Без дураков (fb2)

- Без дураков 2814K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Максим Эдуардович Шарапов

Максим Шарапов
Без дураков

Без дураков

Часть первая

Прохор Петрович стоял на широкой террасе своего кабинета и смотрел на крыши старого города.

До конца рабочей недели оставалось еще полдня, но уже хотелось сбежать из офиса в загородный дом, под сосны, где вечером соберутся близкие друзья, выпьют по бокалу хорошего вина, пожарят мясо на углях…

В кабинете зазвонил телефон. По звуку было понятно, что звонили из его собственной приемной, поэтому Прохор Петрович пошел к столу неспешно. Взял трубку:

– Да. – Дела крупной государственной корпорации не отпускали.

– Прохор Петрович, – раздался голос секретарши, – к вам Андрей Максимович просится.

– Что там у него? – поморщился Прохор Петрович.

– Говорит, неотложное дело.

– Ну пусть заходит…

В дверь постучали.

– Разрешите, Прохор Петрович? – В дверях показался молодой человек лет тридцати в деловом костюме и галстуке.

– Проходи, Андрей. – Прохор Петрович сидел за своим столом без пиджака, ворот рубашки был расстегнут. – Здесь поговорим или на террасу выйдем?

– Лучше здесь. – Андрей Максимович остановился у стола.

– Что-то случилось? – Прохор Петрович насторожился. Разговор в кабинете, по негласной договоренности между ним и его заместителями, предполагал повышенную серьезность темы.

– Пока нет, но чувствую, что случится неизбежно. – Андрей Максимович продолжал портить пятничное настроение.

– Пойдем на диван тогда. – Прохор Петрович поднялся, прошагал к белому кожаному дивану и опустил на него свое крупное тело. – Садись, – похлопал ладонью рядом с собой.

– Неделю назад вышел на работу новый начальник управления стратегического развития, – начал Андрей Максимович, – тот, которого вам министр транспорта посоветовал… Помните?

– Помню, конечно, – кивнул Прохор Петрович.

– Мы же его безо всяких собеседований приняли, по рекомендации. – В голосе Андрея Максимовича промелькнул легкий упрек. – Знаете, какой у него профессиональный опыт?

– Не знаю… – Прохор Петрович начинал хмуриться. – Думаешь, мне стоит знать такие мелочи?

– Думаю, стоит. Он закончил транспортный техникум, работал водителем, потом, я навел кое-какие справки, женился на племяннице министра, – Андрей Максимович сделал паузу, но Прохор Петрович смотрел куда-то в сторону, – сразу возглавил автобусный парк, потом зарегистрировал свою транспортную компанию, которая через два года успешно разорилась… А теперь он переехал к нам начальником управления.

– Ну и что? – повернулся к нему Прохор Петрович.

– А то, что мы в нашей корпорации не автобусы производим, а создаем искусственный интеллект!

– Отлично, вот и включи его в группу по разработке беспилотных транспортных средств. Как раз его тема!

– Он пилотные-то все развалил, Прохор Петрович! Да ладно, – Андрей Максимович махнул рукой, – вы же сами всё прекрасно понимаете.

– Да, я понимаю, – Прохор Петрович всем телом развернулся к Андрею Максимовичу, – я понимаю, что нам этот транспортник как лишние уши на голове! Но министр транспорта наш союзник в правительстве, и отказать ему я не мог! Ничего, пристроишь куда-нибудь, одного.

– Одного?! – Андрей Максимович вскочил с дивана. – Если б одного, я к вам и не пришел бы! Но у меня в заместителях уже чей-то бывший тренер, который только и знает, что целыми днями жмет штанги в нашем фитнесе, бывший полковник дорожно-патрульной службы, который каждый час шлет мне веселые картинки из интернета… И мне приходится ему отвечать, нельзя же такого человека обидеть! Да и не только они. Вспоминать не хочется… Прохор Петрович, почему всех к нам ссылают? Неужели других мест нет?

– Наверное, всем кажется, – Прохор Петрович закинул ногу на ногу и рассматривал свои ногти на правой руке, – что искусственный интеллект легче развивать, чем свой собственный.

Андрей Максимович вернулся на диван, заговорил спокойнее:

– Прохор Петрович, я все понимаю: политические отношения, необходимая поддержка на разных уровнях. Все это важно, конечно. Но критическая масса дураков у нас переливает за край! С этим нужно что-то делать. Мы с ними не только искусственный интеллект не создадим, мы и свой скоро растеряем.

– Да ладно? – Прохор Петрович взглянул на своего заместителя.

– А спросят в итоге с вас, – давил на больное Андрей Максимович. – Эти люди с низкой научной любознательностью уже всю корпорацию заполонили, и отступать некуда: или мы их, или они нас.

– Боюсь, что шансы наши тогда невелики, – проговорил Прохор Петрович, – я ни одной организации еще не видел, чтобы в ней всех дураков извели.

– Нам бы хоть квоты снизить.

– Ладно, – Прохор Петрович хлопнул себя ладонью по коленке и посмотрел на часы, – сейчас поздно уже. Давай в понедельник соберемся узким кругом. Подумаем, что можно сделать.

– Обещаете?

– Обещаю…

В понедельник Прохор Петрович приехал на работу, как обычно, к десяти утра. Важных совещаний в правительстве не было: день обещал быть спокойным. Он выпил чая, завизировал несколько бумаг, лежавших в папке с надписью «На подпись», повернулся к зазвонившему внутреннему телефону На маленьком экранчике высветилась фамилия Андрея Максимовича, и Прохор Петрович сразу вспомнил о забытом уже обещании. Потянулся к трубке, но передумал и на звонок не ответил. Откинулся на спинку кресла, задумался.

Дураков Прохор Петрович тоже не любил, но за свою шестидесятилетнюю жизнь уже свыкся с их существованием, как привыкают люди к плохой погоде. Он давно осознал, что дураки совершенно неистребимы и удивительно живучи и каким-то непостижимым образом всегда прилипают и к богатству, и к власти, и к наградам. Одновременно он понимал, что, несмотря на неизбежность глупости, с дураками все-таки надо бороться, иначе они, как плесень, испортят все хорошие дела и честные мысли. Но как же это утомляло!

Прохор Петрович потянулся к телефону и набрал своего заместителя.

– Андрей, привет! – сказал в трубку. – Ты про совещание помнишь? Конечно, в силе, я же обещал. В двенадцать всех соберу.

Ровно в двенадцать часов за столом в рабочем кабинете Прохора Петровича сидели все его четыре заместителя. Андрей Максимович, руководивший перспективными разработками, Вячеслав Станиславович, отвечавший за связи с партнерами, Степан Александрович, курировавший аналитическое направление, и Елена Аристарховна, занимавшаяся внутренней административной деятельностью.

Окно на террасу было открыто, и теплый день дышал там запахом свежего хлеба, который готовили в пекарне недалеко от их офиса.

– Коллеги, – начал Прохор Петрович, – у нас сегодня совещание необычное, и посвящено оно, – Прохор Петрович замялся, – скажем так, нашим не очень профессиональным сотрудникам.

– А разве у нас есть такие? – удивилась Елена Аристарховна.

Ее большая, сорокадевятилетняя голова с высокой прической по очереди посмотрела на участников совещания.

– Это я как раз и хочу понять. – Прохор Петрович не отпускал инициативу. – Вот у вас, Вячеслав Станиславович, – он посмотрел на красивого мужчину лет сорока в идеальном брендовом костюме, – есть у вас в подчинении сотрудники, которых вы считаете слабыми и мешающими развитию нашей корпорации?

Осторожный Вячеслав Станиславович взглянул на Прохора Петровича, пытаясь угадать в его лице направление своего ответа.

– Смотря что вы имеете в виду, Прохор Петрович, – ответил уклончиво.

– Я, Вячеслав Станиславович, задал вам совершенно конкретный вопрос: есть ли в ваших подразделениях люди, которые не справляются со своими обязанностями?

– Таких, чтобы совсем не справлялись, нет. Но уровень компетенции, конечно, разный.

– А зачем вы держите людей с низкой компетенцией?

– Каждый человек полезен на своем месте…

Прохор Петрович краем опытного глаза видел, как ерзает на своем месте Андрей Максимович, которому не терпится уже напрямую сказать о всех дураках и выгнать их к черту без пособий и компенсаций. Молодой заместитель напоминал Прохору Петровичу его самого в прошлом: неравнодушного, искренне болеющего за дело. «Пусть попробует, – решил Прохор Петрович, – интересно понаблюдать, как он будет бороться с теми, кого мне победить не удалось».

– Ладно, – глава корпорации положил руки на стол, – поставлю вопрос жестче, тем более что у нас тут все свои.

Вот, Андрей Максимович полагает, что в нашей корпорации развелось слишком много дураков.

Прохор Петрович замолчал и взглядом пригласил Андрея Максимовича продолжить тему.

– Вы действительно так считаете? – поразилась Елена Аристарховна.

– Да, – Андрей Максимович отступать не стал, – а вас это удивляет?

– И кто же, например, у нас главный дурак?

– Про главного не знаю, я иерархию не выстраивал, – сказал Андрей Максимович. – Но пустых людей у нас развелось немало, и они начинают сильно мешать общей работе.

– Ну все-таки, назовите хоть одного? – не унималась Елена Аристарховна. – Я вот даже не знаю, на кого подумать. – Она развела руками и посмотрела на своих коллег. – У нас люди разные, но дураков я не встречала. Все себе на уме.

– От замаскированных дураков не легче, – негромко проговорил Андрей Максимович.

– И все-таки без конкретных персонажей нам в этой беседе не обойтись, иначе она будет бессмысленной. – Степан Александрович потрогал свою аккуратную бородку и сложил руки на сытом, раздвигающем полы пиджака, животе. – Мы же чего хотим в итоге? Составить список и избавиться?

– Можно составить список и наградить! – засмеялся Вячеслав Станиславович.

Прохор Петрович улыбнулся.

– Если вы хотите пройтись по персоналиям, пожалуйста. – Андрей Максимович выпрямился за столом. – Могу начать с себя. Например, один из моих заместителей – бывший тренер по боксу, мастер спорта…

– Вы про Игоря Аскольдовича? – догадалась Елена Аристарховна. – Так какой же он дурак?! У него приличный дом в хорошем месте, с бассейном, служебная машина, на работе бонусы и социальный пакет. Дураки так не живут!

– Вот именно, – возмутился Андрей Максимович, – дураки так жить не должны!

– Так, значит, он и не дурак вовсе, раз прилично живет, – парировала Елена Аристарховна.

– Так это мы с вами ему и машину служебную дали, и бонусы! – все больше заводился Андрей Максимович. – А заслуживает он этого? Он же по факту только нашим фитнес-центром руководит!

– А мне любопытно, – Степан Александрович опять потрогал свою бородку, – а вы, Елена Аристарховна, откуда про дом с бассейном знаете?

– Я? – встрепенулась Елена Аристарховна.

– Ну вы же нам сейчас про его приличный дом и про бассейн рассказывали?

– Я! – с вызовом ответила Елена Аристарховна. – И что?! Да, была в гостях один раз. Ели шашлыки у него на дне рождения. Это криминал?

– Да боже упаси! Кто говорит о криминале! – развел руками Степан Александрович. – Просто интересно, какая глубина бассейна…

– Нормальная глубина, два метра, – быстро ответила Елена Аристарховна.

– Действительно хорошая глубина, – согласился Вячеслав Станиславович и переглянулся со Степаном Александровичем.

– Я вообще не понимаю, что вы прицепились к Игорю Аскольдовичу, – занервничала Елена Аристарховна. – Он в нашем фитнес-центре всех бесплатно консультирует, подсказывает, как лучше разные мышцы разминать. Поддержит, поможет. Все женщины очень довольны. Нам что, кроме него и обсудить некого?

– Поверьте, есть кого, – пообещал Андрей Максимович, – но что делать с Игорем Аскольдовичем?

– А зачем с ним что-то делать, я никак не пойму? – Елена Аристарховна поджала нижнюю губу. – Голосовыми технологиями у вас целое управление занимается, человек двадцать, а такой фитнес-профессионал у нас один на всю корпорацию! Если мы его уволим, все женщины возмутятся, и мы дестабилизируем внутреннюю обстановку!

– Елена Аристарховна, да не переживайте вы так, – примирительно сказал Прохор Петрович. – Мы пока никого никуда не увольняем. Мы просто обсуждаем острую тему в первом, так сказать, приближении…

– Вот именно, в первом, – Елена Аристарховна демонстративно отвернулась от Андрея Максимовича, – а то некоторые уже слишком приблизились!

– Давайте еще кого-нибудь обсудим, – предложил Вячеслав Станиславович и поправил голубую запонку на манжете рубашки.

– Хорошо, – согласился Андрей Максимович. – Я думаю, все знают Виктора Леонтьевича…

– А что с ним такое? – заволновался Степан Александрович.

– С ним как раз все в порядке, – ответил Андрей Максимович, – бывший полковник дорожной инспекции занимает у нас должность начальника управления разработки бесконтактных технологий. Как вам такое сочетание?

– Виктор Леонтьевич, конечно, умом не блещет, – согласился Вячеслав Станиславович, – я, признаться, уже устал комментировать прикольные картинки, которые он рассылает…

– Вам тоже шлет? – перебила его Елена Аристарховна. – А я думала, он только меня так выделяет.

– Он всех выделяет, – подтвердил Степан Александрович.

– Но с другой стороны, – продолжил Вячеслав Станиславович, – нельзя отрицать и очевидной пользы от Виктора Леонтьевича.

– И какая же от него польза? – поинтересовался Андрей Максимович. – Прикольными картинками всех развлекать?

– Он всей корпорации водительские права возвращает, – негромко сказал Степан Александрович, – если кто двойную сплошную пересечет или на красный свет случайно проедет. А вы не знали?

– Не знал, – немного растерялся Андрей Максимович и посмотрел на Прохора Петровича, который кивнул, подтверждая, что и он в курсе.

– И берет недорого, – заверил Вячеслав Станиславович, – всего бутылку хорошего виски. Незаменимый человек!

Прохор Петрович повернулся за столом, нажал кнопку:

– Анечка, – обратился по громкой связи к секретарше.

– Да, Прохор Петрович?

– А принеси нам чаю и печенье какое-нибудь.

– Хорошо. Есть еще орешки и варенье клубничное. Нести?

– Неси. – Прохор Петрович отключил телефон, посмотрел на своих замов. – Давайте продолжим обсуждение за чаем. Елена Аристарховна, пойдем пока на террасу, хочу с тобой один документ обсудить…

– Да, удивительно у нас все устроено, – Степан Александрович закинул руки за голову и потянулся, – кругом полезные люди.

Вячеслав Станиславович погрузился в свой смартфон и отвечал на чьи-то письма, Андрей Максимович задумался. Он не был наивным человеком, но прохладная реакция коллег на свое предложение его раздражала. Ему хотелось рывка, новых открытий, быстрой реализации задуманного, но вместо этого он все больше погружался в рутину бессмысленных обсуждений и согласований, которые засасывали в глупость любую инициативу. И эта глупость жила не сама по себе, ее несли в себе люди, работавшие с ним на одних этажах и от которых никак не получалось избавиться. Казалось бы, чего проще – провести самоочищение корпорации от дураков! Но эта совершенно очевидная и, казалось бы, простая задача начинала постепенно выворачиваться наизнанку.

В кабинете появилась Анечка с подносом в руках. На нем теснились чашки с чаем, печенье, розетки с орешками и клубничным вареньем. Даже с подносом Анечка выглядела восхитительно: красное обтягивающее платье с широким декольте, стройные ножки, большие глаза и яркие губы… Сложно было заставить себя смотреть на что-то кроме Анечки, пока она расставляла на столе сладости.

Проводив взглядом секретаршу Прохора Петровича, Степан Александрович почмокал губами и отпил ароматного чаю. Поставил чашку на блюдце:

– Пока мы одни, – посмотрел на Андрея Максимовича, – честно вам признаюсь: я тоже замечаю у нас немало неумных людей. И даже отбиваюсь иногда от них, когда получается. Но если они уже здесь, среди нас, я отношусь к ним совсем иначе, чем вы. И в этом между нами принципиальная разница.

– А разве можно к дуракам по-разному относиться? – посмотрел на него Андрей Максимович, поперхнулся клубничным вареньем, закашлялся, прикрыл рот рукой.

Вячеслав Станиславович наклонился к нему и несколько раз хлопнул по спине:

– Это вас дураки так распирают. Берегите себя!

– Конечно, можно по-разному! – продолжил Степан Александрович. – Мы с вами тому хороший пример. Я готов поспорить, что мое отношение к ним более продуктивное, чем ваше. Да, да, не удивляйтесь, я совершенно искренне считаю, что они очень, – он повторил еще раз, – о-очень полезные иногда люди. Жить без них будет сложнее!

– Вы это серьезно? – посмотрел на него Андрей Максимович.

– Абсолютно! – подтвердил Степан Александрович. – Вот, например, униженный вами Игорь Аскольдович. Он, конечно, полный кретин, никто в этом и не сомневается, но к нему в фитнес-центр ходит не только наша незабвенная Елена Аристарховна, но и Анечка, которая поддерживает там свои прекрасные формы. А потом приносит Прохору Петровичу такое вкусное клубничное варенье и… – Степан Александрович взглянул на Вячеслава Станиславовича, призывая его в свидетели.

– И поднимает ему настроение, – поддержал его Вячеслав Станиславович.

– И когда она его поднимает, – Степан Александрович сделал многозначительное лицо и понизил голос, – и когда она его поднимает, а происходит это обычно с одиннадцати до одиннадцати тридцати по вторникам и пятницам, то и важные деловые вопросы в нашей корпорации решаются заметно быстрее. Нужно только попасть на прием в этот кабинет, – Степан Александрович легонько похлопал ладонью по столу, – в районе двенадцати, принести готовые бумаги и сказать, что подписание не требует отлагательств.

Андрей Максимович был несколько обескуражен такими неожиданными талантами Игоря Аскольдовича, да и самой Анечки. Проработав в корпорации уже полгода, он даже не догадывался о волшебных часах, существовавших в графике Прохора Петровича. А Степан Александрович продолжал:

– И разве не важно для нашей корпорации, а если смотреть шире, то и для всего общества, когда так технологично решаются важнейшие задачи развития искусственного интеллекта?

– Я бы сказал даже, что это инновационный подход, – закивал Вячеслав Станиславович.

– И выходит, – Степан Александрович все раскручивал логическую спираль, – что своим присутствием Игорь Аскольдович не только не мешает, наоборот, помогает всем нам успешно решать наши профессиональные задачи. Хотя на первый, неискушенный, взгляд может показаться, что человек он совершенно пустой и лишний. Я уже не говорю о том, что, как мы все сегодня неожиданно выяснили, в бассейне у Игоря Аскольдовича с удовольствием плавает Елена Аристарховна, от которой в нашей деятельности тоже пока кое-что зависит…

Прохор Петрович и Елена Аристарховна вернулись в кабинет.

– Ну кого еще к списку наших дураков причислили? – весело спросил Прохор Петрович. – По хитрым лицам вижу обсуждали кого-то без нас.

– Мы говорили о том, – вступил Вячеслав Станиславович, – что дурак дураку рознь. Что дураки могут быть вредные и мешающие всем начинаниям, а могут быть и весьма полезные.

– Полезный дурак? – Елена Аристарховна поправила свою пышную прическу. – Бывает такое?

– Да сколько угодно! – сказал Вячеслав Станиславович.

– И в каких местах они водятся? – пошутила Елена Аристарховна.

– Они, знаете, очень широко распространились. Сфера их обитания – весь мир, – заулыбался Вячеслав Станиславович. – Я, например, знаю одного значительного начальника. Опытный человек, он никогда сам лично сомнительные документы своего ведомства не подписывает. Как только такой документ всплывает, он сразу же три дня за свой счет и на охоту! Очень любит охотиться на оленей.

– А кто же бумаги подписывает? – уточнила Елена Аристарховна.

– Так полезный дурак и подписывает. В ранге его заместителя…

Степан Александрович поднял голову и мельком взглянул на большие оленьи рога, висевшие на стене за спиной Прохора Петровича.

– Действительно, дурак этот заместитель! – воскликнула Елена Аристарховна, всегда замещавшая Прохора Петровича во время его отпусков и командировок. – Слава богу, у нас таких нет!

– А где, вы говорите, – Прохор Петрович снял очки и пристально посмотрел на Вячеслава Станиславовича, – этот начальник работает?

Вячеслав Станиславович на мгновение завис, но потом легко сообщил:

– При Министерстве экологии, глава одного из агентств.

– А-а, – протянул Прохор Петрович, – умный, видимо, человек.

– Умнейший, – подтвердил Вячеслав Станиславович.

На несколько секунд в кабинете загустела тишина, которую разбавил Степан Александрович:

– Умный с дураком нередко удачный симбиоз выстраивают. Это как страшные девушки, которые липнут к симпатичным подругам. Дурнушкам приятное внимание перепадает, а хорошенькие на их фоне еще лучше смотрятся!

– Ну, это вы какой-то сексизм тут развели, Степан Александрович! – попыталась обидеться Елена Аристарховна. – И кто из них тогда умная, а кто дура получается?

Прохор Петрович посмотрел на Елену Аристарховну долгим, добрым взглядом.

– Что вы на меня так смотрите, Прохор Петрович? – заволновалась Елена Аристарховна. – Я что-то не так сказала?

– Все правильно, Лена, ты говоришь. Все правильно. Они обе умные.

– Вот именно! – успокоилась Елена Аристарховна.

Дверь кабинета почти неслышно открылась, и на пороге опять появилась Анечка:

– Прохор Петрович, извините…

– Да?

– К вам Юрий Гургенович рвется. Говорит, пять часов до самолета осталось… Мечтает обнять!

– Юрий Гургенович? – удивился Прохор Петрович. – А как он тут оказался?

Дверь за спиной Анечки с шумом распахнулась, и, не дождавшись приглашения, в кабинет ворвался высокий загорелый человек с крупным носом, который развел в стороны руки и пошел прямо на Прохора Петровича.

– Прохор Петрович, дорогой! – говорил он, приближаясь. – Не мог не заехать! Вчера неожиданно в столицу вызвали! Все дела порешал и просто обязан тебя обнять!

Прохор Петрович поднялся из-за стола и оказался в объятиях неожиданного гостя.

– Так это же глава одной из восточных губерний… Я не ошибаюсь? – негромко спросил Степан Александрович.

– Не ошибаетесь, – также тихо ответил Вячеслав Станиславович.

Своей энергией, громким голосом, жестами Юрий Гургенович заслонил всех, кто находился в кабинете. По всему чувствовалось, что сопротивляться его природной, провинциальной мощи бессмысленно. Юрий Гургенович наобнимался с Прохором Петровичем и взглянул ему в лицо:

– Да ты грустный какой-то? Не болеешь?

– Так совещание у нас, Юра, – попробовал объяснить Прохор Петрович.

– Прохор, я не вовремя? – Юрий Гургенович сделал шаг назад и замер посередине кабинета.

– Ну что ты! – заулыбался Прохор Петрович. – Как ты можешь быть не вовремя! Тем более что совещание у меня узкое. Тут все свои.

– Ну, если свои! – обрадовался Юрий Гургенович и повернулся к дверям: – Константин, заноси гостинцы! Прохор, здесь накроем? – Он показал рукой на стол для совещаний. – Или лучше на террасе?

– Лучше на террасе, – как-то обреченно вздохнул Прохор Петрович.

– Костя, на террасу! – скомандовал Юрий Гургенович и опять обнял Прохора Петровича: – Как же я рад тебя видеть! Через неделю приедешь, как собирался? А то глухарь уже вес набрал!

– Постараюсь, конечно. – Прохор Петрович немного смутился открывшихся подробностей.

– А твои что такие кислые? – Юрий Гургенович сменил тему и с жалостью посмотрел на столичных топ-менеджеров. – Ругает вас Прохор Петрович?

– Прохор Петрович у нас справедливый… – сказала Елена Аристарховна, – если и ругает, только за дело.

– Это точно! – перебил ее Юрий Гургенович. – Бывает, так егерю в морду забубенит, что тот кровью плюется! И только по справедливости, если охоту сорвет!

– Ладно, Юра, ладно, – заторопился Прохор Петрович, – ты уж все-то мои секреты не выдавай сразу. Я к тебе отдыхать езжу, а тут работа. Да и ты не один приехал.

– Хорошо, Прохор Петрович, ты не обижайся, – Юрий Гургенович убавил настроение, – это я от эмоций. От радости встречи! А Костика моего ты же знаешь, он со мной десять лет уже. Все правила понимает. Да и вообще я придурков вокруг себя не держу. Дураки встречаются, конечно, но придурков нет.

– А между ними есть разница? – поинтересовался Андрей Максимович.

– Огромная! – Юрий Гургенович с удивлением посмотрел на Андрея Максимовича. – А вы не в курсе?

– Я всегда считал, что это понятия близкие… – ответил Андрей Максимович.

– Да вы что! – Юрий Гургенович даже замолчал на пару секунд. – Это же совершенно разные люди!

С террасы выглянула очаровательная головка Ани:

– У нас все готово.

Юрий Гургенович посмотрел на Прохора Петровича:

– Хозяин кабинета разрешает?

– А-а! – Прохор Петрович махнул рукой. – Что с тобой делать! Пойдемте все вместе, перекусим.

Терраса была любимым местом Прохора Петровича. Здесь его работа тонко, ненавязчиво соприкасалась с другим миром: живым городом, частью которого был он сам и вся его корпорация. На большом столе, накрытом свежей скатертью, уже аппетитно теснились закуски. Между площадями тарелок с копченой олениной, колбасами из дичи, паштетом из утиной печени, козьим сыром, ломтиками соленой рыбы возвышались башнями старого города несколько бутылок с разноцветной наливкой.

– Извините за скромное угощение, – развел руками Юрий Гургенович, – всего с собой не привезешь.

– Это Юрий Гургенович нарывается на комплементы, – легонько поддел его Прохор Петрович, – все знают, как он умеет угощать. И даже в гостях!

Угощаемые хохотнули на разные голоса и забросали Юрия Гургеновича благодарностями, от которых его жесткое, костистое лицо чуть подтаяло, как сливочное масло, приготовленное на столе для бутербродов с паштетом.

– А мы к твоему появлению подготовиться не успели, – Прохор Петрович открыл стоявший на террасе дубовый секретер, – поэтому ответим твоему размаху только импортными напитками. – И он поставил на стол бутылку элитного виски и пузатое матовое стекло с французским коньяком.

– Мне кажется, – Степан Александрович наклонился к Андрею Максимовичу, – работа сегодня уже закончилась.

– Вы думаете? – спросил Андрей Максимович.

– А вы считаете, мы можем оскорбить отказом таких уважаемых людей? – прошуршал губами Степан Александрович.

– И что же делать?

– Пить! – Степан Александрович быстро схватил бутылку виски, налил в бокал и залпом выпил янтарный напиток. Выдохнул, радостно погладил себя по животу и взялся за бутылку коньяка. – Прохор Петрович, вы что будете?

Прохор Петрович взглянул на бутылку в руках Степана Александровича и слегка кивнул.

С другой стороны стола Юрий Гургенович балагурил с Еленой Аристарховной и Анечкой, которая как-то сама собой тоже оказалась за одним столом со «своими». Он уже наливал им наливки, нахваливая их целебные свойства.

– А сколько в ней градусов? – спрашивала Анечка, разглядывая на свет красноватую жидкость в своем бокале.

– Какие там градусы! – возмущался Юрий Гургенович. – В ней одно наслаждение!

Анечка смеялась и поправляла изумрудный кулончик на шее, который появился у нее совсем недавно.

Андрей Максимович видел, как помощник Юрия Гургеновича налил виски Вячеславу Станиславовичу, себе и повторил Степану Александровичу, который неожиданно быстро стал оживляться и краснеть в тон ягодным напиткам. Андрей Максимович не имел привычки принимать алкоголь в первой половине дня, да и вообще употреблял не часто. Но сейчас аппаратная чуйка безошибочно подсказывала: выпить придется, иначе останешься полным дураком среди поглупевших от спиртного людей.

– Ну, давайте, за встречу! – неожиданно рявкнул Юрий Гургенович. – Импровизация всегда слаще любых проектов!

– Особенно если застолье вместо совещания, а не наоборот! – захохотала Елена Аристарховна.

– Какая женщина! – восхитился Юрий Гургенович. – Прохор, почему ты скрывал от меня Елену Аристарховну?

– Можно просто Лена, – разрешила Елена Аристарховна.

– Не скрывал, – ответил Прохор Петрович, – берег незаменимые кадры от твоей излишней импульсивности.

После первого тоста террасу ненадолго заполнило жующее молчание. Столичные менеджеры с удовольствием пробовали непривычные закуски.

– Предлагаю выпить за хозяина кабинета! – Юрий Гургенович наращивал обороты. – Наливайте, наливайте! – говорил он Степану Александровичу. – Не стесняйтесь!

– Да мы и не стесняемся! – откликался уже блестевший глазами Степан Александрович и добавлял, поворачиваясь к Андрею Максимовичу: – День-то все равно уже потерян.

– За Прохора Петровича…

– Да ладно, Юра, – слабо запротестовал Прохор Петрович.

– …За его организаторский талант троекратное ура: два коротких, одно длинное! – Юрий Гургенович поднял левую руку и, дождавшись на лицах готовности поддержать, бросил ее вниз: – Ура! Ура! Ура-а-а!

Проходя по улице мимо здания корпорации, случайные прохожие задирали головы, пытаясь понять, откуда в обеденное время буднего дня раздается боевой клич.

Андрей Максимович чуть пригубил из своей рюмки и хотел уже поставить ее на стол, но Юрий Гургенович заметил этот дилетантский маневр и, показав большим, волосатым на фалангах, указательным пальцем в сторону Андрея Максимовича, строго произнес:

– За начальника до дна! Даже дамы свое допили!

И пристыженный Андрей Максимович, по-дурацки улыбаясь, допил свой коньяк.

В кабинете Прохора Петровича зазвонил телефон. Анечка посмотрела на своего шефа, кивнула и вышла с террасы. Через минуту она вернулась.

– Что-то срочное там? – спросил Прохор Петрович.

– Алексей Викторович в приемной ждет, спрашивает не перенеслось ли совещание.

– Какое совещание?

– По цифровизации больших данных.

– А у меня в плане оно есть?

– Есть, но завтра.

– Так что ж он приперся?

– Не знаю. – Анечка передернула своими прелестными плечиками.

– Наш Алексей Викторович всегда цифры путает, – сказал Вячеслав Станиславович, – это его любимое хобби.

– Коллеги даже пари на него заключают, – поделился и Степан Александрович, – перепутает что-нибудь или нет.

– И кое-кто приличные суммы выигрывает, – продолжил Вячеслав Станиславович, – когда у него вдруг сбой происходит и он что-то вспоминает.

Андрей Максимович с изумлением слушал про удивительные способности Алексея Викторовича.

– И я однажды десять тысяч выиграла! – призналась вдруг захмелевшая Елена Аристарховна. – Поспорила с нашим начальником охраны, что Алексей Викторович на совещание вовремя придет. И пришел!

– Так вы же сами ему и напомнили! – сообщил Степан Александрович, и прикрывшись спиной Андрея Максимовича, опять залил в себя виски.

– Ха-ха! – затрясла высокой прической Елена Аристарховна. – Сплетни все это! Сплетни!

– Так что мне делать с вашим Алексеем Викторовичем? – перебила всех Анечка. – Звать или отсылать на завтра?

– Отсылай, конечно, – замахал руками Прохор Петрович, – нам его еще здесь не хватало!

– Без памяти плохо, – проговорил Юрий Гургенович, подливая наливку женщинам, – я, когда водки переберу, ничего не помню. И самое противное, что наутро все вокруг такие интересные события рассказывают, а я в них как будто и не участвовал. Вот как-то женский квартет народной песни к нам на заимку приехал, и веселые девчонки такие, а я…

– Юра! – перебил его Прохор Петрович, и лицо его на мгновенье стало похожим на морду разъяренного кабана.

– Понял, – быстро сообразил Юрий Гургенович. – Давайте выпьем за память!

Разноцветные напитки качнулись в своих стеклянных мирах, коснулись губ и приятно растеклись по внутренностям. При этом Юрий Гургенович продемонстрировал исключительную память на детали и проследил, чтобы Андрей Максимович допил свой коньяк до конца.

Разговор за столом завертелся вокруг случайных тем.

Андрей Максимович смотрел на крупные руки Юрия Гургеновича, на его мощный кадык, плясавший вверх-вниз на выпиравшей из дорогой рубашки шее, и пытался представить, что же может вытворять этот человек, когда до беспамятства напьется водки. Смотрел и радовался, что пока Юрий Гургенович ограничивался только привезенной с собой наливкой.

– А какие в столице новости? – Юрий Гургенович с удовольствием закусил брусничную наливку бужениной из оленя. – Я слышал, Анатолия Аркадьевича в отставку сливают. Правда?

– Правда, – подтвердил Прохор Петрович, – указ уже подписан.

– Значительный был человек, – покивал Юрий Гургенович, – за два года все министерство развалил.

– Как же он сумел? – восхитилась Елена Аристарховна.

– Так его для этого и назначали, – многозначительно произнес Прохор Петрович.

– Да? – заинтересовался Вячеслав Станиславович.

– Конечно. Там давно реформы назрели, но смельчаков для их проведения все не находилось. И в народе они непопулярны были, и многих уважаемых людей задевали. А проводить надо, иначе полный крах…

– Не замечал раньше такой смелости за Анатолием Аркадьевичем, – проговорил Юрий Гургенович.

– А он это не сразу понял, – усмехнулся Прохор Петрович, – зато давно мечтал федеральным министром поработать. Вот и согласился, воспринял как большую честь и доверие. А когда разобрался, к чему все идет, было уже поздно. Отставка замаячила. – Прохор Петрович достал носовой платок из кармана пиджака и вытер рот. – Но главное в своей жизни он сделал: реформу провел, людей неспособных на новые мысли уволил и все токсичное недовольство общества в себя впитал. Площадка расчищена, а нового министра встретят с ликованием и все его идеи поддержат. Лишь бы Анатолий Аркадьевич не повторился.

– Да вы стратег! – восхитился Юрий Гургенович. – Я бы такую изощренность никогда не разгадал! Не зря вы в столице управляете, а я в провинции.

Прохор Петрович снисходительно заулыбался.

– Только каким же дураком, – продолжил Юрий Гургенович, – будет теперь выглядеть Анатолий Аркадьевич. И на хорошее место больше не устроишься.

– Ничего, пристроят куда-нибудь, – негромко произнес Андрей Максимович.

– Да, такой человек пригодится, наверное, – сказал Вячеслав Станиславович. – Всегда есть должности, на которые никто, кроме дурака, и не согласится. Но, с другой стороны, выходит, что по своей глупости Анатолий Аркадьевич совершил полезное для общества дело и даже своей репутацией ради него случайно пожертвовал…

– И как же наказывать его после этого? – спросил Степан Александрович.

– Наказывать было бы странно, – согласился Вячеслав Станиславович. – Но и наградить публично нельзя, потому что миссия у него была секретная, для понимания большинства совершенно недоступная.

– Конечно, если он и сам не сразу понял. – Степан Александрович потрогал свою седеющую бородку.

– Для таких ситуаций давно придумана почетная ссылка, – сказал Юрий Гургенович. – Если государственный деятель выдыхается на своем ответственном посту, его от реальных дел отстраняют, но сохраняют социальный статус и все привилегии. Обиженных плодить опасно, особенно если они при деньгах и при власти. А так и они не в обиде, и для общества полезное обновление.

– Только деятелей таких уже складывать некуда… – проговорил Андрей Максимович.

– А это значит, что работает административная система! – сделала оптимистичный вывод Елена Аристарховна. – Жаль, не всем везет в таком почете пожить! Я бы не отказалась. Делишься опытом, наслаждаешься горящими от удивления глазами молодежи, участвуешь в дискуссиях о будущем… – начала разбегаться в монологе Елена Аристарховна, но ее перебил Прохор Петрович.

– Любая ссылка – удовольствие сомнительное, – сказал он весомо, – быть бывшим всегда неприятно.

– Но не всегда же эта ссылка пожизненная, – возразил Вячеслав Станиславович, – бывает, что человек отдохнет, поймет свои ошибки и возвращается из кадрового резерва со свежими силами. Проверенных-то людей всегда не хватает.

– И опять всё по старому кругу, – вздохнул Андрей Максимович, – только должности другие.

– Но не всегда же глупец – это обязательно плохой человек или преступник, – неожиданно высказался помощник Юрия Гургеновича Константин. – Дурак ведь может быть и милым, и обаятельным, и по-своему добрым. И просто сыном уважаемого человека родиться. Что с этим делать? Он вполне приличный член общества, только глупый. Не убивать же его за это?

– Я понимаю, конечно, – сказал Андрей Максимович, – что человеческая глупость разнообразна и безгранична, но должны ли при этом бездарные люди занимать важные посты и влиять на серьезные решения? Дурак на большой должности, он не только сам по себе дурак, он еще и всех вокруг оглупляет.

– Заманчиво, конечно, создать остров без дураков, – Вячеслав Станиславович взял ломтик козьего сыра, – только эта система будет неестественной, а потому нежизнеспособной и временной.

– Ну почему же, – заспорил Андрей Максимович, – мне кажется, умные люди всегда могут договориться и просто не допускать глупцов в свой круг. Не доверять им важные дела.

– Но кто-то среди умных все равно должен быть дураком! – воскликнул Вячеслав Станиславович. – Нельзя без этого! А это значит, что рано или поздно заведется один дурак, потом другой, потом еще кого-нибудь из своих нелегально перетащат. И все ваши усилия по очищению пойдут прахом! Дураки-то рождаться не перестанут…

– Важно еще понимать, – назидательно произнес Степан Александрович, – дураки-то совершенно не виноваты в том, что они дураками на свет появляются. Они, может, и сами этого не хотели.

– Да и любой умный, – Елена Аристарховна сделала презрительное лицо, – может легко превратиться в идиота. По башке один раз дадут в подворотне, вот вам и дурак!

– Я с вами, Андрей Максимович, отчасти согласен, – Юрий Гургенович опять разливал наливку, – некоторых дураков и правда хочется водкой запить. Но в полное избавление от них я тоже не верю. Уж столько веков у нас и просвещение, и наука, а дураков-то меньше не становится. Они, как правильно тут уже сказали, все рождаются и рождаются и, заметьте, разрешения на это ни у кого не спрашивают.

– Это точно! – подтвердил Степан Александрович и выпил без всякого тоста.

– А если всерьез задуматься, – продолжил Юрий Гургенович, – то проблема эта вообще государственного масштаба.

– Вы так думаете?! – спросил Вячеслав Станиславович.

– Уверен! Я до грандиозных замыслов, подобных реинкарнации Анатолия Аркадьевича, умом еще не дорос, но тоже понимаю, что раз уж от дурака в принципе не избавиться, то нужно его умело использовать. И так, чтобы он и собой был горд, и обществу полезен! Потому что только полный кретин может надеяться на победу в войне с дураками.

Анечка начинала скучать. Она достала свой престижный смартфон и разглядывала фотки подружек, которые хвастались в социальных сетях нарядами, машинами и ресторанами.

– А я считаю, – вступила Елена Аристарховна, – что дураков вообще не бывает. Все это выдумки!

– Да? – посмотрел на нее Прохор Петрович.

– Конечно! Каждый человек умен по-своему. Один в спорте молодец, другой в административной работе, третий в творчестве. Просто некоторые, – Елена Аристарховна неприязненно посмотрела в сторону Андрея Максимовича, – своего соперника всегда хотят дураком выставить и осмеять. А человек не обязан сразу во всем быть талантливым. Вот вы, Андрей Максимович, – Елена Аристарховна зачем-то сжала правую руку в кулак, – вряд ли стокилограммовую штангу десять раз поднимете. Правда?

– Я и один-то раз, наверное, не подниму, – признался Андрей Максимович.

– Вот видите! – воодушевилась Елена Аристарховна. – Это же не значит, что вы дурак?!

– Надеюсь, не значит.

– У глупости еще одна особенность есть, – сказал Вячеслав Станиславович. – Она величина непостоянная.

– Это как? – спросил Андрей Максимович.

– Да очень просто, – Вячеслав Станиславович закинул ногу на ногу, – каждый человек может умнеть или глупеть в зависимости от обстоятельств.

– Я тоже вашу мысль не очень поняла, – насторожилась Елена Аристарховна.

– Да что тут понимать! – вмешался Юрий Гургенович. – Это очень точно подмечено. Вот мой заместитель по финансам регулярно умом колеблется. Если, скажем, надо налоги в центр перечислять, так он дурак дураком становится и месяцами плохо соображает, а если из столицы субсидия какая замаячит, так он сразу преображается. Любые цифры в голове без калькулятора считает! Ценнейший человек!

– А еще уровень ума зависит от того, в каком кабинете сидишь, – опять заговорил Константин.

Анечка с интересом посмотрела на симпатичного провинциала, и тот, поощренный ее взглядом, продолжил:

– Нельзя же в кабинете начальника быть умнее самого начальника. Показать себя слишком умным не только глупо, но иногда даже опасно: могут задуматься – а на своем ли месте человек? А потом к себе вернешься, и умственные способности постепенно восстанавливаются. Но и это еще не все… – Константин все больше терял связь с реальностью, глядя на очаровательную улыбающуюся Анечку, которая сидела совсем рядом и пахла теплым, дурманящим ароматом.

– Неужели и продолжение последует? – Вячеслав Станиславович наблюдал, как наливаются первобытным удивлением глаза Юрия Гургеновича.

– Конечно! – Костя все еще не замечал выражения лица своего начальника. – Когда в кабинет приходят твои сотрудники, то сразу чувствуешь, как наполняешься умом и знаниями. Просто распирает от них! А подчиненные на глазах глупеют…

– Да, дураком иногда полезно прикинуться, – произнес Прохор Петрович, – жаль, не у всех получается.

Юрий Гургенович слегка наклонился над столом, чтобы Константин наконец заметил его за пышной прической Елены Аристарховны:

– Костик, а сейчас ты в каком кабинете?

Константин вздрогнул, словно очнулся от наваждения.

– Сейчас я на террасе, Юрий Гургенович, – выдавил он, – и просто поддержал беседу в философском разрезе.

– Это хорошо, – сказал Юрий Гургенович и откинулся на спинку стула, – а то ведь любую философию можно на такие цитаты порезать, – он рубанул воздух ребром ладони, – что потом ни один хирург не сошьет.

Настроение на террасе становилось все веселее. Хмельные напитки забирали себе часть разума и делали общение раскованным, а беседу непредсказуемой. Тормоза приличия отказывали, позволяя мыслям превращаться в слова без всякой внутренней цензуры. Все чаще слышался смех, все кокетливей улыбалась Юрию Гургеновичу Елена Аристарховна, все выше поднималось платье на загорелых ножках Анечки. Она наслаждалась возбуждением Кости и ревностью Прохора Петровича и понимала, что ничего ей за эти маленькие шалости не будет.

Степан Александрович постепенно отстранялся от происходящего и говорил уже редкими, короткими фразами, чтобы не запутаться в собственных предложениях, но иногда произносил все-таки полную глупость, которая опасно граничила с правдой.

Юрий Гургенович чувствовал себя тамадой на семейном празднике, пытался инстинктивно понравиться всем сразу и говорил все больше и все быстрее.

Прохор Петрович маслеными глазами смотрел на Анечку, на ее, хорошо знакомые ему, загорелые ноги и мечтал уединиться с ней в своем кабинете.

Елена Аристарховна громко хохотала над каждой шуткой, но иногда промахивалась и смеялась над случайной фразой, абсолютно лишенной юмора, вызывая ответный хохот, который она воспринимала как одобрение ее тонкого восприятия иронии. И даже Андрей Максимович, наивно надеявшийся начать сегодня избавление от дураков, все больше погружался в этот безумный водоворот бессмысленного общения.

– Юрий Гургенович, вы говорили, что дураков нужно умело использовать. – Вячеслав Станиславович все еще стремился поддержать общий стержень разговора.

– Говорил.

– А что вы с ними делаете?

– Я о своих забочусь. – Юрий Гургенович развалился на кресле. – Если своих дураков не поддерживать и всех разогнать, так ведь чужие нагрянут. А чужие дураки заметно хуже своих. Это всем известно. Дураку на самом деле не очень много надо. Ему главное, чтобы остальные его дураком не считали, и ради этого он готов на любые глупости.

– И получается заботиться? – спросил Андрей Максимович.

– Конечно! Был бы я губернатором, если бы не умел с дураками работать.

– Ну а все-таки, – настаивал Вячеслав Станиславович, – поделитесь опытом. Может, и нам пригодится.

– Да здесь секрета никакого нет. Вот был у нас один ду риал ист…

– Дурналист? – переспросил Вячеслав Станиславович.

– Это я так глупых, дурных журналистов называю.

– А-а! – опять захохотала Елена Аристарховна. – Как это правильно! Я помню, один такой дурналист и у меня интервью брал. Все вопросы глупые задавал, с каким-то подтекстом. Не знаешь, что и ответить. Я ему говорю: молодой человек, хватит из меня уже дуру делать, я и так ничего не понимаю!

– Удивительно еще, – прошелестел заплетающимися губами Степан Александрович, – что дураки никогда не могут вовремя помолчать. Даже ради собственных интересов. Казалось бы, чего проще!

– Они когда молчат, дураками себя считают, – подсказал Андрей Максимович.

– Да? – вылупился на него Степан Александрович. – А знаете, это интересная мысль!

– Коллеги, – возмутился Вячеслав Станиславович, – дайте уже Юрию Гургеновичу рассказать!

– В самом деле! – отозвалась Елена Аристарховна.

– Всё! Молчим! – Степан Александрович приложил палец к своим губам. – Молчим.

– Извините, Юрий Гургенович, – сказал Вячеслав Станиславович, – мы вас внимательно слушаем.

– Дурналист этот, – продолжил Юрий Гургенович, – все критиковал, что у нас историческая усадьба разваливается. Писал на каждом столбе, что в усадебном парке коттеджи хотят строить. Ему несколько месяцев объясняли, что это все домыслы, пустые слухи. А он все свое! Дурак, одним словом. И тогда мы… – Юрий Гургенович так хищно посмотрел на собеседников, что у Андрея Максимовича даже мурашки по спине побежали.

– Юра! – Прохор Петрович попытался остановить откровения своего друга, но Юрий Гургенович на этот раз проявил упрямство и договорил:

– И тогда мы его директором этой усадьбы и назначили!

– А-а… – с облегчением выдохнул Прохор Петрович.

– Да, – победоносно заулыбался Юрий Гургенович, – бюджетик небольшой на реставрацию подкинули и с проверками к нему не спешили. Я же понимаю, история! Ну, он и поумнел постепенно. Через месяц машину себе приличную купил, через три квартиру присмотрел, а потом сам же сокращение территории усадьбы и согласовал. Теперь и ему хорошо, и усадьба сохранена, и коттеджи построены. Полный консенсус!

– А бывает так, что дураки не умнеют? – спросил Андрей Максимович.

– Бывает, конечно. Только это уже не дураки, а придурки. Придурок тем от дурака и отличается, что не умнеет, когда его учат. Умный же человек, как известно, всю жизнь учится. А совсем умный еще и на чужих ошибках. А если не учится, значит, полный дурак, то есть придурок. Прохор Петрович, – Юрий Гургенович повернулся к главе корпорации, – помнишь, егерь такой у нас был, Иваныч?

– Смутно что-то.

– Да как же! Помнишь ты его отлично! Это ж ты от него убегал, когда мы хорошо приняли на морозе и тебе медведь почудился! А потом ты еще в капкан угодил, и мы тебе ногу вытаскивали! Вспомнил?

– М-м… – неопределенно протянул Прохор Петрович.

Степан Александрович наклонился к уху Вячеслава Станиславовича:

– Вот почему хромал так долго после охоты…

– А нам говорил, что волков от лагеря отгонял, – также тихо ответил Вячеслав Станиславович.

– Егерь он был – от Бога. Каждую тропку знал, на логово легко выводил. Зверя нутром чуял! – Юрий Гургенович ударил себя кулаком в грудь. – Но по жизни придурком оказался. Стоило один раз кабана в заповеднике завалить, так он сразу жалобу в столицу написал, что мы там постоянно без всяких лицензий редких зверей бьем. И зачем, спрашивается?

– И за-ачем? – Степан Александрович смотрел на Юрия Гургеновича округлившимися оловянными глазами.

– Все справедливости какой-то неуловимой искал. Сколько мы ему водки привозили, сколько продуктов недоеденных оставляли… А он из-за какого-то паршивого кабана всю романтику охоты испортил и справедливости, конечно, никакой не добился: гнилое дерево на него упало и насмерть задавило. Вот и вся справедливость! Собаки потом случайно нашли.

Анечка поморщилась и посмотрела на Костю, молча спрашивая: неужели правда? Но тот высказываться больше не стал, только вздохнул и развел руками.

Юрий Гургенович помолчал, а потом печально произнес:

– Так что, когда Бог человеку ума не дал – это еще можно исправить, а если придурком создал, то тут уже ничего не поделаешь. Понял теперь разницу?! – Юрий Гургенович неожиданно перешел на «ты», навалился руками на стол и смотрел на Андрея Максимовича налившимися кровью глазами.

– Сложно не понять, – ответил Андрей Максимович, – вы очень доходчиво объясняете.

– Молодец! – И Юрий Гургенович протянул над столом свою жилистую ладонь, которой схватил руку Андрея Максимовича и долго бессмысленно тряс ее, пока не опрокинул на стол чей-то бокал с остатками наливки.

– Я одного только не пойму, – Андрей Максимович решил не сдаваться, – почему наш разговор каким-то странным образом все время сводится к оправданию дураков? И люди они неплохие, и жалко их, и полезными даже бывают. Но с кем работать-то, если вокруг тебя одни дураки?! Как ни пристраивай их к полезным делам, они рано или поздно всё своей глупостью измажут. На дурака нельзя положиться, он в своей дурости непредсказуем!

– И опять ты ничего не понял! – махнул рукой Юрий Гургенович. – Это на придурка положиться нельзя, а на дурака в самый раз! Правильный дурак, он как железнодорожный вагон, поставил его один раз на рельсы, и он катит в нужном тебе направлении. Главное – стрелки вовремя переводить. А слишком умный, он всегда что-то там про себя думает, придумывает, сомневается. Может и до критики начальства досомневаться. Кому это нужно?! И вообще подозрительно, когда вокруг ни одного дурака. Умных людей это должно настораживать.

– Это хорошо, когда вокруг лидера работает команда единомышленников, – Елена Аристарховна соскучилась по выступлениям, – когда люди понимают друг друга, так сказать, без перевода. Не везде это получается, к сожалению. – Она с презрением посмотрела в сторону Андрея Максимовича. – Назначат вместо опытного человека кого-то случайного, и думай потом, что о тебе подумают.

– Редкая у тебя, Прохор Петрович, заместительница. – Юрий Гургенович сложил руки на груди и с восхищением смотрел на Елену Аристарховну. – Проникновенная и все понимает. А переезжайте ко мне, Елена Аристарховна?! Я вас вице-губернатором сделаю. Будем на оленя вместе ходить!

– И брать его за рога? – захохотала раскрасневшаяся от наливки и комплиментов Елена Аристарховна.

– Можно и за рога! – согласился Юрий Гургенович.

– Отпустите меня, Прохор Петрович? – Елена Аристарховна посмотрела на своего начальника.

– Ни за что! – честно признался Прохор Петрович. – Ты у нас незаменимая!

– Не отпускают меня, Юрий Гургенович, – Елена Аристарховна довольно улыбалась, – придется вам с оленьими рогами самому справляться!

– Жаль, – разочарованно произнес Юрий Гургенович, – но я Прохора Петровича понимаю.

Юрий Гургенович заметно хмелел и расслаблялся телом и мыслями. Помощник уже несколько раз напоминал, что пора на самолет, но Юрий Гургенович отмахивался, говорил: «Без меня не улетят!»

– Господа, – Степан Александрович поднялся со второй попытки, – я хочу сказать тост.

– Ха-ха! – захохотала Елена Аристарховна.

– Давайте! – поддержал Юрий Гургенович.

– Я чем больше вас всех тут слушаю, – для равновесия Степан Александрович оперся рукой на стол, – тем больше понимаю, что дураком быть прекрасно! И пожалеют тебя, если что, и пристроят куда-нибудь, и на пенсию с почетом проводят, лишь бы другим дуракам не мешал. Умному такой жизни еще поискать! А главное, я теперь понимаю, что на дураках у нас все и держится. Предлагаю выпить за дураков!

В едином порыве все поднялись и принялись радостно чокаться. И Андрей Максимович по какой-то необъяснимой инерции тоже поднялся, взглянул в чуть заслезившиеся глаза Прохора Петровича и, не пригубив свой коньяк, поставил рюмку на стол.

Через пятнадцать минут Юрий Гургенович, благодаря нечеловеческим усилиям своего помощника, все-таки осознал, что регулярный рейс может улететь и без него, и стал прощаться. Он по очереди, долго и многократно целовал всех в лицо, приглашал на охоту: «У нас такие заповедные места!» – обещал показать свои бесчисленные трофеи и напоить волшебным самогоном на травах, который в этот раз, к сожалению, не довез.

– На ход ноги! – кричал одурманенный хмелем Степан Александрович и, к ужасу Константина, уже третий раз возвращал к столу Юрия Гургеновича, который опять выпивал на посошок и начинал заново свою поцелуйную церемонию.

Наконец общими усилиями Юрия Гургеновича удалось вывести с террасы и направить в сторону выхода. Чуть задержавшиеся Андрей Максимович и Вячеслав Станиславович взглянули друг на друга.

– Никогда не думал, – сказал Андрей Максимович, – что простой вопрос о сокращении дураков может превратиться в такую комедию!

– Да, – вздохнул Вячеслав Станиславович, – чем умнее себя считаешь, тем большим дураком иногда оказываешься.

Часть вторая

Вячеслав Станиславович пил кофе в небольшом овальном зале. Это место служило приватной зоной, доступ в которую имели только топ-менеджеры компании. Здесь всегда был свежий кофе и горячий чай, бутербродики с красной рыбой и канапе с икрой, сыр и фрукты. При желании почти незаметный официант мог налить вина или шампанского и также незаметно удалиться. Маленький клуб для своих, где можно было ненадолго спрятаться от надоевших дел или поговорить с кем-нибудь за периметром кабинетных стен. Иногда руководство компании проводило здесь закрытые, неформальные встречи с важными гостями.

Вячеслав Станиславович, сбежавший с нудной конференции, которая второй день шла в здании их корпорации, наслаждался теперь кофейным послевкусием и даже чуть вздрогнул, когда дверь открылась и в помещение вошел неприлично загорелый для северной осени Степан Александрович.

– Степан Александрович! – воскликнул Вячеслав Станиславович и поднялся к нему навстречу с чашкой в руках. – Как отдохнули?

– Знаете, без приключений, – улыбнулся Степан Александрович и пожал руку коллеге, – был на курорте с женой: минеральные ванны, обертывания, массажи. Пора уже позаботиться об уставшем теле.

– Не прикидывайтесь! – рассмеялся Вячеслав Станиславович. – Ваше тело еще способно на всякие глупости!

– Уже не часто! – Степан Александрович провел ладонью по животу и залоснился щекастой улыбкой. – А что вы не на конференции?

– Сбежал, – честно признался Вячеслав Станиславович и пояснил в ответ на вопросительный взгляд Степана Александровича: – Не смог больше слушать Елену Аристарховну! Почти час жонглирует пустыми словами, мозг закипает.

– Да, – усмехнулся Степан Александрович, – в монологах наша Елена Аристарховна неудержима. Но согласитесь, в некоторых случаях это просто незаменимый талант. Она своей витиеватой бессмысленностью кого хочешь с ума сведет, а иногда только это и требуется. Так и пусть себе тренируется! – Степан Александрович взглянул на кофемашину. – Составите компанию?

– Давайте!

Они прошли к столу.

– А что происходит у нас? – Степан Александрович налил себе американо. – Есть новости?

– А вы не знаете?

– Нет.

– Тогда сейчас я буду вас удивлять.

– Надеюсь, приятно?

– Не уверен.

– Ну вот, не успел из отпуска выйти! – Степан Александрович глотнул кофе. – Не тяните, заполните мой информационный вакуум.

– А поинтриговать? – засмеялся Вячеслав Станиславович.

– На это вы мастер, конечно! – рассмеялся и Степан Александрович. – Но я ведь могу и отомстить потом!

– В этом я не сомневаюсь! – Вячеслав Станиславович поставил пустую чашку на стол. – Поэтому сразу к делу: Андрей Максимович уволился…

– Да ладно?

– И ничего не предвещало, – Вячеслав Станиславович развел руками, – был полон идей.

– Как скоропостижно ушел человек! И Прохор Петрович подписал?

– Подписал, – кивнул Вячеслав Станиславович, – Анечка говорит, у них был долгий разговор в кабинете, крики и даже удары по столу…

– А как она догадалась, что именно по столу стучали?

– Видимо, стол знакомый…

– А-а… – понимающе закивал Степан Александрович.

– Но из кабинета вышли улыбающиеся. Андрей Максимович отдал ей подписанное заявление, в тот же день забрал свои вещи из кабинета и, ни с кем не попрощавшись, нас покинул.

– И кто вместо него?

– Пока Игорь Аскольдович обязанности исполняет.

– Как фитнес у нас теперь расцветет! Так, может, Андрей Максимович на повышение пошел?

– Я Прохора Петровича пытался аккуратно расспросить, но тот с темы соскочил. Сказал только, что Андрей Максимович решил попробовать себя в бизнесе. Какая-то умопомрачительная идея к нему пришла.

– Странно все это, – негромко проговорил Степан Александрович и потер пальцами правый висок.

– Странно, – согласился Вячеслав Станиславович, – тем более что после его ухода подозрительно быстро разразилась и другая новость.

– Чувствую, не обрадуете…

– Час назад, – Вячеслав Станиславович наклонился к уху Степана Александровича, – мне позвонил приятель из нашего министерства… – Вячеслав Станиславович замолчал у виска Степана Александровича, и тому показалось, что к его голове приставили заряженный пистолет, который может в любую секунду выстрелить. – Говорит, нашего министра за жопу взяли…

– Да вы что?! – отпрянул Степан Александрович, как будто слова Вячеслава Станиславовича действительно больно ударили ему в ухо.

– Прямо сейчас, – Вячеслав Станиславович постучал указательным пальцем по циферблату непростых часов, – обыски в кабинете идут. В ближайшее время должны объявить.

– Так это же катастрофа для нас! – воскликнул Степан Александрович.

– Еще какая! – подтвердил Вячеслав Станиславович.

– А что инкриминируют?

– Говорят, взятка…

– Что-то мне нехорошо, – Степан Александрович потянул галстук, – присядем на диван.

Вячеслав Станиславович подошел к окну, приоткрыл створку стеклопакета и вернулся к Степану Александровичу:

– Как вы?

– Ничего, но слишком уж резкий переход из отпуска к обыскам.

– Ну, не у нас пока, слава богу! – успокоил Вячеслав Станиславович.

– Да сплюньте же вы! – крикнул Степан Александрович, вскочил и заметался по залу, сплевывая через левое плечо и отыскивая деревянные поверхности для ритуального постукивания. – Не хватало еще накаркать! И почему вы такой спокойный, я не понимаю!

– А у меня первый шок уже прошел, – таинственно улыбнулся Вячеслав Станиславович, – а еще я коньячку себе в кофе добавил…

– Какое мудрое решение! – Степан Александрович ударил себя руками по ляжкам. – А где тут у нас коньяк?

Из дверей за барной стойкой показался официант со скорбным лицом. Он нес небольшой поднос, на котором стояли два коньячных бокала, бутылка и блюдце с нарезанным лимоном. Он молча поставил поднос на журнальный столик, налил в бокалы коньяка и тихо удалился.

– Хоть какой-то сервис у нас безотказно работает! – выдохнул Степан Александрович. – Давайте снимем стресс!

Они выпили и помолчали.

– Как все-таки неудачно из отпуска вышел! – Степан Александрович, не спрашивая Вячеслава Станиславовича, налил по второй. И неожиданно оживился: – Слушайте, а у нас, кажется, племянник министра работал?!

– Работал и работает пока, – Вячеслав Станиславович пережевывал лимонную дольку, – но смысла в нем теперь не много. И так не знали, чем занять, а теперь на сдачу нам остался. Но дядька его любил, поэтому и проверками нам не досаждал.

– А Прохор Петрович в курсе уже?

– Думаю, доложили. Наш Прохор Петрович простачком только прикидывается, на самом деле человек с замыслами.

– Да… – протянул Степан Александрович, – теперь из-за одного дурака, который и взятку нормально принять не может, столько порядочных людей может пострадать!

Они опять помолчали и выпили не чокаясь.

– А при чем здесь увольнение Андрея Максимовича? – вспомнил Степан Александрович. – Я пока связи не улавливаю.

– Помните, месяца за два перед вашим отпуском он про дураков заговорил? Тогда еще Юрий Гургенович неожиданно приехал…

– Помню, конечно! – взмахнул рукой Степан Александрович. – Кое-что… Например, как он уговаривал нашу Елену Аристарховну к нему переехать. Она, кстати, еще не переезжает? А то вдруг я опять что-то упустил.

– Пока нет. – Вячеслав Станиславович взял со стола пульт и включил висевший на стене большой телевизор, с экрана которого зазвучала трансляция конференции.

– …на пути к новым технологиям и цифровому миру надо избавляться от всего лишнего, пустого… – послышался голос Елены Аристарховны. – Убавьте, убавьте, пожалуйста, звук! – поморщился Степан Александрович. – И так уже неважно себя чувствую. Так что там про Андрея Максимовича и его дураков?

– Я говорю, очень странная цепочка событий выстраивается: сначала Андрей Максимович зачем-то начинает обсуждать дураков. И заметьте, Прохор Петрович ему не препятствует, даже отдельное совещание по этому поводу собирает. Потом Андрей Максимович также неожиданно увольняется, и подлинных причин такого решения мы не понимаем. А теперь нашего министра задерживают, и все эти события происходят за очень короткий срок.

– Думаете, чья-то продуманная игра? Но в чем смысл?

– Если бы в таких делах легко смысл угадывался… – таинственно произнес Вячеслав Станиславович. – Помните, как Прохор Петрович нам про Анатолия Аркадьевича рассказывал?

– Который по своей дурости полезную реформу продвинул?

– Вот именно. Не стал бы Прохор Петрович просто так говорить. Не к испытаниям ли нас готовил…

– Вы по мне мурашки страха запускаете! – Степан Александрович нервно затеребил пальцами свою бороденку. – Нам главное понять, кто чего от нас хочет!

– А сейчас время такое, – Вячеслав Станиславович пристально посмотрел на Степана Александровича, – что сразу и не поймешь, кто хочет, чего хочет и, главное, от кого хочет. А потом раз, и приговор!

– Да что ж вы всё нагнетаете! – Степан Александрович отпрянул от Вячеслава Станиславовича и вжался в спинку кресла. – И так уже никакого настроения нет, хоть обратно на курорт эмигрируй!

– Не нагнетаю я, факты констатирую.

– И что же нам делать?

– В таких случаях, дорогой Степан Александрович, – Вячеслав Станиславович закинул ногу на ногу, – правильнее всего вообще ничего не делать.

– Так это умеем!

– Вот и не нужно пока ничего менять.

У Вячеслава Станиславовича зазвонил мобильный.

– Слушаю! Хорошо, сейчас зайду. – Он отключил телефон и взглянул на Степана Александровича. – Прохор Петрович вызывает, какие-то иностранцы у него.

– Тоже от нее сбежал? – Степан Александрович кивнул на экран.

– И заметьте, под благовидным предлогом! – Вячеслав Станиславович поднялся с дивана.

– Действительно, незаурядный человек! – сказал Степан Александрович. – Удачи в переговорах!

– Не прощаюсь. – Вячеслав Станиславович махнул рукой и вышел из зала.

Оказавшись в коридоре, Вячеслав Станиславович широко зашагал по бежевому ламинату, несколько раз повернул и через две минуты открыл дверь приемной Прохора Петровича.

– Добрый день! – поздоровался с Анечкой и взглянул на дверь кабинета: – Начали уже?

– Только что. Заходите.

Вячеслав Станиславович мельком взглянул на себя в зеркало, поправил галстук, постучал в массивную дверь:

– Разрешите, Прохор Петрович? – заглянул в кабинет.

– Проходите, проходите, – разрешил Прохор Петрович.

Вячеслав Станиславович приблизился к столу, за которым кроме самого Прохора Петровича сидел еще один мужчина. По его лицу сразу было видно, что он иностранец.

– Деррик. – Иностранец представился и пожал руку Вячеславу Станиславовичу.

– Не удивляйтесь, – Прохор Петрович посмотрел на Вячеслава Станиславовича, – мистер Деррик давно ведет у нас бизнес. Переводчик нам не пригодится.

Мистер Деррик оказался главой крупной компании, которая занималась родственными для корпорации Прохора Петровича темами. Полгода назад Прохор Петрович познакомился с ним во время одной из своих зарубежных командировок, а теперь Деррик приехал поучаствовать в конференции, на которой солировала Елена Аристарховна.

Когда Вячеслав Станиславович вошел, беседа крутилась вокруг нейтральной темы искусства. Деррик действительно свободно говорил на иностранном для себя языке, иногда только его обороты казались непривычными.

– Раз вы увлекаетесь живописью, – говорил Прохор Петрович, – советую вам посетить нашу картинную галерею. Там подлинные шедевры!

– Я уже был, но пойду и еще, – отвечал иностранец, – даже мимо деловой программы не откажу себе в этой радости: работы ваших мастеров есть и в моей коллекции. Мои картины не такие знаменитые, но кисть одна.

– А вы какое направление собираете? – спросил для поддержания разговора Вячеслав Станиславович, ничего не смыслящий в живописи.

– Я подбираю разные стили. Главное, чтобы живопись была настоящей…

– Понимаю, – элегантно улыбнулся Вячеслав Станиславович, – подделки никому не нужны.

– Наверное, не понимаете, – поправил мистер Деррик Вячеслава Станиславовича, – я не про подделки. Я говорю про настоящее искусство.

– А-а… – удивился Вячеслав Станиславович. – А как же вы различаете, какая картина настоящая, а какая не очень? По стоимости?

– Деньги? – усмехнулся мистер Деррик. – Нет! Цена здесь не важна. Я же сам ее формирую.

– Вот это любопытно, – вступил в разговор Прохор Петрович, – вы управляете ценами на картины художников? А как же рынок?

– Вам ли не знать, достойный Прохор Петрович, – засмеялся Деррик, – что любой рынок – это всего лишь люди, и двигает ими психология, часто примитивная. Подыгрывая человеческому тщеславию, жадности и глупости, можно создать любые запросы, а потом и назначить их стоимость. Даже на утилитарные вещи цена нередко зависит от биржевых, другим словом, интуитивных настроений. Зачем говорить про субстанции эфемерные, которые нельзя измерить в баррелях или тоннах? Картина будет стоить столько, сколько я за нее буду платить. Или такие, как я, и нас не очень много. И тогда шедевр великого Клода Моне может стоить значительно меньше, – мистер Деррик на мгновение задумался, – например, какого-нибудь кислотного портрета Энди Уорхола.

– Так это плохо, наверное? – спросил Вячеслав Станиславович.

– Почему же плохо? – удивился Деррик. – Наоборот очень даже хорошо.

– Я что-то тоже не пойму, – признался Прохор Петрович, – запутали вы нас совсем. Что же хорошего в том, что бездарные картинки стоят дороже шедевров?

– Так это они для богатых дураков стоят дороже. Разве умный человек отдаст сотни миллионов за детские рисунки? – Мистер Деррик с недоумением смотрел на своих потенциальных партнеров по бизнесу.

– Но как же удается убедить состоятельных, а значит, не совсем уж глупых людей выкладывать такие суммы за… – Вячеслав Станиславович замялся.

– За полную ерунду, – подсказал мистер Деррик.

– Да, если мягко выражаться, – согласился Вячеслав Станиславович.

– Дело в том, – Деррик откинулся на спинку стула и закинул ногу на ногу, – что в каждом обществе живут несколько разных обществ, которые пересекаются, но не проникают друг в друга. И главное различие в них не деньги, не принадлежность к властной элите, а интеллект и глубина восприятия окружающего мира. Соединяются они редко, только во времена общих крупных радостей или больших страхов. А в обычной жизни у каждого из них свои развлечения, своя культура, свои смыслы. Если сказать совсем упрощенно, то одни воспринимают все вокруг на уровне рэпа и детского рисунка, а другие на уровне Моцарта и Теслы. Конечно, есть и промежуточные варианты. Но большинство воспринимает все вокруг как раз на уровне незамысловатом. Не только живопись, но и музыку, и литературу, и бизнес, и политику, и гастрономию. И сами отношения между людьми. Да и вообще всё. Ну что же делать, если они такими рождаются?! – развел руками мистер Деррик. – Они же в этом не виноваты!

– А как же образование? – спросил Вячеслав Станиславович. – Оно же и призвано сглаживать некоторое интеллектуальное неравноправие.

– Бросьте, – махнул рукой Деррик, – никакое, даже самое блестящее, образование не сделает умного из дурака! В лучшем случае начистит его до блеска. Поверьте, глупых людей заметно больше, чем принято мыслить, потому что даже многие из тех, кто кажутся умными, на самом деле глупцы.

– И что же с этим делать? – поинтересовался Прохор Петрович.

– А зачем с этим что-то делать? – пожал плечами Деррик. – Это просто часть нашей жизни. Чем проще человек, тем примитивнее идеалы ему нужны. Сложных он просто не поймет, посчитает ненужной глупостью, да еще и обидится. Но если человек не глубоко чувствует, это не значит, что он не хочет быть причастен к чему-то великому. И тогда ему предлагается то, что он способен воспринять, например, «детские» рисунки Анри Руссо. Но какой смысл в «детских» рисунках, которые ничего не стоят? Другое дело «детские» рисунки за несколько миллионов долларов! К ним невольно возникает уважение.

– То есть вы придумываете бессмысленные «шедевры» и зарабатываете на дураках? – догадался Вячеслав Станиславович.

– Дураки для бизнеса вообще очень полезны, – кивнул мистер Деррик, – только придумывать ничего не надо. Любителей примитивного самовыражения и так полно. Нужно просто выбрать самых активных, поддержать их, вложить немного средств. И дело само закрутится. Когда у чего-то появляется цена, то интерес возникает моментально. Сначала найдутся эксперты, которые заработают на том, что убедительно расскажут, почему детский рисунок Маши или Гретхен из школы номер пятнадцать не стоит ничего, а точно такой же рисунок Руссо продается за пять миллионов.

– А вы еще поможете им в продвижении их мнений и заплатите хорошие гонорары… – вставил Вячеслав Станиславович.

– Потом, – кивнул улыбающийся мистер Деррик, – потом появятся искусствоведы, которые будут защищать диссертации и делать себе имя на новых «талантах». А еще подтянутся галеристы, аукционисты, журналисты, которым всегда нужно о чем-то написать. И чем больший ажиотаж возникает вокруг этой нелепицы, тем дороже она становится. Не дураки же их покупают, думают дураки, и начинают вкладывать в них свои средства. У дураков ведь своего мнения нет, они всегда питаются падалью чужих мыслей. И особенная прелесть заключается в том, что при этом ни один дурак себя дураком никогда не считает.

– Так это же просто деньги из воздуха! – догадался Вячеслав Станиславович.

– Ну вот, – улыбнулся мистер Деррик, – а вы говорили, что высокая цена бездарных рисунков – это плохо.

– Но почему не раскручивать талантливых художников? – Прохор Петрович нахмурился.

– Так я сказал уже: не все поймут, – Деррик внимательно смотрел на Прохора Петровича, – чем примитивней идея, тем больше людей в нее верят. Да и гении рождаются не каждый день. Так зачем отдавать шедевры глупцам, которые их даже не оценят?

– Неужели так просто все? – Вячеслав Станиславович восхищенно смотрел на мистера Деррика.

– Конечно, – кивнул Деррик, – как и все великое. Мы просто зарабатываем на интеллектуальных увлечениях не очень интеллектуальных людей. Наполни дурака мыслями – и он будет искренне считать их своими.

– Тогда у нас почти все дураки, – произнес Прохор Петрович и добавил: – А что делать, если в коллекции, скажем, есть уже рисунок Руссо?

– Радоваться, что у вас в руках дорогая безделушка.

– Это не у меня, – запротестовал Прохор Петрович, – у приятеля одного.

– Я и не настаиваю, – согласился мистер Деррик. – Посоветуйте другу, пусть нахваливает свой «шедевр», набивает ему цену и ждет своих дураков…

– А почему вы так легко раскрываете нам эти секреты? – Прохор Петрович подозрительно взглянул на мистера Деррика.

– Да какие же это секреты?! – усмехнулся Деррик. – Эту правду никто особенно и не прячет. Только поверить в нее непросто, особенно если в гостиной над камином висит «детский» рисунок, за который ты выложил миллион долларов. Или твоя карьера искусствоведа построена на восхищении беспорядочными цветовыми пятнами. Да и общественное мнение не позволит. Оно даже меня растопчет, если я вдруг скажу, что картины Уорхола – бездарный и бессмысленный китч. И никто при этом не вспомнит, – на лице мистера Деррика промелькнула грустная улыбка, – что миф о его гениальности им внушил мой отец, раскрутивший этого нелепого рекламщика.

Кабинет наполнила удивленная тишина.

– Да, – негромко продолжил Деррик, – оригинальная, прикольная глупость у людей поверхностных часто ценится выше настоящего таланта. До его понимания нужно еще дозреть, а прикол и дураку понятен.

Дверь в кабинет приоткрылась, и на пороге появилась Елена Аристарховна:

– Прохор Петрович, не помешаю?

– Заходи, – махнул рукой Прохор Петрович, – знакомься.

– Елена Аристарховна, вы уже завершили выступление? – спросил Вячеслав Станиславович, когда она поздоровалась с мистером Дерриком.

– Естественно, завершила, раз я здесь. – Елена Аристарховна насмешливо взглянула на Вячеслава Станиславовича. – Разве может быть по-другому? Чуть с ума не сошла, пока разъясняла аудитории элементарные вещи. Но в итоге поняли, ни одного вопроса не задали.

Деррик внимательно смотрел на Елену Аристарховну.

– А что вы обсуждаете? – поинтересовалась Елена Аристарховна.

– Мы говорили про тенденции в современной живописи, – обтекаемо объяснил Вячеслав Станиславович.

– Как здорово! – обрадовалась чему-то Елена Аристарховна. – Прохор Петрович у нас тоже картины коллекционирует!

– Да брось, Лена! – махнул рукой Прохор Петрович. – Не стоит акцентировать внимание на моем маленьком хобби.

– Ну, не скромничайте, Прохор Петрович, – настаивала Елена Аристарховна, – у вас солидная коллекция. Я помню, вы даже каким-то Руссо хвастались!

– Все-таки и у вас есть? – заулыбался мистер Деррик.

– Завалялся где-то небольшой рисунок. – От стыда и злости крупное лицо Прохора Петровича стало наливаться свекольным цветом.

– Да он же в гостиной на самом видном месте висит! – не унималась дотошная Елена Аристарховна.

Вячеслав Станиславович подумал, не пнуть ли Елену Аристарховну ногой под столом, но потом решил, что может выйти еще хуже. Да и безнаказанно понаблюдать за неожиданным позором Прохора Петровича было очень занятно.

– Что-то слишком углубились мы в посторонние темы, – Прохор Петрович начал перекладывать на столе какие-то бумаги, – давайте перейдем уже к обсуждению потенциальных проектов.

Но Деррик достал свой смартфон:

– Вы не поверите, – он заговорил быстрее обычного, – но ваша Елена…

– …Аристарховна, – подсказал Вячеслав Станиславович.

– Елена Аристарховна восхитительно похожа на мою прабабку! У вас нет иностранных корней? – повернулся к ней Деррик.

– Не знаю, не искала, – заулыбалась Елена Аристарховна. – Но чего только не найдешь в человеке, если захочешь.

– Но это правда поразительно! – не сдавался Деррик. – И национальность другая, и эпоха… А как похожи! Я сейчас покажу. – Он уже листал смартфон в поисках своей прабабки.

– Это говорит о том, – дипломатично заполнил паузу Вячеслав Станиславович, – что нас очень многое связывает и мы правильно поступаем, что пытаемся развивать взаимовыгодные отношения.

– Вот! – Мистер Деррик нашел прабабку и положил смартфон на стол. – Сами посмотрите!

Елена Аристарховна и Вячеслав Станиславович наклонились над экраном. На слегка потемневшем от времени портрете была изображена женщина с пышной прической, тонкими, надменно поджатыми губами, небольшими глазками.

– Ну нет, – разочарованно произнесла Елена Аристарховна, – не вижу я сходства. И волосы у нее темные, и нос другой.

– Волосы не главное! – жестикулировал Деррик. – На выражение лица обратите внимание! И рассказывают, что была такая же… – мистер Деррик на мгновение замялся, подбирая слова, – могла очень подробно говорить на любые темы!

– Талант красноречия еще не говорит о внешнем сходстве. – Глуповатое выражение лица иностранки не нравилось Елене Аристарховне. – Нет, я совсем другая!

– А все-таки есть что-то общее, – не удержался Вячеслав Станиславович.

Мистер Деррик спрятал смартфон в карман пиджака, неожиданно посмотрел на часы и поднялся:

– Извините, господа. Время за приятной беседой улетело быстро! Через полчаса меня ждет наш посол. Не могу опаздывать. Был рад познакомиться, – он уже по очереди пожимал руки Прохору Петровичу и Вячеславу Станиславовичу, – надеюсь, мы еще сможем обсудить наши проекты.

Когда двери за гостем закрылись, Прохор Петрович молча вернулся к своему столу и сел в кресло. Молчали и Вячеслав Станиславович с Еленой Аристарховной.

– А я так и не понял, – наконец осторожно спросил Вячеслав Станиславович, – чего он хотел-то?

– Да дураков из нас сделать хотел! – Прохор Петрович с размаху хлопнул ладонью по столу – Приехал тут советовать: это продавайте, это не покупайте! Всё какие-то заумные глупости свои… А про инвестиции ни слова!

– А меня еще с бабкой какой-то сравнил! – Елена Аристарховна поддержала возмущение своего начальника. – Что между нами может быть общего?

Прохор Петрович откинулся на спинку своего большого кресла, немного успокоился:

– Ладно, бог с ним, – посмотрел на Елену Аристарховну, – видно, и у них там не все умные. Не обращай внимания, Лена.

– Да, глупость в границы не запрешь, – вздохнул Вячеслав Станиславович.

Главной темой последней недели, которая обсуждалась на всех этажах корпорации, была, конечно, отставка министра. Каждый сотрудник, независимо от должности и зарплаты, примеривал на себя ее возможные последствия.

И всю эту неделю Прохор Петрович заставлял своих заместителей питаться непроверенными слухами, отменив все внутренние совещания и передав только через свою секретаршу, что активно консультируется в правительстве и сообщит все в нужное время. Тревожность ситуации подтверждало и прекращение закрытых летучек Прохора Петровича с Анечкой, которые традиционно проводились по вторникам и пятницам. В эти дни Степан Александрович специально заглядывал в приемную под разными предлогами и каждый раз заставал приемную открытой, а саму Анечку грустной.

Дергать в это безвременье главу корпорации любыми, даже важными рабочими вопросами никто из заместителей не решался. Все замерли в бессильном ожидании. Поэтому, когда Прохор Петрович наконец сам назначил долгожданную встречу с замами на вечер пятницы, ни у кого не было сомнений: на ней будет сказано что-то безумно важное.

В назначенное время Вячеслав Станиславович, Степан Александрович и Елена Аристарховна сидели за столом в кабинете Прохора Петровича и ждали, пока тот закончит какой-то телефонный разговор. Между собой молчали, все версии будущего корпорации и так уже были обглоданы до костей.

Игоря Аскольдовича, который временно исполнял обязанности Андрея Максимовича, к разочарованию Елены Аристарховны, не пригласили. Но даже она понимала, что сейчас это не главное. Прохор Петрович закончил разговор и сел за стол рядом со своими заместителями.

– Начну с главного, – он снял очки и посмотрел на своих коллег, – в понедельник будет объявлено о назначении нового министра. – Он помолчал. – А уже во вторник он хочет приехать к нам для знакомства!

– Как оперативно, – покачал головой Вячеслав Станиславович.

– Не удивительно, – Елена Аристарховна поправила крупную брошь, – мы же головная корпорация в министерстве.

– Не удивительно, – согласился Прохор Петрович, – но очень прискорбно. Он не собирает ознакомительного совещания в министерстве, не присылает помощников. Сам едет на второй день после официального назначения! А я с ним даже ни разу не виделся!

– И что же нам ждать от этого визита? – поинтересовался Вячеслав Станиславович.

– Если честно – не знаю! – Прохор Петрович поднялся со своего места и зашагал по кабинету. – Называлось несколько кандидатур на министерский пост…

– В том числе и ваша… – аккуратно вставил Степан Александрович.

– В том числе и моя, – подтвердил Прохор Петрович, – но утвердили человека совсем нового, из кадрового резерва. Роман Евгеньевич фигура не публичная. Информации о нем мало. Работал в провинции, хорошо себя зарекомендовал…

– Может, у него любимый племянник есть или какие другие слабости? – предположил Вячеслав Станиславович. – Не может же быть чиновник без слабостей.

– Слабости, может, и есть, но пока о них ничего не известно. Выяснил только, что он молодой технократ, ему всего 35, прагматик, привык верить цифрам и фактам. Пустыми презентациями его не утешишь. Ходит в фитнес и совсем не пьет алкоголь.

– Совсем не пьет? – забеспокоился Степан Александрович. – Вот это не хорошо!

– А какие у нас цифры и факты? – Прохор Петрович продолжал шагать по кабинету. – У нас сплошные эксперименты, результаты которых мы и сами часто не понимаем. А он мне по телефону так и сказал, безо всякого разбега: надеюсь, во вторник удивите меня конкретными технологиями.

– Так, значит, надо его удивить! – встрепенулась Елена Аристарховна.

– Чем удивить-то?! – Прохор Петрович развел руки и остановился посередине кабинета.

– Познакомим его с Игорем Аскольдовичем, – Елена Аристарховна повернулась на кресле, – пусть гирю вместе поднимают.

– Вот уж он удивится… – негромко произнес Степан Александрович.

– Елена Аристарховна! – не выдержал Прохор Петрович. – Да прекратите вы! Какая еще гиря! Под нами должности рассыпаются!

Елена Аристарховна обиделась и замолчала.

– Разрешите мне? – спросил Вячеслав Станиславович.

– Давайте! – Прохор Петрович вернулся на свое место.

– Конечно, приезд нового министра всегда дело болезненное, – начал Вячеслав Станиславович, – но, следуя психологии, ему нужно показать то, что он хочет увидеть. Не пьет – не надо! Угостим его свежевыжатыми соками. Алкоголь из нашего буфета временно уберем. И про фитнес мимоходом сказать тоже не помешает. В этом смысле я с Еленой Аристарховной согласен. – Елена Аристарховна благодарно взглянула на Вячеслава Станиславовича. – Хочет прорывных технологий – давайте покажем! Он выйдет из машины и направится к вам в кабинет, а мы по пути, без всяких предупреждений, окунем его в креатив. Пусть почувствует на себе наши уникальные технические решения в реальной повседневности. Как будто случайно, как будто для нас это совершенно естественная среда. Я уверен, это должно произвести впечатление!

– А что… – задумался Прохор Петрович, – это, пожалуй, может и сработать. Сразим его наглядностью, а про остальное можно будет только намекнуть. А есть что показать?

– Немного пока, – признался Вячеслав Станиславович, – но пару эффектных новинок найдем. А больше и не надо! Главное, нужный тренд в его сознании заложить.

– Что ж, давайте попробуем. – Прохор Петрович даже повеселел. – Только кто же демонстрировать будет? За новые разработки у нас Андрей Максимович отвечал… Мне самому, что ли?

– Нет, нет, – оживился и Вячеслав Станиславович, – самому не стоит. Министр должен еще до знакомства с вами пережить впечатления, которые его заикаться заставят от полета нашей мысли. Тогда и встреча пройдет при нужном настроении. И кроме того, пусть не рассчитывает, что вы, как мальчишка, у машины его будете встречать.

Прохор Петрович одобрительно покивал головой.

– Но кто же тогда встретит? – Прохор Петрович обвел взглядом своих заместителей.

– Степану Александровичу нельзя, – категорично высказалась Елена Аристарховна, – он под стандарты фитнеса не подходит, и перегаром от него всегда пахнет.

– Да что вы такое несете! – возмутился Степан Александрович. – Каким еще перегаром!

– Благородным… – подсказал Вячеслав Станиславович.

Степан Александрович собирался уже ответить на эту подленькую иронию, но Прохор Петрович примирительно махнул рукой:

– Хватит ссориться! Мы все тут про чужие грехи знаем.

Степан Александрович обмяк и спорить не стал.

– Хотите, я министра встречу?! – тряхнула прической Елена Аристарховна. – Женщина всегда может мужчину заболтать и расслабить.

– К сожалению, не всегда это нужно… – возразил Прохор Петрович и повернулся к Вячеславу Станиславовичу: – Придется вам встречать, больше некому. Вверяем вам настроение министра.

– Я постараюсь не подвести, Прохор Петрович.

– Постарайтесь, а то простая отставка может всем нам показаться спасением…

Получив полномочия от Прохора Петровича, рьяный Вячеслав Станиславович оперативно собрал рабочую группу из самых разных специалистов и приступил к репетициям встречи. Тренировались все выходные.

Креативная мысль Вячеслава Станиславовича состояла в том, чтобы не дать министру опомниться. Выйдя в десять часов утра из своей машины во дворе корпорации, он должен был сразу попасть в водоворот небывалых технологий, который и донес бы его до дверей кабинета Прохора Петровича.

Для достижения наивысшего эффекта во вторник утром нужен был дождь. Но синоптики, как назло, предсказывали ясную погоду, поэтому решено было срочно натянуть над внутренним двором два провода и прикормить под ними голубей.

– Загадят же все! – изумился комендант здания.

– Вот и отлично! – обрадовался Вячеслав Станиславович. – Делайте, что вам говорят!

– Хорошо, – пожал плечами комендант и пошел искать провода, мысленно покрутив пальцем у аккуратно подстриженного виска Вячеслава Станиславовича.

Через несколько часов провода над внутренним двором натянули и голубей с соседней помойки пшеном и хлебными корками прикормили. Первая точка удивления министра была готова.

Вторым местом для проявления нестандартного мышления должен был стать коридор по пути от лифта к кабинету Прохора Петровича. Для организации перформанса в административной дирекции был арендован огромный рыхлый сотрудник килограмм под сто пятьдесят. Его задачей было спрятаться за поворотом коридора и по команде неожиданно выйти навстречу министру.

– Так я же его сомну! – не соглашался толстяк. – А он меня потом и уволит! Не надо мне таких экспериментов!

На его уговоры потратили больше часа. В результате он согласился на таран министра только под личные гарантии самого Прохора Петровича, пообещавшего при любом раскладе выплатить ему полугодовую зарплату за несколько минут страха.

В день приезда министра Вячеслав Станиславович надел рыжие носки в полоску и такой же яркий, в тон носкам, галстук. По его замыслу эти аксессуары должны были подчеркнуть креативность сознания, присущую всей корпорации.

Вячеслав Станиславович был в гламурном настроении: он сможет познакомиться с новым министром раньше генерального директора. Улыбнется обаятельной улыбкой и лично продемонстрирует ему новые разработки кампании, расскажет про их характеристики и на этом позитивном впечатлении сможет рассчитывать на лояльность министра. В конце концов, нужно же кому-то вести практические дела в корпорации, даже если Прохора Петровича и сошлют на пенсию. А если не сошлют и все останется на своих привычных уютных местах, то и тогда Вячеслав Станиславович только выиграет: будет полезнейшим человеком в глазах Прохора Петровича.

Синоптики опять ошиблись, и, когда машина министра въехала во двор корпорации, с неба лил противный дождь. Но и щедро прикормленные комендантом голуби тоже никуда не улетели и легонько покачивались мокрыми перьевыми комками на черных проводах прямо над автомобилем крупного чиновника.

Вячеслав Станиславович ждал министра под козырьком подъезда. Как только машина остановилась, он шагнул под дождь и над местом исторической встречи с легким жужжанием зависли два черных зонта-копте-ра. Министр вышел из машины, пожал руку представившемуся Вячеславу Станиславовичу, и зонты послушно прикрыли их головы от дождя.

Роман Евгеньевич посмотрел вверх:

– Что это?

– Наша новейшая разработка, – заговорил Вячеслав Станиславович, – единственная в мире на сегодняшний день. Интеллектуальный летающий зонт – сокращенно ИЛЗ. Раскрывается по голосовой команде, самостоятельно распознает личность владельца и следует за ним по любой траектории, прикрывая от дождя и не сковывая рук.

– Любопытно, – сказал министр. – Работает на аккумуляторе?

– Совершенно верно! – подтвердил Вячеслав Станиславович. – Аккумулятор заряжается от простой розетки, хватает его на три часа беспрерывной работы. Также по голосовой команде снижается и складывается в небольшой удобный футляр. – Вячеслав Станиславович протянул сложенный экземпляр интеллектуального зонта.

Министр повертел в руках удивительный зонт:

– А как он конкретного человека распознает?

– Очень просто, – восхитительно улыбнулся Вячеслав Станиславович, – привязывается к телефону владельца. Давайте пройдемся по двору, сами убедитесь.

– Давайте, – согласился Роман Евгеньевич.

Прохор Петрович видел с террасы своего кабинета, как машина министра въехала во двор, и замер в тревожном ожидании. Сейчас в течение нескольких минут могла решиться его административная судьба. Он провел ладонью по мокрым перилам террасы, посмотрел на крыши старого города: жалко было бы расстаться с привычным уже кабинетом и другими приятными атрибутами власти. Вячеславу Станиславовичу он не очень доверял, знал его неуемное карьерное стремление, но лучшего варианта тоже не видел.

Чтобы компенсировать свое отсутствие во дворе, Прохор Петрович решил не дожидаться Романа Евгеньевича в собственном кабинете, а встретить его на выходе из приемной, так сказать, на встречном ходу. Как будто очень торопился навстречу новому счастью, да не успел немного.

Прохор Петрович вернулся с террасы в кабинет и вышел в приемную.

– Не идут еще? – спросил у Анечки.

– Пока не слышно, – ответила Анечка и убрала зеркальце в косметичку.

Прохор Петрович приоткрыл дверь в коридор, прислушался. Было тихо.

– Волнуешься, Проша? – Аня подошла и обняла за плечи.

– Волнуюсь, – честно признался Прохор Петрович.

– Может, рюмочку выпьешь? Тебя же успокаивает.

– Не сейчас! – отмахнулся Прохор Петрович. – Приезд министра переживем, тогда и выпьем.

Вдруг в коридоре раздался острый звук бьющегося стекла, какие-то невнятные крики, и потом мужской голос отчетливо крикнул:

– Да у вас тут не искусственный интеллект, а сплошное природное слабоумие!

Прохор Петрович взялся рукой за дверной косяк своего кабинета и побледнел.

Первым в приемной Прохора Петровича появился взъерошенный, не похожий на самого себя Вячеслав Станиславович. Он вошел спиной, потому что его извиняющееся лицо было обращено к невысокому мужчине, который шел вслед за ним. На мужчине был хороший, индивидуального кроя костюм, изгаженный на плечах какой-то бело-желтой субстанцией, очень похожей на птичий помет. Правую руку он болезненно держал перед собой, ее запястье было неестественно-красного цвета.

Он посмотрел на Прохора Петровича и, не здороваясь, спросил:

– Где у вас можно умыться?

– Сюда, пожалуйста, сюда, – неожиданно засуетился Прохор Петрович, – у меня за кабинетом ванная комната. Прошу, не стесняйтесь, Роман Евгеньевич.

Министр сделал несколько шагов к дверям кабинета и остановился.

– Вы правда считаете, что я могу чего-то стесняться, после того как ваши сотрудники залили меня пометом и ошпарили кипятком?! – сказал Роман Евгеньевич и, не дожидаясь ответа, прошел в кабинет.

Прохор Петрович проводил министра до ванной комнаты и быстро вернулся обратно в приемную, которая уже наполнилась его заместителями, Игорем Аскольдовичем, комендантом и еще какими-то людьми.

– Что вы с ним сделали?! – зашипел он на Вячеслава Станиславовича. – Он просто в бешенстве!

– Мечтали выглядеть умными, а вышло еще хуже! – развела руками улыбающаяся Елена Аристарховна.

Вячеслав Станиславович на нее даже не посмотрел.

– Так что же все-таки случилось?! – шепотом закричал Прохор Петрович.

– Программное обеспечение подвело немного… – начал Вячеслав Станиславович.

– Один раз в жизни доверил министра встретить, и то не смогли! Десять минут всего надо было продержаться! – Прохор Петрович хотел еще что-то сказать, но тут в кабинете хлопнула дверь ванной комнаты, и он, сжав над головой кулаки, зарычал: – Убирайтесь отсюда к черту! Я сам все решать буду!

Подчиненные Прохора Петровича попятились к двери приемной и по одному исчезли в коридоре.

Роман Евгеньевич вышел из ванной комнаты в одной рубашке, бросил испорченный пиджак на диван.

– Хотел бы сказать, что рад с вами познакомиться, Прохор Петрович, – произнес министр, – но, согласитесь, в нашей ситуации это прозвучит весьма странно. Поэтому просто здравствуйте. – Роман Евгеньевич слегка наклонил голову.

– Здравствуйте, Роман Евгеньевич, рад все-таки… – проговорил Прохор Петрович и осекся.

– И все-таки мне интересно, – министр говорил спокойно и негромко, – вы нарочно придумали такую встречу или это просто спонтанная глупость?

– Глупость, конечно! – Прохор Петрович с радостью ухватился за спасительную версию. – Конечно, глупость!

– И вы действительно не знаете, что произошло по пути в ваш кабинет?

– Знаю только, что вам должны были показать наши новые технологии, – искренне признался Прохор Петрович, – но какое-то недоразумение вышло.

Министр пристально смотрел на Прохора Петровича, пытаясь по его мимике понять, издевается тот над ним или действительно ничего не знает.

– Прохор Петрович, – министр по-прежнему стоял напротив главы корпорации, – я готов был поверить в случайное недоразумение, когда ваш инновационный зонт, никого не спрашивая, улетел в дождливое небо. Я готов был даже смириться с тем, что сразу после этого стая помойных голубей, как по команде, обгадила меня с ног до головы, – перечисляя недоразумения, Роман Евгеньевич делал убийственные паузы, – но когда из-за угла выскочил сумасшедший толстяк со стаканом чая и плеснул в меня кипятком, – министр показал свою ошпаренную руку, – согласитесь, после этого вера в случайности у любого подверглась бы серьезному испытанию.

– Появление толстяка должна была предсказать еще одна наша разработка, предупреждающая о приближении людей за поворотами офисных коридоров, – попытался объясниться Прохор Петрович. – Не до конца обкатали…

– Это потрясающая идея – предсказывать появление сотрудников офиса в офисе! – воскликнул Роман Евгеньевич, и на лице Прохора Петровича проступила улыбка надежды. – Заявку на Нобелевскую премию еще не подавали?

Прохор Петрович расстался с улыбкой.

– Но представляете, и на этом не закончилось! – продолжил министр. – Как только болевой шок прошел, ко мне подскочил удивительный господин и предложил вместе с ним поржать над картинками в интернете! Это у вас штатный душевнобольной?

– Не совсем… – промямлил Прохор Петрович.

– И после всего этого сам собой напрашивается вопрос, – Роман Евгеньевич сел на диван, не приглашая Прохора Петровича присоединиться, – а в чем вообще смысл существования вашей корпорации? Зачем мы тратим бюджетные миллиарды на такие, извините за выражение, инновации?

– Дело в том, – Прохор Петрович стоял перед своим же диваном, – что мы, наша корпорация, ищем то, чего еще не существует. Мы пытаемся создавать технологии, которых еще не было. На этом экспериментальном пути невозможно без ошибок и неудач. Никто не застрахован…

– Я это понимаю, – перебил его Роман Евгеньевич, – но зачем вы держите откровенных кретинов, которые все дело вам портят?! Возьмите умных!

– Видите ли, Роман Евгеньевич, – Прохор Петрович склонялся над диваном все ниже, – парадокс ситуации заключается в том, что новые открытия часто требуют нестандартного мышления. Особого строя мыслей. И нередко посредственный дурачок может своей глупостью натолкнуть на гениальное открытие. В мировой науке немало таких примеров.

– Вы это серьезно?

– Совершенно серьезно! – подтвердил Прохор Петрович.

Роман Евгеньевич помолчал немного, а потом задумчиво произнес:

– Получается, что умным людям совсем без дураков и не обойтись?

– Выходит, что так… – развел руками Прохор Петрович.

– Любопытно, – министр повертел головой, – а это что у вас за дверь?

– Это на террасу, – услужливо объяснил Прохор Петрович, – очень уютное место, помогает сосредоточиться для принятия решений. Посмотрите?

– Давайте посмотрим. – Роман Евгеньевич поднялся с дивана.

Роман Евгеньевич смотрел на крыши старого города, и настроение его как будто улучшалось.

– Значит, вы считаете, что глупцы нередко помогают умным людям, – негромко произнес Роман Евгеньевич, – и даже в научных открытиях участвуют?

– И помогают, и участвуют, – кивал Прохор Петрович.

– А знаете, – министр повернулся к Прохору Петровичу и впервые улыбнулся, – давайте попробуем поработать вместе. Я не сторонник резких перемен. Может быть, еще и пригодимся друг другу.

Прохор Петрович говорил что-то благодарное…

– Только заместителя вашего, – не слушал его министр, – который в рыжем галстуке щеголяет, надо уволить. Слишком умным хочет показаться…

– Конечно, конечно, – соглашался Прохор Петрович.

Вячеслав Станиславович и Елена Аристарховна уже минут двадцать ждали аудиенции в приемной Прохора Петровича, когда дверь его кабинета приоткрылась и показался Андрей Максимович.

– Андрей Максимович?! – воскликнула Елена Аристарховна. – А вы здесь откуда? Мы уже и не рассчитывали с вами увидеться!

– Заехал обсудить некоторые вопросы с Прохором Петровичем. – Андрей Максимович пожимал руку Вячеславу Станиславовичу. – Но не переживайте, я уже ухожу.

– А чем теперь занимаетесь? – поинтересовался Вячеслав Станиславович. – Говорят, какой-то прибыльный бизнес раскрутили. Элитное рекрутинговое агентство возглавляете. – Вячеслав Станиславович снисходительно улыбался, давая понять, что любопытствует он только из вежливости, а на самом деле давно все уже знает. – Удалось найти свою нишу? Сейчас это непросто, большая конкуренция.

– Да, конкуренция серьезная, – согласился Андрей Максимович, – но я работаю в эксклюзивном сегменте. Поставляю исключительно ценные кадры для очень серьезных проектов. Детали раскрыть не могу, но считайте, что я рекомендую полезных людей, не всегда понимающих свою пользу.

– Как оригинально, – сказала Елена Аристарховна.

– А что у вас нового? – спросил Андрей Максимович.

– Вот, – Елена Аристарховна рукой коснулась Вячеслава Станиславовича, – человек на повышение уходит.

– Поздравляю! – не очень удивился Андрей Максимович. – И куда же, если не секрет?

– Уже не секрет, – небрежно махнул рукой Вячеслав Станиславович, – буду реформировать систему налоговых льгот для крупного бизнеса.

– A-а! – развел руками Андрей Максимович. – Так это очень ответственная и, главное, благодарная сфера деятельности. Желаю вам удачи! И пойду, – Андрей Максимович чуть наклонил голову, – очень много клиентов.

– А как называется агентство Андрея Максимовича, – Вячеслав Станиславович повернулся к Анечке, когда дверь за Андреем Максимовичем закрылась, – не вспомните?

– Кажется, «Интеллектуалы».

– «Интеллектуалы»? – Вячеслав Станиславович нервно дернул породистой головой. – Вы ничего не путаете?

– Зачем мне путать, – обиделась Анечка, – конечно, «Интеллектуалы» – агентство, которое везде дураков пристраивает.

– Почему дураков? – спросила Елена Аристарховна.

– Не знаю, – пожала плечами Анечка, – Прохор Петрович так говорит, когда Андрею Максимовичу своих знакомых рекомендует.

– Так вам тоже, – Елена Аристарховна повернулась к Вячеславу Станиславовичу, – это агентство Прохор Петрович посоветовал. Да?

Всегда быстрый на язык Вячеслав Станиславович молча стоял посреди приемной и бессмысленно смотрел на расплывающееся в улыбке лицо Елены Аристарховны. Глядя на остолбеневшего от неожиданного открытия Вячеслава Станиславовича, Елена Аристарховна улыбалась все шире и наконец расхохоталась.

– Одним только могу вас утешить, Вячеслав Станиславович, – проговорила она, смеясь, – человек, возглавляющий агентство дураков, и сам слишком умным быть не может…

Прикосновение

Чтобы поместиться в маршрутку, нужно было пройти целый квартал до конечной остановки и прилепиться в конец длинной очереди, извивающейся, как не смытый в ванне женский волос. Старый зонт сам по себе забылся в квартире, и мелкая распыленная в воздухе влага прохладно оседала на лице.

Посчитав людей, мечтавших доехать до метро, он мысленно занял место в третьей маршрутке и взглянул на уличные часы. Пока очередь вползала в подъезжающие микроавтобусы, стоявший перед ним молодой парень успел купить в соседнем магазинчике бутылку пива и с наслаждением затянулся утренним, на время разбавившим разочарование, глотком.

Он уселся в центре салона, среди пятен разноцветной осенней одежды, которые шуршали и звенели деньгами, передавая их водителю. Отсчитав мелочь за проезд, он тоже протянул ее вперед и слегка коснулся женской ладони, опуская в нее монеты. И вдруг эта никем не замеченная мимолетная близость встряхнула его заскучавшее в мутном однообразии сознание. Встряхнула и сделала сидевшую рядом случайную девушку роднее тех, с кем он существовал последние годы.

Его попросили передать деньги, и он, взяв их, протянул вперед раскрытую ладонь. Пальцы девушки слегка царапнули его кожу бледно-розовыми ногтями и забрали монетки. Он поднял голову и увидел ее профиль: кроткая стрижка, челка, аккуратный нос. Ничего особенного, но это острое прикосновение как скальпель надрезало раздувавшийся внутри огромный пузырь с отравленной пустотой, готовившийся вот-вот лопнуть и взорвать его самого, и покалечить всех вокруг. И долго перегнивавшие в нем обиды, измены, разочарования, несбывшиеся мечты неожиданно стали вырываться куда-то наружу, вытягивая за собой через эту открывшуюся рану спрятанное от всех одиночество.

«Если сейчас еще кто-то передаст деньги, я сойду с ума».

– Деньги передайте, пожалуйста. – Чья-то рука коснулась его плеча.

Бумажная купюра стала спасением: передав ее, он избежал еще одного прикосновения. Но через минуту водитель вернул сдачу, и звенящие монетки запрыгали в руках пассажиров и оказались в ее ладони. Она посмотрела ему в глаза и протянула деньги.

Он подставил ладонь, и мелочь скользнула в руку. И хотя девушка не коснулась его, но ее тепло, сохранившееся на металлических кружочках, рвануло в его расчищенное сознание, которое теперь больно засасывало в себя лица пассажиров, их разговоры, запах пропитавшегося людьми салона, сигналы машин. Он втягивал в себя этот город за окном маршрутки вместе с троллейбусными проводами, птицами, облаками, свежим холодным ветром, оживлявшим раскрывшееся в нем пространство. На мгновение показалось, что вокруг началась совсем другая жизнь, которую замечал пока только он.

Через несколько минут маршрутка остановилась. Все вышли и, смешавшись с толпой, спустились в мясорубку метро, чтобы вылезти потом измятым фаршем на других концах города. Микроавтобус быстро наполнялся новыми людьми в мокрой одежде.

Маршрутка тронулась в обратный путь, а он все сидел на своем месте, машинально передавая деньги и возвращая сдачу.

Водитель посмотрел в зеркало, где жили замерзшие пассажиры, и крикнул в салон:

– Кто еще не передал за проезд?! Я сейчас остановлю и не тронусь, пока все не заплатят!

Он очнулся от этого голоса, посмотрел по сторонам, пытаясь понять, где оказался. Несколько человек бросили на него презрительные взгляды, но промолчали.

– Еще раз спрашиваю, кто деньги не передал? Я бесплатно никого возить не собираюсь! – Водитель сбросил скорость и стал прижиматься к обочине.

«Это же я не передал…»

– Извините, это я, наверное, задумался. Я сейчас передам. – Он нащупал в кармане мелочь, отсчитал и протянул кому-то наугад.

Монетки утонули в большой мужской руке с широкими, почти квадратными ногтями.

– Меньше думать надо, – пробурчал водитель, кинув мелочь в металлическую коробочку.

Маршрутка набрала скорость и повезла его в сторону дома.

Искусственный интеллект

– Принимайте работу, Владимир Петрович. – Стильный молодой парень в джинсах и пиджаке торжественно сбросил белую ткань с камина, как будто открыл новый памятник знаменитости.

– Солидно. – Владелец особняка стоял посередине гостиной и разглядывал открывшийся камин, перед которым лежал пушистый ковер и ждали два уютных кресла.

Кирпичная кладка камина удачно вписывалась в интерьер зала, топку прикрывали стеклянные дверки, с правой стороны лежали сложенные в поленницу березовые дрова. Над ними возвышалась металлическая конструкция, похожая то ли на человеческую руку то ли на кран.

– Вот видишь, – хозяин дома повернулся к стоявшему рядом помощнику, – что значит современная мысль! А ты мне все какого-то Игнатьича советовал. Люди в будущее заглядывают!

– И хочу заметить, – снова заговорил парень, – что внешний вид здесь не главное. Самое важное – передовые технологии, которые мы сумели внедрить. Прошу вас, присаживайтесь в кресла.

Владимир Петрович и его помощник разместились в креслах перед камином.

– Ну давай, Андрей, разжигай, – произнес хозяин дома. – Посмотрим, как горит.

– А вы сейчас сами и зажжете, – сказал парень и быстро добавил, взглянув на помрачневшее лицо заказчика: – Не вставая со своего места.

– Да?! – удивился Владимир Петрович. – Это как же?

– Искусственный интеллект! – Андрей сделал выразительное лицо. – Камин управляется голосовыми командами. Вот пульт. – Он протянул Владимиру Петровичу черный продолговатый предмет. – По сути это микрофон, через который вы будете управлять камином. Нажмите кнопку и скажите: «Открыть дверцы».

Владимир Петрович покрутил в руке пульт, нажал кнопку:

– Открыть дверцы!

Стеклянные дверцы плавно распахнулись. Владимир Петрович удовлетворенно покачал головой.

– Подать дрова, – негромко шепнул на ухо Андрей, оказавшийся за спиной владельца дома.

– Подать дрова! – громко повторил в микрофон Владимир Петрович.

Железная рука дрогнула, повернулась к поленнице, опустилась и схватила крепкими «пальцами» березовое полено. Поднялась, поднесла его к топке и аккуратно положила в нее. Затем вернулась и таким же способом захватила второе полено и тоже медленно уложила его в топку. Повторила свой маршрут еще три раза и замерла.

– Чудеса! – выдохнул Владимир Петрович.

– Никаких чудес, – улыбнулся Андрей, – просто искусственный интеллект в действии.

– Будет чем гостей удивить! – Владимир Петрович был доволен. – А ты мне все своего Игнатьича втюхивал. – Он хлопнул помощника по плечу. – Не в кресле бы сейчас сидел, а дрова подкидывал!

– И подкинул бы, – ответил помощник, – мне романтика камина нравится. Ее никакими технологиями не заменишь. А как огонь зажигать? – поинтересовался он у Андрея.

– Надо сказать: «Камин, гори».

– Камин, гори! – произнес Владимир Петрович.

На сложенные в топке поленья брызнула какая-то жидкость, а через несколько секунд с другой стороны вырвалась тонкая огненная струя, и дрова загорелись.

– Вот и все: можно наслаждаться, пить чай или коньячок. – Андрей стоял рядом с креслами. – Замечу только, что здесь предусмотрены еще и самая совершенная система дымоудаления, никакого запаха не почувствуете, и самоочищение от золы.

– Коньячок мы сейчас организуем, – Владимир Петрович закинул ногу на ногу, – а деньги у моего помощника получишь. Я думал, дороговато берете, но сейчас вижу, что не зря плачу.

– Спасибо, нашей фирме очень приятна ваша оценка. – Андрей слегка наклонил голову.

И тут железная рука зажила собственной жизнью: резко повернулась к камину, выхватила из топки горящее полено и бросила его на нежный, пушистый ковер, который вспыхнул как порох. Владимир Петрович и его помощник в одно мгновение оказались сидящими на огненном поле, а искусственный интеллект все бросал и бросал в гостиную горящие дрова…

Через минуту подоспевшая охрана вывела хозяина на террасу и потушила коварный огонь. Владимир Петрович сидел теперь на плетеном диване, пил коньяк, рассматривал свои испорченные ботинки и обгоревшие снизу брюки.

– И что это было? – спросил он стоявшего рядом помощника.

– Так искусственный интеллект, – развел тот руками, – живет своей жизнью.

– Да… – неопределенно протянул Владимир Петрович. – Хорошо еще дом не сгорел. Ну что ты на меня так смотришь?!

– Просто хочу поинтересоваться: Игнатьича-то вызывать?

Дипломат

– Спасибо, Ирфан, – седой мужчина лет шестидесяти пожал руку невысокому смуглому арабу, – твоя информация может спасти нам жизнь.

– Я знаю, Евгений Алексеевич, – под черными усами мелькнула улыбка, – я уверен, все еще не раз переменится, как часто бывает у нас на Востоке…

– И тогда услуга, оказанная русскому послу… – продолжил за него собеседник. – Ирфан, ты не просто политик, ты – философ!

Похвала разъела пленку надменности в глазах восточного человека и впрыснула родственную ей сладость собственного превосходства.

– Евгений Алексеевич, мы же оба понимаем, что вся эта уличная суета, – он кивнул за окно, – только инструмент в руках умных людей. Она схлынет, и опять придет время спокойно и выгодно договариваться. Или вы не согласны? – Он взглянул на задумавшегося посла.

– Согласен, – произнес посол и потер левой рукой свои крупные, начинающие обвисать щеки, – но когда попадаешь во власть этой, как ты говоришь, уличной суеты… Знаешь, когда человек захлебывается в штормовых волнах, ему сложно размышлять, что волны возникают не сами по себе, что их приводит в движение и земное притяжение, и Луна. Они просто отнимут сейчас последний воздух, и все.

– А вы тоже философ! – засмеялся Ирфан. – Только очень уж грустный. У вас еще есть время на хороший глоток воздуха.

– Ты прав, – Евгений Алексеевич шумно выдохнул, – и это время нам нельзя потерять.

– Конечно. Я уже ухожу.

Посол открыл первую массивную дверь своего кабинета и взялся за ручку второй.

– А настоящий философ, Ирфан, – он посмотрел гостю прямо в лицо, – и не может быть веселым.

– Почему?

– Потому что ничего веселого там, где бродят его мысли, просто нет. – Евгений Алексеевич толкнул вторую дверь и, прихрамывая на левую ногу, вышел в приемную своего кабинета: – Андрей Вадимович, – ему навстречу поднялся коротко стриженный мужчина, – вывезите нашего друга в город на своей машине. Только аккуратно.

– Конечно, Евгений Алексеевич, – ответил тот, – как обычно.

Ирфан пожал руку послу:

– И все-таки мы будем ждать вашего возвращения.

Они попрощались.

– Света, – посол посмотрел на секретаршу, следившую за каждым движением своего начальника, – собери всех в зале. Минут через двадцать. А пока соедини меня с Москвой и срочно позови ко мне Игнатова.

– Всех собирать?

– Да, всех. Нет, – он мотнул головой, – пусть кто-нибудь из мужчин понаблюдает за улицей.

Через некоторое время все люди, находящиеся на территории русской дипломатической миссии в северной африканской стране, начали собираться в самом большом помещении посольства. Дипломаты, их жены, несколько водителей, повар и консьержка, задержавшиеся в стране представитель российского оборонного предприятия и его помощник и трое детей – двое мальчишек, ровесников лет тринадцати, и пятилетняя девочка. Не пришел только сотрудник, который по просьбе посла остался наблюдать за движением снаружи. Последним в зал вошел Евгений Алексеевич.

Пока, двигая стульями, рассаживались, к послу подошла женщина:

– Женя, совсем плохо?

– Да, Зоя, плохо. Наши не успеют нас отсюда вытащить, и выбираться придется самим. Ты садись, я сейчас все расскажу.

Посол остался стоять.

– Товарищи, – чуть закашлялся, – думаю, подробные рассуждения о том, что и по каким причинам происходит вокруг нас, в этой аудитории ни к чему. Напряжение в стране чувствовалось давно, людей в разные стороны растаскивали и внутренние, и внешние факторы, и мы это прекрасно понимали. Но рвануло все очень резко и слишком уж организованно. Не бывают стихийные бунты такими логичными и в деталях выверенными. Поэтому сразу перейду к тому, что нам всем предстоит. За два дня повстанцы взяли под контроль две трети страны и половину столицы, и, что самое для нас плохое, все аэропорты. И ни нам, ни Москве не удается договориться с ними о нашей эвакуации, а час назад стало понятно почему

– Мама, я писать хочу! – сообщила вдруг на весь зал маленькая девочка.

– Настя, потерпи, – зашипела на нее застеснявшаяся мать.

– Мария Андреевна, – улыбнулся посол, – да отведите вы ребенка в туалет. Писать даже на войне необходимо.

Женщина с девочкой пробрались между стульев и вышли из зала.

– Еще и дети с нами, – посол покачал головой, – съездили в отпуск к родителям, называется. Ладно, продолжим. Аэропорты закрыты, и для наших самолетов их не откроют, потому что мы с вами задуманы как жертвоприношение. – Он замолчал и обвел зал мутными, пожившими уже глазами. – Сильно я бы этому не удивлялся, мы и сами часть серьезной игры, и не только светские рауты наша работа.

Зал раздула упругая тишина, и где-то вдалеке стали слышны звуки выстрелов.

– Я умышленно говорю это при всех, – он посмотрел на мальчишек, – каждый должен понимать, что нам предстоит. А Настя, которая к нам сейчас вернется… Пусть для нее это будет просто игрой.

– Евгений Алексеевич, подробности известны? – спросил один из мужчин.

– Ты о том, как нас будут убивать? Не знаю. Но сегодня ночью, когда большая часть города окажется в их руках, на посольство случайно, – он неопределенно махнул в воздухе правой рукой, – нападет группа мародеров. Их задача не просто разграбить тут все, но и показательно пролить кровь…

– Как же так… – негромко сказал повар, – мы же все-таки дипломаты.

Один из мальчишек хмыкнул в заднем ряду.

– Я имею в виду дипломатическая миссия у нас, неприкосновенность и все такое, – поправился повар. – Скандал же будет большой.

– А они, Петя, нас, дипломатов, отпустят, а тебя съедят! – Сидевший рядом с поваром пресс-атташе посольства ткнул соседа в мясной бок, и тот вздрогнул как от электрошока.

Вокруг засмеялись, и вялые щеки посла тоже тряхнула улыбка.

– Грибоедова тоже убили! – выкрикнул с полудетской гордостью мальчишка, хмыкавший над поваром.

В зале опять раздался смех, а повар обернулся и недобро посмотрел на эрудированного малолетку.

– Раз смеемся, значит, страх наши мозги еще не разъел, – проговорил посол. – И это неплохо. Егор Трофимович, – посол обратился к повару, – не переживайте, они не будут разбираться, кто тут имеет дипломатическую неприкосновенность, а кто нет. А что касается громкого скандала, так его и добиваются. Показать России, кто хозяин в арабском мире, а заодно наших союзников запугать. Если с русскими дипломатами можно так поступить, то с вами мы вообще церемониться не будем. Показательная история, и на мятежный хаос списать можно все. Кто-то поверит в спектакль, но те, кому это послание адресовано, – они поймут. Конечно, это срыв наших отношений с Западом в пике, но симметрично отвечать мы не будем, и это сейчас, видимо, устраивает.

– Евгений Алексеевич, – одна из женщин встала со своего места, – вы так спокойно обо всем этом говорите, смеетесь, как будто все это не по-настоящему. А между прочим, смеркается уже и скоро стемнеет, а вы сказали, ночью… И что тогда?

– Тогда и начнем действовать, – интонации в голосе посла огрубели, – а спокоен я, Елена Олеговна, потому что, во-первых, дипломат своих эмоций никогда показывать не должен, а во-вторых, я знаю, что делать.

Головы людей в зале почти одновременно шевельнулись.

– Вы помните, наверное, что зданию нашему больше ста лет. Когда в середине двадцатого века здесь открывали еще советское посольство, дом этот подробно изучили и нашли подземный ход. Кто его рыл и зачем, не поняли, да и не старались, я думаю, но и замуровывать не стали. Решили, вдруг пригодится. – Посол ладонью потер прикрытые веками глаза. – И не ошиблись, к сожалению. Информация эта передавалась только от посла к послу, чтобы не было утечек. И я бы вам ничего не сказал, если бы не особая ситуация. Тоннель ведет метров за сто пятьдесят и выныривает в тупиковом дворе на параллельной улице. Выход замаскирован под обычный канализационный люк, который, правда, снаружи открыть нельзя. Но здесь этим жизнь себе не сильно усложняют. Игнатов сегодня по этой подземной тропинке прогулялся, там все в порядке, даже электричество есть. Это, видимо, наши уже постарались.

– Там очень комфортно и сухо, – добавил Иван Николаевич, – и можно спокойно передвигаться во весь рост.

– А крысы там есть?! – визгливо спросила Елена Олеговна.

Иван Николаевич хотел ответить, что, кроме вас, Елена Олеговна, не будет, но вовремя перешел на дипломатический язык.

– Я пока не заметил, Елена Олеговна, – и не удержался все-таки, – но могут и появиться.

– Это кошмар! – Елена Олеговна вскинула руки выше своей замысловатой прически.

Несколько голосов одновременно попросили Елену Олеговну прекратить! И она прекратила.

Посол молча досмотрел эту сцену:

– Через два часа, – Евгений Алексеевич переменил ногу, – как раз когда стемнеет, наши местные друзья подгонят к выходу из тоннеля микроавтобус и внедорожник. Места будет мало, ну, придется нам потесниться. Аэропорты, как я уже сказал, для нас закрыты, но совсем недалеко Средиземное море… – Посол сделал паузу и посмотрел на своих подчиненных. – Правильно! – уловил продолжение своей мысли на некоторых лицах. – А там постоянно дежурят наши военные корабли. Полчаса назад я говорил с Москвой, один эсминец уже направляется к нашему побережью. Близко он не подойдет, конечно, но они спустят небольшой катер, и он заберет нас в условленном месте. Это если коротко. Поэтому, – он перебил чей-то вопрос, – разговоры заканчиваем. Через час собираемся у меня в кабинете, лаз начинается именно там. С собой только документы, одежду, воду, бутерброды какие-нибудь. Дипломатов попрошу остаться, остальным собираться.

Люди задвигали стульями, кто-то вполголоса заговорил. Через несколько минут рядом с послом осталось только одиннадцать человек.

– А вы что сидите? – Евгений Алексеевич взглянул на мальчишек, тоже оставшихся в зале.

– А мы уже взрослые, – ответил один из них.

– Взрослые, – неожиданно согласился посол, – а сегодня, наверное, еще больше повзрослеете. Но я попросил остаться не всех мужчин, а только дипломатов. А вам еще предстоит помогать женщинам, когда будем прорываться к побережью.

Мальчишки по-прежнему сидели, вжавшись в свои стулья.

– Антон, – повернулся к мальчикам один из мужчин, – идите, времени в обрез.

Мальчишки поднялись и понуро вышли из зала. Посол дождался, пока за ними закрылась дверь:

– Хороший сын у тебя растет, Павел. Мне искренне жаль, что твоя жена и Антон с Настей не успели уехать.

Павел Васильевич покачал головой.

– Но мы постараемся всех спасти. – Посол глазами встретился с Павлом, и обоим стало понятно, что они не очень верят в эту чудесную возможность. – Коллеги, – посол разбросал взгляд по лицам сидевших перед ним мужчин, – план, который я сейчас так спокойно и уверенно излагал, на самом деле полная авантюра. Прорваться к морю без всякого прикрытия, – он подвигал ртом, – шансов немного.

– У нас ведь оружие есть в посольстве, – сказал Иван Николаевич.

– Да, есть кое-что, – согласился посол, – но большинство из нас люди гражданские, с нами женщины, дети, и придут за нами профессионалы. К тому же оружие в наших руках – это лишний повод сказать, что стреляли не в безоружных дипломатов. В этой ситуации рассчитывать, что мы дадим какой-то серьезный отпор, просто мальчишество. Я, мужики, – посол взял свободный стул и сел рядом с остальными, – надеюсь на другое. Не вся страна еще в руках путчистов, и приморская часть как раз в меньшей степени, и карта боев очень рваная, как почти всегда при гражданской войне. Люди, которые нам будут помогать, хорошо знают свою местность и постараются вывезти нас еще не захваченными дорогами. Это длиннее, конечно, зато надежнее. – Он помолчал. – И для этого нам нужно десять часов. Десять часов надежды, что за нами не будет погони, надежды, что те, кто придут убивать нас в посольстве, не сразу поймут логику нашего бегства и не смогут моментально перегруппировать свои силы, чтобы перехватить нас по дороге.

Евгений Алексеевич опять замолчал и смотрел куда-то в сторону окна. Он молчал уже секунд пятнадцать, почти бесконечно в таком разговоре, но никто не решался спугнуть эту тишину. Все чувствовали, что посол настраивается на какую-то особенную мысль, страшную и жестокую, и поэтому не спешит с ней расставаться, понимая, что, высказанная, она изменит все вокруг.

– Нам нужен человек, который отвлечет на себя наших убийц. – Мысль превратилась в слова, которые проникли в сознание слушавших его людей. – Я уверен, если мы этот отвлекающий маневр не предпримем, никаких шансов спастись у нас не будет. А так они появляются, небольшие, но все-таки.

Проникшая в сознание людей чужая мысль начала жить своей, не подчиняющейся человеческой воле жизнью и размножалась с безумной скоростью, как планктон в океане.

Размножалась эта мысль у каждого по-разному. Пресс-атташе подумал вдруг, что и повар, и водители, и застрявшие здесь оборонщики – они тоже мужики. И ему стало противно от этой излишне самостоятельной мысли, а потом очень приятно, что он ее не произнес. А еще он тихонько обрадовался, надеясь, что на него выбор вряд ли падет, потому что по природе своей был очень субтилен. «Соплей перешибить можно», – говорила за его спиной Елена Олеговна, и эта бесившая его комплексы фраза, на которую он никогда не мог ответить, потому что лично ни разу не слышал, теперь делала его душу смелее.

Но в каких бы направлениях ни разбегались мысли оставшихся с послом людей, все они понимали, что сейчас, всего за несколько минут, им предстоит выбрать и отправить на смерть сидевшего рядом человека, своего коллегу, с которым еще вчера могли играть в русский бильярд в подвале посольства или пить местное вино в соседнем баре.

Пресс-атташе взглянул на посла:

– А что должен делать этот человек?

– Я думаю, – посол не смотрел на пресс-атташе, – он должен как можно дольше поддерживать видимость нашего присутствия в посольстве: яркие открытые окна, музыка, заведенные машины с зажженными фарами во дворе. Может быть, говорить что-то невидимым собеседникам, громко хлопнуть дверцей автомобиля. Что-то такое, напоминающее реальную жизнь. Вряд ли они с ходу в посольство сунутся, им тоже нужно присмотреться, а значит, мы выиграем некоторое время. А потом… Потом он попробует сесть за руль нашего посольского автобуса с тонированными стеклами и попытается вырваться в город. И тогда, если они решат, что в посольстве есть еще люди, наверное, могут автобус и отпустить… – Посол дернул правой рукой, из-под белого манжета с яркой синей запонкой показались часы: – Ничего хитрее за оставшиеся сорок минут уже не придумать, а главное, не реализовать.

Павел Васильевич слушал посла, с логикой которого был согласен, и думал о своей Насте. Такая подвижная, с большим улыбающимся ртом, она была самой главной энергетинкой в их семье. От нее постоянно исходило какое-то движение, вовлекавшее в себя и всех остальных, движение, которое уже раздражало повзрослевшего брата и утомляло маму. Он услышал, как несколько человек начали яростно спорить с послом, чего никогда не случалось в обычной рабочей обстановке. Евгения Алексеевича убеждали в том, что этот отвлекающий маневр ерунда, что ничего он не даст и только человек зря погибнет страшной мученической смертью…

Привезти детей на каникулы жену убедил сам Павел Васильевич: хотелось показать древний арабский мир старшему сыну и просто потискать дочку, по которой ужасно соскучился. Все поступавшие к ним данные шептали, что резкое обострение в стране, конечно, готовится, но начнется только через полгода, не раньше. А вышло, что сами дипломаты и люди из разведки, которые работали вместе с ними «под крышей посольства», яростный крик переворота дружно прозевали.

Жахнуло все позавчера, в один день. Их просто обыграли на этот раз.

– Ему или голову отрежут, или сожгут заживо! И бесконечные пытки! Вы же сами это прекрасно знаете! – долетал до Павла Васильевича голос советника-посланника. – Вы сейчас заставляете нас совершить насилие над личностью этим выбором! – усиливал голосовые вибрации Климент Борисович.

В их служебной иерархии Климент Борисович был вторым после посла человеком и выделялся среди всех, о чем сам любил напоминать, неформальным отношением к жизни. Он, например, терпеть не мог официальные костюмы, в которые его регулярно загоняла работа, и по вечерам нередко выезжал из посольских ворот на велосипеде, крутя педали торчащими из шорт голыми загорелыми ногами. «Свободу нельзя запереть в привычки, даже общепризнанные», – смеясь, повторял Климент Борисович и во время этих оздоровительных прогулок нередко навещал колоритных местных женщин, о чем знали в дипмиссии многие.

Казалось, что личная свобода вообще была для Климента Борисовича какой-то больной темой. Он постоянно ввинчивал ее в свои долгие мутные рассуждения, которые, несмотря на декларации о презрении традиций, даже не пахли свежестью мыслей. Но чтобы долго говорить ни о чем, Павел Васильевич давно это понял, мысли, как правило, вообще не нужны, поэтому в своем ремесле красиво и правильно выступать на официальных встречах и приемах Климент Борисович мастером был незаменимым. И дарованием этим в посольстве нередко пользовались, хотя за глаза и называли советника Рудиментом Борисовичем.

Как-то в неофициальном приятельском разговоре подвыпивший Павел Васильевич сказал заговорившему опять о свободе личности Клименту Борисовичу, что если следовать его логике чистой свободы, то и последняя шлюха, причем не только в значении гулящей женщины, является просто совершенно свободной личностью, независимой от всех обязательств и приличий. Советник от такой дерзости захлебнулся весь в неясных словах, потом бросил кий на стол и вышел из бильярдной. А уже на следующий день перешел с Павлом Васильевичем на исключительно деловые интонации, что было не сложно, учитывая его более высокий статус в посольстве.

– Да, – опять донесся до Павла Васильевича голос посла, – скорее всего, так и будет. И пытать будут, и убьют! Но, думая о свободе и жизни этого человека, вы, Климент Борисович, почему-то не вспоминаете про остальные тридцать восемь жизней! – Посол весь покраснел и закашлялся. – Удивительная традиция – до истерики заботиться о конкретной личности и одновременно плевать на миллионы, и рудиментом вы ее не считаете!

– Это все метафоры, Евгений Алексеевич, давно уже скучные, – начал закручивать свои витиеватости Климент Борисович, но посол его перебил:

– Не метафоры это, самая реальнейшая жизнь! И пытки на этот раз бесконечными не будут. У того, кто останется, будет редкое для таких ситуаций преимущество: право через десять часов с чистой совестью рассказать всю правду и пытки оборвать…

Оборвать пытки смертью и считать это счастьем, какая дикая в обычной жизни мысль, думал Павел Васильевич. А как посол ввернул ему про рудимент! И не случайно ведь, знал, что в коллективе его заместителя так и зовут. Евгений Алексеевич сам Павлу про это сказал в одном долгом личном разговоре, который состоялся у них наедине месяца два назад и о котором Павел Васильевич вспоминал каждый день.

Павел Васильевич сделал тогда самый успешный свой дипломатический поступок, вернул домой российскую подданную, которую рассерженный поклонник не хотел отпускать на родину. Точнее, уговорил ее вернуть. Три с половиной часа проговорил с бровастым арабским красавцем, собиравшимся зарезать русскую женщину, самый трудный разговор в его жизни, и уговорил, без всяких даже условий. Похититель учился в Петербурге и любил русскую поэзию, особенно Гумилева, которого хорошо знал и Павел Васильевич.

На третьем часу потного от напряжения и жары разговора они начали цитировать друг другу любимые строчки, и Павлу Васильевичу удалось убедить его на время, что познание Вселенной через философское настроение гораздо достойнее и даже круче, чем убийство заблудившейся женщины, разочаровавшейся в арабской романтике.

Правда, через пять минут философскую благость с неудавшегося мужа сдуло вихрем эмоций, и он бился о землю и кричал, что этот русский его обманул и женщину его похитил, но было уже поздно: перепуганная девушка, совсем девчонка еще, плакала на плече у Павла Васильевича, который вез ее в посольство на заднем сиденье дипломатической машины. Водитель иногда поглядывал в зеркало и видел, как слезы оставляют влажные следы на темно-синем костюме молодого дипломата. А Марина, чередуя слова и всхлипы, все признавалась, какая она дура, что, поругавшись со своим парнем, поехала с подругой на курорт и тут поддалась яркому соблазну, а потом, когда все поняла…

Павел Васильевич отдал ей свой носовой платок и говорил изредка какие-то утешающие слова, а сам думал, что эта молодая женщина по своей глупости не только чуть не погибла, она еще едва не предала свою веру и весь свой внутренний мир, потому что там, где Павел Васильевич сейчас работал, и вера, и мировоззрение были совсем другими.

– Предательство – один из механизмов развития, – сказал посол и допил коньяк из пузатого бокала.

Павел Васильевич удивленно посмотрел на Евгения Алексеевича, но тот сделал вид, что пронзительного взгляда не заметил.

– Если очень внимательно приглядываться к этому явлению, – посол крутил в пальцах бокал, – можно и это в нем рассмотреть, как рассмотрели в молекуле атомы, а потом и еще много чего в самом атоме. А это значит, что при таком детальном взгляде и однозначной оценки предательства часто быть не может, слишком много разных факторов. – Евгений Алексеевич качнулся своим телом в большом кожаном кресле, наклонился к столу, обнял ладонью матовое стекло коньячной бутылки и снова наполнил бокалы.

Евгений Алексеевич и Павел беседовали вдвоем уже больше часа. Посол сам пригласил Павла Васильевича на это неформальное распитие через пару дней после освобождения русской девушки: захотел поближе познакомиться с молодым удачливым дипломатом. В гостиной рядом с его кабинетом уже были приготовлены коньяк и закуски: дольки лимона и овалы сырокопченой колбасы, маслины, сыр и орешки. Не обед, не ужин, а именно закуска.

Такое внимание посла было приятно, но очень ответственно. Евгений Алексеевич был дипломатище опытный и каждое слово, прежде чем произнести, взвешивал на языке. А еще он любого мог втянуть в откровенную, почти интимную беседу и разговорить его догола, оставаясь при этом изысканно одетым.

Павел Васильевич об этой способности Евгения Алексеевича уже знал и раскрываться решил только симметрично, шаг за шагом, в их случае глоток за глотком. И посол эту его стратегию понял, улыбнулся в свои мясистые щеки и поддержал разговор, когда Павел поделился своими мыслями о едва не случившемся предательстве Марины.

– Получается, в каких-то случаях предать можно, а в каких-то нельзя? – Павлу Васильевичу не нравилась мутность формулировок, хотелось услышать ясный конкретный ответ.

Евгений Алексеевич помолчал:

– На прошлой неделе, слышали, наверное, наш высокопоставленный дипломат в США перебежал к ним…

Павел Васильевич кивнул.

– Я неплохо знал его. – Посол наклонился к столу, не обращая внимания на лежавшие рядом пластиковые шпажки, взял двумя пальцами дольку лимона, положил в рот и начал разжевывать. – На совещаниях в Москве мы встречались, несколько раз даже выпивали вместе. Умница, тончайший стратег в нашей работе, о стране всегда говорил так спокойно, без масленого патриотического пафоса, но чувствовалось, понимает, что такое Родина. Помните супругов Розенберг? – Евгений Алексеевич неожиданно перескочил на другой континент.

– Которые помогли Советскому Союзу украсть схему атомной бомбы?

– Они самые. Их потом казнили на электрическом стуле за это предательство. Их документы помогли ускорить работы над нашей собственной бомбой и, возможно, предотвратили ядерный удар США по Союзу, который разрабатывался вполне серьезно. Розенберги тогда не нас спасли, они своим предательством планету защитили от кошмарной катастрофы. И эта общечеловеческая мысль стала главным мотивом их поступка. Но в глазах американцев – они предатели.

– То есть вы хотите сказать, что и этот наш, – Павел почувствовал, что начинает хмелеть, – перебежчик тоже не предатель?

– Почему же? Предатель, конечно.

Логическая нить в голове Павла Васильевича начинала путаться, и послу это, похоже, нравилось.

– Я про Розенбергов вспомнил потому, что у каждого незаурядного предателя, когда не за деньги продают, не за виллу на побережье, не под пытками, должен быть свой особенный мотив. Этим мотивом, кстати, очень любят поигрывать спецслужбы, вербуя свою агентуру И общечеловеческие ценности, выходящие за рамки национальных государственных интересов, очень у них популярны. – Евгений Алексеевич пощекотал пальцами правой руки деревянную ящерку, вырезанную на подлокотнике его кресла. – Так вот у каждого из этих обязательно должен быть мотив, идея, которая позволит ему не считать самого себя предателем. Это очень важно, без этого и предательство для таких людей, скорее всего, невозможно, потому что они прекрасно понимают, насколько предательство само по себе гнусно и что любой изменник, в конце концов, не нужен не только тем, кого он предал, но и тем, к кому перебежал, а главное, и самому себе. Если такой мотив находится, приживается в душе, человек расчищает заминированное самоедством моральное поле. Тогда с этим хоть как-то можно жить.

Евгений Алексеевич вытер пальцем случайную коньячную каплю на поверхности стола.

– Я почти уверен, что примерно так размышлял и наш бывший дипломат. Он должен был подвести какую-то монолитную философскую плиту под свой поступок, прежде чем его совершить. Не мог по-другому. Предать просто из-за обиды, злости, неполученного назначения… Нет, слишком мелко для него. Он должен был выстроить стройную систему оправдания внутри себя, чтобы себя самого убедить: не предает он, нет, наоборот, делает важное и благое дело.

– Я все равно не понимаю, как можно вот так взять и изменить! – Павел Васильевич заговорил громче обычного.

Евгений Алексеевич молча покивал, поднял свой бокал и глотнул коньяка. Выпил и Павел. Он старался не частить, не опережать посла, но ему все равно казалось, что собственная трезвость выветривается быстрее.

– Знаете, – снова заговорил Евгений Алексеевич, – когда многое упрощаешь, жить, конечно, становится легче… Только в нашей работе это упрощение, это обесцвечивание, размывание всех деталей в черно-белое единство просто недопустимо. Иначе какие же мы дипломаты? Да и союзники в политическом мире меняются как погода, быстро и часто непредсказуемо. Та же Франция, например, в бывшей колонии которой мы с вами сейчас пробуем французский коньяк, в разное время была и нашим союзником, и антагонистом, и воевала против нас. С немцами у нас вообще была самая страшная в истории война, а теперь интересы наших народов в Европе гораздо ближе друг другу, чем интересы русских и американцев, когда-то воевавших вместе против германцев. Вы же понимаете, о чем я говорю?

Павел понимал.

– Да что про геополитику вспоминать, – оживился Евгений Алексеевич, – вы сами-то два дня назад что с этим арабским парнем сделали?

– Убедил его, – подумав, ответил Павел Васильевич.

– Убедили?! – Посол лукаво заулыбался. – Надолго ли?

– Не-е очень, – согласился Павел.

– Да вы просто развели его, предали, другими словами!

– Что значит предал?! – возмутился Павел Васильевич.

– А как же! – настаивал Евгений Алексеевич. – Отвлекли его внимание философскими рассуждениями, стихами расслабили и выкрали возлюбленную!

Павел Васильевич вспотел под пиджаком. Он, конечно, воспользовался минутной переменой в сознании этого жениха и девушку выхватил как раз в этот момент, но рассматривал свой поступок исключительно как спасение человека и о собственном предательстве вообще не задумывался. Да и как он мог предать этого чужого ему мужика, которого видел первый раз в жизни! А тут Евгений Алексеевич, ловко подменяя понятия, выставлял его, Павла, чуть ли не предателем потенциального убийцы!

Павел Васильевич задохнулся весь перед решительным отпором. Но, заметив его смятение и предвосхитив желание защититься, посол быстро продолжил:

– Конечно, вы вкололи ему инъекцию своих философских мыслей, заставили ненадолго поверить в них, а потом сразу же… Правда, – он жестом заткнул скопившиеся во рту у Павла слова, – одновременно с этим вы спасли другого человека, нашу подданную. Ее вы не только не предали, вы и ей самой предать не позволили! И это здорово! Но чувствуете, какой тонкий парадокс вдруг возникает?

Павел Васильевич почувствовал, что парадокс этот в сочетании с настоявшимся в дубовых бочках алкоголем перемешивает его мозги, не дает сосредоточиться. Всегда считавшийся мастером утонченных споров, он и в беседе с послом с удовольствием вкручивал себя в штопор незаурядных рассуждений, но сейчас все больше проваливался в какую-то интеллектуальную западню.

– Давайте выпьем за ваш успех! – Посол поднял свой бокал и улыбнулся Павлу Васильевичу.

На столике у окна зазвонил внутренний телефон. Евгений Алексеевич извинился, тяжеловато поднялся из кресла и прошагал к аппарату:

– Слушаю, – помолчал немного. – Хорошо, завтра в 11:30, – и положил трубку.

Постоял спиной к Павлу, потом повернулся:

– Помните, как там у Николая Степановича:

Он, кстати, сам ее и выбрал, свою смерть. Давайте выпьем за Гумилева, удивительный был человек! За него и за поэзию! – Евгений Алексеевич вернулся к столу и наполнил оба бокала на две трети. – И до дна, потому что настоящая поэзия такое поднимает из глубины нашей души, чего мы и сами часто в себе не замечаем. – И проследив, как Павел Васильевич осушил свой бокал, сделал из своего только глоток. – А кого еще из русских поэтов вы любите?

– Тютчева люблю, Пастернака, Бродского… – пробурчал Павел и подумал, а не предал ли его сейчас Евгений Алексеевич, предложивший выпить за поэзию до дна и тут же выпивший за нее только один небольшой глоток.

– А замечали, что с возрастом разные поэты воспринимаются по-разному? Что по молодости кажется совершенным, к тридцати нередко тускнеет, а казавшееся до этого скучным и не очень понятным, распахивается навстречу великими открытиями. – Посол смотрел на Павла Васильевича.

– Пожалуй, – покачал все больше хмелевшей головой Павел.

– А не предательство ли это по отношению к поэту, которого вы обожествляли в юности, к тем мыслям, которыми восхищались в восемнадцать? Вы же эти мысли теперь считаете простоватыми, они ваши эмоции миксером не взбивают.

Павел соорудил на лице протестную мимику.

– Предательство, предательство, не спорьте, – урезонил его Евгений Алексеевич, – но без этого предательства не случилось бы движения в вашей душе, ваша личность оставалась бы примитивной.

– Это все очень как-то сложно, – выдавил из себя Павел Васильевич и съел кубик сыра, подумав, что для равновесия сознания ему сейчас очень не хватает холодца какого-нибудь или картошки с грибами.

– Вот вы со мной уже и соглашаетесь, милый Павел Васильевич, – заулыбался посол. – Да и что, собственно, такое это самое предательство, измена то есть? Даже сам корень слова «измена» подсказывает, что это изменение, изменение чего-то, изменение, крайняя форма которого становится предательством. Но где эта грань между изменениями, без которых умный человек в принципе прожить не может, и изменениями, перерождающимися в предательство, которое почти всегда это внутреннее развитие уничтожает, вытравливает?

– Изменение и измена разные понятия! Нельзя их сравнивать! И почему некоторое охлаждение к прежним кумирам нужно обязательно называть предательством? Можно подобрать и другие термины, – собрался Павел Васильевич.

– Подобрать можно, только суть не сильно изменится.

– У меня такое ощущение, – Павел Васильевич поджал нижнюю губу и устремил на посла свое пьяное, теряющее осмысленность лицо, – что вы оправдываете предательство и даже наслаждаетесь этим!

– Нет, – усмехнулся посол, – просто я, по вашей же просьбе, раскладываю черно-белое на разные спектральные цвета.

Павел Васильевич не очень помнил, что просил Евгения Алексеевича о чем-то подобном, но это было уже не важно. Он быстро раскисал, как забытый на весеннем солнце снеговик, и мечтал теперь только об одном – побыстрее завершить эту мучительную беседу.

– И много у вас таких тем для препа-ари-ирования? – Звуки сорвались с привычной траектории.

– Не может быть таких тем много, – Евгений Алексеевич опять подлил Павлу коньяка, – мозг не справится. Лопнет просто…

Очнулся Павел Васильевич от прохлады на лбу. Открыл глаза и постепенно понял, что лежит в своей кровати и что голова болит очень сильно, как редко вообще болит.

– Мама, мама! – услышал он голос своей Насти. – Папа глаза открыл и замычал!

– М-мм, – запротестовал Павел Васильевич, – кто тут мычит, что ты выдумываешь, – произнес охрипшим голосом.

– Дочь-то все правильно подмечает. – К постели подошла жена, присела на край: – Ну, здравствуй.

– Привет. А сколько времени, я работу не проспал?

– Проспал, конечно! – радостно подтвердила жена.

– Как?! – Павел приподнялся, налицо сползло влажное полотенце.

– Лежи уж, – жена легонько толкнула его в плечо, – наш мудрый Евгений Алексеевич предвидел твое состояние и еще вчера вечером дал тебе отгул, видимо, на осмысление твоего поведения. Ты вчера ему ничего лишнего не наговорил? А то, может быть, уже и вещи пора собирать?

– Ох! – Павел Васильевич протер лицо прохладным полотенцем и откинулся на подушку. – Неважно что-то себя чувствую.

– И с чего бы это? – Жена, наслаждаясь поводом поиронизировать, встала с кровати и вышла на кухню.

Павел прикрыл глаза. Чем вчера все закончилось? Сначала общие темы, потом про освобождение Марины, потом… Предательство! Точно, долгий странный разговор про предательство. Измена, изменения. Чего он хотел от меня?

Павел Васильевич всегда искренне уважал Евгения Алексеевича, не за должность уважал, за поступки. Посол мог не только сложные переговоры вести, но и на опасную встречу с непредсказуемой концовкой поехать. И предательством от него никогда не веяло. А тут вышла какая-то многозначная беседа. И литературу приплел, и даже Христа…

Уже в самом конце разговора, когда встали и даже руки пожали, Евгений Алексеевич опять вернулся к теме изменений и вбросил в помутневший мозг Павла короткую фразу:

– А предал ли Бог своего сына, отправив на крест? Не задумывались? – посмотрел пристально, – или вечность для него открыл… – повернулся и, неторопливо прошагав по гостиной, скрылся за дверью, которая вела в его кабинет.

Жена вернулась и принесла стакан с мутной жидкостью.

– Что это?

– Лимонный сок с сахаром. Пей, переговорщик!

После успешного спасения Марины Павел немного похвастался перед женой, назвал себя талантливым переговорщиком и теперь получил свое зазнайство обратно.

– Мама, а папа у нас заболел? – приоткрыв дверь, в комнату опять заглядывала дочка.

– Папа просто много работал и устал. Иди к себе, не мешай ему отдыхать.

– Работал? А почему тогда противным вином от него пахнет?!

Жена отвернула от дочери смеющееся лицо, хитро взглянула на мужа: получи еще за свое пьянство. Сказала вслух:

– Настя, не говори глупостей. Закрой дверь и порисуй!

– Я порисую, мама, не переживай. А ты, папа, поправляйся! – Настя тихонько прикрыла дверь.

Павел Васильевич лежал в комнате один, во рту приятно пощипывала лимонная кислятинка. Давно он так не напивался, и ничего ведь не предвещало. Похмелье противно вытягивало силы, делало сознание вялым и непослушным, а тело слабым и ленивым. Это я себя обычного и бодрого предаю…

Неприятное послевкусие осталось после вчерашней встречи. Посол его переиграл, легко и красиво. Павел Васильевич хоть и готовился к встрече, но не смог сдержать ни алкогольного удара, ни философского. А непрошеным отгулом как элегантно поставил на место! Все просчитал и пристыдил, заранее простив за прогул, который сам же и спровоцировал. А как же: передал через секретаршу жене своего сотрудника, что у Павла отгул, и жена не стала будить похмельного мужа.

Сам же Евгений Алексеевич еще вчера согласился на какую-то встречу в 11:30, то есть в себе был уверен. Еще одна канцелярская кнопка в самолюбие Павла Васильевича. Павел посмотрел на часы, они показывали первый час. Вот же… А зачем он сделал измену главной темой нашего разговора? Неужели не ясно, все что угодно, только не измена, потому что предательство – это мрак души.

Павел поморщился и неожиданно вспомнил свою первую жену. Это была юношеская влюбленность, страсть, путешествие в другое, женское тело. Первое желание попробовать взрослой семейной жизни. Они тогда целыми днями валялись в постели, между этим немного учились и подрабатывали, покупали тарелки и салфетки на кухню, коврик в коридор, и она мечтала о свадьбе, а он мечтал о новом совокуплении и ради этого соглашался с ее мечтами о фате.

И они сбылись. Была и фата, и полный ресторан гостей, и пьяные песни, и грустные глаза его отца, уже тогда все понимавшего. И уже месяца через три, когда запахи ее тела перестали заслонять весь остальной мир, он начал понимать, что она не очень умна, что ее интересы – это только шмотки и пустые бесконечные сериалы, что в перерывах между оргазмами ему уже не о чем с ней поговорить. И тогда он начал готовить ее к разводу, постепенно, делая их отношения сложными, а иногда и просто невыносимыми. «Я уже отдал ей все, что мог, – убеждал себя Паша. – Все самое важное, искреннее между нами исчезло, распалось на пустые слова и мелкие обиды. Предавать совершенно нечего».

И все-таки он ее предал, изменил ее надеждам на спокойную семейную жизнь, на летние пляжные выходные, на разговоры с подругами о «своем». Павел Васильевич поворочался в кровати. На днях он взял с прикроватной тумбочки сына знаменитую книгу, «Всадника без головы», которой тот сейчас зачитывался и от которой сам Павел в его возрасте оторваться не мог. Полистал и положил на место: как давно он ее перерос.

И получалось, что вся наша жизнь состоит из таких маленьких, часто едва заметных предательств, которые и нам прощают, и мы сами себе с удовольствием прощаем. И так выходило, что Евгений Алексеевич был как-то неприятно прав. С ним очень не хотелось соглашаться, но и опровергнуть его никак не получалось. Посол набросал в голову Павла Васильевича всяких мыслей, и они теперь без спроса лезли и лезли, и подтверждали чужую обидную правоту.

Вспомнилась опять и первая подлинная любовь, порвавшая в клочья все привычки и правила, эти несколько месяцев сумасшедшего счастья и тот самый день, когда она, в очередной раз позавтракав с ним, сказала вдруг с улыбкой, что уже любит другого, а потом поцеловала в щеку и просто ушла, покачивая короткой клетчатой юбкой. Было очень больно, но благодаря ее предательству неожиданно начали писаться стихи, а самое главное, и в чужих стихах открылся огромный удивительный мир. И это открытие постепенно притянуло к себе горьковато-грустное чувство, без которого невозможно прикоснуться к чему-то самому важному.

– Давайте выбирать уже. – Иван Николаевич перебил споры. – Время сжимается.

– И кто же, по-вашему, должен стать этим самоубийцей?! – поинтересовался Климент Борисович.

– Есть два варианта: или доброволец, или Евгений Алексеевич пусть назначает. Лично я готов остаться.

– Браво! – театрально хлопнул в ладоши Климент Борисович.

– Нельзя вам, Иван Николаевич, – сказал посол. – Это ваши люди будут нас отсюда вытаскивать, ваше отсутствие может вызвать у них непредсказуемую реакцию. Еще добровольцы есть?

Все молчали.

– Мое решение примете?

– Примем! – прозвучали сразу несколько голосов.

Климент Борисович закинул ногу на ногу, негромко сказал:

– Хороший повод свести счеты.

– Зато какая свобода внутри раскроется, когда нечего будет терять, – откликнулся кто-то за его спиной.

Посол отпустил спинку стула, на которую опирался руками, и выпрямился.

– Павел, – он посмотрел на Павла Васильевича, – я считаю, что лучше тебя с этим никто не справится…

Ошарашенный Павел смотрел в тяжелые живые глаза посла.

– Я?

– А я сделаю все, чтобы твоя семья добралась до дома.

Все рассматривали Павла Васильевича как совершенно незнакомого человека, впервые появившегося в здании посольства.

– Ну, решили так решили. – Климент Борисович шаркнул стулом и встал первым. – Времени и правда в обрез. Пора, – сказал бодро и направился к выходу.

За ним потянулись и другие, пресс-атташе похлопал Павла по плечу, сказал что-то, а Павел Васильевич и посол всё смотрели друг на друга.

– Странный выбор, не кажется вам? – спросил один из дипломатов Ивана Николаевича, пока они спускались по широкой лестнице на первый этаж.

– Почему странный?

– Не похож Паша на героя, да и двое детей у него.

– Не только у него дети.

– Да, но его дети здесь, рядом. И жена. Есть же и одинокие среди нас. Я вот, например.

– Так что ж не вызвались?

– Я?

– Ну да, – посмотрел на него Иван Николаевич.

Собеседник пожал плечами:

– Евгению Алексеевичу, наверное, виднее.

– Тогда и удивляться нечего.

Павел Васильевич сидел за рулем посольского микроавтобуса. Водительская дверца была открыта, фары выхватывали из наплывшей темноты внутренний дворик, большую уличную вазу с цветами, ствол пальмы, часть забора с металлическими воротами. В руках он держал бутылку водки, из горлышка которой иногда отпивал маленькие глотки. В посольстве был, конечно, и коньяк, и виски, и текила, но сейчас захотелось чего-то родного.

Его жене сказали, что Павел просто останется в арьергарде, сейчас прикроет дверь за всеми и догонит. В последние минуты он прижал к себе сына, поцеловал в губы жену, поднял на руки Настену.

– Я вас скоро догоню, не бойтесь, – сказал Павел, заметил, как жена на него смотрит, догадался, что через мгновение она все поймет, и быстро ушел.

Потом, когда шаги в подземелье стихли, он закрыл потайную дверь, завесил ее восточным ковром, придвинул шкаф. Постояв у окна, прислушался к шуму на улице: звуки канонады были все еще далеко и даже не заглушали пение птиц в кронах деревьев и разговор трех полицейских рядом с посольскими воротами. Интересно, полицейских тоже убьют или отпустят?

Павел прошелся по кабинетам опустевшего здания, кое-где зажег свет, поправил шторы, в двух местах открыл окна и включил телевизор. Он мог, конечно, и отказаться, и никто бы его за это не осудил. Но, взглянув тогда в глаза посла, он подумал сразу о том, что своим отказом изменит и своей жене, и своим детям. И Павел согласился обмануть их, чтобы остаться здесь и попытаться защитить. Это решение сложилось в нем моментально, чему помогла, возможно, и прививка, сделанная Евгением Алексеевичем в том самом разговоре. Естественная мысль о самосохранении проникла в сознание Павла Васильевича только сейчас.

Он сделал еще глоток. Прошло пятьдесят две минуты. Наверное, они уже едут к побережью.

Павел Васильевич постепенно погружался в легкую эйфорию. В его голове сооружалась какая-то удивительная пустота, из которой выпорхнули все бытовые мелочи, все лишние обязательства, вообще вся повседневная чепуха. И в этой освободившейся от сорняков живой пустоте поперли с необычайной силой последней радости мысли о бесконечности пространства, о времени, которое невозможно сейчас поторопить, о смерти и бессмертии, о Боге и о Евгении Алексеевиче, так неожиданно пославшем его на это испытание.

Павел вспомнил, как посол в разговоре с ним назвал измену под пытками тоже заурядным предательством. Неужели он и правда так считает? Выдержать пытку, тем более изощренную и долгую, – удел избранных, и Павел честно себя к их числу не относил. Еще в юности, читая книжки про героев, он представлял, как будет вести себя в плену, и сначала категорически думал, что не предаст ни за что! Но чем старше становился, чем больше узнавал жизнь, тем сложнее было на эту тему фантазировать.

И тогда мысли о преодолении страшных истязаний постепенно сменились рассуждениями о том, как этих пыток не допустить или, в крайнем уж случае, побыстрее оборвать. И, насмотревшись фильмов, он убедил себя, что всегда сможет плюнуть кровавой слюной в лицо их главарю или пнуть его ногой в пах, спровоцировать свою достойную смерть и никого не выдать. Убедил и больше про это старался не думать.

Павел посмотрел на часы: красные электронные цифры на панели микроавтобуса отсчитали уже один час и двадцать девять минут спасения. Сколько он сможет продержаться, когда они захватят посольство? Час, два? А может быть, всего несколько минут? Павла передернуло, живая пустота внутри стала съеживаться, и он сделал большой горький глоток из бутылки. Отпустило. Евгению Алексеевичу уже за шестьдесят, он почти в два раза старше. И он, конечно, тоже представлял себя в руках изуверов. Почему он считает предательство под пытками заурядным?! Почему?! Или знает способ их избежать? Редкое преимущество оборвать пытки через десять часов, вспомнил Павел слова Евгения Алексеевича.

Уже через 8:17. Он опять взглянул на красные цифры и взял в руки пистолет, лежавший на соседнем сиденье: новенький, ни разу еще не стрелявший. Покрутил его, передернул затвор, вынул обойму… Чем позже они ворвутся, тем больше у него шансов продержаться, спасти свою семью и всех остальных. Часа два он попробует вытерпеть.

Павел резко щелкнул обоймой, возвращая ее на место, и противно прищемил кожу на ладони левой руки. А если они вообще не появятся! Да, просто не придут, и все!

Эта неожиданная мысль сразу выбила из него все остальные. Выбила, как удачно прокатившийся по дорожке боулинга тяжелый шар выносит иногда все кегли. Он смотрел, как раздавленная полоска кожи начинает синеть. Может же такое случиться?! Источники ошиблись, или просто ситуация изменилась. Да все что угодно!

А что он будет делать, если они не ворвутся в посольство? Что будет делать один в охваченной восстанием чужой стране, без связи, без контактов, без денег? В горячке эвакуации никто об этом и не подумал, и даже Евгений Алексеевич, Евгений Алексеевич, умевший просчитывать каждый свой шаг…

И тут одна из кеглей вернулась на место, и это было южное летнее утро, железнодорожный вокзал курортного города. Им было тогда чуть за двадцать, обыкновенная студенческая компания, вырвавшаяся на каникулы к морю. Они стояли в тени деревьев рядом с вокзальной площадью, ждали рейсовый автобус на побережье и пили вино. Домашнее виноградное вино, купленное здесь же у местных бабушек. Ничего особенного, никаких ярких впечатлений: пыльная суетливая площадь, незапоминающиеся разговоры, простенькое вино из пластиковых стаканчиков, душный неповоротливый автобус, выбирающийся из узких улиц на шоссе. Такое глупое пустое воспоминание…

Он чувствовал во рту кровь, много крови. Все лицо Павла, и нос, и губы, и даже уши быстро распухали, делая ощущения от самого себя совершенно непривычными, чужими.

Все произошло так неожиданно, что на пистолет он даже не успел взглянуть. Кто-то схватил его за плечо и мощным рывком вышвырнул из кабины микроавтобуса на землю.

Потом его подняли, прижали к металлическому телу автобуса и несколько раз больно ударили в лицо.

Сразу после этого посольский двор наполнился кричащими вооруженными людьми, которые стреляли по окнам, врывались в двери, заполняли собой пустое здание. Арабская речь перемешивалась с английскими фразами.

Когда им стало понятно, что на территории посольства только один человек, к Павлу подошел широкий, с мощным подбородком белый мужчина в военном камуфляже:

– Где все остальные? – спросил на хорошем английском языке.

– Нет никого, – произнес Павел распухшими непослушными губами.

Человек коротко без размаха ударил Павла в живот:

– Привыкай к точности формулировок: я спросил, где все остальные.

Воздух постепенно возвращался в легкие.

– Их увезли.

– Куда?

– Я не знаю.

– Всех увезли, а тебя оставили здесь в автобусе?

– Получается так. – Павел сплюнул на землю. В голове шумело и кружилось, и живую пустоту, которую всего несколько минут назад он радостно хранил в себе, вихрем выкручивало из его сознания.

Человек отвернулся от Павла и позвал кого-то по-арабски. К нему подошел один из полицейских, охранявших посольство. Павел хорошо знал его в лицо.

– Как можно было пропустить эвакуацию пятидесяти человек?

– Не было никакой эвакуации. Одна машина в обед выехала, вернулась через полчаса. Через сорок минут она же опять уехала и через час обратно. И всё.

– Кто был в машине?

– Только водитель.

– А багажник?

– В багажнике пятьдесят человек не вывезешь, – ухмыльнулся полицейский.

– Значит, в здании должен быть подземный ход. Где лаз? – Он снова повернулся к Павлу.

Какая огромная жилистая шея у него, Павел молча посмотрел на стоявшего перед собой человека и снова получил удар в живот.

Казалось, воздух может больше не вернуться. Подземный ход уже никому не нужен, он дышал маленькими глотками, никого он больше не спасет. И после третьего удара Павел сказал:

– Хорошо, я покажу.

Руки за спиной сцепили наручниками и повели в посольство. Идти было тяжело, непривычное к побоям тело болело. Они поднялись по лестнице, прошли по коридору, свернули направо, потом еще раз и зашли в кабинет посла. Как быстро все вокруг изменилось.

– Показывай! – Его толкнули в спину

– Там, за ковром, – кивнул Павел.

Несколько человек с грохотом отбросили шкаф и сорвали со стены ковер, за которым была металлическая дверь. Ее открыли и выпустили в темноту несколько автоматных очередей, после чего высветили оглушенное пространство фонарями. – Куда ведет тоннель? – Павла подтолкнули к черному проему.

– Я не знаю. Нам только сегодня показали. Один посол знал. Может, в соседний дом.

Три боевика осторожно шагнули в подземный ход.

Павел лежал на полу у стены, прижатый прикладом автомата к дорогому наборному паркету. Он чувствовал себя бараном, которого не убивали пока только ради свежего мяса, в его случае из-за какой-то не протухшей еще информации.

Павел Васильевич смотрел на привычный интерьер и ничего не узнавал: ботинки на мощном протекторе, толстые черные шнурки, камуфляжные штаны, оружие, бородатые лица. Бритый белый человек сидел на столе посла и вертел в руках песочные часы, брошенные среди других канцелярских мелочей: струйка вправо, струйка влево. Евгений Алексеевич часто запускал на совещаниях этот древний измеритель времени, когда хотел приучить подчиненного говорить кратко и по делу. И опять перед глазами качнулся старенький рейсовый автобус, увозивший их веселую подвыпившую компанию к морю.

Время тянулось болезненно долго, но часы над столом отсчитали только двадцать минут, когда трое вернулись из тоннеля.

– Он выводит во двор, через колодец, – сказал один, – судя по следам, было несколько машин, на которых и уехали. Похоже, знали про нас.

Один из боевиков подскочил к лежавшему на полу Павлу, схватил за шею, поднял на ноги:

– И где они все?! Где?! И зачем тебя здесь оставили, если все успели сбежать?!

– Я просто опоздал…

– Опоздал?! Что за бред!

Его повалили и стали бить. Он чувствовал, как ботинки уродовали его плоть, и видел, как порхали вокруг бантики черных бабочек.

– Хватит, хватит! – остановил избиение белый человек. – Хватит. Поднимите его. – Окровавленного, совершенно обессилевшего Павла подняли. – Понятно же, для чего оставили, чтобы время на него тратили. И почти час мы уже потеряли. Осталось только узнать, – он смотрел Павлу в лицо, – дурак он или герой.

– Какая теперь для него разница! – крикнул кто-то.

– Для него никакой, а для нас есть. Если дурак, то они его вслепую использовали, и он ничего не знает, а вот если герой… Так ты дурак или герой? – Он вдруг схватил правую руку Павла и, приблизив к ней пистолет, в упор выстрелил в средний палец.

Из Павла брызнули кровь и крик.

– Ты сдохнешь, и никто не узнает про твой героизм! – кричали Павлу в лицо. – Никто!

Его трясли, пинали, били флягой по простреленному пальцу, орали в несколько глоток, не давали опомниться, собраться в личность, размазывали в боль, страх и отчаяние. И он согласился…

– Разумное решение. – Белый человек похлопал его по плечу. – Не стоит жертвовать собой. Никто не оценит, просто потому, что не узнает. Перевяжите нашему другу палец, дайте полотенце и виски.

Павел сидел на паркете, его цветные узоры складывались перед глазами в какую-то геометрическую бесконечность и выводили за окно, где шелестели на ветру крупные зеленые листья. Наручники отстегнули, кто-то склонился над ним и бинтовал простреленный палец. Павел сделал два глотка виски и куском ткани вытирал кровь с неузнаваемого даже на ощупь лица. Сумерки конвульсирующего сознания немного отступили. Надо еще потянуть время, хоть чуть-чуть, придумать что-нибудь. Может быть, они успеют…

– А теперь рассказывай. – Его опять подняли на ноги.

– Надо ехать в… – Он назвал один из районов города. – Они там пережидают.

– Их кто-то охраняет?

– Пять человек из местных, – придуманные детали легче убеждают.

– Оружие у них какое?

– Автоматы.

Уже через десять минут Павел в окружении нескольких человек ехал в посольском микроавтобусе, который сопровождали джипы с вооруженными людьми.

– Знаешь, что тебя ждет, если ты нас обманул? – улыбался сидевший рядом араб.

Павел Васильевич молчал. Через плечо водителя он видел красные электронные цифры: продержаться оставалось 5:15.

Он нарочно выбрал этот район старого города с узкими кривыми улочками, с овощными лотками, прижатыми к стенам столиками, где машинам не развернуться. Они наверняка застрянут там и потеряют время. Каждая минута была сейчас бесконечностью, и эти минуты стали его оружием.

И кортеж их действительно затянуло в неповоротливое нагромождение улиц, в котором они наткнулись еще и на чужую перестрелку и, не желая ввязываться в нее, попятились, запетляли, выезжая из каменных лабиринтов в поисках объезда.

Номер дома Павел назвал наугад.

– Там в подвале.

Они остановились за два квартала, заглушили двигатели, вышли и стали окружать дом. Последняя передышка заканчивалась. Очень быстро стало понятно, что ни в доме, ни в подвале, ни в соседних зданиях никого нет. Жители бросили все, спасаясь от мятежа.

И тогда Павла завели во двор.

У него уже не оставалось сил кричать, он чувствовал, что перестает быть личностью, что вокруг нет ничего, кроме страшной отчаянной боли и желания избавиться от нее любой ценой, абсолютно любой. Я продержался только шесть часов… Но предательство уже не казалось чем-то исключительно мерзким, а наоборот, становилось единственным, последним спасением.

Через три минуты во дворе хлопнуло два выстрела, камуфляжные люди попрыгали в джипы и рванули из старого города в направлении моря, к тому самому месту на побережье.

Евгений Алексеевич стоял в тени большого дома на окраине арабского поселка. Машины, чтобы не привлекать внимание, загнали под навесы, а все посольские отдыхали в доме. Симпатизирующие русским арабы угощали попавших в беду друзей пловом из чечевицы и риса и лавашом с копченым сыром.

До побережья оставалось еще километров сто пятьдесят, но это было не важно: два военных вертолета уже взлетели с российских кораблей в Средиземном море.

Какие все-таки неуютные здесь пейзажи, стоявший у стены Евгений Алексеевич через окно слышал приглушенные голоса. Время, которое он отмерил себе для спасения людей, истекало. Евгений Алексеевич погладил ладонью шершавую стену дома, стряхнул старую паутину, посмотрел на часы: с момента их отъезда прошло чуть меньше шести часов.

На крыльцо вышел Иван Николаевич:

– Вертолеты на подходе, я дал команду приготовиться.

– Хорошо, – отозвался Евгений Алексеевич. – Как там настроение?

– Успокоились вроде. Во всяком случае, внешних эмоций нет. А жена Павла как-то замерла вся, обнимает дочь и молчит.

Послышался нарастающий с каждой секундой шум вертолетов.

– Ваня…

– Да, Евгений Алексеевич?

– Осуждаешь меня? – Посол посмотрел в глаза Ивану Николаевичу.

Иван Николаевич взгляда не отвел, мотнул головой в сторону:

– Нет, Евгений Алексеевич. Я понимаю, вы просто не оставили ему шанса на предательство… – Его слова заглушил шум винтов.

Лекция в МГИМО закончилась аплодисментами. Группа студентов окружила грузного пожилого человека с обвисшими щеками, забросала вопросами. Остальные зашумели, зазвучали мобильными телефонами. Аудитория постепенно пустела.

Ответив на все вопросы, лектор убрал в портфель какие-то бумаги, щелкнул замком и заметил стоявшего в дверях молодого человека.

– A-а, Антоша, привет! – Евгений Алексеевич подошел и обнял юношу. – Давно не виделись.

– Да, с маминого дня рождения.

– Но я знаю, что ты поступил. Поздравляю! Какой факультет?

– Международных отношений.

– Династию продолжишь, молодец! Наша профессия, правда, не такая глянцевая, как иногда кажется… Но ты про это уже знаешь.

Евгений Алексеевич вышел из аудитории, и теперь они не спеша шли по коридору.

– Евгений Алексеевич, вы обещали рассказать, как погиб отец, когда я повзрослею. Я уже взрослый.

– Я обещал? – удивился Евгений Алексеевич.

– Мама всегда так говорила.

– Мама… Да ты все знаешь давно.

– Я знаю только, что он остался отвлекать наших преследователей и погиб. Его ведь так и не нашли. Никаких следов, никакой информации. И я не знаю, как он умер.

– О чем ты?

– Сумел ли он выдержать…

Евгений Алексеевич остановился и посмотрел на Антона:

– Он сумел, не сомневайся.

– Откуда вы знаете?

– Да это очень просто.

– Просто?!

– Конечно, ты сам разве не догадываешься?

– Нет, – растерянно ответил Антон.

Евгений Алексеевич улыбнулся, положил свою большую руку юноше на плечи и снова увлек за собой:

– Если бы твой отец оказался предателем, мы бы сейчас не шли по этому коридору…

Случайные родственники

Уже полдня вспаренный и чуть отупевший от однообразных движений Вадим Викторович косил траву на своей даче. Конец весны был не очень дождливым, но трава перла из-под земли жесткая и настырная. И откуда такая? – изумлялся Вадим Викторович, срезая гудящим триммером толстые упругие стебли.

Из шестнадцати соток подмосковных владений газон занимал почти две трети. Вадим Викторович принципиально засадил нежной газонной травкой все грядки, когда переехал постоянно жить за город из пыльной, суетной столицы. Оставил для развлечения только небольшой парник. Но теперь эта европейская эстетика неожиданно вывернулась наизнанку колючей щетиной.

А после обеда приехали на выходные дочка с зятем. Вадим Викторович выключил электрическую косу, прислонил ее к яблоне, поцеловал Леру и поздоровался с Кириллом.

– Какая трава у вас в этом году уродилась! – не удержался Кирилл.

Вадим Викторович подвесил паузу и сделал жесткий рот. Жесткий рот – особенные, упрямые складки носогубных мышц – всегда проступал на лице тестя, когда тот был чем-то недоволен. Лера наклонилась и потрогала непривычную траву:

– Упрямая какая…

– Я ее уже четыре часа кошу… – Вадим Викторович пожевал жестким ртом.

…Травяная тема в семье была не случайной и еще год назад, сразу после свадьбы, определила стиль отношений Кирилла с новыми родственниками. С первых дней знакомства с родителями Леры Кирилл попытался установить взрослые дружеские отношения. И если дружба с тещей, материей более тонкой, еще вызывала некоторые опасения, то поиск взаимопонимания с «папой» казался простым и естественным: мужчины всегда найдут о чем поговорить и чем заняться. С тестем можно и на рыбалку съездить, и водки выпить, и пофилософствовать, а главное – найти общее дело, которое сблизит случайных родственников.

Первое разочарование подкралось, когда выяснилось, что рыбалку Вадим Викторович презирает, как занятие совершенно пустое и бессмысленное, а водке предпочитает сладкие вина. Ничего, подумал Кирилл, это дело вкуса, главное – конструктивный подход.

Заметив трепетное отношение Вадима Викторовича к инструменту – одних отверток, лежавших в образцовом порядке в маленькой мастерской, зять насчитал двадцать две, – Кирилл подарил тестю на день рождения новенькую, немецкого происхождения профессиональную дрель с перфоратором.

– Это в вашу коллекцию инструмента от нас с Лерой. – Кирилл протянул тестю приятный на ощупь красный чемоданчик.

Тесть принял подарок благосклонно, долго разглядывал дрель и жужжал ей на разных режимах. Убедившись, что сделал правильный ход, Кирилл решил закрепить радость Вадима Викторовича и, уезжая в город в конце выходных, попросил у него электрический лобзик:

– Мы сейчас ламинат в квартире укладываем, чтобы ручной пилой долго не мучиться.

– И ручной можно, а свой инструмент в чужие руки нормальный человек не отдает, – ответил Вадим Викторович и обиделся.

Отказ тестя Кирилл объяснил себе приступом плохого настроения – не мог же Вадим Викторович пожалеть лобзик – и уже на следующих выходных предложил тестю заменить подгнивший деревянный забор за парником на новый металлический, который пообещал купить на свои.

– Я и установить его помогу, вы только подсказывать будете.

Услышав предложение зятя, Вадим Викторович отвернулся куда-то в сторону и надолго задумался. Не сумев пережить этого молчания, которое нередко бесит больше, чем всплеск эмоций, Кирилл переспросил:

– Так что же с забором?

– Похолодало сегодня сильно. Надо камин зажечь, – произнес Вадим Викторович и ушел в дом.

Кирилл проводил аккуратно постриженный затылок тестя чуть расширившимися зрачками.

– Лера, я не могу понять, что от меня нужно? – говорил Кирилл, обнимая по ночам жену. – И делать ничего не дают, и смотрят косо: ворвался в семью молодой мужик и только книжки читает да на рыбалку ходит.

– А ты ничего и не делай, – шептала Лера, почти касаясь губами его уха. – Для папы эта дача – весь его мир. Любой совет он воспринимает как вмешательство в свою личную жизнь, как посягательство на самое святое, даже если это просто гнилая доска. Отнесись к этому философски и забей. Пусть делает, что хочет. Попросит помочь – поможешь…

А в конце мая подросла трава, и Кириллу неожиданно доверили старенький триммер. Наконец-то тесть с зятем работали вместе. Вадим Викторович лихо срезал траву мощной электрической косой, а Кириллу приходилось елозить по одну и тому же месту три раза, чтобы подстричь молодую травку стареньким, урчащим, с треснутым корпусом агрегатом. Но это было не важно: главное, начинало что-то контачить в их личных отношениях, радовался Кирилл.

Через час работы косилка в руках Кирилла зачихала, задергалась, а потом зачадила невкусным дымом и сдохла. Вадим Викторович обернулся на звук умирающей техники, потянул ноздрями едкую гарь, и в носогубных складках проступило саркастическое: я это предвидел.

Косилку списали, а когда на следующий день Кирилл вызвался докосить траву «папиным» триммером, тесть искренне удивился:

– Ты вчера уже покосил, спасибо.

Кирилл побродил по саду и сбежал в деревенский магазин. Купил там две бутылки пива и, употребив их в одиночестве, задумался о том, что все время натыкается на какую-то прохладцу, державшую его от Вадима Викторовича не то чтобы на расстоянии пули, но уж точно на дистанции острого клинка.

Так прошел первый летний сезон в новой семье, а осенью молодожены поехали в Испанию. Купались в море, гуляли по старым городам, любовались мощной южной природой…

…Чем гуще росла трава, тем беспокойнее становился Вадим Викторович, который и косьбу бросить не мог, потому что во всем любил порядок, и перепоручить это занятие было уже некому. К середине лета трава стала почти равноправным членом семьи, потому что обсуждали ее чаще, чем многих родственников, а ругали даже больше, чем власть.

А трава все не унималась. Она не только заполонила весь нежный, выпестованный заботливыми руками Вадима Викторовича газон, но угрожала уже цветам и даже кустарникам.

Нередко трава становилась причиной глупых ссор, потому что Вадим Викторович хоть и выруливал сам на травяную тему, но к любым советам и предложениям относился очень нервно.

– Я сегодня читала, – говорила за ужином теща Элеонора Ивановна, – что вокруг нас сплошные мутации. Да и сами мы падем скоро жертвами этих трансгенных изменений. Наверняка и трава эта мутировала после какого-нибудь кислотного дождя.

– Лена, что ты несешь! – возмущенно давился едой Вадим Викторович. – Как газонная трава за одну зиму может мутировать! Что за бред! Убери лучше бардак на кухне!

Ужин заканчивался в напряженной тишине, и Элеонора Ивановна уходила переживать на кухню.

Вообще Элеонора Ивановна по паспорту была Еленой, а по сути, просто тетей Леной, но представлялась всем в возвышенном, как ей казалось, стиле, потому что причисляла себя к людям, почти постигшим глубину метафизики и тонко сопереживающим еще не понятому современному искусству. При всей склонности к философской мысли и даже потусторонним темам у Элеоноры Ивановны были удивительно развиты два житейских свойства. Вокруг нее неуловимо, но постоянно возникал удивительный бытовой срач, с наибольшей силой расцветавший на кухне. Чистые, только что убранные Лерой столешница и стол как по воле всемогущего факира начинали незаметно зарастать какими-то крышками, банками, немытыми кастрюлями, тарелками с остатками еды, конфетами и надкушенными сухарями, не очень чистыми тряпками. Аккуратный Вадим Викторович годами пытался бороться с этим уникальным явлением и даже кричал на утонченную Элеонору Ивановну:

– Лена, мать твою, когда ты наведешь порядок на кухне!

Элеонора Ивановна обижалась, плакала, замыкалась на время в себе, но победить в ней этот уникальный талант было невозможно. Кирилл с Лерой даже устраивали тайные эксперименты: убравшись на кухне, засекали время и подглядывали из комнаты за возникновением беспорядка. В среднем процесс занимал примерно час.

– Может, мысли о потустороннем так проступают в нашем реальном мире? – спрашивал Кирилл у своей жены и получал маленьким кулачком в бок.

Другой поразительной способностью Элеоноры Ивановны было умение слышать и контролировать абсолютно все, что происходит в доме. Приняв в кресле вальяжную позу, она листала очередную эзотерическую книгу и, казалось, была очень далеко от мира кастрюль и ложек, но стоило Кириллу спросить у Леры, будет ли она яичницу, как из комнаты немедленно откликалась Элеонора Ивановна:

– Яйца в холодильнике, свежие. Только помойте обязательно, – отвечала она на не заданный ей вопрос.

– Спасибо, Элеонора Ивановна, хорошо, – обреченно благодарил зять и думал: колоритнейшая женщина!

Не признавая мутации, Вадим Викторович накупил тем не менее книжек про «культурные» травы и пытался вычислить, что могло случиться с его любимым газоном.

Приблизив с помощью очков буквы к своему сознанию, он внимательно изучал опыт известных специалистов, что-то подчеркивал и даже выписывал важные тезисы в специальный блокнот, а потом выходил в сад и, сделав жесткий рот, остервенело косил подросшую траву

– Трава невыносима в этом году! Как я вас понимаю, Вадим Викторович, – сочувствовал тестю вернувшийся с рыбалки Кирилл.

Когда лето уже жухло желтеющим вдоль дорог бурьяном, из города на девичник к Лере, выпить вина и поговорить, заскочили подружки. Девушки поздоровались с косившим неугомонную траву Вадимом Викторовичем и уединились в беседке. Кирилл, пытавшийся присоединиться к девичнику и подливавший девушкам красное вино, был быстро сослан жарить шашлык на расстояние, не позволявшее его любопытству проникнуть в смысл нечленораздельных звуков. Из беседки слышался звон хрустальных бокалов – Элеонора Ивановна любила красивую посуду – и смех, а через полтора часа там появился планшет, на котором Лера в очередной раз показывала незамужним девчонкам свадебные фотографии, которые сменились потом испанским путешествием.

– А что твой папа все жужжит этой штукой? – спросила Леру упругая брюнетка и потерла свое спрятанное за волосами правое ухо, которое было заметно больше левого.

– Да тут целая история, – Лера оглянулась на отца, – трава в этом году выросла как сорняк, он уже весь измучился с ней.

– Наверное, как на этой фотке, – засмеялась хрупкая блондинка и ткнула пальцем в экран, на котором загорелый Кирилл в шортах и зеленой майке с непонятным рисунком позировал на фоне гигантского пучка травы, похожего чем-то на увеличенную в несколько раз северную тимофеевку

– Вот это трава!

– Меня она тоже поразила, – сказала Лера. – Я чувствовала себя рядом с ней, наверное, как кузнечик чувствует себя в нашей. Мир меняется! А Кирилл просто зафанател от нее, все ходил вокруг, восхищался и заставил его щелкнуть на фоне испанского исполина.

– А у вас тут такая же растет, – вставила вдруг наблюдательная брюнетка, откусывая прямо с шампура чуть подгоревший кусок мяса.

– Да где? – удивилась Лера.

– За парником. Ты нам когда свою клумбу показывала, я заметила. Я еще подумала, это тоже какое-то декоративное растение.

– Пойдем посмотрим, – поднялась Лера.

Они вынырнули из беседки и пошли к парнику, за которым было заброшенное пространство, не тронутое аккуратностью Вадима Викторовича. Здесь лежали старые доски и трубы, валялись десятка три кирпичей, стояли две резервные металлические бочки и колосилась огромная, почти древовидная трава.

Вечером, когда девчонок уже проводили в город, а в руках Вадима Викторовича снова загудел триммер, Лера взяла мужа за руку и потащила к парнику.

– Куда ты меня тащишь? – шутя упирался Кирилл.

– Сейчас узнаешь!

Перешагивая через кирпичи и старые трубы, она подвела его прямо к траве: за парником уже набирали семена несколько почти полуметровых колосьев.

– И что это?

– Трава какая-то.

– Какая-то?! Не та ли это трава, у которой ты в Испании хотел собрать семена и которую мой папа уже пол-лета как дурак косит! Эта трава?

– Да я взял-то всего несколько штук на пробу! Ничего и не прижилось почти, – хитро улыбнулся Кирилл.

– Совсем ничего?

– Ладно тебе ругаться, Лерка. – Кирилл притянул к себе жену и пальцами правой руки легонько почесал ее теплый беззащитный затылок. – Это, наверное, всё мутации…

Прислушавшись к жене, Кирилл перестал навязывать тестю любую совместную деятельность, ограничившись традиционным утренним вопросом:

– Вадим Викторович, чем-нибудь помочь сегодня?

Вадим Викторович смотрел по сторонам:

– Сегодня, наверное, не надо.

Долгие размышления были одной из фундаментальных черт Вадима Викторовича. Он мог думать над простейшим решением неделями, перебирать в голове разные возможности, мысленно слюнявить детали, но, так и не отыскав идеального варианта, соскальзывал в мучительное мрачное настроение, создававшее в доме серую душную атмосферу.

Вадим Викторович был не глуп, но мыслями своими сильно прерывист и перескакивал с одной на другую, как блоха, пытаясь найти самую главную, и терял в этих поисках и все второстепенные. В этом плане Вадим Викторович был глубоко русским человеком, который так долго запрягал свои мысли, выбирая самую лучшую, что потом, отчаявшись найти идеал, выбирал любую и скакал на ней до помутнения рассудка. Но и скачки эти часто приносили Вадиму Викторовичу страдания: ему постоянно казалось, что все можно было сделать и лучше. Даже чай в моменты таких трудных исканий Вадим Викторович мог пить по-особенному.

– Вадик, мы чай пить садимся. Будешь? – кричала из кухни Элеонора Ивановна, разливая заварку из пузатого в красных маках фарфорового чайника.

Из комнаты в лучшем случае раздавалось покашливание. Вадим Викторович размышлял, хочет ли он чаю. А на столе появлялись пряники и печенье, звякали ложки.

Когда над чашками уже поднимались облачка пара, Элеонора Ивановна выглядывала в комнату и снова звала мужа:

– Вадюша, иди чай пить. Все готово.

– Не хочу пока, – отвечал Вадим Викторович и через пять минут появлялся на кухне. Удивленно смотрел на довольных родственников, подходил к шкафу и что-то в нем выглядывал. Элеонора Ивановна вставала, доставала чашку, ставила ее на стол, наливала заварку и кипяток и вытаскивала из заначки две домашние ватрушки с творогом. Вадим Викторович брал ватрушку тремя пальцами и нехотя присоединялся к чаепитию.

– А вы говорили, кончились ватрушки. – Кирилл смотрел прямо в глаза Элеоноре Ивановне.

– Кончились, а теперь и нашлись! – отвечала теща, и на лице ее проступала дерзкая мысль: она выше всех этих мелочей.

Первое время Кирилл думал, что Вадим Викторович над всеми издевается.

– Да он просто не может принять решение, – успокаивала мужа Лера.

– Да что тут думать: пилить засохшие ветки или нет? Что тут думать? Понятно же, что все равно придется пилить! – возмущался Кирилл.

– Это тебе понятно, а он должен все обдумать и взвесить, а самое главное, сам, понимаешь, сам это решение принять, без натиска со стороны. Иногда ему проще промолчать или сделать вид, что он не понимает вопроса, чем склониться к какому-нибудь даже совсем простому решению, какой-то определенной мысли.

– Так я же помочь хочу!

– Самая лучшая помощь ему – это не трогать его мир, который он себе здесь создал. Мир, в котором хозяин только он. Ну, просто папа такой…

Понаблюдав за тестем, Кирилл убедился, что Вадим Викторович и правда не всегда вредничает, а часто просто не может решиться, но результат иногда получался один и тот же. Услышав, что «помогать сегодня, наверное, не надо», Кирилл с Лерой уезжали купаться или просто гулять, а когда возвращались, заставали непредсказуемого Вадима Викторовича за ремонтом садовой дорожки. Выяснялось, что тесть весь день двигал массивную бетонную плитку, убирал треснувшую, подвозил на тачке песок и гравий, укладывал новую и надорвал себе спину.

– Вадим Викторович, что же вы не сказали, что будете плитку менять? Я же вас спрашивал, чем помочь?! – удивлялся зять.

– Тогда было не нужно…

Кирилл переодевался, хватался за тачку, чтобы подвезти еще песка, перетаскивал плитку, но все равно выходило так, что зять бездельник.

И тогда Кирилл решил скорректировать свой несправедливый имидж. Если характер родственников нельзя переделать, а переделать его нельзя, то можно попробовать использовать некоторые его черты. Кирилл стал прислушиваться к размышлениям Вадима Викторовича и выцарапывать из них его маленькие бытовые мечты.

– Хорошо бы заменить эту пленку на стекло, – говорил Вадим Викторович, рассматривая прохудившуюся пленочную крышу теплицы.

Уже зная, что мысль эта будет еще долго блуждать в голове тестя, Кирилл незаметно замерил огородную оранжерею, заказал в ближайшем городке стекло, договорился с жившими по соседству молдаванами и, выбрав день, когда тесть уехал в город по делам, организовал застекление парника.

Вернувшись из города, Вадим Викторович не сразу заметил, что парник перестал, как раненая птица, трепыхаться на ветру порванной пленкой, а обнаружив, долго изучал случившуюся перемену Кирилл ждал неподалеку

– Как, Вадим Викторович, нравится? Вы же давно об этом мечтали! – спрашивал Кирилл и, не дождавшись ответа, уходил в дом.

За ужином забытая, казалось, тема неожиданно проступала между котлетами и овощным салатом.

– Такое толстое стекло не обязательно было ставить, – говорил Вадим Викторович, цепляя вилкой дольку жареной картошки, – и стыки можно было не замазывать, это же не космический корабль.

– А что плохого в толстом стекле? – заступалась Лера. – Крепче будет.

– Непродуманно все получилось, – ворчал Вадим Викторович.

После второй акции, когда, подслушав очередной зарождающийся замысел тестя, Кирилл молниеносно заменил на участке обветшавшие скамейки, Вадим Викторович осознал, что его устоявшийся мир может вот-вот рухнуть под натиском пришельца и его новой тактики. На этот раз Вадим Викторович думал быстро и через Леру попросил своего зятя больше никогда ничего не делать на даче!

– Лучше пусть на рыбалку ходит и пиво пьет, чем так помогать! – трясся Вадим Викторович.

– Папа, ты же сам говорил, вместо рыбалки надо заниматься полезными делами. Вот Кирилл и занялся, – улыбалась дочь. – А потом, знаешь, ты часто на него с таким упреком смотришь, что его желание не выглядеть посторонним можно понять.

– Он не почувствует даже намека на упрек! Пусть только ничего не делает! – взмолился Вадим Викторович.

Смыв с себя образ бездельника, Кирилл внутренне расслабился. Инициатива постепенно переходила на его сторону Напряженное наблюдение за тестем сменилось легким, чуть ироничным настроением, которое часто подхлестывал и сам Вадим Викторович.

Вечером, спрятавшись в маленькую комнату почитать, Кирилл слышал из гостиной только приглушенные голоса родственников, которые не мешали ему вслед за героями повести бродить по старинным городам Адриатического побережья. Перелистнув очередную страницу, он приподнялся на диване и открыл окно, впустив в комнату надышавшийся цветущей липой воздух.

– Слышали?! Вы слышали это?! – закричал вдруг Вадим Викторович.

– Да, я слышала! Это фундамент треснул! – подхватила Элеонора Ивановна.

И невидимые за стеной родственники, стуча жесткими тапками по деревянному полу, бросились на улицу.

Кирилл замер. Неужели у почти нового дома треснул фундамент? Почему же он не слышал этого страшного звука? Зять тихонько выглянул в окно и смотрел, как в сумраке силуэты Вадима Викторовича и Элеоноры Ивановны метались по двору, со всех сторон рассматривая фундамент.

В комнату зашла Лера:

– Ты ничего не слышал? Родителям показалось, что фундамент треснул.

– Знаешь, Лерка, по-моему, это я просто открыл окно…

– Правда? – Жена присела на диван.

– По крайней мере, другого звука я не слышал.

– Тогда все понятно. – Лера еле удержала в себе смех. – Этот фундамент у родителей больная тема. Ты пока не признавайся, что окно открывал…

– Я и не собираюсь, а то еще обвинят, что я фундамент раскрошил. Лучше затаюсь.

Через полчаса, не обнаружив трещин в фундаменте, хозяева вернулись в дом.

– Но вы ведь слышали, слышали? – спрашивал всех Вадим Викторович. – Я же не схожу с ума?

– Что вы, Вадим Викторович, конечно, нет, – заверял Кирилл.

Безопасность фундамента была одной из тех тем, которые, как дети и недвижимость, на долгие годы объединяют супругов. Такие темы есть в каждой семье, сумевшей прожить длинную совместную жизнь.

Весной, когда растаявший снег замачивал землю вокруг дома, аккуратно уложенная перед ним волнистой формы плитка на некоторое время вспучивалась и вылезала из своих гнезд. Переживания за «оживающую» плитку, возможно, и спровоцировали маниакальную заботу Вадима Викторовича о фундаменте. Ему постоянно казалось, что основание, на котором стоит его жилище, может разрушиться, за ним просядет построенный по собственному проекту дом, а потом изменится и весь мир.

Нервозность Вадима Викторовича постепенно передалась и экзальтированной Элеоноре Ивановне, которая своими эмоциями только разогревала нервную систему мужа. Каждый неопознанный шум в доме стал восприниматься его владельцами как начало гибели фундамента. Заслышав любой странный звук, они вскакивали и мчались смотреть, не появились ли трещины, а ничего не найдя, посвящали весь вечер обсуждению происшествия. Когда же в облицовке фундамента была обнаружена тонкая трещинка, ей присвоили статус чрезвычайного происшествия: Вадим Викторович спустился в погреб и полдня пристально изучал прохладные стены подземелья.

Удивительная реакция на звуки спровоцировала Кирилла на мелкое хулиганство и негуманное использование особенностей психики своих родственников. Когда поздно вечером очень хотелось что-нибудь съесть, а лезть в холодильник при родителях было неудобно, тем более что Элеонора Ивановна была противницей ночных трапез, Кирилл громко хрустел пустой пластиковой бутылкой, отходил подальше от своего инструмента, а когда родители убегали рассматривать фундамент, говорил жене:

– Лерка, пойдем перекусим что-нибудь, пока нет никого.

Они доставали из холодильника колбасу, хлеб, вытаскивали из банки малосольные огурчики и быстро лопали, а когда родители, не отыскав признаков повреждений, возвращались, встречали их сытыми и умиротворенными.

Но чем чаще Кирилл пользовался звуковыми эффектами, тем быстрее приближался к провалу. Вадим Викторович уже начинал что-то подозревать и говорил своей жене, когда они оставались наедине:

– Знаешь, Лена, это удивительно, но звуки всегда появляются, когда дома этот наш… зять. Звуки есть, трещин нет, но зять в это время почти всегда дома.

– Неужели он фундамент по ночам точит? – поражалась Элеонора Ивановна.

– Да не городи чушь! – кричал на нее Вадим Викторович. – Но что-то странное в этом есть…

Пока искали изъяны в фундаменте, на крыше почти нового дома разваливалась печная труба. Слабые кирпичи под натиском теплого дыма изнутри и холодного мокрого ветра снаружи рассыпались и регулярно проваливались звонкими осколками в глубину печки, пугая зачитавшуюся очередным эк зотерическим романом Элеонору Ивановну. Иногда крупная кирпичная крошка, прокатившись по крыше, падала перед крыльцом.

– Папа, надо трубу чинить, – говорила Лера Вадиму Викторовичу, – она скоро кому-нибудь из нас на голову свалится.

– Я размышляю над этим, – отвечал Вадим Викторович и удалялся.

От разоблачения Кирилла спасла случайность. В начале рабочей недели, когда молодые уже уехали в город, Вадим Викторович позвонил дочери и сообщил, что находится в тревожном смятении.

– Знаешь, Лера, – говорил растерянный Вадим Викторович, – мы с мамой, наверное, сходим с ума. Уже целый день мы слышим какие-то скрежещущие звуки. Передумали все, что могли, но понять ничего не можем. А звуки все повторяются и повторяются. И трещин в фундаменте нет, и вы уехали…

– Папа, а может быть, это печка разрушается?

– Да при чем здесь печка! – злился Вадим Викторович.

Промучившись еще полночи и не дождавшись рассвета, Вадим Викторович и Элеонора Ивановна начали тотально «зачищать» весь дом в поисках сводящих с ума звуков. Шкаф за шкафом они перебирали все вещи и наконец-то на одной из полок нашли источник своего нервного расстройства, который хоть и косвенно, но все-таки касался и зятя. Они отыскали электрическую зубную щетку, самостоятельно шевелившую во рту щетиной, которую Элеонора Ивановна подарила Кириллу. Батарейка в этом бессмысленном приборе со временем окислилась и замкнула контакты, что привело к самопроизвольному жужжанию. Это открытие сняло подозрения, что зять тайно вредит фундаменту дома.

А через месяц мгновенно оборвались размышления Вадима Викторовича о судьбе печной трубы, когда во время грозы сильный порыв ветра сдул ее с крыши. Рассыпавшиеся кирпичи с грохотом простучали по металлочерепице и прямо под окнами разбились о плитку. Как отреагировал на эти звуки Вадим Викторович, Лера с Кириллом не узнали, потому что были в городе. Элеонора Ивановна, рассказав дочери о происшествии, заметила только вскользь, что папа решил все-таки заняться печкой.

– Смородина – самая лучшая ягода, – назидательно говорил Вадим Викторович, любуясь мощными раскидистыми кустарниками, – она и вкусная, и полезная. И куст красивый.

В жизни Вадима Викторовича черная смородина была главным растением и самым вкусным лакомством. В середине лета ее заготавливали в огромных количествах: протирали с сахаром, варили в медных тазах варенье, закручивали на зиму компоты.

К концу июля полезная ягода налилась красноватой мякотью.

– Лера, а почему ты не ешь смородину? – спрашивал Кирилл, у которого челюсти уже сводило от кислятины. – Надо есть полезную ягоду, которую твой папа вырастил на красивых кустах!

– А я ее с детства терпеть не могу, меня ей закормили, – ухмылялась Лерка, макая в сметану покупную клубнику.

– Нет, нормально? А почему я должен ей давиться?

– Кирилл! – кричала из кухни Элеонора Ивановна. – Я компот смородиновый сварила. Иди пить.

Следующей весной Кирилл с Лерой решили разнообразить дачный ландшафт и купили в питомнике ароматный жасмин, кустов десять садовой малины и тоненькое деревце груши. Пока приболевший насморком Вадим Викторович прятался дома от влажного апрельского ветра, Кирилл с Лерой пристроили растения в разных местах участка. Жасмин посадили у дорожки, малину прикопали вдоль забора за домом, а грушу укоренили в саду между старыми яблонями.

– И зачем нам все это? – спрашивал Вадим Викторович. – У нас смородина есть.

– Нельзя же есть одну смородину – защищала Лера биоразнообразие.

Воспользовавшись молчаливым папиным согласием, на следующих выходных Кирилл с Лерой продолжили свою мирную экспансию и воткнули между смородиной два кустика жимолости и крыжовник, а еще через неделю, приехав на выходные, не нашли свою малину. Уже прижившиеся саженцы, давшие новые светло-зеленые листочки, просто исчезли.

– Папа, – спросила, Лера, – а где же малина?

– Какая малина?

– Садовая, которую мы две недели назад посадили. Ты ее скосил?

– Неужели скосил?! Не может быть! – удивлялся Вадим Викторович. – Значит, не заметил.

– Все десять кустов не заметили? – поинтересовался Кирилл.

– Мне тоже обидно! – ответил тесть.

Лера расстроилась и, ползая на коленках, все пыталась отыскать маленькие уцелевшие ростки, а потом спросила Кирилла:

– Не мог же папа специально малину скосить, как думаешь?

Через день, подрезая сухие ветки, Вадим Викторович упал с яблони на молоденькую грушу. Будущее плодовое дерево не выдержало тестя и сломалось. Папа извинялся за грушу, делал кислое лицо и тер ушибленный бок. На фоне падения Вадима Викторовича гибель груши, естественно, померкла. Все радовались, что сам папа пострадал не сильно.

Свидетелей падения Вадима Викторовича не было. Кирилл побродил между яблоней и бывшей грушей, чему-то улыбнулся и позвал в сад Леру:

– Лер, смотри. Вот яблоня, вот остатки груши. Ничего не замечаешь?

Жена дернула плечами:

– Нет. А что?

– Да ерунда. Приглядись просто, где растет яблоня. При всем желании упасть с нее на грушу невозможно. Только если совершить из кроны затяжной акробатический прыжок, да и то можно промахнуться.

– Ну, лестница, наверное, поехала, и…

– …И папа, как леопард, прыгнул за добычей на грушу.

– Хватит издеваться над папой!

– Я не издеваюсь, ты же сама спрашивала про малину. Причем, обрати внимание, груша сломалась под самый корень, чтобы уже без шансов. Тебе все это не кажется странным?

– А тебе не кажется странным, что у нас в прошлом году весь участок зарос гигантской испанской травой? Хорошо еще, зимой она вымерзла…

Кириллу с Лерой явно намекали: посадили чуть-чуть всякой ерунды и хватит. Но чем больше растений «случайно» погибало, тем азартнее хотелось посадить новые. Чтобы хоть немного продлить терпение Вадима Викторовича, молодежь начала играть с папой в поддавки и предложила ему самому выбирать места под новые саженцы. Поначалу Кирилл еще пытался что-то советовать, но Вадим Викторович всегда находил другой вариант. И тогда зять стал говорить:

– Мне кажется, туя вот здесь хорошо приживется, – показывал он самое неудачное для туи место.

– Нет, – качал головой тесть, – здесь ничего расти не будет, – и втыкал лопату туда, где Кирилл и хотел тую посадить.

– А ведь вы правы! – Кирилл искренне одобрял выбор тестя.

Вадим Викторович не спорил.

– Сомнения разъедают сознание твоего папы, – любил повторять Кирилл, выпив пива и прикалываясь над своей женой, – мешают ему развиваться. Таким людям нужно помогать делать выбор, а если они самолюбивы и обидчивы, помогать нужно ненавязчиво, чтобы не задеть их внутренний авторитет.

– Сейчас я оторву тебе твой внешний авторитет! – кричала Лерка и лезла возиться со смеющимся мужем. – Будешь знать, как моего папу обижать!

– Кто ж его обижает? – Кирилл выворачивался и нежно кусал жену за плечо. – Я о нем забочусь…

За окном закричал петух, шумно захлопали крылья.

– Хорошо как. – Кирилл гладил притихшую жену.

Они лежали на кровати в летней комнатке на втором этаже и слушали разные звуки за окном. Это была их территория, их маленькое «гнездо», куда они забирались, чтобы побыть вдвоем. Такое ощущение в доме давал только второй этаж, другое пространство, оставлявшее всех остальных где-то далеко внизу.

– Кукареку!

– Вот раскричался, – улыбнулся Кирилл.

– А мама мечтает его сварить, – шевельнулась Лера. – Да?

– Она считает, что держать на даче кур в двадцать первом веке это дикость. А еще они с папай думают, что сосед назло устроил курятник прямо у нашего забора, чтобы птицы мучили нас своим кудахтаньем.

– Лерка, до чего же ты у меня смешная в этих бигуди!

Жена, накрутившая волосы в ожидании вечерних гостей, хитро посмотрела на мужа и вдруг выпучила глаза, сделала бессмысленное лицо и громко протяжно заблеяла:

– М-ме-е-е!

Кирилл трясся от смеха, а Лера, воодушевленная реакцией мужа, все блеяла и блеяла на разные овечьи голоса.

Когда они спустились к обеду, Вадим Викторович и Элеонора Ивановна обсуждали что-то на повышенных тонах. В конце разговора тесть даже хлопнул дверью и ушел из дома.

– Мама, что случилось? Вы поругались, что ли?

– Ничего мы не ругались, просто эти соседи уже достали! Мало нам их кур было, они теперь еще и овец завели! Представляете?!

– Каких овец?

– Обыкновенных баранов, как они сами. Только что под окном тут блеяли. Неужели не слышали?

Кирилл быстро отвернулся и вышел из комнаты, заглушая смех кашлем.

– И что ты смеешься? – Элеонора Ивановна смотрела на хохочущую дочь. – Вы здесь только по выходным бываете, и то не всегда, а нам теперь целыми днями их слушать и нюхать!

Постепенно Вадим Викторович понял, что попался: «пришельцы» еще не теснили смородину, но уже то тут, то там отращивали свои зеленые шевелюры. И тогда тесть сделал жесткий рот и сказал, что больше свободных мест на участке нет.

– Хорошо, папа, – сказала Лера, радостно наблюдая, как пчела, собирая нектар, перелетает с роз на гортензию, с гортензии на разноцветные клематисы, с клематисов на дельфиниум…

Не услышав сопротивления, Вадим Викторович почти успокоился и только несколько раз пометил еще свободную территорию молодыми смородиновыми кустами.

А в начале октября в загородном доме стали готовиться к серебряной свадьбе Вадима Викторовича и Элеоноры Ивановны. Составлялось меню, закупались продукты и напитки, а будущие гости – друзья и родственники, с большинством которых Кирилл уже был хорошо знаком, выпытывали, что же подарить «молодоженам».

– Самый лучший для Вадима Викторовича подарок, – по секрету говорил всем Кирилл, – необычные растения.

– Да? А не обидится? Все-таки юбилей такой…

– Что вы! Он счастлив будет! Смотрите, на участке же сплошная смородина…

– Одна смородина – это скучно, – соглашались с Кириллом. – А покупать где?

– У нас тут рядом хороший питомник. Я примерно догадываюсь, что тесть хочет. Могу сам купить, а когда поздравлять приедете, тихонько вам передам, – соблазнял Кирилл.

– Слушай, а хорошая идея! – радовались гости, удачно сэкономившие время на поиске глупых подарков, и протягивали деньги.

Когда уже пятый гость вручил серебряным юбилярам аккуратно завернутые в мешковину саженцы, Вадим Викторович не выдержал:

– Да куда нам столько растительности?! Спасибо, конечно, очень приятно, но сажать уже некуда! – плеснул эмоциями Вадим Викторович, принимая подарки, и не по-родственному покосился в сторону зятя.

– Брось, Вадик, – смеялись друзья, – мы твою тайную страсть знаем! Молодец, что решил смородину разбавить, – говорили они и незаметно подмигивали Кириллу.

Юбилей удался. Нескольких гостей, добившихся бессознательного состояния, уже уложили спать, остальных больше часа провожали у ворот, обнимаясь, целуясь, обещая встречаться каждую неделю и с трудом усаживая в такси. Последняя машина никак не могла уехать. Уже попрощались и ушли в дом юбиляры, сбежала Лера и несколько самых близких родственников, собиравшихся остаться на ночь, а Кирилл все выслушивал откровения двоюродного брата Вадима Викторовича, облокотившегося на открытую дверь такси. Он с надрывом говорил о своей потерянной жизни, остаток которой он вынужден теперь пропивать, о постаревшей и растолстевшей жене и туповатых подростках-детях, сидевших в этой же машине и безразлично наблюдавших за очередной истерикой своего мужа и отца. Исповедь оборвал таксист, заявивший, что сейчас высадит всех к чертовой матери и уедет! Ему пообещали «на чай», затащили главу семейства в салон и уехали.

Кирилл помахал красным огонькам и закрыл ворота. Наконец-то вокруг наступила тишина. У подножья двух столетних дубов, подсвеченных уличным фонарем, стояла скамейка, «между ногами» которой пролезли вспоровшие землю корни огромных деревьев, напоминавшие гигантские шершавые ступни. Кирилл сел на скамейку и запрокинул голову вверх. Он долго смотрел на чуть шевелящиеся кроны, на яркие осенние звезды, и скоро ему начало казаться, что он становится частью этих могучих деревьев, снисходительно поглядывавших со своей высоты на весь сад и даже на смородину.

В глубине сада светились окна дома, в которых мелькали силуэты его, таких разных, случайных родственников. Через какое-то время послышались живые гитарные звуки и не попадающие в такт голоса. Но ни мелодии, ни слов Кирилл разобрать не мог.

А в доме начался душевный отрыв. В юности Вадим Викторович учился играть на гитаре, но, освоив несколько аккордов, утомился и бросил. А к пенсии музыкальность в нем неожиданно очнулась, и, купив самоучители, он засел за ноты. Вадим Викторович бренчал дома и в беседке, дергал струны в саду и в гараже, и, хотя дара импровизации в нем не открылось, он выучил наизусть десяток популярных мелодий. Несколько месяцев об этом увлечении знали только Элеонора Ивановна, Лера и Кирилл, но сегодня Вадим Викторович неожиданно решил сделать свое творчество публичным.

Когда Кирилл заглянул в комнату его родственники в разных позах, как опята на пне, расположились вокруг сидевшего в кресле Вадима Викторовича. Лица у всех, включая его Леру, были пьяные и восторженные, и только молоденькая девочка, чья-то дальняя сестра, еще не растворила в своем взгляде бьющего из глубины изумления от происходящего.

Объединенный музыкальной страстью хор орал фальшивыми голосами почти неузнаваемые песни, потому что для любого текста Вадим Викторович проникновенно исполнял на гитаре одну и ту же мелодию, никак не сраставшуюся ни со словами, ни с оригинальной музыкой. Удивительнее всего было, что никто вроде и не замечал этого странного аккомпанемента, и поэтому со стороны казалось, что концерт дает хор абсолютно счастливых умалишенных людей.

После того как Вадим Викторович заканчивал очередной музыкальный фрагмент, Элеонора Ивановна всегда кричала:

– Браво!

Тесть касался всех влажным от пережитых эмоций взглядом и предлагал:

– А давайте теперь вот эту споем…

– Конечно! – поддерживали пьяные хористы.

– Кира, мы так хорошо поем! Давай с нами! – махнула Лера, увидев мужа.

Кирилл сел на край дивана рядом с женой, но уже через минуту шепнул ей в ухо:

– Лерка, что это?! Соседи сейчас психушку вызовут…

– Отстань, мы отдыхаем!

После двух песен Кирилл не выдержал. Пообещав сказать жене что-то очень важное, он заманил ее в соседнюю комнату и, взвалив на спину, потащил по лестнице «в гнездо».

– Куда ты тащишь меня! – Она вяло колотила его маленькими кулачками и кусала за шею. – Я петь хочу!

– Вы не поете, а блеете! Хоть бы мелодию сменили…

– Сам ты блеешь! И вообще отпусти меня! – Она лягнула его коленкой.

Кирилл дотащил свою теплую живую ношу и, не включая люстру тихонько опустил ее на кровать.

– Вот, можешь поблеять, пока не заснешь. Тем более у тебя талант, мама до сих пор думает, что у соседей бараны поселились.

Лерка задумалась и вдруг закричала по-ослиному, строя в паузах между надрывными криками смешные рожи и показывая язык.

– Что ты дразнишься, Осля! – Кирилл ловил за пальцы брыкающиеся ноги жены.

– Осля? Я Осля?! Я Осля, Осля! – обрадовалась Лерка и закричала еще громче: – И-и-аааа!

И тут в протяжном крике своего Осли подвыпившему Кириллу послышалось что-то грустное и призывное, и он ответил жене гортанным ослиным ревом:

– И-ы-ы-и-а-ааааа!

Музыкальные этюды на первом этаже резко оборвались. Встревоженные родственники вопросительно переглядывались между собой, а Вадим Викторович с Элеонорой Ивановной стали подозревать, что подловатые соседи обзавелись посреди ночи теперь уже и ослами.

Несколько минут Кирилл с Лерой перекрикивались по-ослиному, а потом она схватила его за ногу и впилась зубами в коленку мужа. Он повалился на кровать, и, продолжая орать, они зарылись в одеяло, пытаясь укусить друг друга за ноги.

Кирилл уже победил визжащую Лерку и почти кусал ее за большой палец левой ноги, когда в комнате неожиданно зажегся свет. На пороге стояли Вадим Викторович с Элеонорой Ивановной, а за их спинами выпучивали глаза любопытные родственники.

Лера с Кириллом высунули головы из-под одеяла и замерли, а потом захохотали и, как черепахи, спрятались в свой мягкий одеяловый панцирь.

После обеда Кирилл сладко дремал на втором этаже, где уже жил проникший через приоткрытое окно прохладный ветер. Кириллу снилось, что любимая Вадимом Викторовичем смородина, у которой неожиданно выросли короткие мохнатые лапки, построилась рядами и уходила куда-то за забор, махая на прощание маленькими, похожими на ладошки листьями. Глуповатую улыбку с лица зятя смахнул крик Элеоноры Ивановны:

– Скорей! Там Вадик… Лера. – Теща дрожала в истерике и произносила только обрывки мыслей.

– Где? – Кирилл вскочил с дивана.

– У гаража…

Он метнулся на первый этаж, схватил валявшееся у камина березовое полено, выбежал из дома и помчался к гаражу. За углом, у ворот гаража, он увидел двух хорошо подвыпивших мужиков, один из которых толкал в грудь Вадима Викторовича, а другой, мелко ухмыляясь тонким ртом, пытался взять Леру за руку.

Как всегда случалось в такие минуты, думать Кирилл не успевал. Его сознание провалилось в какую-то черную дыру и действовало само, не спрашивая совета и разрешения у своего владельца. Подбежав к тому, кто пытался трогать его жену, он с ходу сунул ему в рожу занозистый край полена. Жесткая древесная щепка проткнула щеку и вонзилась куда-то в челюсть. Мужик закричал, брызгая кровавой слюной, отскочил, зацепился за куст сирени и упал. Другой отступил от Вадима Викторовича и развернулся к Кириллу, но тесть пустил в свою кровь адреналина, заставив мысли мчаться галопом, и жестким ботинком, со всей дури, пнул обидчика в голень, а когда тот инстинктивно схватился за свою конечность, двинул его коленкой в подвернувшееся небритое лицо…

Пока Лера успокаивала в доме плачущую от пережитого маму, Кирилл сидел в беседке. Его слегка потрясы-вало и очень хотелось выпить, чтобы разбавить неприятные воспоминания.

Мужикам, строившим коттедж на краю деревни, не хватило, и двоих, проигравшихся в карты, послали в городок за догоном. Маленький деревенский магазин был уже закрыт. Проходившие мимо их забора гонцы еще раздумывали, как будут добираться до города, когда заметили Вадима Викторовича, менявшего во дворе лампочку в фаре своего автомобиля. Подбросить за водкой в город Вадим Викторович отказался, начались выяснения отношений, и тут во двор случайно пришла Лера, за которую зацепился взглядом один из строителей. Хорошо еще, что Элеонора Ивановна в любом состоянии контролировала ситуацию вокруг.

Когда стороны пришли к мировому соглашению и обязались не заявлять друг на друга, полиция уехала.

Звон стекла выдернул Кирилла из мыслей. Вадим Викторович молча поставил на стол тарелку с малосольными огурцами, две рюмки и бутылку водки.

– Вот, подарили как-то, стоит уже несколько лет. Выпьем? – Тесть посмотрел на Кирилла.

– Давайте.

Вадим Викторович хрустнул крышкой и плеснул в рюмки. Они чокнулись и глотнули.

Элеонора Ивановна постепенно успокаивалась:

– Лерочка, я так испугалась за тебя, за папу…

– Ну, успокойся, мама. Хорошо, что все так кончилось. А папа-то где?

– Они с Кириллом водку в беседке пьют.

– Водку? Папа же водку не пьет.

– А сегодня решил.

– А ты откуда знаешь?

– Он бутылку из шкафа достал и в беседку пошел, а там Кирилл сидел.

– Ну ты, мама, даешь! Я думала, тебе сейчас не до этого.

Они тихонько открыли окно и прислушались. Вадим Викторович и Кирилл о чем-то негромко говорили в беседке.

– О чем они? – поинтересовалась Лера.

– Не слышу. Да это не важно, главное, пьют вместе. Может, наконец-то перестанут тебя делить.

– Меня?

– А ты думаешь, они кусты делят? – Элеонора Ивановна обняла дочь, притянула к себе ее голову и поцеловала в обе макушки. – Глупенькая ты еще какая.

– Знаешь, – говорил Вадим Викторович, наливая по третьей, – хочу забор обновить. Думаю, металлический профиль установить, надолго хватит. Как считаешь?

– Конечно, – соглашался Кирилл, – один раз установим, и можно забыть про него.

– Вот и я о том же. – Вадим Викторович резал огурец, стуча лезвием ножа по керамической тарелке. – А еще, знаешь, смородину эту мы уже не съедаем, надо потеснить ее…

Женщины у окна напряженно вслушивались в мутнеющие сумерки, но мужчины говорили тихо, и понять о чем не удавалось. Потом один силуэт поднялся, вышел из беседки – Элеонора Ивановна насторожилась, – но скоро вернулся, и разговор продолжился.

– Надо же, всё говорят, – выдохнула Элеонора Ивановна.

И вдруг из беседки донеслась бессвязная песня, слова которой никак не уживались с мелодией. Мужчины запели что-то грустными, фальшивыми голосами…

Снежинка

Прислонившись к толстому стеклу в тупике подземного вагона, Николай Александрович с неприязнью наблюдал, как совсем молодой еще парень внезапно «задремал», заметив вошедшего на станции старика. Сидевшие рядом с юношей женщины покосились на вдруг уставшего пассажира, одна из них вздохнула и уступила свое место пожилому человеку.

Через несколько минут поезд опять вынырнул из тоннеля и притормозил у платформы. Парень открыл глаза и быстро выскочил из вагона.

Николай Александрович поправил яркий элегантный шарф, подчеркивающий строгое темно-серое пальто, и вместе с поездом въехал в темный тоннель. Внутри него разливалось теплое приятное ощущение, что он лучше этого мальчишки, потому что никогда не попадает в такие глупые ситуации. Приближаясь к работе под парками и дорогами, домами и водопроводными трубами, Николай Александрович грелся в этой маленькой, никому не заметной радости.

Но какая-то крохотная снежинка все не таяла рядом с этим теплом и не больно, но очень мерзко царапала его сознание своими острыми краями. Склонный к самоанализу Николай Александрович все пытался отыскать и растопить эту холодную психологическую некомфортность.

Он вспомнил, как мама в детстве, приучая сына к самостоятельности, посылала его в ближайший магазин за хлебом. Нужно было просто взять с полки хлеб – батон белого и половинку черного, дойти до кассы и протянуть деньги. Можно было, спрятавшись в жесты, ничего даже и не говорить, но все равно было очень неудобно и стыдно. А потом Коля подрос, стал ездить в метро и ужасно боялся, что сейчас в вагон зайдет беременная женщина или старушка и ему придется уступать место. Боялся, но все равно сидел. И каждый раз осторожно изучал новых пассажиров и облегченно вздыхал, когда рядом не появлялось претендентов на его, не очень и нужное ему место.

Он рос в приличной семье, был неплохо воспитан и абсолютно искренне считал, что больным и старым нужно уступать места. Но подняться при всех, обратить на себя внимание казалось страшнее любой пытки. И тогда Коля впадал в какой-то стеснительный ступор, и неожиданно оказывался в липких нитях вязкой трусости, из которых почти невозможно было вырваться. Ему легче было отсидеться, уткнувшись в книгу или прикрыв глаза, чем почувствовать на себе взгляды людей, заметивших, что он совершил маленький поступок.

– Никогда больше не сяду! Никогда! – клялся себе Коля, выбегая на станции потный от стыда и своей необъяснимой слабости.

«Неужели я таким был? – удивился Николай Александрович и посмотрел на свою станцию, отъезжавшую за окнами вагона. Острая холодная снежинка внутри таяла, но вместе с ней исчезало и радостное теплое превосходство. – Какая глупость! – Николай Александрович провел ладонью по волосам, противно наткнувшись на еще юную плешь. – А может быть, так проклевывается из детской скорлупы молодая личность, чтобы потом стать совсем другим человеком? Другим, каким уже стал я…» – Ему очень хотелось вернуть себе испарявшуюся теплую радость.

Николай Александрович вышел на следующей станции, перешел платформу Через минуту перед ним раскрыл двери полупустой поезд, следовавший в обратную сторону Бросил взгляд на свободные места, на вялых, еще сонных пассажиров и, пройдя в конец длинного, извивающегося на поворотах вагона, одиноко прислонился к металлическому поручню в стеклянном тупике…

Нюрнбергский лабиринт

«Если бы Гитлер не напал на мою страну в середине двадцатого века, то уже через несколько лет мог показывать всем нацистский ядерный кулак и даже реально претендовать на заманчивое мировое господство. Но единолично властвовать над нашим миром не может даже Бог, – думал я, глядя из окна ухоженной баварской электрички на просыпающиеся от зимы очаровательные ландшафты, – возможно, поэтому и пришла в голову фюрера Третьего рейха неудачная мысль о войне с Россией. Пришла, побродила в извилинах и реализовалась в большом движении, гибели миллионов людей, разрушении городов и в конце концов в уничтожении того, кто наивно решил повелевать всем миром…»

Прилетев рано утром в Мюнхен, я ехал теперь в Нюрнберг читать полуторамесячный курс лекций в местном университете. Я был еще молодым русским ученым, как сам себя любил называть, научная тема которого вдруг показалась любопытной немецким коллегам. Я никогда не мечтал жить или работать за границей, но мой ректор, посоветовавшись с кем-то, настоятельно порекомендовал:

– Ехать надо. Рассказывай только теорию, о практике и конкретных опытах – ни слова. Пусть думают, что их пока просто не было. Перед отъездом тебя еще проконсультируют.

И я поехал. К немцам я относился спокойно, несколько раз бывал в их аккуратной стране: пил пиво в Берлине, разглядывал картины в Дрезденской галерее, гулял по Сан-Суси и знал даже десяток немецких фраз, но в глубине души всегда помнил, что они первыми напали на нас и сделали моей стране очень больно. И чувствовал, что война эта не забудется никогда, если только память о ней не затуманит новая, еще более страшная.

Добравшись до главного железнодорожного вокзала Нюрнберга, я позвонил Гюнтеру, с которым был знаком по скайпу. Гюнтер был на десять лет меня старше и уже два года возглавлял университетскую кафедру, занимавшуюся близкими к моим мыслям темами. Собственно, он меня и отыскал в малотиражных научных публикациях и добился моего приезда в Германию. Теперь этот высокий усатый немец гостеприимно угощал меня кофе в своем просторном доме в предместье Нюрнберга. Пока я пил горьковатый напиток, он напоминал, что университет снял для меня квартирку недалеко от центра, что в моей группе будет всего четырнадцать студентов и что лекции мои будут проходить два раза в неделю. Остальное время я мог в неформальной обстановке общаться с коллегами, участвовать в совместных лабораторных работах, тут я чуть закашлялся, спать у себя в квартире или путешествовать.

Странно, думал я, кивая Гюнтеру, вот он немец, я русский, а говорим мы по-английски. В истории наших стран были Бах и Чайковский, Гете и Достоевский, Бор и Циолковский, Вернер и Менделеев, а мы общаемся на чужом для нас обоих языке. Может быть, это потому, что в Европе все разобиделись друг на друга? Мы, умные и сильные, все делили что-то, и теперь чужой язык быстро, как вирус, распространяется между нами.

Выйдя от Гюнтера, я дошел до стоянки такси, назвал водителю адрес и поехал на заднем сиденье в свое временное жилище. Я вертел в руках ключи от квартиры, которые выдал мне Гюнтер, смотрел в окно на лица немецких прохожих, косился на быстро меняющиеся цифры таксометра и наслаждался новыми ощущениями, за которые мы и ценим больше всего чужие страны.

Бросив вещи в небольшой студии на верхнем этаже пятиэтажного дома, я вышел на улицу. Первую лекцию мне предстояло читать только послезавтра, а пока я пошел через современные кварталы к старому городу, ориентируясь на хорошо заметные издалека пики готических храмов. Я петлял по случайным улицам города, и мне казалось, что он опился какао. Почти все его старые, восстановленные после бомбардировок или совсем новые дома были облицованы камнем теплых оттенков какао с молоком, что придавало ему удивительную архитектурную цельность. Уютный и неторопливый город, в котором после Второй мировой войны судили соратников Гитлера, был олицетворением сытой умиротворенной Европы и словно шептал из каждого переулка запахом жареной утки и тушеной капусты: «Война? Да что вы! Посмотрите вокруг, разве здесь когда-нибудь могла быть война? Это все глупые сказки…»

Когда знаешь, о чем говорить, говорить легко, поэтому к своей первой в жизни иностранной лекции я почти не готовился. Я прилично знал английский, в том числе и терминологию своей научной сферы, и просто выстроил в голове несложный сюжет повествования. Пока Гюнтер представлял нового преподавателя студентам, они разглядывали меня своими разноцветными глазами. Из толпы, даже такой маленькой, как студенческая группа, рассматривать чужих всегда комфортнее. Но потом Гюнтер предложил им сделать знакомство взаимным, и теперь студенты по очереди вставали и рассказывали о себе, своих интересах и странах. Оказалось, что в группе были не только немцы.

Переварив первое пристальное внимание незнакомых людей, я спокойно слушал теперь их короткие автобиографии, внимательно вглядываясь в новые лица. Я давно уже играл сам с собой в увлекательную психологическую игру, пытаясь разгадывать незнакомых мне людей, впитывая их слова, взгляды, жесты. А потом постепенно пробирался к ним внутрь, подтверждая свои предположения или разочаровываясь в них.

Через неделю я уже составил в голове виртуальную карту взаимоотношений моих слушателей. Лидером мужской половины был американский парень Билл, очень гордившийся своим британским происхождением. Билл выделялся хорошей спортивной фигурой и сильными руками. Он был уверен, что в свои неполные двадцать два года уже знает про жизнь все, и это немного отупляло его. У него была своя маленькая свита, состоявшая из турецкого парня Бату и албанского студента Дардана. Они старались любыми способами обращать на себя внимание и были для меня самыми сложными студентами.

Как всякий лидер, Билл нравился многим девушкам. Но только не Хельге. Хельга была самой независимой и самой очаровательной в группе, опровергая своей внешностью известное мнение, что большинство немецких женщин не слишком красивы. Нос с небольшой плавной горбинкой, особый, выдающийся вперед подбородок не мешали ее красоте, но делали прелесть девушки непривычной для русского взгляда. Несмотря на свою двадцатилетнюю молодость, она казалась сильно старше сверстников, но взрослость ее проступала не во внешности, а в неуловимой манере держаться и глубине, прятавшейся за занавесом голубых глаз. Я чувствовал, что эта девушка немало пережила, но, сильно надышавшись подростковой свободой, вовремя сообразила поменять вектор своей жизни благодаря природному уму и характеру.

Хельгу хотели все парни, которые учились с ней в группе, и это было хорошо видно с моего преподавательского места. Мне показалось даже, что между ней и Биллом уже были быстрые, не очень нужные ей отношения, память о которых теперь царапала мужское самолюбие американца. По крайней мере, один студент, Дардан, был серьезно, болезненно в Хельгу влюблен, но рассчитывать на ее взаимность тоже не мог: сокурсники уже не цепляли женское подсознание Хельги, своего мужчину среди них она не видела.

Нового преподавателя пробовали на вкус, и больше всех старался Билл. Ему было важно, чтобы его неформальное лидерство поглотило и меня. Еще перед началом первой лекции он заявил, что выговаривать мое имя – Дмитрий – будет очень сложно, и предложил меня как-нибудь упростить. Гюнтер, прислонившись спиной к стене и скрестив на груди руки, с улыбкой наблюдал, как я выкручусь из этой ситуации. Но выкрутила меня Хельга, которая среагировала быстрее:

– А можно мы будем называть вас доктор Дим? – Она дружески улыбнулась.

– Доктор Дим? – Я посмотрел на Хельгу и сделал паузу. – Конечно.

Дим. Просто и на европейский манер, да еще доктор. Мне понравилось, хотя никаким доктором я еще не был.

После неудавшейся попытки свести обращение ко мне до снисходительного Билл несколько раз провоцировал меня двусмысленными вопросами, которые должны были показать всем мою некомпетентность в некоторых деталях, косвенно связанных с моей научной темой. И правда, я знал не все, о чем он спрашивал. Но тут меня выручало житейское остроумие, прижившееся во мне еще до научной карьеры, и я разворачивал его вопросы против него самого, заставляя всю группу смеяться.

– Дим, вы не торопитесь?

Она окликнула меня, когда я уже вышел из университета на улицу.

– Нет, – остановился я. Мне льстил ее интерес.

– Тогда хотите, я скажу, что думаю о ваших лекциях?

– Конечно, – согласился я, надеясь, что ее комплименты не будут слишком приторными.

– Ваши лекции профессиональны, но очень скучны, – выдохнула она.

В моем лице, наверное, что-то переменилось, потому что она добавила:

– Вы же не обижаетесь на правду? – и, не дожидаясь моего ответа, продолжила: – Создается впечатление, что вы хорошо знаете, о чем говорите, но вам уже скучно. Ваши мысли уже где-то дальше, поэтому произнесенные слова эмоционально пусты и не трогают. А я слышала, что русские часто побеждают как раз за счет своих эмоций. Хотя я плохо знаю русских. – Она наконец замолчала.

Обвинить меня в мелких эмоциях мог только тот, кто меня совсем не знал. Но она была права: то, о чем я говорил на своих занятиях, я давно пережил. Я нервно мотнул головой в сторону и заметил куривших на крыльце университета Билла и двух его приятелей.

– Вы все-таки обиделись. – Выражение ее лица намекнуло на извинения и тут же сделалось неуловимо хитрым. – Но вы ведь сами попросили высказать мнение о своих лекциях.

Я совершенно не помнил, чтобы просил ее высказываться о моих занятиях, но мое затянувшееся молчание, наверное, только усиливало ее впечатление о моей эмоциональной тупости. И тогда я сказал:

– Я на правду стараюсь не обижаться. Это Билл пусть обижается, что ты с ним больше не спишь…

Ее глаза отшатнулись от меня в глубину.

– Откуда ты знаешь?!

– Не важно. Главное, не задохнись сейчас в своих эмоциях, потому что он с большим интересом смотрит на нас.

Она резко обернулась. Трое парней сделали безразличные лица и о чем-то заговорили.

– Молодец! – продолжал я разрушать миф о своей тусклой эмоциональности. – Ты только что крикнула ему: «Эй, а мы говорим о тебе!»

Теперь она стояла передо мной растерянная, с проступившим откуда-то из глубины детским беззащитным лицом. Я чувствовал: еще мгновение, она повернется и уйдет. И тогда я взял ее за руку и повел по улице. Мы свернули в какой-то переулок, где нас уже не могли видеть любопытные студенты, прошли мимо антикварной лавки, книжного магазина, ресторана, и я отпустил ее пальцы. Но она не отстранилась, взяла меня под руку и пошла рядом. Наши отношения словно повзрослели за эти двести метров, которые мы прошагали вместе.

– А знаешь, куда мы идем? – спросил я.

– Куда?

– Ты будешь показывать мне свой город, город в котором ты прогуливала школу, пила пиво втайне от родителей, впервые поцеловалась… Да?

– Да. Только где целовалась, не покажу.

– Почему это?

– Потому что первый раз это было в Пассау, на экскурсии.

– Можно подумать, в Нюрнберге ты не целовалась.

– Ну, ты же говорил про первый раз. Давай тогда, – она оживилась, – я не просто покажу, а мы попробуем пережить все еще раз?

– Договорились.

Теперь она вела меня по каким-то улицам и, не стесняясь, рассказывала о себе. Ее отец умер, когда ей было всего десять лет, и счастливое детство, в котором они втроем с мамой путешествовали по разным городам, ездили отдыхать на море, где она была любимой папиной дочкой, оборвалось. Похоронив отца, мать очень изменилась: вытеснила из своей жизни его родственников и друзей, а потом в доме стали появляться чужие женщины…

– Вот, – она остановилась и посмотрела на вывеску, – после школы, считай, что сегодня это была твоя лекция, мы собирались и шли туда, где все было дешево. Например, сюда. – Она толкнула стеклянную дверь кафе, и мы вошли внутрь.

В маленьком узком пространстве помещалась вытянутая витрина с разрезанными пополам булками белого и серого цвета, из которых торчали листья салата, краешки колбасы, ветчины или сыра.

– Мы складывались, – она полезла в карман и звякнула мелочью, – и покупали на все бутерброды и пиво.

– Не надо, я заплачу. – Я уже доставал портмоне.

– Нет, нет, – она схватила меня за руку, – давай все будет по-настоящему, как тогда. Надо выгребать последнее, и участвовать должен каждый.

– Ну, хорошо, – согласился я, нащупал в кармане несколько монеток и протянул ей на ладони. – Вот, все что есть!

– Отлично! Сегодня мы будем пировать! – обрадовалась она, забрала пять монет с моей руки и впервые за всю нашу прогулку, больше похожую на побег, посмотрела мне в глаза. Оборвала взгляд, смешала свою мелочь с моей и отдала продавщице. Взамен мы получили пиво и несколько больших бутербродов.

Я понимал, конечно, что, взяв ее за руку и похитив на глазах у студентов, нарушил все равновесия, еще существовавшие в этом маленьком учебном коллективе. Я поставил себя на один уровень со своими студентами и пошатнул независимость Хельги, бросил открытый вызов наглому американцу и влюбленному албанцу, да еще мог разбавить свой авторитет в глазах Гюнтера. Я все это понимал еще там, возле университета, когда взял ее за руку, но она упрекнула меня в глухоте эмоций, и они вдруг сдетонировали и брызнули наружу нелогичными поступками. И теперь мы шли вдоль стены старого города, из которой вырастали разной величины башни, и я нес большой бумажный пакет с бутербродами и пивом.

– Слушай, – спросил я Хельгу, – а сколько башен в этой стене?

– Я не считала, – она загадочно улыбнулась, – но точно знаю, какая из них самая лучшая.

– И какая?

– Сейчас увидишь.

Деревья отодвинули постройки от внутренней стороны стены и прикрыли от взглядов совсем невысокую башенку. В каменной кладке виднелась железная дверь. Хельга достала ключ, два раза провернула что-то во внутренностях замка и потянула на себя тяжелую дверь:

– Прошу, господин лектор!

Я ожидал, что из башни пахнет прелой стариной, но, сделав несколько шагов в темноту, затхлых вековых запахов не почувствовал. Хельга пошарила рукой по стене, и электричество осветило деревянный пол, завешанные плакатами стены, разномастную мебель, центром которой был большой прямоугольный стол. В углу скромная лестница вела на второй этаж.

– Здесь у нас была гостиная, – ей нравилось мое удивление, – где мы зависали вдалеке от остального мира. Стены толстые, окон нет. Мы могли спорить, смеяться, слушать музыку и никому не мешать. Мы собирались несколько лет, всю старшую школу и даже потом. Всего восемь человек, а ключ был только у меня. – Она крутила его в руке. – Мы очень боялись, что нас могут вычислить и выгнать. У нас была даже своя система конспирации, условные знаки.

– Просто какое-то тайное общество.

– Почти, – она засмеялась, – только у нас не было политических целей, мы просто наслаждались своей свободой.

– А как вы сюда попали?

– Я когда выросла…

– А ты уже выросла? – Мне захотелось ее поддеть.

Она посмотрела на меня долгим женским взглядом.

– Мне тогда исполнилось пятнадцать, и я решила познакомиться с друзьями отца, узнать о нем больше. И они обрадовались, что я их нашла. Один работал в нашем музее. Замок на холме видел?

Я кивнул.

– Ну вот, башня эта и сейчас часть музея, но на самом деле никому не нужна, никто о ней не вспоминает. Он дал мне ключ, предупредил, чтобы соблюдали конспирацию, а все остальное мы устроили сами. Но потом наша компания распалась сама собой, без внешних врагов. И теперь сюда хожу я одна.

Погрустневшее лицо опять шевельнулось, в губах, скулах, разрезе глаз проступила улыбка.

– А вот наверх, – она махнула мне рукой и стала подниматься по ступенькам, – я пускала только самых близких, в основном девчонок, конечно.

Ее голова, шея, грудь уже исчезли в проеме лестницы.

– То есть мальчишки там тоже бывали… – не удержался я.

Ноги замерли, пятки спустились на несколько ступенек и… снова пошли вверх.

На втором этаже лежал большой, занимавший две трети всего помещения толстый матрас, нашпигованный внутри упругими пружинами. Матрас был застелен яркими пледами, а у стены валялись разного размера цветные подушки. Один угол комнаты занимал высокий шкаф, за стеклом которого плотно прижимались друг к другу книги, рядом с ним стоял кряжистый кованый сундук. Она сняла куртку, сбросила обувь и, с ногами забравшись на матрас, уселась спиной к стене, откинувшись на подушку:

– Вот мое маленькое логово. Нравится?

Я молча улыбался.

– Залезай, что стоишь?

Я поставил на пол бумажный пакет и подошел к шкафу. На потертых корешках еще доэлектронной эпохи проступали Ницше, Кант, Шиллер, Набоков и Солженицын, имена известных экономистов и политологов.

– Ты все это прочитала? – обернулся я к Хельге.

– А что, не похоже?

– Хорошая библиотека.

– Это книги отца. Перетащила сюда, когда ушла от матери. За несколько лет я сменила уже три съемные квартиры, поэтому они живут здесь. Что-то еще сама покупала, кое-что дарили. Теперь, правда, многое вот здесь, – она достала из сумочки электронную книгу, – но те как-то роднее. А ты сюда приехал, чтобы остаться?

У нее получались неожиданные вопросы.

– Почему ты так решила?

– Сейчас немало русских к нам перебираются. Странно, правда? Сначала вы нас победили, а теперь едете к нам за лучшей жизнью. – Она дотянулась до пакета, достала бутылку пива, свинтила крышку и сделала несколько глотков прямо из горлышка.

Я смотрел, как движутся мышцы на ее шее, пропуская внутрь золотистый хмельной напиток, потом подошел и сел на матрас. Она протянула мне бутылку. Я не отрываясь, залпом, допил ее до дна и поставил на пол.

– Нормально ты заглотнул, – она искренне восхитилась, – а мне?

Я засунул руку в пакет, нащупал там прохладное стекло, достал, негромко хлопнул крышкой и отдал ей.

– А ты в курсе, что мы вас победили? – Хмель уже приближался к моему мозгу.

– Не только вы, еще британцы и америкосы. Нам, правда, втирают, что вы все нас освободили, но ты же не считаешь немцев дураками?

– Не считаю.

– Какие бы гады ни были нацисты, они были свои, а потом пришли чужие, и, конечно, мы это помним, хотя об этом и не принято говорить вслух. – Она глотнула пива. – Когда у нас до сих пор расквартированы американские солдаты, а банки контролируют американские банкиры, не просто забыть, что нас победили.

– Это ты тоже в книжках прочла? – удивился я.

– Для тех, кто хочет иногда размышлять, это не большой секрет. Вот вы ушли, а они остались и навязались нам в друзья. Те, кто стараются стереть эти мысли в наших головах, на самом деле только загоняют их глубже в наше сознание, и, не имея публичного выхода, они, эти мысли, концентрируются там, набирая силу. Да, мы неплохо живем, потому что умеем работать, но постепенно этого становится мало. Немцы не хотят сумасшедших крайностей, но мы не хотим и участи Португалии, которая когда-то была большой империей, а теперь осталась только смешной европейской провинцией.

Было заметно, что она постепенно пьянеет. Я снял ботинки, сбросил куртку, достал третью бутылку и, подложив под спину подушку, сел рядом с ней.

– А знаешь, я тоже часто думаю про это житейское благополучие, которого нам в России всегда не хватает. Мы все к нему долго стремимся, добиваемся, а потом это приторное однообразие вдруг перестает приносить удовольствие, и тогда люди, мечтавшие о размеренном мещанстве, сами разрушают свой мир. Смывают его революцией или войной, неважно. Это обманчивое спокойствие заводит где-то под собой мощную пружину разрушительных перемен. Чем дольше живет эта тихая безмятежность, тем чаще можно услышать: достало все, пусть уж случится что-нибудь… Иногда мне кажется, что совсем скоро ваша европейская уютность брызнет кровью: финансовой, психической, военной. Заметь, все перемены в обществе начинают не бедные и слабые, а те, у кого все уже есть, кому надоела размеренная затхлая жизнь. Остальные просто рвут себя на лоскуты перемен, часто и сами не понимая зачем. – Я посмотрел на Хельгу. – И когда пружина уже готова разжаться, достаточно даже легкого вируса, чтобы разрушить все вокруг. Этот вирус-детонатор может залететь и с запада, и с востока или зародиться изнутри, а может приплыть на старых лодках вместе с мигрантами из южных стран. Он перерастает в эпидемию, и накопленная энергия протеста растекается маленькими синяками или большими кровоизлияниями, способными изменить сознание и человеческую цивилизацию. – Я тоже начинал пьянеть. – А потом мы ужасаемся тому, что произошло, и снова мечтаем об уютном домике в тени больших деревьев. Это какой-то бесконечный лабиринт, из которого нет выхода. И все это происходит по высшим, не зависящим от людей законам: люди, даже если очень захотят, не смогут остановить этот процесс. В двадцатом веке у моей страны было несколько смертоносных кровоизлияний, и многие связаны с вами, немцами. Но я не хочу, чтобы эта боль опять скрежетала между нами, чтобы кто-то наживался на нашей беде.

Я выдохся и теперь молча пил пиво, наслаждаясь этой неожиданной ситуацией, когда в старой башне чужого города можно было выплескивать честные мысли, валяясь на матрасе рядом с очаровательной иностранкой.

– Важно еще, какой именно вирус будет занесен, – сказала Хельга, и мне показалось, что она совсем не удивилась тому, что я ей наговорил, – от него зависит, каким будет новое человеческое общество, обновленное сознание, то, которое захочет потом после всего спрятаться в уютном домике. Когда я читала про Византию, про исчезнувший Константинополь, было очень интересно, но как-то далеко, а потом до меня вдруг дошло, что город этот существует и сейчас, просто люди в нем живут другие, другие правила, другая цивилизация. Она, может быть, даже не хуже прежней, не знаю, но она уже совсем другая, и это главное.

На улице пошел дождь, было слышно, как его капли плющились о металлическую кровлю башни, смывая с нее микроны краски.

– Знаешь, – Хельга шевельнулась на матрасе, – а мой прадед воевал против ваших.

Я чувствовал, что она смотрит на меня и ждет моей реакции.

– И как, выжил?

– Да, его быстро ранили, отправили в тыл. На фронт он больше не вернулся. Он умер после войны, когда меня еще не было. Сохранилась только одна его фотография. Хочешь, покажу?

– Покажи.

Она соскочила с матраса, откинула крышку сундука и достала большой, коричневой кожи альбом. Забралась обратно, прижалась ко мне плечом и раскрыла обложку. Здесь в старых фотографиях, в пожелтевших письмах, каких-то документах была мумифицирована вся ее семья. Дед по отцовской линии, работавший на железной дороге, бабушка со стороны матери, разорившаяся хозяйка сувенирной лавки, еще счастливые отец и мать, маленькая щекастая Хельга в пестром платье и белых носочках на крошечных ступнях, сидевшая на руках отца, и прадед в форме рядового вермахта, ходивший когда-то убивать моих предков. Она неторопливо листала большие альбомные страницы, рассказывая про незнакомых мне людей. Мы просто смотрели в прошлое: она никого не хвалила, я никого не осуждал. Закрыв последнюю страницу, она бережно погладила кожаный переплет.

Потом мы говорили о Париже, в котором она была прошлой осенью, о Петербурге, про который слышала, что это самый красивый город России, и я объяснял ей, что Питер хоть и хорош, но древние русские города совсем другие. Мы допили все пиво и съели сандвичи. Нам было удивительно просто и хорошо. Наш откровенный разговор в самом начале как будто сделал прививку будущим отношениям, защитив их от болезненных недоговоренностей.

Я видел, как Хельга встала, открыла шкаф, просунула руку куда-то за книги и молча поставила на крышку сундука невысокую бронзовую статуэтку: опустившаяся на колени обнаженная девушка обнимала руками ноги зависшего над поверхностью мужчины в ботинках, плаще, шляпе, но без лица… Призрак парил, готовый исчезнуть, а девушка старалась его удержать.

Я сел на край матраса, рядом с Хельгой, и стал рассматривать эти странные объятия:

– Удивительная вещь! Откуда она у тебя?

– Мне подарил ее один… – она чуть сбила дыхание, – друг. Поехал в Цюрих, увидел там в галерее и купил. А потом с нами случилась почти такая же история. – Она грустно улыбнулась и щелкнула пальцем по шляпе призрака.

Мы были с ней совсем близко, всего на расстоянии вдоха. Ближе был только поцелуй…

Как я и предполагал, на следующем занятии многие студенты смотрели на меня совсем по-другому По лицам слушателей я видел, что большинство уже слышали про нас с Хельгой. И если девушки поглядывали на меня с интересом, то американец и его приятели почувствовали во мне неожиданного конкурента, который вторгся на их территорию, чтобы отнять самое лучшее. Но пока я решил не погружаться в изматывающий психоанализ и не строить кривые графики вероятных дальнейших событий. Сейчас Хельга была в моей жизни самой главной эмоцией, а все остальное могло подождать. И я продолжал рассказывать свои мысли, плеснув в них новых эмоций, прорывавшихся в словах, мимике, жестах.

Если бы в ту ночь мы переспали с ней в старой нюрнбергской башне, наши отношения, наверное, стали развиваться по-другому. Но мы, наоткровенничавшись до изнанки, невинно уснули под одним пледом. Мы так поделились друг другом, что физическая близость сделалась тогда ерундой, не имевшей большого значения. Но утром неслучившееся показалось вдруг почти предательством, словно наше взаимное проникновение осталось недоношенным. Почти стесняясь друг друга, мы выпили кофе в соседнем ресторанчике и разошлись.

И теперь уже десять дней между нами сохранялись формальные деловые отношения. Я читал лекции, она слушала, иногда поглядывала на меня странным, чуть отстраненным взглядом, что-то записывала. Ее подвижность пропиталась какой-то грустью. После занятий мы шли в разные стороны.

Зато Дардан, поощряемый своим американским другом, выкипал наружу нервным оживлением. Я постоянно ощущал на себе его режущий взгляд и всегда инстинктивно старался повернуться к нему лицом. А еще я замечал, как Билл смотрит на Хельгу, и понимал, что Дардан – только таран для разрушения наших с Хельгой еще не сложившихся отношений.

Начиная очередную лекцию, я почувствовал, что не смогу больше играть в безразличие. Я говорил что-то, называл цифры, но думал только о том, чтобы она на меня посмотрела. Если бы она увидела сейчас мои глаза, то, конечно, поняла, как я жалею, что не взял ее той ночью в башне, что прятался в глубине самого себя эти десять дней. Но она писала что-то, не поднимая головы. И тогда я решил вбросить в аудиторию свой главный научный козырь, приберегаемый до особого случая. Мою мысль оценили почти все: и присутствовавший на лекции Гюнтер, и даже Билл, удивленно качнувший головой.

– Хельга, а что вы думаете об этом? – Я должен был вытянуть ее на себя.

Она подняла голову, откинула челку:

– Я думаю, Дим, что даже если ваша теория подтвердится, она не принесет людям настоящей радости…

После лекции я стал быстро собирать свои бумаги, чтобы не упустить Хельгу. Но мне помешал Гюнтер, который увлек меня в свой кабинет, где восхитился моей новой идеей, захотел вместе работать над тем, что я уже открыл, и повторил свое предложение трудиться на его кафедре. Я отнекивался, не находя понятного для него повода отказаться, он настаивал, и, чтобы не превращать время в пустые слова, я согласился подумать, пообещав точно определиться перед началом своей последней лекции. Гюнтер обрадовался, лукаво улыбнулся и отпустил меня.

Ее не было уже ни в аудитории, ни в холле университета, ни на крыльце, где курили и болтали студенты. Ее не было, но на крыльце меня ждал Дардан. Заметив меня, он резко приблизил ко мне свое крепкое невысокое тело:

– Дим, я хочу поговорить.

«Не нашел ее, так хоть поговорю о ней», – подумал я и сказал:

– Слушаю, Дардан.

Интересно, продолжит ли Гюнтер звать меня на работу, когда узнает, что русскому преподавателю разбил лицо албанский студент, мечтающий о немецкой девушке, размышлял я, слушая, как Дардан, противно двигая ртом, предлагает мне отказаться от Хельги, не смотреть в ее сторону и обещает жестоко наказать, если… Он никак не мог сформулировать, что со мной сделает, и все прыгал вокруг на своих пустых угрозах.

Наученный еще в юности, я знал, что, когда так много говорят, появляется шанс подготовиться. А еще я понимал, что любые аргументы в таких дискуссиях бессмысленны, поэтому прикидывал, как разожму кисть левой руки, выпущу из нее портфель, который шлепнется на мостовую, отвлекая внимание соперника, и тут правой я нанесу ему апперкот в челюсть. Но он вдруг выдохся, и теперь мы молча смотрели в глаза друг другу. Нарастающая в немигающих глазах резь провоцировала меня моргнуть, и, чтобы не проиграть это сражение на взглядах, я быстро сказал:

– Ты плохо знаешь Хельгу. Тебе она никогда не даст, можешь расслабиться, – повернулся и не торопясь, давая ему шанс догнать меня и нарваться на апперкот, пошел по улице.

Но догонять он не стал, только крикнул что-то в спину на своем языке, незнание которого позволило мне с достоинством удалиться. Я прогулялся по весеннему теплому городу, из молодой зелени которого уже брызгали белые, синие, розовые цветы, зашел в магазин игрушек и долго разглядывал там вертящиеся вокруг своей оси деревянные карусели, катавшие на себе зверей и гномов. А потом купил две бутылки пива, красные хрустящие сосиски в теплом хлебе, смазанные сладковатой европейской горчицей, и пошел искать ее башню. Я знал только, что она, как и все остальные, нанизана на сторожевую стену, но в какой части города прячется, представлял плохо. И тогда, как в лабиринте, я пошел наугад вдоль незнакомой стены, иногда обходя прижавшиеся к ней современные дома. Рано или поздно я должен был наткнуться на эту маленькую башню, а торопиться мне было некуда.

Ее башня оказалась сорок первой, на двери висел замок. Я бросил на землю портфель и сел на него, прислонившись спиной к дереву. Открыл бутылку, сделал глоток. Пьют ли немецкие преподаватели пиво в зарослях у старых башен, сидя на портфеле со своими лекциями? Может, этим мы и отличаемся…

Она пришла минут через двадцать. Села в своих светло-голубых джинсах прямо на землю, прислонившись к моему дереву. Я открыл вторую бутылку пива, протянул ей. Некоторое время мы молчали, а потом я сказал:

– Без тебя я перестаю существовать…

Она погладила меня по правой ладони, потом поднесла ее ко рту и стала целовать. Я целовал ее в голову, распугивая теплый запах волос, в нежную кожу виска, куда-то в лицо, которое было влажным от слез. Потом мы очутились на втором этаже, и я срывал с нее короткую кожаную куртку, легкую рубашку и чувствовал ее прохладные руки на своем освобождающемся от одежды теле.

Следующие три дня мы делали вид, что ходим в кафе, покупаем какую-то еду в магазинах рядом с моей квартирой, гуляем по старому городу, а на самом деле плавились в сумасшедшей страсти, которая делала мутным наше сознание и влажными наши глаза. Иногда мы ненадолго выныривали из этого состояния посмотреть, на месте ли еще окружающий нас мир, и ныряли обратно в свое неожиданное счастье.

На мою очередную лекцию мы пришли вместе, и по нашим лицам, подсвеченным особенной радостью, не трудно было понять, что с нами происходит. Дардан делал зверское лицо, Билл презрительно на нас не смотрел, а мы жили в каком-то другом измерении, и я несколько раз терял свою лекционную мысль и делал долгие, непозволительные для преподавателя паузы, пытаясь вспомнить что-нибудь, кроме нее.

После занятий Дардан кричал в соседней пивной в лицо Биллу, что он подкараулит и изуродует меня, и тогда все поймут…

– Все поймут, что ты, дурак, – невозмутимо отвечал ему Билл, развалившись на диване.

– Это почему?! – возмущался Дардан.

– Потому, что ей ты этим ничего не докажешь, да и неизвестно, кто кого изуродует…

– Да я…

– А тебя в лучшем случае могут выкинуть из Германии. Ты же не Бату, у которого здесь гражданство в третьем поколении, – Билл посмотрел на приятеля, – и поедешь к себе на родину!

– И что делать тогда?

– Да все просто. Надо этих любовников поссорить, чтобы они друг друга возненавидели. А обиженные женщины много глупостей делают, впрочем, как и мужчины. Тогда и мы свое получим.

– Легко сказать, – протянул Дардан, – как их сейчас поссоришь? Ты их лица видел?

– Ты мне веришь?! – Билл резко наклонился в сторону Дардана, который от неожиданности даже откинулся на стуле.

– Конечно, Билл…

– Тогда слушай! Для начала надо за ними последить, узнать, где гуляют, где встречаются, а там зацепимся за что-нибудь. Найдется у тебя пара друзей, которые за ними походить смогут?

– Найдется.

– Только поумней подбери, мне нужны детали.

Чем ближе к концу подходила моя командировка, тем чаще прорастало во мне подленькое чувство: а не остаться ли? Я сидел в маленькой кофейне, нависавшей своими балконами над течением реки, и смотрел через окно, как туристическая семья кормит с моста быстрых чаек. Вот так и остаются на чужбине, остаются там, где признают, где больше платят, где на месяц раньше наступает весна, я кивнул официантке, которая принесла мне большой кусок торта с вишенкой на макушке. Или отправляют сюда учиться своих детей, чтобы те никогда не вернулись в свою страну, строят и покупают дома, открывают счета и считают себя национальной элитой. Мне с юности казалось, что элита те, кто первыми погибает за свою страну, а не прячется в хорошей жизни за проливом у ее же врагов. А еще, я оторвал край длинного бумажного пакетика и всыпал в кофе белую струйку сахара, многие из тех, кто убеждает себя, что бежит от нравов серого быдла, на самом деле это быдло и есть, только чуть отшлифованное деньгами.

Я расплатился и вышел на улицу. Я знал, что Хельга ждет меня в башне. По дороге я купил бутылку красного вина и цветы и теперь нес в руках ярко-розовые, распускающиеся головки пионов. Мне оставалось прочитать всего одну лекцию, и у нас почти не было времени, чтобы придумать, как будут жить на расстоянии наши отношения.

Дверь в башню оказалась не заперта, внутри горел свет. Хельги на первом этаже не было, и я поднялся наверх. Она сидела на матрасе, обхватив руками прижатые к подбородку колени, уткнув в них заплаканное, опухшее лицо. Я никогда не видел ее такой: вино и цветы гирями повисли на моих руках.

– Что случилось?

– Зачем ты это сделал?

– Что сделал?

Она кивнула на валявшийся семейный альбом, который я узнал только по коричневой кожаной обложке. Он лежал как выпотрошенная таксидермистом шкурка несчастного животного. Все внутренности – фотографии, письма, старые открытки – были вырваны.

– Ты выпотрошил мою душу и сжег ее…

Я заметил на полу кучку пепла и чуть зажаренные огнем доски. В руках Хельга вертела фотографию. Я пригляделся и узнал ту самую единственную фотографию ее прадеда, когда-то воевавшего против моей страны. Вместо головы была дыра в форме неровной пятиконечной звезды.

– Хельга, неужели ты думаешь…

– Да, да, – она закричала диким задыхающимся голосом, – все это сделал ты! Чтобы отомстить мне, моим предкам, моей стране! Ты, человек, которому я доверила самое родное! – Слезы катились по ее щекам, проваливаясь в кричащий рот, который еще вчера нежно целовал меня. – Только у тебя был ключ от моей башни! – Она зарыдала и повалилась на матрас, издавая гортанные, всхлипывающие звуки.

Мое тихое европейское счастье оборвалось. Я сел на край матраса, продолжая держать в руках красное вино и розовые пионы. Я чувствовал, что утешать Хельгу сейчас бесполезно, она находилась в состоянии безумия эмоций. Я просто решил остаться рядом с ней. Я достал из кармана маленький складной ножик, вынул из него штопор, вытащил из бутылки пробку и сделал три глотка.

В таких стрессовых ситуациях сознание часто срабатывает непредсказуемо и вытаскивает на поверхность мысли, напрямую не касающиеся происходящего. И сейчас, сидя на матрасе рядом с рыдающей любимой женщиной, я думал почему-то про ее мать-лесбиянку. Хельга рассказывала, что после смерти отца мать сменила свою сексуальную ориентацию, заявив, что никогда не была счастлива с мужчинами. Хельга, уже получавшая удовольствие от внимания мальчиков, не могла ее понять. Ей все казалось, что мама просто мстит папе за то, что он умер, мстит за свое несчастье и одиночество. И чем больше узнавала Хельга про этот чужой мир странных отношений, в который погрузилась ее мать, тем больше убеждалась, что в нем почти всегда живут обиженные, закомплексованные, обделенные естественными человеческими радостями люди.

А еще я думал про Европу, про это удивительное место, которое омывают два океана и десяток морей, где между гор плавают чистые озера, где достигла своего пика современная человеческая цивилизация. Я вспоминал, какая страшная история у этого милого притихшего пока континента, с какой яростью эти просвещенные толерантные люди сжигали на кострах тех, кто открывал им что-то новое и был непонятен, как изощренно они пытали своих же соотечественников и единоверцев, как бились в кровавых междоусобицах разновеликие короли, столетиями двигавшие кривые европейские границы, и еще о том, что именно здесь, в Европе, зародились и рванули две самые страшные человеческие войны. Но именно эти, не утихавшие веками, мощные страсти и вынянчили великую европейскую культуру: улыбки рафаэлевских мадонн, живущих среди нас литературных героев, музыку, раздвигающую границы сознания, удивительные храмы, плывущие над готическими городами. И мне не верилось, что создавшие все это европейцы вдруг превратятся навсегда в бесполое, безвкусное желе, потерявшее способность к сильным эмоциях и новым открытиям.

Хельга по-прежнему всхлипывала за моей спиной, а я думал о всякой ерунде. Я повернулся, погладил ее по плечу. Она дернулась и отодвинулась от меня.

– Хельга, я понимаю, ты сейчас не способна что-то анализировать. Но попробуй понять главное: я не касался твоего альбома! Нас пытаются поссорить, заставить ненавидеть друг друга. Неужели мы позволим втянуть себя в эту глупость… – Я притронулся к ее ноге.

Она вскочила, как от удара электрошока:

– Глупость?! Для тебя это глупость?! – Она схватила кожу альбома и трясла ей над моей головой. – Вся моя жизнь для тебя глупость?!

– Хельга…

– Убирайся! Уходи, я не могу тебя видеть! Слышишь, я физически не могу тебя видеть! Я почти слепну, глядя на тебя!

Я встал, достал из кармана ключи от башни и положил их рядом с пионами на сморщенный, как от боли, плед…

На следующий день, за час до начала своей последней лекции, я пришел к Гюнтеру. Я собирался подробно рассказать ему, почему не смогу остаться, хотя и понимал, что непросто будет объяснить другому то, что не всегда можешь осознать и сам. Но говорить ничего не пришлось: посмотрев в мои глаза, Гюнтер даже не стал меня уговаривать, сказал только:

– Мы же не порвем наших отношений, Дим?

– Не порвем, Гюнтер, – ответил я, и мы обнялись, а его усы щекотнули мою левую щеку.

Перед началом лекции, на которую она не пришла, Гюнтер сказал про меня несколько приятных слов и посожалел, что я не остаюсь работать в университете. А я стоял рядом с ним, сооружая на лице улыбку, и смотрел, как наслаждаются моим состоянием Билл и его приятели. У меня не было никаких улик против них, никаких доказательств, я не знал, как они нас выследили, как вскрыли замок в башне и нашли альбом…

Моя последняя лекция сжалась до пятнадцати минут, я просто прощался со своими студентами. Мне похлопали, а потом несколько человек подошли и попросили контакты. Поздно вечером у меня был самолет из Мюнхена, до которого оставалось одиннадцать часов…

– Вот видишь, Дардан, мог ты уехать на родину, а уедет этот русский. – Билл сидел на угловом диване в баре рядом с университетом и, потягивая чистый виски, снисходительно троллил своих приятелей.

– Да, – соглашался Дардан, – тонко ты все придумал! Она его никогда не простит!

– Правильно, – Билл закинул ногу на ногу, – ни его, ни Россию эту. Она сейчас одна, ей больно, душа ее порвана. А потом, когда боль чуть утихнет, ей будет еще и очень одиноко. Вот тут мы ее и развлечем.

Они захохотали.

К барной стойке подошел высокий парень, заказал себе бокал вина и уселся на вертящееся кресло. Он пил не торопясь, глядя куда-то сквозь пузатые и вытянутые бутылки, выстроившиеся на полках за барной стойкой. Легонько стукнув пустым бокалом о деревянную поверхность, он повернулся к залу и заметил своих сокурсников. Подумал немного, потом поднялся и направился к их столику.

– Привет, Фернан. Виски будешь? – Билл показал на бутылку с черной этикеткой.

– Нет. – Фернан покривился. – Хельга в больнице.

– Как?! – взвился Дардан.

– Спокойно, – удержал его Билл, – и что с ней?

– Не знаю, какой-то приступ. Гюнтер к ней поехал. – Фернан повернулся и пошел к выходу.

– Чего ты задергался? – Американец несильно стукнул Дардана кулаком в плечо. – Расслабься.

– Что с ней могло случиться?

– Истерика бабская какая-нибудь. Чем ей сейчас хуже, тем нам потом будет лучше! – Билл потянулся за бутылкой, налил себе два глотка и залпом выпил. – А знаете что, – он наклонился над столом, – давайте ее навестим?

Гюнтер разговаривал с врачом в больничном холле, когда заметил своих студентов у стойки регистратуры. Дождался, пока один из них увидит его, и махнул рукой.

– Это мои студенты, – пояснил он доктору, – они учатся вместе с Хельгой.

Врач пожал руки молодым людям:

– Навестить пришли? Это хорошо. Позитивные эмоции ей сейчас не помешают. – Он внимательно посмотрел на букет ярко-желтых роз, который держал Билл. – Только посещение короткое: проведали, и все.

– А что с ней, доктор? – Билл сделал заботливое лицо.

– Небольшой нервный срыв. Ничего страшного. Завтра мы вашу Хельгу отпустим.

Хельга полулежала на койке, одна в двухместной палате. Успокоительный укол сделал все вокруг и внутри безразличным. Перенесенные события и эмоции никуда не исчезли, они жили в ней, но почти не трогали, как будто она наблюдала за всем со стороны. В этом состоянии Хельга увидела, как открывается дверь ее палаты, как входят в накинутых на плечи белых халатах знакомые ей люди, как ставят в принесенную медсестрой прозрачную вазу желтые розы, а потом говорят что-то о своей дружбе и нежной привязанности. Хельга улыбалась, кивала и позволяла Дардану касаться своей руки.

– Хельга, ты, главное, не чувствуй себя одинокой, – говорил Билл, – мы, я всегда буду рядом. Такая девушка, как ты, никогда не должна страдать от одиночества, обнимать непонятные, несуществующие призраки. Нужно жить в реальности… – Врач уже провожал гостей из палаты и закрывал за ними дверь.

Хельга повернулась на кровати, закрыла глаза, и тут прозрачный студенистый кокон в ее голове словно вскрыли острым предметом. Она села, дотронулась до пола ногами в полосатых цветных носках и открыла тумбочку. Рядом с изуродованной фотографией прадеда юная девушка, стоя на коленях, обнимала не касавшуюся земли фигуру мужчины без лица…

Через час Хельга, в похожей на ночную сорочку рубашке, темно-серых лосинах, в ярких полосатых носках и тапках, выходила из такси около дома Гюнтера. Таксист остался терпеливо ждать, пока эта странная, немножко мутная девушка наконец принесет обещанные за проезд деньги. Она уже пыталась найти кого-то в другом районе, недалеко от центра города, но ее друга в той квартире не оказалось. И когда ей открыли дверь в этом доме, таксист облегченно вздохнул.

Гюнтер впустил Хельгу, расплатился с водителем и, закутав девушку в большой мохнатый плед, почти час слушал ее признания про отношения с Димом, про их философские разговоры, про глупые подозрения и неожиданное прозрение на больничной койке после посещения Билла.

– Что теперь делать? – Она пила чай из большой фарфоровой чашки с изящной розочкой на боку.

– Он улетает сегодня ночью из Мюнхена, я знаю номер его рейса. – Гюнтер посмотрел на часы. – У нас еще четыре часа. Если у тебя есть желание и силы, мы можем перехватить его там, в аэропорту, и поговорить.

Хельга посмотрела на него ожившими глазами.

– Я думаю, он должен все понять, – ответил ей Гюнтер.

Они ехали в аэропорт на машине Гюнтера. Синий кроссовер брызгал из-под колес еще не успевшим испариться дождем и менял оттенки цвета, повинуясь заходящему среди рваных туч солнцу. Заметив, что Хельга задремала, Гюнтер выключил радио и вел машину молча.

Свернув на стоянку аэропорта, Гюнтер медленно поехал вдоль рядов отдыхающих машин, отыскал свободное место и, включив заднюю передачу, припарковал свой автомобиль. Хельга по-прежнему спала под действием транквилизаторов. Он не стал будить свою студентку, закрыл машину и пошел в терминал.

У стойки, где уже завершалась регистрация на московский рейс, он выяснил, что Дим еще не появлялся. Гюнтер взял журнал и сел в кресло. Он небрежно листал глянцевые страницы, часто отвлекался и смотрел куда-то в сторону летного поля. Потом, словно очнувшись, возвращался в поверхностный мир броских фотографий и коротких подписей.

– Самолет на Москву уже в воздухе, – девушка за стойкой регистрации грустно улыбалась, – вашего друга на борту нет.

– Да? – Гюнтер вздохнул. – Спасибо.

Он посидел еще, бросил журнал на столик, поднялся и пошел к выходу. На улице опять моросил мелкий дождь. Гюнтер добрел до парковки и, облокотившись на крышу своей машины, долго смотрел сквозь мокрое импрессионистическое стекло на подсвеченное уличным фонарем улыбающееся во сне лицо Хельги, и завидовал этому русскому парню…

Приехав в Мюнхен, Дмитрий оставил себе три часа на то, чтобы добраться до аэропорта и пройти регистрацию на рейс, а остальное время решил пропить в самой знаменитой пивной Баварии.

За простыми деревянными столами, на теле которых виднелись оставшиеся после прежних пирушек «татуировки», угощались шумные компании, в основном туристы. Он с трудом нашел себе место на краю стола в центре большого зала и сделал заказ. Довольные лица на сводчатом потолке, сложенные из нарисованных колбас, сосисок и овощей, гул разноязычных голосов, звуки маленького духового оркестра, запахи пива и закусок, как компресс, ненадолго вытягивали из него больные грустные мысли. Он чокался большой стеклянной кружкой с меняющимися за столом соседями, говорил какие-то тосты, рассказывал зачем-то подсевшим на свободные места русским караванерам про Хельгу и про то, что скоро уезжает в аэропорт…

– Наш-то спит еще? – Мужчина лет сорока кинул короткий взгляд через правое плечо в салон своего «дома на колесах», где на узкой кровати под одеялом, лицом к окну спал Дмитрий.

– После вчерашнего он еще долго спать будет, – усмехнулась его жена. – Кофе хочешь? – Она доставала термос.

Водитель кивнул. Раннюю европейскую весну уже стерли низкие серые облака и сильный холодный ветер, за окном были видны голые деревья, в лесу и на полях мелькал снег, которого становилось все больше.

– До границы долго еще? – Она протянула ему кружку с кофе.

– Километров сто осталось. – Он чуть сбросил скорость и взял кофе. – Хороший парень вроде, и что он вчера так набрался.

– Любовь у него.

– Из-за любви этой он на самолет опоздал, а еще и в полицию в таком состоянии загреметь мог. Хорошо хоть виза у него не просрочена. Смотри, снег пошел. Возвращаемся в зиму.

Дмитрий лежал, завернувшись с головой в одеяло, и слушал разговоры этих незнакомых людей, пожалевших его временную слабость. Ему очень не хотелось вставать, и он, незаметно трогая рукой холодное стекло, все смотрел, как усиливающийся снег быстро меняет пейзаж за окном.

– А я за это и люблю весенние путешествия в Европу, – слышал он голос женщины, – дома, после зимы, как второй раз рождаешься.

Кабнет

– Скажите, Леонид Романович, – новый мэр еще неуютно сидел в непривычном кресле, – с чего обычно начинают… Я человек во власти неожиданный, вы знаете.

– Знаю, конечно, – управляющий делами мэрии, человек с неуловимыми чертами лица, стоял рядом со столом, – я внимательно следил за вашей предвыборной кампанией. Исключительно свежие мысли! И про борьбу с коррупцией о-очень хорошо!

Мэр улыбнулся, погладил кожаный подлокотник своего кресла:

– Так вот и посоветуйте мне. Вы чиновник опытный…

– Да, в мэрии двадцать лет почти, традиции знаю, – с достоинством ответил Леонид Романович. – Пятерых мэров уже проводил.

– Так с чего начать?

– Кабинет надо отремонтировать, – убежденно сказал управделами.

– Да? – Мэр изумленно повертел головой. – Так вроде свежее все: и стены, и мебель. – Он потрогал дубовый стол.

– Не старое еще, конечно, – согласился управляющий. – Но все с этого начинали. Да и деньги в бюджет уже заложены. Не пропадать же им теперь!

– А деньги откуда? – восхитился мэр. – Никто и не думал, что я изберусь.

Леонид Романович улыбнулся:

– Предвидение – тоже часть нашей работы.

– Это вы метко! Ну, если настаиваете, – мэр провел ладонью по лысеющей голове, – можно и обновить. А мебель, люстры… – показал на потолок. – Куда все это?

– Не переживайте, – управделами успокоительно кивал, как будто вводил в гипноз, – спишем все в соответствии с законом. Не первый раз, слава богу. Могу, кстати, секретаршу хорошую порекомендовать, опытную. Если у вас самого на примете нет.

– Я про это еще не думал. А опытная она в каких вопросах?

– Знаете, буквально во всех. Но с главной своей задачей справляется просто идеально!

– Это с какой же? – В глазах градоначальника блеснула заинтересованность.

– Соединяет только с нужными людьми. Просто чует их! Остальных отсеивает.

– Куда отсеивает?

– Да в никуда! Иначе захлебнетесь в пустых просьбах и ничего полезного сделать не успеете.

– Понятно, – мэр разочарованно потрогал воротник рубашки, – а я думал, она в делопроизводстве сильна…

– Бумаги ворошить не главное, для этого всегда кто-нибудь найдется.

– Может быть, может быть, – негромко произнес мэр и пересел на другую мысль. – А как у вас тут с настроением? Люди не очень хмурятся?

– Так это по ситуации. – Леонид Романович следил за мимикой мэра, не очень пока понимая, куда тот выруливает. – Какая обстановка в главном кабинете, такое обычно и настроение…

– А настроение часто зависит от того, правильно ли пообедал… – уточнил мэр.

– Ах в этом смысле! – обрадовался Леонид Романович и, сутулясь плечами, прошагал на длинных ногах к стене кабинета. – Воодушевление начальства для нас забота особая! Какое настроение предпочитаете? – Он нажал незаметную кнопку, и в стене распахнулся роскошный бар. – Винное, коньячное? Или, может быть, вискаревое?

– Сложный выбор какой! – выдохнул мэр. – Но я, знаете ли, всей душой за импортозамещение!

– Тогда водка? – Леонид Романович открыл встроенный холодильник и продемонстрировал запотевшую бутылку.

Мэр прикрыл глаза и медленно кивнул, положив на галстук второй подбородок.

– И себе, – показал глазами на вторую рюмку.

Выпили без закуски. Леонид Романович лицом немного поморщился, а мэр ни одной морщиной не дрогнул. Заулыбался.

Серьезный человек, с уважением подумал Леонид Романович и продолжил тему:

– А еще банька замечательная есть в нашем распоряжении! На окраине, в тихом месте. Для настроения и важных разговоров инфраструктура безотказная!

– Я баню не люблю, жарко там. – Мэр взглядом предложил Леониду Романовичу налить по второй.

– Так и не обязательно любить. – Леонид Романович взялся за бутылку. – Главное, вопросы там хорошо решаются.

– Какие же вопросы можно решать с голым задом! – хохотнул мэр.

– Не поверите, – улыбнулся и управделами, – все самые трепетные вопросы именно так и решаются.

– Не знаю… – мэр глотнул прохладной водки, – я предпочитаю, когда тепло идет изнутри, – погладил себя по животу, – а тут его веником в тебя загоняют.

– Ну, если совсем не нравится, – быстро перестроился Леонид Романович, – можем, конечно, и другой формат организовать. Хотя баня очень полезна…

По дороге домой мэр смотрел в окно служебной машины и думал, что не так уж и страшна эта чиновничья жизнь. И кабинет тебе отремонтируют, и настроение создадут, и людей назойливых не допустят. Остальное решится как-нибудь. Надо поближе сойтись с Леонидом Романовичем, похоже, очень полезный человек.

Только мысль о бане, которая никогда не нравилась своей потной, обнаженной жарой, немного пачкала приятное впечатление. Да еще веником по заднице хлещут! Бесовщина какая-то!

Но, проезжая мимо городского рынка, мэр велел водителю притормозить:

– Пройдусь, взгляну, чем народ торгует.

Проскочив между мясных и молочных рядов, он направился к хозяйственным прилавкам и остановился у того, на котором горкой стояли деревянные кадушки, лежали войлочные шапки и веники.

– Почем веники? – спросил у мордатого продавца.

– А вам какой? Дубовый, можжевеловый или, может, березовый? – спросил продавец и постучал веником по прилавку.

– А в чем разница? Я пока не очень разбираюсь.

– Можжевельник пожестче…

– Березу берите, не пожалеете! – уверенно посоветовал сосед по прилавку, торговавший эмалированной посудой.

– Почему березу? – повернулся к нему мэр.

– Универсальное дерево, на все случаи жизни. Из нее и ласковый веничек для парилки сделать можно, и «кашу березовую» задать, если понадобится. У народа березовые прутья на все случаи жизни.

– Да? – Мэр никак не мог вспомнить забытого значения слов «березовая каша». – Ладно, уговорили. Давай два березовых.

Он расплатился, сунул веники под мышку и пошел к машине. «Надо будет в интернете посмотреть, что за каша такая березовая».

Еще раз пересчитав деньги за веники, продавец повернулся к соседу:

– Ты что, не узнал его?

– Узнал, конечно. Два месяца на всех экранах мелькал.

– Так что ж ты ему про кашу! Вернется еще, не дай бог.

– Ничего, – засмеялся владелец эмалированной посуды и гулко постучал по большому ведру, – пусть знает, что народ все видит…

Прыжок

– Неужели прыгнет? – Стриженная под мальчика женщина с черными жесткими волосами сделала из ладони козырек от солнца и смотрела в сторону озера.

Дальняя сторона озера была дикой, лес подступал к самой воде, из которой торчали черные камни. Один камень, почти скала, выступал из воды выше других. Сейчас на нем стоял мальчишка лет двенадцати и готовился нырнуть, а на берегу его решения ждали трое приятелей.

Вокруг брюнетки собрались несколько человек.

– У детей страха нет, прыгнет, – сказал высокий субтильный мужчина с карикатурным брюшком, поросшим редким волосом.

Мальчишка на другом берегу объединил на время почти всех туристов, которые теперь наблюдали за готовящимся прыжком. Они жили в уютных бревенчатых коттеджах, раздвинувших подступавшие к озеру сосны. Внутри деревянных домов, казавшихся пришельцами из прошлого века, были современные внутренности: текла по пластиковым трубам горячая и холодная вода, бежало по медным проводам электричество, через оптоволоконный кабель заглядывал в экраны мониторов интернет. Эти взрослые люди знали друг друга с юности и совместными отпусками старались сохранить расползавшиеся с годами отношения. Для своих летних встреч они каждый раз выбирали новый маршрут, чтобы свежие впечатления разбавляли психологическую настойку их сложных многолетних отношений.

– Может, и не прыгнет. – Мужчина с большим родимым пятном на левой коленке тасовал в руках карточную колоду. – Слишком долго стоит, только страх нагоняет.

– Он мечтает попробовать, это главное. – Брюнетка иронично посмотрела на мужчин. – А вы только в карты режетесь и пиво дуете.

– Неправда, Аня. Мы и в волейбол играли… – Карты быстрее задвигались в руках.

– Один раз, – напомнила Анна.

– Анька, хватит чужих мужиков тиранить. – Полная, рыхловатая женщина доедала бутерброд с вареной колбасой.

Аня улыбнулась и переступила с ноги на ногу. Ей было уже под сорок, но она сумела сохранить фигуру хорошо сложенной тридцатилетней женщины. А еще Анна недавно развелась, и ее муж сам по себе выпал из компании. И хотя с чужими мужьями Аня откровенно не флиртовала, все мужчины смотрели на нее по-особенному: ее одиночество и еще не увядшая сексуальность добавляли в отношения едких специй. Эта приправа нравилась мужчинам, но часто раздражала их жен.

– Что ты, Лена, – Аня обняла свою подругу за большую мясную складку на талии, – я просто держу ваших мужиков в форме. Ты посмотри, почти все уже животы распустили!

Мужчины инстинктивно попробовали втянуть свои внутренности.

– Вася, – брюнетка указательным пальцем ткнула в живот вислобрюхого мужчину, – а у тебя уже и втянуть не получается.

– Смотрите, прыгнул! – крикнул кто-то.

Стройная мальчишеская фигурка, вытянув вперед руки, брызнула водой.

– Еще и вниз головой! – восхитился Василий.

Стриженая голова маленьким поплавком вынырнула из озера, и мальчишка поплыл к берегу.

– Молодец какой! – обрадовалась за парнишку Анна. – Похоже, это был его первый прыжок.

– На самом деле ничего героического, особенно если «солдатиком», – Гриша подвигал своим все еще мощным торсом, чуть заплывшим возрастным жирком, – там всего метров пять. Главное – на камни не напороться, но раз они прыгают, значит, глубина есть.

– Да? Гриша, а вы сыграйте в свой преферанс на прыжок оттуда. – Аня махнула рукой в сторону камней. – Проигравший прыгает. Докажите, что вы еще в форме, что еще мужчины…

Она небрежно поправила резинку своих плавок.

– А что, мужики? Давайте, правда? Докажем Аньке, что мы еще не так плохи! А то она последние дни только и знает глумиться над нами, – поддержал Олег.

– Не обязательно ей что-то доказывать. – Лена высвободила из объятий подруги свой неприкосновенный запас.

– А мне и не надо, себе пусть докажут. – Аня повернулась и не торопясь пошла к воде.

– Все, давайте на прыжок! Как раз новую партию начинать собирались, – загорелся Олег.

Азартный по жизни, он и от игры получал большее удовольствие, когда играли на что-то, словно вкалывал себе освежающую дозу риска.

– Ну, можно и сыграть, – согласился профессорского вида мужчина в очках и аккуратной бородке, всю жизнь занимавшийся продажей недорогой косметики. Он приклеил свой взгляд к заходящей в воду Анне, который сам собой отклеился, как только она окунулась по пояс.

– А мне все равно. – Вася почесал свой невтягивающийся живот.

Григорий скребнул приятеля взглядом: как же, все равно ему, просто рассчитывает опять выиграть. Вася и правда играл хорошо, считал в уме карты, запоминал масти, а здесь, на отдыхе, ему еще и сказочно везло. Самому Григорию играть на эту мальчишескую глупость совсем не хотелось. Взрослые уже люди, к чему все это? Но отказываться, когда все уже согласились, выслушивать едкие подколки, оправдываться не хотелось еще больше. В глубине души он для себя сразу решил: если вдруг и проиграет, то прыгать не будет ни за что. Тогда пусть смеются, ему плевать, но сначала пусть попробуют еще обыграть.

Скептицизм этого крепкого спортивного мужчины, три раза в неделю напрягавшего свое тело в фитнес-клубе, прорастал из юности, когда он самоуверенно, на глазах всего пляжа поднялся на скалу, чтобы элегантно сигануть в море, а потом, так и не прыгнув, очень долго спускался вниз, чтобы пережить свой позор.

В первом же круге Вася защитил мизер и сразу вписал в пулю десять очков.

– Я среди вас самый пузатый, мне прыгать нельзя, – ухмылялся он. – А вы стройные еще, крепкие. Давайте, рисуйтесь перед Анькой!

– А кто рисуется?! Это вы все бредятину какую-то придумали! – заводился Григорий, у которого игра совсем не шла.

Олег раздал карты на очередной кон и, пока его партнеры торговались за прикуп, отвлекся от игры. Среди отдыхавших вместе с ними детей его шестнадцатилетняя Юля была самой старшей. Возможно, это последний отпуск, который она проводит с нами, подумал Олег, глядя на дочь, которая с почти женской уже улыбкой писала кому-то эсэмэску. В жизни Олега наступило время, когда он, всегда за что-то боровшийся и чего-то добивавшийся, вдруг неожиданно примирился с окружавшим его миром. Умиротворение просочилось на клеточный уровень и подпитывало изнутри его живое деятельное спокойствие. Состоявшийся, еще не старый мужчина, он ужинал с министрами, легко решал серьезные финансовые вопросы, жил в доме, где архитектор воплотил все его фантазии, путешествовал. Рядом еще оставались жена, дочь, друзья… И только одно занозистое ощущение больно царапало где-то внутри: он понимал, что любое его стремление, любой серьезный поступок навсегда разрушит эту уникальную неповторимую гармонию.

– Олег, ты играть будешь? – Григорий выкрикнул его из мыслей. – Твое слово, а ты еще карты не смотрел.

Олег взял карты. На руки пришла самая противная в преферансе средняя карта.

– Я пас.

Игра опять пошла без него.

Больше всего в своей жизни он хотел сейчас сохранить сложившееся в нем хрупкое прозрачное равновесие, но не знал, как это сделать. Наоборот, ему казалось, что совсем скоро все начнет меняться независимо от него.

Жена помахала рукой, он улыбнулся. Его Настя разговаривала в беседке с местным инструктором, отвечавшим и за прокат спортивного инвентаря. Последние дни она часто оказывалась в его компании: они подолгу выбирали ракетки для бадминтона, он менял цепь на ее велосипеде, и они все говорили, говорили…

– Ну, кто у нас первый кандидат на подвиг? – Аня искупалась, позагорала на берегу и, переодевшись в сухой ярко-красный купальник, подсела к игрокам.

– Олежек все больше претендует. – Василий накинул на плечи рубашку и застегнул на животе одну пуговицу.

Через три кона игра завершилась.

– Вот она – справедливость! – Василий обвел карандашом результат каждого игрока. – Кто все это заварил, тот и прыгать пойдет!

– Аня, что ли? – усмехнулся Григорий.

– Нет, есть у нас еще один любитель экстрима. Олег, ваш выход!

Олег, ныряя в свои мысли, почти не следил за игрой и проиграл. И теперь победители хотели отомстить за свой страх проиграть.

– Давай, Олег, ты слово давал! Не соскакивай! – Григорий наконец расслабился.

– А мы тебя поддержим! – Лена уже подталкивала Олега к озеру.

– Друзья, мой проигрыш доставляет вам столько эмоций! – смеялся Олег.

– Доставляет, доставляет, – соглашался «профессор».

Олег пошел к маленькому причалу, возле которого качались на привязи несколько лодок и два катамарана.

– Только вниз головой прыгай! – кричал в спину Василий.

– Это уж как получится. – Олег посмотрел в сторону жены.

Она по-прежнему говорила о чем-то с инструктором, не очень понимая причину общего оживления на пляже.

Он вышел на дощатый причал. Хорошо как! И даже этот веселый проигрыш только подчеркивал его благостное состояние. Он прошелся по теплым доскам, размял шею. Сегодня и небо было таким, как он любил: рваное, в подтеках голубого между многослойными облаками, которые изредка брызгали быстрым теплым дождем.

Олег убедился, что в лодке есть весла, шагнул в нее, отвязал веревку и оттолкнулся от мостков. Он не спеша греб, погружая весла в темное озеро, и в нем опять скользила парадоксальная мысль.

…Когда-то давно, спрятавшись в тихой лесной деревеньке, Олег поил местных жителей за то, что они мешали его горю совершить самоубийство. А в конце августа, ночью перед отъездом в большой город, он пошел купаться на озеро. Заплыл далеко, лег на спину и очутился в другом измерении. Ему казалось, что Вселенная обступила его со всех сторон, и он ненадолго стал ее центром. Он не понимал уже, вода вокруг или невесомость, и впервые за последние месяцы ему стало спокойно. Он закрыл глаза и, чувствуя себя частью огромного мира, все больше проваливался в неожиданное блаженство. И чтобы навсегда сохранить это состояние, ему нужно было только выпустить из легких весь воздух и, утопив ноздри, резко втянуть в себя воду. Но тогда он заставил себя встряхнуться и доплыть до берега…

Задумавшись, он потерял направление, и лодка, шурша, уткнулась в камыши. Олег огляделся. Камень, с которого ему предстояло прыгнуть, был в стороне.

– Сбежать хотел! – с другого берега раздался смех.

Олег развернул лодку и поплыл вдоль камышей, а потом несколькими сильными гребками загнал ее на мель.

Выбрался, подтянул лодку на берег, где прямо на земле валялись накупавшиеся мальчишки.

– Что, дядя, прыгать будете? – спросил один из них, приподнявшись на локте.

– Попробую, – ответил Олег.

– А вы умеете? – не унимался парнишка.

– Умел когда-то, – соврал Олег.

Мальчик вскочил:

– Давайте я вам покажу, где легче всего залезть!

– Ну, давай, покажи.

Оказалось, что забраться на эту глыбу проще всего со стороны воды. Сначала нужно было зайти в озеро, пройти несколько метров по мягкому песчаному дну, а дальше начинались удобные уступы, почти естественные ступеньки, по которым Олег легко поднялся на самый верх. Мальчик уселся на одном из выступов и, болтая в пустоте ногами, наблюдал, что будет делать дядька.

Олег осторожно подошел к самому краю, посмотрел вниз: сознание вздрогнуло, заглянув в эту, показавшуюся бесконечной, бездну. Постоял немного, отступил и, выбрав удобное место, сел на камень. Правая ладонь коснулась чего-то шершавого и живого. Это был серо-зеленый лишайник. Олег улыбнулся и погладил эту крохотную жизнь. Пошел дождь. Крупные капли как будто приучали его тело к воде, в которой он должен был скоро очутиться.

– Прыгай, прыгай! – донеслось с противоположного берега.

Сидеть бы здесь всю жизнь, над этим озером, под теплым дождем, остановив время, события вокруг и себя самого.

Олег помахал рукой друзьям. Потом поднялся, опять подошел к краю. Совсем рядом с чистой водой торчали разной величины камни. Так легко сохранить свою радость, свое счастливое настроение, нужно только сделать несколько шагов вправо и промахнуться. Никто и не поймет ничего, просто обидный несчастный случай.

Олег сделал несколько шагов, и камни оказались прямо под ним. Прикрыл глаза, в голове раздвигалось пространство. И тут громкий всплеск нарушил его уединение: мальчишка, уставший ждать, когда Олег решится, сам прыгнул в воду.

Что я делаю?! Сам хочу убить свою радость? Ему вдруг так захотелось почувствовать, как он будет выныривать из упругой, пузырящейся воздухом воды. Он сделал шаг туда, откуда прыгать было безопасно, но ступня скользнула по влажному камню, и Олег полетел вниз, забирая с собой только противный прилипший страх…

– Я знала, что он решится, – улыбнулась на другом берегу Аня, – Олег всегда был мужиком.

Уик-энд

В самом начале мая небольшая компания, в большинстве своем журналисты, решила покинуть надоевшую столицу Билеты в трехдневный тур по Волге от Москвы до Углича и обратно достались случайно и недорого.

Свежий, вымытый после зимы четырехпалубный теплоход, носивший имя одного из великих русских писателей, ждал путешественников у причала Речного вокзала. Среди прочих пассажиров в его уютные двухместные каюты, с удовольствием поплутав в коридорах палуб, заселились Аркадий с подругой Людмилой, дизайнер Александр с женой Анной и ее родственники – совсем юная пара еще влюбленных молодоженов.

Кроме них, где-то в многоэтажном пространстве затерялись мелкий чиновник Родион со своей случайной спутницей и Вадим Николаевич, солидный человек, заместитель главного редактора известной городской газеты, с супругой.

Спиртное с собой решено было не брать принципиально, чтобы традиционно дерзкие цены на пароходе отбили желание опять превратить отдых в пьянку Стабилизировать винопотребление и приблизить компанию к восприятию культурных ценностей должны были высоконравственная жена Александра, чутко воспринимающие окружающий мир молодожены и, конечно, степенный Вадим Николаевич. Выпивать же договорились только совместно, не прячась по двое-трое в тесном туалете каюты или на технической палубе. Употребить пару стопок водки или бокал вина следовало в ресторане перед обедом или вечером, закутавшись в пледы на палубе. Тосты и философские беседы приветствовались.

И первый вечер прошел очень душевно: действительно выпили в пледах на палубе, потом танцевали на дискотеке, причем все больше со своими женщинами. После танцев участвовали в каких-то викторинах и, выиграв одни на всех тапочки и мохеровый шарф, разошлись по каютам. Анна была довольна.

– Вот, Саша, можно ведь отдыхать как люди, без этого угара. Разве тебе не весело было вчера? – говорила она утром, поглаживая своего мужа по широкой, чуть заплывшей жирком спине.

– Конечно, милая. Да это все Аркадий меня в соблазн вводит, а сейчас он с женщиной, тихий, ну и я… – Александр, как всегда, умело сваливал всю ответственность на друга.

– А ты сам не соображаешь, что ли? Аркашка твой шалопутный, давно ему жениться пора. И нечего тебе с ним шляться.

После завтрака дышали на палубе, любовались видами и к обеду приплыли в Углич. Пешеходная экскурсия по историческому центру входила в стоимость тура, и немолодая женщина – местный экскурсовод уже ждала на берегу Несколько часов она, разводя руками в разные стороны, указывала на достопримечательности города и утомила так, что от нее захотелось сбежать и просто посидеть где-нибудь в тени древнего храма, по щиколотку вросшего в репей и крапиву Но, посмотрев на часы, она нашла способ взбодрить уставших туристов.

– Ну и конечно, в конце нашей экскурсии я не могу не пригласить вас в один из самых популярных наших музеев – Музей русской водки. Там вы сможете провести остаток свободного времени, продегустировать и купить в дорогу, – тут Александр и Аркадий невольно и мучительно переглянулись, – всевозможные напитки старинной рецептуры, которые наши предки-славяне готовили на основе ягод, трав и орехов.

– А дорого там? – спросил молодожен и, как бейсбольной битой, был огрет взглядом родственницы.

Положение спас Вадим Николаевич, глаза которого как-то странно оживились.

– Ну, дегустация не пьянство. Да и раз предки готовили. Да и что там пить, по наперстку, наверное! А попробовать надо, это тоже часть культуры, которую мы, кстати, и приехали познавать.

Авторитетное мнение определило общественное настроение в пользу дегустации, и возражения смолкли.

Ударную группу дегустаторов составили сам маститый журналист, Александр с Аркадием и Родион, крепкий широколицый парень, давно про себя удивлявшийся непонятному полусухому закону. Музей встретил изобилием, которое можно было потрогать и попробовать. Купив билеты «с дегустацией», ядро коллектива начало со «Старки».

– «Старка» – старинный русский напиток, обладает очень полным, глубоким вкусом, – говорила экскурсовод, дама в годах с честно припудренными, чуть дряблыми щеками, сразу видно – музейщик со стажем.

Все попробовали, выдохнули, закивали.

– Я бы хотела продолжить нашу дегустацию на контрасте: от мягкого вкуса «Старки» давайте теперь перейдем к более терпкому «Зверобою», настоянному на лечебной траве, которой на Руси традиционно лечили всякие хвори…

– Эх, чтоб все хвори долой! – вдруг гаркнул заместитель главного редактора, первым опрокинул стопку «Зверобоя» и неожиданно глубоко гортанно чихнул, закашлялся, выпучивая глаза и напрягая на шее какие-то прямо нечеловеческие жилы, и был оттерт супругой в задние ряды дегустаторов.

– Да, наши напитки забористы! – не без удовольствия прокомментировала экскурсоводша.

За «Зверобоем» пробовали перцовки, потом «водки на меду», затем на каких-то уже плохо различимых на вкус ягодах. Правда, Вадим Николаевич – заместитель – пил уже без озвучки, солидно выдувая воздух ноздрями и только краснея и становясь все серьезнее от рюмки к рюмке.

Зато все веселее делались Александр, Аркадий и Родион, которые с удовольствием смаковали и обсуждали вкус водок, настоек, наливок… Подруги Аркадия и Родиона, купив одну дегустацию на двоих, уже что-то говорили, говорили между собой, и только законная супруга Александра периодически все тыкала его в бок:

– Саша, не увлекайся! Возьмем лучше с собой к обеду или вечером с закуской на палубе. Погода, смотри, какая хорошая…

– Да, погоду-то водкой не испортишь! Ха-ха!

– Александр!

– Да шучу я, дорогая, не переживай ты! Мы и к обеду возьмем, и к ужину, как же тут не взять!

Анна поняла свою бесполезность и начала надуваться.

После дегустации прошли к прилавку выбирать. Дружески обняв Родиона за плечи, Александр очень настойчиво сунул ему в руку немалую купюру и почти простонал в ухо:

– Ты не жалей, возьми на свой вкус, а там разберемся.

– Ну, так, – Родион радостно заулыбался, – наконец-то!

После этого Александр, пока все увлеченно разглядывали витиеватые буквы на бутылочных этикетках, незаметно продефилировал к Аркадию и заговорил быстро, глядя куда-то в сторону:

– Ну, что, друг мой, надо бы продолжить дегустацию на плавсредстве…

– Так продолжим.

– Да, только жена моя уже на меня дуется…

– Так надо ей водки в вино подлить, как в прошлый раз…

– Что ты! Она же тогда поняла потом, скандал был дикий! Мы три дня не разговаривали! А ты все подливал…

– А кто мне это подсказал?!

– Ну, это детали. Короче, настроение ей надо как-то поднять. Пусть твоя с ней поговорит как-нибудь, по-женски, скажет, что все мужики козлы и надо выпить по этому поводу, ну, как это обычно бывает у них. А то я выпаду совсем и меня спать уведут.

– A-а, как ты заговорил. Ладно, попробую я.

Из музея все вышли с небольшими свертками. Тем эффектнее смотрелся Родион в обнимку с картонной коробкой, наспех перехваченной липкой лентой. В ответ на одобрительный взгляд Вадима Николаевича, восхищенный молодожена и снисходительный Анны Родион сказал просто:

– Это я в подарок друзьям, в Москву.

– Конечно, надо же друзей угостить, а я вот только одну бутылочку и купил. Не все же пить! Правда, милая?! – И Александр прихватил свободной рукой жену за талию.

– Тебе бы болтать все, а сам вон уже…

– Да ладно, Аня, брось! Пусть мужики расслабляются. С теплохода все равно бежать некуда, – начала с другой стороны лукавая, проинструктированная Аркадием Людмила. – Я вот «клюковки» взяла. Пойдем, посидим сами.

– Действительно, а то с ними весь отдых превращается в пьянку.

Утром все бодрились как могли. Хорошо еще, что Анну все-таки удалось расслабить, выговорить в женском коллективе, где она поносила слабовольного мужа Сашу, «этого безудержного пьяницу Аркашку» и замаскировавшегося под интеллигента алкоголика Вадика, и Аня мирно заснула, не зная, что москвичи – друзья Родиона – так и не дождутся от него подарков.

С левого борта, на высоком берегу Волги показались купола, а за ними и сам Мышкин, обычный уездный русский городок, который, почти не изменившись, дожил до нашего времени и уже поэтому, неожиданно для самого себя, стал музеем. Летом мышкинцы жили за счет любопытства туристов, а зимой замирали и набирались сил в ожидании очередной навигации.

У трапа, на широкой деревянной пристани, где торговали всякими домашностями местные жители, туристов встречала очередной экскурсовод – на этот раз молодая симпатичная девушка.

– Город наш, – начала она, – совсем небольшой – всего три тысячи жителей. Зато не много районных центров могут похвастаться таким количеством музеев, как у нас. А у нас есть и краеведческий музей, и Музей мыши, и Музей валенка…

– Мышатница-то ничего… А ты, Аркаша, видишь, со своим самоваром, точнее, мышью приехал, а мог бы ведь… – начал Александр.

– А Музей водки у вас есть? – вскользь поинтересовался Вадим Николаевич.

– А еще лучше пива, холодного! Вот Александр все спрашивает после вчерашнего, – выкрикнул Аркадий, подтолкнув друга вперед и спрятавшись за его широкую покатую спину

– A-а, Саша… Все-таки набрался вчера, да? – укоризненно протянула Анна.

– Да кого ты слушаешь, этого балабола! Отойди от меня вообще. – И он демонстративно отстранился от Аркадия.

– Я смотрю, у вас уже много впечатлений набралось во время путешествия. Да, угличский музей мало кого оставляет равнодушным, а уж какие оттуда иностранцы приплывают иногда…

– Правильно, пусть знают, – закрепил мысль Аркадий.

– Аркадий, скажи, – затряслась Анна, – ну вот что, что они должны узнать? Как вы здесь нажираетесь и песни дурными голосами орете?! А потом весь следующий день похмеляетесь и ржете довольные, вспоминая, как вчера хорошо время провели?!

– Да они пьют больше нашего, только лица скучные скорчат, вот все и думают, что они трезвенники, – парировал Аркадий. – А мы весело пьем и вообще всякому чувству с чувством отдаемся. И побеждали мы их всегда, вот!

– «Чувству с чувством», да еще «отдаешься», сплошная тавтология! А ведь журналист вроде. – Анна отвернулась.

– Да вы не переживайте так, – обратилась экскурсовод к Анне, – у нас никаких таких музеев нет, вот мыши и валенка…

– И хорошо, пусть мышами закусывают, – отрезала Анна.

– Давайте все-таки продолжим нашу экскурсию. Сейчас мы прогуляемся по краеведческому музею, посмотрим, как жили наши предки, посетим Музей мыши, где вас уже ждут мышки размером от нескольких сантиметров до двух метров, – жену Вадима Николаевича передернуло, – посмотрим и померяем валенки, а на обратном пути, здесь же на пристани, вы сможете купить наши сувениры. Здесь, кстати, и пиво, и воблу у нас продают, – понимающе улыбнулась девушка.

– Дорогая, – вполголоса обратился к супруге Вадим Николаевич, – а мы ведь с тобой в Мышкине уже были, лет десять назад. Что здесь за это время могло измениться, если триста лет ничего не менялось? Давай сразу сувениры посмотрим, да и жарко сегодня что-то.

И достойные супруги незаметно отстали от группы, устало зашагавшей по тропинке на вершину холма, к старому барскому дому.

Когда поднялись на холм и сделали небольшую передышку, кто-то поинтересовался:

– А где же Вадим Николаевич, потерялся, что ли? И жены его нет.

– Да они сувениры остались смотреть, – подсказали наблюдательные молодожены.

– Ха, да он на пристани воблу нюхает! – закричала вдруг Люда, указывая рукой вниз к Волге, где придирчивый Вадим Николаевич неторопливо беседовал с местным мужичком, разминая в руках рыбину и время от времени поднося ее к носу.

– А Вадим-то Николаич наш не промах, – завистливо присвистнул Родион.

– Алкаш латентный ваш Вадим Николаич, как его еще на работе держат! – вставила Анна.

– А вот мы с Аркадием не такие, мы избы пойдем смотреть, веретена всякие трогать и прялки! – пропиарил свой трезвый настрой ее разоблаченный супруг.

И обнявшись, друзья поскакали, перепрыгивая с ноги на ногу, в сторону музея, обогнав по дороге слегка опешившую группу престарелых немецких туристов с соседнего теплохода, с очень скучными лицами.

– Надо быстро выполнить музейную программу, мышей этих пощупать…

– Эх, экскурсоводшу бы пощупать!

– Ничего, мышь войлочную двухметровую пощупаешь. И по пиву! А то накрывает меня совсем, – говорили между собой скачущие друзья.

Метров через тридцать Аркадий поинтересовался:

– Мы вприпрыжку-то долго так еще бежать будем? Вон немцы на нас, по-моему, уже странно смотрят.

– А могли бы ускакать сейчас за поворот, а там ложбинкой, кустарником, да и на корабль, а потом сказать, что потерялись… – мечтательно протянул Александр.

– Я-то могу, да только тебе потом кирдык наступит.

– Эх!

И они перешли на шаг.

На пристани в это время столичный гость Вадим Николаевич допрашивал торговца рыбой:

– Подлещик? Сам ловил-то?

– Сам, а кто же еще? Густерка это…

– А солитера-то нет? – Вадим Николаевич, как опытный врач, мял живот бедной рыбине.

– Не, солитерную мы не берем, ее сразу видно, – не сдавался мужик.

Но и Вадим Николаевич удовольствие продлевал, внутренности пучеглазой рыбине щупал, ноздрей, из которой выбивалось две-три кривоватые волосины, нюхал, плавник на язык пробовал.

– Не пересушена ли?

– Да нет! В самый раз, и соли в меру.

– Ну, ладно, давай три штуки возьму. И язя вон того копченого тоже. На ольхе коптил-то?

– Да на ольхе, на ольхе, – нервничал уже мужик.

– А вот у нас пиво холодненькое есть, недорого, – вступила в разговор соседняя торговка, на перевернутых деревянных ящиках у которой были разложены морковь, свекла и щавель.

– Где же у тебя пиво-то, да еще холодное в такую жару? – заинтересованно спросил Вадим Николаевич.

– Так из погреба. Вон дом-то, рядом, сейчас скажу Мишке, – она ткнула в плечо сидящего на земле мальчишку, – сбегает, принесет сколько надо.

– Ну, пусть бежит. Штук шесть-то донесет?

– Вадик, не много ли шесть? – встряла в торговлю жена.

– Ну ладно, ты еще! Плыть да плыть еще, иди вон сувениры посмотри, – повысил голос маститый журналист и, протянув мужику деньги, поинтересовался: – Пиво хорошо, конечно, а вот сами-то что-нибудь производите? Я люблю местного попробовать…

– A-а, первача, что ли? – догадался тот.

– Ну-у…

– А это мы сейчас организуем. Василий, Вась! – Он махнул рукой в другой конец торговых рядов. – Клиент к тебе! Вон у того дедка должно быть. Вкусная, – подмигнул рыбак, пряча в карман тщательно пересчитанные купюры.

Вадим Николаевич, преисполненный достоинства, держа в руке пакет с пивом, а под мышкой зажав газетный сверток с рыбой, подошел к указанному отечественному производителю и спросил с ходу:

– Горит хоть?

– Обижаете!

Дед раскрыл сумку и показал солидную, литра на полтора, бутыль с длинным горлом, в которой жила своей жизнью темно-розовая, как марганцовка, жидкость:

– Градусов семьдесят, не меньше!

– Господи, да из чего же он такой красный?! – изумился Вадим Николаевич.

– Так из свеклы! Очень хорош, попробуйте.

Вадим Николаевич оглянулся. Жена примеряла какую-то вязаную шаль.

– А, давай. Закусить-то есть чем?

Дед молча достал и разложил на тряпочке два свежих огурца, редиску и несколько гороховых стручков.

Вернувшись на теплоход с фигурками мышей, мелкими сувенирами, пивом и рыбой, экскурсанты застали Вадима Николаевича за столом на палубе, перед большой, на четверть примерно уже пустой бутылью с розовой жидкостью, и очень довольного.

– Нагулялись! А самый лучший сувенир купил все-таки я!

– Вадим Николаевич, ты желудок, что ли, промываешь после вчерашнего?

– Что вы понимаете! Пьете эту магазинную дрянь, а это же народное! Представляете, самогон из свеклы! Сколько всего перепробовал, а такой впервые пью. И ведь хорош! – сказал Вадим Николаевич и в подтверждение своих слов гулко рыгнул. – Простите, это после редиски.

Анна печально посмотрела куда-то за борт, вниз по течению великой русской реки.

Нагулявшаяся компания разместилась вокруг Вадима Николаевича, сдвинув к пластиковому столу, за которым он дегустировал продукцию народных промыслов, такие же пластиковые стулья. Кто-то открыл пиво, кто-то рассматривал купленные в городе сувениры. Александр выпил первую бутылку почти залпом и открыл вторую.

– Саша, ты помнишь, мы с тобой после обеда собирались почитать?

– Конечно, помню. Сейчас посидим полчасика и пойдем.

– Если ты полчасика такими темпами посидишь, то у тебя буквы будут расплываться, – заботливо предостерегла жена.

– Да он и букв-то не знает! – глумился над другом Аркадий, которому пить пиво никто не мешал. – А мы с тобой, Людмила, сейчас тоже пойдем, пару страниц перелистаем. Ты, главное, не очень громко кричи, когда до кульминации романа дойдем, а то здесь стенки у кают тонкие, всему пароходу захочется в книголюбы записаться.

– Дурак ты, Аркашка! – Люда довольно улыбалась.

– Да он вечно все опошлит! – не удержалась Анна.

Воспользовавшись моментом, под завесой чужого спора, Александр повернулся вполоборота к выходившим на палубу окнам ресторана, большими глотками допил вторую бутылку, небрежным жестом поставил ее на стол, подальше от себя, и, взяв уже открытую, но еще почти полную бутылку Аркадия, встал:

– Пойдем, Аня, что с ним разговаривать.

– Ань, я просто называю вещи своими именами, – примирительно сказал Аркадий и аккуратно придвинул к руке Александра, которой тот опирался на стол, отставленную другом пустую бутылку.

Александр вздрогнул от прохладного прикосновения и посмотрел на Аркадия, состроившего хитрую физиономию, означавшую, что он все видел, похищенное пиво не простил и сейчас с удовольствием сдаст его жене, а если и не сдаст, то уж нервы попортит точно.

– Друг мой, ты ничего не забыл? – вкрадчиво спросил Аркадий.

Теплоход заворочал, зашумел винтами, на пристани отмотали и бросили на палубу тяжелые плетеные чалки, и стол, за которым расположилась компания, стал постепенно отдаляться от берега. Путешествие повернуло обратно, в сторону родного города. Раздался мощный прощальный гудок, во время которого Александр быстро зашевелил бородатыми губами в сторону провокатора Аркашки.

Анна поднялась вслед за мужем:

– Ладно, мы пойдем, на ужине встретимся

– И все-таки, Александр… – не унимался Аркадий.

– Саша, может, ты правда что-то забыл?

– Пойдем, пойдем, милая, уже что-нибудь почитаем. Не слушай ты его! – говорил Александр, уводя жену.

Удаляясь от стола, он забросил за спину свободную руку и на ходу демонстрировал бессовестному подстрекателю, как ловкий биржевой маклер, меняя конфигурацию пальцев, то кулак, то кукиш, то средний палец.

Минут через пятнадцать, игриво переглянувшись, ушли к себе и молодожены. Потом жена увела Вадима Николаевича, который уже не очень сопротивлялся, но бутыль свою не оставил, вцепившись в ее стеклянную плоть редакторскими пальцами и пообещав заставить всех «распробовать настоящий народный напиток». За ними разошлись и все остальные.

Откинувшись на измятую подушку, Людмила несколько минут лежала молча. Потом повернулась на бок, лицом к лежащему на спине Аркадию:

– Ты меня любишь? – Она отбросила со лба прядь черных, некрашеных волос и подперла голову кулачком.

Раскосые глаза блестели и улыбались, вопрос был явно провокационным.

– Конечно… Особенно сзади!

– Я тебя когда-нибудь убью! – Она оставила голову без опоры и несколько раз ткнула его кулаком в плечо, в грудь, в живот. Он поймал ее руку, она стала, смеясь, вырываться… Потом они заснули.

Аркадий проснулся от стука в окно. Приподнявшись на кровати, он отодвинул занавеску и увидел Родиона, который манил его наружу.

– Хватит уже дрыхнуть. Пойдем, пообщаемся. А то Сашка не отзывается, ты тут спишь, Вадик ваш вообще так храпит, что мимо окна проходить страшно.

– Тихо ты, Людку сейчас разбудишь.

Родион жестом показал, что будет тише.

– Хватит, говорю, валяться. Пойдем, у меня смотри еще что осталось. – И он поднял на уровень оконного стекла пол-литровую бутылку виски.

– Запасливый ты. Ладно, ладно, сейчас я выйду. Иди.

Успокоенный Родион отошел.

Аркадий посмотрел на спящую подругу, тихонько выбрался из-под одеяла, оделся и вышел на палубу.

Устроившись под одной из открытых боковых лестниц, ведущих с палубы на палубу, они небольшими глотками, не торопясь, пили виски прямо из горлышка. Смотрели на медленно двигающийся в сторону кормы берег, посмеивались над Вадимом Николаевичем:

– Помнишь, как Анька его: «алкаш латентный ваш Вадим Николаич»! Ха-ха! А он, видно, и правда дорвался до свободы после кабинетной-то жизни. Такую гадость купил и в одно горло засаживает, – рассуждал Родион.

Через час умиротворенная беседа поднадоела, и Аркадий предложил проведать книгочея Александра:

– Пойдем, посмотрим, как он там без нас.

– Пойдем, принесем ему свободу.

Они прошли вдоль борта, подкрались к выходящему на палубу окну каюты и попытались заглянуть внутрь, но сквозь плотно сдвинутые шторы увидеть в темной каюте ничего не получалось.

– Спят, что ли. – Родион все пытался что-нибудь высмотреть.

– Может, и спят.

Прислушались. Из каюты раздавалось шуршание и не поддающиеся описанию звуки.

– Не-ет, не спят, – торжествующе прошептал Родион. – Смотри, окно неплотно закрыто, – показал он и поманил Аркадия в сторону, где можно было нормально разговаривать.

– Слушай, я когда к Сашке заходил, он жаловался, что окно плохо закрывается и почти не держится. Давай его резко опустим и напугаем их!

– Ну, давай. Надо ладони к стеклу плотно прижать и одновременно вниз потянуть!

– Точно!

Уже давясь от смеха, они вернулись обратно к окну, аккуратно прижали свои ладони к стеклу и, кивнув друг другу, резко двинули вниз раму, которая опустилась даже легче, чем они ожидали. Просунув головы в приоткрывшуюся щель и путаясь в шторах, они заорали что-то нечленораздельное. Шевелившаяся в каюте одеяльная масса с торчащими из нее ногами и руками сначала замерла, а потом дернулась к стене и хаотично задвигалась. Послышался приглушенный визг.

Довольные своим рейдом, Родион с Аркадием отскочили от окна и отступили под лестницу.

– Здорово, ха-ха! Похоже, мы сбили их с ритма. Надо выпить. – И Родион достал из-под лестницы бутылку виски.

Они сделали по хорошему глотку. Из каюты так никто и не вышел, и любители экстремального юмора, отдышавшись, решились на второй приступ.

Еще аккуратнее, чем в первый раз, они подобрались к окну, которое опять уже было прикрыто.

– Надо осторожней, а то Сашка хитрый. Теперь может нас и ждать, – предупредил Аркадий.

– Да этого книголюба уже опять в постель затащили.

– Только пугать теперь не интересно. Надо что-нибудь еще придумать… Слушай, давай брызгалку сделаем и устроим ему душ!

Заговорщики сходили в каюту Аркадия, где мирно спала его подруга, нашли там полуторалитровую пластиковую бутылку, допили из нее лимонад и наполнили водой из-под крана. С крышкой пришлось повозиться, но с помощью складного ножа, оказавшегося у запасливого Родиона, они все-таки проковыряли в ней несколько дырок.

– Все, готово. Теперь мы ему устроим послеобеденный сон вместе с его Анечкой. А то «там не пейте, здесь не выпейте»! Мы отдыхать поехали или что? – Родион несколько раз, для пробы, брызнул кривыми струями в раковину и остался доволен.

Они вернулись на палубу и снова подкрались к окну. Родион решил взять руководство операцией на себя.

– Давай, ты окно отодвинешь, а я ему волью как следует.

– Да без проблем.

Как только рама отъехала вниз и большое, удобное как мишень лицо Родиона оказалось на уровне открывшейся щели, штора распахнулась и яркий оранжевый апельсин как пушечное ядро влетел ему прямо в глаз. От неожиданности и боли Родион вскрикнул и отпрыгнул от окна. Аркадий же, предвидевший нечто подобное, успел отскочить в сторону, поэтому вылетевшее вслед за апельсином яблоко угодило ему только в плечо. Но потревоженный любовник на этом не успокоился и продолжал мстительно метать фрукты. Аркадий оказался в более выгодной позиции, рядом со стоявшим на палубе пластиковым столом, за которым и укрылся, а почти весь боезапас был выпущен в Родиона.

В результате такой контратаки им пришлось отступить на исходную позицию под лестницу

– Посмотри, у меня под глазом ничего нет? – спросил Родион, держась за ушибленную сторону лица.

– Пока нет, но скоро будет огромный фингал! А здорово он тебе заехал! Все-таки ждал нас, – прерывисто говорил Аркадий, перемешивая слова со смехом.

Родион приложил бутылку с остатками виски к скуле.

– Ну, Сашка! Я ему этого так не оставлю! Мне в понедельник на работу, а у меня тут зреет… – Родион отхлебнул вискаря и снова приложил стеклянную тару к зашибленному месту. – Он теперь у меня спокойно там не полежит! Надо собрать все фрукты.

– Давай, давай, собирай снаряды, а я пока посижу.

Родион, пригнувшись, выскочил из-под лестницы и стал быстро собирать раскатившиеся фрукты, чтобы начать очередную атаку. Но его уже ждали. Лишенный сна и супружеских утех Александр настроился решительно. Пока Родион собирал апельсины и яблоки, еще несколько плодов, в том числе увесистый жесткий гранат и похожий на изогнутый нож банан, обрушились на спину лазутчика. Родион попытался «отстреливаться», но позиция в каюте была почти неуязвимой: метнув два-три фрукта, Александр подымал забрало стекла и, закрывая амбразуру, оставался недосягаемым. Озлобленный очередным поражением, Родион вернулся под лестницу.

– Что ты расселся, помог бы лучше! – крикнул он красному, трясущемуся от смеха Аркадию. – Иди, отвлеки его, а я засажу ему яблоком в харю. Иначе я не успокоюсь! – Один глаз у Родиона уже заплывал красноватым отеком.

Но от Аркадия уже не было толка: он сидел на корточках у стены, закрыв руками мокрое от слез лицо, и захлебывался от смеха.

– A-а! – Родион махнул рукой, взял бутылку с водой и направился к каюте.

На этот раз он решил действовать осмотрительнее. Пробежав галопом мимо окна противника, он добрался до пластикового стола, за которым раньше прятался Аркадий. Для затеи Родиона конструкция стола оказалась очень удачной: легкий, диаметром чуть больше метра, на четырех вкручивающихся цилиндрической формы ножках, в центре он имел небольшое отверстие под пляжный зонтик. Подтащив стол к окну, Родион опрокинул его набок, ножками к себе, и, подняв одной рукой на уровень своей головы, стал наблюдать за противником в дырку.

А противник уже вошел во вкус: окно открылось, и в щель полетели мандарины. Калибр начинал мельчать. Глядя заплывающим глазом в дыру стола, Родион улыбался: ни один цитрус его не задел. Но и атаковать со столом наперевес было не очень удобно, поэтому Родион решился на вылазку. Собрав под прикрытием стола разбросанные фрукты, он откинул свой «щит» в сторону и, подбежав к окну, стал закидывать плоды в щель. Не ожидавший такого натиска Александр отступил в глубь каюты, не успев закрыть окно, и был вынужден отстреливаться.

Перестрелка, сопровождаемая гортанными криками, хохотом и воплями прячущейся под одеялом жены Александра, продолжалась несколько минут, но снарядов становилось все меньше, потому что фрукты, которые не попадали в Родиона, перелетали через палубу и падали в реку. Наконец их не осталось совсем. Зато в запасе у Родиона была еще брызгалка с водой, и, ощутив свое превосходство, он в пылу борьбы схватил бутылку двумя руками и, просунув ее в окно, демонически хохоча, начал поливать наугад всю каюту: злобного взъерошенного Александра, которому теперь уже пришлось отступить в санузел, лежащие на столике книги и висевшие на спинке стула вещи.

Но Александр, как оказалось, не бросил свою супругу на произвол бесноватого наглеца, а совершал хитрый маневр и теперь, выскочив из туалета с искаженным от ярости лицом, подбежал к окну и со всего маху плеснул из кружки в победную физиономию Родиона водой, которую он успел набрать, пока прятался в сортире. Уверенный в своей безоговорочной победе Родион такого подвоха никак не ожидал и отпрянул от окна. Ответить ему было уже нечем, вода в бутылке кончилась. И тогда он решился на отчаянный шаг: схватил валявшийся на палубе стол, быстрыми движениями отвинтил у него две ножки и, как «выстрелы» от гранатомета, метнул их одну за другой в обидчика, который в свою очередь подобрал их в каюте и швырнул обратно в окно. На секунды зависнув в завораживающем полете, белые продолговатые цилиндры спланировали за борт.

Разбазаривание чужой мебели, за которую теперь, возможно, придется еще и платить – за борт ножки, в конце концов, выбросил Саша, – стало последней каплей для Анны. Вскочив с постели, она чуть ли не по пояс высунулась в узкую щель окна и, вконец растеряв свою интеллигентность, сообщила Родиону, куда засунет ему следующую ножку стола, если тот решится ее открутить.

На этом и так уже почти выдохшееся сражение было закончено, а изувеченный стол вернули на место, облокотив для устойчивости его обезноженную часть на спинку одного из стульев.

Конец путешествия прошел тихо и даже чуть напряженно. Правда, никто из приятелей всерьез не поссорился, а Анна сделала философский вывод, что «мужиков этих не переделаешь, и пусть как хотят». Свекольный самогон был тайно допит на четверых – Вадим Николаевич все-таки добился своего и заставил Александра, Аркадия и Родиона в знак примирения распробовать розовую, гадкую на вкус жидкость…

Мумия

Смертью в квартире совсем не пахло, только пыльным воздухом давно оставленного жилища. Немолодой уже следователь, прислонившись к дверному косяку, находился одновременно в двух мирах: полного слухов растревоженного подъезда и случайно вспоротого кокона квартиры, в котором теперь двигались эксперты, что-то разглядывая и фотографируя.

– Мы с женой утром проснулись, пошли умываться, а в ванной потоп, – рассказывал следователю жирноватый мужчина, одно ухо которого было красным, как кусок свежего мяса.

«Как странно человек волнуется, – думал следователь, кивая красноухому мужчине. – Ведет себя совершенно спокойно, даже уверенно… А ухо предательски греется».

С верхних этажей слышались голоса жильцов, у которых наконец-то появился повод пообщаться между собой. А на площадке между третьим и вторым этажом усатый сержант незлобно пугал подкрадывавшихся снизу детей. Когда любопытные мордочки выглядывали из-за поворота лестницы, скучавший на подступах к квартире полицейский делал в их сторону грозное лицо. Дети с визгом скатывались по ступенькам на первый этаж, чтобы через несколько минут снова проверить бдительность строгого дядьки.

Следователь видел сержанта, слышал голоса жильцов сверху, кивал пережившему наводнение мужчине, не терял из виду коллег, шевелившихся в квартире. Это была многолетняя привычка, которая срабатывала уже на уровне инстинкта.

Утром взбешенные водопадом супруги из восьмой квартиры бросились вверх по лестнице на третий этаж и двадцать минут дубасили мясистыми мужскими и женскими руками в дверь соседей. Но ни удары, ни матерные крики, ни угрозы утопить всех в унитазе не помогли, и тогда были вызваны участковый, сантехник и слесарь. Убедившись, что вода течет с третьего этажа, а дверь не открывают, участковый разрешил:

– Вскрывайте!

А когда все заполнили собой скромную однокомнатную квартиру, которая двумя окнами выглядывала в квадратный двор на окраине большого города, пришлось вызывать следственную группу.

– Артем Михайлович! – следователя позвали из глубины квартиры. Человек, все время вытягивавший вперед свою костистую немолодую голову, что делало его похожим на въедливую черепаху, снимал резиновые перчатки. – В принципе все понятно, первое впечатление подтверждается. Умер одинокий, никому не нужный человек. Следов насилия нет. Умер несколько лет назад, истлел, превратился, по существу, в мумию. По документам все сходится: прописка есть, и прожил он в этой квартире всю свою недолгую жизнь. Запаха не было, поэтому соседи не встрепенулись. Немного формальностей, и дело можно закрывать.

На пороге квартиры показались синие комбинезоны и пустые лица санитаров:

– Выносить можно уже?

– Забирайте, – кивнул Артем Михайлович.

«Как же он похож на черепаху, – следователь представлял океанское побережье и влажный песок, в который черепахи зарывают свои яйца, – и движения такие же медленные».

– Артем Михалыч, ты меня слышишь? – Черепаха трогала следователя за рукав своей когтистой лапой.

– А-а?! – Артем Михайлович вернулся в квартиру.

– С нами поедешь, говорю?

– Нет, я останусь еще.

– Смотри, в отдел пешком пойдешь.

Санитары завернули бывшего человека в тот же плед, на котором он тихо превратился в мумию, взялись за концы самодельных носилок и потащили к дверям.

– Легкий какой, – сказал один из них.

– Смотри, чтоб не рассыпался, а то потом обвинят еще в утрате вещдока, – хохотнул другой.

Утром, направляя Артема Михайловича по этому адресу, начальник просил:

– Понимаю, сегодня у тебя последний рабочий день. Все документы подписаны, можешь и отказаться. Но я тебя прошу, Артем Михалыч, подключись на пару часов. Пусть это будет твое последнее дело.

Вчера Артему Михайловичу подписали документы о выходе на пенсию. Он даже успел проставиться: водка, недорогое шампанское для женщин, скромные закуски на своем бывшем рабочем столе.

– Зря уходишь, – говорил начальник, наливая водку, – мог бы еще работать лет пятнадцать. Что ты будешь делать на пенсии в сорок семь лет? У тебя ни семьи, ни дачи…

Оставшись один, Артем Михайлович открыл окно. По мнению экспертов, которое совпадало с опросом соседей, выходило, что мужчина, не доживший и до тридцати пяти лет, умер года три назад. Умер, а никто этого и не заметил… Что он успел в своей жизни?

Артем Михайлович в своей успел немало. Были резонансные дела, правительственные награды, семья и даже дача, которую быстро продали, когда двенадцать лет назад жена забрала детей и уехала в Грецию. «Там всегда тепло и мужики нормальные. А здесь я старею от вечного холода». Через пару лет, правда, выяснилось, что от бесконечной жары стареют еще быстрее, а мужики в Греции ленивые и хуже наших, но Артем Михайлович не простил и остался наедине с собой.

Следователь прошелся по квартире. А может быть, его все-таки убили? Следы газа, например, за это время могли бесследно улетучиться, отравив попутно еще молодой мужской организм. Он неторопливо осмотрелся на кухне, покрутил рукоятки электрической плиты. Кому это теперь нужно.

Рапортом об отставке Артем Михайлович разрывал в клочья свои же многолетние привычки, которые крепко удерживали его в понятных координатах. Но жить заложником надоевшего маршрута на работу, никак не кончающихся преступников, одновкусных салатов из магазина он уже не мог. Похожие друг на друга и крутящиеся внутри одного омута дни не давали его жизни выплыть на свободное течение. И договориться с ними было уже невозможно: они или утопят в своем тягучем суетном водовороте, или из них нужно выплывать на спортивном катере.

Похожие мысли крутились в седеющих головах многих его сослуживцев-ровесников. Но те хотели оставить службу ради бизнеса, легкого рабочего графика или тихой деревеньки… Артем Михайлович не понимал, что хочет обрести взамен.

Следователь внимательно осмотрел ванну и туалет, изучил тесную прихожую, вернулся в комнату и вдруг разглядел на своем темно-синем кителе серую пыльную полосу от давно не мытого подоконника. Грязь проникла в тканевые поры, когда он открывал присохшую оконную раму, и теперь не хотела вылезать из мягких уютных гнезд. Поднял голову, поискал какую-нибудь тряпку. Открыл шкаф. Там висели на плечиках рубашки, лежало аккуратно сложенное нижнее белье, полотенца, носовые платки. Он достал маленькое кремовое полотенце и попробовал победить грязь.

Не понимал и понять не пытался. Надоело все просчитывать, вглядываться в каждую деталь, угадывать мотивы. Хотелось просто выйти из квартиры с небольшой сумкой на плече, доехать до аэропорта и взять последний билет на какой-нибудь случайный рейс… И пусть все решится уже как-нибудь само. Это мальчишеское настроение все нарастало в нем последние месяцы, и отправить его в игнор не получалось.

Квартира «мумии» тайну смерти выдавать не хотела. Порыться в интеллектуальной начинке из прошлого? Артем Михайлович подошел к стоявшему у стены столу, включил компьютер, который, недовольно урча, начал разгонять внутри своих микросхем электрические импульсы. Пока грелись механические мозги, он пододвинул стул, застелил его кремовым полотенцем, сел и открыл ящик стола: толстый ежедневник, коробочка с ручками и карандашами, какие-то лекарства, колода карт, милая меховая игрушка. Он достал ежедневник, перелистнул несколько страниц, отвлекся на оживший светом монитор и увидел прямо перед собой на стене кривую строчку, проступавшую на обоях. Приблизил лицо и разобрал слова:

«Если он уйдет, значит, пришло и мое время…»

Артем Михайлович зачем-то потер пальцем запылившиеся буквы, как будто на тактильном уровне собирался проникнуть в содержание написанного. Кто должен был уйти? И почему так трагично? Может быть, это самоубийство?

Несколько приятелей по работе отговаривали Артема Михайловича от пенсионного рапорта. «Артем, ты сам себя закопаешь! Ты или сопьешься в одиночестве, или сойдешь с ума от скуки!»

«Я никогда не скучаю», – усмехался Артем Михайлович и переводил тему разговора.

Ему очень хотелось побыть наедине с собой. Не у зеркала, когда чистил зубы или брил лицо, не в кабинете между допросами, не на диване перед телевизором. Все это было не то. Ему нужно было одиночество, которое бы расчистило сознание, позволило зародиться новым мыслям. Они, свежие и неподдельные, должны были сами прийти в эту осознанную пустоту и переродить все его существо, открыть другие двери.

Артем Михайлович встал, отодвинул стол к окну и перешагнул через компьютерные провода. Теперь буквы оказались совсем близко. Полоса обоев, на краю которой были написаны слова, отошла от стены. Артем Михайлович отогнул жесткий сухой край, аккуратно надорвал его, чтобы не повредить надпись, и обнаружил под ним еще один слой обоев. И на нем тоже виднелись буквы…

Следователь достал маленький ножик, вытащил лезвие. Соблазн посмотреть, есть ли что-нибудь и под вторым слоем, пересилил любопытство сразу расшифровать вторую строчку. Он аккуратно вырезал первый лист и взялся за второй: подцепив лезвием настенную кожу, он стал выкраивать ее, как ценный холст из рамы, и улыбнулся, когда на зеленоватой в вертикальную полоску поверхности проступили блеклые буквы. Это была уже не случайность, а целая летопись на временных срезах старых обоев.

Артем Михайлович скинул форменный пиджак, бросил его на спинку стула и даже не заметил, как тот, словно вялый пьяница, медленно сполз на давно не мытый пол.

Всего четыре текста. Самый ранний оставлен карандашом на газетном листе: заботливые хозяева пытались хоть немного выровнять шершавые стены. Артем Михайлович попробовал оторвать и газету, но та, прямо под пальцами, рвалась на мелкие пожелтевшие лоскуты.

Тогда следователь в хронологическом порядке разложил на столе обойные послания – от самых ранних в зеленую полоску до последних грязно-розовых – и вгляделся в газету из прошлой эпохи.

«Он появился совершенно неожиданно. Мне девять лет».

Кто мог неожиданно появиться у девятилетнего ребенка? Брат, отчим? Это наверняка не имело никакого отношения к смерти.

На первом из обойных лоскутков был след от шариковой ручки:

«Как странно… Я уже давно не один. И что мне с этим делать?»

Между надписями на газете и на первых обоях прошли годы. Это было заметно и по изменившемуся почерку повзрослевшего человека. Но неужели девятилетнему ребенку понадобилось столько времени, чтобы осознать появление новых людей в его жизни? Ерунда какая-то. Тогда кто появился в этом еще не созревшем сознании и кого оно не смогло позабыть?

Артем Михайлович поднес к глазам следующий кусок старой бумаги. Чтобы разобрать почерк, пришлось читать по словам, которые через некоторое время все-таки сложились в понятную фразу:

«Он не только друг. Он вечный провокатор».

Конечно, никакие смыслы к Артему Михайловичу могли и не прийти. И тогда его призрачное одиночество, ради которого он резал привычную жизнь, останется совершенно пустым и бессмысленным, как дырявое ведро. Он это понимал. Но и оставаться в многоугольнике похожих, надоевших событий уже не мог. Каждый день он терял себя самого. По чуть-чуть, но безвозвратно.

Он разгладил последний, грязно-розовый кусок жесткой бумаги:

«Если он уйдет, значит, пришло и мое время».

– Если уйдет, – повторил вслух Артем Михайлович, – если уйдет…

Следователь выключил компьютер, поднял упавший на пол пиджак.

– Значит, он все-таки ушел. – Артем Михайлович закрыл окно и пошел к двери. – Если он захочет уйти, никто не сможет этого остановить. И я тоже, – закрыл дверь на ключ, поставил служебную печать на бумажную полоску.

Артем Михайлович стоял на лестничной площадке и смотрел на опечатанную дверь, навсегда захлопнувшуюся за чужой жизнью.

Дверь соседней квартиры медленно приоткрылась. Из нее выглянула старуха с хитрым морщинистым лицом:

– Что, все уехали? – Она все больше высовывалась из двери. – Один остался?

Артем Михайлович посмотрел в глаза старой женщины и выпал из оцепенения:

– Нет, – улыбнулся странной улыбкой, от которой неожиданная бабка поморщилась и стала прятаться за дверь, – еще не один!

Артем Михайлович закинул испорченный китель на плечо и застучал ботинками по лестнице.

Оглавление

Без дураков

  Часть первая

  Часть вторая

Прикосновение

Искусственный интеллект

Дипломат

Случайные родственники

Снежинка

Нюрнбергский лабиринт

Кабнет

Прыжок

Уик-энд

Мумия