Трагический эксперимент. Книга 5 (fb2)

- Трагический эксперимент. Книга 5 (Трагический эксперимент - 5) 4219K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Яков Канявский

Яков Канявский
Трагический эксперимент
Книга 5

* * *

Всякую революцию задумывают романтики, осуществляют фанатики, а пользуются её плодами отпетые негодяи.

Томас Карлейль

Всякий раз, когда я вспоминаю о том, что Господь справедлив, я дрожу за свою страну.

Михаил Жванецкий

Народ, забывший своё прошлое, утратил своё будущее.

Сэр Уинстон Черчилль

Глава 1 Последнее турне

Всё равно, если у человека есть стиль, его не спрячешь.

Он как-то вылезает в ритме фразы, в ритме периодов, в организации целого…

Стиль — это шило. В мешке его не утаишь.

Стиль — это не то, чего мне надо добиваться,

скорее то, от чего я не могу избавиться.

Григорий Померанц, философ

Когда Николай II отрёкся от престола, Россия осталась без царя. А Романовы перестали быть монаршей семьёй. Возможно, это и была мечта Николая Александровича — жить так, словно он не император, а просто отец большого семейства. Многие говорили, что у него мягкий характер. Императрица Александра Фёдоровна была его противоположностью: в ней видели резкую и властную женщину. Он был главой страны, но она — главой семьи. Немка, выросшая в Великобритании, Александра писала в основном по-английски, но по-русски говорила хорошо, хоть и с акцентом. Она любила Россию — так же, как и её муж. Анна Вырубова, фрейлина и близкая подруга Александры, писала, что Николай был готов просить своих врагов об одном: не изгонять его из страны и дать жить с семьёй «самым простым крестьянином». Возможно, императорская семья действительно смогла бы жить своим трудом. Но жить частной жизнью Романовым не дали. Николай из царя превратился в заключённого.

Николай II, подписавший отречение, находился в Ставке в Могилёве, а его семья — в Царском Селе. Дети один за другим слегли, заболев корью. 9 марта Николай приехал в Царское Село, где его впервые встречали не как императора. «Дежурный офицер крикнул: „Открыть ворота бывшему царю“. <…> Когда государь проходил мимо собравшихся в вестибюле офицеров, никто его не приветствовал. Первый сделал это государь. Только тогда все отдали ему привет», — писал камердинер Алексей Волков.

По мемуарам свидетелей и дневникам самого Николая кажется, что он не страдал из-за потери престола. «Несмотря на условия, в которых мы теперь находимся, мысль, что мы все вместе, радует и утешает», — написал он 10 марта. Анна Вырубова (она осталась с царской семьёй, но вскоре её арестовали и увезли) вспоминала, что его не задевало даже отношение солдат охраны, которые часто были грубы и могли сказать бывшему Верховному главнокомандующему: «Туда нельзя ходить, господин полковник, вернитесь, когда вам говорят!»

27 марта глава Временного правительства Александр Керенский запретил Николаю и Александре спать вместе: супругам было позволено видеться только за столом и разговаривать друг с другом исключительно по-русски. Керенский не доверял бывшей императрице. В те дни шло расследование действий ближайшего окружения четы, супругов планировалось допросить, и министр был уверен, что она будет давить на Николая. «Такие, как Александра Фёдоровна, никогда ничего не забывают и никогда ничего не прощают», — писал он впоследствии.

Наставник Алексея Пьер Жильяр (в семье его называли Жилик) вспоминал, что Александра была в ярости. «Поступать так с государем, сделать ему эту гадость после того, что он принёс себя в жертву и отрёкся, чтобы избежать гражданской войны, — как это низко, как это мелочно!» — говорила она. Мера оставалась в силе недолго. 12 апреля она написала: «Чай вечером в моей комнате, и теперь снова спим вместе».

Были и другие ограничения — бытовые. Охрана сократила отопление дворца, после чего одна из придворных дам заболела воспалением лёгких. Заключённым разрешали гулять, но прохожие смотрели на них через забор — как на зверей в клетке. Унижения не оставляли их и дома. Как рассказывал граф Павел Бенкендорф, «когда великие княжны или государыня приближались к окнам, стража позволяла себе на их глазах держать себя неприлично, вызывая этим смех своих товарищей».

Однажды они увидели в руках наследника его маленькую винтовку. Это была модель русской винтовки, сделанная для него одним из русских оружейных заводов, ружьё-игрушка, совершенно безвредная ввиду отсутствия специальных для неё патронов. Солдаты усмотрели опасность и через офицера потребовали обезоружить наследника. Мальчик разрыдался и долго горевал. Семья старалась радоваться тому, что есть. В конце апреля разбили огород в парке — дёрн таскали и императорские дети, и слуги, и даже солдаты караула. Рубили дрова. Много читали. Давали уроки тринадцатилетнему Алексею: за нехваткой педагогов Николай лично учил его истории и географии, а Александра — Закону Божиему. Катались на велосипедах и самокатах, плавали в пруду на байдарке.

Временное правительство ведёт переговоры с Великобританией (британский король Георг V — родственник Николая II, они даже внешне весьма похожи) о возможности отправки царской семьи за границу. Лондон в конце концов отказывается от планов принять Романовых — из-за роста левых настроений в британском обществе, неблагоприятных для свергнутого самодержца.

По воспоминаниям председателя Временного правительства Александра Керенского, записанным в Париже в ноябре 1953 года:

«Что касается эвакуации царской семьи, то мы решили переправить их через Мурманск в Лондон, и министр иностранных дел Терещенко отправил в Лондон телеграмму с просьбой выслать корабль для встречи. Мы получили ясный ответ: британское правительство не может принять царскую семью в качестве гостей во время войны. Тогда мы решили отправить царскую семью в маленький Тобольск. Оттуда мы хотели эвакуировать их в США».

В июле Керенский предупредил Николая, что из-за неспокойной обстановки в столице семью скоро перевезут на юг. Но вместо Крыма их сослали в Сибирь. В августе 1917 года Романовы уехали в Тобольск. Некоторые из приближённых последовали за ними. Там они размещены в бывшем губернаторском доме при весьма вольном режиме содержания.

«Мы поселились далеко от всех: живём тихо, читаем обо всех ужасах, но не будем об этом говорить», — писала Александра Анне Вырубовой из Тобольска. Семью поселили в бывшем губернаторском доме. Притеснения начались сразу же. Первым делом помощник комиссара Александр Никольский потребовал сфотографировать всех арестантов и сделать им удостоверения личности. В этом не было никакого смысла: охрана хорошо знала каждого. Но Никольский заявил: «А нас, бывало, заставляли сниматься и в профиль, и в лицо!» И добавил: «Теперь их черёд». Таких бессмысленных издёвок, не объяснимых ничем, кроме ненависти к бывшим монархам, было множество. Зимой для детей соорудили ледяную гору — это было единственное развлечение. Но позже охрана приказала её разрушить: солдатам не понравилось, что арестанты могли подниматься на неё и смотреть через забор.

В переписке семью не ограничивали, но все послания просматривались. Александра много переписывалась с Анной Вырубовой, которую то отпускали, то снова арестовывали. Они отправляли друг другу посылки: бывшая фрейлина как-то прислала «чудную синюю кофточку и вкусную пастилу», а ещё — свои духи. Александра ответила шалью, которую тоже надушила — вербеной. Она старалась помогать подруге: «Посылаю макароны, колбасы, кофе — хотя пост теперь. Я всегда из супа вытаскиваю зелень, чтобы бульон не есть, и не курю». Она почти не жаловалась — разве что на холод.

В тобольской ссылке у семьи получалось сохранять прежний уклад во многом. Даже Рождество удалось отметить. Были и свечи, и ёлка — Александра писала, что деревья в Сибири другого, непривычного сорта, и «пахнет сильно апельсином и мандарином, и по стволу течёт всё время смола». А слугам подарили шерстяные жилеты, которые бывшая императрица связала сама. Быт занимал супругов больше, чем политика. Только Брестский мир потряс их обоих по-настоящему. «Унизительный мир. <…> Быть под игом немцев — хуже татарского ига», — писала Александра. В письмах она размышляла о России, но не о политике, а о людях.

«Странность в русском характере — человек скоро делается гадким, плохим, жестоким, безрассудным, но и одинаково быстро он может стать другим; это называется — бесхарактерность. В сущности — большие, тёмные дети» — из письма Александры Анне Вырубовой.

27 февраля по новому стилю власти объявили, что «у народа нет средств содержать царскую семью». Романовым отныне предоставлялись квартира, отопление, освещение и солдатский паёк. Каждый человек мог также получать 600 рублей в месяц из личных средств. Десятерых слуг пришлось уволить. «Надо будет расстаться со слугами, преданность которых приведёт их к нищете», — написал Жильяр, оставшийся при семье. Со столов арестантов исчезли масло, сливки и кофе, не хватало сахара. Семью стали подкармливать местные жители.

«В последние дни мы начали получать масло, кофе, печение к чаю и варения от разных добрых людей, узнавших о сокращении у нас расходов на продовольствие. Так трогательно!» — из дневника Николая.

Эта тобольская жизнь, которую позже Романовы вспоминали как тихую и спокойную — даже несмотря на краснуху, которой переболели дети, — закончилась весной 1918 года: семью решили перевезти в Екатеринбург.

Известно, что конкретных попыток вывезти царскую семью из России не предпринималось. Переговоры, весьма осторожные, велись, в частности, послом в России графом фон Мирбахом. Однако Германия в тот момент была заинтересована в сохранении мирных отношений с Россией, новые конфликтные ситуации или даже поводы для их возникновения не были нужны никому, а потому Мирбаху фактически приходилось действовать в одиночку, — без согласования своих действий с Берлином. Король Великобритании Георг V, будучи двоюродным братом Николая, выступил с предложением принять у себя царскую семью, однако тогдашнее лейбористское правительство, испытывавшее симпатии к большевикам, его не поддержало. Кроме того, в Лондоне опасались революционных настроений, которые захлестнули Европу, и приезд царской семьи мог бы расшатать ситуацию в обществе.

Британский король считал, что отчасти в смерти царской семьи виновна Германия и лично император Вильгельм II. По мнению Георга V, сохранение жизни Романовым должно было стать одним из условий заключения Брестского мира. Кроме того, королю было известно о финансовой поддержке большевиков со стороны Германии — в процессе подготовки революции, во время и после её свершения, а также в процессе укрепления большевиков во власти. Получается, что кайзер не принял никакого участия в судьбе своих аристократических родственников в России.

Со временем судьба последнего русского царя попала в сферу германских интересов.

Руководство рейха было прекрасно осведомлено о неизменной патриотической позиции императора Николая II и его отрицательном отношении к какому-либо соглашению с кайзером, которого он считал опасным и коварным врагом.

15 марта 1918 года датский король Кристиан Х телеграфировал императору Вильгельму II с просьбой вмешаться в разрешение судьбы «низвергнутого русского монарха и его семьи». Кайзер прямо заявлял, что его вмешательство невозможно, так как оно может быть истолковано как стремление восстановить на престоле династию Романовых, что в данный момент нежелательно для Германии.

Бывший статс-секретарь рейха Готлиб фон Ягов в 1935 году писал, что немецкая дипломатия устранилась от вопроса о судьбе царя и все её усилия ограничились лишь несколькими строго официальными представлениями о «принцессах германской крови».

Однако к весне 1918 года политическая ситуация начала меняться не в пользу Германии. Брестский мир не принёс немцам желаемого результата — в германской армии с каждым днём набирали силу пацифистские тенденции, чувствовался разлагающий дух большевистской пропаганды.

Наилучшим выходом для немцев стало бы признание Брестского мира императором Николаем II. Высокопоставленный российский дипломат Георгий Михайловский утверждал, что «велись весьма деликатные переговоры немцев с самим Николаем II насчёт его взглядов на будущую русско-немецкую дружбу и ответ царя их не удовлетворил». По воспоминаниям видных представителей русской эмиграции, германское руководство в 1918 году под видом сотрудников Красного Креста посылало в Тобольск своих представителей, которые предлагали Николаю II подписать договор о сепаратном мире с Германией, обещая за это немедленное освобождение его и его семьи. Однако государь категорически отказался вступать с германцами в какие-либо соглашения.

Большая игра вокруг царской семьи, начавшаяся весной 1918-го, отражала острую борьбу внутри политической верхушки рейха и во многом являлась следствием попытки германского верховного командования взять контроль над страной в свои руки. Именно германские военные пытались оказать русским монархистам помощь в спасении царской семьи. К этому же времени относится ещё одно важное показание лидера кадетской партии Павла Милюкова, который утверждал, что «немцы или желали, или даже пытались реально спасти царя и наследника, причём я лично усматривал тогда в этом и политическое значение — их нежелание, чтобы какие-либо элементы, враждебные им, воспользовались личностью Николая Александровича и его сына».

В апреле 1918 года в Москву прибыл новый германский посол — граф Вильгельм фон Мирбах. Он потребовал от председателя ВЦИК Якова Свердлова и главы Совнаркома Владимира Ульянова (Ленина) вывезти царскую семью из Тобольска либо в Петроград, либо в Москву. Мирбах довёл требование Вильгельма II до Свердлова, Ленина и Чичерина: «Его Величество желает, чтобы продолжались усилия, направленные на освобождение Семьи и вывоз её в рейх. При любых обстоятельствах немецкая принцесса и её дети, в том числе Наследник, как неотделимый от матери, не могут быть оставлены на произвол судьбы». Иными словами, Мирбах дал понять, что германская сторона ещё сможет смириться с убийством царя, но не потерпит насилия над членами его семьи. Этим объясняется то, что в июле 1918 года большевики объявили только об убийстве императора Николая II, чья «семья эвакуирована в надёжное место». Свердлов ответил Мирбаху, что сделает всё, чтобы выполнить его требование и доставить всю царскую семью в Москву, но отвечать за результаты не может, «так как власть на местах не даёт возможность настаивать».

На просьбы русских монархистов германский посол обещал потребовать от большевиков обеспечить безопасность царской семьи. Для Мирбаха было полной неожиданностью, что она оказалась в Екатеринбурге.

Сразу же после разговора с Мирбахом Свердлов приступил к разработке плана, целью которого было недопущение перевоза Николая II в одну из столиц. Для этого в апреле 1918 года он вызвал из Уфы комиссара Василия Яковлева (Константина Мячина), которому и поручил выполнение задания. Свердлов решил поместить царскую семью в Екатеринбурге, находившемся под контролем его ставленников.

Внешне Свердлов делал всё, чтобы создать впечатление, что он выполняет требование Мирбаха. 1 апреля 1918 года состоялось заседание президиума ВЦИК, которое постановило «немедленно перевести всех арестованных в Москву». Но уже 6 апреля тот же президиум вынес другое решение — «о переводе всех арестованных» из Тобольска на Урал. При этом постановление о перевозе царя в Москву не подлежало оглашению, а о перевозе его семьи в Екатеринбург были осведомлены все члены Уралсовета.

Как только Свердлов получил известие о том, что его ставленник матрос-большевик Павел Хохряков стал председателем тобольского совета, он послал в Екатеринбург телеграмму с извещением: «Мы поручили перевезти Николая на Урал. Наше мнение: пока поместите его в Екатеринбурге. Решите сами, устроить его в тюрьме или же приспособить какой-нибудь особняк. Без нашего указания из Екатеринбурга никуда его не увозите. Задача Яковлева — доставить Николая в Екат. [бург] живым и сдать его Пред. Белобородову или Голощёкину».

В 1918 году большевистское руководство не представляло собой однородную силу. Некоторые из его членов примкнули к большевизму не потому, что разделяли партийные положения РСДРП (б), а потому, что эта партия была наиболее боеспособной для осуществления радикальной революции в России. Разными были и силы, стоящие за спиной представителей руководства большевиков. Очевидно, что царская семья стала объектом борьбы интересов между ними.

Вопрос о причастности к убийству царской семьи Владимира Ульянова (Ленина) не раз менялся в зависимости от политической конъюнктуры. Между тем, несмотря на значительную роль, которую Ленин играл в большевистском правительстве, нельзя объяснять тяжкое злодеяние, каким является убийство царской семьи, волей одного или даже нескольких человек.

В руководстве большевистской партии сплелись интересы самых разных политических и экономических группировок. В начале 1918-го Ленин более всего зависел от немцев — стратегические интересы кайзеровской Германии и большевистского руководства совпадали. К июлю 1918 года ежемесячные расходы немцев на пропаганду в России достигли 3 млн рейхсмарок. В свою очередь Ленин неизменно выполнял все германские требования. По дополнительному соглашению, подписанному в Берлине, в счёт репараций большевиками было отправлено в Германию 2,5 млрд золотых рублей по курсу 1913 года, вывезено 2 млн пудов сахара, 9132 вагона хлеба, 2 млн пудов льноволокна, 1218 вагонов мяса и 294 вагона пушнины.

Между тем силы, которые делали ставку на Свердлова и Троцкого, не являлись покровителями Ленина. Более того, эти же силы не исключали возможности отстранения Троцкого, если тот вдруг будет вести себя «неправильно». Офицер английской разведки Уильям Вайсман писал 1 мая 1918 года американскому дипломату Эдварду М.Хаузу, известному как «полковник Хаус»: «Если мы решим, что Троцкий не хочет или не может пригласить нас, то мы можем призвать Керенского и других деятелей первоначальной республиканской революции, побудить их образовать правительственный комитет <…> и делать то, чего Троцкий не пожелал или не смог бы сделать».

В этих условиях Ленин не мог быть независимой фигурой, а власть его в стране и партии не была абсолютной. Злейший враг самодержавия и лично императора Николая II, Ленин в конкретной политической обстановке весны — лета 1918-го страшился расправы над царской семьёй. И руководило им не чувство сострадания или человеколюбия, а физиологический страх за свою судьбу. Ленину угрожали представители другого клана, главным представителем которого был председатель ВЦИК Яков Свердлов. Он, как и Троцкий, рассматривал большевистскую партию как действенный инструмент для осуществления поставленной ему определёнными силами задачи. Свердлов сыграл ведущую роль в организации главных преступлений красного террора. Эмигрантский исследователь Павел Пагануци писал: «У нас нет никаких сомнений, что чудовищные преступления большевиков в 1918 году, превзошедшие все меры жестокости, были совершены по приказанию из центра, Москвы, и главная ответственность за них лежала на Свердлове».

Возможности двух направлений — ленинского и свердловского — по влиянию на судьбу царской семьи были примерно равны. Несмотря на то, что Ленин обладал большим авторитетом в партии, Свердлов имел поддержку мощных и влиятельных структур как в России, так и за границей. Екатеринбург задолго до того, как в него была доставлена царская семья, был выбран Свердловым в качестве своей опорной базы.

В первой половине 1918 года Свердлов не мог не учитывать значение германского фактора и авторитета, какой имел в партии Ленин. Поэтому при решении вопроса о царской семье председатель ВЦИК вынужден был проявлять изощрённую хитрость и скрытность. Не вызывает сомнений, что Свердлов разъяснил Яковлеву, что он должен придавать всей операции особую таинственность, но таким образом, чтобы у всех в Тобольске сложилось уверенность, что царскую семью вывозят в Москву, а затем за границу. На самом деле Яковлев должен был доставить семью Николая II в Екатеринбург и сдать местным властям. Яковлев должен был играть роль человека, всеми силами стремившегося выполнить задание Свердлова, но не сумевшего этого сделать из-за противодействия «своевольных» уральцев. Свердлов изначально создавал миф о якобы самостоятельных действиях уральских властей в отношении царской семьи, чтобы объяснить ими оставление её в Екатеринбурге. Этим «своеволием» будет объясняться и злодеяние 17 июля 1918 года.

В Екатеринбург императорская семья в составе Николая II, Александры Фёдоровны и Марии Николаевны прибыла 30 апреля 1918 года. В Тобольске, ввиду болезни Алексея, остались Ольга, Татьяна, Анастасия, а также члены свиты. В Екатеринбург они были доставлены 23 мая.

Во время перевода Николая II, Александры Фёдоровны и Марии Николаевны на Урал между уральскими властями и В.В.Яковлевым возник конфликт. Особоуполномоченный ВЦИК разгадал намерения руководства уральской области совершить в дороге покушение на семью Романовых. По этой причине после прибытия из Тобольска в ТюменьВ.В.Яковлев приказал двигаться далее не в Екатеринбург, а в Омск. Уральский Совет заявил протест В.И.Ленину и Я.М.Свердлову, назвал действия В.В.Яковлева изменническими и призвал к его аресту. В результате переписки Центра с обеими сторонами и заверения Я.М.СвердловымВ.В.Яковлева в том, что власти Урала не будут применять к царской семье насильственных действий, 30 апреля поезд прибыл в Екатеринбург.

Царскую семью разместили в реквизированном доме военного инженера Н.Н.Ипатьева под руководством коменданта А.Д.Авдеева. Дом Ипатьева назывался «домом особого назначения». Режим содержания, по сравнению с Тобольском, был ужесточён. Здесь семья провела последние 78 дней жизни. Вместе с Романовыми в Екатеринбург приехали их приближённые и слуги. Кто-то был расстрелян почти сразу, кого-то арестовали и убили несколько месяцев спустя. Кто-то выжил и впоследствии смог рассказать о том, что происходило в Ипатьевском доме. Жить с царской семьёй остались лишь четверо: доктор Боткин, лакей Трупп, горничная Нюта Демидова и поварёнок Леонид Седнев. Он станет единственным из заключённых, кто избежит расстрела: в день перед убийством его уведут.

Николай любил заниматься физическим трудом: пилить дрова, работать в саду, чистить лёд. После переезда в Екатеринбург всё это оказалось под запретом.

«Дом хороший, чистый, — писал в дневнике Николай. — Нам были отведены четыре большие комнаты: спальня угловая, уборная, рядом столовая с окнами в садик и с видом на низменную часть города и, наконец, просторная зала с аркою без дверей». Комендантом был Александр Авдеев — как рассказывали о нём, «большевик самый настоящий» (позже его заменит Яков Юровский). В инструкции по охране семьи говорилось: «Комендант должен иметь в виду, что Николай Романов и его семья являются советскими арестантами, поэтому в месте его содержания устанавливается соответствующий режим».

Инструкция же предписывала коменданту быть вежливым. Но при первом обыске из рук Александры выхватили ридикюль, который она не хотела показывать. «До сих пор я имел дело с честными и порядочными людьми», — заметил Николай. Но получил ответ: «Прошу не забывать, что вы находитесь под следствием и арестом». От окружения царя потребовали называть членов семьи по имени и отчеству вместо «Ваше Величество» или «Ваше Высочество». Александру это по-настоящему покоробило.

Авдеев утверждал, что в день полагалось два часа прогулки. Но Николай в дневнике писал, что в день разрешалось гулять лишь час. На вопрос «почему?» бывшему царю ответили: «Чтобы было похоже на тюремный режим».

Всем арестантам был запрещён любой физический труд. Николай просил позволения чистить сад — отказ. Для семьи, все последние месяцы развлекавшейся лишь колкой дров и возделыванием грядок, это было непросто. Поначалу арестанты даже не могли сами кипятить себе воду. Только в мае Николай записал в дневнике: «Нам купили самовар, по крайней мере не будем зависеть от караула».

Через некоторое время маляр закрасил все окна известью, чтобы обитатели дома не могли смотреть на улицу. С окнами вообще было непросто: их не разрешали открывать, хотя сбежать при такой охране семья вряд ли бы смогла. А летом было жарко.

«Сегодня во время чая вошло 6 человек, вероятно — областного совета, посмотреть, какие окна открыть? Разрешение этого вопроса длится около двух недель! Часто приходили разные субъекты и молча при нас оглядывали окна» — из дневника Николая.

Только к концу июля одно из окон наконец открыли. «Такая радость, наконец-то, восхитительный воздух и одно оконное стекло, более не замазанное побелкой», — написал в дневнике Николай. После этого арестантам запретили сидеть на подоконниках. Не хватало кроватей, сёстры спали на полу. Обедали все вместе, причём не только со слугами, но и с красноармейцами. Они были грубы: могли залезть ложкой в миску с супом и сказать: «Вас всё-таки ещё ничё кормят».

Вермишель, картошка, салат из свёклы и компот, — такая еда была на столе арестантов. С мясом были проблемы. «Привезли мясо на шесть дней, но так мало, что этого хватит только на суп», «Харитонов приготовил макаронный пирог… потому что совсем не принесли мяса», — отмечает Александра в дневнике.

«Я приняла сидячую ванну, так как горячую воду можно было приносить только из нашей кухни», — пишет Александра о мелких бытовых неудобствах. По её записям видно, как постепенно для бывшей императрицы, когда-то властвовавшей над «шестой частью земли», важными становятся бытовые мелочи: «огромное наслаждение, чашечка кофе», «добрые монашки присылают теперь молоко и яйца для Алексея и нас и сливки».

Продукты действительно разрешалось брать из женского Ново-Тихвинского монастыря. С помощью этих посылок большевики устроили провокацию: передали в пробке одной из бутылок письмо от «русского офицера» с предложением помочь бежать. Семья на это ответила: «Мы не хотим и не можем БЕЖАТЬ. Мы только можем быть похищены силой». Несколько ночей Романовы провели одетыми, ожидая возможного спасения.

Скоро в доме сменился комендант. Им стал Яков Юровский. Поначалу он даже понравился семье, но очень скоро притеснений стало всё больше и больше. «Нужно привыкать жить не по-царски, а как приходится жить: по-арестантски», — сказал он, ограничив количество мяса, поступавшее заключённым.

Из монастырских передач он разрешил оставить только молоко. Александра как-то написала, что комендант «завтракал и ел сыр; больше не разрешает нам есть сливки». Юровский также запретил часто принимать ванны, заявив, что на них не хватает воды. Он изъял у членов семьи драгоценности, оставив лишь часы Алексею (по просьбе Николая, который сказал, что мальчику без них будет скучно) и золотой браслет Александре — она носила его 20 лет, и снять его можно было только с инструментами.

Каждое утро в 10:00 комендант проверял, все ли на местах. Больше всего это не нравилось бывшей императрице. По этому поводу Александра Фёдоровна высказывала неудовольствие, что она не привыкла так рано вставать. «Тогда я сказал, что могу проверять, когда она будет ещё в постели. На это она заявила, что она не привыкла принимать, когда она лежит. А я заявил, что мне безразлично, как ей угодно, но проверять ежедневно должен» — из воспоминаний Якова Юровского.

Александра, кажется, тяжелее всех в семье переживала потерю престола. Юровский вспоминал, что если она выходила на прогулку, то непременно наряжалась и обязательно надевала шляпу. «Нужно сказать, что она не в пример остальным при всех своих выходах старалась сохранить всю свою важность и прежнее», — писал он.

Остальные члены семьи были проще — сёстры одевались довольно небрежно, Николай ходил в заплатанных сапогах (хотя, как утверждает Юровский, у него было достаточно целых). Волосы ему подстригала супруга. Даже рукоделие, которым занималась Александра, было работой аристократки: она вышивала и плела кружева. Дочери же стирали носовые платки, штопали вместе с горничной Нютой Демидовой чулки и постельное бельё.

Слухи об убийстве царя, появившиеся в июне 1918 года, волновали германские круги. 9 июня в Берлине помощник статс-секретаря Рейха встретился с большевистским посланником Иоффе и выразил беспокойство германского правительства слухами об убийстве императора Николая II. Иоффе заверил, что «никому из императорской семьи не будет причинено вреда и что все представители последней будут снабжаться всем необходимым для существования». Однако эти заверения не успокоили Берлин, и 21 июня Мирбах на встрече с наркомом иностранных дел Георгием Чичериным потребовал от большевистского правительства выступить с самыми решительными опровержениями слухов.

Участившиеся слухи об убийстве царя беспокоили не только немцев, но и Ленина. В тот же день 21 июня, когда Мирбах делал свои представления Чичерину, Владимир Бонч-Бруевич, исполняя ленинское распоряжение, направил в Екатеринбург официальный запрос: «В Москве распространяются сведения, что будто бы убит бывший император Николай Второй. Сообщите имеющиеся у вас сведения. Управляющий делами Совдепа народных комиссаров Владимир Бонч-Бруевич».

Никакого ответа на эту телеграмму из Екатеринбурга не последовало, и 21 июня командующий Уральским Северо-Восточным фронтом Рейнгольд Берзин посетил Ипатьевский дом и убедился, что царская семья жива. Ленин приказал Берзину «взять под свою охрану всю Царскую Семью и не допустить каких бы то ни было насилий над ней, отвечая в данном случае своей собственной жизнью».

Свердлову удалось ввести немцев в заблуждение и в этом вопросе. За несколько дней до убийства царской семьи германский представитель на германской Украине граф Альвенслебен уверял русских монархистов, что «император Вильгельм желает во что бы то ни стало спасти Государя Императора Николая II и принимает к этому меры», что «между 16 и 20 июля (по новому стилю) распространится слух или известие об убийстве Государя; что слух этот или известие не должен будет нас беспокоить: как и слух имевший место в июне, он будет ложный, но что он необходим в каких-то целях именно Его спасения».

Этот разговор проходил накануне или даже в самый день убийства в Москве германского посла графа Мирбаха. Оно было крайне опасным для Ленина, так как немцы немедленно потребовали ввести в Москву свой батальон для охраны посольства, что на деле могло означать свержение советской власти. Скорее всего, убийство Мирбаха было непосредственно связано с подготовкой убийства царской семьи, так как требование посла кайзера о переводе государя в Москву становилось всё более категоричным. Кроме того, немцы направляли в район Екатеринбурга своих эмиссаров, шли разговоры о посылке туда же вооружённых отрядов. В ответ для немцев была состряпана ложь о перевозе Николая II в Москву, теперь уже из Екатеринбурга.

Ленин всячески стремился, во всяком случае внешне, следовать германским требованиям в отношении царской семьи. Один из соучастников екатеринбургского злодеяния, Михаил Медведев (Кудрин), в декабре 1963 года вспоминал, что 16 июля 1918-го он присутствовал на заседании областного совета Урала. На нём также присутствовал Шая Голощёкин, который рассказал о своей поездке в Москву к Свердлову. Голощёкин стремился получить санкцию на расстрел царской семьи. В этом он получил поддержку со стороны Свердлова. Однако Ленин категорически выступил против этого, потребовав вывезти царскую семью в Москву. Тем временем Свердлов, наоборот, всеми силами добивался именно противоположного решения. Генерал Михаил Дитерихс отмечал: «Ленин готов был снова продаться перед лицом создавшейся обстановки. Он признавался в неудачности произведённых опытов и в тайных заседаниях со своими клевретами откровенно считал дело проигранным, высказывая мысль, что пора уходить».

Важным свидетельством являются и показания германского консула Вальтера Бартельса, который в действительности был легальным резидентом германской разведки. 10 июня 1921 года в Берлине он сообщил следователю Николаю Соколову: «Между королём Испании и императором Вильгельмом происходили через специальных курьеров совершенно секретные переговоры, имевшие в виду спасение русского Царя и Его Семьи. В результате этих переговоров через графа Мирбаха последовало требование к Ленину об освобождении Государя Императора и Его Семьи. Ему, Бартельсу, положительно известно, что Лениным было собрано специальное заседание „комиссаров“, в котором большинство примкнуло к точке зрения Ленина о возможности освобождения Государя Императора и Его Семьи. Такому решению большинства воспротивилась другая партия во главе со Свердловым», которая «тайно отправила своих людей в Екатеринбург, и там произошло убийство Царя и Его Семьи».

О том, что Ленин не контролировал ситуацию в Екатеринбурге, свидетельствует планомерное истребление на Урале его родственников Ардашевых, проводившееся местным ЧК под руководством Якова Юровского. Таким образом, убийства родственников Ленина проводились теми же людьми, что участвовали в убийстве царской семьи, и они были людьми Свердлова. Если, уничтожая родственников Ленина, они делали это в тайне, они могли точно так же скрывать от него подготовку убийства царской семьи.

Слухи о предстоящем вывозе государя активно распространялись и среди городской верхушки. Так, водитель ЧК А.И.Руденков, который возил в Ипатьевский дом высокопоставленных чекистов, за два дня до убийства царской семьи вместе со своей сестрой Л.Ф.Лоскутовой видел, как из ворот дома вышел бронированный автомобиль. Руденков пояснил сестре, что на этом броневике вывозят «у императора вещи, а потом увезут и самого императора». При этом Руденков выразил предположение, что государя «отправят в Германию, так как большевики за него взяли у немецкого короля много денег, и король взял его себе на поруки». Екатеринбургский парикмахер Ф.И.Иванов сообщил следствию, что за день-два до убийства царской семьи он стриг комиссара станции Екатеринбург Гуляева. В ходе беседы тот сказал: «Сегодня отправляем Николая».

История принятия решения об убийстве царской семьи до сих пор не до конца выяснена. Было ясно, что возвращение к монархии в России вряд ли возможно, особенно в среднесрочной перспективе. Но столь жестокого убийства никто в России не ждал. Ранее большевики планировали провести открытый судебный процесс над Николаем Вторым — чтобы подвести символическую черту под эпохой царизма в России. За проведение такого процесса, в частности, выступал Троцкий. Ленин, в свою очередь, опасался, что Романовы все ещё любимы в народе, а потому суд может принести совсем не те плоды, которых большевикам хотелось бы. Ленин посчитал, что в условиях Гражданской войны будет целесообразнее втайне убить всю семью и хранить молчание об этом как можно дольше. По другой версии, Ленин продвигал идею всенародного суда, который окончится смертным приговором. Вождь планировал сделать процесс максимально публичным в пропагандистских целях. Обвинителем должен был выступить сам Лев Троцкий, на тот момент самый популярный и авторитетный из политбюро.

Однако отцы революции не учли одного: к столице Урала быстро продвигались чехословацкие корпуса белогвардейцев. К началу июля 1918-го стало ясно, что город вот-вот возьмут. Уральский облисполком закидывал центр телеграммами только с одним вопросом: «Что делать с царём?»

На местах не хотели самостоятельно решать судьбу столь значимой фигуры. В Москве тоже никто не брал на себя ответственность, опасаясь народной мести.

Ночью 17 июля 1918 года из Екатеринбурга почему-то через председателя Петроградского совета Григория Зиновьева на имя Ленина и Свердлова была послана телеграмма, в которой сообщалось: «Условленного с Филипповым [Голощёкиным] суда по военным обстоятельствам не терпит отлагательства. Ждать не можем. Если ваши мнения противоположны, сейчас же вне всякой очереди сообщить. Голощёкин, Сафаров. Снеситесь по этому поводу сами с Екатеринбургом. Зиновьев».

Из воспоминаний революционера Павла Быкова: «Товарищ Свердлов решил вопрос без формального народного суда, предложив расстрелять Романова в Екатеринбурге, потому что знал, как говорил Ленин, что не только сотни и тысячи передовых рабочих, но и массы сочтут это решение за окончательное. Так оно и было».

Официального приказа об убийстве, по сути, не поступило. Из представленных СК архивов следует, что центр даже раздумывал, как «отмыться»: мол, это самодеятельность на Урале. Но свидетельства очевидцев сходятся: на самом деле политбюро было в курсе.

Согласно официальной советской историографии, решение было принято исполкомом Уралоблсовета, и центральное советское руководство узнало об этом уже после случившегося. В 90-е годы появилась версия, что решение было принято Центром, а местные власти взяли ответственность на себя, чтобы создать московскому руководству политическое алиби. Первая версия, о самовольном решении Уралоблсовета, представляется более обоснованной, чем вторая. Установлено, что большевистское руководство действительно обсуждало судьбу Николая II и планировало суд над ним в Москве, однако речь об убийстве остальных членов семьи официально не велась. Вместе с этим партийные организации Урала, опасавшиеся возможности освобождения Николая II, выступали за его немедленный расстрел, а также за «уничтожение всего семейства и родственников бывшего царя». На этом же настаивал прибывший 4 июля 1918 года в Москву уральский военный комиссар Ф.И.Голощёкин. Не получив на это санкции, по возвращении на Урал, вечером 14 июля, Голощёкин и остальные члены исполкома Уралсовета приняли решение о невозможности дожидаться суда над бывшим императором, о чём сообщили в Москву. Ответ центрального руководства на эту телеграмму в архивах не обнаружен.

Казнь Романовых засекретили. И придумали повод: царская семья от слуг прознала о наступлении белых и разработала план побега. Последним пристанищем стал дом купца Ипатьева в Екатеринбурге. За пару недель до гибели здесь сменилась охрана: новым комендантом назначили Якова Юровского. Именно он вместе с Петром Ермаковым, Михаилом Медведевым (Кудриным) и Петром Медведевым обсуждали, кого и как казнить. Сначала думали только про Романовых — но один вспомнил, как кто-то из прислуги передавал узникам письма из внешнего мира. В итоге решили убить всех семерых членов семьи и четырёх слуг: врача Евгения Боткина, повара Ивана Харитонова, лакея Алексея Труппа и горничную Анну Демидову. Лишь одиннадцатилетнего поварёнка Лёню Седнева пощадили. Накануне казни тот, по воспоминаниям царицы Александры Фёдоровны, «неожиданно исчез». Как стало известно из новых материалов, надзиратели вывезли его якобы к дяде. А на самом деле отдали в детдом.

И, оказывается, палачи долго выбирали способ убийства Романовых. Например, предлагали закидать бомбами — «так надёжнее». Но начальник охраны возразил: сверху приказали сделать всё по-тихому. По этой же причине отмели и другой вариант — расстрелять, пока все в доме спят. Надзиратели боялись, что соседи услышат выстрелы.

Из воспоминаний Виктора Нетребина, участника казни: «В Дом особого назначения приехали ещё два товарища для помощи внутреннему караулу. Мы все снова собрались для окончательного обсуждения предварительной подготовки ликвидации Романовых. Тут же выяснилось, что казнь нужно проводить этой ночью при помощи расстрела из наганов в нижнем, полуподвальном этаже».

Тогда же, вечером 16 июля, определили состав расстрельной команды. Юровский отобрал на дело «латышей» — так называли надзирателей из внешнего периметра охраны. Речь о двух прибалтах, венгре и четырёх русских. Тем самым убийство царской семьи не было исключительно «делом рук евреев» — этот антисемитский миф активно тиражировали на протяжении десятилетий.

Однако большинство «латышей», узнав про то, что им предстоит убить дочерей царя, отказались. «Ну, может быть, девушки… знаете, проявляли такую любезность, улыбки расточали этим постовым, и у них создалось такое впечатление, что им… Короче, струсили, я думаю, просто, чего там говорить», — расскажет спустя годы один из палачей Григорий Никулин.

В итоге всё же набрали 13 человек, преимущественно русских.

Командовать расстрелом членов семьи бывшего императора было поручено коменданту Дома особого назначения Якову Юровскому. Именно из его рукописей впоследствии удалось восстановить страшную картину, развернувшуюся в ту ночь в Ипатьевском доме.

А семья жила, не думая о будущем. Жила так, словно впереди — годы. Дети продолжали учиться. Николай много читал, в последние дни — Салтыкова-Щедрина. Дочери пекли хлеб, который отец называл «недурным». Алексей, если чувствовал себя хорошо, делал из проволоки цепочки для своих игрушек — корабликов. Комендант позволял ему питаться чуть лучше, чем остальным. 16 июля Александра написала, что он «наконец, через неделю, принёс яиц для бэби». Был солнечный день. Вечером супруги поиграли в карты и легли спать.

До расстрела оставалось несколько часов.

В ночь с 16 на 17 июля царская семьи была разбужена, под предлогом тревожной ситуации в городе им велели собираться в дорогу, но при этом «ничего не брать с собой».

Наследник престола цесаревич Алексей страдал гемофилией. К концу жизни он практически не мог ходить. В подвал отцу пришлось нести его на руках.

На улице гудел мотор грузовика — его завели специально, чтобы приглушить звуки выстрелов. Романовы подумали, что туда можно погрузить вещи, поэтому всё же взяли с собой пару мешков, а также постельное бельё и подушки. Захватили и трёх собачек. А драгоценности, коих было немало, припрятали: императрица и дочери вшили их в корсеты.

Согласно документам, приказ о расстреле был доставлен на место казни в половине второго ночи. Уже спустя сорок минут всю семью Романовых и их слуг привели в подвальное помещение. «Комната была очень маленькая. Николай стоял спиной ко мне, — вспоминал Юровский. — Я объявил, что Исполнительный Комитет Советов Рабочих, Крестьянских и Солдатских Депутатов Урала постановил их расстрелять. Николай повернулся и спросил. Я повторил приказ и скомандовал: „Стрелять!“. Первый выстрелил я и наповал убил Николая».

Более чем через 100 лет газета «Московский комсомолец» так описала ту казнь:

«Ночь. Сводчатая комната особняка, имеющая одно окно с железной решёткой совершенно подвального характера. У дальней стены — группа людей, одетых по-дорожному: мужчины, женщины, молоденькие девушки, мальчик-подросток. Напротив, у входа, — другая группа: военные, вооружённые револьверами и винтовками, некоторые из них, не имея возможности попасть в тесное помещение, толпятся за дверным проёмом. „Николай Александрович, — произносит один из военных, — Уральский совет приговорил вас и вашу семью к смерти… А потому ваша жизнь покончена!“ С этими словами он выхватывает пистолет и стреляет в мужчину, стоящего в центре. Вслед за ним открывают стрельбу остальные.

Так завершились прижизненные страдания семьи отрёкшегося императора Николая II. Об этих нескольких страшных минутах в нижней комнате Дома Ипатьева потом рассказывали сами цареубийцы — отнюдь не содрогаясь от запоздалого осознания собственной беспредельной жестокости.

Руководитель ликвидации Яков Юровский: „Первый выстрелил я и наповал убил Николая… Пальба длилась очень долго… Мне долго не удавалось остановить эту стрельбу, принявшую безалаберный характер. Но когда наконец мне удалось остановить, я увидел, что многие ещё живы. Например, доктор Боткин… револьверным выстрелом с ним покончил. Алексей, Татьяна, Анастасия и Ольга тоже были живы. Жива была ещё и Демидова… Я вынужден был по очереди расстреливать каждого…“

Комиссар Пётр Ермаков: „Я выстрелил в царицу… Попал ей прямо в рот, через две секунды она была мертва. Затем я выстрелил в доктора Боткина… Пуля попала ему в шею. Он упал навзничь. Выстрел Юровского сбросил царевича на пол, где он лежал и стонал. Повар пригнулся к углу. Я попал ему сперва в тело, а потом в голову. Лакей упал, я не знаю, кто его застрелил… Я не думаю, что кто-нибудь из нас попал в горничную. Она опустилась на пол, спрятавшись в подушки. Один из охраны позже проткнул ей горло штыком…“

Воспоминания Александра Стрекотина, красногвардейца из внешней охраны дома Ипатьева: „Товарищ Ермаков, видя, что я держу в руках винтовку со штыком, предложил мне доколоть оставшихся в живых. Я отказался, тогда он взял у меня из рук винтовку и начал их докалывать. Это был самый ужасный момент их смерти. Они долго не умирали, кричали, стонали, передёргивались. В особенности тяжело умерла та особа — дама (горничная Демидова). Ермаков ей всю грудь исколол. Удары штыком он делал так сильно, что штык каждый раз глубоко втыкался в пол“.

Короткое, но безумно страшное по смыслу своему высказывание об участи цесаревича Алексея прозвучало в записанном на плёнку в середине 1960-х интервью Исая Родзинского — участника уничтожения тел убитых членов царской семьи и их слуг: „Алексей 11 пуль проглотил, пока наконец умер… очень живучий парнишка…“

Читаешь эти „мемуары“ с содроганием. Но сами участники расстрела царской семьи — по крайней мере, некоторые из них, — считали, что проявили себя в данной ситуации настоящими гуманистами.

Юровский: „Белогвардейская и другая печать, в том числе и заграничная, старается изобразить нас как разбойников и палачей. А между тем великодушие пролетариата являет пример, не знающий образцов. Какая красота: восставшие для раскрепощения человечества даже в отношении своих злейших врагов являют беспримерное великодушие, не оскорбляя, не унижая человеческого достоинства, не заставляя страдать напрасно людей, которые должны умереть потому, что того требует историческая обстановка. Люди строго выполняют тяжёлый революционный долг, расстреливаемые узнают о своей судьбе буквально за две минуты до смерти…“

Никулин: „Считаю, что с нашей стороны была проявлена гуманность. Я считал, что если попаду в плен к белым и со мной поступят таким образом, то я буду только счастлив“.

В книге с материалами расследования по „царскому делу“, опубликованной не так давно Следственным комитетом, упомянуты 13 фамилий, но семь из них снабжены пометкой „возможно“. Таким образом, на сегодняшний день доказано участие в расправе над императорской семьёй и их слугами шести человек. Вот они — цареубийцы:

Юровский Яков Михайлович — комендант Дома особого назначения (Дома Ипатьева), член коллегии Уральской областной ЧК, товарищ комиссара юстиции Уральской области, председатель Следственной комиссии Уральского областного ревтрибунала;

Никулин Григорий Петрович — помощник коменданта ДОН, начальник Летучего отряда УОЧК;

Ермаков Пётр Захарович — военный комиссар Верх-Исетского завода;

Медведев-Кудрин Михаил Александрович — член коллегии УОЧК;

Медведев Павел Спиридонович — начальник охраны ДОН;

Кабанов Алексей Григорьевич — член УОЧК, начальник пулемётной команды ДОН.

Старшему, Юровскому, в тот момент было 40 лет, младшему, Никулину, — 23 года, остальным — от 26 до 34 лет. Кажется, впереди ещё долгая жизнь, но не у всех участников беспримерной расправы она сложилась благополучно. Словно чёрная тень той зловещей ночи с 16 на 17 июля 1918 года накрыла этих людей».

Император был убит с первого раза — в отличие от его дочерей. Командовавший расстрелом царской семьи позже писал, что девушки были буквально «забронированы в лифчики из сплошной массы крупных бриллиантов», поэтому пули отскакивали от них, не принося вреда. Даже при помощи штыка не удалось пробить «драгоценный» корсаж девиц.

Нашли бриллианты уже после расстрела, который чётко спланировали: палачи заранее распределили жертв между собой. Многие хотели убить именно государя, но эту «почётную роль» взял на себя Юровский. Он же зачитал приговор, полный текст которого не сохранился. Следователи восстановили последние слова: «А потому ваша жизнь покончена!»

После этой фразы вместо коменданта первым внезапно выстрелил Пётр Ермаков — началась беспорядочная пальба. Когда дым рассеялся, выяснилось, что погибли не все: три великие княжны — Татьяна, Ольга и Анастасия — остались живы благодаря вшитым в корсет бриллиантам.

Из воспоминаний Михаила Медведева (Кудрина): «Шатаясь, подымается уцелевшая горничная — она прикрылась подушками, в пуху которых увязли пули. От её предсмертного крика очнулся и часто застонал легко раненный (царевич) Алексей». Дальше началось самое страшное. Палачи хотели заколоть княжон штыками, но тоже помешали бриллианты. В итоге Татьяну и Ольгу, сидевших на корточках, расстреляли в упор в голову. Так же поступили и с наследником.

Анастасия — младшая дочь — притворилась мёртвой. Палачи поняли это не сразу — только когда стали грузить тела на носилки. Она «страшно визжала», пока её добивали штыками и прикладами. Увидев это, матёрый солдат Павел Медведев, один из палачей, выбежал на улицу, и его вырвало.

СК России пришёл к выводу: никто из жертв не уцелел. Тем самым следователи окончательно опровергли расхожий миф про Анастасию, которой якобы удалось бежать в Европу. Всего были убиты 11 человек: сам император Николай II, его жена Александра Фёдоровна, четыре дочери — Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия, сын — цесаревич Алексей, их камердинер Алоизий Трупп, горничная Анна Демидова, а также семейный врач Романовых Евгений Боткин и повар Иван Харитонов.

«Мне долго не удавалось остановить эту стрельбу, принявшую безалаберный характер. Но когда наконец мне удалось остановить, я увидел, что многие ещё живы. <…> Я вынужден был по очереди расстреливать каждого», — писал Юровский.

В ту ночь выжить не удалось даже царским собакам — вместе с Романовыми в Ипатьевском доме были убиты двое из трёх принадлежавших детям императора питомцев. Сохранившийся в холоде труп спаниеля великой княжны Анастасии спустя год нашли на дне шахты в Ганиной Яме — у пса была сломана лапа и пробита голова.

Принадлежавшего великой княжне Татьяне французского бульдога Ортино тоже жестоко убили — предположительно, повесили.

Чудом спасся только спаниель цесаревича Алексея по имени Джой, которого потом отправили оправляться от пережитого в Англию к двоюродному брату Николая II — королю Георгу.

После расстрела все тела погрузили в один грузовик и отправили к заброшенным рудникам Ганиной Ямы в Свердловской области. Там сначала их попытались сжечь, но костёр на всех вышел бы огромным, поэтому было принято решение просто сбросить тела в ствол шахты и забросать ветками.

Однако скрыть случившееся не удалось — уже на следующий день по области поползли слухи о произошедшем ночью. В подвале Ипатьевского дома ещё замывают кровь, а на Дону и Украине уже служат панихиды.

Как признавался позже один из участников расстрельной команды, вынужденной вернуться на место неудавшегося захоронения, ледяная вода смыла всю кровь и заморозила тела убитых так, что они выглядели, словно живые.

К организации второй попытки захоронения большевики попытались подойти с бóльшим вниманием: район предварительно оцепили, тела вновь погрузили на грузовик, который должен был перевезти их в более надёжное место. Однако и тут их ждал провал: уже через несколько метров пути грузовик крепко завяз в болотах Поросёнкова лога.

Планы пришлось менять на ходу. Часть тел закопали прямо под дорогой, остальные залили серной кислотой и захоронили чуть поодаль, прикрыв сверху шпалами. Эти меры по заметанию следов оказались более эффективными.

Когда спустя несколько дней из Екатеринбурга пришло сообщение об убийстве Николая и Свердлов пришёл с этим известием на заседание Совнаркома, в протокол записали лишь «принять к сведению». И стали заседать дальше.

Официально новость об убийстве бывшего императора была объявлена Я.М.Свердловым 18 июля на заседании Президиума ВЦИК 5-го созыва. Было отмечено, что ВЦИК «в лице своего Президиума, признаёт решение Уральского Областного Совета правильным». Широкая общественность узнала об этом 19 июля, когда в газете «Известия» было опубликовано сообщение о расстреле Николая Романова. Причиной расстрела была названа угроза заговора контрреволюционеров, якобы готовивших побег бывшего царя. Речь в сообщении шла только об убийстве Николая II, а про семью было сказано, что она отправлена в надёжное место.

Всё это вовсе не означает невиновности Ленина в Екатеринбургском злодеянии. Первое сообщение об убийстве царской семьи глава Совнаркома получил днём 17 июля от своего неизвестного информатора. Сохранился конверт с надписью: «Секретно. Тов. Ленину из Екатеринбурга. 17.07. 12 часов дня» и расписка Ленина: «Получил». В 21 час того же дня пришла шифрованная телеграмма об убийстве всей семьи, посланная от имени Белобородова из Екатеринбурга: «Москва. Кремль. Секретарю Совнаркома Горбунову обратной проверкой. Передайте Свердлову, что всё семейство постигла та же участь, что и главу. Официально семья погибнет при эвакуации». Эти телеграммы являются абсолютным доказательством того, что 17 июля Ленин знал об убийстве всей царской семьи. При этом он не только смирился с фактом убийства, но и одобрил его. Ленин немедленно принял сторону цареубийц и причислил себя к их числу. Он советовал ничего не сообщать о злодеянии большевистскому посланнику в Берлине: «Пусть Иоффе ничего не знает, ему там, в Берлине, легче врать будет».

Убийство императора Николая II и его семьи было не просто большевистской расправой по политическим соображениям и тем более не сговором кучки исполнителей из Уралоблсовета. Убийство в Ипатьевском доме явилось результатом осуществления планов глобалистского сообщества по установлению в мире нового мирового порядка. Как отмечал историк Александр Боханов, Николай II «оставался национальным символом, знаком русской государственной традиции, живым образом Великой Православной Империи. Поэтому и уничтожали в Екатеринбурге не бывшего полковника Романова, не бывшего императора, а именно Царя, последнего не только в отечественной, но и в мировой истории».

Тогда Россия в целом равнодушно, а то и со злорадством отреагировала на гибель последнего царя. (Об участи его семьи, прежде всего детей, долгое время ходили самые разные слухи, и ещё в начале 20-х Ленин и Зиновьев уверяли западных журналистов, что им ничего не известно о том, куда делись цесаревич Алексей и его сёстры).

Существует версия, что поэт Владимир Маяковский одним из первых узнал о месте, где, по его словам, «народ поставил точку на монархии». Известно, что в 1928 году он посетил Свердловск, ранее встретившись с Петром Войковым — одним из организаторов расстрела царской семьи, который мог сообщить ему секретную информацию.

После этой поездки Маяковский написал стихотворение «Император», в котором есть строчки с довольно точным описанием «могилы Романовых»: «Здесь кедр топором перетроган, зарубки под корень коры, у корня под кедром дорога, а в ней император зарыт».

Первое время новая российская власть всеми силами старалась уверить Запад в своей гуманности по отношению к царской семье: мол, все они живы и находятся в секретном месте, чтобы не допустить осуществления белогвардейского заговора. Многие высокопоставленные политические деятели молодого государства старались уклониться от ответа или же отвечали очень туманно.

Так, нарком иностранных дел Георгий Чичерин на Генуэзской конференции 1922 года заявил корреспондентам: «Судьба дочерей царя мне не известна. Я читал в газетах, будто они находятся в Америке».

Пётр Войков, отвечавший на этот вопрос в более неформальной обстановке, обрубил все дальнейшие расспросы фразой: «Мир никогда не узнает, что мы сделали с царской семьёй».

Только после публикации материалов расследования Николая Соколова, давших отдалённое представление о расправе над императорской семьёй, большевикам пришлось признать хотя бы сам факт расстрела. Однако подробности и информация о захоронении по-прежнему оставались тайной, покрытой мраком подвального помещения Ипатьевского дома.

Неудивительно, что появилась масса фальсификаций и мифов в отношении казни Романовых. Самым популярным из них стал слух о ритуальном убийстве и об отрезанной голове Николая II, которую якобы забрали на хранение в НКВД. Об этом, в частности, свидетельствуют показания генерала Мориса Жанена, курировавшего расследование расстрела от Антанты.

У сторонников ритуального характера убийства императорской семьи существует несколько доводов. Прежде всего, внимание привлекает символичное название дома, в котором всё случилось: в марте 1613 года Михаил Романов, положивший начало династии, взошёл на царство в Ипатьевском монастыре под Костромой. А через 305 лет, в 1918 году, последнего русского царя Николая Романова расстреляли именно в Ипатьевском доме на Урале, реквизированном большевиками специально для этого.

Позже инженер Ипатьев объяснял, что приобрёл дом за полгода до развернувшихся в нём событий. Существует мнение, что эта покупка была сделана специально, чтобы придать символизма мрачному убийству, так как Ипатьев довольно близко общался с одним из организаторов казни — Петром Войковым.

Расследовавший убийство царской семьи по поручению Колчака генерал-лейтенант Михаил Дитерихс в своём заключении сделал вывод: «Это было планомерное, заранее обдуманное и подготовленное истребление Членов Дома Романовых и исключительно близких им по духу и верованию лиц».

Конспирологи также обратили внимание на связь между убийством Николая II и халдейского правителя Вавилона царя Валтасара. Так, через некоторое время после расстрела в Ипатьевском доме были обнаружены строчки из баллады Гейне, посвящённой Валтасару: «Белзацар был убит той же ночью его слугами». Сейчас кусок обоев с этой надписью хранится в Государственном архиве РФ.

Согласно Библии, Валтасар, как и Николай Романов, был последним царём в своём роду. Во время одного из торжеств в его замке на стене появились таинственные слова, предсказывавшие его скорую гибель. Той же ночью библейского царя убили.

Через восемь дней после расстрела Екатеринбург взяла Белая армия. Началось расследование убийства, свидетели были допрошены. Подробности расстрела мы знаем из доклада следователя Соколова. Следователь «омского правительства» Николай Соколов по поручению Колчака приехал в занятый белыми Екатеринбург и смог на месте задокументировать факты происшедшей драмы. Он опросил оставшихся в живых свидетелей событий, сделал фотосъёмку вероятного места захоронения царской семьи и их приближённых. Николаю Соколову, прибывшему на Поросёнков лог, удалось найти только фрагменты сожжённой одежды и отрезанный женский палец. «Вот всё, что осталось от Августейшей Семьи», — написал Соколов в своём отчёте.

Согласно материалам комиссии следователя Соколова, Анастасия выжила после пулевых ранений и была добита штыками и прикладами.

Оригинал той самой зашифрованной телеграммы без знаков препинания от 4 июля 1918 года из архива следователя Соколова, расследовавшего обстоятельства гибели царской семьи в Екатеринбурге: «Передайте Свердлову все семейство постигла та же участь что и главу официально семья погибла при эвакуации. Белобородов».

В эмиграции Соколов в дополнение собрал ещё семь томов документов. Измученный и переживший многие потрясения, следователь Соколов неожиданно умирает в 1924 году во Франции. В 1925 году выходит его книга с предисловием князя Орлова «Убийство царской семьи». Часть архива по завещанию самого Николая Алексеевича его вдова отдала князю Орлову.

Генерал Михаил Константинович Дитерихс сыграл важную роль в раскрытии преступления, совершённого в Екатеринбурге 17 июля 1918 года, — убийства царской семьи. Его книга об этом злодеянии ещё при жизни автора стала библиографической редкостью. И неудивительно: книга содержит богатый фактический материал и даёт возможность иначе взглянуть на одно из самых трагических событий в истории России.

Специальным предписанием Верховного правителя от 17 января 1919 года на Дитерихса возлагалось «общее руководство по расследованию и следствию по делу об убийстве на Урале Членов Августейшей Семьи и других Членов Дома Романовых». В течение 1920–1921 годов он написал свой труд «Убийство Царской Семьи и членов Дома Романовых на Урале» (издан в 1922 г. во Владивостоке). Интересно ознакомиться с выдержками из этой книги:

«Вот в этой идее подготовки положения для будущей победы в связи со всей сложившейся обстановкой, мне думается, заключались главным образом причины тех массовых, невероятных по зверству, с явными отпечатками изуверства убийств, которые были совершены советскими деятелями в лето 1918 года и составили в истории России и всего мира эпоху сплошного кровавого кошмара. Нельзя забывать, нельзя закрывать глаза на то, что особенному гонению и жестокости в этот именно период подвергся православный, духовный мир России: церковь национализировалась; храмы обращались в помещения для митингов; иконы были обложены налогами, преподавание Закона Божьего в школах запрещено, а на дому родителей преследовали за обучение детей молитвам; над святынями кощунственно надругивались, обряды высмеивались и основы христианского духовного мировоззрения отвергались печатно в брошюрах и на многочисленных митингах…

И в ряду злодейств, совершённых в этот период большевиками для достижения указанной цели, особо исключительными по зверству и изуверству, полными великого значения, характера и смысла для будущей истории русского народа являются убийства в это кошмарное лето:

1) В Екатеринбурге: бывшего Государя Императора НИКОЛАЯ АЛЕКСАНДРОВИЧА, Государыни Императрицы АЛЕКСАНДРЫ ФЕОДОРОВНЫ, бывшего наследника Цесаревича АЛЕКСЕЯ НИКОЛАЕВИЧА, Великой княжны ОЛЬГИ НИКОЛАЕВНЫ, Великой княжны ТАТЬЯНЫ НИКОЛАЕВНЫ, Великой княжны МАРИИ НИКОЛАЕВНЫ, Великой княжны АНАСТАСИИ НИКОЛАЕВНЫ;

2) В Алапаевске: Великой княгини ЕЛИЗАВЕТЫ ФЕОДОРОВНЫ, Великого князя СЕРГЕЯ МИХАЙЛОВИЧА, князя ИОАННА КОНСТАНТИНОВИЧА, князя КОНСТАНТИНА КОНСТАНТИНОВИЧА, князя ИГОРЯ КОНСТАНТИНОВИЧА, графа ВЛАДИМИРА ПАЛЕЯ (сын Великого князя Павла Александровича);

3) В Перми: Великого князя МИХАИЛА АЛЕКСАНДРОВИЧА и других, о которых до нас не дошли ещё сведения.

Вместе с упомянутыми членами Дома Романовых были убиты избранные большевиками ближайшие им лица Свиты, оставшиеся до конца верными своему долгу. Так, погибли: фрейлина графиня Анастасия Васильевна Гендрикова, гофлектриса Екатерина Адольфовна Шнейдер, генерал-адъютант Илья Леонидович Татищев, гофмаршал князь Василий Александрович Долгоруков, секретарь Джонсон, комнатная девушка Анна Степановна Демидова, сестра Варвара, управляющий Пётр Фёдорович Ремез, дядька Клементий Григорьевич Нагорный, камердинер Иван Дмитриевич Седнев, камердинер Алексей Егорович Трупп, повар Иван Михайлович Харитонов, камердинер Василий Фёдорович Челышев и, вероятно, много других, о которых тоже до нас не дошли ещё сведения».

В отношении убитых в Алапаевске великой княгини, великого князя, князей и остальных лиц, содержавшихся в Напольной школе, советские власти объявили, что они все похищены какой-то белогвардейской бандой, напавшей на охрану. Дабы заставить окружавшее население поверить этому вымыслу, большевики уже после совершения убийства разыграли провокационное сражение с мнимым противником, а для большей убедительности пристрелили содержавшегося в арестном доме за пьянство мужичка и, перетащив его тело к школе, выдали труп за одного из убитых ими белогвардейцев.

Такой же провокационный слух о похищении белогвардейцами был распущен большевиками и в отношении великого князя Михаила Александровича; в действительности же он был уведён и убит тремя членами Мотовилихинской чрезвычайки.

«Всё это указывает, что убийству августейшей семьи и членов Дома Романовых советские власти придавали чрезвычайно важное значение в деле подготовки для себя будущей победы, но, с другой стороны, уже тогда боялись народа и усиленно распускали в нём сведения, что царская семья вывезена в Германию. Народ и сейчас во многих местах не верит в расстрел бывшего государя, и по России ходит легенда о том, как он скрывается, переодетый простым мужиком, в деревнях Сибири и появится снова на своём троне, когда народ очистит Россию от генералов и буржуев, свергнувших его с престола. „Тогда, — говорит мужик, — будут Царь и народ и между ними никого не будет“. И вот этого второго устоя русского народа, устоя, созданного самим народом в своей бытовой идеологии, Бронштейн и Ленин боятся не меньше, чем устоя религиозного. Народ до правды доходит больше инстинктом; умственные рассуждения массе ещё не доступны. И после свержения Царя народ чувствует, что правое дело не на стороне тех, кто свергал Царя и кто после него стал править землёй.

Вот почему главари советской власти так старательно скрывают, что убийство Царя и Царской Семьи было сделано по их приказанию.

В начале февраля 1919 года покойный Верховный правитель адмирал Колчак имел определённое намерение опубликовать официально о всех убийствах членов Дома Романовых, совершённых большевиками на Урале летом 1918 года. Это сообщение, нося совершенно объективный характер и констатируя только факт происшедших злодеяний, должно было быть выпущенным как акт правительства, для ознакомления которого с делом судебным следователем Соколовым по приказанию Министра юстиции Старынкевича была составлена краткая сводка документальных данных с упоминанием в ней только для членов правительства таких материалов, которые по нашим законам до окончания следствия ни в коем случае опубликованию не подлежали. Такого рода справки для генерал-прокуроров (каковым является Министр юстиции) в течение самого следственного производства законом установлены.

К сожалению, некоторые из лиц тогдашних высших сфер Омска, ослеплённые узкой партийной борьбой между собой, решили использовать намерение адмирала Колчака для своих целей. Управлявший в то время делами Совета Министров Тельберг без ведома Министра юстиции взял из ящика его письменного стола приготовленную Соколовым секретную справку и передал её в редакцию газеты „Заря“, которая на следующее же утро поместила её полностью на страницах газеты. Верховный правитель приказал немедленно конфисковать ещё не успевшие разойтись в розничной продаже номера; но дело было сорвано, шум поднялся невероятный, и адмирал Колчак был вынужден отказаться от идеи „официального правительственного сообщения“.

Убийства членов царской семьи и других членов Дома Романовых представляются убийствами совершенно исключительными.

Это не были зверские убийства возмущённой толпы, разъярённой черни, ибо русский народ участия в них не принимал.

Это не казнь коронованных особ, которую знает история революций, ибо всё совершилось без всякого суда и без участия народа.

Это даже не изуверское истребление, как в былые времена, язычником Нероном первых мучеников христианства, ибо Нерон из своих зверств устраивал зрелища для народа, а не скрывал от него и не боялся его.

Это было уничтожение советской властью намеченных жертв в определённый, по особым обстоятельствам, период времени: июнь — июль 1918 года.

Это были преступления идейные, фанатичные, изуверские, но совершавшиеся скрытно, в тайне, во лжи и обмане от христианского русского народа.

Это было планомерное, заранее обдуманное и подготовленное истребление членов Дома Романовых и исключительно близких им по духу и верованию лиц.

Прямая линия династии Романовых кончилась: она началась в Ипатьевском монастыре Костромской губернии и кончилась — в Ипатьевском доме города Екатеринбурга. Новое восшествие на российский престол кого-либо из оставшихся в живых членов боковых линий Дома Романовых, конечно, может случиться, но не как выдвижение кандидата какой-либо политической партией, группой или отдельными лицами, а только постановлением будущего Всероссийского земского собора. Во всяком случае, убийство бывшего Императора Николая II и его Августейшей Семьи в связи с убийством и других членов Дома Романовых составляет историческую эру. Из этого одного уже вытекает, что убийства эти не могут быть отнесены к характеру обыденных, зверских, очередных убийств, совершённых теми или другими „случайными“ большевистскими деятелями, а имеют свою великую, глубокую, национальную и духовную историю в прошлой жизни русского народа и будут иметь и великое воспитательное, созидательное и государственное будущее для всей России, а возможно, и для всего мира.

Мы знаем, что активным выступлением русской интеллигенции, при пассивном отношении народной массы, Дом Романовых был свергнут с российского престола в феврале 1917 года, но на жизнь его членов рука наша не поднялась.

Мы знаем, что Германия не смогла одолеть своих противников в честном, открытом бою; тогда, не брезгая средствами борьбы, она бросила на наш фронт и тыл подлейшее из орудий борьбы, ужаснейший из ядов — яд политический, яд большевизма, заразу анархии. Но сама стала жертвой нанятых ею для этой борьбы рабов.

Мы знаем, что народ советской России и до сих пор не знает, что совершили его властелины; какие кровавые, зверские преступления навязаны ему ныне историей и волей его теперешних вождей. Но мы знаем и то, что над Романовыми не было народного суда, и вожди не посмели прибегнуть к нему для своих целей.

Кто же были эти большевики, которых называют убийцами членов Дома Романовых? Кто были эти холопы и наймиты, которые не только ослушались своих хозяев — немецкого Генерального штаба, но оказались и хитрее его, и подлее его, и сильнее немецкого народа, и уж конечно беспринципнее и безнравственнее его?

Дать исчерпывающие ответы на поставленные вопросы составляло задачу следствия. Н.А.Соколов имел в своём распоряжении всего пять месяцев работы, то есть с 7 февраля, дня его назначения, до 10 июля, когда следствие пришлось прервать ввиду приближения к Екатеринбургу большевиков и оставления нами этого района. Тем не менее собранный им материал даёт основание неоспоримо установить факт совершённых убийств в Екатеринбурге, Алапаевске и Перми всех упомянутых выше членов Дома Романовых и осветить в достаточной мере те предположения, на которые наткнулось следствие в отношении того, что предприняли руководители преступления, чтобы скрыть тела убитых в Екатеринбурге бывшего Государя Императора и его Августейшей Семьи, и какой способ сокрытия тел был ими применён. Далее следствию с достаточной доказательностью удалось установить данные для суждения о том, кто были руководителями и прямыми исполнителями всех этих преступлений, и собрать некоторый материал для выводов о косвенных виновниках трагической гибели членов Дома Романовых. <…>

Некоторые из комиссаров начали покидать город ещё с 19-го числа, но тем не менее все они проявляли какое-то особое волнение, нервность и растерянность, доводившие их до панического состояния. Янкель Юровский, житель города Екатеринбурга, секретный председатель Чрезвычайной следственной комиссии и комиссар Дома особого назначения (так назывался у большевиков дом Ипатьева, где содержалась Царская Семья), был в таком состоянии, что, уезжая из этого дома поздно вечером 19-го числа и увозя семь чемоданов, наполненных царскими вещами, забыл на столе в его комнате в этом доме свой бумажник с 2000 рублями в нём.

Город встретил вступление наших войск, как Светлый праздник: флаги, музыка, цветы, толпы ликующего народа, приветствия, церковный звон, и смех, и радостные слёзы — всё создавало картину ликующего начала весны в новой жизни и настроение великого праздника Воскресения Христова».

Российская Федеративная

Республика Советов

Уральский Областной Совет

Рабочих, Крестьянских

и Армейских Депутатов.

ПРЕЗИДИУМ

Ввиду приближения контрреволюционных банд к красной столице Урала Екатеринбургу и ввиду возможности того, что коронованному палачу удастся избежать народного суда (раскрыт заговор белогвардейцев с целью похищения бывшего царя и его семьи) Президиум Ур. Обласовета, исполняя волю революции, постановил расстрелять бывшего царя Николая Романова, виновного в бесчисленных кровавых насилиях над русским народом.

В ночь с 16 на 17 июля приговор этот приведён в исполнение.

Семья Романова, содержавшаяся вместе с ним, эвакуирована из Екатеринбурга в интересах обеспечения общественного спокойствия.

Президиум Обласовета

После расстрела палачи сразу же принялись грабить своих жертв, однако их действия пресёк комиссар Юровский, отобрав награбленное (золотые часы, портсигар с бриллиантами и пр.). Потом, при сожжении и уничтожении тел погибших, выяснилось, что Александра Фёдоровна с дочерьми зашили часть драгоценностей в лифчики. «Когда стали раздевать одну из девиц, увидели корсет, местами разорванный пулями, — в отверстиях были видны бриллианты. <…> На Александре Фёдоровне оказался целый жемчужный пояс, зашитый в полотно. <…> Бриллианты тут же стали выпарывать. Их набралось около ½ пуда», — свидетельствовал Юровский. Ввиду наступления белых войск на Екатеринбург содранные с трупов сокровища большевики зарыли в Алапаевске и лишь в 1919 году доставили в Москву.

Весть о гибели царя распространилась мгновенно. Через неделю на местном рынке только ленивый не торговал царскими вещами. Настоящими ли? Никто не знает. Но слушок ходил. Например, о том, что главный цареубийца Ермаков ходит в царёвой шапке и не скрывает того. Мысль о том, что не только шапку подтянул Ермаков, будоражила многих. В 30-е годы местные домушники вломились к нему в квартиру по адресу ул. 8 марта 1, кв. 4, да так ничего и не нашли.

Драгоценности, найденные после расстрела царской семьи в Ипатьевском доме, комиссар Юровский немедленно отвёз в Москву, где сдал коменданту Кремля Малькову. Их набралось три тяжёлых огромных ящика. Часть малоценных вещей, ранее принадлежавших Романовым, по распоряжению Уральской коллегии финансов в августе 1918 года была переплавлена в слитки: серебра — 1 пуд 6 фунтов и золота — 1 фунт 21 золотник.

Поиск царских драгоценностей продолжался ещё долго. В 1931–1934 годах во время «Тобольской операции» было изъято 154 единицы уникальных украшений с бриллиантами и другими драгоценными камнями — диадемы, броши, колье, кулоны, перстни. И особенно брошь с огромным бриллиантом весом более 100 карат, принадлежащая императрице Александре Фёдоровне. Судьба бриллианта не известна. В опись драгоценностей Московского Кремля он не попал…

После занятия Екатеринбурга колчаковцами 25 июля 1918 года началось расследование обстоятельств гибели царской семьи, во время которого небольшая часть ценностей была найдена у бывших охранников Ипатьевского дома (золотые медальоны, кольца, образки, крестики и запонки).

Большевики приравнивали свою революцию к Великой французской революции. Новый мир, ими управляемый, должен был стать социалистическим раем на Земле. Казнь российского царя, как и казнь французского короля в 1793 году, была важным символическим шагом для новой власти — и частью идеологического объяснения «красного террора».

Большевики целенаправленно истребили всех Романовых, находившихся на территории страны, чтобы не было ни малейшего напоминания об их присутствии и ни малейшего шанса на их возвращение во власть. Эти действия схожи с тем, что происходило во время Великой французской революции. Советская революция вообще была такой же лживой, как и французская: те, кто пришёл в итоге к власти, предали свои идеалы, и произошло это очень быстро.

Не все знают, как жили после исторической трагедии исполнители казни.

Вскоре после казни Екатеринбург заняли белые. Юровскому пришлось спешно уехать в Москву, где его тут же пристроили в центральный аппарат Чрезвычайной комиссии. Но затем Яков вернулся в Екатеринбург: город снова отвоевали красные, там нужен был надёжный человек, чтобы руководить уже Уральской ЧК. Любопытно, что Юровскому с семьёй выделили служебное жильё в особняке, который стоял практически напротив Ипатьевского дома. Терзали ли главного чекиста Урала угрызения совести, когда из своего окна он смотрел на бывший «режимный объект»? Это неизвестно.

В любом случае если Юровский и переживал, то недолго. В 1921 году его опять вызвали в Москву и предложили работу в Гохране, куда к тому моменту были сданы все конфискованные у «классовых врагов» драгоценности. Их Юровскому поручили привести в «ликвидное состояние». Почему именно ему? Во-первых, он прекрасно разбирался в драгоценностях, так как до революции владел собственной ювелирной мастерской. Во-вторых, как отмечалось, был «до щепетильности честен с государственным имуществом». Например, после расстрела царской семьи обнаружилось, что в лифы царёвен зашиты бриллианты и другие ценные камни общим весом в полпуда, а на императрице Александре Фёдоровне под платьем был намотан огромный кусок золотой проволоки. Все найденные на трупах сокровища Юровский сдал в госказну. А мог бы присвоить.

В общем, дальше его так и продвигали именно по экономической линии. После Гохрана цареубийца стал председателем торгового отдела в валютном управлении Наркомата. В 1923–1928 годах он занимал должность замдиректора завода «Красный богатырь» (предприятие выпускало резиновую и текстильную обувь — формовые сапожки, галоши, боты). А на закате карьеры Юровский сидел в уютном кресле директора Политехнического музея. На пенсию он ушёл в 1933 году. И в целом жизнь его была сытой и спокойной. Но благодать закончилась в 1935-м, когда за симпатии к троцкистам арестовали его дочь Римму — кстати, одну из основательниц комсомола. Это подкосило Юровского. На нервной почве он стал сильно болеть. Таким чувствительным оказался! И в 1938 году умер в кремлёвской больнице от прободной язвы желудка.

Римму освободили только в 1946-м. А в 1952-м посадили её родного брата Александра, который был военно-морским инженером, участником обороны Ленинграда, героем Великой Отечественной и контр-адмиралом. Правда, через год в связи со смертью Иосифа Сталина он вышел на свободу. Но всё-таки… Не попал под жернова только третий отпрыск Юровского — Евгений. Он тоже служил во флоте, тоже прошёл войну (был политруком 205-го гвардейского миномётного полка моряков), дослужился до подполковника. Умер в 1977 году. Больше ничего о нём неизвестно. Зато известно, что ни от одного из троих детей у Юровского не осталось внуков! Они все погибли. Девочки умирали в младенчестве. Мальчики успевали подрасти, но потом тоже погибали. Один внук сгорел в пожаре, другой отравился, третий разбился, упав с крыши сарая, ещё один совершил самоубийство. Любимец Юровского — сын Риммы Анатолий — был найден мёртвым в своём автомобиле… Многие считают, что это проклятие такое — за то, что Юровский убил царскую семью, его собственная семья вымерла под корень. Наказание за преступление Якова понесли его потомки.

Впрочем, у Юровского было девять братьев и сестёр. Вот от них род продолжился. Но уже под другой фамилией. Дело в том, что родственники цареубийцы — по крайней мере, бóльшая часть из них — ещё в советское время решили изменить окончание своей фамилии, чтобы не ассоциироваться с Яковом. Были Юровские, а стали — Юровских! Они осуждали родственника и не желали с ним иметь ничего общего.

Сотрудник областного ЧК и непосредственный помощник Юровского Григорий Никулин, как считается, до последнего не знал о готовящемся расстреле. Накануне казни он вырезал из дерева дудочку для царевича Алексея и научил его играть на ней «Во саду ли, в огороде». Он вроде как вообще был добрым человеком. Например, как-то Никулину поручили ликвидировать князя Долгорукова, который в то время тоже был выслан на Урал. Чекист выпустил князя из тюрьмы. Распахнул ворота и сказал: «Можно пройти напрямик через поле. Я помогу вам донести вещи». Князь шагнул вперёд, а Никулин спокойно выстрелил ему в спину.

Своё участие в убийстве царской семьи он всегда тщательно скрывал. Сразу после трагических событий Никулин вслед за своим начальником Юровским уехал из Екатеринбурга в Москву. В 1919-м работал в административном отделе Московского Совета: сначала отвечал за арестные дома Москвы, а затем стал начальником знаменитого сегодня МУРа. И на этой должности проявил себя как нельзя лучше: при нём втрое сократилось количество разбоев, в девять раз снизилось число грабежей, а число убийств уменьшилось на треть.

В 1935 году Никулина поставили руководить строительством московской Восточной водопроводной станции. Там он и трудился до 1956 года — до самой пенсии. Надо сказать, что жил Никулин припеваючи. По свидетельствам современников, его жена хвасталась большим домом, в котором отдельная комната была даже у собаки.

Умер Григорий Никулин в 1965-м. И незадолго до кончины вдруг изменил собственному правилу — не афишировать своё участие в расстреле царской семьи. Он дал интервью на Всесоюзном радио, раскрыв все подробности казни. Видимо, пытался и покаяться, и оправдаться. Заявил, что убийство Романовых было исторической необходимостью. А действия расстрельной команды назвал гуманными. Ведь приговорённые к смерти узнали о своей участи только в последние минуты. Поэтому не страдали долго от страха и отчаяния.

А после смерти в сентябре 1965 года Григория Никулина, заслуженного коммуниста, похоронили на самом престижном кладбище — Новодевичьем.

Много лет спустя рядом с могилой Никулина появилась ещё одна, в которой погребён первый президент России Борис Ельцин, — кстати сказать, имеющий косвенное отношение к событиям зловещей июльской ночи в Екатеринбурге: именно Борис Николаевич, будучи руководителем Свердловской области в 1970-е, дал «добро» на снос «нежелательного памятника истории» — Дома Ипатьева.

В отличие от Никулина, военком Пётр Ермаков не только не скрывал своего участия в убийстве Николая II и его близких, но даже выступал с лекциями на эту тему. Он подробно рассказывал, как выстрелил в царицу — «попал ей прямо в рот, через две секунды она была мертва», как убил доктора Боткина, потом царского повара… Он был вообще опытным убийцей. В 1906-м вступил в РСДРП и уже через год не моргнув глазом зарезал своего товарища по партии, который был заподозрен в сотрудничестве с жандармами. После чего стал предводителем боевиков, которые разбоями и грабежами добывали деньги для партии, зачастую оставляя после себя трупы.

Поэтому убийство царской семьи не было для Ермакова чем-то из ряда вон.

После расстрела Романовых Ермакову пытались найти место и должность, которые бы соответствовали его роли в историческом событии. Но продвинуть лихого Петра по карьерной лестнице оказалось очень сложно по причине его абсолютной безграмотности и хронического алкоголизма. Сначала Ермаков работал простым сотрудником органов в Омске, затем — в Челябинске и Екатеринбурге. В 1927 году стал инспектором уральских тюрем. И так рьяно инспектировал вверенные ему учреждения, что получил звание ударника труда, грамоту и наградной браунинг.

В 1935 году он стал членом научного общества при Свердловском областном музее революции. Поэтому, как уже упоминалось, разъезжал с лекциями о расстреле царской семьи. Но постепенно спился. Ермакову стало не до лекций. Покушать он заходил в столовую-распределитель для ветеранов революции. А выпивать наведывался в пивные. Приходил и приказывал буфетчику: «Наливай!» Когда с него требовали плату, он возмущался: «Я один всю царскую семью убил! А ты мне пива налить не хочешь?»

Также Ермакова не раз видели на паперти единственной в Свердловске действующей церкви: цареубийца жалостливым голосом просил милостыню. Умер он в 1952 году от рака в больнице, которая располагалась по соседству с Ипатьевским домом.

Павел Медведев был начальником конвоя, охранявшего Романовых. Во время расстрела он, по свидетельству коллег, повёл себя «странно», хотя был «опытным большевиком» — «Упал, потом стал на четвереньках выползать из комнаты. Когда товарищи спросили, что с ним (не ранен ли), он грязно выругался, и его стало тошнить…»

После казни Медведев несколько замешкался: оставался в Екатеринбурге, когда белые уже хозяйничали на окраинах города. Бежал, но был пойман одним из отрядов Колчака. Его допросили с пристрастием. От убийства царя Павел яростно открещивался. Тем не менее колчаковцы отправили его за решётку — дожидаться следствия. Но его Медведев так и не дождался: заболел свирепствовавшим в то время сыпным тифом и умер прямо в камере.

Ещё один участник расстрела, сотрудник областной ЧК Михаил Медведев (Кудрин), прожил очень долгую и успешную жизнь. Именно он начал стрелять конкретно в Николая II, не дожидаясь, пока Юровский повторит приговор (с первого раза обречённые на смерть не поняли, что именно с ними собираются сделать). Из револьвера Медведева в самодержца было выпущено сразу пять пуль. Примеру нетерпеливого чекиста последовали и все остальные, буквально изрешетив тело уже мёртвого царя.

После «спецоперации» Медведев стал членом коллегии УралоблЧК. А в 1938 году был назначен помощником начальника 1-го отделения отдела Особоуполномоченного в НКВД СССР и на этой должности дослужился до звания полковника. При Хрущёве ему была назначена большая персональная пенсия. Медведев-Кудрин был вхож в высшие круги власти, поэтому жил безбедно. И похоронен был на престижном Новодевичьем кладбище с воинскими почестями. Самое ценное, что у него было, он завещал передать своему благодетелю — Никите Хрущёву. Сын Медведева-Кудрина написал руководителю страны письмо:

«Умирая, папа просил поздравить Вас 17 апреля 1964 г., в день Вашего 70-летия, пожелать доброго здоровья и лично передать Вам от его имени в подарок историческую реликвию нашей семьи — пистолет системы „Браунинг“ № 389965, из которого отец в ночь на 17 июля 1918 года расстреливал в Екатеринбурге последнего русского царя Николая Второго (гражданина РомановаН.А.) и его семью».

Кроме браунинга Медведев-Кудрин поручил сыну вручить главе государства рукопись мемуаров о расстреле царской семьи — «Сквозь вихри враждебные». Но воспоминания убийцы не были опубликованы.

К слову, сын Медведева-Кудрина Михаил Михайлович стал учёным-историком. В 1960-х работал в исторической редакции издательства «Наука». Уже после смерти отца он нашёл одного из цареубийц — Григория Никулина и человека, который сжигал трупы, — Исая Родзинского. Медведев-младший под запись задавал им очень тяжёлые вопросы. Например, зачем убивали детей, слуг и даже расправились потом с комнатными собаками — домашними питомцами Романовых? Для чего понадобилось уничтожать останки убитых? Эти записи были сразу же направлены в секретный партийный архив…

Останки царской семьи были официально найдены лишь в 1991 году — тогда было обнаружено девять тел, зарытых на Поросёнковом логу. 5 июля 1991 года начался новый отсчёт времени в установлении истины о гибели царской семьи и их приближённых. После согласования с Ельциным Свердловский облисполкомом выделил деньги на необходимые работы по изъятию останков и созданию соответствующей группы для проведения раскопок.

С 11 по 13 июля 1991 года захоронение в Поросёнковом логу на старой Коптяковской дороге было вскрыто, царские останки изъяты и доставлены в Республиканский центр судебно-медицинской экспертизы для описания и идентификации.

Событие тут же превратилось в мировую сенсацию.

В 1993 году Борис Ельцин назначает правительственную комиссию по идентификации останков царской семьи, в которую вошли наряду с учёными и историками представители российской интеллигенции и Русской православной церкви. Возглавил комиссию Борис Немцов.

Официально правительственная комиссия завершила свою работу в январе 1998 года. После многочисленных генетических экспертиз в России и за рубежом комиссия пришла к выводу, что останки, найденные Гелием Рябовым и Александром Авдониным под Екатеринбургом, принадлежат последним Романовым. Тогда же было принято решение об их захоронении в Петропавловском соборе Санкт-Петербурга. В январе 1998 года президент позвонил патриарху Алексию II и попросил принять членов правительственной комиссии. Эта встреча состоялась 28 января в резиденции патриарха в Чистом переулке. К патриарху прибыли четверо: председатель комиссии вице-премьер правительства Борис Немцов, его советник Виктор Аксючиц, историк Александр Шубин и старший советник юстиции, прокурор-криминалист Генеральной прокуратуры Владимир Соловьёв. Он был единственным из гостей патриарха, кто не входил в состав правительственной комиссии, желая сохранить полную независимость в выводах. Основная тяжесть расспросов легла на плечи Соловьёва — он оказался наиболее подготовленным по всем вопросам. Разговор длился около двух часов. Наконец патриарх прервал вопросы и сказал, положив руку на записку Генеральной прокуратуры: «Достаточно. Вы меня убедили. Это на самом деле императорская семья. С этим вопросом все ясно. Остаётся решить, когда и где необходимо произвести захоронение». Патриарх согласился с тем, чтобы церемония состоялась в 80-ю годовщину расстрела царской семьи, то есть 17 июля 1998 года.

Накануне, 16 июля, Борис Ельцин обратился по телевидению к россиянам:

«Долго раздумывая, разговаривая с гражданами России, историками и работниками культуры, я пришёл к выводу, что мне надо поехать в Санкт-Петербург на захоронение останков Николая II и его семьи. Я считаю это покаянием нашего поколения перед ними. 80 лет эту правду скрывали. И надо завтра эту правду сказать, принять участие. Это будет по-человечески справедливо!»

17 июля 1998 года состоялось захоронение императорской семьи в Петропавловском соборе в Санкт-Петербурге.

Спустя ещё девять лет были обнаружены недостающие два тела — сильно обгоревшие и изуродованные останки, предположительно принадлежавшие цесаревичу Алексею и великой княжне Марии.

Генпрокуратура РФ совместно с профильными центрами Великобритании и США провела множество экспертиз, включая молекулярно-генетическую. С её помощью были расшифрованы и сопоставлены ДНК, выделенные из найденных останков, и образцы брата Николая II Георгия Александровича, а также племянника — сына сестры Ольги Тихона Николаевича Куликовского-Романова.

Экспертиза также сопоставила результаты с кровью на рубашке царя, хранящейся в Эрмитаже. Все исследователи сошлись во мнении, что найденные останки действительно принадлежат семье Романовых, а также их слугам.

После 2015 года исследование останков (которые ради этого пришлось эксгумировать) продолжается уже с участием комиссии, сформированной патриархией. Согласно последним выводам экспертов, обнародованным 16 июля 2018 года, комплексные молекулярно-генетические экспертизы «подтвердили принадлежность обнаруженных останков бывшему императору Николаю II, членам его семьи и лицам из их окружения».

Адвокат императорского дома Герман Лукьянов заявил РИА «Новости», что церковная комиссия примет к сведению итоги экспертизы Следственного комитета, но окончательное решение будет оглашено на Архиерейском соборе.

В 2018 году вновь были подтверждены результаты генетических экспертиз. Историки доказали подлинность останков великой княжны Марии и цесаревича Алексея, найденных позже остальных.

* * *

Приятели сделали очередной перерыв в поисках.

— А ведь, оказывается, у великой княжны Ольги Николаевны был шанс ещё за несколько лет до роковой ночи с 16 на 17 июля 1918 года покинуть отца и мать, обзаведясь собственной семьёй. В таком случае все тяжёлые испытания, выпавшие на долю императора и его близких после отречения от престола и закончившиеся их трагической гибелью, обошли бы молодую женщину стороной, — заметил Семён. — Об этом недавно писали.

В 1914 году, до начала Первой мировой войны, наметился было междинастический проект. Родители приглядели для Ольги, которой недавно исполнилось восемнадцать, подходящего по рангу жениха — Кароля (Карла), старшего сына румынского кронпринца (и будущего короля) Фердинанда из рода Гогенцоллернов-Зигмарингенов и кронпринцессы Марии Эдинбургской.

Российский министр иностранных дел Сергей Сазонов писал: «По многим причинам этот брак мог быть признан Русским Двором весьма подходящим и по политическим соображениям желательным, чего я не скрывал от Государя и Императрицы. Их Величества, не возражая ничего против моих доводов, настаивали только на том, чтобы брак великой княжны… состоялся только по более близком знакомстве молодых людей между собою и при непременном условии свободного согласия на него Их дочери».

В Румынии к подобному брачному варианту отнеслись, конечно, тоже с большой заинтересованностью: ведь по своему статусу дочери российского императора были едва ли не самыми завидными невестами в Европе.

Впрочем, для румынской стороны существовало очень серьёзное «но». Позднее в своих мемуарах Мария Эдинбургская призналась, что, когда зашла речь о вероятности брака её старшего сына и великой княжны Ольги Николаевны, это её не только обрадовало, но и испугало. Причиной тому — страшная наследственная болезнь.

«Когда впервые появились разговоры о возможном браке Кароля и Ольги, я была больше против, чем за, так как я очень боялась этой ужасной болезни — гемофилии, которая передаётся от матери к сыновьям. Я знала, что бедная Аликс (так называли близкие императрицу Александру Фёдоровну) передала её своему наследнику, и мне было страшно ставить свою семью перед подобной угрозой. Если бы не это, я была бы рада принять любую из дочерей Николая II в нашей семье, потому что это было очень лестное предложение от Российской стороны. Когда нас с сыном пригласили в Царское Село, мы посчитали неприличным отказаться от приглашения, к тому же я давно хотела поехать в Россию».

Невзирая на такую скрытую угрозу, родители потенциальных жениха и невесты всё-таки предприняли первые шаги к осуществлению свадебных планов. Состоялось несколько визитов на высшем уровне, в ходе которых молодые могли бы получше узнать друг друга.

Весной 1914 года по приглашению Николая II Фердинанд с семейством прибыл в Петербург. Здесь их встретили вполне по-родственному. Ничего удивительного: ведь Мария Эдинбургская была внучкой российского императора Александра II (её мать — дочь этого государя, великая княжна Мария Александровна).

Румынскому кронпринцу с супругой понравились царевны. Но вот сами представители молодого поколения не слишком активно налаживали контакты между собой. Кароль явно чурался общества великих княжон, а те в свою очередь не проявляли к этому гостю особой заинтересованности.

Румынская кронпринцесса вспоминала: «Ни Кароль, ни Ольга не проявляли никакого желания познакомиться ближе. Общественность жаждала видеть одну из княжон невестой Кароля, однако во дворце никто об этом не говорил. Я чувствовала, что надо обсудить этот вопрос с Аликс. Обсудив с мужем план брака, мы решили, что будет грубо, если мы уедем, не подняв этой темы, ведь предложение должно было исходить от молодого человека. Однажды после обеда я спросила, могу ли я поговорить с Аликс наедине. Мы ушли в её будуар и там я откровенно рассказала о том, что нахожусь в затруднительном положении и не понимаю, что делать. Мы договорились о том, что не можем решать от имени наших детей, что они должны все решить сами. Единственное, что мы могли сделать, — дать им возможность почаще видеться».

А С.Д.Сазонов в своих воспоминаниях приводит такие слова императрицы Александры Фёдоровны, сказанные ему в приватной беседе: «Вы понимаете, как трудны браки в Царствующих Домах… Дело Государя решить, считает ли он тот или иной брак подходящим для своих дочерей или нет, но дальше этого власть родителей не должна идти».

В результате был запланирован следующий этап «операции»: на предстоящее лето наметили новую встречу семьями — кронпринц пригласил российского государя и его близких посетить Румынию.

Этот вояж Николай и Александра со всеми детьми предприняли в июне 1914-го, выкроив для него время в период своего летнего крымского отдыха. Из Ялты плыли на императорской яхте «Штандарт» в сопровождении двух крейсеров и ещё нескольких кораблей Черноморской эскадры.

Загранпоездка получилась очень короткой. 1 июня на румынском берегу, в Констанце, царская семья провела лишь немногим более полусуток. Это время было плотно занято протокольными и развлекательными мероприятиями.

Фрейлина императрицы Софья Буксгевден вспоминала: «После чая все члены королевских семей отправились на смотр румынских войск, причём великая княжна Ольга ехала вместе с кронпринцессой. Молодая великая княжна была в центре внимания, поскольку были большие надежды на её свадьбу с принцем Каролем».

Город тщательно подготовили и украсили к визиту столь важных гостей, а всю программу пребывания семьи русского монарха тщательно продумали, однако это ни на йоту не продвинуло вперёд «матримониальный проект». Судя по всему, он изначально был обречён на неудачу. Подобный вывод можно сделать, прочитав воспоминания одного из придворных, наставника цесаревича Алексея Пьера Жильяра:

«В конце мая месяца при дворе разнёсся слух о предстоящем обручении Великой Княжны Ольги Николаевны с принцем Карлом Румынским. Ей было тогда восемнадцать с половиною лет. Родители с обеих сторон, казалось, доброжелательно относились к этому предположению, которое политическая обстановка делала желательным. Я знал также, что министр иностранных дел Сазонов прилагал все старания, чтобы оно осуществилось, и что окончательное решение должно было быть принято во время предстоявшей вскоре поездки русской императорской семьи в Румынию.

В начале июня (Жильяр вёл отсчёт времени по новому стилю), когда мы были однажды наедине с Ольгой Николаевной, она вдруг сказала мне со свойственной ей прямотой, проникнутой той откровенностью и доверчивостью, которые дозволяли наши отношения, начавшиеся ещё в то время, когда она была маленькой девочкой:

— Скажите мне правду, вы знаете, почему мы едем в Румынию?

Я ответил ей с некоторым смущением:

— Думаю, что это акт вежливости, которую Государь оказывает румынскому королю…

— Да, это, быть может, официальный повод, но настоящая причина… Ах, я понимаю, вы не должны её знать, но я уверена, что все вокруг меня об этом говорят и что вы её знаете.

Когда я наклонил голову в знак согласия, она прибавила:

— Ну так вот! Если я этого не захочу, этого не будет. Папа мне обещал не принуждать меня, а я не хочу покидать Россию.

— Но вы будете иметь возможность возвращаться сюда всегда, когда вам это будет угодно.

— Несмотря на всё, я буду чужой в моей стране, а я русская и хочу остаться русской!»

Остальные три великие княжны явно разделяли подобные настроения сестры. Похоже, во время заморского визита барышни решили нарочито явить себя местному высшему обществу не самым выигрышным образом. Как отмечали очевидцы с румынской стороны, царские дочери показались одетыми «слишком просто», а кроме того, они выглядели чересчур загорелыми для представительниц дворцовой элиты.

Как бы то ни было, петербургская ситуация повторилась и в Констанце: принц Кароль не предпринимал активных попыток общения с Ольгой, предпочитая вместо этого оставаться в обществе старших, а девушка демонстративно «не замечала» его.

В итоге тогда, летом 1914-го, затея с междинастическим сватовством кончилась полным фиаско.

Около полуночи с 1 на 2 июня «Штандарт» отчалил от румынского берега и взял курс на Одессу.

Из воспоминаний П.Жильяра: «На следующий день утром я узнал, что предположение о сватовстве было оставлено или по крайней мере отложено на неопределённое время. Ольга Николаевна настояла на своём».

Другой участник тех событий сформулировал ситуацию ещё более категорично: «Было досадно слышать истории о браке нашей великой княжны с сыном наследного принца, хотя вопрос был определённо решён. И ответ был отрицательным».

Впрочем, на официальном уровне вроде бы точку в данном брачном проекте ещё не поставили. Румынские Гогенцоллерны и российские Романовы договорились о новых семейных встречах, следующую из которых они наметили на осень 1914 года.

Однако таким планам не суждено оказалось сбыться. Это июньское плавание на «Штандарте» в Румынию стало последней зарубежной поездкой российской императорской семьи. Всего несколько недель спустя раздался роковой выстрел в Сараево, и Европа покатилась в бездну разрушительной мировой войны, которая, спровоцировав революцию, похоронила в итоге российское самодержавие, а семью последнего нашего императора подвела под пули комиссаров.

Конечно, в условиях разгоревшейся военной страды о планах выдачи дочерей замуж Николаю II задумываться вряд ли уже приходилось. На варианте свадьбы старшей из великих княжон и румынского принца был поставлен крест.

Ольга с Каролем после этого виделись всего лишь однажды. Это произошло в феврале 1917-го, буквально за несколько дней до отречения русского царя от престола. Старший сын Фердинанда, ставшего к тому времени румынским королём, был послан отцом в Россию, чтобы ознакомиться с положением дел на Восточном фронте.

А по прошествии ещё полутора лет румынский кронпринц узнал об убийстве на Урале большевиками всей императорской семьи, в том числе и своей предполагавшейся когда-то невесты.

— Да. — вздохнул Аркадий. — Она не захотела покидать Россию и разделила участь миллионов её соотечественников.

— А я ведь видел Ипатьевский дом, — вспомнил Аркадий. — В 1971 году мы с друзьями приезжали в Свердловск. Когда проезжали по центральной улице, друг мне говорит:

— Обрати внимание на тот дом справа. Это Ипатьевский дом, в котором расстреляли царскую семью.

Я его тогда не успел рассмотреть как следует. Когда через несколько лет я снова приехал в Свердловск, то хотел осмотреть его основательно. Но, сколько я ни колесил по той улице, дома никак не мог найти. Оказывается, место, где убили последнего русского императора, для советской власти было как бельмо на глазу. Поэтому в 1977 году дом Ипатьева снесли.

Часовня на месте Ипатьевского дома, фото Ю. Худякова

Дом, безмолвный свидетель гибели царской семьи, имеет свою знатную историю. Приобрёл его москвич, инженер-строитель Николай Николаевич Ипатьев в 1908 году. В нижнем этаже дома инженер разместил контору. Сам дом сдал под квартиры, не имея возможности постоянно находиться в Екатеринбурге. В 1914 году Ипатьев был избран гласным городской Думы на четырёхлетний срок. Февральскую Революцию воспринял положительно. В начале 1918 года уехал для поправки здоровья в Курьи, местный курорт. 27 апреля был вызван срочной телеграммой в Екатеринбург. В городе ему сообщили о немедленной экспроприации дома и предписали освободить помещение в течение 48 часов. Ипатьев проживёт ещё двадцать лет, но в свой дом уже не вернётся. Крепкий, основательный особняк видел золотопромышленников и думских гласных, белых офицеров и красных комиссаров. По ступеням, что вели в подвал, стучали дамские каблучки и солдатские сапоги. Он был белогвардейским штабом, музеем революции, общежитием, архивом, охраняемым архитектурным памятником и просто конторским домом. Пережил годы величия и развенчания, официального умалчивания и неофициального опасливого интереса, потому что судьба ему определила стать последним пристанищем последнего самодержца российской императорской династии Романовых и его семьи.

А в период хрущёвской оттепели Ипатьевский дом все чаще становится объектом внимания жителей Свердловска и туристов как место расстрела царской семьи. У дома появляются живые цветы. Разносится слух, что Ипатьевский дом ЮНЕСКО собирается включить в реестр памятников варварству. В июле 1975 года за подписью председателя КГБ Ю.В.Андропова появляется документ, в котором предлагается снести дом в порядке плановой реконструкции города. Говорят, тогда в Политбюро и было принято решение о сносе, но выполнение его откладывалось по разным причинам. В правительственных кругах были противники столь радикальных действий: не спешить предлагали Председатель Совета министров РСФСР М.С.Соломенцев, секретарь ЦК КПСС, земляк свердловчан Я.П.Рябов. Сторонником немедленного сноса выступал главный идеолог партии, «серый кардинал» ЦК КПСС М.А.Суслов.

В конце концов победили сторонники жёсткого решения. В сентябре 1977 года по указанию в то время Первого секретаря Свердловского обкома КПСС Б.Н.Ельцина началось разрушение здания.

И теперь, пожалуй, самым почитаемым местом столицы Урала, куда постоянно приезжают паломники со всех уголков России и зарубежья, конечно же, является Храм-на-Крови в Екатеринбурге. Он возведён на месте дома Ипатьева, в котором произошло бессудное убийство царской семьи.

Глава 2 Кровавый след

Если русские вымирают, значит это кому-то нужно.

Генерал Леонид Шебаршин

Ещё до трагедии царской семьи жертвой большевиков стал начальник морских сил Балтийского флота Алексей Щастный.

Он должен был запечатлеться в народной памяти как герой, спасший для своей родины Балтийский флот, но вошёл в историю России ХХ века как первый человек, официально судимый и казнённый по приговору революционного трибунала. 22 июня 1918 года во дворе Александровского военного училища в Москве был расстрелян начальник Балтийского флота капитан I ранга Алексей Щастный. «Известия» вспоминают о русском офицере, оставшемся верным долгу — и поплатившемся за это.

Биография Алексея Щастного до того, как он возглавил Балтийский флот, проста и пряма, как мачта корабля. Из потомственных дворян, родился в офицерской семье. Отец вышел в отставку генерал-лейтенантом. Юноша последовательно прошёл все ступени военного образования — Владимирский Киевский кадетский корпус, офицерский Морской корпус в Петербурге, Минный офицерский класс в Кронштадте. Служил на разных кораблях, храбро воевал в японскую, был награждён. К мировой войне был капитаном II ранга, старшим офицером линкора «Полтава», с 1916-го вступил в командование эсминцем «Пограничник». При Временном правительстве произведён в капитаны I ранга, назначен флаг-капитаном штаба Балтфлота. Женат, двое детей. Отзывы, сохранившиеся в мемуарах коллег, исключительно уважительные.

8 декабря 1917 года должность командующего флотом была упразднена. Общее руководство перешло к состоявшему из делегатов морских экипажей Центральному комитету Балтфлота (Центробалту), при котором был военный отдел — своего рода штаб флота. Возглавлял его последний добольшевистский командующий флотом контр-адмирал Алексей Развозов, Щастный стал его первым помощником. Существовал также офицерский Совет флагманов и Совет комиссаров.

Между тем ситуация на Балтике к весне 1918 года складывалась катастрофическая. Флот как обычно стоял на своих зимних базах в Ревеле (Таллине) и Гельсингфорсе (Хельсинки). Дело в том, что Финский залив зимой замерзает, поэтому держать в Кронштадте и Петрограде боевые корабли опасно, да и бессмысленно. Но в феврале к Ревелю подошли немецкие войска. Советское правительство с декабря вело с кайзером переговоры о мире, однако они постоянно затягивались, и немцы посчитали наступление хорошим способом подстегнуть противника. Балтийский флот, бесспорно, входил в сферу их интересов, поэтому к Ревелю немцы двигались максимально энергично. Наступление в Эстонии началось 20 февраля, а 25-го передовые немецкие отряды уже вошли в Ревель. Но увидели они лишь дымы уходящих русских кораблей — морякам удалось подготовить суда и выйти в море. Руководил этой операцией Алексей Щастный.

Как капитану удалось сделать это — остаётся загадкой. В эскадре царил хаос: власть на кораблях была в руках судовых комитетов, единого руководства практически не существовало. О дисциплине речь не шла — офицеров почти не осталось, те, кто пытался призывать к порядку, были убиты матросами. Обычный зимний ремонт кораблей не проводился, отсутствовало и нормальное снабжение топливом, боеприпасами и продовольствием. На кораблях осталось от четверти до трети экипажей, остальные матросы разошлись по домам или отправились в Петроград вершить революцию. Но не имевшему никакой силовой поддержки Щастному (председатель Центробалта Павел Дыбенко с отрядом моряков-красногвардейцев бесславно сбежал с фронта под Нарвой, после чего был арестован) удалось убедить моряков, сплотить их, организовать и заставить подчиняться его приказам.

Ведомая четырьмя ледоколами («Ермак», «Волынец», «Тармо» и «Огонь») эскадра из 56 кораблей сквозь льды ушла в Гельсингфорс, где объединилась с остальными силами флота. Но это была лишь передышка — немецкие войска уже готовились вступить в Финляндию, правительство которой (Сенат) обратилось к ним за помощью. Флот снова мог оказаться в западне на чужой, практически враждебной территории. Оставалась надежда, что будет заключён мир с Германией, а финны самостоятельно не решатся атаковать. Оправдалась она лишь отчасти — в Бресте действительно было оговорено, что русский флот останется в финских портах до весны, но на кораблях при этом могли остаться лишь «незначительные экипажи», что сделало бы их лёгкой добычей врага. Между тем немецкий флот выдвинулся к Аландским островам, а двенадцатитысячный отряд генерала Фон дер Гольца приготовился к броску на Гельсингфорс.

Флотская разведка доносила, что противник готовится к захвату кораблей. В одном из агентурных донесений в Морской Генеральный штаб об этом говорилось вполне определённо:

«Высадка немцев в Ганга имеет целью в ближайшее время занять Гельсингфорс, дабы помешать русским военным судам выйти в Кронштадт. Завладев ими, в случае возобновления войны с Россией немцы будут смотреть на суда как на военную добычу, в противном случае суда будут переданы Финляндской Республике. Во всяком случае, немцы хотят покончить с русским флотом до начала навигации в Финском заливе, дабы иметь там полную свободу действий…»

Щастный к этому времени стал начальником морских сил Балтийского флота. В марте адмирал Развозов был смещён с должности и арестован, после чего комиссар Морского Генерального штаба известный большевик Фёдор Раскольников предложил назначить Щастного. Совет флагманов и Совет комиссаров флота единодушно поддержали кандидатуру. Центробалт уже был распущен, командующий теперь подчинялся Наркомвоенмору Льву Троцкому, который и утвердил Щастного. Приказ подписал председатель СНК Ленин. Впрочем, сам Щастный в этих бюрократических играх не участвовал — он был в Гельсингфорсе, где готовил флот к походу на родину. Это было его решение. Ленин считал, что корабли нужно взорвать, а моряков высадить на берег, а Троцкий предлагал, чтобы флот своими орудиями помог финским красногвардейцам, сражавшимся против немцев и отрядов Маннергейма. О возможности ледового перехода в правительстве и Морском штабе даже не думали. Но Щастный верил в возможность сохранения флота.

В порту стояли 6 линкоров, 5 крейсеров, 54 эскадренных миноносца, 12 подводных лодок, 10 тральщиков, 5 минных заградителей, 15 сторожевых судов, 14 вспомогательных судов, 4 посыльных судна, 45 транспортов, 25 буксиров, один паром, плавмаяк и 7 яхт; всего 221 единица. Команды пришлось делить, поскольку на некоторых судах не было достаточно людей даже для одной полноценной вахты. О подмене речь не шла. Толщина льда в Финском заливе доходила до 75 см, торосы — до 3–5 м. Ледоколов было в обрез, поэтому корабли были разделены на три отряда — ледоколы должны прокладывать им путь, потом возвращаться за следующей группой.

Первыми в середине марта ушли четыре новых линкора типа «Севастополь» и два крейсера. Их бронированным корпусам лёд был не так страшен. Сопровождали их ледоколы «Ермак» и «Волынец». Второй отряд, вышедший в море 4 апреля, составили два линкора, два крейсера и две подводные лодки. Одна из них сломалась и вынуждена была вернуться. В порту оставались миноносцы и вспомогательные суда, для лёгких корпусов которых льды были особенно опасны. Да ещё финские диверсанты сумели захватить и увести два ледокола, команде чудом удалось отстоять «Ермак». Щастный ждал до последнего, поскольку с каждым днём лёд становился тоньше, но финские красногвардейцы отступали под натиском немцев, и кораблям пришлось выйти в море, несмотря на сложную обстановку. 59 кораблей минной дивизии (эсминцы, миноносцы, тральщики, минные заградители), 10 подводных лодок, 11 сторожевиков и 81 вспомогательное судно в чётком порядке в течение четырёх дней покидали порт и выстраивались в колонны за ледоколами. Последним на штабном корабле «Кречет» ушёл сам Щастный. Корабли покинули порт 11 апреля, а через три дня Гельсингфорс был взят немецкими и финскими войсками.

20 апреля Щастный прибыл в Кронштадт и сразу оказался в центре всеобщего внимания. Газеты писали о подвиге моряков, славили нового, ещё недавно никому не известного «адмирала», хотя официально командующий оставался капитаном I ранга. 37-летний офицер стал популярен не только в среде моряков, но и среди петроградцев независимо от их политических пристрастий. При этом сам Щастный в политику играть вроде бы не собирался, во всяком случае он не был членом какой-либо партии и открыто своих взглядов не выражал. К советской власти был подчёркнуто лоялен, но не более.

Всё изменилось в мае, когда Щастный получил из Москвы приказ подготовить корабли флота к взрыву. Причём оформлен он был не как официальный приказ, а как телеграмма от начальника Морского штаба Евгения Беренса. Вот как описывал его реакцию в своих воспоминаниях флагманский артиллерист 1-й бригады линейных кораблей, а впоследствии профессор и контр-адмирал Георгий Николаевич Четверухин (ЧетверухинГ.Н. «Сполохи воспоминаний». Морской сборник. 1991. № 11):

«Алексей Михайлович находился в крайне возбуждённом состоянии, нервно ходил из угла в угол, в своей каюте на „Кречете“. Затем, остановившись, сказал прерывающимся от волнения голосом: „Сегодня, 21 мая, Беренс сообщил мне секретную резолюцию Троцкого, которую он наложил на моём последнем донесении. Вы понимаете, что он предлагает мне, русскому морскому офицеру? Составить списки лиц, которым должны быть поручены работы по уничтожению судов, для выплаты им денежных наград за удачное выполнение взрывных работ. Значит, я должен вербовать этих Иуд Искариотов и обещать каждому за его грязное дело тридцать сребреников! И ещё: усиленно проповедуя необходимость коллегиального обсуждения всех подлежащих решению важных вопросов, он почему-то в данном случае не доводит его до сведения Совкомбалта, понимая, очевидно, что это вызовет бурю негодования. Он замыкает его только на меня с тем, чтобы в случае необходимости сказать: „Товарищи, да это подлое дело рук одного Щастного!“ Поэтому я прихожу к убеждению, что в Брестском мирном договоре имеется тайный пункт об уничтожении флота, который и объясняет настырность Троцкого в этом вопросе…“»

Возмущение командующего понятно — ему было предложено собственноручно уничтожить флот, который только что был им спасён. Версия о секретных протоколах к Брестскому миру, подразумевавших расплату с немцами в том числе кораблями флота, в эти дни активно обсуждалась в Петрограде. Ходили слухи, что корабли будут взорваны фиктивно, с минимальными повреждениями (для чего якобы и создавали спецкоманды), после чего кайзеровский флот легко войдёт в гавань и поднимет их. В это верили, а большевиков после подписания сепаратного мира почти открыто называли немецкими ставленниками.

Для спасения флота Щастный решил придать приказ гласности, и на следующий день он просто зачитал его с трибуны III съезда делегатов Балтийского флота со своими комментариями. Съезд принял решение, что корабли можно заминировать и взорвать только после боя с реальным противником, если не будет иного выхода. В Москву к Троцкому отправилась делегация моряков, чтобы лично вручить ему решение съезда. На следующий день Щастный отправил в Морской штаб телеграмму с просьбой об отставке, но она принята не была.

Стоит отметить, что настроение моряков-балтийцев по отношению к большевистскому правительству в эти дни было почти враждебным. Причин на это было много: от заключения «странного» мира с немцами до неспособности наладить снабжение флота. Возвращение кораблей и экипажей стало неприятным сюрпризом для городских властей, они оказалось к этому не готовы. Как раз в мае произошло открытое антибольшевистское выступление в Минной дивизии, моряки которой приняли резолюцию следующего содержания:

«Петроградскую коммуну ввиду её полной неспособности и несостоятельности предпринять что-либо для спасения родины и Петрограда распустить и вручить всю власть морской диктатуре Балтийского флота».

С великим трудом Раскольникову, Луначарскому и другим большевистским лидерам удалось успокоить ситуацию. Кстати, восставшие моряки предлагали Щастному стать диктатором, но он отказался. Позже он сам рассказывал об этом комиссару флота Блохину, который, видимо, передал его слова Троцкому.

27 мая Щастный был вызван в Москву к наркомвоенмору Троцкому. В его кабинете, который помещался в бывшем Александровском военном училище на Знаменке, произошло бурное выяснение отношений. Троцкий стал кричать и бить кулаком по столу, на что Щастный попросил его прекратить истерику и вести разговор в более подобающем тоне. Закончилось всё тем, что Щастный был арестован. Троцкий отправил ВЦИК записку

(«Дело командующего Балтийским флотом А.М.Щастного», М.: 2013): «Уважаемые товарищи. Препровождаю Вам при сём постановлении об аресте бывшего начальника морских сил Балтики Щастного. Он арестован вчера и препровождён в Таганскую тюрьму. Ввиду исключительной государственной важности совершённых им преступлений мне представлялось бы абсолютно необходимым прямое вмешательство в это дело ЦИКа. С товарищеским приветом Л.Троцкий».

На следующий день Президиум ВЦИКа рассмотрел записку и нашёл решение правильным: «Одобрить действия Наркома по военным делам т. Троцкого и поручить т. Кингисеппу в срочном порядке производство следствия и представить своё заключение в Президиум ВЦИКа». Выписка из протокола заседания № 26 есть в деле. Главный следователь Верховного Ревтрибунала РСФСР (Ленин подписал декрет о его создании 28 мая) член ВЦИКа эстонский большевик Виктор Кингисепп приступил к работе.

Щастный сначала был доставлен в Таганскую тюрьму, но вскоре туда явилась делегация балтийских матросов, требовавших немедленно выпустить «народного адмирала». Тогда его срочно перевели в Кремль, где была оборудована специальная отдельная камера.

Из письма начальника Таганской тюрьмы Юревича писателю М.Корсунскому:

«Первое впечатление от адмирала несомненно положительное. Человек в морской форме, среднего роста, плотный, с приятным лицом. Когда я спросил его — по какому обвинению он направлен к нам, Щастный сказал: „Вины за мной никакой, но вас я долго стеснять не буду, так как Троцкий меня неминуемо и очень скоро расстреляет“. Сказано это было без всякой акцентировки, как будто он говорил что-то самое обычное и касающееся не его, а постороннего человека. Я сказал ему, что удивляюсь его словам, так как Советская власть ещё никого не расстреливала и по нашим законам наивысшей мерой наказания является заключение в тюрьме на 10 лет. „Тем не менее, — ответил он мне, — меня расстреляют, хотя за мной нет, повторяю, никакой вины“. „Но, — спросил я, — за что же вас расстреляют, если вы ни в чём не виноваты?“ Он ответил: „Троцкий расстреляет меня за две вещи: первое — спасение флота в условиях полной невозможности это сделать, и, второе, Троцкий знал мою популярность среди матросов и всегда боялся её“.

Стоит вспомнить, что ещё в ноябре 1917 года Совет народных комиссаров упразднил все существующие суды, институты судебных следователей, прокурорского надзора, а также присяжную и частную адвокатуру. Поэтому смертных приговоров советская власть действительно не выносила, хотя массово отправляла на смерть людей во внесудебном „чрезвычайном“ порядке. Лишь в конце мая ВЦИК срочно подготовил и утвердил декрет об образовании Революционного трибунала при ВЦИКе для рассмотрения дел „особой важности“, Ленин подписала его только 28 мая, когда Щастный уже был арестован. А за три дня до суда нарком юстиции Петерис Стучка своим постановлением отменил ранее установленный запрет на применение смертной казни. Ему же принадлежало и авторство „Руководства для устройства революционных трибуналов“, в котором говорилось, что „в своих решениях Революционные трибуналы свободны в выборе средств и мер борьбы с нарушителями революционного порядка“.

Следствие заняло менее двух недель. Были вызваны шесть свидетелей: Ф.Раскольников, С.Сакс (члены коллегии Морского комиссариата), Е.Блохин, И.Флёровский (бывший и новый комиссары флота), Е.Дужек (комиссар Минной дивизии) и Л.Троцкий (наркомвоенмор). В трибунал явился только Троцкий, его показания и стали решающими. Правда, трибунал поначалу отложил заседания из-за неявки остальных свидетелей, но лишь на три дня — с 13 до 16 июня. Потом решили обойтись выводами следствия и единственного присутствовавшего свидетеля, а по сути, главного инициатора дела Троцкого.

Председательствовал в трибунале Сергей Медведев, бывший рабочий-металлист Обуховского завода. Членами „чрезвычайного суда“ стали Отто Карклин, Бронислав Веселовский (или Весоловский), Карл Петерсон, Александр Галкин и Иван Жуков. Все судьи, следователь Виктор Кингисепп и обвинитель Николай Крыленко являлись членами ВЦИКа — высшего законодательного, распорядительного и контролирующего органа советской власти.

Крыленко и Троцкий нападали, Щастный и его защитник присяжный поверенный Владимир Жданов все обвинения отвергали. Суд поначалу был открытым, велась стенограмма заседания, но потом его закрыли якобы в силу того, что там были озвучены секретные документы. На секретной части заседания никаких стенограмм уже не велось, и о том, что там происходило, до сих пор неизвестно. В прениях государственный обвинитель Крыленко был категоричен: „Я утверждаю, что начальник морских сил Щастный поставил себе целью свергнуть Советскую власть, во всех действиях Щастного видна определённая, глубоко политическая линия“. Даже спасение Балтийского флота было поставлено подсудимому в вину: „Щастный, совершая героический подвиг, тем самым создал себе популярность, намереваясь впоследствии использовать её против Советской власти“.

Приговор суда был вынесен вечером 21 июня после пятичасового совещания трибунала. Его зачитал Медведев: „Признать виновным, расстрелять. Приговор привести в исполнение в течение 24 часов“. В ночь на 22 июня состоялось экстренное заседание последней инстанции — Президиума ВЦИКа. Протест левых эсеров, представители которых демонстративно вышли из трибунала, и жалоба защитника были отклонены. В протоколе № 34 сказано: „Заявление об отмене приговора Рев. Трибунала при ВЦИКе по делу бывшего Начальника Морских Сил Балтийского флота, гражданина A.M.Щастного отклонить“. Подписи: Ленин, Свердлов.

Последние часы Щастный провёл в камере. Он написал письма супруге, матери, детям. Написал он и прощальную записку своему защитнику Жданову. Она сохранилась и опубликована в деле:

„ДорогойВ.А.Сегодня на суде я был до глубины души тронут вашим искренним настойчивым желанием спасти мне жизнь. Я видел, что вы прилагаете усилия привести процесс к благополучному для меня результату, и душой болел за ваши переживания. Пусть моя искренняя благодарность будет вам некоторым утешением в столь безнадёжном по переживаемому моменту процессе, каковым оказалось моё дело. Крепко и горячо жму вашу руку. Сердечное русское вам спасибо. А.Щастный. 1 час ночи“.

Жданов сумел получить разрешение на свидание и ночью посетил заключённого. Через него Щастный передал записки семье. От него же мы знаем о предсмертных словах Алексея Михайловича: „Смерть мне не страшна. Свою задачу я выполнил — спас Балтийский флот“.

Капитана расстреляли около четырёх утра 22 июня прямо во дворе Александровского училища, где его держали последние дни под надёжной защитой латышских стрелков и китайского отряда. Троцкий очень боялся, что моряки-балтийцы, узнав о приговоре, попытаются освободить своего командира, и эти опасения имели основания — на флоте суд над Щастным вызвал бурю негодования. Расстрельную команду сформировали из китайцев, которые толком не знали, кто перед ними стоит. Было ещё темно, и Щастный специально держал перед грудью белую фуражку, чтобы стрелки не промахнулись. Троцкий лично присутствовал при казни, об этом писал командовавший китайцами Андреевский. Место захоронения капитана неизвестно.

В 1995 году решением прокурора Балтийского флота капитан I ранга Алексей Михайлович Щастный был полностью реабилитирован».

Кроме расстрела царской семьи, в июле 1918 года происходили и другие кровавые события. За прошедшие после Октябрьской революции месяцы Советская власть была установлена во всех городах, уездах и волостях. Это произошло относительно спокойно и не вызвало каких-либо крупных вооружённых конфликтов. Новая власть начала проводить серьёзные экономические преобразования в соответствии с той программой, которой придерживалась партия большевиков.

В Ярославле с ноября 1917 года на предприятиях губернии начал вводиться рабочий контроль. Теперь предприниматели могли осуществлять руководство производством только с разрешения фабзавкомов или контрольных комиссий. На некоторых предприятиях органы рабочего контроля взяли в свои руки и финансы. Контроль над производством был дополнен финансовым контролем.

Введение рабочего контроля подготовило условия для национализации промышленности. Сначала в собственность государства были переданы лишь некоторые предприятия. С весны 1918 года национализации подверглись крупные предприятия машиностроения и металлообработки. Так, одними из первых были национализированы механические заводы С.С.Щетинина и А.Г.Смолякова. К началу лета 1918 года в Ярославской губернии было национализировано около 20 % от общего числа предприятий.

В декабре 1917 года ВЦИК утвердил декрет о национализации банков. В Ярославле тогда действовали филиалы Волжско-Камского, Коммерческого, Московского и других банков. В феврале 1918 года по решению финансовой комиссии Ярославского городского Совета эти банки были реорганизованы, объединены и получили новое название — «Второе отделение Народного банка».

Все эти процессы создавали политическую напряжённость в губернии, подпитывали недовольство новой властью, особенно у торгово-предпринимательских кругов, чиновничества, интеллигенции. Но и рабочие массы, просто обыватели, вряд ли могли быть довольны, потому что с каждым днём ухудшалось продовольственное положение. Голод надвигался на губернию. В марте рабочие на ярославских предприятиях получали по карточкам лишь по 13 фунтов хлеба в месяц, неработающие члены их семей и того меньше — по 5 фунтов. В апреле — мае положение стало ещё хуже. Продовольственные карточки часто совсем не отоваривались. Почти совершенно прекратилась выдача крупы. Исчезло мясо. Хлеба выдавали по 100–150 г в день.

В такой очень сложной ситуации многое зависело от политики местных властей. Но власть оказалась не на высоте положения. В губернских и городских органах власти не прекращалась борьба между представителями основных политических партий — большевиками, левыми эсерами и меньшевиками. Особенно напряжёнными стали отношения между большевиками и левыми эсерами после заключения Брестского мира, с которым левые эсеры были не согласны.

В апреле — мае 1918 года прошли очередные перевыборы Ярославского городского Совета. Из общего числа 162 депутатских мест большевики и сочувствующие им получили относительное большинство — 76 мест, меньшевики — 26, левые эсеры — только 20 мест. Казалось, что большевики укрепили свои позиции. Но борьба не прекратилась. Она была перенесена на губернский уровень.

Ещё более обострились отношения между большевиками и левыми эсерами после введения чрезвычайных мер в области заготовок продовольствия. В июне 1918 года намечался созыв очередного III губернского съезда Советов. Левые эсеры от имени губисполкома заявили о намерении созвать свой съезд. Большевики попытались его сорвать, используя своё влияние в уездных органах власти. В результате таких действий на эсероский «съезд» прибыло очень небольшое число делегатов с мест. Объявлять их съездом не имело смысла, и левые эсеры заявили о готовности участвовать в работе III съезда Советов.

III губернский съезд Советов начал свою работу в Ярославле 2 июля 1918 года. Левые эсеры оказались на съезде в меньшинстве, но потребовали себе половину мест в президиуме и пост председателя губисполкома. Большевики предложили им одну треть мест в соответствии с тем числом мандатов, которые имели левые эсеры на съезде. Не согласные с такой расстановкой сил, левые эсеры покинули съезд и избрали свой губисполком.

Большевики на съезде также избрали свой губисполком, председателем которого стал С.М.Нахимсон. Таким образом в результате полного раскола между большевиками и левыми эсерами в губернии сложилось некое двоевластие. До мятежа оставалось всего несколько дней…

Ненормальной была обстановка и в самой большевистской организации. Между коммунистическими фракциями губисполкома и городского Совета возник конфликт, в основе которого лежала проблема разграничения властных полномочий. «Кто главнее — губисполком или городской Совет?» — так можно было кратко определить суть конфликта.

Конфронтация приняла затяжной характер. Последовала серия взаимных обвинений, причём не только политических, но и в пьянстве, моральном разложении. Слухи об этом ходили по городу, будоражили население. Осознавая опасность такого положения, ЦК РКП (б) направил в Ярославль своего представителя С.М.Нахимсона, который должен был разобраться в случившемся. Изучив обстановку, он докладывал в ЦК: конфликт зашёл так далеко, что «коммунисты фракции губисполкома и городского комитета партии арестовывают друг друга» и в Ярославль необходимо направить представителя ЦК с широкими полномочиями. Таким представителем ЦК определил самого С.М.Нахимсона. С его помощью договорились о разграничении полномочий. Конфликт был погашен, но его последствия сразу исчезнуть не могли.

Пока власти разбирались между собой, экономическая и политическая ситуация в городе ещё более ухудшилась. К этому следует добавить, что по-настоящему боеспособных вооружённых сил в городе, да и в губернии, практически не было. С начала 1918 года в губернии расформировывалось более 80 воинских частей старой армии. В феврале начали формировать 1-й Советский полк, вскоре — 2-й Советский полк. Накануне мятежа общая численность частей Красной армии составляла в Ярославле примерно 1400 чел., в Рыбинске около 700 чел. Но в гарнизонах царил разброд, падала дисциплина. По признанию командования 1-го Советского полка, караульная служба была поставлена из рук вон плохо, солдаты на постах сидели, курили. Патрули на улицах одеты были неряшливо, винтовки носили кто как хочет и т. п. По существу, у ярославских властей под рукой не было боеспособных частей, на которые можно было бы положиться в случае обострения ситуации.

В целом социально-экономическую и политическую ситуацию в Ярославской губернии, и особенно в Ярославле, к июлю 1918 гда. можно охарактеризовать как глубокий кризис. Продолжался спад производства. Власть теряла авторитет и почти не контролировала ситуацию. Старая армия развалилась, новая ещё не была создана. Среди населения, измученного хроническими продовольственными трудностями, преобладали настроения апатии и пессимизма.

И руководители мятежа выбрали исключительно благоприятное время для вооружённого выступления против коммунистической власти. Историки обнаружили немало новых документов, которые убедительно подтверждают: ярославский мятеж не был случайным стечением обстоятельств. Он целенаправленно и заблаговременно готовился определёнными политическими силами, которые поставили перед собой цель — свергнуть советский режим.

Как показывают документы, ещё в январе полковник А.П.Перхуров вместе с группой офицеров Добровольческой армии был тайно направлен руководством армии в Москву для организации переброски бывших офицеров на Юг, в расположение Белой армии. Когда эта деятельность была нейтрализована чекистами, Перхуров по прямому указанию командования Добровольческой армии примкнул к «Союзу защиты Родины и свободы», подпольной антибольшевистской организации, которую возглавлял Б.В.Савинков. В штабе Белой армии тогда считали, что Савинков представляет «единственную реальную силу на Севере России, враждебную большевизму».

Белые офицеры вошли в контакт с Савинковым и были направлены им в Ярославль для подготовки там вооружённого восстания против Советов.

О существовании специально разработанного плана восстания свидетельствуют и другие источники. В первом же после захвата города обращении Перхурова к населению он указывал на спланированный характер выступления: «То, что произошло в Ярославле, произошло в тот же день и час по всему Поволжью». Тогда же Перхуров заявил, что полностью подчиняется «общему главнокомандующему старому генералу Алексееву».

Как часть «заранее разработанного плана освобождения России от коммунистической власти и германских войск» события в Ярославле и других городах Севера рассматривал в одной из своих книг известный деятель эсеровской партии, бывший член Учредительного собрания, а впоследствии эмигрант П.А.Сорокин. О планах белых и Антанты в отношении Ярославля и других городов Верхневолжья писали в своих мемуарах белый генерал Е.К.Миллер и полковник К.Я.Гоппер.

Ярославль был выбран в качестве главного пункта антибольшевистского выступления не случайно. На это было несколько причин. Прежде всего, и это было главным, Ярославль, Рыбинск, Кострома и другие города являлись ближайшим тылом тех советских войск, которые несколько позже образовали Северный фронт. После прихода к власти в Ярославле мятежники должны были соединиться с войсками белых, наступавших с севера через Архангельск и Вологду на Москву. Таким образом, в случае удачи под угрозой сразу оказалась бы большевистская столица. Правда, есть сведения, что сам Савинков скептически относился к перспективам ярославского восстания. Он полагал, что этот район трудно будет удержать. Но в конце концов и он согласился, рассчитывая именно на то, чтобы удержать город только в течение нескольких дней, то есть до подхода главных сил белых с севера.

Ярославская губерния оказалась удобным стратегическим пунктом для выступления ещё и потому, что при расформировании воинских частей здесь осталось около 11 тысяч бывших офицеров, часть которых можно было привлечь к подготовке восстания. Организаторы переворота учитывали также и наличие огромного количества военного снаряжения и оружия на складах Рыбинска и Ярославля, и отсутствие боеспособных воинских частей Красной армии в губернии.

На руку мятежникам оказался и социальный состав города, преобладание в его центральной части торгово-предпринимательских, чиновничьих кругов. О политических пристрастиях многих жителей центральной части города свидетельствовали, например, итоги выборов в Учредительное собрание в ноябре 1917 г. За кадетов в центральной части Ярославля проголосовало тогда 60,4 % избирателей. И ещё 15 % отдали свои голоса торгово-промышленному союзу, избирательному блоку ярославских предпринимателей и торговцев. За большевиков в этой части города тогда проголосовало лишь 4,3 % избирателей.

Успеху мятежников способствовал и тот разлад, который существовал в органах власти, и наличие в городе политических сил, которые не скрывали своего антисоветского настроения. Первоначально Перхуров спланировал выступление на 4 июля. Он полагал, что на первое время ему будет достаточно 200 вооружённых офицеров. Но когда рано утром 4 июля заговорщики собрались на Леонтьевском кладбище недалеко от артиллерийского склада, в наличии у них оказалось только 70 человек. Начинать не имело смысла. Перхуров дал отбой. Новый срок выступления он назначил на 6 июля. При этом он заявил своим помощникам: если соберётся хотя бы 100 человек, он начнёт дело. Этих сил было, конечно, мало, но расчёт строился на том, что 1-й Советский полк (основные силы красных) через некоторых своих командиров обещал соблюдать нейтралитет.

Рано утром 6 июля, ещё в темноте, на Леонтьевском кладбище собралось 106 человек. Пути назад уже не было. Довольно быстро мятежники овладели артиллерийским складом и получили оружие. Вскоре к ним присоединились бронедивизион и отряд конной милиции. Все эти силы по заранее разработанному плану двинулись в центр Ярославля. По пути ими был захвачен и разоружён 2-й Советский полк, железнодорожный мост через Волгу, почти всё Заволжье (Тверицы, село Яковлевское, станция Урочь). На станции Урочь был сооружён бронепоезд, с помощью которого мятежники в последующие дни удерживали железнодорожный мост. Сам Перхуров вместе со своим штабом первоначально разместился в бывшей гимназии Корсунской (ныне это здание Главпочтамта на Богоявленской площади).

В течение ночи и следующего дня мятежникам удалось арестовать многих руководителей советских учреждений. Аресты производились по заранее составленным спискам с указанием адресов. Всего было арестовано около 200 человек. Некоторые из них во время ареста были убиты. Среди них С.М.Нахимсон, Д.С.Закгейм, П.А.Зелинский, А.С.Шмидт, М.М.Лютов и другие.

В качестве «Главнокомандующего Добровольческой армией Северного фронта» Перхуров издал целый ряд приказов, в которых объявил о ликвидации советских органов власти, о создании «Гражданского управления Ярославля». Согласно приказам должны были быть воссозданы земства, городская управа, полиция. Примечательно, что Перхуров, монархист по убеждениям, стремился воссоздать ту структуру органов власти, которая действовала ещё до Февральской революции.

В одном из своих первых приказов Перхуров объявил как о призыве добровольцев в свои ряды, так и об обязательной мобилизации мужского населения. Историкам до сих пор трудно ответить на вопрос, насколько же велика была численность перхуровских войск. Сам Перхуров впоследствии признавал, что через несколько дней после начала мятежа у него на позициях находилось не более 600 человек. Советские историки называли цифру в 6 тыс. человек. В архивных документах есть сведения и о 1,5 тыс. человек, и о 4 тыс. человек. Сам Перхуров отмечал большие потери своих войск, жаловался, что добровольцы, получив оружие, подчас исчезали вместе с этим оружием.

Очевидно, что для губернского города с населением в 130 тыс. человек эти цифры не могут говорить о массовости антибольшевистского движения. Чтобы сохранить стабильным костяк своих сил, Перхуров начал платить находившимся на позициях жалованье. Попавшие к красным пленные сообщали, что в первые дни боёв плата составляла 300 руб. в день, а впоследствии была доведена до 900 руб. Восставшие могли позволить себе такие затраты: из сейфов Государственного банка они взяли в общей сложности свыше 4,5 млн руб.

Сначала казалось, что все события развиваются по заранее намеченному плану, никаких сбоев не было до тех пор, пока против мятежников не выступил 1-й Советский полк. Расположенный в здании бывшего кадетского корпуса, не пожелавший подчиниться Перхурову, полк занял линию обороны от Туговой горы почти до Большой мануфактуры, где фронт держали рабочие отряды. Станция Всполье и территория артиллерийских складов также оказалась в руках красных войск. Таким образом, с юга и юго-запада мятежники были охвачены полукольцом советских войск. Правда, численность этих войск была невелика. Нужны были подкрепления. А это зависело уже не столько от Ярославля, сколько от тех мер, которые должны были предпринять центральные власти.

Восстание в Ярославле началось 6 июля, то есть в тот же день, что и вооружённое выступление левых эсеров в Москве. Занятые исключительно событиями в столице, большевистские лидеры, видимо, просто не в состоянии были сразу оценить степень опасности ярославского восстания. Некоторые из них поначалу просто не поверили полученной по телеграфу информации из Ярославля. Так, Н.И.Подвойский и М.С.Кедров назвали эту информацию провокацией и даже намеревались отдать приказ об аресте тех лиц, кто эти сведения сообщили. Подобной же была реакция председателя РеввоенсоветаЛ.Д.Троцкого. На телеграмме из Ярославля он написал: «Распространяющих ложные слухи — расстреливать». 9 июля Троцкий заявил делегатам V Всероссийского съезда Советов, что мятеж в Ярославле опасности не представляет, город окружён советскими войсками, мятеж почти ликвидирован.

Таким образом, в Москве явно недооценили опасность ярославских событий. Эта недооценка продолжалась, по крайней мере, несколько дней. Она ввела в заблуждение тех, кто должен был принимать экстренные меры. 14 июля М.В.Фрунзе писал Московскому окружному военному комиссару Н.И.Муралову о событиях в Ярославле: «Все мы в Москве были введены в заблуждение относительно их размеров…»

Недооценка опасности не означала, что Москва совсем не оказала помощи Ярославлю. Военная помощь была отправлена в первые же дни. Но, не представляя себе масштабов ярославского восстания, московские власти не могли принять меры, соответствующие размаху событий. Среди первых соединений, прибывших в Ярославль, находился рабочий отряд из Ростова, латышские стрелки из Рыбинска, которые защищали ст. Всполье. Рабочий отряд из Кинешмы действовал в районе железнодорожного моста через Волгу вместе со сводным отрядом интернационалистов.

Несколько позже в город прибыл Московский сводный полк, интернациональный батальон Варшавского полка, отряды Иваново-Вознесенска, Костромы. 8 июля из Москвы подошёл первый бронепоезд под командованием В.М.Ремезюка, а всего в подавлении мятежа участвовало три бронепоезда.

К 12 июля линия расположения красных войск выглядела следующим образом. От Коровников до Николо-Мокринских казарм линию фронта держали 1-й Советский полк, Варнавинский революционный полк, резерв рабочей дружины. На среднем участке фронта в районе Любимской, Рождественской и Борисоглебской улиц находились отряд из Иваново-Вознесенска и Шуи, а также Новгородский отряд. Левый участок фронта шёл от улицы Борисоглебской до железнодорожного моста через Волгу. Здесь действовали Московский, Кинешемский, Новгородский, Костромской и Рыбинский отряды. На ст. Всполье у красных находился резерв — Владимирский, Московский и Рыбинский отряды численностью в 450 человек и два эскадрона конницы. По данным оперативного отдела Московского военного округа, общее количество красных бойцов достигало двух тысяч человек.

Эти данные свидетельствуют, что и через неделю после начала восстания общая численность красных войск была недостаточной для взятия города. Часть отрядов состояла из рабочих, которые впервые получили оружие. Профессиональных военных не хватало, в то время как у Перхурова преобладали именно военные, бывшие офицеры.

У красных войск под Ярославлем была и ещё одна долго не решаемая проблема: у них не было единого командования. Войска действовали совершенно разрозненно. Донесения красных командиров в Москву пестрят такими фразами: «Организация никуда не годная…», «Командование войсками ужасно…», «Пришлите энергичных опытных руководителей…» Ещё более определённо высказался по этому поводу командир бронепоезда Ремезюк. Он считал, что «при энергичном действии командного состава можно [было] всё ликвидировать в один день». Видимо, сходной была позиция М.В.Фрунзе. В уже упомянутом письме Н.И.Муралову он писал, что для быстрой ликвидации мятежа нужно ещё «человек 500 хорошего войска».

Архивные документы позволяют выявить и ещё одну причину задержки в ликвидации мятежа. Среди тех воинских формирований, которые были направлены на помощь Ярославлю, преобладали артиллерийские части. Только своими силами они взять город не могли. Три бронепоезда курсировали по железной дороге от ст. Ярославль через ст. Всполье до железнодорожного моста, вели интенсивный обстрел города, но коренным образом повлиять на исход уличных боёв не могли. Недостатка в артиллерийских снарядах у красных не было, но недоставало пулемётов и поначалу было мало живой силы. В этих условиях красные предпочитали вести артобстрел города, что вело к его разрушению, но исход операции не могло предрешить. Сами красные командиры вынуждены были признать, что «город разгромлен до ужаса, а пользы немного». Взять город можно было только путём упорных уличных боёв, но это вело к большим потерям для осаждавших.

У Перхурова, напротив, было мало артиллерии, но имелось в наличии большое количество пулемётов. Кроме того, как прежде отмечал сам Перхуров, вести артиллерийский огонь из города мешали здания, плотная городская застройка Ярославля. Именно по этим причинам мятежники слабо использовали артиллерию. Их тактика заключалась в том, чтобы превратить крупные здания в долговременные оборонительные сооружения и вести оборону в сочетании с наступательными операциями на отдельных участках фронта. Так они намеревались продержаться до подхода с севера основных сил белых.

11 июля приказом Реввоенсовета Республики командующим войсками Северного района Ярославского фронта был назначен А.И.Геккер, архангельский окружной военный комиссар, командующий Вологодским тыловым районом. В соответствии с приказом А.И.Геккер должен был взять в свои руки общее руководство военными действиями по разгрому ярославского мятежа.

13 июля командующим войсками Южного района Ярославского фронта был назначен Ю.С.Гузарский.

Первоначально штаб Геккера расположился в г. Данилове. В распоряжении штаба находились 1-й Архангельский и 1-й Вологодский полки, Костромской сводный отряд, 6-й и 8-й латышские полки и некоторые другие части. Штаб установил связь и подчинил себе те отряды красных войск, которые действовали в районе Ярославля. 12 июля красные части захватили железнодорожный мост через Волгу, 14 июля — станцию Филино, куда 17 июля переместился из Данилова штаб Геккера. Кольцо красных войск вокруг Ярославля сжималось всё плотнее.

Стало ясно, что ликвидация мятежа — дело нескольких ближайших дней. 17 июля полковник Перхуров вместе с группой соратников примерно в 50 человек прорвался на пароходе из Ярославля на Толгу и пытался возобновить военные действия в Заволжье, в тылу красных войск. Когда это не удалось сделать, он ушёл в Кострому, оттуда в Казань, попал в армию Колчака, где был представлен к званию генерал-майора. Служил в колчаковской армии до её разгрома. В 1922 году был осуждён в Ярославле и расстрелян по приговору военного трибунала.

Поражает, как могли несколько сотен офицеров и поддержавших их горожан на протяжении 16 дней — с 6 по 21 июля — отражать атаки превосходящих сил противника. Не надеясь на своих солдат, руководители красных решили применить «убойный аргумент» для подавления восстания — артиллерию. По городу, как признался в своих воспоминаниях один из лидеров большевиков — Александр Громов, было выпущено 75 тысяч снарядов. В ответ восставшие сделали только 500 выстрелов из двух орудий, которые смогли захватить в первый день восстания. Снаряды у них кончились на второй или третий день, пушки замолчали. Несмотря на это, большевики с каждым днём усиливали артиллерийский обстрел Ярославля.

После ухода Перхурова боевые действия в Ярославле были продолжены под руководством генерала П.П.Карпова. 19 июля красные полностью овладели Тверицами. На следующий день началось их решительное наступление в центр города, и ещё через день, 21 июля, над городом появились белые флаги.

Пытаясь спастись и не попасть в руки красных, штаб перхуровских войск «сдался в плен» находившейся в Ярославле германской военной миссии, которая занималась вопросами отправки немецких военнопленных на родину. Поначалу германская военная миссия объявила перхуровцев своими пленными, но это не помогло. Оставшиеся в живых организаторы и участники мятежа оказались в руках красных.

Продолжавшиеся целых шестнадцать дней кровавые события в Ярославле завершились. Но город после мятежа представлял собой страшную картину. Корреспондент одной из газет, прибывший в Ярославль сразу же после окончания боевых действий, дал следующее описание увиденного: «Былого, красивого Ярославля более нет, — писал он. — Нельзя сказать: нет Ильинской улицы или погибла в огне Владимирская улица. Нужно сказать: погибло всё, кроме куска центра и вокзальной части города. Торчат одинокие трубы домов, куски кирпичных закопчённых стен, остовы обгорелых деревьев. Валяются куски железа, кирпичи, обожжённые чугуны и горшки и прочая домашняя утварь. Пожарная вышка разрушена. На Сенной площади все лари сгорели. Телеграфные столбы свалены и обгорели. В уцелевших домах выбиты все стёкла. Цирк изрешечён снарядом…»

Полностью была разрушена треть Ярославля. 28 тысяч жителей остались без крыши над головой. Сгорело или было разрушено 20 промышленных предприятий, здание Демидовского юридического лицея, Некрасовская библиотека, реальное училище и т. д. Общий материальный ущерб городу составил более 124 млн золотых рублей. В городе долгое время не было водопроводной воды. Начались эпидемии. По-прежнему не хватало продовольствия. Жить в городе было невозможно, и часть ярославцев была вынуждена покинуть его. Население Ярославля к началу осени 1918 года сократилось до 76 тыс. человек, то есть стало меньше на 50 тысяч.

Первые артиллерийские обстрелы Ярославля стали причиной возникновения пожаров в центре города. По воспоминаниям очевидцев, уже ночью с 6 на 7 июля они видели, как «весь город пылал в огне». Большевик Григорий Петровичев, который в первый день восстания уехал в Ростов и вернулся в Ярославль поздно вечером 7 июля, увидел горящий Ярославль. «Московское шоссе освещалось заревом пожаров Спасского монастыря, дома Сочина (угол Московского проспекта и Малой Пролетарской) и справа лицея. На Туговой горе ухало орудие, посылавшее в город снаряды. Ночь была тихая, отсутствие паровозных свистков и суетливой толкотни на шоссе и у вокзала придавало ещё больше тишины. Эхо от выстрелов орудий, ничем не заглушаемое, разносилось далеко по окрестности», — писал он по итогам событий.

Обстрел красной артиллерией района Сенной площади привёл к новым пожарам. В два часа дня уже горели трактир Львова и расположенные рядом дома. Огонь распространялся стремительно, только к ночи уменьшилась его сила, когда пламя уничтожило почти все дома на Большой и Малой Угличских улицах (ныне Свободы и Угличская).

По сведениям из многих источников, 7–8 июля после обстрела красной артиллерией Стрелки, где некоторое время располагалась одна из двух пушек повстанцев, сгорел Демидовский юридический лицей — уникальное учебное заведение дореволюционной России с великолепной, редчайшей библиотекой. За годы существования Демидовского юридического лицея в нём работали известные учёные, профессора: крупнейший в стране специалист в области истории русского права Михаил Владимирский-Буданов, учёный-педагог Константин Ушинский. Выпускниками лицея были революционер Николай Подвойский, писатель-фантаст Александр Беляев, поэт Максим Богданович, видные юристы Илья Гурлянд, Алексей Потехин, Валериан Ширяев и многие другие. Ярославский Демидовский юридический лицей стал настоящей кузницей юристов России. После пожара здание так и не было восстановлено, а в 1924 году его разобрали на кирпич.

9 июля на Сенной площади под ударами снарядов рухнула каланча 2-й пожарной части. 10 июля здесь загорелись торговые лари. Ветром огонь перебрался через улицу, и там заполыхали дома. На самой площади сгорели электротеатр «Модерн», к этому времени пожар уже уничтожил также сапоговаляльную фабрику «Львиной с сыновьями», спичечную фабрику И.А.Дунаева и гильзовую фабрику «Хаджи Оглу».

Как вспоминал очевидец Е.Лосинов, «стрельба производилась фугасными снарядами (зажигательными), и маленькие деревянные домики и далее улиц(ы), вплоть до Мологской, начали сначала одиночно вспыхивать, а потом пожар принял грандиозные размеры. С этого момента в передышки боя по улицам стали двигаться сотни погорельцев, торопливо старавшихся спрятаться куда-нибудь, иные в слезах, что потеряли всё своё имущество, другие в неизвестности, что делается с их близкими, и почти большинство с отупелыми, испуганными лицами, не сознающими, что кругом творится и куда они бегут».

Жители города прятались по подвалам или старались убежать от кошмарного обстрела и непрекращающихся пожаров. Беженцы двигались в двух направлениях. Кому было нечего терять, старались выбраться из Ярославля и уходили на станцию Всполье или на переправу через Волгу и из Твериц в окрестные деревни. Другие старались пробраться из городских окраин в центр, где можно было спрятаться в подвалах каменных зданий.

Для беженцев на станции Всполье уже 7 июля был организован фильтрационный пункт. Красные проверяли каждого человека. Как писал командир Новгородского батальона Александр Поляков, «у меня был организован концлагерь для более ненадёжных, коих я направлял в таковой, но красноармейцы по дороге по рукам судили того или иного беженца, если руки похожие на рабочие, то таковых вели в концлагерь, а непохожие на рабочие, то тех расстреливали». Сколько людей погибло, не пройдя «тест на руках», осталось неизвестным. Оставшихся в живых после проверки за железнодорожной насыпью на Всполье отправляли в лагерь беженцев.

В своих воспоминаниях большевики называли различные причины масштабного артиллерийского обстрела Ярославля. Наиболее откровенно и чётко объяснил их председатель Военно-революционного комитета северных железных дорог И.Н.Миронов.

Он писал: «Организованного командования с нашей стороны в достаточной степени всё время не было, первые дни не было и товарища, мало-мальски знающего военное дело, могущего руководить боевыми операциями. Ясно было, [что] недостаточно или, вернее, почти совсем не было лиц, достаточно знакомых с управлением артиллерийскими орудиями. Всё это и затрудняло ликвидацию восстания, и вызвало в достаточной степени беспорядочный обстрел города и тем [самым] излишние разрушения.

Первые дни мы пытались взять город ружейной атакой, но у белых было слишком много пулемётов, мы потерпели поражение — наши атаки не имели на противника никакого действия. Поэтому мы перешли вскоре, главным образом, к артиллерийскому обстрелу города, и обстрел в течение 11 (?) дней был беспрерывный, круглые сутки, за исключением глубокой ночи.

…Мы пытались воззваниями и, насколько это удавалось, другими путями распространять в городе среди населения решение Ревкома, чтобы население уходило из города, так как для нас не было другой возможности, кроме артиллерийского огня».

Красные широко применяли расстрелы без суда и следствия. Как телеграфировал в Москву комендант станции Всполье Александр Громов, «в настоящий момент положение наше улучшилось, много офицеров взято в плен, многие мною лично признаны и расстреляны».

Один из очевидцев писал, что «в эти дни в Ярославле было жить очень опасно, и не думали, что завтра будем жить, так и все 16 дён настроение было самое ужасное». Большевики провели совещание для организации медико-санитарной помощи, поскольку «необходимо спешно убрать трупы, иначе будет зараза». В столицу ушло прошение срочно прислать в Ярославль летучие санитарные отряды…

В мае 1922 года, во время Международной экономической конференции в Генуе, российская делегация представила документ под названием «Претензии России к государствам, ответственным за интервенцию и блокаду», в котором имелся отдельный раздел «Разрушение Ярославля», где были приведены следующие цифры (текст приводится в сокращении):

«Из общего числа жилых строений 7618 (1198 каменных и 6580 деревянных) сгорело 2147 строений с числом квартир до 6000, остальные жилые строения почти все имеют бóльшие или меньшие повреждения от пуль и снарядов и требуют ремонта… Из 75 фабрик и заводов с 20000 рабочих сгорело 20 фабрик и заводов…

Число жителей Ярославля перед войной достигло 120000 человек. Во время войны, с приливом беженцев, цифра населения, включая и войсковой гарнизон, доходила до 190000 человек. После мятежа значительная часть жителей вынуждена была покинуть город, и во время работы комиссии в городе проживало 76000 человек гражданского населения…

Из чистого, уютного, красивейшего города Ярославль превратился в грязный, наполовину уничтоженный город с громадными площадями-кладбищами, покрытыми развалинами и остатками пожарищ.

Итого ущерб по городу Ярославлю 124159 тысяч рублей».

О том, кто уничтожал Ярославль артиллерийским огнём, в «Претензии» не говорилось…

* * *

У Бабеля в «КОНАРМИИ» есть такие строки:

«Я умылся с дороги и вышел на улицу. На столбах висели объявления, о том, что военкомдив Виноградов прочтёт вечером доклад о Втором конгрессе Коминтерна.

Прямо перед моими окнами несколько казаков (бойцов Первой конной армии Будённого — прим авт.) расстреливали за шпионаж старого еврея с серебряной бородой.

Старик взвизгивал и вырывался. Тогда Кудря из пулемётной команды взял его голову и спрятал у себя под мышкой. Еврей затих и расставил ноги. Кудря правой рукой вытащил кинжал и осторожно зарезал старика, не забрызгавшись. Потом он стукнул в закрытую раму: „Если кто интересуется — сказал он, — нехай приберёт. Это свободно…“»

* * *

После рассмотрения таких жутких событий приятели решили сделать перерыв. Некоторое время сидели молча. Первым нарушил тишину Аркадий.

— Просто в голове не укладывается. Неужели большевики не понимали, что люди не захотят добровольно отдавать свою собственность, лишаться результатов своего труда?

— А они, может, об этом не думали. Ведь для них главным был захват власти. Кстати, трагедии случаются, бывает, и тогда, когда не продумываются и более мелкие вопросы. Мне вдруг вспомнилась трагедия на Ходынском поле, когда задумывалось торжественное мероприятие. Посмотри, как описывается это событие.

20 октября (1 ноября) 1894 года в возрасте 49 лет скончался император Александр III, на российский престол вступил его 26-летний сын Николай. Официальную коронацию новый русский царь решил отложить по причине траура на полтора года, что тем не менее не помешало ему всего через три недели после смерти отца вступить в брак с принцессой Викторией Алисой Еленой Луизой Беатрисой Гессен-Дармштадтской, ставшей русской императрицей Александрой Фёдоровной.

Торжественная коронация была назначена в Москве на май 1896 года. Мероприятия по этому случаю начались 6 (18 мая), а 14 (26 мая) в Успенском соборе Кремля прошло священное коронование. На 18 (30 мая) были назначены массовые народные гуляния с песнями, плясками, раздачей бесплатной водки, пива и царских гостинцев. По Москве были расклеены тысячи афиш с указанием места и времени праздничных мероприятий.

Для гуляний и раздачи подарков выбрали Ходынское поле, где раньше уже проводились массовые мероприятия и проходила Всероссийская художественно-промышленная выставка 1882 года. Сегодня на этом месте — Торгово-развлекательный центр «Авиапарк» и элитная недвижимость.

По периметру поля были построены лавки, ларьки, эстрады и балаганы. В 20 деревянных палатках заготовили к раздаче 30 тысяч вёдер пива и 10 тысяч вёдер медовухи. С левой стороны от Петербургского шоссе под прямым к нему углом Ходынское поле пересекал глубокий овраг 30 саженей в ширину (примерно 60 метров). Вдоль него возвели ряды для раздачи подарков. Расстояние от края оврага до рядов составляло не более 20–30 шагов. Расчёт, видимо, строился на том, что люди пойдут от шоссе вдоль оврага и будут организованно разбирать в лавках приготовленные для них гостинцы, которых на всех хватит, а затем продолжат культурный отдых у эстрад и балаганов.

Праздничный набор представлял собой косынку с изображением Кремля и царской четы, завязанную в узелок, в которую уложили 200 граммов колбасы, вяземский пряник с гербом, граммов 300 сладостей (карамель, орехи, изюм, чернослив) и главный сувенир — эмалированный коронационный стаканчик. У коллекционеров он получил название «Кубок скорбей» и оценивается сегодня в сумму от 15 до 40 тысяч рублей в зависимости от сохранности. Отдельно выдавали фунтовую сайку Филипповской булочной. Всего по случаю было заготовлено 400 тысяч праздничных наборов.

Согласно расписанию мероприятий, раздача гостинцев должна была начаться 18 (30) мая в 11 часов утра. На торжество в Москву съехалось множество гостей. Цены на ночлег и питание резко взлетели. Чтобы не платить за постой, приезжие расположились на большом поле за оврагом и в самом овраге. Сюда же подтянулись жители города и окрестных сёл и деревень, решившие занять места с вечера.

Ходынское поле было достаточно большим, но неровным и сильно изрытым ямами различного происхождения: отсюда брали глину и песок, здесь устраивались военные учения, наконец, остались многочисленные котлованы от демонтированных выставочных павильонов. Немало глубоких ям было и в овраге.

Безлунной ночью в овраге и по всему полю жгли костры, пили и веселились. Обстановка была самая жизнеутверждающая. Вот как описывает её Фёдор Сологуб (рассказ «В толпе»):

«Они принесли с собой скверную водку и тяжёлое пиво, и пили всю ночь, и горланили хрипло пьяными голосами. Ели вонючие снеди. Пели непристойные песни. Плясали бесстыдно. Хохотали. Гармоника гнусно визжала. Пахло везде скверно, и всё было противно, темно и страшно. Кое-где обнимались мужчины с женщинами. Под одним кустом торчали две пары ног, и слышался из-под куста прерывистый, противный визг удовлетворяемой страсти. Какие-то противные грязные мальчишки откалывали „казачка“. Пьяная безносая баба неистово плясала, бесстыдно махала юбкой, грязной и рваной. Потом запела… Слова её песни были так же бесстыдны, как и её страшное лицо, как и её ужасная пляска».

Как следует отдохнув и расслабившись, народ ещё затемно потянулся к рядам. Но не со стороны шоссе, как это задумали организаторы, а прямо через поле и овраг.

Очень быстро всё неширокое пространство перед ещё закрытыми ларьками и весь овраг были плотно забиты людьми. А народ всё прибывал. По подсчётам властей, к рассвету на Ходынском поле собралось около полумиллиона человек. Только что подошедшие злились, что опоздали, лезли вперёд и со злостью подпирали и давили тех, кто стоял впереди. Ожесточённости добавил слух, что буфетчики-шельмы кружки раздают между своими и на всех не хватит. Выбраться из толпы, вернуться назад или уйти куда-то в сторону было уже невозможно.

Под напором толпы те, кто стояли на краю оврага, стали срываться вниз, на головы не имевших возможности выбраться из него. Лев Толстой описывает это так: «Емельяна кто-то больно толкнул под бок. Он стал ещё мрачнее и сердитее. Но не успел он опомниться от этой боли, как кто-то наступил ему на ногу. Пальто, его новое пальто, зацепилось за что-то и разорвалось. В сердце ему вступила злоба, и он из всех сил стал напирать на передовых, толкая их перед собой. Но тут вдруг случилось что-то такое, чего он не мог понять. То он ничего не видал перед собой, кроме спин людских, а тут вдруг всё, что было впереди, открылось ему. Он увидал палатки, те палатки, из которых должны были раздавать гостинцы. Он обрадовался, но радость его была только одну минуту, потому что тотчас же он понял, что открылось ему то, что было впереди, только потому, что они все подошли к оврагу, и все передние, кто на ногах, кто котом, свалились в него, и сам он валится туда же, на людей, а на него валятся другие, задние. Тут в первый раз на него нашёл страх. Он упал. Женщина в ковровом платке навалилась на него. Он стряхнул её с себя, хотел вернуться, но сзади давили, и не было сил. Он подался вперёд, но ноги его ступали по мягкому — по людям. Его хватали за ноги и кричали. Он ничего не видел, не слышал и продирался вперёд, ступая по людям.

— Братцы, часы возьмите, золотые! Братцы, выручьте! — кричал человек подле него».

Больше всего народа погибло задавленными в овраге и глубоких ямах на поле. Обойти их при такой дикой плотности не было никакой возможности. Ямы наполнялись упавшими, и толпа шла прямо по ним. В одном месте старый колодец был прикрыт сверху досками. Под тяжестью толпы доски проломились, и люди стали падать вниз. Всего из этого колодца потом извлекли 26 мертвецов и одного мертвецки пьяного, но живого портного. А толпа продолжала напирать и давить.

На краю оврага, который стал границей, отделявшей жизнь от смерти, оказался известный русский писатель, журналист газеты «Русские ведомости» Владимир Гиляровский. Вот что он написал в своём репортаже: «К песку и глине вертикального обрыва выше роста человека прижали тех, кто первый устремился к будкам. Прижали, как к стене, а толпа сзади всё плотнее и плотнее набивала ров, который образовал сплочённую массу воющих людей. Кое-где выталкивали наверх детей, и они ползали по головам и плечам народа. <…> Снизу лезли на насыпь, стаскивали стоящих на ней, те падали на головы спаянных ниже, кусались, грызлись. Сверху снова падали, снова лезли, чтобы упасть; третий, четвёртый слой на головы стоящих».

Обратимся к свидетельству ещё одного очевидца:

«Над людской массою густым туманом нависал пар, мешавший на близком расстоянии различать отдельные лица. Атмосфера была настолько насыщена испарениями, что люди задыхались от недостатка воздуха и зловония. Рук было не поднять. А кто поднял руки раньше, тот уже не мог опустить их. Время от времени в облаках горячего тлетворного пара раздавался отчётливый треск — это у соседа ломалась грудная клетка.

Умирали не только в ямах, овраге и упав под ноги. От сильного сдавления и недостатка кислорода умирали стоя, не имея возможности упасть. С раздутыми посиневшими лицами мертвецы продолжали, не падая, стоять среди живых и двигались вместе с толпой. Народ с ужасом старался отодвинуться от покойников, но это только усиливало давку. Чтобы пробить себе дорогу, пошли в ход ножи, но в многотысячной толпе несколько десятков зарезанных ситуацию изменить не могли, и ýрок точно так же давили и затаптывали».

Снова обратимся к Фёдору Сологубу:

«Резались ножами, чтобы проложить дорогу, и убитых толкали под ноги. Иногда убийца падал на убитого, и оба никли под ногами. <…> Толпа впереди продавливалась в узкие проходы между деревянными шалашами. Оттуда слышались вопли, визги, стоны. Мелькали шапки и клочья одежды, почему-то взлетевшие наверх. Чья-то русая голова несколько раз стукнулась об острый угол балагана, поникла, понеслась порывом вперёд и вдруг исчезла. Казалось, что между балаганами теснятся всё более и более высокие люди. Странно было видеть головы наравне с крышей балагана. Шли по телам поверженных».

Наиболее сильным и ловким удавалось выбраться наверх, и они шли прямо по чужим головам и плечам, туда же поднимали детей, и те ползли и перекатывались до линии буфетов, где их принимали солдаты.

Полиция совершенно растерялась. Присутствие духа сохранили лишь солдаты и офицеры оцепления. Нарушив программу, они принялись раздавать подарки в 6 утра, а не в 11, как было заявлено раньше. И это спасло многих. Хотя умирали и те, кто смог выбраться, но несколько часов провёл в давке. Умирали от синдрома сдавления и компрессионной асфиксии. Люди уходили в поле, заползали в кусты, ложились на землю, клали себе под голову царские гостинцы и умирали.

Всего, по официальным данным, в давке на Ходынском поле погибло 1389 человек и более 1300 было искалечено. Узнав о трагедии, Николай II расстроился, но праздничные мероприятия было решено не отменять. Трупы убрали оперативно, и народные гуляния продолжились. К двум часам дня на Ходынку приехал император с супругой. Играла музыка, народ славил царя, выпивал, закусывал и веселился. Поприветствовав подданных, Николай II отправился обедать. Вечером у посла Франции состоялся бал, на котором император танцевал.

Выдержка из дневника Николая II: «До сих пор всё шло, слава Богу, как по маслу, а сегодня случился великий грех. Толпа, ночевавшая на Ходынском поле, в ожидании начала раздачи обеда и кружки, напёрла на постройки, и тут произошла страшная давка, причём, ужасно прибавить, потоптано около 1300 человек!! Я об этом узнал в 10 ½ ч. перед докладом Ванновского; отвратительное впечатление осталось от этого известия. В 12 ½ завтракали, и затем Аликс и я отправились на Ходынку на присутствование при этом печальном „народном празднике“. Собственно, там ничего не было; смотрели из павильона на громадную толпу, окружавшую эстраду, на которой музыка всё время играла гимн и „Славься“. Переехали к Петровскому, где у ворот приняли несколько депутаций, и затем вошли во двор. Здесь был накрыт обед под четырьмя палатками для всех волостных старшин. Пришлось сказать им речь, а потом и собравшимся предводителям двор[янства]. Обойдя столы, уехали в Кремль. Обедали у Мамá в 8 ч. Поехали на бал к Montebello. Было очень красиво устроено, но жара стояла невыносимая. После ужина уехали в 2 ч.».

Было проведено расследование. Стрелочниками назначили московского обер-полицмейстера А.А.Власовского и его помощника. Оба были сняты с занимаемых должностей. Власовскому назначили пожизненную пенсию в 15 тысяч рублей в год. Царская семья пожертвовала пострадавшим 80 тысяч рублей и тысячу бутылок сладкой мадеры. Император и императрица посетили раненых в больницах.

Любопытна реакция на Ходынскую трагедию обер-прокурора Святейшего синода и одного из наставников молодого царя Константина Победоносцева:

«Народа никто не давил — он сам давился, а публичное признание ошибки, совершённой членом императорской фамилии, равносильно умалению монархического принципа…»

* * *

Недовольных действиями большевиков становилось всё больше. Для подавления этого недовольства требовалось применение самых жестоких мер. Но для их применения необходимо было какое-то оправдание, какой-нибудь повод. Похоже, что искал его Яков Свердлов. Не исключено, что у него была договорённость и с Лениным. (С одной из версий можно ознакомиться в книге «Эпоха перемен».)

Повод нашёлся быстро.

Друг Сергея Есенина Леонид Каннегисер родился в богатой и культурной семье петербургских евреев. Отец — выдающийся и состоятельный инженер-механик, стоявший во главе крупнейших в России Николаевских судостроительных верфей, мать — врач. В 1913 году Каннегисер поступил на экономическое отделение Петербургского университета. Февральская революция уравняла евреев в правах с другими национальностями, и студент Каннегисер стал юнкером Михайловского артиллерийского училища. Он отправился защищать Временное правительство в ночь с 25 на 26 октября 1917 года. Его кумир Александр Керенский находился в опасности. Каннегисер бросился защищать «мессию». Но победили большевики. В Петрограде шли расправы. 21 августа 1918 года ЧК по обвинению в заговоре против советской власти расстреляла друга Каннегисера по Михайловскому артиллерийскому училищу, офицера Владимира Перельцвейга. Приказ о расстреле подписал председатель Петроградского ЧК М.С.Урицкий.

30 августа Каннегисер надел спортивную кожаную куртку военного образца, сел на велосипед и поехал в Наркомат внутренних дел Петрокоммуны на Дворцовой площади. Оставив велосипед у входа, он вошёл в подъезд, где находился только швейцар, сказавший, что Урицкого ещё нет на работе. В 10.20 подъехал автомобиль, и председатель Петроградского ЧК быстрым шагом пошёл к лифту. Каннегисер, сидевший на подоконнике, встал, опустил руку в карман и с расстояния 6–7 шагов убил Урицкого наповал. Никого рядом не было. Если бы убийца поехал в сторону Невского, он мог бы смешаться с толпой и скрыться. Но Каннегисер сел на велосипед и с револьвером в руке покатил по безлюдной площади к Миллионной улице. За это время успели организовать погоню, и неопытного террориста схватили. Каннегисер провёл в ожидании казни долгие недели в Кронштадтской тюрьме. В октябре он был расстрелян.

Утром 30 августа в Петрограде убили Урицкого. Ленин тут же позвонил Дзержинскому:

— Феликс Эдмундович, в Питере убили Урицкого. Эти правые эсеры совсем распоясались. Поезжайте в Питер, голубчик, и на месте сами во всём разберитесь.

Следующий звонок был Свердлову:

— Яков Михайлович, в Питере убили Урицкого. Вы уже в курсе? Феликс Эдмундович сейчас туда выезжает. А я вечером выступаю перед рабочими завода Михельсона.

По пятницам политические лидеры обычно выступали перед народом. Но в эту пятницу из-за убийства Урицкого все выступления были отменены. Однако Ленин в этот день поехал сначала на хлебную биржу, а затем в другой конец Москвы на завод Михельсона. Причём, поехал без охраны. Это выглядит странным, потому что, когда Ленин выступал на этом заводе 28 июня, его охранял начальник гарнизона Замоскворечья Блохин. На сцену Ленин тогда вышел в окружении красноармейцев. На просьбы Ленина о том, чтобы они удалились со сцены, солдаты не реагировали. Ленин тогда обратился к Блохину. Тот позвонил Дзержинскому и получил разрешение, чтобы солдаты спустились со сцены, но далеко не уходили. Теперь же, в отсутствие Дзержинского, команду о снятии охраны мог дать только очень высокопоставленный человек.

После выступления Ленин уже подходил к машине, когда раздались выстрелы.

После выстрелов Ленин упал, но неудачно, и почувствовал резкую боль в левой руке. К нему бросился его шофёр Степан Гиль. Ленин был в полном сознании и спросил: «Поймали его или нет?» Из мастерских выбежали несколько человек. Среди них был фельдшер Сафронов. Он оказал Ленину первую помощь, перевязав руку платком. Все настаивали, чтобы шофёр вёз Ленина в ближайшую больницу, но Гиль ответил:

— Ни в какую больницу не повезу, только домой!

— Домой, домой, — подтвердил Ленин.

Гиль попросил в качестве сопровождающих двоих товарищей из завкома и поехал на квартиру Ленина. По прибытии помогли Ленину выйти из машины и хотели отнести его наверх на руках. Но Ленин решительно отказался. Гиль провёл Ленина прямо в спальню и положил на кровать. В дальнейшем Ленин какое-то время ходил с загипсованной рукой.

Согласно документам, для лечения Ленина привлекаются врачи: Н.А.Семашко, В.А.Обух, В.М.Бонч-Бруевич, Б.С.Вейсброд, А.Н.Винокуров, М.И.Баранов, В.Н.Розанов и профессор В.М.Минц.

После осмотра Ленина врачи проводят консилиум и обсуждают текст официального бюллетеня о состоянии здоровья Ленина. В бюллетене № 1 о состоянии здоровья Ленина на 23 часа сообщается: «Констатировано 2 слепых огнестрельных поранения; одна пуля, войдя над левой лопаткой, проникла в грудную полость, повредила верхнюю долю лёгкого, вызвав кровоизлияние в плевру, и застряла в правой стороне шеи, выше правой ключицы; другая пуля проникла в левое плечо, раздробила кость и застряла под кожей левой плечевой области, имеются налицо явления внутреннего кровотечения. Пульс 104. Больной в полном сознании. К лечению привлечены лучшие специалисты-хирурги».

В своё время писательница Полина Дашкова писала, что показывала данное медицинское заключение крупным медицинским специалистам без указания имени больного. Все специалисты дали заключение, что положение данного пациента плачевно.

Однако, Ленин, по словам очевидцев, просто некоторое время ходил с загипсованной рукой.

Следует обратить внимание, что медицинское заключение было дано в 23 часа, а ещё в 22 часа 40 минут ВЦИК в связи с покушением на Ленина принимает обращение «Всем Советам рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов, всем армиям, всем, всем, всем», которое за подписью Председателя ВЦИК Я.М.Свердлова передаётся ночью по радио всему миру:

«Несколько часов тому назад совершено злодейское покушение на тов. Ленина. По выходе с митинга товарищ Ленин был ранен. Двое стрелявших задержаны. Их личности выясняются. Мы не сомневаемся в том, что и здесь будут найдены следы правых эсеров, следы наймитов англичан и французов».

Ещё даже не выяснены личности задержанных, а глава государства уже назвал заказчиков покушения. В воззвании говорится о двух задержанных. Одним оказался бывший эсер Александр Протопопов, которого быстро расстреляли без всяких допросов. А то мог ведь наговорить чего-нибудь лишнего.

Второй задержанной была Фанни Каплан, которую арестовал помощник комиссара 5-й Московской пехотной дивизии Батулин.

В своих показаниях помощник военного комиссара 5-й Московской Советской пехотной дивизии Батулин писал: «Я услышал три резких сухих звука, которые я принял не за револьверные выстрелы, а за обыкновенные моторные звуки. Вслед за этими звуками я увидел толпу народа, до этого спокойно стоящую у автомобиля, разбегавшуюся в разные стороны и увидел позади кареты-автомобиля тов. Ленина, неподвижно лежащего лицом к земле.

Я не растерялся и закричал: держите убийцу тов. Ленина и с этими криками я выбежал на Серпуховку. Около дерева я увидел с портфелем и зонтиком в руках женщину, которая своим странным видом остановила моё внимание».

В тот вечер по московской улице шла молодая женщина. Шла медленно, потому что у неё было очень плохое зрение и она еле различала дорогу, хотя со стороны её слепота была почти не заметна. Прохожие считали, что дама просто о чём-то задумалась. Она действительно задумалась.

Она, Фанни Каплан вдруг задумалась о своей жизни. Ей вспомнилось, как она тогда ещё шестнадцатилетняя Фейга Ройтман, девочка из приличной еврейской семьи, влюбилась в обыкновенного бандита Яшку Шмидмана. Родители уезжали в США, звали её с собой, но влюблённая девочка осталась. Если б она тогда могла предвидеть свою судьбу, то послушалась бы родителей и, наверное, прожила бы совсем другую жизнь.

Но, в то время ей кроме Яшки никто не был нужен. А Яшка стал анархистом, поняв, что это прибыльнее, чем грабить мастерские белошвеек. Счастье влюблённой девочки кончилось, когда Яшка задумал убить киевского генерал-губернатора. Фейга тогда пришла к нему в гостиницу на Подоле. А он делал бомбу, но, видимо, сделал что-то не так.

Бомба взорвалась прямо в номере. Яшка убежал, а её контузило. Она тогда взяла всю вину на себя и Яшку не выдала. Ей грозила смертная казнь, но сделали скидку на возраст и отправили на пожизненную каторгу. После всех мытарств она оказалась в тюрьме Нерчинской каторги. Там она начала слепнуть и глохнуть.

На каторге она познакомилась с Марией Спиридоновой и под её влиянием стала пламенной эсеркой. Жаль, что не могла многое читать, читала только книжки со шрифтом Брайля. Через пару лет Яшка попался на каком-то ограблении и написал заявление на имя генерального прокурора о том, что девица Каплан во взрыве бомбы не виновата. Бумага пошла по инстанциям, но где-то затерялась.

Освободилась Фанни только через 11 лет, когда в марте 1917 года по личному распоряжению министра юстиции Временного правительства Керенского стали выпускать всех политических. Все эти годы она не могла забыть своего Яшку. После освобождения она стала искать своего возлюбленного.

Ей удалось узнать, что Яшка-бандит теперь носит имя Виктора Гарского и является продовольственным комиссаром. Она поехала к нему и с нетерпением ждала свидания. У неё нет никаких вещей, кроме пуховой шали. Эта шаль ей очень дорога, ведь это был подарок Марии Спиридоновой. Но она пошла на рынок и сменяла шаль на кусок французского мыла, чтобы при свидании от неё хорошо пахло…

А на утро после чудесной ночи её Яшка, теперь уже Виктор, вдруг заявил, что больше с ней встречаться не будет. Фанни заплакала от горя. Ведь ради него она испортила себе жизнь, взяла на себя его вину, сидела на каторге, потеряла здоровье. Свобода к Фанни вернулась, а любовь и здоровье нет. Выйдя от Виктора, она не знала, что делать. Идти ей было совершенно некуда.

И она поехала в Москву к своим подружкам-каторжанкам, единственным оставшимся у неё близким людям. Через некоторое время подруги раздобыли для неё путёвку в Евпаторию. Остановилась она в Доме каторжан. Потом была эта встреча с Дмитрием Ильичом Ульяновым, занимавшим тогда пост народного комиссара здравоохранения Крымской Советской республики.

Фанни говорили, что Дмитрий увлекается выпивкой и женщинами. Он вроде бы даже на заседаниях правительства мог появиться в нетрезвом виде. 28-летняя Каплан приглянулась Дмитрию, и она не смогла устоять. Их любовная связь происходила у всех на глазах. Да, на глазах. А её бедные глаза не могли видеть окружающего мира. Своего любовника она различала только во время близости, когда он приближался к ней вплотную.

Дмитрий проникся сочувствием к её болезни и устроил Фанни в Харьковскую офтальмологическую клинику к знаменитому на всю Россию профессору Гиршману. Лечение пошло ей на пользу, она уже могла различать лица с полуметрового расстояния. После клиники она прожила какое-то время в Симферополе, потом вернулась в Москву.

И вот вчера она снова встретилась с Виктором. Она не знает, была ли эта встреча случайной. Он сам её окликнул, ведь она бы не могла разглядеть его издалека. Когда он подошёл, на неё нахлынули прежние чувства. Она не выдержала и разрыдалась, прижавшись к его плечу. Видя её состояние, Виктор немного подумал и согласился встретиться с ней завтра вечером у завода Михельсона.

Почему устраивать свидание надо так далеко, Фанни не спрашивала. Она рада была встречаться с ним где угодно. И вот этим августовским вечером 1918 года она идёт на свидание со своим любимым. Но на душе как-то тяжело. Вот она перебрала в памяти всю свою короткую жизнь, но успокоение не пришло. Её одолевала какая-то тревога…

Фанни Каплан с портфелем и зонтиком уже давно стояла, как договорились, у ворот завода Михельсона, а Виктора всё не было. Может быть, с ним что-нибудь случилось? Уличные фонари не горели из-за отсутствия электричества. На улице стало совсем темно. На душе становилось всё тревожнее. Вдруг во дворе завода послышались выстрелы, и из ворот в панике хлынула толпа. Все разбегались кто куда, и только Фанни осталась стоять, ничего не понимая. К ней подбежали какие-то люди. Один из них спросил, кто она такая и что здесь делает. Фанни в страхе ответила:

— Это сделала не я.

Их начала окружать толпа, из неё раздались крики:

— Она стреляла, она!

Вооружённые красноармейцы и милиционеры окружили её и привели в комиссариат. Ей было трудно идти, так как доставляли большое беспокойство гвозди в ботинках. В комиссариате она первым делом сняла обувь и попросила какие-нибудь бумаги, чтобы подложить в ботинки. Ей начали задавать вопросы: почему она стреляла, сколько раз, куда дела оружие.

Она подумала, что стрелял, очевидно, Виктор и надо опять его выручать. Она говорит, что стреляла, но сколько раз и куда дела оружие, не помнит.

В комиссариате допрос проводил следователь Дьяконов. Протокол допроса выглядел так:

«Я Фаня Ефимовна Каплан… Я сегодня стреляла в Ленина. Я стреляла по собственному побуждению. Сколько раз я выстрелила — не помню. Из какого револьвера я стреляла, не скажу, я не хотела бы говорить подробности. Решение стрелять в Ленина у меня созрело давно. Женщина, которая оказалась при этом событии раненой, мне абсолютно не знакома. Стреляла я в Ленина потому, что считала его предателем революции и дальнейшее его существование подрывало веру в социализм. В чём это подрывание веры в социализм заключалось, объяснить не хочу. Я считаю себя социалисткой, хотя сейчас ни к какой партии себя не отношу. Я совершила покушение лично от себя».

Она считала, что берёт на себя вину своего Яшки-Виктора, но боялась попасться на мелочах. Поэтому старалась избегать подробностей. Откуда ей было знать, сколько раз там стреляли, и из какого револьвера. Дьяконова же совсем не устраивало совершение покушения «лично от себя». Но больше ничего ему от Фанни выведать не удавалось.

Тут приехали товарищи с Лубянки, и Дьяконов с облегчением передал Фанни в распоряжение Петерса, бывшего тогда заместителем Дзержинского. Она это поняла по смутным очертаниям здания Лубянки, которые она смогла рассмотреть. Там ей задавали те же вопросы, но она больше ничего не могла добавить.

Вскоре к Петерсу зашёл Свердлов и поинтересовался ходом следствия.

— Ни шатко ни валко, — вздохнул Петерс.

— Надо дать официальное сообщение в «Известиях» — народ в неведении держать нельзя. Напиши коротко: стрелявшая мол, правая эсерка черновской группы, установлена её связь с самарской организацией, готовившей покушение, и всё такое прочее.

В ответ Петерс развёл руками:

— Никакими фактами, подтверждающими эту версию, я, к сожалению, не располагаю. Связями с какой-либо политической организацией от этой дамы пока что не пахнет.

Круто повернувшись, Свердлов сверкнул стёклами пенсне:

— Ну-ну. Вы поработаете с ней, а мы — с вами.

Петерс, заместитель Дзержинского, от этих слов побелел. Ему не раз приходилось слышать это по отношению к другим людям, которых потом расстреливали.

На следующий день на заседании Президиума ВЦИК Петерс начал докладывать о намерении провести следственный эксперимент, о необходимости перепроверить противоречивые показания свидетелей покушения. Свердлов вдруг прервал его доклад:

— Всё это хорошо, и чтобы выявить пособников покушения, следствие надо продолжить. Однако с Каплан придётся решать сегодня. Такова политическая целесообразность.

— Доказательств, которыми мы располагаем, недостаточно для вынесения приговора. Суд не примет дело к рассмотрению.

— А никакого суда не будет. В деле её признания есть? Есть. Что же вам ещё нужно? Товарищи, я вношу предложение гражданку Каплан за совершённое ею преступление расстрелять. С её расстрелом мы начнём осуществлять на всей территории республики красный террор против врагов рабоче-крестьянской власти. Само собой, мы напечатаем в газетах, что это ответ на белый террор, началом которого было покушение на жизнь товарища Ленина. Теперь вам всё понятно? — Свердлов обдал ледяным взглядом Петерса.

Тому совсем не хотелось самому попасть под расстрел, и он не стал возражать.

Судьба Фани Каплан была решена, несмотря на многие нестыковки следствия. К примеру, в протоколе допроса Гиля чёрным по белому написано: «Я приехал с Лениным около 10 часов вечера». Согласно гилевским же показаниям, Ленин выступал примерно час. Получается, что покушение произошло около 11 вечера.

Между тем подписанное Яковом Свердловым «Воззвание ВЦИК в связи с покушением на В.И.Ленина» появилось уже в 22.40. «Это могло произойти только в том случае, если обращение было написано заранее, если Свердлов был осведомлён о планируемом покушении, если он умышленно допустил теракт, а может быть, через ВЧК и Дзержинского, являлся его непосредственным организатором», — делает вывод историк Юрий Фельштинский.

Есть и целый ряд других деталей, позволяющих усомниться в классической трактовке событий. В том числе, например, обстоятельства ареста: Каплан схватили не на месте преступления, а на значительном удалении от него, при этом ничего, кроме непролетарского вида, террористку в ней не выдавало. Ни у самой Каплан, ни на месте преступления оружия обнаружено не было. Оно нашлось лишь два дня спустя.

Не было не то что суда, но даже настоящего следствия. Судя по материалам дела, последний раз Каплан допросили 31 августа, на следующий день после ареста. А уже 3 сентября, не дожидаясь окончания расследования, расстреляли. Якобы по постановлению ВЧК, однако никаких следов этого документа обнаружить до сих пор не удалось.

«Именно Свердлов закрыл дело Каплан, уничтожив наиболее важную улику — саму арестованную, — заключает Юрий Фельштинский. — Он мог это сделать только в том случае, если лично был не заинтересован в расследовании и если лично был причастен к заговору. Других объяснений поведения Свердлова не существует».

Свердлов хорошо знал Гарского и его историю с Фанни Каплан. Сейчас она идеально подходила на роль жертвы. Полуслепая женщина, которая не могла видеть, что в действительности происходило вокруг. Родственников в России у неё нет, следовательно, некому будет поднимать шум и разбираться в этой истории. К тому же, один раз она уже спасла своего любимого и взяла на себя его вину.

И он не ошибся. Она и теперь взяла вину на себя. Теперь нужно быстро завершить дело, пока она не разобралась, что к чему и не отказалась от своих показаний. На чекистов надежда плохая. Они ещё не понимают, что такое политическая целесообразность и могут потребовать открытого и гласного суда. Могут совершить ещё что-нибудь, что может сорвать намеченный план. Тут нужен человек надёжный. Свердлов остановился на кандидатуре Малькова. Бывший матрос Павел Мальков занимал пост коменданта Кремля. Своей карьерой он был обязан Свердлову и готов был выполнить его любой приказ. Утром Малькова вызвал к себе секретарь ВЦИК Аванесов и приказал:

— Немедленно поезжай в ЧК и забери Каплан. Поместишь её здесь, в Кремле под надёжной охраной.

Мальков взял машину, поехал на Лубянку и привёз Каплан в Кремль. Через некоторое время его снова вызвал Аванесов и предъявил постановление ВЧК: «Каплан расстрелять. Приговор привести в исполнение коменданту Кремля Малькову».

— Когда? — уточнил Мальков.

— Сегодня. Немедленно.

— Есть!

— Где, ты думаешь, лучше?

— Пожалуй, во дворе автобоевого отряда. В тупике.

Следом стал вопрос, где хоронить. На этот счёт было получено указание Свердлова:

— Хоронить Каплан не будем. Останки уничтожить.

Чтобы не привлекать внимание случайных прохожих, Мальков приказал выкатить несколько грузовиков и запустить двигатели. В тупик он велел загнать легковушку радиатором к воротам и поставить вооружённых латышей. В ходе подготовки к расстрелу Малькову попался Демьян Бедный, с которым он дружил. Узнав о предстоящей экзекуции, Демьян Бедный напросился в свидетели. Подумав, Мальков согласился. Ведь Демьян был по образованию фельдшером, мог пригодиться.

Фанни находилась в помещении Кремля и ни о чём не догадывалась. Она не удивилась, когда к ней вошёл Мальков, вывел наружу и приказал: «К машине!» Прозвучала ещё какая-то команда, но Фанни её не расслышала. Взревели моторы грузовиков и легковушки. Фанни шагнула к легковушке, и тут загремели выстрелы. Лично Мальков расстрелял в Фанни всю обойму. Демьяну Бедному пришлось составить акт о наступлении смерти. Он держался бодро. Потом его попросили помочь засунуть ещё тёплый труп в бочку и облить бензином. Мальков никак не мог зажечь отсыревшие спички, и Демьян предложил свои. Наконец, костёр вспыхнул. Когда запахло горелым человеческим мясом, Демьян упал в обморок.

— Интеллигенция, — усмехнулся Мальков и пошёл докладывать о выполнении задания. От Свердлова палач получил благодарность.

4 сентября 1918 года газета «Известия ВЦИК» шла нарасхват. Ажиотаж был из-за нескольких строчек в ней:

«Вчера по постановлению ВЧК расстреляна стрелявшая в тов. Ленина правая эсерка Фанни Ройд (она же Каплан)».

Простой народ ликовал. Бывшие же политкаторжане увидели в этом расстреле нарушение высочайших принципов, за которые они боролись. Мария Спиридонова послала Ленину письмо, в котором говорилось: «И неужели, неужели Вы, Владимир Ильич, с Вашим огромным умом и личной безэгоистичностью и добротой, не могли догадаться не убивать Каплан? Как это было бы красиво и благородно и не по царскому шаблону, как это было бы нужно нашей революции в это время всеобщей оголтелости, остервенения, когда раздаётся только щёлканье зубами, вой боли, злобы или страха и… ни одного звука, ни одного аккорда любви».

И что же Ленин? По свидетельству очевидцев Надежда Константиновна страшно тяжело переживала расстрел Фанни Каплан, она плакала. А Ленин мрачнел и не хотел говорить на эту тему. И понятно, почему. Он-то знал, что невинная душа этой бедной молодой женщины была принесена в жертву политической целесообразности спасения советской власти.

«Споры о том, что произошло 30 августа 1918 года, не утихают до сих пор. Версии выдвигаются одна фантастичнее другой: пули, попавшие в Ленина, были отравленными; убийство заказал Яков Свердлов, метивший на роль вождя; это была инсценировка, чтобы начать красный террор, Ленин договорился с чекистами, что те выстрелят в воздух, а он „театрально“ упадёт на землю… Порой доходит до абсурда — например, что покушение было местью Каплан за неудавшийся роман с Дмитрием Ульяновым…» — так президентская библиотека имени Б.Н.Ельцина предваряет на своём портале оцифрованные официальные материалы, связанные с покушением на заводе Михельсона.

В 1992 году растущее число вопросов к официальной версии перешло в новое, юридическое качество: Генеральная прокуратура России, «рассмотрев материалы уголовного дела № Н-200 по обвинению Ф.Е.Каплан», возобновило производство по нему с формулировкой «по вновь открывшимся обстоятельствам».

В постановлении о возобновлении скрупулёзно перечислены обнаруженные упущения: «Следствие проведено поверхностно. Не были проведены судебно-медицинская и баллистическая экспертизы; не допрошены свидетели и потерпевшие; не произведены другие следственные действия, необходимые для полного, всестороннего и объективного расследования обстоятельств совершённого преступления…»

Василий Малинин, автор очерка в журнале «Загадки истории», принимавший участие в расследовании Генеральной прокуратуры, пишет: «В самом Деле № 2162, которое расследовалось, о покушении на Ленина 30 августа 1918 г. отсутствуют листы 11, 84, 87, 90 и 94». Кто и когда изъял эти листы, непонятно. По всей видимости, человек, обладавший большой властью и боявшийся, что со временем правда будет обнаружена.

В деле о покушении на Ленина вопрос о времени, когда были произведены выстрелы, является самым важным. Действительно, одно дело, если стреляли в шесть часов вечера. Тут и полуслепая Каплан могла сразить вождя революции. А вот если стреляли часов в 10–11, то поздним московским вечером уже не видно ни зги. Вот что писал в своих воспоминаниях управляющий делами Совнаркома Владимир Бонч-Бруевич: «Я знал, что Владимир Ильич выехал на митинг, что его нет в здании Совнаркома, откуда я только несколько минут как вышел. Это было часов в шесть вечера. Я только что вернулся домой на маленький перерыв, как вдруг раздался звонок прямого провода, за ним другой, третий… Я бросился к телефонной трубке.

— Скорей! Скорей. Несчастье… — кричал кто-то в телефон искажённым, рыдающим голосом.

— Ранен, убит?..

— Ранен, ранен! — кричал мне товарищ Гиль, бессменный шофёр Владимира Ильича».

Бонч-Бруевичу вторила в своих воспоминаниях сестра Ленина — Мария Ильинична Ульянова, писавшая, что Ленин уехал на митинг к пяти часам вчера, а привезли его через час-другой, уже окровавленного.

Совсем другое время назвал в своих показаниях шофёр Ленина Степан Гиль. Человеком он был пунктуальным и серьёзным. Никто навязать своего мнения ему не мог. В своих показаниях, данных 30 августа 1918 года, Гиль заявил: «Я приехал с Лениным на завод Михельсона около 10 часов вечера». Речь Ленина на заводе, по данным Гиля, продолжалась около часа. Следовательно, покушение, по Гилю, совершилось около 11 часов вечера. Почему же Владимир Бонч-Бруевич и Мария Ульянова в своих воспоминаниях проявили «забывчивость» и перенесли покушение на три-четыре часа назад? Да потому, что, назови они подлинное время (11 часов вечера), сразу же возникла бы уйма вопросов о том, как видящая одни контуры фигур террористка смогла в кромешной летней темноте всадить пули в Ленина.

Конечно, многие могут отнестись к версии о причастности Свердлова к покушению как к какой-то дикости и навету. Ведь документов на этот счёт нет. Однако есть косвенные данные, на которых строится версия. Во-первых, именно Свердлов ведал распределением путёвок на митинги. Сохранилась записка председателя ВЦИКа Ленину, вручённая накануне покушения: «Предупредите всех совнаркомщиков, что в случае приглашения и назначения на митинги никто не имеет права отказаться». Никогда до покушения на Ленина и после покушения Свердлов таких записок не писал… Кроме того, на заводе Михельсона у Ленина не оказалось охраны. А охрана тоже подчинялась Свердлову.

Надежда Крупская вспоминала о том, что происходило в кремлёвской квартире, когда раненого Ленина привезли с митинга: «Около вешалки стоял Яков Михайлович Свердлов, и вид у него был какой-то серьёзный и решительный. Взглянув на него, я решила, что всё кончено. „Как же теперь будет?“ — обронила я. „У нас с Ильичом все сговорено“, — ответил он». Что же было «сговорено» между Лениным и Свердловым?

Что же касается обращения, написанного рукой Свердлова, то смущает прежде всего время его написания — 10 часов 40 минут вечера, когда события только-только разворачивались. Многие историки считают, что обращение было написано заранее.

Однако не только всё перечисленное является косвенными уликами против Свердлова. Обращает внимание на себя прежде всего ход следствия, проводившегося под руководством председателя ВЦИКа. Пользуясь обретённой властью, Свердлов заявил, что Дзержинскому необходимо находиться в Петрограде, и поручил проводить расследование своему ставленнику в ВЧК Петерсу. К расследованию Яков Михайлович привлёк и других своих доверенных лиц: Аванесова, Скрыпника, Козловского, Петровского и Курского. Главным следователем по делу был назначен Кингисепп, которого Свердлов ввёл в ревтрибунал. Кроме того, надо помнить, что Виктор Кингисепп являлся членом ВЦИКа и напрямую подчинялся Свердлову. Вторым следователем по делу покушения на Ленина председатель ВЦИКа назначил Янкеля Юровского, расстрелявшего по приказу из Москвы императора Николая II, его семью и приближённых.

По версии, выдвинутой в книге историка Николая Непомнящего «Тайны советской эпохи», для организации и проведения теракта Свердловым, через своего секретаря Авеля Сафроновича Енукидзе, были привлечены руководитель боевого летучего отряда правоэсеровской партии Григорий Семёнов и террористка Лидия Коноплёва. Их Енукидзе, занимавшийся при Свердлове военной разведкой, хорошо знал со времён революционной юности. Недаром старший следователь — криминалист Следственного комитета РФ Владимир Соловьёв в рамках проверки дела Фанни Каплан писал: «Между большевиками и эсерами до революции были тесные связи».

Причём Семёнову и Коноплёвой были даны устные гарантии их личной безопасности. Нужно только найти человека, на которого затем падёт возмездие. Таким человеком выбрали Фанни Каплан. В эсеровских кругах её знали как даму, настроенную антиленински, к тому же отличавшуюся большой экзальтированностью. Лидия Коноплёва для обработки жертвы сразу же взяла Каплан под опеку, поселив жить на своей квартире. Ряд историков считает, что именно Коноплёва поставила Каплан на Серпуховской улице, в двухстах метрах от завода Михельсона. Стреляла же в Ленина сама Лидия Коноплёва.

В начале октября 1918 года чекисты арестовали Семёнова и Коноплёву. Это было как раз в тот период, когда Ленин поправлял здоровье в Горках, а всеми делами вершил Свердлов. Ясно, что в ходе следствия истинная их роль в организации и проведении покушения на Ленина прояснилась. Однако обоих отпустили. Мало того, в январе 1921 года Семёнов вступил в РКП (б). Его рекомендовали Авель Енукидзе, Леонид Серебряков, Николай Крестинский. В феврале того же года такой чести удостоилась Коноплёва. Рекомендацию в партию ей написал Николай Бухарин. Это ещё не все их «приключения».

В 1922 году Семёнов и Коноплёва выступили в качестве свидетелей на процессе над партией эсеров, являвшихся главными политическими конкурентами большевиков. Это был первый крупный политический процесс, при подготовке и в ходе которого широко использовались ложные показания и клевета. Парочка была осуждена и сразу же амнистирована. В 1927 году Семёнова направили далеко-далеко от Москвы, аж в Китай. Там он руководил военным отделом компартии Китая. Затем служил в разведуправлении РККА, работал в Маньчжурии и Испании. Имел воинское звание «бригадный комиссар». Был арестован 11 февраля 1937 года, расстрелян 8 октября того же года. Посмертно реабилитирован.

Лидия Коноплёва арестована была 30 апреля 1937-го, а расстреляна 13 июля. Обвинялась в тайном хранении архива правых эсеров. Реабилитирована 20 августа 1960 года.

Все эти факты стали известны только в 90-х годах прошлого века, когда исследователи получили доступ к ранее засекреченным документам.

5 сентября 1918 года вышло постановление СНК РСФСР, официально объявившее начало красного террора. Фанни Каплан к этому моменту в живых уже не было.

И одной только Фанни Каплан дело не обошлось. После принятия постановления Совнаркома «О красном терроре» только за 2 месяца было арестовано около 32 тысяч человек, более 20 тысяч ни в чём не повинных людей были брошены в тюрьмы, 6185 человек были расстреляны.

Нарком внутренних дел Григорий Петровский инструктировал местные органы власти: «Применение массового террора по отношению к буржуазии является пока словами. Надо покончить с расхлябанностью и разгильдяйством. Надо всему этому положить конец. Предписываем всем Советам немедленно произвести арест правых эсеров, представителей крупной буржуазии, офицерства и держать их в качестве заложников». Масштабы террора в Гражданскую войну трудно установить. Своими подвигами все хвастались, но расстрельно-вешательной статистики не вели. Однако же разница между тем, что творилось при белых и при красных, конечно, была — в масштабе террора и в отношении к нему. Белый террор был, скорее, самодеятельностью отдельных военачальников. А советская власть декларировала уничтожение врагов как государственную политику. Вот в чём новаторство большевиков: обезличенное уничтожение целых социальных групп и классов.

Ещё до покушения Ленин писал «Расстреливать, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты» (Ленин Пайкесу, в Саратов, 22 августа 1918).

В сентябре 1918 года представители дипломатического корпуса заявили протест против красного террора. Ответ наркома по иностранным делам Георгия Чичерина заложил традицию советской дипломатии — соединять откровенное лицемерие с наглой бравадой: «Нота, вручённая нам, представляет собою акт грубого вмешательства во внутренние дела России. Во всём капиталистическом мире господствует режим белого террора против рабочего класса. Никакие лицемерные протесты и просьбы не удержат руку, которая будет карать тех, кто поднимает оружие против рабочих и беднейших крестьян России».

Когда начались повальные аресты и хватали известных и уважаемых учёных и общественных деятелей, ещё были люди, воззвавшие к Ленину: прекратите произвол! Известная актриса Мария Андреева, много сделавшая для большевиков, ходатайствовала об освобождении заведомо невинных. Ленин откровенно ей объяснил: «Нельзя не арестовывать, для предупреждения заговоров, всей кадетской и околокадетской публики… Преступно не арестовывать».

Вождя анархистов князя Петра Кропоткина поразил разговор с Лениным: «Я понял, что убеждать этого человека в чём бы то ни было совершенно напрасно! Я упрекал его, что он за покушение на него допустил убить две с половиной тысячи невинных людей. Но оказалось, что это не произвело на него никакого впечатления».

Арестовали председателя Всероссийского союза журналистов Михаила Осоргина. Следователь задал ему обычный в те годы вопрос:

— Как вы относитесь к советской власти?

— С удивлением, — признался Осоргин, — буря выродилась в привычный полицейский быт.

В 1918 году приказом Наркомата просвещения закрыли все юридические факультеты. «В бесправной стране права знать не нужно», — горько констатировал профессор-историк Юрий Готье. Может быть, прав француз Гюстав Флобер, заметивший, что «в каждом революционере прячется жандарм»? Жестокость, ничем не сдерживаемая, широко распространилась в аппарате госбезопасности. Беспощадность оправдывалась и поощрялась с самого верха. За либерализм могли сурово наказать, за излишнее рвение слегка пожурить.

Главный редактор «Правды» и будущий член политбюро Николай Бухарин, считавшийся самым либеральным из большевистских руководителей, писал в 1920 году: «Пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как ни парадоксально это звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи».

Ленин, русский интеллигент из просвещённой дворянской семьи, считал возможным сажать и расстреливать людей без суда и следствия. В нем не было чувствительности к ущемлению прав человека, реальной жизни он не видел (из Кремля — на дачу в Горки и обратно, больше нигде не бывал). Он придумал себе оправдание: лишь построение коммунизма приведёт к торжеству справедливости и сделает весь народ счастливым. Какое значение имеет жизнь отдельных людей, когда сражаемся за всеобщее благо?

Сомнений в собственной правоте он не допускал. Власть была в его руках, и это единственное, что имело значение…

Олег Васильевич Волков в книге «Погружение во тьму» писал:

«Я помню, что именно в этой одиночке Архангельской тюрьмы, где меня продержали около года, в один из бесконечных часов бдения при неотступно сторожившей лампочке, стёршей грани между днём и ночью, мне особенно беспощадно и обнажённо открылось, как велика и грозна окружающая нас „пылающая бездна…“ Как неодолимы силы затопившего мир зла! И все попытки отгородиться от него заслонами веры и мифов о божественном начале жизни показались жалкими, несостоятельными…

Теперь, находясь на пороге третьего срока, я всем существом, кожей ощущал полную безнаказанность насилия. И если до этого внезапного озарения — или помрачения? — обрубившего крылья надежде, я со страстью, усиленной гонениями, прибегал к тайной утешной молитве, упрямо держался за веру отцов и бывал жертвенно настроен, то после него мне сделалось невозможным даже заставить себя перекреститься… И уже отторженными от меня вспоминались тайные службы, совершавшиеся в Соловецком лагере погибшим позже священником.

То был период, когда духовных лиц обряжали в лагерные бушлаты, насильно стригли и брили. За отправление любых треб их расстреливали. Для мирян, прибегнувших к помощи религии, введено было удлинение срока — пятилетний „довесок“. И все же отец Иоанн, уже не прежний благообразный священник в рясе и с бородкой, а сутулый, немощный и униженный арестант в грязном, залатанном обмундировании, с безобразно укороченными волосами — его стригли и брили связанным — изредка ухитрялся выбраться за зону: кто-то добывал ему пропуск через ворота монастырской ограды. И уходил в лес…

Не обмирщившаяся церковь одолевала зло, а простые слова любви и прощения, евангельские заветы, отвечавшие, казалось, извечной тяге людей к добру и справедливости. Если и оспаривалось в разные времена право церкви на власть в мире и преследование инакомыслия, то никакие государственные установления, социальные реформы и теории никогда не посягали на изначальные христианские добродетели. Религия и духовенство отменялись и распинались евангельские истины оставалиcь неколебимыми. Вот почему так ошеломляли и пугали открыто провозглашённые принципы пролетарской „морали“, отвергавшие безотносительные понятия любви и добра.

Над просторами России с её церквами и колокольнями, из века в век напоминавшими сиянием крестов и голосами колоколов о высоких духовных истинах, звавшими „воздеть очи горе“ и думать о душе, о добрых делах, будившими в самых заскорузлых сердцах голос совести, свирепо и беспощадно разыгрывались ветры, разносившие семена жестокости, отвращавшие от духовных исканий и требовавшие отречения от христианской морали, от отцов своих и традиций.

Проповедовались классовая ненависть и непреклонность. Поощрялись донос и предательство. Высмеивались „добренькие“. Были поставлены вне закона терпимость к чужим мнениям, человеческое сочувствие и мягкосердечие. Началось погружение в пучину бездуховности, подтачивание и разрушение нравственных устоев общества. Их должны были заменить нормы и законы классовой борьбы, открывшие путь человеконенавистническим теориям, породившим фашизм, плевелы зоологического национализма, расистские лозунги, залившие кровью страницы истории XX века.

Как немного понадобилось лет, чтобы искоренить в людях привычку или потребность взглядывать на небо, истребить или убрать с дороги правдоискателей, чтобы обратить Россию в духовную пустыню! Крепчайший новый порядок основался прочно — на страхе и демагогических лозунгах, на реальных привилегиях и благах для восторжествовавших и янычар. Поэты и писатели, музыканты, художники, академики требовали смертной казни для людей, названных властью „врагами народа“. Им вторили послушные хоры общих собраний. И неслось по стране: „Распни его, распни!“ Потому что каждый должен был стать соучастником расправы или её жертвой.

Совесть и представление о грехе и греховности сделались отжившими понятиями. Нормы морали заменили милиционеры. Стали жить под заманивающими лживыми вывесками. И привыкли к ним. Даже полюбили. Настолько, что смутьянами и врагами почитаются те, кто, стремясь к истине, взывает к сердцу и разуму, смущая тем придавивший страну стойловый покой».

О том времени известный советский и российский поэт-песенник Игорь Васильевич Коханóвский написал замечательное стихотворение:

Закон диалектики

Сначала били самых родовитых,

Потом стреляли самых работящих,

Потом ряды бессмысленно убитых

Росли из тысяч самых не молчащих.

Среди последних — всё интеллигенты,

Радетели достоинства и чести,

Негодные в работе инструменты

Для механизма поголовной лести.

В подручных поощряя бесталанность,

Выискивала власть себе подобных.

В средневековье шла тоталитарность,

Создав себе империю удобных,

Послушных, незаметных, молчаливых,

Готовых почитать вождём бездарность,

Изображать воистину счастливых,

По праву заслуживших легендарность…

Держава, обессиленная в пытках,

Ещё не знала о потерях сущих,

Не знала, что КОЛИЧЕСТВО убитых

Откликнется ей КАЧЕСТВОМ живущих.

На территориях, занятых большевиками, процветал «красный бандитизм» — произвол левацки настроенного партактива и сотрудников силовых структур, которые под прикрытием «революционной целесообразности» чинили неправомерные расправы, аресты и реквизиции. «Красный бандитизм» стал проблемой после окончания Гражданской войны. То, что было нормой в годы Военного коммунизма и продразвёрстки, при НЭПе стало нежелательным. «Красным бандитизмом» занимались, в том числе, и сами чекисты.

Но главное, чем занимались в те годы сотрудники ВЧК, — это провозглашённый Владимиром Лениным «красный террор», то есть массовые аресты и расстрелы по классовому признаку, а также взятие заложников. Первый руководитель ВЧК Феликс Дзержинский и главред журнала «Красный террор» описывал задачи ведомства так: устрашение, аресты и уничтожение врагов революции по принципу их классовой принадлежности.

* * *

Сто лет назад, в начале 1921 года, в России начался массовый голод, погубивший миллионы людей. Разразившаяся гуманитарная катастрофа вынудила советское правительство принять иностранную помощь, но стала для него удобным поводом для преследования врагов внутри страны.

О тяжёлой и драматичной истории взаимоотношений Русской православной церкви с советской властью рассказал кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института истории Сибирского отделения РАН Станислав Петров.

В течение предшествующих двух столетий, с эпохи Петра I, отменившего патриаршество, Русская церковь, по сути, была ведомством православного вероисповедания и частью государственного аппарата Российской империи. Но ещё до этого русское православие наследовало византийской традиции симфонии — единения и гармонии церкви и государства. Поэтому в синодальный период своей истории, вплоть до Поместного собора 1917–1918 годов, Православная российская церковь фактически находилась в пленении у официальной власти, что не могло не отразиться на отношении к ней со стороны противников этой самой власти…

Когда весной 1921 года в России разразился катастрофический голод, патриарх Тихон (Беллавин) обратился за помощью к папе римскому Бенедикту XV, а также к церковным иерархам Англии и США… В ответ государственный секретарь Ватикана кардинал Пьетро Гаспарри заверил, что Католическая церковь окажет всю необходимую помощь для спасения голодающих в Советской России. Вскоре и сам римский папа выступил с соответствующим обращением, а потом аналогичные заявления опубликовали протестантские иерархи в США и Великобритании.

Известно, что большевикам пришлось согласиться на деятельность в России иностранных благотворительных организаций: Американской администрации помощи (АRА), квакерских обществ, миссии знаменитого норвежского полярника Фритьофа Нансена и многих других. До поры до времени советская власть мирилась с существованием Всероссийского комитета помощи голодающим — общественной либеральной организации, созданной бывшими министрами Временного правительства Николаем Кишкиным, Сергеем Прокоповичем и его женой Екатериной Кусковой…

Известно письмо Ленина, написанное в конце августа 1921 года Сталину и другим членам Политбюро, с требованием дать указание советским газетам «высмеивать и травить не реже одного раза в неделю в течение двух месяцев» членов Всероссийского комитета помощи голодающим. Сначала большинство из них собирались расстрелять, но после заступничества Нансена отправили в ссылку, а потом и вовсе выслали из страны…

Допуск в Россию иностранных благотворительных организаций был вынужденной мерой для большевиков. К 1921 году их власть в стране ещё недостаточно укрепилась, с катастрофической ситуацией в голодающих регионах они явно не справлялись, поэтому им приходилось соглашаться на помощь из-за границы. Но с Православной церковью советская власть не церемонилась, поэтому русское духовенство, несмотря на неоднократные обращения патриарха Тихона, долго не могло добиться разрешения на сбор пожертвований в помощь голодающим. Причём это касалось не только Православной церкви, но и других религиозных организаций нашей страны.

Ситуация изменилась лишь к декабрю 1921 года. Как ни странно, произошло это во многом благодаря Сталину.

Ему как наркому по делам национальностей пришло обращение от мусульманских религиозных деятелей Поволжья с просьбой разрешить оказание помощи умиравшим от голода людям. Сталин письмо мусульманского духовенства отправил на рассмотрение в Политбюро ЦК РКП (б).

В результате только в начале декабря 1921 года ВЦИК разрешил создать церковный комитет для помощи голодающим. С этого момента Православная российская церковь могла легально участвовать в гуманитарных акциях для спасения людей от голодной смерти. Причём это касалось не только её, но и других религиозных организаций России.

Тут надо напомнить, что зимой 1921–1922 годов ситуация в Советской России стала совсем катастрофической: это был пик смертности от голода и сопутствующих ему эпидемий, когда количество жертв исчислялось сотнями тысяч. Однако разработка инструкций, устанавливавших порядок сбора церковных пожертвований, их распределения и формы отчётности затянулась вплоть до февраля 1922 года. После этого патриарх Тихон с разрешения Политбюро официально призвал верующих делать пожертвования в пользу голодающих, а духовенству разрешил передавать на их нужды драгоценные церковные украшения, утварь и имущество, не имеющие богослужебного употребления.

Но именно в феврале 1922 года началась печально известная акция по изъятию церковных ценностей, которая фактически привела к разграблению Православной российской церкви. Зачем большевики это устроили?

Эта акция была частью более широкой кампании, стартовавшей по инициативе Троцкого ещё в ноябре 1921 года. Она касалась учёта и сосредоточения всех ценностей бывшей Российской империи, в том числе из закрытых к тому времён храмов и монастырей Православной российской церкви. Все изъятые ценные предметы отправлялись в Гохран, а оттуда в большинстве случаев на переплавку.

Как обычно бывает в подобных случаях, аппетит приходит во время еды. Этого большевикам показалось мало, и Троцкому пришла идея расширить масштаб кампании.

В начале января 1922 года он направил письмо Ленину, где указывал, что в ещё действующих на тот момент церквях и монастырях сосредоточены драгоценные предметы стоимостью в несколько миллиардов рублей, что было неправдой. Изъятие церковных ценностей якобы для помощи голодающим Поволжья, объявленное постановлением ВЦИК от 23 февраля 1922 года, стало своего рода дымовой завесой ради прикрытия более масштабной конфискационной акции — экспроприации советской властью ценного имущества Российской православной церкви. Если бы не было катастрофического голода, большевикам бы это вряд ли удалось.

То есть советская власть цинично использовала массовый голод для атаки на самую мощную и влиятельную оппозиционную силу, которой тогда была Российская православная церковь. Во внутренней переписке большевистских руководителей это и не скрывалось. Разумеется, такие меры вызвали не только возмущение верующих, но и естественное сопротивление, как, например, кровавые события в Шуе в марте 1922 года. Причём местные органы власти, как и в этом инциденте, часто подавали в Москву недостоверную информацию о масштабах недовольства. Подобная дезинформация заставляла большевиков, ещё не имевших должного опыта по управлению огромной страной, принимать неадекватные и чрезмерно жестокие решения.

Результатом стали массовые репрессии против духовенства Православной российской церкви и поддерживающих его верующих (первый и второй Московский процесс по делу «церковников» 1922 года, Петроградский процесс 1922 года, судебные процессы в других городах). В своём известном мартовском письме 1922 года Ленин, опираясь на «Государя» Макиавелли, указывал:

«Если необходимо для осуществления известной политической цели пойти на ряд жестокостей, то надо осуществлять их самым энергичным образом и в самый короткий срок, ибо длительного применения жестокостей народные массы не вынесут».

Иными словами, по мнению Владимира Ильича, любые массовые репрессии должны проводиться быстро и волнообразно, сменяясь периодами передышки.

На что большевики тратили деньги, полученные от конфискации церковного имущества?

Есть неплохая научно-популярная книга Ольги Васильевой (предыдущего министра просвещения РФ) и Павла Кнышевского «Красные конкистадоры», где обо всём этом подробно рассказано. Изъятые церковные ценности в большинстве случаев отправлялись на переплавку или продавались за границу. Известно, что к оценке их стоимости большевики даже привлекли одного из сыновей знаменитого ювелира Карла Фаберже.

Трудно сказать, на что конкретно были потрачены деньги, полученные в результате этой кампании. Все они шли в общий котёл, на пополнение скудного валютного фонда советского государства, находящегося в международной изоляции. Ведь нефть и газ наша страна за границу тогда ещё не продавала. К тому же быстро выяснилось, что сведения о якобы несметных богатствах Церкви, которыми оперировал Троцкий при подготовке этой кампании, оказались сильно преувеличены. Часть полученных денег большевики потратили на стабилизацию экономики, другую часть — на текущие расходы.

Несколько лет назад историк Юлия Хмелевская в интервью «Ленте. ру» рассказывала, что эти деньги шли в том числе на помощь международному рабочему движению и что она лично видела документ, из которого следует, что часть средств от реализации изъятого церковного золота и серебра пошла на закупку в Финляндии кожаного обмундирования для комсостава Красной армии и ГПУ.

Ведь что из себя представлял Коминтерн? Это были агенты большевистского влияния за границей, используемые как инструмент воздействия на западное общественное мнение. Поэтому на содержание Коминтерна тоже тратили деньги, полученные от реализации ценностей Российской православной церкви.

Что касается армии, то, согласно постановлению Совнаркома, пять процентов от оценочной стоимости всего изъятого церковного имущества должно было пойти на нужды Народного комиссариата по военным делам РСФСР, возглавляемого Троцким.

Троцкий был особоуполномоченным Совнаркома по учёту и сосредоточению ценностей. Когда по всей стране начались протесты против этой кампании, Троцкий поставил перед собой задачу переломить хребет Православной российской церкви, чтобы навсегда отбить у неё всякое желание сопротивляться советской власти. Как особо подчёркивал тогда Лев Давидович, наконец-то «Октябрьская революция докатилась до церкви».

До него все попытки чекистов (а соответствующее спецподразделение на Лубянке появилось ещё в 1919 году) внедриться в церковные структуры и взять их под свою опеку неизменно терпели неудачу. Но 1922 год стал рубежом для будущей судьбы Русской церкви. Идею расколоть её, чтобы сломить сопротивление и поставить под контроль советской власти, Троцкому предложил бывший петроградский священник Михаил Галкин, ставший после 1917 года воинствующим безбожником.

Идея обновленческого раскола возникла не внутри церкви, а внутри советского государственного аппарата, и именно с подачи распопа Галкина. Это был способ искусственного разделения Православной российской церкви на две части: «реакционно-черносотенную» во главе с патриархом Тихоном (в советской пропаганде его сторонников презрительно называли тихоновцами) и «прогрессивно-советскую» во главе со специально подобранными в 6-м отделении Секретного отдела ГПУ священниками, лояльно настроенными к большевикам (обновленцами). Первых надлежало разгромить и уничтожить сразу, вторых — позже. Как писал Троцкий, когда придёт время, «красную церковь» тоже следует «превратить в выкидыш». Это был типичный случай применения классической формулы «разделяй и властвуй».

Тихоновцев и обновленцев коммунистическая власть умело стравливала между собой. На находившегося под следствием патриарха Тихона, которого держали под домашним арестом в Донском монастыре (некоторое время он пребывал и во внутренней тюрьме ГПУ на Лубянке), в советской прессе лились потоки обвинений и прямых оскорблений, его сторонников арестовывали и расстреливали.

Обновленцы при активном содействии властей захватывали церкви, весной 1923 года в занятом ими храме Христа Спасителя провели свой Поместный собор, на котором объявили о безусловной поддержке советской власти и о низложении патриарха Тихона. Но к тому времени обновленцы сами раскололись на несколько враждующих группировок, которые в своих склоках часто апеллировали к начальнику 6-го отделения Секретного отдела ГПУ Евгению Тучкову, главному церковному куратору на Лубянке.

Люди, умеющие переобуваться в прыжке и охотно приспосабливаться к любой власти, существовали всегда. И в церковной среде такие персонажи, обладающие повышенной социальной адаптивностью и пониженной моральной ответственностью, тоже имелись.

Сейчас некоторые считают подобные качества положительными, но тогда это называлось ренегатством. Такова человеческая натура, ничего нового тут нет.

Тот же Галкин до революции был священником и духовным писателем, автором бесчисленного количества нравоучительных христианских книжек и членом Всероссийского Александро-Невского братства трезвости, но умер в 1948 году воинствующим безбожником, заведующим кафедрой основ марксизма-ленинизма.

Решение расстрелять патриарха Тихона, принятое на самом высшем уровне, подтверждается документально. Но большевики слишком затянули с подготовкой судебного процесса над патриархом. Если бы этого не случилось, Тихон имел все шансы разделить судьбу католического прелата Константина Будкевича, расстрелянного в ночь на 1 апреля 1923 года. Вместе с ним должны были казнить и епископа Римско-католической церкви в России Яна Цепляка. Но из-за бурных протестов международной общественности смертный приговор ему заменили сначала тюремным заключением, а потом высылкой в Польшу.

Наученный этим горьким опытом, опасаясь негативной международной реакции, нарком иностранных дел Чичерин в те дни писал Сталину:

«НКИД предлагает Политбюро заранее принять решение о невынесении смертного приговора Тихону. Факты показали, какой громадный вред мы себе причинили казнью Будкевича. <…> Всякий, кто хоть сколько-нибудь знает, что происходит за пограничными столбами, подтвердит, что во всех отношениях наше положение крайне ухудшилось в результате этого дела. Между тем в деле Будкевича имеется возможность ссылаться на польский шпионаж и на связь с агрессивным польским шовинизмом. В деле Тихона и этого нет. Все другие страны не усмотрят в таком приговоре ничего, кроме голого религиозного преследования».

Однако поначалу доводы Чичерина не произвели впечатления на большевистских руководителей. 12 апреля 1923 года Политбюро постановило:

«Дать директиву Верховному трибуналу вести дело Тихона со всею строгостью, соответствующей объёму колоссальной вины, совершённой Тихоном».

Вскоре советским вождям пришлось убедиться в правоте Чичерина. Уголовное преследование патриарха Тихона вызвало на Западе колоссальную волну негодования, которую было невозможно игнорировать. Против расправы над Тихоном выступили не только иерархи Римско-католической церкви, но даже Фритьоф Нансен — ключевая фигура в продаже российских церковных ценностей на Запад. И Чичерина неожиданно поддержал Дзержинский.

Но особенно отрезвляюще на кремлёвское руководство подействовала знаменитая нота Керзона от 8 мая 1923 года. Британский министр иностранных дел фактически выдвинул советскому правительству ультиматум, пункты 21 и 22 которого прямо требовали прекратить религиозные гонения в СССР.

Весной 1923 года в Москве надеялись на скорое установление дипломатических отношений между Великобританией и Советским Союзом, поэтому в Кремле не хотели ссориться с Лондоном.

Разумеется, публично большевики не могли признать, что они фактически выполнили многие пункты этой ноты.

Несмотря на трескучую пропаганду и многочисленные митинги с сожжением чучела лорда Керзона, советские власти в июне 1923 года вынуждены были освободить патриарха Тихона. При этом они выдвинули ряд условий, на которые он скрепя сердце согласился.

С июня 1923 года и вплоть до февраля 1924 года патриарх Тихон хоть и находился на свободе, но оставался под следствием. Да, то воздействие, которое оказывали на него руководители Антирелигиозной комиссии при ЦК РКП (б) и чекисты, делало предстоятеля Православной российской церкви, по их признаниям, более уступчивым. Практически ни одно его воззвание, начиная с лета 1923 года, не публиковалось без согласования с советскими органами (чаще всего эту функцию выполнял начальник 6-го отделения Секретного отдела ОГПУ Тучков).

Но патриарх Тихон своей главной задачей видел сохранение канонической Русской церкви и преодоление обновленческого раскола. Несмотря на аресты его ближайших и верных соратников — например, архиепископа Илариона (Троицкого), — ради этой высокой цели он был готов пойти на примирение с советской властью и на её признание.

Однако, в одних случаях идя на уступки чекистам, буквально выкручивающим ему руки, позже патриарх Тихон нередко дезавуировал свои предыдущие заявления. Так случилось, например, в истории с активно навязываемым ему с Лубянки новым стилем (григорианским летоисчислением), ранее признанным обновленцами. Несмотря на все действия обновленцев и стоящих за ними чекистов, патриарх Тихон до самой своей смерти оставался символом единства Православной российской церкви, оберегающим её от новых расколов.

Многих смутила очень странное происшествие: в декабре 1924 года неизвестные, которых потом так и не нашли, ворвались в покои патриарха в Донском монастыре и застрелили его келейника Якова Полозова.

После гибели Полозова, много лет находившегося при патриархе, Тихон сильно сдал. У него обострились старые болезни, и он лёг на лечение в клинику Бакуниных, где и умер 7 апреля 1925 года. За полмесяца до смерти патриарха началось очередное судебное преследование: в 6-м отделении Секретного отдела ОГПУ на него завели новое уголовное дело и выписали постановление об изменении ему меры пресечения — оставалось лишь вписать в документ нужную дату…

За все это время Церковь, важнейший духовный и социальный институт нашей страны, повидала многое и выжила несмотря ни на что. Вопреки всем репрессиям и гонениям, она пережила даже богоборческую советскую власть.

* * *

28 декабря 1925 года не стало тридцатилетнего Сергея Есенина, но споры о том, что послужило причиной кончины, не утихают до сих пор.

Официальная версия — самоубийство, но она не выдерживает критики, особенно когда развенчать её берётся следователь угрозыска.

Именно старший следователь Московского угрозыска, полковник МВД в отставке Эдуард Хлысталов (1932–2003) пробил первую брешь в официальной версии. На Петровке, 38 он не раз сталкивался с инсценировкой самоубийств, когда преступники пытались таким образом замести следы. Ознакомившись с подлинником дела Есенина и фотографиями из морга (долгое время они нигде не публиковались), полковник уже не сомневался: поэта убили.

Повреждения на теле Есенина говорили о том, что поэта избивали, он сопротивлялся (в своём деревенском детстве он не раз был участником кулачных боёв). В какой-то момент сзади на Есенина накинули удавку — об этом свидетельствовали ярко выраженные борозды на лице, которые шли от углов губ к затылку — так бывает, когда удавка попадает человеку в рот. Борозды эти, как и другие повреждения на лице, в дальнейшем старательно загримировали, прежде чем положить поэта в гроб.

Поразило полковника и то, что на место происшествия выехал один-единственный следователь — Николай Горбов, который служил в милиции всего 3 (!) месяца. Хлысталов, знавший милицейскую кухню изнутри, докопался до правды. Оказывается, в «Англетер» приезжала ещё и бригада местного угрозыска под руководством Фёдора Иванова, который занимался расследованием убийств. Значит, подозрение в совершении убийства появилось с самого начала. Но протокол Иванова — если он вообще был составлен — пропал бесследно. Зато в деле есть протокол того самого Горбова, составленный с нарушением всех норм и правил. Чуть позже выяснилось, что Есенин вообще не жил в «Англетере», где якобы наложил на себя руки. Виктор Кузнецов, автор книг о Есенине, нашёл списки постояльцев. Они велись скрупулёзно, поскольку «Англетер» был в ведении ГПУ и на каждом этаже сидел дежурный в погонах, проверявший документы у постояльцев. В конце декабря 1925 года в гостинице проживали около 150 человек. Есенина среди них не было. Как это объяснить? «АиФ» в своё время беседовал с 82-летним Николаем Брауном, сыном поэта Николая Леопольдовича Брауна, которой вместе с другими писателями был приглашён в номер «Англетера» 28 декабря в качестве понятого. Браун-старший отказался подписывать заключение о самоубийстве поэта, а много лет спустя поделился с сыном информацией: Есенина убили в другом месте, а в номер гостиницы тело принесли завёрнутым в ковёр. Из «Англетера» потом тело великого русского поэта выносили через чёрный ход, словно скрывали «чёрные дела».

Руководил «Англетером» в те годы сотрудник ГПУ Василий Назаров. И управляющий Назаров, и следователь Николай Горбов спустя несколько лет исчезли: одного расстреляли, другой пропал без вести.

А дальше исследователей ждали ещё более шокирующие факты. Не исключено, что на Ваганьковском кладбище, где был похоронен великий поэт, гроба с его телом нет. Впервые об этом заявила родная племянница Есенина Светлана Петровна Есенина (1939–2010), дочь сестры поэта Александры. Подростком она присутствовала в 1955 году на похоронах мамы Сергея Есенина Татьяны Фёдоровны. Стоя рядом с разрытой могилой, Светлана увидела часть гроба, в котором должно было покоиться тело Есенина. Видела этот гроб и её мама, сестра поэта, провожавшая его в 1925 году в последний путь. Потом она скажет дочери: «Гроб Есенина был другим». Эти воспоминания дополнил рассказ экскурсовода Маргариты Алхимовой (1929–2017). Полвека она рассказывала о тех, кто упокоился на Ваганьковском кладбище, делала длинные остановки у могилы Есенина, которого очень любила. В конце 1980-х к Маргарите Васильевне на кладбище подошёл пожилой мужчина, представился: «Павел Фёдорович Снегирёв». В 1920-х годах он работал шофёром в ГПУ. «Есенина в могиле нет, — рассказал Снегирёв. — Всё случилось в первую ночь после захоронения. Нас собрали, молодёжь, и мы выкапывали гроб поэта. Потом его унесли в глубь кладбища. А мы остались закапывать могилу». Ценно, что рассказы Светланы Есениной и Маргариты Алхимовой сохранились на видео.

В 2000-х племянница поэта Светлана Есенина решилась на крайний шаг — потребовала эксгумации тела своего дяди, чтобы поставить точку в спорах о причинах его кончины. Она, как и другие родственники, не верила в самоубийство: «Сергея Александровича отпевали в церкви. Отпевал отец Иоанн, который его крестил ребёнком. Самоубийц в церкви не отпевают. Люди, знавшие поэта, прекрасно понимали — самоубийство инсценировали». В эксгумации тела было отказано. Вместо этого участок над могилой залили бетонной подушкой метровой толщины. Также было отказано и в возбуждении нового уголовного дела по расследованию гибели поэта. В итоге работу, которую вполне могли проделать российские следователи, выполнили польские криминалисты — поклонники таланта Есенина. В 2009 году в Польше вышла книга «Убийство Сергея Есенина». Её авторы, Гжегож Ойцевич и Рената Влодарчик, сотрудники Высшей школы полиции, провели десятки следственных экспериментов, доказывающих инсценировку самоубийства поэта.

Любое расследование гибели поэта не обходит стороной реалии того времени. Известно, что Есенин приехал в декабре 1925 года в Ленинград работать над изданием своего собрания сочинений. Был очень воодушевлён. Знакомым с радостью говорил, что может стать первым русским поэтом, у кого при жизни выйдет собрание сочинений! Не стал… А те, кто затеял уничтожение поэта, решили провести казнь после казни. Произведения Есенина не только запретили печатать, но и самого поэта активно поливали грязью, формируя для потомков образ пьяницы и дебошира. «Но, если он был таким забулдыгой, как он к 30 годам написал столько произведений?» — резонно замечали многие исследователи.

К поэтической работе Есенин относился как к священному ритуалу. Вставал ни свет ни заря, надевал белую рубаху, садился за стол и работал, не вставая, до 3–4 часов. Пьяным никогда не писал. А написано им, особенно в последние годы жизни, много. И это в условиях, когда власть оказывала на поэта колоссальное давление. На него завели 13 уголовных дел. Одно из самых опасных — обвинение в антисемитизме. За это преступление, по декрету Ленина, в СССР грозил расстрел. Есенин недоумевал: «Что они, сговорились, что ли? Антисемит, антисемит! Да у меня дети евреи!» Над поэтом даже устроили товарищеский суд, во время которого его защищали друзья-евреи, коих у поэта было множество. Тем не менее «певца берёзового ситца» пытались представить «русским фашистом». Два года перед смертью поэт ходил как по лезвию ножа. Часто срывался и уезжал на Кавказ — избегал очередного ареста. В Москве часто менял место ночёвки. Так продолжалось с тех пор, как он вернулся из-за границы после путешествия с Айседорой Дункан. У него был выбор: остаться на Западе или вернуться домой, но оказаться под колпаком ГПУ. Запад ему претил: «Кроме фокстрота, ничего нет. Здесь жрут и пьют». В глубине души он понимал всю опасность своего возвращения. Как верно заметил полковник Хлысталов, эти последние 2 года стали для поэта «трамплином в бессмертие». В любых обстоятельствах Есенин оставался собой. В 1924 года писал, что и Ленин ему «не икона», и что «ни при какой погоде» он ни Маркса, ни Энгельса не читал. Ленин уже лежал в Мавзолее, из него сделали «икону», а из всех троих — Маркса, Энгельса, Ленина — «святую троицу». Гайки закручивались. На издание любого сборника требовалось одобрение партии. Есенин писал: «Не было омерзительнее и паскуднее времени в литературной жизни, чем время, в которое мы живём».

После гибели Есенина была опубликована статья Троцкого. И в главном он не соврал: «Поэт был несроден революции». Есть версия, что именно Троцкий стоит за убийством Есенина. Не простил поэту, что тот изобразил его в образе Чекистова в поэме «Страна негодяев». С другой стороны, есть свидетельства, что Троцкий ценил талант Есенина. И нити преступления ведут к другим высокопоставленным заказчикам, чьи имена до сих пор скрывает гриф «секретно».

* * *

После просмотра таких грустных материалов приятели вновь сделали перерыв.

Первым нарушил молчание Аркадий:

— Как можно было поступать так жестоко! Ведь они, вроде бы, боролись за счастье народа.

— Да, только далеко не весь народ хотел такого счастья, какое предлагали эти экспериментаторы.

15 сентября появилась статья знаменитого писателя Леонида Андреева:

«По лужам красной крови выступает завоеватель Ленин, гордый победитель, триумфатор — громче приветствуй его, русский народ! Ты почти как Бог, Ленин. Что тебе всё земное и человеческое? Жалкие людишки трепещут над своей жалкой жизнью, их слабое, непрочное сердце полно терзаний и страха, а ты неподвижен и прям, как гранитная скала. Как некий Бог, ты поднялся над их земным и ничтожным и презрительной ногою встал на их отечество».

Можно вспомнить, что и во время Французской революции гильотина появилась на свет из самых гуманных соображений. «Отцом» гильотины принято считать французского доктора Жозефа Гильотена. Собственно, по его имени и была названа новая система умерщвления.

Между тем профессор анатомии и депутат революционного Учредительного собрания доктор Гильотен к гильотине имеет лишь косвенное отношение.

Жозеф Гильотен, член созданной в годы Великой французской революции Конституционной ассамблеи, был противником смертной казни. Однако он полагал, что в эпоху революционных изменений совсем отказаться от её применения невозможно. Именно поэтому доктор Гильотен выдвинул идею: если смертная казнь пока существует, пусть она хотя бы будет быстрой и одинаковой для всех слоёв населения.

К концу XVIII века в Европе существовал довольно богатый выбор способов умерщвления преступников. К представителям высших слоёв общества применялось отсечение головы мечом или топором, к неродовитым преступникам — четвертование, колесование или повешение. К прогневавшим духовные власти применялась «казнь без пролития крови», то есть аутодафе — сожжение живьём.

Считалось, что самым гуманным из данных методов является отсечение головы. Но и тут все зависело от мастерства палача. Отрубить голову человеку одним ударом не так-то просто, поэтому палачи высокого класса ценились на вес золота.

Если же некий дворянин умудрялся сильно разозлить монарха, на эшафоте вместо профессионального палача мог появиться обыкновенный солдат либо другой неподготовленный человек, в результате чего последние минуты жизни опального вельможи превращались в настоящий ад.

Жозеф Гильотен посчитал, что наиболее гуманным по отношению к приговорённым к смерти способом казни является отсечение головы, поэтому предложил создать механизм, который будет лишать людей головы и жизни быстро и безболезненно.

Национальное собрание Франции поручило разработку такой машины известному своими трудами по хирургии доктору Антуану Луи. Доктор Луи создал наброски чертежей машины, а воплощение их в жизнь легло на плечи немецкого механика Тобиаса Шмидта, которому помогал знаменитый парижский палач Шарль Анри Сансон.

Главной деталью гильотины являлся тяжёлый косой нож, который по направляющим с высоты 2–3 метров падал на зафиксированную специальным устройством шею приговорённого. Тело жертвы фиксировалось на специальной скамье, после чего палач нажимал рычажок, и падающий нож ставил точку в жизни преступника.

Новая машина была утверждена Национальной ассамблеей Франции как орудие казни 20 марта 1792 года. Среди тех, кто закончил свою жизнь на гильотине, оказались король Франции Людовик XVI и его жена Мария-Антуанетта, деятели Французской революции Дантон, Робеспьер и Демулен и даже основатель современной химии Антуан Лавуазье.

Вопреки легенде, сам инициатор создания гильотины Жозеф Гильотен не был гильотинирован, а умер своей смертью в 1814 году. Его родственники долгое время пытались добиться переименования гильотины, однако потерпели неудачу, после чего предпочли сменить фамилию.

Чтобы понять, откуда в человеке появляется такая жестокость, достаточно вспомнить психологический эксперимент, который был проведён в 1971 году в Стэнфордском университете американским психологом Филиппом Зимбардо. Эксперимент представляет собой психологическое исследование реакции человека на ограничение свободы, на условия тюремной жизни и на влияние навязанной социальной поведенческой модели.

Добровольцы играли роли охранников и заключённых и жили в условной тюрьме, устроенной в подвале факультета психологии. Заключённые и охранники быстро приспособились к своим ролям, и, вопреки ожиданиям, стали возникать по-настоящему опасные ситуации. В каждом третьем охраннике обнаружились садистские наклонности, а заключённые были сильно морально травмированы, и двое досрочно были исключены из экспериментада и сам эксперимент по этическим соображениям был закончен раньше времени.

Исследование было заказано Военно-морским флотом США для того, чтобы объяснить конфликты в его исправительных учреждениях и в морской пехоте.

Участников набрали по объявлению в газете; им предлагались 15 долларов в день (с учётом инфляции сумма эквивалентна 76 долларам в 2006 году) за две недели участия в «симуляции тюрьмы». Из 70 человек, отозвавшихся на объявление, Зимбардо и его команда выбрали 24, которых они сочли наиболее здоровыми и психологически устойчивыми. Эти участники были мужчинами, учащимися колледжей, преимущественно белыми, и принадлежали к среднему классу.

Группу, состоявшую из двадцати четырёх молодых мужчин, поделили случайным образом на «заключённых» и «охранников». Заключённым потом казалось, что в охранники берут за высокий рост, но на самом деле их честно набрали по жребию, подбрасывая монету, и между двумя группами не было никакой объективной разницы в физических данных.

Условная тюрьма была устроена на базе кафедры психологии Стэнфорда. Лаборант-старшекурсник был назначен «надзирателем», а сам Зимбардо — управляющим.

Зимбардо создал для участников ряд специфических условий, которые должны были способствовать дезориентации, потере чувства реальности и своей самоидентификации.

Охранники получили деревянные дубинки и униформу военного образца: и то и другое они сами выбрали в магазине. Кроме того, им выдали зеркальные солнцезащитные очки, за которыми не было видно глаз. В отличие от заключённых, они должны были работать по сменам и возвращаться домой в выходные, хотя впоследствии многие участвовали в неоплаченных сверхурочных дежурствах.

Заключённые должны были одеваться только в намеренно плохо подобранные миткалевые халаты, без нижнего белья, и резиновые шлёпанцы. Зимбардо утверждал, что такая одежда заставит их принять «непривычную осанку тела» и они будут испытывать дискомфорт, что будет способствовать их дезориентации. Их называли только по номерам вместо имён. Эти номера были пришиты к их униформе; от заключённых требовали надевать на голову туго сидевшие колготки, чтобы изобразить бритые головы новобранцев, проходящих начальную военную подготовку. Вдобавок каждый из них носил на лодыжке небольшую цепочку — как постоянное напоминание о своём статусе заключённого.

За день до эксперимента с охранниками провели краткий инструктаж, заключавшийся в запрете на любое физическое насилие. Им вменили в обязанность совершать в произвольном режиме обход тюрьмы.

Зимбардо на заседании сделал следующее заявление для охранников: «Создайте у заключённых чувство тоски, чувство страха, ощущение произвола и того, что их жизнь полностью контролируется нами, системой, вами, мной и у них нет никакого личного пространства… Мы будем различными способами лишать их индивидуальности. Всё это в совокупности создаст у них чувство бессилия. Значит, в этой ситуации у нас будет вся власть, а у них — никакой».

Участников, выбранных на роли заключённых, обязали ждать дома «призыва» для участия в эксперименте. Безо всякого предупреждения их «обвинили» в вооружённом ограблении, и они были арестованы полицейским департаментом Пало Альто, который участвовал в эксперименте на этом этапе.

Заключённые прошли полную процедуру полицейского осмотра, включая снятие отпечатков пальцев, фотографирование и зачитывание прав. Привезя в условную тюрьму, их осмотрели, приказав раздеться догола, «очистили от вшей» и присвоили номера.

Эксперимент быстро вышел из-под контроля. Охранники применяли садистские методы и оскорбления в отношении заключённых, и к концу у многих из них наблюдалось сильное эмоциональное расстройство.

В тот же день заключённые, которых называли только по номерам и с которыми обращались очень жёстко, устроили бунт и забаррикадировались в камерах.

Надзиратели расценили такое поведение как вызов своему авторитету, пресекли акцию протеста и стали насаждать свою власть.

«Внезапно динамика полностью изменилась. Они поверили, что имеют дело с опасными заключёнными, и на этом этапе всё это перестало быть экспериментом», — вспоминает Зимбардо.

Охранники добровольно вышли на сверхурочную работу и без вмешательства исследователей стали подавлять мятеж, используя против заключённых огнетушители. После этого инцидента охранники пытались разделять заключённых и стравливать их друг с другом, выбрав «хороший» и «плохой» корпусы, и заставляли заключённых думать, что в их рядах есть «информаторы». Эти меры возымели значительный эффект, и в дальнейшем возмущений крупного масштаба не было. Согласно консультантам Зимбардо (бывшим заключённым), эта тактика была подобна используемой в настоящих американских тюрьмах.

Подсчёты заключённых, которые изначально были задуманы для того, чтобы помочь им привыкнуть к идентификационным номерам, превратились в часовые испытания, в ходе которых охранники изводили заключённых и подвергали физическим наказаниям, в частности, заставляли подолгу совершать физические упражнения.

Узников стали унижать, раздевать догола, надевать им на головы мешки.

«Самой эффективной тактикой было лишение сна, а это известный пыточный приём, — говорит один из „заключённых“ Клэй Рамси. — Я просто не мог выполнить те физические упражнения, которых от меня требовали. И я считал, что всем этим управляют люди, на самом деле лишённые рационального восприятия. Так что я начал отказываться от пищи».

В результате Рамси поместили в кладовку уборщика, служившую одиночной камерой. Из-за голодовки также наказали и других заключённых. Ситуация стала очень напряжённой.

Дэйв Эшлеман вспоминает, что эксперимент очень быстро вышел из-под контроля.

«Я постоянно пытался понять, где же предел, то есть дойти до точки, когда они меня остановят и скажут: „Всё, с меня достаточно, это всего лишь эксперимент“. Но, мне кажется, этого так и не произошло», — говорит он.

Тюрьма быстро стала грязной и мрачной. Право помыться стало привилегией, в которой могли отказать, что часто и делали. Некоторых заключённых заставляли чистить туалеты голыми руками. Из «плохой» камеры убрали матрасы, и заключённым пришлось спать на голом бетонном полу. В наказание часто отказывали в еде.

Сам Зимбардо говорит о своей растущей погружённости в эксперимент, которым он руководил и в котором активно участвовал. На четвёртый день, услышав о заговоре с целью побега, он и охранники попытались целиком перенести эксперимент в настоящий неиспользуемый тюремный корпус местной полиции как в более «надёжный». Полицейский департамент ему отказал, ссылаясь на соображения безопасности, и, как говорит Зимбардо, он был зол и раздосадован из-за отсутствия сотрудничества между его и полицейской системой исполнения наказаний.

В ходе эксперимента несколько охранников начали превращаться в садистов — особенно ночью, когда им казалось, что видеокамеры выключены. Экспериментаторы утверждали, что примерно каждый третий охранник проявляет настоящие садистские наклонности. Многие охранники расстроились, когда эксперимент был прерван раньше времени.

Впоследствии заключённым предложили «под честное слово» выйти из тюрьмы, если они откажутся от оплаты; большинство приняло это предложение. Зимбардо использует этот факт, чтобы показать, насколько сильно участники вжились в роль. Но заключённым потом отказали, и никто не покинул эксперимент.

У одного из участников развилась психосоматическая сыпь по всему телу, когда он узнал, что его прошение о выходе под честное слово было отвергнуто (Зимбардо его отверг, поскольку думал, что тот жульничал и симулировал болезнь). Спутанное мышление и слёзы стали обычным делом для заключённых. Двое из них испытали такой сильный шок, что их вывели из эксперимента и заменили.

Один из заключённых, пришедших на замену, № 416, пришёл в ужас от обращения охранников и объявил голодовку. Его на три часа заперли в тесном чулане для одиночного заключения. В это время охранники заставляли его держать в руках сосиски, которые он отказывался есть. Другие заключённые видели в нём хулигана. Чтобы сыграть на этих чувствах, охранники предложили другим заключённым выбор: или они откажутся от одеял, или № 416 проведёт в одиночном заключении всю ночь. Заключённые предпочли спать под одеялами. Позже Зимбардо вмешался и выпустил № 416.

Руководитель эксперимента тоже оказался втянут в него в роли одного из участников и поэтому потерял научную чистоту восприятия. «Эксперимент был правильной идеей, но его не стоило продолжать после второго дня, — признаёт Зимбардо. — Как только у заключённого произошёл срыв, мы уже доказали свои предположения о том, что различные ситуации могут оказывать очень сильное влияние на людей. Я не закончил всё это, когда следовало».

Зимбардо решил прекратить эксперимент раньше времени, когда Кристина Маслак, аспирантка и одновременно его невеста, не знакомая прежде с экспериментом, выразила протест против устрашающих условий тюрьмы, после того как она пришла туда провести беседы. Зимбардо упоминает, что из всех пятидесяти свидетелей эксперимента только она поставила вопрос о его этичности. Хотя эксперимент был рассчитан на две недели, через шесть дней он был прекращён.

Результаты эксперимента были использованы для того, чтобы продемонстрировать восприимчивость и покорность людей, когда присутствует оправдывающая их поступки идеология, поддержанная обществом и государством.

* * *

А вот что о русской жестокости писал Максим Горький:

«Я думаю, что русскому народу исключительно — так же исключительно, как англичанину чувство юмора — свойственно чувство особенной жестокости, хладнокровной и как бы испытывающей пределы человеческого терпения к боли, как бы изучающей цепкость, стойкость жизни.

В русской жестокости чувствуется дьявольская изощрённость, в ней есть нечто тонкое, изысканное. Это свойство едва ли можно объяснить словами „психоз“, „садизм“, словами, которые, в сущности, и вообще ничего не объясняют. Наследие алкоголизма? Не думаю, чтоб русский народ был отравлен ядом алкоголя более других народов Европы, хотя допустимо, что при плохом питании русского крестьянства яд алкоголя действует на психику сильнее в России, чем в других странах, где питание народа обильнее и разнообразнее.

Можно допустить, что на развитие затейливой жестокости влияло чтение житий святых великомучеников, — любимое чтение грамотеев в глухих деревнях.

Если б факты жестокости являлись выражением извращённой психологии единиц — о них можно было не говорить, в этом случае они материал психиатра, а не бытописателя. Но я имею в виду только коллективные забавы муками человека.

В Сибири крестьяне, выкопав ямы, опускали туда — вниз головой — пленных красноармейцев, оставляя ноги их — до колен — на поверхности земли; потом они постепенно засыпали яму землёю, следя по судорогам ног, кто из мучимых окажется выносливее, живучее, кто задохнётся позднее других.

Забайкальские казаки учили рубке молодёжь свою на пленных.

В Тамбовской губернии коммунистов пригвождали железнодорожными костылями в левую руку и в левую ногу к деревьям на высоте метра над землёю и наблюдали, как эти — нарочито неправильно распятые люди — мучаются.

Вскрыв пленному живот, вынимали тонкую кишку и, прибив её гвоздём к дереву или столбу телеграфа, гоняли человека ударами вокруг дерева, глядя, как из раны выматывается кишка. Раздев пленного офицера донага, сдирали с плеч его куски кожи в форме погон, а на место звёздочек вбивали гвозди; сдирали кожу по линиям портупей и лампасов — эта операция называлась „одеть по форме“. Она, несомненно, требовала немало времени и большого искусства…

Вообще в России очень любят бить, всё равно — кого. „Народная мудрость“ считает битого человека весьма ценным: „За битого двух небитых дают, да и то не берут“. Есть даже поговорки, которые считают драку необходимым условием полноты жизни. „Эх, жить весело, да — бить некого“. Я спрашивал активных участников Гражданской войны: не чувствуют ли они некоторой неловкости, убивая друг друга?

Нет, не чувствуют.

„У него — ружьё, у меня — ружьё, значит — мы равные; ничего, побьём друг друга — земля освободится…“

Говоря о жестокости, трудно забыть о характере еврейских погромов в России. Тот факт, что погромы евреев разрешались имевшими власть злыми идиотами, — никого и ничего не оправдывает. Разрешая бить и грабить евреев, идиоты не внушали сотням погромщиков: отрезайте еврейкам груди, бейте их детей, вбивайте гвозди в черепа евреев, — все эти кровавые мерзости надо рассматривать как „проявление личной инициативы масс“».

На Украине после сидевшего на немецких штыках гетмана Скоропадского к власти пришёл Петлюра, который сформировал украинскую армию. Это была та же самая царская армия, офицеры, солдаты, демобилизованные или дезертировавшие с фронтов Первой мировой войны, которые организовали свою украинскую армию, по этническому принципу. Потому что было уже провозглашено независимое украинское государство. Временное правительство разрешило создание в армии национальных частей. Там появились специальные украинизированные части.

Петлюра — это недоучка, человек без нормального школьного образования, без высшего образования. Он очень похож в этом на Гитлера, такой же закомплексованный. Работал журналистом, потом пошёл в политику. Когда он увидел, что озлобленный народ на обломках империи надо как-то объединить, национализм стал той картой, на которую он поставил.

Симон Петлюра был сначала военным министром УНР, затем главой Директории и главным атаманом войск УНР. Петлюровская армия учинила страшные еврейские погромы, в которых было убито, по разным данным, от 100 до 200 тысяч евреев Украины. Причём они были убиты самым жестоким образом. Это был Холокост за 20 лет до Холокоста. Забытый Холокост.

Свидетели видели реки крови, аллеи деревьев по обочинам дорог, где на ветвях висели намотанные кишки убитых евреев, видели, как беременным женщинам вспарывали животы, вырезáли ребёнка и зашивали туда крысу. Детям разбивали головы о стены домов.

Петлюра лично санкционировал еврейские погромы, давал прямые указания своим атаманам. Петлюровцы вешали, например, такие объявления: «Просим всех русских жителей выставить в окнах иконы, у кого икона не будет стоять, тех всех подряд будем резать, не разбираясь».

Погромщики вспарывали перины и подушки, и будто белый снег летел над городом, и эти белые перья падали в кровь, которой были залиты мостовые. Зверства были такие, что словами передать нельзя.

СПРАВКА:

Погромом в Проскурове руководил атаман Запорожской казачьей бригады Иван Семесенко, подчинённый Петлюры. Есть свидетельства, что погром был проведён по прямому указанию Петлюры. Казакам была поставлена задача вырезать еврейское население, но при этом не грабить их добра. То есть это было в чистом виде уничтожение людей по этническому принципу.

Петлюра действительно издавал осуждающие погромы декларации, но задним числом, через несколько месяцев после самого погрома. Он никогда не оставлял письменных приказов о погромах. Указания отдавал устно, так как ему надо было делать хорошую мину перед европейскими спонсорами, он заигрывал как с Германией, так и с Францией. Однако остались свидетельства.

Петлюровцы убивали и русских. Сестёр милосердия, которые возвращались с фронта, массово насиловали, отрезали им груди. Убивали священников. Убивали поляков, цыган. Но евреев больше всего. Фактически это была репетиция Холокоста. Они преследовали цель создания моноэтнического государства.

* * *

По данным на 1914 год, в стремительно разраставшемся Баку жили 102 тысячи азербайджанцев, 68 тысяч русских, 57 тысяч армян.

Азербайджанская и армянская общины друг друга, мягко говоря, недолюбливали. Азербайджанцы проявляли больше лояльности Российской империи, армяне тяготели к национально-революционной партии «Дашнакцутюн», большевикам и эсерам, что проявилось в 1905–1907 годах. Тогда в Баку и Нахичевани произошли армянские погромы, по утверждению немецкого историка Йорга Баберовски, при попустительстве властей. В нефтяной столице вращались шальные деньги и масса оружия, процветал рэкет, магнаты содержали частные армии. Банды строго делились по этническому признаку. При этом армянские «маузеристы», в отличие от азербайджанских «гочи», подводили под свою деятельность политическую базу.

Летом 1917 года власть в городе перешла в руки Бакинского совета, в котором доминировали дашнаки, большевики и левые эсеры. Азербайджанская партия «Мусават» оказалась в меньшинстве, мнение её фракции игнорировалось.

По данным советского историка Якова Ратгаузера, председатель Совета армянский большевик Степан Шаумян называл азербайджанцев «народом, незрелым в революционном отношении».

Чувствуя слабость своих позиций, местные большевики пошли на альянс с дашнаками. Сформированные ими части Красной армии на 70 % состояли из этнических армян, а командовал ими бывший царский полковник Аветисов, после революции вступивший в «Дашнакцутюн». Азербайджанские же национал-демократы и, тем более, гастарбайтеры из Персии, работавшие на бакинских нефтяных промыслах (в Баку и окрестностях города их насчитывалось до 70 тысяч) советскую власть не признавали, и потому Совет мало учитывал интересы мусульманского населения.

Азербайджанцы принялись вооружаться, как они утверждали, для самообороны.

Американский историк Майкл Смит пишет, что бакинские армяне помнили резню соотечественников в Османской империи в 1915 году и чувствовали себя зажатыми между наступавшими на Закавказье после развала русской армии турками и недружественным азербайджанским населением, а те ждали турок как освободителей. Напряжённость росла.

К 26 марта Бакинский совет распространил свою власть почти на все районы вдоль побережья Каспийского моря от Порт-Петровска (ныне Махачкала) до Ленкорани близ границы с Персией, что настроило против него мусульманское население. Поводом же для столкновений стали похороны застреленного неизвестными сослуживцами Мохаммеда Тагиева, офицера «Дикой дивизии» (кавалерийской части бывшей царской армии, сформированной из добровольцев-мусульман), сына азербайджанского миллионера Гаджи Зейналабдина Тагиева.

27 марта 1918 года на пароходе из Ленкорани приплыли 50 офицеров и солдат сформированного Мусульманским национальным комитетом конного дивизиона, чтобы принять участие в похоронах. На следующий день ленкоранцы хотели отплыть восвояси, но Шаумян приказал разоружить их в порту.

Азербайджанцы расценили это как издевательство над горем Тагиева-отца и возмутились тем, что Бакинский совет не предъявил аналогичных требований вооружённым формированиям «Дашнакцутюна».

На улицах Баку появились баррикады, на помощь прибыли ветераны Кавказской туземной конной дивизии. Представители совета, посланные в порт для их досмотра, были обстреляны.

Азербайджанский историк Айдын Балаев считает действия Шаумяна абсолютно незаконными и неспровоцированными, британский исследователь Питер Хопкирк, в целом соглашаясь с такой оценкой, находит, что реакция азербайджанской стороны тоже была не вполне адекватной.

30–31 марта на квартире видного большевика Наджафа Нариманова, азербайджанца по национальности, состоялись переговоры между Шаумяном и лидером «Мусавата» Мамедом Расулзаде. Дело шло к мирному соглашению, но тут стало известно об обстреле красноармейского патруля на Шемахинской улице.

Хотя виновники инцидента установлены не были, Шаумян прервал переговоры и распорядился начать масштабные боевые действия. В донесении в Москву он не скрывал своих мотивов: «Мы воспользовались поводом и открыли наступление по всему фронту. У нас были уже вооружённые силы — около 6 тысяч человек. У „Дашнакцутюн“ имелось также 3–4 тысячи из национальных частей, которые были в нашем распоряжении. Участие последних придало отчасти гражданской войне характер национальной резни, но мы шли сознательно на это», — писал он.

31 марта в городе разгорелись ожесточённые бои между отрядами Дикой дивизии и Бакинского совета. У большевиков причём был не только численный перевес — на их стороне выступили также матросы Каспийской флотилии, которые поддержали красных корабельной артиллерией. На этом фоне в городе и окрестностях начались массовые расправы над мирным населением.

Большевики и дашнаки развернули наступление на азербайджанские кварталы при поддержке аэропланов и корабельной артиллерии Каспийской флотилии. Плохо вооружённые и организованные азербайджанские формирования оказать сопротивления не смогли.

Шаумян признавал, что решающую роль сыграли дашнаки, хотя видный бакинский большевик, впоследствии член политбюро ЦК КПСС Анастас Микоян в своих воспоминаниях утверждал, что те берегли себя и вступили в бой к шапочному разбору.

Уже вечером 31 марта «Мусават» согласился признать Бакинский совет единственной властью в городе, а на следующий день на окнах азербайджанских домов появились белые флаги. 2 апреля Совет объявил об окончании операции, но убийства и грабежи продолжались ещё три дня.

По единодушной оценке исследователей, основная ответственность за кровопролитие лежала на дашнаках, но большевики использовали межнациональную рознь в своих интересах и не сделали ничего, чтобы остановить насилие — то ли считали его полезным для устрашения, то ли вообще мало ценили человеческую жизнь.

«Наиболее трагические события развернулись после принятия ультиматума», — указывает американский историк Тадеуш Свейтеховский.

«Армяне, увидев, что их старинные враги бегут, теперь жаждали мести. Бои продолжались до тех пор, пока практически всё мусульманское население не было изгнано или вырезано. 5 апреля значительная часть города была ещё в огне, а улицы заполнены убитыми и ранеными, которые практически все были мусульманами», — повествует Питер Хопкирк.

По свидетельству британского вице-консула в Баку майора Макдоннела, в городе «не осталось ни одного сколько-нибудь важного мусульманина».

Азербайджанские погромы произошли также в Шемахе, Кубе и других городах и сёлах, куда Бакинский совет направил отряды «устанавливать советскую власть». В 2007 году при строительстве стадиона в Кубе было обнаружено массовое захоронение 400 человек.

Шаумян говорил о трёх тысячах погибших, современный российский историк Андрей Буровский — о 10 тысячах.

Глава бакинских большевиков не нашёл для погромщиков ни слова осуждения, хотя, как напоминает Тадеуш Свейтеховский, ранее сурово критиковал царское правительство за игру на межнациональных противоречиях. «Результаты боёв, блестящие для нас», — заявил он.

По словам Майкла Смита, «большевики открыто признали свою неспособность предотвратить устраиваемые дашнакскими формированиями антимусульманские погромы, которые распространились и на близлежащие города и сёла».

Масштабы и подробности той трагедии до сих пор являются предметом исторических исследований. Как такового расследования ЧП не проводилось, а пришедшие позже к власти большевики замалчивали и фальсифицировали изложение тех событий (причём в разное время — в виде разных версий), представляя произошедшее как контрреволюционный мятеж. По разным оценкам, в эти дни в Баку погибло от 5000 до 120000 человек.

1 апреля на домах в азербайджанских кварталах были вывешены белые флаги. Руководство Бакинского совета, закрепившего свою власть над городом, согласилось на перемирие, предусматривавшее сдачу азербайджанцами оружия, но убийства и погромы мусульман продолжались ещё несколько дней, распространились на город Губа (на севере Азербайджана). Прекратились погромы только после вмешательства тех же моряков Каспийской флотилии, которые, поняв, чем обернулись действия Бакинского совета, пригрозили выйти из его подчинения.

27 апреля победители провозгласили в городе и губернии Бакинскую коммуну.

25 июля, после того как турецкая армия развернула наступление на Баку, дашнаки, эсеры и меньшевики в городском совете проголосовали за обращение к воевавшей с Турцией Британии с просьбой о военной помощи. Большевики отказались иметь дело с «империалистами», но остались в меньшинстве.

1 августа власть взяло новое правительство, сформированное дашнаками и эсерами — «Диктатура Центрокаспия».

4 августа по приглашению «Диктатуры Центрокаспия» из иранского порта Энзели прибыл отряд генерала Лионела Денстервиля в составе 1000 человек, одной артиллерийской батареи, трёх броневиков и двух аэропланов для защиты города от турок и союзной им Кавказской исламской армии. Потеряв в боях с турками и азербайджанскими добровольцами 189 человек, англичане 14 сентября отплыли на кораблях в Тебриз.

17 сентября в Баку вошли турки. Партия «Мусават» провозгласила Азербайджанскую Демократическую Республику.

В отместку за мартовские события победители устроили в Баку армянский погром, жертвами которого, по данным профессора Йельского университета Фируза Каземзаде, стали 5248 жителей города и около полутора тысяч армянских беженцев из других частей Азербайджана.

После поражения Турции в мировой войне правительство АДР переориентировалось на Лондон. 17 ноября англичане вернулись в Баку, где оставались до 15 августа 1919 года. Воевать им на сей раз было не с кем. Красная армия вошла в город 28 апреля 1920 года.

Руководителей бакинской коммуны, в том числе Шаумяна, «Диктатура Центрокаспия» посадила в тюрьму и собиралась судить. Во время штурма города турками 14–15 сентября они в суматохе смогли бежать и отплыли на корабле в Астрахань, но причалили в Красноводске: по одним данным, из-за недостатка топлива, по другим — моряки не пожелали их спасать.

У власти в Туркестане находилось эсеровское правительство во главе с паровозным машинистом Фунтиковым. 20 сентября «26 бакинских комиссаров», включая, как выяснилось впоследствии, пять случайных людей — мелких служащих и охранников — были убиты.

Во время Гражданской войны все участники крови не жалели и судебными формальностями не утруждались. Эпизод остался бы проходным, если бы большевистским пропагандистам впоследствии не пришло в голову припутать к делу англичан.

На полотне художника Бродского изображены комиссары с гордо поднятыми головами и стоящие за спинами расстрельной команды британские офицеры в пробковых шлемах.

На самом деле комиссаров не расстреливали — им отрубил головы палач-туркмен. Британцы при казни не присутствовали и вряд ли вообще знали об этом событии, а их военнослужащие в Туркестане колониальных шлемов не носили.

31 марта азербайджанцы успели отметить как день траура всего два раза: в 1919-м и 1920 годах. В 1998 году его восстановил в этом качестве президент Гейдар Алиев.

В СССР мартовские события преподносились как «антисоветский мятеж мусаватистов». Кладбище жертв сравняли с землёй и устроили на костях парк культуры и отдыха имени Кирова. Теперь там снова мемориальный комплекс, где захоронены также 126 человек, погибших при вводе войск в Баку в ночь с 19 на 20 января 1990 года.

* * *

24 января 1919 года вышла Директива о расказачивании. Около трёх миллионов казаков стали жертвами жестокой кампании репрессий, которую некоторые считают геноцидом.

В хуторе Мрыховском Ростовской области в саду, где когда-то жила семья казаков Родионовых, есть две могилы под яблоней. В одной могиле похоронена Елена Родионова с двухмесячным младенцем. В другой могиле лежат ещё четверо её детей вместе с дедом и бабушкой. Всего — девять человек.

Владимир Родионов, житель хутора Мрыховского, вспоминает, как от рук красных солдат погибла семья его деда Ивана Семёновича Родионова:

— Деда не было дома, когда красный отряд вошёл в хутор. Его жену Елену красные солдаты изнасиловали и зарубили шашкой, а младенца выхватили и ударили об угол амбара, — рассказал Владимир Родионов. — Потом убили четверых детей и старых прадеда с прабабушкой — всех их похоронили в одной могиле. А во второй могиле закопали мать с младенцем.

К счастью, три мальчика: Василий, Павел и Пётр — успели убежать, они спрятались за камнями. Когда красные ушли, ребята выбрались из своего убежища. Они выросли и уехали из хутора, чтобы никогда сюда не приезжать. Правда, Василий один раз приехал, посмотрел на высокий сожжённый холм, что от дома их остался. Поглядел на могилку матери, махнул рукой, сказал: «Эх» — и больше никогда не приезжал. Тяжело было ему все вспоминать, как красные убивали и всё жгли.

За один зимний день 1919 года большая часть хуторян была уничтожена.

— До сих пор помню страшные рассказы. Красный солдат схватил за бороду старого отца Клавдии Сушкиной и стал пытать, где спрятано золото, — вспоминает Владимир Родионов. — Золота не было. Красный, получив отрицательный ответ, шашкой отрубил старику голову.

Красный отряд выжег ту часть хутора, которая находилась по правую сторону речки Тихой, а на противоположную сторону красные не смогли перейти потому, что речка разлилась. Но участь оставшихся в живых людей была незавидной. Незамедлительной высылке подлежали все жители взбунтовавшихся хуторов и станиц, а также всех соседних населённых пунктов.

Так выполнялся декрет «О расказачивании», подписанный Лениным 4 января 1919 года, на основании которого оргбюро Центрального комитета большевиков 24 января приняло секретную Директиву о расказачивании, а 29 января её подписал председатель Всероссийского центрального исполнительного комитета Яков Свердлов. Согласно Директиве, казаки, особенно богатые, подлежали поголовному истреблению, к середнякам полагалось применять иногда столь же жестокие методы террора.

Жёсткие меры со стороны большевиков объясняются тем, что казаки поддерживали царское правительство, которое выделило казаков в особое военное сословие ещё со времён покорения Сибири. Казакам был подарен Дон со всеми притоками, им отдавали лучшие земли, отличившимся на войне выделялось денежное довольствие. Жили богато. Они охраняли границы Российской империи и были фундаментом царского режима. В 1917 году казаки поддерживали Временное правительство, участвовали в разгоне демонстраций, а когда началась Гражданская война, встали на сторону Белого движения потому, что главная ценность — земля — изымалась большевиками. Уничтожению подлежали 11 казачьих войск в разных регионах страны, самые крупные — донские, уральские, терские, оренбургские войска.

Людей выгоняли из домов в мороз. Вокруг одной женщины было по пять-восемь детей. Под конвоем они дошли до станицы Чертковской, и там их оставили на станции. Три дня не кормили. Младенцы плакали. Обезумевшие матери бросали их под поезд, чтобы они не мучились от голодной смерти. «Я называю это геноцидом», — говорит краевед станицы Вёшенской, член союза писателей России Юрий Карташов. — Солдаты Богучаровского полка выбирали самых лучших казаков и убивали их в ярах. Надругались над святым: в станице Мигулинской солдаты обвенчали батюшку с кобылой.

Про венчание батюшки и кобылы написал в своих воспоминаниях Владимир Добрынин, начальник разведывательного и оперативного отделений штаба Донской армии:

«С одного из хуторов прибежала дочь священника, со „свадьбы“ своего отца, которого в церкви „венчали“ с кобылой. После „венчания“ была устроена попойка, на которой попа с попадьёй заставили плясать. В конце концов батюшка был зверски замучен, — написал Добрынин в своей книге (издана в Праге в 1921 году). — В одном из хуторов Вёшенской старому казаку за то только, что он в глаза обозвал коммунистов мародёрами, вырезали язык, прибили его гвоздями к подбородку и так водили по хутору, пока старик не умер».

О зверствах сообщали и знаменитые советские писатели. «Я нарисовал суровую действительность, предшествующую восстанию; причём сознательно упустил такие факты… как бессудный расстрел в Мигулинской станице 62 казаков-стариков или расстрелы в станицах Казанской и Шумилинской, где количество расстрелянных казаков (б. выборные хуторские атаманы, георгиевские кавалеры, вахмистры, почётные станичные судьи, попечители школ и проч. буржуазия и контрреволюция хуторского масштаба) в течение 6 дней достигло солидной цифры — 400 с лишним человек», — писал Михаил Шолохов писателю Максиму Горькому 6 июня 1931 года.

Побывавшие в станице Вёшенской лётчики Бессонов и Веселовский докладывали Войсковому казачьему кругу: «В станице Каргинской забрали 1000 девушек для рытья окопов. Все девушки были изнасилованы и, когда восставшие казаки подходили к станице, выгнаны вперёд окопов и расстреляны».

Террор стал причиной Верхнедонского восстания. Самые крупные очаги сопротивления — станицы Шумилинская, Казанская, Вёшенская. Восстание длилось примерно с 11 марта по 8 июня 1919 года. Оно было жестоко подавлено красными войсками.

Оставшиеся в живых казаки после восстания подверглись уничтожению. Революционный военный совет Южного фронта приказал сжечь восставшие хутора, расстрелять всех, кто был причастен к восстанию даже косвенно. Расстреливали каждого пятого или десятого мужчину. Брали заложников в соседних хуторах и станицах, оказавшихся поблизости к мятежникам, согласно директиве Реввоенсовета Южного фронта от 16 марта 1919 года.

Какое количество казаков осталось после террора — неизвестно. До революции «казаками были 49 процентов от 4 миллионов жителей Дона и 44 процента от 3 миллионов жителей Кубани. Донское и Кубанское казачьи войска были наиболее значительными», — посчитал профессор Калифорнийского университета Питер Кенез. В первой Всероссийской переписи 1926 года никаких упоминаний о казаках, населяющих СССР, не было: все боялись называть себя казаками, потому что за этим следовали аресты. В 2002 году в России к казакам себя относили 140028 человек.

Говоря о расказачивании, нельзя не упомянуть Филиппа Кузьмича Миронова.

Родился он в 1872 году на хуторе Буерак-Сенюткин станицы Усть-Медведицкая Области Войска Донского в семье казака. Окончил церковно-приходскую школу и три класса гимназии, освоив остальной курс самостоятельно. В 1890–1894 годах проходил действительную военную службу, откуда как один из лучших поступил в 1895 году в Новочеркасское юнкерское казачье училище, успешно окончив его в 1898 году.

Уже в качестве офицера принимал участие в Русско-японской войне в составе 26-го Донского полка, где заслужил славу лихого казака, поскольку командовал сотней, которая ходила в тыл врага, а также четыре ордена, чин подъесаула и связанные с ним права личного дворянства. 18 июня 1906 выступил на сборе казачества Усть-Медведицкого округа с призывом отказаться от полицейской службы. Ездил в Санкт-Петербург вместе с Павлом Агеевым и дьяконом Николаем Бурыкиным, чтобы передать это решение в Первую государственную Думу. На обратном пути все трое арестованы в Новочеркасске. Приговорён к 3-месячному аресту на военной гауптвахте. После того как новый сход усть-медведицких казаков объявил заложником окружного атамана, Миронов, Агеев и Бурыкин были освобождены. Но вскоре Миронова отчислили из Донского войска (с лишением чина подъесаула «за действия, порочащие звание офицера»).

В 1914 году пошёл добровольцем на фронт в составе 30-го Донского полка 3-й Донской дивизии, становится командиром разведывательной сотни этой дивизии (ему вернули звание подъесаула), производится в есаулы (март 1915) и войсковые старшины (январь 1916), награждён Георгиевским оружием. За последующие три года был награждён ещё двумя орденами, дослужившись до звания войскового старшины (подполковника). С марта 1916 года помощник командира 32-го Донского полка по строевой части.

После Февральской революции он был избран командиром 32-го Донского казачьего полка. В январе 1918 года привёл полк с Румынского фронта на Дон. Входил в состав Усть-Медведицкого окружного ревкома и был военным комиссаром округа. В июне 1918 года для борьбы с белыми Миронов организовал краснопартизанские отряды, которые тут же были объединены в Усть-Медведицкую бригаду, в дальнейшем развернувшуюся в 23-ю дивизию под его командованием. В боях с белыми войсками генерала Краснова с октября 1918 по февраль 1919 года Миронов командовал группой войск, а в марте — июне 1919 года был командующим войсками 16-й армии. За отличия в боях в сентябре 1918 года награждён первым орденом Красного Знамени.

В боях под Тамбовом и Воронежем в 1919 году конница Миронова наголову разбила конницу генерала Шкуро и захватила его боевое знамя из чёрного шёлка с изображением мёртвой головы.

Пользовался весьма большой популярностью среди донского населения. Выступал против политики расказачивания и не получил поддержку Л.Д.Троцкого в вопросах взаимодействия с крестьянством. Выступал против некомпетентного, по его мнению, военного руководства Троцкого. Узнав о циркулярном письме о расказачивании, в письме члену РВС Южного фронта Сокольникову Миронов пишет: «…пора разогнать политических авантюристов из Донбюро (Сырцова, Ларина, Ходоровского и др.), а вместе с ними и Троцкого из армии…» В сентябре 1919 года за самовольное выступление из Саранска с недоформированным Донским казачьим корпусом на Южный фронт против армии А.И.Деникина был арестован по приказу ТроцкогоС.М.Будённым и приговорён к расстрелу, но сам Троцкий остановил расстрел, затем Миронов был помилован ВЦИК. По версии белых (А.Деникина), в августе 1919 года Миронов поднял восстание, к которому примкнули несколько донских советских полков. Восстание было подавлено в несколько дней войсками Будённого (4-й кав. дивизией О.Городовикова, впоследствии замкомандарма Миронова).

На заседании Политбюро ЦК РКП (б) 23 октября 1919 года Миронову выражено политическое доверие и позднее поручено командование 2-й конной армией. Знакомство с эскадронами и полками командарм производил в боевой обстановке, включаясь в ход боёв, решая задачи и подсказывая их решение, он показал себя знающим военным руководителем.

8 октября Врангель форсировал Днепр и начал Заднепровскую операцию с целью разгромить красные пехотные войска у Никополя и разбить Каховский плацдарм. Советским стрелковым войскам не удалось отразить этот удар Врангеля. Пехота была отброшена, и город Никополь был взят врагом.

Бои под Никополем требовали огромного напряжения сил врага, столкнувшегося с большим упорством советских войск. Врангелевцы готовились после взятия Никополя захватить Апостолово и отсюда начать штурмовые атаки на каховский участок фронта.

Военный талант командарма Миронова проявился 14 октября 1920 года, когда войска 2-й Конной армии неожиданным ударом полностью уничтожили вражескую группировку войск у Агюстолово и весь десант Врангеля у Хортицы.

Это была победа. Никополь был освобождён. Вражеские войска в панике бежали на юг, преследуемые частями красных.

Осень 1920 года была очень холодной. Рано ударили сильные морозы. Из Москвы на имя Фрунзе, Миронова, Блюхера, Примакова и других командиров групп войск пришёл шифрованный приказ Предреввоенсовета Республики и наркома по военным делам Троцкого, в котором приказывалось «взять Крым до наступления зимы во что бы то ни стало, не считаясь с любыми жертвами».

К концу октября пехота большевиков под командованием Блюхера и конница Миронова подошли вплотную к Перекопу. Это была замечательная естественная крепость, состоявшая из гигантского Турецкого вала, перед которым был широкий и глубокий ров, упиравшийся своими флангами в Чёрное море и Сиваш («Гнилое море»).

Командарм Миронов разделил конную армию на две части. Одну часть — 16-ю кавдивизию — послал вслед за пехотными частями в тыл Перекопа, вброд по дну Сиваша. Другую, главную часть армии — 2-ю и 21-ю кавдивизии — он оставил для удара в лоб совместно с основными силами стрелковых частей Блюхера.

Удар в тыл Перекопа по дну Сиваша проходил в очень тяжёлых условиях. Непролазная грязь засасывала людей и лошадей. Ударил мороз, мокрая одежда замерзала на бойцах, а они всё шли и шли под пулемётным огнём противника и осколками снарядов.

Многие утонули в Сиваше, не добравшись до берега. Три часа шли красноармейцы по пояс в ледяной воде до берега Литовского полуострова… Это был героический поход людей, которых не остановил страх смерти во имя победы мировой революции.

Основная линия обороны проходила по Турецкому валу. Длина его составляла около 11 километров, а высота — 8 метров. Перед самым валом был ров глубиной в 10 метров и шириной в 20 метров. Кроме того, были три линии проволочных заграждений, последняя из которых, в пять кольев, была замаскирована во рву.

На Турецком валу было много убежищ и бойниц, сеть ходов и сообщений. Подступы к валу держали под огнём 400 пулемётов и множество орудий. Там были танки, бронемашины и прожекторные установки.

Вместе с 51-й пехотной дивизией Турецкий вал штурмовала 2-я кавдивизия имени Блинова. Два штурма были отбиты врагом. Красная конница два раза поднималась на вершину вала и под жёстким артиллерийским огнём противника вынуждена была отходить.

9 ноября 1920 года после третьего штурма Турецкий вал пал. А 11–12 ноября были сданы и Юшунские позиции противника.

Но враг ещё не был сломлен полностью. У Карповой балки стрелковые бригады из группы войск Блюхера натолкнулись на активное сопротивление врангелевцев. Здесь было сосредоточено огромное количество разного рода войск противника, в том числе и знаменитая конница генерала Барбовича.

В случае разгрома советских войск у Каповой балки все несколько бригад и две стрелковые дивизии из группы войск Блюхера были бы отрезаны и уничтожены. Конница генерала Барбовича уже заходила в тыл 51-й дивизии, угрожая отсечь её переднюю линию войск.

Но здесь опять пришёл на выручку военный талант командарма Миронова.

Сражение было величественным и ужасным, потрясающим и героическим. На огромной степной равнине навстречу хвалёной коннице белого генерала Барбовича двигалась мироновская конница 16-й кавалерийской дивизии.

За ней тянулась скрытая от взоров врага цепь пулемётных тачанок. В самую последнюю минуту мироновская конница внезапно разомкнулась пополам на обе стороны, и перед конными рядами противника выросли грозные тачанки. Заговорили 250 пулемётов. Засверкали сабли. Степь огласилась стоном издыхающей Белой гвардии. Первые конные цепи врага были мгновенно сметены, остальные в ужасе бросились наутёк, но были скошены пулями, как косой. В живых осталось очень мало. Белая пехота в панике бросала оружие, отступала и сдавалась в плен. Это был полный разгром врангелевской армии и особенно хвалёной конницы генерала Барбовича.

Теперь инициатива в военных действиях перешла к 2-й конной армии. Все три конные дивизии первыми ворвались в Крым, захватывая города и селения, разбивая живую силу противника.

13 ноября 1920 года 2-я Конная армия первой вошла в Симферополь, оставив далеко позади себя стрелковые части войск Блюхера и 1-ю Конную армию Будённого (вернувшуюся в середине октября с Польского фронта), появившуюся в Симферополе только через 28 часов после занятия города 2-й Конной армией Миронова.

15 ноября 2-я Конная армия захватила Севастополь, а 16 ноября — Керчь.

ВЕСЬ КРЫМ БЫЛ ЗАХВАЧЕН 2-й Конной армией под командованием талантливого командира МИРОНОВА.

Когда Красная конница ворвалась в Симферополь и Севастополь, все улицы этих городов были запружены брошенными на произвол судьбы подводами, гружёнными вооружением, продовольствием, обмундированием. Лошади, пытаясь высвободиться из-под своей ноши, запутывались в постромках и образовывали на улицах заторы, затруднявшие движение вперёд коннице красных.

Когда победители подъехали на конях к набережной Севастополя, перед ними предстало такое диковинное зрелище на море: весь горизонт был заполнен пароходами, которые увозили в эмиграцию русскую буржуазию и остатки разбитой Белой армии.

На третий день пребывания в Севастополе из Москвы в штаб 2-й Конной армии поступила шифрованная телеграмма на имя Фрунзе. В ней после расшифровки оказался приказ председателя Реввоенсовета Республики Троцкого, в котором он от имени Советского правительства благодарил бойцов и командиров, захвативших Крым, а также приказывал расформировать 1-ю партизанскую армию батьки Махно и влить её отдельными группами в состав стрелковых и конных войск Красной армии.

В сентябре 1920 года батько Махно прекратил вооружённую борьбу против Красной армии и, примкнув к ней, воевал вместе с ней против Врангеля до его окончательного разгрома. Когда войска красных вместе с махновцами занимали города и селения Крыма, Махно опустошал немало вещевых и продовольственных складов противника и все это тайком вывозил из Крыма на Украину.

Однако к моменту получения приказа Троцкого о расформировании махновской армии он вместе с ней уже успел выскользнуть из Крыма и гулял в районе Таганрога. Командующий Южным фронтом Фрунзе тотчас же приказал командарму 2-й Конной Миронову вывести свою армию из Крыма и сосредоточить её в районе Таганрога для разгрома банд Махно. На станции Волноваха штаб расположился в вагонах.

Приказ Фрунзе Миронов выполнил. Но у каждого из мироновских бойцов щемило сердце от досады и невысказанной обиды. Многие задумывались над тем, почему на ликвидацию махновских банд бросили именно их 2-ю Конную армию, а не 1-ю Конную Будённого, которая с мая по октябрь не участвовала в боях. В мае она снялась с фронта и передвинулась на Львов, где сражений почти не было. Бои шли на Варшавском направлении, где обливались кровью армии Тухачевского, среди которых героически сражалась конница Гая.

1-я Конная армия всё лето и до середины октября фактически находилась в резерве командования Юго-Западного фронта (Егорова и члена совета фронта Сталина) и вернулась на Южный фронт только во второй половине октября, когда 2-я Конная армия вела жестокие бои с Врангелем совместно со стрелковыми частями Блюхера. 1-я Конная армия в кровопролитных боях против Врангеля не участвовала, а шла фактически в обозе. Решающие бои на Южном фронте вели 2-я Конная армия Миронова и войска Блюхера.

И вот теперь 2-ю Конную армию опять посылали в рубку с махновцами…

Как-то в близком кругу Миронову задали вопрос:

— Что вы думаете про Думенко и Жлобу — своих предшественников по командованию конницей?

Тот ответил ему приблизительно следующее:

— Они были честные боевые командиры Красной армии. Когда-то мы все вместе вели бои против Деникина, с нами тогда был и Будённый, который потом отошёл от нас… Его теперь берегут и ласкают в Москве, потому что он удобен. На эту лошадь кто-то хочет поставить ставку… Он в центре игры политических сил… Его берегут для политических целей. Он не сварлив, с ним можно всегда договориться… — И после небольшой паузы с глубоким вздохом продолжал: — А Думенко и Жлоба были — как это лучше выразиться — колючие. Я тоже похож на них.

Вскоре появилось сообщение, что Миронова отзывают в Москву, в Штаб РККА на должность Главного инспектора кавалерии Красной армии. Это было заслуженным продвижением Миронова по должности. Но вместо Штаба РККА Миронов оказался в Бутырской политической тюрьме. Это явилось неожиданностью и новой загадкой для всех конармейцев. А вслед за этим пришло другое сообщение — о расформировании 2-й Конной армии и переименовании её во 2-й конный корпус по причине якобы невыполнения боевого задания по уничтожению банд Махно.

В действительности это не соответствовало правде. Войска Махно были уничтожены. Только маленькой группе приближённых к Махно удалось вырваться из окружения под Таганрогом и вместе со своим атаманом перейти румынскую границу.

В феврале 1921 года Миронов был арестован по ложному обвинению ДонЧК, когда неосторожно заехал в родную станицу (Миронов нажил себе немало врагов в Реввоенсовете, как среди сторонников Троцкого, так и его противников — Будённого и Ворошилова, за открытую критику политики расказачивания). Убит часовым во дворе Бутырской тюрьмы при невыясненных обстоятельствах. ИсследователиР.А.Медведев и С.П.Стариков утверждали, что убит Миронов был по личному распоряжению Л.Д.Троцкого. Реабилитирован Военной коллегией Верховного суда СССР в 1960 году «за отсутствием состава преступления».

Так закончилась драматическая судьба командарма Миронова.

* * *

Советская Россия пыталась воплотить идеи перманентной революции и экспорта коммунистической революции на территорию всей Европы. Первые попытки были предприняты ими в 1918 году в Финляндии, где вспыхнула гражданская война, и в балтийских странах. В 1919 году провалилась попытка поднять восстание в Берлине, в марте того же года в Венгрии было создано коалиционное правительство с участием коммунистов, а в июне не удалось устроить путч в Вене. Для распространения революции большевики создали Коминтерн — III Интернационал, формально независимую организацию, на практике выполняющую указания Политбюро партии большевиков. Одним из его «филиалов» была Коммунистическая рабочая партия Польши (затем Коммунистическая партия Польши), которая была создана ещё раньше — в декабре 1918 года.

С точки зрения независимости Польши одним из ключевых вопросов в отношениях с соседом было определение восточной границы государства. В то время территория Восточной Европы от Балтийского до Азовского моря была оккупирована немецкими войсками, которые начали отступать только после подписания перемирия в Компьене 11 ноября 1918 года. Их место старались занять большевики, попутно учреждая марионеточные коммунистические правительства. Так, 11 декабря 1918 года после боёв с польской самообороной они заняли Минск, 17 декабря провозгласили создание Латвийской Социалистической Советской Республики, а 1 января 1919 года — Социалистической Советской Республики Белоруссия. В январе отбили у поляков Вильнюс и в феврале 1919 года создали Литовско-Белорусскую Советскую Социалистическую Республику со столицей в Вильнюсе. На рубеже 1918 и 1919 гг. был нанесён удар по УНР, после чего была провозглашена Украинская Советская Социалистическая Республика со столицей в Харькове. В начале февраля большевики взяли Киев. Их действия были восприняты польскими властями как акт агрессии, о чём последние информировали советское правительство.

По общепринятой версии, первые бои имели место в Белоруссии в феврале 1919 года. Но в последнее время все популярнее становится тезис о том, что датой начала войны следует считать 3 января 1919 года, когда большевики нанесли удар по Вильнюсу. 29 декабря 1918 года была распущена Виленская самооборона, а её отряды присоединены к Войску Польскому. Поэтому бои за Вильнюс, начавшиеся 3 января, уже носили польско-советский характер.

Правительство Польши отвергло неоднократные мирные предложения Советской России и активно готовилось к крупномасштабной войне. Франция, США, Великобритания и ряд других стран предоставили Польше крупные долгосрочные кредиты и в течение весны 1920-го поставили ей большое количество оружия, боеприпасов, военной техники. В середине 1919 года в Польшу перебросили сформированную во Франции из поляков 70-тысячную добровольческую армию (ген. Ю.Галлер). Помощь Антанты позволила Польше к весне 1920 года создать армию численностью около 740 тыс. чел. Её боевой подготовкой занимались иностранные военные инструкторы (только из Франции их прибыло около 3 тыс. чел.).

План польского наступления против Красной армии был разработан французскими военными советниками. Замысел операции предусматривал силами 2-й и 3-й польских армий окружить и уничтожить 12-ю армию советского Юго-Западного фронта, овладеть Киевом, затем разгромить 14-ю армию того же фронта и захватить Одессу. После выхода польских войск на рубеж Днестра и оккупации Правобережной Украины намечалось перебросить основные силы на север и овладеть Белоруссией.

По плану Антанты наступление польских войск должна была поддержать ударом из Крыма «Русская армия» ген.-л. П.Н.Врангеля. 21 апреля 1920 года польское правительство заключило договор с С.В.Петлюрой о совместных действиях против Красной армии. В обмен на признание Польшей «независимости» Украины возглавляемая Петлюрой украинская Директория уступала ей Восточную Галицию, Западную Волынь, часть Полесья и согласилась предоставить свои войска в распоряжение польского командования, а также обязалась снабжать польскую армию продовольствием. Войска Польши, предназначенные для наступления на Украине и в Белоруссии, были разделены на 2 фронта: Северо-Восточный (около 70 тыс. штыков, 5,5 тыс. сабель, 340 орудий, 1440 пулемётов, 10 бронепоездов, 46 самолётов; командующий — генерал С.Шептицкий) и Юго-Восточный (свыше 92 тыс. штыков, 5 тыс. сабель, около 350 орудий, 840 пулемётов, 2 танка, 8 бронепоездов и 13 самолётов; командующий — маршал Ю.Пилсудский, с конца мая генерал А.Листовский). Общее руководство действиями польских войск осуществлял Пилсудский.

Очень важную роль в ходе Советско-польской войны сыграла польская радиоразведка. В сентябре 1919 года она взломала первые шифры большевиков, второй этап пришёлся на конец года. С этого момента расшифровка советских депеш для Бюро шифров не составляла труда. Таким же образом поляки получили информацию о концентрации войск противника на польском фронте в феврале 1920 года, а в марте радиоразведка подтвердила скопление советских войск в ходе Мозырьской операции. Позднее она же донесла о группировании частей на Украине.

25 апреля 1920 года польская армия перешла в наступление на 500-километровом фронте от р. Припять до р. Днестр, в течение нескольких дней противник захватил Житомир, Бердичев, Жмеринку, Винницу, Фастов и вышел к р. Тетерев. Положение советских войск осложнилось из-за измены 2 галицийских бригад (до 4 тыс. чел.) и вспыхнувшего в тылу антисоветского восстания. 6 мая советские войска были вынуждены оставить Киев и отойти за Днепр. Между отступавшими по расходящимся направлениям 12-й и 14-й армиями Юго-Зап. фронта образовался разрыв шириной до 220 км.

7 мая польско-украинские войска заняли Киев без контакта с противником. Вскоре, 14 мая, советские войска предприняли контратаку на северном (Белоруссия) и южном (Украина) направлениях. К 15 мая польские войска продвинулись в глубь советской территории до 200 км, после чего фронт стабилизировался. Этому во многом способствовала проведённая Западным фронтом Майская операция 1920 года, заставившая поляков срочно перебросить часть своих войск в Белоруссию.

Сразу же после нападения Польши советское правительство предприняло чрезвычайные меры по укреплению обороны страны на западном и юго-западном стратегических направлениях. 29 апреля ВЦИК и СНК обратились с воззванием «Ко всем рабочим, крестьянам и честным гражданам России». 11 мая 24 губернии объявлены на военном положении. На фронт в срочном порядке началась переброска частей и соединений с Урала, Сев. Кавказа, из Сибири и центральных районов страны, проведена дополнительная мобилизация. Юго-Западный фронт был усилен 1-й конной армией (С.М.Будённый), переброшенной с Сев. Кавказа. 26 мая Юго-Западный фронт перешёл в контрнаступление. В результате успешно проведённой операции его войска во взаимодействии с Днепровской военной флотилией освободили Киев (12 июня) и отбросили противника на несколько десятков километров. Развивая успех, они к концу июня овладели г. Новоград-Волынский. Новое поражение на Украине поляки потерпели в Ровенской операции 1920 года. Обескураженное поражением на Украине польское командование приступило к срочной переброске резервов.

На Украине польские войска отступали. Во время очередной атаки на севере большевики прорвали оборону крепостей в Гродно и Бресте, а в конце июля — начале августа 1920 года бои шли уже по линии Буга и Нарева. Положение было настолько сложным, что тогдашний премьер-министр Владислав Грабский во время международной конференции в Спа 9 июля 1920 года начал переговоры с целью получить помощь стран Западной Европы. Последствием обязательств, взятых на себя Грабским в Спа (прежде всего, согласия на невыгодное для Польши прохождение восточной границы — т. н. Линии Керзона), была отставка его кабинета и создание Правительства Национальной Обороны под руководством Винценты Витоса.

Международное положение Польши также было невыгодным: Великобритания стремилась любой ценой принудить её к миру с РСФСР, Чехословакия отказалась пропускать транспорт с оружием и амуницией, а британские и гданьские докеры под влиянием коммунистов затрудняли и замедляли погрузку и разгрузку военных грузов. Реальную помощь оружием и амуницией Польша получила только от Франции и Венгрии. Сложной ситуацией на фронте старались воспользоваться её противники. В июле Польша проиграла плебисцит в Вармии, Мазурии и Повисле за принадлежность этих земель. В Силезии действия немцев привели к началу Второго Силезского восстания (в ночь с 19 на 20 августа 1920 г.).

В Белоруссии к началу Июльской операции 1920 года советские войска также получили значительное усиление: в составе Западного фронта были созданы 2 новые армии и конный корпус. Численность войск возросла до 92 тыс. штыков и сабель, в то время как противник имел 72 тыс. штыков и сабель. Наступление Западного фронта началось 4 июля. Уже 11 июля советские войска освободили Минск, 14 июля — Вильно (Вильнюс). К концу июля были полностью освобождены территории Белоруссии и большей части Западной Украины, военные действия перенесены в пределы Польши. Войска Западного фронта развернули наступление на Варшаву, а Юго-Западного фронта — на Львов.

На занятых большевиками территориях велась активная пропаганд, началось формирование Польской Красной Армии (Р.В.Лонгва). 23 июля 1920 года большевики создали т. н. Временный революционный комитет Польши, в состав которого вошли польские коммунисты, члены Польского отделения ЦК РКП (б). В обращении от 1 августа Комитет объявил о создании Польской Республики Советов и приступил к учреждению «революционных комитетов» на занятых территориях.

Перед лицом надвигавшейся военной и политической катастрофы польские правящие круги предприняли отчаянную попытку спасти положение. 24 июля создано коалиционное правительство из представителей всех политических партий. При активном участии католической Церкви в стране развернулась широкая кампания с целью поднять всё население на борьбу с «русским империализмом». Развёрнутая пропаганда оказала большое влияние на все слои польского общества. Эмиссары польского правительства вели во многих странах активную вербовку добровольцев для «спасения Польши». В результате удалось успешно провести дополнительную мобилизацию и пополнить польскую армию более чем на 170 тыс. чел. Франция осуществила дополнительные поставки вооружения и боеприпасов. В качестве военного советника в Польшу прибыл французский генерал М.Вейган, под руководством которого разработан и осуществлён план «спасения» Польши.

11 июля министр иностранных дел Великобритании Дж. Керзон от имени Антанты предъявил Советскому правительству ультиматум о немедленном прекращении военных действий против поляков и установлении границы между РСФСР и Польшей. Советское правительство отклонило ультиматум, отказалось прекратить военные действия и заявило о своём согласии начать мирные переговоры, если c этим предложением обратится сама Польша. Тем временем польскому командованию удалось создать на главном направлении значительное превосходство в силах над войсками Западного фронта.

6 августа вместо прежних 2 фронтов поляками были образованы 3 фронта — Северный (генерал Ю.Галлер), Средний (генерал Э.Рыдз-Смиглы, с 14 авг. Ю.Пилсудский) и Южный (генерал В.Ивашкевич). Продолжая развивать наступление, войска Западного фронта 14 августа вышли на подступы к Варшаве.

Председатель Реввоенсовета Республики (высшего органа военного управления Советской России) Лев Троцкий обратился к красноармейцам с Приказом номер 233 от 14 августа 1920 года:

«Герои! Вы нанесли атаковавшей нас белой Польше сокрушающий удар. Тем не менее преступное и легкомысленное польское правительство не хочет мира… Сейчас, как и в первый день войны, мы хотим мира. Но именно для этого нам необходимо отучить правительство польских банкротов играть с нами в прятки. Красные войска, вперёд! Герои, на Варшаву!»

К тому времени бои под Варшавой шли уже несколько дней. На улицах столицы Польши строились баррикады, а некоторые добровольцы из числа горожан, в первую очередь варшавские студенты, отправлялись на войну на трамвае: конечная остановка одного из маршрутов находилась на окраине, прилегавшей к прифронтовой полосе. «Каждый поляк — вперёд, в штыки!», «Бей большевика!» — взывали к патриотизму граждан расклеенные по городу плакаты.

В тот же день 5-я польская армия (генерал В.Сикорский) нанесла сильный контрудар в стык армий советского Западного фронта. 16 августа перешёл в контрнаступление польский Средний фронт, нанёсший удар с юга во фланг и в тыл Западного фронта. Отразить этот мощный удар советские войска не смогли и были вынуждены начать отход, ведя тяжёлые бои с превосходящими силами противника. Часть советских войск не смогла пробиться на восток и была вынуждена отойти на территорию Восточной Пруссии, где была интернирована.

Попытка войск Юго-Западного фронта овладеть в июле — августе Львовом также успеха не имела, к 24 августа они отступили на 40–70 км. С конца августа война приняла позиционный характер. 18 октября военные действия прекратились. Мирные переговоры между РСФСР и Польшей начались ещё 17 августа в Минске, но были прерваны по инициативе польской стороны, переоценившей свои военные успехи. Переговоры возобновились 21 сентября в Риге. Несмотря на сильное противодействие Антанты, 12 октября 1920 года было заключено перемирие, а в марте следующего года подписан Рижский мирный договор. Прекращение Советско-польской войны позволило советскому государству сосредоточить необходимые силы для разгрома Врангеля, ликвидации последних очагов Гражданской войны.

Причины поражения советских войск под Варшавой: недооценка РВСР (Л.Д.Троцкий), Главным командованием Красной армии (С.С.Каменев) и командованием Западного фронта (М.Н.Тухачевский) военных возможностей противника и способности польского населения активно включиться в войну; ошибочный расчёт на революционный порыв польского пролетариата в поддержку действий Красной армии; усталость войск, которые в течение 3 месяцев вели непрерывные наступательные бои; большая оторванность войск от баз снабжения и др.

Потери советских войск составили 232 тыс. чел., в т. ч. безвозвратные — 130 тыс. чел. (из них убитыми — около 18 тыс. чел., интернированными — около 45 тыс. чел., остальные — без вести пропавшими и пленными; до 20 тыс. сов. военнопленных погибло от истощения и болезней в польских лагерях). По некоторым источникам, поляки убили и замучили от 40000 до 70000 военнопленных Красной армии. Польская армия (без учёта петлюровских войск) потеряла свыше 180 тыс. чел., в т. ч. около 40 тыс. чел. убитыми.

Значительные территории, на которых жили поляки (в частности, вокруг Минска), остались за пределами Польши. Кроме того, большевики обязались вернуть похищенные во время разделов культурные ценности и предметы искусства (в том числе, например, архивные и библиотечные фонды) и выплатить компенсацию за вклад польских земель в развитие российской экономики в размере 30 млн руб. золотом по ценам 1913 года. Рижский мирный договор также регулировал вопрос возвращения поляков, оказавшихся на территории России в результате перемещения населения во время Первой мировой войны. В свою очередь, польские власти взяли на себя обязательство прекратить поддержку всех антибольшевистских организаций и формирований. Следствием этого стало интернирование союзнических российских, украинских и белорусских формирований. Историки также считают, что подписание Рижского мирного договора означало окончательный отказ от федеративных планов начальника государства Юзефа Пилсудского.

Несомненно, победа в Советско-польской войне положила конец планам большевиков на экспорт революции в Центральную и Западную Европу. Это вполне осознавали военные и гражданские элиты европейских стран.

* * *

Начали руками ЧК устанавливать железный большевистский порядок. С продразвёрстками, реквизициями и расстрелами сопротивляющихся.

Считается, что Гражданская война закончилась разгромом Врангеля в декабре 1920 года. На самом деле, тогда она только разгоралась. Самое неприятное для большевиков заключалось в том, что их противником теперь были не прежние господа, а трудящиеся массы, ради которых, вроде бы, и делалась революция. Аккурат в четвёртую годовщину Февральской революции случилось самое страшное: восстали «краса и гордость революции» — балтийские матросы. «Кукушка прокуковала», — сказал Троцкий.

В советских учебниках случившееся объясняли тем, что стойкие борцы погибли на фронтах Гражданской войны и вместо них в кубрики пришли несознательные выходцы из деревни — как будто не оттуда же призывались моряки образца 1917 года!

Причиной «несознательности» стали письма из дома о действиях продотрядов и ЧОНов и постоянное урезание хлебного пайка — причём после разгрома Юденича и Врангеля сделалось очевидно, что повинны в этом не «беляки».

Следует заметить, что «угнетённые» дореволюционные матросы одного мяса получали по 650 граммов в день, да хлеб, да кашу, да чарку водки вместимостью в 170 граммов.

Ход восстания подтверждает, что его никто не готовил. Будь у матросов организаторы и продуманный план, выступить следовало бы на две-три недели позже. Тогда лёд в Финском заливе растаял бы, и Кронштадт сделался бы неприступным.

Причина недовольства народа, не только матросов, была проста: фактическая отмена денег и переход к прямому распределению «каждого пуда хлеба, каждого пуда угля» вызвали в стране голод.

По России катился вал крестьянских выступлений и рабочих забастовок. Они не имели единого центра, формальной программы и идеологов, но основных требований повсюду было три: Советы без коммунистов, свобода торговли, упразднение ЧК.

В январе 1921 года проходившая в Колонном зале Дома союзов (бывшем московском Дворянском собрании) всероссийская конференция рабочих-металлистов приняла резолюцию с требованием свободных выборов и многопартийных Советов.

«Раздражение конферентов доходило до потери самообладания», — писал будущий сталинский генпрокурор, а тогда журналист Андрей Вышинский. В кулуарах делегаты открыто толковали о скором падении большевиков.

В феврале аналогичная конференция горнорабочих потребовала введения свободной торговли несмотря на то, что 60 % её делегатов составляли коммунисты.

Кронштадтское выступление явилось реакцией на события в Петрограде. Начали не матросы, а рабочие.

11 февраля из-за топливного кризиса было решено закрыть по всей стране 93 предприятия, в том числе знаменитые Путиловский и Сестрорецкий заводы.

Рабочий Юрий Лутовинов покончил с собой, оставив записку: «И революция наша сволочная, и революционеры наши сволочи, честным людям ни жить, ни работать нельзя».

Во второй половине февраля город охватили массовые забастовки. Толпы на улицах разоружали красноармейцев, не оказывавших сопротивления. 24 февраля рабочие вышли на демонстрацию, требуя хлеба и Советов без большевиков.

Петроградский комитет РКП (б) ввёл в городе военное положение. Ряд рабочих активистов был арестован.

26 февраля дислоцированная в Новгороде воинская часть получила приказ выступить в Петроград, но около 700 бойцов разбежались, захватив оружие, а местные крестьяне разобрали железнодорожное полотно.

О событиях в Питере узнали матросы Кронштадта, уже охваченные антибольшевистскими настроениями. Дело в том, что состав балтийских матросов изменился. Многие из них совсем недавно были крестьянами, и они получали из деревни нерадостные вести о коммунистическом произволе, продразвёрстке, голоде. Зная о настроениях в Кронштадте, ЧК создала там разветвлённую сеть осведомителей, которые докладывали, что особо активную позицию занимают экипажи линкоров «Севастополь» и «Петропавловск». Именно эти корабли послали делегацию к питерским рабочим с целью узнать положение дел на месте, а не со слов лживых комиссаров-агитаторов.

Делегаты увидели окружённые вооружёнными курсантами заводы и фабрики и пообщались с рабочими. После возвращения делегации состоялся массовый митинг, по сути, народное вече, на Якорной площади, собравшее порядка 16 тысяч человек. Это было 1 марта. Моряков пытался увещевать сам председатель ВЦИК Калинин, но был встречен выкриками «Пошёл ты…, Калина!» Калинину и сопровождавшим его большевистским чинушам «указали путь» из Кронштадта.

Был провозглашён лозунг «Вся власть Советам, а не партиям!», направленный против диктатуры РКП (б). Кронштадтцы требовали свободных выборов в Советы путём тайного голосования, свободы слова, собраний и союзов, свободы торговли и кустарного производства, полного отказа от антикрестьянской политики. Эта программа Кронштадтского восстания получила от большевиков причудливый ярлык «черносотенно-эсеровская».

Гарнизон Кронштадта насчитывал 26 тысяч моряков и красноармейцев. Около трёх тысяч заявили, что желают остаться в стороне. Принуждать их не стали. Коммунистов посадили под арест, но не расстреливали.

В распоряжении восставших оказались 135 орудий и 68 пулемётов. Не хватало винтовок, которые на кораблях держали только для караульной службы, и боеприпасов, бóльшая часть которых была ранее вывезена на сухопутные фронты.

Позиция властей с самого начала была бескомпромиссной: никаких переговоров. Делегатов, направленных в Петроград передать требования кронштадтцев, арестовали.

Военнослужащую 4-го петроградского артдивизиона Анну Кожевникову расстреляли за разговор со знакомой о том, что «в крепости многие коммунисты решили выйти из партии».

2 марта Совет Труда и Обороны объявил участников восстания вне закона.

4 марта Комитет обороны Петрограда направил Кронштадту ультиматум о сдаче. В тот же день на заседании делегатского собрания с участием 202 человек было решено защищаться.

5 марта была сформирована 7-я армия под командованием Тухачевского, которому предписывалось «в кратчайший срок подавить восстание в Кронштадте».

Власти спешили отрапортовать о ликвидации «мятежа» X съезду РКП (б), который открывался 8 марта в северной столице. За сутки до этого Тухачевский начал артобстрел Кронштадта, а в день начала работы съезда повёл войска в наступление.

«Белогвардейский мятеж будет отбит в ближайшие дни, если не в ближайшие часы», — заявил Ленин, открывая съезд.

Однако штурмующие отступили с большими потерями. Многие красноармейцы и целые подразделения даже под угрозой расстрела отказались участвовать в карательной акции. Комиссар одной из дивизий доложил, что солдаты потребовали сначала отправить в Кронштадт делегацию, чтобы выяснить причины восстания.

Известие о неудаче вызвало на съезде панику. Дальнейшую борьбу с восставшим Кронштадтом лично возглавил Троцкий. Около 300 делегатов, в том числе Калинин и Ворошилов, были откомандированы в войска. Такой массовой единовременной мобилизации партийной верхушки не проводилось, даже когда Деникин приближался к Туле.

Кронштадтская газета «Известия ВРК» (Временного революционного комитета, созданного 2 марта) писала в те дни: «Власть полицейского монархизма перешла в руки коммунистических проныр, принёсших трудящимся вместо свободы постоянный страх перед камерой пыток ЧК, зверства которой намного превзошли зверства жандармского управления царского режима. После многих боёв и жертв трудящиеся Советской России получили лишь удары штыков, пули и грубые окрики чекистских опричников». Кронштадтцы призывали свергнуть «диктатуру коммунистической партии с её ЧК и государственным капитализмом».

«Труженик, разве для того ты свергнул царизм и сбросил керенщину, чтобы посадить себе на шею опричников Малют Скуратовых с фельдмаршалом Троцким во главе?» — это из воззвания ВРК от 13-го марта.

Как видим, кронштадтцы отлично понимали, что большевики — это всего лишь воспроизводство полицейско-бюрократических имперских архетипов, только в более радикальной форме. Кронштадт — это одно из проявлений неприятия большевизма с позиции третьей, народно-демократической силы. Ярчайшим выразителем подобных народных настроений был, конечно, Сергей Есенин. В одном из писем 1920 года он писал: «Мне очень грустно сейчас, что история переживает тяжёлую эпоху умерщвления личности как живого, ведь идёт совершенно не тот социализм, о котором я думал…» И позднее, в 1923-м, Есенин признавался: «Я перестаю понимать, к какой революции я принадлежал. Вижу только одно, что ни к февральской, ни к октябрьской, по-видимому, в нас скрывался и скрывается какой-нибудь ноябрь». В этом смысле характерно обращение Есенина в те годы к образу Пугачёва; но особо примечателен романтический повстанец Номах из его драмы «Страна негодяев» — Номах это перевёрнутая фамилия Махно.

Кстати, восставшие кронштадтцы рассчитывали на успех Махно, тогда ещё активно боровшегося на Украине. Полевая радиостанция махновцев передавала в Кронштадт: «Приближается час соединения свободных казаков с кронштадтскими героями в борьбе против ненавистного правительства тиранов». Надеялись кронштадтцы и на Антонова с его повстанческой крестьянской республикой на Тамбовщине. Как и Махно с Антоновым, Кронштадт — это яркий феномен третьей позиции в раскладе сил Гражданской войны.

Итак, 2 марта в ответ на попытку коммунистов захватить власть в крепости на делегатском собрании представителей был избран Временный революционный комитет во главе с матросом Петриченко по прозвищу «Петлюра» — выходцем из малоземельных крестьян Калужской губернии. Штаб восстания расположился на линкоре «Петропавловск». Тогда же, 2 марта, большевики объявили Питер и Петроградскую губернию на осадном положении, а 4 марта события в Кронштадте были официально объявлены «мятежом» со всеми вытекающими последствиями: большевики считали виновным всё население «мятежной территории».

После того, как большевики арестовали делегацию Кронштадта, прибывшую в Питер на переговоры, надежды на мирное развитие революции исчезли. В ответ на ультиматум большевиков осаждённый Кронштадт решил драться. Восставшие создали Штаб обороны, в который вошли военные специалисты, в частности, артиллерист генерал Козловский. Это принесло свои результаты. 7 марта состоялась артиллерийская дуэль, закончившаяся успехом восставших, поразивших цели на Лисьем Носу и в Сестрорецке. Кстати, Козловский немедленно поплатился за свой выбор: его жена и четыре сына были взяты чекистами в качестве заложников и вместе с другими родственниками сосланы в Архангельскую губернию.

«Гул кронштадтских орудий слышен по всей Европе…», — писал в те дни Борис Савинков в газете «Свобода», которую он издавал в Варшаве вместе с Д.Мережковским, З.Гиппиус и Д.Философовым. — «Да, Кронштадту мы, русские, обязаны всемерно помочь. Да, помочь мы должны и продовольствием, и деньгами, и, если возможно, вооружённой силой», — подчёркивал Савинков.

Ленин понимал, что Кронштадт необходимо подавить любой ценой до прихода настоящей весны, когда окружённая водой крепость станет неприступной. Он прямо говорил: «Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать». Уже 8 марта, Кронштадт был атакован 7-й большевистской армией под командованием обер-карателя Тухачевского, который в том же году, летом, будет осуществлять геноцид на Тамбовщине, где уничтожит свыше 100 тысяч русских крестьян. Большевистские части, как по равнине, шли по льду, который выступил в роли некой вселенской энтропийной силы, сковавшей кронштадтские линкоры, не пуская их в Питер. Казалось, этому льду противостоят вольнолюбивые северные боги, заговорившие огнём и громом крепостных пушек. Кронштадтская сага вступала в решающую фазу…

«Кронштадский лёд» в биографии потом долго считался своего рода «знаком качества» для руководителей ВКП (б) и Красной армии.

Впрочем, главные организаторы подавления восстания — Троцкий, Тухачевский и Дыбенко — впоследствии кончили плохо. Не принесло счастья участие в нём и будущему классику советской литературы Александру Фадееву.

В «кронштадтской эпопее» никак не отметился Сталин.

«Коба не проявил активности. Он понимал: партия со смутным чувством следит, как бывший царский офицер Тухачевский и большевистский вождь расправляются с моряками», — полагал Эдвард Радзинский.

«Восстание в Кронштадте могло стать детонатором. Вся Россия могла полыхнуть», — писал Виктор Суворов.

Штурм 8 марта провалился. Большевистские части откатились на берег, понеся большие потери. Сказывался низкий боевой дух красноармейцев, не желавших сражаться за Ленина и Троцкого, а нередко и переходивших на сторону восставших. Многие части были расформированы, дело дошло до показательных массовых расстрелов. Ненадёжных матросов эшелонами отправляли из Петрограда для прохождения службы в других акваториях. Большевики подтянули верные им части, численность 7-й армии достигла 45 тысяч штыков.

Даже 300 делегатов Х съезда РКП (б) были вынуждены оставить кресла в московском зале заседаний и отправиться на «кронштадтский лёд» в качестве политруков-погонял красноармейской массы. Кстати, именно Кронштадт, «антоновщина» и «махновщина» подтолкнули Ленина к «новой экономической политике». Однако народ продолжал сопротивление, не верил большевикам и, как оказалось, небезосновательно: всего через десять лет они на мужицких костях утвердили колхозно-крепостную систему…

Таяние льда вот-вот должно было сделать штурм невозможным.

На берега Финского залива стянули около 70 тысяч военнослужащих при 800 орудиях.

Обычным красноармейцам командование не доверяло. В некоторых частях, расквартированных в Петрограде, у бойцов забрали сапоги, чтобы сидели по казармам.

Костяк карательных частей составили доставленные со всей центральной России курсанты, сознательно выбравшие службу режиму, и добровольческая Сводная дивизия, которую недоброжелатели прозвали «Сбродной», поскольку в неё, надеясь на реабилитацию, записалось немало проштрафившихся и проворовавшихся коммунистов.

Троцкий обещал щедро наградить отличившихся орденами Красного Знамени, их действительно раздали необычно много по меркам того времени.

В ночь на 16 марта после интенсивного артиллерийского обстрела начался новый штурм.

«561-й полк, отойдя полторы версты на Кронштадт, дальше идти в наступление отказался. Тов. Дыбенко [командир Сводной дивизии] приказал развернуть вторую цепь и стрелять по возвращающимся», — доносил заместитель начальника особого отдела дивизии Юдин.

С 12 марта большевики начали авиабомбардировки Кронштадта, продолжавшиеся вплоть до начала уличных боёв (17 марта). Большевистская авиация в количестве 56 аэропланов сделала 137 вылетов, налетав 160 часов и сбросив свыше двух с половиной тонн бомб.

В ночь на 17 марта после интенсивной артподготовки Тухачевский погнал свои «тумены» на решающий штурм. Тьму рассекали лучи кронштадтских прожекторов, а в спину красноармейцам смотрели пулемёты заградотрядов. Утром 17 марта большевистские войска ворвались в Кронштадт. Начались ожесточённые и затяжные уличные бои. По приказу Троцкого пленных не брали. Восставшие матросы, солдаты и горожане дрались за каждую улицу, не раз бросаясь в контратаки. Так, например, в районе Якорной площади две большевистские бригады были остановлены и отброшены. Примерно в полдень восставшим удалось оттеснить карателей из центра города к пристани. И лишь один из последних резервов Тухачевского — кавалерийский полк, брошенный в контратаку, — смог переломить ситуацию в пользу большевиков. Продолжали вести огонь по наступавшим карательным войскам второй волны линкоры «Севастополь» и «Петропавловск». Только к девяти часам вечера корабли прекратили сопротивление. Часть матросов осталась ждать своей участи, другие ушли по льду в свободную Финляндию. К полудню 18 марта недолгая история вольного Кронштадта закончилась. Однако по другим данным очаги сопротивления не затухали до поздней ночи…

Немедленно начались репрессии. Прежде всего они обрушились на экипажи линкоров «Севастополь» и «Петропавловск». Уже 20 марта тринадцать моряков с «Севастополя» предстали на показательном процессе и были расстреляны. 1–2 апреля состоялся наиболее крупный открытый процесс (а всего их прошло несколько десятков). На скамье подсудимых оказалось 64 моряка. Из них 23 человека были приговорены к расстрелу, остальные получили по 15–20 лет тюрьмы.

Кроме того, в бешеном темпе работали т. н. чрезвычайные тройки: «20 марта на заседании чрезвычайной тройки слушалось дело по обвинению 167 моряков линкора „Петропавловск“. Всех приговорили к расстрелу. На следующий день по постановлению чрезвычайной тройки было расстреляно 32 моряка с „Петропавловска“ и 39 — с „Севастополя“, а 24 марта по постановлению тройки расстреляли ещё 27 моряков». (Весна, которую так ждали кронштадтцы, выдалась печальной. Расстрельные приговоры получили свыше двух тысяч человек, а различные сроки наказания — порядка шести с половиной тысяч. Появился даже специальный термин: «кронмятежник».

Исследователи сообщают, что «с весны 1922 года началось массовое выселение жителей Кронштадта». Всего в 1922–1923 гг. выслали две с половиной тысячи человек. Как тут не вспомнить, что когда-то покорение Новгородской республики Москвой «увенчалось» массовым выселением новгородцев с родной земли — дабы истребить саму память о русской демократии. Видать, неспроста кронштадтцы называли чекистов «опричниками» и «малютами скуратовыми». Кронштадт — это очередное столкновение архетипов русской вольности и российского деспотизма. Переплавленные Москвой вечевые колокола воскресли в корабельных рындах восставших линкоров Кронштадта.

Одолев Кронштадт, большевики окончательно насадили полицейско-бюрократический централизм с однопартийной монополией на власть. Потому-то и звонит нам из прошлого кронштадтский «Китеж» скорбными склянками своих рынд.

Открыто признать, что восстание подняли моряки, было политически неудобно. Поэтому его приписали раскрытой ЧК летом 1921 года Петроградской боевой организации из интеллигентов и бывших офицеров, за участие в которой были расстреляны 96 человек, в том числе поэт Николай Гумилёв.

Как выяснилось в дальнейшем, участники организации дальше антисоветских разговоров не заходили и к событиям в Кронштадте никакого отношения не имели.

Были репрессированы семьи многих участников восстания, в том числе жена и четыре сына генерала Козловского. Примерно половину гражданских жителей Кронштадта — около 10 тысяч человек — выселили как неблагонадёжных. Около восьми тысяч человек (а отнюдь не только «главари мятежа», как утверждали советские учебники) ушли по льду в Финляндию.

Почти через четверть века Сталин вспомнил об этих людях и в 1944 году при заключении мира с Финляндией потребовал их выдачи. Степан Петриченко тоже попал в руки МГБ и умер в июне 1947 года по пути из Соликамского лагеря во Владимирскую тюрьму.

По данным историка Игоря Бунича, Ленин после Кронштадтского восстания намеревался вовсе упразднить военный флот, передав его остатки ГПУ в качестве морской пограничной стражи.

10 января 1994 года президент Борис Ельцин своим указом реабилитировал участников кронштадтского восстания. Указ предусматривал увековечение их памяти, но монумент не создан до сих пор.

Зато на Якорной площади продолжает гореть Вечный огонь над могилами назначенного после подавления восстания комиссаром Кронштадта командира ударного коммунистического батальона Громова, председателя Ревтрибунала Балтийского флота Трефолёва и других карателей. Имя Трефолёва носит одна из улиц Санкт-Петербурга.

Всегда было принято считать, что Гражданская война в России завершилась полной и безоговорочной победой красных, однако многие современные исследователи полагают, что фактически она закончилась вничью. Большевикам пришлось пойти на существенные уступки, отказавшись от немедленного введения коммунизма, который в результате так никогда и не был построен.

Позднее они пытались делать хорошую мину при плохой игре, уверяя, что таких планов и не было, и придумав термин «военный коммунизм»: дескать, режим жёсткого принуждения и прямого распределения породили чрезвычайные условия.

Но Иосиф Сталин так не считал.

«Военный коммунизм был попыткой взять крепость капиталистических элементов в городе и деревне штурмом, лобовой атакой. В этом наступлении партия забежала далеко вперёд. Теперь Ленин предлагал перейти от штурма к более длительной осаде», — писал он в «Кратком курсе истории ВКП (б)».

В день открытия X съезда Ленин сказал с трибуны, что «свобода торговли приведёт к белогвардейщине и победе капитализма», а уже через неделю заявил, что страшного в ней ничего нет, если политическая власть останется «в руках рабочего класса» (обычный эвфемизм для обозначения партии большевиков).

Вместо запланированного окончательного обобществления всего на свете и трудовых армий через три дня после подавления кронштадтского восстания Совнарком издал декрет о замене продразвёрстки продналогом. Вместо 423 млн пудов (6,8 млн тонн) зерна в 1921 году предполагалось взять 240 млн пудов (3,8 млн тонн).

Отмену военного коммунизма завоевал народ. Правда, через восемь лет часть уступок вновь отобрали. Но полностью истребить, по выражению Троцкого, «рыночного дьявола» и заменить принцип личной заинтересованности приказами и призывами не удалось.

Коммунизм больше никогда не был так близко, как в девятнадцатом году.

* * *

Восстание в Тамбовской губернии стало одним из крупнейших народных выступлений в России против коммунистов. Его движущей силой были не бандиты-антисоветчики, а крестьяне, местная интеллигенция и ряд бывших царских офицеров. Все они были объединены в Союз трудового крестьянства (и сотни его комитетов) и Единую партизанскую армию Тамбовского края, которой командовал полный георгиевский кавалер поручик П.М.Токмаков. Александр Антонов был одним из первых и известнейших вождей восстания, но далеко не единственным и не абсолютным.

Что же вынудило земледельцев поднять оружие против большевизма — идеологии пролетариата и трудового крестьянства? В этих краях ведь жили неплохо. До революции в богатейшей Тамбовской губернии, которая насчитывала 3462 сёл и деревень, а также множество отдельных хуторов и поместий, жили около 4 млн человек. Большинство из них занимались земледелием на прекрасных чернозёмах, и производили тамбовские хлеборобы зерна много больше, чем потребляли, то есть много и продавали.

Ещё помнят во многих деревнях и сёлах Красную Соню (С.Н.Гельберг), которая командовала «летучим отрядом», состоявшим из революционных матросов, анархистов и мадьяр. Красная Соня зверствовала весной 1918 года. Отряд её вскоре был разбит и уничтожен крестьянами, а Соню взяли живой и посадили на кол, где ей пришлось умирать в течение трёх дней.

О следующем случае рассказали жители села Козловки. Туда пришёл такой же «летучий отряд», в задачу которого входило установление советской власти и, как водится, ограбить сельские лавки и чайное заведение. Вскоре отряд весь был уничтожен толпой, а комиссара чуть живого, с выбитыми глазами, мужики подтащили к кóзлам. Его, ещё живого, распилили пилой-поперечкой пополам.

ИЗ доклада президиума борисоглебского уездного исполкома от 20 февраля 1920 года, направленного в тамбовские губком партии и губисполком, а также во ВЦИК и ЦК РКП (б):

«Цель настоящего доклада та, чтобы обрисовать проведение в уезде продовольственной политики, а также обрисовать действия отряда гражданина Марголина, выполняющего продовольственную развёрстку.

Продовольственная развёрстка по Борисоглебскому уезду как наложена, так и проводилась неправильно, с нарушениями самых элементарных правил продовольственной политики.

На волости наиболее плодородные развёрстка наложена гораздо менее, чем они могут дать, и, наоборот, на волости наименее плодородные накладывается гораздо больше. Однако, совершенно не учитывая этого положения, приехавший в уезд гражданин Марголин со своим отрядом принялся яро выполнять эту развёрстку. И что же: по уезду пронёсся ужасный крик — крик наболевшей крестьянской души, протест против насилия и репрессий, которые гражданин Марголин стал применять к крестьянам-беднякам, к жёнам и семьям красноармейцев, но не к кулакам.

Репрессии эти прямо бесчеловечны и напоминают собою времена Средневековья.

В ход была пущена порка. Крестьян пороли и посейчас порют по всем правилам искусства Николая Кровавого, если не больше. Порют продармейцы, агенты и сам гражданин Марголин, за что и был арестован ревтрибуналом, но по приказу из Тамбова ныне выпущен из тюрьмы с допущением к исполнению своих обязанностей. <…> Продовольственную развёрстку гражданин Марголин начинает таким образом. По приезде в село или волость он собирает крестьян и торжественно заявляет: „Я вам, мерзавцы, принёс смерть. Смотрите, у каждого моего продармейца сто двадцать свинцовых смертей для вас, негодяев“, и т. д. Затем начинается требование выполнить продовольственную развёрстку, а потом порка, сажание в холодный сарай и т. п…»

Поток жалоб на незаконные действия тамбовских продорганов был настолько велик, что, несмотря на все преграды, докатился до Москвы и даже до председателя Совнаркома. В середине февраля 1920 года Ленину стало известно о фактах гибели хлеба на охраняемых продармейцами ссыпных пунктах Тамбовской губернии, а также и о некоторых «шалостях» самого тамбовского губпродкомиссара Гольдина, который дошёл уже до того, что присвоил себе право расстреливать. Например, неугодных ему заведующих ссыпными пунктами.

Однако за Якова Гольдина совершенно неожиданно вступился Максим Горький, «уверяя, — как писал Ленин 17 февраля по этому поводу заместителю наркома продовольствия Брюханову, — что Гольдин — мальчик неопытный-де. Это-де кулаки злостно кладут хлеб в снег: ни нам, ни вам. Чтобы сгорел». Ленин спрашивал Брюханова: «Ваше заключение: что следует сделать и что Вы сделали?»

Как известно, Горький неоднократно обращался к Ленину с подобными ходатайствами, не особо вникая в их суть, что зачастую очень сердило его адресата. Нельзя здесь не сказать и о том, что одним из влиятельных покровителей Гольдина в Тамбове был знаменитый Владимир Антонов-Овсеенко, работавший с октября 1919-го по май 1920 года председателем Тамбовского губисполкома. А через год назначенный полномочным представителем ВЦИК в Тамбовской губернии.

Обескураживает количество «интернациональных» фамилий. Мадьяры, латыши, литовцы, немцы, евреи… Целые подразделения китайцев… Это, конечно, придавало событиям свой привкус и как аргумент используется до сих пор. Но главными палачами Тамбовщины всё-таки были русские дворяне Тухачевский и Антонов-Овсеенко и многие-многие их соотечественники с куда менее знаменитыми фамилиями.

Из заключительного слова начальника отделения штаба войск Тамбовской губернии А.Казакова по докладу «О бандитизме» на общеармейской партийной конференции войск Тамбовской губернии 29 июля 1921 года:

«В Тамбовской губернии мы сталкиваемся не с бандитизмом, а типичным восстанием, и потому здесь методы борьбы совершенно иные, чем на востоке или западе».

Имеются документальные записи о том, что крестьян с целью выполнить всю развёрстку подвергали пыткам, и пыткам ужасным: наливали в сапоги воду и оставляли на морозе, опускали в колодцы, подпаливали бороды, стреляли из револьверов мимо уха…

Нередко пытки применяли к тем, кто выполнил всю продразвёрстку, однако от них требовали новых взносов. В губпродком летели тысячи жалоб о действиях продотрядов и агентов на местах, но эти заявления не рассматривались. Известно, что, если бы Борисоглебский, например, уезд полностью выполнил положенное задание, он бы весь вымер: ни грамма хлеба (даже посеять) в нём бы не осталось.

Одна из причин того, что продотрядами в Тамбовской губернии совершалось много беззаконий, по мнению Казакова, заключалась в том, что основную массу продармейцев составляли бывшие дезертиры. И вообще, «засорённость тамбовских продорганов чуждыми, а порою и специально проникшими туда враждебными элементами была очень велика».

А вот по числу коммунистов Тамбовская губерния ходила в «передовиках». Это хорошо видно в сравнении с численностью парторганизаций других губерний Центрального Чернозёмья. Например, к апрелю 1920 года в тамбовской губернской парторганизации насчитывалось 13000 коммунистов, тогда как в воронежской — 3800, курской — 6000, орловской — 5500.

Житницу России сгубили два фактора: засушливый сезон 1920 года и непосильные планы продразвёрстки (11,5 млн пудов из 12 собранных в губернии). Большевикам, ведущим Гражданскую войну, нужен был хлеб, и выкачивали его из деревни нещадно. Уже в 1918–1919 гг. крестьяне не раз оказывали вооружённое сопротивление продотрядам, но в 1920 г. борьба стала массовой. Тамбовского мужика поставили в безвыходное положение. В ряде волостей крестьяне после сдачи зерна продотрядам начали есть лебеду, кору и крапиву. При этом злоупотребления местных коммунистов дискредитировали советскую власть и создали ей репутацию бандитской.

В этих условиях выбор у народа был простой — либо восстать, либо умереть с голоду. И те, кто из-за продразвёрстки выжить уже не могли, взбунтовались. Партизаны поддержали крестьян, не желавших сдавать хлеб продотрядам, и уничтожили местных коммунистов и чекистов — сначала в сёлах Каменка и Туголуково (19 августа), затем и в других селениях. За пять первых месяцев мятежа на сторону Антонова добровольно перешла половина сельских коммунистов Кирсановского уезда. А о работе сельских ячеек РКП (б) в Борисоглебском уезде перед мятежом один высокий проверяющий отозвался так: «В деревнях крестьяне ищут большевиков, чтобы пожаловаться на коммунистов».

Повстанческое движение быстро разрасталось и вскоре охватило несколько крупнейших уездов Тамбовщины. Целью борьбы было свержение самозваной власти большевиков и восстановление политических и гражданских прав и свобод. Восставшие выступали за Учредительное собрание и выдвигали лозунги вроде «Долой уголовно-бандитскую власть предателей русского народа — коммунистов», «Да здравствует Учредительное собрание». На территории, свободной от большевизма, были разрешены все остальные политические партии. Повстанцы атаковали красные гарнизоны и отделения чекистов, а отряды карателей разбивали. Действовали они партизанской тактикой внезапных нападений и быстрых отходов.

Большую роль в организации сопротивления играли фронтовики, часто это были дезертиры, бежавшие домой ещё в 1917–1918 гг. Обычно они становились лидерами партизанских групп. 14 ноября 1920 года 67 партизанских вождей собрались в деревне Синие Кусты, чтобы объединить все антибольшевистские силы губернии. Вскоре сформированные ими армии начали активные действия — 1-я Повстанческая армия (под командованием полковника А.В.Богуславского), 2-я Повстанческая (поручик П.М.Токмаков, начштаба — А.Антонов) и 3-я Конно-подвижная армии (командующий — вахмистр И.С.Колесников).

11 февраля 1920 года в своём докладе Главкому РСФСР Каменеву командовавший тогда войсками Тамбовской губернии Павлов назвал главную, по его мнению, причину того, что антоновщина до сих пор не ликвидирована. «В Тамбовской губернии не бандитизм, — предупреждал Павлов, — а крестьянское восстание, захватившее широкие слои крестьянства». Редкое у нас признание. «Бандитизмом» происходящее в Тамбовской губернии считать было, конечно, удобнее.

27 сентября 1920 года, в связи с мятежом в Тамбовской губернии, Ленин спрашивал запиской все того же Брюханова: «Верна ли развёрстка 11 млн пудов? Не скостить ли?»

Неизвестно, какие конкретные шаги предпринял Брюханов во исполнение этого запроса, но объём продразвёрстки для Тамбовщины уменьшен не был. Кроме того, известно, что тамбовские власти письменно заверили Ленина, что они непременно выполнят всю продразвёрстку, если будет оказана срочная военная помощь в разгроме Антонова и прислано необходимое число продармейцев.

Тогда-то впервые и прозвучало имя Антонова. Знаменитый эсер-террорист, после революции он был начальником милиции в Кирсановском уезде и, похоже, предчувствуя свою судьбу, старательно создавал схроны с оружием. Так что к увольнению и попытке ареста Антонов был вполне готов. Он сколачивает и вооружает так называемую «боевую дружину» из 10–15 человек, в основном бывших своих милиционеров. Дружина приступает к осуществлению террора в отношении местных коммунистов.

1 сентября 1920-го Антонов со своей «боевой дружиной» занял волостное село Рамзу. Схваченный председатель Рамзинского волисполкома Терентий Каплин «умер мученической смертью». Тут же антоновцами были убиты ещё три человека из числа руководящих работников. А сам Антонов, крайне не любивший выступать с речами, здесь не удержался и опрометчиво заверил собравшихся рамзинских мужиков, что скоро возьмёт «не только Кирсанов, но и Тамбов».

В ответ, конечно же, начала проводиться более жестокая карательная политика. По отношению к сёлам, поддержавшим повстанцев, советским отрядам предписывалось арестовывать всё мужское население, способное держать в руках оружие, а затем «произвести полную фуражировку, не оставляя ни одной овцы, ни одной курицы в данном пункте; после производства фуражировки данный пункт сжечь».

Уже упоминавшийся Казаков, выступая в июле 1921 года перед армейскими коммунистами в Тамбове, так охарактеризовал карательные меры губернских властей осенью 1920 года:

«Наши части <…> больше занимались очисткой деревни от всего живого и мёртвого инвентаря, чем очисткой от банд и их уничтожением.

Преданная и лояльная нам часть крестьянства после произведённой фуражировки (понимай — грабежа), в результате которой оно лишилось всего инвентаря и жилища (так как оно сожжено), находится в безвыходном положении. Для него нет иного выхода, как только идти и пополнить банду, чтобы жестоко отомстить за своё добро, нажитое столь тяжёлым трудом. Целые деревни, боясь нашего „красного террора“, забрав свой скот, женщин и детей, уезжают и скрываются в лесах. В результате подобной „ликвидации“ банды растут как грибы, и общая численность восставших достигает десятков тысяч человек…»

Очередной командующий (бывший царский полковник) Редзько пишет в приказе по войскам Тамбовской губернии: «Мною замечено, что в действующих по подавлению восстания частях процветает шкурничество и разгильдяйство, как среди красноармейцев, так и среди комсостава, что подтверждается постыдной сдачей пушки и двух пулемётов. Революционные солдаты должны смыть с себя пятно позора, отбить пушку и разбить врага…»

В ответ на этот приказ 13 декабря антоновцы захватили и за три часа разграбили железнодорожную станцию Инжавино, чей гарнизон (433 бойца при двух пулемётах) «не оказал никакого сопротивления, но постыдно бежал, оставив пулемёты, бросив по дороге патроны и винтовки». Тут Редзько пошёл на крайность, приказав расстрелять десятерых пулемётчиков Инжавинского гарнизона и ещё 25 красноармейцев из числа «наибольших трусов». А к каждому пулемёту командующий приказал прикрепить по одному надёжному и обстрелянному коммунисту.

Но 17 и 18 декабря мятежники дважды захватывали узловую станцию Иноковка (между Тамбовом и Кирсановом), где в их руки попал кроме прочего вагон с патронами. 17 декабря в селе Алёшки Борисоглебского уезда отряд в 500 повстанцев под командованием бывшего прапорщика Кузнецова обманом, под видом красноармейской кавалерийской части, захватил весь состав местного райревкома; 22 схваченных ревкомовца были выведены на огороды и зарублены.

18 декабря отряд мятежников под командованием бывшего конокрада Василия Фёдоровича Селянского захватил село Анастасьевское и разграбил находившийся здесь филиал фабрики по изготовлению шинельного сукна и валенок для Красной армии. О случившемся каким-то образом стало известно Ленину, который немедленно отреагировал гневной запиской в адрес Дзержинского: «Верх безобразия!» И далее: «Предлагаю прозевавших это чекистов (и губисполкомщиков) Тамбовской губернии: 1) отдать под военный суд, 2) строгий выговор объявить Корневу (командующему внутренними войсками республики), 3) послать архиэнергичных людей тотчас, 4) дать по телеграфу нагоняй и инструкции». Этой записке Ленина было суждено сыграть исключительно важную роль в деле перестройки всей борьбы с антоновщиной. Ибо только теперь в Москве по-настоящему обратили серьёзное внимание на мятеж в Тамбовской губернии.

Спустя несколько часов после этого Антонов лично повёл четыре своих полка на штурм железнодорожной станции Инжавино. И несмотря на то, что после захвата этой станции 13 декабря её гарнизон был значительно усилен, он опять не оказал достойного сопротивления и частью позорно бежал, а частью сдался в плен. В руки повстанцев попали орудие и несколько пулемётов. В эту же ночь здесь погибла вся (за исключением одного человека) выездная сессия губЧК во главе с её председателем Артуром Зегелем.

8 февраля, во время заседания Политбюро ЦК РКП (б), на котором обсуждались вопросы о предстоящей посевной компании, положении крестьянства, о бандитизме и другие, Ленин написал «Предварительный, черновой набросок тезисов насчёт крестьян», суть которого заключалась в следующем:

«1. Удовлетворить желание беспартийного крестьянства о замене продразвёрстки (в смысле изъятия излишков) хлебным налогом.

2. Уменьшить размер этого налога по сравнению с прошлогодней развёрсткой».

Однако здесь следует сказать и о том, что об отмене продразвёрстки думали не только в Москве. Этот вопрос яростно обсуждался в Тамбове ещё в конце января, в присутствии Бухарина. 2 февраля вернувшийся в Москву Бухарин сделал на заседании Политбюро ЦК РКП (б) специальный доклад. А уже 5 февраля, выполняя директиву Политбюро, нарком продовольствия Цюрупа отдал распоряжение о прекращении взимания продразвёрстки в Тамбовской губернии. 9 февраля тамбовские губком партии и губисполком в специальном обращении к крестьянам губернии писали, что «по всей губернии сделаны распоряжения уездным продкомиссариатам немедленно по получении сообщения прекратить собирание хлебной развёрстки и снять все продотряды».

Уже всерьёз за повстанцев большевики взялись в 1921 году. В феврале в войске повстанцев насчитывалось до 40 тыс., а по некоторым оценкам даже до 50 тыс. человек. Коммунисты практически не управляли губернией. В мае 1921 года войска Тамбовской губернии получили из Центра прекрасный подарок — «сто человек отборнейшего и испытанного на фронтах Гражданской войны комсостава», а в дополнение к ним — ещё и «17 лучших слушателей Академии Генерального штаба Красной армии во главе с трижды краснознамёнцем Иваном Федько» (во всей РСФСР ко времени описываемых событий тремя орденами Красного Знамени, кроме него, был награждён лишь Блюхер).

29 июня легендарный Федько с пятью машинами из бронеотряда № 21 «смело атаковал находившийся в Моисеево-Алабушке отряд повстанцев». Ворвавшись в село, бронемашины открыли ураганный пулемётный огонь, стараясь выгнать мятежников из села в поле и там полностью истребить. Но, вопреки ожиданиям, те не стали разбегаться в панике, как это бывало раньше, а заняли выгодные позиции в ключевых точках села и начали оказывать стойкое, умело организованное и на удивление грамотное сопротивление. Через час бой закончился. Потерпев явное поражение и бросив в селе три подбитые машины, Федько бесславно ретировался в Уварово. А повстанцы, быстро сняв с оставленных бронемашин пять исправных пулемётов с 30 тысячами патронов к ним, тоже покинули Моисеево-Алабушку и ушли в южном направлении. До этого повстанцы в деревнях за 50 патронов отдавали лошадь…

Правда, к маю число бунтовщиков сократилось почти вдвое — весной наступила страда, а власти сначала приостановили, а затем и вовсе отменили продразвёрстку и заменили её продналогом (в марте). Это сузило социальную базу восстания — крестьяне, понимавшие, что теперь реквизиций и продотрядов не будет и они смогут выжить, покидали ряды повстанцев и возвращались к обычной сельской работе. Для рядовых участников мятежа советская власть объявила амнистию, правда, с условием сдать оружие и сообщить, где скрываются партизанские командиры. Но всё же ещё очень много людей встречали большевиков пулями.

После нескольких поражений и проволочек Красная армия наконец перешла к активным действиям. В январе Москва направила в губернию дополнительные войска под командованием А.В.Павлова, но они потерпели неудачу. Затем прибыл В.А.Антонов-Овсеенко, который призывал всех «антоновцев» сдаться 12 апреля. Вместо сдачи повстанцы в этот день взяли посёлок Рассказово, пленили там целый батальон РККА и захватили 11 пулемётов и одно орудие. Спустя две недели командующим войсками Тамбовской губернии был назначен М.Н.Тухачевский. Он получил задание уничтожить бунт за месяц. Его заместителем назначили И.Уборевича, начальником штаба — Н.Какурина. Также на Тамбовщину был отправлен Г.Котовский со своей отборной кавбригадой. От ВЧК прибыли Г.Ягода и В.Ульрих. Полномочным представителем ВЦИК стал Антонов-Овсеенко.

Для подавления мятежа Тухачевский получил до 55 тыс. военнослужащих: 37,5 тыс. штыков, 10 тыс. сабель; 63 артиллерийских орудия, 463 пулемёта, 5 автобронеотрядов, 4 бронепоезда, 6 бронелетучек, 2 авиаотряда, курсантов Московских и Орловских пехотных и Борисоглебских кавалерийских курсов.

Восстание было обречено. Его вожди не сумели «поджечь» соседние губернии, и их движение осталось локальным. Белогвардейцы же уже проиграли свою войну. Тамбовчане остались один на один с карателями. Уже 25 мая кавбригада Котовского разбила два полка мятежников. В последующих боях до 7 июня была разгромлена 2-я армия восставших.

В приказах Тухачевского ни слова сочувствия соотечественникам, только чётко сформулированные задачи, среди которых в глаза бросаются слова «оккупация» и производные от него. И ещё слово «расстрел». «Без расстрелов ничего не получается. Расстрелы в одном селении на другое не действуют, пока в них не будет проведена такая же мера». «Если население бандитов и оружия не указало по истечении двухчасового срока, сход собирается вторично и взятые заложники на глазах у населения расстреливаются, после чего берутся новые заложники и собравшимся на сход вторично предлагается выдать бандитов и оружие». «Граждан, отказывающихся называть своё имя, расстреливать на месте без суда». «Семьи, укрывающие членов семьи или имущество бандитов, рассматривать как бандитов, и старшего работника этой семьи расстреливать на месте без суда». «В случае бегства семьи бандита имущество таковой распределять между верными Советской власти крестьянами, а оставленные дома сжигать или разбирать». При этом автор приказов настаивал: «Никогда не делать невыполнимых угроз. Раз сделанные угрозы неуклонно до жестокости проводить в жизнь до конца». Его хладнокровная, неуклонная жестокость поражает до сих пор.

Против мятежников применяли самолёты и орудия; в том числе использовались химические снаряды — для «выкуривания» из лесов. Хлорпикрин (вещество слезоточивого действия) использовался по меньшей мере трижды в июне 1921 года, но с весьма относительной эффективностью.

Краевед Сенников утверждает, что этот монолог записал со слов очевидца:

«Сунулись было они (каратели — Б. С.) в лес, но им там задали такую трёпку, что и половины назад не вернулось. На нас начали срывать зло, да, слава богу, сняли их, и ушли они все в другое место. Приехали на смену нерусские какие-то, может, латыши, а может, ещё кто — не знаю. А на другой день пришёл обоз с баллонами и большой охраной. Расставили они все эти телеги вдоль дороги у кромки леса, а ветер туда дул уже с неделю. Надели маски на себя и вскрыли баллоны, а сами ушли к нам в деревню, лошадей привели ещё раньше… А потом пришли ещё китайцы — те ото всех отличались. Построились они в цепь и пошли в лес, а вскоре стали оттуда выносить оружие и складывать у дороги. Затем пришло штук пять грузовых автомобилей, мы их ещё никогда до этого не видели. На следующей неделе мы, ребятишки, решили пойти в лес и набрать там орехов и дикушек яблок, так как после красных у нас в деревне с едой было плохо. Правда, было запрещено ходить в лес, но мы, ребятишки, решили это сделать. Собравшись человек двенадцать от 10 до 12 лет, примерно такой компанией, прихватив корзинки и лукошки, утром часов в 9 мы пошли в лес. Войдя в лес, мы увидели, что листва и трава имеют какой-то красноватый оттенок, до этого мы такого никогда не видели. Не болтая, вышли на небольшую поляну, где всегда было много земляники. То, что мы там увидели, было ужасно — кругом лежали трупы людей, лошадей, коров в страшных позах, некоторые висели на кустах, другие лежали на траве с набитым землёй ртом и все в очень неестественных позах. Ни пулевых, ни колотых ран на их телах не было…

А в деревню, куда китайцы пригнали заложников, ходили по домам активисты новой власти — алкоголики и шаромыги, изымая лопаты у населения. Набрав достаточно их, китайцы погнали в лес с ними заложников — закапывать трупы, которые мы видели час тому назад. Это были жертвы газовой атаки».

Кроме приказа о газовых атаках Тухачевский активно практиковал заложничество и репрессии против семей восставших — выселения, конфискации. Репрессировали красные всех, от детей до седых стариков, не имевших отношения к бунту. «Без расстрелов ничего не получается», — говорил Тухачевский. Так восстание было подавлено. В июле 1921 года Тухачевский докладывал на армейской партконференции, что в заложники были взяты 5194 человека и 1895 семей. Заложников расстреливали в «бандитских сёлах», требуя выдачи повстанцев.

На рубеже июня-июля повстанцы разделились на мелкие группы — кто-то скрывался, кто-то разошёлся по домам. Остатки 1-й армии повстанцев ушли на Дон, там их затем ликвидировали красноармейцы Воронежской губернии. Мелкие очаги Тамбовского восстания постепенно подавлялись советской властью. Антонов с небольшой группой мятежников скрывался и продолжал сражаться на Тамбовщине до июня 1922 года, когда чекисты узнали его местонахождение — вождь повстанцев погиб в бою. Лишь после этого губерния полностью вернулась под контроль большевиков. 16 июля 1921 года Тухачевский доложил в ЦК партии: «Мятеж ликвидирован. Советская власть восстановлена повсеместно».

А ещё через год, вечером 24 июня 1922 года, в селе Нижний Шибряй (ныне Уваровского района Тамбовской области) в ходе ожесточённой двухчасовой перестрелки с оперативной группой Тамбовского губотдела ГПУ погибли братья Александр и Дмитрий Антоновы. В истории антоновщины была поставлена последняя точка.

В конечном итоге настоящее замирение крестьянства произошло не столько благодаря военному превосходству Красной армии, сколько благодаря началу Новой экономической политики (НЭПа) — замены продразвёрстки на продналог и возвращения к свободной торговле хлебом. Отныне излишки хлеба земледелец мог оставить себе или продать. Крестьянин не хотел больше воевать. Подавив последние бунты 1921–1922 гг., большевики уже могли не опасаться повторения событий на Тамбовщине.

Безвозвратные потери населения Тамбовской губернии составили несколько десятков тысяч человек, включая беженцев, навсегда покинувших родной край. Более 13 тыс. повстанцев и заложников были убиты; погибли также до 2 тыс. красноармейцев и советских работников из числа местных жителей. Восставшие убили также около 4 тыс. красноармейцев родом из других губерний.

Примерно каждый десятый кавалер ордена Красного Знамени в Гражданскую войну 1918–1922 годов был награждён именно за подавление антоновщины.

Основные события 1921 года:

Январь — июль — бои Красной армии с повстанцами-«антоновцами» в Тамбовской и прилегающих к ней губерниях центральной России. Разгром восстания.

Февраль — Красная армия вступает в Грузию. Разгром Грузинской демократической республики, установление в стране большевистской власти.

Март — восстание в Кронштадте под лозунгом «За Советы без коммунистов» и его подавление. Х съезд РКП (б): запрет внутрипартийных конфликтов и фракционности в большевистской партии, объявление НЭПа (основная суть — замена принудительного изъятия продовольствия у крестьян стабильным продналогом, разрешение мелкой и средней частной собственности при сохранении «командных высот» экономики в руках государства). Подписание в Риге мирного договора между советской Россией и Польшей.

Апрель — взятие Красной армией Тобольска, крупнейшего центра западносибирских повстанцев.

Май — барон Унгерн начал поход из Монголии на территорию советской Сибири.

Июнь — вступление Красной армии в Монголию.

Июль — август — правительство Ленина закупает продовольствие за рубежом и обращается к странам мира с просьбой о помощи в борьбе с массовым голодом в Поволжье.

Сентябрь — пленение и расстрел барона Унгерна. Начало восстания против большевиков в Якутии.

Октябрь — подписан договор между тремя советскими республиками Закавказья и Турцией, установивший границу между ними. Создание Крымской АССР.

Ноябрь — начало Хабаровского похода Белоповстанческой армии генерала Молчанова — последние существенные успехи белых на Дальнем Востоке. В Туркестане отряды повстанцев (басмачей) под руководством Энвера-паши взяли Душанбе.

Декабрь — IX съезд Советов в Москве утвердил план электрификации России (ГОЭЛРО), принял резолюцию о развитии мирных отношений с другими странами и поблагодарил норвежского полярного исследователя Нансена за организацию помощи голодающему Поволжью.

О том, как закладывался фундамент коммунистического режима, был ли неизбежен сталинизм и почему революция в России стала глобальным явлением, в интервью Радио Свобода рассказывает историк Борис Колоницкий — профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге, один из ведущих специалистов по истории российской революции и Гражданской войны.

«Я бы для начала остановился на вопросе о дате окончания Гражданской войны. Ноябрь как взятие большевиками Крыма или в целом конец 1920 года как такой символический рубеж — это неоднозначная дата. Можно сказать, это результат консенсуса бывших противников, потому что такой вариант хронологического ограничения Гражданской войны устраивал и белых, и красных. Красных — потому что это красивый героический миф: взятие Перекопа, разгром последней крупной антибольшевистской армии в таком достаточно символичном месте. А белых — потому что тоже миф, но трагический, миф об исходе. Покинули Россию, унося её с собой. Это такая красно-белая версия Гражданской войны. Но ведь Гражданская война была далеко не только войной белых и красных. В разных регионах страны она и дальше полыхала. Последний фронт Гражданской войны — Туркестанский фронт, был преобразован в военный округ мирного времени только в 1926 году. Ещё один важный момент: это сейчас мы знаем, что в конце 1920 года что-то такое очень важное и переломное произошло, но многие участники Гражданской войны этого не знали. С одной стороны, красные готовы были продолжать Гражданскую войну, используя те методы, с помощью которых они её до сих пор вели. Но, с другой стороны, белые не думали, что уходят надолго. На Дальнем Востоке они и оставались до конца 1922 года, и потом были разные попытки. Казалось бы, бросишь спичку, с относительно небольшим отрядом пойдёшь, и всё вспыхнет вновь. Это было очень важно — ощущение неоконченной Гражданской войны, стремление или окончательно победить, или взять реванш за поражение. Это долговременный фактор российской истории. Многие свирепые кампании в Советском Союзе, коллективизация в первую очередь, уходят корнями в Гражданскую войну. С другой стороны, когда мы говорим о сотрудничестве части российских эмигрантов с нацистской Германией в годы Второй мировой войны, то для многих этот союз с дьяволом оправдывался тем, что необходимо взять реванш у большевиков…

Какое-то государство выстраивалось уже в ходе Гражданской войны, иногда как результат импровизации — это очень важно. Государство, которое было построено, было создано в условиях Гражданской войны и для того, чтобы в ней победить. Очень многие родовые черты советского государства — из Гражданской войны. Империю они строили, не называя её так, не произнося таких слов, которые за них примерно в то же время говорил Устрялов и другие сменовеховцы. Но вместе с тем и задача мировой революции не отменялась. 1923 год — это надежды на мировую революцию, связанные в первую очередь с кризисом в Германии. Позднее попытка коммунистического переворота в Эстонии была. Нам сейчас задним числом представляется, что это были последние вспышки кризиса, но людям, которые жили тогда, это не казалось последним…

Из больших российских политических партий той эпохи только партия социалистов-революционеров выдвигала идею федерации. Но в 1917 году эта мысль становилась всё более и более популярной, не в последнюю очередь благодаря украинскому национальному движению. Но что понималось под федерацией? Совершенно разные вещи. В 1918 году Советская республика была переименована в федеративную. Смыслом это изначально не очень наполнялось, а если наполнялось, то не совсем соответствовавшим тому, что получилось потом. Всё шло методом проб, ошибок, согласований, конфликтов — очень сложный процесс национально-государственного строительства. На мой взгляд, решающий шаг был сделан в связи с Башкирской автономией, что было очень важно для хода Гражданской войны, когда башкирские войска перешли на сторону красных. Большевики были очень хорошими тактиками. Они вели политику компромиссов иногда на областном или губернском уровне, вступая в союзы с какими-то местными группировками и различными полевыми командирами — можно вспомнить Махно. Иногда эти союзы были кратковременными. Но альянсы с некоторыми группировками, которые выдвигали свои национальные проекты, повлияли на создание советской федерации. Бывало, этот компромисс кончался плохо — расстрелами, бегством и так далее, но это все накладывало отпечаток на последующую историю».

Глава 3 Новая экономическая политика

У нас всё впереди. Эта мысль тревожит.

Генерал Леонид Шебаршин

11 октября 1920 года вышел декрет Совнаркома об отмене некоторых денежных расчётов. В ноябре его дополнил декрет об упрощении денежного обращения, а в декабре Совнарком распорядился бесплатно отпускать населению продовольственные продукты и товары широкого потребления.

В советской России наступил коммунизм, но весьма своеобразный, получивший название военного. Государство сделало ставку на свёртывание товарно-денежных отношений, запрет частной торговли и уравнивание в распределении материальных благ. В планы большевиков входил полный отказ от традиционной финансовой системы и от денег вообще, поскольку они «ослепляют невежественные массы». Новая власть решила перевести всё на натуральный обмен и ввести систему распределения.

Уже в октябре 1920-го была отменена плата за жильё, транспорт и прочие услуги. Видный большевик Юрий Ларин писал, что отмирание денег возрастает по мере возрастания организованности советского хозяйства, а сами деньги утратят своё значение и останутся только тем, чем они являются на самом деле: цветной бумагой. «Наши дети, — говорил он, — выросши, будут знакомы с деньгами уже только по воспоминаниям, а наши внуки узнают о них только по цветным картинкам в учебниках истории». К возможно более быстрому уничтожению денег призывал и Ленин.

Результатом этой политики стал смертельный голод, охвативший Поволжье и многие другие области РСФСР. Одним из самых страшных проявлений бедствия было людоедство: даже в подцензурных советских газетах мелькали смутные слухи об ужасах, которые творились в голодных губерниях. Людоедство стало таким привычным делом, что крестьяне даже просили его узаконить. Даже в подцензурных советских газетах мелькали смутные слухи об ужасах, которые творились в голодных губерниях.

Только по официальным данным, голод 1921–1922 года в Поволжье унёс около 5 миллионов жизней.

Бедствие приняло такие масштабы, что власть большевиков оказалась на грани краха, и советское правительство было вынуждено обратиться за помощью к «западной буржуазии».

Америка решила помочь России, собрав гуманитарную помощь на сумму около 80 миллионов долларов (на современные деньги это суммы в миллиардах). Занималась этим американская миссия ARA, которая открывала в Поволжье благотворительные столовые. Помимо столовых, сотрудники ARA бесплатно раздавали голодающим продуктовые наборы, состоящие из чая, сахара, муки, пищевых жиров, риса, сгущённого молока и консервов. Всего за 1921–1923 годы голодающие россияне получили от «проклятых америкосов» 1163 296 таких посылок — ежедневно американцы кормили от 7 до 10 миллионов россиян. Тогдашние россияне были благодарными и понимали, что США буквально спасли их от голодной смерти.

В книге «Российская миссия. Забытая история о том, как Америка спасла Советский Союз от гибели» (издательство Corpus), переведённой на русский язык Евгением Фоменко, историк Дуглас Смит рассказывает о гуманитарной миссии Американской администрации помощи (APA), в течение двух лет сумевшей накормить около 10 миллионов человек.

И это была не первая помощь Америки. В 1891–1892 годах основную часть российского Чернозёмья и Среднего Поволжья охватил голод из-за неурожая и слабости крестьянских хозяйств в этой местности. Нормальных программ помощи для подобных кризисов в России тех лет не существовало, и в сёлах начался голод, который к тому же усугубился эпидемиями тифа и холеры, которые возникали из-за общей низкой культуры быта и антисанитарии.

Узнав о том, что люди в России голодают, в США решили оказать голодающим масштабную помощь. Сразу в нескольких штатах — Миннесота, Небраска, Айова и Пенсильвания — были организованы комитеты по помощи голодающим россиянам, а чуть позже подобный комитет был создан и в Нью-Йорке. Комитеты проводили благотворительные концерты и спектакли, собирая средства для помощи голодающим россиянам, и в итоге в сборе средств участвовали практически все слои населения в США — от богачей до бедняков.

На средства, собранные фондами, был сформирован так называемый «Флот голода» — 5 огромных пароходов, гружённых пшеничной и кукурузной мукой, зерном, овощами, фруктами, медикаментами и одеждой. Первый корабль, Indiana, прибыл в Россию в марте 1892 года и привёз 1900 тонн продовольствия. А ещё правительство США представило некоторым российским губерниям финансовую помощь.

События были столь значительные, что знаменитый русский художник Айвазовский посвятил им две картины, написанные в 1892 году. Первая называется «Раздача продовольствия». А вторая — «Корабль помощи». На этом полотне изображён приход парохода «Миссури» в Россию с 2800 тоннами продовольствия на борту.

В этот же раз не многие советские чиновники готовы были говорить с американцами о том кошмарном аспекте голода, в основном потому, что стыдились представлять свою страну в дурном свете. Тем не менее некоторые делились тем, что знали сами: так, они утверждали, что с пойманными людоедами не церемонились — их судили и наказывали, а порой даже приговаривали к смертной казни.

Официально ARA спускала эти ужасы на тормозах, чтобы никто не мог обвинить американцев в дешёвой попытке привлечь к себе внимание. Инструкция для сотрудников миссии, общавшихся с журналистами, гласила, что «нужно тщательно избегать любых намёков, что Американская администрация помощи подтверждает существование людоедства».

Летом 1922 года слава ARA достигла пика. По словам одного американца, ARA стала «самой популярной организацией Советской России». Доктор Бабаев, работавший ARA в Одессе, отметил, что «слово „американец“ приобрело обаяние и вес среди всех классов населения. Американскую администрацию помощи будут помнить долго». Писатель Корней Чуковский вспоминал:

«Вскоре в „детском“ языке возникло новое слово „американиться“, что означает наесться от пуза, досыта. Возвращаясь домой, дети пыхтели: „Американцы накормили меня сегодня досыта“. Если они хорошо приготовили уроки, они говорили: мы выучили урок по-американски. Один мальчишка, восхищаясь мускулатурой своего приятеля, называет её —„настоящей американской“ <…> Удивительно ли, что голодные отцы завидовали быстро поправлявшимся детям. Мы стали пролетариями, а наши потомки превращались в буржуа, которые возвращались домой и хвастались: „Вы жуёте огурцы и картошку, а нам сегодня давали горячие макароны и какао!“»

Завидев американцев на улице, русские дети кричали: «Ара!». Вместо того чтобы произносить аббревиатуру по буквам, они делали из неё целое слово из двух слогов на манер возгласа «ура». Стали появляться неологизмы, которые свидетельствовали о культурном влиянии американцев. Сотрудников ARA называли «аровцами» или «арцами». ARA упоминалась в театральных постановках и сочинениях таких писателей, как Владимир Маяковский, Велимир Хлебников и Михаил Булгаков. О продуктах ARA даже слагали стихи:

Говорят, в Америке

Ни во что не веруют.

Молоко они не доят,

А в жестянках делают.

Не хочу я чаю пить,

Надоел он, право,

Буду мистера любить,

Попивать какао.

Очарование Америкой отражало размах деятельности ARA в советской России. Американцы теперь не только снабжали страну продовольствием, но и работали на многих других фронтах.

В июле ARA занималась организацией масштабной кампании по вакцинации против холеры, тифа и оспы. В программу предполагалось включить всех детей и взрослых, получающих американское продовольствие, а также любого, кто пожелает сделать прививку. Вакцины готовились в Институте Пастера в Париже и еженедельно отправлялись с курьером в Москву, а оттуда распределялись по округам. К середине лета ARA заказала 7 миллионов доз и половину из них уже доставили в Россию.

Кампания сразу стала такой популярной, что американцы решили привить французскими вакцинами как можно больше людей. Чтобы местные врачи выезжали из городов в зоны голода, где вакцинация требовалась особенно остро, ARA предлагала им хорошие пайки, и эта стимулирующая мера доказала свою эффективность. Когда летом в Поволжье вспыхнула малярия, ARA поставила 120 тысяч доз хинина для подкожной инъекции, а также 500 тысяч таблеток хинина и 135 килограммов порошкового вещества. К концу года ARA импортировала 91 миллион доз дифтерийного антитоксина, 8 миллионов доз столбнячного антитоксина и 4,5 миллиона доз вакцины от оспы.

В стране по-прежнему не хватало основных медицинских принадлежностей. Доктор Марк Годфри, работающий в Симбирске, отметил, что в одном из городов округа уже четыре года не видели марли. Его ассистенту пришлось пройти 50 километров, чтобы принести марлю из амбулатории Годфри. Перед уходом он сказал доктору, что будет сторониться главной дороги и срезать путь по лесам, чтобы у него не украли такое богатство на обратном пути.

ARA загрузила медицинскими принадлежностями целый железнодорожный состав: 22 вагона были полны всевозможных медикаментов, оборудования, одеял, постельного белья и дезинфицирующих средств. «Санитарный поезд № 1» под руководством врача из ARA, которому подчинялся целый штат медсестёр и санитаров, курсировал по России с остановками в Туле, Курске, Орле, Рязани и других городах. Американские медицинские принадлежности поступили примерно в 5 тысяч больниц и поликлиник.

В Петрограде ARA провела очистку системы водоснабжения, использовав 250 тонн хлорной извести, и вакцинировала 75 тысяч человек от холеры. В Самаре — пожертвовала городу хлоринатор Wallace and Tiernan вместе с полугодовым запасом газообразного хлора, чтобы обеспечить 200 тысяч человек чистой водой. Газообразный хлор также поставили в Оренбург. Местное управление здравоохранения Марийской автономной области обратилось к медицинскому отделу ARA с просьбой помочь с прокладкой новой системы подачи воды. В московской амбулатории ARA устроили стоматологическую клинику, к работе в которой привлекли добровольцев. Получая от русских любое золото — царские рубли, украшения, медали, — стоматологи плавили его, чтобы чинить старые коронки и пломбы. Не столь удачливым людям проводили процедуры попроще — вырывали зубы, — зато бесплатно. По всей России ARA стерилизовала кишащую паразитами одежду, выдавала людям мыло, снабжала нуждающихся медикаментами, открывала клиники для лечения венерических болезней, финансировала строительство общественных бань и спонсировала санаторий для больных туберкулёзом детей.

Российская миссия приобрела всеобъемлющий характер. В мае 1922 года врачи киевской больницы написали письмо, в котором попросили ARA взять больницу под свой контроль, поскольку потеряли веру в Народный комиссариат здравоохранения. Подобные просьбы звучали всё чаще. Русские просили помочь им с основанием и реорганизацией детских приютов, больниц, поликлиник, амбулаторий и общежитий. ARA также распределила по стране более 250 тысяч килограммов одежды и обуви, которые были пожертвованы целым рядом американских организаций.

Московские чиновники подозревали, что американцы наводняют страну дешёвыми товарами, полагая, что русские всему обрадуются, и подвергли американскую одежду проверке. Их поразили результаты после нескольких стирок. С каждой следующей стиркой ткань не расходилась, а становилась, как сказано в отчёте, «все мягче и белее. После четвёртой стирки кисея бела как снег, притом так мягка и плотна, что никто не мог бы найти в ней недостатка». Один советский чиновник заказал себе костюм из американской ткани, которая оказалась такой тёплой и качественной, что он спокойно работал в конторе и даже закатывал рукава, пока его коллеги дрожали в дешёвых костюмах и пальто.

ARA помогала российским учёным, студентам и художникам, а также передала 1,1 миллиона долларов от Фонда Рокфеллера школьным учителям. Отрезанные от западного научного мира, российские врачи умоляли американцев снабдить их новейшей литературой по специальности, и ARA нашла способ распределить подписки на 27 различных медицинских журналов между российскими университетами. ARA организовала поставку 12,5 тысяч килограммов научной литературы, пожертвованной Смитсоновским институтом, Американским обществом инженеров-механиков, Институтом Карнеги и другими организациями. В Москве американцы создали программу для пропитания более 4 тысяч студентов, в том числе учившихся на врачей.

ARA распределила помощь, пришедшую от Студенческого фонда дружбы YMCA, и благодаря этому накормила 10 тысяч студентов в Москве, Петрограде, Киеве, Екатеринославе и Одессе. В конце июня 300 танцоров балета пришли на кухню ARA, устроенную в легендарном московском ресторане «Эрмитаж», чтобы забрать продовольственные пайки, оплаченные великой прима-балериной Анной Павловой. Когда Моррис Гест, театральный продюсер из Нью-Йорка, который хотел в 1923 году привезти Константина Станиславского и Московский художественный театр в Америку, выразил желание отправить 250 продовольственных посылок актёрам Одессы, ARA помогла ему это устроить. Более 200 американцев, застрявших в России после революции без надежды покинуть страну, вернулись на родину с помощью Джона Лерса, руководившего отделом связей ARA.

В середине июля Гувер составил промежуточный отчёт о ходе миссии для президента Гардинга. К тому моменту ARA распределила 637 тысяч тонн зерновых на посев и пропитание, 55111 тонн сгущённого молока, 25 тысяч тонн сахара и жиров, 3400 тонн какао и 29721 тонну медицинских принадлежностей, одежды и прочих материалов. Теперь в ARA работало около 200 американцев в России и США, и 80 тысяч русских заведовали 15700 кухнями, обслуживающими 8,5 миллионов человек. Было невозможно установить, сколько именно жизней удалось спасти. Усердная работа привела к значительному повышению авторитета американцев. «Российский народ испытывает глубокую благодарность, и не возникает сомнений, что результаты принесут долгосрочное удовлетворение американскому народу».

Через несколько дней в «Известиях» отметили, что американцы кормят даже большее количество людей — 9 миллионов — и собираются добавить к этому числу ещё 1,2 миллиона человек на Украине. В той же статье эти цифры сравнивались с показателями других иностранных миссий: квакеры кормили 28 тысяч человек; итальянский и швейцарский Красный Крест — 94 тысячи; Международная рабочая помощь (Межрабпом) — 100 тысяч. Миссия под руководством норвежца Фритьофа Нансена помогла чуть более чем миллиону человек. К августу, на пике миссии, число мужчин, женщин и детей, ежедневно питающихся на кухнях ARA, почти достигло 10,5 миллионов, что соответствовало четверти всего населения зоны голода. Это было в десять раз больше, чем ARA планировала изначально, и превышало совокупную численность населения 16 американских штатов — Невады, Вайоминга, Делавэра, Аризоны, Вермонта, Нью-Мексико, Айдахо, Нью-Гэмпшира, Юты, Монтаны, Род-Айленда, Северной Дакоты, Южной Дакоты, Мэна, Орегона, Колорадо — и округа Колумбия.

Несмотря на огромную работу ARA во имя российского народа секретные службы отказывались признавать реальную ценность этой деятельности и по-прежнему утверждали, что на самом деле оказание помощи остаётся прикрытием для коварных планов американцев, о чём сообщает внутренний рапорт, составленный летом 1922 года:

«Наблюдения за работой русского отделения ARA в продолжение нескольких месяцев дали возможность ГПУ установить истинный характер её деятельности. В настоящее время из имеющегося в распоряжении ГПУ материала видно, что, помимо помощи голодающим, в России ARA преследует другие цели, ничего общего не имеющие с гуманитарными идеями и филантропией. Личный состав сотрудников ARA, приехавший из Америки в Россию, вербовался при участии консервативных, патриотических американских клубов и под влиянием бывшего русского консула в Соединённых Штатах Бахметьева. Почти все сотрудники ARA имеют военный стаж. Большинство из них — это или бывшие чины разведывательных и контрразведывательных американских органов, или люди, работавшие в белых русских и других противостоящих армиях. Наконец, часть из этих сотрудников принимала деятельное участие в работе ARA по свержению советской власти в Венгрии. Полковник Хаскель Вильям, уполномоченный ARA в России, был одно время верховным комиссаром на Кавказе. Он отличался тогда непримиримостью к Совроссии, возбуждая против неё Грузию, Азербайджан, Армению. Распространял в прессе небылицы о большевиках».

Таким образом, в то время как американцы исправляли то, что натворили большевики со времени захвата власти, правительству везде мерещились заговоры. Роберт Карклин, полномочный представитель при ARA в Самаре и товарищ наркома по делам национальностей Сталина, в мае отправил в Центральный исполнительный комитет секретное письмо, в котором предупредил правительство, что евреи на Украине используют ARA в качестве прикрытия для установления контактов с буржуазными еврейскими и сионистскими организациями Запада.

Власти с подозрением относились к тому, что американские евреи отправляли большое количество продовольственных посылок друзьям и родственникам с Украины. Рассматриваемые сквозь призму антисемитизма связи западных и советских евреев намекали на существование международного еврейского заговора. По мнению Карклина, нужно было принять меры. С точки зрения секретных служб, попытки советских евреев организовать собственные комитеты помощи, сотрудничающие с зарубежными организациями, приравнивались к саботажу, а, следовательно, все такие комитеты необходимо было немедленно обнаружить и распустить.

Но большинство русских не разделяло циничного недоверия ГПУ. Услышав, что Гувер собирается отправить продовольственные посылки российским учёным, Максим Горький написал ему 30 июля:

«Ваша великодушная поддержка достойна величайшей похвалы. Тем не менее позвольте мне выразить благодарность всем гражданам Соединённых Штатов Америки и полное удовлетворение гуманитарной работой Американской администрации помощи, которой вы руководите. За прошедший год вы спасли от смерти три с половиной миллиона детей, пять с половиной миллионов взрослых, пятнадцать тысяч студентов, а теперь добавили к этому и ещё около двухсот русских учёных профессий. Насколько мне известно, эта благотворительность обошлась Америке в 59 миллионов долларов, и все эти цифры говорят сами за себя. Во всей истории человеческих страданий мне неизвестно ни о чём, что было бы для человеческой души мучительнее того, через что проходят русские люди, а история практических гуманитарных миссий не знает ни одного достижения, сравнимого по масштабу и щедрости с оказанной вами помощью. Щедрость американского народа воскрешает мечту о человеческом братстве в момент, когда человечество отчаянно нуждается в поддержке и сострадании. Ваша помощь будет вписана в историю как уникальное, гигантское свершение, достойное величайшей славы, и надолго останется в памяти миллионов русских детей, которых вы спасли от смерти».

В тот день, когда Горький написал это письмо, в штаб-квартире ARA в Нью-Йорке состоялось внеочередное заседание руководителей организации, включая Гувера, Рикарда, Гудрича, Брауна и Гертера. На заседании обсуждался вопрос о будущем миссии. Несмотря на полученную в прошлом месяце от Хэскелла рекомендацию уйти из России к декабрю, по сути, поддержавшую высказанное в апреле желание Гувера свернуть операцию к октябрю, руководители предложили новый план. Было решено, что ARA продолжит деятельность до сбора урожая 1923 года, но сократит масштабы операции: взрослых перестанут кормить 1 сентября, а детские программы будут нацелены на наиболее пострадавшие регионы, особенно на крупные города, где советское правительство испытывает трудности. Продолжится и программа продовольственных посылок. Хотя советские руководители заявили, что голод завершился и ситуация теперь по большей части под контролем, их слова не убедили ARA. Часто сообщения о ситуации в стране противоречили друг другу, а проверить их было непросто. Эта проблема не разрешилась и осенью. Всего за десять дней до заседания ARA 30 июля Нансен во всеуслышание объявил, что прошлый урожай был скудным и голод ещё не отступил. В московское отделение ARA приходили отчёты от сотрудников на местах, которые подтверждали эту оценку. Кроме того, большинство американцев полагали, что голод все ещё представляет огромную опасность, и Гувер опасался, что если ARA уйдёт из России, пока она продолжает голодать, то репутация организации будет разрушена. В конце концов рекомендацию Хэскелла, данную после июньского совещания в Москве, решили не принимать во внимание. Российская миссия ещё не закончилась.

В марте 1921 года, находясь в паническом настроении после Кронштадтского восстания, поднятого самыми, казалось бы, преданными их сторонниками, большевики были вынуждены пойти в борьбе за коммунизм на «организованное отступление» и частично вернуться к экономической целесообразности: заменить продразвёрстку продовольственным налогом, реприватизировать мелкие предприятия, провести денежную реформу и восстановить свободу торговли.

X съезд РКП (б), проходивший с 8 по 16 марта 1921 года, провозгласил новую экономическую политику — НЭП. В.Ленину пришлось доказывать в жёсткой партийной дискуссии необходимость реставрации элементов капитализма, чтобы снять общественную напряжённость, укрепить союз рабочих и крестьян («смычку города и деревни»), вывести страну из разрухи, восстановить хозяйство. Социальная цель — обеспечить лучшие условия для построения социалистического общества, не дожидаясь мировой революции. НЭП был нацелен и на восстановление внешнеполитических связей, преодоление международной изоляции.

Продналог стал первым законодательным актом новой экономической политики. Крестьяне же, однако, не забывали, что ещё 27 октября 1917 года II Всероссийский съезд Советов принял Декрет о земле. И его первый пункт гласил: помещичья собственность на землю отменяется без всякого выкупа и передаётся в распоряжение местных земельных комитетов и уездных Советов. Крестьяне ждали, что наконец-то станут хозяевами земли. Но всё происходило не так, как звучало на съезде и в лозунгах. Мировая война, революция, война гражданская, интервенция нанесли крестьянству невиданный ущерб — пожалуй, как никакой другой части населения. Были разорены тысячи деревень, заброшены миллионы гектаров пашни.

После введения НЭПа стали появляться хорошие и дешёвые продукты. Крестьяне, исстрадавшиеся по своему делу, в ожидании обещанной передачи земли трудились не покладая рук. И опять мало чего дождались. Долго не удавалось повысить урожайность зерновых в сравнении с царским временем. И всё же (без тракторов и комбайнов!) с 1922 по 1928 год сбор зерна вырос с 36 до 77 млн тонн. Поголовье крупного рогатого скота, другой живности увеличилось на треть. Сказывалось воздействие НЭПа, хотя крестьяне, работая с невероятным напряжением, жили по-прежнему бедно…

Результаты впечатляли: темпы экономического роста в 1921–1926 годах составили в среднем 18 % в год, сбор зерна вырос в 2,1 раза, превысив показатели 1913-го. Через несколько лет главные показатели страны вернулись на уровень 1913 г. Рубль в 1920-е годы стал конвертируемой валютой. С декабря 1922 года образовался Союз Советских Социалистических Республик.

Но, несмотря на опыт НЭПа, можно уверенно говорить, что в России политика была и остаётся доминирующей силой, а экономика рассматривается властями скорее как инструмент решения определённых задач. России не смогла воспользоваться лучшим мировым опытом и выйти на основную магистраль прогресса.

Реформа была явно запоздалой. Послаблений ждали сразу после разгрома белых армий в европейской части России. Пока их пугали белой угрозой, крестьяне ещё как-то готовы были терпеть продразвёрстку — отъём почти всего продовольствия («излишков») государством. Но теперь большевики должны же дать крестьянам облегчение — или уж поднимется волна протестов. Она и стала нарастать со второй половины 1920 года.

Между тем как раз «мудрый Ленин» продолжал вместе с соратниками бодро вести страну через «мелкобуржуазное болото» к коммунизму. И Ленин, и Троцкий, и Бухарин мечтали о технократической системе, в которой всё работает по единому плану. Раньше брали с крестьян почти всё продовольствие ради борьбы с белыми, теперь — ради строительства современной промышленности. Военный коммунизм перерастёт в собственно коммунизм. Большевики с восторгом принимали план ГОЭЛРО и спорили о том, каким образом рабочий класс через свои профсоюзы может помочь чиновникам организовать распределение и производство. А в это время в Поволжье начинался голод, возмущённые крестьяне Тамбовщины, Западной Сибири и Украины убивали коммунистов и взрывали железнодорожное полотно, исключая любую ритмичную работу экономики. Рабочие Петрограда вышли на улицы, напоминая о феврале 1917 года, а матросы Кронштадта стали требовать многопартийных перевыборов советов. Восстание матросов в Кронштадте, происходившее одновременно с Х съездом, особенно обеспокоило Ленина — уже и сторонники идей Октября поднялись.

Ещё в феврале 1920-го Троцкий предлагал заменить продразвёрстку продналогом, который рассчитывается как доля от произведённого хлеба. Ленину эта идея не понравилась. Через год, под грохот крестьянских восстаний, Ленин уже и сам предложил заменить продразвёрстку продналогом и дать крестьянам ограниченные возможности торговать излишками на рынке. Продналог определялся примерно в половину от продразвёрстки, что должно было дать крестьянам стимул к труду. Это решение стало первым шагом к отмене военного коммунизма.

Переход к ограниченным рыночным отношениям происходил на протяжении года, синхронно снижалась и активность повстанцев. Было разрешено частное предпринимательство. В частные руки перешли сотни предприятий лёгкой и пищевой промышленности, часть торговли. Новых предпринимателей стали называть нэпманами.

Но не стоит упрощённо воспринимать НЭП как «разгул капитализма». Нэпманы были сильнее в торговле, но государство оставило за собой почти всю промышленность. Государственные тресты должны были действовать в рыночных условиях, хотя на деле часто управлялись в ручном режиме. Отсутствие жёсткой границы между частной и государственной собственностью создавало широкие возможности для коррупции. Экономическое восстановление шло медленно — в 1921–1922 гг. разразился голод в Поволжье и других регионах.

Большевики отказались от каких-либо политических уступок обществу, да и в собственной партии были запрещены фракции и группировки. Ленин надеялся, что единая воля партии поможет повести страну к более совершенному, чем капитализм, обществу — уже отталкиваясь от НЭП а. Продолжилось осуществление плана ГОЭЛРО. Но бюрократическое регулирование коммунистов оказалось малоэффективным. Оно годилось для восстановления хозяйства после Гражданской войны, но дальнейшую модернизацию тянуло с трудом. НЭП развивался от кризиса к кризису.

Невозможность накормить население — серьёзная проблема для власти. Нарушение снабжения в России, усилившееся с началом Гражданской войны, поставило экономику страны на грань катастрофы. Но бывшие граждане бывшей империи нашли выход — они поехали из города затовариваться в деревню. После Октября 1917 года и до конца Гражданской войны в России более или менее нормальный быт граждан наладить было невероятно трудно. Сначала огромные территории находились под властью белых, потом пришёл военный коммунизм с его политикой изъятия и перераспределения. Угроза массового голода нависала очень отчётливо, и избежать его удалось во многом лишь благодаря «мешочникам».

В научной литературе это явление иногда называется «народным самоснабжением», но если по-простому, то это было «мешочничество». Название связано с тем, что предприимчивые граждане продукты питания и прочие товары носили в мешках на своём горбу. Не только в них, конечно, а ещё в корзинах, узелках, чемоданах. Вызвано такое положение дел было тем, что в кризисные годы нарушились обычные системы снабжения населения самыми необходимыми товарами. Сказалась Первая мировая, а затем Гражданская война. Помимо этого, ещё Временное правительство установило монополию на хлеб, потом и советская власть ввела централизованное распределение продуктов. Снабжение городов являлось одним из важнейших приоритетов для большевиков, поскольку власть их ещё была совсем неустойчивой и голод мог стать причиной новой революции уже против них самих (попытка впоследствии была в Тамбовской губернии). И тогда, в самое трудное время, люди показали, что способны без помощи государства наладить товарообмен между городом и деревней. Суть была в том, что горожане поодиночке, а чаще в организованных группах, отправлялись на поездах в сельскохозяйственные регионы страны (сначала в районы Средней Волги, потом в южные регионы России и Украины, затем на юг Урала) и покупали, а чаще просто обменивали сельхозпродукцию у крестьян.

Самым протяжённым стал маршрут Харбин — Иркутск — Москва. По нему доставляли дешёвые товары из Китая. Работали «мешочниками» как сами потребители — на самих себя, так и «ходоки» — профессиональные дельцы-перекупщики. Меняли деревенские муку и овощи на городские соль, сахар, одежду, обувь, инструменты. Поначалу товарообмен производился прямо на платформах станций, но по мере роста конкуренции и повышения риска нарваться на представителей власти «мешочники» стали отдаляться все дальше от железных дорог. Люди меняли на еду драгоценности, предметы мебели и даже музыкальные инструменты. Собирались ли крестьяне играть на этих фортепиано и клавесинах, неизвестно, но для горожан это был шанс не умереть от голода. Естественно, профессиональные «мешочники» не своё последнее отдавали, а чаще выступали посредниками, делая выгодный бизнес с перепродажей товаров. И занимались этим люди самых разных сословий: от крестьян и рабочих до врачей и музыкантов. Естественно, не от хорошей жизни.

В советское время тема «мешочников» не очень часто поднималась на страницах официальных учебников. В лучшем случае это упоминалось как одно из проявлений теневой экономики, когда нехорошие крестьяне или перекупщики «наживались» на излишках своей продукции, создавая угрозу голода. Ну, а в сталинское время это явление получило уж совсем негативную окраску: «мешочников» объявили контрреволюционерами и бандитами. Их обвиняли в том, что снабжение городов было неэффективным, а широким массам привезённые продукты не доставались. Говоря проще, это были первые советские барыги-спекулянты.

Позже трактовку несколько смягчили, говоря, что «мешочники» — это порождение сначала империалистической войны, а потом и Гражданской. Время было тяжёлое, всякое бывало. А главное, все понимали: без наличия спроса деятельность «мешочников» была бы невозможна, значит, потребность в них была. Тем более что пострадавшим от продразвёрстки или раскулаченным крестьянам были очевидны все минусы первоначальной советской системы заготовки продовольствия. Участвовавшие в конфискации сельского имущества комиссары, солдаты и матросы понятия не имели, как хранить зерно и содержать скот. В результате очень часто отнятый в пользу государства урожай гнил, а животные умирали. Ещё некоторая часть сельхозпродуктов разворовывалась.

Понятно, что мотивация сдавать государству произведённый тяжким трудом хлеб у крестьян была очень низкая, тогда как «мешочники» предлагали деньги или выгодный обмен. В городах же, в результате введения монополии на хлеб, нормы его выдачи стали очень низкими, многомиллионные Петроград и Москва вообще стояли на пороге голодных бунтов. Неудивительно, что объёмы «мешочного» товарооборота были равны, а в некоторых случаях даже превосходили официальные заготовки. Так, в 1918 году из Курской губернии «мешочники» вывезли 14 миллионов пудов хлеба, в то время как государство — только 1 миллион пудов. В сентябре того же года они завезли в Москву и Петроград в четыре раза больше зерна, чем государство (4,5 миллиона пудов). Цифры прямо фантастические.

Советская власть в отношении «мешочников» действовала избирательно. С одной стороны, могла и сурово покарать спекулянтов, посадив кого-то на десять лет, с другой — проявить гибкость и смотреть на их деятельность сквозь пальцы, особенно в бедных голодающих районах. У разных ведомств тоже было разное к ним отношение. Например, военные особенно негативно относилось к «мешочникам», поскольку те заполняли своими вещами бóльшую часть поездов, мешая переброске войск. Но даже в случае задержания карательные меры не всегда применялись. В некоторых случаях «мешочникам» помогало банальное взяточничество, в других они отделывались конфискацией товаров, которые впоследствии подпольно распродавались уже советскими чиновниками.

Чаще страдали одиночки, женщины или маленькие группы, поэтому предпринимателям было выгодно объединяться в большие отряды. Такие группы, состоящие из крепких мужиков, могли как сами противостоять комиссарам, так и нанимать профессиональных охранников с оружием (обычно из бывших военных). В некоторых отрядах «мешочников» были даже свои штатные пулемётчики. Это было нужно для защиты от банд грабителей. Но и от советских властей порой приходилось отбиваться. Люди просто теряли терпение: власти не только не могли накормить население, так ещё и мешали ему сделать это самостоятельно. Поэтому убийство комиссаров и продотрядовцев — обычное дело в те времена. Известен случай в Челябинске, когда отряд из 600 «мешочников» вступил в бой с красноармейцами и успешно отбился от них.

С 1917-го по 1920 год государство плохо организовывало доставку продовольствия в города, однако массового голода в мегаполисах не случилось. Это связано как с тем, что население свободно мигрировало в более благополучные сытые губернии, так и с тем, что «мешочники» взяли на себя важную функцию «курьерской доставки», говоря современным языком. Государство пыталось с ними бороться, но карательные институты ещё не были отлажены, а на местах представители властей или брали мзду за право заниматься бизнесом, или предпочитали не связываться с мощными отрядами перекупщиков.

С окончанием Гражданской войны и началом НЭПа «мешочничество» на время исчезло. Стало возможным легально заниматься мелкой торговлей.

Опасаясь реставрации капитализма, правительство довольно скоро прихлопнуло НЭП, а крестьянам оставалось жить надеждой, что землю им всё-таки дадут.

В книге Елены Прудниковой «Битва за хлеб. От продразвёрстки до коллективизации» подробно описано, что происходило в те времена в стране.

Небольшевистские варианты развития событий в России прогнозируются, в общем-то, без особого труда. Если окончательную власть возьмёт Учредительное собрание, результатом станет очередное бессильное правительство, и в лишённой власти стране начнётся война всех против всех: между городом и деревней, между людьми в городах за хлеб, а потом между крестьянами за остатки промышленных товаров. То, что уцелеет в итоге, возможно, частично кто-нибудь колонизирует, прихватив экономически ценные районы: Украину, Баку, Урал. На остальной территории тоже останется какое-то население и будет как-то жить… Может быть, даже неплохо, ибо оставшиеся не станут испытывать земельного голода. Если выживет процентов двадцать населения, то, соответственно, земли у них будет в пять раз больше, а при таком раскладе вполне можно прокормиться и даже вывозить хлеб за границу. С точки зрения либерализма это наилучший вариант: демократические свободы соблюдены, священное право частной собственности не тронуто, а что людишки померли… ну что ж, за прогресс надо платить.

Могли ещё победить белые. Что бы ни изображали они на своих знамёнах, каковы бы ни были их взгляды, одно неизменно — они стояли за прежнее сословное общество. А стало быть, всяк сверчок знай свой шесток.

В этом случае прогноз ещё проще. Для начала им пришлось бы поставить на место возомнившего о себе «хама», то есть усмирить страну. Средство усмирения простое — расстреливать до тех пор, пока население не падёт на колени; тех, кто падёт, отфильтровать, виновных тоже расстрелять, невиновных перепороть и вернуть в исходную грязь, из которой те вылезли. Деникин был не самым кровавым из белых вождей, однако 24 ноября 1919 года Особое совещание при главнокомандующем Вооружёнными силами на Юге России приняло закон, согласно которому после их победы все, кто виновен в подготовке захвата власти Советами, осуществлял или содействовал осуществлению задач этой власти, был членом РКП (б) или иных организаций, причастных к её установлению, приговаривались к лишению всех прав состояния и смертной казни. Вот и прикиньте на досуге масштаб «возмездия». До миллиона бы всяко дотянули…

Какое бы правительство ни пришло в Зимний или же в Кремль, оно всё равно ввело бы карточное распределение (если ему было не совсем наплевать, перемрёт народ с голоду или нет), военное положение, реквизиции, и в любом случае никуда бы не делись всё те же разруха, голод, тиф. Разница была бы в последующем положении России, а в текущем — ни малейшей, ибо механизмы — запущенные, кстати, задолго до Октября — продолжали работать, ставили перед любой властью совершенно одинаковые задачи и определяли совершенно одинаковые способы их решения.

В русской революции партия большевиков показала себя самой надёжной и организованной силой, опираясь на которую Ленин со товарищи сумели взять власть в нескольких крупных городах России. Теперь, опираясь ровно на ту же партию, им предстояло осуществлять эту власть по всей стране. Работа в предыдущие двадцать лет у них была поставлена неплохо, так что некоторый кадровый мобзапас имелся. Однако если прикинуть масштаб предстоящей битвы за государственный порядок, то большевистское руководство оказалось в положении Золушки: надо рассортировать мешок зерна двумя руками за одну ночь. А вместо доброй феи — белогвардейцы…

Какое-то очень недолгое время большевики надеялись, что партия останется политической организацией и будет через своих членов политически контролировать работу Советов, ведомств, разного рода комитетов и пр. Но на деле вышло иначе. Очень быстро выяснилось, что хаос организаций, комиссий и ведомств если и может как-то управляться — то только одним способом, а именно по партийным каналам. Поскольку каждый начальник отдела в райсовете, каждый командир красногвардейского отряда, каждый член любого комитета имел о происходящем своё мнение и приказы, с этим мнением расходящиеся, попросту не исполнял — то выход был один: поставить во главе каждой структуры большевика и попытаться «построить» её, используя партийную дисциплину… если первичная партийная организация согласна с генеральной линией партии. Если же не согласна, начиналось чёрт знает что в заводском, районном и уездном масштабе.

…И едва дошло до конкретного дела, тут же выяснилось, что у партии катастрофически не хватает сил. Почти сразу большевики махнули рукой на какой бы то ни было политический контроль — да чёрт с ней, с политикой, лишь бы как-то наладить распределение хлеба и движение транспорта! Под угрозой оказалась работа в массах, которой традиционно была сильна РСДРП (б). Обезлюдели первичные организации — все мало-мальски пригодные к делу люди уходили на государственную работу или шли драться с белыми. Уже в ноябре 1917 года партийная работа в Петрограде, по сути, прекратилась. Молох государственного управления попросту проглотил небольшую большевистскую партию, и не то что не поперхнулся, но легко съел бы в десять раз больше и не насытился бы.

Выход оставался один — плохой, но без альтернативы. Партию начали усиленно увеличивать. Типичной стала ситуация, когда человек вступал в РКП (б), через месяц-другой, если не раньше, попадал на ускоренные партийные курсы и, едва закончив их, а то и не закончив, уходил на ответственную работу. Сплошь и рядом было этому члену партии лет двадцать от роду; образование он имел церковно-приходское; не то что о марксизме, но даже о программе собственной партии представление имел самое туманное, ибо употребляемых в ней слов попросту не понимал; а метод работы знал только один: глотка — мордобой — револьвер.

Этих полуобученных мальчишек бросали на власть, как на вражьи окопы: кто не погибнет, тот прорвётся. Одни действительно погибали: от тифа, на войне, от вражеской пули из-за угла или от своей по приговору Коллегии ВЧК. Другие прорывались, дорастали до высоких постов, но редко меняли стиль руководства, усвоенный на Гражданской войне: глотка — мордобой — револьвер. Бóльшая часть этих безумных выдвиженцев навсегда успокоилась в подвалах НКВД в тридцать седьмом году, перед тем наломав немыслимое количество дров. Однако дело своё они сделали: сумели поднять и удержать страну, пока власть выращивала им нормальную, вменяемую смену.

Итак, с чего начинали большевики? С одной стороны, тяжелейшие объективные обстоятельства, требующие для своего преодоления громадных денег, налаженного государственного механизма, обученных кадров. С другой стороны, разорённая страна, развал всех управленческих структур и банда полуграмотных отморозков, с помощью которых предстояло эти обстоятельства преодолеть. И в качестве единственной альтернативы — «нулевой» вариант: развал страны и вымирание населения. Причём в обоих случаях: если бы большевики не справились и если бы они ушли.

Нет, возможно, в случае победы белых Россию тоже удалось бы вытащить из ямы. Вот только с чего вы взяли, что это обошлось бы меньшими жертвами? А если не меньшими — так, о чём, собственно, спор?

К маю положение с хлебом стало катастрофическим. 9 мая была введена продовольственная диктатура. Декретом Совнаркома предписывалось сдавать все излишки зерна сверх минимума, необходимого для пропитания крестьян до нового урожая, и семенного фонда. Зерно должно быть сдано в течение недели. Все крестьяне, не выполнившие этого распоряжения, объявлялись «врагами народа» и подлежали суду революционного трибунала. Наказание устанавливалось следующее: десять лет каторжных работ, лишение всех прав состояния и исключение навсегда из общины.

Суровость предполагаемых мер компенсировалась невозможностью их реализации. Как выполнить декрет? Сделать это можно было лишь одним образом: взяв хлеб силой. Сила была одна: армия. 26 мая 1918 года Ленин пишет «Тезисы к текущему моменту», в которых основной задачей Красной армии (во время войны!!!) ставит заготовку хлеба.

«1) Военный комиссариат превратить в Военно-продовольственный комиссариат — т. е. сосредоточить 9/10 работы Военного комиссариата на переделке армии для войны за хлеб и на ведении такой войны — на 3 месяца: июнь — август.

2) Объявить военное положение во всей стране на то же время.

3) Мобилизовать армию, выделив здоровые её части, и призвать 19-летних, хотя бы в некоторых областях, для систематических военных действий по завоеванию, отвоеванию, сбору и свозу хлеба и топлива.

4) Ввести расстрел за недисциплину.

5) Успех отрядов измерять успехами работы по добыче хлеба и по реальным результатам проведения сбора излишков хлеба.

6) Задачами военного похода должно быть поставлено:

а) сбор запасов хлеба на прокормление населения;

б) то же — для 3-месячного продовольственного запаса для войны;

в) охрана запасов угля, сбор их, усиление производства.

7) В отряды действующей (против кулаков и пр.) армии включить от ⅓до½(вкаждыйотряд) рабочихголодающихгубернийибеднейшихкрестьяноттудаже.

8) Обязательными для каждого отряда издать две инструкции:

а) идейно-политическую, о значении победы над голодом, над кулаками, о диктатуре пролетариата как власти трудящихся;

б) военно-организационную, о внутреннем распорядке отрядов, о дисциплине, о контроле и письменных документах контроля за каждой операцией и т. д.

9) Ввести круговую поруку всего отряда, например, угрозу расстрела десятого, — за каждый случай грабежа.

10) Мобилизовать все перевозочные средства богатых лиц в городах для работы по свозу хлеба; мобилизовать на должности писарей и приказчиков состоятельные классы.

11) В случае, если признаки разложения отрядов будут угрожающе часты, возвращать, т. е. сменять, „заболевшие“ отряды через месяц на место, откуда они отправлены, для отчёта и „лечения“.

12) Провести и в Совете Народных Комиссаров и в Центральном Исполнительном Комитете:

а) признание страны в состоянии грозной опасности по продовольствию;

б) военное положение;

в) мобилизацию армии, наряду с переформированием вышеуказанного типа, для похода за хлебом;

г) в каждом уезде и волости с избытками хлеба составить тотчас списки богатых землевладельцев (кулаков), торговцев хлебом и т. п., с возложением на них личной ответственности за сбор всех излишков хлеба;

д) в каждом военном отряде назначать, — хотя бы по одному на десять, примерно, человек, — людей с партийной рекомендацией РКП и левых социалистов-революционеров или профессиональных союзов…»

Есть ещё и тринадцатый пункт — но о нём несколько позже. Пока что достаточно и первых двенадцати.

Данный документ — отнюдь не политика большевиков по отношению к крестьянству, как принято думать. В этом случае его не отделял бы от Октября полугодовой промежуток. Это — следствие долгих, отчаянных и безуспешных попыток хоть как-то накормить страну. И сами меры носят совершенно отчаянный характер в прямом смысле — то есть приняты от отчаяния. В этом документе все сразу: и призрак голодной смерти для городов — не через полгода или через месяц, а прямо сейчас, и жуткая кадровая проблема, когда государственные задачи приходится решать с помощью полубандитов, перемешанных с откровенными бандитами, и бессильные попытки хоть как-то наладить дисциплину.

Тринадцатый пункт выглядел следующим образом:

«13) При проведении хлебной монополии признать обязательными самые решительные, ни перед какими финансовыми жертвами не останавливающиеся меры помощи деревенской бедноте и меры дарового раздела между нею части собранных излишков хлеба кулаков, наряду с беспощадным подавлением кулаков, удерживающих излишки хлеба».

Этот пункт поворачивает проблему совершенно другой стороной. То, что большевики с помощью реквизиций выкачивали хлеб из деревни и кормили города — это нормально. Но кроме того, за счёт тех же реквизиций они должны были кормить и деревню, и голодные бунты первыми начались тоже не в городах. Это не просто ненормально, это показывает, что чего-то главного мы в ситуации категорически не понимаем.

И в самом деле, не понимаем. А именно: того факта, что русский мужик-хлебороб к тому времени стал фигурой виртуальной. Города начали голодать к семнадцатому году. Русская деревня голодала уже как минимум 50 лет…

Отсутствие твёрдых цен и свобода торговли выгодны были держателям хлеба — кулакам и торговцам. У бедняков интерес прямо противоположный, но они — самая забитая и необразованная часть сельского населения, да и кулак, имея столь мощный рычаг влияния на голодных односельчан, как мешки в амбарах, своего добьётся. Бедняков удавалось побудить отстаивать свои интересы только после усиленной обработки со стороны продкомиссаров и коммунистов, да и то не всегда. Ну боялись люди! Сегодня советская власть на коне, а завтра она закончится, и тогда всем и всё припомнят… нет уж, лучше в уголке посидеть. Да и власть эта… пёс его знает, что за люди, молокососы какие-то, слова говорят такие, что не только мужики, но и сами не понимают, а с народом как обращаются? Глотка — мордобой — револьвер…

В самом пикантном положении оказывался середняк. С одной стороны, он имел несколько лишних пудов хлеба, которые хотел бы продать по вольным ценам. С другой — его благополучие было чрезвычайно зыбким: неурожай, реквизиция лошади, падёж коровы отбрасывали его за черту бедности. И озверевших от голода односельчан он побаивается, и с кулаком ссориться неохота. Трудная жизнь! Но хлеб есть…

Вот какую сделку с беднотой провернули кулаки на волостном съезде Отъясской волости Моршанского уезда Тамбовской губернии, и не в апреле, а уже в июле 1918 года:

«Кулаки обещали снабдить хлебом местную бедноту при условии, чтобы в город не ушло ни одно зерно». То есть в качестве платы за помощь предлагали всем жителям оказать сопротивление реквизиционным отрядам. Дальнейшая судьба хлеба понятна — он уйдёт спекулянтам по вольным ценам. И вот как выглядела сама помощь:

«План снабжения бедноты хлебом был задуман кулаками чрезвычайно хитро. Они предлагали, при условии отказа бедноты от участия в реквизиции, открыть сбор пожертвований мукой, зерном и деньгами. Собранный по „пожертвованиям“ хлеб будет отпускаться беднякам по карточкам по цене вдвое меньшей, чем цены на вольном рынке, но и вдвое превышающей государственную цену. Обманутый кулаками волостной съезд высказался против реквизиции хлеба в волости».

Кстати, в случае участия в реквизиции продотряды снабжали бедняков хлебом бесплатно или по ценам, льготным относительно твёрдых…

Бунтов той зимой было немного, но нападения на отряды уже начались. Вот лишь один пример. В Нижегородской губернии, в Княгининском уезде, работал реквизиционный отряд под командованием некоего коммуниста Павлова. Работал отряд хорошо, умел на своём пути сорганизовать бедноту против кулаков и выполнить задачу. Однако ночью в селе Большое Мурашкино около двухсот человек во главе с местными кулаками и торговцами окружили отряд и расправились с ним. Павлов погиб…

К весне обстановка ещё обострилась. Кулаки не подпускали к своим амбарам учётные комиссии, а если на село приходил отряд, оказывали вооружённое сопротивление…

О том, насколько остро стояла продовольственная проблема, косвенно говорит тот факт, что в конце мая второй человек в советском правительстве — Сталин — был назначен руководителем продовольственного дела на юге России. При том, что, право же, он имел чем заняться и в столице.

Линия фронта проходила не между государством и крестьянами, как нас теперь пытаются уверить, — крестьянам самим было жрать нечего. Даже в хлебопроизводящих губерниях, кроме самых богатых, осенью 1918 года по бедности от хлебопоставок были освобождены 50–60 % дворов. Ленин, когда речь зашла о благосостоянии крестьян, предложил установить границу: тех, у кого количество хлеба, с учётом нового урожая, превышает необходимый минимум вдвое и больше (т. е. по 24 пуда на человека), считать… вы думаете, середняками? Ага, конечно! Богатыми он предложил их считать!

Линия фронта проходила между государством и держателями хлебных запасов, кто бы они ни были — кулаки, помещики, торговцы и отчасти середняки — но только отчасти: с одной стороны, советская власть велела их беречь, с другой — слишком близко они стояли от того, чтобы спуститься до черты бедности. Один неурожай — и ага…

Причиной конфликта являлись цены — правительство проводило хлебную монополию и устанавливало твёрдые цены, кулаки и торговцы требовали цен вольных, коммерческих, чего государство, во избежание массовой гибели своих граждан от голода, допустить не могло…

Всего, по подсчётам уже нынешних историков, за время антоновщины погибло в боях около 11800 повстанцев и около 1,5 тысячи было расстреляно. С советской стороны убито около 2 тысяч активистов и военных из числа местных уроженцев и ещё около 4 тысяч красноармейцев из других областей России. То есть соотношение получается примерно один к двум — даже более ровное, чем в других восстаниях. Правда, не совсем понятно, были ли учтены убитые антоновцами мирные жители — жену коммуниста Дрокова, например, нельзя отнести ни к активистам, ни к красноармейцам.

Единственное общепризнанное свидетельство о применении ОВ не в боевой обстановке — знаменитый приказ Тухачевского:

«Остатки разбитых банд и отдельные бандиты, сбежавшие из деревень, где восстановлена Советская власть, собираются в лесах и оттуда производят набеги на мирных жителей.

Для немедленной очистки лесов приказываю:

1. Леса, где прячутся бандиты, очистить ядовитыми удушливыми газами, точно рассчитывать, чтобы облако удушливых газов распространялось полностью по всему лесу, уничтожая всё, что в нём пряталось.

2. Инспектору артиллерии немедленно подать на места потребное количество баллонов с ядовитыми газами и нужных специалистов.

3. Начальникам боевых участков настойчиво и энергично выполнять настоящий приказ.

4. О принятых мерах донести.

Командующий войсками Тухачевский

Наштавойск генштаба Какурин

Прочитано на сельских сходах».

В сентябре 1921 года Сибирское бюро РКП (б) сообщало в Центр:

«В основной и первоначальной своей форме красный бандитизм является продолжением Гражданской войны. Посредством его одна из групп населения сводит свои старые, со времени Колчака ведущиеся счёты с другой группой населения… „гадами“ на выразительном языке красных бандитов… „Бей гадов!“ — основной лозунг бандитов во всей Сибири…

В красный бандитизм вовлекаются преимущественно элементы, во времена Колчака, активно боровшиеся в рядах партизан. Социально это, следовательно, отчасти рабочие (не городские, а рабочие копей, рудников и прочий поселковый рабочий элемент) и в основном крестьяне из бедноты или выбитые из хозяйственной жизни колчаковским режимом и партизанщиной; иногда это элементы (большей частью партизанские вожди разного калибра), которых партизанщина пробудила и сделала политически активными, а политическое невежество мешает им проявлять эту свою активность не иначе, как в форме прямых действий».

Осенью 1921 года Сиббюро по этому поводу отмечало: «С отменой развёрстки они (сельская беднота, до тех пор снабжаемая хлебом за счёт продразвёрстки. — Е. П.) утратили экономический базис, почувствовали себя столь же обездоленными, как были при Колчаке, и почуяли, что новый курс неизбежно ведёт к усилению враждебных им элементов и понижает их собственное влияние»…

Летом 1922 года в Алтайской и Семипалатинской губерниях появилась крупная организация. Основу её составляли члены волостных комячеек, которые, понаблюдав НЭП, решили, что власть захватили буржуи, а стало быть, пора действовать. Впрочем, многие сделали такой вывод гораздо раньше:

«В начале 1921 года Алтайский губком РКП (б) отметил, что некоторые комячейки превращаются в настоящие бандитские шайки… Чекистский циркуляр от 14 августа 1921 года отмечал, что бедняцкая часть комячеек отбирает у крестьян хлеб… сплошь и рядом убивает зажиточных крестьян, из-за чего селяне боятся везти хлеб для товарообмена. Так, в Новониколаевской губернии была арестована организация из 30 коммунистов и бедняков, образовавшая отряд, который разъезжал по деревням и в массе расстреливал так называемых кулаков, имущество их конфисковывалось и распределялось между беднотой»…

Весной 1921 года Сиббюро сообщает в ЦК: «Из среды членов РКП (б) организуются нелегальные группы, проникнутые ненавистью к советскому бюрократизму, и начинают вести террористическую борьбу с обанкротившимися коммунистами, спецами и лицами административно-технического персонала». Что Сиббюро понимало под «обанкротившимися коммунистами» — великая тайна, поскольку другая тайна — как оное бюро относилось к НЭПу…

Осенью 1921 года в Минусинске собрание красных партизан составило список «гадов», которых следовало ликвидировать. В этот список вошли многие работники едва начавшего формироваться госаппарата. Такие же конспиративные центры были раскрыты в Омской губернии, на Алтае, в Красноярске…

Как показали дальнейшие события, партия все же сумела сохранить мощное ядро, соблюдающее дисциплину и проводящее в жизнь политику Центра, в чём бы та ни заключалась. Не факт, что данную политику все эти деятели понимали, но, по крайней мере, подчинялись. К ядру примыкала аморфная масса карьеристов, вступивших в партию из сугубо шкурных соображений. А по сторонам рассыпалась «осколочная» оппозиция — от отмороженных «р-р-революционеров», видевших свой идеал в вечной борьбе за революцию, до врагов, переметнувшихся к победителям, но не переставших их ненавидеть…

«В 1921 году секретарь Сиббюро ЦК В.Н.Яковлева назвала ликвидацию „красного бандитизма“ первоочередной задачей коммунистов Сибири, — пишет Тепляков. — Циркуляр Полпредства ВЧК по Сибири от 14 августа 1921 года констатировал, что проводниками красного террора на местах являются политбюро и милиция, которые арестованных редко (!) доводят до места, по дороге „при попытке бежать“ расстреливают. Также отмечалось, что арестованные, освобождённые из ЧК, на местах убиваются. Далее следовали страшные примеры: в Минусинском уезде крестьянами было убито 9 спецов зёмотдела, а политбюро, милиция, секретарь укома и начальник гарнизона арестовывают зажиточных крестьян и расстреливают; в Мариинском политбюро все арестованные кулацкие элементы и контрреволюционеры были удавлены»…

К тому времени гуманизм центральной власти по отношению к своему аппарату окончательно иссяк. Из Москвы принялись закручивать гайки, требуя над беспредельщиками беспощадного революционного суда. Местная власть оказалась между ключом и этой самой гайкой, т. е. между строгими приказами остановить беспредел и риском получить у себя под боком восстание «красных партизан». Решали эту задачу по ситуации, и закон здесь играл далеко не ведущую роль. Приходилось изобретать какое-то промежуточное судопроизводство, сложный гибрид закона и революционной совести…

Тогдашняя власть не могла позволить себе такую роскошь, как наказание — это достижение более поздних времён. Тогда говорили: «мера социальной защиты», и главным принципом судопроизводства было не покарать за конкретное преступление, а сделать так, чтобы этот человек никогда более ничего подобного не творил. Иначе и вправду пришлось бы полстраны перестрелять…

Гражданская война не способствовала смягчению нравов, и без того диких. Во время войны политическая борьба накрепко переплелась с уголовщиной, а после её окончания и не думала разделяться. <…>

Власть с самым большим удовольствием провела бы террор против собственного аппарата. И даже пыталась это сделать — а толку?..

Кто-то из этих милых деятелей после войны и в самом деле опомнится, другие только сделают вид, вспоминая старые методы при любом обострении ситуации. Они будут снова и снова срываться, идти в тюрьму за перегибы, каяться, получать новые назначения и снова срываться, и опять каяться — и копить, копить в себе недовольство и напряжение, пока не швырнут страну в катастрофу тридцать седьмого года. И лишь после этого вконец озверевшая власть решит задачу искоренения «гражданского синдрома» самым простым способом — пулей, и жизнь в СССР хотя бы относительно придёт в норму…

Итак, революционная партия стала правящей в стране, с которой и до войны непонятно было, что делать, — а уж теперь-то, после войны и революции…

В чём главное отличие большевиков от «временных»? О, чисто терминологическое! «Временные» взяли власть, забыв или не придав значения тому, что постоянно повторяли русские цари и над чем русская демократическая общественность так весело смеялась. Слышали мы уже это: «Государь, дай порулить!» Однако все оказалось совсем не смешно, когда штурвал вырвался и пошёл вертеться сам по себе, ломая пытавшиеся его поймать конечности, и корабль начало валять по волнам.

Большевиков же власть интересовала мало, они были настолько легкомысленны, чтобы азартно и весело крикнуть: «Делаем и отвечаем за всё!» Ну, не дословно… но всеми действиями своими они показали, что с этой минуты приняли ответственность за страну на себя. Одиннадцать лет спустя это открытым текстом сказал Сталин: «Глупо было бы утешать себя тем, что так как отсталость нашей страны не нами придумана, а передана нам в наследство всей историей нашей страны, то мы не можем и не должны отвечать за неё. Это неверно, товарищи. Раз мы пришли к власти и взяли на себя задачу преобразования страны… мы отвечаем и должны отвечать за всё, и за плохое, и за хорошее»…

И вот неведомо откуда взявшиеся авантюристы, заброшенные на капитанский мостик гибнущей державы, выдерживают немыслимой тяжести войну против десяти государств и их русских наёмников, ещё одну против собственного крестьянства и третью — за выживание народа в условиях войны, разрухи, голода и террора.

Во сколько жизней обошлась победа — спорят до сих пор. По разным оценкам, число погибших колеблется от 7 до 12 миллионов человек (правда, называть их погибшими не совсем верно — большинство умерли от голода и болезней). Официальная советская история традиционно занижает цифры, современная — традиционно завышает. Почему так хочется, чтобы погибших было как можно больше, — непонятно. Наверное, такой вот комплекс национального мазохизма. Хотя неплохо бы подсчитать ещё и выживших, поставив в плюс, потому что шансов у большинства из них было немного. Если б не продразвёрстка — и вовсе никаких…

С какого-то момента, а точнее, уже с весны 1918 года, когда в игру вмешалось «мировое сообщество», война шла и за Россию, за её целостность, суверенитет и, как показали дальнейшие события, за её развитие и будущую роль в мире. Тоже, в общем-то, немало. А на стороне России были только большевики: белые ею торговали, зелёные растаскивали по кусочкам, а собирали лишь красные. При том, что первые кричали о «России-матушке», вторые — о народе, а третьи — о вязанке хвороста для костра мировой революции. Такой вот парадокс…

Говорят, они хотели построить рай на земле… Как-то очень уж это философски, чтобы быть правдой. И не факт, что они вообще представляли себе коммунизм иначе, чем в простых лозунгах. Не до того было. Все тридцать пять лет того, первого, настоящего социализма (потом пошли уже совсем другие дела) задача была куда проще: отбиться от врагов и построить общество, в котором никто не голодает…

Большевики потом и сами признавались, что слишком поздно отменили продразвёрстку. Троцкий, например, предлагал ликвидировать её ещё в феврале 1920 года — так он говорил впоследствии, называя эти свои предложения «нэповскими». Но, должно быть, «демон революции» несколько запамятовал их суть. Идей на самом деле было две, на выбор.

1. Заменить развёрстку натуральным налогом и снабжать крестьян промтоварами не по классовому принципу, а пропорционально сданному зерну.

2. Дополнить развёрстку принудительными мерами по обработке земли и широко развивать коллективизацию.

Ближе к НЭПу был член Президиума ВСНХ Юрий Ларин, в январе 1920 года предложивший отменить продразвёрстку, установить натуральный налог в два раза ниже развёрстки, а остальное получать путём свободного обмена. Это предложение, широко озвученное, стоило ему места члена Президиума. Ленин по этому поводу велел Рыкову «запретить Ларину прожектёрствовать».

Однако впоследствии и Ленин признавал ошибку в сроках, правда, в довольно странных терминах, что заставляет усомниться в его искренности.

«На экономическом фронте попыткой перехода к коммунизму мы к весне 1921 г. потерпели поражение более серьёзное, чем какое бы то ни было поражение, нанесённое нам Колчаком, Деникиным или Пилсудским… Развёрстка в деревне, этот непосредственный коммунистический подход к задачам строительства в городе, мешала подъёму производительных сил и оказалась основной причиной глубокого экономического и политического кризиса, на который мы наткнулись весной 1921 года».

Зачем же ему понадобилось признаваться в столь тяжёлом «поражении»? Не иначе, как ради следующей фразы: «Вот почему потребовалось то, что, с точки зрения нашей линии, нашей политики нельзя назвать ничем иным, как сильнейшим поражением и отступлением», которая в очередной раз обосновывала для товарищей по партии необходимость НЭПа…

Но держать продразвёрстку можно было только в том случае, когда население готово отдавать «всё для фронта, всё для победы». Российский же крестьянин избытком патриотизма не страдал, так что к 1921 году развёрстка окончательно утратила смысл. И не из-за восстаний, а совсем по другой причине.

Из доклада уполномоченного Тамбовского уездного исполкома Т.И.Якушина, 9 сентября 1920 года:

«Середняк… вернувшийся вовремя в деревню, которому дали лошадей, коров и овец, лошадей продал во избежание гужевой повинности и чтобы не обрабатывать самим землю. Скотину не разводят лишнюю ввиду того, что её реквизируют, а имеют только для себя. Обработанную землю середняк не считает нужным возделывать и выполнять остальную работу, как то: прополоть, выполоть траву, чтобы урожая было больше; они говорят: „лишнее зерно отберут, а трава годится на корм“».

К 1920 году крестьянин смекнул, что норму ему всё равно оставят, а излишки реквизируют, и стал засевать поле с таким расчётом, чтобы собрать только норму. Расчёт его оправдался, причём более чем! Колоссальная засуха, охватившая в 1921 году хлебородные губернии России, всё перевернула с ног на голову. Деревня, отказывавшая во время войны в помощи правительству и голодающей стране, могла выжить только в том случае, если правительство и страна ей помогут.

А резервов — не было…

Засуха 1921 года покрыла около 40 % территории, где сеяли хлеб, и, что ещё хуже, пришлась как раз на хлебопроизводящие губернии. Где-то собирали 15–17, а где-то и 2–3 пуда с десятины. Люди распродавали имущество и снимались с места в поисках более хлебных мест. Бегущих останавливали и водворяли обратно: крестьяне ещё не знали, что в этом году в стране не будет хлебных районов, а власть уже знала. Дома у людей был шанс продержаться, получить хоть какую-то помощь, в чужих местах они были обречены.

Известно, что зимой и весной 1922 года в республике голодали более 22 миллионов человек. 14 миллионов получали помощь, оказанную правительством и международными организациями, которая давала им возможность продержаться. Надо полагать, из оставшихся без помощи 8 миллионов умерли не все, но и из получавших помощь не все выжили — ослабевших людей косили болезни. Вроде бы в ЦСУ называли 5 миллионов человек, но неофициально, официальная цифра была в один миллион…

Неожиданно большую помощь страна получила из-за границы, и, что удивительно, основная её доля пришлась на Соединённые Штаты — притом, что США признали СССР только в 1933 году…

Однако одними смертями вызванные голодом беды не ограничивались. Сокрушительный удар был нанесён и сельскому хозяйству в целом — тем более что голодали производящие губернии! Правда, крестьяне до последнего старались сохранить скот…

Потери скота, возможно, и не были так катастрофичны, как людские потери, потому что голодали и умирали в основном бедняки, — но уж посевного зерна всяко не осталось никакого. И если его срочно не изыскать и не доставить на место, то голод 1922 года естественным путём перейдёт в голодомор 1923-го.

К счастью, механизм военного коммунизма ещё не был размонтирован — страшно подумать, что произошло бы, случись такая беда в середине 20-х. Проходившая в декабре 1921 года XI Всероссийская партконференция своим решением признала необходимым «энергичное участие всей партийной организации сверху донизу в сельскохозяйственной кампании». Решение было чрезвычайно своевременным, потому что экономические механизмы парализовало почти сразу.

Для начала захлебнулся транспорт — не хватало паровозов, вагонов, угля. Потом выяснилось, что у местных органов нет денег, чтобы заплатить за погрузку и разгрузку зерна, за вывоз его со станций — НЭП! Не хватало подвод, зерно скапливалось в пакгаузах, лежало под открытым небом, гнило, разворовывалось. Между тем его надо было доставить на места до 1 марта, чтобы успеть развезти по деревням до начала распутицы.

К счастью, урожай в 1922 году был вполне приличным. Однако некоторые районы опять поразила засуха, и весной 1923 года голод снова, хоть и в разной степени, охватил 32 губернии и республики…

В 1924 году — снова засуха…

Несмотря на все эти тяжелейшие обстоятельства, после 1921 года сельское хозяйство стало кое-как восстанавливаться и к 1927 году почти достигло довоенного уровня…

К 1927 году общая посевная площадь в СССР составляла, в очень грубом приближении, 100 млн десятин — то есть примерно по 4 десятины на хозяйство.

Что касается простейших механизмов, то в 1927 году в СССР одна жнейка приходилась на 24 хозяйства, сеялка — на 37, сенокосилка — на 56, сортировка или веялка — на 25, конная или ручная молотилка — на 47 хозяйств. Впрочем, что там сложная техника! Даже плугами и примитивными боронами (деревянными с железными зубьями) были обеспечены далеко не все. В 44 % хозяйств землю пахали сохой, как в Киевской Руси. В остальных — плугом, в который запрягали лошадь или упряжку волов. Убирали хлеб серпами, траву косили косами, транспорт исключительно гужевой (количество автотранспорта в сельском хозяйстве было настолько мало, что им можно пренебречь).

Ещё в мае 1927 года нарком земледелия РСФСР Савченко писал Сталину: «Крестьянские хозяйства обеспечены рабочим скотом на 77 %, сельскохозяйственным инвентарём на 67,4 % к убогому довоенному уровню».

Правда, имелись на селе и «вестники будущего». К 1927 году в стране насчитывалось 27,7 тыс. тракторов, из которых 90 % находилось у крестьян. То есть, если рассредоточить их ровным слоем по СССР, придётся примерно по одному трактору на тысячу хозяйств. Соединёнными усилиями они могли вспахать не больше 3 млн десятин, или около 3 % всей посевной площади…

Одним из показателей, по которым советское село значительно превышало русское, было обеспечение электроэнергией — электрификация, однако!..

Самая горькая нищета — это двор без рабочего скота. По разным данным, таких в СССР имелось от 31 до 37 %. Как ни странно, выборочные обследования по Северо-Западу показывают меньшее число — 23,5 %. В Сибири ещё меньшее — 12,6 %, но это-то как раз неудивительно. В РСФСР в 1926–1927 годах насчитывалось 30,6 % безлошадных хозяйств и 31,6 % — не имевших пахотных орудий. Примерно столько же, сколько и в царской России.

Размер посева — тоже один из главнейших показателей. По данным видного экономиста Н.Д.Кондратьева, в 1926 году в РСФСР насчитывалось 36,5 % хозяйств с посевом до 2 дес., и 34, 7 % — с посевом 2–4 дес. То есть примерно 70 % хозяйств имело среднестатистический или меньший надел. На одну же душу крестьянского населения приходилось 0,7 дес. посева, что ещё меньше, чем до революции…

Чтобы стать самостоятельным, хозяйству надо было иметь хотя бы 4–5 десятин посева, одну лошадь, одну-две коровы, необходимый сельхозинвентарь и 1–2 работников. По оценке И.Климина, таких было около 40–45 % всех хозяйств.

По опросам одной из волостей Пензенской губернии выяснилось, что основной проблемой бедных дворов было отсутствие или слабосильность работника — в хозяйстве нужны не только крепкая лошадь, но и крепкий мужик, иначе много не наработаешь.

Но если бы проблема была только в маломощности хозяйства — это был бы рай!

И в то время, когда западные хозяйства вовсю шли по интенсивному пути, российский аграрный сектор топтался на месте, постепенно доедая отпущенный России Богом территориальный ресурс. Усилия и средства, не вложенные своевременно в развитие сельского хозяйства, спустя 200 лет обернулись чудовищным отставанием по всем показателям, но в первую очередь в культуре земледелия.

Единственное удобрение, которым располагало большинство русских крестьян — навоз из-под собственного скота… если он был. А не было скота — не было и навоза. Как обстояло дело с минеральными удобрениями? В Германии на одну десятину их вкладывали 20 пудов, в Бельгии и Голландии — 40 пудов, в СССР 2–3 фунта, или около килограмма (в среднем, конечно, ибо в передовых хозяйствах клали сколько следует, в остальных — вообще нисколько), в Российской империи — около 7 килограммов…

Чтобы получить на выходе интенсивное хозяйство, нужно иметь материальную базу. Чтобы иметь материальную базу, нужно её создать. Чтобы её создать, нужны инвестиции и платёжеспособный потребитель. По части первого фактора в стране имелся только печатный станок, второго не наблюдалось вовсе. Так что говорить о какой-либо интенсификации сельского хозяйства в рамках существующего уклада — просто смешно.

Уже в середине 20-х годов крестьяне начали бросать землю и уходить из деревни — куда глаза глядят. К счастью, пока их было немного, а новых строек вполне достаточно, но ведь расслоение продолжалось! В любой момент процесс мог (и должен был) перейти потенциальный барьер, стать массовым, неуправляемым и, как естественное следствие, породить социальные взрывы, бандитизм, преступность. Значит, снова карательные отряды, но теперь уже брошенные против людей, которым нечего терять…

Кроме прочего, весь период НЭПа ознаменован отчаянными усилиями государства получить хоть какие-то деньги в бюджет и при этом окончательно не угробить сельское хозяйство. Учитывая уровень загнанности сивки, заставлять его не то что тащить телегу, а и просто двигаться было преступлением, но дать стране умереть тоже было преступлением — волки ведь никуда не делись, терпеливо ждали в сторонке. Тем более что смерть страны ещё не означала жизни для её населения — колонизаторы пекутся только о тех туземцах, которые им нужны. А им вполне хватит десятка миллионов, чтобы обслуживать рудники и нефтяные скважины…

Одно время велись даже переговоры о продаже Сахалина.

СПРАВКА:

После Русско-японской войны Российская империя уступила победителям южную часть острова Сахалин. Северная половина оставалась в руках русских до 1920 года, когда сюда на 5 лет вошли японские войска. В дальнейшем Советский Союз попытался продать эту территорию Японии, но стороны не сошлись в цене.

Поводом для оккупации острова Сахалин стал Николаевский инцидент — массовое убийство красными партизанами Якова Тряпицына 700 японских колонистов в городе Николаевске-на-Амуре. Под предлогом защиты рабочих нефтяных промыслов на севере Сахалина от аналогичной участи токийское командование послало туда армию. Примечательно, что с других территорий российского Дальнего Востока японские оккупанты в это время как раз уходили в связи с окончанием Гражданской войны. Формально северная половина Сахалина принадлежала Дальневосточной республике — марионеточному государственному формированию, контролируемому из Москвы. Однако в Токио с этим не считались.

«Так как в настоящее время в России не существует правительства, с которым Япония могла бы вступить в переговоры, то ей пришлось занять необходимые пункты в Сахалинской области до тех пор, пока в России не будет организовано законное правительство», — говорилось в объявлении командующего японской экспедиционной армии генерал-лейтенанта Содзиро Кодзимы.

Японские власти гарантировали русскому населению свободу вероисповедания, также оккупационное командование призывало японцев и русских сохранять дружественные отношения между собой. На 5700 русских здесь приходилось 6600 азиатов (не только японцев, но и китайцев, и местных нивхов). Фактов, свидетельствующих о каком-либо организованном сопротивлении оккупации, нет.

«Японские войска на острове относились к местным дружелюбно. Они не вмешивались в деятельность гражданской администрации», — вспоминал местный житель Константин Петровский.

Вопреки заявлениям о временном характере оккупации, японцы стремились утвердиться на Северном Сахалине надолго, если не навсегда. Как пишет историк Владимир Дацышен, за годы владычества оккупанты вложили значительные средства в развитие транспортной инфраструктуры, японские предприниматели развивали на острове добычу угля и рыбную ловлю. Уже осенью 1920 года два десятка улиц в Александровске получили японские названия. Эти действия диктовались слабостью русских. Советская Россия даже после восстановления контроля над территорией Дальнего Востока не была готова решать проблему оккупации военным путём.

«В ходе переговоров о нормализации отношений японская сторона поставила вопрос о компенсации гибели японцев и ущерба, нанесённого Японии в результате Николаевского инцидента. Предлагалось предоставление ей нефтяных и угольных концессий либо даже продажа этого района», — пишет исследователь Кирилл Черевко в книге «Серп и молот против самурайского меча».

В мае 1923 года комиссия ЦК РКП (б) в Москве пришла к выводу, что продажа севера Сахалина «выгоднее всего». Политбюро также не стало возражать против ведения таких переговоров.

«Сумму в миллиард считать минимальной», — говорилось в постановлении партийного органа. Опасаясь, что Япония аннексирует спорную территорию безвозмездно, советское правительство, отчаянно нуждавшееся в деньгах, вместе с тем рассчитывало поправить финансовые дела.

На переговорах, открывшихся в июле 1923 года в Пекине, стоимость части острова была определена советским представителем Адольфом Иоффе в 1,5 млн золотых рублей. Но японская сторона согласилась только на 150 млн йен, что было значительно меньше русского предложения. Больше стороны торговаться не стали. У японцев просто не было требуемой суммы, так как бюджет страны в 1923-м подорвало катастрофическое землетрясение Канто. В итоге дипломаты сошлись на том, что СССР выплатил компенсацию за Николаевский инцидент и предоставил Японии концессию на севере Сахалина. Оккупация прекратилась в апреле 1925 года. Японская префектура Карафуто в южной части острова Сахалин была ликвидирована советской армией ещё через 20 лет, в 1945-м.

Власть билась в сетях налоговой политики, как заяц в силке. Сделаешь налог больше — он будет правильным для крепких крестьян, но станет губить бедные хозяйства. Уменьшишь — бедняки, от которых экономике никакого толку, выживут, зато середняки уплатят гораздо меньше, чем могли бы. Чуть промахнёшься с прогрессивными ставками — зажиточная часть деревни начнёт сокращать производство. Кроме того, в условиях товарного дефицита налог выполнял ещё и специфичную, но очень важную функцию: необходимость найти деньги на его уплату заставляла крестьян вывозить хлеб на рынок вместо того, чтобы сложить его в амбары.

Естественно, добровольно налог мало кто платил. По сёлам снова пошли продотряды, всё с теми же методами, что и в войну.

Поскольку облагать такие разные хозяйства одинаковым налогом — значит либо быть вопиюще некомпетентными, либо, что вернее, получить взятку от первого хозяина и распределить часть его платежей на остальных. А второе следствие — что бедняцкое хозяйство продадут за недоимки, ибо что тут вообще облагать?

И даже если финансист был честен — то попробуй разберись в этом ежегодно меняющемся дурдоме, особенно с учётом того, что образование у налоговиков едва ли было больше, чем у прочих совслужащих, т. е. хорошо, коли хотя бы среднее…

Доходы с экспорта тратились на покупку за границей того, что не производилось в стране. Всего — от станков до лопат.

Заграничный товар был, во-первых, дорог, а во-вторых, абсолютно не решал проблемы. Нечего обогащать западных производителей, надо проводить индустриализацию, а провести её можно только на деньги, взятые у крестьян, — другого источника средств в стране попросту не существовало. Нэпманы не спешили почему-то вкладываться в производство, превращать страну в экономическую колонию тоже не очень-то хотелось, поэтому приходилось снова и снова нажимать на мужика. Но вся беда в том, что у самого лучшего гражданина и патриота нельзя взять больше того, что он может дать. В это и упёрлось дальнейшее развитие страны.

Не может стать промышленно развитым государство, 90 % населения которого ковыряются в земле с той же технологией и теми же урожаями, что и тысячу лет назад. В первую очередь потому, что индустриализация завязана на прибавочный продукт сельского хозяйства. Если десять селян с трудом кормят одного горожанина — у такой страны для роста городов не будет ни людей, ни продовольствия, ни денег…

Земельный кодекс РСФСР 1922 года сохранил основные принципы Закона о социализации земли. Крестьянин мог пользоваться причитающимся ему наделом как угодно: остаться в составе земельного общества, уйти на хутор, выделиться на отруб или же войти в артель или колхоз. Вроде бы те же условия, что и после Столыпинской реформы — а результаты совершенно другие. После революции реформа, наконец, пошла. В сознании людей хутор и отруб становились предпочтительнее земельного общества. И нетрудно понять, почему.

Кроме прежних община получила и новые, «коммунистические» пороки. В результате Гражданской войны на селе большую роль стал играть коммунистический и советский актив — а что это за персонажи, мы помним по предыдущим главам. Кроме того, отменно мутили воду демобилизованные красноармейцы, усвоившие на фронте революционные идеи, да и молодёжь хотела чего-то нового, не очень понимая, чего именно. Если раньше в общине верховодили «справные» хозяева, то теперь зачастую ею управляли коммунисты — хотя и далеко не всегда. А самое интересное начиналось, когда схватывались между собой кулацкая верхушка общины и сельский актив. Нетрудно догадаться, что на пользу земледелию, и без того обременённому множеством проблем, все это не шло…

Однако при склонности большинства крестьян к самостоятельному хозяйству далеко не всем оно было доступно. Точнее, очень немногим. Причины были предельно просты: массовая нищета сельского населения.

На поверхности жизни и вправду суетились горластые лодыри, но среди бедняков большинство тоже были труженики земли, которые хотели работать и работали — сами впрягались в плуг, а иногда обрабатывали поля мотыгами, бывало и такое.

На 1 января 1927 года в РСФСР под хуторами было всего около 2 млн дес. земли, а под отрубами — около 6 млн дес., или, учитывая, что земли у каждого такого хозяйства было 8–9 дес., примерно 1 млн хозяйств. Остальные, несмотря на все пожелания, по-прежнему оставались в общине.

Причин тут было несколько, и бедность — только одна из них. Другая — это позиция власти по отношению к крепким единоличникам, которую иначе как «тихим саботажем» не назовёшь. Чем дальше, тем труднее было выделиться отрубнику, а особенно хуторянину, и попробуй пойми, где тут традиционный советский бардак, а где неявная политика…

Во-первых, было очень мало землемеров. К ним выстраивались колоссальные очереди, заявки рассматривались годами, качество работы низкое. Во-вторых, уже в 1924 году Наркомзем в секретных инструкциях предписывал ограничивать и прекращать хуторское разверстание, за исключением совсем уж дальних и неудобных участков. Сочетание бардака и саботажа всячески тормозили выделение. А время шло…

Как видим, трудовое крестьянство чётко делится на две части: те, кто и хочет, и может вести самостоятельное хозяйство, и те, у кого отсутствует либо желание, либо возможность, либо и то и другое.

С хуторянами, на которых, по мнению современных экономистов, следовало поставить, всё ясно — а как все же быть с остальными? С теми, кто не хотел превращаться в рабочую скотину? С хозяевами настолько бедными, что и помыслить не могли о самостоятельном хозяйстве, с отчаявшимися, с безлошадными? Их что — пустить на собачий корм?

В 1920-е годы позиция правительства была прямо противоположной. Оно всячески стимулировало колхозы и совхозы, а следующим на очереди стоял бедняк, получавший и материальную помощь, и льготные кредиты. Середняк оказался в худшем положении, на что был изрядно обижен — но тут уж извините, на всех элементарно не хватало денег.

Ситуация усугублялась все ещё невыразимым состоянием местной власти. После войны правительство попыталось осторожно разделить управленческий аппарат и партию — результаты получились устрашающими. За несколько лет совслужащие сформировали чудовищный бюрократический аппарат, который работал только на себя. К концу 1920-х на него снова надели партийную узду и затянули крепко, но двадцатые годы были своеобразными.

Свой сельскохозяйственный идеал большевики ни от кого не прятали. Видели они его отнюдь не в «крестьянском рае», а в «агрозаводах», в которых средства производства принадлежали бы государству, а люди работали бы по найму. Ещё в ленинских «Апрельских тезисах» говорится: «создание из каждого крупного имения (в размере около 100 дес. до 300 по местным и прочим условиям и по определению местных учреждений) образцового хозяйства под контролем батрацких депутатов и на общественный счёт».

В феврале 1919 года было принято «Положение о социалистическом землеустройстве и о мерах перехода к социалистическому земледелию» — значительный шаг вперёд по сравнению с «Законом о социализации земли». В первую очередь потому, что в нём был наконец определён собственник земли — вся она становилась единым государственным фондом, заведовать которым должны были органы советской власти.

Первые совхозы начали появляться сразу после Октябрьской революции. Основные же принципы их организации были сформулированы в том самом «Положении о социалистическом землеустройстве».

Неприятным сюрпризом стала и «несознательность» селян. Вопреки описаниям народного характера, у них не оказалось склонности к работе на общество — даже за плату! Нет, они всё понимали и даже говорили правильные слова, но на практике в русской деревне своё обрабатывалось более-менее старательно, общинное — хуже, а общественное — кое-как Без надсмотрщика мужик на чужом поле не работал, а изображал видимость. А для присмотра за работами нужны были толковые управленцы, чудовищный дефицит которых Советская Россия испытывала с первого дня.

Тем не менее назвать эксперимент провальным нельзя даже при самом недобром к нему отношении. Совхозы существовали — тихо, незаметно делали своё дело в глубине воюющей страны. Так что никаких образцовых хозяйств не вышло, а в сравнении с помещичьими имениями большей частью получилась образцовая бесхозяйственность.

Но все же в 1922–1923 годах 5 из 33 сельтрестов (объединений совхозов) оказались прибыльными. На следующий год их число удвоилось, а затем начался очень быстрый рост.

С этого момента можно было утверждать, что эксперимент оказался успешным. Совхозы доказали, что они способны быть рентабельными — а значит, имеют право на существование, несмотря на всю неотлаженность механизма социалистического сельхозпредприятия.

Но чем дальше, тем больше становилось ясно: совхозы, при всей своей уникальности и нужности, не решали главной проблемы будущей аграрной реформы — как быть с крестьянином-бедняком?..

С введением НЭПа произошло то, что и должно было произойти. Нэпманы проявили нешуточную деловую активность, но только в одной области — в торговле, и принялись активно захватывать рынок.

Из резолюции XIII съезда ВКП (б) «О кооперации»: «В области сельскохозяйственной кооперации должно быть обращено особое внимание на развитие уже складывающихся форм производственно-сбытовых объединений (Маслоцентр, Льноцентр, Союзкартофель и т. п.)».

Товары кооперативам приходилось брать в кредит, да и продавать в кредит, а «кредитная игла», тем более двойная, — это очень мало радости. Дисциплины в стране нигде и никакой, платят плохо, если вообще платят. Руководители промышленности стенают в один голос: нужны наличные деньги, нужен быстрый оборот.

Чтобы уменьшить кредиты, надо увеличивать собственные средства кооперации, а значит, привлекать туда зажиточных крестьян. И сразу же вставал вопрос о кулаке: позволять ли ему вступать в кооператив? С одной стороны, у него: а) больше денег, с одной голью кооперацию не поднимешь; б) «связанный» в кооперативе, он менее опасен, чем находящийся в свободном плавании; в) кулаками на селе называют всех, кто хоть чуть-чуть поднимается выше среднего уровня.

Как прямо сказал Сталин: «Я думаю, что один кулак будет вести за собой правление, потому что кулак умён. Я ставлю одного кулака в правлении выше, чем 10 некулаков». Сталин предлагал допустить его в члены кооператива с запретом входить в правление, но кто мешает кулаку советовать?..

А как воровали! Впечатляет даже по нынешним воровским временам.

Тем не менее дело шло. На 1 июля 1924 года в стране насчитывалось (насколько тогдашняя статистика вообще могла что-то подсчитать) 19464 потребительских общества, объединявших 3284 000 членов. В сельхозкооперации число обществ было больше (на 1 октября — 35 тыс. кооперативов), а народу они объединяли меньше (2700 000). Правда, радоваться особо не приходилось, поскольку до войны кооперативы объединяли 12 млн хозяйств.

Хуже было другое: кооперация жила всё же в основном не на собственные средства, которых по маломощности не имела, а на казённые — просто государство, заинтересованное в её развитии, закрывало на это глаза.

По официальным данным, к 1927 году кооперацией в СССР были охвачены 30 % хозяйств… Точнее, с учётом тогдашней статистики и соцзаказа можно сказать: не более 30 % хозяйств в 1927 году состояло в кооперативах, причём чем беднее двор, тем меньше для него толку было от этой системы. Смысл в кооперативах, конечно, имелся — но та цель, ради которой они поддерживались государством: объединение маломощных производителей, — достигнута не была. Так что и кооперация практически не помогла решению главной проблемы российского сельского хозяйства: куда девать бедноту?

Кто идёт в колхоз? Среднее самостоятельное, зажиточное, «справное» крестьянство? Достаточно мельком ознакомиться с делом, чтобы сказать: нет, конечно! Идёт деревенская беднота, организуются деревенские (и городские) пролетарии и полупролетарии, те, у кого хозяйства почти нет, кому не хватает в одиночку ни скота, ни орудий, ни средств завести хозяйство…

Первые колхозы появились ещё во время Гражданской войны — редко от желания строить новый мир, чаще от нищеты и безысходности, да ещё в поисках кредитов и льгот. У них было много форм: сельскохозяйственные кооперативы, артели, коммуны, товарищества по совместной обработке земли — и ещё больше разновидностей, поскольку никто толком не знал, что обобществлять, как обобществлять, как работать и как распределять продукцию и полученный доход.

Зато имущественный состав колхозов показывает, что найдена наконец правильная форма организации бедноты… По сути, колхоз — это видоизменённая община, с той разницей, что земля не делится по хозяйствам, а обрабатывается сообща.

После окончания войны колхозы стали распадаться — в общем-то, нормальное явление. Те, кто шёл туда выживать, отправились обратно на собственный двор, другие решили попытаться воплотить старую мечту о вольном хлебопашестве, о «мужицком рае» без помещиков, горожане вернулись в города.

Наконец, сыграл свою роль и традиционный советский административный хаос. На местах декреты читали по-своему. Одни местные власти понимали НЭП как временное отступление, а другие — как полный крах социалистического строительства. И тогда, бывало, колхозы попросту разгоняли «сверху», даже успешные, — поигрались, и будет, нечего баловаться, даёшь хозяина! Да и коррупция не подкачала — большие поля обанкротившихся колхозов так удобно было передавать арендаторам, которые одновременно приобретали осиротевшие машины и инвентарь.

Казалось, этот эксперимент обречён и государство если и поддерживало колхозы, то скорее из пристрастия к социалистическим формам хозяйствования, чем из реального интереса. Какую-то продукцию они все же давали, а пара миллионов кредита погоды в экономике не делала. Но на деле оказалось не совсем так — сочетание надежд на лучшую жизнь и насущной экономической безысходности заставило наиболее предприимчивых крестьян вновь прибегнуть к этому средству спасения от нищеты.

Так что многие колхозы всё же выжили, а вскоре начался новый рост, старт которому дал неурожай 1924 года и его следствие — очередной голод.

Были здесь и свои «маяки на вершинах» — может быть, меньше производственные, а больше социальные, но ведь государство-то и искало в первую очередь социальную форму организации крестьянства. Если в хороших совхозах крестьян привлекал высокий уровень организации производства, то в больших сильных коммунах — не только трактор, племенной бык и сортовые семена, но ещё и школа, лечебный пункт, клуб. В некоторых отдельных хозяйствах даже стариков и детей содержали на общественный счёт.

Кроме неустойчивости, колхозы были ещё очень маленькими и бедными. В 1927 году на каждый из них приходилось примерно 12 дворов, 6–7 голов крупного рогатого скота, 9–10 овец, 4 свиньи и 3–4 лошади. На 100 десятин посева у них приходилось 13,6 лошадей (у единоличников — 18) — правда, эта цифра в реальности несколько иная, потому что во многих районах пахали на волах.

Но было у них одно колоссальное достоинство — эти мелкие, бедные и неумелые хозяйства реально кооперировали бедноту! Так, в 1927 году колхозы объединяли 65,6 % безлошадных, 26,3 % однолошадных, 6,5 % двухлошадных и 1,5 % трёхлошадных хозяйств, притом, что безлошадных в стране было около 28 %.

Итак, форма была найдена, направление реформы определено, дело за сроками. О сроках же гремели дискуссии. На Всесоюзном совещании представителей колхозов в феврале — марте 1925 года часть делегатов, под предводительством руководителя украинского Сельскосоюза Полянского, стояла за форсирование коллективизации, другие, как тот же Каминский, считали, что мелкое хозяйство продержится ещё десятки лет. Бухарин вообще отодвигал колхозы на обочину развития.

В октябре 1927 года состоялся пленум ЦК, который принято считать отправной точкой коллективизации. И это так и есть. В огромной резолюции «О работе в деревне» подводился итог предшествующему периоду восстановления и развития сельского хозяйства и давалось направление дальнейшей работы.

К 1927 году в общем и целом закончился послевоенный восстановительный период. Определилось состояние советской экономики и перспективы её развития. Власти СССР бодро рапортовали об успехах — это было нетрудно, достаточно выбрать наиболее благоприятные статистические показатели, а из них — самые высокие цифры. Впрочем, о реальном состоянии экономики тоже говорили открыто, опуская лишь выводы и подменяя их «задачами социалистического строительства».

А состояние экономики было катастрофическим. В результате политики НЭПа удалось кое-как восстановить то, что имела Российская империя, — но и только. Сил на развитие уже не набиралось, более того, и перспектив не просматривалось. Радостные репортажи маскировали такие неприятные вещи, как износ основных фондов — ещё несколько лет, и промышленность начнёт попросту рушиться. Если что и рухнет скорее, чем промышленность, так это железные дороги, число аварий на которых приближалось к критическому пределу.

Да, дороги… Они традиционно являлись лучшим оборонным сооружением России. В 1927 году к этому пределу подошли и железнодорожные линии — ещё несколько лет, и в случае войны их лучше будет не взрывать, а оставлять в неприкосновенности, на страх агрессору. Ну и в довершение счастья, на советской экономике мёртвым грузом висело чудовищное сельское хозяйство, проблемы которого мы уже столько времени обсуждаем. Проводить индустриализацию без аграрной реформы — всё равно, что накачать бицепсы и бежать марафон на костылях…

К 1927 году стало ясно, что обычным, нэповским, эволюционным путём страну не поднять и даже не удержать. До предела завинченный налоговый пресс не давал средств не только для развития, но даже для латания дыр. В 1927 году пошли на то, чтобы расконсервировать печатный станок — пользы было примерно столько же, сколько от носового платка при гриппе. Полегчало… на пять минут.

Оставался ещё один путь — искать средства за границей, т. е. либо брать кредиты, либо открыть экономику для иностранного инвестора. Кредиты, может быть, и дадут — но на каких условиях?..

Иностранные инвестиции тоже не решали проблемы. Инвесторы вкладывают деньги не в то, что нужно для страны, а в то, во что сами хотят. Опыты с концессиями ещё раз подтвердили: иностранцев привлекают в СССР две вещи — дешёвое сырьё и дешёвая рабочая сила, остальное их не интересует. То есть этот путь обрекал страну фактически на колониальную эксплуатацию.

Первый удар рынок нанёс правительству уже в заготовительном сезоне 1924/1925 годов, сразу же после полной отмены натурального налога. Обычно государство закупало хлеб по средним рыночным ценам. Но осенью 1924 года в связи с очередным неурожаем хлебные цены начали расти. И перед едва народившимся «рыночным социализмом» сразу же встал вопрос выбора из двух зол: до какого предела повышать заготовительные цены?..

Ещё одним итогом 1926 года стала «антирыночная» статья 107 УК: «Злостное повышение цен на товары путём скупки, сокрытия или невыпуска таковых на рынок — лишение свободы на срок до одного года с конфискацией всего или части имущества или без таковой. Те же действия при установлении наличия сговора торговцев — лишение свободы на срок до трёх лет с конфискацией всего имущества».

Расслоение крестьянства продолжалось, и нетрудно было составить простой прогноз: чем дальше, тем большая доля товарного зерна будет приходиться на зажиточные хозяйства. А ведь их-то необходимость уплаты налогов и покрытие неотложных нужд не заставляет сразу же выбрасывать хлеб на продажу, они легко могут позволить себе придержать его до выгодной весенней цены.

Ситуация становилась угрожающей — ведь страна по-прежнему не имела резервов. Уже в конце октября начались перебои с хлебом в городах. Цены на рынке резко пошли вверх, начался ажиотажный спрос на продовольствие.

ОГПУ: из обзора политического состояния СССР за ноябрь 1927 года:

«Во второй половине ноября по ряду промышленных районов положение со снабжением хлебом заметно ухудшилось. Значительное обострение создалось в Туле, Казани, Вотской обл., на Урале, в Киеве, Луганске, Севастополе, Тифлисе (очереди устанавливаются с 2 часов ночи), Армении…»

Вместе с ажиотажем росло и недовольство. Поползли слухи о том, что коммунисты не то прячут хлеб перед войной, не то откупаются им от Англии, что всё зерно идёт за границу в счёт долгов, о скором голоде и перевороте — это в местах, более близких к источникам информации, а в отдалённых нередко были уверены, что война уже идёт. В деревнях начали голодать бедняки и пострадавшие от локальных неурожаев, которые снабжались хлебом из государственных фондов.

Это — ноябрь вполне урожайного года, причём войны нет и ясно уже, что не будет…

Уже в октябре ОГПУ (!) обратилось в Совнарком с предложением начать репрессии против частника — большинство торговцев и так находились не в ладах с законом, а для остальных была припасена 107-я статья. Громить частный сектор — не самая лучшая мера. Государственная и кооперативная торговля ещё не были готовы принять на себя всю тяжесть снабжения населения, и удар по частнику неизбежно должен был нанести тяжёлую рану потребительскому рынку. Однако и терпеть необъявленную войну, которую спекулянты вели против государства, больше не было возможности…

Согласно статистике ОГПУ, в 1927 году за нарушение монополии внешней торговли, спекуляцию товарами и валютой было осуждено 4208 человек, а в 1928-м — 16134. При этом вряд ли в СССР стало сильно больше валютчиков и нарушителей монополии. Прирост в 12 тыс. мы смело можем отнести на счёт 107-й статьи, не считая тех, кто сел за взятки, воровство и т. п.

К лету 1928 года в стране, пока что решением местных властей, стали появляться продовольственные карточки. С 1 марта 1929 года они были введены решением политбюро.

Развал рынка — следствие необъявленной войны, которую частные торговцы вели с государством во время «военной тревоги» 1927 года. Однако борьба с частником-оптовиком являлась лишь одной составляющей хлебной проблемы. Ударами по частным торговцам ОГПУ сломал механизм реализации — но это отнюдь не значит, что крестьянин повёз хлеб на рынок…

В игре остались лишь сильные середняки и зажиточные хозяева, у которых были деньги для уплаты налогов и которые прекрасно понимали, что если начнётся война, то бумажки обесценятся. И был тот самый загадочный «кулак», о котором современные исследователи никак не могут понять, что он такое, и которого тогдашние правители заклинали ни в коем разе не путать с трудовым зажиточным крестьянином — а его всё равно путали.

Деревенский хозяин затаился в ожидании настоящих цен…

Между тем если в Москве с продовольствием было плохо, то в провинции и вовсе творился сущий ад. И тогда местные власти, подгоняемые, с одной стороны, постоянными понуканиями сверху, а с другой — голодными толпами под окнами, стали срываться уже в массовом порядке — на местах начались обыски и конфискации, появились заградотряды и продотряды. Наверх валом шли требования от местного руководства: разрешить применять насильственные меры к держателям хлеба…

И лишь тогда власть согласилась на силовые методы. Директива ЦК от 6 января 1928 года содержала долгожданное требование конфискации излишков хлеба у крестьян, имевших большие запасы. Основание для такого решения имелось — та самая 107-я статья, которая предусматривала лишение свободы на срок до трёх лет с полной или частичной конфискацией имущества.

В январе 1928 года члены политбюро разъехались по стране руководить хлебозаготовками. 15 января Сталин отправился в Сибирь.

Тогда же, в январе 1928 года, Сибкрайком постановил: дела по ст. 107 расследовать выездными сессиями народных судов в 24 часа, приговоры выносить в течение трёх суток без участия защиты. На том же заседании было принято решение о выпуске циркуляра краевого суда, краевого прокурора и полпреда ОГПУ, который, в частности, запрещал судьям выносить оправдательные или условные приговоры по 107-й статье. Ну, в общем-то… сурово! В течение трёх суток, без защиты… Определённым «смягчающим обстоятельством» для властей может служить лишь то, что 107-я статья начинала применяться, когда размер товарных излишков в хозяйстве превышал 2000 пудов.

К проведению заготовок были привлечены ОГПУ и милиция, в село отправились партийные и советские работники из городов. За январь — март 1928 года было мобилизовано 2580 ответственных работников губернского масштаба и 26 тыс. уездного и ниже. Естественно, весь низовой аппарат тут же радостно сорвался в чрезвычайщину — ведь со времени отмены продразвёрстки прошло всего семь лет. И отряды по деревням ходили, и хлеб отбирали просто так и у кого попало, и свои же деревенские «раскулачивали». Того беспредела, что в Гражданскую, уже не было — однако случалось всякое.

Где граница между кулаком, которого надо уничтожить как класс, и зажиточным трудовым хозяином, которого власть призывала всемерно поддерживать?

Например, Каменев в 1925 году утверждал, что кулацким является любое хозяйство, имеющее свыше 10 десятин посева. Но 10 десятин в Псковской области — это о-го-го сколько, в промышленном Нижне-Тагильском районе, как видим, и 8 десятин считается большим наделом (даже на 13 человек), а в Сибири 10 десятин — середняк, так что ещё и по имени-отчеству не факт что назовут…

Молотов, отвечавший в ЦК за работу в деревне, в 1927 году относил к кулакам крестьян, арендующих землю и нанимающих сроковых (в отличие от сезонных) рабочих.

Но арендовать землю и нанимать рабочих мог и середняк. У какой-нибудь вдовы в хозяйстве две крепких лошади, сын-работник и батрак — ну, и какая она кулачка? А реальный кулак вполне мог обходиться вообще без батраков — если его хозяйство было не земледельческим, а торгово-ростовщическим, например.

Предсовнаркома Рыков тоже пошёл по экономическому пути. К кулацким он относил хорошо обеспеченные хозяйства, применяющие наёмный труд, и владельцев сельских промышленных заведений. Это уже ближе, но как-то все расплывчато. И почему бы крепкому трудовому хозяину не иметь, например, маслобойню?..

«Внизу» всё было ещё проще. В апреле 1926 года на совещании деревенского актива Ленинградской губернии один из выступающих говорил: «Мы знаем, что богатый крестьянин — это тот, кто живёт своим трудом. Это середняк. Но если хозяин побогаче, мы зовём его кулаком»…

Этот подход пёр снизу, как лава из кратера. Со всех трибун и во всех газетах не уставали разъяснять, что нельзя называть человека кулаком только исходя из благосостояния, что надо уважать и поддерживать трудовые хозяйства. Думаете, помогало? Правильно. И помочь не могло. Потому что правы историки — в основе всего лежала зависть. Но не чёрная и не белая, а зависть — крик исстрадавшейся твари, когда люди, озверевшие от нищеты и голода, кидаются на всех, у кого хоть что-то есть. Им враг и рабочий — потому что ходит в сапогах (хотя не может позволить себе белого хлеба), и комиссар из уезда — потому что носит галифе, даже если со своего жалованья едва кормится.

Иначе к вопросу подходит «середняк» Калинин, который на заседании Политбюро, посвящённом кооперации, говорил: «Кулаком является не владелец вообще имущества, а использующий кулачески это имущество, т. е. ростовщически эксплуатирующий местное население, отдающий в рост капитал, использующий средства под ростовщические проценты».

Деревенский кулак просто не мог не быть скупщиком хлеба — дураком надо быть, чтобы упустить такой доход. Впрочем, он был не только скупщиком, но и торговцем…

Как видим, на деревенском уровне частник-оптовик и кулак — это один и тот же персонаж, естественный посредник между производителем и рынком. Но если городского торговца можно привлечь за спекуляцию, поскольку налицо вещественные доказательства — склады с товарами, — то кулака на этом не ухватишь…

Большевики и кулаки боролись за власть над селом с самого начала. Советская власть формально победила, но пока крестьяне экономически зависели от кулака, он, явно или неявно, всё равно был хозяином. Поэтому болезненнее всего он воспринимал не оскорбительные «наезды» — они даже льстили иной раз, — а то, что правительство выводило крестьян из-под его власти. Это ещё семечки, а вот когда все пойдёт по-настоящему, когда начнутся колхозы…

1927 год развеял сразу несколько иллюзий и дал старт сразу нескольким процессам. Ленинский тезис повторил Сталин на ноябрьском пленуме ЦК 1928 года. «Мы догнали и перегнали передовые капиталистические страны в смысле становления нового политического строя… Нужно ещё догнать и перегнать эти страны в технико-экономическом отношении. Либо мы этого добьёмся, либо нас затрут».

Эти слова широко известны. Менее известны те, что последовали за ними. «Невозможно отстоять независимость нашей страны, не имея достаточной промышленной базы для обороны. Невозможно создать такую промышленную базу, не обладая высшей техникой в промышленности. Вот для чего нужен нам и вот что диктует нам быстрый темп развития индустрии».

Поэтому именно после «военной тревоги» 1927 года советское правительство начало гнать процесс индустриализации страны… Однако что было ясно — так это то, что нужно срочно создавать оборонную промышленность, причём такую, чтобы выстоять как минимум против всей Европы. Но на советской экономике, как раньше на русской, мёртвым грузом висел аграрный сектор. Его не стряхнёшь долой и не оставишь, как есть. Сельское хозяйство надо преобразовывать в том же темпе, что и промышленность. И об этом говорил Сталин:

«Характерная черта нынешнего состояния народного хозяйства заключается в том, что мы имеем перед собой чрезмерное отставание темпа развития зернового хозяйства от темпа развития индустрии, как факт, при колоссальном росте спроса на хлеб со стороны растущих городов и промышленных пунктов. При этом задача состоит не в том, чтобы снизить темп развития индустрии до уровня развития зернового хозяйства (это перепутало бы всё и повернуло развитие вспять), а в том, чтобы подогнать развитие зернового хозяйства к темпу развития индустрии и поднять темп развития зернового хозяйства до уровня, обеспечивающего быстрое продвижение вперёд всего народного хозяйства, и промышленности, и земледелия».

Рыночные схватки государства и частного сектора становились всё ожесточённее. То, что при прямом столкновении интересов государства и буржуазии государство очень даже может рухнуть, все сидящие в Кремле, и не только в Кремле, видели на примере Российской империи. Страну было жалко. Но что, собственно, мешает врезать по сельской и торговой буржуазии — пока она ещё не укрепилась настолько, что способна менять правительства?

К активным действиям подталкивала не только логика, но и динамика событий. Именно в этот заготовительный сезон в дело впервые в широких масштабах был пущен Уголовный кодекс. Власти нанесли удар, и теперь следовало ждать ответного хода.

107-я статья давала кое-какие возможности в смысле «нажима на частника» — например, конфискации не только хлеба, но и имущества. Но только этой статьёй дело не ограничилось. Ещё одним рычагом нажима стали принятые в 1927 году жёстко прогрессивные налоговые ставки. В ответ на попытку деревенской верхушки разорить государство правительство начало разорять деревенскую верхушку — чтобы больше ни у кого и никогда не возникало сомнений, кто в берлоге медведь.

В то же время почти половина хозяйств в стране была настолько слаба, что не могла прокормиться своим хлебом до нового урожая.

В 1927 году при хорошем, а кое-где и «небывалом» урожае исключительно благодаря рыночным играм страна едва не рухнула в очередной голод. Колхозы и совхозы были спасением во всех отношениях, но коллективизация безнадёжно запаздывала, сдвинувшись с места лишь после XV съезда, когда «хлебная война» между государством и верхушкой деревни уже вовсю разгорелась.

К осени 1928 года запасы зерна в рабочих кооперативах большинства промышленных районов подошли к концу. Один район за другим прекращал выпечку хлеба, продажу муки населению. Страна снова оказалась перед угрозой голода…

В результате нового этапа войны с частным торговцем-посредником доля частного сектора в товарообороте снизилась до 14 %. Следствием же массового применения 107-й статьи на селе стало почти полное прекращение внутридеревенской торговли. После конфискаций, проводимых, как водится, с перехлёстом, у зажиточных хозяев хлеба или не было, или они боялись его показывать — а бедняку где купить? К весне 1929 года в деревнях начался голод…

Обстановка на селе накалялась — что же это такое творится на втором десятке лет советской власти? Вспыхнули все старые счёты и неприязни. Крестьяне были традиционно озлоблены на городских рабочих — но это не страшно, где они и где города. А вот то, что поднимала голову ненависть голодных к сытым, у кого есть хоть какой-то хлеб… Середняки завидовали бедноте, получавшей государственную помощь, все вместе ярились на кулаков, которые себе не изменили — по дешёвке скупали скот и оказывали «вспомоществования» хлебом под кабальный процент. Кулаки, обозлённые налогами, конфискациями, всеобщей ненавистью, уходили в глухую оборону. Всё чаще деревенская беднота стала вспоминать комбеды — это с одной стороны, а с другой — начали традиционно избивать представителей власти, ломать, а то и поджигать амбары. И все чаще в письмах и разговорах ругали уже не местных деятелей, а советскую власть как таковую. Кредит доверия заканчивался, большевистское правительство обещало новую жизнь и не выполнило своих обещаний.

Крестьяне отправлялись за хлебом в города, где их тоже не могли ничем обнадёжить. Местные власти как могли защищали от голода своё население. В городах и рабочих посёлках карточки начали явочным порядком появляться ещё весной 1928 года. С 1 марта 1929 года политбюро утвердило их для всей потребляющей полосы РСФСР, Закавказья, Белоруссии и Украины. Хлеб по специальным заборным книжкам получало только трудовое население.

В Москве и Ленинграде хлебный паёк для рабочих и служащих фабрик и заводов составил 900 граммов в день, для членов их семей, а также для служащих, безработных и прочих трудящихся вместе с семьями — по 500 граммов на человека. В остальных промышленных центрах и фабрично-заводских посёлках нормы составили 600 и 300 граммов соответственно. Свободная продажа хлеба сохранялась, но только из остатков после отоваривания карточек и по двойной цене. Вскоре карточное снабжение охватило и другие продовольственные товары, а затем и промтовары стали распространяться по талонам и ордерам. Всё это была в чистом виде инициатива низовых организаций, поддержанная населением и лишь потом закреплённая решениями властей. В 1931 году была введена всесоюзная карточная система. И коллективизация, как видим, тут совершенно ни при чём.

1927 год нарушил неустойчивое равновесие НЭПа, 1928-й усугубил. Ожесточение зажиточных крестьян усиливало «хлебную войну», ожесточение властей, особенно местных, которые были ближе к линии фронта, делало её непримиримой. Страна стремительно погружалась в комплексный кризис — экономический, социальный, кризис власти и доверия к ней.

В такой обстановке СССР встречал лето 1929 года.

Как бы то ни было, власть объявила и подтвердила курс на коллективизацию, но чрезвычайно умеренную и аккуратную. И ведь что интересно — именно по этому плану всё и шло!

Какими были эти первые, ещё добровольные колхозы?

Во-первых, по-настоящему бедняцкими объединениями. Середняк в них не рвался, но с середняком можно было и обождать, не в нём проблема…

«Жизнь в колхозах чаще не лучше, а хуже крестьянской: работа от зари до зари, а всё без толку — хлеб да вода. Отношение к делу скверное — как-нибудь сойдёт. Производительность никуда не годится. Идут в них больше, кому совершенно деваться некуда: попадаются и пьяницы, лодыри, которым негде жить…

В целом по стране на 1 июля 1929 года насчитывалось 57045 колхозов, объединявших 1007,7 тыс. хозяйств, а к 1 октября их стало уже 67446 (прирост 18 %), объединявших 1919,4 тыс. (прирост 90 %). Правда, всего крестьянских дворов по стране насчитывалось 25 миллионов, но при упорной и кропотливой работе можно было лет за десять…

В 1929 году процесс коллективизации рванул с места, внезапно и необъяснимо. Естественно, инициативу проявили на местах — но ведь её проявляли и раньше, а правительство эти инициативы гасило, гасило… а потом вдруг, наоборот, дало им ход.

Обкатываются модели коллективных хозяйств, максимально эффективное использование тракторов, происходит мобилизация всей имеющейся сельхозтехники (иначе как объяснить принудительный выкуп сложной техники у кулаков?). В марте 1929-го появляются первые предвозвестники скорого краха на Нью-Йоркской бирже — и летом 1929 года стартует процесс сплошной коллективизации.

Поскольку экономики разных стран были связаны между собой через систему инвестиций и кредитов, намечающийся спад обещал быть общемировым. За одним исключением: Советскому Союзу, внешние экономические связи которого были пропущены через государственные фильтры, инвестиции в экономику тоже осуществляло государство, а управление хозяйством являлось плановым, кризис ничем не грозил. А вот его последствия…

Последствием финансового обвала должно было стать (и стало) катастрофическое падение цен на всю продукцию, особенно на промышленную. Для страны, индустриальное развитие которой было жесточайшим образом завязано на импорт, кризис предоставлял уникальный шанс — провести мгновенную, „взрывную“ индустриализацию. Впоследствии этот шанс СССР реализует на двести процентов, покупая за границей за бесценок всё: станки, технологии, специалистов. Считается, что именно для того, чтобы расплатиться за эти товары, и понадобилась мгновенная коллективизация, дисциплинированные и управляемые колхозы. Но это только одна из причин, и далеко не самая главная…

Проблема была в другом. Индустриальная и аграрная реформы теснейшим образом сцеплены между собой, связаны тысячами нитей экономической и кадровой политики. На выходе реформ надо было получить современное государство, без какого бы то ни было структурного несоответствия. Программа, рассчитанная, по Сталину, на десять лет, а по Бухарину и на все пятнадцать, с началом кризиса стремительно сжимала сроки, умещаясь в рамки, самое большее, одной пятилетки. А значит, за эту пятилетку должно быть реформировано и сельское хозяйство — иначе экономику просто разорвёт. Упускать такой шанс нельзя, стало быть, пришло время срывать предохранители и задействовать все ресурсы в этом генеральном сражении за будущее России…

Итак, до лета 1929 года все шло достаточно спокойно и по плану. Дальше началась кампания и, как обычно бывает при любых кампаниях, хоть при царе Петре, хоть при генсеке Сталине, процесс состоял из двух встречных потоков: плановых руководящих указаний сверху и низовой стихии, как её не называй — хоть волюнтаризмом, хоть административным восторгом, хоть усердием не по разуму. Многочисленные местные леваки, которых за несколько послевоенных лет не успели ни научить, ни перевоспитать, радостно рванули вперёд…

Колхозное движение сдерживалось двумя факторами — дефицитом сельхозтехники и не менее тяжёлым дефицитом кадров. Причём с техникой обстояло проще. В ближайший год деревня должна была получить 40 тысяч тракторов. Кроме того, началось строительство двух тракторных заводов с производительностью в 100 тыс. машин ежегодно, двух комбайновых заводов, расширение существующих производств и развитие химической промышленности для производства минеральных удобрений, а заводы тогда строились быстро.

С кадрами было сложнее — с ними вообще всегда сложнее. Кадры — дело тонкое. Особенно с учётом того, что деревенское население по-прежнему оставалось в массе своей малограмотным. Ноябрьский пленум 1929 года принял решение резко увеличить представительство крестьян, и в первую очередь колхозников, среди студентов вузов и техникумов — но с этого потока отдачи приходилось ждать не один год, тем более что практически всех будущих студентов надо было пропустить через рабфаки.

Но основная кадровая проблема лежала в другой плоскости. Помните, из-за чего разваливались первые колхозы? От банального неумения наладить учёт труда и распределения. Точно по той же причине — из-за неумения организовать работу — мучились и разваливались колхозы первого типа…

Для того чтобы организовать совместный труд, надо знать десятки маленьких секретов, постичь которые вчерашним единоличникам было просто негде. Тем более что практически все имевшиеся на селе умелые „менеджеры“ находились по другую сторону баррикады…

И вот тогда правительство пошло на очень тяжёлый шаг. Несмотря на жуткий кадровый голод в стремительно растущей промышленности, от неё буквально с мясом оторвали 25 тыс. человек, причём не худших, а лучших, с организационным, политическим и производственным опытом, и отправили в деревню — создавать колхозы. Их так и прозвали: „двадцатипятитысячники“. Этих людей направляли уже не бригадами, а по одному на колхоз, и они, обладая опытом заводского коллективного труда, сразу ставили внутреннюю структуру хозяйств, организацию труда, пресловутые учёт и распределение, готовили себе замену и могли уходить.

Все ближайшие годы в полуфеодальную деревню будут вкладываться колоссальные средства, только пойдут они не на займы хуторянам, а на механизацию, создание МТС, строительство электростанций, снабжение села сортовыми семенами и породистым скотом и многое другое, необходимое для создания современного высокотоварного производства.

Решения ноябрьского пленума ЦК и постановление Политбюро „О темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству“ определяли сплошную коллективизацию как главную задачу всех партийных, советских и колхозно-кооперативных организаций. Именно так они её и восприняли.

Число районов сплошной коллективизации за два месяца почти удвоилось.

Естественно, ни к чему хорошему все это привести не могло. С одной стороны, новые колхозники были обозлены насилием, с другой — в раздутых, не готовых организационно к резкому росту колхозах царил т-а-акой бардак! А уж что творилось в новых, насильственно сколоченных хозяйствах — и вовсе не описать. Этим тут же радостно воспользовались все противники коллективизации, от кулаков до засевших по деревням и волостям царских чиновников и белых офицеров…

Правда, почти сразу сведения о беспределе дошли до Кремля, и бум начали прекращать. Первый бой административному восторгу был дан в постановлении ЦК от 20 февраля 1930 года „О коллективизации и борьбе с кулачеством в национальных экономически отсталых районах“, где получили по мозгам любители устраивать сплошную коллективизацию там, где это вообще не нужно…

2 марта вышла знаменитая сталинская статья „Головокружение от успехов“, а 14 марта — постановление „О борьбе с искривлениями партлинии в колхозном движении“.

Редко когда ЦК принимал столь жёсткие по языку и по духу документы. После него тысячи коммунистов были исключены из партии, немало народу пошло под суд.

Реакция на местах была разной.

На местах боролись, как могли. Москва была буквально завалена жалобами на то, что вышедшим из колхоза не отдают скот и инвентарь, не выделяют землю.

За три месяца процент коллективизированных хозяйств упал более чем вдвое (с 56 до 23,6 %), примерно до уровня января 1930 года. Но все же, даже с учётом этих грустных обстоятельств, за год он вырос с 4 до почти 24 % — в шесть раз.

Впрочем, уже в январе советские газеты в подробностях сообщали о ходе раскулачивания.

О судьбе раскулаченных кулаков не задумывались. Пусть идут на все четыре стороны. Они и шли — женщины и дети по родственникам, мужчины — в банды. Или в города, что тоже властям не нравилось, поскольку аварийность на заводах и стройках была и без того высокая, и чего там мучительно не хватало — так это диверсий. А видя такое дело, и остальные кулаки, что поумнее, распродавали хозяйства, а то и уничтожали, и подавались в города, благо работа там теперь была, а деньги спрятать проще, чем зерно или коров. Деньги же у кулаков, всерьёз игравших на продовольственном рынке (именно такие и подхватились первыми), были, и немаленькие…

Из постановления Политбюро ЦК ВКП (б) „О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации“. 30 января 1930 года:

„…Исходя из политики ликвидации кулачества как класса и в связи с этим из необходимости провести наиболее организованным путём начавшийся в районах сплошной коллективизации процесс ликвидации кулацких хозяйств и решительно подавить попытки контрреволюционного противодействия кулачества колхозному движению крестьянских масс и признавая срочность этих мероприятий в связи с приближающейся с/х кампанией, ЦК постановляет:

В районах сплошной коллективизации провести немедленно, а в остальных районах по мере действительно массового развёртывания коллективизации, следующие мероприятия:

1. Отменить в районах сплошной коллективизации в отношении индивидуальных крестьянских хозяйств действие законов об аренде земли и применении наёмного труда в сельском хозяйстве. <…> Исключения из этого правила в отношении середняцких хозяйств должны регулироваться райисполкомами под руководством и контролем окрисполкома.

2. Конфисковать у кулаков этих районов средства производства, скот, хозяйственные и жилые постройки, предприятия по переработке, кормовые и семенные запасы.

3. Одновременно в целях решительного подрыва влияния кулачества на отдельные прослойки бедняцко-середняцкого крестьянства и безусловного подавления всяких попыток контрреволюционного противодействия со стороны кулаков проводимым Советской властью и колхозами мероприятиям принять в отношении кулаков следующие меры:

а) первая категория — контрреволюционный кулацкий актив немедленно ликвидировать путём заключения в концлагеря, не останавливаясь в отношении организаторов террористических актов, контрреволюционных выступлений и повстанческих организаций перед применением высшей меры репрессии;

б) вторую категорию должны составить остальные элементы кулацкого актива, особенно из наиболее богатых кулаков и полупомещиков, которые подлежат высылке в отдалённые местности СССР и в пределах данного края в отдалённые районы края;

в) в третью категорию входят оставляемые в пределах района кулаки, которые подлежат расселению на новых отводимых им за пределами колхозных хозяйств участках.

4. Количество ликвидируемых по каждой из трёх категорий кулацких хозяйств должно строго дифференцироваться по районам в зависимости от фактического числа кулацких хозяйств в районе с тем, чтобы общее число ликвидируемых хозяйств по всем основным районам составляло в среднем примерно 3–5 %. Настоящее указание (3–5 %) имеет целью сосредоточить удар по действительно кулацким хозяйствам и безусловно предупредить распространение этих мероприятий на какую-либо часть середняцких хозяйств.

Выселению и конфискации имущества не подлежат семьи красноармейцев и командного состава РККА. В отношении же кулаков, члены семей которых длительное время работают на фабриках и заводах, должен быть проявлен особо осторожный подход с выяснением положения соответствующих лиц не только в деревне, но и у соответствующих заводских организаций. <…>

Высылаемым и расселяемым кулакам при конфискации у них имущества должны быть оставлены лишь самые необходимые предметы домашнего обихода, некоторые элементарные средства производства в соответствии с характером их работы на новом месте и необходимый на первое время минимум продовольственных запасов. Денежные средства высылаемых кулаков также конфискуются с оставлением, однако, в руках кулака некоторой минимальной суммы (до 500 руб. на семью), необходимой для проезда и устройства на месте“.

Те, кого оставляли на месте, имели право сохранить средства производства в минимальном объёме, необходимом для ведения хозяйства, — то есть из кулаков они превращались в маломощных середняков. Кстати, получая тем самым возможность на деле доказать, что кулак — не эксплуататор, а просто особо трудолюбивый крестьянин.

Конфискованное имущество передавалось в колхозы в качестве взносов бедняков и батраков, которых более имущие колхозники постоянно попрекали, однако зачислялось в неделимый фонд — то есть никто не имел права прихватить с собой это имущество при выходе из колхоза. В свою очередь, колхозы, получившие землю и имущество, обязаны были её засеять и всю товарную продукцию с этой земли сдать государству.

„…ЦК категорически указывает, что проведение этих мероприятий должно находиться в органической связи с действительно массовым колхозным движением бедноты и середняков и являться неразрывной составной частью процесса сплошной коллективизации. ЦК решительно предостерегает против имеющихся в некоторых районах фактов подмены работы по массовой коллективизации голым раскулачиванием. <…>

ЦК подчёркивает, что все указанные мероприятия должны быть проведены на основе максимального развёртывания инициативы и активности широких колхозных, в первую очередь батрацко-бедняцких, масс и при их поддержке. Решениям о конфискации кулацкого имущества и выселении кулаков должны предшествовать постановления общего собрания членов колхоза и собрания батрачества и бедноты…“

А ведь были ещё и инструкции по применению этого постановления. Если действовать по букве этих инструкций, то ошибиться практически невозможно. Другое дело, что на местах инструкции все время подправлялись классовым чутьём, личными счётами и желанием пограбить…

Но вообще-то, если отрешиться от специфических советских терминов, то что мы видим? А видим мы очень хорошо знакомую нам вещь. Называется она: национализация, только национализируется имущество не в федеральном, а в волостном масштабе…

К концу 1930 года по СССР было раскулачено около 400 тысяч хозяйств — т. е. около 40–50 % всех имеющихся на 1927 год кулаков. Из них выслано было не так уж много — всего 77975 семей. По данным налогообложения, к осени 1920 года в стране ещё оставалось около 350 тыс. кулацких хозяйств. Точно не подсчитывали, но не менее 20 % кулаков бежали. Паспортов тогда ещё не было, а справку из сельсовета легко купить или подделать.

Раскулачивание продолжалось и в 1931 году, прекратившись лишь в 1932-м.

Сколько всего было выселено? Суммарная статистика ОГПУ называет точное их число: 381026 семей общей численностью 1803 392 человека. Правда, неясно, вошли ли в это число неправильно раскулаченные, которых впоследствии освободили и вернули имущество (а таких, по данным проверки 1930 года, было по разным районам от 20 до 35 %). Что любопытно: в местах высылки тоже вскоре появились колхозы.

Из информационных сводок ОГПУ, др. документов, писем крестьян:

„На темпе коллективизации крайне отрицательно отражается отмечаемая в отдельных районах задержка расчётов с колхозниками за истёкший хозяйственный год. На Северном Кавказе, где распределение доходов в колхозах ещё не кончено и за отсутствием средств задерживаются денежные расчёты с колхозниками, имеют место выходы из колхозов наименее обеспеченных продовольствием отдельных бедняков и батраков и уход на заработки. Задержка расчётов сильно снижает также трудовую дисциплину в колхозах и дезорганизует отдельные группы колхозников, обуславливая бесхозяйственное отношение к обобществлённому имуществу“.

„У нас в начале января поголовно законтрактовали молочный скот у колхозников. Объясняли эту меру тем, чтобы предостеречь от хищнического убоя как коров, так и молодняка. Молочного скота у нас, согласно разъяснениям т. Сталина, осталось только по одной корове на хозяйство для прокорма семейств. Общественного питания мы не имеем, и колхозник только и живёт молочными продуктами, так как нам не отпускается ни рыбы, ни крупы. По норме полагается один пуд пшеницы на месяц, из коего нужно отдать отмер и плюс отход, так что остаётся только 29 фунтов серой муки. В связи с конктрактацией стали уже брать и последних коров на мясозаготовку. Это на колхозников действует убийственно…“

„Мы находимся в колхозе второй год. Был у нас недород, и сейчас толпы оборванных, полуголодных людей весь день толпятся и просят хлеба. Находясь уже в колхозе, мы добили скотину, много подохло от бескормицы, остальная взята на мясозаготовки“.

„Такой бесхозяйственности, как в колхозах, у единоличника не было раньше. Сено осталось не скошено на колхозных полях, яровой хлеб остался в поле под снегом, до рождества лён в поле стоял. Картофель рыли без времени, и был даже такой случай в одном колхозе, 4 га овса осталось нескошенным, которые отдали единоличникам скосить на корм скоту“.

„В Краснослободском районе в д. Заречная Лосевка организовался колхоз из 16 хозяйств, колхоз бедняцкий и имел недостаток тягловой силы. Соседний колхоз „Красный партизан“ обещал им помощь и взял над молодым колхозом шефство. Но когда колхозники выехали в поле и попросили от шефа на время двух пар лошадей, им в этом отказали. Райколхозсоюз тоже не помог. Не получив ниоткуда помощи, колхоз распался“».

«Вновь организованные колхозы не охвачены руководством райколхозсоюза и помощью с его стороны в вопросе об организации труда и внедрении сдельщины. В колхозах „Свобода“, „Грязновка“ учёт труда совершенно не ведётся, на почве чего труддисциплина упала. В колхозе „Завет Ильича“ по этим причинам не перепахано 10 га овса, не вспахано 40 га под вику и не проводилась пахота под картофель. Посланные бланки-табеля правление колхоза не заполняло, и колхозники не знают отработанных ими трудодней. В большинстве колхозов учётные книжки колхозникам не выданы и учёт ведётся на клочках бумаги».

«Во многих колхозах отмечаются факты истощения, заболевания и падежа скота. В основном это является следствием полнейшей бесхозяйственности, проявляемой правлениями колхозов в вопросе содержания и ухода за скотом, недостаточного ветеринарного обслуживания, а также неблагополучного положения с фуражом. Последнее особенно сказывается на состоянии рабочего скота; зарегистрирован ряд случаев истощения и падежа лошадей, вызванного недостатком кормов при чрезмерной загрузке тягловой силы».

А ещё мы видим: то, что фигурирует в истории под единым названием коллективизации, на самом деле представляет три самостоятельных, хотя и связанных между собой процесса. Первый — это собственно коллективизация, она же аграрная реформа. С ней к 1930 году всё было ясно, она уверенно набирала ход и, кто бы что ни кричал об утопичности, проваливаться не собиралась. Второй — «хлебная война» между государством и держателями товарного зерна. Она будет продолжаться ещё не один год, пока не разразится катастрофой 1933 года. И третий — борьба сельской буржуазии за экономическое господство, власть и влияние в деревне…

* * *

— Не могу понять, — возмущался Аркадий, — как высокообразованные марксисты могли запретить торговлю! Энгельс писал, что «Материалистическое понимание истории исходит из того положения, что производство, а вслед за производством обмен его продуктов, составляет основу всякого общественного строя». Ведь торговля является двигателем прогресса! На ней держится вся экономика. Выходит, что эти экспериментаторы не разбирались в экономике?

— Выходит, что так, — подтвердил Семён. — Вот они отказались от денег, а как без них можно строить международные отношения? Вот, почитай, что я нашёл.

В начале Первой мировой войны золотой запас России был самым крупным в мире и составлял 1 миллиард 695 миллионов рублей (1311 тонн золота, более 60 миллиардов долларов по курсу 2000-х годов). После революции оставшееся после войны золото досталось захватившим власть в стране большевикам. Дополнительно к резервам Государственного банка около 200 т золота было изъято у населения в ходе тотальных конфискаций 1918–1922 гг.

В соответствии с 3-й статьёй русско-германского добавочного (к Брест-Литовскому) договора и приложенному к нему финансовому соглашению, подписанному в Берлине 27 августа 1918 г. представителями Советской России с одной стороны и Центральных держав (Германии, Австро-Венгрии, Турции и Болгарии) — с другой, РСФСР обязалась выплатить Германии контрибуцию кредитными билетами и золотом (245564 кг). В сентябре 1918 г. из хранилища золота в бывшем Нижегородском отделении Госбанка России через Москву и Оршу в кладовые Рейхсбанка в Берлине было отправлено два «золотых эшелона», куда было загружено 93535 кг золота стоимостью 124835 млн руб.

После подписания Компьенского перемирия Брест-Литовский договор был разорван. По условиям Версальского мирного договора, подписанного Германией, все финансовые последствия Брестского мира аннулировались, а золото, доставленное в Германию из Советской России, по статье 259 Версальского договора переходило под контроль Антанты, хотя его дальнейшая судьба не определялась. Русское золото было доставлено в Банк Франции, где и размещено на хранение. По российско-французскому соглашению об урегулировании взаимных финансовых претензий 1997 года Россия отказалась от требований на золото, оставшееся во Франции, и требований, связанных с интервенцией 1918–1922 годов, и выплатила Франции компенсацию в 400 млн долларов, а Франция отказалась от требований выплаты долга по займам и облигациям царского правительства.

По условиям подписанного 2 февраля 1920 года Тартуского мирного договора между РСФСР и Эстонией Эстонии было выплачено 11,6 тонн золота на сумму 15 миллионов рублей.

Согласно советско-литовскому мирному договору, подписанному 12 июля 1920 года, Литве было выплачено 3 миллиона рублей золотом. Согласно Рижскому мирному договору 1920 года Латвии выплачивалось 4 миллиона рублей золотом. Согласно Рижскому мирному договору 1921 года Польше должно было быть передано 30 млн золотых рублей, но по разным причинам это постановление договора никогда не было выполнено.

После всех известных событий и перипетий, связанных с «золотом Колчака», его остаток был доставлен в мае 1920 г. из Иркутска в Казань. Сумма составила 409625 870 руб. Это 317,5 т чистого золота, которое было зачислено на баланс Центрального бюджетно-расчётного управления Наркомфина.

Помимо этого, в начале 1920 г. в распоряжении правительства В.И.Ленина находилось золото на сумму около 550 млн руб.

Итого полученный большевиками золотой запас Российской империи в это время сохранился на две трети и оценивался в 960 млн руб., что эквивалентно 743,3 т чистого драгметалла. Однако по архивным документам, недавно найденным и обнародованным Александром Мосякиным, 9 ноября 1920 г. золотой запас РСФСР составлял уже 546196 180 руб., что эквивалентно 422,9 т чистого золота, плюс в распоряжении большевиков было румынское золото на сумму 117,9 млн руб. (91,3 т).

К 1 сентября 1921 года золотой запас РСФСР уменьшился до 73520 849 руб. (56,9 т). Большевики также израсходовали румынское золото на 12,6 млн руб.

В 1920–1921 годах 8,4 млн золотых рублей было выделено как помощь «кемалевской» Турции, ведшей войну с Антантой, приступившей к расчленению Османской империи согласно Мудросскому перемирию.

Всего за 10 месяцев 1921 года из Советской России на Запад было вывезено золота на сумму 485,3 млн руб. (375,7 т), из них только четверть израсходовали на закупки зерна, паровозов, снаряжения для Красной армии и пр., а основная масса золота легла на секретные партийные счета в западных банках. Отвечал за эти сверхсекретные операции уполномоченный Политбюро ЦК РКП (б) по золотовалютным операциям за границей Максим Литвинов. Выступая в апреле 1928 года в Москве на 3-й сессии ЦИК, Литвинов признал: «В 1921 году я состоял главным уполномоченным СНК по валютным операциям и по реализации нашего золота за границей. Я находился в Ревеле, и через мои руки прошло несколько сот миллионов рублей нашего золота, проданного мною за границу. Бóльшая часть этого золота была продана мною непосредственно или через разных посредников крупным французским фирмам, которые это золото переплавляли не то во Франции, не то в Швейцарии, откуда это золото находило своё последнее убежище в кладовых американского резервного банка». К началу 1922 года свободные от обязательств золотовалютные резервы РСФСР, с учётом румынского золота, составляли всего лишь 107,7 млн руб. (83,5 т).

С советских времён было принято считать, что в начале 1920-х годов ленинское правительство потратило сотни миллионов золотых рублей на закупку паровозов в Швеции и Германии. До революции страна импортировала до 40 % новых паровозов. Организовал сделку по поручению Троцкого видный большевик и инженер-железнодорожник Ю.В.Ломоносов, назначенный уполномоченным Совета народных комиссаров по железнодорожным заказам за границей.

СПРАВКА:

Юрий Владимирович Ломоносов родился 24 апреля 1876 года в уездном городе Гжатске (ныне Гагарин) в мелкопоместной дворянской семье. Его отец — бывший кавалерийский офицер, служил мировым судьёй. Следуя семейным традициям, 11 лет от роду Юра поступил в 1-й Московский кадетский корпус. Однако военная карьера не пришлась ему по душе. Ломоносов всерьёз подумывал о Духовной академии, но в итоге летом 1893 года определился в Петербургский институт путей сообщения.

Студентом Ломоносов удачно женился на дочери конструктора-железнодорожника Александра Антонóвича — Софье. В 1898 году молодой учёный защитил дипломный проект, и на последующие двадцать лет главным делом его жизни стало проектирование и испытания паровых локомотивов.

Через год он получил место преподавателя в Варшавском политехническом институте и одновременно был утверждён Министерством путей сообщения в должности инспектора Российских государственных и частных железных дорог. Не прошло и пяти лет после окончания института, а Юрий Владимирович уже считался одним из лучших паровозных специалистов. В 1902 году он занимает должность ординарного профессора Киевского политехнического института и становится самым молодым завкафедрой.

Ломоносов внёс значительный вклад в развитие науки о стальных магистралях. Впервые в мире им были организованы тягово-теплотехнические испытания паровозов. Вместе со своими учениками в 1908 году образовал первое научно-исследовательское учреждение — «Контору опытов над типами паровозов», предтечу Всесоюзного, а ныне Всероссийского научно-исследовательского института железнодорожного транспорта. Помимо прикладных исследований, он активно вёл преподавательскую деятельность, издал множество учёных трудов и создал новую науку — теорию тяги тепловозов.

Исключительные научно-технические способности Ломоносова сочетались с недюжинным административным талантом. Накануне Русско-японской войны группа из ста студентов под его руководством была направлена на Китайско-Восточную железную дорогу для проведения работ по её реконструкции. Итоги экспедиции заинтересовали министра финансов Российской империи графа Сергея Витте, во время встречи с которым Ломоносов, помимо общего анализа ситуации на дальневосточной магистрали, откровенно рассказал о воровстве и злоупотреблениях. Эта встреча укрепила авторитет Ломоносова как честного и бескомпромиссного государственного чиновника.

В дальнейшем Юрий Владимирович успешно сочетал научную деятельность с работой на высоких административно-хозяйственных постах.

В 1907 году Софья Александровна, забрав с собой детей, уехала в Швейцарию — изучать медицину. Это положило браку конец. Заботы по дому взяла на себя верная политическая единомышленница и личная секретарша учёного Раиса Николаевна Розен, которая вскоре стала его новой женой. Менее чем через месяц у них родился сын Юрий.

В 1902 году ординарный профессор Киевского политехнического института Ломоносов тайно вступает в Боевую техническую организацию при ЦК РСДРП, руководимую видным большевиком Леонидом Красиным. В годы первой русской революции боевая группа Красина формировала и обучала членов рабочих дружин, снабжала их оружием и боеприпасами. В 1907 году кандидатура Ломоносова как левого кандидата от Киева даже обсуждалась на выборах во 2-ю Государственную думу. Занимаясь нелегальной большевистской деятельностью под разными псевдонимами, Ломоносов параллельно защитил в Киевском политехническом институте докторскую диссертацию по динамике локомотивов и удостоился профессорского звания.

Когда же с первой русской революцией не вышло и наступило время реакции, Юрий Владимирович из бунтовщика снова превратился в сановника. Он занял довольно высокий пост начальника тяги сначала Екатерининской, а затем Ташкентской железной дороги.

Февральская революция 1917 года застала Юрия Владимировича в нужном месте — в Петрограде, на должности члена инженерного совета МПС. И тут начинается самый интересный и загадочный период его жизни. Был ли он масоном, подобно ключевым фигурам новой буржуазно-демократической власти, неизвестно. Но именно Ломоносова позвал себе в помощники комиссар Временного комитета Государственной думы Александр Бубликов, захвативший 28 февраля с отрядом солдат Министерство путей сообщения.

В дальнейших трагических событиях Ломоносов сыграл важнейшую роль. Он смог задержать движение императорского поезда в Царское Село, а затем направил его в западню — во Псков. Позже Ломоносов не допустил прибытие в Петроград верных царю воинских частей, посланных для подавления беспорядков. А когда у Александра Гучкова на вокзале едва не отобрали привезённое из Пскова отречение Николая II, спас эту бумагу, а затем организовал типографскую печать акта об отречении.

Временное правительство щедро отблагодарило профессора. В ранге товарища (заместителя) министра путей сообщения он был направлен в Америку — руководить Русской железнодорожной миссией, которая координировала исполнение заказов на производство паровозов и вагонов.

Ломоносов распоряжался огромными суммами. Помимо банальных «откатов» и «распилов», он устраивал собственные рекламные кампании и помпезные приёмы для фабрикантов и политиков. Несмотря на незнание языка, профессор так сумел себя поставить, что вскоре о самоуверенном русском дельце заговорила вся Америка.

До октябрьского переворота Юрий Владимирович резко критиковал бывших своих соратников-большевиков. Но когда стало ясно, что ленинская гвардия пришла всерьёз и надолго, Ломоносов, к негодованию многих, стал активно призывать к поддержке новой власти. Имея тесные связи с Львом Троцким, посетившим США в 1917 году, он все свои ресурсы направил на признание большевистского режима со стороны Америки.

В середине 1919 года Ломоносова — уже советского дипломата, главноуполномоченного РСФСР и Наркомпути по Северной Америке — вызывают обратно в Россию, где он становится одним из первых ленинских наркомов. Сохранилась советская анкета 1921 года, где он указал (довольно смело), что при царском режиме дослужился до чина статского советника и имел все ордена — до Владимира включительно.

Такой головокружительной карьеры, как Юрий Владимирович, у большевиков не сделал больше никто из царских сановников. Впрочем, следует отметить, что профессор сам был давним членом РКП (б). Как же получалось у Ломоносова все время сидеть на двух стульях?

На подобные вопросы Ломоносов, ничуть не смущаясь, отвечал: «Я — генерал от паровозов и запасной рядовой от революции. Я был в запасе. А запасной солдат занимается всякими делами: один пашет, другой пишет, третий работает на заводе. А я занимался своей железнодорожной специальностью. Когда же раздался революционный призыв, я оказался на своём месте».

Ломоносов из всех многочисленных вождей-харизматиков в качестве самого перспективного и могущественного сюзерена безошибочно выбрал Ульянова-Ленина.

Свои неудачные аферы большевики чаще всего засекречивали, но иногда, вопреки здравому смыслу, подавали как свидетельство гениальности и прозорливости того или иного вождя. В конце 1919 года как нарком Главного комитета по госсооружениям, Ломоносов возглавил проект «Алгемба». Так называлось строительство 500-километровой железной дороги и нефтепровода от города Александров-Гай до нефтепромыслов на реке Эмба в Северном Казахстане.

Не было ни рельс, ни труб, ни транспорта, ни достаточного количества инструмента и пищи. В безводных степях от голода, холода и эпидемий ежедневно умирало по несколько сот человек строителей. Но жертвы были напрасны. Через полгода красные заняли Грозный и Баку — труднодоступная эмбенская нефть была уже не нужна. Однако строительство, лишённое всяких рациональных мотивов, не прекращалось. Ленин требовал и далее выделять для «Алгембы» баснословные суммы и, в качестве исключения, только наличными. Лишь через год проект был свернут и строго засекречен. Полного отчёта о расходовании средств никто и никогда не получил. Сохранившиеся документы дают лишь частичное представление об объёме приписок, завышений цен и прочих махинаций. Железной дороги в тех местах нет до сих пор.

В июне 1920 года Ломоносов по указу Ленина возглавил уже советскую железнодорожную миссию за границей. Её задача — заказать на зарубежных заводах вагоны, запасные части, станки, другое оборудование, а главное, почти две тысячи паровозов.

Но зачем было покупать столько паровозов за границей? За гораздо меньшие деньги можно было достаточно быстро восстановить первоклассные отечественные заводы, на которых к тому же сохранились квалифицированные специалисты. По какой причине стараниями Ломоносова основной заказ в 1000 паровозов получила маленькая шведская фирма «Нидквист и Хольм», которой для начала самой (не один год!) требовалось существенно расширять производственные мощности? За счёт советских денег, естественно. Наибольшее же недоумение вызывали цены — на шведские паровозы они были завышены вдвое, а заказанные в Германии обходились ещё дороже — почти в десять раз! И все это происходило на фоне неурожая и свирепого голода. На паровозы планировалось потратить колоссальные средства — более четверти золотого запаса страны. Обменяв даже часть этого золота на хлеб, в советской России можно было спасти от смерти всех голодающих!

Но критиков Ломоносова Ленин тут же объявил «крепостниками, реакционерами» и почему-то — «дипломированными лакеями поповщины». По требованию вождя ими тут же занялось карательное ведомство Дзержинского. Сделка по «паровозным заказам» стала проходить как «совершенно секретная». Но в зарубежной печати уже появились сообщения, что большевики расхищают громадные казённые деньги и помещают их за границей с помощью шведского еврея Улофа Ашберга, которого называли не иначе как «частным банкиром советских лидеров».

Ломоносов не только делал заказы, но и лично вывозил, а затем продавал огромное количество золота — причём в несколько раз больше, чем требовалось для оплаты поставок железнодорожной техники. Но если паровозы покупались по сильно завышенным ценам, то золото, наоборот, официально продавалось по заниженным. Летом 1921 года профессору было поручено организовать переплавку вывозимого российского драгметалла в Швеции, чтобы на слитках стояли штемпели Шведского монетного двора — такое золото без проблем принимали повсюду.

Безусловно, никто не позволил бы одному человеку украсть более четверти золотого запаса страны. Что-то, и немало, к Ломоносову, конечно, прилипало. Но лишь потому, что дело было крайне деликатное, никакого контроля над ним почему-то нельзя было доверить ни Красину, ни Литвинову, ни даже Дзержинскому. Естественно, что в советских верхах это вызывало негодование, вопрос о деятельности ленинского наркома неоднократно поднимался на всех уровнях, писались доносы, инициировались расследования ВЧК. На Ломоносова даже жаловался Ленину (больше некому!) всесильный Троцкий. Но несмотря ни на что Ильич постоянно поддерживал своего любимца.

Конечно, золото и драгоценности из молодой Страны Советов вывозил не только Ломоносов. Но он, очевидно, выполнял прямые директивы лишь одного человека — Ленина. Какие? Можно только догадываться. Деньги могли уходить на подготовку мировой революции — в частности, на левый мятеж 1923 года в Германии. Нельзя исключать и какие-то иные варианты, например, возврат средств, одолженных Лениным на организацию октябрьского переворота.

1 апреля 1923 года железнодорожная миссия профессора Ломоносова была ликвидирована. Во время подведения итогов выявился ряд незначительных нарушений, за которые Совнарком объявил Юрию Владимировичу выговор с публикацией в печати.

Но без работы тот не остался. Годом ранее Совет труда и обороны РСФСР принял историческое постановление о начале строительства первых в мире магистральных тепловозов. Был объявлен международный конкурс с большими денежными премиями. Наркомат путей сообщения постановил построить три тепловоза за границей и один в Петрограде. Ломоносову, жившему в Германии, доверили зарубежное строительство.

Идея построить локомотив с двигателем внутреннего сгорания пришла Юрию Владимировичу ещё в 1909 году, когда он убедился в бесперспективности дальнейшего совершенствования паровозов. К началу 20-х годов его проект тепловоза с электрической передачей был одним из наиболее проработанных. Тогда же профессор сумел убедить Ленина в перспективности тепловозной тяги для советских железных дорог. Главным конкурентом Ломоносова стал инженер Яков Гаккель.

Оба конструктора пошли одним путём — говоря упрощённо, поставили на рельсы дизель-генераторы с подводных лодок. Остальное оборудование разрабатывали сами. Свой тепловоз Гаккель собирал на Балтийском заводе в Петрограде — в основном из отечественных агрегатов. Но в январе 1924 года из-за смерти первого советского вождя работы пришлось приостановить.

Если следовать строгой хронологии, то первым из ворот немецкого завода «Эсслинген» вышел всё-таки тепловоз Ломоносова. Это произошло 11 июня 1924 года. Машина получила обозначение «Юэ00».

Первый выезд тепловоза Гаккеля состоялся через два месяца — 5 августа. Но на испытания и обкатку он попал только 4 ноября. Катастрофическое наводнение 1924 года, затопив территорию завода, залило водой тяговые электродвигатели гаккелевского локомотива Юэ002.

В дальнейшем оба тепловоза (впервые в мире) успешно работали на советских стальных магистралях. Гаккелевский эксплуатировался недолго — часто вставал на ремонт. Детищу Ломоносова повезло больше: в 1931 году локомотив перевели из Москвы в Ашхабад, он был списан только в 1954 году.

В 1926 году Ломоносов уехал в Германию и больше в советскую Россию не возвращался. Чутьё опять его не подвело — в Кремле появился новый, весьма опасный хозяин. Да и влиятельные недруги ещё оставались на своих местах. Личный «послужной список» и владение многими токсичными секретами рано или поздно гарантировали бы Юрию Владимировичу лишь одно направление — на Бутовский полигон.

Новая жизнь Ломоносова сложилась совсем не просто. Ему долго не удавалось устроиться по специальности ни как инженеру, ни как педагогу или консультанту. Несколько раз он переезжал из Англии в США и обратно. Профессор продолжал публиковать научные труды по железнодорожной механике, вместе с известным физиком Петром Капицей разработал электромеханическую тормозную систему, которая (без имени автора) появилась и в СССР. Но целый ряд причин, в том числе языковой барьер и советское гражданство (от которого он отказался лишь в 1938 году), так и не позволил Ломоносову достичь на Западе столь же высокого положения, какое он занимал в России.

По всей видимости, международные аферы не принесли Юрию Владимировичу несметных богатств — на Западе его семья жила хоть и безбедно, но и не в роскоши. Впрочем, сбережения всё-таки помогли Ломоносову пережить долгий период профессиональной невостребованности. К концу жизни его репутация инженера-механика снова поднялась на высокий уровень — учёному удалось внести вклад в развитие американских и британских железных дорог и даже получить несколько престижных наград за техническую деятельность.

Профессор Ломоносов скончался в Канаде 19 ноября 1952 года после недолгой болезни. Раиса Николаевна пережила супруга на 21 год. В историю она вошла не только как жена знаменитого авантюриста-профессора, но и благодаря тому, что в 20–30-е годы прошлого века как соучредительница литературного бюро оказывала материальную помощь опальным советским литераторам Борису Пастернаку и Марине Цветаевой.

Из-за недостаточности производственных мощностей собственных машиностроительных заводов, выпускавших паровозы (из них крупнейшими были Харьковский, Луганский и Коломенский, с объёмом выпуска в 1917 году соответственно 106, 105 и 48 единиц), 5 ноября 1920 года Декретом СНК была учреждена Российская железнодорожная миссия. Она должна была заплатить шведской компании Нидквист и Хольм 200 млн золотых рублей за поставку 1000 паровозов обкатанной в России надёжной серии Э (в отличие от закупленных Временным правительством в США ~ 900 паровозов серии Е.

Цена одного паровоза могла доходить до 600 кг золота. Архивные документы (более 700 единиц), впервые обнародованные в трёхтомном исследовании А.Г.Мосякина «Золото Российской империи и большевики. 1917–1922», доказывают, что т. н. закупка 1000 паровозов в Швеции в начале 1920-х гг. была лишь ширмой для крупнейшей аферы по вывозу золота в западные банки, которую осуществили В.И.Ленин и его ближайшее окружение, что публично признал, выступая в апреле 1928 года на 3-й сессии ЦИК М.М.Литвинов.

И все же Россия тогда первой в мире создала относительно устойчивую систему государственного регулирования индустриального хозяйства мирного времени. Только десятилетие спустя подобную систему стали внедрять развитые страны Запада. Опыт советского планирования 1920-х гг. учитывали и члены команды Рузвельта, и европейские социал-демократы, в том числе и архитекторы «шведского пути», и организаторы хозяйственного регулирования фашистских государств.

Первые гвозди в гроб российской экономики начала прошлого века были забиты ещё царским правительством. Ввязавшись в Первую мировую войну, страна в короткий срок лишилась значительной части своего главного ресурса — крестьянского труда, что стало тяжелейшей потерей для аграрного государства.

Революционеры же закончили начатое и довели экономический спад до масштабов катастрофы. Захватив власть, большевики попытались реализовать всё, о чём годами рассуждали на подпольных собраниях: самоуправление рабочего класса, отказ от денег, установление тотального контроля над распределением материальных благ… И результаты оказались печальными: гиперинфляция, падение производительности труда в 5–8 раз, полный паралич промышленности и голод в деревне. А далее — крестьянские восстания, бунты в армии, мятеж моряков и красноармейцев Кронштадта с призывом «строить Советы без коммунистов», перспективы экономического и политического коллапса…

В этих условиях борцы за народное счастье решили позволить в стране «немножечко рынка», в надежде, что ненавистные капиталистические отношения помогут вытащить экономику из дыры.

Многие исследователи называют НЭП уникальной экономической программой. На самом же деле его содержание было бесхитростным: многие меры буквально лежали на поверхности, подсказываемые даже не законами экономики, а здравым смыслом.

Продразвёрстку — то есть изъятие у крестьян еды за «спасибо» и в любых количествах — решено было заменить продналогом, размер которого был строго ограничен и зависел от площади посевов. Таким образом, изъятие продовольствия в среднем сократилось с 70 до 30 %; оставшейся частью урожая крестьяне могли распоряжаться по собственному усмотрению — в том числе проедать или продавать.

Также советские граждане получили разрешение открывать мелкие производственные и торговые предприятия, арендовать землю и нанимать работников. В результате, как и следовало ожидать, в стране расцвела мелкая торговля, оживился малый бизнес, город и деревня вернулись к взаимовыгодному товарообмену.

Также большевикам пришлось отказаться от госмонополий и снять с бюджетного довольствия крупные промышленные предприятия. Их объединяли в тресты по отраслевому признаку и выводили на хозрасчёт. Появление крупных экономических субъектов дало толчок к развитию специализированных банков, товарных бирж, торговых площадок. К середине 20-х коммерческий кредит использовался при обслуживании 85 % товарных сделок.

Самой сложной и профессионально проведённой стала, пожалуй, финансовая реформа. Мечтавшее ещё недавно об отмене денег, руководство РСФСР в несколько этапов сумело вывести из обращения обесценившиеся в хлам «совзнаки» и ввести в оборот казначейские билеты — рубли, параллельно с которыми использовались обеспеченные золотом червонцы.

Вследствие такого комплекса мер у большевиков выстроилась вполне эффективная экономика смешанного типа, в которой свободное предпринимательство сочеталось с государственным планированием. При этом основу государственного вмешательства составляли не административные предписания, а прогнозирование и перенаправление инвестиций.

Успех НЭПа, позволивший многим гражданам выбраться из нищеты, стал результатом огромной победы, которую власти молодой страны одержали над собственными идеологическими убеждениями и предрассудками. Ещё в марте 1921 года Ленин объяснял делегатам Х съезда, что «свобода торговли является для страны не меньшей опасностью, чем Колчак и Деникин вместе взятые», а уже в мае 1922-го ВЦИК издал декрет «Об основных частных имущественных правах, признаваемых РСФСР, охраняемых её законами и защищаемых судами РСФСР». Это вызвало громадное разочарование многих партийцев; тот же Троцкий заявил на заседании Политбюро, что «кукушка уже прокуковала, теперь дни советской власти сочтены». Тем не менее большевики действительно сумели на время вырваться из объятий химер доктринального марксизма и дать стране вздохнуть.

Были у нового экономического курса и свои недостатки. Половинчатый характер реформы позволил наладить торговлю, мелкое производство и сельское хозяйство, однако бизнес в очерченных для него рамках не мог обеспечить государству стадиального рывка, сократить отставание от стран Запада. Ни о каком развитии более или менее серьёзных производств на деньги нэпманов не могло быть и речи; в этом плане нувориши двадцатых в подмётки не годились дореволюционным фабрикантам. Полученные ими прибыли просто вкладывались в новые спекуляции либо тратились на «красивую жизнь».

Государство, оставившее себе незначительную часть рынка и вынужденное конкурировать с частниками, тратя часть резервов на поддержание товарного баланса, также не могло выделять средства на промышленную модернизацию, перевооружение армии и обеспечение технологических скачков. Свободно циркулирующие в обществе деньги позволяли гражданам неплохо жить, но не могли использоваться для рывка в будущее. А топтание на месте в тогдашних геополитических условиях ставило страну в крайне уязвимое положение перед более развитыми, богатыми и агрессивными западными соседями.

Именно это понимание и заставило власти задуматься о сворачивании НЭПа. Громких официальных заявлений по этому поводу не делалось, однако в октябре 1928 года в стране было объявлено о начале выполнения первого пятилетнего плана развития народного хозяйства; Советский Союз взял курс на коллективизацию и индустриализацию.

Окончательно похоронило НЭП постановление о полном запрете частной торговли в СССР, принятое 11 октября 1931 года.

Глава 4 Судьба противников

У нас всегда путают: «О покойниках — только хорошо»

и «Хорошо — только о покойниках».

Андрей Кнышев, классик юмора

Почему же большевики победили в Гражданской войне? Историки уже назвали тьму причин.

Прежде чем проиграть красным на фронтах, белые проиграли экономически. Все три российских оружейных завода — Ижевский, Сестрорецкий и Тульский — находились на территории, которую контролировали большевики. А колчаковская Сибирь располагала лишь 10 % всех российских фабрик.

БЕЗ ПОМОЩИ союзников деникинская и колчаковская армии воевать бы не смогли. Но едва закончилась Первая мировая, Антанта потеряла интерес к антибольшевистским силам как союзникам в войне с Германией. Впрочем, британские поставки Деникину осуществлялись в кредит, а с ноября 1919 года — только за наличные. К тому времени рубль уже не был конвертируемым, а перебои с боеприпасами стали роковыми. Атаман Краснов даже заключил союз с немцами, а германская марка стала денежной единицей на территории Области Войска Донского. Приказ Краснова гласил: «Я требую, чтобы все воздержались от каких бы то ни было выходок по отношению к германским войскам и смотрели бы на них так же, как на свои части». Как он мог после этого победить?

У белых так и не появилось единого командования, зато вся крупная промышленность оказалась в руках красных. А значит, в солдаты революции оказалось проще рекрутировать пролетариат, вооружая его продукцией его же заводов. И наступать от единого центра к окраинам сподручнее, особенно если у тебя яркие понятные лозунги, а противник мямлит что-то об обязательствах продолжать надоевшую всем войну. Красные умудрились эффективнее использовать «третьи силы» конфликта — от Махно с Петлюрой до чехословаков и немцев. Тем не менее мало кто из историков спорит, что белые имели шанс победить. В крестьянской стране все преимущества их врагов могла перевесить привычка к вековому укладу русской жизни с верой в доброго православного царя. Но именно здесь оказалось двойное дно. И не исключено, что как раз это обстоятельство и стало решающим.

Гражданская война началась сразу после свержения Временного правительства в Петрограде. 7 ноября (по новому стилю) 1917 года атаман Войска Донского Алексей Каледин объявил захват власти большевиками преступным, взял на себя всю полноту власти и ввёл военное положение, призвав на Дон «всех верных чести и присяге». Красные очнулись только в январе 2018-го, обнаружив, что Советы на юге России порядком погромлены, войска Каледина развёрнуты под Воронежем, а на Дону формируется 2-тысячная Добровольческая армия.

Однако 7 января красный командир Владимир Антонов-Овсеенко без сопротивления занял весь Донбасс. Более резвому продвижению на Ростов и Краснодар мешало не столько сопротивление калединцев, сколько самовольные перемирия, которые заключали части обеих сторон друг с другом. В итоге 24 января в станице Каменской казаки собрали съезд, низложили Каледина и признали власть Совнаркома. 11 февраля Каледин объявил своему правительству, что для защиты столицы Донского Войска Новочеркасска у него есть 147 штыков, сложил с себя полномочия и застрелился.

Будущий командующий Добровольческой армии Антон Деникин вспоминал: «Напор большевиков сдерживали несколько сот офицеров и детей-юнкеров, гимназистов, кадет, а панели и кафе Ростова и Новочеркасска были полны молодыми, здоровыми офицерами, не поступавшими в армию. После взятия Ростова большевиками советский комендант Калюжный жаловался в Совете рабочих депутатов на страшное обременение работой: тысячи офицеров являлись к нему в управление с заявлениями, что они не были в Добровольческой армии». Почему же потом ситуация изменилась? Так красные постарались: расстреляли две тысячи казачьих офицеров, начали конфисковывать хлеб, грабить и насильничать. И получили в ответку всё то, что Михаил Шолохов описал в «Тихом Доне».

Представления россиян о Гражданской войне во многом сформированы советским кино: за белых якобы воевали офицеры, дворяне, казаки, иностранные интервенты, часть разночинцев и интеллигентов. А за красных — рабочие и крестьяне. В реальности ничего подобного не наблюдалось: если вы жили в Иркутске, вас призывали в Белую армию, если в Москве — то в Красную. По словам историка и писателя Леонида Юзефовича, воевавших по идеологическим причинам было немного, а большинство воспринимало войну как стихийное бедствие, которое надо пережить. А когда рядом убивали товарища, мстили тем, чья сторона виновата в смерти. Например, рабочие из Ижевска и Воткинска за белых воевали под красным знаменем, а в штыки на красноармейцев шли с песней «Смело, товарищи, в ногу».

Вопреки стереотипу, за красных воевало едва ли меньше офицеров, чем против них. Костяк Русской императорской армии был выбит ещё в 1914–1915 гг., а на фронтах офицерские погоны примеряли вчерашние прапорщики и есаулы. Тем более красные куда жёстче проводили мобилизацию. Это лишь после взятия Зимнего главком Николай Крыленко обещал красноармейцам золотые горы за службу. Декрет Совнаркома от 15 января 1918 г. определял зарплату бойца в 50 рублей, а для вступления в ряды, словно в мушкетёры Людовика XIV, требовались рекомендации. Но уже в мае 1918-го в деревнях и на фабриках зачитывали декрет «О принудительном наборе в Рабоче-крестьянскую Красную армию», который «повелительно диктуется всем положением страны как для борьбы за хлеб, так и для отражения обнаглевшей на почве голода контрреволюции». Про зарплаты уже никто не вспоминал. Офицеров касалось отдельное постановление: «Все вообще лица из числа бывших офицеров независимо от их настоящего звания и рода занятий подлежат призыву на действительную военную службу в Красную армию и назначаются на соответствующие командные должности».

Без военспецов красные были бы обречены — это даже Ленин потом признавал. И едва ли не ключевой вопрос на развилке истории: почему они соглашались служить? Каким образом прославленный генерал Алексей Брусилов возглавил Особое совещание при главкоме РККА и в сентябре 1920-го вместе с Лениным и Троцким подписал воззвание к командирам армии барона Врангеля: мол, гарантируем всем сложившим оружие полную амнистию? Дальнейшее известно: сдавшихся после ухода Врангеля офицеров прибивали за ноги к брёвнам и топили в Чёрном море. Брусилов застрелился или подал в отставку? Ничуть не бывало: он до самой смерти в 1926 году занимал важные посты в Красной армии и в 70 лет состоял при Реввоенсовете «для особо важных поручений».

Когда большевики взяли власть, старая номенклатура осталась на своих местах по инерции — как в армии, так и на гражданской госслужбе. Как пишет историк Андрей Ганин, автор книги «Семь „почему“ российской Гражданской войны»: «Среди старших офицеров, продолжавших служить на прежних местах при новой власти, было распространено заблуждение, что, оставшись на старых должностях, можно сохранить контроль над армией в новых условиях и не отдать её в руки большевиков». Генерал-майор Александр Балтийский рассказывал, что царь и Временное правительство не справились с грузом задач, а большевиков он воспринял «по признаку преемственности власти», не вмешиваясь в политику. А генерал Сергей Лукирский, также сделавший карьеру у красных, вспоминал: «Октябрьская революция внесла некоторую неожиданность и резко поставила перед нами вопрос, что делать: броситься в политическую авантюру, не имевшую под собой почвы, или удержать армию от развала как орудие целостности страны. Принято было решение идти временно с большевиками». «Временно» растянулось до 1930-х годов, когда Лукирский и Балтийский были арестованы и расстреляны ОГПУ. Вероятно, не хотели «бросаться в авантюру» и те тысячи офицеров, которые не стали вместе с атаманом Калединым защищать Ростов и Новочеркасск. Ещё один «красный генерал» Павел Петров признавал: «Все мы тогда плохо знали или закрывали глаза на то, что делалось на юге, и считали, что в интересах русского дела надо держать в своих руках хотя бы и в стеснительных условиях военный аппарат». Впрочем, кто кого «держал в руках» — большой вопрос.

Объясняя свои мотивы, красные офицеры рассказывали, что «вне армии и в отрыве от любимого дела эти люди себя не представляли». Кого-то привлекали жалованье и продовольственный паёк — тут все, естественно, вспоминают про голодную родню. Хотя военспецы в РККА часто сталкивались с открытым неповиновением солдат (возник даже термин «спецеедство»), к которым они теперь должны были обращаться на «вы», они куда меньше теперь рисковали стать жертвой расправ на фоне «классовой неприязни». Тем более уже в марте 1918 года в Красной армии отменили выборы командиров. А кое-кто шёл за карьерой и достатком. Для особых поручений при Михаиле Фрунзе состоял бывший генерал Владимир Ольдерогге, который во время Русско-японской войны оскандалился получением взятки за поставку гнилых шпал.

Нельзя отрицать, что с обеих сторон сражались и убеждённые пламенные бойцы. По оценкам Андрея Ганина, за годы Гражданской войны погибло более 50 тысяч коммунистов, а в корниловских ударных полках белых — свыше 13 тысяч человек. Отмечен террор с обеих сторон, но его масштаб несопоставим с происходившим в СССР в 1930-е годы. Смоленские архивисты подсчитали, что в их области за годы войны репрессировали 693 человека, или 0, 04 % населения. И это стандартный процент по российским губерниям. Летом 1918 года был момент, когда «красные офицеры» стали массово переходить к белым, а Троцкий издал известный указ о расстреле семей дезертиров. Но он повсеместно не исполнялся, поскольку у большевиков родственники тоже жили на занятых белыми территориях. Ганин рассказывает историю, обнаруженную им в оренбургском архиве: зимой 1919 года сотник Рогожкин, словно шолоховский Гришка Мелехов, решил перейти от белых к красным, но казаки его не поддержали. Посему Рогожкин расцеловался с боевыми товарищами и поскакал «менять окрас» один.

На гражданке людьми тоже двигали в основном карьерные и материальные мотивы. В десятках фильмов показано, как революционные солдаты и матросы свергают деятельность Временного правительства. Тем не менее примерно 40 % министров Керенского остались служить большевикам: Мануйлов, Кишкин, Верховский, Малянтович, Скобелев, Некрасов, Никитин, Маслов, Зарудный. Внук основателя знаменитой галереи Сергей Третьяков, ушедший было в эмиграцию, с 1929 года стал сотрудничать с Иностранным отделом ОГПУ.

Национализация промышленности в 1918–1920 гг. породила систему из 50 главков, руководивших деятельностью 37 тыс. предприятий, централизованно распределявших сырьё, топливо и выработанную продукцию. Бюрократический аппарат за несколько лет достиг 4 млн служащих. Понятно, что революционному матросу с коктейлем «Слеза комсомолки» снабжение Кировского завода не доверишь. Изучение анкет чиновников 1918 года показало, что бывшие сотрудники царских министерств и губернских учреждений составляли среди управленческой элиты более половины, а в хозяйственных ведомствах — от 70 до 100 %.

Белые не случайно сохранили контроль за территориями на окраинах, где много портов, а крестьяне более зажиточны и консервативны. Но даже среди них не наблюдается понимания неминуемой катастрофы, которую влекут за собой отмена частной собственности, ликвидация свободного рынка и гонения на образованные слои общества. Когда советская власть в Архангельске была свергнута капитаном I ранга Георгием Чаплиным при поддержке англичан, большие надежды белых возлагались на сознательных поморов-добровольцев. Однако почти все волостные советы Северной области отвечали на призывы Чаплина одинаково: «Добровольцев нет ввиду начавшегося лова сельди».

А чего тогда желать от вчерашних крепостных из Нечернозёмья? Приезжим агитаторам крестьяне прямо заявляли: «Наша партия одна — Земля и Воля». «Чёрный передел», которым веками бредили помещичьи рабы, вдруг стал реальностью — и никакие разговоры о нормах права, сохранении государства и нормального рынка на массы не действовали. Как отмечали современники, «в праздник деревня отправлялась в церковь, а после обедни всем миром грабила соседние усадьбы». В марте 1917-го отмечено 260 случаев захвата «частновладельческих» земель, в апреле — 880, в мае — 3 тысячи.

Крестьяне мечтали получить по результатам передела по 20 десятин и тройке лошадей. Но по факту мизерные прирезки к наделам не компенсировали даже темпов инфляции. Вместо цивилизованного сбыта урожая пришлось по одному мешку сбывать зерно на городских рынках. А вскоре началась продразвёрстка, следствием которой стали крестьянские бунты.

Завполитотделом Восточного фронта красных Теодорович и член Реввоенсовета Гусев писали Ленину: «Безобразия, которые происходили в Симбирской губернии, превосходят всякую меру. При взимании чрезвычайного налога употреблялись пытки вроде обливания людей водой и замораживания. При реквизиции скота отнимали и последних кур… Партийная организация была тёплой компанией грабителей, разбойников, белогвардейцев». Как следствие, в Усинском перебили целый отряд красноармейцев, а в Усолье — «агитаторов». Смирницкая мятежниками ударом дубиной убита, после убийства ей размозжили череп, затем через горло вбили внутрь кол и повесили на столбе.

Но ничего путного из беспощадных крестьянских бунтов не выходило, поскольку в решающий момент всплывали давние обиды, и даже соседние деревни не могли договориться. Крестьяне ни в какие лозунги уже не верили, «своими» считали только родственников. Среди них глубоко распространилось желание отсидеться: например, жители Пензенской и Саратовской губерний не поддержали пришедшие на их территорию отряды тамбовских «антоновцев». А о видении будущего прекрасно высказался безвестный крестьянин, встретившийся писателю Михаилу Зощенко: «Нам нужна демократическая республика с хорошим царём».

В 1917 году Россия разом стала одной из самых демократических стран мира: корпус жандармов распущен, смертная казнь отменена, любые вероисповедания легализованы, перемещения по стране абсолютно свободны. На страницах газет тех дней можно встретить даже призывы к объединению «товарищей воров и грабителей», не говоря уже о легализации любых политических партий и идей. Но молодая российская демократия очень сильно отличалась от английской или французской, которые веками формировали институты, понятные практически всем.

Зачем нужен, к примеру, британский парламент? Затем, что без его согласия король не сможет поднять налоги ни на пенни. Чтобы следить за стабильностью банковской системы, в которой всегда можно обменять бумажные фунты на золото по стабильному курсу. Чтобы суды оставались независимыми, а права на изобретения свято охранялись. Ведь если патент на станок не приносит дохода, кто же будет изобретать? А кто мне заплатит, если не будет парламента, в который я могу пожаловаться?

Российские институты оказались совсем другие. Вначале все верили, что Дума обеспечит крестьян землёй. А коли этого не произошло, разгон Думы только приветствовали. Та же история с Учредительным собранием, которое не совершило ожидаемых чудес и даже в консервативных газетах именовалось «учредилкой». Русское свободолюбие напоминало подростковое нетерпение перед голой женщиной. Мало кто понимал устройство экономики, большинство предпочитало считать, что плохо живут, потому что их эксплуатируют. Что эффективные общества устроены сложно и нужно взять на себя труд их изучения ни разу не становилось популярной в массах идеей. «Учредилка» не спасла — так пусть Ленин спасает. Судачили, что большевик тем отличается от меньшевика, что хочет дать народу больше.

Большевики и вправду поняли чаяния народа куда лучше образованных дворян. «Советская власть отдаст все, что есть в стране, бедноте и окопникам. У тебя, буржуй, две шубы — отдай одну солдату, которому холодно в окопах. У тебя есть тёплые сапоги? Посиди дома. Твои сапоги нужны рабочему», — гремел на митингах Троцкий. «Земля крестьянам, фабрики — рабочим» — что может быть проще и понятнее?

Временное правительство Керенского видело вопрос куда сложнее. Отдать землю крестьянам? Так ведь с фронта немедленно рванут на делёжку миллионы мобилизованных мужиков. Чёрт с ним, если бы от передела пострадали только князья-латифундисты. Но ведь в стране были сотни тысяч товарных фермерских хозяйств, владельцы которых даже не были дворянами. Миллионы людей были связаны сделками по залогу или аренде земли. Теперь на это все плюнуть? И кто потом поверит такой власти? Белые тоже разрабатывали проекты земельной реформы на манер столыпинской. Но Врангель объявил о её начале в мае 1920 года, когда впору было думать о спасении армии из Крыма.

Второй популярной в народе идеей был выход из войны через сепаратный мир с Германией. Но ведь министры Керенского понимали, что живут в стране с имперским мышлением, где не потерпят унижения на международной арене. По той же причине в начале 1919 года адмирал Колчак отказался от предложения регента Финляндии генерала Карла Густава Маннергейма двинуть на Петроград 100-тысячную армию взамен признания независимости страны, самоопределения Карелии и Олонецкой губернии.

Почему же тогда большевики рискнули пойти на Брестский мир? Во-первых, не особенно-то у них был выбор, когда немцы через неделю могли быть в Петрограде. Ленин говорил, что готов полстраны отдать, чтобы сохранить власть. Во-вторых, французы и англичане тут же предложили большевикам военную помощь, опасаясь захвата войсками кайзера запасов союзнического же оружия, скопившегося в портах Архангельска, Мурманска, Севастополя, Одессы, Баку и Владивостока. Ленин отреагировал цинично: «Уполномочить товарища Троцкого принять помощь разбойников французского империализма против немецких разбойников». Даже когда в мурманский порт вошёл британский крейсер «Глори» и высадил десант, Ильич остался верен себе: «Официально протестуйте против их нахождения на советской территории, неофициально — получайте от них продукты и военную помощь против финно-германцев».

Дальше — больше: взволнованный посол Германии Вильгельм Мирбах потребовал от большевиков изгнать союзников из России. На что нарком иностранных дел Георгий Чичерин начал консультации, способны ли немцы выбить англичан из Мурманска, а заодно ударить по Белой армии на юге. «Белогвардейская угроза» становилась все серьёзнее, поскольку массы колеблющегося офицерства предсказуемо встали под знамёна Деникина.

Как белые не сумели этим подарком воспользоваться, схватившись с украинскими националистами Махно и Петлюрой, — отдельная песня. В имперском централизованном государстве, нетерпимом к инакомыслию, деникинцы и колчаковцы олицетворяли провинцию и оппозицию, а красные — центр и власть. И уже одно это предопределяло исход. Но все же отставание населения в политическом развитии стоило белым ещё дороже. И похоже, сегодня они снова проиграли бы по той же причине…

Партия в 1917-м и в годы Гражданской войны значительно разбухает. И главные её кадры — это люди, входящие во власть и осуществляющие власть в эпоху Гражданской войны. Никита Сергеевич Хрущёв, кажется, с 1918 года был в партии. Это политкомиссары Гражданской войны с плюсами и минусами этого жанра и этого поколения. Они привыкли, что слева окружают, справа нападают, что твой военспец с большой вероятностью тебя продаст при первой возможности, за ним надо следить и держать его в ежовых рукавицах. Нужно подавлять, проводить реквизиции, брать заложников и так далее. Они были воспитаны на этом. И это целый слой. Если мы посмотрим на новые кадры Гражданской войны, то они иногда не без презрения относились к старым большевикам. К «интеллигентикам», склонным книжки читать и много слов говорить, в женевских кафе сидеть… А мы дело делаем здесь и сейчас — черно, грязно, но ради светлого будущего и так далее.

С принятием в марте 1921 года новой экономической политики советское правительство отказалось от продразвёрстки и, столкнувшись с большим неурожаем, было вынуждено искать новые способы борьбы с голодом. В июле с подачи экономиста Сергея Прокоповича при посредничестве писателя Максима Горького был создан Всероссийский комитет помощи голодающим (Помгол). Возглавляемый председателем Моссовета Львом Каменевым, комитет объединил представителей власти и русской интеллигенции: агрономов, врачей и писателей.

Помгол занимался сбором средств и продовольствия с помощью различных благотворительных акций и смог быстро наладить связь с Западом. Это обеспокоило большевиков, и, едва комитет установил договорённости о помощи из-за границы, власти нашли повод для его разгона. Ленину сообщили, что Прокопович на собраниях Помгола произносит «антиправительственные речи», и вечером 27 августа 1921 года большинство членов Помгола были арестованы. На следующий день вышло постановление ВЦИК о ликвидации комитета.

Разгон Помгола, свидетельствовавший о неудачной попытке сотрудничества советской власти с представителями культуры и науки, принято считать началом борьбы Ленина с «буржуазной интеллигенцией».

Помимо этой неудачи большие идеологические проблемы назревали в академической среде. Согласно специалисту по НЭПу Юрию Голанду, многие учёные восприняли провозглашение свободного товарообмена как свободу мысли, так как, по их убеждению, экономическая система была неразрывно связана с идеологией. Несогласные с марксизмом философы и экономисты открыто критиковали созданный в России строй и выражали скептицизм относительно дальнейшей судьбы социализма.

Ленин не был доволен таким положением вещей. Для того чтобы ввести в вузах жёсткий контроль над идеологией, надо было очистить их руководство от «буржуазной профессуры». Новое, утверждённое Совнаркомом «Положение о вузах» лишало высшую школу автономии и наделяло большевиков полномочиями по замене высших руководящих должностей. Кроме того, правительство планировало сократить ассигнование высшей школы. Осенью 1921 года вузы Москвы, Петрограда и Казани охватили профессорские забастовки.

Сильнее всего вмешательству в свои внутренние дела со стороны власти сопротивлялось Московское высшее техническое училище (МВТУ), и в феврале 1922 года Ленин порекомендовал Каменеву и Сталину уволить 20–40 его профессоров. Позднее в списки на высылку были включены четыре профессора МВТУ, около 20 членов объединённого Совета профессоров Петрограда и декан физико-математического факультета МГУ Всеволод Стратонов.

За профессорскими протестами начались выступления студентов, которые в большинстве своём поддерживали своих преподавателей, а также требовали отмены запрета на обучение по идеологическим причинам.

Встревоженные забастовками власти разработали меры по пресечению воздействия «антисоветских группировок интеллигенции» на воспитание советского общества. В начале августа 1922 года Политбюро приняло решение о создании комиссии по определению благонадёжности студентов, чтобы в будущем учебном году ограничить приём студентов непролетарского происхождения.

Интересно отношение Ленина не только к экономике, но и к культуре и интеллигенции.

Юрий Павлович Анненков, русский и французский живописец, вспоминал:

«В 1921 году советская власть заказала мне портрет Ленина, и мне пришлось явиться в Кремль. Когда все очень несложные формальности были выполнены, меня провели в кабинет Ленина. Поздоровавшись и сев около стола, я попробовал заговорить с Лениным об искусстве.

„Я, знаете, в искусстве не силён, — сказал Ленин. — Искусство для меня — это что то вроде интеллектуальной слепой кишки. И когда его пропагандная роль, необходимая нам, будет отыграна, мы его — дзык-дзык — вырежем! За ненужностью.

Впрочем, — добавил Ленин, улыбнувшись, — вы уж поговорите об этом с [наркомом просвещения Анатолием] Луначарским. Большой специалист, у него даже идейки есть в этой области“.

Сказав это, Ленин углубился в какие то исписанные им листы бумаги на письменном столе. Но потом, вдруг обернувшись ко мне, произнёс: „Вообще, к интеллигенции, как вы, наверное, уже знаете, я большой симпатии не питаю. И наш лозунг „Ликвидировать безграмотность“ отнюдь не стоит трактовать как стремление к нарождению новой интеллигенции. Ликвидировать безграмотность следует лишь для того, чтобы каждый крестьянин, каждый рабочий мог самостоятельно, без чужой помощи читать наши декреты, приказы и воззвания. Цель вполне практическая — только и всего“».

Оппозиционно настроенных учёных и профессоров было решено депортировать. Бывший член Помгола Прокопович и его жена Елена Кускова были высланы за границу ещё в июне. К 10 августа Государственное политическое управление (ГПУ) при НКВД РСФСР составило три списка людей, рекомендованных к депортации: московский, петроградский и украинский. Попавшие в них представители научной и творческой интеллигенции, согласно декрету ВЦИК, подлежали высылке «за границу или в определённые местности РСФСР в административном порядке».

Эта спецоперация советской власти проходила под контролем и по указанию её вождя, отдавшего роковое распоряжение 19 мая 1922 года. За три дня до того, как перенёс первый инсульт.

«т. Дзержинский!

К вопросу о высылке за границу писателей и профессоров, помогающих контрреволюции. Надо это подготовить тщательнее. Без подготовки наглупим…

Всё это явные контрреволюционеры, пособники Антанты, организация её слуг и шпионов и растлителей учащейся молодёжи. Надо поставить дело так, чтобы этих „военных шпионов“ изловить, и излавливать постоянно, и систематически и высылать за границу.

Прошу показать это секретно, не размножая, членам Политбюро, с возвратом Вам и мне, и сообщить мне их отзывы.

Ленин».

Обыски в домах у «инакомыслящих» проводились с 16 по 18 августа, все, кто по мнению ГПУ мог скрыться, были арестованы. В конце месяца газета «Правда» опубликовала итоги «подготовки к избавлению» от русской интеллигенции. В статье сообщалось, что «по постановлению Государственного политического управления наиболее активные контрреволюционные элементы из среды профессуры, врачей, агрономов, литераторов, высылаются частью в северные губернии России, частью за границу». При этом ни одного имени в газете названо не было, но отмечалось, что среди высылаемых «почти нет» крупных учёных.

Далее следовал вывод, что принятое советской властью решение будет радостно встречено русскими рабочими и крестьянами, «которые с нетерпением ждут, когда наконец эти идеологические врангелевцы и колчаковцы будут выброшены с территории РСФСР».

Последним штрихом к подготовке операции по выселению стали обыски среди «антисоветского студенчества», в результате которых были арестованы 15 человек.

Первый пароход с «инакомыслящими» вышел из Одессы в Константинополь 19 сентября 1922 года. На его борту находилось 17 человек из украинского списка, включая историка Антония Флоровского и физиолога Бориса Бабкина. Через четыре дня Россию покинули ранее отстранённый от преподавания социолог и культуролог Питирим Сорокин и экономист Алексей Пешехонов. Также осенью на поезде Москва — Берлин уехал русский философ Фёдор Степун с женой.

29 сентября 1922 года из Петрограда в Штеттин отплыл пароход «Обер-бургомистр Хакен», на борту которого находилось около 70 представителей русской интеллигенции и членов их семей. Значительную часть депортационных списков составляли учёные-гуманитарии, в частности философы, поэтому весь процесс переселения «контрреволюционеров» за границу или в отдалённые районы советской России получил название «Философский пароход». Среди уезжавших были философы Николай Бердяев, Семён Франк, Сергей Трубецкой, Иван Ильин, Борис Вышеславцев, Александр Кизеветтер, Михаил Осоргин, Михаил Новиков, а также профессор МВТУ Всеволод Ясинский. 16 ноября по тому же маршруту отправился пароход «Пруссия», на котором принудительно уезжали из России философы Николай Лосский, Лев Карсавин, Иван Лапшин и ещё около 40 человек. 16 ноября отправился корабль «Пруссия», 18 декабря — итальянский пароход «Жанна» из Севастополя.

Больше половины из высланных во второй половине 1922 года «контрреволюционных элементов» составили люди гуманитарных профессий — педагоги, писатели, журналисты, экономисты, юристы. На пяти пароходных рейсах были высланы, по разным сведениям, от 228 до 272 «инакомыслящих» — профессора-философы Николай Бердяев, Сергей Булгаков, Михаил Осоргин, Питирим Сорокин, Сергей Трубецкой и ещё восемнадцать, а также писатели, журналисты, инженеры и другие деятели культуры, искусства и науки.

Но ещё до этой акции, то есть сразу после октябрьского переворота, из страны бежали наиболее прозорливые — Рахманинов, Прокофьев, Набоков, Бунин, Соколов-Микитов, Гиппиус, Мережковский, Бальмонт, Ремизов, Кандинский, Шаляпин, Цветаева, Шкловский, Берберова, Ходасевич, Шагал и менее знаменитые, но, возможно, не менее одарённые и талантливые. Кроме того, огромное количество профессионально образованных талантов ушли в эмиграцию с белым офицерством.

От Временного правительства, состоявшего из образованных министров, страна избавилась всего за несколько месяцев, сменив его на Совет Народных Комиссаров, половина которых не только высшего, а даже среднего образования не имела. Зато «железной метлой» и другими радикальными средствами этот Совет принялся гнать из страны «образованных», сделав этот термин ругательным.

А через сто лет читаем стихотворение Александра Городницкого «Последний пароход»:

Это стало теперь легендою, —

Год далёкий двадцать второй,

Уплывает интеллигенция,

Покидая советский строй.

Уезжают Бердяевы, Лосевы,

Бесполезные для страны:

Ни историки, ни философы

Революции не нужны.

Этой дальней командировкою

Заменяют им полный срок.

Над распахнутой мышеловкою

Пароходный кричит гудок.

Им даруется индульгенция.

Пролетарской страны позор,

Уплывает интеллигенция,

Изгоняется за бугор.

Не ежовы их ждут и берии,

Не расстрелы и не ГУЛАГ, —

Их, покуда живых, империя

Под чужой выпускает флаг.

То ли в Англию, то ли в Грецию,

Над пожитками хлопоча,

Уплывает интеллигенция,

С изволения Ильича.

Ну, а если кто опрометчиво

Не покинет свои дома,

Тем другие пути намечены —

Беломорье и Колыма.

Чем возиться с литературою,

Было б проще пустить в расход.

Провожают чекисты хмурые

Отплывающий пароход.

Огарёву вослед и Герцену,

На изгнанье обречена,

Уплывает интеллигенция,

Не заплачет по ней страна.

Скоро здесь, кроме мелкой сволочи,

Не останется ни души.

Помаши им вдогонку, Вовочка,

Обязательно помаши.

Депортация отдельных представителей интеллигенции продолжилась и в 1923 году. В начале года в Константинополь из Крыма прибыл философ, теолог и священник Православной церкви Сергей Булгаков, а в феврале из РСФСР был выслан его однофамилец, заведующий домом-музеем Льва Толстого и бывший член Помгола Валентин Булгаков.

Нарком просвещения Анатолий Луначарский в середине октября 1922 опубликовал в «Петроградской правде» программную статью, посвящённую интеллигенции. «С некоторым знаком минуса оцениваем мы ту часть интеллигенции, которая занимается абсолютно бесполезными, а порою прямо вредными специальностями. Сюда в значительной степени относятся очень многие общественники, философы и т. п. специалисты», — объяснял Луначарский необходимость как можно скорее избавиться от людей, чьи взгляды противоречит «зреющему пролетарскому мировоззрению».

— Нет, как вам это нравится? — не выдержал Аркадий. — Когда Ленин столько лет занимался философией, это было полезно. А теперь заниматься философией считается «абсолютно бесполезным делом». И посмотри, каких людей выслали!

Религиозный и политический философ Николай Бердяев семь раз номинировался на Нобелевскую премию по литературе. До высылки из страны в 1922 году активно участвовал в общественной жизни Серебряного века, став завсегдатаем литературных объединений Петербурга, печатался в журналах и сборниках вместе с А.Блоком, Д.Мережковским, В.Ивановым, Л.Шестовым, В.Брюсовым. Сам издавал журналы, собирал по вторникам единомышленников на домашние «мировоззренческие вечера».

Уже в то время его философские взгляды привлекают внимание выдающихся современников. Только В.Розанов напишет об одной из его книг 14 статей.

В первые годы советской власти, пользуясь покровительством Льва Каменева, делает карьеру: входит в руководство Московского союза писателей и даже некоторое время руководит им, основывает Вольную Академию философской культуры, избирается профессором Московского университета.

Получив от большевиков охранную грамоту на квартиру, библиотеку и собственную жизнь, тем не менее не желал иметь с ними ничего общего: «Большевизм есть рационалистическое безумие, мания окончательного регулирования жизни, опирающаяся на иррациональную народную стихию».

Дважды попадал в тюрьму, о чём рассказал в автобиографических записках «Самопознание»:

«Первый раз я был арестован в 1920 году в связи с делом так называемого Тактического центра, к которому никакого прямого отношения не имел. Но было арестовано много моих хороших знакомых. В результате был большой процесс, но я к нему привлечён не был».

Бердяев отметил особо, что во время этого ареста его допрашивали Феликс Дзержинский и Вацлав Менжинский. И далее:

«Некоторое время я жил сравнительно спокойно. Положение начало меняться с весны 22 года. Образовался антирелигиозный фронт, начались антирелигиозные преследования. Лето 22-го года мы провели в Звенигородском уезде, в Барвихе, в очаровательном месте на берегу Москвы-реки, около Архангельского Юсуповых, где в то время жил Троцкий… Однажды я поехал на один день в Москву. И именно в эту ночь, единственную за всё лето, когда я ночевал в нашей московской квартире, явились с обыском и арестовали меня. Я опять был отвезён в тюрьму Чека, переименованную в Гепеу. Я просидел около недели. Меня пригласили к следователю и заявили, что я высылаюсь из советской России за границу. С меня взяли подписку, что в случае моего появления на границе СССР я буду расстрелян… Когда мне сказали, что меня высылают, у меня сделалась тоска. Я не хотел эмигрировать, и у меня было отталкивание от эмиграции, с которой я не хотел слиться… Я не думал, что изгнание моё продлится 25 лет. В отъезде было много мучительного…»

За границей приобрёл невероятную популярность за книгу «Новое Средневековье. Размышление о судьбе России и Европы», мгновенно переведённую на множество языков. Создал журнал «Путь», выходивший до 1940 года и печатавший всех видных представителей европейской философии.

В своей лучшей книге «Русская идея» (1946) сформулировал надежду, ставшую его завещанием и опорой последних дней. Бердяев надеялся, что в постсоветской России будет создан справедливый строй и она сможет выполнить предназначенную ей миссию — стать объединительницей восточного (религиозного) и западного (гуманистического) начал истории.

В 1947-м в Кембридже получил почётное звание доктора honoris causa, присуждаемое без защиты диссертации на основании значительных заслуг перед мировой наукой и культурой.

О своей популярности высказывался с горечью:

«Я постоянно слышу, что у меня „мировое имя“. <…> Я очень известен в Европе и Америке, даже в Азии и Австралии, переведён на много языков, обо мне много писали. Есть только одна страна, в которой меня почти не знают, — это моя Родина…»

Умер в Кламаре, под Парижем. Похоронен на городском кладбище Буа-Тардье.

Писатель, просветитель, последний секретарь Л.Н.Толстого 24-летний Валентин Булгаков провёл рядом с писателем самый трудный, пожалуй, год его жизни. В ежедневных записях секретаря, вчерашнего студента, подробно и осмысленно отражён внутренний мир великого творца, терзания, которые привели к трагической развязке. На выход первого издания дневников откликнулся Александр Куприн: «Книга по-настоящему прекрасная. Её будут читать и перечитывать ещё много лет: в ней беспристрастно и любовно отразились последние дни незабвенного Старика».

После смерти писателя он становится одним из вдохновителей «Общества Истинной свободы в духе Л.Толстого». Этот выбор и стал для него роковым.

ОГПУ обратило внимание на деятельность «Общества…», когда с фронтов Гражданской войны дезертировали около трёх миллионов красных бойцов, бывших крестьян. Многие из них исповедовали толстовство в доступнейшем его понимании: нельзя использовать силу и оружие против братьев своих. Советская пропаганда оперативно создала устрашающий образ толстовца-подрывника. Вот лишь несколько выдержек из донесений некоего Е.А.Тучкова, сотрудника органов: «Выступая в августе 1920 года в Политехническом музее с докладом „Лев Толстой и Карл Маркс“, В.Ф.Булгаков сказал, что всякий социализм, который обещает рай на земле, есть лишённая всякого смысла фантазия»; «На собрании толстовцев 25 декабря 1920 года, говоря о диспуте с Луначарским, сказал, что сейчас всё очевиднее становится тяготение народа к учению Льва Толстого, а потому можно думать, что теперешняя насильственная власть будет свергнута, так как народ начинает просыпаться и видит, на какую дорогу он попал»; «19 августа сего [1922] года на собрании толстовцев (Газетный переулок, 12) выступил В.Ф.Булгаков на тему: „Долой войну и пролитие братской крови“…»

Хранитель московского МузеяЛ.Н.Толстого был выслан за границу 30 марта 1923 года.

После высылки открыл в Збраславе, пригороде Праги, Русский культурно-исторический музей. Это событие всколыхнуло всю русскую эмиграцию. Булгакову присылали ценнейшие материалы из Франции и Германии, Югославии и Китая, США и других стран, куда судьба забросила изгнанников из России. Результатом его поездок во Францию, Италию, Прибалтику стало пополнение коллекции музея работами Бенуа, Гончаровой, Коровина, Григорьева, Виноградова и других русских художников, скульпторов, архитекторов.

После вторжения фашистских войск на территорию СССР германские оккупационные власти арестовали Булгакова и поместили в пражскую тюрьму Панкрац, а затем в концлагерь для интернированных в Баварии. Но и здесь он упорно работает над рукописью, очередная книга будет называться «Друзья Толстого».

В 1948 году, как значится в записной книжке Булгакова, он отправил «домой», в Советский Союз, «25 ящиков с книгами, рукописями, предметами русской старины и более 150 работ русских художников: картины Репина, 15 картин Рериха, работы Билибина, Добужинского».

Осенью 1948 года возвратился с семьёй на родину, где до конца жизни работал главным хранителем музея-усадьбы в Ясной Поляне. Там последний секретарь её хозяина и умер в 1966 году в возрасте восьмидесяти лет.

Астрофизик, декан физико-математического факультета МГУ, первооткрыватель звёздных облаков Всеволод Стратонов в 1886 году окончил Одесскую гимназию с золотой медалью. Год проучился на юридическом факультете Новороссийского университета, разочаровался «многоглаголанием по вопросам, которые казались и без того ясными». Перешёл на физико-математический факультет. Наставником студента стал заведующий кафедрой астрономии профессор Александр Кононович — один из первых астрофизиков в России. А стажировался Владимир в Пулковской обсерватории под руководством астронома академика Ф.Бредихина.

В результате в 1894 году Стратонов получил назначение на должность астрофизика Ташкентской обсерватории, в которой проработал десять лет. Тут были сделаны все его важнейшие наблюдения, обработка которых займёт оставшуюся жизнь.

На специально заказанной иностранной фотографической технике он сделал 400 фотографий звёздного неба, Млечного Пути, звёздных скоплений и туманностей, переменных звёзд, малой планеты Эрот в период её сближения с Землёй, солнечной поверхности. Он изучил характер вращения Солнца, связь рассеянных звёздных скоплений с окружающими их туманностями, открыл звёздные облака в нашей Галактике. О колоссальной его неутомимости говорит тот факт, что он определил для звёздного атласа положение почти миллиона небесных тел!

В 1921 году В.Стратонов входит в состав Организационного комитета и Астрофизического совещания при нём по постройке Главной Российской астрофизической обсерватории. Позже она будет преобразована в Российский астрофизический институт (РАФИ), и Стратонов станет его первым директором. А ещё он — профессор Московского университета и любимец студентов.

В феврале 1921 года обстановка в университете резко осложнилась. Новый устав вузов, принятый Наркомпросом, низкие ставки профессоров, необеспеченность лабораторий приборами вызвали волну профессорских забастовок в московских вузах. Организатором забастовки в Московском университете выступил Стратонов.

Астроному не простили голосование за земные права учёных:

«Один из главарей и руководителей февральской (1922 г.) забастовки в университете. При приёме студентов проводил буржуазию и белогвардейцев. Определённый антисемит. Одно время работал консультантом в академическом центре и считался своим, на самом деле является противником Соввласти. Как научная величина ценности собой не представляет».

За границей читал лекции по астрономии в городах Чехословакии, Литвы, Латвии и Эстонии, сотрудничал с пражским Русским национальным университетом. Некоторое время работал консультантом в дирекции крупного чешского банка. Занимался обработкой результатов своих ташкентских наблюдений.

В 1938 году в возрасте 69 лет застрелился. Похоронен в Праге, на Ольшанском кладбище.

Питирим Сорокин окончил юрфак Санкт-Петербургского университета. За время учёбы опубликовал около 50 работ и был оставлен на факультете для подготовки к профессорскому званию. В 1917 году редактировал эсеровскую газету «Воля народа», избирался делегатом I Всероссийского съезда крестьянских депутатов, трудился секретарём председателя Временного правительства А.Ф.Керенского.

Большевистский переворот воспринял как контрреволюцию, считая, что к власти пришли «преторианцы». 2 января 1918 года впервые арестован большевистским правительством. Заявляет об отходе от политики и возвращении к «настоящему делу своей жизни» — культурному просвещению народа. Тем не менее ввязывается в «архангельскую авантюру» (попытка созыва нового Учредительного собрания для свержения власти большевиков Северного края). Попав в застенки великоустюжского ЧК, приговорён к расстрелу. От смерти спасли усилия друзей и статья Ленина «Ценные признания Питирима Сорокина», где вождь с удовлетворением оценил факт «отречения» Сорокина от политической деятельности.

В 1919 году становится одним из организаторов кафедры социологии Санкт-Петербургского университета, профессором социологии Сельскохозяйственной академии и Института народного хозяйства. В 1920 году вместе с академиком И.П.Павловым организует «Общество объективных исследований человеческого поведения». С 1921 года работает в Институте мозга, в Историческом и Социологическом институтах.

Написал разгромную рецензию на книгу Н.Бухарина «Теория исторического материализма».

В первом списке врагов советской власти, подлежащих высылке (составлен 22 июля 1922 года заместителем председателя ВЧК-ГПУ Уншлихтом для Ленина) получил такую характеристику:

«Фигура, несомненно, антисоветская. Учит студентов ориентировать свою жизнь на преподобного Сергия. Последняя книга содержит целый ряд инсинуаций против Соввласти».

Выслан («философским поездом») из России 24 сентября 1922 года.

За границей летом 1924 года приступил к чтению лекций в Миннесотском университете. В 1931 году основал социологический факультет в Гарвардском университете и руководил им до 1942 года. В числе его студентов были будущие президент Джон Ф.Кеннеди, госсекретарь Дин Раск, консультанты президента У.Ростоу и А.Шлезингер. На Западе признан классиком социологии XX столетия в одном ряду с О.Контом, Г.Спенсером, М.Вебером.

Опубликованная после его смерти переписка (среди корреспондентов учёного Эйнштейн и Швейцер, Гувер и Дж. Кеннеди) неоспоримо свидетельствует: Питирим Сорокин был центром интеллектуальной и общественно-политической жизни Запада середины прошлого столетия. За помощью к нему обращались русские эмигранты, его советы принимали известнейшие американские политики, его учениками стали исследователи, внёсшие огромный вклад в развитие мировой науки.

Умер в 1968 году в возрасте 79 лет, после тяжёлой болезни.

Известно только, что студент Рубен Херумян был из дворян Тифлисской губернии и учился на «подготовительном факультете к научной деятельности по изучению антропологии и материальных культур». Московский археологический институт, в котором учился, не закончил.

10 августа 1922 года по инициативе Иосифа Уншлихта, одного из руководителей ОГПУ, на заседании Политбюро ЦК РКП (б) был поставлен вопрос о высылке за границу вместе с «контрреволюционной интеллигенцией» и «контрреволюционных элементов студенчества». Сам Уншлихт выступил и докладчиком по вопросу «О враждебных группировках среди студенчества»:

«Как студенчество, так и антисоветская профессура ведут контрреволюционную работу в двух направлениях: а) борьба за „автономию“ высшей школы и б) за улучшение матположения профессуры и студенчества».

Херумян был отправлен за границу, куда в дальнейшем были высланы десятки студентов. Мы вряд ли когда-нибудь узнаем, как сложилась на чужбине судьба безвестного студента Рубена Херумяна и его одногодков. Мы можем только предположить, как могли бы они, оставшись, усилить свою Родину. Один из их наставников, профессор МВТУ Василий Игнатьевич Гриневецкий, не уехал, умер от сыпного тифа в 1919 году, но успел оставить своё завещание будущим поколениям студентов:

«Выводы относительно экономического будущего представляются, однако, далеко не в столь мрачном свете, как это можно было бы заключить по современному состоянию России. Естественные богатства России, её пространства, труд её населения, быстрая исправимость культурным и духовным творчеством дефектов невежества и неорганизованности масс представляют такие реальные возможности, которые могут быстро восстановить наши производительные силы, поднять нашу экономику, а с ней постепенно и утраченную политическую мощь. Для этого нужна твёрдая экономическая политика, для этого с идеологических высот нужно спуститься в гущу жизни и брать её такой, какова она есть в действительности, а не такой, какой её желает видеть воображение. Для этого нужно дело, а не лозунги.

Если русская интеллигенция сумеет взяться за дело, сумеет понять и оценить действительность, не ослабляя и не отвлекая себя в сторону мечтами, то этим она хоть отчасти искупит свой грех перед Родиной».

Многие сотни тысяч граждан России бежали из страны по своей воле. Не приняла Октябрьскую революцию и писательница Тэффи. Брат Николай стал сподвижником Колчака, а Надежда Александровна через Одессу и Константинополь иммигрировала в Париж. Жизнь на чужбине была не сладкой, но дар предвидения и решительность Тэффи, вероятно, спасли писательницу от смерти в большевистских застенках, так как до Киева, не говоря уже об Одессе, Константинополе и Париже, она в своей котиковой шубке вполне могла и не добраться. О том периоде у неё есть такие строки:

«Котиковая шубка — это эпоха женской беженской жизни… Её надевали, уезжая из России, даже летом, потому что оставлять её было жалко, она представляла некоторую ценность и была тёплая — а кто мог сказать, сколько времени продолжится странствие? Котиковую шубу видела я в Киеве и в Одессе, ещё новенькую, с ровным блестящим мехом. Потом в Новороссийске, обтёртую по краям, с плешью на боку и локтях. В Константинополе — с обмызганным воротником, со стыдливо подогнутыми обшлагами и, наконец, в Париже, от двадцатого до двадцать второго года. В двадцатом году — протёртую до чёрной блестящей кожи, укороченную до колен, с воротником и обшлагами из нового меха, чернее и маслянистее — заграничной подделки… В двадцать пятом году набежавшие на нас своры крашеных кошек съели кроткого, ласкового котика. Но и сейчас, когда я вижу котиковую шубку, я вспоминаю эту целую эпоху женской беженской жизни, когда мы в теплушках, на пароходной палубе и в трюме спали, подстелив под себя котиковую шубку в хорошую погоду и покрываясь ею в холода…

Милый ласковый зверь, комфорт и защита тяжёлых дней, знамя беженского женского пути. О тебе можно написать тёплую поэму. И я помню тебя и кланяюсь тебе в своей памяти».

Созданный Тэффи во французской столице литературный салон стал центром притяжения русских эмигрантов, его завсегдатаями были острослов Дон-Аминадо и прозаик Алексей Толстой. Тэффи пережила фашистскую оккупацию Франции и умерла от приступа стенокардии в 1952 году, успев создать перед уходом в вечность очерки о знакомых знаменитостях и цикл рассказов о животных.

Вспоминала Екатерина Николаевна Рощина-Инсарова, драматическая актриса. И за высоким театральным статусом Рощина-Инсарова смогла вывезти своих друзей из пекла революции, причём министры — она не называет, какие именно — дали ей поезд:

«Я попросила локомотив и поезд, чтобы в нейтральную зону [в Одессе] проехать. Там надо было на телегах ехать. Это был очень страшный переезд, потому что когда мы стояли ночью (это был сочельник), слышны были расстрелы, крики… Грабили вагоны, там какой то другой поезд был, солдаты пьяные — одним словом, очень было страшно. И потом набились ко мне в вагон все, которые ехали под фальшивыми паспортами, офицеры, все просили взять. Я, значит, кого могла — забрала!

Одним словом, стояли вот так, плечом к плечу. И все купе были забиты: и женщины, и дети, и вообще… <…> Моя belle mère (свекровь или мачеха. — Прим. ред.), которая была очень крепкая старуха, такая мужественная, вышла и говорит: „Катя, ты энергичная, по-моему, ты всё можешь… Сделай, чтобы мы поехали, устрой. Я больше не могу“. Я говорю: „Подожди, я сейчас подумаю…“ Послала там (у меня был такой мальчик 15 лет): „Подите, попросите коменданта сюда“. Что я ему скажу, я ещё не знала. Но это меня как то Бог надоумил. В такие минуты, знаете, является…

Он вошёл, и я говорю: „Мне с вами надо конфиденциально… Сказать два слова“. Он говорит: „Что прикажете?“ Я: „Благоволите, чтобы не позже, чем через 10 минут, пустить поезд на Одессу“. Он говорит, довольно агрессивным тоном: „Почему?!“ Я: „Потому что мне надо до ночи получить прямой провод в Киев. Больше я вам сказать ничего не могу. Если вы не захотите исполнить мои просьбы, я снимаю с себя всякую ответственность“. Он на меня посмотрел, приложил руку к козырьку и сказал: „Есть!“ И ушёл.

И ровно через пять минут локомотив сделал „У-у-у-пщ-пщ“, и поезд пошёл. Моя belle mère выскочила в коридор и говорит: „Господа, она колдунья!“ А я упала в обморок».

Олег Александрович Керенский, инженер-мостостроитель, сын Александра Керенского, председателя Временного правительства:

«Мы не хотели уезжать, бежать из России. Но [младший брат] Глеб был болен, и мы решили ехать. Бабушку, значит, надо было оставить. А нам, значится, дали фальшивые паспорта, у меня до сих пор есть, между прочим, с фамилией Питерсон. Когда была создана Эстонская Республика, то разрешили выезд эстонским гражданам со всей России — так же, как и латышам. Латыши уехали до нас. Латышей у нас действительно было много. Настоящих. И они уехали раньше. Потом выпускали эстонцев. Мы ехали эстонцами. На этом же поезде ехал сам [член учредительного собрания Борис] Соколов — возвращался. Там же был [председатель собрания] Виктор Чернов, на этом же поезде. Вот семья Керенского (смеётся) — и не знаю кто ещё. Все под эстонскими паспортами.

Поддельный паспорт дал эстонский консул. И знал, что делал. Абсолютно. Соколов из за границы знал, куда идти. Паспорт был настоящим, но мы сделались эстонскими гражданами.

Были две страшные минуты. Во-первых, я почти уверен, что комиссар поезда — забыл его фамилию — знал, кто мы. Я вам скажу почему. Тогда то мы не знали, что он знал, но у мамы были, как и у всех дам, несколько колец, несколько цепочек… Очень мало, потому что мы были очень бедные, но они есть у всех. И ей порекомендовали, что вот этот комиссар поезда их провезёт. И в маленьком мешочке замшевом — тоже хорошо это помню — были сданы через третье лицо. Мы его никогда не видели, но куда то, кому то было передано и каким то образом…

И вот, в Ревеле (старое название Таллина) мы должны были идти на какую то квартиру. Я пошёл с мамой получать обратно эти несколько драгоценностей. И вот он выложил этот самый мешочек. Мы в Ревеле уже были, очень боялись, панически боялись. Но мама сразу увидела, что пропали вещи, часть их. Она сказала: „А как же, вот…“ — начала говорить. И он сказал: „Берите, что дают. Я знаю, кто вы“».

Согласно Большой российской энциклопедии, российская эмиграция после Октябрьской революции отличалась массовостью, политическим характером и стремлением сохранить национальную и культурную идентичность. Её формирование происходило главным образом в 1917–1921 годах. За границей оказались гражданские лица, покинувшие отечество сразу после революции, военнопленные 1-й мировой и советско-польской (1920) войн, солдаты и офицеры антибольшевистских воинских формирований после Новороссийской катастрофы армии А.И.Деникина (март 1920) и эвакуации из Крыма армии П.Н.Врангеля (ноябрь 1920) вместе с гражданскими лицами (ок. 150 тыс. чел.) и др. Эмиграция пополнялась лицами, высланными из Советской России (в 1922 — ок. 200 общественных и политических деятелей, учёных, философов и писателей), и «невозвращенцами» (сов. служащие, оставшиеся за границей).

Постановлением СНК от 28.09.1921 российское гражданство не предоставлялось лицам, добровольно служившим в армиях, сражавшихся против советской власти или участвовавшим в контрреволюционных организациях, а также лицам, выехавшим из России после 25.10 (7.11).1917 без разрешения властей. Указом от 15.12.1921 все бывшие граждане России, находившиеся за границей, лишались гражданства, если они не получили советского паспорта до 1.06.1922.

Точная численность эмигрантов первой волны неизвестна. По данным американского Красного Креста, на 1.11.1920 она составляла около 2 млн чел. Первоначально основными центрами пребывания русских беженцев в Европе были район Константинополя («Русская армия» Врангеля разместилась на Галлиполийском п-ове и на о. Лемнос), Берлин, Париж, Прага, а также Харбин (Дальний Восток). К концу 1921 года российские военные контингенты переведены из Турции в Сербию и Болгарию. Часть из них оказалась в пограничной страже Королевства сербов, хорватов и словенцев, часть — на «трудовом положении», работала на постройке дорог, в шахтах, каменоломнях и т. п.

Подавляющее большинство эмигрантов принадлежали в России к непривилегированным слоям (городские обыватели, студенты, мелкие землевладельцы, квалифицированные рабочие, крестьяне, казаки, офицерство). В конечном счёте их судьба, несмотря на первоначальные мытарства, сложилась гораздо благополучнее, чем у их соотечественников, оставшихся на родине. Однако в эмиграции оказались и представители интеллектуальной, культурной, политической и деловой элиты — писатели, художники, политические и государственные деятели, учёные, крупные предприниматели. Первую волну отличал сравнительно высокий уровень образования: почти все имели начальное образование, приблизительно 2/3 — среднее, каждый седьмой — университетское. По этнической принадлежности большинство эмигрантов были русскими. Кроме того, в эмигрантском сообществе были представлены евреи, украинцы, армяне, грузины, немцы и др.

Многие эмигранты сумели быстро адаптироваться за границей. Этому способствовала ситуация на рынке труда, испытывавшем дефицит рабочей силы из-за убыли мужского населения в период 1-й мировой войны, помощь со стороны правительств отдельных государств, благотворительных и международных организаций. Огромное значение для эмигрантов имело введение в 1922 году т. н. нансеновского паспорта (получил распространение с 1924года; Ф.Нансен — первый комиссар по делам беженцев Лиги Наций), обладатель которого получал право на жительство и трудоустройство. По этому паспорту можно было получать визы, переезжать из страны в страну и т. д. За выдачу и возобновление паспорта взимался довольно высокий сбор (5 золотых франков), который шёл на нужды беженцев через международные организации в Женеве и местные благотворительные организации.

Существенную помощь росийским эмигрантам оказал американский Красный Крест. В 1919 году за границей воссоздано Российское общество Красного Креста (председатель — П.Н.Игнатьев). В 1921 году в Париже образован Земско-городской комитет помощи российским гражданам за границей (Земгор, председатель — кн. Г.Е.Львов), отделения которого действовали в Чехословакии (Прага), на Балканах, в Германии и др. странах и регионах. Помощь оказывало Совещание российских послов (М.Н.Гирс, В.А.Маклаков и др.) в Париже через Финансовый совет при Совещании. Эмигрантами создавались сотни объединений по профессиональному, национальному и иным принципам, которые позволяли им легче адаптироваться в чуждой среде.

В Чехии, Германии, Франции они устраивались шофёрами, официантами, мойщиками посуды, музыкантами в маленьких ресторанчиках, продолжая считать себя носителями великой русской культуры. Постепенно выделилась специализация культурных центров русской эмиграции; Берлин был издательским центром, Прага — научным, Париж — литературным.

За границу представители первой волны эмиграции «вывезли» политические противоречия, бывшие на родине. Серьёзные дискуссии велись вокруг вопроса о формах дальнейшей борьбы с большевиками. Генерал Врангель пытался сохранить армию, надеялся на продолжение вооружённой борьбы. В армии поддерживалась военная дисциплина, действовали военно-полевые суды, приводились в исполнение смертные приговоры. Под председательством Врангеля образовался Русский совет как совещательный орган при главнокомандующем. Однако попытки немедленно начать борьбу с советской властью оканчивались, как правило, неудачами. Деятельность тайной организации «Центр действия» (ноябрь 1920 — сер. 1923 года) свелась к сбору информации о ситуации в СССР. Попытки Савинкова установить связи с антибольшевистскими силами в СССР привели к тому, что он попал в сети ГПУ, оказался на советской территории и был арестован в августе 1924 года. Убийства в 1923 советского представителя на Лозаннской конференции В.В.Воровского и в 1927 советского полпреда в ПольшеП.Л.Войкова — дело рук одиночек, не связанных с какой-либо организацией. Лишь в 1927 году генералу А.П.Кутепову удалось заслать в СССР несколько групп боевиков, одна из которых осуществила террористический акт — взрыв в партийном клубе в Ленинграде. Остальные были арестованы или уничтожены.

В среде эмигрантской интеллигенции возникло движение сменовеховства (по названию сборника «Смена вех»; Прага, 1921 г.). Идеологами были публицисты Ю.В.Ключников, Н.В.Устрялов, С.С.Лукьянов, А.В.Бобрищев-Пушкин, С.С.Чахотин и др. Сменовеховцы приветствовали восстановление советской властью «великой России», призывали к примирению и сотрудничеству с ней, к преодолению большевизма изнутри. Они полагали, что в России начался переход от утопии к здравому смыслу, в большевистской революции усматривали воплощение мессианства, свойственного русскому народу. Наиболее точно суть идеологии сменовеховства отражена в сформулированном Устряловым понятии «национал-большевизм». Ведущими изданиями течения были еженедельник «Смена вех» (Париж, 1921–1922 гг.), затем газета «Накануне» (Берлин, 1922–1925 гг.; получала субсидию из Москвы). В начале 1920-х гг. издавались также сменовеховские газеты «Новая Россия» (София), «Новости жизни» (Харбин), «Путь» (Гельсингфорс), «Новый путь» (Рига). Почти все вернувшиеся в Россию сменовеховцы репрессированы в 1930-х гг.

П.Н.Милюков в записке «Что делать после Крымской катастрофы?» (дек. 1920) сформулировал «новую тактику», суть которой — ставка на эволюцию советской системы, её разложение, преодоление большевизма изнутри. Одной из важнейших задач деятели либерально-демократического направления считали объединение антибольшевистских сил на демократической платформе, создание «суррогата» национального представительства. В январе 1921 года в Париже состоялось Совещание членов Учредительного собрания: 33 человека — эсеры (большинство) и кадеты. Совещание выбрало Исполнительную комиссию во главе с Н.Д.Авксентьевым, но через год деятельность этой организации прекратилась за отсутствием средств.

В противовес Совещанию в феврале 1921 года в Париже бывшими членами Государственной думы и Государственного совета образован Русский парламентский комитет. В его инициативную группу входили А.И.Гучков, В.Д.Кузьмин-Караваев, Г.А.Алексинский и др. Свою задачу члены комитета видели в защите «русского дела» перед иностранными правительствами. Председателем Русского парламентского комитета в 1921–1923 гг. был Гучков. Аналогичные комитеты образовались также в Лондоне, Берлине и Константинополе.

В июне 1921 года в Париже прошёл съезд Русского национального объединения. В подготовке и проведении съезда видную роль играли кадеты А.В.Карташёв, В.Д.Набоков, М.М.Фёдоров и др. Это была попытка создать надпартийное объединение. На съезде избран Национальный комитет (председатель Карташёв). Объединение стремилось к уничтожению в России «политического и социального строя, приведшего к порабощению всего населения в интересах коммунистической партии». Цель объединения заключалась в восстановлении отечественной государственности на демократических основах, которые обеспечивали бы полное гражданское равноправие и политическую свободу.

Для «старых» российских партий в эмиграции характерна непрерывная череда расколов. В июне 1921 года Милюковым, М.М.Винавером и др. создана Парижская демократическая группа Партии народной свободы, преобразованная в 1924 году в Республиканско-демократическое объединение при участии пражской эсеровской группы «Крестьянская Россия». Центром правых кадетов стал Берлин, а рупором — газета «Руль» (1920–1931 гг.), которую редактировал И.В.Гессен.

Эсеры разделились на правых, левых и занимавших центристскую позицию. Дважды, в ноябре 1923 года в Праге и апреле — мае 1928 года в Париже, эсеры провели съезды заграничных организаций ПСР. Эсеров разделяло отношение к происходившему в России. В 1940–1941 гг. часть лидеров партии бежала от нацистской угрозы в Нью-Йорк. Группа просуществовала до середины 1960-х гг.

Заграничная делегация РСДРП (меньшевиков) образовалась вокруг журнала «Социалистический вестник» (Берлин, 1921–1932 гг., Париж, 1933–1940 гг., Нью-Йорк, 1940–1965 гг, с 1964 года в виде сборников). Меньшевики отвергали какие-либо соглашения с большевиками, указывали на коренное противоречие между политической системой советской России и экономическими принципами НЭПа. У меньшевиков выделилась правая группа «Заря», названная так по журналу, издававшемуся в Берлине в 1922–1925 гг. Группа признавала вооружённые методы борьбы с большевиками. В 1933 году меньшевистский центр переместился из Берлина в Париж. В 1940–1941 гг. почти все видные меньшевики перебрались в США.

Попытки объединения предпринимались монархистами. На съезде в Рейхенгалле (Германия) в мае 1921 года избран Высший монархический совет (ВМС), председатель — Н.Е.Марков. ВМС объединял около 100 монархических организаций. Однако во Франции правые создали собственную организацию — Совет монархического объединения во главе с А.Ф.Треповым. Монархистов разделял династический вопрос: одни ориентировались на великого князя Николая Николаевича Младшего младшего (двоюродный дядя Николая II), другие — на великого князя Кирилла Владимировича (двоюродный брат Николая II). Последний сначала провозгласил себя местоблюстителем престола, а 31 сентября 1924 года в Кобурге (Германия) — императором всероссийским. Если Николай Николаевич Младший заявлял, что он «не предрешает будущего образа правления России», то Кирилл Владимирович выдвинул лозунг «За веру, царя и отечество!». Потомки Кирилла Владимировича признаются частью современных монархистов легитимными претендентами на российский престол.

Правые и умеренно правые попытались выработать единую позицию на Русском зарубежном съезде. Съезд признал совершившийся в результате революции передел земли и счёл невозможным возвращение её прежним собственникам. После окончания съезда возникли умеренно правое Центральное объединение (председатель А.О.Гукасов) и откровенно монархическое Русское зарубежное патриотическое объединение (председатель И.П.Алексинский).

В сентябре 1924 года, когда стала ясна невозможность сохранения армии, Врангелем основан Русский общевоинский союз (РОВС), который объединял бывших военнослужащих. Отделы РОВС образовались в Европе, на Дальнем Востоке (1930 г.; во главе с генералом М.К.Дитерихсом) и в США. В Париже (под руководством генерала Н.Н.Головина) работали Высшие военно-научные курсы, где бывшие офицеры и генералы изучали опыт 1-й мировой и Гражданской войн, знакомились с организацией и боевой подготовкой Красной армии. РОВС принимал в полковые объединения молодых людей, достигших призывного возраста в эмиграции. Молодёжь сдавала экзамены на чин унтер-офицера, а потом и на офицерский чин. Печатным органом РОВС был журнал «Часовой» (Париж, Брюссель, 1929–1941 гг). РОВС признал великого князя Николая Николаевича Младшего своим «верховным вождём». Однако вскоре внутри РОВС наметились разногласия. Сложные отношения сложились между Николаем Николаевичем Младшим, приблизившим к себе генерала Кутепова, которому он поручил «политическую работу», и генералом Врангелем. С другой стороны, деятельность РОВС контролировалась из Москвы. Для этого ГПУ создало фиктивную антисоветскую организацию «Трест», которая контактировала с руководством РОВС и другими видными деятелями эмиграции. Советские спецслужбы завербовали генерала Н.В.Скоблина, С.Н.Третьякова (одного из руководителей Торгпрома), С.Я.Эфрона (бывшего офицера, мужа М.И.Цветаевой). Генерал Кутепов, возглавивший РОВС после смерти Врангеля в 1928 году, в 1930-м был похищен и умер по пути в СССР. Сменивший его генерал Е.К.Миллер похищен в 1937-м, доставлен в Москву и расстрелян. Руководителями РОВС впоследствии были генералы Ф.Ф.Абрамов, А.П.Архангельский, А. А. фон Лампе.

На Дальнем Востоке белогвардейские отряды участвовали в войнах между китайскими провинциальными маршалами. Так, дивизия генерала К.П.Нечаева (800 офицеров, 2 тыс. солдат) с 1922 года воевала с китайскими коммунистами в войсках Чжан Цзолиня, У Пэйфу, в 1925–1927 гг. в армии Чжан Цзунчана. Претендентами на роль лидеров антибольшевистской эмиграции на Дальнем Востоке были генералы М.В.Ханжин, Д.Л.Хорват, атаман Г.М.Семёнов, однако им не удалось создать жизнеспособные объединения.

Атаман Григорий Семёнов, обещавший награду за голову Лазо, от своей судьбы тоже не ушёл. После окончательного поражения в России он перебрался в Японию, откуда переехал в марионеточное государство Маньчжоу-Го. Там атаман занимался подготовкой разведывательно-диверсионных групп из числа русских эмигрантов, которые должны были действовать на территории СССР в интересах японцев.

В августе 1945 года в ходе войны СССР с Японией Семёнов был захвачен бойцами Красной армии. 30 августа 1946 года Григорий Семёнов был приговорён к смертной казни через повешение с конфискацией имущества как «враг советского народа и активный пособник японских агрессоров». В тот же день приговор был приведён в исполнение.

В 1920–1930-х гг. возникли молодёжные организации, например, «Союз младороссов» (основан в 1923 году, с 1935-го Младоросская партия), Национально-трудовой союз нового поколения (НТСНП). Младороссы (лидер А.Л.Казем-бек) в 1923 году провели учредительный съезд в Мюнхене. Они считали необходимым учитывать достижения советского строя, но «повернуть революцию на национальный путь», культивировали «вождизм», выдвигали лозунг «Царь и Советы». Наибольшую активность они проявили в середине 1930-х гг. Объявили себя «второй советской партией». В 1934–1940 гг. в Париже издавалась младоросская газета «Бодрость!». В 1941 году партия самораспустилась. НТСНП вырос из нескольких молодёжных организаций, возникших в середине 1920-х гг. в Болгарии, Югославии, Франции, Чехословакии и др. и конституировался как единая организация в 1-й половине 30-х гг. Союз выступал за свержение советской власти и установление нового строя на основе «солидаризма». Программные документы предусматривали установление твёрдой власти, «стоящей над партиями и классами», при соблюдении гражданских свобод, здоровый «национальный эгоизм» во внешней политике, предоставление национально-культурной самостоятельности народностям, входящим в состав России. Члены НТСНП считали необходимым личное участие в борьбе против советской власти, пытались организовать повстанческие группы на территории СССР для подготовки терактов. НТСНП дистанцировался от эмигрантов старшего поколения, введя возрастной ценз для своих членов. Отделения Союза имелись в 15 странах, хотя его общая численность, по-видимому, не превышала 1,5 тыс. чел. Сколько-нибудь успешные попытки НТСНП вести действия на территории СССР неизвестны.

Ставили своей целью воспитать любовь к России другие молодёжные организации: Общество «Русский сокол» (создано в России в 1907 году, возродилось в эмиграции в 1920-м), Национальная организация русских скаутов (создана в 1909 году в России, в эмиграции возродилась в 1920-м), Национальная организация русских разведчиков (1928), Национальная организация витязей (1928).

В 1930-е гг. в эмиграции появились крайне правые Всероссийская фашистская организация (ВФО) А.А.Вонсяцкого (США) и Российская фашистская партия (РФП) К.В.Родзаевского (Китай).

Большой размах в эмиграции приобрело издательское дело. Первоначально его центром был Берлин. В 1918–1928 гг. здесь насчитывалось 188 эмигрантских издательств, в т. ч. «Петрополис», ИздательствоЗ.И.Гржебина, «Слово» и др. С середины 1920-х гг. издательская деятельность по большей части перемещалась в Париж — интеллектуальную и культурную столицу росийской эмиграции. Наиболее популярным видом печатной продукции эмиграции была периодика. В 1925 году за границей зарегистрировано 364 периодических издания на русском языке. В 1918–1932 гг. увидели свет 1005 русских эмигрантских журналов. Точное число названий эмигрантских периодических изданий не установлено (только в библиотеках Москвы находится около 1000 наименований журналов и около 600 наименований газет, издававшихся эмигрантами в 1917–1996 гг.).

В литературном зарубежье специалисты выделяют две группы литераторов — сформировавшиеся как творческие личности до эмиграции, в России, и получившие известность уже за рубежом. В первую входят виднейшие русские писатели и поэты Л.Андреев, К.Бальмонт, И.Бунин, 3. Гиппиус, Б.Зайцев, А.Куприн, Д.Мережковский, А.Ремизов, И.Шмелёв, В.Ходасевич, М.Цветаева, Саша Чёрный. Вторую группу составили литераторы, которые ничего или почти ничего не напечатали в России, но полностью созрели лишь за её пределами. Это В.Набоков, В.Варшавский, Г.Газданов, А.Гингер, Б.Поплавский. Самым выдающимся среди них был В.В.Набоков.

Лидерство на газетном рынке принадлежало «Последним новостям» (1920–1940 гг., редактор с 1921 года — Милюков). С ними безуспешно пыталось конкурировать парижское «Возрождение» (редактор в 1925–1927 гг. Струве, с 1927 года — Ю.Ф.Семёнов), придерживавшееся правой ориентации. Крупнейшими эмигрантскими газетами были также рижская «Сегодня» (1919–1940 гг., редактор М.С.Мильруд и др.), берлинский «Руль» (1920–1931 гг., редактор И.В.Гессен и др.), белградское «Новое время» (1921–1930 гг., редактор М.А.Суворин). В Нью-Йорке выходило основанное ещё до революции «Новое русское слово» (1910–2010 гг., редактор И.К.Окунцов и др.).

Лучшим журналом эмиграции стали парижские «Современные записки» (1920–1940 гг.; 70 номеров), выходившие под редакцией эсеров Н.Д.Авксентьева, И.И.Фондаминского, М.В.Вишняка, А.И.Гуковского, В.В.Руднева. В журнале печатались М.А.Алданов, И.А.Бунин, И.С.Шмелёв, Б.К.Зайцев, В.В.Набоков, А.М.Ремизов, Д.С.Мережковский, В.Ф.Ходасевич, М.И.Цветаева, Н.А.Бердяев, Ф.А.Степун и мн. др. Собственными эстетическими позициями и высоким качеством публикуемых материалов выделялись «Русская мысль» (София, Прага, Берлин, 1921–23/24, Париж, 1927), «Звено» (в 1923–1926 гг. еженедельная газета под редакцией Винавера и Милюкова, в 1926–1928 гг. журнал, редактор М.Л.Кантор), «Вёрсты» (Париж, 1926–1928 гг., редакторы Д.П.Святополк-Мирский, П.П.Сувчинский и др.). Молодые авторы печатались в «Числах» (Париж, 1930–1934 гг., редакторы И. В. де Манциарли, Н.А.Оцуп) и журнал «Встречи» (Париж, 1934 г., редакторы Г.В.Адамович и М.Л.Кантор). Сильный литотдел был в пражской «Воле России».

В Харбине органом литгруппы «Чураевка» стала одноимённая литературная газета (1932–1934 гг., в 1932 году называлась «Молодая Чураевка»). В Шанхае предпринята попытка издания «толстого» литературно-художественного журнал «Понедельник» (1930–1934 гг.). Органом Религиозно-философской академии Бердяева был журнал «Путь» (Париж, 1925–1940 гг.), издававшийся «ИМКА-ПРЕСС»; религиозно-философские искания интеллектуальной элиты эмиграции нашли отражение в журнале «Новый Град» (Париж, 1931–1939 гг.; редакторы Фондаминский, Федотов, Степун). Журналами для лёгкого чтения были парижский двухнедельник (затем еженедельник) «Иллюстрированная Россия» (1924–1939 гг.) и выходивший на Дальнем Востоке иллюстрированный еженедельник «Рубеж» (Харбин, 1927–1945 гг.).

Истории революции, её ближайшим причинам, Гражданской войне были посвящены «Архив русской революции» (Берлин, 1921–1937. Т. 1–22), «На чужой стороне» (1923–1925), «Голос минувшего на чужой стороне» (1926–1928), «Летопись революции» (1922–1923), «Историк и современник» (1922–1924. Кн. 1–5), «Донская летопись» (1923–1927), «Белый архив» (1926–1928), «Белое дело» (1926–1933) и др. Среди вышедших отдельными изданиями воспоминаний выделялись капитальные «Очерки русской смуты» А.И.Деникина (Париж — Берлин, 1921–1926. Т. 1–5), записки Врангеля, Лукомского и др., воспоминания В.Н.Коковцова. Полемика относительно прошлого русского либерализма развернулась между В.А.Маклаковым, критиковавшим в своих мемуарно-публицистических книгах и статьях тактику партии кадетов, и Милюковым. Появились первые монографии по истории революции и Гражданской войны (МилюковП.Н.История второй русской революции. София, 1921–1924. Вып. 1–3; Россия на переломе. Париж, 1927; ГоловинН.Н.Российская контрреволюция в 1917–1918 гг. Париж, 1937. Ч. 1–5). Русский заграничный исторический архив (РЗИА) в Праге (основан в 1923 году) собрал множество документов по истории русской революции и Гражданской войны, а также газет, книг и брошюр. В 1934 году в РЗИА влился Донской казачий архив (основан в 1919 году, вывезен в Константинополь, затем в Белград, перевезён в Прагу в 1925-м). После освобождения Чехословакии Красной армией бóльшая часть фондов архива передана правительством страны АН СССР. В СССР материалы архива рассредоточены по разл. архивохранилищам (большая часть хранилась в ЦГАОР) и вплоть до конца 1980-х гг. находились на специальном (закрытом для большинства исследователей) хранении.

С 1925 года по инициативе объединений учёных, педагогов и студентов в день рождения А.С.Пушкина отмечался День русской культуры. Во время торжеств устраивались публичные лекции, театральные постановки и т. п. Особой пышностью отличался День русской культуры в 1937 году в Париже, в 100-летнюю годовщину гибели поэта. В противовес празднованию Дня русской культуры правые круги эмиграции в Югославии при поддержке митрополита Антония отмечали День русского национального сознания, приходившийся на 28 июля, День св. Владимира — крестителя Руси.

Особое внимание эмигрантские организации уделяли сохранению национальной идентичности молодого поколения, а также подготовке квалифицированных кадров для грядущего восстановления России. В 1920-е гг. создана сеть начальных и средних школ. В 1924 году насчитывалось 90 школ, полностью или частично субсидировавшихся Земгором, в которых обучались около 20 % (более 13,7 тыс.) детей эмигрантов. Кроме того, в Югославии действовало несколько кадетских корпусов. Однако проблемой была дороговизна обучения в русских школах по сравнению с местными, а также выяснившаяся со временем бесперспективность такого образования для будущей жизни. Исключением были средние школы в Чехословакии (Моравска Тржебова) и Югославии (Белград), получившие признание местных властей и ими финансировавшиеся. В Харбине, в отличие от европейских стран, дети учились исключительно в русских школах, и лишь в 1930-е гг. конкуренцию им составила английская школа.

Центром высшего образования и науки русского зарубежья была Прага. Чехословацкие власти выделили средства на образование Русского университета и ряда др. учебных и научных учреждений в благодарность за роль России в деле освобождения славян из-под власти Австро-Венгрии, а также с целью подготовки кадров для возрождения России. В финансировании проекта также участвовали Американский христианский союз молодых людей (ИМКА) и Всемирное христианское студенческое движение. Русский университет состоял из юридического и гуманитарного (историко-филологического) факультетов. Кроме того, в Праге действовали Педагогический институт, Институт с.-х. кооперации, Высшее училище техников путей сообщения, Русский институт коммерческих знаний. Для тех, кто не мог посещать занятия днём, учреждён вечерний Народный университет. В Праге действовали Русское историческое общество, Семинарий по византиноведению им. Н.П.Кондакова, Экономический кабинет С.Н.Прокоповича и т. п. Среди профессоров, преподававших в Праге, выделялись историки А.А.Кизеветтер, Е.Ф.Шмурло, В.А.Мякотин, юрист П.И.Новгородцев, философ Н.О.Лосский и др. Чехословацким правительством выделены 1 тыс., затем ещё 2 тыс. стипендий для студентов-эмигрантов. В Париже основан Русский народный университет, открылись отделения при Парижском университете. В 1925 году основаны Свято-Сергиевский богословский институт и семинария. В Харбине функционировали Юридический факультет (выделялись его профессора Г.К.Гинс и В.А.Рязановский, публиковавшиеся на англ. языке и впоследствии перебравшиеся в США), Политехнический институт, Институт восточных и коммерческих наук, Педагогический институт, Высшая богословская и Высшая медицинская школы.

Согласно данным анкетирования, в 1931 году в эмиграции находилось около 500 учёных, в т. ч. около 150 профессоров. Они стремились продолжить профессиональную деятельность, координировали свои усилия. В различных странах образовались Русские академические группы. В 1920-х гг. Русская академическая группа в Берлине при поддержке германских властей и германских университетов основала Русский научный институт. Берлинская академическая группа издавала «Труды русских учёных за границей» (редактор А.И.Каминка). В 1921–1930 гг. группой проведено 5 съездов российских академических организаций за границей. За 20 межвоенных лет российскими учёными в эмиграции опубликовано около 13 тыс. научных работ. Профессиональный успех сопутствовал учёным, сумевшим интегрироваться в научные структуры стран пребывания. Относительно легко это удавалось специалистам в области точных и естественных наук — гидравлику Б.А.Бахметеву, химику В.Н.Ипатьеву, авиаконструктору И.И.Сикорскому, электронщику В.К.Зворыкину, стоявшему у истоков телевидения, специалисту в области прикладной механики С.П.Тимошенко (все — в США). Гуманитарии испытывали за рубежом трудности. Однако некоторые из них, преимущественно те, кто владел иностранными языками, всё же приглашались на работу в университеты: П.М.Бицилли (Болгария), Ф.А.Степун (Германия), Н.С.Трубецкой (Австрия), Г.В.Вернадский, М.М.Карпович, М.И.Ростовцев, П.А.Сорокин (все — США). Русский учёный В.В.Леонтьев, уехавший в Германию в 1925 году, в 1931-м перебравшийся в США, стал лауреатом Нобелевской премии по экономике (1973).

Быстро добились признания у европейцев и американцев композиторы, музыканты, художники, артисты балета: С.А.Кусевицкий, С.В.Рахманинов, И.Ф.Стравинский, Ф.И.Шаляпин, Н.С.Гончарова, Б.Д.Григорьев, М.Ф.Ларионов, С.М.Лифарь и др.

Приход к власти Гитлера в Германии вызвал неоднозначную реакцию в русских эмигрантских кругах: газета «Возрождение» приветствовала политику гитлеровского режима, «Последние новости» и др. издания либерально-демократического направления заняли антифашистскую позицию. В условиях угрозы нарастания войны между Германией и СССР раскол в эмиграции углубился. Часть эмигрантов считала, что следует защищать Россию от внешнего врага при любых условиях. Другие возлагали надежду на то, что Красная армия, разгромив внешнего врага, повернёт оружие против советской власти (Деникин и др.). Третьи надеялись на спасение России от большевизма Германией (Краснов, фон Лампе и др.). Эмигранты, которые пришли к убеждению в необходимости защиты СССР, уже в 1935 году организовали «Союз оборонцев» (печатный орган — «Голос Отечества»). В период гражданской войны в Испании несколько сотен эмигрантов, главным образом из молодого поколения, сражались против фашизма в интернациональных бригадах. В период советско-финляндской войны часть видных эмигрантов (Маклаков и др.) отказались осудить советскую агрессию, полагая, что власти СССР решают национальную задачу. Но были и другие, которые воевали в Испании — в армии генерала Ф.Франко, где из них было сформировано специальное подразделение.

После начала Второй мировой войны многие российские эмигранты во Франции были мобилизованы в армию. Некоторые вступили в неё добровольно. После оккупации Франции нацистами часть эмигрантов перебрались за океан. В США оказались Алданов, Вишняк, Керенский и др. Гитлеровцы распустили эмигрантские организации, в т. ч. Эмигрантский комитет, сотрудники которого во главе с Маклаковым некоторое время содержались в тюрьме (1942). Нацисты создали Управление по делам русских эмигрантов во Франции.

После нападения Германии на СССР руководитель Объединения русских военных союзов в Германии фон Лампе обратился к германскому командованию с просьбой направить бывших военнослужащих на советско-германский фронт. Однако нацисты использовали поначалу лишь отдельных добровольцев, главным образом в качестве переводчиков. Генерал Краснов возглавил Управление казачьих войск. В формировании военных частей в помощь вермахту принимали участие А.Г.Шкуро и др. В Югославии сформировался Русский охранный корпус, который участвовал в боевых действиях против югославских партизан. За годы войны в корпусе служили около 17 тыс. чел., свыше 1 тыс. были убиты, свыше 2 тыс. ранены. Эмигранты служили в «Русской освободительной армии» А.А.Власова. В нацистских изданиях, выходивших на русском языке в Париже («Парижский вестник») и Берлине («Новое слово»), печатались Шмелёв, И.Д.Сургучёв, возглавивший прогитлеровский союз писателей в Париже, генерал Головин и др.

Российские эмигранты приняли участие в борьбе с нацистами во Франции, свыше 100 из них погибли. У истоков Движения Сопротивления стояли молодые учёные-этнографы Б.В.Вильде и А.Н.Левицкий, выходцы из эмигрантских семей. В феврале 1942 года они расстреляны фашистами. Мученическую смерть приняли княгиня В. (Вики) А.Оболенская, инокиня мать Мария (Е.Ю.Кузьмина-Караваева), А.А.Скрябина (дочь известного русского композитора) и др. В нацистских лагерях погибли Фондаминский, Ю.В.Мандельштам и др. Антинацистскую и патриотическую пропаганду вела так называемая группа Маклакова, призвавшая пересмотреть отношение к советской власти. Милюков в статье «Правда большевизма» (1942) признал достижения советской власти в деле воссоздания российской государственности и в защите страны. В Париже с ноября 1943 года действовал Союз русских патриотов, нелегально выпускавший листок «Русский патриот», в котором публиковались сводки Совинформбюро, обращения к российским эмигрантам и советским военнопленным.

В годы Второй мировой войны центром интеллектуальной и культурной жизни российской диаспоры стали США. В 1942 году в Нью-Йорке М.А.Алдановым и М.О.Цетлиным основан «Новый журнал» (в 1945–1959 гг. редактор М.М.Карпович, в 1959–1986 гг. соредактор Р.Б.Гуль), ставший наиболее популярным «толстым» литературно-политическим журналом российского зарубежья. Здесь же выходили литературно-художественный журнал «Новоселье» (1942–1950 гг., с 1948 г. в Париже, редактор С.Ю.Прегель) и меньшевистский «Социалистический вестник».

После освобождения Парижа сенсацией стал визит в советское посольство группы эмигрантов во главе с Маклаковым 12 февраля 1945 года. В ходе приёма посол А.Е.Богомолов и его посетители-эмигранты обменялись речами. В результате Союз русских патриотов был переименован в Союз советских патриотов, а его печатный орган — в «Советский патриот» (1945–1948 гг., редактор Д.М.Одинец). Просоветские позиции заняла выходившая в Париже (1945–1970 гг.) газета «Русские новости» (редактор А.Ф.Ступницкий).

Указом Президиума ВС СССР от 14 июня 1946 года эмигрантам предоставлено право получения советского гражданства. Во Франции около 11 тыс. чел. воспользовались этим правом, около 2 тыс. из них вернулись на родину. Известны случаи возвращения эмигрантов в СССР из Китая и др. стран. На родине эмигрантам, как правило, назначалось определённое место жительства, некоторые из них были репрессированы. Основное условие «примирения» эмиграции с советской властью (сформулировано Маклаковым в статье «Советская власть и эмиграция», май 1945 г.) — «соблюдение прав человека» — для СССР было неприемлемым. После вступления Красной армии на территорию ряда стран Восточной и Юго-Восточной Европы и Маньчжурии советскими спецслужбами проводились аресты и депортации эмигрантов. В Москве казнены Краснов, Шкуро, Семёнов, бывший министр финансов колчаковского правительства И.А.Михайлов и др. Депортирован в СССР и умер в 1945 году в заключении наиболее заметный харбинский поэт, член Российской фашистской партии А.И.Несмелов. В Чехословакии арестованы литературовед А.Л.Бем (погиб в заключении), быв. товарищ председателя 1-й Гос. думы князь П.Д.Долгоруков, журналист и писатель С.П.Постников и др., в Югославии — В.В.Шульгин, депортированный в СССР и осуждённый на 25-летнее заключение.

Эмигранты, особенно отличившиеся своими просоветскими симпатиями, депортированы из Франции в Восточную Германию (вернулись в СССР Любимов, Одинец и др.).

О Борисе Савинкове историк Леонид Млечин говорит следующее:

«Борис Викторович Савинков, дворянин, член Боевой организации партии социалистов-революционеров, прославился организацией убийства царского министра внутренних дел и шефа жандармов Вячеслава Константиновича Плеве и великого князя Сергея Александровича — московского генерал-губернатора и командующего войсками Московского военного округа. Савинкова тогда поймали и приговорили к смертной казни, но он бежал из царской России, это было не так сложно сделать. За границей на него охотилась чуть ли не сотня агентов заграничной русской агентуры, но помешать его террористической деятельности они не могли».

«Я видел Савинкова впервые в 1912 году в Ницце, — вспоминал писатель Александр Куприн, — тогда я залюбовался этим великолепным экземпляром совершенного человеческого животного, я чувствовал, что каждая его мысль ловится послушно его нервами, и каждый мускул мгновенно подчиняется малейшему намёку нервов — такой чудесной машины в образе холодно красивого, гибкого, спокойного и лёгкого человека я больше не встречал в жизни, и он неизгладимо ярко оттиснулся в моей памяти».

Борис Викторович Савинков вернулся в Россию после февральской революции, 9 апреля 1917-го года, его, как Ленина, встречали торжественно: флагами, оркестрами, речами.

Савинков очень понравился тогдашнему военному министру Александру Фёдоровичу Керенскому. Керенского поразила выработавшаяся в Савинкове в подполье умение, способность повелевать людьми. Керенский гордо говорил: «Где Савинков — там победа!» Керенский поставил его во главе военного министерства, но сам Александр Фёдорович, похоже, не понимал, какого странного союзника он себе нашёл: Савинков был прирождённым заговорщиком и ни о чём другом думать не мог, и он сразу же затеял сложнейшую интригу, в результате которой хотел превратить популярного тогда генерала Лавра Георгиевича Корнилова в военного диктатора, но ничего из этого не вышло — Корниловский мятеж провалился.

Эсер Савинков ненавидел большевиков и сражался с ними всю Гражданскую войну. После проигрыша Белого дела бежал из страны. Обосновался в Париже. Теперь Савинков делал ставку на то, что крестьяне восстанут и сбросят советскую власть. Он верил в успех крестьянской войны против большевиков, искал союзников и единомышленников по всей Европе, а его искали чекисты — решили заманить в Россию.

Сотрудники контрразведывательного отдела, которым руководил известный чекист Артур Христианович Артузов, придумали операцию, в результате которой должен был попасть в ловушку Борис Викторович Савинков. Операция называлась «Синдикат-2»: придумали мнимую подпольную антисоветскую организацию, которая обратилась к Савинкову с предложением приехать в Россию и гарантировала безопасность. Конечно, Борис Викторович сомневался, можно ли ехать, но все бежавшие из России военные и политики верили, хотели верить в то, что на Родине крепнет антибольшевистское движение.

Друг и соратник Савинкова Александр Аркадьевич Дикгоф-Дёренталь вспоминал: «Савинкову казалось, что о происходящем в России мы имеем неверные сведения, что здесь уже образовалась новая Россия, которую мы за границей совершенно не знаем, и нужно самому ему видеть всё, дабы принять то или иное решение».

Жена Дикгофа-Дёренталя Любовь Ефимовна была любовницей Савинкова, при этом Борис Викторович продолжал дружить с её мужем. Отправленные Савинковым в Россию люди были арестованы и, спасая свою жизнь, согласились сотрудничать с чекистами. Они и помогли заманить Савинкова в ловушку. Бориса Викторовича и его группу чекисты перевели через границу, каждый шаг был продуман, и Савинков ничего не заподозрил. В Минске их привели на квартиру полномочного представителя ОГПУ по Западному краю. Гостей усадили, принесли им яичницу, и тут в дверь ворвалась группа вооружённых чекистов с криками: «Ни с места! Вы арестованы!» Савинков первый пришёл в себя, сказал: «Чисто сделано, позвольте продолжать завтрак?» Один из чекистов рассмеялся: «Конечно, чисто сделали — полтора года готовились».

Савинков начал давать показания на первом же допросе, вообще сделал всё, чего от него хотели чекисты: покаялся, призвал своих соратников прекратить вооружённую борьбу против Советского Союза, написал письмо «Почему я признал советскую власть?» — его распространили во всех иммигрантских газетах. В ответ политбюро приняло секретное постановление, обращённое к советским журналистам, с просьбой «не унижать Савинкова, а оставить у него надежду, что он ещё может выйти в люди».

Иностранных журналистов, невиданное дело, привели на Лубянку и в камере с мягкой мебелью и ковром разрешили взять интервью у Савинкова, иностранные журналисты, ясное дело, стали задавать неприятные вопросы: французский корреспондент осведомился относительно пыток. Савинков ответил: «Если говорить обо мне, то эти слухи неверны». Увидев, что все вопросы неприятные, начальник внешнеполитической разведки интервью прекратил, и все заметили, как Савинков побледнел и на лице у него появилась натянутая улыбка.

Суд приговорил его к расстрелу, потом смертный приговор заменили 10 годами заключения, и многие большевики негодовали: «Как же так! Злейший враг советской власти! Почему ему сохранили жизнь?» Не понимали, что живой Савинков был значительно интересней для советской власти: он каялся, он просил своих соратников больше не воевать против советской власти — нет-нет, он был в таком качестве значительно полезнее. Разговаривая с ним, глава чекистского ведомства Феликс Эдмундович Дзержинский сказал ему: «Вас надо было или расстрелять, или освободить, держать вас в тюрьме нам неинтересно. Ладно, посидите немножко в приличных условиях, а через несколько месяцев отпустим». Но день шёл за днём, а его не выпускали.

7 мая 1925 года Савинков передал уполномоченному контрразведывательного отдела Валентину Ивановичу Сперанскому, который занимался его делами, возил по городу, отдавал его статьи в газеты, послание, адресованное Дзержинскому — Савинков просил решить его судьбу: или расстрелять, или освободить. «Тюремное заключение, — писал Савинков, — то есть вынужденное безделье, для меня — хуже расстрела».

В тот же день Сперанский забрал Савинкова из камеры, сотрудники контрразведывательного отдела Сергей Васильевич Пузицкий и Григорий Сергеевич Сыроежкин в восемь вечера повезли Савинкова кататься в Царицынский парк. Сыроежкин и Пузицкий — заметные фигуры в истории советской разведки. Через полгода Сыроежкин точно так же повезёт на прогулку арестованного британца Сиднея Рейли, авантюриста и фантазёра, которого столь же ловко заманили в Советскую Россию, обещав устроить встречу с лидерами антисоветского подполья, которыми интересовалась британская разведка.

5 ноября 1925 года Сиднея Рейли убили, сохранился подробный рапорт о том, как это было сделано: четыре чекиста во главе с Григорием Сергеевичем Сыроежкиным повезли Рейли вроде как на прогулку, но по дороге водитель сделал вид, что машина испортилась, все вышли вроде как прогуляться, и тогда чекист Ибрагим Абисалов выстрелил Рейли в спину. Когда увидели, что он ещё дышит, Сыроежкин выстрелил ему в грудь, подождали минут 10–15, пока он не умрёт.

Надели на голову мешок и отвезли назад, сдали в медсанчасть ОГПУ, сказав, что заключённый попал под трамвай. Потом начальник тюремного отдела велел так вот в мешке его и зарыть во дворе внутренней тюрьмы ОГПУ. Неизвестно, перезахоронили потом останки Сиднея Рейли, или он так и покоится во дворе известного дома на Лубянке рядом с «Детским миром».

Но для Савинкова прогулка закончилась вполне благополучно: вечером вернулись на Лубянку, сидели в кабинете Пузицкого № 192 на пятом этаже известного здания на Лубянке, ждали надзирателей из внутренней тюрьмы, которые должны были забрать Савинкова и отвести в камеру. У Сперанского разболелась голова, он прилёг на диван. Пузицкий вышел, и в этот момент, как сказано в рапорте, Савинков внезапно вскочил на подоконник и бросился вниз. Когда чекисты спустились, он был уже мёртв. Окна кабинета № 192 выходят во внутренний двор, поэтому свидетелей смерти Савинкова не осталось.

«Громадным подспорьем Савинкову была его биологическая храбрость, — писал человек, который находился рядом с ним в 17-м году, — смертельная опасность наполняла его душу особою жуткою радостью, смотришь в бездну, и кружится голова, и хочется броситься в бездну, хотя броситься — погибнуть. Не раз бросался Савинков вниз головой в постоянно манившую его бездну смерти, пока не размозжил своего черепа о каменные плиты, выбросившись из окна московской тюрьмы ГПУ».

Женщина, которая любила его до последних дней, сказала чекистам: «Я вам не верю! Вы его убили!» Сын Савинкова от первого брака, он жил в России, рассказал много позже, как во время свидания отец сказал ему: «Скажут, что я наложил на себя руки, — не верь».

И есть сомнения относительно того, сам ли он сиганул из окна. Бывший министр госбезопасности Семён Денисович Игнатьев рассказывал, как Сталин однажды распекал его: «Вы что, чистенькими хотите быть? Забыли, как Ленин приказал Каплан расстрелять? А Дзержинский велел выбросить Савинкова из окна? Дзержинский — не чета вам, не чурался черновой работы, а вы в белых перчатках хотите работать, как официанты! Надо снять белые перчатки, если хотите быть чекистами! — и угрожающе добавил: — Хочешь быть чистоплюем — морду набью!»

Зачем понадобилась такая акция? Приговаривать Бориса Викторовича Савинкова к смертной казни не хотелось, а получилась недурная комбинация: он покаялся и раскаялся, а советская власть проявила широту души — это произвело впечатление на публику и внутри страны, и за границей, но оставлять Савинкова в живых и тем более выпускать его на свободу боялись. Борис Викторович Савинков, легендарный террорист, вызывал страх, даже когда он сидел в тюремной камере.

Как пишет Олесь Бузина, «после Гражданской войны бравый генерал Шкуро работал наездником в цирке, снимался в кино статистом. Певец Александр Вертинский вспоминал, как в Ницце во время съёмок „Тысячи и одной ночи“ к нему подошёл невысокий человек в чалме и турецком костюме:

— Узнаёте меня? — спросил он.

Если бы это был даже мой родной брат, то, конечно, в таком наряде я бы всё равно его не узнал.

— Нет, простите.

— Я Шкуро. Генерал Шкуро. Помните? <…> Надо уметь проигрывать тоже! — точно оправдываясь, протянул он, глядя куда-то в пространство.

Свисток режиссёра прервал наш разговор. Я резко повернулся и пошёл на „плато“. Белым мёртвым светом вспыхнули осветительные лампы, почти невидные при свете солнца… Смуглые рабы уже несли меня на носилках.

„Из премьеров — в статисты! — подумал я. — Из грозных генералов — в бутафорские солдатики кино! Воистину — судьба играет человеком“.

Но и это ещё был не финал! Боевую карьеру Шкуро закончил группенфюрером СС у Гитлера, собравшего под свои знамёна разбойников и авантюристов со всей Европы. Атаман Шкуро на службе у атамана Гитлера… Начальником Резерва казачьих войск при Главном штабе войск СС. Бывает же и такое. Повешен в Москве в 1946 году, в которую так мечтал вступить во время Гражданской, весело распевая:

У нас теперь одно желание —

Скорей добраться до Москвы,

Увидеть вновь коронование,

Спеть у Кремля — Алла Верды…

А где-то рядом с ним воевал бывший командир полка Чёрных запорожцев Пётр Дьяченко родом из-под Гадяча на Полтавщине — русский, украинский, польский и даже немецкий офицер, командовавший в 1945-м противотанковой бригадой „Вільна Україна“ в составе вермахта.

Как заметил другой авантюрист и писатель — итальянский писатель и кинорежиссёр Курцио Малапарте, умудрившийся начать в 1920-е фашистом, а закончить в 1950-е коммунистом: „Для воевавшего война никогда не кончается“. Поэтому, как по мне, её лучше не начинать. Ведь война, по мнению Томаса Манна, всего лишь — „трусливое бегство от проблем мирного времени“. Что бы кто ни говорил в её оправдание».

Пётр Николаевич Краснов, герой Первой мировой, награждённый и Георгием, и золотым оружием, генерал-майор Русской императорской армии, публицист и писатель, сошёлся с Берлином ещё в Гражданскую, поэтому большинство белых офицеров, только что вышедших их окопов Первой мировой, относились к Краснову, мягко говоря, без особых симпатий, а некоторые открыто отказывались от совместной с ним борьбы против Советов. Впрочем, и сам атаман не хотел подчиняться Деникину.

Краснов в ту пору взял курс на создание самостоятельного казачьего государства. Потом он же язвительно высмеивал тех казаков, что мечтали прожить самостоятельно без России, считая подобное утопией. Однако в 1918-м ратовал за полную казачью самостоятельность и придерживался собственного внешнеполитического курса. Все участники белого движения ориентировались на бывших союзников, а Краснов — на немцев.

Сразу же после избрания атаманом Краснов направил телеграмму Вильгельму II о том, что Всевеликое войско Донское как субъект международного права не считает себя в состоянии войны с Германией, предложил установить торговые отношения и попросил помощь оружием. Было и ещё одно послание тому же Вильгельму, где атаман предлагал немцам признать право на самостоятельность Кубанской, Терской и Астраханской областей, а также Северного Кавказа. И даже просил выступить посредником на переговорах с Советской Россией об установлении мирных отношений с Доном. Первое послание в Берлине восприняли благожелательно и позже оказали казакам немалую военную помощь, а второе просто проигнорировали.

После революции в Германии Краснов, оказавшись в полной изоляции, решил подчиниться Деникину. Казаков Антон Иванович в свои ряды с удовольствием принял, а вот самого Краснова, помня о его германофильстве, быстро отправил в отставку. В Германию Краснов и отправился, где, понятно, без особых хлопот получил немецкий паспорт.

Политику не бросил, сблизившись с белоэмигрантским «Русским общевоинским союзом». Более того, организовав с соратниками так называемое Братство русской правды, безуспешно пытался вести подпольную деятельность в СССР. И, конечно, много писал: мемуары, романы, публицистику. Литератором и пропагандистом Краснов был плодовитым. В романе «Ложь» 1939 года восторженно изображён Гитлер и повторяются все нацистские штампы. Ну и, понятно, во всех мировых бедах обвиняются «жиды». Антисемитом атаман был первостатейным. «Идите в германские войска, идите с ними и помните, что в Новой Европе Адольфа Гитлера будет место только тем, кто в грозный и решительный час последней битвы нелицемерно был с ним и германским народом».

Именно Краснов способствовал созданию в Германии особой атмосферы вокруг казаков, представив руководству Рейха доклад, где доказывал их происхождение от германцев-готов, живших в Северном Причерноморье ещё в III веке. То есть, по Краснову, в расовом отношении казаки были «народом германской крови». Для Гитлера это имело огромное значение. Отсюда и благожелательность к формированию в составе вермахта казачьих частей. С «остготами» немцы не спорили, разрешив им даже старую форму и погоны царских времён. В германских казачьих частях всё, от системы чинопроизводства до распорядка дня, было организовано согласно дореволюционным традициям.

Первым командиром «остготов» на службе вермахта стал не белоэмигрант, а кадровый советский офицер, бывший командир 436-го пехотного полка Красной армии Иван Кононов, перешедший к немцам в августе 1941 года. Участник войны с финнами, выпускник Академии имени Фрунзе, как и Власов — орденоносец (орден Красной Звезды), он сразу же заявил о желании воевать с большевиками. И воевал, командуя 5-м (позже 600-м) Донским кавалерийским полком с полной отдачей сил, за что был награждён девятью германскими орденами, в том числе Железным крестом 1-го и 2-го класса.

Кононовский полк действовал в районе Бобруйска, Могилёва, Смоленска, Невеля, Полоцка, а позже — в Югославии против партизан. И это не единственная казачья часть в составе вермахта.

К концу июля 1942 года было закончено формирование 2-го Лейб-казачьего, 3-го Донского, 4-го и 5-го Кубанских, 6-го и 7-го сводно-казачьих полков.

Вся русская кровь, что пролили эти казаки вермахта, разумеется, и на руках Краснова. Впрочем, крепко доставалось тогда и «остготам», особенно от советской кавалерии, в которой также было немало казаков.

Судя по рассказам ветеранов, и те и другие казаки целенаправленно искали встреч на фронте друг с другом. И если такая встреча происходила, пленных не брал никто. Таким образом, уже на другом историческом отрезке Гражданская война продолжилась, причём так же беспощадно.

В мае 1945-го, при сдаче в английский плен, казаки вермахта насчитывали 24 тысячи военных и гражданских лиц. Англичане и отдали советскому командованию свыше двух тысяч казачьих офицеров, включая Краснова. 16 января 1947-го в 20:45 во дворе Лефортовской тюрьмы повесили начальника Главного управления казачьих войск Имперского министерства восточных оккупированных территорий нацистской Германии Петра Краснова…

После Февральской революции и отречения императора Николая II от престола генерал Юденич был назначен командующим войсками Кавказского фронта и продолжил наступательные действия против турок. Однако трудности со снабжением войск и падение дисциплины, вызванные ростом революционной агитации, заставили его прекратить Месопотамскую операцию и отвести войска. За отказ от выполнения приказа Временного правительства о возобновлении наступления 7 мая 1917 года генерал был отстранён от командования фронтом и был вынужден уйти в отставку. Во второй половине мая Юденич отбыл в Петроград. Предприняв безуспешные попытки вернуться в армию, он в ноябре 1918 года эмигрировал в Финляндию, где его ждала встреча с регентом Королевства Финляндия генералом К. Г. Э. Маннергеймом — товарищем по Академии Генерального штаба. Генералы приняли решение об организации борьбы против большевиков: из представителей промышленных, финансовых и политических кругов русской эмиграции был образован Русский политический комитет, который обязал Юденича стать лидером антибольшевистского движения на Северо-Западе России. Политическая программа Юденича исходила из идеи воссоздания единой и неделимой России в пределах её исторической территории.

В мае — июне 1919 года под руководством Юденича военные отряды Белого движения наступали на Петроград и смогли захватить Гдов, Ямбург, Псков, подошли к Луге, Ропше и Гатчине. 10 июня «Верховный правитель» России адмирал А.В.Колчак официально назначил генерала главнокомандующим войск в этом регионе, объединённых 19 июня в Северо-Западную армию. Однако начавшееся 21 июня контрнаступление войск большевиков привело к поражению отрядов Юденича. В сентябре — октябре 1919 года он организовал второй поход на Петроград. Его армия вместе с эстонскими войсками, прорвав оборону красных отрядов, заняла Лугу, Гатчину, Красное Село, Детское Село и Павловск. Однако им не удалось перерезать Николаевскую железную дорогу, обеспечивавшую большевиков продовольствием и вооружением. Отсутствие резервов и растянутость фронта позволили Красной армии 21 октября остановить наступление белых войск и на следующий день прорвать их оборону. К концу ноября войска Юденича были прижаты к границе и перешли на эстонскую территорию, где были разоружены и интернированы своими бывшими союзниками.

22 января 1920 года генерал Юденич объявил о роспуске Северо-Западной армии и спустя несколько дней был арестован эстонскими властями, но вскоре, по требованию представителей стран Антанты, освобождён. Русский генерал эмигрировал в Англию, позже перебрался во Францию и обосновался в Ницце. В эмиграции он отошёл от политической деятельности, принимал участие в работе русских просветительских организаций и возглавлял Общество ревнителей русской истории.

Николай Николаевич Юденич скончался 5 октября 1933 года в Каннах…

Перемирие Советской России с Польшей изменило ситуацию. В конце октября пять красных армий Южного фронта (командующий М.Фрунзе), в том числе две конные армии (общая численность войск фронта — свыше 130 тыс. человек), обрушились на Русскую армию Врангеля. За неделю они освободили Северную Таврию, а затем, прорвав перекопские укрепления, двинулись в Крым. 7 ноября 1920 года красные силы Фрунзе ворвалась на полуостров.

Пока войска генерала Александра Кутепова кое-как сдерживали вражеский напор, Врангель приступил к посадке людей на корабли в пяти портах Чёрного моря. За три дня он сумел эвакуировать 146 тысяч человек, в том числе 70 тысяч солдат, рассаженных на 126 судов. Французский Средиземноморский флот отправил в помощь эвакуации броненосец «Вальдек-Руссо». Беженцы отправились в Турцию, Грецию, Югославию, Румынию и Болгарию. Среди эвакуированных было много общественных деятелей, интеллигентов, учёных. Большая часть солдат нашла временное убежище в турецком Галлиполи, а потом в Югославии и Болгарии. Среди тех российских эмигрантов, что выбрали Францию, многие поселились в Булонь-Бийанкур. Там они работали на конвейерах завода «Рено» и жили в бараках, занимавшихся ранее китайцами.

Сам Врангель поселился в Белграде. Он поначалу оставался во главе эмигрировавших участников Белого движения и организовал их в Русский общевоинский союз (РОВС).

Стремясь сохранить кадры Русской армии за границей в новых, эмигрантских, условиях, генерал Врангель отдал 1 сентября 1924 года (подтверждённый 1 декабря того же года) приказ о создании Русского Общевоинского Союза (РОВС) первоначально в составе 4 отделов: 1-й отдел — Франция и Бельгия, 2-й отдел — Германия, Австрия, Венгрия, Латвия, Эстония, Литва; 3-й отдел — Болгария и Турция; 4-й отдел — Королевство СХС, Греция и Румыния. В ноябре 1924 года Врангель отказался от верховного руководства РОВСа в пользу великого князя Николая Николаевича. В сентябре 1927 года Врангель переехал в Брюссель, где работал инженером. Он скоропостижно умер 25 апреля 1928 года из-за странного заражения туберкулёзом. Семья Петра Николаевича считала, что он был отравлен братом своего слуги, который являлся агентом ГПУ.

По настоятельной просьбе русских эмигрантов в Сербии, и Воеводине Врангель был перезахоронен в русском храме Святой Троицы в Белграде (6 октября 1929 г.). Он оставил мемуары. Пётр Николаевич Врангель был женат на Ольге Михайловне Иваненко (1886, Санкт-Петербург — 1968, Нью-Йорк). У них было четверо детей (Наталья, Елена, Пётр Алексей).

После успешного контрнаступления Красной армии в октябре 1919-го — марте 1920 года Антон Деникин не смог стабилизировать ситуацию, после чего эвакуировал остатки своих войск из Новороссийска в Крым. 4 апреля 1920 года он передал пост главкома барону Петру Врангелю. Вечером того же дня миноносец британского военно-морского флота Emperor of India вывез его и сопровождающих его лиц, из Феодосии в Константинополь. С момента отъезда из Крыма он считался гостем британского правительства и находился под покровительством Великобритании. 6 апреля на дредноуте Marlborough его и сопровождавших его лиц британское командование отправило в Англию. Спустя несколько месяцев Деникин переехал в Брюссель. В 1922–1926 годах жил в Венгрии. Во время проживания в Бельгии и Венгрии Деникин написал фундаментальный пятитомный труд «Очерки русской смуты».

В 1926 году переехал во Францию, активно занимался литературной и общественной деятельностью, в 1936–1938 годах издавал эмигрантскую газету «Доброволец». Среди сочинений Антона Деникина — сборник рассказов «Офицеры» (1928); двухтомник воспоминаний «Старая армия» (1929, 1931); публицистические статьи и очерки «Русский вопрос на Дальнем Востоке» (1932), «Брест-Литовск» (1933), «Кто спас Советскую власть от гибели?» (1937), «Мировые события и русский вопрос» (1939).

После оккупации Франции в 1940 году Деникин с женой переехал на атлантическое побережье и поселился в посёлке Мимизан в окрестностях Бордо. На приглашение немецкого командования переехать в Германию и в хороших материальных условиях продолжить историко-литературную работу он ответил отказом.

В конце 1945 года, опасаясь насильственной депортации в СССР, переехал в США; жил в основном в Нью-Йорке. В последние годы жизни работал над книгами «Путь русского офицера» и «Вторая мировая война. Россия и зарубежье», которые так и остались незавершёнными.

7 августа 1947 года Антон Деникин скончался от сердечного приступа в городе Анн-Арбор в больнице Мичиганского университета. С военными почестями был похоронен на кладбище Эвергрин в Детройте (США). В декабре 1952 года его останки были перенесены на Владимирское православное кладбище в окрестностях Нью-Йорка.

Супруга Деникина после его смерти переехала из США во Францию к дочери, где прожила до 1973 года. Она была похоронена на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем.

3 октября 2005 года, согласно его последнего желания, Антон Деникин вместе с супругой были перезахоронены в Донском монастыре в Москве.

Дочь Деникина — графиня Марина Деникина-Грей (Кьяпп) (1919–2005) — была журналистом, литератором, автором (под псевдонимом Марина Грей) книг о русской эмиграции и истории Белого движения. В 2005 году получила российское гражданство…

Делать революцию — занятие интересное, адреналиновое. Только каждый в него ввязывается по своим соображениям и ради своей — именно своей! — великой идеи. Но потом оказывается — с его-то идеей что-то не вышло. А в главном кресле сидит совсем другой человек, который шипит: пошёл вон, негодяй! Ты к нашей победе вообще ни при чём.

По словам Н.Подвойского, в 1917-м — зампреда Военно-революционного комитета (ВРК), структуры, непосредственно готовившей переворот. «во время восстания (…) тов. Дзевалтовский назначен начальником штаба главнейшего сектора действовавших против Зимнего дворца войск и ведёт операции хладнокровно, со спокойствием, расчётливо».

Игнатий Людвигович Дзевалтовский-Гинтовт (он был из древнего польского шляхетского рода) ещё студентом в 1908 м вступил в подпольную ПСС — Польскую социалистическую партию. Особо там не засветился, но о взглядах — свидетельствует. С началом Первой мировой — офицерское училище, фронт. Три боевых ордена, две контузии, рост в чинах — вполне достойная военная биография. В 1917-м — Февральская революция. И тут…

«Офицера-демократа» солдаты выдвинули в полковой комитет. Он объявил себя большевиком, призывал бросать позиции. В июне 1917-го полк, где был Дзевалтовский, отказался идти в наступление. Керенский тогда инспектировал фронтовые части, и Дзевалтовский от лица полкового комитета вручил ему требование — уходите со своим Временным правительством в отставку, вся власть — Советам! Был отдан под суд. Но Деникин в мемуарах вспоминает: Дзевалтовского с товарищами вели на заседание, а толпы солдат кричали им «Ура!», оркестр играл «Интернационал». Конечно, их оправдали — и «красный штабс-капитан» уехал в Питер. С ходу вошёл в ВРК, а сразу после взятия Зимнего был назначен первым комендантом дворца. Правда, пробыл на этом посту недолго.

Дальше — Гражданская. Дзевалтовский — на важных постах: то военный нарком советской Украины, то замкомандующего армиями, то член РВС фронтов. В 1920-м под фамилией Юрин направлен в ДВР — буферное государство «под крышей» Москвы. Был там министром иностранных дел, оказался первым советским (по сути) дипломатом, устанавливавшим отношения с Китаем. Он вообще много где оказывался первым — например, стал первым советским авиапассажиром (назначенный после войны в руководство общества «Добролёт», налаживал в стране гражданское авиасообщение). Дальше переброшен на нелегальную работу за границей: по линии Коминтерна, потом — военной разведки.

Только в ноябре 1925 года советский резидент в странах Прибалтики товарищ Дзевалтовский вдруг исчез. Чтобы объявиться в Варшаве советником Пилсудского. Журналистам объяснял: идейное разочарование, большевики скурвились. Что повлияло на его решение в действительности? Сталинское наступление на Троцкого — они должны были хорошо знать друг друга по 1917 году? Скандальная история в Москве (громкий суд по обвинению в растратах) с близким другом — бывшим главой ДВР Краснощёковым? Вероятные контакты с польской разведкой (неслучайно же именно в Польшу бежал)? Всё вместе? Сказать трудно: меньше чем через месяц, в декабре 1925 го, Игнатий Людвигович внезапно умер. Версия об отравлении его советской агентурой вполне уместна.

С поста коменданта Зимнего Дзевалтовского сняли по требованию Луначарского — революционные солдаты дорвались до царских винных подвалов, дело могло обернуться пьяным погромом дворца. Восстановить порядок пытался, в частности, Фёдор Другов — тоже член ВРК, командир анархистского отряда.

Анархистского? Так анархисты же сами — того… буйные… Не совсем так. Разные были. Другов и его люди — «идейные», личных непотребств не позволяли.

Он анархистом стал ещё в 1905-м, мальчишкой. Был судим за участие в экспроприациях, но по несовершеннолетию отделался ссылкой. Сидел со Свердловым, Куйбышевым… В Сибири женился, родил трёх детей. В Первую мировую — рядовой на фронте. В 1917-м приехал в Питер.

Во главе отряда матросов Другов участвовал во взятии Зимнего. Последующее солдатское пьянство не остановил, но обстановку упорядочил — ввёл очерёдность выдачи бутылок разным полкам. Был забран Дзержинским в создаваемую ВЧК. Вспоминал (подтверждается и документами), что протестовал против провокаций и «физического воздействия» на арестованных — это методы царской охранки! Однако расстреливал, надо полагать, — и тогда, и в дальнейшем — запросто.

Весной 1918-го большевики начали уже бороться с анархистами — и Другов в знак протеста из ЧК ушёл. Поехал к семье в Томск. И вот едет человек к жене, а в стране гражданская война. И Фёдор Павлович то по своей неуёмности, по просьбе местного начальства, то там, то тут вечно оказывается во что-то вовлечён: мятежи подавляет, в красном концлагере отделяет «агнцев от козлищ», его направляют с секретным письмом в Закавказье, включают в какую-то «комиссию по сбору железа»…

При этом Другов никогда не скрывал, что он — идейный анархист. Потому каждый раз, после того как совершал очередной подвиг, от него избавлялись. То же — и после Гражданской. Вроде занимал какие-то посты (некрупные), освоил бухгалтерское дело — да в совучреждениях шли разные политические чистки, сокращения штатов. В итоге в 1926-м герой Октября оказался младшим дворником при Промбанке. Прежние товарищи по борьбе, видя его в тулупе гребущим снег, лишь опускали глаза. Другов уже подумывал сколотить банду да пойти гулять по России, но выбрал другую идею. С двумя маузерами, сохранёнными после Гражданской, в маскхалате, сшитом из простыни, он в марте 1930-го перешёл финскую границу.

Добрался до Парижа. Где оказался никому не нужен. То есть сначала эмигрантские газеты за него схватились — были интервью, Другов публиковал воспоминания. Но сенсация живёт один день. А Париж… Ну что — Париж? Большой чужой город. А у тебя — ни языка, ни профессии, ни гроша в кармане. Другов обратился в советское полпредство: нельзя ли мне вернуться? «Можно!» — сказали ему.

Бывшие друзья по ЧК встретили бывшего друга Другова прямо на пограничной станции Негорелое. Расстрелян 23 февраля 1934 года — аккурат в День Красной армии…

Адам Семашко родом из Риги, студент, до революции был чуть замешан в делах РСДРП. В 1914-м — призыв, ускоренное обучение на младшего офицера. Служил в 1-м запасном пулемётном полку, дислоцированном в Ораниенбауме.

В феврале 1917-го именно с этого полка и начался бунт Петроградского гарнизона, повлёкший все прочие роковые для старой России события. Семашко тогда был главным полковым оратором на митингах, солдатским вожаком. Во время «июльских событий 1917-го» (первая попытка захвата власти большевиками) уже считался командующим всеми революционными силами, его потом разыскивали по одному списку с Лениным. Тогда бежал из Питера, скрывался и во время Октября в городе не был. Но вскоре вновь возник в Смольном — и был направлен на фронты Гражданской. После её окончания — советник полпредства в родной Риге, уже столице «буржуазной» Латвии. А в 1923-м решил в СССР не возвращаться.

Видимо, в его побеге не было особой политики. Просто заканчивался срок пребывания, а жена, обжившаяся в сытой и спокойной Риге, назад в Союз не хотела. Интересно другое: где решили укрыться от «длинных рук Москвы». Добрались аж до Бразилии. Там купили клочок земли в лесу. Семашко лес вырубил, землю распахал, дом поставил — и зажил фермером. И всё шло нормально. Только затосковал Адам Яковлевич. Он ведь чувствовал себя рождённым для больших дел, и 1917 год это доказал! Так что стал писать старым знакомым — мол, хочу повиниться и снова строить социализм. Не разрешат ли мне возвратиться? Разрешили. И тоже в феврале 1927-го встретили в том же Негорелом. Десять лет Соловков. Когда срок кончился — добавили новый. Там на Соловках и расстреляли в 1937-м…

Нестор Махно был прежде всего крестьянским хлопцем из Гуляйполя. Как и его сподвижники из окрестных сёл. Они стерегли «свою» землю от всех. И от красных, и от белых, и от жовто-блакитних. «Наше поле. Нам тут и гулять!» Наверное, потому их собственный флаг и был цвета вспаханной земли. И петлюровцев, и большевиков они воспринимали как непрошенных пришельцев, чужаков. Интернационализм им, конечно, нравился. Но так, как они сами его понимали, пусть каждый сидит у себя дома и не лезет в дела соседа. Это было традиционное крестьянское мировоззрение, замешанное на местном патриотизме. Такое же, как во времена атамана Сирко. Донациональное, по сути. На каком языке малевать надписи на флагах, махновцам было всё равно. «2-й сводный пех. полк повст. армии УКРАИНЫ МАХНОВЦЕВ», — без соблюдения любых правил правописания красуется на одном из знамён батькиного воинства. Зато по-русски.

Широкую натуру Нестора Ивановича вообще возмущала тотальная «украинизация». Соответствующий эпизод имеется в его воспоминаниях. На железной дороге в 1918 году Махно столкнулся с чиновником, требовавшим, чтобы с ним отныне разговаривали только на «державной». Великий украинский анархист тут же возмутился. Мол, кто смеет мне указывать, на каком языке говорить? Я — Махно! А ты кто? Сильная личность вступила в конфликт с государством. И победила. Вполне в духе анархистской теории. Но на практике.

Нестор Махно стал живым идеалом для анархистов всего мира. Ему удалось создать собственное государство в государстве, устроить коммуны в подвластных ему городах, наладить производство, открыть школы, профсоюзы, создать все условия для мирной жизни простых людей, не пренебрегая принципами анархии.

После победы над белогвардейцами в Крыму Махно отказался вступить в состав Красной армии, за что большевики уничтожили практически все его войска. В конце 1920 года батька собрал новую пятнадцатитысячную армию и вёл партизанскую войну на Украине, однако силы были неравными, и в августе 1921 года Махно с ближайшими соратниками перешли границу с Румынией.

Советским властям Румыния его не выдала, однако Махно вместе с женой и соратниками были помещены в концентрационный лагерь. Оттуда махновцы бежали в Польшу, затем в Данциг и во Францию. Только в Париже им удалось зажить мирной жизнью. Местные анархисты и другие свободолюбивые граждане участвовали в судьбе легендарного атамана, оказывая ему посильную помощь.

Особенно сдружился с Нестором американский анархист Александр Беркман, который в итоге и нашёл средства на похороны великого революционера. Смерть Махно стала результатом застарелой болезни, подтачивавшей его здоровье ещё со времён каторги. Причина смерти — чахотка. Умер Нестор Иванович в парижской больнице 6 июля 1934 года. Могила Махно находится на кладбище Пер-Лашез…

Не так много лидеров Белого движения было захвачено большевиками в плен и казнено по суду или без оного. Но ещё меньше таких, кто был расстрелян именно в период Гражданской войны. Большинство казнённых не реабилитировано. Но есть и исключения.

Самым первым главнокомандующим Восточным фронтом белогвардейских войск летом 1918 года стал генерал-лейтенант Василий Болдырев. После захвата власти Колчаком ушёл с должности, поскольку не был согласен с политикой военной диктатуры. В 1922 году большевики арестовали его во Владивостоке, но тут же амнистировали. Болдырев работал в гражданских учреждениях, пока в 1933 году его снова не взяли и не расстреляли как «японского шпиона». При Хрущёве его реабилитировали.

Одним из самых известных белогвардейских командиров в подчинении у Колчака был брат его премьер-министра генерал-лейтенант Анатолий Пепеляев. С ним связан самый последний эпизод Гражданской войны. В 1923 году с небольшим отрядом он высадился на берегу Охотского моря и дошёл до Якутска, намереваясь поднять восстание, но был разбит и взят в плен. Его содержали в тюрьме до 1936 года, после чего на несколько месяцев выпустили на свободу, дали устроиться на работу, но в 1937 году арестовали снова и теперь уже расстреляли. В 1989 году генерала Пепеляева реабилитировали.

Генерал-лейтенант, донской атаман Пётр Краснов и генерал-лейтенант, кубанский атаман Андрей Шкуро не подлежат реабилитации из-за своего сотрудничества с нацистами во время Второй мировой войны. К ним примыкает бывший забайкальский атаман генерал-лейтенант Григорий Семёнов, с группой деятелей работавший во время Второй мировой войны на японские оккупационные власти в Маньчжурии. Все они тоже были повешены в 1946 году. В 1998 году Военная коллегия Верховного Суда России отменила часть приговора по статье «Антисоветская агитация и пропаганда» за изъятием такой статьи из уголовного кодекса. В том же, что казнённые являлись «активными пособниками японских агрессоров», готовили террористические и диверсионные акты против населения СССР, они были признаны не подлежащими реабилитации…

Генерал-лейтенант Борис Анненков, атаман Семиреченского казачьего войска, был одним из наиболее жестоких колчаковских атаманов. От ужасов его расправ волосы вставали дыбом даже у наиболее стойких приверженцев Белого дела. В 1921 году Анненков ушёл на территорию Китая. В результате спецоперации чекистов он был захвачен одной из китайских милитаристских клик и выдан советским властям. В 1927 году Анненкова судили в Семипалатинске за его зверства и расстреляли вместе с бывшим начальником его штаба генерал-майором Николаем Денисовым. В 1999 году Военная коллегия Верховного Суда РФ отказала Анненкову и Денисову в реабилитации…

Александр Васильевич Колчак, под титулом «Верховного правителя России» руководивший белыми войсками на Востоке России с ноября 1918 по январь 1920 года, был расстрелян большевиками 7 февраля 1920 года в Иркутске по личному указанию Ленина. В 2001 году Военная коллегия Верховного Суда РФ отказала Колчаку в реабилитации, несмотря на отсутствие даже формальной законной процедуры при его казни.

В принципе, Колчак, безусловно, ответствен за тот террор против гражданского населения, который производили подчинённые ему атаманы Анненков, Семёнов, Калмыков и другие. Он не сделал ничего, чтобы остановить или смягчить этот террор.

Вместе с Колчаком был расстрелян его премьер-министр Виктор Пепеляев. Кажется, за Пепеляева никто даже не просил и о нём не вспомнил. Впрочем, премьер по идее несёт ответственность за политику своего «верховного правителя».

Полярный исследователь, морской офицер, один из лидеров Белого движения во время Гражданской войны, провозгласивший себя Верховным правителем Белой России, Александр Колчак был, безусловно, незаурядной личностью. Несмотря на прошедшие почти 100 лет со дня гибели белого адмирала, его личность остаётся одной из самых неоднозначных в истории Омска.

«Адмирал подкупает своим благородством и искренностью», — председатель Совета министров Российского государства в 1918–1919 годах Пётр Вологодский.

«Умный, образованный человек, он блистал <…> остроумием и разнообразными знаниями и мог, нисколько не стремясь к тому, очаровать своего собеседника», — управделами Совета министров Георгий Гинс.

«Он не страдал ни тщеславием, ни величественностью, ни пафосом», — управляющий Министерством иностранных дел Иван Сукин.

«Едва ли есть ещё на Руси другой человек, который так бескорыстно, искренне, убеждённо, проникновенно и рыцарски служит идее восстановления Единой Великой и Неделимой России», — военный министр Алексей Будберг.

«Честнейший и искреннейший русский патриот в лучшем смысле этого слова и человек кристальной душевной чистоты», — министр снабжения Иван Серебренников.

Ещё многие современники отмечали, что адмирал умел принимать резкие, нетривиальные решения, был очень энергичен и необычайно работоспособен.

Но именно в этом сибирском городе личность Колчака до сих пор вызывает особые споры, говорит директор Центра изучения истории гражданской войны Галина Бородина. Среди жителей Омской области до сих пор живы воспоминания о карательных операциях и расстрелах, проводимых колчаковцами.

«В Омске негативная память о Колчаке очень сильна. Самое интересное, что сегодня поляризация общества по поводу личности белого адмирала даже усилилась. В Гражданскую войну идейных было немного, основная часть населения просто ждала, когда всё закончится, но сейчас спроси любого — он будет или „за белых“, или „за красных“, нейтральных практически нет», — сказала Бородина.

Особенно ярко отношение к адмиралу продемонстрировала история с памятником, который был создан по инициативе бывшего губернатора Омской области Леонида Полежаева. Памятник не успели установить, так как губернатор поменялся в 2012 году. При новом губернаторе Викторе Назарове был проведён общественный опрос, который показал, что 50 % омичей поддерживают установку, 30 % — против и 20 % воздержались или сказали, что им всё равно. Власти сочли, что 30 % противников — это много, поэтому памятник до сих пор хранится в разобранном виде на складе в Подмосковье.

На стене Центра изучения истории Гражданской войны в память об адмирале установлена мемориальная доска. Именно здесь, в особняке купца Батюшкина, в Гражданскую войну размещалась резиденция Верховного правителя Белой России. Доска была установлена в 2004 году, в год 130-летия со дня рождения Колчака. К этому факту сразу отнеслись неоднозначно, почти каждый год в день рождения Колчака, 4 ноября по старому стилю, эту доску мазали дёгтем. Акты вандализма прекратились в 2011 году, когда здание было передано Историческому центру.

В Гражданскую войну у тех, кто выступал «за красных» или «за белых», были свои мотивы — политические, экономические и социальные. А сегодня к Гражданской войне нужно относиться как к величайшей и страшной трагедии — считают историки.

Трагично сложилась судьба и жены Колчака. За всю свою жизнь Анна Васильевна сменила три фамилии — Сафонова (по рождению), Тимирёва (по первому мужу) и Книпер (по второму мужу), но мало кто из её окружения знал, что главная фамилия в её жизни — Колчак. Ей не посчастливилось назваться ею официально, но она бережно пронесла её в своём сердце весь свой долгий и тяжёлый жизненный путь.

Наверное, в спокойные времена любовь двух людей, связанных обязательствами со своими семьями, не смогла бы расцвести так ярко, однако судьба подарила Александру Колчаку и Анне Тимирёвой именно это время — неспокойное и бурное. Трагические и великие события, изменившие ход истории России, позволили им показать себя в полной мере: он взял на плечи тяжелейшую задачу руководить остатками умирающей империи, а она стала его ангелом-хранителем и проявила чудеса верности. Эти подвиги не смогли спасти ни их самих, ни бывшую страну, но подарили миру прекрасную историю любви. Её любви был отведён недолгий век: всего два года рядом с адмиралом, ради которого она оставила семью и бросилась в пекло гражданской войны.

7 февраля 1920 года — этот страшный день разделил её жизнь на две половины: до смерти Колчака и после…

Анна сидела в камере, где за стеной буквально ещё несколько часов назад был он, она ощущала его присутствие, и это придавало ей сил — и вот его уже нет…

Она ждала, что сейчас придут и за ней — было уже не страшно, жизнь опустела. Но дни сменялись один за другим, а приговор ей так и не объявили. В октябре её выпустили, сказав, что в честь годовщины революции объявили амнистию.

Так революция, которая отняла у неё самого дорогого человека, даровала ей жизнь. Однако жизнь эта вскоре превратилась для неё в бесконечную череду арестов, допросов, тюремных лагерей и освобождений.

Все обвинения мало чем отличались друг от друга и выглядели примерно так: «виновна в связи с белогвардейцами и врагами революции».

В 1921 году Анну снова арестовали и отправили сначала в иркутскую, затем — в новониколаевскую тюрьму, но уже летом 1922 года её перевели в Москву, в Бутырку, откуда она вскоре вышла на свободу.

В Москве она познакомилась с Владимиром Книпером, который служил инженером-путейцем. Он влюбился в Анну и готов был для неё на всё. Несколько раз делал он ей предложение руки и сердца.

Измождённая тюрьмой женщина приняла его, но выглядело это скорее как необходимость для неё, нежели взаимность чувств. Недолго прожили они вместе: в 1925 году Анну ждал очередной арест и ссылка на три года в небольшой городок в Калужской области — Тарус.

Далее — целых 10 лет свободы, пока не начались сталинские репрессии. Конечно же, они не могли обойти стороной Анну: в апреле 1935 года её осудили на пять лет в Забайкальском лагере, но вскоре срок был сокращён до трёх лет поднадзорного проживания.

Все эти годы Анна жила в небольших пригородах Тверской, Калужской областей, зарабатывала своим трудом — шила, вязала, мела улицы. За несколько дней, которые оставались до истечения срока приговора, её снова арестовали и осудили уже на целых 8 лет работ в печально известном тогда Карлаге (Карагандинские лагеря, которые входили в систему ГУЛАГа). В Карлаге около 25 тысяч заключённых обеспечивали «продовольственную базу для развивающейся угольно-металлургической промышленности Центрального Казахстана». Отряды из бывших кулаков, усиленные небольшими добавлениями бывших дворян, трудились на гигантских полях. «Мадам Колчак», как называли Анну Васильевну в те годы, работала вместе со всеми, а ближе к концу срока заключения удалось устроиться художником-оформителем в клуб.

Выйдя на свободу, Анна узнала, что родных у неё больше не осталось: единственного сына Володю расстреляли в 1938 году как врага народа, муж в 1942 году скончался от инфаркта, не вынеся страданий за супругу.

Нельзя не восхититься выдержкой и самообладанием этой удивительной женщины — она всё вынесла и продолжала жить. Остаться в Москве ей не разрешили, ей пришлось переехать в небольшой городок под Ярославлем — Рыбинск, где она устроилась в местный драмтеатр декоратором.

Но среди коллег вскоре нашлись «доброжелатели», которые сообщили куда следует, что будто бы Анна ведёт пропаганду против советского режима. Это было достаточным поводом для очередного ареста, который незамедлительно последовал в декабре 1949 года. И снова — тюрьма, лагерь… Женщину этапом отправили в Енисейск. Свободу вернули ей только в 1956 году, но с условием проживания под надзором в Рыбинске.

В Красноярском архиве сохранилось личное дело Анны Тимирёвой-Книпер: на фото — женщина, которая провела последние 30 лет в тюрьмах и лагерях, но по ней этого никогда нельзя было понять. Она по-прежнему гордо держала голову и улыбалась несмотря ни на что. Хотя бывшая заключённая, конечно, не могла и мечтать о нормальной постоянной работе, перебивалась чем придётся: работала библиотекарем, архивариусом, дошкольным воспитателем, чертёжником, ретушёром, картографом, вышивальщицей, инструктором по росписи игрушек, маляром, бутафором и художником в театре. Порой приходилось сидеть без работы, перебиваться случайными заработками.

В Рыбинске Анна продолжила работать в театре. Декоратором она действительно была талантливым: современники вспоминали, как буквально из ничего она могла сделать настоящий шедевр — раму, которая выглядела точь-в-точь как позолоченная, или роскошную вазу из обычной проволоки.

Несколько раз она даже выходила на сцену в эпизодических ролях — роли дворянок удавались ей особенно хорошо…

Коллеги и не догадывались, что за легендарная женщина работает с ними бок о бок. Они никак не могли понять, почему главный режиссёр театра, увидев Анну Васильевну, каждый раз с большим почтением целовал ей руку…

Вернуться в Москву Анне разрешили только в 1960 году, было ей на тот момент уже 67 лет. Ей назначили небольшую пенсию и дали крохотную комнатку в коммунальной квартире на Плющихе. Но Анне не сиделось без дела. Через общих знакомых об Анне Васильевне узнал режиссёр Сергей Бондарчук и пригласил на съёмки киноэпопеи «Война и мир» в качестве консультанта. Благодаря этому мы можем с вами увидеть Анну Тимирёву-Книпер в нескольких кадрах, на первом балу Наташи Ростовой. Благородная старушка, которая стоит рядом с режиссёром в образе молодого Пьера Безухова — это она. Снялась она также в некоторых эпизодах известного фильма «Бриллиантовая рука» (уборщица).

В 1970 году Анна Васильевна написала строчки, посвящённые её главной любви — Александру Колчаку:

Полвека не могу принять —

Ничем нельзя помочь:

И все уходишь ты опять

В ту роковую ночь.

А я осуждена идти,

Пока не минет срок,

И перепутаны пути

Исхоженных дорог…

Но если я ещё жива

Наперекор судьбе,

То только как любовь твоя

И память о тебе.

В 1975 году Анна Тимирёва покинула этот мир. На её долю выпало множество страданий и невзгод, но она прошла через них, как всегда, царственной походкой, с гордо поднятой головой — только так и подобает истинной аристократке…

Когда Финляндия обрела в 1917 году независимость, в ней остался жить родившийся на Украине художник Илья Репин. У него была усадьба в посёлке Куоккала (сейчас — Репино), который входил в Великое Княжество Финляндское и находился в пригороде Санкт-Петербурга.

Для Советской России то, что Репин остался в Финляндии, означало огромный удар по репутации. Для чиновников Финляндии Репин, несмотря на свою известность, был русским беженцем, за действиями которого на всякий случай следили местные полицейские. Он занимался огородом и писал картины. Жил без удобств, выращивая овощи и фрукты, но в СССР не возвращался.

На момент закрытия границы Репину было уже 73 года, так что его самые значительные творения остались в бурях революции по другую сторону границы. Большевики хорошо понимали ценность Репина, так что его работы срочно были национализированы. Они всё ещё являются центром притяжения в московской Третьяковской галерее и Русском музее в Санкт-Петербурге.

В секретной папке финской полиции был найден детальный рассказ о том, как супружеская пара была в гостях у Репина в 1925 году. Не знакомый ранее художнику «заглянул» к Репину и передал адрес советского руководства, в котором художника просили переехать в Ленинград и обещали хорошую пенсию, квартиру и машину. Репин ответил следующим образом: «Вы предлагаете мне деньги, вы, просящие милостыню, совершенно опустошившие великую Россию, где сейчас миллионы голодают и влачат жалкое существование… Я не богат, но и не настолько беден, чтобы принимать ваши деньги».

Репин также прямо сказал супружеской паре о том, что он думает о переименовании Санкт-Петербурга в Ленинград. «Скажите мне, по какому такому праву группа авантюристов решила, что может изменить название города на имя какого-то подпольного фанатика, больного идиота Ленина?»

Из бумаг также выяснилось, что Штернберги привезли Репину в качестве сувенира русские яблоки, съев которые, Репин, его супруга и сын почувствовали себя очень плохо. Подозревалось, что яблоки были отравлены.

Корнея Чуковского также отправляли в Финляндию, чтобы он убедил Илью Репина. Через некоторое время Чуковский вернулся и сокрушённо доложил, что все его попытки воздействовать на живописца разбились, как волна о камень. А вскоре Илья Ефимович скончался, и в Финляндии были напечатаны его дневники, где были такие строки: «Приезжал Корней. Между прочим, не советовал возвращаться».

Поскольку на свою сторону художника переманить не удалось, большевики начали оказывать влияние на его сына Юрия. Но Юрий Репин так и не выехал в Советский Союз. А вот в третьем поколении обещания хорошей жизни, даваемые большевиками, упали на благодатную почву. Внук Ильи Репина Дий (Дмитрий) перебежал в Советский Союз весной 1935 года. В августе этого же года его расстреляли «за намерение осуществить теракты против высших руководителей СССР». Он прожил всего 28 лет…

После революции 1917-го и установления советской власти фабрики, и магазины известного ювелира Фаберже в Петрограде, Москве и Одессе были национализированы. В Петрограде в руки большевиков попали практически все запасы драгоценных металлов, камней и уже готовых изделий, за которые владельцам не было выплачено никакой компенсации. Спасти от национализации удалось лишь маленькую долю изделий, которые Евгений Фаберже незадолго до этого смог вывезти в Финляндию.

В сентябре 1918 года Карл Фаберже, опасаясь ареста, нелегально покинул Петроград под видом курьера одного из иностранных посольств и поездом уехал за границу — в Ригу. Вскоре после этого Советская Россия вторглась в Латвию, и Карлу Фаберже пришлось бежать дальше на Запад — в Германию.

Он поселился в Берлине, но и там началась революция. Фаберже пришлось перебраться во Франкфурт-на-Майне, затем в Хомбург и Висбаден, где он наконец-то остановился. Карл Фаберже так и не оправился после потрясших его революционных событий. В это время он часто повторял: «Жизни больше нет». В мае 1920 года у него стало плохо с сердцем. Когда здоровье его несколько улучшилось, семья перевезла его в окрестности Женевского озера, известные своим здоровым климатом. Умер в городе Лозанна в Швейцарии утром 24 сентября 1920 года, выкурив незадолго до смерти полсигары. Похоронен на кладбище Гран-Жас в Каннах.

Впоследствии большевики свободно распоряжались конфискованным имуществом — так, Эмануил Сноумэн (Emanuel Snowman) из торгового дома Wartski вспоминал, что в период с 1925 по 1939 годы он регулярно приобретал у советского государственного торгового агента большое количество изделий Фаберже, в том числе шесть пасхальных яиц, прямо в расположении бывшего петроградского магазина Карла Фаберже на Большой Морской, 24.

У Карла Фаберже осталось четверо сыновей: Евгений, Николай, Александр, Агафон.

Старший сын — Евгений Карлович Фаберже (29.05.1874–1960), талантливый художник по украшениям и портретист, учился в Петришуле с 1887 по 1892 год и на ювелирном отделении университета в Ханау в Германии, а также у С.Зайденберга и Ю.Оллилла в Хельсинки. В 1897 году работал экспертом на выставке в Стокгольме. В 1900 году за выставку в Париже награждён офицерским знаком Академии Искусств и болгарским орденом святого Александра. С 1894 года работал на фирме отца. С 1898 по 1918 годы вместе с отцом и братом Агафоном Карловичем — фактический руководитель фирмы в Санкт-Петербурге. В 1923 году эмигрировал в Париж, где основал вместе с братом фирму «Фаберже и К°».

Агафон Карлович Фаберже (24.01.1876–1951) учился в Петришуле с 1887 по 1892 год и на коммерческом отделении гимназии Видемана. В мае 1895 года вступил в дело отца, с 1898 года — эксперт Бриллиантовой комнаты Зимнего Дворца, оценщик Ссудной кассы, оценщик Его Императорского Величества по доверенности отца. В 1900–1910-х годах вместе с отцом и братом Евгением Карловичем руководил делами фирмы. По итогам выставки 1900 года в Париже награждён золотой медалью. Был несправедливо обвинён отцом в краже денег, после чего их отношения прекратились — только через много лет друг семьи сам признался в краже.

Он не уехал вместе с семьёй из советской России. С 1922 года был назначен уполномоченным Гохрана и оценщиком. В 1927 году вместе с женой Марией Борзовой перешёл границу с Финляндией по льду Финского залива, предварительно переправив через знакомых и друзей деньги и драгоценности, которых хватило ненадолго, а многое было украдено. Оказался в крайней бедности. Поселился в купленном и перестроенном четырёхэтажном доме в Хельсинки. Жил за счёт продажи части своей богатейшей коллекции марок.

Александр Карлович Фаберже (17.12.1877–1952) учился в Петришуле с 1887 по 1895 год и в училище барона Штиглица, затем у Кашо в Женеве. Затем — руководитель и художник московского отделения фирмы. В 1919 году был назначен экспертом Наркомпроса. Позже эмигрировал в Париж, где работал на фирме «Фаберже и К°».

Николай Карлович Фаберже (09.05.1884–1939) — выпускник Петришуле (учился с 1894 по 1902 год), художник по ювелирным изделиям. Учился у американского художника Сэржанта в Англии. С 1906 года проживал в Англии, работал в лондонском филиале фирмы Фаберже.

В память о великом ювелире в Одессе на здании гостиницы «Пассаж», где в фешенебельных торговых рядах до большевистской революции располагался ювелирный салон Карла Фаберже, установлена мемориальная доска. В Киеве также есть мемориальная доска в честь известного ювелира. В Санкт-Петербурге есть Площадь Карла Фаберже. 19 ноября 2013 года в Санкт-Петербурге в Дворце Нарышкиных-Шуваловых был открыт Музей Фаберже. В Баден-Бадене есть музей Фаберже, первый в мире, полностью посвящённый работам фирмы ювелира. В Москве есть колледж декоративно-прикладного искусства имени Карла Фаберже…

Из боевых генералов Белого движения позже всех умер генерал-майор Донской армии Михаил Хрипунов, скончавшийся в 1983 году в Иерусалиме. В отличие от высшего командного состава, многим офицерам и рядовым белогвардейцам довелось при жизни увидеть то, за что они боролись — конец советской власти.

Немало биографий белогвардейцев-долгожителей можно найти в словаре Евгения Александрова «Русские в Северной Америке» и в базе данных историка Сергея Волкова «Участники Белого движения». Среди ветеранов Гражданской войны, своими глазами увидевших распад Советского Союза, особенно выделяется фигура Александра Сергеевича Бразоля — полковника императорской армии, который умер в штате Нью-Гэмпшир в 1993 году в возрасте 100 лет. Происходивший из дворян Полтавской губернии, в годы Первой мировой войны Бразоль воевал в рядах лейб-гвардии Кирасирского полка. В 1918 году он вступил в Добровольческую армию Деникина, был ранен в голову. В 1920 году его эвакуировали из Крыма в Константинополь. За рубежом полковнику приходилось работать шофёром, таксистом, чертёжником, преподавателем верховой езды. «В последний раз он праздновал полковой праздник 4 июля 1992 года в своей семье, так как больше однополчан в живых не осталось. Покойный был членом всех воинских организаций и состоял в Объединении кадетов российских кадетских корпусов, посещая праздники и встречи в табельные дни, пока он был в силах», — говорилось в некрологе Бразолю в журнале «Кадетская перекличка».

Другой полковник Белой армии, Константин Фёдорович Рейнгарт, также прожил ровно 100 лет. Он умер на самом «краю» советской эпохи — в 1991 году. Рейнгарту довелось участвовать в Первой мировой войне и в боях Гражданской войны на юге России. Во Франции и США полковник занимался банковским делом. Вышел в отставку в 1981 году и последние 10 лет прожил на Толстовской ферме, штат Нью-Джерси.

Офицеров более низкого ранга, доживших до 1991 года, известно намного больше. Например, летом 1993 года в Детройте скончался капитан Борис Михайлович Иванов, участник Первого Кубанского («Ледяного») похода 1918 года, впоследствии председатель Русского общевоинского союза.

До 1999 года дожил подпоручик конной артиллерии Русской армии Врангеля Василий Дмитриевич Матасов, автор книги «Белое движение на Юге России». В эмиграции он жил в Югославии, Австрии и США.

Одну из самых удивительных жизней среди офицеров Белой армии прожил Константин Николаевич Свежевский (в монашестве Серафим). Родился он в украинском Проскурове в 1899 году. Окончил в 1917 году Сергиевское артиллерийское училище, воевал на румынском фронте Первой мировой войны. В Гражданскую войну учился в офицерском училище, участвовал в боях в Северной Таврии. Монашество Свежевский принял уже после Второй мировой войны. В 1957 году он стал епископом Каракасским и Венесуэльским и занимал эту кафедру 27 лет. В последние годы жил в монастыре Ново-Дивеево в США. «Эмиграция для всех слово страшное и горькое, — признавался бывший белогвардеец. — Я же прошёл почти все этапы её: Константинополь, Чаталджа, Лемнос, Болгария, Бельгия, Америка. Я из той первой „волны“ русских, которая потеряла сначала родину — Россию, потом похоронила на чужой стороне остатки армии и последнее, что со слезами и горечью воспринималось каждым из нас, — надежду на скорое возвращение домой». Когда 94-летнего архиепископа спросили о ситуации в постсоветской России, он ответил так: «То, что сейчас в России не гладко, так на всё нужно время и терпение. И любовь нужна. Это прежде всего».

Как другие белогвардейцы через 74 года после революции восприняли распад Советского Союза, неизвестно. Однако в целом настроения в эмигрантской среде, как можно судить по сообщениям прессы начала 1992 года, были противоречивыми. Надежды на демократические преобразования в России сочетались со скорбью от утраты огромных территорий.

Теперь, по-видимому, умерли уже все участники Гражданской войны в России. Между тем точно неизвестно, кого можно называть «последним белогвардейцем». По одним данным, им был донской атаман Николай Фёдоров (1901–2003 гг.), по другим — умерший в 2010 году в Аргентине 105-летний Владимир Шостак, который, ещё будучи гимназистом, воевал в Польше в 1920 году.

А Великий князь Николай Николаевич безбедно дожил свой век в замке во Франции, так же как бывший министр иностранных дел Сергей Дмитриевич Сазонов в своём имении в Ницце. Он скончался в ночь с 23 на 24 декабря 1927 года в Ницце, похоронен на Русском кладбище Кокад. Но если б в своё время не самоуправство Сазонова и великого князя Николая Николаевича вопреки воле государя Николая Второго, Первой мировой войны просто не могло бы произойти, потому что она не могла бы начаться. Франция в одиночку и даже с поддержкой Англии начать войну против Германии с Австро-Венгрией никогда бы не рискнула, будучи обречённой на поражение. А значит, не было бы и переворота большевиков. Ленина. Сталина. Гитлера. Брежнева — Андропова — Горбачёва. И нас с вами сегодня, каковы мы как продукт исторического развития человечества являемся.

Флибуста

Трагический эксперимент. Книга 5 (fb2)

Яков Канявский
Трагический эксперимент
Книга 5

* * *

Глава 1 Последнее турне

* * *

Глава 2 Кровавый след

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Глава 3 Новая экономическая политика

* * *

Глава 4 Судьба противников

Оглавление

Флибуста

Трагический эксперимент. Книга 5 (fb2)

Яков Канявский Трагический эксперимент Книга 5

* * *

Глава 1 Последнее турне

* * *

Глава 2 Кровавый след

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Глава 3 Новая экономическая политика

* * *

Глава 4 Судьба противников

Оглавление

Яков Канявский
Трагический эксперимент
Книга 5