Российская империя и польский вопрос накануне и в годы Первой мировой войны (fb2)

- Российская империя и польский вопрос накануне и в годы Первой мировой войны 948K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Виктор Александрович Зубачевский

Виктор Александрович Зубачевский
Российская империя и польский вопрос накануне и в годы Первой мировой войны

* * *

© Зубачевский В. А., 2024

© Политическая энциклопедия, 2024

Введение

Тема Первой мировой войны, заслоненная революциями 1917 г. и Гражданской войной, до сих пор не получила должного отражения в российской исторической науке и общественном сознании. Однако неслучайно войну назвали «пролог ХХ века». Ее итоги определили геополитическую конфигурацию Европы, способствовали обострению отношений на континенте и началу Второй мировой войны.

По мнению британского историка Э. Хобсбаума, «историю „короткого двадцатого века“ нельзя понять без русской революции, ее прямых и косвенных последствий»^[1]. Революцию же породила мировая война. Отдельные историки утверждают, что не будь войны, Россия могла превратиться в либерально-капиталистическое индустриальное государство. Однако царский режим после революции 1905–1907 гг. оказался к 1914 г. перед лицом нового недовольства. Патриотизм и энтузиазм в начале войны разрядили политическую ситуацию, но в 1916 г. проблемы казались непреодолимыми: Февральская революция не стала неожиданной для общества. По мнению автора настоящего исследования, существовала геополитическая преемственность в политике России в Центрально-Восточной Европе (ЦВЕ) как до, так и после 1917 г., хотя с серьезными коррективами – в силу смены строя, режима правления, идеологии^[2].

Советские историки рассматривали Первую мировую войну как катализатор революции, но в наши дни ученые обратились к изучению вопроса о том, насколько война изменила облик общества, стереотипы поведения, социальные институты, государственные структуры и внешнюю политику. Мнения ученых различны. Так, американский историк Дж. Морроу в книге «Великая война с позиции имперской истории» реабилитирует теорию империализма, подвергая сомнению тезис о том, что победа Германии в мировой войне была бы не столь губительна для человечества, нежели ее поражение, вызвавшее к жизни гитлеровский реваншизм^[3].

Геополитическая преемственность в ЦВЕ была характерна и для политики Германии, поэтому Первая мировая война предстает как начало «заката Европы», что констатировал в 1918 г. О. Шпенглер. Философ датировал возникновение замысла написания книги 1911 г., временем марокканского кризиса в отношениях Германии и Франции и захвата Италией Триполи. После этих событий взору ученого мировая война предстала как неизбежность, а с ее началом Шпенглер пришел к выводу, что война – симптом начинающейся агонии западной культуры. Русский перевод названия книги Шпенглера звучит как «Закат Запада» («Der Untergang des Abendlandes»), что близко к тавтологии, а «Закат Европы» отвечает нормам русского языка. Отметим, что «абендланд» (das Abendland) – «вечерние земли» – означает Западную Европу в противоположность «моргенланд» (das Morgenland) – «утренние земли»: Восточная Европа и Ближний Восток^[4]. Причину «падения» Европы Шпенглер усмотрел не в мировой войне, а в том, что западная культура вступила в стадию империализма и диктатур.

Название «Центрально-Восточная Европа» распространялось в средние века на Польско-литовское государство, Чехию и Венгрию. Литва, в отличие от Латвии и Эстонии, геополитически входит в ЦВЕ, что подтверждает история европейских международных отношений. В ходе третьего раздела Речи Посполитой (Rzeczpospolita) к России отошли литовские земли, кроме вошедшего в состав Пруссии Занеманья (левобережья), присоединенного к России в 1815 г. ЦВЕ включила поделенные согласно решениям Венского конгресса между Россией, Австрией, Пруссией земли Польши, Словакии, Украины, Белоруссии и Литвы. Этноконфессиональная чересполосица ЦВЕ, сложность возникновения стабильных национальных государств определили ее промежуточное положение.

Государственные границы континентальных империй отражали систему пространственно-силовых отношений между державами и закрепляли сложившийся между ними баланс сил. Революции 1917 г. и Брестский мир усилили национально-освободительные движения на территории бывшей Российской империи. Осенью 1918 г. в условиях распада Австро-Венгрии и революции в Германии в ЦВЕ возникли суверенные государства: Австрия, Венгрия, Польша, Чехословакия, Литва. Решения Парижской мирной конференции превратили эти страны в разъединившую Германию и Россию буферную зону.

Видение современной конфигурации ЦВЕ остается предметом дискуссии в российской и зарубежной историографии. Ученый-славист Э. Г. Задорожнюк считает «Восточной Европой» бывшие республики СССР, «Центральной Европой» – «пояс государств между Балтикой и Адриатикой» (бывшие социалистические страны)^[5]. В. В. Носков видит в термине «Центрально-Восточная Европа» идеологическую конструкцию, оставшуюся со времен холодной войны, и попытку возродить миф о величии Речи Посполитой^[6]. В настоящем исследовании мы используем аббревиатуру ЦВЕ в утилитарных целях, но точнее словосочетание «восточная часть Центральной Европы». Ментальные карты ЦВЕ остаются предметом дискуссии в Польше, на Украине и в Балтии.

Возникшая в конце ХХ – начале ХХI в. система геополитических координат напоминает Версальскую систему (или, по мнению ряда ученых, Вестфальскую), что объясняет интерес к ней Российской Федерации. Исторический опыт политики Российской империи по защите ее западных рубежей в начале ХХ в. актуален для современной России и нуждается в дальнейшем исследовании. Спорные эпизоды политики европейских держав идеологизируются зарубежными и российскими историками и политиками.

Цель настоящей работы – анализ политики Российской империи по защите ее государственных интересов на западных рубежах. Для ее достижения автор выделил следующие научные задачи. Во-первых, выявить роль структур Российской империи в польском вопросе. Во-вторых, определить значение польского вопроса для общественно-политического дискурса ХХ-XXI вв. в России, странах ближнего и дальнего зарубежья. Хронологические рамки книги: непосредственная подготовка великих держав к войне и политика Российской империи в польском вопросе в годы мировой войны. Даты приведены по старому стилю, но иногда в скобках указан новый стиль.

На основе реализации принципа междисциплинарности определены научный терминологический статус и структура, а также раскрыто содержание понятия «польский вопрос». Польский вопрос рассматривается как многосложная геополитическая проблема, связанная со стремлением польского народа к независимости и территориальной целостности и проявившаяся на международном, национальном и межнациональном уровнях.

Польский вопрос являлся проблемой, затрагивавшей не только судьбу польского народа и его государственности, а также непосредственно влиявшей на европейскую систему международных отношений, историю крупных и относительно небольших народов-соседей, их государств. Не удивительно, что к настоящему моменту в историографии накоплен внушительный опыт его изучения, а у дипломатов распространены анекдоты, показывающие раздутость этой проблемы. Злободневность и политическая деликатность польского вопроса во многом обусловили спекуляции на его почве, привели к смещению фокуса его рассмотрения с профессионального изучения историками и политологами к публицистической интерпретации и передергиванию фактов в угоду личным и корпоративным интересам. Несколько последних десятилетий одной из актуальных задач исторической науки называется унификация или, по крайней мере, максимально точное описание тех терминов, которые исследователи используют в своих нарративах.

Польский вопрос в исторической науке выступает как медиатор в процессе профессионально-научной коммуникации, предупреждает недоразумения и споры между представителями разных школ и направлений. Тем не менее, отчасти из-за характерной тенденциозности изучения, отчасти из-за действительной своей сложности и многогранности, суть польского вопроса остается слабо понимаемой. Рельефно это проявляется в хаотичном употреблении самого понятия и отсутствии его дефиниции в специализированных словарях. До сегодняшнего дня определенный скепсис связывается вообще с правомерностью и обоснованностью употребления понятия «польский вопрос» в нарративах профессиональных историков, при этом основной акцент делается на его абстрактности. Другая традиция, подчеркивая условность применения понятия, при его употреблении обязательно использует кавычки. Но и в случае употребления понятия без кавычек, как правило, нет четкого осознания тех явлений, которые оно раскрывает. Такое положение удивительно, тем более практически каждый исследователь, пытающийся разобраться в польском вопросе, отмечает его актуальность, сложность, противоречивость и уникальность^[7].

В историографии уже накоплен определенный концептуальный опыт рассмотрения польского вопроса. Исследователи фиксируют его дуализм. Например, историк Л. Е. Горизонтов отмечает, что «разделы Речи Посполитой и наполеоновские войны перевели российско-польские противоречия из разряда внешнеполитических в плоскость внутриполитических проблем Империи»^[8]. В результате, унифицируя контексты употребления, в качестве дефиниции польского вопроса предлагаем следующее. Польский вопрос – это многосложная геополитическая проблема, связанная со стремлением польского народа к восстановлению независимости и территориальной целостности в условиях ее частичной или полной ликвидации, проявившаяся на международном, национальном и межнациональном уровнях в последней трети ХVIII – середине ХХ в.^[9]

Глава I. Степень изученности проблемы

Автор характеризует историографию России, Германии и Польши как стран, заинтересованных в изучении проблем ЦВЕ.

Советская и российская историография. Изучаемая проблема находится на стыке отечественной и зарубежной истории; книги и статьи посвящены двусторонним и международным отношениям, отдельным историческим событиям и территориальным сюжетам. Советские публикации 1920-х гг. о внешней политике Российской империи носили спорный характер. А. М. Зайончковский пришел к выводу, что Россия шла в кильватере внешней политики Англии и Франции, а в вопросах защиты западных рубежей ее политика носила «отпечаток авантюры»^[10]. Однако направленность исторических работ в 1920-е гг. определяла школа М. Н. Покровского: историк выдвинул идею разрыва истории Российской империи и СССР, объявив главным виновником начала мировой войны царизм^[11]. Взгляды Покровского подверг критике Е. В. Тарле, обелявший политику держав Антанты, включая Россию, в вопросе развязывания войны^[12].

В 1930-1940-е гг. историки ориентировались на указания И. В. Сталина. 16 мая 1934 г. ЦК ВКП(б) и СНК СССР приняли постановление о преподавании гражданской истории в школах. Идея разрыва традиций царской России и СССР заменялась идеей преемственности, которую отстаивал Тарле. Новые взгляды Сталина вернули историков к изучению царской внешней политики. Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) в письме членам Политбюро от 19 июля 1934 г., напечатанном в журнале «Большевик» в мае 1941 г., предложил запретить публикацию статьи Ф. Энгельса «Внешняя политика русского царизма» (Энгельс писал о ее реакционности)^[13]. В 1930-е гг. шел разгром «антимарксистской школы» Покровского и формировалась имперская идеология. Однако внешнюю политику России перед мировой войной историки не выделяли^[14].

В 1950-е гг. вопрос о политике России в регионе рассматривался в контексте международных отношений, обусловленных стереотипами холодной войны. Но с конца 1950-х гг. в СССР и за рубежом стали публиковать архивные материалы, что позволило объективнее анализировать международные отношения начала XX в. Объем второго издания второго тома «Истории дипломатии» по сравнению с изданием 1945 г. вырос почти вдвое. В. М. Хвостов осветил характер внешней политики России, дал широкие обобщения. В третьем томе «Истории дипломатии» академик написал главу о дипломатической борьбе в ходе мировой войны^[15]. Значение для настоящей книги имеют выпущенные Институтом славяноведения и балканистики АН СССР коллективные труды и сборники статей. В 1970-е гг. о политике России в годы Первой мировой войны писали в коллективных работах и монографиях военные историки^[16]. Война закончилась для России Брест-Литовским мирным договором. А. О. Чубарьян отметил, что Россия не потерпела военного поражения, а вышла из войны, сберегая солдатские жизни^[17].

Новые условия для изучения Первой мировой войны возникли после окончания холодной войны и изменения геополитической ситуации в Европе. Особенностью российских публикаций 1990-х – начала 2000-х гг. стали отказ от идеологических стереотипов; охват более широкого диапазона факторов, влиявших на формирование внешней политики России; анализ действий российской дипломатии в контексте европейской политики; расширение методологических рамок исследований. Это объясняется потребностью изучения опыта прошлого в свете задач настоящего. На основе анализа источников и критического осмысления научной литературы предпринимаются попытки представить варианты развития российского общества.

Сегодня историки все чаще обращаются к роли геополитических факторов в истории России. Для понимания политики России в ЦВЕ интересна монография П. В. Стегния о разделах Польши. Ученый отметил, что польский вопрос во многом определил сущность имперской составляющей внешней политики России. Геополитическая подоплека разделов, по его мнению, укладывается в методологию «реалистической школы» Х. И. Моргентау. По словам Стегния, Польша стала заложником и «частным случаем» крупномасштабной геополитической игры. Основной задачей России было обеспечение защитимого западного фланга, где в качестве вероятных противников выступали Пруссия и Австрия, а не Польша. Стегний отметил, что Екатерина II понимала важность сохранения урезанной Польши в качестве буфера между Россией, Австрией и Пруссией, но под давлением германских государств пошла на ее окончательный раздел^[18]. Фатальный шаг в приобретении этнически польских земель совершил Александр I.

Роль геополитических факторов в политике России раскрывает сборник статей ИРИ РАН. Обращает на себя внимание статья А. В. Игнатьева «В плену геополитической схемы. О книге Дж. П. Ле Донна „Российская империя и мир, 1700–1917. Геополитика экспансионизма и сдерживания“»: в ней автор доказывает несостоятельность аргументов об извечном экспансионизме и агрессивности России^[19]. В ряде книг трактуется роль в политике России прилегающих к ее западным рубежам земель Германии и Австро-Венгрии накануне и в годы мировой войны^[20].

Политику Российской империи на западных рубежах в этот период анализирует коллектив авторов «Истории внешней политики России». Показаны усилия правящих кругов по поддержанию великодержавного статуса России, вскрываются противоречия между ее национальными и имперскими интересами. Историки рассматривают Россию как особый тип империи, для которой завоевание не было главным средством территориального расширения. Национальное неравенство и зависимость преобладали над колониальной эксплуатацией: русским не было свойственно сознание национальной исключительности^[21].

Россия нуждалась в мирной передышке, необходимой для модернизации экономики и восстановления военной мощи, но вступила в мировую войну, не завершив ни того, ни другого. Внешнюю политику империи в довоенный период исследует А. В. Игнатьев, анализируя механизм принятия внешнеполитических решений и особенности геополитического положения России^[22]. К. Ф. Шацилло изучает реализацию русских военных программ в период между русско-японской и мировой войнами. Причину относительного кризиса вооружения в России перед войной историк видит в социально-экономической отсталости страны. Ученый раскрывает природу ведомственных конфликтов и подоплеку личных амбиций, оказавших негативное влияние на ход военных реформ. По мнению Шацилло, участие России в гонке вооружений снижало порог национальной безопасности^[23].

В 1990-е гг. к 100-летию начала Первой мировой войны вышли в свет сборники материалов конференций. Статьи первого сборника^[24] неравноценны по содержанию и глубине анализа. Во втором сборнике^[25] представлена квинтэссенция того, что дали российские и зарубежные историки по проблемам мировой войны. В. П. Булдаков, В. А. Емец, А. В. Игнатьев, Т. М. Исламов, Л. Г. Истягин, В. Л. Мальков, С. В. Тютюкин с современных позиций раскрывают новые подходы к истории войны. Авторы подчеркнули роль национального вопроса и психологического фактора; «вывели» Россию из блока инициаторов конфликта, но отказались считать её младшим партнёром в Антанте. Историографию причин мировой войны и внешнюю политику России анализирует ряд отечественных ученых^[26]. Западная историография не свободна от тенденциозных оценок, и преувеличивать ее достижения в освещении истории мировой войны нет оснований.

В коллективных трудах рассмотрены генезис мировой войны, ее влияние на развитие цивилизации, итоги и последствия. Одна из центральных тем – социальные перемены в России, повлиявшие на ее внешнюю политику. Коллектив ученых МГУ представил книгу «Первая мировая война и судьбы европейской цивилизации»^[27]; историки Санкт-Петербурга и Москвы – двухтомник «Россия в стратегии Первой мировой войны»^[28]. Коллективный шеститомный труд o мировой войне посвящен анализу вопросов военного, экономического, внутриполитического и международного положения России, стран Центральной и Западной Европы накануне и в годы войны^[29]. В первой четверти XXI в. прошли конференции о мировой войне, ряд отечественных ученых издали книги и статьи о войне. Но остались нерешенными вопросы о «многовариантности» истории и неизбежности войны. Необходимо также исследование польского вопроса и взгляды политиков России на воссоздание Польского государства и определение его границ^[30].

Историография ФРГ. Националистически настроенные немецкие историки и публицисты в 1920-1930-е гг. доказывали правильность политики Германии в регионе в годы войны. В 1920-е гг. немецкие историки стремились интерпретировать неудачу усилий Германии стать мировой державой как «субъективное упущение объективно достижимой цели», но с начала 1930-х гг. в центре их внимания оказались агрессивные цели Антанты. По мнению ряда немецких историков, Россия не имела военных целей в отношении Германии. Ее враждебность относилась к монархии Габсбургов.

В 1960-е гг. историки перевели проблему причин Первой мировой войны в русло конструктивных дискуссий. Барьер «патриотического» подхода преодолел либеральный историк Ф. Фишер, изложивший объективную трактовку генезиса мировой войны в книге «Рывок к мировому господству»^[31]. Работы Фишера и его учеников, в частности И. Хайсса, являются моделью современной историографии, свободной от националистической узости. Хайсс в книге «Польская пограничная полоса в 1914–1918 гг.», конкретизируя концепцию Фишера, критиковал правящие круги Германии за аннексионистские планы в отношении Польши^[32]. Консервативная историография отвергла политико-социальную историю Фишера, противопоставив его принципам геополитический подход. Консерваторы обусловливали политику Германии в XX в. «срединным положением в Европе» и «бедностью занимаемого ею пространства».

Политике Российской империи и Германии уделяет внимание Польша. Интерес представляет книга Р. Дмовского (лидер польской буржуазно-помещичьей партии «Национальная демократия» – эндеки, депутат Государственной думы Российской империи) «Германия, Россия и польский вопрос»^[33]. В современной польской историографии выделим третий том «Истории польской дипломатии»^[34] и труд А. Ахматовича о политике России по польскому вопросу в начале Первой мировой войны^[35].

Историографический обзор доказывает, что есть потребность в изучении политики Российской империи по польскому вопросу.

Источниковая база книги определяется многоплановостью темы. В качестве задачи автор видел изложение на архивно-документальной основе роли российской внешней политики и дипломатии в решении польского вопроса. Разнообразие источников обеспечивает репрезентативность источниковой базы исследования. Источники разделены на группы: 1) делопроизводственные материалы; 2) источники личного происхождения; 3) периодическая печать.

В 1920-е гг. вышли изданные с классовых позиций сборники царских и иностранных дипломатических документов. Так, в сборнике о русско-польских отношениях в период мировой войны воззвание Верховного главнокомандующего русской армией к полякам от 1(14) августа 1914 г. набрано петитом и помещено в приложениях^[36]. Большим подспорьем при работе над книгой стали публикации Комиссии по изданию документов эпохи империализма, частично осуществившей свой замысел. Полно представлены документы в 10 томах с января 1914 по март 1916 г.; позже были изданы еще три тома, включающие материалы за 1911–1913 гг.^[37]

Среди источников личного происхождения выделяют следующие: 1. Мемуары и воспоминания очевидцев, участников событий. Мемуары глубоко освещают описываемые явления. Ряд мемуаров написан по памяти, другие – по записям во время событий; третьи – литературно обработаны. Воспоминания отражают общественно-политическую атмосферу времени, когда они писались. 2. Дневники – записи впечатлений, наблюдений, мыслей. 3. Эпистолярное наследие (частная и официальная переписка) – обмен впечатлениями о событиях своей и общественной жизни. Условием использования источников личного происхождения является основной прием научной критики – проверка с помощью других источников.

Отдельные мемуары изданы в СССР, но в основном это переизданные в РФ книги эмигрировавших представителей военно-политической элиты. Воспоминания бывшего царского министра иностранных дел (1910–1916) С. Д. Сазонова показывают борьбу в правящих кругах России вокруг проблемы западных рубежей империи и польского вопроса. Сазонов довольно объективно оценил политику Антанты в отношении России в годы войны^[38].

Источники личного происхождения извлечены автором из фондов «Особый политический отдел» и «Секретный архив министра» Архива внешней политики Российской империи (АВПРИ). Интерес представляют переписка и статьи^[39] информатора МИДа журналиста В. П. Сватковского. Геополитическим прогнозом итогов будущей войны стала записка (февраль 1914 г.) члена Госсовета П. Н. Дурновó Николаю II^[40]. Государственные и политические деятели уделяли внимание роли международного фактора в мировой войне: ее исход определил западные рубежи России.

Третий вид источников – периодическая печать, публиковавшая информационно-аналитические материалы и выражавшая интересы и позиции разных групп правящих классов. Периодическая печать интересна скрытой информацией – мотивами и целью публикаций, концепцией автора и газеты.

Таким образом, в силу недостаточного исследования темы в научной литературе главную роль в решении поставленных цели и задач исследования сыграла источниковая база. Цитаты из архивных документов приведены согласно современным правилам орфографии и пунктуации, но сохранены написание географических названий и стилистика. Археографическая обработка документов осуществлена в соответствии с правилами публикации в России архивных материалов. Информация, содержащаяся в них, имеет различную степень достоверности и нуждается в критическом анализе при ее рассмотрении.

Глава II. Западные рубежи в системе геополитических координат Российской империи

Еще до начала Первой мировой войны польский вопрос стал приобретать все большую актуальность, особенно в условиях противостояния России и Австро-Венгрии. Министр иностранных дел С. Д. Сазонов обращался к императору Николаю II с проектом реформирования системы управления Привисленского края, предусматривающим либерализацию системы управления и расширение компетенции местных властей.

Сазонов относится к числу самых известных российских дипломатов начала ХХ столетия. Без его участия не обходилось решение ни одного из важнейших вопросов российской внешней политики 1910–1916 гг. Возглавив Министерство иностранных дел России в ноябре 1910 г., после драматичных событий Боснийского кризиса 1908–1909 гг. и отставки своего предшественника А. П. Извольского, Сазонов очень быстро стал одной из наиболее ярких фигур в российском Совете министров. У современников и историков Сазонов заслужил славу одного из творцов Антанты, а выбранный им курс на сближение с Великобританией и Францией способствовал укреплению и окончательному оформлению «Тройственного согласия». В то же время отказ от «политики балансирования» и твердый курс на поддержку новых союзников не могли не вызвать ухудшения российско-германских отношений. Заметное влияние на императора Николая II и ключевая роль, которую сыграл Сазонов в событиях июля 1914 г., заставляли многих связывать с его именем и само вступление России в мировой конфликт.

Неудивительно, что отношение современников к личности Сазонова и результатам его деятельности было противоречивым. Еще накануне мирового конфликта «либерализм» Сазонова способствовал появлению в Совете министров большого числа его недоброжелателей. После 1914 г., когда в сферу деятельности главы МИДа стали попадать вопросы не только внешней, но и внутренней политики, их число значительно увеличилось. Российские правые круги в Государственной думе и Государственном совете накануне войны всячески противились ухудшению отношений с Германией, которая представлялась им оплотом стабильности и европейского консерватизма. Российский министр иностранных дел и официальная внешнеполитическая ориентация на Францию и Великобританию часто становились мишенью для критики. Многие считали Сазонова несамостоятельной фигурой. Довольно распространенной была точка зрения, что его карьерный взлет объясняется родственными связями с премьером П. А. Столыпиным, а выбранный им курс – поддержкой Извольского и великого князя Николая Николаевича. Другие, критикуя Сазонова за его увлечение «западной культурой», открыто называли его «англоманом» и едва ли не «британским агентом» в Санкт-Петербурге.

Биография Сазонова позволяет утверждать, что его интерес к польской проблеме возник задолго до начала Первой мировой войны. Этому способствовала его работа в качестве секретаря русской миссии в Ватикане с 1894 по 1904 г. Уже тогда наличие у России многомиллионного католического населения рассматривалось не только с точки зрения духовных вопросов и работы Департамента иностранных исповеданий. Судьба польских подданных империи выступала в роли серьезного фактора, определявшего ее взаимоотношения с западными соседями. Со времен второго польского восстания и знаменитой речи императора Александра II, призвавшего поляков «оставить мечтания» о возрождении собственной независимости, польская тема не переставала интересовать правительства других великих держав.

К началу Первой мировой войны Сазонов имел уже сформировавшееся мнение по польскому вопросу. Он был убежденным противником включения земель Царства Польского в состав Российской империи. В своих воспоминаниях Сазонов дал развернутую оценку всей предыдущей русской политике в Царстве Польском со времен Александра I до Николая II. Присоединение Польши к России, по его словам, было, «по существу, дело несправедливое, а с русской точки зрения, оно было непростительно». «Не трудно было предвидеть, – отмечал Сазонов, – что польский народ, как бы благожелательно к нему ни относилась русская власть, никогда с ней не примирится. Между Россией и Польшей лежало, как зияющая пропасть, три века почти беспрерывной войны, в которой Польша часто играла роль нападавшей стороны и нередко бывала победительницей. Между русскими и поляками было пролито слишком много братской крови, чтобы их примирение могло состояться иначе, как на началах высшей справедливости и полного признания взаимных исторических прав»^[41].

Образную характеристику главы МИДа оставил помощник управляющего делами Совета министров А. Н. Яхонтов, по долгу службы принимавший участие во всех заседаниях правительства с мая 1914 г. По его словам, «министр иностранных дел Сергей Дмитриевич Сазонов, культурный, широко образованный, элегантный, безукоризненно одетый, заботившийся о своей внешности, изъяснявшийся по-русски с неуловимым налетом привычки предпочтительно пользоваться иностранными языками, мог быть отнесен, по духовному его складу, к тому разряду российских граждан, которых именовали „русскими европейцами“»^[42]. В какой мере С. Д. Сазонова можно отнести к либеральному крылу российской правящей бюрократии? Насколько значимым был его вклад в реализацию российской внешней и внутренней политики в годы Первой мировой войны? Чтобы разобраться в этом, обратимся к его позиции по польскому вопросу и тем проектам государственного переустройства Польши, которые он разрабатывал и пытался реализовать в 1914–1916 гг. Это тем более существенно, что отставка Сазонова в июле 1916 г. с поста главы МИДа была вызвана в первую очередь его разногласиями по польской проблеме с другими членами Совета министров.

Развернутое обоснование интересов Российской империи в ЦВЕ дали ее государственные и общественные деятели в XIX – начале XX в. Начальник Главного штаба вооруженных сил России генерал Н. Н. Обручев писал в служебной записке 1885 г.: «Западная граница наша значительно спрямилась бы и, упершись в Карпаты, приобрела бы такую силу, что могла бы устоять против всей Европы». Генерал напомнил, что Наполеон предлагал Александру I устье Немана, но последний отказался от этой литовской земли. На Венском конгрессе русские дипломаты «увлеклись сохранением территории Царства Польского», лишив Россию «на Северо-Западе естественной ее границы. Ради этой же идеи была уступлена и австрийцам часть Юго-Восточной Галиции… доставшаяся нам в 1809 году»^[43]. Сазонов в мемуарах так оценил одобренные Венским конгрессом российские рубежи: «Россия… получила уродливую границу, которая глубоко врезалась в германские земли и защита которой представляла неодолимые трудности. Непримиримо враждебная России Польша… ослабляла ее политически, сыграв роль нароста или грыжи в нормальном до этого времени организме Русского Государства»^[44].

Лидер эндеков и депутат Госдумы Дмовский охарактеризовал как «географическое уродство» Галицию и Царство Польское, утверждая, что для прочного обладания ими необходимы «дальнейшие территориальные приобретения – для Австрии в направлении нижнего течения Вислы и для России в направлении устьев Немана и Вислы или Карпатских гор, с целью на них опереться»^[45]. Поляки были представлены и в Государственном совете «очень известными и образованными людьми, в особенности хорошими ораторами, такими, например, как Корвин-Милевский, хорошо известный в Петербурге граф Вёлепольский, Скирмунт и Шебеко»^[46].

Международная ситуация начала ХХ в. превратила названные предложения в пожелания. Государственные деятели России возложили надежды на укрепление ее западных рубежей путем сотрудничества с державами Европы. Однако франко-германский антагонизм и русско-германские противоречия преодолеть не удалось. Военный министр А. Н. Куропаткин в докладе Николаю II в 1900 г. советовал примириться с усилением военной мощи Германии: «Своих естественных границ Россия достигла: Восточная Пруссия и Галиция в случае их присоединения к империи явились бы „восточноевропейской Эльзас-Лотарингией“». Правящая бюрократия России пришла к мнению, что задача состоит в «сохранении уже достигнутых Россией пределов, без расширения таковых». Геостратегическое положение России имело положительные черты (на востоке соседство с полуколониальными и зависимыми странами) и отрицательные: соприкосновение с потенциальными противниками – Германией и Австро-Венгрией – и отсутствие на западе серьезных естественных преград при наличии протяженной сухопутной границы^[47]. Несмотря на зигзаги внешней политики, империя проявляла стратегический интерес к сопредельным территориям Германии и Австро-Венгрии, центральные державы – к сопредельным территориям России.

В отношении Восточной Галиции власти и общество России мотивировали заинтересованность стремлением «опереться на Карпаты» и тем, что часть галицких русин отождествляла себя с русскими и выступала за единство восточных славян. Российский посол в Вене М. Н. Гирс напомнил в письме от 8 февраля 1912 г. Сазонову, что после присоединения к Австрии Восточная Галиция «в официальных бумагах называлась Rot Russland [Червонная Русь – В. З.], а население – russisch… Ныне австрийское правительство отрицает… существование русского племени в Галиции». По мнению посла, предоставление Галиции в 1861 г. автономии привело к тому, что фактически землей управляют местные поляки, которые провоцируют антироссийские настроения в среде русин^[48]. Сазонов позднее говорил: «В Галиции на присылаемые из Берлина деньги искусственно поддерживалось так называемое украинское движение с целью внести его в самое сердце единого русского народа»^[49].

25 августа 1912 г. члены польских партий, стремившихся к независимости Польши, создали в Закопане Польский войсковой скарб [военная казна (польск.) – В. З.]. Скарб подготовил в Галиции к вторжению в Россию корпус волонтеров в 12 тысяч человек, которые были вооружены и обучены при помощи военных властей Австрии. За год поляки Австрии и США собрали 172 тыс. рублей, но поляки России и Пруссии «поскупились»^[50]. Полковник Генштаба Самойло писал 26 февраля 1914 г. вице-директору канцелярии МИДа Н. А. Базили: «…имею честь препроводить полученные в Главном Управлении Генштаба агентурным путем… сведения о выработанном австрийским Генштабом проекте организации польских Вооруженных Сил»^[51].

В России возобладало мнение, что понятие «украинец» ввели власти Австро-Венгрии для обозначения противников России, поскольку составлявшие единый этнос русины отличались конфессиональной принадлежностью и национально-политической ориентацией: православные карпаторусы и униаты-москвофилы – за Россию, а униаты-украинцы – за Австрию. Отечественные историки считают: политика австрийских властей способствовала превращению Восточной Галиции в «украинский Пьемонт»^[52]. Национальное размежевание в Восточной Галиции было возможно, но представляло трудности, особенно на границе с Западной Галицией – в районе реки Сан, Перемышля и Ярослава [ныне Польша. – В. З.], а также на западе Прикарпатской Руси. Львов же образовал «на русской территории польский остров»^[53].

Видение проблем ЦВЕ российскими либеральными и правоцентристскими политическими партиями отличалось в предвоенный период, по сравнению с взглядами МИДа, большей радикальностью и определенным единодушием. «Исправление» существовавших границ России допускали кадеты и октябристы. Националисты требовали разрешения галицийского вопроса и естественных границ на Балтике – устье Немана^[54]. Крайне правые считали, что расширение империи за счет Австро-Венгрии и Германии усилит в России центробежные силы. Член Государственного совета П. Н. Дурновó в феврале 1914 г. писал Николаю II: «…что может дать нам победа над Германией? Познань, Восточную Пруссию? Но зачем нам эти области, густо населенные поляками, когда и с русскими поляками не так легко управляться?.. Совершенно то же и в отношении Галиции»^[55].

Со своей стороны, поляки, наученные горьким опытом неудачных мятежей, с конца XIX столетия выбрали путь «органической работы» и сотрудничества с российскими властями в надежде на постепенное повышение статуса Царства Польского в составе Российской империи. Это обстоятельство позволяло многим российским политикам надеяться на возможность нормализовать отношения между русским и польским народами.

Сазонов писал: «После Венского конгресса началось для России тревожное столетие, полное не прекращавшихся между ней и поляками недоразумений, споров, взаимных обвинений и острой вражды, принявшей вскоре форму вооруженных восстаний, которая отличалась с обеих сторон одинаковым ожесточением и едва не втянула Россию в международные осложнения. После подавления последнего из этих дорого нам стоивших восстаний наступила пора затишья. Будучи разумно использовано, это время могло бы дать благоприятные результаты для улучшения взаимных отношений русского и польского народов»^[56].

Отдельно министр останавливался на судьбе пограничных территорий Малой и Белой Руси, которые не раз становились предметом спора между русскими и поляками. Не подвергая никакому сомнению принадлежность России губерний Западного и Юго-Западного края, Сазонов выражал сожаление, что на протяжении десятилетий они управлялись на тех же основаниях, что и польские губернии, без всякого уважения к местным особенностям и историческим традициям. Опора русского правительства на «польский консервативный элемент» в крае, вошедшая в привычку на протяжении первой половины XIX в., никак не отвечала задачам по восстановлению здесь Россией своих национальных исторических прав. С точки зрения русских национальных интересов, отмечал дипломат, «было бы безрассудно и преступно подвергать Белоруссию и Украину, более древние русские земли, чем их колония – Восточная Русь или Великороссия, риску ополячения»^[57].

Сазонов предлагал Николаю II идти на уступки в польском вопросе: дипломатические источники и военная разведка обнаружили, что «в связи с Балканскими событиями [Балканские войны 1912–1913 гг. – В. З.]… в Австро-Венгрии стремились использовать враждебное к России отношение поляков, которые за невозможностью восстановить свою былую независимость, нашли в одной только Двуединой монархии условия существования… их удовлетворяющие… поляки, при услужливой помощи со стороны последней, стали готовиться к тому, чтобы, пополняя ряды австрийских войск, создать нам одновременно новые затруднения поднятием мятежа в наших польских губерниях в случае, если бы возгорелась война. Такому обороту дела отчасти способствовало заметное среди поляков раздражение, вызванное некоторыми мероприятиями Русской Правительственной власти», надо «стараться в пределах возможного показывать польским подданным… что их нужды находят обеспечение не в одной Австро-Венгрии». Желательно, «чтобы Государственный Совет отнесся к поступающему на его обсуждение предмету с достаточной широтой взгляда»^[58].

Несколько позже Сазонов писал царю: «Рассматривая польский вопрос в связи с нашими отношениями с обеими соседними германскими Империями, нельзя не признать… чтобы поляки ясно отдавали себе отчет, насколько определенно отношение к ним Русского Правительства… Новые течения… в австро-венгерской политике по национальным вопросам побуждают меня к мысли, что для нас настало время пересмотреть вопрос о том, в какой мере могут быть постепенно удовлетворены разумные желания польского общества в области самоуправления, языка, школы и церкви, с тем чтобы одобренные ВАШИМ ИМПЕРАТОРСКИМ ВЕЛИЧЕСТВОМ решения проводились на местах без уклонений, способных скомпрометировать цель, которая имеется в виду. Цель эта в моих глазах заключается в служении великодержавным задачам России, которые не могут получить должного осуществления в пределах узкого и близорукого национализма»^[59].

МИД России получал информацию, что в случае войны к оккупации центральными державами Царства Польского и «четвертому разделу Польши поляки стали относиться более спокойно, видя в этом начало объединения Польши»^[60]. Подобные настроения отразил «инцидент в Львове» (19 мая 1912 г.), когда местные поляки в связи с намерением российских властей выделить земли Холмщины из Царства Польского устроили антирусскую демонстрацию, а затем напали на российское консульство. Эта, по словам Гирса, «подлая демонстрация» произвела «самое тягостное впечатление в России» и показала, что Галиция является «опасным местом в наших отношениях с Австро-Венгрией». Переписку Сазонова и Гирса обнародовала 25 мая газета «Новое время», что, по словам министра, было единственным средством успокоить депутатов Госдумы и уменьшить общее возбуждение. К «бессилию» Вены перед властями Галиции Сазонов отнесся скептически^[61].

Накануне 50-летия восстания 1863 г. антироссийские настроения в среде поляков усилились. Газета Rzeczpospolita отметила в декабре 1912 г.: «Австрия с Царством Польским как государство австро-венгро-польское было бы великолепно»^[62]. Корреспондент «Нового времени» Сватковский писал из Вены в январе 1913 г.: по мнению поляков, они «в случае войны между Австрией (и Германией) с Россией… должны встать на сторону Австрии, поддерживая ее стремление завладеть Царством Польским»^[63].

В свете вышесказанного обратимся к мнению бывшего консула во Львове Пустошкина. Он писал: «… термины австрийский поляк, немецкий поляк „выражения только географические“, отнюдь не определяющие национального сознания верноподданства… В Австрии поляки „ходят без маски“… не только Галиция отдана им в полное хозяйничанье, но и на внутреннюю и внешнюю политику Австрии поляки имеют громадное влияние… Общение с русскими поляки допускают только в силу необходимости… Название „русин“ выдумали австрийцы после 1848 г. для обозначения своих русских для отличия от наших малороссов… восточная Галиция, населенная русскими, отдана в полное распоряжение поляков… „хозяйничают польские паны“»^[64].

Впрочем, решающую роль в развитии событий в ЦВЕ перед войной играла не монархия Габсбургов, а империя Гогенцоллернов. Непрерывность (die Kontinuität) внешней политики Пруссии и Германии в немалой степени определял «натиск на Восток». Германский генштаб разрабатывал планы превентивной войны против России, хотя рейхсканцлер О. Бисмарк относился к ним скептически, поскольку Россия – «неразрушимое государство русской нации, сильное своим климатом, своими пространствами». Он учитывал отрицательные для Германии последствия войны в связи с польским вопросом: Царство Польское, превращенное в буферное государство под германским протекторатом, потребует включения в свой состав населенные поляками земли центральных держав. Накануне своей отставки Бисмарк писал: «…я старался никогда не разрушать окончательно мост между нами и Россией»^[65]. Вильгельм II тоже гарантировал Николаю II безопасность западных рубежей России, обещая блюсти «интересы, общие континентальным нациям»^[66].

Но в отношениях Германии и России польский вопрос оставался лишь временным «узлом общности». Провоцирующую роль в спорах континентальных монархий вокруг «пространства пограничья» играли населяющие его народы, заинтересованные в конфликте великих держав. Дмовский считал неизбежным, в силу географического положения Царства Польского, стремление к его захвату Германией^[67].

В ХХ в. Россия вступила в благоприятной обстановке: 20 лет мира, успехи промышленного развития, антагонизм между Германией и Англией. После войны с Японией Россия проводила политику соглашений и балансирования, необходимую ей для внутренних реформ и восстановления вооруженных сил. Политику осуществляли председатель Совета министров П. А. Столыпин и министр иностранных дел А. П. Извольский. Но в конце 1913 – первой половине 1914 г. курс изменился. Россия выступила за всемерное укрепление Тройственного согласия до превращения его в оборонительный союз. Установка на мирную передышку сохранялась, но балансирование кончилось, и Англия стала желанным союзником. В правящих кругах России возобладало мнение, что нельзя проявлять уступчивость перед лицом притязаний Германии и Австро-Венгрии без риска лишиться великодержавного престижа и оказаться в изоляции^[68].

Полученная Россией передышка 7–8 лет. Столыпину же были необходимы 20 лет покоя, а Извольскому 10–15 лет. Россия вступила в войну неподготовленной в военном отношении, не завершив модернизации и не добившись консолидации общества.

Глава III. Польский вопрос в политике Российской империи в годы Первой мировой войны

В ходе войны 1914–1918 гг. проблема Польши являлась одной из ключевых во внешней политике Российской империи. Великие державы – участники разделов Польши и оказавшиеся в противоборствующих лагерях, осознав важность использования поляков в своих целях, всячески стремились привлечь польский народ на свою сторону. С течением времени, когда стало очевидно примерное равенство военных сил, огромное значение приобрело и привлечение мобилизационного резерва. Россия, по сравнению с Центральными державами, находилась, несомненно, в более выгодном положении, так как она могла использовать аргумент объединения всех польских земель под скипетром Романовых, а это, в свою очередь, рассматривалось «пророссийским» лагерем польских политиков во главе с Дмовским как важный шаг к независимости.

В преддверии мировой войны изменение политической структуры России вследствие революции отразилось на развитии вооруженных сил. На 1910–1914 гг. пришлись промышленный подъем и хороший урожай, совпавший с ростом цен на сельскохозяйственные товары на мировом рынке. Расходы на армию и флот увеличились на четверть, изменился характер ассигнований^[69].

С конца 1907 г. Генштаб начал работу над изменением планов стратегического развертывания. Расписание № 18 предусматривало – «несколько рискованно», по мнению А. М. Зайончковского, – развертывание русских армий в т. н. польском мешке – выдающейся далеко на Запад территории Царства Польского^[70]. Цель изменения планов, по словам начальника Генштаба Ф. Ф. Палицына, заключалась в том, чтобы между наступающей германской армией и сосредоточивающейся русской «поставить пространство». Положения легли в основу мобилизационного расписания № 19, утвержденного Николаем II 26 июня 1910 г.^[71]

Военный министр В. А. Сухомлинов назвал причину изменения дислокации армии: «одновременным наступлением неприятеля из Восточной Пруссии и Галиции в тыл нашей оборонительной линии на Висле всем вооруженным силам нашим на этом выдающемся плацдарме грозит неминуемая катастрофа»^[72]. Реформа Сухомлинова позволила приблизиться к территориальной системе комплектования войск, что облегчало мобилизацию. После ухода русских войск из т. н. польского мешка Германия приняла «план Шлиффена», предполагавший нанесение главного удара по Франции.

Война, которую в России в 1914 г. назвали Второй Отечественной, а в 1916 г. – Великой, после 1941 г. получила название Первой мировой. В научной литературе и публицистике сложился широкий диапазон мнений о ее причинах, характере, итогах и значении. Но война остаeтся Первой и Великой, благодаря своим историческим последствиям она кардинально изменила геополитический ландшафт Европы, уничтожив могущественные империи и дав жизнь национальным государствам. Тенденции мировой политики ХХ в. детерминировала война, она определила дальнейший ход развития человеческой цивилизации и сыграла огромную роль в судьбе Российского государства, став одновременно и подвигом русского оружия, и национальной катастрофой.

Россия принадлежала к державам, заинтересованным в сохранении раздела мира. Николай II писал 14(27) июля 1914 г. Сазонову: «Не попытаться ли нам, сговорившись с Францией и Англией, а затем с Германией и Италией, предложить Австрии передать на рассмотрение Гаагского трибунала спор ее с Сербией… Во мне надежда на мир пока не угасла»^[73]. Сазонов, выступая 19 июля на заседании Совета министров Российской империи, отметил: «Цель войны с Австрией – не панрусизм, а освобождение народов к их обособленному бытию, на национальных основах»^[74]. Но 19 июля (1 августа) Германия объявила войну России.

В ходе дискуссии о мировой войне ученые РАН обратили внимание на способствовавшие вступлению России в войну факторы, о которых умалчивала советская историография. В. П. Булдаков отметил: личные «прегрешения» Франца Иосифа, Вильгельма, Николая «против европейского мира оказались в значительной степени объективно спровоцированными. Не последнюю роль при этом играли малые страны и народы Европы, преимущественно по инициативе которых неотъемлемым в перечне новых правил межимпериалистической борьбы стал лозунг „защиты прав угнетенных наций“». Т. М. Исламов утверждал: «Россия оказалась втянутой в войну, которая отнюдь не диктовалась правильно понятыми национальными интересами Российской империи. И не геополитические интересы России требовали разрушения Австро-Венгрии, а интересы создания „Великой Сербии“ того требовали». По мнению Л. Г. Истягина, узлы империалистических противоречий «не выдерживают достаточно строгой современной проверки. Взять хотя бы русско-германские противоречия… Возможность договоренности имелась самая реальная… Витте… добился бы на переговорах вполне удовлетворительного результата. А кроме экономических, какие еще у России с Германией (не Австро-Венгрией) были такие уж острые разногласия, чтобы из-за них хвататься за оружие? По существу, никаких»^[75].

Россия не вела идейно-психологической подготовки народа к войне. Генерал А. А. Брусилов отмечал: «Нравственную подготовку народа к неизбежной европейской войне правительство не только упустило, но и не допустило. Если бы в войсках какой-нибудь начальник вздумал объяснить своим подчиненным, что наш враг – немец, что он собирается напасть на нас и что мы всеми силами должны готовиться отразить его, то тот господин был бы немедленно выгнан со службы, если бы не был предан суду. Еще в меньшей степени школьный учитель мог это проповедовать, он был бы сочтён опасным панславистом, ярым революционером»^[76].

Разработка идейного обоснования участия России в войне началась после ее вступления в конфликт и велась с позиций защиты Отечества, интересов народа от посягательств других держав. Николай II в высочайших манифестах от 20 и 26 июля 1914 г. об объявлении войны Германии и Австро-Венгрии обозначил причины и характер участия России в европейском конфликте: защита территории страны, ее чести, достоинства, положения среди великих держав, а также «единокровных и единоверных братьев-славян». Германия первой объявила войну России, и это способствовало формированию в массовом сознании установок ее восприятия как войны справедливой и направленной на борьбу против германской агрессии. Народные настроения отражали получившие широкое хождение фразы: «Ежели немец прет, то как же не защищаться?» и «Нам чужого не надо, но и своего мы не отдадим».

Мы не можем определить сегодня, каким был баланс сил, выступавших за сохранение в России старой системы власти или ее ликвидацию, но отрицать сам факт ее временной стабилизации после начала войны невозможно. Однако этот шанс властью был бездарно упущен и кредит народного доверия утерян. С. В. Тютюкин охарактеризовал патриотизм масс в годы войны как «пульсирующее народное чувство, острота и формы которого менялись под влиянием многих социальных и политических факторов». Россияне любили родную землю, культуру, язык больше, чем государственно-правовые институты; патриотизм просыпался у них в экстремальных ситуациях, когда Родине грозила потеря национальной независимости^[77].

Патриотический подъем в первые дни войны охватил практически все слои населения: проходили манифестации, шествия, молебны о даровании победы над врагом. Представления о справедливой защите Россией земли, жизни, чести, материальных и культурных ценностей от посягательств внешнего врага стали определяющим компонентом образа войны. Патриотический и религиозный подъем начала войны был неразрывно связан с расширением монархических настроений. Николай II стал символом консолидации защиты Родины, формула «За Веру, Царя и Отечество» на уровне массового сознания выражала базовые ценности. Для начала войны были характерны стабилизация социальной ситуации и религиозный подъем в деревне, корректировка системы приоритетов и ценностей в сознании рабочих, самоотверженное выполнение воинского долга солдатами русской армии на фронте^[78]. Охвативший в июле 1914 г. патриотический подъём превзошёл своими размерами 1877 г. Запасные прибыли в количестве, превышающем на 15 % норму, предусмотренную Главным управлением Генштаба; явилось много добровольцев. В честь успешной мобилизации учредили медаль «За труды по отличному выполнению всеобщей мобилизации 1914 года»^[79].

Однако современники указывают на неподготовленность России к масштабам мировой войны. Протекция, соблюдение принципа старшинства при определении должностей и званий привели к тому, что младшие и средние офицеры оказались лучше подготовлены к войне, чем старшие офицеры и генералы русской армии. Как писал советский историк, «русская армия вышла на войну с хорошими полками, посредственными дивизиями и плохими армиями»^[80], хотя были исключения. К. Ф. Шацилло, соглашаясь с тезисом о кризисе вооружения России перед войной, видит, однако, причину проблемы не в недостатке видов вооружений (по его мнению, незначительном), а «во всей социально-экономической отсталости имперской России»^[81].

Война потребовала от России перестройки всех звеньев государственного и военного управления. В империи в июле 1914 г. учредили Ставку Верховного главнокомандующего, обладавшую широкими полномочиями, в том числе и в международных делах. Изменения произошли в структуре внешнеполитического ведомства. В годы войны его задачи и функции значительно расширились и усложнились, изменились направления и характер деятельности. На первый план выдвинулись вопросы выработки внешнеполитической программы действий, обосновывавшей не только характер, но и цели войны. На более высокий уровень вышли проблемы межсоюзнических отношений стран Антанты.

26 июля открылось совместное заседание Государственной думы и Государственного совета, на котором объявили манифест Николая II. Выступление Сазонова было проникнуто патриотизмом и выражало настроения подавляющей части российского общества. Бурными овациями встретили депутаты его заявление, что, «когда наступит время для истории произнести свой беспристрастный суд, ее решение – я твердо в это верю – не будет иным, как то, которым мы руководствовались. Россия не могла уклониться от дерзкого вызова своих врагов… она не могла перестать быть Великой Россией»^[82]. В поддержку царя и правительства высказались представители всех фракций, за исключением двух социал-демократических.

7 августа при Ставке образовали Дипломатическую канцелярию: она находилась в подчинении начальника штаба Верховного главнокомандующего генерал-лейтенанта Н. Н. Янушкевича и служила связующим звеном между ним и МИДом. Канцелярия информировала Штаб «по всем вопросам круга ведения Министерства иностранных дел, имеющим касательство к ведению войны», и передавала МИДу все сведения, имеющиеся в штабе, «по вопросам, соприкасающимся с кругом ведения означенного министерства». Канцелярия вела переписку «по вопросам международного права, по вопросам, касающимся иностранных государств и подданных, и вообще по вопросам международного характера, возникающим на театре войны или связанным с деятельностью, задачами или нуждами армии, сносясь для этого с Министерством иностранных дел, а также иными гражданскими и военными учреждениями»^[83].

С началом войны МИД стал ключевым звеном, объединявшим усилия различных российских министерств в области разведки. До начала войны разведкой за границей занимались специальные структуры МИДа, Министерства внутренних дел, Министерства финансов, Министерства торговли и промышленности. Они имели агентуру из числа представителей банков, финансовых и торговых агентов, состоявших при представительствах России за рубежом. От духовных миссий Русской православной церкви получал информацию Святейший синод. Однако «все ведомства, ведшие зарубежную разведку, волей-неволей вынуждены были иметь постоянный односторонний контакт с Министерством иностранных дел по поводу отправки того или иного сотрудника за границу, для поддержания с ним связи и т. д. Ввиду того что сотрудники всех остальных ведомств за границей официально в порядке общей службы подчинялись послу, они вынуждены были показывать или даже давать копии своих донесений и докладов последнему». В 1914 г. в МИДе реорганизовали шифровальную службу (Цифирное отделение): она составляла новые шифры и снабжала ими центральные подразделения МИДа и российские представительства за рубежом. При отделении состояли три чиновника, занимавшихся перлюстрацией корреспонденции^[84].

С началом мировой войны стратегическое значение ЦВЕ для Российской империи возросло, поскольку многие основные битвы, решившие исход войны, происходили на «приливно-отливных» землях. В 1914 г. Восточный фронт охватил Галицию, Восточную Пруссию и Царство Польское. После начала войны континентальные монархии отказались от поддержки статус-кво в ЦВЕ и выступили за перекройку региона, но не предполагали дать независимость народам востока Центральной Европы. В правящих кругах воюющих стран начались дискуссии о послевоенных геополитических координатах ЦВЕ. Ряд военных, дипломатов и политиков считали возможным укрепить после войны западные рубежи России путем достижения компромисса с народами буферных земель. Особую важность приобрел польский вопрос. Это обусловливалось тем, что польские этнические земли стали театром военных действий и поляки находились в составе армий противоборствующих сторон. На стороне Тройственного союза воевало 8 млн поляков, а в российской армии под ружьем находились 2 млн поляков^[85].

31 июля Сухомлинов представил Николаю II проект воззвания к полякам, выработанный вместе с Сазоновым и Янушкевичем. 1(14) августа Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич обратился к полякам с воззванием: «Поляки! Пробил час, когда заветная мечта ваших отцов и дедов может осуществиться. Полтора века тому назад живое тело Польши было растерзано на куски, но не умерла душа ее. Она жила надеждой, что наступит час воскресения польского народа, братского примирения его с Великой Россией. Русские войска несут вам благую весть этого примирения. Пусть сотрутся границы, разрезавшие на части польский народ. Да воссоединится он воедино под скипетром русского царя. Под скипетром этим возродится Польша, свободная в своей вере, в языке, в самоуправлении. Одного ждет от вас Россия – такого же уважения к правам тех народностей, с которыми связала вас история. С открытым сердцем, с братски протянутой рукой идет вам навстречу Великая Россия. Она верит, что не заржавел меч, разивший врага при Грюнвальде. От берегов Тихого океана до северных морей движутся русские рати. Заря новой жизни занимается для вас. Да воссияет в этой заре знамение Креста – символ страдания и воскресения народов»^[86].

Воззвание неоднозначно оценили в правительстве и обществе: впоследствии его могли дезавуировать, поскольку оно не было государственным актом. Так, в декабре 1914 г. министр внутренних дел России Н. А. Маклаков разослал губернаторам в Польше циркуляр, в котором разъяснялось, что меры, предусмотренные манифестом великого князя Николая Николаевича, относятся только к тем территориям, которые до войны входили в состав России. Русские власти не предприняли также никаких шагов по автономизации статуса Галиции, занятой российскими войсками после Галицийской битвы. Маклаков категорично заявлял, что «полякам будет отрадно, если они получат самоуправление, но наша цель – не то, чтобы поляки были довольны, а чтобы далеко не отходили от России»^[87].

Отрицательно к воззванию великого князя отнеслись и союзники. Президент Франции Р. Пуанкаре охарактеризовал его как «заявление о замаскированной аннексии, относительно которой между Россией и нами не было заключено какого-либо соглашения»^[88]. Однако Сазонов надеялся на успех реализации союзнической политики. 14 сентября он изложил британскому послу Дж. Бьюкенену и французскому послу М. Палеологу российское видение будущей ЦВЕ, предлагая раздел между союзниками сфер влияния. Сазонов представил послам «неофициальные предложения» о вхождении после войны в состав России «нижнего течения Немана» и Восточной Галиции^[89].

В МИДе считали воззвание великого князя Николая Николаевича примером успешной координации усилий МИДа и Ставки Верховного главнокомандующего. Позитивной для России была роль воззвания к возрождению Польши, свободной в вере, языке и самоуправлении. Документ, вышедший из-под пера военных властей не без подсказки МИДа, позволял позиционировать польский вопрос как внутреннее дело России, исключая международный аспект проблемы. 1(14) августа 1915 г. председатель Совета министров И. Л. Горемыкин, выступая в Госдуме, обещал предоставить полякам автономию, но после победы России в войне^[90].

Сазонов изложил свое мнение на заседании Совета министров 29 сентября: «Будущий Польский край будет состоять из нынешних привислинских губерний и польских земель, кои в случае победоносной войны отойдут к России от Германии и от Австрии в Западной Галиции». В ноябре 1914 г. Николай II в ходе аудиенции, данной Палеологу, высказался за «исправление границ» в Восточной Пруссии и присоединение Галиции к России^[91].

Совет министров определял как этнические «будущие границы Польского края». Но правое меньшинство зафиксировало «особое мнение», провозгласив задачей империи в ЦВЕ воссоединение с Россией «Восточной Галиции… и Угорской Руси… выпрямление русской… границы со стороны Пруссии». Восстановление Польши, по словам министров, ухудшило бы географически «и без того трудную в стратегическом отношении ломаную линию, которую представляют наши границы с Германией и Австрией». При решении польского вопроса, по мнению правых, союзники не будут учитывать русские интересы и следует «задачу объединения Польши считать… второстепенной для России»^[92].

Внешнеполитические программы партий находились в диапазоне между «соображениями» министра иностранных дел и «особым мнением» правого меньшинства кабинета министров. В декабре 1914 г. председатель Киевского клуба русских националистов, депутат Госдумы Н. Н. Чихачёв изложил Сазонову «Некоторые соображения о программе правительственной деятельности в Восточной Галиции и Буковине». Он отмечал: «…необходимо прежде всего отделить в административном отношении Восточную Галицию от Западной, чисто польской по своему характеру. Граница между Западной и Восточной Галицией должна быть проведена весьма обдуманно»^[93].

Вместе с тем стоит признать, что придание автономного статуса территориям, фактически находящимся в прифронтовой полосе, является серьезным риском, особенно в условиях, когда большинство населения на данных землях не относится к государствообразующей нации. Вхождение же Восточной Галиции в состав России, которое вызвало неоднозначную реакцию поляков, не может рассматриваться как аннексия этнически польской территории, ибо даже после окончания войны вопрос о Восточной Галиции вызвал многочисленные споры по причине полиэтничности региона. Император Николай II в 1914–1915 гг. самоустранился от участия в разрешении проблем, связанных с Польшей. Его участие ограничилось принятием нескольких делегаций польских политических деятелей и поручением правительству рассмотреть вопрос на заседании кабинета министров при участии польских представителей, что опять же ни к чему не привело.

Аргументация сторон относительно будущего территориального устройства ЦВЕ определялась во многом ситуацией на фронте. После успеха наступления против Австро-Венгрии Россия контролировала в сентябре 1914 – мае 1915 г. Восточную Галицию и часть Западной. Янушкевич рекомендовал Горемыкину в сентябре 1914 г. осуществить административное размежевание Галиции по этническому признаку^[94]. Генерал-квартирмейстер Ставки Ю. Н. Данилов предлагал в феврале 1915 г. включить в состав Галиции не только северные, но и южные скаты Карпат, что позволяло бы обеспечить ее прочную оборону. Сазонов заметил, что проект противоречит обязательствам России по отношению к Румынии^[95].

Начиная с 1915 г., несмотря на героизм российских воинов, последовали военные неудачи. Исключением был Брусиловский прорыв. Однако этот успех, по мнению генерала А. А. Брусилова, не был развит: «Никаких стратегических результатов эта операция не дала, да и дать не могла, ибо решение военного совета 1 апреля ни в какой мере выполнено не было. Западный фронт главного удара так и не нанес, а Северный фронт имел своим девизом знакомое нам с японской войны „терпение, терпение и терпение“. Ставка… ни в какой мере не выполнила своего назначения управлять всей русской вооруженной силой. Грандиозная победоносная операция… была непростительно упущена»^[96].

Разгром румынской армии австро-германскими войсками осенью 1916 г. на 500 км удлинил Восточный фронт, что сказалось на ходе боевых действий. Не было и планов уступок народам «приливно-отливных» земель. Война приняла затяжной характер, поэтому великие державы не могли игнорировать набирающие силу идеи национального самоопределения и для привлечения союзников на сторону того или иного военно-политического блока провозгласили лозунг «свобода малых наций». Под его прикрытием Антанта надеялась после войны пересмотреть границы Германской, Австро-Венгерской, Османской империй; центральные державы – разрушить Британскую и Французскую колониальные империи, отторгнуть от России этнически неоднородные земли (Польшу, Прибалтику).

Особым вниманием воюющих коалиций пользовались поляки. На стороне Антанты выступили правоцентристские партии (эндеки и другие): данная группировка имела влияние в Царстве Польском и на входивших в состав Германии западных польских землях. Оккупация Германией Царства Польского в 1915 г. привела к переносу работы сторонников Антанты на Запад. На центральные державы ориентировалось левоцентристские партии Царства Польского и Галиции, группа Ю. Пилсудского, создавшего с помощью Австро-Венгрии и Германии польские легионы. Польские партии не выдвигали идеи независимого государства, ограничивая цели надеждой на автономию, которую им предоставит победители.

Но Четверное согласие и Четверной союз все более нуждались в военно-политической поддержке поляков, и требования последних возрастали. Австро-Венгрия и Германия, заинтересованные в дополнительном источнике живой силы, первыми изменили политику в польском вопросе, выступив после начала мировой войны за образование «Срединной Европы» под руководством Германии. Но германские правящие круги, провозглашая необходимость, по словам депутата рейхстага Ф. Науманна, образования «Срединной Европы между Россией и Западными державами»^[97] под руководством рейха, с решением судьбы ее восточных земель определились не сразу. В результате дискуссии возобладало мнение о создании в регионе буферных государств (идея выдвигалась в XIX в.).

Рейхсканцлер Т. Бетман-Гольвег говорил в рейхстаге: «Не в наших намерениях… было поднять Польский вопрос. Он поднят исходом боев. Теперь этот вопрос поставлен на очередь… и Германия, и Австро-Венгрия его разрешат. История после таких грандиозных событий не знает возвращения к статус-кво». Сазонов заметил: «…категорический тон этих заявлений… доказывает, что Германия ищет новых путей в своей политике по польскому вопросу… отличных от старых прусских традиций». Поляки стремились побудить Англию и Францию занять четкую позицию. У союзников России «вкоренилась мысль, война ведется ради „освобождения народов“ и имя Польши… ставится рядом с именами Бельгии и Сербии»^[98].

4 ноября 1916 г. император Австро-Венгрии Франц-Иосиф I опубликовал рескрипт о создании Польского королевства и автономном управлении Галиции. Генерал-губернаторы германской и австрийской зон оккупации Царства Польского 5 ноября издали «Воззвание двух императоров» о создании «самостоятельного польского государства» из земель Царства Польского с определением его границ после войны, но данный акт не имел законодательного характера. 15 ноября царское правительство выступило с протестом против создания центральными державами буферного польского государства и обещало, что Россия после войны образует автономную «целокупную Польшу»^[99].

Центральные державы не помышляли о подлинной польской независимости и автономии украинцев Галиции, но на фоне заявлений царского правительства о необходимости решить польскую и галицийскую проблемы после окончания войны их позиция представлялась предпочтительной. Одновременно власти Германии планировали выселить поляков из западной части Царства Польского, а на их место направить немцев из России и Польши. Претворение проекта в жизнь гарантировало сохранение польских земель в составе Пруссии^[100]. Данная геополитическая модель предполагала подчинение России Германии в случае победы рейха в войне.

Как же на фоне австро-германских инициатив эволюционировала политика России? После отступления русской армии из Галиции и Царства Польского ориентировавшиеся на Антанту польские силы активизировались. Из женевских бесед Сватковского и Дмовского в декабре 1915 г. явствовало, что лидер эндеков считал ошибкой разработку проектов устройства Польши без учета мнения поляков. Дмовский говорил: «…с международной точки зрения его [польский вопрос] надо рассматривать даже не как национальный вопрос, а просто как фактор европейского соотношения сил. Посмотрите на Германию: она ставит вопрос о создании хозяйственного союза не на национальную, а на географическую почву». По мнению же Сватковского, польское «тампонное или буферное государство» между Россией и Германией неприемлемо для Франции и Англии, поскольку у них нет «уверенности, что Россия, перестав быть непосредственной соседкой Германии, будет надежной союзницей Запада в следующей войне». Когда «беседа коснулась германской политики, натравливающей поляков на белорусские и… литовские земли с тем, чтобы поссорить поляков с Россией», Дмовский отметил, что «считал бы вредным для поляков… тратить время и силы для борьбы за сохранение исторических позиций, от которых… все равно придется отказаться»^[101].

В январе 1916 г. царь заменил Горемыкина на Б. В. Штюрмера, который откладывал решение польского вопроса на послевоенный период, хотя политические партии высказались за его скорейшее разрешение. Посол в Париже Извольский в январском письме Сазонову причислял проблему Польши к «наиболее важным для нас вопросам». Вице-директор канцелярии МИДа Базили предлагал в феврале высказаться о будущем устройстве Польши в связи с планируемым ее включением в среднеевропейский союз и созданием «из польских областей России, Германии и Австрии особого государства»^[102]. 22 февраля, выступая в Госдуме, Сазонов обратил внимание депутатов на расчленение центральными державами Царства Польского и заявил, что «польский вопрос приобретает международный характер». Объявленный Бетман-Гольвегом поиск новых путей решения польского вопроса стал поводом для апрельской записки Сазонова, в которой он высказался за «самобытное существование Царства в единении с Россией», указав, что иначе Германия сделает Варшаву «центром политической интриги» против нас. Сазонова поддержали Нератов, Извольский, М. В. Алексеев (начальник штаба верховного главнокомандующего), Брусилов (главком Юго-Западного фронта).

Сазонов писал: «Польский вопрос… выходит за пределы частного и чисто внутреннего вопроса о преобразованиях… Польский вопрос, прежде служивший гарантией мира» с Германией, станет орудием и предметом русско-германской борьбы. «Русско-германское разграничение не исчерпывается проведением стратегически выгодной или топографически удобной пограничной черты… полагаю, что… можно обсуждать три решения Польского вопроса: независимость Царства Польского, самобытное существование Царства в единении с Россией и более или менее широкое провинциальное самоуправление края».

Независимое Царство Польское «не в состоянии будет успешно бороться с Германией… отказ от Польши будет истолкован как признак нашей слабости… Германия при содействии австрийцев может сблизиться с независимой Польшей и сделать Варшаву… центром политической интриги… направленной против нас. Мы должны сохранить прямой общий контроль над судьбами Польского края и не должны отречься от нашей исторической традиции, созданной Екатериной II и Александром I».

Неверно «предоставление Царству лишь провинциального самоуправления… реформа не может… избежать образования Польского сейма и отмены ограничений в области польского языка, веры и школы… вся работа поляков направится на борьбу за расширение пределов дарованной реформы… Только средний путь ведет к цели. Надо создать в Польше такую политическую организацию, которая сохранила бы за Россией и ее Монархом руководство судьбами польского народа и… давала бы его национальному движению широкий выход… на путь правильного устроения внутренней политической жизни края… решение было бы восстановлением традиций политики Императора Александра I и Императора Николая I»^[103].

Николай II во время аудиенции 6 июля 1916 г. графу С. Вёлепольскому благосклонно принял план польской автономии, но предложил представить «проект императрице… добавив, что она умная женщина и он советуется с ней по всем вопросам». Александра Федоровна враждебно отнеслась к предполагаемой автономии Польши, что использовал Штюрмер, и в июле кабинет министров отверг проект^[104]. Данный шаг стал формальным поводом для отставки Сазонова. Главой МИДа назначили Штюрмера. Сазонов писал: «…наша польская политика обусловливалась… берлинскими влияниями, которые проявлялись под видом бескорыстных родственных советов» царской семье, и узким кругозором большинства военных, смотревших на вопрос с позиции «обороны нашей западной границы»^[105].

В августе Николай II разрешил образовать в составе МИДа Особый политический отдел: ему поручили изучение вопросов, касающихся славянских народностей, но отдел не подготовил ни одного обобщающего документа. В итоге правительство и МИД не имели целостной программы послевоенного устройства западных рубежей России. В ноябре Николай II уволил Штюрмера с обоих постов, назначив министром иностранных дел Н. Н. Покровского. МИД полагал, что приоритетной для России в будущем станет оборона «новых русских областей Галиции», а граница с Германией станет «оплотом мира». В январе 1917 г. Николай II согласился на создание Особого совещания для разработки государственного устройства Польши и отношения ее к Империи. В феврале в записке по польскому вопросу для внесения в Особое совещание Покровский изложил мнение о польских границах: без Познани и Кракова Польша «думает о русских западных губерниях… присоединение к ней… польских земель Пруссии и Австрии» есть средство «обороны нашего западного края». Полагали, что в Польшу войдут губернии Царства, кроме Холмской: она «по своим этнографическим и религиозным условиям тесно примыкает к Восточной Галиции». В ноябре поверенный в делах в Берне Н. Бибиков отметил, что существует опасность прецедента: в случае захвата Волыни Германией оккупационные власти могут объединить восточную часть Холмщины с Западной Волынью и создать «украинский Пьемонт для агитации в Малороссии»^[106].

Позиция Совета министров эволюционировала в благоприятном для поляков направлении, но Царство Польское было оккупировано Германией.

Внимание воюющих коалиций привлек и северо-восток ЦВЕ. После оккупации Германией Варшавы, отметил Сватковский в сентябре 1915 г., тема «государство-буфер» в немецких газетах «расширилась весьма неприятным для поляков образом. Стали говорить не об одном польском государстве-буфере, а о целой цепи таких буферов, имеющих целью отделить Германию и Австрию от России. Литва и Малороссия… выдвигаются в первую очередь». Левоцентристские партии Царства Польского и Галиции обратились в октябре к Бетман-Гольвегу с меморандумом: «Присоединение Гродненской, Виленской и Минской губ[ерний] к Польше… содействовало бы естественному распространению польской нации на восток, а это задушило [бы] русофильские течения в Польше, ибо русские не могли бы отказаться от Белой России в пользу поляков». В январе 1916 г. Сватковский писал: в литовских землях с польским меньшинством «германцы усиленно выдвигают на первый план литовцев, занимая позицию явно антипольскую». В Белоруссии «политика… полонофильская»^[107].

Эндеки стремились отвлечь внимание России на литовские земли в составе Восточной Пруссии. Дмовский говорил в декабре 1915 г. Сватковскому, что, если «устье Немана перейдет в русские руки, торговля всего неманского бассейна направится на Мемель; Кёнигсберг потеряет всякое значение, и его немецкое население быстро пойдет на убыль». Пангерманисты требовали «присоединить для блага Кёнигсберга весь средненеманский бассейн к Восточной Пруссии», хотя часть района была населена литовцами^[108].

После оккупации Литвы Германия вынашивала разные планы в ее отношении: от присоединения к рейху до превращения в марионеточное государство. В августе 1916 г. Сватковский информировал МИД о проекте создания польско-литовской унии под протекторатом Германии для «польско-литовской ссоры и обострения польско-русских отношений». В ноябре Бибиков писал Нератову о плане автономной Литвы в составе Германии, а «за Познань и Галицию полякам будут сулить вознаграждения в сторону Белоруссии». В январе 1917 г. статс-секретарь германского МИДа А. Циммерман признал: «Германия… не хочет ручаться литовцам за Вильну и Гродно»^[109].

Покровский же писал в феврале: освобождение литовцев не в наших интересах, поскольку тогда они будут искать нашей поддержки против Польши. Германия использовала Февральскую революцию в России для укрепления своих позиций на северо-востоке Центральной Европы, хотя в отношении Литвы планы корректировались. В марте 1917 г. совещание «делегатов властей Литвы» под председательством Бетман-Гольвега (в присутствии императора) решило создать «независимое литовское государство-буфер». В апреле Циммерман обещал: «Литва будет состоять из губерний Виленской, Ковенской… частей Гродненской и Минской… получит доступ к морю»^[110].

В августе германское Верховное главнокомандование заявило: Литва должна быть присоединена к Германии, но форма осталась неопределенной. По военно-политическим соображениям Германия не удовлетворится линией Немана и не уступит Вильну Польше; с Австрией необходимо договориться о возможности «предложить украинцам украинскую Восточную Галицию… Если Австрия не пойдет на объединение губернаторств [польских. – В. З.], то следует отложить дальнейшее государственное преобразование Польши… Если поляки откажутся, то пусть дело идет к четвертому разделу Польши»^[111]. В сентябре 1917 г. германские оккупационные власти организовали литовский Государственный совет (Тарибу).

После свержения династии Романовых Временное правительство в целом восприняло геополитические установки царизма. Лидер партии кадетов П. Н. Милюков занял пост министра иностранных дел в правительстве. Как историк и публицист он обладал широким кругозором, хорошо знал историю международных отношений, был знаком с многими отечественными и зарубежными государственными, общественно-политическими деятелями, дипломатами, учеными и литераторами. В отличие от других институтов государственной власти Российской империи события февраля 1917 г. практически не повлияли на работу МИДа. Перерыв в работе ведомства в связи с революцией в Петрограде, начавшийся 28 февраля (13 марта), завершился уже 3(16) марта 1917 г. Российский МИД заработал в прежнем режиме. 4(17) марта П. Н. Милюков вступил в управление министерством.

Однако сложившееся в России после Февральской революции двоевластие породило создание параллельной с МИДом еще одной внешнеполитической структуры под руководством Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. 22 марта (4 апреля) Петроградский Совет утвердил предложение своего исполкома об организации Отдела международных сношений. Большинство в отделе составляли социал-демократы-меньшевики. Отдел не располагал властными полномочиями и контролем над МИДом и внешней политикой Временного правительства. С согласия правительства он отправил в СМИ союзных и нейтральных стран телеграммы, освещавшие деятельность Советов^[112].

Посол Бьюкенен писал министру иностранных дел А. Бальфуру: Милюков «считает, что Польша должна быть автономна и иметь территориальные войска, которые явятся составной частью русской армии»^[113]. Но 29 марта кабинет Г. Е. Львова согласился на создание независимого польского государства, полагая необходимым земли с украинским и белорусским населением оставить в пределах России, включив в ее состав также восточные территории Австро-Венгрии. Мартовское решение Временного правительства о признании независимости Польши, хотя и с сохранением военного союза с Россией, открыло новый этап в процессе интернационализации польского вопроса. Россия, в условиях внутренней нестабильности, все более активного участия США в европейской политике и фактического признания Россией независимости Польши, перестала оказывать влияние на польский вопрос в международном аспекте.

Временный государственный совет Польши 6 апреля подчеркнул, что польско-русский спор относительно территории между этнической Польшей и Россией не разрешен воззванием 29 марта и не может быть урегулирован решением Учредительного собрания. Польские политики, по свидетельству французского дипломата Р. Анри, планировали поставить «Польшу во главе всех небольших восточно– и среднеевропейских народов… собрать вокруг Польши, в противовес России, все консервативные элементы той же сферы»^[114].

По словам Я. Розвадовского, ставшего вскоре членом Польского национального комитета (ПНК), с поляками «повторяется сказка о золотой рыбке». С другой стороны, боясь воздействия русской революции, поляки «готовят для Согласия новый лозунг: будущая Польша вместо бывшей России»^[115]. Дмовский в июле опубликовал меморандум «Проблемы Центральной и Восточной Европы», в котором предлагал включить в будущее Польское государство Восточную Галицию, Ковенскую, Виленскую, Гродненскую, Минскую (бóльшую часть) губернии и Волынь. По мнению лидера эндеков, такое геополитическое переустройство могло обеспечить хорошие польско-российские отношения^[116]. В мае Собрание проживавших в Петрограде русин Галиции и Угорской Руси приняло резолюцию о присоединении земель к России. Украинские националисты провозгласили в Малороссии в ноябре 1917 г. Украинскую народную республику, претендовавшую на Холмскую губернию^[117].

Ранее, 18 апреля (1 мая) 1917 г., Милюков направил правительствам Антанты декларацию Временного правительства России от 27 марта (9 апреля) 1917 г., а также ноту, разъяснявшую намерения и перспективы деятельности правительства. Декларация подтвердила верность правительства взятым Россией на себя обязательствам перед союзниками в войне. Но в ней появились и новые мотивы. В декларации ясно и недвусмысленно утверждалось, что «цель свободной России – не господство над другими народами, не отнятие у них национального достояния, не насильственный захват чужих территорий, но утверждение прочного мира на основе самоопределения народов». Чтобы у союзников не возникло неправильных толкований положений декларации, П. Н. Милюков счел целесообразным в сопроводительной ноте от 18 апреля (1 мая) подчеркнуть мысль о том, что позиция Временного правительства и российского общества не дает оснований думать об ослаблении роли России в общей союзной борьбе и приоритетным в российской внешней политике остается «стремление довести мировую войну до решительной победы». 20 апреля (3 мая) «нота Милюкова» была опубликована в периодической печати.

Поражения русской армии на Западном фронте, хозяйственные проблемы, антивоенная революционная агитация формировали в обществе негативное отношение к продолжению войны. Став достоянием российской общественности, нота явилась поводом для политических возмущений в столице, вылившихся в многочисленные демонстрации протеста. Разразился апрельский политический кризис, который привел к смене правительства и образованию первой коалиции. 2(15) мая П. Н. Милюков подал прошение об отставке. В новом коалиционном правительстве министром иностранных дел стал М. И. Терещенко (5 мая – 25 октября)^[118].

Терещенко настаивал на включении в состав России Галиции и заявил 14 сентября о создании Польского государства на основе территориально-этнического принципа. Он отверг адресованную МИДу критику «в некоторых органах печати» о том, что внешнюю политику России во многом определяют бывшие царские дипломаты, отметив, в частности: Нератов оставался «Товарищем Министра при многих главах ведомств», что указывает не на его «несменяемость», а на его «незаменимость»^[119]. В речи 16 октября на заседании Совета республики министр выступил против самоопределения Литвы и высказался за самоопределение славянских народов Австро-Венгрии. Но специального решения Совет республики по вопросам внешней политики не принял и не поддержал Временное правительство.

Заключение

Резюмируя содержание книги, отметим: в преддверии мировой войны руководство Российской империи имело стратегический интерес к сопредельным территориям Германии и Австро-Венгрии, но, понимая неудобство геополитической конфигурации западных российских рубежей, стремилось уклониться от назревающего военного конфликта. Во время войны, несмотря на профессионализм русских дипломатов, по «качеству» внешнеполитического руководства Россия явно отставала от центральных и западных держав, поэтому сложившаяся к 1917 г. неблагоприятная для России ситуация в регионе объяснялась не только военными успехами Германии. Геостратегическое «отставание» было характерно и для политики Временного правительства. Военная оккупация западных земель Российской империи и усилившееся после Февральской революции стремление народов региона к национальной независимости заложили на данном этапе основу для последующей геополитической трансформации ЦВЕ.

Источники и литература

Архивные документы

Архив внешней политики Российской Империи. Ф. 133. Канцелярия МИД. Ф. 135. Особый политический отдел. Ф. 138. Секретный архив министра. Ф. 151. Политический архив.

Опубликованные документы

Международные отношения в эпоху империализма: Документы из архивов царского и Временного правительств. 1878–1917 гг. Сер. II: 1900–1913. Т. XVIII / подг. к печати А. С. Ерусалимский; Т. XIX–XX / подг. к печати Л. А. Телешова. М.: Госполитиздат, 1938–1940.

Международные отношения в эпоху империализма: Документы из архивов царского и Временного правительств. 1878–1917 гг. Сер. III. 1914–1917 гг. Т. VI-Х / гл. ред. М. Н. Покровский. М.; Л.: Государственное социально-экономическое издательство, 1935–1938.

Русско-польские отношения в период мировой войны / подг. к печати Н. М. Лапинский. М.; Л.: Москов. рабочий, 1926.

Воспоминания и переписка государственных, военных, политических деятелей

Бисмарк О. Мысли и воспоминания. Т. III. М.: ОГИЗ, СОЦЭКГИЗ, 1941.

Брусилов А. А. Мои воспоминания. М.: Воениздат, 1963.

Дмовский Р. Германия, Россия и польский вопрос. СПб.: Б. и., 1909.

Дурново П. Н. Записка П. Н. Дурново. Paris, [194-].

Науманн Ф. Срединная Европа (Mitteleuropa). Пг.: Огни, 1918.

Первая наша забота – стоять твердо в Европе. Так считал крупный военный ученый, профессор Академии Генерального штаба Н. Н. Обручев / публ. И. С. Рыбаченок // Источник. 1994. № 6. C. 5-21.

Сазонов С. Д. Воспоминания. М.: Междунар. отношения, 1991.

Совет Министров Российской империи в годы Первой мировой войны: Бумаги А. Н. Яхонтова (записи заседаний и переписка). СПб.: Дмитрий Буланин, 1999.

Dmowski R. Polityka polska i odbudowanie państwa. Wyd. 2. W.: S. n., 1926.

Научная литература

Бахтурина А. Ю. Окраины Российской империи: государственное управление и национальная политика в годы Первой мировой войны (1914–1917 гг.). М.: РОССПЭН, 2004.

Германская экспансия в Центральной и Восточной Европе: Сборник статей по истории так называемого «Дранга нах Остен» / под ред. В. Д. Королюка. М.: Прогресс, 1965.

Готлиб В. В. Тайная дипломатия во время Первой мировой войны. М.: Соцэкономиздат, 1960.

«Дранг нах Остен» и народы Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы: 1871–1918 гг. / В. К. Волков (отв. ред.) и др. М.: Наука, 1977.

Задорожнюк Э. Г. Версальский мир и проблема «бесхозности» Центральной Европы (к 100-летию события и его интерпретация) // Народы и культуры славянского мира Восточной Европы в исторической ретроспективе (Беларусь, Украина, Россия, Польша): сборник научных статей. Гродно, 2020. С. 139–144.

Зубачевский В. А. Политика России в Центральной Европе накануне и в годы Первой мировой войны (обзор историографии) // Современные проблемы науки и образования. 2012. № 4; URL: http:// www.science-education.ru/104-6568/

Зубачевский В. А. Политика России в Центрально-Восточной Европе накануне и в годы Первой мировой войны // Новая и новейшая история. 2014. № 3. С. 3–12.

Зубачевский В. А. Геополитический аспект дипломатии России накануне и в годы Великой войны // Первая мировая война – пролог ХХ века: Материалы международной научной конференции. Москва, ИВИ РАН – МГУ им. М. В. Ломоносова – МГПУ, 8-10 сентября 2014 г. Ч. I / отв. ред. Е. Ю. Сергеев. М.: ИВИ РАН, 2014. С. 71–74.

Зубачевский В. А., Филипповых Д. Н. Международные отношения и дипломатия воюющих держав // Первая мировая война 1914–1918 годов: В 6 т. / под общ. ред. Героя России генерала армии С. К. Шойгу. Т. 2: Начало и развертывание войны (1914–1915 годы). М.: Кучково поле, 2015. С. 557–595.

Зубачевский В. А., Филипповых Д. Н. Дипломатия Временного правительства и белогвардейских государственных образований // Первая мировая война 1914–1918 годов. Т. 3: Военные действия на сухопутных театрах войны (1916–1918 гг.). С. 684–705.

Игнатьев А. В. Внешняя политика России. 1907–1914: Тенденции. Люди. События. М.: Наука, 2000.

История внешней политики России. Конец XIX – начало XX века (От русско-французского союза до Октябрьской революции) / ред. колл. В. А. Емец, А. В. Игнатьев, С. В. Тютюкин и др. 2-е. изд. М.: Междунар. отношения, 1999.

Михутина И. В. Украинский вопрос в России (конец XIX – начало XX века). М.: ИСл РАН, 2003.

Носков В. В. Изобретая Центрально-Восточную Европу (к выходу в свет коллективного труда польских и французских историков «История Центрально-Восточной Европы») // Диалог со временем. Вып. 32. М., 2010. С. 323–346.

Первая мировая война: Дискуссионные проблемы истории / отв. ред. Ю. А. Писарев, В. Л. Мальков. М.: Наука, 1994.

Первая мировая война: Пролог ХХ века / отв. ред. В. Л. Мальков. М.: Наука, 1998.

Поршнева О. С. Эволюция образа войны в сознании массовых слоев российского общества в 1914 – начале 1917 г. // Военно-историческая антропология. Ежегодник, 2005/2006. М., 2006.

Последняя война Российской империи: Россия и мир накануне, в ходе и после Первой мировой войны по документам российских и зарубежных архивов: Материалы междунар. науч. конференции 7–8 сентября 2004 г. М.: Наука, 2006.

Россия: международное положение и военный потенциал в середине XIX – начале XX века: Очерки / И. С. Рыбаченок (отв. ред.) и др. М.: ИРИ РАН, 2003.

Стегний П. В. Разделы Польши и дипломатия Екатерины II: 1772. 1793. 1795. М.: Междунар. отношения, 2002.

Центральная Европа как исторический регион / отв. ред. А. И. Миллер. М.: ИСБ РАН, 1996.

Хвостов В. М. История дипломатии. 2-е изд. Т. II. М.: Политиздат, 1963.

Шпенглер О. Закат Европы: В 2 т. Т. 1: Гештальт и действительность. М.: Мысль, 1993.

Энгельс Ф. Внешняя политика русского царизма // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 22. М.: Госполитиздат, 1962. С. 11–52.

Яжборовская И. С, Парсаданова В. С. Россия и Польша. Синдром войны 1920 г. М.: Academia, 2005.

Fischer F. Griff nach der Weltmacht. Die Kriegszielpolitik des kaiserlichen Deutschland 1914/1918. Düsseldorf: Droste Verl., 1962.

Gottmann J. La politique des États et leur géographie. Paris: Librairie Armand Colin, 1953.

Geiss I. Tzw. polski pas graniczny 1914–1918: Przyczynek do niemieckiej polityki wojennej w czasie I wojny światowej. W.: PWN, 1964.

Historia dyplomacji polskiej. T. III. 1795–1918 / pod red. G Labudy W.: PWN, 1982.

Morgenthau H. J. Macht und Frieden. Grundlegung einer Theorie der internationalen Politik. Gűtersloh: C. Bertelsmann Verl., 1963.

Pobóg-Malinowski W. Najnowsza historia polityczna Polski. 1914–1939. Londyn: B. Swiderski, 1967.

Примечания

1

Хобсбаум Э. Эпоха крайностей: Короткий двадцатый век (1914–1991). М., 2004. C. 66.

(обратно)

2

Зубачевский В. А. Политика России в Центрально-Восточной Европе (первая треть ХХ века): геополитический аспект. М., 2019; Он же. Германо-польское сотрудничество и политика СССР на востоке Центральной Европы (1930–1939). М., 2022.

(обратно)

3

См.: Мальков В. Л. О новых подходах в изучении истории Первой мировой войны // Последняя война Российской империи. М., 2006. С. 20–24.

(обратно)

4

Шпенглер О. Закат Европы: В 2 т. Т. 1: Гештальт и действительность. М., 1993. Вступительная статья. С. 41. Примечания. С. 634–635.

(обратно)

5

Задорожнюк Э. Г. Версальский мир и проблема «бесхозности» Центральной Европы (к 100-летию события и его интерпретация) // Народы и культуры славянского мира Восточной Европы в исторической ретроспективе (Беларусь, Украина, Россия, Польша): сборник научных статей / ред. – сост. А. Д. Дудько. Гродно, 2020. С. 139–144.

(обратно)

6

Носков В. В. Изобретая Центрально-Восточную Европу (к выходу в свет коллективного труда польских и французских историков «История Центрально-Восточной Европы») // Диалог со временем. Вып. 32. М., 2010. С. 323, 342.

(обратно)

7

Луферчик Е. Г. Польский вопрос: понятие, структура и содержание в Российской Империи // Rocznik Instytutu Polsko-Rosyjskiego. Nr 1(8). 2015. С. 9.

(обратно)

8

Горизонтов Л. Е. Парадоксы имперской политики: Поляки в России и русские в Польше (XIX – начало XX в.). М., 1999. С. 8.

(обратно)

9

Луферчик Е. Г. Указ. соч. С. 12.

(обратно)

10

Зайончковский А. М. Подготовка России к империалистической войне: Очерки военной подготовки и оперативных планов. М.; Л., 1926.

(обратно)

11

Покровский М. Н. Империалистическая война: Сб. статей (1915–1930). М., 1931. С. 154–155.

(обратно)

12

Тарле Е. В. Европа в эпоху империализма. 1871–1919 гг. // Тарле Е. В. Сочинения: В 12 т. Т. 5. М., 1959.

(обратно)

13

Сталин И. О статье Энгельса «Внешняя политика русского царизма» // Большевик. 1941. № 9.

(обратно)

14

См.: История дипломатии. Т. II: Дипломатия в новое время (1872–1919 гг.) / cост. проф. В. М. Хвостов, проф. И. И. Минц. М., 1945.

(обратно)

15

История дипломатии. Т. II: Дипломатия в новое время. 1871–1914 / авт. В. М. Хвостов. М., 1963; История дипломатии. Т. III: Дипломатия на первом этапе общего кризиса капиталистической системы / авт. С. Ю. Выгодский и др. М., 1965.

(обратно)

16

См., напр.: История Первой мировой войны. 1914–1918: В 2 т. М., 1975.

(обратно)

17

Чубарьян А. О. Брестский мир. М., 1964. С. 190.

(обратно)

18

Стегний П. В. Разделы Польши и дипломатия Екатерины II: 1772. 1793. 1795. М., 2002. С. 8, 65, 413.

(обратно)

19

Геополитические факторы во внешней политике России. Вторая половина XVI – начало XX века: к столетию академика А. Л. Нарочницкого / отв. ред. С. Л. Тихвинский. М., 2007.

(обратно)

20

Бахтурина А. Ю. Окраины Российской империи: государственное управление и национальная политика в годы Первой мировой войны (1914–1917 гг.). М., 2004; Михутина И. В. Украинский вопрос в России (конец XIX – начало XX века). М., 2003.

(обратно)

21

История внешней политики России. Конец XIX – начало XX века (От русско-французского союза до Октябрьской революции) / ред. колл. В. А. Емец, А. В. Игнатьев, С. В. Тютюкин и др. 2-е. изд. М., 1999.

(обратно)

22

Игнатьев А. В. Внешняя политика России. 1907–1914. М., 2000.

(обратно)

23

Шацилло К. Ф. От Портсмутского мира к Первой мировой войне: Генералы и политика. М., 2000.

(обратно)

24

Первая мировая война: Дискуссионные проблемы истории / отв. ред. Ю. А. Писарев, В. Л. Мальков. М., 1994.

(обратно)

25

Первая мировая война: Пролог ХХ века / отв. ред. В. Л. Мальков. М., 1998.

(обратно)

26

См.: Козенко Б. Д. Отечественная историография Первой мировой войны // Новая и новейшая история. 2001. № 3; Туполев Б. М. Происхождение Первой мировой войны // Там же. 2002. № 4; Рыбаченок И. С. Закат великой державы. Внешняя политика России на рубеже XIX–XX вв.: Цели, задачи и методы. М., 2012.

(обратно)

27

Первая мировая война и судьбы европейской цивилизации / под ред. Л. С. Белоусова, А. С. Маныкина. М., 2014.

(обратно)

28

Россия в стратегии Первой мировой войны: В 2 кн. / рук. проекта И. Н. Новикова. СПб., 2014.

(обратно)

29

См., напр.: Зубачевский В. А., Филипповых Д. Н. Дипломатия и внешняя политика Российской империи в первые годы войны // Первая мировая война 1914–1918 годов: В 6 т. / под общ. ред. Героя России генерала армии С. К. Шойгу. Т. 2: Начало и развертывание войны (1914–1915 годы). М., 2015. С. 557–595.

(обратно)

30

См., напр.: Зубачевский В. А. Политика России в Центрально-Восточной Европе (первая треть ХХ века): геополитический аспект; Он же. Политика России в отношении восточных территорий Центральной Европы. 1912–1921 гг. // Вопросы истории. 2009. № 9; Он же. Политика России в Центрально-Восточной Европе накануне и в годы Первой мировой войны // Новая и новейшая история. 2014. № 3; Яжборовская И. С., Парсаданова В. С. Россия и Польша. Синдром войны 1920 г. М., 2005; Борисова А. А. «Польский вопрос» в политике России в годы Первой мировой войны (1914–1918 гг.) – URL: https://www.gramota.net/materials/9/2020/1/5. html (дата обращения: 02.12.2022); Крутиков А. А. С. Д. Сазонов и польский вопрос в Российской империи в годы Первой мировой войны – URL: https:// cyberleninka.ru/article/n/s-d-sazonov-i-polskiy-vopros-v-rossiyskoy-imperii-v-gody-pervoy-mirovoy-voyny/viewer (дата обращения: 02.12.2022).

(обратно)

31

Фишер Ф. Рывок к мировому господству: Политика военных целей кайзеровской Германии в 1914–1918 гг. М., 2017.

(обратно)

32

Geiss I. Tzw. polski pas graniczny 1914–1918. W., 1964.

(обратно)

33

Дмовский Р. Германия, Россия и польский вопрос. СПб., 1909.

(обратно)

34

Historia dyplomacji polskiej. T. III: 1795–1918 / pod red. G. Labudy. W., 1982.

(обратно)

35

Achmatowicz A. Polityka Rosji w kwestii polskiej w pierwszym roku Wielkiej Wojny 1914–1915. W., 2003.

(обратно)

36

Русско-польские отношения в период мировой войны. М.; Л., 1926.

(обратно)

37

Международные отношения эпохи империализма (далее – МОЭИ): Документы из архивов царского и Временного правительств. 1878–1917 гг. Сер. III: 1914–1917. Т. VI-Х. М.; Л., 1935–1938; Сер. II: 1900–1913. Т. XVIII–XX. М., 1938–1940.

(обратно)

38

Сазонов С. Д. Воспоминания. М., 1991.

(обратно)

39

См., напр.: Крючков И. В. Внутриполитические и внешнеполитические факторы развития Австро-Венгрии в донесениях В. П. Сватковского (1910–1914 гг.) – URL: https://cyberleninka.ru/article/n/vnutripoliticheskie-i-vneshnepoliticheskie-faktory-razvitiya-avstro-vengrii-v-doneseniyah-v-p-svatkovskogo-1910-1914-gg/viewer (дата обращения: 09.11. 2022).

(обратно)

40

Дурново П. Н. Записка П. Н. Дурново. P., [194-].

(обратно)

41

Сазонов С. Д. Указ. соч. С. 369; См. также: Крутиков А. А. Указ. соч.

(обратно)

42

Совет Министров Российской империи в годы Первой мировой войны. Бумаги А. Н. Яхонтова (записи заседаний и переписка). СПб., 1999. С. 70.

(обратно)

43

Первая наша забота – стоять твердо в Европе. Так считал крупный военный ученый, профессор Академии Генерального штаба Н. Н. Обручев // Источник. 1994. № 6. С. 8–10. Термин «Царство Польское» не употреблялся после восстания 1830–1831 гг., но им обозначали польские губернии Российской империи.

(обратно)

44

Сазонов С. Д. Указ. соч. C. 371–372.

(обратно)

45

Дмовский Р. Указ. соч. С. 35–36.

(обратно)

46

Извольский А. П. Воспоминания. М., 1989 – URL: http:// dugward.ru/library/xxvek/izvolskiy_vospom.html (дата обращения: 08.11.2022). См., также: Юрковский Р. Польские депутаты Государственной думы и Государственного совета и их деятельность в начале Первой мировой войны – URL: https://cyberleninka.ru/article/n/polskie-deputaty-gosudarstvennoy-dumy-i-gosudarstvennogo-soveta-i-ih-deyatelnost-v-nachale-pervoy-mirovoy-voyny/viewer (дата обращения: 23.11.2022).

(обратно)

47

См.: История внешней политики России. С. 53, 54; Игнатьев А. В. Внешняя политика России. С. 15–16.

(обратно)

48

МОЭИ. Серия II. Т. XIX. Ч. 2. М., 1938. № 437. С. 94–95; Из записки коллежского асессора И. Олфертьева 20 августа 1909 г. управляющему МИД // АВПРИ. Ф. 135. Оп. 474. Д. 43. Л. 7.

(обратно)

49

Речь Сазонова в Госдуме 27 января 1915 г. // Там же. Ф. 138. Оп. 467. Д. 723. Л. 32–33.

(обратно)

50

Отчет Польского скарба войскового за 1 сентября 1912-31 августа 1913 гг. Вена. 19 декабря 1913 г. (1 января 1914 г.). Канцелярия МИД // Там же. Ф. 133. 1914 г. Оп. 470. Д. 165. Л. 3.

(обратно)

51

Там же. Д. 166. Л. 2. Приложение. Л. 3–7.

(обратно)

52

Миллер А. И. «Украинский вопрос» в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина XIX в.). СПб., 2000. С. 187; Михутина И. В. Указ. соч. С. 50. Идеолог украинского национализма М. С. Грушевский озаглавил свою статью «Украинский Пьемонт».

(обратно)

53

Записка коллежского асессора М. Казанского «О русском влиянии в Галиции» от 11 августа 1913 г. товарищу (заместителю) министра иностранных дел А. А. Нератову // АВПРИ. Ф. 135. Оп. 474. Д. 155. Л. 11–12. См. также: Из обзора источников и материалов МИД для проведения границ русской народности в Галиции, Угорской Руси и Буковине (без даты) // АВПРИ. Ф. 135. Оп. 474. Д. 200. Л. 6.

(обратно)

54

Игнатьев А. В. Внешняя политика России. С. 49–54.

(обратно)

55

Дурново П. Н. Указ. соч. С. 17.

(обратно)

56

Сазонов С. Д. Указ. соч. C. 372.

(обратно)

57

Сазонов С. Д. Указ. соч. С. 375.

(обратно)

58

Секретный архив министра Сазонова. Записка Николаю II по случаю законопроекта о допущении польского языка в городских установлениях Царства Польского. 16 ноября 1913 г. // АВПРИ. Ф. 138. Оп. 467. Д. 315. Л. 2–4.

(обратно)

59

Записка Сазонова Николаю II. 7 января 1914 г. // Там же. Л. 8 об. – 9; См., также: МОЭИ. Сер. III. Т. I. М., 1931. № 52. С. 61–64.

(обратно)

60

Из записки коллежского асессора И. Олфертьева 20 августа 1909 г. управляющему МИД // АВПРИ. Ф. 135. Оп. 474. Д. 43. Л. 9.

(обратно)

61

МОЭИ. Сер. II. Т. ХХ. Ч. 1. М., 1939. № 31. С. 25; № 45.

С. 37–38; № 58, 59. С. 51–53; № 107. С. 94–95; № 111.

С. 97–98; № 124. С. 109–110; № 262. С. 253.

(обратно)

62

АВПРИ. Ф. 138. Оп. 467. Д. 745. Л. 15.

(обратно)

63

Там же. Ф. 133. Оп. 40. Д. 14. Л. 9.

(обратно)

64

Записка бывшего консула во Львове Пустошкина «19 лет среди поляков». 24.5.1909-2/15 января 1911 г. // Там же. Ф. 138. Оп. 467. Д. 289. Л. 2–4, 10; См., также: Клопова М. Э. Украинское движение Австро-Венгрии в оценке российских дипломатов – URL: https:// cyberleninka.ru/article/n/ukrainskoe-dvizhenie-avstro-vengrii-v-otsenke-rossiyskih-diplomatov/viewer (дата обращения: 24.10.2022).

(обратно)

65

Цит. по: История дипломатии. Т. II. С. 268; Бисмарк О. Мысли и воспоминания. Т. III. М., 1941. С. 76, 132.

(обратно)

66

См.: История внешней политики России. С. 98–99.

(обратно)

67

Дмовский Р. Указ. соч. С. 167, 282.

(обратно)

68

Игнатьев А. В. Политика соглашений и балансирования (Внешнеполитический курс России в 1906–1914 гг.) // Отечественная история. 1997. № 3. С. 29.

(обратно)

69

Шацилло К. Ф. Указ. соч. С. 185–186.

(обратно)

70

Зайончковский А. М. Указ. соч. С. 225.

(обратно)

71

Шацилло К. Ф. Указ. соч. С. 189–191.

(обратно)

72

Сухомлинов В. А. Воспоминания. Мемуары – URL: http://dugward.ru/library/xxvek/suhomlinov_vospom.html (дата обращения: 24.07.2017).

(обратно)

73

Цит. по: Игнатьев А. В. Внешняя политика России. С. 217–219.

(обратно)

74

Совет Министров Российской империи в годы Первой мировой войны. С. 29.

(обратно)

75

Булдаков В. П. Первая мировая война и имперство // Первая мировая война: Пролог ХХ века. М., 1998. С. 22; Исламов Т. М. Восточноевропейский фактор в исторической перспективе // Там же. С. 47; Истягин Л. Г. Диалектика факторов с исторической дистанции // Там же. С. 55–56.

(обратно)

76

Брусилов А. А. Мои воспоминания. М., 1963. С. 70.

(обратно)

77

См.: Первая мировая война и ее воздействие на историю ХХ в.: «Круглый стол» // Новая и новейшая история. 1994. № 4–5. С. 116–117; Тютюкин С. В. Первая мировая война и революционный процесс в России (роль национально-патриотического фактора) // Тютюкин С. В. Десять лет в журнале «Отечественная история». М., 2005. С. 182–184; Он же. Последний шанс императорской России // Там же. С. 170.

(обратно)

78

Поршнева О. С. Эволюция образа войны в сознании массовых слоев российского общества в 1914 – начале 1917 г. // Военно-историческая антропология. Ежегодник, 2005/2006. М., 2006. С. 82.

(обратно)

79

Майоров В. В. Первая мировая // Военно-исторический журнал. 2005. № 2. С. 63.

(обратно)

80

Яковлев Н. Н. 1 августа 1914 г. М., 1974. С. 34. См. также: Зайончковский П. А. Офицерский корпус русской армии перед Первой мировой войной // Вопросы истории. 1981. № 4.

(обратно)

81

Шацилло К. Ф. Указ. соч. С. 339.

(обратно)

82

Цит. по: Зубачевский В. А., Филипповых Д. Н. Дипломатия и внешняя политика Российской империи в первые годы войны. Т. 2. С. 557.

(обратно)

83

Цит. по: Там же. С. 558.

(обратно)

84

Зубачевский В. А., Филипповых Д. Н. Дипломатия и внешняя политика Российской империи в первые годы войны. Т. 2. С. 559.

(обратно)

85

Там же. С. 560.

(обратно)

86

Цит. по: Там же. С. 560–561.

(обратно)

87

Цит. по: Зубачевский В. А., Филипповых Д. Н. Дипломатия и внешняя политика Российской империи в первые годы войны. Т. 2. С. 561.

(обратно)

88

Цит. по: Готлиб В. В. Тайная дипломатия во время Первой мировой войны. М., 1960. С. 93.

(обратно)

89

Зубачевский В. А., Филипповых Д. Н. Дипломатия и внешняя политика Российской империи в первые годы войны. Т. 2. С. 561.

(обратно)

90

Совет Министров Российской империи. С. 29.

(обратно)

91

Там же.

(обратно)

92

Русско-польские отношения в период мировой войны. № 4. С. 17; № 5: «Мемория» Совета министров 20, 30 октября; 5, 12, 15 ноября 1914 г. С. 19–23.

(обратно)

93

Цит. по: Зубачевский В. А., Филипповых Д. Н. Дипломатия и внешняя политика Российской империи в первые годы войны. Т. 2. С. 562.

(обратно)

94

АВПРИ. Ф. 135. Оп. 474. Д. 159. Л. 38.

(обратно)

95

МОЭИ. Сер. III. Т. VII. М.; Л., 1935. № 210. С. 280 (приложение), 279–280 (сноска 1).

(обратно)

96

Брусилов А. А. Указ. соч. С. 214–215.

(обратно)

97

Науманн Ф. Срединная Европа (Mitteleuropa). Пг., 1918. С. 33.

(обратно)

98

Цит. по: Доклад Сазонова. 17 апреля 1916 г. // АВПРИ. Ф. 138. Оп. 467. Д. 713. Л. 35–36, 40.

(обратно)

99

Международная политика новейшего времени в договорах, нотах и декларациях. Ч. II. М., 1926. № 39. С. 51–52; № 40. С. 52; № 41. С. 53.

(обратно)

100

Geiss I. Op. cit. S. 234, 235.

(обратно)

101

Записки корреспондента Русского Телеграфного Агентства Сватковского. 17–30 декабря 1915 г. // АВПРИ. Ф. 135. Оп. 474. Д. 79. Л. 14, 19–20.

(обратно)

102

Записка камергера Н. А. Базили. Февраль 1916 г. // Там же. Д. 43. Л. 27–28.

(обратно)

103

Доклад Сазонова. 17 апреля 1916 г. // АВПРИ. Ф. 138. Оп. 467. Д. 713. Л. 37–40.

(обратно)

104

МОЭИ. Сер. III. Т. Х. М., 1938. № 361. Сн. 2. С. 398, 400; Русско-польские отношения в период мировой войны. № 15. С. 87, 88; № 16. 94–97; № 20. С. 108–112; № 21. С. 113; № 22. С. 114.

(обратно)

105

Сазонов С. Д. Указ. соч. С. 374–376.

(обратно)

106

АВПРИ. Ф. 135. Оп. 474. Д. 43. Л. 31–32; Д. 103. Л. 2–3; Д. 85. Л. 68.

(обратно)

107

АВПРИ. Ф. 138. Оп. 467. Д. 746. Л. 15 об., 44, 42.

(обратно)

108

Там же. Ф. 135. Оп. 474. Д. 79. Л. 25, 24.

(обратно)

109

Записка Сватковского «Литовский вопрос и Германия». Женева. 7-20 января 1916 г. // Там же. Д. 137. Л. 3–4; Д. 85. Л. 18, 68; Ф. 138. Оп. 467. Д. 747. Л. 372–373.

(обратно)

110

АВПРИ. Ф. 135. Оп. 474. Д. 103. Л. 9-10; Сватковский. «Независимость Литвы». 16–29 апреля 1917 г. // Там же. Ф. 138. Оп. 467. Д. 747. Л. 384; Ф. 135. Оп. 474. Д. 137. Л. 34.

(обратно)

111

Советско-германские отношения от переговоров в Брест-Литовске до подписания Рапалльского договора: Сб. док.: В 2 т. Т. 1: 1917–1918. М., 1968. Приложения. № 8: Из результатов совещания между рейхсканцлером и Верховным главнокомандованием в Кройцнахе. 9 августа 1917 г. С. 723–724.

(обратно)

112

См.: Зубачевский В. А., Филипповых Д. Н. Дипломатия Временного правительства и белогвардейских государственных образований // Первая мировая война 1914–1918 годов. Т. 3: Военные действия на сухопутных театрах войны (1916–1918 гг.). С. 684–685.

(обратно)

113

Иностранные дипломаты о революции 1917 г. // Красный архив. 1927. Т. 5(24). С. 114.

(обратно)

114

Дополнения к записке Сватковского. 7 мая 1917 г. // АВПРИ. Ф. 135. Оп. 474. Д. 79. Л. 55.

(обратно)

115

Извольский – Милюкову. 7 мая 1917 г. Из статьи Сватковского «Развод (польский вопрос)» // Там же. Ф. 138. Оп. 467. Д. 747. Л. 405–406.

(обратно)

116

Dmowski R. Polityka polska i odbudowanie państwa. Wyd. 2. W., 1926. S. 487.

(обратно)

117

АВПРИ. Ф. 135. Оп. 474. Д. 429. Л. 2.

(обратно)

118

См.: Зубачевский В. А., Филипповых Д. Н. Дипломатия Временного правительства и белогвардейских государственных образований. Т. 3. С. 689–690.

(обратно)

119

АВПРИ. Ф. 135. Оп. 474. Д. 82. Л. 18, 19.

(обратно)

Оглавление

Введение

Глава I. Степень изученности проблемы

Глава II. Западные рубежи в системе геополитических координат Российской империи

Глава III. Польский вопрос в политике Российской империи в годы Первой мировой войны

Заключение

Источники и литература