Кощеева жена (fb2)

- Кощеева жена [publisher: SelfPub] 1014K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Екатерина Валерьевна Шитова

Екатерина Шитова
Кощеева жена

Глава 1

– Тише, Настасья, тише! Голову пригни, авось не приметит.

– Он идет, Матрешка! Ой, мамочки! Как же так? Как же так-то? Он же был мертв, я своими глазами видела!

Настасья затряслась всем телом, глянула глазами, полными дикого страха, на Матрену, но та сжала ее руку и приложила палец, пахнущий луковой шелухой, к обветренным губам девушки.

– Тише, – повторила она почти беззвучно.

Девушки обнялись, прижавшись друг к другу, склонили головы к самым коленям, чтобы их не было видно за высокими бочками, пропахшими кислой капустой.

Вскоре дверь сарая распахнулась, и где-то совсем рядом послышались мужские шаги.

– Настасья, Матрена, ау, вы где запропастились?

Голос прозвучал ласково, но Матрена только сильнее сжала руку Настасьи. Шаги стихли. По-видимому, мужчина остановился и высматривал девушек по темным углам.

– Выходите, я калачей с базара привез. Вкусные, мягкие, с маком. В прошлый-то раз ты, Настасьюшка, сказала, что за такой калач можно полжизни отдать. Я гораздо меньше прошу.

Мужчина хмыкнул и стал медленно обходить углы сарая, срывая на своем пути покрытую пылью паутину. Шаг за шагом он все ближе и ближе подходил к притаившимся за капустными бочками девушкам.

– Настасьюшка, я же знаю, что ты страсть как любишь калачи с маком. Выходи-ка, голубушка, не зли меня.

Мужчина запнулся в темноте об ведро и с грохотом повалился на пол. Выругавшись, он поднялся на ноги и закричал, оборачиваясь по сторонам:

– А ну выходите обе, паскуды этакие, иначе не сдобровать вам! Не хотите по-хорошему, тогда будет вам по-плохому. Забью обеих до смерти!

Настасья напряглась, обхватила руками голову, лицо ее исказила гримаса ужаса. Матрена поняла, что еще чуть-чуть, и она не удержится, закричит от страха. Прижав к себе ее голову, она прошептала на ухо:

– Молчи, не слушай!

Под пальцами Матрены потекло что-то теплое – это Настасья закусила губу до крови.

– Настасьюшка! Выходи давай, не упрямься. Зачем ты эту кикимору противную, эту Матрешку глупую, слушаешь? А? Ведь не подруга она тебе, только об себе вечно думает!

Мужчина был уже совсем рядом. Матрена слышала его тяжелое дыхание. Комок подступил к ее горлу, она пыталась проглотить его, одновременно держа Настасью, которая дрожала, как осиновый лист на ветру, за плечи.

– Выходи, Настасья, а не то я знаешь, что сделаю? – мужчина помолчал, а потом произнес зловещим голосом, – Я твою матушку зарежу, Настасья. Братики и сестрички твои меньшие сиротами останутся. Не жалко тебе их разве?

Настасья болезненно дернулась, но Матрена удержала ее за плечи.

– Сиди, дура, не слушай его! Все это брехня! – прошептала она ей в ухо.

Но Настасья резко повернулась, укусила Матрену за руку, а потом громко завизжала, прижав ладони к мокрому от слез лицу.

– Вот вы где, голубушки мои! – приторно ласковым голосом проговорил мужчина.

Обе девушки поднялись на ноги, и он улыбнулся довольно. Он стоял напротив них – высокий, худой, жилистый, глядел на них круглыми, выпученными глазами, поводил длинным горбатым носом, будто вынюхивал что-то.

– Вот и вы, мои красавицы! А я вас ищу, ищу! Калачи уж скоро зачерствеют!

– Не трожь нас, Яков Афанасьич, не то мы все Анне Петровне расскажем, – проговорила Матрена.

Мужчина склонил голову набок, бросил злой взгляд на нее, потом посмотрел на Настасью, и лицо его смягчилось.

– Ступай, Настасьюшка, в дом. Полакомись пока что калачами. А я тут пока что с Матреной побалакаю. Совсем она распоясалась. Где это видано, чтоб сноха так со свекром говорила?

Настасья, всхлипнула, посмотрела на Матрену большими глазами, полными ужаса, и стремглав выбежала из-за высокой бочки на свет, запинаясь и гремя пустыми ведрами.

– Ешь сколько влезет, голубушка, не спеши! – крикнул мужчина вслед убегающей девушке, а потом произнес тихо, повернувшись к Матрене, —а младшую сноху нужно научить, как уважать и почитать дорогого свекра.

Матрена судорожно оглянулась и схватила стоящие рядом вилы. Замахнувшись на Якова Афанасьича острыми зубьями, она зашипела:

– Не подходи, Кощей проклятый!

Мужчина замер на месте, из груди его вырвался тяжёлый вздох.

– Если б я знал, что ты такая вредная и упрямая, я бы тебя ни за что любимому младшему сынку в жены не выбрал. Тетка твоя уж больно тебя расхваливала. Ох, Серафима! Лгунья старая! Лиса хитрая! Теперь-то я дотумкал – она же тебя просто поскорее из своего дома спровадить хотела. Надоела ты ей, обуза такая.

Мужчина сделал шаг навстречу Матрене, но она подняла вилы выше.

– Признаться, ты мне уже надоела со своим норовом, Матрена! Выкинуть бы тебя на улицу, да не могу. Люблю тебя. И что ты со мною сделала? Околдовала, не иначе!

Мужчина замолчал, а потом внезапно сделал резкий выпад в сторону Матрены, и схватился обеими руками за черенок вил. Силы в его худых и жилистых руках было немеряно, он одной только рукой мог осадить коня на полном скаку. Поэтому вилы легко выскользнули из рук Матрены. Девушка осталась стоять перед свекром – жалкая, безоружная. Мужчина отбросил вилы в сторону, осмотрел сноху с ног до головы и поманил к себе пальцем.

– Ну, иди же ко мне, не упрямься, – хрипло проговорил он, сверкнув черными глазами, – коли сама придешь – и тебе калач маковый достанется. Платье тебе новую куплю, а к зиме – полушубок. Хочешь?

Матрена не пошевелилась, стояла на прежнем месте, сжав зубы, глаза ее сверкали лютой ненавистью.

– Не трожь меня, Яков Афанасьич!

– Ишь ты, какая непокорная. Как молодая кобылка. Уж я тебя объезжу, воспитаю хорошенько! А не хочешь по-хорошему, значит, будет по-плохому.

Матрена стояла на месте. Мужчина весь напрягся, сдвинул брови.

– А ну, иди сюда! Все равно будет по-моему! Я здесь хозяин! Я всем вам указ! Поняла?

Мужчина достал из-за пояса кнут и огрел им Матрену. Девушка взвизгнула от боли, бросилась бежать, но тут же оказалась в капкане сильных мужских рук. Яков Афанасьич повалил ее на грязный пол и резким движением задрал юбку.

– Помогите! Кто-нибудь! Убивают! Насилуют! – во все горло завопила Матрена.

Но никто не услышал крика, доносящегося из сарая на отшибе села. Яков Афанасьич, разозлившись, ударил Матрену по лицу. Та вскрикнула и изо всех сил пнула мужчину промеж ног.

– Ах ты паскуда! Крыса! – тонким голосом взвыл он, отстранившись от нее.

И тут Матрена достала из-за пазухи нож и с размаху вонзила его в грудь мужчине. Раздался хруст, а потом на несколько мгновений в сарае повисла тяжелая тишина, Матрена слышала лишь стук своего сердца. Яков Афанасьич захрипел, взялся за рукоятку ножа и сильным движением выдернул его из-под ребер. Матрена смотрела на все это, остолбенев от ужаса. Рубаха мужчины была порвана, но крови на ней не было. Сам Яков Афанасьич улыбался жуткой улыбкой, глядя на испуганную девушку.

– Ты думаешь, что сумеешь убить меня? Дура ты дура, Матрешка! Не сумеешь!

Он почесал затылок и отбросил нож далеко в сторону.

– А хочешь знать, почему?

Он вопросительно взглянул на Матрену, и та неуверенно кивнула.

– Потому что нет у меня смерти! Заговоренный я!

– Ну точно Кощей… – еле слышно произнесла Матрена.

Мужчина несколько секунд смотрел в лицо молодой снохи, которое бледнело все сильнее и сильнее. А потом запрокинул голову кверху и засмеялся: громко,раскатисто и победоносно. Матрене показалось, что все это не по-настоящему, что ей снится страшный сон, и скоро он закончится. Когда Яков Афанасьич подошел к ней, она не шелохнулась, не могла двинуть ни рукой, ни ногой. А когда он снова повалил ее на пол и задрал юбку, она даже не закричала. Все тело ее налилось странной тяжестью и обмякло.

“Это страшный сон, и скоро он кончится…” – звучало в голове несчастной, испуганной девушки…

Спустя несколько минут, которые тянулись, будто целая вечность, Матрена осталась лежать в темноте одна. Яков Афанасьич натянул свои портки и, довольно кряхтя, вышел из сарая. Матрена заплакала, прижимаясь щекой к грязному полу.

Позже она поднялась на ноги и неуверенной, шатающейся походкой, пошла в дом. На ее светлой льняной юбке виднелись следы крови…

***

за пять лет до случившегося

– Ох, не знаю, Серафима. Рожа-то у нее симпатичная, но уж больно она тощая. Плохо работать будет. Да и внуков каких мне потом народит? Таких же тощих, как сама?

Яков Афанасьич почесал лысый затылок, взял со стоял глиняный кувшин с квасом и начал пить, тонкие струйки мутно-коричневой, кисло пахнущей жижи потекли по его усам и бороде, закапали на рубаху.

– Ты не смотри, что она тонкая, как тростинка. Она работать может, как лошадь! Да и сынок у тебя еще молод, тринадцать лет всего парню! Пока растет и мужает, ты ее еще раскормить успеешь. Глянь зато, какие у нее бедра широкие! С такими бедрами она тебе с десяток внуков народит!

Яков Афанасьич обернулся и еще раз посмотрел на девушку. Она стояла, прижавшись к стенке, щеки ее пылали румянцем, в глазах застыл страх.

– Эх, все-таки еще поразмыслю, Серафима. Больно она у тебя еще юна, – откусив большой кусок от краюшки хлеба, проговорил мужчина.

– Семнадцать лет! – воскликнула тетка Серафима, – Самый возраст для замужества! Чего в девках-то сидеть? Да и сам подумай, дорогой сват, мне она – лишний рот, своих девок едва кормлю. А тебе в хозяйстве лишняя баба все равно пригодится. Станет работницей при Анне Петровне. А через пару лет у них с твоим Тишкой уже будет настоящая семья.

– Ладно, Серафима, пойду, пожалуй, подумаю еще, поразмыслю, – произнес Яков Афанасьич и встал из-за стола.

– Нечего думать, дорогой мой! – торопливо воскликнула женщина и, бросив злой взгляд на девушку, схватила мужчину за руку, – чего тут думать? Надо брать!

– Такие дела наспех не делаются!

Яков Афанасьич высвободил руку и, нахлобучив на голову малахай, взял в руки полушубок и вышел в сени.

– Как звать-то ее? Из головы вылетело, – обернувшись через плечо, спросил он.

– Матрена, – крикнула в ответ Серафима.

– Матрена, Матрена… – задумчиво проговорил Яков Афанасьич.

Напоследок он бросил взгляд на девчонку, которая осмелилась поднять глаза, и до того сильно уколол мужчину темный, жгучий взгляд, что даже больно стало где-то в груди.

– Ух, до чего черна! – в сердцах прошептал он и захлопнул тяжелую входную дверь.

Тетка Серафима, сдвинув цветастую занавеску в сторону, посмотрела в окно на удаляющуюся от дома мужскую фигуру, и только потом повернулась к девушке, которая по-прежнему, стояла не шевелясь.

– Слушай меня, Матрешка, – прошипела она, нахмурив брови и яростно сверкнув глазами, – если только он тебя в жены своему сынку не возьмет, я тебя в лес уведу и там оставлю. Поняла?

Матрена посмотрела на тетку и кивнула через силу, сжав за спиной кулаки.

– Если же все-таки возьмет, да ты чем-нибудь им там не угодишь, я тебя назад не приму. Пойдешь побираться по улицам, так и знай. А теперь брысь отсюда!

Тетка Серафима отвернулась, взяла с блюдца румяную ватрушку и откусила от нее большой кусок. Матрена резко развернулась, взмахнув черными косами, и выбежала из кухни. Она страстно мечтала избавиться от ненавистной тетки, у которой жила вот уже десять лет, но никак не могла подумать, что та задумает выдать ее замуж за тринадцатилетнего мальчишку-сопляка. Что с таким делать? Разве что сопли ему утирать! Да и отец у него странный – так внимательно ее рассматривал, будто невесту выбирал не сыну, а самому себе.

Наверняка, это все теткины проделки – она не любила двоюродную племянницу и никогда этого не скрывала. Матрене доставалась самая тяжелая работа и самая скудная еда. Она ходила в обносках, ее платья пестрели заплатами, тогда как родные дочки Серафимы любили принарядиться. Иногда они в тайне от матери давали Матрене платок или юбку, если та шла с ними на вечорку, тогда худая, черноволосая замарашка Матрена преображалась до неузнаваемости.

Темные глаза ее были полны огня, щеки покрывались румянцем, губы алели, а высокая, острая грудь судорожно вздымалась и опускалась. Черноволосая красавица Матрена бойко и самозабвенно кружилась в танце в центре общего круга. Парни засматривались на нее, и несколько раз она даже целовалась с самыми смелыми из них. Матрена мечтала, что когда-нибудь один из парней, непременно самый красивый и статный, посватается к ней, но тётка Серафима и тут успела ей навредить, сосватав ее какому–то сопливому мальчишке.

Двоюродные сестры, узнав подробности предстоящей помолвки, шушукались и смеялись за спиной Матрены. А она злилась и сжимала зубы от бессильной ярости.

– Чтоб вас обеих за пьяниц выдали! – шептала она, но так, чтобы никто не услышал.

Ей хотелось, чтобы Яков Афанасьич насчет нее передумал, забыл бы дорогу к их дому, но мужчина, похоже, был настроен весьма серьезно. Вскоре он вернулся к Серафиме вместе с сыном. Белобрысый мальчишка по имени Тихон сидел на лавке красный, как рак, и взволнованно смотрел по сторонам. От него на всю кухню пахло потом, и лоб его покрывала испарина. На Матрену он смотреть боялся, взглянул на нее лишь один раз, когда отец гаркнул зычным басом:

– А ну, Тишка, чего присмирел? Бабы что ли испужался? Давай смотри на ее рожу! Да лучше смотри, второй раз не поведу.

Парнишка взглянул на Матрену и тут же отвел глаза, не выдержал ее жгучего взгляда, полного ненависти и презрения.

– Ну что, посмотрел? Нравится? Берем?

Матрена изо всех сжала за спиной кулаки, мечтая лишь о том, чтобы этот вихрастый сопляк сказал “нет”, но он, как назло, повернулся к отцу и кивнул головой.

– Ну все, добро, Серафима, – громко проговорил Яков Афанасьич, – жди на днях нашу сваху с гостинцами. Как говорится, у вас – товар, у нас – купец.

Тетка Серафима покраснела от удовольствия, взяла Матрену за руку и стала наглаживать ее по курчавым волосам.

– Мы очень рады, Яков Афанасьич! А уж Матрешка наша как рада такому завидному жениху! Правда, Матрешка?

Тетка Серафима посмотрела на нее с наигранной улыбкой и изо всех сил сжала руку Матрены. Девушка округлила глаза, а потом, криво улыбнувшись, нехотя кивнула головой. Ей на жениха даже смотреть не хотелось. Хоть она была всего на несколько лет старше, Матрене казалось, что она-то уже совсем взрослая, а Тихон – грудной младенец. У него и лицо-то было еще совсем детское – круглое, пухлое, глаза – большие, удивленные, ладони – потные и противные, а над верхней губой – смешной пушок вместо усов.

Когда гости ушли, тетка Серафима подошла к Матрене и шепнула ей на ухо:

– Ты просто пока что счастья своего не ведаешь!

– Да какое уж тут счастье, тетушка! – всхлипнула девушка, – Избавиться от меня решили, дак избавляйтесь, козни строить не буду. Мне бы и самой уж от вас подальше сбежать. Но уж об счастье лучше помолчите.

– Да ты дуреха неблагодарная!

Тетка Серафима шлепнула Матрену ладонью по лбу, лицо ее покраснело от негодования.

– Разве ты не понимаешь, что пока он растет, будешь жить в ихнем доме, как королевна. С мальчишкой сладить – невелика задача. Прогнешь его под себя, как тонкую тростинку, и он потом всю жизнь будет у твоей юбки ходить. Что ты не попросишь, все сделает. Яков Афанасьич обоих старших парней так поженил – едва им двенадцать лет исполнилось, все уже при женах были. А погляди теперь на этих жен – вышагивают по деревне, будто павы. Только платки да платья меняют. И ты так скоро ходить будешь. Главное – не упрямься да свекра слушайся.

Матрена не дослушала тетку Серафиму, уронила голову на руки и зарыдала в голос. Женщина посмотрела на нее, махнула рукой и вышла из душной кладовки, где жила Матрена.

– Ну поплачь, коли хочется. Женские слезы – вода, которая из бездонного родника льется.

***

Спустя пару месяцев Матрене и Тихону сыграли свадьбу. На следующий день свекр самолично перевез скудные Матренины пожитки в свой большой дом. Их вышла встретить молодая рыжеволосая женщина. Она широко улыбнулась в знак приветствия, и Матрена выдавила из себя ответную улыбку.

Она думала, что ее сразу поселят в комнату мужа, но свекровь Анна Петровна, худая, сгорбленная и глухая на одно ухо, привела ее в комнатку над вторым этажом, под самой крышей.

– Тут тебе будет удобнее, Матрена, – громко проговорила она, – Тиша, сама понимаешь, еще не дорос до семейной жизни.

Матрена кивнула и поклонилась женщине в знак уважения, а когда та вышла, вздохнула с облегчением и села на жесткую кровать.

– Из кладовки на чердак! Это ли не счастье? Спасибо тебе, тетка Серафима! – ехидно произнесла Матрена и криво улыбнулась.

В тот день она так и не вышла больше из своей комнатушки – не спустилась ни к обеду, ни к ужину. Перед сном к ней тихонько постучалась и сразу заглянула в комнату улыбчивая женщина с рыжими волосами – та, что встречала ее.

– Ну что, давай знакомиться? – радостным голосом проговорила она, – меня Настасьей звать. А ты, говорят, Матрена?

– Верно говорят, – ответила Матрена и криво улыбнулась.

– Что ж, будем родниться!

Настасья присела на койку рядом со своей новой родственницей, отбросила за спину тяжелые рыжие косы и, вынув из-за пазухи тряпицу, осторожно развернула ее.

– На, поешь, – улыбнувшись сказал она и протянула Матрене несколько кусков сдобного пирога, – меня когда-то также в этот дом привели, уж я-то знаю, каково тебе сейчас. Лучше ешь, голодной-то и заболеть не долго. А нам болеть нельзя. Дом большой, работы невпроворот. Мужчины с утра уходят, все хозяйство на нас, бабах. Это хорошо, что тебя привели, хоть немного полегче будет.

Матрена взяла кусок пирога и, смущаясь, надкусила его.

– Как тебе тут вообще живется? – спросила она, не глядя на Настасью.

– Сносно. Уж получше живу, чем в родном доме жила.

Матрена повернулась к Настасье и вопросительно взглянула на нее, жуя пирог.

– Да родители у меня уж больно бедны, а ртов голодных много! Даже не знаю, как выжила с ними. Когда к нам Яков Афанасьич свататься пришел, это было как чудо какое-то. Я без раздумий согласилась. И… Почти ни разу не пожалела.

– Почему “почти”? – спросила Матрена, отложив оставшийся кусок пирога.

Настасья отвела глаза в сторону, лицо ее стало загадочным:

– Потом как-нибудь расскажу, – ответила она.

– А где же муж твой? Не видать его в доме!

– И верно заметила, не видать, – задумчиво повторила Настасья, – Яков Афанасьич Мишу моего в рекруты отправил на десяток лет. Говорит, нужно силы и ума сынку набраться, а потом уж своим домом жить.

– А ты что же, без мужа тут живешь? – удивилась Матрена.

– А что мне остается? Живу при свекрах. Сама-то ты бы куда ушла на моем месте? Некуда идти!

На несколько секунд в комнатушке повисло молчание. А потом Настасья повернулась к Матрене и широко улыбнулась. Улыбка у нее была очень красивая – губы пухлые, сложены аккуратным бантиком, зубы ровные, белые, на щеках – озорные ямочки, а все лицо покрыто рыжими веснушками. Она казалась Матрене совсем юной, несмотря на то, что была старшее ее почти на десять лет.

– Не переживай. Если свекра слушаться и почитать, то он, бывает, и от работы освобождает, и подарками балует. Яков Афанасьич, он не злой, к нему просто привыкнуть надобно.

Последнюю фразу Настасья произнесла странным высоким голосом. Матрена взглянула на нее и недовольно ответила:

– Я замуж за Тихона вышла, а ты мне все про Кощея талдычишь!

Настасья прыснула от смеха, но торопливо прикрыла рот ладошкой.

– Кощея? Ну ты скажешь тоже! Язык у тебя, как погляжу, остер, Матрешка! Но ты лучше попридержи его, не распускай больно-то. А то тебе же хуже будет.

Настасья замолчала, а потом наклонилась к Матрене и прошептала ей на ухо:

– А Кощеем ты верно его прозвала. Монеты по всем углам хранит, девками молодыми себя окружает. И старость его никак не берет. Анна Петровна все помирать собирается, болеет да чахнет, а этому хоть бы хны. Силен, как конь. Ну точно Кощей и есть! Вот только где смерть его припрятана, – непонятно!

– Так это не сказка, а жизнь. В жизни все не так! Да и храбрецов, мечтающих Кощея одолеть и нас, красных девиц, спасти, днем с огнем не сыщешь, – вздохнула Матрена.

Настасья посидела еще немного у Матрены, подождала, пока она доест оставшийся кусок пирога, а потом ушла. А Матрена потушила лампу и легла на койку, натянув одеяло до самого подбородка. Долго ей не спалось на новом месте: койка была непривычно жесткой, неудобной, то казалось, что из углов по полу ползут, стелются тени, а с крыши слышалось протяжное завывание ветра. Матрена вздрагивала, ворочалась долго, но потом все же заснула.

Посреди ночи тонкая дверь ее комнатушки отворилась, и на пороге застыла высокая фигура хозяина дома.

– Матрена! – вполголоса позвал мужчина.

Матрена не откликнулась, она крепко спала и ничего не слышала. Тогда Яков Афанасьич вошел в комнатушку и, осторожно ступая босыми ногами по скрипучему полу, подошел к спящей девушке. Он долго смотрел на ее спокойное, смуглое лицо, на густые черные брови, на приоткрытые во сне губы, на покатые плечи, на стройные ноги, виднеющиеся из-под одеяла. Он смотрел и любовался, даже не пытаясь скрыть в глазах нарастающую страсть.

– Хороша все-таки молодая сноха. Будто ягодка сладкая поспела, – прошептал он.

Постояв ещё немного, мужчина развернулся и вышел из комнатушки. Лестницы скрипнули под тяжестью его шагов, и вскоре все в доме вновь стихло. Но тишина эта была нехорошая и гнетущая – такая, от которой мороз идёт по коже.

Глава 2

– Пусть я младший, зато я кошу быстрее всех старших. Никто за мною угнаться не может, – горделиво произнес Тихон, а потом торопливо утер кулаком пот, выступивший от волнения над верхней губой.

Матрена посмотрела на него и не сдержалась, прыснула от смеха. Совсем еще мальчишка! Только пыжится, что уже взрослый!

– Чего ты смеешься? Я не только с косой умело обращаюсь, я ещё и в кузницу хожу, учусь ковать. Кузнец Степан, что всех учит, хвалит меня, говорит, хорошо у меня выходит, способный я ученик. Может, потом тоже кузнецом стану, – сказал Тихон, задрав кверху подбородок.

– Работать в кузнице тяжело, Тиша. А сами кузнецы уж больно суровы и строги.

– Я таким не стану, вот увидишь, – смутившись, проговорил парень.

Матрена перестала смеяться и кивнула Тихону, взгляд ее стал внимательным и серьезным. Мальчишка изо всех сил пытался произвести на нее впечатление, но сильно робел в силу своего возраста. Матрену это веселило, ее жгучие, темно-карие глаза буравили его насквозь – так, что голова парня окончательно переставала работать. А если взгляд Тихона случайно опускался ниже лица Матрены и падал на высокую девичью грудь да на тонкую талию, лицо его тут же заливала жгучая алая краска.

Матрена нравилась Тихону, но открыто проявить свою симпатию к жене он стеснялся, да и не умел. Откуда ж взяться этому умению, если еще вчера он играл в деревянные машинки, а сегодня ему объявили о том, что он теперь муж при жене? Поначалу Тихон вообще боялся Матрену, хоть и старался этого не показывать, чтоб отец не засмеял.

Матрене тоже понравился Тихон. При их первой встрече она сильно злилась на тетку Серафиму, Якова Афанасьича и самого Тихона, но теперь у нее было время, чтобы хорошенько рассмотреть и изучить мужа. Он был вовсе не сопливый, как показалось ей на первый взгляд. У мальчишки были светлые, жесткие на ощупь вихры, длинные черные ресницы и зеленые глаза с жёлтым ободком вокруг зрачка. Он был симпатичен, крепко сложен и работящ. А еще он, хоть и любил прихвастнуть, был по-настоящему добр. Сохранилась еще в Тихоне та ребяческая, юношеская нежность, которая с годами выветривается из мужского сердца. Он относился к жене с уважением. Все это располагало Матрену к нему.

Целый месяц Матрена и Тихон знакомились: потихоньку, помаленьку сближались друг с другом. Матрена в первые дни задирала нос, смотрела на мужа-мальчишку свысока, с презрением, и думала, что никогда не захочет разговаривать с ним, сопляком, как с мужчиной. Тихон и вправду сначала сильно робел и боялся слово сказать при Матрене. Но потом осмелел, заговорил.

– Ты, когда молчал, мне гораздо больше нравился. Был похож на умного, не то, что сейчас! – однажды во время разговора в шутку сказала Матрена.

Тихон осекся на полуслове, надулся обиженно и быстро отвернулся от девушки, чтобы та не заметила, как глаза его тут же налились жгучей прозрачной влагой. Но Матрена заметила, и ей стало неловко. Несмотря ни на что, он был добр к ней, этот забавный и вихрастый, тощий и высокий, как жердь, мальчишка.

– Ладно, не злись. Пошутила я, – смущенно проговорила она, глядя в сторону, – обидчивый какой!

Тихон покраснел до корней волос. Щеки жгло, а внутри пылал ещё более яростный огонь. Он решил больше не донимать Матрену своими разговорами и перестал подходить к ней.

И Матрена вскоре заскучала. Наконец, она призналась самой себе что ей интересно с Тихоном, а без него скучно. С ним можно было поговорить обо всем на свете. Он не вел себя по отношению к ней, как другие мужчины, которые с детства считают, что бабы нужны лишь для того, чтобы вести хозяйство и рожать детей. Тихон считался с Матреной, уважал ее мнение, он восхищался ее умом и упрямым духом и изо всех сил пытался стать ей другом.

Однажды, когда они вместе сидели на заднем дворе и смеялись над маленькими щенками, которые, рыча, пытались отобрать у матери большую говяжью кость, к ним подошел Яков Афанасьич. Он дал Тихону отеческий подзатыльник, а Матрене погрозил кулаком.

– Коли только увижу, Матрёшка, что ты над сынком моим смеешься да издеваешься, возьму вицу и выпорю тебя, как сидорову козу. Месяц на спине спать не сможешь. Так и знай!

Матрена отошла от Тихона подальше и отвернулась,зло сжав зубы. Тихон в присутствии отца боязливо опустил плечи и сник.

– А ты, Тишка, ее не бойся. Она – твоя баба, ее можно за грудь трогать да за зад щипать. Глядишь, через пару годков уже внуков нам народите. Да построже с ней будь, пусть привыкает подчиняться мужику. А хочешь, так можешь и сам наказать ее, если чувствуешь, что распоясалась. Кнут – в конюшне. Пори, если хочешь! Никто тебе и слова не скажет. Жен надо в узде держать!

Когда Яков Афанасьич ушел, Тихон еще какое-то время стоял молча, но потом все же повернулся к Матрене с виноватым лицом и робко заговорил:

– Не обижайся на отца. Семья у нас большая, вот он и привык всеми командовать.

Матрена взглянула на него исподлобья, поправила платок и скрестила руки на груди.

– Если только попробуешь меня за зад ущипнуть, Тишка, лишишься передних зубов. Запомни это, муженек!

Парень покраснел, отвел глаза в сторону, потом сплюнул на землю и ушел в хлев.

***

Лето выдалось жарким. После длинного трудового дня, когда душный воздух постепенно охлаждали густые синие сумерки, Матрена и Настасья отправлялись купаться на озеро. Это было их время, мужчины купались по утрам. После дневной жары купание было похоже на райское блаженство – войти в прохладную темную воду сначала по колено, потом по пояс, а потом зайти по самую шею, раскинуть руки и чувствовать, как вода сжимает все внутренности…Это ли не рай? Настасья хорошо плавала, а Матрена плавать не умела, только стояла по шею в воде.

Как-то во время купания высокие приозерные кусты зашевелились, и из них вдруг вышел Тихон. Увидев перед собой двух обнаженных девушек, стоящих по пояс в воде, он остолбенел, а потом резко развернулся и неуклюже побежал назад, скользя по мокрой от росы траве. И тут же в кустах послышался низкий, хриплый смех Якова Афанасьича.

– Эх ты, сосунок! Мамкино молоко еще, поди, на губах не обсохло! – весело проговорил он, перешагивая кусты и скидывая на ходу свои портки.

Девушки, увидев свекра, завизжали, присели в воду.

– Яков Афанасьич, вы ведь рано утром на озеро ходите! – воскликнула Матрена.

– А чего мне вас спрашивать? Когда хочу, тогда и хожу!

Мужчина потянулся и вошел в воду. Проходя мимо Матрены и Настасьи, он, как бы ненароком, задел их рукой. На Матренином плече его горячая ладонь задержалась дольше, девушка отпрыгнула в сторону, расплескав вокруг себя брызги, а потом выпрямилась и побежала к берегу. Прикрывшись сорочкой, Матрена обернулась, и от увиденного по телу ее прошла неприятная волна, заставившая сжаться низ живота.

Яков Афанасьич стоял совсем рядом с Настасьей, руки его блуждали по ее покатым бедрам и полной груди. Настасья не смотрела на мужчину, она склонила голову и совсем не сопротивлялась. Матрена почувствовала, как к горлу подкатила тошнота. Ещё чуть-чуть, и ее вырвет. Она схватилась за живот и нырнула в заросли рогоза, а оттуда помчалась к дому.

Настасья пришла вскоре за ней – Матрена услышала из своей комнатушки, как скрипнула тяжелая входная дверь. Она спустилась на цыпочках вниз по лестнице и тихонько постучалась в комнату старшей невестки.

– Настасья, это я, открой, – еле слышно прошептала Матрена.

Спустя пару мгновений дверь приоткрылась, Матрена скользнула внутрь и прижалась спиной к стене.

– Я все видела! – прошептала она, чувствуя, как щеки горят от стыда, – Что это такое было, Настасья? Почему он лапал тебя, а ты молча стояла и сносила это?

Настасья зыркнула на Матрену злым взглядом и отвернулась.

– А что прикажешь делать?

Настасья резко обернулась, и Матрена вздрогнула от пронзительной силы ее темного, несчастного взгляда – он был злым и суровым. Губы сжались, глаза сузились, брови сошлись на переносице. Она сейчас была совсем другой – не той вечно веселой болтушкой Настасьей, которую знала Матрена.

Матрену затрясло, она неуклюже пожала плечами.

– Можно же Анне Петровне сказать, мужу письмо написать… – неуверенно проговорила она.

Настасья горько усмехнулась, встряхнула рыжими волосами.

– Анна Петровна ничего с этим не сделает. Они с мужем уже давно по разным горницам спят. Ей все равно. Да и глухая она почти – ничего не слышит, и ладно.

– А муж? – спросила Матрена.

– А мужа мне еще семь лет из рекрутов ждать. Даже если и напишу ему – чем он мне поможет? Да я и писать-то толком не умею.

Настасья устало вздохнула и легла в постель, укрывшись одеялом, несмотря на духоту в комнате. Матрена потопталась на месте, а потом подошла и присела рядом с ней. Они долго молчали, уставившись в разные стороны, потом Настасья грустно улыбнулась и сказала:

– Иди спи, Матрена. Завтра вставать ранехонько. Опять ведь проспишь.

– Пускай. Я лучше еще немного с тобой побуду, – попросила Матрена.

Но Настасья взглянула на нее строго и указала на дверь.

– Иди, – сказала она, – со мной все хорошо, не надо за меня переживать, ничего страшного не произошло. Иногда вот так что-то перетерпишь, а потом за терпение получаешь награду. Запомни это для себя, Матрешка.

– Ты это о чем, Настасья? – удивленно спросила Матрена.

–Ох, какая же ты еще маленькая и глупенькая! Я о том, что нужно быть умной и хитрой. Упрямство редко к добру приводит, а вот женская хитрость подчас помогает выжить.

Настасья замолчала и отвернулась к стенке. Вскоре дыхание ее стало ровным – она уснула. Матрена вышла из ее комнатки, бесшумно ступая босыми ногами по деревянному полу. На душе у нее скребли кошки. Матрена легла в свою кровать, но только ворочалась, а уснуть все никак не могла. Наконец, она села на кровати и высунула голову в маленькое круглое оконце. Во дворе, залитом лунным светом, стоял Яков Афанасьич. Его темная фигура показалась девушке жуткой и зловещей, гладкая лысина блестела, отражая лунный свет. Пытаясь справиться со страхом, Матрена сжала кулаки и зло прошептала:

– Проклятый Кощей!

И в этот момент мужчина резко обернулся и взглянул вверх, на маленькое круглое оконце под самой крышей. Матрена вздрогнула, отпрянула от окна, пригнула голову. Яков Афанасьич ухмыльнулся, погладил блестящую лысину и почесал в паху.

– Хороша девка! – проговорил он, – как взглянет, так будто кипятком ошпарит!

Он еще немного постоял, наслаждаясь ночной благодатной прохладой, а потом ушел в дом. Вскоре по всему дому разнесся его громкий храп.

***

Следующие несколько дней тоже выдались жаркими, но на озеро Матрена больше не ходила. Ей хотелось еще раз поговорить с Настасьей, но свекр освободил ее от работы и несколько дней старшая невестка провела дома, вышивая и глядя в окошко, на улицу она не выходила из-за жары. А Матрена все никак не могла избавиться от нехорошего ощущения внутри, поэтому старалась избегать и Тихона, и Якова Афанасьича.

Но как-то днем Тихон все же нашел ее, спрятавшуюся от зноя под сенью старых яблонь.

– Чего тебе? – недовольно спросила Матрена, обмахивая лицо от надоедливой мошкары.

– Видел, что ты плавать не умеешь. Хочешь, я научу? – спросил Тихон.

Матрена взглянула на него, прищурив глаза. Лицо парня блестело от пота, рубаха липла к груди, он теребил пальцами ее края, он всегда что-то перебирал в руках, когда волновался.

– Это не так сложно, как кажется, – проговорил Тихон с серьезным лицом.

Матрена вздохнула. Окунуться в воду ей очень хотелось, жара была просто невыносимая. Она махнула рукой и пригладила рукой влажные волосы.

– А пошли! – ответила она.

– П-правда, пойдешь? – заикаясь переспросил Тихон.

– Пойду, сказала же, – нетерпеливо проговорила Матрена.

– Тогда буду ждать тебя ночью на озере. После полуночи там никого не бывает, я проверял.

Матрена кивнула.

– Только ты будь в этот раз в одежде. Ладно? Иначе не буду учить.

Мальчишка покраснел, отвернулся и пошел прочь быстрым шагом, а его, так называемая, жена залилась звонким смехом. Матрена не восприняла предложение Тихона всерьез, но на озеро после полуночи все же пришла, захотелось освежиться.

Ночь была светлая, все вокруг было подернуто сумерками, а с середины озера к берегу плыл густой туман. Никого, кроме Матрены, здесь, и вправду, не было, она не стала снимать сорочку и зашла в воду прямо в ней. Ткань моментально промокла и прилипла к телу, очерчивая все линии и изгибы Матрениной фигуры. Она присела и на несколько секунд ушла под воду с головой, а когда вынырнула, увидела на берегу неподвижно стоящего Тихона. Он смотрел на Матрену, но заходить в воду не решался.

– Ну учи, коли наслался! Чего встал? – весело крикнула Матрена.

Тихон скинул рубаху и, смущаясь от пристального взгляда девушки, вошел в воду. Его длинные светлые вихры намокли и висели длинными прядями вдоль лица. Он был бледен и напряжен. Взяв Матрену за руку, он повел ее за собой на глубину.

– Смелый ты, Тишка! По ночам купаешься. Неужто русалок не боишься? Вдруг как утянут тебя под воду! Останусь ведь тогда вдовой!

– Нету никаких русалок. Я тут сызмальства купаюсь. Надо было, давно бы утянули, так что не болтай глупости!

Тихон нахмурился, и Матрена рассмеялась, брызнула ему в лицо водой.

– Чего это ты сегодня такой серьезный? А?

Она вдруг оступилась на скользком иле, не удержалась на ногах и ушла с головой под воду. Тихон подхватил ее за талию и помог встать, а когда она прокашлялась, сказал:

– Руки раскидывай в стороны и ложись на воду, она сама тебя будет держать.

– Я не могу, я боюсь! – воскликнула Матрена.

– Не бойся, я буду поддерживать тебя. По-другому плавать не научиться, – уверенно произнес Тихон.

Матрена попыталась лечь на воду, но у нее не получилось, и она снова окунулась с головой.

– Ну хоть волосы от сена прополощу! – смеясь, сказала она, отжимая свои намокшие черные косы.

После нескольких неудачных попыток лечь на воду, Матрена оттолкнула Тихона.

– Все, Тишка, устала я булькаться. Ничего не выйдет, только воду зря мутим! – недовольно сказала она.

– Раз устала, продолжим завтра. Буду ждать тебя в это же время.

Матрена удивленно посмотрела на парня.

– Я не отступлюсь, пока ты не поплывешь, – сказал он и, подняв с земли рубаху, пошел к дому.

– Ну вот еще, какой хозяин нашелся! Не дорос еще хозяйничать! Вот возьму и не приду завтра! – крикнула ему вслед Матрена.

Тихон от ее слов сжался так, что даже как будто бы уменьшился в размерах. Матрене стало стыдно за свою резкость, и она поспешно воскликнула:

– Да приду я, приду! Слышишь?

Но Тихон уже скрылся в приозерных кустах и ничего не ответил ей.

***

Через месяц тайных ночных встреч на озере Матрена довольно сносно плавала. За это время они еще крепче сдружились с Тихоном. Ни разу мальчишка не воспользовался наставлениями отца и не обидел Матрену ни двусмысленным прикосновением, ни взглядом, а ведь мог бы – целый месяц он поддерживал ее на воде. Матрена от этого еще сильнее прониклась уважением к парню. В одну из ночей, он сказал ей:

– Если вдруг папаша к тебе будет строг или несправедлив, ты мне скажи.

Матрена взглянула на него и ничего не ответила, отвернулась молча. Что мог сделать худой, тощий мальчишка против своего взрослого, сильного родителя? Даже если бы захотел, ничего бы не сделал, просто не смог бы ему противостоять.

У Матрены перед глазами вновь возникла сцена на озере: бледная, покорная Настасья и огромные ручищи Якова Афанасьича на ее груди. Матрену передернуло всю – от макушки до пят, тело покрылось мурашками. Она даже потрясла головой, чтобы прогнать навязчивое видение.

“Ох, Тихон! Ты ведь и сам-то родителя, как огня боишься. Что же ты можешь сделать?” – подумала она, но вслух лишь тихонько вздохнула.

Летняя жара постепенно сошла, и ночные свидания Тихона и Матрены прекратились.

***

Матрена старательно избегала встреч со свекром, но иногда все же пути их пересекались. И каждый раз, в доме ли, на улице ли, Яков Афанасьич как бы ненароком, невзначай касался ее. То шутливо хлопал по плечу, когда она пробегала мимо него с коромыслом на плечах, то ласково поглаживал по спине, когда она месила на кухне тесто, а один раз он ущипнул Матрену за зад. Это случилось прямо за ужином, когда она подносила ему горшок с кислыми щами.

– Ай! Вы чего, Яков Афанасьич? – вскрикнула она, да так громко, что на крик обернулась даже наполовину глухая свекровь.

– Что стряслось? – спросила женщина, строго глядя на Матрену.

– Ничего, Аннушка! Это я ногу молодой снохе случайно отдавил, – громче, чем обычно, пробасил Яков Афаначьич, чтоб жена услышала.

Матрена открыла было рот, но свекр так злобно взглянул на нее из-под кустистых бровей, что она отвернулась и покраснела. Ставя второй горшок щей перед Тихоном, она отвела взгляд в сторону, чтоб не видеть лица мужа.

– Не слишком-то проворная тебе женка досталась, Тишка! – воскликнул Яков Афанасьич и теперь уже нарочно шлепнул Матрену по заду. Матрена сжала зубы и уже готова была развернуться и ударить наглого мужика по широкой морде, как тут внезапно Тихон вскочил со своего места и закричал:

– Ты, батя, Матрену мою не трожь!

Голос его прозвучал по-ребячески звонко, он весь покраснел от волнения пуще прежнего и даже кулаки сжал для убедительности. Яков Афанасьич сплюнул в сторону, хмыкнул довольно и потрепал сына по плечу, как расшалившегося щенка.

– Никак мужаешь, парень? – насмешливо спросил он.

Тихон ничего не ответил и, не притронувшись к дымящимся щам, встал из-за стола и выбежал на улицу, хлопнув дверью.

– Ты, парень, расти, да с родителем палку-то не перегибай, а то ведь треснет тебе же по лбу! – грозно гаркнул мужчина вслед сыну.

Матрена притаилась, как мышь и наблюдала за Тихоном в маленькое кухонное оконце. Тихон взял топор и принялся яростно колоть дрова. Он колол огромные тюльки с таким остервенением, что щепки летели во все стороны. В эту самую минуту в груди Матрены разлилось что-то теплое, а губы девушки расплылись в улыбке.

Той же ночью Матрена на цыпочках, чтоб никто не услышал, прокралась в комнату Тихона. Притворив за собой дверь, она прислушалась к мерному посапыванию, а потом позвала:

– Тиша! Тиша, проснись!

Сопение стихло, Тихон заворочался, а потом резко соскочил с кровати.

– Кто здесь? – испуганным шепотом спросил он.

– Да я это, я! – торопливо ответила Матрена и подошла к парню ближе.

– Матрена, ты? Тебе чего? Случилось что?

Голос Тихона прозвучал сонно и взволнованно.

– Ничего, – ответила Матрена, – поблагодарить тебя захотелось.

Тихон сначала удивленно округлил глаза, а потом опустил их, будто высматривал что-то на полу.

– Чего меня благодарить-то? —смущенно буркнул он.

Матрена взяла мальчишку за руку и слегка пожала ее. Она не знала о том, что чувствует в это мгновение Тихон, но у нее самой по спине побежали мурашки, а в груди стало горячо.

– Ты хороший, Тиша. Знаешь, я рада, что судьба нас с тобою связала. Я ведь думала, что ты капризный, избалованный сопляк, но нет, ты, Тиша, настоящий мужчина.

Тихон ничего не ответил, тогда Матрена снова пожала его влажную ладонь и тихонько, на цыпочках, вышла из комнаты. Поднимаясь в свою комнатушку, она вдруг остановилась на лестнице. Ее насторожил странный шум, доносящийся из комнаты Настасьи.

– Вот полуночница! Опять, наверное, засиделась за своим вышиванием! Пойду-ка растормошу её! Спать пора!

Матрена тихонько подкралась к двери и приоткрыла ее. Просунув голову в образовавшуюся щель, она всмотрелась в темноту. Но то, что она там увидела, заставило ее остолбенеть от ужаса…

Глава 3

Заглянув в комнату Настасьи, Матрена обмерла не то от удивления, не то от страха. Руки и ноги ее задрожали, но сама она при этом не могла сдвинуться с места, словно намертво приросла к полу. Перед ней стоял Яков Афанасьич. Лицо его было мокрым от пота, лысина блестела в темноте. Тяжело дыша, он натянул на себя портки. Увидев Матрену, он грубо оттолкнул ее в сторону и поспешно вышел из Настасьиной комнатушки.

Какое-то время Матрена стояла и молчала, не в силах вымолвить ни слова. Гнетущая тишина легла на ее плечи тяжким грузом.

– Настасья? – собравшись с духом, тихо позвала Матрена.

Настасья не откликнулась. У Матрены сдавило грудь от нехорошего предчувствия. Старшая невестка лежала на кровати – бледная, как покойница, с задранной кверху ночнушкой. Матрена устыдилась, увидев ее обнаженные бедра, отвернулась поспешно.

– Настасья! Настасьюшка! Что случилось? Он тебя снасильничал? Вот же Кощей! Старый козел! – дрожащим голосом проговорила Матрена.

Настасья повернулась на бок, прикрылась одеялом и прошептала:

– Вот тебе неймется, Матрена! Угомонишься ли ты? Не насильничал он… Сама я…

Матрена округлила глаза, открыла рот от удивления.

– Как это – сама?

Настасья обернулась к девушке, глаза ее горели дикими огнями, щеки пылали, рыжие завитки у лица растрепались.

– Ой, а ты будто не знаешь ничего про то! Такая вся невинная, что овечка! – прошептала она и улыбнулась ехидно.

Улыбка Настасьи сверкнула в темноте, как звериный оскал. Матрена отпрянула, на душу ее вновь лег тяжелый камень.

– Ты, Настасья, вечно загадками говоришь! Конечно, я не знаю ничего, но догадываюсь и хочу помочь тебе! – всхлипнула Матрена.

– Да не нужна мне твоя помощь! – закричала Настасья, – Какой от тебя толк?

Она отбросила одеяло, вскочила с кровати и толкнула Матрену в грудь.

– Ты здесь живешь без году неделя! Ты ничегошеньки не знаешь, чего тут у нас творится! Сидишь себе в своей каморке, бед не знаешь! Вот и сиди, пока дают сидеть. Только знай, что и твое спокойствие недолго продлится!

Лицо Настасьи скривилось, по щекам потекли крупные слезы.

– Расскажи мне все, как есть! – воскликнула в ответ Матрена.

Она схватила Настасью за руку, но та вытолкала ее из своей комнаты. Перед тем, как захлопнуть дверь, она прошипела ей в лицо.

– Чего рассказывать? Скоро и сама все узнаешь!

Поднявшись к себе, Матрена залезла в кровать и накрылась с головой одеялом. Несмотря на духоту, ее знобило. Она лежала и тряслась, обхватив себя руками. В голове, точно дикие пчелы, роились тяжелые мысли.

– Что за чертовщина тут творится? – то и дело шептала Матрена.

Лишь под утро взволнованную девушку сморил сон. Но едва она заснула, как в комнату к ней заглянула свекровь.

– Подымайся, Матрешка! Работы сегодня много! Некогда разлеживать.

Анна Петровна редко заглядывала к ней, а будить – совсем не будила. Матрену, которая любила поспать, всегда будила Настасья – забегала к ней до зари и, смеясь, рассказывала что-нибудь забавное, случившееся с ней накануне. Непривычно было слышать с утра не Настасьин звонкий смех, а скрипучий голос свекрови. Матрена вспомнила ночные события и тут же проснулась, сон как рукой сняло.

– Уже бегу, маменька! – крикнула она свекрови в ответ.

Соскочив с кровати, Матрена быстро натянула на себя платье, заплела косы и спустилась в кухню. Свекровь уже вовсю хлопотала – растапливала печь, чтобы поставить туда пухлые ржаные караваи.

“Вот ведь кому не спится!” – подумала про себя девушка, споласкивая водой заспанные глаза.

– Где же Настасья? Почему не встает? – крикнула Матрена прямо в ухо женщине, чтобы та ее услышала.

– Настасья? Настасья-то наша приболела, пущай отлежится, – проговорила в ответ Анна Петровна.

– Как приболела? – растерянно переспросила Матрена.

Но свекровь уже не слышала ее, она схватила мешок с мукой, навалила на стол целую гору и принялась замешивать тесто на пироги.

– Давай, Матрешка, хватай ведра и ступай за водой к колодцу. Мне водица нужна. А потом Зорьку побегай доить, она уж, милая, заждалась. Да надо ее, родимую, в поле гнать.

Матрена взяла чистые ведра, повесила их на коромысло и вышла из дома. Позже, переделав все утренние дела, она только хотела навестить Настасью, но свекровь поручила ей новую работу:

– Беги, Матрешка, на базар, купи у Ермолаихи липового медку. Батюшка наш страсть как липовый мед любит. Пущай полакомится!

– У, Кощей несчастный, еще медом тебя кормить! – пробубнила себе под нос Матрена.

Повязав на голову платок, она взяла корзину и отправилась на базар. Купив у старухи Ермолаихи мед, она остановилась посмотреть яркие, цветастые платки. И в этот момент нос к носу столкнулась с Настасьей. У той на плечах был накинут новехонький платок – черный, с крупными алыми розами, с бутонами яркой, режущей глаз зелени и весь в золотой окантовке. Видать, только-только купила и тут же принарядилась. Щеки Настасьи раскраснелись от удовольствия, глаза засверкали, но увидев младшую невестку, она тут же ссутулила плечи, словно боялась осуждения, торопливо стянула платок, скомкала его наспех и сунула под мышку.

– Ты чего тут делаешь, Настасья? – удивленно спросила Матрена, – Анна Петровна сказала, что ты болеешь, а ты…

– Ну сказала и сказала. Мне, может, и правда, нездоровится!

Настасья сунула бабе с платками блестящую монетку и пошла прочь, высоко задрав голову. Щеки ее пылали румянцем, но взгляд был холодный и отчужденный.

– Тебе, поди, подсобить чем? – неуверенно спросила Матрена, дотронувшись до Настасьиного плеча.

Настасья сбросила ее руку и буркнула в ответ:

– Отстань от меня, Матрена! Не больна я. Просто Яков Афанасьич мне разрешил несколько дней не работать.

Матрена не нашлась, что ответить, лишь открыла рот от удивления, и Настасья скривила губы, резко развернулась и быстрым шагом пошла к дому.

– Платок, получается, тоже тебе Яков Афанасьич купил? – тихо прошептала Матрена.

Она думала, что ее никто не слышит, но тут вдруг позади неё раздался ехидный женский голосок:

– А что, Матрёшка, ты сама-то без нового платка? Со свекром неласкова, что ль?

Матрена резко остановилась, развернулась. Перед ней стояла Таисия – высокая, чернобровая девица с длинным и острым, как у коршуна, носом. Таисия была главной сплетницей на селе, она всегда все про всех знала. Ее так и прозвали – Таисия-всезнайка. Рот у Таисии был большой и никогда не закрывался. Матрена резким движением схватила любопытную девушку за руку и процедила сквозь зубы:

– Ну-ка, Таисия, ты известная сплетница! Рассказывай мне все, что знаешь!

– Ай! – вскрикнула девушка, – Ты, Матрешка, взбесилась, али чего?

– Рассказывай, Таисия, я ведь от тебя не отстану!

Глаза Матрены засверкали так, что Таисии померещилось, что из них сыплются искры. Она не понаслышке знала нрав Матрены. Как-то они столкнулись характерами на вечорке, решив переплясать друг друга. В итоге, веселая топотуха переросла в драку. Тогда они знатно потрепали друг друга – Матрена расцарапала Таисии левую щеку, а та в ответ выдрала ей целый клок волос.

– Да о чем рассказывать-то тебе, подруга? – насмешливым голосом спросила Таисия.

– Про свекра моего что знаешь?

Матрена прищурилась, глядя в хитрое лицо Таисии.

– А то будто сама не знаешь! – загадочно ответила та.

– Если б знала, не спросила бы! Я ведь тебя, Таисия, на дух не переношу, я б к тебе по собственной воле и не подошла бы никогда!

Таисия рассмеялась, запрокинув голову, выдернула свою руку из руки Матрены и воскликнула:

– Ой, подружка! Ну и дура же ты! Продала тебя твоя тетка старому снохачу, а ты и в ус не дуешь.

– Снохачу? – переспросила Матрена.

– Угу, – кивнула Таисия, – Все знают, что Яков Афанасьич – снохач. Сыновей своих он так рано женит, чтобы с молодыми снохами любиться. А ты думала отдыхать будешь, пока муженек твой не повзрослеет?

Матрена приоткрыла было рот, но ничего не сказала, отвернулась. А вредная Таисия, увидев растерянность на лице девушки, прощебетала весело:

– Ничего, недолго тебе осталось! Скоро все сама узнаешь. А потом вместе с Настасьей будешь новые платки на базаре выбирать, да глаза в сторону отводить.

Девушка рассмеялась дерзко и звонко. Матрена побледнела, опустила голову. Ей, наконец, все стало ясно. Теперь она поняла, к чему принуждает свекр Настасью. Кто такой снохач, она прекрасно знала. На вечорках девушки, собравшись плотным кружком, обсуждали разное, в том числе и запретные, стыдные темы – кто кого опозорил, кто от кого на сторону бегает, кто с кем по кустам целуется, кто родил без мужа. Снохачей тоже обсуждали и проклинали их, сплевывая через левое плечо по три раза, чтобы, не дай бог, кому-нибудь не попасть в такую кабалу. И вот она, Матрена, попалась. В голове у девушки никак не укладывалось, как родная тетя могла с ней так поступить.

– Чего приуныла, Матрешка? – веселым голосом спросила Таисия, – застращала я тебя?

Матрена вскинула голову, сжала зубы.

– Не выдумывай! – ответила она, дерзко взглянув на Таисию, – ты знаешь, что меня напугать сложно. Уж я за себя постоять сумею.

Таисия запахнула кружевную шаль на груди и усмехнулась.

– Ну-ну… – сказала она и, развернувшись, пошла прочь.

Матрена тяжело вздохнула. Надо было возвращаться домой, Анна Петровна, наверняка, ее уже потеряла, снова будет ругаться на весь дом. Но вместо того, чтобы идти домой, Матрена побрела к тетке Серафиме. Женщины дома не было, и ей пришлось около часа ждать ее на крыльце – двоюродные сестры не пригласили в дом. Они осмотрели Матрену с ног до головы недовольными взглядами и захлопнули дверь перед ее носом.

– Мамка не велела тебя пускать, сестрица! – донеслось до Матрены из-за закрытой двери.

– Вот ведь сестрички, дуры неблагодарные! – вздохнула она.

Пока Матрена ждала тетку Серафиму, девушки то и дело подсматривали за ней сквозь щель между занавесками. В конце концов, Матрене так это надоело, что она встала перед окном и, убедившись, что поблизости никого нет, задрала подол длинной юбки и показала любопытным сестрицам голый зад. Потом резко повернулась и взглянула сначала на одну, потом на другую.

– Ну? Все высмотрели, что хотели? Или еще чего показать?

Девушки покраснели и, взвизгнув, отпрянули от окна. В это время во двор вошла тетка Серафима. Увидев племянницу, она остановилась и удивленно всплеснула руками.

– Матрена? А чего это ты тут? Все ли хорошо?

– Здрасьте, тётушка! А чего мне и в гости уж к вам нельзя зайти? Сестрицы меня и на порог не пустили.

Тётка Серафима поставила свою корзину на землю и, вытерев пот со лба, села рядом с девушкой.

– Чего пришла, Матрена? Говори, не томи. Если от мужа хочешь уйти, я тебя назад не пущу, так и знай.

Лицо женщины напряглось, под тонкой, морщинистой кожей заходили желваки.

– Я, тётя Серафима, спросить кой-чего пришла, – проговорила Матрена.

Женщина поднялась, расставила ноги и уперла руки в боки, давая понять, что она, в случае чего, будет непреклонна.

– Ну, спрашивай, коли так, – строго сказала она.

Матрена тоже встала на ноги, отряхнула платье, перекинула чёрные косы за спину и, гордо вскинув подбородок, заговорила:

– Скажи, тётушка, что я тебе такого дурного в жизни сделала? Чем так навредила? За что ты меня возненавидела, что решила так быстро избавиться, отдав меня замуж первому попавшемуся жениху?

– Не выдумывай, Матрёшка! – перебила пылкую речь племянницы тётка Серафима, – Муж тебя выбрал хороший, семья ихняя зажиточная, серьёзная, домина вон какой огромный. Поди, как королевна живешь? Посмотри, как на ихних харчах щеки-то разъела!

– Ты ведь знала, тётушка, что Яков Афанасьич – снохач? – резко перебила ее Матрена.

Тётка Серафима хотела что-то сказать, но услышав последнюю фразу, захлопала глазами и приоткрыла рот.

– Ты что мелешь, дура неблагодарная? – закричала она зло, но глаза при этом стыдливо отвела в сторону.

И Матрена все поняла.

– Значит, знала… – прошептала она, – знала, и все равно отдала меня, не пожалела.

Тетка Серафима погрозила кулаком дочерям, снова высунувшимся в окошко, в надежде подслушать разговор, потом схватила Матрену под руку и отвела ее подальше от дома.

– Ты, Матрешка, сплетников-то не слушай! Есть за Яковом Афанасьичем давний грешок, скрывать не буду. Зажил он с женой своего старшего сынка, когда тот на работах был. Девица та вроде как и не против была – мужик-то статный, подарками балует. Не зря ж говорят, что всяку бабу можно подарком приманить. Вот и он приманил. А как только сын с работ вернулся, так беда-то и приключилась в их семье. Молодушка взяла, да и утопилась в пруду. Хотя бабы между собой балакали, что не сама она утопилась, а муж ее собственными руками за неверность утопил и сбежал быстрехонько в неизвестном направлении. Потом, говорят, и он руки на себя наложил. Похоронен где-то на чужбине. Так-то…

Матрена молча слушала, и в груди у нее все сжималось от такой горькой правды. Тетка Серафима, взглянув в ее бледное лицо, положила руку ей на плечо, глаза ее внезапно стали добрыми и понимающими.

– Не переживай, Матрешка. После тех событий уже около пяти лет прошло. Уже средний сын Якова Афанасьича, Мишка, жену в дом привел. Его самого хоть и забрали в рекруты, но она при семье живет, никто ее не трогает, не обижает. И с тобою все хорошо будет, не переживай! Яков уже не молод. Не вечно же ему козлом прыгать!

Матрена с тоской взглянула на тетку Серафиму и вздохнула. Зачем она вообще пришла к ней? Что надеялась услышать? Извинения? Слова любви и поддержки? Тетка никогда ее не любила. После свадьбы она ни разу не пришла, не поинтересовалась, как живется Матрене в новой семье. Она поспешила избавиться от нее, выбросила Матрену из своей жизни. Разве теперь ей будет жаль ее?

Девушка вытерла слезы и пошла прочь со двора, который много лет считала своим родным. Здесь бесполезно искать помощи, никто ей не поможет.

– Может, зайдем в дом? Я самовар поставлю, чайку выпьем! – запоздало предложила тетка Серафима.

Матрена нехотя обернулась, скривила губы в подобии улыбки и пошла дальше своей дорогой.

– Ох… – тяжело вздохнула тетка Серафима, глядя вслед удалюящейся племяннице, – Да что же с ней делать-то! Все ей не так!

Матрена была не из робких. В детстве ей часто доставалось за проделки от тетки Серафимы. Пороли ее не только за свои шалости, но и за проделки родных теткиных дочек, чью вину женщина постоянно перекладывала на двоюродную племянницу. “Шалопайка”, “баламошка”, “визгопряха” – это лишь часть обидных прозвищ, которыми называла Матрену в детстве тетя.

Матрена поначалу себя защищать не умела, терпела побои, молча сносила обидные прозвища, но после тринадцати лет почувствовала силу и начала давать отпор двоюродным сестрицам и даже самой тетке. Из-за этого в их доме часто случались ссоры, ругань и крики. Когда был жив дядя, единственный мужчина в семействе, они еще как-то себя сдерживали, а когда дядя внезапно помер от заворота кишок, то в доме стало совсем шумно – молодые, пылкие девчонки могли даже подраться, дай им волю. А если уж началась драка, то жди беды – либо кому-нибудь полкосы выдерут, либо глаз расцарапают, либо синяков наставят. Не было среди сестер мира, от этого тетка Серафима и пыталась отдать их всех побыстрее замуж. И начала она, конечно же, с Матрены.

Никогда тетка Серафима не любила эту черноглазую, шуструю девчонку. Так уж случилось, что она попала к ней в трехлетнем возрасте, после того, как родная мать ее померла, и уже в таком малом возрасте характер у нее был вовсе не сахар. А уж как взглянет черными, как смоль, глазами, так хоть стой, хоть падай! Серафима и так, и эдак старалась ее приручить, перевоспитать, сломать, но ничего не выходило. Девчонка росла, как говорится, оторви и выбрось. Не единожды женщина жалела, что приютила ее у себя, но потом за эти мысли ей неизменно бывало стыдно, родная кровь, как никак.

Матрена была дочерью ее двоюродной сестрицы Марфы, непутевой, неразумной, дурной, по мнению Серафимы. Марфа забеременела бог знает от кого, и мать тут же выгнала ее от себя, так сестрица стала скитаться по деревне, словно бездомная бродяжка. У Серафимы уже тогда была семья: муж и две дочки-погодки. Сначала она пожалела Марфу, хотела приютить, но муж не позволил ей этого сделать, сказал – нечего делать потаскухе в их доме.

Марфа не обиделась на Серафиму, не затаила на нее зла. Она покорно ютилась несколько лет по чужим дворам да сараям с грудным ребенком. А когда сильно заболела и поняла, что умирает, снова пришла к Серафиме просить, чтоб та после ее смерти забрала к себе ее дочку Матрену. Серафима тогда глянула на бледное, измученное лицо двоюродной сестрицы и сжалилась, не смогла ей отказать. Марфа вскоре умерла, а маленькая Матрена стала жить в семье Серафимы, но родной ее здесь никто никогда не считал. Дядя относился к ней с пренебрежением, сестры ненавидели и вредничали, сама Серафима была неизменно строга с племянницей, но порой прижимала ее темноволосую головку к своей пышной груди и гладила девчонку по волосам, жалея ее, сироту.

– Дурная ты девка, Матрешка! – шептала она ей в ухо, – ну ничего. Подрастешь, я тебя быстрехонько замуж выдам. При муже уж не забалуешь.

Тетка Серафима не на шутку опасалась, что Матрена пойдет по стопам матери и принесет ей дитя в подоле до свадьбы. Поэтому она сочла за божий дар визит Якова Афанасьича. Зажиточный мужик был скуп, строг и придерживался старых традиций – женил сыновей юнцами, чтоб дорастали уже при женах и не теряли времени, бегая по юбкам. Серафима так возжелала выдать Матрену замуж за сына Якова Афанасьича, что из кожи вон лезла, расхваливая ее. И все сложилось так, как ей хотелось. В день, когда Матрену увезли с приданым в дом мужа, камень упал с плеч женщины. Она достала из подполья бутылку самогона, плеснула в стакан мутной жижи и выпила залпом.

– Ну все, сестрица. Обещание мое выполнено. Девку я твою удачно пристроила, позаботилась об ней. Не придерешься. Яков Афанасьич – мужчина надежный, сыновей своих в строгости держит, значит, и за девкой твоей будет истово следить.

В этот момент за окном хрипло завыл старый дворовый пес, женщина вздрогнула, но тут же махнула рукой и налила еще самогона в свой стакан.

– Ну, за Матрешку! Пусть в новом доме с мужем и со свекрами у нее все сложится хорошо.

Серафима залпом выпила самогон, а потом торжественно стукнула стаканом об деревянную столешницу…

«И вот, получается, зря старалась! Все зря! Этой дурной девке опять все не так!» – так подумала Серафима, глядя вслед уходящей Матрене.

Сплюнув на землю, она небрежно махнула рукой и скрылась в доме.

***

Несколько дней Матрена сказывалась больной и не выходила из своей каморки. Несколько дней ей, и вправду, было так плохо, что не было сил даже просто встать с кровати. Так бывает, когда человек разочаровывается во всем разом. Никто не навещал Матрену в эти дни, она сама так попросила, сославшись на то, что ее хворь, вероятно, очень заразная. Но, несмотря на это предостережение, через три дня к ней заглянул сам Яков Афанасьич. Матрена от неожиданности села на кровати и натянула одеяло до самого подбородка.

– Как себя чувствуешь, Матрена? – ласково спросил он, – поди лекаря тебе надобно позвать?

Матрена яростно мотнула головой.

– Не нужно лекаря! Мне уже лучше, завтра встану и всю работу переделаю.

Яков Афанасьич улыбнулся и положил широкую, горячую ладонь Матрене на лоб. Ей было неловко и неприятно, но она вытерпела это прикосновение, сжав зубы.

– Жара нет, щеки розовые, глаза не мутные. Здорова ты, Матрена! Неужто просто хитришь и притворяешься?

Мужчина взглянул на Матрену, строго нахмурив брови, и она покраснела, отвернулась к стене. Несколько мучительно долгих минут в комнатушке царило молчание. Матрена смотрела в стенку, но чувствовала, как свекр сверлит ее пристальным взглядом.

“Убирайся поскорее отсюда, старый Кощей!” – подумала про себя девушка.

Но Яков Афанасьич, напротив, подсел ближе и накрыл ее холодную руку своей ладонью.

– Знаешь, Матрена, а я ведь могу сделать так, что ты работать вообще не будешь. Будешь сидеть в комнате да узоры шелковыми нитками вышивать. Платьев тебе новых куплю. Что еще хочешь? Хочешь – платок, хочешь бусы.

Яков Афанасьич легонько пожал Матренину руку, а потом переложил свою ладонь ей на бедро. Матрена вздрогнула, схватила его за руку и откинула ее в сторону резким движением.

– Вот только со мной нужно вести себя поласковее.

Мужчина вдруг сдернул с Матрены одеяло и склонился к ней, дыша в лицо чем-то кислым.

– Что вам от меня надобно, Яков Афанасьич? – испуганно воскликнула девушка, пытаясь прикрыться одеялом.

Ночнушка ее задралась кверху и мужчина провел шершавой ладонью по круглому бедру.

– Полюбилась ты мне, черноглазая красавица. Смотрю на тебя, и жар по жилам вместо крови течет. Ты ведь как кобылка необъезженная ворвалась в наш дом. И с тех пор мне покоя нет! Люблю я тебя!

Матрена принялась отбиваться от мужских объятий, но Яков Афанасьич схватил ее за плечи.

– Не дури, девка, ты все понимаешь, что в моем доме живешь! Чай не маленькая! – прохрипел он ей в самое ухо, – Только пикни, и не оберешься бед. А если будешь со мной ласкова, все для тебя сделаю, будешь жить, как королевна.

Навалившись на Матрену всем телом, Яков Афанасьич принялся целовать ее шею, его руки при этом блуждали по ее груди и животу. Матрена почувствовала, как тело ее сковал жуткий страх, внизу живота запульсировало, загорелось огнем.

– Пустите меня! Пустите! У меня есть муж! – взмолилась Матрена, отталкивая от себя мужчину, вырываясь из его рук.

– Тихон еще сопляк! Пока он мал, я тебя обучу тому, что должна уметь всякая жена. Так что закрой рот и лежи смирно, девка!

Голос Якова Афанасьича стал злым, лицо вспотело и покраснело от напряжения. От страха Матрена взвизгнула и изо всех сил стукнула его по голове глиняным кувшином. Благо, свекровь принесла ей на ночь воды. Кувшин раскололся от удара, мужчина обмяк, повалился на нее. Она столкнула его на пол и стала брезгливо отряхиваться. А потом в сердцах начала пинать его ногами. Из глаз Матрены полились крупные слезы, ее трясло от пережитого страха. Она пинала лежащего на полу мужчину и громко всхлипывала. Дверь в ее каморку отворилась и в проеме показалось бледное лицо Настасьи. Увидев лежащего без сознания свекра и осколки кувшина повсюду, Настасья сразу все поняла. Матрена без сил опустилась на пол и закрыла лицо руками.

– Пойдем, Матрена, вставай! – тихонько позвала Настасья, – Пойдем скорей, пока он не очухался!

Она подошла, взяла Матрену за руку и настойчиво потянула за собой. Матрена, всхлипывая, поднялась на ноги и послушно пошла следом за Настасьей. Старшая невестка привела её в свою комнатку и уложила в кровать. Какое-то время Матрена лежала и всхлипывала, а когда успокоилась, Настасья села с ней рядом и спросила:

– Значит, Кощей и до тебя добрался? Совсем стыд потерял! Старый козел! Мне хоть год спокойно пожить дал…

Настасья взяла шаль и накинула ее себе на плечи. По крутой лестнице послышались тяжелые шаги Якова Афанасьича. Девушки замерли, прижались друг к другу, но мужчина, кряхтя и вздыхая, прошел мимо комнаты Настасьи. Когда он спустился вниз, Настасья выдохнула с облегчением.

– Не добрался он до меня! – хрипло выговорила Матрена, – Хотел, но не добрался! И не доберется!

Настасья задумчиво взглянула в бледное лицо девушки. Ее темные глаза будто налились тьмой, столько в них было зла, столько ярости.

– Что же ты, Матренушка, с ним сделаешь? – тихо прошептала Настасья.

– Убью… Убью снохача поганого своими руками…

Матрена откинула одеяло, встала с кровати и подошла к маленькому окошку, выходящему на задний двор, за которым простирались бескрайние поля. Распущенные черные волосы ее лежали на спине растрепанными волнами, белая полупрозрачная ночнушка,порванная в нескольких местах, стелилась по полу. Настасья смотрела на младшую невестку, и в темноте ей почудилось, что деревянный пол куда-то исчез, и вместо него под Матреной разверзлась бездонная черная мгла…

Глава 4

Дождь стучал по крыше хлева. В некоторых местах дрань прохудилась, и по стенам хлева текли струйки воды. Поросята спали, сбившись в кучу, забавно похрюкивали во сне. Матрена сидела на копне соломы и слушала дождь. Мерный стук капель успокаивал ее, усыплял. Даже отдаленные раскаты грома не нарушали ее вязкой дремы. Ноги гудели от усталости, руки болели от натертых мозолей, тело ныло от синяков и ссадин. Рядом с Матреной стояло доверху наполненное ведро навоза, который она только что убрала у свиней. Она понимала, что уже не сможет подняться и вынести его за хлев, тело уже расслабилось и отказывалось подчиняться.

Матрена устала. Последние две недели она работала, как лошадь – с раннего утра до поздней ночи. Яков Афанасьич загружал ее непосильной работой, а если она по какой-то причине не справлялась с ней, хлестал ее розгой по спине, таскал по кухне за косы.

– Лоботряска! Лентяйка! Неряха! – кричал он на весь дом, страшно кривя и разевая рот, – Зря я поверил твоей тетке! Зря послушал ее сладкие речи о том, какая ты хорошая хозяйка! Ты ничегошеньки не умеешь, едва справляешься с самой простой работой! Только платья да платки на уме!

Прокричавшись, свекр снова набрасывался на нее с кулаками и бил, бил Матрену, не жалея. По его мнению, только так можно было приучить молодую сноху к труду. Никто в доме даже не пытался помочь бедной девушке. Свекровь только укоризненно качала головой, она считала, что муж полностью прав. Так ей и надо, этой шустрой и дерзкой черноглазой девице. Настасья боялась высунуться из своей комнатушки, только жалостливо смотрела на Матрену в их редкие встречи. Тихон тоже не мог защитить жену, его не было дома, отец отослал его на сенокос.

Это была месть Якова Афанасьича, и она, как он и грозился, была жестока. Матрена была готова терпеть до последнего, но в одну из ночей свекр заглянул к ней в комнатушку. Испугавшись, девушка вскочила на ноги и схватила лопату, которую теперь всегда держала рядом с собой на всякий случай.

– Не подходи! – яростно прошептала она.

Мужчина остановился, усмехнулся недобро.

– Разве ты не наработалась еще, Матрена? Даже в спальне, и то с лопатой, – насмешливо проговорил он.

Матрена сжала зубы. Ей было неприятно, что свекр смотрит на нее. Взгляд его скользил по ее телу, и она чувствовала, что покрывается от этого мерзкой черной грязью.

– Я тебе маковые калачи принес. На, держи, полакомишься. Авось, подобреешь. Больно уж ты злая, как я погляжу.

Яков Афанасьич протянул Матрене связку ароматных калачей, но она даже не взглянула на них, хоть и была голодна – сегодня ее лишили ужина, а завтрак был до того скудный, что к вечеру Матрена едва волочила ноги от голода.

– Не дури, Матрешка. Хватит уже. Смиришься – все для тебя будет: и калачи, и пряники. Если ко мне с добром, то и я с добром. Настасья, вон, не артачится, и все в обновках ходит. А ты… Ох, упрямая!

Яков Афанасьич сделал шаг по направлению к снохе, но она снова замахнулась на него лопатой.

– Ладно, обожду еще немного. Авось образумишься, – недовольно пробубнил он, – а калачи Настасье отнесу, уж больно она их любит.

С тех пор прошло уже несколько дней, а Матрену все так же продолжали загружать работой и наказывать за каждый пустяк. Яков Афанасьич ждал, когда она не выдержит и покорится ему, но Матрена не собиралась угождать свекру в его похотливых желаниях. Он был ей противен, одна мысль о близости с ним вызывала бурю в ее душе. Она работала, ежесекундно проклиная его, желая ему смерти.

Вот и сейчас, вычистив хлев, она оперлась на вилы и проговорила:

– Да чтоб тебе худо было, подлый Кощей!

Потом она присела отдохнуть на солому лишь на минутку, но не смогла справиться с усталостью и уснула под стук дождя. Спустя какое-то время дверь хлева скрипнула, и темная тень скользнула внутрь.

– Матрена! Матрена! Ты здесь? – позвала Настасья, всматриваясь в темноту.

Матрена испуганно открыла глаза и долго не могла понять, где она, и кто ее зовет. Она схватила вилы, лежащие рядом, и завопила во все горло в темноту:

– Убирайся прочь!

Разбуженные свиньи испуганно захрюкали, забегали по загонке, Настасья взвизгнула, торопливо отскочила в сторону.

– Матрена, тише, это ведь я, Настасья!

Матрена опустила вилы и выдохнула с облегчением.

– Что тебе нужно, Настасья? – устало спросила она.

Она снова опустилась на солому и закрыла глаза. Настасья подошла к ней и протянула узелок, пахнущий едой. Матрена развязала края ткани и увидела две вареные картошины, яйцо и горбушку хлеба.

– Ешь, я на тебя больше смотреть не могу. Отощала ты, как Савраска, конь наш старый. Ему-то помирать со дня на день, а тебе еще жить да жить!

Матрена накинулась на еду, съела все до последней крошки, а потом обняла Настасью.

– Настасьюшка, милая, я так больше не могу! Веришь? Не могу! – в голос заплакала она, растирая слезы грязными руками.

Настасья схватила Матрену за плечи и тихонько встряхнула ее.

– Можешь! Еще как можешь! Ты, Матрешка, сильная, во сто крат сильнее меня. От твоей силы-то и я как будто сильнее стала.

Матрена вытерла нос и посмотрела в лицо Настасье – глаза девушки странно сверкнули, никогда она такого взгляда у старшей невестки не видела. Внутри нее словно разгорелся огонь.

– Что ты задумала, Настасья? – тихо спросила Матрена, удивленно заморгав.

Настасья прищурилась, присела на солому рядом с Матреной и схватила ее за руки. Грудь ее при этом взволнованно вздымалась и опускалась.

– А вот что я задумала! Мы старого Кощея вместе с тобою убьем!

– Как это? – выдохнула Матрена.

– А вот так. Возьмем и убьем!

Настасья обхватила руками свою тонкую шею и сделала вид, что душит себя.

– Чего это ты так передумала? Говорила же, что тебе так удобно – перетерпеть, а взамен получать подарки от свекра.

Настасья насупилась, а потом погладила Матрену по растрепанным волосам.

– Ох, Матрешка, я на тебя много дней смотрю и понимаю, что завидно мне. Тебя наказывают, бьют, но зато тебе от себя самой не противно. Мне иногда до того муторно становится, что хочется в озере утопиться.

Поросята не ложились. Стояли, просунув розовые круглые пятаки сквозь деревянные перегородки, и будто понимали девичьи разговоры, похрюкивали в знак согласия.

– Вдвоем мы с ним легко справимся, – сказала Матрена, сурово нахмурив брови, – только ты не сдавайся, Настасья, обещаешь?

– Обещаю! – страстно проговорила Настасья.

На ее лице было столько счастья в тот момент, что Матрена поверила в искренность ее намерений.

– Не позволю больше снохачу лапать меня своими вонючими ручищами!

Они еще около часа сидели в хлеву, обсуждая под звуки грома, свою месть ненавистному свекру. А потом Настасья взяла Матрену под руку и повела ее к дому. Уложив обессиленную девушку в свою постель, она села рядом на табурет и уставилась в стенку, без конца прокручивая в голове их план мести.

– Только бы все вышло, как мы задумали… – прошептала она, сложив руки, словно в молитве, – только бы все получилось! Я не отступлю. Не отступлю! Придет снова Кощей в мою горницу, я его поганой метлой прогоню, не побоюсь!

Глаза Настасьи сверкали огнями, в ту ночь от возбуждения она так и не сомкнула глаз.

***

На следующее утро по дому разнесся грозный крик Якова Афанасьича:

– Ах ты, паразитка! Хлев по-хорошему не убрала, вместо этого спать завалилась? Матрена, ты где? А ну, спускайся вниз, лентяйка, пороть тебя буду!

Матрена открыла глаза и села на кровати, уставившись осоловелыми глазами на Настасью, которая дремала в ногах, свернувшись калачиком, но от громкого голоса свекра тоже проснулась. Тяжело вздохнув, Матрена вылезла из-под одеяла и уже намеревалась спускаться вниз, но Настасья дернула ее за руку.

– Постой, обожди. Он сейчас пойдет за тобой наверх, в твою комнатушку, а ты в это время спустишься вниз. Беги, Матрена, милая, да подальше от дома. В поле беги! Переждешь, пока он уйдет, и приходи назад. Слышишь? К вечеру-то Кощей поди уж и забудет про наказание.

– А если он к тебе в комнату заглянет? – тихо спросила Матрена.

Лестница заскрипела под тяжелыми шагами мужчины.

– Ну все, паскуда, не жить тебе! – не своим голосом заорал Яков Афанасьич.

Девушки задрожали, взялись за руки. Матрена взглянула на старшую невестку и поняла, что та сейчас рухнет на пол без чувств, лицо ее побелело до синевы, глаза бессмысленно блуждали по стенам.

– Не бойся, Настасья, – заговорила она, чтоб хоть немного приободрить девушку, – он один, а нас двое. Если зайдет сюда, глаза выцарапаем.

Настасья стояла ни жива, ни мертва. Она из последних сил держалась, чтобы не закричать от страха. Несколько часов назад она смотрела в маленькое окошко на занимающийся рассвет и считала себя очень сильной, даже непобедимой, а теперь она вновь превратилась в маленькую, жалкую девчонку, которую некому защитить от сильного и грозного мужчины.

Шаги приближались, и вот уже у самой двери заскрипели половицы. На доли секунды время замерло, звеня над головами девушек огромным колоколом, а потом стремительно понеслось вперед. Яков Афанасьич прошел мимо комнаты Настасьи, и тут же Матрена тихонько приоткрыла дверь и выскользнула, словно тень, из комнаты. По лестнице прошелестели ее легкие, почти бесшумные шаги, она выскочила из дома незамеченной и со всех ног побежала в поле. Утренняя роса холодила голые ступни, ветер трепал косы, высокая трава цепляла подол платья, но Матрена не останавливалась. Добежав через поле до перелеска, она упала на землю, тяжело дыша. Страха не было, душу переполняла лишь сплошная черная ненависть.

– Кощей проклятый! Чтоб тебе худо было! Чтоб на тебя болезнь какая страшная свалилась. Чтоб ты лег да и помер!

Эта ненависть жгла Матрену изнутри, да так, что все тело заболело, затряслось в судорогах. Это продолжалось некоторое время, а потом чья-то теплая ладонь коснулась ее лба. Тело девушки вмиг расслабилось, обмякло, боль вмиг ушла. Матрена, не в силах пошевелиться, открыла глаза и увидела между деревьями сгорбленную фигуру в черных одеждах. Седовласая старуха уходила прочь, хромая на одну ногу. Ее лица Матрена не видела.

– Эй, бабушка, подожди! Ты кто? – хрипло проговорила Матрена.

Но старуха не обернулась – то ли не слышала ее зов, то ли просто не хотела останавливаться. Опираясь на свою кривую клюку и прихрамывая, она уходила все дальше и дальше, и вскоре густые ели скрыли ее фигуру пушистыми зелеными лапами.

Матрена закрыла глаза и погрузилась в странный, тревожный сон, похожий на забытье.

***

Матрена проспала до самого вечера. Она вернулась домой уже затемно – вошла в дом без страха, готовая ко всему. Но с порога Настасья огорошила ее новостью – Яков Афанасьич слег больной.

– Что за хворь такая на него вдруг напала? – спросила Матрена, чувствуя, как тяжелый камень упал с ее души.

Настасья округлила глаза и прошептала:

– Так не знает никто! После того, как он тебя утром не нашел, дом ходуном ходил от его ярости. Уж он тут ругался да кричал… А потом на работу ушел и вскоре после этого помощник его прибег, говорит, с Яковом Афанасьичем беда – упал он и ни рукой, ни ногой не может пошевелить. Только мычит и рот странно кривит. Мы с Анной Петровной прибежали, а он, и вправду, лежит, родимый…

Настасья прижала ладонь ко рту и трагично всхлипнула. Матрена же, к своему стыду, почувствовала, что внутри ее живота что-то колышется и трепещет. Она не хотела признавать, что это была радость, которая росла с каждой минутой и билась крыльями огромной бабочки в ее животе.

– Он в своей комнате лежит, Анна Петровна возле него сидит, все плачет, никак успокоиться не может, – скорбным голосом произнесла Настасья, – если хочешь, сходи и ты, посмотри. А то вдруг ни сегодня-завтра помрет!

– Смотреть еще на него! Не хочу и не пойду! – тут же выпалила Матрена, – он это заслужил. Мне его ни капли не жаль. Пусть помирает!

Матрена прошла в кухню, плеснула в чашку кваса и отломила большой ломоть ржаного хлеба. С аппетитом поев, она встала из-за стола, потянулась и пропела, улыбнувшись:

– Свобода сладка! Как же хорошо, когда никто не вопит на ухо, не бьет розгой и не стоит над душой! Да хоть бы он никогда не вставал!

Настасья странно взглянула на Матрену и ушла. А Матрена вспомнила, как проклинала свекра в лесу, и испугалась.

– А вдруг это я на него хворь неизвестную накликала? Я же его так проклинала, что чуть сама не померла…

Она вздохнула, думая о своих страшных проклятьях. Но припомнив все злодеяния свекра, произнесла зло:

– А при чем здесь я? Не ведьма же я, чтобы мои слова силы возымели! Он просто по заслугам получил. И мне его ни капли не жаль! Пусть помирает, окаянный!

***

Но Яков Афанасьич не помер ни в этот день, ни на следующий. Он так и остался лежать: неподвижный и немой, будто большое, мощное дерево, поваленное ураганом. Целых четыре года он пролежал в постели. Все мужская работа в это время легла на плечи Тихона, который тут же расправил плечи, повзрослел, возмужал и осмелел. Поначалу, ему было сложно, тяжело, но зато теперь никто его не унижал, не одергивал, никто не смеялся над ним, как раньше. Он учился применять силу, терпение и выносливость, он учился где-то быть мудрым и расчетливым, а где-то – злым и безжалостным. Он учился защищать свой дом и женщин, живущих в нем. Пока Анна Петровна лила слезы по мужу и чахла, усыхая на глазах, Тихон рос и становился настоящим мужчиной. Матрена все время была рядом – где-то подсказывала, где-то помогала, а где-то вытирала краем фартука слезы молодого хозяина дома.

Время шло, бесследно утекало в туманную даль, словно полноводная река. И вот, спустя четыре года, посреди зимы, когда Тихону в аккурат исполнилось семнадцать лет, к Якову Афанасьичу вернулись силы. Произошло это не сразу – сначала он заговорил. Когда Матрена мела пол в его комнате, он вдруг захрипел и позвал ее:

– Матрена… Матрена…

Матрена вздрогнула, выронила метлу из рук и выбежала из комнаты.

“Куда ты, дура? Возьми полотенце, да и придуши его, делов-то!” – мысленно приказала она самой себе, стоя за дверью комнаты свекра и переминаясь с ноги на ногу от волнения.

Но сердце колотилось в груди, как бешеное, а руки тряслись. И пока она собиралась с духом, Яков Афанасьич, словно почуяв, что сноха замышляет что-то недоброе, завопил на весь дом. На шум тут же прибежали Настасья и Анна Петровна.

– Ах ты, батюшки, Яков Афанасьич, голубчик наш! Очнулся! Радость-то какая! Ой-ой-ой!

Женщина причитала сквозь слезы, гладила мужа по голове, по лицу, целовала его исхудавшие щеки.

– Чего стонешь, жена? Лучше чаю копорского мне налей! Страсть, как чаю хочется, сто лет не пивал, – недовольно проговорил Яков Афанасьич.

– Чаю? Налью-налью, голубчик мой! – ласково откликнулась Анна Петровна, у которой, кажется, даже слух улучшился от такой великой радости.

Она обернулась к снохам, и тут же лицо ее изменилось, а голос стал неприятным и резким:

– Матрена! Неси свекру копорского чаю! Да поскорее, не копошись там долго! А потом беги за Тихоном, скажи, что отец очнулся!

Матрена выразительно взглянула на Настасью. Та стояла у стены бледная и растерянная.

– Как же так, Матрена? – жалобно спросила она.

Матрена пожала плечами и прошла мимо, сжав кулаки от злости. Темно-карие глаза ее были полны ненависти.

– Дай Бог, с постели не сумеет сползти! – пробубнила она.

***

К лету Яков Афанасьич стал шевелить руками и ногами, и, наконец, в один из дней поднялся с постели, тяжело дыша.

– Дай, отец, подсоблю тебе!

Тихон подошел к родителю и положил его слабую руку на свое широкое плечо.

– Когда-то я тебя учил ходить, сын, а теперь вот тебе довелось долг мне отдать и научить ходить меня. Пока я лежал, ты вон как вырос! Плечи твои уж больно шибко вширь раздались. Любо на тебя посмотреть! – с гордостью произнес Яков Афанасьич.

Постепенно Яков Афанасьич обрел свою прежнюю силу, да что там, он как будто стал еще сильнее. Тихон, отвыкший подчиняться отцу, теперь с трудом это делал. Ему, уже привыкшему быть хозяином, было в тягость выполнять волю отца. Поэтому как-то он сказал, что собирается отделяться от них с матерью. Анна Петровна ахнула, когда Настасья погромче прокричала ей в ухо, что только что сказал Тихон.

– Куда ж ты от нас, сынок? – спросила она расстроенно.

– Недалеко, маманя! На другой край деревни. Пока лето, хочу дом для нас с Матреной поставить. Поможешь, отец?

Яков Афанасьич промолчал, лицо его стало задумчивым. А потом он поднялся из-за стола, взял с полки бутылку мутной корчмы и плеснул в чашки себе и сыну.

– Садись, сынок, выпьем, побалакаем. Такие дела быстро не решаются.

Яков Афанасьич прогнал всех с кухни, и они уселись с сыном друг против друга. Взгляд отца был пристален и суров. Он смотрел на Тихона и будто бы силился понять по его лицу насколько он повзрослел, справится ли он с той свободой, которую от него требует.

– Что же, с женкой своей черноглазой, получается, уже живешь, времени зря не теряешь? – спросил Яков Афанасьич, сощурившись.

Глаза его превратились в щелки, губы презрительно скривились.

Тихон опустил голову и покраснел, точно юнец – так ему стало стыдно. С Матреной, как муж, он еще не жил, но с отцом говорить об этом ему не хотелось. Неопределенно кивнув, Тихон спросил:

– Так ты мне с домом-то подсобишь, батя? Я тебе потом все возверну, клянусь. И деньгами, и трудом – всем отработаю!

Яков Афанасьич часто заморгал, а потом положил ладонь на плечо сыну.

– Дом – это хорошо, сынок. Это очень хорошо. Конечно, я во всем тебе подсоблю! Вот только спешишь ты, надо бы повременить пока с домом.

– Это еще почему же? – спросила Матрена, вошедшая в это время на кухню, чтобы процедить вечерний надой.

– Тебе разве слово давали? – рявкнул Яков Афанасьич, сурово взглянув на Матрену.

– Так ведь вы, все одно, об нас с Тихоном балакаете? – спросила Матрена, дерзко взглянув на свекра.

Ее темные глаза сверкнули, на щеках выступил румянец.

– Ох и дурная баба тебе досталась, Тишка! Вырвать бы с корнем ее длинный язык! – недовольно проворчал мужчина.

– Матрена, ступай во двор. Не дело тебе с мужиками сидеть! – непривычно строгим голосом сказал Тихон.

Матрена удивленно посмотрела на мужа, нахмурилась, но спорить не стала, сняла передник, схватила пустые ведра и вышла. Но вместо того, чтобы идти за водой, она остановилась в сенях, прижалась спиной к деревянной стене и замерла.

– Чтоб дом строить да детьми обзаводиться, надо сначала настоящим мужиком стать, Тихон! – по-отечески строго проговорил Яков Афанасьич, – А на это, сынок, время требуется.

– Батя, дак я же… – начал было Тихон, но отец махнул на него рукой.

– Молчи, Тишка, да слушай, что отец говорит! Все равно все будет так, как я скажу.

Яков Афанасьич выпил рюмку, закусил квашеной капустой, причмокнул от удовольствия и вытер ладонью рот. Потом он звонко хлопнул Тихона по спине и произнес:

– Я тебя на заработки решил отправить, сын. Осенью поедешь в соседний уезд лес валить. Год-два отработаешь, окрепнешь, вернешься с деньгами, тогда и дом тебе поставим, какой пожелаешь. А с женкой твоей ничего тут не случится. Мы с матерью проследим за ней. Будет, как миленькая, у окошка сидеть да тебя поджидать.

На кухне повисло молчание. У Матрены за стенкой сердце упало вниз. На работы мужики уходили надолго, парой лет никто не отделывался. А кто-то и вовсе назад не возвращался. Что же она будет делать тут без Тихона? Как будет жить? Как сможет противостоять свекру? Нет, нет и нет! Так быть не должно!

На Матрену вдруг накатил такой жуткий страх, что она не могла ни двинуться с места, ни вздохнуть. Ведро выпало из ее ослабевших рук и с грохотом упало на пол. Тихон выбежал на шум и увидел жену, лежащую на полу без чувств…

Глава 5

– Чувствую, что случится что-то плохое. Как будто не на полгода, а навсегда мы с тобой, Тиша, разлучаемся. Тоска сердце гложет, будто огромный червь. Говорить, и то больно. До того в груди жжет, что сил никаких нет!

Матрена вытерла ладонями мокрые щеки и уткнулась лицом Тихону в плечо. Прощаться с мужем было тяжело, даже тяжелее, чем она думала.

– Ты не забывай обо мне, ладно? – всхлипнула она.

– Да как мне забыть о тебе, Матрена? Если б можно было, я бы свое сердце вырвал из груди и тебе отдал.

Они крепко обнялись и какое-то время сидели так, вдыхая запах друг друга, пытаясь запомнить его, сохранить, спрятать поглубже в памяти. Потом Матрена отстранилась, взглянула на мужа и улыбнулась грустно.

– Знаешь, Тихон, а ведь когда я только пришла в ваш дом, я тебя считала маленьким сопляком. Да-да! Так тебя и звала про себя – “сопляк”.

Тихон тоже улыбнулся, и на его лице появились ямочки. Матрена очень любила эти ямочки. Она вообще с каждым днем все сильнее влюблялась в своего мужа, который относился к ней не так, как другие люди. Тихон заботился о ней, баловал, как будто она была ребенком. И она, в свою очередь, не кривлялась и не зазнавалась перед ним, была такая, какая есть. Им было интересно вместе, они часами могли говорить друг с другом, смеяться и дурачиться.

За те четыре года, что они прожили без отцовского гнета, между Тихоном и Матреной сложились самые доверительные, искренние отношения. Они стали друзьями, но дружба эта все же плавно переросла в более глубокое чувство. Они испытывали потребность быть вместе, находиться рядом или хотя бы поблизости, чтобы можно было хотя бы переглянуться время от времени. Они оба все еще смущались от случайных, неловких прикосновений, и Матрена была уверена, что внутри Тихона все дрожит в эти моменты, как дрожало внутри нее самой. Они начинали сближаться – медленно, неторопливо, растягивая эти волнительные чувства, боясь нарушить их красоту и целомудрие.

В день, когда очнулся Яков Афанасьич, Тихон впервые поцеловал Матрену. Это случилось утром, когда они вдвоем возвращались с пастбища. Они шли босиком по пыльной дороге, обсуждая недавний случай, произошедший в деревне – Игнат Ильич, женатый сосед тетки Серафимы, привел в дом молодую цыганку, якобы, в помощницы своей жене Дарьюшке.

– Я думаю, он Дарьюшку крепко любит, вот и взял помощницу на время ее болезни. Она ведь тяжело болеет, с постели не встает! – сказал Тихон, посасывая травинку.

– Любит, говоришь? Жену молодую до болезни довел, и помощницу взял – девку распутную. Разве ты не знаешь, чем эта цыганка Маруська в деревне промышляла? – усмехнулась Матрена.

Тихон смутился, замолчал, а потом отбросил в сторону травинку и резко выпалил:

– Ох, Матрена! Не знаю я, что у вас, у девок, на уме! Больно уж вы мудрено устроены, да и хитрости вам не занимать. Но я знаю и то, что, когда парень девку любит, хочет все для нее сделать. Спать ложится и думает, чем ее завтра порадовать!

Он резко остановился, притопнув ногой. Пыль под его голой ступней взметнулась вверх столбом. Матрена замедлила шаг, обернулась с удивленным лицом. Тихон стоял позади, широко расставив ноги и сжав кулаки.

– Ты чего, Тиша, так раззадорился? Да Бог с ним, с Игнатом Ильичом и его бабами! Глянь-ка, гроза собирается. Побежали быстрее домой!

Небо вокруг и вправду быстро затягивалось низкими черными тучами. На короткие мгновения на улице стало темно и тихо. Это была мертвая тишина – такая всегда бывает перед грозой. Длилась она совсем недолго, а потом мощный порыв ветра задрал вверх подол Матрениного платья, бросил темные, распущенные волосы на лицо.

– Бежим скорее домой, Тиша!

Девушка протянула ему руку, но Тихон продолжал стоять на месте. Он, казалось, не замечал ничего вокруг. Лицо его стало бледным и задумчивым.

– Люблю я тебя Матрена, – тихо проговорил он.

Ветер сорвал его слова с губ, закружил в воздухе.

– Что? Я ничего не слышу! – прокричала Матрена.

Повторять Тихон не стал. С неба, на лица парня и девушки, стоящих напротив друг друга, упали первые крупные капли, а потом дождь обрушился на землю сплошной стеной. Мощный раскат грома заставил задрожать землю под их ногами. Матрена завизжала, и тогда Тихон, будто очнувшись от дремы, схватил ее за руку и потащил за собой. Матрена ничего не видела, глаза заливала дождевая вода.

– Тиша, нам надо где-то укрыться! – кричала она.

Тихон и сам это знал – непогода разгулялась не на шутку. Поэтому он затащил Матрену в первое попавшееся укрытие. Это был старый амбар с покосившейся крышей, из частых щелей которой текла вода. Они присели в углу на охапку старой, пропахшей крысами, соломы – оба насквозь промокшие, озябшие. Тем не менее, Тихон снял с себя фуфайку и накинул ее на плечи Матрене.

– На вот, а то у тебя зубы стучат, – сказал он.

Матрена закуталась в фуфайку, потом взглянула в лицо своего молодого мужа и спросила:

– А как же ты? Ты ведь замерзнешь в одной рубахе!

Тихон усмехнулся и приосанился.

– Я ведь мужик! – гордо сказал он, – Мужикам ни мороз, ни зной не страшны.

Матрена вдруг резко повернулась к нему и поцеловала в щеку. Это было первое проявление чувств с ее стороны. Тихон весь напрягся, место, которого коснулись девичьи губы, зажгло огнем. Дождь стучал по крыше, ветер на улице страшно завывал, Матрена сидела рядом, она была так близко к Тихону, что он ощущал травяной запах ее мокрых волос, вдыхал сладостный аромат ее дыхания. Матрена поцеловала его. Много ли значит ее поцелуй? Это благодарность или нечто большее?

– Ты мне на улице что-то сказал, да я не расслышала из-за ветра, – прошептала Матрена.

– Я сказал, что люблю тебя, – произнес Тихон, – Я люблю тебя, Матрена. Ты для меня – вся жизнь.

Сказав это, Тихон почувствовал небывалое облегчение. Он так давно мечтал признаться девушке в своих чувствах, что теперь не верил в то, что, наконец-то, смог это сделать. Матрена уже давно стала Тихону самым близким человеком, его лучшим другом, всегда готовым прийти на помощь. Она относилась к нему с уважением, всегда считалась с его мнением, спрашивала совета, как будто не она, а он, Тихон, был старше и мудрее. Благодаря ей, он, будучи безусым юнцом, смог почувствовать себя настоящим хозяином отцовского дома.

Матрена всегда подбадривала его, убеждала в том, что он все сможет, что у него все получится. И так и выходило – он преодолевал все преграды, справлялся с трудностями, работал вместо отца, не жалея себя, не боялся брать на себя ответственность. Да, он давно был влюблен в свою жену, но до признания, до самих заветных слов, дело никогда не доходило. А теперь на улице буйствовала гроза, а внутри у Тихона буйствовали страсти, его молодые, искренние чувства в один миг выплеснулись наружу, и Тихон испытал невероятное облегчение. Он смотрел на Матрену и впервые не робел от страха. С души его словно упал тяжелый камень, что до той минуты мешал дышать.

То ли гроза так подействовала на Тихона, то ли близость Матрены свела его с ума, но он вдруг совсем осмелел, наклонился к Матрене и поцеловал ее в губы. Она поначалу опешила, вцепилась Тихону в плечи, но пальцы ее скоро ослабли, а губы раскрылись навстречу первому, неловкому поцелую. За хлипкими деревянными стенами амбара бушевала гроза, а внутри, на полу, покрытом старой, полусгнившей соломой, расцветал невидимый, прекрасный цветок, имя которого старо, как мир. Любовь.

Матрена и Тихон впервые посмотрели друг на друга не как верные друзья, а как настоящие муж и жена: их глаза были полны страсти, которой обоим хотелось дать волю. Но ни он, ни она не смели выпустить ее наружу, пока что достаточно было и того, что они держались за руки и прикасались друг к другу губами. Это уже было счастьем.

– Я люблю тебя, Матрена, – повторил Тихон.

Девушка помолчала, а потом прошептала в ответ:

– И я тебя люблю, Тиша. Так люблю, что того гляди, сердце из груди выпрыгнет и взлетит в воздух. Как птица оно в моей груди трепещет!

Тихон поспешил прижать к себе Матрену, и губы его расплылись в широкой улыбке, а на глазах блеснули слезы от избытка чувств. Матрена слушала, как бьется сердце мужа, прикрыв глаза от счастья.

– Это чудо какое-то, Тиша! Чудо, иначе и не скажешь! – прошептала она, – нас с тобой, можно сказать, насильно женили, а мы взяли и полюбили друг друга. Я ведь думала, что мне всю жизнь тебя терпеть придется, как многие бабы своих мужей терпят… А вот оно как… Все у нас по любви будет!

– Я тебя буду беречь! Я тебя на руках буду носить! – страстно проговорил Тихон, целуя Матрену в макушку, – Ты со мною самой счастливой будешь! Подарками тебя задарю! Дом для нас выстрою!

– Обещаешь, что выстроишь? Я своей семьей жить хочу, Тиша! Подальше от твоего отца.

Матрена подняла голову и жалобно посмотрела Тихону в глаза.

– Богом клянусь. Все будет так, как я сказал!

Матрена кивнула и довольно улыбнулась. Никогда прежде она не была так счастлива, как в то ненастное утро. Давно уже она млела от одного взгляда Тихона, давно уже мечтала о том, чтобы он сделал первый шаг к их сближению. И вот, это случилось. Сердце Матрены и вправду готово было разорваться от любви. Она смотрела в ясные глаза любимого и не могла насмотреться, хотелось утонуть в них, как в омуте. Душу Матрены наполнило сладостное предвкушение близкого счастья.

Когда гроза стихла, Тихон с Матреной пошли к дому, держась за руки. Обоим хотелось, чтобы эти счастливые мгновения не кончались.

Но, как назло, тот же день, после обеда, когда Тихон был в поле, очнулся от болезни Яков Афанасьич.

***

Пока свекр медленно, но верно поправлялся, Тихон с Матреной своих чувств никому не показывали. Но почти каждый вечер они вдвоем сбегали в старый амбар, чтобы вдоволь нацеловаться и насмотреться друг на друга.

– Прошу, Тиша, давай поскорее начнем свой дом строить! Твой отец нам спокойно пожить не даст! – шептала Матрена на ухо парню.

– Хорошо, Матренушка, вот как отец оклемается окончательно, так сразу и начнем строительство.

Матрена вздыхала и качала головой. Была бы ее воля, она бы прямо сейчас ушла из этого ненавистного дома, где она опять не могла спокойно спать ночами. С тех пор, как свекр пришел в себя, ей постоянно мерещились его тяжелые шаги по лестнице, она вздрагивала от малейшего шороха. В какие-то, особенно тревожные моменты, ей страстно хотелось все рассказать, пожаловаться Тихону, но потом она понимала, что это ни к чему хорошему не приведет, а может вообще довести до кровопролития или другой трагедии.

Нет уж, Матрена будет молчать о грехах Якова Афанасьича, пусть он сам об них перед Богом отчитывается, когда придет пора. А пока… Она постарается избегать его сальных взглядов и жадных рук, пытающихся облапать ее при каждой встрече. Ей как-то нужно дождаться того момента, когда Тихон построит для них дом. Сжать зубы, набраться терпения и дождаться.

Матрена была настроена решительно, но лишь до тех пор, пока Яков Афанасьич не объявил сыну о своем решении. Едва она услышала о том, что Тихон уедет из деревни на заработки, ей стало дурно: голова закружилась, в глазах потемнело, ноги стали мягкими и неустойчивыми, словно наполнились соломой. Все внутри Матрены оборвалось и полетело вниз, и сама она потеряла сознание. Когда она падала на пол, то ей показалось, что она летит вниз с огромной высоты в холодный, черный омут беспамятства.

***

Прощаться было тяжело. Слезы катились по Матрениному лицу, и она не успевала вытирать их.

– Не хочу, чтобы ты уезжал. Не хочу, не хочу… – повторяла она.

– Я не навсегда покидаю тебя, Матренушка, – ответил Тихон, – всего-то полгода меня рядом не будет. Так хоть отец от меня отвяжется. А то все никак не может понять, что я уже не ребенок, а мужик.

– Что с тобою спорить, Тиша. Ты уже все решил… – всхлипнула Матрена.

– Не спорь, милая, не рви мне душу!

Лицо Матрены потемнело, она отвела глаза в сторону. Она знала, что старый Кощей сына из дома отсылает для того, чтобы тот не мешал ему свою цель преследовать – подчинить ее себе, сломить ее волю, вынуть ее душу из тела и растоптать, чтобы она, Матрена, стала его рабынею, как сделала это в свое время Настасья, а до нее – Аксинья, жена старшего сына. Но она не станет его очередной жертвой ни за какие коврижки. Как раньше отбивалась от его похождений, так и теперь отобьется. А может быть, вспомнит о своем старом плане и убьет его. Кулаки Матрены непроизвольно сжались, брови нахмурились, взгляд потемнел.

– Злишься на меня? Не злись, милая. Дни быстро пролетят. Не успеешь соскучиться, как я уже обернусь назад.

Тихон взял руки Матрены и поцеловал сначала одну, потом вторую. Матрена вздохнула и кивнула головой. Наклонившись к лицу мужа, она поцеловала его в губы. Тихон весь напрягся, задрожал от страстных поцелуев. С каждым разом ему все сложнее было сдерживаться, он мечтал обладать Матреной, мечтал увидеть ее нагой и прижать к своему разгоряченному телу. Тихон грезил о жене по ночам, просыпался в поту и стонал от невыносимого одиночества. Но что-то не позволяло ему перешагнуть эту невидимую черту, разделяющую их, он робел и смущался. Вот и теперь, прощаясь с любимой, он, хоть и с трудом, но отстранился от нее и проговорил хрипло:

– Вот вернусь и будем с тобою жить, как муж и жена, будем спать в одной спальне.

Матрена покраснела и прошептала Тихону на ухо:

– Зачем же ждать, Тиша? Я и сейчас готова тебе всю себя отдать!

Но Тихон покраснел и убрал Матренины руки со своей шеи.

– Так будет правильно, – твердо сказал он.

Матрена не стала спорить. Положив голову мужу на грудь, она замерла, закрыв глаза. И снова на душе у нее стало тяжело. “Что-то плохое случится. Что-то ужасное произойдет и очень скоро!” – так и звенело у нее в голове. Она пыталась отогнать плохие мысли от себя, но ничего не получалось. Скверное предчувствие намертво засело внутри. Как теперь и жить?..

***

После того, как Тихон уехал на заработки, Матрена загрустила. Ее словно лишили чего-то жизненно-важного, от ее тела будто оторвали кусок плоти – так ей было больно. Оказывается, она настолько сильно привыкла к Тихону, что без него ей стало так тоскливо, что по утрам не хотелось вставать с постели и выходить из своей комнатушки. Но работа не ждала. Яков Афанасьич, как и раньше, загружал Матрену так, что она не успевала в течение дня даже крошки хлеба перехватить.

– Пускай, – думала Матрена, – под юбку не лезет, и то хорошо!

Но так продолжалось недолго. Вскоре свекр стал проявлять к молодым снохам свой прежний интерес. Девушки вновь сблизились, ведь общая беда всегда роднит. Да и вместе было легче давать отпор, поэтому теперь Настасья ночевала чаще у Матрены, чем у себя, боялась, что раз мужчина оправился от болезни, то скоро наведается к ней. Ночью девушки ютились на узкой кровати, прижимались друг к другу спинами и тихонько переговаривались между собой.

– Жаль вас с Тихоном. Вы с ним в последнее время, что голубки были. Любо-дорого смотреть на таких влюблённых, – как-то прошептала Настасья.

Потом она повернула голову к Матрене и спросила заговорщическим тоном:

– Признавайся, Матрешка, ты с мужем уже ночевала?

Матрена покраснела и уже хотела было огрызнуться Настасье в ответ, что это вовсе не ее дело, но осеклась. Она вспомнила светлое лицо Тихона, длинные волнистые вихры, голубые глаза. Сердце ее зашлось тоской.

– Нет, – прошептала она.

Настасья вздохнула.

– Лучше бы наш Кощей никогда не просыпался. Спал бы и спал, точно бревно. Хорошо мы без него жили, правда, Матрена?

Матрена промолчала. Эти четыре года были непростыми. Они были напуганы, много работали, много плакали, но при этом никогда у них не было так легко на душе. Матрена тогда засыпала и просыпалась с улыбкой на лице, несмотря на все трудности и непосильную работу. Это было счастливое время, и Тихон был все время рядом.

– Настасья, давай его убьем… – прошептала Матрена.

Она села на кровати и посмотрела на Настасью дикими глазами.

– Вот как задумывали раньше, так и сделаем. А? Чего молчишь? Разве не хочешь ты покарать его за все? Неужто передумала?

Настасья затряслась от страха, обхватила себя руками и проговорила в ответ:

– Я с тобой заодно, Матрена. Как ты, так и я.

Черные глаза Матрены светились в темноте, они с Настасьей взялись за руки и до самого утра шептались о том, о чем и подумать бывает страшно – об убийстве живого человека.

***

Спустя неделю Настасья забежала в коровник к Матрене бледная, как мел.

– Сегодня, Матрена! – запыхавшись выпалила она.

– Что сегодня? – удивленно спросила девушка, оторвавшись от коровьего вымени и подняв голову.

– Сегодня Кощей ко мне придет. Так и сказал! Анна Петровна на базар ушла, и я одна в кухне стряпала. Он ко мне сзади, как кот, подкрался и давай юбки задирать! Насилу отбилась от окаянного! Сказалась, что ночью у себя его ждать буду.

Матрена встала и изо всех сил пнула ногой по пустому ведру. Оно со звоном упало на пол, покатилось в угол, корова, ждущая дойки, протяжно замычала.

– У, Кощей! – воскликнула Матрена, – значит, все-таки не ошиблись мы, он опять за старое взялся?

Настасья кивнула, всхлипнула и разрыдалась, прижав ладони к лицу.

– Я не вынесу больше этого! Не вынесу! Мне не дождаться моего Мишеньку! Уж лучше утопиться в озере! Вот пойду и утоплюсь!

Матрена схватила Настасью за плечи и затрясла ее.

– Ну-ка, хватит реветь! Сделаем, как решили. Вдвоем справимся. Поняла?

Настасья взвыла напоследок, потом изо всех сил ударила себя ладонью по щеке и вытерла слезы.

– Ты только не бросай меня, – жалобно попросила она.

– Не боись, не брошу!

Матрена поставила ведро под корову и снова уселась доить.

– Нож не забудь! – крикнула она вслед Настасье, которая уже бежала к двери.

– Он уже под моей подушкой, – откликнулась та.

Матрена подоила коров, бездумно выполняя привычные действия. Голова ее была полна мыслей, которые были настолько далеки от дойки, насколько север далек от юга.

Вечером Матрена забежала в свою комнатушку лишь на минуту, а потом спустилась к Настасье. Та сидела на кровати, сложив руки на коленях.

– Я боюсь! – прошептала она, – Не стоит нам за это браться, грех на душу ляжет…

– Нет, Настасья! – твердо сказала Матрена, – Ни ты, ни я больше терпеть посягательств снохача не будем!

Она достала из-за пазухи веревку и сложила из нее петлю. Отдав веревку Настасье, она забралась в постель вместо нее, натянула одеяло до самого подбородка и взяла в руки нож. Настасья растерянно стояла посреди комнаты и смотрела то на Матрену, то на дверь.

– Отойди к стене и жди. Он того гляди придет! – строго приказала Матрена.

Настасья послушно отошла, вжалась в стену, притихла. Какое-то время они ждали, прислушиваясь к мнимой тишине дома, а потом лестница заскрипела, оповещая о том, что тот, кого они ждут, скоро будет здесь.

– Я сейчас умру от страха, – прошептала Настасья.

Матрена и сама чувствовала себя маленьким, загнанным в ловушку, зверьком, но, пересилив себя, ответила:

– Не бойся, Настасья, у нас все получится!

Мужчина, как назло, поднимался по крутой лестнице очень долго. У Матрены даже ладони вспотели от напряжения. Она положила нож на грудь и обтерла ладони о сарафан. И тут дверь комнатушки скрипнула и открылась. На пороге застыла темная фигура.

– Ну здравствуй, Настасья, давно я к тебе не хаживал. Поди, забыла уж меня? Поди, мужа ждешь?

Яков Афанасьич остановился посреди комнаты, глядя на Матрену, которая отвернула лицо к стене, чтобы мужчина не заметил подвоха.

– Если мужа ждешь, то не жди. Не вернется он. Твой Миша на чужой стороне другую женку нашел, там и останется после службы. Такую весть я получил от него.

Матрена обомлела и испугалась, что Настасья сейчас выдаст себя. Она повернула голову и увидела, что та стоит, зажав руками рот. Лицо ее сморщилось, будто она вот-вот разрыдается.

– Я думал, ты заревешь. А ты вон как, не всхлипнула даже. Ты умница, сразу поняла, что со мною лучше, чем с ним. Кто он, и кто я…

Мужчина вздохнул и присел на край кровати. Матрена крепче сжала рукоятку ножа.

– Я тебя не оставлю, Настасья. Из дома не прогоню, не переживай. Будешь жить при нас, аки вдова.

Яков Афанасьич наклонился к Матрене, и когда его тёплое, кислое дыхание коснулось ее щеки, она резким движением откинула в сторону одеяло и вонзила нож в его тело. Мужчина успел увернуться, нож вошел куда-то в бок.

– Матрена? Ах ты, гадюка!

Он яростно зарычал, скрутил Матрене руки и повалил ее на кровать.

– Настасья! Ну чего же ты? – закричала Матрена, трепыхаясь изо всех сил и пытаясь вывернуться из крепких мужских рук.

Настасья медленно подошла к своему мучителю и дрожащими руками накинула ему на шею петлю. Но затянуть ее так и не смогла – из нее как будто выкачали все силы. Она опустила голову, и веревка выпала из ее рук.

Яков Афанасьич обернулся, лицо его было красным от напряжения.

– Так ты, значится, предала меня? Ну, гадина! Ну я задам тебе!

Настасья завыла, и Матрена, пользуясь этим секундным замешательством, сползла на пол, схватила табуретку, стоящую за кроватью и изо всех сил стукнула ею Якова Афанасьича по голове. Тот замер, взгляд его остекленел, а через мгновение тело его безвольно рухнуло на пол.

Настасья подскочила к свекру, заглянула в его лицо и прошептала испуганно:

– Убила… Ты его убила, Матрена…

Глава 6

Матрена медленно подошла к лежащему на полу Якову Афанасьичу и коснулась кончиками пальцев его мертвого лица. Глаза свекра были страшно выпучены, рот приоткрылся в жуткой гримасе. Настасья была права – он точно мертв, теперь у Матрены не осталось в этом сомнений. Теперь она по-настоящему убила его. Убила… Ее передернуло от отвращения.

– Господи, что делать-то? Что теперь делать-то? – без конца причитала Настасья.

Она металась из угла в угол, теребя пальцами свои и без того растрепанные рыжие кудри. Матрена молчала и внимательно смотрела на покойника. Взгляд ее потемнел, лицо стало мертвенно бледным, но внутри себя она ощущала какую-то неведомую, злую силу, которая росла с каждой минутой.

– Отнесем его в лес и оставим там, – спокойно сказала она, – разве ты не рада, Настасья?

– Ох… – только и смогла выдохнуть до смерти перепуганная девушка.

Они стащили тело свекра вниз по крутой лестнице, вытянули за ноги на улицу и кое-как заволокли на телегу, на которой, обычно, возили дрова и сено. На телеге они повезли мертвого Кощея прямиком к лесу. Сонный конь спотыкался, и Матрена то и дело подгоняла его.

– Ну же, Савраска, быстрее, миленький!

Доехав до леса, они привязали коня к дереву и дальше потащили тело свекра волоком. Он был тяжел, и вскоре обе девушки вконец выдохлись.

– Я больше не могу! – тяжело дыша, простонала Настасья, – давай его тут оставим!

Матрена поднялась, огляделась вокруг и, заметив неподалеку крутой овраг, утопающий в зарослях папоротника, потащила мертвеца к нему. Пока Настасья сидела на земле, прижимаясь спиной к шершавому стволу ели и тяжело дыша, Матрена скинула свекра в овраг и обтерла руки о сарафан. Вернувшись к Настасье, она присела рядом с ней.

– Неужели, все? – прошептала Настасья, вытирая слезы, которые без конца катились по ее щекам.

– Все! Свобода! – радостно улыбнувшись, воскликнула Матрена.

Но Настасья не улыбнулась в ответ. Поднявшись с земли, она обеспокоенно спросила:

– А если его тут кто найдёт?

– Ну, найдёт и найдет. Мы-то тут причем? – пожав плечами, ответила Матрена, – Мы ничего не видали, ничего не знаем, спали себе спокойно по своим комнатам!

Они немного постояли, обнявшись, а потом вернулись к телеге. Обратный путь к дому занял гораздо меньше времени, потому что на небе тонкой полоской уже занималась заря, и ночная тьма быстро рассеивалась в прохладном утреннем воздухе. Никто не встретился им на пути, петухи запели только тогда, когда они ступили на свой двор. Все было им на руку.

Зайдя на цыпочках в дом, девушки тихо, как две мыши, прошмыгнули к лестнице, поднялись наверх и скрылись одна за другой в комнате Настасьи. Обеим очень хотелось спать, но ложиться в постель не было смысла – уже через четверть часа Анна Петровна шаркающими шагами вышла из своей спальни. Что-то бубня себе под нос, женщина шумно закопошилась в кухне: принялась растапливать печь и греметь чугунками.

Настасья пригладила ладонями свои кудри, повязала на голову косынку, пощипала пальцами щеки для румянца и повернулась в сторону Матрены, избегая встречаться с ней взглядом.

– Я пошла, а не то она, чего доброго, заподозрит неладное. Ты переплети косу и тоже спускайся, работы много.

Матрена кивнула и взяла гребень. Распустив волосы, она присела напротив комода, на котором стояло маленькое мутное Настасьино зеркальце. Матрена замерла, уставившись на незнакомку, которая пристально смотрела на нее из зеркального отражения. Ее лицо было худым и бледным, губы плотно сжались, а глаза были полны черной тьмы. И тьма эта была такой глубокой, такой пугающей, что Матрена не выдержала, опустила голову и стала яростно чесать длинные спутанные волосы. Она не знала ее, эту незнакомую девушку, что сурово смотрела на нее с мутной зеркальной поверхности. Это пугало ее.

***

Анна Петровна мужа утром не хватилась. Он часто уходил на работу еще затемно, поэтому она думала, что и сегодня ушел, не сказавшись. Невестки же весь день не находили себе места от волнения, работали невнимательно, за что получали нагоняи от строгой свекрови. Девушки ждали “бури”, поэтому все валилось из их рук, и работа делалась из рук вон плохо. Они знали, что когда вечером Яков Афанасьич не явится с работы, Анна Петровна поднимет шум, примется плакать и искать его по всей деревне. А когда не найдет…

– Успокойся. Самое трудное уже сделано, – утешала Матрена плачущую украдкой Настасью, – дальше будь, что будет! Главное, что Кощея больше нет! Он гниет в лесном овраге.

Но Настасья не могла остановить слез. Плакала она не столько из-за совершенного ими греха, сколько из-за слов Якова Афанасьича об ее Мише. Неужели муж, и вправду, позабыл ее и решил остаться навсегда на чужой стороне? Куда же она тогда денется? Теперь она – никому не нужная брошенка! Свекр обещал ее при себе оставить, а теперь его нет, и никому она больше в этом мире не нужна… Так думала Настасья, и плакала снова и снова, вытирая опухшие глаза концом подола. Ей было страшно за свое будущее.

Вечером, когда снохи накрывали стол к ужину, Настасья споткнулась и разлила на пол щи, приготовленные для хозяина дома. Лицо ее искривилось, и она уже собиралась заплакать, но Матрена тут же подскочила к ней с тряпкой.

– Я все уберу! Иди, Настасья, я уберу!

Анна Петровна, увидев беспорядок, завопила во весь голос, подскочила к Матрене и принялась трепать ее за косы, колотить по спине.

– Ах ты, неряха косорукая! Чем же мне теперь прикажешь хозяина потчевать? Мерзавка ты этакая! Погляди, вон чего натворила!

Свекровь таскала Матрену за волосы из стороны в сторону, а потом взяла тряпку, которой та затирала щи с пола и принялась тыкать ею девушке в лицо.

– Сколько еды перевела! На, жри, гадина ты такая!

Настасья стояла в углу кухни и плакала, глядя, как Матрена сносит тумаки вместо нее.

– Чем я хозяина буду кормить? Чем? – кричала Анна Петровна.

– Ничем! – внезапно выкрикнула в ответ Настасья.

Анна Петровна выпустила из рук Матренины волосы и медленно обернулась ко второй невестке.

– Чего ты сказала? Ну-ка повтори, да погромче! – хриплым голосом спросила она.

– Ничем его кормить не надо! Мертвый он! Убит ваш Яков Афанасьич! Некого вам больше щами кормить!

Матрена округлила глаза и замахала на Настасью руками. Анна Петровна замерла, изумленно раскрыла рот. Платок ее съехал с головы, и седые волосы разлетелись в разные стороны. Ее голова теперь напоминала сухой вересковый куст. Матрена учуяла ее запах – от свекрови пахло потом и старым, изношенным телом.

– Ты чего, Настасья, вконец ополоумела? Чего мелешь? – взволнованным низким голосом проговорила Анна Петровна, медленно подходя к Настасье.

– Не слушай ее, маменька! – воскликнула Матрена и загородила собой Настасью, толкая ее плечом к выходу, – пусть она идет к себе да выспится хорошенько. Уработалась, наверное, ерунду сущую говорит!

Но свекровь не спускала глаз с Настасьи. Лицо ее было подозрительным.

– Знаю я, что вы Якова Афанасьича обе ненавидите. Думаете, больно строг он с сыновьями нашими? Или с вами строг? Нет! Мой муж все правильно делает. Он и их, и вас воспитывает так, как предки наши молодое поколение воспитывали!

Анна Петровна обернулась и взглянула обезумевшими глазами на Матрену.

– Вы обе ему смерти желаете? – брызжа слюной, выговорила она, – Да только не дождетесь! Скорее сами подохнете!

Она толкнула Матрену в грудь, и та, поскользнувшись, упала прямо на разлитые по полу щи. Женщина подошла к окну, подняла занавеску, и ее испуганное лицо тут же переменилось, посветлело. Обернувшись к невесткам, она радостно проговорила:

– А вот и он, хозяин наш, идет!

– Кто-кто? – переспросила Матрена, поднимаясь с пола.

Она подскочила к окну и увидела, что по тропинке к их воротам твердой походкой идет мужчина.

– Яков Афанасьич? Да как же это? Не может быть… – пролепетала Матрена.

Она перекрестилась три раза, протёрла глаза и снова глянула в окно. По тропинке к дому шел не кто иной, как свекр. От его лысины отсвечивали закатные лучи, отчего казалось, что голова его светится огнем. Выражение лица мужчины было строгим и суровым, нос с горбинкой как будто увеличился в размерах, на шее и руках виднелись царапины и кровоподтеки, одежда была порвана и перепачкана. Анна Петровна выбежала навстречу мужу и громко запричитала:

– Яков, что с тобой, миленький, приключилось? Почему ты весь израненный и грязный?

Мужчина вошел в ворота и равнодушно прошел мимо жены к дому. На крыльце он обернулся и сказал:

– Иди ложись спать, жена. Все разговоры, охи и вздохи оставь до утра. И я пойду лягу. Уж очень устал.

Матрена с Настасьей переглянулись, и лица обеих девушек вытянулись, стали мертвенно-бледными. Они были похожи сейчас на два привидения.

– Я, наверное, сплю… – выдохнула Настасья.

– Нет, не спишь! – откликнулась Матрена.

– Что же это тогда творится? Как он мертвый домой вернулся?

– Не знаю, Настасья! Но нам надо бежать отсюда!

Матрена схватила Настасью за руку и потащила за собой к черному ходу. Девушки выбежали из дома и спрятались в дальнем сарае, куда редко заходили за ненадобностью. Присев за высокими бочками с кислой капустой, они отдышались и взглянули друг на друга.

– Матрена, что это? Как такое может быть? – прошептала Настасья.

– Не знаю! – ответила Матрена.

Они прижались спинами к бочкам и затихли. Вскоре на улице послышались шаги, приближающиеся к сараю, и вот уже скрипнула покосившаяся дверь – мужчина вошел внутрь.

– Тише, Настасья, тише! Голову пригни, авось не приметит.

– Он идет, Матрешка! Ой, мамочки! Как же так? Как же так-то? Он же был мертв, я своими глазами видела!

Настасья затряслась всем телом, глянула глазами, полными дикого страха, на Матрену, но та сжала ее руку и приложила палец, пахнущий луковой шелухой, к обветренным губам девушки.

– Тише, – повторила она почти беззвучно.

Девушки обнялись, прижавшись друг к другу, склонили головы к самым коленям, чтобы их не было видно за высокими бочками, пропахшими кислой капустой.

Вскоре дверь сарая распахнулась, и где-то совсем рядом послышались мужские шаги.

– Настасья, Матрена, ау, вы где запропастились?

Голос прозвучал ласково, но Матрена только сильнее сжала руку Настасьи. Шаги стихли. По-видимому, мужчина остановился и высматривал девушек по темным углам.

– Выходите, я калачей с базара привез. Вкусные, мягкие, с маком. В прошлый-то раз ты, Настасьюшка, сказала, что за такой калач можно полжизни отдать. Я гораздо меньше прошу.

Мужчина хмыкнул и стал медленно обходить углы сарая, срывая на своем пути покрытую пылью паутину. Шаг за шагом он все ближе и ближе подходил к притаившимся за капустными бочками девушкам.

– Настасьюшка, я же знаю, что ты страсть как любишь калачи с маком. Выходи-ка, голубушка, не зли меня.

Мужчина запнулся в темноте об ведро и с грохотом повалился на пол. Выругавшись, он поднялся на ноги и закричал, оборачиваясь по сторонам:

– А ну выходите обе, паскуды этакие, иначе не сдобровать вам! Не хотите по-хорошему, тогда будет вам по-плохому. Забью обеих до смерти!

Настасья напряглась, обхватила руками голову, лицо ее исказила гримаса ужаса. Матрена поняла, что еще чуть-чуть, и она не удержится, закричит от страха. Прижав к себе ее голову, она прошептала на ухо:

– Молчи, не слушай!

Под пальцами Матрены потекло что-то теплое – это Настасья закусила губу до крови.

– Настасьюшка! Выходи давай, не упрямься. Зачем ты эту кикимору противную, эту Матрешку глупую, слушаешь? А? Ведь не подруга она тебе, только об себе вечно думает!

Мужчина был уже совсем рядом. Матрена слышала его тяжелое дыхание. Комок подступил к ее горлу, она пыталась проглотить его, одновременно держа Настасью, которая дрожала, как осиновый лист на ветру, за плечи.

– Выходи, Настасья, а не то я знаешь, что сделаю? – мужчина помолчал, а потом произнес зловещим голосом, – Я твою матушку зарежу, Настасья. Братики и сестрички твои меньшие сиротами останутся. Не жалко тебе их разве?

Настасья болезненно дернулась, но Матрена удержала ее за плечи.

– Сиди, дура, не слушай его! Все это брехня! – прошептала она ей в ухо.

Но Настасья резко повернулась, укусила Матрену за руку, а потом громко завизжала, прижав ладони к мокрому от слез лицу.

– Вот вы где, голубушки мои! – приторно ласковым голосом проговорил мужчина.

Обе девушки поднялись на ноги, и он улыбнулся довольно. Он стоял напротив них – высокий, худой, жилистый, глядел на них круглыми, выпученными глазами, поводил длинным горбатым носом, будто вынюхивал что-то.

– Вот и вы, мои красавицы! А я вас ищу, ищу! Калачи уж скоро зачерствеют!

– Не трожь нас, Яков Афанасьич, не то мы все Анне Петровне расскажем, – проговорила Матрена.

Мужчина склонил голову набок, бросил злой взгляд на нее, потом посмотрел на Настасью, и лицо его смягчилось.

– Ступай, Настасьюшка, в дом. Полакомись пока что калачами. А я тут пока что с Матреной побалакаю. Совсем она распоясалась. Где это видано, чтоб сноха так со свекром говорила?

Настасья, всхлипнула, посмотрела на Матрену большими глазами, полными ужаса, и стремглав выбежала из-за высокой бочки на свет, запинаясь и гремя пустыми ведрами.

– Ешь сколько влезет, голубушка, не спеши! – крикнул мужчина вслед убегающей девушке, а потом произнес тихо, повернувшись к Матрене, —а младшую сноху нужно научить, как уважать и почитать дорогого свекра.

Матрена судорожно оглянулась и схватила стоящие рядом вилы. Замахнувшись на Якова Афанасьича острыми зубьями, она зашипела:

– Не подходи, Кощей проклятый!

Мужчина замер на месте, из груди его вырвался тяжёлый вздох.

– Если б я знал, что ты такая вредная и упрямая, я бы тебя ни за что любимому младшему сынку в жены не выбрал. Тетка твоя уж больно тебя расхваливала. Ох, Серафима! Лгунья старая! Лиса хитрая! Теперь-то я дотумкал – она же тебя просто поскорее из своего дома спровадить хотела. Надоела ты ей, обуза такая.

Мужчина сделал шаг навстречу Матрене, но она подняла вилы выше.

– Признаться, ты мне уже надоела со своим норовом, Матрена! Выкинуть бы тебя на улицу, да не могу. Люблю тебя. И что ты со мною сделала? Околдовала, не иначе!

Мужчина замолчал, а потом внезапно сделал резкий выпад в сторону Матрены, и схватился обеими руками за черенок вил. Силы в его худых и жилистых руках было немеряно, он одной только рукой мог осадить коня на полном скаку. Поэтому вилы легко выскользнули из рук Матрены. Девушка осталась стоять перед свекром – жалкая, безоружная. Мужчина отбросил вилы в сторону, осмотрел сноху с ног до головы и поманил к себе пальцем.

– Ну, иди же ко мне, не упрямься, – хрипло проговорил он, сверкнув черными глазами, – коли сама придешь – и тебе калач маковый достанется. Платье тебе новую куплю, а к зиме – полушубок. Хочешь?

Матрена не пошевелилась, стояла на прежнем месте, сжав зубы, глаза ее сверкали лютой ненавистью.

– Не трожь меня, Яков Афанасьич!

– Ишь ты, какая непокорная. Как молодая кобылка. Уж я тебя объезжу, воспитаю хорошенько! А не хочешь по-хорошему, значит, будет по-плохому.

Матрена стояла на месте. Мужчина весь напрягся, сдвинул брови.

– А ну, иди сюда! Все равно будет по-моему! Я здесь хозяин! Я всем вам указ! Поняла?

Мужчина достал из-за пояса кнут и огрел им Матрену. Девушка взвизгнула от боли, бросилась бежать, но тут же оказалась в капкане сильных мужских рук. Яков Афанасьич повалил ее на грязный пол и резким движением задрал юбку.

– Помогите! Кто-нибудь! Убивают! Насилуют! – во все горло завопила Матрена.

Но никто не услышал крика, доносящегося из сарая на отшибе села. Яков Афанасьич, разозлившись, ударил Матрену по лицу. Та вскрикнула и изо всех сил пнула мужчину промеж ног.

– Ах ты паскуда! Крыса! – тонким голосом взвыл он, отстранившись от нее.

И тут Матрена достала из-за пазухи нож и с размаху вонзила его в грудь мужчине. Раздался хруст, а потом на несколько мгновений в сарае повисла тяжелая тишина, Матрена слышала лишь стук своего сердца. Яков Афанасьич захрипел, взялся за рукоятку ножа и сильным движением выдернул его из-под ребер. Матрена смотрела на все это, остолбенев от ужаса. Рубаха мужчины была порвана, но крови на ней не было. Сам Яков Афанасьич улыбался жуткой улыбкой, глядя на испуганную девушку.

– Ты думаешь, что сумеешь убить меня? Дура ты дура, Матрешка! Не сумеешь!

Он почесал затылок и отбросил нож далеко в сторону.

– А хочешь знать, почему?

Он вопросительно взглянул на Матрену, и та неуверенно кивнула.

– Потому что нет у меня смерти! Заговоренный я!

– Ну точно Кощей… – еле слышно произнесла Матрена.

Мужчина несколько секунд смотрел в лицо молодой снохи, которое бледнело все сильнее и сильнее. А потом запрокинул голову кверху и засмеялся: громко,раскатисто и победоносно. Матрене показалось, что все это не по-настоящему, что ей снится страшный сон, и скоро он закончится. Когда Яков Афанасьич подошел к ней, она не шелохнулась, не могла двинуть ни рукой, ни ногой. А когда он снова повалил ее на пол и задрал юбку, она даже не закричала. Все тело ее налилось странной тяжестью и обмякло.

“Это страшный сон, и скоро он кончится…” – звучало в голове несчастной, испуганной девушки…

Спустя несколько минут, которые тянулись, будто целая вечность, Матрена осталась лежать в темноте одна. Яков Афанасьич натянул свои портки и, довольно кряхтя, вышел из сарая. Матрена заплакала, прижимаясь щекой к грязному полу.

Позже она поднялась на ноги и неуверенной, шатающейся походкой, пошла в дом. На ее светлой льняной юбке виднелись следы крови…

Матрена вошла в дом, поднялась по скрипучей лестнице в свою комнатушку под крышей и без сил повалилась на кровать. В маленькое круглое оконце лился холодный лунный свет, Матрене были видны яркие звезды на черном небе, она начала считать их, но не смогла, сбилась и, отвернувшись к стене, горько расплакалась.

***

полгода спустя

– На, примерь!

Настасья бросила Матрене на кровать несколько сарафанов.

– Мне узки, разнесло во все стороны, а ты тощая, тебе должны быть в пору!

Матрена оторвалась от шитья, исподлобья взглянула на Настасью.

– Не надо, – нехотя ответила она.

– Нечего кочевряжиться! – возмутилась Настасья, – Ходишь, как оборванка, сама позоришься и нас всех позоришь! Хорошие платья! Носи!

Настасья взяла один сарафан и попыталась приложить его к плечам Матрены, но та оттолкнула ее, встала с кровати и отошла к окну, поплотнее запахнув на груди шерстяную шаль.

– Отстань от меня, Настасья! Не нужны мне твои тряпки, не буду я их носить! – угрюмо проговорила Матрена.

Взгляд Настасьи стал изучающим, она даже склонила голову набок и высунула кончик языка, присматриваясь к младшей невестке.

– Матрена… – тихо проговорила она и замялась, подбирая слова, – а ты ничего не хочешь рассказать? Может, поболтаем с тобой, как раньше болтали?

Матрена обернулась и зыркнула темным, недобрым взглядом, у Настасьи от него мурашки пошли по всему телу.

– Сказала же – отстань! Уходи!

Матренин голос прозвучал низко и глухо. Настасья не стала настаивать. Оставив сарафаны на кровати, она вышла из комнатушки и прикрыла за собой дверь. За дверью она остановилась и задумалась, прижав ладонь к губам.

– Ох, Матрена-Матрена, – вздохнула она и стала спускаться на кухню.

После того, как Настасья оставила Матрену с Яковом Афанасьичем в старом сарае, девушки перестали общаться. Какое-то время Матрена не выходила из комнатушки, сказываясь больной, потом вышла, но перестала говорить с Настасьей. Молчала, как немая. Настасья к ней ластилась и так, и эдак, но все было без толку.

На вопросы Матрена тоже не отвечала, а Настасье так интересно было узнать в подробностях, что тогда произошло в сарае. В глубине души она знала, что Яков Афанасьич сначильничал Матрену, как поступал со всеми снохами до нее, как поступил когда-то и с ней самой, молоденькой и пугливой. Но ей хотелось узнать все подробности, хотелось почувствовать Матренину боль, увидеть ее слезы. Если бы Настасья все узнала, ей стало бы легче – она бы убедилась в том, что теперь она не одинока в своем несчастье. Она утешила бы Матрену, подобрала те слова, которые бы помогли.

Но Матрена молчала. После той ночи она как будто покрылась невидимой оболочкой, непробиваемой скорлупой. Что бы ни говорила Настасья, ее слова словно не проникали внутрь.

А потом наступила зима, девушки разошлись по своим комнаткам, засели за рукоделие. Теперь они пересекались друг с другом совсем редко – Матрена вовсе перестала помогать на кухне, а есть садилась отдельно от всех.

– Совсем молодая невестка разленилась! Яков, хоть ты ей скажи! Пороть ее надо, такую непутевую! Ничегошеньки по хозяйству не делает, будто королевна живет! – как-то за ужином воскликнула Анна Петровна, ставя перед мужем сковородку с дымящейся картошкой, пожаренной на сале.

– Оставь девку в покое! – резко ответил мужчина, – видать, по Тишке нашему тоскует, вот и сидит, чахнет, слезы льет. Ничего, привыкнет! Вон у тебя есть помощница! Эта уже привыкла, не чахнет, кровь с молоком у нее внутри так и бурлят!

Яков Афанасьич махнул рукой в сторону Настасьи. Она от этих слов покраснела, как маков цвет и отвернулась. После случая в сарае, Яков Афанасьич к Матрене больше не ходил, зато Настасью навещал по ночам исправно, раз в неделю. Как он очухался тогда? Как выполз из оврага? Как вышел из леса? Настасья поначалу задавалась этими вопросами, но ответов на них не находила.

“Видать, колдовство тут замешено. А ежели так, то лучше свекру не перечить, жить, как жила раньше, молча сносить унижение да подарки получать. А то мало ли что…” – так она решила и успокоилась на этом. Про мужа своего Настасья больше не думала.

И все было бы у Настасьи хорошо, если бы еще Матрена на нее не обижалась. Очень уж хотелось ей помириться с младшей невесткой, но не получалось. Тогда Настасья решила ее одарить. Сарафаны, которые она принесла Матрене, и вправду, не вмещались в ее сундук, который ломился от новых платков, платьев и ситцевых отрезов. Она думала, что они понравятся Матрене, которая все время ходила в обносках. Но Матрена даже не взглянула на них и прогнала Настасью из своей комнатушки, не стала с ней говорить.

Но даже за это короткое время Настасья зорким женским взглядом все же успела заметить перемену в младшей невестке. Плечи девушки округлились, бедра расширились, грудь поднялась, опухла, а лицо, наоборот, побледнело и осунулось, под глазами залегли тени. Матрена куталась в шерстяную шаль, но Настасья все же заметила то, что под плотной тканью она скрывает сильно округлившийся живот.

Матрена была на сносях и скрывала это от всех! В этом у Настасьи сомнений не было.

Глава 7

– Ну тише, тише, не плачь, мы что-нибудь непременно придумаем!

Настасья гладила Матрену по вздрагивающим плечам, целовала ее в макушку.

Матрена во всем ей призналась. Случилось это спустя неделю после их последней встречи. Настасья просто вошла в ее комнатку без предупреждения, когда та натягивала сорочку на голое тело. Настасья замерла на пороге, увидев округлившийся живот, взглянула на младшую невестку грустным, понимающим взглядом, и Матрене ничего не оставалось, как рассказать ей обо всем. И она рассказала – быстро, сбивчиво, все, как на духу.

Настасья всплеснула руками, заохала, запричитала, делая вид, что даже не догадывалась о Матренином положении. Она выглядела расстроенной, но в глубине души Настасье стало радостно от того, что и Матрене выпали на долю тяжелые испытания. Получается, что ей, Настасье, еще повезло – за все годы она так и не понесла от свекра, хотя тоже этого боялась.

– Что мне делать, Настасья? – всхлипнула Матрена.

Губы ее тряслись, на тёмных ресницах дрожали слезы, капали на щеки и стекали вниз. За несколько минут Матрена выплакала все слезы, которые копила внутри на протяжении нескольких месяцев. Никогда прежде Настасья не видела Матрену такой жалкой, слабой и беспомощной. Это ее тоже почему-то порадовало.

«А нечего было хорохориться! Тоже мне смелая нашлась! Убью да одолею… Еще и меня с толку сбила! Пускай вот сейчас страдает из-за своего упрямства, чай не в сказке живем!»

Так подумала про себя Настасья, но вслух она проговорила следующее:

– Со мной такого не бывало. Я ведь вообще думала, что либо Яков Афанасьич уже стар, либо я пустая! – Настасья помолчала, потом грустно добавила, – значит, все же, во мне дело, а не в нем.

– Тебе повезло. Лучше быть пустой, чем забеременеть от Кощея!

Голос Матрены прозвучал трагично, а глаза ее вновь наполнились слезами. И уже через секунду она снова рыдала, уткнувшись лицом в Настасьино плечо.

– Тише, тише, не плачь. Мы что-нибудь придумаем! Подожди, дай собраться с мыслями!

Но Матрена все плакала и плакала, и слезам ее не было конца…

***

Настасья провела рядом с младшей невесткой полночи. Когда Матрена, наконец, успокоилась и затихла, положив голову на подушку, Настасья осторожно дотронулась рукой до ее теплого, упругого живота. Ребенок внутри беспокойно ворочался и пинался, и Настасья невольно замерла, ощущая под ладонью зарождение новой жизни. Пусть она зародилась не в любви, а в слезах и страданиях, но все же это была жизнь.

–Дитя! В тебе растет дитя! – прошептала она, не сдержав восторженных чувств.

– Это не дитя, – перебила Матрена, – это зло, исчадие ада!

Голос ее был полон злобы и ненависти.

– Не говори так, Матрена! Это ведь грех! – испуганно воскликнула Настасья.

– Вот это грех! – Матрена указала руками на свой живот, – Самое правильное – этот грех выродить и в лес отнести, похоронить его там, чтоб никто не видел.

Настасья ничего не ответила, она смотрела на Матрену большими, напуганными глазами, лицо ее при этом странно вытянулось.

– Избавиться хочешь? – прошептала она.

– Хочу! Давно бы уже избавилась, если бы знала как!

Голос Матрены был холодный и безразличный, Настасья даже поежилась, обхватила себя руками. Что бы она делала, если бы такое приключилось с ней? Смогла бы полюбить нежеланное дитя?

Какое-то время девушки сидели молча, а потом Настасья заговорила:

– За нашим пастбищем есть лесок. Знаешь?

– Знаю, – еле слышно ответила Матрена.

Еще б ей не знать! В том лесу она тогда так прокляла свекра, что он четыре года пролежал на кровати! Матрена до сих пор была уверена, что это ее слова тогда возымели такую силу. Жаль только, что последующие проклятия не действовали на Кощея!

– За лесочком тем – Большая гора стоит, – продолжила Настасья, – а под Большой горой избушка стоит.

Она загадочно отвела глаза в сторону.

– Ну, Настасья, будто сказки рассказываешь. И что? – нетерпеливо спросила Матрена.

– А то… Избушка у Большой горы непростая. В ней ведьма Упыриха живет.

Матрене было сейчас не до смеха, но услышав последние слова Настасьи, она прыснула, прижав ладонь к губам, а потом и вовсе рассмеялась в голос.

– Настасья, ты вроде девка взрослая,а в сказочки веришь! Да мы этой старухой Упырихой друг друга в детстве пугали! Всем известно, что померла давно эта самая Упыриха!

– Не померла! Поверь, Матрена, я знаю, о чем говорю!

Матрена внимательно взглянула на старшую сноху.

– Еще скажи, что ты сама к Упырихе ходила да своими глазами ее избушку видела!

Настасья приложила ладони к пылающим щекам, радуясь, что в темноте не видно краски, вмиг покрывшей ее лицо.

– Я сама не ходила… – смущенно проговорила она, – Мамка моя у нее была, от бремени ходила избавляться. Мне тогда десять годков было, я все помню.

Улыбка тут же сошла с лица Матрены. Она нахмурилась.

– И что, избавилась? – хрипло спросила она.

– Избавилась, – ответила Настасья, и тут же мрачно добавила, – потом, правда, спилась.

Лицо Матрены оживилось. Она не обратила внимания на последние слова Настасьи.

– Тогда и я избавлюсь! Если и вправду стоит под горой избушка, как ты говоришь, если и вправду живет в ней старуха-ведьма, то я к ней пойду и от выродка этого избавлюсь!

– И не жалко тебе дитятко? – с тревогой спросила Настасья.

– Ни капли не жалко, – с ненавистью в голосе ответила Матрена, – знала бы ты, как я мечтаю об этом! Ненавижу его!

Настасья покачала головой, вздохнула удрученно.

– Смотри, Матрена, это так просто ни одной женщине с рук не сходит. Погубить собственное дитя… Это ведь самое ужасное, на что женщина может решиться.

– Замолчи, Настасья! – закричала Матрена, размазывая по щекам слезы, – Замолчи и уходи скорее отсюда, пока я тебе в волосы не вцепилась!

Матрена скривилась и рухнула на кровать. Настасья замерла у двери, по ее щекам тоже текли слезы. Ей было жаль Матрену, но и ее нерожденного ребенка она тоже вдруг пожалела.

– Я не могу больше жить с этим чудовищем внутри! – прошептала Матрена и скривилась так, как будто ей было очень больно.

Настасья вздохнула и вышла из комнаты, притворив за собой дверь.

***

Спустя два дня Матрена отправилась к избушке ведьмы Упырихи. Путь туда был дальний и непростой – Матрене пришлось ползти по глубоким сугробам. Но повернуть назад она не могла, она была полна решимости избавиться от ненавистного бремени как можно скорее. И если Упыриха и вправду не выдумка, а реальный человек, Матрена обязательно найдет ее.

Кое-как Матрена доползла до леса и присела отдохнуть на круглый пень, торчащий из-под снега. В лесу сугробов было меньше, но идти было по-прежнему тяжело – то и дело приходилось перелезать через поваленные деревья, перешагивать коряги, обходить глубокие овраги. Зимний лес был тих, сер и неприветлив. Лишь время от времени где-то вдалеке ухала сова, а один раз до Матрены донесся отголосок волчьего воя.

Наконец, спустя несколько часов, Матрена увидела перед собой гору, сплошь покрытую густым ельником. Острые верхушки вековых деревьев тянулись прямо к низким, лохматым, серым тучам, словно стремились проткнуть их насквозь. Матрена отдышалась, огляделась вокруг, держась обеими руками за живот, но никакой избушки поблизости не увидела. Кругом был лишь лес.

– Эй! Упыриха! Ау! – прокричала Матрена.

Ее хриплый крик откликнулся несколько раз эхом со всех сторон и стих. И снова на все вокруг опустилась тишина.

– Ну как же так? Ведь Настасья божилась, что Упыриха жива, что живет она у самого подножья Большой горы… Вот только здесь ничего нет: ни избушки, ни ведьмы.

Матрена ещё раз оглянулась кругом, еще раз покричала в пустоту, походила между деревьями и без сил опустилась на снег. Руки и лицо ее покраснели от холода, ноги онемели, но девушка даже не пыталась их согреть.

– Раз так, останусь здесь. Лучше замерзнуть насмерть, чем пережить тот позор, что меня ждёт! – тихо проговорила Матрена.

Она легла на снег и сложила руки на груди. Черные косы разметались длинными змеями по белому снегу. Холод тут же окутал Матрену, проник внутрь. Дрожа всем телом, Матрена последний раз взглянула на серое небо и прошептала.

– Прости меня, Тиша, любимый мой! Прости и прощай. Так уж вышло, что не увидимся мы с тобой больше, не построим дом и не родим детей, как задумывали. Злобный Кощей загубил не только меня, он загубил нас обоих, наше счастье, всю нашу жизнь… Прости меня, любимый мой! Прости и прощай…

Какое-то время Матрена лежала на снегу неподвижно, с закрытыми глазами, точно мертвая. А потом в небе над ней закружили белые птицы. Они рвали мощными крыльями облака, пронзали их острыми клювами. Птицы кричали громко и тревожно, будто оповещали о чем-то с высоты своего полета. Их становилось все больше, и вскоре все небо заполнили их белые крылья. Они опускались ниже и ниже, и вот уже Матрена ощутила ветер от взмахов их мощных крыл. Она зажмурилась, и вдруг все вокруг стихло, птицы куда-то исчезли, словно испарились в воздухе…

Матрена открыла глаза и удивленно заморгала – это не птицы касались крыльями ее лица, это с неба падали крупные хлопья снега. Снежная кутерьма на несколько минут заволокла все вокруг белой пеленой, а когда снег кончился, Матрена увидела, что прямо перед ней стоит низкая, покосившаяся от времени, избушка. Бревна ее почернели от старости, наличник на единственном окошке облупился, а крыльцо давно прогнило. Но из трубы шел дым, а к крыльцу от леса вела натоптанная по снегу тропка – это значит, в избушке кто-то жил.

– Что за чертовщина? Не могла же я ее не заметить! Откуда же эта изба тут взялась? Не выросла же она тут из-под земли, точно гриб после дождя! – прошептала Матрена, округлив глаза от удивления.

Она поднялась на ноги и отряхнула с одежды снег. Дойдя до избушки, она поднялась по ступенькам крыльца и постучала в дверь. Ей долго никто не открывал, но когда она подняла руку, чтобы постучать снова, внутри лязгнул железный засов, и дверь медленно отворилась. На пороге стояла худая сгорбленная старуха в черных одеждах. Ее маленькие, темные глазки так и буравили Матрену насквозь.

– Ведьма Упыриха? – растерянно спросила Матрена.

– Чего встала между дверьми? Не лето! Все тепло сейчас выйдет! А ну, заходи внутрь, да поскорее! – строго сказала старуха.

Матрена пригнула голову и вошла в избушку. Внутри было совсем мало места, убранство было скудным и убогим. Но здесь вкусно пахло дымом, к тому же было тепло, а на печи в большой чугунной сковороде что-то громко и аппетитно шкворчало. Матрена поднесла озябшие руки к печи, наблюдая за старухой. Казалось, та совсем не замечала ее. Неловко кашлянув, Матрена заговорила:

– Бабушка, если ты и есть ведьма Упыриха, то я к тебе. Мне помощь твоя нужна.

Старуха обернулась и взглянула на свою гостью. Ее хмурое, морщинистое лицо наполнилось презрением. Она осмотрела Матрену с ног до головы и остановила взгляд на ее беременном животе.

– Ну-ну, – недовольно фыркнула она, – от грешков своих, поди, пришла избавляться? С бременем, поди, замуж не берут?

Матрена покраснела, сгорая от стыда, опустила голову.

– Ой, неуж совесть мучает?

Голос старухи был скрипучий, неприятный, взгляд колол, будто острые иголки.

– Замужем я, – тихо проговорила Матрена.

Старуха скривила губы и захохотала. Смех ее был больше похож на хриплый кашель.

– Значит, бремя твое нагулянное? Обманула муженька, а теперь скрыть свой обман хочешь?

Старуха снова засмеялась, и тут у Матрены в груди что-то вспыхнуло, загорелось. Она вскинула голову и взглянула ведьме прямо в глаза. Два темных, сверкающих взгляда пересеклись и замерли.

– Зачем обвиняешь, коли ничего про меня не знаешь? Нет на мне греха! Нет! Это все свекр, Кощей проклятый! Специально мужа моего далеко от дома на работы отправил, а сам снасильничал меня!

Матрена выкрикнула это, и старуха тут же изменилась в лице.

– Снохач?

Старуха брезгливо выплюнула это слово. и Матрена кивнула, вытерла ладонями слезы.

– Да. Свекр мой снохачом оказался. Проходу мне дает, еще и в любви клянется, окаянный!

Услышав это, ведьма вдруг подскочила к Матрене, вцепилась в ее руку и сжала крепко тонкое запястье. Взгляд ее стал яростным.

– А ты будто такая беззащитная? Будто и отпор дать не смогла?

– Смогла! – закричала Матрена, не сдержав негодования, – Да я… Я… Я же его своими руками убила, мертвого в лесной овраг скинула! Только он, видать, не помер, потому что назад домой вернулся, как ни в чем не бывало. Я его и второй раз убить хотела, да не вышло ничего…

Старуха отпустила руку Матрены и замолчала, задумалась.

– Как звать твоего свекра?

– Яков Афанасьич, – с ненавистью в голосе проговорила Матрена.

Старуха помолчала, задумавшись, а потом тяжело вздохнула. Подойдя к плите, она плеснула из чайника в почерневшую от времени чашку коричневой жижи. Протянув чашку Матрене, она строго сказала:

– На, выпей. Этот отвар сил тебе прибавит. Нужна тебе сейчас силушка, совсем ты ослабла, как погляжу.

Матрена, с трудом преодолев ощущение брезгливости, отхлебнула из чашки. Жижа была горячая, густая и терпкая на вкус. Матрена поморщилась, но, сделав второй глоток, ощутила небывалую легкость во всем теле. Ее будто изнутри всю наполнили теплом и жизненной силой.

– Ты мне поможешь? – спросила она, заглядывая в лицо старой ведьме, – Ты поможешь мне избавиться от ребенка?

Упыриха помешала то, что до сих пор жарилось на большой сковороде и задумчиво произнесла:

– Я-то могу тебе помочь, вот только сможешь ли ты такое сотворить?

Матрена насупилась, сжала кулаки.

– Я его ненавижу. Ненавижу это чудовище, которое сидит внутри меня. Была б моя воля, я бы собственными руками его из себя достала!

Старуха переставила шкворчащую сковородку с печи на стол, вытерла руки о подол платья и указала корявым пальцем на лавку за печкой.

– Ложись! – сухо сказала она.

Матрена послушно встала, скинула с себя тулуп и шаль и легла на лавку.

– Ты прямо сейчас меня от него освободишь? – взволнованно спросила она.

Упыриха покачала головой, молча задрала подол Матрениного платья и оголила ее живот. Достав из кармана сухие травы, она поплевала на них и начала отрывать соцветия, шепча заклинания и держа сухие цветки в зажатом кулаке. Потом старуха разложила цветки по Матрениному животу и тихо сказала:

– Сначала я покажу тебе его. Ты должна увидеть того, кого ты задумала убить. Чтоб все было справедливо.

Она взяла Матрену за руку, но та испуганно дернулась.

– Чего испугалась? – спросила старуха, – Ты же сама говоришь, что носишь под сердцем чудовище! Так взгляни же на него!

Матрена кивнула и протянула Упырихе руку. Старуха поводила по ее ладони своим кривым, шершавым пальцем, пошептала заклинания, закатив глаза, плюнула в центр ладони, а потом приложила мокрую ладонь к животу. Матрена почувствовала, как ее веки налились тяжестью. Глаза закрылись, и она тут же полетела со страшной скоростью куда-то вниз, в бесконечную черную пропасть…

А потом Матрена резко открыла глаза и увидела перед собой ребенка – младенца, свернувшегося калачиком в теплой утробе, привязанного к телу матери толстой пуповиной. Он был настоящий, живой, голова его была покрыта светлыми волосками, ручки и ножки попеременно шевелились, он то сосал кулак, то хватался маленькими пальчиками за пуповину, будто боялся, что его связь с матерью вдруг разорвут, нарушат.

Младенец был нерожденный, не созревший, слабый, хрупкий. Но он был живой и совсем не похожий на чудовище. Матрена смотрела на него и не могла насмотреться. Сердце ее билось в груди с неистовой силой, дыхание сбивалось и прерывалось от непрошенных, внезапных чувств. Она видела, как цепляется за пуповину это нерожденное дитя, пуповина была его жизненной нитью. Ей вдруг захотелось любить его, защищать от всего плохого. Матрене страстно захотелось стать его матерью…

***

Когда она очнулась от забытья, глаза ее были мокрыми от слез. Ведьма сидела рядом, она выглядела усталой и измученной. Матрена закрыла лицо руками и прошептала:

– Зачем ты показала мне его? Зачем ты это сделала?

– Ты должна была увидеть своё дитя прежде, чем окончательно решишься избавиться от него, – ответила старуха.

Матрена вскочила с лавки и принялась бегать туда-сюда по тесной избушке, вцепившись пальцами в волосы.

– Я просила помочь мне! Просто помочь мне избавиться от нежеланного ребенка! От этого маленького пиявца, что сидит внутри меня и тянет все соки! Зачем ты мне его показала? Зачем ты все это мне показала?

Лицо Матрены покраснело, голос то и дело срывался на визг. Ей было очень больно, казалось, что все ее внутренности рвут на части. Она ненавидела ребенка, которого носила внутри вот уже несколько месяцев, но еще больше в эту минуту она ненавидела себя за ту слабость, которая проявилась в ее душе в тот момент, когда она увидела крохотные ручки и ножки живого человека, который может появиться на свет, если только она пожалеет его.

– Зачем? Зачем? – повторяла она, всхлипывая.

– А затем, – наконец, ответила Упыриха, – что это не пиявец, не чудовище, не зло. Это просто безвинное дитя.

– Безвинное? – задохнувшись от возмущения, прохрипела Матрена.

– Безвинное, – подтвердила старуха.

Она помолчала, наблюдая за тем, как Матрена без сил рухнула на лавку и обхватила голову руками. А потом тихо заговорила:

– Я стара, мне уже сложно пользоваться своими силами, они пожирают меня изнутри. Но ради тебя я позабыла о своей немощи. Мне хотелось, чтобы ты увидела это. Как бы не были грешны родители, дети рождаются на свет без их грехов. Они приходят в этот мир чистыми, полными любви. Так скажи же, готова ли ты уничтожить эту любовь?

Матрена подняла голову, взгляд ее был полон злобы и решимости.

– Да! – упрямо ответила она, – Я готова. И это мой окончательный ответ.

Старуха сжала губы, кивнула, потом, держась за спину, подошла к печи и сорвала с нее насколько пучков трав. Склонившись над маленькими, аккуратными веничками, ведьма начала шептать на них свои заклятья, любовно поглаживая кончики трав. Потом она взяла ступку, растолкла в ней травы, щедро плеснула к ним дурно пахнущего черного масла и полученную травяную смесь переложила в чашку. Протянув чашку Матрене, старуха проговорила:

– Ложись на лавку и намазывай этой мазью живот. Да изо всех сил втирай! Жечь будет сильно, терпи. Как натрешься, ляг и жди, мазь сквозь кожу внутрь проникнуть должна. Да не только живот, еще промеж ног намажь, тогда уж точно ребенок мёртвым из тебя выйдет…

– Я его буду рожать? – удивленно спросила Матрена.

Упыриха зло взглянула на нее.

– Конечно! А ты как думала? Что он внутри тебя возьмет да и рассосется?

Матрена легла на лавку, стыдливо задрала платье и уже приготовилась мазать горько пахнущей мазью живот, как вдруг увидела, что Упыриха, накинув на себя тулуп, выходит из избушки. Сердце у Матрены ушло в пятки.

– А ты? Ты разве мне не поможешь? – испуганным голосом окликнула она старуху, – Как же я одна-то?

Упыриха остановилась в проеме, запуская внутрь через открытую дверь клубы морозного воздуха.

– Даже пальцем не пошевелю, чтоб помочь, – ответила она, – раз ты расхрабрилась живое дитя погубить, то и черную работу сама выполнишь. Как выйдет мертвое дитя из тебя, ты его возьми и в печь брось. Справишься!

Старуха ушла, и Матрена осталась одна. Сжав зубы, она запустила руку в чашку, зачерпнула немного мази и яростно размазала ее по животу. Кожу тут же зажгло огнем. Ребенок тревожно стал толкаться в ее чреве, и от этого Матрене стало не по себе. Но она, сжав зубы, снова и снова намазывала живот, втирала в кожу черное, едкое месиво.

В избушке было тихо, лишь в печи потрескивали дрова. Этот звук вдруг привлек внимание Матрены. Она повернула голову, взглянула на печь. То ли от волнения, то ли от того, что отвар, которым напоила ее ведьма, имел какое-то странное действие, Матрене вдруг померещилось, что у печи стоит женщина. Вокруг головы ее была красиво уложена длинная черная коса. Женщина повернулась к ней, и Матрена открыла рот от изумления – у печи стояла она сама, и на руках она держала сверток с младенцем.

Личико малыша было красным и сморщенным, как будто он совсем недавно родился. Молодая мать качала его на руках и беззвучно пела, и лицо ее при этом светилось от любви и нежности. Она смотрела на ребенка, целовала его в открытый лобик. Она любила его всей душой. Но… Это был лишь мираж, призрачное видение. Настоящая Матрена потрясла головой, чтобы прогнать видение, она была полна решимости. Лежа на лавке, она со злой яростью втирала черную мазь в живот, чтобы погубить свое нерожденное дитя…

***

Упыриха вернулась в избушку затемно. Внутри было темно и тихо. Печка давно протопилась, но все еще отдавала тепло. Поставив заснеженные валенки к печи, Упыриха бросила на пол тулуп, подышала на озябшие руки и только после этого зажгла лучину.

– Эй, девка! – позвала ведьма скрипучим голосом.

Матрена лежала на лавке и не шевелилась.

–Эй! Ты живая? Чего помалкиваешь? Помереть-то, вроде как, не должна была!

Матрена на зов не откликнулась. Старуха подошла к ней, склонилась к ее лицу, чтобы проверить дыхание и положила морщинистую ладонь на живот. Чашка с заговоренной мазью была пуста, лишь на дне виднелись черные разводы. Упыриха прижала руки ко рту и протяжно выдохнула:

– Ох, ох, ох…

Из темных, полных ночных теней, глаз старой ведьмы, выкатились две крупные, прозрачные слезы. Они покатились по морщинистым щекам и капнули на черную, изношенную до дыр, ткань ее длинного платья.

– Ох, ох, ох… – повторила она.

Отойдя от лавки, старуха села на табурет и стала сидеть так, неотрывно глядя на бледное лицо Матрены.

Глава 8

Ведьма Упыриха сидела возле Матрены и шумно вздыхала. И вот, спустя несколько часов, Матрена, наконец, пошевелилась. Повернув голову к свету дрожащей лучины, она посмотрела на старуху и разрыдалась.

– А ты оказалась сильнее, чем я думала! – устало произнесла Упыриха.

– Нет, я слабая! – всхлипнула Матрена.

– Ты просто не знаешь всей своей силы, девка!

В голосе ведьмы послышалась гордость.

– Но я не смогла! Не смогла! Его надо было убить, выродить и сжечь в печи, но… Я не смогла, – сквозь слезы проговорила Матрена.

Упыриха поднялась с табурета и, держась за сгорбленную спину, подошла к Матрене.

– В этом и есть твоя сила. Ты сможешь выносить и родить этого ребенка. Ты сможешь полюбить его. Ты все сможешь.

– Ох, Упыриха… – всхлипнула Матрена, прижимая руки к своему большому животу, – я уже люблю его. Да, люблю! Больше всего на свете! Вот ведь как получается! Злоба, ненависть – все это было ненастоящее, напускное. Как только ты показала мне этого младенца, я тут же поняла, что не смогу навредить ему ничем. Рука не поднимется. Но я пыталась. Думая о своем мучителе, я намазала твоей мазью весь живот, но тут же стерла ее подолом. Разве можно вынести эту муку? Разум говорит одно, а сердце твердит другое. Как такое вынести? Я бы, наверное, сошла с ума от собственных мыслей, но на меня вдруг навалилась такая дрема, что глаза взяли и закрылись сами собой. Я даже не заметила, как уснула…

Ведьма похлопала Матрену по плечу и внезапно предложила:

– Давай-ка ужинать, девка. Ночь за окном, а мы с тобой весь день не жрамши!

Она улыбнулась, и от этой задорной улыбки старое, покрытое морщинами лицо вдруг помолодело на пару десятков лет. Матрена улыбнулась ей в ответ и кивнула.

– Не откажусь от ужина, – скромно произнесла она.

Старуха разложила по двум чашкам картофельную похлебку, и Матрена с удовольствием съела две порции.

– Все правильно, девка. За себя ешь, и про ребенка не забывай. Питай его, наполняй силой, здоровьем.

После ужина Матрена с Упырихой легли спать – каждая на свою лавку. Перед глазами Матрены вновь пронеслись события этого длинного, трудного дня, дня, который определил всю ее будущую жизнь.

– Только бы пережить этот позор… Все эти сплетни, разговоры, пересуды, взгляды, усмешки… – произнесла она вслух, тяжело вздохнув.

– Все это померкнет, когда ты увидишь первую улыбку своего ребенка, – ответила старуха и отвернулась к стене.

В печи снова затрещали дрова, ветхую избушку постепенно наполнило тепло, и Матрене стало так уютно и хорошо, что она, оставив тяжелые мысли на потом, крепко уснула, положив ладони на круглый живот.

***

– Ну и ну… – растерянно прошептала Настасья, увидев Матрену, стоящую на пороге в заснеженном платке, – Неужто не помогла тебе ведьма Упыриха? Неужто силушку свою от старости растеряла?

Матрена взглянула на старшую сноху исподлобья и нехотя ответила:

– Я сама передумала. Будь, что будет, Настасья.

Матрена разделась и прошла в кухню. Взяв с подоконника кувшин, она налила в чашку молока и, не торопясь, выпила все до дна.

– Явилась! – громко воскликнула свекровь, едва увидела ее, – и что тебе лекарь из соседнего села прописал? Настасья сказала, что ты к лекарю отправилась, кишки лечить.

Матрена обернулась к свекрови, скинула шаль. Ничем не прикрытый, ее живот был заметен, он выпирал из-под платья. Анна Петровна недовольно буркнула:

– Эк тебя разнесло на наших харчах! Уж и пузо в платье не помещается!

– Это не пузо! Это ребенок! – прокричала в ухо свекрови Матрена, – Я на сносях, Анна Петровна! Яков Афанасьич меня летом снасильничал. Вот что из этого вышло.

– Чего? – взвизгнула женщина.

– Беременна я от свекра, мужа вашего, вот чего!

Матрена взглянула на женщину исподлобья, сжала кулаки для храбрости. Отступать некуда и скрывать больше невозможно. Всю дорогу домой Матрена настраивала себя на то, что все расскажет Анне Петровне. Пока ползла по сугробам, твердила себе, что будет сильной и смелой ради ребенка, который рос в ее чреве. И вот теперь она смотрела в светлые, подернутые мутной пеленой, глаза свекрови, и ей было не страшно.

Анна Петровна, задыхаясь от возмущения, проговорила:

– Вранье! Бесстыдница! Это же вранье!

Лицо свекрови пошло алыми пятнами, она схватилась рукой за левый бок, губы ее скривились от боли, дыхание прервалось, и она страшно захрипела. Настасья, испугавшись, подбежала к женщине и схватила ее под руки. Матрена молча смотрела на них обеих, поддерживая руками живот.

– Поди прочь отсюда, Матрена! Уходи! – прошипела Настасья, усаживая свекровь на лавку и обмахивая ее капустным листом.

Но Анна Петровна замахала руками, оттолкнула Настасью и закричала, что есть мочи:

– Врешь, подлая тварь! Та живот свой где-то нагуляла, пока муж на работах, а теперь хочешь честное имя свекра опорочить? Ах ты, гадина! Яков Афанасьич тебя кормит, поит, балует! Ты же живешь при нем, как у Христа за пазухой! Он тебе, как отец родной! Не стыдно тебе клеветать?

Анна Петровна взглянула на Матрену покрасневшими глазами, ожидая, что та тотчас раскается и сознается в своем вранье, но Матрена лишь сильнее сжала кулаки, ее черные глаза налились настоящей тьмой.

– Я не вру, Анна Петровна. Я ношу под сердцем ребенка от вашего мужа. Он меня снасильничал. Яков Афанасьич – снохач. Об этом вся деревня знает, кроме вас. Настасья подтвердит.

Анна Петровна повернулась к Настасье и взглянула на нее вопросительно. Матрена видела, как старшая невестка поникла, опустила плечи и отвела взгляд в сторону.

– Говори, Настасья! – гаркнула Анна Петровна так громко, что Настасья подпрыгнула на месте.

– Может и врет Матрена, мне почем знать? Меня Яков Афанасьич не обижал, а про Матрену я ничего не знаю! – ответила она, глядя на свекровь.

– Трусливая предательница! – воскликнула Матрена, – А я тебя считала своей подругой!

– Лгунья! Потаскуха! Убью! – снова завопила Анна Петровна.

Она задергалась всем телом, пытаясь подняться с лавки, но ноги ее не слушались. Настасья пыталась удержать женщину, но она отталкивала ее. В конце концов, Анна Петровна упала с лавки, ударилась головой об пол и замолкла.

– Давай помогу! Вместе положим ее на лавку, – предложила Матрена.

– Да уйди ты уже отсюда! – закричала Настасья.

Она подтолкнула Матрену к лестнице.

– Иди в свою комнату и не выходи, пока не позову. Ох и кашу ты заварила, Матрена! Видать, кончилась сегодня наша спокойная жизнь.

– Спокойная жизнь? – усмехнулась Матрена, – Какая же ты крыса, Настасья!

Но Настасья ничего не ответила, она склонилась над свекровью и пыталась привести ее в чувство.

– Анна Петровна, маменька, миленькая, очнись! – сквозь слезы повторяла она.

Матрена поморщилась, взяла с полки вчерашний пирог и, кусая его на ходу, стала подниматься по лестнице в свою комнатушку.

***

Целую неделю после случившегося Матрена провела в комнате, выходя из нее только по нужде. Все остальное время она или сидела на своей кровати, уставившись в стену, или ходила из угла в угол. Рукоделие ее раздражало, но и бездействие сильно нервировало. Настасья приносила ей еду, но просила не выходить.

– Настасья, сколько мне можно здесь сидеть? Я тут словно в заточении! – возмущалась Матрена.

Но Настасья только качала головой.

– Свекровка сама не своя. Свекру про тебя ничего не сказала, но сама вся извелась из-за тебя. Все только ходит и бубнит, что изведет тебя, что ты потаскуха и змея подколодная – предала ее сыночка и оклеветала муженька. Так что сиди пока тут и не высовывайся.

Так повторялось день за днем. Но как-то Настасья вошла к Матрене бледная и напуганная. Поставив ужин на подоконник, она обернулась к Матрене.

– Ох, Матрена, что и будет-то? – прошептала она, округляя глаза.

Матрена удивленно посмотрела на старшую невестку, в глазах ее мелькнуло беспокойство.

– Говори уже, Настасья, не томи!

Настасья порывисто вздохнула и проговорила со скорбным лицом:

– Плохи твои дела, Матрена! Завтра приедет Тихон, он выпросился в отпуск.

Матрена замерла, сцепив пальцы в замок с такой силой, что костяшки побелели.

– Тихон? Это точно? Не врешь, Настасья? – растерянно спросила Матрена.

Сначала в ее груди затеплилась надежда, но она быстро растаяла. Матрена скучала по мужу, в иные дни только любовь к Тихону помогала ей выжить. Но как она теперь могла показаться ему на глаза? Словно прочитав ее мысли, Настасья проговорила:

– Тихон приедет, а ты тут с животом… Ох, что и будет-то, Матрена?

Настасья ушла, и Матрена осталась один на один со своими тяжелыми мыслями. К ужину она так и не притронулась.

На следующее утро Настасья принесла Матрене чашку с постной кашей, но, открыв дверь, остановилась на пороге в недоумении. Матренина кровать была аккуратно застелена, а сама комнатушка была пуста. Матрена ушла из дома свекров.

***

Ранним утром, когда едва просыпающиеся деревенские дворы еще накрывала густая зимняя темень, в окно дома Серафимы кто-то постучался. Женщина, услышав стук, села на кровати, заправила редкие светлые волосы за уши и пробормотала спросонья:

– Кого это еще черти принесли ни свет, ни заря?

Отдернув занавеску, она прищурилась, глядя в темноту за окном. Разглядев пришедшего, она раскрыла от удивления рот и часто заморгала.

– Этого еще не хватало! – проворчала она и, накинув на плечи шерстяную шаль, пошла к двери. Отомкнув тяжелый засов, она приоткрыла дверь и тут же спросила:

– Ты чего пришла? Стряслось что?

Матрена, стоящая перед ней, сказала:

– Пусти меня к себе пожить, тетушка Серафима. Мне больше некуда идти. Сбежала я.

Лицо Матрены было таким печальным и напуганным, что Серафима запустила ее внутрь. Но, когда Матрена разделась, она взглянула на ее живот и тут же поняла причину ее прихода.

– От кого ребенок? – строго спросила она, проходя в кухню.

Матрена молчала, уставившись в пол. Щеки ее пылали, и сама она сгорала от стыда.

– Молчишь? Значит, не от мужа дитя? Значит, от Якова…

Матрена кивнула, чувствуя, что еще чуть-чуть, и разрыдается. Тетка Серафима, заметив это, посадила Матрену за стол, а сама закинула несколько поленьев в печь и разожгла огонь.

– Сейчас выпьем с тобою чаю с душицей, а потом уж поговорим. Я с утра, пока чаю не выпью, ничего не соображаю. Да и тебе нужно успокоиться.

Пока тетка Серафима хлопотала у печи, Матрена сидела молча. Когда женщина поставила перед ней дымящуюся чашку, Матрена отпила глоток и закрыла глаза. Ароматная душица, обычно, успокаивала Матрену, но только не в этот раз. Сегодня ее ничто бы не успокоило.

– Почему ты даже не сопротивлялась? – с негодованием спросила тетка Серафима.

Матрена взглянула на нее и усмехнулась.

– Ты меня отдала в руки самому настоящему Кощею, тетушка Серафима, – тихо проговорила Матрена, – я сопротивлялась. Скажу больше, я хотела убить его. И я его убила! Вот только Кощея поганого даже смерть не берет.

Тетка Серафима задумалась, лицо ее стало напряженным.

– Ну хорошо, ты из ихнего дома ушла. Но ты же понимаешь, что тебя первым делом будут искать здесь, у меня, – строго сказала она, – а если найдут? Что тогда люди обо мне скажут?

Матрена пожала плечами, растерянно осмотрелась по сторонам.

– Куда же мне податься? Мне ведь больше некуда идти! У меня только ты есть, – прошептала она.

– Так и я не могу тебя, такую, принять! У тебя, смотри-ка, пузо на лоб скоро полезет, а у меня две дочки незамужние, пока зима – сваты к нам ходят. То одни, то другие. А на тебя посмотрят, и все испугаются, разбегутся! Подумают, что и мои девицы такие, раз ты такая!

Голос женщины стал неприятно-высоким и негодующим. Матрена сидела неподвижно, глядя в стену.

– Что же мне делать-то, тетушка Серафима? Ничего в голову не идет. Не скитаться же мне по чужим дворам, как мать моя скиталась!

– Ох… – вздохнула женщина.

Подойдя к Матрене, она положила руки ей на плечи и заговорила:

– Есть один человек, который примет тебя. Просто так я бы тебе никогда об этом не рассказала, но теперь придется. Помочь тебе все равно больше некому.

– Кто это? – тихо спросила Матрена, взглянув на тетку снизу вверх.

– Ведьма Упыриха. Может, ты слыхала о ней? Живет она в лесу у Большой горы.

Матрена скривилась при упоминании уже знакомого имени.

– Я уже была у нее. Хотела избавиться от ребенка, да она меня отговорила.

Тетка Серафима удивленно ахнула и осела на скамью.

– Как это – отговорила? Никого не отговаривает, всех избавляет, а тебя отговорила?

Матрена кивнула.

– Она мне сказала, что я достаточно сильная, чтобы родить это дитя.

Женщина хмыкнула, нахмурила брови.

– Неуж она тебя узнала? – задумчиво проговорила она.

– Даже не знаю, пустит ли Упыриха меня к себе. Не очень-то она приветливая! – вздохнула Матрена.

– Она тебя пустит. Я это наверняка знаю.

– Почему? Старуха очень своенравная!

Тетка Серафима замерла, на ее лице появилось странное выражение – не то печаль, не то недоумение.

– Ведьма Упыриха – твоя родная бабушка.

Матрена открыла от удивления рот. Такого признания она никак не ожидала.

– Ты, верно, шутишь, тетушка? Врешь ты мне что ли? – спросила она.

Но тетка Серафима покачала головой.

– Это все чистая правда.

– Почему же ты раньше мне про это не рассказывала? – Матрена пристально уставилась на женщину.

Та пожала плечами, протяжно вздохнула.

– Матушка твоя не велела говорить.

– Но почему?

У Матрены было такое чувство, как будто дощатый пол поплыл под ее ногами, как будто весь мир перевернулся с ног на голову.

– Ступай, Матрена, к Большой горе, к Упырихе, родной бабке своей, – нетерпеливо сказала тетка Серафима, – ступай, пускай она тебе обо всем сама рассказывает.

Матрена молча встала, подошла к окну. И тут из горницы послышались легкие девичьи шаги.

– Дочки проснулись. Пойду проведаю, да и сама оденусь. Утро уже, пора за работу приниматься.

Тетка Серафима задумчиво посмотрела на поникшие плечи Матрены и жалостливо проговорила:

– Садись, Матрена, за стол, попьешь на завтрак киселя вместе с сестрицами. Но потом, будь добра, уходи отсюда. Я тебе больше ничем помочь не смогу. Извиняй.

Тетка Серафима ушла в девичью горницу, где когда-то спала и сама Матрена. Тетин дом когда-то был ей родным, а теперь она ее гонит отсюда прочь, как ненужную, паршивую собаку.

Когда женщина вернулась в кухню, Матрены там уже не было. Она облегченно вздохнула и принялась, как ни в чем не бывало, хлопотать у печи.

***

Матрена снова, держась за живот, ползла по высоким сугробам – туда, где возвышалась над ровными еловыми верхушками, точно подрезанными ножницами по одной линии, Большая гора. Зимний день был ясен и суров, а живот Матрены был тяжел и тянул ее к низу. Она часто останавливалась, чтобы отдышаться, но руки мерзли, и ей приходилось ползти дальше, превозмогая усталость.

На этот раз избушка ведьмы показалась сразу – она стояла у подножия горы, вся припорошенная снегом.

– Бабушка Упыриха! Эй, бабушка Упыриха! – закричала Матрена, остановившись напротив избушки.

Какое-то время все кругом было тихо, ей даже показалось, что в избушке никого нет. Но в этот самый момент старая ведьма распахнула дверь и замерла на пороге.

– Опять ты? – спросила старуха, и в голосе ее не было ни капли удивления, – Облюбовала мою избу? Или снова решила от бремени избавиться?

– Бабушка Упыриха, пусти меня к себе пожить, – жалостливо попросила Матрена.

Но старуха покачала головой.

– Не проси, не пущу. А если пущу, то дорогую цену попрошу.

– Бабушка Упыриха, но я ведь твоя внучка… – выдохнула Матрена, – Я все знаю!

От волнения, Матрена отвела взгляд в сторону, делая вид, что рассматривает снег под ногами. На самом же деле, она боялась взглянуть на старуху, боялась ее реакции. В голове Матрены закружились тревожные мысли. А вдруг она не поверит ей? А вдруг тетка Серафима обманула ее, и это все неправда?

Тишина, повисшая между старой ведьмой и ее незваной гостьей, угнетала, но вскоре Упыриха усмехнулась. Тогда Матрена осмелилась поднять голову и посмотреть ей в лицо. Взгляд ведьмы был темный и спокойный, а на губах играла загадочная усмешка. Она развернулась и пошла обратно в дом.

– Стой, Упыриха! – закричала Матрена, – Я твоя внучка! Разве ты не слышала моих слов?

Старуха остановилась и проговорила обернувшись:

– Не ори! Чего разоралась? То, что ты моя внучка, – это я и без тебя знаю. Но на житье все равно не рассчитывай. Жить я тебя к себе не пущу!

Матрена опешила от такого ответа. Она молча смотрела, как старуха переступает высокий порог и идет в дом. На матренином лице застыло разочарование. Несколько минут она стояла у крыльца, глотая горькие слезы, а потом медленно поплелась следом за Упырихой, придерживая обеими руками внезапно потяжелевший живот.

Глава 9

– Бабушка Упыриха, сжалься хоть ты надо мной! Приюти на несколько ночей! – взмолилась Матрена.

Она представила, что ей предстоит обратный, невыносимо тяжелый, путь по заснеженному лесу, назад, к деревне, и ей стало не по себе от этих мыслей. Больше всего на свете Матрене сейчас хотелось прилечь на лавку и отдохнуть. Но Старуха упрямо покачала головой.

– Слишком высокую цену тебе придётся заплатить за ночлег в моей избе. Вряд ли ты согласишься. Так что ступай отсюдова, пока я вконец не осерчала да не прогнала тебя поганой метлой!

Матрена застонала, вытерла выступившую на лбу испарину и спросила глухим, будто не своим, голосом:

– Денег у меня нет. Но если я могу расплатиться чем-то другим, то я готова на все. Могу работать на тебя с утра до ночи, мне бремя не помеха! Все, что прикажешь – все сделаю. Только приюти меня, не прогоняй, молю!

Упыриха, прищурившись, взглянула на Матрену, переминающуюся с ноги на ногу у порога.

– Говоришь, на все готова? – недоверчиво спросила она.

Матрена отчаянно закивала головой, ей хотелось верить, что старая ведьма не так сурова и безжалостна, как кажется на первый взгляд. Не может быть, чтобы в ее груди совсем не было чувств к родной внучке. Матрена не надеялась на любовь, она ждала хотя бы жалости.

– Ладно, – сухо ответила Упыриха, – Коли так, скидывай одежу да погрейся покамест у печи.

Матрена послушно сняла тулуп и села поближе к печке. Ведьма позволила ей остаться, с души будто камень упал. Матрена поймала себя на том, что сидит, прикрыв глаза, и улыбается. Как же мало порой нужно для счастья: крыша над головой да теплая печь. Пока Матрена грелась, ведьма насыпала на стол муки, разбила пару яиц и принялась месить тесто.

– Не знаю, что там тебе про меня понарассказывали… Я твою мать из дома не гнала. Она сама отсюда ушла, – между делом проговорила Упыриха, – Не захотела исполнять мою просьбу, сбежала… А ты вот, наоборот, пришла и уходить, как погляжу, не собираешься. Поэтому тебе придется мою просьбу вместо нее исполнять.

Матрена посмотрела на старуху, и во взгляде ее мелькнула тревога.

– Что же я должна сделать? – спросила она.

Упыриха бросила упругое тесто на стол и отряхнула руки от муки. Посмотрев на Матрену, она сказала:

– Ты станешь ведьмой и заберешь мою силу. Я уже стара, но ведьмина сила мне не дает спокойно умереть, грызет меня изнутри. Мне нужно передать ее.

– Ты хочешь передать свою силу мне? Но как? Разве это возможно? Я ведь не ведьма, я обычный человек! – удивленно проговорила Матрена.

Упыриха показала рукой на стены, увешенные сухими травами, лягушачьими лапами, костями и птичьими головами.

– Я научу тебя пользоваться всем этим, передам тебе свои знания, а потом и свою силу. Это дело нехитрое – кровь-то у нас с тобою одна!

Матрена задумалась, прижав ладони к груди.

– Если я стану ведьмой, то я уже никогда не вернусь в деревню?

– Не вернешься. Зато спокойно, без чужих сплетен и без всякого гнета, родишь и вырастишь ребёнка. Пусть твой сын растет посреди лесов – свободный, вольный, сильный и смелый.

– А как же мой муж Тихон? Я с ним даже не попрощалась… – тоскливо вздохнула Матрена.

– Об муже придется позабыть раз и навсегда. Отныне ты для него умерла, а он умер для тебя.

Матрена опустила голову. Из глаз ее покатились крупные, прозрачные слезы. Старуха взяла с печи кудель и вложила ее в руки Матрене.

– Вижу, разволновалась ты. На горячую голову решения принимать нельзя. Садись-ка за прялку. Пока прядешь – думай. А как куделька кончится, ответ мне дашь.

Матрена подошла к лавке, на которой стояла старинная прялка. Сев на донце, она закрепила на прялке кудель, взяла в руку веретено и стала прясть, вытягивая из кудели тончайшие светлые пряди. Пряла Матрена искусно, изящным движением рук она накручивала на веретено ровную нить. Слезы ее высохли, лицо просветлело, на губах заиграла улыбка.

– Пряди-пряди! Прялка моя еще не такую сердечную тоску может унять. Уж она тебе подскажет правильный выбор, – прошептала Упыриха и отвернулась от Матрены.

***

Матрена пряла целую неделю, а когда ведьмина кудель кончилась, она села на лавку, сложив руки на коленях. Упырихи в избушке не было, она еще с утра ушла бродить по лесу, искать особый вид вереска. За окном белел снег, заснеженные ели стояли, точно великаны в белых шубах и тянулись острыми верхушками в низкие облака. Матрене вдруг показалось, что из лесной чащи кто-то наблюдает за ней. Она замерла, присмотрелась, но у избушки никого не было. Наверное, просто показалось.

Матрена с волнением ждала возвращения старухи Упырихи, но она по прежнему не знала, что ей сказать, какой дать ответ. Если она откажется становиться ведьмой, то Упыриха тут же прогонит ее. И куда же тогда идти бедной Матрене? Где найти себе пристанище?

Внезапно в дверь избушки кто-то постучал. Матрена вздрогнула от громкого, неожиданного звука, встрепенулась и встала с лавки. Это была не Упыриха. Старуха никогда не стучалась, просто входила в свое жилище. Придерживая руками живот, Матрена подошла к двери и взволнованно спросила:

– Кто там пришел?

Из-за двери донесся мужской голос:

– Открой мне дверь, Матрена. Это я, за тобою пришел.

Матрена сразу же узнала голос Тихона. Он изменился, стал еще ниже, чем был раньше, но это был голос ее любимого мужа, она его ни с кем бы не спутала.

– Тиша? – всхлипнула она, – Как ты меня нашел? Как узнал, что я здесь? Как отыскал дорогу?

– Я бы тебя и под землей нашел, Матрена, любимая моя. Твоя тетка, спасибо ей, подсказала, где тебя искать. Долго пришлось по лесу плутать, но все же добрался я до Большой горы. Открывай дверь!

– Ох, Тиша… – вздохнула Матрена.

Она закрыла глаза, зажмурилась, а потом лицо ее скривилось от боли.

– Почему ты из дому ушла? Я в отпуск приехал, а жены дома нет. И домашние молчат, будто в рот воды набрали. Что случилось, Матрена? Обидели они тебя? Работой непосильной загрузили? Если так, то я это быстро решу.

– Ох, Тиша, – повторила Матрена, – Зря ты сюда пришел! Уходи, прошу тебя!

Но муж стоял у самой двери, и Матрена слышала его дыхание. От волнения у нее подкашивались ноги, она схватилась за стенку, чтобы не упасть на пол.

– Открывай, Матрена, иначе я выломаю эту дверь. Я за тобой пришел и без тебя не уйду.

Матрена всхлипнула, зажала ладонью рот, чтобы не разрыдаться, и открыла дверь. При виде Тихона – высокого, красивого, румяного, у нее все внутри захлестнуло от нежности. Она опустила руки и, не отрываясь, смотрела на мужа глазами, полными любви и тоски. Тихон сперва радостно взглянул Матрене в глаза, а затем взгляд его скользнул ниже – туда, где под складками широкого платья виднелся беременный живот. Лицо его стало удивленным, а потом потемнело, скривилось от боли. Он отвернулся, а потом взглянул на Матрену с ненавистью. От этого взгляда все внутри у Матрены сжалось, ребёнок тревожно затрепыхался в утробе, словно тоже почувствовал ее горе.

– Так ты и вправду в положении? А я ведь не поверил Настасье, решил, что врет. Вот ведь как… Чей же это ребенок, Матрена? Только правду говори, не ври!

Голос Тихона прозвучал низко и хрипло. Она никогда не слышала его таким, с ней он всегда был наполнен добротой и любовью. Больше не было смысла утаивать от него правду.

– Это ребенок твоего отца, – тихо ответила Матрена.

– Что ты такое говоришь?

Тихон покраснел, схватился за голову и принялся с остервенением пинать ногами снег у крыльца. Матрена видела, какие жуткие страдания она доставила мужу, и от этого ей было в сто крат больнее. В груди заныло, дыхание стало тяжелым и сбивчивым.

– Это чистая правда, – проговорила Матрена.

– Этого не может быть! Зачем же ты врешь, Матрена? Настасья рассказала, как ты в мое отсутствие гуляла с Ванькой-соседом! Я ей не поверил, а теперь вижу сам, что правда это.

Матрена округлила глаза.

– Что? Какой еще Ванька-сосед? Настасья тебе про это наврала! – воскликнула она, – Уж я этой крысе волосы-то повыдергаю!

Тихон весь поник, ссутулился, опустил руки, как будто что-то внутри него не выдержало, надломилось.

– Я бы хотел, чтобы это все было ложью… Да вот только уже не знаю, что – ложь, а что – правда.

Глаза Тихона наполнились слезами, у Матрены задрожали губы.

– Это все отец твой, Кощей проклятый, чтоб ему пусто было!

Тихон взглянул на Матрену с таким укором, что она пошатнулась от боли и едва не упала. Потом он небрежно нахлобучил на голову меховую шапку и пошел прочь, шатаясь, точно пьяный.

– Тиша! Тиша! Не уходи! Не оставляй меня вот так!

Матрена выбежала босиком на снег и бросилась догонять мужа. Тот шел прочь, не оборачиваясь.

– Тиша, если ты уйдешь, мы с тобою больше никогда не свидимся. Никогда, слышишь?

Догнав Тихона, она вцепилась в его руку, но тот оттолкнул ее. Матрена повалилась в снег и зарыдала во весь голос.

– Я люблю тебя, Тиша! Очень люблю! Не держи на меня зла, ведь я ни в чем не виновата!

Когда фигура Тихона скрылась за деревьями, Матрена поднялась на ноги и прошептала, задрав голову вверх:

– Милый мой, любимый! Пусть моя любовь хранит тебя. Это мое единственное желание…

На окоченевших от холода ногах Матрена еле доковыляла до избушки Упырихи и тут же повалилась на лавку. Корзина с нитками, что за неделю напряла Прасковья, упала на пол и серые шерстяные клубки раскатились по избушке в разные стороны…

Матрена пролежала на лавке до самых иссиня-черных сумерек. А когда старуха вернулась в избушку и, ворча, стала растапливать печь, она встала, подошла к ней и сказала:

– Я согласна исполнить твою просьбу, бабушка Упыриха. Я останусь здесь, с тобой, в лесу.

Старуха зыркнула на нее исподлобья, отряхнула от щепок подол изношенного платья и с довольным видом потерла сухие ладони.

– Согласна, так согласна, – без всяких эмоций проговорила она.

***

– Тужься, тужься! Давай, еще пуще тужься!

Матрена, скорчившись, схватилась руками за края лавки. По ее красному лицу тонкими струйками тек пот. Темные завитки у лица намокли и прилипли ко лбу и щекам. Она стояла на полу на четвереньках, пытаясь выродить ребенка, которого носила под сердцем много месяцев. В последние недели ей больше всего хотелось избавиться от бремени. Живот был таким большим и тяжелым, что тянул ее вниз, будто огромный камень. Но теперь, когда время родов пришло, Матрене стало страшно. Она даже боялась представить, как изменится ее жизнь после того, как она станет матерью.

Очередная схватка пронзила ее тело болью. Матрена с утробным стоном прикусила жгут, который Упыриха вложила ей между зубами.

– Давай, тужься! Не жалей себя, выдержишь! Бабы еще не такое могут выдержать! Тужься изо всех сил! Вижу головку!

Первые схватки начались больше суток назад. Матрена уже так измучилась от боли, что даже кричать не могла, из ее горла шли только страшные хрипы и стоны. Последние часы она ползала на коленях по избушке из угла в угол, упираясь разгоряченным лбом то в одну стену, то в другую, коленями размазывая по дощатому полу алую кровь. Упыриха молча наблюдала за ней и лишь иногда подходила к ней, шептала что-то над Матрениной головой, посыпая ее смесью сухих трав и соли.

Очередная схватка оказалась такой сильной, что у Матрены потемнело в глазах. Упыриха с силой хлестнула ее ладонью по щеке, чтобы привести в чувство.

– Тужься, Матрена, тужься! Совсем чуть-чуть осталось!

Матрена напряглась из последний сил, зарычала страшно, по-звериному, и вдруг почувствовала, как по ногам на пол скользнуло что-то маленькое и теплое.

– Вот он, миленький! Вышел наконец-то! Мальчик у тебя родился, Матрена! Сын!

Упыриха подняла младенца за ноги и, положив его на стол, принялась обтирать щупленькое тельце мокрой тряпицей. Младенец сначала лежал тихо и неподвижно, а потом встрепенулся, закричал громко и пронзительно, оповещая весь мир о том, что в лесу у Большой горы, в избушке ведьмы Упырихи, зародилась новая жизнь.

Матрена, тяжело дыша, смотрела на дитя, а потом тело ее снова скорчилось от боли.

– Ууу! – завыла она.

В глазах Упырихи мелькнула тревога. Она быстро запеленала кричащего младенца и, оставив его на столе, подошла к Матрене. Задрав окровавленную ночнушку, она осмотрела роженицу и удивленно ахнула.

– Что со мной, бабушка Упыриха? Меня снова тужит! Может, помираю я?

Упыриха положила руку Матрене на живот и принялась гладить его по кругу, нашептывая заклинания.

– Ааа! – закричала Матрена после очередной схватки, – Точно помираю!

– Да уж не помрешь! – усмехнулась старуха, – ты снова рожаешь, Матрена! Не одно дитятко внутри тебя было, а двое. Вон оно как!

– Как это – двое? – спросила Матрена и снова скорчилась от потуги.

– А вот так, – ответила Упыриха.

И тут же старуха показала ей второго выродившегося младенца. Он был гораздо меньше первого – щупленький, слабый, жалкий. Казалось, и жизни-то в нем нет совсем.

– Тоже парень. Но на этого не смотри, слишком слаб, не выживет! – проговорила Упыриха и, обрезав пуповину ножом, положила новорожденного на стол рядом с его кричащим братом.

Но Матрена смотрела и смотрела на второго младенца, сердце ее бешено колотилось в груди. Еле-еле она поднялась с пола и, шаркая ногами, подошла к столу. Второй младенец так и лежал без движения, весь синий, Упыриха не обращала на него внимания.

– На, покорми, – она протянула Матрене кричащего мальчика.

– Обожди немного, – проговорила Матрена.

Она взяла на руки крошечное тельце второго младенца и прижала его к груди.

– Маленький мой! Сынок! Не умирай!

Материнское сердце разрывалось от боли, из глаз текли слезы. Матрена вдруг почувствовала, как ее руки налились жаром. Она грела ими свое дитя, не желая отпускать его от себя.

– Отступись от него, Матрена. Дохлый он. Есть у тебя один – живой и здоровый, вот и хватит тебе! – недовольно проворчала Упыриха, качая кричащего младенца.

– Нет, бабушка, и этот будет жить. Я чую! Он будет жить! И вырастет прекрасным, сильным человеком! – ответила Матрена.

– Ой, дура-дура!

Старуха положила первого младенца на стол и махнула рукой.

– Разбирайся с ними обоими сама. А я пойду посмотрю, из чего можно смастерить люльку.

Ведьма вышла из избушки, и Матрена осталась одна с новорожденными сыновьями. Первый мальчик уже посинел от крика, но никак не успокаивался без материнского молока. А второго, обмякшего, едва живого, Матрена никак не могла выпустить из рук.

– Что же мне делать-то? Что делать-то? – всхлипнула Матрена.

Голова ее была тяжела и пуста от усталости и недосыпа. И тогда, от собственного бессилия, Матрена закрыла глаза и запела.

Ой ты, реченька, высокие берега,

Унеси мою печаль в края неведомы,

Далеко-далеко, за семь морей,

За семь гор, семь рек и семь лесов.

Ой ты, реченька, холодна вода,

Холодна вода, да глубока,

Там, где нету дна, утопи печаль,

Мою долюшку и кручинушку.

Ой ты, реченька, ой, широкая,

Приласкай меня, мне лицо омой,

Ты мне, словно мать, я тебе, как дочь,

Не остаться ль мне навсегда с тобой?…

Песня лилась из уст Матрены, заполняла нежными звуками ветхую избушку. Кричащий младенец смолк, уснул, нахмурив белесые бровки. А второй – тот кого Упыриха считала мертвым, отогрелся в руках матери, зашевелился и, наконец, тихонько запищал. У Матрены от восторга перехватило дыхание. Она оголила грудь и сунула сосок в маленький ротик.

– Ешь, ешь, мой мальчик, мой милый сынок! Ешь, набирайся сил! Ты сильный,ты будешь жить! Я чую! Сердцем чую!

***

Когда Упыриха вернулась в избушку, поставив на пол две самодельные люльки, она увидела, что Матрена спит на лавке, а рядом с ней сладко спят два ее сына. Старуха подвесила люльки к потолку и осторожно переложила в них обоих младенцев. После этого Упыриха склонилась над спящей Матреной, и, вложив ей в руки пучки сухих трав, начала шептать заклинания.

– Отдыхай, девка, набирайся сил. Измучилась, ох и измучилась! Ты мне нужна здоровой и сильной. Так что спи крепче, отдыхай!

Упыриха заботливо укрыла Матрену одеялом, потом подошла к младенцам и долго смотрела на них – то на одного, то на другого. Взгляд старухи был темен и строг. О чем думала она, глядя на красные, сморщенные личики Матрениных детей?…

Глава 10

Ароматное сено колет горячую, влажную кожу, ночная прохлада ласкает нежными прикосновениями. На улице ночь, надо бы спать, но Матрена не спит, ждет. И вот, в самый темный ночной час, до ее ушей доносятся еле слышные шаги. Она открывает глаза и видит перед собой высокую, широкоплечую фигуру. Сердце замирает от счастья

– Милая моя, любимая! Матрена! – страстно шепчет мужчина, протягивая к ней сильные, натруженные руки.

Горячие губы покрывают поцелуями ее тело, и Матрена вся дрожит от томительной страсти.

– Тиша! Мой хороший, мой любимый! Я так ждала… Ты пришел! Наконец-то пришел!

Впившись пальцами в широкие плечи, она притягивает мужчину к себе, накрывает его губы поцелуем. Все внутри Матрены горит огнем, еще чуть-чуть, и она сама вспыхнет, запылает алым пламенем. Она так долго ждала этого, так сильно об этом мечтала, и вот он здесь, рядом с ней, ее возлюбленный, ее муж, ее Тихон.

С хриплым стоном Матрена откидывается на подушки, открывает глаза и смотрит в лицо мужчине, которому только что отдалась вся без остатка. Но лицо возлюбленного вдруг странно меняется, темнеет, и вот уже на нее смотрит вовсе не Тихон, а ненавистный Кощей… Матрена кричит, пытается оттолкнуть от себя проклятого снохача, но руки ее вновь становятся слабыми и немощными, а голос срывается на высокой ноте и пропадает. Яков Афанасьич кладет ей на грудь свою лысую голову, шепчет о своей любви, а Матрена лишь беззвучно открывает и закрывает рот, проклиная себя и свое бессилие.

***

Этот сон снился Матрене почти каждую ночь, и каждый раз она просыпалась вся в холодном поту. Она просыпалась и тут же судорожно осматривалась – не затаился ли где в углу свекр? Не тянет ли к ней свои руки? Но в избушке ведьмы Упырихи всегда было темно и тихо, лишь тихонько посапывали в своих колыбелях ее сыновья. Несмотря на убогий быт, здесь было безопасно. Ветхая избушка превратилась в крепость, Матрена спряталась за ее стенами от целого мира.

Матрена не скучала по деревне, но она страшно тосковала по мужу, часто плакала о нем по ночам и шепотом повторяла дорогое сердцу имя, от того, наверное, и видела Тихона во снах. Любовь ее была обречена, но она не ослабевала, не забывалась ни на минуту – она жгла и томила сердце Матрены. Это все случилось из-за Якова Афанасьича, все ее беды из-за него. Матрена проклинала его по несколько раз на дню.

– Вот получу ведьмину силу, уж найду на тебя управу, проклятый Кощей! Сживу тебя с этого света! Сгною! Не пожалею!

Потом Матрена брала на руки кого-нибудь из младенцев и кормила его с блаженным видом, прикрыв глаза. Это ее успокаивало. Груди Матрены потяжелели, налились молоком, да и сама она располнела и от этого стала еще краше, чем была. Если раньше красота ее была тонкой, хрупкой, девичьей, то теперь вся она округлилась, окрепла, обабилась. Материнство наполнило не только тело, но и душу, оно подарило Матрене сильнейшие чувства любви и привязанности.

Матрена ухаживала за детьми самозабвенно, с любовью и вниманием. Она откладывала всякую работу, если нужно было покормить или укачать плачущее дитя. Она искренне радовалась своим мальчикам. Ей не были в тягость все новые появившиеся обязанности. Мир Матрены сузился, ограничился пространством ветхой ведьминой избушки и двумя сыновьями, постоянно требующими ее внимания. Матрена стала правительницей этого маленького, обособленного мирка, она стала матерью и ощутила всю важность своего бытия.

Новорожденных сыновей Матрена назвала Иваном и Степаном. Иван был крупный, крепкий, крикливый, а Степан – маленький, спокойный, пугливый. Матрена старательно заботилась о каждом, но сердце ее все же сильнее билось и трепетало тогда, когда маленький Степушка тоненьким, визгливым плачем подзывал ее к себе. Он с рождения был слабее брата, его хотелось защищать и оберегать от всего.

Иван был силен и вынослив с самого раннего возраста, Матрена никогда не задумывалась, хорошо ли старшему сыну, тепло ли, сытно ли. Это казалось очевидным. Старший младенец сосал материнское молоко досыта, а потом крепко спал всю ночь. В то же время, она по несколько раз за ночь вставала, чтобы послушать дыхание младшего сына, чаще прикладывала его, худенького и болезненного, к своей теплой груди. Но если забота была разной, то любовь Матрены к обоим младенцам была одинаково сильной. К счастью, ни в одном из них Матрена не видела черт Якова Афанасьича. Это были ее дети. Ее и только ее. На проклятого Кощея они не были похожи – ни один, ни второй.

***

Незаметно миновал первый послеродовой месяц, Матрена окрепла, и Упыриха принялась обучать ее ведьмовству. Пока мальчики спали, Матрена изучала травы и их силу, запоминала рецепты зелий и снадобий, заучивала наизусть древние заклинания. Это ученье ей давалось легко, порой Матрене казалось, что она уже знала раньше все, о чем рассказывала ей ведьма. Но она также узнавала и много нового, училась пользоваться полученными знаниями: варила зелья, готовила мази и снадобья.

– Ты все схватываешь на лету. Ведьмовство у тебя в крови! – хвалила Матрену Упыриха.

Ведьма относилась к Матрене не хорошо и не плохо. Она давала ей кров, пищу, делилась знаниями, но при этом взгляд ее был вечно холоден. Несмотря на родственную связь, Упыриха не испытывала к Матрене нежных чувств, она была строга и совсем не ласкова и к правнукам, но проходя мимо кричащего младенца, все же могла небрежно покачать люльку. Лицо ее при этом едва заметно светлело. Матрена замечала это и не требовала от своенравной старухи большего. Ей не нужна была ее любовь, достаточно было того, что они с Упырихой смогли притереться и свыкнуться друг с другом в тесной избушке. Они притерпелись друг к другу и не испытывали неудобства.

Каждое утро Матрена ходила к лесному роднику умываться, она рассматривала в прозрачной воде свое отражение. День ото дня оно было разным. Матрена менялась, она превращалась в ведьму постепенно: становилась опытнее, терпеливее и сильнее. Вот только одно оставалось в ней неизменным – желание отомстить своему обидчику. Она не оставляла мысли о мести и знала, что когда-то придет день, когда она вновь встретится с проклятым Кощеем.

Очень часто Матрене казалось, что из-за густых кустов кто-то следит за ней, но, обернувшись, она понимала, что никого, кроме нее, в лесу нет и быть не может. Видимо, после пережитого, ей постоянно кругом мерещилась опасность. Или, возможно, она ждала ее?

– Руки уже болят, бабушка! Хочу задушить Якова Афанасьича, извести его со света! Скоро ли разрешишь? – как-то взмолилась Матрена, качая Степушку.

Старуха оторвалась от своих трав, строго взглянула на Матрену и недовольно проворчала:

– Подождешь еще немного, не переломишься! Не ведьма ты еще, Матрена!

Матрена вздохнула, но спорить с упрямой старухой не стала, ей лучше знать, когда провести обряд и отдать ей ведьмину силу.

***

Дни в избушке у Большой горы пролетали один за другим. Весну-красну незаметно сменило жаркое лето. Теперь почти каждый день Матрена с Упырихой ходили за травами. Матрена научилась кланяться и говорить с травами, научилась получать их согласие на сбор.

– Ежели трава не согласна, ее срывать нельзя, а если не послушаешься и сорвешь, то потом она навредит тебе же. Да так навредит, что с лавки встать не сможешь! Травы капризны, от того и сильны, – так учила Матрену Упыриха.

Детей Матрена всегда брала с собой – одного крепко приматывала отрезом ткани ко груди, а другого – к спине. Сыновья не капризничали, все больше спали, согреваемые теплом материнского тела. Однажды, когда Матрена с Упырихой уже возвращались домой с собранными травами, старуха сказала:

– Завтра с утра вымойся хорошенько в роднике, да натрись заговоренной солью. Ведьмин обряд буду с тобой проводить по вечеру, когда детей спать уложишь.

У Матрены загорелись глаза. Она обернулась к Упырихие и радостно кивнула. Но старуха лишь пуще нахмурила брови.

– Дело это мудреное и не скорое. Одним махом не делается. Буду неделю силушку свою из себя вытягивать, да в тебя ее, родимую, загонять.

– Хорошо, бабушка, я уж давно готова, – ответила Матрена.

Упыриха вновь строго взглянула на Матрену и скрылась в избушке, а Матрена остановилась у крыльца, понюхала собранные травы и подняла лицо к небу, что висело высоко-высоко над старенькой избушкой и Большой горой.

– Как же хорошо! Как хорошо! – прошептала Матрена, – А избавлюсь от Кощея, будет еще лучше!

Из леса вдруг послышался тревожный крик сойки, и улыбка сошла с лица Матрены. Она поежилась, почувствовав, как от леса тянет вечерней прохладой. Снова на нее накатило беспокойное чувство, показалось, что кто-то смотрит за ней, прячась за деревьями. Матрена поспешно взяла корзинку с травами и вошла в избушку.

***

На следующее утро Матрена все сделала так, как ей велела Упыриха. Она тщательно вымылась, натерлась заговоренной солью, которую дала ей ведьма еще с вечера. Накормив детей, Матрена уселась у окна ждать вечера. Сегодня ей нельзя было работать и даже выходить на улицу, так наказала Упыриха. От безделья в голову лезли разные мысли. Чтобы хоть как-то отвлечься от них, Матрена попросила ведьму рассказать ей о матери.

– Чего рассказывать? Была дочь, да ушла к людям по своей дурости. Там и померла, аки сирота бездомная.

Старуха махнула рукой и отвернулась, давая понять, что она не желает говорить об этом, но Матрена не унималась.

– Ты же ведьма. Почему ты ее от смерти не спасла? Дочь свою не пожалела! Мне без матери, знаешь, как плохо было? Никогда себя родной в доме тетки Серафимы не чувствовала! – с укором произнесла она.

– Мать твоя знала, что я могу помочь. Думаешь, я не насылалась, когда она заболела, да зачахла? Еще как насылалась, зазывала обратно домой. Да только сама она возвращаться не захотела. “Не желаю с ведьмой связываться, лучше помру!” – так она мне сказала, а через неделю, и вправду, померла.

– Чем же ей твое ведьмовство так не угодило?

Упыриха помолчала, задумчиво глядя в окошко.

– Ведьмы есть ведьмы. Мы много добра можем сотворить, но зла творим тоже много. Люди боятся нас, ненавидят, плюют нам в спины и крестятся, встретив на пути. Но потом, все равно, за помощью идут к нам…

– Но ты же вырастила ее! Ты была ее… матерью! – на последнем слове Матрена всхлипнула от переизбытка чувств.

Упыриха же горько усмехнулась.

– Наверное, я была плохой матерью. Что ж поделать? Людей-то я не люблю, а вот взяла и народила дочь от мужичонки, который пришел ко мне тоску сердечную изгнать. Приглянулся он мне, опоила я его дурман-травой так, что он не только зазнобу свою в миг позабыл, но и в меня по уши влюбился. А мне, вроде бы, поначалу и лестно было, уж мы с ним миловались так, что думала я, что он меня, ненасытный, погубит! А потом опостылел он мне, надоел, как комар вечерний. Я его тогда в деревню отослала, он поначалу ушел, но возвернулся. Долго я с ним боролась – прогоняла от себя. Только он ни в какую оставлять меня не желал! Вот что лихая дурман-трава натворила! И тогда я решила мужичонку этого погубить.

Матрена после этих слов напряглась, взгляд ее стал тревожным. А старуха продолжала все так же тихо и спокойно свой рассказ:

– Надоел мне возлюбленный мой, вот я и извела его. Потом уж поняла, что он меня успел обрюхатить… Выносила, родила ребятенка – девку, мамку твою. Не до нее мне тогда было, вот она и росла сама по себе, как сорняк. Зато все с ранних лет делать умела. Вот и выходит, что баба я плохая, мать – тоже плохая. Зато ведьма я хорошая!

Упыриха вдруг стукнула кулаками по столу и закричала на Матрену:

– Хватит уже с меня этой болтовни! Идти мне надо, а ты сиди, готовься к обряду!

Старуха выскочила из избушки, точно ужаленная. Ее седые волосы торчали в разные стороны, щеки разрумянились. Матрена смотрела ей вслед, обхватив себя руками и задумчиво качала головой.

– Вот так история!

На душе у Матрены после услышанного было нехорошо, неспокойно. В это время проснулся и захныкал один из младенцев. Матрена взяла сына на руки и крепко прижала к себе.

– Я не буду такой, как она! Я возьму ее силу, но никогда не стану таким безразличным чудовищем…

***

Вечером перед покосившейся избушкой Упырихи разгорелся большой костер. Поленья громко трещали, выбрасывая вверх столпы ярких искр, алые языки пламени то прижимались к самой земле, то взмывали к черному небу. На земле рядом с костром была разложена длинная черная рубаха, вокруг которой лежали охапки полевых цветов. Старая ведьма, облаченная в такую же рубаху, сидела тут же, с закрытыми глазами она шептала себе под нос заклинания. Пламя костра бросало тени на лицо Упырихи, отчего казалось, что она корчится в страшных гримасах. Выглядело это жутко, но Матрена, стоящая на крыльце, в чем мать родила, понимала, что назад пути нет. Она согласилась принять ведьмину силу, и теперь уж ей никуда от этого не деться.

Матрена в последний раз заглянула в избушку и, убедившись в том, что сыновья крепко спят, спустилась с крыльца и подошла к Упырихе. Старуха махнула ей рукой, и Матрена опустилась на колени рядом с ней. Поленья в костре затрещали, и Матрена вздрогнула, тревожно оглядываясь по сторонам. Вновь ей почудился чей-то невидимый взгляд, буравящий ее насквозь. Кто притаился в темноте леса? Или ей лишь кажется?

– Положи ладони на рубаху, Матрена, – приказала Упыриха.

Матрена послушно коснулась ладонями грубой ткани. Ведьма набросала на рубаху цветов, положила на нее свои руки и, закатив глаза, начала читать заклинания. Матрена тоже закрыла глаза. Ей было неуютно, она сильно волновалась, но вскоре от рубахи пошло тепло, оно проникало сквозь ладони, пощипывая их, и разливалось по всему телу. Матрена словно наполнялась чем-то.

Сыра земля, густа трава,

Помоги, прими силу-силушку,

Протянись тонкой ниткой,

Выйди прочь,

Да войди скорее в молодую дочь,

Молода, зелена, да сильна она,

Усмирит огонь, порастопит лед,

Сыра земля, густа трава,

Сквозь тебя сила-силушка к ней придет.

Старуха напевала вполголоса, и костер то и дело вспыхивал, рассыпая во все стороны яркие искры.

– Бабушка Упыриха, я что-то чувствую внутри! Неужели это и есть твоя сила? – прошептала Матрена.

– Это только ее начало! – ответила старуха.

Какое-то время она читала свои заклинанья, то закатывая глаза, то склоняясь к самой земле, а Матрена сидела неподвижно, наслаждаясь удивительным и приятным ощущением наполненности. Потом ведьма приказала ей лечь на рубаху и разложила по ее телу цветы и травы. Положив ладони ей на живот, она принялась мычать, выкрикивая, время от времени, отдельные слова. А потом старуха сняла с себя рубаху и протянула ее Матрене.

– Надевай! – строго сказала она.

Матрена на секунду замешкалась, но потом все же неуклюже натянула на себя ведьмину рубаху. Она пахла старческим потом и затхлостью. Почему-то показалось, что вместе с рубахой на плечи Матрены легла непомерная тяжесть. Ей захотелось скинуть ее с себя, но она не смогла – рубаха намертво прилипла к ее телу. На себя старуха надела новую рубаху – ту, что лежала на земле.

– А теперь иди спать, только укутайся посильнее в одеяло.

Матрена послушно вошла в избушку и, несмотря на духоту, укрылась с головой одеялом. Перед глазами мелькали картинки: вот она, маленькая, держит за руку бледную, грустную мать, вот она, девчонка-подросток, убегает в лес от вредных сестриц, черные косы летят по ветру, звонкий смех вырывается из груди, вот она девушка, краснеет от пристального взгляда прохожего парня…

Как же давно все это было, кажется, целая вечность прошла с тех пор! Вся Матренина жизнь переменилась, и она сама скоро изменится, станет ведьмой. Еще несколько обрядов, и все! Рассказать бы об этом той веселой, беззаботной девчонке с черными косами – та бы не поверила ни за что в такое будущее. Вытерев непрошенные слезы, Матрена повернулась на бок и, почесав бока, натертые колючей рубахой, уснула.

***

А через несколько дней, когда Матрена, простоволосая, в одной рубахе, сидела в избушке и готовилась к последнему обряду, к Большой горе вновь пришел Тихон. Его высокая, статная фигура внезапно появилась между деревьями. Матрена, увидев его,приближающегося, из окна, встрепенулась и прижала дрожащие руки к губам. Она так удивилась, что какое-то время не могла сдвинуться с места.

Тихон был худ и бледен, его светлые волосы сильно обросли и висели неопрятными прядями, небритая борода делала его старше на пару десятков лет, глаза потухли, щеки осунулись, а сам он казался таким несчастным, обездоленным, что у Матрены сжалось сердце. Она выбежала к нему навстречу, в чем была, положила руки на исхудавшие плечи.

– Тиша! Тишенька! Ты зачем сюда пришел? – прошептала она.

Тихон посмотрел на Матрену так, будто она была воздухом, которым он дышал, и ответил:

– Я за тобою пришёл, Матрена. И я не уйду отсюда без тебя.

Глава 11

Матрена смотрела на Тихона и молчала. В глазах ее стояли прозрачные слезы. Сердце рвалось от любви и несказанных слов. Вот же он, ее муж, ее родненький Тиша, стоит прямо перед ней, смотрит в глаза с тоской и нежностью. Как объяснить ему, что он опоздал, что она уже не может уйти из этих мест?Она поклялась ведьме и переняла почти всю ее силу, остался последний обряд…

Как же теперь подобрать слова? Где найти силы, чтобы эти слова высказать? Матрену душили слезы, застрявшие в горле. Что толку от того, что она их выплачет? Легче не станет. Поэтому она сжимала кулаки и глотала их. А Тихон все смотрел на нее и не мог насмотреться. Он плохо стоял на ногах, покачивался из стороны в сторону, взгляд его был мутным, от него пахло кислой брагой.

– Чего же ты такой хмельной за мной пришел? – строго спросила Матрена.

– А иначе бы и вовсе не осмелился. Я ведь уже несколько раз порывался идти, да в последний момент раздумывал. Но теперь все точно решил. Не отступлю больше.

– Ох, Тиша…– вздохнула Матрена.

Но Тихон поднял руку и накрыл ее губы ладонью, заставляя замолчать.

– Ничего не говори, Матрена, молчи! Я ничего слушать уже не буду. Возьму тебя и заберу. Ты моя жена, имею право.

Тихон притянул Матрену к себе, впился в ее губы страстным поцелуем. И она вся задрожала, обмякла в его объятиях.

– Истосковался я по тебе. Без тебя не живу, а чахну, пью беспробудно. Ты ушла и забрала с собой мое сердце, душу вынула, всю мою жизнь за собою в лес унесла.

Тихон зарылся лицом в длинные, украшенные цветами и пахнущие горькой травой, волосы Матрены и заплакал. И Матренины слезы, которые она так яростно сдерживала, хлынули потоками. Они плакали, обнявшись, пытаясь хоть на миг склеить, воссоединить то разбитое, разломанное на мелкие осколки, счастье, которое они так ждали и которого их обоих лишили. Они плакали, держась за руки, и не могли насмотреться друг на друга.

– Матрена, жена моя, – шептал Тихон.

– Ох, Тиша… – вздыхала Матрена.

А потом из избушки послышался детский плач. Матрена тут же отстранилась, обернулась на зов одного из сыновей. Она сразу узнала по тонкому голоску, кто это плачет. Это был Степушка, он всегда спал беспокойно и просыпался раньше брата. Матрена не решалась взглянуть на Тихона, боясь увидеть его боль и разочарование. А еще хуже – ненависть, которая появилась на его лице тогда, когда он увидел ее беременную. Но Тихон не опечалился и не разозлился, он вытер слезы и улыбнулся.

– Это мой сын? Покажи мне его.

Матрена удивленно посмотрела на мужа. Лицо его светилось радостью.

– Да, Матрена, отныне это мой сын. Я тебя ни разу больше ничем не попрекну, ни о чем не вспомню, только позволь мне быть отцом этому ребенку. Я его как родного буду любить.

– Их двое у меня народилось, Тиша, – еле слышно проговорила Матрена, – Двое сыновей. Иван и Степан. Это вот Степушка проснулся, надо скорее бежать, он голодный, слышишь, как надрывается?

Матрена, не в силах больше слушать плач сына, развернулась и побежала к избушке, сверкая голыми пятками, а Тихон, приоткрыв рот от удивления, медленно побрел следом за ней. Он остановился в дверях, пригнув голову, не решаясь войти внутрь.

– И правда, их двое! – изумленно проговорил он.

Картина, открывшаяся его глазам, была чудесна. Никогда в жизни он не видел подобной красоты. Его жена сидела на лавке, спустив с покатых плеч рубаху. Ее полные груди были обнажены, одной из них она кормила младенца, а из другой, наполовину прикрытой длинными волосами, крупными белыми каплями сочилось молоко. Свободной рукой Матрена покачивала колыбель, в которой спал второй младенец – румяный и темноволосый, как сама Матрена. Женщина посмотрела на Тихона, улыбнулась, и от этого все перевернулось у него внутри. Как же он раньше жил без нее? Как дышал, не видя этой улыбки?

– Садись, Тиша, сейчас Степушку накормлю и налью тебе кваса.

Тихон сел на лавку и сидел, не шевелясь, будто завороженный, смотрел, как Матрена кормит сына, слушал, как сладко причмокивает младенец, как кряхтит, захлебываясь материнским молоком. Он чувствовал их запах – сладкий, нежный, притягательный, запах материнства. От этого запаха кружилась голова, и сердце разрывалось от любви.

Покормив Степушку, Матрена уложила его обратно в колыбель. Подсев к Тихону, она обвила его шею руками.

– Тиша, Тишенька, любимый мой, ненаглядный! Лучше не надейся, вместе нам не бывать,так дай хоть надышаться тобою вдоволь! Дай насмотреться на тебя, родимый мой!

Услыхав эти слова, Тихон резко встал и громко произнес:

– Я пришел за тобой. Я заберу тебя и детей, буду воспитывать их, как своих родных. Вы – моя семья, моя жизнь.

– Нет, Тиша, это невозможно! – попыталась возразить Матрена.

– Послушай, Матрена, – не унимался Тихон, – Будем отдельно жить! Не бойся, свекров больше не увидишь! Дядька мой по матери помер, он всю жизнь бобылем прожил, поэтому дом мне оставил! Мы все там поместимся! Заживем!

– Нет, Тиша! Послушай меня… – воскликнула Матрена.

Но Тихон слушать не стал: подошел и сжал в объятиях, накрыл губы поцелуем. И Матрена замолчала, обмякла, перестала спорить, подалась вся вперед, навстречу своему возлюбленному.

Когда в избушку, скрипнув дверью, вошла Упыриха, Матрена от неожиданности вздрогнула, оттолкнула от себя мужа, но старуха даже не взглянула на него, будто бы не заметила. Повесив свежий пучок зверобоя на стену, она, кряхтя, уселась на лавку.

– Здравствуй, бабушка! Извиняй, что без зова пришел! Я Тихон, муж Матрены.

Упыриха медленно повернулась и взглянула на Тихона. Матрена стояла рядом с ним, щеки ее пылали. Лицо старухи помрачнело.

– Муж? Хорош муженек! – скрипучим голосом произнесла она, – А чего ж жена твоя на сносях зимой на улице оказалась? Чего ко мне пришла приют искать? Да ты хоть спросил у нее, как она свой живот огромный по сугробам сюда волокла? Спросил ли ты, как ей удалось до моей избушки дойти и не околеть посреди леса? Спросил ты у нее, как она детей рожала двое суток? Чуть не померла! Муж!…

Тихон изменился в лице, плечи его поникли. Взгляд Упырихи стал хитрым, губы расплылись в ядовитой улыбке.

– Я перед Матреной виноват, но я… – начал было оправдываться Тихон, но Упыриха не стала его слушать.

– Молчи лучше, бессовестный! – буркнула она.

Затем она повернулась к Матрене и произнесла, небрежно махнув рукой в сторону мужчины:

– А ты… Взяла и простила его? Да зачем же он тебе такой нужен? Слабак! Еще и пьющий, бражкой за три версты от него несет! Лучше вспомни, Матрена, о своем обещании!

– Бабушка Упыриха! – воскликнула Матрена, – Я свое слово сдержу, я тебе пообещала. Но сжалься надо мной, дай мне с мужем побыть немного, наговориться вдоволь напоследок…

Упыриха прищурилась и долго смотрела то на Тихона, то на Матрену. Наконец, она махнула рукой и проговорила:

– Ладно, чего я, молодой что ли не была? Так уж и быть. Кончим с тобою завтра. А сегодня можешь миловаться с мужем. Я в лес уйду, мешать вам не стану. Раздобрела я под старость лет.

Матрена удивленно посмотрела на Упыриху, с трудом веря в то, что она разрешила Тихону остаться на ночь. Но уже в следующую секунду она подбежала к ней и принялась с благодарностью целовать ее руки, обливаясь слезами. Старуха отвела ее в угол и тихо проговорила:

– Нечего радоваться! Чего уревелась вся? Завтра же рано по утру тебе надобно будет прогнать его отсюда. А чтобы он больше не возвращался, чтоб дорогу сюда навек позабыл, чтоб тебя, ведьму, не вспоминал, опои его зельем отворотным – тем, что с разрыв-травой варится, да не забудь нашептать ему на грудь заклинанье.

Ведьма замолчала, наблюдая за тем, как меняется Матренино лицо. Блеск в глазах потух, счастливая улыбка превратилась в гримасу боли и отчаяния, губы задрожали.

– А ты как думала? Ты сама по этой дороге пошла, сама ее выбрала, а теперь уж назад пути нет. Ты уже не обычная баба! Ты почти ведьма, Матрена.

Матрена обернулась и посмотрела на Тихона, сидящего на лавке. Взгляд его был еще хмельной, но в нем было так много любви, что Матрена чувствовала, как она течет к ней прямо по воздуху. От этого у нее в груди все сжалось. Взглянув на Упыриху, Матрена сжала кулаки и тихо проговорила:

– Я все поняла. Сделаю…

Старуха кивнула и направилась к двери. На пороге она обернулась и сказала:

– Да смотри не вздумай сбежать. Сбежишь – долго не протянешь, сойдешь с ума и иссохнешь от той силы, что в себя приняла.

Упыриха ушла, а взгляд Матрены стал темным, как ночь. Она подошла к Тихону, села рядом с ним на лавку и грустно вздохнула.

– Я с тобою уйти не смогу, Тиша. Так и знай. Ведьма меня не отпустит. Я теперь наследница ее, я силу ее переняла. Лишь одну ночь она нам с тобою дала. У нас с тобой одна-единственная ночь, и она станет последней.

Тихон обнял Матрену за плечи и заговорил тихо, но уверенно:

– Можешь хоть что говорить! Я тебя нашел и теперь уж никому не отдам! Ни ведьме, ни самому черту! Вот увидишь!

– Ох, Тиша, – снова вздохнула Матрена, чувствуя, как где-то внизу живота разгорается жар.

Ей очень хотелось верить мужу, но она не могла верить в то, чему не бывать. Тихон прижал ее к груди и страстно поцеловал. На каждое прикосновение Тихона ее тело отзывалось горячими волнами. Этот огонь, пылающий внутри Матрены, был сильнее ее, он испепелял все – зрение, слух, разум.

Матрену и Тихона закружил этот неистовый, огненный танец. Их души слились в одну, и тела, наконец-то, соединились в единое целое. Это было долгожданное, всепоглощающее счастье. Ради такого счастья можно ждать даже целую жизнь.

***

Позже, ночью, Матрена тихонько встала, оставив спящего Тихона на полу. Дети спали в колыбелях, Матрена поцеловала обоих мальчиков и вышла из избушки в прохладную темноту летней ночи. Дойдя по тропинке до лесного озерца, Матрена вошла в холодную воду. Телесный жар потух, страсть поутихла. И теперь Матрена должна сделать так, чтобы муж ушел отсюда и навсегда забыл о ней. Как это сделать? Как? Они же теперь единое целое! Матрена вспомнила те ощущения, когда тело Тихона было ее частью. Даже в ледяной воде озерца ее вновь бросило в жар. Задержав дыхание, Матрена ушла с головой под черную толщу воды. Вынырнув через несколько секунд, она поплыла, плавно и уверенно двигаясь в воде. Матрена вспомнила, как когда-то, давным-давно, будто в другой жизни, юный Тихон учил ее плавать по ночам. Может, именно тогда она полюбила его? Наверное, тогда.

– Ох, Тиша… – прошептала Матрена.

Перевернувшись на спину, она какое-то время лежала на воде, подставив лицо и полные груди лунному свету. А потом она вышла на берег и побежала к избушке. Мокрые волосы холодили спину, и это ощущение было таким же, как в юности, когда они оба с Тихоном бежали с озера к дому, держась за руки.

Чем ближе Матрена подходила к избушке, тем тяжелее становилось у нее на сердце. Но делать было нечего.

– Все, пора заканчивать. Сейчас я приготовлю отворотное зелье и начитаю над Тихоном заговор. Он встанет, выпьет квас, в который я подмешаю зелье, и уйдет. Уйдет и больше никогда не вспомнит ни меня, ни дорогу до Большой горы.

Матрена сжала кулаки, вошла в избушку, поставила на стол лучину, разожгла огонь в очаге и принялась варить зелье. Добавляя в котелок очередную траву или корень, она начитывала на него особые слова для того, чтобы он отдал зелью свою силу. Не забыла она и про разрыв-траву. Матрена была похожа на настоящую ведьму – отблески огня плясали на ее лице, черные волосы мягкими волнами лежали на голых плечах и груди, глаза Матрены сияли, щеки румянились от огня. Травы слушались Матрену и отдавали ей свою силу.

Приготовив зелье, Матрена накормила проснувшихся сыновей, перепеленала их и положила в колыбели, затем оделась и стала ждать, когда проснется Тихон. Она смотрела на красивое, еще совсем молодое лицо мужа и любовалась родными чертами. Его светлые волосы разметались по полу, темные ресницы бросали дрожащие тени на щеки, густые брови сходились на переносице, придавая лицу строгость и мужественность. Приоткрытые губы Тихона манили Матрену. Она едва сдерживалась, чтобы не наклониться и не поцеловать их.

– Почему ты не пришел за мной раньше, Тиша? Я бы не задумываясь пошла бы за тобой хоть на край света! Побежала бы за тобой! – с грустью прошептала Матрена.

Она на секунду представила дом, про который говорил ей Тихон, представила, как бы они жили в нем с сыновьями. Вот они, смеясь, играют с детьми, а вот Матрена с подросшими мальчиками ждет Тихона к ужину, а вот они ложатся рядом после тяжелого дня и тут же оба засыпают, крепко обнявшись. Эти картинки, промелькнувшие перед глазами Матрены, были такими яркими и живыми, что она на секунду поверила, что счастье вполне возможно, что они с Тихоном могут построить настоящую семью. Нужно просто набраться смелости, взять детей и пойти за мужем. А ведьма пусть остается в своей покосившейся избушке. Может, все ее угрозы – лишь пустой звук?

Но потом Матрена осмотрелась – избушка у подножия Большой горы стала ее убежищем, ее родным домом. Травы, снадобья, зелья – это ее настоящее, ее жизнь, старуха передала ей все знания. Как же оставить все это? Как нарушить обещание?

Матрена тяжело вздохнула, взяла приготовленное зелье и плеснула его в чашку с квасом. Эту чашку она поднесла Тихону.

– Тиша, миленький, проснись! Солнце уже взошло!

Тихон открыл глаза и улыбнулся Матрене. Лицо его было сонным, как у ребенка.

– Собирайся Матрена! Сама собирайся и детей собирай, мы уходим, – сказал Тихон, поправляя волосы.

– На, кваску сначала выпей, Тиша, – тихо сказала Матрена и протянула мужу глиняную чашку.

Тихон взял чашку и поднес ее к губам. Матрена с замирающим сердцем наблюдала за ним.

– Поцелуешь меня? Тогда выпью! – широко улыбнувшись, произнес Тихон.

Матрена тоже улыбнулась, склонилась к нему, и тут он внезапно притянул ее к себе за талию, прижал крепко и принялся целовать. Чашка с квасом упала на пол и разбилась вдребезги, коричневая, пряно-пахнущая, жидкость с подмешанным отворотным зельем, разлилась по полу. Матрена ахнула, сердце ее заколотилось тревожно в груди.

– На счастье! – воскликнул Тихон.

Он поднялся с пола, помог встать Матрене, а потом снова принялся потарапливать ее.

– Ты сама пойдешь или мне тебя на руках нести?

Матрена посмотрела в озорные глаза Тихона, в голове у нее снова все смешалось. Махнув рукой, она воскликнула громко и радостно:

– Я пойду! Я пойду с тобой, Тиша! Сама пойду!

Быстро натянув на себя сарафан, Матрена заплела косу, обернула ее вокруг головы, а затем собрала детей.

– Мы ведь будем очень счастливы, правда? – спросила она, переступая порог ведьминой избушки.

– Я сделаю все, чтобы ты была счастлива, Матрена! – страстно ответил Тихон, – а я счастлив уже от того, что смотрю на тебя!

Быстрым шагом они пошли прочь от избушки ведьмы. Обернувшись напоследок, Матрена заметила у избушки Упыриху. Она стояла неподвижно и смотрела им вслед. Лицо ее застыло камнем, глаза были холодными и злыми. Матрена отвернулась и прибавила шаг.

Упыриха покачала головой и произнесла, скривив губы:

– Не ведьма ты, а бестолковая дура! Ничего, авось не надолго пошла! Скоро приползешь назад, будешь еще мне поклоны лбом об землю бить.

***

пять лет спустя

Матрена пела песню, возвращаясь с покоса. Лицо ее было влажным и красным от загара, коса выбилась из-под платка, растрепалась, черные завитки у лица намокли и прилипли к щекам. Одежда была насквозь сырая от пота и липла к телу. Хотелось искупаться, но после душного дня небо вдруг низко нависло, почернело, засверкало тут и там кривыми молниями, загремело над полями и лесами.

– Ну, не искупаемся, так хоть под дождиком помокнем, бабоньки! – весело сказала Матрена, обернувшись к остальным женщинам.

Те засмеялись, подставляя потные, уставшие лица первым крупным каплям дождя. И вскоре дождь полил стеной. Женщины завизжали, бросились бежать по домам со всех ног. Матрена тоже побежала, но не домой, а к соседке – бабке Зинаиде. Всю неделю, пока она была на покосе, Иван и Степушка жили у нее. Слава Богу, соседка у Матрены была доброй и сговорчивой – чуть что, Матрена вела сыновей к ней. Те любили ее, как родную бабушку, так и звали ее – баба Зина.

Зайдя в дом, Матрена бросилась к мальчикам, играющим на полу, схватила их обоих в охапку и принялась целовать.

– Ах вы, мои разбойники! Как же мамка по вам соскучилась! Как же мамка вас любит! Так бы и съела обоих! Сил нет, как люблю вас!

– Мам, ты вся мокрая! – захохотали мальчики, отталкивая от себя мать.

– Ну-ну, полно, Матрена! – недовольно заворчала бабка Зинаида, – испотачишь их, больше нянькаться не возьму!

– Ой, баб Зин, не ворчи! Соскучилась – сил нет!

Старуха махнула на нее рукой и вышла в сени. Матрена задыхалась от переполняющих ее чувств и без конца целовала темноволосые головы сыновей. Мальчики не были похожи друг на друга. Иван был рослый, крепкий, все говорило о том, что он вырастет красавцем. Степушка был маленький, сутулый и неказистый. Порой Матрена недоумевала, как из единой утробы вышли два таких разных человека. Но при этом любила она их обоих.

– А ну, признавайтесь, как тут без меня себя вели? Сильно донимали бабу Зину? – нарочито строго спросила она, нахмурив брови.

Мальчики восприняли вопрос серьезно и наперебой принялись рассказывать, как хорошо они себя вели и сколько раз помогали баб Зине по огороду.

– Молодцы, парни! А теперь собирайтесь-ка домой. Баба Зина пусть отдыхает, а мы с вами дома еще наобнимаемся всласть!

– А лепешек нам напечешь? – тоненьким голоском спросил Степушка.

– И лепешек, и коврижек напеку! И молока парного дам, ты ведь, Степушка, любишь парное молоко больше, чем мамку родную!

Мальчик кивнул и, застыдившись, опустил голову. Иван же, оттолкнув брата, спросил, обнимая мать за шею:

– А папка когда приедет? Я к папке хочу!

Матрена потрепала Ивана по жестким, непослушным волосам и улыбнулась.

– Сегодня и папка приедет! Вся наша семья снова будет в сборе.

– Папка приедет! Папка приедет! – во все горло завопили мальчишки и выбежали один за другим на улицу под проливной дождь.

– Баб Зинаида! Я мальчишек повела домой! Спасибо тебе! – прокричала Матрена.

Бабка Зинаида хлопотала в сенях, громыхая пустыми ведрами. Она помахала мальчикам рукой и растянула губы в широкой, доброй улыбке.

– Прибегайте, сорванцы, не забывайте меня!

Матрена выбежала за сыновьями, и, весело смеясь, все трое побежали к своему дому.

***

Поздно вечером, когда Иван и Степушка уже крепко спали – каждый на своей лавке, в дом, скрипнув дверью, вошел Тихон. Матрена сидела рядом с лучиной и пришивала заплаты к порванным шароварам. Увидев мужа, она встрепенулась, отложила шитье в сторону и подбежала к нему. Положив руки на широкие плечи, она поцеловала его заросшее густой бородой лицо.

– Тиша! Тишенька! Как же я по тебе соскучилась! – прошептала Матрена.

– Ну здравствуй, женка!

Тихон бросил в угол свою потрепанную котомку, подхватил Матрену на руки и понес в горницу. Задернув цветастую занавеску, он опустил ее на кровать, стянул с себя штаны и рубаху и навис над Матреной – сильный, мускулистый, терпко пахнущий мужским потом.

– Соскучился, да так, что нет сил ждать! – низким, хриплым голосом проговорил Тихон.

Он задрал кверху Матренину ночнушку и овладел ею. Матрена вскрикнула, обхватила руками шею мужа и утонула в его неистовой страсти…

Спустя полчаса Матрена накрыла мужу на стол и тихонько, чтоб не разбудить детей, позвала его:

– Тиша, иди отужинай! Детям варила картошку, и тебе хватит поесть!

Тихон сел за стол, откусил полкартошки и задумался.

– Что с тобой, Тиша? Ты сам на себя не похож вдруг стал! О чем запечалился? – спросила Матрена, подсев к мужу.

Тихон взглянул на нее, глаза его были полны тревоги, и Матрене стало не по себе, в душу тут же закрался непонятный страх.

– Да скажи же уже, Тиша, не томи! – взмолилась она.

Тихон посмотрел на нее и процедил сквозь зубы:

– Отец вернулся в деревню.

На мгновение в маленькой кухне повисла тишина. Потом Матрена прижала дрожащую руку к губам и прошептала:

– К-как в-вернулся? Не может этого быть, Тиша! Он же умер…

– Все так думали, а, оказывается, не умер. Живее всех живых! Такие, наверное, вообще не умирают! Не берет их смерть! – горько усмехнулся Тихон.

Матрена ахнула. Такого она совсем не ожидала! Ей так хотелось забыть навсегда о том, что случилось с ней по вине свекра! Ей так хотелось спокойно жить со своей семьей и ни о чем не бояться, не вспоминать прошлое! У нее почти получилось, целых пять лет они с Тихоном жили спокойно, в любви и согласии. Но теперь… Теперь ее мучитель вновь будет рядом.

Что же ей делать? Как одолеть этого поистине бессмертного Кощея? Куда деться от него? Матрена не знала…

Глава 12

Целых пять лет Матрена прожила с мужем. Это было счастливое время. Они устроились в доме, который достался Тихону от дядьки-холостяка. Тихон привел жену с сыновьями из леса в этот неуютный, почти развалившийся домишко, и они потихоньку начали обживать и восстанавливать его. После жизни в лесной избушке ведьмы Упырихи, Матрена легко справлялась с неудобствами и трудностями в быту, она успевала везде – и за детьми смотрела, и мужу помогала. Совсем скоро старенький дом обновился, наполнился чистотой и уютом.

Поначалу Матрена почти не выходила со двора – во избежание сплетен и пересудов, она сторонилась людей и всякого общения. Со свекром и свекровью она, к счастью, тоже не встречалась. Тихон не ходил больше в родительский дом, и сами родители к нему тоже не ходили. Матрена не спрашивала о свекрах, она даже думать о них не желала. А потом внезапно умерла Анна Петровна. На похоронах матери Тихон, обычно спокойный и тихий, вдруг сцепился с отцом не на жизнь, а на смерть. Их еле-еле разняли мужики, пришедшие попрощаться с покойницей.

– Я все равно убью тебя! Отомщу тебе, скоту, за мою Матрену, проклятый снохач! – заорал Тихон, брызжа кровавой слюной.

Он попытался вырваться из рук мужчин, которые едва держали его. Яков Афанасьич вытер кровь с лица, проклиная сына, на чем свет стоит.

– Сопляк! Щенок неблагодарный! Из-за какой-то вредной, противной бабы драться на отца полез!

Эти слова еще больше раззадорили Тихона. Он покраснел от ярости, сжал кулаки и процедил сквозь зубы:

– Я стыжусь того, что ты мой отец!

После этих слов он сплюнул в сторону и пошел прочь. В тот день Тихон крепко напился и приполз домой на карачках.

– Тиша, ну что же ты, миленький… – заплакала Матрена, увидев мужа в невменяемом состоянии на пороге, – Я ведь думала, с тобой случилось что! Вся извелась, обыскалась!

Тихон так и не смог переползти через порог, уронил голову на пол и захрапел. Матрена еле затащила его в дом, да так и оставила на полу, только вытерла с лица Тихона кровь и прикрыла его сверху одеялом, чтоб не простудился.

А через несколько дней до Тихона и Матрены донеслась новость о том, что Яков Афанасьич прогнал Настасью, заколотил окна в своем большом доме и уехал из деревни неизвестно куда. А вскоре после этого кто-то и вовсе пустил по деревне слух о том, что он умер в дороге, да там, на чужой сторонке, его и схоронили.

– Ну и Слава Богу, что помер! – зло проговорил Тихон, – Я не смог убить, зато моя месть его все-таки догнала.

Матрена ничего не сказала, но в глубине души она испытала огромное облегчение. Как будто камень, что постоянно лежал на ее душе, вдруг превратился в песок, рассыпался, смылся горькими слезами. И ей, наконец, стало легко и радостно. Теперь были лишь они с Тихоном и их дети. Больше никто в мире не мог им помешать стать счастливыми. И они стали.

***

Молодая семья стала жить своей жизнью, создавать свои правила и чтить традиции. Их уютный дом был полон любви, жизни, в нем постоянно звучал детский смех. Мальчики подрастали, становились шумными и неугомонными. Тихон любил детей до безумия, и ни разу не дал никому усомниться в том, что он их родной отец. Иван и Степушка тоже были влюблены в отца, они восхищались им, хотели быть похожими на него, а порой даже дрались за его внимание. Тихон старался не выделять никого из них, но молчаливый и серьезный Иван, с его сильным и волевым характером, все же был ближе к отцу, чем хилый и болезненный Степушка, который вечно плакал по каждому поводу и все время жался к матери, ища утешения в ее объятиях.

Тихон и Матрена жили небогато, первое время им приходилось сильно ужиматься, оба хватались за любую работу, чтобы прокормить семью. Постепенно стали обрастать своим хозяйством, развели огород. Матрена умудрялась шить одежду себе и подрастающим мальчишкам из своих старых сарафанов, которые Тихон раздобыл в доме отца.

Все трудности и проблемы сглаживала любовь. Любовь была огромная, чистая, взаимная. Она была стержнем и непоколебимой основой семьи. С какими бы трудностями не сталкивались Тихон и Матрена, любовь их поддерживала, спасала, согревала и, в конце концов, делала поистине счастливыми.

Матрена уже привыкла к своей спокойной жизни и думала, что так теперь будет всегда, поэтому новость, которую принес ей Тихон, о том, что Яков Афанасьич жив и вернулся в деревню, обескуражила ее, выбила из колеи.

– Ох, Тиша… – испуганно вздохнула она, глядя на мужа.

Тихон обхватил ладонями ее лицо и страстно заговорил:

– Ничего не бойся, Матрена! Он знает, что, если только подойдёт к тебе, то не сносить ему головы. Я просто убью его, и никто в этот раз меня не остановит.

– Ох, Тиша… – снова вздохнула Матрена.

Она верила, что муж защитит ее, но на сердце уже осела знакомая мерзкая тяжесть, плечи Матрены тут же поникли под этим невидимым грузом.

– Не бойся, моя хорошая! Я с тобой, я не дам тебя в обиду!

Тихон посадил жену на колени, крепко обнял и стал укачивать ее, точно маленького ребенка. И Матрене стало легче от его заботы и искренности. Ей захотелось наивно поверить, что все будет именно так, как говорит Тихон.

***

Дни потекли своим чередом: в делах, заботах и многочисленных хлопотах, Матрена порой забывала о том, что где-то рядом притаилась опасность. Тихон, по-прежнему, много трудился, иногда он на целую неделю уходил работать в наемники. Матрена привыкла справляться дома одна, она все успевала: на заре кормила скотину, вычищала хлев, доила, а потом гнала коров в поле, после чего бежала с ведрами за водой и готовила еду мальчикам.

К тому времени, как Иван и Степушка вставали, она успевала переделать кучу дел и встречала их с радостной улыбкой ставила на стол две чашки с дымящейся кашей, целовала сонные лица, щекотала босые пятки, радуясь их задорному смеху. Накормив детей, Матрена отправляла их играть во двор, а сама принималась за стирку и уборку, после чего переходила в огород и работала там. Управившись с огородом, Матрена совала мальчишкам по морковке, а сама бежала встречать с поля коров, кормила и доила их. К ужину Матрена загоняла детей в дом, умывала их чумазые лица и сажала за стол ужинать. После ужина мальчики засыпали, а она садилась к лучине и штопала порванные за день штаны и рубахи. Иногда Матрена пела, но чаще всего просто сидела в тишине, слушая ровное дыхание мальчишек.

В один из таких вечеров, когда Тихона не было дома, а мальчики уже спали, Матрена, как обычно, села за шитье, как вдруг услышала странный шум, доносящийся из открытого окошка. Кто-то ходил по двору – трава шелестела от шагов незваного позднего гостя.

– Эй! Кто там ходит? Сейчас хозяина разбужу! – крикнула Матрена в темноту.

Задув лучину, она подошла к окну и присмотрелась, но ничего не увидела. А потом ее тело пронзил острый страх – прямо у крыльца замер неподвижно высокий мужской силуэт. Мужчина молчал и не шевелился, на лицо его падала густая, черная тень, но Матрена все равно узнала его. Это был он, Яков Афанасьич, ее мучитель, ненавистный Кощей…

Матрена затряслась от страха, отпрянула от окна и задернула занавеску. И тут до нее снова донеслись шаги. Мужчина подошел к самому окну и спросил приглушенным, хриплым басом:

– Сама выйдешь? Или мне в дом зайти?

Матрена вся похолодела от ужаса и стала судорожно осматриваться, пытаясь найти хоть что-то, чем можно было бы защититься.

– Молчишь? Ну ладно, тогда я сам зайду, – снова проговорил мужчина и направился к крыльцу.

Матрена взглянула на спящих сыновей и бросилась к окну.

– Стой! – хрипло выкрикнула она.

Яков Афанасьич остановился, развернулся и снова взглянул на Матрену.

– Я сама выйду. Иду… – торопливо проговорила она.

Схватив со стола нож, она направилась к двери.

– Ох, Тиша… Где же ты, мой Тишенька? Нет тебя, когда ты так мне нужен! – горестно прошептала она и, спрятав нож за спину, распахнула дверь.

Спустившись с крыльца, Матрена увидела его – высокого и широкоплечего. В лунном свете темный профиль Кощея был страшен – длинный, крючковатый, как клюв коршуна, нос, выпученные глаза, покатый лоб. Он ничуть не изменился, разве что его взгляд стал еще более злым. Матрена почувствовала, как все ее тело покрылось мурашками.

– Ну здравствуй, Матрена! – сказал Яков Афанасьич и улыбнулся, – давно не виделись!

Матрена сжала зубы и не ответила на приветствие. Рука, в которой она сжимала нож, вспотела от волнения.

– Вот ты какая стала! Располнела, похорошела! – Яков Афанасьич звонко причмокнул, как будто собирался съесть Матрену, – раньше скакала, как молодая кобылка, столько прыти в тебе было! А теперь успокоилась, гляжу. Может, посговорчивее стала?

Матрена молчала, по телу ее прокатилась волна знакомой, противной слабости. Ноги задрожали, руки опустились, еще чуть-чуть, и она выронит нож.

“Нет, только не это! – подумала Матрена, – Упыриха передала мне почти всю свою силу. Хоть бы эта ведьмина сила сейчас мне помогла!”

Яков Афанасьич подошел к Матрене и коснулся рукой ее щеки. Взгляд его стал таким черным, что Матрена утонула в этой черноте, как в бездонной яме. Она хотела оттолкнуть его руку, но не могла пошевелиться.

– Матрена… Ты сладко пахнешь, даже слаще, чем раньше! Я так истосковался по тебе, любимая! Иди же ко мне! Ну?

Мужчина обхватил обмякшее тело Матрены, притянул к себе и принялся покрывать жаркими поцелуями ее шею.

– Да провались ты со своей любовью, проклятый Кощей! – прошипела Матрена с ненавистью и из последних сил толкнула свекра в грудь.

– Не сопротивляйся. Ты моя, Матрена. И скоро ты станешь моей женой.

– Никогда! – яростно прошептала Матрена.

Свекр прижал ее к себе ещё крепче, и она захрипела от нехватки воздуха, вцепилась одной рукой в шею Якова Афанасьича, а другую руку, в которой был зажат нож, вскинула над головой.

Но чем крепче мужчина сжимал Матрену в объятиях, тем сильнее она слабела. Нож выпал из ее руки, стукнулся о землю, и ноги перестали держать ее, подкосились. Матрена рухнула в мокрую траву, и Яков Афанасьич набросился на нее, как голодный зверь на кусок мяса. Разорвав в клочья тонкую, полупрозрачную сорочку, он овладел Матреной с натужными стонами. Она лежала под ним, не шевелясь, отвернув лицо в сторону, сгорая от стыда и ненависти. Но тело ее было парализовано, ни руки, ни ноги не слушались. Горячие слезы текли по щекам Матрены, она думала, что тут и умрет теперь – под тяжелым телом свекра.

Но она не умерла, перетерпела эту мерзкую, унизительную пытку. Когда мужчина повалился рядом с ней в траву, тяжело дыша, силы вернулись к ней. Матрена встала, схватила нож и с размаху всадила его в грудь свекра. Тот охнул, захрипел. Она на секунду остановилась, посмотрела в его лицо, а потом принялась колоть его ножом снова и снова. Руки, лицо и груди Матрены испачкались кровью, а она наносила все новые и новые удары. А потом бросила нож рядом с окровавленным телом, смачно плюнула в искаженное страшной гримасой лицо мертвого Кощея и пошла к дому. Зайдя в дом, Матрена вытерла кровь с лица и рук и, проверив сыновей, легла в кровать.

– Вот и пришел твой конец, мерзкий ублюдок! Вот и все! Вот ты и подох! – злобно прошептала она.

А потом тяжелый, беспокойный сон сморил ее, и она уснула.

***

Но утром, выйдя во двор, Матрена с удивлением обнаружила, что там, где она ночью оставила окровавленное тело свекра, ничего нет. Не было ни тела, ни следов крови, даже трава на том месте была не примята. Матрена взглянула на свои руки – они тоже были чистыми. Только низ живота до сих пор ныл.

– Да как же это так? Что же это? Как так? Как? – сама себя спрашивала Матрена.

Она обошла весь двор несколько раз, но нигде не нашла ни следов вчерашнего происшествия, ни малейшей капельки крови. Схватившись за голову, Матрена завыла и стала рвать на себе волосы. И тут с крыльца до нее донесся плач Степушки.

– Мама! Мама! – закричал мальчик.

Матрена поднялась с колен, вытерла подолом сарафана мокрое лицо, пригладила волосы и только тогда обернулась.

– Степушка, сынок! Уже проснулся? – спросила она, подходя к сыну и вымученно улыбаясь ему.

– Мам, ты чего ревешь? А, мам? С папкой чего случилось?

Матрена махнула рукой, изо всех сил делая вид, что с ней все в порядке.

– Да что ты, сыночек, я вовсе не реву! Просто… – Матрена на секунду замялась, на ходу придумывая оправдание, – просто меня оса в ладошку ужалила, когда я курам траву рвала, вот и закричала я от боли!

Степушка всхлипнул еще пару раз, покосился на Матренину ладошку, а потом вытер слезы кулаками, поверив в ее ложь.

– Нашего друга Петьку тоже на прошлой неделе оса жалила. Так он так сильно не ревел, – осуждающе проговорил мальчишка, размазывая по лицу вытекшие сопли.

– И правильно. Петька-то мальчик, а я девочка. Девочки всегда больше ревут! Мы по сравнению с вами, парнями, слабые, – весело проговорила Матрена, обнимая сына за плечи и заводя его в дом.

– Мам, ну какая же ты девочка? Ты ведь уже давным-давно выросла большая!

Матрена не выдержала и рассмеялась, теперь уже искренне, от души.

– Когда девочки вырастают, они становятся большими. Но от этого они не перестают быть девочками! – ловко выкрутилась она.

Степушка на минуту задумался, а потом проговорил серьезным тоном:

– Ладно, мам, раз ты девочка, придется нам с братом тебя защищать. Девочек нужно защищать, раз они слабые.

Матрена посмотрела в доброе и открытое лицо сына, и на ее глаза вновь навернулись слезы. Это было невыносимо. Она отвернулась и, проглотив комок, подступивший к горлу, тихо сказала:

– Хорошо… Буди брата, Степушка, я сейчас каши наварю. Наедитесь и гулять пойдете.

Степушка подошел к лавке Ивана и стал толкать его в бок. И пока зоркий и внимательный взгляд сына снова не устремился на нее, Матрена позволила себе еще немного беззвучно поплакать у плиты. Несколько соленых материнских слезинок капнули прямо в кипящую кашу.

***

Спустя пару дней вернулся Тихон. Он зашел в дом без стука, подкрался на цыпочках к Матрене, стоящей у плиты, и крепко обнял ее. Но Матрена вовсе не обрадовалась этому, она вдруг громко закричала и вцепилась в руку мужа зубами.

– Да что ты, жена, обезумела что ли от одиночества? – проворчал Тихон, когда Матрена заматывала его прокушенную ладонь тряпицей.

Она виновато взглянула на него и отвернулась.

– Прости меня, Тиша. Не знаю, что на меня нашло. Испугалась так, что чуть сердце не выпрыгнуло из груди! – Матрена помолчала, а потом добавила, – ты не делай так больше, прошу тебя!

Тихон обиженно махнул рукой и повернулся к сыновьям, которые испуганно притихли, сидя за столом. Возвращение отца всегда было для них праздником, но сегодня мама этот праздник испортила. Теперь все были грустные и нахмуренные, никто не улыбался друг другу.

– Пап, а мне Иван ножик деревянный сделал. Мы с соседскими ребятами в войнушку играем. Я их ножом режу!

Матрена, услышав про нож, содрогнулась, вспомнив, как колола ножом тело Якова Афанасьича, как хрустели и ломались под ее ударами ребра, как из ран струилась алая кровь, как все под ее руками превращалось в теплое кровавое месиво. Она же все прекрасно помнила, значит, все это было! Но, выходит, что на самом деле этого не было, ведь на следующий день она видела Якова Афанасьича живого и невредимого. Он подошел к ней, когда она полоскала белье на реке. Увидав мужчину, она чуть в воду не упала. Но он близко подходить не стал, остановился на берегу и проговорил:

– Коли Тихону расскажешь об нас, я детей у тебя выкраду и увезу так далеко, что ты их никогда не найдешь! Молчи, Матрена!

Сказал так, развернулся и пошел прочь. Матрена вся побледнела от такой угрозы и прошептала в спину уходящему свекру:

– Когда же ты сдохнешь? Должна же быть где-то твоя смерть?…

– Матрена! Матрена! – позвал Тихон.

Матрена, погрузившись в свои тяжелые думы, услышала зов Тихона не с первого раза и покраснела от стыда.

– О чем так крепко задумалась, женушка? О чем загрустила? Садись, говорю, со мной за стол. Посидим, поговорим, выпьем рябиновой настойки. А вы, ребятня, разбирайте-ка пряники и бегом по своим лавкам спать!

Тихон достал из своей потрепанной котомки два больших круглых пряника, и мальчики, увидев долгожданные сласти, завизжали от радости. Съев угощение, они улеглись, и Тихон с Матреной остались сидеть друг против друга. Взгляды обоих были уже захмелевшие от крепкой настойки.

– Я люблю тебя больше всего на свете, Матрена! Ты моя первая и единственная любовь! Навсегда. Без тебя ничего нет. Ты, будто солнце, освещаешь всю мою жизнь.

Язык у Тихона заплетался, но в его голосе было столько искренности и тепла, что у Матрены на глаза навернулись слезы.

– И я люблю тебя, Тиша! – прошептала она.

Тихон взял ее за руку и притянул к себе. Поцелуи мужа сначала были нежными, но вскоре стали страстными и настойчивыми. Руки Тихона блуждали по мягкому телу Жены. У Матрены закружилась голова, когда муж подхватил ее на руки и понес в их горницу.

– Я страшно истосковался по тебе. Последние дни минуты до встречи с тобой отсчитывал, – проговорил он ей на ухо, – ведьма ты, Матрена. Околдовала меня так, что я и думать ни о чем больше не могу. И чем дольше с тобою живем, тем крепче становится моя любовь.

Матрена расплела косы, скинула сорочку, повела плечами, завлекая мужа в свои объятия. И он, дрожа, присел на край кровати, целуя ее ноги. Матрена провела рукой по густой шевелюре Тихона, притянула его к себе и принялась целовать. Но когда Тихон навис над ней, она вдруг закричала, будто от страха, и принялась бить его кулаками по лицу и груди. Матрене показалось, что она целует вовсе не мужа, а Якова Афанасьича. Она колотила не Тихона, а ненавистного свекра, подлого снохача, хитрого Кощея.

Но Тихон этого не понимал, он что-то кричал Матрене в недоумении, но она его не слушала, нанося все новые и новые удары. Чтобы утихомирить ее, Тихону пришлось ударить Матрену по щекам. Тяжело дыша, она села и непонимающе уставилась на мужа.

– Тиша, это ты? – удивленно спросила она.

– Я, а кто же еще? – воскликнул в ответ он.

Матрена ничего не сказала больше, лишь горестно вздохнула. Натянув на себя сорочку, она легла на подушку и отвернулась к стене.

– Матрена! Матренушка! – позвал ее Тихон, – Что случилось, любимая?

– Ничего не случилось, Тиша, – ответила Матрена, – Просто спать очень хочется. Устала я шибко. Давай спать.

Тихон внимательно посмотрел на жену, но ничего больше не сказал ей, просто лег рядом и вскоре уснул. А Матрена на самом деле не спала, она до утра не сомкнула глаз, думая о том, как такое ей могло привидеться наяву. Уж не заболела ли она?

***

Состояние Матрены и вправду было похоже на болезнь. У нее не было жара и боли, но, при этом, в голове стоял туман, ее терзали мысли о будущем, и вместо того, чтобы идти на поправку, она все сильнее погружалась в невидимое болото, тонула в черной топи. С каждым днем становилось только хуже.

Яков Афанасьич наведывался к Матрене каждый раз, когда Тихона не было дома, и каждый раз тело ее становилось мягким и безвольным. Он жил с ней, будто с женой, делал с ней такие вещи, вспоминая об которых, Матрена сгорала от стыда. Но с мужем она поделиться своею бедой не могла, боялась, что Кощей, и вправду, выкрадет ее сыновей. Она могла лишь ненавидеть, и ненависть ее становилась все яростнее. Она пожирала ее изнутри, будто огромный черный червь.

Матрена охладела к Тихону. Когда он был дома, она не могла даже спать рядом – ей казалось, что это не он, а Яков Афанасьич лежит рядом, она ощущала его запах, и ей становилось противно до тошноты. Тихон заметил эту перемену, и всеми силами пытался быть более ласковым к жене. Матрена же только отталкивала его. В конце концов, в молодой семье начались ссоры.

Ругань из горницы перешла в кухню, затронула детей. Иван и Степушка, не привыкшие к тому, что отец с матерью кричат, стали больше пропадать на улице. Пока Матрена чахла и отгораживалась от всего мира невидимой стеной, Тихон начал часто выпивать, а когда был трезв, то вымещал свою злобу на сыновьях. Он начал пороть их за любой проступок, словно они были виноваты в том, что семья трещит по швам. Тихон был несчастлив, все они были несчастливы.

***

В какой-то момент Матрена словно очнулась от забытья. За окнами завывал промозглый осенний ветер, по крыше стучал дождь, а дома было не топлено и от этого холодно. Матрена зажгла свечу и огляделась кругом, ужасаясь тому, во что превратился их дом. Раньше каждый уголок был полон уюта, а теперь все казалось мрачным, неопрятным и унылым. Она окончательно зациклилась на себе, совсем перестала следить за домом.

Матрена подошла к спящим сыновьям. Босые пятки мальчишек были черными от грязи. Они с Тихоном даже не купили им лапти на осень. Мальчишки до сих пор ходили босые, а ведь скоро зима! Лица спящих мальчиков были чумазыми, осунувшимися и какими-то не по-детски серьезными. Матрена горестно вздохнула и посмотрела на Тихона, который спал в пьяном угаре прямо на полу.

И тут что-то перевернулось внутри нее. Так больше продолжаться не может! Еще чуть-чуть, и она сойдет с ума. Осознав это, Матрена быстро оделась сама, потом разбудила сыновей и помогла им, сонным и капризным, одеться.

– Куда мы, мамочка? – испуганно спросил Степушка.

– Ничего не спрашивай, сыночек, просто ступай за мной, – тихо ответила Матрена.

– А я не хочу никуда идти! Я спать хочу! – пробубнил Иван и нахмурил темные брови.

– Ты должен пойти с нами, сын. Я приказываю!

Голос Матрены прозвучал властно и строго. Иван тяжело вздохнул, но послушался мать. Спустя несколько минут они втроем вышли из дома, и Матрена плотно притворила за собой дверь.

– Прощай. Тиша. Прощай и прости меня, – прошептала она.

***

Утром Тихон поднял с пола тяжелую, хмельную голову. В доме было холодно, кругом стояла странная тишина.

– Матрена? Иван? Степушка? – позвал он, но никто не откликнулся на его зов.

Тихон с трудом поднялся с пола, обошел пустой дом и растерянно сел на лавку.

– Вот и все… – сказал он и обхватил голову руками.

Тишина дома придавила Тихона, она была такой невыносимо тяжелой, что он повалился на лавку и зарыдал от боли, которая рвала его душу на части…

Глава 13

У Большой горы гуляли суровые ветра. В воздухе чувствовалось холодное дыхание зимы. Север уже гнал в эти края свои снега и морозы. Солнце словно вовсе не вставало по утрам из-за горизонта – небо постоянно было затянуто низкими серыми тучами, из которых все чаще и чаще сыпался мелкий крупитчатый снег. Скоро он покроет всю землю и уже не растает. На Большую гору придет зима, а вместе с ней убогую избушку, притаившуюся среди густого леса, укутают суровый покой и тишина.

Вот уже две недели Матрена с сыновьями жили в избушке ведьмы Упырихи. Поначалу мальчики плакали, рвались домой, скучали по отцу, но Матрена была строга и непреклонна к их слезам.

– Отныне мы будем жить здесь. Хотите вы этого или нет, теперь эта избушка – наш дом, – строго повторяла она всякий раз, когда кто-то из мальчишек начинал проситься домой.

– Я хочу к папке! Почему к папке нельзя? – ныл Степушка.

– Нельзя, и все тут! —сухо отвечала Матрена.

– Ты папку разлюбила, а мы должны из-за этого жить в этой глуши? – огрызался на мать Иван.

– Да! Вы будете жить здесь, вместе со мной.

Матрена кидала на упрямого и своенравного сына испепеляющий взгляд, и тот больше не смел спорить и перечить ей.

Мальчикам было страшно здесь, в незнакомом лесу, без привычных игр и товарищей. Но постепенно страх ушел, оставив место любопытству. Братья стали подолгу пропадать в лесу, изучая его. Дети привыкли к переменам быстрее, чем сама Матрена. Несмотря на видимую твердость и непреклонность, ночами Матрена горько плакала, отвернувшись к стене. Сердце ее переполняла тоска по дому, по Тихону. Здесь, в лесу, туман в ее голове рассеялся, и она поняла, как сильно обижала мужа своим отношением.

– Все из-за тебя, подлый Кощей! Уж я тебе отомщу! – с ненавистью шептала Матрена и изо всех сил сжимала кулаки.

Упыриха была совсем плоха. Когда Матрена с мальчиками пришли к ней темной осенней ночью, она болела и уже несколько дней не вставала. Матрена целую неделю ухаживала за ней, кормила с ложки жиденькой кашей, меняла под ней белье. Старуха молчала, но глядела на Матрену с благодарностью.

***

– Вернулась, значит? – спросила Упыриха, когда болезнь отступила.

Она сидела на лавке, навалившись спиной на подушку из соломы, которую ей смастерила для удобства Матрена.

– Да, бабушка Упыриха. Второй раз я к тебе пришла за спасением. Пустишь нас к себе пожить? – спросила Матрена.

Голос ее прозвучал жалобно, а глаза наполнились слезами. Упыриха, почувствовав свое превосходство, усмехнулась, покачала седой, лохматой головой.

– Нажилась, что ли, со своим Тихоном? – язвительно спросила она.

– Тихон тут ни при чем, – ответила Матрена, – Мучитель мой, Яков Афанасьич, в деревню вернулся. И все по-новой началось. Мало того, что насильничал, так еще и детей грозился выкрасть. А я словно не в себе… Тело-то меня совсем не слушается, когда он рядом, а потом очнусь, и понять не могу – то ли это все сон, то ли на самом деле было…

Старуха хмыкнула, отвернулась от Матрены и прикрыла глаза.

– Эк к тебе он прикипел!

– Все о любви твердит, старый козел! – с ненавистью проговорила Матрена, – говорит, что я его женою стану. А я лучше умру, чем быть Кощеевой женой!

Матрена стукнула кулаком по лавке, лицо ее покраснело от досады.

– Если бы мне только знать, как его, окаянного одолеть!—с тоской воскликнула она, – Всю жизнь он мне испоганил! Я его убить хочу! Извести со свету раз и навсегда. Много раз пыталась, да ни единого раза не получилось!

Упыриха открыла глаза и взглянула на Матрену. Взгляд ее был темен и загадочен.

– Я знаю, где его смерть, Матрена. Так уж и быть, расскажу тебе, – вдруг, как ни в чем не бывало, произнесла она.

Матрена изумленно захлопала глазами.

– Знаешь? – закричала она, – Ты взаправду знаешь, как одолеть Кощея, бабушка Упыриха?

Голос Матрены дрожал от волнения. Она вся напряглась, внимательно глядя на Упыриху. Сколько еще тайн носит в себе эта старуха?

– Да, я знаю, где смерть его, – повторила ведьма.

За стенами избушки завыл ветер, Упыриха сложила руки на груди, поежилась и посильнее укуталась в одеяло.

– Да откуда же ты это знаешь? – недоверчиво спросила Матрена.

Упыриха пожамкала губами и снова загадочно взглянула на Матрену.

«Может, из ума она выжила?» – подумала Матрена про себя, но ведьма тут же опровергла ее тайные мысли.

– Я сама его смертушку когда-то давным-давно запрятала. Да так запрятала, что никто никогда бы и не нашел!

Матрена побледнела, округлила от удивления глаза и заморгала часто-часто.

– Как это так? Зачем? – спросила она.

Ноги ее совсем ослабли, перестали держать тело, и Матрена медленно осела на лавку.

– Давно это было, ох, давно… – проговорила Упыриха, – Я тогда молоденькая совсем была. Мамка моя тоже ведьмачила, ее в деревне не любили. А как она померла, так неурожай случился, страшный голод пришел. А людям ведь вечно надо кого-то в своих бедах обвинить! Вот они меня, ведьмину дочь, и обвинили, захотели устроить надо мной самосуд. Решили сжечь меня на костре. А за меня и заступиться было некому, я одна, сиротинушка, в этом мире осталась… Яков тогда один меня пожалел, не побоялся людского осуждения, спрятал меня, а потом тайно в лес увел. Я тогда, дура, подумала, что полюбилась ему, но ему от меня было нужно другое. Он за помощь свою плату попросил. Начитала я на него заклинание бессмертия, да закрепила сильным заговором, спрятала его смерть. Так и расплатилась…

Матрена не верила своим ушам. Все это время она не знала, как погубить Кощея, а Упыриха знала, но молчала?

– Ушам своим не верю! – воскликнула Матрена, – Почему же ты мне раньше ничего не рассказала?

– Потому что смерть Якова тебе не достать. Ты и раньше не смогла бы этого сделать, а теперь и подавно не сможешь! – устало ответила старуха.

Матрена покраснела от негодования, сжала кулаки и принялась ходить по избушке из угла в угол.

– Я смогу! Я все смогу! Ты меня плохо знаешь! – воскликнула Матрена.

Ей и вправду казалось, что она способна на все – ради себя, ради Тихона и ради детей.

– Ох, Матрена… – вздохнула Упыриха.

– Бабушка, я ведь не отстану! Говори! – упрямо повторила Матрена.

Она подсела к старухе, поправила съехавшее на пол одеяло и взяла ее за морщинистую руку.

– Скажи мне. Я на все готова. Горы сверну, но уничтожу его! Вот как сильно ненавижу! Всю меня отравила эта лютая ненависть!

– Непосильную ношу ты хочешь на себя взвалить, Матрена! – сказала Упыриха.

– Ничего, выдюжу!

В темных глазах Матрены сверкнули яростные огни, и Упыриха поняла, что она, и вправду, не отстанет, пока не добьется своего.

– Смерть его – в ребенке, – тихо проговорила старуха.

Матрена нахмурилась и непонимающе взглянула на нее.

– В каком еще ребенке?

– В его собственном ребенке.

Матрена пожала плечами, еще пуще нахмурилась.

– Чтобы погубить Якова, нужно убить его кровное дитя, – сказала Упыриха.

В избушке повисла гнетущая тишина. Матрена молча накинула теплую шаль и вышла на улицу. Если она останется рядом со старухой, то просто сойдет с ума. На крыльце ее тут же пронзили стрелы холодного ветра. Она поплотнее запахнула шаль и побежла к лесу. Черная коса билась о спину, длинная юбка путалась в ногах, слезы мешали смотреть вперед, застилали глаза, но Матрена все бежала и бежала, сама не зная куда, лишь бы подальше от всего этого, подальше от самой себя…

***

Следующим утром Матрена, накормив Упыриху кашей, тихо, чтобы сыновья не услышали, спросила:

– Так ведь у Кощея есть старшие сыновья. И один из них уже нашел свою смерть. Почему же Кощей до сих пор жив?

Старуха как будто только и ждала этого вопроса. Она вытерла масляные губы, устроилась поудобнее на соломенной подушке и ответила:

– Так те-то сыновья не его вовсе! Ты разве не знаешь, что он Анну с троими ребенками в жены взял?

Матрена вновь взглянула на Упыриху выпученными от удивления глазами.

– Впервые слышу!

– У Анны муж помер. Пьяницей он был, вот и утонул, пьяный, на озере, оставил ее с малыми детьми. Младший-то на тот момент едва родился! И вот Яков несчастную вдовицу к рукам и прибрал. Уж она как была рада! А чего удивляться? Троих-то парней попробуй прокорми! Вот и пошла за Якова. Не пошла, побежала! Потому-то всю жизнь глаза-то и закрывала на его дурные поступки.

Матрена тяжело вздохнула, схватилась руками за голову.

– Значит, родные дети ему – лишь Иван и Степушка? И в ком же из них его смерть?

– Этого я не знаю! – ответила Упыриха.

Матрена смотрела в пол и дрожащими руками теребила край фартука. Она и представить не могла, что кто-то из ее мальчиков носит в себе такую тяжесть. Носить в себе чужую смерть – каково это?

Матрена замерла, лицо ее скривилось от боли.

– Как же мне эту смерть достать, бабушка Упыриха? – в отчаянии воскликнула она и с мольбой взглянула на старуху.

Та помолчала, а потом ответила:

– Ты, Матрена, сама знаешь, как…

***

В последующие дни Матрена не знала, куда деваться от тяжелых мыслей. Что бы она не делала, тягостное чувство все время давило на нее. Она просыпалась с мыслями о снохаче и засыпала с ними же. Он был ненавистен ей, но он стал частью ее жизни, частью ее самой, от этого все внутри у Матрены ныло и болело. Она больше всего на свете хотела уничтожить его, раздавить, как противного паука, но мысль о том, что ради этого должны пострадать ее дети, убивала саму Матрену.

– Останусь здесь. Пусть мальчики растут на природе, им тут даже лучше будет, – размышляла она вслух, – И Кощей меня здесь не достанет, а, значит, я просто забуду о нем. Проглочу свою обиду и ненависть и забуду! Все равно я никогда не смогу причинить боль своим кровинушкам!

***

Шли дни, но, едва Матрена немного успокоилась и свыклась со своей участью, как беда вновь подкралась к ней.

Однажды вечером, когда она одна шла к роднику за водой, ей вновь почудилось, что кто-то пристально смотрит на нее из-за деревьев. Ей стало не по себе. Поставив пустое ведро на землю, она огляделась вокруг.

– А ну, выходи! Я хоть тебя и не вижу, но чую, что ты здесь! – яростно проговорила она.

Какое-то время все было тихо, но потом кусты рядом с Матреной громко затрещали, ломаясь под тяжестью человеческого тела. Матрена попятилась назад, уронила ведро, оно с грохотом покатилось по земле, стукнулось о ствол ветвистой ели. Темная фигура стремительно приближалась к ней, Матрена инстинктивно начала читать одно из заклинаний, которым ее обучила Упыриха, но оно не подействовало. Матрена не видела лица человека, накрытого темным капюшоном, но она сразу узнала этот темный, тяжелый взгляд.

– Кощей! – прошептала она.

Это, и вправду, был он, Кощей, Яков Афанасьич, ее лютый враг, ненавистный мучитель. Он и здесь ее нашел!

– Матрена… Матрена… Как же я устал за тобою бегать. Хоть бы раз ты мне покорилась сама! Ведь знаешь, как я люблю тебя! Никто тебя не будет любить так, как я.

Матренина коса растрепалась от пронизывающего ветра, щеки покрылись пунцовой краской, глаза загорелись ненавистью и страхом, а руки безвольно повисли вдоль туловища. Что за власть имел над ней этот страшный человек? Матрена хотела развернуться и убежать, но ноги будто приросли к земле, не слушались. Колени резко подкосились, и она опустилась на землю. А Яков Афанасьич уже был рядом, от его тела исходил жар, который Матрена ощущала даже на расстоянии.

– Больше ты от меня не убежишь! – сказал он и, взяв Матрену за плечи, притянул ее к себе…

Спустя час Матрена вернулась в избушку.

– Воды-то не набрала что ли? – удивленно спросила Упыриха.

Матрена посмотрела на старуху мутным взглядом и покачала головой.

– Не набрала. Ведро прохудилось.

– Где ж ты пропадала так долго? – нахмурившись, спросила старуха.

– Гуляла… – прошептала Матрена.

Она села на лавку и стала смотреть на сыновей, которые шумно играли на полу деревянными брусочками. В ней боролись противоречивые чувства. Но, когда мальчики напились молока, угомонились и легли спать, Матрена все для себя уже решила.

***

По первому снегу к Большой горе пришел Тихон. Пришел и встал у крыльца: весь обросший, худой, несчастный, у Матрены даже сердце защемило от его вида. Она подошла к мужу и молча обняла его, прижала крепко к груди, как малое дитя.

– Вернись домой, Матрена, – хриплым, простуженным голосом проговорил он, – мне без тебя совсем жизни нет. Слышишь? Бери сынов и возвращайся. Я от тебя все стерплю, стану верным псом. Хочешь, буду спать на полу возле твоей постели? Не притронусь к тебе больше, пальцем тебя не коснусь, если ты не хочешь! Больно мне от того, что ты меня разлюбила, но я и это вытерплю, только будь рядом!

Сердце у Матрены рвалось из груди, стучало об ребра, разбиваясь на осколки. Ей хотелось разрыдаться и все рассказать Тихону, но она не могла возложить столь тяжкий груз на него. Он любит мальчиков и считает их своими сыновьями, он не даст их в обиду. А что будет с Тихоном, если он все узнает о Матрене и Якове Афанасьиче? Поверит ли, что их связь происходит против ее воли? Что будет с ним, если он узнает, что Яков Афанасьич ему вовсе не отец? Тихон сойдет с ума, обезумеет и навредит сам себе. А Кощея ему не одолеть, в этом Матрена была уверена. Нет, она не станет ничего рассказывать мужу, она сама сделает то, что нужно, она уже все решила. Терпеть снохача больше нет сил.

Теперь Матрена каждую ночь садилась возле лавок, на которых спали сыновья и проливала горячие слезы, целовала их спящие лица. Но слезы Матрены не могли искупить ее грешных, жестоких, противоестественных мыслей. Она понимала это, поэтому ее решимость то затухала, то вновь разгоралась, шипя ядовитыми искрами.

Тихон посмотрел на Матрену умоляющими глазами. Но она, подавив свои чувства, отстранилась от него и твердо проговорила:

– Уходи, Тихон. Я не вернусь к тебе.

Во взгляде мужа Матрена увидела то горе, которое разрывало его изнутри, но она не подала виду, что его чувства ее по-прежнему волнуют.

– А как же наша семья? Как же наш дом? – с надеждой спросил Тихон.

– Нас с тобою женили насильно, и это была огромная ошибка! Поиграли в любовь, а теперь все кончилось! Нет у нас больше семьи. И дом нам не нужен.

Матрена поднялась по ступеням и, обернувшись, холодно бросила на прощание:

– Уходи Тихон. И послушай моего совета: найди себе хорошую женщину и живи с ней спокойно и счастливо. А про меня забудь.

Это было жестоко, но Матрена скрылась в избушке и даже не обернулась на мужа. А Тихон еще долго стоял у крыльца, опустив голову и ссутулив плечи. Мальчики, увидев отца в окошко, заплакали навзрыд. Они рвались на улицу, им хотелось обнять родителя, по которому они страшно соскучились, но Матрена прикрикнула на них, взглянула строго и недобро, и они притихли, испугавшись материнского гнева.

Тихон ушел, и только тогда Матрена дала волю слезам. В тот хмурый, почти зимний день, когда снег, слой за слоем, накрывал белым покровом лес, Матрена выплакала всю свою душу без остатка, оставив внутри только черную, бездонную дыру.

Старуха Упыриха наблюдала всю эту трагедию, но ничего не сказала. Она не могла ничем помочь Матрене.

***

Зимние ночи темны, и темнота эта густая, точно кисель, она обволакивает, замедляет движения, дурманит мысли. В такую темную зимнюю ночь Матрена зажгла тусклую лучину и подошла к лавке, на которой ее сыновья крепко спали, прижавшись друг к другу – так им было теплее. Степушка прижимался носом к стене, свернувшись калачиком, а Иван спал на краю, он обнимал брата, по хозяйски сложив на него и руки, и ноги. Матрена отвернулась, вытерла кулаком подступившие слезы. Медлить было нельзя. Достав из кармана фартука веревку, она осторожно накинула ее на шею Ивану.

– Отстань, Степушка! – во сне пробормотал мальчик.

Он заворочался, открыл глаза, но, увидев, что рядом мать, снова уснул. Разве ребёнок ожидает зла от родной матери? Никогда. Мать – это доброта, защита и любовь.

А Матрена, между тем, все туже затягивала петлю на тонкой и беззащитной шее сына. Но когда мальчик стал задыхаться, она ослабила узел, а потом и вовсе сняла веревку с его шеи. Иван прокашлялся, отдышался и непонимающе взглянул на Матрену.

– Спи, родной. Тебе плохой сон приснился. Спи, я посижу с тобой.

Иван снова улегся на лавку и схватился за руку матери. Матрена беззвучно заплакала, а когда сын уснул, она осторожно вынула руку из его горячей ладошки.

– Да что же я делаю? Вредительница я, что ли? Чтоб мои руки отсохли!

Тяжело вздохнув, Матрена опустилась на свою лавку и задула лучину.

– Собиралась такое сотворить! Кем бы я была после этого? Как бы жить-то потом смогла?

Матрена уронила голову на лавку и разрыдалась, зажимая рот ладонями.

– Не реви, Матрена, хорошие у тебя парни. Крепкие, сообразительные, работящие.

Голос Упырихи раздался рядом с ней так неожиданно, что Матрена всхлипнула и притихла, уткнувшись мокрым от слез лицом в бревенчатую, горько пахнущую травами, стену. Она думала, что старуха спит, в последние дни она почти все время спала. Матрене стало стыдно и горько от того, что та все видела и слышала. Она не знала, что сказать, да и не было ей, матери, задумавшей погубить собственное дитя, оправдания. На костре ее надобно за такое сжечь, исполосовать кнутом до смерти!

Но старуха гладила Матрену по спутанным волосам и приговаривала:

– Ты сильная, Матрена, сильная.

И от ее тихого голоса, от доброй ласки, Матрену сморил сон. Она закрыла глаза и, подложив руку под щеку, уснула крепко и сладко. На какой-то миг она вдруг стала маленькой провинившейся девочкой, которую простила и пожалела родная, добрая бабушка.

Давно Матрена не спала так спокойно, как в ту ночь.

***

На следующий день Матрена проспала до самого обеда. А проснувшись, обхватила руками голову, вспоминая, что натворила ночью. Она посмотрела на лавку, где спали сыновья, но она была пуста. Мальчишек не было в избушке, наверное, ушли в лес за дровами или просто гуляли. Упыриха сидела у печи и пристально смотрела на Матрену, но взгляд старухи был добрый и понимающий, без капли осуждения.

– Парни твои гулять убежали. Непоседы! На месте-то нисколько не сидится им! Весь день бы только скакать да по елкам лазить! – добродушно проворчала Упыриха.

– С Иваном все хорошо? – спросила Матрена, отведя глаза в сторону.

– У этого жеребенка здоровья немеряно! Не переживай Матрена.

Упыриха поднесла ей глиняную чашку с дымящимся бульоном. Матрена удивленно уставилась на нее.

– Бери, ешь! Чего глаза вылупила? До этого ты меня с ложки кормила, теперь моя очередь! А ну, ешь, иначе и вправду возьму ложку!

Матрена выдавила из себя кривую улыбку, взяла чашку и принялась отхлебывать понемногу ароматный бульон. Проснулась она без сил, и теперь чувствовала, как каждый глоток их прибавляет.

– Ох, спасибо тебе, бабушка Упыриха, – сказала она, протягивая старухе пустую чашку.

Ведьма обмыла в тазу посуду и прибрала все на полку, а потом подсела к Матрене и взяла ее за руку.

– Не переживай о своем поступке. Я бы так и так этого не допустила, ждала, что ты сама одумаешься. И ты одумалась. Ты умница, Матрена. Ты сильная.

Слова Упырихи рвали душу Матрены на части. Она покраснела от жгучего стыда.

– Да что ты такое говоришь? – не выдержав, воскликнула она, – Я же не мать, а чудовище! И у меня теперь лишь один путь – в могилу!

Матрена закрыла лицо руками, но перед глазами вновь возникла веревка и ее руки, затягивающие петлю на шее родного сына. А Упыриха все трепала ее по плечу, шептала на ухо слова поддержки.

– Что бы ты о себе не думала, ты сильная! Сумела вовремя опомниться.

В этот момент в избушку вошли мальчики, и оба заулыбались, увидев, что мать уже проснулась.

– Мамочка, ты так долго спала, я уж решил, что ты заболела! – громко и взволнованно воскликнул Степушка.

Он скинул свой тулуп и бросился к матери. Матрена обняла его, потрепала по коротким, темным волосам. Иван сложил дрова к печи, разделся и тоже сел возле матери. Матрене было стыдно смотреть сыну в глаза, но Упыриха подтолкнула ее локтем в бок, и она обняла Ивана, прижала его к себе крепко-крепко.

– Прости меня, сыночек, – прошептала она.

– За что? – удивленно спросил Иван.

Оба мальчика непонимающе уставились на Матрену. Она вымученно улыбнулась, вытерла с глаз слезы и ответила:

– Да просто так простите меня. Завтрак вам не приготовила! Проспала до обеда!

– Что за глупости? – вмешалась Упыриха, – парни большие, все умеют сами. Не было бы меня, так они бы и сами себе сготовили поесть! Правда, пострелята?

Мальчики дружно кивнули и прижались к матери.

– А ну, садитесь за стол, всем налью горячего ромашкового чаю с медом. Напьетесь чаю, и сразу все дурные мысли из ваших головушек вылетят.

***

Позже, ночью, когда дети уже спали, Упыриха вновь подсела к Матрене, которая задумчиво смотрела в темноту за окном.

– Я могу тебе помочь, Матрена. Могу одолеть Якова, – загадочным голосом проговорила Упыриха.

– Можешь убить его? Со свету изжить? – прошептала Матрена.

Она удивленно выпучила глаза, вцепилась в руки старухи, словно та убегала от нее.

– Почему ты раньше об этом молчала? Почему?

Матрену переполнило негодование. Все это время, пока она мучилась, старая ведьма знала способ, как одолеть Кощея, но ни словом не обмолвилась о нем Матрене! Да разве так можно?

– Вряд ли ты на это согласишься… – сказала Упыриха.

Она взглянула на Матрену недобрым, потемневшим взглядом, и у Матрены все внутри оборвалось и полетело вниз, по телу побежали мурашки.

– Нет, ты точно не пойдешь на это! Не решишься! Забудь лучше, что я тебе сказала, – проговорила старуха.

Она поднялась с лавки и, кряхтя и вздыхая, пошла в свой угол, заваленный старым тряпьем.

У Матрены вновь возникло ощущение, что на плечи ей лег огромный камень. Ей стало страшно, даже жутко. Но она сжала кулаки и подошла к Упырихе. Тогда старуха притянула к себе ее голову и принялась шептать ей что-то на ухо. Чем дольше она шептала, тем темнее становилось лицо Матрены.

– Ну? – спросила ее ведьма немного погодя, – Согласна? Или испугаешься?

Матрена отвернулась, закрыла глаза и ничего не ответила старухе…

Глава 14

Матрена задумчиво бродила по зимнему лесу. Мальчишки утром играли в снежки и протоптали множество тропок вокруг избушки. Матрена сворачивала то на одну, то на другую тропку, ходила и ходила, пытаясь собрать свои мысли воедино. Она не следила за тем, куда идет, и не боялась заблудиться, ведь она уже выучила эти места, знала их наизусть, как свои пять пальцев. Но внезапно пошел сильный снег и запорошил мальчишечьи тропки. Матрена пыталась найти дорогу к избушке Упырихи, но не могла – кругом возвышался лес, и лес этот был ей незнаком. Она зашла слишком далеко и заблудилась.

Когда Матрена вновь почувствовала на себе тяжелый, пристальный взгляд, она уже даже не удивилась. Остановившись, она взглянула в глаза Кощею. Он стоял между деревьями, сжимая меховую шапку в руке. На его лысую голову падал снег и таял, превращаясь в маленькие капли воды, они стекали по лицу и были похожи на слезы. Но ее мучитель не умел плакать, ему были чужды страдания. Он напоминал огромного, безжалостного коршуна, высматривающего свою добычу. Вот-вот, и он вновь нападет на Матрену, разорвет на части.

– Кощей! Проклятый! Сгинь! – закричала Матрена.

Она развернулась и, путаясь в подоле платья, бросилась бежать прочь.

– Скоро ты мне покоришься, Матрена. Скоро станешь моею женой.

Слова эти прозвучали в голове Матрены. Она обернулась и увидела, что Яков Афанасьич не преследует ее, он стоит на том же самом месте.

– Не бывать этому! – завопила она на бегу, – я не стану твоей женой! Лучше умру!

Кощей вдруг начал увеличиваться в размерах, расти, вот он уже стал выше самых высоких елей. Его огромная, темная фигура нависла над лесом. Куда бы не побежала Матрена, он везде ее видел, отовсюду мог достать. Не было ей ни укрытия, ни спасенья от него. Когда за ней, ломая деревья и кусты, потянулась его огромная рука, она упала на снег и закричала, зажмурившись, а потом…

Проснулась.

Матрена проснулась вся в поту, и какое-то время ее бил озноб. В избушке было темно, за окном плыла тихая, морозная, зимняя ночь. Проверив сыновей и посильнее укутав их в одеяла, Матрена снова легла, но уснуть не получалось. Накинув на плечи шаль, Матрена подошла к Упырихе и осторожно села рядом с ней. Старуха громко храпела, широко разевая беззубый рот.

– Бабушка! – тихонько позвала Матрена, – Бабушка Упыриха! Проснись!

Старуха закряхтела, пожамкала губами и сонно пробормотала:

– Ну? Чего переполошилась посередь ночи? Ложись-ка давай, спи!

– Бабушка Упыриха! – снова, чуть громче позвала Матрена, – Да проснись же!

Упыриха приподняла растрепанную голову от подушки.

– Ну?

Она недовольно взглянула на Матрену, поджала губы. Матрена почувствовала, что щеки ее пылают огнем.

– Бабушка Упыриха, я решилась. Доверюсь тебе. Сделаем все так, как ты давеча предложила.

Ведьма склонила голову набок, внимательно посмотрела на Матрену, почесала всклокоченную макушку.

– Ладно, коли так. Не могла что ли утра дождаться? Вот ведь оголтелая!

Упыриха, недовольно ворча, повернулась на бок, и вскоре в избушке вновь раздался ее раскатистый храп.

***

Матрена рассматривала свое отражение в маленьком зеркальце. Бледные щеки, черные глаза, пухлые, алые губы. Она, несомненно, была красива, но никогда не обращала внимания на свою внешность, у нее даже в мыслях того не было, чтобы гордиться тем, чем Бог наделил ее при рождении. Она не кичилась своей красотой.

Пока Матрена ходила в девках, парни бегали за ней, но ей казалось, что парням нет особой разницы за кем бегать – им бы только пощупать мягкую грудь, да погладить крутые девичьи бедра. Потом Матрену выдали замуж, и ей совсем стало плевать на свою красоту. Порой она даже злилась на себя. Не красота ли сгубила ее? Может, если бы была она кривая да косая, Кощей бы и не глянул в ее сторону? Что касается Тихона, он ее полюбил вовсе не за красоту. Между ними была особая связь, их души словно были родными друг другу. У Матрены никогда такого ни с кем прежде не было.

А теперь на что ей эта красота? Она стала ведьмой, ее участь – жить у Большой горы до конца своих дней и ведьмачить. Матрена убрала зеркальце и тяжело вздохнула.

– Все к лучшему! – попыталась она успокоить себя.

Но все-таки, в глубине души, ей было жаль себя. Она перевела взгляд на Упыриху. Лицо старухи было сплошь перерыто глубокими морщинами, кожа обвисла дряблыми складками, брови торчали в разные стороны седыми пучками, редкие волосы на голове были спутаны колтунами. Она сидела на лавке и , сгорбившись, смешивала травы для зелья. Сложно было представить, что эта старая ведьма когда-то тоже была молодой. Была ли она красивой?

Заметив, что Иван и Степушка одеваются, Матрена подошла к ним и вдруг расплакалась. Упыриха подняла голову и внимательно посмотрела на нее.

– Мамочка, ты чего? – тут же всхлипнул Степушка, которого всегда сильно ранили слезы матери.

– Случилось что? – спросил Иван, серьезно насупившись.

Сыновья замерли у порога с растерянными лицами. Матрена смотрела на них и удивлялась – совсем большие выросли ее мальчики. Когда успели? Ведь совсем недавно она качала их на руках, убаюкивала по очереди то одного, то второго…

– Ничего не случилось, милые мои! Все в порядке! Идите, отправляйтесь! Я просто удивилась, какие вы у меня оба стали взрослые! Почти мужчины!

Мальчики заулыбались, раскраснелись и вышли из избушки с гордым видом. От материнской похвалы у детей вырастают крылья.

– Мы сегодня зайцев на всю зиму запасем, вот увидишь! – крикнул Иван, и Матрена улыбнулась, кивнула и помахала сыновьям на прощание.

Прикрыв дверь, она снова зарыдала, прижимая ладони к лицу.

– Ну! Выдумала реветь! Как будто в последний раз их видишь! Они живы и здоровы, чего еще тебе надо? – недовольно буркнула Упыриха.

Доварив зелье, она обернулась к Матрене и строго спросила:

– Готова?

– Готова, – прошептала Матрена.

– Тогда надевай рубаху и садись на лавку.

Марена натянула на себя длинную черную рубаху и замерла в нерешительности.

– Бабушка Упыриха, ты уверена, что все получится?

Старуха кивнула и указала рукой на место рядом с собой.

– А ты точно сумеешь его одолеть? Сыновей моих точно не тронешь? – снова спросила Матрена.

Старуха взглянула на нее строго и сказала:

– Верь мне, Матрена.

Матрена подошла к ней и села на лавку.

– Я верю, – прошептала она и закрыла глаза.

Упыриха задернула плотную занавеску на окне, зажгла лучину и запела:

– Ох, как девица, ох, как красная,

В путь-дороженьку собирается

Высока гора, да густы леса,

Холодна вода в бурной реченьке.

Не пройти тебе, не проехать здесь,

Ты погибель здесь обретешь свою,

Только девица не испугалася,

Превратилася в белу птиченьку.

Полетела та бела птиченька

Чрез леса, поля, чрез болотушки.

Прилетела та бела птиченька

В те края, где спит ее силушка.

Перейди ко мне, сила-силушка,

Ты пронзи меня своим пламенем.

Стану я всесильной и каменной,

Стану я собой, не испугаюся…

Песня лилась и лилась, и вот уже Матрене стало казаться, что нет у нее ни истока, ни конца, а есть лишь бесконечное круговое течение. Ведьма, не прекращая петь, дала ей испить горького зелья, и тут же тело Матрены стало легким, как пух. Ей показалось, что она может легко полететь по воздуху, как та самая птиченька, о которой пела Упыриха. Голова кружилась, как в хмельном дурмане, и вскоре Матрена окончательно потеряла связь с реальностью. Ничего не было, была лишь она и легкость бытия, которую ей подарила ведьма.

А потом Матрену будто что-то ударило в грудь, и удар этот был такой мощный, что она отлетела к стене и задохнулась. Перед глазами ее все помутилось, поплыло. последнее, что она увидела – саму себя, неподвижно сидящую на лавке. Это было странно и пугающе. Матрена как будто бы видела себя со стороны, но как такое было возможно – этого она понять не могла. Видение было коротким и стремительным, и уже в следующую секунду она потеряла сознание.

***

Очнувшись, Матрена какое-то время лежала на боку, пытаясь свыкнуться с новыми ощущениями. Все тело болело, в особенности, спина. Собравшись с духом, Матрена открыла глаза. Избушку наполняли ранние зимние сумерки. Мальчиков еще не было, но скоро они должны вернуться. Встав на колени, Матрена попыталась подняться на ноги, но у нее ничего не вышло. Ноги стали такими слабыми, что отказывались ее держать. Матрена всхлипнула от бессилия, и тут дверь скрипнула, и в избушку вошли ее сыновья – веселые и румяные. Увидев ее, сидящую на полу, мальчики подбежали к ней, подхватили под руки и ловко усадили на лавку.

– Иван! Степушка! Мальчики мои любимые, спасибо вам! – воскликнула Матрена.

Мальчики удивленно посмотрели на Матрену, и Иван ответил:

– Да что ты, бабушка Упыриха! Нам не сложно помочь! Будь аккуратнее в следующий раз, не падай!

Бабушка Упыриха… Матрена больше не слышала ничего из того, что говорят сыновья, в ее голове звучали лишь эти слова – бабушка Упыриха. Бабушка. Упыриха.

Теперь бабушка Упыриха – это она сама. Она по своей воле решилась поменяться телами с ведьмой. Не навсегда – только на время, пока Упыриха не расправится с Кощеем. Вот только как прожить хоть несколько дней в этом чужом, дряхлом теле? Матрена достала из кармана припрятанное зеркальце и дрожащей рукой поднесла его к лицу. Из зеркальца на нее взглянула старуха, сгорбленная и измученная.

Матрена уставилась в стену и сидела так до тех пор, пока в избушку не вошла сама Упыриха в ее, Матренином теле. Она внимательно посмотрела на Матрену и едва заметно кивнула ей. Матрена вся затряслась от волнения. Но Упыриха ничего не сказала ей, она повернулась к мальчикам и радостно воскликнула:

– Ну и ну! Столько добычи принесли! Молодцы, сыновья! Настоящие охотники!

У Матрены все внутри перевернулось от ее слов. Оба мальчика подбежали к ведьме, крепко обняли ее. Видеть это было страшным мучением. Матрена встала с лавки и пошла, держась за стенку.

– Стойте! Это же я ваша мать! Не она! Я! Степушка! Иван! Отойдите от неё, она вам не мать, она ведьма Упыриха!

Упыриха и мальчики обернулись, лица их вытянулись.

– Мамочка, что это с бабушкой? Мне страшно! – воскликнул Степушка.

– Она сама не своя сегодня. Точно с ума сошла! – подтвердил Иван.

Упыриха подошла к Матрене, обняла за плечи и посадила ее на лавку.

– Успокойся, – тихо прошептала она, делая вид, что укрывает ее одеялом, – я понимаю, что тебе сейчас тяжело, но ты ведь сама на это решилась. Терпи.

Матрена, тяжело дыша, легла на лавку и отвернулась к стене. По морщинистым щекам потекли горячие слезы. Она слышала, как Упыриха кормит ее мальчиков похлебкой, как расспрашивает их о сегодняшней охоте. Ей стало страшно, ведь ведьма вела себя точь-в-точь, как она сама.

***

Прошел целый месяц с тех пор, как Упыриха и Матрена поменялись телами. Над Большой горой завывали ветра, метели и вьюги крутили в воздухе снега, которые потом ложились на лес толстым покрывалом. Зимние дни были короткими, а ночи – бесконечно длинными. Матрена плохо спала, поэтому время превратилось для неё в пытку. Казалось, она уже целую вечность такая – старая и дряхлая. И если Упыриха ходила довольная и радостная в теле молодой женщины, улыбалась и смеялась, то Матрена с каждым днем все больше чахла в старом, немощном теле. С самого утра и до поздней ночи ее мучили сильные боли, конечности немели и не слушались, даже голова, и та порой не поднималась от соломенной подушки.

– Сколько это будет продолжаться? Когда ты уже расквитаешься с Кощеем? – тяжело дыша, спрашивала Матрена.

– Так он еще не являлся сюда! Потерпи, Матрена, вот явится, тогда и получит от меня по заслугам. Я за все с него спрошу, будь спокойна! – отвечала Упыриха.

Матрена вздыхала и уходила в свой угол. Мальчики относились к ней уважительно, подносили чашку с кашей или похлебкой, помогали дойти до отхожего места. Больше она не пугала их, не называла себя их матерью. Ей очень хотелось обнять сыновей, прижать к груди и поцеловать их темные макушки, но они уворачивались от ласк. Бабушку Упыриху они уважали, но ее внезапная любовь и доброта их пугала и отталкивала.

Когда снег сошел, и в лес у Большой горы пришла весна, к Матрене, наконец, пришел Яков Афанасьич. Она сидела на крыльце в одиночестве и, увидев его, всполошилась.

– Пришёл наконец-то? – хриплым, взволнованным голосом проговорила она.

Мужчина посмотрел на нее и брезгливо скривил губы.

– Опять ты, старая карга! Не лезь ко мне! Лучше скажи, где Матрена?

– Ах ты!..

Старческое тело затряслось от ярости, Матрена задохнулась от ненависти. Но, в то же время, она понимала, что вновь бессильна перед Кощеем. Дряблые мышцы ее не слушаются, она едва стоит на ногах от слабости. Поэтому она судорожно выдохнула, стараясь успокоиться. Кощей не узнал ее в теле старухи, значит, все идёт так, как обещала Упыриха.

– Матрена на озере, – медленно проговорила она, прищурив глаза.

Вместо благодарности Кощей сплюнул в сторону, развернулся и пошёл к озеру. Матрена, дрожа от волнения, с трудом поднялась с крыльца и заковыляла следом за ним. Она не могла пропустить этот момент – Упыриха обещала отомстить за нее, уничтожить Кощея при первой же встрече. После этого Матрена, наконец-то, вернётся в свое тело и отныне и навсегда будет свободна. Так они сговорились с ведьмой. Матрена не предполагала, что все это растянется так надолго.

На слабых ногах Матрена ковыляла по лесу, опираясь на корягу, которую подобрала на лесной тропе. Она задыхалась от быстрой ходьбы и то и дело останавливалась, чтобы немного перевести дух. В лесу было шумно, как всегда бывает по весне: птицы без конца перекликались, щебетали на все голоса. Матрене оставалось дойти до озера совсем немного, но она вдруг упала на землю и больше не смогла подняться. В вершинах деревьев переливались на все лады радостные птичьи трели,а на земле дряхлая старуха горько рыдала от отчаяния, от бессилия царапая длинными желтыми ногтями влажную, напитанную дождями, землю.

Передохнув и успокоившись, Матрена кое-как поднялась и вновь пошла вперед. Вскоре между деревьями замелькали, засеребрились воды озера. Матрена упала на колени и дрожащими руками убрала с лица растрепавшиеся седые пряди. Сощурив подслеповатые глаза, она увидела на берегу Упыриху и Кощея. Они стояли друг против друга.

– Ну же, Упыриха! Губи его скорее! Губи моего мучителя, как обещала! – прошептала Матрена.

Но Упыриха, казалось, вовсе не спешила вершить обещанную расправу. Она смотрела на Кощея и взгляд ее был полон… любви. Матрена, обезумев от увиденного, протерла глаза, и снова, щурясь взглянула на ведьму. Упыриха в облике Матрены взяла Кощея за руку и поцеловала ее. Матрена дернулась, намереваясь подняться, но голос мужчины остановил ее.

– Матрена! Матренушка! – низким басом проговорил он, – вот ты и покорилась мне! Долго же я этого дожидался.

У Матрены закололо в груди. Покорилась? Да никогда она ему не покорится! Лучше уж умрет! Но, между тем, это она стояла сейчас перед Кощеем и заглядывала ему в глаза с преданностью и любовью. Никто, кроме них с Упырихой, не знал, что, на самом деле, в теле молодой, красивой женщины прячется старая ведьма.

Это было невыносимо. Матрена застонала, но стон ее подхватил и развеял в воздухе легкий весенний ветер. Она хотела закричать, но грудь сдавило так, что она не могла даже вздохнуть.

– Теперь-то, когда ты покорилась мне, ты станешь моей женой, – проговорил Кощей.

– Нет! – беззвучно закричала Матрена из кустов, широко разевая беззубый рот.

– Я твоя жена, Яков. Отныне и навек, – с нежностью произнесла Упыриха.

Она обвила шею мужчины руками, прильнула губами к его ненавистному лицу. Откуда в злобной и угрюмой старухе эта нежность? Матрена уронила седую голову на землю и зарыдала. Она не могла смотреть на то, что будет дальше. Кощей с Упырихой слились в страстных объятиях, а Матрена задохнулась от обиды и ненависти. Она сейчас как будто снова оказалась в собственном теле, прижатом к земле тяжелым телом ненавистного Кощея…

«Нет, нет, нет, нельзя этого допустить!» – мысли метались в ее голове раненынми птицами.

Вот только ее тело больше ей не принадлежало, оно принадлежало Упырихе. Матрена поняла, что ведьма обманула ее.

***

Упыриха вернулась в избушку только под утро. Черная коса была распущена, волосы свисали волнистыми прядями до талии. Щеки ее раскраснелись, глаза блестели. Матрена наблюдала за ней сквозь приоткрытые веки, лежа на своей лавке в углу. Упыриха проверила, спят ли мальчики и только после этого подошла к Матрене.

– Почему же ты не погубила его? – хрипло спросила Матрена, не глядя на Упыриху.

Она не могла видеть свое собственное, такое румяное и счастливое, лицо. Это была уже не она, она теперь – дряхлая, выжившая из ума, старуха. Упыриха же, молодая и счастливая, смотрела на нее и молчала.

– Почему? – снова спросила Матрена, ее хриплый голос прозвучал громче и настойчивее.

Счастливая улыбка сошла с лица Упырихи. Она нахмурилась и проговорила:

– Я не смогу погубить его, Матрена. Я солгала тебе.

Ни один мускул не дрогнул на старом, морщинистом лице Матрены. Она не боялась услышать правду. Ведь она и так ее уже знала…

Глава 15

– Молчишь? Ненавидишь меня? – тихо спросила Упыриха.

Матрена даже не шевельнулась, так и лежала на лавке, уткнувшись сморщенным лицом в стену. Ее жизнь была кончена, она больше не могла бороться ни с Кощеем, ни с ведьмой, у которой сейчас было все – и сила, и Матренина молодость. У нее же самой не осталось ничего, совсем скоро дряхлое тело, в которое ее заточили обманом , испустит последний вздох, и она умрет. Возможно, это случится уже сегодня или завтра – ей было все равно.

Упыриха взяла гребень и принялась расчесывать длинные черные волосы. Движения ее были спокойные и размеренные. Расчесавшись, она заплела косу и вновь повернулась к Матрене.

–Что ж, ненависть твоя мне понятна. Я поступила подло, обманула тебя. Но как женщина, ты должна меня понять. Ты ведь тоже крепко любила, Матрена…

Упыриха помолчала, теребя в руках темный платок, а потом повернулась к окну, из которого в избушку лился первый утренний свет – бледный, синевато-оранжевый. Ведьма заговорила, и голос ее в тишине спящей избушки зазвучал тихо и проникновенно. Каждое слово, вылетавшее из ее уст, было наполнено сильным, искренним чувством.

– Помнишь, я рассказывала тебе свою историю? Я рассказала тебе тогда не все. Далеко не все! Когда мамке твоей было шестнадцать лет, я, прожившая долгие годы в одиночестве, вновь встретила Якова. Теперь мне не стыдно признаться, что я была влюблена в него с тех самых времен, как он спас меня, вывел тайно из деревни. Так вот, спустя много лет, он вновь пришел ко мне просить помощи – хотел, чтобы я начитала на него заговор для привлечения богатства. И я заговорила его, но попросила кое-что взамен. В то время он был еще не женат, взгляд его был темен и полон страсти, и я совсем потеряла голову от любви, повисла у него на шее, как молоденькая дурочка, упросила его остаться со мной.

И он остался, и поначалу даже любил меня. По-крайней мере, так мне хотелось думать. Какое-то время он жил со мной в лесу, в этой самой избушке. Но вскоре я почувствовала, что его страсть ко мне остыла, он стал сторониться меня. Я старалась угодить ему, ластилась и так, и эдак – все было без толку. Якова будто подменили, он переменился ко мне, стал холоден и безразличен. А потом случилось ужасное – то, после чего все полетело кувырком. Бывают в жизни такие моменты, которые режут ее пополам, делят ее на «до» и «после». Вот и с нами это произошло.

Как-то, вернувшись из леса, я увидела, что Марфа лежит на полу. Я испугалась, подбежала к ней. Лицо ее было залито слезами, платье на груди распахнулось. Я не сразу поняла, что случилось, но потом Марфа закричала, что Яков ее снасильничал. От ее слов я пришла в бешенство, перевернула все в избушке вверх дном. Я рвала и метала, не зная, на кого больше зла – на Якова за измену или на дочь за предательство.

– А нечего перед ним было разгуливать с распущенной косой! – как ненормальная, заорала я.

Схватив Марфу за волосы, я принялась таскать ее по полу из стороны в сторону. Я била ее по голове, пинала ногами. Как не убила – не знаю! Яков после содеянного не появлялся с неделю у Большой горы. А потом пришел, и я, как в ни в чем не бывало, бросилась ему на шею и принялась целовать заросшие щетиной щеки. Влюбленная женщина – самая большая дура! Но, как я ни старалась, Яков больше не смотрел на меня, его взгляд был устремлен на Марфу. Я сжала зубы и сделала вид, что ничего не замечаю, думала, что он наиграется и образумится, но чем больше времени проходило, тем становилось хуже. Яков будто обезумел от страсти, он даже не пытался ее скрыть от меня.

Марфа мучилась, не знала, куда скрыться от его любви. Я же с ума сходила от жгучей ревности, била дочь, ненавидела ее. Тогда-то мне в голову и пришла мысль поменяться с Марфой телами. Она, конечно, не согласилась, испугалась, заартачилась. Я еще пуще рассвирепела и заперла ее в избушке. Той же ночью она сбежала…

Яков тоже бросил меня, молча ушел из леса, а потом я узнала, что он женился на вдове Анне, взял ее с тремя детьми. От ярости я рвала и метала! Я хотела уничтожить его, но не могла, погибель Якова была запрятана мной же. И я смирилась. От одиночества и злобы, разрушающей меня изнутри, я быстро состарилась и уже было приготовилась умирать, как к моей избушке вдруг пришла ты…

Я сразу узнала тебя, Матрена. Эти черные косы тебе достались от твоей мамки, а темный, пронзительный взгляд – от отца. Сначала я возненавидела тебя, но, узнав, что с тобою случилось, пожалела. Ты была полна ненависти к свекру, и уже тогда я поняла, что ты, рано или поздно, согласишься поменяться со мной плотью ради своего спасения… Все, что я делала, было лишь для того, чтобы подвести, подготовить тебя к этому. Ты мне, конечно, сильно помешала, когда сбежала за своим Тихоном, но я и это переждала, перетерпела, так как знала, что Яков от тебя не отступится.

И вот мой план осуществился. Я теперь Матрена, а ты старуха Упыриха. Сегодня, спустя много десятков лет, я вновь увидела Якова и, наконец-то, окунулась в его объятия. Впервые в жизни я поняла, что такое бабское счастье, ведь я ощутила всю силу его искренней любви. Он нарек меня своею женою. Неважно, что он думал в тот момент, что рядом с ним – ты… Ведь отныне и навсегда твое тело принадлежит мне. А значит, и женою его быть мне!

Упыриха замолчала. Лицо ее, освещенное солнечными лучами, сияло от счастья. Матрена хмуро смотрела на нее, кулаки ее то сжимались, то разжимались, душу переполняла ярость. Но к чему сейчас она? У нее нет сил даже подняться с лавки! Ведьма обманула ее – сначала передала в ее тело всю свою силу, а потом перешла в него сама. Она с самого начала не собиралась ей помогать, а Матрена все время верила ей, так верила, что добровольно отдала ей свое тело… Теперь уже ничего не исправишь! Горькие слезы покатились из глаз Матрены, закапали на лавку.

– Подлая Кощеева жена… – всхлипнула она.

– Поплачь, Матрена, – проговорила Упыриха, – Поплачь и смирись.

Дряхлое тело Матрены затряслось в беззвучных рыданиях. Ей хотелось кричать, но даже кричать она не могла.

Вскоре в противоположном углу избушки, просыпаясь, заворочались мальчики. Упыриха потрепала Матрену по сгорбленному плечу.

– О сыновьях не переживай. Я об них позабочусь. Выращу, как своих родных.

– Ведьма проклятая! Подлая Кощеева жена! Чтоб ты провалилась! Да не одна, а со своим ненормальным муженьком! – прошептала Матрена.

Ей хотелось встать, наброситься на Упыриху, рвать и кусать ее, трепать до тех пор, пока та не испустит последний вздох. Пускай это будет ее последняя схватка, все равно ее жизнь кончена!

Матрена встала, опираясь руками о лавку, замычала, страшно выпучив глаза, и повалилась на Упыриху. Та взяла ее в охапку и уложила обратно на лавку.

– Не трать последние силы. Все равно ты уже никак не сможешь мне помешать!

– Будь ты проклята, Кощеева жена! – выплюнула в лицо ведьме Матрена.

Упыриха вытерла лицо краем фартука, усмехнулась и повернулась к мальчикам.

– Степушка, Иван, вижу, вы проснулись! Сейчас сварю вам яичек на завтрак!

Мальчики встали, умылись водой из ведра и сели за стол. Пока Упыриха хлопотала у печи, они смотрели на Матрену.

– Мам, а почему бабушка плачет? У нее что-то болит? – спросил Степушка.

Женщина медленно повернулась к нему, потом бросила беглый взгляд в угол, где лежала Матрена, и ответила:

– Бабушка Упыриха просто расстроилась.

– Почему? Что случилось? – нахмурившись, спросил Иван.

– Мы с вами на днях возвращаемся в деревню, вот ей и грустно от этого.

– Что? В деревню? Мам, ты не шутишь? – радостно закричал Иван.

– Мамочка, это правда? – тут же взволнованно воскликнул Степушка.

Мальчики разволновались, запрыгали на лавке, засуетились. А Матрена, как услышала это, вся обмерла, похолодела от страха. Подлая ведьма не только ее тело отняла, но и детей хочет отнять!

– Степушка! Иван! – взмолилась она, – Не слушайте ее, не верьте! Мы с ней телами поменялись! Это я ваша мама, я! Не оставляйте меня, прошу!

Мальчики с жалостью смотрели на Матрену, оба были уверены в том, что старая Упыриха потеряла рассудок.

– Мы будем навещать тебя, бабушка Упыриха! Не реви! – серьезно сказал Иван.

– Да-да, будем приходить к тебе часто-часто! – тонким голоском поддержал брата Степушка.

Матрена без сил опустила голову на лавку, устало закрыла глаза, но из них еще долго текли крупные, прозрачные слезы…

***

В лесу было совсем темно, летняя ночь уже вступила в свои права, затуманила озеро, накрыла влажной, росистой поволокой кусты и деревья. Темные облака спокойно и плавно плыли по небу. Матрена проснулась среди ночи, открыла глаза и поняла, что она осталась одна. Ведьма ушла с ее сыновьями, сбежала, как подлая воровка, посреди ночи.

Избушка у Большой горы опустела. А Матрена так крепко спала, что не слышала, как они собирались и уходили. Даже прощального скрипа двери она не услышала сквозь сон. Наверняка, Упыриха специально опоила ее сонной травой, чтобы она не мешала им, не плакала, не выкрикивала в спину ведьме озлобленные проклятья. Матрена с трудом поднялась с лавки, но тело ее уже так ослабло, что она не могла и шагу ступить – повалилась обратно. От страха к горлу подкатила тошнота.

Бессилие, одиночество, дикий ужас – эти чувства стали Матрениной пыткой. Старое тело было ее клеткой, и клеткой была эта ветхая избушка. Когда-то она думала, что нашла здесь спасение, но все оказалось с точностью наоборот – эти места и их хозяйка погубили ее. Матрена зажмурилась, завыла во весь голос, закричала, запричитала. Ее все равно никто не услышал. Она осталась в лесу совершенно одна, дряхлая, никому не нужная старуха. Ее оставили здесь умирать. Что ж… Что ей еще остается?

Наплакавшись досыта, Матрена закрыла глаза и сложила руки на груди. Она больше не реагировала на то, что происходит вокруг, ничего не видела и не слышала. Она терпеливо ждала своего конца. Ночи сменяли дни, а дни сменяли ночи, но ничего не менялось больше в лесу у Большой горы. Лишь смерть подступала все ближе и ближе к низкой, покосившейся от времени, избушке…

***

Десять лет спустя

Зимний лес у Большой горы спал крепким сном, ветхую избушку, что ютилась рядом с ней много десятков лет, замело доверху. Она почти вся сгнила, но покосившаяся крыша еще держалась, несмотря на то, что ее век давным-давно закончился. Избушка пустовала, в ней давно никто не жил.

Неподалеку от нее стоял большой, добротный дом. Было видно, что его строил опытный мастер – со знанием и любовью. На крылечке, укутавшись в теплое одеяло, сидела старуха. Прикрыв глаза, она подставила бледное морщинистое лицо навстречу мягким хлопьям снега, падающим с неба. Снежинки ложились на впалые щеки и короткие седые ресницы, старуха жмурилась, улыбалась счастливой улыбкой. Лицо ее в эти мгновения озарялось едва заметным полупрозрачным светом.

– Не озябла, Матренушка? – ласково спросил старуху вышедший из избы мужчина.

– Не озябла, Тишенька! Не волнуйся за меня! Хочу подольше сегодня посидеть, глянь, день-то какой хороший!

Мужчина сел рядом и обнял старуху за плечи.

– Я тебе сварил твою любимую похлебку из сушеных грибов, – сказал он и поцеловал морщинистую щеку.

– А я уж отсюда чую запах! Ты опять меня балуешь, Тишенька! – с доброй улыбкой ответила старуха.

– Балую и буду баловать всегда. И любить тоже буду всегда. Ты – вся моя жизнь.

Эти слова прозвучали так искренне, что темные глаза старухи вмиг наполнились слезами.

– И я люблю тебя, Тиша. Да что говорить, ты и сам знаешь…

Они еще какое-то время сидели молча, держась за руки, подставляя лица пушистому снегу. А потом Тихон помог Матрене подняться на ноги и повел ее в дом, бережно поддерживая старое, слабое, легкое, словно перышко, тело…

***

Десять лет назад, когда Матрена пришла из леса под руку с Яковом Афанасьичем, Тихон был готов убить их обоих. Но вскоре понял, что здесь что-то не так, слишком холоден и странен был взгляд жены. Будто что-то в ней изменилось, будто это вовсе и не она вернулась в деревню.

Тогда он отправился в лес и нашел в избушке у Большой горы слабую и умирающую ведьму Упыриху. Но и с ней творилось что-то странное: она плакала и звала его “Тишенькой”. Заглянув старухе в глаза, Тихон все понял, он разглядел, учуял в дряхлом теле свою возлюбленную. А потом Матрена дрожащим голосом рассказала ему все, что с ней приключилось.

От услышанного Тихон пришел в такую ярость, что принялся крушить все вокруг.

– Я прямо сейчас пойду в деревню и прикончу их обоих! Нелюди! Черти! – закричал он.

Сжав кулаки, Тихон метнулся к двери.

– Тиша! Опомнись! Не ходи! Один ты их не одолеешь! – заплакала Матрена.

Она с трудом встала с лавки, доковыляла до возлюбленного и схватила его за руку.

– Не ходи, Тиша! – взмолилась Матрена. – Останься, прошу тебя. Кощей меня больше не тронет. И Упыриха сюда тоже не сунется. Когда-нибудь им воздастся за все. А ты… Просто побудь со мной.

Тихон взглянул в испуганные глаза и внезапно присмирел, опустил руки. Перед ним стояла старая, некрасивая, измученная жизнью, женщина. Это была уже не та Матрена, в которую он был безумно влюблен. Его Матрена теперь была заточена в тело старухи, будто в темницу. Но Тихон продолжал любить жену, даже не видя ее истинного лица. Он послушался, усмирил свою ярость и остался в лесу.

Тихон окружил Матрену заботой и любовью, выстроил для нее новый дом. Матрена страшно тосковала по детям, но, благодаря Тихону, она смогла научиться радоваться каждому новому дню и не поддаваться смерти. Тихон вдохнул в нее новую жизнь, пусть не ту, о которой они оба мечтали, но по-своему счастливую. Они оба научились видеть и ценить то счастье, которое им досталось.

***

Зло не всегда бывает наказано, и с этим ничего не поделать, такова жизнь. Но хорошо, если зло не всесильно, если оно не может уничтожить любовь.

Потому что любовь все прощает. Она преодолевает препятствия, переживает разлуку, сопротивляется врагам, не тонет в воде и не сгорает в яростном пламени. Любовь не боится зла и зависти, делает человека сильным и благородным. Тот, кто любит, смотрит прямо в душу любимого. В этом случае тело становится лишь незримой оболочкой.

Тихон и Матрена, пройдя множество испытаний, не победили зло, но все же не сдались, научились быть по-своему счастливыми. Потому что у них осталось главное – их взаимное чувство друг к другу.

Эпилог

Зимний вечер был суров и морозен, но деревня не спала. Люди – и стар, и млад, – повыходили на улицу и что-то бурно обсуждали между собой. Мужики ходили взад и вперед, держа в руках горящие факелы, бабы сбивались в кучки, грели дыханием озябшие руки и тихонько перешептывались.

– Ох, парень! Такой молодой! Зачем, спрашивается, пошел в Северный лес? Лесов что ли у нас мало? Оттуда-то редко кто живым возвращается! Владения Карачуна! Замерзнет насмерть он там! Как пить дать замерзнет!

– Уже давно, наверное, околел! В такой-то мороз недолго околеть!

– Ох-ох-ох! Твоя правда, Ксения! Третий день ищут, не могут найти!

– А кто пропал-то?

– Ты чего, Ираида, не знаешь? Степушка пропал! Якова Афанасьича-то видала? Так вот, сынок его!

– А чего это он в лес-то ушел? Такая у них семья хорошая! Яков – мужик деловитый, а Матрена, жена его, красавица писаная, приветливая такая. Иные бабы после тридцати уже старухи, а эта будто все молодеет! Чего сынку-то ихнему не хватало?

– С отцом, говорят, повздорил. Яков ему невесту выбрал, дочку мельника, а Степушка ни в какую. Говорит, не буду жениться, и все тут!

– Ох, избаловали они сыновей! Мало ремнем в детстве пороли! Один уехал бог весть куда скитаться по чужим сторонам, второй по лесам от родителей бегает! Стыдоба!

– А я слыхала, будто Степушка к ведьме Упырихе шел, да стороны перепутал.

– Да что ты! Какая еще ведьма Упыриха? Она давно померла!

– Не померла она! Жива! Живет в избушке у Большой горы! Вот те, Ксения, крест!

– Не мели-ка ерунду! Померла-померла! Лет десять уж, как померла!

– Ну да и черт с ней, с этой ведьмой! Лишь бы парень живым нашелся!

Бабы судачили, мужчины тревожно расхаживали по округе еще несколько последующих дней, а потом Степушка нашелся – вышел сам из Северного леса. Да не один вышел, а с какой-то девицей. Девица та красоты была неописуемой – белолицая, голубоглазая, и разодета, что царевна, в белоснежные меха. Привел Степушка ее за руку домой и сказал родителям:

– Здравствуйте отец и мать! Простите, что заставил вас переживать. Я вернулся не один. Мою гостью зовут Лесана. Она меня от верной смерти спасла в Северном лесу – напоила, накормила да к дому вывела. Я теперь хочу жениться на ней.

Кощей и Упыриха бросились обнимать сына, а потом ведьма произнесла:

– Проходи, Лесана. Будешь дорогой гостьей. А про свадьбу мы позже поговорим, – ласково сказала она, убирая за спину тяжелую черную косу.

Степушка взял Лесану за руку и повел следом за собой в горницу.

Упыриха сразу заметила зорким, ревнивым глазом, как засветилось лицо Кощея, когда Лесана прошла мимо него. И это ей не понравилось.

– Женишься, говоришь? – прошептала она себе под нос, – Ну-ну! Как женишься, так и овдовеешь! Не больно нужна мне в доме соперница!

Упыриха обернулась и зло взглянула в спину новоиспеченной невестки, и ее вдруг с ног до головы пронзило лютым холодом.

– Двери, что ли, за собой не прикрыли? – недовольно проговорила ведьма.

Она даже не догадывалась, что Степушка привел к ним в дом вовсе не обычную девушку, а дочь самого Карачуна, хозяина Северного леса.

Но то, что было дальше – это уже совсем другая история…

конец

Оглавление

Глава 1 Глава 2 Глава 3 Глава 4 Глава 5 Глава 6 Глава 7 Глава 8 Глава 9 Глава 10 Глава 11 Глава 12 Глава 13 Глава 14 Глава 15 Эпилог