то, что Вы прислали ее, чем Вы можете быть обязаны мне за то, что я приняла ее у себя⁹.

С самого начала Анна выделялась на общем фоне.

Едва ли можно было найти место лучше для изучения французского языка и придворного этикета. Ученичество в Мехелене позволило Анне овладеть этими навыками, ведь у нее была возможность собственными глазами наблюдать за выдающейся женщиной, которая отличалась гибким умом политика и успешно справлялась с обязанностями штатгальтера Нидерландов. Анна смогла в совершенстве освоить французский, поскольку именно на нем в основном общались при дворе Маргариты, а также сумела разобраться с правилами этикета, научилась жить по этим правилам и усвоила, как подобает разговаривать с королевскими особами. Здесь она узнала, как следует одеваться, поскольку Мехелен был центром европейской моды. Именно здесь она начала учиться играть на лютне и вирджинале^[36]. Она также обучалась придворным танцам, в особенности тем, которые были популярны на костюмированных балах и маскарадах¹⁰.

Сама Маргарита провела при французском дворе десять самых ярких и незабываемых лет жизни. В возрасте трех лет она была помолвлена с будущим королем Франции Карлом VIII, а когда ей исполнилось одиннадцать и она еще училась в Нидерландах, он вероломно нарушил брачный договор. Затем ее выдали замуж сначала за инфанта Хуана Арагонского, а затем за Филиберта II, герцога Савойского. Хотя, как и Генрих, она была враждебно настроена по отношению к Франции, именно во Франции в юные годы она научилась красиво одеваться, правильно себя вести, рисовать карандашом и красками, писать стихи, танцевать, петь и играть на лютне¹¹.

Щедрая покровительница искусств, она собрала богатейшую коллекцию, куда вошли картины, гобелены, предметы декоративно-прикладного искусства и предметы религиозного культа, изделия из венецианского стекла, ценные книги, рукописи и одно из самых ранних собраний этнографических артефактов Нового Света. Коллекция насчитывала 100 гобеленов, более 50 скульптур и около 200 живописных полотен, среди которых были шедевры Яна ван Эйка, Рогира ван дер Вейдена, Ганса Мемлинга, Яна Госсарта и Иеронима Босха. Знаменитый художник из Нюрнберга Альбрехт Дюрер, которого она удостоила личной экскурсии во время его визита в 1520–1521 годах, был глубоко потрясен увиденным. Он надеялся получить особо ценный альбом рисунков итальянских художников из ее коллекции и был крайне расстроен, когда его ожидания не оправдались. Она заказывала мотеты^[37] для своей часовни у самого Жоскена Депре, чье имя было известно всей Европе. В ее библиотеке хранились книги из Италии, Испании, Франции, Савойи, Германии и Фландрии; в общей сложности насчитывалось 380 томов в переплетах, причем из них только 12 печатных изданий, остальные – рукописные, многие были богато иллюстрированы. Рыцарские романы и беллетристика были представлены в 50 книгах, остальное – сборники песен, различные руководства по танцам, охоте и военному искусству, философские сочинения и книги греческих и римских авторов. Примерно четверть коллекции составляли книги духовного содержания: около 30 иллюстрированных часословов, чинопоследования богослужений, включавшие тексты Священного Писания, псалмы и молитвы, предназначенные для разного времени суток. Многие книги были в бархатных переплетах с золотыми застежками. Несколько таких книг хранилось в спальне Маргариты, где их даже разрешалось читать фрейлинам¹².

За исключением Анны, юные фрейлины (фр. filles d’honneur) и камеристки в свите Маргариты были из Германии, Франции, Испании и Нидерландов. В недавно обнаруженном списке придворных значится фамилия Бюллан (фр. Bullan)¹³ – так называли Анну Болейн при дворе Маргариты. Королева, желая, чтобы девушки могли продолжать свое образование, разрешала им присутствовать на уроках своих племянниц – Элеоноры, Изабеллы и Марии, будущих королев Португалии (и позднее Франции), Дании и Венгрии. Девушки проводили вместе время за работой, спали в общей спальне и повсюду сопровождали Маргариту, куда бы она ни отправилась. Старшей над ними была Анна, графиня ван Хогстратен, супруга Филиппа де Лалена, правителя герцогства Гелдерн. Ее заместительницей была некая «мадам де Верней», личность которой установить не удалось. По придворному уставу, который был переиздан в 1525 году на основе образца, бывшего в ходу во времена пребывания Анны в Мехелене, жалованье мадам де Верней составляло 200 турских ливров в год (примерно 22 000 фунтов сегодня). Девять фрейлин получали от 50 до 100 ливров, две главные камеристки – 30 ливров (3300 фунтов), остальных Маргарита вознаграждала по своему усмотрению¹⁴.

Известно немало примеров, когда девочки возраста Анны становились камеристками или фрейлинами при королевских и герцогских дворах. В 1509 году Элизабет Стаффорд, старшая дочь герцога Бекингема, была принята в свиту Екатерины Арагонской, когда ей исполнилось двенадцать, хотя обычно ко двору допускали в возрасте тринадцати-четырнадцати лет. Мы узнаем об этом из письма Максимилиана, в котором он напоминает своей дочери об обещании, данном им некогда дону Диего де Геваре, дворцовому эконому принца Карла, принять его племянницу в ее свиту. Теперь, когда девочке исполнилось тринадцать лет, наступило время выполнить обещание – об этом его и просит дон Диего. В этой связи можно предположить, что год рождения Анны – 1500-й, не позже, впрочем, мы не можем утверждать наверняка. Испанец по происхождению, дон Диего де Гевара ранее служил экономом при дворе Филиппа Красивого и Хуаны Кастильской. Именно он подарил Маргарите знаменитый «Портрет четы Арнольфини» работы ван Эйка, на котором изображен Джованни ди Николао Арнольфини, более известный как Джанино, со второй женой. Эту картину, которая и по сей день считается образцом фламандской живописи и одним из самых известных и интригующих произведений школы Северного Возрождения, Маргарита обожала и в описи своей коллекции сделала пометку ung tableau fort exquis – «в высшей степени изысканное произведение» (фр.). Она очень бережно относилась к ней и приказала изготовить створки, которые должны были запираться на замок, чтобы лучше сохранить картину. Вполне возможно, Анна могла не раз ею любоваться¹⁵.

Из общего числа тех, кто прислуживал Маргарите, а их было около 150 человек, лишь немногие жили вместе с ней во дворце. Ее фрейлины и камеристки были в числе привилегированных. Остальные жили в городе и являлись на службу рано утром, когда ворота Савойского двора открывались, и уходили вечером до закрытия ворот, однако около полудня по традиции все обедали во дворце¹⁶. Поскольку главный зал не мог вместить всех одновременно, сначала обедала Маргарита, и, если при дворе находились почетные гости или послы, их приглашали разделить с ней трапезу. Далее в порядке очередности, установленном в соответствии с занимаемым положением, обедали остальные придворные. Фрейлины и камеристки обедали и ужинали вместе. Ежедневно на их питание отпускалось 34 буханки хлеба, шесть бутылок вина, три больших куска говядины на кости, три куска вареной баранины и два жареной, три тушки курицы или шесть цыплят. В их рационе также присутствовали разнообразные супы и изделия из теста, сыры, овощи и фрукты. По желанию питание можно было разнообразить таким же количеством утиного и гусиного мяса, дичью или голубями, свининой и так далее. Как это было принято при королевских дворах и в домах аристократии, во время Великого поста, по пятницам и в другие постные дни вместо мяса к столу подавались рыбные блюда. На Пасху и в другие торжественные и праздничные дни стол был богаче¹⁷.

Все во дворце подчинялось строгой дисциплине. Только наделенные особыми полномочиями могли лично общаться с Маргаритой и допускались в ее внутренние покои. Правила предписывали точное количество шагов для каждого ранга придворных, которые они должны были сделать, приветствуя гостя. Камергерам не полагалось передавать свои полномочия другим, а сама Маргарита зорко следила за придворными дамами. Очень важно было правильно вести разговор и держать себя в соответствии с установленными нормами: девушкам не разрешалось болтать и флиртовать с молодыми камергерами и пажами. Даже куртуазные игры, в которых Маргарита была весьма искусна, должны были вестись строго по правилам. В одном из стихов она наставляет молодых фрейлин и камеристок, как следует принимать ухаживания кавалеров¹⁸:

Вскоре после своего приезда Анна отвечает на одно из писем отца по-французски: она пишет очень простым и понятным языком. Письмо написано в местечке Тервюрен – «Вёр» или «Ла Вёр», как его называет Анна. Это французское название парка площадью 700 акров (более 280га) неподалеку от Брюсселя²⁰. Там находилось поместье с охотничьими угодьями, куда Маргарита выезжала летом со своим племянником, принцем Карлом, и его братьями и сестрами. Максимилиан провел в Тервюрене лето 1512 года, а в 1513 году туда вновь приехала Маргарита²¹.

В письме к отцу (оригинальный французский текст письма содержит столько грамматических ошибок, что его перевод очень условен) Анна пишет:

Сэр, из Вашего письма я поняла, что Вы желаете, чтобы я предстала при дворе женщиной добродетельной и благонравной. Вы говорите, что королева соблаговолит беседовать со мной, и я не могу не радоваться при мысли о том, что мне предстоит говорить с такой мудрой и добродетельной особой. Я буду еще усерднее учиться говорить по-французски, особенно потому, что Вы сами всегда призывали меня к этому, и я собственноручно заверяю Вас, что приложу все силы, следуя Вашим наставлениям. Сэр, я прошу простить меня, если мое письмо плохо написано, ибо, уверяю Вас, правописание рождается исключительно в моей голове, а буквы пишутся лишь моей рукой. Самонне оставил меня сочинять письмо в одиночку, чтобы никто другой не узнал, что я Вам пишу… Я обещаю Вам, что в основе моей любви – сила столь огромная, что она никогда не угаснет. И я заканчиваю свое упражнение (mon pourpens), смиренно предавая себя Вашей милости. Написано в Вёре Вашей кроткой и послушной дочерью,

Анной де Буллан^[38]22.

Слово, которое иногда вызывало определенные трудности в расшифровке, скорее всего, следует понимать как pourpens, что в переводе с французского могло означать «великие мысли», «усердие», «изучение», «задание» или (если речь шла об учебе) «письменное упражнение». В этом случае становится понятным то, о чем она говорит в своем письме. Стандартный метод обучения иностранным языкам на продвинутом уровне предполагал написание эссе на заданную учителем «тему», в то время как новичкам предлагалось упражняться в написании писем, поскольку эпистолярный жанр легче всего усваивался, и новичку было проще начинать именно с него. Поначалу содержание писем диктовалось учителем, и, похоже, это было первое письмо, которое Анне разрешили составить самостоятельно. Она называет имя своего учителя – Самонне (или, возможно, Симонне или Симмонет). Почти нет сомнений в том, что это мужчина, поскольку, как известно, в 1510 году по рекомендации Максимилиана человек с таким именем был нанят для принца Карла, чтобы обучать его стрельбе из лука. Похоже, этот Самонне или Симонне, не будучи учителем французского, время от времени преподавал язык молодым девушкам, которые, прибывая ко двору в Мехелене, не владели французским или изъяснялись на нем не слишком хорошо²³.

Следует подробнее остановиться на строчке из письма Анны: «Вы говорите, что королева (la reine) соблаговолит беседовать со мной». Принято считать, что здесь говорится о планах Болейна устроить дочь по ее возвращении в Англию при дворе Екатерины Арагонской, где фрейлиной была ее мать. Однако это может относиться и к Маргарите, чей титул штатгальтера Нидерландов приравнивался к королевскому, хотя, строго говоря, официально она была эрцгерцогиней. Самое примечательное в этом письме – дата. Почти нет сомнений в том, что Анна написала его во время пребывания в Тервюрене в 1513 году, откуда Маргарита со своими придворными дамами отправилась в Лилль на встречу с Максимилианом и Генрихом после падения Теруана²⁴.

Позднее, в ходе торжеств, посвященных капитуляции Турне, на которых несомненно присутствовала и Маргарита с фрейлинами, Анна едва ли могла пропустить слухи о произошедшей там скандальной истории. Чарльз Брэндон, слишком увлекшись куртуазными играми, к тому же поощряемый Генрихом, скомпрометировал Маргариту. Она была настолько смущена и оскорблена его несдержанным поведением, что выразила свое негодование в письменной форме. В XIX веке архивисты перепутали страницы этого обличительного документа, причем некоторые страницы пропали, однако уцелевшие фрагменты откровенного признания говорят о том, что Брэндон перешел черту: сначала он посмел дотронуться до Маргариты, а потом, когда она попросила его остановиться:

он встал передо мной на колени и, продолжая говорить, как бы играючи, снял с моего пальца кольцо и надел на свой, и показал его мне, я обратила это в шутку и сказала ему, что он вор… Я много раз просила его вернуть мне кольцо, поскольку оно было слишком известно. Но он плохо меня понял²⁵.

В куртуазных ритуалах обмен украшениями, незначительными сувенирами или «знаками любви» (англ. tokens) имел большое символическое значение²⁶. Такой подарок подразумевал, что дама отдает свое сердце возлюбленному. Маргарита сильно рассердилась, когда Брэндон якобы не понял ее просьб вернуть кольцо, ведь он мог достаточно сносно общаться на французском, когда ему это было нужно. Кольцо оставалось у него до следующего дня, пока она не обратилась за помощью к Генриху, необдуманно предложив обменять кольцо на браслет, который она всегда носила. Однако браслет был не менее компрометирующим подарком: Брэндон не преминул бы похвалиться тем, что ему обещано право обладания. Хуже всего было то, что после этого Генрих проявил неуместное любопытство, поинтересовавшись, не говорит ли их обмен знаками любви о намерении Маргариты разделить с Брэндоном постель²⁷.

Похоже, ни Генриху, ни Брэндону не доводилось ранее общаться с женщиной, которая сама контролировала свою жизнь: они были сбиты с толку ее общительностью, решив, что за этим стоит сексуальный подтекст, а не просто светское кокетство. Генрих отнюдь не собирался наказывать Брэндона, напротив, по возвращении в Англию Брэндону был пожалован титул герцога Саффолка – король удостоил своего друга самого высокого дворянского звания. В этот же день тесть Томаса Болейна, Томас Говард, за победу при Флоддене получил титул 2-го герцога Норфолка, а одному из его восьми сыновей, еще одному Томасу, достался отцовский титул графа Суррея – это неслучайное совпадение должно было подготовить почву для брака Брэндона и Маргариты. Эффектное возвышение Брэндона дало повод придворным и жителям Лондона заключать денежные пари по поводу предполагаемой даты свадьбы. Во время праздничного турнира 1514 года, организованного в честь Майского дня, Генрих и новоиспеченный герцог принимали вызов от всех желавших сразиться, при этом Брэндон поднимал копье в честь «дамы сердца, Маргариты Австрийской» и был одет в ее цвета. Эта самонадеянность еще сильнее разозлила Маргариту, и она потребовала от Генриха покончить с глупыми слухами. Раздосадованный король нехотя подчинился²⁸.

Внезапно наступившее охлаждение в англо-габсбургских отношениях положило преждевременный конец пребыванию Анны при дворе Маргариты Австрийской. Когда Максимилиан без предупреждения расторг помолвку принца Карла и Марии, младшей сестры Генриха, обесценив таким образом главное дипломатическое достижение Генриха VII, англичане обвинили Максимилиана в предательстве. К этому времени приготовления Марии к свадьбе шли полным ходом. Был заказан гардероб невесты, назначена свита, отданы распоряжения об организации турниров, которые должны были состояться в Кале в честь церемонии бракосочетания²⁹. 6 июля 1514 года Маргарита предупредила Максимилиана о том, что, если свадьба не состоится, Генрих может переметнуться на сторону Франции³⁰.

Ее предостережение оказалось небеспочвенным. Не прошло и месяца, как Мария отвергла Карла. А всего неделю спустя страдающий подагрой, беззубый, но при этом знающий толк в любви, равно как и в изящных искусствах, король Франции Людовик XII, которому на тот момент было 52 года, а это значит, что он был старше Марии почти в три раза, потерпел поражение в Италии и попросил руки Марии, предложив в качестве приданого миллион крон. Она должна была стать его третьей женой. Прошло уже полгода с тех пор, как он овдовел после смерти второй жены – неукротимой Анны, герцогини Бретонской. Первый брак с Жанной де Валуа был аннулирован после того, как он добился ее согласия уйти в монастырь.

На фоне угрозы войны, которую мог развязать Фердинанд II, папе Льву Х был необходим мир между Францией и Англией, поэтому 7 августа Генрих подписал брачный договор, а уже 11 августа были оглашены его условия. Мария, выходя замуж за Людовика, становилась первой английской принцессой на троне Франции. На следующий день на ложе рядом с раздетой Марией возлег Людовик Орлеанский, герцог де Лонгвиль, доверенное лицо короля Франции; он был в колете, однако одна нога «была обнажена от середины бедра вниз», и ею он дотронулся до ее ноги – этот символический жест означал ее согласие на супружескую жизнь с королем³¹. Впрочем, все это не ослабило враждебный настрой Генриха по отношению к Франции. Всего лишь год назад он, следуя примеру Генриха V, завоевал Теруан и Турне. Сейчас он заключил мир так же, как когда-то поступил его герой, подписав брачный договор, который прочно связывал его династию с французской короной³².

14 августа, находясь в свите Генриха в Гринвиче, отец Анны пишет письмо Маргарите Австрийской. Обращаясь к ней «многоуважаемая и досточтимая дама» (фр. très chère et très redoubtée dame), он выражает надежду на то, что она с радостью воспримет известие о желании сестры Генриха, «мадам Марии, королевы-консорта Франции» иметь при себе его дочь, юную Булен (фр. la petite boulain), и он смиренно просит «досточтимую даму» дать разрешение Анне вернуться в сопровождении «его людей» (фр. avec mes gens), которых он за ней послал. Это письмо Болейна никто не видел с 1895 года, когда оно было продано на аукционе Sotheby’s в Лондоне, однако судя по расшифровке, сделанной и опубликованной еще в то время, он был обескуражен и потрясен неожиданным поворотом событий, о чем свидетельствует несколько неуклюжий язык письма, что было несвойственно Томасу Болейну, прекрасно владевшему французским. Похоже, одна только «досточтимая дама» была способна спасти его от гнева Генриха, который требовал, чтобы пожелания его сестры были удовлетворены. «Этому требованию я не мог не подчиниться и не мог придумать, как отказать,– сетует он,– и только такую многоуважаемую и досточтимую даму, как вы, смею просить, в случае если ей будет угодно, отпустить мою дочь и позволить ей вернуться»³³.

Нетрудно догадаться, почему сестра Генриха пожелала видеть Анну в своей свите. Поскольку Мария брала уроки у Джона Полсгрейва, одного из самых авторитетных учителей в Англии, а ее наставницей была француженка Джейн Попинкур, то она умела неплохо читать по-французски, однако устной речью владела недостаточно свободно³⁴.

С тех пор как копия письма Болейна появилась в открытом доступе, биографы Анны пытаются проследить маршрут ее передвижений в следующие несколько месяцев. Большинство полагает, что она поспешила вернуться в Англию. Считается, что 2 октября она уже присоединилась к фрейлинам новой королевы Франции, сев на корабль, отправлявшийся из Дувра³⁵. В таком случае она должна была оказаться на борту одного из судов, следовавших через Ла-Манш в Булонь, и попасть в сильнейший шторм. Стихия разбросала суда по всему проливу: одно из них потерпело кораблекрушение у побережья Франции, и несколько сотен людей утонуло. Флагманскому кораблю удалось сохранить курс, однако зайти в гавань Булони он не смог, поэтому сестра Генриха и ее свита были доставлены на берег в шлюпках³⁶. Далее дамам пришлось проехать верхом или в каретах около пятидесяти миль до Абвиля, где 9 октября 1514 года состоялась свадебная церемония. Список присутствовавших на бракосочетании, согласно рукописи, найденной в Париже в 2004 году, подтверждает, что сестра Анны Мэри Болейн принимала участие в церемонии³⁷.

Имя Анны, однако, не упоминается.

5. Франция в центре внимания

Маргарита Австрийская не могла получить письмо от Томаса Болейна с просьбой вернуть его дочь ко двору, поскольку ее не было ни в Мехелене, ни в Брюсселе. 19 августа 1514 года она отправилась за пятьдесят миль в Берген-оп-Зом на заседание Генеральных штатов^[39]1. Возможно, посланники Болейна застали ее там, хотя вряд ли. Но даже если так, и она пошла им навстречу и отпустила Анну, у той не хватило бы времени, чтобы вернуться в Англию и подготовиться к новой жизни при французском дворе².

По утверждению некоторых биографов, вместо того чтобы вернуться в Хивер к семье, Анна, прибыв в Дувр, пересела с одного корабля на другой и вместе со свитой Марии 2 октября отправилась во Францию. Был ли отец Анны в Дувре? Если да, то это добавляет убедительности упомянутому выше предположению: если отец был там, у Анны не было столь острой необходимости возвращаться домой, чтобы увидеться с родными. Современник тех событий историк Эдвард Холл, автор наиболее полной и достоверной хроники царствования Генриха VIII, утверждает, что это так, однако в списке имен, на котором он основывает свое утверждение, значится имя сэра Томаса Ботрима, а не Болейна³. Убедительных доказательств того, что Анна вместе со своей старшей сестрой села на корабль, отправлявшийся через Ла-Манш, нет. Одного лишь желания сестры Генриха иметь в своей свите юную Булен (фр. la petite boulain) было недостаточно, чтобы Анна тут же его исполнила. Косвенное указание на то, что Анна могла быть на том корабле, впервые появляется в стихотворном повествовании о жизни и смерти Анны под названием «История английской королевы Анны Буллан» (La histoire de la royne Anne Boullant d’Angleterre) Ланселота де Карля (или Карле), который служил секретарем у французского посла в Лондоне Антуана де Кастельно⁴. Стихотворение начинается так:

Де Карль мог бы рассказать много интересного о последних днях Анны, поскольку жил тогда в Лондоне. Однако подробной информацией о ее юных годах он не располагал, так как прибыл в Англию в мае 1535 года, вскоре после приезда туда Антуана де Кастельно. Все, что он мог поведать об Анне до этого времени, было основано на слухах и домыслах.

Имя Анны отсутствует в официальном списке фрейлин новой королевы Франции. Людовик лично проверял этот список: на одном экземпляре стоит его подпись «Луи» (фр. Loys), а дата проставлена уже «английской» рукой⁶. На следующий день после свадьбы он отдал распоряжение отправить назад в Лондон всех, чье присутствие при дворе он посчитал нежелательным. В списке значится некая «мадемуазель Болейн» (фр. mademoiselle Boleyne), чья кандидатура была одобрена, и она осталась во Франции, однако это была не Анна⁷. Недавние находки в Париже не оставляют в этом никаких сомнений. В архивах Франции сохранилось два экземпляра официального списка всех, кто прибыл из Англии в услужение королевы Марии (фр. Officiers domestiques de la Reyne Marie d’Angleterrе) за три месяца с 1 октября по 31 декабря 1514 года. В обоих списках в числе молодых фрейлин (фр. demoiselles) упоминается Мари Булон (фр. Marie Boulonne) с жалованием 240 турских ливров (порядка 26 600 фунтов на сегодняшние деньги). Мари, но не Анна⁸.

Рассказывали, что Людовик при виде прелестной молодой невесты «облизывался и сглатывал слюну», а в день свадьбы пребывал в «игривом расположении духа»⁹. 5 ноября сестра Генриха была коронована в базилике Сен-Дени бенедиктинского аббатства Святого Дионисия в пригороде Парижа и торжественно въехала в столицу на следующий день. Среди сопровождавших ее была и Мэри Болейн.

Однако спустя всего одиннадцать недель со дня свадьбы произошли значительные перемены. В канун нового 1515 года, незадолго до полуночи, Людовик умер, предположительно из-за излишних стараний в спальне. Двадцатилетний Франциск, герцог Валуа, граф Ангулемский и муж пятнадцатилетней Клод, старшей дочери Людовика XII, был провозглашен королем Франциском I.

Спустя пять дней после смерти Людовика в Брюсселе было зачитано письмо Максимилиана, в котором говорилось, что пятнадцатилетний принц Карл теперь может лично осуществлять управление Нидерландами¹⁰. Так всего за одну неделю политический ландшафт Европы полностью изменился.

Через несколько месяцев Анна уже точно находилась во Франции и служила фрейлиной при дворе королевы Клод. Тому есть неоспоримое доказательство, обнаруженное в архивах Лондона, которое оставила сестра Клод, Рене, младшая дочь Людовика XII, впоследствии вышедшая замуж за Эрколе II д’Эсте, герцога Феррары, и дожившая до почтенного возраста. В 1559 году она овдовела и вернулась во Францию, где встретилась с сэром Николасом Трокмортоном, который на тот момент был послом Елизаветы I в Париже. Когда он приехал в Орлеан, Рене рассказала ему, что хорошо знала мать Елизаветы, Анну Болейн, поскольку общалась с ней «в ее бытность фрейлиной при дворе… королевы Клод»¹¹.

Но когда и как Анна приехала во Францию? Ей безусловно потребовался бы сопровождающий, поскольку в то время молодые женщины ее статуса не путешествовали в одиночку. Дороги и гостиницы, где можно было нанять лошадей и остановиться на ночлег, были небезопасны. Ответ на этот вопрос дают события, происходившие в Париже после восшествия на престол Франциска I. После смерти Людовика его вдова удалилась в отель Клюни – резиденцию аббатов Клюни на южном берегу Сены. Затворничество было продиктовано ритуалом, который французы называют «белый траур» (фр. deuil blanc). Укутанная с ног до головы в белое покрывало поверх обычного черного траурного платья, она проводила дни в уединении и полумраке спальни с затемненными окнами до тех пор, пока не стало ясно, что она не беременна будущим наследником. Только тогда парижский парламент смог подтвердить законность королевского титула Франциска.

Во всяком случае, так все должно было происходить. Правда, все это время в резиденцию Клюни наведывался Чарльз Брэндон, новоиспеченный герцог Саффолк, который прибыл в Париж для участия в турнирах в честь коронации Франциска. Получив отставку у Маргариты Австрийской, он ничуть не растерялся и переключился на Марию, или, возможно, это она имела на него виды. Ходили слухи, и небезосновательные, что они пылали друг к другу такой страстью, что, как только Людовик упокоился в гробу, они ринулись в спальню, где наконец смогли свободно предаться страстной любви. На второй неделе февраля 1515 года любовники тайно обручились. Официально во Франции об их помолвке было объявлено через месяц – таков был отвлекающий маневр Саффолка¹².

Для герцога такие ухаживания и женитьба на Марии были сопряжены со смертельным риском, поскольку Генрих как-то взял с него клятву, что он никогда не осмелится пойти на такое. Томас Уолси, как всегда хорошо обо всем осведомленный, почувствовал, что иметь эту пару в качестве союзников – отличная возможность укрепить свою власть, и, написав за Марию покаянное письмо, настоял на том, чтобы она переписала его своей рукой и отправила брату. При этом он предупредил Саффолка, что Генриху будет мало простых слов: король захочет «получить клятвенное заверение в Вашей искренности» и «убедиться, что ни за что на свете (даже будучи раздираемым дикими лошадьми) Вы не нарушите своей клятвы». «Будь прокляты слепая привязанность и тайная страсть, которые привели к этому»,– заявил Уолси, ибо Саффолк, по его мысли, был «в величайшей опасности, которая могла грозить простому смертному»¹³.

Следуя наставлениям Уолси, герцог уладил дела, согласившись отдать Генриху всю посуду и драгоценности из приданого Марии, которые только удастся отвоевать у Франциска, а также большую сумму наличными и половину денежного содержания в 55 000 турских ливров, положенного Марии как вдовствующей королеве Франции. В конце концов деньги сделали свое дело, и Саффолк заслужил помилование¹⁴.

Специальным посланником, который должен был отправиться во Францию, чтобы сообщить Франциску о том, что Саффолк прощен, Генрих назначил Томаса Болейна. Незадолго до этого, в празднествах по случаю Рождества 1514 года при дворе Генриха, отец и мать Анны исполняли главные роли в рождественской пантомиме¹⁵. «Несколько затянувшийся» визит Болейна в Париж описан французским мемуаристом Робером де Ламарком, сеньором де Флеранжем^[40], однако долгое время этому эпизоду не придавали особого значения¹⁶. Дипломатическая миссия Болейна не принесла больших успехов, за некоторым исключением: Мария и Саффолк покинули Париж в середине апреля и вернулись домой. Однако Болейн преуспел в другом: ему удалось пристроить Анну фрейлиной при дворе королевы Клод¹⁷. Если бы Анна уже находилась во Франции, приехав туда из Дувра или из Мехелена в сопровождении людей отца, это бы означало, что она просто перешла от служивших Марии фрейлин в свиту королевы Клод. Но если это не так и если представить, что Анна приехала в Хивер слишком поздно и не успела отправиться во Францию в свите Марии, то вполне вероятно, что отец, собираясь с дипломатической миссией во Францию, взял ее с собой, твердо уверенный в том, что она уже больше не вернется к Маргарите, а у него есть шанс воспользоваться своим положением и убедить Франциска взять дочь к себе¹⁸. Как бы то ни было, Анна была доставлена в Париж и заняла место при французском дворе.

Должно быть, Париж произвел на Анну глубокое впечатление. В 1510-х годах там было более многолюдно, чем в Лондоне: население французской столицы составляло около 200 000 человек, в то время как в Лондоне проживало не более 80 000. Разумеется, Париж был значительно больше Мехелена или Брюсселя. На острове Сите посреди реки Сены располагалась самая старая часть города. В восточной части острова возвышался собор Парижской Богоматери, а в западной находился дворец Консьержери, старый королевский замок, в котором в то время заседал парижский парламент и суд. Здание Сорбонны со знаменитым факультетом богословия, а также многочисленные типографии и книжные лавки, окруженные средневековой стеной, находились на левом берегу. Путешественников из Англии особенно впечатляло то, что Париж был «застроен с большим вкусом и расположен удобнее», чем Лондон. Улицы тоже были узкими, но запахи нечистот и сточных вод раздражали не так сильно¹⁹.

Когда Анна поступила на службу к королеве Клод (они были одного возраста), та уже была беременна первым ребенком. Про королеву говорили, что она довольно мила и добра, приятна в обхождении, умеет красиво говорить, но при этом отмечали, что она не блещет красотой, склонна к полноте и ниже среднего роста. Так же как и ее горячо любимая и рано ушедшая мать, Анна Бретонская, Клод пользовалась популярностью у простого народа. Говорят, именно в ее честь была названа слива сорта ренклод (фр. reine claudes). Молодая королева ревностно отстаивала свою индивидуальность, и Анна запомнила, что знаки и эмблемы с начальной буквой ее имени – латинской С – были повсюду: на стенных панелях, потолках и каменной кладке в ее апартаментах, на золотой и серебряной посуде, на кофрах и сундуках, ими были украшены ее книги и рукописи. Эти знаки вскоре стали такими же узнаваемыми, как гранат и монограмма К Екатерины Арагонской. Символами королевы Клод были пронзенный стрелой лебедь, горностай, а также веревочный пояс монахов францисканцев с тремя узлами (фр. cordelières) и армиллярная сфера – астрономический прибор, широко применявшийся в астрологии и служивший символом того, что предметы видимого мира есть отражение мира невидимого.

В отличие от отношений Генриха и Екатерины, в которых в тот период еще царила любовь, союз Франциска и Клод был основан скорее на уважении и партнерстве и иногда омрачался взаимным недоверием. Клод была единственной наследницей семейных владений, которые включали Блуа, Бретань и часть герцогства Миланского. Франциск женился на Клод не по любви, а руководствуясь династическими интересами²⁰. Отношение Клод к мужу лучше всего иллюстрируют две вещи: она охотно мирилась с его любовными похождениями, но упорно отказывалась дать ему ключ от великолепной библиотеки в ее любимом дворце в Блуа, бдительно охраняя от посягательств мужа уникальную коллекцию книг и гобеленов, принадлежавшую ее матери²¹.

Когда Франциск стал королем, его мать Луиза Савойская, которая была старше Клод на 23 года, вошла в состав Тайного совета и являлась его членом до самой смерти. На время своего отсутствия Франциск предпочитал оставлять в качестве регента именно Луизу, а не Клод. Он доверял матери безоговорочно, а она вела независимую дипломатическую политику и держала двор в своей власти, причем во дворце она всегда занимала покои рядом с покоями сына. Пользуясь своим положением, она действовала как проницательный и жесткий политик; пуская в ход острый ум, а иногда, если этого требовала ситуация, и ядовитый язык, она могла направить политику сына в нужное ей русло, нередко наперекор тем советам, которые он получал от советников-мужчин.

Не меньшим влиянием при дворе пользовалась сестра Франциска, Маргарита Ангулемская^[41]. Высокая и стройная, она очаровывала всех своей живостью и остроумием. Как и ее мать, она была проницательным и разносторонним политиком, хотя не таким жестким, как Луиза. Она обладала трезвым умом и острым взглядом, способным ухватить то, что происходило в придворных кругах, и проанализировать обстановку, дабы дать отпор хитрым махинациям амбициозных и алчных придворных-мужчин. Тогда, в свои двадцать с небольшим, она уже несколько лет была замужем за Карлом IV, герцогом Алансонским, за которого вышла в семнадцать лет. Герцог не отличался большим умом и редко покидал свою вотчину, за исключением военных кампаний – он не докучал Маргарите, и она могла преспокойно забыть о нем. Она живо интересовалась литературой, богословием и искусствами и сама была наделена литературным даром, который в будущем принесет ей признание за острое ироничное и порой даже едкое чувство юмора²².

Луиза и Маргарита – две исторические фигуры, которые решительным образом опровергают мнение о том, что женщинам в патриархальном обществе не было места во власти. Королева Клод, безусловно, уступает им как политик, однако и ей нельзя отказать в умении отстаивать свои убеждения²³. Восприимчивая и впечатлительная, Анна оказалась в мире, где женщины обладали властью и пользовались этим, каждая по-своему. Увиденное стало для Анны настоящим откровением: она получила уникальную возможность наблюдать за тем, как женщины могут прокладывать себе путь, умело лавируя в потоке дворцовых и внешнеполитических интриг. Этот опыт помог ей полностью изменить мировоззрение и собственную жизнь. Она не могла не сравнивать то, что видела во Франции, с порядками, существовавшими в Англии, где не было принято, чтобы женщины занимались политикой, где Генриху никогда не пришло бы в голову просить совета у своей сестры Марии и где Екатерина все больше предпочитала проводить время в уединении со своими фрейлинами в молитвах и чтении духовной литературы, заниматься вышивкой или развлекаться пением, танцами и музыкой менестрелей, играть в шахматы и иногда в карты, а в дождливую погоду проводить время во дворце за игрой в шары или кегли из слоновой кости²⁴.

Двор королевы Клод был меньше, чем у ее мужа, однако насчитывал около 120 человек. Свиту возглавляла первая почетная дама (фр. première dame d’honneur) Жилетт д’Асинье, супруга знатного бретонского дворянина, далее следовало двенадцать замужних придворных дам (фр. dames de l’hôtel), а за ними – незамужние девушки и молодые фрейлины (фр. filles et demoiselles d’honneur), дамы-камеристки (фр. femmes de chambre), горничные (фр. filles de chambre) и прочие служанки, которые прибирались в комнатах, отвечали за починку белья, занимались детьми и стирали. Среди молоденьких фрейлин Анна, наверное, не раз встречала дочь д’Асинье – Мари, с которой они поступили на службу примерно в одно время. Возможно, она также была знакома с Жилетт де Жиньи, девушкой менее знатного происхождения, которую королева Клод обеспечила приданым, когда та выходила замуж²⁵.

От внимания Анны не могло ускользнуть и то, что французский придворный протокол отличался от английского. В обеих странах покои королевы-консорта во дворцах находились отдельно от покоев короля, однако правила этикета существенно отличались. Во Франции придворные обоих полов имели беспрепятственный доступ как в приемный зал (фр. chambre à parer), так и в личные покои (фр. chambre de retrait) королевы, в то время как при дворе Екатерины в ее покои без специального приглашения мог заходить только ее супруг, а из прочих мужчин – лишь родственники и придворные ее свиты. Во Франции мужчинам было запрещено входить в спальню королевы или, в зависимости от архитектуры дворца, в отдельное помещение в глубине ее личных покоев, где располагался письменный стол, дрессуар (фр. dressoir) с золотой и серебряной посудой и стояли пуфики, на которых обычно сидели фрейлины. Там, вдали от посторонних глаз, королева Клод, по примеру своей матери, собирала фрейлин и придворных дам, и такие собрания мужчины пренебрежительно называли «дамским советом»²⁶.

Стараясь во всем подражать матери, Клод проявляла особую заботу о своих фрейлинах и старалась, чтобы они получали образование, отвечающее требованиям придворной жизни. Особенно ценным экспонатом в ее библиотеке в Блуа было роскошное издание сочинений доминиканского монаха Антуана Дюфура «Жизнеописания знаменитых женщин» (Vies des femmes célèbres), которое и сейчас считается одним из сокровищ культурного наследия Франции и хранится в музее Добре в Нанте. В книге были собраны 91 биография знаменитых женщин, включая Жанну д’Арк, каждая из которых, за небольшим исключением, могла послужить примером добродетельной жизни и образцом для подражания тем, кто хотел добиться власти и влияния.

Для обучения самой Клод в свое время был нанят целый штат придворных. Среди них была фрейлина Анна де Гравиль, которую с полным правом можно назвать представительницей протофеминизма. Она брала за основу классические сюжеты, написанные мужчинами о мужчинах, и переписывала их, представляя в качестве главной героини женщину как личность, которая имеет право распоряжаться своей жизнью, протестовать против волокитства мужа и даже выходить замуж по собственному выбору²⁷. Среди сочинений, переделанных ею для Клод в то время, когда Анна состояла при дворе,– баллада по мотивам стихотворения ХV века на тему куртуазной любви «Безжалостная красавица» (La belle dame sans merci) Алена Шартье, героиня которого отказывается уступать ухаживаниям кавалера. Еще одно сочинение – «Роман о двух влюбленных друзьях Паламоне и Арсите» (Beau romant des deux amans Palamon et Arcita)– французская адаптация эпической поэмы Джованни Боккаччо «Тезеида» (Teseida delle nozze d’Emilia), в которой рассказывается о любовном соперничестве двух друзей из Фив, Паламона и Арсита, влюбленных в прекрасную и мудрую Эмилию. В экземпляре первого тома, который хранится сейчас в Национальной библиотеке Франции, на развороте слева изображена королева Клод, сидящая на троне в окружении своих фрейлин²⁸.

Во Франции, как и в Мехелене, успешно работали многие художники и музыканты. Клод специально наняла портретиста Франсуа Клуэ, чтобы тот запечатлел ее детей в карандаше (а возможно, и в красках). Как и ее супруг, она была большим знатоком и ценителем итальянской и франко-бургундской школы живописи. Среди картин, подаренных королевской чете папой Львом Х в 1518 году, Клод получила полотно Рафаэля «Святое семейство, или Большое Святое семейство Франциска I», на котором изображены младенец Иисус, Мария, Иосиф, святая Елизавета, младенец Иоанн Креститель и два ангела. Сейчас картина находится в Лувре. Последовав этому примеру, венецианцы обратились к Себастьяно дель Пьомбо, считавшемуся лучшим живописцем Рима после Микеланджело и Рафаэля, и заказали ему картину «Встреча Марии и Елизаветы». В настоящее время полотно является частью коллекции Лувра, хотя изначально оно предназначалось для «вечного пребывания в покоях христианнейшей королевы Франции». Вполне вероятно, что Анна видела обе эти картины, поскольку уже жила во дворце, когда их привезли. Мы можем даже предположить, что она видела и какие-то картины Леонардо да Винчи, который, как известно, провел последние годы жизни в замке Кло-Люсе, недалеко от города Амбуаза, где он поселился в 1516 году по приглашению короля Франциска, назначившего ему ежегодную пенсию 500 ливров²⁹.

Ланселот де Карль, который, судя по всему, был лучше осведомлен о жизни французского двора, нежели английского, отмечал, что при дворе королевы Клод Анна в совершенстве овладела тонкостями придворного этикета:

По сохранившимся источникам довольно трудно определить, каких музыкантов нанимали для Клод, а каких – для Франциска. Скорее всего, они играли для обоих. Однако имя одного из них тесно связано с Клод – Жан Мутон, чьи произведения были хорошо известны Анне³¹. Находясь во Франции, она приобрела рукописный сборник, включавший в себя 39 мотетов на латыни и пять песен на французском. Чьей-то рукой на сборнике была сделана надпись «Госпожа Анна Болейн и ныне так» (англ. M^res [Mistress] A. Bolleyne nowe thus), а затем следует изображение трех нотных знаков со штилями, направленными вверх, и одного нотного знака большей длительности со штилем, направленным вниз. (Считается, что выражение «и ныне так» (англ. nowe thus^[42])– девиз семьи Болейн; символический смысл нотных знаков пока остается неразгаданным.) Восемь или девять произведений в этом сборнике принадлежат Жану Мутону, три популярные песни Клодена де Сермизи были добавлены позже, примерно в 1520 году³².

Наверняка Анна задумывалась о том, что Клод относительно легко смирялась с многочисленными любовными похождениями мужа. Для Екатерины Арагонской в первые годы брака измены мужа еще не представляли большой проблемы, поскольку в то время на счету Генриха их было куда меньше. В 1510 году поговаривали о его ухаживаниях за Анной Гастингс, одной из сестер герцога Бекингема, а летом 1515 года, когда Екатерина была беременна, он завел роман с Джейн Попинкур. По всей видимости, ему это быстро надоело, потому что примерно через год он отправил ее назад во Францию, заплатив ей 100 фунтов (100 000 фунтов в пересчете на современные деньги), и она получила должность при французском дворе, став воспитательницей дочерей Франциска³³.

Если для Генриха существовали определенные запреты, ограничивавшие его сексуальную свободу, то для Франциска таковых не было, и он не скрывал этого, регулярно появляясь на придворных балах в образе любвеобильного бога Юпитера. Его первая фаворитка Франсуаза де Фуа появилась при дворе в июне 1516 года. Сначала она была одной из придворных дам королевы Клод, но по настоянию Франциска поднялась до звания первой почетной дамы (фр. première dame d’honneur) с жалованьем 1200 ливров, что в три раза превышало денежное вознаграждение остальных придворных дам. Помимо официальных любовниц у Франциска была группа «особо приближенных дам», сопровождавших его на охоте, дабы возбудить его сексуальный аппетит³⁴.

Клод довольно быстро усвоила, что сохранить достоинство в ее положении можно только не поддаваясь чувству ревности. Гарантией незыблемости ее положения была принадлежность к королевской династии и ее плодовитость. Родив семь детей примерно за такое же количество лет брака, она упрочила свои позиции. Поскольку ее союз был браком по расчету, она понимала, что ей вряд ли стоит протестовать против измен мужа. Какой смысл в том, чтобы изводить себя ревностью и лишиться тех благ, которые она имела в статусе королевы?

К тому же она нашла пример для подражания. Если Франциску было угодно выступать в роли Юпитера, то она избрала для себя образ Эсфири, добродетельной жены ветхозаветного царя Артаксеркса, чья преданность, верность и чистота контрастируют с дурными поступками мужчин. Выбор Клод был неслучаен: Эсфирь служила примером высокой нравственности и для ее матери. В роскошном, богато украшенном издании «Жизнеописаний знаменитых женщин» Дюфура, принадлежавшем Клод, есть цветная миниатюра, выполненная парижским художником-иллюстратором Жаном Пишором, на которой Эсфирь в облике французской королевы в окружении фрейлин склонилась в молитве перед троном Артаксеркса, в то время как он касается ее золотым скипетром, как бы признавая ее неуязвимость³⁵.

У королевы Клод были земельные владения, высокое положение, дети, любимый дворец в Блуа с богатой библиотекой, коллекцией гобеленов и других драгоценных предметов искусства – большего ей было не нужно, и большего она не желала.

6. Фрейлина королевы

В отличие от Генриха VIII, чей двор в зимние месяцы размещался в одной из так называемых «постоянных резиденций» вдоль Темзы и всегда был готов принять короля со свитой, а летом сопровождал его во время поездок по стране, Франциск I выезжал чаще и на более дальние расстояния по всей Франции. Когда королева Клод покидала Париж, она, как правило, отправлялась в свое излюбленное место – долину Луары. Там вместе с фрейлинами она останавливалась в Блуа или Амбуазе, в одном из двух старейших замков (см. Приложение 2). Можно с уверенностью говорить о том, что жизнь Анны полностью зависела от Клод, поскольку иного места пребывания, кроме как при дворе королевы, у нее не было. Там, где находилась Клод, была и Анна. Есть мнение, что Анне по наследству досталась недвижимость в приходе Бри-Конт-Робер в двадцати милях от Парижа или в местечке Брии-су-Форж между Парижем и Шартром, но это не более чем домыслы¹.

Первая длительная поездка Анны началась в 1515 году вскоре после ее приезда в Париж. 24 апреля Франциск, Клод и Луиза Савойская со штатом придворных отправились в Блуа: сначала они спускались по Сене на королевских барках, а потом ехали в каретах и верхом до Луары, медленно катившей воды меж вольготно раскинувшихся берегов. Сойдя на берег 23 мая неподалеку от Блуа, они торжественно проехали через город и поднялись в замок, окруженный прекрасными садами и террасами².

Спустя две недели Франциск уехал. Ему не терпелось оставить свой след на политической карте Европы, вернув власть в Милане. В этой связи он отправляется в военный поход через Альпы. Регентом он назначает свою мать, Луизу Савойскую, и оставляет беременную Клод с фрейлинами в Блуа, где 8 августа королева рожает дочь, которую в честь бабушки назовут Луизой³. Франциск быстро добрался до Пьемонтской равнины и направился к Турину. Перейдя через реку Тичино, французское войско разбило лагерь у Мариньяно (сегодня этот городок называется Меленьяно) на подступах к Милану. В масштабном сражении 13–14 сентября между силами Франциска и швейцарским войском, которое состояло на службе антифранцузской коалиции, герцог Миланский Массимилиано Сфорца потерпел поражение и был взят в плен, а Франциск получил во владение большие области Пьемонта и Ломбардии. Прекрасно понимая, что власть над этими землями можно удержать только при поддержке Святого престола, он отправился в Болонью, чтобы встретиться с папой Львом Х и восстановить с ним отношения, ущерб которым в свое время нанес Людовик XII, ставший одним из организаторов собора в Пизе^[43]. В историческом мирном договоре с папой – конкордате^[44] – Франциск согласился на восстановление верховенства власти папы во Франции при сохранении королевской юрисдикции в решении спорных вопросов, касающихся церкви, кроме того, он дал обещание поддержать папу в крестовом походе против Османской империи, если Бог подарит ему сына.

Обсуждая победу с французским послом в Лондоне, Генрих не скрывал своего недовольства. Екатерина, напротив, проявляла дальновидность. Ее отец, Фердинанд, был уже далеко не молод, и после его смерти ее племяннику Карлу по наследству полагались владения, прилегающие к ранее полученным им Нидерландам, а также Испания. Екатерина полагала, что маятник политических сил в Европе вновь качнется в сторону Испании и Габсбургов, Франция же утратит свой политический вес⁴.

В конце октября Клод и Луиза Савойская, с нетерпением ожидавшие возвращения Франциска, покинули долину Луары и вместе с двором (Анна была в числе фрейлин) и экипажами, нагруженными багажом, двинулись в путь в надежде встретить короля в Марселе или в Экс-ан-Провансе. Сделав по пути несколько остановок в Лионе, Оранже и Авиньоне, они посетили гробницу святой Марфы, сестры Лазаря, которого, согласно Евангелию от Иоанна, Христос воскресил из мертвых⁵. По-прежнему не имея новостей от Франциска, они отправились в Экс, древнюю столицу Прованса. По пути они посетили место, где покоились останки двух жен-мироносиц, известных тем, что они присутствовали при распятии Христа: Саломии и Марии Иаковлевой. К концу года жена и мать Франциска I уже были в Сен-Максимен-ла-Сент-Бом, где находилась усыпальница Марии Магдалины – третьей из жен-мироносиц, присутствовавших при распятии. Примостившийся у подножия горного хребта, этот город со средневековой базиликой стал местом паломничества с того самого времени, как там был обнаружен склеп, в котором находился череп святой.

Войдя в базилику, Клод и Луиза в сопровождении фрейлин спустились в склеп и принесли молитвы перед останками святой. Клод была настолько тронута увиденным, что сделала щедрое пожертвование – в течение десяти лет на нужды храма должны были выделяться 200 ливров в год. Следующий день Клод посвятила осмотру грота или пещеры, в которой святая провела свои последние дни; эта пещера находилась на верху скалы, и Клод взбиралась туда в течение двух часов по уступам заросшей лесом крутой тропы, которую поспешно привели в порядок местные работники, готовясь к приезду монарших особ. Там Клод снова проявила щедрость, пожертвовав средства находившемуся поблизости доминиканскому монастырю и на строительство ворот к пещере⁶.

Совершенные поездки побудили Луизу обратиться к францисканскому капеллану Франсуа де Мулену де Рошфору с тем, чтобы он изучил существовавшие легенды о Марии Магдалине и проверил, насколько правдоподобно все, что рассказывали о ее деяниях. Среди чудес, якобы совершенных по молитвам святой, упоминается освобождение узников из тюрьмы, исцеление от слепоты, спасение от кораблекрушения и обещание вечного спасения даже после неправедной жизни. Опасаясь браться за столь крамольное дело, де Мулен обратился к своему учителю, богослову Жаку Лефевру д’Этаплю^[45], который считается зачинателем евангелической Реформации во Франции. Он смело занялся расследованием и, сверив свои находки с текстами из Евангелия, пришел к выводу, что Мария Магдалина – скорее всего, собирательный образ, воплотивший в себе несколько персонажей, а приписываемые ей чудеса – в значительной степени выдумка. В Амбуазе и Париже Лефевр встречался с Клод и Луизой. В этих беседах, которые носили характер импровизированных семинаров, участвовал также его протеже, Дени Брисонне – епископ-реформатор из Сен-Мало, старший брат почитаемого Лефевром кардинала Гийома Брисонне, тоже известного скептическим отношением к чудесам святых. Весь двор был занят бурным обсуждением темы, и Анне даже не нужно было специально подслушивать, потому что, пока Лефевр или Брисонне вели богословские беседы в покоях королевы, ее фрейлины сидели там же, удобно расположившись на пуфиках. Все увиденное и услышанное в дальнейшем сформирует ее отношение к реформам, а в своих взглядах на религию она всегда будет опираться на пример Франции⁷.

В период между 1517 (когда Мартин Лютер обнародовал свои 95 тезисов^[46]) и 1519 годами Лефевр опубликовал свое главное сочинение, дискредитировавшее библейские рассказы о чудесах святых. Луиза спасла его от преследования инквизиторов Сорбонны, которые сочли его открытия еретическими. В это же время Клод оказывает покровительство другому последователю Лефевра, Луи Шантеро, который становится ее духовником. Миниатюрный рукописный молитвенник со множеством иллюстраций, который Клод заказала для своей младшей сестры Рене, тоже свидетельствует о том, что она разделяла идеи чистого христианства, проповедовавшего возврат к евангельским текстам. Очень скоро, став убежденным реформатором, Клод начала проявлять живой интерес к религиозным реформам, происходившим в жизни Франции. Узнав о скандалах в двух женских монастырях бенедиктинского ордена в Йере и Жерси, она дважды писала в парламент Парижа о необходимости подготовки к реформам самих монахинь, ибо только в этом случае Франция обретет благо «истинной силы молитвы и обращения к Богу». Примерно через неделю, вернувшись из Сен-Максимен-ла-Сент-Бом, она пишет снова, выражая недовольство тем, что до сих пор не получила ответа. В 1516 году она завершила реформирование доминиканского аббатства Святого Петра в Лионе, начатое еще ее матерью. А в 1521 году она перестроила августинский женский монастырь Сен-Жан в Блуа, монахини которого, называвшие себя «вероникийками»^[47], занимались обучением женщин⁸.

Незадолго до того, как Анна покинула Францию в декабре 1521 года, сестра Франциска Маргарита встала на защиту Гийома Брисонне, который в то время был епископом Мо. Она вступилась за группу его последователей, широко известную как круг Мо (фр. Cercle de Meaux), чтобы защитить их от преследователей из Сорбонны, пообещав, что будет распространять их истинное учение среди тех в своем окружении, кто «жаждет этого». Идеи Лефевра также не оставили ее равнодушной⁹.

Сторонники Лефевра видели свою задачу в том, чтобы прививать живую веру людям непосвященным. Веру следовало искать не в выдуманных историях о чудесах или ритуалах, таких как традиционное паломничество и поклонение святыням, но в чтении Евангелия и посланий святого Павла. Не соглашаясь с постулатом церкви о том, что только в благочестивых делах лежит путь к спасению, они утверждали, что гораздо важнее добрые помыслы и внутренние мотивы того, кто приносит дары. По убеждению Лефевра, любовь к ближнему должна быть наполнена жизненной энергией – только тогда она становилась проявлением истинно живой внутренней веры. Это означало доступность духовной литературы в печатных и рукописных изданиях, проповедование истинного учения, финансирование школ, создание сиротских приютов, изменение уклада монастырской жизни, более совершенные системы оказания помощи бедным, обеспечение более гуманных условий содержания в тюрьмах, изменение законов и прощение врагов¹⁰.

Впрочем, время этих перемен наступит еще не скоро. Пока же, проведя десять дней в Сен-Максимен-ла-Сент-Бом, дамы поспешили в Систерон, где 13 января 1516 года они приветствовали возвращение Франциска. Затем все отправились в короткую поездку в Марсель – старейший портовый город Франции, где 22 января состоялся торжественный въезд короля-победителя, в честь которого жители устроили пышную процессию с участием около 2000 детей, одетых в белые одежды. На следующий день не менее торжественно в город въехали Луиза и Клод в сопровождении придворных дам и фрейлин. После этого Клод посетила еще одно популярное место паломничества – базилику Нотр-Дам-де-ла-Гард в Марселе, где она до наступления сумерек молилась Деве Марии о рождении сына¹¹.

На обратном пути из Марселя Клод и ее свита остановились в Лионе, где она получила важное известие: скончался старый король Фердинанд, и принц Карл по праву наследования становился королем всей Испании¹². Клод почтила память Фердинанда траурной мессой. К началу апреля она снова была в положении. Вместе со своими фрейлинами она удалилась во дворец в Блуа, потом переехала в Амбуаз, где находилась до конца октября, когда у нее родилась дочь, которую назвали Шарлоттой. Анна уже дважды становилась свидетелем того, что вместо ожидаемого дофина Франции у королевы рождались девочки, однако это совсем не тревожило Франциска. Он уже лелеял планы выдать замуж свою старшую дочь Луизу, которой было всего пятнадцать месяцев, за Карла¹³.

После рождественских празднеств, новогодних увеселений и обмена подарками в камерной обстановке приемного зала королевского дворца Франциск вновь заговорил о коронации Клод. Церемония была отложена из-за второй беременности королевы, и вот теперь дата была назначена. Торжества должны были состояться в воскресенье 10 мая 1517 года в аббатстве Сен-Дени, после чего королева должна была с полагающимися ей почестями въехать в Париж. Во время церемонии Анна вместе с другими фрейлинами сидела в галерее, откуда был виден алтарь. В день торжественного въезда в Париж она ехала в одном из трех экипажей, замыкавших процессию, которые были украшены геральдическими знаками Клод¹⁴.

Въехав в ворота Парижа, кортеж проследовал по улице Сен-Дени до собора Нотр-Дам, а оттуда в королевский дворец, где королеву ожидал банкет. Процессию возглавляли монахи и духовенство в сопровождении трубачей и герольдов, шагавших стройными рядами плечом к плечу, за ними следовала королевская гвардия лучников и арбалетчиков, одетых в короткие серебряные плащи. В разных местах по ходу шествия были установлены подмостки, на которых актеры разыгрывали живые картины, а их содержание объяснял рассказчик (фр. expositeur)¹⁵.

У ворот Сен-Дени по дороге к западной части города, где была назначена первая остановка королевской процессии, разыгрывались сцены, посвященные деяниям ветхозаветных женщин. Для этих сцен Клод выбрала своих излюбленных героинь: Сарру, Рахиль, Ревекку, Девору, Лию и, конечно, Эсфирь. Фигуры на заднем плане изображали королеву Клод в окружении этих библейских образцов добродетели, а снизу на них в восхищении взирали монахини, в роли которых выступали актеры, воплощавшие четыре главные добродетели (благоразумие, справедливость, мужество и умеренность). Картина казалась завершенной, но вдруг, к удивлению всех присутствовавших, из облачка, нарисованного на холсте, изображавшем небо, вылетел механический голубь и возложил корону на голову королевы; голубь был символом Святого Духа, а сама сцена повторяла тему коронования Девы Марии на небесах¹⁶.

На банкете в большом зале дворца королеву, сидевшую за столом в окружении знатных кавалеров и дам, развлекали игрой на трубах, гобоях и других духовых инструментах, причем для музыкантов была специально сооружена галерея. После более сотни разнообразных блюд на стол были поданы десерты, изготовленные в форме эмблемы Франциска – саламандры и эмблемы Клод – горностая. Кульминационный момент наступил, когда Клод приказала внести большой кувшин для вина, до краев наполненный золотыми монетами, и вручить его герольдам, которые стали расхаживать по залу и с криком «От королевских щедрот!» бросать монеты в толпу. После маскарада и других развлечений королева наконец встала из-за стола и покинула зал в сопровождении фрейлин. Для Анны, принимавшей участие в торжествах, этот день стал незабываемым¹⁷.

Спустя некоторое время королевская чета отправилась в продолжительное турне по Пикардии и Нормандии¹⁸. В начале сентября Клод с фрейлинами провела восемь дней в замке Гайон неподалеку от Лувье. Этот замок-дворец построил недавно скончавшийся кардинал Жорж д’Амбуаз на месте старой крепости, для этого он нанял архитектора из Вероны, а священника и садового дизайнера – из Неаполя. Замок стал одним из первых строений французского Ренессанса и великолепным образцом этого стиля. В центре внутреннего двора находился удивительной красоты фонтан, выполненный генуэзскими скульпторами. Для справки отметим, что строительство нового королевского дворца в Блуа с величественной лестницей и крытыми галереями в стиле итальянского архитектора Браманте так и не было закончено до момента отъезда Анны из Франции¹⁹.

В октябре Франциск и Клод три недели гостили у невестки Клод, Маргариты Ангулемской в Аржантане. Анна даже если и не была лично знакома с Маргаритой, то во всяком случае не раз видела сестру Франциска, которая довольно свободно разъезжала, проводя время то у себя дома, то в резиденциях Луизы или Клод. Женщины часто проводили время вместе, особенно когда Франциск пропадал на охоте. Анна, безусловно, видела Маргариту на коронации Клод, а возможность поговорить лично впервые могла представиться в Аржантане²⁰.

Как и ее тезка Маргарита Австрийская, Маргарита Ангулемская знала цену как внешнего блеска, так и изнанки придворной жизни. Она тоже была страстной любительницей книг и заказывала богато иллюстрированные издания Библии, часослова, старинные рукописи, обожала поэзию и живопись (как и Анна), и ее с полным основанием можно назвать одной из первых представительниц протофеминизма. Достаточно лишь упомянуть, что она была автором новелл (фр. nouvelles) и стихов, в которых открыто высказывала честные суждения об отношениях полов. Многие ее произведения были написаны уже после отъезда Анны из Франции, однако у нас есть веские основания полагать, что ее суждения о мужчинах, о романтических отношениях, которые она высказывает в своих новеллах, сложились гораздо раньше. В частности, известно, что еще во время пребывания Анны во Франции Маргарите докучал своими ухаживаниями Гийом Гуфье, сеньор де Бонниве и Буаси, особо приближенный короля Франциска и адмирал Франции, который даже пытался изнасиловать ее²¹.

Маргарита в своих сочинениях совершенно четко дает понять, что правила для мужчин и женщин в любовных отношениях никогда не были одинаковыми. Она считает, что для мужчин существует лишь два способа завоевать любовь (фр. amours): соблазнение и грубая сила. В обоих случаях для женщины это тупиковая ситуация. С одной стороны, их отцы, мужья и другие родственники мужского пола желают видеть их целомудренными девушками и верными женами, с другой – конечная цель ухаживаний «покорного слуги» (фр. serviteurs) (то есть кавалера или поклонника на языке куртуазной любви) – добиться от дамы сердца физической близости, невзирая на то, замужем она или нет. Женщинам приходится постоянно быть начеку и искать поддержки и нравственной опоры в религии. Но и здесь необходимо соблюдать осторожность. Священники, братья какого-либо ордена и монахи могут представлять не меньшую опасность, чем светские кавалеры: нередко они приходят в спальню к женщине или выслушивают ее в исповедальне лишь затем, чтобы воспользоваться тайной исповеди и уединенностью обстановки. Они ничем не лучше обычных насильников, а может быть, даже и хуже, потому что знают, что никто не поверит женщине, которая посмеет обвинить в этом священника, – утверждает Маргарита и видит в этом еще один способ социального давления на женщин с целью заставить их подчиняться мужчинам.

Не менее уязвима женщина и в любви: истинная любовь не может долгое время оставаться в тайне, особенно если любовники не проявляют должной осмотрительности и осторожности. Женщинам редко удается сохранить высокие моральные принципы. Находясь при дворе, женщинам следует избегать отношений, в которых любовь могла бы так сильно завладеть ими, что ее будет трудно скрыть; они должны усмирять свои чувства, дабы не стать предметом всеобщего порицания. Умение притворяться – лучшая защита женской репутации²².

11 октября на импровизированной церемонии в парке замка Аржантан, на которой присутствовала и Анна, Франциск пожаловал своей сестре в самостоятельное владение герцогство Берри. Хотя многие современные биографы Маргариты опускают этот факт, он вполне достоверен: полный текст королевского указа сохранился, и он свидетельствует о том, что король утвердил Берри как герцогство-пэрство (фр. duché-pairie), чтобы его сестра единолично носила столь высокий титул, дававший ей право присутствовать на заседаниях как совета короля, так и Тайного совета (фр. conseil secret). Пожаловав Маргарите герцогский титул, король признал за ней правовой статус, обычно являвшийся мужской привилегией, которой мог бы пользоваться брат короля. Это наглядный пример взаимодействия мужского и женского в политической жизни Франции. Что еще более примечательно, в тексте указа о предоставлении Маргарите в единоличное владение герцогства Берри оговаривается, что это право не распространяется на ее супруга, равно как и содержание в 24 000 ливров, назначенное Маргарите. Ничто из увиденного или прочитанного Анной во Франции не свидетельствовало с такой ясностью о том, что женщина может так высоко подняться в мире, где правят мужчины²³.

К Рождеству королевский двор вернулся в Амбуаз – это было связано с очередной беременностью Клод²⁴. На этот раз Франциск не скрывал желания, чтобы у него родился сын. Он был решительно настроен просить помощи у Бога и отправился в паломничество, пройдя пятнадцать миль пешком в обитель Святого Мартина в Туре. Его молитвы были вознаграждены – 28 февраля 1518 года в пять часов пополудни Клод родила здорового мальчика²⁵.

При крещении младенцу было дано имя Франциск, а папа Лев Х стал его крестным отцом, от имени которого на церемонии присутствовал его племянник, двадцатипятилетний Лоренцо, герцог Урбинский, однако король Франциск желал отпраздновать и другой повод. Уже с Нового года его послы в Риме обсуждали условия династического брака, который скрепил бы конкордат, заключенный с папой в Болонье в 1516 году. План Франциска был осуществлен 2 мая: племянник папы Лоренцо, уже страдавший сифилисом, заключил брак с Мадлен де ла Тур д’Овернь, двадцатилетней кузиной Франциска в присутствии короля и королевы Клод²⁶. Свадебные торжества, устроенные в большом зале дворца в Амбуазе, превратились в роскошный праздник с угощениями и танцами, продолжавшимися до двух часов ночи. Далее начались турниры, длившиеся более месяца и завершившиеся потешным боем и воображаемой осадой крепости, правда, из пушек стреляли по-настоящему, и в результате случайно было убито несколько участников²⁷.

Рождение французского дофина послужило для папы поводом напомнить Франциску о его клятве присоединиться к крестовому походу против турок-османов. Лев также обратился за поддержкой к Генриху, чем не преминул воспользоваться Уолси, который ввел всех в заблуждение несбыточными обещаниями, преследуя единственную цель – использовать создание мирного союза, чтобы вновь поставить Англию в центр европейской политики. Разговоры о крестовом походе вскоре стихли, однако Уолси под предлогом подготовки к нему начал понемногу склонять как более сильные державы, так и государства послабее к заключению Договора о всеобщем мире^[48]28.

Видя, как Уолси гнет свою дипломатическую линию, папа Лев отправил ему на помощь в качестве чрезвычайного посла (или полномочного представителя) в Лондоне кардинала Лоренцо Кампеджи. В тот момент единственным препятствием на пути к миру была деятельность прежде никому не известного Мартина Лютера, тридцатитрехлетнего монаха-августинца и профессора университета в Виттенберге, который в 1517 году обвинил папство и католическую церковь в злоупотреблениях полномочиями и заявил, что человек искупает грехи и спасается лишь собственной верой во Христа. Вскоре после того, как он прибил свои «95 тезисов» к дверям церкви с намерением устроить научный диспут, копии документа появились в Лондоне, где наделали много шуму, а потом и в Париже. Генрих, который уже знал о еретических сочинениях Лютера от епископа Лондона Катберта Тансталла, одного из своих советников и посла при дворе Карла, начал готовить себя к роли заступника папы. Франциск же пока не догадывался, что Лютер мог представлять серьезную угрозу²⁹.

В начале июня 1518 года Анна в составе свиты королевы Клод отправилась в Бретань. Задержавшись больше месяца в окрестностях Анже, где охотился Франциск, на первой неделе августа они прибыли в Нант³⁰. 8 августа Клод были торжественно вручены ключи от города – она получила их из рук совсем юной девушки, которую несли в хрустальной вазе двое актеров, изображавшие львов, после чего королевская чета вместе с присоединившейся к ней Луизой Савойской триумфально въехала в город. У жителей Бретани существовала традиция – приветствуя приезд сюзерена, дарить ему живого горностая в ошейнике, украшенном драгоценными камнями. Однако жители Нанта, опасаясь, что горностай может укусить, подарили Франциску модель корабля из серебра с позолотой весом 16 фунтов 8 унций. Судя по весу, это было украшение для стола, имевшее символическое значение: пока их король стоит у руля этого корабля, его подданным не страшны никакие бури. Эта метафора была известна с древних времен: в свое время Платон, описывая стиль правления в Афинской республике, тоже воспользовался ею, сравнив управление кораблем с управлением государством, и Анна запомнила это сравнение. Луиза получила в подарок от жителей Нанта двенадцать кубков с крышками, тонко расписанных киноварью. Клод подарили сердце из чистого золота весом 3 фунта, которое держали в воздухе два золотых горностая³¹.

По сохранившимся отчетным документам Нанта подарки обошлись городской казне в 2615 ливров, в то время как годовой бюджет составлял около 5000 ливров. Клод, понимая, что стоимость полученного ею подарка значительно превышает возможности горожан, вежливо поблагодарила их и вернула дар в качестве пожертвования городу. В отличие от своего супруга она имела безупречную репутацию, поскольку занималась благотворительностью и была известна богоугодными поступками. Позже, когда Франциск потребовал от жителей Нанта 22 000 ливров на военные расходы, они, вспомнив о щедрости и великодушии Клод, попросили ее походатайствовать за них, и Франциск отозвал свое требование³².

Высокие гости задержались в Нанте на некоторое время, а затем направились в Ренн, откуда Франциск пустился в дальнейший путь без жены и матери. Клод, Луиза и их фрейлины провели два месяца в замке Плесси-де-Вер неподалеку от Ансени. Клод нуждалась в отдыхе – она снова была беременна. Здесь их застало печальное известие: ее дочь Луиза, которую они не взяли с собой, а оставили в Амбуазе, умерла (в возрасте трех с небольшим лет).

По условиям Нуайонского договора^[49] маленькая Луиза была помолвлена с Карлом. Теперь крушение планов Франциска открывало возможности для Генриха и Уолси. Первым делом они убедили папу Льва назначить Уолси папским легатом (эта привилегия будет в дальнейшем обновляться в 1519 и 1521 годах, а в 1524 году станет пожизненной). Получив верительные грамоты, подтверждающие его полномочия, Уолси вместе с Лоренцо Кампеджи огласил текст Договора о всеобщем мире на торжественной мессе, состоявшейся в воскресенье 3 октября в соборе Святого Павла. В соответствии с дополнительными договоренностями Франция получала назад город Турне за 600 000 золотых крон, а также объявлялась помолвка французского дофина, которому было девять месяцев, и дочери Генриха, двухлетней принцессы Марии³³.

В Париже уже были назначены официальные церемонии, сопутствующие заключению договора, и к началу декабря Клод со свекровью вернулись в столицу. В соборе Нотр-Дам Франциск произнес клятву и вместе с Клод торжественно пообещал соблюдать условия дополнительных соглашений. Затем во внутреннем дворе Бастилии состоялось пышное празднество, на котором Франциск был представлен как герой-победитель. Эти события сильно взволновали Анну, поскольку ей предстояло встретиться с отцом, которого она не видела более трех лет и который присутствовал на торжествах в качестве одного из шести послов Генриха. Делегацию возглавлял пожилой Чарльз Сомерсет, 1-й граф Вустер, потомок Джона Гонта и кузен бабушки Генриха, а за послами шли «70 рыцарей в сопровождении представителей дворянства и йоменов^[50], доходивших общим числом до 400 человек»³⁴.

Франциск принимал послов в королевском дворце в Париже, причем каждый из них удостоился объятий короля³⁵. Средств на празднества, состоявшиеся 22 декабря 1518 года, не пожалели. По распоряжению Франциска для банкета было возведено временное строение высотой 80 футов (24м). Деревянная крыша была обтянута вощеной тканью синего цвета для защиты от дождя, по наружному периметру постройки располагались трехъярусные галереи, опорой которым служили колонны, декорированные античными орнаментами, а на фронтонах галерей красовались гербовые знаки, флероны и другие декоративные элементы искусной работы. Тканевый потолок был украшен нарисованными планетами и созвездиями, а также приколотыми позолоченными звездами, а под стропилами были подвешены зеркала, в которых отражался свет более чем от 200 канделябров. Во главе стола, имевшего форму подковы, сидел Франциск, а почетное место подле него занимала его сестра Маргарита, ставшая новой обладательницей титула герцогини Беррийской. Многие утверждают, хотя и безосновательно, что Анна выполняла функции переводчика для английских гостей, у которых были трудности с французским языком. Нам представляется более вероятным, что она наблюдала за происходящим с галереи, где она сидела вместе с другими фрейлинами³⁶.

За пышным приемом последовали турниры и еще много банкетов, после чего отец Анны поспешил в детскую навестить дофина. Единственное, что внесло некоторую сумятицу в торжества,– скандальное поведение некоторых высоких английских гостей: они устроили пьяный дебош, а один из них «лежал мертвецки пьян и был очень плох… да еще гонялся за распутницами». Среди опозорившихся было двое придворных и ближайших друзей Генриха Фрэнсис Брайан и его зять Николас Кэрью, которые прислуживали ему в личных покоях. По хитрому наущению Франциска, эти двое переоделись, дабы скрыть свою внешность, и проехались верхом по улицам города, «бросая в прохожих яйца, камни и тому подобное». Этот возмутительный поступок вызвал «большое неодобрение и порицание» парижан. Но и это было не все: по возвращении в Англию молодые люди получили немало упреков по поводу того, что они подражали «французам в выборе блюд, напитков и манере одеваться, а также оказались подвержены французским порокам и бахвальству». «Ничто не заслуживает их внимания, коль скоро сделано не по французскому образцу»³⁷.

Несмотря на договор между Францией и Англией, в английском обществе царили франкофобские настроения, о чем можно судить по реакции на заносчивое поведение вернувшихся из Франции придворных. Подражать французам в манерах и одежде противоречило тому, что называлось английским духом. Уолси прилагал все силы, чтобы нивелировать этот антагонизм. Он уже давно предвидел опасность, исходившую от Брайана и Кэрью, причем из этих двоих Брайан был особенно опасен. Человек проницательного ума, приходившийся Анне кузеном (их матери были сводными сестрами), Брайан отчетливо понимал, какие возможности открывает и какие угрозы таит придворная жизнь, которую он однажды сравнил с лабиринтом – «вечной погоней за мечтой, бездонным омутом, колдовской игрой воображения», где лесть, коварство и обман несут опасность и сеют смуту³⁸. Острый ум, распутный образ жизни, дерзкий нрав и смелые речи позднее снискали ему прозвище «наместник ада»³⁹. Когда слухи о том, что «король во всем потакает их склонностям», разлетелись слишком далеко, Уолси решил заменить этих людей советниками постарше и более умудренными опытом. Одним из них стал сэр Ричард Уингфилд, женатый вторым браком на Бриджет Уилшир, подруге детства Анны, которая была значительно моложе своего супруга⁴⁰.

В феврале 1519 года, когда другие послы вернулись на родину, отец Анны остался во Франции. Он провел здесь следующие семнадцать месяцев в качестве постоянного посла Англии, что давало ему возможность тайно следить за французским двором и иметь привилегированный доступ к Луизе Савойской, с которой он установил прекрасные отношения и которая обещала ему (по его словам) «посвящать его во все новости, которые только дойдут до нее откуда бы то ни было». Каждую неделю он отправлял доклады Генриху и Уолси и совсем скоро получил постоянно действующее приглашение, позволявшее ему посещать Франциска и Маргариту Ангулемскую, уведомляя о своем визите незадолго до него или вовсе без доклада⁴¹.

Генрих принял решение оставить отца Анны во Франции после того, как получил известие о еще одной кончине представителя старшего поколения европейских монархов. Умер Максимилиан, а это означало, что выборы нового императора Священной Римской империи были не за горами^[51]. Претензии на этот пост обнажили доселе скрытую вражду между Франциском и Карлом. Миссия Болейна заключалась в том, чтобы оценить шансы Франциска и создать при французском дворе иллюзию, что Англия в вопросе предстоящих выборов намерена поддерживать Францию или сохранять нейтралитет. Это было довольно рискованно, если принять во внимание, что очень скоро в Германию будет отправлен английский священник и дипломат Ричард Пейс с другим заданием – продвигать кандидатуру самого Генриха⁴².

Вначале папа римский Лев поддерживал Франциска. Однако затем он засомневался, опасаясь сильной конфронтации в случае победы одного из двух соперников. Именно в тот момент, когда папа вел активные поиски третьего кандидата, в игру вступил Генрих, рассчитывая на то, что само объявление его кандидатуры поднимет его престиж, не говоря уже о том, что втайне он надеялся на успех. В конце концов победил Карл: он потратил полтора миллиона флоринов (примерно 187 500 фунтов стерлингов) на взятки и оплату целой армии наемников, которые разбили лагерь поближе к Франкфурту, где проходило голосование. Победа Карла на выборах поставила его во главе империи, в которую входили Германия, герцогство Савойское и австрийские земли, вся Испания, Нидерланды, Неаполь и Сицилия, а также территории Северной Африки и обширные земли Нового Света. Екатерина Арагонская была права: расстановка политических сил Европы складывалась в пользу Карла⁴³.

Отныне Франциск и Карл, провозгласивший себя императором Карлом V, будут равными по силам соперниками. Чтобы победить, каждому из них понадобится союзник в лице Генриха. Успех Карла открыл новую главу в жизни Генриха и в его амбициозных планах и со временем привел к последствиям, изменившим жизнь Анны.

7. Что ждет впереди?

11 марта 1519 года Клод, находившаяся на позднем сроке беременности, вместе со своими придворными дамами и фрейлинами покинула Париж и отправилась в старый дворец в Сен-Жермен-ан-Ле в пятнадцати милях от столицы, чтобы подготовиться к родам (фр. accouchement). В пути ей пришлось остановиться для отдыха в деревушке Порт-де-Нёйи. Томас Болейн был первым, кто сообщил в дипломатическом отчете, что она «чувствовала себя очень плохо и переносила эту беременность гораздо тяжелее, чем предыдущие»,– вполне возможно, что он узнал об этом от Анны. Он также не преминул отметить, что той ночью она была «в большой опасности». Вокруг было предостаточно ложных слухов о том, что она якобы умерла или наконец разрешилась от бремени. Болейн же оказался довольно точен в своих предположениях, сообщив, что, как только королеве станет лучше, она и ее дамы пересядут из конных носилок на крытую барку и по Сене будут доставлены в Сен-Жермен¹.

Поспешно отправившись туда, Болейн узнал, что королева «должна вот-вот родить». В этом он смог убедиться лично, после того как Луиза Савойская позволила ему заглянуть в затемненную комнату, в которой находилась роженица. Все разговоры смолкли 31 марта с рождением мальчика, второго сына Клод, который получил имя Генриха, герцога Орлеанского. На крестинах 5 июня Томас Болейн, представляя Генриха VIII в качестве одного из крестных родителей, держал младенца на руках над купелью и преподнес в дар золотую солонку, чашку и кувшин для умывания. В этой связи Анне представилась возможность повидаться с отцом и обсудить семейные новости².

После избрания Карла императором Болейн продолжал тайную слежку при французском дворе. Его новое дипломатическое задание предписывало ему содействовать организации официальной встречи Генриха и Франциска на границе Англии и Франции у порта Кале – замысел, который вынашивал Уолси весь предыдущий год. Отец Анны начал вести переговоры в Сен-Жермен, однако значительная часть работы была проделана летом в долине Луары, куда удалился Франциск, опасаясь эпидемии чумы. Клод с младенцем и фрейлинами еще раньше поспешила укрыться в замке Блуа, вокруг которого был возведен санитарный кордон³.

В феврале и марте следующего, 1520 года Анна три недели провела с отцом в родовом поместье семьи Валуа-Ангулем в городке Коньяк на юго-западе Франции, где прошло детство Франциска и его сестры Маргариты. Король прибыл сюда со всем двором после рождественских праздников, проведенных в Пуату. Их маршрут пролегал через Сен-Жан-д’Анжели, еще один центр паломничества на пути в Сантьяго-де-Компостела в Испании, а в Коньяк королевский кортеж въехал под приветственные звуки фанфар. Торжественный въезд короля в город состоялся в воскресное утро 18 февраля в разгар карнавала, который должен был завершиться в Прощеный вторник^[52]. На следующий день состоялась вторая церемония в честь Клод, организованная Луизой,– на ней присутствовал отец Анны. Все глаза были устремлены на королеву, которая в роскошном наряде ехала по городу в паланкине, переносимом парой мулов. Королева с благодарностью принимала приветственные речи и знаки внимания жителей. Во главе церемонии в изображении актеров выступали бог Меркурий и ряд других богов и богинь. Как и во время коронации, вслед за королевой в экипажах с кучерами и лакеями в нарядных ливреях ехали ее фрейлины, среди которых была и Анна⁴.

Очередная встреча отца и дочери произошла в то время, когда пребывание Томаса Болейна во Франции в качестве постоянного посла подходило к концу. Об этом свидетельствуют два письма, полученные Генрихом от Клод и Луизы, в которых каждая из них пишет, что «господин Булан» (фр. le sieur Boulan) сообщит ему о последних новостях лично. К написанию этих писем их подтолкнуло решение самого Генриха, а точнее Уолси, отозвать Болейна и назначить вместо него сэра Ричарда Уингфилда. Уингфилд прибыл ко двору в Коньяке и сопровождал Болейна во время аудиенции у Франциска, где новый посол вручил свои верительные грамоты. Никаких подтверждений тому, что существовала другая причина для отзыва Болейна, кроме той, что его миссия по организации предстоящей встречи в верхах была закончена, не существует. Переговоры должны были состояться в мае или июне 1520 года, однако дата была перенесена в связи с тем, что Клод объявила о пятой беременности и о том, что ребенок должен был появиться на свет в конце июля или в августе⁵.

Наконец все было готово. Место, которое должно было поразить всех невероятной роскошью и рыцарским великолепием, вошло в историю под названием «Поле золотой парчи» (англ. Field of Cloth of Gold, фр. Le Camp du Drap d’Or). Уолси принимал столь деятельное участие в организации этого мероприятия, что сам придумал эскиз временного дворца для Генриха и Екатерины в стиле итальянского палаццо, сам заказывал турниры, маскарады, мессы, фейерверки, стилизованные банкеты, распорядился устроить показ произведений искусства и позаботился о том, чтобы в избытке хватало вина для тех, кому было нечем себя занять, пока велись серьезные переговоры. Расходы были колоссальными. Генрих заказал огромное количество золотой парчи – одежду из этой ткани с 1463 года, когда был принят соответствующий закон, разрешалось носить только монаршим особам и высокой знати – и тюки шелка из Флоренции, а также лично заплатил за наряды своих придворных, их жен и дочерей. На расходы не скупился и Франциск. Уолси также принарядил своих домашних, а своему камергеру Ричарду Пейджу пожаловал «большую золотую цепь»⁶.

Анну ожидала встреча со всей семьей. Кроме отца и матери должна была прибыть ее сестра Мэри и, возможно, даже брат Джордж, хотя его имя не упоминалось в официальном списке гостей, утвержденном Уолси. Мэри к тому времени уже была замужем. 4 февраля 1520 года, за две недели до того как Анна приехала в Коньяк, Мэри сочеталась браком с двадцатилетним Уильямом Кэри, дальним родственником Генриха и блестящим придворным, который стремительно продвигался по службе. Генрих присутствовал на свадебной церемонии в Гринвиче в качестве почетного гостя⁷. Молодоженам были предоставлены апартаменты в непосредственной близости от резиденции короля⁸.

Для Генриха и Франциска это дипломатическое событие должно было ознаменовать новый этап в политической жизни Европы, а личная встреча должна была стать наивысшей точкой в их отношениях. Свита каждого из двух монархов насчитывала не менее 3000 представителей аристократии и придворных, а их, в свою очередь, сопровождало еще около 2500 человек. К этому числу следует добавить по меньшей мере 2000 женщин, поскольку Екатерине и Клод предстояло принимать активное участие в ритуалах гостеприимства. Генриха должна была принимать Клод, а Франциска – Екатерина. Клод предстояло сидеть во главе стола на всех банкетах в честь Генриха и занимать почетное место справа от Екатерины на трибунах ристалища во время турниров. Несмотря на то что она находилась на седьмом месяце беременности, ее присутствие было обязательным даже в проливной дождь⁹.

Незадолго до отъезда в Кале Генриху все-таки удалось перехитрить Франциска. Поддавшись на уговоры Екатерины, которой не терпелось воочию увидеть племянника, ставшего императором, он организовал ее встречу с Карлом. Проплывая с флотилией из 60 судов из испанской Галисии во Фландрию, новоиспеченный император Священной Римской империи бросил якорь в порту Хайта неподалеку от Дувра¹⁰.

26 мая 1520 года кардинал Уолси приветствовал Карла на берегу и после ужина сопроводил его в приготовленные для него покои в замке Дувра. На следующее утро, в День Святой Троицы, подоспел Генрих; он расцеловал Карла прямо на лестнице, и оба монарха отправились верхом в Кентерберийский собор. Они посетили усыпальницу убитого архиепископа Томаса Бекета за главным алтарем в капелле Святой Троицы и поклонились частицам Животворящего Креста под григорианский распев гимна «Приди, Дух животворящий» (лат. Veni Creator Spiritus), а затем направились во дворец архиепископа на поздний завтрак¹¹.

Екатерина, которая всегда была против брака ее единственной дочери с французским наследником и которая лелеяла надежду сблизить племянника и мужа, добилась своего. Она считала, что дружба с Францией и дружба с ее родной Испанией – совершенно разные вещи: восстановление англо-испанского союза помогло бы ей исполнить ту миссию, с которой она в свое время приехала в Англию.

Отец Анны, который тоже находился в Кентербери, внимательно наблюдал за тем, как, чередуя развлечения и предварительные переговоры, высокие гости и хозяева проводили время за трапезами и танцами, и гадал, что из этого может получиться. Ранним утром 31 мая Карл, простившись со всеми, поднялся на корабль и отплыл во Фландрию. В тот же день Генрих и Екатерина со своими свитами, включая семейство Болейн, отплыли из Дувра в Кале для встречи с Франциском, который уже знал о хитром маневре Генриха, однако не подал виду¹².

Несмотря на парадность и великолепие, с которыми была устроена официальная встреча двух монархов, она не увенчалась успехом. Мероприятия, проходившие с 4 по 24 июня, открылись конным въездом Генриха и Уолси во внутренний двор импровизированного королевского дворца. Главное событие – личная встреча двух суверенов – состоялась 7 июня в месте, получившем название Золотая долина, между Гином и Ардром, приграничными городами неподалеку от Кале. Пушечный выстрел из крепости Гин и ответный выстрел из крепости Ардр послужили сигналом к выходу монархов¹³. Завидев друг друга, оба в изысканных нарядах из серебряной и золотой парчи, украшенных бриллиантами и рубинами, пришпорили коней, сняли шляпы в знак приветствия и под тщательно срежиссированные аплодисменты трижды обнялись, потом повторили объятия спешившись и рука об руку направились к шатру из золотой парчи, куда были допущены только Уолси и доверенное лицо Франциска, адмирал Бонниве¹⁴. О чем они разговаривали целый час, так и осталось тайной; впрочем, если они и договорились о чем-то, этим соглашениям не суждено было продлиться долго¹⁵.

После личной встречи монархов начался турнир, продолжавшийся одиннадцать дней. Когда звуки труб возвестили о начале состязаний, призывая всех собраться на ристалище, Генрих и Франциск выступили вперед, однако в знак того, что теперь они союзники, монархи совместно возглавили команду «зачинщиков», которым предстояло сразиться против двухсот «защитников». Среди участников турнира с английской стороны было несколько приближенных Генриха, которые имели допуск в его личные покои: молодой муж Мэри Болейн Уильям Кэри, Фрэнсис Брайан и Николас Кэрью (оба к этому моменту были восстановлены в должностях), а также Генри Норрис, становившийся все более заметной фигурой при дворе. Вопреки легенде короли не сражались друг против друга на копьях, а затеяли импровизированный борцовский поединок. Инициатором был Генрих, и он же потерпел поражение, когда Франциск повалил его на землю, применив классический прием, известный как «бретонский переворот»¹⁶.

Клод и Екатерина вместе присутствовали на турнирах, восседая в высоких креслах в богато убранном шатре. Они въезжали на ристалище на конных носилках: паланкин Клод был драпирован серебряной тканью с золотыми кистями, а позади верхом на смирных лошадях ехали ее фрейлины. Поскольку королевы исполняли роль дам турнира, они были в центре всех рыцарских ритуалов. Сначала они церемонно приветствовали друг друга, а затем им представляли участников поединка. В заключительный день турнира они раздавали призы, среди которых были два драгоценных перстня с большим бриллиантом и рубином, которые достались Генриху как победителю турнира¹⁷.

Скорее всего, Анна наблюдала за происходящим, находясь сбоку от арены. Она могла быть в свите Клод во время торжественных банкетов в честь Генриха, которые французская королева устраивала 10 и 17 июня в роскошном павильоне, стены которого были драпированы золотой парчой и украшены гербовым знаком Клод – веревочными узлами (фр. cordelieres). Вполне возможно, однако, что она вместе с другими фрейлинами Клод сопровождала Франциска на приемах, которые в те же дни устраивала в его честь Екатерина¹⁸.

Послы наперебой твердили о том, что французы были одеты куда более элегантно, чем англичане. Екатерина, например, присутствовала на турнире в старомодном и громоздком гейбле (который многие приняли за испанский). Этот головной убор получил свое название из-за заостренного верха и металлических ободков, составлявших жесткий каркас, что делало его похожим на конек двускатной крыши (от англ. gable – двускатная крыша). Придворные дамы и фрейлины Клод, напротив, были одеты по последней моде. Посол Мантуи во Франции отмечал, что француженки всегда «лучше одеты и более красивы» (итал. le francese erano meglio et più belle). Они предпочитали носить изящный арселе, который в Англии стали называть «французский чепец» (french hood). Он представлял собой плотную матерчатую шапочку или чепец, на который надевался металлический каркас в золотой оправе, обтянутый тканью и украшенный драгоценными камнями или вышивкой, при этом лоб оставался открытым, а волосы укладывались на прямой пробор. В Англии этот головной убор встречался нечасто, однако нельзя сказать, что английские дамы не были с ним знакомы. Младшая сестра Генриха Мария продолжала носить арселе, вернувшись из Франции и став герцогиней Саффолк, и даже Екатерина приобрела этот головной убор для своей дочери, когда та была объявлена невестой французского дофина. Таким образом, в корне неверно широко распространенное мнение о том, что именно Анна ввела в английскую моду французский чепец, хотя он, безусловно, остается ее визитной карточкой¹⁹.

25 июня англо-французский саммит подошел к концу. Анна вместе с остальными фрейлинами Клод вернулась в Сен-Жермен-ан-Ле, где через шесть недель Клод родила девочку, получившую имя Мадлен. Тем временем Генрих с Екатериной отправились на новую встречу с Карлом, на этот раз на территории императора. Чтобы придать переговорам более содержательный характер, Карл пригласил Маргариту Австрийскую. Теперь, когда он стал императором Священной Римской империи и королем Испании, он вновь назначил ее штатгальтером Нидерландов²⁰.

10 июля Генрих в сопровождении Уолси, герцога Бекингема, герцога Саффолка и еще около трехсот придворных и приближенных, включая Томаса Болейна, направился в Гравлин, находившийся в двадцати милях от Кале на территории, принадлежавшей Карлу. Они заранее договорились, что Карл встретит их где-то по пути и сопроводит в город. По словам венецианского посла, стороны намеревались провести «политическую беседу» (итал. abochamento). Два дня спустя наступила очередь Генриха принимать Карла в Кале. Блестящие образцы архитектуры, в том числе дворец Стейпл-холл на главной площади и казначейство неподалеку на Хай-стрит, королевские апартаменты с галереей, теннисным кортом и садами короля и королевы были роскошно убраны в ожидании высоких гостей.

Однако не все пошло по плану. К большому огорчению архитектора, сильный ветер сорвал крышу с временного сооружения, где должны были проходить театрализованные постановки и зрелищные развлечения, впрочем, место для банкетов все же нашлось, и Генрих веселился от души. Что касается самих переговоров, то они прошли столь же непродуктивно, что и переговоры с Франциском. Генрих и Карл долгое время беседовали один на один, причем, как отмечают свидетели, «король Англии даже шептал что-то на ухо императору». Потом они «обнялись с чувством, сняв шляпы», и разошлись.

К большому разочарованию Екатерины, Генрих пока не был готов связывать себя политическими обязательствами. Это шло вразрез с планами Карла, который стремился не столько к союзу Англии и Испании, как он декларировал, сколько к тому, чтобы втянуть Генриха в войну против Франции²¹.

Догадывался ли отец Анны о предстоящей войне и мог ли он предупредить дочь о том, что ей, возможно, скоро придется вернуться домой, когда они виделись на Поле золотой парчи? Едва ли. Франциск почувствовал угрозу лишь в конце осени 1520 года, когда узнал, что Карл готовится к так называемой Великой кампании. Император преследовал двойную цель: захватить Милан и вернуть герцогство Бургундское с центром в городе Дижон, которое было в свое время аннексировано Людовиком XI. Укрепление трансграничных связей лежало в основе его стратегии. Он рассуждал так: если Милан и старые бургундские владения будут под его контролем, он сможет легко направить войска из Картахены или Барселоны в Геную, а затем провести их через Ломбардию и Тироль в Германию или через Бургундию в Нидерланды²².

Весной следующего года Франциска ждало потрясение иного рода. Папа Лев X объявил о своем намерении вступить в союз с Карлом, чтобы выдворить из Италии все расквартированные там французские войска. К тому же во французском гарнизоне в Милане случилось несчастье: молния попала в склад боеприпасов, произошел взрыв, разрушивший все защитные укрепления. Это сыграло на руку Карлу. Часть его войск атаковала северо-восточную границу Франции с намерением двинуться дальше на Реймс, а другая осадила Милан. Внезапно в Европе разгорелся пожар²³.

В августе 1521 года Уолси предложил себя в качестве посредника и привлек к своей дипломатической миссии в Кале и Брюгге отца Анны и нового секретаря Генриха Томаса Мора. Предложение кардинала звучало очень убедительно: в свете последних событий Договор о всеобщем мире утрачивал силу, и у Генриха появлялся шанс выступить в качестве главного арбитра на международной арене. Уолси аргументировал такой подход следующим образом: «В этом споре между двумя правителями для Вашего Величества будет похвально и станет великой честью – благодаря Вашей высокой мудрости и авторитету – встать между ними и остановить их, дабы их раздоры и разногласия не привели Вас к войне»²⁴.

Такова, по крайней мере, была первоначальная логика Уолси, однако по мере изменения дипломатической обстановки он стал постепенно склонять Генриха к тому, чтобы выступить на стороне Карла против Франциска, а это означало новую угрозу войны. 8 сентября, во время аудиенции у французского канцлера Антуана Дюпра, отцу Анны задали неловкий вопрос: почему Генрих, объявляя себя посредником и арбитром, в то же время устраивает смотры боевых кораблей и войск? Болейн уклончиво ответил: «Мой господин ремонтирует свои корабли по мере необходимости, которая есть всегда. В это время года принято заниматься подобными делами, а что касается военных сборов, то мой господин полагает, что подобные маневры – дело привычное для этого времени года»²⁵.

Столь слабые аргументы звучали неубедительно. После этих переговоров Болейн на несколько лет лишился доверия Франциска и его матери. В дальнейшем объясняться с французами пришлось новому постоянному послу во Франции, сэру Уильяму Фицуильяму, школьному другу Генриха, которому удалось достичь немногим большего²⁶. Войска Карла, осадив Мезьер с востока и Турне с севера, двинулись в Па-де-Кале и практически сровняли с землей Ардр, который Франциск оставил незащищенным по просьбе английского короля. После этих событий на Фицуильяма обрушился поток гневных обвинений со стороны Маргариты Ангулемской: «Разве Вы не видите, что кардинал всегда заговаривает о мире накануне сражения?» Присутствовавшая при разговоре Луиза Савойская поддержала обвинительный тон дочери одобрительным взглядом. «Наши враги по-прежнему атакуют. Что Вы скажете на это? А что касается доверия, то оно в прошлом».

Когда Фицуильям попробовал робко возразить: «Смею заверить Вас, что мой король и мой господин ничего не скрывает от Вас», Маргарита ответила, что ловит его на слове, и если это окажется не так, она больше никогда не будет доверять этому человеку. Затем она настоятельно попросила Фицуильяма написать королю: «Заклинаю Вас, напишите наилучшим образом и поставьте в известность короля, Вашего господина, и Его Преосвященство кардинала, моего господина, что англичане причастны к падению Ардра и заслуживают наказания, дабы остальные видели, что это было сделано против воли Вашего господина»²⁷.

Франциск предпринял ответные действия: он захватил Фуэнтеррабию в Стране Басков, снял осаду Мезьера и, собрав большое войско в Реймсе, готовился дать сражение Карлу. Уолси, не желая заканчивать войну на стороне слабого противника, предложил заключить соглашение о перемирии и отправил отца Анны и сэра Томаса Докра, еще одного искусного дипломата, к Карлу с сообщением, что Генрих пока не готов вступать в войну. Однако через несколько недель ситуация переменилась. Попытки Франциска освободить Турне были обречены на провал. В Италии же для Карла все складывалось удачно. 19 ноября его армия прорвала оборону Милана и захватила город, оставив лишь небольшой французский гарнизон, укрывшийся в крепости²⁸.

Три дня спустя в Брюгге кардинал подписал секретный договор, согласно которому Англия в ближайшие два года должна была вступить в войну против Франции на стороне Карла. Более того, по условиям договора Карл должен был взять в жены свою кузину – дочь Генриха и Екатерины – маленькую принцессу Марию, которая к тому времени уже была помолвлена с французским дофином. Слухи о готовящемся договоре поселили панику среди англичан, живших в Париже: студенты университета спешно упаковывали вещи и покидали квартиры. Отец Анны нанял курьера, который должен был сопроводить его дочь домой²⁹.

В своих расчетах он исходил из инструкций, которые Франциск дал своим послам в первые дни 1522 года и которые были мастерски перехвачены шпионами Уолси. «Весь вопрос в том,– пишет Франциск,– намерен ли мой добрый брат [то есть Генрих] сохранить братскую любовь… Что касается возникших, как он утверждает, подозрений, я не предпринимал никаких явных или скрытых действий против нашей дружбы». «Я надеюсь,– продолжает он,– что подозрения… которые имеются у меня против него, беспочвенны, и все же я нахожу странным, что договор, заключенный в Брюгге, скрывали от меня, [и] что английские студенты, учившиеся в Париже, вернулись домой, равно как и дочь господина Буллана»³⁰.

Резюмируя свои размышления по поводу мотивов Генриха, он делает следующее заключение:

Я не уверен, удастся ли ему сохранить дружбу и со мной, и с недавно избранным императором [имеется в виду, что Карл пока считался императором номинально – он был избран, но еще не коронован папой римским], учитывая неприязнь между нами; однако он должен выбрать – держать нейтралитет или открыто высказаться в пользу одного из нас. Если он выберет нейтралитет, я не выкажу недовольства; однако если он выступит против меня, я сочту это большой несправедливостью, если вспомнить, что нас связывало дружеское общение, клятвы и соглашения³¹.

Вполне возможно, что к Рождеству 1521 года Анна покинула Францию и вернулась домой. Если это так, она наверняка была наслышана о «веселых празднествах» и «великолепных маскарадах, интерлюдиях и роскошных банкетах», проводившихся в этом году в любимом дворце Генриха в Гринвиче³². Ее родители, а также сестра Мэри с мужем были в числе гостей. Был приглашен и младший брат Джордж, который впервые появился при дворе вместе с родителями на праздновании Рождества в 1514 году и с тех пор присутствовал на рождественских праздниках в качестве королевского пажа. Как многие Болейны, Джордж бегло говорил по-французски, вероятно выучив язык сначала в Оксфорде, а затем в Париже. Сыновья амбициозных родителей нередко посещали лекции в колледже Кальви (который также иногда называли «маленькой Сорбонной») или брали уроки у частных учителей³³.

В это Рождество Анну на праздник во дворце не пригласили, впрочем, она вряд ли об этом сожалела, если принять во внимание ее большую привязанность к Франции. Ей нужно было время, чтобы приспособиться к новому окружению, и у нее были все возможности, чтобы найти себя в новой жизни. Ее мать занимала положение одной из главных фрейлин Екатерины Арагонской со времени вступления той на престол³⁴. Ее отец, хотя и был на короткой ноге с Луизой Савойской и Маргаритой Ангулемской, ловко отдалился от них, когда времена изменились, искусно лавируя между сторонами переговоров в Кале и Брюгге и сохраняя видимость нейтралитета, при этом он получал секретные донесения из Франции и успешно делился ими с Карлом³⁵.

За прошедшие семь лет Анна объездила всю Францию и получила много волнующих впечатлений. Наряду с личными отношениями она приобрела бесценный опыт, наблюдая за тем, как устроена жизнь, когда ею правят мужчины, и вместе с тем узнала, как такие выдающиеся женщины, как Клод, Луиза и Маргарита, могут пользоваться властью и влиянием, каждая в присущей ей манере. Она получила образование, которое не могли ей дать обычные учителя. Но что ждет ее впереди?..

8. Первые встречи

Первые заметки о личности Анны Болейн относятся ко времени ее возвращения из Франции. Джордж Кавендиш, джентльмен-привратник Уолси и непосредственный свидетель событий, оценивая навыки, приобретенные Анной на континенте, отмечает «ее прекрасные манеры и поведение». Этого исключительного комплимента она удостаивается на страницах его книги «Жизнь Уолси», где Анна предстает виновницей трагического конца Уолси. Многое из того, о чем пишет Кавендиш, происходило на его глазах: его описания характеров весьма убедительны, однако он писал, опираясь на личные воспоминания, а память могла подвести. Иногда он неверно истолковывает события и путается в хронологии: например, он ошибочно утверждает, что к тому времени, когда Генрих влюбился в Анну, карьера ее отца только начиналась или что Анна оставалась при французском дворе до лета 1524 года¹.

Более подробные описания внешности Анны начинают появляться после того, как Генрих принимает решение о разводе с Екатериной Арагонской. Первое из них, относящееся к февралю 1528 года, принадлежит Лодовико Черезари, уполномоченному представителю герцога Миланского в Париже, который заверяет венецианскую синьорию^[53] в том, что эта дама «очень красива» (итал. bellissima)². Такое же впечатление она произвела на французского дипломата Ланселота де Карля, который впервые увидел Анну, приехав в Англию в мае 1535 года, когда она уже была супругой Генриха и королевой Англии.

Менее поэтичное описание Анны дает Джон Барлоу, рыжеволосый коротышка, капеллан ее отца. В 1532 году в беседе с фламандским дипломатом в Лёвене он отмечает «красоту ее речи и грациозность движений», однако называет ее всего лишь «довольно красивой» (фр. competement belle), при этом не забывая упомянуть, что она происходит из «хорошей семьи»⁴. Симон Гринер, которого Генрих пригласил в Англию, чтобы заручиться поддержкой швейцарцев в вопросе развода с Екатериной Арагонский, как и Джон Барлоу, был невысокого мнения о ее наружности; по его словам, она была «молода, хороша собой, довольно смугла»⁵.

Современники Анны разделились в оценке ее внешности. Среди бесспорных достоинств перечисляли ее стройность, умение уверенно держаться, живость характера, длинную изящную шею и темные искрящиеся глаза, взгляд которых заставлял того, на кого она смотрела, чувствовать, будто он обращен только на него. Темный цвет ее волос и смуглая кожа считались менее привлекательными. Анна была натуральной брюнеткой, а в то время предпочтение отдавалось светловолосым женщинам с фарфоровой кожей. Томас Уайетт, семья которого была знакома с Болейнами еще с тех пор, когда Анна была ребенком, в стихах называет ее «брюнеткой» и упоминает ее «прелестную шею»⁶. В дипломатическом письме, датированном 1532 годом, венецианский историк и мемуарист Марино Сануто оставил следующий портрет Анны:

Мадам Анну нельзя назвать одной из самых красивых женщин в мире. Она среднего роста, кожа ее имеет необычно темный оттенок, у нее длинная шея, широкий рот и довольно плоская грудь. В сущности, в ней нет ничего, кроме того, что разожгло страсть короля, а еще черных и прекрасных глаз. Взгляд Анны, в отличие от взгляда королевы [Екатерины], даже в ее лучшие годы, оказывает куда большее действие на слуг⁷.

Незадолго до этого Сануто с похвалой отозвался о ее пышной шевелюре, отметив, что она любит носить «распущенные волосы»⁸.

Анне следовало вести себя осторожно, если она рассчитывала получить престижное место при дворе Екатерины – по всей видимости, именно на это ее родители и рассчитывали. Большим преимуществом стало то, что к этому времени им удалось существенно улучшить материальное положение и повысить свой статус. В феврале 1516 года Томас Болейн продал Генриху поместье в Нью-холле с охотничьими угодьями за 1000 фунтов. Это стало возможным, поскольку несколькими месяцами ранее умер граф Ормонд, дед Болейна по материнской линии. После смерти Ормонда в силу вступило соглашение, которое в 1511 году Болейн заключил со своей матерью. Довольный этим приобретением, Генрих заплатил сразу всю сумму и приступил к перестройке поместья, которое он назвал Больё^[54] (от фр. Beaulieu – красивое место), отложив оформление документов на передачу собственности на потом. Кроме того, он пообещал отцу Анны должность придворного казначея или контролера королевского двора, как только соответствующее место освободится⁹.

Однако продажа поместья Нью-холл не решала всех финансовых проблем Болейнов. С 1516 года и вплоть до возвращения Анны домой Болейн много брал в долг у богатого купца из Лондона, Ричарда Фермура. В конце концов ему удалось уладить дела с Фермуром, продав ему без лишнего шума особняк Лутон-Ху. Поступив так, он, в сущности, обманул свою мать, которой он по условиям соглашения передал этот особняк вместе с поместьем Бликлинг в пожизненное пользование¹⁰.

Что касается статуса, то в этом вопросе Болейну удалось значительно продвинуться, получив заветную должность казначея, на которую он был назначен Генрихом за шесть недель до возвращения Анны. Эта должность, как и должность его заместителя в лице контролера королевского двора, подразумевала ответственность за большую часть финансовых операций, связанных с дворцовыми нуждами, и ведение хозяйственной деятельности¹¹. В соответствии с занимаемой должностью придворному казначею отводилось помещение в непосредственной близости от покоев короля. По своему статусу он становился советником короля, и это был еще один шаг наверх, хотя отец Анны и прежде присутствовал на заседаниях совета и уже приносил клятву королевского советника¹².

Если Анна по примеру родителей собиралась служить при дворе Генриха и Екатерины, то семье надо было снискать благосклонность Уолси. Что они и сделали. Разделяемое многими предположение о ссоре с Уолси в связи с назначением Томаса Болейна на должность казначея ошибочно. Оно возникло из-за того, что письмо, которое в мае 1519 года Болейн отправил из Пуасси, было неверно истолковано; ошибка заключалась в том, что Генрих, якобы поддавшись тлетворному влиянию Уолси, решил назначить другого кандидата в качестве временно исполняющего обязанности казначея. На самом деле Генриху просто было нужно, чтобы отец Анны оставался во Франции, пока шли приготовления к встрече на Поле золотой парчи¹³.

Впрочем, Уолси все-таки вынашивал планы, непосредственно затрагивавшие интересы Болейнов. Неизвестно, знала ли Анна о том, что кардинал вскоре после англо-французского саммита решил выдать ее замуж за двадцатичетырехлетнего сэра Джеймса Батлера, 9-го графа Ормонда, сына и наследника влиятельного ирландского магната сэра Пирса Батлера, однако ее родители об этом знали. Эти планы возникли после того, как сэр Пирс предъявил претензии на титул и ирландские владения Томаса Батлера, 7-го графа Ормонда, деда Томаса Болейна. Томас Болейн был решительно против, поскольку считал, что титул графа должен был перейти к нему. Между Пирсом Батлером и Томасом Болейном разгорелась жестокая вражда.

Конфликт разрешился в октябре 1520 года. По совету графа Суррея, сына Томаса Говарда, победителя в битве при Флоддене, которого Генрих отправил в Дублин с целью реформировать правительство Ирландии, Уолси предложил примирить стороны, выдав Анну замуж за наследника Пирса Батлера. Он полагал, что этот брак откроет выгодные перспективы для обеих сторон¹⁴. Генрих одобрил этот план и обещал Уолси, что сам «предварительно переговорит» с Болейном. Как известно, брак не был заключен. Если причиной этого стало сопротивление Болейнов, то они добились своего, не понеся при этом никакого ущерба. Тем временем Уолси принял Джеймса Батлера в свою свиту и держал его при себе во время посольских миссий в Кале и Брюгге¹⁵.

Однако даже привилегированное положение родителей Анны не давало уверенности в том, что она получит место при дворе Екатерины. Она была франкофилкой во всех смыслах этого слова, и ее взгляды на жизнь сильно отличались от мировоззрения Генриха и Екатерины. Это в равной степени касалось и ее отношения к религии, на которое повлияли взгляды реформаторов из окружения королевы Клод и Луизы Савойской.

Религиозные убеждения Генриха были совсем иного толка, во всяком случае, в этот период его жизни. Во время их встречи с Франциском на Поле золотой парчи он узнал, что папа Лев X отлучил от церкви Лютера. По возвращении Генрих написал богословский трактат «Защита семи таинств» (Assertio Septem Sacramentorum), который он посвятил папе римскому и в котором выступил как ярый защитник католической веры. Идею подсказал Уолси, и он же пригласил Томаса Мора и Ричарда Пейса, чтобы они помогли королю завершить работу над рукописью. В воскресенье 12 мая 1521 года после публичной проповеди, которую епископ Рочестерский Джон Фишер с чувством произнес в церковном дворе лондонского собора Святого Павла, Уолси вышел к толпе и под одобрительные крики поднял над головой черновик рукописи, дав при этом знак факельщику зажечь огромный костер, сложенный из сочинений Лютера¹⁶. Вскоре после этого церковные власти начнут преследования и гонения всех подозреваемых в ереси. В знак признательности папа Лев пожаловал Генриху титул «Защитник веры». Столь же тверда была и позиция Екатерины в вопросах религии: чувствуя поддержку своего нового духовника из Испании Альфонсо де Вилласанта, она уже видела себя «Защитницей веры»¹⁷.

Все эти события были тесно переплетены с ситуацией в Германии, где в апреле 1521 года на многолюдных собраниях рейхстага (представительное собрание империи) в Вормсе в присутствии императора Карла проходили слушания по делу Мартина Лютера. Его доктрина и сочинения были подвергнуты осуждению. Лютера отпустили, поскольку ему предварительно была выдана императорская охранная грамота, однако все знали, что его неминуемо ждет арест и судебный процесс. Спасло Лютера вмешательство сочувствовавшего ему курфюрста Фридриха III Саксонского, предоставившего ему временное укрытие и защиту¹⁸.

Болейнам повезло, что они заручились поддержкой Уолси: своим дебютом при дворе Анна была обязана приглашению Уолси. Первое появление Анны, которой тогда был двадцать один год, состоялось 4 марта 1522 года на маскараде в канун Великого поста. Празднества в Прощеный вторник, так же как и в Майский день, были посвящены романтической любви. В этом году празднества устраивал Уолси, и они должны были проходить в большом зале его главной резиденции, Йорк-плейс^[55]. Дворец выходил на Темзу и располагался в непосредственной близости от Вестминстерского аббатства и всего в двухстах футах (60м) к востоку от узкой улочки, пролегавшей между Вестминстерским дворцом и Чаринг-Кросс^[56]. Йорк-плейс принадлежал Уолси как архиепископу Йоркскому и служил ему городской резиденцией во время судебных заседаний, на которых требовалось его присутствие.

Празднества были приурочены к важному событию на международной политической арене. Карл, готовясь нанести Генриху официальный визит для ратификации договоренностей, достигнутых в Брюгге, предварительно направил в Англию своих послов. Представительские мероприятия в честь высоких гостей начались накануне Прощеного вторника турниром во имя «безответной любви». Состязания открывал сам Генрих, выступавший под девизом «Она ранила меня в самое сердце». Вечером следующего дня начался бал-маскарад. Уолси сопроводил делегацию послов в большой зал, освещенный сотнями свечей, стены которого были украшены гобеленами искусной работы, изображавшими сцены предстоящего действия. Внимание гостей довольно быстро привлек дальний конец зала, где была возведена деревянная крепость, зубчатые стены которой были покрыты зеленой оловянной фольгой, отчего все сооружение получило название «Зеленый замок» (фр. Château Vert). У замка было три башни: одна большая и две поменьше, на каждой из которых красовалось знамя, символично изображавшее власть женщины над мужчиной. На первом знамени было нарисовано три пронзенных сердца, на втором – женская рука, сжимающая сердце, а на третьем эта рука переворачивала сердце. Из окон башен выглядывали восемь дам, представлявшие такие добродетели, как Красота, Честь, Стойкость, Доброта, Постоянство, Щедрость, Милосердие и Сострадание. На каждой было платье из тончайшего миланского атласа, а волосы украшала золотая сетка, спускавшаяся из-под плотно сидящего на голове убора, усеянного драгоценностями.

Внизу на страже крепости стояли аллегорические фигуры женских пороков: Опасность, Высокомерие, Ревность, Бессердечие, Презрение, Язвительность (фр. Malebouche) и Холодность (Неприступность). Эти роли исполняли не дамы, а мальчики-хористы из часовни Генриха, одетые в костюмы, напоминавшие наряды индианок. Действие начиналось с появления группы отважных рыцарей, среди которых был и сам Генрих, одетых в синие атласные плащи и золотые головные уборы. По сюжету рыцари должны были атаковать стражей крепости и спасти дам, прятавшихся в башнях. Генрих исполнял роль Влюбленного, а во главе отряда рыцарей выступал актер, изображавший Страстное Желание,– это мог быть хормейстер Уильям Корниш, написавший сценарий; сейчас он был одет в костюм из алого атласа, расшитый золотыми языками пламени. Когда Страстное Желание предложил дамам спуститься вниз и поприветствовать его соратников, они отказались, и тогда начался потешный бой. Это была фарсовая комедия с шуточной осадой крепости, залпами из бутафорских пушек и метанием фиников и апельсинов в стражей, на что те отвечали выстрелами из фальшивых луков и мушкетов, в то время как дамы из башен забрасывали рыцарей сахарным драже и поливали розовой водой¹⁹. В конце концов крепость пала, ее защитники разбежались, и рыцари смогли освободить добродетельных дам из Зеленого замка, после чего все «мило танцевали» и только под конец сняли маски. Затем Уолси пригласил гостей в банкетный зал, где были поданы сладкие вина и десерты²⁰.

Личности дам, скрывавшихся под масками, можно установить по сохранившимся отчетам о празднике. Сестра Генриха, герцогиня Саффолк, изображала Красоту, а Гертруда Блаунт, дочь лорда Маунтджоя, а теперь и супруга двоюродного брата короля Генри Куртене, представляла Честь. Элизабет Браун досталась роль Щедрости, а Элизабет Даннет – роль Милосердия. Элизабет Браун приходилась сестрой Энтони Брауну, самому молодому из школьных приятелей Генриха. Вскоре Элизабет Браун с Анной станут лучшими подругами. Элизабет Даннет была женой или дочерью Джерарда Даннета, оруженосца Генриха. Обе дамы состояли в свите Екатерины и сопровождали ее на Поле золотой парчи²¹. Однако для нас наибольший интерес представляют личности трех последних дам, жизненным путям которых было суждено тесно переплестись в дальнейшем. Джейн Паркер, дочь лорда Морли, которая вскоре обручится с молодым Джорджем Болейном, изображала Постоянство. Сестра Анны, Мэри Болейн, представляла Доброту, а сама Анна – Стойкость²².

В выборе Генрихом девиза «Она ранила меня в самое сердце» и роли Влюбленного угадывается скрытый мотив. Вскоре после маскарада, если не раньше, одна из сестер Болейн становится его любовницей – это была не Анна, на которую он тогда едва ли обратил внимание, а более искушенная Мэри. Возражений со стороны отца не было. Человек, хладнокровно присвоивший себе собственность престарелой матери, не испытывал угрызений совести, используя своих детей для улучшения благосостояния и социального положения семьи. Более решительных действий можно было ожидать от Уильяма Кэри, и он действительно ни минуты не сомневался в необходимости действовать. Поняв, что это поможет ему быстрее продвинуться по карьерной лестнице, он с легкостью уступил супругу своему королю.

Мы не можем с уверенностью утверждать, что сама Мэри была легкой добычей. Если верить язвительному замечанию, которое приписывают Франциску и которое распространилось благодаря папскому нунцию во Франции, «она уже оказывала услуги» ему и его придворным и заслужила репутацию «фривольной девицы и самой бесстыжей из всех» (итал. una grandissima ribalda, et infame sopra tutte). Проблема заключается в том, что оригинальный текст послания, найденный в кипе документов, хранившихся сначала в замке Святого Ангела, а теперь в Ватикане, не содержит подтверждений того, что Франциск когда-либо говорил такое. Известно только, что в марте 1536 года он участвовал в очернительской кампании, направленной не столько против Мэри, сколько против Анны. За отсутствием более убедительных доказательств вопрос о моральном облике Мэри остается открытым²³.

Мэри была не первой любовницей Генриха. Здесь будет не лишним проследить историю его любовных связей. Его ранние интрижки были мимолетными увлечениями, однако в 1518 году, после того как Екатерина разрешилась от бремени мертворожденной девочкой, Генрих вступил в связь, которая продлилась несколько лет, с Элизабет Блаунт, дочерью сэра Джона Блаунта, представителя старинного рыцарского рода²⁴. Есть мнение, что сводником в этом романе выступил Уильям Комптон²⁵. Элизабет (более известная как Бесси) была одной из камеристок Екатерины и слыла красавицей. Внешность Анны была не столь примечательна, поэтому Джон Барлоу позже назовет ее «довольно красивой».

В июне 1519 года от этой связи у Генриха родился сын. Когда приблизился срок родов, Генрих отправил Бесси в уединенное поместье в Эссексе. Уолси было поручено устроить все наилучшим образом, а Екатерина сделала вид, что ничего не замечает, посчитав, что это было бы ниже ее достоинства. Она знала о громких романах своего отца Фердинанда и сводного брата Филиппа Красивого. Мы не можем знать наверняка, однако возможно, что именно тогда она впервые задумалась о непрочности своего положения. В отличие от французской королевы Клод, она едва ли могла гордиться многочисленным потомством, хотя в этом и не было ее вины. Быть может, поэтому она стремилась сублимировать свои тревоги: любое подозрение в неверности Генриха усиливало ее непоколебимую приверженность католической вере и устоям брака. Она сохранила эту твердую позицию до конца своих дней²⁶.

Получив от Уолси известие, что новорожденный мальчик здоров, Генрих признал его своим сыном, дал ему имя Генри Фицрой^[57] и пожаловал щедрую сумму на его воспитание и образование; при этом он поспешил отделаться от Бесси, выдав ее замуж за молодого и богатого наследника Гилберта Тэлбойса. Он убедился в том, что способен зачать сына, однако повторения подобной скандальной истории не хотел²⁷. В этом смысле связь с замужней дамой была более безопасна: вопрос контрацепции не стоял так остро, поскольку по закону ребенок от внебрачной связи все равно признавался ребенком мужа²⁸.

Как тонко подметила Маргарита Ангулемская, сохранить любовную связь в тайне было невозможно. Слухи о новом увлечении короля быстро облетели весь двор, и вскоре в кулуарах уже шептались об этой новости. Во многих источниках повторяется информация о том, что Генрих открыто признавал эту связь и даже назвал военный корабль в честь Мэри Болейн, однако подробное ознакомление с оригинальными рукописями из Британской библиотеки приводит нас к совершенно иным выводам. Оказывается, это было торговое судно водоизмещением 100 тонн, принадлежавшее семье Болейн еще с тех времен, когда они занимались торговлей сукном. Вице-адмирал Генриха приобрел его за 352 фунта 8 шиллингов 6,5 пенса для перевозки военных грузов в Кале. Другое судно, также принадлежавшее семье Болейн и названное в честь Анны, было приобретено военным казначеем для перевозки грузов в целях снабжения армии за 115 фунтов 6 шиллингов. По документам вторая покупка относится к 1522 или 1523 году – тому времени, когда никто не мог предположить, что между Генрихом и Анной завяжутся отношения²⁹.

Почти сразу же после маскарада в Прощеный вторник Генрих назначил Уильяма Кэри, мужа своей новой любовницы, на должность смотрителя поместья Больё, бывшего когда-то собственностью Болейнов. Это был первый знак благодарности со стороны короля в длинном списке последующих привилегий³⁰. Должность смотрителя предоставляла обоим супругам право, равносильное праву владения королевским дворцом, поскольку они могли жить в нем, не платя ренты, во время отсутствия Генриха. Одно драматическое событие, произошедшее в 1521 году, еще больше увеличило владения семьи Болейн. По не вполне понятным причинам у Генриха возникли подозрения в отношении влиятельного герцога Бекингема, и король собственноручно написал Уолси письмо с указанием «внимательно следить за ним»³¹. Что-то пробудило в нем чувство неуверенности в собственной безопасности, которое он нередко испытывал, когда обстоятельства складывались против него, и тогда он срывался и поступал так, как считал нужным, не контролируя свой гнев и не щадя никого. Чем старше он становился, тем более резкими были эмоциональные скачки: он то пребывал в состоянии смиренной кротости, то впадал в безудержную ярость. В случае с Бекингемом это произошло так стремительно и с такой жестокостью, что заставило всю страну содрогнуться.

В показательном процессе, который состоялся в 1521 году, Бекингему было предъявлено обвинение в государственной измене. Как утверждал обвинитель, Бекингем якобы готовил заговор с целью захватить трон и, по свидетельству возмущенного слуги, намеревался убить Генриха. Герцог выразил протест, заявив, что обвинение против него сфабриковано,– что, в сущности, так и было, поскольку Генрих лично настроил и запугал свидетелей,– но обвинительный приговор уже был делом решенным³². Казнь Бекингема на Тауэрском холме^[58] превратилась в отвратительное по своей жестокости зрелище. Палач не сумел отрубить голову одним ударом, и, пока он снова и снова поднимал и опускал топор, истекавший кровью герцог в предсмертной агонии мужественно читал псалмы. В течение трех последующих дней к месту казни приходили скорбевшие по нему люди, чтобы смочить платки в крови человека, которого они «почитали святым праведником», и «говорили, что он умер безвинно». Генрих объявил их «мятежниками и бунтовщиками» и отправил Томаса Мора сообщить гражданам, что они «навлекли на себя подозрения короля и что он припомнит им это»³³.

Среди тех, кто обогатился за счет опального герцога, был Томас Болейн, которого король назначил главным управляющим и распорядителем поместья Пенсхерст, некогда принадлежавшего Бекингему, а теперь конфискованного в пользу короны, вместе со всеми зданиями, постройками и земельными угодьями. Пенсхерст находился недалеко от Хивера, и для Болейнов это было идеальное место³⁴.

Одна королевская милость следовала за другой. Поместье Фоббинг, расположенное рядом с Терроком в графстве Эссекс, сделало Болейнов состоятельнее других семейств высшей знати. Подобно супругам Кэри в Больё, Болейны были удостоены чести управлять поместьем, содержание которого осуществлялось на средства короля, а в обмен они получили право свободно пользоваться этой собственностью и даже жить в главном доме, когда король отсутствовал, впрочем, он крайне редко туда наведывался³⁵. Вполне возможно, что Болейны считали Пенсхерст своим вторым домом, поскольку умерший в младенчестве младший Томас Болейн, «сын сэра Томаса Блайена» (англ. Thomas Bwllayen), был похоронен при церкви неподалеку от особняка примерно в это время. Небольшой крест, установленный в память о его короткой земной жизни, почти идентичен кресту рядом с церковью в Хивере, на котором сохранилась надпись: «В память о Генри, сыне сэра Томаса Блайена». Оказывается, после того, как родители Анны переехали из Норфолка в Кент, у них родилось еще двое сыновей, однако они потеряли обоих³⁶.

Вскоре после того, как Генрих пожаловал Болейнам поместье Пенсхерст, он взял к себе на службу брата Анны Джорджа, который присоединился к Уильяму Кэри, по всей видимости, начав с должности привратника в личных покоях короля³⁷. К тому времени Джорджу исполнилось девятнадцать лет, и он мог участвовать в спортивных и прочих развлечениях при дворе. Его любовь к музыке, искусству и поэзии, а также глубокий интерес к новым религиозным идеям, охватившим Европу, быстро сделали его весьма заметной фигурой. Как и большинство Болейнов, он обладал практическим взглядом на жизнь. Он оказался среди тех, кто тоже выиграл от казни герцога Бекингема³⁸.

Роман сестры с королем повысил шансы Анны на получение места при дворе Екатерины, или, во всяком случае, так могло показаться. В источниках есть немало расхождений по этому поводу. Сохранилось несколько томов расходных книг, где точно записано, сколько Екатерина тратила на одежду и предметы быта для себя, своей дочери и фрейлин, однако имя Анны в них не упоминается. В наиболее полном реестре придворных дам Екатерины, который начал составлять Уолси летом 1525 года, каждая дама отмечена отдельной строкой, однако для девушек рангом пониже была сделана общая запись, что существенно затрудняет поиск³⁹.

Кавендиш, напротив, отмечает, что почти сразу же после дебюта Анны при дворе во время маскарада «эта благородная девица… вновь появилась со своим отцом; он сделал все возможное, чтобы ее взяли на службу при дворе Екатерины»⁴⁰. Полидор Вергилий, имевший возможность наблюдать жизнь двора из окон собственного дома, находившегося неподалеку от собора Святого Павла, тоже считает, что Анна была в свите Екатерины⁴¹. То же утверждает и Уильям Кемден в первом томе «Хроник событий в Англии и Ирландии во времена правления Елизаветы» (Annales rerum Anglicarum et Hibernicarum Regnante Elizabetha), изданном в 1615 году⁴². Аналогичного мнения придерживается и Джордж Уайетт, внук поэта Томаса Уайетта, посвятивший последние годы жизни поиску свидетельств, подтверждающих факты биографии Анны. В своем сочинении «Жизнь Анны Болейн» (Life of Anne Boleyn), написанном в период с 1595 по 1605 год, он говорит, что после появления при дворе Генриха она «находилась в услужении у Екатерины»⁴³.

Вполне вероятно, что все эти мнения верны, и Анна действительно в это время уже уехала из Хивера и служила при дворе Екатерины. Это было началом знаменательного пути.

9. Анна влюблена

В понедельник 26 мая 1522 года на песчаной отмели Дувра Томас Уолси со свитой из трехсот человек ожидал Карла V, который должен был прибыть с официальным визитом. Когда двадцатидвухлетний император сошел на берег, Уолси обнял его и повел к крепости, откуда раздались оглушительные залпы орудийного салюта. Карл торжествовал. Почти месяц назад его итальянская армия одержала победу над войском Франциска в битве при Бикокке, в результате герцогство Миланское, а также значительная часть Ломбардии окончательно перешли под его контроль. Когда приехал Генрих, ожидавший прибытия Карла в Кентербери, они вместе поднялись на флагманский корабль под названием «Генрих милостью Божьей» (фр. Henry Grace à Dieu) и отправились делать смотр главной эскадры королевского флота в Ла-Манше, стоявшей на якоре неподалеку¹.

После официального приема в Кентербери Карл и Генрих не торопясь поехали верхом в Грейвзенд, где их ожидал караван из тридцати барок. На них они и отправились вверх по Темзе в Гринвичский дворец. Цель встречи состояла в том, чтобы ратифицировать договор, тайно заключенный Уолси в Брюгге, по условиям которого Генрих должен был выступить вместе с Карлом в войне против Франции, а Карл – жениться на своей двоюродной сестре, принцессе Марии, когда ей исполнится двенадцать лет². В знак добровольного согласия Генриха на этот брак шестилетней принцессе Марии, которую специально привели из детской, была подарена золотая брошь с именем ее кузена, инкрустированным драгоценными камнями. За три месяца до визита Карла девочку начали убеждать в том, что она влюблена в него, и уговорили выбрать его своим «Валентином» в День святого Валентина. Впоследствии в память об этом визите Генрих заказал миниатюрный портрет дочери с брошкой на груди фламандскому художнику Лукасу Хоренботу, жившему в Англии³.

В Гринвичском дворце у входа в главный зал Карла встречала Екатерина с дочерью. По свидетельству Эдварда Холла, Карл «попросил у королевы благословения, ибо таков был обычай, существовавший в Испании между тетей и племянником»⁴. Во время турниров и спортивных состязаний, проходивших в течение следующих двух дней, Карл и Екатерина вместе наблюдали за происходящим с верхней галереи, а после ужина Екатерина развлекала племянника банкетом и маскарадом. В последний день своего визита Карл, войдя во вкус, облачился в «богатые одежды» и присоединился к Генриху на турнирном поле, где «все имели удовольствие его лицезреть». Наблюдая за ними, Екатерина радовалась тому, что два главных мужчины в ее жизни вели себя как подобает родственникам и союзникам⁵.

6 июня, оставив Екатерину и принцессу Марию в Гринвиче, Генрих и Карл переехали во дворец Брайдуэлл в Лондоне. На деревянной карте Лондона^[59], изготовленной между 1561 и 1566 годами, видно, что королевская галерея дворца выходит фасадом на Темзу⁶. По приказу Генриха помещение подновили к приезду Карла, однако места в нем оказалось недостаточно, и Карл остановился в приорате^[60] доминиканского ордена Блэкфрайерс неподалеку от дворца. Оба правителя в одинаковых одеждах верхом бок о бок проехали в триумфальной процессии по улицам города⁷.

Два дня спустя, в День Святой Троицы, Уолси отслужил торжественную мессу для двух монархов в соборе Святого Павла. После этого Генрих и Карл отправились на барке сначала во дворец Хэмптон-корт, а затем в Виндзорский замок, где вечером 15 июня для них было разыграно представление на тему «любви и мира» – это был довольно длинный и, по общему мнению, скучный фарс, в котором высмеивалась Франция, а Франциск был уподоблен «дикому необузданному коню, укротить которого было под силу только Генриху и Карлу»⁸.

На следующий день монархи заключили наступательный и оборонительный союз. Ранее Генрих отправил к Франциску в Лион гонца с сообщением об объявлении войны⁹. 20 июня в часовне Святого Георгия в Виндзоре Карл и Генрих поклялись перед алтарем, что будут соблюдать условия договора, и если одна сторона нарушит его, то будет отлучена от церкви; после чего был исполнен гимн «Тебя, Бога, хвалим» (лат. Te Deum). Отец Анны присутствовал на церемонии по долгу службы, поскольку в это время уже занимал пост придворного казначея¹⁰. На заключительном этапе встречи монархи подписали дополнительное соглашение, по которому осуществление Великой кампании откладывалось на год, чтобы дать обеим сторонам дополнительное время для подготовки. Затем Генрих пригласил Карла в Уинчестерский замок, чтобы показать ему стол короля Артура – реликвию, которую он двадцать лет назад показывал его отцу Филиппу Красивому¹¹.

Вполне возможно, что примерно в это время Анна впервые встретилась со старшим сыном графа Нортумберленда, молодым Гарри (или Генри) Перси, который состоял на службе у Уолси. Внушительная свита могущественного кардинала насчитывала около 450 человек, среди которых нашлось место для восьми-девяти молодых лордов, служивших у него пажами. В их числе оказался и молодой Перси. Как считает Кавендиш, он в это время постоянно бывал при дворе и «легко находил мимолетные увлечения» среди фрейлин Екатерины, одной из них была Анна. Они были примерно одного возраста (запись о дате рождения Перси отсутствует, однако, судя по всему, он родился не позднее 1502 года), и между ними возникло серьезное чувство: «тайная любовь вспыхнула с такой силой, что они обменялись обещаниями, намереваясь пожениться»¹².

Брак с Гарри Перси был заманчивой перспективой. Наследник большого состояния и обширных владений в Англии, Перси мог бы составить для Анны блестящую партию. Пожалуй, слишком блестящую. Хотя Болейны сумели подняться достаточно высоко с тех пор, как прадед Анны стал лорд-мэром Лондона, им все-таки было далеко до Перси, одного из самых могущественных и знатных семейств Англии¹³.

Когда о романе стало известно, что было неизбежно, поскольку личная жизнь никогда не была тайной при дворе, Уолси вызвал Перси к себе в Йорк-плейс и отчитал его, свидетелями чего стали слуги, в том числе и Кавендиш, который так описывает эту назидательную речь: «Я ничуть не удивлен твоему дурацкому капризу – ты зачем-то связался с этой глупой девчонкой-фрейлиной, я имею в виду Анну Болейн, и пообещал на ней жениться. Но как можно было не подумать о том положении, которое даровано тебе Господом, призвавшим тебя в этом мир?»¹⁴

В ответ на обвинения Уолси Перси сначала разрыдался, но потом взял себя в руки и парировал: «Мне казалось, я уже достиг тех лет, когда мне позволено выбирать в жены ту, что мне нравится, и ту, что мне подходит… И хотя она всего лишь прислуживает королеве, а ее отец не родился с рыцарским титулом, но был пожалован им, она происходит из благородной семьи». Очевидно, что Перси имел в виду прадеда Анны, героя битвы при Флоддене, ныне покойного графа Ормонда¹⁵.

Уолси был невысокого мнения о молодом Перси не только из-за его легкомысленного выбора, но и из-за его расточительности. Семья Перси прекрасно жила на доходы от аренды, получая в среднем до 5000 фунтов в год. Долги его отца после смерти составляли всего 1761 фунт. Но уже спустя несколько лет, когда молодому Гарри было чуть больше тридцати, он был должен Антонио Бонвизи, банкиру из Лукки, более 8000 фунтов¹⁶. Он прослыл человеком слабым и непостоянным, однако в том, что касалось любви к Анне, он проявил неожиданную твердость. Когда кардинал стал настаивать на том, что от помолвки придется отказаться, Гарри ответил: «В этом вопросе я зашел так далеко перед многими столь достойными свидетелями, что не знаю, как я могу с чистой совестью отказаться от своих обязательств»¹⁷. Если он действительно так сказал, это означает, что его связывала с Анной «договоренность о заключении брака», то есть они были обручены, что на юридическом языке церкви называлось «обручением ради будущего брака» (лат. sponsalia per verba de futuro). Перси, по всей видимости, произнес клятву «Я, Гарри, беру тебя в жены», а Анна ответила: «Я, Анна, беру тебя в мужья». Если они оба достигли брачного возраста, а оно так и было, то считалось, что такой обмен клятвами связывал их обязательствами¹⁸.

Разгневанный Уолси вызвал к себе отца Перси и потребовал запретить этот брак. Установить точное время этих событий довольно сложно. Возможно, граф прибыл в Йорк-плейс летом или осенью 1522 года или уже в июне 1523 года. Его отношения с сыном, которого он тоже считал бездельником и транжирой, и до этого нельзя было назвать хорошими, а сейчас они грозили испортиться окончательно. Он рассчитывал женить сына на дочери графа Шрусбери, Мэри Талбот, и начиная с 1516 года вел переговоры с ее отцом. Единственным препятствием к этому браку было то, что у Шрусбери было много долгов, и он не мог дать за дочерью достойного приданого¹⁹.

Впрочем, к моменту приезда Перси-старшего ситуация изменилась²⁰. Оказалось, что против ухаживаний молодого Перси был не столько Уолси, сколько Генрих – если верить Кавендишу. Писатель утверждает, что король, уже хорошо знакомый с сестрами Болейн благодаря роману с Мэри, имел виды и на Анну; но так ли это на самом деле? Споры по этому поводу ведутся уже давно, и всему виной хронология событий в изложении Кавендиша. Убедительных доказательств того, что интерес Генриха к Анне возник раньше, чем зимой 1525/26 года, не обнаружено. О том, что происходило до этого момента, можно судить, полагаясь только на воспоминания, оставленные Кавендишем.

Тем не менее Уолси и графу Нортумберленду удалось договориться между собой – заставить Гарри Перси разорвать помолвку с Анной и жениться на Мэри Талбот. Свадьба состоялась не сразу, долгие переговоры заняли всю осень и продолжились зимой 1523 года. В конце концов свадебная церемония была назначена на новогодние праздники, однако сохранившаяся долговая расписка, которую Перси написал своему портному, указывает на то, что в марте 1525 года он все еще не был женат²¹. Предположительная дата свадьбы – август 1525 года; известно, что примерно в это время графу пришлось занять значительную сумму денег – 500 марок (330 000 фунтов в переводе на современные деньги) на устройство грандиозного мероприятия, возможно, это были свадебные торжества. Брак не продержался и четырех лет, и пара рассталась. Перси испытывал к своей жене столь сильную неприязнь, что отказал ей и ее слугам в достойном денежном содержании²². Настойчивые требования Уолси прекратить ухаживания за Анной, как считает Кавендиш, были основаны на «желании короля отдать ее за другого человека, с которым они договорились ранее»,– это означает, что король и кардинал прочили Анне другого избранника²³. В книге, которую Кавендиш писал в 1550-х годах, он снова дает понять, что это был сам Генрих, однако он упускает из виду планы Уолси на брак Анны с Батлером, которые тот вынашивал давно и к которым вернулся снова зимой 1521/22 года²⁴. Тем временем попытки графа Суррея провести реформы в Ирландии провалились, и он попросил, чтобы его отозвали. В результате Генриху и Уолси пришлось искать другие способы повлиять на обстановку в Ирландии: они решили удовлетворить притязания Батлеров, пообещав им вернуть ирландские владения графа Ормонда, предложив Джеймсу Батлеру жениться на Анне. Пока вопрос не был решен окончательно, Анна должна была оставаться незамужней²⁵. Уолси довольно грубо приказал Перси избегать общества Анны. Чтобы лишить их любой возможности видеться, он на время отправил Анну в Хивер – «отослал ее на время домой к отцу, дабы она там поостыла», как пишет Кавендиш. Судя по его словам, Анна рвала и метала и даже пообещала, что, если «когда-нибудь это будет в ее власти, она устроит Уолси массу неприятностей»²⁶.

В то самое время, когда Анна уехала домой, ее отец возвращался из очередной дипломатической поездки, на этот раз из Испании. Генрих дал ему секретное поручение проверить, насколько дружественно настроены к Карлу его испанские подданные, поддерживают ли они его Великую кампанию и готовы ли выделить солидные средства на ее реализацию. Кроме того, Болейн должен был отправить срочное зашифрованное донесение о том, насколько серьезно Карл воспринял предложение Португалии отказаться от помолвки с английской принцессой Марией и взять в жены двоюродную сестру, инфанту Изабеллу, дочь короля Португалии Мануэла I и его второй жены Марии Арагонской. Доводы в пользу этого союза были куда более убедительными: Изабелла была ближе ему по возрасту (всего на три года младше), бегло говорила по-испански (хотя сам Карл редко говорил на этом языке, только когда бывал в Кастилии, отдавая предпочтение французскому) и за ней давали приданое 800 000 дукатов²⁷.

Болейн вернулся из Испании в мае 1523 года и сообщил, что Карлу придется приложить немало усилий, чтобы за счет налогов собрать нужные средства для осуществления Великой кампании, что у него недостаточно войск и что, несмотря на его искренние заверения, он может отказаться от помолвки с принцессой Марией. Это существенно охладило пыл Генриха, готовившего полномасштабное вторжение во Францию, но лишь на время – пока не произошло нечто непредвиденное²⁸. В августе Карл (Шарль) III, герцог де Бурбон, коннетабль Франции и один из самых богатых и влиятельных людей страны, выказал неповиновение своему королю Франциску. Он решился на измену из-за конфликта, возникшего после смерти его жены Сюзанны де Бурбон, когда Луиза Савойская, ее двоюродная сестра и ближайшая кровная родственница, заявила о своих претензиях на наследство Бурбонов. Притязания Луизы были необоснованными и строились на произвольном и избирательном толковании юридических документов, однако это ее не смущало²⁹.

Итак, когда герцог де Бурбон переметнулся на сторону императора Карла, Генрих согласился немедленно начать Великую кампанию. Войска Карла должны были наступать с юга, герцог де Бурбон – с востока, а Генрих планировал двинуть войска с севера на Париж и там провозгласить себя королем Франции, после чего победители собирались поделить добычу. Генрих видел в этом шанс, который дается раз в жизни, и вскоре Уолси приступил к отправке через Ла-Манш одиннадцатитысячного войска под командованием герцога Саффолка³⁰.

Однако союзников ждало разочарование: мятеж, затеянный герцогом де Бурбоном, не удался и победный марш на Париж, начавшийся быстрым продвижением войск под командованием Саффолка, был остановлен в пятидесяти милях от города. Наступление закончилось позорным поражением. После такого унижения преданность Генриха делу Великой кампании пошла на убыль, как и средства на финансирование войны. Последние надежды растаяли, когда пришло известие об отказе Карла от планов наступления. Ему тоже не хватало средств на военные нужды, поскольку кортесы Кастилии пригрозили лишить его доходов от сбора налогов, если он откажется жениться на Изабелле и не перенесет свою постоянную резиденцию в Испанию³¹.

Ближе к концу года Карл предложил Генриху перебросить войска в Италию и закрепиться там для совместного наступления, при этом соответствующие расходы должны были понести англичане. У Генриха на этот счет был другой план, согласно которому герцог де Бурбон должен был усилить остатки войска под командованием Саффолка и двинуться на Париж. После длительных переговоров герцог де Бурбон отправился в Прованс и осадил Марсель, однако был вынужден отступить из-за бунта, который подняли его солдаты, недовольные тем, что им не платили денежное довольствие. Карл приказал было своим генералам вытеснить остатки французских войск из Ломбардии, но узнал, что Франциск во второй раз перешел через Альпы, оставив свою мать регентом Франции. В октябре Франциск снова захватил Милан. Армия Карла таяла. Когда ее остатки укрылись в стенах крепости в Павии, Франциск начал осаду города³².

К Рождеству 1524 года Анна вернулась в Лондон и продолжила службу при дворе. Как пишет Кавендиш, она вновь была в числе фрейлин Екатерины и быстро завоевала «уважение и благосклонность», однако по-прежнему «таила неприязнь к кардиналу». Неудачный роман с Перси, казалось, оставил глубокую психологическую рану в них обоих, которая со временем так и не затянулась. Анна внутренне окрепла и закалилась: в свои двадцать три года, пережив горький опыт, она чувствовала себя совсем взрослой³³.

Большим событием в этом праздничном сезоне должно было стать грандиозное «сражение». Оно действительно станет самым зрелищным за все время царствования Генриха и последним столь масштабным рыцарским турниром в истории. Группа молодых придворных начала подготовку еще в конце октября. Воодушевленный их планом, Генрих приказал распорядителю празднеств Ричарду Гибсону соорудить потешную деревянную крепость с башнями и турелями на поле для турниров в Гринвиче, точно соблюдая все пропорции. Крепость площадью двадцать квадратных футов (менее 2м²) и высотой пятьдесят футов (15м) была защищена подъемным мостом, глубоким рвом и крепостным валом и называлась «Замок верности». На возвышении поблизости была установлена раскрашенная фигура единорога, изготовленная из папье-маше на проволочном каркасе; единорог охранял древо рыцарства, на котором были развешаны рыцарские доспехи и оружие. Тот факт, что Гарри Перси сначала было разрешено «участвовать в штурме крепости», а потом отказано в этом, позволяет предположить, что Анна была среди присутствующих³⁴.

21 декабря в большом зале покоев Екатерины герольд объявил о том, что Генрих вверяет замок четырем «девушкам» из ее свиты. Поскольку незамужние фрейлины не могли защищать замок самостоятельно, их должны были охранять пятнадцать благородных джентльменов во главе с капитаном. Актер, исполнявший роль герольда, объявил, в чем будет состоять их задача – защищать замок «от всех пришлых, даже если это будут благородные лица знатного имени с гербом». Взятие крепости должно было сопровождаться различными видами боя и завершаться показательным штурмом.

29 декабря на ристалище верхом въехали двое молодых людей, переодетых дамами. За ними следовали два «старинных рыцаря с бородами из серебра», которые обратились к Екатерине с просьбой позволить им выступить в роли защитников. Когда она изъявила согласие, они сбросили скрывавшую их внешность маскировку, и все увидели, что под личиной «старинных рыцарей» скрывались сам Генрих и его зять, герцог Саффолк. За ними стояли Фрэнсис Брайан, Николас Кэрью и Генри Норрис и еще пять рыцарей, среди которых вполне мог быть и Джордж, брат Анны³⁵.

Итак, защитники были готовы дать отпор зачинщикам, и это означало, что можно было начинать бой. Генрих сражался с таким пылом, что сломал семь копий в первый день состязания, чем привел всех в большое изумление. Он остался доволен своим успехом и вплоть до заключительного дня турнира смотрел состязания как зритель, предоставив другим выполнять тяжелую работу³⁶. Турнир продолжался до 8 февраля, и только тогда Генрих вернулся на ристалище, выступив против Энтони Брауна, и снова бился, не щадя сил, а «удары его меча были столь сильны», что он едва не рассек доспех, закрывавший шею противника³⁷.

Кто же были четыре «девушки» в замке? Все мнения сходятся на том, что одной из них была Анна³⁸. Другой вполне могла оказаться Джейн Паркер, которая готовилась выйти замуж за Джорджа Болейна, при этом добрачное соглашение было составлено за три недели до того, как было объявлено о турнире за Замок верности³⁹. Среди них могла быть и Элизабет Даррелл, также прислуживавшая Екатерине. Впрочем, это мог быть кто угодно из числа молодых фрейлин, принимавших участие в бале-маскараде Зеленого замка два года назад и пока не вышедших замуж. Но это лишний раз подтверждает, что главными претендентками были Анна и Джейн⁴⁰.

Одним из устроителей праздничных развлечений был двадцатилетний Томас Уайетт, сын сэра Генри Уайетта из замка Аллингтон. С густой окладистой бородой, высоким лбом и подвижным пытливым взглядом серо-голубых глаз, он был одним из самых выдающихся представителей золотой молодежи, окружавшей Генриха VIII. Большой поклонник всего итальянского, получивший посмертную славу английского Петрарки, он был совершенным образцом придворного: остроумный и успешный, невероятно обаятельный, он был дипломатом, атлетом, прекрасно владел иностранными языками, писал восхитительную лирику и, по мнению многих, мог занять достойное место между Чосером и Шекспиром, хотя при жизни его стихи передавали из рук в руки лишь в рукописном варианте.

Томасу Уайетту – ровеснику брата Анны, который разделял многие его интересы и тоже имел склонность к сочинению стихов – было лет девять или десять, когда Анна уехала из Хивера в Мехелен, однако их семьи были давно знакомы между собой, поскольку замок Аллингтон находился в двадцати милях от Хивера. Когда ему было шестнадцать-семнадцать лет, родители женили его на дочери их соседа, лорда Кобема, Элизабет Брук, которую он со временем возненавидел. У них родилось двое детей: сын Томас, появившийся на свет примерно в 1521 году, и дочь Фрэнсис. Однако брак этот не был счастливым. Около 1526 года Уайетт обвинил жену в супружеской измене, и они расстались. Пройдет больше десяти лет, а он по-прежнему будет отрицать, что они были оба в равной степени виноваты. В разговоре с сыном он заявил: «Это вина нас обоих, твоей матери и моя, однако главным образом виновата она». Он советовал своему сыну «хорошенько любить и жить в согласии со своей женой», но ему самому это не удалось. Он предпочел отослать супругу подальше и, как Гарри Перси, отказывался видеть ее и выдавать ей денежное содержание. Как сложилась ее жизнь в последующие двадцать лет, неизвестно, поскольку ее семья тоже отказалась от нее. Что касается самого Уайетта, то он предпочел найти любовницу и откровенно признавался в том, что «он не проповедует воздержание, однако не склонен впадать в мерзость греха»⁴¹.

До осени 1524 года Уайетт вполне мог время от времени появляться при дворе Генриха⁴². Первые полученные им от короля поручения относятся к октябрю-ноябрю 1523 года. Тогда отец дважды отправлял сына в Йорк с огромными суммами в 2000 фунтов золотом «для надобностей Его Величества на севере»⁴³. Затем, и это совпадает по времени с подготовкой к турниру за Замок верности, его отец уступил ему одну из своих должностей – должность секретаря в Сокровищнице английской короны⁴⁴. Таков был человек, с которым вскоре переплелась судьба Анны. Как и когда начались их отношения и какими они были, остается загадкой, как и многие другие тайны, окутывающие имя Анны. Однако отношения между ними были, и, скорее всего, эта короткая связь началась через некоторое время после празднований в Замке верности и продолжалась около года.

10. Тревожный год

24 февраля 1525 года военачальники Карла V приказали под покровом темноты сломать стену французского укрепления вокруг Павии, и сотни испанских стрелков, пробравшись через пролом в стене, спрятались неподалеку среди деревьев. Заметив перемещение вражеских войск, Франциск на рассвете отправил в атаку несколько отрядов тяжелой кавалерии, но испанские стрелки перестреляли из своих аркебуз всех всадников. После этого из Павии выдвинулись гарнизонные войска, которые оттеснили французскую пехоту к реке Тичино, мосты через которую были разрушены. Около 3000 человек утонуло, и еще 10 000 было взято в плен, включая самого Франциска. Не веря своей удаче, Карл продержал французского короля три месяца в Ломбардии, потом переправил в Геную, а затем – в крепость Мадрида¹.

Генрих ликовал. Наконец представилась возможность, которую он так долго ждал: Франциск был повержен. По приказу Генриха в соборе Святого Павла со всей пышностью отслужили торжественную мессу, после чего он намеревался немедленно возобновить Великую кампанию. «Настало время,– говорил он послам Маргариты Австрийской,– когда мы с императором можем наконец подумать, каким образом получить полную сатисфакцию от Франции. Нельзя терять ни часа»².

Однако Карл отказался его поддержать. Деньги закончились, император устал от войны и не желал делить с кем-то свою победу: ту, которой, по его мнению, Генрих посодействовал крайне незначительно. Сейчас, когда Франциск был его пленником, у Карла появился шанс вернуть бургундские владения, аннексированные Францией. Король Англии ему был больше не нужен.

Генрих был возмущен предательством Карла. Тем временем Европу охватил новый кризис. В 1521 году армия турок-османов под предводительством нового правителя султана Сулеймана I двинулась вверх по Дунаю и, захватив Белград, расширила территорию Османской империи до границ с Венгрией. В июне 1522 года флот Сулеймана начал осаду Родоса, и к концу года островная крепость пала. Святой престол был бессилен против экспансии турок. Поддерживавший Генриха папа римский Лев Х неожиданно умер от лихорадки, а его преемник папа Адриан VI Утрехтский страдал от почечной недостаточности и правил недолго. Когда Джулио де Медичи, считавшийся в Ватикане своим человеком, стал папой Климентом VII, он с самого начала совершил непоправимую ошибку, вступив в союз с Венецианской республикой и Францией за шесть недель до победы Карла в Павии³.

Екатерина была обескуражена: пренебрежительное отношение племянника к ее мужу лишало ее твердой почвы под ногами. Чувство досады из-за допущенного ею политического просчета усиливало в ней ощущение, что время ее уходит. Ей было почти сорок лет, а как минимум четыре неудачные беременности, закончившиеся мертворождением или выкидышами, преждевременно состарили ее: она поправилась, обрюзгла и едва походила на ту молодую девушку, что так очаровала всех, прибыв из Испании. Уверенная в том, что у нее наступила менопауза, она прекратила интимные отношения с Генрихом за несколько месяцев до того, как начались приготовления к турниру за Замок верности. К лету 1525 года этот факт был уже хорошо известен Катберту Тансталлу^[61], о чем свидетельствует письмо, которое он пишет Генриху из Толедо, отважившись предостеречь его:

Ее Величество королева уже давно не дарила Вам ребенка, и, хотя Бог может послать ей еще детей, она уже вышла из того возраста, в котором женщины обычно приносят потомство. По этой причине единственная надежда на продолжение Вашего рода возлагается на миледи принцессу.

Проблема заключалась в том, что принцесса Мария была помолвлена с Карлом, а тот настаивал на том, чтобы девочка воспитывалась в Испании и была в любой момент готова к их свадьбе, в том случае, если он не передумает жениться на ней⁴.

Генрих, которому только что исполнилось тридцать четыре года, видя неудачи дипломатической политики, начал постепенно брать все под свой личный контроль. Он все меньше полагался на Уолси и все чаще принимал собственные решения, когда их мнения расходились⁵. Он становился все более настойчивым в своих требованиях. Диктуя пространные дипломатические депеши, он указывал, что именно следует говорить послам в той или иной предполагаемой ситуации. Один из первых примеров – инструкция на сорока страницах, составленная им лично для Тансталла, который должен был выведать планы Карла относительно судьбы Франциска. Тансталлу предписывалось сначала выяснить, собирается ли Карл и дальше держать короля Франции в плену или он намерен потребовать выкуп за его освобождение и вернуть ему трон. В первом случае Тансталл должен был выдвинуть четыре главных аргумента, касающиеся того, почему и как на Генриха должна быть возложена корона Франции, причем каждый аргумент подкреплялся множеством дополнительных пунктов. Во втором случае Тансталл должен был действовать по другому сценарию – отстаивать притязания Генриха на земли Нормандии, Аквитании, Бретани и Пикардии, особенно «упирая» на его права на Пикардию⁶.

Оценивая последствия победы в Павии, Генрих вновь ощутил шаткость своего положения. Это чувство было знакомо ему еще с детства и обострялось каждый раз, когда кто-то давал ему повод для подозрений. Он понимал, что, если не контролировать Карла, тот подчинит себе значительную часть Западной Европы. Когда Тансталл сообщил ему, что Карл действительно попросил освободить его от обязательств жениться на принцессе Марии, Генрих больше не сомневался. Зная о том, что казна пуста, а волнения в Саффолке и других восточных и центральных графствах грозят перерасти в войну, он после, пожалуй, самого короткого совещания с Уолси отвернулся от Карла и переключил внимание на Луизу Савойскую, которая в это время фактически управляла Францией в качестве регента своего сына. Его запрос на заключение перемирия получил немедленный отклик: Луизе было необходимо как можно скорее уладить конфликт. 7 июня 1525 года она поручает Джованни Джоаккино ди Пассано, цистерцианскому священнику из Генуи, служившему экономом при ее дворе, и канцлеру Алансона Жану Бринону тотчас же отправиться в Англию⁷.

Пока Анна продолжала страдать от запрета, наложенного кардиналом на их отношения с Перси, Томас Уайетт решил рискнуть и завязать с ней более близкое знакомство. Его внук Джордж Уайетт так описывает их первую встречу:

Рыцарь, перед чьим взором внезапно предстала такая красавица, был очарован и даже поражен увиденным; она приковала к себе его слух остроумной и изящной речью, и ему показалось, что его сердце сказало: «Я готово с радостью поддаться и связать себя навеки узами любви к ней». Есть основания полагать, что об этих чувствах он писал и в своих стихах⁸.

Уайетт вскользь упоминает об их отношениях в сонете «Ах, если б пробудившая любовь была ко мне небезразлична» (If waker care), автобиографическое содержание которого можно легко угадать по тому, что он называет свою возлюбленную «брюнеткой». Мы находим подтверждение, читая строки рукописного оригинала:

Брюнетка, судя по всему,– та женщина, которую Уайетт пытался забыть, или та, что когда-то отвергла его. В более поздних редакциях он предусмотрительно заменил строку «та самая, из-за кого когда-то пришла в смятенье вся страна» на «брюнетка, что смутила мой покой». Поскольку Анна – единственная брюнетка, которую можно было обвинить в том, что она привела «в смятенье всю страну», неудивительно, что Уайетт скрывает ее настоящее имя. Известно, что в своей жизни Уайетт любил двух женщин: одна из них – та самая брюнетка, имя которой легко угадать, другая – Элизабет Даррелл, молодая фрейлина, а впоследствии придворная дама Екатерины, которая станет его любовницей и матерью его сына и которую, возможно, в своем сонете он называет Филлис¹⁰.

Уайетт, развивая тему известного сонета Петрарки, продолжает говорить о своих чувствах в сонете «Жаждущему преследовать» (Whoso list to hunt):

В куртуазной литературе любовное преследование уподобляется охоте на лань: волнение от погони и сила смертельного удара метафорически передают страстное стремление овладеть женщиной. Популярная в свое время баллада «Труби в свой рог, охотник!» (Blow thy horn, hunter!), написанная Уильямом Корнишем, тем самым, который исполнял роль Страстного желания на балу-маскараде Зеленого замка,– не что иное, как откровенное приглашение к физической близости, написанное языком двусмысленных намеков и сопровождавшееся мелодией охотничьих песен¹².

Вдохновляясь сонетами Петрарки и используя замысел превращения из «Метаморфоз» Овидия (известный сюжет об Актеоне и Диане), Уайетт описывает сцену охоты на молодую лань (трехлетнюю самку оленя), которая, защищаясь от преследования охотников, указывает им на свой золотой ошейник и предостерегает их: «Не тронь меня!» (лат. Noli me tangere). Эти слова из Евангелия от Иоанна приводятся в тексте Вульгаты и сопровождаются предостережением: «Я цезарева лань» – явный намек на то, что она принадлежит королю¹³. Здесь возникает отсылка к апокрифической истории о том, что олени и лани, принадлежавшие Юлию Цезарю в Англии, имели особую метку «Не тронь меня, я принадлежу Цезарю» (лат. Noli me tangere, quia Caesaris sum)¹⁴.

В сонете Уайетта дикая лань с нежной шеей^[63] – тонкая и нежная шея Анны была отличительной чертой ее внешности, на которую многие обращали внимание,– добыча, которую нелегко поймать; этот образ метафорически соединяет в себе опасность и эротику. Охотиться за ней все равно, что «сетями облака ловить» – здесь автор прибегает еще к одной метафоре, понятной его современникам, которым была хорошо знакома охота с сетью: на убегающее животное накидывали сеть, и оно запутывалось в ней, становясь легкой добычей для охотничьих собак, или ее убивал на месте сам охотник, пользуясь тем, что животному некуда деться¹⁵. Тщетность усилий лирического героя, который понимает, что все труды напрасны, «что только время сгубите свое», отсылает нас к трагической истории, рассказанной Овидием: охотник Актеон наблюдал за купающейся Дианой, за что был превращен в оленя и растерзан собственными собаками¹⁶.

Когда впоследствии апологеты католической веры пытались очернить Анну, они припоминали ей фривольные истории из ее прошлого, и образ, созданный Уайеттом, приобрел некую одиозность, которая добавляла пикантной остроты их сочинениям. Одним из них был католический полемист Николас Харпсфилд, много писавший в 1550-х годах. В частности, он является автором «Трактата о мнимом разводе Генриха VIII и Екатерины Арагонской» (A Treatise of the Pretended Divorce of Henry VIII). Харпсфилд отмечал, что, когда Уайетт узнал о намерениях Генриха жениться на Анне, он не преминул предостеречь короля: «…она не подходит для того, чтобы соединиться с Вашим Величеством». По его словам, он знал об этом из собственного опыта «плотских удовольствий с ней»¹⁷.

Автор «Испанской хроники»^[64], довольно ненадежного источника, написанного в Антверпене примерно в то же время, утверждает, что незадолго до женитьбы Генриха Уайетт предупреждал короля о том, что Анна – «испорченная женщина», за что и поплатился ссылкой на два года. Когда Анна впала в немилость, он якобы напомнил королю об этом разговоре, добавив еще одну подробность: во время их очередного ночного свидания Анна поцеловала его и была готова на большее, но ее спугнули тяжелые шаги в комнате наверху¹⁸. Это описание почти в точности повторяет подлинный эпизод из жизни Уайетта, уже хорошо известный во время написания «Испанской хроники», однако не имевший к Анне никакого отношения. В 1540 году Уайетт отправляет Генриху дипломатическую депешу из Гента, в которой выражает радость по поводу его несостоявшейся женитьбы на шестнадцатилетней Кристине, принцессе Датской, двумя годами ранее. «Я не могу не радоваться,– пишет он Генриху,– что вы счастливо избежали этого»¹⁹.

Чтобы развеять грязные слухи, Джордж Уайетт предложил более безобидный вариант истории отношений его деда с Анной, схожий с тем, что произошел в Турне из-за невинного кокетства Маргариты Австрийской с Чарльзом Брэндоном, герцогом Саффолком. Флиртуя с Анной, молодой Томас Уайетт в шутку схватил медальон, свисавший на ленточке из ее кармана, и отказался вернуть ей эту безделушку. По прошествии некоторого времени Генрих за игрой в кегли с Саффолком и Фрэнсисом Брайаном стал оспаривать бросок, сделанный кем-то из них, заявив, что одержал двойную победу: в игре и в отношениях с Анной. Он взмахнул перед ними рукой, на которой «красовалось ее кольцо», указывая пальцем на кегли и демонстрируя при этом ее подарок. Посмотрев Уайетту прямо в глаза, он многозначительно произнес: «Говорю же тебе, оно мое». Когда в ответ Уайетт показал медальон, Генрих побледнел и вышел из зала, бормоча под нос, что его обманули. Анна тут же представила королю «веские и убедительные доказательства» и объяснила, как Уайетт завладел медальоном, на этом инцидент был исчерпан²⁰.

Насколько правдива эта история? Документы подтверждают, что примерно в это время Генрих действительно играл в кегли с Брайаном и проиграл²¹. Но надо иметь в виду, что дворцы Генриха были рассадником интриг, сплетен и лженовостей, а хулители Анны немало преуспели в том, чтобы слепить из разрозненных обрывков домыслов и слухов единую картину, порочащую ее имя. В мае 1530 года стало известно, что «герцога Саффолка временно отлучили от двора»: он якобы сообщил Генриху, что Анну «застали за au délit [пожалуй, лучше всего перевести это с французского как «любезничанье»] с одним придворным». Сколь бы заманчивой ни была мысль о том, что это был Уайетт, такой сценарий маловероятен, поскольку где-то в сентябре 1529 года Генрих назначил его маршалом Кале, там Уайетт и прожил в течение последующих пятнадцати месяцев. Впрочем, есть и другие «слухи», которые объясняют отсутствие Саффолка «иными причинами»²².

Поводом для слухов также стал произошедший ранее инцидент с тем же или, возможно, другим придворным, подвергшимся преследованиям «по подозрению» в некой любовной связи с Анной²³. Если этот инцидент имел место осенью или зимой 1527 года, то виновником – если таковой действительно был – мог оказаться и Уайетт, который исчез из придворной жизни сразу же после своего возвращения вместе с сэром Джоном Расселом из дипломатической поездки в Италию, где он приобрел новейшее издание стихов Петрарки. Скрываясь в замке Аллингтон, он проводил время за чтением и работой над английской версией сочинения Плутарха «О спокойствии духа» (Περί ευθυμίας), которое перевел на латинский язык французский ученый Гийом Бюде; свой перевод трактата Уайетт отправил с гонцом Екатерине в качестве подарка к новому, 1528 году²⁴.

Вероятно, Уайетт предложил «служить» Анне, как это предписывал рыцарский кодекс, но слишком увлекся и всерьез в нее влюбился, однако с ее стороны вряд ли было нечто большее, чем просто флирт, кокетство и, возможно, даже насмешки – этим мастерством она со временем овладела в совершенстве²⁵. Какими бы достоинствами ни обладал Уайетт, у него было два существенных недостатка, препятствовавшие их отношениям: он был беден и к тому же женат. Если она не сразу уступила ухаживаниям женатого Генриха, то с какой стати ей отдаваться Уайетту? Как пишет Джордж Уайетт, «эта молодая леди, занимая высокое положение при дворе и находясь в окружении стольких неженатых галантных кавалеров, едва ли могла остановить свой выбор на человеке, который уже был женат». Кавендиш, которого тогда вряд ли можно было заподозрить в симпатиях к Анне, ничуть не сомневался в том, что в то время, когда Генрих впервые обратил на Анну внимание, она была «девицей»²⁶.

Летом 1525 года, пока Уайетт добивался расположения Анны, в Англию для переговоров прибыли послы Луизы Савойской. Ди Пассано появился в Лондоне в июне, а Бринон задержался и приехал лишь 26 июля. В то время Генрих был погружен в размышления о том, как «следует» поступать монарху в вопросах передачи власти. Тансталл предупредил его об опасностях спорного престолонаследия. Обстоятельства складывались так, что его единственной наследницей была принцесса Мария, однако в этот период жизни король и помыслить не мог о том, что престол может наследовать женщина. В истории Англии еще не было случая, чтобы страной правила женщина-монарх, ведь основные аспекты королевской власти, такие как командование войсками, традиционно считались мужской прерогативой. Если женщина на престоле выходит замуж за англичанина, то он (по словам самого Генриха) становится «ее правителем и, таким образом, в конечном итоге правит страной». Если же она выходит замуж за иностранца, это неизбежно создает для страны угрозу порабощения. Он был убежден в том, что женщина на троне – это неизбежный риск кризиса престолонаследия или гражданской войны²⁷.

Впрочем, в то время у Генриха уже был сын. 18 июня во дворце Брайдуэлл, подальше от Екатерины, но на виду у всех остальных, Генрих возвел своего внебрачного сына Генри Фицроя в самый высокий дворянский ранг. Сначала ему был присвоен титул графа Ноттингемского, после чего шестилетний мальчик преклонил колени перед отцом и был пожалован титулами герцога Ричмонда и герцога Сомерсета. Вскоре Генрих наделил его полномочиями лорда – наместника Ирландии и хранителя Шотландских Марок²⁸.

В то время мало кто удостаивался столь высоких званий. Отец Генриха носил титул графа Ричмонда, когда завоевал корону в сражении при Босворте. Последними обладателями титула герцога Сомерсета были предки Генриха по линии Бофортов, появившиеся на свет в результате внебрачной связи Джона Гонта и Кэтрин Суинфорд. Последним графом Ноттингемским был Ричард, герцог Йоркский, младший из принцев, бесследно пропавших в Тауэре. Для Екатерины Арагонской все это могло означать одно – ее дочь может лишиться прав на престол.

Она не ошибалась в своих предчувствиях. Положение незаконных детей могло полностью измениться. К примеру, папская булла и королевский указ 1396–1397 годов позволили узаконить четырех внебрачных детей Джона Гонта и Кэтрин Суинфорд. Екатерина, которая всегда ревностно оберегала положение и титулы своей девятилетней дочери, ничем не выдала внутреннего негодования, однако ее действия не на шутку разгневали Генриха²⁹.

Щедрость короля коснулась не только Фицроя. В тот же день он возвысил своего двоюродного брата Генри Куртене, пожаловав ему титул маркиза Эксетера, а его племянник Генри Брэндон, сын младшей сестры Генриха и герцога Саффолка, стал графом Линкольном, хотя ему было всего два года. Повышение получили несколько соратников Генриха по турнирам, а отец Анны был удостоен титула виконта Рочфорда. Болейны наконец-то были причислены к высшему сословию напрямую, а не через выгодные браки. Томас Болейн покинул должность придворного казначея³⁰.

Получение дворянского титула не могло не обрадовать брата Анны, Джорджа Болейна, поскольку титул передавался по наследству. Джордж к этому времени уже занимал должность камергера личных покоев короля и пользовался расположением Генриха. Ранее в этом же году он женился на Джейн Паркер, и король пожаловал львиную долю ее приданого, составившего 2000 марок (более 1,3 миллиона фунтов в переводе на современные деньги)³¹. В числе свадебных подарков было шесть серебряных блюд и четыре серебряные тарелки, на которых позже появится новый герб семьи и будут выгравированы буквы I (она же J) и B³².

Вспышка чумы заставила многих жителей Лондона бежать из столицы, и Генрих провел оставшиеся месяцы 1525 года в продолжительной охотничьей поездке, которую он начал в Виндзорском лесу, а потом не спеша сделал круг, проехав через Бакингемшир и Хартфордшир к Амптхиллу в Бедфордшире. Куда бы он ни направлялся, за ним неизменно следовали его верные слуги, среди которых был и Джордж Болейн³³. Порой Генрих останавливался на ночь в принадлежавших ему поместьях и охотничьих домиках, кочуя от одного места к другому, иногда – в специально приготовленных для него покоях в монастырях, таких как Редингское или Уолтемское аббатство, или в приорате Данстебл, которые когда-то были основаны его предшественниками. Время от времени король возвращался в более привычную для себя обстановку Виндзорского замка. Часть пути его сопровождала Екатерина, однако потом она удалилась в аббатство Уоберн, не желая ограничивать его свободу.

Уолси тоже покинул Йорк-плейс в Лондоне и переехал в Мур (или Мур-парк), обнесенный рвом особняк, расположенный в живописной местности неподалеку от Рикмансворта в Хартфордшире. Здесь, получив указания от Генриха, которые доставил гонец, Уолси уединился на несколько недель с ди Пассано и Бриноном, чтобы завершить работу над первым этапом проекта, который должен был кардинально изменить ситуацию в международной политике. Генрих был разгневан предательством Карла после сражения в Павии и отказом императора оказать ему достойную поддержку в Великой кампании. В обмен на гарантии мира и будущего военного сотрудничества Луиза согласилась заплатить Генриху два миллиона золотых экю (более полумиллиарда фунтов в современной валюте): из них 50 000 Англия должна была получить сразу, а остальную сумму – частями. Луиза также пообещала долю прибыли от доходной торговли каменной солью. Так начиналась подготовка к совместным действиям Англии и Франции против Карла³⁴.

Возможно, надеясь расстроить англо-французский союз, Карл предложил выплатить часть долгов Генриху, но при этом подтвердил свое намерение жениться на своей кузине Изабелле Португальской. Свадьба должна была состояться во дворце Алькасар в Севилье на Новый год. Получив эти известия, Генрих почувствовал, что его решение сблизиться с Францией было вполне обоснованным³⁵.

Рождественские праздники 1525 года прошли тихо. Поскольку эпидемия чумы в столице еще не закончилась, Генрих и Екатерина провели зимний сезон в Элтеме, в окружении двора в уменьшенном составе³⁶. В первые дни нового года Генрих продолжил разъезжать по стране в сопровождении нескольких членов свиты и окончательно вернулся в Гринвич к концу января³⁷. Ему было о чем подумать: его любовница Мэри Болейн ждала ребенка. Ее сын, которого она назовет Генри в честь короля, скорее всего, был не от Генриха, а от ее мужа Уильяма Кэри. Ребенок должен был родиться в марте. Дата его рождения часто оспаривается, однако в трех разных документах есть сведения о его возрасте на момент смерти его отца, Уильяма Кэри, что позволяет сделать довольно точные расчеты³⁸.

Генрих, должно быть, знал или, во всяком случае, догадывался о беременности Мэри. Источники умалчивают о причинах их расставания, но, судя по всему, их было две. Скорее всего, он оставил ее, как только подозрение на беременность подтвердилось. У него уже был внебрачный сын (хотя как раз в это время он начал предпринимать шаги, чтобы узаконить его положение), и ему был не нужен еще один бастард – конечно, при условии, что ребенок от него³⁹. Вторая вероятная причина – их отношения просто сошли на нет, и Мэри вернулась к мужу. Как бы то ни было, Генрих остался без любовницы и начал присматривать новую пассию. Если про Екатерину можно было сказать, что ее сексуальное влечение постепенно угасало, то с Генрихом все обстояло иначе.

Новости из Европы обнадеживали – ситуация менялась в пользу Генриха. Новый папа римский Климент VII, сильно опасавшийся военных действий со стороны герцога де Бурбона в Италии, призвал к созданию антигабсбургского альянса. Целью этого союза, известного как Коньякская лига, было изгнание войск Карла с итальянского полуострова⁴⁰. Весной 1526 года началось активное формирование Лиги. Потерпев поражение в битве при Павии, Франциск был вынужден подписать с Карлом Мадридский мирный договор, по которому он отказывался от своих притязаний на Италию, отдавал Бургундию и в рамках гарантии выполнения положений договора соглашался отправить двух старших сыновей к испанскому двору в качестве заложников в обмен на свою свободу. Условия были жесткими, однако у Франциска едва ли был другой выбор. Когда Маргарита Ангулемская, отважившаяся на долгое и трудное путешествие в Мадрид, чтобы увидеться с братом, предложила Карлу в качестве выкупа три миллиона крон, тот отказался. Франциск признал свое поражение, однако предварительно он тайно в присутствии нотариуса зафиксировал свой протест, поклявшись не идти ни на какие уступки в том, что касается нарушения территориальной целостности Франции⁴¹.

Буквально через несколько часов после того, как Франциск вернулся домой и воссоединился со своей матерью, он поспешил выразить благодарность Генриху за то, что тот не вторгся в его владения, пока Франциск находился в плену, и за те усилия, которые английский монарх приложил к его освобождению. В обращении к Генриху, которое было дословно записано и переведено Джоном Тейлором, доверенным лицом Уолси, Франциск благодарил своего «доброго английского брата», которому он, «второму после Бога, признателен за свою свободу»: «…отныне я обязан служить Вам всегда… И хотя между нами была война, я прекрасно осознаю, что это была не более чем формальность»⁴².

Наступил поворотный момент в политической карьере и личной жизни Генриха. Теперь все его помыслы были направлены на достижение более полного и всестороннего сближения с Францией – новая идея захватила его вопреки сложившимся культурным традициям. На этом фоне он не мог не заметить Анну, в которой, как в миниатюре, воплотилось все французское. Он не удостаивал ее вниманием раньше, и, если бы события международной политики не приняли столь драматический оборот, он, возможно, никогда бы не стал добиваться ее любви. Внезапно она предстала перед ним в новом свете – и он был сражен, как он выразился сам, «стрелой любви».

11. Генрих влюблен

Для решительного шага Генрих снова выбрал Прощеный вторник. Так же как и в начале ухаживаний за Мэри Болейн, он первым делом устроил турнир. На маскараде Зеленого замка его девиз звучал так: «Она ранила меня в самое сердце». На этот раз он появился на арене с эмблемой, изображавшей сердце, зажатое в тиски, в окружении языков пламени – очередной отголосок его романа с Мэри. Девиз, написанный по-французски, говорил сам за себя. В нем сквозила игривая откровенность и вместе с тем уклончивость: «Признайся в том, в чем я не смею» (фр. Declare je n’ose). На вечернем банкете, устроенном якобы в честь Екатерины, Генрих вызвался сам прислуживать королеве, а точнее, ее фрейлинам, среди которых была Анна. Первым запоминающимся событием дня стал турнир, на котором Фрэнсис Брайан лишился глаза. Вторым – банкет. Расставшись с одной из сестер Болейн, Генрих возжелал другую. Анна сразила его, распахнув перед ним двери восприятия^[65]1.

Генриху было тридцать четыре года, Анне – около двадцати пяти, и оба они были в самом расцвете сил. Пожаловав высокие титулы Генри Фицрою, он выполнил то, что следовало сделать королю, дабы оправдать ожидания придворных и знати. Понимая, что Екатерина больше не может иметь детей, они нуждались в гарантиях стабильности, которые могло дать только появление наследника мужского пола. Итак, с обязательствами было покончено, и на первый план вышли желания, среди которых главным было обладать Анной.

Поначалу он видел в ней не более чем очередную любовницу и не сомневался, что она не устоит перед его чарами и щедростью, как не устояла ее сестра. Сейчас, когда он был решительно настроен использовать Францию, чтобы наказать Карла, любовное приключение со страстной франкофилкой было бы как нельзя кстати. Пока он даже не помышлял о том, чтобы развестись с женой и жениться на Анне, однако всего через несколько месяцев его планы кардинально изменятся. Он увлекся ею так же, как до него Гарри Перси и Томас Уайетт. Она станет любовью всей его жизни, единственной женщиной, которая посмеет возражать ему, говорить, что он неправ, не боясь поплатиться за это. Быть может, именно поэтому он полюбил ее с такой страстью и так сильно, как никогда никого не любил. Он как будто начал жить заново.

Многое в Анне привлекало Генриха: ее живой ум и находчивость, ее способности к языкам и танцам, ее умение держать себя, вкус в одежде, живость характера, свободолюбивый дух и особый талант озарять своим присутствием все вокруг, где бы она ни появлялась. Она никогда не была самой красивой дамой при дворе, но в ней было чарующее изящество, вероятно приобретенное за семь лет пребывания во Франции, которое опьяняло Генриха так же, как и ее темные искрящиеся глаза.

Примерно так обычно описывается начало их отношений, однако все было не так просто. Чувства Генриха можно объяснить еще и тем, что он вдруг осознал приближение возраста, в котором умерла его мать. Теперь его жизнь разделилась на «до» и «после». Другими словами, он стал меняться сам. Он жаждал чего-то нового: ему необходима была женщина, способная очаровать и увлечь его, стать его союзником и товарищем, которой он мог бы гордиться как матерью сыновей-наследников и которая бы при этом могла по достоинству оценить блеск его величия, а главное, разделить его с ним. Он не до конца был уверен в том, что Анна именно такая женщина, но он определенно увлекся. Устав от безнадежности в отношениях с Екатериной и от бесконечных предательств Карла, он надеялся найти в Анне ту любовь, которую он так желал и в которой так нуждался. Она стала для него заветным охотничьим трофеем, и, как охотник, преследующий лань, он предвкушал скорую победу.

Его нетерпение ставило Анну перед необходимостью выбора. Она приехала из Франции, рассчитывая удачно выйти замуж. Ей и в голову не могло прийти, что она может стать предметом страсти короля. Если бы она последовала примеру сестры, это означало бы новые земли и титулы для ее семьи, пожалованные щедрой монаршей рукой, однако между сестрами существовало большое различие: у Мэри во время ее романа с Генрихом был супруг, Уильям Кэри, Анна же пока была не замужем. Она хотела для себя выгодного брака, который едва ли будет возможен, если чувства Генриха к ней начнут угасать. Она знала, каким непостоянным он мог быть в своих привязанностях. Узнав о беременности Мэри, он поспешил отдалиться от нее, так же как в свое время поторопился выдать замуж Элизабет Блаунт за богатого мещанина сразу после рождения Генри Фицроя. Подобные перспективы Анну не привлекали. Мы не знаем, какую роль во всем этом сыграла ее сестра и пытался ли отец с его вечной страстью к наживе подтолкнуть дочь в объятия короля. Однако Анна точно знала, чего она хочет: стать любовницей короля не входило в ее планы. Она не хотела рисковать своим будущим. Если королю так важно обладать ею, ему остается только одно – жениться на ней.

Это была рискованная игра, однако Анне, правнучке леди Энн Ху, была хорошо известна история о том, как в 1464 году Елизавета Вудвилл отвергла ухаживания безнадежно влюбленного в нее Эдуарда IV и стояла на своем до тех пор, пока он не пообещал жениться на ней. Для патриархального общества это был беспримерный поступок. Такой брак по любви не сулил королю никаких династических и политических перспектив. Елизавета Вудвилл, вдова не очень знатного рыцаря, стала королевой Англии и самой значительной фигурой после короля.

Этот пример воодушевил Анну и пробудил ее амбиции. При дворе королевы Клод она могла воочию видеть, каким влиянием пользовались Луиза Савойская и Маргарита Ангулемская, то же в свое время она наблюдала и при дворе Маргариты Австрийской в Мехелене. Когда возникла перспектива отношений с Генрихом, эти женщины послужили ей примером – она увидела для себя шанс вписать свое имя в историю Англии и английской монархии. Ей нужно было правильно разыграть эту карту. Не стоит заблуждаться на ее счет, у нее не было ничего общего со сказочной Золушкой, которая встретила своего принца. Она ждала удобного случая, следила за тем, как будет меняться ход игры, и обдумывала, что она может получить от неожиданного поворота событий.

Для Анны брак с Генрихом означал нечто большее, чем просто секс и щедрые подарки, он предполагал общность ценностей и партнерство. Екатерина в первые годы своего замужества с удовольствием исполняла обязанности регента, придумав себе роль представителя интересов своего отца. Однако с появлением Уолси она отошла от дел и предпочла окунуться в круг забот, привычный для английских королев-консортов. Анну такая жизнь не устраивала. Она бы ни за что не стала терпеливо ждать, когда король соблаговолит посетить ее или когда он вздумает похвастать ее талантами в музыке, игре в шахматы или рукоделии перед иностранными дипломатами. Она намеревалась принимать послов вместе с ним, сидеть с ним рядом за столом переговоров, а может быть, даже удостаивать визитеров личной аудиенции. Если бы ей вдруг захотелось поехать с Генрихом на охоту, она бы предпочла ехать верхом рядом с ним, а не в сопровождении придворных дам и фрейлин или многочисленной компании его приятелей.

Едва ли Анна понимала тогда, полюбит ли она когда-нибудь Генриха. Во всяком случае, той романтической искры, которая присутствовала в ее отношениях с Гарри Перси, здесь не было. Однако в том мире, который ее окружал, любовь с первого взгляда не считалась необходимым условием для заключения союза, семейный опыт браков по расчету научил ее, что любовь приходит со временем. Ей в первую очередь была необходима уверенность в нем. К этому времени она уже разгадала главную особенность его характера: чтобы достичь своей цели, нужно было держать под контролем то, чего он более всего желал. Только в этом случае он будет желать ее еще больше. Она была не против обмениваться с ним письмами и символическими знаками любви, однако даже когда ей выделили личные покои в его дворцах, она отказывалась спать с ним. Она понимала, как важно выбрать правильный момент, чтобы уступить ему. Анне было необходимо почувствовать уверенность в том, что его намерения серьезны и он не оставит ее после одной или двух ночей, проведенных вместе.

Не успели завершиться праздничные турниры, как Генрих осознал, что вступил на неизведанную территорию: его счастье, душевный покой, его будущее теперь были во власти женщины, которая играла им как хотела. Она то разжигала его страсть, то охлаждала ее, заставляя его мучиться сомнениями, пока она не будет окончательно уверена в нем. Мы можем так подробно говорить обо всех тонкостях душевных переживаний Генриха в тот период благодаря редкой удаче, которая иногда выпадает историкам. Чудесным образом обнаруженные документальные источники позволяют нам стать непосредственными свидетелями этого бурного этапа личной жизни Генриха. Семнадцать писем, хранящиеся в библиотеке Ватикана,– уникальный эпистолярий, одно из самых удивительных сокровищ, когда-либо созданных королями².

Удивителен сам факт, что они собственноручно написаны Генрихом – монархом, который открыто признавался в том, что писать – это «утомительное и требующее больших усилий» занятие. Не менее удивительна и история о том, как сохранились эти письма, девять из которых написаны по-французски, а восемь – по-английски. Их не изъяли у Анны, как обычно поступали с бумагами тех, кого подозревали в государственной измене; Генрих не пытался их вернуть, когда его страсть к Анне превратилась в ненависть, столь жестокую, что он хотел любым способом избавиться от нее. Совершенно очевидно, что Анна предпочитала держать их при себе, а это значит, что они исчезли незадолго до ее ареста. Обычно – и эта версия довольно убедительна – их исчезновение объясняют тем, что они были похищены из потайного ящика в шкафу Анны кем-то из сторонников Екатерины и тайно переправлены за границу в качестве улик в бракоразводном процессе Генриха. В 1797 году, когда войска Наполеона Бонапарта вторглись в Италию, пятнадцать писем, хранившихся на тот момент в Риме, были вместе с другими документами конфискованы в качестве трофеев и вывезены в Париж, где их изучали, расшифровывали и переписывали французские ученые. Они оставались во Франции до тех пор, пока император не потерпел поражение при Ватерлоо, после чего они снова вернулись в Ватикан³.

В письмах Генрих с предельной откровенностью поверяет Анне самые сокровенные чувства. Он называет ее «моя дорогая», «драгоценная возлюбленная», «единственная женщина, которую я ценю превыше всего» и уверяет, что длительная разлука с ней «невыносима». Используя привычные метафоры куртуазной литературы, он называет ее «своей госпожой», а себя «верным слугой» и осторожно журит ее за то, что она не пишет ему, как обещала: «Вам не доставило удовольствия вспомнить обещание, которое Вы дали мне во время нашей прошлой встречи, и поведать мне добрые вести». С нескрываемой гордостью он говорит о том, что пишет письма собственноручно, а не надиктовывает их – в этой переписке он сам себе секретарь. Почти все его письма заканчиваются заверениями в том, что они «написаны рукой, которая, надеюсь, в скором времени станет вашей» или «рукой секретаря, который всем сердцем, телом и помыслами остается Вашим верным и самым преданным слугой»⁴.

Как известно, ни одна из жен или многочисленных любовниц не имела над ним такой власти, как Анна, никому он так безоговорочно не подчинялся. Он по-детски наивно делится своими острыми переживаниями, страхами, что его чувство может остаться безответным, он постоянно ищет подтверждения любви и поддержки. Это была любовь безрассудная и всепоглощающая. Он не сдерживал своих чувств. В письмах, в которых он говорит, что страдает от разлуки с ней, иногда чувствуется искренняя печаль, а иногда проступает образ совсем другого Генриха, который настаивает на своем и не терпит возражений и вопросов, который ждет и требует повиновения, и в нетерпении которого ясно слышится угроза.

При внимательном изучении этой эпистолярной находки читатели сталкиваются с двумя проблемами: не сохранилось ни одного письма Анны к королю (впрочем, вполне возможно, что пропали и некоторые его письма к ней) и ни в одном из писем не проставлена дата, поэтому разные переписчики и историки датируют их по-разному. Впрочем, мы можем многое узнать о ее манере писать и о ее отношении к письмам Генриха из его ответов – все это помогает нам лучше представить ее личность и понять секрет ее обаяния. В некоторых письмах есть указания или отсылки на известные события того времени, что позволяет более уверенно ориентироваться по месту и времени⁵.

Нет необходимости особенно напрягать воображение, чтобы представить, как отреагировала Анна на романтические ухаживания Генриха. Первое из сохранившихся писем указывает на то, что она вместе с матерью уехала в Кент, чтобы обдумать сказанные им слова; скорее всего, она в это время находилась в Хивере, но возможно, и в Пенсхерсте⁶. В письме, написанном по-французски, на языке любовной литературы, Генрих умоляет ее вернуться. Он прибегает к метафорам из астрономии, чтобы показать, как сильна его верность, и поделиться страхами по поводу непостоянства его возлюбленной. «Чем длиннее дни,– пишет он,– чем дальше [то есть выше] солнце в небе, но тем сильнее его жар; так и с нашей любовью, ибо в разлуке она сохраняет свой пыл, по крайней мере с моей стороны, смею надеяться, что и с Вашей тоже». Чтобы «упрочить надежду» на то, что ее чувства к нему неизменны, пока он не может быть рядом с ней, он посылает ей «свой портрет, оправленный в браслет и украшенный знаками [эмблемой и девизом]», хорошо ей известными. Генрих надеется, что, если Анна согласится носить подаренное украшение, это будет означать, что она помнит его и не скрывает свою привязанность к нему⁷.

Анна осталась равнодушной к подарку короля. Она избрала довольно опасную тактику, полагая, что, если отвечать молчанием на его письма и страстные мольбы, это позволит ей добиться своего. И она не ошиблась. Вскоре он действительно снова начинает умолять ее «ответить на его последнее письмо» и «прислать добрые вести о себе». Пожелав стать ее «верным слугой», он просит подсказать, что он может сделать для ее благополучия. Наконец, он идет на более дерзкий шаг. «Чтобы Вы чаще вспоминали обо мне,– пишет он,– я посылаю Вам с гонцом оленя, убитого мной накануне вечером, в надежде на то, что, вкушая его мясо, Вы вспомните об охотнике»⁸.

Известно, что Анна имела изысканный вкус в еде, который она приобрела во Франции, где ей довелось отведать разнообразных мясных деликатесов, но современникам было понятно, что этот подарок Генриха говорил о том, что он ведет любовную охоту и преследует совсем другую добычу⁹.

Письмо короля было написано, как отмечает он сам, «рукой Вашего слуги, который часто сожалеет о том, что рядом с ним сейчас не Вы, а Ваш брат»¹⁰. Другими словами, Джордж Болейн входил в ближний круг тех, кто сопровождал короля в этой охотничьей поездке, из чего можно предположить, что Болейны действовали в трех направлениях. Анна с матерью находилась в Кенте, старший Болейн курсировал между Кентом и Лондоном, где узнавал последние новости, а брат Анны докладывал о настроениях Генриха. Возможно, по этой причине ответы Анны на письма страдающего от любви короля были столь продуманными. Ее семья уже доказала, что умеет вести дела и выступать единым фронтом в вопросах политики.

Упоминание Джорджа важно и по другой причине. Зимой 1525/26 года Уолси издал ряд распоряжений о реформировании королевского двора, так называемые Элтемские ордонансы, с целью сократить штат и ограничить влияние ближайшего окружения Генриха¹¹. Он устранил Уильяма Комптона и назначил его помощником придворного казначея. Сэр Уильям Кингстон, уже занимавший пост констебля Тауэра, получил повышение и стал капитаном Королевской гвардии. Генри Норрис сменил Комптона в должности камергера стула и хранителя личного кошелька, а Брайан и Кэрью снова были отстранены. А вот попытка Уолси удалить «молодого Болейна» (речь, разумеется, о Джордже) не удалась. Поначалу в качестве компенсации он стал получать «20 фунтов ежегодно сверх 80 фунтов жалованья, которое было прежде положено ему и его жене, а кроме этого он был назначен одним из виночерпиев, дабы прислуживать за столом, когда король обедал вне дома»¹². Однако, как следует из письма Генриха, Джордж быстро вернулся в число приближенных – и это первое предвестие того, что кардинал постепенно начинал утрачивать свое влияние.

Впрочем, далеко не все и не всегда шло в соответствии с планами Болейнов. В двух следующих письмах, написанных по-французски, просьбы Генриха становятся более настойчивыми. Он хочет знать, как она относится к нему, ибо ему причиняет «невыносимое страдание» неясность относительно того, как расценивать ее ответы – «в его пользу» или нет,– поскольку ему кажется, что она склонна менять свое мнение от письма к письму. Как человек, который «вот уже год, как сражен стрелой любви», он хочет ясности. Если ее любовь больше, чем «обыкновенная симпатия», и она готова отдаться ему «телом и душой», как «должно послушной возлюбленной и подруге», тогда она будет «его единственной госпожой» и он будет любить только ее¹³.

Тон второго письма перестает быть умоляющим и становится более требовательным. Генрих недвусмысленно дает Анне понять, что не получил от нее заверений, которых так жаждал, и что далее так продолжаться не может. На фоне дошедших до Генриха слухов тон письма становится мрачным: «Мне сообщили, что настроение, в котором я Вас оставил, переменилось и что Вы не вернетесь ко двору ни с мадам, Вашей матушкой, ни как бы то ни было иначе, и, если эти сведения верны, я крайне изумлен». Фраза «я крайне изумлен» – традиционная форма выражения недовольства, которая часто встречается в деловой переписке Генриха. Так он обращался к тем, кто осмеливался ослушаться короля или возразить ему. Увидев эти слова, Анна тут же почувствовала опасность.

Не его вина, что Анна «держит его на расстоянии», считает Генрих, поскольку он никогда не «ставил ее в двусмысленное положение», и поэтому ему кажется, что это «слишком малая награда за ту огромную любовь», которую он испытывает к ней. Он искренне удивлен тем, что она не страдает так, как страдает он. Далее следует ультиматум: она должна подчиниться – иначе он прекратит добиваться ее любви, как бы тяжело и горько ему ни было. «Подумайте как следует, моя госпожа,– предостерегает он,– как огорчительно для меня Ваше отсутствие, хотя я надеюсь, что оно не по Вашей воле; но если я пойму, что Вы сами пожелали этого, мне останется только сожалеть о постигшей меня горькой участи и уповать на время, способное излечить меня от безрассудного увлечения». Вне всякого сомнения, в его словах звучит плохо скрываемая угроза¹⁴.

Прочтя эти строки, Анна поняла, что момент настал: пора принять решение. И наконец она отвечает согласием. По ее словам, она все взвесила и желает вернуться. Хотя ее письмо не сохранилось, о его содержании можно судить по краткому ответу Генриха. Должно быть, она написала, что, если он хочет повидать ее, он вправе это сделать, она же покорно примет его, «как подобает слуге». Теперь он будет «господином», а она «слугой» – так все и обстояло в реальной жизни вопреки романтическим заблуждениям Генриха. Хотя поначалу он и выразил некоторое несогласие с таким распределением ролей, затем все же согласился, якобы подчиняясь ее воле¹⁵.

Письмо Генриха заканчивается криптограммой. Символы, в которых зашифрована загадка, отчетливо видны на рукописном оригинале, хранящемся в библиотеке Ватикана, однако правильно расшифровать их буквенные соответствия удалось только одному ученому, и то частично. По его версии, надпись выглядит так: v.n.A.I.de A.o.na.v.e.r¹⁶. Наиболее убедительным представляется предположение о том, что с помощью этих букв обыгрывается имя Анны, при этом некоторые буквы обозначают латинское слово Anno, которое часто сокращают до A^o, что значит «в году» – это служит напоминанием о том, что Генрих пытался завоевать сердце Анны в течение года. Слова «один год» можно также прочитать по-французски – un an (на латыни букве u соответствует v). Однако что может означать r – последняя буква в криптограмме – остается загадкой¹⁷.

18 октября 1526 года Генрих вернулся в Гринвичский дворец и остался там до Рождества. Эдвард Холл отмечает, что рождественские праздники снова прошли с большим размахом: «с обилием яств, пирами, маскарадами, костюмированными балами и банкетами». В канун Нового года король устроил «череду турниров», продлившихся до 3 января, после чего он отправился во дворец Брайдуэлл, чтобы переодеться для следующего маскарада. Гребцы доставили его на королевской барке к дому Уолси в Йорк-плейс, где на ужин собрался весь высший свет. После трапезы «гости в масках танцевали и весело проводили время, а когда вдоволь натанцевались, дамы сбросили маски, и все их узнали»¹⁸.

Анна была в числе гостей праздника, судя по решительному поступку, предпринятому ею за два дня до этого, в первый день Нового года. В Европе было принято дарить друг другу подарки не 25 декабря, а на Новый год. Она познакомилась с этим обычаем еще при дворе королевы Клод. Во Франции подарки, которые преподносили на Новый год, так и назывались – «новогодние дары» или «добрые начинания» (фр. étrennes). Обычно они выставлялись напоказ в шкафах-витринах в приемном зале как свидетельство высокого авторитета правителя. При дворе Генриха подарки для короля и королевы выставлялись отдельно на специальных подмостках и подставках, изготовлением которых занимались дворцовые плотники в период с конца ноября до начала декабря¹⁹.

Анна приготовила для Генриха подарок со смыслом. Он оценил ее жест и пришел в восторг. На идею ее натолкнуло воспоминание о путешествии по Бретани с Клод и Луизой Савойской летом 1518 года, когда жители Нанта преподнесли Франциску настольное украшение из серебра с позолотой в виде корабля, символический смысл которого заключался в том, что подданным короля не страшны никакие бури, пока у руля стоит такой кормчий, как он. Анна подарила Генриху такой же кораблик, только поменьше, украшенный «изящным бриллиантом», на борту которого стояла «одинокая барышня, дрожащая под порывами штормового ветра». Смысл презента был прозрачен. Генрих тотчас написал письмо, в котором поблагодарил ее за чудесный подарок, назвав его на французский манер étrenne, и восхитился не только ее вкусом, но и «изящным замыслом и той смиренной покорностью, которую Вы проявили с присущей Вам добротой». Очевидно, речь идет о зашифрованной надписи или девизе, выгравированном на ювелирной безделушке²⁰.

Нетрудно догадаться, что Анна хотела сказать этим подношением: женская фигурка на корабле, попавшем в шторм, – это сама Анна, которая может почувствовать себя в безопасности только в объятиях Генриха. Для нас – это первое свидетельство того, что Анна делает шаг навстречу новому этапу их отношений. Она дает Генриху понять, что согласна принять его ухаживания, но он должен показать серьезность своих намерений, а не просто сыпать выспренними заверениями на языке куртуазной любви, за которыми стоит лишь желание сделать ее очередной любовницей, как это было с ее сестрой.

Генрих принял вызов. Его больше не увлекает идея заполучить Анну в качестве новой фаворитки. Она будет его женой, его королевой и матерью его будущих сыновей. Она, а не Екатерина, подарит ему долгожданного наследника, который – в отличие от бастарда Фицроя – будет иметь законные права на престол.

Обеспокоенный тем, что слишком требовательный тон его предыдущего письма мог обидеть Анну, он просит ее: «Если я чем-то обидел или оскорбил Вас ранее, прошу назначить мне такое наказание для искупления вины, какое Вы сочтете справедливым». Он заканчивает письмо следующим заверением:

Отныне, когда душа моя принадлежит только Вам, я страстно желаю служить Вам и телом, и, поскольку это во власти Бога, я молю Его об этом ежедневно в надежде, что моя молитва будет услышана.

Он подписывает письмо следующими словами: «Король Генрих не ищет ничего другого» (фр. H[enry] autre ne cherche R[ex]) и рисует сердце с инициалами Анны в виде переплетенных латинских букв АВ, совсем как влюбленный юноша, который вырезает имя возлюбленной на стволе дерева²¹.

Если принять во внимание, что Анна ответила Генриху спустя лишь год после того, как его пронзила «стрела любви», можно утверждать, что новогодний подарок был преподнесен в первый день 1527 года. Это не могло произойти ни годом раньше (что было бы слишком рано), ни годом позже (что было бы слишком поздно)²². Есть еще один факт, подтверждающий наше предположение. Среди платежных документов Томаса Болейна, относящихся к последним месяцам 1526 года, есть счет на сумму 4 фунта, выписанный на имя Корнелиуса Хейса, королевского ювелира из Фландрии, здесь же отдельным пунктом значится 3 фунта 12 шиллингов 6 пенсов «для госпожи Анны»²³. Имеют ли отношение обе эти суммы к подарку? Если да, то это подтверждает не только предположение о времени его изготовления, но и тот факт, что отец помогал Анне добиться цели. В седьмом письме, написанном предположительно весной 1527 года, Генрих заявляет, что, если ее отец не поспешит с возвращением Анны ко двору, сократив срок на два дня или «хотя бы приурочив его к заранее назначенной дате», это даст королю повод думать, что «отец не хочет помочь влюбленным», вопреки его обещаниям и «против моих ожиданий»²⁴.

Можем ли мы представить, как выглядел подарок Анны и какого он был размера? Если хотя бы одна из сумм в счетах Болейна относится к этой покупке, то можно с уверенностью сказать, что этот кораблик не был настольным украшением, в отличие от корабля, некогда подаренного Франциску жителями Нанта, ведь тот стоил значительно дороже. Скорее всего, это было ювелирное украшение, что-то вроде броши или кулона. Имитация этого украшения появлялась в телесериале «Тюдоры» компании Sony Pictures, однако оригинал исчез уже давно. После низвержения и казни Анны Генрих испытывал отвращение к ее подаркам и письмам. В коллекции Музея Виктории и Альберта в Лондоне есть экспонат «Ювелирное украшение Хансдона» – кулон в виде корабля, который, как известно, подарила на Новый год Елизавета I своему кузену Генри Кэри, сыну Мэри Болейн. Должно быть, примерно так выглядел и подарок Анны: деревянный корпус корабля в оправе из золотой эмали, позолоченная мачта и такой же такелаж, украшенный жемчугом, а также позолоченная пушка. Корабль венчает фигурка крылатой богини Виктории, трубящей в золоченый рог. Вместе с золотой петелькой, служащей держателем для кулона, размеры украшения составляют 72 мм в длину и 51 мм в ширину²⁵.

С новогоднего подарка Анны начинается самый долгий период королевского сватовства в истории Англии. Анна трезво оценила ситуацию, прикинула, насколько серьезно Генрих увлечен ею, и осознала, к чему это может привести. Ирония заключается в том, что пока Генрих преследовал ее, как охотник добычу, Анна охотилась на Генриха. Женитьба правящего монарха на женщине менее знатного происхождения была сопряжена с серьезным риском. За всю историю после Норманнского завоевания никто из английских королей, за исключением Эдуарда IV, не брал в жены женщину, которая была его подданной. Генрих пока не решался поделиться своими планами с Уолси. Он думал, что сначала попробует решить проблему самостоятельно.

Однако ни Генрих, ни Анна не имели представления о том, что ожидает их в ближайшие шесть лет.

12. Тайное дело короля

На исходе 1526 года Уолси задумал покончить с нестабильностью, царившей в отношениях между Англией и Францией на протяжении долгих лет, и положить начало золотому веку вечной дружбы. Катализатором послужил тот факт, что победоносный император Карл, женившись на Изабелле Португальской, стал уговаривать свою сестру Элеонору выйти замуж за Франциска. В отличие от Генриха Франциск был свободен от семейных уз: королева Клод, здоровье которой было подорвано многочисленными беременностями, умерла в Блуа в июле 1524 года, оставив после себя шестерых детей¹. Предвидя опасность, которую мог представлять династический союз Франции с Габсбургами, Уолси решил, что сближение между Англией и Францией, ставшее возможным благодаря соглашению, подписанному в 1525 году в поместье Мур, необходимо вывести на новый уровень².

У кардинала были основания для оптимизма. 23 марта 1526 года по инициативе Карла германские князья и свободные имперские города получили письма с запретами на церковные нововведения, однако это закончилось волнениями сторонников Лютера в рейхстаге. В конце лета того же года на восточных окраинах Священной Римской империи в ожесточенном сражении при Мохаче с войсками султана Сулеймана погиб король Венгрии Лайош II и были убиты лучшие представители дворянства, после чего войска султана вошли в Венгрию. Когда османы взяла Буду, владения Карла стали подвергаться регулярным набегам кавалерии султана³.

Генрих не скрывал своего злорадства (нем. Schadenfreude). Вернувшись с охоты, он воскликнул: «[Я] полагаю, что дела императора в Италии сейчас в самом плачевном состоянии»⁴. Папа Климент решил использовать этот шанс и отправил опытного и проворного протонотария Уберто Гамбару в Англию, чтобы уговорить Генриха присоединиться к Коньякской лиге. Гамбара относился к Генриху с большим уважением, однако недолюбливал Уолси за напыщенность и манеру все делать напоказ. Генрих же, хотя и возлагал надежды на то, что с помощью Лиги Карл будет изгнан из Италии и согласится освободить сыновей Франциска за разумный выкуп, не собирался вступать в Лигу и оказывать ей финансовую поддержку. Похоже, что на Генриха больше нельзя было положиться как на «верного сына папы»⁵.

В ноябре 1526 года Уолси выступил с предложением о том, чтобы сам Франциск I или дофин, как было предусмотрено договором 1518 года, женился на принцессе Марии. Переговоры, в которых участвовали Франциск, Луиза Савойская, доверенное лицо Уолси Джон Кларк и сэр Уильям Фицуильям, начались в Пуасси. С самого начала Луиза исключила кандидатуру дофина, объяснив свое решение тем, что ему, после того как он благополучно вернулся из Испании, где был заложником Карла вместо отца, не следует покидать страну. На тот случай, если Франциск откажется жениться на молодой принцессе, Луиза предлагала кандидатуру своего второго внука, семилетнего Генриха, герцога Орлеанского⁶.

В феврале 1527 года в Лондон прибыла высокая французская делегация во главе с епископом Тарбским Габриэлем де Грамоном и Франсуа де ла Туром, виконтом де Тюренном,– камер-юнкером королевского двора (фр. gentilhomme de la chamber) и приближенным Франциска. Уолси настаивал, чтобы женихом Марии стал сам Франциск, а не герцог Орлеанский. Но препятствием для заключения брака был возраст принцессы: хотя Марии должно было исполниться двенадцать лет, Генрих был против того, чтобы она выходила замуж до того, как ей исполнится четырнадцать. Представители Луизы в ответ предложили, чтобы оба короля встретились в Кале, где после свадебной церемонии Франциску «было бы позволено полежать час или менее наедине с Ее Высочеством Принцессой». Луиза заявила, что ее сын – «человек чести, сдержан и не употребит насилия». Таким образом Франциск cможет «проникнуться доверием к своей супруге» и сделает все, чтобы ни у одной из сторон не возникло поводов для изменения своего решения». После Генрих может забрать дочь домой до достижения ею «более благоприятного» возраста⁷.

Генриху и Уолси так не терпелось воспользоваться этим шансом, что предложение Луизы не было отвергнуто сразу же. 30 апреля в Йорк-плейс состоялось оглашение Вестминстерского договора. Английскую делегацию возглавлял отец Анны, новоиспеченный виконт Рочфорд, и ее дядя Томас Говард – младший, с 1524 года 3-й герцог Норфолк. Вестминстерское соглашение, ставшее знаковым событием в правлении Генриха, документально подтверждало крутой поворот в его дипломатической политике. Согласно договору, принцесса Мария должна была выйти замуж за Франциска или его второго сына (вопрос пока оставался открытым), а Генрих обещал отправить в Испанию послов, чтобы договориться о выкупе за освобождение сыновей Франциска и наладить мирные отношения. В обмен на помолвку Генрих согласился пересмотреть финансовые условия Мурского договора. Франциск теперь был должен частями заплатить не более одного миллиона крон⁸.

5 мая по приказу Генриха в Гринвичском дворце начались турниры и празднества. Они устраивались специально для того, чтобы показать всему миру, что Генрих стал франкофилом, а также послужили поводом для первого публичного выхода Анны вместе с ним. Как свидетельствует Кавендиш в «Жизни Уолси», она, «имея к этому времени множество всевозможных драгоценностей и богатых нарядов, какие только можно было купить за деньги, выглядела весьма надменной и неприступной [гордой и непреклонной]»⁹.

Генрих несколько недель вынашивал идею этих праздничных торжеств, с того самого момента, когда поклялся Анне в верности. Мы можем судить об этом по тому, что уже 8 февраля 1527 года «мастер Ганс» приступил к работе по внутренней отделке большого шатра, который должен был служить временным помещением для банкета и праздника¹⁰. «Мастер Ганс» был не кто иной, как Ганс Гольбейн Младший, прославленный немецкий художник-портретист, родившийся в Аугсбурге и переехавший в 1515 году в Базель. В 1526 году он перебрался в Лондон, взяв с собой рекомендательное письмо Эразма Роттердамского, адресованное Томасу Мору¹¹. Ему было поручено расписать потолок помещения, где должен был проходить театрализованный маскарад, и соорудить величественную триумфальную арку, разделявшую помещение для театральных представлений и банкетный зал. Потолок, освещавшийся с помощью свечей и зеркал и создававший иллюзию открытого неба со звездами, планетами и зодиакальными созвездиями, должен был превзойти своим великолепием потолок зала в Бастилии, где в 1518 году проходили торжества в честь английских послов. Такой же эффект должна была произвести и триумфальная арка, роспись на которой символически, хотя и не совсем тактично изображала победу Англии в Битве шпор.

Вечером 5 мая после турниров был дан банкет, сопровождавшийся пением и живыми картинами, кульминацией которого стал театрализованный маскарад. На этот раз по сценарию прекрасных дам предстояло спасать с вершины горного утеса. В течение всего банкета Екатерина сидела рядом с Генрихом и герцогиней Саффолк под балдахином (или навесом над троном, прикрепленным к стене). Тем временем на стол одно за другим подавались блюда на посуде из чистого золота. Брат Анны, Джордж, наливал Генриху вино. По окончании трапезы через триумфальную арку Гольбейна все проследовали в театральный зал¹².

Пока другие гости наслаждались разнообразными развлечениями праздничного вечера, французская сторона и Болейны с нетерпением ожидали финала, поскольку для них он должен был стать решающим. В мерцании свечей, отблеск которых играл на золотой парче костюмов, Генрих и де Тюренн, оба в удобной обуви из черного бархата на плоской подошве, до рассвета танцевали с дамами в масках. (Такая же обувь была на всех восьмерых мужчинах, главных участниках маскарада, которые надели ее в знак солидарности с Генрихом, повредившим ногу во время игры в теннис.) Де Тюренн танцевал с юной принцессой Марией. Генрих же в качестве партнерши выбрал Анну.

Для французской делегации выбор Генриха стал кульминацией вечера, событием, которое заслужило особого упоминания в дневнике юриста парижского парламента Клода Додьё. В своем журнале, недавно переданном в Национальную библиотеку Франции в Париже, он собственноручно и со всеми подробностями описал важнейшие моменты дипломатической миссии де Тюренна. В числе прочего там имеется следующая запись:

И месье де Тюренн по приказу короля танцевал с принцессой Марией, а сам король – с госпожой Булан, которая получила воспитание во Франции при дворе ныне покойной королевы [Клод]¹³.

Казалось, роскошь и великолепие не сильно впечатлили Додьё, однако он не обошел вниманием эту важную деталь. Ведь Анна еще не была женой Генриха, но уже была той, кого король предпочел в танцах своей испанской супруге. Кроме того, как известно, Анна была тесно связана с Францией. Следующий шаг Генриха, свидетельствовавший о его намерениях в отношении Анны, заключался в том, что он отправил ее отца в Париж, чтобы тот присутствовал при ратификации договора Франциском. По приезде во Францию Болейн был приглашен для личной беседы с Луизой и ее сыном¹⁴.

Дипломатические переговоры по поводу Вестминстерского договора имели далекоидущие последствия. Именно во время той встречи, как впоследствии заявлял Генрих, епископ де Грамон впервые зародил в нем сомнения по поводу законности его брака с Екатериной и легитимности его дочери как наследницы, намекая на то, что такой брак может считаться инцестом, поскольку Генрих женился на вдове своего умершего брата. Де Грамон спросил его, можно ли считать разрешение на брак, которое дал папа Юлий II в наспех составленной булле, достаточным основанием для того, чтобы пойти против законов церкви?¹⁵

Озабоченность де Грамона была на руку Генриху и Анне. У них появился благовидный предлог начать расследование правомерности первого брака Генриха, и они быстро ухватились за эту возможность¹⁶. 7 апреля, когда французские послы все еще были заняты переговорами с Уолси, Генрих поручил доктору канонического права Ричарду Уолману допросить семидесятидевятилетнего Ричарда Фокса, который в свое время устроил брак Екатерины с принцем Артуром и вел переговоры с ее родителями, Фердинандом и Изабеллой.

Уолси не мог не заметить проницательный и острый ум церковного юриста Уолмана. Неудивительно, что в 1526 году Уолман был нанят на службу к Генриху в качестве королевского капеллана¹⁷. Однако его визит в Уинчестер, где жил Фокс, не принес ожидаемого результата. В отличие от архиепископа Уорэма Фокс не сомневался в правомочности брака Генриха с вдовой его умершего брата, однако ряд вопросов, на которые ему пришлось отвечать, дают представление о том, что задумал король. Слепой и почти глухой Фокс рассказал, что он присутствовал на пресловутой церемонии 1503 года, когда Екатерина и Генрих впервые были объявлены супругами, и что впоследствии он составил документ, в котором жених неохотно и не слишком уверенно заявлял свой протест. Насколько он помнил, Генрих оформил этот протест по приказу отца, поскольку у него самого тогда не было хоть сколько-нибудь определенного мнения относительно будущего брака с Екатериной. Что касается диспенсации, данной папой Юлием II, то Фокс подтвердил, что экземпляры папской буллы хранятся в Лондоне и в Испании и что оба они «подлинны и юридически состоятельны». Он допускал, что документ был составлен небезупречно, однако в нем не было ни одной неточности, которая бы искажала общий смысл¹⁸.

Как только закончились торжества в Гринвиче, Генрих поделился с Уолси «серьезными сомнениями» относительно законности его брака, однако ни словом не обмолвился о своих намерениях по поводу Анны. Это был обман, о котором они в будущем пожалеют. Уолси сделал ошибочный вывод, решив, что, если Генрих собирается аннулировать свой брак с Екатериной, его следующей супругой станет принцесса Рене, сестра королевы Клод. С политической точки зрения это была идеальная партия: принцессе скоро должно было исполниться семнадцать лет, и ее кандидатура уже рассматривалась на ярмарке невест. Уолси решил быстро действовать: он призвал короля предстать перед особым закрытым церковным трибуналом.

17 мая, ровно через двенадцать дней после того, как Генрих танцевал с Анной, и спустя почти пять месяцев после того, как он получил от нее драгоценный новогодний подарок, Уолси при поддержке Уорэма открыл первое заседание особого церковного трибунала, задача которого состояла в том, чтобы проверить законность брака Екатерины и Генриха. Следовало установить – и в этом заключалась сложность предприятия,– был ли брак Екатерины и Артура консумирован. Если да, как утверждал Генрих, тогда не существовало причин, препятствующих решению суда в его пользу, ведь это означало, что он и Екатерина были связаны первой степенью родства (родство с членами семей супругов считалось близким родством) и брак между ними был невозможен¹⁹.

Однако в какой-то момент, проявив нерешительность, Уолси отступил от намеченного плана. Будучи крайне щепетильным во всем, что касалось религии, он засомневался: связано ли это дело исключительно с вопросами законности или все же затрагивает аспекты богословия, в котором он не считал себя специалистом. Он отложил слушание, сославшись на необходимость проконсультироваться с опытными теологами, среди которых особым авторитетом пользовался Джон Фишер²⁰.

Далее произошло нечто непредвиденное. 2 июня было получено шокирующее известие из Италии: мятежные войска под командованием герцога де Бурбона захватили и разграбили Рим²¹. Воспользовавшись тем, что после перегруппировки большая часть его армии находилась неподалеку от Милана, герцог потребовал для себя герцогство Миланское в качестве компенсации за конфискованные владения во Франции. Когда Карл отказал герцогу и не заплатил его солдатам обещанное денежное довольствие, мятежники двинулись маршем на Рим.

Осада Рима началась 6 мая в 4 часа утра с мощного артиллерийского обстрела, во время которого осаждавшие устанавливали штурмовые лестницы. Герцог де Бурбон, которого легко можно было узнать по белой мантии поверх доспехов, сам повел войско вперед и был сражен выстрелом. Если бы он не был убит, возможно, ему бы удалось удержать разъяренных солдат под контролем. Однако все сложилось иначе, и Рим подвергся безжалостному разграблению. Солдаты насиловали женщин, не щадя даже монахинь. Треть города, включая главные дворцы и храмы, была разорена или сожжена. Жителей пытали, выведывая у них, где спрятаны ценности. Несравненные гобелены Рафаэля со сценами из Деяний апостолов в Сикстинской капелле, обошедшиеся казне в пять раз дороже фресок на потолке работы Микеланджело, были сорваны со стен и уже никогда не будут восстановлены полностью. Собор Святого Петра превратился в конюшню для кавалерии герцога. Когда папа Климент поспешно покидал Ватикан, по традиции пользуясь длинным укрепленным коридором – пассетто,– который вел в замок Святого Ангела, он видел разгоревшееся внизу сражение и сам едва не попал под обстрел. Следующие шесть месяцев он проведет в замке как пленник²².

Карл не желал брать на себя ответственность за действия герцога де Бурбона, однако не мог не воспользоваться тем шансом, который ему представился: он потребовал от Климента компенсации за свое участие в создании Коньякской лиги, а также 400 000 дукатов в качестве выкупа за освобождение понтифика. Эти события нарушали планы Генриха. Он отдавал себе отчет в том, что теперь, когда папа находился во власти племянника Екатерины, развод с ней становился куда более трудным делом. В отместку за его союз с Франциском Карл не преминет воспользоваться ситуацией и снова обнаружит желание действовать в интересах семьи.

У Уолси были другие причины для беспокойства. 22 июня, когда трибунал еще не вынес официального заключения, Генрих без тени смущения объявил Екатерине, что они прожили восемнадцать лет в смертном грехе и должны расстаться²³. В ответ она разразилась рыданиями, и тогда Генрих начал сконфуженно объяснять, что он делает это лишь с целью «докопаться до истины», чтобы развеять «сомнения, в которые его ввел епископ Тарбский»²⁴. Откровенное заявление Генриха имело катастрофические последствия. Екатерина, которая никогда не мешкала, когда дело касалось защиты ее интересов, направила своего верного слугу Франческо Фелипеса к Карлу с посланием, в котором сообщала о планах мужа. Карл отреагировал мгновенно²⁵. «Ее дело – наше дело»,– наставлял он посла в Лондоне, который должен был предостеречь Генриха. Он не преминул предупредить и папу Климента, предложив ему убедить Генриха отказаться от радикальных планов. В случае если Генрих будет упорствовать, Климент должен был лишить кардинала Уолси церковных полномочий и передать слушание дела в Рим²⁶.

Вмешательство Карла превратило личную жизнь Генриха в щекотливый вопрос международной политики. Совсем не так он представлял работу особого тайного трибунала. 1 июля доктор Уолман прибыл в Йорк-плейс с дурными вестями. Слова Уолмана о том, что король усомнился в преданности Уолси, звучали угрожающе. Решение кардинала отложить слушание замедлило процесс вынесения решения по «тайному делу», что шло вразрез с планами Генриха. Предчувствия его не обманули. У него был реальный шанс аннулировать брак, а теперь процесс затягивался. И как оказалось, на целых шесть лет. К тому же Екатерина «стойко и непреклонно» продолжала отрицать тот факт, что ее брак с Артуром был консумирован, что противоречило главным доводам Генриха. Она обратилась за консультацией к законникам и намеревалась «оспаривать» претензии мужа в суде Рима, призвав «правоведов всего мира, за исключением Франции, выступить против Генриха»²⁷.

Генрих и Анна недооценили Екатерину, которая тотчас приняла вызов, требующий от нее не только встать на защиту собственных интересов и интересов своей дочери, но и выступить во имя «святой католической веры». Дать развод для нее означало поставить под сомнение авторитет папы римского, а значит, усомниться во власти церкви. Она была истинной дочерью своей матери Изабеллы Кастильской, которая всегда исполняла свой долг. В католической нонконформистской агиографии Екатерину принято ошибочно изображать «терпеливой Гризельдой»^[66], послушно ожидающей, когда же ее супруг наконец одумается²⁸. Однако все было совсем не так. Екатерина была полна решимости противостоять Генриху на каждом шагу, если тот не прекратит подвергать опасности свою душу и души людей, доверившихся ему.

Уолси поспешил заверить Генриха в своей преданности делу о разводе. «Я призываю Бога в свидетели,– торжественно поклялся он,– что нет ничего, чего бы я желал сильнее, чем достижения успеха в означенном деле»²⁹. 2 или 3 июля кардинал покинул Йорк-плейс верхом в сопровождении Томаса Мора, Джона Кларка, Фрэнсиса Брайана и большой свиты придворных и слуг. В составе огромной процессии, растянувшейся на три четверти мили, он направился в Дувр. Тем временем в его голове уже зрел дерзкий план³⁰. Во-первых, он намеревался расширить сферу действия Вестминстерского соглашения, создав на его основе полноценный военный альянс против Карла. Вторая цель, которую он пока держал в тайне, заключалась в том, чтобы объединить кардиналов из папских владений в Авиньоне, привлечь на свою сторону как можно больше сторонников и возглавить католическую церковь, воспользовавшись тем, что папу Климента все еще держали в плену. Тогда во главе церкви будут два папы: один номинальный – Климент, находившийся в Риме на положении пленника, и фактический в лице Уолси в Авиньоне. При таком раскладе у кардинала будут законные основания противостоять Карлу и добиваться согласия на развод Генриха³¹.

11 июля Уолси отплыл из Дувра во Францию. 18 августа был подписан Амьенский мирный договор³². В официальных источниках, освещавших это событие, среди иллюстраций обращают на себя внимание два миниатюрных портрета Генриха и Франциска в коронах и со скипетрами и гербами в руках. Франциск дал клятву изгнать Карла из Италии и принудить его к переговорам о мире, если Генрих поможет ему в этом и разделит с ним военные расходы. По условиям договора принцесса Мария должна была выйти замуж за герцога Орлеанского, а в случае, если война коснется Нидерландов, английские купцы могли торговать на территории Франции на тех же выгодных для них условиях, какими они пользовались во фламандских «ярмарочных» городах. В подтверждение вечной дружбы монархи по традиции обменялись знаками рыцарского отличия: Генрих был удостоен ордена Святого Михаила, а Франциск – ордена Подвязки³³. Что касается матримониальных планов Генриха, то Уолси упомянул их в беседе с Франциском, «предварив их столь туманными и неясными объяснениями, что тот не понял истинных целей и намерений Его Величества». На то у Уолси были веские причины: он сам их не знал³⁴.

Позже, находясь в Компьене, Уолси при содействии трех кардиналов и папского нунция составил документ, предназначавшийся для папы: в нем говорилось об их намерении заниматься делами церкви, пока папа не может осуществлять свои обязанности³⁵. Неудивительно, что этот план потерпел фиаско, ибо итальянские кардиналы наотрез отказались избрать Уолси наместником папы. Кардиналу ничего не оставалось, как вернуться в Англию³⁶.

Уолси прибыл из Франции в конце сентября. К тому времени ситуация уже стремительно развивалась без его участия, что всерьез угрожало его положению. Первый сигнал он получил от сэра Уильяма Фицуильяма, который все знал о преимуществах двойной игры. В письме к Уолси из Больё от 31 июля он сообщает ему о том, что «Его Величество король держит здесь большой, требующий немалых расходов дом, в котором в настоящее время проживают герцог Норфолк с супругой, а также герцог Саффолк, маркиз Эксетер, графы Оксфорд, Эссекс и Ратленд, виконты Фицуолтер^[67] и Рочфорд». Генрих «находится в веселом расположении духа и добром здравии». Он «ежедневно проводит время на охоте и всегда ужинает в личных покоях». «Все это время с ним ужинают герцог Норфолк и герцог Саффолк, маркиз Эксетер и лорд Рочфорд»³⁷.

Генрих созвал военный совет без участия Уолси. Больё располагало к тому, чтобы мешать дело с бездельем. К тому времени поместье превратилось в дворец-усадьбу. Генрих купил старый замок Нью-холл у отца Анны и потратил 17 000 фунтов (свыше 17 миллионов фунтов на современные деньги) на его обустройство. Площадь замка была значительно расширена, и теперь с новыми роскошными жилыми помещениями, галереей, домом привратника, конюшнями, служебными помещениями, часовней, теннисными кортами и водопроводом он представлял собой одну из немногих королевских резиденций, способных вместить весь двор, насчитывавший порядка 600 человек³⁸. Генрих прибыл в Больё несколькими днями ранее из Хансдона в Хартфордшире. Это поместье менее чем в 30 милях от Больё король уже перестроил под «королевский дворец», а потом отдал Анне. Екатерина сопровождала супруга. Несмотря на слухи о том, что Генрих желал уехать без нее, на самом деле он ее «дождался», и они «отправились в путь вместе». Впрочем, Анна тоже не осталась без внимания. Через два дня после того, как королевская чета приехала в Больё, Корнелиус Хейс доставил Анне по приказу Генриха кольцо с изумрудом, а через некоторое время ей был преподнесен рубин³⁹.

Казалось, Норфолк, Саффолк, Эксетер и Рочфорд, та самая четверка приближенных Генриха, которые каждый вечер ужинали с ним в его личных покоях, проявляли солидарность в вопросе развода. На самом же деле эта солидарность была не крепче бумаги. Виконт Рочфорд, отец Анны, поддерживал свою младшую дочь. Норфолк, ее дядя, предпочитал действовать по указке короля. Невысокого роста, худощавый, черноволосый, с узким лицом, он был из той породы людей, на которых нельзя положиться. Про него говорили, что он «разговаривает одинаково любезно и с друзьями, и с врагами»⁴⁰. Его жена Элизабет Стаффорд, дольше всех служившая Екатерине, однозначно поддерживала королеву и вскоре начала тайно передавать ей письма из Рима, спрятанные в ящиках с апельсинами. Ее преданность заметно укрепилась после того, как в 1527 году ее муж завел любовницу, Элизабет (или Бесс) Холланд, в гардеробе которой было много французских нарядов и которая предпочла встать на сторону Анны. В один прекрасный день герцогу достанется от острого язычка язвительной племянницы. Но он знал, что надо терпеть, впрочем, он знал и другое: если отношение Генриха к Анне изменится, он охотно поддержит его в этом⁴¹.

Чарльз Брэндон, герцог Саффолк, стоял перед дилеммой. Он был обязан своей карьерой Генриху, при этом был должен Уолси внушительную сумму. Как человек светский, он мог понять увлечение Генриха, однако он был женат на сестре короля, и ему приходилось подыгрывать ей. Герцогиня Саффолк была главной фрейлиной Екатерины и провела с ней большую часть своей жизни. Дочь короля, сестра короля, королева Франции (пусть и на короткое время), она не могла благожелательно относиться к тем, кто посягал на место Екатерины. Она считала Болейнов карьеристами (фр. arrivistes) и терпеть не могла Анну, возможно из-за того, что подозревала, что та наслушалась при французском дворе грязных сплетен о ее фривольных шалостях с герцогом Саффолком после смерти короля Людовика XII⁴².

Генри Куртене, маркиз Эксетер тоже втайне поддерживал королеву, как и его жена Гертруда Блаунт, одна из первых придворных дам Екатерины и ее ближайшая подруга. Через некоторое время она навлечет на себя гнев короля тем, что будет тайно передавать послам императора Карла важные сведения, добытые у мужа, за что король по просьбе Анны на время отстранит ее от двора. Впрочем, сейчас им с мужем пришлось затаить свое недовольство и помалкивать⁴³.

Единственное, что действительно объединяло этих людей,– ненависть к Уолси, сыну мясника, который столько лет ими командовал. До недавнего времени их возмущала не столько его политика, сколько то, как он монополизировал власть. Однако со времени подписания Амьенского мира общее настроение изменилось: Норфолк, Саффолк, Эксетер и многие другие были убежденными франкофобами, и у каждого из них были свои сомнения по поводу англо-французского союза, не позволявшие им разделять энтузиазм короля. Общественное мнение было на их стороне. Условия Амьенского договора, которые Уолси публично огласил жителям Лондона, вызвали массовые волнения. Как только он, желая досадить Карлу, запретил старейшей компании купцов-авантюристов продавать сукно в «ярмарочных» городах, а велел им вместо этого торговать в Кале, экспорт упал. Как только стало известно, что принцесса Мария обручена с герцогом Орлеанским, на улицах стали появляться листовки с предостережениями в адрес Уолси о том, «что ему не следует навязывать королю свою волю и советовать выдать дочь замуж за француза, а если он и дальше будет упорствовать, то окажется врагом не только короля, но и всего королевства»⁴⁴.

Уолси почувствовал опасность еще до своего отъезда из Франции и послал вперед Джона Кларка с заверением, что «все сделанное и достигнутое здесь призвано ускорить решение Вашего “тайного дела” в Риме» и служит «гарантией соблюдения интересов» короля⁴⁵. Примерно через час было поспешно написано второе письмо, в котором Уолси подобострастно уверяет Генриха в том, что «успех Вашего “тайного дела” – предмет моих ежедневных забот и самого искреннего желания» и что каждый день, проведенный вдали от Его Величества, ощущается как год. Он подписывает письмо так: «Писано неумелой и нетвердой рукой Вашего самого смиренного подданного, слуги и исповедника»⁴⁶.

Не успел Кларк покинуть Францию, как Уолси узнал, что Генрих за его спиной готовился обратиться к папе напрямую. Это стало началом абсолютно новой главы в истории, и главным действующим лицом в ней будет Анна⁴⁷.

13. Анна заявляет о себе

1 сентября 1527 года Генрих отправил своего нового секретаря Уильяма Найта в Рим с особым поручением – тем самым, о котором «кардиналу Уолси не следовало знать». Чтобы не вызывать у кардинала лишних подозрений, Найт должен был сначала сделать остановку во Франции, где по-прежнему находился Уолси (он вернется в Англию только к концу месяца). По приезде в Италию Найт должен был представить папе Клименту проект диспенсации, или специального разрешения, на основании которого король мог вступить во второй брак, даже если первый еще не был аннулирован. Если раньше Генрих и Анна устраивали охоту друг на друга, а затем вместе забавлялись охотой на оленя или другую дичь, то теперь они преследовали добычу иного рода – в качестве трофея они рассчитывали получить согласие папы на их брак¹.

Уолси узнал об этом плане из надежных источников. Генрих грозно заявил, что ему доподлинно известно, как произошла утечка информации: «Я прекрасно знаю, кто проболтался». Предвидя скептицизм Уолси, Генрих сделал вид, что изменил тактику. В действительности же он пошел на двойную хитрость: он не только не отозвал Найта, но прислал ему переработанный вариант документа со множеством изменений и правок, предназначенный исключительно для Климента и тех, кто, по мнению Генриха, «никогда не раскроет его содержания ни одной живой душе, к каким бы хитростям ни прибегал кардинал или кто-либо другой»².

Рукопись переработанного документа не сохранилась, однако, судя по указаниям, полученным Найтом, от папы римского требовалась диспенсация, согласно которой первый брак Генриха признавался незаконным, при этом он получал право жениться на женщине, состоящей с ним в первой степени родства, то есть на той, с сестрой которой он ранее имел интимную связь. Другими словами, Генрих не хотел объявлять себя неженатым, ибо в этом случае он мог жениться на принцесс Рене. Когда Уолси, несмотря на все ухищрения Генриха, узнал о содержании второго документа, он вдруг с изумлением понял, что той, кого Генрих выбрал себе в жены, была Анна.

В декабре дело приняло новый оборот. Располагая всей информацией, Уолси теперь понимал, как обстоят дела. Полагая, что Найт не справится с заданием, он взял инициативу в свои руки и принял на службу одного итальянца, который родился в Болонье около 1496 года и уже несколько лет жил в Англии. Его звали Грегорио Казали, и он должен был представлять интересы Генриха в Ватикане. Хитрый как лис, Казали был яркой личностью, его отличала изящная небрежность (итал. sprezzatura) и макиавеллистские наклонности; несмотря на довольно скромное происхождение, он стал своим человеком для пап и кардиналов. Живя в Лондоне, он консультировал золотую молодежь при дворе Генриха по вопросам охоты и верховой езды, а самому Генриху поставлял породистых скакунов и ловчую птицу. Генрих посвятил его в рыцари и пожаловал ему золотую ливрейную цепь и пожизненный пансион³. При содействии своего кузена Виченцо Казали должен был добиться от папы издания буллы, в соответствии с которой полномочия рассмотреть дело Генриха о разводе и вынести по нему решение переходили Уолси или любому другому кардиналу, не поддерживающему Габсбургов. За это Казали должен был получить щедрую сумму – 10 000 дукатов на расходы и ежегодное жалованье 3000 крон, что превышало жалованье епископа⁴.

Доставлять письма Генриха в Италию был назначен рыжеволосый Джон Барлоу, капеллан Болейнов⁵. Сначала Барлоу отправился в Парму вслед за Найтом, который ожидал там приезда Гамбары⁶. Барлоу был примерно того же возраста, что и Анна; он родился в Эссексе и был членом совета Мертон-колледжа в Оксфорде, пока Болейн не переманил его в Хивер, где в 1525 году он стал настоятелем приходской церкви Святого Петра⁷.

Срочность и решительность мер, предпринятых для организации этой миссии, указывают на то, что Анна приобретала влияние, с которым приходилось считаться. Новый посол Карла в Лондоне, Иньиго Лопес де Мендоса, в зашифрованном донесении сообщает, что теперь более ни для кого не секрет, почему Генрих хочет развода. По его словам, весь двор гудит слухами о том, что он намерен жениться на Анне. Мендоса уже догадывался о том, что она заставила Уолси посторониться. Он приводит случай, произошедший после возвращения Уолси из Франции: Уолси отправил слугу в Ричмондский дворец, чтобы испросить аудиенцию у короля. Анна сидела подле Генриха, и, когда слуга спросил, куда следует явиться кардиналу, первой с насмешкой ответила она: «Куда же еще он может явиться? Только туда, где находится король». «Эта женщина не испытывает особой приязни к кардиналу»,– отмечает Мендоса⁸.

Несколько недель спустя Томас Мор, завершив дела во Франции, приехал в Хэмптон-корт. Генрих встретился с ним лично в галерее, где они могли поговорить наедине. По словам Мора, король попросил его «посодействовать в разрешении одного великого дела» и пустился в рассуждения о том, что его брак с Екатериной «противоречит не только действующим законам Церкви и писаному Закону Божьему, но и закону природы». Изъяны этого брака столь серьезны, что «он никоим образом не может быть допущен церковью»⁹. С этими словами Генрих открыл перед Мором Ветхий Завет и указал в Левит на то место, где говорилось о том, что мужчине запрещено жениться на вдове своего брата:

Если кто возьмет жену брата своего: это гнусно; он открыл наготу брата своего, бездетны будут они (Лев. 20: 21).

Генрих убеждал Мора в том, что закон, установленный Богом, не в силах изменить ни один папа римский. При этом он отвергал другой текст противоположного содержания из Второзакония, ссылаясь на то, что тот лишь отражает древний иудейский обычай «левират» (от лат. levir – деверь), по которому брат умершего, если он был холост, обязан жениться на вдове. Этот обычай, как утверждал Генрих, касается только иудеев и не распространяется на христиан¹⁰.

Неизбежная божья кара для преступных супругов в интерпретации Генриха имела гендерный подтекст. Слова из Левит «бездетны будут они» в его понимании значили «не будет у них сыновей». Он продолжил развивать эту мысль, утверждая, что совокупление с вдовой брата есть не что иное, как кровосмесительство, «в высшей степени противное закону природы». Кто заронил эту мысль в его голову?

Известно, что идея принадлежала Роберту Уэйкфилду, члену совета сначала Клэр-колледжа, а затем колледжа Святого Иоанна в Кембридже. В то время этот человек считался наиболее авторитетным знатоком иврита. Он прекрасно владел латынью, греческим, древнееврейским, арабским и арамейским и считал, что Священное Писание можно толковать правильно, лишь читая тексты Ветхого Завета на языке оригинала. Однако Уэйкфилд возник не сам по себе. Проводниками этих революционных идей стали Болейны, которые сначала сами оценили его, а потом обратили на него внимание Генриха. Отец Анны был его покровителем, а ее дядя, сэр Джеймс Болейн, когда-то учился у него в Кембридже¹¹.

Была еще одна фигура, повлиявшая на взгляды Генриха в этом вопросе. В феврале 1527 года бывший секретарь короля Ричард Пейс, находясь в Сайонском аббатстве в городке Айлворт на берегу Темзы, где он приходил в себя после болезни, написал королю письмо. Вместе с письмом он отправил алфавит иврита члену совета Королевского колледжа в Кембридже Эдварду Фоксу и еще одному ученому, с которым Болейны были хорошо знакомы¹². Появление Фокса совпадает по времени с эпизодом, о котором вспоминает Томас Мор. Когда Генрих пригласил Мора в Хэмптон-корт, чтобы обсудить с ним правильность своего толкования текста Писания, он велел ему «в дальнейшем советоваться с магистром Фоксом… и вместе с ним читать рукопись книги, которую писали тогда по этому вопросу»¹³.

Воспоминания кардинала Реджинальда Поула не столь отчетливы, однако во многом схожи. В молодости он подавал большие надежды, и Генрих, которому он приходился родственником, оплатил его обучение в Оксфорде и в Италии. Поначалу Поул поддерживал «тайное дело» короля, однако потом резко поменял свои взгляды и бежал в Италию. В 1536 году он изложил свою точку зрения в открытом письме объемом 280 страниц рукописного текста на латыни¹⁴. В середине письма он утверждает, что доводы в пользу развода первой нашла Анна, а не Генрих:

Она отправила [к Генриху] своих священников (лат. sacerdotes suos), авторитетных богословов, дабы открыто засвидетельствовать свою волю, а также убедить Вас [Генриха], что по закону следует не только отослать ее [Екатерину], но и сделать это как можно скорее, ибо каждую минуту, пока Вы держите ее при себе, Вы совершаете смертельный грех, а значит, заслуживаете осуждения за самое тяжкое преступление перед Богом, и так будет, пока Вы не отвергнете ее.

Только Анна могла убедить Генриха в неопровержимости доводов Уэйкфилда и заставить его поверить в них. Для нее и для ее семьи пути назад уже не было. В этом свете вполне закономерным кажется стремление Генриха действовать в обход Уолси, которому Болейны не доверяли. В итоге король отправил в Рим Найта, а Барлоу использовал как курьера. Теперь Анна вместе с королем управляла ситуацией – она заявила о себе¹⁵.

До конца 1527 года Уильям Найт так и не вернулся в Англию. Рождество отпраздновали сдержанно. Основной темой разговоров было преследование священников и прихожан, которое Уолси развернул за последний год в отношении тех, кого подозревали в поддержке учения Лютера. Кардинал видел в них угрозу для католической церкви. Главным источником его беспокойства стало проникновение в Англию сочинений Лютера и рост популярности английской версии Нового Завета в переводе Уильяма Тиндейла^[68], бежавшего из страны и скрывавшегося в Антверпене. В то время издание духовных сочинений на мирском языке было запрещено церковью, и их тайно привозили в Англию купцы Ганзейской лиги, за что им пришлось жестоко поплатиться: на их торговые склады и дома, находившиеся у Лондонского моста, устраивались облавы, пятеро купцов были арестованы, после чего состоялось очередное публичное сожжение книг, и 2000 экземпляров Нового Завета в переводе Тиндейла бесследно исчезли в пламени костра¹⁶.

Ганзейские купцы были не единственными, кто в полной мере испытал на себе праведное рвение Уолси. Двое священников-евангелистов из Кембриджа и джентльмен-привратник в королевских покоях из йоменов были вынуждены отречься от своих убеждений под угрозой сожжения на костре, как и лондонский викарий Томас Гарретт, который «щедро» снабжал студентов Оксфорда сочинениями Лютера. В этом ему помогал его непосредственный начальник, доктор Роберт Форман, настоятель приходской церкви Всех Святых на улице Хани-лейн в Лондоне. Еще один реформатор из Кембриджа, Роберт Барнс, однажды уже наказанный за провокационную проповедь, теперь вновь подвергся преследованию за продажу экземпляров Нового Завета в переводе Тиндейла. Он был схвачен и помещен под стражу в Нортгемптоне, но бежал и инсценировал самоубийство, оставив на берегу реки Нин свою одежду и предсмертную записку для Уолси, а сам тем временем сел на корабль и покинул страну, чтобы присоединиться к Лютеру¹⁷.

Тем временем миссия Найта провалилась. Через несколько дней после того, как он тайно пробрался в Рим, где на всех дорогах и центральных улицах были выставлены патрули охраны, папа Климент укрылся в крепости Орвието, построенной на вершине скалы вулканического происхождения, служившей надежным убежищем для его предшественников. Уолси был уверен в том, что Казали поможет Найту получить аудиенцию понтифика. Он действительно помог, однако все, чего Казали удалось добиться от папы,– это разрешения на расследование дела короля без полномочий вынести по нему окончательное решение. Доставить документ в Лондон было поручено Гамбаре, в то время как Барлоу продолжал курсировать между Казали в Италии и Найтом, которого Уолси задержал на время в Париже. В конце января 1528 года Гамбара наконец доставил документ, из которого стало ясно, что большинство ключевых положений, запрещавших Екатерине апеллировать к суду в Риме, были вычеркнуты¹⁸.

Анна продолжала таить обиду на Уолси за то, как он разлучил ее с Гарри Перси, однако понимала, что ей не обойтись без его помощи в деле развода. Она собственноручно написала ему примирительное письмо, которое начиналось с выражения смирения и покорности:

Мой господин, после моих самых скромных рассуждений я предаю себя Вашей Милости и чувствую себя обязанной выразить Вам мою почтительную благодарность за труды и хлопоты, которыми Вы утруждаете себя денно и нощно, вкладывая всю свою мудрость и великое тщание в дело, которое должно принести величайшее благо, какое только может получить живая душа; именно поэтому я не могу не помнить о том, насколько ничтожна и недостойна я в сравнении с Его Святейшеством. Что же касается Вас, то я знаю, что никакими своими достоинствами я не заслужила Ваших стараний; и все же каждый день я узнаю от своих друзей о Вашей доброте ко мне; и даже если бы сие мне было неизвестно, ежедневные доказательства Ваших дел свидетельствуют о том, что Ваши слова и письма ко мне правдивы.

Затем, покончив с подобострастными изъявлениями и слегка изменив тон, Анна намекает на вознаграждение, которое ожидает кардинала, если ему удастся достичь желаемого для нее и Генриха исхода.

Итак, мой добрый господин, надеюсь, Вы с благоразумием отнесетесь к тому, что отнюдь не все в моих силах и вряд ли я по достоинству смогу вознаградить Вас, и все же заверяю Вас, что буду действовать из благих побуждений, а после того, как это дело будет решено, Вы найдете в моем лице того, кто будет готов воздать Вам должное и служить Вам, и, когда Вы выберете то, что Вам понравится, я почту за величайшее счастье оказать Вам эту услугу. В сравнении с милостью короля я только одно могу твердо обещать Вам – мою сердечную и искреннюю любовь, которую я сохраню на всю жизнь.

В таком же духе она заканчивает «это несовершенное, но полное неподдельной искренности письмо… написанное рукою той, что просит Вашу Милость принять его в знак признательности от Вашей смиренной и покорной слуги, Анны Болейн»¹⁹.

Уолси был не из тех, кого можно было легко провести льстивыми речами, однако он понимал, что ему необходимо завоевать ее расположение. 12 февраля он отправляет двух новых агентов для встречи с папой Климентом. Один из них – его секретарь Стивен Гардинер, второй – Эдвард Фокс. Они были знакомы еще со времен учебы в Кембридже, и с самого начала договорились о том, что Гардинер возглавит миссию, а Фокс будет следовать его указаниям, «как того требует наше давнее знакомство и прочная дружба»²⁰. Они должны были как можно скорее отправиться в Орвието, взяв с собой Джона Барлоу в качестве курьера²¹.

В подробной инструкции, написанной на шестидесяти четырех страницах убористым почерком, Уолси наставлял Гардинера и Фокса: им предстояло получить безусловное разрешение на брак Генриха и вытребовать особые полномочия для Уолси и второго кардинала-легата или только одного легата, дабы окончательно решить дело о разводе. Если Климент выскажет опасения по поводу ответных действий со стороны Карла, они должны сказать ему, что Генрих готов рискнуть войском и казной для защиты Святого престола.

Представляя дело папе, Гардинер и Фокс должны были сделать особый упор на запрет, описанный в Левит, из чего следовало, что Генрих стремился аннулировать свой брак «не из-за пустого увлечения и незаконной любви» к другой женщине, но из-за угрызений совести. Он желал жениться на Анне, поскольку эта женщина обладала…

…признанными добродетелями, о чем свидетельствовали ее безгрешная жизнь и неопровержимая девственность, а также такими качествами, как чистота, целомудрие, воздержанность, скромность, кроткий нрав, мудрость и, наконец, ее благородное происхождение и наличие королевских кровей в ее родословной, образование, привившее ей похвальные качества и манеры, очевидная способность к деторождению; кроме того, она обладала многочисленными положительными свойствами характера, на которые следовало обратить внимание и по достоинству оценить²².

Предполагалось, что Гардинер и Фокс по пути в Дувр заедут в Хивер, чтобы коротко встретиться с Анной, которая ради приличия покинула двор за день до возвращения Гамбары из Италии. Генрих в письме к ней, написанном на английском, объясняет цель их визита: «Моя дорогая, этот визит нужен лишь для того, чтобы снабдить гонца и его товарища всеми возможными сведениями, которые способствовали бы благополучному разрешению нашего дела, как это было задумано нами»²³.

Через несколько дней Генрих написал ей снова, досадуя («находясь в недоумении», по его собственному выражению) на то, что его страдания в разлуке с ней стали поводом для сплетен в Лондоне. Он жалуется на то, что в Лондоне лучше знают о том, «что происходит со мной, чем любой, кто находится рядом, чему я немало удивляюсь». Он подозревает, что «всему виной отсутствие должной осторожности и конфиденциальности». «Пока мне больше нечего Вам сказать,– заканчивает он письмо,– но я надеюсь, что в скором времени наши встречи будут зависеть не от легкомысленности других людей, а от нашего собственного желания». Позже он сетует на то, что его личная жизнь обсуждается в каждой пивной²⁴.

На этот раз письмо Анне привез ее брат Джордж. На его осторожность можно было положиться. Со временем Генрих начал поручать ему передавать Анне на словах то, что хотел сообщить ей. «Об этом Вам расскажет от моего имени Ваш брат,– писал он,– которому, я надеюсь, Вы доверяете, поскольку в письме это вышло бы слишком длинно»²⁵.

Тем временем отношение к Анне становилось все более неоднозначным. Ее брат Джордж и супруг сестры Уильям Кэри были на ее стороне, так же как и сэр Томас Чейни, недавно ставший частью ближнего окружения Генриха на основании изданных Уолси Элтемских ордонансов. Анна знала, что может рассчитывать только на этих троих, в остальных она не была уверена. Сэр Джон Рассел, тоже недавно допущенный в ближний круг короля, был человеком Уолси. Энтони Браун, ставший к тому времени ярым франкофобом, не скрывал своей неприязни к Анне²⁶. Когда наступило время сделать выбор, он остался верным сторонником Екатерины и ее дочери. Так же поступил и Николас Кэрью, вновь занявший место при дворе. Впрочем, пока их отношение открыто не проявлялось. Люди такого склада умели ловко притворяться. Они, как Генри Норрис, быстро завоевывавший авторитет в глазах Генриха, старались до поры до времени ни с кем не ссориться²⁷.

Как только Гамбара, покончив с делами, отправился назад, в Италию, Генрих и Анна воссоединились в Виндзорском замке, где Анна заняла комнаты, находившиеся под покоями Генриха. По инициативе Уолси двое его верных камергеров Ричард Пейдж и Томас Хинидж теперь всегда находились при дворе. Оба отныне имели доступ во внутренние покои короля, причем Хинидж занял положение наравне с Норрисом и получил указание шпионить за Анной.

В первом донесении, датированном 3 марта, Хинидж пишет о том, что Анна намеренно начала изводить его колкостями и насмешками. Например, как-то мать Анны заказала «кусок тунца» с личной кухни короля, однако рыбу так и не доставили. Анна пожаловалась на это Генриху. Когда в тот же вечер Хинидж в положенное время принес Анне ужин, она язвительным тоном предложила ему присоединиться, отметив, что неплохо было бы сейчас, во время Великого поста, отведать карпа или креветок из личных прудов Уолси. Заканчивая свой «наспех нацарапанный отчет», Хинидж просит кардинала великодушно простить его, но он не привык, чтобы с ним обращались как с игрушкой, «ибо это не что иное как чванство и женский каприз»,– добавляет он, не скрывая своего презрения²⁸.

Однако более всего говорит о личности Анны ее постоянное стремление оказывать покровительство своим друзьям и сторонникам. Как отмечает Кавендиш, «при дворе все без исключения обсуждали то, как она, пользуясь благосклонностью короля, ловко добивалась любых привилегий для своих друзей». Она хорошо усвоила уроки Луизы Савойской и понимала, что покровительство – это нечто большее, чем раздача почестей и наград, это демонстрация власти и влияния²⁹.

О самых первых проявлениях этой склонности Анны свидетельствует второй отчет Хиниджа, составленный для Уолси,– неожиданная архивная находка, выставленная на аукционе Sotheby’s в 2022 году³⁰. В донесении от 15 марта Хинидж сообщает, что Чейни обратился с просьбой о пожаловании ему из королевской казны 400 фунтов наличными, которые он желал бы получить в течение недели или десяти дней, в качестве альтернативы он был готов взять в аренду на 60 лет участок соляных болот в Кенте или Сассексе – тогда это был прибыльный бизнес, в котором он уже имел свою долю³¹. Анна поддержала его просьбу и пыталась оказать давление на Уолси, который был против. В свою очередь Уолси, не желая портить с ней отношения, отправил Хиниджу подарок для нее, «за который она сердечно благодарит Вашу Милость и выражает сожаление о том, что не знала, прежде чем подать прошение Вашей Милости… о характере этого дела». В качестве благодарности Анна послала ему ответный знак внимания, однако за этим подарком последовала новая просьба о назначении ее протеже на вакантную должность аббата в Питерборо. Поскольку у Уолси был свой кандидат на эту должность, избранию которого он всячески содействовал, затея Анны провалилась, однако, несмотря на эту неудачу, ее желание властвовать только усилилось³².

Через некоторое время, когда между Чейни и Расселом возник конфликт по поводу прав на опекунство над двумя падчерицами^[69] Рассела, Анна сочла своим долгом вмешаться. Обычно права на опекунство доставались тому, кто предлагал за них наиболее высокую цену. Поскольку опекун получал во владение долю земель подопечного и право устраивать его брак, эта практика приносила сказочные доходы и была очень выгодна. Чейни стремился получить право опеки хотя бы над одной из девушек, Рассел же настаивал на том, чтобы права опеки над обеими дочерями достались его жене, особенно над младшей, которая «была для нее [матери] единственным утешением и радостью»³³.

Когда прошение Чейни было отклонено, Хинидж под диктовку Анны составил для Уолси письмо следующего содержания:

Госпожа Анна благодарит Вашу Милость за то, что Вы соблаговолили написать ей, и говорит, что она премного Вам обязана; неустанно вознося молитвы за Вас, она поручила мне написать от ее имени Вашей Милости и смиренно попросить о том, чтобы Вы проявили такую же доброту и великодушие в отношении сэра Томаса Чейни. Она сокрушается о том, что могла доставить неудовольствие Вашей Милости, а также говорит, что сэр Томас Чейни всем сердцем сожалеет о том, что вызвал неудовольствие Вашей Милости, причем сожаление, терзающее его, сильнее чувства, которое бы мучило его, лишись он всего своего имущества³⁴.

Тяжба тянулась больше года. Анна не желала бросать это дело. Когда Уолси решил, что ему удалось взять ситуацию под контроль, и он на время удалил Чейни от двора, Анна вернула его. В конце концов кардинал уступил: он встретил достойного противника. Старшая падчерица Рассела перешла под опеку Чейни, а младшая была выдана замуж за неотразимого лорда Уильяма Говарда, старшего сводного брата дяди Анны, герцога Норфолка. Рассел и его жена, родная мать девушек, не получили ничего³⁵.

Любители позлословить твердили, что страсть Генриха быстро пройдет, если они с Анной будут проводить больше времени вместе, однако это пророчество не сбылось. Теперь, когда их отношения перестали быть тайной, он не пытался скрывать свои чувства. Каждый день он слушал мессу в личной молельне, а по воскресеньям и большим праздникам, таким как Рождество, Пасха, Троица, и в остальные сорок пять праздничных дней он присутствовал на службах в королевской часовне в Хэмптон-корт вместе с придворными. Обычно он сидел отдельно от всех в королевской ложе под названием «Молельня Святого Дня» на возвышении напротив алтаря. Нередко во время службы король подписывал документы и писал письма. Возможно, именно там во время службы он оставил Анне послание в ее роскошно иллюстрированном часослове, который она купила в Брюгге или Генте, а впоследствии подарила Бесс Холланд³⁶. Желая выразить те чувства, что терзали его душу, он написал Анне по-французски: «Если память о моей любви в Ваших молитвах будет так же сильна, как мое преклонение перед Вами, я не буду забыт, ибо я, Генрих R^[70], Ваш навеки». Было что-то кощунственное в том, что он оставил это послание под миниатюрой «Муж скорбей», на которой был изображен коленопреклоненный Христос в терновом венце перед гробом, истекающий кровью от ран³⁷. Анна ответила ему двустишием на английском: «Являйте день за днем мне свою верность, / Взамен получите мою любовь и нежность». Она многозначительно поместила это послание под миниатюрой «Благовещение»: архангел Гавриил объявляет Деве Марии о том, что у нее родится сын³⁸.

21 марта Гардинер и Фокс, промокшие насквозь, забрызганные грязью и без какой-либо другой одежды, кроме той, которая на них была, наконец прибыли в Орвието³⁹. Добившись аудиенции папы, они свели все переговоры к одному вопросу: согласится ли Климент дать легатам полномочия вынести окончательное решение по делу Генриха без права обжалования. В подтверждение своих доводов они передали папе рукопись, которую они между собой называли «Королевской книгой». Первые черновики этой книги и поныне хранятся в архивах. Разные почерки, которыми она написана, подтверждают, что ее главными авторами были Фокс и Гардинер. Им помогали новый духовник короля и капеллан Джон Стоксли и итальянский монах-францисканец Николо де Бурго (принимавший участие лишь в заключительном этапе редактирования текста)⁴⁰.

Спустя почти месяц уговоров и препирательств папа наконец согласился скрепить печатью новый документ, разрешавший Генриху жениться на Анне. Специальным постановлением он также уполномочил Уолси и Лоренцо Кампеджи совместно разобраться в деле Генриха и вынести окончательное решение. Если они признают брак Генриха и Екатерины недействительным, супругам следует разойтись, при этом каждый вправе вступать в новый брак⁴¹.

Фокс покинул Орвието немедленно, однако в Кале его ожидало досадное недоразумение: ему пришлось четыре дня ждать нужный корабль. 2 мая он сошел на берег в Сануидже на побережье Кента и прибыл в Гринвич в 5 часов вечера следующего дня. Генрих тотчас отправил его в покои Анны, временно перенесенные в целях безопасности из-за вспышки оспы ближе к галерее вокруг ристалища. Он хотел, чтобы она первой услышала новости.

Анна выслушала Фокса с большим вниманием. Как сообщил Фокс Гардинеру, который вернулся чуть позже, «она, кажется, приняла известия близко к сердцу, с радостью и успокоением… и пообещала значительное вознаграждение за хорошее исполнение обязанностей». Затем в комнату вошел Генрих, а Анна удалилась. Король принялся внимательно изучать документы, а Фокс тем временем уверял его, что они подали прошение о получении бумаг, точно следуя его наставлениям. По его словам, Климент «сохранил все как есть, не изменив ни единого предложения или слова».

Хотя в целом все так и было, они не учли того, что один из кардиналов, внимательно изучая документ в папской канцелярии, все-таки внес небольшую поправку, прежде чем поставить печать: он слегка изменил формулировку, назвав этот случай беспрецедентным. Климент уверял, что это слово ничего не значит и что он лишь хотел таким образом угодить Генриху, подчеркнув «безграничность его власти». Однако, как и следовало ожидать, при внимательном прочтении стало ясно, что эта якобы несущественная деталь меняла суть документа: теперь появлялась возможность обжаловать вердикт.

Генрих снова позвал Анну и «заставил [Фокса] повторить все сказанное при ней». Она «долго и подробно» расспрашивала его обо всем, что касалось юридической стороны дела. Ее особенно интересовало, как отмечает Фокс, «какую уступчивость и расположение проявил Его Святейшество», то есть каково было личное отношение папы к этому делу. Генрих же был больше обеспокоен неоднозначностью толкования, ибо было не до конца ясно, сохраняется ли за Екатериной право на обжалование приговора. Он сказал, что передаст этот вопрос на рассмотрение Уолси. Аудиенция закончилась тем, что Фокса отправили на встречу с Уолси, который в это время находился в Дарем-хаусе – городской резиденции епископа Даремского. Этот дворец с садами, выходившими на Темзу, считался самым большим объектом недвижимости на улице Стрэнд. Он стал собственностью Уолси в 1523 году, когда ремонтные работы в Йорк-плейс приняли такой размах, что на время место стало непригодным для жилья⁴².

Фокс застал Уолси в постели. К середине следующего дня кардинал лично прочитал все бумаги и нашел их содержание удовлетворительным. Чтобы еще раз все проверить, он приказал Фоксу зачитать текст вслух в присутствии отца Анны и доктора Джона Белла, архидьякона Глостера, опытного юриста-каноника. Два дня спустя кардинал по-прежнему оставался при своем мнении, пока к концу недели доктор Уолман и другие эксперты не выдвинули ряд возражений. Они пришли к мнению, что формулировка документа требует вынесения трех самостоятельных, но связанных друг с другом суждений по различным аспектам дела, что создавало некую двусмысленность, которой могли воспользоваться адвокаты Екатерины⁴³.

В результате Гардинеру снова пришлось отправиться в Орвието и там начать все сначала. Было решено, что пересмотренный и окончательный вариант документа привезет Кампеджи, но наступил июнь, а от Кампеджи не было никаких вестей. Разгневанный Генрих велел Фоксу передать Гардинеру, что «если [Кампеджи] так и не появится, вы никогда не вернетесь в Англию». Однако Гардинер, как ни старался, не мог сообщить ни о чем, кроме «мнимых трудностей и умышленных задержек»⁴⁴.

Внезапно все эти проблемы отступили на задний план, ибо возникла новая угроза: смертельная вирусная эпидемия, получившая название «потливая горячка», охватила Лондон и юго-восток страны. Первые вспышки этой болезни отмечались в 1495, 1507 и 1518 годах, ее симптомами были боль в мышцах, сильные головные и желудочные боли, сопровождавшиеся рвотой, одышка, очень высокая температура и сильнейшая потливость. До сегодняшнего дня врачи и историки медицины не могут однозначно определить природу этого заболевания, последняя вспышка которого была зафиксирована в 1551 году.

Болезнь распространялась со скоростью лесного пожара, вынуждая состоятельных граждан покидать городские дома и бежать с домашней прислугой в сельскую местность. Суды и конторы спешно сворачивали свою деятельность, и только нотариусы процветали, наживаясь на завещаниях. Когда заболела одна из горничных Анны, Генрих поспешил укрыться в Уолтемском аббатстве в графстве Эссекс, взяв с собой ее брата. Сама же Анна отправилась к родителям в Хивер. Узнав, что Джордж тоже заболел, Генрих, испытывая «крайнюю обеспокоенность», снова поспешил переехать, на этот раз в Хартфордшир, поскольку считал, что смерть – не для него⁴⁵.

Вскоре болезнь добралась и до Анны.

14. Потливая горячка

С возвращением Анны в Хивер и бегством Генриха в Уолтемское аббатство начинается новая волна любовной переписки между ними. Хотя в письмах нет дат, мы можем довольно точно установить хронологию распространения эпидемии. Брайан Тьюк, недавно пополнивший элитный штат личных секретарей Генриха и назначенный на должность королевского почтмейстера, сообщает Катберту Тансталлу, что болезнь пришла в Лондон в пятницу 5 июня 1528 года – в этот день он поспешил укрыться от нее в приходе Степни. Его страхи были ненапрасными: многие жители умирали в первые четыре часа после инфицирования, а выживали лишь те, кому удавалось продержаться в течение первых суток. Горничная Анны заболела 16 июня, а уже через неделю умерло более сотни жителей Лондона. К этому времени болезнь свирепствовала в пригородах и дошла до Суррея. Вскоре, ко всеобщему ужасу, она добралась до Кента¹.

Проверенного эффективного средства от болезни не было. Агнес Тилни, вдовствующая герцогиня Норфолк, приходившаяся Анне сводной бабушкой, уверяла Уолси, что «патока и царская вода»^[71] дают желаемый эффект, при этом «следует воздерживаться от еды и питья в первые шестнадцать часов» и использовать смесь из «уксуса, полыни, розовой воды и крошек ржаного хлеба», которую заворачивали в льняную ткань и «вдыхали носом». Подобные домашние лекарства были сущим проклятием для практикующих врачей того времени. Когда леди Лайл^[72] прописала «порошок» для лорда Эдмунда, третьего сына Тилни, очевидно страдавшего от камней в почках, он потом жаловался ей в письме: «От Вашего порошка я писаю так часто, что не рискну выходить из дома»².

Вскоре было признано, что лучшая профилактическая мера – в течение недели держаться подальше от тех, кто недавно переболел. Тьюк оказался первым, кто, рассказывая об эпидемии, систематически выступал в защиту социального дистанцирования. «Инфекции… следует всерьез опасаться и избегать любых контактов, чего не может быть, если люди собираются большими компаниями в зараженных местах и там, где заражен воздух». Врач Джон Кайус, много писавший об этом заболевании, тоже признавал необходимость этой меры и советовал пить поссет – горячий напиток из молока, уксуса и трав, стимулирующий потоотделение³.

Кроме брата Анны в Уолтемское аббатство вместе с Генрихом уехала Екатерина, Брайан Тьюк, Томас Хинидж, Генри Норрис, Уильям Кэри и небольшой штат личной прислуги. Страх Генриха заболеть был хорошо известен. Каждый раз собираясь в Кале, он настаивал на том, чтобы город предварительно проверили на наличие инфекционных заболеваний⁴. Он выработал собственный режим изоляции и неукоснительно его соблюдал: каждый раз, когда кто-то из его окружения заболевал, король немедленно перебирался в другое место. При нем неизменно находился штат из четырех докторов и трех аптекарей, а сам он всегда охотно раздавал медицинские советы. Проявляя беспокойство о здоровье Уолси, находившегося недалеко от Лондона, он настоятельно рекомендовал ему «держаться подальше от мест, где воздух может быть заражен, стараться поменьше есть на ужин и ограничивать себя в вине», а также «раз в неделю для профилактики принимать пилюли Расиса»^[73]. На тот случай, если кардинал все-таки заболеет, Генрих рекомендовал ему «постараться умеренно потеть, не допуская проникновения инфекции в легкие и почки. Если же потеть не удается, надо попросить доктора приготовить поссет»⁵.

В арсенале Генриха было еще одно средство: он уповал на Бога, с которым, как ему всегда казалось, у него были особые отношения. На всякий случай он стал посещать по три мессы в день⁶. Однако он допускал, что не все, в том числе и Анна, могут рассчитывать на такую помощь свыше. В письме, написанном им до того, как она заболела, он признается (на французском), что испытывает «тревожное беспокойство» по поводу ее здоровья. Прошла почти неделя с тех пор, как он прибыл в Уолтем, при этом у Анны, как ему докладывали, не наблюдалось никаких симптомов. «Поскольку Вы до сих пор не ощущаете их,– пишет он,– я надеюсь и убежден, что Вас минует сия участь, как, я полагаю, миновала она нас». Говоря «нас», он главным образом подразумевает себя. К тому времени он уже покинул Уолтем и отправился подышать «полезным воздухом» Хансдона, поскольку, как бы между прочим замечает он в письме, «два привратника, два камергера королевских покоев и ваш брат… заболели и в данный момент получают необходимую помощь»⁷.

Джордж Болейн полностью выздоровел, хотя поначалу болезнь протекала тяжело, и благополучно вернулся ко двору. Казалось бы, у его сестры пока не было причин беспокоиться. Возможно, она находила утешение в том, пишет Генрих, что «почти никто из женщин не заболел этой болезнью и никто из наших придворных и мало кто вообще от нее умер». Возможно, король был обеспокоен тем, что его внезапное бегство и вынужденное расставание могли расстроить Анну, хотя, скорее всего, он понимал, что обидел ее, взяв с собой не ее, а Екатерину. Своим письмом он попытался утешить и успокоить ее. Она не должна тревожиться по поводу его отсутствия, «ибо, где бы я ни находился, я все время с вами». Она не должна допускать «дурных мыслей» по поводу его верности: он бы с радостью «избавил» ее от них, если бы только мог «заключить ее в свои объятья». Она должна «набраться мужества и постараться во что бы то ни стало избежать болезни, и я надеюсь, что в скором времени дам Вам повод петь от радости, предвкушая скорое возвращение». Он подписывает письмо H Rex и обрамляет свою подпись буквами французского слова «неизменный» (фр. immuable), что значит «Генрих неизменно верный – постоянный – непоколебимый»⁸.

Едва успели высохнуть чернила, которыми было написано это письмо, как Генрих получает «самое печальное известие, которое только могло прийти»: Анна заболела, а вместе с ней и ее отец. Сообщение было доставлено «внезапно среди ночи», что позволяет говорить о его особой важности, иначе короля вряд ли стали бы будить. О его душевных страданиях свидетельствует следующее письмо, написанное по-французски: «…сокрушаюсь, узнав о… болезни моей возлюбленной, которую ценю превыше всего на свете и для которой желаю здоровья, как для самого себя». Только бы она поправилась, пишет он, изъявляя готовность взять на себя половину ее хвори. Для человека, который за всю свою жизнь не счел возможным навестить или утешить больного, подобные слова – это подвиг самоотречения. Впрочем, он мог позволить себе такой широкий жест, поскольку понимал, что это обещание едва ли выполнимо. При этом он сделал все, что мог – послал к Анне одного из своих лекарей, пусть и не того, к кому предпочитал обращаться сам в первую очередь: «…лекарь, которому я доверяю больше всех остальных, сейчас отсутствует». Генрих выражает надежду на то, что верная помощь и рецепты врача «доставят мне величайшую радость, ибо моя возлюбленная исцелится». С этой целью он посылает к ней своего «второго» лекаря. Если он вылечит ее, король клянется «любить его больше, чем когда-либо». Он подписывает письмо буквами HR, а инициалы Анны AB помещает внутри собственноручно нарисованного сердца⁹.

Любимого лекаря Генриха, отсутствовавшего на момент болезни Анны, звали Джон Чембер (или Чемберс). Он был выпускником Оксфорда и Падуанского университета, а также первым главой Королевского колледжа врачей общей практики. Его отсутствие было недолгим, совсем скоро он уже ужинал с Генрихом в одной из башен замка¹⁰. Тем временем в Хивер отправился доктор Уильям Баттс, уроженец графства Норфолк и ярый сторонник протестантизма. Ранее он успешно лечил герцога Норфолка и принцессу Марию от других болезней, однако ситуация с Анной была рискованной. Тьюк сообщал Уолси о том, что болезнь «развивается стремительно» и есть «угроза жизни». Уединившись в своих комнатах, 23 июня Тьюк составил это донесение на основе сведений, полученных от Хиниджа. От него он также узнал, что болезнь Анны и ее отца вначале протекала тяжело, однако «опасность миновала», и они оба на пути к «полному выздоровлению»¹¹.

Генрих отблагодарит Баттса, назначив ему жалованье 100 фунтов в год. Впрочем, сначала он отпраздновал выздоровление Анны тем, что поехал пострелять. Вообще же, судя по его образу жизни в Хансдоне, его страхи по поводу болезни Анны были не так сильны, как он писал о них в письмах к ней. По словам Хиниджа, в Хансдоне король «пребывал в веселом расположении духа», поскольку «с тех пор, как он здесь, никто из его окружения не заболел». Однако Хинидж поторопился. В письме, написанном тем же вечером, он наспех добавляет постскриптум: «Сегодня вечером, когда король уже лег спать, пришло известие о том, что господин Уильям Кэри отошел в мир иной». Как стало известно, четырьмя днями ранее Кэри решил навестить одно из своих поместий в Эссексе. Это стало трагической ошибкой, ибо там он заразился потливой горячкой¹².

В Хансдоне Генрих возобновил работу над «Королевской книгой». Тьюк поделился с Уолси рассказом о том, как поздно ночью король, «проходя мимо, заглянул ко мне в комнату и потом приходил еще несколько раз, чтобы посоветоваться по поводу своей книги и других происходивших в то время событий»¹³. Впоследствии Хинидж также отмечал, что короля стали беспокоить «головные боли» – очевидно, это было результатом его напряженной работы над сочинением¹⁴.

26 июня Генрих снова переехал, на этот раз в один из домов, принадлежавших Уолси,– загородный особняк Титтенхангер около Шенли в Хартфордшире¹⁵. Все это время эпидемия потливой горячки продолжала свирепствовать. Среди тех, кто переболел, были Брайан Тьюк (он едва не умер, несмотря на все меры предосторожности), Генри Норрис, сэр Томас Чейни и Юриан Бреретон, камергер личных покоев Генриха. Анна симпатизировала Юриану, и в 1530 году выезжала вместе с ним на охоту, однако популярная история о том, что она якобы назвала его именем свою комнатную собачку, не подтверждена доказательствами. Когда во время охоты борзые растерзали корову, Генриху пришлось заплатить владельцу 10 шиллингов за нанесенный ущерб. У Юриана был старший брат Уильям, состоявший на такой же должности, он был из тех, кого болезнь миновала¹⁶.

Не успели жертвы эпидемии упокоиться в холодных могилах, а охотники за легкой наживой уже жадно выискивали, чем можно поживиться. Фрэнсис Брайан был в числе первых бенефициаров после смерти Кэри. Возможно, по просьбе Анны он был снова принят на службу при дворе и занял место Кэри в личных покоях Генриха. Вскоре Брайан пополнил ряды ярых сторонников Анны, в числе которых уже были король и ее родственники. Джордж Болейн был назначен смотрителем поместья Больё и получил должность королевского надсмотрщика за охотничьими собаками¹⁷. В умении добиться привилегий и снискать милости Анне не было равных. Всего за несколько дней ей удалось заставить Генриха изменить свое мнение о том, как помочь овдовевшей Мэри Болейн. В очередном письме «своей возлюбленной», на этот раз на английском, он пишет:

Что касается дела Вашей сестры, я поручил Уолтеру Уолшу [еще одному камергеру личных покоев] написать милорду [сэру Томасу Болейну?] и изложить мое мнение, благодаря чему я надеюсь, что Ева не сумеет обмануть Адама. Ибо, что бы ни говорили, честь обязывает его принять участие в судьбе его родной дочери, находящейся теперь в крайних обстоятельствах¹⁸.

Смысл сказанного Генрихом не вполне понятен. Скорее всего, имеется в виду, что Мэри Болейн после смерти мужа хотела получить право опеки над своим несовершеннолетним сыном и возможность сохранить контроль над его наследством. Унаследовав феодальные владения в Эссексе, Гемпшире, Уилтшире и Бакингемшире, часть которых были «пожалованы короной» (как тогда говорилось), мальчик находился под опекой короля. Объяснить, почему отец Мэри не вмешался в это дело и не выкупил право на опеку, можно только скупостью, которой славился Томас Болейн.

Впрочем, это уже не имело значения, поскольку в дело вмешалась Анна. Используя свое влияние на короля, она получила право «распоряжаться землями, принадлежавшими Уильяму Кэри, ныне покойному, пока его сын и наследник Генри Кэри не достигнет совершеннолетия, а тем временем быть опекуном Генри Кэри и решать вопрос о его браке»¹⁹. Получить такое право, даже если наследник приходился родным племянником, для молодой незамужней женщины, не отличавшейся знатным происхождением, было беспрецедентным случаем. Ей удалось добиться своего, сыграв на чувствах Генриха, отчаянно скучавшего в разлуке с ней. Его письмо к ней начинается с мольбы Всевышнему о том, чтобы Он «в скором времени воссоединил нас, ибо я так жажду этого». Генрих говорит, что думает об Анне постоянно: «…в отсутствие моей возлюбленной меньшее, что я могу сделать,– послать ей мясо оленя, в названии которого есть буквы моего имени^[74]; предвкушаю момент, когда, коли на то будет Божья воля, Вы насладитесь этой плотью, как если бы это была моя плоть». Это еще один пример причудливых фантазий Генриха, которыми наполнены его любовные письма. Однако, в отличие от ранее упоминавшегося эпизода, когда он посылал в дар Анне мясо оленихи, сейчас его метафора приобретает более сексуальный подтекст – теперь он жаждет проникнуть в нее²⁰.

Следующая попытка Анны оказать протекцию привела к конфликту с Уолси. Сестра Уильяма Кэри, Элинор, монахиня Уилтонского аббатства в Уилтшире, претендовала на вакантную должность настоятельницы после смерти старой аббатисы; обычно решение о назначении на эту должность принимала церковь. Пока Уильям был жив, он несколько раз просил Уолси за сестру. Когда в дело вмешалась Анна, Генрих сначала оказывал ей всяческую поддержку, пока не узнал о темном прошлом Элинор. Она «сама призналась», пишет он своей «дорогой возлюбленной» в следующем письме через несколько дней, шокированный тем, что ему открылось. Элинор призналась в том, что у нее «двое детей от двух разных священников и, кроме того, она была на содержании у слуги лорда Брока, и это было совсем недавно». «Ни за какое золото мира я бы не стал чернить ни свою, ни Вашу совесть, отстаивая интересы особы столь безнравственного поведения»²¹.

Однако если Генрих полагал, что это остановит Анну, он поспешил с выводами. Она уже проиграла одно дело Уолси несколькими месяцами ранее, когда ей не удалось продвинуть своего кандидата на должность настоятеля аббатства Питерборо. На этот раз она во что бы то ни стало решила добиться своего. На место аббатисы Уилтонского аббатства было две претендентки: Элинор и приоресса этого же аббатства Изабель Джордан, которую поддерживал Уолси. Кардинал считал ее достойной кандидатурой, пользовавшейся уважением большинства монахинь. Генрих, оказавшись меж двух огней, решил, что надо найти компромиссное решение и назначить на эту должность «женщину порядочную и доброжелательную»²². Он трижды письменно обращался к Уолси через доктора Белла, чтобы отклонить кандидатуру Джордан. Нарушение воли короля означало бы, что «кое-кто [то есть Анна] будет сильно огорчен».

Уолси явно недооценил роль Анны в этом деле и поступил по-своему, утвердив Изабель Джордан. Он даже не подозревал, что Генрих не только обсуждает с Анной должностные назначения в Уилтонском аббатстве, но и отправляет с курьером к ней в Хивер на проверку государственные документы²³.

Едва Уолси принял решение, как тут же получил серьезное предостережение от Хиниджа. Его осведомитель при дворе в сдержанных выражениях осторожно сообщал ему, что «Его Величество был не слишком доволен результатами выборов настоятельницы Уилтонского аббатства… поскольку из всех претенденток он менее всего был настроен в ее пользу»²⁴. На первый взгляд совершенно непонятно, почему Уолси так открыто проигнорировал желание Генриха (а следовательно, и Анны), да еще по такому незначительному поводу. Была ли это простая оплошность, вызванная тем, что его мысли были заняты другим? Вполне вероятно, учитывая, что потливая горячка уже добралась до его дома и он опасался за свою жизнь. Или он просто не придал значения наставлениям доктора Белла?²⁵

Истинная причина заключалась в другом. Уолси не побоялся ослушаться Генриха, потому что получил известия от Гардинера, который сообщил, что папа Климент, находясь в Витербо, издал окончательное распоряжение о рассмотрении дела о разводе Генриха. Кампеджи должен был в скором времени доставить этот документ в Лондон²⁶. Внезапно положение кардинала вновь укрепилось, и он решил действовать так, как считал нужным, и назначил кандидата, которого считал более достойным. Пусть он прогневит Генриха, но Бог не осудит его за это.

Своеволие Уолси привело Генриха в ярость. В гневе это был совсем другой человек, не похожий на того влюбленного, который в своих письмах к Анне рисовал сердце с ее инициалами. Этот другой Генрих был способен не колеблясь отправить на казнь Ричарда Эмпсона и Эдмунда Дадли; без долгих рассуждений приговорить к смерти Эдмунда де ля Поля, а затем отправиться на войну с Францией только потому, что считал это целесообразным; обречь герцога Бекингема не просто на смерть, но на жестокое убийство от рук неумелого палача. Письмо к Уолси, написанное им собственноручно 14 июля 1528 года, поражает своей жесткостью, которая кажется еще сильнее из-за того, что она облечена в форму мягкого «наставления» от «любящего монарха, господина и друга». «Не для того, чтобы выразить свое неудовольствие, но единственно для того, чтобы Вы знали: Он желает Вам той пользы, и телесной, и душевной, какую Вы сами себе желаете»²⁷.

Затем, отставив в сторону любезности, если считать таковыми фразы в начале письма, Генрих переходит в наступление:

Мне думается, что не в том состоит истинный долг [обязанность] верного любящего друга и слуги, когда на его усмотрение оставлен вопрос (затрагивающий интересы короны и его господина) избирать и выбирать человека ему угодного [нам противного]. Но еще больше мне не нравится то, что Вы прикрываете свой поступок незнанием того, что было угодно мне, ссылаетесь на незнание моих твердых намерений в этом деле.

Далее Генрих слово в слово передает текст исходной инструкции для Уолси, а затем переходит к следующему: «Ваше преосвященство, плохо обойтись с человеком, да и еще и покривить душой при этом – двойное оскорбление… а потому, ваше преосвященство, впредь не допускайте подобного по отношению ко мне, ибо пуще всех живущих я этого не терплю»^[75]28.

Ясно выразив свою точку зрения, Генрих великодушно заявляет, что будет удовлетворен, если Уолси смиренно принесет свои извинения²⁹. Впредь что-либо советовать королю стало куда труднее. Генрих по-прежнему прислушивался к Уолси, однако, отдавая распоряжения или высказывая критические замечания, он ожидал в ответ полной покорности. Стоило ему начать фразу характерным «итак», как окружающие понимали, что он уже принял решение и с ним лучше не спорить. Когда он проявлял нетерпение или чувствовал, что кто-то посмел усомниться в правильности его решения, он обычно прибегал к словесной уловке, заставляя человека повторить уже сказанное им «один, два, три раза»³⁰.

Желая загладить вину, Уолси написал Анне письмо и послал подарок. Само письмо не сохранилось, однако сохранился ответ. Поспешно написанную Анной записку, частично превратившуюся в пепел во время сильного пожара 1731 года в Эшбернем-хаусе в Вестминстере, полностью расшифровал англиканский священник и историк Ричард Фиддес, когда в 1724 году работал над своей книгой «Жизнь кардинала Уолси» (Life of Cardinal Wolsey). Мы же можем воспользоваться уцелевшим фрагментом рукописи, чтобы проверить, насколько точен автор. Письмо Анны написано прежним заискивающим тоном. «Со всей скромностью, на какую только способно мое бедное сердце, – начинает она, – я благодарю Вашу Милость за доброе письмо и за Ваш щедрый подарок, которого я бы никогда не заслужила без Вашей помощи». Был ли упомянутый подарок чем-то материальным или речь шла о новостях от Гардинера о том, что папа наконец издал желанное распоряжение? Как бы то ни было, подарок заставил Анну несколько вычурно заявить: «В своей жизни, помимо Его Величества, я более всего обязана Вам и буду любить Вас и служить Вашей Милости, в чем я умоляю Вас никогда не сомневаться, как и в том, что, пока я дышу, я никогда не отступлю от своих слов».

Как и прежде, она заканчивает письмо обещанием вознаградить Уолси, однако только при условии исполнения дела, что придает ее обещанию оттенок скрытой угрозы:

Что же касается приезда легата, то я очень этого желаю. И если Богу будет угодно, в ближайшее время это дело благополучно разрешится; и тогда я надеюсь, милорд, частично вознаградить Вас за Ваши огромные старания. Между тем я должна настоятельно просить Вас принять все происходящее как проявление моей доброй расположенности к Вам, а не власти над Вами, при этом и Вы должны быть доброжелательны ко мне, как тому учит наш Господь³¹.

Анна написала это письмо, все еще находясь на карантине. Однако к концу июля эпидемия отступила, и они с Генрихом могли воссоединиться. Ее возвращение должно было состояться 30 июля, как предполагал постоянный посол Франции Жан дю Белле, епископ Байонны. Генрих в это время находился в Амптхилле, куда он переехал из Титтенхангера. Ожидая возвращения Анны, он готовился к отъезду в Виндзорский замок и рассчитывал по дороге поохотиться на благородного оленя³².

В этот же день дю Белле, умеренный реформатор, разделявший взгляды Маргариты Ангулемской и являвшийся доверенным лицом Анны, отправил своему более консервативному покровителю, герцогу де Монморанси, будущему коннетаблю Франции и другу детства Франциска, письмо, в котором изложил свое мнение по поводу того, как обстояли дела. По всей видимости, Генрих был куда более решительно настроен жениться на Анне, чем этого бы хотелось Уолси. «Я не думаю,– пишет дю Белле,– что он [Уолси] действительно так хорошо знает ситуацию, как ему кажется, сколько бы он ни притворялся»³³.

Вернувшись ко двору, Анна написала Уолси еще одно письмо. Хотя в нем отсутствовали дата и место, в котором она в это время находилась вместе с Генрихом, а также несмотря на следы от пожара 1731 года по краям страниц, создается впечатление, что оно было написано вскоре после предыдущего. Единственное отличие – впрочем, весьма существенное – состоит в том, что Анна убедила Генриха стать соавтором этого письма. На этот раз они впервые выступают вместе как пара.

К написанию этого письма их подтолкнуло отсутствие новостей о том, как продвигались дела у Кампеджи. Все, что они знали на тот момент, следовало из сообщения Грегорио Казали, которое доставил Джон Барлоу. В нем говорилось, что легат, которого постоянно мучили приступы подагры, серьезно затруднявшие его путешествие, намеревался сесть на генуэзское судно в Корнето (современная Тарквиния), неподалеку от Витербо, и высадиться в Марселе, далее следовать по суше через Лион в Париж, а затем из Кале в Лондон³⁴. Анна пишет: «Со всем смирением, которое только может возникнуть в моем сердце, я прошу Вас простить меня за смелость побеспокоить Вас своим неумелым и дерзким письмом». После традиционных вопросов о здоровье она продолжает: «Я знаю, что за те огромные старания, которые Вы прилагали денно и нощно ради меня, мне никогда не отплатить Вам; вместе с тем заверяю Вас, что буду любить Вас так же, как Его Величество, превыше всех живых существ». Далее она переходит к сути дела. «Милорд, уверяю Вас, мне не терпится услышать от Вас новости о легате; ибо я надеюсь, что если я получу их от Вас, то они непременно будут очень хорошими; я уверена, что Вы желаете этого так же сильно, как и я, и даже больше, если бы это только было возможно, однако я знаю, что это невозможно».

Генрих от себя добавляет постскриптум: «Автор этого письма была непреклонна, пока не убедила меня приложить к сему руку; искренне желаю, чтобы Вы, хотя мое послание и получилось кратким, приняли его без обиды». Далее он вслед за Анной настаивает на получении информации, но более угрожающим тоном: «Отсутствие новостей о прибытии легата во Францию заставило нас задуматься над происходящим; впрочем, мы надеемся, что благодаря Вашему усердию и бдительности… мы вскоре будем избавлены от мучительных сомнений».

Генрих и Анна подписали письмо вместе. Сначала пишет он: «Ваш любящий государь и друг, король Генрих», а Анна приписывает от себя: «Ваша покорная слуга, Анна Болейн». Монограмма Генриха частично, а подпись Анны, в отличие от первого письма, полностью были уничтожены пожаром 1731 года. К счастью, еще в 1714 году весь документ был переписан Гилбертом Бернетом, когда он готовил к переизданию свою книгу «История реформации Церкви Англии» (History of the Reformation of the Church of England)³⁵.

Чтобы вознаградить Барлоу, отец Анны, находясь в Пенсхерсте, написал Уолси письмо с просьбой назначить Барлоу настоятелем приходской церкви в Сандридже в Кенте, где у его друзей Айсли было поместье. После смерти Томаса Айсли в 1519 году имуществом распоряжался его сын Генри, однако он не имел полномочий назначать людей на церковные должности. Болейн хотел, чтобы Барлоу получил приход в Сандридже, сохранив при этом должность в Хивере. Увы, кардинал перепутал Сандридж и Тонбридж, куда он и назначил Барлоу настоятелем. За эту ошибку он получил выговор от Анны. «Благодарю Вашу Милость,– пишет она,– за пожалованный господину Барлоу приход, хотя этот подарок не произвел должного впечатления, ибо пожалованный приход находится в Тонбридже, в то время как я хотела бы, с соблаговоления Вашей Милости, чтобы это был Сандридж; Тонбридж меж тем был пожалован милорду моему отцу… и это распоряжение еще не признано недействительным»³⁶.

Принято считать, что Анна смягчила тон письма, выразив благодарность Уолси в на редкость хвалебных выражениях: «Я считаю себя премного обязанной Вашей Милости за все приложенные старания во имя продвижения дела короля; отныне моя ежедневная забота состоит в том, чтобы изыскивать способы, как услужить им и доставить удовольствие»³⁷. На самом деле этот фрагмент воспроизведен не совсем точно. В сохранившемся оригинале письма сказано так: «Я считаю себя премного обязанной Вашей Милости за всех приложивших старания во имя продвижения дела короля». Другими словами, ее благодарность относится скорее к Барлоу и другим, чьими усилиями удалось получить окончательный вариант документа, который вскоре доставит Кампеджи, нежели к самому Уолси. Итак, вместо благодарности Уолси получает поручение: она была бы ему «премного обязана», если бы он позаботился о том, чтобы эти люди были по достоинству вознаграждены³⁸.

Но это было еще не все. В письме Анны есть постскриптум: «Милорд, я всем сердцем прошу Вас о том, чтобы Вы не обошли вниманием пастора из прихода Хани-лейн, за которого прошу лично». Это было смелое заявление. Упоминаемый «пастор» (или настоятель) был не кто иной, как доктор Роберт Форман, чей помощник, викарий Томас Гарретт, поставлял сочинения Лютера студентам Оксфорда. Анна, в чьей памяти еще свежи были воспоминания об импровизированных семинарах Дени Брисонне и Жака Лефевра д’Этапля в покоях королевы Клод и Луизы Савойской, была возмущена гонениями Уолси. Она не видела ничего дурного в поступках тех, кого он преследовал, поскольку они лишь поощряли верующих, считавших, что истинную веру можно обрести через тексты Священного Писания. Эти люди могли бы чувствовать себя в безопасности во Франции, если бы Генрих проявил снисходительность и отпустил их. Она не могла ничего сделать для Гарретта, которого уже заставили отречься от своих убеждений, но в ее силах было помочь Форману, что она и сделала. Хотя его уличили в хранении книг Лютера, в которых имелись заметки на полях, сделанные его рукой, он отделался лишь «тайным покаянием» и избежал публичного разоблачения и судимости³⁹.

21 августа Генрих отправил Фрэнсиса Брайана в Париж встретить Кампеджи. Брайан был не только кузеном Анны, также он был известен как религиозный реформатор и критик папской власти. Дю Белле отзывается о нем как о «родственнике [Анны] и одном из тех, кому она более всего симпатизировала». Брайан отправился в путешествие через Ла-Манш в сильный шторм, из-за чего у него случился острый приступ морской болезни. В 10 часов вечера он был вынужден сойти с корабля недалеко от Кале и пробираться по мелководью вдоль берега. По его воспоминаниям, это была «самая тяжелая переправа» в его жизни. Спешно добравшись до Парижа, он обнаружил, что Кампеджи еще не приехал, и ему пришлось ждать его еще целых три недели. Из-за тяжелых приступов подагры Кампеджи был вынужден добираться из Лиона на конных носилках⁴⁰.

Кампеджи прибыл в Париж лишь в понедельник 14 сентября, спустя шесть недель после начала путешествия⁴¹. Дорога из Парижа в Кале заняла еще две недели вместо обычных трех дней, и лишь 29 сентября он второй раз в жизни вступил на землю Англии. Незадолго до 8 сентября, как сообщал Мендоса Маргарите Австрийской, Генрих отослал Анну в Хивер к родителям, посчитав, что будет неблагоразумно, если Кампеджи застанет ее рядом с ним. Будучи уверенным в том, что проволочки скоро закончатся, король вновь вступает с ней в переписку⁴².

Свое первое письмо Генрих отправил 17 или 18 сентября, когда еще ожидал прибытия Кампеджи. Свой ответ на очередное письмо Анны (не сохранившееся) он писал на английском, «чтобы сообщить новости: легат, приезда которого мы жаждали с таким нетерпением, прибыл в Париж в прошлое воскресенье или понедельник, поэтому рассчитываю, что к следующему понедельнику [21 сентября] станет известно о его прибытии в Кале». Предвкушая скорый приезд Кампеджи, он продолжает: «Я надеюсь… получить то, о чем так давно мечтал и что угодно Богу и будет нам во благо; на этом все, моя дорогая, ибо более не имею времени, однако как бы я желал заключить Вас в свои объятия или оказаться в Ваших, ведь прошло уже столько времени с тех пор, как я целовал Вас». Он завершает письмо привычной охотничьей темой: «Написано после того, как я добыл оленя в 11 часов в надежде с Божьей помощью подстрелить еще одного завтра, рукой того, кто в скором времени, надеюсь, станет Вашим»⁴³.

Второе письмо написано после получения еще двух записок от Анны, в одной из которых она выразила недовольство по поводу затянувшегося ожидания⁴⁴. Кампеджи, которого по-прежнему мучила подагра, прибыл в Лондон только 9 октября и был настолько истощен болезнью, что не смог присутствовать на роскошном приеме, устроенном в его честь. Уолси посетил его три раза, но прошло еще две недели, прежде чем он отправился в барке по реке во дворец Брайдуэлл на встречу с Генрихом. Кампеджи действительно привез окончательное распоряжение папы, однако легат получил приказ показать его только Генриху и Уолси, причем этот документ нельзя было ни представить в суде, ни передать кому-либо другому. Климент уполномочил легатов выработать окончательное решение по делу, но не облекать его в письменную форму⁴⁵.

С прибытием Кампеджи, который постепенно восстанавливался после путешествия и болезни, Генрих пребывал в приподнятом настроении: он был уверен в том, что очень скоро его брак с Екатериной будет признан недействительным, как противоречащий закону, предписанному Левит. После аудиенции с Генрихом, состоявшейся 22 октября, Кампеджи воскликнул, что столь велика была уверенность короля в законности его оснований на развод, что даже «ангел, спустившись с небес, не смог бы убедить его в обратном»⁴⁶.

В письме к Анне Генрих пишет о том, какую «великую радость» доставляет ему то, что «она вняла доводам рассудка и что ее разум взял верх над бесполезными суетными мыслями и фантазиями». Вполне понятно, что она тревожилась из-за того, что их ожидают очередные задержки с приездом Кампеджи или полный провал его миссии. Кто-то из тех, кто видел папского легата на подъезде к Лондону, сказал, что он выглядел плохо и мог вот-вот отойти в мир иной. Может быть, эти слухи дошли до Хивера? Если это так, Анна может отбросить свои сомнения, уверяет ее Генрих, «ибо Кампеджи принесет Вам и мне громадное успокоение, какое только возможно в этом мире».

Не исключено, что недовольство Анны было вызвано тем, что она находилась в Хивере и не могла лично расспросить Кампеджи. И все же ей не следует торопиться с выводами. «Непритворная болезнь этого неутомимого легата несколько задерживает его встречу с Вами, однако я искренне верю в то, что, когда Бог пошлет ему здоровье, он с надлежащим усердием постарается компенсировать свою нерасторопность и вознаградит Вас за Ваше ожидание». Если же у нее есть сомнения по поводу того, не подвержен ли Кампеджи влиянию Карла, то ей следует отбросить их. «Поскольку мне точно известно, при каких обстоятельствах это было сказано (сетуя на обвинения [слухи] в том, что он поддерживает императора), то я доподлинно знаю, что в этом деле у него нет проимператорских настроений».

Есть и еще одно дело, о котором он уведомляет Анну: «Причина столь длительной задержки посыльного заключается в том, что я был занят приготовлением для Вас одного предмета^[76], которым, я надеюсь, Вы в скором времени воспользуетесь». Означает ли это, что Генрих, как считает один историк, уже начал подготовку к свадьбе?⁴⁷ Если это так, то дворцовые книги с записями о расходах на гардероб короля не подтверждают этого, хотя следует отметить, что сведения в них отрывочные и неполные. Мы не можем с определенностью сказать, что в действительности имел в виду Генрих под словом «предмет» (англ. gear), которым в скором времени предстояло «воспользоваться» Анне, однако он игриво продолжает: «И тогда я надеюсь воспользоваться Вашим, что станет для меня справедливым вознаграждением за все мои труды и лишения»⁴⁸.

Тогда Генрих еще не знал, что Климент через своего секретаря связался с Кампеджи, отправив ему из Витербо 16 сентября предостерегающее послание:

Если, стремясь удовлетворить желания Генриха, папа подвергает опасности только себя, значит, его любовь к королю и обязательства перед ним столь велики, что он готов не колеблясь угодить ему; однако в свете последних событий существует угроза для Святейшего Престола и всей Церкви (итал. la certa ruina delle Sede Apostolica e di tutto lo stato Ecclesiastico), а значит, папа должен понимать, что он рискует навлечь разрушительный пожар на весь христианский мир. Император заявляет, что его до поры устраивает политика нейтралитета со стороны папы и он желает прийти к миру при его содействии. Однако, если императору будет нанесен удар, последнюю надежду на мир можно считать потерянной, и тогда Церковь ожидает неминуемый крах⁴⁹.

Права оказалась Анна, а не Генрих. Политика папы должна была вот-вот в корне измениться. Напряжение нарастало, и вскоре разразился кризис.

15. Возмездие настигает Уолси

Крутой поворот (фр. renversement) в политике папы Климента легко объясним. Несмотря на обещание Франции усадить Габсбургов за стол переговоров, если Генрих и Уолси заключат Амьенский мир, Карл оставался хозяином положения. Подписывая этот договор, Генрих не намеревался вступать в войну, а лишь хотел оказать косвенную поддержку Франциску. 22 января 1528 года парламентеры Франции и Англии выказали открытое неповиновение Карлу, однако Генрих расценил это лишь как попытку запугивания, а не как объявление войны. Он был неприятно удивлен, когда Карл в качестве ответной меры наложил арест на все английские суда во фламандских портах. Столкнувшись с угрозой разорения, английские купцы и торговцы тканями, имевшие бизнес в Нидерландах, начали увольнять работников, что послужило причиной масштабных уличных протестов. Сама идея участия в войне в качестве союзника Франции, которая традиционно считалась врагом Англии, вызвала волну массового недовольства. К июню Генриху и Уолси не оставалось ничего другого, кроме как заключить соглашение о перемирии с Маргаритой Австрийской – только так английские торговые суда с сукном могли возобновить торговлю в «ярмарочных» городах – Антверпене и Берген-оп-Зом¹.

После того как парламентеры Генриха выказали неповиновение Карлу, Франциск отправил войско под командованием маршала Лотрека, брата своей фаворитки Франсуазы де Фуа, в поход через Альпы и попытался вернуть Геную в морском сражении, которым руководил генуэзский адмирал Андреа Дориа, перешедший на сторону Франции. Предполагалось, что, захватив Ломбардию, Лотрек двинет войско на Неаполь. За полтора года на финансирование этих кампаний Генрих потратил 112 437 фунтов (свыше 112 миллионов фунтов в современной валюте). Его главная задача состояла в том, чтобы, припугнув папу Климента, расчистить дорогу Уолси и Кампеджи и с их помощью получить разрешение жениться на Анне².

Ломбардия была успешно отвоевана, и вскоре французы начали осаду Неаполя, который был заблокирован с моря генуэзским флотом под командованием Филиппино Дориа, племянника Андреа Дориа. Однако папа, укрывавшийся в Витербо, не желал идти на уступки. С приходом летней жары французскую армию подкосила эпидемия холеры, и Андреа Дориа с племянником были вынуждены отвести войска к Специи, после чего они вновь перешли на сторону Карла, уведя с собой флот и сняв блокаду Неаполя. Гибель Лотрека в военном лагере среди гниющих трупов 15 августа стала началом конца³.

12 сентября 1528 года, всего за два дня до того, как Кампеджи прибыл в Париж по пути в Лондон, Генуя вновь обрела независимость, и все Лигурийское побережье оказалось в руках Карла. Это означало полный провал французской кампании. Предвидя угрожающие последствия, Климент сделал выбор, который разрушил надежды Генриха и Анны на скорейшее решение «нашего дела». Папа отдал приказ своему секретарю направить измученному подагрой легату строжайшие указания: «Вы не должны приступать к вынесению приговора ни под каким предлогом, если на то не будет специального распоряжения; затягивайте это дело как можно дольше»⁴.

Кампеджи оказался мастером своего дела. Он начал с долгих и обстоятельных бесед с Генрихом и Уолси, а потом и с Екатериной, которую он тщетно пытался уговорить уйти в монастырь⁵. Затем совершенно неожиданно Екатерина показала Кампеджи испанский экземпляр бреве, изданного папой Юлием II в 1503 году. Это был тот самый документ, предварявший буллу с разрешением на брак, который получила перед смертью Изабелла Кастильская⁶. С появлением этого документа ставки для Генриха и Анны выросли. Отчасти это объяснялось разночтениями в вопросе консумации брака Екатерины и принца Артура – действительно ли этот факт имел место или лишь «возможно». Однако главная загвоздка состояла в том, что Климент уполномочил легатов оценить законность брака Генриха в свете специального разрешения, закрепленного в булле Юлия II, не обращаясь более ни к каким другим документам⁷.

Вооружившись папским бреве, Екатерина начала затяжную войну. Она передала Карлу сообщение для Климента с просьбой приостановить бракоразводный процесс. Далее она пошла на хитрую уловку и предстала перед Кампеджи на исповеди, в которой опровергла факт консумации ее брака с Артуром. Обычно все сказанное на исповеди остается между исповедником и кающимся, однако в данном случае тайна исповеди Екатерины известна и нам, поскольку она сама убедила Кампеджи открыто объявить о том, что…

…она с чистой совестью утверждает, что с 14 ноября [1501 года], когда она сочеталась браком с ныне покойным Артуром, и до 2 апреля следующего года, когда он скончался, не провела с ним более семи ночей, при этом оставалась нетронутой и непорочной, какой вышла из чрева своей матери⁸.

Видя, что дела складываются не в пользу Генриха и Анны, Уолси занервничал. «Он заявил,– сообщает Кампеджи папе Клименту,– если желание короля не будет исполнено… это повлечет за собой неминуемый ущерб для королевства, Его Преосвященства и всей Церкви». «Я неоднократно пытался разубедить его,– добавляет он,– дабы сохранить все, как есть, однако, разговаривая с ним [Уолси], я словно пытался переубедить камень»⁹.

В воскресенье 8 ноября король собрал во дворце Брайдуэлл своих советников и вельмож. Повторив уже хорошо знакомую мысль о предполагаемом кровосмесительном характере своего брака, которую в свое время озвучил Габриэль де Грамон, он рассказал, что «попросил совета у величайших ученых мужей христианского мира» и призвал на помощь Кампеджи с единственной целью – «узнать истину и успокоить свою совесть; видит Бог, других причин нет». Воцарилась гнетущая тишина, которую прервал сам король, призвав всех откровенно выразить свое мнение. При этом было сказано, что «если кто-то выскажется иначе, чем от него ожидает его повелитель, ему быстро покажут, кто здесь главный». Жан дю Белле, описывая эту сцену, упомянул, что к сказанному король добавил: «Я не пощажу и отправлю на плаху даже самую достойную (фр. si belle) голову». Когда эти слова дошли до Анны, она сразу же поняла, что допускать подобные угрозы в самом начале процесса было большой ошибкой. Она настойчиво добивалась своего возвращении ко двору, желая контролировать происходящее. Генрих страшно тосковал без нее, однако во избежание скандала, который мог бы разгореться, если бы Анна вернулась во время пребывания Кампеджи, он устроил с ней тайную встречу¹⁰.

Спустя два дня он отослал Екатерину в Гринвич, а сам отправился к Анне. Судя по тому, как пролегал его маршрут, он останавливался на двое-трое суток в поместье Николаса Кэрью в Беддингтоне в графстве Суррей¹¹. Одно из его недатированных любовных писем, по всей видимости, имеет отношение к этому свиданию. Оно начинается так:

Эти строки призваны рассказать Вам, какую величайшую сиротливость [одиночество и печаль]¹² я ощущаю с момента Вашего отъезда… Я полагаю, что причиной этому Ваша доброта и моя любовная горячность. Не думаю, что мог бы так быстро найтись иной повод заставить меня столь сильно огорчаться.

Генрих жалуется, что время остановилось с тех пор, как они расстались. Короткий отрезок времени, кажется, тянется «целых две недели», продолжает он, «но теперь, когда я направляюсь к Вам, думаю, мои страдания облегчились наполовину»¹³.

Настоящее время в его словах «теперь, когда я направляюсь к Вам» может означать лишь то, что король находился в Беддингтоне. Следующий фрагмент письма тоже соотносится с этим временем:

Меня бесспорно утешает и то, что моя книга существенно помогает нашему делу; работе над ней я посвятил сегодня четыре часа, по этой причине меня одолела головная боль, и мое письмо к Вам вышло короче. Особенно вечерами меня охватывает неодолимое желание оказаться в объятиях моей возлюбленной, чьи прелестные груди в скором времени я надеюсь покрыть поцелуями¹⁴.

Вопреки сложившемуся мнению, Генрих заканчивал работу над «Королевской книгой» уже после того, как Кампеджи приехал в Лондон.

Вернувшись в Брайдуэлл, он снова написал Анне:

Дорогая, хотя я и не располагаю свободным временем, однако, помня свое обещание, я считаю уместным кратко уведомить Вас о том, как обстоят наши дела. Что касается жилья для Вас, то мы получили его при содействии милорда кардинала; подобное размещение едва ли можно было устроить поблизости по причинам, о которых более подробно Вам расскажет вручитель сего письма. Что же касается других наших дел, уверяю Вас, что более сделать ничего нельзя, мы уже проявили максимум осмотрительности, стремясь предвидеть и предусмотреть всевозможные опасности¹⁵.

Екатерине было приказано вернуться в Брайдуэлл, а затем ее отправили в Ричмонд, в замок Хэмптон-корт. Теперь в покоях в Гринвиче должна была поселиться Анна, а ее отцу было поручено проследить за переездом. 9 декабря дю Белле сообщил герцогу де Монморанси о ее приезде. «Анна наконец прибыла сюда,– пишет он,– и король разместил ее в прекрасных покоях, которые он приготовил для нее рядом со своими. Она теперь каждый день окружена куда большим вниманием и заботой, чем долгое время была окружена королева». Король «бывает здесь наездами,– продолжает дю Белле,– курсируя между Брайдуэллом и Гринвичем», чтобы увидеться с Анной, и периодически наведывается в Ричмонд, чтобы повидать Екатерину, «которая до некоторой поры не вернется сюда» (фр. elle ne retournera ici de longtemps)¹⁶.

Такой порядок сохранялся до Рождества, когда уже более не было возможности держать Екатерину в отдалении. Как и положено, она вернулась в Гринвич, где они провели праздники втроем – в формате пресловутого любовного треугольника (фр. ménage à trois). Дю Белле в письме от 25 декабря поясняет:

Весь двор вернулся в Гринвич, где свободно разместились король и королева, как это было в прежние времена. Мадемуазель де Булан тоже здесь, она живет отдельно (фр. ayant son cas à part), поскольку, как мне кажется, не хочет встречаться с королевой¹⁷.

Однако, как только праздники закончились, Генрих снова отослал Екатерину в Ричмонд, а сам остался в Гринвиче с Анной.

Их воссоединение повлекло за собой решительные действия. Не прошло и нескольких дней после отъезда Анны из Хивера, как ее двоюродный брат Фрэнсис Брайан в качестве особого посла отправился в Рим, откуда он вел параллельную переписку с Анной, королем и Уолси¹⁸. (Его послания к Анне не сохранились, однако он дважды ссылается на них в письмах к Генриху.) Стоически выдержав очередную переправу через Ла-Манш, он должен был первым делом встретиться в Париже с Франциском и Луизой Савойской и уговорить их оказать давление на папу римского. После этого ему предстояло перейти через Альпы, найти Климента и убедить его побыстрее решить дело о разводе без возможности обжалования окончательного решения. Очевидно, Генрих вознамерился действовать в обход медлительного Кампеджи. Брайану было приказано приложить все усилия, чтобы раздобыть оригинал папского бреве, хранившегося в Ватикане, и доказать его несостоятельность. Поскольку Брайан недостаточно свободно владел итальянским, сопровождать его был назначен Пьетро Ваннес, уроженец Лукки, служивший ранее латинским секретарем у Уолси, а теперь у Генриха¹⁹.

Из Парижа Брайан направил Генриху предупреждение от Франциска о том, что среди членов Тайного совета есть несколько предателей, настроенных против его развода²⁰. Прибыв в Рим в середине января, он узнал, что папа Климент тяжело болен, и ему пришлось провести несколько недель в ожидании аудиенции²¹. Добившись встречи с понтификом, Брайан отправил несколько донесений Генриху и Анне и, как стало известно после его возвращения, вступил в связь с куртизанкой Климента, чтобы получать нужные сведения²². Подобный сценарий представляется вполне правдоподобным, поскольку буквально через год, снова оказавшись в Париже, Брайан в письме Уильяму Бенету, еще одному дипломату Генриха, который в то время находился в Риме, просит его: «…сердечно кланяйтесь от меня синьоре Анджеле и напомните ей прислать мне пару надушенных перчаток»²³.

Брайан старался изо всех сил ради своей кузины, используя «в первую очередь», как он сам выразился, «честные средства, а впоследствии не гнушаясь и нечестными»²⁴. Анна не желала оставлять ничего на волю случая. Через две недели после Рождества, в то самое время, когда Брайан приехал в Рим, она убедила Генриха отправить ему на помощь Стивена Гардинера, который тотчас же покинул Англию и должен был, как и Брайан, вести с Анной отдельную переписку²⁵. В знак признательности она лично пишет Гардинеру из Гринвича 4 апреля 1529 года: «Господин Стивен, благодарю Вас за письмо, в котором я вижу Вашу преданность и готовность оказать мне услугу».

Я молю Бога, чтобы он не оставил Вас в Ваших делах, а их скорейшее разрешение дало бы мне повод задуматься о том, как лучше вознаградить Вас за Вашу службу. Уповаю на Бога, что Вы не будете разочарованы и что это путешествие будет иметь для меня благоприятный исход, в отличие от Вашей первой поездки, ибо тогда все предвещало радостное разрешение и сулило надежду, которая ненадолго поселилась в сердце, однако вскоре принесла больше переживаний мне и тем, кто причастен к этому делу. И посему я надеюсь, что нынешнее трудное начало будет иметь счастливый конец²⁶.

Вместе с этим письмом Анна послала кольца от судорог с пояснением: «Я прошу Вас раздать их тем, кого Вы сочтете наиболее достойными этой милости», «заверьте их в том, что я желаю угодить им, насколько это в моей власти». Кольца, использовавшиеся как средство против судорог и эпилепсии, были специально изготовлены Корнелиусом Хейесом и получили благословение короля в Великий четверг на Страстной неделе. Обряд благословления колец заключался в том, что король клал их у изножья распятия и касался их рукой. Традиционно считалось, что королевское прикосновение придает кольцам целительную силу. По обычаю, кольца раздавала королева, и Анна, взяв на себя функцию Екатерины, подчеркнула таким образом свою значимость.

Миссия Брайана провалилась. Он сетовал на то, что «папа… не сделает ничего для Вашей Милости». Недвусмысленно намекая на Уолси, он съязвил в его адрес: «Ничто не поможет. И тот, кто внушил Вашей Милости мысль о том, что он [Климент] что-то сделает для Вас, я думаю, в этом случае сослужил Вашей Милости дурную службу». Единственное, что, по его мнению, удалось сделать,– отправить Пьетро Ваннеса и Грегорио Казали на поиски оригинала папского бреве в церковных архивах. Однако никаких следов этого документа они не нашли – это давало Генриху возможность заявить о том, что он был сфабрикован²⁷.

К началу мая Брайан потерял всякую надежду на успех: «Мы подобны тем, кто надеется отыскать свежие плоды в куче гнилья». Гардинер, казалось, тоже сделал все, что было в его силах²⁸. Весьма показательно нежелание Брайана сообщить Анне плохие новости, он предпочитает сделать это через Генриха:

Сэр, я пишу письмо моей кузине Анне, однако не осмеливаюсь написать ей правду, поскольку не знаю, будет ли Ваша Милость довольна тем, что она так скоро обо всем узнает; впрочем, в письме я сообщил ей о своей уверенности в том, что Ваша Милость посвятит ее во все наши новости²⁹.

В заключительном донесении Гардинера от 4 мая было еще больше плохих новостей. «Прилагаю весь мой скудный ум и знания, чтобы добиться от папы хоть какой-то части исполнения желаний Вашего Величества,– пишет он,– однако [мы] видим, что теперь под вопрос поставлены полномочия легатов»³⁰. Внезапно начавшиеся разговоры о том, чтобы лишить легатов права провести слушание по делу о разводе, вызвали тревогу. Генрих и Анна решили, что больше медлить нельзя, и дали указание Уолси вызвать Кампеджи и незамедлительно вынести решение по делу о браке короля, воспользовавшись теми полномочиями, которые им были предоставлены ранее.

22 мая дю Белле проинформировал Монморанси о состоянии дел: «Положение Уолси критическое. Герцоги Саффолк и Норфолк настроены против него, ибо уверены, что, если бы он действительно хотел содействовать браку короля [с Анной], он бы действовал с большим усердием». Кавендиш пишет об этом так: «Герцоги затеяли опасную игру и, сговорившись с леди Анной Болейн, затаились и выжидали удобного момента или случая, чтобы поймать кардинала в ловушку [западню]»³¹.

По просьбе Анны Генрих отозвал агентов Уолси Джона Тейлора и сэра Джона Рассела из Франции. Вместо них через Ла-Манш отправились Саффолк и Уильям Фицуильям. Король приказал им встретиться с Франциском и его матерью и предложить им от его имени любую помощь и содействие для выкупа сыновей французского короля, которые все еще находились в заложниках в Испании, в обмен на то, что Франциск и Луиза уговорят Климента вынести «окончательное решение» по делу о разводе. Кроме того, Генрих дал своему зятю секретное поручение – выявить тех предателей, о которых его предупреждал Брайан. Для Саффолка это была беспрецедентная возможность изобличить Уолси³².

Вскоре Генрих окончательно утвердил текст объемом 6500 слов, предназначенный для предъявления в легатском суде. Этот документ, за основу которого была взята «Королевская книга», представлял собой рукописное ходатайство о разводе (лат. libellus), в котором излагалась суть прошения, предназначенного для оглашения в суде. Окончательный вариант этой рукописи был впоследствии передан в библиотеку Тринити-колледжа в Кембридже, где он пролежал в безвестности до 1984 года. На шестнадцати листах из велени^[77] по двадцать шесть строк на странице, написанных искусной рукой мастера-переписчика, подробно анализируется запрет из Левит, которому, по мнению Генриха, следует смиренно подчиниться³³.

31 мая 1529 года Уолси и Кампеджи открыли заседание церковного трибунала в Парламентском зале в Блэкфрайерс, а 18 июня вызвали Генриха и Екатерину. К этому времени Генрих в целях соблюдения приличий отослал Анну в дом ее отца в Лондоне. В последнее время влюбленные были неразлучны. По замечанию дю Белле, он бы не удивился, если бы Анна оказалась в положении. Не в силах жить в разлуке, Генрих, путешествуя по Темзе, сделал остановку, чтобы повидаться с ней, при этом официально он объяснил свое решение тем, что хотел дождаться отлива, чтобы безопасно пройти под Лондонским мостом³⁴.

Накануне открытого заседания суда Екатерина обратилась к папе римскому с просьбой отложить слушание, однако судьи отклонили ее просьбу³⁵. Когда процесс начался, Генрих занял место под балдахином из золотой парчи справа от легатов. Екатерина разместилась слева от них. Когда ее вызвали, она прошла через весь зал и опустилась на колени перед королем в театральной позе, которую Кавендиш запечатлел в своих воспоминаниях.

«Сэр, – заговорила она на ломаном английском, – я заклинаю Вас во имя той любви, которая была между нами, и ради всего святого, позвольте мне отстоять справедливость и правоту».

Я призываю Бога и весь мир в свидетели. Я была Вам верной, послушной и смиренной женой, всегда готовой подчиниться Вашей воле и доставить Вам радость; которая никогда ничего не говорила и не делала против Вашего слова, которая всегда была довольна всем, что доставляло удовольствие и веселье Вам, как в малом, так и в большом; я никогда не роптала ни словом, ни выражением лица и не выказывала ни малейшего намека на недовольство³⁶.

Она настоятельно просила супруга избавить ее от «поспешных решений этого нового суда», пока она не получит «от своих друзей в Испании совета и наставления», которым она намерена следовать. Наконец, склонившись перед ним в смиренном поклоне, она умоляла его подумать о ее чести, чести ее дочери и его собственной. «Вверяю свое дело Богу»,– произнесла она, после чего поднялась с колен, сделала глубокий реверанс и вышла из зала с высоко поднятой головой³⁷.

Трижды судебный глашатай призывал ее вернуться, но она не ответила. Когда настал черед говорить Генриху, он повторил свое заявление, основанное на том, что он действует не «из-за какой-либо плотской похоти или неприязни к личности и возрасту королевы», а по причине искренних сомнений и «угрызений совести» в отношении своего брака. После этого он с жаром пустился цитировать свое ходатайство о разводе и вручил легатам законченную рукопись³⁸.

В отсутствие Екатерины юристам, представлявшим ее интересы, в частности Джону Фишеру, было поручено развалить дело Генриха. Фишер своим красноречивым выступлением на пятом заседании суда 28 июня, в котором он, опираясь на дату церковного календаря (это было после Рождества Иоанна Предтечи), прогневал Генриха тем, что сравнил его с библейским королем Иродом, который приказал обезглавить Иоанна Крестителя, осудившего его за развод с женой. Затем он передал легатам документ объемом 16 000 слов, в котором оспаривалось ходатайство Генриха³⁹.

Следующим этапом стало выступление свидетелей. Поскольку Генриху и Анне было крайне важно доказать, что первый брак Екатерины был консумирован, одним из первых был опрошен Уильям Томас, некогда камергер личных покоев принца Артура, который впоследствии перешел на службу к Генриху и был возведен в рыцари после битвы при Турне. На момент суда он уже отошел от дел и поселился в Уэльсе. Ему было «лет пятьдесят или около того», однако он помнил, как сопровождал уже женатого принца Артура, одетого в ночную рубашку, до дверей спальни принцессы часто и много раз, после чего он [Артур] входил в спальню и оставался там на ночь, а утром Томас встречал его у тех же дверей.

Как в Лондоне, так и в Ладлоу, Екатерина и Артур, «насколько ему известно, продолжали жить вместе как муж и жена, принц и принцесса Уэльские, на протяжении пяти месяцев или около того»⁴⁰.

Еще один свидетель, сэр Энтони Уиллоуби, в прошлом состоявший на службе у принца Артура, рассказал о том, как Артур, выйдя к завтраку после брачной ночи, попросил подать ему эля, добавив при этом: «Уиллоуби, подай-ка мне кубок эля, ибо этой ночью я побывал в самом центре Испании». Герцог Саффолк, поспешивший вернуться из Франции, чтобы выступить на суде, подтвердил эти слова. Неудивительно, что отец Анны также поклялся, что был свидетелем этого случая. Все, словно сговорившись, даже не допускали мысли о том, что со стороны юного Артура это могла быть обычная бравада подростка, который хвастался своими подвигами в постели в мужской компании придворных, посмеивавшихся над ним. Только граф Шрусбери, тесть Гарри Перси и один из верных сторонников королевы, остался при своем мнении, не желая рисковать⁴¹.

Тем временем на международной арене вновь произошли события, повлиявшие на дальнейший ход истории. Луиза Савойская и Маргарита Австрийская начали за спиной у Генриха переговоры о франко-габсбургском мире. Герцог Саффолк во время пребывания во Франции сделал все, чтобы расстроить эти планы, однако ему это не удалось, и он был вынужден признать свое позорное фиаско. Уолси хотел как можно скорее отправиться в Камбре, чтобы успеть к началу официальных переговоров, однако для этого пришлось бы приостановить слушания церковного трибунала, и Генрих послал вместо него епископа Катберта Тансталла и Томаса Мора. Почувствовав опасность, Уолси через дю Белле обратился к Франциску, чтобы тот заставил Климента немедленно дать разрешение на развод⁴².

Все эти усилия не дали результатов. 21 июня, за неделю до того, как Уильям Томас давал свои показания в суде, новый командующий французскими войсками в Италии граф де Сен-Поль потерпел поражение при попытке вновь захватить Геную и был взят в плен недалеко от Ландриано в 12 милях к юго-востоку от Милана. Франциску, имевшему на своем счету немало потерь, не хватало военачальников и денег для продолжения боевых действий, в то время как Карл, множивший свое богатство за счет поставок серебряных слитков из Северной и Южной Америки, не испытывал недостатка ни в том ни в другом. Крах французов окончательно убедил Климента в том, что он ничего не выиграет, сохраняя нейтралитет. Только Карл мог предоставить ему защиту, в которой папа римский так нуждался. «Я твердо решил,– заявил он,– стать сторонником империи, жить и умереть с такими убеждениями». 29 июня 1529 года он подписал Барселонский мирный договор с императором Карлом и пообещал коронацию в Болонье ему и прощение тем, кто был виновен в разграблении Рима⁴³.

После этого Карл направил в Лондон нового постоянного посла с письмами и сообщением для своей тетки. «Вы можете быть уверены,– должен был передать ей на словах посол,– что я принимаю Ваше дело близко к сердцу и готов приложить для его разрешения максимум стараний, как если бы оно касалось лично меня»⁴⁴. Императорским послом был назначен Эсташ Шапюи, энергичный и проворный придворный герцогства Савойского, уроженец Анси, человек, наделенный лукавой улыбкой, чутким слухом, улавливающим любые сплетни, богатым воображением и блестящим красноречием. Анна видела в нем сущее бедствие, поскольку он обладал талантом менять маски и говорить на разные голоса. Он быстро научился играть разные роли: придворного для Генриха, друга для Екатерины и шпиона для Карла. Однако его главной задачей было восстановить англо-габсбургский союз против Франции и защитить Екатерину и принцессу Марию от притеснений со стороны Генриха⁴⁵.

Теперь события начали развиваться стремительно. 5 июля в Камбре начались переговоры между Луизой и Маргаритой. Когда об этом узнали в Лондоне, то, по словам дю Белле, лицо Саффолка стало белым как мрамор, а Генриха – как алебастр: они знали, что их ожидает. 16 июля папа Климент вернул дело Генриха на рассмотрение в Рим. 23-го числа Кампеджи приостановил работу суда и отложил заседания до октября. Услышав об этом, Саффолк в негодовании встал с места и, стукнув кулаком по столу, произнес знаменитую фразу: «Клянусь мессой, теперь я вижу, как справедлива старинная поговорка: не будет в Англии счастья, пока среди нас будут кардиналы»⁴⁶.

Условия договора были согласованы в Камбре в течение месяца. Этот мирный договор, известный как «Дамский мир» (фр. Paix des dames), обязывал Франциска отказаться от ранее завоеванных территорий в Италии и Нидерландах, жениться на сестре Карла Элеоноре Австрийской и заплатить два миллиона золотых экю в качестве выкупа за своих сыновей. Катберт Тансталл и Томас Мор успели внести в договор дополнительные пункты, положившие конец экономической войне с Нидерландами, однако договор окончательно подорвал былой авторитет Уолси⁴⁷.

31 июля 1529 года Генрих и Анна покинули Гринвич и отправились в традиционное летнее путешествие по стране. Судя по всему, Екатерина не принимала в нем участия, и они проводили все дни вдвоем за охотой, а затем на пару недель остановились в Графтоне в Нортгемптоншире, небольшом, но живописном поместье, которое Генрих купил в 1526 году. Здесь, как никогда, стал проявляться властный характер Анны. Когда в Графтон для вручения верительных грамот прибыл Шапюи – это было после обеда,– он с удивлением увидел, что церемония внезапно приостановилась только потому, что Анна была готова выехать на охоту⁴⁸.

Узнав о подписании мирного договора, Генрих назначил на 3 ноября заседание парламента, чтобы объявить импичмент Уолси⁴⁹. Однако позже, к величайшему разочарованию Анны, он отступил от своего решения. Не позднее 14 сентября он разрешил Екатерине присоединиться к королевскому путешествию, а 19 сентября удостоил аудиенции Уолси и Кампеджи до отбытия последнего в Рим⁵⁰. Скованный нерешительностью, он сначала оказал им любезный прием, после чего все посетили богослужение. «После обеда» Генрих и Уолси беседовали наедине «на протяжении по меньшей мере двух часов». На следующее утро они снова провели в разговорах примерно столько же, потом вместе до обеда участвовали в заседании совета, после чего оба кардинала попрощались и отбыли⁵¹.

Несмотря на это показное проявление дружелюбия, если оно на самом деле было таковым, Уолси больше никогда не виделся с Генрихом. 9 октября, в первый день осенней судебной сессии – так называемой «сессии Михайлова дня» – в Суде королевской скамьи генеральный прокурор Кристофер Хейлз предъявил Уолси обвинение в превышении полномочий и посягательстве на верховную власть короля (лат. praemunire^[78]) (преступление, которое по древнейшим законам Англии причислялось к уголовным и состояло в получении и использовании папских булл из Рима с целью нанесения ущерба власти короля). По замечанию дю Белле, Уолси ничего не оставалось, кроме как согласиться либо с этим обвинением, либо с процедурой импичмента в парламенте. Умоляя короля проявить сострадание, Уолси написал ему письмо, в котором называл себя «Ваш жалкий, унылый и отчаявшийся священник» и «самый покорный бедный капеллан Вашей Милости, ничтожное создание и смиренный проситель», однако все было напрасно. 17 октября он был лишен Большой печати – эмблемы власти лорд-канцлера. 22 октября он признал себя виновным в praemunire, отказался от всей своей собственности в пользу Генриха и отдал себя на милость короля. Дю Белле далее сообщает, что «совет теперь возглавляет герцог Норфолк, а в его отсутствие – Саффолк, однако более других (фр. par dessus tout)– мадемуазель Анна». Томас Мор заменил Уолси на посту лорд-канцлера, однако без сохранения многих должностных обязанностей и привилегий своего предшественника⁵².

И снова Генрих дрогнул, послав Уолси «золотое кольцо… [то], которое тот хорошо знал, поскольку оно всегда служило знаком дружбы между ним и королем», и записку с пожеланием «сохранять хорошее настроение, ибо Вы, как и прежде, можете рассчитывать на благосклонность Его Величества». К 27 октября дю Белле уже начал было подозревать, не собирается ли кардинал вернуть себе власть. Генрих, исполненный теплых чувств, понимал, что между ним и Уолси существовала глубокая эмоциональная привязанность, разорвать которую было нелегко. Почти двадцать лет они действовали сообща. Нередко они вместе прогуливались рука об руку в уединенных садах королевских дворцов, занятые беседой. Кроме того, Генрих, как и все нарциссы, не желал признать своей ошибки в том, что так долго доверял Уолси⁵³.

Тем временем в сердце Анны тлели давние обиды. Вернувшись с Генрихом в Виндзорский замок, пока Уолси находился в Ишере в Суррее, она вместе с отцом и двумя герцогами разрабатывала план отмщения. Дю Белле, поехав навестить кардинала в Ишере, застал его в слезах. Уолси обратился к Франциску и его матери с просьбой спасти его, умоляя их напомнить Генриху о том, какую пользу он мог принести. Из всех врагов Уолси больше всего боялся Анны, которая, по его словам, «вынудила [короля] пообещать, что он больше не удостоит его аудиенции, потому что она опасается, что король не сможет сдержать жалости к нему». По свидетельству Кавендиша, Уолси называл Анну «ночной вороной» – женщиной, которая засиживалась допоздна в покоях короля и внушала ему вредные мысли⁵⁴.

Вскоре после Рождества Уолси заболел водянкой и лихорадкой. Он попросил прислать к нему доктора Баттса. Генрих удовлетворил его просьбу и вместе с доктором прислал еще одно кольцо, а Анна – исключительно по настоянию короля – добавила от себя золотой слиток. Баттс доставил дары, сопроводив лечение «самыми утешительными словами, какие только можно было придумать», и Уолси пошел на поправку⁵⁵.

Словно утопающий, хватающийся за соломинку, Уолси щедро делился с друзьями и недругами доходами от церквей, которые пока еще были под его контролем. Так, Джордж Болейн получил пожизненную годовую ренту 200 фунтов (свыше 200 000 фунтов в переводе на современные деньги)⁵⁶. Однако и это не помогло. Несмотря на огромное количество новых просьб и ходатайств, которыми он забрасывал Генриха в течение 1530 года, он получил от него лишь условное прощение вины. Его доверенное лицо Ричард Пейдж доставил Анне письмо с просьбой вступиться за кардинала, но оно осталось без ответа. По словам Ричарда, «она сказала добрые слова, но вступиться за Вас перед королем не обещала». На самом деле он имел в виду следующее: «Никто не осмеливается говорить с королем в защиту Уолси из страха вызвать недовольство мадам Анны»⁵⁷.

Лишенный возможности приближаться ко двору более чем на семь миль, Уолси возобновил попытки добиться помощи со стороны Франциска и Луизы, а затем отправился в Ричмонд. Там он оставался до начала апреля 1530 года, когда ему было дано разрешение поехать на север для исполнения обязанностей в сане архиепископа Йоркского. Уолси взял с собой крупную денежную сумму, а также положенную ему пенсию в 1000 марок, декоративных тканей и серебряной посуды в достаточном количестве, чтобы разместиться в пяти комнатах⁵⁸, и фактически отправился в изгнание.

К концу ноября Уолси умрет. Решающий удар (фр. coup de grâce) ему нанесли герцог Норфолк и Анна, которые вынудили итальянского врача Уолси Агостино Агостини дать показания против опального кардинала, который якобы вступил в заговор с папой римским, Францией и, возможно, с Карлом с целью восстановления своих полномочий. Вечером 4 ноября Уолтер Уолш, который вместе с братом Анны доставлял ей секретные послания, и, по иронии судьбы, тот самый Гарри Перси въехали верхом во двор замка Кавуд, служившего главной резиденцией архиепископов Йоркских, когда обитатели замка ужинали. Перси арестовал Уолси, в то время как Уолш в капюшоне, скрывавшем его лицо, схватил Агостини и объявил его изменником. Ослабевшего и больного Уолси перевезли в дом графа Шрусбери в Шеффилд-парк, где ему было разрешено отдохнуть до приезда сэра Уильяма Кингстона, который должен был доставить его на юг. Агостини был заключен в Тауэр, потом доставлен в дом Норфолка, где он оставался до тех пор, пока не «запел под их дудку»⁵⁹.

Уолси смог доехать только до Лестерского аббатства, где и скончался после нескольких острых приступов рвоты и диареи. Отныне он более не встанет между Болейнами и монаршей властью. Они верили в то, что будущее принадлежит им, и намеревались воспользоваться этим в полной мере⁶⁰.

16. Группа поддержки из Дарем-хауса

Анна понимала, что ее отношения с Генрихом, до сих пор исключавшие физическую близость, не могут длиться вечно. Все шло хорошо, пока они оба преследовали общую цель – брак. Однако месяцы, последовавшие за провалом суда в Блэкфрайерс и отставкой Уолси, стали настоящей проверкой на прочность. Никогда еще перспектива развода короля не была столь призрачной. Генрих по-прежнему был в браке с Екатериной, а Анна была для всех просто «госпожа Болейн» или «госпожа Анна». Да, он пообещал сделать ее своей супругой, а она – подарить ему законного наследника. Теперь, когда в их деле наметился застой, его влечение к ней только усилилось, потому что появилось препятствие, подогревающее страсть. Позже, когда в его жизни вновь наступил подобный период вынужденного воздержания, он признавался, что его одолевают эротические сны. Однако в годы увлечения Анной он не осмеливался заводить интрижку на стороне¹. При дворе было трудно сохранить в тайне личную жизнь – даже в самых уединенных «личных» покоях короля. Придворные и лакеи были повсюду, везде были свои глаза и уши. Кроме того, он не видел достойной особы, с которой мог бы вступить в любовную связь. Анна заставляла его ждать, сам же он искренне полагал, что будет верен ей всегда, как его отец был верен его матери. По словам придворных, наблюдавших за их отношениями, король был так сильно влюблен в Анну, что не мог провести в разлуке и больше часа². По-видимому, для него сладчайшим из объятий было то, которого он еще не вкусил.

Для Анны все обстояло иначе. Могла ли она теперь положиться на него в деле о разводе после двух лет неудач? Нерешительность, с какой он действовал в отношении Уолси, заставила ее усомниться во многом. Она связала свое будущее с Генрихом, однако он по-прежнему метался между ней и Екатериной, не в силах сделать выбор между законной супругой и женщиной, брака с которой он так страстно желал. Она терзалась сомнениями не впервые. Когда Генрих дистанцировался от нее во время эпидемии потливой горячки и уехал в Хансдон, она повиновалась его совету «гнать из головы дурные мысли» о его неверности и довериться торжественному заявлению короля: «…где бы я ни находился, я все время с Вами», скрепленному подписью «Генрих неизменно верный». Однако ей было недостаточно высокопарных заверений. Она знала: чтобы сдвинуться с мертвой точки, ей необходимо закалить его характер. Если она пока не может стать законной супругой Генриха и соправительницей, то при содействии своей семьи она может стать для него помощницей в управлении страной, как это делали мать и сестра Франциска, чему она была свидетельницей, живя при французском дворе. Стремление Анны во что бы то ни стало стать королевой не означает, что она была беспринципной карьеристкой. Напротив, ей не терпелось воплотить в жизнь те идеалы и принципы, которые она исповедовала.

12 октября, через три дня после того, как Уолси было предъявлено обвинение в том, что он посмел поставить интересы папы римского выше интересов короля, посол Франции Жан дю Белле, последние недели находившийся на своем посту, в зашифрованном донесении, адресованном герцогу де Монморанси, прямо высказался о том, что Анна и ее отец (фр. Monsieur Boullan et la Demoiselle) вознамерились прибрать власть к своим рукам. По его словам, отец Анны признался в том, что другие члены совета, даже герцог Норфолк и герцог Саффолк, больше «не пользуются доверием, за исключением тех случаев, когда его оказывает [Анна], если пожелает», и что «это столь же истинно, как и Святое Писание». Он не мог не заметить, что Саффолк был вычеркнут из списков: к концу года он все реже появлялся на заседаниях совета вовсе не из-за лености, как это принято считать, а по причине растущей неприязни к Анне. Она отвечала ему тем же. Прекрасно зная о его истинном отношении к ней, а главным образом об отношении к ней его жены, она будет впредь отвечать язвительными выпадами на любую колкость с их стороны. Этот обмен «любезностями» вскоре стал столь ожесточенным, что как-то раз Анна обвинила Саффолка в попытке растления его собственной дочери. Среди других, кто выводил ее из себя, была также Гертруда Блаунт и еще две придворные дамы Екатерины³.

Дю Белле рекомендовал Монморанси содействовать тому, чтобы в «общей дипломатической миссии по делам Франции» участвовал брат Анны Джордж, которого он называл «маленьким принцем» семьи (фр. petit prince) и которому предстояло стать особым послом в Париже⁴. Своим назначением на столь высокий дипломатический пост Джордж был обязан исключительно вмешательству Анны. С учетом того, что ему едва исполнилось двадцать пять лет и у него не было никакого дипломатического опыта, это был довольно рискованный выбор. Анна, понимая это, через отца попросила дю Белле проследить за тем, чтобы Джордж был принят с особыми почестями. Ему не только должны были оказать радушный прием высокопоставленные придворные, имена которых указала сама Анна, но его полагалось встретить с таким же уважением, каким пользовался его отец, дипломат с большим опытом, даже если, как язвительно заметил дю Белле, все остальные сочтут, что эти церемонии больше напоминают фарс⁵.

Анна требовала свежих решений не только в политике, но и в архитектуре. Спустя всего два дня после того, как Уолси отказался от своей собственности в пользу короны, она, ее мать и король в сопровождении Генри Норриса тайно отправились на королевской барке в Йорк-плейс в Вестминстере для осмотра новых владений. Там они внимательно наблюдали за тем, как королевские служащие составляли подробную опись имущества опального кардинала. Не прошло и нескольких недель, как Генрих и Анна представили королевскому архитектору Джеймсу Нидхему планы строительства нового дворца, который должен был называться Уайтхолл. По своему размаху их грандиозный замысел значительно превосходил строительные планы Уолси и предусматривал новые жилые помещения, обширные сады, поле для турниров, теннисные корты, лужайки для игры в кегли, арену для петушиных боев и охотничьи угодья. Арена для петушиных боев должна была иметь отделку из цветного камня с изображением животных, позолоченные флюгеры и сиденья, предназначенные специально для Генриха и Анны, которая была большой любительницей таких зрелищ. Она уговорила Генриха построить такую же арену в Гринвичском дворце. Позже она потребовала соорудить деревянные клетки для «павлина и пеликана, привезенных для короля из Ньюфаундленда [то есть Северной Америки, что позволяет предположить, что Анна называла павлином обыкновенного индюка]», чтобы закрывать их на ночь, поскольку «своим шумом они тревожили ее сон ранним утром». Новый охотничий парк в Уайтхолле с пернатой дичью и кроликами, которых выращивали в близлежащих хозяйствах, предполагалось огородить рвом и внутренней стеной, протянувшейся на две мили вдоль южной, западной и северной сторон дворца. Венцом строительных и ландшафтных работ должен был стать Сент-Джеймсский дворец на другой стороне охотничьего парка, предназначавшийся для будущего сына и наследника Генриха и Анны⁶.

На то время это был самый амбициозный строительный проект Генриха. Работы по возведению новых зданий стоили колоссальных денег и требовали сноса сотен расположенных по соседству домов, большинство из которых принадлежало домочадцам Уолси, а это повлекло за собой операции с земельными участками, сделки купли-продажи и конфискацию имущества. Крупнейшая сделка затронула настоятеля и монахов Вестминстерского аббатства, которым пришлось уступить под новый парк около 100 акров принадлежавших им земель. Взамен они получили земли в Беркшире. Для строительства Сент-Джеймсского дворца был снесен средневековый женский госпиталь для прокаженных, а штат работавших там сестер распущен⁷.

Лучшие помещения в новом дворце, те самые, которые Уолси в свое время предполагал занять сам, были отведены для Анны. Их внутреннее убранство, по примеру обширного переустройства, затеянного ею и Генрихом в другом дворце, Хэмптон-корте, должно было включать элементы «античного декора», дабы имитировать стиль французского Ренессанса, формировавшегося буквально на ее глазах в замке Гайон кардинала Жоржа д’Амбуаза. Уайтхолл стал любимой резиденцией Анны отчасти по этим причинам, но главным образом потому, что в ее проекте не предусматривались покои для Екатерины. Указы и распоряжения о начале строительства появились в первые месяцы 1530 года⁸.

В целях дальнейшего укрепления влияния своей семьи Анна содействовала продвижению отца и брата. 8 декабря Генрих присвоил сэру Томасу Болейну, виконту Рочфорду, графские титулы Уилтшир и Ормонд, а через месяц назначил его лордом – хранителем Малой печати, наделив его полномочиями контролировать большую часть государственных расходов. Вслед за этим он передал в пользование новоиспеченного графа Уилтшира особняк Дарем-хаус на улице Стрэнд, ранее принадлежавший Уолси, со всеми ценностями, находившимися в нем, а также назначил отцу Анны целый ряд щедрых ежегодных выплат и пенсий. Джордж получил титул виконта Рочфорда, а его супруга, отныне виконтесса, стала именоваться «леди Рочфорд». С этого момента придворный титул Анны будет звучать как «леди Анна Рочфорд»⁹.

Вместе с титулом графа Ормонда отец Анны получил наконец официальное право на те владения в Англии, на которые он претендовал более десяти лет. Это стало возможным в результате окончательного урегулирования дел с Батлерами. Согласно документам сделки, оформленной в 1528 году, Пирс Батлер отказывался от своих имущественных притязаний, а взамен получал во владение графство Оссори, а также бывшие владения Ормондов в Ирландии в долгосрочную аренду. Анне больше не нужно было оставаться в невестах, ожидая брака с сыном Пирса Батлера, сэром Джеймсом¹⁰.

На следующий день после присвоения новых титулов Генрих устроил банкет во дворце Уайтхолл для Болейнов и других тщательно отобранных именитых гостей, во время которого Анна занимала место рядом с королем, как если бы она уже была королевой. «Такого в этой стране еще не бывало»,– возмущенно отозвался шокированный происходящим Эсташ Шапюи. За торжественным обедом последовали танцы и развлечения, и «казалось, что не хватало лишь священника с обручальными кольцами и благословением». Генрих предусмотрительно отослал Екатерину из дворца, «дабы она в одиночестве предавалась празднику скорби и слез»¹¹.

Анна хотела, чтобы Екатерина навсегда была отстранена от двора, ее свита распущена, а общение с любимой дочерью, принцессой Марией, которой вскоре должно было исполниться четырнадцать лет, ограничено или прекращено – так мать и дочь не смогли бы вступить в заговор против нее. Однако добиться этого было совсем не просто. За девять дней до банкета, в день святого апостола Андрея Первозванного, Екатерина, не сдержавшись, упрекнула Генриха в том, что он более не желает есть с ней за одним столом и появляться в ее покоях, в итоге между ними разразилась бурная ссора. Устав от ее постоянных жалоб и обвинений, Генрих сделал ей внушение, основываясь на собственной интерпретации Левит. В ответ на его аргументы Екатерина гневно возразила: «Мне нет до этого никакого дела». Только папе римскому дано право решать это, а «на каждого правоведа или богослова, который поддержит Вас и выступит против меня, я найду тысячу тех, кто сочтет наш брак богоугодным и нерасторжимым».

Это привело к разногласиям с Анной, которая прекрасно понимала, что словесными перепалками с женой Генрих лишь навредит себе. «Разве я не говорила Вам,– укоряла она его,– что, когда Вы спорили с королевой, она была уверена, что одержит верх? Я ясно вижу, как одним прекрасным утром Вы уступите ее доводам и откажетесь от меня». В порыве откровенности она посетовала на то, что из-за его нерешительности ее молодость прошла напрасно: «Я слишком долго ждала, в то время как могла бы удачно выйти замуж и заиметь детей, которые служат нам главным утешением,– но увы, прощай мое время и моя молодость». Несмотря на напускную браваду, в душе она никогда не чувствовала себя такой уверенной, какой хотела казаться¹².

Все закончилось тем, что Анна отказалась праздновать Рождество с Генрихом. А он в отместку провел праздники с Екатериной в Гринвиче, чем немало опечалил Анну¹³. Первая размолвка закончилась так же быстро, как началась,– Генрих сдался. В канун Нового года в качестве примирительного жеста он отправил к Анне Уолтера Уолша, надеясь задобрить ее суммой в 110 фунтов (более 110 000 фунтов в современной валюте). В последующие двадцать месяцев с почти возмутительной щедростью король осыпал ее деньгами и подарками. Доставленная Анне партия пурпурного бархата и «особой шерстяной материи» стоила 219 фунтов 11 шиллингов 4 пенса. Уильям Локк, торговец-протестант из Норфолка и один из постоянных поставщиков дорогих тканей для Анны, выставил королю счет на 232 фунта 10 шиллингов 3 пенса за «шелка и другие разные вещи» для нее. Одна только покупка алого атласа обошлась в 16 фунтов. Анне регулярно выделялись деньги на домашние платья, ночные сорочки, накидки и рукава модного кроя, некоторые из которых были пошиты личным портным Генриха Джоном Скатом, которого он впоследствии передаст ей в услужение, а также на меха, дубленые шкуры (специально выделанные овечьи шкуры мехом наружу) и льняные ткани¹⁴.

Из желания угодить ее спортивным и охотничьим увлечениям, а возможно, и для того, чтобы напомнить, что она «поразила его в самое сердце», Генрих присылал ей арбалеты, стрелы, древки для стрел, перчатки для стрельбы и специальные напульсники, защищавшие запястье. Снаряжение для верховой езды включало седла, одно из которых было изготовлено «по французской моде с пуховой подушкой из черного бархата» и «навершием из позолоченной меди с выгравированными буквами и античным орнаментом». В комплекте с седлом также шли монтуар, сбруя, «украшенная по краям шелковой и золотой бахромой с кистями и кнопками из шелка и золота», удила, поводья и подпруги. Были также специально заказаны два седла из тончайшей испанской кожи, одно из которых, «дамское», размещалось позади основного, так чтобы Анна могла ехать верхом вместе с Генрихом. Генрих даже заказал два седла из черной кожи с двойной упряжью и хомуты для мулов, чтобы перевозить Анну в паланкине.

Вероятно, к подаркам Генриха можно отнести и золотой свисток в виде пистолета, украшенный лиственным орнаментом в технике рельефной чеканки, который сейчас хранится в Музее Виктории и Альберта как «свисток Анны Болейн». Кроме своего основного предназначения – приманивать соколов или ястребов, которые по его звуку возвращались на руку охотника в перчатке,– в этом свистке к тому же имеются две зубочистки, одна прямая, другая с серповидным наконечником, и специальная ложечка для удаления ушной серы. Нередко такие свистки использовались как декоративный элемент одежды – их носили как украшения или пришивали на костюмы для маскарадов – но, как бы то ни было, они были чрезвычайно практичны¹⁵.

Генрих выплачивал жалованье и аннуитеты Джорджу Тейлору, главному сборщику податей с владений Анны, который перешел к ней на постоянную службу от ее отца, «дабы заниматься делами миледи Анны Рочфорд», а также слугам, находившимся в непосредственном подчинении Анны¹⁶. Вознаграждение от короля получил некий слуга, выследивший на охоте зайца для Анны, а также слуги ее отца за то, что доставили в качестве подарка королю ястребов, сапсана и ястреба-тетеревятника. Слуга леди Рассел получил 2 фунта за «оленя и борзую для миледи Анны», а слуга мэра Лондона – 6 шиллингов 8 пенсов за принесенные Анне вишни. Генрих оплачивал немалые карточные долги Анны, а также дал ей 20 фунтов, чтобы выкупить из ломбарда драгоценность, заложенную ее сестрой Мэри. В феврале 1531 года Джорджу Тейлору было выдано 66 фунтов 13 шиллингов 4 пенса на покупку фермы в Гринвиче, поступившей в пользование Анны. Спустя несколько недель оружейный мастер Генриха получил 2 фунта 4 шиллинга 7 пенсов «за отделку стола латунью [сплавом меди, цинка, свинца и олова] и золотом для миледи Анны Рочфорд», а вознаграждение ее вышивальщицы составило 18 фунтов 14 шиллингов 9½ пенса за работу вперед¹⁷.

Одурманенный любовью к Анне Генрих дарил ей целые ларцы драгоценных украшений тонкой работы – он был словно щенок, заискивающий перед хозяином. Он заплатил золотых дел мастеру Корнелиусу Хейсу 7 фунтов 18 шиллингов 8 пенсов за украшение из монетного золота^[79] с девятнадцатью бриллиантами, символизирующее истинную и верную любовь [имеется в виду украшение в форме двойного узла], чтобы Анна могла надеть его в День святого Валентина. Позже он потратил еще 9 фунтов и 3 пенса на девятнадцать крупных камней для украшения ее арселе. «Колесо Екатерины», брошь из чистого золота, украшенная тринадцатью бриллиантами, стоила 3 фунта 19 шиллингов 4 пенса. Украшения из двадцати одного рубина, оправленных в розы из монетного золота, стоили 4 фунта 4 шиллинга. Среди прочих подарков были «сердца из роз», инкрустированные двадцать одним бриллиантом, золотой пояс, два браслета с бриллиантами и жемчужинами, слитки из монетного золота, «золотая кайма для рукавов с бриллиантами и жемчужинами», золотые пуговицы, «цветок борассы с бриллиантами», кольцо с крупным плоскогранным алмазом и брошь с изображением Булонской Богоматери, особенно почитаемой англичанами, которые часто путешествовали через Ла-Манш¹⁸. Брошь, очевидно ставшая новогодним подарком для Анны в 1531 году, свидетельствует о том, что, по-видимому, ни даритель, ни получательница подарка, последовательница идей Лефевра, не имели ничего против канонического изображения Девы Марии¹⁹.

Однако, даже принимая бесчисленные подарки, которыми осыпал ее Генрих, Анна не желала, чтобы ее любовь покупали. Она по-прежнему оставалась его возлюбленной, но не была его женой. Ища поддержки, она обратилась к своей семье, которая теперь обосновалась в Дарем-хаусе на Стрэнде. Болейны, как никогда прежде, ощущали свою сплоченность и действовали единым фронтом, зная, что у них есть тайное оружие. В августе 1529 года, находясь в графстве Эссекс во время летней поездки короля по стране, Генрих и Анна со свитой, в которой были Стивен Гардинер и Эдвард Фокс, остановились в Уолтемском аббатстве. Именно здесь Гардинер и Фокс вновь повстречались со своим давним знакомым по Кембриджу. Этого сорокалетнего богослова звали Томас Кранмер; он проживал по соседству у своих родственников Кресси и обучал двух их сыновей. Гардинер и Фокс поселились в доме Кресси и как-то в разговоре за обедом посвятили Кранмера в дело о разводе. Кранмер был первым, кто посмотрел на эту проблему шире и вместо того, чтобы добиваться аннулирования брака в Риме, предложил привлечь ученые умы из ведущих европейских университетов, которые могли бы высказаться в пользу Генриха. Такая поддержка укрепила бы нравственный авторитет Генриха, что могло бы стать веским аргументом при рассмотрении дела в Ватикане²⁰.

Когда поездка закончилась, Фокс познакомил Генриха с Кранмером, и король включил его в группу соавторов, помогавших ему в составлении ходатайства о разводе в церковный трибунал, которое он представил в легатском суде в Блэкфрайерс²¹. Команда, в которую, кроме самого Фокса, входили Джон Стоксли и Николо де Бурго, к этому времени уже перебралась в Дарем-хаус, где они работали под присмотром Томаса Болейна. Последнее полученное ими задание заключалось в том, чтобы отыскать новые, более убедительные аргументы в пользу развода²².

Когда Генрих начал партиями отправлять своих агентов и послов в Европу, брат Анны покинул Англию первым. Имея при себе 240 фунтов на предстоящие расходы и письма об аккредитации, подписанные Генрихом, в которых король рекомендовал его как «камергера личных покоев», Джордж отправился в Париж в сопровождении Джона Барлоу, выступавшего в качестве курьера, вскоре после того, как Уолси признал себя виновным в превышении полномочий²³. Стоксли должен был оказывать ему поддержку как более опытный дипломат. Им предстояло объяснить Франциску основные доводы Генриха так, как они были изложены в ходатайстве о разводе, чтобы убедить короля Франции поддержать Генриха в Риме, но самое главное – они должны были посетить университет на левом берегу Сены и уговорить светил богословского факультета Сорбонны дать положительное заключение в отношении развода²⁴.

Следующим должен был отбыть отец Анны. Он направился в Болонью во главе особой делегации, куда в числе прочих входил и Томас Кранмер. Им предстояло договариваться с Карлом и папой римским²⁵. Карл, которого папа после длительного заточения наконец короновал императором Священной Римской империи и королем Ломбардии, стал более могущественным, чем когда-либо. 14 октября 1529 года во время турецкой осады Вены его испанские стрелки метким огнем аркебуз разгромили войско султана Сулеймана так же, как это было с французами при Павии четырьмя годами ранее. Теперь Карл мог полностью сосредоточиться на Италии и Германии.

5 ноября 1529 года Карл с триумфом въехал в Болонью под приветственные крики: «Карл! Карл! Империя! Империя! Победа! Победа!» Встретившись с Климентом – с ним они поселились в смежных покоях в палаццо Комунале (палаццо д’Аккурсио),– он спешился и пал перед ним на колени. Карл был столь самоуверен, что наотрез отказывался освободить двух сыновей Франциска, которые уже долгое время находились в плену в Испании, пока выкуп за них не будет выплачен полностью. По крайней мере, у Болейнов в этой связи появилась возможность поторговаться с Франциском и его матерью, которые были готовы на все, чтобы вернуть юношей на родину²⁶.

Добравшись до Болоньи на второй неделе марта, отец Анны убедился в том, что Карл был глух ко всем аргументам Генриха. По словам императора, Болейну «верить нельзя… ибо он является заинтересованной стороной». Карл был настроен решительно: «Я намерен добиваться справедливого разрешения дела в суде». Сэр Томас, впоследствии объясняясь с Генрихом, рассказывал, что император яростно отстаивал свое мнение. «Он настроен против Вас в этом важном деле Вашего Величества, что выражается не только в тоне его речей и в том, что он говорит, но и в том, что он часто повторяет одно и то же»²⁷.

Столь же неудачными оказались переговоры делегации короля с папой Климентом, который потребовал, чтобы Генрих явился в Рим, и запретил ему жениться во второй раз, пока не будет выслушана апелляционная жалоба Екатерины. На аудиенции 23 марта папа оставался тверд и непреклонен. «Папа идет на поводу у императора, поэтому он не захочет и не осмелится вызвать его неудовольствие»,– горестно сокрушался Болейн²⁸.

Тем временем в Париже при французском дворе младший Болейн произвел благоприятное впечатление своей учтивой обходительностью и обаянием, а также умением изъясняться просто и доступно, когда это необходимо. Ему удалось достичь кое-каких результатов, общаясь с богословами из Сорбонны, однако прежде чем ученые мужи смогли вынести заключение, Франциск уехал в Дижон, а уже в десятых числах января, когда Джордж удостоился аудиенции Франциска в Труа, тот вел себя весьма уклончиво. Французский король подарил Джорджу баснословно дорогую золотую цепь стоимостью 2445 ливров – это был невероятно щедрый подарок, но в нем было куда меньше пользы, чем в вердикте сорбоннских богословов, который Джорджу так и не удалось получить. В середине февраля он вернулся в Дарем-хаус ни с чем²⁹.

Чтобы как-то поправить неудачу Джорджа, Томас Болейн на обратном пути из Италии заехал в Ангулем и встретился с Франциском и Луизой Савойской. Этот визит прошел с куда большим успехом. В обмен на обещание англичан внести свыше 100 000 золотых экю за сыновей Франциска, которые до сих пор находились в заложниках у Карла, король Франции приказал ректору Парижского университета Пьеру Лизе усмирить несогласных в Сорбонне. Когда вердикт в пользу Генриха наконец был вынесен (за проголосовало пятьдесят три человека, против – сорок семь), Джон Барлоу немедленно отправился с ним в Рим. Эта весть так обрадовала Генриха, что он приказал глашатаю зачитать текст принятого решения на улицах Лондона³⁰.

Пока Томас и Джордж Болейны находились за границей, Гардинер и Фокс побывали в Оксфорде и Кембридже, где они надеялись собрать материалы, которые пригодились бы в Риме. Ловко переобувшись после отстранения Уолси, Гардинер теперь был секретарем Генриха. Другие агенты, многие из которых работали под началом Стоксли, старались привлечь на свою сторону ученых мужей из университетов Европы: в Анже, Орлеане, Бурже, Пуатье и Тулузе во Франции; Венеции, Падуе, Павии и Ферраре в Италии; Саламанке и Алкале в Испании и еще в Германии. Те, кто отправился в Италию, шерстили библиотеки Рима, Венеции и Падуи в поисках греческих, латинских и древнееврейских источников, где освещались бы вопросы брака и полномочий папы римского. Поначалу их рвению препятствовали библиотекари, неохотно открывавшие для них свои двери. Один из агентов Стоксли жаловался на то, что в Венеции ему пришлось столкнуться с предательством брата Казали, Джамбатисты, который солгал, сказав, что знает, где найти одно письмо на греческом языке, а потом несколько недель подсовывал агенту поддельный каталог книг в библиотеке Святого Марка. Анна обратила особое внимание на заявление агента о том, что Джамбатиста был шпионом папы Климента³¹.

К лету 1530 года Стоксли, объехав девять университетов Европы, собрал немало решений в пользу короля. Не обошлось здесь и без хитрости. Вердикт из Анже назвали благоприятным для Генриха, хотя на самом деле он звучал довольно двусмысленно: богословы утверждали, что союз с вдовой умершего брата не запрещен и что папа вправе не счесть данное обстоятельство препятствием к браку, если на то имеется разумное основание³².

Но как могло послужить это новообретенное оружие Генриху и Анне? Команде из Дарем-хауса потребовался не один месяц, чтобы добиться ощутимых результатов. Впрочем, когда дело было сделано, Фокс порадовал Генриха, представив ему досье объемом 110 страниц на латинском языке, в котором излагалась суть «истинных различий между властью короля и властью церкви». Судьбоносный документ, неприглядный внешний вид которого контрастирует со значимостью его содержания, поначалу был озаглавлен так: «Составлено на основе текстов Священного Писания и сочинений католических авторов» (лат. Ex sacris scripturis et authoribus Catholicis), а сегодня известен как «Довольно внушительная коллекция» (лат. Collectanea satis copiosa). За основу была взята «Королевская книга», подкрепленная новыми, тщательно подобранными текстами из Библии, сочинениями Отцов Церкви, постановлениями церковных советов, положениями римского права, выдержками из свода англосаксонских законов, историческими фактами и хрониками. На основании всего этого было сделано довольно смелое заявление о том, что папа римский является лишь епископом Рима. В этом случае его юрисдикция не распространяется за пределы его епископата, в то время как король Англии считается «наместником Христа в своем королевстве»³³.

Согласно этому документу, Генрих обладал такими же «имперскими» полномочиями, какие были у императоров ранней Византийской империи, в частности у Константина Великого, у Юстиниана и у ветхозаветных царей Давида и Соломона (этих царей Генрих особенно любил и мог дословно цитировать тексты Ветхого Завета, а также почитал Кодекс (лат. Codex Iustiniani) и Институции Юстиниана (лат. Iustiniani Institutiones)). Стоит Генриху только пожелать, и он может вернуть себе полагающиеся полномочия и сам назначать епископов, а не предлагать кандидатов на рассмотрение папы, при этом он также вправе самостоятельно реформировать монастыри. А это значит, что в дальнейшем он может поручить архиепископу Кентерберийскому или группе епископов самостоятельно разобраться в деле о разводе, которое «тревожит его совесть», и вынести вердикт без возможности обжаловать решение. Как утверждал Фокс, подобный подход к делу о разводе не сделает Генриха еретиком, подобным Лютеру. Он всего лишь вернет себе законные права, которые исторически принадлежали англосаксонским и нормандским королям, но были узурпированы папским престолом. (Некоторые доводы были вполне справедливы, хотя исторический контекст мог быть истолкован ошибочно; другие доводы составители досье исказили намеренно, желая заставить короля поверить в то, во что они хотели, чтобы он поверил.) Ранее с подобными смелыми заявлениями выступал лишь Генрих II в конце 1169 года в разгар ссоры с архиепископом Томасом Бекетом, однако после убийства Бекета и разразившегося в этой связи скандала королю пришлось покаяться.

Досье понравилось Генриху сразу же, и он оставил одобрительные примечания в сорока шести местах, комментируя текст следующими латинскими выражениями: «из какого источника?» (лат. ubi hic?), «касательно противозаконных браков» (лат. de illicitis matrimoniis) и «обрати внимание» (лат. bene nota). Он пришел в неистовство, увидев доказательства своей правоты: в свое время он не зря требовал, чтобы Уолси не мешкая вынес на рассмотрение его дело об аннулировании брака и добился его рассмотрения в Англии³⁴.

К этому времени сессия парламента, созванного Генрихом по делу об импичменте Уолси, уже завершилась. Единственное, что оставалось сделать законодателям по поручению короля,– рассмотреть беспрецедентный законопроект, освобождавший короля от обязанности выплачивать ранее взятые займы. Когда закон был принят, некоторые члены палаты общин, воспользовавшись моментом, потребовали провести реформу церкви. Были одобрены законопроекты о снижении платы за утверждение завещаний и проведение поминальных служб; а также устанавливались наказания для представителей духовенства, пренебрегающих своими обязанностями. Отныне закон предписывал церковникам проживать в своем приходе и предусматривал большие штрафы за деятельность, не относящуюся к духовной сфере³⁵.

После этого Генрих в ожидании вестей из Европы объявил перерыв в работе парламента до 1 октября 1530 года. В этот период он потребовал, чтобы его новый лорд-канцлер Томас Мор вновь занялся «важным делом». Мор осознавал шаткость своего положения и понимал, что за благосклонность короля приходится платить, поэтому ему не оставалось ничего другого, кроме как согласиться. По приказу короля он отправился в Дарем-хаус, однако, ознакомившись с некоторыми материалами Фокса, понял, что его собственное мнение осталось прежним. Впоследствии он вспоминал, как Генрих, услышав эту неприятную новость, ответил, что «он никогда не желал никому доставлять беспокойство проблемами, которые тревожат лишь его собственную совесть» и что в деле о разводе он будет прибегать к услугам лишь тех советников, «чья совесть не омрачена сомнениями и кто искренне убежден в правоте Его Величества». В ответ на это Мор обещал Генриху верно и преданно служить ему «в других делах». Это была своего рода сделка с дьяволом: Мор знал, что снисходительность короля не безгранична, однако в данный момент он был признателен Генриху и за это³⁶.

Томас Мор, прославленный автор знаменитой «Утопии», произведения, в котором он рисует картину будущего Нового мира, где правители являются философами, а философы – правителями, терпеливо выжидал, когда наступит его час. Однако другие защитники Екатерины не молчали. Среди них особенно выделялись Джон Фишер, запомнившийся всем своим красноречивым выступлением на суде в Блэкфрайерс, и Томас Абель, один из духовников Екатерины. Джон Фишер призвал папу Климента объявить принятые недавно законы о церковной реформе «не имеющими законной силы» на том основании, что у парламента не было достаточных полномочий. Кроме того, он написал книгу в защиту Екатерины «О бракоразводных процессах» (De Causa Matrimonii), которую Шапюи тайно переправил в Испанию, где она и была опубликована. По мнению Болейнов, и Мор, и Фишер были людьми с испорченной репутацией, которых они намеревались исключить из числа советников Генриха и, по возможности, не допускать на заседание парламента, когда он соберется вновь. Когда Фишер и несколько слуг чуть не умерли по вине повара, который шутки ради или по ошибке, а может быть, и намеренно положил в пищу слабительное, все заподозрили в этом Анну и ее отца. Екатерина была настолько популярна в Лондоне, что многие горожане были готовы легко поверить в то, что Болейны способны на многое, в том числе и отравить епископа³⁷.

К весне 1530 года Генрих и Анна полностью помирились и повсюду разъезжали вместе верхом. Они часто катались на одной лошади, Генрих – впереди, Анна – сзади, опробуя одно из новых подаренных ей дорогих седел, чем приводили в изумление деревенских зевак. Как Анна и мечтала, она выезжала без сопровождения фрейлин и придворных дам, а значит, влюбленные могли проводить время наедине³⁸. По случайному стечению обстоятельств, несчастливому для них, примерно в это же время в синагоге состоялось бракосочетание иудея и вдовы его покойного брата³⁹. Вскоре Генриху придется назначить проктора, или защитника, который будет представлять его интересы в папской консистории^[80], дабы избежать решения, которое было бы по умолчанию вынесено в пользу Екатерины вследствие неявки ответчика⁴⁰. Еще одна проблема, которую им предстояло преодолеть, состояла в нежелании Екатерины покидать королевские резиденции. Пока Томас Болейн находился за границей, Екатерина заняла лучшие покои, вынуждая Анну отвоевывать себе место во дворце⁴¹. При всей несомненной преданности Генриха Анне борьба за то, чтобы полностью вытеснить Екатерину из его жизни, только начиналась.

17. Долгожданный прорыв?

В 1527 или 1528 году Анна и ее брат начали покупать книги, которые публиковались тремя передовыми издателями. В 1525 году, а затем еще раз, в 1526-м, Сорбонна и парижский парламент запретили переводить на французский язык тексты Священного Писания или отдельные его части, а также некоторые евангелические сочинения. Несмотря на этот запрет, Жак Лефевр д’Этапль и его друзья, чьи импровизированные семинары при французском дворе Анна хорошо помнила, нашли способ популяризировать свои реформаторские идеи, издавая тоненькие брошюры, написанные на обиходном французском. Как только эти книжечки появились в продаже, Анна с братом принялись с жадностью их читать¹.

Среди 910 книг, внесенных в опись Верхней библиотеки в Уайтхолле, составленную после смерти Генриха, нашлось как минимум пятнадцать, написанных Лефевром и его последователями, которые Симон дю Буа напечатал в Париже, а позднее в Алансоне: там религиозная группа Гийома Брисонне, известная как круг Мо, могла действовать свободно под защитой Маргариты Ангулемской. Еще три книги, изданные дю Буа, сейчас утеряны, однако когда-то хранились в той же библиотеке, поскольку их названия указаны в описи. Все эти книги являются большой редкостью. Чудом уцелели по меньшей мере четыре экземпляра, принадлежавшие Анне и Джорджу. Известно, что кроме них никто – ни английские придворные того времени, ни сам Генрих – подобных книг не покупал².

По тому же принципу издавались и труды, напечатанные самыми плодовитыми и востребованными последователями Лефевра – Мартеном Лампрером (который более известен как Мертен де Кейзер) и Иоганном Прюссом – младшим. В своей мастерской в Антверпене, где он также печатал книги для Уильяма Тиндейла, Кейзер за период с 1525 по 1534 год выпустил около тридцати богословских сочинений на французском языке, из которых тринадцать хранились в Верхней библиотеке. О Прюссе, который работал в Страсбурге, известно, что он напечатал лишь пять реформаторских сочинений на французском, причем три из них принадлежали Анне и Джорджу. Книги, приобретенные Анной до замужества, украшала буква А, увенчанная короной, а потом экслибрисом служили латинские буквы НА, означавшие «Генрих и Анна»³.

В общей сложности у Анны и Джорджа было около сорока евангелических книг на французском языке или напечатанных французскими издателями, причем автором некоторых из них был сам Лефевр⁴. Одним из их первых приобретений была книга «Приговор монаху Жану Гиберу» (Sentence de frère Jehan Guibert), напечатанная дю Буа в 1527 году. Она повествует об истории помилования монаха-подвижника, который был приговорен к сожжению на костре за призывы заменить мессу чтением Священного Писания. После четырех лет тюрьмы он был помилован, что ознаменовало не только его личную победу духа, но и победу для всего круга Мо⁵. В числе первых также была приобретена «Книга совершенной и истинной молитвы» (Le livre de vraye et parfaicte oraison), впервые напечатанная в 1528 году, в которой, помимо молитвы Господней, Символа веры и десяти заповедей, также приводились полезные советы о внутренних молитвах и благочестивых размышлениях. Это была одна из множества евангелических книг, в которых проповедовалась истинность и достаточность Священного Писания для понимания Слова Божьего⁶.

Благодаря щедрости Генриха Анна не испытывала нужды в деньгах и не отказывала себе в удовольствии приобретать роскошные издания религиозных книг более традиционного толка, что свидетельствует о том, что ее увлечение реформаторскими идеями не распространялось на традиционные предметы религиозного культа и ритуалы. Она начала с покупки двух часословов, которые сейчас находятся в коллекции замка Хивер. Первый из них, рукописный экземпляр, изготовленный в Брюгге около 1450 года, содержит двадцать три великолепные полностраничные миниатюры, в том числе сцену поклонения волхвов, восемь довольно крупных миниатюр вверху страницы и двадцать три миниатюры меньших размеров – все в обрамлении золотых гирлянд из фруктов и цветов, увитых стеблями и листьями аканта. Под полностраничной миниатюрой, изображающей сцену Судного дня, имеется надпись, сделанная рукой Анны: «Время придет / Я, Анна Болейн» (фр. Le temps viendra / Je anne boleyn), с изображением армиллярной сферы, одной из эмблем королевы Клод, которую Анна поместила между словами «я» и «Анна»⁷.

Следующим приобретением Анны был часослов, изготовленный в Париже около 1528 года братьями Жерменом и Жилем Ардуэнами. Братья печатали книги на велени малыми тиражами и по желанию клиентов рисовали иллюстрации вручную⁸. Экземпляр, принадлежавший Анне, был богато иллюстрирован. Внизу страницы напротив миниатюры, изображавшей Сретение, она написала:

Распространенное мнение о том, что эта надпись находится напротив изображения коронования Девы Марии, тем самым как бы подтверждая желание Анны стать королевой, несколько ошибочно: эта иллюстрация находится на другой странице.

По иронии судьбы ранее точно такую же книгу приобрела Екатерина. Она завещала ее одной из своих придворных дам, а в 1906 году книга перешла в собственность научной библиотеки Моргана в Нью-Йорке. Было ли это случайным совпадением или примером соперничества Екатерины и Анны? Если все-таки это было соперничество, то Анна одержала победу. Ее экземпляр отличает более высокое качество иллюстраций, и в нем больше декоративного обрамления страниц. Обычно издания часословов содержали молитвы, обращенные к разным святым; в экземпляре Екатерины есть два дополнительных рукописных листа с молитвами: первая обычно читалась в поклонение образу тела Христова^[81], вторая посвящена святому Роху, у которого верующие искали защиты от чумы, холеры и других эпидемий. Складывается впечатление, что две эти женщины по-разному читали свои книги, поскольку последователи Лефевра обычно подвергали сомнению практику поклонения образам и молитвы о заступничестве святых¹⁰.

Примерно в конце 1529 или начале 1530 года Анна пошла еще дальше, заказав лично для себя написанную вручную изящную французскую псалтирь, в которой на нескольких страницах появляется фамильный герб Рочфордов в виде ромба с монограммой, в которой ее инициалы соединены с инициалами Генриха. Эта книга, которая сейчас находится в библиотеке Гетти в Уормсли, свидетельствует о больших амбициях ее владелицы: обильная рубрикация текста и изысканное обрамление страниц – листья аканта, переплетающиеся с цветами и ягодами клубники, драгоценные камни, жемчуг, головы дельфинов и другие украшения-символы – все это говорит о ее желании объявить миру о своем скором вступлении в королевскую семью¹¹.

Каким образом ей доставались столь редкие издания? Что касается псалтири, то она была приобретена при участии дю Белле, который хотел заполучить один экземпляр и для себя. Печатные издания дю Буа и некоторые другие книги могли быть куплены Джорджем во время его дипломатических миссий во Францию в 1529 году и позднее. До этого времени снабжать Анну книгами мог Джон Барлоу, которому она пожаловала приход Сандридж. Известно, что Барлоу скупал книги в большом количестве во время своих частых поездок из Лондона в Париж и Италию¹².

Впоследствии Анна стала пополнять библиотеку, прибегая к услугам специальных агентов, которые разыскивали для нее библейские тексты на французском языке. Одним из них был Уильям Локк, ее основной поставщик шелков, который также снабжал ее книгами из Антверпена¹³. Другим агентом был Уильям Латимер, горячий проповедник евангелизма, возглавлявший приход Святого Лоуренса в Паунтни в Лондоне, которого Анна впоследствии сделала одним из своих капелланов. В своем сочинении под названием «Краткий трактат, или Хроника самой добродетельной леди Анны Болейн» (A Brief Treatise or Chronicle of the Most Virtuous Lady Anne Boleyn), увидевшем свет в 1550-х годах, Латимер пишет, что она «очень хорошо знала французский язык и постоянно упражнялась в нем, читая французскую Библию и другие сочинения подобного рода на французском языке, в чем всегда находила удовольствие»¹⁴. Парижский ученый-богослов Луи де Брюн, от которого она в 1530 году получила в качестве новогоднего подарка трактат о написании писем, вспоминал, что никогда не видел ее без какой-нибудь французской книги в руках, полезной, поучительной и важной для познания истинного пути всех добродетелей… И, что главное, не далее как во время этого Великого поста, равно как и во время поста в прошлом году… я неоднократно видел ее за чтением душеспасительных посланий апостола Павла¹⁵.

Впрочем, Анна и Джордж увлекались чтением не только религиозных сочинений, написанных последователями Лефевра. Джордж вскоре приобрел французский перевод «Книги о рыцарском ордене», написанной в 1274–1276 годах каталонским писателем и ученым-энциклопедистом Раймундом Луллием (также известным как Рамон Льюль). Его более всего заинтересовало то, как Луллий попытался переосмыслить идею рыцарского служения, уподобив его вселенскому сражению добра со злом на пути к вечному спасению¹⁶. Еще более примечателен тот факт, что Анна стала обладательницей книги Тиндейла «Послушание христианина» (The Obedience of a Christian Man), изданной в октябре 1528 года, в которой провозглашались идеи верховенства власти короля¹⁷. Твердо вознамерившись повлиять на мировоззрение Генриха, Анна специально отмечала ногтем некоторые места в книге, чтобы Генрих обратил на них внимание. Впоследствии одна из ее придворных дам Энн Гейнсфорд, родственница ее главного сборщика податей Джона Тейлора и двоюродная сестра Томаса Уайетта, увидела эту книгу и показала ее своему поклоннику Джорджу Зушу, у которого она была потом перехвачена доктором Ричардом Сэмпсоном, настоятелем часовни Генриха в Виндзоре и одним из сподвижников Уолси, поскольку Сэмпсон заподозрил, что в книге содержится ересь.

Джордж Уайетт включил этот эпизод в свою книгу «Жизнь Анны Болейн». В ней он рассказывает о том, как Анна, узнав о пропаже книги, произнесла: «Что ж, это будет самая драгоценная книга, которую когда-либо удавалось заполучить настоятелю или кардиналу» – и попросила Генриха отдать приказ возвратить ее. Когда книга вернулась к своей владелице, «она ласково уговорила Его Величество» прочитать ее, благоразумно утаив от него имя автора¹⁸. Генрих восхитился, обнаружив в книге доказательство того, что власть короля обязывает его быть проводником перемен, и торжественно заявил: «Эта книга стоит того, чтобы ее прочел я и другие короли».

У Анны также был экземпляр книги Саймона Фиша «Мольба о нищих» (A Supplication for the Beggars). В этой антиклерикальной брошюре, изданной в Антверпене в 1528 году, автор отрицает доктрину чистилища и всячески поносит церковников, называя их «алчными волками». Уолси дважды отправлял Фиша в ссылку, однако, когда Джордж Болейн по предложению сестры показал это сочинение Генриху, автору было даровано прощение¹⁹. Анна едва ли могла быть связана с Фишем напрямую, скорее всего, она знала кого-то из его окружения. Известно, что Фиш продавал экземпляры Нового Завета Тиндейла через монахов из монастыря Уайтфрайерс, находившегося между улицей Флит-стрит и Темзой. Одним из его покупателей был Роберт Нектон, книготорговец из Нориджа, близкий знакомый Джеффри Лоума, слуги доктора Роберта Формана, настоятеля приходской церкви на улице Хани-лейн, за которого в свое время вступилась Анна²⁰.

В воскресенье 12 июня 1530 года, когда Уолси был еще жив и находился в Саутуэлле в Ноттингемшире по пути в Йоркскую епархию, Генрих созвал Большой совет в Виндзорском замке, пригласив туда представителей знати и своих советников. Идею подал Джордж Болейн, вдохновившийся примером французского Собрания нотаблей, совещательного органа, через который король обращался к высшим слоям общества, призывая их поддержать его политический курс и действовать «во благо и для спокойствия всего королевства»²¹. На этот раз Генрих призвал собравшихся поставить свои подписи и печати на окончательном тексте обращения к папе Клименту о скорейшем завершении бракоразводного процесса в знак того, что этого желают все подданные страны. В случае если папа откажется удовлетворить это требование, король возьмет дело в свои руки. Угрожающий тон обращения вызвал недовольство у большинства собравшихся, и тогда пришлось пойти на уступки, слегка смягчив некоторые формулировки петиции. Новый документ весьма внушительного вида, написанный на пергаменте шириной 3 фута (более 90см), провезли в сундуке по всей стране, чтобы 83 уполномоченных представителя поставили на нем свои подписи и скрепили их печатями. Томас Мор уклонился от подписания обращения, чем немало расстроил Генриха²².

Однако папа Климент отклонил петицию, обвинив Генриха в том, что тот сам затягивает рассмотрение дела, отказываясь принять участие в судебном процессе в Риме. В сентябре король запретил признавать в Англии папские декреты, подрывающие его власть. И тогда несколько английских епископов, выступавших против законов о реформе церкви, принятых парламентом в 1529 году, обратились за поддержкой в Рим. В ответ Генрих отдал распоряжение Кристоферу Хейлзу возбудить дела по обвинению в превышении полномочий и посягательстве на верховную власть короля (лат. praemunire) в Суде королевской скамьи против четырнадцати священников или их защитников (вскоре их число увеличится до шестнадцати). Им вменялось в вину, что они незаконно оказывали содействие Уолси в самовольном присвоении полномочий папы римского. Эти обвинения вскоре лягут в основу стратегии Болейнов, суть которой состояла в том, чтобы, связав церковь и духовенство Англии по рукам и ногам, использовать их в продвижении бракоразводного процесса²³.

5 октября Фрэнсис Брайан отбыл во Францию: ему было предписано уговорить Франциска выступить на стороне Генриха в Риме. К этому времени выкуп за сыновей Франциска был уже выплачен, причем Генрих внес в него щедрый вклад. Теперь наступило время отплатить услугой за услугу. Момент был выбран весьма удачно, так как к этому времени был улажен вопрос о браке французского короля с сестрой Карла, Элеонорой. Церемония заключения брака состоялась через доверенных лиц, и Элеонора пересекла границу неподалеку от Байонны в тот же день, что и сыновья Франциска, за чем внимательно проследил Фрэнсис Брайан. Этот династический союз никоим образом не затронул основ франко-габсбургских отношений, поэтому у Генриха и Анны было куда меньше поводов для опасений на этот счет, чем раньше²⁴.

Франциск послал Габриэля де Грамона отстаивать интересы Генриха в Ватикан, а заодно – и это сильно встревожило Анну – найти возможности договориться о браке его второго сына, герцога Орлеанского, с племянницей папы, Екатериной Медичи. Ему не удалось продвинуться ни в том ни в другом деле, а все призрачные успехи в Риме, которые оканчивались ничем, конечно, сильно расстраивали Анну. Ее волнение усилилось, когда в Англию прибыл папский нунций с приказом Генриху вернуться к Екатерине. Когда нунций появился при дворе, отец Анны довольно резко сказал ему, что людям нет дела до того, «что говорит папа, или кардиналы Англии, или даже сам святой Петр, если бы он вдруг восстал из мертвых»²⁵. Однако во всем происходящем Анна чувствовала немалую угрозу. Когда Генрих внезапно возобновил старую привычку навещать Екатерину и время от времени обедать с ней, Анной вновь завладели сомнения в его преданности. Ей казалось, что его супруга имеет какую-то магическую власть над ним. И если дело дойдет до развода, сможет ли он вообще когда-нибудь оставить ее? Может быть, все его смелые речи о том, что он возьмет дело в свои руки, лишь пустые слова?

К середине ноября Анна была настолько встревожена переменами в поведении Генриха, которые она не могла трактовать иначе как отступничество, что она даже отважилась подслушать его разговор с Эсташем Шапюи. Встреча проходила в галерее его личных покоев, и ее заметили, когда она прильнула к соседнему окну, стараясь не упустить ни слова. Увидев ее, Генрих отвел собеседника на середину комнаты, где их нельзя было услышать. На этот раз он не пожелал поделиться с ней конфиденциальной информацией, хотя пока это был лишь единичный случай²⁶.

В сущности, Генрих и сам нервничал. Так, в конце ноября он вдруг обрушился с критикой на своих советников, гневно воскликнув, что Уолси куда лучше справлялся со своими обязанностями, чем кто-либо из них. А потом Анна устроила ему сцену: она вновь стала оплакивать свою загубленную молодость и пригрозила уйти от него. Тогда Генрих со слезами на глазах стал упрашивать ее «не покидать его». Она согласилась остаться, однако, если верить Шапюи, отомстила своим недоброжелателям, приказав вышить на ливреях своих слуг дерзкий девиз: «Быть тому, и пускай ропщут» (фр. Ainsi sera, groigne qui groigne).

Она намеренно переиначила один из девизов своей первой покровительницы, Маргариты Австрийской, которая недавно скончалась в Мехелене в возрасте пятидесяти лет. В ответ на эту дерзость сторонники Екатерины подхватили первоначальный вариант девиза «Пускай ропщут – да здравствует Бургундия». «Да здравствует Бургундия!» – выкрикивали они у Анны за спиной, когда она проходила мимо. Это будто означало: «Да здравствует Карл!», а на самом деле подразумевалось: «Да здравствует Екатерина!» Все это нервировало Анну, и к Рождеству слуг переодели в старые ливреи. Преемницей Маргариты в качестве штатгальтера Нидерландов стала сестра Карла, Мария, вдовствующая королева Венгрии, с которой Анна была знакома со времен обучения в Мехелене. Марию нельзя было назвать другом семьи Болейн²⁷.

Впрочем, на исходе рождественских праздников про Анну стали говорить, что она «отважна, как лев». По-видимому, это было связано с ее решением заказать фамильный герб, на котором черный лев Рочфордов был изображен на серебряном фоне с латинской буквой А над ним и монограммой HEN REX SL, означавшей «Король Генрих, верховный повелитель» (лат. и фр. Henricus Rex, souverain liege)²⁸. Теперь, когда ее отец носил титул графа Уилтшира, а брат стал виконтом Рочфордом, она имела полное право демонстрировать свой герб. Дабы показать, что его владелец – женщина, она распорядилась поместить гербовое изображение внутрь ромба. Немало вопросов вызвала сомнительная родословная, составленная Анной или ее отцом, согласно которой род Болейнов происходил от благородного французского рыцаря. Эта затея была встречена с изрядной долей иронии, поскольку всем было хорошо известно о скромном происхождении Болейнов, чьими предками были обычные торговцы тканями²⁹.

Когда Екатерина прибыла в Гринвич, чтобы почтить своим присутствием празднование Рождества, Анна в разговоре с одной из ее придворных дам дерзко заявила, что предпочла бы видеть «всех испанцев на дне морском», что ей «нет никакого дела ни до королевы, ни до ее семьи» и что она «уж лучше увидит ее на виселице, чем признает своей госпожой»³⁰. Чтобы умилостивить Анну, Генрих тайком из собственного кошелька послал ей 100 фунтов «на подарок к Новому году». Список подарков придворным за тот год не сохранился, однако известно, что среди тех, чьи слуги получили щедрые вознаграждения от короля, были отец и мать Анны, ее брат и сестра, а также невестка Джейн Паркер. Это, бесспорно, свидетельствует о том, что Болейны были в большом фаворе. Однако Анну не мог не огорчать тот факт, что в церемонии вручения подарков в центре внимания была Екатерина, а потом Генрих обедал с ней, что послужило поводом для слухов, будто бы король собирается отослать Анну. Генрих вряд ли мог рассчитывать на то, что какая-то из этих двух женщин согласится и далее терпеть это унизительное положение и пребывать в состоянии неопределенности. Даже если Екатерина по складу характера могла и дальше придерживаться выжидательной тактики, то Анна к такому была не готова³¹.

Неприятности множились, и спасти положение не помогло даже комедийное представление в жанре фарса, которое затеял отец Анны, стремясь развлечь нового французского посла Габриэля де ла Гиша, прибывшего в Лондон на второй день Рождества на смену Жану дю Белле. В этом откровенном фарсе изображалось, как Уолси попадает в ад. Несмотря на распоряжение герцога Норфолка напечатать текст пьесы, рукопись не сохранилась. Однако, судя по всему, если пьеса предназначалась для того, чтобы позабавить французского посла, то эффект получился обратным: ла Гиш счел ее безвкусной и не преминул сделать герцогу красноречивое внушение (фр. blâme fort). Он напомнил Норфолку, что кардинал Уолси когда-то был хорошим другом Франции. Неблагоразумно было расстраивать де ла Гиша, в чем Анна убедилась позже, когда они с Генрихом принимали его в Прощеный вторник: посол держался весьма холодно³².

К этому времени Анна и Генрих уже вернулись в Уайтхолл, где не было места для Екатерины, и Анна чувствовала себя спокойно. В новом дворце всем Болейнам были отведены отдельные покои, и в часы досуга Джордж и его отец играли в карты, шаффлборд, кегли и теннис с Генрихом или друг с другом, с Анной, сэром Томасом Чейни, а иногда к ним присоединялся молодой Фрэнсис Уэстон, недавно принятый на службу в личные покои короля³³.

16 января 1531 года парламент возобновил свою работу. Парламентарии собрались, чтобы заслушать обличительные показания против священников, обвиненных в превышении полномочий, слушание по делу которых должно было начаться в Суде королевской скамьи. Норфолк, занимая Шапюи беседой, намекнул ему о предстоящих бурных событиях и поделился с ним разрозненными выдержками из досье, составленного в Дарем-хаусе. Он заявил, что Генрих «наделен правом безраздельно властвовать в своем королевстве и не признавать никакой власти свыше». Он не допустит пересмотра своих решений в Риме, а папа Климент не имеет над ним никакой власти, пожалуй, за исключением вопросов, касающихся ереси. В довершение к сказанному, герцог показал Шапюи слепок с надписи на знаменитой печати короля Артура, находившейся в Вестминстерском аббатстве^[82]. Из нее следовало, что Артур был «императором» Британии, Франции и большей части Западной Европы, о чем свидетельствовали хроники и факты, изложенные в «Смерти Артура» Томаса Мэлори. Это очень позабавило императорского посла, и он, рассмеявшись, выразил удивление, что Генрих заодно не объявил себя и императором Азии³⁴.

21 января Генрих прекратил слушания в Суде королевской скамьи, однако приказал священникам выкупить парламентское помилование, заплатив в казну огромный штраф в размере 118 000 фунтов (что сегодня составило бы свыше 120 миллионов фунтов). 7 февраля он потребовал от них признать его «Единственным защитником и верховным главой английской церкви и духовенства». Священникам не оставалось ничего другого, кроме как подчиниться. Однако они настояли на том, чтобы к этой формулировке добавили важную поправку – «насколько это позволяет закон Христа»³⁵.

Вопрос о внесении этой поправки был улажен после того, как в зале, где проходила конвокация^[83] (синод и парламент заседали одновременно), появился человек, недавно поступивший на службу короля. Он искал архиепископа Уорэма. Это был Томас Кромвель, сорокапятилетний юрист-самоучка, сын йомена из Патни. Так он впервые появился на публике, выступая от имени короля. Своими повадками он напоминал леопарда (впоследствии этот хищник станет его домашним любимцем); он бегло говорил на итальянском и французском, знал латынь и преданно служил Уолси почти до самого конца, пока не понял, что дальнейшим упорством может поставить крест на своей карьере. До службы у Уолси он сражался в Италии как наемный солдат и участвовал в битве при Гарильяно, произошедшей в 1503 году к северу от Неаполя, впоследствии он работал на банкиров Фрескобальди во Флоренции и в Лондоне. Само пребывание во Флоренции в то самое время, когда Николо Макиавелли гордо вышагивал по залам палаццо делла Синьория (палаццо Веккьо), могло научить многому. В конце 1530-х годов лорд Морли справедливо заметил, что Кромвель был бы доволен, получив в подарок книги Макиавелли «История Флоренции» и «Государь». Однако, что касается честолюбивых вельмож, придворной жизни и искусства овладевать удачей, Кромвель и без этих книг смог прийти к тем же выводам, что и их автор, поскольку во Флоренции все вокруг было пропитано этими истинами³⁶.

Примерно в 1513–1514 годах Кромвель работал на лондонскую компанию купцов-авантюристов в Антверпене, а затем стал ездить в Рим с поручениями от частных клиентов, после чего наконец поступил на службу к Уолси для осуществления особых проектов. Теперь, когда он взял под контроль парламентские дела Генриха, к нему было приковано особое внимание. Он никогда не пользовался протекцией Анны и не был в числе ее любимчиков. Его преданность распространялась только на короля, и он поднимался вверх по карьерной лестнице лишь благодаря своему практическому опыту юриста и управленца. Он никогда не искал поддержки у Анны или ее родственников, и лишь однажды, в 1529 году, он обратился к ее дяде, герцогу Норфолку, который помог ему получить место в парламенте. В период с 1531 по 1534 год не существует никаких признаков переписки между Анной и Кромвелем, и даже если она и оказывала ему знаки покровительства, то обнаружить их следы невозможно. Он, безусловно, имел какие-то дела с Болейнами, но исключительно по распоряжению Генриха или если это было в его интересах, и никак иначе. Он разделял взгляды Болейнов на папу римского и католическое духовенство, однако они никогда официально не объединяли усилий для осуществления церковной реформы. Кромвель мог быть полезен Анне и Генриху, однако они понимали, что его следовало опасаться. В дипломатической агентуре у него были свои люди: эти контакты он приобрел за время работы на семью Фрескобальди и службы у Уолси. Главная опасность для Анны состояла в том, что однажды их интересы могли не совпасть, и тогда он начал бы действовать против нее³⁷.

Все сказанное Кромвелем архиепископу Уорэму так и осталось тайной, однако, как только он вернулся к Генриху, тот тотчас же отправил на заседание синода Джорджа Болейна. Болейн появился в зале, где заседало духовенство, с пачкой бумаг, написанных им собственноручно, при этом два документа удалось установить³⁸. Один из них, более объемный и внушительный, назывался «О делах, касающихся королевских прерогатив^[84]» (Matters touching the king’s prerogative) и затрагивал тему христианского послушания. В нем утверждалось, что короли по праву владеют «карающим мечом правосудия». Только они способны вернуть церковь в то состояние, в котором она пребывала, пока власть папы римского не развратила ее. Только «христианский государь, обладающий праведным рвением», будет иметь «силу побороть и подавить лживые измышления». «Высшая власть короля, опирающаяся на Слово Божие, ни в коем случае не должна ограничиваться никакими несостоятельными декретами, папскими законами или пустыми традициями, навязанными людям, при этом она имеет силу как приказывать, так и служить, а также исполнять духовное управление церковью, главой которой он является». По сути, это была расширенная версия рассуждений Тиндейла, свидетельствующая о том, какое влияние на Джорджа оказало чтение «Послушания христианина»³⁹.

Бракоразводная кампания Генриха принимала новый оборот. Побуждаемый нетерпением Анны, он стал осторожно наводить справки о мнениях передовых умов реформаторского движения на континенте. Аргументы автора «Послушания христианина» так сильно подействовали на него, что он в течение нескольких месяцев тщетно пытался заманить Тиндейла обратно в Англию. Пройдет время, и в силу непостоянства характера король резко изменит отношение к этому ученому-реформатору. Генрих прогневается на Тиндейла за его воззрения относительно таинства причастия, будет называть его еретиком, а его сочинения «грубыми» и «нецерковными». Эта внезапная перемена во взглядах произойдет тогда, когда Томас Мор откроет ему глаза на суть религиозных убеждений Тиндейла⁴⁰.

Первым реформатором, с которым Генрих и Анна встретились лично, был Симон Гринер (Гринеус) из Базеля, к тому времени уже убежденный сторонник реформаторских идей, который прибыл в Англию с охранной грамотой. Он приехал в конце марта 1531 года и покинул страну в июле, примерно в то время, когда в Англию вернулся Роберт Барнс, вынужденный скрываться с тех самых пор, как Уолси заставил его отречься от своих взглядов. Каждому из них были предложены деньги за то, чтобы они изучили отношение к разводу в протестантской среде. Как выяснилось, мнения швейцарских богословов разделились, а вот в Германии перспективу развода осудили. Самое большее, на что был готов пойти Лютер,– это предложить Генриху двоеженство: Генрих мог вступить в брак с Анной при условии сохранения добрых отношений с Екатериной. Генрих и Анна поняли, что взяли ложный след⁴¹.

К началу марта английское духовенство согласилось признать новый титул Генриха и выплатить штраф, после чего парламент принял закон о помиловании священников. 30 марта Мор по приказу Генриха, испытывая явную неловкость, озвучил позицию университетов на заседании обеих палат парламента. Эти мнения вместе с ходатайством о разводе, которое Генрих представил в 1529 году на судебном процессе в Блэкфрайерс, были позже изданы одним томом с труднопроизносимым названием, скорее похожим на тираду, которое в переводе на современный язык выглядит примерно так: «Решения самых прославленных и выдающихся университетов Италии и Франции о том, что мужчине противозаконно жениться на жене своего брата, кои даже сам папа римский не вправе отменить» (The Determinations of the Most Famous and Most Excellent Universities of Italy and France, that it is so unlawful for a man to marry his brother’s wife that the pope hath no power to dispense therewith). После этого в заседаниях парламента был объявлен перерыв до конца года⁴².

Поздним вечером 31 мая Генрих отправил к Екатерине делегацию из тридцати человек. Им предстояло напомнить ей о правах Генриха как «имперского» суверена и убедить ее отозвать апелляцию из Рима, чтобы передать дело на рассмотрение английскому суду. Однако все их доводы вновь не возымели на нее никакого действия. В ответ она сказала, что король, ее супруг, «является суверенным правителем в своем королевстве в том, что касается светской юрисдикции, но что касается духовной, то как намерения короля, так и ее согласие в этом случае одинаково не угодны Богу, ибо папа римский – единственный истинный суверен и наместник Бога, который имеет власть судить о делах духовных, одним из которых является брак». Этим все и закончилось, поскольку всем было ясно, что она никогда не отступится от своих убеждений⁴³.

Поведение Екатерины произвело на всех такое глубокое впечатление, что Стивен Гардинер постепенно стал чуждаться общества Анны. Между тем герцог Саффолк и его супруга безоговорочно обвинили Анну в невзгодах Екатерины. Аналогичным образом повел себя и герцог Норфолк, уступив нарастающим нападкам жены, которую Анна удалила от двора. На какое-то время даже Генрих заколебался, жалуясь на то, что Анна каждый день изводит его своими просьбами, требуя от него немыслимого, чего Екатерина никогда себе не позволяла. Впрочем, все это легко объяснимо, если посмотреть на ситуацию глазами Анны. Она боялась, что он бросит ее на произвол судьбы. Хотя он дал ей слово больше не посещать Екатерину и не обедать с ней, он уже дважды нарушил обещание: во время празднования Пасхи и Троицы. В такой ситуации Генрих едва ли мог рассчитывать на то, что она не будет чувствовать себя уязвимой⁴⁴.

Наибольшую известность приобрел конфликт с сэром Генри Гилдфордом из замка Лидс в Кенте, который с 1522 года занимал при дворе должность контролера королевского двора. Он был известен своей преданностью Екатерине и заявил, что «было бы лучше всего на свете связать всех этих ученых докторов, которые придумали и поддержали это дело, и отправить их в Рим в телеге, чтобы они там отстаивали свое мнение или столкнулись с унижением, которого они заслуживают». Когда это высказывание дошло до ушей Анны, она пригрозила уволить Гилдфорда тотчас же, как станет королевой, на что он ответил, что ей «не стоит утруждать себя», ибо, как только этот день наступит, он сам подаст в отставку. Гилдфорд рассказал об этом Генриху, но тот лишь посоветовал ему «не беспокоится по поводу того, что могут наговорить женшины»⁴⁵.

Наконец наступило время судьбоносных перемен, и произошел тот прорыв, которого Анна так ждала. 14 июля 1531 года Генрих и Анна покинули Виндзорский замок и отправились в традиционное летнее путешествие по стране, не взяв с собой Екатерину⁴⁶. В этой поездке они были вдвоем. Более того, почти весь двор был распущен до конца лета. Через месяц Екатерина получила известие о том, что Генрих намерен в ближайшее время вернуться в Виндзор, а она должна переехать в замок Мур в Хартфордшире, ранее принадлежавший Уолси. Оттуда в сопровождении всего нескольких слуг ей было велено перебраться в Истхэмпстед в Беркшире, поместье куда меньших размеров, капитальный ремонт в котором не проводился в течение многих лет. Затем она вновь вернулась в Мур. Там она пребывала в затворничестве, в то время как ее соперница примеряла на себя атрибуты королевской власти. Теперь Анна уверенно говорила о предстоящем замужестве, которое должно было состояться через три или четыре месяца, и начала принимать к себе на службу новых помощников, начав с альмонария. Им стал доктор Николас Шекстон, священник-евангелист, которого хорошо знали ее дядя, сэр Джеймс Болейн, и доктор Уильям Баттс⁴⁷.

Генрих наконец решился впредь не встречаться с Екатериной. Он был готов претворить в жизнь идеи группы из Дарем-хауса – получить развод, невзирая на осуждение Климента и апелляцию Екатерины⁴⁸. Однако при этом следовало учитывать все реальные последствия этого шага. Подвергая себя опасности в случае, если Карл решит напасть, Генрих нуждался в надежном союзнике и брате по оружию. Он понимал, что им должен стать Франциск. Англо-французский союз был актуален как никогда.

18. Взлет сокола

Главенствующее положение при дворе, которое раньше занимала Екатерина, – место королевы – теперь принадлежало Анне, а значит, она могла надеяться, что снова возьмет в свои руки стратегию развода и будет управлять процессом на равных с Генрихом. Никогда ее влияние не достигало таких масштабов, сопоставимых с властью, которой обладал Уолси, как в последующие полтора года. Она была готова подтолкнуть Генриха к дальнейшим действиям и добиться полного разрыва с католической церковью. Другого выхода у нее не было – от этого зависело ее будущее.

Для этого было необходимо подготовить Франциска. Анна выполнила свою часть работы еще до того, как завершилась летняя поездка 1531 года. Примерно 23 сентября, когда они с Генрихом были заняты ястребиной охотой в лесах на границе Эссекса и Хартфордшира, она пригласила Джованни Джоаккино ди Пассано, дипломата и доверенное лицо Луизы Савойской, в Хансдон отобедать с ней. Во время этой встречи они обсудили новый проект англо-французского союза, превосходивший по своей амбициозности даже Амьенский мирный договор, подготовленный в свое время Уолси. Союз, предусматривавший оказание взаимной поддержки, был направлен не столько против Карла, сколько на достижение юрисдикционной независимости от папы и обеспечение супрематии Генриха в Церкви Англии, в соответствии с принципами, изложенными в досье, подготовленном в Дарем-хаусе¹.

8 октября Франциск отправил в Англию Жана дю Белле, доверенное лицо Анны, для предварительных переговоров, и вечером 21-го числа они с Генрихом принимали дю Белле и ди Пассано за ужином, устроенным в их честь в доме Брайана Тьюка в Пирго в Эссексе. Дю Белле занял почетное место рядом с Анной и Генрихом во главе стола, а ди Пассано сидел на дальнем конце вместе с родителями Анны, ее дядей герцогом Норфолком, Стивеном Гардинером, сэром Уильямом Фицуильямом и двумя дамами, имена которых остались неизвестны. В непринужденной обстановке, царившей за ужином, затрагивались серьезные вопросы, связанные с подписанием нового договора, и сразу же после трапезы дю Белле поспешил вернуться во Францию, чтобы их обсудить².

Когда вместо ожидаемых вестей о договоре дю Белле прислал известие о смерти Луизы, скончавшейся в возрасте пятидесяти пяти лет, при дворе Генриха был объявлен траур. Фрэнсис Брайан и Эдвард Фокс узнали о случившемся, находясь в Компьене, где они оказались свидетелями того, какое горе это печальное событие причинило Маргарите Ангулемской. Став после смерти матери главным источником информации для английских дипломатов, она в беседе с Фоксом порекомендовала ему особенно пристально следить за Элеонорой, сестрой Карла и новоиспеченной супругой Франциска, чтобы понять, имели ли слухи о тайных встречах императора и французского короля реальное основание. Слухи не подтвердились, поэтому Фоксу и дю Белле было приказано вернуться в Англию³.

В завершение своей дипломатической миссии дю Белле должен был доставить в Англию – на смену ди Пассано – опытного дипломата Жиля де ла Помрэ, способного легко завоевывать доверие. Жиль де ла Помрэ свободно говорил на семи языках и был из числа умеренных сторонников религиозных реформ. Прибыв в Англию в канун Рождества, он был торжественно доставлен на королевской барке в Гринвичский дворец, где Анна и Генрих радушно принимали его в течение четырех дней. Чтобы еще больше расположить к себе нового посла и в знак особого уважения, его поселили во дворце Брайдуэлл, где, как он сообщал своему коллеге по дипломатической службе Франсуа де Дентевилю (епископу Осера, бывшему альмонарию Луизы Савойской и преемнику де Грамона в Риме), он был удостоен поистине королевского приема⁴.

Анна ликовала. Это были первые новогодние праздники, которые она проводила вместе с Генрихом, как если бы они уже были женаты – хотя они еще спали раздельно,– и она наслаждалась этим временем. Теперь в распоряжении Анны и ее растущей свиты были все освободившиеся покои королевы, что позволяло им с Генрихом, а к этому времени уже никто не сомневался в том, что они были парой, более не скрывать ее будущую роль⁵.

Как бы ни роптали про себя многие придворные по поводу того, что без Екатерины рождественские праздники уже не те, им оставалось только наблюдать за тем, как Болейны и их ближний круг бравируют близостью к королю, проводят с ним время за игрой в карты, кости и шаффлборд⁶. Во время церемонии обмена новогодними подарками презенты короля красноречиво говорили о том, кому он благоволит. Анна получила в дар комплект гобеленов изумительной красоты, затканных золотой и серебряной нитью, а также украшенный богатой вышивкой балдахин из малинового атласа, отороченный золотой и серебряной тканью. Очевидно, этим подарком Генрих хотел подчеркнуть свое нетерпение разделить с Анной ложе^[85]. Генрих получил в подарок от Анны великолепный набор пиренейских копий для охоты на кабана, богато украшенных драгоценными камнями, что должно было символизировать его спортивные таланты и сексуальный потенциал. Джордж подарил королю два позолоченных «хингера» – охотничьих кинжала на бархатных подвязках, которые Генрих мог носить на поясе вокруг начавшей полнеть талии. Ответным подарком стал большой позолоченный кубок с крышкой. Томас Болейн подарил Генриху ларец, обтянутый черным бархатом, с дорогим зеркалом в золотой оправе. От матери Анны король получил стопку воротничков для рубашек с золотым и серебряным шитьем, аккуратно уложенных в вышитом ларце. Генрих подарил им обоим позолоченные кубки тонкой работы. Екатерина, несмотря на запрет писать письма и указание держаться на расстоянии 20 миль от двора, послала в подарок Генриху золотой кубок, но он отверг его. Он ничего не подарил ей и запретил делать это придворным⁷.

Брайан и Фокс были отозваны, а для продолжения переговоров с Франциском об укреплении союза во Францию отправился Стивен Гардинер, возведенный недавно в сан епископа Уинчестерского. Получив донесение от Грегорио Казали из Рима, в котором говорилось, что Генрих больше не может откладывать свое появление в консистории и должен назвать имя своего представителя, Франциск попытался убедить Климента передать дело о разводе в суд Англии. Однако, что касается союза, он медлил с решением. Он понимал, что «искренние» и «безупречные дружественные отношения», в которых его заверяли Генрих и Анна, должны опираться на военную и финансовую поддержку на случай, если Карл надумает нанести удар. Одно дело было вести войну на своих условиях и в своих интересах, и совсем другое – ввязываться в войну ради союзников⁸.

Когда в январе 1532 года парламент был созван вновь, Генрих все еще ждал вестей от Гардинера. Сессия парламента началась с ожесточенных споров о налогах и феодальных пошлинах, после чего некоторые члены палаты общин снова подняли вопрос о церковной реформе⁹. 18 марта Томас Кромвель после серии разгоряченных дебатов, действуя по собственной инициативе или выполняя королевский приказ, стал подбивать членов парламента обратиться к королю с просьбой вмешаться. Генрих воспользовался этой возможностью и после Пасхи отправил к епископам Эдварда Фокса с рядом требований, в сущности сводившихся к открытому посягательству на права церкви. Духовенство больше не могло проводить заседания синода, не получив предварительно предписания от короля. Если заседание все же проводилось, то ни один новый церковный закон не мог вступить в силу без одобрения короля. Действующие законы, признанные не противоречащими Священному Писанию и прерогативам короля, могли оставаться в силе, однако только после тщательной проверки комиссией королевских уполномоченных. Епископы при поддержке Томаса Мора в палате лордов отчаянно сопротивлялись новшествам, однако все было напрасно. В работе парламента был объявлен перерыв, а тем временем отец Анны, ее брат и дядя, а также несколько других советников короля потребовали от священников немедленно подчиниться.

15 мая скрепя сердце духовенство повиновалось. На следующий день представители епископов подписали необходимые документы. В считаные часы Томас Мор сложил с себя полномочия лорд-канцлера и возвратил Большую печать, сказав при этом, что он «не годится для такой работы». С его уходом Екатерина, впрочем, как и Шапюи, лишилась одного из самых надежных источников информации. Преемником Мора на этом посту стал сэр Томас Одли, расторопный и сговорчивый юрист, который уже работал помощником у Кромвеля¹⁰.

В Брюсселе, Париже, Лионе, Антверпене, Вальядолиде, Севилье, Венеции и Риме духовенство, купцы и простые обыватели замерли в ожидании – отважится ли Генрих бросить вызов папе, пойти против католической церкви, чтобы развестись с Екатериной и жениться на Анне, и, если это все-таки произойдет, как отреагируют на это Карл и Климент. Именно в этот момент возобновились переговоры с Жилем де ла Помрэ. Оживление в дипломатии стало возможным отнюдь не по причине успехов Гардинера в Риме, откуда он вернулся 6 марта ни с чем, но благодаря образовавшемуся союзу протестантских и католических правителей в Германии, которые своевременно объединились, желая защитить свои коллективные интересы, а не отступать под натиском Карла и Габсбургов. Франциск, по-прежнему лелеявший надежду вернуться в Италию, отказался вступать с ними в союз, однако предложил частично профинансировать военную кампанию против Карла, при условии, что Генрих тоже внесет свою лепту¹¹.

С 30 апреля началась разработка предварительных условий будущего англо-французского соглашения, и 18 мая Франциск отдал распоряжение де ла Помрэ вновь приступить к официальным переговорам. От имени Генриха в переговорах участвовали отец Анны и Эдвард Фокс, ставший недавно альмонарием короля. Дабы укрепить свои позиции, де ла Помрэ нанес кратковременный визит Франциску в замке Шатобриан в Бретани и 9 июня уже был в Лондоне. Условия нового договора о взаимопомощи были согласованы две недели спустя, а окончательно оформлены и ратифицированы в сентябре. Экземпляр договора, принадлежавший Генриху, не сохранился, однако уцелел экземпляр Франциска, надежно спрятанный в Национальном архиве Франции. А в архивах Министерства иностранных дел Франции сохранились копии вспомогательных документов. По условиям этого соглашения, Франциск давал слово в случае военного наступления на Генриха предоставить ему сухопутные военные силы общей численностью 500 войсковых единиц в срок не более трех месяцев и дополнительно до 5000 солдат при более масштабных военных действиях, а также оказать ему поддержку боевыми кораблями, если возникнет необходимость, и обеспечить его армию запасами продовольствия и оружия. Такие же обязательства должен был взять на себя и Генрих в случае угрозы нападения на Франциска. Если Карл введет торговое эмбарго в отношении английских купцов, то Франциск обязуется ввести эмбарго в отношении фламандцев. При таких относительно скромных финансовых затратах обязательства по договору для Франциска были скорее символическими, однако для Генриха и Анны это была большая победа: никогда прежде король Франции не давал обещания отправить войска и вооружение для защиты Англии от военной угрозы¹².

Затем Генрих приказал Екатерине покинуть удобное пристанище в особняке Мур в Хартфордшире и поселиться в уединенном месте вдали от светской жизни¹³. У Анны были свои основания настаивать на этом. Она рассчитывала на то, что, подчинив себе духовенство, Генрих немедленно уладит дело с разводом и они смогут сразу же пожениться. Приближаясь к возрасту 32 лет и имея за плечами пять лет ожидания, она испытывала сомнения по поводу того, сможет ли родить. По свидетельству Шапюи, де ла Помрэ положительно отозвался о брачных планах Генриха, заявив: «Если этому королю угодно жениться еще раз, я бы порекомендовал ему не слушать тех, чьи советы приводят к бесполезным тратам времени и денег, а последовать примеру короля Людовика [XII] и взять в жены женщину, которую он выбрал»¹⁴.

Поначалу Генрих согласился последовать этому совету, о чем свидетельствует написанное им предисловие к небольшому, но выразительному пропагандистскому памфлету «Зерцало истины» (A Glasse of the Truthe)– сочинению, которое предполагалось напечатать на английском и французском языках и растиражировать в преддверии бракосочетания. В памфлете делался упор на опасности женского престолонаследия и необходимости иметь законного наследника мужского пола, использовались идеи, почерпнутые из Королевской книги и досье, составленного в Дарем-хаусе, а кроме того, утверждалось, что если Климент попытается отомстить, то это будет означать, что он злоупотребил своими полномочиями, и появятся законные основания ему не подчиняться¹⁵.

Вопреки желаниям Анны, многие советники Генриха, в том числе и ее отец, сочли такой шаг слишком поспешным и уговаривали его подождать, пока не будет ратифицировано новое соглашение о союзе с Франциском. Архиепископ Уорэм по-прежнему отказывался выносить решение о разводе, и к тому же не следовало дразнить могущественного Карла, который успешно сдерживал натиск турецких войск в Венгрии. Учитывая все эти обстоятельства, Томас Болейн не собирался подвергать риску все то, чего его семье удалось добиться, ради того, чтобы выиграть каких-то несколько недель¹⁶.

Норфолк тоже поссорился с племянницей из-за ее поспешности, о чем он позднее в минуту откровенности признался Шапюи: если бы не его «вмешательство и не протесты отца [Анны], они бы осуществили замысел тайного бракосочетания». На самом деле его отношения с племянницей стали портиться раньше: в начале года Анна обвинила его в непомерных династических амбициях, узнав о том, что он собирается женить своего сына и ее двоюродного брата, пятнадцатилетнего Генри Говарда, новоиспеченного графа Суррея, на принцессе Марии. Это было убийственное обвинение, особенно опасное для Норфолка – до этой ссоры Анна не высказывалась против планируемого союза. Чтобы отвести от себя удар, Норфолк поспешно сосватал своему сыну леди Фрэнсис де Вир, дочь графа Оксфорда, невзирая на то, что ни жених, ни невеста еще не достигли брачного возраста¹⁷.

Напряжение нарастало. В Пасхальное воскресенье 1532 года в Гринвиче дворцовый проповедник Уильям Пето, провинциальный министр ордена францисканцев-обсервантов и один из сторонников Екатерины, выступил с пламенной проповедью, обращенной к Генриху, смысл которой состоял в следующем: печальный удел правителей – ежедневно сбиваться с истинного пути, ибо льстецы и ложные советчики в окружении так и норовят ввести в заблуждение. Когда от Пето потребовали объяснений, он осмелился сказать Генриху, что тот рискует лишиться короны, если свяжет себя узами брака с Анной. Пето отправили под домашний арест, после чего разрешили покинуть страну, однако, перебравшись в Нидерланды, он продолжал свои нападки. Когда же другой проповедник, оппонент Пето, однажды выступил с проповедью, опровергающей критику Генриха, друзья Пето засыпали его каверзными вопросами и разгромными замечаниями. Возмущенная тем, какой оборот принимают события, герцогиня Норфолк публично высказала Анне все, что она думает по поводу сложившейся ситуации, прибегая к выражениям, которые венецианский посол счел настолько «грубыми и оскорбительными», что он не решился бы их повторить¹⁸.

Следующая неприятность случилась, когда Мэри Талбот, та самая, на которой в свое время был вынужден жениться Гарри Перси, попыталась скомпрометировать Анну. У нее были свои мотивы: отец Мэри оставил ее без приданого, а Перси, унаследовавший в 1527 году титул графа Нортумберленда, по-прежнему отказывался выплачивать ей достойное денежное содержание. Он объяснял это тем, что их брак был заключен противозаконно, поскольку они с Анной были обручены. Мэри Талбот пожаловалась отцу, который переслал ее письмо герцогу Норфолку, и тот потребовал от Анны объяснений.

Анна, почуяв опасность, предложила провести расследование, чтобы навсегда развеять все нелепые подозрения. Перси дал показания под присягой, допрос проводил епископ Кентерберийский Уильям Уорэм. Перси поклялся на Священном Писании в присутствии герцога Норфолка и поверенных Генриха в том, что между ним и Анной никогда не было договоренностей о заключении брака в будущем. Сказал ли он правду – до сих пор остается под вопросом. Учитывая то, что в те времена лжесвидетельство каралось вечными муками в аду, скорее всего, он не лгал, однако слухи не прекратились¹⁹.

Видя, что все это расстраивает Анну, Генрих в утешение и в качестве очередного доказательства своей вечной любви подарил ей поместье Хэнворт в Мидлсексе, идиллическом месте неподалеку от Хэмптон-корт и Темзы, окруженное рвом, с парком для охоты на оленей, вольерами для певчих птиц и приусадебным огородом, известным своими урожаями клубники. Двумя годами ранее Генрих пожаловал это поместье Гардинеру в награду за его усердие в продвижении бракоразводного процесса, но отнял его, после того как тот, став епископом Уинчестерским, возглавил сопротивление духовенства церковной реформе, на которой настаивал король. Анна, относившаяся к Гардинеру с большим недоверием, особенно после того, как он выступил против религиозных реформаторов, быстро взялась за обустройство нового дома, и в течение нескольких месяцев дворцовые мастера занимались его переделкой на средства Генриха. Разного рода шкафы, буфеты, письменные и обеденные столы, стулья и другая мебель, а также все двери переделывались в соответствии со вкусом хозяйки. Анна наняла флорентийского художника Антонио Тото, который использовал для отделки комнат богатую палитру красок: от свинцовых белил и сурика, медной лазури, или азурита, до желтой охры и голубовато-зеленой медянки²⁰.

В связи с предстоящей ратификацией договора о взаимопомощи Генрих и Анна пригласили де ла Помрэ составить им компанию в традиционной летней поездке по стране. Выехав из Гринвича, они не торопясь направились в Вудсток в Оксфордшире и завершили свое путешествие, прибыв в Хэмптон-корт. Помимо обычного багажа, который они взяли с собой, Генрих заказал еще «кое-какие вещи», а именно «два дамских седла по французской моде» для Анны с «двумя покрывалами из бархата, отделанными по краям шелком и золотом», и «навершиями из позолоченной меди с выгравированными инициалами». В комплекте с седлами шли также упряжь, подпруга, монтуары и прочие аксессуары для верховой езды²¹.

Де ла Помрэ принял приглашение и в июле посетил Амптхилл, в августе – Графтон, а в начале сентября – Виндзор. Везде его ожидал радушный прием, а завершилось путешествие обедом, который Анна дала в его честь в Хэнворте, о чем он не преминул сообщить в письме своему патрону, герцогу де Монморанси:

День за днем я провожу на охоте в обществе [короля], и он разговаривает со мной о своих личных делах и старается показать свое дружелюбие и гостеприимство, как если бы я был важной персоной. Иногда он оставляет меня с мадам Анной, чтобы каждый из нас мог поупражняться в стрельбе из арбалета и подстрелить пробегающего мимо оленя по обычаю, принятому здесь. Иногда нас оставляют там, где можно выследить оленя, и каждый раз, когда мы останавливаемся в каком-то из их поместий, мадам Анна с радостью спешит показать мне владения и поделиться планами о том, что она собирается здесь делать. Она преподнесла мне в подарок охотничью одежду, шляпу, охотничий рог и борзую²².

Все это делалось с определенной целью. В ближайших планах было организовать с помощью де ла Помрэ встречу Генриха и Франциска в знак их искренней дружбы. Анна должна была сопровождать Генриха, как если бы она уже была его супругой. У Франциска, в свою очередь, появилась бы возможность отблагодарить ее лично за «многие добрые услуги, которые она оказывала ему и продолжала бы оказывать день за днем». Чтобы еще больше укрепить отношения, Маргарита Ангулемская прислала в подарок Генриху портрет: доподлинно не известно, кто позировал художнику, однако можно с уверенностью утверждать, что на портрете был изображен Франциск²³.

Как отмечал де ла Помрэ, Анна оказывала большое содействие Франции, «вознаградить или отплатить за которое Его Величество король вряд ли сможет в достаточной мере». Завидев новые перспективы в расстановке сил, придворные спешили выказать Анне свое почтение и завоевать ее расположение. Как только Генрих с Анной отправились в летнее путешествие, леди Лайл послала в подарок Анне из Кале чибисов и охотничий лук, который Анна «оценила по достоинству и приказала натянуть на нем тетиву… но он оказался для нее великоват». Рассчитывая на ответную услугу, леди Лайл попросила посодействовать в получении лицензии на экспорт пива, импорт гобеленов и других предметов роскоши, однако Анна оставила просьбу без ответа, написав лишь, что «надеется быть полезной в чем-то другом и окажет помощь с превеликим удовольствием»²⁴. Леди Рассел, которая из-за вмешательства Анны лишилась права опеки над двумя дочерями, тоже приложила все усилия, чтобы завоевать ее расположение, и послала ей в подарок оленя и борзую. Приняв подарки, Анна тем не менее уклонилась от необходимости отвечать услугой за услугу и передала дары Генриху, который приказал заплатить 40 шиллингов слуге, доставившему их²⁵.

Появление кометы Галлея, впервые пронзившей небосвод в августе 1531 года, стало поводом для самых разных толков и пересудов. Анна увидела в этом доброе предзнаменование, поскольку воскресным утром 1 сентября 1532 года в Виндзорском замке в присутствии де ла Помрэ в качестве почетного гостя Генрих пожаловал ей титул маркизы Пембрук с годовым доходом от причитавшихся вместе с этим титулом поместий свыше 1000 фунтов²⁶. В окружении герольдов она преклонила колени перед королем, а он, возложив на ее голову маленькую корону маркизы и надев на плечи мантию из малинового бархата, отороченную мехом горностая, вручил ей дворянскую грамоту. Как отмечал венецианский посол, в этот день она была с «распущенными волосами» (итал. sparsi)²⁷. Титул был пожалован Анне с соблюдением всех формальностей. Сама процедура очень напоминала церемонию 1517 года, когда Франциск даровал своей сестре Маргарите Ангулемской титул герцогини Беррийской. В те годы Анна служила при французском дворе и хорошо запомнила это событие. В сущности, удостоенная мужского титула, Маргарита получила и все мужские права и привилегии, положенные этому статусу, который традиционно носили братья короля. Аналогичный статус и права Генрих пожаловал Анне, а чтобы обратить всеобщее внимание на этот факт, на церемонию в качестве почетного гостя был приглашен де ла Помрэ²⁸.

Титул маркизы давал Анне возможность присутствовать на заседаниях палаты лордов и передавать это почетное звание по наследству своим отпрыскам, в том числе рожденным вне законного брака^[86]. В качестве геральдического символа Анна выбрала белого сокола с короной на голове и скипетром, который он держит в одной лапе, а другой стоит на «древесном пне» (или корневище дерева), из которого произрастают белые и алые розы, а девиз звучит так: «Мне и моим» (лат. Mihi et Meae). Изображение пня было многовековым символом королевской власти, а сокол стал личной эмблемой Анны. Украсив его скипетром и короной, она громко заявила о своем намерении разделить корону с Генрихом. Анна позаимствовала изображение белого сокола из фамильного герба Батлеров, графов Ормондов, предков ее бабушки. Ранее она уже использовала эту эмблему – сокола с распростертыми крыльями, но без короны – на рукописном экземпляре нот, приобретенном ею во Франции. В той рукописи сокол украшает один из латинских мотетов, сочиненных Жаном Мутоном²⁹.

После того как церемония была окончена и Анна стала полноправной маркизой, Генрих прошествовал с гостями из замка в капеллу Святого Георгия, где отслужили мессу, а затем он скрепил подписью Договор о взаимопомощи. Следом за ним свою подпись от имени Франциска поставил де ла Помрэ, после чего Эдвард Фокс произнес «пышную речь на латыни во славу мира, любви и дружбы»³⁰. Когда он закончил свое выступление, все вернулись в замок, где был устроен торжественный банкет. В ближайшие несколько дней начали выходить первые пробные экземпляры «Зерцала истины», но затем их выпуск был приостановлен на две недели, поскольку Генрих потребовал, чтобы опечатки и «некоторые ошибки» были устранены прежде, чем памфлет получит широкое распространение³¹.

Подходило время встречи монархов, которая должна была начаться в Кале, продолжиться в Булони и в общей сложности продлиться восемь дней³². Весь август и сентябрь Анна была занята приготовлением нарядов, а Генрих тем временем заказывал для нее у Корнелиуса Хейса новые украшения. Несколько прекрасных драгоценных камней, предназначавшихся для Анны, в инвентарной книге имели отметку «отложено». Кроме того, Анна потребовала, чтобы ей отдали драгоценности Екатерины³³. Поначалу Екатерина отказывалась подчиниться. В разговоре с Шапюи она заявила: «…это грех и бремя, отягчающие мою совесть… отдать мои драгоценности ради столь порочной цели – украсить особу, которая опозорила весь христианский мир». Однако, когда Генрих послал к ней Ричарда Пейджа, недавно ставшего джентльменом его личных покоев, с письменным распоряжением, ей не оставалось ничего другого, кроме как уступить³⁴.

Решив взять Анну с собой на встречу в верхах, как если бы она была его законной супругой, Генрих нажил врага в лице своей сестры Марии, герцогини Саффолк, которая так и не изменила неприязненного отношения к Анне и отказалась сопровождать Генриха в Кале, сославшись на нездоровье. Возникла заминка протокольного характера – кому полагалось принимать Анну? Здравый смысл подсказывал Франциску, что не стоит предлагать эту роль супруге Элеоноре, сестре императора Карла. Генрих и Анна озвучили кандидатуру Маргариты Ангулемской, которая теперь, после безвременной кончины герцога Алансонского, была замужем за королем Наварры Генрихом д’Альбре. Однако в это время молодожены проводили время на юге Франции, куда они уехали, чтобы обзавестись потомством. Все закончилось тем, что Анну в сопровождении двадцати или тридцати придворных дам и фрейлин по прибытии в Кале приветствовал мэр города, сэр Ричард Уитхилл и представители местной знати³⁵.

За несколько часов до рассвета в пятницу 11 октября 1532 года Генрих и Анна взошли на борт корабля «Ласточка» в Дувре. В дипломатических кругах ходили слухи о том, что они должны пожениться во время саммита, однако для приготовлений к свадьбе времени уже не оставалось. Переправа через Ла-Манш прошла спокойно, и к 10 часам утра Генрих и Анна достигли Кале, где на 10 дней остановились для отдыха в резиденции при казначействе. В субботу Монморанси прислал в подарок Анне виноград и груши. Она «живет как королева», отмечал венецианский посол, «король сопровождает ее на мессу и повсюду», как будто она уже надела корону³⁶.

Встреча Франциска и Генриха была назначена на 21 октября на полпути между Кале и Булонью, куда каждый из них прибыл в сопровождении свиты из 600 человек. Событие было обставлено не с такой роскошью, как встреча на Поле золотой парчи, тем не менее оба монарха постарались поразить великолепием своих костюмов. Генрих был одет в сюрко из красного бархата с золотым позументом, украшенным россыпью жемчуга, а на Франциске был дублет из малинового бархата на подкладке из золотой парчи, видневшейся сквозь прорези на дублете. Не спешиваясь, они обнялись пять или шесть раз и поехали в направлении Булони, по пути развлекая себя соколиной охотой. На въезде в город их встречали сыновья Франциска. В знак особого расположения Генрих спешился и расцеловал всех троих в губы. Под громкие звуки артиллерийской канонады все проследовали в собор Булонской Богоматери, где оба монарха раздали щедрую милостыню. Следующие четыре дня Франциск принимал Генриха в аббатстве с поистине королевским гостеприимством: он подарил королю Англии одежды из белого бархата и атласа, в том же стиле, что и его собственный костюм, а также кровать с искусно вышитым балдахином малинового цвета, усеянным жемчугами, стоимостью 13 500 ливров (примерно 1500 фунтов, или 1,5 миллиона фунтов в переводе на современные деньги). Подарки были изготовлены на заказ у ведущего парижского поставщика Одине Тюрке³⁷.

В пятницу 25 октября Франциск выехал с Генрихом из Булони в Кале, за ними следовало 300 вьючных мулов с багажом. На подъезде к городу монархов встретили приветственными залпами из 3000 орудий. Франциск остановился во дворце Стейпл-холл на центральной площади города. На следующий день оба короля вместе посетили мессу, а в послеобеденное время заседали каждый со своим советом. Воскресную мессу они слушали в уединении – каждый в своей резиденции, после чего их ожидало спортивное зрелище – травля быков и медведей. Все это время Анна не появлялась. Франциск прислал ей в подарок огромный бриллиант стоимостью 15 000 золотых крон (3500 фунтов, или 3,5 миллиона фунтов на современные деньги), однако она не торопилась с благодарностями, выжидая подходящего момента. Впрочем, за это время она успела как следует отчитать Грегорио Казали, приехавшего на саммит из Рима, за то, что тот не исполнил дело Генриха как должно, ибо «она надеялась, что свадьба состоится в середине сентября»³⁸.

Кульминационный момент встречи наступил вечером в воскресенье. В большом зале казначейства Генрих устроил великолепный банкет, на котором подавали более 170 различных блюд. Гобелены с золотым и серебряным шитьем мерцали на стенах, отражая пламя тысяч свечей, освещавших столы. Буфет высотой около 15 футов (5м) был уставлен посудой из чистого золота и серебра. На банкете Анны по-прежнему не было рядом с Генрихом. Вместе с сестрой Мэри, женой брата Джейн, леди Лайл и еще тремя дамами она была занята приготовлениями к маскараду, который должен был начаться после банкета. Когда гости еще угощались последней переменой блюд, поданных на золотой посуде, в зал под мелодичный аккомпанемент вошли семь дам в масках. Облаченные в наряды из золотой и серебряной парчи и малинового атласа, отороченного золотой бахромой, они под восхищенные взгляды развернулись к зрителям, чтобы выбрать себе партнеров для танцев³⁹.

Настал момент, когда Анна оказалась в центре внимания. Ее выбор пал на Франциска – в этом и заключался сюрприз, который задумали они с Генрихом. Протанцевав несколько танцев, сияющий от удовольствия Генрих начал снимать маски с дам, чтобы они «смогли показать свою красоту». Когда он снял маску с Анны и объявил ее имя, Франциск был искренне впечатлен. Он не видел ее даже мельком все эти десять лет, и вот они уже оживленно беседуют, и он почти так же очарован ею, как Генрих. Благодаря блестящему владению французским и урокам, полученным при дворе королевы Клод, Анна отлично знала, что и когда следует говорить. Франциск нашел ее обворожительной. Генрих не спускал с них взгляда, преисполненного гордости. Пара провела в беседах и танцах еще час с небольшим, после чего Франциск покинул зал, любезно простившись со всеми⁴⁰.

Пожалуй, это был самый важный из всех решающих моментов в развитии отношений Генриха и Анны. Теперь, когда договор о взаимопомощи с Францией был ратифицирован, когда она получила официальное признание Франциска, что подтверждали его подарки, причем не только бриллиант, но и кровать, которую он мог подарить только с одним намеком, Анна наконец могла не сомневаться в прочности своего положения. Тот факт, что в завершающий день официальной встречи Франциск беседовал и танцевал с ней, как если бы она была королевой, говорил о международном признании, в котором она так нуждалась, а это означало, что замыслы, которые она вынашивала долгие месяцы и даже годы, наконец начали воплощаться в жизнь.

Окрыленные надеждами на будущее, триумфом и, самое главное, признанием, Генрих и Анна стали спать вместе. Должно быть, это решение приняла Анна. Генрих ждал этого долгих шесть лет – за это время она могла убедиться в его преданности. И вот наступил момент, когда она решила: сейчас или никогда. Генрих с упоением предавался страсти – об этом свидетельствует тот факт, что дорога домой через Кент протяженностью менее 70 миль растянулась на две недели. Чтобы придать отношениям некую легитимность, сразу по прибытии в Дувр 14 ноября, в день святого Эрконвальда^[87], они «тайно» обменялись клятвами (то есть без свидетелей и, возможно, даже без священника), хотя законность такого обручения была весьма сомнительна. Эдвард Холл утверждает, что все это произошло сразу же после того, как они высадились в Дувре и Генрих сделал пожертвование в размере 4 шиллингов 8 пенсов в церкви Богоматери на скалах, покровительствовавшей всем путешественникам⁴¹.

По возвращении в Лондон король приступил к решительным действиям. Он более не намерен был ждать решения из Рима, теперь он во что бы то ни стало добьется своего. Используя парламент, он не даст ходу апелляции Екатерины и получит развод через церковный суд Англии. Тем временем скончался архиепископ Уорэм, что не могло не обрадовать Анну. На его место Генрих назначил Томаса Кранмера. Однако для посвящения в сан Кранмер должен был получить от Климента папские буллы. После этого уже ничто не могло помешать осуществлению задуманного⁴².

19. Брак

20 ноября 1532 года Генрих и Анна остановились в замке Стоун в Кенте, где развлекали себя игрой в карты с Фрэнсисом Брайаном и молодым камергером Фрэнсисом Уэстоном. Игра на деньги называлась «Папа Юлий» и шла в соответствии с подсчетом очков: выигрывал тот, кому доставалась девятка бубновой масти – «Папа». Генрих обычно проигрывал, и в этот день ему опять не повезло – проигрыш обошелся ему в 9 фунтов 6 шиллингов 8 пенсов¹. Замок Стоун, предпоследнее место, где они, не торопясь вернуться в Лондон, расположились на отдых, был родовым поместьем Бриджет Уилшир, с которой Анна всегда была довольно близка. Когда Бриджет родила ребенка от своего второго мужа, сэра Николаса Харви из Икворта в Саффолке, король – вне всякого сомнения, по просьбе Анны – послал кормилице и повитухе кошелек с 3 фунтами 6 шиллингами 8 пенсами². Однако потом произошла какая-то неприятность, и Бриджет оставила двор. Незадолго до того, как Анне был пожалован титул маркизы Пембрук, она написала Бриджет письмо, в котором просила простить ее, если она выказала ей неуважение, и уговаривала вернуться. Письмо написано заискивающим, почти подобострастным тоном, несвойственным Анне.

Мадам, зная, что Вы любите меня, я умоляю Вас верить моему слуге, подателю сего, в том, что он скажет от моего имени касательно Вашего удаления и всего остального; ибо я желаю, чтобы Вы делали лишь то, что составит Ваше благополучие. И, сударыня, хотя за все то время, что мы были вместе при дворе, мои поступки не в полной мере свидетельствовали о моей истинной любви к Вам, я все же смею надеяться, что Вы убедитесь в том, что я люблю Вас гораздо больше, чем могла доказать делом, и могу Вас уверить, что ни к одной женщине после моей матери я не испытывала большей привязанности; я надеюсь, что по милости Божьей Вы со временем убедитесь в непритворности моих заверений; я верю, Вы знаете: я не та, кто пишет, чтобы утешить Вас в беде, но та, кто готова разделить эту беду с Вами, пока я жива. Посему я умоляю Вас забыть о неприглядном недоразумении, дабы не гневить Бога и не огорчать меня, ту, что любит Вас безраздельно. Уповая на Бога в том, что Вы поступите именно так, я заканчиваю это письмо.

Написано смиренной рукой навеки преданного Вам друга,

Анны Рочфорд³

Любопытно, что это письмо оказалось не в семейном архиве Бриджет, а среди бумаг Кромвеля, откуда в 1590-х годах эта ценная находка попала к сэру Роберту Коттону, пополнив его коллекцию, которая сейчас находится в собрании Британской библиотеки⁴.

Остается только недоумевать, в чем именно заключалось «неприглядное недоразумение», о котором говорит Анна. Однако еще более загадочной представляется причина, по которой она так хотела угодить своей подруге, учитывая хладнокровие, с которым она обычно наживала врагов. Впрочем, какова бы ни была причина, несомненно одно: написав это письмо, она больше не вспоминала о нем. У нее были все основания забыть обо всем, поскольку после саммита всеобщее внимание было приковано к Риму, куда Франциск направил Габриэля де Грамона и Франсуа де Турнона, чтобы те пригласили папу Климента на совещание в Ниццу. Франциск надеялся, что там, среди прочих дел, он сможет убедить Климента дать разрешение на развод Генриха⁵. Генрих в свою очередь, чтобы помочь французским посланникам одержать верх над итальянскими кардиналами, распорядился, чтобы Кромвель, который теперь занимал пост хранителя королевских драгоценностей, выделил 9000 марок (6000 фунтов, то есть свыше 6 миллионов фунтов на современные деньги) на взятки⁶.

Через четыре дня после возвращения в Гринвичский дворец Генрих сопроводил Анну в Тауэр, чтобы показать ей тайные богатства в Сокровищнице английской короны и покои королевы, где ей предстояло провести ночь накануне коронации. Осмотрев помещение, она решила, что оно нуждается в переделке: в приемном зале необходимо было заменить крышу и полы, а также установить «большое окно с нишей» в западной части и два окна поменьше напротив с видом на Темзу. Все окна следовало обустроить таким образом, «чтобы можно было удобно прислониться», если захочется полюбоваться панорамным видом. Кроме того, она распорядилась основательно переделать личные покои – там должны были соорудить новую великолепную галерею с отдельным входом для королевы⁷.

Празднования Рождества в этом году были отмечены символическими новшествами. Когда королевские плотники приступили к строительству подмостков, на которых обычно выставлялись новогодние подарки короля и королевы, им пришлось отдельно изготовить «подмостки и полки, предназначенные для подарков маркизе Пембрук». Конструкции должны были быть достаточно прочными, чтобы выдержать всю золотую посуду, доставленную по приказу Генриха за время рождественских праздников: около 140 отдельных предметов общим весом свыше 130 килограммов и суммарной стоимостью 1200 фунтов (свыше 1,2 миллиона фунтов на современные деньги), а также подаренные Анне к Новому году золотые и серебряные графины, солонки, подсвечники, чаши, горшочки и ложки. Часть этой утвари когда-то принадлежала Уолси, часть – Уильяму Комптону, который после смерти от потливой горячки остался у Генриха в должниках. Корнелиус Хейс получил указания удалить все символы, указывавшие на предыдущих владельцев, и «выбить» или «нанести чернью» геральдические знаки Анны, маркизы Пембрук. На новых предметах должна была присутствовать эмблема сокола, оформленная «золочением, гравированием или эмалью»⁸.

Генрих был вознагражден, когда на третьей неделе января Анна сообщила ему о своей беременности. Эта новость не могла не взволновать короля: он был уверен, что родится мальчик – будущий принц Уэльский, появления которого он так давно и страстно желал. Однако для признания его сына законным наследником было необходимо, чтобы он родился в официальном браке: по закону ребенок, зачатый вне брака, но рожденный в нем, считался законным наследником, даже несмотря на возражения некоторых юристов в этом вопросе. Теперь важнее всего было не упустить время.

3 января 1533 года де Грамон и де Турнон нашли папу римского в Болонье, где он переживал последствия болезненных для него встреч с Карлом, поэтому им удалось добиться кое-каких успехов. Климент дал свое согласие и на то, чтобы встретиться с Франциском в Ницце, где он будет на безопасном расстоянии от Карла, и на то, чтобы решить дело Генриха с такой ловкостью, чтобы не причинить ему «ни малейшего вреда». Генрих и Анна усмотрели в этом подтверждение правильности своей франкофильской политики. Однако они недооценили такой важный момент, как личные мотивы Франциска: он всерьез намеревался претворить в жизнь план 1529 года, который еще тогда вызывал беспокойство Анны,– женить своего второго сына, Генриха, герцога Орлеанского, на племяннице Климента. Это была часть более масштабного замысла – освободить Климента от влияния Карла и, таким образом, вновь проложить себе путь в Италию. Во время саммита в Кале он упомянул в разговоре с Генрихом о предстоящей помолвке, однако сделал это невзначай, из чего Генрих заключил, что Франциск займется этим вопросом уже после того, как будет получен развод⁹.

К сожалению, в деле возникла новая заминка: консистория в Риме должна была выдать папские буллы, необходимые для посвящения Кранмера в сан архиепископа Кентерберийского, не раньше чем через три месяца. Эта сложная ситуация требовала нестандартного решения, и оно не заставило себя ждать. Сам Генрих считал, что у него не было препятствий для женитьбы. Он уже давно считал свой брак с Екатериной недействительным и был достаточно хорошо осведомлен о законах церкви, чтобы понимать, что второй брак, заключенный во время аннулирования первого, может быть признан законным ретроспективно, как только первый будет аннулирован. Он получит разрешение на развод, когда прибудут документы для Кранмера, а это означает, что любые попытки обвинить его в двоеженстве окажутся несостоятельными¹⁰.

В предрассветные часы 24 или 25 января Генрих и Анна ступили на свежезастеленный пол королевской барки, которая доставила их вместе с несколькими сопровождающими из Гринвича в Уайтхолл. Сойдя на берег, они подошли к привратной башне и поднялись наверх, в помещение, где тайно сочетались браком. Считается, что свидетелей было трое: Генри Норрис, Томас Хинидж и Энн Сэвидж, одна из благородных дам из свиты Анны и родственница Уильяма Бреретона, про которую говорили, что эта леди обладала поистине «мужской силой духа». По свидетельству историков, она несла шлейф невесты. Впрочем, она недолго оставалась на службе у Анны и вскоре вышла замуж за сэра Томаса, лорда Беркли¹¹. В сочинениях 1550-х годов Николас Харспфилд указывает, что церемонию проводил священник доктор Роуланд Ли. Будучи одним из придворных священников Генриха, он вскоре получил сан епископа Ковентри и Личфилда. Однако Шапюи, тщательно изучивший все факты, утверждал, что церемонию проводил некий Джордж Браун, знакомый Кромвеля, которого король назначил настоятелем монастыря Остин Фрайерс (августинского братства) в Лондоне¹².

Генрих назначил новое заседание парламента на 4 февраля. Готовясь к нему, они с Анной переехали из Гринвичского дворца в Уайтхолл, где заняли те покои, отделку которых уже успели закончить. Кромвель, которому была поставлена задача руководить работой палаты общин, заготовил несколько вариантов законопроекта, суть которых сводилась к тому, чтобы не допустить обжалования решений английского суда в Риме и оставить за Генрихом право одобрять и отклонять эти решения. Закон запрещал направлять в Рим прошения об апелляции на любые решения английских судов и, таким образом, лишал Екатерину возможности отстаивать свои интересы. Председательствовать в палате лордов вместо Томаса Мора был назначен верный помощник Кромвеля Томас Одли, недавно занявший пост лорд-канцлера. Кранмер был тоже наготове – он недавно вступил во владение новой резиденцией, которую обычно занимал кто-то из каноников часовни Святого Стефана, находившейся неподалеку от Уайтхолла, что делало это место невероятно удобным для проведения обсуждений с богословами и юристами по делу о разводе¹³.

Затем один из чиновников Кромвеля подготовил документ, который должны были подписать десять-двенадцать тщательно отобранных священников. Сам документ не сохранился, однако, по свидетельству Шапюи, в нем подтверждалось их согласие признать недействительным брак короля, поскольку Закон Божий запрещал жениться на вдове покойного брата. Кранмер, значившийся в списке как «Его Преосвященство, епископ Кентерберийский» (хотя это было несколько преждевременно), а также Эдвард Фокс были среди тех, кто охотно поставили свою подпись, однако Стивен Гардинер и некоторые другие отказались это сделать¹⁴.

Тем временем отец Анны обрабатывал сторонников Екатерины в палате лордов. 13 февраля он, пытаясь прощупать почву, спросил Томаса Маннерса, графа Ратленда, готов ли он выступить в защиту брака Генриха и Анны, если этот вопрос будет поднят в парламенте. Когда граф Ратленд ответил, что «дела духовные» не решаются таким порядком, ему довольно бесцеремонно дали понять, что желаниям Генриха лучше подчиниться, иначе придется расхлебывать последствия. Вслед за диалогом в парламенте последовала эффектно разыгранная сцена в покоях Анны, когда она, желая заинтриговать всех относительно событий в привратной башне Уайтхолла, объявила: «Я готова поклясться своей жизнью, что скоро стану супругой короля»¹⁵.

Теперь Анну было не остановить, и она беспрестанно острила по поводу сложившейся ситуации. 15 февраля она дерзко заявила своему дяде, герцогу Норфолку, что, если к Пасхе она не забеременеет (о чем она уже знала наверняка), то отправится в паломничество к святым местам и будет молиться Деве Марии. Учитывая, что ей как убежденной стороннице Лефевра концепция заступничества была не слишком близка, это обещание прозвучало как насмешка. 22 февраля она в присутствии нескольких придворных, среди которых находился ее давний поклонник Томас Уайетт, громко заявила, что в последнее время ее вдруг потянуло на яблоки. Генрих счел, что это признак беременности, однако она, игриво кокетничая, отвергла это предположение. Потом, развернувшись на каблуках, она удалилась в свои покои, все еще продолжая весело смеяться¹⁶.

Спустя два дня, в день святого Матфея, Анна принимала Генриха в своих покоях на званом обеде. Стены приемного зала украшали подаренные им гобелены тонкой работы, тканные золотом и серебром. Полки стоявшего сбоку вместительного буфета ломились под тяжестью выставленной напоказ новой золоченой посуды. Анна сидела по правую руку от Генриха во главе стола, а герцог Саффолк, Одли и другие знатные гости занимали места за столом в противоположном конце зала. Генрих и Анна были так поглощены друг другом, что король почти не разговаривал ни с кем из гостей, если не считать случая, когда он, желая поддеть верную союзницу Екатерины Элизабет Стаффорд, супругу герцога Норфолка, с которой тот жил раздельно, воскликнул: «Разве не прекрасное приданое и богатого жениха получила миледи маркиза? Ведь именно ей принадлежит все, что вы видите здесь, и еще многое другое!»¹⁷

На следующий день, во вторник перед Великим постом, Генрих и Анна устраивали торжественный прием в честь нового посла Франции, который прибыл в Англию 5 или 6 марта. Это был блестящий дипломат Жан де Дентевиль, бальи^[88] Труа, сеньор де Полизи в Шампани, младший брат Франсуа де Дентевиля, друга де ла Помрэ. Он родился в 1504 году, и к моменту приезда в Лондон его возраст приближался к двадцати девяти годам. Коренастый, среднего роста, широкоплечий, он имел довольно полное лицо, на котором выделялись крупный нос и большие, широко поставленные карие глаза, его отличала густая каштановая шевелюра, он носил бороду и усы. Уверенный в себе и всегда щегольски одетый, он любил носить лихо заломленный берет, насколько можно судить по его сохранившимся портретам. Он приехал с особым заданием от герцога де Монморанси – сообщить Генриху о том, что все будет зависеть от исхода встречи в Ницце¹⁸.

Торжественный прием носил сугубо официальный характер, однако на следующий день де Дентевиль был удостоен более продолжительной аудиенции, во время которой Генрих с чувством рассуждал о предстоящей встрече Франциска с папой римским и пообещал послать в Ниццу отца Анны или герцога Норфолка, дав им широкие полномочия участвовать в переговорах так, как они сочтут необходимым. В этот момент Генрих пребывал в блаженном неведении относительно главной цели в переговорах, которую преследовал Франциск,– устроить брак своего второго сына¹⁹. Генрих же хотел обратиться к де Дентевилю с просьбой: необходимо было, чтобы Франциск отдал распоряжение де Грамону и де Турнону убедить Климента оставить апелляцию Екатерины без внимания и «не вводить новшества» (то есть санкции) против Генриха до завершения встречи. Франциск согласился при условии, что Генрих, со своей стороны, не будет предпринимать дальнейших действий в деле о разводе и оставит нападки на церковь до окончания переговоров²⁰.

На этом этапе ни де Дентевиль, ни Франциск даже не подозревали, что Анна и Генрих уже женаты. Скрыв это важное обстоятельство, Генрих фактически солгал своему главному союзнику. Обман зашел так далеко, что Монморанси в письме к Анне от 16 марта, которое он вложил в бумаги для де Дентевиля, обращается к ней «мадам маркиза», а не как подобает обращаться к супруге короля²¹. Примерно за десять дней до получения этого письма до де Дентевиля начали доходить кое-какие слухи. Он не был до конца уверен, что все это могло значить, однако Генрих понял, что Франциска больше нельзя оставлять в неведении. 11 марта он назначил брата Анны Джорджа особым послом во Франции и поручил Кромвелю выплатить ему авансом 106 фунтов 13 шиллингов 4 пенса на расходы в предстоящей поездке, которая должна была продлиться сорок дней²².

Инструкции для Джорджа, которые Генрих продиктовал лично на превосходном французском, заняли около шестнадцати страниц, написанных убористым почерком. Предназначенные для «нашего самого преданного советника, лорда Рочфорда, джентльмена королевских покоев», они служат образцом того начальственно-снисходительного тона, который только можно представить в обращении одного правителя к другому. Джордж сначала был обязан вручить Франциску письма, которые Генрих, соблюдая учтивость, написал собственноручно, а затем сообщить о «великой радости, утешении и удовольствии», которые он находит в личной дружбе, «единодушии и сплоченности» двух монархов. Только после этого, выбрав удачный момент, Джордж должен был раскрыть главную новость о том, что Генрих и Анна уже женаты, аргументируя этот шаг тем, что стране был нужен «наследник по мужской линии и продолжатель рода». Он должен был также объяснить Франциску, что действия Генриха были продиктованы необходимостью: упрямство Климента и вмешательство Карла исключали дальнейшие промедления. Наконец, Джордж должен был убедить Франциска вести себя как подобает «истинному другу и брату» и не разглашать тайны никому и нигде, особенно в Риме, до тех пор, пока Генрих сам не объявит об этом после Пасхи.

Генрих хотел, чтобы Франциск потребовал от де Грамона и де Турнона неукоснительного исполнения подробных инструкций, которые король Англии составил в преддверии переговоров с папой римским²³. В отношении матримониальных планов Франциска Генрих считал своим долгом дать монарху-союзнику «братский совет». Джордж должен был сказать, что сама идея создания династического союза между французской короной и папой неплоха, особенно если этот шаг заставит папу поторопиться с решением об аннулировании брака Генриха, однако он должен предупредить Франциска о необходимости проявить осмотрительность. Четырнадцатилетняя племянница папы, Екатерина Медичи, едва ли могла составить блестящую партию. «Я должен сказать вам прямо,– заключает Генрих,– принимая во внимание то, что невеста из небогатой семьи и не имеет знатного происхождения, а жених – наследник прославленного королевского рода Франции, брак моего дражайшего и возлюбленного крестника, герцога Орлеанского, можно назвать неравным и недостойным его»²⁴.

Джордж выехал из Лондона 13 марта и, прибыв в Кале, тут же поспешил отправиться в Фер-ан-Тарденуа на границе с Шампанью, где в это время находился Франциск. Судя по воспоминаниям двух очевидцев этой встречи, Франциска и Жана дю Белле, Джордж был принят весьма холодно²⁵. Поначалу Джордж заговорил слишком напористо и дерзко. Ему не терпелось скорее получить ответ, и поэтому он проявил излишнюю поспешность, стремясь добиться своей цели в переговорах. Франциска задела не столько новость о том, что Генрих и Анна уже женаты, сколько самонадеянность, с которой Генрих настаивал на том, чтобы сохранить этот факт в тайне. В сущности, ему предлагалось обмануть папу римского, так же как Генрих обманул его. Однако у Франциска были свои интересы, и он не собирался позволять своим послам действовать в соответствии с указаниями Генриха²⁶.

Дю Белле, основываясь на собственных впечатлениях, полученных в Лондоне, подозревал, что между Норфолком и Болейнами ведется закулисная борьба и она набирает обороты. Анна, Джордж и их отец видели большую опасность в предстоящих переговорах в Ницце, если в итоге Франциску удастся женить сына на племяннице папы. Норфолк был иного мнения, однако именно его, а не Томаса Болейна Генрих выбрал в качестве своего представителя в Ницце. Дю Белле полагал, что Болейны не доверяли Норфолку там, где на кону были их интересы,– он был слишком близок к герцогу де Монморанси²⁷.

Не видя возможности пойти навстречу Джорджу и вместе с тем не желая ссориться с братом Анны, Франциск откупился щедрым денежным подарком в 2250 ливров (более 281 000 фунтов на современные деньги)²⁸. Джордж покинул Францию 5 апреля или чуть позже и, вернувшись домой, узнал, что тремя неделями ранее Кромвель представил палате общин окончательный вариант законопроекта об ограничении апелляций. Согласно этому документу, Англия признавалась «империей»^[89] (то есть суверенной юрисдикцией), «верховная власть в которой принадлежала королю». Доказательства этого были почерпнуты, как утверждалось в документе, «в старинных летописях и хрониках», под которыми подразумевались те источники, которыми пользовались авторы досье из Дарем-хауса²⁹. Отныне не только обращение Екатерины в Рим для обжалования решения по делу о разводе, но и любые апелляции в другие юрисдикции за пределами королевства признавались незаконными.

Несколько недель оппозиция твердо стояла на своем. В ней объединились сторонники Екатерины и те, кто, защищая свои коммерческие интересы, опасался, что Карл ответит новым торговым эмбарго или иными экономическими санкциями. Составленный Кромвелем черный список имен 35 членов парламента, который до сих пор хранится в архивах, дает представление о наиболее ярых критиках этого законопроекта. Среди них были два зятя Томаса Мора, Уильям Роупер и Уильям Донси, а также брат епископа Джона Фишера, Роберт. Томас Мор, уже не будучи членом парламента, убеждал Джорджа Трокмортона, представлявшего графство Уорикшир, который поддерживал связь с находившимся в изгнании братом Пето, проголосовать против принятия этого закона. Он мотивировал его тем, что, выступив открыто на стороне католической церкви, он будет «вознагражден Богом и со временем заслужит благодарность Его Величества» – как только король одумается и призовет Екатерину обратно. Именно во время этих парламентских дебатов Кромвелю удалось отточить навыки запугивания оппонентов³⁰.

К этому времени из Рима были наконец доставлены папские буллы для Кранмера. Благодаря лоббистским талантам де Грамона и де Турнона Климент выдал необходимые документы неожиданно быстро и даже отказался взимать за это обычную плату 1500 флоринов, не догадываясь, к каким последствиям все это может привести. 30 марта, в Страстное воскресенье – пятое воскресенье Великого поста,– новый архиепископ был возведен в сан в часовне Святого Стефана. Поскольку это событие совпало по времени с парламентской сессией, некоторые депутаты, вероятно, могли слышать, как он, принося торжественную клятву, публично заявил о том, что его преданность папе римскому никогда не возобладает над преданностью королю. В первую неделю апреля палата общин приняла Акт об ограничении апелляций с незначительными поправками, а представители палаты лордов не внесли в него существенных изменений, в результате к концу недели он был утвержден королем³¹.

1 апреля Кранмер председательствовал на конвокации. Всего за несколько дней многих из тех, кто собирался в ней участвовать, принудили поддержать два положения: первое – о том, что брак с вдовой покойного брата противоречит заповедям Божьим и здесь не может быть исключений, и второе – о том, что консумация брака Екатерины и Артура была доказана. Джон Фишер, возглавивший оппозицию по первому вопросу, сначала был заключен в тюрьму, а затем отправлен под домашний арест вплоть до окончания голосования. Доктор Ричард Уолман, в 1527 году выступавший от имени Генриха во время тайного трибунала над Уолси, в этот раз, сославшись на ухудшение здоровья, попросил об отставке с должности пролокутора^[90] еще до того, как приступили к рассмотрению второго вопроса. Вместо него был назначен Эдвард Фокс, заседавший в синоде в должности архидьякона Лестера. Когда Генрих потребовал, чтобы принятые в его пользу решения получили статус юридического документа, синод послушно повиновался³².

Теперь, когда мечта Генриха и Анны стала вполне осязаемой, он открыто заговорил о коронации Анны. Оставалось только провести официальный процесс слушания по делу о разводе Генриха, который Кранмер должен был открыть после Пасхи. В среду на Страстной неделе, 9 апреля 1533 года, в Амптхилл к Екатерине была направлена делегация во главе с герцогами Норфолком и Саффолком с целью убедить ее принять решение Кранмера – ей были обещаны всевозможные милости, если она уступит. Когда она отказалась, Норфолк открытым текстом сообщил ей о том, что Генрих и Анна уже женаты. После их отъезда камергер Екатерины, лорд Маунтджой, сообщил ей еще более неутешительные новости. Отныне, по решению Генриха, ей больше не позволялось называть себя королевой. С этого времени она должна была именоваться «леди Екатерина, вдовствующая принцесса Уэльская». Через месяц после Пасхи Генрих сократил ее содержание и количество обслуги. На это она дерзко ответила, что, пока жива, она будет называть себя королевой.

Екатерина упорствовала не только из-за желания отомстить Генриху: она по-прежнему считала их брак законным и действительным, поскольку он был разрешен папой римским и освящен Божьим благословлением – они были связаны священным обетом, нарушить который не смел ни один смертный, даже король. Ничто не могло заставить ее склониться перед угрозами советников короля и даже самого Генриха, потому что для нее это означало отречься от Бога. Она черпала силы в религии и уповала на Карла. Она все еще верила в то, что муж вернется к ней, а тем временем она будет бороться за него, какой бы несчастной и отвергнутой она себя ни чувствовала. Кроме того, существовали еще и интересы дочери, которые тоже надо было принимать во внимание. Та тревога, которую испытала Екатерина, когда Генрих пожаловал дворянские титулы Фицрою, не шла ни в какое сравнение с тем, что она переживала сейчас, когда Мария могла лишиться прав на престол, если у Анны родится сын. Екатерина намеревалась бороться за дочь до конца. В тот же день, после визита Норфолка и Саффолка, Екатерину ожидал еще более жестокий удар: Генрих запретил дочери писать матери письма и сообщать о себе, и даже когда она, крайне расстроенная этим, предложила показывать ему их переписку, он не смягчился и продолжал упорствовать. Генрих, как и Анна, опасался, что мать и дочь могут объединиться против него³³.

Судьбоносный момент в жизни Анны наступил в Великую субботу 12 апреля в Гринвичском дворце, куда они с Генрихом вернулись после объявления перерыва в работе парламента. Она торжественно проследовала на всенощную пасхальную мессу из покоев королевы, где стекольщики уже украшали окна ее гербом и эмблемой сокола, по королевской галерее в часовню, находившуюся в дальнем конце здания. В часовне она сразу же обратила внимание на герб и регалии Уолси, изображенные на большом органе, и приказала заменить их на свои. Возмущенный Шапюи писал Карлу, что она «была увешана драгоценностями и одета в платье из золотой парчи» самого дорогого сорта, поскольку ткань украшали рельефные узоры, вытканные металлической нитью разной толщины плетения. За ней следовала ее кузина, дочь Норфолка, леди Мэри Говард, которая несла ее шлейф, и свита из шестидесяти знатных дам – ей были возданы все почести, которых ранее удостаивалась Екатерина. В часовне она сидела на возвышении, на особой скамье, которую обычно занимала королева, и оставила ее только раз для того, чтобы раздать милостыню перед возвращением в приемный зал³⁴.

В этот же день Анна сменила титул маркизы на титул королевы, а Генрих заказал молебны в ее честь с упоминанием ее имени – особая привилегия, которой удостаивались лишь монаршие особы. Впрочем, когда в Пасхальное воскресенье Джордж Браун стал призывать своих прихожан молиться за «королеву Анну», тем самым впервые объявив публично простым жителям Лондона о том, что Анна стала супругой Генриха, то переполненное помещение монастырской церкви опустело больше чем наполовину. «Все вокруг ошеломлены,– писал Шапюи Карлу,– ибо это похоже на сон, и даже те, кто на ее стороне, не знают, смеяться им или плакать». Разгневанный Генрих вызвал лорд-мэра, сэра Стивена Пикока, и велел ему принять все меры, чтобы такого больше не повторялось. «Никто,– сказал он,– даже шепотом не смеет высказываться против этого брака». Известно, что особенно рьяно Анну порицали замужние женщины Лондона³⁵.

В Страстную пятницу Кранмер смиренно испросил разрешения Генриха открыть заседание архиепископского суда, «дабы приступить к рассмотрению и вынесению окончательного решения» по делу первого брака короля. Как только разрешение было дано, Генрих и Екатерина получили официальные уведомления о необходимости предстать перед судом в монастыре Данстебл в Бедфордшире, подальше от любопытных глаз. Первая сессия, на которой интересы Генриха представлял доктор Белл, состоялась 10 мая. Екатерина облегчила работу судьям, не явившись в суд. Процесс, в котором были представлены свидетельства, большая часть которых была озвучена в свое время на суде в Блэкфрайерс, начался 12 мая и закончился 23 мая, когда Кранмер объявил брак не имеющим законной силы. Последнее, что оставалось,– вынести окончательный вердикт о признании брака Анны и Генриха действительным и законным³⁶.

Тем временем де Дентевиль с нетерпением ждал новостей в Лондоне, пытаясь понять (как он докладывал Франциску), «является ли другая королева супругой [Генриха] или нет», однако более всего он был озабочен тем, не станет ли решение архиепископского суда о разводе вкупе с Актом об ограничении апелляций поводом для того, чтобы Климент отменил встречу в Ницце. Чтобы не допустить этого, де Дентевиль попытался убедить Генриха не спешить с оглашением Акта об ограничении апелляций, однако тот отказался. Он также не захотел отложить оглашение решения Кранмера, поскольку оно уже было принято. «Это невозможно,– возразил Генрих,– ибо оно должно быть обнародовано до коронации [Анны], которая назначена на День Святой Троицы». Все объяснялось очень просто – беременность Анны уже была очевидной. «Этот ребенок должен стать единственным законным престолонаследником,– утверждал он.– Я не позволю, чтобы папа высказывал преждевременные суждения или совершал иные действия, которые могут подвергнуть сомнению законность его рождения»³⁷.

28 мая Кранмер в присутствии Кромвеля и четырех других свидетелей с галереи дворца архиепископа в Ламбете, находившегося на Темзе напротив Вестминстера, огласил постановление суда о признании брака Анны и Генриха действительным и законным. Вскоре после этого заверенный экземпляр документа на пергаменте пополнил архивы суда лорд-канцлера следом за постановлением о разводе. Итак, теперь горизонт был чист³⁸.

На протяжении четырех месяцев со дня их тайного бракосочетания Генрих тщательно обдумывал, как будет проходить церемония коронации Анны в Вестминстерском аббатстве. 28 апреля он начал рассылать приглашения дамам, которых Анна сочла достойными участия в коронационной процессии³⁹. Кроме того, он решил пересмотреть текст присяги, которую дает король во время коронации, с учетом нового взгляда на имперские полномочия короля, описанные в досье, которые составили в Дарем-хаусе, и в преамбуле Акта об ограничении апелляций. Сохранилась только первая страница этого текста, однако она дает представление о радикальном характере изменений, в которых нашли отражение отказ Генриха подчиняться власти папы римского и утверждение верховенства власти короля над Церковью Англии⁴⁰.

Впрочем, если Генрих задумался об изменении текста присяги, он, должно быть, предвидел, во всяком случае вначале, необходимость второй – своей собственной – коронации, в которой он участвовал бы вместе с Анной, как это было в начале его правления, когда он настоял на том, чтобы Екатерина была коронована вместе с ним. Вторая коронация открывала перед ним перспективы увидеть себя по-новому. Однако даже если он в принципе и рассматривал такую возможность, он ею не воспользовался. Слишком мало оставалось времени, чтобы подготовить почву под крутые изменения вековых традиций. Первое публичное появление Анны в роли королевы было не случайно назначено на канун Пасхи. Пасха всегда считалась самым большим праздником в христианском календаре. Вторым по значимости была Троица, праздник Святого Духа, – день, когда Святой Дух в образе огненных языков сошел на землю и предстал перед апостолами на пятидесятый день после Пасхи, что символизировало основание церкви. Генриху было крайне важно, чтобы коронация состоялась именно в этот день, о чем он в свое время уже упоминал в разговоре с де Дентевилем, объясняя ему, почему он так настаивает на этом. Кроме того, церемония должна была состояться до того, как беременность Анны станет еще более заметной.

Итак, Анна короновалась одна, но это никаким образом не должно было сказаться на соблюдении ритуала, пышности церемонии и размахе общенародных празднований. Завершив шестилетний период ухаживаний и немалых совместных усилий, коронация Анны стала обрядом посвящения в их будущую жизнь, наполненную счастьем и любовью. Вместе с тем это была удачная сделка. Генрих держал слово, дав Анне все, чего она хотела, а взамен он получал не только любовь, которой он так страстно желал и в которой нуждался, но и законного сына и наследника, который продолжит династию. Этот принципиально важный аспект превращал их любовные отношения в отношения сугубо деловые.

20. Триумф Анны

Пока суд в Данстебле во главе с Кранмером готовился вынести свое решение, сэр Стивен Пикок получил письма из Гринвичского дворца, в которых сообщалось о желании Генриха – «его дражайшая и горячо любимая супруга, королева Анна» должна быть коронована в Вестминстерском аббатстве «в следующем месяце в День Святой Троицы» (1 июня). До события оставалось немногим более двух недель, и за это время жителям Лондона следовало организовать для Анны пышное зрелище на Темзе, которым она могла бы насладиться во время путешествия по реке в Тауэр, где ей предстояло остановиться в обновленных королевских покоях. Кроме того, надо было «нарядить и украсить» улицы города живыми картинами и развлечь торжественную процессию представлениями на всем пути до Вестминстерского аббатства. Рабочая группа по организации празднеств, в которую входил и хроникер Эдвард Холл, вызвалась подготовить три представления. Они решили обратиться к дяде Анны, герцогу Норфолку, надеясь, что тот не откажет им в просьбе привлечь ганзейских купцов или представителей других иностранных гильдий, чтобы те помогли деньгами в устройстве различных увеселений. Кроме того, было решено спросить «мистера Кромвеля», нельзя ли одолжить на время «некоторых мастеров, занятых на дворцовых работах… поскольку не хватает ни времени, ни маляров, ни прочих работников», и можно ли получить разрешение Генриха воспользоваться на этот день услугами королевских музыкантов¹.

Для Анны было чрезвычайно важно, чтобы в церемонии участвовали все, кто занимал видное положение. В знатных и уважаемых семьях наметились разногласия. Томас Мор считал, что его совесть не позволяет ему присутствовать на коронации той, что, по его мнению, жила во грехе. К тому же он, как и его друг Джон Фишер, не мог признать Генриха главой Церкви Англии, а парламент – уполномоченным блокировать подачу апелляций в Рим. Однако его убеждений не разделяли ни его супруга Элис, считавшая, что моральными принципами не оплатить счетов и не накормить семью, ни муж его сестры, Джон Растелл^[91], который присоединился к реформаторам, поступив на службу к Кромвелю. Один из зятьев Мора, Джайлз Аллингтон, друживший с сэром Томасом Чейни, пошел еще дальше и принял предложение стать виночерпием на пиру в честь коронации².

Коронация Анны должна была проводиться с соблюдением церемониала, описанного в «Книге королей» (Liber Regalis)– рукописи с указаниями по проведению коронации, составленной в 1308 году и хранящейся в настоящее время в Вестминстерском аббатстве, а также в соответствии с так называемой Коронационной книгой (Royal Book), в которой описываются отдельные случаи, нюансы, правила и требования относительно регламента коронации, собиравшиеся на протяжении многих лет. Эти документы легли в основу протокола проведения всех дворцовых торжеств, таких как коронации, похороны, рождение и крещение детей, а также военные парады. При соблюдении ритуала важна любая деталь. Костюм Анны был продуман до мелочей. Ее наряд для торжественной процессии по улицам Лондона должен был состоять из киртла (приталенного лифа на шнуровке и юбки), верхнего парадного платья и мантии из белой с золотом ткани, отороченной мехом горностая, с шелковой и золотой бахромой и кистями на мантии. Дополнением к этому наряду служил койф из золотистого полотна, «украшенный драгоценными камнями». На самой церемонии коронации Анна готовилась предстать в мантии из пурпурного бархата, отделанной мехом горностая. Обязательными атрибутами были «богато украшенная корона и скипетр из золота». Анна должна была прошествовать от Вестминстер-холла к большому алтарю Вестминстерского аббатства и обратно, ступая по «дороге королей» (полотнищу из шерстяного синего бархата, которое называлось «рэй» и по которому короли и королевы проходили босыми ногами). Коронационный трон был задрапирован парчой и устлан подушками. Во время церемонии Анне полагалось «приобщиться Святых Тайн» (принять причастие), после чего ей следовало «наедине подкрепить силы легкой закуской [съесть особый обед] из тех мясных блюд, что она любит больше всего». Было предусмотрено также «потайное место» для Генриха на случай, если он захочет посмотреть церемонию, оставаясь незамеченным,– специальная ниша «с решетчатым окном, задрапированная дорогой тканью» на манер исповедальни. Такие же альковы предполагалось установить в Вестминстер-холле, где должен был проходить банкет³.

Однако Анна позволила себе гораздо больше, чем было предписано «Книгой королей». Торжества должны были продлиться пять дней вместо трех, как это было принято, когда королева короновалась одна. Вслед за роскошным парадом судов на Темзе следовала церемония посвящения в рыцари Бани, торжественный въезд в Лондон, коронация, пир, а кульминацией праздника должен был стать рыцарский турнир. По примерным сметам расходов из Реестра государственных бумаг и рукописей в архивах и коллекциях Милана (Calendar of State Papers and Manuscripts in the Archives and Collections of Milan 1385–1618), общая сумма расходов достигала 300 000 золотых дукатов (65 000 фунтов, или свыше 65 миллионов фунтов на современные деньги), две трети из которых легли на плечи жителей Лондона. Одно из придворных ведомств под названием Большой гардероб, отвечавшее за монаршие наряды, получило два платежа «за материалы и одежду»: 203 фунта за шелка и 1131 фунт (свыше 1,2 миллиона фунтов на нынешние деньги) в счет оплаты услуг Джона Молта, еще одного портного Генриха, которому было заказано парадное облачение для Анны⁴.

Почти все без исключения биографы Анны сходятся на том, что именно от нее исходили требования о столь пышных и дорогостоящих торжествах, однако, вероятнее всего, их инициатором выступал ослепленный любовью Генрих. Например, открывавший празднества парад судов на Темзе в точности повторял речной праздник в честь Елизаветы Йоркской⁵. Генрих задумал его не столько с целью общественного признания нового статуса Анны, сколько для того, чтобы обозначить незримую связь между двумя женщинами, которые были ему безмерно дороги: его возлюбленной супругой и обожаемой матерью⁶.

Генрих заказал для Анны новую корону, заплатив за нее Корнелиусу Хейсу 300 фунтов, хотя в книге королевских расходов этот предмет не значился, о чем известно почти достоверно⁷. В Реестре государственных бумаг в архивах и коллекциях Милана сохранилась запись, на которую часто ссылаются и согласно которой Генрих отправил гонца забрать корону Екатерины, а хранитель короны, некий «мастер Садоко», ответил дерзким отказом. Когда разгневанный Генрих вызвал его к себе, Садоко бросил на землю свою шляпу и воскликнул, что он скорее позволит, чтобы его голова оказалась рядом с этой шляпой, нежели отдаст корону. При всей выразительности этого рассказа он скорее носит апокрифический характер, в действительности же Генрих заказал новую корону как символ начала новых дел⁸.

Анна не стала носить корону Екатерины, однако завладела ее баркой. Шапюи, пришедший в изумление от подобной наглости, излил свое негодование в письме к Карлу: все геральдические знаки королевы «исчезли… их самым безжалостным образом содрали и искромсали на куски», чтобы Анна заменила их своими. Далее он продолжает в язвительном тоне: «Дай Бог, чтобы она довольствовалась упомянутой баркой, драгоценностями и мужем королевы, не замышляя ничего против личности самой королевы и принцессы». Подобно тому как Генрих VII перечеркнул имя и герб Ричарда III, одержав победу в битве при Босворте, коронация Анны должна была стереть память о коронации Екатерины⁹.

По окончании всех приготовлений в четверг 29 мая 1533 года, погожим днем в час пополудни начались празднества на Темзе. Лорд-мэр Лондона Стивен Пикок со своими олдерменами в одеждах алого цвета и с золотыми цепями на груди, сверкающими на солнце, выстроились на холме у церкви Святой Марии неподалеку от водных ворот Биллингсгейт, готовые подняться на борт судна. Все 50 судов городской флотилии сверкали яркими красками, были усыпаны цветами и украшены колокольчиками, знаменами, флагами, дощечками, на которых красовалось название каждого судна, и гербами Генриха и Анны. Среди судов особенно выделялась старинная «Барка холостяка», принимавшая участие в речной феерии, устроенной в честь Елизаветы Йоркской. Тогда она была в центре внимания благодаря гигантскому механическому дракону красного цвета, начиненному порохом, который «изрыгал языки пламени, летевшие в Темзу». Сейчас она появилась вновь, но на этот раз дракон был окружен «жуткими чудищами и дикарями, которые сеяли огонь и издавали устрашающие звуки». Держась на безопасном расстоянии от пороховых взрывов и двигаясь против течения, барка лорд-мэра шла параллельным курсом с судном с музыкантами и еще с одним судном, на борту которого красовался установленный на постаменте геральдический символ в виде золотого пня с растущими из него белыми и алыми розами, увенчанного знаком Анны – белым соколом с «имперской» короной со сходящимися к центру лучами, образующими свод. Этот геральдический элемент имел глубокий символический смысл: в отличие от короны открытого типа – круглого венца – закрытая корона была атрибутом императорской власти и указывала на политическую независимость от власти папы римского, что и хотел доказать Генрих этой коронацией¹⁰.

Подойдя к Гринвичу, суда развернулись и встали на якорь так, чтобы потом можно было отойти от берега в обратном порядке в сопровождении десятков других барок, украшенных с такой же пышностью. Всего в этот день на воду спустили около 320 судов – так много, что река словно ожила, наполнившись яркими красками, громкими звуками и «непрекращающейся игрой менестрелей». Около трех часов пополудни Анна в сияющем наряде из белой с золотом парчи ступила на палубу барки, принадлежавшей теперь ей. Это была ее первая большая официальная церемония. Она наслаждалась тем, что к ней было приковано всеобщее внимание, в ее поведении не было заметно ни малейших признаков волнения, и ни у кого не было сомнений в том, что она прекрасно справляется со своей ролью. На других судах находились дамы из ее свиты и самые видные представители знати и высшего духовенства, среди которых были ее отец и герцог Саффолк. Генрих на отдельной барке старался держаться в тени. По свидетельству Кранмера, он «все время тайно находился на своей барке впереди Анны, на всем пути от Гринвича до Тауэра и от Тауэра до Вестминстера». Однако нигде не было видно Джорджа, брата Анны: вместе с дядей, герцогом Норфолком, и кузеном, сэром Фрэнсисом Брайаном, он отбыл в Кале с новой дипломатической миссией – наблюдать за ходом переговоров с папой римским в Ницце. Джордж будет отсутствовать почти два месяца¹¹.

Обратный путь занял всего полчаса, поскольку теперь барки шли по течению. Когда суда миновали Воппинг и подошли к пристани Тауэра, их приветствовали орудийным салютом. Констебль Тауэра, сэр Уильям Кингстон, получивший строжайшие указания позаботиться о том, чтобы барка Анны могла свободно причалить, помог ей сойти на берег. Навстречу уже спешил Генрих, прибывший заранее, чтобы поприветствовать супругу поцелуем прежде, чем начнется официальная церемония встречи, после которой Анна отправилась в «святая святых», пройдя по новому деревянному мосту через ров в восточной части пристани, который вел в ее личный сад во внутреннем дворе, где она вскоре скрылась из виду¹².

В пятницу состоялось посвящение в рыцари ордена Бани. Церемония, в которой по традиции королева не участвовала, началась после обеда. Восемнадцать избранных, среди которых Фрэнсис Уэстон и Генри Паркер – младший, шурин Джорджа Болейна, были посвящены в рыцари Бани с соблюдением всех старинных ритуалов. Церемония начиналась обрядом омовения, за которым следовало ночное бдение, причастие и посещение мессы, после чего в субботу утром король лично посвятил их в рыцари¹³.

Триумфальное шествие Анны, назначенное на послеполуденное время субботы, было первым со времени встречи Карла и Генриха в 1522 году. Это мероприятие обещало жителям развлечение на весь день¹⁴. На тот случай, если кто-то слишком возбудится, констеблям, одетым в бархат, было поручено охранять порядок с помощью дубинок, а ремесленникам и подмастерьям было приказано не занимать ту сторону недавно вымощенных гравием улиц, на которой расположились олдермены в алых одеждах и представители ливрейных компаний. Мало кто из горожан был разочарован увиденным вопреки язвительному замечанию Шапюи о том, что праздник оказался «чопорным, скудным и неловким, к великому неудовольствию не только простых жителей, но и всех остальных». Впрочем, в подобном тоне он отозвался и о речном параде судов, состоявшемся накануне: «так называемый триумф» ощутили главным образом «те, кто принимал непосредственное участие в событии, а основная масса людей выглядела так уныло, будто они побывали на похоронах»¹⁵.

Процессия покинула Тауэр около пяти часов вечера, как только Пикок убедился, что все готово. Шествие должно было завершиться через три часа в Вестминстер-холле, где Анну ожидал легкий ужин с вином¹⁶. Примечательно, что во главе длинной кавалькады ехали двенадцать представителей Франции, состоявших на службе у Жана де Дентевиля. На каждом из них была ливрея из темно-синего бархата с желто-синими рукавами и плюмажами из белых страусовых перьев на шляпах. В этот знаковый для Англии день Анна была решительно настроена заявить о своих франкофильских пристрастиях. Франциск позаботился о том, чтобы сшитые на заказ ливреи были наилучшего качества, и прислал де Дентевилю 500 золотых экю, чтобы тот расплатился за них¹⁷.

За ними следовали судьи в алых мантиях, которые прибыли с опозданием, но все-таки втиснулись в ряды процессии, заняв место перед новопосвященными рыцарями ордена Бани. Вплотную за ними шествовали представители знати и высшего духовенства, включая Кранмера, за которыми следовали де Дентевиль и венецианский посол Карло Капелли, все в роскошных одеждах. Шапюи, как и следовало ожидать, на церемонии не присутствовал. Далее шла группа советников и менее именитых придворных. В этой процессии была представлена вся элита Англии времен Генриха. Саффолк, которому на этот день были доверены полномочия лорда – Верховного констебля, с большим рвением исполнял эту роль, стараясь держать все под контролем, и, казалось, ощущал себя в своей стихии, невзирая на чувства, которые он испытывал в глубине души. В каком-то смысле ему было легче, чем обычно, – его жена Мария, которая ненавидела Анну сильнее, чем он сам, и под давлением которой ему приходилось избегать контактов с Анной, была смертельно больна. Она умрет менее чем через месяц, так и не увидевшись в последний раз с братом, несмотря на ее мольбы о свидании с ним.

Наконец перед лондонцами предстала та самая женщина, которую всем так не терпелось лицезреть воочию. Открытый паланкин с удобным мягким сиденьем был покрыт белой с золотом парчой, а сбруя на мулах, которые несли на своих спинах носилки, была украшена белым дамастом. Несмотря на решение Анны одеться по французской моде, ее наряд и весь антураж в этот день по большей части отвечали требованиям, описанным в «Коронационной книге». Ее темно-каштановые волосы были по-девичьи распущены и свободной волной струились по спине из-под золотистого койфа. Как предписывал протокол, она ехала под балдахином из золотой парчи, который несли над ее головой четыре барона Пяти портов^[92], держа его на четырех золотых шестах, украшенных серебряными колокольчиками¹⁸.

Предоставив городу небольшую армию королевских плотников, художников и музыкантов и заручившись поддержкой ганзейских купцов, Норфолк и Кромвель смогли организовать обширную зрелищную программу, объединявшую шесть театрализованных представлений и живых картин¹⁹. Для написания сценариев Пикок привлек двух известных литераторов – поэта Джона Леланда и драматурга Николаса Юдолла. Перед ними была поставлена задача: сохраняя традиции, привнести свежий элемент – впервые в коронационной церемонии Тюдоров были использованы классические мотивы итальянского и французского Ренессанса, с помощью которых создавался новый образ королевы, отвечавший личным вкусам Анны²⁰.

Не во всех представлениях авторы смогли полностью воплотить свои замыслы, навеянные классическими темами,– времени хватило только на три. Что касается остальных, то они по большей части представляли собой заметно переработанные традиционные сюжеты, для которых декорации и костюмы уже были готовы. В первом представлении, разыгранном неподалеку от рынка Лиденхолл, было задействовано механическое устройство наподобие того, что использовалось в торжествах по случаю коронации королевы Клод. Центральный образ этой мистерии, разыгранной актерами,– святая Анна, мать Девы Марии. Святая Анна изображалась сидящей в замке с потолком в виде небесного свода в окружении детей и внуков и вселяла уверенность в том, что, следуя примеру своей покровительницы, королева Анна продолжит род и станет проводником истинной христианской веры. Когда паланкин Анны поравнялся с театральными подмостками, была разыграна сцена, в которой бутафорская фигурка белого сокола, скользнув по проволоке с небес, опустилась на символический пень, «из которого, причудливо переплетаясь, произрастало множество алых и белых роз». Затем по другой проволоке с небес спустился заводной ангел с короной в руках и увенчал ею голову сокола²¹.

У ворот собора Святого Павла актрисы-хористки, изображавшие трех святых дев и «одетые в богатые одежды», сидели у подножия «прекрасного круглого трона», держа в руках «таблички» (или плакетки), на одной из которых были изображены ангелы, поддерживающие закрытую императорскую корону, и надпись «Приди, возлюбленная, и будешь коронована» (лат. Veni amica coronaberis). Эта строка была заимствована из старинной мистерии «Коронация Девы Марии», которая ежегодно разыгрывалась перед жителями Лондона наряду с другими литургическими драмами, посвященными празднику Тела Христова. Новизна заключалась в том, что Леланд и Юдолл, основательно переработав сюжет литургической драмы XV века, провели параллель между Анной и греческой богиней Астреей – «Девой справедливости», с которой связан образ Девы Марии, принятый в Мариологии^[93]. Возвращение Астреи на землю, как это было предсказано в четвертой эклоге Вергилия и в «Метаморфозах» Овидия, символизировало скорое рождение ребенка, которому суждено было стать провозвестником нового золотого века²².

Три новые постановки на основе классических сюжетов могли бы внести разнообразие в увеселительную программу, однако в конечном счете они мало отличались от традиционных. Первая, наиболее эффектная, в организации которой участвовали ганзейские купцы, была разыграна на углу улицы Грейсчерч-стрит и представляла собой сцену на горе Парнас с источником Геликон в центре. Из источника, который, в сущности, представлял собой фонтан из белого мрамора, с полудня до сумерек лилось вино. Горожане, к своему великому удовольствию, могли угощаться им бесплатно. По обеим сторонам сцены были возведены высокие колонны, увенчанные гербами и имперской короной. Аполлон с лирой в руках восседал на вершине горы в беседке, увитой зеленью, а над ним возвышалась фигурка белого сокола²³. Вокруг Аполлона девять муз играли сладкозвучную музыку и декламировали стихи, написанные золотыми буквами, во славу новой королевы. Лейтмотив был все тот же – воспевание Анны как будущей матери наследника. Тот факт, что она уже была на шестом месяце беременности, мог служить надежной гарантией уверенности граждан в будущем страны, при условии, конечно, что она родит сына. В обращении каждой из муз к Анне прояснялся смысл их напутственных стихов²⁴. По словам Эдварда Холла, художественное оформление этой постановки было «дорогостоящей» затеей и выполнялось по эскизам немецкого живописца Ганса Гольбейна, уже приобретшего известность благодаря портретам ганзейских купцов²⁵.

Другие сценические действа, также вдохновленные классическими сюжетами, были представлены в квартале Корнхилл и в западной части района Чипсайд. В одном из них Леланд и Юдолл обратились к образам дочерей Зевса – Аглае (воплощавшей красоту), Талии (символизировавшей изобилие) и Эвфросине (олицетворявшей веселье). Почитавшиеся в древнегреческой мифологии как «три хариты», на этот раз они исполняли роли «Радостного ликования», «Непоколебимого благородства» и «Непреходящего процветания». Сидя на позолоченном троне за фонтаном, который символизировал «источник благодати» и был наполнен вином, они клялись наделить Анну теми качествами и талантами, которыми обладали сами²⁶.

В Чипсайде взору Анны предстала живая картина, которая, по словам Холла, была «наполнена музыкой и пением» и раскрывала тему «Суда Париса», первого в истории конкурса красоты. По сценарию, который написал Юдолл, Парис по приказу Юпитера должен разрешить спор трех богинь: Юноны, Минервы и Венеры, каждая из которых желает называться самой прекрасной. Стараясь быть честным, Парис приходит к выводу, что Венера – самая достойная из них и заслуживает получить приз – золотое яблоко, однако здесь сюжет принимает неожиданный оборот: Парис внезапно видит Анну и, обращаясь к ней, говорит, что она, как и другие, отличается «несравненным умом, богатством и красотой», но к тому же обладает «бесценным достоинством», которое состоит в ее плодовитости²⁷. Посему ей уготована поистине великая награда, о чем говорят слова рассказчика-ребенка:

Когда процессия покинула лондонский Сити, ее участников ожидала заключительная постановка, одна из тех, в которых воспроизводились традиционные сюжеты живых картин. У городского фонтана на улице Флит-стрит актерская труппа разыграла преставление по сценарию, который впервые был использован в 1337 году во время коронации Ричарда II. Мастера-каменщики превратили площадку в небесный замок с четырьмя башенками. В каждой из башен находился актер, который изображал одну из четырех главных добродетелей (благоразумие, справедливость, мужество и умеренность). Эта картина имела символическое значение: с такой королевой, как Анна, Лондон – и, разумеется, вся Англия – уподобятся Новому Иерусалиму или раю небесному на земле²⁸.

Когда жители Лондона начали расходиться по домам, им было о чем поговорить. Не все прошло так, как было задумано. Кто-то из зрителей не смог удержаться от смеха при виде украшений в виде вензелей с начальными буквами имен Генриха и Анны (англ. HA) и в насмешку выкрикивал «ха-ха!» вслед проезжавшей Анне. Другие отказывались кричать «Боже, храни королеву!» и снимать головные уборы в знак приветствия, на что шутиха Анны резко заметила: «Должно быть, они стесняются обнажать свои плешивые головы». Причиной непопулярности Анны были ее франкофильские настроения, кроме того, многие поддерживали Екатерину. Известно, что толпа забросала проклятиями Жана де Дентевиля и его французскую свиту в ливреях, ехавших во главе процессии. Их встречали такими криками, как «проклятое отродье» и «французская собака»²⁹.

На следующее утро, в День Святой Троицы, незадолго до того, как часы пробили семь, Пикок и его помощники покинули Сити и на барке отправились к узкому причалу у Вестминстерской лестницы. Впереди их ждал еще один насыщенный день. Между восемью и девятью часами утра Анна торжественно появилась в Вестминстерском дворце и заняла почетное место на мраморном троне в главном зале, ожидая, когда закончатся последние приготовления к ее шествию в Вестминстерское аббатство³⁰. В пурпурной коронационной мантии, в позолоченном койфе и венце, украшенном драгоценными камнями, она казалась неземным видением. Никогда прежде она так не наслаждалась жизнью.

В центре зала выстроились монахи-бенедиктинцы Вестминстерского аббатства в золотых облачениях, а также все, кто занимал видное положение при дворе Генриха, члены парламента, представители религиозных и деловых кругов Сити (за исключением «несогласных» в лице Томаса Мора, Джона Фишера и опальной супруги герцога Норфолка, Элизабет Стаффорд, которые отказались присутствовать на церемонии). Все, кто получил личные приглашения от Генриха, сочли своим долгом явиться на церемонию, невзирая на колоссальные расходы, которые им пришлось понести. Например, Энн Брук, леди Кобем, супруге 9-го лорда Кобема, который был соседом Болейнов в Кенте, было приказано изыскать верховых лошадей белой или серой масти для себя и сопровождавших ее дам, а также обеспечить всех их роскошными нарядами. Большой гардероб обеспечил одеждой лишь саму леди Кобем³¹. Среди тех, кто осмелился не явиться, но прислал письменное объяснение с извинениями, был сэр Уильям Куртене из Паудерема, приходившийся кузеном маркизу Эксетеру. В письме Кромвелю он просил прощения за свое отсутствие, объясняя это тем, что не в силах ездить верхом по причине «сильных болей», от которых он страдает после падения с лошади³².

Как только Анна ступила на неровную тропинку, ведущую к западному притвору аббатства, несколько слуг вышли вперед, чтобы расстелить перед ней полосатую дорожку из шерстяного бархата. Они разворачивали ее, отступая на шаг назад, на всем пути следования Анны в алтарное помещение, пока она не подошла к усыпальнице святого Эдуарда Исповедника перед главным алтарем. Как и днем ранее, она шла под балдахином из золотой парчи, который несли над ее головой бароны Пяти портов. Перед ней шествовали монахи, епископы в митрах и архиепископы в кардинальском облачении, представители палаты лордов в коронационных мантиях, а за ними – граф Оксфорд с короной святого Эдуарда в руках, маркиз Дорсет с золотым скипетром и граф Арундел с жезлом из слоновой кости. Герцог Саффолк, исполнявший в этот день обязанности лорд-стюарда, о чем свидетельствовал белый жезл – символ этой высокой должности в его руках,– старался держаться так, чтобы его заметили все присутствующие. Аналогичным образом вел себя и Томас Болейн, гордо занявший место среди других графов³³.

Кранмер в письме к другу подробно описывает, как он «встречал королеву, облаченную в мантию из пурпурного бархата, в сопровождении придворных и знатных дам в мантиях и одеждах алого цвета, как это было принято с давних времен в церемониях подобного рода», и как именно он «возложил корону на ее голову… когда она стояла на помосте [сцене], специально возведенном между главным алтарем и клиросом»³⁴. Де Дентевиль дает более подробное описание. Стоя в первых рядах, он видел, как Анна перед самой коронацией поднялась на покрытое красной тканью возвышение, находившееся на каменном ковре^[94] Космати напротив главного алтаря, и присела на некоторое время на трон, который затем подняли на две ступени вверх³⁵. Записки служащих геральдической палаты добавляют новые подробности к этому описанию:

Ее усадили на богато украшенный трон, и, немного отдохнув на нем, она спустилась к главному алтарю и там простерлась ниц, пока Кранмер произносил над ней соответствующие молитвы; затем она поднялась, и [архи]епископ помазал елеем ее голову и грудь, а после ее снова повели наверх к трону, где были произнесены молитвы, и архиепископ возложил на ее голову корону святого Эдуарда, в правую руку вложил золотой скипетр, а в левую – жезл из слоновой кости, увенчанный фигуркой голубя³⁶.

Коронованная и дважды помазанная елеем и миром, Анна отныне считалась истинной королевой. Теперь о ее незнатном происхождении можно было забыть. Определенную необычность событию придавал тот факт, что ее короновали на троне святого Эдуарда Исповедника его короной. Недавно найденная рукопись, составленная одним из слуг Генриха и в начале XVIII века пополнившая коллекцию библиофила Джона Анстиса, сообщает о том, что так называемый трон святого Эдуарда – особый коронационный трон – был одним из двух, который принесли из сокровищницы аббатства специально для коронации Анны. Покрывало для трона было изготовлено из «баудекина», или жаккарда,– шелка высокого качества, в основе которого использовалась золотая и серебряная нить³⁷. Такой трон, как и корона святого Эдуарда, предназначался для коронации королей, а не консортов. Известно, что во время исполнения хором гимна «Тебя, Бога, хвалим» Кранмер «снял с головы Анны тяжелую корону святого Эдуарда» и «вместо нее возложил ту, которая была изготовлена на заказ специально для Анны». Это решение было вызвано сугубо практическими соображениями – корона святого Эдуарда была чересчур тяжелой. Однако это ничуть не умаляет значимости ее использования в сам момент коронации³⁸.

Затем началась коронационная месса, во время которой Анна совершила подношение даров, после чего преклонила колени для благословения. По завершении мессы она сделала еще одно пожертвование у усыпальницы святого Эдуарда и незаметно скрылась в боковой галерее, отгороженной занавесом, чтобы слегка подкрепиться³⁹. Когда после короткого отдыха она появилась вновь, готовая отправиться в обратный путь в Вестминстер-холл, казалось, что ее переполняют эмоции. Многие заметили, что от волнения, пережитого за время четырехчасовой церемонии, она «опирается правой рукой на отца, графа Уилтшира». Процессию у дворца встречали под торжественные звуки цитр и труб, звучавших «с великолепной бодростью». Тем временем Анна удалилась в свои покои, чтобы подготовиться к пиру⁴⁰.

Вскоре она снова появилась на публике. Для этого особенного события все окна Вестминстер-холла были заново остеклены, а стены украшены «роскошной арасской тканью» (гобеленами, затканными золотой и серебряной нитью). Там под величественными дубовыми сводами потолка, возведенного в XIV веке и украшенного резными фигурками ангелов, Анна восседала за отдельным столом на почетном месте под золотым балдахином. Ее стол возвышался на двенадцать ступенек и был отгорожен от остальных четырех длинных столов, находившихся в центре зала, за которыми расположились все остальные гости. За одним из них сидели придворные дамы, за другим – дворянство, епископы и лорд-канцлер Одли, за третьим – бароны Пяти портов, судьи и другие представители закона, а за четвертым – Пикок и олдермены Лондона, занявшие места в соответствии с чином и должностью.

Анна ела в полном одиночестве, если не считать Кранмера, сидевшего с ней за одним столом, правда на почтительном расстоянии. Граф Оксфорд отдавал распоряжения тем, кто прислуживал за столом, а знатные джентльмены выполняли каждый свою роль: графу Эссексу было поручено нарезать мясо, новоиспеченному графу Сассексу – пробовать блюда перед подачей, граф Арундел был назначен главным лакеем и т.д. Графу Арунделу помогали двое известных в Лондоне сторонников антиклерикальных реформ – Роберт Пакингтон и Джордж Тадлоу. На близком расстоянии от Анны, готовая помочь в любую минуту, стояла ее давняя знакомая Элизабет Браун, держа в руках салфетку из тонкого полотна, чтобы прикрыть ее лицо, если она «пожелает сплюнуть или совершить иное действие, способствующее облегчению». Вероятно, приятнее всего для Анны было присутствие ее давнего поклонника Томаса Уайетта, который исполнял на банкете обязанности главного стольника (тафельдекера), подающего кувшин, вместо своего заболевшего отца: он подавал Анне большой золотой сосуд с чистой водой, чтобы она могла омыть ладони или, намочив полотняную салфетку, протереть лицо⁴¹.

Столы ломились от угощений: одна перемена блюд следовала за другой, и появление каждого нового блюда сопровождалось сигналом музыкальных труб. Сэру Стивену Пикоку было предложено тридцать три блюда, а Анне на выбор предлагалось двадцать четыре блюда на второе и тридцать – на третье. Пиршество проходило под звуки нежных серенад в исполнении менестрелей Генриха, доносившихся с верхней галереи, а тем временем герцог Саффолк в роли главного распорядителя, «роскошно одетый», в малиновой бархатной мантии и дублете, расшитом жемчугом, гарцевал на коне по залу, проверяя, все ли идет по плану⁴².

Кульминационный момент наступил, когда в зале появился герольдмейстер ордена Подвязки со своими герольдами. С возгласами «От королевских щедрот!» они стали бросать монеты гостям, что напомнило Анне банкет в Париже в честь коронации королевы Клод. Генрих украдкой наблюдал за происходящим через потайное отверстие, спрятавшись наверху, в укромном месте на стыке крытых галерей, справа от почетного места под балдахином, где сидела Анна. С ним были де Дентевиль и Карло Капелли⁴³.

С наступлением сумерек банкет подошел к концу, напоследок были поданы пряности, марципан и другие сладости с белым сладким вином. Анна отпила не более глотка из золотого кубка, поднесенного ей сэром Пикоком – это была последняя почетная услуга, оказанная им Анне в тот день, однако она стоила всех остальных: отпив глоток, она отдала кубок ему в качестве подарка. Затем Анна удалилась, чтобы переодеться, и вскоре отправилась на барке во дворец Уайтхолл, чтобы провести эту ночь с Генрихом⁴⁴.

В понедельник, на следующий день после коронации, начались турниры, которые оказались не столь эффектным зрелищем и обсуждались довольно сдержанно. Впрочем, де Дентевиль не обошел их вниманием. Он сообщил герцогу де Монморанси, что в них участвовали две команды, по восемь человек в каждой. Лорд Уильям Говард возглавлял команду зачинщиков, а защитники выступали под предводительством Николаса Кэрью. В заметках герольдов говорится, что «копий было сломано немного»⁴⁵. Вряд ли это имело какое-то значение, поскольку уже никто не мог оспорить тот факт, что Анна стала королевой. Генриху и Анне тогда казалось, что так и будет до конца их дней.

Положение королевской четы подразумевало, что отныне их жизнь будет протекать у всех на виду. Анна и вообразить не могла, чем обернется такая публичность. Времена тайных ухаживаний закончились, и теперь им придется самим играть в придуманной ими драме, делая ставку на успех в игре, которая вскоре будет напоминать международную партию в покер. У каждого из них были свои надежды и чаяния, однако их общая и самая главная надежда была связана с событием, которое звучало лейтмотивом всех постановок Леланда и Юдолла. Роль спасителя Англии уже не принадлежала безраздельно Генриху, теперь в ней выступала и Анна, как будущая мать, которая должна произвести на свет сына и наследника. Рождение этого ребенка ознаменует собой начало нового золотого века, как некогда новая эпоха для страны началась с коронации восемнадцатилетнего принца Генри.

21. Послы

Лето после коронации стало самым счастливым временем в браке Генриха и Анны. Вернувшись в Гринвич, они остались там до начала июля, а затем отправились в Суррей, где планировали спокойно провести медовый месяц¹. В этот безмятежный период их жизни Генрих старался во всем угодить своей супруге. Когда она пожелала, чтобы навес над ее троном был не хуже, чем у Генриха, он немедленно заказал для нее огромный дорогой балдахин. Если ей нужна была новая мебель для личных покоев, она получала стулья и кресла с обивкой из парчи и лакированными позолоченными набалдашниками на подлокотниках. Когда она просила заказать турецкие коврики, чтобы застелить ими полки в шкафах, или бархат для обивки скамьи в королевской часовне, ее просьбы немедленно исполнялись. Генрих распорядился выгравировать ее инициалы и герб рядом со своими на королевской посуде и украсить ими роскошные переплеты книг в королевской библиотеке². Анна не упускала случая надеть драгоценности, ранее принадлежавшие Екатерине. И хотя состояние Анны значительно приумножилось с тех пор, как ей был пожалован титул маркизы Пембрук, предоставленный ей по собственному праву, Генрих начал постепенно отбирать у Екатерины ее владения и передавать их Анне. Таким образом, новоиспеченная королева вскоре стала обладательницей домов, поместий, замков, оленьих парков, охотничьих угодий и лесов, разбросанных по всей стране³.

Екатерина осталась в прошлом, о чем ей бесцеремонно дали понять советники, которые по распоряжению Генриха во второй раз посетили ее в Амптхилле. Она приняла их, лежа на убогой постели, больная, страдающая от кашля и болей в ноге, которую она повредила, случайно наступив на булавку. Она внимательно выслушала их требование больше никогда не называть себя королевой. Отныне она была для всех лишь вдовой принца Артура и должна была официально именоваться «вдовствующей принцессой», о чем Генрих уже заявлял ранее.

Впрочем, если советники рассчитывали на то, что Екатерина слишком слаба, чтобы протестовать, то они ее явно недооценили. Собравшись с силами, она потребовала предоставить ей распоряжение короля. Подробно изучив этот текст, она решительно вычеркнула все упоминания титула «вдовствующая принцесса». Она ни за что не согласится на это и останется супругой Генриха до последнего вздоха – такова была суть ее возражений. Екатерина действительно верила в неизменность своего статуса, о чем говорит тот факт, что для всех ее слуг были заказаны новые ливреи с начальными буквами имен Генриха и Екатерины. Генриха это не остановило, и он приказал ей покинуть Амптхилл и поселиться в деревушке Бакден в Хантингдоншире на границе с пойменными лугами реки Грейт-Уз, хотя известно, что она питала отвращение к этим местам. Через год она по своей инициативе покинула Бакден и поселилась неподалеку, в семи милях, в замке Кимболтон. Это поместье, пожалованное в свое время Генрихом сэру Ричарду Уингфилду, пустовало с тех пор, как его вдова, Бриджет Уилшир, покинула эти места, выйдя замуж за сэра Николаса Харви. Там, под охраной двух человек, на которых Генрих мог положиться, она проводила дни в затворничестве, говорила в основном по-испански, отказывалась признавать тех, кто не называл ее королевой, и лишь изредка выходила на прогулку в скрытый от посторонних взглядов сад⁴.

Анна не сомневалась в успехе профранцузской дипломатии и крайне обрадовалась, получив поздравления по поводу свадьбы и беременности от Маргариты Ангулемской. Поздравления были переданы через Жана де Дентевиля в письме из Парижа от 22 июня. «Пожалуйста, потрудитесь передать эти добрые пожелания ее милости, королеве Англии,– писала Маргарита послу.– Я была счастлива услышать хорошие новости о ней от лордов Норфолка и Рочфорда»⁵. По словам Маргариты, ей было очень важно написать это письмо, поскольку она была на последних месяцах беременности, что могло помешать ей лично присутствовать на встрече в Ницце⁶. Франциск, желая поддержать Анну, прислал ей новую партию дорогих подарков: отрезы бархата, шелковые простыни и вышитые покрывала, а также великолепный паланкин специальной конструкции – такими во Франции пользовались дамы в положении. В носилки такого рода обычно впрягались три мула – Франциск позаботился прислать их вместе с подарком. Шапюи был свидетелем того, как этот груз прибыл в Англию на последней неделе июня, вместе с седлами, сбруей и прочим снаряжением для мулов. Обрадованная таким подарком, Анна немедленно пожелала испробовать его и отправилась на короткую прогулку в три мили⁷.

Анна рассчитывала на то, что Климент, видя, как крепнет союз Англии и Франции, вскоре прекратит все разговоры о «великом деле» Генриха и со временем все об этом забудут. Франциск через де Дентевиля делился с ней и Генрихом последними донесениями, которые присылали ему из Рима Габриэль де Грамон и Франсуа де Турнон. Тем временем доверенные лица Карла стали требовать, чтобы Генриха отлучили от церкви⁸. Поначалу казалось, что успех будет на стороне французов. Как сообщал мантуанский дипломат, «ни Его Святейшество, ни священная коллегия не дадут согласия [на отлучение], дабы не множить скандала», однако к концу июня расстановка сил изменилась настолько, что, казалось, Генриху не избежать анафемы. Узнав об этом, Анна обвинила Грегорио Казали в предательстве, а Генрих, который никогда не мог удержаться, чтобы не наказать тех, кто посмел отказать в чем-то его новой супруге, отстранил его от должности. Перед тем как сделать это, он приказал Казали предупредить Климента о том, что если тот осмелится ввести санкции против него, то Генрих не преминет оспорить его решение на ближайшем Вселенском соборе.

Анна полагалась на несокрушимую мощь союза Англии и Франции на международной арене. Однако ни она, ни Генрих по-прежнему не догадывались о том, что Франциск использует их, желая заручиться поддержкой Англии – в том числе и финансовой – на случай, если он вновь решится на очередную авантюру в Италии. Франциск приложил все усилия, чтобы помочь им с делом в Риме,– он искренне считал, что Климент плохо обошелся с Генрихом,– однако его главной целью было вернуть герцогство Миланское. Там в скором времени Карл собирался посадить на трон Франческо Марию Сфорцу, который, в сущности, был марионеткой Габсбургов. Кроме того, Франциск намеревался окончательно решить вопрос с женитьбой своего сына, герцога Орлеанского, на племяннице Климента и собирался сделать это во время предстоящих переговоров с папой, не предупредив об этом Генриха⁹.

Де Дентевиль явно симпатизировал Генриху и Анне, хотя и проявлял по отношению к ним куда большую осторожность, чего они могли предположить. Посол был склонен разделять убеждения евангелистов: не одобряя бюрократию и коррупцию Римской католической церкви, он в глубине души был последователем Лефевра, однако, как и его предшественники на дипломатическом поприще, Жан дю Белле и Жиль де ла Помрэ, он состоял на службе у человека консервативных религиозных взглядов – герцога де Монморанси, главного распорядителя французского двора. Герцог, который состоял в родстве с де Дентевилем и нередко называл его «мой кузен», не был готов подвергать риску отношения Франции и Рима, действуя в угоду Анне. Он был готов идти ей навстречу ровно до тех пор, пока это не нарушало интересов Франции. Монморанси и де Дентевиль опасались вспышки лютеранской ереси в Англии, которая могла распространиться и на Францию в случае, если Болейны добьются своего. Согласно последним указаниям, полученным от Монморанси, де Дентевиль должен был убедить Генриха набраться терпения и ждать исхода переговоров в Ницце, при этом самому де Дентевилю следовало действовать в тесном контакте с герцогом Норфолком, советуясь с ним по всем вопросам и обмениваясь всей имеющейся информацией. Монморанси и де Дентевиль боялись, что Генрих под влиянием Болейнов будет склонять Франциска к тому, чтобы разорвать отношения с Римом¹⁰.

Де Дентевиль поделился опасениями со своим братом Франсуа, который был постоянным послом Франции в Ватикане и тоже принадлежал к группе сторонников Лефевра. Они оба считали, что Генрих, предпринимая шаги, которые только усиливали угрозу раскола церкви, тем самым дискредитирует себя как убедительного и конструктивного критика папской власти и защитника такой реформы церкви, которую поддерживали евангелисты во Франции. «Разве не ты говорил мне,– спрашивал де Дентевиль, хватаясь, как утопающий за соломинку, за слова брата,– что ранее рассказал послам короля [Генриха], будто сам слышал, как папа признавался, что в вопросе «великого дела» всем было бы лучше, если бы он закончил начатое и женился на ней. Если это действительно так,– продолжал он,– это может сослужить ему [Генриху] хорошую службу». Он может заявить, что, женившись на Анне, он действовал по совету папы Климента, который тот лично дал ему прежде¹¹.

Предчувствия де Дентевиля нашли отражение в картине, которую он заказал Гансу Гольбейну. Это полотно под названием «Послы» считается одним из самых известных и загадочных шедевров живописи XVI века. На первый взгляд может показаться, что в картине художник запечатлел лишь момент краткой встречи де Дентевиля с его давним другом Жоржем де Сельве, епископом Лавора и убежденным лефевристом, который оказался в Лондоне по поручению Франциска. Однако наполненные глубоким смыслом детали этого парадного портрета указывают на политический подтекст, отражающий предчувствия де Дентевиля (и, соответственно, Монморанси): неминуемая катастрофа постигнет весь христианский мир и Францию, если Болейнам удастся убедить Франциска поддержать Генриха и, вслед за Англией, отказаться признавать власть папы римского.

Как свидетельствуют письма, хранящиеся в Национальной библиотеке Франции в Париже, де Сельве, который прибыл в Лондон в промежутке между концом февраля и Пасхой и покинул столицу незадолго до коронации Анны, должен был втайне от Монморанси передать де Дентевилю секретное послание Франциска¹². Принято считать, что содержание этого послания (ни одного экземпляра которого не сохранилось) касалось официального признания нового статуса Анны. Однако скорее всего, в нем Франциск с еще большей настойчивостью повторял просьбу, с которой он уже обращался к Генриху несколькими неделями ранее, о том, что королю Англии следует лично присутствовать на переговорах с папой в Ницце, где оба короля смогли бы вместе «обсудить и решить все важные дела». Менее всего Франциск желал разрыва отношений между своим английским союзником и Римом, однако, в отличие от Монморанси, он полагал, что избежать этого можно лишь в ходе личных переговоров с папой с участием Генриха. Монморанси, напротив, настаивал на том, чтобы в переговорах от имени Генриха участвовал герцог Норфолк, на которого он мог положиться¹³.

Некоторые детали картины «Послы» имеют непосредственное отношение к Анне. Во-первых, пол, на котором стоят де Дентевиль и де Сельве. Художник в точности воспроизвел фрагмент оригинальной мозаики Космати напротив главного алтаря Вестминстерского аббатства, где должна была состояться коронация Анны. На полках этажерки, на которую с обеих сторон опираются послы, находится множество предметов, имеющих символическое значение. Цилиндрические часы (разновидность переносных солнечных часов), соседствующие со звездным глобусом (слева на верхней полке), датируют время празднования Пасхи – с 10 по 15 апреля 1533 года. Именно тогда состоялось первое публичное появление Анны на мессе в Королевской капелле, сопровождавшееся соблюдением всех королевских почестей¹⁴. На глобусе звездного неба отмечена земная координата – 42 градуса северной широты, что соответствует местонахождению Рима, где в то время папа Климент с нетерпением ожидал новостей о решении суда в Данстебле¹⁵.

Приоткрытая книга в красном кожаном переплете лежит на нижней полке рядом с глобусом Земли, который повернут так, что можно с легкостью определить местоположение Полизи, где находился фамильный дом де Дентевиля. В книге воспроизведена страница из второго печатного издания популярного в Германии учебного пособия по арифметике «Новое полное руководство к любым коммерческим вычислениям» (Kauffmans Rechnung). Эта страница следует за разделами о сложении, вычитании и умножении, посвящена разделу о делении и начинается со слова «делить» (нем. dividirt)¹⁶. Об этом можно судить при внимательном рассмотрении ее фотографии с высоким разрешением.

Справа находится лютня с порванной струной, то есть на инструменте нельзя играть, и это символически указывает на некое нарушение гармонии. Действительно, почти все, кто писал об этой картине, ссылались на поэтическое произведение «Эмблемата» (Emblemata) итальянца Андреа Альчати, изданное в 1531 году, в котором автор сравнивает искусство настройки музыкального инструмента с тонкостями дипломатических отношений и говорит о том, что порвать струну лютни так же легко, как и внести разлад в стан союзников. Рядом с лютней ближе к краю разместился набор деревянных флейт разного диаметра и высоты звучания в кожаном футляре. Немногие замечают, что в наборе не хватает одной флейты, а это значит, что если раздать их музыкантам, то в звучании ансамбля гармония будет нарушена¹⁷.

Перед лютней лежит раскрытая книга. Судя по развороту, это «Книжечка духовных песен» (Geystliche Gesangk Buchleyn) Иоганна Вальтера, впервые изданная в 1524 году. В составлении этого сборника принимал участие Мартин Лютер – он подбирал тексты, а Вальтер клал их на музыку. На развороте помещены два гимна из первого сборника для партии тенора. Судя по всему, это было сделано специально, поскольку ни в первом, ни в последующих изданиях эти гимны не следуют друг за другом, и пронумерованы они иначе, чем на картине¹⁸. На странице слева – гимн «Приди, Дух Святой» (лат. Veni Sancte Spiritus), обычно исполнявшийся в праздник Святой Троицы, тот самый день, когда состоялась коронация Анны. На странице справа – «Десять заповедей» в сокращенной версии Лютера. Поскольку оба гимна исполняются как в католической, так и в протестантской церкви, их присутствие на картине послужило отправной точкой для рассуждений о том, что противоречия в вопросах веры можно уладить, предотвратив таким образом раскол в христианском мире¹⁹.

Хотя некоторые склонны считать картину одним из первых образцов светской живописи в Англии времен Генриха VIII и видеть в этом ее главное достоинство, две детали на полотне противоречат этому толкованию: искаженное анаморфное изображение черепа внизу картины и серебряное распятие, едва заметное в верхнем левом углу. Знаки с символикой черепа обычно носили на одежде как напоминание о греховности гордыни и тщеславия, например, на картине виден маленький серебряный значок в форме черепа, приколотый на берете де Дентевиля. Анаморфоза – намеренное искажение, которым воспользовался художник в изображении большого черепа внизу картины,– широко применялась в изобразительном искусстве со времен Леонардо да Винчи: чтобы увидеть изображенный предмет в правильных пропорциях, надо посмотреть на него сбоку или, в некоторых случаях, через телескопическое устройство, которое прикреплялось к боковой стороне рамы²⁰. В сочетании с символикой черепа распятие, почти скрытое зеленым занавесом, предлагает задуматься о порочности и суетности мирского честолюбия и встать на путь истинной веры как единственного средства спасения. Все символические образы картины дают представление о том, насколько далеко зашел де Дентевиль в оценке намерения Генриха и Анны разорвать отношения с Римом (и втянуть в это Францию). Он понимал, что это грубейшая ошибка, угрожающая спокойствию и безопасности христианского мира. Оправиться от возможных последствий будет нелегко: и только послы смогут помочь удержаться от этого рискованного шага.

Близился разгар лета, и дату встречи Франциска с папой было решено перенести сначала на сентябрь, а потом на октябрь. Климент предполагал отправиться в Ниццу морем, но для этого Монморанси, галерами которого он собирался воспользоваться, должен был изгнать турецких пиратов с итальянского побережья. Место встречи пришлось перенести в Марсель, после того как герцог Савойский из страха перед Карлом стал распространять пугающие сообщения об эпидемии чумы в Ницце, несколько преувеличивая реальную опасность.

Волнение в связи с предстоящим рождением наследника, который должен был появиться на свет предположительно в начале сентября, заставило Генриха сосредоточиться и действовать решительно. 14 июня он направил Норфолку, который в это время томился в ожидании в Амьене, обновленные инструкции: Норфолк должен был отправиться во главе делегации в Париж, а затем предстать при французском дворе, где ему предстояло «быстро и ловко» отговорить Франциска от любых переговоров с папой римским. На тот случай, если Франциск будет упорствовать, Норфолк должен был убедить его не принимать никаких условий от папы, пока не будет окончательно решено дело о разводе Генриха. Если же Норфолк по прибытии в Марсель узнает, что папа хочет побеседовать с ним лично, он должен дать понять, что был направлен во Францию исключительно для того, чтобы лично заверить Франциска в «братской дружбе и любви между монархами» и предоставить Франциску одному вести переговоры, предварительно напомнив ему о его обязательствах перед Генрихом²¹.

В Париже Норфолк дважды встречался и беседовал с Маргаритой Ангулемской, причем каждая беседа длилась «по меньшей мере часов пять». Письмо, в котором он подробно рассказывает об этих встречах, оказалось сильно подпорчено водой и прожорливыми грызунами, однако сохранившийся фрагмент впечатляет. Норфолк пишет, что Маргарита…

…одна из умнейших и лишенных лицемерия женщин, с кем мне доводилось встречаться, умеющая добиваться поставленных целей, и к тому же столь расположенная к Вашему Величеству, как если бы она приходилась Вам сестрой, и в той же мере расположенная к королеве [Анне]. Сир, беседуя со мной, она сказала, что располагает некоторыми особо важными сведениями, которыми она готова поделиться со мной при условии, что я клятвенно пообещаю ей не разглашать их никому, кроме Вашего Величества и королевы, в чем я немедленно ее заверил.

В первую очередь она посоветовала Норфолку быть осторожнее с герцогом де Монморанси и не заблуждаться насчет его истинных намерений. Ему не следовало доверять ни в чем, что касалось Анны, поскольку он был всецело на стороне Габсбургов и тайно поддерживал сестру Карла Элеонору, нынешнюю королеву Франции. «Среди знатных людей Франции нет человека более готового служить и угождать императору, чем упомянутый герцог… Она уверяет, что его заверения в дружбе так и останутся на словах, если дело коснется чего-то, что противоречит интересам императора». Что касается Франциска, то, по ее мнению, с ним все обстояло иначе, и Норфолку следовало доверять только ему. Он был способен понять проблемы Генриха, поскольку его собственный брак с Элеонорой принес ему только разочарование. По словам Маргариты, супруги были психологически и сексуально несовместимы. Элеонора была «слишком горяча в постели». Она «желала постоянно быть в объятиях мужа», что страшно раздражало Франциска, которому был нужен просто секс²².

Норфолк наконец встретился с Франциском в Рьоме, столице провинции Овернь, а затем в Лионе, где ему и Джорджу Болейну пришлось первыми услышать новости, которых Генрих и Анна страшились больше всего. 11 июля после голосования в консистории папа Климент вынес публичное порицание Генриху, объявил его брак с Анной недействительным и приказал ему вернуться к законной супруге Екатерине. Под давлением Франции папа согласился на временную отсрочку приговора, чтобы дать Генриху время на раздумье. В случае неподчинения английскому королю грозило отлучение от церкви, а страна попадала под действие интердикта^[95]. Этим декретом папа также санкционировал военное вмешательство, а в личном разговоре с Франциском побуждал его выступить на стороне Карла в крестовом походе против Генриха в обмен на возвращение Кале²³.

Норфолк был настолько потрясен этой новостью, что едва не потерял сознание. Для Франциска это был не менее тяжелый удар. Придя в себя, герцог срочно отправил брата Анны в Англию за новыми указаниями. Преодолев 600 миль менее чем за неделю, Джордж встретился с Генрихом в Виндзоре 28 июля, а оттуда поехал в Гилдфорд, где король назначил на следующий день экстренное совещание Тайного совета. Медовый месяц Анны был грубо прерван. Генрих, так и не осмелившись сказать ей правду, под предлогом охоты поспешно уехал, чтобы встретиться с ее братом. Как сообщили шпионы Шапюи, своим придворным он объяснил, что желает «оградить ее от переживаний, которые могут быть опасны для жизни будущего ребенка»²⁴.

Едва закончилось заседание совета, как Генрих отправил Джорджа назад во Францию, где они с Норфлком должны были снова попытаться убедить Франциска отменить встречу с папой. В случае неудачи Джорджу было предписано вместе с коллегами бойкотировать переговоры и вернуться домой. Настолько велико было нетерпение Генриха и желание все держать под контролем, что он готов был скорее пожертвовать дипломатическими связями, чем допустить сомнительный исход переговоров. С этой мыслью он направил делегацию послов в Рим с указанием обжаловать действия папы во Вселенском соборе. Папа Климент расценил этот шаг как тяжелейшее оскорбление. Отныне путей к отступлению не было²⁵.

Встреча Норфолка с Франциском состоялась в середине августа в Монпелье. Король Франции отказался изменить свое решение по поводу переговоров с папой и посоветовал герцогу в нарушение указаний Генриха присутствовать на встрече, объясняя это тем, что такое проявление неповиновения английскому монарху может смягчить папу. Франциск требовал невозможного. Норфолк медлил с ответом еще два дня, но потом сказал, что получил срочные распоряжения вернуться и не осмеливается ослушаться²⁶.

Когда 30 августа Норфолк вернулся в Лондон ни с чем, Анна осознала необходимость тщательного пересмотра профранцузской политики. Тем не менее она не видела причин, чтобы впадать в панику и сомневаться в прочности их отношений с Генрихом. Напротив, она казалась спокойнее, чем когда бы то ни было. По словам Джорджа Тейлора, назначенного главным сборщиком податей с владений, перешедших к Анне от Екатерины, супруги «пребывали в добром здравии и в самом веселом расположении духа, в каком мне только доводилось их видеть»²⁷. То же подтверждают сэр Джон Рассел и Ричард Пейдж, внимательно наблюдавшие за жизнью королевской четы: «Его Величество король весел и в добром здравии, и я никогда не видел его в столь веселом расположении духа, как сейчас»²⁸. Приняв решение бойкотировать встречу с папой, Генрих отказался признавать его декрет об отлучении от церкви и весьма резко высказывался об этом документе: «На все требования аннулировать или отложить все то, что свершилось здесь, будь то брак, акт парламента, решение суда или провозглашение, нам есть что сказать, и мы говорим и будем всеми способами и средствами говорить “нет”, и это “нет” будет произнесено так, чтобы его услышал весь мир и осознал папа римский»²⁹.

Генрих был настолько предан Анне, что ради нее мог бросить вызов Франциску, Карлу, папе и всему христианскому миру. К тому же искушенность в делах международной политики подсказывала ему, что, как только Франциск снова почувствует угрозу со стороны Карла, он осознает свою ошибку и будет искать поддержки у Генриха. Генрих по-прежнему верил, что им с Анной удастся повернуть ситуацию в свою пользу. По крайней мере, он знал, что от встречи в Марселе, если ей все же суждено состояться, можно ждать хотя бы одного хорошего результата: судя по всему, Климент уже не был столь ярым сторонником императора. Похоже, что теперь он намеревался объединиться с Франциском, создать антигабсбургский альянс и вытеснить Карла из Италии.

Однако времени на обдумывание возможных последствий у него не было. Анна тяжело переносила последние недели беременности, и Генрих постарался создать для нее максимально комфортные условия³⁰. Роды должны были пройти в Гринвичском дворце, где родился он сам и где он провел столько счастливых часов со своей матерью. Он желал, чтобы все было подготовлено наилучшим образом, и специально для родильной комнаты прислал из королевских запасов великолепный, украшенный вышивкой балдахин, который когда-то составлял часть выкупа Жана II, герцога Алансонского^[96], попавшего в плен в 1424 году во время Столетней войны. Тем временем писцы в личной канцелярии королевы уже вовсю трудились над составлением циркуляров «именем Ее Величества королевы», готовясь возвестить о «благополучном разрешении от бремени и появлении на свет наследного принца». Уверенность королевской четы в рождении младенца мужского пола, к тому же подкрепленная мнениями докторов и астрологов, была настолько сильна, что слово «принц» было вписано в письма заранее³¹.

Одна деталь была продумана самой Анной. Она знала, что когда много лет назад Екатерина прибыла в Англию, то привезла с собой крестильную рубашку для младенца тончайшей работы с изумительной вышивкой. Именно ее Екатерина надевала на принцессу Марию во время крещения. Теперь Анна потребовала эту рубашку для своего будущего ребенка. Екатерина была возмущена тем, что эта женщина, которую она не называла иначе как блудница, посмела предложить ей такое, и ответила решительным отказом. Генрих вновь оказался между двух огней и решил замять это дело, что Екатерина восприняла как маленькую, но приятную победу над женщиной, которая, по ее мнению, разрушила ее жизнь³².

В ответ Анна обратила свой гнев на Генриха. Она никого не любила так сильно, как ребенка, который должен был у нее родиться, и ей казалось совершенно естественным, что крестильная рубашка, принадлежавшая Екатерине, должна перейти к ней как к новой супруге короля. В такие моменты, когда кто-то шел наперекор ее желаниям, ее охватывала ревность, чувство собственной уязвимости и отчаяние, а это выливалось в несдержанные слова и мелочные мстительные поступки.

Всего через несколько дней после скандала из-за крестильной рубашки Шапюи не без ехидства сообщил в донесении Карлу о еще одной ссоре между супругами. Анна отчитала своего мужа за то, что он засмотрелся на другую женщину. Возмущенный Генрих обрушился на нее с гневной тирадой о том, что она должна закрывать глаза на некоторые вещи и «терпеть», как это делали до нее те, кто был «многим лучше ее», дав ей понять, что за быстрым взлетом может последовать столь же стремительное падение. После этой ссоры они не разговаривали друг с другом два или три дня.

Доподлинно неизвестно, когда именно произошел этот инцидент. Вполне возможно, что современный редактор допустил ошибку и датировал донесение Шапюи годом ранее. Однако, поскольку в конце письма речь идет о поспешной женитьбе овдовевшего герцога Саффолка на его молодой воспитаннице, четырнадцатилетней леди Кэтрин Уиллоуби, ошибки, скорее всего, не было, так как известно, что свадьба состоялась в сентябре 1533 года. В этой связи весьма убедительно звучит замечание посла, сделанное в конце донесения: «Нет никакого сомнения, что это всего лишь ссора влюбленных, которой не следует придавать особого значения». Действительно, размолвка продолжалась недолго. Одна из горничных Анны уже вскоре рассказывала Шапюи о том, как Генрих во всеуслышание заявил, что он «скорее пойдет по дворам просить милостыню, чем согласится расстаться со своей горячо любимой женой»³³.

К тому времени, как все было готово к родам, размолвка была забыта. В соответствии с предписаниями «Коронационной книги» и правилами, которые лично составила бабушка Генриха Маргарет Бофорт, служанки закрыли плотными шторами окна в комнате роженицы, оставив открытым только одно, затянули стены и потолок синей арасской тканью (тонким шелком, затканным золотой нитью) и привели акушерку. Слугам мужского пола разрешалось приносить еду и оставлять ее у наружных дверей, не входя во внутренние покои, поскольку считалось, что к родам могут допускаться только женщины. Покои Анны выглядели роскошно: в них было тепло, полы были застелены коврами, всюду лежали пуховые подушки и был устроен «богатый алтарь». В комнатах был полумрак, поскольку считалось, что дневной свет и сквозняки могут навредить. Над основной крышей была возведена вторая для «дополнительной защиты», причем плотникам отдельно заплатили за то, чтобы они «укрепили двери и окна, заделав в них разные трещины и щели, дабы из них не дуло».

Для Анны были приготовлены два ложа. Одно предназначалось для дневного времени и представляло собой полутрон-полукровать с балдахином из малинового атласа, а второе – «королевское» – было для ночного сна и украшено тем самым балдахином, который достался от герцога Алансонского. В покоях был специально сооружен шкаф с вместительными полками, на которых была выставлена золотая и серебряная посуда Анны. Специально приглашенный доктор-француз позже заметил, что «не все женщины рожают одинаково, в том смысле, что некоторые рожают лежа в своей постели, некоторые – сидя в кресле, некоторые – стоя, опираясь на помощниц или на край кровати, стола или стула, другие – стоя на коленях и опираясь на руки». Однако «лучше и безопаснее всего» было рожать в «своей постели», и именно такой способ избрала для себя Анна³⁴.

Все эти дни Генрих провел в беспокойном ожидании. Наконец в результате сравнительно легких родов 7 сентября 1533 года, в воскресенье, между полуднем и часом дня долгожданный ребенок появился на свет. Однако вопреки всем усилиям, которые были предприняты для того, чтобы этот момент стал исполнением мечты, на свет появилась девочка. Пришлось срочно переделывать заготовленные заранее циркулярные письма, заменяя в них слово «принц» на «принцесса». Письма все же удалось разослать точно в день рождения, как это было задумано Анной. Однако поскольку между словами было очень мало места, слово «принцеса» пришлось писать с одной буквой «с». Шапюи нашел это весьма забавным³⁵.

Генрих довольно легко справился с разочарованием. Для человека, который столько лет ждал рождения законного наследника после смерти сына от Екатерины в 1511 году, он держался с удивительным самообладанием. Он отнесся к рождению дочери так же спокойно, как тогда, когда Екатерина родила принцессу Марию, или как король Франциск к рождению двух первых детей, тоже дочерей, в браке с королевой Клод. Генриха ободрял сам факт того, что его супруга была способна выносить и родить здорового ребенка. Вот что было для него важнее всего. Он был уверен, что через несколько месяцев она снова будет в положении. Он отдал распоряжение сэру Стивену Пикоку, чтобы в соборе Святого Петра исполнили гимн «Тебя, Бога, хвалим», а затем устроили роскошную церемонию крещения. Ему действительно пришлось отменить двухдневный праздничный турнир в честь рождения младенца, однако это было сделано исключительно для того, чтобы соблюсти протокол – рождение дочерей не было принято сопровождать такими почестями. Тем не менее Анна понимала, что нужно быть настороже. Генрих, возможно, и дальше будет торжественно клясться в своей вечной преданности, однако ей следует проявлять осторожность. Во всяком случае, пока она не родит ему сына³⁶.

По замыслу Генриха церемония крещения его дочери должна была продемонстрировать единство и сплоченность, он лично позаботился о том, чтобы заставить сторонников Екатерины участвовать в ней наравне с Болейнами. Торжество состоялось в среду, 10 сентября в 4 часа пополудни в церкви францисканского монастыря в Гринвиче, в которой когда-то крестили самого Генриха. Поскольку по традиции королям не разрешалось присутствовать на крещении своих детей, а недавно родившим женщинам запрещалось входить в храм, пока они не пройдут обряд очищения, главным официальным лицом на церемонии был герцог Норфолк. Жан де Дентевиль присутствовал в качестве почетного гостя. Обряд крещения совершил новый епископ Лондона Джон Стоксли и дал новорожденной имя Елизавета в честь горячо любимой матери Генриха. Крестной матерью, хоть и против ее воли, была назначена Гертруда Блаунт, близкая подруга Екатерины³⁷.

По окончании церемонии йомены королевской гвардии выстроились по обеим сторонам прохода и зажгли факелы. Яркое пламя послужило сигналом для герольда, который провозгласил: «Многомилостивый Господь, пошли благополучную жизнь и долголетие великой и могущественной принцессе Англии Елизавете!» Заиграли трубы, и Кранмер, назначенный крестным отцом, поднес принцессу к большому алтарю для конфирмации^[97]. Затем ребенка отнесли в детскую, где для нее были приготовлены две колыбели: одна поменьше – на каждый день и «парадная» – для приема посетителей. К дверям комнаты, в которой лежала Анна, принесли преподнесенные ей дорогие подарки для составления описи. В завершение торжественного дня Генрих распорядился подать сладкое вино и засахаренные фрукты³⁸.

Между тем, несмотря на протесты Генриха, в октябре состоялась встреча Франциска и папы. Новости, приходившие от кузена Анны, Фрэнсиса Брайана, которого Генрих отправил в Марсель вместе со Стивеном Гардинером, наказав им «ни в коем случае не являться к папе», только раздражали Генриха. С одинаковой серьезностью, перемежая в письме пространные жалобы на «отвратительное вино в городе» описаниями происходящего, Фрэнсис сообщал о том, как в начале встречи Франциск поцеловал ногу папы и пал перед ним ниц, после чего герцог Орлеанский сочетался браком с Екатериной Медичи, причем папа лично совершил обряд бракосочетания, однако никакого решения по делу о разводе Генриха так и не было принято. Прочитав это донесение, Генрих в гневе скомкал его и бросил на пол. Шагая взад-вперед по залу, он назвал Франциска предателем, негодяем и папским прихвостнем. Позже Генрих открыто осудил Франциска, а тот в ответ пожаловался на неблагодарность Генриха, не упустив при этом случая напомнить английскому монарху, что лишь благодаря вмешательству французской стороны в Риме Кранмер получил сан архиепископа Кентерберийского. Напрасно де Дентевиль пытался утихомирить Генриха, обращаясь за поддержкой к родственникам Анны. Его здоровье не выдержало такого напряжения, и он был вынужден вернуться во Францию³⁹.

Единственное, чем Генрих остался доволен, были сообщения о комичной ситуации, произошедшей в ноябре, незадолго до отъезда папы из Марселя. Молодой Эдмунд Боннер, протеже Кромвеля, находившийся в Риме, а затем отправившийся вслед за папой во Францию, решил взять все в свои руки. Он проник в резиденцию папы, когда тот завтракал, и бесцеремонно обратился к главе католической церкви с речью, одновременно делая неуклюжие попытки извиниться за свою невежливость. Через час или два ему все-таки удалось вручить папе уведомление об апелляции, которую Генрих направил во Вселенский собор. Франциск, возмущенный оскорблением, нанесенным почетному гостю, приказал Боннера депортировать⁴⁰.

После отъезда Климента Франциск начал искать способы восстановить отношения с Генрихом и направил в Лондон с особой миссией дипломата, к которому Анна всегда относилась с симпатией,– Жана дю Белле, который теперь был епископом Парижа. Он прибыл за неделю до Рождества, и Анна, не скрывая радости, приветствовала его поцелуем в щеку на французский манер. Твердая уверенность дю Белле в том, что в последний момент удастся предпринять все необходимые дипломатические шаги и наконец достичь примирения с папой, способствовала тому, что праздники прошли с «большим размахом». Королевская чета регулярно проводила ночи вместе, и Анна рассчитывала на то, что в скором времени снова забеременеет. Генрих получит сына, и тюдоровская династия будет в безопасности. Несмотря на то что в прошлом ей нередко приходилось отступать от задуманного, сейчас она была уверена в благополучном исходе⁴¹.

22. Анна – королева

Еще в те времена, когда Генрих забрасывал Анну любовными письмами, она, отвечая ему требованием взять ее в жены, уже представляла себе, как в новой роли будет ломать привычные стереотипы. В отличие от Екатерины она не собиралась спокойно сидеть в уединении своих покоев, занимаясь шитьем рубашек для мужа. Еще в декабре 1530 года она наняла для этого специального человека¹. Анна не была готова становиться отшельницей, появляясь публично лишь на торжественных мероприятиях, и не желала играть второстепенную роль женщины, чей удел – быть в тени величия своего мужа. Ведь это она при поддержке своей семьи свергла могущественного Уолси, это ей удалось сподвигнуть Генриха на разрыв отношений с папой. Сейчас она хотела, чтобы всем стало ясно, как она не похожа на своих предшественниц, чтобы ее имя ассоциировалось с новыми веяниями, чтобы никто не сомневался, что она обладает собственной властью. Страстно увлеченная новыми идеями в области религии, образования и благотворительности^[98], она решила изменить Англию.

Испытывая пристрастие ко всему французскому, Анна задумала кардинально изменить придворный протокол. В отличие от Екатерины, которая не допускала в свой ближний круг мужчин, за исключением должностных лиц у нее на службе и родственников, Анна легко относилась к тому, чтобы в ее окружении находились представители обоих полов. Правда, такое общение нередко становилось поводом для обвинений в недостойном поведении. Анне приходилось строго следить за тем, чтобы ее придворные поменьше сплетничали и флиртовали².

Установить имена большинства женщин из окружения Анны нетрудно. Хотя не сохранилось ни одного официального реестра, есть рукописный оригинал списка подарков к новому 1534 году, в котором не только перечислены подарки с указанием их ценности и имена дарителей, но и обозначены связи между дарителями и получателями. Формат записей позволяет частично разобраться в том, кто из дам состоял на службе у Анны и в каком качестве – придворной дамы или фрейлины, с жалованьем или без,– а кто время от времени появлялся при дворе, поскольку их титул предписывал посещение официальных мероприятий³.

После медового месяца в графстве Суррей Генрих перевел свою племянницу, восемнадцатилетнюю леди Маргарет Дуглас, состоявшую при дворе принцессы Марии, на службу к Анне. Девушка была дочерью его сестры Маргариты от второго брака с Арчибальдом Дугласом, графом Ангусом, за которого Маргарита Тюдор вышла после гибели своего первого супруга, короля Шотландии Якова IV, в битве при Флоддене⁴. Как узнал Франциск в марте 1534 года, король относился к племяннице как к родной дочери: «Он ценит ее чрезвычайно высоко и доверяет заботам королевы, своей супруги»⁵. Маргарет обожала красивую одежду и обувь, званые вечера, и Генрих дарил ей самые дорогие наряды и неимоверное количество обуви, перчаток и чулок. Анна, по-видимому, тоже благоволила ей, если судить по ее подаркам, в числе которых была шелковая «бахрома с венецианской позолотой для украшения седла», «полдюжины круглых кнопок из шелковой и золотой нити» тоже для седла и «две круглые декоративные застежки из шелка и золота для поводьев». Вполне возможно, что они вместе выезжали верхом, поскольку примерно в это время Анна сделала похожий заказ для себя⁶.

В сложившемся окружении Анны ее сильнейшими союзниками были члены семьи: мать, сестра Мэри, невестка Джейн Паркер, кузина леди Мэри Говард и любимая тетя Анны, леди Энн Шелтон⁷. Мэри Говард, с которой Гольбейн делал наброски для несохранившегося портрета, была самой верной и активной союзницей Анны. Она отличалась независимым характером, симпатизировала реформаторам и имела схожие с Анной культурные предпочтения⁸.

Далее можно назвать двух давних подруг Анны: Бриджет Уилшир, которая уже вернулась ко двору, и Элизабет Браун. После трагической кончины сэра Николаса Харви Бриджет вышла замуж в третий раз за Роберта Тирвита, богатого землевладельца и придворного, который был младше ее на десять лет. Последний раз ее имя упоминается в списке придворных, которые преподнесли монаршей чете подарки к новому 1534 году. Из записей следует, что она подарила Генриху «батистовую рубашку с воротником, отделанным золотой вышивкой». Возможно, вскоре она умерла при родах⁹.

Когда-то Элизабет Браун блистала вместе с Анной и Джейн Паркер в нашумевшем маскараде Зеленого замка и занимала важное место в коронационной процессии Анны. Сейчас она имела титул виконтессы и была замужем за тридцативосьмилетним Генри Сомерсетом, 2-м графом Вустером. С Анной ее связывали теплые отношения, судя по тому, что Анна тайно одолжила ей крупную сумму, 100 фунтов (свыше 100 000 фунтов на современные деньги), причем, как выяснилось позже, Анна даже не назначила дату уплаты долга и не взяла с нее расписки. Это был долг, в тайну которого дамы решили не посвящать супруга Элизабет Браун¹⁰.

Среди придворных дам ближе всего к Анне была Мэри Шелтон, наперсница Бесс Холланд¹¹. У сэра Джона Шелтона и его супруги было шесть дочерей, из которых только две, Мэри и Маргарет, были удостоены чести служить при дворе. Биографы Анны зачастую не различают имена сестер, принимая их за одно лицо, однако по различным источникам можно установить, что имена принадлежат двум разным женщинам¹². Мэри заняла главенствующее положение в личных покоях Анны. Гольбейн, рисуя портрет Мэри, подчеркнул характерные черты ее внешности: вздернутый нос, изящно изогнутую линию губ, глубокий проникновенный взгляд – и с явным намеком подчеркнул линию декольте¹³. Имя Маргарет не упоминается в официальных документах до января 1536 года, однако со всей очевидностью можно утверждать, что она была вместе со своей сестрой на новогодних торжествах 1535 года, когда произошел эпизод, скомпрометировавший Анну¹⁴.

Среди других придворных дам, пользовавшихся благосклонностью Анны, можно назвать Элизабет Хилл, дочь Томаса Айсли из Сандриджа, которая вышла замуж за хранителя винных погребов Генриха. Анна была знакома с ней еще с тех самых пор, когда их отцы заседали в магистратском суде в Кенте¹⁵. Маргарет Гамедж, дочь рыцаря из Уэльса, приходилась кузиной Джейн Паркер¹⁶. Вопреки существующему мнению, имя Нэн не может принадлежать Энн Кобем, супруге лорда Джорджа Кобема, поскольку никто бы не решился на такое фривольное обращение к супруге пэра, если только не хотел оскорбить ее. Быть может, так называли дочь дяди Джорджа, сэра Эдварда Кобема¹⁷? Еще труднее установить, сохранились ли доверительные отношения между Анной и Энн Гейнсфорд после того, как та вышла замуж за Джорджа Зуша. Возможно, это ее изобразил Гольбейн на портрете молодой женщины с золотистыми волосами в модном арселе, которая держит в руке гвоздику – символ обручения. Однако моделью для портрета госпожи Зуш могла быть и дочь лорда Зуша, Мэри, о которой известно, что Генрих назначил ей пенсию¹⁸.

Важно отметить, что в число придворных дам, служивших Анне, не всегда попадали только ее друзья и единомышленники, которых она выбирала сама. Иногда Генрих разрешал перейти к ней на службу некоторым дамам из свиты Екатерины. Например, леди Элизабет Болейн, супруга сэра Джеймса, всегда была на стороне Екатерины, как и леди Мэри Кингстон, супруга констебля Тауэра, и Маргарет Коффин, супруга шталмейстера Анны. Леди Джейн Калторп, приходившаяся родственницей Анне, провела пять лет при дворе принцессы Марии в качестве ее гувернантки¹⁹. Джейн Эшли, одна из фрейлин Екатерины, впоследствии была в услужении у Анны и Джейн Сеймур, а затем вышла замуж за сэра Питера Мьютаса²⁰. Еще одна фрейлина Марджери Хорсман, которая предстает на портретном наброске Гольбейна стройной чопорной дамой, служила при дворе до 1537 года, а затем стала второй супругой сэра Майкла Листера²¹.

Поистине «темной лошадкой» оказалась Джейн Сеймур, двадцатипятилетняя дочь сэра Джона Сеймура из поместья Вулфхолл, которая сначала была камеристкой, а позже придворной дамой Екатерины. В списке новогодних подарков указано, что Генрих подарил ей миниатюрный позолоченный сосуд для питья (с крышечкой и двумя ручками) весом 8 унций, и точно такой же был подарен Мэри Шелтон²². По описанию Шапюи, Джейн Сеймур была «невысокого роста и никто не находил ее особенно красивой. Ее кожа имеет такой светлый оттенок, что лицо кажется очень бледным… Она не очень образованна, и многие считают ее высокомерной». В это время уже громко заявили о себе два ее брата, Эдвард, обладавший незаурядными способностями, и Томас, отличавшийся большим честолюбием²³.

Эти дамы знали о жизни Анны все до мельчайших подробностей. Они видели и слышали, что происходит в ее покоях. Они были осведомлены о том, с кем она беседует, могли подслушивать разговоры и подсматривать за тем, какие реформаторские книги, столь сильно повлиявшие на ее убеждения, она читает. Шпионя за ней, они знали обо всех изменениях в ее супружеской жизни, а также делали соответствующие выводы исходя из того, как обращаются и разговаривают с ней мужчины-придворные. Они видели лучшие и худшие стороны ее характера, следили за ней в минуты счастья, гнева, огорчения и обиды. Те, кто были вхожи в ее спальню, знали о том, когда у нее наступают менструации и не беременна ли она. Опасность заключалась в том, что они могли поделиться увиденным или услышанным со своими отцами, братьями, любовниками или с кем-либо из окружения Генриха.

Новый статус Анны предполагал блеск и роскошь. За время своего пребывания на континенте она имела возможность приобщиться к лучшим образцам искусства Итальянского и Северного Возрождения. Под влиянием этих культурных веяний сформировался ее изысканный вкус, и теперь она наконец могла побаловать себя. Она заказала Гольбейну подарок для Генриха – первый новогодний подарок после их свадьбы. Это была большая чаша из позолоченного серебра с фонтаном в центре, предназначавшаяся для омовения рук короля во время торжественных застолий. Фонтан был инкрустирован рубинами, жемчугом и бриллиантами. Главным его украшением, несущим также и функциональную нагрузку, считается скульптурная группа из сатиров и нимф. Нимфы, расположившиеся у основания, сжимают руками груди, из которых течет вода. Сатиры ярусом выше поддерживают крышку, увенчанную имперской короной. Композиция была задумана как «прекрасное» украшение стола. В 1620 году ее отправили на переплавку, однако сохранилось два эскиза художника. На том из них, что был большего размера и лучше проработан, имеется изображение эмблемы Анны – белого сокола с короной на голове и со скипетром, возвышающегося над пнем, из которого растут побеги розовых кустов. Эту эмблему художник разместил между фигурами двух сатиров²⁴.

Гольбейн также сделал несколько эскизов ювелирных украшений для Анны с вензелями и растительным орнаментом. На одном из них – сплетение начальных букв имен Генриха и Анны HA, на другом – в оправе из изумруда с тремя подвешенными жемчужинами буквы HI, означающие «Генрих неизменный» (фр. Henry Immuable). Монограмма HISA на третьем украшении может быть расшифрована как «Генрих неизменно преданный слуга Анны» (фр. Henry Immuable Serviteur Anne). В этих монограммах угадывается стиль ранних любовных писем Генриха к Анне, однако остается загадкой, что означают переплетенные в растительном орнаменте буквы ABCE, которые присутствуют на трех других эскизах украшений²⁵.

Рисунки Гольбейна дают представление о том, как высоко Анна ценила изобразительное искусство. Однако ни одного подлинного портрета Анны кисти Гольбейна не сохранилось. Два известных портрета, выполненные маслом на доске, на которых она изображена в арселе и с двойным жемчужным ожерельем, дополнительно украшенным подвеской в форме буквы В и тремя жемчужинами, относятся к 1590-м годам. Однако установить, выполнены ли они по утерянному оригиналу Гольбейна, практически невозможно. Надпись «Королева Анна Болейн» (англ. Anna Bollein Queen) на одном из рисунков Гольбейна не говорит ни о чем, поскольку этот текст, как и ряд других, был добавлен спустя сто или более лет, при этом следует отметить, что попытки установить личность модели предпринимались еще в конце 1540-х годов. Подобные надписи лишь создавали дополнительную путаницу. На одном из рисунков Гольбейна изображена солидного вида дама с толстой шеей и двойным подбородком, одетая в просторное будничное платье, которое знающая толк в моде королева ни за что бы не надела, собираясь позировать для портрета. На обратной стороне этого рисунка имеется герб Уайеттов. Скорее всего, дама на портрете – Джейн Хот, про которую известно, что в 1536 году она готовилась выйти замуж за сына Томаса Уайетта²⁶.

Еще один эскиз Гольбейна, позже послуживший основой для гравюры Вацлава Холлара^[99], предположительно является заготовкой для портрета Анны. На нем изображена привлекательная молодая женщина с темными глазами и сдержанным выражением лица, элегантно одетая, в ожерелье на открытой шее, выступающей из прямоугольного выреза лифа. Однако шея модели не такая стройная и длинная, как у Анны, а надпись на портрете сделана в XVII веке²⁷.

И даже если Анна не заказывала Гольбейну своих портретов, она совершенно точно снова обратилась к нему на предмет очередного новогоднего подарка для Генриха, в котором она задумала увековечить его образ главы Церкви Англии. Миниатюра, выполненная пером и кистью на велени размером 22,9 × 18,3см на тему «Царь Соломон и царица Савская», сейчас находится в Королевской коллекции Букингемского дворца. Миниатюра выполнена в технике гризайль^[100] с использованием широких мазков золотой краски, отличается обилием серебра (потемневшего со временем) и ультрамарина, который был выбран в качестве фона. Единственное яркое цветовое пятно создается за счет одной выразительной детали – красных ягод клубники в окружении зеленых листьев, которые подают Соломону.

Миниатюра не просто воспроизводит известный библейский сюжет. Центральное место в ней занимает фигура царя Соломона, восседающего на мраморном троне с короной на голове и скипетром в руке. Его фигура с упертыми в бока руками и широко расставленными ногами является композиционной доминантой. По обе стороны от него стоят его подданные и священники. Слева на ступенях, ведущих к трону, c распростертыми руками в приветственном жесте стоит царица Савская, изображенная художником в профиль, а за ней, выстроившись полукругом, следуют придворные дамы, за которыми уже идут слуги-мужчины с дарами для царя²⁸.

Благодаря явному сходству царя Соломона в изображении Гольбейна с Генрихом и использованию образа царицы Савской, которая традиционно символизировала церковь, художнику удается в аллегорической форме изобразить Церковь Англии, которая отдает дань уважения своему главе. По обе стороны трона и на балдахине расположен текст на латыни, с которым царица Савская обращается к Соломону. Словами приветствия, в которых угадывается стих из Ветхого Завета, царица провозглашает, что власть, данная Генриху, исходит только от Бога и только перед Богом он несет ответственность^[101]. На ступенях трона другая надпись: «Ты превосходишь молву, какую я слышала»^[102]. В оригинальном тексте Ветхого Завета приветствие царицы Савской начинается словами «Блаженны жены твои^[103], и блаженны сии слуги твои, всегда предстоящие пред тобою и слышащие мудрость твою!», которые перекликаются с девизом Анны «Блаженнейшая» или «Счастливейшая» (англ. The Most Happy)– его она взяла себе после свадьбы. Однако в трактовке Гольбейна «жены» заменены на «мужи», что говорит о том, что Анна, уподобляя Генриха Соломону, не хотела, чтобы он перенял от библейского царя его ставшую притчей во языцех склонность к полигамии²⁹.

Но прежде чем воплощать свои дерзновенные замыслы, Анне пришлось заняться делами насущными. Одно из них касалась ее земельных владений. Обычно королева получала в собственность имущество, доход от которого она могла тратить на попечительство, подарки, предметы роскоши и повседневные дела, однако в случае Анны поражают размеры владений, хозяйкой которых она стала за то время, пока Генрих одаривал ее все новыми и новыми поместьями и имениями. За один только 1535 год доход от ее земель составил 5056 фунтов 16 шиллингов 11 пенсов (свыше 5 миллионов фунтов на современные деньги), значительно превысив доход, который получала Екатерина³⁰.

В управлении землями и финансами Анна следовала сложившейся практике. Начиная с 1403 года английские королевы пользовались услугами специального совета, который заседал в непосредственной близости от Вестминстер-холла³¹. Совет Анны возглавлял ее дядя, сэр Джеймс Болейн, которому помогал ее вице-камергер сэр Эдвард Бейнтон, а в качестве постоянных членов в него входили ее шталмейстер сэр Уильям Коффин и главный сборщик податей Джордж Тейлор. Совет осуществлял общий контроль за финансами и недвижимостью, однако для заключения некоторых сделок по аренде и для утверждения регистрационных книг требовалось личное участие Анны. Аудиторы, состоявшие у нее на службе, вместе с помощниками ежегодно объезжали ее владения с инспекцией, составляли отчеты и проводили оценку доходов от аренды. Ее штат сборщиков арендной платы, управляющих поместьями, приказчиков, смотрителей парков, находившихся на ее землях, составлял около восьмидесяти двух человек. Кроме того, у нее в услужении состояли шесть юристов-практиков и трое специалистов в области права. Всем она исправно платила зарплату³².

В обязанности совета также входило вынесение решений по судебным спорам с участием арендаторов ее поместий. Таким образом Анна узнавала о случаях нарушения закона в своих владениях, как это, например, случилось с Робертом Рольфом из поместья Хэдли в графстве Саффолк, который пожаловался на посягательство на мельницу. Весьма любопытно участие Анны в одном «затянувшемся деле в канцлерском суде». Она лично обратилась к лорд-канцлеру, сэру Томасу Одли, с просьбой рассмотреть это дело «по возможности скорее, насколько это позволяют его юридические полномочия». Судя по описанию и дате, так называемое дело одного из Броуков против Э. Б. было тяжбой между Джоном и Элис Броук из Мэннингтри в графстве Эссекс и вдовой Элис Бэнем. Предметом спора являлись земельные владения рядом с Ипсвичем в графстве Саффолк. Конфликт возник из-за притязаний вдовы на земли, якобы полученные ею от некоего Джона Кардинала, с которым она была помолвлена, но который скончался до свадьбы. Этот инцидент стал причиной судебных разбирательств с семьей Броук. Если Анна действительно приняла участие в решении этого дела, то, скорее всего, потому что оно затрагивало интересы кого-то из ее арендаторов или бывших слуг³³.

Искушенная в житейских делах леди Лайл задаривала Анну всевозможными подарками в надежде снискать ее расположение. В январе 1533 года она подарила ей маленькую собачку, названную на французский манер Пуркуа (от фр. pour quoi – почему); правда, считается, что изначально собачка была подарена Фрэнсису Брайану³⁴. Затем она прислала Анне дюжину только что подстреленных ржанок – маленьких съедобных птичек, похожих на куликов,– которых доставил к столу королевы Джордж Болейн. Анна съела шесть на обед и шесть на ужин, высоко оценив это «особенно вкусное блюдо». Вскоре леди Лайл прислала ей певчую коноплянку в клетке, которая раньше жила у нее в комнате. По ее словам, эта «чудесная певчая птичка будет непрестанно услаждать слух Ее Величества своим приятным пением»³⁵.

Анна обожала Пуркуа. Фрэнсис Брайан, которому первоначально предназначался этот подарок, сообщал в письме леди Лайл, что песик «так понравился королеве, что оставался у меня на руках не более часа, поскольку Ее Величество забрала его у меня»³⁶. Почти два года Пуркуа весело сопровождал Анну повсюду, но все закончилось трагически – по недосмотру он выпал из окна и погиб. Леди Лайл узнала об этом печальном событии от Марджери Хорсман. Тем временем никто не решался объявить о случившемся Анне, зная, как она дорожит своим любимцем. Было решено не тревожить Анну, «пока Его Величество не найдет нужным сообщить ей об этом». (Генрих, который очень любил собак и в свое время заплатил солидное вознаграждение людям, нашедшим его пропавших спаниелей Ката и Болла, хорошо понимал, насколько это известие расстроит его супругу.) Хорсман посоветовала леди Лайл иметь в виду, что «Ее Величество больше ценит кобелей»³⁷ на тот случай, если та надумает подарить Анне новую собаку.

Нередко истинной целью тех, кто пытался снискать расположение Анны, было привлечь внимание короля или становившегося все более могущественным Томаса Кромвеля, которого Генрих в апреле 1534 года назначил своим первым секретарем. Именно эту тактику избрала леди Лайл, когда они вместе с супругом попытались спасти принадлежавшую им дамбу на реке Амберли в Девоне вопреки закону о сносе речных плотин, мешающих судоходству. Местные власти проигнорировали предоставленные супругами документальные заверения в том, что плотина не препятствует навигации. Кроме того, к этому времени было уже снесено несколько плотин, принадлежавших Генриху и Анне, поэтому обращение леди Лайл к королеве с просьбой «подействовать на Его Величество короля, лорд-канцлера или господина секретаря» было заведомо провальной затеей. Как сообщил виконту и леди Лайл их личный агент при дворе Джон Хьюси, «господин секретарь весьма серьезен в этом вопросе и не проявит никакого снисхождения»³⁸.

Большего успеха достиг Джон Крэйфорд, магистр Клэр-колледжа в Кембридже и вице-канцлер^[104] Кембриджского университета. В июле 1535 года он почтительно обратился к Генриху с прошением восстановить юридическую справедливость в вопросе налогообложения: новые налоги должны были касаться состоятельного духовенства, однако распространялись и на университетских преподавателей, имеющих весьма скудный доход. Он также написал об этом Анне. Она с сочувствием отнеслась к его просьбе и поставила вопрос об этой вопиющей несправедливости перед Генрихом. Поначалу Генрих не предпринял никаких действий, и Крэйфорд был вынужден написать ему снова. На этот раз вмешательство Анны подействовало: на сессии парламента, начавшейся 4 февраля 1536 года, Генрих восстановил справедливость³⁹.

Еще до своей коронации Анне удалось одержать победу над Уолси и защитить от обвинений в ереси доктора Роберта Формана. В книге Джона Фокса 1583 года «Деяния и памятники» (Acts and Monuments), известной также под названием «Книга мучеников» (Book of Martyrs), имеются свидетельства о том, какую роль сыграла Анна в освобождении из тюрьмы Томаса Патмора, пастора-евангелиста из местечка Мач-Хэдем в Хартфордшире⁴⁰. Уильям Латимер рассказывает о том, как французская аристократка, некая «госпожа Мэри», вынужденная бежать в Лондон по религиозным убеждениям, была настолько тепло принята Анной, что, по ее собственному признанию, изгнание дало ей больше, чем пребывание на родине. Анна также была готова дать прибежище немецкому протестантскому реформатору и педагогу Иоганнесу Штурму, известному своим умом и «большой скромностью», однако он не принял ее предложения⁴¹. В мае 1534 года она вступилась за Ричарда Хармана, который по настоянию Уолси был исключен из торговой компании купцов-авантюристов за то, что привозил Саймону Фишу экземпляры Нового Завета Тиндейла. В письмах Кромвелю с ее личной печатью она требует восстановить его членство в компании и разрешить вернуться на родину «как можно скорее, в чем ему следует оказать всевозможное содействие»⁴².

В марте 1534 года Анна способствовала освобождению из тюрьмы Николя Бурбона, еще одного реформатора и поэта, бывшего наставника дочери Маргариты Ангулемской, Жанны. За эпиграммы, которые он сочинял в адрес инквизиторов Сорбонны, его отправили в тюрьму, а на все его имущество, включая ручного соловья, был наложен арест. Бурбон приписывал свое освобождение вмешательству Франциска, однако из некоторых его записей следует, что инициатива все-таки принадлежала Анне⁴³. После освобождения он уехал в Лондон, где Анна поселила его сначала у Уильяма Баттса, а позже у Корнелиуса Хейса и его супруги. Он был столь благодарен Анне, что выразил свою признательность в стихах. Другие хвалебные стихи он посвятил Гансу Гольбейну, который дружил с Баттсом и Хейсом и написал несколько карандашных и живописных портретов Бурбона. «Сам Апеллес не мог бы изобразить меня лучше, чем это сделал Ганс»,– восклицает он в одном из своих стихотворений⁴⁴.

Анна нашла для Бурбона работу, предложив ему стать педагогом-наставником для своего племянника и воспитанника Генри Кэри, сына Генри Норриса, а также Томаса, сына Бриджет Уилшир от брака с сэром Николасом Харви. Мальчикам было, предположительно, от шести до десяти лет, и обучение проходило на дому, в покоях Анны. Специально для них Бурбон написал свою вторую книгу «Педагогейон» (Opusculum puerile ad pueros de moribus, sive paidagōgeion («Школа молодых пажей»), которая была издана в Лионе после его возвращения во Францию в конце 1535 года⁴⁵.

По примеру своего отца, брата Джорджа и невестки Джейн Паркер Анна оказывала покровительство отдельным ученым-богословам, среди которых были Николас Хит и Томас Тирлби, ставшие впоследствии епископами, а также Уильям Билл, будущий настоятель Вестминстерского аббатства. Необыкновенную щедрость Анны по отношению к ученым отмечал известный профессор Кембриджа Джон Чик, который впоследствии женился на одной из дочерей Элизабет Хилл, фрейлины королевы. В сентябре 1535 года он, выступая перед студентами, сказал, что достаточно кому-то из личных капелланов Анны порекомендовать ей способного студента, и она окажет ему поддержку. Анна финансировала Оксфордский и Кембриджский университеты: в первый год своего правления она пожаловала каждому из них по 40 фунтов, а впоследствии выделяла по 80 фунтов ежегодно. Она внимательно следила за карьерой своих подопечных, в числе которых был и монах-послушник Джон Эйлмер, обучавшийся в Кембридже и обративший на себя внимание королевы благодаря «успехам в учебе, примерному поведению и добродетельному послушанию». Действуя от его имени, Анна написала Уильяму Торнтону, настоятелю монастыря Святой Марии в Йорке, который, прервав учебу Эйлмера, отозвал его в монастырь, чтобы тот «вернулся к насущным заботам, не отвлекаясь на вопросы, отягощающие ум». Заскорузлость Торнтона досаждала Анне, и она приказала ему вернуть Эйлмера в университет, обеспечив его «денежным содержанием, достаточным для продолжения обучения». В случае отказа Торнтон должен был предоставить «письменное объяснение причин, по которым он задерживает исполнение нашей вышеозначенной просьбы»⁴⁶.

Анна настолько живо интересовалась делами религиозной реформы, что держала при себе целую когорту священников-евангелистов⁴⁷. Помимо Уильяма Латимера и Николаса Шекстона, заботам которых она вверила епархию Солсбери, в этот круг входили воинственно настроенный евангелист из Кембриджа Хью Латимер, которого в 1530 году Анна назначила придворным проповедником на время Великого поста, Джон Скип, сменивший Шекстона в должности альмонария королевы, Роберт Синглтон и Мэттью Паркер. Синглтон, которого нередко называли «светочем и светилом» при дворе Анны, также был осведомителем на службе у Кромвеля, помогая разоблачать мятежных папистов. Паркера Анна переманила к себе на службу из колледжа Корпус-Кристи Кембриджского университета в 1535 году. Возможно, она была знакома с его матерью, Элис Монинс (или Монингс) из Кента. Она настолько доверяла ему, что пожелала сделать его духовником своей дочери, а уже в 1559 году Елизавета, став королевой, назначила его епископом Кентерберийским⁴⁸.

Анна не жалела сил ради своих людей. В январе 1534 года она написала в муниципалитет Бристоля, чтобы заручиться их поддержкой в отношении выдвинутого ею кандидата на пост управляющего больницей Святого Иоанна Крестителя в Редклиффе. Несколько позже в том же году она назначила Уильяма Барлоу, брата Джона Барлоу, настоятелем монастыря Хаверфордуэст в Пембрукшире, где он (по его словам) сражался с войском Антихристовым и старался «со всей искренностью проповедовать Слово Христово». Позже Анна хотела назначить его епископом в епархии Святого Асафа, а когда этому воспрепятствовали его противники, она нашла для него место епископа в епархии Святого Давида⁴⁹.

Покровительство Анны никогда не заканчивалось простой рекомендацией кандидата на ту или иную должность. Когда в 1534 году евангелист Эдвард Кроум отказался принять приход церкви Пресвятой Девы Марии, или Сент-Мэри-Олдермэри,– один из богатейших приходов в Лондоне,– Анна призвала его к ответу. По ее словам, она была «немало» удивлена: «…мы имели удовольствие не раз предложить Вам повышение и стать пастором приходской церкви Пресвятой Девы Марии… но Вы по каким-то причинам не торопитесь принять это предложение». Это, по ее мнению, было неприемлемо: «Наши намерения и пожелания таковы, что Вы более не допустите промедления в этом деле и тотчас же возьмете на себя попечение и ответственность за этот приход, чем доставите нам удовольствие и послужите для пользы дела». Больше всего в этой ситуации Анну раздражало то, что, когда в 1531 году Кроум был обвинен в ереси, она убедила Генриха посодействовать его освобождению. Пристыженный Кроум принял приход и продолжал выступать с весьма популярными, хотя и несколько крамольными проповедями⁵⁰.

В октябре 1535 года Анна помогла Кромвелю оказать содействие издателю Джеймсу Николсону из Саутуарка в переиздании ранее запрещенного перевода Библии на английский язык, автор которого, Майлс Ковердейл, находился в изгнании. Это стало первым полным изданием Библии в Англии, тайная работа над которым сплотила Анну и Кромвеля, поскольку этот вопрос был одинаково важен для обоих⁵¹. В отличие от первого оригинального текста Ковердейла, напечатанного в Кельне или в Антверпене и доставленного в Англию контрабандой, Библия в издании Николсона вышла с трогательным посвящением, в котором Ковердейл превозносил Анну, называя ее «дражайшей и справедливой супругой короля и добродетельной государыней». Над вступительной молитвой и стихотворными текстами из псалмов, которые должны были завершать каждую главу, работал Николас Шекстон⁵².

Вероятнее всего, роль Анны в этом проекте ограничивалась покровительством и финансовой поддержкой. Учитывая религиозные воззрения ее супруга на тот момент, даже это было рискованно. Лишь в 1537 году Кромвелю удалось добиться от Генриха официального разрешения на издание Библии на английском языке. В 1535 году в приоритете для Генриха было издание переработанного варианта Вульгаты, для которого он написал предисловие и выбрал шрифт, более удобный для его слабеющего с возрастом зрения⁵³. Желая задобрить Генриха, Анна (а возможно, и Кромвель) заказала Гольбейну для издания Николсона роскошное оформление титульного листа с изображением короля в роли главы церкви, который, восседая на троне, раздает епископам экземпляры Библии⁵⁴.

Благоразумие подсказывало Анне, что ей следует с большой осторожностью выбирать тех, кому она собиралась помогать. Поэтому, когда в начале 1536 года к ней обратился бывший ученый-богослов из Кембриджа Тристрам Ревелл, нуждавшийся в средствах для продолжения своей работы, она ему отказала. Ревелл пытался заинтересовать ее переводом на английский язык книги «Христианские наставления» (Somme Chrestienne) Франсуа Ламбера, которая представляла собой остроумное переложение идей лютеранских богословов и была напечатана в 1529 году для продажи во Франции, однако Анна ответила ему, что «это сочинение ее не интересует». Не помогло даже хвалебное предисловие, в котором автор сравнивал ее с Иоанном Крестителем и выражал радость по поводу того, что «произошло приобщение Вашего Величества к Евангелию»⁵⁵.

По примеру королевы Клод и сторонников Лефевра Анна живо интересовалась реформой монастырей. Она никогда не подвергала сомнению принципы религиозной жизни в целом и не умаляла их значения, однако потребовала у Кромвеля проинспектировать некоторые религиозные учреждения, которые, по ее мнению, нуждались в ее рекомендациях, как, например, цистерцианское аббатство Вейл-Роял в Чешире и Тетфордский монастырь августинского ордена в Норфолке⁵⁶. Уильям Латимер с некоторым преувеличением описывает ее посещение Сайонского женского монастыря ордена Святой Бригитты во время пасхального визита в Ричмонд в 1535 году. Когда аббатиса отказалась впустить ее, ссылаясь на то, что замужние женщины не допускаются в стены монастыря, Анна проявила настойчивость и с помощью «приветливых ласковых слов» добилась своего. Внутри она увидела монахинь в белых одеждах, «распростертых ниц». Усмотрев в этой картине «лицемерную святость», Анна упрекнула монахинь в том, что они «невежественны в молитве» и пользуются молитвенниками на латыни, а не на английском языке⁵⁷.

Среди первоочередных задач Анна уделяла особое внимание вопросам социальной ответственности. Она хотела направить ресурсы малоэффективных религиозных учреждений в нужное русло, чтобы они приносили реальную пользу обществу. Назвать такую политику новаторской нельзя, особенно если учесть, что в свое время Уолси руководствовался аналогичными соображениями, создавая колледжи в Оксфорде и Ипсвиче. В этом смысле новые образовательные возможности и организация помощи бедным являлись лучшим отражением исконного предназначения такого рода учреждений. Мэттью Паркер стоял в авангарде замыслов Анны. Приняв его на службу, она назначила его деканом Сток-колледжа в местечке Сток-бай-Клэр в Саффолке. Это было небольшое, но процветающее учреждение, находившееся под ее патронажем, где он, став деканом, основал грамматическую школу^[105] и хоровое училище с социальными и академическими стипендиями для обучения в Кембридже. В обновленном уставе колледжа Паркер отменил обязательное исполнение мессы богословами, утвердив взамен этого практику чтения вслух Библии чтецом или проповедником. Вместо молитв об усопших, как это было принято в прошлом, колледж с одобрения Анны предлагал местным беднякам бесплатное образование⁵⁸.

Стремясь искоренить религиозные предрассудки и, как следствие, случаи откровенного мошенничества, Анна поручила своим капелланам изучить знаменитую реликвию – святую кровь в аббатстве Хейлс в Глостершире, приносившую солидный доход этому второму по популярности месту паломничества после Кентерберийского собора, где покоились останки убитого там Томаса Бекета. Правда, в 1538 году Генрих приказал разрушить усыпальницу Бекета и отобрать сокровища храма. По-видимому, святую кровь, хранившуюся в хрустальном сосуде, выставляли для поклонения и сбора пожертвований. Возможно, Анна видела эту реликвию своими глазами во время пребывания с Генрихом в Уинчкомбе неподалеку от аббатства, и уже тогда – вполне справедливо – она усомнилась в подлинности этой реликвии. Уильям Латимер ошибочно утверждал, что фальшивая реликвия была немедленно изъята, однако в действительности прошло еще три года, прежде чем с большим трудом удалось убедить Генриха в том, что святая кровь была подделкой⁵⁹.

Царствование Анны, обернувшееся для нее настоящей катастрофой, продолжалось всего 1083 дня, однако за это короткое время ей удалось придать значительный вес роли, которую могла играть королева. За годы своего становления она поняла, чего может достичь решительная и целеустремленная женщина. Умение отстаивать свои позиции и сохранять приверженность идеям, в особенности религиозным, неминуемо должно было привести ее к противостоянию с агрессивной мужской средой при дворе Генриха. Она прекрасно разбиралась в людях, делая ставку на энтузиазм молодых евангелистов и на их стремление к переменам. Она поощряла их рвение и оказывала им покровительство. Она со всей серьезностью относилась к финансовым вопросам, понимая, какую пользу можно извлечь из земельных владений и как частичное перераспределение ресурсов может заставить активы монастырей работать на благо общества. Она знала, когда следует проявить упорство, выдержать паузу или уступить, прекрасно отдавая себе отчет в том, как легко женщина во власти может нажить себе врагов в мире, где царят патриархальные устои. Благодаря этим качествам Анна занимает достойное место в пантеоне славы рядом со своей дочерью Елизаветой.

23. Опасные времена

В январе 1534 года Генрих вновь созвал парламент, и уже в начале февраля Томас Кромвель в должности председателя парламента представил законопроект об упразднении любых выплат в пользу Рима и об изменении титула Екатерины, которая отныне должна была именоваться «вдовствующей принцессой». 20 марта последовал законопроект, согласно которому брак Генриха и Екатерины признавался не имеющим законной силы, а права на престолонаследие закреплялись за детьми Анны. Корону наследовали по праву первородства сначала сыновья Генриха и Анны, а после – их потомки. При отсутствии мужского потомства наследницей становилась Елизавета. Окончательно принятый и утвержденный Акт о престолонаследии предписывал всем королевским подданным мужского пола старше четырнадцати лет принести клятву в том, что они подтверждают «полезное действие и содержание» этих мер. Актом были определены новые формы государственной измены: отныне поступки или сочинения, угрожающие королю, «поношение» или порицание его брака с Анной расценивались как особо тяжкая государственная измена. Поистине драконовское расширение действия закона означало более широкое толкование понятия измены: любое проявление несогласия или словесное подстрекательство к оному влекло за собой наказание в виде пожизненного лишения свободы и имущества¹.

23 марта, в понедельник на Страстной неделе, законопроект о престолонаследии, согласно которому право наследования короны переходило к детям Анны Болейн, был одобрен в палате лордов. В этот же день в Риме кардиналы в консистории единогласно проголосовали в пользу Екатерины и папа Климент объявил ее брак с Генрихом законным, а брак Генриха и Анны – недействительным. Было очевидно, что уверенность Жана дю Белле в успехе дипломатических шагов, предпринятых в последнюю минуту, оказалась ложной. Оставалось надеяться лишь на то, что решение об отлучении Генриха от церкви повиснет в воздухе, поскольку Климент, несмотря на свои прежние угрозы, прилагал все усилия к тому, чтобы не допустить войны в тот момент, когда силы Карла были заняты подавлением лютеранских восстаний в Германии и отражением турецких войск, которые вторглись на запад Средиземноморья и в Северную Африку, захватив Тунис. Тем не менее угроза санкций со стороны папы все еще представляла серьезный риск для Генриха².

Генрих окончательно и бесповоротно решает разорвать отношения с Римом и придать законный статус своим притязаниям на пост главы Церкви Англии. Его преданность Анне была сильна так же, как в день их бракосочетания. Она была для него законной супругой, полноправной королевой и женщиной, которую он любил и хотел, чтобы она была рядом с ним до конца, пока он здравствует и правит. Если Климент не пойдет на уступки, он готов ответить ему открытым неповиновением. Если его подданные станут возражать, он напомнит им о правилах послушания своему суверену. Все несогласные должны держать свое мнение при себе, а иначе им придется понести суровое наказание. Папская юрисдикция, утверждал он, осуществлялась в Англии «лишь только вследствие нашей небрежности или узурпации власти, как мы понимаем это сейчас». Иной власти над собой, кроме Божьей, он не признавал³.

После коронации Анны волна недовольства по поводу второго брака короля стихла, и возмущение жителей Лондона свелось к осторожным пересудам где-нибудь по углам. Если подобные слухи доходили до Генриха и Анны, супруги действовали заодно. Людям приходилось выбирать, чью сторону принять: поддерживать молодоженов или Екатерину. Многое из того, о чем говорили сторонники Екатерины, позже нашло обобщение в сочинении Николаса Сандера (Сандерса), опубликованном в 1585 году, «О происхождении и развитии английского раскола» (De origine ac progressu schismatis Anglicani), в котором непростительный разрыв Генриха с Римом показан глазами католика-нонконформиста. Сандер описывает Анну как женщину-вамп, роковую соблазнительницу, которую родственники в свое время поспешно отправили во Францию якобы для продолжения образования, после того как уличили ее во грехе с лакеем Болейнов и священником. По словам Сандера, эта расчетливая дьяволица была невероятно высокого роста, с лицом землистого цвета, будто после желтухи, и уродливо выступающим зубом под верхней губой, а на правой руке у нее было шесть пальцев. На горле у нее был «безобразный нарост» или зоб, поэтому, чтобы скрыть дефект, она носила платья с высоким воротником, закрывающим шею. Сандер также ссылается на распространенные слухи об отношениях Генриха не только с сестрой Анны, но и с ее матерью, а также на измышления о том, что Анна была незаконнорожденной дочерью короля. Судя по всему, подобные пересуды задевали за живое. Сохранилось свидетельство того, как Джордж Трокмортон во время аудиенции у короля осмелился упомянуть об этих слухах, на что Генрих отреагировал мгновенно: «Нет, с матерью никогда», а Кромвель с притворной искренностью добавил: «С сестрой тоже никогда»⁴.

Более слаженно действовала оппозиция, координируемая Шапюи, который выведывал информацию у придворных дам Анны – Гертруды Блаунт и Элизабет Стаффорд – и был своего рода связным для друзей Екатерины и прочих диссидентов. После отставки Томаса Мора с поста лорд-канцлера Шапюи стал получать конфиденциальную информацию от Кромвеля, с которым они часто беседовали по-французски: между ними никогда не было полного доверия, однако они находили удовольствие в общении и ценили дипломатические способности друг друга. Однажды, в отсутствие Генриха и Анны, наслаждавшихся медовым месяцем, Шапюи выразил восхищение талантами Кромвеля, сравнив его с Уолси, и добавил при этом, что Генрих должен быть благодарен за то, что у него есть такой верный слуга, а затем осторожно намекнул, что Кромвель мог бы подняться очень высоко, если бы не Анна. Шапюи, который сам состоял на службе у герцога де Бурбона во время его кампаний в Провансе и Северной Италии, как никто другой понимал ценность жизненного опыта Кромвеля. К примеру, Кромвель, несомненно, осознавал перспективы англо-габсбургского союза. Опыт работы в Антверпене на торговую компанию купцов-авантюристов подсказывал ему, как сильно экономика Англии зависит от торговли с Нидерландами. Восстановление дружеских отношений с Карлом могло принести стране немалые коммерческие и политические выгоды. Пока положение Кромвеля не позволяло ему продвигать такие идеи, однако пройдет немного времени, и Шапюи снова намекнет ему, что только Болейны стоят у него на пути⁵.

Вскоре Кромвель задумался о применении пыток к несогласным монахам, что предвещало наступление времени жестких репрессий. К примеру, Генрих приказал Кранмеру заставить замолчать Элизабет Бартон, монахиню бенедиктинского монастыря Святого Гроба Господня в Кентербери⁶. Более известная как «монахиня из Кента», Бартон в молодости служила горничной в одной знатной семье в Кенте. О ней заговорили, когда в 1525 году ее стали посещать видения, после того как она чудесным образом исцелилась от болезни. Ее репутация ясновидящей только укрепилась, когда она подалась в монахини, а духовные откровения стали достоянием общественности. Ее растущее влияние на умы становилось опасным: среди тех, кто беседовал с ней, были Томас Уолси, Томас Мор, епископ Джон Фишер, и, говорят, даже Генрих однажды встречался с ней⁷.

Ситуация усугубилась в 1527 году, когда ее выступления начали приобретать политизированный характер под влиянием ее духовного отца и наставника доктора Эдварда Бокинга. Ее речи, в которых она превозносила Екатерину и проклинала Анну, все чаще вызывали бурную реакцию слушателей. Объявив себя ясновидящей, она предрекала, что Бог покарает короля, наслав смертельную чуму, и говорила, что якобы видела то самое место в Аду, куда непременно попадет Генрих. Она называла Анну еретичкой и блудницей и сравнивала ее с ветхозаветной царицей Иезавелью, чье тело растерзали бродячие псы. Она предсказывала, что Генрих, женившись на Анне, «не проживет и полугода». Развод Генриха с Екатериной представал в ее видениях в образе корневища с тремя ветвями, и она утверждала, что «Англия никогда не будет знать покоя, пока и корень, и ветви не будут уничтожены». Сторонники Элизабет Бартон записывали ее речи и распространяли «чудотворные послания», якобы написанные на Небесах и переданные ей ангелом. Некоторые из этих посланий были включены в провокационные памфлеты, сочиненные по мотивам пророчеств Мерлина, в том числе и «Крот» (Mouldwarp), согласно которому мятежники отвезут Генриха на остров в море, где ему суждено будет услышать проклятие из уст Господа. Эти памфлеты, а также все, что было написано капелланами Екатерины в осуждение ее развода, а еще 700 экземпляров сочинения «Книга монахини» (The Nun’s Book) были изъяты и уничтожены⁸.

Осенью 1533 года с Бартон и ее сообщниками было покончено: они были арестованы и предстали перед судом Звездной палаты в Вестминстере, где советники короля рассматривали особые дела. Кромвель разработал процедуру допроса, которую он будет применять к изменникам в последующие семь лет. В качестве главных дознавателей выступали Томас Кранмер и Хью Латимер. Генрих, который видел в Бартон главную виновницу всех неудач, постигших его и Анну, требовал признать ее виновной в измене, однако судьи дали понять, что ей можно вменить лишь подстрекательство к мятежу. Оставался только один выход – принять в парламенте Акт об опале^[106], чрезвычайную и сомнительную в правовом отношении меру, применявшуюся во времена Войны роз. Согласно этому закону, Бартон можно было признать виновной в государственной измене без суда и следствия. Шапюи доложил Карлу: «Хотя некоторые старшие судьи и готовы скорее умереть», чем изменить закон в угоду Генриху, однако никто открыто не осмеливается перечить ему в этом. В результате «складывается впечатление, что своим разводом он отрекся не только от супруги, но и от чистой совести, человечности и благородства, которые ему были присущи когда-то»⁹.

Кромвель не испытывал никаких угрызений совести по поводу правомочности применения Акта об опале и заверил Генриха в том, что соберет нужное количество голосов в парламенте, предварительно устроив так, что некоторые влиятельные лица не будут присутствовать на заседании или воздержатся от голосования. Король был доволен и чувствовал некоторое облегчение, сняв с себя ответственность за то, что готовилось произойти. Действуя исподтишка, Кромвель добился, чтобы парламент обвинил Элизабет Бартон и ее пятерых сторонников, преимущественно монахов, в государственной измене, и 20 апреля их привезли на телеге из Тауэра к месту казни в Тайберне^[107] и повесили¹⁰.

За неделю до этого Генрих отдал распоряжение, согласно которому жители Лондона (в числе первых были Томас Мор и Джон Фишер), а затем и всей страны должны были принести присягу в знак согласия с Актом о престолонаследии. Фишер отказался и тут же отправился в Тауэр. Когда отказался Мор, Кромвель лично попытался переубедить его, но Мор остался непреклонен. Ему было позволено провести ночь в Вестминстерском аббатстве, после чего он вслед за Фишером был заключен в Тауэр. Среди тех, кого в мае и июне посадили в Тауэр, были монахи-картузианцы из Лондона и лондонского пригорода Шин – Джон Хотон и Ричард Рейнольдс, а также множество безвестных братьев-монахов. Мор отметил незаконность процесса: присяга, которую от него требовали произнести, содержала слова, идущие вразрез с законом. Он сразу же обратил внимание на эту уловку – первую из многих, задуманных Кромвелем. В конце концов это обернется против него. Генрих хорошо помнил, что, восходя на престол, обещал дать Англии стабильность, и свято верил, что таким образом он выполняет свое обещание. Показательное наказание, которое пришлось понести Мору и Фишеру, должно было послужить уроком тем, кто выказывал недовольство политикой, проводимой королем с одобрения парламента¹¹.

Надежно упрятанные в Тауэре Мор и Фишер больше не представляли опасности, однако Генрих чувствовал угрозу повсюду и начал подозревать группу местных дворян в том, что они готовят против него заговор. У него были большие сомнения в преданности Уильяма Дакра, барона Гилсленда, богатого землевладельца, который осуществлял надзор за северной границей с Шотландией. В это же время король назначил нового губернатора Ирландии вместо Джеральда Фицджеральда, 9-го графа Килдэра, которого срочно вызвали в суд Лондона¹².

В мае Генрих обрушил свой гнев на Дакра, воспользовавшись тем, что тот задержался в Лондоне после завершения сессии парламента. Шапюи узнал, что Анна была настроена против Дакра за то, что тот защищал Екатерину и принцессу Марию. Пока она не станет матерью наследника, ей следовало опасаться бывшей королевы, ее дочери и любого, кто был на их стороне. Дакр предстал перед судом по обвинению в предательском союзе с шотландцами, что подтверждалось показаниями свидетелей со стороны короля, однако, ко всеобщему удивлению, его освободили из-под стражи после того, как он в течение семи часов в одиночку, без помощи адвокатов отбивался в суде. За все время правления Генриха это был единственный случай, когда пэры не побоялись вынести оправдательный приговор. Впрочем, на этом дело не кончилось: едва Дакр вышел из зала суда, как был снова арестован и отправлен в Тауэр. Ему пришлось заплатить баснословный штраф в размере 10 000 фунтов и дать обещание не выезжать из Лондона дальше чем на 10 миль без письменного разрешения Генриха. Только после этого его оставили в покое¹³.

В июне 1534 года в Дублине лорд Оффали – сын графа Килдэра и его заместитель на посту губернатора Ирландии – отказался подчиняться Генриху и поднял мятеж, призывая жителей ирландских городов присягнуть императору Карлу и папе. Оффали обещал, что им на помощь прибудет 12 000 испанских солдат. Он приказал уроженцам Англии немедленно покинуть Ирландию под страхом смерти. Вскоре восстание охватило всю страну. Дублинский замок был осажден, и в городе начались грабежи и пожары. Мятежники устраивали стрельбу на улицах, чем приводили горожан в ужас. Один из шпионов Кромвеля сообщал, что Оффали и его приспешники «похваляются тем, что они выступают на стороне папы и будут служить ему против короля и всех его сторонников». Подавление восстания многочисленным английским войском заняло четырнадцать месяцев и стоило тысяч жизней. Отец лорда Оффали – Джеральд Фицджеральд, 9-й граф Килдэр,– которого Генрих в июне 1534 года отправил в Тауэр, скончался в заключении в сентябре 1534 года¹⁴.

С восстанием Оффали угроза со стороны оппозиции возрастала, и было решено расправиться с ней жестоко и беспощадно. В городке Хенли-он-Темз некую Марджори Каупленд приволокли в магистратский суд за то, что она назвала короля Генриха предателем и лихоимцем, а о королеве Анне отозвалась как о «мерзкой потаскухе». Когда кто-то из местных чиновников напомнил ей, что он является слугой короля, он услышал в ответ: «Кто служит королю, тот служит дьяволу». В Оксфордшире одну женщину подвергли допросу за то, что она назвала Анну «шлюхой и отъявленной блудницей». Маргарет Чанселор из Саффолка была арестована после того, как назвала Анну «гнусной шлюхой» и «пучеглазой прелюбодейкой», добавив при этом: «Боже, храни королеву Екатерину». В графстве Эссекс монах из монастыря в Колчестере заявил, что Генрих и его советники – отступники веры, а о последнем визите Генриха в Кале сказал, что Анна «следовала за ним по пятам словно собачонка». Некто Генри Килби в таверне в Кембридже, где он остановился на ночлег на пути из Лондона в Лестер, назвал Генриха еретиком и добавил, что «ничего подобного не случилось бы, если бы король не женился на Анне Болейн». В Бакингемшире Джордж Баберни, портной из городка Ньюпорт-Пагнелл, был обвинен судом присяжных за следующее высказывание в адрес короля: «Король – не кто иной, как еретик, вор, распутник, предавший Бога и закон Божий, и я надеюсь поиграть в ножной мяч его головой еще до праздника летнего солнцестояния». В Уорикшире был задержан монах, публично заявлявший: «Королева – распутница и шлюха», за что он был сожжен на костре в Смитфилде по обвинению в ереси. В Хартфордшире одного человека уличили в том, что он назвал Анну «дочерью выскочки и непотребной девкой». В Ланкашире обвинение было выдвинуто против группы священников, заявивших, «что не желают для себя иной королевы, кроме королевы Екатерины»¹⁵.

Кое-кто из обвиняемых пытался оправдаться тем, что он якобы был пьян, однако это не всегда помогало. Фрэнсис Брайан, услышав такое оправдание от Баберни, посоветовал ему не придумывать отговорок и честно предстать перед судом, ибо «справедливое наказание, которое он получит, послужит уроком и предостережением для многих». Через несколько дней Баберни болтался на виселице¹⁶.

Самые злобные обвинения звучали в придворных кулуарах. Элизабет Амадас, вдова предшественника Кромвеля на посту хранителя королевских драгоценностей, говорила про Анну: «Мою госпожу Анну следует сжечь на костре как блудницу». Она утверждала, что Генри Норрис был «сводником между ней и королем», что король «держал при себе и мать, и дочь», а отец Анны «был сводником и для своей жены, и для обеих дочерей»¹⁷.

В январе 1534 года, через три недели после Крещения, Анна сообщила мужу о том, что снова беременна. На этот раз точно должен был родиться мальчик¹⁸. Готовясь к появлению сына, Генрих заказал Корнелиусу Хейсу «большую парадную колыбель» из чистого серебра, украшенную розами и драгоценными камнями. Следующая запись в книге расходов – плата Гольбейну за роспись стен королевской детской фигурами Адама и Евы. Также в сделанный Генрихом заказ входили постельное белье с богатой вышивкой и покрывало из золотой парчи. Кроме того, в Элтемском дворце к «появлению на свет принца» был сооружен железный каркас для балдахина над колыбелью, а сама детская была выкрашена желтой охрой. Анна тем временем решила, что в ожидании родов ей понадобится подходящее чтение, и Хейсу, помимо платы за колыбель, выдали 4 фунта на переплет двух книг (названия которых неизвестны) и еще 6 шиллингов на отделку их позолоченным серебром. Уильям Локк получил 43 шиллинга и 9 пенсов за бархатную обложку для них¹⁹.

Будучи совершенно уверенной в том, что родится мальчик, Анна заказала медаль со своим портретом к его рождению. Единственный уцелевший экземпляр портретной медали, отчеканенный в свинце, имеет сильные повреждения, напоминающие следы удара молотком. На портрете Анна изображена с поворотом головы в три четверти, в непривычном для нее английском гейбле на голове и в платье с прямоугольным вырезом. На платье нет воротника, съемные рукава плотно облегают руки выше локтя, а с верхнего ряда двойного жемчужного ожерелья свисает наперсный крест. Анна тщательно продумала этот наряд: она хотела предстать в образе истинной англичанки, предпочитающей английский стиль в одежде, вопреки сложившемуся мнению о ее франкофильских пристрастиях²⁰. На медали имеется латинская монограмма AR (лат. Anna Regina – Анна Королева) и ее девиз «Счастливейшая», а также указан год изготовления – 1534. Из-за повреждений оказался слегка расплющен нос и практически уничтожены левая щека и глаз, однако отчетливо видны овал лица, гордо выпрямленная шея, твердый волевой подбородок и высокие скулы²¹.

Новость о беременности Анны не разглашалась до Великого четверга на Страстной неделе, когда Генрих и Анна должны были по традиции раздавать кольца, оберегающие от судорог и эпилепсии. Джордж Тейлор поделился новостями с леди Лайл: «Его Величество король и королева веселы и пребывают в добром здравии, благодаря Господу нашему, и у Королевы уже округлился живот – мы молимся Богу, чтобы он послал нам принца». Шапюи мрачно сообщал Карлу, что Анна находится «в таком состоянии здоровья и возрасте, которые позволят ей иметь еще много детей». Болейнам и Генриху оставалось только надеяться на то, что этим прогнозам будет суждено осуществиться²².

В Страстную пятницу в Лондон на пять дней с особой миссией вернулся Жиль де ла Помрэ. Он служил экономом при дворе короля Франциска и представлял большой интерес для Генриха и Анны, поскольку его непосредственным патроном теперь был король, а не герцог де Монморанси. В подтверждение того, что былые разногласия забыты, Генрих распорядился послать ему в подарок 300 золотых экю²³. Анна тоже приложила немало усилий, желая доставить удовольствие королевскому посланнику. Во вторник на Пасхальной неделе она пригласила его в Элтемский дворец, чтобы показать принцессу Елизавету. Сначала он увидел малютку в «парадной колыбели»: она лежала в наряде из золотой парчи на одеяле, подбитом мехом горностая, и под балдахином из ткани малинового цвета, украшенной золотыми геральдическими знаками и гербами. А затем ее показали «совершенно нагой» (фр. toute nue).

Анна ясно дала понять свои намерения: она хотела обручить дочь с французским принцем, как только той исполнится двенадцать. С ее стороны это был своеобразный первый шаг на пути к восстановлению англо-французского альянса после ряда неудач предыдущего года. Она вынашивала планы о новом англо-французском саммите, который должен был состояться в Кале уже летом и в котором она предполагала участвовать наравне с двумя монархами. В преддверии готовящейся встречи Генрих заказал чрезвычайно дорогостоящую переделку королевской резиденции при Казначействе в Кале, где должны были разместиться Франциск и он с Анной. Апартаменты короля и королевы предполагалось полностью обновить. Для Франциска начали строить отдельное крыло c внутренним двором. В этом крыле планировалось разместить большой зал, обеденный зал, личные покои, спальню, галерею, гардеробную, специальное закрытое помещение, где король мог уединиться, чтобы послушать мессу, отдельные кухни с примыкающим к ним садом. Для большего удобства рядом со спальней было предусмотрено особое помещение для личных нужд – туалет, а дополнительные отхожие места для придворных и слуг должны были находиться снаружи²⁴.

Генрих отправил Джорджа Болейна в сопровождения сэра Уильяма Фицуильяма во Францию с четвертой миссией – завершить подготовку к саммиту²⁵. Франциск быстро согласился на предложение Анны о встрече, однако был немногословен. За несколько месяцев до этого Париж и большую часть Франции охватили волнения, вызванные тем, что новый ректор Сорбонны и один из лидеров реформаторского движения Николя Коп бежал в протестантский Базель. Выступив в Париже с провокационной речью, он был вынужден спасаться от преследований. Маргарита Ангулемская, которая радушно встретила Джорджа Болейна и Уильяма Фицуильяма и подарила каждому из них по золотому кубку с крышкой, понимала, что находится меж двух огней. Ее протеже и альмонарий Жерар Руссель, выдающийся последователь Жака Лефевра д’Этапля и член круга Мо, был обвинен в ереси, которую он распространял в своих проповедях во время Великого поста. За побегом Копа последовало около трехсот арестов, завершившихся в октябре 1534 года так называемым Делом о листовках (фр. Affaire des Placards), когда гугенотские листовки с критикой католической мессы стали появляться в Париже, а также в пяти крупных городах и даже в Амбуазе, где в это время находился Франциск. В Париже распространились пугающие слухи о том, что сторонники Реформации собираются разграбить Лувр, сжечь церкви и устроить массовую резню правоверных католиков²⁶.

Франциск направил все усилия на то, чтобы доказать свою приверженность устоям католической веры, а франкофильская политика Болейнов на время потеряла для него актуальность. Генрих, сомневаясь в необходимости саммита, предложенного Анной, решил не спешить и перенес встречу в верхах с июля на август, а потом – на сентябрь. Все закончилось тем, что он снова отправил Джорджа во Францию, предварительно проинструктировав его о необходимости отложить встречу до апреля следующего года. Во избежание вопросов и подозрений Джордж должен был представить дело так, что все отсрочки делались якобы по просьбе его сестры, которая была уже на «большом сроке» и не могла путешествовать. В отношении Маргариты Джордж должен был объяснить, что для Анны она всегда была «горячо любимой принцессой, и она не сомневается, что та поймет ее и на этот раз», он также должен был «впустить ее в тайники души королевы, дабы понятны стали причины, сподвигнувшие Ее Величество столь активно ходатайствовать в этом деле». Ибо Анна, как уверял Генрих, «ничего не желала так страстно… как общества [Маргариты], для встречи с которой было больше причин, чем можно себе представить»²⁷.

Лично проверив и подписав указания для Джорджа, он еще раз остановился на том, как тот должен построить свою речь, чтобы Франциск «не пронюхал», что в отсрочках замешан сам Генрих, и поверил в то, что перенос сроков произошел по инициативе Анны²⁸.

Однако Генрих тревожился не только насчет предстоящего саммита, в целесообразности которого он сильно сомневался. Остается неизвестным, советовался ли он или доктор Баттс с врачом, наблюдавшим Анну, доктором Ричардом Бартлетом (или Бартлотом) относительно ее беременности. Так или иначе, опасения короля оказались небеспочвенными²⁹. В конце июля или в первых числах августа, после возвращения Джорджа из Франции, когда Генрих и Анна во время несколько сокращенного летнего путешествия по стране находились в Суррее, у нее начались преждевременные роды, закончившиеся рождением мертвого младенца^[108]. Комната, предназначавшаяся для родов, пустовала, а Анна, как только смогла встать с постели, закрылась от всех в личных покоях³⁰. Что ж, первый ребенок – дочь, второй родился мертвым. Трудно представить более трагический поворот судьбы на пути к долгожданному успеху. Генрих был опустошен и раздавлен. Все это было ему до боли знакомо.

Состояние неопределенности, в котором пребывал Генрих, омрачили новости из Рима. Климент умирал от рака желудка, и вскоре должен был собраться конклав для избрания нового папы. Как все сложится, когда его преемник вступит в должность? Возможно, альянс Рима и Франции рухнет? Однако если это случится, пойдет ли новый папа на укрепление союза с Карлом? По мнению Генриха, это было бы еще хуже.

При таком обилии личных и политических поводов для беспокойства привязанность Генриха к Анне заметно ослабла, пусть даже на короткое время. Пара теперь редко появлялась на публике вместе, и Генрих стал заглядываться на других женщин. В сентябре он начал флиртовать с одной из них. Личность ее нам неизвестна, однако совершенно точно это была дама из свиты Анны с консервативными религиозными взглядами. Нет никаких свидетельств того, что Генрих с ней спал³¹.

Эта история вышла за пределы обычной размолвки между влюбленными, когда вышеупомянутая дама прислала восемнадцатилетней принцессе Марии записку утешительного содержания, в которой она просила девушку «не падать духом, ибо все ее несчастья закончатся раньше, чем она того ожидает». Анну более всего расстроили заверения дамы в том, что «как только представится случай, Мария увидит, что перед ней истинный друг и верный слуга». Анна, еще не оправившаяся после рождения мертвого младенца и чувствовавшая свою незащищенность, сочла это оскорблением для себя как королевы и потребовала отослать даму подальше от двора. Прежде такие требования не вызывали у Генриха никаких возражений. Сейчас же ее протест обернулся против нее: она лишь разозлила короля. Он не был готов к тому, чтобы выслушивать упреки от жены или препираться с ней из-за дочери, которую он любил и которая была дорога ему как своя плоть и кровь несмотря на то, что она была на стороне матери. «В страшном гневе» он вышел из комнаты, «громко жалуясь на то, что она докучает ему своими слишком настойчивыми просьбами и домогательствами»³².

Надеясь найти выход из этой непростой ситуации, Анна попросила жену своего брата, Джейн Паркер, помочь ей устранить таинственную «доброжелательницу». Она решила, что может довериться Джейн. Вместе они разработали план, как избавиться от соперницы: Джейн должна была затеять с ней «что-то вроде» ссоры в расчете на то, что Генрих, не любивший лишнего шума, отошлет ее сам, сочтя ситуацию слишком утомительной. Отмечая, что Джейн «вступила в заговор», Шапюи, возможно, подразумевал участие в нем и других членов семьи Болейн. Как бы то ни было, все пошло не так, как было задумано, и закончилось тем, что к Рождественским праздникам отстраненной от двора оказалась сама Джейн, а не соперница Анны³³.

Не стоит придавать слишком большого значения этому инциденту: та дама из свиты Анны вскоре была позабыта, и мы даже не знаем ее имени. «Молодая леди, которой король недавно оказывал знаки внимания, больше не пользуется его расположением»,– сообщал Шапюи Карлу в послании, приуроченном к Новому году. Это объясняется тем, не без ехидства замечает он, что «ее место заняла» одна из кузин Анны, предположительно кто-то из дочерей сэра Джона и леди Энн Шелтон. Это могла быть Мэри Шелтон, но скорее всего, речь шла о ее сестре Маргарет. Впрочем, не успели высохнуть чернила в его письме, как Шапюи, уже привыкший к тому, как быстро возникали и тотчас затухали сплетни в замкнутом мирке королевского двора, уже склонялся к мысли о том, что все эти слухи были сильно преувеличены. Отношения Генриха и Анны были бурными, но прочными. Размышляя о природе этих отношений, посол пришел к выводу, что именно такие эмоциональные «горки» и придавали им особую остроту³⁴.

Действительно ли имел место роман с одной из сестер Шелтон – неизвестно, однако слухи убеждают нас в том, что это так. Придворные охотно подхватывали подобные сплетни главным образом потому, что Анна не оправдала надежд Генриха на скорое рождение наследника, в отличие от Елизаветы Вудвилл, подарившей нескольких сыновей своему супругу Эдуарду IV. Плодовитость Вудвилл была гарантией незыблемости ее положения: она могла снисходительно относиться к увлечениям и романам своего супруга, в то время как для Анны сама мысль о появлении соперницы была невыносима, поскольку она видела в ней реальную угрозу. Сплетни и пересуды придворных превратили победоносного сокола в добычу для ненасытной ревности. Опасные времена наступили не только для противников Генриха и Анны, но и для самой Анны.

24. Дела семейные

Пока Генрих и Анна пытались упорядочить свою повседневную жизнь, Анне приходилось искать баланс между материнскими чувствами и той общественной ролью, которую предписывал ей статус королевы. Генрих, будучи младшим сыном короля, в раннем детстве был предоставлен заботам матери, однако его дочь Елизавету и он, и парламент рассматривали в качестве наследницы престола, и таковой она должна была оставаться до появления у королевской четы сына. По этой причине Генрих настаивал на соблюдении правил, предписанных протоколом в отношении воспитания наследника, и контролировал все сам. Согласно этим правилам, Анна не должна была кормить дочь грудью, поскольку считалось, что это препятствует наступлению последующих беременностей¹. По традиции для этих целей нанималась кормилица, как правило – жена одного из доверенных слуг королевы. Кормилицей дочери Елизаветы Вудвилл, Сесилии, была Изабель Стидольф, жена Томаса Стидольфа, служившего у нее сборщиком податей, а кормить и нянчить Елизавету была назначена Агнес Пенред (или Пендред), первая супруга Томаса Пенреда, которая впоследствии будет составлять компанию леди Лайл в игре в карты².

Вопрос о дальнейшем воспитании и образовании Елизаветы был решен, когда ей исполнилось три месяца. Была назначена гувернантка, так называемая «госпожа наставница». Вместе с ней и с няней девочку в паланкине отправили в старый дворец Хэтфилд в Хартфордшире в 25 милях к северу от Лондона, ранее конфискованный Генрихом у епископа Илийского. В пути предполагалось сделать остановку на ночлег во дворце Элсинг в Энфилде в графстве Мидлсекс. Впоследствии планировалось перевезти Елизавету в Элтемский дворец, где Генрих провел большую часть своего детства. В протоколе совета ее путешествие было подробно расписано:

К среде на следующей неделе Ее Высочество принцессу следует перевезти в Хэтфилд, в ночь на среду сделав остановку для отдыха и ночлега в доме графа Ратленда в Энфилде, а затем доставить на следующий день в Хэтфилд, где она будет пребывать в окружении тех родственников и слуг, которых определил и назначил по его усмотрению Его Величество король³.

Дама, которую Генрих назначил присматривать за своей дочерью, была леди Маргарет Брайан, мать сэра Фрэнсиса Брайана, которая уже выполняла подобные обязанности при принцессе Марии и Генри Фицрое⁴.

С этого времени участие Анны в воспитании дочери сводилось к тому, что она навещала Елизавету, виделась с ней, когда ее привозили ко двору, писала письма леди Брайан и покупала дочери подарки и одежду. Она следила за тем, чтобы у Елизаветы было все самое лучшее. Она специально отправила к ней своего личного портного Джона Ската, чтобы тот снял мерки, по которым для принцессы были изготовлены модные головные уборы, в том числе три чепчика: из пурпурного атласа с богато отделанным золотой сеткой верхом, из белого атласа, тоже с золотым верхом, и из атласа малинового цвета, каждый из которых стоил 3–4 фунта (то есть 3000–4000 фунтов на сегодняшние деньги). Также Анна заказала для дочери «два парика»^[109] и послала малинового атласа и бахромы такого же цвета для отделки изголовья ее колыбели. Если чепчики и капоры не устраивали Анну или ребенок вырастал из них, она отдавала их на переделку «по вкусу Ее Величества»⁵.

Анна навещала Елизавету при каждом удобном случае: два раза в середине февраля 1534 года и снова в марте того же года. В апреле они с Генрихом проехали пять миль верхом из Гринвича, чтобы навестить ее в Элтеме, где она находилась в то время. Сопровождавший их в поездке сэр Уильям Кингстон поделился своими наблюдениями с любопытным виконтом Лайлом: миледи Елизавета – «самый прекрасный ребенок, какого только видел свет, и Ее Высочество во многом похожа на Его Величество короля». В следующий раз Анна увиделась с дочерью в октябре того же года во время речной прогулки из Хэмптон-корт в Ричмонд. Следующая возможность представилась, когда по распоряжению Генриха в первые месяцы 1535 года маленькая принцесса была доставлена ко двору «в сопровождении множества слуг» и провела вместе с родителями целых пять недель⁶.

Анна начала строить планы о дальнейшем воспитании и образовании дочери⁷. К ее огромному разочарованию, она, как и другие королевы, ее предшественницы, столкнулась с тем, что ее влияние в этом вопросе было весьма ограниченным, поскольку все полномочия относительно воспитания Елизаветы, пока она оставалась единственной наследницей, принадлежали королю. Например, когда леди Брайан попросила у Кромвеля разрешения прекратить грудное вскармливание принцессы, которой уже исполнилось два года и один месяц, он переправил эту просьбу Генриху, который распорядился, чтобы сэр Уильям Паулет, новый контролер королевского двора, дал свое согласие. Сэр Уильям Паулет занял эту должность после смерти сэра Генри Гилдфорда и сразу же доказал свою полезность. В письме Кромвелю, с которым у него были прекрасные отношения, он дипломатично сообщил о том, что разрешение на отлучение принцессы от груди было дано «Его Величеством с согласия Ее Величества». Это было неправдой. Анне просто пришлось подтвердить решение Генриха. Только после этого она смогла написать леди Брайан и обсудить с ней дальнейшие детали⁸.

Однако Анна могла и делала все, чтобы устранить возможных конкурентов своей дочери. Их было двое: принцесса Мария и Генри Фицрой. Она быстро поняла, что иметь дело с Марией будет гораздо труднее, чем она предполагала. Мария часто страдала от плохого самочувствия, особенно во время менструации, однако обладала большой силой духа, унаследованной от матери. Решение отца лишить ее королевского титула стало для нее тяжелым потрясением, но она не теряла самообладания. Когда однажды в разговоре дядя Анны, герцог Норфолк, неосторожно назвал Елизавету «принцессой Уэльской», Мария одернула его: «Этот титул по праву принадлежит мне, и более никому». Она всегда считала себя законной принцессой, и, когда отец Анны официально сообщил ей, что отныне к ней будут обращаться просто «леди Мария», она взбунтовалась. Она написала письмо Генриху, в котором заявила, что, будучи дочерью короля и королевы, она имеет право называться принцессой, и что, если она согласна подчиняться ему во всем остальном, как полагается «послушной дочери», то тут она будет непреклонна – титул принадлежит ей по праву. Все это она осмеливалась делать вопреки указаниям Анны обращаться с ней как с «проклятым ублюдком»⁹.

Когда в январе 1534 года Генрих лично посетил Марию, чтобы уговорить ее отказаться от титула, Анна страшно расстроилась. Она опасалась, что, увидевшись с дочерью, он может передумать. Узнав о предстоящем визите, она отправила своих людей вслед за королем, дав им указание сделать все, чтобы он не виделся и не говорил с ней лично. Не желая огорчать супругу, Генрих попросил Кромвеля, Паулета и Кингстона выступить в качестве его посредников, что привело к заведомо неутешительным результатам. Марии придавало силы то, что официально ее положение пока не было признано незаконным, что бы ни говорила об этом Анна. В Акте о престолонаследии, принятом в марте 1534 года, говорилось лишь о том, что брак Екатерины и Генриха признавался недействительным. По закону Екатерина «будет отныне называться и считаться вдовствующей супругой принца Артура, а не королевой этого королевства», а право престолонаследия теперь принадлежало детям Анны. Никаких явных указаний относительно Марии там не было¹⁰.

Несмотря на давление со стороны Анны, Генрих по-прежнему относился к дочери с любовью и уважением. Он хотел лишь, чтобы она признала его второй брак и смирилась. В ответ он обещал сохранить за ней двор, который к октябрю 1533 года насчитывал около 162 человек свиты и располагался в Больё, дворце сказочной красоты, построенном Генрихом на месте старого замка Нью-холл. Если бы Мария согласилась принять понижение в статусе, Генрих сохранил бы за ней большую часть ее свиты¹¹. Когда она отказалась, Генрих приказал Тайному совету разработать план по сокращению ее двора, однако совет счел это дело столь деликатным – в немалой степени потому, что даже Норфолк был частично против, – что не смог прийти к однозначному решению.

В конце концов победу одержали Болейны, и план «по сокращению двора и изменению порядка проживания леди Марии» был утвержден. Одновременно совет одобрил меры по «сокращению» свиты Екатерины, которая постепенно была сведена к минимуму и состояла преимущественно из верных ей испанских дам, духовника, врача и аптекаря, двух камергеров королевских покоев, трех камеристок и шести или восьми служанок¹².

Сообщить Марии плохие новости была отправлена делегация советников во главе с герцогом Норфолком. Вместе с титулом она лишалась своей резиденции и должна была покинуть Больё и поселиться вместе с маленькой Елизаветой, причем с Марией следовало обращаться как с низшей по рангу¹³. Ответственными Генрих назначил любимую тетушку Анны, леди Энн Шелтон, и ее супруга, сэра Джона. Остается только догадываться, насколько комфортно чувствовала себя леди Шелтон в этой роли. Было несколько случаев, когда ей приходилось лавировать между Марией, которая, находясь в подчиненном положении, не имела своей гувернантки, и леди Элизабет Брайан, гувернанткой Елизаветы. Джордж Болейн, которого вместе с герцогом Норфолком послали оценить обстановку, упрекнул леди Шелтон за то, что она слишком мягко обращается с Марией. Однако, к чести леди Шелтон, та ответила, что, невзирая на статус, девушка заслуживает доброго обращения. Впрочем, в одном леди Шелтон в точности выполнила указания Анны. Ей было велено следить за тем, чтобы Мария никогда не называла себя принцессой, в противном случае упрямице «следует надрать уши как проклятому ублюдку». Леди Шелтон, следуя пожеланиям Анны, пошла на откровенный обман и однажды сообщила Марии, что «короля, ее отца, нисколько не заботит, откажется она от своего титула или нет, так как по закону она объявлена внебрачной и неправоспособной». За этим последовала ссора, после которой Мария объявила голодовку, а Генрих приказал в качестве наказания отобрать у нее ее лучшую одежду. На фоне этого у Марии случился сильнейший нервный срыв – встревоженный Генрих смягчился и послал к ней доктора Баттса. Он мог сердиться на нее, однако она по-прежнему оставалась его дочерью. Разумеется, все просьбы Екатерины о том, чтобы ей было позволено ухаживать за дочерью, были отклонены¹⁴.

В отличие от Генриха, который не желал Марии зла и не хотел ее обижать, Анна видела в ней прежде всего династическую угрозу. Мария пользовалась популярностью, а Анна – нет, Мария была дочерью короля, а Анна – нет; если вставал вопрос о том, кого считать законным наследником Генриха, то сторонники Марии всегда были готовы подвергнуть сомнению и оспорить законность прав его детей от Анны. Непоколебимая стойкость Марии выводила Анну из себя, и она испробовала все средства, чтобы заставить гордячку покориться. Ее особенно раздражало то, что Мария отказывалась водить Елизавету за ручку, когда девочка начала ходить, не желала делить с ней паланкин, считаться с ее желаниями, уступать ей почетное место в королевской барке и есть с ней за одним столом, предпочитая, чтобы ей подавали еду в ее комнате¹⁵.

Сменив тактику, Анна перешла от угроз к уговорам и заманчивым предложениям: она пообещала Марии, что та сможет появляться при дворе, если признает ее королевой, и даже предложила замолвить за нее слово перед королем. Мария встретила ее предложение с нескрываемым пренебрежением: «Если любовница короля… сделает одолжение, о котором говорит», она «будет ей весьма признательна». Однако единственная королева, которую она признает,– это ее мать. Анна пришла в бешенство от столь дерзкого ответа и пригрозила «сделать все, чтобы унять эту испанскую спесивицу». Неудивительно, что поползли слухи, будто Анна собиралась отравить Екатерину и ее дочь. Впоследствии кто-то, желая очернить Анну, даже приписывал ей следующее высказывание: либо Мария станет ее погибелью, либо она станет погибелью для Марии, и, если случится так, что король оставит ее регентом Англии, как в свое время он назначил регентом Екатерину на время своего отъезда во Францию, она добьется казни Марии¹⁶.

Не менее жестко Анна обошлась со своим пасынком Генри Фицроем, хотя юноша не сделал ничего, что бы могло вызвать ее неудовольствие. Ее опасения главным образом были связаны с тем, что он был сыном короля. Она терзалась теми же чувствами, что и Екатерина, когда в 1525 году Генрих пожаловал своему бастарду два высоких титула – герцога Ричмонда и герцога Сомерсета. Анна прекрасно понимала, что статус незаконнорожденного не является непреодолимым препятствием для наследования престола. Генрих признал Фицроя, дал ему образование, достойное претендента на трон, и оказывал ему поистине королевскую поддержку. Когда после отставки Уолси потребовался новый человек, который взял бы на себя обязанности управляющего двором Фицроя, Норфолк убедил Генриха назначить на эту должность своего сына Генри Говарда, молодого графа Суррея. По словам Норфолка, Генри Говард станет отличным компаньоном и наставником юноши, от которого тот «почерпнет знания и научится добродетели». Молодой граф был всего на три года старше Фицроя, но уже прославился как блестящий лингвист и поэт, в совершенстве владевший словом и уступавший в своих талантах лишь Томасу Уайетту. Одним из первых он ввел в английскую поэзию белый стих и стихотворный абзац, за что впоследствии заслужил славу предшественника Шекспира. Кроме того, он был великолепным наездником и поборником идеалов рыцарства. Король видел в нем идеальный пример для подражания, и в ноябре 1532 года после англо-французского саммита, во время которого Анна танцевала с королем Франциском, он отправил обоих юношей на год во Францию ко двору дофина. Предполагалось, что там они будут совершенствоваться во французском языке и заодно продемонстрируют преданность Генриха положениям Договора о взаимопомощи. Кроме того, это тешило самолюбие Генриха – он хотел продемонстрировать Фицроя в высших европейских кругах как живое доказательство того, что он может произвести на свет здорового наследника¹⁷.

Фицрой был тепло принят при дворе Франциском и герцогом де Монморанси. Его разместили в резиденции дофина, с которым он должен был делить стол. На зиму Фицрой и граф Суррей остались в Париже, а весной 1533 года отправились вместе с Франциском сначала в Фонтенбло, потом в Лион, а затем в Тулузу и Монпелье. Там их и застал в середине августа Норфолк, прибывший во Францию во главе делегации, отправленной Генрихом, чтобы убедить Франциска отменить запланированную встречу с папой в Марселе. Когда Франциск отказался, обоих юношей пришлось поспешно отозвать под предлогом того, что Фицрою пора было жениться, а графу Суррею – начать жить полноценной супружеской жизнью со своей молодой женой¹⁸.

Враждебное отношение Анны к Фицрою начало приобретать отчетливые формы после его возвращения. В случае удачного союза с одной из европейских принцесс он мог рассчитывать на блестящее будущее. Такие перспективы уже обсуждались ранее. В частности, рассматривалась кандидатура Екатерины Медичи, которая в итоге вышла замуж за герцога Орлеанского, а также инфанты Марии Португальской, племянницы императора Карла¹⁹. В октябре 1528 года кардинал Кампеджи с некоторой осторожностью предложил довольно рискованный план – обручить Фицроя с его ныне опальной сводной сестрой Марией. Он ухватился за эту идею как за последнюю возможность отвлечь Генриха от намерений развестись с Екатериной. В разговоре с секретарем папы Климента он поделился своими рассуждениями: при условии выдачи Святым престолом соответствующего разрешения этот брак мог бы стать «инструментом установления порядка престолонаследия», разумеется, если предложенный план не будет сразу же отвергнут как слишком фантастический²⁰.

С точки зрения Анны, лучше и надежнее всего было поскорее женить Фицроя на ком-нибудь из ее родни. Несмотря на разногласия с дядей, она считала свою кузину Мэри Говард, сестру графа Суррея, лучшей партией. Однако ни сам Норфолк, ни его живущая отдельно супруга, если бы решение зависело от них, не выбрали бы Фицроя в качестве будущего зятя. У них уже были наготове более подходящие и надежные кандидатуры. Однако Анне удалось повлиять на Генриха, и окончательное решение осталось за ним²¹.

26 ноября 1533 года Генри Фицрой и Мэри Говард обменялись свадебными клятвами во время скромной церемонии, состоявшейся в королевской часовне во дворце Хэмптон-корт. Генрих выделил молодоженам великолепный дом на берегу реки недалеко от Уайтхолла, ранее принадлежавший епископу Нориджа. В силу возраста (молодым было всего по четырнадцать лет) они не сразу стали жить вместе. Впрочем, судя по тому, что они и позже не слишком стремились исполнять супружеские обязанности, их брак едва ли можно было назвать браком по любви. Совсем иначе прошли свадебные торжества в Марселе, где герцог Орлеанский взял в жены Екатерину Медичи. По иронии судьбы им тоже было по четырнадцать лет, однако после пышного свадебного пира молодых проводили в роскошную опочивальню, где им ничего не мешало сполна насладиться сексом. Наблюдавший за этим Франциск отметил, что «оба проявили доблесть во время этого поединка»²².

Вопрос с женитьбой Фицроя был решен, и Анна оставила его в покое. Он уже не представлял для нее такой опасности, как раньше. Теперь ее внимание было занято собственной сестрой, овдовевшей Мэри Болейн, которую весной 1534 года пришлось отлучить от двора за то, что она тайно вышла замуж за Уильяма Стаффорда, человека незнатного и небогатого. Стаффорд служил в гарнизоне Кале, а на банкете в честь коронации Анны среди многих других прислуживал за столом. Он был младшим сыном мелкопоместного дворянина из Мидлендса и не имел никакого отношения к покойному Эдварду Стаффорду, 3-му герцогу Бекингемскому.

Анна была в ярости и жестоко критиковала сестру. Протокол запрещал браки с членами королевской семьи без особого разрешения короля, и на нарушителей налагались санкции. Болейны должны были неукоснительно соблюдать это требование королевского протокола, в противном случае положение Анны могло оказаться под угрозой. Более того, с точки зрения Болейнов, всегда смотревших на брак как на возможность повышения социального статуса, это был мезальянс. Генрих был тоже сердит, но, похоже, далеко не так, как его супруга²³.

Мэри решила обратиться за помощью к Кромвелю – в нем она видела единственную надежду для себя и своего мужа. Этот факт позволяет судить о некоем превышении полномочий, которое позволял себе новоиспеченный первый секретарь. Об этом же свидетельствует и замечание Джона Хьюси в письме виконту Лайлу: «Я полагаю, господин секретарь думает, что Вашей Светлости не следует обращаться с просьбой о посредничестве в ваших делах ни к кому, кроме как к нему самому»²⁴.

В известном письме Кромвелю Мэри изливает ему душу. Она признается в том, что им со Стаффордом «не следовало действовать так поспешно и дерзко без ведома короля». Единственным оправданием столь необдуманного поступка, считает она, может служить тот факт, что «он так молод, и любовь победила рассудок». Столь велика была их любовь, что она «скорее пошла бы вместе с ним на паперть просить хлеба, нежели согласилась бы стать без него величайшей королевой христианского мира». Эти слова удивительным образом напоминают пафосное заявление Генриха о том, что он «скорее пойдет по дворам просить милостыню, чем согласится расстаться со своей горячо любимой женой»²⁵.

В письме она жалуется, что не только отец и брат жестоко отвергли ее, но так же поступила с ней и ее сестра, женщина, которая делит с Генрихом постель, как когда-то делила она сама. Ей остается надеяться только на то, что Кромвель вмешается и убедит короля вступиться за нее и ее мужа перед Анной: «…ибо, насколько я вижу, Ее Милость так сильно недовольна нами, что без доброго заступничества короля, если он пожелает сменить гнев на милость, нам никогда не вернуть расположения Ее Милости»²⁶. Ознакомиться с ответом Кромвеля не представляется возможным, поскольку он либо был утерян, либо не существовал вовсе. Но известно, что просьба Мэри так и не была удовлетворена – она была восстановлена в статусе и правах на наследство только после смерти Анны²⁷.

В сентябре 1534 года в Риме скончался папа Климент VII. Это произошло всего через несколько дней после того, как он заказал Микеланджело фреску «Страшный суд» для алтарной стены Сикстинской капеллы. Уже в октябре конклав за один день избрал кардинала Алессандро Фарнезе новым папой, который принял сан под именем Павла III. Это произошло вскоре после того, как он обманным путем заставил Франциска поверить, будто он будет проводить профранцузскую политику. Однако, заняв папский престол, он объявил себя убежденным приверженцем имперской политики, долг которого – сотрудничать с императором Карлом. Трудно представить себе, какое смятение охватило Генриха, когда до него дошли эти новости. Единственное, что утешало английского монарха,– это замешательство, в котором оказался Франциск, когда понял, что ловкий дипломатический маневр, который он предпринял, добившись брака своего второго сына с Екатериной Медичи, грозил обернуться для него компрометирующим мезальянсом²⁸.

3 ноября Генрих, уже не питая никаких иллюзий относительно политики нового папы, приказал Кромвелю закрепить на законодательном уровне статус короля как главы Церкви Англии и продумать текст новой присяги для подданных королевства, признающих верховенство короля в церковных делах. Акт о супрематии был принят быстро, после чего с некоторой задержкой из-за многочисленных споров был принят и Акт о государственной измене, согласно которому тяжким преступлением признавались любые формы клеветы и угроз в адрес королевской семьи, а также отказ признавать титулы (это прежде всего касалось непризнания Генриха главой церкви) или попытки очернить короля, называя его еретиком, раскольником, тираном, безбожником и узурпатором²⁹.

В довершение работы над Актом о супрематии Генрих наделил Кромвеля неограниченными полномочиями: назначил его своим генеральным викарием по церковным делам и поручил ему организовать ревизию религиозных учреждений по всей стране. Этот момент стал переломным в карьере Кромвеля. К концу года он разработал систему особых поручений по проверке и ревизии монастырей на предмет злоупотреблений³⁰. Тот факт, что он сам выбирал надежных людей для выполнения этих поручений, писал для них указания от имени короля, подписывая их при помощи чернильного оттиска подписи Генриха, многое говорит о неоднозначной природе власти. За полгода такие письма в больших количествах распространились по стране без ведома короля, и вскоре в Лондон стали поступать отчеты о проверках и ревизиях (лат. comperta), содержавшие возмутительные истории о сексуальной распущенности монахов и монахинь, предававшихся прелюбодейству, содомии и прочим грехам. Таким образом Кромвель добывал тот самый фактический материал, который был нужен Генриху³¹.

Незадолго до того, как проект Акта о супрематии был представлен в парламенте, Франциск направил в Лондон большую делегацию во главе с новым адмиралом Франции, Филиппом Шабо, сеньором де Брионом. Шабо, отличавшийся высоким ростом и горделивой осанкой, вскоре сместил герцога де Монморанси и занял ведущее положение при французском дворе. В Кале почетного гостя принимали виконт и леди Лайл, а в Дувре – Джордж Болейн, которого незадолго до этого Генрих назначил лордом – смотрителем Пяти портов и констеблем крепости в Дувре. В Лондоне, когда Шабо сошел на берег с большой королевской барки «Лев», специально подготовленной к его визиту, его лично встречала Анна, стоя на ступенях пристани неподалеку от Уайтхолла³².

Несмотря на все усилия Генриха устроить для Шабо запоминающийся прием, адмирал держался холодно. Его визит продлился всего пятнадцать дней, и за это время он побывал только на одном теннисном матче из тех, что Генрих организовал специально для него, и всего лишь на двух банкетах, сопровождавшихся маскарадами. Он явно старался избегать общества Анны, а предложения, с которыми он приехал, привели ее и Джорджа в оцепенение. Цель его визита состояла отнюдь не в том, чтобы заменить Договор о взаимопомощи династическим союзом, который, безусловно, открывал бы новые перспективы более тесных отношений двух королевств. Истинная причина крылась в другом: Карл был готов пойти на щедрые уступки французскому королю в его притязаниях на герцогство Миланское, если тому удастся устроить брак французского дофина с дочерью Екатерины, Марией. Шабо были даны указания опираться в переговорах на условия дополнительных соглашений к Договору о всеобщем мире, подписанному Францией и Англией в 1518 году по инициативе Уолси. Шабо остался глух к доводам Анны, которая считала, что выйти замуж за одного из сыновей Франциска должна не ее падчерица, а родная дочь, Елизавета. Генрих, в свою очередь, заметил, что адмирал, должно быть, шутит, предлагая Марию в качестве невесты дофина.

Глубоко оскорбленный Шабо показал им данные ему инструкции, скрепленные Большой печатью Франции, в которых Анне было рекомендовано прекратить называть Марию бастардом, а Генриху – вернуться в лоно Римской католической церкви. Генриха призывали отменить почти все законодательные акты, принятые в Англии за последние два-три года и отказаться от присяг и клятв, которых он требовал от своих подданных. И этого от него хотел человек, на дружбу с которым Анна делала главную ставку во внешней политике и которого она считала гарантом официального признания их с Генрихом брака (фр. raison d’être)³³.

Генрих мгновенно понял, в чем состояла истинная причина дипломатической миссии Шабо. Франциск обдумывал, какие преимущества он получит, отказавшись от союза с Англией и заключив союз с Габсбургами, и хотел посмотреть, что может предложить Англия в обмен на сохранение статус-кво. Генрих быстро нашелся что ответить: он пообещал, что примет предложение, сделанное Марии, при условии, что она и дофин официально откажутся от притязаний на английский трон, что же касается брака дофина с Елизаветой, то в этом случае никаких ограничений не последует. Шабо был ошарашен ответом Генриха. Он провел несколько дней в бездействии, ожидая новых указаний, но так и не получив их, решил вернуться во Францию.

День накануне отъезда Шабо не обошелся без инцидента. На прощальном банкете в его честь Генрих усадил его рядом с собой и Анной. Когда начались танцы, он ненадолго вышел из-за стола, чтобы найти секретаря Франциска, Паламеда Гонтье, сопровождавшего Шабо, и предложить ему присоединиться к празднику. Оставшись наедине с адмиралом, Анна неожиданно прервала неловкое молчание, царившее между ними, взрывом безудержного хохота. «Вы изволите смеяться надо мной, сударыня?» – поинтересовался Шабо. В ответ она объяснила, что заметила, как Генрих вместо того, чтобы разыскивать Гонтье, флиртует с кем-то в глубине зала. Такой ответ не показался Шабо убедительным. На следующий день он уехал без прощального подарка, что, должно быть, задело Анну. При этом известно, что он послал леди Лайл в Кале двух ручных мармозеток и длиннохвостую обезьянку из Бразилии с подробными инструкциями о том, чем и как их кормить. Если бы Анна узнала об этом, она бы возмутилась таким проявлением неуважения к ней, даже несмотря на то, что, как сказал Джон Хьюси в разговоре с леди Лайл, «королева не любит этих созданий и даже не выносит их вида»³⁴.

Миссия Шабо открыла Генриху глаза на то, что Франциск, к сожалению, вряд ли когда-либо будет действовать с ним заодно и решится на разрыв отношений с Римом. Едва адмирал со свитой доехал до Дувра, как Генрих начал терзаться сомнениями относительно правильности выбранного по настоянию Анны профранцузского подхода в международных делах. В начале нового 1535 года Шапюи, к своему немалому удовольствию, стал свидетелем сцены, разыгравшейся в покоях Анны. В очередной раз отстаивая свои убеждения, она якобы накинулась на своего дядю, герцога Норфолка, с упреками, что он слишком мало делает для нее в Тайном совете. Обескураженный таким натиском, герцог, выйдя из ее покоев, тут же сбросил маску приличия и во всеуслышание назвал ее «вавилонской блудницей» (фр. grande putain)³⁵.

Общее напряжение слегка спало, когда в конце января 1535 года к английскому двору вернулся Гонтье с ответом на предложение Генриха. Пересмотрев свой первоначальный план, Франциск заявил прямо: если Генрих предпримет решительные шаги и лишит свою старшую дочь права на престол, которое закреплено за ней в международном праве, и объявит дочь Анны своей единственной наследницей, то Елизавета в таком случае может рассчитывать на брак с третьим сыном французского короля, Карлом, герцогом Ангулемским. В качестве приданого Франциск намеревался получить крупные денежные субсидии, которые требовались ему для похода на Пьемонт и Ломбардию. Он также хотел, чтобы Генрих отказался от своих претензий на французский трон. Односторонний характер обязательств возмутил Генриха. Тщательно обдумав свое контрпредложение, он ответил, что лучший способ добиться признания законности Елизаветы и ее прав на престол – предложить папе Павлу аннулировать публичные порицания, вынесенные его предшественником,– только так можно положить конец всем сомнениям³⁶.

После мессы в праздник Очищения Девы Марии 2 февраля Кромвель отвел Гонтье в приемный зал в покоях Анны, где посланник мог поговорить с королевой с глазу на глаз, уединившись в эркере окна. В своем донесении, адресованном Шабо, Гонтье сообщил, что она горько жаловалась на уклончивые и несвоевременные ответы Франциска, которые лишний раз наталкивали Генриха на нежелательные мысли и сеяли в нем все новые сомнения. Едва сдерживая слезы, она сказала, что Шабо должен понимать необходимость срочных мер, «чтобы она не оказалась брошена на произвол судьбы и оставлена в беде» (фр. qu’elle ne demeure assolйe et perdue). «Она уже ощущает приближение горькой участи и сейчас терпит больше страданий, чем до замужества». В ее темных горящих глазах сквозила тревога. Беспокойно оглядываясь вокруг, она предупредила его: «Я не могу поделиться с Вами всем, чем хотела бы, ибо я все время на виду и за мной неустанно следят глаза моего супруга и придворных». Сказав, что она не может ни написать ему, ни встретиться снова, ни задержаться, чтобы продолжить разговор, она тут же покинула Гонтье и присоединилась к Генриху, направлявшемуся в большой зал, где должен был начаться маскарад. Однако сама она туда не пошла, незаметно скрывшись в сумраке своей спальни. В конце письма Гонтье поделился своими соображениями: «Сир, насколько я могу судить, ей явно не по себе. По моим скромным наблюдениям, все это из-за сомнений и подозрений короля»³⁷.

В последний раз Генрих решил прибегнуть к средствам дипломатии. В конце мая представители Англии и Франции собрались в Кале. Кромвель, который по замыслу Генриха должен был сопровождать герцога Норфолка, предчувствовал провал с самого начала и ехать отказался, сославшись на приступ лихорадки. Вместо него поехал брат Анны Джордж, для которого это была уже шестая и заключительная дипломатическая миссия во Францию, в сопровождении сэра Уильяма Фицуильяма и Эдварда Фокса. Вероятно, действуя под влиянием Кромвеля, Генрих на этот раз подготовил особенно подробные и четкие указания. Посланники должны были встретиться с Шабо в Кале, где вести большую часть переговоров было поручено герцогу Норфолку – Джорджу больше не доверяли вести дела. Было выдвинуто новое предложение, согласно которому обручение Елизаветы с герцогом Ангулемским должно было состояться, когда ей исполнится семь лет. Герцог должен был завершить свое образование в Англии. Однако в том случае, если у Генриха и Анны родится сын, Елизавету полагалось отправить учиться во Францию. Франциск отныне не был уполномочен заключать брачные или иные союзы с Карлом без согласия английской стороны. И последнее: Франциску и его сыновьям предлагалось взять на себя обязательство содействовать отмене публичных порицаний, вынесенных Климентом в отношении Генриха. Кроме того, Франциск должен был использовать все свое влияние, чтобы препятствовать в будущем созыву Вселенских соборов по инициативе папы Павла. Если же собор созывался, то время и место следовало предварительно оговаривать с Генрихом. Когда-то король Англии нуждался в содействии Вселенского собора для продвижения своих интересов, однако сейчас он не был столь уверен в его необходимости. Едва послы получили указания, как Кромвель, словно в преддверии грядущих перемен, приказал Фицуильяму шпионить за Джорджем и сообщать ему обо всем. С тех пор как его сестра стала королевой, Джордж все больше мешал Кромвелю. Он, при его непомерных амбициях, представлял для Кромвеля почти такую же угрозу, как и сама Анна³⁸.

Джордж, у которого были основания не доверять Фицуильяму, попытался осторожно убедить его остаться в Дувре, чтобы поехать в Кале только с Норфолком и Фоксом, однако Фицуильям отказался. Во Франции Джордж несколько раз встречался с Шабо, но результата не добился. Предчувствуя опасность, 14 июня он оставил Норфолка и Фицуильяма во Франции, а сам поспешил вернуться в Лондон, якобы для получения новых указаний от Генриха. Однако вместо того, чтобы просить аудиенции у короля, он прямиком направился к Анне и провел несколько часов в ее покоях. Шапюи обратил внимание на то, что после этого она пребывала в дурном расположении духа. Тем временем Кромвель открыто унизил нового французского посла Антуана де Кастельно, племянника Габриэля де Грамона и его преемника на посту епископа Тарба. Посол надеялся вручить верительные грамоты Генриху и узнать новости из Кале, но, прождав без толку в приемной Кромвеля в его резиденции в Остин Фрайерс до 10 часов вечера, был бесцеремонно выдворен первым секретарем. Позже, когда Кастельно по распоряжению Генриха разместился во дворце Брайдуэлл, где всегда проживали его предшественники, Кромвель попросил посла освободить помещение; впрочем, через некоторое время эта просьба была отозвана³⁹.

Между тем баланс сил начал смещаться. После двух дней ожесточенных споров в Тайном совете Кромвель счел возможным заверить Шапюи в том, что планы Анны по созданию династической англо-французской лиги приостановлены, что он постарается убедить Генриха больше никогда не отправлять Джорджа Болейна с дипломатическими миссиями во Францию и что в дальнейшем он собирается работать над восстановлением отношений с Карлом. Он добавил к этому, что «случись Анне узнать о наших с Вами дружеских отношениях, она приложит все усилия, чтобы доставить нам обоим неприятности». В подтверждение этому он сослался на ссору, произошедшую между ним и Анной тремя днями ранее, во время которой она якобы сказала, «что хотела бы увидеть, как его голова скатится с плеч». Трудно судить, имела ли место эта угроза в действительности. Проницательный Шапюи решил, что Кромвель придумал это, желая повысить свою значимость⁴⁰.

С уверенностью можно сказать одно: в ситуации, когда поведение других монархов все чаще шло вразрез с понятиями чести и благородства в понимании Генриха, а его советники и представители дворянства начали сомневаться в разумности его внешней политики, Анна могла потерять все. Оставалась лишь надежда на то, что ей удастся разыграть свой последний козырь – родить сына-наследника, тогда она станет неуязвимой, а ее критикам придется замолчать. Для этого нужно было поддерживать в Генрихе сексуальное влечение, не давая ему пресытиться.

25. Благочестие и развлечения

В вопросах веры Анне приходилось проявлять предельную осторожность. Она была убежденной реформисткой, в то время как ее супруга реформаторские идеи интересовали главным образом в аспекте папской власти и власти тех, кто был против его разрыва с Римом. К большому огорчению лютеранских князей в Германии, которые хотели союза с Англией, он продолжал считать основную доктрину лютеранского учения об оправдании верой абсолютной ересью. В потоке той ненависти, которую обрушили на Анну католики, называвшие ее вавилонской блудницей, из-за которой Екатерина лишилась короны, Анне приходилось искусно балансировать, чтобы сохранить свое положение. Ее главные недоброжелатели, в частности Шапюи, обвиняли ее в приверженности лютеранству, невзирая на то, что она, как и Генрих, отвергала главную доктрину этого вероучения. Ее религиозные взгляды по сей день вызывают немало споров, однако, по ее собственному мнению, она была такой же последовательницей Лефевра, как королева Клод и Маргарита Ангулемская, и отнюдь не стремилась развенчивать католичество и подрывать роль церкви – она хотела реформировать ее изнутри. Нет никаких сомнений в том, что она была набожна: среди особенно дорогих ее сердцу предметов – два подсвечника из слоновой кости, отделанные серебром и позолотой, для алтаря в ее личной молельне¹.

Судя по свидетельству ее духовника Уильяма Латимера, ее покои всегда представляли собой оплот евангелического благочестия, где придворные дамы и фрейлины были заняты чтением английской Библии и шитьем одежды для бедных. Вскоре после коронации она обратилась к своим капелланам и придворным с назидательной речью: «Все вы знаете, что монаршие особы есть суть неиссякаемого источника и живого родника, из которого черпают силу люди более низкого положения».

Это те немногие, которым по статусу суждено играть главные роли, подобно актерам в театре или на арене, вызывая восхищение тех, кто ниже их, и преклонение толпы. И мы не должны забывать о той ответственности, что возложена на тех, кто занимает высокое положение; нам должно искать не расточительной жизни, не изнеженных удовольствий, не свободы нравов и пустого безделья, но добродетельного поведения, благочестивой беседы, приобщения к высокому и целостности жизни².

Она утверждала, что хотя статус королевы и предполагает роскошь и великолепие, это не означает потворство расточительству, излишествам и хвастовству. Она желала, чтобы все излишки получаемых ею доходов были обращены в пожертвования…

…раздавать которые я поручаю вам, моим альмонариям, а в ваше отсутствие – моим капелланам; мне будет приятно, если вы все с особым вниманием отнесетесь к отбору тех бедных людей, которые нуждаются более других; это должны быть не нищие бродяги и лентяи, а бедняки, в нужду попавшие семьи, обремененные детьми и не имеющие средств на пропитание и поддержание жизни; и таких я повелеваю щедро оделять милостыней³.

Эти слова можно считать правдивым отражением религиозных принципов Анны: Латимер, рассказывая обо всем, что он видел и слышал сам, точно доносит смысл сказанного Анной, хотя созданный им образ и может показаться идеализированным⁴.

В 1533 году послушник из монастыря францисканцев-обсервантов в Гринвиче Ричард Лист написал Анне письмо с жалобой на притеснения со стороны настоятеля Джона Фореста, заодно поблагодарив ее за «добрую и бескорыстную» помощь его матери⁵. Латимер рассказывает также о том, как Анна в Великий четверг помимо обряда омовения и целования ног «простых бедных женщин» щедро раздавала милостыню, размер которой был значительно увеличен именно по ее инициативе. Узнав о том, что одна из женщин честно призналась, что получила больше обычного, Анна приказала наградить ее, увеличив милостыню вдвое. Она раздавала «рубашки, сорочки и простыни», пошитые ее придворными дамами «для нужд бедняков». В 1535 году Генрих и Анна, направляясь в Бристоль во время ежегодной летней поездки по стране, встретили «честного и искреннего проповедника Слова Божьего» с женой, который переживал трудные времена. Анна велела ему смириться с Божественным провидением, однако, дабы смягчить суровость своего высказывания, подарила ему кошелек с 20 фунтами золотом⁶.

Воспоминания Латимера подтверждаются отрывками из «Деяний и памятников» Джона Фокса изданий 1563 и 1570 годов. Следом за кратким сообщением об отставке Томаса Мора с поста лорд-канцлера в мае 1532 года Фокс включил в книгу большой раздел, посвященный благотворительной деятельности Анны, основанный на фактах, полученных через третьи руки от ее мастерицы по шелку и ревностной евангелистки Джейн Уилкинсон, а также непосредственно от Мэри Говард и вдовы Саймона Фиша. Фокс утверждает, что каждую неделю в течение года, предшествующего коронации, Анна раздавала беднякам одежду и подавала милостыню в размере 100 фунтов. Став королевой, она делала щедрые пожертвования вдовам и бедным домовладельцам, давая по три или четыре фунта на покупку скота. Она посылала помощников своих альмонариев по городам в окрестностях принадлежавших ей поместий, чтобы они составляли списки беднейших жителей, а затем распределяли между ними денежную помощь. Каждый день она брала с собой маленькую сумочку, из которой раздавала милостыню всем нуждающимся⁷.

Нравственные идеалы Анны сформировались под влиянием ее прадеда, сэра Джеффри Болейна, известного своими богоугодными делами, и собственных религиозных убеждений. Латимер отмечает, что из книг она более всего дорожила Библией на французском и английском языках и особенно ценила Евангелие. Текст Библии на английском всегда был доступен для чтения: книга лежала на лектории – специальном пюпитре для богослужебных книг,– чтобы придворные «могли обратиться к чтению всегда, когда им вздумается». «Ее Величество порой сама не гнушалась брать книгу, предназначенную для общего пользования, подавая другим пример благочестивого поведения». В то же время она «требовала, чтобы у ее капелланов были всякого рода французские книги, в которых толковалось Священное Писание; искренне сокрушалась, что несведуща в латыни, ибо из-за отсутствия этого знания она чувствует себя ущербной»⁸.

Получив титул маркизы Пембрук, Анна потребовала, чтобы все приобретавшиеся для нее книги духовного содержания были в роскошных изданиях. Если же таковых не находилось, следовало заказать их у фламандских мастеров, которые переписывали тексты вручную на велени, дабы удовлетворить самый взыскательный королевский вкус. В 1534 году она приобрела изданный в Антверпене Мартеном Лампрером экземпляр запрещенного Нового Завета Тиндейла с изображением ее гербовых знаков на второй титульной странице и надписью «Анна, Королева Англии» (лат. Anna Regina Angliae) на золотых обрезах страниц. Кроме того, она купила у этого издателя прекрасное двухтомное переиздание святой Библии на французском языке (фр. La saincte Bible en Francoys) Лефевра д’Этапля. Для купленных книг она заказывала роскошные переплеты с золотой монограммой HA, обрамляющей увенчанную короной розу Тюдоров сверху и снизу на обеих сторонах обложки⁹.

По свидетельству Шапюи, брат Анны Джордж разделял ее религиозные воззрения и при каждом удобном случае охотно обсуждал темы, которые вездесущий посол ошибочно называл «лютеранскими принципами, которыми тот так гордится»¹⁰. По просьбе Анны Джордж заказывал роскошные рукописные издания, выполненные по текстам книг, которые печатал Симон дю Буа. Первое из них с полностраничным изображением распятия и миниатюрными изображениями герба маркизы Пембрук – «Послания апостолов и Евангелие на 52 воскресения года» (The Pistellis and Gospelles for the LII Sondayes in the Yere), созданное на основе одноименного сочинения Лефевра (Epistres et evangiles des cinquante et deux dimanches de l’an), которое было издано в Алансоне в 1531 и 1532 годах и подверглось резкой критике в Сорбонне за ересь. В книгу вошли Послания апостолов и отрывки из Евангелия на французском языке на каждое воскресенье с комментариями, переведенными Джорджем на английский. В предисловии он обращается к Анне:

Я осмелился послать Вам не драгоценности или золото, которых у Вас и так в достатке… но несовершенный перевод, выполненный с благими намерениями, пример хорошего текста в неумелых руках; смиренно прошу Вас проявить снисхождение к скудости моего ума и иметь терпение простить меня, если найдете в нем недостатки; помните о том, что я отважился на этот шаг по Вашему повелению¹¹.

Второй рукописью, сделанной тем же переписчиком, стало сочинение Екклесиаст, за основу которого был взят текст, подготовленный Лефевром и изданный в 1531 году дю Буа, с комментариями из книги «Екклесиаст царя Соломона» (Ecclesiastes Salomonis) немецкого евангелиста Иоганна Бренца. Искусно иллюминированную рукопись украшали начальные буквы, открывающие каждый раздел: несколько из них небольших размеров и восемь – размером побольше; все они были выполнены Герардом Хоренботом^[110]. Изобилующая изображениями геральдических знаков и символов Анны и Генриха, эта книга была выкуплена в 1899 году для библиотеки замка Алник в Нортумберленде, где и находится по сей день. Сохранился даже оригинальный переплет рукописи, выполненный из черного бархата (выцветшего со временем), натянутого на деревянную основу. В оформлении книги использованы девиз Анны «Счастливейшая», а также эмблема сокола и замысловатая застежка, изображающая якорь, свисающий с армиллярной сферы¹².

Еще один пример тонкой работы – рукопись, подаренная королеве Анне и представляющая собой поэму из 490 строк на французском языке под названием «Евангелический пастырь» (Le Pasteur еvangеlique), более поздний сокращенный вариант которой издавался под названием «Проповедь о добром и дурном пастыре» (Le sermon du bon pasteur et du mauvais). В этом варианте поэма под одной обложкой с псалмами была издана в Антверпене в 1541 году Клеманом Маро. Маро – знаменитый поэт и гуманист Франции времен короля Франциска I – был также выдающимся евангелистом, которому Маргарита Ангулемская помогла освободиться из тюрьмы¹³.

На фронтисписе экземпляра, подаренного Анне, изображены ее геральдические знаки в обрамлении венка из дубовых листьев с желудями, а ниже – фигурка сидящего на пне серебряного сокола в короне. В последних пятидесяти строках поэмы имена Анны и Маргариты, а также Генриха и Франциска упоминаются попарно – с помощью столь искусного приема прославлялся «дружественный союз» Англии и Франции. Поэтические строки завершались пророчеством: Христос, как добрый пастырь, пошлет Анне сына по образу и подобию Генриха, который вырастет и возмужает у них на глазах. Личность человека, подарившего Анне эту рукопись, пока не установлена, однако вполне вероятно, что дарителем мог быть Жан де Дентевиль¹⁴.

Уильям Латимер отмечает, что совместные трапезы с Генрихом в покоях Анны почти всегда сопровождались

спорами и дискуссиями по поводу тех или иных фрагментов Священного Писания. Этому примеру следовали лорд-камергер и вице-камергер ее двора: они тоже устраивали обеды и ужины, во время которых за столом велись оживленные обсуждения спорных вопросов из Писания.

Генрих не раз присоединялся к этим дискуссиям. Однажды он вместе с дядей Анны, сэром Джеймсом Болейном, вступил в спор с Хью Латимером и Николасом Шекстоном, после чего эта дискуссия продолжилась в переписке¹⁵.

Уильям Латимер вспоминает, как однажды Анна обнаружила в молитвеннике написанные чьей-то рукой «праздные стихи». Правда, при этом он забыл, что когда-то в начале романа с Генрихом и сама Анна писала подобные стихи в своем часослове. Кажется, будто и Анна позабыла об этом и была полна решимости найти виновного. «Она никак не могла успокоиться, желая выяснить, кому принадлежит книга». Когда же наконец стало ясно, что виновницей была ее кузина Мэри Шелтон, Анна «отчитала ее за то, что та допускает безнравственную чушь на страницах молитвенника – книги, в которой, по ее словам, должно как в зеркале искать отражение своим блуждающим мыслям»¹⁶.

Однако у этой истории есть и другая сторона. При дворе Анны кроме чтения Писания существовал также «досуг» (то есть развлечения и увеселения), и этим занятиям отводилось отдельное время. Финансовая отчетность о личных расходах Анны, а также о расходах на празднества в бытность ее королевой не сохранилась, и нам трудно судить о блеске и роскоши дворцовой жизни того периода. И все же есть достаточно свидетельств о поразительных переменах, которые начали происходить вскоре после того, как Анна стала королевой. Спустя неделю после коронации сэр Эдвард Бейнтон, вице-камергер Анны, в письме к ее брату Джорджу, который в это время находился во Франции с дипломатической миссией и следил за переговорами Франциска и папы в Марселе, словоохотливо поделился своими наблюдениями: «А что касается досуга и увеселений в покоях королевы, то такого никогда еще не было. Если у кого-нибудь из Вас, ныне отсутствующих, есть дамы, которые, по Вашему мнению, благосклонно относятся к Вам и в некоторой степени должны оплакивать разлуку со своими покорными слугами, я ни на йоту не смог бы догадаться об этом по их танцам и тому, как они проводят здесь время»¹⁷.

Слово «слуги» в этом контексте весьма примечательно, поскольку Бейнтон, безусловно, имеет в виду французское слово serviteurs, принятое в куртуазном ухаживании в значении рыцарского служения даме. Таких отношений в свое время призывала остерегаться Маргарита Ангулемская, ибо в роли «покорных слуг» выступали настойчивые мужчины, готовые на все ради близости без обязательств, причем неважно, свободна дама или замужем.

Воспоминания Латимера явно идут вразрез с письмом Бейнтона. Однако именно слова Бейнтона подтверждаются описаниями Ланселота де Карля, который изображает двор Анны во французском стиле, где царят увеселения в духе куртуазной любви:

В придворных развлечениях неизменно присутствовала женщина-шут, веселившая всех своими прибаутками, нередко фривольного характера. Королева специально покупала для нее наряды и головные уборы, в частности, известно о «чепце из зеленого атласа», украшенном «оборкой и декоративными элементами». Имя шутихи неизвестно, однако есть сведения о том, что она знала несколько иностранных языков и совершила паломничество в Иерусалим. Возможно, это была дурочка Джейн, которая потом продолжала служить королеве Екатерине Парр и дочери Генриха, Марии¹⁹.

Поэзия, главным образом лирическая, была той формой искусства, которая служила для написания сценариев куртуазных забав. В кругу друзей стихи не просто декламировались – их пели, а однажды под них даже танцевали²⁰. Эта культура процветала при дворе Анны, о чем свидетельствует уникальный документ – Девонширская рукопись. Эта антология любовных стихов получила такое название, поскольку долгое время хранилась в библиотеке герцога Девонширского в Чатсуорте, откуда в начале XIX века попала к Джорджу Фредерику Нотту. Нотт не вернул рукопись в библиотеку. В январе 1842 года она была продана и с тех пор хранится в коллекции Британской библиотеки²¹. Этот манускрипт карманного формата объемом 114 листов и с десятью частично заполненными форзацами имел хождение в узком кругу людей, которых связывали дружеские и любовные отношения. Туда они записывали свои стихи, там оставляли свои комментарии и подписи, как потом это будет принято делать в альбомах. Вполне возможно, поначалу это был занимательный способ скоротать время, и книга постепенно заполнялась как четверостишиями, так и более длинными стихотворениями, сочиненными или переписанными, отрывками из романов, в которых рассказывалось о влюбленных, разделенных преградами внешнего мира, а также зашифрованными посланиями, краткими записками, монограммами и анаграммами, заметками на полях и отсылками на истории любви и утрат. Многие поэтические отрывки взяты из поэмы «Троил и Крессида» Джеффри Чосера, которая в 1532 вошла в первый сборник его сочинений, изданный Уильямом Тинном²². В 1533 году ярый сторонник Екатерины сэр Томас Элиот опубликовал острую сатиру под названием «Рядовой пасквиль» (Pasquil the Playne), в которой высмеял привычку, вошедшую в то время в моду у придворных – всюду появляться с экземпляром «Троила»²³.

Судя по содержанию Девонширской рукописи, которую писали на протяжении десятка лет, наиболее интенсивный период ее составления приходится на середину и конец 1530-х и начало 1540-х годов. Предположительно, книга изначально принадлежала Мэри Говард (супруге Генри Фицроя), поскольку на лицевой стороне обложки имеются тисненные золотом латинские инициалы M. F. (от англ. Mary Fitzroy – Мэри Фицрой), однако на форзаце есть подпись Мэри Шелтон, которая, судя по всему, курировала заполнение книги²⁴. Число авторов, участвовавших в составлении сборника, варьируется от двенадцати до двадцати человек, многие записи ограничиваются одним-двумя словами, которые беспорядочно вписывались на протяжении многих лет, нередко с большим временным интервалом. Страницы пестрят зачеркиваниями, междустрочными приписками, помарками, кляксами, замечаниями на полях, что в целом придает этому сборнику характер записной книжки²⁵.

В стихах, собранных в Девонширской рукописи, отчетливо прослеживаются три основные темы. Любовь следует хранить в тайне, подальше от всевидящих глаз и всеслышащих ушей. Любовь всегда тесно связана с политикой, властью и предательством, особенно что касается женщин. Важно научиться маскировать свои чувства – опрометчивость в любовных отношениях может обернуться трагическими последствиями. Стихотворение, открывающее сборник, задает общий тон:

Рукопись насчитывает 185 стихов, при этом считается, что автором 129 из них, включая приведенное выше, является Томас Уайетт. Однако нет ни одной строки, написанной его почерком, и ни одного свидетельства того, что он непосредственно принимал участие в создании этого сборника. Скорее всего, стихи переписывались из других источников или писались по памяти, если составители знали их наизусть²⁷.

Примерно в 1537 году владелицей рукописи стала Маргарет Дуглас. По почерку удалось установить, что автором многих записей была Мэри Шелтон. Она оставила свое имя в двух разных местах, не считая форзаца, и включила в сборник стихи собственного сочинения, сделав пометку на полях напротив одного из них – «скверные стишки». Рядом с другим стихотворением она небрежно написала: «Выучить, но только чтобы петь». На полях около стиха, в котором некий воздыхатель говорит, как он «страдает в печали», кто-то (возможно, это была Маргарет Дуглас) оставил язвительный комментарий: «Даже и не мечтай». В ответ Мэри возражает: «Это стоит того». Судя по тому, что ее реплики нередко появляются в ответ на замечания Маргарет, можно предположить, что ее и племянницу короля связывала довольно тесная дружба. Под заключительным стихом Мэри добавляет строчку следующего содержания: «О непрошеной услуге просить не надо. Мэри Шелтон». Должно быть, стихотворение было написано ее поклонником, поскольку первые буквы каждой строфы складываются в одно слово SHELTUN (так писалась фамилия Мэри). Акростихи, загадки, построенные на двойных смыслах и тайных намеках,– эти излюбленные приемы куртуазной риторики были хорошо знакомы как Мэри, так и самой Анне²⁸.

В кругу Анны и среди ее современников было принято называть стихотворные произведения такого рода «песнями» или «балладами». После смерти Джорджа Болейна многие вспоминали о нем как о талантливом «сочинителе» «разнообразных песен и сонетов», хотя, конечно, его нельзя было поставить в один ряд с Томасом Уайеттом²⁹. Стихи за возможным авторством Джорджа широко обсуждались литературными экспертами, однако пока не удалось точно установить, кто повлиял на его поэтическую манеру³⁰. Принято считать, что некоторые из его стихов вошли в таинственный сборник «Суд Венеры» (Courte of Venus), изданный в 1538 году, правда, ни один из его экземпляров не сохранился полностью³¹. Крестник королевы Елизаветы Джон Харрингтон, отец которого в свое время был придворным музыкантом у Генриха и лично знал Томаса Уайетта, утверждал, что автором известного стихотворения из этого сборника был Джордж, хотя в том варианте, в котором оно присутствует в Девонширской рукописи, его обычно приписывают Уайетту. Озаглавленное Харрингтоном как «Влюбленный в отчаянье от суровости своей дамы», оно начинается так:

Еще одним соавтором Девонширской рукописи был двадцатитрехлетний лорд Томас Говард, старший брат которого, Уильям, возглавлял команду зачинщиков на турнирах в честь коронации Анны. Двадцать восемь стихотворений в сборнике написаны его рукой: это главным образом либо оригинальные, либо переделанные стихи Уайетта, но восемь из них принадлежат перу самого Томаса Говарда³³. Еще два принадлежат родственнику Мэри Шелтон, двадцатисемилетнему Эдмунду Нивету, хотя почерк не его³⁴.

Принимала ли Анна участие в составлении сборника? Некоторые ученые считают, что к ней отсылает следующая зашифрованная в рукописи анаграмма:

Утверждается, что правильный ответ – АННА³⁵.

Однако это всего лишь попытка выдать желаемое за действительное. Однозначной расшифровки анаграммы не существует, к тому же почерк принадлежит не Анне. Строчки на странице разбросаны в произвольном порядке. an в конце последней строки не является подписью. Заключительная e во второй строке выбивается из общего ряда и больше похожа на надстрочный знак. Возможно, просто кто-то пробовал перо³⁶.

Литературное искусство, главным образом поэзия, в соединении с музыкой и танцами находило воплощение в придворных маскарадах. Танцы играли немаловажную роль в общественной и политической жизни при дворе Генриха, и Анна участвовала в маскарадах и костюмированных балах, начиная со знаменитого маскарада Зеленого замка. Ланселот де Карль, описывая годы, проведенные ею при дворе королевы Клод, отмечал: «Она умела хорошо петь и танцевать… а также играть на лютне и других музыкальных инструментах». Однако неизвестно, звучали ли песни Жана Мутона и Клодена де Сермизи в ее покоях, когда она стала королевой. Тот факт, что в привезенном ей из Франции сборнике нот для исполнителей есть указания на английском языке, говорит в пользу этой версии³⁷. Впрочем, когда речь идет о женщине во власти, ее талант к музыке и танцам может показаться сомнительным достоинством и дать пищу для обвинений в том, что она «танцующая блудница»³⁸.

В конце вышеупомянутого сборника есть одна песня, которая дополняет общую картину. Она называется «Радость доставлю вам» (фр. Jouyssance vous donneray) и была написана де Сермизи на текст лирического стихотворения Маро. В текстах Маро любовь представлена во всех ее проявлениях: она может быть галантной, комической, серьезной, и у нас не возникает сомнения, о чем говорит лирическая героиня этого стихотворения, обещая доставить радость:

Представить себе исполнение этой песни, которая приобрела популярность где-то в 1520 году, можно по замечательной картине безымянного художника, известного как Мастер женских полуфигур^[112]. На этом полотне три девушки в домашней обстановке музицируют для собственного удовольствия и, судя по раскрытым нотам, лежащим перед ними на столе, исполняют именно эту песню. Одна из них играет на флейте, другая – на лютне, а третья поет³⁹.

В покоях Анны всегда было оживленно. В этой связи возникает прелюбопытнейший вопрос: если любой мужчина из придворных имел беспрепятственный доступ в покои королевы, то кто из них, помимо лорда Томаса Говарда, мог незаметно воспользоваться этой возможностью на фоне царящего веселья? Поначалу придворные Генриха наносили Анне визиты из вежливости. Засвидетельствовав свое почтение избраннице короля, они рассчитывали тем самым угодить Генриху (как им казалось) и реализовать собственные карьерные амбиции. Однако вскоре они поняли, что игры, шутливые диалоги и непринужденное общение с дамами – приятный способ времяпрепровождения. Из тех мужчин-придворных, которые беспрестанно маячили в покоях Анны, если не считать ее дяди, сэра Джеймса Болейна, и других официальных помощников, самым частым посетителем был ее брат Джордж. Брат и сестра всегда были близки, да и возвышение Анны считается в значительной степени заслугой семьи.

Устройство двора и сложившаяся при нем система коммуникации требовали, чтобы Генри Норрис, как главный камергер королевских покоев, регулярно появлялся в покоях Анны с донесениями и сообщениями. Начиная с 1517 года он пользовался особым расположением Генриха, впоследствии разделял евангелические пристрастия Анны и был рад тому, что наставником его сына, обучавшегося при дворе королевы, был Николя Бурбон. Овдовев, когда ему было немногим за тридцать, он приобрел репутацию завидного жениха среди фрейлин Анны. Как-то Эдвард Бейнтон в дружеском письме к Джорджу Болейну упомянул имя Норриса среди «верных слуг» (фр. serviteurs) короля и, очевидно намекая на эмблему кречета в гербе Норриса, сообщил: «Здесь есть одна ловчая птица, именуемая кречетом, однако я не думаю, что он готов охотиться на наших жаворонков». Если Бейнтон действительно имел в виду Норриса, а скорее всего, так и есть, значит, тот пока не был готов жениться и по-прежнему считался выгодной партией у незамужних фрейлин Анны⁴⁰.

Фрэнсис Уэстон, один из рыцарей, возведенных в орден Бани во время коронации Анны, и племянник сэра Уильяма Уэстона, главы ордена рыцарей-госпитальеров Святого Иоанна Иерусалимского, также был частым гостем в покоях Анны. Мы знаем это наверняка, поскольку сама Анна не делала из этого тайны⁴¹. Генрих тоже ему благоволил, судя по тому, что он оплачивал его одежду и даже пожаловал деньги на свадьбу. Уэстон родился в 1511 году, а в возрасте двадцати одного года стал джентльменом личных покоев короля и приобрел репутацию ловкого танцора, наездника и игрока в теннис, а также был известен своими талантами в игре в карты, кегли и кости. Он иногда составлял партию Анне и периодически выигрывал у Генриха. Женитьба на Энн Пикеринг, дочери и наследнице сэра Кристофера Пикеринга из Киллингтона в графстве Камбрия, не мешала ему предаваться куртуазным развлечениям. Джордж Кавендиш охарактеризовал его как человека, «бездумно прожигающего жизнь без страха и опасений», который, не боясь прогневить Бога, «действовал в угоду своим похотливым фантазиям и страстям»⁴².

Марк Смитон был придворным музыкантом и камергером личных покоев, которого Анна нередко приглашала для игры на вирджинале. Возможно, в начале своей карьеры он состоял на службе у ее брата. Известно, что от Джорджа он получил экземпляр «Жалоб Матеолуса» (Liber lamentationum Matheoluli) во французском переводе XV века, о чем свидетельствует надпись, сделанная Смитоном: «Принадлежит мне, М. Марк С.». Эта сатирическая поэма, в которой высмеиваются женщины и перипетии брака, была написана на латыни священником Матье Булонским в XIII веке, а рукопись, подаренная Смитону, с критическими комментариями переводчика сейчас хранится в Британской библиотеке⁴³. Во всем остальном Смитон представляется загадочным персонажем, о котором мало что известно. Один исследователь утверждает, что некоторые пояснения в нотном сборнике Анны сделаны Смитоном, однако доказательств этому нет. Все сходятся только на том, что он был незнатного происхождения. Как утверждает Кавендиш, его отец был плотником, а мать зарабатывала на жизнь прядением⁴⁴.

Многие считают, что Уильям Бреретон, который в июне 1530 года получил 40 фунтов за сбор подписей под петицией Генриха к папе римскому, тоже проводил немало времени в покоях Анны. Однако едва ли это соответствует действительности⁴⁵. Вряд ли стоит полагаться на «Испанскую хронику», в которой утверждается, что Бреретон якобы был среди тех, кто пользовался особым расположением Анны, но при этом не приводится никаких доказательств⁴⁶. Как бы там ни было, можно с уверенностью говорить о том, что Бреретон, которому в то время было за сорок, в силу возраста не мог быть среди молодых галантных кавалеров, увивавшихся вокруг Анны. Став преемником отца на посту казначея Честера еще до коронации Анны, он подолгу отсутствовал при дворе. Упоминавшееся ранее письмо Эдварда Бейнтона к Джорджу Болейну начинается следующими словами: «Господин Уильям Бреретон не был здесь со времени Вашего отъезда по делам, в которые Ваша Светлость изволила посвятить меня». Есть вероятность, что с Анной больше общался младший брат Уильяма, Юриан, с которым она нередко выезжала на охоту⁴⁷.

Одним из наиболее выдающихся придворных, который тем не менее едва ли появлялся при дворе, был Томас Уайетт. Нет никаких свидетельств его визитов с тех пор, как Анна стала королевой. После того как ему пришлось вместо отца исполнять обязанности главного стольника (тафельдекера), подающего кувшин, на банкете в честь ее коронации, следующие три года он почти полностью был занят упрочением положения своей семьи в Кенте и Йоркшире. В 1535 году он вместе с рыцарским званием получил доходное место управляющего аббатством Уэст-Моллинг в Кенте и парк Аригден в Йоркшире в аренду на восемьдесят лет. Судя по сохранившейся переписке, этими милостями он был обязан Генриху, а не Анне⁴⁸.

Не считая Девонширской рукописи, у нас нет конкретных примеров, указывающих на любовные похождения, которые подтвердили бы высказывание Бейнтона о том, что такого досуга и увеселений, как при дворе королевы Анны, «никогда еще не было». Своеобразный обет молчания в этом случае вполне понятен: законы чести и осторожность были превыше всего. Однако есть одно поразительное исключение, доказывающее, как свободное общение полов при дворе Анны – несравнимое с порядками, установленными Екатериной, – привело к ослаблению дисциплины.

Знойным летом 1535 года, когда королевский двор отправился в летнюю поездку в Бристоль, Маргарет Дуглас, которой вот-вот должно было исполниться двадцать лет, решила, что может не только обмениваться любовными стихами с лордом Томасом Говардом, но и вступить с ним в страстные любовные отношения. Семнадцать стихотворений Девонширской рукописи написаны ее рукой, а еще в сорока трех есть ее пометки и комментарии на полях. Это позволило одному исследователю утверждать, что стихи поначалу служили своеобразными вехами в развитии ее любовных отношений, а под конец явились отражением их роковой развязки⁴⁹. Восторженный язык, остроумные диалоги, флирт, музыка, поэзия и чувственная дрожь ожидания, составляющие суть куртуазной любви, теперь вырвались на свободу. Спустя восемь или девять месяцев после начала их отношений, незадолго до Пасхи 1536 года, возлюбленный Маргарет сделал ей предложение, и вскоре после этого они заключили тайный брак, обменявшись торжественными клятвами (лат. per verba de praesenti), став, таким образом, законными супругами⁵⁰.

Пара делала все, чтобы не вызывать подозрений Анны,– и им это довольно долго удавалось. Правда об их тайной связи просочилась наружу спустя шесть недель после казни Анны. Кромвель отправил опрашивать свидетелей молодого амбициозного человека из королевской канцелярии, Томаса Райотсли, который ранее переписывал выдержки из материалов, касающихся развода с Екатериной для «Королевской книги», и помогал Уильяму Бреретону собирать подписи под петицией к папе римскому⁵¹. Один из запуганных слуг лорда Томаса Говарда, некто Джон Смит, подтвердил, что был свидетелем того, как его влюбленный хозяин задерживался в коридоре рядом с личными покоями Анны, выжидая, когда горизонт будет чист. «Он дожидался, когда миледи Болейн^[113] уйдет, чтобы тайно проникнуть в ее комнату» и заняться любовью с Маргарет Дуглас. Ситуация осложнялась тем, что в деле была замешана Мэри Говард, которая помогала нарушителям дисциплины и всячески поддерживала их⁵². Лорд Томас Говард на допросе признался в том, что отношения завязались «примерно двенадцать месяцев назад», и пара обменялась символическими знаками любви. Он подарил Маргарет Дуглас кольца-обереги от судорог, а она ему – бриллиант и свой портрет-миниатюру. Еще одной пособницей этой любовной связи оказалась придворная дама Анны, Маргарет Гамедж, которая впоследствии стала второй супругой лорда Уильяма Говарда⁵³.

Влюбленная пара не вняла мудрому совету Маргариты Ангулемской, которая призывала придворных дам избегать всепоглощающей любви, проявления которой было невозможно скрыть. В результате такой неосторожности при дворе Анны, под самым ее носом, вспыхнула преступная любовная связь, в которую оказалась вовлечена племянница самого короля Генриха. Неужели Анна об этом не знала или попросту закрывала на все глаза? Вряд ли, учитывая строгий протокол, запрещавший самовольные браки с членами монаршей семьи. Не будем забывать и крайнее возмущение Анны аналогичным поступком ее сестры Мэри. А может быть, она попросту потеряла контроль над тем, что происходило внутри ее ближнего круга? Как бы то ни было, все эти инциденты обнажали опасную уязвимость той атмосферы, которая сложилась при дворе Анны.

26. Дворцовые интриги

К июню 1535 года стало ясно, что все попытки Анны обручить свою дочь Елизавету с герцогом Ангулемским были тщетными. Миссия ее брата Джорджа в Кале провалилась, однако новый поворот международных событий позволял надеяться, что еще не все потеряно. Карл вновь готовился к войне в Италии, а значит, Франциску могла понадобиться помощь Англии. Отвоевав Тунис у турок, Карл отправил большую армию из Барселоны на Сицилию. Оттуда он двинулся в сторону Неаполя, намереваясь начать свое победное шествие по Италии с Рима. Тем временем в Париже герцог де Монморанси удалился в свою резиденцию в Шантийи, предоставив адмиралу Шабо командовать в предстоящей военной кампании. Франциск пока не был готов к походу через Альпы. Ему требовалось время, чтобы договориться с союзниками и собрать войска. Однако произошла новая задержка: в Дижоне он заболел, предположительно дизентерией, и для полного выздоровления требовалось не менее трех месяцев¹.

Прежде чем отправиться с Анной в летнюю поездку в Бристоль, Генрих решил расправиться с четырьмя самыми известными оппозиционерами, выступавшими против его разрыва с Римом: двумя приорами – картузианцем Джоном Хотоном и бригиттинцем Ричардом Рейнольдсом, а затем с Томасом Мором и Джоном Фишером. Он не сразу решился на это, понимая, что создаст им громкую репутацию мучеников за веру. Сначала он взялся за приоров, созвав в Вестминстер-холле специальный суд, который должен был «заслушать дело и установить» их вину в «чудовищных изменах». В состав судебной коллегии, кроме профессиональных судей, вошли Кромвель, герцог Норфолк, брат Анны Джордж и ее отец, а также другие знатные мужи, в результате придворных оказалось одиннадцать человек, а судей – десять. Когда жюри выразило несогласие с обвинением, разгневанный Кромвель ворвался в комнату присяжных и угрозами заставил их вынести обвинительный вердикт².

Обвинение Мору и Фишеру было предъявлено позже, после того как папа Павел III, назначив Фишера кардиналом, прислал ему красную кардинальскую шляпу. Новость об этом возмутила Генриха, и он приказал по прибытии шляпы в Кале наложить на нее эмбарго. Позже он громко смеялся своей шутке, обещая Анне преподать Фишеру урок: «Пусть папа, если ему угодно, присылает шляпу, а я позабочусь о том, чтобы, когда ее доставят, он [Фишер] носил шляпу на плечах, ибо надеть ее на голову он уже не сможет»³.

Фишер, осознавая свою духовную ответственность перед паствой, наотрез отказался принести присягу в знак согласия с Актом о супрематии и был признан виновным в государственной измене. С Мором ситуация обстояла иначе. Будучи мирянином, он был вправе действовать как частное лицо и, отказавшись произнести присягу, не мог считаться преступником согласно Акту о государственной измене. Подвергая этих людей судебным преследованиям, Генрих доставил немалое удовольствие Анне, которая разделяла его мнение о том, что любой, кто осмелится возразить, должен за это ответить. Когда в четверг 1 июля 1535 года Мор появился в переполненном Вестминстер-холле, он заметно побледнел, увидев на скамье присяжных людей, назначенных Кромвелем судить его. Среди них были сэр Томас Палмер, один из постоянных партнеров Генриха по игре в кости, сэр Томас Сперт, секретарь-контролер королевского флота, Джеффри Чембер, один из младших помощников Кромвеля, и, что более всего встревожило Мора, Джон Парнелл, крайне разговорчивый лютеранин, поставлявший вино Болейнам, который однажды, когда Мор был на посту лорд-канцлера, потребовал отстранить его от должности, поскольку Парнелл был недоволен вынесенным в его отношении судебным решением⁴.

Чтобы гарантированно добиться обвинительного приговора, заместитель прокурора и единственный свидетель обвинения, Ричард Рич, избирательно рассказал о том, что Мор говорил ему в Тауэре. Вернувшись после совещания, присяжные вынесли обвинительный приговор, однако прежде чем он был официально объявлен, Мор воспользовался процедурой под названием «ходатайство о приостановлении исполнения судебного решения», которая позволяла обвиняемому обратиться к суду для смягчения приговора. Нам известно, что именно сказал Мор, благодаря подробному отчету, составленному на французском языке секретарем недавно прибывшего посла Антуана де Кастельно. Это был Ланселот де Карль, чей непредвзятый взгляд позволяет сформировать представление о том, что происходило на процессе. Мор бросил вызов самому королю, открыто заявив о том, что считает Акт о супрематии недействительным, поскольку парламент не имел полномочий принимать его. Кроме того, он язвительно высказался о провалившихся попытках Джорджа Болейна убедить Франциска разорвать отношения с Римом⁵.

Это больно задело герцога Норфолка, который тоже участвовал в этих дипломатических миссиях и которого с Мором связывала давняя дружба. Он был уязвлен не столько заявлением Мора о том, что попытки Болейнов убедить Франциска разорвать отношения с Римом были весьма сомнительны, сколько колким намеком на то, что все знали о провале этих попыток и что Генрих был введен в заблуждение собственной супругой.

Как бы то ни было, смертный приговор был неизбежен. Оба приора, а также Фишер и Мор были казнены на Тауэрском холме, а их головы, надетые на шесты, были в назидание выставлены на Лондонском мосту. Чтобы заглушить последние молитвы монахов, которым пришлось испытать все ужасы казни через повешение, потрошение и четвертование, палач заткнул им рты отрубленными гениталиями. Томас и Джордж Болейн были среди придворных, которые пошли посмотреть на казнь⁶.

26 июля на заседании папской консистории Павел III издал декрет, согласно которому Генрих объявлялся еретиком и раскольником и лишался своего королевства⁷. Всем христианским правителям было приказано отвернуться от него, однако казалось, это ничуть не трогало Генриха и Анну, которые проводили дни, развлекаясь охотой. Пока Карл руководил военной кампанией в Италии, все силы христианского мира были сосредоточены именно там, и у Рима не было шансов привести декрет в действие. На протяжении всего июля, августа и сентября Генрих и Анна счастливо проводили время вдвоем, наслаждаясь обществом друг друга и устраивая праздники, приемы и визиты, которыми они оказывали особую честь тем, кто проголосовал в парламенте за Акт о супрематии и Акт о государственной измене⁸. Однажды, когда по дороге в Бристоль новый шут короля Уилл Сомер (или Соммерс), еще незнакомый с крутым нравом своего правителя, позволил себе «непристойные шутки» в адрес Анны и ее дочери, Генрих набросился на него с кулаками. Шут едва спасся бегством и укрылся в доме Николаса Кэрью в Беддингтоне, где оставался до тех пор, пока Генрих не успокоился⁹.

На первой неделе сентября Генрих и Анна шесть дней гостили у сэра Джона Сеймура и его супруги в поместье Вулфхолл в Уилтшире под пристальным наблюдением Кромвеля, который присоединился к королевской чете в Уинчкомбе 23 июля и в течение двух месяцев неотступно следовал за ними¹⁰. Как известно, дочь Сеймуров, Джейн, была одной из фрейлин Анны. Мы не знаем, проводила ли она это лето дома, но скорее всего, что так. Генрих, который раньше не обращал на нее никакого внимания, в скором времени начал мечтательно поглядывать в ее сторону¹¹.

В Уинчестере Анна присутствовала на церемонии посвящения в епископский сан Эдварда Фокса, который стал епископом Херефорда, и Хью Латимера, ставшего епископом Вустера. Они получили атрибуты епископской власти – посох и митру – в тот же день, когда протеже Кромвеля, Джон Хилси, занял место казненного Джона Фишера¹². Находясь в городе, Анна попыталась восстановить контакты с Маргаритой Ангулемской через Антуана де Кастельно, которого она попросила передать ей следующее послание: «Мое самое большое желание помимо желания иметь сына – чтобы Бог ниспослал мне милость вновь увидеться с Вами»¹³.

Тем временем Франциск отправил Жана де Дентевиля с особой миссией в Лондон, где указ папы Павла вызвал большое волнение. Итальянские купцы покинули город, и лондонцы опасались, что это отразится на их доходах, полагая, что Карл намерен ввести очередное эмбарго на английские товары как раз в то время, когда англо-фламандская торговля процветала. Де Дентевиль должен был сообщить Генриху, что Франциск был бы рад поддержать его, но только при одном условии: если возникнет совместная необходимость выступить против Карла или если Франциск решит возобновить притязания на герцогство Миланское, Англия возьмет на себя как минимум треть расходов. Во время аудиенции, устроенной близ Уинчестера, Генрих внимательно выслушал де Дентевиля, однако не спешил с ответом и предложил продолжить переговоры уже во Франции, куда он обещал прислать одного из своих советников¹⁴.

Накануне возвращения во Францию де Дентевиль попросил разрешения навестить дочерей Генриха, и его просьба была удовлетворена. Его сопроводили в Элтемский дворец, где находилась резиденция принцесс, однако там ему было позволено увидеть только Елизавету. По свидетельству Шапюи, Мария хотела увидеться с послом, но леди Шелтон, получив указания от Анны, заперла ее в комнатах и приказала наглухо закрыть окна. По версии де Дентевиля, один из сопровождавших его придворных Генриха намекнул ему о секретном поручении от Анны «шпионить за послом», поэтому встречаться с Марией было бессмысленно¹⁵.

Доверенным лицом, которого Генрих отправил во Францию в качестве постоянного посла, был Стивен Гардинер. В последнее время Анна относилась к нему с нескрываемой неприязнью. Ему было поручено добиться максимально выгодных условий для Англии в новом антигабсбургском союзе. Не отказываясь полностью от финансирования амбициозных притязаний Франциска, он должен был дать понять, что вклад Генриха в военные кампании Франции будет минимальным¹⁶.

Едва Гардинер отыскал Франциска, как из Италии пришла новость о том, что 1 ноября скончался герцог Милана, Франческо Сфорца. Жан дю Белле, в это время по-прежнему томившийся от безделья в Риме, предсказал, что смерть Сфорцы «обострит проблемы всего христианского мира, а не только Италии»¹⁷. В 1534 году император Карл выдал замуж за герцога Миланского свою двенадцатилетнюю племянницу Кристину, принцессу Датскую. (Она была дочерью короля Дании Кристиана II и сестры Карла Изабеллы, которую Анна помнила по годам ученичества в Мехелене.) Поскольку невеста в силу возраста пока не могла иметь детей, свои права на герцогство Миланское заявил Карл. Франциск был полон решимости помешать ему.

Генрих отправил во Францию кузена Анны Фрэнсиса Брайана с поручением предоставить ему обновленную информацию и добиться аудиенции у Маргариты Ангулемской. В условиях нарастающей угрозы войны Брайан должен был испросить ее совета о том, как лучше возобновить действие Договора о взаимопомощи. Кроме того, ему предстояло разрешить ряд торговых споров, связанных с задержанием английских грузовых судов в порту Бордо,– вызванные этим конфликты уже омрачали англо-французские отношения¹⁸.

Кромвель был настроен иметь полный контроль над информацией и поэтому дал Брайану особое указание: отправлять все донесения о переговорах с Маргаритой, которая в это время находилась неподалеку от местечка под названием Сёр в Бургундии, исключительно ему и Генриху, ставить в известность Анну отныне не следовало. Если послание Анны к Маргарите, переданное через де Кастельно, означало ее стремление возобновить независимую дипломатию, то Кромвель пресек эти попытки на корню. Более того, именно Кромвель, а не Анна определил для Брайана основные цели миссии, хотя, конечно, прежде всего английскому послу следовало склонить Маргариту на свою сторону¹⁹.

Так началась борьба за власть, которую Анна и ее брат затеяли против Кромвеля. В 1534 году Анна назначила Кромвеля главным управляющим и распорядителем пожалованных ей земельных владений, однако это скорее была синекура, приятное вознаграждение, нежели реальная должность. До определенного времени конфликт между ними носил эпизодический характер и начался с того, что через неделю после коронации Анна запретила брак любимого племянника Кромвеля, Ричарда Уильямса, с овдовевшей снохой сэра Уильяма Куртене из Паудерема, который уклонился от присутствия на коронации Анны и тем самым задел ее самолюбие. Из этой стычки Анна вышла победителем²⁰. Через некоторое время Анна отказалась принять на работу жену Стивена Вогана, любимого слуги Кромвеля, на место своей мастерицы по шелку Джейн Уилкинсон, хотя женщина представила отличные образцы своих работ²¹.

Первый конфликт Джорджа с Кромвелем произошел в ноябре 1534 года, когда Кромвель ограничил его полномочия на посту лорда – смотрителя Пяти портов и констебля Дуврской крепости. Когда Джордж отдал приказы мэру города Рай, Кромвель отменил их, не уведомив об этом самого Джорджа, и тот узнал о случившемся через третьих лиц. Как следует из письма Джорджа, в котором, несмотря на вежливый тон, сквозит боль и огорчение, Кромвель поощрял жалобы против него, о чем говорило его вмешательство в другое дело, о котором Джордж «ранее даже не слышал». Джордж полагал, что, как только все обстоятельства будут расследованы, Кромвель поймет, что он действовал «по справедливости и закону» и «здесь не к чему придраться»²².

Разлад между Анной и Кромвелем усилился, когда папа Павел начал подкреплять свои санкционные решения убедительными действиями. Тревожным сигналом стала встреча сестер Карла – Элеоноры, супруги Франциска, и Марии Венгерской, нового штатгальтера Нидерландов, – на фламандской границе с целью тайных переговоров, которые прошли в присутствии адмирала Шабо. В результате Франциск, не отказываясь от своих позиций, согласился содействовать папе в продвижении его решений при условии, что Карл поступит так же.

Шапюи был в курсе такого поворота событий и поспешил посвятить в это Кромвеля, установив с ним еще более доверительные отношения. Они сошлись на том, что единственным препятствием на пути сближения с Габсбургами была Анна, а это сближение, по мнению Кромвеля, давало возможность действовать в обход санкций Рима и гарантировало свободу торговли для английских купцов на самых важных рынках. Кроме того, Кромвель полагал, что это сближение не противоречит истинным принципам и убеждениям Генриха, который в глубине души по-прежнему сомневался в правильности своего решения разорвать отношения с папой римским. 13 декабря Карл, находясь в Неаполе, написал секретное письмо Кромвелю, в котором поблагодарил его за поддержку и предложил «вознаградить его за помощь, которая может потребоваться и в дальнейшем, чтобы у него не создалось впечатления, что его старания пропали зря». Можно не сомневаться в том, что этим письмом Кромвель с Генрихом не поделился²³.

Генрих и Анна провели Рождество в Элтеме в семейном кругу и с ограниченным штатом придворных. Они оба находились в приподнятом настроении, так как Анна снова была беременна. В письме леди Шелтон, отправленном вскоре после праздника, она жалуется на неудачные попытки заставить Марию признать ее и оказать должное уважение. Анна пишет: «То, что я делала, было в большей степени благотворительностью, ибо королю и мне не все равно, какой дорогой она пойдет и изменит ли она свои намерения, поскольку, если у меня в скором времени родится сын, я знаю, что случится с ней»²⁴.

27 декабря Генрих пригласил Шапюи навестить их в Элтемском дворце, однако через два дня пришло письмо из Кимболтона от лечащего врача Екатерины, в котором тот сообщал, что она при смерти. Шапюи срочно уехал, чтобы увидеть ее в последний раз. Заключительный этап болезни – предположительно, это был рак желудка – начался в Рождество. 7 января 1536 года в два часа пополудни она тихо скончалась и была погребена три недели спустя в северном трансепте собора Святого Петра в Питерборо в соответствии с титулом вдовствующей принцессы Уэльской. Сэр Эдвард Бейнтон быстро составил опись ее имущества, из которого Генрих получил две шахматных доски слоновой кости, а все остальное досталось Анне²⁵.

На следующий день после смерти Екатерины, который пришелся на первое воскресенье после Богоявления, Генрих и Анна оделись во все желтое^[114]. Несмотря на спорность этого утверждения, Эдвард Холл настаивает, что Анна надела «желтое в знак траура». «Под звуки труб и иное торжественное сопровождение» грандиозная процессия, во главе которой шел Генрих в шляпе, украшенной белым пером, и вел за руку Елизавету, направилась к часовне, где должна была состояться месса. После обеда он танцевал с принцессой на руках, показывая ее «то одному, то другому придворному», а ее беременная мать смотрела на них с восхищением. Для Болейнов это было счастливое время. Генрих уже сказал Шапюи, что без Екатерины у Карла «больше не будет причин беспокоиться по поводу того, что происходит в этом королевстве»²⁶.

Вскоре, одно за другим, произошли два несчастья. 24 января Генрих принимал участие в турнире в Гринвиче и получил серьезную травму. Сбитый ударом противника, он в полном снаряжении упал с лошади, и она придавила его. Придворные замерли, оцепенев от ужаса: удастся ли ему выжить, и, если да, не останется ли он парализованным? Два часа он пролежал неподвижно без сознания, получив сотрясение мозга. Через пять дней, в день похорон Екатерины, у Анны случился выкидыш: мальчик родился мертвым на сроке три с половиной месяца. Анна уверяла, что виной всему были сильные переживания за мужа, и обвиняла своего дядю Норфолка в том, что тот, не подумав, поспешил сообщить ей дурные новости. Генрих поначалу держал мнение при себе: еще не до конца оправившись от травмы, он решил ни с кем не делиться своими соображениями. Не желая мириться с реальностью, он обратил свой гнев на Анну, обвиняя ее в том, что она не оправдала тех надежд, которые он возлагал на нее, и не исполнила его мечту о наследнике. «Я вижу,– мрачно произнес он,– что Бог никогда не подарит мне сыновей»²⁷.

В свою очередь Анна ополчилась на него за то, что он поглядывал на Джейн Сеймур, а еще припомнила ему ту безымянную даму, с которой он флиртовал как раз в то время, когда отстранил от двора жену Джорджа. Однако ее укоры обернулись против нее. Генрих дал волю воображению: если верить сведениям, которые получил Шапюи от Генри Куртене и его супруги, Генрих уже рассказал своему близкому окружению о том, что Анна якобы прибегала к колдовству, желая завоевать его любовь. В конце концов, в том, что она не смогла родить ему здорового сына и таким образом исполнить свое обещание, виновата только она. Джейн Сеймур уже ожидала своего часа, чему немало способствовали ее братья и их союзники. Во всяком случае, именно так обычно истолковываются предпосылки дальнейших событий²⁸.

Однако не все было так просто. Немаловажную роль сыграло свойственное Генриху ощущение шаткости позиций и неуверенности в будущем. Нетрудно было догадаться, что настроения во Франции быстро менялись, и ситуация складывалась не в его пользу. В то же время после смерти Екатерины улучшение отношений с Карлом становилось вполне достижимым. Что же касается Анны, то тема предательства приобретала все большую актуальность. Стивен Гардинер, тот самый английский посол во Франции, которому Анна когда-то подарила кольца – обереги от судорог, был уполномочен тайно следить за двором Франциска, однако вдруг начал тесно общаться с папским нунцием Родольфо Пио да Карпи, который первым развернул злобную клеветническую кампанию против Анны. Узнав о том, что ее беременность закончилась выкидышем, он стал распространять слухи, будто Анна, которую он называл исключительно «та женщина» (итал. quella fem[m]ina), на самом деле не была беременна, а устроила этот трюк, чтобы выиграть время, и в этом ей помогала ее сестра Мэри. Пользуясь случаем, Карпи не преминул напомнить слова Франциска о том, что Мэри, находясь при французском дворе, якобы «оказывала некоторые услуги» королю и его придворным²⁹.

По свидетельству Александра Алезиуса (также Алана), молодого шотландского евангелиста из окружения Кромвеля, Гардинер делился клеветнической информацией об Анне с Томасом Райотсли, а тот передавал ее Кромвелю. Алезиуса нельзя считать беспристрастной стороной: четверть века спустя, когда дочь Анны станет королевой, он будет писать для нее мемуары. Однако некоторые подробности, о которых он упоминает, весьма красноречивы. В записках Алезиуса, написанных на латыни, он утверждает, что в донесениях, которые Райотсли получал от Гардинера, содержались копии «некоторых писем», изобличавших Анну в супружеской измене. Кромвель ознакомил с ними короля, и тот приказал установить наблюдение. «Тайные агенты» следили за тем, что происходило в покоях Анны, слуги были подкуплены, а Кромвель доносил всю появлявшуюся у него информацию королю. Он сообщил Генриху, что его супруга танцевала и развлекалась (лат. ducentem choreas) с одним джентльменом из близкого окружения Генриха и что у него есть свидетели, которые видели, как она целовалась со своим братом. «Они также располагают письмами, в которых она сообщает ему [Джорджу] о том, что беременна»³⁰.

Единственный бесспорный факт, о котором сообщает Алезиус, состоит в том, что Гардинер снабжал Кромвеля сведениями, которые должны были дискредитировать Анну. Эти предположения подтверждаются тем, что Кромвель в разговоре с Шапюи высоко отозвался о заслугах Гардинера, которого на самом деле на дух не переносил³¹. Рано утром 24 февраля Кромвель тайно встретился с Шапюи в своей резиденции в Остин Фрайерс. В обстановке строжайшей секретности они занялись обсуждением условий «дружественных отношений» Англии с империей Габсбургов, которое впоследствии перерастет в дерзкий заговор. Впрочем, пока Кромвель настаивал, что он действует исключительно по собственной инициативе³².

Шапюи в ожидании новых указаний немедленно написал Карлу. Однако вторая встреча с Кромвелем неожиданно отменилась после того, как стало известно, что адмирал Шабо захватил Савойю. Французские войска еще не перешли границу, чтобы атаковать Милан, поскольку Франциск считал, что если войне суждено случиться, то начать ее должен Карл. Когда де Кастельно сообщил о планах французов Генриху и Кромвелю и обрисовал преимущества совместных действий, то получил резкий отпор. Де Кастельно не удалось добиться поддержки, на которую, видимо, рассчитывал Франциск. Все свелось к пререканиям по поводу вопросов торговли между двумя странами³³.

27 марта письмо, в котором Шапюи испрашивал новых указаний от Карла, застало императора в Гаэте, к югу от Рима. События развивались быстро: к этому времени двор Генриха уже оживленно обсуждал Джейн Сеймур. По примеру Анны она не согласилась стать любовницей короля, однако, в отличие от Анны, проявила деликатность и застенчивость. Возможно, даже Болейны не сразу поняли, когда именно Генрих увлекся женщиной, которая так разительно отличалась от живой и энергичной Анны. Однако уже к концу февраля все заговорили о Джейн Сеймур после того, как король сделал ее брата Эдварда джентльменом личных покоев. В середине марта, когда Джейн находилась в свите Анны в Гринвиче, Генрих послал ей письмо и кошелек полный золотых соверенов. Николас Кэрью уже подготовил ее к такому повороту событий и обучил, как следует себя вести. Джейн поцеловала послание и вернула его, даже не вскрыв письма, а затем, «пав на колени», со смирением попросила гонца передать королю, что «она достойная дочь честных и добрых родителей» и что для нее «нет большего богатства, чем честь, которой она не готова поступиться, даже если бы ей пришлось умереть не одну тысячу раз». Если король «желает сделать ей денежный подарок, то она просит его повременить до тех пор, пока Бог не пошлет ей достойного избранника»³⁴.

Это была сцена, достойная Екатерины в ее молодые годы. Когда об этом рассказали Генриху, он объявил, что Джейн «вела себя в высшей степени добродетельно» и что отныне он будет видеться с ней только в присутствии ее родственников. Само собой разумеется, что Джейн, усвоив наставления, отказала ему и в этом, а Генрих, что тоже не удивительно, еще больше оценил ее добродетельность.

За обедом, который Шапюи дал в конце марта для четы Куртене, все разговоры были посвящены распрям между Анной и Кромвелем и планам Генриха на новый брак, предположительно с Джейн Сеймур. Позже, разговаривая с Кромвелем наедине в своем доме у эркерного окна, Шапюи осмелился предположить, что новый брак «поможет избежать многих бед» (так он написал Карлу). Все понимают, сказал он, что бы ни произносилось с церковных амвонов, отношения Генриха и Анны «никогда не будут признаны законными», но если предстоит борьба, то Кромвелю следует подготовиться к ней лучше, чем это сделал в свое время Уолси.

На это Кромвель ответил, что он всегда осознавал опасности придворной жизни. Оправдывая свое поведение, он сказал, что никогда не продвигал брак короля с Болейн, а лишь «расчистил им путь». Прислонившись к окну и прикрыв рот рукой, как бы скрывая усмешку, он заверил Шапюи, что, «несмотря на репутацию дамского угодника (фр. à festoyer et servir dames), Генрих будет и дальше честно и праведно жить в нынешнем браке… однако, если ему вдруг придется выбирать новую супругу, она точно не будет француженкой». Похоже, именно такой ответ предвидел Карл в новых указаниях для Шапюи, когда писал: «Если вдруг король Англии надумает снова жениться, лучше не отговаривайте его»³⁵.

На мессе в Страстное воскресенье 2 апреля 1536 года Анна предоставила Кромвелю долгожданный шанс. Это был день, когда обычно произносилась заключительная проповедь Великого поста, и Анна поручила своему новому альмонарию Джону Скипу выступить с ней в Королевской часовне Уайтхолла перед Генрихом и всем собравшимся двором. Проповедь Скипа начиналась с того, что он напомнил собравшимся слова из Ветхого Завета о том, как дети Израилевы были сурово наказаны за то, что «нетвердо уверовали в Слово Божие». Поначалу в его речах не было ничего предосудительного или противоречащего канонам веры, однако затем он обратился к тем, кто был облечен властью, причем не только к духовенству, но и к высшему сословию и представителям верховной власти с призывом помнить о необходимости быть милосердными, когда они «судят прегрешения других», ибо иначе «они могут быть прокляты за свои труды».

По мере того как Скип все больше воодушевлялся этой темой, его проповедь превращалась в резкий критический выпад против политики Генриха и Кромвеля, за что впоследствии его неоднократно подвергали допросу. Обвинения, выдвинутые против него, включали злой умысел, клевету, предвзятость суждений, отсутствие милосердия, подстрекательство к мятежу, измену, искажение Евангелия, нападки на «высших лиц, столпы и скрепы, на которых держится благосостояние общества и коими являются в первую очередь король, во-вторых, его советники, в-третьих, высшее сословие и, в-четвертых, парламент». Неуважение к парламенту было самым грозным обвинением³⁶.

Скип произнес свою проповедь спустя две недели после того, как вновь созванный парламент одобрил предложенный лично Генрихом законопроект, согласно которому имущество двухсот малых монастырей должно было поступить в королевскую казну. Генрих в законодательном порядке получал право свободно распоряжаться денежными средствами монастырей по своему усмотрению: в законопроекте не было ни единого положения, говорившего об отчислении средств на нужды образования, на благотворительность или помощь бедным, что не могло не спровоцировать конфликт интересов с Анной. Оставалось еще двенадцать дней до заключительного заседания парламента, на котором король должен был одобрить законопроект и придать ему силу закона. В этом контексте проповедь Скипа превращалась из привычного средства религиозного увещевания, традиционного для времени поста, в настоящую отповедь в ответ на принятое парламентом решение о секуляризации монастырских владений. Анна использовала Скипа в своих интересах, чтобы Генрих, услышав с амвона призыв к совести, одумался и изменил планы.

Во время последней летней поездки по стране Анна получила в подарок книгу «Форма и способ государственного вспоможения или помощи бедным людям» (The Forme and Man[n]er of Subvention or Helpyng for Po[or] People), которую талантливый юрист из Лондона и евангелист Уильям Маршалл посвятил королеве. (Анна уже знала о Маршалле как об авторе реформированного молитвенника, наподобие часослова, с анаграммой HA на титульном листе, напечатанной над королевскими гербовыми знаками.) Книга рассказывала о том, как власти города Ипр во Фландрии создали новаторскую систему повышения благосостояния жителей города. В предисловии автор восхвалял Анну, называя ее «цветком среди всех королев», и призывал ее «стать заступницей и посредницей», чтобы «под защитой, охраной и покровительством нашего самого грозного суверена и Вашего дражайшего супруга подобные идеи возобладали и в Англии»³⁷.

Прочитав книгу Маршалла, Анна стала с энтузиазмом поддерживать его работу над законопроектом о помощи бедным. Нередко разработку этого документа объемом 66 страниц приписывают Кромвелю, однако среди его бумаг не было найдено ни единого подтверждения этому. Более того, его канцелярия никогда не занималась этим вопросом, и, наконец, текст законопроекта была написан совсем не на той бумаге, которой обычно пользовались секретари и помощники Кромвеля. Амбициозные идеи Маршалла были нацелены на устранение проблем бедности и безработицы путем создания национальной программы развития инфраструктуры и строительства дорог, портов, общественных зданий, речных и других водных магистралей. Отвечать за реализацию программы должен был Совет по искоренению бродяжничества. Все трудоспособные граждане, занятые на работах, предусмотренных программой, помимо питания и бесплатного медицинского обслуживания, должны были получать «разумную оплату труда» за счет поступлений в казну от прогрессивного налога, которым облагалось состоятельное духовенство и владельцы недвижимости. Бродяги и тунеядцы, отлынивающие от работ, подлежали аресту и привлечению к принудительному труду. Больные, немощные и нетрудоспособные должны были получать помощь из средств от налоговых поступлений и приходских пожертвований. Предполагалось, что следить за дисциплиной и наказывать бездельников и нарушителей будут специально назначенные кураторы³⁸.

Очевидец событий оставил наглядное свидетельство того, как на сессии парламента, состоявшейся на второй неделе марта 1536 года, Кромвель, действовавший в соответствии с указаниями Генриха (хотя, возможно, комитет палаты общин действовал автономно), изрядно отредактировал законопроект о реформах, исключив из него все нежелательные места. В урезанной и смягченной версии вся ответственность за трудоустройство безработных граждан ложилась на плечи местной администрации и приходского начальства. Бродяги и не желавшие работать нищие в принудительном порядке должны были заниматься кустарным промыслом, а «достойные сочувствия» бедняки получали помощь наравне с больными проказой и прикованными к постели. Детей бедняков полагалось отдавать в ученики и подмастерья. Недостатком этого смягченного варианта закона было то, что финансирование теперь зависело исключительно от добровольных пожертвований³⁹.

За два дня до того, как законопроект о роспуске монастырей должен был рассматриваться в палате лордов, в канцелярии Кромвеля произошла умышленная утечка информации. Стало известно, что имущество малых монастырей перейдет «в распоряжение короля, а затем будет передано в управление некоторых именитых лиц, известных ученостью и хорошей репутацией у Его Величества». Этого было достаточно, чтобы знающие люди заговорили в том, что законопроект о роспуске монастырей и законопроект Маршалла о вспоможении бедным связаны напрямую: один будет финансироваться за счет другого⁴⁰.

Правда заключалась в том, что, пока Кромвель намеренно распространял дезинформацию, Генрих распродавал земли, принадлежавшие аббатствам Соли и Каверем в Йоркшире⁴¹. Анна была возмущена подобным разграблением и попыталась отсрочить роспуск двух женских монастырей. «Своей милостью королева ходатайствовала обо мне перед Его Величеством королем и предложила Его Величеству две тысячи марок [свыше 1,3 миллиона фунтов в переводе на современные деньги], чтобы выкупить монастырь в Кэтсби,– написала Кромвелю через несколько недель после отстраненная настоятельница одного цистерцианского монастыря Джойс Бекли,– однако мы пока не получили однозначного ответа». После этого Анна попыталась спасти бенедиктинский женский монастырь в местечке Нан-Монктон в Йоркшире, однако он все равно попал под действие закона. Уильям Латимер рассказывает о том, как делегация аббатов и приоров, зная о том, что Анна выступает против роспуска монастырей, обратилась к ней за защитой. Находясь под впечатлением от результатов проверок монастырей, проведенных инспекторами Кромвеля, Анна сначала отчитала их за недостатки в работе, но намекнула, что может изменить свое мнение, если они подумают над тем, чтобы отдавать часть средств на поддержку «бедных студентов в университетах, на которых мы можем надеяться в деле сплочения церкви Христовой и нашей родной страны»⁴².

Скип в своей проповеди вспомнил ветхозаветную историю о царе Артаксерксе. Если бы не Анна, он вряд ли бы решился на это. Библейская история рассказывает о том, как главный министр царя, Аман, предложил взять на себя расходы в 10 000 талантов на истребление евреев. На это Артаксеркс, сняв с руки серебряный перстень и отдав его Аману, ответил, что министр может взять это серебро себе, ибо царя главным образом заботило неподчинение еврейского народа его законам^[115]43. Скип, однако, пересказал эту историю иначе, и в его версии Аман пообещал добыть 10 000 талантов в царскую казну. Кроме того, он слегка приукрасил историю, добавив в нее следующую деталь: как только Артаксеркс сказал Аману, что тот может взять деньги от еврейского погрома себе, Аман стал «проявлять по отношению к ним [евреям] еще большую жестокость, чем раньше, ибо хотел заполучить эти 10 000 талантов».

В таком переложении библейская история только подогревала уже распространявшиеся по стране слухи о том, что Кромвель и его аппаратчики рассматривали конфискацию имущества монастырей как возможность личного обогащения⁴⁴. «Однако,– продолжает Скип,– была одна добрая женщина, которую благородный царь Артаксеркс любил всем сердцем и доверял ей всецело, ибо знал, что она была ему истинным другом». Она дала ему иной совет, «открыв тем самым правду о невиновности того [еврейского] народа и о корыстных намерениях его советника Амана». Евреи были спасены, а Аман повешен⁴⁵.

Все присутствовавшие в Королевской капелле уловили аллюзию. В проповеди Скипа Артаксеркс символизировал Генриха, Аман – Кромвеля, а добрая женщина, имя которой Скип тактично не назвал, – супруга царя, Есфирь, под которой подразумевалась Анна. Оперируя понятными для всех аллегориями, Скип дал понять, что Анна хочет изменить сугубо прагматичное решение Генриха о роспуске монастырей, продиктованное исключительно целями обогащения. Аналогия с Есфирью не случайна: эту библейскую героиню в свое время выбрала королева Клод в качестве образца для подражания.

Воодушевив Скипа, который решился показать Генриха в роли сбившегося с пути правителя, введенного в заблуждение злым гением в лице Кромвеля, Анна навлекла на себя гнев супруга. В последний раз он испытывал подобные чувства во время лондонских событий, связанных с арестом Эмпсона и Дадли⁴⁶. Мотивы Анны вполне понятны: она намеренно хотела шокировать Генриха и напомнить ему о том, что когда-то он обещал доверять ей; обещал, что они будут в дальнейшем действовать как равноправные партнеры и что он согласен на то, чтобы она разделяла с ним власть и играла ведущую роль в делах реформирования образования и общественного благосостояния. Она не учла одного – его озабоченности собственной репутацией. Она не имела права унижать его перед всеми придворными. Своими действиями она ставила под удар его мужское самолюбие.

Анна по-прежнему сохраняла главенствующее положение при дворе, когда 15 апреля нарочный курьер доставил из Гаэты письмо для Шапюи с указаниями императора Карла. Шапюи пришлось просидеть всю ночь, разбирая многословный зашифрованный текст, пока ему не стало понятно его содержание. Ему поручалось провести переговоры о создании полноценного оборонительно-наступательного союза с Англией при условии, что Генрих уладит разногласия с папой римским и восстановит титул и законное право на престол своей дочери Марии. Будучи прагматиком по природе, Карл несколько смягчил формулировку, пообещав сделать все, что было в его силах, для примирения Генриха с папой. Задуманное можно было осуществить через посредников. Он понимал, что пока Анна находится рядом, восстановить Марию в правах практически невозможно, поэтому оставил возможность для маневра. Если Анна откажется от дружбы с Францией и примет новый союз, она сохранит корону. Сейчас, когда Екатерина была мертва, Карл не собирался настаивать на этом пункте. В случае, если она не согласится на предложенные условия, Шапюи было поручено следующее:

Вам не следует прекращать переговоры, но необходимо попытаться точно выяснить, чего именно она хочет (фр. ne faut pourtant enfin rompre la pratique, mais assentir du tout en tout ce aussi à quoi elle s’arrêtera); и после того, как Вы сделаете заявления, какие сочтете уместными, следует сказать ей, что передадите все на наше рассмотрение. Если же Вы посчитаете ее требования чрезмерными, можете обратиться за помощью к Кромвелю на предмет того, сможет ли и захочет ли он сделать то, что обещал⁴⁷.

Однако с точки зрения Кромвеля, если Генрих собирался сменить союзника, это означало, что Анна и ее брат, которые с самого начала продвигали идею англо-французского союза, должны уйти. Он знал, что Анна никогда не воспользуется преимуществами тех условий, которые предлагал Карл. Она может пойти на то, чтобы скрывать свои лефевристские пристрастия, как поступила Маргарита Ангулемская после разгоревшегося во Франции дела о листовках, но она никогда не согласится с идеей восстановить Марию в правах. Она будет бороться за свою дочь, Елизавету, так же как Екатерина боролась за свою. Кромвель все просчитал, и сейчас ему нужен был предлог, чтобы заставить Генриха действовать.

27. Падение в пропасть

После прибытия гонца из Гаэты Генрих надеялся, что послы Франциска и Карла начнут осыпать его выгодными предложениями с целью завоевать его поддержку¹. В Пасхальное воскресенье, 16 апреля 1536 года, Шапюи попросил об аудиенции, но она была отложена до вторника. Антуан де Кастельно тоже запросил аудиенцию, и она была назначена на среду. В период праздников Генрих демонстративно вел себя как примерный семьянин, исправно исполняющий свои супружеские обязательства. Он снова обедал и спал с Анной и даже планировал взять ее с собою в Дувр, где он собирался инспектировать защитные сооружения, а затем в Кале, где он организовал оружейное производство. Болейны по-прежнему получали щедрые дары в виде земельных владений и договоров аренды. На протяжении Великого поста все официально разрешенные проповеди у креста Святого Павла^[116] было доверено читать священникам, которым покровительствовала Анна. Возможно, Генрих размышлял о смене союзника, однако его нелегко было заставить решиться на это, особенно после унижений, которые ему пришлось терпеть по вине Карла².

Рано утром во вторник Шапюи приехал в Гринвич. Его приветствовал Джордж Болейн. Когда Генрих уже был готов проследовать по галерее в Королевскую часовню на мессу, прибыл Кромвель и предложил Шапюи сначала засвидетельствовать свое почтение Анне, объяснив это тем, что послу «лучше побеседовать с королем после обеда на досуге, после чего, как здесь принято, следует встретиться с членами совета и объяснить свою миссию» – так позже напишет сконфуженный Шапюи в письме Карлу. Оставаясь верным Екатерине (и чтобы подчеркнуть официальную позицию своего господина), Шапюи всегда старательно избегал Анну, не желая признавать ее законной супругой Генриха, и всегда упоминал о ней в третьем лице, называя ее «той дамой» или «конкубиной»^[117]. Он вежливо отклонил предложение Кромвеля, однако при входе в Королевскую часовню, куда его сопровождал Джордж, он оказался у двери, к которой обычно спускалась Анна со своей скамьи для раздачи милостыни. Зная, что Шапюи там, она, проходя мимо, намеренно повернулась в его сторону, и послу пришлось поклониться ей, после чего она проследовала к месту рядом с Генрихом. Для нее это была победа, дававшая очередной повод для гордости, однако посол чувствовал себя униженным.

После мессы Генрих обедал с Анной, а Джорджу было велено сопроводить Шапюи в обеденной зале покоев Генриха на обед с главными советниками. Анна была сильно разочарована и встревожена этим, поскольку знала, что за ее спиной ведется напряженная дипломатическая игра. После обеда она решила продемонстрировать, что более не намерена поддерживать союз с Францией, и произнесла довольно двусмысленную фразу: «Королю Франции должно быть стыдно поступать так, как он поступил со своим дядей, герцогом Савойским, и готовиться к захвату Милана… Может показаться, что король Франции, устав от болезней, хочет с помощью войны сократить свои дни»³.

Шапюи удостоился аудиенции короля после обеда. Его провели в укромное место у эркерного окна в личных покоях Генриха, где он рассказал королю о преимуществах англо-габсбургского союза, после чего Генрих позвал Кромвеля, в присутствии которого Шапюи повторил сказанное. Затем Шапюи было предложено познакомиться и побеседовать с Эдвардом Сеймуром, братом Джейн, и, пока они были заняты беседой в другом углу зала, между Генрихом и Кромвелем, которые по-прежнему стояли у окна, произошла ожесточенная перепалка. Генрих пока не был готов связывать себя новыми обязательствами. Он настаивал на том, что надо подождать, пока не станет ясно, что может предложить французская сторона. Наконец наступил «переломный момент» (фр. rompant et grandissant), когда страсти накалились настолько, что Кромвель, ворча и ругаясь, пожаловался на сильную жажду, которая мешала ему продолжать разговор, и, послав слугу принести ему воды, долго приходил в себя, присев на сундук вне поля зрения Генриха.

Тем временем Генрих вновь подозвал к окну Шапюи и сообщил ему, что сможет дать определенный ответ, только когда все предлагаемые условия будут изложены в письменном виде. Он также добавил, что его ссора с папой римским, главной причиной которой была Анна, равно как и его отношения со старшей дочерью,– это его личное дело. Эти слова лишь усилили раздражение Кромвеля, которое он и без того скрывал с большим трудом. Создавалось впечатление, что Генрих с ходу отвергал предложение Карла. И препятствия к союзу с ним возможно было устранить, лишь совершив решительный шаг – убрав с пути Анну⁴.

На следующий день наступила очередь де Кастельно. На этот раз встречать посла отправили герцога Норфолка, который бодро заверил его в том, что беспокоиться не стоит, поскольку, какие бы условия ни предлагал Карл, «все останется так, как есть». Вскоре к беседе присоединились Джордж и другие члены Тайного совета в ожидании, когда Генрих вновь проследует на мессу. В разговоре с де Кастельно, пока они шли вдоль галереи, Генрих вкратце обрисовал ему предложения Карла. Недвусмысленно намекая на то, что он предпочел бы сохранить англо-французский альянс, Генрих закончил свою речь назидательным высказыванием: «Я бы не хотел становиться судьей в споре двух правителей, но я слышал, что у Франциска есть веские основания для войны в Савойе». Ссылаясь на имеющиеся у него данные, Генрих сообщил, что Карл собирает многочисленное войско, однако он не в состоянии содержать его длительное время. По его мнению, Франциску следует укрепить гарнизоны и ждать, пока Карл перейдет в наступление, а до этого времени собираться с силами и стягивать войска. Чем дольше задержка, тем меньше денег в казне Карла. Многие дезертируют из-за отсутствия жалованья, и Карл будет вынужден оставить итальянские владения Франциску⁵.

Во время аудиенции де Кастельно озвучил условия создания новой англо-французской лиги. Франциск был согласен не заключать мир с Карлом без согласования с Генрихом. Если стороны примут обоюдное решение напасть на Нидерланды, то военные расходы должны быть поделены поровну. Если война начнется в Италии, Генрих должен ежемесячно выделять по 50 000 золотых экю.

Генрих вежливо, но твердо уклонился от ответа. Поскольку де Кастельно ничего не сказал о санкциях папы Павла, король потребовал разъяснений относительно своего положения на случай, если Франциск и Карл заключат мир. Продолжит ли Франциск в этом случае поддерживать Англию? Кроме того, Генрих был обеспокоен тем, во что обойдутся ему союзнические обязательства по военным кампаниям в Савойе и Северной Италии, от которых он не ждал для себя очевидной выгоды. Неожиданно в ходе разговора он напомнил об обещании Франциска прислать в Лондон Жана де Дентевиля в качестве особого посла с менее обременительными условиями. Он был сильно обижен и крайне удивлен (фр. fort fâché et ébahi) тем, что обещанный посланник еще не прибыл⁶.

После отъезда де Кастельно Тайный совет и Генрих заседали около трех или четырех часов⁷. Через три дня Генрих снова вызвал посла и попросил его срочно отправиться во Францию и вернуться с окончательным предложением от Франциска. Предполагалось, что де Кастельно уедет во вторник, предварительно забрав у Кромвеля встречные предложения английской стороны. Однако к этому времени совет, ежедневно заседавший до девяти, а то и до десяти часов вечера, так и не выработал единой стратегии, и отъезд пришлось отложить⁸.

Большинство высказывалось против укрепления отношений с Францией. Среди тех, кто поддерживал Кромвеля в его стремлении восстановить англо-габсбургский союз, были Уильям Фицуильям, его сводный брат Энтони Браун, а также сэр Уильям Паулет, сэр Уильям Кингстон и сэр Джон Рассел. Связанные между собой узами родства, земельными сделками и дружескими отношениями, они давно занимали самые высокие должности при дворе. Брауна, Фицуильяма и Паулета объединяли консервативные взгляды на религию и образ жизни. Они всегда неодобрительно относились к разводу Генриха и возвышению Болейнов и выступали за восстановление титула и положения дочери Екатерины, Марии. У них были общие интересы с Николасом Кэрью и семьей Куртене, занятыми подготовкой Джейн Сеймур к ее новой роли. Герцог Норфолк и герцог Саффолк оба были за смену союзника. И тот и другой поссорились с Анной, однако терпеливо ждали, когда Генрих примет решение⁹.

Даже кузен Анны, Фрэнсис Брайан, и ее протеже сэр Томас Чейни были настроены против нее. Брайан, приходившийся шурином Кэрью, заявил о смене авторитетов, устроив демонстративную ссору с Джорджем Болейном еще в декабре 1534 года, вскоре после этого Чейни начал искать покровительства у Кромвеля. Можно ли считать случайным совпадением то, что Браун, Фицуильям и Паулет сопровождали Джорджа во время его дипломатических миссий во Францию? Объединяло ли их общее чувство недовольства, которое они испытывали во время поездок туда?¹⁰

Традиционно считается, что Генрих впервые открыто выступил как против Франции, так и против своей второй супруги в день святого Георгия (23 апреля), когда он отдал предпочтение Кэрью, удостоив его, а не Джорджа Болейна звания рыцаря ордена Подвязки. Анна «не пользуется достаточным доверием короля, раз ее брат не был посвящен в рыцари»,– злорадствовал Шапюи, торжествуя победу, пока не осознал своей ошибки. Дело в том, что Генрих уже пообещал Франциску рыцарское звание для Кэрью, как только представится возможность. Нанести удар по самолюбию Кэрью означало бы обидеть Франциска, а 23 апреля Генрих был еще не готов к этому¹¹.

Впрочем, ко вторнику 25 апреля Генрих стал постепенно склоняться к условиям, предложенным Шапюи. Единственное, на что он никогда бы не согласился,– это примирение с Римом, будь то при посредничестве Карла или кого-либо еще. Зачем ему идти на это, недоумевал он, если он уже отверг предложения самого папы римского? Тем не менее он был готов пойти Карлу на уступки в отношении Марии при условии, что она «смиренно покорится воле короля, не выказывая сопротивления, несогласия или недовольства решениями, которые принимаются в полном соответствии с законом». Однако любой диктат в этом вопросе для него был неприемлем. Будучи человеком чести, он требовал к себе безоговорочного доверия и «не нуждался в советах иностранцев»¹².

Ветер перемен усиливался. В четверг 27 апреля, когда де Кастельно был готов выехать во Францию, Кромвель вручил ему документ, разительно отличавшийся от того, что тот рассчитывал получить. Теперь условия англичан становились куда более жесткими. В итоге де Кастельно отказался от поездки. Решив, что его миссия провалена, он ограничился тем, что отправил контрпредложения Франциску с обычным курьером¹³.

Позже в тот же день Генрих приказал созвать парламент. Новое заседание было назначено на 8 июня – самую раннюю возможную дату с учетом времени, необходимого для проведения выборов в палату общин. Зачем? Очевидной необходимости в этом не было – всего тринадцать дней тому назад, в Страстную пятницу, король распустил членов парламента по домам после утверждения Акта о закрытии малых монастырей. Немаловажна в этой связи одна любопытная деталь: в тот же день придворный, имя которого неизвестно, расспрашивал архиепископа Лондона Джона Стоксли, крестившего дочь Анны, принцессу Елизавету, о том, существует ли возможность второго развода короля. По версии Шапюи, достаточным основанием могло послужить то, что Анна уже была связана договоренностью о заключении брака, а возможно и законным браком с Гарри Перси, несмотря на то, что позже он под присягой отрицал этот факт. Когда Стоксли прямо спросили, возможен ли развод, он предусмотрительно уклонился от ответа, сказав, что готов говорить об этом только лично с Генрихом¹⁴.

Предполагаемый маршрут путешествия Генриха и Анны оставался без изменений: по-прежнему планировалась их поездка в Дувр с целью осмотра оборонительных укреплений. Предполагалось, что они отправятся из Гринвича на следующий день после турниров в честь Майского дня, проведут ночь в Рочестере и прибудут в Дувр 5 мая. Однако Джон Хьюси, личный агент виконта Лайла при дворе, слышал разговоры об «одном немаловажном деле, которое лучше обсудить при личной встрече», хотя в целом, по его словам, в личных покоях короля все было спокойно, и Генри Норрис и Ричард Пейдж продолжали подавать письма и прошения королю от лица Лайлов. 28 апреля планы поездки в Дувр оставались в силе. Именно в этот день Томас Уорли, еще одно доверенное лицо леди Лайл, передал ей послание от Анны о том, что «миледи должна встретить ее в Дувре, как сообщила вчера госпожа Марджери Хорсман»¹⁵.

29 апреля Генрих впервые серьезно задумался о том, что ему все же придется избавиться от Анны¹⁶. Он пришел к этому выводу, прочитав зашифрованные донесения из Рима, которые прислал ему посол при императоре Карле Ричард Пейт. Написанные соответственно 12 и 14 апреля и частично утратившие актуальность из-за новых указаний Генриха, они главным образом касались аудиенции, которую Карл дал Пейту в конце марта – именно тогда император впервые сделал намек, что теперь, когда Екатерина мертва, он готов возобновить «дружеские отношения» с Генрихом. Многое в сведениях Пейта устарело, однако один момент заставил Генриха насторожиться. Оказывается, по словам Пейта, когда Карл активно обдумывал, как привести в исполнение декрет папы Павла о лишении Генриха королевства, если тот отвергнет его условия, агенты Франциска в Риме не чинили ему в этом никаких препятствий. Размышляя над событиями последних двадцати с небольшим лет, Генрих начал понимать, что Франциск легко откажется от него, если Карл решит напасть. В свою очередь Габсбурги никогда не позволят Франциску расширить свое влияние настолько, чтобы контролировать территории по обе стороны Ла-Манша и перекрыть таким образом морской путь из Испании в Нидерланды¹⁷.

Здесь было над чем подумать. Надежды на то, что обе стороны будут пытаться переманить Генриха своими лестными предложениями, а он будет лишь выбирать более выгодный для себя вариант, рассеялись как дым. Теперь выбор между Франциском и Карлом скорее напоминал выбор между Сциллой и Харибдой. Генрих решил, что будет налаживать связи с Карлом, но будет тянуть до последнего с выполнением его условий.

Озабоченность Генриха проблемами международной политики постепенно брала верх над его чувствами к Анне, о чем недвусмысленно свидетельствовало его поведение. Николас Кэрью поселил Джейн Сеймур в своем доме в Беддингтоне, где она проживала последние четыре дня и куда регулярно приезжал Генрих с поздними визитами, что очень напоминало распорядок, заведенный во время его ухаживания за Анной после приезда Кампеджи¹⁸. Кэрью даже осмелился написать Марии, чтобы она «воспряла духом», поскольку королю «надоела» его теперешняя супруга¹⁹.

Тем не менее, когда вопрос встал ребром, нельзя было с уверенностью сказать, что Генрих отвергнет Анну. Неужели угроза введения Карлом папских санкций была настолько серьезной, чтобы подтолкнуть Генриха к такому судьбоносному решению? Или для этого нужна была какая-то другая причина?

Повод, которого ждал Кромвель, представился 29 апреля: кто-то подслушал, как днем Анна беседовала с молодым музыкантом и камергером личных покоев Марком Смитоном. Как позже вспоминала сама Анна, она увидела, что Смитон стоял у окна приемного зала и мечтательно смотрел на нее. На вопрос Анны, почему он грустит, Смитон печально ответил, что «это не имеет значения». Тогда Анна надменно заявила: «Напрасно ты смотришь так, как будто ждешь, что я буду говорить с тобой как с человеком благородного происхождения, ведь ты простолюдин».– «Нет, нет,– ответил Смитон,– мне довольно смотреть на Вас, и потому прощайте»²⁰.

Когда кто-то из шпионов Кромвеля донес ему об этом разговоре, первый секретарь Генриха приготовился нанести решающий удар. Ему показалось, что в этом случайном эпизоде был намек на слишком вольные отношения, и он решил проверить, не повторялись ли подобные встречи и имело ли место что-то еще, более серьезное.

На следующий день, в воскресенье 30 апреля, Марк Смитон рано утром покинул Гринвич, однако в районе Степни по дороге в Лондон был арестован и доставлен в дом, принадлежавший Кромвелю. Его с пристрастием допросили, а утром следующего дня отправили в Тауэр. По некоторым сведениям, его «содержали в хороших условиях», однако, по свидетельству Джорджа Константина, одного из слуг Генри Норриса и школьного приятеля Уильяма Бреретона, «ходили слухи о том, что его жестоко истязали». Он содержался в темнице в кандалах. Позже, когда Анна узнала об этом, она объяснила это тем, что он «неблагородного происхождения». Она утверждала, что до инцидента, произошедшего 29 апреля в ее приемном зале, она только один раз была со Смитоном наедине. Это было в Уинчестере во время летней поездки 1535 года, когда она «послала за ним, чтобы послушать его игру на вирджинале». Ее версию событий можно найти в одном из писем констебля Тауэра Кингстона к Кромвелю, которые сейчас хранятся в Британской библиотеке. Во время пожара 1731 года в Эшбернем-хаусе^[118] письма сильно обгорели по краям, однако многое можно разобрать, воспользовавшись комментариями и переписанными копиями, сделанными в начале XVIII века историком и собирателем древностей Джоном Страйпом, получившим к ним доступ еще до пожара²¹.

Другой, весьма ненадежный источник – «Испанская хроника» – приводит более зловещее описание ареста Смитона. Кромвель якобы заманил несчастного музыканта в свой дом, пообещав ему некоторые милости, однако вместо этого его ожидали муки: двое молодчиков накинули ему на голову веревку с узлами и под пытками заставили признаться в том, что он спал с Анной²².

Нельзя с уверенностью сказать, в чем именно признался Смитон. Вероятнее всего, он поначалу пытался отвести от себя подозрения в том, что испытывал влечение к Анне, и рассказал о другом, не менее пикантном эпизоде, который произошел между ней и Норрисом в ее личных покоях. Версия этого инцидента в изложении Анны сохранилась в еще одном обгоревшем во время пожара письме. Как-то раз их шутливая беседа с Норрисом вышла за рамки общепринятых приличий, поскольку Анна начала подтрунивать над его пылкими ухаживаниями за ее кузиной Мадж – вероятнее всего, речь шла о Маргарет, а не о Мэри Шелтон^[119]. Почему он до сих пор не сделал ей предложение? Препятствий для женитьбы не было, поскольку он был вдовцом.

Когда Норрис ответил, что «предпочел бы подождать», она неосторожно парировала: «Неужто вы ждете, когда вам достанутся туфли покойника? Ведь случись что дурное с королем, вы, вероятно, надеетесь заполучить меня». Ошарашенный столь безрассудным заявлением, Норрис сердито ответил, что «если бы он осмелился подумать о таком, он бы предпочел расстаться со своей головой». Он сразу понял, что этот фривольный диалог может быть легко истолкован как преступный сговор с целью убийства Генриха. Анна в ответ заметила, что «могла бы погубить его, если бы захотела», и на этом они расстались, окончательно поссорившись.

Этот разговор, как и разговор со Смитоном, произошел ближе к концу недели, вероятно в пятницу 28-го или в субботу 29 апреля. Анна осознала, что переступила черту, когда слухи о случившемся уже распространились при дворе. В воскресенье утром она поспешила отправить Норриса к своему альмонарию Джону Скипу, перед которым тот поклялся в том, что королева – «добродетельная женщина». Но было уже поздно, удар по ее репутации был нанесен. Слова, в которых прозвучала угроза в адрес короля, были произнесены, и именно так он истолкует их²³.

В 11 часов вечера в воскресенье король изменил свои планы относительно поездки с Анной в Дувр. Пока он лишь намеревался отложить отъезд и «отправиться в Дувр на следующей неделе». Позже поездка была отменена. Виконт и леди Лайл узнали новости из письма, датированного 1 мая²⁴. Мы не можем сказать наверняка, состоялось ли выяснение отношений между Генрихом и Анной вечером в воскресенье, как предполагают многие биографы Анны. Однако к этому времени Генрих уже совершенно точно имел общее представление о случившемся, даже если для полноты картины ему недоставало некоторых подробностей, которые взялся раскрыть Кромвель. Если верить Александру Алезиусу, то сцена выяснения отношений все же имела место. В этот день шотландский богослов был при дворе в надежде получить у Кромвеля жалованье, которое пообещал ему король. Спустя годы, когда Елизавета стала королевой, он поделился с ней своими воспоминаниями:

Никогда мне не забыть той скорби, которую я испытал, когда увидел в Гринвичском дворце из открытого окна светлейшую королеву, Вашу благочестивейшую мать, которая держала Вас, еще младенца, на руках и с мольбой обращалась к светлейшему королю, Вашему отцу, который стоял у окна и смотрел во двор, когда она принесла Вас. Я не совсем понимал, что происходит, но лица и жесты обоих явно свидетельствовали о том, что король сердится, хотя он прекрасно умел скрывать свой гнев. Затянувшееся совещание совета (окончания которого толпа ждала до глубокой темноты, ожидая возвращения советников в Лондон) являлось красноречивым доказательством того, что обсуждался какой-то серьезный и трудный вопрос²⁵.

Генрих не видел необходимости разбираться с фактами дальше. Он чувствовал, что его унизили, предали, сделали рогоносцем и посмешищем в глазах всего мира. Непринужденность и свобода нравов, принятые при дворе Анны, грозили вот-вот стать причиной ее гибели. Как только полученные Кромвелем сведения дошли до Генриха, он вообразил, что теперь в глазах окружающих выглядел человеком, который не сумел (а может быть, вообще был неспособен) навести порядок в своей семье и в своем доме.

Генрих недолго колебался, прежде чем принял решение покончить с Анной. Как было запланировано заранее, королевская чета присутствовала на турнире в честь Майского дня в Гринвиче, где брат Анны, Джордж, должен был сразиться в поединке с Генри Норрисом. Казалось, что все шло как обычно и все были в хорошем настроении. Судя по тому, что пишет Ланселот де Карль, секретарь де Кастельно, Генрих даже одолжил Норрису свою лошадь, узнав о том, что лошадь Норриса отказалась выходить на поле перед самым поединком²⁶. Необычным показалось дальнейшее поведение короля. По свидетельству Эдварда Холла, который был крайне удивлен поворотом событий, «в Майский день в Гринвиче состоялись торжественные турниры, и вдруг король неожиданно покинул трибуну, взяв с собой не более шести человек… Этот внезапный уход заставил задуматься многих, и прежде всего королеву».

Отказавшись от барки, Генрих поехал в Уайтхолл верхом, приказав Норрису и пяти-шести придворным следовать за ним. «И всю дорогу я слышал,– утверждает Константин,– как он допрашивал господина Норриса и обещал простить его, если тот расскажет всю правду». Однако Норрис «так ни в чем и не признался королю, и утром был препровожден в Тауэр». Анна и Джордж остались в Гринвиче, но после недолгого совещания с сестрой Джордж помчался в Лондон в отчаянном стремлении выяснить, что там происходит²⁷.

Последнюю ночь, пока еще в условиях относительной свободы, Анна провела в Гринвиче. Она никак не могла постичь смысла произошедшего. Турниры начались, как полагается. Джордж показал себя хорошо, продемонстрировав мастерство владения копьем и искусство верховой езды²⁸. Но вдруг, совершенно неожиданно, все пошло не так. Почему Генрих так неожиданно покинул турнир? Почему он поехал в Уайтхолл верхом, не дожидаясь прилива, чтобы отправиться туда на барке? Почему он потребовал, чтобы Норрис следовал за ним? Почему до сих пор нет никаких новостей? Удалось ли Джорджу узнать что-нибудь? Она знала об увлечении Генриха Джейн Сеймур, знала о готовящемся примирении с Карлом, знала, что ее последняя беременность, закончившаяся выкидышем, пошатнула ее положение. Однако она еще не знала об аресте Марка Смитона в Степни, как, вероятно, могла не знать и о том, что созван новый парламент.

На следующее утро, после ночи, которую в лучшем случае можно назвать беспокойной, ей предстояло узнать много нового. В приемной ее покоев появились Кромвель и ее дядя Норфолк, лорд-канцлер Одли, Фицуильям и Паулет и учинили ей возмутительный допрос, обрушив на нее шквал вопросов. Манера Норфолка недовольно цокать языком и качать головой показалась ей крайне неприятной. Она пожаловалась на то, что с ней «плохо обращались», а Фицуильям, по ее словам, «витал где-то в лесах Виндзора» (по-видимому, он сохранял отсутствующий взгляд, стараясь не смотреть в ее сторону). Впрочем, она отметила, что Паулет вел себя как подобает «истинному джентльмену»²⁹.

Шокирующие последствия не заставили себя ждать: Анну проводили в уже пришвартованную барку и в сопровождении тех же советников отвезли в Тауэр, где ей было предъявлено обвинение в супружеской измене. Поскольку барка была открытой, Анна была на виду у горожан, изумленно наблюдавших за ней с берегов Темзы. От нее не ускользнула вся ироничность ситуации: с каждым взмахом весел стены крепости становились все ближе, и словно в насмешку на нее нахлынули воспоминания о том, как почти три года назад тем же маршрутом из Гринвича она торжественно и радостно направлялась на свою коронацию. Как и тогда, ее встретил Кингстон, но сейчас не было приветственного салюта пушек, не было флотилии, сопровождавшей ее, и не было Генриха, который нетерпеливо ожидал, когда он сможет заключить ее в свои объятия. Кингстон приветствовал ее со всей учтивостью, но уже как свою пленницу³⁰.

Прибыв на место между пятью и шестью часами вечера, она еще не знала, что Джорджа доставили сюда несколькими часами ранее. Норриса, насколько ей было известно, привезли еще на рассвете. Когда она шла по узкому мосту через ров от Тауэрской пристани до покоев королевы, где она должна была содержаться, «она упала на колени перед сопровождавшими ее лордами, умоляя Бога о помощи, ибо она была невиновна в том, в чем ее обвиняли»³¹.

Новости распространялись быстро: тем же вечером валлийский юрист Роланд Балкли, сидя в своем кабинете в Грейс-Инн на улице Холборн в Лондоне, написал письмо своему брату в Англси, в котором сообщил, что Анна находится в Тауэре вместе со своим отцом, братом, Норрисом, Смитоном и «разными дамами», прислуживавшими ей. «Причина, по которой они там оказались,– продолжает он,– вне всякого сомнения, заключается в совершении государственной измены против короля, другими словами, мистер Норрис имел какие-то дела с королевой, а Марк [Смитон] и другие оказались к этому причастны. Похоже, они все понесут наказание; тем больше их жаль». Балкли ошибся только в одном: отец Анны избежал ареста и обвинения³².

Шапюи отправил донесение Карлу той же ночью. Посол был искренне потрясен «внезапным поворотом событий, произошедшим со вчерашнего дня». К этому времени Шапюи уже знал, что Анне было предъявлено обвинение в супружеской измене, но он полагал, что виновником был скорее Смитон, а Норрис оказался лишь соучастником. Ему было известно, что Норриса и Джорджа поместили в Тауэр за несколько часов до Анны, но он не имел ни малейшего представления почему³³.

Этим все не кончилось: Кромвелю по-прежнему не хватало компрометирующей информации. В среду 3 мая сэр Эдвард Бейнтон, вице-камергер Анны, написал Фицуильяму, что никто не дал «настоящих показаний» против Анны, «кроме Марка»: «По этой причине, насколько я тщусь рассудить своим скудным умом, если бы это дело не имело продолжения, это сильно задело бы честь короля. И я не могу поверить, что двое других не виновны в той же мере, что и он. И я уверен в том, что один следовал совету другого». Бейнтон, желавший умереть в своей постели, когда придет его час, и всеми силами стремившийся доказать свою преданность королю, вскоре неожиданно обогатился за счет щедро пожалованных ему бывших монастырских владений.

Бейнтон был уверен в том, что «двое других», предположительно Норрис и Джордж, были виновны и действовали в сговоре. То, что удается прочитать в конце письма, также пострадавшего во время пожара 1731 года, позволяет предположить, что Анна надеялась на их молчание³⁴.

Начались допросы, вести которые было поручено Уильяму Фицуильяму и Энтони Брауну. Если верить Джорджу Константину, Фицуильям обманом добился признания Норриса – если это так, то Норрис отказался от признательных показаний до того, как начался процесс³⁵. По свидетельству Кромвеля, «с большой секретностью были допрошены некоторые люди из личных покоев и окружения [королевы]». В четверг 4 мая Фрэнсис Уэстон и Уильям Бреретон тоже стали узниками Тауэра. В субботу 8 мая были арестованы Ричард Пейдж и Томас Уайетт. Какое-то время под подозрением находился еще один родственник Мэри Шелтон, Генри Нивет, у которого были изъяты письма к «мистеру Уэстону» (возможно, отцу Фрэнсиса) и «жене молодого Уэстона», однако вскоре его отпустили. Шапюи был уверен в том, что Уайетт и Пейдж были задержаны из-за Анны. Позже Уайетт уверял, что всему виной был «давний спор и незаслуженная злоба», которую на него затаил герцог Саффолк³⁶.

Допрос Уэстона стал прямым следствием лихорадочных размышлений Анны после ее ареста. Она впервые упомянула его имя в среду 3 мая, необдуманно признавшись в том, что боялась его показаний больше остальных. Она раскрыла подробности их разговора, который мог состояться в течение последнего года. Сама Анна сначала утверждала, что разговор имел место в «понедельник после Троицы», потом назвала «вторник после Троицы прошлого года» (то есть 18 мая 1535 года). Все началось с того, что Анна отчитала Уэстона за пренебрежение своей женой и флирт с одной из сестер Шелтон. В ответ на это Уэстон сначала намекнул, что Норрис появляется в покоях королевы не столько из-за «Мадж», сколько из-за Анны, и под конец сделал дерзкое признание о том, что в покоях королевы есть одна дама, которую он любит больше, чем одну из сестер Шелтон и свою жену. «Кто же это?» – поинтересовалась Анна, и он ответил: «Это вы». Шокированная таким признанием, Анна резко «оборвала его», но удар по ее репутации уже был нанесен³⁷.

Затем Кромвель допросил кузена Анны, сэра Фрэнсиса Брайана. Тот ранее покинул двор, уехав в Бакингемшир, но был срочно вызван обратно. Сам Брайан рассказывал: «За мной неожиданно послали, чему я был немало удивлен и взвешивал в уме возможные причины. В конце концов я знал, что совесть моя чиста и я верен своему господину». «Со всей возможной поспешностью и без страха» он вернулся ко двору и предстал перед Кромвелем, «а потом перед Его Величеством королем, и ничего не было обнаружено в моих действиях, и никогда не будет, кроме честности и преданности моему господину, Его Величеству королю». Тогда-то Брайан понял, что ссора с Джорджем сослужила ему хорошую службу. Его быстро отпустили, и к 13 мая он уже заменил Норриса в качестве главного джентльмена личных покоев короля³⁸.

Считается, что 12 мая Уайетт и Пейдж по-прежнему находились в Тауэре. По крайней мере, так писал Хьюси виконту Лайлу: «…смертная казнь им не грозит, хотя господину Пейджу навсегда запрещено появляться перед королем и при дворе». Уже на следующий день ситуация была не столь однозначной, что следует из продолжения письма Хьюси: «Некоторые говорят, что Уайетт и мистер Пейдж понесут то же наказание, что и остальные; говорят, те, кого ждет наказание, умрут, когда королеву и ее брата отправят на казнь»³⁹.

Новости Хьюси оказались преждевременными. 19 мая Уайетт и Пейдж находились в Тауэре, но вскоре их освободили, причем Уайетта почти сразу же⁴⁰. Уайетта отпустили по инициативе Кромвеля, Пейджа – по распоряжению короля, не без участия Эдварда Сеймура. 10 мая отец Уайетта, престарелый сэр Генри, получил письмо от Кромвеля, в котором тот «к его великому утешению» заверял отца, что его сыну ничего не угрожает. Пейдж в письме леди Лайл от 18 июля писал: «Я уже давно на свободе, а король – мой добрый и милостивый господин. До сих пор я не прилагал особых усилий, чтобы вновь служить при дворе,– продолжает он,– а поскольку король был так добр, что дал мне свободу, я больше подхожу для сельской жизни, чем для придворной». (Позже ему пришлось взять свои слова обратно, когда он вернулся ко двору, став в 1544 году камергером принца Эдуарда, сына Джейн Сеймур)⁴¹.

Более загадочными представляются мотивы ареста Уильяма Бреретона – в источниках о них не говорится ни слова. Возможно, он был слишком тесно связан с Джорджем Болейном или оказался жертвой затянувшейся вражды с Кромвелем, которая началась с нарушений, допущенных им в его бытность казначеем Честера. Находясь в этой должности, он мешал Кромвелю в осуществлении некоторых правительственных реформ на территории Валлийской марки^[120]. Самым известным нарушением стало узаконенное убийство Джона ап Гриффита Эйтона, его бывшего заместителя, который был повешен вопреки приказу Кромвеля. Арест Бреретона не навредил карьере его младшего брата, Юриана. Он продолжал преуспевать при дворе и даже помогал вдове Уильяма⁴².

3 мая Бейнтон предложил допросить придворных дам и фрейлин из ближнего окружения Анны. Как выразился он сам, он «много размышлял» над [поведением] Марджери Хорсман: она «странно вела себя по отношению ко мне в последнее время, учитывая то, что я был ей другом»⁴³. Бейнтон не догадывался о том, что последние полгода Хорсман добивалась расположения Кромвеля. Когда потребовалось замолвить слово за одного из ее кузенов, который пытался получить в аренду земли прихода Диэрем в Норфолке, она знала, что обратиться следует к Кромвелю, а не к Анне⁴⁴.

Кромвель позже утверждал: «…столь отвратительны были прегрешения королевы, выражавшиеся в распутном образе жизни и других обидах, чинимых Его Величеству, которые стали обычным явлением, что многие дамы ее личных покоев и камеристки не могли более скрывать свое отношение к этому»⁴⁵. Говорят, что первой, кто вызвал подозрения из-за своего неподобающего поведения, была Элизабет Браун, герцогиня Вустер, сестра сэра Энтони, которая в то время находилась на пятом месяце беременности. Когда ее брат упрекнул ее в том, что она излишне кокетлива с противоположным полом в покоях королевы, она, не подумав, сболтнула, что и королева бывает замечена в подобных проступках. Де Карль обращает внимание на то, что Браун выступила в роли обвинительницы Анны. В его поэтической версии этой истории наиболее обличительные показания дает некая дама, которая приходится «сестрой одному добропорядочному советнику». Рассказ де Карля совпадает с версией обвинения, изложенной в Лансдаунской рукописи, хранящейся в Британской библиотеке. В этом откровенно искаженном повествовании на французском языке изобличительницей является сестра некоего «Антуана Бруна», которого ошибочно называют врачом Генриха⁴⁶.

Когда казни закончились, Хьюси, заново восстанавливая ход событий, написал леди Лайл: «Первыми обвинителями [были] леди Вустер и Нэн Кобем, а также еще одна горничная. Но первое слово принадлежало леди Вустер, видит Бог». В постскриптуме к письму, датированному 25 мая, он вновь возвращается к этой теме: «А что до обвинителей королевы, то главной фигурой считается миледи Вустер». Неизвестно, как в эту драму оказалась втянута Нэн Кобем, но скорее всего, она сломалась под давлением Кромвеля⁴⁷.

Обвинения сыпались градом. Двор был парализован страхом, который постепенно охватывал всю страну. Многим вспомнились события 1521 года, когда герцога Бекингема обвинили в государственной измене. Как и тогда, сейчас все были поражены стремительностью и беспощадностью, с которыми Генрих наносил удары. Едва письмо Роланда Балкли брату было доставлено в Шрусбери, как гонца схватили и бросили в городскую тюрьму. Члены Совета Уэльса, которым местные власти направили дело, были крайне встревожены новостью об аресте Анны и поначалу отказывались верить и боялись обсуждать случившееся из страха, что все это окажется ложью. В спешке (и в полном неведении) они написали Кромвелю: «Ввиду того что эта новость передана Совету, все члены которого и каждый в отдельности истинные и преданные вассалы этого королевства, мы печалимся и скорбим… Избави нас Боже от того, что такое может случиться»⁴⁸.

Репрессии могли коснуться любого, даже незначительного человека, имевшего хоть какое-то отношение к двору Анны. После ареста Уайетта и Пейджа поступило распоряжение в отношении портного из личных покоев Анны, Гарри Уэбба, которого было приказано «схватить в западных графствах и взять под стражу по тому же делу». Уэбб впервые появился при дворе в 1514 году, когда сестра Генриха, Мария, была выдана замуж за Людовика XII. В период с 1530 по 1531 год он выполнял разные поручения для Генриха и Анны, которые Генрих полностью оплачивал от лица Анны. К сентябрю 1535 года он уже занимал постоянную должность при дворе королевы и платил налоги. После ее смерти он продолжил службу у Джейн Сеймур⁴⁹.

Впрочем, жизнь при дворе Генриха никогда не была спокойной. Еще около 1534 года Хьюси предупреждал виконта Лайла о том, что «следует проявлять осторожность в том, что пишется в письмах»⁵⁰. Придворные, занимавшие высшие должности в свите Анны,– Джеймс Болейн, Эдвард Бейнтон, Уильям Коффин и Джордж Тейлор – спасли себя тем, что вовремя перешли на сторону Кромвеля, а некоторые из ее придворных дам, в частности Джейн Паркер, Марджери Хорсман, Бесс Холланд и Нэн Кобем, перешли на службу к Джейн Сеймур⁵¹. В тот самый день, когда состоялась казнь Анны, Хьюси сообщил в письме леди Лайл: «Джордж Тейлор весел». Все объяснялось тем, что Кромвель уже пожаловал ему почетную должность «главного сборщика податей с владений покойной королевы». Сам Тейлор высказался так: «Я верю, что Его Величество король будет мне добрым и милосердным господином, и посему я вверяю себя его милости»⁵².

Отец Анны избежал участи отверженного, согласившись признать свою дочь и ее брата виновными в инкриминированных им преступлениях. Вместе с другими членами королевского суда он присутствовал на процессах над Норрисом, Бреретоном, Уэстоном и Смитоном и во всем покорно уступал Кромвелю. Отныне он знал свое место. В скором времени Генрих освободил его от должности лорда – хранителя личной печати и передал ее Кромвелю. Такова была участь отца, лишившегося всего вместе со своими детьми, отца, дочери которого король когда-то ни в чем не мог отказать. Всего за несколько недель семейное предприятие Болейнов пришло в упадок⁵³.

28. Слушания начинаются

Арест Анны стал для нее началом конца. Их негласный договор с Генрихом предполагал, что она подарит ему сына, которого он не дождался от Екатерины. Анна потерпела унизительное поражение в попытках исполнить свои обязательства, и реакция Генриха на ее недавний выкидыш показала, насколько сильно он винит ее во всем и насколько слаба его надежда на рождение наследника. Что бы ни происходило с Генрихом, он никогда не признавал своей вины: если он считал, что был введен в заблуждение своей женой, это означало, что ее дни как королевы были сочтены. Оставив большую часть жизни позади, Генрих как правитель воспринимал мир через призму двух крайностей: он видел перед собой либо послушных подчиненных, либо врагов, которых следовало устранить. В свое время Уолси, по пути на юг после ареста, предупреждал сопровождавшего его сэра Уильяма Кингстона о том, что, если в дальнейшем он станет членом Тайного совета короля, ему «следует быть крайне осторожным и внимательно относиться к той информации, которую он вкладывает в голову короля, ибо потом ее уже оттуда не вытащить». Анна могла не знать об этом эпизоде, но сама суть была ей ясна¹.

В пятницу 5 мая 1536 года, на следующий день после ареста Фрэнсиса Уэстона и Уильяма Бреретона, Генрих закрылся от всех в Уайтхолле. «Его Величество никуда не выходит,– сообщал Джон Хьюси виконту Лайлу,– кроме как в сад, а иногда ночью спускается в барку, там ему никто не может помешать, и так на протяжении двух недель»². Генрих намеревался лично контролировать предстоящие судебные процессы, вникая во все детали, как это было пятнадцать лет назад во время суда над герцогом Бекингемом. Из всех его советников только Кромвель полностью владел информацией о происходящем. За несколько дней до начала слушаний король переехал из Уайтхолла в Хэмптон-корт, но по-прежнему предпочитал проводить время в уединении. Для всех, в том числе и для главных советников, был введен запрет на распространение информации. Поздно вечером в четверг 11 мая сэр Уильям Паулет в срочном порядке проинформировал Кромвеля о том, что герцог Норфолк, назначенный председательствовать на слушаниях, интересуется, не пора ли начинать разбирательства: он не может дать ход делу до тех пор «пока не узнает о желании короля и поэтому хочет, чтобы я поставил в известность Вас». В тот же день герцогу сообщили, что он должен открыть первое заседание рано утром следующего дня³.

Кромвель, который по крупицам собирал компромат на уже обреченную королеву, приказал Кингстону следить за ней и доносить ему каждое сказанное ею слово, и исполнительный констебль беспрекословно выполнял это распоряжение. Он подсматривал, подслушивал и записывал все, что говорила Анна, и в этом ему с готовностью помогали четыре дамы, которых Генрих лично назначил прислуживать королеве и шпионить за ней. Все четыре горячо осуждали ее, а одна из них при этом тайно делилась информацией с Шапюи⁴. Анне не приходилось рассчитывать на сочувствие своей тети, леди Элизабет Болейн, или жены Кингстона, леди Мэри. Две другие дамы были миссис Коффин и, судя по данным историка Джона Страйпа, некая «госпожа Стонор». Помимо того что они следили за каждым ее движением днем, леди Болейн и миссис Коффин ночью устраивались спать на соломенных тюфяках у дверей в ее спальню, чтобы даже произнесенные во сне слова доходили до ушей Кромвеля⁵.

Маргарет Коффин уже известна нам как супруга шталмейстера Анны. Сэр Уильям Коффин, спасаясь от гонений на ближний круг Анны, угрожавших превратиться в охоту на ведьм, был счастлив, что его супруге нашлось место среди шпионок Кромвеля. За загадочным именем «госпожа Стонор» могут скрываться две женщины. Одна из них – Элизабет Стонор, супруга Уолтера Уолша, камергера личных покоев короля, и вдова Уильяма Комптона. Примерно в 1540 году она снова вышла замуж за сэра Филипа Хоби, и к этому времени относится ее портрет работы Ганса Гольбейна. Вторая – ее мать, тоже Элизабет, вторая супруга сэра Уолтера Стонора из местечка Стонор-парк в Оксфордшире, у которого был острый конфликт с Болейнами. Скорее всего, это была старшая из двух женщин, поскольку та, что моложе, во времена Анны звалась бы «госпожа Уолш». Никто из них не упоминается в списках дам, состоявших в услужении Анны, но известно, что одна из них вместе с Марджери Хорсман участвовала в похоронной процессии Джейн Сеймур. Болейны допустили большую ошибку, выступив на стороне своего экстравагантного родственника Адриана Фортескью в имущественном споре с семьей Стонор, которую в то время поддерживал Кромвель. То, что сэр Уолтер был одним из информаторов Кромвеля, подливало масла в огонь⁶.

Анна испытывала неприязнь ко всем четырем дамам. Дважды она жаловалась Кингстону. «Я думаю,– язвительно произнесла она, обращаясь к нему во второй раз,– это проявление жестокосердия короля, который прислал сюда тех, кого я никогда не любила». Кингстон вспоминал: «Я заверил ее в том, что король считает их честными и добропорядочными женщинами», на что Анна возразила: «…я предпочла бы, чтобы рядом со мной были те дамы из личных покоев, к которым я более всего расположена»⁷.

Поведение Анны с того момента, как барка доставила ее в Тауэр, подробно описано в первом письме Кингстона. Поначалу она была в состоянии, близком к панике. «Меня ждет темница?» – в ужасе спросила она, но констебль успокоил ее: «Нет, сударыня, вы отправитесь в те покои, где провели ночь накануне коронации». Почувствовав облегчение, она больше не могла держать себя в руках. «Я этого не заслуживаю!» – воскликнула она и, упав на колени, залилась слезами. Однако за этим последовал неожиданный «приступ смеха», который озадачил Кингстона. Впоследствии подобное «повторялось с ней не раз» – признак того, что она переживала сильнейшее нервное потрясение⁸.

Самообладание вернулось к ней, когда она оказалась в своих покоях, и тогда она обратилась к Кингстону с просьбой «умилостивить» Генриха, чтобы ей было позволено принять причастие «в молельне рядом со спальней, где бы она могла просить Всевышнего о пощаде». Она повторила эту просьбу спустя день или два, попросив также о том, чтобы к ней прислали ее альмонария Джона Скипа, которого к тому времени уже выпустили после допроса, учиненного ему по поводу его крамольной проповеди. Пытаясь выведать у Кингстона, не известны ли ему причины ее ареста, она проговорилась, что у нее есть кое-какие догадки по поводу того, в чем ее могут обвинять, и что она поняла это из вопросов, которые задавал ей утром ее дядя, герцог Норфолк. Она клялась, что «не вступала в греховную связь с мужчиной». Она была Генриху «верной супругой», однако слышала, будто ей предъявят обвинения в супружеской измене с тремя мужчинами. Сложность заключалась в том, что у Анны не было способов доказать свою невиновность, кроме как «открыть свое тело». Сказав это, она театральным жестом «расстегнула платье» и продемонстрировала белоснежную льняную сорочку в знак того, что она была невиновна⁹.

Ей не составило труда догадаться, кто были двое из этих троих. Норрис, который, по ее мнению, мог оговорить ее, уже был в Тауэре, и она знала об этом, впрочем, как знала она и о Марке Смитоне. В ответ на ее тревожные расспросы о местонахождении брата Кингстон заверил ее в том, что видел его утром «до обеда при дворе» и что он оставался в Уайтхолле. Это было неправдой, поскольку Джорджа и Норриса доставили в Тауэр в тот же день несколькими часами ранее¹⁰. Она боялась за мать, которая, как ей казалось, могла «умереть от горя», и тревожилась за Элизабет Браун, у которой из-за переживаний за Анну «ребенок перестал шевелиться в животе». Судя по всему, она не знала, что Элизабет Браун тоже дала показания против нее¹¹.

Затем Анна спросила Кингстона, может ли она рассчитывать на справедливый суд, прежде чем умрет. На это констебль лицемерно заметил, что иначе и быть не может, поскольку «даже последнему бедняку король не отказывает в правосудии». На этот раз в раздавшемся в ответ смехе звучал сарказм: она слишком долго находилась рядом с Генрихом и знала, как может действовать ее супруг. Через день или два она вернулась к этой теме. «Я добьюсь справедливости»,– заявила она. «Можете не сомневаться»,– заверил ее Кингстон. Полная решимости, она произнесла: «Если кто-нибудь обвинит меня, на все обвинения я могу сказать только “нет”, и у них не будет свидетелей против меня». Анна и не догадывалась, что приготовил для нее Кромвель¹².

Более всего Кромвель хотел получить от Анны сведения о других лицах, которых можно было изобличить, а также новые примеры ее опрометчивых речей и подтверждения того, что случаи, о которых он был наслышан, действительно имели место. Только так он мог приобщить их к делу и использовать в качестве основания для предъявления обвинений более широкому кругу лиц. Анна не заставила себя долго ждать. Напуганная отчаянным положением, в котором она оказалась, и неожиданностью всего случившегося, Анна не могла собраться с мыслями и без конца говорила, иногда путаясь, сбиваясь и «лепеча что-то бессвязное». Уже допуская саму вероятность того, что Смитон и Норрис могли быть арестованы, она, в сущности, соглашалась с тем, что дисциплина в ее личных покоях была слишком свободной, а сама она вела себя довольно легкомысленно. Она даже иногда шутила по этому поводу. Однажды она поинтересовалась у Мэри Кингстон, стелет ли кто-нибудь постели узникам, и, услышав, что здесь это не положено, ответила каламбуром. Она обыграла два похожих слова pallet (от англ. тюфяк, соломенная кровать) и ballet (от англ. баллада). Сочинение баллад – так в Средние века назывался жанр куртуазной поэзии – было популярным развлечением при дворе и нашло отражение в Девонширской рукописи. Стихотворениями такого рода прославились ее брат Джордж и Уайетт. В итоге получилась грустная шутка: «Теперь постели им стелить некому, зато есть время сочинять баллады»¹³.

Не в силах остановиться, она сообщала все новые и новые подробности, дополнявшие картину свободных нравов при ее дворе. В среду 3 мая она сама рассказала миссис Коффин о двух злополучных эпизодах с Норрисом и Уэстоном, тех самых, которые спровоцировали всю ситуацию и о которых до этого от своих шпионов знал только Кромвель. Получить подтверждение от самой Анны, в ее собственном пересказе, из ее собственных уст – Кромвель и мечтать не мог о такой удаче. Она поведала и о случае с Марком Смитоном, однако не упомянула ни слова о Уильяме Бреретоне. Быть может, она не знала, что он тоже арестован? А возможно, ей просто не о чем было рассказать?¹⁴

Очень немногие отважились открыто высказаться в защиту Анны или кого-либо из других узников. Среди тех, кто не побоялся, были жена и мать Уэстона, а также жена Джорджа Болейна, Джейн Паркер, Жан де Дентевиль и архиепископ Кранмер. Будучи личностью неоднозначной, Анна никогда не умела, а скорее, не хотела строить долговременные отношения со своими сторонниками и полагалась в основном на семью и ее связи. Осознавая неминуемое поражение, она надеялась, что помощь придет к ней с другой стороны. Ее вера в народную любовь («большая часть Англии молится за меня») была иллюзорной, и она напрасно надеялась на вмешательство друзей. Кингстон рассказал Кромвелю о том, как она однажды воскликнула: «Я молю Бога, чтобы со мной были мои епископы, ибо все они пошли бы к королю просить за меня». В действительности, кроме Кранмера и Скипа, других желающих вступиться за Анну не было. Ее первый альмонарий Николас Шекстон даже обвинил ее перед Кромвелем в том, что она «постоянно его обманывала»¹⁵.

Мать Уэстона, «переживая большое горе», как пишет Ланселот де Карль, лично просила Генриха за сына. Его жена, Энн, будучи полноправной наследницей большого состояния, предлагала отдать все имущество за освобождение мужа. Джейн Паркер, через посредничество Фрэнсиса Брайана и Николаса Кэрью, отправила в Тауэр джентльмена-привратника, чтобы тот проведал Джорджа и передал ему, что она будет «смиренно просить Его Величество за своего супруга». Джордж попросил поблагодарить супругу за ее старания, но, не сдержав слез, спросил Кингстона о том, когда его будет допрашивать совет, так как полагал, что это должно предшествовать судебному разбирательству. Тогда он еще не догадывался, что Кромвель уже был готов запустить процесс¹⁶.

17 мая из Булони с некоторым опозданием прибыл Жан де Дентевиль. Он тоже безуспешно просил за Уэстона, с отцом которого был хорошо знаком¹⁷. Из епископов, которых Анна называла «своими», в ее защиту выступил только Кранмер, да и он действовал весьма неоднозначно. Кромвель, опасаясь его вмешательства, в день ареста Анны и ее брата отослал его по срочным делам в Ламбет, что лишило епископа возможности хотя бы попытаться встретиться с королем. Поскольку Кранмер черпал всю информацию о случившемся главным образом из уличных слухов, в среду 3 мая он решился изложить просьбу в защиту Анны в письме Генриху, с особой осторожностью подбирая слова и выражения. «Я в полном замешательстве,– так начинается его письмо,– разум мой находится в величайшем смятении, ибо нет женщины, равной Анне, о которой я был бы лучшего мнения, что заставляет меня верить в ее невиновность». Тем не менее архиепископ, давно знавший Генриха, проявил достаточно благоразумия, чтобы позаботиться о собственной безопасности, и добавил: «И все же я думаю, что Ваше Величество не зашел бы так далеко, если бы она положительно была ни в чем не виновата»¹⁸.

Этим письмом, смысл которого порой ускользал за двойными отрицаниями, двусмысленными выражениями и уклончивыми оборотами, Кранмер смог облегчить свою совесть, не подвергая свою жизнь риску. Прочел ли Генрих его послание, если оно вообще дошло до него, остается загадкой. Если да, то, скорее всего, мельком, поскольку решение уже было принято. Единственное, что занимало его ум, если не считать скромницы Джейн Сеймур, – это мысль о том, что он был жестоко обманут.

У Генриха были свои понятия о справедливом суде. Была задета его честь, и, чтобы залечить нанесенную рану, следовало переключить сознание. Генрих ушел с головой в работу. Он задумал написать трагедию и засел за рукопись, в которой принялся обличать якобы совершенные Анной сексуальные преступления. Он всегда носил ее с собой и показывал Шапюи и другим в минуты, когда его охватывала слепая ярость. В своих подозрениях он дошел до того, что, по его словам, в недозволенных сексуальных отношениях с Анной состояло более ста мужчин. Однажды, отправившись поздно вечером на ужин с Джоном Кайтом, епископом Карлайла, бывшим протеже Уолси и партнером Кингстона по карточной игре, он заявил, что «уже давно ожидал» такого поворота событий. Он показал трагедию Кайту, и тот, бегло просмотрев рукопись, запомнил один эпизод, в котором описывалось, как Анна с братом насмехались над поэтическим творчеством Генриха. Это похоже на правду, судя по тому, что схожее обвинение прозвучало во время процессов над Анной и Джорджем¹⁹.

Тем временем Кингстон продолжал отправлять Кромвелю донесения. Поведение Анны, все более своенравное и переменчивое, озадачивало даже такого видавшего виды служаку, как он. Был случай, когда она заявила, что «с ней обращаются с невиданной жестокостью», добавив: «Я думаю, что это король испытывает меня». После этих слов она «неожиданно рассмеялась и была очень весела»²⁰. В другой раз она, сказав, что хочет умереть, тотчас же заявила, что хочет жить. Она даже прибегала к пророчествам, обещая, что на землю не упадет ни капли дождя, пока ее не освободят. Это могло продолжаться бесконечно, и однажды выведенная из себя леди Элизабет Болейн грубо оборвала ее, заметив: любовь «к подобным историям и привела Вас сюда». Тем не менее, даже будучи пленницей, она могла не отказывать себе в «хорошем обеде». Стоимость ее «рациона» (куда входила еда и все самое необходимое) за семнадцать дней ее заключения в Тауэре составила 25 фунтов 4 шиллинга и 6 пенсов (более 25 000 фунтов на современные деньги). Хотя бы в этом она могла позволить себе прожить последние дни как королева²¹.

Она вела себя так, будто это не Кингстон, а она была здесь главной. Она требовала, чтобы он являлся к ней с новостями по первому зову, не заставляя себя ждать. «Где вы были весь день?» – сердито выговорила она ему однажды. Беспокоясь о судьбе брата, она послала за Кингстоном и потребовала, чтобы тот немедленно сказал ей, где находится Джордж. Констебль повиновался и услышал в ответ, что она рада тому, что теперь они с братом находятся рядом. Она «пожелала», чтобы Кингстон передал Кромвелю письмо, но констебль отказался выполнить это поручение, предложив передать ее сообщение на словах²².

Отказ Кингстона передать письмо свидетельствует о том, что Анне вообще была запрещена переписка. Тем не менее в Британской библиотеке хранятся шесть копий одного знаменитого письма, написанного «из Тауэра 6 мая» и подписанного «Ваша преданная и навеки верная супруга». По всей видимости, это письмо было написано Анной из «скорбной темницы в Тауэре». Она начинает со слов о том, что получила сообщение от Генриха, которое доставил ее «давний заклятый враг» (Кромвель?). Из этого письма она узнала, что король предлагает ей признать вину и сказать «правду» – только так она сможет вернуть расположение Генриха.

Едва получив послание, я уже догадалась, в чем состоит Ваше намерение. И если, как Вы говорите, правдивое признание действительно может спасти меня, я повинуюсь Вашим повелениям от всего сердца и со всей душевной покорностью. Однако не пытайтесь вообразить себе, Ваше Величество, чтоб Вашу бедную жену когда-нибудь вынудили признаться в том, о чем она не дозволяла себе даже помыслить. По правде говоря, никогда у государя не было супруги, столь верной всем своим обязанностям, столь исполненной нежнейшей привязанности, каковой была Анна Болейн, удостоенная имени и положения, которые приносили бы мне несказанную радость, если бы это было угодно Богу и Вашему Величеству. Но на пике своего величия, находясь на троне, на который я была возведена Вами, никогда не забывала я, что меня может постичь участь, которая уготована мне ныне, ибо я всегда понимала, что мое возвышение не имело никакого другого основания, кроме краткого Вашего ко мне расположения, и что малейшей перемены достаточно, чтобы Ваши симпатии отныне были обращены к иному объекту.

Она боялась, что «невзначай брошенное слово или злонамеренные слухи» могли настроить его против нее, оставив «пятно» на ее репутации и репутации их дочери. Она умоляла его о том, чтобы суд над ней был свершен по закону, а не инсценирован «заклятыми врагами», ибо «правда не убоится открытого порицания».

Но если вы уже приняли решение о моей участи и если не только моя смерть, но и позорная клевета способны принести вам радость и желанное счастье, то я хочу, чтобы Бог простил Ваш великий грех, а также простил и моих врагов, ставших послушными исполнителями в этом деле, и чтобы он не призвал Вас к строгому ответу за ваше нецарственное и жестокое обращение со мной на Его Суде, где вскоре мы оба, Вы и я, должны предстать, и в чьем справедливом суде я не сомневаюсь, что бы мир ни думал обо мне, ибо моя невиновность станет известна и очевидна всем.

В этих словах мы легко узнаем прежнюю Анну, самоуверенную, дерзкую, умеющую ясно излагать свои мысли. Это именно то, что мы бы хотели от нее услышать. Ожидаемы были и ее слова в защиту осужденных на смерть вместе с ней. Она действительно не забыла о них:

Моя последняя и единственная просьба будет в том, чтобы бремя гнева Вашего Величества пало только на меня и чтобы оно не коснулось невинных душ этих бедных господ, которые, как я понимаю, также находятся в заключении из-за меня. Если я когда-нибудь в Ваших глазах заслуживала милости, если когда-нибудь имя Анны Болейн было усладой для Вашего слуха, прошу Вас исполнить эту последнюю просьбу²³.

Это замечательный образец письма. Однако его рукописный оригинал отсутствует. Что же это: подлинник или подделка?²⁴ Впервые письмо упоминается в книге «Жизнь и правление короля Генриха Восьмого» (The Life and Reign of King Henry the Eighth), написанной столетие спустя после смерти Анны лордом Эдвардом Гербертом из Чербери, который начал работу над ней в 1632 году и опубликовал в 1649 году²⁵. Герберт пишет: «Я счел уместным привести текст этого письма здесь на том единственном основании, что оно якобы было найдено среди бумаг Кромвеля, тогдашнего первого секретаря, а в остальном следует заметить, что оно выглядит старинным и имеет непосредственное отношение к изучаемому нами вопросу». По стандартам своего времени Герберт считался общепризнанным профессионалом: он был первым историком, серьезно изучавшим правление Генриха VIII, и одним из лучших в этой области вплоть до ХХ века. Ему достаточно было просто сравнить этот документ, так, как мы делаем это сейчас, с подлинными письмами Анны, среди которых были ее письма к Уолси, чтобы понять, что так называемый «оригинал» написан не ее почерком, не совпадает с подлинными письмами по характерной для нее орфографии, стилю и особенностям правописания. Однако Герберт не называет это письмо подделкой, равно как и не заявляет о его подлинности: «Однако было ли это изящное по стилю письмо написано ею или кем-либо еще,– нам известно слишком мало, чтобы ответить на этот вопрос»²⁶.

Итак, была ли Анна автором письма? Если это так, то ей удалось создать убедительно аргументированную прощальную речь несмотря на то, что всего лишь четырьмя днями ранее она не могла справиться с приступами неконтролируемого смеха и перепадами настроения, которые так встревожили Кингстона. В письме указана дата, однако ни в одном из своих писем Анна не проставляла даты. Не слишком ли дерзок тон ее письма? Отважилась ли бы она столь недвусмысленно упоминать имена Кромвеля и Джейн? Могла ли она позволить себе напомнить Генриху о том, что он отвечает перед Богом за содеянное? Могла, поскольку дерзости ей было не занимать. Однако могла ли она зайти так далеко, зная, что ее жизнь висит на волоске? Едва ли.

Удивительно, что до сих пор никто не исследовал фрагмент письма, который находится под заключительными строчками на обратной стороне листа. Это примечание или пояснение длиной десять строк сильно обгорело во время пожара 1731 года. Гилберт Бернет, последний, кто видел документ в первозданном виде, не счел нужным переписать его, однако из того, что сохранилось, можно прочитать следующее: «посланник» отправлен к «Королеве… дабы добиться от нее признания», а также сообщить ей, что «она не должна ничего утаивать». Похоже, Анна должна была вернуть последний долг Генриху за то, что он ее возвысил²⁷. Есть ли основания считать это примечание подлинным? Можно быть уверенным в одном: автор этих строк и тот, кто написал или переписал письмо на лицевой стороне листа, – один и тот же человек: почерк и орфография совпадают.

Началась подготовка к судебным заседаниям. Уже в понедельник 24 апреля Кромвель по собственной инициативе составил письма, в которых поручил созвать особые комиссии в Кенте и Мидлсексе для «проведения слушаний и вынесения решений» (фр. oyer et terminer). Обычно тяжкие преступления, такие как государственная измена и предательство, подкреплявшиеся обвинительным заключением, рассматривали двое королевских судей при содействии старших судей местных магистратских судов в составе общей комиссии, которая созывалась два раза в год. Тот факт, что на этот раз дело было поручено особым комиссиям, казался настолько необычным, что секретарь королевской канцелярии Ральф Пексалл внес этот случай в сборник судебных прецедентов²⁸.

Во вторник 9 мая стало ясно, с какой целью были созданы эти комиссии. В этот день шерифам Кента и Мидлсекса были разосланы предписания о созыве большого жюри присяжных (англ. grand jury), которому предстояло составить обвинительное заключение в отношении лиц, содержавшихся под стражей по подозрению в особо тяжких преступлениях^[121]. Кромвель готовился с особой тщательностью. Старейшиной присяжных в Мидлсексе был назначен Джайлз Херон, зять Томаса Мора и убежденный католик, который жаждал отомстить Болейнам. В Кенте одним из присяжных стал Ричард Фишер, брат казненного епископа Рочестера, Джона Фишера. Коллегия присяжных от Мидлсекса, взявшая на себя ведущую роль, собралась в Вестминстере уже на следующий день; присяжные от Кента начали заседание в Детфорде 11 мая. Оба состава выдвинули против всех шести подсудимых практически одинаковые обвинения, содержавшие непристойные и скандальные подробности. Мастерски составленные с целью шокировать и вызвать всеобщее отвращение, они звучали довольно каверзно, поскольку были сформулированы максимально широко и расплывчато. Некоторые обвинения имели четкую отсылку к дате и месту, другие носили более общий характер – так или иначе они охватывали трехлетний период правления Анны с момента ее коронации²⁹.

Например, в одном из обвинений говорилось: «затаив злобу на короля и потакая своей порочной похоти», Анна «путем обмана и предательства соблазнила и развратила нескольких слуг короля, склонив их к сексуальной связи, для чего пускала в ход непристойные речи, прикосновения, подарки, гнусные провокации и развратное обольщение». Она по очереди «соблазнила и склонила» Норриса, Бреретона, Уэстона и Смитона к «плотской близости», а затем «своего родного брата Джорджа» к кровосмесительству, «обольщала его, засовывая свой язык ему в рот и позволяя ему делать то же со своим языком, а также завлекала его поцелуями, подарками и драгоценностями». Согласно обвинению, Анна и Джордж, «презрев заповеди Бога и все человеческие законы», часто предавались плотской любви, «иногда по его инициативе, а иногда по ее». Она заманила в постель Норриса, Бреретона, Уэстона и Смитона «сладкими словами, поцелуями, прикосновениями и прочим». В конце концов эти мужчины, «воспламенившись порочной страстью к королеве», стали ревновать ее друг к другу. И «дабы удовлетворить свои необузданные желания… она не позволяла им беседовать с другими дамами, в противном случае ее охватывали гнев и недовольство».

В разных местах и в разное время Анна одаривала их «щедрыми подарками и вознаграждениями», чтобы склонить их к сексуальной близости. Более того, они вместе несколько раз «замышляли убийство Генриха», и Анна неоднократно обещала каждому из этих предателей, что она выйдет замуж за одного из них, как только король расстанется с жизнью, тем более что «никогда в ее сердце не было любви к нему». Ознакомившись с материалами, изобличавшими пороки, преступления и чудовищное предательство, Генрих был сильно удручен и обеспокоен тем, «насколько велика была опасность, угрожавшая его королевской особе». Итак, Анна и все эти омерзительные предатели желали оскорбить его, «поставить под угрозу его здоровье и навлечь позор, опасность и беду на него, а также на потомков и наследников короля и королевы».

Всего было предъявлено около двадцати обвинений. Эпизоды, в которых фигурировали Норрис и Бреретон, имели место преимущественно в 1533 году, инциденты с участием Уэстона относились к 1534 году, с участием Смитона – к 1534 и 1535 годам, а с участием Джорджа – к 1535 году. Кромвель наносил удары беспорядочно, самонадеянно полагаясь на то, что никто не будет проверять, совпадают ли указанные даты и локации с реальными перемещениями Анны. Несколько эпизодов якобы имели место во дворце Уайтхолл, однако Анна в это время находилась в Гринвиче. Например, утверждалось, что Норрис спал с Анной 12 октября 1533 года, хотя в этот день она не покидала Гринвич, где восстанавливалась после рождения дочери Елизаветы. Судя по сохранившимся архивным документам, очевидно, что из двадцати фактических обвинений теоретически возможны были от силы шесть или семь. В тринадцати случаях имеются неопровержимые доказательства того, что Генрих и Анна не находились на тот момент в местах, где якобы совершались преступления. Эти и некоторые другие обвинения были явно сфабрикованы. Хотя неточность и небрежность обвинений может показаться вопиющей, дьявол в данном случае крылся вовсе не в деталях. Значение имел общий контекст, на фоне которого любой эпизод с участием любого из подозреваемых мог происходить в «различных», «всевозможных» или «нескольких» случаях до и после указанной даты, что лишало Анну и ее предполагаемых любовников всякой возможности оспорить какую-то конкретную дату или место по причине большого количества других неуточненных обвинений, которые нельзя было опровергнуть. Последующие события показали, что обвинительные заключения не выдерживают никакой критики с точки зрения закона. Во-первых, сексуальные отношения с королевой с ее согласия сами по себе еще не являлись государственной изменой. Во-вторых, в 1579 году на заседании совета юристов по делу о конфискации имущества Норриса, которое отошло короне после того, как ему был вынесен обвинительный приговор, эта конфискация была признана незаконной, поскольку в обвинении не было точно указано, где и когда им были совершены те или иные преступления³⁰.

Главное обвинение состояло в том, что Анна, предлагая кому-то из своих любовников выйти за него замуж в случае смерти Генриха, таким образом вместе со своими сообщниками замышляла и планировала убийство короля, а это расценивалось как государственная измена. Однако больше всего судей и присяжных ужаснуло обвинение в инцесте, представленное в столь откровенных подробностях. Инцест был под запретом и считался чем-то гнусным и омерзительным. Для Генриха эта тема была особенно болезненной, учитывая, что еще в самом начале бракоразводного процесса с Екатериной он заявлял, что сексуальные отношения с вдовой брата есть не что иное, как кровосмесительство, «в высшей степени противоречащее законам природы». Правда, громкий роман с Мэри Болейн не помешал ему впоследствии жениться на ее сестре Анне. По мнению многих знатоков церковного права, это тоже был инцест. И возможно, эти мнения еще больше подогревали в нем чувство отвращения.

Джон Хьюси в письме к леди Лайл, написанном в воскресенье 13 мая, сообщал, что предъявленные обвинения были слишком омерзительны для слуха такой добродетельной женщины, как она.

Сударыня, я искренне полагаю, что даже если перерыть все книги и хроники, подвергая пристальному вниманию все то, что было придумано, сочинено и написано против женщин со времен Адама и Евы, то, по моему мнению, это не идет ни в какое сравнение с тем, что было сделано и совершено королевой Анной³¹.

Для Хьюси масштаб и ужасающий характер обвинений служили доказательством их обоснованности. Сколь ни удивительно это звучит, но для таких случаев существовал судебный прецедент. В отличие от современных конституционных принципов практика «признания виновным на основании дурной славы» (англ. conviction by notoriety) считалась общепринятой и была хорошо известна юристам тюдоровской Англии, хотя на деле применялось нечасто. Еще в 1533 году Томас Мор отмечал, что по английским законам судьи могут выносить обвинительный приговор подсудимому и заключать его в тюрьму без предварительного обвинительного заключения, основываясь на «репутации и поступках [данного] человека в своей стране»³².

Первое слушание началось в пятницу 12 мая 1536 года в главном зале Вестминстер-холла, где всего три года назад проходил банкет в честь коронации Анны. Де Карля более всего поразил устрашающий вид «большого топора», выставленного сбоку в зале суда. Его лезвие было обращено в противоположную от подсудимых сторону, однако ничего не мешало развернуть его в знак того, что они обречены, если суд вынесет обвинительный приговор. (Эта деталь указывает на то, что секретарь де Кастельно присутствовал на слушаниях среди многих других зрителей, толпившихся в самом зале или на галерее³³).

Было решено начать с Норриса, Бреретона, Уэстона и Смитона как людей незнатного происхождения. Причина такого решения была совершенно очевидной: объявив этих четверых зачинщиками преступлений, а не пособниками, их можно было судить и выносить им приговор отдельно от других. Звание пэра давало Анне (как маркизе Пембрук) и Джорджу (как виконту Рочфорду) право предстать перед судом лорд-стюарда, в котором заседали все пэры королевства, лорд-канцлер и королевские судьи. В случае проведения слушания по делу Анны и Джорджа уже после вынесения обвинительного приговора незнатным фигурантам дела факт виновности брата и сестры был бы представлен пэрам суда лорд-стюарда – не столь податливым на манипуляции – как неопровержимый аргумент. Если четверо незнатных подсудимых признавались виновными в преступной любовной связи, это означало, что и Анна была виновна. Дополнительное обвинение в инцесте было для Кромвеля способом поймать в капкан Джорджа и сделать так, чтобы тот потянул за собой Анну. У Джорджа не было шансов остаться в живых и помешать Кромвелю.

Судить незнатных преступников были назначены отец Анны, ее дядя Норфолк, герцог Саффолк и четверо других представителей знати (которым по закону разрешалось участвовать в суде над простолюдинами, при этом сами они подлежали суду пэров), а также Одли, Кромвель, Фицуильям, Паулет и королевские судьи. Как и при отборе присяжных, при назначении судей Кромвель действовал наверняка. Он делал ставку только на тех, кто был верным слугой короля, или питал личную неприязнь к кому-то из подсудимых, или был настроен против Анны или разрыва с Римом, или пользовался покровительством Кромвеля. Приспешники Генриха сэр Томас Палмер, сэр Томас Сперт, Джеффри Чембер и Грегори Ловелл – все члены суда присяжных, который в свое время вынес обвинительный приговор Томасу Мору,– собрались вновь. К ним присоединился начальник арсенала Кристофер Моррис. Среди присяжных, питавших особую неприязнь к подсудимым, был зять Мора, Уильям Донси³⁴.

У четверых подсудимых, которые вошли в зал суда в сопровождении стражей Кингстона, практически не было шансов на оправдательный приговор. В процессах по делам о государственной измене у подсудимых никогда не было возможности узнать о происхождении свидетельских показаний или вызвать своих свидетелей, за исключением тех случаев, когда процедура предполагала вызов свидетелей в суд. У них не было права на адвоката – на самом деле это было категорически запрещено. В случае необходимости суд мог назначить советника по юридическим вопросам для подсудимого, если тот желал оспорить обвинительное заключение. Во всем остальном предполагалось, что судьи сами должны консультировать подсудимого о том, как отстаивать свое дело, а также обеспечивать неукоснительное соблюдение закона. Такова была обычная практика. Если верить имеющимся у нас источникам, свидетелей в суде обычно не опрашивали. Зачитывали показания, данные под присягой. Хотя устоявшийся порядок требовал для вынесения приговора наличия показаний как минимум двух свидетелей, в делах о государственной измене достаточно было показаний одного человека, в чем было нетрудно убедиться на примере дела Томаса Мора. Впрочем, в процессе над четырьмя сообщниками Анны и Джорджа, а также в процессе над ними самими все свидетельские показания были основаны исключительно на слухах³⁵.

Марк Смитон, вероятно в надежде на помилование или на то, что казнь через повешение, потрошение и четвертование, обычно полагавшаяся за измену, будет заменена на менее жестокую, признался в том, что трижды имел физическую близость с королевой, однако отрицал другие обвинения. Остальные настаивали на своей невиновности, отрицали вину по всем пунктам, однако все было напрасно. Обвинительных приговоров было не избежать. На полях судебных протоколов, которые сегодня хранятся в Национальном архиве в Кью, зловещая аббревиатура T&S встречается четыре раза, применительно к каждому подсудимому. Это латинское сокращение от Trahendum et suspendendum означает «провезти [на телеге до виселицы в Тайберне] и повесить»³⁶.

Шапюи, который, вероятно, следил за процессом с галереи в зале суда, назвал вердикт чудовищной ошибкой правосудия. В отчете Карлу он писал, что подсудимых осудили на основании досужих домыслов в отсутствие юридических доказательств или фактических признаний (фр. par presumption et aucuns indices, sans preuve ne confession valide). Признание Смитона было очевидно получено под пытками³⁷.

После оглашения приговора четверо осужденных под конвоем вернулись в Тауэр. Во внутреннем дворе им объявили, что они должны готовиться к смерти. Хьюси, который всегда одним из первых узнавал последние новости, предположил, что казнь может состояться 15 мая. Однако 13 мая он изменил свое мнение. «Здесь ходит так много разных слухов, что я не знаю, о чем писать»,– не без иронии отметил он. Тем не менее он довольно проницательно угадал, что должно было произойти: «Я думаю, что казнены будут все»³⁸.

29. Сокол пойман

Процессы над Анной и Джорджем проходили в суде лорд-стюарда. Их дела рассматривала коллегия пэров. Генрих назначил дядю Анны, герцога Норфолка, председателем жюри, то есть лорд-стюардом (король предпочитал держать должность лорд-стюарда вакантной, как и должность верховного констебля, и назначать на них своих людей по необходимости), а тот сформировал коллегию из 26 пэров. Среди них были многие из тех, кому довелось исполнять церемониальные обязанности на банкете в честь коронации Анны. В состав жюри вошел тесть Джорджа, лорд Морли, который гораздо уютнее чувствовал себя в своей библиотеке, но был вынужден подчиниться обстоятельствам. Томасу Болейну было разрешено не присутствовать, хотя он и выражал готовность послужить общему делу в надежде, что это поможет ему обезопасить себя в ситуации, когда рушилось его семейное предприятие. Не был забыт и Гарри Перси, за которого Анна когда-то собиралась выйти замуж. Он был серьезно болен и надеялся, что в стенах дома в Ньюингтон-грин близ Хакни может чувствовать себя в безопасности, однако и там его настиг приказ явиться в суд. Перси был крайне напуган, особенно учитывая, что его давний роман с Анной мог теперь окончательно погубить его. Все заметили, что на суде отсутствовал пасынок Анны Генри Фицрой, но причины его отсутствия неизвестны¹.

В целях безопасности Генрих приказал провести заседание суда в так называемом Королевском зале в Тауэре – вероятнее всего, это был большой зал Белой башни. Там был сооружен деревянный помост, где были оборудованы места для пэров и королевских судей, которые в этом процессе не выступали в своей привычной роли, а лишь консультировали по юридическим вопросам. На возвышении под балдахином сидел герцог Норфолк с белым жезлом (символом власти) в руках. Справа от него находился лорд-канцлер Одли, а слева – герцог Саффолк. Со специально возведенных трибун зрители, в числе которых, по настоянию Генриха, присутствовал и Антуан де Кастельно, могли следить за происходящим в зале суда. Беспокоясь о безопасности, Генрих тем не менее не задумывался о сохранении конфиденциальности. По подсчетам Шапюи, на заседании присутствовало около 2000 человек (возможно, он несколько преувеличивал)².

Судебное разбирательство проходило по заведенному порядку. Констебль Тауэра вводил подсудимых в зал суда, после чего королевский секретарь зачитывал обвинение, подсудимый обращался к суду, а обвинитель (в сущности, прокурор) представлял доказательства вины. Подсудимый мог высказаться в свою защиту, после чего его или ее выводили из зала, а коллегия пэров приступала к выработке окончательного решения, которое совершенно не обязательно должно было приниматься единогласно. Каждый высказывал свое мнение в порядке очередности, начиная с представителей низшего ранга и заканчивая пэрами высшего ранга. Для вынесения приговора было достаточно простого большинства голосов. Когда вердикт был готов, подсудимому давали последнее слово. (В свое время Томас Мор воспользовался такой возможностью, чтобы осудить Генриха за решение стать главой Церкви Англии.) В заключение лорд-стюард оглашал приговор³.

Некоторые биографы Анны утверждают, что все документы по этим процессам исчезли из судебных архивов, и склонны полагать, что их мог изъять Кромвель или даже дочь Анны, Елизавета. Материалы судебных заседаний по делам о государственной измене, все без исключения записанные на пергаменте, передавались в отделение Суда королевской скамьи по уголовным делам и хранились в специальной кожаной сумке для секретных документов под названием Baga de Secretis. Так в XIV веке на англо-норманнском назывался большой кожаный мешок, в котором хранились документы особого рода, не предназначавшиеся для посторонних глаз. Впоследствии их хранили в специальном шкафу, встроенном в стену. Доступ к нему предоставлялся в присутствии трех человек, у каждого из которых было по специальному ключу. Большой кожаный мешок пропал к началу XVIII века, однако папки или сумки поменьше, в которых хранились отдельные судебные дела, уцелели, и их содержимое, несмотря на помятый вид, сохранилось в удовлетворительном состоянии. Примечательно, что все протоколы по делу Анны и Джорджа, хранившиеся в Baga de Secretis, оказались нетронутыми. По сравнению с другими материалами дел государственной важности, которые рассматривались во времена правления Генриха, они сохранились в полном объеме.

Утерянными оказались предварительные показания свидетелей и материалы досудебных расследований, которые когда-то действительно существовали, в чем теперь мы можем быть уверены (см. Приложение 3). Однако они никогда не хранились в кожаной сумке с секретными документами. В письме к Стивену Гардинеру во Францию Кромвель утверждал, что так называемые «признания» были «столь омерзительны, что значительная их часть не была представлена в качестве доказательств в суде, а содержалась в тайне»⁴. В их отсутствие мы попытаемся с помощью сторонних источников восстановить картину судебных процессов и того, что произошло потом. Наиболее полный отчет о событиях тех дней представлен в донесениях Шапюи, которые могут быть существенно дополнены подробностями из писем Хьюси виконту и леди Лайл и наблюдениями слуги Норриса, Джорджа Константина. Ценнейший вклад внес сэр Джон Спелман, который присутствовал на предварительных слушаниях комиссий в Вестминстер-холле и Детфорде в качестве судьи королевской скамьи, участвовал в вынесении обвинительного приговора четырем подсудимым незнатного происхождения и присутствовал в качестве консультанта на суде пэров. Оригинальная записная книжка с его воспоминаниями утеряна, но большая часть ее содержимого была добросовестно переписана Гилбертом Бернетом в 1679 году⁵.

Немаловажную роль сыграли и лондонцы, ставшие очевидцами событий. Эдвард Холл в своей хронике переходит непосредственно от ареста Анны к казни, минуя судебные процессы, однако Чарльз Райотсли, кузен Томаса Райотсли и один из служащих геральдической палаты, а также Энтони Энтони, камергер королевских покоев и инспектор арсенала в Тауэре, оставили реалистичный отчет о происходившем⁶. Оригиналы этих бумаг утеряны, однако у Джона Стоу, антиквара времен Елизаветы, сохранилась копия, к которой впоследствии обращались Гилберт Бернет и Томас Тернер⁷. Записки Тернера, хранящиеся в Бодлианской библиотеке, «основаны», как он выразился сам, на «текстах из старинного дневника, написанного рукой некоего господина Энтони Энтони… современника тех событий и (по его собственному выражению) видевшего все своими глазами и слышавшего все своими ушами»⁸.

Ну и наконец, немалый интерес представляют заметки о речах Анны и Джорджа, произнесенных перед казнью, которые в настоящее время находятся в Национальной библиотеке Франции в Париже и, судя по всему, были собраны Ланселотом де Карлем. Он использовал их в своей поэме «История английской королевы Анны Буллан», датированной 2 июня 1536 года⁹. Эти заметки впоследствии появлялись в разных форматах и на разных языках¹⁰. Их переложения в форме информационных бюллетеней встречаются на французском, итальянском и португальском. В одном из таких бюллетеней новость представлена в несколько расширенном виде – в форме письма к другу от некоего «португальского джентльмена», который, безусловно, является вымышленным персонажем. Открытое письмо вымышленному другу, соотечественнику или иностранцу, как способ распространения последних новостей – популярный литературный прием еще со времен Цицерона¹¹. Вторая группа бюллетеней была создана на основе отчетов, составленных Шапюи или кем-то для него и предназначавшихся для Марии Венгерской, сменившей Маргариту Австрийскую в качестве штатгальтера габсбургских Нидерландов в Брюсселе¹². Ни один из этих источников не является исчерпывающим сам по себе и требует внимательного изучения и сопоставления с документами из кожаного мешка с секретными документами.

День суда над Анной был назначен на понедельник 15 мая. Генрих принял это решение в выходные, отдав распоряжение секретарю королевской канцелярии составить предписание королевским судьям явиться на суд пэров, чтобы с их помощью процесс прошел в соответствии с «законами и обычаями Англии»¹³. Анна должна была предстать перед судом рано утром, следом за ней была очередь Джорджа. Брата и сестру всегда отличало умение собрать волю в кулак и ясно выражать свои мысли. В этом последнем поединке – а они понимали, что им придется сражаться не на жизнь, а на смерть, – они оба проявили невероятную стойкость, силу духа и красноречие. Той охваченной паникой Анны, которая сбивчиво «лепетала что-то бессвязное», не было и в помине. В тот день она была на высоте. Перед судьями предстала уверенная в себе, ясно выражающая свои мысли женщина с темными горящими глазами, которую Генрих когда-то боготворил. Она была бесстрашна.

Когда пэры и королевские судьи заняли свои места, сэр Уильям Кингстон ввел в зал суда свою пленницу в сопровождении леди Элизабет Болейн и леди Кингстон. Он подвел ее к барьеру, где для нее был приготовлен стул. После того как было оглашено обвинительное заключение, Анна подняла правую руку и заявила о своей невиновности¹⁴. Только после этого ей зачитали полный текст обвинений, которые представил прокурор Кристофер Хейлз. Как отмечает Шапюи, помимо пунктов из обвинительного заключения в этот текст добавили еще один пункт о том, что между ней и Норрисом состоялся обмен символическими знаками любви, доказывающий ее обещание выйти за него замуж после смерти Генриха¹⁵. В этом контексте возникал мотив угрозы семье короля: Хейлз утверждал, что Анна отравила Екатерину и намеревалась поступить так же с ее дочерью Марией. Для полноты картины суду рассказали о том, как Анна и Джордж шутили между собой над Генрихом и высмеивали его манеру одеваться. Кроме того, «она в некотором роде давала понять, что не любит короля и что он ей надоел»¹⁶.

По словам Спелмана, доказательства однозначно свидетельствовали о том, что Анна и Джордж «задумывали умертвить короля, ибо, как следовало из ее слов, король никогда не владел ее сердцем, и каждому из четырех [незнатных] сообщников она говорила, что любит его больше, чем остальных». Это, как утверждает Спелман, «порочило репутацию наследницы [Елизаветы], которая была рождена в браке с королем», что само по себе рассматривалось как государственная измена согласно Акту о престолонаследии 1534 года¹⁷. Обращает на себя внимание следующий момент:

И все свидетельства касались распутства и разврата и подтверждали, что другой такой блудницы больше не было в королевстве. Примечательно, что все эти подробности были раскрыты одной женщиной, леди Уингфилд, которая раньше была в услужении упомянутой королевы и обладала теми же качествами; и внезапно эта самая Уингфилд сделалась больна и незадолго до своей смерти поведала об этом одной из своих и т.д.¹⁸

Выражение «и т.д.», которым заканчивается эта запись, не обязательно свидетельствует о том, что что-то пропущено. Этой аббревиатурой обычно пользовались юристы для обозначения того, что дело не требует доказательств. Расшифровывая записки Спелмана, Бернет отметил, что часть страницы была оторвана, но он не счел нужным искать в этом какой-то тайный зловещий умысел¹⁹.

На момент смерти в 1534 году Бриджет Уилшир (вдова сэра Ричарда Уингфилда и сэра Николаса Харви) была замужем за Робертом Тирвитом. Для Тирвита, как для опытного придворного, не составляло особого труда узнать о готовящихся против Анны обвинениях. Еще до начала слушаний Тирвит, вероятно, поспешил сообщить Кромвелю о признании Бриджет, что стало поводом для проведения обыска в ее бумагах. Будучи представителями старинного рода в Линкольншире, Роберт Тирвит и его брат Филип через свою мать, Мод Тэлбойс, были тесно связаны с Екатериной и ее дочерью. Это во многом объясняет, каким образом письмо Анны к Бриджет Уилшир, написанное незадолго до того, как она получила титул маркизы Пембрук, оказалось в архивах первого секретаря короля²⁰.

Если бы только нам было известно, что могла знать Бриджет (если там вообще было что знать) об отношениях Анны с Гарри Перси и Томасом Уайеттом, все бы встало на свои места. Была ли у Анны необходимость скрывать от Генриха то, что могла знать ее подруга о ее юных годах в Кенте или о периоде сразу после возвращения из Франции? И что имел в виду Спелман, когда писал про Бриджет, что она была «в услужении упомянутой королевы и обладала теми же качествами»?

Как бы там ни было, приписываемые Бриджет показания были двухлетней давности и по степени достоверности мало отличались от слухов. Как иронично отмечает Бернет, «самый надежный вид подлога… возложить ответственность за сказанное на умершего, не боясь, что правда откроется»²¹.

Иных свидетельских показаний представлено не было. Пожалуй, самое поразительное в процессе над Анной было то, что ей не устроили очную ставку с Марком Смитоном, единственным, кто безоговорочно признался в связи с ней. По-видимому, Кромвель опасался, что тот может отказаться от своих слов. Хватило ли бы молодому музыканту уверенности или сил, учитывая, что он уже был обречен, повторить свое признание, глядя Анне в глаза? Возможно, это была главная причина, почему единственным весомым доказательством ее вины, представленным суду пэров, были показания женщины, которой уже не было в живых²².

Анны отрицала все обвинения. Ранее в Тауэре она сказала Кингстону: «Если кто-нибудь обвинит меня, на все обвинения я могу сказать только “нет”, и у них не будет свидетелей против меня». И она продолжала повторять «нет» на суде. Она отрицала, что была неверна Генриху; что замышляла и планировала заговор с целью его убийства; что она совершила грех кровосмесительства с братом; что она обменялась символическими знаками любви с Норрисом и обещала выйти за него замуж; что отравила Екатерину и планировала отравить Марию. Она призналась лишь в одном – в том, что давала деньги Фрэнсису Уэстону, но при этом добавила, что помогала многим молодым придворным, у которых не было средств, но без каких-либо преступных намерений²³.

Многих впечатлило ее поведение. При чтении записей Тернера может показаться, что Энтони Энтони ограничился лишь кратким комментарием: «…свою вину она не признала», однако Джон Стоу в «Хрониках Англии» (Chronicles of England), написанных ближе к концу 1570-х годов, когда он уже располагал копией дневника Энтони, добавляет следующую фразу: «Казалось, она убедительно опровергла все предъявленные ей обвинения»²⁴. Райотсли в «Хронике» (Chronicle) подтверждает сказанное выше: «…она давала столь мудрые и благоразумные ответы на все обвинения, предлагая столь прозрачные объяснения своим поступкам, как будто эти обвинения не имели к ней никакого отношения». Ее поведение произвело на Шапюи и на де Карля глубокое впечатление²⁵. Она защищалась уверенно, отмечал Шапюи, «давая более чем убедительные ответы на каждое из предъявленных ей обвинений»²⁶. Эти слова ее заклятого врага добавляют весомости сказанному. «Она держалась крепче векового пня, что не боится ветра бурного порывов», – в восхищении восклицает де Карль.

Тем не менее исход дела был предрешен. Обвинительный вердикт был вынесен единогласно. Верно говорят, что «вопрос, на который предстояло ответить лордам, состоял не столько в том, была ли она виновна по всем пунктам обвинительного заключения, сколько в том, заслуживает ли она смерти»²⁸. Райотсли пишет: «После того как они посовещались, первым вызвали самого младшего лорда, чтобы тот вынес свой вердикт, и он произнес “виновна”, после чего все лорды и графы по старшинству один за другим говорили “виновна”, пока не было сказано последнее слово, и так они приговорили ее»²⁹.

Затем герцог Норфолк огласил решение суда³⁰. Суровый язык латыни, на котором был написан документ, предназначенный для хранения в специальном кожаном мешке для секретных документов, соответствовал характеру приговора, текст которого дословно перевел Райотсли:

За оскорбление государя нашего, Его Величество короля, и совершение государственной измены против означенной особы, в коем преступлении Вы были изобличены, закон королевства предусматривает смертную казнь, и посему Вам выносится следующий приговор: Вы будете казнены через сожжение здесь, на Тауэр-грин, или, если на то будет воля короля, через отсечение головы, о чем станет известно в дальнейшем³¹.

Два возможных варианта казни Спелман объясняет тем, что Анна «была королевой», хотя настоящая причина заключалась в том, что ни Норфолк, ни кто-либо другой в тот момент не знали, какова будет воля короля. Только Генрих мог решать, каким способом будет произведена казнь. Спелман отмечает, что решение вызвало ропот недовольства среди королевских судей, которые нашли его «…доселе невиданным»^[122]. Энтони Энтони оставил собственный комментарий: «…по старинным обычаям страны» женщина, совершившая подобную измену, приговаривалась к сожжению. Однако до сих пор ни одну английскую королеву не признавали виновной в прелюбодеянии, приравнивавшемся к государственной измене. Такое было возможно только в романтических сюжетах «Смерти Артура» Томаса Мэлори³².

Теперь Анна должна была проследовать обратно в Тауэр, однако, если верить Шапюи и де Карлю, ей было позволено просить о смягчении приговора. (По правилам, это должно было произойти после вердикта пэров, но до оглашения окончательного приговора.) Воспользовалась ли она такой возможностью? Из донесений Шапюи следует, что да. Она заявила, что готова умереть, правда, крайне сожалеет о том, что невиновные и верные подданные короля «должны умереть по ее вине». После этого она попросила о возможности получить «отпущение грехов» (исповедаться), дабы подготовиться к смерти (фр. pour disposer sa conscience)³³.

Когда ее выводили из зала суда, на скамье присяжных произошло волнение. Побледневший как полотно Гарри Перси потерял сознание, и его пришлось вынести³⁴. Следующим на очереди был Джордж. Анну увели до того, как ее брат появился в Королевском зале – они так и не увиделись в последний раз. Суд пэров в том же составе, за исключением Перси, предъявил Джорджу практически те же обвинения, что и Анне. Вслед за сестрой он заявил о своей невиновности и тоже был готов бороться за свою жизнь. Как и ей, ему пришлось защищаться самостоятельно³⁵.

Едва Хейлз приступил к оглашению доводов обвинения, по залу пронесся недовольный шепот. Было ясно, что на этот раз добиться признания вины подсудимого будет гораздо труднее. Доказать факт инцеста между братом и сестрой было не так-то легко. По словам Шапюи, обвинение основывалось исключительно на «презумпции». Утверждалось, что он «однажды провел много часов в ее обществе» и что за ним имелись «другие прегрешения», но какие именно, не уточнялось³⁶. Инкриминированные ему преступления якобы были совершены в ноябре и декабре 1535 года, однако никаких подробностей не приводилось. С тех пор как Генрих начал ухаживать за Анной, Болейны держались вместе, поэтому неудивительно, что Джордж и Анна часто проводили время вместе. По правде говоря, поводом для серьезного обвинения мог послужить лишь один эпизод: в июне 1535 года Джордж, внезапно покинув переговоры с адмиралом Шабо в Кале, поспешил поставить Анну в известность о том, что идея обручить принцессу Елизавету с Карлом, герцогом Ангулемским, провалилась, и тогда он действительно провел несколько часов наедине с сестрой в ее спальне³⁷.

Ответная речь Джорджа на представленные Хейлзом обвинения произвела столь сильный эффект, что, как отмечает Шапюи, «многие из присутствовавших в зале, услышав его слова, были готовы биться об заклад, что его оправдают, тем более что не было вызвано ни одного свидетеля обвинения» – и это несмотря на то, что всего лишь час назад Анне был вынесен смертный приговор по тому же обвинению. Записи Райотсли подтверждают это: Джордж, «ко всеобщему восхищению, отвечал на все пункты обвинения весьма рассудительно и мудро и не признавался ни в чем, напротив, он держался так, словно никогда не совершал вменяемых ему преступлений»³⁸.

Де Карль также отметил спокойствие, с которым Джордж опровергал все, в чем его подозревали:

Пример невероятной стойкости и самообладания, проявленных Джорджем, служит доказательством того, что он представлял куда большую угрозу для Кромвеля, чем полагают некоторые биографы, склонные видеть в нем не более чем пешку или пресловутого мальчика-посыльного в любовной переписке между Генрихом и Анной⁴⁰. В глазах присутствующих Джордж поднялся на еще большую высоту, когда в разгар процесса Хейлз подал ему записку, которая должна была послужить очередным доказательством его вины и которую ему было велено прочитать про себя, не оглашая ее содержания, и коротко ответить «да» или «нет». Джордж проявил дерзкое неповиновение и прочитал написанное вслух отчетливо, так что его услышали все, кто находился на трибунах, что привело в ярость Кромвеля, желавшего сохранить этот деликатный момент в тайне. В записке спрашивалось о том, слышал ли он когда-нибудь от своей жены Джейн Паркер, что Анна говорила ей по секрету, будто Генрих «недостаточно искусен в сношениях с женщиной, не отличается ни мужеством, ни половой силой» (фр. ne vertu ne puissance)⁴¹.

Учитывая, что Анна безоговорочно доверяла своей невестке, она вполне могла поделиться с ней этой интимной подробностью, а Джейн легко могла рассказать об этом своему мужу. Скорее всего, так и было, поскольку Джордж отказался отвечать на этот вопрос. В безукоризненной манере, свойственной юристам, он произнес следующее: «По этому поводу я не буду возбуждать никаких подозрений, которые могли бы нанести вред репутации короля».

Не желая отступать от своей линии, Хейлз продолжил сыпать обвинениями и заявил, что Джордж якобы распространял клеветнические слухи, которые ставили под вопрос личность отца Елизаветы. Джордж не удостоил Хейлза ответом. Он хорошо знал свою сестру.

Столь вызывающее поведение сослужило ему плохую службу: все пэры без исключения вынесли ему обвинительный вердикт. Норфолк зачитал приговор, и в протоколе заседания появилась зловещая аббревиатура T&S. Наравне с четырьмя незнатными сообщниками Джорджу предстояло принять жестокую казнь на виселице. Он воспринял этот факт хладнокровно, попросив лишь о том, чтобы были оплачены его долги, поскольку все его имущество отчуждалось в пользу короля⁴².

Последовало множество домыслов о том, как были обнаружены мнимые преступления Джорджа. В поэме де Карля Джордж так говорит об этом судьям:

Константин полагал, что Джорджа могли оправдать, «если бы не одно письмо»⁴⁴. По свидетельству неизвестного португальского джентльмена, была некая «особа, которая скорее из зависти и ревности, чем из любви к королю, выдала эту проклятую тайну, а вместе с ней и имена тех, кто участвовал в темных делах нечестивой королевы»⁴⁵. Имя автора письма не называется, однако речь идет о женщине, судя по тому, что первое личное местоимение, встречающееся в португальском оригинале, имеет форму женского рода. Если верить письмам Джона Хьюси к леди Лайл, то, скорее всего, это была Элизабет Браун (см. Приложение 4).

Во вторник 16 мая 1536 года в Тауэр прибыл Кранмер. Вполне возможно, что он терзался угрызениями совести по поводу этого визита, так как явился не по долгу пастырской службы и не по своей доброй воле. Его послал Генрих, желавший выпытать у Анны до того, как она умрет, хоть какую-то причину, которая могла бы послужить основанием для законного аннулирования их брака. Так же как в свое время с Екатериной, теперь ему было важно поверить в то, что их брак с Анной не имеет юридической силы и был недействителен с самого начала. Вступая в брак с Джейн Сеймур, ему было психологически необходимо чувствовать себя свободным от брачных уз⁴⁶.

Проще всего было бы вспомнить историю о якобы существовавшей некогда договоренности между Гарри Перси и Анной о заключении брака, однако ее бывший возлюбленный проявил неповиновение. 13 мая, за два дня до того, как его вызвали для участия в суде пэров, он написал Кромвелю письмо, в котором подтвердил предыдущее заявление о том, что никакого сговора между ними не было. Вежливо, но решительно он напомнил первому секретарю, что он уже отвечал на этот вопрос под присягой. Мы можем лишь гадать, о чем говорили Анна и Кранмер, однако судя по тому, что произошло вскоре после этого, она продолжала отстаивать легитимность своего брака (а значит, и законность рождения своей дочери)⁴⁷.

В тот же день Кингстона вызвали в Уайтхолл на аудиенцию к Генриху. Он получил указания о том, что Джордж и четверо других мужчин должны «умереть завтра». Во время аудиенции уставший от забот констебль передал на словах «прошение» Джорджа, которое король выслушал весьма холодно. Что касается Анны, Генрих сообщил ему, что в качестве духовника к ней следует отправить Кранмера. Когда часом позже Кингстон докладывал об этом Кромвелю, то упомянул о том, что архиепископ уже посетил ее в этот день, но «по другому поводу»⁴⁸.

Вернувшись в Тауэр, Кингстон сообщил брату Анны о его участи, «и тот воспринял известие спокойно, сказав, что постарается завершить все приготовления». Между тем Джордж хотел, чтобы Кромвель позаботился о его прошении, касавшемся долгов, поскольку «это сильно тревожило его совесть, как он выразился». Больше всего Джордж беспокоился по поводу 100 фунтов, полученных от одного монаха цистерцианского ордена, который на Троицу обещал увеличить эту сумму. Монах рассчитывал, что эти деньги помогут ему получить место настоятеля аббатства Валле-Крусис на северо-востоке Уэльса. Джордж узнал, что Кромвель собирается распустить этот монастырь, но уже не успел вернуть монаху деньги, поскольку все его имущество и бумаги отошли к Генриху. Он понимал, что, если ничего не предпринять, монах будет «разорен»⁴⁹.

В тот же день за ужином в Тауэре Анна заговорила об уходе в монастырь – она все еще питала «надежду остаться в живых». Делясь сведениями с Кромвелем, Кингстон торопил его определиться с пожеланиями Генриха «относительно казни королевы для ее спокойствия, а также относительно приготовления эшафота и других необходимых вещей». В отличие от Тауэрского холма, где был сооружен постоянный эшафот, на площадке внутри Тауэра под названием Тауэр-грин такого еще не было, поэтому при необходимости приходилось приглашать плотников. Кроме того, констебль Тауэра пребывал в растерянности по поводу того, что Джордж и четверо его сообщников были приговорены к казни в Тайберне, и он не знал, оставалось ли это решение в силе⁵⁰.

К чести Кромвеля, он не затянул с ответом. По его словам, распоряжение в отношении Джорджа и его сообщников о приведении смертного приговора в исполнение еще не было готово, но должно было поступить в ближайшее время. Что касается Анны, то Генрих решил заменить сожжение обезглавливанием, которое будет произведено палачом из Кале⁵¹.

Кингстон в ответ выразил благодарность: «Я рад слышать, что будет приглашен палач из Кале, поскольку он сумеет справиться с этим делом»; Джордж и другие, «я надеюсь, готовы предстать перед Богом». Утром он предупредит их и пошлет за плотниками, а те соорудят на Тауэр-грин эшафот «такой высоты, чтобы все присутствующие могли видеть казнь»⁵².

Один вопрос, сильно тревоживший Анну, оставался по-прежнему нерешенным. «Пока еще ничего не слышно, – сообщал Кингстон, – о милорде архиепископе Кентерберийском, а королева желает исповедаться». Мы не можем с точностью утверждать, появлялся ли архиепископ в Тауэре вновь, чтобы принять последнюю исповедь королевы, однако поскольку на то был приказ Генриха, можно предположить, что Кранмер его выполнил.

На следующий день, в среду 17 мая, рано утром Кингстон получил приказ доставить Джорджа и четверых других узников на место казни на Тауэрский холм. Обнаруженный недавно документ, переписанный в книгу судебных прецедентов Ральфа Пексалла, опровергает традиционное мнение о том, что Марка Смитона привезли на телеге в Тайберн и казнили через повешение⁵³. Кингстон, вероятно, правильно оценил их состояние, сказав, что они смирились со своей участью. Существует романтическая легенда о том, что кто-то из узников в последние минуты перед казнью нацарапал эмблему Анны – сокола, но уже без короны, на стене башни Бошана⁵⁴. Сохранилось прощальное письмо Уэстона, аккуратно приложенное к списку его долгов на общую сумму 900 фунтов. «Отец, мать и жена моя», – горестно обращается он к своим близким:

Я смиренно прошу вас ради спасения моей души заплатить этот долг и простить мне все обиды, которые я причинил вам и в особенности моей жене, которую я прошу ради милости Божьей простить меня и помолиться обо мне⁵⁵.

Примерно час спустя, в 9 часов утра, когда осужденные готовились умереть, Кранмер открыл особое заседание церковного суда в Ламбете, на котором предстояло рассмотреть иск Генриха об аннулировании его брака с Анной⁵⁶. После слушаний, продолжавшихся менее двух часов, Кранмер подтвердил, что этот брак всегда был недействительным «в силу разных истинных справедливых и законных причин», однако не уточнил, каких именно. Спелман в своих записях приводит в качестве единственной причины «договоренность между королевой и другим лицом [имеется в виду Гарри Перси], существовавшую до ее брака с королем»⁵⁷.

Хьюси, ставший свидетелем казни на Тауэрском холме, заверил леди Лайл в письме, что пятеро осужденных «приняли смерть смиренно». Джордж Константин отмечает, что Норрис «не сказал почти ничего». Бреретон произнес лишь: «Я заслужил и тысячу смертей, но не по той причине, по которой я умираю теперь. И все же, если возьметесь судить, судите справедливо». Вероятно, так он продолжал отчаянно отстаивать свою невиновность. Уэстон сказал: «Я думал прожить во грехе лет двадцать или тридцать, а потом исправиться». Смитон не отступил от традиций и был краток: «Господа, прошу вас помолиться за меня, ибо я заслужил смерть»⁵⁸.

Речь Джорджа была более дерзкой. Существует множество версий этой речи, но форма и содержание в большинстве своем совпадают. Начало звучит вполне традиционно:

Господа, я пришел сюда не чтобы проповедовать, а чтобы умереть, ибо я заслужил смерть, и даже если бы у меня было двадцать жизней, я не мог бы прожить их более постыдно, чем я прожил свою, ибо я жалкий грешник и грешил постыдно… Прошу вас, господа, пусть мой пример послужит вам уроком, и я особенно обращаюсь к милордам и джентльменам при дворе, среди которых был и я, примите это к сведению и остерегайтесь подобного падения. И я молюсь Отцу, Сыну и Святому Духу, единому в трех лицах Богу, чтобы моя смерть стала примером для всех вас. Остерегайтесь: не доверяйте суете мирской и особенно лести двора⁵⁹.

По обычным меркам этого было достаточно для последнего слова перед казнью, но Джордж на этом не остановился. Шапюи даже подумал, что сейчас он отречется от своих евангелистских взглядов, однако он ошибся. Напротив, Джордж начал превозносить их:

Как известно, я проповедовал Евангелие Христово. И поскольку мне бы не хотелось, чтобы Слово Божие было оклеветано из-за меня, я говорю вам всем, что, если бы я следовал Слову Божиему на деле, я бы не оказался там, где я нахожусь сейчас. Я читал Евангелие Христово, но не следовал ему. Если бы я поступал правильно, то продолжал бы жить среди вас. Поэтому прошу вас всех, господа, во имя любви к Богу держитесь истины и следуйте ей, ибо один последователь стоит трех читателей⁶⁰.

В момент казни Джорджа Анна оставалась в заточении. Шапюи утверждает, что Генрих настаивал на том, чтобы она увидела кончину брата «из окна своей темницы». К счастью для нее, это было невозможно: ни одно из окон в покоях королевы в Тауэре не выходило на Тауэрский холм⁶¹. Однако, хотя она и была избавлена от мук видеть, как умирает ее «возлюбленный брат» и другие осужденные, ее собственное испытание продолжалось. В окружении дам, которых она ненавидела и которые вряд ли способны были утешить ее или проявить к ней сочувствие, она томилась от неопределенности в ожидании возвращения Кингстона.

В таком же нетерпении пребывал Генрих и его новая возлюбленная.

Эпилог

Теперь, когда Анна и Джордж были мертвы, Генриху ничего не мешало жениться на Джейн Сеймур, отказаться от союза с Францией и полностью помириться с Карлом. Тем временем Кромвель, избавившись от своих противников, упрочил влияние и вскоре стал главным министром короля, обладавшим непререкаемым авторитетом. Томас Уайетт, чудом избежав трагической участи, постигшей его друзей, запечатлел свои горестные переживания в стихотворении, центральное место в котором занимают посвященные им эпитафии:

30 мая 1536 года, всего лишь через одиннадцать дней после того, как «его драгоценная возлюбленная» испустила последний вздох, Генрих женился на Джейн Сеймур. Скромная свадебная церемония прошла в молельне покоев королевы в Уайтхолле². Он был уверен, что наконец нашел супругу, которая подарит ему ту любовь, которой он так желал и в которой нуждался, и при этом не будет вмешиваться в его политику и диктовать ему, что он должен делать. Сэр Джон Рассел в письме к виконту Лайлу сострил по поводу того, что Генрих «попал из преисподней в рай», поскольку Джейн – «благороднейшая из известных мне дам и достойнейшая среди королев христианского мира». Генрих мог сполна насладиться «благородством и кротостью» новой королевы и забыть о «гнусности и мерзости» прежней супруги. Однако это расхожее мнение не так очевидно, как может показаться на первый взгляд. Далее следует совет виконту Лайлу: «В этой связи, милорд, думаю, что Вам было бы лучше написать королю еще раз и выразить свою радость по поводу того, что он нашел достойную партию в лице женщины столь добродетельной, как о ней говорят и каковой она является». Возможно, Генрих и нашел наконец женщину своей мечты, однако ему по-прежнему были важны поддержка и одобрение со стороны³.

Оставалось решить несколько запутанных проблем. 1 июня парламент Ирландии объявил, что любой ребенок, рожденный в браке короля Генриха с Анной, признается законным наследником короля. По нелепому стечению обстоятельств ирландский парламент начал работу 1 мая, а 17 мая агент Кромвеля в Дублине, Уильям Брабазон, в письме к первому секретарю перечислил те законопроекты, которые уже были приняты в нижней палате, а значит, в скором времени они должны были получить одобрение и в палате лордов. Оставалось лишь получить согласие короля через доверенных представителей – двух королевских судей, которые должны были прибыть из Лондона. Среди английских законов, которые предполагалось рассмотреть на этой сессии парламента с целью распространения их действия применительно к Ирландии, был Акт о престолонаследии 1534 года. Это недоразумение застало Кромвеля врасплох, и он приказал Тайному совету Ирландии немедленно «приостановить» эту процедуру. Однако его письмо задержалось и было доставлено с опозданием на два дня, лишь 3 июня. С этим вопросом пришлось разбираться позднее⁴.

8 июня парламент Англии был созван вновь. Открывая заседание, лорд-канцлер Одли обратился к членам обеих палат с приветственным словом, в котором сравнил Генриха с царем Соломоном, девиз которого (по его словам) звучал так: «Помни о прошлом, думай о настоящем и заботься о будущем». Далее он заявил, что Анна была порочной женщиной и понесла справедливое наказание за измену. Генрих же, осознав ее греховность, исполнил свой долг, передав ее в руки правосудия, ибо для него превыше всего благополучие и покой его подданных. Поэтому, продолжал лорд-канцлер, нынешний парламент был созван с целью пересмотреть законы, принятые в пользу Анны и ее потомства⁵.

В новом законе, принятом вместо Акта о престолонаследии 1534 года, Генрих сформулировал официальную точку зрения в отношении Болейнов, которая будет господствовать до конца его правления. Беря Анну в жены, Генрих полагал, что его брак «будет чистым, искренним, совершенным и счастливым», пока «Бог, от которого ничего не утаишь, в своей бесконечной доброте не вывел на свет… явное и открытое знание некоторых справедливых, истинных и законных препятствий». Анна оказалась вероломной женщиной и представляла угрозу не только для чести короля, но и для его жизни, что могло привести «к полному краху, прерыванию преемственности и разорению этого королевства»⁶.

Пересмотренный закон лишал Елизавету титула принцессы и объявлял ее незаконнорожденной, при этом права на трон переходили наследникам Генриха от Джейн Сеймур. В случае их отсутствия Генрих должен был сам объявить наследника, указав его в завещании. Вполне вероятно, что король подумывал о восстановлении в правах Марии, о чем он в свое время даже намекнул Карлу. Однако пересмотренный Акт о престолонаследии впервые открыто объявлял незаконнорожденной и ее. Лишь в 1544 году, когда Генрих наконец снова вернулся во Францию в качестве союзника Карла против Франциска, он восстановил обеих дочерей в правах на престол, при этом не признав ни одну из них законнорожденной⁷. Он скорее готов был остановить выбор на Фицрое и даже переселил его в уже отстроенный Сент-Джеймсский дворец, который Анна в свое время облюбовала для себя и своего будущего сына и наследника короля⁸. Если у него и были соображения по этому поводу, им не суждено было реализоваться. Идея сделать наследником Фицроя быстро утратила свою актуальность в связи с тем, что в начале июля, предположительно восьмого числа, юноша заболел и слег с бронхиальной пневмонией, а через две недели умер⁹.

Джейн, чей девиз был «подчиняться и служить», оказалась идеальной женой и королевой¹⁰. Она не спорила со своим супругом – лишь раз она попробовала возразить по поводу его решения о роспуске малых монастырей, однако тотчас же отступила после того, как Генрих напомнил ей об участи Анны. «Помни,– предостерег он ее угрожающе,– что прежняя королева умерла потому, что слишком часто вмешивалась не в свое дело»¹¹. Возможно, Джейн была ограниченной и посредственной, однако у нее был свой стиль – она намеренно, чтобы подчеркнуть свое отличие от Анны, одевалась во все английское. Никаких французских нарядов и головных уборов – все это было не для Джейн, которая предпочитала носить старомодный английский гейбл как символ своей верности и благонадежности¹².

12 октября 1537 года, спустя шестнадцать месяцев со дня свадьбы, во дворце Хэмптон-корт Джейн родила здорового мальчика. Неосложненная беременность закончилась тяжелыми родами, которые продолжались два дня и три ночи. Генрих назвал сына Эдуардом в честь короля Эдуарда III, своего предка по линии Бофортов. Через двенадцать дней Джейн, так и не оправившуюся от родов, соборовали. Она умерла от послеродового кровотечения в довольно молодом возрасте – ей было всего двадцать восемь лет. Убитый горем Генрих писал Франциску: «Божественному провидению, чья воля священна, было угодно, чтобы к моей радости примешивалось горькое чувство утраты от потери женщины, которая принесла мне этот подарок судьбы». Только в Лондоне по приказу Генриха было отслужено 1200 месс. Джейн была похоронена со всеми почестями в часовне Святого Георгия в Виндзоре, в усыпальнице, которая впоследствии по выбору Генриха станет их общей¹³.

С принятием нового Акта о престолонаследии история была переписана, а приговоры, вынесенные судом Анне и Джорджу, были закреплены законодательно. Почему столько умных и образованных людей легко поверили обвинениям, выдвинутым против Анны и остальных участников дела? Очевидно, немалую роль сыграли политические мотивы, однако были и другие причины. Что касается Анны, то, кажется, она так до конца и не поняла, насколько куртуазные «забавы», принятые при ее дворе, были повинны в возникновении скандала на сексуальной почве. Галантные игры и флирт в духе свободных нравов французского двора будут под запретом в Англии даже во времена правления Карла I, когда он женится на французской принцессе Генриетте Марии. Смягчение нравов на Британских островах впоследствии произойдет лишь однажды – при дворе королевы Шотландии Марии Стюарт – и станет причиной падения еще одной королевы¹⁴.

Для Генриха не было ничего важнее чести, репутации и осознания того, что он управляет ситуацией. К устранению Анны его подтолкнули сначала доносы, игнорировать которые он счел небезопасным, а затем расследование, в результате которого внезапно обнаружились настолько веские доказательства, что дальнейший ход событий приобрел трагический поворот. Благодаря неустанным стараниям Кромвеля страсти накалились настолько, что любое предположение о невиновности Анны становилось свидетельством виновности говорящего. Все это время Генриху казалось, что он поступает справедливо, ответственно и разумно. Бытует мнение, что предполагаемая связь Норриса и Анны могла напомнить ему о романе между сэром Ланселотом и леди Гвиневрой в «Смерти Артура», при этом Генриху в этом случае, видимо, отводилась роль обманутого мужа, короля Артура. Все это не более чем догадки. Однако в его решении предать Анну суду за вероломное прелюбодеяние просматривается концептуальная основа, почерпнутая им из произведений Мэлори¹⁵.

Вопрос, почему смерть Анны была так принципиально необходима Генриху, остается открытым. Почему он не отменил ее казнь в последний момент? Ведь он поступал так иногда, что давало Анне надежду. Если он собирался жениться на Джейн, то важнее всего в этой ситуации было аннулировать брак с Анной. Если принять во внимание ее готовность уйти в монастырь, она вряд ли доставила бы ему какие-либо проблемы в будущем, в отличие от Джорджа. Беспощадность короля отчасти объясняется скандальным поводом для ее ареста: как только обвинение в предательском прелюбодеянии было озвучено, он почувствовал необходимость довести дело до конца, то есть до казни. Кроме того, разговоры и пересуды о том, что он не в состоянии обеспечить порядок в своей семье и в своем доме, приводили его в ярость, ведь в них был намек на то, что он – слабый правитель.

Однако главной причиной было то, что он искренне верил в виновность Анны. Он так остро переживал предательство, что легко вошел в роль жертвы и, жалея себя, охотно поверил в зловещий замысел Анны, которая якобы намеревалась его убить, а после его смерти выйти замуж за одного из своих любовников, вероятнее всего за Норриса. Переполнявшее его чувство слезливой жалости к самому себе свидетельствовало о том, что единственное, о чем он мог думать в тот момент,– это о своем счастливом спасении и спасении своих детей от якобы грозившей им опасности. Вечером после ареста Анны, когда Фицрой зашел к отцу пожелать ему спокойной ночи, король, с глазами полными слез, сказал ему, что он и его сестра – имелась в виду Мария, но никак не Елизавета – «должны благодарить Бога за то, что им удалось спастись от рук женщины, замыслившей умертвить их ядом»¹⁶.

Впрочем, Генрих недолго колебался. Когда вопрос был закрыт, в нем больше не оставалось сомнений или чувства вины по поводу казни Анны. Это подтверждается тем, как жестко он отреагировал в июне 1537 года на сообщение сэра Фрэнсиса Брайана о том, что Ланселот де Карль опубликовал поэму «История английской королевы Анны Буллан» и она появилась во Франции в открытой продаже. Разгневанный Генрих приказал Стивену Гардинеру добиться аудиенции Франциска и потребовать, чтобы все экземпляры были уничтожены. Удивительно, но Франциск выполнил требование: напечатанный текст исчез с прилавков страны и появился вновь лишь в 1545 году, когда поэма была переиздана в Лионе¹⁷.

Не все в парламенте – да и не только в нем – были готовы верить историям о распутстве Анны. Сестра Карла, Мария Венгерская, в письме к брату, которое она написала через десять дней после суда над Анной и Джорджем, поделилась с ним своим мнением по поводу новостей, полученных из Англии: поскольку признался только Смитон, создавалось впечатление, что Генрих затеял «это разбирательство» (фр. ce stil) с единственной целью – избавиться от Анны¹⁸. В Лондоне, и в особенности среди евангелистски настроенных членов торговой компании купцов-авантюристов, зрело недовольство. Сэр Джон Аллен, лорд-мэр Лондона, присутствовавший на процессах над Анной и ее мнимыми сообщниками и ставший свидетелем их казни, человек, хорошо известный Генриху и Кромвелю и регулярно принимавший участие в заседаниях Тайного совета, всегда сомневался в виновности Анны. Джордж Константин утверждал, что «многие недовольно ворчали по поводу казни королевы Анны». Шапюи, которого трудно назвать другом Анны, но которому не откажешь в честности, лучше других уловил царившие в обществе настроения: «…хотя все радуются казни блудницы, есть те, кто ропщет по поводу процесса над ней и другими, а про короля говорят разное»¹⁹.

Несколько десятилетий спустя Джордж Уайетт, анализируя факты, которыми он оперировал при написании биографического сочинения «Жизнь Анны Болейн», пришел к выводу о том, что вменяемые ей инцест и супружескую измену «было невозможно совершить по ряду обстоятельств». Во-первых, это было неосуществимо по причине «обязательного постоянного присутствия при ней придворных дам и фрейлин», некая из которых, как выяснилось позже, «дерзнула занять ее место и добиться любви короля». Кроме того, это было невозможно, «потому что она не могла ни отстранить столь знатных дам, которым по должности было поручено постоянно прислуживать ей, ни сделать так, чтобы они не были свидетелями ее поступков»²⁰.

Когда всего через семь недель после казни Анны стало известно о тайном замужестве Маргарет Дуглас, она и ее возлюбленный были арестованы. Генрих отправил обоих в Тауэр, однако после настойчивого вмешательства матери Маргарет, старшей сестры короля, он распорядился перевезти племянницу в Сайонское аббатство, где она провела около года²¹. Парламент предъявил лорду Томасу Говарду обвинение в государственной измене, объявив изменой заключение брака с членом королевской семьи без разрешения короля. Смертный приговор Томасу Говарду был на время отложен, однако, находясь в Тауэре в ожидании казни, он заболел и спустя пятнадцать месяцев умер²². Маргарет Дуглас было позволено вернуться ко двору, где она стала называться «леди Маргарет Говард». Это значит, что, разрушив ее тайный брак, Генрих так и не смог его расторгнуть²³.

За исключением герцога Саффолка с его непревзойденным инстинктом самосохранения, немногие из тех, кому удалось уцелеть и даже извлечь выгоду от падения Анны, прожили долго. Родители Анны, как бы они ни старались заискивать и раболепствовать перед Генрихом, чтобы вернуть его доверие и положение при дворе, так и не смогли реабилитироваться. Впав в немилость, Томас Болейн умер в своей постели в замке Хивер в 1539 году и ныне покоится в церкви Святого Петра, где его память увековечена бронзовой статуей в полный рост. Мать Анны, Элизабет Болейн, скончалась годом ранее в доме Болейнов в Лондоне. Ее тело было перевезено в Ламбет на барке «с горящими факелами и четырьмя знаменами, выставленными по всем сторонам судна» и погребено в фамильном склепе Говардов в приходской церкви близ Темзы²⁴. Сэр Томас успел уладить финансовые дела с вдовой Джорджа, Джейн Паркер, которая продолжала служить при дворе, сначала у Джейн Сеймур, а потом у Анны Клевской, пока не оказалась втянута в скандальную любовную интригу Екатерины Говард и Томаса Калпепера, закончившуюся трагедией. В 1542 году она взошла на эшафот и была обезглавлена на Тауэр-грин напротив арсенала²⁵.

Не прошло и нескольких недель после смерти Анны, как Кромвель получил желанную должность, став первым министром короля. Широкие полномочия генерального викария, а также должность лорда – хранителя Малой печати и, наконец, лорда – великого камергера позволили ему продолжить дело реформации церкви. Нередко он действовал за спиной короля и, как ни странно, зачастую следовал тем принципам, которые некогда отстаивала сама Анна²⁶. Джон Фокс не случайно называл Анну и Кромвеля архитекторами-близнецами английской Реформации, как нарочно совершенно непохожими друг на друга. Когда Кромвель тоже переступил черту и в 1540 году был казнен, Генрих вернулся к прежним религиозным взглядам католического толка, однако в вопросах политики оставался непреклонен, отрицая власть Рима и папский примат.

Один из поклонников Анны, Гарри Перси, умер летом 1537 года в возрасте всего лишь 35 лет. К этому времени он не мог говорить и почти потерял зрение, страдал от вздутия живота, и «все его тело было желтым, как шафран». Томас Уайетт после освобождения из Тауэра продолжил дипломатическую карьеру, однако вскоре понял, что плохо соответствует этой роли. По злой иронии судьбы в 1541 году он снова оказался в Тауэре: на этот раз он попал туда стараниями Эдмунда Боннера по обвинению в государственной измене. Как только Уайетту удалось доказать свою невиновность, Генрих проявил невероятную жестокость и лицемерие, потребовав от него в качестве платы за свободу вернуться к жене, которую тот давно покинул, и жить с ней, как подобает добродетельному супругу. Уайетт скрепя сердце подчинился, но лишь в известной степени и ненадолго. Дни его уже были сочтены: он умер своей смертью всего через год²⁷.

Кузен Анны, Фрэнсис Брайан, дождался своего звездного часа, став главным джентльменом личных покоев короля, однако утратил влияние из-за подозрений в содействии возобновлению отношений с Римом. К концу 1538 года он был смещен с должности и умер в Ирландии в 1550 году. Его зять, Николас Кэрью, и Генри Куртене, маркиз Эксетер, сложили головы на плахе, став жертвами обвинений Кромвеля в заговоре с целью восстановить Марию в правах. Значительно больше повезло дяде Анны, герцогу Норфолку. Несмотря на то что на закате правления Генриха парламент выдвинул против Норфолка обвинение в государственной измене, ему удалось избежать казни: утром того дня, когда палач должен был отрубить ему голову, король умер. Менее удачливым оказался его сын, Генри Говард, граф Суррей, которого судили и приговорили к смерти двумя неделями ранее.

Мэри Говард, сестра графа Суррея и вдова Генри Фицроя, впала в немилость за то, что скрывала роман Маргарет Дуглас. Она с большим трудом получила причитавшуюся ей часть наследства мужа и даже была вынуждена продать свои драгоценности. После ареста отца и брата в 1546 году она взяла на себя воспитание детей покойного графа Суррея, а в качестве учителя для них наняла Джона Фокса. Замуж Мэри больше никогда не вышла, хотя ее отец пытался выдать ее за Томаса Сеймура, младшего брата Джейн²⁸.

Кузина Анны, Мэри Шелтон, тоже поначалу отказывалась от брачных уз, предпочитая замужеству давно длившийся роман с Томасом Клером, слугой и давним другом Суррея. В 1544 году, составляя завещание, Клер оставил ей в наследство половину от дюжины поместий в Норфолке. Когда Клер умер, Суррей написал эпитафию, в которой есть следующие строки:

Лишь после его смерти Мэри решилась на замужество, став второй супругой сэра Энтони Хевенингема, богатого землевладельца из Норфолка, а когда он умер, она вышла замуж за Филипа Эпплярда, который был значительно младше ее. Филип Эпплярд приходился сводным братом Эми Робсарт, несчастной первой супруге Роберта Дадли, фаворита и поклонника королевы Елизаветы²⁹.

После смерти Генриха в 1547 году принц Эдвард, которому было всего девять лет, был коронован как Эдуард VI. Немного не дожив до своего шестнадцатилетия, он умер от бронхиальной пневмонии. Под чутким руководством Кранмера он твердо держал курс на протестантизм. После него на трон взошла его единокровная сестра Мария, которая была ревностной католичкой. Став королевой, она вышла замуж за сына императора Карла, Филиппа, который в то время был регентом и наследником испанского престола, и добилась воссоединения с Римом. Их брак был бездетным. Ее смерть в 1558 году в одиночестве и печали открыла дорогу к трону для дочери Анны, которая в этой борьбе за власть в итоге оказалась единственным настоящим победителем.

Взойдя на престол, Елизавета вновь разорвала отношения с Римом. Без Анны и ее дочери Англия никогда бы не завершила переход к протестантизму. В книге «Гавань для верующих и истинных подданных» (An Harborowe [Harbour] for Faithfull and Trewe Subiectes), изданной в 1559 году, ее автор Джон Эйлмер, некогда монах-послушник, которому Анна помогла получить образование в Кембридже, отзывался о ней как о «главной, первой и единственной причине изгнания римского зверя со всей его нищенской поклажей». По его словам, она была «и плодом, и корнем» Реформации. «Найдется ли хоть один мужчина в истории Англии, совершивший деяние столь величественное, как то, что совершила эта женщина?» – вопрошает он³⁰.

На протяжении всего своего правления Елизавета тщательно избегала разговоров о прежних королевах, дабы не тревожить их покой. Однако есть подсказки, которые выдают тайну ее чувств. Одна из них – так называемое «кольцо Чекерс» – потрясающий образец ювелирной работы, ставший национальным достоянием, которое сейчас находится в Чекерс, официальной загородной резиденции премьер-министра в Бакингемшире. На безеле кольца – латинская монограмма Елизаветы ER, в которой буква E выложена с помощью шести бриллиантов плоской огранки, а буква R вырезана на синей эмали. Кольцо выполнено из перламутра, а в тайнике внутри находятся два миниатюрных поясных женских портрета на эмали. На одном из них изображена сама Елизавета в профиль, на втором – Анна анфас, причем ее облик сильно напоминает портрет Анны на медали 1534 года. Елизавета никогда публично не критиковала своего отца, однако тот факт, что для кольца она заказала портрет Анны, а не Генриха, говорит о многом³¹.

Став королевой, Елизавета поддерживала тесные связи с родственниками матери. В особенности это касалось сына Мэри Болейн, Генри Кэри, и его дочери Кэтрин (или Кейт). В течение нескольких недель после восхождения на престол она пожаловала своему двоюродному брату титул барона Хансдона, отписав ему поместье Хансдон, некогда принадлежавшее ее матери, а также поместья в Хартфордшире, Кенте и Эссексе с годовым доходом 4000 фунтов. Каждый раз, когда ей нужен был человек, которому она могла полностью довериться, она посылала за ним. В двенадцать лет Кейт стала одной из фрейлин королевы, а едва ей исполнилось пятнадцать, как она заняла должность камеристки личных покоев королевы. Елизавета еще более приблизила ее к себе, выдав замуж за сына лорда Уильяма Говарда и Маргарет Гамедж, Чарльза. Впоследствии Чарльз Говард был назначен командующим флотом, который разгромил испанскую Непобедимую армаду.

Вторая супруга Уильяма Стаффорда, Дороти, на которой он женился после смерти Мэри Болейн, стала одной из любимых компаньонок Елизаветы. Ей королева доверяла свой сон. Более тридцати лет она и еще три или четыре дамы по очереди спали на соломенном тюфяке рядом с ложем королевы.

Анна была для Генриха любовью всей его жизни. Той пылкой страсти, которую он испытывал к ней, не было даже в более позднем увлечении молодой Екатериной Говард. Главная ошибка Анны заключалась в том, что она, завоевав сердце Генриха, хотела владеть им безраздельно и ревновала каждого, кто смел вставать между ними. Она и сама, вероятно, осознавала этот грех. В поэме Ланселота де Карля приводится более полная версия речи, которую она предположительно произнесла после суда. В ней якобы прозвучало следующее признание: «Я не всегда выказывала [королю] должное смирение и кротость… по причине ревности. Я знаю, что в этом я согрешила против добродетели, но во всем остальном, Бог мне свидетель, я не совершила ничего дурного против короля»³².

Чувства Анны легко объяснить ее собственной уязвимостью, которую она ощущала в переломные моменты жизни. Вместе добиваясь развода, они с Генрихом действовали как единое целое. Они преследовали общую цель и стремились достичь ее, проявляя одинаковое упорство и решимость. Поженившись, каждый из них стал охотиться на свою добычу. Со временем все, что Генрих находил обворожительным в ней, начало утрачивать свою привлекательность, особенно после неудач с рождением обещанного сына-наследника. Все, что восхищало в ней, когда она была его любовницей, виделось ему куда менее притягательным, когда она стала его женой. Сама Анна, примером для которой служили Луиза Савойская и Маргарита Ангулемская, не могла довольствоваться ролью кроткой и послушной жены, готовой на самоотречение. Для этого у нее было слишком много энергии, дерзости и собственных пока не реализованных амбиций, не дававших смириться со столь унылой участью.

Анна была исключительно современной женщиной, в высшей степени талантливой, наделенной природным обаянием, которое давало ей спокойствие и уверенность в своем предназначении. Даже ее заклятый враг Кромвель отдавал должное ее остроумию, интеллектуальным способностям и мужеству³³. Унаследовав во многом опыт и традиции своей семьи, она обладала уникальной харизмой и стойкостью. Желая быть услышанной в общей какофонии королевского двора, она сама выбирала, что ей читать, составляла собственное мнение обо всем и была готова отстаивать его перед кем бы то ни было. Она была первой королевой Англии, возглавившей программу реформ, касавшихся вопросов религии. Главным недостатком ее личности была неспособность не поддаваться эйфории власти и гордыни. Де Карль был недалек от истины, когда писал, что Анна по природе своей была женщиной порядочной и добродетельной, однако амбиции вскружили ей голову:

Вдохновляемая беззаветной преданностью Генриха, она думала, что может получить все, что захочет, а то, что она хочет, и есть благо. При этом она упускала из виду возможные последствия. Когда она вступала в борьбу, желая преумножить семейное богатство, назначить своих родственников или протеже на новые должности, отстоять свои убеждения в вопросах религии, образования и помощи бедным или, что важнее всего, стремясь укрепить династический статус своей дочери, она всегда была образцом дисциплины и решимости. Однако, как в случае с проповедью Скипа, которая с ее подачи стала опасным оружием в его руках, она, действуя из лучших побуждений, нередко не понимала, что переступает опасную черту, и этим приводила своего супруга в ярость. Пожалуй, ее главный промах состоял в том, что она не захотела задуматься до свадьбы, с каким человеком ей придется жить. Каков будет характер их взаимоотношений? Смогут ли они безоговорочно доверять друг другу? Все же эмоциональная составляющая – краеугольный камень прочного брака, даже если этот брак заключается на самом высоком уровне.

Самым сложным остается вопрос о том, действительно ли Анна любила Генриха. Болезненный опыт с Гарри Перси научил ее тому, что от романтических отношений не следует ожидать слишком многого. Когда ее сестра встретила свою любовь и тайно вышла замуж за Уильяма Стаффорда, человека ниже ее по положению, жесткая реакция Анны, возможно, служила прикрытием элементарной зависти, подтверждением чему может служить ее признание о том, что Генрих не слишком хорош в постели, поскольку «недостаточно искусен в сношениях с женщиной, не отличается ни мужеством, ни половой силой». Лучше всего понять чувства Анны помогает послание, которое она оставила для Генриха в ответ на его пылкие признания еще в самом начале их отношений. Когда во время мессы она написала: «Являйте день за днем мне свою верность, / Взамен получите мою любовь и нежность», была ли она искренна? Или просто понимала, что полагается говорить в таких случаях? Если разобраться, в ее словах сквозит доброта, но отнюдь не страсть. Они сродни тем выражениям симпатии, которые приняты у женщин, благополучно выданных замуж, и, в сущности, перекликаются со словами брачной клятвы, когда невеста обещает будущему супругу «любить, лелеять его и повиноваться ему во всем». Признания Генриха звучат в другой тональности: «Если память о моей любви в Ваших молитвах будет так же сильна, как мое преклонение перед Вами, я не буду забыт, ибо я, Генрих R, Ваш навеки».

Когда Анна была низвергнута, Генрих постарался вычеркнуть из своей жизни любое напоминание о ней, приказав уничтожить ее портреты, одежду, принадлежавшие ей предметы искусства, личные вещи и письма. По этой причине биографы, впоследствии пытавшиеся воссоздать ее образ, столкнулись с большими трудностями. Именно в это время мог исчезнуть портрет Анны кисти Гольбейна, если предположить, что когда-то она все-таки позировала ему. Единственные уцелевшие ценные предметы – около пятидесяти книг и рукописей, принадлежавших Анне и ее брату. Многие из них перекочевали в коллекцию Генриха, где имена прежних владельцев исчезли, скрытые под новыми инвентарными номерами, некоторые были розданы или взяты на память после ее ареста. Большая часть этих вещей позже пополнит коллекцию Британской библиотеки, однако некоторые экземпляры, например Екклесиаст Лефевра, из замка Алник, французская псалтирь Анны, купленная британским филантропом и коллекционером Джоном Полом Гетти, и два часослова, находящиеся сейчас в Хивере, были проданы на аукционе или оказались у букинистов.

Мы уже упоминали часослов с взаимными посланиями Генриха и Анны, который затем попал в руки Бесс Холланд. Из тех книг, что находились в Хивере, сохранился часослов на велени с надписью, сделанной Анной: «Вспомни меня, когда будешь молиться, / Надежда ведет сквозь дней вереницу. Анна Болейн». Этот часослов перешел к одной из ее дам, Элизабет Хилл. С помощью ультрафиолетового сканирования удалось установить, что среди сделанных в нем надписей некоторые принадлежат матери Хилл, ее тете и двоюродной сестре. При этом нет никаких реальных свидетельств, подтверждающих популярную легенду о том, что Анна передала эти книги Бесс Холланд и Элизабет Хилл в последние минуты перед казнью. Из докладов Кингстона становится ясно, что ни одна из этих женщин не находилась вместе с ней в Тауэре³⁵.

Анну нельзя винить в массовом разграблении церкви, которое последовало за указом Генриха о роспуске малых монастырей, хотя на это решение его отчасти вдохновили ее идеи о перераспределении монастырских доходов с целью их более эффективного использования. То, что учинил Генрих, произошло уже после смерти Анны и затронуло около 600 религиозных учреждений. Их имущество заметно пополнило королевскую казну, при этом ни пенса не было потрачено на создание школ, университетов и больниц или поддержание университетского и профессионального образования. Неудивительно, что грабительская политика короля спровоцировала массовые восстания в Линкольншире, Йоркшире и большинстве графств на севере страны. Бунтовщики добились значительных побед, однако мятеж был жестоко подавлен, а многие участники были повешены прямо на деревьях.

Генриха на заре его правления называли «любезным» принцем. Он взошел на престол в обманчивом блеске славы, но в глубине его души таилось чувство неуверенности. За две недели до коронации он поспешно женился на Екатерине и какое-то время прислушивался к ней, но потом она наскучила ему, и он стал искать привязанностей на стороне. Когда он увлекся Анной и женился на ней, он испытывал неподдельную страсть. В счастливую пору ухаживаний, длившихся шесть лет, само присутствие Анны рядом с ним действовало на него опьяняюще. Быть может, тогда он даже задумывался о том, чтобы разделить с ней бремя власти, однако это была всего лишь иллюзия. Возможно ли, чтобы человек, диктовавший своим послам и дипломатам подробнейшие инструкции и предусмотрительно составлявший для них ответы на гипотетические вопросы, согласился уступить значительную часть своих полномочий супруге?

Чрезмерное потворство обожавшей его матери и гиперопека властного отца сделали свое дело: Генрих вырос самовлюбленным нарциссом, который считал стремление все контролировать своим неотъемлемым правом и никогда не признавал своей вины в чем бы то ни было, предпочитая всюду искать козлов отпущения. Требуя беспрекословного повиновения и отрицая угрызения совести и чувство вины, он отвечал гневом на любую угрозу его авторитету, и этот гнев так надежно маскировал его страх и неуверенность, что он сам даже не допускал мысли об их существовании. Сначала ослабив, а затем погубив таких влиятельных оппонентов Анны, как Томас Мор и Джон Фишер, а после ополчившись на саму Анну и ее брата, он постепенно превратился из одаренного юноши, каким он был когда-то, в угрюмого и внушающего всем страх тирана, образ которого увековечен на портрете Гольбейна. Неправильное питание, пристрастие к спиртному и отсутствие физической нагрузки после едва не стоившего ему жизни несчастного случая на турнире 1536 года заметно ухудшили его состояние. Судя по меркам, снятым для новых доспехов, окружность груди увеличилась до 57 дюймов, а талии – до 54 дюймов^[124]: среди английских королей он единственный, кого моментально можно узнать по фигуре³⁶.

Брак с Анной оставил неизгладимый след на психике Генриха. Материнская забота, которой он был окружен в детстве, сделала его более восприимчивым к женским советам, что было не свойственно правителям в XVI веке. Однако, отказавшись от Анны, он полностью истребил в себе эту склонность. Он поклялся больше никогда не совершать подобной ошибки. Его стремление сохранить династию превратилось в навязчивые попытки обезопасить себя от заговоров и интриг, которые мерещились ему повсюду. Тактика угроз и запугивания всех, кто якобы мешал ему отстаивать свои интересы, сделала его крайне подозрительным. Неизменными оставались только его амбиции. Разрыв с Римом не означал для него разрыва с Европой, напротив, он планировал более широкомасштабное воссоединение с континентом, надеясь призвать папу и всех государей христианского мира править, во всем подчиняясь его пророческому видению. При этом он никогда не чувствовал себя в полной безопасности. Его примирение с Карлом вскоре вызвало волну беспорядков. Генрих и Франциск, по-прежнему нуждаясь друг в друге, постоянно спорили по поводу границ вокруг Кале и французского влияния в Шотландии, пока не разразилась война, в которой Генрих ценой огромных усилий захватил Булонь, но был предан Карлом.

Уайетт не осмелился написать эпитафию Анне. Однако всего в нескольких поэтических строчках он выносит убедительный приговор правлению Генриха и трагедии, постигшей Анну. Уайетт присутствовал в жизни Анны на протяжении многих лет, иногда становясь непосредственным участником событий, иногда уходя в тень, но всегда оставаясь внимательным зрителем и слушателем. Он никогда не забывал о своих встречах с ней. Строки стихотворения, которое он написал в 1536 году, находясь в заключении, служат ярким свидетельством его глубоких переживаний:

В сущности, не так уж важно, действительно ли Уайетт видел казнь Анны из щелевого окна колокольной башни или нарисовал эту сцену в своем воображении. Сравнив двор Генриха с золотой клеткой, он описал мир, полный страха и неопределенности, в котором неверно понятое слово, подслушанное сквозь многочисленные потайные двери, может привести к трагическим последствиям. Уайетт гораздо убедительнее, чем Девонширская рукопись, продемонстрировал, как лирическая поэзия с помощью намеков и скрытых смыслов служила идеальным способом высказаться обо всем, что было не дозволено.

Несмотря на то что Генрих пытался убедить всех в обратном, обстановка при дворе в последние годы его правления была такой же неспокойной и тягостной, как во времена Войны роз. Джон Хьюси, отвечая на обвинения супругов Лайл в том, что он больше не сообщает им о положении дел при дворе, объяснил это так: «Я тем самым подвергаю опасности свою жизнь… ибо есть немало тех, кто был наказан за чтение и переписывание, а также за публикацию новостей за границей; да, некоторые из них в этот час находятся в Тауэре»³⁸. Общественный порядок удавалось сохранять главным образом благодаря тому, что Генрих продал конфискованное имущество монастырей по рекордно низким ценам тем, кто стремился попасть в новый класс собственников, кровно заинтересованных в сохранении статус-кво. Страна была наводнена шпионами и осведомителями, для путешествия за границу необходимо было получить охранную грамоту, почта перехватывалась – никто не чувствовал себя в безопасности.

Почти целое десятилетие бурный роман, а затем брак Генриха и Анны были в центре общественного внимания. Эти события навсегда изменили Англию. Однако Анна не изменила Генриха. Он изменился сам.

Приложение 1
Дата рождения Анны Болейн

На протяжении более 400 лет историкам, начиная с Уильяма Кемдена в 1615 году, не удавалось прийти к единому мнению относительно точных дат рождения Анны и других детей семейства Болейн. В метрических книгах церковного прихода Бликлинга регулярные записи о датах рождений, браков и смертей появляются не раньше 1559 года. Кемден внес большую путаницу: в схолиях^[126] на полях своей книги «Хроники событий в Англии и Ирландии во времена правления Елизаветы» он пишет, что Анна появилась на свет в 1507 году, при этом информация в основном тексте представляет собой смесь точных, неточных и подвергшихся цензуре фактов о ранних годах жизни Анны¹. Сведения, представленные потомками Мэри Болейн, не менее противоречивы: ее внук Джордж в 1597 году уверенно заявил, полагаясь на слова своего отца, лорда Хансдона, что Мэри была старшей сестрой, и в качестве доказательства в общих чертах обрисовал родословную семьи². Надпись на надгробии леди Беркли, внучки Хансдона, которое в 1890-х годах обнаружили в Крэнфорде в Мидлсексе (тогда надпись еще можно было прочитать), противоречит этому заявлению, так как там Мэри Болейн упоминается как вторая дочь. Этот факт подтверждает и родословная, которая приводится в Харлеанских рукописях из коллекции Британской библиотеки³. Поставить точку в этом вопросе помогла рукопись, которая ранее не встречалась биографам Анны и была обнаружена совсем недавно в библиотеке Куинз-колледжа в Оксфорде. В этом сборнике родословных, принадлежавшем Николасу Чарльзу, ланкастерскому герольду геральдической палаты (скончавшемуся в 1613 году), Анна указана как младшая из сестер⁴.

Благодаря найденному документу современные биографы во главе с британским профессором Эриком Уильямом Айвзом к 2004 году пришли к единому мнению о том, что Мэри родилась около 1499 года, Анна – в 1500 или 1501 году, а Джордж – в 1503 или 1504-м, хотя каждый из них мог появиться на свет годом раньше или позже⁵. Бесспорно только одно: отпрыски Болейнов появлялись на свет друг за другом через небольшие промежутки времени. В своих воспоминаниях Томас Болейн писал не только о том, что в то время они с супругой «жили всего на 50 фунтов в год», но и о том, что «каждый год она рожала по ребенку»⁶. Не следует забывать, что детская смертность в XVI веке была высокой и не все их дети выжили. В последующие годы, живя в Кенте, Томас и Элизабет Болейн потеряли двоих детей в младенчестве⁷.

Приложение 2
Источники сведений о перемещениях  Анны Болейн во Франции

До сегодняшнего дня основными источниками, к которым обращались биографы Анны, желая проследить ее перемещения во Франции, были случайные упоминания в различных рукописях и так называемый «Дневник Луизы Савойской» (Journal de Louise de Savoye), впервые изданный в 1838 году как приложение к более раннему изданию хроник Флеранжа¹. Однако, в отличие от хроник, дневник, скорее всего, является литературной подделкой XVI века, поскольку Луиза никогда не вела дневник. Вероятно, он был написан от ее имени и с ее слов ее личным капелланом, Франсуа де Мулен де Рошфором, и вряд ли может считаться достоверным источником². Все сведения о перемещениях королевы Клод, которые приводятся в десятитомном «Каталоге деяний короля Франциска I» (Catalogue des Actes de François I^er), почерпнуты из сочинения де Мулена. Все, что касается передвижений Анны во Франции, всегда было предметом бесконечных домыслов³.

Между тем надежный источник, способный хотя бы отчасти пролить свет на интересующий нас вопрос, все это время был у всех на виду, поскольку появился в печати еще в 1897 году. Это был дневник, который почти ежедневно вел Жан Баррийон, секретарь кардинала Антуана Дюпра, канцлера Франции при Франциске I. Именно из него де Мулен почерпнул самую точную информацию. Куда бы ни направлялся Дюпра, Баррийон следовал за ним и отмечал все случаи, когда маршрут Клод не совпадал с маршрутом ее супруга Франциска. Объединив эти данные с тем, что удалось найти в муниципальных архивах Франции и местных исторических и археологических изданиях, мы получили более полное представление о пребывании Анны во Франции⁴.

Приложение 3
Источники сведений о судебных процессах над Джорджем и Анной Болейн

В деле Джорджа и Анны Болейн, а также четверых менее знатных обвиняемых, суд над которыми проходил в Вестминстер-холле, мы располагаем подробной информацией о предъявленных обвинениях, знаем имена судей, порядок рассмотрения дел, решения суда и окончательные приговоры, при этом стенографических отчетов о том, что именно было сказано обвиняемыми и стороной обвинения, не сохранилось. Из сообщений Шапюи, а также из других источников известно, что за все время разбирательств суд не вызвал ни одного свидетеля, при этом официальные документы, по которым можно судить о содержании и количестве свидетельских показаний, отсутствуют¹.

Подобная неоднозначность объясняется тем, что все существовавшие предварительные свидетельские показания и материалы досудебного расследования не сохранились. Обычно обвиняемые в государственной измене подвергались многократным допросам, прежде чем предстать перед королевским судом. Допросы велись по специально подготовленным подробным опросным листам, а ответы, как правило, фиксировались на бумаге в виде стенографических отчетов. Частично сохранились опросные листы и стенограммы ответов по аналогичным делам этого периода, включая процесс по делу герцога Бекингема 1521 года, процессы над Томасом Мором и епископом Фишером. В значительно большем объеме представлены материалы обвинения против королевы Екатерины Говард 1542 года².

Все эти документы никогда не хранились в кожаном мешке для секретных документов Baga de Secretis. Их обнаружили среди большого количества более важных государственных и дипломатических бумаг, а также корреспонденции в кабинете Генриха, рядом с его «старой спальней» в «потайном помещении» Уайтхолла. За исключением тех документов, которые были изъяты сэром Робертом Коттоном, бумаги оставались нетронутыми вплоть до 1618 года, когда их переместили в башню над так называемыми воротами Гольбейна, соединявшими восточное и западное крыло замка. В 1619 году бумаги едва уцелели во время сильного пожара, но затем сильно пострадали в годы Гражданской войны. Чтобы спасти документы от огня, их «спешно и беспорядочно завернули в одеяла», а потом влага и грызуны довершили процесс разрушения и нанесли непоправимый ущерб.

Вплоть до 1825 года не предпринималось никаких серьезных попыток сохранить, систематизировать и опубликовать все эти документы. Неудивительно, что к этому времени многие бумаги буквально рассыпались³. До недавних пор не было известно о том, что существует опись важнейших документов, сделанная в 1544 году Уильямом Хоннингсом по настоянию Уильяма Пэджета. Барон Пэджет потребовал рассортировать, разложить по мешкам и заново отправить на хранение в шкафы и шкафчики, сундуки, лари и ящики все ценные бумаги. Сегодня опись находится в Национальном архиве в Кью в отделе, где хранятся малоизвестные документы, которые редко видят свет⁴. Пэджет взялся за дело, когда сменил преемника Кромвеля, Ральфа Сэдлера, на посту первого секретаря короля. Будучи человеком методичным и организованным, Пэджет поручил Хоннингсу, одному из клерков Тайного совета, рассортировать документы и составить их инвентарный список.

В этом списке, к которому до сегодняшнего дня не обращались биографы Генриха и Анны, среди документов, касающихся судебных дел в отношении изменников и их пособников, за период с 1531 по 1544 год значатся «маленький сундучок с бумагами, написанными рукой господина Норриса», «маленький сундучок с бумагами, написанными рукой лорда Рочфорда [то есть Джорджа Болейна]», и «мешок писем леди Рочфорд [то есть Джейн Паркер]». Очевидно, что письма Паркер были изъяты после низвержения Екатерины Говард, о чем свидетельствует следующая запись в том же инвентарном списке: «мешок писем [и] признаний и т.д. касательно дела бывшей королевы»⁵. Бумаги Норриса и Джорджа, однако, могли быть конфискованы лишь во время судебных процессов 1536 года. Они не были уничтожены Кромвелем, иначе Пэджет и Хоннингс не смогли бы заняться их сортировкой в 1544 году, четыре года спустя после смерти главного врага Анны. К сожалению, в процессе сортировки документы не были по отдельности зарегистрированы, поэтому сейчас точно установить, что именно было утеряно, не представляется возможным.

Приложение 4
Личность женщины, свидетельствовавшей против Джорджа Болейна

В письмах к леди Лайл Джон Хьюси настойчиво утверждает, что главным источником свидетельских показаний против Джорджа и Анны Болейн для Кромвеля была Элизабет Браун, графиня Вустер. В письме от 24 мая 1536 года он написал: «Первыми обвинителями [были] леди Вустер, Нэн Кобем и еще одна горничная. Но первое слово принадлежало леди Вустер, видит Бог». В письме от 25 мая он продолжает: «Что касается обвинителей королевы, то главной фигурой считается миледи Вустер»¹.

Сэр Джон Спелман в записях, сделанных во время судебных процессов, отмечает: «И все свидетельства касались распутства и разврата и подтверждали, что другой такой блудницы больше не было в королевстве. Примечательно, что все эти подробности были раскрыты одной женщиной, леди Уингфилд, которая раньше была в услужении упомянутой королевы и обладала теми же качествами…»² Совершенно очевидно, что под леди Уингфилд Спелман имеет в виду не графиню Вустер, а подругу детства Анны, Бриджет Уилшир (вдову сэра Ричарда Уингфилда и сэра Николаса Харви). Этот факт не противоречит утверждениям Хьюси, поскольку вполне возможно, что посмертные показания Уингфилд могли быть представлены во время судебного процесса, а изначальные обвинения строились на показаниях Элизабет Браун и Нэн Кобем, полученных в ходе досудебного расследования.

Несмотря на все это, некоторые историки утверждают, что относительно главного пункта обвинения, а именно преступного инцеста, сторона обвинения могла основываться на показаниях Джейн Паркер, а это означало бы предательство Джорджа собственной супругой³. Поверить в это значит поверить в недоказуемое: Райотсли, Спелман, Шапюи, Хьюси, де Карль, автор весьма сомнительной «Испанской хроники», Джордж Константин и анонимный португальский джентльмен не упоминают имени Джейн в связи с этим делом, вопреки некоторым устойчивым, но ошибочным мнениям, утверждающим обратное⁴. К примеру, существует легенда о том, что Джейн, приговоренная к казни за пособничество в адюльтере королевы Екатерины Говард, буквально на эшафоте призналась в том, что в свое время оклеветала Джорджа. Это не более чем выдумка, которая была беззастенчиво сфабрикована итальянским историком Грегорио Лети, который также известен тем, что писал фальшивые письма и выдавал их за письма Анны⁵.

Версия о том, что у Джейн якобы были свои мотивы, поскольку ее брак с Джорджем оказался несчастливым и бездетным, при том что у Джорджа будто бы имелся незаконнорожденный сын, звучит необоснованно и неубедительно⁶. В 1593 году некий Джордж Болейн, настоятель Личфилдского собора, написал письмо графу Шрусбери, в котором, говоря о Мэри Скудамор, дочери сэра Джона Шелтона – младшего и Маргарет Паркер, называет ее «своим добрым другом и горячо любимой кузиной»⁷. Однако понятие «кузен» или «кузина» в XVI веке было довольно расплывчатым, и этот Джордж Болейн – младший мог быть незаконнорожденным сыном любого другого из клана Болейнов. В своем завещании настоятель назвал внука Мэри Болейн, Джорджа, 2-го лорда Хансдона, одним из своих благотворителей, а другого ее внука, сэра Уильяма Ноллиса,– своим душеприказчиком «по причине родственных связей»⁸. Однако и этот аргумент не является убедительным. В 1539 году Томас Болейн незадолго до смерти составил завещание, которое, однако, не сохранилось, и о его содержании можно лишь частично судить по материалам одного дела, которое впоследствии рассматривалось в канцлерском суде⁹. Судя по всему, отец Анны распорядился семейными земельными владениями (это решение было позже согласовано Генрихом) таким образом, что главным бенефициаром стала Мэри Болейн, при этом какие-либо упоминания или указания относительно его внука от Джорджа, законнорожденного или нет, отсутствовали¹⁰.

Другие появившиеся недавно мнения о том, что ремарка Томаса Тернера относительно Джейн, якобы ставшей «орудием смерти королевы Анны», взята из дневника Энтони Энтони, ошибочны. Сверившись с материалами Бодлианской библиотеки, мы установили, что источник, на который ссылается Тернер, упоминается в книге «Жизнь и правление короля Генриха Восьмого» лорда Герберта из Чербери, а не в записях в дневнике Энтони Энтони. Этот факт был установлен в 2007 году Джулией Фокс¹¹. Кроме того, она обнаружила, что источником для лорда Герберта послужила книга «Деяния и памятники» Джона Фокса, а не дневник Энтони Энтони. В книге Фокса, опубликованной в 1563 году, имя Джейн не упоминается, однако оно появляется в заметках на полях в издании 1576 года: «По некоторым сведениям [источник при этом не называется], эта леди Рочфорд написала клеветническое письмо против своего мужа и королевы Анны, своей золовки, которое стало причиной их гибели»¹².

Джордж Уайетт в книге «Жизнь Анны Болейн», написанной им в период с 1595 по 1605 год, дал Джейн следующую характеристику: «…злая жена, обвинительница мужа своего, алчущая его крови»¹³. В данном случае автор не уточнил, от кого получил эти сведения, но в другом месте Уайетт упоминает «одну даму, которая с самого начала была у нее [Анны] в услужении… чью семью связывала с моей семьей родственная связь», а также «другую даму, тоже благородного происхождения, жившую в те времена и хорошо знакомую с теми, кого все случившееся коснулось больше всего, потомком которых я сам являюсь»¹⁴.

Первой из упомянутых Уайеттом женщин вполне могла быть Энн Гейнсфорд, кузина его деда, которая с 1528 года состояла на службе у Анны Болейн, а позже вышла замуж за своего поклонника Джорджа Зуша. Здесь следует сделать оговорку, что если она и вправду послужила источником информации для Уайетта, то он получил эти сведения не из первых рук, поскольку она умерла еще до того, как он появился на свет. Зуш в своем завещании, составленном в 1548 году, в качестве своей «ныне горячо любимой супруги» упоминает Эллен, а не Энн. Поскольку Джордж Уайетт родился не ранее 1553 года, он не мог быть знаком с Энн Гейнсфорд¹⁵.

Что касается второй таинственной дамы, то ею могла быть Маргарет Ли, сестра Томаса Уайетта и мать сэра Генри Ли, будущего чемпиона^[127] королевы Елизаветы I. Леди Ли нередко фигурирует на страницах романов об Анне как персонаж, которому она отдала свою поясную книгу перед казнью. Маргарет вышла замуж за Энтони Ли из Куоррендона в Бакингемшире, а в начале 1540-х годов Гольбейн написал ее портрет. Однако к моменту рождения Джорджа Уайетта ее тоже уже не было в живых, судя по тому, что в конце 1548 года Ли женился во второй раз. Таким образом, вся информация, которую Уайетт мог получить от нее,– это семейные предания, полученные им из вторых или третьих рук¹⁶.

Изобличив Джейн, Уайетт, однако, тут же задумался, насколько достоверны обвинения в ее адрес. Возможно, она оговорила Джорджа с единственной целью – «освободиться от [своего мужа], а не потому, что имелись веские основания?». Следующий довод, который приводит Уайетт, свидетельствует об одолевающих его сомнениях: когда пришел час суда, «молодой дворянин, лорд Рочфорд, общим решением самых компетентных людей того времени был… осужден скорее по букве, нежели по сути действовавшего тогда закона»¹⁷. Следует отметить, что, когда в 1550-х годах об этом писал Джордж Кавендиш, он признавал вину Джейн лишь в причастности к супружеской измене Екатерины Говард, считая все обвинения против нее в деле Анны или Джорджа не более чем выдумкой¹⁸.

Инсинуации, спровоцированные примечаниями на полях в книге Фокса и предположениями Уайетта, а несколько десятилетий спустя поддержанные Гилбертом Бернетом, породили вымышленный образ Джейн – «злобной жены», «женщины без единой добродетели», «одержимой ревностью к своему мужу», которая «рассказала королю немало историй… дабы убедить его в том, что между королевой и ее братом существовала порочная связь»¹⁹. Скорее всего, на самом деле Джейн попросту растерялась под градом вопросов Кромвеля и повторила сказанное ей Анной в доверительном разговоре об импотенции Генриха. Это впоследствии и легло в основу записки, которую предъявили Джорджу на суде. Позднее это признание превратилось в так называемое «письмо», то самое, на которое ссылаются Джордж Константин и Джон Фокс. Безусловно, этого было достаточно²⁰.

Сокращения

Для внутритекстового цитирования используется Гарвардская система ссылок на печатные источники. Сокращенные ссылки на первичные и вторичные материалы указывают на источники, названия которых приводятся полностью в библиографическом списке. Например, Carley (2000) означает J. P. Carley. The Libraries of King Henry VIII (London, 2000); Carley (1989) означает J. P. Carley. John Leland and the Foundations of the Royal Library: The Westminster Inventory of 1542 // Bulletin of the Society for Renaissance Studies, 7 (1989), p. 13–22.

Рукописи цитируются по номерам ссылок, по которым делались запросы в различные архивы и библиотеки. В большинстве случаев использовалась полистовая нумерация, в редких случаях – постраничная. Иногда нумерация листов и страниц отсутствует. Для указания на местонахождение источников использовались следующие аббревиатуры:

AAV Апостольский архив Ватикана, Рим

AGR Генеральный архив королевства, Брюссель

AGS Генеральный исторический архив в Симанкасе, Испания

AHM Национальный исторический архив, Мадрид

AJ Antiquaries Journal («Журнал антикваров»)

AMB Муниципальный архив Безансона, Франция

ANF Национальный архив Франции, Париж

BAV Апостольская библиотека Ватикана, Рим

BIHR Bulletin of the Institute of Historical Research («Вестник Института исторических исследований»)

BL Британская библиотека, Лондон

BM Британский музей, Лондон

BMA Муниципальная библиотека Анже, Франция

BMB Муниципальная библиотека Бордо, Франция

BMS Муниципальная библиотека Суассона, Франция

BMV Муниципальная библиотека Валансьена, Франция

BNF Национальная библиотека Франции, Париж

Bodleian Бодлианская библиотека, Оксфорд

CADMA Центр дипломатического архива Министерства иностранных дел в Ла-Курнёв, Париж

CAF Каталог деяний Франциска I (Catalogue des actes de Franзois Ie) в 10 томах (Париж, 1887–1908)

Camusat Архив или сборник деяний, трактатов, писем и других воспоминаний, призванных служить для изучения истории с 1390 по 1580 год (Meslanges historiques, ou recueil de plusieurs actes, traictez, lettres missives, et autres mémoires qui peuvent servir en la déduction de l’histoire, depuis l’an 1390 jusques а l’an 1580), под ред. Н. Камюза, 3-е изд., 3 тома в 1, а также Приложения (Труа, 1644)

CCA Архивы и библиотека Кентерберийского собора

CCC Колледж Корпус-Кристи, Кембридж

CCR Реестр «закрытых» свитков (Calendar of Close Rolls), под ред. Г. Максвелла-Лайта, А. Э. Стампа и др., 61 том (Лондон, 1902–1963)

CPE Полная книга пэров Англии, Шотландии, Ирландии, Великобритании и Соединенного Королевства (The Complete Peerage of England, Scotland, Ireland, Great Britain and the United Kingdom), под ред. Дж. Э. Кокейна, 13 томов в 6 (Глостер, 1987)

CPR Реестр патентных свитков (Calendar of Patent Rolls), под ред. Г. Максвелла-Лайта, Р. С. Фаулера, С. Т. Флауэра, Дж. Х. Коллингриджа и др., 71 том (Лондон, 1891–1974)

CSPF Реестр государственных бумаг, зарубежные серии (Calendar of State Papers, Foreign), под ред. У. Б. Тернбулла, Дж. Стивенсона и А. Дж. Кросби, 25 томов в 28 частях (Лондон, 1861–1950)

CSPM Реестр государственных бумаг и рукописей в архивах и коллекциях Милана, 1359–1618 (Calendar of State Papers and Manuscripts Existing in the Archives Collection of Milan, 1359–1618), 1 том [серии неполные] (Лондон, 1912)

CSPSp Реестр писем, дипломатических депеш и государственных бумаг о переговорах между Англией и Испанией в архивах Вены, Брюсселя, Симанкаса и др. (Calendar of Letters, Despatches, and State Papers Relating to the Negotiations between England and Spain, Preserved in the Archives at Vienna, Brussels, Simancas and Elsewhere), 13 томов в 19 частях с дополнениями (Лондон, 1862–1954)

CSPV Реестр государственных бумаг и рукописей, касающихся дел Англии в архивах и собраниях Венеции и других библиотеках Северной Италии (Calendar of State Papers and Manuscripts relating to English A4airs in the Archives and Collections of Venice and in other Libraries of Northern Italy), 38 томов (Лондон, 1864–1947)

CUL Библиотека Кембриджского университета

CW Йельское издание Полного собрания сочинений св. Томаса Мора (Yale Edition of the Complete Works of St Thomas More), под ред. Р. С. Сильвестра, К. Миллера и др., 15 томов в 21 части (Нью-Хейвен, 1963–1997)

CWE Собрание сочинений Эразма Роттердамского (Collected Works of Erasmus), под ред. Р. А. Майнорза и др., 76 томов (Торонто, 1974–2021)

DIB Словарь ирландских биографий (Irish Dictionary of Biography): https://www.dib.ie/

DKR Годовые отчеты заместителя хранителя государственных отчетов (Annual Reports of the Deputy Keeper of the Public Record Office), 120 томов (Лондон, 1840–1960)

Du Bellay Переписка кардинала Жана дю Белле (Correspondance du Cardinal Jean du Bellay), под ред. Р. Шерера, 2 тома (Париж, 1969–1973)

EETS Общество публикации ранних английских текстов

EHR English Historical Review («Английское историческое обозрение»)

Ellis Оригинальные письма, иллюстрирующие английскую историю (Original Letters, Illustrative of British History), под ред. Г. Эллиса, серии 1–3, 11 томов (Лондон, 1842–1846)

FF Французский фонд древностей

Fitzroy Inventory Описи гардеробов, посуды, церковной утвари и т. д. Генри Фицроя, герцога Ричмондского, а также гардероба в замке Байнарда, где проживала вдовствующая принцесса Екатерина (Inventories of the Wardrobes, Plate, Chapel Stuff etc. of Henry Fitzroy, Duke of Richmond, and of the Wardrobe Stu4 at Baynard’s Castle of Katherine, Princess Dowager), под редакцией Дж. Г. Николса, Кемденское общество, старые серии, 61 (1855), с. 1–55

Fitzwilliam Музей Фицуильяма в Кембридже

Folger Шекспировская библиотека Фолджера, Вашингтон

GMO Музыкальная онлайн-энциклопедия Grove Music: https://www.oxfordmusiconline.com/grovemusic/

HC, 1509–1558 Палата общин, 1509–1558 (The House of Commons, 1509–1558), под ред. С. Т. Биндоффа, 3 тома (Лондон, 1982)

HC, 1558–1603 Палата общин, 1558–1603 (The House of Commons, 1558–1603), под ред. П. Хаслера, 3 тома (Лондон, 1981)

HEH Библиотека Генри Хантингтона, Сан-Марино, Калифорния

HHStA Австрийский государственный архив в Вене

HJ Historical Journal («Исторический журнал»)

HLRO Архив палаты лордов, Лондон

HMC Доклады Комиссии по историческим рукописям

HR Historical Research («Исторические исследования»)

JBS Journal of British Studies («Журнал британских исследований»)

JEH Journal of Ecclesiastical History («Журнал церковной истории»)

KHLC Кентский исторический и библиотечный центр

Lisle Letters Письма Лайла (The Lisle Letters), под ред. Мюриэл Клэр Бирн, 6 томов (Чикаго и Лондон, 1981)

LJ Журналы палаты лордов, 12 томов (Лондон, 1676–1891)

LMA Столичный архив Лондона

LP Письма и бумаги, иностранные и внутренние, времен правления Генриха VIII (Letters and Papers, Foreign and Domestic, of the Reign of Henry VIII), под ред. Дж. С. Брюера, Дж. Гэйрднера и Р. Броди, 21 том в 32 частях, с приложениями (Лондон, 1862–1932)

LPL Библиотека Ламбетского дворца, Лондон

MMA Метрополитен-музей, Нью-Йорк

MS Рукопись

NA Национальный архив, Кью

NAF Национальная библиотека Франции, отдел новых поступлений

NECA Коллекция и архивы графства Нортумберленд, замок Алник, Отдел рукописей

Nichols Джон Николс: Поездки по стране и публичные процессии королевы Елизаветы I: Новое издание (John Nichols’s The Progresses and Public Processions of Queen Elizabeth I: A New Edition), под ред. Э. Голдринга, Дж. Э. Арчера и др., 5 томов (Оксфорд, 2014)

NLS Национальная библиотека Шотландии, Эдинбург

NLW Национальная библиотека Уэльса, Аберистуит

NPG Национальная портретная галерея, Лондон

NQ Notes and Querie («Заметки и вопросы»)

ODNB Обновленный Оксфордский национальный биографический словарь (The New Oxford Dictionary of National Biography): http://www.oxforddnb.com/

OED Оксфордский словарь английского языка: https:// www.oed.com/

PML Библиотека и музей Моргана, Нью-Йорк

PP Past and Present («Прошлое и настоящее»)

PPE, Herny Личные расходы короля Генриха VIII с ноября MDXXIX по декабрь MDXXXII (Privy Purse Expenses of King Henry VIII from November MDXXIX to December MDXXXII), под ред. Н. Х. Николаса (Лондон, 1827)

PPE, Mary Личные расходы принцессы Марии, дочери короля Генриха VIII, впоследствии королевы Марии (Privy Purse Expenses of the Princess Mary, Daughter of King Henry the Eighth, afterwards Queen Mary), под ред. Э. Ф. Маддена (Лондон, 1831)

RCIN Королевская коллекция, инвентарный номер

RO Архив

RQ Renaissance Quarterly (Ежеквартальный журнал «Ренессанс»)

SCJ Sixteenth Century Journal («Журнал исследований XVI века»)

SHDM История Девонширской рукописи (A Social Edition of the Devonshire Manuscript): https://en.wikibooks.org/wiki/The_Devonshire_Manuscript

SHR Scottish Historical Review («Шотландское историческое обозрение»)

SR Статуты королевства (Statutes of the Realm), под ред. А. Лудерза, Т. Е. Томлинза, Дж. Рейтби и др., 11 томов (Лондон, 1810–1828)

SRO Архив Саффолка, Ипсвичский филиал

St. Pap. Государственные бумаги времен правления Генриха VIII (State Papers during the Reign of Henry VIII), 11 томов, Архивная комиссия (Лондон, 1830–1852)

STC Каталог кратких заглавий книг, напечатанных в Англии, Шотландии и Ирландии, и английских книг, напечатанных за рубежом (A Short-Title Catalogue of Books Printed in England, Scotland and Ireland, and of English Books Printed Abroad), под ред. У. А. Джексона, Ф. С. Фергюсона, К. Ф. Панцера, 2-е изд., 3 тома (Лондон, 1976–1991)

TCC Тринити-колледж, Кембридж, библиотека Кристофера Рена

TRHS Transactions of the Royal Historical Society («Труды Королевского исторического общества»)

TRP Королевские прокламации Тюдоров (Tudor Royal Proclamations), под ред. П. Л. Хьюза и Дж. Ф. Ларкина, 3 тома (Нью-Хейвен и Лондон, 1964–1969)

V&A Музей Виктории и Альберта, Лондон

VCH История английских графств, проект имени королевы Виктории Института исторических исследований Лондонского университета

WRO Архив Вустера

Для цитирования государственных бумаг, хранящихся в Национальном архиве, используются цифры, напечатанные справа вверху каждого листа рукописи. Эти цифры совпадают с нумерацией оцифрованных изображений государственных бумаг, доступных онлайн. Для цитирования рукописей, хранящихся в Британской библиотеке, используется нумерация, принятая на сегодняшний день в Отделе рукописей. Нумерация, существовавшая до 1900 года, ссылки на которую давались в более старых печатных каталогах, более не применяется. Для цитирования рукописей, хранящихся в Национальном архиве, используются следующие сокращения:

C 1 Королевская канцелярия, ранние судебные разбирательства в канцлерском суде

C 3 Канцлерский суд, Контора шести клерков, судебные прения, серия II

C 4 Королевская канцелярия, Контора шести клерков, возражения ответчиков и т. д.

C 24 Канцлерский суд, Отдел дознания, предварительные свидетельские показания

C 47 Королевская канцелярия, архивы, разное

C 54 Королевская канцелярия, «закрытые» свитки

C 66 Королевская канцелярия, патентные свитки

C 78 Королевская канцелярия, свитки указов

C 82 Королевская канцелярия, указы, скрепленные Большой печатью, серия II

C 131 Королевская канцелярия, судебные приказы о взыскании долгов, серия I

C 140 Королевская канцелярия, Посмертные расследования, серия I

C 142 Королевская канцелярия, Посмертные расследования, серия II

C 146 Королевская канцелярия, древние дела, серия C

C 147 Королевская канцелярия, древние дела, серия CC

C 193 Королевская канцелярия, разные книги

C 241 Королевская канцелярия, сертификаты, гарантирующие по закону погашение должником своей задолженности

CP 40 Cуд общих тяжб, свитки судебных дел

E 36 Казначейство, хранилище казначейских документов, разные книги

E 40 Казначейство, хранилище казначейских документов, древние дела, серия А

E 41 Казначейство, хранилище казначейских документов, древние дела, серия АА

E 101 Казначейство, королевский летописец, разные отчеты

E 117 Казначейство, опись церковного имущества и разное

E 133 Казначейство, королевский летописец, свидетельские показания баронов

E 150 Казначейство, королевский летописец, архивы исчиторов, Посмертные расследования, серия II

E 159 Казначейство, королевский летописец, свитки меморандумов

E 163 Казначейство, королевский летописец, разное

E 179 Казначейство, королевский летописец, налоговые свитки

E 298 Казначейство, Отдел приращений, Совет королевы

E 315 Казначейство, Отдел приращений, разные книги

E 371 Казначейство, летописец лорд-казначея, свитки о недоимках

E 404 Нижняя палата казначейства (поступления в казну), документы о поступлениях и доходах

E 405 Нижняя палата казначейства, свитки о поступлениях и доходах

E 407 Нижняя палата казначейства, разное

HCA 3 Высокий суд Адмиралтейства, сборники законов и протоколы

IND 1 Государственный архив, указатели к разным сериям документов

KB 8 Суд королевской скамьи, Отделение по уголовным делам, секретные документы Baga de Secretis

KB 9 Суд королевской скамьи, древние обвинительные заключения

KB 27 Суд королевской скамьи, свитки Coram Rege

KB 29 Суд королевской скамьи, контрольные свитки

LC 2 Управление лорд-камергера, особые случаи

LC 9 Управление лорд-камергера, отчеты и разное

OBS Устаревшие списки и указатели

PRO 31/3 Государственный архив, копии документов из архивов Франции

PRO 31/9 Государственный архив, копии документов из архивов Рима, серия I

PROB 11 Прерогативный суд Кентербери, зарегистрированные копии завещаний

PROB 51 Прерогативный суд Кентербери, облигации на управление имуществом умершего

PSO 2 Указы, скрепленные Малой печатью, серия 2

REQ 2 Cуд Палаты прошений, протоколы заседаний

SC 1 Древняя корреспонденция королевской канцелярии и казначейства

SP 1 Государственные бумаги, Генрих VIII, общая серия

SP 2 Государственные бумаги, Генрих VIII, фолианты

SP 6 Государственные бумаги, Генрих VIII, богословские трактаты

SP 9 Государственные бумаги, разное

SP 12 Государственные бумаги, внутренние дела, Елизавета I

SP 45 Государственные бумаги, разное

SP 46 Государственные бумаги, дополнения

SP 60 Государственные бумаги, Ирландия, Генрих VIII

SP 70 Государственные бумаги, иностранные дела, общая серия, Елизавета I

STAC 2 Судебные протоколы Звездной палаты, Генрих VIII

STAC 10 Cудебные протоколы Звездной палаты, разное

WARD 7 Суд по опеке и ливреям, Посмертные расследования

Примечания

Пролог

1. Все детали топографии Тауэра взяты из Colvin, Brown and Cook (1963–1982), II, p. 706–729; ibid., III, p. 262–277; Keay (2001), p. 28–49.

2. BL, Cotton MS, Otho C.X, fo. 227; Singer (1847), p. 460–461; CSPSp, V, ii, n. 55, p. 131.

3. Посол императора Эсташ Шапюи совершил такую же ошибку: LP, X, no. 908, p. 380.

4. NA, C 193/3, fo. 80 является копией документа, которая принадлежала секретарю королевской канцелярии. Датирована 18 мая. Почти всегда такие предписания доставлялись в Тауэр вечером накануне казни. Оригинал документа на пергаменте не сохранился.

5. BL, Cotton MS, Otho C.X, fo. 227; Singer (1847), p. 460–461; Bodleian, Folio.Δ.624, разворот p. 385; LP, X, no. 910; CSPSp, V, ii, no. 55, p. 131; Ellis, 1^st Series, II, p. 64–65. Доказательством того, что король принял решение о казни заблаговременно, служит тот факт, что палач из Кале, получив заказ, должен был переправиться через Ла-Манш и добраться до Лондона, а для этого требовалось от одной до двух недель.

6. BL Cotton MS, Otho C.X, fo. 227; Singer (1847), p. 461.

7. LP, XI, no. 381.

8. BNF, MS Dupuy 373, fo. 112; Gachard (1885), I, p. 17, no. 1; LP, X, no. 911 (1); Hayward (2016), p. 231.

9. Lisle Letters, III, no. 698; Bodleian, Folio.Δ.624, разворот p. 385; Wriothesley (1875–1877), I, p. 41.

10. BNF, MS Dupuy 373, fo. 112.

11. Сохранилось порядка десяти отчетов о казни Анны, часть которых дублируют один и тот же текст или очень похожи друг на друга. Англоязычные источники: Hall (1809), p. 819; Bodleian, Folio.Δ.624, разворот p. 384–385; Wriothesley (1875–1877), I, p. 41, 42; Spelman (1976–1977), I, p. 59; Stow (1631), p. 573 (отсутствует в издании 1580г.). Французские источники: BNF, MS Dupuy 373, fo. 112 (частично и неточно приведены в Hamy [1898], p. ccccxxxvii – ccccxxxviii); Schmid (2009), p. 170–174; Ascoli (1927), p. 269–272 (ll. 1203–1292). Португальский источник: [Bentley] (1831), p. 264–265. Императорские источники на французском или испанском языках: Gachard (1885), I, p. 17, n.1; LP, X, no. 911 (1, 2); Froude (1861), p. 116–117. См. также: LP, X, no. 908, p. 130; CSPSp, V, ii, no. 55, p. 130–131. Относительно предполагаемого авторства первичных французских источников и связей между ними и другими версиями см. выше, p. 387, 388. Современные источники о казни: Friedmann (1884), II, p. 294–296; Ives (2004), p. 357–359.

12. Bodleian, Folio.Δ.624, разворот p. 384.

13. Lisle Letters, III, no. 697.

14. Walker (2002), p. 8–9.

15. Hall (1809), p. 819. Аналогичную интерпретацию можно найти у Wriothesley (1875–1877), I, p. 41–42, Bodleian, Folio.Δ.624, разворот p. 385; Stow (1631), p. 573; Singer (1827), p. 448; Foxe (1843–1849), V, p. 135; Wyatt (1968), p. 189.

16. Bodleian, Folio.Δ.624, разворот p. 385. Французская версия столь же однозначна. Согласно ей, Анна перед казнью произнесла следующее: «Я не виню ни судей своих, ни кого бы то ни было еще, ибо я осуждена по закону моей страны. Посему я с готовностью принимаю смерть и прошу всех простить меня». См. BNF, Dupuy MS 373, fo. 112.

17. BNF, Dupuy MS 373, fo. 112; Gachard (1885), I, p. 17, n. 1; LP, X, no. 911 (1, 2); Bodleian, Folio.Δ.624, разворот p. 385; Wriothesley (1875–1877), I, p. 42; Hayward (2016), p. 236, 239.

18. BL, Cotton MS, Otho C.X, fo. 228v; Singer (1827), p. 456–457.

19. Hall (1809), p. 588–590; Brown (1854), II, p. 74–75; Lisle Letters, III, nos. 704, 716. Другие примеры cм. там же: III, p. 385, 386.

20. Spelman (1976–1977), I, p. 59; NA, SP 1/103, fo. 30.

21. LP, XI, no. 381. Сведения, полученные от Марии Австрийской, а также «Испанская хроника», согласно которым палач был из Сен-Омера, а не из Кале, неточны: LP, X, no. 965; Spanish Chronicle (1889), p. 70.

22. Spelman (1976–1977), I, p. 59; Hall (1809), p. 819; Wriothesley (1875–1877), I, p. 42; BNF, MS Dupuy 373, fo. 112.

23. Spelman (1976–1977), I, p. 59; BNF, MS Dupuy 373, fo. 112; Hamy (1898), p. ccccxxxvii. Отсутствуют подтверждения того, что Спелман сделал замечание относительно «Отче наш». Несмотря на часто повторяющееся заявление о том, что палач якобы подхватил отрубленную голову и поднял ее в воздух со словами «Такая участь постигнет всех врагов короля», это не более чем вымысел.

24. Lisle Letters, III, no. 698; ibid., IV, no. 846.

25. Gachard (1885), I, p. 17, n. 1; BNF, MS Dupuy 373, fo. 112; LP, X, no. 911 (1); Hamy (1898), p. ccccxxxvii.

26. Bodleian, Folio. Δ.624, разворот p. 384.

27. Ibid.; Wriothesley (1875–1877), I, p. 42.

28. Bell (1877), p. 26–28. По-прежнему остается загадкой, принадлежали ли эти кости Анне или другой женщине, ставшей жертвой Тюдоров.

1. Генри: детство и отрочество

1. Hayward (2007), p. 1, 6; Sanuto (1824–1884), VIII, cols 281–282.

2. Pronay and Cox (1986), p. 185.

3. Pollnitz (2015), p. 29–34, 42–49.

4. LP, XVII, no. 251.

5. Folger, PA 6295.A3.1502 Cage.

6. Neville (1990), p. 128–130.

7. Malory (1978), I p. 1–451; ibid., II, p. 455–1098; ibid., III, p. 1099–1260; Starkey (1998), p. 171–196; Starkey (2008), p. 118–135; Carley (2000), p. 3–29; Carley (2004b), p. 36, plate [иллюстрация] 29.

8. Roper (1935), p. 11; Pollnitz (2015), p. 42–55; Orme (1996), p. 283–305; Starkey (2008), p. 172–183.

9. NA, LC 2/1/1, fo. 73v NA, E 101/420/1, no. 56; NA, E 36/214, fos. 51,72v; NA, E 36/215, fos. 45, 132, 210, 214, 218, 226, 358; NA, E 36/216, fo.78v; BL, MS 21,481, fos. 23, 102v, 113v, 137v; BL, Additional (далее Add.) MS 59,899, fos. 37, 55v, 68v, 82v; Ellis, 2^nd Series, I, p. 272–273; Stevens (1961), p. 275–276; Blezzard and Palmer (2000), p. 259–272; Siemens (1997), p. 41–74; Kaufmann (2017), p. 8–31; Brown (1854), I, p. 86.

10. Memorials of Henry VII (1858), p. 116, 120, 124; Pollnitz (2015), p. 48; Starkey (2008), p. 221–233; Jones and Underwood (1992), p. 79.

11. LP, IV, i, nos. 1901, 1939 (p. 863); Starkey (2008), p. 175–180; Pollnitz (2015), p. 55; Miller (1986), p. 85; ODNB, s. v. “Fitzwilliam, Sir William”, “Browne, Sir Anthony”, “Courtenay, Henry”; HC, 1509–1558, I, p. 518–519; ibid., II, p. 142–143.

12. CWE, I, p. 195–197; Pollnitz (2015), p. 47–48, 60; Starkey (2008), p. 129–133.

13. Thomas and Thornley (1938), p. 254; Pollnitz (2015), p. 43; Starkey (2008), p. 114–115.

14. Kipling (1990), p. xiii – xxix.

15. LP, IV, iii, no. 5791.

16. Kipling (1990), p. 12–35; Rogers (1961), p. 2–3.

17. LP, IV, iii, no. 5791; Starkey (2008), p. 144–145.

18. Kipling (1990), p. 39–42.

19. LP, IV, iii, no. 5859; Gunn (1988), p. 28–31.

20. Kipling (1990), p. 52–58; Gunn (1988), p. 28–29.

21. CSPSp, Supplement to Vols. I and II, no. 1; LP, IV, iii, no. 5791, p. 2588; Fox (2011), p. 86–87; Brandi (1965), p. 488.

22. Kipling (1990), p. 91; Guy (2013), p. 1–3; Starkey (2004), p. 76–77.

23. Kipling (1990), p. 80–81.

24. Thomas and Thornley (1938), p. 321.

25. Allen (Oxford, 1906–1958), I, p. 436; ошибочный перевод в CWE, II, p. 129.

26. Cunningham (2009), p. 459–481; Berwick y de Alba (1907), p. 449; Thurley (2017), p. 95.

27. LP Richard III and Henry VII (1861–1863), I, p. 233.

28. Harrison (1972), p. 88–99; Horowitz (2018), p. 37–188.

29. CSPSp, I, no. 364.

30. CSPSp, I, no. 396; AGS, PTR/LEG. 53/92; Swinburne (1686), p. 47–48.

31. AGS, PTR/LEG. 53/90, 93; AGS, PTR/LEG. 61/116; Rymer (1704–1735), XIII, p. 89, 90; CSPSp, I, no. 389; Kelly (1976), p. 105. Часто забывают о важной детали: окончательный вариант диспенсации папы римского был датирован более ранним числом, так чтобы он совпадал с датой бреве.

32. LP Richard III and Henry VII (1861–1863), I, p. 167, 247–248; II, p. 342–343, 346–347.

33. LP, IV, iii, no. 5791; CSPSp, I, no. 435.

34. CSPSp, I, nos. 526, 532, 541, 543; CSPSp, Supplement to Vols. 1 and II, no. 21.

35. LP, I, ii, no. 2072; Starkey (2008), p. 206–219.

36. Biddle (2000), p. 422–424, 432–445.

37. CSPSp, IV, i, no. 224, p. 348, где в примечании появляется французский язык оригинала; NA, SP 1/288, fo. 143v.

38. Aram (1998), p. 348–351; Parker (2019), p. 51–56.

39. Guy (2019), p. 19–36.

40. NA, E 36/214, fos. 79v, 158; BL, Add. MS 7099, fos. 76, 92, 96; BL, Add. MS 59,899, fos. 85, 101, 188, 107v. См. также: Dietz (1921), p. 85.

41. Jones and Underwood (1992), p. 91–92, 235–236.

2. Генрих: уроки королевского мастерства

1. Allen (1906–1958), I no. 215.

2. BL, C.33.g.7; Rawdon Brown (1854), I, p. 85–86.

3. LP, I, i, nos. 1, 11 (1, 10), 54 (3, 43), 131, 132 (18, 26, 34, 50, 65), 357 (41); McGlynn (2004), p. 161–162; Rawcliffe (1978), p. 36; Miller (1986), p. 50–51, 166–167.

4. LP, I, i, no. 84. Для более подробного объяснения причин, почему Генрих выбрал Екатерину, см.: Starkey (2004), p. 111–113; Starkey (2008), p. 277–292.

5. LP, IV, iii, no. 5774 (6); Scarisbrick (1968), p. 12–13.

6. Halliwell (1848), I, p. 198; LP, I, i, no. 119.

7. CSPSp, II, nos. 27, 28, 32; LP, I, i, no 127; Wood (1846) I, p. 157–161.

8. Sylvester (1959), p. 11–12; Starkey (2008), p. 363–366.

9. Vergil (1950), p. 247; Sylvester (1959), p. 13; Pollnitz (2015), p. 70.

10. Для подробного ознакомления с текстом песни и с историей ее возникновения см.: Siemens (1997), p. 121–130.

11. AGS, PTR/LEG. 54/100; CSPSp, II, no. 19; LP, I, i, no. 112.

12. NA, KB 8/4.

13. AGS, PTR/LEG. 54/51; AGS, EST/LEG. 1365/35. Прибыв впервые в Англию, Екатерина подписывалась «Принцесса Уэльская» (исп. la Princesa de Gales): AGS, PTR/LEG. 54/27–33.

14. CSPSp, I, nos. 541, 551; CSPSp, Supplement to vols. 1 and II, no. 21.

15. CSPSp, I, no. 603; CSPSp, Supplement to Vols. I and II, nos. 2, 3, 5, 8 (p. 36–44), 9 (p. 44–46); CSPSp, II, no. 238; AGS, PTR/LEG. 54/121; Ellis, 1^st Series, I, p. 80–81; Starkey (2004), p. 104, 148–149,155–156.

16. Rex (2014), p. 7–8.

17. LP, I, i, nos. 670, 698; Anglo (1969), p. 111–113; Hall (1809), p. 517–519.

18. Prescott (1854), p. 342.

19. Hall (1809), p. 519; LC 2/1, fos. 159–173 (LP, I, i, no. 707).

20. CSPV, II, nos. 329, 555, 942, 1103, 1123; LP, I, ii, nos. 3333, 3440, 3500, 3581; Chamberlin (1932), p. 262–263.

21. CSPV, II, nos. 329, 555, 942, 1103, 1123.

22. Whiteley and Kramer (2010), p. 827–848. Одна из сестер Екатерины, Мария, королева Португалии, родила семнадцать детей; у другой, Хуаны, было двое сыновей и четыре дочери.

23. CSPV, II, no. 691.

24. Sanuto (1824–1884), VIII, col. 213; Sanuto (1824–1884), IX, col. 149; LP, I, i, nos. 5, 156; Scarisbrick (1968), p. 25–26.

25. CSPV, II, nos. 28, 33, 45.

26. LP, II, i, nos. 887, 894; CSPV, II, no. 53; LP, I, i, no. 842.

27. Подробнее об итальянском контексте cм. Shaw and Mallett (2019), p. 109–141.

28. LP, I, i, nos. 939, 945, 969 (40); CSPSp, II, nos. 58, 59; Hall (1809), p. 527–532; Scarisbrick (1968), p. 29–34; Dietz (1921), p. 91–92, Murphy (2015), p. 25–56.

29. Sanuto (1824–1884), XXVIII, col. 76; ODNB, s. v. “Pace, Richard”; Brown (1854), I, p. 155; Pollard (1929), p. 16–25.

30. Hall (1809), p. 536–545, 549–552; Cruickshank (1969), p. 82–93, 114–118.

31. Gachard (1874), II, p. 16; Hall (1809), p. 552–553, даты не совпадают на несколько дней; LP, I, ii, no. 2391, p. 1060–1061; CSPM, I, nos.654, 657; CSPV, II, no. 328; NA, SP 1/230, fo. 213; [Académie des Sciences, Belles Lettres et Arts de Besançon] (1806–1975), III, p. 408; Le Roux (1715), p 108.

32. BL, Cotton MS, Vespasian F.III, fo. 33; Hall (1809), p. 545–548; LP, I, ii, no. 2268; CSPV, II, nos. 316 (p. 134), 340 (p. 146); The Times 27 May 2020, p. 20. Более ранние письма Екатерины к Уолси приводятся в BL, Cotton MS, Caligula D.VI, fos. 92–94, однако они написаны не ее рукой, а лишь подписаны Екатериной. В 1529 г. она по-прежнему говорила на ломаном английском: Sylvester (1959), p. 80.

33. Macquéreau (1838), p. 40.

34. Hall (1809), p. 554–555; LP, I, ii, no. 2391 Cruickshank (1969), p. 137–150.

35. Hall (1809), p. 566; LP, I, ii, nos. 2347, 2375, 2380, 2391; Parker (2019), p. 42.

3. Анна: детство и отрочество

1. Venn (1897–1901), I, p. 9; Robinson (1915), p. 1–10; Biggs (2016), II, p. 260–261.

2. Blomefield (1739–1775), II, p. 511–512; ibid., III, p. 626–627; там же V, p. 425; Lyell and Watney (1936), p. 42; Sutton (2005), p. 209–234; Wedgwood and Holt (1936), p. 90–91; Dean (1987), p. 2–12; Mackay (2018b), p. 18–22. Бесценную справочную информацию можно найти у Thurley (2020): https://www.gresham.ac.uk/lectures-and-events/boleyn-houses

3. Smith (1982), p. 7, 10, 17, 21–22, 29, 32, 92; NA, C 1/18/67.

4. Поскольку у Фастольфа были собственные печи для обжига кирпича в Кейстере и на кирпичах и плитке из замка Кейстер, найденных в Бликлинге, были оттиски геральдических знаков Фастольфа, можно предположить, что он провел более обширную работу, чем можно судить по сохранившимся записям. Этим же кирпичам впоследствии нашлось применение в особняке Маннингтон-холл. См.: Purdy (1901), p. 325.

5. Davis (2004), II, no. 619; NA, C 146/137; C 146/862; C 146/1784; C 146/5972; C 140/10/21.

6. NA, PROB 11/6/33; (1891), p. 52.

7. NA, PROB 11/5/12.

8. NA, PROB 11/14/790, Blomefield (1739–1775), II, p. 511–512; ibid., III, p. 626–627, 719; Venn, (1897–1901), I, p. 21.

9. Если Энн Ху и видела некоторый потенциал в союзе с семьей Батлер, ей не суждено было дожить до того момента, когда этот потенциал реализовался. CPE, X, p. 131–133; Blomefield (1739–1775), II, p. 511–512; Morant (1768), I, p. 270–271, 281; NA, SC 1/51/189; E 41/420.

10. NA, C 146/1990; C 146/1955; C 146/4769; C 146/4804; C 146/6086; NA, E 40/7701; Wedgwood and Holt (1936), p. 466–467; Page (1904–1912), II, p. 348–375; Austin and Blundell (1928), I, p. 211. Томас Ху имел долги: NA, C 131/80/8–9.

11. Baker (2012), I, p. 333; LP Richard III and Henry VII (1861–1863), I, Приложение A, p. 403, 410; Dean (1987), p. 12–20; Mackay (2018b), p. 22–23.

12. Baker (2012), I, p. 332; Dean (1987), p. 21–25; Mackay (2018b). p. 24–25. Брачный договор был оформлен в 1501г. См.: CCR, 1500–1509, p. 63–64.

13. [Bentley] (1831), p. 119.

14. NA, C 241/275/256; Thurley (2020): https://www.gresham.ac.uk/lectures-and-events/boleyn-houses

15. NA, SP 1/105, fos. 5–6; Ellis, 3^rd Series, III, p. 22–23.

16. HMC, Twelfth Report [Rutland MSS], Приложение, IV, i, p. 18.

17. LP, I, i, nos. 20, 81–82; NA, LC 9/50, fos. 125, 204.

18. Hall (1809), p. 519; NA, LC 2/1, fos. 159–173; LP, I, i, nos. 697, 707.

19. Основная часть дома была обновлена и частично перестроена во время правления Якова I сэром Генри Хобартом, успешным юристом, который сохранил многое от старого здания. Прежде чем приступить к реставрационным работам, он отдал в аренду западное крыло вместе с наружными постройками некоему Уильяму Кардиналлу из Итона в предместье Нориджа. Эта часть поместья, подробно описанная в договоре аренды, ничуть не изменилась со времен Анны. Об этом более подробно см.: Stanley-Millson and Newman (1986), p. 5. Лишь в 1756 г., когда Генри Хобарт, 2-й граф Бакингемшира, начал реконструкцию, исчезло все, что напоминало тот дом, который был знаком Анне. См.: Blomefield (1739–1775), III, p. 625–626; Smith (1982), p. 36–38; Stanley-Millson and Newman (1986), p. 1–15; [Maddison and Newman] (1987), p. 4–15.

20. NA, PROB 11/14/790.

21. NA, SP 1/132, fos. 34–35. Письмо Болейна адресовано Томасу Кромвелю.

22. BL, Royal MS, 7 C.XVI, fos. 104–105; Thirsk (2006), p. 115–116.

23. Слово country (от англ. «страна» или «сельская местность») в таком контексте означает «графство». Например, Уильям Даллинг в 1433 г. жаловался в парламенте на Уильяма Пастона, который «брал разные платы и вознаграждения с разных лиц в пределах Норфолка и Саффолка и воздерживался от любых действий в этих графствах». См.: Davis (2004), II, no. 869.

24. Hasted (1797), III, p. 190–198; Astor (1975), p. 14–17; Thurley (2020): https://www.gresham.ac.uk/lectures-and-events/boleyn-houses

25. Информацию о социальных контактах Томаса Болейна в Кенте можно почерпнуть у Zell (1974), p. 15–73, а также из списков лиц, с которыми он служил в коллегии мировых судей. Томас Болейн был мировым судьей в Кенте в 1509, 1510, 1514, 1515, 1517, 1524, 1526, 1528, 1531, 1532, 1533, 1537 и 1538гг. (информация из базы данных Джона Гая, составленной на основе LP и NA, E 371). О его роли в качестве шерифа Кента см.: NA, C 131/97/14, C 131/98/4, C 131/102/10–11, C 131/262/6; List of Sheriffs (1963), p. 69.

26. Айсли служил в коллегии мировых судей Кента в 1509, 1510, 1512, 1514 и 1515 гг.

27. BL, Cotton MS, Vespasian F.XIII, fo. 198; NA, PROB 11/22/71; LP, I, i, nos. 1576, 1694, 1768; LP, II, ii, nos. 2593, 2854, 2875; LP II, ii nos. 424, 425. Уилшир служил в коллегии мировых судей Кента в 1509, 1510, 1512, 1514, 1515, 1521, 1524 и 1526 гг.

28. NA, PROB 11/22/71.

29. Изабель умерла в 1485г., после чего Уильям, бывший в то время оруженосцем Генриха VII, быстро женился снова. У него и его новой супруги, которая была значительно моложе его, родился сын Томас, которого отец Анны хорошо знал, и обе семьи были дружны с Уилширами из Стоуна. См.: Madden (1834–1843), I, p. 314; Stephenson (1926), p. 324; HC, 1509–1558, I, p. 634–638; Weaver (1631), p. 700; Rye (1891), p. 52; Andre (1901), p. 249; LP, I, i, no. 158 (85); ODNB, s. v. “Cheyne, Thomas”.

30. Поскольку Хейдон скончалась не раньше 1510г. и владела собственностью в Кенте и на востоке Англии, юная Анна Болейн вполне могла быть знакома с ней. Томас Брук женился первым браком на дочери Хейдон по имени Дороти, и у них было семеро сыновей и шесть дочерей. См.: Blomefield (1739–1775), III, p. 709–710; NA, PROB 11/16/733; CPE, III, p. 347.

31. PROB 11/14/336; Ellis, 3^rd Series, II, p. 274–275.

32. Gunn (2016), p. 232–233.

33. Ibid., p. 131; LP, I, i, no. 1083 (26); ODNB, s. v. “Wyatt, Sir Henry”.

34. NA, C 54/379; WRO, Microfilm 705:349/12946/508642. Ормонд умер в 1515 г., см.: NA, PROB 11/18/184. Томас также был должен платить матери второе ежегодное пособие в 200 марок; эти деньги она должна была получать отдельными суммами два раза в год в приходской церкви Бликлинга в установленные часы с 8 до 11 утра.

35. Rymer (1704–1735), XIII, p. 258–259; LP II, i, no. 257 (40); LP, II, ii, p. 1490; Thomas and Thornley (1938), p. 371, 456; Hall (1809), p. 518.

36. Du Bellay, I, no. 30; NA, SP 1/59, fo. 99, арендный взнос составлял 5 фунтов 6 шиллингов 9 пенсов. О возможном местонахождении см.: NA, SP 3/12, fo. 42; Lisle Letters, V, nos. 1137, 1139.

4. Анна: уроки придворного мастерства

1. LP, I, i, no. 1213. Полезные сведения о деталях миссии можно найти у Dean (1987), p. 36–45.

2. MacDonald (2002), p. 112–118.

3. LP, I, i, nos. 1213, 1226.

4. LP, I, i, nos. 1245, 1252, 1258. Эпизод со стрельбой из лука, скорее всего, был организован специально для Болейна, поскольку длинный лук был национальным английским оружием. Карл, питавший страсть к охоте, главным образом соколиной, предпочитал арбалеты.

5. LP, I, i, no. 1750; CSPSp, II, no. 97. Инструкции, полученные Болейном, не сохранились, однако письмо Генриха Максимилиану, где излагается причина миссии, можно найти в BL, Cotton MS, Galba B.III, fo. 17.

6. LP, I, ii, nos. 1871, 2053 (1, 5).

7. Attreed (2012), p. 18, 20; Marvin (1977), p. 24; Siemens (2009), p. 148; Friedmann (1884), I, p. 128.

8. LP, I, i, nos. 1338, 1350, 1362.

9. Le Glay (1839), II, p. 461, n. 2; Paget (1981), p. 164–165.

10. Eichberger (2002), p. 185–194; Smith (2011), p. 16, 37; Paget (1981), p. 165; Urkevich (1997), p. 106–111; Sadlack (2011), p. 164.

11. MMA, Robert Lehman Collection, 1975; Eichberger (2018), p. 83.

12. Eichberger (1996), p. 259–279; Eichberger (2002), p. 189–192; Eichberger (2018), p. 83–87; BL, Add. MS 7970, fo. 1v.

13. Reiffenberg (1836), p. 154; [Académie des Sciences, Belles Lettres et Arts de Besançon] (1806–1975), III, p. 408–409, 449 (где фамилия Bullan ошибочно написана как Bulleux).

14. [Académie des Sciences, Belles Lettres et Arts de Besançon] (1806–1975), III, p. 408–409.

15. ODNB, s. v. “Howard [nee Stafford], Elizabeth”; Le Glay (1839), II, p. 81–82; Paget (1981), p. 166; Eichberger (1996), p. 268; Eichberger (2002), p. 190.

16. Eichberger (1996), p. 261–267; Eichberger (2002), p. 188–189.

17. Reiffenberg (1836), p. 152–157; [Académie des Sciences, Belles Lettres et Arts de Besançon] (1806–1975), III, p. 417–422.

18. De Jongh (1953), p. 161–168; MacDonald (2002), p. 118–120; De Jonge (1989–1990), p. 253–282.

19. Henne (1858–1860), V, p. 13–14 представляет собой наиболее четкий вариант французского оригинала. Также см.: [Académie Royale des Sciences, des Lettres et des Beaux-Arts de Belgique], 5^th Series, 14 (1928), p. 98; De Boom (1935), p. 123; Ives (2004), p. 21, 370.

20. Ее слова scripte a Veure ошибочно трактовались по-разному: «написано в Хивере», или «написано в Бриаре», или даже «написано в 5 часов».

21. Paget (1981), p. 164–166.

22. CCC, MS 119, fo. 21; Ellis, 2^nd Series, II, p. 10–11; Sergeant (1923), Приложение D. В латинском переводе письма Анны, сделанном впоследствии ее капелланом Мэттью Паркером, особенно важные части письма на fo. 25 более сложны для понимания, чем в оригинале на французском.

23. Le Glay (1839), I, p. 273–274.

24. См. выше, p. 26–28.

25. BL, Cotton MS, Titus B.I, fos. 146–154; Calais Chronicle (1846), p. 71–76; LP, I, ii, no. 2941.

26. Starkey (2004), p. 280.

27. BL, Cotton MS, Titus B.I, fos. 146–154.

28. Hall (1809), p. 568; Calais Chronicle (1846), p. 75.

29. LP, I, ii, nos. 2656, 2741.

30. LP, I, ii, no. 3061; Parker (2019), p. 39.

31. LP, I, ii, nos. 3139, 3142, 3146, 3171; CSPV, II, no. 505; Ellis, 2^nd Series, I, p. 244–245.

32. Richardson (1995), p. 42.

33. J. E. Hodgkin in NQ, 8^th Series, VIII (Aug. 24, 1895), p. 141–142; Sergeant (1923), Приложение D.

34. Bonnardot (1833), I, p. 217.

35. См., например, Dean (1987), p. 50–51.

36. Rutland Papers (1842), p. 26.

37. Получить представление о проблемах в сжатом изложении можно в Ives (2004), p. 27–28, 371 n. 27. FF 7853, fo. 305v. Открытие сделал в 2004 г. R. J. Knecht в BNF, MS FF 7853, fo. 305v.

5. Франция в центре внимания

1. LP, I, ii, nos. 3153, 3174; Le Glay (1839), II, p. 579, 580.

2. См. также: Paget (1981), p. 168; Ives (2004), p. 27, 28.

3. Hall (1809), p. 570; Leland (1774), II, p. 702; LP, I, ii, no. 3348 (3).

4. По поводу заглавия см.: BNF, MS FF 1742. Другие рукописи BNF, MS FF 2370; BNF, MS FF 10,194; BNF, MS FF 12,795; BMB, MS 313; BMS, MS 201, fos. 18v–26v; BMS, MS 202, fos. 141–63; BL, Add. MS 40,662. В современных изданиях стихотворение можно найти в Schmid (2009), p. 110–175; Ascoli (1927), p. 231–271.

5. Schmid (2009), p. 111–112; Ascoli (1927), p. 233 (ll. 39–48). Здесь и далее предложенный нами перевод с французского больше передает смысл оригинала.

6. BL, Cotton MS, Vitellius C. XI, fos. 155r – v; LP, I, ii, no. 3357.

7. По поводу этих ошибочных утверждений см.: Rutland Papers (1842), p. 26; Friedmann (1884), II, p. 315–318: Brown (1911), p. 110.

8. BNF, MS FF 7856, p. 825; BNF, MS NAF 9175, fo. 365. Предположение о том, что Анна отправилась во Францию инкогнито, в качестве служанки своей старшей сестры, не заслуживает серьезного рассмотрения. Фактами это не подтверждается. Кроме того, было не принято отправлять молодую девушку благородного происхождения в услужение кому-либо, кроме лиц более высокого социального статуса.

9. LP, I, ii, no. 3435.

10. Parker (2019), p. 14.

11. NA, SP 70/22, fo. 39v. См. также: Masson (1868), p. 545.

12. LP, II, i, p. ix – xxxiii; Gunn (1988), p. 32–38; Brown (1911), p. 148–172. Судя по тому, с каким отвращением Мария высказывалась о «фантазиях и ухаживаниях» нового короля Франции, Франциск вполне мог делать ей предложения сексуального характера, что лишь усиливало ее влечение к неотразимому Саффолку.

13. BNF, MS Clairambault 316, fo. 40; BL, Cotton MS, Vespasian F. XIII, fo. 153; BL, Cotton MS Caligula D. VI, fo. 213v; NA, SP 1/10, fos. 82, 84–85; LP, II, i, nos. 222–231; Sadlack (2011), p. 102–103, 182–184.

14. Barrillon (1897–99), I, p. 12–17; Gunn (1988), p. 36–38. См. также: Lincolnshire Archives Office, MS 2ANC3/B.

15. Hall (1809), p. 580; LP, II, ii, p. 1501.

16. Florange (1913), I, p. 168–169; BNF, MS Clairambault 316, fos. 3v, 44.

17. Florange (1913), I, p. 168–169; BNF, MS Clairambault 316, fo. 44; Barrillon (1897–1899), I, p. 54–56. Одной из причин дипломатической миссии Болейна было желание Генриха вернуть большую часть драгоценностей его сестры Марии и обсудить предложение Франциска о выкупе Турне. См.: LP, II, i, nos.140, 175, 178, 184, 224, 231, 304.

18. Ives (2004), p. 29; Mackay (2018b), p. 78.

19. Dallington (1604), sig. D3.

20. CAF, I, no. 595; CAF, V, nos. 16,291, 17,194; CAF, VII, no. 25, 446; CAF, VIII, no. 381.

21. Knecht (1994), p. 17; Procédures politiques (1885), p. cvii; Castelain (1996), p. 42; La Saussaye (1886), p. 21–22; Wilson-Chevalier (2018), p. 144; Wilson-Chevalier (2010), p. 129, 142–144; Cholakian and Cholakian (2005), p. 51.

22. Butterworth (2018), p. 350–363; Skemp and Cholakian (2008), p. 371–374.

23. Cholakian and Cholakian (2005), p. 40–41; Wilson-Chevalier (2018), p. 139–172; Ferguson and McKinley (2013), p. 4.

24. О придворных дамах Екатерины cм. Beer (2018b), p. 83–95; Laynesmith (2004), p. 244–248; Hayward (2007), p. 111.

25. CAF, I, nos. 576, 1802, 2345, 2617; CAF, III, no. 10349; CAF, V, no. 18541; CAF, VI, no. 19458; CAF, VII, no. 27301; BNF, MS NAF 9175, fos. 367–369; BNF, MS FF 7856, p. 1001–1006; Castelain (1986), p. 85; Kolk (2009), p. 3–22; Potter (2003), p. 138–139; Jollet (1997), p. 170–171. Первая почетная дама ведала расходами и покупкой одежды, косметики, лекарств и других предметов личного обихода. Когда королева принимала посетителей, то именно эта дама представляла их и провожала их на свои места. Мужчины, составлявшие свиту королевы, были представлены почетными кавалерами, почетными джентльменами и дворянами благородного происхождения, которые прислуживали королеве и ее гостям за столом; кроме них в свиту входил секретарь, альмонарий, духовник, камердинеры гардероба, конюшие и другие слуги.

26. Chatenet (2002), p. 187–198, 206–207; Chatenet (1992), p. 72–75; Chatenet and Whiteley (1992), p. 60–71. В Лувре, где до строительных реноваций, устроенных Франциском, пространство было довольно ограничено, кровать королевы стояла у стены в дальнем конце ее личных покоев вместе с дрессуаром для золотой и серебряной посуды и письменным столом рядом с ним.

27. Brown (2010), p. 144–166; Szkilnik (2010), p. 65–80; L’Estrange (2016), p. 708–728; Bouchard (2018), p. 241–259; Wilson-Chevalier (2010), p. 125–126, 141; Broomhall (2018), p. 22–23.

28. BNF, MS Arsenal 5116, fo. iv; Wilson-Chevalier (2010), p. 124–128; Wilson-Chevalier (2015), p. 109–110; Wilson-Chevalier (2018), p. 143–144, 160–161.

29. Wilson-Chevalier (2018), p. 153; Knecht (1994), p. 427–431.

30. Schmid (2009), p. 112; Ascoli (1927), p. 234 (ll. 52–58).

31. Уроженец Па-де-Кале, Мутон состоял на службе в Гренобле, откуда его переманила к себе Анна Бретонская, и он оставался при ней до ее смерти. Потом он служил у Людовика XII, а затем стал главным композитором при дворе Клод и Франциска и писал песни и танцевальную музыку для светских развлечений, а также мотеты и мессы, звучавшие в капеллах королевских дворцов.

32. Анна знала о Сермизи. Он поступил певчим в Сент-Шапель в довольно молодом возрасте и был членом Королевской капеллы. См.: Lowinsky (1969–1970), p. 1–28; Urkevich (1997), p. 37–38; Urkevich (2009), p. 176–177; Dumitrescu (2017), p. 150–151; Christofferse (1994), I, p. 97; GMO, s. v. “Jean Mouton”, “Josquin des Prez”, “Claudin de Sermisy”.

33. CSPSp, Supplement to Vols. 1 and II, no. 8 (p. 39–40); Hall (1809), p. 580; LP, I, i, no. 20 (p. 17); NA, E 36/215, fo. 225 (LP, II, ii, p. 1471); BNF, MS NAF 9175, fos. 491, 495; BNF, MS FF 7856, p. 1033, 1047; Murphy (2003), p. 19–20; Samman (1988), p. 148; Hayward (2007), p. 309–310.

34. Ее супруг Жан де Лаваль сеньор де Шатобриан, который был значительно старше ее, умел закрывать глаза на это. Он и их общие сыновья и, что важнее всего, Оде де Фуа, виконт де Лотрек, маршал Франции, приходившийся Франсуазе братом, пользовались высочайшими привилегиями. См.: BNF, MS NAF 9175, fo. 367v; Knecht (1994), p. 116–117; Crawford (2010), p. 119–120; Richardson (2014a), p. 199, 200.

35. Musee Dobree, Nantes, MS 17, fo. 33v. См.: Hochner (2010), p. 764–774, и fig. 3.

6. Фрейлина королевы

1. Dreux du Radier (1808), IV, p. 95; Friedmann (1884), II, p. 320; Gairdner (1893), p. 56. See also Warnicke (1989), p. 246, 247.

2. Barrillon (1897–1899), I, p. 60–64; Desjardins (1861–1872), II, p. 692.

3. Barrillon (1897–1899), I, p. 86.

4. LP, II, i, no. 1113.

5. Barrillon (1897–1899), I, p. 176–1786; Baux, Bourrilly and Mabilly (1904), p. 31–35.

6. Baux, Bourrilly and Mabilly (1904), p. 35–48.

7. Porrer (2009), p. 17–50, 75, 120–122, 135–136; Holban (1935), p. 26–43; Orth (1982), p. 57–58; Castelain (1986), p. 44–47; Wilson-Chevalier (2015), p. 95–118; Wilson-Chevalier (2018), p. 155–164; Rex (1991), p. 65–77; Reid (2001), p. 31–38, 88–168, 184–190, 253–254.

8. BNF, MS Clairambault 316, fo. 125; ANF, X/1a/9322, nos. 78, 79, 91; Renaudet (1916), p. 586–587; Doucet (1921), I, p. 328–330; Wilson-Chevalier (2015), p. 95–118. Молитвенник, подаренный Рене, хранится в университетской библиотеке Biblioteca Estense Universitaria в Модене: MS Lat. 614 (к сожалению, был украден в 1994г.: факсимильное издание см.: Libro d’Ore di Renata di Francia, [Modena, 1998]). О Луи Шантеро, переводчике «Жизни святой Вероники», с посвящением Клод, см.: BMA, MS 823, форзац в начале книги.

9. Reid (2013), p. 29–58; Reid (2018), p. 88–168, 263–283; Knecht (1972), p. 159–164; Cholakian and Cholakian (2005), p. 66–103.

10. Heller (1972), p. 42–77; Reid (2001), p. 97, 100, 450, 526–527; Reid (2013), p. 97–98, 272–276.

11. Baux, Bourrilly and Mabilly (1904), p. 37–64, здесь некоторые даты неточны, например, Клод и Луиза въехали в город «в четверг», 23 января, а не 3 января; Castelain (1986) p. 46–49; Barrillon (1897–99), I, p. 186–200; [Académie des Sciences, Lettres et Arts de Marseille] (1803–1925), vol. for 1884–5 [без нумерации], p. 217–224, где приводятся точные даты.

12. CSPSp, II, nos. 244, 253, 254.

13. BNF, MS Clairambault 316, fos. 91–92; Barrillon (1897–1899), I, p. 204–249; Castelain (1986), p. 49–50; CAF, V, no. 16,216; Richardson (1995), p. 74.

14. BNF, MS FF 5750, fos. 19–37; Barillon (1897–1899), I, p. 308; Castelain (1986), p. 53–55; Gringore (2005), p. 43–58.

15. BNF, MS FF 5750, fos. 37v–39; Castelain (1986), p. 53–58; Gringore (2005), p. 43–58; Brown (2010), p. 54–56.

16. BNF, MS FF 5750, fo. 37v; BL, MS Stowe 582, fo. 32v; Castelain (1986), p. 56–58; Gringore (2005), p. 46; Brown (2010), p. 56–62.

17. Anon (1517), fos. 14–15 (только копия в BNF, Res. Lb30 [29]); Castelain (1986), p. 57–58.

18. Наиболее важными местами, которые посетила Клод со своими дамами, были Амьен, куда они прибыли 17 июня, Абвиль, где они остановились на два дня, Булонь, Монтре и Дьепп, а затем состоялся торжественный въезд (фр. entrée royale) Клод в Руан, где она пробыла почти месяц.

19. BNF, MS Clairambault 316, fos. 115v–117, 118v; Barrillon (1897–1899), I, p. 311–323; Castelain (1986), p. 56–61.

20. BNF, MS Clairambault 316, fo. 123v.

21. Cholakian (1991), p. 9–10, 16–18, 20–33, 50, 117–128, 165, 230–231; Skemp and Cholakian (2008), p. 21–35. «Гептамерон», написанный Маргаритой в последние шесть лет ее жизни, изобилует скандальными историями о мужских изменах, предательстве и лицемерии. Это сочинение появилось отчасти как ответ на книгу «Придворный» Бальдассаре Кастильоне, впервые изданную в Венеции в 1528 г. и переведенную на французский язык в 1537 г. Обе книги написаны в подражание «Декамерону» Боккаччо.

22. Marguerite of Angouleme (1984), Nouvelles 4, 10, 14, 16, 22, 26; Ferguson and McKinley (2013), p. 336–360; Skemp and Cholakian (2008), p. 1–37; Atance (1969), p. 278–317; Butterworth (2016), p. 80–100.

23. Ordonnances (1902–1940), II, no. 139; CAF, I, nos. 742, 1396; Stephenson (2004), p. 4; Stephenson (2000), p. 108–113; Cholakian and Cholakian (2005), p. 51–52.

24. Castelain (1986), p. 59–61; Barrillon (1897–99), I, p. 324–325; Lebey (1904), p. 90–91.

25. CAF, V, no. 16,740; Knecht (1994), p. 116; Wilson-Chevalier (2007), p. 81. Полагая, что святые реликвии могут помочь в родах, Франциск распорядился доставить для своей супруги из аббатства Бассак близ Коньяка веревку, которой Христос был якобы привязан к кресту, а сама Клод обратилась с просьбой в собор Доль-де-Бретань рядом с Сен-Мало с просьбой одолжить ей на время шелковый пояс святой Маргариты, с давних пор служивший благородным бретонским дамам помощью в родах.

26. BNF, MS Clairambault 316, fos. 129, 149v; Barrillon (1897–1899), II, p. 86. Дата 13 июня, которая обычно приводится как дата свадьбы, неверна.

27. BNF, MS Clairambault 316, fos. 150–152; Barrillon (1897–1899), II, p. 78; Florange (1913), I, p. 222–226; Castelain (1986), p. 62–67; Neret (1942), p. 146–148; Knecht (1994), p. 116; Knecht (1998), p. 7–8.

28. Barrillon (1897–1899), II, p. 87; Hall (1809), p. 592–593; Knecht (1994), p. 170; Richardson (1995), p. 79–85.

29. Knecht (1994), p. 154–164; Cameron (1970), p. 119–149.

30. Arnaud (1987), p. 140–144; Bourdigne (1842), p. 316–325; Sanuto (1824–1884), XXV, cols 528, 529, 530, 533, 537; Castelain (1986), p. 69.

31. Warner (1996), p. 87–105; Sanuto (1824–1884), XXV, cols 598, 610, 692; Jones (2003), p. 293–298; Travers (1836–1841), II, p. 278–279; Guepin (1839), p. 213; Castelain (1986), p. 69–70.

32. Warner (1996), p. 87–105, ссылка на рукопись, которая хранится в муниципальной библиотеке Bibliothèque Municipale Нанта: MS 2,280.

33. Hall (1809), p. 594–595; Ordonnances (1902–1940), II, nos. 165–169; Rymer (1704–1735), XIII, p. 619–654; BNF, MS Clairambault 316, fos. 173–174; Barrillon (1897–1899), II, p. 108–113; BL, Cotton MS, Vitellius B. XX, fos. 101–111v; LP, II, ii, nos. 4480, 4481, 4491, 4669–4671, и p. 1479; Richardson (1995), p. 88.

34. BNF, MS Clairambault 316, fos. 199–200; Hall (1809), p. 596; Richardson (1995), p. 99–104.

35. Barrillon (1897–1899), II, p. 108–113; Castelain (1986), p. 70; Richardson (2014b), p. 28–29.

36. Hall (1809), p. 596; LP, II, ii, nos. 4674–4675; Barrillon (1897–1899), II, p. 112–115; Sanuto (1824–1884), XXVI, cols 349–352.

37. BL, Cotton MS, Caligula D.VII, fo. 98; Hall (1809), p. 597; Sanuto (1824–1884), XXVI, cols 352–355.

38. Bryan (1548), sigs. c5–d2, [f7] – g2v, [h8v] – i6.

39. Бабушка Анны, Элизабет Говард (в девичестве Тилни), в браке с первым мужем родила Маргарет Брайан (в девичестве Буршье), ставшую матерью сэра Фрэнсиса.

40. LP, III, i, nos. 246, 273; CSPV, II, nos. 1230, 1235; Walker (1989), p. 6–16; Richardson (1995), p. 97; Richardson (1999), p. 131–137.

41. BL, Cotton MS, Caligula D.VII, fo. 98; Ellis, 1^st Series, I, p. 151; LP, III, i, nos. 118, 121, 122, 129, 131, 142, 145, 170, 189, 210, 212, 223, 246, 273, 289, 311, 320, 348, 352, 416, 446, 447, 454, 468, 514, 530, 549.

42. LP, III, i, no. 70; Mackay (2018b), p. 82–91.

43. Parker (2019), p. 87–94; Nitti (1892), p. 168–214.

7. Что ждет впереди?

1. BL, Cotton MS, Caligula D.VII, fos. 101–102; Wilson-Chevalier (2018), p. 151.

2. Ellis, 1^st Series, I, p. 159–162; BL, Cotton MS, Caligula D.VII, fo. 106r – v; Barrillon (1897–1899), II, p. 122–123; ANF, Angleterre J//920/31; LP, III, i, nos. 129, 145, 170, 289, 306, 311.

3. Barrillon (1897–1899), II, p. 147–148; LP, III, i, nos. 118, 122, 131, 170, 246, 397, 415, 416, 446, 488.

4. Barrillon (1897–1899), II, p. 149–163; Sanuto (1824–84), XXVIII, cols 342–348; Wilson-Chevalier (2018), p. 151–152; Castelain (1986), p. 73–76.

5. LP, III, i, nos. 549, 629, 662, 663, 666.

6. Hayward (2007), p. 226–227; Gutch (1781), II, p. 290; NA, E 101/418/18. О начале карьеры Пейджа см.: NA, E 179/69/9; NA, E 41/58–9, 527; NA, SP 46/186, fos. 99–100.

7. LP, III, ii, p. 1539.

8. Calais Chronicle (1846), p. 19–27; Rutland Papers (1842), p. 28–39; Richardson (2014b), p. 79–90, и Appendices A и B.

9. Richardson (2014b), p. 38–72.

10. Hall (1809), p. 604.

11. CSPV, III, p. 15.

12. Hall (1809), p. 605; Sanuto (1824–84), XXIX, cols 225–232; CSPV, III, no. 50; LP, III, i, nos. 728, 835, 843.

13. Barrillon (1897–1899), II, p. 168; Richardson (2014b), p. 107–120.

14. CSPV, III, no. 69.

15. Ibid., no. 60.

16. Florange (1913), I, p. 272; Richardson (2014b), p. 120–140; LP, III, i, nos. 491, 577.

17. Sanuto (1824–1884), XXIX, cols 22–24; Hall (1809), p. 611–619; CSPV, III, nos. 69, 84, 95; Richardson (2014b), p. 120–140.

18. BNF, MS Clairambault 316, fo. 257r – v.

19. Sanuto (1824–1884), XXIX, cols 21, 23, 26–28, 30–31; Hall (1809), p. 515–516; Barrillon (1897–1899), II, p. 170; CSPV, III, nos. 73, 80, 84, 85; Castelain (1986), p. 76–77; Hayward (2007), p. 171–173.

20. Barrillon (1897–1899), II, p. 172–173; Hall (1809), p. 620–621.

21. Hall (1809), p. 621–622; Rutland Papers (1842), p. 49–59; Sanuto (1824–1884), XXIX, cols 250–254; CSPV, III, no. 50; Anglo (1969), p. 168–169.

22. По поводу соображений на этот счет cм. Parker (2019), p. 155.

23. Barrillon (1897–1899), II, p. 176–184; Raymond (1859), p. 369–380; Castelain (1986), p. 79–82; Knecht (1994), p. 175–177.

24. BL, Cotton MS, Vitellius B.XX, fos. 239–242v; LP, III, i, no. 1213.

25. Le Glay (1845), II, p. 507–509; Barrillon (1897–1899), II, p. 184–187; Florange (1913), I, p. 280–287; LP, III, ii, nos. 1513, 1555; Gwyn (1980), p. 755–772; Knecht (1994), p. 177–179.

26. LP, IV, i, no. 1901.

27. LP, III, ii, no. 1581.

28. Barrillon (1897–1899), II, p. 188–190; LP, III, ii, nos. 1705–1706, 1708, 1714–1715, 1729, 1732–1733, 1736, 1742–1743, 1753, 1762, 1764–1765, 1768–1769; Knecht (1994), p. 179–182.

29. LP, III, ii, nos. 1994, 2012–2013, 2052.

30. BL, Cotton MS, Caligula D.VIII, fos. 182v–183.

31. LP, III, ii, no. 1994.

32. LP, III, ii, no. 1899; Hall (1809), p. 628.

33. LP, II, ii, p. 1501.

34. HMC, Twelfth Report [Rutland MSS], Приложение, IV, i, p. 22.

35. LP, III, ii, nos. 1547, 1555, 1557, 1610, 1693–1694, 1705–1706, 1714–1715, 1753; Clark (2018), p. 48.

8. Первые встречи

1. Sylvester (1959), p. xxxvi – xxxviii, 28–29.

2. Sanuto (1824–1884), XLVII, col. 11.

3. “S’elle estoit belle et de taille elegante, / Estoit des yeulx encor[es] plus attirante, / Lesquelz savoit bien conduyre a propos, / En les tenant quelquefoys en repos, / Aucunesfoys envoyant en message / Porter du cueur le secret tesmongaige”. Schmid (2009), p. 113; Ascoli (1927), p. 234 (ll. 61–66).

4. LP, X, no. 1182; BL, Add. MS 28,585, fos. 43–45; CSPSp, IV, ii, no. 967. О карьере Барлоу и его связях с семьей Болейн см.: BL, Cotton MS, Vespasian F.III, fo. 34; LP, IV, nos. 3749, 4647; LP, V, no. 533, p. 317 (без нумерации); ODNB, s. v. “Barlow, William [subsumes entry on John]”. О нем говорили, что он «всегда был связан с Анной, получил от нее повышение по службе и был ее послом в разных местах за морем до того, как она стала королевой». Данные о его назначении ректором взяты из записей церкви Святого Петра в Хивере.

5. Robinson (1846–1847), II, p. 553.

6. См. выше, p. 114, 115.

7. Sanuto (1824–1884), LVII, col. 316: “Madama Anna non e delle piu belle del mondo. La statura e commune, le carne tengono del negro, il collo lungo, la bocha grande, il petto non molto relevato, in effeto non ha altro che Io appetito grande de quello re et li occhi che sono neri et belli, et ha piu grande modo de intertenimento de servitoriche avesse la regina quando era in flore”.

8. Sanuto (1824–1884), LVII, col. 23.

9. NA, SP 1/18, fos. 171–172; NA, E 36/215, p. 430; NA, E 101/622/31; NA, E 40/3955; NA, E 41/190; LP, II, ii, p. 1470. О смерти Ормонда см.: NA, PROB 11/18/184. Два визита Генриха в 1515 г. зафиксированы в NA, OBS 1419.

10. NA, C 146/9376, C 146/9378, C 146/9379–84; Northants R.O., F(M) Charter/2302; Lysons (1806–1822), I, p. 108; Page (1904–1912), II, p. 348–375, и n. 135; Davis (1855), p. 18. Хотя нет сомнений в том, что Болейн продал поместье Лутон-Ху Фермору в начале 1523 г., документ о его продаже нигде не был зарегистрирован. Это было сделано для того, чтобы сохранить продажу в тайне от Маргарет Батлер, которая умерла лишь в 1540 г., пережив своего сына на один год. Фермор оставался владельцем поместья Лутон-Ху до своей смерти в 1551 г.: NA, PROB 11/35/40.

11. NA, E 101/419/5; NA, SP 1/19, fo. 19; LP, III, ii, no. 2214 (24). Болейн оставил должность контролера королевского двора 30 сентября 1521 г. Вскоре после этого он получил должность казначея.

12. NA, E 101/419/5; HEH, Ellesmere MS 2655, fos. 10–11, 16v, 17v.

13. Второе письмо Болейна, отправленное из Блуа, дополняет эту историю. Во время аудиенции, которой был удостоен капеллан Болейна, в то время перевозивший корреспонденцию между французским двором и Болейном, Уолси подтвердил, что отец Анны следующим займет должность казначея. На это сэр Томас заявил: «Я полагаю, что я более обязан Вашей Светлости, чем мог бы пожелать» и многозначительно добавил: «Я знаю, что Его Величество и Ваша Светлость желают одного». См.: NA, SP 1/18, fos. 171–172; NA, SP 1/19, fo. 19; Gunn (2016), p. 291–292. О легенде см.: Pollard (1929), p. 222, n. 1; Sylvester (1959), p. 204–205; Woods (1974), p. 91.

14. NA, SP 60/1, fo. 51; St. Pap., II, p. 50–51, 57; Round (1886), p. 25–37; ODNB, s. v. “Butler, James”.

15. ODNB, s. v. “Butler, James”; DIB, s. v. “Butler, James”.

16. CSPV, III, nos. 210, 213; Ellis, 2^nd Series, I, p. 286–288; LP, III, i, nos. 1273, 1274; Rex (1989), p. 85–106.

17. Villasancta (1523), sig. A1v.

18. LP, III, i, no. 1237; Cameron (1991), p. 102–103.

19. Это может быть сцена в переложении Уильяма Корниша по мотивам одной из известных историй о любви и рыцарстве в духе «Романа о Розе», самой известной канонической назидательной поэмы о куртуазной любви, которая переводилась на среднеанглийский с французского оригинала многими авторами, в том числе и Чосером.

20. Hall (1809), p. 631–632; Anglo (1969), p. 120–121.

21. Richardson (2014b), Приложение A (p. 217); Calais Chronicle (1846), p. 25; Rutland Papers (1842), p. 38.

22. LP, I, i, no 20 (p. 15); LP, III, ii, no. 2305, p. 1545, 1559; Anglo (1969), p. 120–121.

23. AAV, Archivum Arcis, Arm. I–XVIII, 6529, fos. 172, 173, 176–178; BL, Add. MS 8715, fo. 222v; Baroni (1962), no. 152. В кратком изложении, представленном в LP, X, no. 450, контекст не столь очевиден.

24. Sanuto (1824–1884), XXVI, col. 278; CSPV, II, nos. 1103, 1123; Murphy (2003), p. 20–26.

25. CSPSp, Supplement to Vols. I and II, no. 8, p. 39–40; Murphy (2003), p. 7–8; Samman (1988), p. 175; Bernard (1981), p. 757.

26. Murphy (2003), p. 24–25.

27. Бесси была выдана замуж за Гилберта Тэлбойса, молодого наследника Джорджа Тэлбойса из Кайма и его супруги Элизабет Гаскойн, приходившейся сестрой одному из самых надежных сподвижников Уолси; Murphy (2003), p. 27–35.

28. Простейшие способы контрацепции были хорошо известны при дворе Генриха. См.: Murphy (2003), p. 22–23.

29. BL, Royal MS, 14 B.XXXII (без нумерации); NA, SP 1/40, fo. 159.

30. LP, III, ii, nos. 2074 (5), 2214 (29), 2297 (12); LP, III, ii, p. 1539; LP, IV, ii, no. 2972.

31. BL, Add. MS 1938, fo. 44.

32. NA, KB 9/53; NA, KB 8/5; BL, Harleian MS 283, fo. 72; LP, III, i, nos. 1284 (1–5), 1285 (p. 495–505), 1356; CSPV, III, no. 213; Hall (1809), p. 623–624; Harris (1986), p. 180–202.

33. LMA, COL/CA/01/01/005 (хранилище рукописей MS Repository 5), fos. 199v, 204.

34. NA, C 66/640 [21]; NA, C 147/196; LJ (1767–1846), I, p. cxiii; LP, III, ii, nos. 2214 (24, 29); KHLC, MSS U908/T51/7, 8.

35. О компенсации сэру Томасу Болейну расходов на ремонт в Пенсхерсте и Таунбридже см.: NA, SP 1/40, fo. 160; LP, IV, i, no. 1550.

36. Stephenson (1926), p. 236, 251.

37. Точная дата поступления Джорджа на службу в личные покои неизвестна, но к августу 1525 г., когда Уолси начал составлять Элтемские ордонансы, он поднялся до должности камердинера; позже Уолси вычеркнул его имя из списка. См. NA, SP 1/37, fos. 53, 58, 90.

38. LP, III, ii, no. 2214 (29); LP, IV, i, no. 546 (2).

39. NA, SP 1/37, fo. 53.

40. Sylvester (1959), p. 29.

41. Vergil (1950), p. 331.

42. Camden (1915), p. 2.

43. Loades (1968), p. 143; Singer (1827), p. 423.

9. Анна влюблена

1. Hall (1809), p. 634–635.

2. CSPSp, Further Supplement, p. xviii – xxxiv, 24, 36, 47–56, 62–112, 130–149; LP, III, ii, no. 2333 (3, 12).

3. CSPSp, Further Supplement, p. 71; Campbell and Foister (1986), p. 721–725; NPG, no. 6453.

4. Hall (1809), p. 635.

5. LP, III, ii, nos. 2288, 2289, 2305, 2306, 2333, 2360; Hall (1809), p. 635–637; CSPV, II, nos. 466–467; Rutland Papers (1842), p. 59–100; Anglo (1969), p. 170–206.

6. Thurley (1993), p. 40–42. См. также: так называемую карту Агаса, карту раннего Лондона, созданную между 1561 и 1570 гг., по ссылке: https://mapoflondon.uvic.ca/agas.htm

7. Hall (1809), p. 638–640; Anglo (1969), p. 197.

8. CSPSp, II, no. 437; Anglo (1969), p. 202–205.

9. LP, III, ii, no. 2292 (1, 2); Hall (1809), p. 636–637.

10. AGS, PTR/LEG. 55/12.

11. CSPSp, II, nos. 427, 430–434; CSPSp, Further Supplement, p. 194–196; LP, III, ii, nos. 2322, 2333 (3, 6); Biddle (2000), p. 425–432.

12. Sylvester (1959), p. 30.

13. Имея владения вокруг замка Алник в Нортумберленде и обширные владения, простиравшиеся до Камберленда, Йоркшира и за их пределами, семья Перси могла собрать для армии короля восьмитысячное войско, в то время как Болейны едва могли набрать 300 человек. См.: LP, I, ii, no. 2053 (1–3); ODNB, s. v. “Percy, Henry Algernon, 5^th Earl of Northumberland”.

14. Sylvester (1959), p. 30.

15. Ibid., p. 30–31.

16. LP, IV, ii, nos. 3379–3380; LP, V, no. 395. По поводу долгов 5-го графа существует много путаницы. Например, согласно Fonblanque (1887), II, p. 381–383, сумма долга ошибочно возросла в 10 раз.

17. Sylvester (1959), p. 32.

18. Swinburne (1686), p. 12–13, 40–41, 71–72, 203–212.

19. По поводу предыстории см.: Lodge (1838), I, p. 20–21; LP, II, i, nos. 1893, 1935, 1969–1970; LP, II, ii, nos. 3819, 3820.

20. Sylvester (1959), p. 32–34.

21. LP, III, ii, nos. 3321–3322, 3648; NA, SP 1/34, fos. 71–80; NA, SP 1/44, fos. 17–19.

22. NA, SP 1/44, fos. 17–19; LP, IV, ii, no. 3380 (p. 1534); LP, IV, iii, no. 5920. Старки утверждает, что свадьба состоялась в 1526 г., однако это слишком поздно. См.: Starkey (2004), p. 276–277.

23. Sylvester (1959), p. 31.

24. St. Pap., I, p. 91–92.

25. LP, III, ii, nos. 1709, 1718–1719; Quinn (1961), p. 324–334; Round (1886), p. 36–37, 44–45.

26. Sylvester (1959), p. 34.

27. LP, III, ii, nos. 2481, 2567 (3, 5), 2591. Размер приданого был позже увеличен до одного миллиона дукатов.

28. LP, III, ii, nos. 2650, 2663, 2697, 2764, 2772–2773, 2879–2880, 2898, 2952; Mackay (2018b), p. 105–107.

29. Doucet (1921), I, p. 203–254.

30. LP, III, ii, nos. 3030, 3055, 3154, 3225, 3307, 3346.

31. Gunn (1986), p. 596–634.

32. St. Pap., VI, p. 221–231, 233–239; LP, IV, i, nos. 420–422; Parker (2019), p. 144–148; Knecht (1994), p. 205–218.

33. Sylvester (1959), p. 34–35. Точное время возвращения Анны не установлено, однако эта дата представляется наиболее приемлемой на фоне прочих противоречащих друг другу свидетельств.

34. 19 ноября Перси попросил одолжить ему 150 фунтов на снаряжение, полагая, что будет участвовать в этом мероприятии. NA, SP 1/32, fos. 256–261; Hall (1809), p. 688–689; Hoyle (1992), p. 95–96; Brigden (2012), p. 39–44; Starkey (2004), p. 271–272; Anglo (1969), p. 115–117.

35. Несколькими неделями ранее Джордж получил значительную сумму в качестве вознаграждения. См.: LP, IV, i, no. 546 (2); Brigden (2012), p. 45.

36. Hall (1809), p. 674, 688–690.

37. Ibid., p. 689–691; Starkey (2004), p. 273.

38. NA, SP 1/32, fos. 260–261; Starkey (2004), p. 271; Brigden (2012), p. 49.

39. WRO, Microfilm 705:349/12946/498729; HLRO, MS PO/1/ 1539.

40. Brigden (2012), p. 49. Об Элизабет Даррелл см.: LP, III, ii, no. 2305; LP, V, p. 319.

41. Muir (1963), I, p. 40–41, 206, 264; Brigden (2012), p. 92–96; Starkey (2004), p. 268–271; ODNB, s. v. “Wyatt, Sir Thomas”.

42. Некоторые утверждали, что Уайетт стал королевским рыцарем в 1518г., однако первое документальное свидетельство относится к 1529г. См.: LP, IV, iii, nos. 5978 (26), 6490 (23). Предполагаемое назначение его на должность «тафельдекера с чрезвычайными полномочиями» в 1518г., который давал присягу королю прислуживать ему за обедом в личном обеденном зале и пробовать его пищу, является вымыслом. Хотя он упоминается в этой должности в LP, II, i, no. 2735, эта запись сделана на основе списка должностей при дворе Генриха, приведенного в BL, Royal MS, 7 F.XIV, fos. 100–108, и редакторы LP допустили ошибку в дате. Точная дата приходится на числа между 18 марта и 1 мая 1836 г. Имя Уайетта появляется на fo. 101v.

43. LP, IV, i, no. 214.

44. LP, VI, no. 278 (10) указывает на более раннее назначение Уайетта на должность секретаря.

10. Тревожный год

1. Parker (2019), p. 149–153; Knecht (1994), p. 218–227.

2. CSPSp, III, i, no. 33

3. Knecht (1994), p. 208–218; Parker (2019), p. 151.

4. BL, Cotton MS, Vespasian C.III, fo. 176v.

5. St. Pap., I, p. 153–156, 317–318.

6. BL, Cotton MS, Vespasian C.III, fos. 29–48v; St. Pap., VI, p. 412–436; Powell (2005), p. 421–443.

7. BL, Cotton MS, Vespasian C.III, fos. 135–143v; LP, IV, i, nos. 1389, 1421, 1710; CAF, IX, p. 21; Parker (2019), p. 159–160.

8. Singer (1827), p. 424–425. О ситуации Уайетта см.: Brigden (2019), p. 1406–1439.

9. BL, Egerton MS 2711, fo. 66v; Rebholz (1978), no. 28, и p. 357.

10. Brigden (2012), p. 188–190, 548–549. По мнению Реты Уорник, недостаточно глубоко изучена вероятность того, что под словом country (англ. страна или сельская местность) Уайетт мог иметь в виду Кент, а не Англию. Правда, он не использует словосочетание my country, более уместное, когда говорится об отдельной территории внутри страны, а называет ее our country. См.: Warnicke (1986), p. 572.

11. Rebholz (1978), no. 11.

12. Lerer (1997), p. 103–106; Siemens (1997), p. 188–192.

13. Brigden (2012), p. 155–163; Rossiter (2009), p. 69–88; Grant (2019), p. 63–91; Powell (2005), p. 428–430.

14. Grant (2019), p. 86–88.

15. Ирония, возможно, в том, что Генрих часто охотился с сетью, в отличие от Франциска I, который был убежден в том, что это жестокий способ охоты, в котором животное лишено шансов убежать от преследования. См.: Richardson (2013), p. 127–141.

16. Grant (2019), p. 86–88; Ives (2004), p. 75.

17. Harpsfield (1878), p. 253.

18. Spanish Chronicle (1889), p. 68–69.

19. BL, Harleian MS 282, fo. 123v; Muir (1963), p. 148.

20. Singer (1827), p. 426–427.

21. PPE, Henry, p. 211.

22. LP, IV, iii, nos. 5978 (26), 6490 (23), 6751 (24); HHStA, England, Korrespondenz, Karton 4, fo. 313; CSPSp, IV, i, no. 302; Brigden (2012), p. 163–164, p. 605, n. 36; Friedmann (1884), I, p. 121, n. 1; Harrier (1954), p. 581–584.

23. HHStA, England, Korrespondenz, Karton 4, fo. 313; Brigden (2012), p. 605, n. 36; Friedmann (1884), I, p. 121, n. 1; CSPSp, IV, i, no. 302. Шапюи полагал, что оба этих случая имеют отношение к одному человеку, однако, возможно, он был сбит с толку обрушившимися на него слухами, в которых ему было трудно разобраться из-за незнания английского языка.

24. Wyatt (1528), [sig.] A2–3; Brigden and Woolfson (2005), p. 464–511; Brigden (2012), p. 60–64, 103–128, 164–165; Muir (1963), p. 6–12.

25. См. также: Ives (2004), p. 72–80.

26. Singer (1827), p. 432–433; Singer (1825), I, p. 41.

27. CAF, IX, p. 21; Pocock (1870), II, p. 386; Rex (2003), p. 16–27.

28. Fitzroy Inventory, p. lxxx – lxxxiv; Hall (1809), p. 703; LP, IV, i, no. 1431; Murphy (2003), p. 36–65.

29. CSPV, III, no. 1053; Starkey (2004), p. 198–199.

30. Hall (1809), p. 703; LP, IV, i, no. 1431; LP, IV, ii, nos. 2541, 3142 (29).

31. Ellis, 1^st Series, II, p. 67–68; LP, X, no. 1010; NA, SP 1/37, fos. 53, 58. По поводу даты брачного договора см.: WRO, Microfilm 705:349/12946/498729.

32. Starkey, Ward and Hawkyard (1998), nos. 1865–1866.

33. LP, IV, i, no. 1525; Samman (1988), p. 73; Ellis, 1^st Series, II, p. 19–20.

34. Ordonnances (1902–1940), IV, nos. 394–395, 398–400; LP, IV, i, nos. 1516, 1525, 1531, 1570, 1573, 1578–1579, 1595, 1600–1603, 1606, 1609, 1617, 1663, 1669; Colvin, Brown and Cook (1963–1982), IV, p. 164–165.

35. BNF, MS FF 4996, fos. 143–162; LP, IV, i, nos. 1559, 1739, 1770, 1783, 1788, 1799, 1801, 1818; St. Pap., VI, p. 490–521; CSPV, III, no. 1062.

36. LP, IV, i, no. 1888; Hall (1809), p. 707.

37. CSPV, III, no. 1193; NA, OBS 1419.

38. NA, E150/981/7; NA, C 142/48/107; NA, C 142/48/70.

39. Впервые письменно зафиксированное предположение о том, что отцом ребенка был король, появляется в материалах судебного процесса по делу об измене над священником из Мидлсекса Джоном Хейлом в 1535г., однако он и другой обвиняемый по этому делу Роберт Ферон были рьяными критиками Генриха и сделали ряд голословных заявлений. Историки склоняются к тому, что отцом ребенка был Уильям Кэри, но вопрос окончательно не закрыт. См.: NA, KB 8/7, Pt 1; LP, VIII, nos. 567, 609; Varlow (2007), p. 320–322; Ives (2004), p. 16–17, 190.

40. LP, IV, i, no. 1899; Sharkey (2008), p. 129–130; Parker (2019), p. 164–165.

41. Ordonnances (1902–1940), IV, no. 411; Knecht (1994), p. 244–248, 257; Parker (2019), p. 153–158.

42. Ellis, 2^nd Series, I, p. 333–337.

11. Генрих влюблен

1. Hall (1809), p. 707–708.

2. BAV, MS Vat.Lat.3731.pt.A; Savage (1949), p. 27–48. Цифровая версия писем доступна по ссылке: https://digi.vatlib.it/view/MSS_Vat.lat.3731.pt.A

3. Savage (1949), p. 7–12.

4. Savage (1949), p. 27–28, 30, 32, 34, 36–37, 39–40, 40–41, 43–44, 45–48; Lerer (1997), p. 93–95.

5. Мы признательны Старки за его виртуозную работу по анализу писем: Starkey (2004), p. 278–284. Мы не полностью согласны с тем, в какой последовательности он их распределил, особенно это касается ранних писем, однако его вариант вполне убедителен.

6. LP, IV, ii, nos. 2407, 2439; NA, OBS 1419; Starkey (2004), p. 279.

7. Savage (1949), p. 27–28. Цитируя письма, написанные на французском языке, мы поправили некоторые неточности перевода и слегка отредактировали некоторые неудачно построенные фразы.

8. Savage (1949), p. 40–41.

9. Lerer (1997), p. 103–106.

10. Savage (1949), p. 41.

11. Starkey (1987), p. 105–107.

12. NA, SP 1/37, fo. 90 (ранее 102).

13. Savage (1949), p. 33–34.

14. Ibid., p. 29–30.

15. Ibid., p. 38–39. Ответ короля (и соответственно те условия, которые поставила Анна в несохранившемся письме) вызывает некоторое недоумение, поскольку его неуверенное возражение о том, что ему не подобает посещать свою возлюбленную au lieu de servant, переведено неточно. В XVIв. au lieu в первую очередь означало занимаемую роль, положение, качество, предназначение и исполняемые функции и лишь во втором значении относилось к месту проживания. Очевидно, что в этом контексте используется первое значение au lieu de servante – в качестве слуги. Ошибочно считать, что под этим подразумевалось жилище Екатерины, дом отца Анны в Лондоне или какое-либо другое тайное место для встреч. См.: Cotgrave (1611), s. v. “lieu”; Starkey (2004), p. 281.

16. BAV, MS Vat.Lat.3731.pt.A, fo. 7; Starkey (2004), p. 281.

17. Starkey (2004), p. 281.

18. Hall (1809), p. 719.

19. Buettner (2001), p. 598–625; Hayward (2005), p. 127.

20. Savage (1949), p. 34–36.

21. Ibid., p. 35–36.

22. В этой связи можно предположить, что Генрих увлекся Анной за месяц или два до того, как он продемонстрировал свои чувства на маскараде перед Великим постом.

23. NA, SP 1/59, fo. 100r – v.

24. Savage (1949), p. 42–43.

25. Инвентарный номер: Loan: Met Anon.2:3–1998.

12. Тайное дело короля

1. Шарлотта (р. 1516), Франциск (р. 1518), Генрих (р. 1519), Мадлен (р. 1520), Карл (р. 1522), Маргарита (р. 1523). [Здесь перечислены дети Франциска I.– Ред.]

2. LP, IV, ii, nos. 2606, 2651.

3. CSPSp, III, ii, no. 8; Cameron (1991), p. 340–341.

4. NA, SP 1/39, fo. 5.

5. Sharkey (2008), p. 118–148.

6. BL, Cotton MS, Caligula D.IX, fos. 272–278; 301v–309; LP, IV, ii, nos. 2651, 2728, 2742, 2771, 2772; Richardson (1995), p. 159–169.

7. BL, Cotton MS, Caligula D.X, fos. 39–40v; LP, IV, ii, nos. 2974, 2981.

8. Rymer (1704–1735), XIV, p. 218–227; LP, IV, ii, nos. 2974, 3080, 3105.

9. Sylvester (1959), p. 35.

10. NA, E 36/227, fos. 11–57v; NA, SP 2/C, fos. 328v–348.

11. Guy (2008), p. 170–171.

12. Hall (1809), p. 722–724; Anglo (1969), p. 212–214; CSPV, IV, no. 105; Starkey (2004), p. 284–285.

13. BNF, MS NAF 7004, fo. 80v.

14. NA, SP 1/42, fo. 72r – v; LP, IV, ii, no. 3193; Richardson (1995), p. 173–174.

15. Sylvester (1959), p. 83; Richardson (1995), p. 168–169. См. также: Ambassades (1905), no. 163.

16. В протоколах французского посольства нет упоминаний об этом возражении, скорее всего, эта тема была оставлена для обсуждения в узком кругу или возникла до приезда де Грамона во время переговоров в Пуасси. См.: LP, IV, ii, nos. 2728, 2772, 2790, 3009, 3010, 3105; BNF, MS NAF 7004, fos. 3–87.

17. Flannigan (2020), p. 92, 199–200.

18. Starkey (2008), p. 279–280; LP, IV, iii, no. 5791 (p. 2588–2589).

19. NA, SP 2/C, fos. 9–20; Scarisbrick (1968), p. 154–155.

20. Surtz and Murphy (1988), p. ii – iii; Harpsfield (1878), p. 37–231.

21. St. Pap., I, p. 189–190.

22. Hook (1969), p. 167–190.

23. CSPSp, III, ii, no. 113 (p. 276).

24. St. Pap., I, p. 197.

25. Ibid., p. 215–216; Scarisbrick (1968), p. 156–157.

26. CSPSp, III, ii, nos. 113 (p. 277), 166, 674; LP, IV, ii, nos. 3312, 3265, 3278, 3283.

27. St. Pap., I, p. 194–195.

28. Forrest (1875), p. 1–148.

29. St. Pap., I, p. 194–195.

30. Sylvester (1959), p. 44–46; CSPV, IV, no. 129.

31. BL, Cotton MS, Vitellius B.IX, fos. 194–6v, 232–7v; LP, IV, ii, no. 3186; St. Pap., I, p. 191–193; Richardson (1995), p. 174–179; Sharkey (2008), p. 166–167; Gunn and Lindley (1991), p. 151–152.

32. St. Pap., I, p. 212–213; Sylvester (1959), p. 45–54.

33. NA, E 30/1111–14; LP, IV, ii, no. 3356 (1–7); CADMA, MS 8CP/002, fos. 6–34v; Rymer (1704–1735), XIV, p. 203–227.

34. St. Pap., I, p. 260.

35. BL, Cotton MS, Vitellius B.IX, fos. 194–196v, 232–237v; Le Grand (1688), III, p. 4–13; Sharkey (2008), p. 166; Sylvester (1959), p. 54–62; Sharkey (2011), p. 240.

36. LP, IV, ii, nos. 3363, 3400.

37. NA, SP 1/42, fo. 244.

38. Colvin, Brown and Cook (1963–1982), IV, p. 172–175.

39. NA, SP 1/66, fo. 26; NA, OBS, 1419; Savage (1949), p. 31–32; SR, III, p. 479–481; Pocock (1870), I, p. 11; Colvin, Brown and Crook (1963–82), IV, p. 154–156.

40. Lisle Letters, I, p. 550; Nott (1816), I, p. lxxi.

41. LP, IV, iii, no. 6738; LP, VI, no. 1164; LP, VIII, no. 263 (p. 104); Wood (1846), II, p. 371; Clark (2018), p. 48, 49, 80, 84. Отец Бесс был секретарем Норфолка. Оскорбительные заявления герцогини о том, что Холланд была «всего лишь дочерью простолюдина и неблагородных кровей» и годилась лишь для роли «прачки в детской», противоречат действительности. После смерти Бесс Холланд выяснилось, что она была богатой наследницей, полноправно владевшей собственностью в Линкольншире и Саффолке. См.: NA, C 142/87/13, 92; NA, E 150/582/15; NA, WARD 7/4/44, 58; NA, REQ 2/5/25; NA, PROB51/128; Wood (1846), II, p. 224, 370–371; CPR, Edward VI, II, p. 140; Blomefield (1739–1775), IV, p. 336, 734.

42. Sanuto (1824–1884), LVI, cols 287–288; NA, SP 1/37, fo. 53; CSPV, IV, no. 761; LP, V, no. 287; Gunn (1988), p. 85–87. Может сложиться впечатление, что Анна подхватила скандальные слухи о добрачных отношениях Марии и Саффолка во Франции, а может, Болейнам были известны пикантные подробности о неудачных попытках Саффолка завести роман с Маргаритой Австрийской?

43. LP, VI, no. 1125; LP, IX, no. 776; LP, X, no. 199; CSPSp, IV, ii, no. 1127 (p. 800); Starkey (2004), p. 551.

44. Hall (1809), p. 721, 729, 732; Gunn and Lindley (1991), p. 160–177.

45. St. Pap., I, p. 264–266.

46. St. Pap., I, p. 267.

47. St. Pap., I, p. 267–268.

13. Анна заявляет о себе

1. St. Pap., I, p. 267–278; Ibid., VII, p. 1–2; NA, SP 6/13, fos. 102–110.

2. Gairdner (1896), p. 685–686; St. Pap., VII, p. 1–3; Sharkey (2011), p. 242.

3. LP, IV, ii, no. 3802; Fletcher (2012), p. 1–32.

4. St. Pap., VII, p. 23–26, 29–35; LP, IV, ii, nos. 3662, 3693.

5. Gairdner (1896), p. 686–687.

6. St. Pap., VII, p. 13–14.

7. ODNB, s. v. “Barlow, William [subsumes entry on John]”.

8. CSPSp, III, ii, nos. 152, 224.

9. Rogers (1961), p. 207.

10. «Если братья живут вместе и один из них умрет, не имея у себя сына, то жена умершего не должна выходить на сторону за человека чужого, но деверь ее должен войти к ней и взять ее себе в жены, и жить с нею» (Втор. 25: 5). См.: Rogers (1961), p. 207–208; Murphy (1995), p. 135–158.

11. Wakefield (c.1534a), sigs. O4v – P1; Surtz and Murphy (1988), p. xii – xiii; Rex (1991), p. 58–59, 165–170; Trapp (1992), p. 25.

12. Wakefield (c.1534a), sig. P3v; Wakefield (c.1534b), sigs. D4–E1.

13. Rogers (1961), p. 208.

14. NA, SP 1/104A, fos. 1–140; издано в 1539 и 1555 гг. См. также: Duffy (2013), p. 204–207.

15. Pole (1555), Bk. 3, p. lxxvi (verso); Starkey (2004), p. 287.

16. Hall (1809), p. 735–736; Hansische Geschichtsblдtter (1871–2006), III, p. 160–172; LP, IV, i, nos. 995, 1962; Marshall (2017), p. 135–145.

17. Foxe (1843–1849), V, p. 414–420 и Приложение 6; Strype (1822), I, ii, p. 55; Brigden (1989), p. 112–116, 126–128, 158–161; Dowling (1984), p. 30–46.

18. BL, Cotton MS, Vitellius B.X, fo. 34; St. Pap., VII, p. 18–21, 23–26, 29–35, 37–44; LP, IV, ii, nos. 3693–3694, 3784–3785, 3787–3788, 3821; Pocock (1870), I, p. 22–27; Gairdner (1896), p. 692–693.

19. BL, Cotton MS, Vespasian F.XIII, fo. 141; Savage (1949), p. 49–50.

20. Pocock (1870), I, p. 74.

21. Ibid., p. 116, 120, 156, 158.

22. LP, IV, ii, no. 3913; HMC, Manuscripts of the Marquis of Salisbury, I, p. 6; Pocock (1870), I, p. 95–159.

23. BAV, MS Vat.Lat.373, fo. 13; Savage (1949), p. 46, где расшифровка приводится с ошибками.

24. Savage (1949), p. 46–47.

25. Ibid., p. 46.

26. Браун присутствовал на празднестве в Бастилии в 1518г. и некоторое время оставался во Франции. Франциск благоволил ему, брал его с собой на охоту и даже сделал его почетным джентльменом личных покоев. Однако в скором времени Браун стал ощущать острую неприязнь ко всему французскому. См.: BNF, MS Dupuy 33, fo. 65; Richardson (1999), p. 131; Brigden (2012), p. 128; ODNB, s. v. “Browne, Sir Anthony”.

27. LP, IV, i, no. 1939 (p. 863); LP, IV, ii. no. 3691; NA, SP 1/37, fo. 53; Household Ordinances (1790), p. 154–155. Кэрью находился под сильным влиянием своей супруги Элизабет (в девичестве Брайан), дочери Маргарет Брайан (в девичестве Буршье), которая была гувернанткой принцессы Марии и Генри Фицроя.

28. Ellis, 3^rd Series, II, p. 131–134.

29. Sylvester (1959), p. 35.

30. Аукцион Sotheby’s, Лондон, 13 апреля 2022 г., лот 72.

31. По этой теме см.: CCA, CCA-DCc-ChAnt/F/37; CCA, CCADCc-ChAnt/F/40; NA, C 1/770/38; NA, C 24/3, no. 12. Считается, что покупка соляных болот могла обойтись в 400 фунтов при прямом расчете, однако это лишь предположение.

32. NA, SP 1/47, fo. 111; Аукцион Sotheby’s, Лондон, 13 апреля 2022г., лот 72; ODNB, s. v. “Chambers, John”.

33. NA, SP 1/49, fo. 63.

34. NA, SP 1/47, fo. 111; NA, SP 1/49, fos. 63, 167; LP, IV, ii, no. 4007; HC, 1509–1558, I, p. 634–637; Ives (2004), p. 106–107. Генрих заявил, что Чейни «возгордился и сыпал оскорбительными словами, не проявляя должного уважения в отношении своих друзей, сделавших для него так много», но позже он смягчился.

35. Ambassades (1905), no. 188 (p. 543); HC, 1509–1558, I, p. 635.

36. BL, Kings MS 9. Элизабет Холланд вышла замуж за Генри Реппеса из Мендама в Саффолке и умерла в 1548 г. от тяжелых родов. Незадолго до того, как она испустила последний вздох (очевидцы утверждают разное), или сразу после ей было сделано кесарево сечение. Когда ребенка «вытащили из ее живота», это оказался мальчик, который прожил всего полчаса. См.: BL, Egerton MS 2713, fos. 16–17; NA, REQ 2/5/25; Zupanec (2017), p. 3–4.

37. BL, Kings MS 9, fo. 231v. Подпись, датированная XVI в. на первой странице рукописи (fo. 1r), устанавливает имена владельцев: Генри и Элизабет Реппес.

38. BL, Kings MS 9, fo. 66v.

39. Захватив Гамбару недалеко от Парижа, они отправились через Лион, а оттуда через замерзший перевал Мон-Сени в Геную, а затем в Лукку. См.: LP, IV, ii, nos. 4007, 4076, 4078; NA, SP 1/47, fo. 109.

40. NA SP 1/63, fos. 244–264, 265–286v, 287–302v, 303, 304–313v, 314, 315–358, 360–384v, 385. См.: Surtz and Murphy (1988), p. iv – xxi.

41. LP, IV, ii, nos. 4090, 4103, 4118–4120, 4167, 4171; Pocock (1870), I, p. 95–140; Scarisbrick (1968), p. 207–209.

42. Pocock (1870), I, p. 141–145.

43. Ibid., p. 145–155.

44. Ibid., p. 156–159, 163–165; LP, IV, ii, nos. 4288, 4289.

45. LP IV, ii, nos. 4332–4333, 4391, 4398, 4408–4409, 4417–4418, 4422, 4428–4429, 4439–4440, 4450, 4452–4453, 4542; Savage (1949), p. 30–32, 39–40, 43–45; Flood (2003), p. 147–176.

14. Потливая горячка

1. LP, IV, ii, nos. 4332, 4391, 4409, 4542, 4633; Flood (2003), p. 151.

2. Wood (1846), II, p. 29; Lisle Letters, II, no. 399.

3. Caius (1552), p. 12–13, 32–35. Современные медицинские исследования по теме см.: Thwaites, Taviner and Gant (1997), p. 580–582; Thwaites, Taviner and Gant (1998), p. 96–98.

4. Lisle Letters, II, no. 206.

5. St. Pap., I, p. 299; NA, SP 1/228, fos. 143–160. Пилюли Расиса названы в честь персидского врача X в. по имени Абу Бакр Мухаммед ибн Закарийя ар-Рази, также известного на Западе как Абу Бакр ар-Рази. Он завоевал популярность в XI в. благодаря медику Ибн-Сине, более известному по латинскому имени Авиценна.

6. LP, IV, ii, no. 4542.

7. Savage (1949), p. 30–32; LP, IV, ii, no. 4404. Даты сопоставлены с маршрутом короля: NA, OBS 1419.

8. Savage (1949), p. 30–32 (с небольшими поправками основано на французском тексте). См. также: Starkey (2004), p. 331.

9. Savage (1949), p. 43–44; St. Pap., I, p. 298–299; LP, IV, ii, nos. 4409, 4542.

10. St. Pap., I, p. 296.

11. NA, SP 1/48, fo. 199; St. Pap., I, p. 289–290.

12. NA, SP 1/48, fo. 199. См. также: St. Pap., I, p. 300 – отчет Тьюка.

13. St. Pap., I, p. 300.

14. NA, SP 1/49, fos. 128, 132v.

15. NA, SP 1/48, fo. 216; LP, IV, ii, nos. 4422, 4428, 4438, 4486, 4497; NA OBS 1419.

16. St. Pap., I, p. 302, 303; LP, IV, ii, nos. 4429, 4438, 4440, 4510; Savage (1949), p. 44. О Бреретонах см.: NA, E 101/419/20; NA, E 101/420/1, no. 8; E 101/420/11, fo. 13v; NA, C 1/952/65–8; NA, C 78/2/65; PPE, Henry, p. 74; Sylvester (1959), p. 139–140; Thornton (2000), p. 160–161; Ives (1976), p. 1–55.

17. NA, E 101/420/11, fo. 27v; LP, IV, ii, nos. 4422, 4779, 4993 (15).

18. BAV, MS Vat.lat.3731.pt.A, fo. 8; Savage (1949), p. 39–40.

19. LP, V, no. 11 (неправильно датировано в LP); NA, E150/981/7; NA, C 142/48/107; NA, C 142/48/70.

20. Savage (1949), p. 39–40.

21. Knowles (1958), p. 92–96; NA, SP 1/48, fo. 199; Savage (1949), p. 45.

22. Knowles (1958), p. 94–95.

23. St. Pap., I, p. 300.

24. Ibid., p. 313–316, p. 314, n. 1; LP, IV, ii, nos. 4476, 4488, 4497, 4549.

25. St. Pap., I, p. 307; Fiddes (1724), p. 399.

26. St. Pap., VII, p. 77–79; LP, IV, ii, no. 4440; Gairdner (1897), p. 7–8.

27. Fiddes (1724), Приложение, p. 174, 176.

28. Ibid., p. 175–176; St. Pap., I, p. 316–317. Положение Уолси ухудшило еще и то, что Генрих унизил его, зачитав вслух перед отправкой его гневную отповедь в адрес Рассела и Хиниджа.

29. Fiddes (1724), p. 399.

30. Lisle Letters, III, no. 719; ibid., V, no. 1466; LP, VI, no. 351 (p. 164); Starkey (1991a), p. 44–45, 83.

31. Fiddes (1724), Приложение, p. 255. Оригинал в BL, Cotton MS, Otho C.X, fo. 220.

32. Ambassades (1905), no. 132 (p. 363); St. Pap., I, p. 323–325; LP, IV, ii, no. 4649 (даты указаны неверно).

33. Ambassades (1905), no. 132 (p. 363–365).

34. LP, IV, ii, nos. 4379, 4401, 4533.

35. BL, Cotton MS, Vitellius B.XII, fo. 4; Burnet (1820), I, i, p. 86–87; Savage (1949), p. 50–51.

36. NA, SP 1/50, fo. 1; BL, Cotton MS, Vespasian F.III, fo. 34 (ранее fo. 32); NA, E/41/121.

37. См., в частности, Fletcher (2012), p. 43.

38. BL, Cotton MS, Vespasian F.III, fo. 34 (ранее fo. 32).

39. CW, VI. i, p. 269–270, 379–399; LP, IV, ii, no. 4073; Brigden (1989), p. 115–116, 128, 161.

40. LP, IV, ii, no. 4656 (2); Ambassades (1905), no. 140 (p. 381–382, 386–387); St. Pap., VII, p. 93–94; LP, IV, ii, no. 4735.

41. LP, IV, ii, nos. 4735, 4736.

42. Ambassades (1905), no. 151; CSPSp, III, ii, no. 541.

43. Savage (1949), p. 36–37.

44. Поскольку оба письма Анны пропали, об их содержании, должно быть, судили по ответам короля.

45. Ambassades (1905), no. 152; LP, IV, ii, no. 4857; Ehses (1893) nos. 23, 29; Gairdner (1897), p. 7–8; Scarisbrick (1968), p. 212–213.

46. Ehses (1892), no. 29; LP, IV, ii, nos. 4857–4858.

47. Starkey (2004), p. 338.

48. Savage (1949), p. 48.

49. Porcacchi (1571), fos. 20v–21v; LP, IV, ii, no. 4737.

15. Возмездие настигает Уолси

1. Knecht (1994), p. 273–274, 278–279; Hall (1809), p. 741–748; Ambassades (1905), no. 109; LP, IV, ii, nos. 3453, 3455, 3597, 3827, 3844, 4376–4378, 4386–4387; Gunn and Lindley (1991), p. 160–177; Guy (2019), p. 19–31.

2. Ambassades (1905), nos. 95–100, 105, 109; LP, IV, iii, no. 5515.

3. LP, IV, ii, nos. 4228, 4255, 4325, 4644, 4663, 4679, 4705, 4714.

4. Porcacchi (1571), fos. 20v–21v; LP, IV, ii, no. 4737.

5. LP, IV, ii, no. 4856; CSPSp, III, ii, no. 586, p. 840–841. Законность этого решения без соответствующей процедуры аннулирования была сомнительной, и Кампеджи знал об этом, но так сохранялась возможность потянуть время.

6. CSPSp, III, ii, no. 644, p. 973; LP, IV, iii, nos. 5154, 5177, 5301, 5376, 5468, 5469 и Приложение no. 211; Pocock (1870), II, p. 431; Kelly (1976), p. 62–67.

7. CSPSp, IV, i, no. 571.

8. Theiner (1864), no. 1010 (p. 573–574); LP, IV, ii, no. 4875; CSPV, IV, no. 860; CSPSp, III, ii, no. 586, p. 842–843.

9. LP, IV, ii, no. 4881.

10. Ambassades (1905), no. 163, p. 463–464; Hall (1809), p. 754–755; CSPSp, III, ii, no. 586.

11. NA, OBS 1419; CSPSp, III, ii, no. 586, p. 846. Точно неизвестно, действительно ли Генрих ежедневно проезжал около 20 миль из Беддингтона в Хивер и обратно или Анна переехала ближе к нему. Де Мендоса считал, что Анна переехала в какое-то место в пяти милях от Беддингтона. См.: CSPSp, III, ii, no. 586, p. 846.

12. OED, s. v. “elengenesse”. См. также: (2004), p. 339–340.

13. Сэвидж ошибочно расшифровывает am coming как was coming.

14. Savage (1949), p. 47; BAV, MS Vat.Lat.3731.pt.A, fo. 15; Starkey (2004), p. 339–340. В оригинале рукописи слово «вечера» приводится во множественном числе, а не в единственном «вечер», как оно указано в печатных изданиях.

15. Savage (1949), p. 37.

16. Ambassades (1905), no. 171; LP, IV, ii, no. 5016.

17. Ambassades (1905), no. 178; LP, IV, ii, no. 5063.

18. LP, IV, ii, nos. 5008, 5013, 5042, 5061, 5073; LP, IV, iii, nos. 5151–5152, 5123, 5230, 5315, 5370, 5481, 5519; St. Pap., VII, p. 148–151, 166–170.

19. LP, IV, ii, nos. 4977–4979, 5014. Уильям Бенет и Уильям Найт, также назначенные помогать Брайану, получили распоряжение оставаться во Франции, по этой причине они не покидали пределов Лиона.

20. На предостережение Брайана позже ссылается герцог Саффолк, возможно, оно содержалось в утерянном письме Генриху из Шамбери: St. Pap., VII, p. 143, 182.

21. St. Pap., VII, p. 148–151.

22. Brigden (2012), p. 118.

23. St. Pap., VII, p. 272; Brigden (2012), p. 118–119. По словам Джорджа Уайетта, в Ватикане всегда прибегали к услугам куртизанок. Когда его дед и сэр Джон Рассел были в Риме, «главная фаворитка Его Святейшества» пришла поприветствовать их и предложить им «двух самых лучших куртизанок… чтобы помочь им взбодриться после длительного путешествия и возместить отсутствие жен с полным устным разрешением на все, что должно быть сделано ими». См.: Wyatt (1968), p. 27.

24. St. Pap., VII, p. 169.

25. Ibid., p. 145–147; Ambassades (1905), no. 188, p. 543.

26. NA, SP 1/53, fos. 149–150.

27. St. Pap., VII, p. 167; LP, IV, iii, no. 5179.

28. St. Pap., VII, p. 169.

29. Ibid., p. 167.

30. NA, SP 1/53, fo. 243.

31. Du Bellay, I, no. 7 bis (p. 22); Sylvester (1959), p. 43–44.

32. Du Bellay, I, nos. 4, 7, 15, 17 (p. 58), 22; St. Pap., VII, p. 182–184; LP, IV, iii, nos. 5582, 5597, 5675, 5701.

33. TCC, MS B.15.19, цифровая версия в настоящее время доступна по ссылке: https://mss-cat.trin.cam.ac.uk/Manuscript/B.15.19; Surtz and Murphy (1988), p. x – xv.

34. Du Bellay, I, no. 11; LP, IV, iii, no. 5679. Генрих не случайно поступил так. Пройти между двадцатью каменными опорами моста во время высокого прилива было настолько опасно, что пассажиры обычно выходили из барки и многие шли к другому концу моста, чтобы потом возобновить путешествие.

35. Pocock (1870), II, p. 609–613; LP, IV, iii, no. 5694; Kelly (1976), p. 77–79. Списки документов можно найти в LP, IV, iii, no. 5768 (1–2).

36. Sylvester (1959), p. 80–82.

37. Ibid., p. 82; LP, IV, iii, no. 5702.

38. LP, IV, iii, nos. 5695, 5702, 5713, 5716, 5733; Sylvester (1959), p. 82–85.

39. LP, IV, iii, no. 5732; Rex (1991), p. 170–179.

40. BL, Cotton MS, Vitellius B. XII, fos. 109–124.

41. BL, Cotton MS, Vitellius B. XII, fos. 73–77; 83–88; BL, Cotton MS, Приложение XXVII, fos. 58–82v; LP, IV iii, nos. 5774 (1–17), 5778; Herbert of Cherbury (1649), p. 242–245.

42. BL, Cotton MS, Vitellius B.XII, fo. 197v; LP, IV, iii, nos. 5581–5582, 5700, 5704, 5710–5711, 5744; St. Pap., VII, p. 188–190; Richardson (1995), p. 192–193. В порыве отчаяния Уолси написал записку секретарю папы, вызвавшись выступить в качестве посредника на переговорах в интересах Климента, но только в том случае, если папа не откажется от рассмотрения дела Генриха. В разговоре с Казали Уолси высказался более определенно, признавшись, что если папа откажется, то ему конец.

43. CSPSp, IV, nos. 36, 56; Knecht (1994), p. 279–282; Parker (2019), p. 184–187.

44. CSPSp, IV, nos. 54, 57.

45. LP, VIII, no. 48 (p. 15).

46. LP, IV, iii, no. 5791; Sylvester (1959), p. 90; Hall (1809), p. 758.

47. LP, IV, iii, nos. 5741, 5733, 5829–5830, 5832–5833, 5840; Du Bellay, I, no. 16; St. Pap., I, p. 342–343.

48. BL, Lansdowne MS 1, fo. 210; Sylvester (1959), p. 92; Fiddes (1724), p. 493; CSPSp, IV, i, no. 160, p. 234.

49. Guy (1980), p. 106–108, 206–207.

50. CSPSp, IV, i, no. 160, p. 222–234.

51. Sylvester (1959), p. 92–97; Hall (1809), p. 759; Ellis, 1^st Series, I, p. 307–310. Джордж Болейн сопровождал Кампеджи в Дувр, и, возможно, по его инициативе был отдан приказ обыскать багаж Кампеджи. См.: NA, E 101/420/11, fo. 81; LP, IV, iii, no. 6016.

52. LP, IV, iii, nos. 6017, 6025, 6030, 6035; St. Pap., I, p. 347–348; NA, C 54/398; Du Bellay, I, nos. 44, 46; Guy (1980), p. 31–32, 97–104. Существует путаница в отношении даты отставки Уолси с должности лорд-канцлера. В «закрытых» свитках указано 17-е число.

53. Sylvester (1959), p. 101–102; Du Bellay, I, no. 46; St. Pap., I, p. 348–349.

54. Du Bellay, I, no. 43; CSPSp, IV, i, no. 135; Sylvester (1959), p. 137.

55. LP, IV, iii, no. 6151; Sylvester (1959), p. 120–121; Fiddes (1724), Приложение, p. 258.

56. NA, SP 1/55, fo. 21; LP, IV, iii, nos. 5815 (27, 28), 5906 (4), 6088, 6115; LJ (1767–1846), I, p. clxxxviii; St. Pap., I, p. 355.

57. Fiddes (1724), p. 509, и Приложение, p. 259–260; LP, IV, iii, nos. 6213–6014.

58. BNF, MS FF 3014, fos. 78–81v; Sylvester (1959), p. 127, 132–144; LP, IV, iii, nos. 6199, 6214, 6220, 6273, 6294–625, 6344.

59. Sylvester (1959), p. 152–157; Hall (1809), p. 773–774; LP, IV, iii, no. 6738; Hammond (1975), p. 215–235.

60. Sylvester (1959), p. 168–182; Gardiner (1984), p. 99–107; LP, IV, iii, no. 6738; CSPV, IV, nos. 631–632, 637; CSPSp, IV, i, no. 492, p. 804–805; CSPM, I, no. 838.

16. Группа поддержки из Дарем-хауса

1. Strype (1822), I, ii, p. 461–462.

2. CSPSp, IV, ii, no. 995 (p. 512); LP, V, no. 1316

3. BNF, MS Clairambault 329, fo. 10; Du Bellay, I, no. 41 bis, CSPSp, IV, i, nos. 354 (p. 600), 422 (p. 710); CSPSp, IV, ii, nos. 765 (p. 214), 739 (p. 177); Gunn (1988), p. 116–119.

4. Du Bellay, I, no. 41 bis.

5. Там же.

6. Ibid., no. 46; LP, IV, iii, nos. 6026, 6199; CSPSp, IV, i, nos. 194 (p. 303–304), 257; LP, V, no. 238; CSPV, IV, no. 664; Hall (1809), p. 786; Green and Thurley (1987), p. 66–98; Colvin, Brown and Cooke (1963–1982), IV, p. 105, 241.

7. LP, X, no. 775 (1–4); Green and Thurley (1987), p. 66–68, 73–76.

8. CSPSp, IV, ii, no. 720 (p. 154); LP, V, no. 238; NA, E 101/425/14; Green and Thurley (1987), p. 66–67.

9. LP, IV, iii, nos. 6083, 6085, 6163 (1); CSPSp, IV, i, no. 232, p. 366.

10. LP, IV, ii, no. 3937; Round (1886), p. 46; Ives (2004), p. 35–36.

11. CSPSp, IV, i, no. 232, p. 366.

12. Ibid., no. 224, p. 351–352.

13. Ibid., no. 241, p. 385–386; Hall (1809), p. 768.

14. NA, E 101/418/1 (без нумерации); PPE, Henry, p. 4, 13, 14, 44, 45, 47, 50, 72, 88, 90, 97, 101, 108, 179, 183, 222, 223, 261. О назначении Ската на службу к Анне см.: NA, SP 1/103, fo. 321v.

15. V&A, LOAN: MET ANON.1–1984. Другой экземпляр был продан британским аукционным домом Dix Noonan Webb 17 марта 2020 г.

16. Lisle Letters, I, p. 332–333.

17. PPE, Henry, p. 10, 48, 61, 88, 97, 98, 111, 113, 123, 128, 131, 179, 216, 221, 245, 254.

18. NA, SP 1/66, fos. 26v, 27v–32; LP, V, no. 276.

19. NA, SP 1/58, fo. 215; Hall (1809), p. 791; Waterton (1879), p. 269–272. Брошь могла быть изготовлена из аналогичного украшения с рубином, тремя бриллиантами и тремя жемчужинами, изъятыми у Уолси и числившимися в описи его драгоценностей.

20. Narratives (1859), p. 240–242; MacCulloch (1996), p. 44–47. Эту мысль вполне мог внушить Кранмеру Роберт Уэйкфилд, которого он знал и который уже написал Генриху, предложив «защищать ваше дело и все сопутствующие вопросы во всех университетах христианского мира». См. Wakefield (c.1534a), sig. P4.

21. Narratives (1859), p. 242–243.

22. О роли Томаса Болейна можно судить по письму в NA, SP1/57, fo. 253, написанному характерным для него неразборчивым почерком и отправленному кому-то из команды в Риме. К сожалению, значительная часть письма написана шифром, который пока не поддается расшифровке. Это письмо ошибочно приписывалось Джорджу Болейну, хотя его всегда отличал более аккуратный почерк и более франкофильский стиль. См. LP, IV, iii, no. 6539. Подлинный почерк Джорджа можно увидеть в SP 3/7, fo. 9.

23. NA, E 101/420/11, fos. 60v, 75; BNF, MS FF 3005, fo. 23; LP, IV, iii, no. 6147.

24. St. Pap., VII, p. 219–224.

25. О роли Кранмера см. Narratives (1859), p. 243; NA, SP 1/56, fo. 137; NA, E 101/420/11, fos. 76v, 133. В отличие от остальных Кранмер вернулся не ранее 23 октября 1530 г., этой датой заканчиваются его расходные платежи. Он оставался в Риме, где папа пожаловал ему титул великого пенитенциария Англии, и помогал агентам Стоксли собирать мнения университетов.

26. Parker (2019), p. 188–191.

27. NA, SP 1/56, fos. 125–137v; LP, IV, iii, nos. 6111, 6254, 6285, 6290, 6293, 6307; St. Pap., VII, p. 234–235.

28. St. Pap., VII, p. 234–235; LP, IV, iii, nos. 6256, 6293. О приготовлениях см. LP, IV, iii, nos. 6227, 6253–6254; CSPSp, IV, i, no. 250 (p. 422); NA, E 101/420/11, fos. 76v, 131.

29. St. Pap., VII, p. 227–229; CAF, I, no. 3594; CAF, VIII, p. 467 (маршрут передвижения, не пронумерован).

30. St. Pap., VII, p. 235–238; LP, IV, iii, nos. 6321, 6411, 6449, 6455, 6562–6565, 6592, 6755; NA, E 101/420/11, fo. 101v; Knecht (1994), p. 293–294; MacCulloch (1996), p. 50.

31. LP, IV, iii, nos. 6149–6150, 6153, 6156, 6165, 6170, 6173–6174, 6192–6194, 6209, 6229, 6235, 6238, 6250–6251, 6280, 6354, 6375, 6406, 6423, 6425, 6445, 6569, 6607, 6758; Fletcher (2012), p. 126–127, 142–143.

32. Le Grand (1688), III, p. 507–508; LP, IV, iii, nos. 5426, 6370–6371, 6400, 6448, 6481, 6491, 6493–6494, 6497, 6625, 6628–6629, 6631–6632, 6633, 6636, 6639, 6641; CSPSp., IV, i, nos. 430, 432; Surtz and Murphy (1988), p. xxi – xxv. Университеты Павии и Феррары вынесли решение в пользу дела Генриха, хотя он по каким-то причинам не стал публиковать их, тогда как остальные восемь были напечатаны в 1531 г.

33. BL, Cotton MS, Cleopatra E.VI, fos. 16–135; Nicholson (1988), p. 19–30.

34. BL, Cotton MS, Cleopatra E.VI, fos. 20, 21v, 23, 28v, 29, 31v, 32, 33v, 34, 37v, 38, 39v, 41, 45, 45v, 49v, 53v, 64v, 97v, 98v, 102v, 105, 105v, 106v, 107; St. Pap., VII, p. 271.

35. Guy (1980), p. 113–129; Brigden (1989), p. 174–178, 182; Palmer (2002), p. 173–208. Джордж Робинсон и Роберт Пакингтон возглавляли секретную ячейку: NA, C 1/772/57, C 1/565/74–81, C 1/669/4–5, C 1/673/50, C 1/880/51–2, C 1/830/23, C 1/1153/42–3; NA, PROB 11/27/46; Hall (1809), p. 764–768; Lehmberg (1970), p. 76–104.

36. Rogers (1961), p. 210.

37. AGS, PTR/LEG. 53/109; Bradford (1850), p. 299–300; LP, IV, iii, no. 6199; LP, V, no. 120; CSPV, IV, no. 668; Guy (1980), p. 139; Rex (1991), p. 176–180.

38. CSPSp, IV, i, no. 302; CSPSp, IV, ii, no. 765.

39. LP, IV, iii, no. 6661; CSPSp, IV, i, no. 446. Датированное 2 октября 1530 г., это сообщение относится к свадьбе, состоявшейся в том же году значительно раньше.

40. LP, IV, iii, no. 6638; Scarisbrick (1968), p. 260–262.

41. NA, SP 1/57, fo. 130; CSPV, IV, no. 584.

17. Долгожданный прорыв?

1. Higman (1983), p. 91–111; Higman (1984), p. 11–56; Higman (2016), p. 17–67.

2. В совокупности представлены почти все теологические выводы дю Буа на французском языке: Carley (2004a), p. 131–146; Carley (2004b), p. 124–133; Carley (2000), p. lvii – lviii.

3. Carley (2004a), p. 131–146; Carley (2000), p. 266. Другие книги, когда-то принадлежавшие Анне, после смерти Генриха были перевезены из Виндзора в Сокровищницу английской короны в Тауэре. Некоторые из них были в переплетах из малинового бархата и серебряной парчи работы Корнелиуса Хейса, выполнявшего для Анны такие заказы, как переплет книг, изготовление золотых застежек и украшение книг серебром, позолотой и монетным золотом, о чем свидетельствуют его отчеты. См. NA, SP 1/66, fos. 27v–28.

4. Во Франции достать такие книги было относительно легко, несмотря на усилия Сорбонны. Помимо Луизы Савойской и Маргариты Ангулемской, Франциск тоже защищал Лефевра и назначил его наставником младших детей после смерти королевы Клод. См. Heller (1972), p. 42–77.

5. BL, C.37.a.22(6); Reid (2001), p. 283, 445–447.

6. Carley (2004a), p. 141.

7. Аукцион Christie’s, Лондон, 26 ноября 1997 г., лот 3. Надпись появляется на fo. 99v. Формат имени Анны свидетельствует о том, что эта надпись была сделана до декабря 1529 г., когда ее отец получил титул графа, а она стала леди Анной Рочфорд.

8. Такая техника продаж была впервые применена Иоганном Фустом и Иоганном Гутенбергом в Майнце: Библии, предназначенные для монастырей, печатались на велени, и покупателям, заинтересованным в приобретении хорошего издания, предлагалась возможность купить книги по более скромным ценам. Дешевые копии печатались на бумаге.

9. Hever Castle, Hore beate Marie virginis ad usum… Sarum, разворот sig. [E iv]. См. McCaffrey (2021a): https://www.the-tls.co.uk/articles/inscriptions-discovered-in-a-book-owned-by-anne-boleyn-essay-kate-e-mccaffrey. Так же как в случае вышеупомянутой надписи, форма написания имени Анны и букв свидетельствует о том, что поэтическое послание было добавлено до 1529 г. «Введение во храм», возможно, было ее любимым изображением, поскольку оно присутствует в виде полностраничной иллюстрации с богатой позолотой в принадлежавшей ей рукописи из Брюгге.

10. PML, порядковый номер no. 1034, продана на аукционе Sotheby’s в 1897 г. за 50 фунтов. О том, что книга принадлежала Екатерине, можно судить по частично сохранившейся надписи: «Эта книга принадлежала королеве Кат[ – ] / и она подарила ее своей придворной даме [ – ]г Коук, / и [ – ] подарила ее своей дочери Беатрис Огл / [и] она подарила ее своему супругу Ри[ – ] Огл». Первый из дополнительных листов был добавлен в начале книги, второй – в конце. Копия для сравнения без дополнительных листов в TCC, C.30.9. См. также: McCaffrey (2021b): https://www.historyextra.com/period/tudor/team-catherine-team-anne-why-choose.

11. Коллекция Дж. Пола Гетти, Уормсли; ранее – аукцион Sotheby’s, Лондон, 7 декабря 1982, лот 62; выставлялась публично в библиотеке Моргана в 2000 г.

12. Du Bellay, I, no. 65 (p. 142).

13. Дочь Локка, Роза, позже вспоминала: «Я помню, как отец рассказывал о том, что, когда он был молодым купцом и ездил за море, королева Анна Болейн… заказывала ему привезти Евангелие и Послания апостолов, написанные на пергаменте на французском языке вместе с текстами псалмов». BL, Add. MS 43,827, fo. 2; Dowling and Shakespeare (1982), p. 97; Dowling (1984), p. 32–33, 40; Dowling (1990), p. 28; Sutton (2005), p. 390.

14. Речь идет об Уильяме Латимере (Latymer), которого не следует путать с более известным Хью Латимером (Latimer). Dowling (1990), p. 23–65, 501–503; LP, IV, iii, no. 6162. Считается, что хроника предназначалась в подарок Елизавете I. Мы не уверены в том, что она вообще когда-либо получала или читала это сочинение. Если Латимер преследовал цель продвинуться по службе, то ему это удалось: он стал настоятелем аббатства Питерборо, каноником Вестминстера и в конце концов личным капелланом Елизаветы и секретарем ее кабинета; возможно, он хотел возродить имя Анны и противостоять католической пропаганде.

15. BL, Royal MS, 20 B.XVII, fo. 1; Carley (1998), p. 271; Taylor (2012), p. 17, n. 10; Dowling (1990), p. 63; Dowling (1984), p. 33.

16. Книга Луллия произвела настолько сильное впечатление на Джорджа, что он поручил одному из герольдов – Томасу Уоллу – перевести ее на английский язык для Генриха. Черновик можно почитать в архивах Кью. NA, SP 9/31/2, fos. 1–33; NLS, MS Adv.31.1.9; Lull (2015), p. 8–13; Carley (2000), p. 208; Carley (2004b), p. 133; Pugh (2005), p. 380–386.

17. Walter (1848), p. 174–178.

18. Narratives (1859), p. 52–57; Singer (1827), p. 438–441: Dowling (1984), p. 36–37; Lisle Letters, I, p. 518–519. Эта история была впервые рассказана Джоном Лаутом, выпускником колледжа Корпус-Кристи в Кембридже, который в начале своей карьеры служил в семье Зуш. В 1579 г. он изложил ее письменно для автора протестантского мартиролога Джона Фокса.

19. Foxe (1843–1849), IV, p. 656–658.

20. Strype (1822), I, ii, p. 63–65; NA, STAC 2/31/fragments; BL, Cotton MS, Cleopatra E.V, fo. 350v; Brigden (1989), p. 115, 128; Guy (1980), p. 108; Dowling (1984), p. 43; ODNB, s. v. “Fish, Simon”. В другом источнике сообщается, что копию «Мольбы о нищих» показали Генриху два лондонских купца, Джордж Элиот и Джордж Робинсон, а не Анна. Foxe (1843–1849), IV, p. 658.

21. CSPSp, IV, i, nos. 354, 366; Sylvester (1959), p. 139–140; Richardson (2008), p. 99–102.

22. Изначально хранившаяся в сундуке, покрытом зеленым бархатом, обшитом серебряными и золотыми пластинами и закрытом на висячий замок, эта петиция, на которой сохранилась 81 из 83 печатей, была обнаружена в 1926г. в архивах Ватикана под стулом. См. AAV, Archivum Arcis, Arm. I–XVIII, 4098A; NA, SP 1–57, fos. 194–204; LP, IV, iii, nos. 6489, 6513; CSPSp, IV, i, nos. 354, 366, 460 (p. 762); Pocock (1870), I, p. 429–433; PPE, Henry, p. 51; Sylvester (1959), p. 139–140.

23. Pocock (1870), I, p. 434–437; TRP (1964–1969), I, no. 130; Hall (1809), p. 772–773; CSPSp, IV, i, no. 433; Guy (1982), p. 482–488.

24. St. Pap., VII, p. 211–215, 288–292; LP, IV, iii, nos. 6665, 6675, 6733; Hall (1809), p. 772; Richardson (2008), p. 100–101.

25. О превратностях политики и словесных перепалках этого времени см. St. Pap., VII, p. 261–266, 269–271; LP, IV, iii, nos. 6667, 6705, 6739, 6759 и Приложение no. 262; CSPSp, IV, i, nos. 429, 433,445, 460; Theiner (1864), no. 1022.

26. CSPSp, IV, i, nos. 433, 492.

27. Ibid., nos. 509 (p. 819), 547 (p. 852); CSPSp, IV, ii, no. 586; Friedmann (1884), I, p. 128, nn. 2–3.

28. LP, V, no. 24; коллекция Дж. Пола Гетти, Уормсли, ранее выставлялся на аукционе Sotheby’s, Лондон, 7 декабря 1982 г., лот 62. По поводу другого примера см. BL Harleian MS 6561, fo. 2r.

29. Dreux du Radier (1808), IV, p. 93–95; Friedmann (1884), I, p. 37–38.

30. CSPSp, IV, i, no. 509; CSPSp, IV, ii, no. 584; LP, V, no. 24.

31. PPE, Henry, p. 101; NA, E 101/420/11, fos. 145–149; CSPSp, IV, ii, nos. 589 (p. 12), 683, 720 (p. 153); LP, V, no. 70.

32. LP, V, nos. 61, 64, 120, 216; CSPSp, IV, ii, nos. 608, 610, 612; 615; CAF, IX, p. 25; Friedmann (1884), I, p. 127, n. 1.

33. PPE, Henry, p. 17, 36, 72, 98, 131, 144; LP, V, no. 238; CSPSp, IV, ii, no. 720, p. 154.

34. LP, V, no. 45; Nicholson (1988), p. 23–25.

35. Guy (1982), p. 488–500.

36. NA, E 36/256, fos. 155, 161; MacCulloch (2018), p. 22–35. Благодарим Александра Ли за подробное обсуждение жизни Кромвеля во Флоренции.

37. Lehmberg (1970), p. 114–115; MacCulloch (2018), p. 9–128.

38. NA, SP 6/2, fos. 81–83; Pocock (1870), II, p. 100–103; Haas (1980), p. 317–325. Фрагмент третьего трактата находится в NA, SP 1/105, fos. 53–56.

39. NA, SP 6/2, fos. 82, 83.

40. LP, V, nos. 65, 153, 201, 246, 248, 303; MacCulloch (2018), p. 139–141.

41. LP, IV, iii, no. 6627; LP, V, no. 287, p. 138; CSPSp, IV, ii, no. 888, p. 367; Robinson (1846–1847), II, p. 554–557; McEntegart (2002), p. 38–41; MacCulloch (1996), p. 60–66.

42. LP, V, no. 171; Hall (1809), p. 775–780; BL, C.37.f.2; Surtz and Murphy (1988), p. iii – xxxvi, 2–277; Guy (1980), p. 150–165.

43. LP, V, no. 287.

44. Ibid., nos. 216, 238, 287; CSPSp, IV, ii, no. 720.

45. LP, V, no. 287. Шапюи утверждает, что Гилдфорд тотчас же подал в отставку. В действительности он на время покинул двор, чтобы прийти в себя, но к ноябрю вернулся. После его смерти в мае 1532 г. Генрих отдал большую часть его посуды Анне.

46. Hall (1809), p. 781; LP, V, no. 308; CSPSp, IV, ii, no. 753; NA, OBS 1419.

47. LP, V, nos. 340, 375, 401; BL, Add. MS 71,009, fo. 58v; CSPSp, IV, ii, nos. 765, 778, 786; Cox (1846), p. 309.

48. Hall (1809), p. 781; LP, V, no. 361.

18. Взлет сокола

1. CSPSp, IV, ii, no. 802 (p. 254); LP, V, no. 488; Richardson (1995), p. 208–216; Richardson (2008), p. 102–103.

2. CAF, II, no. 4266; CAF, VII, no. 29132; CAF, IX, p. 25; CSPSp, IV, ii, no. 814, p. 272; CSPV, IV, no. 701.

3. CSPV, IV, no. 701; LP, V, no. 548.

4. BNF, MS Dupuy 547, fo. 220; Camusat, II, fos. 78v–79; LP, V, nos. 614, 883.

5. BNF, MS FF 7856, p. 925; CAF, IX, p. 25; CSPSp, IV, i, no. 555, p. 862, год указан неправильно LP, V, nos. 614, 696.

6. Hall (1809), p. 784; PPE, Henry, p. 189, 195, 209, 210–211.

7. NA, E 101/420/15; CSPSp, IV, ii, no. 880 (p. 354); LP, V, no. 696.

8. BNF, MS Dupuy 547, fo. 50; NA, SP 2/N, fos. 148–154, 155–157; Pocock (1870), II, p. 155–173, 184–189, 190–206; LP, V, nos. 706, 805, 807; Richardson (2008), p. 102–103.

9. Hall (1809), p. 784; Lehmberg (1970), p. 131–160; Guy (1980), p. 164–174, 180–185; MacCulloch (2018), p. 157–171.

10. NA, SP 6/1, fos. 86–95; Pocock (1870), II, p. 257–258; Hall (1809), p. 784–785; LP, V, nos. 1013, 1016 (1–5), 1017–1021, 1023 (1), 1025, 1046,1075; Guy (1980), p. 189–201.

11. Pocock (1870), II, p. 169–173, 184–189, 190–206; Richardson (2008), p. 102–103.

12. BNF, MS Dupuy 547, fos. 75–78; ANF, AE/111/31; Camusat, II, fos. 84–88, 93; CADMA, MS 8CP/002, fos. 92–103, дополнительные соглашения на fos. 92–103, 104–118, 119–120; CAF, II, nos. 4565, 4573, 4670; Du Bellay and Du Bellay (1908–1919), II, p. 144; CSPV, IV, nos. 765, 778; Richardson (2008), p. 103–104.

13. LP, V, nos. 1046, 1127, 1520, 1536; LP, VI, no. 1253, 1522; Mattingly (1950), p. 269–270.

14. CSPSp, IV, ii, no. 934; LP, V, no. 941; оригинал на французском языке приводится у Friedmann (1884), I, p. 157, n. 2.

15. Bodleian, Tanner 186; Pocock (1870), II, p. 385–421; Rex (2003), p. 16–27; Elton (1972), p. 177–180; Surtz and Murphy (1988), p. xxxiii – xxxvi; Nicholson (1988), p. 20–21.

16. CSPSp, IV, ii, no. 1077 (оригинал текста на французском языке см. p. 699); Friedmann (1884), I, p. 157, n. 3; Parker (2019), p. 226–230.

17. LP, V, no. 941 (p. 442); Nott (1816), I, p. xxiii; CSPSp, IV, ii, no. 1077 (оригинал текста на французском языке см. p. 699); LP, VI, no. 556 (p. 243).

18. LP, V, no. 941; Sanuto (1824–1884), LVI, cols 287–288.

19. LP, IV, iii, no. 5920; BL, Cotton MS, Otho C.X, fo. 224; LPL, MS 695, fo. 73; Friedmann (1884), I, p. 159–161; Burnet (1820), III, ii, p. 152; CPR, Edward VI, IV, p. 407; Ives (2004), p. 166.

20. LP, IV, iii, no. 6542 (23); LP, V, nos. 1139 (32), 1207 (7); Colvin, Brown and Cook (1963–1982), IV, p. 147–149; Foister (2012), p. 291–293. Одной из специализаций Тото была декоративная отделка в «античном стиле», которую он по просьбе Анны использовал в декоре «наружной стены» и «некоторых дымоходов»; подобную работу он выполнил позже в Хэмптон-корт и Уайтхолле. Ему также заплатили за работу по «окрашиванию и золочению скульптурных античных голов» в Ханворте, среди которых, возможно, были терракотовые подставки для бюстов.

21. NA, E 101/418/1 (без нумерации).

22. BNF, MS Dupuy 547, fo. 131; BNF, MS Dupuy 726, fo. 58; Le Grand (1688), III, p. 556–557, год указан ошибочно в LP, V, no. 1187, там же указан не тот дю Белле; CSPV, IV, no. 808; CSPSp, IV, ii, no. 1003 (p. 525).

23. BNF, MS Dupuy 726, fo. 60; Du Bellay, I, no. 136; Du Bellay and Du Bellay (1908–1919), II, p. 144–146; CAF, IX, p. 26; CSPSp, IV, ii, nos. 993, 995; CSPV, V, no. 1032; PPE, Henry, p. 221; Richardson (2008), p. 105.

24. CSPSp, IV, ii, no. 995; Lisle Letters, I, no. xxxii (p. 332). Поскольку на письме указано «из Уолтема в этот понедельник», оно, вероятно, было написано 8 июля 1532г. В качестве альтернативы иногда предлагается дата 9 августа 1529г., однако это слишком рано. Дата 8 августа 1532г., предложенная Айвзом, ошибочна. Она не приходилась на понедельник, и, кроме того, Генрих и Анна в тот день уже покинули Уолтем и прибыли в Вудсток. См. NA, OBS 1419; PPE, Henry, p. 241–245; Ives (2004), p. 389, n. 35.

25. PPE, Henry, p. 245.

26. Hall (1809), p. 790; BL, Harleian MS 303, fos. 1–3; LP, V, no. 1370 (1–3).

27. Sanuto (1824–1884), LVII, cols 23–24.

28. Hall (1809), p. 790; Sanuto (1824–1884), LVII, cols 23–24; CSPV, IV, no. 802; CSPSp, IV, ii, no. 993 (p. 508); LP, V, nos. 1274 (3, 6), 1292.

29. BL, Harleian MS 303, fo. 1; Camden (1870), p. 372–373. Другой экземпляр, фрагмент резного дуба, считавшийся обломком из Хэмптон-корт, был выставлен на продажу аукционным домом Bonham’s в Оксфорде 18 сентября 2019 г., лот 408. В каталоге имеется его полное описание. После неудачной реставрации он выставлен среди экспонатов Хэмптон-корт. Подробнее о рукописных нотах см. Urkevich (1997), p. 220–221, что опровергает утверждения Lowinski (1969–1970), p. 15.

30. Hall (1809), p. 790; CSPSp, IV, ii, no. 993; CSPV, IV, no. 802.

31. Hall (1809), p. 790; Ellis, 3^rd Series, II, p. 196–9; Rex (2003), p. 23–25.

32. BNF, MS Dupuy 547, fos. 131–132; Hamy (1898), p. xxvi – xxix, xxxi – xxxviii, xlv – lix; LP, V, nos. 1256, 1308, 1373; Camusat, II, fos. 105–106; Richardson (1995), p. 218–219.

33. NA, E 101/421/5 (без нумерации); BL, Royal MS, 7 C.XVI, fos. 41–46, особенно fos. 41r – v; LP, V, nos. 1298–1299, 1376, 1377, 1485; Camusat, II, fo. 108v.

34. CSPSp, IV, ii, nos. 802 (p. 254, указан неправильный год), 1003 (p. 524–525); LP, IV, iii, no. 6072 (18); LP, V, no. 1377; NA, E 101/421/3; NA, E 101/421/7.

35. Le Grand (1688), III, p. 556–557 (ошибочно приписывается Жану дю Белле в LP, V, no. 1187); Hamy (1898), p. ix – xii, 143–144; LP, V, no. 1377 (p. 592); CSPSp, IV, ii, nos. 993, 995, 1003 (p. 528); Sanuto (1824–1884), 57, cols 293–296; CSPV, IV, nos. 802, 822 (пронумерован ошибочно 823).

36. Hall (1809), p. 790; Tudor Tracts (1903), p. 4; CSPV, IV, p. xvi – xvii, no. 824; PPE, Henry, p. 267.

37. Hall (1809), p. 791–792; Tudor Tracts (1903), p. 5–6; Sanuto (1824–1884), 57, cols 294–295; Hamy (1898), p. clxxvi; Camusat, II, fos. 106–107; CSPV, IV, nos. 822, 824; Richardson (1995), p. 221. О Тюрке см. ANF, MC/ET/XIX/167; CAF, II, nos. 5252, 7255; CAF, VI, no. 21,085; CAF, VII, no. 28,852.

38. Hall (1809), p. 792–793; Tudor Tracts (1903), p. 6–7; Camusat, II, fos. 107–108; LP, V, no. 1538; NA, SP 1/77, fo. 50.

39. Hall (1809), p. 793–794; Tudor Tracts (1903), p. 7; Hamy (1898), p. clxxvii – clxxxviii.

40. Hall (1809), p. 794; Tudor Tracts (1903), p. 7.

41. Hall (1809), p. 794; PPE, Henry, p. 273.

42. MacCulloch (1996), p. 76–78.

19. Брак

1. PPE, Henry, p. 274, 275, 276, 277.

2. NA, E 101/420/15; HC, 1509–1558, II, p. 310; PPE, Henry, p. 197. Николас Харви, придворный невысокого ранга, считался «ярым сторонником» Анны; он принимал участие в турнирах во время встречи на Поле золотой парчи и был одним из послов Генриха в Германии и Брюсселе. См. LP, IV, iii, no. 6511.

3. BL, Cotton MS, Vespasian F.XIII, fo. 198.

4. См. выше, p. 389.

5. BNF, MS Dupuy 547, fo. 182; Camusat, II, fos. 111v–115v; LP, VI, nos. 38, 64.

6. CSPSp, IV, ii, nos. 1033 (p. 566); LP, V, no. 1633.

7. LP, V, no. 1633; LP, VI, no. 5; Thurley (1993), p. 33, 51; Colvin, Brown and Cook (1963–1982), III, p. 266–267; Keay (2001), p. 28–49.

8. NA, SP 1/73, fos. 8–9; NA, SP 2/N, fos. 1–5; NA, E 101/421/9 (без нумерации); LP, V, no. 1685; LP, VI, no. 32 (не всегда точно указаны даты); Hayward (2005), p. 127. Среди членов семьи Болейн и домочадцев, получивших в подарок от Генриха к Новому году посуду, были ее отец, брат Джордж, дядя Джеймс Болейн и любимая тетушка, леди Энн Шелтон.

9. Camusat, II, fo. 8; LP, VI, no. 92; Hamy (1898), p. cclxxx – cclxxxi, cclxxxv – ccxcvi; Richardson (2008), p. 105–106.

10. MacCulloch (1996), Приложение 2.

11. Сэвидж ненадолго вернулась ко двору, чтобы принять участие в коронационной процессии Анны, но она ехала верхом отдельно от свиты. См. BL, Add. MS 71,009, fo. 58v; Smyth (1883), II, p. 252–253; Harris (2002), p. 226.

12. Harpsfield (1878), p. 234–235; LP, VI, nos. 142 (p. 65), 391; LP, VIII, no. 121; Stow (1631), p. 562 (запись не найдена в издании 1580 г.); Harris (1997), p. 215–217; Nichols (2014), V, p. 3 и n. 2; Ives (1976), p. 54, 243; Murray (2009), p. 91–93; Holder (2011), p. 160–169, 232. О первом появлении Сэвидж в качестве придворной дамы Анны см. NA, E 101/420/15.

13. LP, VI, no. 73; Lehmberg (1970), p. 161–171; Elton (1974–1992), II, p. 82–106; MacCulloch (2018), p. 209–217.

14. LP, VI, nos. 142, 150, 180; CSPSp, IV, ii, no. 1047 (p. 599); Elton (1974–1992), II, p. 98–100; Friedmann (1884), I, p. 188–189.

15. CSPSp, IV, ii, no. 1048; LP, VI, no. 160.

16. Friedmann (1884), I, p. 189, n. 2; ibid., p. 190, n.1. В обоих случаях приводится полный текст донесений Шапюи на французском языке. См. также: Brigden (2012), p. 185, 610, n. 9.

17. CSPSp, IV, ii, no. 1055 (p. 617, n. 1 текст оригинала на французском языке); LP, VI, no. 212.

18. Camusat, II, fos. 121v–122v; BNF, MS Dupuy 547, fo. 214; LP, VI, nos.111, 160, 212; CSPV, IV, ii, no. 858; Hervey (1900), p. 36–71; Hervey (1904), p. 413. Генрих разместил де Дентевиля, как некогда де ла Помрэ, во дворце Брайдуэлл, а когда де Дентевиль получил приглашение ко двору, Генрих распорядился найти для него барку с восемью или десятью гребцами за счет короля.

19. BNF, MS FF 23,515, fos. 85v–86; LP, VI, no. 1426 (p. 570).

20. BNF, MS Dupuy 547, fos. 205–208, 291–292; Camusat, II, fos. 123v–124v; Friedmann (1884), I, p. 191–192.

21. BNF, MS Dupuy 547, fo. 214; Camusat, II, fos. 82v–83.

22. NA, E 101/421/9 (без нумерации).

23. NA, SP 1/75, fos. 21–22; St. Pap., VII, p. 435, n. 1.

24. NA, SP 1/75, fos. 13–20v; St. Pap., VII, p. 427–437.

25. BNF, MS Dupuy 547, fos. 218–219, 221–222; Camusat, II, fos. 78, 79–80v.

26. BNF, MS Dupuy 547, fos. 221–222. См. также: Friedmann (1884), p. 192–193.

27. BNF, MS Dupuy 547, fos. 218–219; BNF, MS FF 3005, fos. 42, 44.

28. CAF, II, no. 5628. Mackay (2018a), p. 181, утверждает, что Джордж встретился с Маргаритой Ангулемской перед отъездом из Франции, но доказательств этому не приводится.

29. NA, SP 2/N, fos. 39–46 (верх листа fo. 39 частично оторван, пропущенные слова взяты из других экземпляров); Nicholson (1988), p. 19–30; Guy (1997), p. 213–230.

30. LP, VI, nos. 235, 296; CSPSp, IV, ii, nos. 1056 (p. 624), 1057; HC, 1509–1558, I, p. 10–11; Guy (1980), p. 210–211; Hawkyard (2016), p. 299–306.

31. Cox (1846), p. 460; Elton (1974–1982), II, p. 101–106; Lehmberg (1970), p. 174–176; MacCulloch (1996), p. 88–89.

32. Pocock (1870), II, p. 446–459; LP, VI, nos. 317, 324; CSPSp, IV, ii, no. 1058; CSPV, IV, no. 870; Lehmberg (1970), p. 176–178; MacCulloch (1996), p. 89.

33. LP, VI, nos. 324, 351, 391; CSPSp, IV, ii, nos. 1058, 1061–1062; CSPV, IV, no. 870; Wriothesley (1875–1877), I, p. 18. См. также LP, VI, nos. 759, 760, 765.

34. CSPSp, IV, ii, no. 1061 (p. 643–644); LP, VI, no. 351; CSPV, IV, no. 870; Wriothesley (1875–1877), I, p. 17; Colvin, Brown and Crook (1963–1982), IV, p. 104–105.

35. CSPSp, IV, ii, no. 1062; LP, VI, no. 391; CSPV, IV, no. 878.

36. St. Pap., I, p. 390–397; Ellis, 1^st Series, II, p. 35–36; Cox (1846), p. 243–244; MacCulloch (1996), p. 90–94.

37. BNF, MS Dupuy 547, fos. 237–238; Camusat, II, fos. 128–129.

38. NA, C 66/663 [8]; LP, VI, no. 737 (7).

39. Ellis, 3^rd Series, II, p. 274–275.

40. BL, Cotton MS, Tiberius E.VIII, fo. 100 (ранее 89); Wickham Legg (1901), p. xxviii – xxxi, 166, 240–241; Hunt (2008), p. 47–50; Ullmann (1979), p. 183. Со времени правления Эдуарда II присяга, которую произносил монарх во время коронации, обязывала его соблюдать «законы и обычаи этого королевства и данной ему властью поддерживать законы и обычаи, установленные и выбранные людьми». Однако Генрих вставил перед словом «обычаи» определение «одобренные» и добавил, что обязуется поддерживать и сохранять только те законы, которые правомерны и не наносят ущерба «короне и имперской юрисдикции» и которые установлены и выбраны «знатными и простыми людьми с его согласия».

20. Триумф Анны

1. LMA, COL/CA/01/01/009 (хранилище рукописей MS Repertory 9), fos. 1–7; Hall (1809), p. 798.

2. LP, VI, nos. 701, 1176, 1457; LP, VII, nos. 955, 1151; Roper (1935), p. 58–59; Guy (2008), p. 244–245. Аллингтон был вторым мужем падчерицы Томаса Мора Элис Эрлингтон, в девичестве Миддлтон. Впоследствии он изменил свое отношение к Анне и участвовал в качестве присяжного в процессе, признавшем виновными всех четырех сообщников незнатного происхождения по всем пунктам обвинения. См. Wriothesley (1875–1877), I, p. 204.

3. LP, VI, no. 396; Antiquarian Repertory (1807–1809), I, p. 296–341, особенно p. 302–304; BL, Add. MS 71,009, fo. 57v. О правилах церемонии коронации королевы без короля см. Wickham Legg (1901), p. 128–130.

4. Hall (1809), p. 798; CSPM, I, no. 911 (p. 557); NA, E 101/421/6 (без нумерации); LMA, COL/CA/01/01/009, fos. 7–8; Kipling (1997), p. 45–50. См. также: LP, VI, nos. 396, 583 (4–5).

5. Anglo (1969), p. 49–50, 247–248.

6. Laynesmith (2004), p. 89–90.

7. NA, E 101/421/6 (без нумерации).

8. CSPM, I, no. 911 (p. 558); Hunt (2008), p. 53.

9. LP, VI, no. 556 (p. 240–241, 244); CSPSp, IV, no. 1077 (p. 693, 700).

10. Hall (1809), p. 799–800; LP, VI, nos. 563, 601; Camusat, II, fo. 17; Nichols, V, p. 5–8; Spelman (1976–7), I, p. 69; Anglo (1969), p. 49–50, 247–248. В отчетах Холла и геральдической палаты существует противоречие относительно местоположения и роли «Барки холостяка». Мы отдаем предпочтение мнению геральдической палаты и следуем их трактовке.

11. CSPSp, IV, ii, no. 1077 (p. 700); Ellis, 1^st Series, II, p. 38.

12. Hall (1809), p. 799–800; LP, VI, nos. 5, 563, 601; Colvin, Brown and Cook (1963–1982), III, p. 266–267.

13. Hall (1809), p. 800; Nichols, V, p. 8–9; Keay (2001), p. 41.

14. LP, VI, no. 601; Hall (1809), p. 800.

15. LP, VI, nos. 556 (p. 244), 653; Nichols, V, p. 9.

16. LP, VI, nos. 583, 584; Camusat, II, fo. 17.

17. Hall (1809), p. 800–801; Camusat, II, fo. 17v; Nichols, V, p. 9–12; Spelman (1976–1977), I, p. 69; Ellis, 1^st Series, I, p. 304–305; Ellis, 1^st Series, II, p. 37–38; CAF, II, no. 6639; CSPV, IV, no. 927.

18. BL, Add. MS 71,009, fos. 57v–58; Hall (1809), p. 800–801; Camusat, II, fo. 17; LP, VI, nos. 583, 684; Laynesmith (2004), p. 93.

19. Представления разыгрывались на углу Грейсчерч-стрит неподалеку от Лиденхолла, где проходили празднества по случаю летнего равноденствия, в Корнхилле, в Чипсайде, у ворот собора Святого Павла и на Флит-стрит. Живые картины – импровизированные статические сцены – были организованы на Фенчерч-стрит, в других частях Чипсайда, в восточной части двора собора Святого Павла, на Ладгейт-хилл и неподалеку от Темпл-бар.

20. Hall (1809), p. 801–802; Tudor Tracts (1903), p. 11–28; Nichols, V, p. 24–60; Kipling (1997), p. 39–72; Anglo (1969), p. 243–261; Hunt (2008), p. 56–76; Ives (2004), p. 218–230.

21. Tudor Tracts (1903), p. 15–16, 20–21; Nichols, V, p. 12–14, 32–37.

22. Virgil, Eclogue IV, ll. 6–10; Yates (1947), p. 30–37.

23. Шапюи заведомо неправильно истолковывает этот символ и недовольно заявляет, что беседка была увенчана фигуркой двуглавого орла, который обычно ассоциировался с Габсбургами, и что это было оскорблением для Анны и вызвало ее гнев. См. CSPSp, IV, ii, no. 1107 (p. 755).

24. Nichols, V, p. 49, 50, 53.

25. Hall (1809), p. 801; Tudor Tracts (1903), p. 15; Nichols, V, p. 12; Kipling (1997), p. 60–63; Anglo (1969), p. 249–252; Foister (2004), p. 128–137. Подготовительный эскиз к этому представлению приписывается Гольбейну, его можно увидеть в Гравюрном кабинете, являющемся частью Государственных музеев Берлина.

26. Tudor Tracts (1903), p. 16; Nichols, V, p. 14, 37–39.

27. Hall (1809), p. 801–802; Tudor Tracts (1903), p. 16, 25–27; Nichols, V, p. 14, 39–41; Anglo (1969), p. 256.

28. Hall (1809), p. 802; Tudor Tracts (1903), p. 17; Nichols, V, p. 15–16, 59–60; Kipling (1997), p. 52–53, 60.

29. NA, PRO 31/9/145; LP, VI, no. 585; Anglo (1969), p. 259–260.

30. BL, Add. MS 71,009, fo. 57v; Hall (1809), p. 802; Nichols, V, p. 16–17; Spelman (1976–1977), I, p. 70.

31. Ellis, 3^rd Series, II, p. 275.

32. LP, VI, no. 521; Nichols, V, p. 16–18.

33. BL, Add. MS 71,009, fo. 59; Hall (1809), p. 802–803; Camusat, II, fo. 18; Nichols, V, p. 16–19; LP, VI, nos. 584, 601, 661; Tudor Tracts (1903), p. 18–19; Wriothesley (1875–1877), I, p. 19–20.

34. Ellis, 1^st Series, II, p. 38–39.

35. Camusat, II, fo. 18.

36. Nichols, V, p. 18.

37. BL, Add. MS 71,009, fo. 59. См. также Wriothesley (1875–1877), I, p. 20.

38. Nichols, V, p. 18; Hunt (2008), p. 52.

39. Nichols, V, p. 18–19.

40. Hall (1809), p. 803.

41. Ibid., p. 804–805; Camusat, II, fo. 18; Nichols, V, p. 19–20; LMA, COL/CA/01/01/009, fo. 2; Spelman (1976–1977), I, p. 70.

42. Hall (1809), p. 804–805; Camusat, II, fo. 18; Nichols, V, p. 21.

43. BL, Harleian MS 41, fo. 12; Camusat, II, fo. 18v; Wriothesley (1875–1877), I, p. 20–21; Nichols, V, p. 21; Biggs (2016), I, p. 82.

44. Hall (1809), p. 805; Nichols, V, p. 21–22; Wriothesley (1875–1877), I, p. 21–22.

45. CSPV, IV, no. 912; Camusat, II, fo. 18v; Nichols, V, p. 22. В памфлете, посвященном этим событиям, который напечатал Винкин де Ворд, говорилось, что «немало копий» было сломано «в доблестных боях», но очевидно, это было написано в пропагандистских целях. Эти слова повторяет Райотсли, однако признает, что некоторые лошади отказывались выходить на ристалище, «к большому неудовольствию некоторых всадников». См. Tudor Tracts (1903), p. 19; Wriothesley (1875–1877), I, p. 22.

21. Послы

1. Lisle Letters, I, no. 22; NA, OBS 1419; Hall (1809), p. 805.

2. NA, E 101/421/16 (без нумерации); LP, VI, no. 602.

3. SR, III, p. 479–481; NA, SP 2/O, fos. 75–76 (неполный); BL, Cotton MS, Vespasian C.XIV, fo. 28; LP, I, i, no. 94 (35); LP, VII, nos. 249, 352, 419 (25, 26), 1204.

4. CSPSp, IV, ii, no. 1164; CSPSp, V, i, nos. 1 (p. 4), 75, 134, 148, 210–211, 237; CSPV, IV, no. 923; LP, III, ii, no. 3376 (1); LP, VI, nos. 759, 760, 765; NA, C 142/44/105; NA, PROB 11/22/51; Montagu (1864), I, p. 186–188; Mattingly (1950), p. 280–282.

5. BNF, MS Dupuy 726, fo. 98.

6. Неизвестно, чем закончилась эта беременность. Ее письмо – первое и единственное свидетельство. Ее дочь, Жанна, родилась в 1528 г. Сын, Жан, родившийся в 1530 г., умер в возрасте полугода.

7. CAF, II, nos. 5721, 5829; CSPV, IV, no. 893; CSPSp, IV, ii, no. 1091; LP, VI, no. 720.

8. Camusat, II, fo. 133.

9. LP, VI, no. 541; Richardson (2008), p. 105–106.

10. BNF, MS Dupuy 547, fos. 214, 229–230, 236; Camusat, II, fos. 82v–83, 124v–125, 127v; Decrue (1885), I, p. 204; Richardson (1995), p. 225.

11. BNF, MS Dupuy 726, fo. 46; Hervey (1900), p. 78–81; Richardson (2008), p. 109.

12. BNF, MS Dupuy 726, fo. 46; BNF, MS FF 15,971, fo. 4; Hervey (1900), p. 76–80.

13. BNF, MS Dupuy 547, fo. 226; BNF, MS Dupuy 726, fo. 46; Camusat, II, fos. 83v–84, 124v–125, 127v; Richardson (2008), p. 108–109; Foister, Roy and Wyld (1997), p. 14–18.

14. Металлическая стрелка в верхней части цилиндра поворачивалась, указывая на приблизительную дату в соответствии с определенным знаком зодиака, которые были выгравированы по кругу в соответствии с временами года, а солнечные лучи отбрасывали тень, показывая время суток. См. Hervey (1990), p. 225–227; Ives (1994b), p. 39–40; Foister, Roy and Wyld (1997), p. 33–34, 43; Dekker and Lippincott (1999), p. 107–109.

15. Другие инструменты, обычно использовавшиеся для определения времени, – цилиндрические часы, расположенные в центре верхней полки, хорарный квадрант за ними и полиэдрические часы справа, в том виде, в котором они изображены на картине, не способны выполнять свои функции каким бы то ни было известным науке способом, поскольку все они намеренно изображены в разобранном, нерабочем или неверно настроенном виде. Это сделано для того, чтобы подчеркнуть особенности эпохи, ее «неправильность», требующую доработки и «ремонта». См. Foister, Roy and Wyld (1997), p. 30–39; Dekker and Lippincott (1999), p. 105–106, 109–117.

16. Apian (1527), sig. Q8v; Buskirk (2013), p. 64–70.

17. Hervey (1900), p. 227–232; Rasmussen (1995), p. 115–122; Foister, Roy and Wyld (1997), p. 42–43. Флейты часто ассоциировались со звуками войны. Поскольку кожаный футляр напоминает те, которыми пользовались военные музыканты, создается впечатление, что флейты не случайно расположены рядом с лютней – это сделано для того, чтобы подчеркнуть вероятность конфликта, который может вспыхнуть, если нежелание Генриха подчиниться папе спровоцирует его отлучение от римской церкви.

18. Партия тенора представляет собой копию, поскольку это единственный текст, содержащий слова обоих гимнов.

19. Hervey (1900), p. 151–153, 221–225; Foister, Roy and Wyld (1997), p. 40–41. Де Сельве мог познакомиться с этим популярным сборником протестантских гимнов во время дипломатической миссии в Германию, куда Франциск отправил его в 1529 г. Речь, запланированная по этому случаю, была призвана убедить лютеранских князей примириться с католической церковью.

20. Foister, Roy and Wyld (1997), p. 44–57; Frangenberg (1992), p. 15–16.

21. Camusat II, fos. 127v, 128v–129, 137–139, 139v–140v; St. Pap., VII, p. 473–479; LP, VI, nos. 555, 641, 1038, 1099, 1135.

22. NA, SP 1/77, fos. 70–73. Несколькими месяцами ранее Фрэнсис Брайан утверждал, что Франциск и Элеонора, «находясь в одном доме, за четыре ночи ни разу не спали вместе». Франциск регулярно проводил ночи со своей новой любовницей Анной де Пислё, которая пришла на смену Франсуазе де Фуа, графине Шатобриан, и которой Франциск присвоил титул герцогини д’Этамп. St. Pap., VII, p. 291.

23. BNF, MS Dupuy 33, fos. 52–54; LP, VI, nos. 557, 635, 643, 721, 774, 809, 810, 811, 940, 953; Camusat, II, fos. 8, 11v, 133v–135; Pocock (1870), II, p. 677–678; Fletcher (2012), p. 188–189.

24. BNF, MS Dupuy 33, fo. 54r – v; Bapst (1891), p. 66–69; CSPSp, IV, ii, no. 1107 (p. 755); LP, VI, no. 918.

25. BNF, MS Dupuy 547, fos. 258–259; St. Pap., VII, p. 493–498; Camusat, II, fos. 135–136v, 137–139; Rymer (1704–1735), XIV, p. 476–479; CSPSp, IV, ii, no. 1108, p. 761; Bapst (1891), p. 67–69; LP, VI, no. 998.

26. Camusat, II, fos. 8v–9, 137–139; LP, VI, no. 1038.

27. Lisle Letters, I, no. 35.

28. Ibid., nos. 34, 59.

29. St. Pap., VII, p. 495–496.

30. Ланселот де Карль говорит:

Внутри ощутив детских ног шевеленье / И схваток жгучих напор, / Достойно она проживала мученья, / Но голос дрожал, и стонало все тело, / Не в силах унять боль, что ею владела. Quant commenca de sentir remuer / Les petitz piedz, et qu’elle se veit prise, / O! qu’elle estoit bien saigement apprise / De se bien plaindre, et faire la dolente, / En voix piteuse et parolle tremblante, / Pour demonstrer la doulleur qu’elle avoit.

См.: Schmid (2009), p. 117; Ascoli (1927), p. 153 (ll. 148–153).

31. LP, VI, no. 1069; Starkey and Hawkyard (1998), no. 9035; BL, Harleian MS 283, fo. 75.

32. CSPSp, IV, ii, no. 1105 (p. 756).

33. Ibid., nos. 1123, 1144 (p. 842); LP, VI, nos. 1069, 1392; Gunn (1988), p. 132–133. Ср. Ives (2004), p. 192–193. Появление новой герцогини вряд ли могло обрадовать Анну. Это была дочь Марии де Салинас, одной из самых преданных Екатерине испанских фрейлин, которая вышла замуж за англичанина. Как и ее мать, она была верна Екатерине и ее дочери Марии. Ее имя часто появляется в записях личных расходов Марии, которая делала ей дорогие подарки, такие как aqua composita (лекарство от несварения или «последствий переедания»), и выбирала ее партнершей в карточной игре. Только после смерти Саффолка она сблизилась с кругом евангелистов Екатерины Парр. См. PPE, Mary, p. 7, 50, 51, 55, 58, 68, 69, 82, 96, 102, 143.

34. Antiquarian Repertory (1807–1809), I, p. 304–305, 333–337; Household Ordinances (1790), p. 125–126; Guillemeau (1612), p. 88; Laynesmith (2004), p. 112–114; Thurley (1993), p. 140–141; Hayward (1998), p. 156; Starkey (2004), p. 506.

35. Bodleian, Folio.Δ.624, разворот p. 360; BL, Harleian MS 283, fo. 75; St. Pap., I, p. 407; LP, VI, no. 1112.

36. Wriothesley (1875–1877), I, p. 22; LP, VI, no. 1111 (1, 3).

37. Bodleian, Folio.Δ.624, разворот p. 360; Hall (1809), p. 805–6; Camusat, II, fo. 139.

38. Hall (1809), p. 805–806; LP, VI, no. 1111 (1, 3); Antiquarian Repertory (1807–1809), I, p. 305–306; Household Ordinances (1790), p. 126–127.

39. BNF, MS Dupuy 33, fos. 57v–61; Le Grand (1688), III, p. 571–588; Camusat, II, fos. 12, 19–21, 141v–142v; LP, VI, nos. 1280, 1299, 1301, 1331, 1403, 1426, 1435, 1479, 1558, 1572; St. Pap., VII, p. 498; Lisle Letters, I, nos. 66, 66a. Донесения Брайана, отправлявшиеся с курьером, не сохранились, однако об их содержании можно судить по ответам Генриха.

40. Burnet (1820), III, ii, p. 49–61; LP, VI, no. 1425.

41. NA, SP 3/15, fo. 47; Hall (1809), p. 808; CSPSp, IV, ii, nos. 1164, 1165 (p. 900); LP, VI, nos. 1558, 1571 (p. 633–634); BNF, MS FF 5499, fos. 189, 189v–191, 191v–193, 193v–195v, 195v–197, 197–198; Du Bellay, I, nos. 170–175.

22. Анна – королева

1. PPE, Henry, p. 97; CSPSp, IV, i, no. 354 (p. 600); Hayward (2007), p. 111.

2. О придворном протоколе Екатерины см. Beer (2018b), p. 83–95; Laynesmith (2004), p. 244–248; Hayward (2007), p. 111.

3. NA, E 101/421/13; Hayward (2005), p. 125–175.

4. PPE, Mary, p. lv – lvi; McIntosh (2002), p. 87–89.

5. BNF, MS FF 5499, fo. 197v; LP, VII, Приложение 13 (даты указаны неточно).

6. NA, SP 1/103, fo. 324; LP, X, no. 913 (даты указаны неверно).

7. NA, E 101/421/13; Clark (2018), p. 100–103.

8. Недавние исследования водяных знаков, а также заметки художника позволяют установить, что Гольбейн написал портрет Говард в период между коронацией Анны и смертью Фицроя, наступившей через девять недель после казни Анны. Foister (1978), p. 69–70; Parker (1983), no. 16; Button (2013), p. 243–257. См. также: Sessions (1999), p. 64–65.

9. NA, E 101/421/13; HC, 1509–1558, III, p. 500–502.

10. BL, Add. MS 71,009, fo. 58r – v; NA, SP 1/129, fo. 174; NA, SP 1/103, fo. 318; NA, SP1/104, fo. 262; LP, X, nos. 912, 1257 (ix); LP, XIII, i, no. 450. Неопределенность относительно размера долга обусловлена тем, что изначально полагали, будто сумма не превышала 10 фунтов.

11. Clark (2018), p. 48–49, 58.

12. Мэри Шелтон позже вышла замуж за сэра Энтони Хевенингема, а Маргарет стала супругой Томаса Вудхауса из Кимберли. Rye (1891), p. 247, 322; Blomefield (1739–1775), I, p. 760, 767; Ibid., III, p. 177; HC, 1558–1603, III, p. 647.

13. Parker (1983), no. 26.

14. LP, X, no. 282 (p. 103); LP, VIII, no. 263 (p. 104); Remley (1994), p. 42–47.

15. Овдовев в 1539 г., Хилл вышла замуж за сэра Джона Мейсона, секретаря Томаса Уайетта и секретаря Тайного совета.

16. Паркер и Гамедж были дочерями Элис и Маргарет, отцом которых был сэр Джон Сент-Джон из Блетсо. Неизвестной моделью с темными каштановыми волосами в арселе на рисунке Гольбейна или другой неизвестной женщиной с золотым украшением вполне могла быть Гамедж. См. Parker (1983), nos. 61, 62.

17. NA, E 101/421/13; NA, PROB 11/23/361; NA, C 1/621/1; BL, Add. MS 71,009, fo. 42; Lisle Letters, III, p. 381. Возможно, она занимала менее важную должность в окружении Анны, как считает Warnicke (1989), p. 203.

18. NA, E 101/420/15; NA, E 101/421/13; LP, IV, ii, no. 3479; LP, XVII, no. 283 (28); NA, PROB 11/34/123; NA, PROB 11/57/448; Parker (1983), no. 72; Foister (2004), p. 26–27. Мэри Зуш вышла замуж за Роберта Бербиджа из Хейс-парк-холла в Мидлсексе в 1542 г. или позже.

19. NA, E 101/421/13; LP, III, ii, nos. 1437, 1439, 1533, 1673, 2585 (3); LP, IV, i, no. 1577 (10); LP, XVI, nos. 380 (p. 179), 1489 (p. 699); NA, PROB 11/28/542; Calais Chronicle (1846), p. 25; Richardson (2014b), Приложение A (p. 215–217); HC, 1509–1558, I, p. 666–667; Blomefield (1739–1775), II, p. 628; ibid., III, p. 719; Rye (1891), p. 39; Guy (2013), p. 30–32, 42. Мэри Кингстон, в девичестве Скроуп, сначала была замужем за Эдвардом Джернингемом, который умер в 1515 г. Коффин была дочерью Роберта Даймока, канцлера Екатерины. В 1521 г. леди Джейн (в девичестве Бленнерхассет), вторая жена сэра Филипа Калторпа, была назначена гувернанткой принцессы Марии.

20. NA, E 101/420/15; LP, XII, i, no. 795 (41); LP, XIII, ii, no. 766; Parker (1983), no. 21, Джейн по ошибке названа Джоанной. Джейн вышла замуж за Питера Мьютаса в 1537 г. Ее мать Энн и Элизабет Болейн были дочерями и сонаследницами Джона Вуда из Ист-Баршема в Норфолке. Брат Джейн, Джон, вскоре был принят на службу при дворе и продолжал служить Елизавете I главным джентльменом Тайного совета. См. Collins (1955), p. 199.

21. NA, E 101/420/15; NA, E 101/421/13; LP, XII, ii, nos. 973 (1, 2, 4), 1060 (p. 374), 1150 (44); PROB 11/34/405; Parker (1983), no. 20. В силу возраста моделью была скорее Хорсман, чем ее свекровь, Джейн Ширли, супруга судьи, сэра Ричарда Листера.

22. NA, E 101/421/13; Wriothesley (1875–1877), I, p. 43; LP, IX, nos. 271, 278, 326, 504 (2, 3, 6, 10), 729 (6, 7, 8, 16, 17, 18).

23. NA, E 101/421/13; LP, X, no. 901. Из остальных дам, имена которых числятся в списке тех, кому были подготовлены подарки, мало что известно о госпоже Хинидж, госпоже Моррис, госпоже Нерс, госпоже Топпс и госпоже Маршалл. Госпожа Хинидж, скорее всего, была дочерью сэра Томаса Хиниджа по имени Элизабет, которая позже стала фрейлиной королевы. Госпожа Моррис могла быть женой или дочерью сэра Кристофера Морриса, начальника арсенала, а госпожа Топпс – женой или дочерью Дениса Топпса, одного из слуг короля. Имеется лишь одно упоминание, подтверждающее, что госпожа Маршалл осуществляла надзор за фрейлинами королевы. NA, E 101/421/13; NA, SP 1/86, fo. 53v; LP,VII, no. 1265; LP, X, nos. 766, 870, 878 (2); LP, XII, ii, no. 617 (10); LP, XIII, i, no. 1520 (p. 574); LP, XV, no. 282 (16); LP, XIX, i, no. 812 (5); Lisle Letters, III, no. 735, and p. 441; HC, 1509–1558, II, p. 582; CPR, Edward VI, V, p. 70; Hayward (2005), p. 147, 156, 157, 172, n. 122; ODNB, s. v. “Heneage, Thomas”.

24. Collins (1955), p. 468–469; Ives (1994b), p. 37–38; Foister (2004), p. 138, 142; Foister (2006), no. 93. Описание этой чаши с фонтаном есть в списке новогодних подарков 1534 г.: NA, E 101/421/13. Так называемая «чаша Болейн», крышка которой увенчана фигуркой сокола в короне и со скипетром, датируется 1535–1536 гг. Считается, что врач Елизаветы, Ричард Мастер, передал ее церкви Святого Иоанна Крестителя в Киренчестере. Чаша не была спроектирована Гольбейном.

25. BM, SL,5308.3; BM, SL,5308.6; BM, SL,5308.7; BM, SL,5308.11; BM, SL,5308.115; BM, SL,5308.116.

26. Parker (1983), p. 22–24, and no. 63; Foister (2004), p. 199; Brigden (2012), p. 290, 292; Ives (1994b), p. 40–42. Противоположная точка зрения изложена у Rowlands and Starkey (1983), p. 90–92.

27. BM, 1975, 0621.22; Ives (1994b), p. 40–41.

28. RCIN 912188.

29. I Kings 10: 8–9, II Chronicles 9: 7–8; Foister (2004), p. 152–155; Ives (1994b), p. 38–39; Ives (2004), p. 235–236. В том месте, где первая надпись, сделанная Гольбейном, слегка отличается от принятого текста Вульгаты, слово constitutus (значение которого может показаться неоднозначным) взято в скобки, чтобы избежать любых предположений о том, что Генрих был избран королем с согласия своих подданных, а не по воле Бога.

30. SR, III, p. 479–481; NA, SP 2/O, fos. 75–76 (неполный); BL, Cotton MS, Vespasian C.XIV, fo. 28; BL, Cotton MS, Приложение XXVIII, fos. 84–92; BL, Harleian MS 303, fos. 1–3; LP, I, i, no. 94 (35); LP, IV, iii, no. 6437; LP, V, nos. 74, 1370 (1–3), 1499 (23); LP, VI, nos. 74, 1188; LP, VII, nos. 352, 419 (25, 26), 1204; LP, IX, no. 477; Beer (2018a), p. 426–445.

31. Laynesmith (2004), p. 232–234.

32. BL, Cotton MS, Vespasian C.XIV, fo. 28; BL, Cotton MS, Приложение XXVIII, fos. 84–92; BL, Add. MS 71,009, fos. 58v–59; NA, E 298/32, 33; NA, E 179/69/28; LP, VI, no. 1188; LP, VII, no. 352; Lisle Letters, I, p. 347. Анна назначила Томаса, лорда Бурга из Гейнсборо, своим камергером (это была в основном церемониальная должность). Другими членами ее совета были Джон Юведейл (ее секретарь) и Джон Смит (ее главный инспектор). Латимер ошибочно утверждает, что ее секретарем был Николас Юдолл. См. Dowling (1990), p. 49. О Юведейле см. ODNB, s. v. “Uvedale, John”.

33. NA, E 298/32; NA, C 1/696/18; LP, VII, nos. 569, 570. О Рольфе см. также: NA, PROB 11/35/116.

34. Lisle Letters, II, no. 109.

35. Ibid., nos. 182, 193, 302, 307.

36. Ibid., no. 114.

37. Ibid., no. 299a; LP, IX, no. 991 (дата указана неверно); PPE, Henry, p. 43, 108.

38. Lisle Letters, II, nos. 482–483, 492, 495, 496–498, and p. 622–623; Lisle Letters, IV, no. 841.

39. BL, Cotton MS, Faustina C.III, fos. 481–482, 493–494; NA, SP 1/94, fo. 99; LP, X, no. 345; SR, III, p. 599–601; Lehmberg (1970), p. 229–230.

40. Поскольку слуга Патмора разослал одинаковые прошения Генриху, Анне и Кромвелю, неизвестно, кто из них организовал его освобождение. См. Foxe (1583), II, p. 1044; BL, Harleian MS 425, fo. 15; NA, SP 1/70, fos. 2–3; LP, V, no. 982; LP, VII, no. 923 (20, 26); LP, VIII, no. 1063; Brigden (1988), p. 36; Brigden (1989), p. 121–122, 125, 190, 197, 205–207, 222; Dowling (1984), p. 42.

41. Dowling (1990), p. 56, and n. 18; LP, IX, no. 765.

42. BL, Cotton MS, Cleopatra, E. VI, fo. 350v; LP, VII, no. 664, Ellis, 1^st Series, II, p. 45–46.

43. Она узнала об аресте Бурбона либо от де Дентевиля, который учился с Бурбоном в школе, или от доктора Баттса.

44. Bourbon (1536), p. 28–30; Bourbon (1538), p. 153, 338, 409, 411, 427, 450; Parker (1983), no. 37; Dowling (1984), p. 42; Dowling (1990), p. 36, 56; Ives (1996), p. 97–99; Ives (1998), p. 21–26; Ives (2004), p. 274–276. Рисунок сохранился, а портрет маслом исчез. Получить представление о том, что было на нем изображено, можно по гравюре на дереве, выполненной в уменьшенном размере.

45. Bourbon (1536), p. 28–30; Bourbon (1538), p. 85, 285.

46. Foxe (1570), II, p. 1198; NA, SP 1/92, fo. 139; LP, VIII, no. 710; Bruce and Perowne (1853), p. 2–3; Dowling (1984), p. 40–41; Dowling (1990), p. 57; Wood (1846), II, p. 191–192; Freeman (1995), p. 802; Fox (2007), p. 120–121.

47. Некоторые были из Гонвилл-холла в Кембридже, где ее двоюродный прадед Томас получил степень магистра. См. Venn (1897–1901), I, p. 17, 19, 20–21, 27, 29. В выборе кандидатов Анна доверяла мнению доктора Баттса, бывшего выпускника колледжа, умевшего находить таланты.

48. CCC, MS 108, fo. 73; LP, VIII, no. 600; LP, X, nos. 612, 640; LP, XIII, i, no. 819; Bruce and Perowne (1853), p. 59; Dowling (1990), p. 28, 36, 52, n. 9; Brigden (1989), p. 221, 259, 349–352; Brigden (2012), p. 195, 197–198.

49. LP, VII, no. 89; LP, VIII, nos. 412, 466; LP, IX, nos. 189, 1091; LP, X, nos. 19, 1182; Wood (1846), II, p. 186–188; Ives (2004), p. 261–262. О подробностях тяжбы Барлоу в Хаверфордуэсте см. BL, Cotton MS, Cleopatra E.IV, fos. 128–129.

50. Wood (1846), II, p. 188–189; LP, VII, no. 693; Venn (1897–1901), I, p. 17–18; Foxe (1843–1849), V, Приложение 16; Brigden (1989), p. 222, 330–332; ODNB, s. v. “Crome, Edward”.

51. Известный в Антверпене под именем Жак Николай, Николсон был фламандским иммигрантом, стекольщиком, который впоследствии стал печатником. Между 1526 и 1528 гг. он работал с королевским стекольщиком Галионом Хоуном над изготовлением окон в только что отстроенной капелле Королевского колледжа в Кембридже, где Эдвард Фокс был назначен ректором.

52. NA, SP 1/96, fo. 33; LP, IX, no. 226; Willoughby (1936), p. 1–16; Paisey and Bartrum (2009), p. 244–247. По поводу посвящения Генриху и Анне и молитв Шекстона см. STC, no. 2063.3 (копия ранее принадлежала маркизу Нортгемптону).

53. NA, SP 1/96, fo. 33; Freeman (2007), p. 13–14.

54. Foister (2004), p. 159–164; Ives (1996), p. 91–92.

55. Revell (1536), sigs. X3–5v; NA, SP 1/102, fos. 113–114; LP, X, no. 371; Dowling (1984), p. 44; Dowling (1990), p. 28. Латинское издание книги Ламберта вышло под названием Farrago Rerum Theologicarum. См. Higman (2016), p. 26, 286; Reid (2001), p. 394.

56. LP, VIII, nos. 834, 1056; Wood (1846), II, p. 190; Ives (1996), p. 86.

57. Dowling (1990), p. 62; Da Costa (2012), p. 114–115. Об Анне в Ричмонде на Пасху см. CCC, MS 108, fo. 73. Более критическую трактовку эпизода можно найти у Bernard (1993), p. 6.

58. CCC, MS 108, fos. 53–72, 74; Bruce and Perowne (1853), p. 4–5; Strype (1821), I, p. 15–19; Beer (2018a), p. 439–440; Ives (1996), p. 86.

59. Dowling (1990), p. 60–61; Lisle Letters, V, no. 1131; Corrie (1845), p. 231; Rex (2014), p. 17–18.

23. Опасные времена

1. NA, SP 2/P, fos. 33–127; SR, III, p. 462–474, 479–481, 484–486; CSPSp, V, i, nos. 4, 7–10, 19, 22, 32; Lehmberg (1970), p. 190–199; Elton (1972), p. 276–278; Gray (2012), p. 51–84.

2. Le Grand (1688), III, p. 636–638; BNF, MS FF 5499, fos. 200–201; Du Bellay, I, no. 181; LP, VII, nos. 367–361.

3. BL, Cotton MS, Cleopatra, E.VI, fo. 180; St. Pap., I, p. 413; LP, VI, no. 1487 (1); Elton (1974–1992), III, p. 101.

4. Highley (2005), p. 161–164; Warnicke (1989), p. 244–245; Guy (1980), p. 210–211.

5. CSPSp, IV, ii, nos. 1072, 1073, 1107, 1108, 1127, 1130, 1132, 1144, 1153; CSPSp, V, i, nos. 105, 139, 142.

6. MacCulloch (1996), p. 103–109; MacCulloch (2018), p. 233–239.

7. NA, SP 1/80, fos. 118–132; LP, VI, no. 1468 (1–8).

8. NA, SP 1/80, fo. 128; Marshall (2003), p. 40–42; Watt (1997), p. 136–163; Dodds (1916), p. 276–284; Devereux (1966), p. 91–106.

9. LP, VI, nos. 1419, 1445, 1460, 1464, 1465, 1466, 1468, 1470, 1519, 1546; Hall (1809), p. 806–807; PPE, Henry, p. 30; MacCulloch (1996), p. 103–105; Elton (1972), p. 274–275; Bernard (2005), p. 87–101.

10. SR, III, p. 446–451; Lisle Letters, II, no. 171; Lehmberg (1970), p. 194–196.

11. В самом Акте о престолонаследии оскорбительных слов не было, они содержались в преамбуле к нему. Rogers (1961), no. 54; Lisle Letters, II, nos. 168, 171, 183, 185, 195, 215; LP, VII, nos. 530, 841; Gray (2012), Приложение D (p. 228–229); Guy (2008), p. 229–234; MacCulloch (2018), p. 248–251.

12. Ellis (1995), p. 173–206, 233–249.

13. LP, VII, no. 1013 (p. 389); Spelman (1976–1977), I, p. 54–55.

14. St. Pap., II, p. 197–198; CSPSp, V, i, nos. 70, 86, 87; Ellis (1995), p. 207–232; Ellis (1976), p. 807–830; Ellis (2019), p. 705–719. О менее значительных проблемах в Уэльсе см. LP, VII, nos. 650, 710, 1193, 1206, 1567; CSPSp, V, i, nos. 90, 257; LP, VIII, no. 1; Marshall (2008), p. 681–704; Bernard (2005), p. 202–204.

15. NA, SP 1/84, fos. 94–95, 178; NA, SP 1/88, fo. 20; NA, SP 1/89, fo. 136; NA, SP 1/90, fo. 173; LP, VI, nos. 733, 964, 1254; LP, VII, nos. 454, 754, 840 (2), 1609 (даты указаны неточно); LP, VIII, nos. 196, 278; Ellis, 1^st Series, II, p. 42–45; ibid., 3^rd Series, II, p. 332–334; Elton (1972), p. 100.

16. NA, SP 1/90, fo. 173. Брайан называет подозреваемого Джорджем Тейлором, однако добавляет, что это не его настоящее имя. NA, KB 9/531, fos. 5–11.

17. BL, Cotton MS, Cleopatra E.IV, fos. 99–100; LP, VI, no. 923.

18. CSPSp, IV, ii, no. 1061 (p. 368); CSPSp, V, i, no. 7, p. 21; LP, VI, no. 351, p. 164; LP, VII, no. 114, p. 44.

19. CSPSp, V, i, no. 7; NA, SP 1/88, fo. 101; LP, VII, no. 1668; Hayward (2007), p. 198. Колыбель могла быть заказана не для Елизаветы, а для ребенка, которого ждали в 1534 г., судя по тому, что счета Хейса были адресованы новому первому секретарю короля, Кромвелю. См. также: Ives (2004), p. 394, n. 13.

20. BM, M.9010; Hayward (2007), p. 48; Ives (1994b), p. 36–37. Эскиз медали мог быть сделан под контролем Джона Копингера, смотрителя Монетного двора в Тауэре.

21. LP, VII, no. 262 (13). См. https://www.britishmuseum.org/collection/object/C_M-9010.

22. CSPSp, V, i, no. 7; NA, SP 3/14, fo. 5; Lisle Letters, II, no. 175.

23. NA, E 101/21/6 (без нумерации); LP, VII, no. 469.

24. LP, VII, nos. 469, 490; CSPSp, V, i, no. 40; BL, Cotton MS, Augustus I, Supplement 7; Lisle Letters, II, nos. 168, 170, 206; Colvin, Brown and Cook (1963–82), III, p. 349–351.

25. LP, VII, no. 470 (неполный). Для того чтобы получить полное представление о характере инструкций Генриха, следует ознакомиться с ответом Франциска. См. BNF, MS FF 3005, fos. 129–130; Friedmann (1884), II, p. 3–5.

26. CAF, II, nos. 6996, 7019, 7244; CAF, VII, nos. 29,106, 29,234; BNF, MS FF 3005, fos. 129–130; Knecht (1994), p. 307–321; Reid (2001), p. 34–35, 39–41.

27. NA, SP 1/85, fos. 37–41; St. Pap., VII, p. 559–562, 562–564, 565–569; LP, VII, nos. 469, 662, 783–785, 957–958, 980; CSPV, V, nos. 13, 19, 21.

28. NA, SP 1/85, fos. 37–41.

29. LP, IX, no. 729 (2); NA, E 179/69/28; Wood (1691), I, col. 647; https://history.rcplondon.ac.uk/inspiring-physicians/richard-bartlot. Бартлет получил образование в Оксфорде и в 1531 г. стал главой Королевского колледжа врачей общей практики.

30. CSPSp, V, i, no. 90 (p. 264); LP, VII, nos. 1081, 1088, 1181, 1185, 1193, 1234; NA, OBS/1419. Ср. Ives (2004), p. 191–192, который считает, что выкидыш произошел раньше. Факт мертворождения подтверждается обвинениями против Маргарет Чанселор, которая помимо того, что называла Анну Болейн «гнусной шлюхой» и «пучеглазой прелюбодейкой», заверяла, что «Ее Величество королева родила от нашего господина короля одного ребенка, про которого она сказала, что он родился мертвым, и она молила Бога, чтобы у нее никогда больше не было детей». NA, SP 1/89, fo. 136.

31. CSPSp, V, i, nos. 88, 90, 93, 97, 101, 102, 118; LP, VII, nos. 1174, 1193, 1257, 1279, 1297, 1554.

32. CSPSp, V, i, nos. 102, 118; LP, VII, nos. 1297, 1554.

33. CSPSp, V, i, no. 118; LP, VII, no. 1554; Bapst (1891), p. 89, n. 2.

34. CSPSp, V, i, nos. 88, 93, 97, 118; LP, VII, nos. 1174, 1228, 1257, 1554; LP, VIII, no. 263 (p. 104).

24. Дела семейные

1. Laynesmith (2004), p. 146–147; Kolata (1987), p. 745–747.

2. NA, E 405/204 (annuities); NA, PROB 11/33/156; Lisle Letters, II, no. 129; LP, XIV, i, no. 936.

3. St. Pap., I, p. 415.

4. Guy (2013), p. 19, 23–24, 45, 78, 80, 91.

5. NA, SP 1/103, fos. 321–322v; LP, X, no. 913.

6. Lisle Letters, II, no. 169; LP, VII, nos. 171, 1297 (p. 497); CSPSp, V, i, nos. 22, 102 (p. 299); LP, VIII, no. 440.

7. Dowling (1990), p. 63.

8. St. Pap., I, p. 426 (дата указана неверно); LP, VII, no. 1241; LP, IX, no. 568.

9. CSPSp, IV, ii, nos. 1123 (p. 819), 1127, 1133, 1137 (p. 830), 1144 (p. 839), 1161 (p. 881–882); CSPSp, V, i, nos. 10, 22; LP, VI, nos. 1207, 1249.

10. CSPSp, V, i, nos. 4, 8, 22; LP, VII, nos. 83, 121, 296; SR, III, p. 472.

11. CSPSp, V, i, no. 102 (p. 299); LP, VII, no. 1297 (p. 497); PPE, Mary, p. lv – lvi; McIntosh (2002), p. 87–89; Loades (2008), p. 27–28.

12. LP, VI, nos. 1186, 1249; CSPSp, IV, ii, nos. 1137, 1144; St. Pap., I, p. 414–415.

13. CSPSp, IV, ii, no. 1144.

14. LP, VI, no. 1558; LP, VII, nos. 171, 214, 530, 1129, 1171, 1172; LP, VIII, nos. 200, 263 (p. 101, 104), 440 (дата указана неверно); CSPSp, IV, ii, no. 1144; CSPSp, V, i, nos. 10, 17, 22, 26, 68, 90, 134; PPE, Mary, p. lviii – lxiv.

15. CSPSp, V, i, nos. 2, 10, 31, 32, 86, 102; LP, VI, no. 1558.

16. CSPSp, V, i, nos. 10, 22, 68, 231, 871; LP, VII, no. 296; LP, IX, no. 873.

17. CSPSp, IV, i, no. 228 (p. 360); Sessions (1999), p. 260–5; Murphy (2003), p. 119–132.

18. Sanuto (1824–1884), LVIII, cols 671–672; Murphy (2003), p. 132–139.

19. Murphy (2003), p. 83–90.

20. LP, IV, ii, nos. 4881, 5072; Murphy (2003), p. 105–106.

21. NA, SP 1/111, fo. 204; CSPSp, IV, i, nos. 228 (p. 360), 460 (p. 762); LP, XI, no. 1138; Murphy (2003), p. 122–124.

22. Murphy (2003), p. 142–143; Knecht (1994), p. 300. О передаче дома свидетельствует нотариальный акт, текст которого воспроизведен в NA, HCA 3/2.

23. HC, 1509–1558, III, p. 364–366; Harris (1997), p. 228–229, and n. 64. Свадьба состоялась не ранее 1 января 1534 г., когда Мэри Болейн была при дворе. См. NA, E 101/421/13.

24. Lisle Letters, II, no. 375.

25. Хотя оригинал письма Мэри последний раз видели в 1753г., оно было переписано и опубликовано Леонардом Говардом, бывшим служащим почтового ведомства, который получил повышение и стал придворным священником при Фредерике, принце Уэльском, старшем сыне Георга II. Опубликованное письмо стало сенсацией. Несмотря на репутацию плагиатора, переписчик не подделывал письма, и каждая строка в нем выглядит убедительно. См. Howard (1753), p. 525–527 [recte 493–5]. Версия, которая приводится у Wood (1846), II, p. 193–197, содержит ошибки. См. также: LP, VII, no. 1655; ODNB, s. v. “Howard, Leonard”.

26. Howard (1753), p. 525–526 [recte 493–4].

27. NA, C 54/418 (entry no. 18); LP, XVIII, i, no. 623 (66); HC, 1509–1558, III, p. 364–366.

28. LP, VII, nos. 1255, 1262, 1263, 1298, 1397, 1405; Parker (2019), p. 237.

29. SR, III, p. 492, 508–509; Lehmberg (1970), p. 201–205; Elton (1972), p. 263–292; Gray (2012), p. 56–84, 116–142, Приложение G.

30. NA, SP 1/R, fos. 2–5; BL, Cotton MS, Cleopatra F.II, fos. 131–135; Logan (1988), p. 658–667.

31. LP, X, nos. 137, 364; Hoyle (1995), p. 275–305; Bernard (2005), p. 244–276; Knowles (1959), p. 291–393. По поводу того, что Кромвель пользовался оттиском подписи Генриха, см. NA, SP 1/111, fos. 146–9v; BL, Cotton MS, Cleopatra E.V, fos. 298–300; Elton (1953), p. 261–2\86 и особенно p. 284, n. 4. Этот оттиск не был новым. Он впервые появляется в документах Суда Палаты прошений и среди распоряжений, скрепленных Большой печатью, применявшейся главным образом в циркулярах, относившихся к подготовке кампании короля во Франции весной 1512 г. Этот деревянный оттиск историки обычно называют «мокрая печать», чтобы не путать ее с сухой печатью, которая в 1545 г. была доверена Энтони Денни. См. Flannigan (2021), p. 267–281.

32. BL, Cotton MS, Vespasian F.XIII, fo. 197; Bodleian MS, Rawlinson D.777, fos. 50–52; Bapst (1891), p. 90–94; LP, VII, nos. 922 (16), 1291, 1416, 1437, 1507; CSPSp, V, i, no. 112; CAF, III, no. 7837.

33. Об инструкциях Шабо, которые еще предстоит найти, можно судить по ответам Генриха и сопутствующим документам. St. Pap., VII, p. 584–587; CSPSp, V, i, nos. 111–112, 114, 118, 127; LP, VII, nos. 1437, 1482, 1507, 1554; LP, VIII, no. 48; Le Laboureur (1731), I, p. 405–413; Decrue (1885), I, p. 230–232; Mackay (2018a), p. 199.

34. CSPSp, V, i, no. 127 (p. 376); LP, VIII, no. 48; Lisle Letters, II, nos. 290, 290a, 421.

35. CSPSp, V, i, no. 122; LP, VIII, no. 1.

36. BL, Cotton MS, Caligula E.II, fos. 208–209; Le Laboureur (1731), I, p. 405–413; St. Pap., VII, p. 587–590, 592–595, 596–599, 602–603; LP, VIII, nos. 174, 182, 189, 263, 336–337, 338 (даты указаны неверно), 339, 340, 341; CAF, III, no. 7473; Bapts (1891), p. 99–105.

37. Le Laboureur (1731), I, p. 412.

38. St. Pap., VII, p. 592–595, 596–599, 602–603, 608–615; LP, VIII, nos. 341, 501, 502, 543, 556, 557, 578, 666, 726, 750, 751, 760, 792, 793, 794, 826; CSPSp, V, i, nos. 156, 157, 170; Lisle Letters, II, no. 363; Mackay (2018a), p. 200–202.

39. NA, SP 1/92, fos. 169A–170; LP, VIII, nos. 760, 792, 823, 826, 909, 910, 1018; CSPSp, V, i, no. 170; Du Bellay, I, no. 237; CAF, III, no. 7834; Calais Chronicle (1846), p. 45; Herbert (1649), p. 382–384; Bapts (1891), p. 110–118.

40. LP, VIII, no. 826; CSPSp, V, i, no. 170.

25. Благочестие и развлечения

1. NA, SP 1/103, fo. 318.

2. Dowling (1990), p. 50.

3. Ibid., p. 51–52.

4. Ibid., p. 48–54.

5. Ellis, 3rd Series, II, p. 246–249. См. ibid., II, p. 249–270.

6. Dowling (1990), p. 50–51, 53–55.

7. Foxe (1570), II, p. 1198; Freeman (1995), p. 801–802.

8. Dowling (1990), p. 63.

9. BL, C.23.a.8; BL, C.18.c.9; Carley (1998), p. 261–272. Следующими фрагментами мы обязаны Carley (1998), p. 261–280; Carley (2000), p. lvi – lviii; Carley (2004a), p. 131–146; Carley (2004b), p. 124–133. См. также: Ives (1996), p. 239–245, 268–276. На обложках перевода Библии Лефевра, принадлежавшего Анне, выдержки из Библии напечатаны золотыми буквами.

10. CSPSp, V, ii, no. 43A (p. 91); LP, X, no. 699 (p. 290).

11. BL, Harleian MS 6561, fo. 2r – v; Carley (1998), p. 263, 272; Higman (2016), p. 157.

12. NECA, Percy MS 465; James (2021), p. 26–28; Higman (2016), p. 47. Эмблема сокола появляется в оформлении начальной буквы на fo. 23r, а якорь и армиллярная сфера на fo. 34r.

13. BL, Royal MS, 16 E.XIII; BNF, MS FF 12,795, fos. 166–176; Marot (1879), I, p. 66–76; Higman (2016), p. 93–98, 330; Mayer (1965), p. 286–303; Mayer (1986), p. 337–346. В рукописи BNF один из вариантов стихотворения приписывается Альманку Папийону, одному из молодых протеже Маро.

14. Считается, что стихотворение было сочинено специально для Анны, однако существуют и другие варианты с посвящениями Франциску, Маргарите, «благородным детям» короля и даже Карлу V. Анна была первой, кому было адресовано это стихотворение, однако, по-видимому, его переделывали по необходимости. BL, Royal MS, 16 E.XIII, fos. 1v, 14v–15v; Mayer (1986), p. 340–346; Ives (2004), p. 273–274.

15. Dowling (1990), p. 62.

16. Ibid., p. 62–63.

17. NA, SP 1/76, fo. 168; LP, VI, no. 613.

18. Schmid (2009), p. 115–116; Ascoli (1927), p. 235–236 (ll. 117–124).

19. NA, SP 1/103, fo. 321v; NA, PRO 31/9/145; LP, VI, no. 585.

20. Saunders (1951), p. 509; Sessions (1999), p. 175.

21. BL, Add. MS 17,492, цифровая версия доступна по ссылке https://www.bl.uk/manuscripts/Viewer.aspx?ref=add_ms_17492fs001r#.

22. Lerer (1997), p. 89–90.

23. Elyot (1533), p. 4.

24. Southall (1964), p. 142–150; Irish (2011), p. 83–107; Stamatakis (2012), p. 151–192; Sessions (1999), p. 175–177.

25. Southall (1964), p. 142–150; Baron (1994), p. 318–335; Remley (1994), p. 48–55. Несмотря на то что в процессе работы возникает заманчивое предположение о том, что некоторые фрагменты были написаны на бумаге не чернилами, а острым предметом вроде стило или шпильки, эти сохранившиеся следы, возможно, просто способ отметить отрывок в тексте или показать, что это отдельные строфы или строфы из другого произведения; вместе с тем это был способ передачи тайных посланий. См. Powell (2019), p. 37–53.

26. BL, Add. MS 17,492, fo. 2.

27. SHDM/Biographies, Приложение II; Ives (2004), p. 72–73.

28. BL, Add. MS 17,492, fos. 1, 6v–7, 22v, 65r – v, 81; Remley (1994), p. 48–51; Baron (1994), p. 328; SHDM/Biographies, Приложение II. Стихотворение, посвященное Шелтон, некоторые приписывают Томаск Клеру, а другие – Уайетту.

29. Bapts (1891), p. 138–144; Singer (1825), II, p. 20; Lerer (1997), p. 202; Warner (2013), p. 160, 195–199.

30. Powell (2016), p. 193–224; Rollins (1928), II, p. 82–85, 87, 91, 93, 189; Byrom (1932), p. 128; Nott (1816), I, p. xix; Bell (1854), p. 232–233, 235–236, 244–246; Warner (2013), p. 16–17.

31. Стихи Джорджа появились вновь в 1557 г. без указания имени автора в антологии английской поэзии Ричарда Тоттела «Сборник» (Miscellany), которую справедливо называют хранилищем «писем, любовных и жизненных историй двора Генриха». В ней содержится много стихов Уайетта и графа Суррея, о чем говорит полное название книги – «Песни и сонеты, написанные благородными лордом Генри Говардом, графом Сурреем, и другими» (Songs and Sonnets, written by the Right Honourable Lord Henry Howard late Earl [of] Surrey, and Other[s]).

32. Anon (1538), fo. 4r – v; Harington (1792), III, p. 286–287; BL, Add. MS 17,492, fos. 14v–15; Tottel (1557), fos. 33v–4. Современные издатели приписывают стихотворение Уайетту. См. Rebholz (1978), no. 109.

33. NA, E 36/120, fos. 53–65; LP, XI, no. 48 (1, 2); BL, Add. MS 17,492; SHDM/Biographies, Приложение II; Southall (1964), p. 142–150; Irish (2011), p. 83–107.

34. BL, Add. MS 17,492, fos. 59v, 63v. Третья сестра Шелтон по имени Энн вышла замуж за Эдмунда Нивета, старшего сына сэра Томаса Нивета и дочери 2-го герцога Норфолка, Мюриэл, который стал крупным землевладельцем в Норфолке и редко выезжал за пределы графства. См. HC, 1509–1558, II, p. 482–483.

35. Предположительно загадкой является ответ Анны на одно из стихотворений Уайетта:

См. BL, Add. MS 17,492, fos. 17v, 67v.

36. BL, Add. MS 17,492, fo. 67v; SHDM/Biographies, Приложение II; Ives (2004), p. 73.

37. Schmid (2009), p. 112; Ascoli (1927), p. 234 (ll. 52–58); Lowinsky (1969–1970), p. 3, 19, 28.

38. Mirabella (2012), p. 73–74.

39. Parkinson (1958), p. 118–122; Urkevich (2009), p. 176, 182. Картина находится в коллекции графа Гарраха в замке Рорау в Нижней Австрии.

40. NA, SP 1/76, fo. 168. Норрис был сокольничим как минимум с 1529 г. См. E 101/420/11, fo. 25.

41. BL, Cotton MS, Otho C.X, fo. 229r – v; Singer (1827), p. 452–453.

42. PPE, Henry, p. 15, 17, 18, 37, 38, 44, 46, 50, 78, 86, 98, 126, 150, 186, 227, 229, 232, 248, 265, 271, 272, 274, 275, 277, 278; Schmid (2009), p. 149; Ascoli (1927), p. 256–257 (ll. 789–794); Singer (1825), II, p. 30.

43. BL, Royal MS, 20 B.XXI (без нумерации); Carley (2004b), p. 130–133; Brigden (2012), p. 99–100; Blumenfeld-Kosinski (1994), p. 705–725. О Смитоне см. PPE, Henry, p. 11, 14, 18, 44, 53, 61, 73, 75, 78, 84, 86, 98, 100, 121. Вполне вероятно, что Томас Уайетт подарил рукопись Джорджу Болейну примерно в то время, когда тот женился на Джейн Паркер. На обратной стороне второго листа новый владелец написал: «Эта книга моя / Джордж Болейн 1526 год». Уайетт оставил несколько надписей на форзаце в конце книги. Рядом с инициалами JP (Джейн Паркер?) и испанским девизом «с готовностью служить» (исп. presto para servir) он трижды пишет forse (от итал. «может быть»). Далее, снова на итальянском, он добавляет ироничное замечание: «Мои слушатели, запомните хорошо: / все новое стирает прежний ход мыслей». Затем следует остроумный комментарий на французском: «Тот, кто является ослом, но мнит себя оленем, / перепрыгивая через канаву, вскоре узнает о себе всю правду». Также появляется надпись заглавными буквами на латыни: LAUDA: FINEM (от лат. «Воспевай конец»). Под ней на французском красуется девиз: Rien que d’etre (от фр. «Только быть»).

44. BL, Cotton MS, Otho C.X, fo. 225r – v; Singer (1827), p. 454–455; Singer (1825), II, p. 36–37; Lowinsky (1969–70), p. 17, 28.

45. LP, IV, iii, no. 6489; Sylvester (1959), p. 139–140.

46. Spanish Chronicle, p. 55–61.

47. NA, SP 1/76, fo. 168 (даты указаны неверно в LP, VI, no. 613, где отсутствует отрицание «не»); Ives (1976), p. 1–2; Thornton (2000), p. 195–216; BL, Royal MS, 7 F.XIV, fo. 100. Помимо того что Бреретон приобрел или унаследовал большие поместья, его престиж сильно возрос, когда он женился на Элизабет Сэвидж, овдовевшей дочери 1-го графа Вустера.

48. Brigden (2012), p. 173–176, 225–227, 292–293; Zell (1974), p. 213–215.

49. Irish (2011), p. 88–91; SHDM/Biographies, Приложение II. Автор проводит различие между BL, Add. MS 17,492, fos. 40–44 (восемь ранних стихотворений, написанных не позднее лета 1536 г.) и так называемой «тюремной лирикой» на fos. 26–30.

50. NA, E 36/120, fos. 53–55v; LP, XI, nos. 48 (1, 2), 147 (p. 64); Swinburne (1686), p. 12–13, 74–108; Irish (2011), p. 83–87.

51. LP, IV, iii, nos. 5729, 6489.

52. NA, E 36/120, fo. 53v.

53. NA, E 36/120, fo. 55; Lisle Letters, III, no. 735, and p. 441; Wriothesley (1875–1877), I, p. 49.

26. Дворцовые интриги

1. LP, IX, nos. 15, 696, 919, 947; Parker (2019), p. 237–245; Knecht (1994), p. 330–331.

2. NA, KB 8/7, Pt 1 (даты указаны неверно в LP, VIII, no. 609); Spelman (1976–1977), I, p. 56–57; LP, VIII, nos. 565, 566, 609; Harpsfield (1932), p. 229–230.

3. Van Ortroy (1893), p. 164; Harpsfield (1932), Приложение 1, p. 235.

4. KB 8/7, Pts 2–3; NA, SP 2/R, fos. 20–21; Harpsfield (1932), Приложение 3. Палмер, Сперт, Лоуэлл и Чембер идентифицированы с помощью PPE, Henry, p. 17, 22, 32, 33, 171, 267, 270; LP, VI, nos. 554, 841; LP, VIII, nos. 12, 816, 1148; LP, XII, ii, nos. 490, 783, 835, 852, 857, 1060 (p. 373); LP, XIII, i, no. 231; HC, 1509–1558 (1982), III, p. 54–56; ODNB (s. v. Spert, Sir Thomas). О Парнелле см. Guy (2008), p. 194, 204–205, 224.

5. BNF, MS Dupuy 373, fos. 101–104; BNF, MS FF 1701, fos. 185–190; BNF, MS FF 2832, fos. 191–193; BNF, MS FF 2960, fos. 64–70; BNF, MS FF 2981, fos. 44–45; BNF, MS FF 3969, fos. 63–67; BNF, MS FF 12,795, fos. 29–32; BNF, MS FF 16,539, fos. 30–33; Harpsfield (1932), Приложение 2; Schmid (2009), p. 154; Ascoli (1927), p. 259–260 (ll. 882–886).

6. Roper (1935), p. 86–96; Bodleian, Folio.Δ.624, разворот p. 392, 394; LP, VIII, nos. 666 (p. 251), 856, 858–859, 867, 886, 974; Derrett (1960), p. 214–223; Derrett (1964a), p. 449–477; Derrett (1964b), p. 5–19; Guy (2008), p. 258–263.

7. Camusat, II, fos. 27v–28v; LP, VIII, nos. 876, 909, 1115, 1116, 1117; LP, IX, nos. 15, 939, 940, 941, 944, 947.

8. CSPSp, V, i, no. 174 (p. 493); LP, VIII, no. 1106 (1); LP, IX, nos. 525, 555, 571; Starkey (1991), p. 118.

9. CSPSp, V, i, no. 184. Имя Сомера впервые появляется в записях 24 июня 1534 г. в связи с тем, что для него из королевского гардероба была заказана одежда. Он указан под именем Джон Сомер, однако, скорее всего, это ошибка. В NA, E 101/417/3 приводится полное описание всех предметов гардероба, которые соответствуют одежде Уилла Сомера на картине 1544 г. «Семья Генриха VIII». Сегодня картина является частью Британской королевской коллекции.

10. NA, E 101/421/13; Wriothesley (1875–1877), I, p. 43; LP, IX, nos. 271, 278, 326, 504 (2, 3, 6, 10), 729 (6, 7, 8, 16, 17, 18).

11. LP, IX, nos. 619, 620; NA, OBS 1419; Friedmann (1884), II, p. 200–201. Во время летней поездки по стране Генрих из-за вспышки чумы был вынужден отправиться вглубь Гемпшира. Посетив Винчестер, он решил сделать остановку в поместье Эдварда Сеймура в Элветеме и только потом вернуться в Виндзор. Возможно, все это не было простым совпадением.

12. Lisle Letters, II, no. 451.

13. BNF, MS FF 3014, fo. 98.

14. BNF, MS Dupuy 547, fo. 307; Camusat, II, fos. 21–23v; CAF, III, no. 8060; LP, IX, no. 437.

15. BNF, MS Dupuy 547, fos. 200–204; CSPSp, V, i, no. 213.

16. LP, IX, nos. 443, 594, 595, 696; LP, XIII, ii, no. 444.

17. Du Bellay, II, no. 290 (p. 140).

18. LP, IX, nos. 714, 812 (2), 836, 838, 848, 861, 875, 919, 969, 970, 980; LP, X, no. 282.

19. BL, Cotton MS, Vespasian F.XIII, fo. 244; LP, IX, nos. 836, 848, 875, 969, 980.

20. LP, VI, nos. 521, 837; MacCulloch (2018), p. 114. Кромвель занимал множество подобных должностей в герцогстве Ланкастерском, в госпитале Савой на Стрэнде и в многочисленных религиозных заведениях. См. LP, IX, nos. 478, 842.

21. NA, SP 1/78, fo. 50v; LP, VI, nos. 559, 917.

22. NA, SP 1/87, fo. 45; LP, VII, no. 1478.

23. Perrenot (1841–1852), II, p. 387–394; BNF, MS FF 5499, fos. 207–215, 215v–219; Du Bellay, II, nos. 251, 259; LP, IX, no. 269; CSPSp, V, i, nos. 213, 229, 235, 238, 239, 240, 243.

24. LP, X, no. 307 (2).

25. LP, IX, nos. 964 (p. 323), 1036, 1037, 1040; LP, X, nos. 28, 59, 60, 141 (p. 49–51); CSPSp, V, i, nos. 238 (p. 585–586), 246; CSPSp, V, ii, nos. 3, 4, 9 (p. 15–16); Fitzroy Inventory, p. 23–41.

26. LP, IX, no. 1036, p. 358; LP, X, no. 141, p. 51–52; CSPSp, V, ii, no. 9, p. 18–22; Hall (1809), p. 818.

27. LP, X, nos. 200, 282, 294, 351 (p. 134), 352; CSPSp, V, ii, nos. 21, 29, 35.

28. LP, X, nos. 199, 282, 351; CSPSp, V, ii, nos. 13, 29.

29. Baroni (1962), nos. 94, 97, 111, 113, 152, 161; Lestocquoy (1961), nos. 74, 77, 86, 89, 126, 134; LP, X, nos. 175, 187, 190, 228, 279, 315, 359, 443, 450, 697, 831.

30. NA, SP 70/7, fos. 3–13, especially fos. 4–5; CSPF, I, no. 1303; Brigden (2012), p. 286–287.

31. CSPSp, V, ii, no. 29 (p. 56); LP, X, no. 351 (p. 133). О неприязни между Кромвелем и Гардинером см. Merriman (1902), II, p. 19–20; MacCulloch (2018), p. 314.

32. LP, X, no. 351; CSPSp, V, ii, no. 29.

33. LP, X, nos. 430, 494; Du Bellay, II, no. 350; Knecht (1994), p. 330–332.

34. LP, X, nos. 495, 601 (p. 245); CSPSp, V, ii, no. 43, p. 84–85.

35. LP, X, no. 601; CSPSp, V, ii, no. 43. Оригинальные цитаты на французском языке приводятся в CSPSp, V, ii, p. 81–82; Friedmann (1884), II, notes topp. 226–227.

36. NA, SP 1/103, fos. 75–81. Черновики Скипа и донесение Томаса Райотсли о проповеди приводятся в NA, SP 6/1, fos. 7–14; NA, SP 6/2, fos. 1–3, 4–21v; NA, SP 6/6, fos. 43–55v; LP, X, no. 615 (1–5). See also Ives (1994a), p. 395–400; Bernard (1993), p. 13–18.

37. Marshall (1535b), sigs. Aii – Av. Подробнее о монограмме HA см. Marshall (1535a), титульный лист; STC, no. 15,988. См. также: Bernard (1993), p. 6.

38. BL, Royal MS, 18 C.VI, fos. 1–33; Elton (1974–92), II, p. 137–154; Elton (1973), p. 76.

39. BL, Cotton MS, Cleopatra E.IV, fos. 131–132; SR, III, p. 558–562, 575–578; Lehmberg (1970), p. 231–232; Fideler (1974), p. 283–284.

40. Lisle Letters, III, no. 650; BL, Cotton MS, Cleopatra E.IV, fos. 131–132; LP, X, no. 462, p. 190; Ives (1994a), p. 396–397; Ives (2004), p. 310.

41. Hoyle (2001), p. 79–80.

42. Ellis, 3^rd Series, III, p. 50–52; LP, XII, i, no. 786, p. 342–343; Dowling (1990), p. 57–58.

43. Чтобы более подробно изучить библейскую историю, см. Есфирь 3: 1–7: 10.

44. NA, SP 6/1, fo. 8v; CSPSp, V, i, no. 118, p. 346; LP, XI, no. 1244, p. 505; Ives (1994a), p. 399–400.

45. NA, SP 6/1, fos. 8v–9.

46. Thomas and Thornley (1938), p. 350–351.

47. AGR, MS Audience 379, fos. 1–15 (цитата из fo. 8); LP, X, nos. 575 (дата донесения Шапюи указана неверно), 688, 699; CSPSp, V, ii, nos. 40, 43A.

27. Падение в пропасть

1. Parker (2019), p. 246–256.

2. BNF, MS Dupuy 547, fos. 299–302; Camusat, II, fos. 155–157; Lisle Letters, III, no. 677; LP, X, nos. 597 (3, 4); 688, 699; Wriothesley (1875–1877), I, p. 35.

3. CSPSp, V, ii, no. 43A, p. 91–93; LP, X, no. 699; Friedmann (1884), II, p. 228–232 (оригинал на французском языке приведен в примечаниях).

4. CSPSp, V, ii, no. 43A, (p. 93–98, оригинал на французском языке приведен на p. 95); LP, X, no. 699; Friedmann (1884), II, p. 232–234; Ives (1992), p. 662–663.

5. BNF, MS Dupuy 547, fos. 299–300; Camusat, II, fos. 155–156.

6. Хотя не сохранилось никаких свидетельств о том, как прошла аудиенция, об условиях, предложенных де Кастельно, и реакции Генриха можно судить по обновленным инструкциям, которые получили Стивен Гардинер и сэр Джон Уоллоп, см. LP, X, nos. 725, 760. В сущности, им очень не повезло из-за того, что де Дентевиль оставался в Париже еще три дня, а потом почти две недели находился в Булони, сраженный болезнью. См. BNF, MS Dupuy 547, fos. 301v–302; Camusat, II, fo. 156v; CAF, III, no. 8421; CSPSp, V, ii, no. 55, p. 128, 129; LP, X, no. 759, p. 318.

7. CSPSp, V, ii, no. 43A, p. 98; LP, X, no. 699, p. 293.

8. LP, X, no. 752; CSPSp, V, ii, no. 47; Lisle Letters, III, no. 686.

9. BL, Cotton MS, Otho C.X, fos. 172–173v, 174–175, 229; BL, Cotton MS, Titus B.I, fos. 451–452v; BL, Cotton MS, Cleopatra E.IV, fo. 110; Lisle Letters, III, no. 703a, and p. 378–384; Lisle Letters, IV, no. 847; LP, VII, no. 1036 (дата указана неверно); LP, X, nos. 871, 1134 (1–4), 1150; Ives (1972), p. 175–176; Ives (1992), p. 659–661; Clark (2018), p. 126–127.

10. NA, SP 1/91, fo. 65; LP, VII, no. 1554 (позднее исправлено в LP, VIII, p. 570); LP, VIII, no. 356. Ссора между Фрэнсисом Брайаном и Джорджем Болейном началась со спора об опеке, которую Брайан продал сэру Эндрю Виндзору. Эта сделка затронула имущественные интересы семьи Фортескью из Понсборна в Хартфордшире. Болейны состояли в дальнем родстве с Фортескью, а Брайан в 1522г. женился на Филиппе, дочери и наследнице Хамфри Спайса из Блэк-Нотли в Эссексе, которая была вдовой Джона Фортескью из Понсборна. См. NA, C1/917/57–9; LP, III, ii, no. 2145 (8); SR, III, p. 264; Fortescue (1869), II, p. 152, 156, 165, 170, 254; ODNB, s. v. “Bryan, Sir Francis”.

11. LP, VIII, no. 174 (p. 61); LP, X, nos. 715, 752, 753; CSPSp, V, ii, no. 47, p. 106; Le Laboureur (1731), I, p. 412.

12. LP, X, no. 725; St. Pap, VII, p. 684–686.

13. LP, X, no. 752; CSPSp, V, ii, no. 47.

14. CSPSp, V, ii, nos. 47, 48; LP, X, nos. 736, 752, 782; Lehmberg (1977), p. 1.

15. Lisle Letters, III, nos. 680, 683, 684, 685, 686, 687.

16. BNF, MS Dupuy 547, fos. 303–306; Camusat, II, fos. 14v–17; LP, X, no. 759.

17. BL, Cotton MS, Vitellius B.XIV, fos. 162–172v; LP, X, nos. 666, 670; Friedmann (1884), II, p. 210–211.

18. CSPSp, V, ii, no. 55 (p. 125).

19. CSPSp, V, ii, no. 47; LP, X, no. 752.

20. BL, Cotton MS, Otho C.X, fo. 225v; Singer (1827), p. 454–455.

21. BL, Cotton MS, Otho C.X, fos. 225v, 228v; Singer (1827), p. 454–455, 457; Amyot (1831), p. 64. Заметки и стенограммы Страйпа приводятся у Strype (1822), I, i, p. 431–436. Айвз ошибочно утверждает, что Смитон не был доставлен в Тауэр до 6 часов утра понедельника. Он ссылается на Bodleian, Folio.Δ.624, разворот p. 385, однако эта запись относится к Анне. См. Ives (2004), p. 326, 416, n. 35. По поводу предыстории, рассказанной Константином, см. Guy (2008), p. 197–198. К его версии падения Анны следует относиться с осторожностью. Оригинал документа (Amyot [1831], p. 56–78) никто никогда не видел, существовала лишь переписанная копия, которую Амио получил от Джона Пейна Кольера, журналиста, театрального критика и псевдоспециалиста по Шекспиру, известного неоднозначной репутацией.

22. Spanish Chronicle (1889), p. 60–61.

23. BL, Cotton MS, Otho C.X, fo. 229; Singer (1827), p. 452.

24. Lisle Letters, III, nos. 689, 690.

25. NA, SP 70/7, fo. 7r – v; CSPF, I, no. 1303, p. 527.

26. Wriothesley (1875–1877), I, p. 35; Schmid (2009), p. 135; Ascoli (1927), p. 247 (ll. 504–506).

27. Hall (1809), p. 819; Stow (1580), p. 1006; Amyot (1831), p. 64.

28. Schmid (2009), p. 134; Ascoli (1927), p. 247 (ll. 490–496).

29. BL, Cotton MS, Otho C.X, fo. 228v; Singer (1827), p. 456.

30. Stow (1580), p. 1006; Wriothesley (1875–1877), I, p. 36; CSPSp, V, ii, no. 48; LP, X, no. 782.

31. Bodleian, Folio.Δ.624, разворот p. 385; Stow (1580), p. 1006; Wriothesley (1875–1877), I, p. 36.

32. NA, SP 1/103, fo. 215; LP, X, no. 785. Цель Балкли состояла в том, чтобы дать возможность брату заявить о правах на свою долю, поскольку вокруг имущества Болейнов, словно стервятники, собралось уже немало претендентов.

33. CSPSp, V, ii, no. 48; LP, X, no. 782.

34. Письмо Бейнтона заканчивается следующими словами: «королева твердо отстаивала свое мнение, что она [неразборчиво], в чем, как я думаю, можно верить, что она [неразборчиво] двое других». BL, Cotton MS, Otho C.X, fo. 209v; Singer (1827), p. 458–459.

35. Amyot (1831), p. 64.

36. Merriman (1902), II, p. 12; Lisle Letters, III, no. 694; Amyot (1831), p. 65 (где в словах «четверг перед Майским днем» допущена ошибка, поскольку на самом деле имеется в виду «четверг после Майского дня»); Bodleian, Folio.Δ.624, разворот p. 384; LP, X, nos. 865, 909; BL, Harleian MS 78, fo. 12; Muir (1963), p. 201. См. также: Friedmann (1884), II, Приложение F, p. 348–349. Генри Нивет, который служил в личных покоях, был младшим братом Эдмунда. Кромвель позаботился о том, чтобы его освободили в течение нескольких дней. См. LP, X, nos. 865, 870, 871; Lisle Letters, III, no. 695; NA, E 101/420/1, no. 8.

37. BL, Cotton MS, Otho C.X, fo. 229r – v; Singer (1827), p. 452–453.

38. BL, Cotton MS, Cleopatra E.IV, fo. 110; LP, X, nos. 865, 1256 (39); Muir (1963), p. 201; LP, XIII, i, no. 981 (2), [14]; Lisle Letters, III, no. 6943.

39. Lisle Letters, III, nos. 694, 695.

40. Lisle Letters, IV, no. 846; Robison (1984), I, p. 193–194. Пейдж вернулся в должности шерифа Суррея через несколько месяцев.

41. NA, SP 1/103, fos. 251, 266, 278; NA, SP 1/104, fos. 165, 166; NA, SP 3/13, fo. 46; LP, X, nos. 819, 840, 1131, 1135; LP, XI, no. 107; BL, Royal MS, 20 B.XXI (без нумерации); Nichols (1857), I, p. xxx– xxxi; Bryson (2001), p. 11, 49; Brigden (2012), p. 280–281. Пейдж породнился с Сеймурами, женившись на Элизабет Стэнхоуп (в девичестве Буршье), матери Энн Стэнхоуп, на которой Сеймур был женат вторым браком.

42. Singer (1825), p. 35; LP, X, no. 1256 (8, 29); LP, XI, no. 1024; Thornton (2000), p. 204–210; Ives (1976), p. 36–41; Ives (1992), p. 651–662; Ives (2004); p. 347–348.

43. BL, Cotton MS, Otho C.X, fos. 209v–210; Singer (1827), p. 458.

44. NA, SP 1/87, fo. 35; LP, VII, no. 1446 (дата указана неверно); MacCulloch (2018), p. 316.

45. Merriman (1902), II, p. 12.

46. Schmidt (2009), p. 126–128; Ascoli (1927), p. 242–243 (ll. 339–374); BL, Lansdowne MS 105, no. 6 (fo. 19r – v); Pocock (1870), II, p. 574–575; Ives (1972), p. 176; Ives (1992), p. 656, 658; Clark (2018), p. 126; Bernard (2010), p. 151–160.

47. Lisle Letters, III, no. 703a; Lisle Letters, IV, no. 847.

48. NA, SP 1/103, fo. 252; LP, X, nos. 820, 870.

49. Lisle Letters, III, no. 695; LP, I, ii, no. 3348 (p. 1409); LP, IV, i, no. 895 (p. 392); PPE, Henry, p. 97, 112, 168; NA, E 179/69/27; NA, E 179/69/28; BL, Add. MS 71,009, fo. 40v; Ives (2004), p. 328, 417, n. 51.

50. Lisle Letters, II, no. 260.

51. LP, X, nos. 1010, 1015 (21); BL, Add. MS 71,009, fos. 37–44 (особенно fo. 42r – v); BL, Cotton MS, Vespasian, F. XIII, fo. 199; Ellis, 1^st Series, II, p. 67–68.

52. Lisle Letters, III, nos. 846, 846a.

53. NA, KB, 8/8; Wriothesley (1875–1877), I, p. 189, 196; NA, SP 1/105, fo. 5; NA, SP 1/110, fo. 28; NA, SP 1/112, fos. 162–163; NA, SP 1/125, fo. 1; BL, Cotton MS, Vespasian F.XIII, fo. 162; LP, XI, nos. 17, 202 (3), 926, 1277; LP, XII, ii, nos. 580, 722. Краткие записи в календаре не передают тона писем.

28. Слушания начинаются

1. Sylvester (1959), p. 179.

2. Lisle Letters, III, no. 698.

3. NA, SP 1/103, fo. 269; LP, X, no. 843.

4. CSPSp, V, ii, no. 55 (p. 131), где приводится оригинал на французском языке.

5. BL, Cotton MS, Otho C.X, fos. 225, 228v, 229v; Strype (1822), I, i, p. 435–436; Singer (1827), p. 453, 454, 457; Beer (2018b), p. 44.

6. NA, SP 1/130, fo. 121; NA, STAC 2/15/213–28; NA, STAC 2/25/52; NA, STAC 2/26/127; LP, VII, nos. 497, 923 (p. 345); LP, X, no. 1091; LP, XII, ii, no 1060, p. 374; LP, XIII, i, no. 586; LP, XV, no. 436 (48); HEH, Ellesmere MS 2652, fo. 14; BL, Add. MS 71,009, fo. 42v; SR, III, p. 433–434; Fortescue (1869), II, p. 156, 170, 254; Parker (1983), no. 51.

7. BL, Cotton MS, Otho C.X, fos. 225, 228v; Singer (1827), p. 454, 457.

8. BL, Cotton MS, Otho C.X, fo. 229; Singer (1827), p. 451.

9. BL, Cotton MS, Otho C.X, fo. 228v, 229; Singer (1827), p. 451–452, 456.

10. BL, Cotton MS, Otho C.X, fo. 229; Singer (1827), p. 451–452; Stow (1580), p. 1006; Wriothesley (1875–1877), I, p. 36.

11. BL, Cotton MS, Otho C.X, fo. 229r – v; Singer (1827), p. 452–453.

12. BL, Cotton MS, Otho C.X, fos. 228v, 229; Singer (1827), p. 452, 456–457.

13. BL, Cotton MS, Otho C.X, fos. 225v; Singer (1827), p. 455.

14. BL, Cotton MS, Otho C.X, fos. 225r – v, 229r – v; Singer (1827), p. 452–453, 454–455.

15. BL, Cotton MS, Otho C.X, fos. 228v, 267v; Singer (1827), p. 457; LP, X, nos. 835, 908, 942.

16. Lisle Letters, III, no. 695; Schmid (2009), p. 50; Ascoli (1927), p. 257 (ll. 801–808); BL, Cotton MS, Otho C.X, fo. 225; Singer (1827), p. 453–454.

17. CSPSp, V, ii, no. 55 (p. 128).

18. BL, Cotton MS, Otho C.X, fo. 230r – v; Cox (1846), p. 323–324; LP, X, no. 792.

19. CSPSp, V, ii, nos. 54 (p. 121), 55 (p. 125–128); LP, X, nos. 908 (p. 378), 909.

20. BL, Cotton MS, Otho C.X, fo. 228v; Singer (1827), p. 456–457.

21. BL, Cotton MS, Otho C.X, fos. 225, 228v; Singer (1827), p. 454, 456; LP, XI, no. 381.

22. BL, Cotton MS, Otho C.X, fos. 225, 228v; Singer (1827), p. 454, 456.

23. BL, Cotton MS, Otho C.X, fo. 232r – v; BL, Hargrave MS 225, fos. 40v–42; BL, Stowe MS 151, fo. 1; BL, Harleian MS 1323, fo. 35; BL, Harleian MS 4031, fo. 15v; BL, Add. MS 22,587, fo. 22. Напечатано у Herbert (1649), p. 382–384; Scrinia Sacra (1654), p. 9–10; Burnet (1820), I, ii, p. 225–226; Savage (1949), p. 53–56. Полный анализ приводится у Smith (2018), p. 86–116.

24. Об этом не пишут ни Джон Фокс в жизнеописании Анны в «Деяниях и памятниках», ни Уильям Кемден, ни антиквар и историк Елизаветы Джон Стоу.

25. Герберт имел доступ к собранию государственных бумаг Генриха VIII в Уайтхолле и к библиотеке сэра Роберта Коттона, находившейся сначала в Ламбете, потом в Эшбернем-хаусе, а сегодня в Британской библиотеке. Неизвестно, откуда Коттон получил это письмо. Он умер в 1631 г., и по-прежнему неясно, попало ли оно в его библиотеку до его смерти или было позже добавлено его сыном. Наиболее достоверный текст приложен к одной из рукописей из собрания Коттона, и известно, что Герберт обращался к ней в 1636 г. Во время пожара в Эшбернем-хаусе пострадала копия этого документа, которая была сделана в 1714 г. Гилбертом Бернетом, о чем свидетельствует примечание, написанное на следующем листе. См. BL, Cotton MS,Otho C.X, fo. 233v; Smith (2018), p. 96; Tite (2013), p. 154.

26. Herbert (1649), p. 382–384.

27. BL, Cotton MS, Otho C.X, fo. 232v.

28. В случае восстаний, мятежей и прочих беспорядков или при подготовке к судебным процессам государственного масштаба, которые (обычно) проходили в Уайтхолле или в Гилдхолле в Лондоне, созывались специальные комиссии. Подписи короля не требовалось, было достаточно санкции Одли. См. Wriothesley (1875–1877), I, p. 189–191, 205; NA, KB 8/8–9; NA, C193/3, fo. 76v; DKR, 3rd Report, Приложение II; LP, X, no. 848 (1, 6).

29. Здесь и далее все детали судебных процессов приводятся по NA, KB 8/8–9; полную расшифровку можно посмотреть у Wriothesley (1875–1877), I, p. 189–226. См. также: DKR, 3rd Report, Приложение II; LP, X, no. 876.

30. Ives (1992), p. 653–664; Baker (2022), II, p. 222–226.

31. NA, SP 3/12, fo. 64; Lisle Letters, IV, no. 845a.

32. В 1341г. Эдуард III узнал о неправомерных действиях главного судьи Уиллоуби «из молвы и возмущения нашего народа, а также из разных петиций, поданных нам и нашему совету», что послужило причиной судебного процесса над ним. См. CW, X, p. 121; Thorne (1977), II, p. 398; Plucknett (1942), p. 60–61, 63–68; Harris (1995), p. 191–203.

33. Schmid (2008), p. 145–148; Ascoli (1927), p. 254–255 (ll. 717–776).

34. Wriothesley (1875–1877), I, p. 204–205; LP, VI, no. 728 (дата указана неверно); Ives (2008), p. 339.

35. CSPSp, V, ii, no. 55, p. 125–126; LP, X, no. 908, p. 377–378; Spelman (1976–1977), II, p. 71. О процедурах, принятых при рассмотрении дел о государственной измене, см. Elton (1972), p. 293–326.

36. NA, KB 8/8; KB 29/169, m. 7v; Wriothesley (1875–77), I, p. 198 (текст на латыни приводится с ошибками); Spelman (1976–1977), I, p. 70–71. См. также: Elton (1972), p. 386.

37. CSPSp, V, ii, no. 55, p. 125; LP, X, no. 908, p. 377; Wriothesley (1875–1877), I, p. 36.

38. Lisle Letters, III, no. 695.

29. Сокол пойман

1. Wriothesley (1875–1877), I, p. 214; CSPSp, V, ii, no. 55 (p. 125); Friedmann (1884), II, p. 275; Fonblanque (1887), II, p. 438.

2. Wriothesley (1875–1877), I, p. 37; Bodleian, Folio.Δ.624, разворот p. 385; Baker (2003), p. 520–521; CSPSp, V, ii, no. 55 (p. 125); LP, X, nos. 908 (p. 377), 956.

3. Baker (2003), p. 520–1; Harris (1986), p. 196–197.

4. Merriman (1902), II, p. 21.

5. CSPSp, V, ii, no. 55; LP, X, no. 908; Amyot (1831), p. 65–66; Lisle Letters, III, nos. 695, 698, 770, 845a, 846, 847; Spelman (1976–1977), I, p. xvii – xxxii, 70–71. Бернет утверждает, что видел оригинальные записи Спелмана, «написанные его собственной рукой»: Burnet (1820), I, i, p. 305–307.

6. Будучи герольдом, Райотсли знал изнутри особенности работы суда лорд-стюарда. Wriothesley (1875–1877), I, p. 37–40; Hall (1809), p. 819.

7. Тернер был избран главой колледжа Корпус-Кристи в 1688 г. и, будучи оксфордским ученым с большими амбициями, стал называть себя на французский манер Турнер.

8. Bodleian, Folio.Δ.624, разворот p. 385; Burnet (1820), I, i, p. 306. Записи Тернера, испещренные его собственными комментариями, перемежаются со страницами из книги Герберта (1649). О том, как Стоу получил доступ к журналу Энтони Энтони, см. Stow (1580), оборотная сторона титульной страницы.

9. BNF, MS Dupuy 373, fos. 111v–112. Де Карль является наиболее вероятным автором второго, более короткого стихотворения, посвященного смерти Рочфорда. См. BMS, MS 202, fos. 137v–140v, and Ascoli (1927), p. 274–278. Связь, существующая между некоторыми строками второго стихотворения и примечаниями в рукописи Дюпюи, позволяет предположить, что де Карль был автором обоих. Определенное сходство обнаруживается в том, как передана речь Анны на эшафоте в первом стихотворении и в примечаниях.

10. Тот факт, что, несмотря на меры, предпринятые Кромвелем, некоторым иностранцам удалось проникнуть на место казни Анны, позволяет предположить, что среди них мог оказаться де Карль или кто-то из его соотечественников. См. Bodleian, Folio.Δ.624, разворот p. 384.

11. [Bentley] (1831), p. 260–265; BL, G.6122; BL, 10806.b.51; Hamy (1898), p. ccccxxxi – ccccxxxvi. Полное название итальянского бюллетеня, напечатанного в Болонье, выглядит так: Il successo in la morte della Regina de Inghilterra: con il consenso del Consiglio di S. M. y la morte di Quattro gran Baroni del Regno consentienti al delitto commesso da essa Regina on el proprio Fratello. Текст оформлен в виде письма из Лондона.

12. Gachard (1885), I, p. 17, n. 1; LP, X, no. 911 (1, 2); Froude (1861), p. 116–117.

13. NA, C 193/3, fo. 80.

14. Wriothesley (1875–1877), I, p. 37, 38, 213–218; Bodleian, Folio.Δ.624, разворот p. 385.

15. С точки зрения Хейлза такой обмен подарками мог рассматриваться как «проявление преступного намерения» «совершить посягательство» на жизнь короля, что с 1351 г. по закону расценивается как государственная измена.

16. CSPSp, V, ii, no. 55, p. 125–126, оригинальный текст на французском; LP, X, no. 908, p. 377–378. Правильная пунктуация и перевод представлены в Lisle Letters, III, p. 363, n. 3.

17. Spelman (1976–1977), I, p. 71; SR, III, p. 473–474.

18. Spelman (1976–1977), I, p. 71.

19. Там же; Burnet (1820), I, i, p. 307; Ives (2004), p. 330.

20. HC, 1509–1558, III, p. 500–502.

21. Burnet (1820), I, i, p. 307.

22. Ibid., p. 314.

23. Wriothesley (1875–1877), I, p. 38–39; Bodleian, Folio.Δ.624, разворот p. 385; CSPSp, V, ii, no. 55, p. 125–126; LP, X, 908, p. 377–378; Ives (2004), p. 340.

24. Bodleian, Folio.Δ.624, разворот p. 385; Stow (1580), p. 1007.

25. Де Карль в стихотворении меняет последовательность процессов над Анной и Джорджем в целях создания драматического эффекта.

26. CSPSp, V, ii, no. 55, p. 126, оригинальный текст на французском представлен у Friedmann (1884), II, p. 277, n. 1; LP, X, no. 908, p. 378.

27. Schmid (2009), p. 156–157; Ascoli (1927), p. 261 (ll. 947–950).

28. Friedmann (1884), II, p. 278.

29. Wriothesley (1875–1877), I, p. 38; Bodleian, Folio.Δ.624, разворот p. 385.

30. Райотсли, Шапюи, Спелман, Энтони Энтони, Стоу, де Карль, Константин и Хьюси об этом не упоминают.

31. NA, KB, 8/9; Wriothesley (1875–1877), I, p. 38, 223.

32. Spelman (1976–1977), I, p. 71; Bodleian, Folio.Δ.624, разворот p. 385.

33. CSPSp, V, ii, no. 55, p. 126–127, оригинальный текст на французском представлен у Friedmann (1884), II, p. 278, n. 1; LP, X, no. 908, p. 378; Schmid (2009), p. 160; Ascoli (1927), p. 263 (ll. 1001–1014).

34. NA, KB 8/9; Wriothesley (1875–1877), I, p. 223–224. В материалах судебного заседания говорится, что Перси упал в обморок после того, как был оглашен приговор Анны, хотя обычно такого рода факты там не упоминались.

35. Wriothesley (1875–1877), I, p. 223–224.

36. LP, X, no. 908, p. 378; LP, V, ii, no. 55, p. 126.

37. NA, KB 8/9; LP, VIII, no. 826; LP, X, no. 876; CSPSp, V, i, no. 170.

38. LP, V, ii, no. 55, p. 126; LP, X, no. 908, p. 378; Wriothesley (1875–1877), I, p. 39.

39. Schmid (2009), p. 154; Ascoli (1927), p. 259–260 (ll. 882–886).

40. Mackay (2018a), p. 116, 188; Ives (2004), p. 341–342.

41. LP, V, ii, no. 55, p. 126; LP, X, no. 908, p. 378.

42. NA, KB 8/9; Wriothesley (1875–1877), I, p. 39, 224; LP, V, ii, no. 55, p. 126; LP, X, no. 908, p. 378.

43. Schmid (2009), p. 153; Ascoli (1927), p. 259 (ll. 861–864).

44. Amyot (1831), p. 66.

45. [Bentley] (1831), p. 261–262.

46. BL, Harleian MS 283, fo. 134; Singer (1827), p. 460; Ellis, 1^st Series, II, p. 62–63; Starkey (2004), p. 580–581.

47. BL, Cotton MS, Otho C.X, fo. 224; Hearne (1716), p. 113.

48. BL, Harleian MS 283, fo. 134.

49. Там же; NA, SP 1/103, fo. 30; LP, X, no. 902 (дата указана неверно). Правильную дату см. LP, X, p. 644.

50. BL, Harleian MS 283, fo. 134.

51. Spelman (1976–1977), I, p. 59; NA, SP 1/103, fo. 30. Письмо Кромвеля утеряно, но о его содержании можно судить по ответу Кингстона.

52. NA, SP 1/103, fo. 30.

53. NA, C 193/3, fo. 80. Спелман, Райотсли и Хьюси тоже утверждают, что Смитон был казнен на Тауэрском холме, но этот факт периодически вызывает сомнения. См. Spelman (1976–1977), I, p. 59; Wriothesley (1875–1877), I, p. 39; Lisle Letters, III, no. 698.

54. Надпись была вырезана на западной стене главной камеры на первом этаже башни Бошана под более развернутой надписью, которая появилась в 1581 г. См. Ives (2004), p. 364, 424.

55. NA, SP 1/103, fo. 280v; LP, X, no. 869.

56. Николас Уоттон и Джон Барбор, два преуспевающих церковных законника, были уполномочены представлять Анну в суде, а адвокатом со стороны Генриха был назначен доктор Ричард Сампсон. За процессом внимательно следили Кромвель, Одли, герцог Саффолк, Фицуильям и Паулет. Уоттон и Барбор были ставленниками Генриха. См. Friedmann (1884), II, p. 289–90, Приложение G, p. 351–355.

57. Wilkins (1737), III, p. 803–804; Spelman (1976–1977), I, p. 59; Wriothesley (1875–1877), I, p. 41, n. 1; LP, X, nos. 896, 909. Райотсли, который тоже в качестве аргумента приводил наличие предварительного брачного договора между Анной и Перси, ошибочно сообщает, что слушание проходило после полудня. Другие указывали в качестве причины на связь Генриха с Мэри Болейн. См. Friedmann (1884), II, p. 289–290, Приложение G, p. 351–355.

58. Lisle Letters, III, no. 698; Schmid (2009), p. 165–166; Ascoli (1927), p. 266–267 (ll. 1115–1124); Amyot (1831), p. 65.

59. Calais Chronicle (1846), p. 46; BNF, MS Dupuy 373, fo. 111v. Подтверждение см. в Wriothesley (1875–1877), I, p. 39–40; Lisle Letters, III, no. 770; [Bentley] (1831), p. 262–263; Amyot (1831), p. 65.

60. BNF, MS Dupuy 373, fo. 111v; Chronicle of Calais (1846), p. 46–47; Wriothesley (1875–1877), I, p. 39–40; NLW, MS 3054D, vol. 2, fo. 511; Carley (1998), p. 277, n. 43; CSPSp, V, ii, no. 55, p. 128; LP, X, no. 908, p. 379. См. также: Schmid (2009), p. 163–165; Ascoli (1927), p. 265–266 (ll. 1076–1114).

61. CSPSp, V, ii, no. 55 (p. 128); LP, X, no. 908 (p. 379).

Эпилог

1. Rebholz (1978), no. 197.

2. Lisle Letters, IV, no. 848a.

3. Lisle Letters, III, no. 713.

4. NA, SP 60/3, fos. 38–39, 40, 46–47, 57, 59–60, 73; St. Pap., II, p. 315–316, 316–318, 318–321, 330–331.

5. LJ, I, p. 84.

6. SR, III, p. 655–656.

7. Ibid., p. 955–958; Guy (2013), p. 91–98.

8. SR, III, p. 657–668; Wriothesley (1875–1877), I, p. 53. Член Тайного совета Роберт Рэдклифф, граф Сассекс, один из четверки тех, кто в 1527г. организовал заговор с целью устранения Екатерины и свержения Уолси, поддержал кандидатуру Фицроя как главного наследника. Он заявил, что, если выбирать между незаконнорожденной дочерью и незаконнорожденным сыном, «в наследовании короны следует отдать предпочтение мужчине». См. CSPSp, V, ii, no. 61 (p. 139).

9. Wriothesley (1875–1877), I, p. 53.

10. Кромвель в письме Стивену Гардинеру характеризует Джейн как «самую добродетельную и самую настоящую благородную даму на свете, которая отличается от другой как день от ночи». См. BL, Add. MS 71,009, fo. 37v; Merriman (1902), II, p. 21.

11. St. Pap., I, p. 552; LP, XI, no. 1250.

12. Lisle Letters, IV, nos. 895, 896, 900.

13. BNF, MS FF 2997, fo. 3; BL, Add. MS 71,009, fos. 37–44v.

14. Griffey (2020), p. 188, 193–194; Guy (2004), p. 353–370.

15. Walker (2002), p. 2–3; Lexton (2015), p. 222–241.

16. CSPSp, V, ii, no. 55 (p. 125); LP, X, no. 908 (p. 377).

17. BL, Add. MS 25,114, fo. 267; LP, XII, ii, no. 78; Harmer (1937), p. 1–160; Harmer (1939), p. 443–474. Лионская версия появилась под названием Epistre contenant le proces criminel faict а l’encontre de la royne Anne Boullant d’Angleterre: BNF, Res.YE.3668; BL, 11474.a.14. Фальшивый текст, который приписывается Антуану де Креспену, сеньору де Миэрну, представляет собой искаженный оригинал де Карля. BMV, MS 419, fos. 1–26. Де Креспен – вымышленное лицо. См. Harmer (1937), p. 132–133; Ascoli (1927), p. 1–32. Недавние попытки представить де Креспена подлинным автором встречаются у Weir (2009), p. 219, 242–243, 245–246, 262, 266–267.

18. AGR, MSS Divers, 174/4; LP, X, no. 965.

19. CSPSp, V, ii, no. 55 (p. 127); LP, X, no. 908 (p. 378); Amyot (1831), p. 64; Wriothesley (1875–1877), I, p. 39, 41; Friedmann (1884), II, p. 276, 294.

20. Singer (1827), p. 445–446.

21. St. Pap., V, p. 58, 62; LP, XI, nos. 994, 1373, 1396; Wood (1846), II, p. 288–291.

22. Lisle Letters, IV, no. 902; Wriothesley (1875–1877), I, p. 54.

23. Ellis, 3rd Series, III, p. 136–138; BL, Add. MS 71,009, fo. 42; SR, III, p. 680–681; LP, XI, no. 294 (дата указана неверно); Lisle Letters, IV, p. 181.

24. Генрих заплатил за поминальные мессы по Томасу Болейну из чувства долга; LP, XIV, ii, no. 781, (p. 309). Данные о похоронах матери Анны Болейн взяты из NA, SP 3/12, fo. 42; Lisle Letters, V, nos. 1137, 1139.

25. Fox (2007), p. 291–314.

26. Wriothesley (1875–1877), I, p. 52; Logan (1988), p. 658–667; MacCulloch (2018), p. 363–371, 410–421, 448–452, 492–493, 515–516, 524–525, 542–543.

27. Ellis, 3^rd Series, III, p. 77; Brigden (2012), p. 536–548.

28. ODNB, s. v. “Howard, Mary, Duchess of Richmond”.

29. NA, PROB 11/30/376; NA, SP 1/233, fo. 36; LP, XXI, i, no. 1426; LP, XXI, ii, no. 332 (91); Blomefield (1739–1775), III, p. 62; Sessions (1999), p. 301–304. Мэри Шелтон, скончавшаяся в 1571 г., застала скандальную историю вокруг смерти Эми Робсарт, которая сломала шею и получила две глубокие раны черепа после загадочного падения с лестницы в Камнор-плейс неподалеку от Оксфорда. См. Skidmore (2010), p. 203–306, 377–378. Шелтон подала иск против старшего брата Клер в канцлерский суд, когда он опротестовал завещание: NA, C1/1156/33.

30. Aylmer (1559), sig. [B4v].

31. The Chequers Trust.

32. Schmid (2009), p. 160; Ascoli (1927), p. 263 (ll. 1001–14). Как и в других местах, мы поправили перевод, чтобы лучше отразить смысл французского оригинала.

33. CSPSp, V, ii, no. 61, p. 137–138, где сохранен язык французского оригинала.

34. Schmid (2009), p. 124; Ascoli (1927), p. 241 (ll. 281–287). Biens в этом контексте означает «земные блага», а не просто «имущество».

35. Текст одной надписи едва читается: «Моя дорогая племянница Джоанна, я прошу тебя молиться за твою тетю словами этой молитвы / Элизабет Ширли»: Замок Хивер, Hore beate Marie virginis ad usum… Sarum, sig. hiii. См. McCaffrey (2021a): https://www.the-tls.co.uk/articles/inscriptions-discovered-in-a-book-owned-by-anne-boleyn-essay-kate-e-mccaffrey

36. Hurren (2013), p. 67.

37. Rebholz (1978), no. 123. См. также: Brigden (2012), p. 274–276.

38. Lisle Letters, III, no. 798.

Приложение 1. Дата рождения Анны Болейн

1. Camden (1615), p. 12–13.

2. NA, SP 12/264, fos. 186–187.

3. Blacker (1890), p. 665–666; BL, Harleian MS 1,233, fo. 8.

4. The Queen’s College, Oxford, MS 71, fos. 8, 40, 44. Авторы благодарят доктора Мэттью Шоу, библиотекаря Королевской библиотеки, и его коллег за предоставленные фото рукописи MS 71. По традиции, существовавшей в те времена в геральдической палате, Джордж Болейн, будучи наследником мужского пола и потому обладавший неоспоримым правом наследования, назван первым в роду в соответствии с правом первородства.

5. О современных противоречиях по этому поводу см. Round (1886), p. 12–23; Paget (1981), p. 163–164; Ives (2004), p. 14–17. Старки (Starkey (2004), p. 258) согласен с Айвзом и Пэджетом, однако он сдвигает даты рождения примерно на год позже. Уорник возражает и поддерживает точку зрения Кемдена, утверждая, что Анна была старшей дочерью и родилась в 1507 г.: Warnicke (1985a), p. 942.

6. NA, SP 1/105, fos. 5–6; Ellis, 3^rd series, III, p. 22–23.

7. Stephenson (1926), p. 236, 251.

Приложение 2. Источники сведений о перемещениях Анны Болейн во Франции

1. Michaud and Poujoulat (1836–1839), V, p. 85–93.

2. Orth (1982), p. 55–66.

3. Ives (2004), p. 30–31.

4. Barrillon (1897–1899), I, p. 56–327; ibid., II, p. 1–191; см. Библиографию.

Приложение 3. Источники сведений о судебных процессах над Джорджем и Анной Болейн

1. NA, KB, 8/9; Wriothesley (1875–1877), I, p. 37–39, 207–224; Spelman (1976–1977), I, p. 71; CSPSp, V, ii, no. 55, p. 125–127; LP, X, no. 908, p. 377–378.

2. St. Pap., I, p. 431–436; NA, SP 1/167, fos. 110–113, 117–120v, 131, 132, 133–134, 136–138, 140, 142–143, 144, 146; LP, III, i, no. 1284 (2, 3, 5); Thurley (1999), p. 49; Starkey (2004), p. 575–576; Elton (1972), p. 298–326.

3. St. Pap., I, p. ix – xxiv; Johnson (2003), p. 22–42.

4. NA, SP 45/1, fos. 1–21. Утверждение о том, что опись была составлена Садлером, в DKR, 30^th Report, Приложение VII (p. 224), не подтверждается почерком, который совершенно точно принадлежит Хоннингсу. Кроме того, следует отметить, что в описи нет документов, датированных позднее апреля 1544г. Томас Райотсли упоминается как милорд Райотсли, а не как лорд-канцлер – должность, на которую он был назначен в мае 1544г. О Хоннингсе, клерке Тайного совета, см. LP, XIX, ii, nos. 216, 800 (10); SRO, HD 1538/113/1/7.

5. NA, SP 45/1, fos. 1v, 2, 18v, 19v.

Приложение 4. Личность женщины, свидетельствовавшей против Джорджа Болейна

1. Lisle Letters, III, no. 703a; Lisle Letters, IV, no. 847. См. также: Lisle Letters, III, p. 378–384.

2. Spelman (1976–1977), I, p. 71. См. выше, p. 389–390.

3. Классическое объяснение данного подхода приводится у Weir (2009), p. 114, 223–227.

4. В «Испанской хронике» сообщается лишь о том, что Джорджа видели, когда он входил в комнату сестры и выходил оттуда «одетый в ночную одежду». См. Spanish Chronicle (1889), p. 65. Так называемый португальский джентльмен упоминает лишь «того человека»: см. выше, p. 387–388.

5. Leti (1694), I, p. 145. О его подделках писем, якобы написанных Анной, см. Wood (1846), II, p. 15–16, 48–49.

6. Weir (2009), p. 114, 287.

7. LPL, Shrewsbury MS 707, fos. 221–222.

8. NA, PROB 11/101/154.

9. NA, C 1/1110, fos. 65–69.

10. NA, C 54/418 (entry no. 18). См. также: Fox (2007), p. 247–248.

11. Fox (2007), p. 321–323, 367. По этому вопросу Айвз (2004), p. 331–332, n. 68 был введен в заблуждение ассистентом, помогавшим ему в работе с записями Тернера.

12. Fox (2007), p. 315–317, 367.

13. Singer (1827), p. 446.

14. Ibid., p. 422.

15. NA, PROB 11/39/128; Julia Fox: https://www.theanneboleynfiles.com/jane-boleyn-the-infamous-lady-rochford-guest-post.

16. BL, Stowe MS 956; Nott (1816), II, p. xxv; Marsham (1874), p. 259–272; HC, 1509–1558 (1982), II, p. 505–506; MMA, инвентарный номер: 14.40.637. См. также: NA, PROB 11/33/371. Следует отметить, что портрет-миниатюра Генриха VIII в Stowe MS выполнен на основе изображения короля для династической фрески на стене Уайтхолла, созданной Гольбейном в 1537 г., когда Анны уже не было в живых.

17. Singer (1827), p. 446–447.

18. Singer (1825), II, p. 71–74.

19. Burnet (1820), I, i, p. 306, 484–485. В 1989 г. подобные взгляды породили необоснованные предположения о гомосексуальных наклонностях Джорджа: якобы Джейн, узнав о его отношениях с другом, решила отомстить ему. См. Warnicke (1989), p. 216–217.

20. Amyot (1831), p. 66; Fox (2007), p. 324–325.

Даты, правописание, денежные единицы

Даты приводятся по юлианскому календарю (старый стиль), однако принимается допущение, что новый год наступал 1 января, а не в праздник Благовещения Пресвятой Богородицы (25 марта), который традиционно считался первым днем календарного года в XVI в. Григорианский календарь (новый стиль), в рамках которого счет дней был передвинут на десять суток вперед, ввел папа римский Григорий XIII в 1582 г. Новая система исчисления времени была принята в октябре того же года в Италии и, по указу Филиппа II, в Испании, Португалии и Новом Свете. Франция перешла на новый календарь в декабре. В это же время он начал действовать на большей части территории Нидерландов. Католические государства Священной Римской империи перешли на григорианский календарь в 1583 г. Англия, Шотландия, Дания и Швеция придерживались старого стиля вплоть до 1700-х гг.

Правописание и орфография при цитировании первоисточников даются в современном виде, за исключением названий книг или цитат из Девонширской рукописи. Современная пунктуация и заглавные буквы используются при цитировании оригинальных рукописей, в которых они отсутствуют. Итальянские имена приводятся в соответствии с оригинальным написанием, а не в англизированной форме, например Лоренцо Кампеджи (итал. Lorenzo Campeggi), а не Кампеджо (Campeggio).

Денежные единицы в случае с английской валютой указаны в старом формате до денежной реформы 1971г., когда денежная система страны была приведена к десятичной. 1 шиллинг равнялся 12 пенсам (сегодня это 5 пенсов), 1 фунт стерлингов (1,25 доллара США) – 20 шиллингам и т.д. Курс марки составлял 13 шиллингов 4 пенса. Английская крона стоила 5 шиллингов, флорин – около 3 шиллингов 3 пенсов. За золотой нобль давали 6 шиллингов 8 пенсов, а за роял (риал) – 10 шиллингов. Венецианский дукат, как правило, означал золотой дукат стоимостью 4 шиллинга 6 пенсов. Фунт стерлингов был равен 9–10 турским ливрам. В одном турском ливре было 20 су, а один су стоил 12 денье. Главной золотой монетой Франции был золотой экю или экю с солнцем (фр. écu d’or au soleil) – золотая крона, на которой изображены солнечные лучи над гербом. Курс золотого экю составлял 4 шиллинга 6 пенсов. Фламандский фунт, бывший в обращении в Брюсселе и Антверпене, был равен 20 шиллингам, каждый стоимостью 12 гроотов или пенсов. В зависимости от обменного курса его стоимость составляла от 15–16 шиллингов до 22 шиллингов 6 пенсов. Монет номиналом 1 фунт не было в обращении, это была единица расчета для бухгалтеров, но 1 фламандский фунт был равен 6 гульденам. Главной денежной единицей в Нидерландах был гульден или флорин – серебряная монета стоимостью 40 гроотов (фламандских грошей).

Денежные суммы, отражающие цены или расходы времен XVI в., иногда сопровождаются в скобках указанием на суммы в пересчете на современные деньги, особенно там, где это может помочь читателю составить представление о размере трат. Инфляция и значительные колебания цен затрудняют расчеты и снижают точность наших оценок. Генрих VIII заплатил 4 фунта за 2 акра земли, чтобы расширить Малый парк в Виндзоре. В то же время жалованье садовников составляло от 4 до 12 фунтов в год в зависимости от местности. Главные сокольничие получали 10 фунтов в год. Ферма в Гринвиче, купленная для Анны Болейн в феврале 1531 г., обошлась в 66 фунтов 13 шиллингов 4 пенса, правда, нам ничего не известно о ее площади. В ноябре 1530 г. 14 лоудов сена (1 лоуд сена равен 914,4 кг) и 6 лоудов овса (1 лоуд зерна равен 1440 кг) вместе с доставкой в Гринвичский парк стоили 6 фунтов 2 шиллинга 8 пенсов. В июле 1530 г. двум работникам заплатили 13 шиллингов 4 пенса за 10 дней работы на покосе. В феврале 1532 г. 9 фунтов 6 шиллингов 8 пенсов было потрачено на то, чтобы нанять семь лошадей и такое же количество мужчин на 16 дней работы в Уэльсе и других местах. В июле того же года десятерым работникам заплатили по 8 пенсов в день за три дня работы по осушению рыбных прудов в Амптхилле. Мы приводим приблизительную оценку расходов в пересчете на современные деньги, чтобы читатели могли, умножив указанные цифры на тысячу, сформировать некое общее представление. Мы полагаем, что, основываясь на ценах того времени, даем в среднем достоверную информацию.

Источники и библиография

Печатные первоисточники

[Académie des sciences, belles lettres et arts de Besancon] (1806–1975). Mémoires et documents inédits pour servir à l’histoire de la Franche-Comté. 80 vols. Besancon.

[Académie des sciences, belles lettres et arts de Marseille] (1803–1925). Mémoires. 114 vols. Marseilles.

[Académie royale des sciences, des lettres et des beaux-arts de Belgique] (1919–1969). Bulletin de la Classe des lettres et des sciences morales et politiques. 5^th Series, 75 vols. Brussels.

Allen P. S., ed. (1906–1958). Opus Epistolarum Des. Erasmi Roterodami. 12 vols. Oxford.

Ambassades (1905). Ambassades en Angleterre; la première ambassade, septembre 1527 – février 1529: Correspondance diplomatique, ed. V.-L. Bourrilly and P. de Vaissiere, Paris.

Amyot T. (1831). Transcript from an Original Manuscript, containing a Memorial from George Constantyne to Thomas Lord Cromwell // Archaeologia, 23, p. 50–78.

Anon. (1517). L’entrée de la royne de France a Paris faicte le mardy xiI. jour du moys de may Paris.

Anon. (1538). The Courte of Venus. Newly and diligently corrected with many proper Ballades newly amended, and also added therunto which have not before bene imprinted. London.

Antiquarian Repertory (1807–1809). The Antiquarian Repertory, ed. F. Grose, 2^nd edn, rev. by E. Jeffery. 4 vols. London.

Apian P. (1527). Eyn Newe unnd wolgegründte underweysung aller Kauffmans Rechnung in dreyen buechern mit schoenen regeln und fragstucken begriffen. Ingolstadt.

Aylmer John (1559). An Harborowe for Faithfull and Trewe Subiectes [London].

Baker J. H., ed. (2022). Reports from the Notebooks of Edward Coke. 2 vols. Selden Society, London.

Baroni P. G. (1962). La Nunziatura in Francia di Rodolfo Pio, 1535–1537. Bologna.

Barrillon J. de. (1897–1899). Journal de Jean Barrillon, secrétaire du chancelier Duprat, 1515–1521. 2 vols. Paris.

Bell R., ed. (1854). Poetical Works of Henry Howard, Earl of Surrey, Minor Contemporaneous Poets and Thomas Sackville, Lord Buckhurst. London.

[Bentley S.] (1831). Excerpta Historica, or Illustrations of English History. London.

Berwick y de Alba Duque de, ed. (1907). Correspondencia de Gutierre Gomez de Fuensalida. Madrid.

Blomefield F. (1739–1775). An Essay towards a Topographical History of the County of Norfolk, containing a Description of the Towns, Villages, and Hamlets. 5 vols. London.

Bonnardot F. (1833). Registres des délibérations du bureau de la ville de Paris. 2 vols. Paris.

Bourbon N. (1536). Opusculum puerile ad pueros de moribus, sive paedagogion. Lyon.

– (1538). Nugarum Libri Octo. Lyon.

Bourdeille P. de. (1912). Illustrious Dames at the Court of the Valois Kings, trans. K. Prescott Wormeley. New York.

Bourdigne J. de. (1842). Chroniques d’Anjou et du Maine. Angers.

Bradford W. (1850). Correspondence of the Emperor Charles V and his Ambassadors at the Courts of England and France: from the Original Letters in the Imperial Family Archives at Vienna. London.

Brown R. (1854). Four Years at the Court of Henry VIII. Selection of Despatches Written by the Venetian Ambassador, Sebastian Giustinian and Addressed to the Signory of Venice, January 12^th 1515 to July 26^th 1519. 2 vols. London.

Bruce J., Perowne T. T., eds. (1853). Correspondence of Matthew Parker. Parker Society, Cambridge.

Bryan F. (1548). A dispraise of the life of a courtier, and a commendacionof the life of the labouryng man. London.

Burnet G. (1820). History of the Reformation of the Church of England, new edn. 6 vols. London.

Caius John (1552). A boke, or counseill against the disease commonly called the sweate, or sweatyng sicknesse. London.

Calais Chronicle (1846). The Chronicle of Calais in the Reigns of Henry VII and Henry VIII to the Year 1540 / ed. J. G. Nichols. Camden Society, 1^st Series, vol. 35. London.

Camden William (1615). Annales rerum Anglicarum, et Hibernicarum, regnante Elizabetha. London.

– (1870). Remains Concerning Britain, ed. T. Moule and M. A. Lower. London [reissue of the edition of 1674].

Castiglione B. (1928). The Book of the Courtier, ed. W. H. D. Rouse. London. (Кастильоне Бальдассаре. Придворный / пер. П. Епифанова. СПб.: Азбука, 2022.)

Collins A. J. (1955). Jewels and Plate of Queen Elizabeth I: The Inventory of 1574. London.

Corrie G. E., ed. (1845). Sermons and Remains of Hugh Latimer. Parker Society, Cambridge.

Cotgrave R. (1611). A Dictionarie of the French and English Tongues. London.

Cox J. E., ed. (1846). Miscellaneous Writings and Letters of Thomas Cranmer. Parker Society, Cambridge.

Dallington R. (1604). The View of France. London.

Davis N., ed. (2004). Paston Letters and Papers of the Fifteenth Century. 3 vols. Oxford.

Desjardins A. (1861–1872). Negociations diplomatiques de la France avec la Toscane. 4 vols. Paris.

Dowling M., ed. (1990). William Latymer’s Chronickille of Anne Bulleyne // Camden Miscellany 30. Camden Society, 4^th Series, vol. 39, p. 23–65, 501–503.

Dreux du Radier, J. F. (1808). Memoires historiques, critiques et anecdotes de France. 10 vols. Paris.

Du Bellay M., Du Bellay G. (1908–1919). Memoires de Martin et Guillaume Du Bellay, ed. V.-L. Bourrilly and F. Vindry. 4 vols. Paris.

Ehses S., ed. (1893). Römische Dokumente zur Geschichte der Ehescheidung Heinrichs VIII. von England 1527–1534. Paderborn.

Elyot T. (1533). Pasquil the Playne. London.

Fiddes R. (1724). The Life of Cardinal Wolsey. London.

Florange Seigneur de (1913). Memoires du Marchechal de Florange / ed. R. Goiubaux and P.-Andre Lemoisne. 2 vols. Paris.

Forrest W. (1875). The History of Grisild the Second, ed. W. D. Macray. London.

Fortescue T. (1869). Sir John Fortescue, Knight. His Life, Works and Family History. 2 vols. London.

Foxe John (1570). Ecclesiasticall history contaynyng the actes and monumentes of thynges passed in euery kynges tyme in this realme, especially in the Church of England. 2 vols. London.

– (1583). Actes and monuments of matters most speciall and memorable, happenyng in the Church: with an universall history of the same. 2 vols. London.

– (1843–1849). The Acts and Monuments of John Foxe, ed. G. Townsend. 8 vols. London.

Froude J. A., ed. (1861). The Pilgrim. A Dialogue on the Life and Actions of King Henry the Eighth. London.

Gachard L-P., ed. (1874). Collection des voyages des souverains des Pays-Bas. 2 vols. Brussels

– ed. (1885). Analectes historiques. 5 vols. Brussels.

Gardiner Stephen (1930). Obedience in Church and State, ed. P. Janelle. Cambridge

Gringore Pierre (2005). Les entrees royales а Paris de Marie d’Angleterre (1514) et Claude de France (1517) / ed. C. J. Brown. Geneva.

Guillemeau J. (1612). Child-birth or, the happy deliverie of women wherein is set downe the government of women. In the time of their breeding childe… and of their lying in. London.

Gutch J., ed. (1781). Collectanea Curiosa. 2 vols. Oxford.

Hall E. (1809). Hall’s Chronicle Containing the History of England… to the End of the Reign of Henry VIII / ed. H. Ellis. London.

Halliwell J. O. (1848). Letters of the Kings of England. 2 vols. London.

Hansische Geschichtsblätter (1871–2006). Hansische Geschichtsblätter. 124 vols. Leipzig and Lübeck.

Harington J. (1792). Nugae Antiquae. Being a Miscellaneous Collection of Original Papers in Prose and Verse, Written… by Sir John Harington. 3 vols. London.

Harpsfield N. (1878). A Treatise on the Pretended Divorce Between Henry VIII and Catherine of Aragon. Camden Society, New Series, 21, p. 1–302.

– (1932). The life and death of Sir Thomas Moore, knight, sometymes Lord high Chancellor of England, written in the tyme of Queene Marie / ed. E. V. Hitchcock. EETS, Original Series, 186, London.

Hasted E. (1797). The History and Topographical Survey of the County of Kent. 2^nd edn. 12 vols. Canterbury.

Hayward M., ed. (2004). The 1542 Inventory of Whitehall: The Palace and its Keeper. Society of Antiquaries. 2 vols. London.

Hearne T. (1716). Titi Livii Foro-Juliensis, Vita Henrici Quinti, Regis Angliae. Accedit, Sylloge Epistolarum, a Variis Angliae Principibus Scriptarum. Oxford.

Henne A. (1858–1860). Histoire du Regne de Charles-Quint en Belgique. 10 vols. Brussels and Leipzig.

Herbert of Cherbury E. (1649). The Life and Raigne of King Henry the Eighth. London.

Household Ordinances (1790). A Collection of Ordinances and Regulations for the Government of the Royal Household. Society of Antiquaries, London.

Hovenden R. (1898). The Visitation of Kent, Taken in the Years 1619–21. Harleian Society, 42, London.

Howard L., ed. (1753). A Collection of Letters, from the Original Manuscripts of Many Princes, Great Personages and Statesmen. Together with some Curious and Scarce Tracts, and Pieces of Antiquity, Religious, Political and Moral. London.

Hoyle R. W., ed. (1992). Letters of the Cliffords, Lords Clifford and Earls of Cumberland, c.1500–c.1565 // Camden Society, 4^th Series, 44, p. 3–189.

Ives E. W. (1976). Letters and Accounts of William Brereton of Malpas, Record Society of Lancashire and Cheshire. 1^st Series, 116, Woking.

Kingsford C. L., ed. (1905). Chronicles of London, with an introduction and notes. Oxford.

Kipling G., ed. (1990). The Receyt of the Ladie Kateryne. EETS, New Series, 296, Oxford.

Le Glay A. J. G., ed. (1839). Correspondance de l’Empereur Maximilien I^er et de Marguerite d’Autriche, Gouvernante des Pays-Bas, de 1507 а 1519. 2 vols. Paris.

– (1845). Négociations diplomatiques entre la France et l’Autriche durant les trente premières années du XVIe siècle. 2 vols. Paris.

Le Grand J. (1688). Preuves de l’histoire du divorce, de la défense de Sanderus, et de la refutation de M. Burnet. 3 vols. Paris.

Le Laboureur J., ed. (1731). Les mémoires de Messire Michel de Castelnau, Seigneur de Mauvissière. 3 vols. Brussels.

Le Roux J. (1715). Recueil de la noblesse de Bourgogne, Limburg, Luxembourg, Gueldres, Flandres, Artois… et autres provinces commençant en l’an 1424 et continué jusqu’à l’an 1714. Lille

Leland J. (1774). Joannis Lelandi antiquarii de rebus Britannicis collectanea, ed. T. Hearne. 3^rd edn. 6 vols. Oxford.

Lestocquoy J., ed. (1961). Correspondance des nonces en France, Carpi et Ferrerio, 1536–1540. Paris.

List of Sheriffs (1963). List of Sheriffs for England and Wales from the Earliest Times to AD 1831 / ed. H. C. Maxwell Lyte. London and New York.

Lodge Edmund (1838). Illustrations of British History, Biography and Manners in the Reigns of Henry VIII, Edward VI, Mary, Elizabeth, and James I. 2^nd edn. 3 vols. London.

LP Richard III and Henry VII (1861–1863). Letters and Papers, Richard III and Henry VII, ed. J. Gairdner. 2 vols. London

Lull R. (2015). The Book of the Order of Chivalry / ed. Antonio Cortijo Ocana. Amsterdam and Philadelphia. (Льюль Рамон. Книга о рыцарском ордене / пер. В. Е. Багно // Книга о любящем и возлюбленном. Книга о рыцарском ордене. Книга о животных. Песнь Рамона. СПб.: Наука, 2003. С. 71–132.)

Lyell L., Watney F. D., ed. (1936). Acts of Court of the Mercers’ Company, 1453–1527. Cambridge.

Lysons D., Lysons S. (1806–1822). Magna Britannia, Being a Concise Topographical Account of the Several Counties of Great Britain. 6 vols. London.

Machiavelli N. (1988). The Prince, ed. Q. Skinner and R. Price. Cambridge. (Макиавелли Н. Государь / пер. с ит. М. Юсина. СПб.: Азбука, 2022.)

Malory T. (1967). The Works of Sir Thomas Malory, ed. E. Vinaver. 2^nd edn. 3 vols. Oxford.

Maquéreau R. (1838). Chronique de la maison de Bourgoigne // Choix de chroniques et mémoires sur l’histoire de la France / ed. J. A. C. Buchon. Paris.

Marguerite of Angouleme (1984). The Heptaméron, trans. P. A. Chilton. London. (Маргарита Наваррская. Гептамерон / пер. с фр. А. М. Шадрина. Л.: Наука, 1967.)

Marot Clement (1879). Oeuvres complètes de Clement Marot. 2 vols. Paris.

Marshall W. (1535a). A Goodly Prymer in Englyshe, Newly Corrected and Printed, with Certeyne Godly Meditations and Prayers Added to the Same. London.

– (1535b). The Forme and Man[n] er of Subvention or Helpyng for Po[o]re People. London.

Memorials of Henry VII (1858). Memorials of Henry VII, ed. J. Gairdner. London.

Merriman R. B. (1902). Life and Letters of Thomas Cromwell. 2 vols. Oxford.

Michaud J.-F., Poujoulat J. J.-F., eds. (1836–1839). Nouvelle collection des mémoires pour servir l’histoire de France. 1^st Series. 6 vols. Paris.

Morant P. (1768). The History and Antiquities of the County of Essex. Compiled from the Best and Most Ancient Historians. 2 vols. London.

Muir K., ed. (1963). Life and Letters of Sir Thomas Wyatt. Liverpool.

Muir K., Thomson P., eds. (1969). Collected Poems of Sir Thomas Wyatt. Liverpool.

Murphy V. M., Surtz E. (1988). The Divorce Tracts of Henry VIII. Angers.

Narratives (1859). Narratives of the Days of the Reformation / ed. J. G. Nichols. Camden Society, 1^st Series, 77. London.

Nichols J. G., ed. (1857). Literary Remains of King Edward VI. Roxburghe Club. 2 vols. London.

Northumberland Book (1905). The Regulations and Establishment of the Household of Henry Algernon Percy, the Fifth Earl of Northumberland etc. New edition. London.

Nott G. F., ed. (1816). The Works of Henry Howard, Earl of Surrey, and Sir Thomas Wyatt, the Elder. 2 vols. London.

Ordonnances (1902–1940). Ordonnances des rois de France. Règne de Franзois I^er. 6 vols. Paris.

Parker K. T. (1983). The Drawings of Hans Holbein in the Collection of Her Majesty the Queen at Windsor Castle, with an Appendix by Susan Foister. London.

Perrenot Antoine de, Cardinal de Granvelle (1841–1852). Papiers d’État du cardinal de Granvelle: d’après les manuscrits de la Bibliothèque de Besançon. 9 vols. Paris.

Pocock N. (1870). Records of the Reformation: The Divorce, 1527–1533. 2 vols. Oxford.

Pole R. (1555). Pro ecclesiasticae unitatis defensione, libri quatuor. Rome.

Porcacchi T. (1571). Lettere di XIII. huomini illustri, allequali oltra tutte l’altre fin qui stampate, di nuovo ne sono state aggiunte molte. Venice.

Procédures politiques (1885). Procédures politiques du règne de Louis XII / ed. R. de Maulde La Clavière. Paris.

Pronay N., Cox J., ed. (1986). The Crowland Chronicle Continuations: 1459–1486. London.

Puttenham R. (1589). The Arte of English Poesie. London.

Rebholz R. A., ed. (1978). Sir Thomas Wyatt: The Complete Poems. London.

Reiffenberg F. de. (1836). Chronique métrique de Chastellain et de Molinet. Brussels.

Renaudet A. (1916). Préréforme et humanisme à Paris pendant les premières guerres d’Italie (1494–1517). Paris.

Revell T. (1536). The Summe of Christianitie gatheryd out almoste of al placis of Scripture by that Noble and Famouse clerke, Francis Lambert of Avynyon. London.

Robinson H., ed. (1846–1847). Original Letters relative to the English Reformation… Chiefly from the Archives of Zurich. Parker Society. 2 vols. Cambridge.

Rogers E. F. (1947). The Correspondence of Sir Thomas More. Princeton, NJ.

– (1961). St Thomas More: Selected Letters. New Haven, Conn.

Roper William (1935). The Lyfe of Sir Thomas Moore knighte, written by William Roper, ed. E. V. Hitchcock. EETS, Original Series, 197. London.

Rutland Papers (1842). Original Documents illustrative of the Courts and Times of Henry VII and Henry VII / ed. W. Jerdan. Camden Society, 1^st Series, 21. London.

Rye W., ed. (1891). The Visitation of Norfolk Made and Taken by William Hervey, Clarencieux, King of Arms, Anno 1563. Harleian Society, 32. London.

Rymer T., ed. (1704–1735). Foedera, Conventiones, Litterae et Cuiuscunque Generis Acta Publica. 20 vols. London.

Sanuto M. (1824–1884). I Diarii di Marino Sanuto (MCCCCXCVI – MDXXXIII). 58 vols. Venice.

Savage H., ed. (1949). The Love Letters of Henry VIII. London.

Scrinia Sacra. (1654). Scrinia Sacra: Secrets of Empire in Letters of Illustrious Persons. A Supplement of the Cabala. London.

Singer S. W., ed. (1825). The Life of Cardinal Wolsey… and Metrical Visions. 2 vols. London.

– (1827). The Life of Cardinal Wolsey by George Cavendish, rev. edn in 1 vol. London.

Skemp M., Cholakian R., ed. (2008). Marguerite de Navarre: Selected Writings. Chicago.

Smyth J. (1883). The Berkeley Manuscripts. Lives of the Berkeleys… in the County of Gloucester from 1066 to 1618. 2 vols Gloucester.

Spanish Chronicle (1889). Chronicle of King Henry VIII of England… Written in Spanish by an Unknown Hand, ed. M. A. S. Hume. London.

Spelman Sir John (1976–1977). The Reports of Sir John Spelman, ed. J. H. Baker. 2 vols. Selden Society, London.

Starkey D. R., Ward P., Hawkyard A., eds. (1998). The Inventory of King Henry VIII. Vol. I: The Transcript. Society of Antiquaries, London.

Starkey Thomas. (1989). A Dialogue between Pole and Lupset / ed. T. F. Mayer. Camden Society, 4^th Series, 37. London.

Stephenson M. (1926). A List of Monumental Brasses in the British Isles. London.

Stow John. (1580). The Chronicles of England. London.

– (1631). Annales, or, a Generall Chronicle of England. London.

Strype John. (1821). The Life and Acts of Matthew Parker. 3 vols. Oxford.

– (1822). Ecclesiastical Memorials Relating Chiefly to Religion and the Reformation of it. 3 vols in 6 parts. Oxford.

– (1840). Memorials of Thomas Cranmer. 2 vols. Oxford.

Surtz E., Murphy V. M., ed. (1988). The Divorce Tracts of Henry VIII. Angers.

Swinburne H. (1686). A Treatise of Spousals or Matrimonial Contracts, wherein all the Questions relating to that Subject are Ingeniously Debated and Resolved, London.

Sylvester R. S., ed. (1959). The Life and Death of Cardinal Wolsey by George Cavendish. EETS, New Series, 243. Oxford.

Theiner A. (1864). Vetera Monumenta Hibernorum et Scotorum Historiam Illustrantia, 1216–1547. Rome.

Thomas A. H., Thornley I. D., eds. (1938). The Great Chronicle of London. London.

Thorne S. E., ed. (1977). Bracton: De Legibus et Consuetudinibus Angliae. 4 vols. Cambridge, Mass.

Tottel R. (1557). Songes and Sonettes, written by the ryght honorable Lorde Henry Haward late Earle Surrey, and other. London.

Tudor Tracts (1903). Tudor Tracts, 1532–1588 / ed. A. F. Pollard. London.

Van Ortroy F. (1893). Vie du bienheureux Martyr Jean Fisher, Cardinal // Analecta Bollandiana, 12, p. 97–287.

Vergil Polydore (1950). The Anglica Historia of Polydore Vergil, ed. D. Hay. Camden Society, 3^rd Series, 74. London.

Villasancta Alfonso de (1523). Problema indulgentiarum quo Lutheri errata dissoluuntur. London.

Vocht H. de (1947). Acta Thomae Mori. History of the Reports of his Trial and Death with an Unedited Contemporary Narrative. Louvain.

Wakefield R. (c.1534a). Kotser codicis. London.

– (c.1534b). Syntagma de hebraeorum codicum incorruptione. London.

Walker H., ed. (1848). Doctrinal Treatises and Introductions to Different Portions of the Holy Scriptures by William Tyndale. Parker Society, Cambridge.

Weaver J. (1631). Ancient Funerall Monuments within the United Monarchie of Great Britain, Ireland, and the Islands Adjacent. London.

Wickham Legg L. G., ed. (1901). English Coronation Records. London.

Wilkins D. (1737). Concilia Magnae Britanniae et Hiberniae. 3 vols. London.

Wood A. (1691). Athenae Oxoniensis: An Exact History of all the Writers and Bishops who have had their Education in the Most Ancient and Famous University of Oxford. 2 vols. Oxford.

Wood M. A. E., ed. (1846). Letters of Royal and Illustrious Ladies of Great Britain. 3 vols. London.

Wright H. G. (1943). Forty-Six Lives, Translated from Boccaccio’s De Claris Mulieribus by Henry Parker, Lord Morley. EETS, Original Series, 214. London.

Wriothesley Charles (1875–1877). A Chronicle of England during the Reigns of the Tudors, from AD 1485 to 1559. 2 vols. Camden Society, New Series, vols 11, 20. London.

Wyatt George (1968). The Papers of George Wyatt, Esquire, of Boxley Abbey in the County of Kent / ed. D. M. Loades. Camden Society, 4th Series, vol. 5. London.

Wyatt Thomas. (1528). Tho. wyatis translatyon of Plutarckes boke, of the quyete of mynde. London.

Вспомогательные источники

Anglo S. (1969). Spectacle, Pageantry, and Early Tudor Policy. Oxford.

– (1992). Images of Tudor Kingship. London.

Aram B. (1998). Juana “the Mad’s” Signature: The Problem of Invoking Royal Authority, 1505–1507 // SCJ, 29, p. 331–358.

Arnaud J.-P. (1987). La mythologie dans les entrees royales à Angers de 1518 à 1619 // Bulletin de la société nationale des antiquaires de France, no. 1985, p. 137–161.

Ascoli G., ed. (1927). La Grande-Bretagne devant l’opinion française depuis la guerre de Cent ans jusqu’à la fin du XVIe siècle. Paris.

Astor G. (1975). Hever Castle and Gardens. Norwich.

Atance F. R. (1969). Marguerite de Navarre et la Réforme. Western Ontario PhD.

Attreed L. (2012). Gender, Patronage and Diplomacy in the Early Career of Margaret of Austria (1480–1530) // Mediterranean Studies, 20, p. 3–27.

Austin W., Blundell J. H. (1928). The History of Luton and its Hamlets. 2 vols. Luton.

Axton M., Carley J. P. (2000). Triumphs of English: Henry Parker, Lord Morley, Translator to the Tudor Court, New Essays in Interpretation. London.

Baker J. H. (2003). The Oxford History of the Laws of England: Vol. VI, 1483–1558. Oxford.

– (2012). The Men of Law, 1440–1550. 2 vols. Selden Society Supplementary Series, no. 18. London.

Bapst E. (1891). Deux gentilshommes-poètes de la cour de Henry VIII. Paris.

Baron M. (1994). Mary (Howard) Fitzroy’s Hand in the Devonshire Manuscript // Review of English Studies, 45, p. 318–335.

Baux E., Bourrilly V.-L., Mabilly P. (1904). Le voyage des reines et de François 1er en Provence et dans la vallée du Rhône (Décembre 1515–Février 1516) // Annales du Midi, 16, p. 31–64.

Bayley J. (1821). The History and Antiquities of the Tower of London, with Memoirs of Royal and Distinguished Persons, deduced from Records, State Papers and Manuscripts. 2 vols. London.

Beer M. (2018a). A Queenly Affinity? Catherine of Aragon’s Estates and Henry VIII’s Great Matter // HR, 91, p. 426–445.

– (2018b). Queenship at the Renaissance Courts of Britain: Catherine of Aragon and Margaret Tudor, 1503–1533. London.

Bell D. C. (1877). Notices of the Historic Persons buried in the Chapel of St. Peter ad Vincula in the Tower of London. London.

Bernard G. W. (1981). The Rise of Sir William Compton, Early Tudor Courtier // EHR, 96, p. 754–777.

– (1991). The Fall of Anne Boleyn // EHR, 106, p. 584–610.

– (1992). The Fall of Anne Boleyn: A Rejoinder // EHR, 107, p. 66–74.

– (1993). Anne Boleyn’s Religion // HJ, 36, p. 1–20.

– (1996). The Fall of Wolsey Reconsidered // JBS, 35, p. 277–310.

– (2005). The King’s Reformation: Henry VIII and the Remaking of the English Church. New Haven and London.

– (2010). Anne Boleyn: Fatal Attractions. New Haven and London.

Biddle M. (2000). King Arthur’s Round Table: An Archaeological Investigation. Woodbridge.

Bietenholz P. G., Deutscher T. B. (1985–1987). Contemporaries of Erasmus: A Biographical Register of the Renaissance and Reformation. 3 vols. Toronto.

Biggs E. (2016). The College and Canons of St Stephen’s, Westminster, 1348–1548. 2 vols. York PhD.

Blacker B. H., ed. (1890). Gloucestershire Notes and Queries. IV. London.

Blezzard J., Palmer F. (2000). King Henry VIII: Performer, Connoisseur and Composer of Music // AJ, 80, p. 249–272.

Blumenfeld-Kosinski R. (1994). Jean Le Fevre’s Livre de Leesce: Praise or Blame of Women? // Speculum, 69, p. 705–725.

Bolland C. (2011). Italian Material Culture at The Tudor Court. Queen Mary University PhD.

Bouchard M. (2018). The Power of Reputation and Skills according to Anne de Graville // Women and Power at the French Court, 1483–1563 / ed. S. Broomhall. Amsterdam. P. 241–259.

Brandi K. (1965). The Emperor Charles V. London.

Brigden S. (1988). Thomas Cromwell and the Brethren’, in Law and Government under the Tudors / ed. Claire Cross, D. M. Loades and J. J. Scarisbrick. Cambridge. P. 31–50.

– (1989). London and the Reformation. Oxford.

– (2012). Thomas Wyatt: The Heart’s Forest. London.

– (2019). Thomas Wyatt among the Florentines // EHR, 134, p. 1406–1439.

Brigden S., Woolfson, J. (2005). Thomas Wyatt in Italy // RQ, 58, p. 464–511.

Broomhall S. (2018). In the Orbit of the King: Women, Power, and Authority at the French Court, 1483–1563 // Women and Power at the French Court, 1483–1563 / ed. S. Broomhall. Amsterdam. P. 9–32.

Brown C. J. (2007). From Stage to Page: Royal Entry Performances in Honour of Mary Tudor // Book and Text in France, 1400–1600 / ed. A. Armstrong and M. Quainton/ Farnham. P. 49–72.

– (2010). The Queen’s Library: Image-Making at the Court of Anne of Brittany, 1477–1514. Philadelphia.

Brown M. C. (1911). Mary Tudor, Queen of France. London.

Bryson A. (2001). “The Speciall Men in Every Shere”. The Edwardian Regime, 1547–1553. St Andrews PhD.

Buettner B. (2001). New Year’s Gifts at the Valois Courts, c.1400 // Art Bulletin, 83, p. 598–625.

Buskirk J. (2013). Portraiture and Arithmetic in Sixteenth Century Bavaria: Deciphering Barthel Beham’s Calculator // RQ, 66, p. 35–80.

Butterworth E. (2016). The Unbridled Tongue: Babble and Gossip in Renaissance France. Oxford.

– (2018). Scandal and Narrative in the Heptameron // French Studies, 72, p. 350–363.

Button V. (2013). The Portrait Drawings of Hans Holbein the Younger: Function and Use Explored through Materials and Techniques. Royal College of Art / Victoria and Albert Museum PhD.

Byrom H. J. (1932). Nicholas Grimald as Editor of Tottel’s Miscellany // Modern Language Review, 27, p. 125–143.

Cameron E. (1991). The European Reformation. Oxford.

Cameron R. M. (1970). The Charges of Lutheranism Brought against Jacques Lefevre d’Etaples (1520–1529) // Harvard Theological Review, 63, p. 119–129.

Campbell L., Foister S. (1986). Gerard, Lucas and Susanna Horenbout // Burlington Magazine, 128, p. 719–727.

Campbell T. P. (2007). The Art of Majesty: Henry VIII’s Tapestry Collection. New Haven and London.

Carley J. P. (1989). John Leland and the Foundations of the Royal Library: The Westminster Inventory of 1542 // Bulletin of the Society for Renaissance Studies, 7, p. 13–22.

– (1998). “Her moost lovying and fryndely brother sendeth gretyng”: Anne Boleyn’s Manuscripts and their Sources // Illuminating the Book: Makers and Interpreters / ed. Michelle P. Brown and Scot McKendrick. London and Toronto. P. 261–280.

– (2000). The Libraries of King Henry VIII. London.

– (2002). Religious Controversy and Marginalia: Pierfrancesco di Piero Bardi, Thomas Wakefield and their Books // Transactions of the Cambridge Bibliographical Society, 12, p. 206–245.

– (2004a). Le livre évangelique en français avant Calvin: études originales, publications d’inédits, catalogues d’éditions anciennes // Nugae humanisticae, 4 (2004), p. 131–146.

– (2004b). The Books of King Henry VIII and his Wives. London.

Castelain M. F. (1986). Au pays de Claude de France, Société d’histoire et d’archéologie de Sologne. Romorantin-Lanthenay.

Chamberlin F. (1932). The Private Character of Henry VIII. London.

Chambers D. S. (1965). Cardinal Wolsey and the Papal Tiara // BIHR, 38, p. 20–30.

Chatenet, M. (1992). Le logis de Francois I^er au Louvre // Revue de l’Art, 97, p. 72–75.

–(2002). La Cour de France au XVI^e siècle. Vie social et architecture. Paris.

Chatenet M., Whiteley, M. (1992). Le Louvre de Charles V: dispositions et fonctions d’une résidence royale // Revue de l’Art, 97, p. 60–71.

Cholakian P.F. (1991). Rape and Writing in the Heptamйron of Marguerite de Navarre, Carbondale. Illinois.

Cholakian P.F., Cholakian R. (2005). Marguerite de Navarre, 1492–1549: Mother of the Renaissance. New York.

Christoffersen P. W. (1994). French Music in the Early Sixteenth Century. 2 vols. Copenhagen.

Clark N. (2018). Gender, Family, and Politics: The Howard Women, 1485–1558. Oxford.

Colvin H. M., Brown, R. A., Crook, J. M., et al. (1963–1982). The History of the King’s Works. 8 vols. London.

Cooper J. P. (1957). The Supplication Against the Ordinaries Reconsidered // EHR, 72, p. 616–641.

Crawford K. (2010). Sexual Culture of the French Renaissance. Cambridge.

Cruickshank C. G. (1969). Army Royal: Henry VIII’s Invasion of France, 1513. Oxford.

– (1971). The English Occupation of Tournai, 1513–1519. Oxford.

Cunningham S. (2009). Loyalty and the Usurper: Recognizances, the Council and Allegiance under Henry VII // HR, 82, p. 459–481.

Da Costa A. (2012). Reforming Printing: Syon Abbey’s Defence of Orthodoxy, 1525–1534. Oxford.

Davis F. (1855). The History of Luton with its Hamlets. Luton.

De Boom G. (1935). Marguerite d’Autriche et la pre-renaissance. Paris.

De Jonge K. (1989–90). Der herzogliche und kaiserliche Palast zu Brüssel und die Entwicklung des hofischen Zeremoniells im 16. und 17. Jahrhundert // Jahrbuch des Zentralinstituts für Kunstgeschichte, 5–6, p. 253–282.

De Jongh J. (1953). Margaret of Austria, Regent of the Netherlands. New York.

Dean W. H. (1987). Sir Thomas Boleyn: The Courtier Diplomat, 1477–1539. West Virginia PhD.

Decrue F. (1885). Anne de Montmorency, grand-maоtre et connétable de France. 2 vols. Paris.

Dekker E., Lippincott, K. (1999). The Scientific Instruments in Holbein’s Ambassadors: A Re-Examination // Journal of the Warburg and Courtauld Institutes, 62, p. 93–125.

Derrett J. D. M. (1960). Neglected Versions of the Contemporary Account of the Trial of Sir Thomas More // BIHR, 33, p. 202–223.

– (1964a). The Trial of Sir Thomas More // EHR, 79, p. 449–477.

– (1964b). The “New” Document on Thomas More’s Trial // Moreana, 3, p. 5–19.

Devereux E. J. (1966). Elizabeth Barton and Tudor Censorship // Bulletin of the John Rylands Library, 49, p. 91–106.

Dietz F. (1921). English Government Finance, 1485–1558. Urbana, Illinois.

Dodds M. H. (1916). Political Prophecies in the Reign of Henry VIII // Modern Language Review, 11, p. 276–284.

Doucet R. (1921). Étude sur le gouvernement de François I dans ses rapports avec le Parlement de Paris. 2 vols. Paris.

Dowling M. (1984). Anne Boleyn and Reform // JEH, 35, p. 30–46.

– (1986). Humanism in the Age of Henry VIII. Beckenham.

Dowling M., Shakespeare J., eds. (1982). Religion and Politics in Mid-Tudor England through the Eyes of an English Protestant Woman: the Recollections of Rose Hickman // BIHR, 55, p. 94–102.

Duffy E. (1992). The Stripping of the Altars: Traditional Religion in England, 1400–1580. New Haven and London.

– (2013). Hampton Court, Henry VIII and Cardinal Pole // Henry VIII and the Court: Art, Politics and Performance / ed. T. Bedderidge and S. Lipscomb. Farnham. P. 197–213.

Dumitrescu T. (2017). The Early Tudor Court and International Musical Relations. London.

Dyer A. (1997). The English Sweating Sickness of 1551: An Epidemic Anatomized // Medical History, 41, p. 362–384.

Eichberger D. (1996). Margaret of Austria’s Portrait Collection: Female Patronage in the Light of Dynastic Ambitions and Artistic Quality // Renaissance Studies, 10, p. 259–279.

– (2002). The Habsburgs and the Cultural Heritage of Burgundy // The Age of Van Eyck: The Mediterranean World of Early Netherlandish Painting, 1430–1530 / ed. T. H. Bochert. London, р. 185–194.

– (2018). “Women Who Read are Dangerous”: Illuminated Manuscripts and Female Book Collections in the Early Renaissance // Antipodean Early Modern: European Art in Australian Collections, c. 1200–1600 / ed. A. Dunlop/ Amsterdam.

Ellis S. G. (1976). The Kildare Rebellion and the Early Henrician Reformation // HJ, 19, p. 807–830.

– (1995). Tudor Frontiers and Noble Power: The Making of the British State/ Oxford.

– (2019). Siegecraft on the Tudor frontier: the Siege of Dublin, 1534, and the Crisis of the Kildare Rebellion // HR, 92, p. 705–719.

Elton G. R. (1953). The Tudor Revolution in Government / Cambridge.

– (1972). Policy and Police: The Enforcement of the Reformation in the Age of Thomas Cromwell. Cambridge.

– (1973). Reform and Renewal: Thomas Cromwell and the Common Weal. Cambridge.

– (1974–1992). Studies in Tudor and Stuart Politics and Government / 4 vols. Cambridge.

Ferguson G., McKinley M. B., eds. (2013). A Companion to Marguerite de Navarre. Leiden.

Fideler P. A. (1974). Christian Humanism and Poor Law Reform in Early Tudor England // Societas: A Review of Social History, 4, p. 269–285.

Flannigan L. (2020). Justice in the Court of Requests, 1483–1538. Cambridge PhD.

– (2021). Signed, Stamped, and Sealed: Delivering Royal Justice in Early Sixteenth-Century England // HR, 94, p. 267–281.

Fletcher C. (2012). Our Man in Rome: Henry VIII and his Italian Ambassador. London.

Flood J. L. (2003). “Safer on the Battlefield than in the City”: England, the “Sweating Sickness”, and the Continent // Renaissance Studies, 17, p. 147–176.

Floyer J. K. (1913). English Brick Buildings of the Fifteenth Century // Archaeological Journal, 70, p. 121–132.

Foister S. (1978). Holbein and the Court of Henry VIII. London.

– (2004). Holbein and England. New Haven and London.

– (2006). Holbein in England. London.

– (2012). Holbein, Antonio Toto and the Market for Italian Painting in Early Tudor England // The Anglo-Florentine Renaissance: Art for the Early Tudors / ed. C. M. Sicca and L. A. Waldman. New Haven and London. P. 281–306.

Foister S., Roy A., Wyld M. (1997). Making and Meaning: Holbein’s Ambassadors. London.

Fonblanque E. B. de (1887). Annals of the House of Percy. 2 vols. London.

Foyle J. (2002). An Archaeological Reconstruction of Thomas Wolsey’s Hampton Court Palace. Reading PhD.

Fox A., Guy J. (1986). Reassessing the Henrician Age: Humanism, Politics, and Reform. Oxford.

Fox Julia. (2007). Jane Boleyn: The Infamous Lady Rochford. London.

– (2011). Sister Queens: Katherine of Aragon and Juana, Queen of Castile. London.

Frangenberg T. (1992). The Angle of Vision: Problems of Perspectival Representation in the Fifteenth and Sixteenth Centuries / Renaissance Studies, 6, p. 1–45.

Freeman A. (2007). To Guard His Words // Times Literary Supplement, issue 5463 (14 Dec. 2007), p. 13–14.

Freeman T. S. (1995). Research, Rumour and Propaganda: Anne Boleyn in Foxe’s “Book of Martyrs” // HJ, 38, p. 797–819.

Friedmann P. (1884). Anne Boleyn: A Chapter of English History, 1527–1536. 2 vols. London.

Gairdner J. (1893). Mary and Anne Boleyn // EHR, 8, p. 53–60, 299–300.

– (1896). New Lights on the Divorce of Henry VIII // EHR, 11, p. 673–702.

– (1897). New Lights on the Divorce of Henry VIII continued // EHR, 12, p. 1–16, 237–253.

Gardiner L. R. (1984). Further News of Cardinal Wolsey’s End, November – December 1530 // BIHR, 57, p. 99–107.

Grant L. (2019). Latin Erotic Elegy and the Shaping of Sixteenth-Century English Love Poetry. Cambridge.

Gray J. M. (2012). Oaths and the English Reformation. Cambridge.

Green H. J. M., Thurley S. (1987). Excavations on the West Side of Whitehall 1960–1962, Part 1: From the Building of the Tudor Palace to the Construction of the Modern Offices of State // Transactions of the London and Middlesex Archaeological Society, 38, p. 59–130.

Griffey E. (2020). Express Yourself? Henrietta Maria and the Political Value of Emotional Display at the Stuart Court // Seventeenth Century, 35, p. 187–212.

Guépin M. A. (1839). Histoire de Nantes. 2^nd edn. Nantes.

Gunn S. J. (1986). The Duke of Suffolk’s March on Paris in 1523 // EHR, 101, p. 596–634.

– (1988). Charles Brandon, Duke of Suffolk, 1484–1545. Oxford.

–(1996). Henry VIII’s Foreign Policy and the Tudor Cult of Chivalry // François I^er et Henry VIII, deux princes de la renaissance, 1515–1547 / ed. C. Giry-Deloison. Centre d’histoire de la region du Nord et de l’Europe du Nord-Ouest, Collection ‘Histoire et litterature regionales’, 13. Lille and London. P. 25–36.

– (2016). Henry VII’s New Men and the Making of Tudor England. Oxford.

Gunn S. J., Lindley P. G., eds. (1991). Cardinal Wolsey: Church, State and Art. Cambridge.

Guy J. (1980). The Public Career of Sir Thomas More. New Haven and Brighton.

– (1982). Henry VIII and the Praemunire Manoeuvres of 1530–1531 // EHR, 97, p. 481–503.

– ed. (1997). The Tudor Monarchy. London.

– (2004). ‘My Heart is My Own’: The Life of Mary, Queen of Scots. London.

– (2008). A Daughter’s Love: Thomas and Margaret More. London.

– (2013). The Children of Henry VIII. Oxford.

– (2019). Gresham’s Law: The Life and World of Elizabeth I’s Banker. London.

Gwyn P. (1980). Wolsey’s Foreign Policy: The Conferences at Calais and Bruges Reconsidered // HJ, 23, p. 755–772.

Haas S. W. (1980). Martin Luther’s “Divine Right” Kingship and the Royal Supremacy: Two Tracts from the 1531 Parliament and Convocation of the Clergy // JEH, 30, p. 317–325.

Hammond E. A. (1975). Doctor Augustine, Physician to Cardinal Wolsey and King Henry VIII / Medical History, 19, p. 215–249.

Hamy A. (1898). Entrevue de François I^er avec Henry VIII à Boulogne-sur-Mer, en 1532. Paris.

Harmer L. C. (1937). The Life and Works of Lancelot de Carle. Cambridge PhD.

– (1939). Lancelot de Carle: Sa Vie // Humanisme et Renaissance, 6, p. 443–474.

Harrier R. C. (1954). Notes on Wyatt and Anne Boleyn // Journal of English and Germanic Philology, 53, p. 581–584.

Harris B. J. (1986). Edward Stafford, Third Duke of Buckingham, 1478–1521. Stanford, CA.

– (1997). The View from My Lady’s Chamber: New Perspectives on the Early Tudor Monarchy // Huntington Library Quarterly, 60, p. 215–247.

– (2002). English Aristocratic Women 1450–1550: Marriage and Family, Property and Careers. Oxford.

Harris E. K. (1995). Evidence Against Lancelot and Guinevere in Malory’s Morte D’Arthur: Treason by Imagination // Exemplaria, 7, p. 179–208.

Harrison C. J. (1972). The Petition of Edmund Dudley // EHR, 87, p. 82–99.

Hawkyard A. (2016). The House of Commons, 1509–1558: Personnel, Procedure, Precedent and Change. Parliamentary History Yearbook Trust, London.

Hayward M. (1998). The Possessions of Henry VIII: A Study of the Inventories. LSE PhD

– (2005). Gift Giving at the Court of Henry VIII: The 1539 New Year’s Gift Roll in Context // AJ, 85, p. 125–175.

– (2007). Dress at the Court of Henry VIII. Leeds.

– (2016). “We should dress us fairly for our end”: The Significance of the Clothing Worn at Elite Executions in England in the Long Sixteenth Century // History, 101, p. 222–245.

Heller H. (1972). The Evangelicism of Lefevre d’Etaples: 1525 Studies in the Renaissance, 19, p. 42–77.

Hervey M. F. S. (1900). Holbein’s Ambassadors: The Picture and the Men. London.

– (1904). A Portrait of Jean de Dinteville, One of Holbein’s Ambassadors // Burlington Magazine, 5, p. 412–413.

Highley C. (2005). “A Pestilent and Seditious Book”: Nicholas Sander’s Schismatis Anglicani and Catholic Histories of the Reformation // Huntington Library Quarterly, 68, p. 151–171.

Higman F. M. (1983). Luther et la piété de l’Église Gallicane: le Livre de vraye et parfaicte oraison // Revue d’Histoire et de Philosophie Religieuses, 63, p. 91–111.

– (1984). Les traductions françaises de Luther // Palaestra Typographica / ed. J.—F. Gilmont, Aubel, p. 11–56.

– (2016). Piety and the People: Religious Printing in French, 1511–1551. London.

Hochner N. (2010). Imagining Esther in Early Modern France // SCJ, 41, p. 757–787.

Holban M. (1935). François Du Moulin de Rochefort et la querelle de la Madeleine // Humanisme et Renaissance, 2, p. 26–43, 147–171.

Holder N. (2011). The Medieval Friaries of London: A Topographic and Archaeological History, before and after the Dissolution. Royal Holloway PhD.

Hook J. (1969). The Sack of Rome, 1527. Edinburgh PhD.

Horowitz M. (2018). Daring Dynasty: Custom, Conflict and Control in Early-Tudor England. Newcastle.

Hoyle R. W. (1995). The Origins of the Dissolution of the Monasteries // HJ, 38, p. 275–305.

– (2001). The Pilgrimage of Grace and the Politics of the 1530s. Oxford.

Hunt A. (2008). The Drama of Coronation: Medieval Ceremony in Early Modern England. Cambridge.

Hurren E. T. (2013). Cultures of the Body, Medical Regimen and Physic at the Tudor Court // Henry VIII and the Court: Art, Politics and Performance / ed. T. Betteridge and S. Lipscomb. Farnham. P. 65–89.

Irish B. J. (2011). Gender and Politics in the Henrician Court: The Douglas-Howard Lyrics in the Devonshire Manuscript // RQ, 64, p. 79–114.

Ives E. W. (1972). Faction at the Court of Henry VIII: The Fall of Anne Boleyn // History, 57, p. 169–188.

– (1981). Crime, Sanctuary, and Royal Authority under Henry VIII: The Exemplary Sufferings of the Savage Family // Of the Laws and Customs of England / ed. M. S. Arnold, T. A. Green, S. A. Scully and S. D. White. Chapel Hill, NC. P. 296–320.

– (1983). The Common Lawyers of Pre-Reformation England. Cambridge.

– (1992). The Fall of Anne Boleyn Reconsidered // EHR, 107, p. 651–664.

– (1994a). Anne Boleyn and the Early Reformation in England: The Contemporary Evidence // HJ, 37, p. 389–400.

– (1994b). The Queen and the Painters: Anne Boleyn, Holbein and Tudor Royal Portraits // Apollo, 140, p. 36–45.

– (1996). Anne Boleyn and the “Entente Évangélique” / ed. C. Giry-Deloison. Centre d’histoire de la région du Nord et de l’Europe du Nord-Ouest and Institut Français, Collection ‘Histoire et littérature régionales’, 13. Lille and London. P. 83–102.

– (1998). A Frenchman at the Court of Anne Boleyn // History Today, 48:8, p. 21–26.

–(2004). The Life and Death of Anne Boleyn. 2^nd edn. Oxford.

James S. E. (2021). The Horenbout Family Workshop at the Tudor Court, 1522–1541: Collaboration, Patronage and Production // Cogent Arts and Humanities, 8:1, 1915933, DOI: 10.1080/23311983.2021.1915933.

Johnston A. (2003). William Paget and the Late-Henrician Polity, 1543–1544, St Andrews PhD.

Jollet E. (1997). Jean et François Clouet. Paris.

Jones M. (2003). The Rituals and Significance of Ducal Civic Entries in Late Medieval Brittany // Journal of Medieval History, 29, p. 287–314.

Jones M. K., Underwood M. G. (1992). The King’s Mother: Lady Margaret Beaufort, Countess of Richmond and Derby. Cambridge.

Kaufmann M. (2017). Black Tudors: The Untold Story. London.

Keay A. (2001). The Elizabethan Tower of London: The Haiward and Gascoyne Plan of 1597. London.

Kelly H. A. (1976). The Matrimonial Trials of Henry VIII. Stanford, CA.

Kelly M. (1965). The Submission of the Clergy // TRHS, 5^th Series, 15, p. 97–119.

Kipling G. (1997). He That Saw It Would Not Believe It: Anne Boleyn’s Royal Entry into London // Civic and Ritual Drama / ed. A. F. Johnson and Wim Husken. Atlanta, GA. P. 39–79.

Kisby Fiona (1999). Kingship and the Royal Itinerary: A Study of the Peripatetic Household of the Early Tudor Kings 1485–1547 // Court Historian, 4, p. 29–39.

– (2000). Officers and Office-holding at the English Royal Court. A Study of the Chapel Royal, 1485–1547 // Royal Musical Association Research Chronicle, 32, p. 1–61.

– (2001). “When the King Goeth a Procession”: Chapel Ceremonies and Services, the Ritual Year, and Religious Reforms at the Early Tudor Court, 1485–1547 // JBS, 40, p. 44–75.

Knecht R. J. (1972). The Early Reformation in France and England: A Comparison // History, 57, p. 1–16.

– (1994). Renaissance Warrior and Patron: The Reign of Francis I. Cambridge.

– (1998). Catherine de’ Medici. London.

Knowles D. (1958). The Matter of Wilton, 1528 // BIHR, 31, p. 92–96.

– (1959). The Religious Orders in England, III, The Tudor Age. Cambridge.

Kolata G. (1987). Wet-Nursing Boom in England Explored // Science, New Series, 235, p. 745–747.

Kolk C. Z. (2009). The Household of the Queen of France in the Sixteenth Century // The Court Historian, 14, p. 3–22.

La Saussaye L. de (1866). Histoire du Chàteau de Blois. Paris.

Laynesmith J. L. (2004). The Last Medieval Queens: English Queenship, 1445–1503. Oxford.

Lebey A. (1904). Le Connétable de Bourbon, 1490–1527. Paris.

Lehmberg S. E. (1970). The Reformation Parliament, 1529–1536. Cambridge.

– (1977). The Later Parliaments of Henry VIII, 1536–1547. Cambridge.

Lerer S. (1997). Courtly Letters in the Age of Henry VIII: Literary Culture and the Arts of Deceit. Cambridge.

L’Estrange E. (2016). “Un étrange moyen de séduction”: Anne de Graville’s Chaldean Histories and her Role in Literary Culture at the French Court in the Early Sixteenth Century // Renaissance Studies, 30, p. 708–728.

Leti G. (1694). La Vie d’Elizabeth, reine d’Angleterre. 2 vols. Amsterdam.

Levine M. (1973). Tudor Dynastic Problems, 1460–1571. London.

Lexton R. (2015). Reading the Adulterous / Treasonous Queen in Early Modern England: Malory’s Guinevere and Anne Boleyn // Exemplaria, 27, p. 222–241.

Lingard J. (1878). A History of England from the First Invasion by the Romans to the Accession of William and Mary in 1688. 10 vols. London.

Lloyd Jones G., ed. (1989). Robert Wakefield: On the Three Languages. New York.

Loach J. (1994). The Function of Ceremonial in the Reign of Henry VIII // PP, 143, p. 43–68.

Loades D. M. (1986). The Tudor Court. London.

– (2008). The Life and Career of William Paulet, c.1475–1572. Aldershot.

Logan F. D. (1988). Thomas Cromwell and the Vicegerency in Spirituals: A Revisitation // EHR, 103, p. 658–667.

Lowinsky E. E. (1969–1970). MS 1070 of the Royal College of Music in London // Proceedings of the Royal Musical Association, 96, p. 1–28.

MacCulloch D. (1995). Henry VIII and the Reform of the Church // The Reign of Henry VIII: Politics, Policy and Piety / ed. D. MacCulloch. London. P. 159–180.

– (1996). Thomas Cranmer: A Life. New Haven and London.

– (2018). Thomas Cromwell: A Life. London.

MacDonald D. (2002). Acknowledging the “Lady of the House”: Memory, Authority and Self-Representation in the Patronage of Margaret of Austria. McGill PhD.

Mackay L. (2018a). Among the Wolves of Court: The Untold Story of Thomas and George Boleyn. London.

– (2018b). The Life and Career of Thomas Boleyn (1477–1539): Courtier, Ambassador, and Statesman. Newcastle (Australia) PhD.

McCaffrey K. (2021a). Hope from Day to Day // Times Literary Supplement, issue 6164, 21 May 2021; https://www.the-tls.co.uk/articles/inscriptions-discovered-in-a-book-owned-by-anne-boleyn-essay-kate-e-mccaff rey/

– (2021b). Do We Have to Be “Team Catherine” or “Team Anne” when it comes to Henry VIII’s Wives? // History Extra, 27 October 2021; https://www.historyextra.com/period/tudor/team-catherine-team-anne-why-choose/

McEntegart R. (2002). Henry VIII, the League of Schmalkalden and the English Reformation. Woodbridge.

McGlynn M. (2003). The Royal Prerogative and the Learning of the Inns of Court. Cambridge.

McIntosh J. L. (2002). Sovereign Princesses: Mary and Elizabeth as Heads of Princely Households and the Accomplishment of the Female Succession in Tudor England, 1516–1588’. Johns Hopkins PhD.

Madden F., ed. (1834–1843). Collectanea Topographica et Genealogica. 4 vols. London.

[Maddison J., Newman J.] (1987). Blickling Hall, Norfolk, National Trust [n. p.].

Marshall P. (2003). Forgery and Miracles in the Reign of Henry VIII // PP, 178, p. 39–73.

– (2008). “The Greatest Man in Wales”: James Ap Gruffydd Ap Hywel and the International Opposition to Henry VIII // SCJ, 39, p. 681–704.

– (2017). Heretics and Believers: A History of the English Reformation. London.

Marsham R. (1874). On a Manuscript Book of Prayers in a Binding of Gold Enamelled, said to have been given by Queen Anne Boleyn to a Lady of the Wyatt Family // Archaeologia, 44, p. 259–272.

Marvin M. B. W. (1977). Regret Chansons for Marguerite d’Autriche // Bibliothèque d’humanisme et renaissance, 39, p. 23–32.

Masson G. (1868). L’Histoire du Protestantism Français // Bulletin historique et littéraire, 17, p. 542–555.

Mattingly G. (1950). Catherine of Aragon. London.

Mayer C. A. (1965). Le sermon du bon pasteur: un problème d’attribution Bibliothèque d’humanisme et renaissance, 27, p. 286–303.

– (1986). Anne Boleyn et la version originale du “Sermon du bon pasteur” d’Almanque Papillon // Bulletin de la Société de l’histoire du protestantisme français, 132, p. 337–346.

Mayer T. F. (2000). Reginald Pole, Prince and Prophet. Cambridge.

Miller H. (1962). London and Parliament in the Reign of Henry VIII // BIHR, 35, p. 128–149.

– (1986). Henry VIII and the English Nobility. Oxford.

Mirabella B. (2012). “In the sight of all”: Queen Elizabeth and the Dance of Diplomacy // Early Theatre, 15, p. 65–89.

Montagu W. D. (1864). Court and Society from Elizabeth to Anne from the Papers at Kimbolton. 2 vols. London.

Muller C., Kemperdick S. (2006). Hans Holbein the Younger: The Basel Years, 1515–1532. Munich and New York.

Murphy B. A. (2003). Bastard Prince: Henry VIII’s Lost Son. Stroud.

Murphy N. (2015). Henry VIII’s First Invasion of France: The Gascon Expedition of 1512 // EHR, 130, p. 25–56.

Murphy V. M. (1984). The Debate over Henry VIII’s First Divorce: An Analysis of the Contemporary Treatises. Cambridge Ph.D.

– (1995). The Literature and Propaganda of Henry VIII’s First Divorce // The Reign of Henry VIII: Politics, Policy and Piety / ed. D. MacCulloch. London. P. 135–158.

Murray J. (2009). Enforcing the Reformation in Ireland: Clerical Resistance and Political Conflict in the Diocese of Dublin, 1534–1590. Cambridge.

Néret Jean-Alexis (1942). Claude de France: Femme de François I. Paris.

Neville P. A. (1990). Richard Pynson, King’s Printer (1506–1529): Printing and Propaganda in Early Tudor England. Warburg Institute PhD.

Nicholson G. D. (1988). The Act of Appeals and the English Reformation // Law and Government under the Tudors / ed. Claire Cross, D. M. Loades and J. J. Scarisbrick. Cambridge. P. 19–30.

Nitti F. (1892). Leone X e la sua politica secondo documenti e carteggi inediti. Florence.

Orme N. (1996). John Holt (d. 1504), Tudor Schoolmaster and Grammarian // The Library, 6^th Series, 18, p. 283–305.

Orth M. D. (1982). Francis Du Moulin and the Journal of Louise of Savoy // SCJ, 13, p. 55–66.

Page W., ed. (1904–1912). A History of the County of Bedford. VCH. 3 vols. London.

Paget H. (1981). The Youth of Anne Boleyn // BIHR, 54, p. 162–170.

Paisey D., Bartrum G. (2009). Hans Holbein and Miles Coverdale: A New Woodcut // Print Quarterly, 26, p. 227–253.

Palmer R. C. (2002). Selling the Church: The English Parish in Law, Commerce and Religion, 1350–1550. Chapel Hill and London.

Parker G. (2019). Emperor: A New Life of Charles V. New Haven and London.

Parker K. T. (1983). The Drawings of Hans Holbein in the Collection of Her Majesty the Queen at Windsor Castle, with an appendix by Susan Foister. London and New York.

Parkinson J. A. (1958). A Chanson by Claudin de Sermisy // Music and Letters, 39, p. 118–122.

Plucknett T. F. T. (1942). The Origin of Impeachment // TRHS, 24, p. 47–71.

Pollard A. F. (1929). Wolsey. London.

Pollnitz A. (2015). Princely Education in Early Modern Britain. Cambridge.

Porrer S. M., ed. (2009). Jacques Lefèvre d’Étaples and the Three Maries Debates. Geneva.

Powell J. (2005). “For Caesar’s I Am”: Henrician Diplomacy and Representations of King and Country in Thomas Wyatt’s Poetry // SCJ, 36, p. 415–431.

– (2016). The Network Behind Tottel’s Miscellany // English Literary Renaissance, 46, p. 193–224.

– (2019). Secret Writing or a Technology of Discretion? Dry Point in Tudor Books and Manuscripts // Review of English Studies, New Series, 7, p. 37–53.

Prescott W. H. (1854). History of the Reign of Ferdinand and Isabella, the Catholic, of Spain. 7th edn. London.

Pugh T. (2005). Christian Revelation and the Cruel Game of Courtly Love in Troilus and Criseyde // Chaucer Review, 39, p. 379–401.

Purdy R. J. W. (1901). Mannington Hall // Norfolk Archaeology, 14, p. 321–328.

Quinn D. B. (1961). Henry VIII and Ireland // Irish Historical Studies, 12, p. 318–344.

Rasmussen M. (1995). The Case of the Flutes in Holbein’s The Ambassadors // Early Music, 23, p. 114–123.

Rawcliffe C. (1978). The Staffords, Earls of Stafford and Dukes of Buckingham, 1394–1521. Cambridge.

Raymond P. (1859). Nouvelles des affaires de France (1521) // Bibliothèque de L’École des chartes, 20, p. 369–380.

Redworth G. (1990). In Defence of the Church Catholic: The Life of Stephen Gardiner. Oxford.

Reid J. A. (2001). King’s Sister, Queen of Dissent: Marguerite of Navarre (1492–1549) and her Evangelical Network. Arizona State PhD.

– (2013). Marguerite de Navarre and Evangelical Reform // A Companion to Marguerite de Navarre / ed. G. Ferguson and M. B. McKinley. Leiden. P. 29–58.

– (2018). Imagination and Influence: The Creative Powers of Marguerite de Navarre at Work at Court and in the World // Women and Power at the French Court, 1483–1563 / ed. S. Broomhall. Amsterdam. P. 263–283.

Remley P. G. (1994). Mary Shelton and her Tudor Literary Milieu // Rethinking the Henrician Era: Essays on Early Tudor Texts and Contexts / ed. P. Herman/ Urbana and Chicago. P. 40–77.

Rex R. (1989). The English Campaign against Luther in the 1520s // TRHS, 5^th Series, 39, p. 85–106.

– (1991). The Theology of John Fisher. Cambridge.

– (1993). Henry VIII and the English Reformation. London.

– (1996). The Crisis of Obedience: God’s Word and Henry’s Reformation // HJ, 39, p. 863–894.

–(2003). Redating Henry VIII’s A Glasse of the Truthe // The Library, 7^th Series, 4, p. 16–27.

– (2014). The Religion of Henry VIII // HJ, 57, p. 1–32.

Richardson G. (1995). Anglo-French Political and Cultural Relations during the Reign of Henry VIII. LSE PhD.

– (1999). The Privy Chamber of Henry VIII and Anglo-French Relations, 1515–1520// Court Historian, 4, p. 119–140.

– (2008). The French Connection: Francis I and England’s Break with Rome // The Contending Kingdoms: France and England, 1430–1700 /ed. G. Richardson. Aldershot. P. 95–115.

– (2013). Hunting at the Courts of Francis I and Henry VIII // Court Historian, 18, p. 127–141.

– (2014a). Boys and their Toys: Kingship, Masculinity and Material Culture in the Sixteenth Century // The Image and Perception of Monarchy in Medieval and Early Modern Europe / ed. S. McGlynn and E. Woodacre. Cambridge. P. 183–206.

– (2014b). The Field of Cloth of Gold. London.

Richardson W. C. (1970). Mary Tudor: The White Queen. London.

Ring M. (2017). So High A Blood: The Life of Margaret, Countess of Lennox. London.

Robertson M. L. (1975). Thomas Cromwell’s Servants: The Ministerial Household in Early Tudor Government and Society. UCLA PhD.

Robinson J. Armitage. (1915). Thomas Boleyn, Precentor of Wells // Proceedings of the Somersetshire Archaeological and Natural History Society, 4th Series, 61, Part II, p. 1–10.

Robison W. B. (1984). The Justices of the Peace of Surrey in National and County Politics, 1481–1570. 2 vols. Louisiana State PhD.

Rollins H. E., ed. (1928). Tottel’s Miscellany (1557–1587). Cambridge, Mass.

Rossiter W. (2009). “I know where is an hynde”: Sir Thomas Wyatt and the Transformation of Actaeon // Ovid’s Metamorphoses in English Poetry / ed. S. Coelsch-Foisner and W. Gortschacher. Heidelberg, p. 69–88.

Round J. H. (1886). The Early Life of Anne Boleyn: A Critical Essay London.

Rowlands J. (1985). Holbein: The Paintings of Hans Holbein the Younger. Oxford.

Rowlands J., Starkey, D. (1983). An Old Tradition Reasserted: Holbein’s Portrait of Queen Anne Boleyn // Burlington Magazine, 125, p. 88, 90–92.

Royal Collection (1978). Holbein and the Court of Henry VIII. London.

Sadlack E. A. (2011). The French Queen’s Letters: Mary Tudor Brandon and the Politics of Marriage in Sixteenth-Century Europe. London.

Samman N. (1988). The Henrician Court during Cardinal Wolsey’s Ascendancy. Cardiff PhD.

Saunders J. W. (1951). From Manuscript to Print: A Note on the Circulation of Poetic Manuscripts in the Sixteenth Century // Proceedings of the Leeds Philosophical and Literary Society, 6, p. 507–528.

Scarisbrick J. J. (1956). The Pardon of the Clergy, 1531 // HJ, 12, p. 22–39.

– (1968). Henry VIII. London.

Schilling E. (1937). Drawings of the Holbein Family. London.

Schmid S. W. (2009). Anne Boleyn, Lancelot de Carle and the Uses of Documentary Evidence. Arizona State PhD.

Sergeant P. (1923). The Life of Anne Boleyn. London.

Sessions W. A. (1999). Henry Howard: The Poet Earl of Surrey: A Life. Oxford.

Sharkey J. (2004). Thomas Wolsey: The Influence of the Ideal of a Roman Cardinal on an English Prince of the Church. Cambridge Mphil.

– (2008). The Politics of Wolsey’s Cardinalate, 1515–1530. Cambridge PhD.

– (2011). Between King and Pope: Thomas Wolsey and the Knight Mission // HR, 84, p. 236–248.

Shaw C., Mallett M. (2019). The Italian Wars, 1494–1559. 2^nd edn. London.

Siemens R. G. (1997). The English Lyrics of the Henry VIII Manuscript. University of British Columbia PhD.

– (2009). Henry VIII as Writer and Lyricist // Musical Quarterly, 92, p. 136–166.

Skidmore C. (2010). Death and the Virgin. London.

Smith A. R. (1982). Aspects of the Career of Sir John Fastolf, 1380–1459. Oxford PhD.

Smith J. C. (2011). Albrecht Durer as Collector // RQ, 64, p. 1–49.

Smith S. R. (2018). Unlocking Cabala, Mysteries of State and Government: The Politics of Publishing. Birkbeck College PhD.

Southall R. (1964). The Devonshire Manuscript Collection of Early Tudor Poetry, 1532–1541 // Review of English Studies, Old Series, 58, p. 142–150.

Stamatakis C. (2012). Sir Thomas Wyatt and the Rhetoric of Rewriting: ‘Turning the Word’. Oxford.

Stanley-Millson C., Newman J. (1986). Blickling Hall: The Building of a Jacobean Mansion // Architectural History, 29, p. 1–42.

Starkey D. R., ed. (1987). The English Court from the Wars of the Roses to the Civil War. London.

– (1991). Henry VIII: A European Court in England. London.

– (1998). King Arthur and King Henry // Arthurian Literature, XVI / ed. J. P. Carley and F. Riddy. Woodbridge. P. 171–196.

–(2002). The Reign of Henry VIII, Personalities and Politics. 2^nd edn. London.

– (2004). Six Wives: The Queens of Henry VIII. London.

– (2008). Henry: Virtuous Prince. London.

Stephenson B. (2000). Patronage, Piety and Politics in the Correspondence of Marguerite of Navarre. Rutgers PhD.

– (2004). The Power and Patronage of Marguerite de Navarre. London.

Stevens J. (1961). Music and Poetry in the Early Tudor Court. London.

Sutton A. F. (2005). The Mercery of London: Trade, Goods and People. Aldershot.

Szkilnik M. (2010). Mentoring Noble Ladies: Antoine Dufour’s Vies des femmes célèbres // The Cultural and Political Legacy of Anne de Bretagne: Negotiating Convention in Books and Documents / ed. C. J. Brown. Cambridge. P. 65–80.

Taylor A. (2012). John Leland’s Communities of the Epigram // Neo-Latin Poetry in the British Isles / ed. G. Manuwald and L. B. T. Houghton. Bristol. P. 15–35.

Thirsk J., ed. (2006). Life, Land and People in a Wealden Parish, 1400–1600. Kent Archaeological Society, Maidstone.

Thornton T. (2000). Cheshire and the Tudor State, 1480–1560. London.

Thurley S. (1993). The Royal Palaces of Tudor England: Architecture and Court Life, 1460–1547. New Haven and London.

– (1999). Whitehall Palace: An Architectural History of the Royal Apartments, 1240–1698. New Haven and London.

– (2017). Houses of Power: The Places that Shaped the Tudor World. London.

– (2020). Tudor Ambition: Houses of the Boleyn Family. Gresham College Lecture, 16 Sept. 2020; https://www.gres ham.ac.uk/lectures-and-events/boleyn-houses

Thwaites G., Taviner M., Gant V. (1997). The English Sweating Sickness, 1485–1551 // New England Journal of Medicine, 336, p. 580–582.

– (1998). The English Sweating Sickness, 1485–1551: A Viral Pulmonary Disease? / Medical History, 42, p. 96–98.

Tite C. G. C. (2013). The Early Records of Sir Robert Cotton’s Library: Formation, Cataloguing, Use. London.

Trapp J. B. (1992). Erasmus and His English Friends // Erasmus of Rotterdam Society Yearbook, 12, p. 18–44.

Travers N. (1836–1841). Histoire civile, politique et religieuse de la ville et du comté de Nantes. 4 vols. Nantes.

Ullmann W. (1979). This Realm of England is an Empire // JEH, 30, p. 175–203.

Urkevich L. (1997). Anne Boleyn, a Music Book, and the Northern Renaissance Courts: Music Manuscript 1070 of the Royal College of Music, London. Maryland PhD.

– (2009). Music Books of Women: Private Treasures and Personal Revelations // Early Modern Women, 4, p. 175–185.

Varlow S. (2007). Sir Francis Knollys’s Latin Dictionary: New Evidence for Katherine Carey // HR, 80, p. 315–323.

Venn J., ed. (1897–1901). Biographical History of Gonville and Caius College, 1349–1897. 3 vols. Cambridge.

Walker G. (1989). The “Expulsion of the Minions” of 1519 Reconsidered // HJ, 32, p. 1–16.

– (2002). Rethinking the Fall of Anne Boleyn // HJ, 45, p. 1–29.

Warner C. (2013). The Making and Marketing of Tottel’s Miscellany, 1557: Songs and Sonnets in the Summer of the Martyrs’ Fires. Farnham.

Warner M. (1996). Des Hermines et Fleurs de Lys: l’importance politique de l’entrée muncipale bretonne, 1491–1532 // Bulletin de la Société archéologique et historique de Nantes et de la Loire-Atlantique, 131, p. 87–105.

Warnicke R. M. (1985a). Anne Boleyn’s Childhood and Adolescence // HJ, 28, p. 939–952.

– (1985b). The Fall of Anne Boleyn: A Reassessment // History, 70, p. 1–15.

– (1986). The Eternal Triangle and Court Politics: Henry VIII, Anne Boleyn, and Sir Thomas Wyatt // Albion, 18, p. 565–579.

– (1987). Sexual Heresy at the Court of Henry VIII // HJ, 30, p. 247–268.

– (1989). The Rise and Fall of Anne Boleyn. Cambridge.

– (1993). The Fall of Anne Boleyn Revisited // EHR, 108, p. 653–665.

– (1998). The Conventions of Courtly Love and Anne Boleyn // State, Sovereigns and Society in Early-Modern England: Essays in Honour of A. J. Slavin / ed. C. H. Carlton et al. Stroud. P. 103–118.

Waterton E. (1879). Pietas Mariana Britannica. London.

Watt D. (1997). Reconstructing the Word: the Political Prophecies of Elizabeth Barton // RQ, 50, p. 136–163.

Wedgwood J. C., Holt A. D. (1936). Biographies of the Members of the Commons House, 1439–1509. History of Parliament. London.

Weir A. (2009). The Lady in the Tower: The Fall of Anne Boleyn. London.

Whiteley C. B., Kramer K. (2010). A New Explanation for the Reproductive Woes and Midlife Crisis of Henry VIII // HJ, 53, p. 827–848.

Willoughby H. R. (1936). Current Errors concerning the Coverdale Bible // Journal of Biblical Literature, 55, p. 1–16.

Wilson-Chevalier K. (2007). Claude de France // Encyclopaedia of Women in the Renaissance / ed. D. Robin, A. R. Larsen and C. Levin. Santa Barbara and Oxford. P. 80–81.

– (2010). Claude de France: In her Mother’s Likeness, a Queen with Symbolic Clout? // The Cultural and Political Legacy of Anne de Bretagne: Negotiating Convention in Books and Documents / ed. C. J. Brown. Cambridge. P. 123–144.

– (2015). Denis Briçonnet et Claude de France // Seizième Siècle, 11, p. 95–118.

– (2018). Claude de France and the Spaces of Agency of a Marginalized Queen // Women and Power at the French Court, 1483–1563 / ed. S. Broomhall. Amsterdam. P. 139–172.

Woods R. L. (1974). The Amicable Grant: Some Aspects of Thomas Wolsey’s Rule in England, 1522–1526. UCLA PhD.

Yates F. (1947). Queen Elizabeth as Astraea // Journal of the Warburg and Courtauld Institutes, 10, p. 27–82.

Zell M. (1974). Church and Gentry in Reformation Kent, 1533–1553. UCLA PhD.

Zupanec S. S. (2017). An Overlooked Connection of Anne Boleyn’s Maid of Honour, Elizabeth Holland, with BL, Kings MS 9 // Electronic British Library Journal, article 7; https://www.bl.uk/eblj/articles/2017-articles

Слова благодарности

Несмотря на то что последние двадцать пять лет мы так или иначе сотрудничали, участвуя в работе над книгами друг друга, это первая книга, которую мы написали вместе. Наш труд никогда бы не был завершен без той помощи, которую нам оказывали самые разные люди и учреждения.

Мы всегда начинаем работу с изучения оригиналов рукописей и наиболее ранних печатных источников и никогда не полагаемся всецело на более изученные материалы XIX и начала ХХ века, а также вторичные труды. Вот и в этот раз мы намеревались провести полгода в Париже, погрузившись в архивы, однако весной 2020 года наши планы оказались нарушены из-за локдаунов, вызванных пандемией. К счастью, кураторы Национальной библиотеки Франции и Центра дипломатического архива Министерства иностранных дел Франции любезно пошли нам навстречу, прислав цифровые копии рукописей, в которых мы так отчаянно нуждались. При содействии кураторов Британской библиотеки и Национального архива в Кью летом 2019 года нам удалось сделать фотографии или получить цифровые копии и микропленки основных первоисточников, находящихся в Великобритании. Без этих материалов книга, которую вы держите в руках, не была бы написана в тяжелейших условиях пандемии.

Мы выражаем искреннюю благодарность нашему агенту в Великобритании Наташе Фэрвезер и ее ассистенту, Мэттью Марланду, а также нашему агенту в США Гронье Фокс и ее команде за то, что они с самого начала поверили в этот проект и неустанно поддерживали нас и вносили свои предложения. Наши редакторы из Bloomsbury, Алексис Киршбаум и Жасмин Хорси, а также Джонатан Джао из HarperCollins были просто великолепны. Они заслуживают благодарности за то, что искренне поддерживали нас, безоговорочно доверяли нам, не вмешиваясь в работу, но были рядом, когда это было нужно. Своим внимательным отношением к тексту и вдумчивой редакторской работой они оказали нам неоценимую услугу, мотивируя нас задумываться и не раз пересматривать первоначальный вариант текста: без их помощи книга получилась бы менее содержательной. Мы также должны поблагодарить ответственного редактора в Bloomsbury Лорен Уайбрау за профессиональную помощь на заключительном этапе работы над книгой, который осложнялся тем, что мы оба заболели ковидом в это ответственное время. Наш редактор-корректор Бен Брок приложил все усилия к тому, чтобы текст получился как можно лучше, и мы искренне признательны ему за это. Эмма Браун, занимавшаяся поиском иллюстративного материала, успешно справилась с задачей, впрочем, как и всегда, и помогла нам подобрать все необходимые иллюстрации. Также хотелось бы поблагодарить доктора Джонатана Фойла, который с готовностью уделял нам время и консультировал по некоторым вопросам, касавшимся архитектуры и мебели, а также доктора Мэттью Шоу, библиотекаря Куинз-колледжа в Оксфордском университете, и его коллег за то, что они предоставили нам снятые на камеру телефона изображения некоторых важных документов, доступ к которым нельзя было получить из-за локдауна. Мы с благодарностью отмечаем помощь, оказанную нам сотрудниками Национального архива в Кью, Лондонской библиотеки, библиотеки Кембриджского университета, Бодлианской и Британской библиотек и выражаем особую благодарность доктору Андреа Кларк из отдела рукописей Средневековья и раннего Нового времени, а также кураторам муниципальных архивов Франции, архивов Брюсселя и других местных архивов, а также сотрудникам Ватиканского апостольского архива и библиотеки Ватикана. Хочется сказать теплые слова благодарности коллегам Джона и особенно студентам Клэр-колледжа в Кембриджском университете, которые даже не представляют, как много они сделали для этой книги.

И наконец, мы никогда не справились бы с этим проектом, если бы не чувствовали постоянную любовь и поддержку друзей и близких (включая домашних питомцев), которые были с нами на протяжении всего времени работы над книгой. Мы в неоплатном долгу перед ними.

Совместная работа над архивными материалами и над самой книгой оказалась удовольствием для нас обоих. Каждый из нас самостоятельно писал свою книгу, а не работал над отдельными разделами, после чего мы объединяли плоды наших усилий. Много часов (нередко ночью, за чаем с диетическим печеньем) было проведено за мучительным обдумыванием и обсуждением мотивов, обстоятельств и судеб разных персонажей книги, и каждое мгновение такой работы доставляло нам истинное наслаждение. Повторим ли мы когда-нибудь этот опыт? Следите за новостями!

Лондон

25 апреля 2023 года

Об авторах

Джон Гай – историк, автор, один из ведущих специалистов с мировым именем по истории Тюдоров. Получил степень бакалавра и доктора философии в Кембриджском университете. Автор 16 исторических книг, в том числе «Англии Тюдоров», которая разошлась тиражом более четверти миллиона экземпляров. Читает лекции в Клэр-колледже Кембриджского университета, в Центре по изучению британского искусства Пола Меллона (Йельский университет, Лондонский филиал), в Бристольском университете, Калифорнийском университете в Беркли, Рочестерском университете и Университете Джонса Хопкинса. Почетный профессор Сент-Эндрюсского университета. Частый гость на радио и телевидении; его статьи публикуются на страницах The Sunday Times, The Literary Review и других изданий. Постоянный участник радиопрограмм, телеведущий и соавтор документальных сериалов Би-би-си.

Джулия Фокс – преподаватель и автор. Получив ученую степень по истории в Университете Лондона, она преподавала историю во многих школах Лондона. Автор двух книг: «Джейн Болейн» (Jane Boleyn) и «Королевы-сестры» (Sister Queens).

Вкладка

Вид на Лондон и Лондонский мост. Антон ван ден Вингерде, ок. 1554–1557 гг.

Личность модели не установлена, однако буква К на ожерелье, розы Тюдоров и буква С на платье, намекающая на испанское имя Каталина (Catalina), позволяют предположить, что это Екатерина Арагонская в юности. Михель Зиттов. Музей истории искусств, Вена

Маргарита Австрийская. Портрет кисти Барента (Бернарда) ван Орлея. Королевский монастырь Бру, Бург-ан-Бресс, Франция

Клод, королева Франции. Портрет работы неизвестного художника, ок. 1550–1600 гг. Музей Конде

Луиза Савойская, мать Франциска I. Жан Клуэ. Портретная галерея, замок Борегар, Селлет, долина Луары, Франция

Король Франции Франциск I в возрасте около 32 лет. Жан Клуэ. Лувр, Париж

Анна де Гравиль дарит экземпляр своей французской адаптации «Тезеиды» Боккаччо королеве Клод в окружении ее придворных дам (фрагмент). Национальная библиотека Франции, Париж. Reference MS Arsenal 5116, fo. 1v

Маргарита Ангулемская, сестра Франциска I, в возрасте около 35 лет. Жан Клуэ. Галерея искусств Уокера, Ливерпуль

Генрих VIII. Йос ван Клеве, между 1530 и 1535 гг. Британская королевская коллекция

Младшая сестра Генриха Мария, королева Франции на короткое время, и Чарльз Брэндон, герцог Саффолк. Неизвестный художник. Из собрания аббатства Уоберн

Принцесса Мария в возрасте 28 лет, ок. 1544 г. Мастер Джон. Национальная портретная галерея

Карл Гентский (будущий король Испании и император Священной Римской империи Карл V). Барент ван Орлей. Лувр, Париж

Екатерина Арагонская. Приписывается Йоханнесу Корвусу. Национальная портретная галерея

Мэри Болейн. Неизвестный художник. Замок Хивер, Кент

Первая встреча Генриха VIII и Анны Болейн. Дэниел Маклис, ок. 1836 г.

Анна Болейн. Неизвестный художник, ок. 1584–1603 гг.

Томас Уайетт. Портрет работы Ганса Гольбейна Младшего. Королевская коллекция

Послы Жан де Дентевиль и Жорж де Сельве. Ганс Гольбейн Младший. Национальная галерея, Лондон

Папа Климент VII, ок. 1531 г. Себастьяно дель Пьомбо. Музей Гетти, Лос-Анджелес, 92.PC.25

Кардинал Уолси. Неизвестный художник, ок. 1590 г. Национальная портретная галерея

Леди Мэри Говард, герцогиня Ричмонд, двоюродная сестра Анны и ее фрейлина. Ганс Гольбейн Младший. Королевская коллекция

Портрет неизвестной женщины, позднее подписанный «Анна Болейн, королева». Ганс Гольбейн Младший. Королевская коллекция, Королевская библиотека, Виндзор

Портрет предположительно Марджери Хорсман, одной из камеристок Екатерины, впоследствии придворной дамы Анны. Ганс Гольбейн Младший. Королевская коллекция

Госпожа Зуш, придворная дама в арселе, ставшем отличительным знаком Анны. Ганс Гольбейн Младший. Королевская коллекция

Мэри Шелтон, одна из придворных дам Анны. Ганс Гольбейн Младший. Королевская коллекция

Миниатюра на тему «Царь Соломон и царица Савская», заказанная Анной для Генриха в качестве новогоднего подарка. Ганс Гольбейн Младший. Королевское собрание, Королевская библиотека, Виндзор

Томас Кромвель. Ганс Гольбейн Младший, 1532–1533 гг. Коллекция Фрика, Нью-Йорк

«Кольцо Чекерс» Елизаветы I. Попечители Чекерс. Все права защищены

Джейн Сеймур, одна из камеристок Ека терины, впоследствии фрейлина Анны, ставшая третьей супругой Генриха. Ганс Гольбейн Младший

Сноски

1

 См. также раздел «Болейны».– Примеч. авторов.

(обратно)

2

 Альмонарий – придворный священник, в обязанности которого входило раздавать милостыню.

(обратно)

3

 Тауэр-грин – лужайка во внутреннем дворе Тауэра, где были казнены несколько королев и представителей английской знати. Точное местоположение этой площадки неизвестно. По некоторым источникам, она находилась к югу от капеллы Святого Петра в оковах, по другим – между Белой башней и казармами Ватерлоо. По инициативе королевы Виктории на предполагаемом месте казни был возведен мемориал.

(обратно)

4

 Гейбл, или тюдоровский чепец, – головной убор, по форме напоминающий конек крыши. Появился в начале XVI в. и стал олицетворением новой эпохи Тюдоров.

(обратно)

5

 Чуть больше 90 см.

(обратно)

6

 Олдермен – член городского совета.

(обратно)

7

 Черный майский день (англ. Evil May Day) – погромы, организованные жителями Лондона против иноземных купцов и ремесленников, называемых «чужаками».

(обратно)

8

 Вестминстер-холл – старейшая из сохранившихся частей Вестминстерского дворца, построенная во времена правления короля Вильгельма II. В период позднего Средневековья Вестминстер-холл считался главной резиденцией английских монархов. Только в 1534 г. Генрих VIII перебрался в Уайтхолл (ранее Йорк-плейс).

(обратно)

9

 Экю с солнцем (фр. ecu d’or au soleil) – золотая монета с изображением солнца над короной, чеканилась во Франции в 1476–1653 гг.

(обратно)

10

64 м.

(обратно)

11

 Около 60 см.

(обратно)

12

 Шаффлборд – игра, в которой монету или любой другой диск запускают ударом руки по гладкой поверхности с разметкой (это может быть доска, столешница или пол) на расстояние 10 ярдов (9м) и более.– Примеч. авторов.

(обратно)

13

 Шотландские Марки (англ. Scottish Marches) – область на границе Англии и Шотландии, которая являлась предметом неутихающих территориальных споров вплоть до 1603 г., когда шотландский король Яков VI унаследовал английскую корону под именем Якова I и объединил эти земли. В Средние века английские короли назначали хранителей, то есть своих наместников для контроля за этими территориями.

(обратно)

14

 Католические короли – традиционное название двух испанских монархов – Изабеллы I Кастильской и Фердинанда II Арагонского, чей брак привел к объединению двух королевств и созданию современной Испании.

(обратно)

15

 Живые картины (фр. tableaux vivants) – вид пантомимы, участники которой принимали различные позы и таким образом инсценировали эпизоды истории, сцены из художественных произведений, создавали аллюзии на известные произведения искусства.

(обратно)

16

 Бас-данс (фр. basse danse) – средневековый придворный танец без прыжков, отличающийся плавными скользящими движениями.

(обратно)

17

 Дублет (фр. doublet) – облегающая мужская куртка времен Средневековья из полотна или шерсти, которую носили поверх рубашки.

(обратно)

18

 Аргус – многоглазый великан, персонаж древнегреческой мифологии.

(обратно)

19

 Личная уния – временное объединение монархических государств, как правило, не имеющее в основе соответствующего договора и возможное в силу того, что по случайному стечению обстоятельств монарх получает права на престол сразу двух или более государств, например, потому что становится наследником одновременно двух монархов или в результате заключения брачного союза.

(обратно)

20

 Первоначально титул относился к любому избранному королю, который еще не получил титул императора от рук папы римского. Позже он стал использоваться исключительно в отношении наследника императорского престола в период между его избранием (при жизни действующего императора) и его преемственностью после смерти императора.

(обратно)

21

 Эдмунд де ла Поль, 3-й герцог Саффолк – один из главных претендентов на английский трон из партии йоркистов.

(обратно)

22

 Торговая компания купцов-авантюристов считается одной из старейших английских корпораций, которая объединяла купцов со всей страны и фактически обладала монополией на экспорт сукна в Европу.

(обратно)

23

 Цит. по: Тененбаум Б. Тюдоры: «Золотой век». М.: Эксмо, 2012.

(обратно)

24

 Более 3,5 м.

(обратно)

25

 В католической и англиканской церкви деканом называется священнослужитель, один из помощников епископа, который отвечает за определенный церковный округ (деканат).

(обратно)

26

 Полидор Вергилий (1470–1555)– автор сочинения «История Англии» (лат. Historia Anglica).

(обратно)

27

 Перевод Александра Лукьянова.

(обратно)

28

 0,8 га.

(обратно)

29

 За этими словами скрывается сексуальный подтекст, как в словах donner paroles (от фр. «давать обещание»), с которыми по правилам куртуазного ухаживания поклонник обращается к даме своего сердца, предлагая ей свои услуги.– Примеч. авторов.

(обратно)

30

 Имеется в виду комический персонаж ряда произведений Шекспира, сэр Джон Фальстаф, добродушный толстяк и малодушный рыцарь, который якобы списан с Джона Фастольфа, обвинявшегося в неудачах английских войск, в частности в проигранной битве при Пате против Жанны д’Арк.

(обратно)

31

 С XIII столетия в Англии и Уэльсе существуют Судебные инны, или юридические корпорации, как форма организации адвокатского сообщества. К наиболее известным и крупным относятся Линкольнс-Инн, Грейс-Инн, Мидл-Темпл и Иннер-Темпл. Каждый желающий стать адвокатом должен был вступить в одну из корпораций, пройти обучение и практику, посетив слушания в парламенте и приняв участие в судебных разбирательствах.

(обратно)

32

 Орден Бани – одна из древнейших национальных наград Великобритании. Первыми членами ордена стали 36 рыцарей, охранявших короля и принимавших участие в его омовении (бане) при коронации.

(обратно)

33

 Фигура восстающего льва (фр. rampant)– традиционная геральдическая поза льва, стоящего в профиль на задних лапах. Лев, сидящий на задних лапах и опирающийся на передние, в геральдике называется сидящим (фр. sejant).

(обратно)

34

 Мировой судья – судья общей юрисдикции, служащий в суде первой инстанции (магистратском суде Англии).

(обратно)

35

 Койф – изначально мужской, а впоследствии и женский тканевый головной убор в виде чепца или плотного капюшона.

(обратно)

36

 Вирджинал – струнно-клавишный музыкальный инструмент, разновидность клавесина.

(обратно)

37

 Мотет – вокальное или вокально-инструментальное полифоническое произведение, один из главных жанров западноевропейской музыки эпохи Средневековья и Возрождения, В средневековом мотете в разных голосах распевались разные тексты, как духовные, так и светские. В эпоху Ренессанса текст был единым, преимущественно духовного содержания.

(обратно)

38

 Как уже упоминалось, в списке придворных дам Маргариты Австрийской Анна фигурирует под фамилией Бюллан (фр. Bullan), сама же она в этот период подписывается как Анна де Буллан (фр. Anna de Boullan). В стихотворном очерке об Анне Болейн Ланселот де Карль называет ее Анной Буллан (фр. Anne Boullant). При дворе королевы Марии об Анне говорят «юная Булен» (фр. la petite boulain), а ее сестра в списках молодых фрейлин упоминается как Мари Булон (фр. Marie Boulonne).

(обратно)

39

 Генеральные штаты представляли собой высший орган сословного представительства в Нидерландах. Генеральные штаты, представлявшие все нидерландские области, впервые созваны герцогом Бургундским в 1464 г. в Брюгге.

(обратно)

40

 Робер де Ламарк, сеньор де Флеранж – французский полководец при короле Франциске I, который, попав в плен к испанцам после битвы при Павии в 1525 г., написал несколько томов мемуаров.

(обратно)

41

 Маргарита Ангулемская (Маргарита Наваррская) считается одной их первых писательниц Франции. Ее двор был центром французского гуманизма, она покровительствовала многим поэтам и писателям того времени и сама была автором множества поэм, а также сборника новелл «Гептамерон».

(обратно)

42

 По всей видимости, этот девиз Болейнов имеет давнюю предысторию. В древности существовали песни о косцах, описанные британским историком и этнографом Эндрю Лэнгом, и слова «вот так, вот так» или «эх, раз» (англ. nowe thus), возможно, были зачином или припевом такой песни и имитировали ритмичный торопливый звук косы, режущей траву. Более подробно см. John Pilkington. History of the Pilkington family of Lancashire and its branches, from 1066 to 1600. Liverpool, C. Tinling, 1912.

(обратно)

43

 Пятый Латеранский собор, или Вселенский собор в Пизе – внеочередной собор духовенства, который был созван в 1511 г. несколькими католическими кардиналами, недовольными политикой папы Юлия II, и поддержан королем Франции Людовиком XII и императором Священной Римской империи. Целью собора было обсуждение возможных преобразований, в частности возможность собора низлагать недостойного папу за грехи или заблуждения. Собор был признан недействительным.

(обратно)

44

 В 1516 г. Лев Х подписал с «христианнейшим» королем Франции Франциском I конкордат, согласно которому за французским двором помимо прочего признавалось право назначения епископов, аббатов и прочего духовенства Франции.

(обратно)

45

 Жак Лефевр из Этапля (Якоб Фабер) – католический философ, богослов, экзегет, переводчик, церковный деятель; ведущий представитель французского позднеренессансного гуманизма; автор перевода Библии на французский язык.

(обратно)

46

 «95 тезисов» – документ, написанный Мартином Лютером, в котором критикуется практика индульгенций и существующие порядки католицизма. Считается, что именно с «95 тезисов» начинается Реформация.

(обратно)

47

 В средневековой традиции святая Вероника отождествляется с одной из безымянных женщин, упоминаемых в Евангелии, которая платком отерла лицо Христа во время его восхождения на Голгофу.

(обратно)

48

 Договор о всеобщем мире, или Лондонский договор 1518 г., представлял пакт о ненападении, который заключили между собой Бургундия, Франция, Англия, Священная Римская империя, Нидерланды, Папская область и Испания.

(обратно)

49

 Нуайонский договор был подписан 13 августа 1516 г. в Нуайоне между кролем Испании Карлом I (будущим императором Священной Римской империи Карлом V) и королем Франции Франциском I, положившим конец войне Камбрейской лиги.

(обратно)

50

 Йомены – мелкие землевладельцы в Англии, которые самостоятельно обрабатывали выделенные им наделы земли. К концу раннего Средневековья оформились в самостоятельное сословие.

(обратно)

51

 Титул императора Священной Римской империи присваивался по результатам выборов (хотя голосовали всего семь человек: епископы и представители знати), причем кандидату на престол необязательно было быть выходцем из Германии. Для победы на выборах было достаточно набрать минимум четыре из семи голосов выборщиков, представлявших территориальные объединения, находившиеся в Центральной Европе и Северной Италии.– Примеч. авторов.

(обратно)

52

 Прощеный, или Жирный, вторник (англ. Shrove Tuesday, фр. Mardi gras) – в католической традиции заключительный день праздничного карнавала, канун Пепельной среды, с которой начинается Великий пост, аналог Прощеного воскресенья в православии.

(обратно)

53

 Синьория – орган городского самоуправления в Италии времен Средневековья и Ренессанса.

(обратно)

54

 Не путать с Больё в Гэмпшире.– Примеч. авторов.

(обратно)

55

 Дворец Йорк-плейс, изначально принадлежавший епархии Йорка, впоследствии перешел в собственность Генриха VIII, был перестроен и стал называться Уайтхолл.

(обратно)

56

 Чаринг-Кросс – перекресток центральных улиц Лондона.

(обратно)

57

 Фамилию Фицрой (от англ.– норм. Fitzroy – «сын короля») традиционно давали бастардам английских монархов.

(обратно)

58

 Тауэрский холм, или Тауэр-хилл (англ. Tower Hill) – небольшая возвышенность к северо-западу от лондонского Тауэра, традиционное место публичной казни в период Средневековья.

(обратно)

59

 Карта Лондона (Civitas Londinum, или карта Агаса) – одна из самых ранних карт Лондона и его окрестностей, которая представляла собой гравюру на дереве, изображающую вид на город с высоты птичьего полета. Ее создание, по всей видимости ошибочно, связывают с именем картографа Ральфа Агаса.

(обратно)

60

 Приорат – монастырь или монашеская община, подчинявшаяся соответствующему аббатству, в некоторых монашеских орденах.

(обратно)

61

 Катберт Тансталл – дипломат, церковный деятель и королевский советник. В 1525 г. он участвовал в переговорах с императором Карлом V после битвы при Павии и помогал заключению Камбрейского мира в 1529 г.

(обратно)

62

 Цитируется в переводе Г. М. Кружкова.

(обратно)

63

 В переводе Г. М. Кружкова эта черта ее внешности не отражена.

(обратно)

64

 Хроника короля Англии Генриха VIII (Испанская хроника) – хроника, написанная неизвестным автором в период правления Генриха VIII и Эдуарда VI на основе рассказов очевидцев. Хроника была переведена с испанского и опубликована с примечаниями в 1889 г. авторитетным историком Мартином Хьюмом.

(обратно)

65

 По всей вероятности, имеется в виду аллюзия на поэму Уильяма Блейка «Бракосочетание Рая и Ада», где есть такая строка: If the doors of perception were cleansed, every thing would appear to man as it is: infinite – «Если бы двери восприятия были чисты, все предстало бы человеку таким, как оно есть, – бесконечным» (цит. в переводе М. Н. Немцова).

(обратно)

66

 Гризельда – романтический персонаж средневековой Европы, отличалась терпением и послушанием. Она была героиней последней новеллы «Декамерона» Джованни Боккаччо.

(обратно)

67

 Роберт Рэдклифф, который позже получил титул 1-го графа Сассекса.– Примеч. авторов.

(обратно)

68

 Библия Уильяма Тиндейла (англ. Tyndale Bible) считается первым переводом Библии с иврита и греческого на английский язык. Однако Тиндейл успел перевести целиком только Новый Завет и часть Ветхого Завета. Труд был закончен и опубликован другим переводчиком, Майлсом Ковердейлом.

(обратно)

69

 Согласно феодальному закону, в случае смерти отца семейства, которому принадлежала некая собственность, его наследники, не достигшие совершеннолетия, переходили под опеку короля. С этой проблемой и столкнулась Энн Рассел после смерти своего первого супруга.– Примеч. авторов.

(обратно)

70

 В подписи Генрих часто добавлял к имени латинскую букву R или Rex, что означает «король».

(обратно)

71

 Известно, что патока широко применялось для лечения чумы и других болезней. Царская вода (лат. aqua imperialis) представляла собой некую смесь из 26 ингредиентов, которую использовали в фармакологии того времени.

(обратно)

72

 Часто придворные дамы вроде леди Лайл отвечали за приготовление и назначение лекарств своим домочадцам и друзьям, когда те не обращались к врачу.

(обратно)

73

 Пилюли Расиса – одно из излюбленных лекарств Генриха наряду с таблетками на основе ревеня, маслом ромашки и «лакричными палочками»; пилюли изготавливались из смеси алоэ сокотринского, шафрана и мирры, их следовало принимать вместе с сиропом из меда и настоя дымянки лекарственной.– Примеч. авторов.

(обратно)

74

 В английском языке «мясо оленя» (англ. hart flesh) и имя «Генрих» (англ. Henry) действительно начинаются с одной буквы.

(обратно)

75

 Цит. по: Акройд П. Тюдоры: От Генриха VIII до Елизаветы I / пер. с англ. И. Черненко. М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2023. С. 66.

(обратно)

76

 Под «предметом» могла подразумеваться одежда, украшения или предметы домашнего обихода, например кровать.– Примеч. авторов.

(обратно)

77

 Велень (лат. vellum) – материал книгопечатания из специально выделанных шкур млекопитающих. Процесс производства велени схож с процессом изготовления пергамента. Традиционно велень производили из телячьей кожи, а пергамент – из овечьей. Многие средневековые рукописи, в том числе некоторые экземпляры Библии Гутенберга, были отпечатаны на велени.

(обратно)

78

 В английской истории praemunire или praemunire facias относится к закону XIV в., который запрещал утверждение или поддержание папской юрисдикции или любой другой иностранной юрисдикции или претензии на верховенство в Англии против верховенства монарха.

(обратно)

79

 Монетным золотом называется сплав из 22-каратного золота, который использовался для чеканки монеты, введенной в обращение в Англии Генрихом VIII.– Примеч. авторов.

(обратно)

80

 Консистория – тайный совет кардиналов, созываемый папой римским.

(обратно)

81

 В католической иконографии образ тела Христова – это обычно изображение умершего Христа на руках Бога Отца, имеющее сходство с оплакиванием Христа Богоматерью, в котором она, а не Отец, указывает на раны на его теле.– Примеч. авторов.

(обратно)

82

 В Вестминстерском аббатстве хранился кусочек красного воска с отпечатком королевской печати Артура, где он именовался императором Британии, Галлии, Германии и Дакии.

(обратно)

83

 Конвокация (от лат. convocatio – собрание, созыв) – собрание представителей высшего и низшего духовенства, созываемое в Англии в чрезвычайных случаях.

(обратно)

84

 В рамках общего права королевская прерогатива подразумевает исключительные права, обязанности, привилегии и полномочия монарха.

(обратно)

85

 Обычно если король желал близости с супругой или хотел побыть с ней наедине, то сам приходил в ее спальню, и никогда наоборот.– Примеч. авторов.

(обратно)

86

 Неизвестно, по какой причине в латинском тексте дворянской грамоты не было упоминания о «законнорожденных наследниках» – возможно, это была просто ошибка. В то время этого упущения никто не заметил.– Примеч. авторов.

(обратно)

87

 Святой Эрконвальд – епископ Лондона с 675 по 693г., святой покровитель Лондона, герой многих древнеанглийских литературных произведений, которого называли «святейшей фигурой Лондона» (лат. Lundoniae maximum sanctus). Считается, что он был причастен к строительству собора Святого Павла.

(обратно)

88

 Бальи – уполномоченный представитель короля в средневековой Франции, который осуществлял управление подведомственной ему областью.

(обратно)

89

 Официально этот статус Британия получит лишь в 1707 г.

(обратно)

90

 Пролокутор – председатель нижней палаты конвокации.

(обратно)

91

 Растелл Джон (ок. 1475–1536) – писатель-гуманист эпохи Реформации, типограф, член парламента.

(обратно)

92

 Пять портов – военно-экономический альянс портовых городов средневековой Англии, в который первоначально входили Дувр, Гастингс, Хит, Нью-Ромни и Сануидж.

(обратно)

93

 Мариология – в христианском, особенно римско-католическом, богословии: изучение доктрин, касающихся Марии, матери Иисуса Христа.

(обратно)

94

 Каменный ковер – оригинальный мозаичный пол XIII в., выполненный по проекту итальянских мастеров семьи Космати.

(обратно)

95

 Интердикт – налагаемый папой римским временный запрет на проведение всех церковных мероприятий на определенной территории, будь то страна или город.

(обратно)

96

 Жан II, герцог Алансонский – командир французской армии времен Столетней войны. В 1424 г. участвовал в сражении при Вернёе и был взят в плен английским рыцарем сэром Джоном Фастольфом. Заплатив за свою свободу огромный выкуп в 200 000 золотых салю, герцог практически разорился.

(обратно)

97

 Конфирмация – в католичестве таинство миропомазания.

(обратно)

98

 См. также гл. 25.

(обратно)

99

 Холлар Вацлав (1607–1677) – чешско-английский художник-гравер, работавший в технике офорт и создавший впечатляющее количество пейзажей, портретов, натюрмортов, произведений на религиозные и геральдические темы.

(обратно)

100

 Гризайль (от фр. gris – «серый») – живописная техника создания картины с помощью градаций одного цвета, чаще всего серого или сепии.

(обратно)

101

 Надпись на занавесе, на фоне которого восседает царь Соломон, представляет собой переиначенные строки из второй книги Паралипоменон (9: 8) и гласит: SIT DOMINVS DEVS TVVS BENEDICTVS, / CVI COMPLACIT IN TE, VT PONERE TE / SVPER THRONVM SVVM, VT ESSES REX / CONSTITVTVS DOMINO DEO TVO, что в переводе с латыни означает «Да будет благословен Господь Бог твой, Который благоволил посадить тебя на престол Свой в царя у Господа, Бога твоего. По любви Бога твоего, чтоб утвердить его навеки, Он поставил тебя царем над ним» (здесь и далее текст цитируется в Синодальном переводе).

(обратно)

102

 Надпись на ступенях трона также является цитатой из Второй книги Паралипоменон (9: 6): VICISTI FAMAM / VIRTVTIBVS TVIS.

(обратно)

103

 В отличие от приведенного английского варианта текста в русском Синодальном переводе «Блаженны люди твои…» (2 Пар. 9: 7).– Примеч. ред.

(обратно)

104

 Вице-канцлер в английских университетах в большинстве случаев осуществляет фактическое руководство учебным заведением, то есть выступает в роли ректора, в то время как канцлер выполняет скорее церемониальную функцию.

(обратно)

105

 Грамматическая школа – тип средней школы, появившейся в Европе в эпоху Средневековья. Там преподавали древние языки, математику и некоторые другие науки. Такие школы также называли гимназиями.

(обратно)

106

 Акт об опале, также известный как Билль об опале, – закон парламента, на основании которого лицо признавалось виновным в тяжком преступлении в досудебном порядке, то есть без судебного разбирательства.

(обратно)

107

 Деревушка Тайберн в графстве Мидлсекс с XII по XVIII в. являлась официальным местом публичной казни преступников в Англии.

(обратно)

108

 Этот случай нередко классифицируют как выкидыш, однако это произошло, когда Анна находилась уже в третьем триместре беременности.– Примеч. авторов.

(обратно)

109

 Это всего лишь второй известный случай использования этого слова для обозначения накладных волос, относящийся к тому времени.– Примеч. авторов.

(обратно)

110

 Хоренбот Герард – фламандский художник-миниатюрист эпохи Возрождения, находившийся на службе у Генриха VIII с конца 1520-х по конец 1530-х гг.

(обратно)

111

 Цит. по: Уайетт Т. Песни и сонеты / пер. с англ. Г. Кружкова. М.: Время, 2005. С. 60.

(обратно)

112

 Речь идет о полотне безымянного нидерландского художника или группы художников XVI в. под названием «Музыкантши». Картина экспонируется в Малом Эрмитаже.

(обратно)

113

 Имеется в виду леди Элизабет Болейн, которая, судя по всему, следила за дисциплиной и нравами в покоях королевы.– Примеч. авторов.

(обратно)

114

 Желтый цвет часто ошибочно называют цветом траура в Испании, поэтому высказывались предположения о том, что Анна таким образом отдала Екатерине дань уважения.

(обратно)

115

 В синодальном переводе Книги Есфири (3: 8–3: 11) эта история изложена следующим образом: «И сказал Аман царю Артаксерксу: есть один народ… и законов царя они не выполняют… Если царю благоугодно, то пусть будет предписано истребить их, и десять тысяч талантов серебра я отвешу в руки приставников, чтобы внести в казну царскую. Тогда снял царь перстень свой с руки своей и отдал его Аману… чтобы скрепить указ против Иудеев. И сказал царь Аману: отдаю тебе это серебро и народ; поступи с ним, как тебе угодно».

(обратно)

116

 Крест Святого Павла – крест и кафедра, располагавшиеся под открытым небом в церковном дворе старого собора Святого Павла, где в эпоху Тюдоров читались знаменательные проповеди и делались важнейшие заявления о политических и религиозных изменениях, вызванных Реформацией.

(обратно)

117

 Конкубина – в Древнем Риме женщина, преимущественно низшего сословия, живущая с мужчиной в незарегистрированном браке.

(обратно)

118

 В замке Эшбернем-хаус хранилась библиотека средневековых рукописей сэра Роберта Коттона, включавшая в себя исторические, юридические и конституционные рукописи, которые сегодня составляют основу нескольких коллекций Британской библиотеки. Пожар в замке 23 октября 1731 г. повредил множество документов.

(обратно)

119

 Уменьшительная форма Мадж более употребительна для имени Маргарет, однако мы не можем быть до конца уверены в том, что оно не относилось к Мэри Шелтон. Пока единого мнения по этому поводу нет.– Примеч. авторов.

(обратно)

120

 Валлийская марка – исторические области на границе Англии и Уэльса.

(обратно)

121

 До 1933г., когда в Англии и Уэльсе была проведена судебная реформа, дела сначала рассматривались большим жюри присяжных на местном уровне, которое определяло обоснованность предъявления обвинения, а в случае вынесения обвинительного заключения дела передавались в суд присяжных, где выносили окончательный приговор. Судебная система времен Тюдоров во многом напоминает современную систему правосудия США, в рамках которой, в соответствии с Пятой поправкой к Конституции, привлечение к ответственности за особо тяжкие преступления возможно только на основании обвинительного заключения большого жюри в федеральных судах.– Примеч. авторов.

(обратно)

122

 Более всего судьи были недовольны тем, что приговору не хватало определенности, которую так ценят юристы.– Примеч. авторов.

(обратно)

123

 Цит. в переводе В. С. Ржевской.

(обратно)

124

 145 и 137 см соответственно.

(обратно)

125

 Цит. в переводе В. С. Ржевской.

(обратно)

126

 Схолии – пояснительные заметки на полях античных и средневековых рукописей.

(обратно)

127

 Чемпион короля (или королевы)– почетная и наследственная должность при дворе британского монарха. Первоначальная роль чемпиона заключалась в том, чтобы во время коронации вызывать на поединок любого, кто осмеливался оспорить право нового монарха на трон. Сегодня должность носит исключительно церемониальный характер.

(обратно)

Оглавление

Персоны

Пролог

1. Генри: детство и отрочество

2. Генрих: уроки королевского мастерства

3. Анна: детство и отрочество

4. Анна: уроки придворного мастерства

5. Франция в центре внимания

6. Фрейлина королевы

7. Что ждет впереди?

8. Первые встречи

9. Анна влюблена

10. Тревожный год

11. Генрих влюблен

12. Тайное дело короля

13. Анна заявляет о себе

14. Потливая горячка

15. Возмездие настигает Уолси

16. Группа поддержки из Дарем-хауса

17. Долгожданный прорыв?

18. Взлет сокола

19. Брак

20. Триумф Анны

21. Послы

22. Анна – королева

23. Опасные времена

24. Дела семейные

25. Благочестие и развлечения

26. Дворцовые интриги

27. Падение в пропасть

28. Слушания начинаются

29. Сокол пойман

Эпилог

Приложение 1 Дата рождения Анны Болейн

Приложение 2 Источники сведений о перемещениях  Анны Болейн во Франции

Приложение 3 Источники сведений о судебных процессах над Джорджем и Анной Болейн

Приложение 4 Личность женщины, свидетельствовавшей против Джорджа Болейна

Сокращения

Примечания

  Пролог

  1. Генри: детство и отрочество

  2. Генрих: уроки королевского мастерства

  3. Анна: детство и отрочество

  4. Анна: уроки придворного мастерства

  5. Франция в центре внимания

  6. Фрейлина королевы

  7. Что ждет впереди?

  8. Первые встречи

  9. Анна влюблена

  10. Тревожный год

  11. Генрих влюблен

  12. Тайное дело короля

  13. Анна заявляет о себе

  14. Потливая горячка

  15. Возмездие настигает Уолси

  16. Группа поддержки из Дарем-хауса

  17. Долгожданный прорыв?

  18. Взлет сокола

  19. Брак

  20. Триумф Анны

  21. Послы

  22. Анна – королева

  23. Опасные времена

  24. Дела семейные

  25. Благочестие и развлечения

  26. Дворцовые интриги

  27. Падение в пропасть

  28. Слушания начинаются

  29. Сокол пойман

  Эпилог

  Приложение 1. Дата рождения Анны Болейн

  Приложение 2. Источники сведений о перемещениях Анны Болейн во Франции

  Приложение 3. Источники сведений о судебных процессах над Джорджем и Анной Болейн

  Приложение 4. Личность женщины, свидетельствовавшей против Джорджа Болейна

Даты, правописание, денежные единицы

Источники и библиография

  Печатные первоисточники

  Вспомогательные источники

Слова благодарности

Об авторах

Вкладка