1913 год. В Киеве свободно соседствуют люди и нечисть - упыри, черти, оборотни, лешие, полевики и водяники. Веками поддерживается относительный порядок. Люди управляют империей, нечисть ждет возвращения своего легендарного царя Змея. Но всё меняется в один день. В камышах возле Труханова острова, где издавна обитают человекообразные, находят приёмыша водяников с распоротым животом. Доктор-змееглавец непреклонен: погибший - человек. Чтобы раскрыть тайну и предотвратить новую войну между людьми и нечистью, привлекают опытного следователя Александра Петровича Тюрина, который оказался в Киеве проездом. Но сможет ли он побороть собственных демонов и увидеть то, во что долгие годы отказывался верить?..

 

 

 

Из логова Змея

      И вдруг настала тишина в церкви; послышалось вдали волчье завыванье, и скоро раздались тяжелые шаги, звучавшие по церкви; взглянув искоса, увидел он, что ведут какого-то приземистого, дюжего, косолапого человека. Весь был он в черной земле. Как жилистые, крепкие корни, выдавались его засыпанные землею ноги и руки. Тяжело ступал он, поминутно оступаясь. Длинные веки опущены были до самой земли.

Н. Гоголь. Вий

 

      Не знаю, как вас, а меня всегда удивляло: почему в украинской фантастике существуют такие пробелы? Где современная космическая опера? Почему так и не появился истерн - жанр вроде вестерна, только перенесенный во времена Гетманщины? Сколько еще ждать масштабного эпического фэнтези?

Похоже, что украинский автор в чем-то похож на Вия. Он ждет где-то в темной глубине, пока за ним придут, подведут его к интересной теме, а потом еще и поднимут веки. И может тогда увидит он того самого несчастного Хому Брута, и напишет, если вообще будет писать, снова о славном прошлом Украины, о полях и селах, и о гудении майских жуков над вишнями. Даже если это будут механические майские жуки и чернобыльские вишни, все равно по сути ничего не изменится.

Поэтому и к «Лазарусу» Светланы Тараториной, признаюсь, подступал я с некоторой опаской. Согласитесь: Киев начала XX века - не самый простой фон даже для романа исторического, а здесь - историко-детективное городское фэнтези! Открываешь книгу и опасаешься: не поскачут ли со страниц во все стороны бурсаки, не заскрипят ли возы чумаков - или все-таки увидим мы другую, городскую Украину?..

Все-таки увидим. Даже то, что здесь рядом с людьми живут упыри, змееглавцы, водяники, ведьмы и другие персонажи украинского фольклора, не делает «Лазаруса» вторичным. Кажется, это чуть ли не первый в нашем фэнтези пример такого вот сочетание места действия, фантастического допущения и темы.

И опять же - тему автор выбрала не слишком и фэнтезийную. Я бы сказал, актуальную, как по нашим временам. Главный герой «Лазаруса» - некий Александр Петрович Тюрин, чиновник по особым поручениям - приезжает в мультикультурный город и пытается разобраться в собственном прошлом. При этом он откровенно презирает местных жителей, потому что они не такие, чужие, непонятные; но в конце концов ему приходится встать на их сторону и защищать их интересы, а значит, понять этих «других».

А Киев, в который прибыл Тюрин, как раз находится на грани конфликта, потому что люди здесь доминируют, а все остальные - аборигены, виды разумных существ - либо живут в гетто, либо лишены большинства прав.

И чем дальше читаешь, тем больше, наконец, понимаешь: этот вот вымышленный Тараториной Киев имеет немало параллелей с Киевом вполне реальным, тех же времен. (Добавим: для тех, кто знает историю и литературу, в книге скрыто немало намеков и «пасхалок». Они несущественны для понимания сюжета, но порадуют внимательного читателя).

Но конечно, все эти достоинства «Лазаруса» мало бы весили, если бы эта книга была лишена увлекательного сюжета, а это не так. Ее просто интересно читать, следя за развитием событий и пытаясь отгадать, куда еще приведет автор своих героев в поисках страшной истины.

Говорят, Достоевский когда-то утверждал, что «вышел из гоголевской «Шинели». Так же украинское фэнтези длительное время пыталось избежать хтонического взгляда Виевых глаз - и то и дело снова попадало в ту же ловушку. Поэтические обольстительные мавки водили вокруг авторов хороводы, завывали где-то за стенами волколаки...

Роман Тараториной - не первая попытка наших авторов выйти за пределы очерченного мелом круга, но первая фэнтезийная книга, посвященная именно Киеву 1910-х. «Лазарус» убедительно свидетельствует, что появляется новая украинская фантастика, и я искренне завидую читателям, которые ее только открывают.

Владимир Аренев

 

Светлана Тараторина

«Лазарус»

Все герои, действующие на страницах книги, вымышленные. Все фамилии, за исключением нескольких, принадлежат реальным людям, которые жили в Киеве в начале XX века.

Действующие лица

Полицейские и другие чины

Тюрин Александр Петрович - чиновник по особым поручениям, подполковник, тридцать три года. Вид: homo sapiens.

Топчий Парфентий Кондратьевич - околоточный надзиратель Старокиевского полицейского участка. Вид: [не указано].

Скалонне Александр Александрович - полицмейстер, полковник. Вид: homo sapiens.

Рапойто-Дубяго - полицейский сыскного отдела городской полиции. Вид: homo sapiens.

Вышиевский Алексей Митрофанович - чиновник по особым поручениям при генерал-губернаторе Межи. Вид: homo sapiens.

Адамчик Абрам - подполковник. Вид: homo sapiens.

Огурец Павлентий - ротмистр. Вид: зооморф [нуждается в уточнении].

Городская дума

Фальдберг Фридрих-Рудольф Людвигович - гласный городской Думы, председатель фракции человекообразных. Вид: berserk, или людомедведь.

Николай Петрович Добрынин - гласный городской Думы, председатель фракции людей. Глава общества «За чистоту человечьего рода». Один из основателей «Двуглавого орла». Нечистененавистник. Вид: homo sapiens.

Качур-Бачковская Глафирия Павловна - машинистка секретариата управы городской думы. Вид: homo sapiens.

Рассоха Фриц Абрамович - печатник секретариата управы городской думы. Вид: deamon [дописано чернилами] черт.

Шкуро Захар Васильевич - секретарь управы. Вид: homo sapiens.

Духовенство

Архимандрит Амвросий - настоятель Киево-Печерской лавры. Вид: homo sapiens.

о. Палладий - настоятель Дальнего (смешанного) монастыря. Вид: gnomen / гмур.

о. Назарий - монах Дальнего (смешанного) монастыря. Вид: homo sapiens.

о. Протасий - монах Дальнего (смешанного) монастыря. Вид: homo sapiens.

о. Марко - Марко Проклятый, монах Дальнего (смешанного) монастыря. Вид: spirit sacer [дописано чернилами] дух проклятый [уточнено] редкий вид человекообразного, необъяснимого происхождения.

о. Василий - Василий - постник, монах Дальнего (смешанного) монастыря. Вид: desmodus, или упырь.

о. Захарий - Захарий-травник, монах Дальнего (смешанного) монастыря. Вид: [нуждается в пересмотре].

о. Илья - Илья-столпник, монах Дальнего (смешанного) монастыря. Вид: [нуждается в пересмотре].

о. Святоша - настоятель Сретенской церкви. Вид: homo sapiens.

о. Егемон - настоятель Кирилловской церкви. Глава "Братства Ольга". Вид: homo sapiens.

Горожане

Голубев Вальдемар Степанович - студент, глава нечистененавистнической организации «Двуглавый орел». Вид: homo sapiens.

Голубев Степан Тимофеевич - профессор университета св. Владимира, историк. Вид: homo sapiens.

Айвс Василина - доктор медицины по душевным болезням человекообразных. Вид: homo sapiens.

Житоцкая Евгения Карловна - владелица дома на Бульварно-Кудрявской, где снимал квартиру Тюрин, дочь профессора истории Карла Житоцкого. Вид: homo sapiens.

Мадам Кац - бывшая учительница гимназии. Вид: homo sapiens.

Николай Павлович Тропинкин - инспектор первых классов, учитель латыни в первой мужской гимназии. Вид: homo sapiens.

Перетц Фердинанд Иванович - профессор, знаток мертвых языков, исследователь фольклора и мифологии человекообразных. Вид: homo sapiens.

Гальванеску - приват-доцент университета св. Владимира. Вид: homoidea serpentes. [Дописано чернилами] Доктор-змееглавец.

Пузырь Лобаст Сигизмундович - глава поселения водяников на Трухановом острове. Вид: homoidea aqua, или водяник.

Мадам Гинда - Анна Ивановна Мендель, владелица развлекательного заведения на Трухановом острове. Вид: малефика [дописано чернилами] урожденная ведьма.

Басараб Фабиан - князь. Вид: desmodus, или упырь.

Тартаров Сергей Александрович - купец, владелец яхт-клуба на Трухановом острове. Вид: spirit area, или перелесник.

Мадам Солоха - медиум, ясновидица, продавщица магических товаров. Вид: homoidea bufonidae, или людожаба.

Тумс Ярослав Викторович - регистратор объявлений в газете «Киевлянин». Вид: [нуждается в пересмотре].

Кендрик Яков - гимназист первой мужской гимназии. Вид: homo sapiens. Некоторое время служил вместилищем Апи.

Дело первое
Приёмыш водяников

Киев, 1913 год

I

Поезд дрогнул, проехал еще несколько ярдов, протяжно свистнул и остановился. Следователь по особо важным делам Александр Петрович Тюрин втянул носом вокзальный дым, скривился и снова развернулся к проводнику. Маленький, не больше пяти футов ростом, домовой продолжал держать руку под козырек. Лицо скрывалось под длинными седыми волосами, чуб переходил в лохматые брови, те - в усы и нечесаную бороду. Тюрин не видел глаз, и это его еще больше раздражало.

- По какому праву вы притащили меня в Киев? В понедельник я должен быть в столице. Меня ждут в канцелярии императора! В конце концов, я езжу по Меже четыре месяца и хочу домой!

- Но ведь, ваше благородие, - в который раз ласково начал домовой, - никак нельзя, колеи разобраны. Пока сахар не соберут, движения не будет.

Тюрин и без вялых объяснений понимал масштаб катастрофы. Холмы под Бояркой краснели от сахара. Пока пассажиры первого класса подсчитывали, сколько миллионов потеряют Балабухи, Тюрин думал про скандал в столице. Из потерянного сахара должны были приготовить пуды первоклассного сухого варенья специально к императорскому столу. Магический деликатес открывал третий глаз, лечил от бесплодия, продлевал жизнь, на время возвращал молодость, но самое важное - облегчал мучения наследника империи. Император долго ждал сына. Наконец, после пяти девочек, было объявлено о появлении царевича. За несколько лет монаршая семья во много раз увеличила заказ на «сухое варенье». Открыто об этом не говорили, но в столице все знали - наследник родился с «царской болезнью». Вместо костей имел в теле стекло, а в жилах - гнилую желтую жидкость. Потому-то империя, как кровь, тянула сахар с Межи, требовала все больше сухого варенья, взамен нечисть получала деньги и определенные свободы.

«А свобод всегда мало. Дай на ложке - заберут на казан», - подумал Тюрин. Снаружи раздавались очередные политические прокламации. В Киеве - центре Межи - было неспокойно. На днепровском острове, который принадлежал человекообразным, нашли труп человеческого мальчика. Людошовинисты сразу объявили, что это ритуальное убийство. И понеслось. Люди сожгли несколько домов гмуров в Протасовом яру, а на следующий день раздался взрыв под поездом Балабух, хотя последние принадлежали к древнему киевскому роду людомедведей.

Железнодорожные жандармы не нашли ничего лучше, как утянуть столичный поезд в Киев - «для комфорта господ пассажиров». Обещали продолжить движение по маршруту на следующее утро. Но Александр Петрович слишком хорошо знал Межу, чтобы в это поверить.

«В понедельник у Тамары именины... И главное - застрять именно здесь», - пульсировало в голове. В течение пяти лет работы в особом отделе полиции ему удавалось избегать столицы Межи. Сколько ни ездил он по губерниям нечисти, всегда планировал так, чтобы обходить Киев.

Тюрин бессильно оглядел купе. Чемоданы немым укором торчали с багажной полки. Решил до последнего не снимать. Взгляд упал на книгу, которой Тюрин смирял мысли на подъездах к Киеву. «Легенды о Змее», автора Лазаруса - последняя память об отце, единственный томик, который удалось спасти из домашней библиотеки.

Занавески легонько всколыхнулись. Из открытого окна дохнуло непривычным в середине мая зноем. Рядом тронулся очередной поезд.

- Люди, берегитесь! Нечисть убивает человеческих детей! Помянем замученного отрока Ющенко! - снова донеслось снаружи. Тюрин наконец выглянул в окно, больше из желания глотнуть свежего воздуха, чем из любопытства. Его лицо побледнело. «Это не может быть он», - прошептал Тюрин, сунул книжку в карман, оттолкнул домового и побежал к выходу.

*

Мужчина, которого Тюрин принял за отца, оказался чертом-старьевщиком. Несмотря на жару, на тонкой фигуре болталось несколько пиджаков. На копыта черт натянул галоши, шея утопала в по меньшей мере трех вязаных шарфах, а рожки заслонял раскидистый соломенный брыль. Такой и впрямь имелся у отца, когда Тюрин был ребенком. Но как он мог не заметить свиное рыло?

«Все из-за шрама», - успокаивал себя полицейский, утирая пот. Левая щека старьевщика была порчена святой водой. На том же месте шрам был и у отца. Это Тюрин отчетливо помнил, хотя с последней встречи прошло более двадцати лет.

«Проклятый город, проклятая жара», - думал Тюрин, пытаясь поверх голов рассмотреть, где вход к начальнику вокзала. Он намеревался во что бы то ни стало выбраться из города. Толпа бушевала. Расписание сбилось. Публика (преимущественно люди) ссорилась, требовала объяснений, нечисть наглела и пользовалась многолюдностью.

Тюрин привык к человекообразным в провинции. Там они жили на своих исконных территориях: лесные виды - в лесу, земляные - под землей, водяные - ближе к воде. Люди строили собственные городки. Там, в провинции, Межа пролегала четче. Даже в крупных городах царил порядок. Но Киев всегда отличался. «Здесь хаос даже в отделении для пассажиров первого класса», - возмущался полицейский, наблюдая, как ведьма-перекупщица пыталась продать магические настойки круглолицым дамам из столичного поезда.

Крики агитатора про убийство человеческого парнишки почти терялись в общем гомоне. Черная фуражка с «ДО» на кокарде свидетельствовала, что агитатор принадлежит к наиболее радикальной на Меже организации ненавистников нечисти «Двуглавый орел». В какой-то момент толпа выплюнула черта-старьевщика в шарфах прямо на двуглавца. Завязалась перепалка. Тюрин увидел, как по мостовой покатилась калоша, и с брезгливостью подумал, что разъяренные пассажиры таки нашли козла отпущения.

А еще через мгновение испуганный чертик выпрыгнул из толпы и побежал вдоль перрона. Человеческие волны разошлись и дали дорогу двум полицейским. «За кем-то пришли», - предположил Тюрин и мысленно похвалил: арестовывать на вокзале, еще до того, как вор сбежал в город, правильная практика.

Старший по чину покрутил головой и определил направление, за ним послушно двинулся дебелый городовой. К удивлению Александра Петровича, они остановились у его вагона и вызвали проводника. И когда Тюрин подумал, что хуже уже некуда, проводник-домовой махнул в его сторону.

*

- Околоточный надзиратель Топчий. Имею приказ встретить вас и сопроводить в городскую полицию, - отрапортовал чин. На вид Топчию было не больше сорока. У него были темно-рыжие волосы и жесткие, как зубная щетка, усы. Веки мешками давили на маленькие желтые глаза, отчего казалось, что Топчий постоянно щурится или готовится к ехидной улыбке. Околоточный нервничал. Раз за разом лез в карман, но тут же сам себя одергивал.

- С какой это стати? - взорвался Тюрин. Набрал в легкие воздуха и приготовился кричать. По опыту он знал, что грубый крик действует на низших чинов, что святая вода на чертей. - Вы вообще знаете, с кем разговариваете?

В голове бушевали мысли. Александр Петрович перебирал сто и одну причину, по которой бы его могли арестовать, и не находил достойного основания. Хотя, в империи главное - желание кого-то посадить, а повод найдется. Даже для высших чинов. «Особенно для самых высоких», - кольнула коварная мысль.

- Прошу обращаться по форме. По чьему распоряжению и по какой причине?

Тон произвел впечатление на Топчия. На его лице отразилось сомнение. Чин пристально посмотрел на Тюрина, чего-то пробурчал одними губами, будто припоминая заученное, недоверчиво дернул плечами и наконец вытащил из планшета какую-то бумажку.

- Так точно, ваше высокоблагородие, но ведь... Следователь по особо важным делам, подполковник Тюрин Александр Петрович, тридцать три года, рост шесть футов, волосы темно-русые, глаза синие, лоб высокий прямой, - прочитал околоточный и возвел на Тюрина глаза. - Все совпадает. Это же вы?

- И это все ваши основания для ареста? - заглушая гнев, процедил столичный полицейский.

- Ареста? - Топчий несколько секунд моргал, а потом расплылся в безмятежной улыбке. - Побей меня гром в страстную пятницу, да вы не так поняли! Его высокородие полицмейстер Киева Скалонне просит вас к себе. Это же какое счастье, что вы здесь застряли! У нас же город сдурел. Представьте, как обрадуются, что за дело возьмется следователь из столицы?

Не переставая улыбаться, Топчий добыл из планшета еще одну бумажку и протянул Тюрину. Это была агитка «Двуглавого орла». Первую полосу занимал портрет убитого мальчика. Тюрин лишь покосился на изображение, но в руки не взял. Призыв агитатора до сих пор стоял в ушах.

- Уже и заключение прозектора есть, - Топчий ловко достал новый документ.

«Сим удостоверяю, что нагло убитый Андрей Ющенко, 12 лет, по биологическим признакам является представителем homo sapiens, то есть человеком. Заключение сделано на основании осмотра внешних покровов, конечностей и посмертного состояния тела. Судебно-медицинское вскрытие по требованию установить степень принадлежности отрока к homoidea aqua (водяникам) проводил приват-доцент университета св. Владимира Гальванеску (homoidea serpentes)».

- Что это? - прочитал записку Тюрин.

- Ясно что, - с готовностью ответил Топчий, - Андрей этот зарезанный был к общине водяников приписан. Сыном, значится, водяника числился. Ну как сыном - мамку его водопузый в жены взял. А отрок пасынком водянику был. Вот мы и заказали экспертизу, потому что по новому закону надо определить подследственность: то ли человеческое преступление, а то ли человекообразных.

- А «мамка», - Тюрин поморщился, как от бранного слова, - человеком, значит, была?

- А кто их, чертовых баб, разберет? - развел руками околоточный. - Но по документам так точно - гомосапиенко.

- То есть вы хотите сказать, - начал Тюрин, понимая, что сам себя втягивает в дело, - что человеческая женщина свободно пошла за водяника, еще и сына к ним привела? Человеческого ребенка в общину водопузых?

- Так точно, - кивнул Топчий.

- Проклятый город, - пробормотал столичный полицейский и сделал последнюю попытку. - Слушайте, все это очень интересно, но у меня нет времени. Через четыре дня меня ждут в столице. В мои планы отнюдь не входила остановка в Киеве.

- Да вы не беспокойтесь, там дела с комариную ножку. У нас уже и подозреваемый есть, - радостно сообщил околоточный и махнул извозчику. К удивлению Александра Петровича, им оказался отвратительный тип с лошадиными ушами и копытами. Воняло от коняжного, или, как их еще называли на Меже, возилы, не лучше скота. Но только этот вид человекообразных мог заставить лошадей не шарахаться от нечисти. - Как говорит его высокородие, не хватает вашего експертного мнения, - завершил Топчий и торопливо откинул подножку пролетки. Городовой прикрепил багаж.

- Экспертного, - поправил Александр Петрович, вздохнул и залез в экипаж. Рядом под нервное ржание лошадей умостился околоточный.

*

Киев был совсем не похож на холодную, вечно затянутую туманом столицу империи, где прошло детство Тюрина.

Город над Днепром потрясал красками и веселой какофонией. Вдоль улицы, что вела от вокзала, высились новые дома, преимущественно из медово-желтого фирменного киевского кирпича. Фасады украшала расписная лепнина. Казалось, магический багряный сахар не только наполнял карманы, но и добавлял красок древнему городу.

По тротуарам прогуливались люди и нечисть, никто не держался своей стороны. «И тут хаос», - подумал столичный полицейский.

На Бибиковском бульваре Тюрин чуть не свернул шею. Расталкивая прохожих, по мостовой вышагивал прекраснейший тулпар. Чудесных крылатых лошадей разводили татарские духи, уже несколько веков обитавшие возле рынка Шурум-Бурум. Тулпары редко выживали за границами Межи, своего личного император был вынужден ежемесячно отпускать в Киев. Женщина, что, как и Тюрин, засмотрелась на чудное животное, испуганно отскочила. Татарский дух протяжно свистнул и замахнулся нагайкой, из его волос выпало несколько ящериц, а под мышкой открылась дыра.

Тюрин всматривался в пестрый и почти незнакомый город, а перед глазами возникали старые мучительные воспоминания об этом и одновременно совершенно другом Киеве.

Темная апрельская ночь двадцатилетней давности. Тревожный звон церковных колоколов. Клекот и вой человекообразных во дворе, выстрелы и запах гари. Отец, в старом турецком халате, с тапкой в руке, суетится и обустраивает временные пристанища для беженцев. Возле него темная фигура. Потом мать говорила, что это та, из-за которой все полетело кувырком. Несколько людей собралось вокруг матери. Они зло взирают на нечисть, но боятся присутствия отца. Мать, как испуганная гусыня, вздымает руки, обзывает мужа прихвостнем мрази, кричит, что они ему дороже родного сына. Странный страдальческий взгляд отца. В нем нет ни ненависти, ни злобы, лишь мучительное удивление. Будто отец впервые так ясно увидел собственную жену.

Мать истерически приказывает двенадцатилетнему Тюрину залезть на подводу. Там полно вещей. Мальчик смотрит то на мать, то на отца и не может сдвинуться с места.

Наконец отец отодвигает какой-то узелок, впопыхах крестит и подсаживает сына на телегу. Какое-то мгновение смотрит мальчику в лицо, молча кивает и отворачивается, чтобы продолжить расселять человекообразных. Тогда они виделись в последний раз.

Через два дня Тюрин впервые увидел Киев. Мать пересчитывала узлы, кричала на извозчиков, переплачивала страшные деньги, так хотела убраться из «бесовского» города. Саша прятался под башлыком и впитывал увиденное. По городу ездили казаки с саблями наголо. Откуда-то доносилось страшное: «Кощеи!» и « Бей нечисть, это они разносят заразу!». На мостовой, словно вырезанные потроха, валялся скарб из разграбленных лавок. Под ногами хрустело стекло. Из некоторых окон еще валили столбы черного дыма. Кровавые пятна кричали о местах резни. Под стеной, словно выброшенная на берег рыба, полусидел желтый усохший злыдень. На его коленях чернела голова мавки. Тонкими, почти прозрачными пальцами он вычесывал из ее длинных волос увядшие цветы и что-то тихонько напевал. Тело мавки уже начало таять, как предрассветный туман. Злыдень поднял глаза на мальчика и обнажил острые зубы в хищной и одновременно беззлобной улыбке.

Лишь через много лет Александр Петрович узнал, что они убегали сквозь горнило страшного погрома 1892-го года, когда от рук взбешенной толпы пострадало несколько тысяч человекообразных, а Киев впервые столкнулся с кощеями.

Даже спустя много лет он не мог сообразить, что же заставило его отца - отъявленного нечистененавистника - открыть имение, чтобы спасти хоть кого-то...

- Наконец-то! - объявил Топчий. Коняжный едва успел остановить лошадей, когда околоточный с явным облегчением спрыгнул на землю.

Городское управление полиции помещалось в огромном треугольном доме. Топчий показал на боковой вход, и Тюрин решительно направился к двери. Нужно любой ценой поскорее развязаться с делом.

*

Киевский полицмейстер Александр Александрович Скалонне занимал кабинет с окнами на древнюю Софию. Вид на собор добавлял обстановке особых красок. Император с портрета на стене смотрел ласково и почти по-отечески. Коллекция на этажерке сразу предупреждала о вкусах Скалонне. «Чтобы просители и чиновники вдруг не ошиблись с подарком», - подумал Тюрин, окидывая кислым взглядом выставку серебряных изделий ювелирного завода гмура Маршака. Отдельную полку занимала миниатюрная копия Присутственных мест с гербом городской полиции на фасаде.

К удивлению Тюрина, киевский полицмейстер не прекращал писать, будто к нему зашел рядовой служака. Огромное брюхо тяжело вздрагивало, ему в такт колыхались роскошные белые усы. Круглые румяные щеки вспотели. Даже такая мелкая работа требовала от толстяка немалых усилий.

Наконец Скалонне схватил серебряную песочницу для просушки чернил, щедро «посолил» бумагу и поднял взгляд на Тюрина.

- А, столичный гость. Что ж, премного о вас наслышан, - сухо сказал полицмейстер. - Надеюсь, вам будет удобно в нашей «холодной»?

Тюрина будто мокрым рядном накрыли. Опять шутка, или на этот раз все-таки правда?

- Как я вас? - Скалонне погрозил пальцем и расхохотался. - Рассказал, рассказал Парфентий, как вы подумали, что это вас арестовывать явились. Интересно, какие такие грешки прячет «столичный Лекок», гроза нечисти? - полицмейстер заговорщически подмигнул. - А вы не удивляйтесь, знаю о вас немало. В свое время все министерство внутренних дел гудело. А как же! Вы же спасли великую княжну из когтей упырей. Знаменитый Царскосельский заговор. Это же надо было похитить княжну и попытаться превратить ее в упырицу! Поговаривают, вы лицом к лицу с одним из «родителей» сошлись?

- Да, с Гринивецким, - недоверчиво произнес Тюрин. Перед глазами всплыло бледное, забрызганное чужой кровью лицо. Глава клана из обращенных им лично упырей сражался яростно. Только благодаря начальнику царской охраны Тюрину удалось унять упыря колом. А вот полковник погиб.

- Так правда, что по смерти «отца» сгорают все «дети»? Говорят, по Гринивецкому сгорело около двух сотен упырей?

- Семьдесят шесть, - поправил Тюрин.

- Ну-ну, - хитро причмокнул Скалонне, будто обвиняя Тюрина в излишней скромности. - А то дело с сожжением упырей в Нагуевичах? - проворчал он. - Да вы садитесь, чувствуйте себя как дома. Чаю? Есть на любой вкус, от мавок, навок, полевиков или леших. Чем богата Межа - все имею. Или, может, - глаза полицмейстера хитро блеснули, - живого сока?

- Александр Александрович, - Тюрин многозначительно решил обойтись без чинов: хоть и был ниже по званию, но ведь из столицы, - у меня совсем мало времени. Должен быть в столице через четыре дня, поэтому хотел бы знать, чем могу помочь.

Скалонне постно хмыкнул.

- Понимаю-понимаю. Вы, столичные, привыкли к другим темпам, а у нас город маленький, веселый, как видите.

Тюрин чуть не выпалил: «Веселый, не то слово».

- Если что-то и происходит, то предпочитаем сами разбираться, - заметил Скалонне. - Но как не воспользоваться присутствием в городе блестящего следователя?

«А так же, случаем спихнуть ответственность за дело на приезжего. А в случае успеха подчеркнуть, что я здесь был неофициально, а всю работу сделали местные», - про себя добавил Тюрин.

- Это убийство, - продолжил полицмейстер, - уже наделало шума. У нас есть здесь особо пылкие люди...

- «Двуглавый орел»? - опередил Тюрин.

Полицмейстер лишь вздохнул.

- Слух пошел, что Ющенко - ритуальная жертва. Знаете, все эти истории про змеепоклонцев. У нас здесь до сих пор верят, что мать змея - Апи - требует человеческих жертв.

При упоминании о Змее, Тюрин почувствовал во внутреннем кармане книжку отца. На Меже верили, что тысячи лет назад между людьми и нечистью произошла последняя большая война. Нечисть во главе с царем Змеем Обадией одержала победу. Но после смерти Змея человекообразные потеряли все. Империя во главе с людьми поглотила край, а нечисти было позволено жить лишь на территории Межи.

- Тогда это точно не ко мне. Древними культами да и революционерами у нас занимается Четвертый отдел.

- Да-да, - испуганно согласился Скалонне, а на лице так и читалось: «А вас, уважаемый столичный гость, голыми руками не взять». Ни одно существо на Меже не любило политического отдела жандармерии, специализировавшегося на вылавливании врагов империи.

- Но это лишь слухи, - полицмейстер тяжело выбрался из-за стола и подошел к Тюрину. - На самом деле все просто. Молва пошла из-за банальной человеческой зависти. Труханов остров перешел в исключительное владение нечисти по закону императора-реформатора, деда нашего нынешнего благословенного, - Скалонне благоговейно развернулся к портрету.

- То есть там может жить лишь нечисть? - удивился Тюрин.

- И жить, и вести коммерцию. А место там рыбное, если можно так сказать. Граница с Черниговской губернией. Люди сколько раз пытались получить там землю, а ведь никак - закон-с, - глаза полицмейстера странно блеснули. - И тут человеческого мальчика находят с распоротым животом на территории, где проживает только нечисть. Вот и подняли шум. Почувствовали, так сказать, возможность попортить кровь нечисти. А вы же знаете провинцию? Сразу начали предъявлять местным. Мол, это мы где-то ошиблись, не тем отдали остров. Того и жди, пойдут искать правды в столицу, писать кляузы да искать мелкие недостатки...

Скалонне вплотную приблизился к Тюрину. На лице полицмейстера застыл немой вопрос.

- Меньше всего мне бы хотелось ковыряться в чужих мелких недостатках, - молвил Тюрин: он хорошо понимал стандартный набор недомолвок местных. Те до колик боялись, что столичные начнут совать нос куда не следует. Особенно здесь, на Меже. - Собственно, я же здесь неофициально. Можем сделать вид, что меня здесь и не было, и разойдемся, как в море корабли, - Александр Петрович состроил невинное лицо. Скалонне недоверчиво улыбнулся.

- Нет-нет, дорогой мой. Тут уж без вас никак, - начав разговор, полицмейстер уже не мог просто избавиться от столичного гостя, даже если бы и хотел. - Да и дела на копейку. Мы тоже не лыком шиты. Уж и убийцу задержали, - Скалонне победно расправил усы. – Рядом с телом нашли водяника. В кустах прятался, водопуз пустоголовый. Весь в крови.

- Мальчика? - спросил Тюрин, а про себя подумал, что весь разговор был попыткой выведать, представляет ли он угрозу для местных, не по их ли душу явился.

- Да-да, а кого ж еще? У водяников крови нет. Предвижу, дорогой Александр Петрович, вы опять скажете, что для суда этого достаточно. И я так думаю, но молчит водопузый. И хорошо, что вы к нам подоспели. Уж столичный точно язык рыбомордому развяжет.

Теперь уже Тюрин сокрушенно вздохнул. Он специализировался на особо опасных видах и еще никогда не работал с подозреваемым водяником.

*

- Почему он в воде? - строго спросил Тюрин.

В камере воняло, как в давно немытой бане. Посередине темного промозглого помещения стояла высокая кадка. Из нее торчали выпученные, словно у крупной рыбы, глаза. От глаз вверх тянулась веревка, прикрепленная к механизму, похожему на журавля, которым тянут воду из колодца.

- Ясно почему, - Топчий почесал жесткие усы, - надо хоть раз в день погружать. Это же водяник, без воды засохнет, - добавил он для доходчивости.

- Вы что думаете, я не знаю особенностей этого вида? - вызверился Тюрин. - Поднимайте!

Топчий недовольно хмыкнул и кивнул городовому, с которым встречал Тюрина на вокзале. Крепыш нажал на рычаг. Веревка натянулась, из кадки полилась вода, и на поверхность выбулькнуло гладкое полупрозрачное тело. Водяник беспомощно задрыгал ногами-ластами. Он был похож на воловий пузырь с грязной водой. Голова переходила в тело, руки заканчивались перепончатыми пятернями. Глубоко посаженные рыбьи глаза смотрели в разные стороны. Широкий сомячий рот беззвучно разевался.

- И как, по-вашему, я должен узнать, где на нем была кровь, после этакой ванны? - Тюрин развернулся к околоточному.

- Так ведь...- Топчий понял свою ошибку, виновато почесал затылок и ткнул в водяника, - всё рыло было чумазое, еще на животе, ну и лапы.

Тюрин приблизился к подозреваемому. Стараясь не касаться, осмотрел руки. Пальцы с перепонками заканчивались тонкими ногтями. Во рту торчали плоские рыбьи зубы. «Такими только перетирать, а не грызть», - подумал сыщик, припоминая отчет доктора Гальванеску. Мальчика нашли с распоротым брюхом, без внутренних органов. Тюрин посмотрел в круглые, будто затянутые илом, глаза.

- Такой без приказа старейшины ничего не скажет.

- Так и я сиятельству какой день говорю! - просиял Топчий. - А они, хоть режь, с ним на остров к старшему водянику не пускают.

Тюрин впервые внимательно взглянул на околоточного, на лице его промелькнула тень любопытства.

- Завтра утром и поедем. И вот еще что, Парфентий…- Александр Петрович будто вспомнил давнюю мысль. - Я обратил внимание, что у доктора Гальванеску, осматривавшего тело Ющенко, в подписи стоит homoidea serpentes?

- Ведь он змееглавец, - ответил Топчий.- А согласно новому закону об открытости…

- Знаю, знаю, - закончил за него Тюрин, тщательно вытирая руки после осмотра водяника. Они перешли в маленький кабинет с единственным украшением - окном на Софию, - Каждый не-человек должен указывать свою видовую принадлежность. Но ведь вскрытие человека на Меже должен проводить человек, не так ли?

      - Так-то ваша правда, - Топчий потупил взгляд, - Но доктор Карпинский, наш человеческий прозектор, болеет, значится, - на последнем слове околоточный коснулся шеи ребром руки и для убедительности добавил, - Запой у него. Потому-то змееглавец и делал вскрытие. Так-то человека только человек может чикать. Закон-с.

Колокола на Софии отбили девятый час вечера. Тюрин устало потер переносицу. В «Европейском» его уже ждали чемоданы, горячий ужин, а главное - нормальная кровать. Это была первая приятная мысль после нежеланной остановки в Киеве и целого дня в управлении полиции.

Тюрин выглянул в окно: город окутывали мягкие летние сумерки, духоту и вонь разгонял свежий воздух от Днепра. Александр Петрович едва ли не впервые малодушно подумал, что в этот конкретный раз можно поступиться качеством в пользу быстроты решения дела. Главное - убраться из треклятого города, пока старые раны окончательно не открылись.

II

Солнечные лучи едва коснулись воды, когда Тюрин с Топчием залезли в лодку, чтобы плыть на Труханов остров. Сыщик выспался, даже успел позавтракать. Яичницу, конечно, пережарили, а вместо живого сока толстый домовой подсунул обычное разведенное варенье. Но Тюрин не стал ссориться. Это лишь временное пристанище. Утренняя прохлада и сладкий аромат от девственной глади воды дарили надежду, что он быстро покончит с делом и покинет Межу.

Кадку с водяником умостили на корме. Оттуда доносился недовольный плеск. Аквусы не любят прямых солнечных лучей.

Алконост-перевозчик сбросил обувь, голыми птичьими пальцами уцепился за нос лодки, тонкими руками крепко обхватил весло. Людоптах напоминал красочного петушка. На голове торчал красный гребень, из-под клюва к подбородку спускались роскошные багровые серьги. Темно-синие переливчатые крылья, сложенные за спиной, отбрасывали на воду причудливое отражение, будто кто разлил краски.

Лодка едва слышно подпрыгивала на волнах. Даже водяник в кадке успокоился.

По дороге к Труханову острову Тюрин обнаружил сразу две особенности нового помощника: Топчий имел незаурядную страсть к семечкам. Сказал, что успокаивает нервы, хотя Александр Петрович так и не понял, чего бы это околоточному до сих пор волноваться. А во-вторых, тот оказался неуемным болтуном.

Топчий рассказал, что человекообразные издавна считали Труханов остров своим. Оставались там жить даже после 1827-го года, когда император Палкин приказал выселить из Киева всю нечисть.

В 1861- м его преемник – царь-реформатор - разрешил человекообразным вернуться. Был учрежден либеральный «Порядок дозволения на постоянное и временное проживание». Городская дума передала Труханов остров нечисти, которая получила особые права и льготы на ведение там дел. Люди стали лишь гостями на таких желанных землях посреди реки. Водяники полюбили местность за тенистый лес и влажность, владельцы развлекательных заведений - за удаленность от шумного центра, купцы и коммерсанты - за удобное расположение. Граница с соседней губернией давала широкие возможности для махинаций с товаром. Храни, перевози, плати пошлину, где выгоднее.

- Водяники все больше на пароходные компании работают. Очень хороши для подводных работ. Это они на суше непутевые, неповоротливые, а в воде как рыба. Их разве что русалки догнать могут. Но те непутевые, - околоточный презрительно, будто отгоняя муху, махнул рукой, - им только у Гинды и работать.

- У Гинды - это в доме разврата? - уточнил Тюрин. Публичный дом ведьмы Гинды был хорошо известен и за пределами Межи.

- Да, - кивнул околоточный, - Кроме ее заведения на Трухашке еще яхт-клуб перелесника Тартарова и биологическая станция доктора Гальванеску, да еще князь Басараб дачу строит, но то аж на том конце. Вы бы знали, как долго они все пороги обивали, чтобы тут земельку получить!

- Какой энергичный ваш доктор-змееглавец. И здесь работает, - заметил Тюрин.

-       Он после смерти последнего директора станции переехал, - ответил Топчий. - Тот от старости скопытился. А так точно - дохторов из нечисти в Киеве немного. А на Меже, говорят, и того меньше. Потому что надо выучиться, получить подтверждение безвредности вида, лицензию. Единицы выбиваются.

Тюрин уловил зависть в словах околоточного. Топчий был прав. Смышленые виды преимущественно занимались коммерцией. Империя делала все, чтобы ограничить доступ человекообразных к профессиям, которые считались человеческими.

 

Цветет терн, цветет терн, а цвет опадает… -

 

закурлыкал алконост-перевозчик. Он подставил лицо солнцу и раскрыл клюв. Казалось, песня звучит прямо из его горла.

 

Кто с любовью не знается, тот горя не знает.
А я молода дивчина, горюшко испила,
Царя-Змея полюбила, сильно полюбила.

Злые люди-ворожеи царя повязали,
Хитростями задурили, в землю закопали.
Ой ты, Змею-богатырь, как тебя спасти?
Из темницы земляной на свет вывести?

 

Александр Петрович не верил своим ушам. Такую колыбельную пел его отец. Говорил, что это старинная легенда нечисти. Но время и материн запрет вспоминать о человекообразных стерли сюжет.

 

Ой, возьму я свое сердце да пойду искать, -

 

лилась песня.

 

Царя-Змея из полона вражьего спасать.
Вздрогнут горы, и придёт радость в приграничье,
Город Змея станет вольным, как душа девичья.
А я молода дивчина, и не разумею,
Кто поможет сироте вернуть на волю Змея?

 

Тюрину страшно захотелось услышать конец песни, будто от того, освободит ли девушка Змея, зависела и его собственная судьба. Волшебное пение алконоста прервал околоточный:

- Вот они - водопузы, - объявил Топчий, махнул на вереницу эллингов и барж, что вгрызались в песчаный бок Труханова острова и были главным местом работы водяников. - А тело нашли ниже по течению, где гать, - предупредил он следующий вопрос шефа. Тюрин крутанул головой, но увидел лишь сплошную зеленую стену. Остров заворачивал на восток, пряча от глаз малонаселенные места.

Водяники жили в причудливых домах на ножках. Под каждым не просыхало болото. Летом на нижнем влажном этаже спасались от жары. Зимой нижний этаж прикрывали откидными стенами из прессованного тростника. Здесь впадали в спячку старики, слабые и малышня.

- Кто мало двигается, становится как то мороженое - хрупкое и холодное, - пояснил Топчий. - Кто покрепче, охраняют и поддерживают тепло в верхней - основной - хате.

Больше всего водяники ценили весенние паводки, когда днепровские воды достигали окон и выгоняли немногочисленных людей с острова в город. Тогда водяные женщины метали икру.

Пока Топчий с алконостом выгружали бочку с подозреваемым, Александр Петрович с удивлением наблюдал за рожденной в этом году малышней. Дети водяников больше напоминали мыльные пузыри, чем взрослых аквусов. Жидкость внутри была почти прозрачная, а личики переливались всеми цветами радуги.

Женщины и мужчины водяников отличались между собой лишь одеждой. И носили разве что какой-то предмет из людского гардероба. Один шел в картузе, другая поправляла платок, еще один водяник подтягивал мешковатые штаны. Все оглядывались, останавливались, чтобы рассмотреть пришлых. Топчий организовал нескольких водяников, и те принялись тащить кадку на конструкции, больше всего напоминавшей санки. Вместо полозьев использовали скользящие брусья. Тюрин подумал, что похожим методом спускают на воду лодки.

В центре поселка чернела лужа шириной в сажень. Над ней висела дерюга с нарисованной рыбой, обведенной кругом. Водяник в картузе, проходя мимо, благоговейно склонился и плюнул в темную воду. То же сделали кругленькие, словно пузыри со студнем, молодухи в платках.

- Король источников, - прошептал околоточный, - их божество. Сколько раз заставляли закапывать, а оно снова появляется. Говорят, бездонное, но если бросить золотой, то потом найдешь его в другом источнике, хоть и за сто верст. Врут, что и водопузы так странствуют.

Над священной лужей и главным шалашом раскинулась старая ива. В ее ветвях полицейский заметил еще одну странность - с десяток огромных, словно для горных орлов, гнезд, сложенных из кувшинок, лозы, перьев и разноцветных клочков человеческой одежды. Из одного гнезда свисали длинные зеленые косы.

- Русалочки, - пренебрежительно отмахнулся Топчий. - Приживалками тута. Тоже источнику кланяются.

Будто на его зов, из ближнего гнезда высунулось заспанное личико. Бледными, почти прозрачными кулачками русалка потерла веки, и на полицейского вытаращились ужасные молочные глаза. Днем водяные девки были совершенно слепы.

- Так мальчик жил здесь? Как вообще это возможно? - спросил Тюрин. Под ногами хлюпало, а в шею впились первые комары. Поселок водяников, несмотря на летний зной, утопал в тени.

- Ющенко - мамкина фамилия. Ее Кит Сомский сюда уже с пузом привел. Кто настоящий родитель - неизвестно. У аквусов же с людьми детей быть не может. А мамка еще та шлындра. Сразу, как родила, сбежала с солдатами в Черниговскую губернию. Сомский стал за отца. А как он сгинул, мальчика оставили, - Топчий легонько пнул маленького водяника, тот покатился по желобу и под хохот товарищей грохнулся в канаву. - Дурак Сомский решил в жару на торг выйти.

- Пересох, что ли? - не понял Тюрин.

- Да нет. Ясно, высох бы до сопли, гарантию даю, но тут подольские рыбаки помогли. Очень они, знаете ли, водяников не любят после того, как те захватили самые богатые рыбные места. То есть получили исключительное право. И знаете, - сделал паузу Топчий, - мальчик сам захотел здесь остаться. Водяники его полюбили, наверное. Видели бы вы, что вытворяли, когда мы тело забрали. А этого, - Топчий кивнул на кадку, - из кустов выловили. Всю ночь в барабаны били и вокруг источника хороводы водили.

Тюрин удивленно вскинул брови. В ожидании, пока кадку с водяником притащат к главному шалашу, они остановились на лестнице. Это было самое большое здание в поселении. Столбы, ведущие наверх, украшала резьба в виде рыб, лестницу устилал камыш, но воняло, как на рыбном базаре в жару.

- Их старейшина - Лобаст Сигизмундович - пузырь почтенный, но немного резкий, - предупредил Топчий и пропустил Тюрина вперед.

Председатель общины встретил гостей, сидя в широкой деревянной кадке. Лицом он смахивал на старого сома, с длинными усиками над толстой губой. Его тяжелое полупрозрачное тело заполняла темная жидкость. Большой лягушачьей лапой раз за разом Лобаст зачерпывал из соседней посудины мелкую рыбешку и забрасывал себе в широкий рот. Рядом в меньших бочках плюхало с десяток старых аквусов.

Топчий прикрыл нос от тяжелого духа и представил начальника.

- При всем уважении к вашей утрате, Лобаст Сигизмундович, - откашлялся Тюрин, - одного из вашей общины, - сыщик показал на подозреваемого в кадке (голова водяника возвышалась над водой так, чтобы тот мог говорить), - нашли всего в крови неподалеку от тела Ющенко. Я лично не уверен, что это сделал он, - Тюрин слегка наклонил голову. Слышал бы его сейчас Скалонне. Но Тюрин должен был завоевать доверие водяников. - Однако подозрения серьезные. Ваш же аквус, вместо того, чтобы оправдаться, молчит. А это только усугубляет ситуацию, - не сдавался Тюрин. - Как его зовут?

Старейшина закрутил очами, но не проронил и звука.

- Бу-у-ульк, - наконец вырвалось из широкого горла. - Бу-бульк. Брр-рр. Бу! - словно водопад, пророкотал водяник. К удивлению Александра Петровича, подозреваемый аквус из кадки разродился не менее громким ответом. Тюрин многозначительно посмотрел на помощника.

- Лобаст Сигизмундович, - умоляюще склонился Топчий, - Прошу по-нашенски. Господин из столицы.

Последнюю фразу он произнес будто извиняясь, так что Тюрин недовольно нахмурился.

Большие рыбьи глаза старейшины водяников остались пустыми - он даже не взглянул на околоточного. Тюрин уже решил было, что дела плохи, когда старейшина снова подал голос:

- Мокрый Линь, - медленно, будто через силу, произнес Лобаст Сигизмундович. - На верфи с Сомским работал.

- И как Мокрый Линь может объяснить, зачем он прятался в кустах неподалеку от тела, да еще и весь в крови? - осторожно спросил Тюрин.

Водяник из кадки опять что-то громко пробулькал.

- Рыбу ел, - безо всяких эмоций перевел старейшина. - Андрейку не убивал. Людей испугался, поэтому и спрятался.

- Слушайте, - Тюрина удивило равнодушие старейшины. - Я хочу узнать, кто убил мальчика. Пока что все факты указывают на одного из ваших. Если вы мне не поможете, я тоже сделаю такой вывод.

Водяник из кадки выдал еще одну трель. Лобаст Сигизмундович молча выслушал, несколько раз беззвучно пошлёпал губами, будто взвешивая, что говорить, и выдал:

- Андрейка, бульк, словно та рыба в воде, свободу любил. Дитя Источника. Имел в себе дар Змеева Источника, бульк, - показал Лобаст на изображение на стене. Как и над лужей, здесь была нарисована рыба в круге. - Никакие сети его не сдерживали. Бывало, несколько дней по острову шатался. Вот и на этот раз. Его видели за день до смерти. Говорил, к другим пойдет.

- К другим?

- К тем, что ниже по течению живут, - тихо, словно погружаясь под воду, пробулькал водяник. - Змееглавец чудеса в банках показывал, бульк. Рыбу заспиртованную, другие непотребства над природой... - (Остальные водяники в шалаше недовольно зашлёпали рыбьими губами). - У ведьмы тоже интересностей немало. Мы бы его никогда не убили.

И пузырь замолчал. Еще несколько раз клацнул челюстью, как выброшенная на берег рыба, но звука не подал. Как и у рыб, лица водяников не выдают никаких эмоций.

- Мокрый Линь посидит у нас, пока все не выяснится, - сказал сыщик.

Какое-то мгновение ничего не происходило, а потом старейшина водяников неожиданно громко проговорил:

- Бульк! Он наш! Должны здесь оставить.

Впервые в голосе Лобаста зазвучало возмущение. Речное царство зашевелилось. Другие водяники в шалаше едва слышно забулькали.

- Мы привели Линя сюда из уважения к вашим обычаям. Но он - главный подозреваемый. Советую подумать о его защите.

Тюрин махнул околоточному. Топчий демонстративно поправил портупею, накрыл крышкой кадку с подозреваемым и толкнул ее к выходу. Несмотря на то, что высотой кадка достигала его головы, Топчий удивительно легко доставил ее на крыльцо. Тюрин, не сводя глаз с водяников, пятился за околоточным. Бульканье усиливалось, но ни один из водяников пока не сдвинулся с места.

- Если вдруг что-то припомните, знаете, где меня найти, - от дверей бросил им Тюрин.

На майдане их ждала новая неприятность. Казалось, вся деревня выстроилась вдоль дороги и, как водяники в шалаше старейшины, враждебно булькала. Несмотря на угрозы Топчия, ни один не вызвался оттащить бочку к лодке. Тюрин медленно засучил рукава и стал рядом с околоточным. Усы Топчия нервно подергивались, но и он стремился сохранить лицо.

Наконец, пройдя живой коридор из полупрозрачных рокочущих тел, они спустили бочку к лодке и громче, чем это требовалось, приказали алконосту трогаться.

*

- А вы говорили, они мирные, - Тюрин оттянул воротник от мокрой шеи и взглянул на Топчия.

- Да мирные! - ударил рукой о лодку Околоточный. - Аквусы - закрытая община, обычно смирные. Не знаю, какой слепень их укусил.

Топчий до сих пор следил за берегом. Тела водяников едва угадывались в кустах, но бульканье не стихало. Кажется, ни один не бросился их догонять.

- За все время службы разве что нескольких водяников на кражах ловил, - Топчий снял картуз и вытер лоб. - Раз в четыре года бывает большое наводнение. Так они, пользуясь водой, таскают всякую мелочь из подольских хат. Ну, кланяются источнику. Но это детские забавы, без всяких там ритуальных жертвоприношений. Побей его лиха година, с этим убийством весь город чокнулся.

- Может, Мокрый убил Ющенко, потому что хотел отомстить человеку за смерть друга? - попытался найти мотив Тюрин.

- Да у водяников и понятия такого - «друг» - нет. Кроме того, мальчика аквусы очень уважали.

- А что это Лобаст про «дар Змеева Источника» булькал? Вы поняли, что это значит?

Глаза Топчия превратились в щелочки. Он заглянул в лицо шефу и проговорил:

- Да ясно что. Ходит здесь одна легенда. Мать в детстве рассказывала. Будто Змей перед началом Великой войны получил подарки от старых богов и от вождей всех видов. А Источник - именно такое старое божество. Так вот, в сказке эти подарки изменили тело и превратили Змея-Обадию в великого непобедимого воина.

- Странно, не помню этой истории. Надо перечитать, - Тюрин, будто в подтверждение, достал книгу Лазаруса. - Да, а как этот «дар» снова оказался у водяников?

- По смерти Змея, - Топчий без особого любопытства взглянул на зеленый томик, залез в карман, вытащил горсть семечек и удовлетворенно крякнул. К нему вернулось привычное настроение. - Когда тело мертвогоЗмея разрубили, то дары забрали дарители. Но ведь это сказки. Их на Меже, вон, на целую книжку.

Александр Петрович наградил околоточного недоверчивым взглядом, а про себя подумал, что и не за такие сказки животы режут. Фанатичная вера иногда толкает на самые ужасные поступки.

- Отвезем водяника - и обратно, - сказал Тюрин.

Околоточный удивленно вытаращился.

- Вы заметили, что Лобаст сказал об убитом? Мальчик бродил по острову. К Гинде ходил. Его же где-то там и нашли? - Тюрин поудобнее умостился в лодке, готовясь к долгому путешествию. Даже раскрыл книгу Лазаруса.

- Так точно, - вздохнул околоточный.

- Я же надеюсь, место преступления кто-то охраняет? - Тюрин опустил глаза на первую страницу - решил снова перечитать с самого начала. Подумал, что в этом деле пригодится знание местных верований.

- Так точно. Городовой. Без вас ничего не трогали, - неуверенно ответил околоточный. - Но тут такое дело...

- Очень хорошо, сэкономим время, - буркнул сыщик. - Ваш городовой отвезет водяника и вернется за нами. Давайте к нему.

Топчий бросил взгляд на шефа, вздохнул и сделал знак алконосту. Перевозчик распростер крылья и, маневрируя ими, словно парусами, изменил курс лодки.

Околоточный отвернулся, незаметно что-то посчитал на пальцах, снова взглянул на Тюрина, махнул рукой, мол, «или пан, или пропал, двум смертям не бывать», и полез в карман за очередной порцией семечек.

III

Легенда о происхождении человекообразных

Согласно Книге Зорах, свиткам из глубин Мертвого моря, свидетельствам Бен-Сира, первый человекообразный выбрался из темного, как колодезное дно, и обольстительного, как перезревшее солнце пустыни, чрева Лилит. Нечисть верит, что демоница была венцом творения и первой женщиной Адама.

Мятежная женщина возникла из слова и воздуха, в отличие от первого мужчины, созданного из послушной глины, имела адско-рыжие, как закат над Красным морем, волосы, и безжалостный, как поцелуи песчаного ветра, нрав: была равной Адаму и не захотела повиноваться. Вой первых собак и радостный смех ознаменовали ее добровольный выход из Рая.

За воротами Рая что-то холодное и нежное коснулось внутренней поверхности бедра. Так она встретила Аспида-соблазнителя, он-то и рассказал, что вместо Лилит уже выбрана Ева. Новость обидно поразила первую женщину. Целый час солнце боялось выходить из-за туч, и адская тьма держала в объятиях первую землю, такой сильной была ярость Лилит.

Долгими ночами, превращая тело в мягкую тень, наблюдала она за любовными усладами обитателей Рая и наконец приняла предложение Аспида. Научила, как соблазнить Адама. Сказала так: «Суть слабости мужчины - женщина», и обольстил Аспид Еву, и проклятие упало на первого мужа.

Лилит надеялась, что гонимый и униженный, беззащитный перед вызовами страшного мира, он вернется в ее объятия. И Адам обрадовался Лилит, коснулся алых волос, где уже поселились мелкие змеи, поцеловал выжженные тьмой молочные глаза, и Лилит почувствовала, как потянулось к ней его жаждущее мужское тело. Знала - не забыл первый муж ее пылкой натуры. Тот миг победы, как падшая звезда, лишь коснулся Лилит. Адам вздохнул, посмотрел в небо и протянул руку Еве.

От горя Лилит стала женой Аспида-искусителя и породила первых человекообразных: ликантропа и упыря. Она отвергла прощение. Отказалась от подарков Всевышнего. Сказала: «Пусть дети первых людей живут на земле, в узах скудного подобия. Мои же дети будут иметь все: и сушу, и воду, и небо, и ад».

 

Тюрин прочитал первую историю из «Легенд о Змее» и улыбнулся.

О распутной прародительнице нечисти он знал с детства. Это была любимая тема у старших ребят, едва только учившихся смотреть на женщин. Когда Тюрин спросил о Лилит у матери, та покрылась красными пятнами и запретила упоминать «имя блудницы». Позже Тюрин-младший решился спросить у отца. И тот, к его удивлению, снял с полки книгу Лазаруса и прочитал легенду о происхождении видов, а матери сказал: «эти сказки - путь к постижению нечисти. Он должен знать своего врага».

«Врага», - Тюрин хорошо запомнил, что тогда отец считал человекообразных врагами. Этим и приглянулся матери.

Еще совсем малому сыну она с упоением рассказывала, что шрам на щеке Тюрин-старший получил во время подавления восстания упырей в 1863-м.

Все изменилось в погромную ночь 1892-го. Отец не просто предал - он спутался с женщиной из нечисти. Этого мать не смогла простить.

После побега из поместья они переехали в столицу империи и сдались на милость материного брата. Дядя был одиноким и скупым коллежским асессором и ненавидел нечисть сильнее сестры. Чуть ли не каждый день клял Сашиного отца за измену «идеалам людей», а мать смолчала и стала называть себя вдовой.

Двенадцатилетний Александр провел личную межу, отделив жизнь с отцом от новой жизни в столице. Реальным, достойным внимания и воспоминаний было прошлое, а настоящее - временной преградой. Хотел одного - выучиться, стать самостоятельным и снова поехать к отцу. Рос нелюдимым. В гимназии получил прозвище «нечистелюба».

Первые годы постоянно писал отцу. Обвинял мать, что та прячет от него ответы.

После окончания реальной гимназии, по настоянию дяди поступил в юнкерское пехотное училище. Потом, тайно от родных, попросился служить на Меже. Тюрин получил место в 33-м пехотном полку, размещавшемся в Полтаве - в двадцати верстах от родных мест. Наивно надеялся разыскать отца.

Лишь через год службы Александру удалось вырваться на родину. Двадцатилетнего Тюрина шокировало увиденное.

Отец оставил все человекообразным, а сам, по словам волостного судьи, переехал в Киев, где и умер.

- В здравом уме оставил, - выразительно подчеркнул чин, пряча хвост под стол. - Что-то продал за бесценок, что-то так подарил. Но все законно. И вот, - судья протянул Александру сообщение о смерти отца от 1897-го. Письмо было из Киевской Александровской больницы. Некий чиновник писал, что в отсутствие наследников и родных, Тюрина похоронили на больничном кладбище.

Казенная бумажка окончательно выбила Тюрина-младшего из колеи. Остальную часть поместья он осматривал, как во сне.

Под развалинами особняка вырыл нору маленький сгорбленный гмур. Он и разобрал дом на дрова. Черный от сажи и грязи человечек (как большинство из их рода, гмур занимался кузнечным делом) рассказал, что отец собственноручно сжег все книги и бумаги. Гмур даже показал кучу пепла за домом. В ней спал домовой. Пруд получил болотник, поставил гать и превратил некогда рыбное место в вонючее болото. За лес в суде вели тяжбу два леших. Новые владельцы поместья хмурились и фыркали на Тюрина, считали, что он хочет отобрать их имущество.

Уже на обратном пути Александпу встретилась какая-то сумасшедшая русалка и лихорадочно зашептала об отце: «Найди его, слышишь! Надо завершить начатое», - не отпуская его руки, твердила нечисть.

Ошарашенный Александр еле вырвался. В экипаже осознал, что русалка оставила в подарок книгу. Тюрин раскрыл обложку и впервые со времен детства прочитал: «Лазарус. Легенды о Змее. Рецензент Карл Эразмович Житоцкий. Киев. Типография Кульженко. 1874 год».

Долгие месяцы спустя, вспоминая редкие старинные книги, которые отец хранил в кабинете, Александр пытался понять, почему ему достался самый что ни на есть детский сборник сказок.

Он нашел адрес старого сотрудника типографии Кульженко, написал ему письмо и довольно быстро получил ответ.

«Я хорошо помню тот год, - сообщалось старческим почерком. - В 1874-м копали на Щекавице. Киев заполонили слухи, будто разрыли могилу Змея. И Кульженко сразу ухватился за произведение Лазаруса. Тогда существовал запрет на книги о нечисти. Но Кульженко нашел выход, недаром был из человекообразных - черт высшего порядка. Помню, рассказывал, что Лазарус хотел назвать книгу «К истории о культе Змея на Меже», но Кульженко убедил написать просто – «Легенды о Змее». И как сказки – пропустили», - вспомнил печатник, при этом добавил, что лично никогда не видел Лазаруса. Ему также не известно имя Петра Тюрина.

Профессор истории Карл Житоцкий, указанный в качестве рецензента, умер в 1892-м. Из Киевского университета написали, что последние годы «болел дома».

Дольше всех Александр искал автора книги, загадочного Лазаруса. Оказалось, что тот много писал, был автором ряда статей в «Киевской старине», продавал фельетоны и репортажи газетам, но Тюрину так и не удалось узнать настоящее имя человека или человекообразного, скрывавшегося за затейливым псевдонимом.

После года загадок и поисков Тюрин окончательно понял, что армия не для него. Подал в отставку, набрался духа и поехал в столицу, чтобы откровенно поговорить с матерью об отце. Это был один из самых сложных разговоров в его жизни.

После долгих слез, уговоров и истерик мать сунула сыну под нос письмо от отца, где тот просил больше ему не писать.

- Он отказался от тебя в ту ночь погрома, в 1892-м. И это единственная правда, которую тебе следует знать! - последнее, что он услышал от матери. Она умерла во сне следующей ночью.

«Сошедший с ума, пропавший или мертвый, ясно одно, - мать была права, - с горечью думал Тюрин, слушая, как земля стучит о деревянную крышку гроба, - отец ни разу обо мне и не вспоминал». Тогда, над могилой матери, он пообещал больше не возвращаться к поискам отца.

*

- Вот тут тело нашли! - Топчий махнул на небольшой причал, от которого тянулась хорошо проторенная дорожка. Вокруг не было ни души.

- Ваше благородие, городовой, побей его лиха година, до ветру отошел, - виновато сказал околоточный, а себе под нос, но так, чтобы и Тюрин услышал, пробурчал: - Шкуру сдеру, набью соломой и поставлю на Контрактовой, чтобы на него собаки ссяли.

- Строгая дисциплина в местной полиции, - насмешливо хмыкнул Тюрин и переключился на место преступления.

В кратком обзоре, содержавшемся в деле, значилось, что тело мальчика нашли лицом вниз, в расстегнутой на груди рубашке, кальсонах и чулках. Рядом в камышах валялись пиджак, картуз со сломанным козырьком и туфли, будто мальчик разделся, чтобы нырнуть в реку.

«Одевался, как гимназист, хотя в школу почти не ходил», - подумал Тюрин.

Топчий рассказал, что дети издевались над Ющенко за то, что жил у водяников, называли юродивым, рыбой, мразью. Последнее слово на Меже считалось самым болезненным оскорблением для человекообразных и черной бранью для людей. Даже учителя брезговали молчаливым мальчиком, от которого постоянно разило рыбой.

Да и Ющенко некогда было заводить друзей. Водяники предпочитали держать его у себя, отпускали в школу, только когда люди вспоминали о таком ученике. Чаще всего мальчик одиноко бродил по зарослям, наблюдая из лишь ему известных тайных мест за гостями и обитателями острова.

«Интересно, кем себя считал сам мальчик? - думал Тюрин, разглядывая заводь, своеобразное пограничье между водой и сушей, где нашли тело. - А может, он и не задумывался о таком. На Меже иногда не разберешь, кто перед тобой: человек или нечисть».

Взгляд Александра Петровича упал на Топчия. Тот продолжал нервно разглядывать кусты. Городового нигде не было.

- Вы говорили, этим путем пользуются поставщики Гинды? - Тюрин показал на дорожку. На влажной почве виднелось немало следов.

- Поставщики сомнительного товара, - рассеянно ответил Топчий и сплюнул шелуху. - И тайные гости. Тута вроде черного хода к ее заведению.

Александр Петрович резко остановился. На земле четко вырисовывались следы маленьких босых ног.

- Ого, да мальчик тут не один час топтался! Сюда ведут! - удовлетворенно воскликнул Тюрин и, пока околоточный не успел ничего сказать, побежал к иве в двадцати футах от причала.

Ивовые лозы, словно русалочьи косы, полоскались в воде, образуя шатер. Александр Петрович решительно раздвинул ветви, и в тот же миг будто дикий котенок прыгнул ему в лицо. Острые когти вцепились в волосы. Существо завыло, победоносно заулюлюкало. Казалось, оно целилось оторвать Тюрину голову. Тюрин вертелся на месте, шаря в поисках револьвера. Наконец взвел курок и наугад ткнул в существо, надеясь, что не зацепит выстрелом собственную макушку.

- Что ж ты делаешь, голодуха треклятущий! Слезай, кому говорю! - раздался отчаянный и одновременно командный окрик Топчия. Свист ивового прута усугубил приказ. Тюрин расслышал удар лозины о голое тело. Создание запищало и отвалилось.

- Это Петюня, разрази его гром, - жалостливо пропищал околоточный и робко протянул шефу картуз. - Злыдень наш полицейский. Поставлен тут вещественные доказательства охранять.

Тюрин ошарашенно взглянул на существо. Петюня был ростом с десятилетнего мальчика. Лысая бошка и острые, словно звериные, зубы дополняли картину. Злыдень до сих пор шипел в сторону подполковника и с недоверием поглядывал на Топчия. На поясе у полуголого Петюни болтался копченый цыпленок.

- Ты что, босота участковая, начальство не узнал? - Парфентий воинственно упёр руки в бока и наступал на злыдня. Тот даже не дрогнул.

- И почему пост оставил? А если бы кто-то по тропинке пошел, глупая твоя голова? - в голосе Топчия поубавилось решимости. Он постоянно оглядывался на Тюрина, наблюдая за его реакцией.

Злыдень одернул рубашонку, что, словно у младенца, служила основной одеждой, и протянул руку. Топчий вздохнул и, через плечо оглянувшись на шефа, пересыпал в маленькую ладонь горсть семечек.

- Тако уж совсем не годится, - злобно выдал злыдень и жадно набросился на гостинец. - Вторые сутки тута сушусь. Жратвы нет как нет. Хорошо, что вещественные доказательства носят, - злыдень показал на цыпленка. - Хочешь?

Топчий облизнулся, поморщился и отрицательно покачал головой. Тюрин был уверен, что только его присутствие удержало околоточного от уничтожения «вещественного доказательства».

- Совсем сдурели! - вышел из оцепенения Александр Петрович. - Вас сюда зачем поставили? Место преступления охранять, а не взятки брать! - Уши сыщика пылали, на щеках краснели царапины. - Диких животных надо за решеткой держать, а не в люди пускать! Трибунал по вам плачет! Черт, рубашку испортил... - неожиданно выдохся Тюрин, дернул себя за оборванный воротник и вспомнил, что рубашку подарила Тамара. В понедельник ему надо было присутствовать на ее именинах, а он, вместо того, чтобы покончить с делом, разбирался со злыднем.

Александр Петрович взглянул на Петюню, едва достающему ему до груди, потом перевел взгляд на сникшего околоточного. Топчий втянул голову в плечи и, как малый птенец, завертел головой, решая, кто из этих двух - меньшее зло. Он, казалось, и впрямь чувствовал себя виноватым, а горе-охранник разглядывал голые ноги и шелкал семечки.

- И следы, надо понимать, злыдня? - со злобным удовлетворением отметил столичный полицейский. А в душе отметил, что доверять нечисти государственную службу - все равно что нацепить шевроны на обезьян. Отец был прав. До погромной ночи 1892-го...

- От места, где тело нашли, куда ближе? К заведению Гинды или к биологической станции? - раздраженно спросил Тюрин.

- Лихо ты участковое! - околоточный с новым рвением напустился на злыдня. - Отвечай благородию, когда тебя спрашивают! А то припомню, как ты улики на Павла-мирошника сгрыз.

Злыдень, обиженно зыркнув, демонстративно опустился на колени и принялся шарить в траве.

- Полверсты что туда, что сюда, - сказал он и наконец нашел, что искал. Вытащил из травы длинный блестящий нож, уселся по-турецки и отрезал кусок курицы.

- А это что такое? - Тюрин уставился на кавказский нож в маленькой руке. Лезвие тускло блеснуло. - Где ты его взял?!

- Нашел в камышах у дороги, в ножнах был, - злыдень прекратил жевать. - Тудой, как к Гинде идти...

Топчий выдрал нож, кое-как вытер о мундир и передал столичному сыщику. Злыдень покорно поднял с травы ножны.

- Кажется, мы нашли вероятное орудие убийства, - подытожил Тюрин, разглядывая замазанный в курином жирке кинжал.

*

- Злыдни, когда голодные, страшно свирепые, - пытался оправдать городового Топчий. Но Тюрин не слушал. Его занимала находка.

- Кавказский, не больше десяти футов, - со знанием дела прокомментировал Александр Петрович. Казалось, уже и забыл о неприятной сцене у ивы. - Ножны и рукоятка - из дерева, кости и меди, а вот лезвие - из серебра.

- С таким на упырей или оборотней хорошо ходить. Убить не убьешь, но кровь пустить можно. У нас на Меже такого оружия не любят, - Топчий почти с отвращением покосился на нож.

Тюрин одобрительно кивнул и во второй раз с интересом взглянул на околоточного.

- Да, серебро в руках упыря разве что не дымит. У моего отца был похожий. Получил за операцию на Кавказе против чеченских демонов в 1860-м.

- Думаете, им водяник мальчика порешил? - Топчий раздвинул камыш, чтобы лучше рассмотреть место, где Петюня нашел нож.

- Водяник кинжалом? Очень сомневаюсь. Надо искать владельца.

Александр Петрович заглянул в заросли. Здесь тропа шла вдоль воды. Сломленные стебли указывали, что с тропинки в заросли что-то сбросили. На земле виднелись круглые миниатюрные отпечатки и следы нескольких ног.

- За этой водой биологическая станция, да, Парфентий Кондратьевич?

- Да, а еще главная дорога до заведения Гинды, - Топчий, подражая шефу, и сам стал внимательно всматриваться в тропинку.

- Видите, волочили кого-то, - объявил сыщик. - В воде ничего. Видимо, на соседнюю дорогу или и на биологическую станцию тащили. Пуда на три, не больше. Аккурат, как мальчик.

- Тащили, - с умным видом согласился Топчий. - Кадку. Менделиха вином торгует. А мож и живым соком из-под полы. С нее станется. Видимо, с черного хода завезли, а потом решили на более широкую дорогу перекинуть.

- Вином? - Тюрин разочарованно взглянул на стебель пучки. А сам стал растирать в пальцах испачканный красным комок земли.

- Да ясно, что вино, - обрадовался околоточный, - я человеческую кровь за версту чую, первый в том специалист.

Столичный полицейский окинул околоточного сердитым многозначительным взглядом.

- Но кадку из заведения Гинды тащили, а не наоборот. Еще и полную. Что вы на это скажете, грамотей?

- Мож перепродает, а мож доктору подарочек? - пожал плечами околоточный. - Но если нож водяника, и это он Ющенко порешил, то какое это имеет значение?

Из того, как Топчий упрямо приписывал нож аквусу, Тюрин понял, что и околоточному не терпится закрыть дело.

- А такое, что в нашем деле все имеет значение, - кисло ответил Тюрин, потер царапину на щеке и жестом велел идти в заведение ведьмы Гинды.

IV

Под неблагозвучным именем мадам Гинды скрывалась урожденная ведьма Анна Ивановна Мендель. Семейная жизнь уважаемой госпожи Гинды не заладилась. Ее выдали замуж за респектабельного состоятельного исчезника. А поскольку Киев богат на ведьм, Мендель не слишком дорожил супружеским ложем. После громкого скандала Анна получила в качестве отступного участок на острове. И это была очень выгодная сделка. Исчезник-проныра несколько лет воевал с городом за право получить имение на Труханове. Очень быстро мадам Гинда снискала славу сводницы и умелой хозяйки развлекательного заведения «с хором, кабаре, медведями и цыганами, а также с разного сорта разрешенным гаданием».

Дом любовных утех ведьмы Гинды помещался в двухэтажном деревянном особняке с резными наличниками и коньком на крыше. Конек оказался причудливым. Голову животного можно было рассмотреть только анфас, если же зайти к дому сбоку, конек напоминал обнаженную русалку.

- Тоже не знает, кто он на самом деле, - улыбнулся коньку Тюрин.

У стены заведения, словно солдаты на отдыхе, выстроились бочки из-под вина. Двор покрывали многочисленные следы ног. В заведение съезжались со всей Межи. Насколько знал Тюрин, бывали здесь и столичные.

Горница встретила полумраком, удушающим запахом ландышевых духов, табака и кислого пота. Портьеры из красного бархата заслоняли двери в номера. Большое окно за шторами выходило на реку. Под крышей устало зевали прохиндейского вида херувимы. В их глазах читалась похмельная усталость. В сонном луче дневного света, пробивавшемся сквозь тяжелые гардины, сверкал еще немытый после гостей хрусталь. На дне одного из бокалов запеклась темно-красная жидкость.

«Упыря угощали», - решил Тюрин. Он хорошо знал подобные заведения, но дом разврата Гинды поражал особым шиком.

- Самолучший, - будто прочитал его мысли Топчий, и глаза его завистливо блеснули. - Мадам Гинда собрала красивейших лесниц, полевок, мавок из западных губерний и даже имеет отдельные влажные кабинеты с русалками.

- Вы прямо как завсегдатай, Парфентий Кондратьевич. Нечисть привлекает? В столице это, знаете ли, считается извращением, - язвительно заметил Тюрин и опустил глаза. На дне его чемодана, который сейчас лежал в гостинице «Европейский», среди одежды была спрятана стыдливая коллекция фотокарточек с человекообразными женщинами в откровенных позах - еще один подарок Тамары. А та, в свою очередь, получила эту коллекцию от «папочки», который и продал ее в дом разврата. Тамара была проституткой и хранила фотографии в память о падении. А то, что отдала их Тюрину, на языке желтобилетниц означало особую привязанность.

«Папочка» забрал ее с Межи. В больших ее темных глазах была некая тоска, некая неприкаянность, подкупившие Тюрина. Они встречались каждый раз, когда он приезжал в столицу. Тюрин всегда оставлял деньги и радовался, что она не просит большего. Сильнее всего боялся влюбиться. Никому, даже себе не признался бы, как долго ему пришлось утолять боль от отцовской измены.

- Какие люди! - хозяйка заведения эффектно вышла из тени.

Мадам Гинда, или Анна Ивановна Мендель, оказалась еще совсем молодой женщиной с адски-рыжими волосами и разноцветными глазами. «Истинная Лилит», - подумал Тюрин и против воли представил полосу медных волос, тянувшуюся от затылка до поясницы и заканчивавшуюся маленьким обольстительным хвостиком - непременным спутником потомственной ведьмы.

На сгибе левого локтя женщина имела большое родимое пятно - нагло выставленный напоказ знак аспида и ведьминого проклятия. Яркий платок будто невзначай сполз с плеч, Гинда затянула его под пышным бюстом, отчего грудь выпирала еще сильнее. Вместо кошелька с талии свисала клетка с уродливой жабой. Все в Анне Ивановне кричало о ее принадлежности к ведьмовскому отродью.

- Садитесь-садитесь, дорогие, - грудным голосом заурчала мадам. Сухо кивнула Топчию, Тюрина одарила улыбкой.

Неслышно появилась девушка в длинном, почти прозрачном наряде, смиренно поклонилась и поставила перед гостями поднос с напитками. Вместо следов маленькие босые ноги оставляли тропу из цветов.

- Нравится? - хитро подмигнула Анна Ивановна и выразительно покосилась на щеку Тюрина. - Или, может, вы свою пылкую красавицу забыть не можете?

Александр Петрович покраснел, вспомнив, в каком виде заявился: лицо поцарапано, рубашка разодрана.

- Мы к вам по делу, - столичный полицейский отодвинул напитки. Топчий, уже державший рюмку у губ, разочарованно причмокнул и поставил ее на стол. - Вы ведь слышали о трагедии, произошедшей неподалеку от вашего заведения?

- Да, Андрейка Ющенко, бедное дитя, - мадам Мендель с напускным сочувствием покачала головой.

- Ничего удивительного с того вечера не припоминаете? - как можно ласковее спросил Тюрин. Такие женщины, как Гинда, хронически не умели говорить правду, но и с наскока их было не взять.

- Утро припоминаю! И следующий вечер тоже псу под хвост, - ведьма сверкнула глазами в сторону Топчия и снова развернулась к Тюрину. - Хоть вам пожалуюсь, - Гинда кокетливо надула губки, - ваши всех клиентов распугали. На сутки пришлось закрыться. А вы представляете, какие это убытки? - ведьма принялась обмахиваться краем платка. - Я бедная одинокая женщина, а мне еще девушек кормить.

- Ох уж и убытки! - Тюрин сладко улыбнулся, а про себя подумал: «не меньше тридцати пяти, а все девку разыгрывает». Ему вспомнилась мадам из дома разврата Тамары. «И к девушкам, должно быть, относится, как к скоту».

- У вас же от клиентов продыху нет! - медовая улыбка словно прилипла к лицу столичного полицейского. - Недаром говорят, что на Трухановом острове три фута вглубь бери - все земля золотая. Ваш муж сделал разумное капиталовложение.

- Земля моя, потому что я - потомственная ведьма, - надменно ответила Гинда. - У меня бабка из Каменки. Лучше всех сглаз наводила. Так я в нее.

- Слава о вашем заведении гремит даже в столице, - Тюрин приложился к тонким пальцам. - Наверное, и в ночь убийства у вас был полный зал?

Ведьма мягко отняла руку.

- Ай-я-яй! Чуть не подловили меня. Это был закрытый прием. Под страхом огня не могу разглашать имена гостей.

Тюрин прекратил улыбаться. Его глаза сурово сверкнули.

- Мальчика убили с особой жестокостью. Из тела удалили печень, желудок, кишечник. Анна Ивановна, вы знаете, как эти органы ценятся ведьмами, практикующими определенную магию?

Ведьма затрясла головой.

- Понятия не имею, мой сладенький! Для любовной магии они не нужны. Мне и девушек достаточно.

- Девушек тоже нужно проверить, - голос Тюрина сжимал, как кошачья лапа. - Все ли имеют желтые билеты и все ли получили оценку безопасности вида. Разве не слышали об оказии в Николаеве? Тамошняя мадам взяла на работу упырицу под паспортом ночницы. Лицензию на получение крови та не имела, проголодалась до смерти и загрызла клиента. А тот, ни много ни мало, оказался членом губернского статистического комитета. Представляете, что потом было?

Ведьма бросила испуганный взгляд на Топчия. Тот громко закашлялся. Успел напихать в рот пирожных. Тюрину показалось, что околоточный, подмигнув, посоветовал ведьме не запираться.

- Хорошо, - бровки Мендель сошлись в одну недовольную линию. - В тот вечер у меня были князь Басараб и купец Тартаров, доктор Гальванеску забегал по-соседски. И знайте, они будут очень недовольны, если пойдут слухи.

- И как долго они наслаждались вашим обществом?

- Князь, само собой, от сумерек до рассвета, остальные господа примерно так же.

- Почему само собой? - Тюрин нахмурился, предвосхищая ответ.

- Потому что господин Фабиан Басараб - румынский князь, desmodus, или упырь по-вашему, - Анна Ивановна в поисках поддержки обратила удивленные глаза на Парфентия. - Известная в Киеве персона.

- Где можно найти указанных господ?

- Князь Басараб, само собой, - ведьма сделала особый ударение на последних словах, - отдыхает. Сможете увидеть его только ночью. Доктор, видимо, у себя в лаборатории, а Тартаров... Ох, я бы и сама хотела знать... Но к чему эти расспросы? - снова взорвалась ведьма. - Я слышала, в холодной сидит водяник?

- Да, сидит, - Тюрин с интересом заглянул в зелено-карие глаза. - Поселение аквусов далековато от вас. А подозреваемого совсем рядом нашли. Часто водяники на красные фонари к вам заглядывают? - сыщик подмигнул, будто приглашая разделить шутку.

- Еще водопузых нам недоставало, - овладела собой Гинда. - Те к любезным ласкам не способны.

- Может, подглядывали? На дармовщинку? Как Ющенко?

Ведьма облизала сухие губы.

- Я не говорила, что мальчик любил подглядывать.

- Занятие вполне понятное для двенадцатилетнего.

- Да, любил, - с вызовом согласилась Гинда. - Прятался в кустах. Девушек пугал. И знаю, что хотите спросить, - ведьма посмотрела Тюрину прямо в глаза. - В ночь убийства я его не видела. Но вот вы спросили о странном той ночью, и я вспомнила.

Тюрин подался вперед, Топчий прекратил жевать.

- Сидели так же вот, - Гинда показала на софу, где они разместились, - и я лишь на мгновение выглянула в окно. Было душно, и мы его отворили. Так вот, мне показалось, что я видела водяника. А когда вы спросили, то я и вспомнила.

- Кто именно сидел?

- Я, господа, не помню, кто конкретно. Может, никто кроме меня и не заметил, мы оживленно беседовали, - Гинда нервно потянулась за напитком, Топчий подскочил, чтобы ей помочь.

Александр Петрович поднялся, подошел к окну и отодвинул штору. В этом месте ивы будто расступались, была видна вода.

- А при оружии к вам гости заходят?

- При оружии? - вскричала ведьма. - Боже избавь! У нас приличное заведение. Разве что какой князь или принц крови...

- Князь? - Тюрин резко развернулся. - Так это нож князя Басараба? - в его руках блеснул кавказский клинок.

Глаза ведьмы округлились, она подалась вперед, пытаясь рассмотреть нож. Жаба, зажатая между складок платья, несколько раз квакнула.

И вдруг лицо Гинды просветлело.

- Как хорошо, что вы его нашли! - женщина даже всплеснула руками. - Он же той ночью пропал. Князь дал мне поиграться, я забыла на окне, а потом там не нашла. Наверное, водяник стащил.

Мадам одарила Тюрина победным взглядом.

- Тогда мы прямехонько к князю Басарабу. Вон уже и солнце начинает садиться.

Гинда кивнула и торопливее, чем полагается, вскочила с дивана. Ей очень хотелось поскорее избавиться от гостей.

*

- Врет ведьма, - злился Александр Петрович. Ветки больно лупили по и так поцарапанным щекам.

Водяник был слишком удобным подозреваемым. Даже Гинда знала, что на него можно спихнуть всю вину: нож есть, сам водяник в кустах прятался. Скалонне закроет глаза на то, что кинжал - совершенно неподходящее оружие для водяника. Черносотенцы из «Двуглавого орла» уже придумали и объяснили мотив - ритуальное убийство.

- Думаете, упыря выгораживает? - Топчий семенил позади, еле успевая уворачиваться от бешеной поросли.

- Черт его знает! И чего вы не сказали, что князь Басараб - упырь? Столько времени упустили, - сердился Тюрин. Упоминание об упыре досадно поразило. Десмодусы были самым древним и опасным видом на Меже. Вместе с волколаками они считались первыми детьми Лилит. Но, в отличие от ликантропов, живших на окраинах и промышлявших преимущественно грабежами, упыри были элитой. Имели древнюю историю, столетние традиции и предрассудки. - Впервые вижу упыря, чтобы держал при себе серебряный кинжал. Может это какая-то память. Но помяните мое слово, ведьма уже отослала весточку Басарабу. Тоже будет рассказывать, что нож украли.

- Нам ее не опередить, - сказал Топчий и громко хлопнул себя по шее. - Может быть того… в участок и еще раз допросим водяника?

Комары заедали с удвоенной силой. Прогулка по острову, с утра обещавшая быть приятной, превратилась в многочасовое состязание с чащобой.

Тюрин чувствовал, как чешутся от пота царапины, краем глаза видел, в какую грязную тряпку превратился оторванный воротник. «Нет, я таки покончу с этим делом и уеду в столицу», - подумал сыщик.

- Пойдем к Гальванеску, - прорычал Александр Петрович. - У меня отличное настроение для встречи с доктором-змееглавцем.

V

Топчий на всякий случай отступил на несколько шагов. Тюрин, высоко задрав голову, разглядывал вход в биологическую станцию: жилы на столичной шее напряглись, а ноздри раздувались от гнева.

Над дверью белого одноэтажного здания красовался барельеф, на котором свернулся кольцами и кусал себя за хвост лепной гад.

- И тут змей. И в городе негде плюнь. Даже ребятишки на стенах рисуют. Совсем страх потеряли. Что же вы не сказали, уважаемый Парфентий Кондратьевич, что ваш Гальванеску змеепоклонец?

Внутри горел свет. Судя по размеру, в домике было не больше нескольких комнат. Над крышей возвышалась башенка. Сверчок-здоровяк приземлился на подоконник и запиликал.

- Да он же змееглавец. Они всем видом в Змея веруют, - только и сказал Топчий, переступая порог лаборатории.

С порога в нос ударил едкий запах химикатов. Стены укрывали деревянные стеллажи, уставленные множеством разнокалиберных склянок. Сквозь мутную гадостную жижу оттуда пялились самые удивительные существа. Кого здесь только не было! Зародыши водяников, полуперекинувшиеся волколаки, двуглавые псоглавцы, горгонья голова в облаке живых волос и заспиртованный во весь рост злыдень. Между ними - мензурки с когтями, головками, клыками, частями тел совсем уж незнакомых подполковнику созданий.

Посередине помещения высился прозекторский стол. Невероятно тощий и долговязый Гальванеску как раз складывал в контейнер куски, оставшиеся от исследуемого. Отсоединял провода и трубки от шарообразной металлической конструкции, в которой Тюрин самодовольно узнал динамо-машину по выработке электричества. На резиновом фартуке, укрывавшем грудь доктора, виднелись брызги крови. Лицо скрывалось за большими, похожими на автомобильные, очками. И плотно подогнанной респираторной маской. На макушке торчала яркая шапка, повторявшая контуры змеиного гребня. Тюрин никогда не видел змееглавцев, и был готов ужаснуться. Энциклопедии описывали серпентусов как уродливых двуногих, со змеиной пастью, острыми зубами и чешуйчатой кожей. Он молча вытер руку о халат и протянул для пожатия. Холодная ладонь коснулась следователя, по запястью царапнул острый коготь.

- Не ждите, доктор не сбросит маски, - прошептал околоточный. - Не хочет пугать уродливой харею.

- Интересно здесь у вас, - сыщик подошел к машине и коснулся блестящего металлического бока. Его глаза подозрительно засияли. - Занимаетесь оживлением трупов? Людей препарируете или только мразь?

На последнем слове доктор дернулся, словно его и впрямь ударило током. Привычное в столице слово «мразь» в Киеве допекало хуже ругани. Тюрину надоела деликатность.

- Ш-што вы? - прошипел Гальванеску. - 3-з-закон з-знаем-с. Только с-свои, только ч-человекообраз-з-зные. Экс-с-периментирую с воздействием электричества на различные виды. Пока-с-с без-с-с ос-собых результатов. Луиджи Гальвани так удалос-с-сь оживить купленный труп. Имею сс-ведения об ус-с-спешных попытках нашего отечес-с-ственного профес-с-сора Крафта, но мне, к с-сожалению, нечем похвалитьс-ся.

- Мальчик Ющенко, должно быть, часто к вам приходил посмотреть? - Тюрина очаровали экспонаты Гальванеску. Снова чувствуя себя мальчишкой в кабинете отца, он с предосторожностью коснулся ожерелья из упыринных клыков. Топчий замер у сосуда со злыднем. На лице его читались отвращение и недоверие: кому это пришло в голову запихнуть под стекло живое существо, а главное - как, учитывая дикий нрав злыдня.

- Человеку с водяниками непрос-с-сто. А ему поговорить хотелос-с-сь. Любознательный отрок.

Александр Петрович слушал вполуха. Его внимание захватил красный угол, где вместо образов висела лубочная картинка с сюжетом сотворения - иконой для поклонявшихся Змею.

В центре традиционно светил наготой первый человек. По правую руку от Адама прикрывала наготу Ева, а по левую бесстыдно скалила зубы рыжекосая Лилит. За ее спиной чернели словно продырявленные звездами крылья нетопыря. Они будто висели в темном небе над Киевом. Между холмами синел Днепр, блистали золотом маковки Десятинной, колокольни лавры, врезалась в холмы семигранная звезда Киевской крепости, поражал правильной геометрической планировкой Подол. Все это как бы покоилось на небесном острове, который обвивал огромный змей. Он кусал себя за хвост и, казалось, мирно спал.

- Хотели мальчика в свою веру обратить?

Тюрин зачарованно потянулся к сосуду, стоявшему рядом с картиной. В мутной жидкости плавало заспиртованное сердце. Сыщик коснулся стекла и неожиданно понял, что это - поточенное червями яблоко. Будто под действием взгляда, яблоко-сердце дрогнуло, и маленький червяк доверчиво коснулся ладони Тюрина с той стороны стекла. И хотя сыщик был уверен, что никогда раньше не видел причудливого экспоната, что-то отозвалось в его сердце, будто воспоминание, давно искавшее путь наружу.

- А нам с-с-с водяниками делить нечего. Они тоже в 3-з-змея верят. Только по-с-своему. Через Источник, - Гальванеску подбежал и с неожиданной яростью выдрал банку из рук Тюрина.

- Что это? - удивился сыщик.

- Мои верования вас-с не касаются! С-с-свобода с-с-совести, как-никак, - напустился змееглавец, с особой осторожностью ставя яблоко-сердце на место.

- Ага, свобода, - сказал Тюрин, вспоминая опрокинутый поезд. - У вас здесь не остров, а первобытный рай. Своя исконная Лилит - мадам Гинда, круг избранных. Вы же в ночь убийства Ющенко у нее веселились?

- 3-заходил по-со-с-седски, - стушевался змееглавец. - Мес-с-ста здесь безлюдные. Иногда приятно по веч-ч-черам, пос-с-с-сле долгой работы, отдохнуть в интеллигентной компании. Это же не запрещ-щ-ено?!

- Хороши интеллигенты из бесовских да продажных девок, - Тюрин еще раз бросил взгляд на банку с сердцем. - Что интересного припоминаете с того вечера? Кто был?

- А разве мадам Гинда не с-с-сказала?..

Руки змееглавца мелко задрожали, когти застучали, как зубы у замерзшего. Он завертел головой в поисках правильного ответа.

- Сказала, но я хочу услышать ваш ответ.

Змееглавец нервно сглотнул и, к удивлению Тюрина, стал говорить чище:

- Ну, раз с-сказала, то... купец Тартаров, князь Басараб да и я.

- Еще кого-то видели? - Александр Петрович ткнул пальцем в грудь змееглавцу и заглянул в самые стеклышки очков.

- А кого должен был видеть? - чуть не плакал Гальванеску.

- Например, водяника? - напирал Тюрин.

- Я не видел! - наконец прокричал доктор.

Тюрин ободряюще похлопал его по плечу. Мысленно похвалил себя, что перехватил Гальванеску раньше Гинды: «Такому трусу проще простого мозги вправить».

- А это, надо понимать, принадлежит князю? - Александр Петрович показал кинжал. Оружие на змееглавца оказало почти магическое воздействие. Он отскочил, замахал руками и, казалось, начал задыхаться.

- Да не бойтесь, не будем мы вас резать, - улыбнулся Тюрин и еще ближе придвинул нож. - Кинжал примечательный. В Киеве его, наверное, каждый на Басарабе видел?

- Князя. При нем был. Не слышал, чтобы терял, - всхлипнул доктор и, казалось, совсем лишился змеиного акцента.

- Я того упыря с-совсем не з-знаю, - через мгновение взял себя в руки доктор. - Он Гинды гость. Недавно объявился.

- Ее любовник? - почти ласково уточнил Тюрин, в голове уже выстраивалась стройная версия.

- Не з-знаю, не думаю. Она же из-с Тартаровым...

Тюрин еще раз похлопал его по плечу. С Гальванеску будет трудно в суде, мадам Гинда, сведя брови, снова начнет путаться, но умелый прокурор справится. Да и это уже не его, Тюрина, заботы. Его ждет столица и теплые объятия Тамары.

*

- Знаете, что я думаю? - уже на обратной дороге сказал Тюрин. Он был собой доволен.

Топчий обернулся. Уже несколько секунд тревожно всматривался ввысь. Вот-вот должны были вспыхнуть звезды. С запада потянулись тяжелые дождевые тучи, и околоточный с облегчением вздохнул.

- Думаете, князь мальчика порезал?

- Упырь, - подчеркнул Тюрин, недовольный отсутствием энтузиазма у околоточного. - Ющенко, вероятно, по привычке, стоял под окнами мадам. Увидел ее с князем. Те испугались, что он расскажет Тартарову. Упырь погнался и не сдержался. С десмодусами, особенно незрелыми, такое случается - не способны обуздать звериную натуру... - Александр Петрович замер на полуслове и вдруг вспомнил, что ему не давало покоя с первого упоминания об упыре.

Вечерний Днепр гудел от перевозчиков. Гуляки забирались подальше на острова. Веселая компания во главе с алконостом уже направлялась к Гинде. Румяные ведьмы-перекупщицы, плывшие навстречу, помахали им. Возвращались с Киевского базара. Самая младшая под радостный хохот подруг бросила в лодку яблоко. Тюрин подмигнул ей, схватил фрукт, вытер о рукав и смачно надкусил.

- Но как князь Басараб умудрился на острове дачу построить? Упыри же не терпят текущей воды?

VI

- И как в таком бардаке прикажете работать? - сквозь зубы процедил Тюрин.

Шум доносился отовсюду. Присутственное место, где расположилась городская полиция, напоминало муравейник. Тут тебе и пожарные с лошадьми, и санитарная инспекция, и управа, и комиссия по видам, и еще с десяток контор и конторок.

Тюрину, как столичному гостю, выделили просторный кабинет неподалеку от Скалонне, но жара и духота не позволяли закрыть окна. Со двора донимал базарный шум. Какой-то сумасшедший, казалось, под самым окном у Тюрина предвещал приход Змея.

- Слушайте и услышьте! Книга Откровений гласит: В 1914-м наступит конец света! Уже летит над нами звезда войны, и мальчика убили недаром!

День начинался ужасно. И комета Делавана, о которой на первой полосе писала газета «Киевлянин», была ни при чём. Водяники устроили забастовку. Десятки судов не смогли сдвинуться с места. Огромные пароходы двух товариществ томились в доках. Аквусы требовали освободить Мокрого Линя. Скалонне уже поехал к генерал-губернатору, должны были полететь чьи-то головы.

Тюрин перехватил киевского полицмейстера в приемной, успел озвучить свою версию, но Скалонне она не понравилась.

- Вы же не хотите пойти на уступки водяникам, дорогуша? - тряс роскошными усами полицмейстер. - У нас есть подозреваемый. Вы нашли орудие убийства. Пусть суд решит. Мы не можем вести переговоры с террористами. А водяники форменно терроризируют город. Кроме того, мадам Гинда и названные вами персоны - почтенные члены общества. Это серьезные обвинения. Нужны доказательства.

Скалонне был готов согласиться с объяснением Гинды. Мол, кинжал украл у князя Басараба водяник, чтобы убить Ющенко. Но Тюрин осмотрел тело, и сомнений стало еще больше.

Рана оказалась не только огромной, но и очень странной. Казалось, кто-то четко разрезал мальчика от солнечного сплетения до пупка и накрест под ребрами, осторожно вытащил органы (будто их никогда и не было) и обработал края. По крайней мере, они имели вид давно заживших.

Больше всего Тюрина удивило отсутствие укусов. Бывает, что упырь убивает не ради крови. Но и тогда он должен отметить победу над врагом своими клыками. Это один из важнейших обычаев десмодусов.

«Они не дураки. Могли намеренно так обставить. Но как упырю удалось пренебречь своей природой?» - рассуждал Тюрин, листая «Свод видов человекообразных по Киевской губернии» Д. Э. Беллинга. Такая же книжка всегда лежала на столе у отца. И если Александр хотел расспросить о каком-то виде, то должен был сперва заглянуть в классификацию Беллинга, а потом задать вопрос отцу.

Басараб не только не покусал мальчика. Он нарушил общеизвестное правило, о котором Тюрин упомянул вчера: упыри ненавидят текущую воду. Чтобы переплыть реку, упыри могут прибегнуть к магическим заклятиям, но нечасто, в крайнем случае.

«Неужели Басараб так влюбился в Гинду?» - не верил Тюрин. Все упыри, которые ему встречались, были холодными машинами, давно пережившими чувства и страсти. Исключение - новообращенные, однако это состояние длилось не более нескольких недель. Но, как оказалось, Басараб был, по меньшей мере, столетним упырем. - «Тамара просто сказала бы, что я не разбираюсь в любви. Ради настоящей любви можно пойти на все», - подумал Александр Петрович.

Он снова взял в руки кинжал. Князь Басараб был, как ни посмотри, уникальным упырем.

Прибыл в Киев несколько лет назад и сразу полюбился местным матронам. Элегантный десмодус носил монокль, большую жемчужину в левом ухе, а главное, отличался непривычным для упыря, поведением. В отличие от десмодусов-аристократов Киева, державшихся узким кругом, любил человеческие салоны. Уверял, что постник, и даже давал деньги на клуб трезвости, который организовали молодые десмодусы из «Сообщества отказа от человеческой крови».

Казалось, Фабиана вовсе не пугали строгие ограничения, наложенные на упырей после восстания 1863-го года, когда люди установили государственную монополию на продажу крови для упырей и запретили ее незаконный оборот. Теперь для создания нового упыря, кроме особых оснований, как то брак или получение наследства, требовалось специальное разрешение имперской коллегии по жизни десмодусов, а для законной покупки человеческой крови - лицензия.

Пользуясь салонными связями, Басараб первым из киевских упырей получил от города кредит на открытие станции по переливанию и продаже крови.

Заведения так и не появилось, зато упырь начал строительство собственной виллы на Труханове. В последнее время князь повадился к мадам Гинде, чем вызвал ревнивое беспокойство у местных красавиц. Но что ж поделаешь, когда свой к своему тянется.

- Парфентий Кондратьевич, черт вас дери, где офицерские книги?! - не покидая кресла, прокричал в коридор Тюрин.

В дверях, тяжело отдуваясь, появился Топчий. Он тащил с десяток толстых томов в кожаных переплетах. Это была уже вторая порция книг, в которых значились все офицеры, участвовавшие в войне против чеченских демонов с 1817 по 1864 годы. Тюрин нашел всех упырей, воевавших на Кавказе, а таких было немного.

В 1863 году на Меже началось восстание упырей, и все, кто ценил свой род, а таких было большинство, оставили Кавказ и вернулись на Межу, чтобы присоединиться к борьбе.

- Петр Котляревский, генерал от инфантерии, умер в 1852-м в Крыму, Иван Рыльский, полковник, погиб в бою в 1860-м, - монотонно перечислял Тюрин офицеров-десмодусов. - Рыльский? Какой-то Рыльский жил в Киеве, не этот?

- Нет, - Топчий устало зевнул. - Тот, что в Киеве, отрекся от своего рода. Считал, что сами по себе десмодусы не победят, что все человекообразные должны объединиться. Умер в 1902-м. Как - не спрашивайте, поговаривают, Четвертый отдел расстарался.

- Дайте догадаюсь: видимо, был змеепоклонцем. Змей придет и освободит нечисть от людей? - язвительно спросил Тюрин. Околоточный потупился в книгу. - Басараба так и не нашли?

Топчий дернулся, как от укола булавки.

- Его домашние говорят, второй день дома не спит, а где - не знают.

Тюрин потер щеку и взглянул на стенные часы.

- Сдается мне, я знаю, кто нам сможет помочь. Вы говорили, Тартаров всегда обедает в купеческом собрании?

Околоточный кивнул, отодвинул книги, словно это была куча гнилой капусты, и выбежал, чтобы распахнуть перед Тюриным дверь.

*

За Тартаровым пришлось побегать.

- Только-что был, - извинялся Годованец в купеческом собрании, - сказал, что душно, и пошел в открытое кафе.

Летний ресторан помещался в купеческом саду над живописным обрывом. Оттуда можно было рассмотреть одновременно мельницу Бродского на Подоле и поселение водяников на Трухановом острове. Туда вела крутая извилистая дорожка, и полицейские, еле дыша, лезли на гору. Но и там перелесника уже не было.

- Мусьо Тартароф только что проследовали в сады, с девицей, - хитро улыбнулся черт-метрдотель.

Тюрин выяснил, что из ресторана можно спуститься лишь одним путем, попросил разбавленного живого сока и уселся за столик. «Посмотрим, как ему удастся тут мимо меня пройти», - подумал сыщик. Решил во что бы то ни стало дождаться неуловимого перелесника.

Свежий ветер обдувал лицо, живой сок весело подмигнул из графина. Перед глазами у Александра Петровича невольно всплыло давно похороненное воспоминание: отец втайне от матери достает из старинного буфета работы галицийского чугайстра запотевший штоф с темно-коричневой жидкостью, наливает в рюмку, осторожно оглядывается и одним духом ее осушает. Морщины разглаживались на отцовском лбу, уста розовели, глаза освобождались от тайной печали.

Отец рассказывал, что «живой сок» изобрел черт второго порядка Адольф Марцинчик. В 1866 тот основал аптеку на Крещатике, где продавал целебные вина, настойки из трав оболонских полевиков. У черта имелось разрешение закупать сухое варенье «для фармацевтических нужд». По неосторожности волшебный фрукт попал в бутылку со скисшим вином. Марцинчик уже подумывал выбросить испорченную жидкость, но чуткое нутро черта подсказывало сначала снять пробу. Вино приобрело удивительный вкус, дарило ощущение безмятежности, а главное - возвращало молодость. Правда, ненадолго. Молодило только на пятнадцать лет, максимум. Этот живой сок выпускали под маркой Марцинчика.

- С ними всегда так? - Тюрин откинулся в плетеном кресле и устремил взор в лазурь небес. Живой сок, хоть и сильно разведенный, дарил невероятную легкость. В этот миг Тюрин был готов постичь изменчивую природу воздушных духов.

- Ясное дело. Перелесник, что с него взять? - Топчий уселся рядом, но не забывал поглядывать на дорожку. - Натура у них такая - женщин очаровывать. А так вроде господин неплохой. Приехал кажется из Одессы. Получил землю на Трухановом, построил яхт-клуб. Красавец и балагур, но очень до чужих женщин охоч. Скарбник-ювелир с Подола рассказывал, - по привычке отошел от темы Топчий, - что Тартаров каждый год заказывает до сотни золотых браслетов. Дарит любовницам за свидание с ним. Иногда даже против их воли. Перелесники, бесовская порода, умеют подобие законного мужа принимать.

- А еще это, вероятно, очень удобное оправдание для жен, - тихо заметил подполковник.

- Но у нашего Тартарова есть одно сумасбродство, - хмыкнул околоточный. - Хочет, чтобы женщины любили его за его собственное лицо. Через это имеет контры с другими перелесниками. У киевских перелесников есть «Клуб рыцарей». Собираются раз в месяц и рассказывают друг другу о своих похождениях. Так Тартарова туда не зовут, потому что он постановил себе другого обличия не принимать. Мол, и так красавец. Пусть и так любят.

- Еще один человекообразный с придурью... - под действием живого сока лицо Тюрина расплылось в улыбке. Он развернулся к холму и вдруг увидел, как из кустов вышли два волшебных создания: голые мужчина и женщина, как с картинки сотворения Киева. «Адам и Ева», - чуть не сорвалось с губ Александра Петровича, когда Топчий порывисто вскочил и бросился наперерез парочке.

- Вот же ж бесстыжие! - кричал Топчий. Будто пелена упала с глаз Тюрина. Он увидел, как полуодетая девица снова убегает в кусты, а перед околоточным, поправляя рубаху, стоит никто иной как розовощекий перелесник Тартаров.

*

- Смею вас разочаровать, уважаемый Александр Петрович, - перелесник Тартаров закинул ногу на ногу. Это был невысокий блондин с ярко-синими грустными глазами, что так нравятся женщинам. Легкомысленные кудри ниспадали на красивый лоб, подчеркивали девичий румянец на пухлых щеках. - Мы с князем Басарабом пришли к Анне Ивановне почти одновременно. И были целый вечер, что называется, на глазах друг у друга. Так что да, я подтверждаю алиби князя, и я был свидетелем, что ведьма не могла найти кинжал.

В унизанной перстнями руке перелесник держал фляжку и едва ли не каждую фразу заканчивал смачным глотком. На лице купца застыла самодовольная улыбка. Говорил он чопорно, чуть растягивая слова, будто сидел на приеме, а не в городском кафе без пиджака и носков.

- Вы имеете успех у женщин, господин Тартаров, - вместе с живым соком из Тюрина выветрился добрый юмор. Сыщик был уверен, что перелесник озвучивает давно согласованную версию. - Но мне казалось, мадам Гинда пользуется вашей особой благосклонностью? Удивительно, что вы выгораживаете своего конкурента.

- Я умею нравиться, но люблю свободу. Анна Ивановна это знает. Кроме того, мы все - друзья на нашем волшебном острове - я, упырь, ведьма и даже змееглавец. Человекообразные на своей земле.

Последняя фраза заставила Тюрина внимательнее присмотреться к перелеснику. Гладкая, почти мальчишеская кожа дышала здоровьем. Даже перелесники стареют, но Тартаров, казалось, обманул время. Разве что глаза болезненно пылали.

Александр Петрович непроизвольно коснулся собственной поцарапанной щеки. Лицо показалось маской. Вдруг рука замерла, а картинка начала складываться.

- Если друзья, то, наверное, знаете секрет князя. Как он может настолько часто плавать на остров? Всем известно, что упыри не выносят текущей воды.

Нога Тартарова на мгновение прекратила раскачиваться.

- Чего только не умеет нечисть, - отозвался он. - Например, змееглавцы тоже не любят сырости. Гальванеску сам говорил. Но он же как-то справляется.

- Многое приходится терпеть, чтобы иметь возможность жить на Трухановом острове, - закончил за перелесника Тюрин.

Тартаров сделал большой глоток, утер полные губы и поднял на сыщика тяжелый взгляд.

- Я - деловой человек, уважаемый Александр Петрович. Деньги - моя специальность. Может, поговорим об этом?

За столом воцарилась тишина. Топчий смотрел на мужчин и не мог скрыть удивления. Купец предлагал взятку, а столичный чин спокойно слушал.

- Я дам знать, - ответил Тюрин и поднялся.

*

Вторую половину дня Александр Петрович провел в нервном возбуждении. Каждый час злыдень Петюня приносил новую телеграмму. Прислал отчет полицейский участок из Каменки, ответила Одесса, отписалось военное ведомство.

Больше всего Тюрин обрадовался, когда нашел в книге Лазаруса легенду «О дарах Змею».

 

Перед большой войной с людьми предводители детей Лилит принесли Змею ценные дары.

Духи воздуха, мелкие виды, демоны и черти, все, чья стихия - непостоянство и хитрость - избрали для служения Змею из среды себя. Подарили вид, хранящий знания. «Пусть вся мудрость мира будет твоей».

Король источников принес в подарок рыбу в знак того, что водяные виды признают первенство Змея. «Пусть вода станет твоим вторым домом, а сети будут полны душами человекообразных».

Бог-Древо подарил зерно в знак перемирия с видами лесов, полей и лугов. «Пусть жизнь всегда побеждает. Знай, даже на поле, где погибли сотни воинов, прорастут деревья».

Последними пришли подземные, самые темные, заклейменные матерью Змея. Но и они принесли клятву, и принял Змей их в свое войско.

Рыбу, зерно и вид, хранящий знания, проглотил Змей, и человеческое его тело изменилось. В небо поднялись три огромные головы, три страшные пасти выпустили пламя, крылья заслонили солнце - тень Змея накрыла землю. Даже нечисть содрогнулась от силы своего повелителя.

Так Змей стал Великим Воином, предводителем детей Лилит, царем человекообразных по имени Обадия-бек.

 

Александр Петрович закрыл книжку и посмотрел на Топчия. Околоточный с приближением ночи становился все мрачнее, закидывался семечками и поглядывал на часы.

Сыщик бодрым голосом велел забронировать ему место в поезде, забрал вещи из гостиницы и отослал телеграмму Тамаре. Для него все было ясно. Тюрин был уверен, что завтра после обеда уже будет на пути в столицу.

- А как же дело? - устало спросил Топчий. За последние дни околоточный будто похудел и почернел.

- Надеюсь, сегодня завершим, - ответил Тюрин. Он тоже посмотрел на часы и протянул околоточному записку. - Пусть злыдень Тартарову передаст.

- Сегодня? - в голосе Топчия зазвучало сомнение. Петюня на мгновение замер и с опаской взглянул на околоточного.

- Сегодня, - подтвердил Тюрин, - устроим очную ставку интеллигентной компании. Есть возражения?

Топчий секунду раздумывал, потом смерил шефа взглядом и обреченно покачал головой. Вытащил Петюню в коридор и долго с ним шептался. Тюрину показалось, что околоточный дал злыдню денег и попросил что-то принести.

VIII

Полная луна освещала широкие просторы Днепра, когда Александр Петрович с помощником во второй раз направились к мадам Гинде. Алконост-перевозчик был внезапно тихим, постоянно оглядывался и, казалось, хотел поскорее избавиться от пассажиров.

Тюрин взглянул на скрючившегося Парфентия. Форменную фуражку околоточный зачем-то сменил на широкополую шляпу, изрядно сползшую на глаза. Александр Петрович был уверен, что за ним скрывается потное от страха лицо.

Его самого трясло от возбуждения. Ночка обещала быть веселой. А главное - он наконец уберется из проклятого города.

Дом разврата встретил неожиданной для такой поры тишиной. В скупом электрическом свете сыщик разглядел лишь несколько персон. Анна Ивановна одарила вымученной улыбкой и предложила сесть. Тюрин поправил пиджак и вольготно расселся в пышном кресле так, чтобы иметь всех перед глазами. Правую руку держал в кармане. Топчия оставил при дверях.

Алебастровые пальцы хозяйки нервно перебирали лоснящуюся шерсть черной кошки, которая умостилась у нее на коленях. Слева от ведьмы среди пышных подушек раскинулся перелесник Тартаров. В его руке тлела сигара. Казалось, купец только что встал из-за карт и жаждал сделать глоток ледяной «Мадам Клико».

Доктор Гальванеску, словно манекен, стоял справа от хозяйки. Ближе к стене, в тени, сидел князь. Тюрин намеренно несколько секунд разглядывал только его.

Упырь был одет в белую черкеску с багровой подкладкой. Голову украшала молочно-белая папаха. Глаза прятались за темными очками. Одной рукой Басараб опирался на элегантную трость с набалдашником в виде летучей мыши, длинными пальцами второй барабанил по колену. Князь не улыбался, хотя упыри обычно вместо приветствия щерят клыки.

Тюрина усадили спиной к окну. Другие расположились лицом к нему. Так же, по словам Гинды, они сидели в роковую ночь убийства.

- Предложение встретиться в такой интимной обстановке означает, что вы готовы пойти на сделку? - Тартаров выпустил элегантную струйку дыма.

Александр Петрович скосил глаз на упыря, но тот даже не пошевелился. «Итак, разговор поручили перелеснику», - подумал сыщик. Воздух загустел от напряжения. Даже сигарный дым, казалось, застыл на месте.

- Хотел посмотреть вам в глаза. Никогда не сталкивался с такой интересной компанией. А меня удивить сложно. Но о деньгах позже. Это же надо столько усилий, чтобы получить землю на Трухановом острове. И вдруг все оказалось под угрозой. Мальчик заглянул в это окно? Которое у меня за спиной? И увидел то, чего не должен был видеть. Наверное, встретился с вами взглядом. Что вы тогда подумали - конец господства на золотых землях Труханова? Публичный позор? Кто первый сорвался с места?

Мадам Гинда отвела взгляд и ухватила Тартарова за руку. Тот небрежно стряхнул ее пальцы, но сел ровнее. Змеиный гребень Гальванеску застыл: казалось, доктор прекратил дышать.

- Это была случайность! - вдруг тонким, неестественным голосом проскулил Басараб. - Я понятия не имею, откуда у мальчика те страшные раны!

Кошка подпрыгнула на ведьминых коленях и испуганно отлетела в противоположную сторону комнаты. Тартаров скривился на упыря, но смолчал.

- Понимаю, как вы в ту ночь суетились, и готов с вами согласиться, - Александр Петрович откинулся на кресле. - Учинили вы, как по мне, полнейшую глупость. Схватили бедняжку, зачем-то запихнули в кадку. Вина у вас пьется много, Анна Ивановна. Пока думали, что с ним делать, Ющенко умер. По крайней мере, вы так решили. Потащили бочку к воде. По дороге, видимо, снова заспорили. В результате спрятали тело в камышах на полпути. Решили вернуться и успокоить нервы чем-то крепким. Куда же денется мертвый мальчик? А он таки делся и был обнаружен лишь на следующее утро, прямо на самом виду у всех. По вашей реакции вижу: пока все правильно.

Упырь перехватил палку и качнулся вперед. Взгляд его заметался между Тартаровым и Тюриным. Ведьма снова попыталась ухватиться за перелесника.

- Пусть говорит. Пока не за что деньги платить. Он ничего не знает, - процедил купец. На гладком лице появились морщинки, из-под рубашки выпятилось брюхо.

- Чего я не знаю? Что из вас перелесник, как из злыдня - ученик приходской школы? - Александр Петрович дернул рукой, ткань на кармане натянулась, и стало понятно, что там револьвер. - Вы же не перекидываетесь в других мужчин, потому что не способны. Да-да, господин Тартаров, дон Жуан с Дерибасовской. В Одессе вас знали как Васю Колоска, что обручился с богатой вдовой под видом перелесника. Карьеру духа-искусителя вы решили продолжить в Киеве. Хорошо, что живой сок позволяет оставаться на вид молодым и обольстительным. А вам же скоро пятьдесят.

- Как? - ведьма развернула к перелеснику. Ее глаза горели злорадством.

- Я бы на вашем месте, мадам, реагировал не так бурно, - обратился к Гинде Тюрин. - У вас ведь тоже нет бабки-ведьмы из Каменки. Вернее, ведьма была, и довольно сильная. Но внучек у нее не осталось.

Ведьма фыркнула в сторону сыщика.

- Вы никак этого не докажете, - озвучил ее мысли Тартаров. – У нас имеются заключения комиссии по видам. И во второй раз их получим, будьте уверены.

Тюрин не сомневался, что купец говорит правду. За деньги на Меже и не такое возможно, особенно когда речь идет о видах, столь похожих на людей.

Вдруг не выдержал упырь и заверещал со своего места:

- Да что мы его слушаем? Сергей Александрович, вы же говорили, все договорено? Сколько он хочет?

- Сидеть! - приказал Тюрин, выхватив оружие. Князь послушно вцепился в боковушки дивана. - Лжеперелесник прав: за деньги можно купить справку о виде. Особенно если внешне можешь оставаться человеком. Но вы, Басараб, перегнули палку.

Тюрин поднял револьвер, взвел курок, а левой рукой по-цирковому бросил упырю кинжал. Басараб наклонился, чтобы поймать. В этот миг Тартаров сделал попытку броситься сыщику на спину. Тюрин ожидал нападения, вывернулся и приложил купца рукоятью. Кровь залила пухлое лицо. Ведьма склонилась над Тартаровым, а Тюрин отошел на несколько шагов, чтобы держать на мушке всю компанию.

- Извлеките лезвие! - приказал он упырю. - И положите на ладонь. Серебро вам не вредит. Против этого даже подкупленная комиссия по видам не возразит. Военное министерство не нашло в своих рядах упыря Басараба, однако до сих пор ищет капитана Георгия Юрьевича Чурилова, который задурил голову княжне Рурской. Вы убедили ее тайно выйти за вас замуж, но, к счастью, братья ее отбили, и вам перепало лишь несколько украшений княжны и этот кинжал.

Упырь спесиво задрал нос и чуть снова не потерял искусственные клыки, вывалившиеся во время драки. По реакции Гинды и Тартарова Тюрин понял, что и они не знали всех подробностей.

- Но, признаюсь, дольше всего я бился над Гальванеску, - Тюрин тяжело дышал. - Единственный сын в семье медиков. До девятнадцати - едва тянул лямку на медицинском факультете. Несколько лет работал в сумасшедшем доме. И, наконец, увлекся культом Змея. Сдается мне, вы единственный из этой компании по-настоящему уверовали, что можете быть змееглавцем... Идите-ка сюда, господин доктор, - Тюрин поманил Гальванеску.

Тот будто остолбенел. Вцепился в спинку дивана и не сводил глаз-очков с залитого кровью купца.

- Смелее, - приказал сыщик. Доктор медленно вышел на середину комнаты. - А теперь снимите все, что у вас на лице.

Гальванеску шумно выдохнул и потянулся руками к голове. Первым полетел на пол респиратор, потом звякнули очки. Последней с макушки доктора упала яркая шапка. Глазам присутствующих открылась жалкая человеческая голова с несколькими хилыми волосками на темени, вялым подбородком и подслеповатыми глазами. Гальванеску безостановочно моргал и, казалось, был готов разреветься.

- Зачем вы подделали судебное заключение? - тихо, почти сочувственно спросил Тюрин.

Тартаров отодвинул руку ведьмы от лица, упырь прекратил ковыряться во рту.

- Зачем написали "homo sapiens"? Как змееглавец, вы же, наверное, знали о даре источника Змею? Я даже берусь утверждать, что давно наблюдали за Ющенко. Вы же знали, от чего на самом деле умер мальчик?

Слова сыщика вызвали волну бурного непонимания. Головы развернулись в сторону опозоренного Гальванеску, пытавшегося незаметно стянуть варежки с когтями. Тартаров почувствовал, что выиграл шанс, и переместился на канапе.

- Так ваши друзья не знают, что есть вероятный свидетель преступления?

- Что он такое говорит? Кем был этот Ющенко? - единодушно заголосили Гинда и Басараб.

- О каком свидетеле он говорит? - зло визжал Тартаров.

Гальванеску съежился в ожидании новой напасти. Тюрин махнул револьвером в сторону взбудораженной компании.

- Хорошие сообщники всегда имеют секреты друг от друга, да? Говорите, доктор!

- Ющенко был представителем редкого вида amphibia symbiotic, - пробормотал Гальванеску. - Думаю, таким его сделали водяники, чтобы поместить в него «дар Источника Змею» - священную рыбину.

- То есть снаружи он был человеком, а внутри носил рыбу? - охнула лжеведьма.

- Да, - подтвердил Тюрин, а мысленно поблагодарил отца за книгу Лазаруса. - Конечно, легенда о «даре Источника» - лишь сказочное объяснение научного факта. Ющенко был amphibia symbiotic и умер, потому что из него сбежала рыба. А вот почему она это сделала? Через ваши действия или по собственной воле - пусть решает суд или комиссия по видам. Могут попутно и рыбу поискать, подозреваю, она где-то среди водяников.

Воцарилась тишина. Гинда ловила взглядом купца, упырь хотел что-то спросить, но вовремя остановился. Гальванеску думал о своем. Лицо Тартарова расплылось в улыбке. Он первым понял, что они избежали обвинения в убийстве.

- Мальчика мы не убивали. Рыба сама убежала.

- Но это не отменяет того, что будет суд и новые сеансы разоблачения, - улыбнулся в ответ Тюрин. - Парфентий Кондратьевич, Тартарова все-таки будем вязать. Попытка взятки, нападение на представителя власти...

Последняя фраза повисла в воздухе. Ни один мускул не дрогнул на лицах. Даже херувимы под потолком прекратили похрюкивать, и в комнате воцарилась угрожающая тишина. Все внимание обвиняемых сосредоточилось на чём-то за спиной сыщика.

До Тюрина давно доносился шум от двери, потрескивание и поскуливание, будто в дом просилась большая собака. Но театральный акт разоблачения требовал максимальной сосредоточенности. Кроме того, на страже оставался Топчий. С этим-то околоточный мог справиться. Александр Петрович развернулся, чтобы наорать на околоточного, и застыл. Его глаза округлились, а идеально зачесанные волосы встали дыбом.

А в следующее мгновение тело следователя сгреб огромный лохматый зверь. Острые клыки впились в толстую глотку. Еще несколько секунд тщетно дергались конечности, пока столичный гость не затих на полу в черной луже крови.

*

- Вы, Парфентий, на своей работе совсем одичали. Уж и шефа загрызли, - купец раз за разом подносил к губам руку, не замечая, что фляжки в руке давно нет.

Горница превратилась в поле битвы. В центре лежал растерзанный Тюрин. Неподалеку стонал Топчий. Ему в рот что-то вливал Петюня. Жидкость вытекала сквозь волчьи зубы, но человеческое подобие начинало возвращаться.

- Эх ты, беда участковая, где так долго шлялся? - проскулил околоточный злыдню. - Ишь, что наделал? Солоха, чертова душа, должна была еще два дня назад противоядие сварить. Сейчас же полнолуние. Без бормотухи мне не жизнь. А он работай и работай. И что я теперь Скалонне скажу?

Ведьма, отвернувшись от тела, протянула волколаку платочек.

- Нет, в убийстве полицейского мы точно не виноваты! - заверещал упырь.

- А все так хорошо складывалось, могли обойтись небольшими деньгами, - вздохнул Тартаров. В его руках снова возникло пойло.

- Может, и обойдется, - задумчиво проговорил доктор. - Давайте его ко мне в лабораторию. Попробуем оживить.

- Переквалифицируем следователя в человекообразного? - глаза Тартарова весело блеснули. Уже через мгновение он раздавал приказы. - Не сидите, как мертвый, Фабиан, хватайте за ноги. Тяжелый, собака. Парфентий, спрячьте клыки, то не о вас. Возьмите лучше за руки, а я князю с ногами помогу, он же у нас постник, силы совсем не имеет. Злыдень, как тебя там, помоги, раз уж тут! Черт, новый костюм в крови перепаскудил.

- Эх, хотел бы и я когда-нибудь стать настоящим змееглавцем, - мечтательно огладил взглядом растерзанного следователя доктор.

Дело второе

А документик-то липовый

I

- Это все Добрынин! - словно с трибуны, проревел берсерк Фридрих-Рудольф Людвигович Фальдберг. Из медвежьей пасти брызнула слюна. Мех на загривке стал дыбом. - С гласными от людей такую пакость учинили, чтобы гласных от нечисти очернить!

Киевский полицмейстер Скалонне посмотрел на депутата городской думы с нескрываемой скукой. Приближался обед, и только регалии гостя удерживали полицмейстера в кресле.

В свои молодые годы Фридрих-Рудольф Фальдберг успел сделать незаурядную карьеру. Был единственным руководителем фракции нелюдей в Городской думе. Упорно боролся за права иных в городе. На последних выборах Фальдберг обещал увеличить места для человекообразных в школах, за свой счет взялся учить с десяток оборотней. Прославился раздачей меда в фирменных бочках с собственным портретом. Сразу после выборов обнаружилось, что в бочках пережженный сахар, но людомедведь уже был гласным.

Кроме того, Фальдберг возглавлял комиссию по строительству и, по слухам, владел десятком доходных домов. Недавно получил новое повышение - теперь лично носил на подпись городскому голове решения Думы.

- Но зачем гласным от людей так поступать? - всплеснул руками Скалонне. - Этот документ лишен смысла. А то, что он загадочно появился в стенах Думы, может, чья-то неудачная шутка?

Фальдберг снова взревел:

- Вы прекрасно знаете, что использование чар, любая магическая манипуляция с документами государственной важности - это нарушение «Договора о честности сожительства нечисти с людьми»! Это одно из самых больших преступлений на Меже. А тут появляется решение Думы, которое не рассматривали, за которое никто не голосовал, более того - никто его не вносил на рассмотрение. И тем не менее это решение значится во всех документах, словно принятое по всем правилам! Чем это объяснить, как не волшебством? И кого в первую очередь обвинят в подлоге? Конечно, нас - гласных от нечисти. Ведь пакостить с помощью чар на Меже могут только человекообразные. Это всем известно, - с горечью произнес людомедведь. Официальная статистика утверждала, что к бытовой магии чаще всего прибегали именно люди.

- Александр Петрович, дорогой, что вы на это скажете? - Скалонне развернулся к Тюрину. Голос его переполняло раздражение. Это Тюрин, а не он, должен был бы общаться с человекообразным. Теперь это его вотчина.

Тюрин молчал. Его глаза буравили трюмо за спиной Фальдберга. Уже в который раз он пытался понять, кого видит в зеркале. В общих чертах урод напоминал самого столичного сыщика: холодные серые глаза, высокий блестящий лоб, тонкие ироничные губы. Но любой, описывая Тюрина, сказал бы просто - «синюшно-синий». Машина доктора Гальванеску вместе с жизнью влила в жилы отвратительно-неестественный цвет. Почти сразу проявились и другие неприятные симптомы. Например, на ощупь отживленный не отличался от мертвого: холодная и сухая кожа, начинавшая вонять, если он опаздывал на очередной курс отживления. Кроме того, грубые рваные рубцы, ни на миг не прекращавшие чесаться. А виски навеки украсили черные ожоги от электродов.

- А почему вы считаете, что это люди? Есть конкретные причины, по которым они хотят вас подставить? - без особого любопытства спросил Александр Петрович. Это было его первое дело после отживления.

Тюрин с отвращением посмотрел на влажный медвежий нос, глазки-пуговки и с горечью подумал, что так же на него сейчас смотрит Скалонне - как на урода, по иронии судьбы получившего доступ в кабинет полицмейстера.

- Все проще простого! - ответил Фальдберг. Волосатые пальцы вцепились в кожаный портфель. Швы на дорогом костюме из торгового дома Людмеров угрожающе затрещали. - В Думе уже второй месяц обсуждается проект строительства водопровода. Город выделяет огромные средства на проведение подземных работ. Но мы не можем определить подрядчика. Есть только два претендента - акционерное общество «Волог», основанное нечистью, и акционерное общество «Рудокоп», где среди собственников - председатель фракции людей Николай Добрынин. По очередности, которая уже давно сложилась, этот подряд должна получить нечисть. Но люди с этим не согласны. Вот и ищут способ нас дискредитировать. Поэтому и организовали заговор, - Фальдберг тяжело дышал. Большой язык вывалился из пасти. - Сегодня созывают собрание. Все это грозит не только нечисти в Думе, но и каждому из нас, - берсерк фамильярно ткнул пальцем в сторону сыщика, - каждому человекообразному в Киеве.

Скалонне вынужденно развел руками. Мол, а что тут возразишь. И бросил на подчиненного насмешливо-презрительный взгляд. Александр Петрович едва ли не впервые осознал, что он больше не человек. А отживленный - странная помесь с нечистью, кому место на Меже. Он вспомнил, как легко определили его роль сразу после превращения.

*

- Александр Петрович, честно вам скажу, ситуация препаршивейшая, - Чиновник по особым поручениям при генерал-губернаторе Алексей Митрофанович Вышиевский уставился в Тюрина единственным глазом. Второй прикрывала повязка. - Вы уже видели заключение комиссии по видам?

Тюрин кивнул. Казалось, будто кто-то силой пытается согнуть ему шею.

Александр Петрович еще только привыкал к новым особенностям тела.

Первый месяц Тюрин круглосуточно лежал, подсоединенный к отживляющей машине. По мере того, как синяя жидкость заменяла красную человеческую кровь, возвращалась подвижность конечностей, чувственность кожи. Мышцы пока оставались полумертвыми, будто оцепенели от долгого недвиженья. Гальванеску обещал «практически полное» восстановление и светился от счастья. Говорил, что Тюрин уникален. Но Александр Петрович подозревал, что доктор понятия не имеет, как такое произошло и что ждет отживленное тело в будущем. Понятно было одно – «выздороветь» не получится. Из человека Тюрин превратился в нечисть.

Согласно законам империи, Александра Петровича отослали на комиссию видов.

В пустой комнате бесцветный голос приказал ему раздеться. Члены комиссии наблюдали за ним сквозь невидимые глазки. Тюрину, как животному в клетке, приказывали поднимать руки, сгибать суставы, заставляли отвечать на школярские вопросы. На одном из тестов просили разгибать подковы. На другом - резали ему кожу. Тюрин с удивлением узнал, что его сила возросла в несколько раз, а боль стала почти неощутимой.

Комиссия по видам постановила, что в измененном состоянии Тюрин принадлежит к новому опасному виду lazarus. Александр Петрович хорошо знал, куда ведут пути опасных человекообразных: через высушенные солнцем степи, аккурат на проклятый полуостров. В резервацию для видов-изгнанников, о которой доподлинно никто ничего не знал. Поэтому даже удивился, когда его вызвали в канцелярию генерал-губернатора.

- После такого заключения, в обычной ситуации, - продолжал Вышиевский, - вас бы уже этапировали на юг или уничтожили на благо империи, - чиновник сделал многозначительную паузу и покосился на портрет царя за спиной. - Но у вас заслуги перед отечеством. Спасение великой княжны - незабываемый подвиг. Кроме того, как я понимаю, вы сами стали жертвой ужасного преступления.

- Это была случайность, - слабым голосом выдавил из себя Тюрин, припоминая лицо Топчия. Его лицо - первое, что Тюрин увидел, когда очнулся после событий на Трухановом острове.

Оказалось, околоточный несколько суток не отходил от его кровати. Следил за синей жидкостью, менял постель и бинты. Тогда же Тюрин узнал историю Топчия. Околоточный был шестнадцатым ребенком в семье чернорабочего-волколака с Плоского участка. Там обитала беднейшая нечисть и верховодили злейшие банды. Отец Топчия, по меркам волколака, был местной интеллигенцией, чудаком, потому что честно зарабатывал на хлеб. На Меже ликантропов считали лентяями, тупицами, способными лишь к воровству или к мелкой простейшей работе. Топчий же с детства отличался умом. И его отец поступил неслыханно - отдал сына учиться. В шестнадцать Парфентий, как грамотный, пошел работать на мельницу Бродского. Но банды волколаков своих не отпускают. Банда Серого-бека, к которой принадлежал Топчий, решила использовать соплеменника и ограбить контору мельницы. Парфентий должен был провести их в внутрь. Думал, что там никого не будет. Но приказчик случайно засиделся. И Топчий пошел против своих - решил защитить человека. Это имело значение на суде. Топчия неожиданно оправдали, а приказчик посоветовал ему укрыться от гнева волколаков у знакомого полицейского пристава в Обухове. А тот совершил невиданное - взял смышленого Парфентия себе в помощники.

Еще через несколько лет городской голова Киева решил провести реформу и набрать в полицию нечисть. Вспомнили о Топчии, и он получил место околоточного надзирателя.

Никогда до тех пор волколаки не достигали таких высот. Стая решила, что не может пренебречь таким шансом. «Пусть будет при власти хоть один из нас», - постановил вожак и разрешил Парфентию выпить из общей миски. С тех пор Топчий служил городу. «Брал взятки, защищал своих, если какие мелочи. Устраивал родственников, было такое, - исповедовался Топчий у кровати Тюрина, - но никогда не вредил человеку. Это все проклятая волчья натура».

Сперва Тюрин не хотел его видеть. Но волколак приходил и терпеливо рассказывал свои истории. Болтливость действовала магическим образом, Александр Петрович забывал о собственных страданиях. И в конце концов решил, что наказание Топчия ничего не изменит.

- Да, я слышал, что вы не стали выдвигать обвинений против волколака, - кивнул головой Вышиевский. - Мне кажется, это правильное решение. Человекообразные должны оценить, что вы пожалели одного из них. Хотя волколаки, по-моему, самый отвратительный вид на Меже. Внешне- совсем как люди. А чуть отвлекся - и станешь жертвой звериной натуры.

- Оценить? Для чего?

- Хотя бы для того, чтобы принять вас в свою общину, - улыбнулся Вышиевский.

- Вы думаете, мне это нужно?

Тюрину не понравилась улыбка чиновника. Вышиевский наступил на больную мозоль. Александр Петрович с момента пробуждения пытался найти ответ на вопрос: кто он и что делать дальше.

- Думаю, да. Вам нужен новый смысл жизни. И здесь мы можем помочь друг другу. История сожительства нечисти и людей насчитывает много веков. И это кровавая история. Человекообразные постоянно ждут своего Змея Обадию, который должен прийти и освободить их от власти людей. В 1648-м они считали Змеем Хмельницкого. Страшные годы разрухи и войны. В 1863-м - восстание упырей под знаменем Змея. Нынче опять на каждом углу кричат о пришествии Обадии, о близкой войне и конце света. Комету приплели, - раздраженно добавил Вышиевский. - Поэтому нам нужен человек (а я искренне верю, что в душе вы остались человеком) в стане врага. Теперь вы нечисть, вам они поверят.

- Я ловил преступников невзирая на вид и не собираюсь становиться провокатором, - отозвался Тюрин. Он прекрасно понял, чего от него хотят. Шпионить за человекообразными-революционерами, провоцировать их на террористические действия, а затем вылавливать по одному. Уголовный розыск допускал хитрость, но не бесчестье. В отличие от политической полиции. - Они могут верить во что угодно... - Александр Петрович поднялся: пусть уж Крым, чем такое.

- А ваш отец думал иначе, - остановил его Вышиевский. - Он сотрудничал с Четвертым отделом. Помогал ловить опасную нечисть, обличать культы змеепоклонцев. В 1874-м даже участвовал в раскопках на горе Щекавице. На вероятной могиле Змея. Тогда были обширные научные слушания. Профессор Житоцкий убедительно свидетельствовал, что они ничего не нашли. Ваш отец подтвердил, чем весьма услужил Империи.

- А на самом деле? - Тюрин затаил дыхание.

- А на самом деле, Александр Петрович, сотрудничество с нами открывает доступ ко многим тайнам, - хитро прищурил единственный глаз Вышиевский. - Главное, чтобы на Меже был покой.

- И чтобы магический сахар добывался, а сухое варенье и живой сок поставлялись в Империю?

- Вы ловите все на лету, - похвалил Вышиевский.

- Тогда у меня есть одно условие. Я хочу вернуться в полицию и заниматься расследованием преступлений человекообразных.

- Договорились. Вы будете иметь полную свободу, - продолжал улыбаться Вышиевский. В единственном глазу промелькнула тень разочарования. Чиновник понял, что не сможет держать отживленного на коротком поводке.

Тюрину, в связи с особой полезностью, разрешили остаться в Киеве. Он уцепился за новую информацию об отце, как за соломинку. Пусть он не может вырваться с Межи, но должен продолжить поиски правды.

II

- Парфентий Кондратьевич, вы опять за свое? - Тюрин раздраженно взглянул на помощника. - Что этот рыжий вам сунул? Подарочек? Я же предупреждал, чтобы вы прекратили.

Мелкое взяточничество на Меже считалось хорошим тоном и частью взаимодействия с чинами.

Коренастый мужичок, чем-то похожий на Топчия, испуганно кивнул и скрылся в подворотне. Парфентий смущенно улыбнулся.

- Да то свояк мой. В охране работает. У него кое-что пропало, вот просил помощи.

- Ага, пропало, - проворчал Тюрин. - Свои братья-волколаки обчистили, а теперь просит, чтобы вы прикрыли? Чтобы я больше не видел такого. Пойдем, на заседание опоздаем.

Тюрин поднял глаза на Городскую думу. Трехэтажное здание занимало всю площадь. Фасадом выходило на знаменитое кафе «Семадени» и местную биржу, торцом подпирало небольшой сквер, лишь недавно расчищенный от торговок и старцев.

Гласными были преимущественно купцы и предприниматели, и это чувствовалось во всем. Нижний этаж Думы сдавали в аренду под лавки. Гласные гордились, что таким образом экономят деньги киевлян, потому что арендная плата идет на содержание Думы и ее секретариата - управы.

Вход в здание украшала башня со шпилем, как на старых ратушах.

- А чего он погнутый? - показал наверх Тюрин. Он еще не бывал у городского Законодательного собрания.

- Ясно чего, - ответил Топчий. - Там фигурки были. Как Вещий Ольг Змея копьем протыкает. Это Донцов, котолуп проклятый, еще в погром 1892-го отодрал. Кричал, что те фигурки - надругательство над нечистью. Что не мог Вещий Ольг Змея победить. Это революционер наш. Нечисть против людей подстрекает, - пояснил околоточный.

О Донцове рассказал еще Вышиевский. Вихрь, или котолуп Дмитрий Донцов, давно находился под наблюдением полиции. Исповедовал радикальные идеи, несколько раз сидел в Лукьяновской тюрьме. Но поймать, а тем более удержать вихря чрезвычайно трудно.

- Вещий Ольг... - задумчиво произнес Тюрин. - Это чернокнижник, которого человеческие князья позвали, чтобы он убил Змея. Я читал у Лазаруса. Сдается мне, он и людьми не очень ценится?

О Вещем Ольге говорили немного. По легенде, он убил Змея коварно, обманув доверие. Его чары вселяли страх даже в людей. Перед смертью Ольг поднялся на Щекавицу, где когда-то приказал зарыть Змея, и там умер от рук змеепоклонцев.

- Фигурки подарил городу отец нынешнего гласного Добрынина в год, когда на Щекавице копали. Я мал был, но тогда город сильно трясло. На каждом шагу упоминали о Змее. Говорили, нашли его могилу. Добрынин-старший и подарил фигурки, чтобы все киевляне знали, что люди в городе главные. Нечисть ненавидел яростно. Сын пошел в него. Поговаривают, сейчас дает деньги черносотенцам из «Двуглавого орла». Но депутаты пока так и не могут решить, что на тот шпиль нацепить, чтобы всем угодить. Так и стоит кривой, - сплюнул Топчий.

Тюрин еще раз, но уже по-другому, взглянул на погнутый шпиль, снова вспомнил погромную ночь из детства и подумал, что Вышиевский прав. Под Межой словно бочки с порохом: достаточно искорки, чтобы взорвалось. И, судя по газетам, депутаты Думы готовы разжечь огонь.

*

Зал заседаний полнился гомоном. Тюрину и Топчию с балкона для прессы было хорошо видно размещение депутатов. По правую руку от президиума чернели ряды людей, левый бок поражал разношерстьем человекообразных. Захваченные броуновским движением приветствий, гласные из обеих фракций расползались далеко от мест рассадки, однако на обеих половинах оставались девственно-радикальные уголки. Из тех, кто ни в коем случае не подадут руки врагу, а то и сами первые залепят в рожу.

В центре людской половины о чем-то оживленно разглагольствовал невысокий мужчина. Кокетливые локоны прикрывали уже заметную лысину, под носом чернели хорошо завитые усы. Это и был Николай Добрынин - глава фракции людей, шумный оратор и нечистененавистник.

Человекообразные сплотились вокруг Фальдберга. Вели себя гораздо тише, некоторые опасливо оглядывались на людей и готовились к бою. Тюрин заметил, как молодой берсерк замолчал при приближении сухощавого демона с головой, охваченной огнем, и с орденом Святого Владимира на шее.

- Это черт-казначей, член управы Бродский. Первый богач среди на... среди человекообразных. Миллионщик. Держит в руках около дюжины сахарных жил. Сахароварщики для самого крепкого красного только у него и берут. Вот деньжищи! - присвистнул околоточный. - А вон тот, ну - пасть еще как-будто в грязь окунули - это Хома Гордеевич Трус, анциболотник. Болотный черт, как их еще называют. Тоже на сахаре сидит. Хотя кому такое дерьмо надо. Ну и разит от него, аж сюда воняет. Только задрипанцы из Оболони и могли такого выбрать, - волколак потер чувствительный нос. - Это он первый задира среди левых. В тот раз опять кулаками махал. И все из-за поэта Шевченко. Не дают годовщину отметить.

- А Шевченко тоже из человекообразных? Не знал.

- Ну... - многозначительно протянул Топчий, но не успел закончить. Его внимание привлекла новая светская персона.

- Видите господинчика с яркими перьями? Ишь как растопорщился. Позирует. Это алконост Митрофан Тихонович Иванов-Козельский, - восторженно пояснил Топчий. - Драматический певец. Луженое горло. Говорят, даже люди за него голосовали. Правые хотели отменить выборы на его участке. Кричали, из-за использования чар. Но суд запретил, потому что это природный дар. Никто же не обвиняет людей, что хорошо врут.

Зал оживился. Гласные повскакивали с мест.

- Сейчас начнется! - удовлетворенно потер руки Топчий.

На трибуну вышел Добрынин. Городской голова поощрительно кивнул.

- Вы знаете, зачем мы здесь сегодня собрались? - траурным голосом прокричал гласный. - В священных стенах, где решается судьба города, совершено страшное преступление! Нечисть нарушила договор. Силой чар было сфальсифицировано решение Городской думы!

Последняя фраза утонула во всеобщем гвалте. Люди орали «Позор!» и «Изгнать нечисть из Думы!». Человекообразные в ответ кричали в свою защиту. Слово взял Фальдберг.

- В только послушайте этот бред, - взревел берсерк, высоко подняв какую-то бумажку. - Вот решение, в котором вы нас обвиняете.

Людомедведь набрал в легкие воздуха и, перекрикивая депутатов, стал читать: «Все написанное, отпечатанное или иным образом отраженное на бумаге имеет те же права, что и любое живое существо в славном городе Киеве. Все написанное, отпечатанное или иным образом отраженное на бумаге должно храниться в сухих, хорошо проветриваемых помещениях. Запрещается курить, чернить, драть или мазать, губить, забывать или оставлять на съедение мышам и другим вредителям... Несоблюдение предписания влечет за собой суровое наказание и денежное взыскание в размере...»

Очевидно, не все гласные были знакомы с содержанием скандального решения. Даже люди притихли и стали прислушиваться.

- Зачем, спрашиваю я вас, человекообразным использовать чары для создания столь нелепого документа - «О правах написанного»?

Тюрин подумал, что последнюю фразу он зря сказал. Люди услышали главное - нечисть допускает использование чар в Думе. Зал взорвался криками. На трибуну ринулись пестрые волны.

Берсерк был готов держаться за тумбу до последнего. Во главе группы левых замаячила гадкая рожа болотного черта. Они окружили Фальдберга. Люди наступали.

Полчища остановил протяжный гудок. Топчий подпрыгнул от возбуждения. Тюрин закрутил головой, пытаясь рассмотреть новый источник смятения.

По паркету застучали тяжелые сапоги юнцов в черных шинелях. «Двуглавцы», - встревоженно прокатилось рядами. Добрынин надменно поправил прическу и протянул руку главе черносотенцев.

- Волька Голубев, - прошептал волколак. Тюрин с интересом посмотрел на худощавого студента с короткими тараканьими усиками. Его внешность определяли глаза. Насмешливые, с холодным металлическим блеском. Взгляд мучителя зверушек, подумал следователь.

О руководителе черносотенной организации «Двуглавый орел» ходило немало слухов. Вальдемара Голубева называли студентом, хотя он редко посещал лекции.

Все свое время Голубев посвящал борьбе с нечистью: издавал газету, организовывал боевые дружины людей, вылавливал и наказывал человекообразных. Ходили легенды, что несмотря на плюгавость, он был заядлым бойцом. Имел железную хватку, вцеплялся в противника, как бульдог. Всегда стремился выигрывать.

- Говорят, что он так ненавидит нечисть, потому что его мать - ведьма, - почти в ухо Тюрину зашептал Топчий. - Еще и дефективная. Родовая ведьма, которой не передался дар. Такое бывает, хоть и редко. Если при нем это вспомнить, двуглавцы на куски подерут.

Тюрин недоверчиво взглянул на Голубева.

- И сам он незаконнорожденный. Его отец усыновил. Может, слышали? Степан Голубев - известный историк, профессор университета, заведует музеем древностей.

Александр Петрович вспомнил, что ему уже встречалось имя профессора Голубева. Он тоже участвовал в раскопках на Щекавице в 1874-м вместе с профессором Житоцким и отцом Тюрина.

Тюрин снова ссутулился, в груди запекло. Вальдемар Голубев с не меньшим вниманием изучал необычного полицейского. Черные холодные глаза смотрели прямо и с вызовом. В этот миг Тюрин ясно почувствовал, что им еще суждено встретиться.

Внимание Голубева отвлек Добрынин. Зал заметно успокоился. Председатель позвал к себе Фальдберга и главу фракции людей, несколько минут с ними шептался, потом встал для оглашения решения. Берсерк уныло повесил голову. Добрынин сиял, как начищенный самовар.

По решению председателя нечисть лишили права голоса «до выяснения». Без человекообразных гласные от людей передали подряд на водопровод людям.

Тюрин поразмыслил над обвинением Фальдберга. Если нелепый документ «О правах написанного» подбросили люди, то они победили.

- Надо идти к секретарю управы. Это же они готовят бумаги для депутатов? Пусть расскажет, как появился документик «О правах написанного», - скомандовал Тюрин.

- Ага, только секретарь тоже человек Добрынина, черта лысого теперь правду найдешь. Хитро все наладили, - вздохнул Топчий.

Тюрин хотел что-то возразить, но увидел, как сквозь сплошную толпу к ним продвигается Фальдберг. Берсерка распирало от желания сорвать на ком-то гнев. На полицейских начали оглядываться другие депутаты. Кто-то бросил презрительное «мерзость в форме». Топчий смущенно взглянул на шефа. Тюрина передернуло от обиды, но он смолчал, глубоко вдохнул и развернулся к выходу: решил, что схватка с Фальдбергом расследованию не поможет.

- Уважаемый синелицый, - хлестнул в спину насмешливый голос. – У меня к вам дело. - Тюрин развернулся и увидел Николая Петровича Добрынина. - Не поверите, но я хочу вам помочь.

*

Добрынин предложил поговорить в «Семадени». Лучший ресторан в городе «с шоколадом, бильярдом и отдельными кабинетами» одной стороной выходил на Думу, другой смотрел на биржу. А потому и публика здесь либо обсуждала заседания, либо громко выкрикивала ставки. Веранду облюбовали маклеры. Белые мраморные столешницы пестрели цифрами и подбивкой барышей. Кабинеты закрепились за думскими. Здесь умасливали гласных, договаривались о подрядах или отдыхали в тишине обитых бархатом кресел.

Добрынин показал на мраморный стол под роскошным красным абажуром.

- По глазам вижу, вы удивлены. Фальдберг, медведь недостреленный, небось, вам понарассказывал, какой я изувер? - заговорил Добрынин и бросил недовольный взгляд на Топчия. Тюрин сам пододвинул волколаку стул.

- Они считают, что это вы их подставили. Люди получили подряд, выгнали человекообразных из зала. Похоже, Фальдберг прав.

- А я смотрю, вы быстро встали на сторону нечисти, хотя еще вчера были человеком, - на губах Добрынина появилась кривая улыбка.

Александр Петрович снова чувствовал изменение отношения к себе. Синюшная кожа натянулась, швы коварно зачесались. Для Добрынина он другой - нечисть, не ровня.

- Я стою на стороне закона и не руководствуюсь предубеждениями, - сухо сказал Тюрин и с силой сжал мраморную столешницу. К его удивлению, раздался треск, и от стола откололся немалый кусок. Топчий ошарашенно взглянул на пол. Добрынин несколько секунд молчал, а потом захлопал в ладоши.

- Правду о вас рассказывали. Дикая силища! - Гласный сделал знак официанту, чтобы тот занялся столом. - Но я вам не враг. И сейчас докажу, - Добрынин протянул бумагу.

- И что? Это решение о передаче подряда на водопровод предприятию людей. Вы за него сегодня проголосовали.

- Посмотрите на дату, - сказал Добрынин.

Тюрин еще раз пробежал бумагу глазами - и от удивления забыл про сломанный стол. Решение было «принято» несколько дней назад - тогда же, когда и «О правах написанного».

- Оно тоже ненастоящее, - сказал Добрынин. - Секретарь управы Шкуро нашел этот документик среди одобренных. Хотите мою версию? Нечисть решила наколдовать решение якобы в нашу пользу, чтобы потом обвинить в чарах нас. Но они что-то перемудрили. Возникло еще и идиотское решение «О правах написанного». Конечно то, которое про подряд, мы спрятали. Мы знали, что и так победим. И то, что я отдаю это решение вам, свидетельствует о чистоте наших намерений. Я хочу, чтобы тот, кто использовал чары в Думе, был наказан. И чтобы никто не мог сказать, что это клевета или несправедливое отношение к нечисти.

Тюрин не знал, что и думать. Если люди состряпали решение, чтобы подставить нечисть, то зачем Добрынин отдал ему второе, ненастоящее? Люди победили.

Если же человекообразные использовали чары, то зачем Фальдберг разыгрывал комедию? Одно Александр Петрович знал четко - кто-то из двоих точно врет.

*

Секретарь управы Шкуро Захар Васильевич, о котором говорил Добрынин, был не меньшей приметой Думы, чем погнутый шпиль. Это был лысый мужчина с аккуратным брюшком и подслеповатыми глазами хорька за пенсне. Пересидел не одного городского голову, знал все ходы и выходы, открыто сочувствовал угнетателям человекообразных - черносотенцам.

- Ответственно вам заявляю: эти документы-с возникли с помощью чар, - Шкуро недовольно причмокнул широким ртом. Его неприятно огорчил вид представителей полиции. Он пялился на синюю кожу, будто никак не мог поверить, что такое бывает. - Вы что думаете, можно просто нарисовать документик, подделать подпись председателя, и все - уже готово решение Думы?

Если честно, нечто подобное Тюрин и представлял. До разговора со Шкуро постоянно раздумывал, зачем понадобились чары, если достаточно пишущей машинки и схожего почерка.

- Нет и еще раз нет! - пенсне грозно подпрыгнуло. - Сначала гласный или группа депутатов вносят проект, о чем делается запись в соответствующей книге. Затем проект рассматривают на комиссии, о чем тоже должна быть запись в другой книге. Далее дебаты. Все фиксируется стенограммой. И после голосования, когда проект набирает нужные голоса, решение подается на подпись председателю.

Каждую фразу Шкуро иллюстрировал, вынимая из шкафа и бросая на пол огромную книжищу.

- Вы только подумайте - они подделали подпись председателя! - Очередная книга подняла облако пыли.

На лице Тюрина промелькнула ироничная улыбка: «Переигрывает. В каждом учреждении хранятся пустые бланки с подписью председателя. Это же древнейшая форма коррупции».

В кабинете секретаря воздух стоял затхлый. Всюду лежали бесконечные кипы документов: в шкафах вдоль стен, на столике, этажерках, на диванчике и даже на стульях, поэтому Тюрину с Топчием пришлось стоять.

- И представьте, в каждой из этих книг есть нужные записи-с! - руки секретаря дрожали. Для него порядок в документах был нерушимым правилом.

- А не мог, - осторожно начал Тюрин, - кто-то собрать все эти книги и, скажем, дописать что нужно?

Шкуро пошатнулся. Топчий едва успел ухватить его за локоть. Несколько секунд секретарь молча таращился на Тюрина, а потом медленно, как ребенку, стал объяснять:

- Во-первых, в книгах даже граф-с для этих записей не было. Другие записи вроде как раздвинулись, чтобы появились эти, - Шкуро развернул книгу, где записывались проекты, и ткнул пальцем в страницу. - А во-вторых, книга регистрации одобренных документов хранится в железном шкафу, ключ всегда со мной. Только после записи в книгу регистрации решение оказывается у председателя.

- И где этот знаменитый шкаф?

- В кабинете регистраторов, - скорбно ответил Шкуро и показал на дверь.

*

В соседнем кабинете пахло табаком и знакомыми сладко-пряными духами. Этот аромат любила Тамара. Тюрин долго не решался ей написать. Ловил взгляды женщин на нового себя и примерял на Тамару. Теперь на него смотрели со страхом или с отвращением, реже с сожалением.

Тамара сотни раз говорила, как натерпелась от человекообразных в детстве и как не хочет возвращаться на Межу. А вдруг она говорила правду и готова любить, несмотря ни на что? Тамара ответила, что не готова.

Тюрин с удивлением взглянул на необычные портьеры из красного бархата, обрамлявшие окна кабинета регистраторов. Они больше подходили дому разврата, чем государственному учреждению.

За столом сидела молодая регистраторша и задорно выстукивала на пишущей машинке. Белокурые пряди вились вокруг разгоряченного лица. Толстая коса закрывала шею и спускалась к поясу. Меж зубами торчал длинный мундштук, над губой чернела мушка.

Девушка бросила презрительный взгляд на гостей и с силой передвинула каретку.

- Как сюда занесли, так уж и не двигали, - Шкуро показал на огромный железный шкаф фирмы гмура Кобольда – самого известного мастера сейфов в черте. Тюрин знал, что сейфы Кобольда практически невозможно отпереть без ключа. Потому что те имеют механическую и магическую защиты. Он наклонился к шкафу и обследовал поверхность. Никаких следов взлома. Взгляд Александра Петровича упал на пол. Тюрин опустился на колени и вытащил из-под шкафа щепотку темного песка, похожего на тот, какой сыплют на чернила, чтобы быстрее высыхало.

- А это третья причина, почему я утверждаю, что были задействованы чары, - Шкуро кивнул на пальцы Тюрина. - Утром, когда мы открыли кабинет и нашли злосчастные решения, этим были засыпаны все бумаги. Песок лежал под моей дверью, на книжках, даже на пишущих машинках.

Тюрин отметил, что пишущая машинка смолкла.

- Это вы нашли поддельные документы? - развернулся он к женщине.

- Глафирия Павловна Качур-Бачковская - наша регистраторша, - представил Шкуро.

- Нет, не я! - зло отвтеила женщина. - Захар Васильевич. Я накануне вечером засиделась, поэтому и пришла позже.

- Глафирия Павловна очень старательная работница, - похвалил Шкуро, не замечая язвительного тона. Топчий отошел подальше от женщины.

- А накануне вечером вы не заметили ничего подозрительного? Никто сюда не заходил? - Тюрин внимательно посмотрел на регистраторшу.

- Представьте - нет, сюда никогда никто не заходит, кроме меня и Фрицика. Фрицик, кстати, оставался еще и после меня.

Александр Петрович посмотрел на второй стол. Там стоял «Ундервуд» с заправленным бланком решений.

- Фриц Абрамович Рассоха - черт-душелов низшего порядка, - удивленно прокомментировал Шкуро и будто сам впервые заметил отсутствие работника.

Душеловами называли чертей, которые исполняли желания человека в обмен на душу. Но многосотлетний договор между людьми и чертями связал душеловам руки. Попадая на землю, они были способны разве что на мелкие магические услуги. Сил у них было не больше, чем у любой ведьмы.

Руководствуясь мгновенной догадкой, Тюрин уселся за стол Фрицика. Синие руки театрально взлетели вверх. И уже в следующее мгновение заскрипела каретка пишущей машинки, а на листе отбились аккуратные черные строчки. Следователь напечатал еще несколько фраз, ловко достал документ и сопоставил с поддельным решением. Глубокая морщина перерезала высокий лоб.

Как ни пытался Топчий из-за плеча шефа рассмотреть страницы, ему не удалось понять, что же шеф ищет. Глафирия Павловна едва скосила глаза и с удвоенной силой застучала по клавишам.

- Вы хорошо знаете Фрица Абрамовича? Где он обитает?

Шкуро пожал плечами.

- Понятия не имею, - не смотря в их сторону, фыркнула Глафирия. - Не в моих правилах знаться с чертями. Я предпочитаю гораздо более солидную публику, - с чрезмерной для простой машинистки спесью сообщила женщина. - Но вот гласный Фальдберг сюда к нему заходил. Несколько дней назад.

Тюрин наклонился к регистраторше и вдохнул аромат. Он снова вспомнил о Тамаре. Глаза Глафирии блеснули, она кокетливо улыбнулась искусственной, будто заученной, улыбкой и вернулась к работе.

*

- Захар Васильевич, а у вас уже такое случалось? - на выходе из кабинета спросил Тюрин. Шкуро казался растерянным, поглядывал на пустое место и о чем-то размышлял.

- Не знаю, имеет ли это какое-то отношение, но был один документ, будто возникший сам собой. Покойный секретарь управы по секрету рассказывал, - рассеянно произнес секретарь.

Тюрин с Топчием напряглись.

- Во время беспорядков 1892-го, когда никак не могли угомонить нечисть, вдруг нашлось письмо Офаниты Бека - последнего жреца змеепоклонцев, автора пророчества о пришествии Змея, и в этом письме он от имени человекообразных присягал на верность людям. Это письмо стало основой «Договора о честности сожительства нечисти с людьми».

- В нем говорится о запрете использовать чары в государственных учреждениях. И теперь в нарушении договора обвиняют гласных от нечисти. Но что в том странного? - до сих пор не понимал Тюрин.

- Вы плохо знаете историю, - нахмурился Шкуро. - Офанита никогда не писал того письма. Он вообще не мог писать. После Хмельницкого возглавил войско нечисти. Его захватили в плен и обрубили руки. Но и ваши, и наши историки признали подлинность письма.

- Это письмо тоже возникло здесь, в Думе? - спросил Тюрин.

- Нет, в музее древностей. А что самое странное, - Шкуро наклонился и поманил Тюрина пальцем, - когда я только пришел, попросил письмо к нам передать. Глупость несусветная - документ государственной важности хранить в городском музее. Так там не нашли. Откуда пришел, туда и делся.

*

На улице смеркалось. Вдоль Крещатика разгорались фонари. На выходе из Думы на Тюрина чуть не наскочила одна из желтобилетных девиц. На ее спине красовалась большая дыра, сквозь которую виднелись оплетенные цветами органы. Следователь вздрогнул, а Топчий тихонько заскулил.

- Что вы там на машинке настучали, Александр Петрович? - провожая взглядом мавку, спросил околоточный.

Тюрин достал лист и протянул Топчию. Перед глазами до сих пор маячила дыра на спине. «Неужели теперь мне светят лишь женщины из нечисти?» - подумал Тюрин и скривился.

Он вспомнил, как в последнем классе гимназии сынок купца второй гильдии Васька Кунцев вытащил у отца десять рублей и неожиданно позвал гульнуть. Они не дружили, но у Тюрина никогда не было своих денег, поэтому он забыл об осторожности и согласился. Они подались в желтобилетный район, Васька хитро улыбнулся и сказал, что для «нечистелюба» у него особый подарок. Тюрина схватили и запихнули в темную комнату. В дальнем углу спиной к двери стояла девушка. Длинные черные волосы доходили до поясницы. Услышав гостя, девушка медленно скинула рубашку, обнажила упругие ягодицы и тонкие белые ноги, а потом зачерпнула рукой волосы, убрала их - и через плечо посмотрела на клиента, чтобы оценить эффект. От лопаток и до поясницы клиенту явилась дыра, сквозь которую были видны внутренности. Сердце безобразно пульсировало между ребрами. Но не это испугало Тюрина. В черных глазах мавки пылала ненависть.

Тогда Тюрин вцепился в дверь и заставил себя так простоять не меньше пятнадцати минут. Потом вышел и молча миновал товарищей. Через месяц, стянув деньги у дяди, повторно наведался в заведение мадам Блюхер. Но уже к человеку.

- «Все написанное, отпечатанное или иным образом отраженное на бумаге имеет те же права, что и любое живое существо в славном городе Киеве...» Так вы просто перепечатали ненастоящее решение? - разочарованно дочитал Топчий.

Тюрин выхватил у него документ. Его не переставала удивлять переменчивая натура Топчия: то он поражал догадливостью, то раздражал непомерной глупостью.

- Вот видите? Хвостик у Ъ? Разуйте глаза, Парфентий Кондратьевич, вот тут и тут? Одинаково непечатные. Нехорошие записки выстукали на машинке черта. Нет сомнений. Надо ехать к Фрицику.

III

Как сообщили в управе, Фриц Абрамович Рассоха жил в пансионе мадам Шломо в подольских трущобах. Дом до сих пор напоминал о былой респектабельности. Но теперь каменное здание, словно забытый гриб, со всех сторон подпирали деревянные бараки, где ютились сотни малоимущих человекообразных.

По меркам околотка черт роскошествовал - проживал сам, еще и имел отдельный выход.

Уже на лестнице Тюрин почувствовал едкий запах серы и приказал Топчию выбить дверь.

Распластанное тело Фрицика лежало в центре пентаграммы. Во лбу, на ладонях и копытах мерцали еще горячие печати изгнания. Ростом черт был не больше пяти футов, аккуратно подпиленные рога, низкий лоб, густая линия бровей. Незадолго до смерти черт старательно побрился, на подбородке еще белели нашлёпки из газеты.

- Классический случай изгнания из Луганского-Даля. «Записки о ритуальных убийствах» читали? - Тюрин приблизил к черту керосиновую лампу. - Там описываются способы убийств чертей разных уровней. Кстати, запрещенное на Меже издание.

Парфентий неуверенно поддакнул, но переспросить не решился.

- Кто-то хорошо поработал, чтобы упечь разбойника обратно в ад. Столько соли перевести! - волколак пнул линию звезды.

- И хорошенько поработал, пока освободил место для ритуала, - Тюрин поднял лампу, чтобы осветить комнату.

Вдоль стен громоздились стопки со старыми газетами, книжки без переплетов, коробки с выщербленной посудой, погнутыми гвоздиками, сброшенными подковами. На крючке у входа висела побитая молью, отсыревшая вонючая шуба, под потолком, словно флаги затонувших кораблей, развевались лохмотья. Тюрин смутно догадывался, что гора хлама возле печи служила черту кроватью, а доска на поеденном мышами мешке - столом.

- Шкуро говорил, что Фрицик - черт-душелов, а эта квартира напоминает склад черта-старьевщика. Тебе это не кажется странным?

Черти-старьевщики специализировались на поиске утерянных вещей, считались наименее вредными и самыми бестолковыми из чертей.

- Фрицик кого-то ждал, - Топчий показал на освобожденную от хлама столешницу. По центру стоял штоф хмелевки, два граненых стакана и жестянка с окурками. Александр Петрович растер один и поднес к носу.

Даже, несмотря на бедлам, было заметно - здесь что-то искали.

Вдруг у них за спинами затрещало, словно взорвался фейерверк, печати изгнания вспыхнули, Фрицик почернел и рассыпался в пепел.

- Сильное заклятие, чтоб ему пусто было, - пробормотал Топчий. На своем веку он видел немало чертовщины. Аспидские создания низшего порядка постоянно попадали впросак. Стремились вскарабкаться наверх. В погоне за невинными душами шли на авантюры. А поскольку убить их не составляло проблем, часто становились жертвами тех, кто не желал расплачиваться.

Тюрин несколько секунд пялился на тень на полу, а потом развернулся к помощнику.

- Убежден, вы знаете, кто умеет устанавливать сеанс с чертями.

- Ясно-понятно, - согласился волколак. - Надо к Солохе. Она в этом деле самая лучшая.

*

Было совсем темно, когда полицейские вышли на центральную площадь развлекательного парка Шато-де-Флер. Вокруг прогуливались киевляне из людей и нечистые. Херувимы искали влюбленных, промышляли слезливыми мелодиями. Лишь рубль избавлял пару от надоедливого приставания.

Палатка госпожи Солохи светилась всеми цветами. Над входом висела реклама: «Гадание на шаре, встреча с духами умерших. Недорого». Топчий откинул занавес, и они попали в разноцветный лабиринт.

Внутри пахло сухим зельем и нагретой солнцем парусиной. За круглым столом вздымались телеса госпожи Солохи. Причудливый свет от стеклянного шара отражался на шести подбородках, придавая жабьей коже изумрудный оттенок. Колдунья происходила из старинного вида homoidea bufonidae, киевских людожаб, и считалась лучшей ясновидящей и медиумом в городе.

Любому аспиду, демону или другому адскому существу, получившему разрешение топтать землю, было вольно жить как вздумается. Однако внезапная смерть или окончание земного пути заставляли возвращаться в обитель отца зла. И не всем это было по душе. Малые дети, неоконченные дела, невозвращенные долги побуждали обращаться к госпоже Солохе.

- Рубль - заложный покойник, два - человеческая душа, пять рублей - адское создание, и никак не меньше, - Солоха разжала толстую зеленую ладонь.

- Имейте бога в сердце, мадам, а клёпку в голове, мы же люди казенные, а дело государственное, - начал канючить Топчий. Солоха лишь крепче сжала большие масляные губы.

- Три с полтиной - и делу конец?

- Пять рублей - адское создание, - отрезала мадам и потерла пальцами.

Под недовольное ворчание Парфентия Тюрин вытащил банкноту и положил гадалке на ладонь. Пасть Солохи растянулась в подобии довольной улыбки.

- Интеллигентного человека сразу видно, - проквакала ведьма. - Сейчас увидите своего чертенка.

Солоха зажгла пучок вонючей травы, пододвинула шар и обняла его скользкими когтистыми лапами. От дыма першило в горле. Следователь еле сдержал кашель, из глаз брызнули внезапные слезы. Топчий смачно выругался. Под жирными пальцами Солохи замерцали огоньки, сбежались, собрались в устойчивое пятнышко. И вот уже на дне шара появилась миниатюрная фигурка, двинувшаяся навстречу. С каждым шагом она росла. И увеличилась ровно настолько, чтобы маленький, но вполне живой Фрицик переступил край шара и уселся на столе.

- Назови себя, дух тьмы, один из легиона, подданный отца лжи, тот, кто держит за руку самого Люцифера.

- Фриц Абрамович Рассоха, - скромно поздоровался чертик. Его фигура, словно отражение в воде, шла рябью.

Солоха разочарованно квакнула.

- Спрашивайте, только быстро. Канал слабый, сквозь него так и норовит еще кто-то пролезть. Бесплатно.

Александр Петрович растерянно заморгал. До сих пор ему не приходилось допрашивать загубленную душу.

- Кто тебя убил?

Фрицик смотрел грустно, но не издавал ни звука.

- Кто замордовал, тебя, чертяко? Отвечай, аспид, начальству? - громко, как глухому, пригрозил Топчий. Чертик удивленно взглянул на жабу-женщину.

- Он вас не слышит.

Солоха что-то прошептала и потерла шар.

- Так делайте что-нибудь, мадам. Мы заплатили вам честные деньги! - ощерился Топчий.

Ведьма недовольно зыркнула, добавила зелья. Длинным розовым языком облизала губы, надула щеки и громко сплюнула в костер. На сальном лбу выступил пот.

- У вас несколько минут.

На этот раз Тюрин сориентировался быстрее. Схватил Парфентия за грудки и повалил на пол. Потом ткнул в чертика, пытаясь задать вопрос жестами.

- О, это все она! - обрадовался Фрицик, - чертова пятнышко-поцелуй. Обольстительна, как адское солнце. Сладкая, как молоко чертовой мамы. Разве я мог устоять? О ее предательские уста! Как просила, как молила! Фрицик, сделай, Фрицик, душу тебе отдам. И я сделал. Я поджал хвост и пошел к Идзе, пусть и его заберет Вельзевул. Вы знаете Идзю, это бесово отродье? Пришлось молить. Но он сделал и принес то, что она хотела.

Фигуру чертика пронзили острые копья света, голос начал ослабевать, тело становиться прозрачным.

- Быстрее! Быстрей! - подгоняла Солоха.

- Кто такой Идзя? Где его искать? - одними губами, в надежде, что черт поймет, произнес Тюрин.

- Да, да! Идзя, - и дальше тарахтел черт. Голос заскрипел, и удалось только разобрать: «на нее не имею зла, на пятнышко-поцелуй. Так и передайте. Встре... аду». Печальные глаза хитро сверкнули.

- А документик? Говори, асмодей адский, документик липовый - твоих рук дело? - Топчий выдрал шар из жабьих лап и изо всех сил затряс его.

Солоха недовольно уставилась на самоуправство околоточного. Наконец щелкнула пальцами и что-то проквакала. Магическое орудие, будто щука из невода, выскользнуло, тюкнуло волколака по лбу и плавно приземлилось на стол. Топчий съехал на пол. Солоха и глазом не повела. Ее внимание занимал Тюрин. От лягушачьих зрачков становилось не по себе.

- А вы, кажется, еще ко мне придете, - Солоха что-то ему протягивала.

- Очень сомневаюсь, - рявкнул Тюрин, помогая волколаку встать, и только тогда взглянул на подарок. Внутри маленькой крыночки лежало несколько темно-коричневых засахаренных груш. Александр Петрович ахнул. Это было настоящее сухое варенье.

- Компенсация за некачественную услугу, - губы Солохи растянулись в широкую жабью улыбку. - Кто-то наложил сильные печати. Не хотел, чтобы черт заговорил.

*

- Что мы имеем? - устало произнес Тюрин. Они уселись на одной из лавочек в «Шато-де-Флер». Топчий зевнул и поплотнее запахнул китель. Вечера все больше напоминали о приближающейся осени. Из кармана он достал горсть семечек и протянул шефу.

- Вы же маковой росинки с утра во рту не имели, - волколак помоячил гостинцем. Александр Петрович покачал головой, но жест Топчия его тронул. А еще он с удивлением осознал, что не испытывает ни слабости, ни голода. Новое тело, казалось, готово было работать круглосуточно.

- Документы сфальсифицировал черт Фрицик, - продолжал Тюрин. - Качур-Бачковская утверждает, что последним с Фрициком общался гласный Фальдберг. Это подтверждает версию Добрынина, что документы подделала нечисть. Но Фрицик мертв. Преступления он не отрицает, правда, обвиняет какое-то «пятнышко-поцелуй» и называет имя Идзя. Вывод, Парфентий Кондратьевич?

- Надо искать Идзю, - вздохнул Топчий.

- Ваша правда, - согласился Тюрин. - Вот и принимайтесь за дело, а я попытаюсь узнать, что же это за магия такая была использована для подделки документов. Сдается мне, это куда большая загадка.

IV

Отживление унесло целое лето. Сперва Тюрин валялся, присоединенный к машине Гальванеску, потом учился ходить и говорить. Жил у доктора на биологической станции. Снова стал много читать. Тюрин с детства любил книги, но жизнь в постоянных разъездах позволяла возить с собой только книжку Лазаруса.

Сперва Александр Петрович проштудировал всю библиотеку Гальванеску. Искал информацию о виде, в который превратился, стремился понять, кем он стал. Доктор Гальванеску не смог толком объяснить природу отживления. Лепетал об удаче, благоприятной ситуации и редчайшей пригодности тканей Тюрина. Лишь позже Александр Петрович открыл потрясающую правду. Он едва ли не единственный отживленный в Империи.

Все другие упоминания о подобных экспериментах были лишь слухами, вызванными шумихой вокруг книги Мэри Шелли «Франкенштейн, или Современный Прометей», изданной в Европе в 1818-м.

В том же году на Меже вспомнили о кощеях. В газете «Киевлянин» вышла гневная статья, где случай, описанный Мэри Шелли, назвали попыткой создать «ходячего мертвеца».

Сотни лет кощеев никто не видел, но страх передавался из поколения в поколение. В летописях писалось, что после смерти Змея по Меже прокатилась эпидемия. Люди и нечисть превращались в безмозглых ходячих трупов, которых и называли кощеями. Болезнь передавалась через укус.

С тех пор вышло немало трудов, посвященных кощеям. В 1818-м из-за книги Мэри Шелли вспомнили фразу средневекового исследователя Януша Дрога: «Не исключено, что кощеи - следствие самодурства колдуна-неудачника, решившего поэкспериментировать с заклятиями отживления».

Во времена императора Палкина предполагали, что кощеи - малоисследованный вид человекообразных. В конце XIX века медик Иван Пирогов опроверг эту теорию и назвал кощеев жертвами неизвестной инфекции.

А в 1892-м кощеи впервые появились на улицах Киева. Именно это, как писал сенатор Турау в отчете «К вопросу о киевском погроме», повлекло уличные беспорядки.

Люди были убеждены, что это нечисть разносит заразу. Кощеи ужасали неуязвимостью. Всего через несколько недель стало ясно, что их останавливает только огонь феникса. Районы, где замечали ходячие трупы, выжигали и закрывали на карантин, а нечисть просто уничтожали. За несколько недель 1892-го нашествия удалось подавить.

В первый месяц отживления, когда Тюрин едва мог пошевелиться, он был особенно похож на оживший труп, на кощея. Поэтому так много читал о них позже. Но Гальванеску лишь посмеялся над теорией Александра Петровича. Личность Тюрина не пострадала. Он был тот же, что и до отживления, только в синем вновь сшитом теле. В то время как превращенный укусом кощей становился похожим на безумное дикое животное.

Впоследствии Александр Петрович стал частым гостем в темных коридорах Публичной библиотеки на Александровской. Там привыкал к новому телу, искал информацию об отце, о раскопках «могилы Змея» в 1874-м.

Оказалось, что Карл Житоцкий, рецензент книги Лазаруса, отошел от дел через год после исследования Щекавицы. Долго болел и умер в погром 1892-го. Старая ведьма-библиотекарша шепотом поведала, что тот сошел с ума. А еще посоветовала поговорить с дочкой профессора - Евгенией Карловной Житоцкой и дала ее адрес.

Так Александр Петрович оказался возле флигеля на Бульварно-Кудрявской. Дом прятался за высоким забором и утопал в диких зарослях. Темные побитые окна, паутина и грязь на стенах, одинокая березка, проросшая из дыры на крыше, свидетельствовали о том, что здесь давно нет обитателей. Двор зарос сорняками в человеческий рост. Лишь узкая тропинка от калитки намекала, что кто-то тут все-таки ходит.

Годованец-домовой из соседнего двора хмыкнул на синелицего мужчину и сказал, что старая Житоцкая еще живет в доме, но говорить с ней бесполезное дело - «совсем клепки растеряла». Тюрин решил проверить, долго стучал и уже подумывал влезть в разбитое окно, когда дверь распахнула маленькая сухонькая женщина.

Уже с первых минут Тюрин понял, что имел в виду домовой. Евгения Карловна издавала лишь малопонятные звуки, была вся облеплена паутиной и грязью. Казалось, старушка совсем не интересуется происходящим вокруг.

Но она впустила Тюрина в квартиру и протянула большую миску с сушеной букашнёй. Как Александр Петрович понял позже, он ей понравился.

На первом этаже дома обнаружилась отдельная квартира. Ветхая и заваленная хламом, но с необходимой мебелью и без мышей. Житоцкая жила в мезонине.

Почти сразу Тюрин решил, что лучшей квартиры и хозяйки ему не найти, и остался на Бульварно-Кудрявской.

*

- Черт тебя побери!

Воздух застрял в горле, а грудь разрывало, будто кто-то стремился выкарабкаться наружу. Пришлось несколько раз ударить себя кулаком. Тюрин и сам не знал, почему эти варварские жесты унимают боль. Да и что может доставлять хлопоты? Мертвое сердце? Гальванеску это называл привыканием тела к смерти.

Тюрин лежал на узкой кровати в своем доме и разглядывал крыночку с сухим вареньем. У нечисти для варенья было другое название - «сладкая кровь Змея». Судя по цвету это был чистейший продукт - из тех, что поступают к императорскому столу. Сухое варенье веками изготавливалось на Меже. Царские шпионы пытались разузнать рецептуру, вывозили мастеров и саженцы фруктовых деревьев, не жалели денег на заклятия. Но все попытки оказались тщетными.

Лишь в девятнадцатом веке граф Бобринский связал красный сахар с волшебными свойствами сухого варенья. Поезда с сахаром заполнили дорогу на столицу. Но оказалось, что волшебной «сладкую кровь Змея» делает не только сахар, но и место, где оно сварено. С тех пор сухое варенье изготавливается только на Меже, а вот вывозится хоть на край света.

Тюрин крутил баночку и все думал о двух датах: о 1874-м, когда разрыли Щекавицу, и 1892-м - страшном годе погрома и нашествия кощеев. Шкуро сказал, что в погромный год впервые появился документик «ниоткуда». Почему именно в тот год? Почему в музее древностей?

Неожиданная мысль заставила подскочить. Тюрин подбежал к столу и сгреб документы. В музее в год погрома уже работал отец черносотенца Вальдемара Голубева - историк Степан Голубев: один из тех, кто участвовал в раскопках «могилы Змея».

Тюрин бессильно опустился на стул. Смутные догадки бередили воображение, но ни к чему не приводили. Это как с поисками отца - он был убежден, что тот умер, но как, когда и почему - так и не мог выяснить. Взгляд Тюрина снова упал на сухое варенье. «Чем черт не шутит, говорят же, что открывается третий глаз», - подумал Александр Петрович и достал грушку. Осторожно откусил кусочек и старательно разжевал. На языке проступил вкус плесени.

На пятую минуту тщетного ожидания эффекта Александр Петрович решил почитать «Легенду о смерти Змея» из книги Лазаруса.

 

Великая война почти закончилась. Победа под Дорогожичами объединила нечисть. Впервые люди почувствовали, что их время подходит к концу. Верные человеческим князьям чернокнижники и колдуны начали переходить на сторону Обадии.

И тогда человеческие князья поняли, что силу можно победить лишь хитростью. И позвали с севера чернокнижника Ольга.

Он был любимым учеником Змея. Был одним из нечисти. Но возжелал стать человеком и после Великой Победы Обадия выполнил просьбу Ольга.

Обадия думал, что так объединит виды. Что один из нечисти, став человеком, склонит людей к миру. Но Ольг решил иначе. Он сговорился с людьми, стремившимися только к победе, и замыслил измену.

В году 6400-м, несмотря на давнее предостережение своего учителя Стагирита, Змей согласился приехать в Киев. Хотел собственноручно получить верительные грамоты и дары от некогда любимого ученика. Победы застили очи, убедили в неизбывности силы.

И приказал коварный Ольг срыть верховья Щекавицы, впадину устелить волосами целомудренных дев, шатер покрыть паутинами, сплетенными поветрулями. По улицам потекли чад от костров, вонь мяса, кровавое вино. К Змею потянулась вереница с подношениями. Сотни лучших девиц вздымали руки, в надежде встречи с Великим Воином. Зря звала сына мать Змея - Апи, драла зубами землю и трясла горы. Обадия не слышал. Сладкий мед и волшебные слова затмили его разум, пресытили душу. На третий день, когда, казалось, закончились чудеса и развлечения, перед очами Змея предстали три волшебницы. Тело одной покрывали нежные перья, а песни пьянили сильнее самого пьяного вина. На главе второй сияла Северная Заря, и вся печаль и мудрость мира покоились в уголках лучистых глаз. Внутри третьей жил странный огонь без названия. И не было мужчины, способного его обуздать. Еще три дня развлекали Змея красавицы, пока не склонились могучие головы в крепком сне.

И тогда предатель Ольг поднял закаленный в волшебном огне меч и рассек могучую грудь. Покраснел от крови Днепр, но даже голодные вороны не решались пить зараженную воду.

И ночь, долгая как зима, спустилась на Киев. Король источников от имени видов воды вынул из брюха Змея священную рыбину, зерно жизни вернулось видам лесов, полей и лугов. Лишь вид, хранящий знание, подаренное духами, чья стихия непостоянство и хитрость, остался в руинах змеиного тела.

На ста подводах привезли землю, чтобы засыпать шатер Змея. Сто дней молчал мир, и ни один властитель не поздравил Ольга с победой. Опускали глаза в память о киевском князе, а в далеких монастырях уже составляли другую, героическую историю победы над царем детей ночи.

А осенью, потому что красные воды щедро напоили землю, люди и человекообразные собрали первый урожай животворного сахара.

В 6416 году на Вещего Ольга упало проклятие Змея. Люди пишут, что Ольг умер от яда последователей Великого Воина, киевляне верят, что от укуса гада, какими полнилась в том году земля, змееглавцы передают из поколения в поколение, что перед смертью Ольг сошел на Щекавицу. Там, рядом с Великим Воином, его и похоронили.

На землю пришел мир. Человекообразные еще вылизывали кровь Обадии из своей шерсти, а человеческие цари уже составляли новые правила сожительства. Мир достался детям Адама. Отродья Лилит спрятались в тень и стали изгнанниками.

*

- Берегись! - прокричал рабочий. Тюрин заслонил голову, раздался взрыв, и в спину ударили комья земли. Третий день они вгрызались в породу на Щекавице. Сегодня должны были копать вручную. Странная тишина овладела строительной площадкой. Карл совсем потерял самообладание. Они еще и не видели костей, а он уже кричит, что слышит мысли Змея. Степан, наоборот, только смеется. Для него это очередная операция по уничтожению культа Змея; он подбадривает людей, следит, чтобы на место раскопок не лезла нечисть. В городе его ждет очередная пассия. Тюрин подозревает: Степан не верит, что они что-то найдут.

До сих пор Тюрин и сам сомневался. Но магия места завораживает. Он начинает понимать Карла.

Тогда, в 1864-м, когда Тюрин впервые по поручению Четвертого отдела встретился с тайной организацией змеепоклонцев и человекообразный Антонович рассказал о сердце Змея, он тоже не поверил. Решил, что это сказки. Но годы поисков, глотания пыли в тайных книгохранилищах, изучения манускриптов приближали этот день.

Сердце Змея - то, что дает власть над нечистью - существует. И оно здесь - на Щекавице, в могиле Змея.

Земля начинает трястись. Тюрин слышит испуганные крики. Карл неожиданно падает на колени и вскидывает руки к небу. Из глины прорастают кости Змея. Тюрин задирает голову, он не верит своим глазам. Гора продолжает вздрагивать. Он едва держится на ногах. Падает и ударяется щекой. Видит кровь на желтой кости, свою кровь. В безумном танце кости образуют свод. В центре лежат два тела. Это человеческие тела. Одно взрывается солнечными бабочками и растворяется в кости, второе чернеет и расползается гадами.

Тюрин кричит. Перед ним открывается ужасная правда: сердца нет, его уже кто-то забрал. Степан пытается помочь, ползет к нему, заклинает бежать. Тюрин через силу приподнимается и успевает заметить, как Степан наклоняется к месту, где было черное тело. Степан поднимает кость, похожую на нож или человеческое ребро. И еще деревянный ящик. Тюрин хочет закричать, чтобы тот не делал этого. Но не успевает. Кости Змея снова проваливаются под землю, а глаза Тюрина застилает пеленой...

V

Александр Петрович явился на службу только после обеда. Был словно с похмелья, с трудом пробудившись от странного жуткого сна.

- Представьте, Парфентий Кондратьевич, - сказал он Топчию, усаживаясь в кресле, - мне приснилось, что я - мой отец. И участвую в раскопках на Щекавице. Даже привиделось, что порезал лицо о кость Змея. А у отца и впрямь был шрам на левой щеке, - Александр Петрович почесал синюю руку. К его удивлению, кожа слегка порозовела.

- Грушки Солохи? - спросил Топчий и махнул рыжему, что попытался зайти в кабинет, но увидел Тюрина и торопливо ретировался. Александр Петрович узнал «свояка» с Думской. - С них и не такое увидишь. Первоклассные.

Околоточный был чем-то озабочен.

- Что за шум? - Тюрин кивнул на коридор, откуда доносились голоса. Решил не спрашивать о свояке. Достаточно того, что Топчий имел прорву родственников и должен был постоянно выслушивать их просьбы.

- Да пока вы спали, тут такое случилось, - околоточный пододвинул тарелку с сырым мясом. На этот раз Тюрин не отказался. После сухого варенья и сна чувствовал он себя ужасно голодным.

Из кабинета Скалонне раздался медвежий рык.

- Добрынин утром был, а теперь вот Фальдберг орёт, - пояснил Топчий. - В Думе появились новые «документики».

Александр Петрович закашлялся. Такого он не ожидал. Из кабинета главы полиции грянул нетерпеливый бас:

- Господин Тюрин! Я слышу, что вы на месте, зайдите ко мне.

Сыщик вытер кровь с подбородка и пошел к Скалонне.

- Это конец! Мало того, что вы обвинили черта - человекообразного, так теперь оказывается, что он ни при чём! - вопил Фальдберг. Жесткий воротничок врезался в заросшую темным мехом шею, и казалось, вот-вот лопнет от голосовых усилий. - По городу ходят слухи, что активизировались черносотенцы, погромщики. Молодчики Голубева уже устраивали засаду под моим домом. Вы собираетесь что-то делать?

Скалонне резко развернулся к отживленному. Пухлые розовые щеки Скаллоне, будто куски свежего сала с Бессарабского рынка, подпрыгнули. В глазах полицмейстера застыл немой вопрос. Куда только делся заискивающий тон первой встречи. Теперь Скалонне требовал действий от подчиненного.

- Вы говорите, появился новый документик. Можно на него взглянуть?

Полицмейстер протянул Тюрину страницу.

- Сегодня утром секретарь Шкуро нашел это на столе у Фрицика. Тот самый дурацкий текст о правах написанного, но дата новая.

- Добрынин не успокоится, пока не начнутся открытые стычки между людьми и нечистью, - Фальдберг попытался ослабить тугой воротничок.

- «Все написанное, отпечатанное или иным образом...» - пробормотал Тюрин, игнорируя рев берсерка. - Здесь новое окончание. «Если вы и дальше будете игнорировать требования написанного, буквы заберут важные документы. История изменится. Все узнают, как было на самом деле».

- Бред! - снова взревел берсерк. - Эти документы не имеют никакого смысла.

- Фридрих-Рудольф Людвигович, вы же знали Фрицика? Какие дела вас связывали? - спросил Тюрин.

Берсерк несколько секунд громко сопел, казалось, собираясь с мыслями, а потом неожиданно закричал:

- Да как вы смеете?! Я - член управы, председатель фракции нечисти! Конечно, я заходил в секретариат. Это мои обязанности как депутата. Я знал Фрицика, как и других работников.

- Хватит-хватит, Александр Петрович не хотел вас обидеть. Служба-с, - успокаивающе проговорил Скалонне и пододвинул гласному серебряную чашу с орешками.

- Если вы все не выясните, то беспорядки будут на вашей совести, - уже тише продолжил Фальдберг, громыхнул чашей и вышел из кабинета.

- Фальдберг еще что, А вот Добрынин сегодня утром мне весь мозг ложкой выел, что тот кощей. Говорит, ему надоели бесчинства в Думе, - сказал Скалонне, едва закрылась дверь за берсерком. - Угрожает, что будет действовать по своему усмотрению. Вы понимаете, что это значит, дорогуша? Завтра люди Голубева будут не просто у дома Фальдберга сторожить - они ему ноги переломают. А обвинят кого? Правильно. Киевскую полицию. Мне нужен результат!

Как только Тюрин оказался у себя в кабинете, тут же бросился к столу, вытащил первые решения - и не поверил своим глазам. Вместо фальшивого решения о подряде, которое несколько дней назад ему передал Добрынин, и первого решения «О правах написанного», он держал в руках два одинаковых документа. Оба заканчивались так же, как третий, найденный сегодня на столе Фрицика. «Если вы и дальше будете игнорировать требования написанного, буквы заберут важные документы. История изменится. Все узнают, как было на самом деле», - угрожал неизвестный фальсификатор.

Тюрин приказал опломбировать кабинеты секретариата Думы. Даже забрал в участок Глафирию Павловну и Захара Шкуро. Секретарь был на грани нервного срыва. Дама кусала губы и испускала дым дорогих когеновских сигарет. Единственное, что мог предъявить ей сыщик, это марку сигарет. Окурки, которые нашли в квартире Фрицика, соответствовали тем, что курила Глафирия.

Неожиданно в участок во второй раз заявился Добрынин. Как и Фальдберг, он защищал своих. Сказал, что такие сигареты курит полгорода и, в частности, «их милый Фальдберг». Тюрин был вынужден отпустить задержанных.

- О, и Шкуро повезло, - Топчий, высунувшись в окно, комментировал, как Добрынин сажает работников секретариата в пролетку. - Добрынин бы его одного не забрал, а так с Глафирией Павловной за компанию. Эффектная фимина. Даже странно, что согласилась жить с таким чурбаном. В Думе есть и значительно импозантнее.

Александр Петрович потер виски. Действие сухого варенья прошло, и шрамы снова начали чесаться.

- С чего вы взяли, что они живут вместе?

Из того, как Добрынин отбивал сотрудников, как самоуверенно держалась Глафирия, Тюрин понял, что между ними интрижка. Гласный и машинистка - ничего удивительного, но чтобы жить вместе?..

- Не сойти мне с этого места, - поклялся Топчий. - городовой с Думской говорил, что это Добрынин Глафирию в управу привел. До тех пор она работала секретаршей у какого-то профессора. Теперь Глафирия держит гласного на коротком поводке. Говорят, может, таки дотянет старого козла до венца. Хоть он и сопротивляется. Добрынин отродясь женатым не был.

Тюрин разложил на столе три одинаковых документа и теперь внимательно изучал страницы. Из головы до сих пор не выветрился ужас от ночного сновидения.

- Парфентий Кондратьевич, - сыщик раздраженно взглянул на околоточного и поднялся, - я не понимаю, почему вы здесь? Ищите Идзю!

Затем сыщик сгреб документы и скрылся за дверью.

*

Музей древностей и искусств помещался на Александровской. Вход украшало шесть дорийских колонн. Вдоль величественной лестницы лежали каменные львы, обвитые змеями. Тюрин уже бывал здесь в поисках отца. Но тогда ему сказали, что после экспедиции 1874-го музей не сотрудничал с Петром Тюриным, да и никаких экспонатов после раскопок не прибавилось, потому что «на Щекавице ничего не нашли».

Билетерша недовольно блеснула пенсне, узнала полицейского и погрузилась в чтение. Тот, кого он искал, работал в отделе рукописей, расположенном на нижнем, почти лишенном естественного света этаже.

Тюрину пришлось побродить по пыльным лабиринтам, пока он не нашел невысокого пожилого мужчину, сидящего за книгой. Тюрину показалось, что когда он зашел в кабинет, в противоположную дверь выскользнула женщина в густой вуали.

Мужчина возвел на Александра Петровича маленькие, спрятанные в старческие морщины глаза - и ахнул. Уже через мгновение тряс его руку, будто только и ждал встречи. Потом словно смутился, разжал ладонь и немножко отступил.

- Мы знакомы? - удивился такому приему Тюрин.

- Нет, - усмехнулся мужчина. Он был похож на старого епархиального учителя, давно потерявшего веру в свою профессию. - Но ведь вы - наша местная знаменитость. Редкий случай отживления.

- А вы - Степан Тимофеевич Голубев, профессор Университета, выдающийся историк, - до сих пор слегка сомневаясь проговорил Тюрин, заглядывая в маленькие глазки. Ему вспомнился взгляд Вальдемара Голубева в Думе. Выражение лица выдало мысли.

- О, вы подумали о моем сыне, - угадал старик. Ему было по меньшей мере семьдесят. - Нет-нет, я не разделяю его взглядов. Молодость, знаете ли. Максимализм, желание непременно найти достойного противника. Я отношусь к нечисти, как к равным. Это вносит дополнительное напряжение в наши с Вальдемаром отношения. Матери он так и не принял, - Голубев печально улыбнулся.

- Она, должно быть, была прекрасна? - Тюрину показалось, что старик искренне грустит.

- Да. Очень мила. Ужасно страдала, что ей не передался дар. Увы, я не мог с ней обручиться. Уже был, так сказать, женат. Ошибки молодости, - вздохнул Голубев. - Ах, женщины - удивительные существа. Мой сын этого не понимает. Но по вашим глазам вижу, что и вас касалась стрела амура. Скажите, - старик наклонился, и Тюрину показалось, что от него повеяло Тамариными духами, - а после отживления вы уже... Вы понимаете, о чем я?

- Степан Тимофеевич, - смутился Тюрин. - Я, собственно, по делу. Нуждаюсь в вашей профессиональной консультации.

Голубев вздохнул - женщины ему были интереснее профессиональных разговоров - и показал на стул.

- Бывали ли у вас случаи неожиданного появления или исчезновения документов? Особенно когда они были очень необходимы. Вы понимаете, о чем я? - Тюрин внимательно посмотрел на ученого.

Голубев по-заговорщицки улыбнулся, достал из кармана профессорского костюма железную флягу и протянул Тюрину. Полицейский сделал глоток и от удовольствия причмокнул. Это был разбавленный живой сок.

- Расскажу вам одну легенду, - хитро прищурившись, Голубев склонился ближе, - говорят, в самые черные периоды истории, когда мир трещал по швам, люди заручились поддержкой одного из видов человекообразных, который имел способность помогать в таких деликатных вещах.

- Письмо Офаниты Бека, нашедшееся в 1892-м, и «Договор о честности сожительства нечисти с людьми» - дело рук этого вида? - догадался Тюрин. Голубев удовлетворенно кивнул, будто и ожидал от Тюрина подобной сообразительности.

- Вы хотите сказать, что знаете, как было сфальсифицировано письмо Офаниты? Так, может, объясните и события в Думе? Уверен, вы о них слышали.

- Такой же пыл, как у отца, - осадил его Голубев и самоуверенно добавил: - А письма Офаниты не существует. В 1892-м слухи распустили, чтобы унять толпу и оправдать «договор». Не более. Хотя ваш отец верил, что Змей получил знания в подарок от вида, «чья стихия непостоянство и хитрость»...

Тюрин узнал цитату из «Легенды о дарах Змею» из книги Лазаруса. А за этим пришло воспоминание об утреннем сне, где он глазами Тюрина-старшего видел раскопки на Щекавице. Два лица - молодого Голубева с едва заметной сединой и этого совсем белого - слились в одно. Во сне Степан Голубев вытащил из завалов его отца. Но разве можно верить снам?

- Вы участвовали в раскопках могилы Змея? - тихо спросил Тюрин.- Что вы там нашли?

Голубев посмотрел в глаза полицейскому. Несколько секунд молчал, а потом бесцветным голосом ответил:

- Ничего. Об этом написаны десятки монографий и отчеты специальных слушаний. На них есть подписи и вашего отца.

- Я... Я его почти не помню, - вдруг признался Тюрин.

- Вы похожи на него, даже в этом облике, - Голубев коснулся плеча следователя, снова достал живой сок и дружелюбно улыбнулся. - А это дело в Думе... у вас уже есть какие-то зацепки?

- Есть подозреваемый. Правда, мертвый.

От волшебного напитка стало легче. Не называя имен, Тюрин рассказал, что один из работников секретариата Думы - черт-душелов - был найден мертвым у себя в квартире.

- Знаете, мне вот что пришло в голову, - глаза Голубева весело блеснули, - мой ученик недавно издал преинтересную монографию о классификации аспидов низшего порядка. Вы упомянули о вещах в квартире черта. Для душелова это не характерно. Может, у него был знакомый черт-старьевщик или какой родственник, что и скрывал у него имущество? У чертей такое случается.

Тюрин заинтересовался. Он тоже обратил внимание на несоответствие, но не подумал о родственнике-старьевщике.

- И еще один совет, вы же ради этого пришли? - подмигнул Голубев. - Я вам тут сказок про Змея наговорил. Но в каждой сказке, как говорится, есть доля правды. Советую почитать о малых деликатных видах. Вообще виды надо знать. Мало того, что люди иногда ведут себя странно. Человекообразными тоже могут управлять страсти.

Тюрин не дослушал. Мыслями он уже был в участке и искал способ достать черта-старьевщика.

VI

Тюрин сдвинул в сторону канцелярские принадлежности, небрежно сбросил на стул папки с делами и расстелил на столе карту Киева.

- Вот так просто возьмет и покажет черта-старьевщика? - без особого вдохновения спросил он.

- Так ясно! Механизм безотказный, - уверенно произнес волколак. - Я так кувшин нашел, которого один подольский лайдак-старьевщик стащил.

Александр Петрович с недоверием взглянул на Топчия. Потом вздохнул, уравновесил маятник и громко проговорил:

- Чертик-чертик, поиграй да отдай.

Веретено дернулось, немного отклонилось на юг и вернулось в исходное положение. Топчий ободряюще кивнул. Сыщик повторил прибаутку еще три раза. Наконец масляный палец Парфентия с желтым полукругом ногтя уверенно ткнул в карту.

- Вот тут наш Идзя. Теперя не убежит.

Маятник указал на Бессарабский рынок. Адресный стол выдал, что там расположена лавка Леона Викентьевича Идзиковского.

*

Вывеска едва виднелась с дороги. В загроможденном дворе гуляли куры, ковырял пол чей-то голоштанник.

Под громкой фамилией Идзиковский скрывался сухонький бес-старьевщик низшего порядка в изношенном, однако чистом костюме. Рожей схожий с Фрициком, хоть и значительно старше. Черт подслеповато жмурился от вопросов гостей, раз за разом протирал очки. Как будто это могло исправить трещину в левом стекле.

- Да, Фрицик. Мой брат двоюродный, - Идзя испуганно пялился на форменный китель. - Не то чтобы знались. Черт черту масло за шиворот зальет, так ведь? Но и носа не воротили. А что, господа хорошие, случилось?

Грязная лавчонка трещала от хлама. Прохудившаяся посуда, битые кувшины, топор без черенка, погрызенная мышами корзина, засушенные лапки, груды одежды непонятного происхождения и назначения, курганы из разноцветных камешков и стеклышек, афиша с прошлогоднего выступления кокотки-суккуба Бальдажи, несколько уже знакомых картин с сюжетом сотворения Лилит и целая выставка непарных просящих каши ботинок. Но все это, как показалось Тюрину, несмотря на общий упадок и грязь, имело значительно более опрятный вид, чем добро в квартире Фрицика.

- Если господину надо, то у меня есть чудесная паста, - поймал взгляд следователя лавочник и вытащил из-под полы жестянку со зловонной жижей. - Раз помажете - и все затянется, - он мотнул головой в сторону пятна на виске, - как на живом. Ой, прошу простить, барин, как на неживом. Или хотя бы не видно будет, - вконец запутался чертик.

Топчий, уже сунувший нос в коробочку, недовольно фыркнул:

- Ишь, советчик нашелся!

- Когда Фрицика видели в последний раз? - проигнорировал предложение Тюрин.

- Когда видел в последний раз? Да когда... Давно, милостив государь. Фрицик, слава богу, нашел службу. Так где ему время взять? Да и я, сами видите, не бездельничаю. А чего это господа спрашивают? - вдруг вскинулся Идзя. - Что-то с Фрициком?

- А ты разве не знал, бесова душонка, - вмешался волколак, - запечатали твоего братуню. И чуть ли не такими вот печатями, - Топчий взял с полки и погремел жестянкой с печатями изгнания и осуждающе скривился. Только черти могли торговать средствами собственного уничтожения.

Черт задрожал, будто на него брызнули святой водой. Глаза за стеклами очков, казалось, вылезли из орбит.

- Это не я! - отчаянно завизжал старьевщик. Черти являлись пугливым видом и больше всего боялись человеческой тюрьмы. Для них она была хуже возвращения в ад.

- Слушайте, Идзя, - под синими пальцами Тюрина хрустнул прилавок. - Мы знаем, что по просьбе Фрицика вы кое-что достали. Вы же черт-старьевщик, такие просьбы для вас копеечны. Надо только знать, что и откуда стащить. Но из-за этого «кое-чего» Фрицика убили. Поэтому лучше вам не запираться.

Идзя испуганно кивнул. Весь он трясся, словно в лихорадке. Разбитые очки съехали на блестящее свиное рыло. По щекам потекли слезы.

- Это все женщина, - заломил руки черт. - Он ей, глупая голова, похвастался, что имеет брата-старьевщика. А та потребовала шкатулку. Обещала взамен душу. А Фрицик и уши развесил. Прибежал, в ноги падает, говорит «умру, если не достанешь», стал вспоминать старые долги. Держал я у него кое-что. Так я и согласился. Но я не знал, адом клянусь...

- Что за шкатулка? - Тюрин затаил дыхание.

- Обычная деревянная шкатулка. В городском музее хранилась, милостив государь, как какой хлам. Грех было не взять.

Идзя судорожно сглотнул, на глотке, словно лягушка, прыгнул острый кадык.

Странная перемена сделалась с Топчием. К удивлению Тюрина, он подскочил к черту, схватил его за грудки и изо всех сил затряс.

- А, это из-за тебя, болван, мой свояк чуть доски не грызет? - напустился Парфентий. - Голубев ему всю шерсть на макушке выдрал. Свояк мой в городском музее за порядком следит, - пояснил он оторопевшему следователю. - А это все ты, чертенок проклятущий, разрази тебя святая Макрина да святой пестик. Сидит здесь, свиным рылом шмыгает, а я несколько дней эту дурацкую шкатулку ищу.

Тюрин удивленно воззрился на Топчия.

- Ну вы... Потом с вами, Парфентий Кондратьевич, договорим. Сказывай быстро, что было в ящике, пока по-доброму спрашивают? – перевел он глаза на лавочника.

- Ей-бо ничего, - умоляюще скривился старьевщик. - Пусто, разве что немного черного песка на дне.

Тюрин потер шрам на виске.

- Фрицик рассказывал, зачем та шкатулка понадобилась женщине?

- А черт ее знает. Говорил, что мамзеля должна была приворожить какого-то господина. Подделать для него документы или что-то в этом роде. Но ларец, говорю же, барахло. Даже и пепла этого внутри не осталось... - старьевщик оборвал себя на полуслове и попытался скрыться за прилавком. Топчий выудил черта, скрутил и пихнул к Тюрину.

- Это шкатулка и сейчас у тебя? Как?! Ее же Фрицик забрал? - грозно спросил следователь.

- Не знаю, ничего не знаю! Два дня назад прилетела. Верно, он отослал. Может, с мамзелей поссорился и решил у меня перепрятать?

Александр Петрович злорадно улыбнулся, протянул большую синюю ладонь и произнес заветные слова:

- Чертик-чертик, поиграй да отдай.

Все еще причитая, как пьяная ведьма с Галицкого базара, Идзиковский подался вглубь лавочки. След в след за ним потопал Топчий. Наконец Идзя протянул завернутую в ветошь шкатулку.

- Вот она, проклятущая.

Тюрин осторожно отвернул край ткани, коснулся деревянной поверхности и прочитал вырезанное на ней: «Пусть вся мудрость мира будет твоя». Эти слова сопровождали подарок Змею от видов, чья стихия - непостоянство и хитрость.

«Шкатулка существует, значит, сон правдив», - промелькнуло в голове.

- Ты знаешь ту мамзелю? Почему Фрицик называл ее «пятнышко-поцелуй»? - голос прозвучал глухо.

Вопрос произвел на Идзю странное воздействие. Черт выпучил глаза, покраснел, упал на прилавок и начал биться головой. Тюрин подумал было, что это заклятие.

- Пятнышко-поцелуй! Он же говорил о том пятнышке. А она приходила. Печати купила. А я и продал. Это ж она ими!.. Фрицика!.. А я и продал...

- К вам приходила эта «пятнышко-поцелуй»? Сможете узнать? - почти прокричал Тюрин.

Идзиковский неуверенно кивнул.

- Я же ее до того не видел. И она, похоже, не знала, что я - брат Фрицика. Он от нее скрывал. Не доверял курве.

- Опишите ее.

- Высокая, белокурая, в тонком светлом платье, широкополой шляпе. С гонором. Так она Фрицика? Я не знал, ей-бо не знал! - Идзя снова схватился за голову.

У Тюрина кончалось терпение. Топчий заскрежетал зубами, готовый броситься на черта с кулаками.

- С длинной толстой косой, - наконец выдохся Идзя. - Наклонилась, коса съехала, и позади на шее я разглядел маленькое родимое пятнышко в форме раскрытых уст. Но я же не знал, что это та самая «пятнышко-поцелуй», что печати она для Фрицика...

*

- Александр Петрович, я понятия не имел, что кража из музея каким-то боком к этому делу относится. Свояк донимал и донимал, дак я спросил знакомых шниферов. Но какой шнифер в добром здравии полезет в музей - там самый хлам, - оправдывался Топчий.

Идзиковского посадили в арестантскую карету. Старьевщик олицетворял все чертячьи беды. Видимо, уже представлял теплый прием в аду и первый разговор с утраченным братом.

- Красные шторы, духи, как у Тамары, - бормотал Тюрин, не обращая внимания на околоточного. - Черт, кажется, надо ехать к Гинде.

Он обернул к Топчию довольное лицо.

- А завтра, если меня опять кто-нибудь не раздерет, дело и закроем.

VII

Глафирия Павловна Качур-Бачковская демонстративно положила ногу на ногу и прикурила очередную сигарету. Мундштук поблескивал в длинных красивых пальцах. На лице играла самоуверенная улыбка. Носок башмачка нервно раскачивался. Строгое платье туго обтягивало стан, подчеркивая выставленный напоказ изгиб талии. Воздух в кабинете регистраторов загустел от эротических разрядов. Тюрин старался не поддаваться искушению.

- В полицию испугались меня тащить? - Глафирия обвела взглядом кабинет, затянулась и выдохнула струйку дыма прямо в глаза следователю.

Тюрин расположился за столом Фрицика и внимательно наблюдал за регистраторшей.

- Не нравлюсь я вам, Глафирия Павловна?

- Кому же такой, как вы, понравится? - из горла женщины вылетел глухой пошлый смешок. - А после сегодняшнего Николай Петрович на вас голого места не оставит. И станете вы со своей синей рожей-с уличным приставом.

Тюрин криво улыбнулся.

- Я вот никак не пойму, моя дорогая, убить Фрицика - это ваша инициатива или уважаемого гласного?

Башмачок замер, рука с сигаретой на мгновение остановилась. Глафирия молчала, зло сверля Тюрина взглядом.

- Мадам, у меня есть резоны утверждать, что именно вы убили Фрица Абрамовича Рассоху. Цинично и хладнокровно.

- У вас ничего нет, - сквозь зубы процедила Качур-Бачковская. Ее глаза угрожающе блеснули. Бледная кожа покрылась красными пятнами.

- Как-то Фрицик похвастался, что имеет родственника-старьевщика, - Тюрин развернулся спиной к двери. - А вы вспомнили, что в музее древностей хранится удивительная шкатулка, с помощью которой можно подделать любой документ. Вы пообещали Фрицику душу, а он принес шкатулку. Вы рассыпали ее содержимое рядом с бумагами. Инструкцию для шкатулки - решение о передаче недешевого подряда предприятию Добрынина - отстучали на машинке Фрицика. Чтобы отвести подозрения. Казалось, сделали все наилучшим образом. Ожидали, что наутро поддельное решение станет настоящим, согласно всем процедурам... Кто же знал, что шкатулка вас подведет? Начнет придумывать свои документы. А дальше еще хуже: первым документы нашел Шкуро, который ничего не знал о ваших планах. Предположил, что это чары нечисти...

Следователь обернулся на звук из коридора, а когда снова взглянул на женщину, удивленно замер. Такого он не ожидал. Глафирия направила на следователя маленький пистолет. На ее лице читалась паника.

- Скажу, что вы пытались меня изнасиловать, - прошептала Глафирия.

Тюрин шагнул, чтобы перехватить руку женщины. Та истерически заорала, прогремел выстрел, дверь с треском рухнула. В кабинет регистраторов ввалилось, по меньшей мере, с десяток мужчин. Добрынин с черными шинелями принялся отливать Глафирию, Топчий бросился к шефу. Тут же позвали врача, жандармов и священника. Гласный сыпал угрозами. Околоточный рычал, двуглавцы крыли матом мразь и размахивали оружием. Лишь мгновение отделяло собрание от новой крови. Скалонне с высоты своего роста наблюдал за картиной. Потом рявкнул так, что даже черные шинели стали по швам. И этот голос принадлежал не грузной рыхлой фигуре, а главному полицмейстеру города. Люди в кокардах с «ДО» с молчаливого согласия Добрынина скрылись в коридоре.

- О, господин профессор, вы как раз вовремя, - прохрипел следователь. В дверях мял шляпу бледный изумленный Голубев. Он встретился с Глафирией взглядом и отвернулся.

Тюрин коснулся раны на голове. Выстрелом снесло часть черепа. Правый глаз мертвым шариком свисал из растерзанной глазницы.

- Вы как?..- Скалонне брезгливо взглянул на изуродованное лицо, уместил свою тушу за стол Глафирии и обвел собравшихся тяжелым взглядом, на мгновение остановившись на Голубеве. - И что здесь происходит? Господин Добрынин сказал, что вы снова арестовали Глафирию Павловну, да вдобавок вызвали его?

Отживленный оперся на Топчия, правой рукой заслонил выбитый глаз.

-У меня есть доказательства, что мадемуазель Качур-Бачковская вместе с Фрициком ответственна за появление волшебных документов в Думе. Все пошло не так, как они планировали. Фрицик запаниковал, стал требовать подписать договор на душу. Видимо, пригрозил, что выдаст Глафирию. Та испугалась и убила его.

Бледная как смерть Глафирия что-то горячо шептала Добрынину. Тот смущенно вертел шеей. Его пальцы теребили обивку дивана, будто выжимая оттуда решение.

- Вы бросаете ужасные обвинения, - сперва растерянно, а потом все резче заговорил Добрынин. - Убийство одного из мрази, подделка документов! Обвинять в таком порядочных горожан, да еще и женщину?!

- Чья бы рычала, а твоя бы молчала, - не сдержался Топчий. - Тоже мне порядочная. Глафирия Павловна к шестнадцати годам звалась Женя-поцелуй и работала по желтому билету в заведении мадам Гинды. Там ее подобрал господин профессор и сделал своей секретаршей. А Женей-поцелуем ее называли за очаровательную родинку в форме губ, так пришедшуюся по душе бедному Фрицику.

Тюрин одобрительно кивнул. Голубев деликатно потупил глаза. Обалдевший Добрынин развернулся к Глафирии.

- Говорите, Николай Петрович, вы знали о ее планах? Знали, что она принесла в Думу волшебную шкатулку, чтобы подделать документы? Это вы ее попросили? - наседал Тюрин. Даже Скалонне не решился его перебить.

- Что ты натворила, дуууураааа? - просипел Добрынин и с силой оттолкнул женщину. - Я ничего не знал, - сказал он следователю. - Богом клянусь. Иначе не принес бы вам поддельный документ о подряде. Сам ему удивился. Зачем ты это сделала? Почему не спросила меня?! Женя-поцелуй? - Добрынин смотрел на Глафирию с откровенным отвращением.

Слова гласного вдохнули новые силы в ослабевшую регистраторшу.

- Папочка, папочка милый, это все неправда! Врет мразь! Разве им можно верить, ты же сам учил! Я только хотела доставить тебе удовольствие. Доказать, что на все ради тебя готова. Что могу стать женой!

На лице Добрынина появилась циничная улыбка. В его планы бракосочетание точно не входило.

- Ты же обещал! Клялся, что к венцу пойдем! - поняла свою ошибку женщина, с неистовым рычанием, как кошка, вскочила гласному на колени и впилась ногтями в багровое лицо.

На этот раз уже Топчий был вынужден оттаскивать разъяренную женщину. Пришлось плеснуть ей в лицо стакан воды. Под страхом немедленного путешествия в холодную, Качур-Бачковская пообещала больше не шуметь. Под присмотром волколака заняла свободный стул и даже попросила сигарету.

- Он ничего не знал, - вдруг заговорил профессор Голубев. - Бедная девочка решила так устроить свою жизнь, - присел старик к регистраторше и протянул ей платочек. - Ты думала, он с благодарностью пойдет с тобой под венец? Или испугается шантажа? Бедное, бедное дитя. Ты так и не поняла, что мужчину нельзя заставить жениться. У тебя даже с народом букв не получилось. Надо было прислушаться к моему совету и бежать из города.

- С народом букв? - встрепенулся Скалонне.

Тюрин посмотрел на Голубева так, будто только сейчас вспомнил о его существовании.

- Услышав о волшебных документах в Думе, вы сразу догадались о Глафирии? Так, Степан Тимофеевич? Это ее я видел в музее тогда, перед нашим разговором?

- Она рассказала, что Фрицик ей угрожал, забрал шкатулку, - ответил Голубев. - Ей пришлось его убить. Но шкатулки она не нашла. Подозреваю, душелов успел отослать ее брату-старьевщику, который ту и украл.

- Ему повезло, что вам не было известно его имя. Почему вы не обратились в полицию, когда узнали об исчезновении шкатулки? Почему не пошли к Добрынину? В конце концов, к сыну? - в полной тишине допытывался Тюрин.

Голубев лишь улыбнулся.

- Не хотел скандала. Женщины - моя слабость. Мучился, ночей не спал, а тут вы пришли. Такое счастье. Я лишь подтолкнул, а вы сами догадались о народе букв.

- Вы скажете мне наконец, что это за народ букв?! - не выдержал Скалонне.

Тюрин тяжело, с помощью Топчия, приподнялся, нашел на столе поддельные бумаги, открыл шкатулку и поднял над ней первый документ.

- Уважаемые, вам пора домой! – он подул на страницу и слегка встряхнул ее. И внезапно черные печатные буквы оторвались от бумаги и ровными рядами двинулись к краю листа, чтобы одна за другой спрыгнуть в шкатулку. Через несколько секунд Тюрин держал целомудренно-пустой бланк городской управы, на котором сиротливо чернела лишь подпись городского головы. «Таки имеют пустые бланки с подписями», - злорадно подумал сыщик.

А еще через мгновение воздух в кабинете зашевелился, тонкими струйками отовсюду к ящику потянулся черный песок.

Когда народ букв успокоился, удивленный Скалонне заглянул в шкатулку. Следователь навёл линзу. Добрынин лишь ошарашенно пригладил чуб. Лицо Голубева не изменилось. Даже Глафирия прекратила шмыгать носом.

На деревянной поверхности кипела жизнь. Маленькие пылинки кружились в танце и, казалось, чрезвычайно радовались возвращению домой.

- Потерянный вид Рюмина, или же codex populus - народ букв, - сказал Тюрин. - А еще их считают подарком Змею от духов воздуха, демонов и чертей. Якобы народ букв жил в его голове. А после смерти Змея достался людям, - Тюрин посмотрел на Голубева, припоминая, как в странном сне Голубев нашел среди костей Змея деревянный ящичек.

- Сказки, милый мой. Но вид и впрямь полезный, хотя и весьма неуправляемый вне пределов вместилища, - Голубев поднял со стола шкатулку, осторожно захлопнул и прижал к себе.

- Вы же не думаете, что после всего просто заберете шкатулку? - Тюрин возмущенно наблюдал за действиями профессора. - Это живой вид, у них есть требования!

Оба развернулись к Скалонне, будто к судье на заседании. Полицмейстер задумался. Взглянул сначала на синелицего подчиненного, потом на профессора и, наконец, проговорил:

- Всё-всё, Александр Петрович. С липовыми документиками в Думе мы разобрались. Надеюсь, это не повторится. Люди прекратят обвинять нечисть, - Скалонне развернулся к Добрынину. Тот энергично закивал. - В городе воцарится покой. А шкатулка вернется туда, откуда исчезла - в музей древностей.

Тюрин присвистнул от обиды.

- То есть сделаем вид, что ничего не было? А Фрицика просто не существовало?

- Вам надо позаботиться о глазе, Александр Петрович, - с нажимом проговорил Скалонне, кивнул Голубеву и жестом пригласил Добрынина с Глафирией на выход.

Тюрин, опираясь на плечо Топчия, так и остался стоять посередине комнаты регистраторов. Даже не сомневался, что о волшебной шкатулке завтра никто не вспомнит.

Перед глазами, опережая друг дружку, всплывали картины из сна: Степан Голубев находит шкатулку на могиле Змея, достает из черного тела нож, спасает отца.

В мозгу вдруг взорвалась чужая мысль: «сердце Змея - то, что дает власть над нечистью, существует». Мысль принадлежала отцу. Вот что он искал и зачем поехал в Киев.

Дело третье
Монстр

I

Квартиру на Екатерининской громили не первый час. В углу гостиной громко ревела горничная. Суровые мужчины бесстыдно топтали ковровые дорожки и тушили окурки в вазоне раскидистой пальмы. Александр Петрович Тюрин покосился на грязные галоши помощника полицмейстера Рапойто-Дубяги. Тот перешептывался с судебным врачом и демонстративно не поворачивал головы в сторону человекообразных. Топчий ютился за спиной Тюрина: на чужой территории лучше не высовываться. Липки преимущественно заселяли люди. Притом состоятельные, делающие все, чтобы их не беспокоили отвратительные рожи нечисти.

«И зачем мы тут? - думал Тюрин. Да, дело громкое, но по всему - сугубо человеческое». Сбросить дело на их отдел он не позволит: и так работы по горло. Середина сентября - льет как из ведра. Со дня на день затопит Подол, а там жди разгула водяников. В прошлый раз при такой непогоде десять дворов обчистили. Еще и банды волколаков затеяли очередной передел территории.

- А, господин Тюрин, весьма рад видеть, - Рапойто-Дубяго выдал кислое подобие улыбки и властно протянул руку. Они были в одном чине, но ни о каком равенстве речи не шло. На половине людей командовали следователи из людского отдела. «Благодарите, что вас вообще допустили», - сообщали любопытные взгляды полицейских.

- Вы, должно быть, уже слышали о нашем маньяке? - помощник полицмейстера выделил последнее слово - Это третья. Мадам Петроцкая Жозефина Марковна. Вдова Петроцкого Натана Федоровича. Служил в управлении артиллерии Киевского военной округа. Женщина погибла сегодня ночью. Причина смерти - отравление купоросным маслом.

Рапойто-Дубяго толкнул дверь в спальню и резко стал на пороге. Тюрин почувствовал, как в его спину впечатался Топчий.

Посреди полутемной комнаты белело разобранное супружеское ложе. Пахло ладаном и влажными простынями. Портьеры плотно задернуты. На тумбе - Библия и портрет усача, перетянутый траурной лентой. На кровати с неестественно запрокинутой головой лежала голая молодая женщина. Ее бледную восковую кожу густо покрывали кровавые рубцы. Будто кто-то использовал тело, чтобы оставить длинное безумное послание.

- Горничная, как всегда, помогла госпоже раздеться и ушла к себе. Следов взлома или надругательства нет. Надо еще подождать, что скажет господин врач, но, скорее всего, как и другие, она напилась купоросного масла. Смертельный ожог внутренних органов. А потом этот сумасшедший разрисовал ее кислотой, как ярмарочную куклу.

Тюрин продолжал стоять в проходе, глаза осторожно изучали обстановку. Он слышал, как Топчий громко втягивает носом воздух. Запах человеческой крови. Будучи волколаком, болтливый Парфентий мог с точностью до минуты определить, когда она пролилась.

- Что скажете, уважаемый Александр Петрович? - левая бровь Рапойто-Дубяги выгнулась в насмешливую дугу.

- Скажу, что вижу мертвого человека и полицейских из отдела человеческих преступлений, и, зачем-то, нас с Топчием - отвратительных человекообразных в царстве людей. Так что, скажу – вы что-то от нас скрываете.

Рапойто-Дубяго недовольно хмыкнул, шагнул в комнату и немного раздвинул шторы. Сквозь окно пробился серый свет. За окном шел дождь. Тяжелые капли продолжали барабанить по стеклу. Под ногами что-то хрустнуло. Тюрин заметил блеск осколков. Туалетное зеркало оказалось вдребезги разбитым.

- Видите? - Рапойто-Дубяго показал на постель. - На этот раз никаких следов серной кислоты. Белье, паркет, мебель - ни одной капли. У женщины обожжены только губы. Будто она сама выпила яд. А потом он ее разрисовал.

Женщина лежала на животе. Тюрин наклонился к лицу и машинально отшатнулся. Глаза были выжжены купоросным маслом, то есть серной кислотой, кожа на подбородке слезла, на простыне осталось кроваво-желтое пятнышко - немного жгучей жидкости вытекло изо рта в последний миг.

- И что? - холодно спросил Тюрин. - Либо тип очень осторожен, что свойственно таким психам, либо это не место преступления. При чем тут человекообразные?

- Я вот тоже думал, что ни при чем, - скривился Рапойто-Дубяго. Уж думал, что дело его, а теперь приходится передавать. - Хотя сколько ни тверди, что это предубеждение - ни одно страшное убийство не обходится без вашего брата.

«На Меже нечисть - по определению или маньяки, или убийцы», - подумал Тюрин. Александр Петрович поймал себя на мысли, что с недавних пор ищет оправдания для человекообразных. Себя и других хочет удостоверить, что принадлежность к виду - не приговор. Люди кое-где не менее жестокие убийцы.

С тех пор как начали находить обожженных женщин, Тюрин ждал вызова. Чем страннее и ужаснее преступление, тем настойчивее ищут нечисть. Но Рапойто-Дубяго взял дело себе. Настоял, что подозревает человека. Видел слишком много людских преступлений, чтобы сходу не обвинять во всем нечисть. «Но тут и его взяли сомнения», - подумал Тюрин и вслед за Рапойто-Дубягой вошел в соседнюю комнату.

- Ну-с? - Рапойто-Дубяго вперил злые черные глаза в зареванную горничную, сидевшую в углу. - Повтори все рассказанное мне этому господину.

Круглолицая девушка громко высморкалась, осторожно взглянула на начальника и перевела взгляд на Тюрина. Человек или отживленный, в глазах горничной читался одинаковый страх перед представителем власти.

- А я што, сударь, я ей-бо ни духом! Вчера, как положено, подала ужин. Барыня не захотели есть. Как горлица, хлебнули консомахи, глянули на пустой стул господина - и в слезы! - горничная и сама зашлась плачем. - Помогла разоблачиться голубушке, заперла входную дверь и пошла к себе... Вот вам крест, заперла! - горничная и впрямь начала истово креститься. Оба полицейских остались невозмутимыми. На их счету было немало горничных, которые сами впускали убийц к хозяевам.

- Говори дальше, милая, - мягко подтолкнул Тюрин.

- Я, милостивый барин, под утро до ветра захотела. Вышла в коридор и увидела, увидела... - горничная закрыла рот руками, ее глаза налились ужасом. На какое-то мгновение Тюрин решил, что допрос оборвется. В конце концов, она громко выдохнула и прошептала, - увидела покойного хозяина. Он вынырнул из спальни барыни, пересек коридор, открыл парадную дверь и вышел на улицу.

- И представьте, эта дура вернулась в постель, и лишь когда после обеда мадам не встала, забила тревогу. Подумала, что призрак к покойной приходил, и решила дать хозяйке нарадоваться. Нет, вы такое послушайте - нарадоваться? Только у нас возможен такой бедлам, - на лице Рапойто-Дубяги застыл молчаливый вопрос.

- Призраки бестелесные. Не способны убить, - прочитал его мысли Тюрин.

- Может, магия?

- «Глиняное лицо»? Не похоже. Были бы следы, да и кто сейчас, на самом-то деле, такое умеет? Разве что перелесник? Но чтоб такое... Очень на них не похоже, - Тюрин задумчиво потер шрам на виске.

- Ну-с, как говорится, вам и карты в руки, - перебил людополицейский, сунул щепотку махорки в ноздрю и затянул старомодный кисет. А потом, как показалось Тюрину, с наигранным облегчением чихнул, да так, что дрогнула пальма в тяжелой дубовой кадке.

- И еще одно, не знаю, может пригодится, - Рапойто-Дубяго развернулся в дверях, - но эта идиотка-горничная сказала, что хозяин был какой-то не такой. Рыжий что ли. А Петроцкий был черный как цыган. Я с ним служил.

II

Все утро Тюрин перебирал дела. Убитых женщин ничего не связывало, жертвы были разные по возрасту, внешности, социальному статусу. Первую нашли тринадцатого сентября. Аккурат в день выхода нового циркуляра «Относительно прав и свобод человекообразных», приуроченного к трехсотлетию правящей династии. Нечисть обязали доказывать свою нужность - иметь легальную работу и постоянное место жительства. Особенно безобразным или вредоносным представителям видов рекомендовали переезжать в Таврическую губернию.

По случаю торжественных празднований в Киеве начали вылавливать злыдней и других бродяг. Вместе с мелкими преступниками их должны были этапировать в Крым. Официально это называлось «Переселение для проведения мелиоративных и других работ по превращению края в пригодный для жизни людей». Но все знали, что их просто выбрасывают в дикую, неприспособленную к жизни резервацию для видов-изгнанников.

Александр Петрович хорошо помнил 13 сентября - день подписания циркуляра. Молодежь из партии Объединенной нечисти объявила манифестацию, призвала собираться возле Думы. Городскую полицию выгнали на улицы. Их с Топчием заставили смешаться с толпой. Вооруженные казаки едва сдерживали разгоряченных лошадей, ждали приказа, а Тюрин представлял, как нагайка сдерет ломоть синей полумертвой кожи с его спины. Казаки не разбирали, кто на чьей стороне. Видели рожу нечисти - и рубили с плеча. Для них любой человекообразный - враг. Топчий, в котором волколака не узнать без превращения, советовал Тюрину отсидеться в участке. К счастью, беспорядков не произошло.

В тот полный волнений день в роскошном двухэтажном имении на Александровской нашли пятидесятилетнюю вдову генерала Хомякова. Голую и изуродованную серной кислотой. Вскрытие показало, что причиной смерти стало отравление купоросным маслом, которое в большом количестве попало в желудок женщины.

Через несколько дней в номере отеля «Франсуа» обнаружили тридцатилетнюю Аделаиду Мних с такими же следами на теле. Ее муж - коммивояжер компании по производству швейных машинок «Зингер» - находился в командировке. И мадам намеревалась встретиться с любовником - алконостом-куплетистом из «Шато-де-Флер». Его даже задержали. Когда алконост проспался, оказалось, что он всю ночь провел за макао у мадам Гинды, чему нашлись почтенные свидетели. Коридорный из «Франсуа» якобы видел, как в номер заходил кавалер, похожий по описанию на мужа покойницы. Но черт третьего порядка господин Мних находился за сто верст от города и едва успел на похороны. Коридорный любил пропустить рюмку-другую, поэтому его показания поставили под сомнение.

Как писалось в заключении эксперта, младшие женщины - Мних и Петроцкая - перед гибелью имели половые сношения. Тюрин полистал дело генеральши, но такого заключения не нашел. И вообще дело показалось ему подозрительно куцым. Никаких свидетелей из прислуги, которой в таком имении должно было быть не меньше десятка.

Перед Тюриным материализовался горячий чай. В нос ударил сладкий аромат навьего сбора. Рядом с чашкой на стол упало несколько семечек, но в тот же миг их сгребла мохнатая рука волколака.

- Никуда вы без этой погани, Парфентий Кондратьевич, - проворчал полицейский, встряхнув лист. «Вдовицу я любил, подарки ей носил. Носил сало, носил свечку, носил мясо и колечко...» - невозмутимо напевал Топчий. Его рожа сияла от гордости, и Тюрин понимал, что это значит.

- Что-то разнюхали? Говорите, а то еще лопнете.

Топчий стряхнул шелуху с кителя и прочистил горло.

- Ясно, разнюхал, - самодовольно согласился околоточный. - Сперва по Екатерининской. Мадам Жозефина умерла в своей постели. Таки нашел несколько капель крови на белье. Ее. Пролитые в момент смерти.

- Что еще? - Александр Петрович отхлебнул чаю и зажмурил глаза от удовольствия. Куда там китайскому сену до сбора полесских навок!

- Ходил к Хомячихе. Мне ее дворник чуть ребра не пересчитал! Собак спустил. Слышите, собак? Еще бы волков. Те как коты разбежались. На дух волколаков не переносят. Прислуга Хомячихи страх как нечисть не любит. Старуха и на порог не пускала. А генеральшин сын строго-настрого запретил языками трепать о том, как она ноги протянула, - околоточный сделал паузу и с надеждой посмотрел на шефа. - А что? Это мне Химка-кухарка рассказала, - пожал плечами Топчий и заговорщически прошептал, - генеральша Хомякова перед смертью с полюбовником была! Какому сыну такое понравится?

- С каким полюбовником? Его видели?

- И что там за бедолага такой, чтобы к престарелой вдове за любовью ходить? - не слушая Тюрина, недоумевал околоточный. - Нет, в том-то и дело, что его никто не видел.

- Может, покойный муж навещал?

- Ясно, что нет. Что он - дурной, ради такой ерунды? Химка говорит - баба лютая. Покойник уже десять лет как на свободе. За это время к ней ни ногой. Даже справка есть от упыря-надзирателя с кладбища, - волколак самодовольно помахал какой-то бумажкой. - Мужья наших покойниц из могил не вылезали. Да и вообще мало кто к Хомячихе ходил. Даже сына не жаловала, изуверка.

Тюрин отложил дела и посмотрел на Топчия.

- Парфентий Кондратьевич, вы думаете о том же, о чём и я?

Волколак неуверенно кивнул:

- Что маньяк-убийца еще тот извращенец - за такими ведьмами ухаживать?

- Что самый вероятный подозреваемый - перелесник. Этот вид является одиноким женам в образе их мужей. И перелесники материальны, а значит, могут убить.

- Да ну! - возразил Топчий. - Вот за всю мою службу не помню случая, чтобы они кого-то убили. А я уж, прошу заметить, двадцать лет форму ношу. Перелесники, по оценке безопасности, один из самых спокойных видов.

- Знаю. Это и удивляет, - Тюрин раздраженно отодвинул чашку. - Если верить Погану Беру (а он самый уважаемый специалист по перелесникам), те неагрессивны, не способны убивать. Значит, или это кто-то другой, и я ошибаюсь, - Александр Петрович сделал паузу, чтобы околоточный мог вдоволь накрутить головой, показывая, что шеф никогда не ошибается, - или у нас какой-то неправильный перелесник. И это полный бред.

К его удивлению Тюрина, Топчий достал засаленную записную книжку, плюнул на палец и перелистал несколько страниц.

- Если это кто-то из наших, но псих, то вам нужно к мадам Айвс.

III

Из-за ливня полицейскому пришлось долго ждать извозчика. Наконец его подобрал мрачный длинноухий коняжный, осторожно направлявший пролетку через непреодолимые киевские лужи. После отживления Тюрин мог ездить только с коняжными. Лошади боялись синелицего так же сильно, как волколака или берсерков. Лишь коняжные могли уговорить животных везти отживленного.

Замок барона, где принимала Василина Айвс, мрачной темно-красной громадой возвышался над Большой Подвальной. Даже в солнечные дни острая металлическая башня скрывалась в свинцовых тучах. Поговаривали, дом построил чернокнижник, и стоит он сразу в двух мирах. Квартиры здесь были дешевые, но даже человекообразные не торопились заселяться.

Тюрин рассчитался с извозчиком, высоко поднял воротник и заскочил под козырек входного портала. Крылатые химеры, державшие эркер, подозрительно вытянули собачьи морды, и Александр Петрович подумал, что женщина, которая выбрала именно этот дом для приема клиентов, должна быть особенной. По меркам Межи, она такой и была.

Отец Василины инженер Джеймс Айвс приехал в империю по приглашению металлургического магната Джона Юза. Привез из туманного Альбиона бригаду кобольдов, чтобы наладить добычу железа в Екатеринославской губернии. Когда контракт истек, Айвс перебрался в Киев.

Он же, как всегда подчеркивала мать, заразил ребенка сомнительными идеями относительно равенства видов.

Василина с детства увлекалась нечистью. Некоторое время мечтала о карьере ведьмы, но не смогла привыкнуть к чрезмерной театральщине (успешная ведьма всегда немного актриса). В конце концов, увлеклась наукой. К тому времени ее родители уже жили раздельно. Мистер Айвс поехал налаживать добычу унобтания в какую-то далекую страну.

Когда дочь переключилась на науку, ее мать вздохнула с облегчением. Как и профессура университета Святого Владимира, когда госпоже Айвз - едва ли не единственной женщине в том году - была присуждена степень доктора медицинских наук в области нервных болезней. Последующие годы Василина умудрялась работать одновременно в нескольких клиниках. В психическом санатории Липинского на Столыпинской лечила состоятельных матрон от истерии, бесплатно консультировала человекообразных в Александровской, успевала наведаться в больницу для нервных душевнобольных на Приорку и устроила нелегальный кабинет на Кирилловских горах.

Наконец город сдался, и Василину Айвс признали главным специалистом по душевным болезням человекообразных и предоставили право вести частную практику. По крайней мере обо всем этом гордо сообщалось на входной табличке.

Кабинет панны Айвс, совершенно в духе дома, дышал мрачной элегантностью. По обе стороны от входа стояло несколько распухших от книжек стеллажей. По центру размещалась кушетка для посетителя и несколько современных кресел с резными грифонами на боковинах. На секретере у окна притаился телефон. Хозяевами комнаты, без сомнения, были большой дубовый стол под зеленым сукном и коричневая кафельная печь, подпиравшая потолок позади стола.

Василина Айвс встретила Тюрина хорошо заученной позой: крепко сцепленными пальцами и строгим взглядом исподлобья.

- Вы, наверное, знаете, что я берусь работать только с теми, кто меня заинтересует, - выпалила женщина, прежде чем Тюрин успел произнести хоть одно слово. - Поэтому прошу, господин отживленный, коротко, ясно и по существу: почему ваш невроз достоин моего внимания?

Очарованный блеском огромных зеленых глаз, Тюрин не сразу нашелся, что ответить.

- Я, собственно, из полиции...

- Опасная профессия только ухудшает нервные состояния, - вздохнула панна Айвс. – И да, я о вас наслышана. До недавнего времени вы были человеком. Сыщиком в столице. Приехали сюда что-то расследовать и стали жертвой собственного помощника-волколака. Иногда они как дети.

Александр Петрович не понял, помощники или волколаки.

- И теперь эти новые ощущения. Полумертвое тело. Синяя кожа, запах тлена и необходимость проходить неприятные процедуры ревитализации. Доктор Гальванеску в восторге от ваших изменений, - объяснила свою осведомленность женщина.

- Госпожа Айвс, - перебил ее Тюрин. Ему стало неловко от того, что красивая женщина перечисляет проблемы его тела. - Я пришел поговорить не о себе. Я занимаюсь серией убийств человеческих женщин.

Василина обернула к нему заинтересованное лицо.

С молчаливого согласия хозяйки Тюрин уселся в одно из кресел и коротко рассказал о деле.

- Вот поэтому я и склоняюсь к мысли, что это перелесник, - завершил он свои рассуждения.

- Вы совершенно правы. Я еще такого не встречала, но вполне, вполне может быть. Следует ожидать новых убийств, - Василина гордо вскинула подбородок, и Тюрин впился глазами в маленькую впадинку между ключицами.

- Вы говорите, он выжигает им глаза, и повсюду разбитые зеркала?

- Да, в каждой комнате, где находили жертву, были разбиты зеркала, - Тюрина приятно удивило, как просто и без всякого манерного ужаса Айвс спрашивает о жутких подробностях.

- Он себе не нравится, - уверенно заявила докторша. - И отрицает свое естество. А современная наука утверждает, что это очень неблагодарное дело и путь ко всевозможным перверсиям.

Василина Айвс вскочила и пересекла комнату. Она не была красавицей в привычном понимании. Излучала агрессивную, почти мужскую энергию. И при этом ее гордой грации могли бы позавидовать коронованные особы. Каждую фразу подкрепляла элегантными жестами длинных рук с тонкими подвижными пальцам. У Тюрина в голове невольно проскакивали картинки, что еще могли бы делать эти пальцы. И тут же он вспомнил свое искаженное швами синее тело. После отживления Тюрин прекратил смотреться в зеркало. Переодевался быстро. Тело казалось чужим и даже временным. Как тут думать о близости с женщинами?

- Иоганн Бер, - продолжая говорить, женщина сняла с полки и бросила в руки полицейского уже знакомую книгу, - выдающийся ученый, посвятил жизнь изучению психологии человекообразных. Выдвинул революционную теорию о том, что некоторые виды человекообразных могут достичь скорости мыслительных процессов, подобной человеческой. Представьте, какой ажиотаж в свое время это вызвало в наших университетских кабинетах. Кое-кто из профессоров, - фыркнула Айвс, - до сих пор считает нечисть умственно неполноценной. Так вот, Бер объяснял психологические проблемы нечисти тотальным неприятием своего происхождения... Еще бы, если люди постоянно твердят нечисти, что она отсталая, - сама себя перебила Василина. - Бэр называет перелесников древним материализованным духом, питаемым человеческой тоской. Перелесники навещают женщин в облике их родных и, удовлетворив похоть, оставляют несчастных, - Айвс перелистнула несколько страниц. - М-м-м... Могут прихватывать трофеи. Эгоцентричны и по-своему беспечны. Наш не такой. Думаю, в его жизни произошла какая-то трагедия. Скорее всего, жестокость матери. Она заставляла его быть другим... - на мгновение женщина задумалась. - В детстве я знавала одного несчастного мальчика, мне кажется, он тоже стал жертвой матери. Может, от того я и заинтересовалась психиатрией. Но тот мальчик был человеком. Итак... Из нелюбви матери родилось неприятие себя. Нашему перелеснику не нравится то, что видят в нем те женщины и что он сам ловит в зеркале. Поэтому он зеркала и разбивает. Вполне возможно, имеет физический изъян, который не дает ему до конца перевоплотиться. Вы сказали, у одного из лжелюдей были рыжие волосы вместо черных?

- Да. У мужа мадам Петроцкой... То есть наш маньяк в этих женщинах видел собственную мать? - не мог поверить Александр Петрович.

- В какой-то степени. Желание удовлетворять эротическую жажду в его природе. За это он и наказывает женщин. Возможно, как когда-то наказывала его мать. Поэтому я уверена, что будут и новые жертвы.

- Но как его найти?

- О, здесь я вам не помощник. Это ваш хлеб, - Айвс на мгновение задумалась. - И еще одно. Думаю, наш перелесник считает себя человеком.

- Теория Бера? - серьезно спросил Тюрин. Василина удивленно на него взглянула.

- Да, по мнению Бера, все нелюди чувствуют себя обделенными и подсознательно стремятся стать людьми. Я бы назвала это болезнью времени. Человекообразные ограничены в правах, поэтому неудивительно, что хотят присоединиться к господствующей человеческой расе. Но тут другое - глубокая личная травма. Только представьте - необычайно красивое существо, которое может вызвать страсть в любой женщине, - немало бы людей отдало за такую способность все до последнего. А он сам себя за это и ненавидит!

От эмоциональной речи и постоянного хождения высокие скулы Айвс расцвели румянцем, грудь нервно вздымалась, а пышная юбка с каждым поворотом соблазнительно обвивала бедра. Тюрин никогда в жизни не видел более волшебного зрелища. Он пообещал держать ее в курсе, записал наставления и выскочил под дождь, чтобы хоть как-то охладить голову.

IV

- Что вы себе вообразили, уважаемый? Что можно натравливать на почтенную семью волколака, - Скалонне кивнул на Топчия, - и надеяться, что все сойдет с рук?

Парфентий зашел за спину киевскому полицмейстеру и отчаянно жестикулировал Тюрину. Скалонне метал молнии. Плохие новости застали его в самый неудачный момент. На буфетном столике только что разложили подношения из ресторана Роотса. На серебряной тарелке дымились фирменные крамовские пирожки с рябчиками, раки а-ля борделез, янтарным глазом подмигивал херес, испарял алкоголь сахарный купеческий пунш с каплями самого густого живого сока.

- Вы хоть знаете, кто сын генеральши Хомяковой? - лоснящееся, как намазанный маслом блин, лицо Скалонне покрылось бусинами пота. - Штабс-капитан Вася Хомяков - правая рука Вальдемара Голубева. Заместитель председателя «Двуглавого орла». Вы хоть спрашивайте, прежде чем совать свой нос по самые плечи. - Пунш щекотал ноздри, даже Топчий начал тянуть носом.

- Из ее дела исчезло несколько страниц, - заметил Тюрин.

- Так было с чего! - снова напустился полицмейстер. - Вдова генерала - и такая пикантная ситуация. Понимать надо. Запомните раз и навсегда, мой дорогой, почетные члены нашей общины имеют право на личные тайны. Они платят за это. И вы здесь для того, чтобы искать убийцу, а не ковыряться в чужом белье.

*

Дело Хомяковой выбивалось из общего ряда. Другие жертвы были молоды и доступны. Петроцкой не больше тридцати, Мних - совсем дитя. Зато генеральша - стареющая затворница, видимо, уже и забыла, как выглядел ее муж, рассуждал Тюрин, вновь и вновь листая бумаги.

- За мою рожь меня же и били, - вздохнул Топчий.

- Скалонне прав, Парфентий Кондратьевич, посещение перелесника - это из разряда личных тайн. И Василина права, эти убийства начались не сегодня. Что-то мы прозевали. Надо прочесать архивы. Посмотреть, может, кто-то обращался с жалобами на хулиганства перелесников. Возможно, найдем похожие смерти.

- Архив? - на лицо волколака набежала тень скуки.

- Должна быть какая-то связь между всеми убитыми. Может, покупали товары в одной лавке, имели общую прислугу? Почему именно они? Ну же, Парфентий Кондратьевич, поднимите зад, у нас много работы.

Тюрин подумал: чем раньше получит результат, тем скорее увидит Василину. Полный рвения, спустился в архив - и чуть не взвыл от разочарования. Исписанные бумаги лежали в деревянных ящиках из-под шато-лафита, мадеры или других любимых напитков городского полицмейстера.

Остатки вещественных доказательств, которые не составляли материальной ценности, а потому не были растащены доблестными служителями порядка, словно запасы старьевщика, громоздились в продуктовых коробах из ресторана Роотса, «Семадени» или «Франсуа». Какая-то добрая душа проставила на ящиках римские цифры. Они обозначали районы и околотки. Даты остались оригинальными – по годам выпуска продуктов или вин. И это еще был порядок. Тюрин понял, что просидит здесь не один день.

Дела под грифом «Нечисть уродливая» мусорной кучей валялись в углу. Соблазненные сладкими ароматами, мерзко пищали мыши, будто издевались над тщетными поисками полицейского.

Преступлений с использованием купоросного масла оказалось как у нищего вшей. Пуд 92-процентного раствора можно было купить за десять копеек в любой лавке. И киевляне щедро использовали опасный яд. Серную кислоту ставили между рамами на зиму. И каждую весну газеты писали о случаях халатности, когда дети или даже взрослые получали ужасные ожоги. Но наибольшую славу купоросное масло снискало среди пылких любовников. Только в 1894-м было зарегистрировано двадцать случаев, в том числе один смертельный, с использованием кислоты.

Шумиху наделала история кокотки-сукуба Бальдажи, какое-то время выступавшей в «Эрмитаже» на Трухановом острове. Роковая красавица задурила голову не одному богачу. Последней ее жертвой пал бес-казначей Аарон Рейхер. Он настолько увлекся кокоткой, что запретил ей петь и настаивал на полном содержании. Но Бальдажи отказалась и уже готовилась к следующим гастролям, когда Рейхер выплеснул ей в лицо стакан серной кислоты.

По большей части калечили лица, потому что главной целью ревнивых любовников оставалось испортить, а не забрать насовсем жизнь неверного.

Что же касается незапланированных встреч с перелесниками, то и тут Тюрина ждало разочарование. Кроме громкого дела Банди Кравец, которую обвиняли в убийстве мужа, никаких упоминаний о таких случаях не нашлось. Да и оправдания Банди, что она заподозрила в муже перелесника, а потому и бросилась с ножом, не имели большого успеха. По делу всплыл любовник, и женщину осудили на десять лет каторжных работ.

Александр Петрович нашел лишь одно упоминание об ожоге кислотой, приведшем к потере глаз. Десять лет назад в имении на Виноградной заявили о смерти мавки-горничной по неосторожности. Дело закрыли из-за отсутствия злого умысла. «К тому же, каждой собаке в городе известно о рассеянности мавок», - подумал полицейский, пнул ногой ящик и достал из внутреннего кармана визитку Василины Айвс.

Легкий аромат жасмина коснулся ноздрей, приятно засосало под ложечкой. За последние четыре месяца она была единственной, кто не заметил, не захотел заметить его синюю искаженную плоть, не наморщил носика, подойдя поближе. Она говорила с ним, как с равным. «Нет, не стоит так часто о ней думать. Такая женщина точно не заинтересуется человекообразным. Разве что с профессиональной точки зрения», - решил Тюрин.

- На-а-а-а-шо-о-ол! - в подвал влетел запыхавшийся Топчий. - Шеф, нашел! Инкуб это, бесова душа! Из похоронной конторы «Бубенчик и сын», так его за ногу!

Пока они выбирались из архива, Парфентий успел рассказать историю поисков. Он проверял связи между погибшими, и оказалось, что «Бубенчик и сын» в свое время организовывали похороны генерала Хомякова. Их же услугами воспользовалась вдова Петроцкого.

- Ясно, что я почуял неладное! - околоточный победно воздел указательный палец. - И оказалось, что и Мних у них бывал. Какого-то ляда хотел Бубенчикам «Зингер» продать. Видимо, и сболтнул, что уезжает, а жена одна остается. А покойников там украшает как раз инкуб. И лютый такой. Откуда-то с Кавказа.

Тюрин достал с полки в кабинете «Compendium Maleficarum» и сверился с написанным: «Инкуб способен принимать мужское, женское, иногда даже животное подобие для плотских утех с женщинами. Только ведьма способна распознать его истинное лицо». Тюрин огорченно захлопнул книгу.

По официальным данным в Киеве инкубов не было, поэтому Тюрин о них не думал. Он с досадой потер висок и приказал готовиться к аресту.

*

Топчий и Тюрин поймали коняжного, в последний момент к ним в пролетку заскочил Рапойто-Дубяго. Пошел слух, что они едут арестовывать «купоросного маньяка», и людополицейские вызвались помочь с арестом. В арестантской карете поехали городовые.

Контора «Бубенчик и сын» помещалась неподалеку от Байкового кладбища. У входа в аккуратное приземистое каменное здание уже ждал кругленький мужичок, больше похожий на кондитера, чем на владельца ритуальной конторы. Лоснящиеся, почти детские щеки Бубенчика покрывал румянец, глаза тревожно бегали.

- Там, в дальней комнате. Только осторожнее, норов дикий, - прошептал он.

Тюрин взглянул на группу захвата. У всех был странный вид. Выбрали оружие согласно рекомендациям «Compendium Maleficarum». Рапойто-Дубяго держал в руке аметистовый нож. Городовые увешались кувшинками и молочаем, в карманы напихали дикого чеснока. Эти травы противны инкубу. Топчий стоял в стороне. Людополицейские любили позубоскалить про бестолковость волколаков. Парфентий Кондратьевич не очень доверял написанному и взял наган с серебряными пулями. Один Тюрин остался с голыми руками. Как показал случай в Думе, ему мало что может навредить.

В прихожей стояли гробы, стены подпирали кресты и могильные плиты. Тюрин сразу почувствовал неладное. В комнате, на которую указал Бубенчик, никого не оказалось. В центре в пышном гробу лежал разрисованный покойник. Серебряные рубли закрывали глаза. Уже посиневшие руки были сложены на груди. Топчий с опаской заозирался. Рапойто-Дубяго подошел к гробу и наклонился к покойнику. Тот не шевелился. И вдруг, что застало Тюрина врасплох, гроб подскочил и вместе с покойником обрушился на людополицейского. Топчий стал нашпиговывать мертвое тело пулями. Городовые запутались в растительности и не сразу поняли, кого следует спасать, а кого догонять.

Тюрин успел рассмотреть высокого черноволосого мужчину, опрокинувшего гроб. Пользуясь суматохой, инкуб вырвался из каморки и побежал на улицу.

- Врешь! Не возьмешь! - завопил он и через мгновение был бы уже на улице. Но Тюрин успел прыгнуть ему на спину и сбить с ног.

*

- Шивадзе Лев Ревазович, инкуб, демобилизованный. Служил демоном высшего порядка на стороне империи во время Третьей войны с чеченскими демонами, - вслух прочитал Тюрин справку из военного министерства. Глаза инкуба гневно блеснули. Он ни на миг не прекращал извиваться в путах. - Вышел в отставку. Получил предписание постоянно проживать на Меже. Полгода назад переехал в Киев и нанялся к Бубенчикам... Почему вы не подали паспорт в полицию как вновь прибывший человекообразный? Как предписывает закон?

Инкуб оскалил красивые ровные зубы и плюнул в сторону следователя.

- Любите иметь дело с неподвижными телами? Для этого вы опаивали женщин купоросным маслом?

Тюрину был знаком этот тип демонов. О них рассказывал еще отец. Гордые и несокрушимые. Империя часто бросала их в самые ожесточенные бойни, заставляла убивать своих, а потом уничтожала без зазрения совести. Но этому позволили жить. Точнее, прозябать. Неудивительно, что он пошел по скользкой дорожке. «Но, хоть убей, не верится, что этому статному горцу понадобилось чужое подобие для обольщения вдовиц», - думал Тюрин, заглядывая в темно-оливковые глаза.

- Зачем вы убегали? Вы же понимаете, что таким образом только усугубили ситуацию?

- Не опаивал я никаких женщин купоросным маслом! - с заметным кавказским акцентом прохрипел инкуб.- Этот Бубенчик - грязный ишак Ун-наны! Пусть его раздерет Элда! Жирный скот, деньги мне должен. Вот и оболгал! Это он должен был в полицию обо мне сообщить, но того не сделал. Пусть заберет его шайтан!

Но, конечно, все поверили словам людокупца. Бубенчик рассказал, что давно подозревал инкуба. Мол, любил закрываться с мертвыми женщинами. «А еще положил глаз на мою жену, - добавил Бубенчик. – Если бы не вы, и меня бы убил».

И хотя не нашлось у Шивадзе никаких следов купоросного масла, как и свидетелей, что видели его вблизи домов жертв, горца упекли в тюрьму.

Скалонне поздравил с успехом. Проныры из городских газет обсели коридоры. «Расследование года! Полицейский из нечисти разоблачил серийного убийцу людей. Им оказался инкуб!» - голосили мальчишки на мостовых. Топчий сиял как новая копейка и с радостью делился с газетчиками подробностями дела. Александр Петрович был похож на снежную тучу, свинцовую и мрачную.

За успешную операцию их наградили несколькими запойными днями.

V

Запой - давняя традиция рабочего человека и единственный способ скоротать выходной день. В столице империи пили яростно и самоотреченно. В Киеве, что первое время чрезвычайно удивляло Александра Петровича, запой не прижился. Человекообразные имели вдоволь иных способов развлечься. Например, куреневские злыдни устраивали побоища в глинокопнях кирпичных заводов. На бои маленьких сухоньких человечков сходился смотреть весь город. Даже владельцы заводов были довольны. Под костлявыми ножками фирменная киевская глина приобретала особенно лоснящуюся консистенцию.

Несколько раз в год устраивали скачки. Лучшие коняжные, возилы, характерники показывали свое искусство в укрощении лошадей. Татарские духи выводили волшебных крылатых Тулпаров, и в эти дни на ипподром съезжался весь город.

А еще в феврале Подол превращался в сплошную ярмарку, где первую партию играли бесы-шатуны. Когда после удачных торгов хотели получить столик в каком-то из роскошных ресторанов, посетить публичные заведения на Ямской, пропить состояние у «Шато-де-Флер», а наутро оказаться в своей постели, звали знаменитого шатуна Арнольда Арнольдовича Пуха.

На Ивана Купалу или в Коляду давали полную индульгенцию нечисти, и тогда город гулял по их законам. Весело, яростно и дико. На каждый зимний праздник насмерть замерзало несколько русалок, которые вместо того, чтобы спать на дне, участвовали в колядной рыбалке.

Тюрин тяжело привыкал к жизни в Киеве. А потому свой запой, по давней привычке, отмечал жгучим напитком с Подольского пивзавода. Его владелец, купец Хряков, утверждал, что владеет рецептурой «самого полубога Хмеля». На бутылках с темно-бурой жидкостью так и значилось: «свалит и нечисть». «Помои, а не пиво», - вздохнул Александр Петрович, разглядывая этикетку. Но после пятой в голове потеплело, а на сердце стало легче.

В последнее время Тюрин пытался воздерживаться от живого сока, а особенно от сухого варенья. Волшебное зелье вызывало странные видения. Уже несколько раз он видел сон о раскопках на Щекавице. Снова и снова отец Тюрина искал сердце Змея. Он был одержим могущественным артефактом. Во сне Александр Петрович испытывал отцовскую жажду и горечь разочарования, когда тот не находил желаемое среди костей на Щекавице.

*

Реальный Тюрин-старший не имел ничего общего с детскими воспоминаниями Александра Петровича. Вышиевский в благодарность за агентурные услуги (Тюрин приватно посетил заседание партии Объединенной нечисти и урезонил котолупа Донцова, увлекавшегося борьбой за права человекообразных) показал Тюрину некоторые документы.

Еще во время службы на Кавказе и участия в подавлении восстания упырей в 1863-м, отец начал изучать историю и верования нечисти. Был амбициозен и любознателен, считал, что для успешной борьбы врага надо знать. Но путь от ненависти через понимание до восхищения - очень короткий. Отец увлекся идеями змеепоклонцев. Тогда их собрания проходили относительно свободно. Читал статьи Драгоманова о необходимости автономии для человекообразных, переписывался с людомедведем Антоновичем.

Бурный нрав привел отца к тайному кружку революционеров. Он довольно быстро в них разочаровался. Убедился, что, разрушая старое, террористы понятия не имели, чем это заменить. По его мнению, их идеалистические представления о «возрождении страны нечисти» были смехотворны.

Но в 1868-м в Киеве убили товарища прокурора окружного суда Котлова, и Тюрин-старший, хоть и не участвовал в покушении, попал в Четвертый отдел. Почти без колебаний согласился он сотрудничать с тайными органами и за последующие годы построил завидную карьеру.

Тюрин-старший продолжил интересоваться историей нечисти. Теперь и с политической целью. Несколько лет он контролировал содержание школьных учебников, по которым учились на Меже.

В 1874-м в составе археологической комиссии принял участие в раскопках на Щекавице. Тюрин-младший нашел газеты того времени. Во всех был напечатан одинаковый отчет: «Археологи не нашли костей огромного змея, ровно как и могилы легендарного змееборца Ольга». Но уже в следующих номерах сообщалось о скоплении киевлян вокруг Щекавицы. Жители города не поверили газетам. Для охраны порядка вызвали казаков, а на месте раскопок наскоро разбили кладбище.

После раскопок двое из трех членов археологической комиссии заболели. Тюрин поехал в поместье, чтобы «лечить поврежденное лицо». Житоцкий слег с нервной горячкой. Степан Голубев остался здоровым.

Тогда же отец познакомился с матерью, приехавшей учительствовать в соседнее село. Она была из семьи обедневших дворян, закончила Смольный и как удар судьбы восприняла направление на Межу. Не известно, тогда ли отец заинтересовался молодой учительницей, однако через несколько месяцев он вернулся на службу. И с тех пор его деятельность становится тайной.

Родители поженились в 1879-м, через год родился Александр.

Тюрин помнил, что отца подолгу не бывало дома. Из командировок тот возвращался утомленный и грязный, говорил, что продолжает работать в археологической комиссии.

Только однажды, выпив живого сока, признался, что охотится на змеепоклонцев и древние капища матери Змея - Апи. Сказал, что ищет самую мощную реликвию Межи.

Тогда Александр воспринял рассказ отца как сказку. Теперь же был убежден, что отец говорил правду. После 1874-го желание найти сердце Змея переросло в одержимость.

По уже устоявшейся привычке, Александр Петрович с мыслей об отце переключился на книгу Лазаруса.

Легенда об АПИ

Дети ночи, выйдя из темного чрева Лилит, разошлись по миру.

И встретили они людей, и ощутили их плоть на своих зубах. И поняли, что сильнее детей Адама. Надменная и самоуверенная нечисть начала обнажать клыки друг против друга, стремясь выяснить, кто из видов сильнее. Так погибли лучшие из упырей и волколаков.

Междоусобные войны истощали нечисть, Люди же учились их побеждать.

И тогда, под угрозой полного истребления, князь Булан - людоолень с кровавыми, как раскаленная медь, рогами - призвал нечисть объединиться, и возникло государство человекообразных – Зархосия. И окружили ее люди высокими стенами.

Темнота укрыла страну нечисти. Голод и смерть воцарились между видами. А воины империи людей Византии пристально следили, чтобы человекообразные сидели за стенами, поэтому вылавливали и убивали всех, кто осмеливался идти к людям.

Тогда последний каган Зархосии, потомок Булана, князь Кий призвал нечисть выйти на бой с людьми. Но виды попрятались. Виды захотели свободы, стремились вернуться в свои стихии. Испугались, что проиграют людям и навсегда останутся в резервации. И тогда был подписан Мир.

Кий отдал единственную дочь императору Византии, чтобы на том закончить род царей нечисти. При жизни она имела множество имен, но случилось так, что в истории осталась под скифским именем Апи.

Безупречное девичье тело Апи покрывала золотая чешуя, в ее глазах сияла темнота Млечного Пути. На ее зубах бриллиантами было выбито имя Лилит, а длинный гибкий язык покрывали иероглифы из Книги мертвых. Она знала все языки человекообразных и все желания мужского тела. Но лоно Апи должно было остаться бесплодным, а род человекообразных князей - забытым. Условием брака было неразделенное ложе.

И впервые пожалел ее император Византии. Царевну отослали в дикие приднепровские чащи, где местные племена только учились жить без животных шкур.

По одной из легенд, именно дочь Кия заложила город над Днепром. Тайно призвала человекообразных. Задумала возродить отцовскую империю. Даровала первые правила сожительства, чтобы не повторить судьбы Зархосии.

Апи ликовала, потому что надеялась, что сможет скрыть приход Великого Воина.

Накануне брака старые боги и вожди видов благословили лоно Апи. И произошло то, чего не могло произойти. В первую брачную ночь и последнюю на родной земле она получила семья Константина и теперь в городе над Днепром готовилась стать матерью Змея.

*

Хлюп! В кружку, заменявшую сыщику рюмку, громко приземлилась жирная сентябрьская муха. Он подцепил безобразие ногтем и стряхнул на пол.

- Евгения Карловна, заходите уже, будьте добры!

На пороге, постукивая, поскрипывая и покашливая, будто дух заброшенного дома, материализовалась квартирная хозяйка Евгения Карловна Житоцкая. Мухи всегда предшествовали ее появлению.

- Чай! - пропела, будто ударила в камертон, Житоцкая. Это было единственное слово, которое Тюрин слышал от нее за три месяца совместного житья. Житоцкая поставила на стол поднос с серебряным сервизом. Посуда страдальчески звякнула. Тюрин вежливо поблагодарил, а когда старуха ушла, вылил содержимое чайничка в ведро. Вдова неизменно угощала настойкой из мух.

Тюрин уже хотел вернуться к чтению, когда в дверь снова постучали.

- И что на этот раз, сахарная вы моя? - недовольно рявкнул сыщик.

- У меня важная информация! Это может переломить ход следствия. Я узнала, что объединяло всех женщин, - раздался за дверью голос Василины Айвс.

Тюрин опешил, панически осмотрел убогую квартиру и закричал:

- Одну секундочку!

Потом запихнул пустые бутылки в буфет, спрятал объедки, кое-как прибрал бумаги, понюхал себя и скривился. Он уже несколько недель не был у Гальванеску, и вонь мертвого тела усилилась. Взгляд Тюрина упал на жбанчик Солохи с остатками сухого варенья. В голове родилась сумасшедшая идея: «а что если и в этот раз магическое варево немного оживит тело?» Ужасные видения не такая уж высокая плата за общение с панной Айвс.

- Другим женщинам грозит опасность! - нетерпеливо напирала Василина.

Тюрин, недолго думая, проглотил грушку и распахнул дверь.

- Вы разве не слышали, что мы нашли маньяка? - проговорил Тюрин, впуская Василину в комнату. - Инкуб. Уже за решеткой.

Женщина окинула глазами комнату, остановила взгляд на книге Лазаруса, потом развернулась к Тюрину и удивленно спросила:

- Вы что - несколько дней не выходили из дома? Нашли еще одну. Мы должны предупредить потенциальных жертв.

- Когда нашли?

Александр Петрович чувствовал себя странно. С одной стороны - очередная жертва, с другой - он с самого начала чувствовал, что инкуб невиновен.

- Утренние газеты известили. Опять вдова. И я до сих пор убеждена, что наш убийца - перелесник, - Василина приблизила к носу стакан, понюхала, неожиданно поднесла ко рту и сделала глоток, вытерла пухлые губы тыльной стороной ладони в сиреневой велюровой перчатке. Перо такого же цвета на ее шляпке качнулось в знак согласия. - Возница ждет!

Пока Тюрин лихорадочно собирался воедино, кое-где в прямом смысле (пришлось зубами затягивать швы на левой руке, еще и так, чтобы Василина не увидела), скакал на одной ноге в поисках сапога, неуклюже размахивал руками в попытках попасть в рукава шинели, панна Айвс изложила свое видение вопроса. Оказалось, что три первых убитых были связаны с Союзом женщин за чистоту империи. Некоего женского клуба нечистененавистниц. Хомякова стояла у истоков, а вдова с Екатерининской не жалела пожертвований; жена же коммивояжера подала заявку на вступление.

- Не знаю, действительно ли ненавидела нечисть, но членство в Союзе женщин - это билет в респектабельный мир. Мы должны обратиться к женщинам публично и попытаться вычислить потенциальных жертв.

Следующее, что запомнил Тюрин - бешеный стук колес. От сухого варенья в голове воцарилась странная легкость. Хотелось ехать и ехать, только бы Василина была рядом.

Лишь когда пролетка миновала Ботанический сад, обогнула университет и ворвалась на шумную Большую Владимирскую, Тюрин понял, куда они едут и что значило это «обратиться публично». Василина вздумала дать объявление. И единственной газетой, которую точно выписывали все людошовинистки, была ежедневка «Киевлянин», редакция которой уже несколько десятилетий размещалась на Караваевской, напротив знаменитых бань болотника Михельсона.

- И что вы думаете написать? Что всем женщинам, которые значатся в Союзе, грозит страшная смерть в объятиях сумасшедшего перелесника? Это вызовет ужасную панику. А потом полетят головы перелесников... - пьяно шептал Александр Петрович, едва поспевая за панной Айвс.

Они поднялись в редакцию, Василина загадочно улыбнулась и исчезла за дверью редактора.

Тюрин остался один на один с работниками газеты. Все были людьми и, казалось, одновременно развернулись, чтобы наградить человекообразного злыми недовольными взглядами. Тюрину вдруг не хватило места. Он неосторожно спихнул со стола бумажную кипу, и кто-то в спину ему бросил: «урод».

Ситуацию спасла неудержимая, как весенний Днепр, панна Айвс. Из кабинета редактора вывалился красный господин и громко закричал:

- Тумс! Тумс, за ногу тебе дери! Прими у панны объявление, - и так хлопнул дверью, что с косяка посыпалась штукатурка. Василина победно двинулась в направлении поднявшего голову.

«Тумс Ярослав Викторович, младший регистратор», - значилось на табличке на столе.

Невысокий испуганный парнишка принял из рук девушки исписанную бумажку. Ему так хотелось как можно быстрее распроститься с клиентами, что пришлось несколько раз пересчитывать слова в объявлении. При этом масляные черные пряди постоянно падали на лицо. Тюрину так и не удалось разглядеть черты лица.

«Союз монархисток Ростова «За царя-батюшку и отечество» предлагает пенсию одной из сестер «Союза женщин за чистоту империи». Предпочтение будет отдаваться женщинам, потерявшим мужа. Отдельную награду получают активные члены Союза. Свои заявки присылать на...» Далее значился адрес приемной Василины Айвс.

- Вот увидите, если не на деньги, то на знак отличия точно клюнут, - уже на обратной дороге пояснила женщина. - А у нас будет перечень потенциальных жертв.

- Я вам удивляюсь, Василина...

- Джеймсовна, - сказала Айвс.

- Гм, - моргнул глазами отживленный. - Откуда у вас такое понимание характера этих монархисток?

Перед взором Тюрина расползались крупные цветные пятна.

- Я же говорю, это модный клуб, - неожиданно стушевалась Василина. - Моя мама... В каждой семье есть свои чудаки.

Александр Петрович бодро преодолел последнюю ступеньку и со всей дури бахнулся в черную киевскую грязь.

*

Кожа слезает с лица упыря-змеепоклонца. Святая вода наносит раны, похожие на ожоги купоросным маслом. Упырь сидит напротив окна, жандарм готов ежесекундно отдергивать занавеску, чтобы поджарить его солнечными лучами.

Вместе со Степаном мы открыли, что существуют древние капища матери Змея - Апи. Эти места манят змеепоклонцев. Они верят, что Апи поможет возродить Змея.

Упырь, который умирает передо мной, пытался принести человеческую жертву - мальчика двенадцати лет. Но Апи не отозвалась, не предстала пред упырем. Она не слышит молитв своего народа.

Голова пылает, как в горячке. Разодранная о кости Змея щека должна была давно зажить, но всё ещё болит.

Степан помог Четвертому отделу перепрятать кости. Теперь они запечатаны там, где змеепоклонцам их не достать. Они под Большой Печатью.

Степан не хочет говорить о двух телах, которые мы видели между гигантских ребер на Щекавице. Я убежден, что черное тело принадлежало убийце Змея - Вещему Ольгу, второе было человеческой частью Обадии. Карл говорит, мы зря потревожили кости. Но я знаю, Змею не возродиться без сердца. А оно будет принадлежать только мне.

Я беру кол и приставляю к груди упыря. У меня нет жалости, я должен узнать, кто забрал сердце Змея.

- Ты сумасшедший!.. Ты не знаешь, чего ищешь!.. - кричит упырь, и я прекращаю его мучения.

Я уже знаю ответ. Он застыл в глазах упыря.

Сердце Змея...

*

- Шеф? Шеф? Вы, когда в следующий раз изволите нализаться, то спрашивайте меня. Я вам такую цукровку достану! Пальцы пообкусываете. А эта фабричная...- Топчий еще раз хлестнул Тюрина по щеке. - Фу! От этой одни судороги и икота.

Александр Петрович ни жив ни мертв дополз до ведра с водой и с размаху воткнул туда голову. После нескольких минут жадного питья и фырканья наконец пролепетал:

- Это все чертово сухое варенье. Опять дикий бред приснился, будто я был отцом и мучил какого-то упыря... А еще привиделось, что мы с Василиной ездили в газету, потому что нашли труп. Хорошо, хоть это неправда...

- Не совсем, - Топчий подал полотенце и отошел. Сразу после пробуждения Тюрин его чуть не помял. - К Скалонне утром приезжал редактор «Киевлянина», побей его лиха година. Кричали-с. А господин полицмейстер просто завтракать отказались, пока вас не увидят. Новая вдовица из Липок, из местной аристократии. Поэтому сами понимаете - шум выше Софийской колокольни.

- Значит, все-таки не сон, - вздохнул Тюрин и застегнул китель.

VI

Новой жертвой стала жена гласного городской думы Вильгельма Яковлевича Ряхина, который за месяц до того преставился при весьма пикантных обстоятельствах. Верхом на желтобилетной навке из публичного дома на Думской. Говорили, что покойник имел особую страсть к человекообразным красавицам. Может, поэтому Эмилия Людвиговна Ряхина так ненавидела нечисть. Почти все приданое она потратила на Союз женщин за чистоту империи.

«Василина была права, - думал Тюрин, осматривая голую женщину. - Всех жертв связывает Союз женщин. Но состоящих в Союзе сотни, почему именно эти? Ладно, молодые хоть хороши. А старые? И снова купоросное масло», - полицейский коснулся рубцов на мертвой коже. Выжженные глаза слепо смотрели в потолок. Старческие морщины навсегда замерли в отвратительной похотливой улыбке.

Полицейский обратил внимание на туалетный столик. Среди расчесок, лент, помад и пудр, которыми бедная женщина хотела вернуть привлекательность, одиноко торчал старый фотоснимок. Три молодые женщины улыбались с крыльца нарядного дома с белыми колоннами. Одной, без сомнения, была убитая, в крайнем левом углу Тюрин узнал облик генеральши Хомяковой. Лицо средней было съедено временем.

Топчий подлез под руку и жадно уставился в фотокарточку.

- Есть мысли, кто эта женщина? - отживленный ткнул в неизвестную особу.

- Ясно что... Нет. У нее ж мордец ржавчиной поточен. Но дом видел. Кажется, на Виноградной. Там еще сад яблоневый был. А в доме что-то случилось... - волколак наморщил лоб. Тюрин затаил дыхание. Если задать хотя бы один вопрос, Парфентий навсегда потеряет нить повествования. - Нет, не вспомню. Я тогда еще в Обухове служил. Надо спросить Петюню.

- Ах, чтоб тебе поп приснился! - выругался Тюрин. - Его-то почему?

- Так он яблоки любит до зарезу! В дворцовом околотке начинал. Все Липские сады перещупал, - улыбнулся Парфентий.

*

Петюня, как всегда, капал слюной на заднем дворе.

- Папировка, или белый налив. Как сейчас помню. Конец июля - самое оно. Так шоб прозрачное, шоб аж звенело, - прокомментировал злыдень фотографию и томно закатил глаза.

- А жил там кто? - Тюрин недолюбливал коротышку еще со встречи на Трухановом острове. Петюня оскалил острые зубы и цыкнул языком, как животное перед прыжком.

- Подождите, - жизнерадостно успокоил Топчий. Из бездонного кармана вытащил присыпанное шелухой яблоко, обтер рукавом и протянул злыдню. Глаза Петюни ожили.

- Барыня одна, - злыдень смачно откусил кусок яблока, даже у Тюрина свело челюсти, а рот наполнился слюной. - Муж ейный больно любил Ямой шлындать, с девками, еще и не с абы-какими, а все с нашенскими, с нечеловеческими. Утоп, как с русалкой забавлялся. А потом еще и с горничной беда случилась. Мавка бестолковая купоросом залилась так, что и барыни пальцы попекла, - Петюня зашелся злым смехом и чуть не подавился яблоком.

- Как ее звали?

- Мавку? - переспросил Петюня.

- Барыню, дурень! - не стерпел Топчий. Злыдень лишь пожал плечами.

- Может Рапойто-Дубяго знает. Он тогда разбирался.

*

Рапойто-Дубяго был лет на десять старше Тюрина. Родился в семье священника. Начинал с помощника околоточного надзирателя. Особенно отличился в погром 1892-го. В участке поговаривали, что он тогда потерял кого-то из близких.

Уже в двадцать Рапойто-Дубяге доверили Дворцовый участок, Липки, где жили преимущественно состоятельные люди. Позже людополицейскому предлагали возглавить управу в каком-нибудь из городов Межи, но тот неожиданно для всех решил остаться в Киеве.

Людополицейский выслушал Тюрина, достал щепотку табака, помял в пальцах и положил обратно в серебряную табакерку. На крышке было выгравировано «За двадцать лет отличной службы».

- Смерть мавки на Виноградной? Да, я помню то дело. Это за год до погрома 1892-го было. До кощеев. Я только начинал, - Рапойто-Дубяго на мгновение задумался, будто старался удержать мучительные воспоминания. - Владелицу поместья звали Степанида Федотовна Пузрина. Купчиха. Ничего необычного. Мавка что-то там делала с купоросным маслом и сильно обожглась.

- Настолько, что погибла? - Тюрин недоверчиво нахмурил брови. - А вам не показалось странным, что следы от кислоты остались даже у дамы?

Рапойто-Дубяго смерил человекообразного долгим насмешливым взглядом.

- Я вижу, куда вы клоните. Считаете себя самым умным? Если из столицы, то лучше нас знаете, что здесь происходит? Ни черта вы не понимаете, Александр Петрович. Этот город очень старый и твердо стоит на своих ногах, потому что существуют определенные правила.

- Людям из Липок можно все? Даже мавок купоросом жечь? - спросил Тюрин.

- Нет, каждый должен знать свое место и не переступать границы. Там все домашние удостоверили, что это была случайность. У Пузриной оказались влиятельные защитники. Дело замяли.

- А вы как думаете, что тогда произошло на Виноградной?

Тюрин чувствовал, что Рапойто-Дубяго до сих пор корит себя за то дело.

Людополицейский потряс табакерку, будто собираясь с мыслями, а потом с горечью добавил:

- Мавка была любовницей хозяина дома, а когда он помер, купчиха отомстила. Теперь и она на кладбище. А чего вы спрашиваете? Это как-то связано с нынешними убийствами женщин?

- Я дам вам знать.

Рапойто-Дубяго с пониманием кивнул. Знать свое место - значит уважать других за их работу.

*

Тюрин посмотрел на старую фотографию из дома последней жертвы.

Ряхину и Хомякову убил «Купоросный маньяк», Пузрина умерла в своей постели. Все трое были основательницами Союза женщин за чистоту империи.

- Умерла в прошлом году. Детей не имела. Вообще никаких наследников. Дом ушел с торгов, и на его месте уже начато новое строительство, - прочитал Тюрин справку о Пузриной. - Но смотрите, Парфентий Кондратьевич, есть кое-что интересное, - полицейский сунул под нос сонному помощнику документ. - У ее мужа был химический завод на Куреневке, где в том числе изготавливался купорос и купоросное масло.

Топчий потер глаза, делая вид, что внимательно слушает. Они уже сутки разбирались с давно забытым случаем на Виноградной.

- И еще одно! Вот здесь! - глаза Тюрина заблестели. - Дата рождения Пузриной. Видите?

Волколак склонился над документом. Часы пробили четверть третьего, а спасительные семечки уже закончились.

- 13 сентября, Парфентий Кондратьевич! День, когда нашли первую жертву.

VII

Второй раз за сутки ноги Тюрина месили грязь в направлении Большой Подвальной. В столь позднее время ни один извозчик не захотел подбирать подозрительного человекообразного с синим лицом.

Александр Петрович помахал химерам над входом в замок барона, взял наскоком лестницу и беспардонно вломился в дверь. Перед собой, как щит, он держал охапку медно-огненных астр, чей горький аромат немилосердно дразнил ноздри.

Панна Айвс приняла букет, иронично вздернула бровь и приткнула цветы в графин с питьевой водой. Тюрин отметил заваленный бумагами стол. Почему-то он не сомневался, что она не будет в этот час спать.

- Я вижу, вам лучше?

- Это очень важно. Пришел посоветоваться, - Тюрин неожиданно осознал, что без предупреждения ворвался к молодой женщине в совершенно неуместное для того время.

- У меня есть зацепка. Вы говорили, что ваша мать принадлежит к Союзу женщин? Может, вам знакомы эти женщины? - Тюрин протянул фотокарточку с домом Пузриной.

Василина недовольно вздохнула, поднесла фотографию поближе к лампе и присмотрелась. Ее лицо просияло.

- Да, я узнаю эти колонны. Мы жили по-соседству. В усадьбе бабки, когда мать окончательно порвала с отцом. Точно, Киев - большое село.

Теперь уже Тюрин удивленно свел брови.

- За домом был роскошный сад. Им владели какие-то бездетные купцы. Бабушка с ними не общалась.

- И вы не помните перелесника из этого поместья? Мужчину из нечисти?

Айвс потерла мочку уха.

- Нет, увы. Мне было лет шесть-семь. Мало что помню.

Александр Петрович разочарованно вздохнул: он почти поверил, что сейчас добудет имя маньяка-перелесника.

- Но, может, мать больше знает? - панна Айвс сморщила нос. В ней боролись желание помочь с нежеланием неприятной встречи. - Тогда все были помешаны на чистоте человеческого рода. Человекообразным разрешалось временно проживать лишь в некоторых ночлежках Подола. У нас дома все воняло чесноком, колья висели у каждой кровати, растолченное сушеное снадобье сыпалось за шиворот, защитная соль липла к ногам. Брр! Отец считал это дикарством. Кстати, наше объявление сработало, - Василина покосилась на кучу писем. – Вот, разбирала. Одно как раз сгодится.

Женщина вытащила из ящика аккуратный конверт, на мгновение задержала на нем взгляд и положила перед Тюриным: «Елизавета Августовна Ушакова-Айвс». Мать Василины тоже польстилась на пенсию от «ростовских сестер».

*

Через несколько дней они встретились среди «обжорных» рядов Галицкого базара. Запахи жратвы для беднейших сбивали с ног. Ведьмы - красные, будто прокопченные от постоянного стояния под солнцем - длинными палками мешали варево в больших кастрюлях. Плотоядная нечисть торчала в очереди за холодцом из мертвяков. Старьевщики и попрошайки протягивали плошки для звериных потрохов. Сидя в кадке, призывал отведать скользких и жирных пиявок Болотник. Голодными глазами искали клиентов упыри. Из-под полы тайком показывали бутылки с кровью. И Тюрин был уверен, что человеческой там немало. Рядом вздымались груды хлама. Черт-старьевщик восхвалял дырявые галоши и рваные шлепанцы без каблуков. Хохот, свары, истеричные выкрики обокраденных волнами перекатывались по базару.

- Вот она! - Айвс, уткнувшись в платочек, указала на грязнулю в обжорных рядах. В котле ее особенно яростно булькала ядовито-зеленая похлебка. Женщина что-то напевала под нос, монотонно шаркая ложкой. Длинные седые патлы свисали над высушенными, как чернослив, щеками. Оба глаза бедняги застилали бельма.

- Служила кухаркой у Пузриной. Мать сказала, такую не забудешь.

- Послушайте, Василина, - Тюрин едва коснулся руки женщины и заглянул ей в глаза. Вокруг бушевал базар. - Я хотел сказать... Пока маньяк на свободе, может, вашей матери следует уехать из города? Все это слишком серьезно. Да и вам вместе с ней?

Василина ласково улыбнулась.

- Мне приятна ваша забота. Но я могу справиться с этим.

Василина развернулась и направилась к искалеченной кухарке.

- Даже не сомневаюсь, - в спину ей проворчал Тюрин и тоже улыбнулся.

*

- Чего пялишься, вонючка? - калека вперла в Тюрина бельма. - Ты против мух носи горшок с медом, потому что заедают, небось? С таким-то ароматом, - гадкий смех продрал горло. - Чего зенки выпучил? Один дохтур мне обещал лягушачьи глаза присобачить. Но глупа ли я под нож ложиться? И без того все вижу. Все помню.

Женщина оскалила гнилые зубы и перевела слепые глаза на Василину.

- Мир вверх ногами стал. Вот и ты, порядочная барышня, а с полумертвым вонючкой валандаешься. Во времена Степаниды Федотовны, раздери ее нечистый, такого не было. Муж Федотовны, покойник, порядочный хозяин был. Хороший. За сраку мог подержать, в углу прижать, другую дуру мог и погубить, но какой господин без этого? А Степанида терпела. Была потому что бездетная. Всю злость на дворовых срывала. Пусть ее кости побьет шашель, - бывшая прислуга с лязгом опустила тяжелый половник на голову слишком наглому злыдню. - Особливо хлопчику доставалося.

- Хлопчику? Сыну кого-то из прислуги? - вскинулся полицейский.

- Ее приемному. Господин откуда-то привез. Поговаривали, что его - нагуляный. Но вот чисто не похож. Рыженький и тихий, как девочка.

Василина и Тюрин переглянулись.

- Вот его со свету сживала. Била девок, что около него крутились. О его спину жердины ломала. Потом плакала, прощения просила. И снова по кругу. Натура мальчишеская ей не нравилась, видите ли, изменить хотела.

- А он что, разве не человеком был? - осторожно спросил Александр Петрович.

- Перелесник, чтоб ему пусто было, - горничная пустила длинную зеленую струйку сквозь гнилые зубы. - Хорош, что твой херувим. Пока в чан с купоросным маслом не упал.

- Сам упал? Как такое могло произойти? - вскричала Айвс.

- Еще барин жив был. Поехал малый к нему на фабрику на Караваевскую. А там и случилось. Барыня тогда над ним неделю сидела. Но ничего, выходили. Пан из-за этого от Степаниды совсем отвернулся. Уж и ночевать не приходил. А что хуже - к нечисти повадился. На Яме горемычный преставился, мож слыхали?

- А горничная мавка? Помните? Что с ней случилось? - наседал Тюрин.

- Вы о Приське? Сама виновата. Чего бы это мавке вздумалось с человеческим господином валандаться? Вот Степанида и проучила.

Кухарка крякнула и склонилась над варевом. Больше, как ни бились, ничего не выведали.

- Может, вы знаете, куда тот мальчик делся? Как хоть его звали?

- Хе-хе! Смутя, Смутя его звали. Потому что завсегда смутный ходил.

Женщина зашлась диким смехом-кашлем, а откашлявшись, зло глянула на Тюрина и пригрозила позвать городового, если не уйдут добром. Еще и палкой замахнулась, так, что зеленые капли попали на шинель. Позже Александр Петрович с удивлением заметил, что на их месте остались аккуратно выжженные дыры.

*

- Бред какой-то! - раздражался Тюрин. - Как можно найти человека без имени? Не было никакого Пузрина, сына владельца Купоросной фабрики. Никаких метрик. И что это за имя такое - Смутя? Василина, вы точно его не помните?

- Повторю вам ровно то, что уже говорила, - в который раз возмутилась панна Айвс. - После слов бедняжки я и впрямь вспомнила мальчика из сада. Я встречала его только раз, когда лазила к ним за яблоками. У него было что-то с лицом - красные пятна. И он сказал, что его не любит мать. Меня это тогда поразило. Помню, долго потом бегала за своей матерью и допытывалась, действительно ли она меня любит, - Василина улыбнулась детским воспоминаниям. - Я еще при первой встрече с вами вспоминала того мальчика. Но внешне он был совершенно человек. И главное, сам себя называл человеком. Я спросила, сын ли он хозяев, он сказал - нет. И потом, сколько туда лазила, ни разу его не видела. Но повторяю, это было лет двадцать назад. Не представляю, как он может сейчас выглядеть.

Чтобы не тащить Василину в управление, они устроились в шумном «Семадене» напротив Думы.

Топчий, не привыкший к пафосной обстановке, тихо раскачивался на табуретке. Его внимание захватили огнеголовые скарбники, пившие кофе за соседним столиком, и он не сразу расслышал вопрос шефа.

- Парфентий Кондратьевич, я вам голову гвоздями к шее прибью, чтоб не крутило! Что о старом доме разведали?

Александр Петрович был на грани. Скалонне угрожал забрать дело, если они до конца недели не найдут виновного. На полицмейстера давили сверху. На ковер вызвал Вышиевский и красноречиво намекнул, что за делом Пузриной стоит сам ценный гражданин Вальдемар Голубев. Якобы Пузрина приходилась сестрой его отцу, профессору Голубеву. Но больше всего Тюрин боялся, что маньяк заляжет на дно и они уже никогда его не найдут.

- Новые хозяева даже старый кирпич пустили в ход, - развел руками волколак.

- А завод? Где была та купоросная фабрика купца Пузрина?

- Тут тоже ничего, - Топчий испуганно, по-собачьи, втянул голову в плечи. - Завод-то был на Караваевской. Но теперь на его месте новую громадину отгрохали. Газета тама еще эта, что наш род клянет, - Топчий наморщил низкий лоб, - вы еще на днях тама скандал учинили.

- «Киевлянин»! - неожиданно вышла из задумчивости панна Айвс. - Вот как он узнавал о похоронах или об отсутствии мужчин. О таком обычно дают объявление.

- Смутя! - Александр Петрович опустил тяжелую ладонь на мраморный столик и пристально посмотрел на Василину. Половой испуганно подпрыгнул и недовольно зыркнул на синекожего полицейского. Еще помнил, как пришлось убирать обломки стола с прошлого визита отживленного. Топчий перевел удивленный взгляд с шефа на женщину. Глаза Айвс пылали. И если бы Александр Петрович знал ее лучше, то смог бы разглядеть искренний восторг.

- И? - осторожно пискнул Парфентий.

- «Смутя» это же «Тумс» наоборот! - одновременно выкрикнули Василина и Тюрин.

- Ярослав Тумс. «Я. Тумс», - нарисовал в воздухе Александр Петрович.

- Купоросная фабрика. Там он упал в чан и получил травмы. Теперь там газета. Перелесники привязываются к знаковым местам, - сказала Айвс.

- Так. Регистратор объявлений из газеты «Киевлянин» и наш Купоросный маньяк, - Тюрин вскочил, бросил деньги на стол и приготовился уходить. - Госпожа Айвс...

- Даже не начинайте. Я с вами, - безапелляционно прервала его Василина.

VIII

- Вы арестованы, Тумс! За убийство Жозефины Петроцкой, Аделаиды Мних, генеральши Хомяковой и вдовы гласного Ряхиной, - самодовольно объявил Тюрин и приказал Топчию надеть на регистратора наручники.

К его удивлению, Тумс лишь ниже склонил голову, будто хотел спрятаться в воображаемый панцирь, протянул руки и покорно вышел за полицейскими. Редактор бросал оскорбления им в спины, обещал жаловаться, но ни Тюрина, ни обвиняемого это не остановило.

Через четыре дня содержания Ярослава Викторовича Тумса под стражей даже Тюрин усомнился, что тот когда-нибудь заговорит.

Тумс уставился печальными голубыми глазами в стену каземата и молчал. Даже поза оставалась неизменной.

Черные патлы оказались удачно подобранным париком, под которым прятались облезлые клочья рыжих волос. Голову, тело, шею покрывали страшные шрамы от ожогов. Лишь красивое, почти мальчишеское лицо чудом осталось невредимым.

Второе разочарование ждало на квартире Тумса. Он занимал небольшую комнатку тут же, на Караваевской. Опрятная аскетическая обстановка ничем не намекала на преступные наклонности хозяина. Не нашлось никаких доказательств, что искалеченный бывал в домах убитых или знал их лично. «Перелесник оставляет себе трофеи», - писал Бер, но в квартире Тумса было только самое необходимое.

Тюрин притащил из обжорных рядов слепую кухарку, та ощупала лицо Тумса, но не смогла опознать в подозреваемом сына покойной хозяйки.

Лишь раз, когда в камеру зашла Василина, Тумс оживился. Назвал имя, адрес и род занятий, на вопрос, к какому виду относится, уверенно ответил «homo sapiens». И снова впал в молчаливое оцепенение.

- Даже не знаю, что вам сказать, Александр Петрович, - в голосе Василины появилось неожиданное сомнение, - он странный, это бесспорно. Но возьмите во внимание шрамы. Кстати, они могут быть от чего угодно. В редакции говорят, он из погорельцев. Вся семья погибла. И, - Айвс сделала осторожную паузу, - он не похож на маньяка, как и на перелесника. Милый искалеченный мальчик.

- Ха! Он кажется вам милым?

Василина покрылась румянцем.

- Вы думаете, я не почувствую влияние перелесника? В отличие от вас, я этому училась!

Щеки женщины пылали. Она бросила на Тюрина уничижающий взгляд, развернулась и пошла прочь. При этом даже громилы Рапойто-Дубяги вжались в стены, чтобы уступить дорогу.

- Баба-огонь! - выпалил как всегда радостный Топчий.

- Рад дурак, что пирог велик, - сквозь зубы процедил Тюрин и пошел в другую сторону. А бедный Парфентий остался с раскрытым ртом, так и не поняв, что за слепень укусил шефа.

У Тюрина не было никаких фактов. Лишь подозрения. Даже если докажет, что Тумс - тот самый Смутя из усадьбы Пузриной, как это притянуть к убийствам других женщин? А главное, никаких оснований считать тихого обожженного юнца перелесником.

И все вокруг, а главное, влиятельный редактор «Киевлянина», ставший на защиту работника, не сомневаются, что в скромной персоне Ярослава Викторовича Тумса нет ничего сверхъестественного.

Александру Петровичу пришлось прибегнуть к последнему аргументу. Он запросил созыв комиссии по определению вида. Если же комиссия подтвердит, что Тумс человек, то Тюрин передаст дело Рапойто-Дубяге. Для Тюрина это означало бы добровольно посыпать голову пеплом. Дать зубоскалам повод позлорадствовать о не пригодных для сыскной деятельности мозгах человекообразных. Возможно, смириться с закрытием отдела.

У Тюрина трещала голова. Он развернул книгу Лазаруса и попытался отвлечься чтением.

Легенда о рождении Змея

Змей рос в покрытом чешуей чреве, и чем крепче становился плод, тем яростнее Апи стремилась к одиночеству. И поэтому ушла под землю, расширяя древние ходы, пока не спряталась в странной пещере, где стены покрывали красочные и ужасные рисунки.

Вся история человекообразных, от предательства Лилит до рождения Великого Воина, взывала к Апи, напитывала ее тело мощью. И вот уже первый упырь наполнил для нее ритуальную купель, а первый оборотень расстелил собственную шкуру. Апи готовилась к таинству рождения.

Слухи про великое ожидание дошли до Константинополя. И как бы ни тосковал император по златотелой царевне, он должен был собирать армию. В день, когда люди подожгли город над Днепром, дрогнула Гора, рык вырвался из чрева, а змей Обадия-бек узрел мир.

Из всех дыр полезли смертоносные гады. Мирные воды Днепра окрасились в цвет ярости. Ноги Апи разлились ручьями, превратились в могучих змей, руки почернели, и под обугленной кожей запылала лава, изо рта полилась ядовитая пена. Подземная царица готовилась защищать дитя.

И во второй раз пожалел ее император Византии. Взял в руки новорожденного и не смог бросить в огонь. Император взрезал руку и на собственной крови поклялся беречь жизнь сына в обмен на повиновение Апи и обещание не покидать подземелья.

А потом приказал уничтожить Киев, завалить входы к Апи, насыпать земляные валы - тысячелетние печати заключения - и навсегда стереть память о последней Владычице человекообразных.

Император решил, что Змей сможет стать человеком.

*

- Парфентий Кондратьевич, - накануне приезда комиссии Александр Петрович казался еще синее, чем обычно. Шрам над левым глазом отек. - Знаете, что меня беспокоит?

- Ясно-понятно, - пожал плечами Топчий. Он не сомневался, что завтра их разгонят с грандиозным позором, а если и оставят, то только чтобы глумиться. Прощайте пенсия и годы спокойной службы.

- Его квартира. Вы ведь были там со мной? Разве она не показалась вам подозрительной?

Парфентий посмотрел на шефа, как на больного ребенка в горячке.

- Слишком безликая. Мы же там даже личных вещей не видели. Я уж не говорю о зеркалах, - проворчал Тюрин.

Околоточный не мог взять в толк, к чему ведет шеф. Комнаты как комнаты. Немного необжиты, но ведь парнишка вон сколько впахивает. А когда сам как головешка, то уже не до барышень.

- Но ведь проклятый Бер, чтоб ему, утверждает, что перелесники - жуткие старьевщики. Хранят доказательства своих побед!

Рука Парфентия так и застыла на полпути ко рту. Это провал, раз шеф сомневается в том, что Тумс перелесник, о чем тут говорить. Надо сушить сухари.

- Вы эт самое, Александр Петрович, вы так душу-то не рвите, - он осторожно коснулся рукава отживленного. - Мож оно и к лучшему. Мож убийца-то и не из нашего брата? Не все же нашим отдуваться? Мож то человек, тогда пусть Рапойто-Дубяго и ищет?

Взгляд Тюрина блуждал, и Парфентий решился на последний самый рискованный аргумент.

- А может, вам того - с панной Айвс помириться? Она ого-го какая башковитая.

На всякий случай волколак отскочил и заслонил голову рукой.

- Василина! Точно. Она же об этом говорила. Перелесник, считающий себя человеком! Понимаете, Парфентий Кондратьевич? Нечисть и человек одновременно. Должно быть второе место, где он нечисть, - Александр Петрович шлепнул себя по лбу и выбежал из кабинета, а Топчий проводил его ошарашенным взглядом.

IX

На пороге у Василины Айвс стоял взмокший и несчастный Тюрин. Конечно, она уже слышала о последних событиях в участке и от того не смогла просто захлопнуть дверь перед его носом. Женщина стащила со смущенного полицейского шинель и усадила его на диван. Пока она возилась с самоваром, Александр Петрович отстраненно пялился в пол.

- Отпустили-таки? - Василина поставила перед мужчиной поднос с чаем.

Представьте! Комиссия признала, что он, без сомнения, homo sapiens. Как не отпустить?

- А вы были уверены, что он перелесник? - Василина смотрела исподлобья. С одной стороны, ждала извинений, с другой - угрюмый вид полицейского растапливал лед.

- Но ведь вы - нет? Вы же увидели в нем человека?

На мгновение Айвс показалось, что Тюрин умоляюще выпрашивает ответ.

- А вот и нет! - она порывисто вскочила и деловито уперла руки в бока. - Я долго думала над этой историей. И теперь уверена, что комиссия ошиблась!

Тюрин с облегчением откинулся на диване.

- Хотите услышать мою версию? - Василине понравилось, как на полицейского подействовали ее слова. - Я думаю, этот бедняга мог вполне быть перелесником. Представьте, в каких муках он рос. Приемная мать всю жизнь убеждала, что нужно быть человеком. И он поверил, что только так заслужит ее любовь. И настолько этим проникся, что почти смог стать человеком. То есть достиг максимального превращения. Так, что даже комиссия признала его homo sapiens.

Тюрин не проронил ни звука, на его лице заиграла странная полуулыбка. Будто ему приходилось выслушивать что-то интересное и одновременно досадное.

- О, я не удивлюсь, что он сам залез в чан с кислотой, чтобы заставить мать жалеть и чтобы испортить свою привлекательность перелестника. После этого случая он каким-то образом впитал в свое тело купоросное масло. И так потом убивал женщин. Представляете, кислота, как метафора того яда, которым вместо любви всю жизнь поила его мать... С вами все в порядке?

Александр Петрович громко закашлялся, видимо, поперхнувшись горячим чаем.

- И при этом он ее любил, - продолжила Айвс, постучав Тюрина по спине. - Эту страшную жестокую женщину. Спасаясь от одиночества, в первый день рождения после ее смерти он пошел к Хомяковой. Пожалуй, она больше всего напоминала ему приемную мать. Ушел как перелесник - в подобии ее покойного мужа. А когда осознал, что женщина видит в нем только маску, не сдержался и убил. Потому что на самом деле всегда хотел, чтобы мать любила его таким, какой он есть. Ну как, я права? - Айвс самодовольно уселась напротив.

- Более чем, - просипел Тюрин, и Василина впервые заметила, что из-под его картуза, который он так почему-то и не снял, виднеются хилые пряди рыжих волос. - Это она заставила выжечь мавке глаза.

Полицейский неожиданно перегнулся через столик и протянул к женщине длинные скрученные пальцы. На кончиках набухли желтовато-масляные пузыри. Один лопнул, и тяжелая капля с шипением упала на платье Айвс.

Женщина попыталась увернуться, с ужасом наблюдая, как меняется лицо полицейского.

- Тумс! - ахнула Василина. Кресло под ней зашаталось, и когда перелесник замахнулся, чтобы вцепиться ей в горло, с грохотом завалилось набок.

- И я сам залез в чан! Сам! Но не для того, чтобы она меня жалела! Я хотел быть человеком. Иметь только одно лицо. Свое, хотя бы испорченное. Я хотел избавиться от умения преображаться, - сипел перелесник.

Он ухватил женщину за юбки и снова подбирался к ее лицу. Василина изо всех сил отбивалась ногами. Перелесник продолжал свое необратимое движение, оставляя на платье глубокие химические язвы.

- Но вам этого не удалось! Вы остались тем, кем родились, - задыхаясь, прохрипела Айвс.

Тяжелое тело с силой прижало ее к полу. Василина почувствовала, что больше не может сопротивляться. На нее надвигалось печальное и одновременно прекрасное лицо Ярослава Тумса. Большие волшебные глаза приказывали смириться, отдаться страсти, раствориться в любви и припасть к теплым нежным устам.

- Я - человек, - шептал Тумс, широко разевая рот, чтобы выпустить убийственную струю серной кислоты. Айвс закрыла глаза и потянулась лицом вперед. Но вместо поцелуя перелесник резко отшатнулся. Сверхчеловеческая сила подняла его в воздух. Будто сквозь сон, Василина видела борьбу двух мужчин. У обоих было лицо Александра Тюрина.

- Ты - монстр! - хрипел один, оседлав второго.

- Нет, это ты - монстр, - брал верх другой.

- Я нашел его тайник. Тайник перелесника, - прокричал один из них, - в сарае возле редакции. Как и писал Бер. В месте инициации, видимо, там, где стоял роковой чан, где он бахнулся в кислоту. А в логове - всевозможные безделушки из домов убитых.

- Не верь ему, Василина, он шинель мою украл, убийца! - прохрипел второй, зарядив тяжелым кулаком под ребра противнику.

Айвс забилась в угол и с ужасом наблюдала как полицейские волтузят друг дружку. Один душил другого, прижав его к стене. Вдруг третья фигура с револьвером в руках появилась в дверях, на мгновение остановилась и почесала затылок. Мужчина оторопело помотал головой, поднял руку и нажал на гашетку. Выстрел грохнул в упор, и пуля прошила обоих мужчин.

*

- Побей его лиха година! - бубнил Топчий, растаскивая мужчин по углам. - Ох и влетит мне. Барышня, вы как? - наконец волколак наклонился над Айвс. Она застонала и тяжело, держась за руку Парфентия, поднялась.

Возле секретера лицом вверх лежал Тумс. Из пробитой груди вместе с кровью вытекала серная кислота. Шинель и ковер зло шипели от прикосновения едкого купоросного масла. Василина зажала нос, тело Тумса больше не могло противиться кислоте и тоже начало разлагаться под ее натиском. Будто почувствовав взгляд Василины, Тумс разлепил веки.

- Я думал, ты единственная меня узнаешь... под чужим лицом. Как тогда, в саду... - последние слова поглотила кислота, кроваво-дымными струйками вытекавшая изо рта, чтобы довершить дело и навсегда исказить лицо Тумса. - Я не монстр, - до сих пор стоял в ушах Айвс.

- Барышня, милая, - проскулил волколак, переворачивая настоящего Тюрина. Василина наконец очнулась и подбежала к раненому полицейскому. Околоточный попал ему в спину, когда Александр Петрович уже почти осилил Тумса. - Барышня, милая, звоните Гальванеску.

В коридоре послышалась возня. Дверь распахнулась, и в кабинет влетели люди Рапойто-Дубяги. Последним зашел людополицейский, осмотрелся и приказал городовым выйти. Понял, что опасность миновала. Рапойто-Дубяго поклонился Айвс, взглянул на Тюрина и остановился возле Тумса, несколько секунд постоял молча, а потом спокойно, будто расставляя все точки над «i», сообщил:

- Он всё это время был в поместье Пузриной. Она его прятала. Ни словечком не обмолвилась. И прислуга молчала. Жестокая баба. Еще не известно, кто больший монстр. Так это из-за нее он таким стал? - Рапойто-Дубяго развернулся к Айвс. Та осматривала рану Тюрина.

- Неисповедимы пути материнской любви, - отозвался отживленный.

На какое-то мгновение все смолкли и посмотрели на Тумса. От лица уже ничего не осталось. Тело продолжала разъедать кислота. «Вот же монстр», - сочувственно прошептал Топчий. Рапойто-Дубяго уже было шагнул, чтобы позвать городовых - надо было как-то вынести погибшего. И вдруг Тюрин громко выдохнул:

- Вот черт! Мать! Кто же еще? Сердце Змея забрала Апи, - пояснил Александр Петрович, будто кто-то был способен понять его слова.

Василина озабоченно посмотрела на Тюрина, переглянулась с Топчием, волколак подскочил, чтобы подставить шефу плечо, лишь Рапойто-Дубяго обратил внимание на фразу отживленного. «Значит, Апи» - себе под нос сказал людополицейский и как-то по-новому посмотрел на Тюрина.

В общей суматохе этот взгляд остался незамеченным.

Дело четвертое
Бегство нетленных мощей

I

- Тра-ах! - что-то больно ударило Тюрина по голове. Он потер ушибленное место и недовольно оглянулся. Двор Лавры поражал осенней тишиной. Покров миновал, и нашествие паломников спало, как весенний разлив Днепра.

- Бамс! - снова отозвался невидимый обидчик. Из-под ног следователя выкатился треснувший каштан и оскалился лоснящимся боком. Каждую осень одна и та же история. Киевляне сетовали на бомбардировку конскими каштанами. Думские гласные призвали вырубить вредные деревья и планировали дополнительные расходы из бюджета. Но едва весной на ветвях появлялись душистые пирамидки, горожане вспоминали, что без каштанов Киев не город. Что уж говорить о Лавре.

- Тьфу! - в сердцах сплюнул Тюрин и пошагал подальше от вражеского дерева, путаясь ногами в длинной монашеской рясе. Утро не заладилось. Вместо того чтобы получить очередной курс гальванизации, он должен был идти на тайное совещание к настоятелю Лавры. «К Самому», - благоговейно выдохнул Скалонне, не прерывая завтрака. Устрица пискнула под двурогой вилкой и утонула в огромной пасти полицмейстера. «Рука руку моет», - подумал Тюрин.

Лавра крайне нуждалась во вмешательстве отдела по преступлениям человекообразных. Как бы то ни было, слухи просочились наружу. Впервые за несколько столетий в древних стенах человек восстал из мертвых.

- Дело крайне деликатное, поэтому придется обрядиться в монаха, - предупредил полицмейстер.

«Монастырские думают, что это человекообразные. Но, видно, сомневаются. Вот и попросили о неофициальном следствии», - мысленно перевел Тюрин.

В Киеве уже хорошо знали, что в городской полиции работает синеликий человекообразный. Но Лавра существовала по своим законам. Была государством в государстве. Некоторые монахи за всю жизнь ни разу не выходили из-за стен в город, поэтому вполне могли не знать о существовании отживленного. Поэтому его и попросили поработать «под прикрытием» - в рясе монаха.

Тайное совещание Лаврского собора проходило в старом Митрополичьем доме. Тюрин взглянул на толстые стены, на старинные ставни с узкими проемами и подумал, что это место больше подходит для казематов, чем для встречи иерархов. Роскошный стол наместника только усиливал впечатление. В маленькой приземистой комнате он представал дородной румяной поповной в крестьянской избе.

Члены Собора шелестели рясами, стучали посохами и перебивали друг друга, пользуясь случаем показаться новому настоятелю.

- Раб Божий Теофил испустил дух аккурат на Иоанна Богослова. Как заведено, был положен в Дальних пещерах, - поморгал подслеповатыми глазами благочинный, стараясь не удивляться синей коже гостя.

- Ни один тлен, яко же и ни один червь, не коснулся тела покойного, а братия ощутила дивный сладостный аромат, - перебил эклизиарх и чуть не ударился головой о низкий потолок. Он был сухой и длинный, как шест. - Великая благодать сошла на нашу обитель.

- Впервые за несколько веков, - благоговейно прошептал краснощекий келарь, из глубин рясы достал яблоко, грустно на него посмотрел и снова спрятал.

- Но не успели члены духовного собора решить, признавать ли мощи Теофила нетленными, как произошла вторая напасть, - торопливо проговорил эконом. Его пенсне поймало огонек лампадки и зловеще блеснуло. - На святого апостола Фому брат Теофил ожил!

Глаза духовных отцов вспыхнули негодованием. Тюрин слегка улыбнулся. И уже приготовился сказать, что проще всего объяснить «чудо» (если отцы так стремятся к рациональному объяснению) - это предположить, что умерший стал нечистью. Из описания иерархов больше всего похоже на превращение в упыря. Это преступление рискованное и сложное, но вполне реальное.

Некоторое время мертвым телом можно управлять. Способов немало - от магии до подселения души. Эффект временный, но, может, кто-то жаждал именно такого эффекта.

- Теофил был человеком. До смерти и после нее, - будто прочел мысли сыщика архимандрит Амвросий, в миру Булгаков. Он совсем недавно прибыл в Киево-Печерскую из Почаевской лавры - оплота черносотенных настроений - и теперь стремился насадить такие же порядки в новой обители. - Никакого наглого оживления, ровно как и возрождения в его теле другого существа, не было, - поставил жирную точку наместник.

Теперь уже Тюрин скривился. Был человек и умер, труп исчез, а кому-то еще и показалось, что меж тем успел походить и других попугать, но при чем тут полицейский отдела по вопросам человекообразных?

- В истории церкви бывали случаи Воскресения, - на сцепленных пальцах архимандрита неприятно заскрежетали перстни. - Восстал из мертвых Лазарь, в честь которого теперь зовут существ, подобных вам, - из уст наместника это прозвучало как комплимент, ибо все знали, какую неприязнь он испытывал к человекообразным. - Апостолы в своих деяниях возвращали людей к жизни. Юлиан Кеноманийский оживлял детей, Ирина Македонская - своего отца, затоптанного лошадью. Имели такую силу Варсофоний Великий, Яков Низибийский, Симеон-Столпник и другие святые. Способность на несколько часов поднять из могилы, чтобы попросить уложиться как можно удобнее, имел и наш Марко Печерский. Все это по Божьему повелению. По-другому, противоположно оживлению мертвой плоти, принесенной нечистью. Но не будем о греховной природе мрази... - елейные полуприкрытые веки архимандрита нервно вздрогнули.

Тюрина передернуло. Он поймал себя на том, что отвык от откровенного использования оскорбительного слова в адрес нечисти. В отделении полиции царила относительная толерантность. По крайней мере, при нем ругательство не употребляли.

А вот члены Собора не замедлили продемонстрировать свое отношение к человекообразным. На фразе о «греховной природе мрази» благочинный закатил глаза и прижал надушенный платочек к носу, эклизиарх зашелся трескучим чахоточным кашлем, келарь с отвращением сжал губы, секретарь демонстративно встряхнул кадилом перед лицом Тюрина, будто это могло облегчить пребывание архиереев в одной комнате с отживленным. Казалось, только чин подполковника полиции удерживал архиереев от откровенных оскорблений.

В общем оживлении Александр Петрович успел уловить движение тени в проеме комнатки за спиной наместника Лавры. Мелькнула форменная фуражка двуглавца и суровый профиль с тараканьими усиками. «Пожалуй, правду говорят, что Голубев здесь частый гость», - подумал сыщик.

- Как бы там ни было, своими ногами ушел из могилы или по злой воле кого другого, хотим знать, что произошло с телом брата нашего! - голос наместника истончился: он увидел, куда смотрит Тюрин, и демонстративно захлопнул дверь.

- Ну раз вы пригласили меня, - Тюрин обвел святых отцов тяжелым взглядом и сделал единственно возможное предположение, - получается, что уже имеете на примете подозреваемых. И это кто-то из человекообразных? Но, насколько мне известно, жить в лаврских монастырях разрешается только людям, не так ли?

В комнате воцарилось молчание. Благочинный уставился в стену, келарь снова достал яблоко, эклизиарх заёрзал на стуле, эконом развернулся к настоятелю, готовясь ловить каждое слово.

- Не так, - просипел архимандрит, в два слова вложив все свое отношение к этому возмутительному факту. - Теофил был монахом в Дальнем монастыре.

Каждый в келье посчитал необходимым разразиться собственным недовольным выкриком, будто перед ними вывалили телегу гнилой капусты.

- Мы не любим об этом говорить, но это единственный монастырь в Лавре, - сдавленным голосом уточнил эклизиарх, - где разрешено жить нечисти.

II

Неудивительно, что Тюрин о нем не слышал. Дальний монастырь был бельмом на глазу у церковного руководства. Основанный тысячу лет назад, еще до Великой войны Змея, продолжал он существовать, несмотря на все попытки его прикрыть.

Уже несколько десятилетий за обитель боролся ее настоятель. «Тоже из мрази», - печально вздохнул келарь. И на этот раз скривился лишь наместник. Другие святые отцы поторопились спрятать глаза. «Наверное, хороший священник, - решил отживленный. - Но так или иначе, исчезновение мощей - замечательный шанс для нового настоятеля наконец разобраться с Дальним. Возможно, и прикрыть его от греха подальше».

- Рады приветствовать тебя, брат...

Тюрин уже несколько минут ожидал у каштана на центральной аллее и не сразу понял, откуда раздается голос. Вокруг никого не было. Наконец догадался и опустил взгляд. Перед ним стоял низкорослый гмур с темным, словно чересчур загорелым, лицом.

- Палладий, настоятель Дальнего, - назвался монах.

Сыщик удивленно моргнул. В «Классификации видов» Беллинг писал, что гмуры яростно защищают древнюю веру в темных подземных богов. До сих пор Тюрин не слышал о случаях их перехода в другую религию.

- Александр, - в ответ назвался Тюрин.

Палладий почтительно кивнул и жестом пригласил следовать за ним.

Появление человекообразных в рясах на центральной аллее Лавры вызвало интерес. Послушники замирали с разинутыми ртами. Степенные монахи, наслаждавшиеся последними погожими деньками в палисадниках, супили брови. Заезжий крестьянин с вязанкой дров боязливо перекрестился.

- Несколько десятилетий в наш монастырь не приходили новые монахи из нечисти, - будто не замечал всеобщего внимания отец-настоятель Палладий. - Тем сильнее радость сердец наших от твоего появления. Хоть и трудное время ты выбрал.

Тюрину пришлось склониться и замедлить шаги, чтобы слышать слова гмура. Длинная ряса цепляла разбросанные по земле каштаны, а затылок прожигали испуганные взгляды.

- Наша обитель берет начало от пятого Константинопольского собора. От заключения первого мира между людьми и нечистью. Святые отцы позволили человекообразным принять Христа, яко тем, кто имеет души и хочет их спасти. Так-бо пришел в эту землю Лаврентий-затворник и начал сооружать первые кельи.

- Лаврентий-затворник? - переспросил Тюрин.

- Дух-скарбник Лаврентий-затворник - нашел в пещерах большие варяжские сокровища и отдал их на Лавру, - уже с большим любопытством взглянул на отживленного гмур. - Лаврентий-затворник и Мартирий-диакон, бесов усмирявший, стали первыми братьями нашей обители. Первыми человекообразными в Лавре. С тех пор в Дальнем монастыре должны были жить как люди, так и нечисть. Но новых монахов из человекообразных у нас давно не было, - снова подчеркнул Палладий.

«А сейчас тем более не будет», - подумал Тюрин, вспоминая наместника Лавры, а вслух осторожно спросил о том, чье исчезновение должен был расследовать:

- А Теофил?

- Последним к нам пришел. Но ведь человеком был, - сверкнув глазами, себе под нос прошептал гмур. - И до смерти им оставался, так что не бойся, брат Александр, смело занимай его келью, не думаю, что вернется.

- Но тело же его исчезло. Как такое могло произойти?

- Чудо, - уверенно сказал Палладий и еще с большим подозрением взглянул на отживленного. За столько лет настоятелем научился видеть происки лаврского руководства, и теперь не особенно спешил верить новому брату, хоть и из нечисти.

Тюрин решил больше не расспрашивать. Наконец вышли к воротам Дальнего, и сыщик замер от удивления - так отличался заброшенный монастырь нечисти от пышной обители людей. На центральной площади торчала покосившаяся церквушка, ее окружали грязные кельи-мазанки, некоторые давно развалились и, словно обглоданные костяки, светили небелеными досками. Еще выше Тюрин разглядел вход в пещеры, за ним осенней промозглой землей чернели монастырские огороды.

- Вот мы и дома, - невозмутимо произнес Палладий, будто, в отличие от Тюрина, видел не захудалую обитель, а роскошные палаты.

- И давно вы здесь, отец? - спросил озадаченный сыщик.

- Тридцать лет, яко один день, - улыбнулся гмур. - Последним из нечисти пришел, если тебя не считать. Другие братья уже несколько сотен лет служат. У нас здесь тихо. Нет лучшего места для нечисти, ищущей покоя.

- Или скрывающейся от людей... - вслух подумал Тюрин.

- Не веришь, что человекообразные способны искренне верить в Единаго Бога? - Палладий задрал подбородок, чтобы лучше рассмотреть отживленного, а сыщику показалось, что в вопросе настоятель высказал свои скрытые сомнения.

- Просто не ожидал встретить здесь гмура, - пожал плечами Александр Петрович. - О преданности вашего вида подземному богу ходят легенды.

- Перед Великой войной нечисти с людьми все старые боги присягнули на верность Змею, - медленно, будто продолжая собственный внутренний диалог, произнес Палладий. - Змей ушел, а всех нас объединил Единый Бог людей и нечисти, так что в том нет ничего удивительного, брат.

- «Ушел» - удивился Тюрин. - Ты не веришь, что Змей умер от ножа Вещего?

- Мой народ убежден, что Змей спит в подземных палатах. Есть нечисть, верящая в смерть Змея и его новое пришествие. Есть люди, считающие Змея сказкой. А есть Единый Бог, который одинаково любит всех, о ком я упомянул.

Палладий молитвенно сложил руки и склонил голову, потом возвел глаза на Тюрина и показал на ближайшую дверь. Дверь была деревянная, выкрашенная синим, как в деревенской избе.

- Здесь твоя келья, - гмур отодвинул щеколду. В нос ударил запах сырости и мышей. - Мы к роскоши не привыкли, но тут есть кое-что, что может пригодиться тебе, - скороговоркой произнес игумен. Тюрин подумал, что предыдущий вопрос отбил у гмура желание продолжать разговор.

- Ледник, - Палладий деликатно скосил глаза на плечо Тюрина. При этом его ноздри дернулись. «Я и сам знаю, что от меня воняет», - про себя выругался сыщик. Очищение синей крови решало проблему гниения тела, но ненадолго. Нужно было регулярно ложиться под машину Гальванеску. Лучше действовало сухое варенье - на несколько часов Тюрин становился почти человеком, разве цвет кожи оставался синим. Но и к «сладкой крови Змея» Александр Петрович предпочитал прибегать как можно реже. Помимо обновления тела, магическое зелье вызывало ужасные сны и видения, после которых он еще несколько дней ходил, как в тумане. Самое удивительное, такая реакция на варенье появилась лишь после отживления. Несколько раз при жизни, человеком, пробовал магическое зелье - и ничего такого не замечал.

- Брат Теофил любил свежину, когда это было позволено, - гмур наклонился к западне в полу и потянул за кольцо. От резкого движения из-за пазухи игумена вывалился большой золотой медальон, который Палладий испуганно прикрыл рукой. От погреба потянуло холодом и гнилью.

- Кажется, льда еще полно. Вечерня в шесть, - не убирая ладони от груди, произнес Палладий и опрометью выбежал из кельи.

«В Бога Единого верует, а дукач змеепоклонца носит», - ему в спину прошептал Тюрин.

Одного взгляда на медальон было достаточно, чтобы узнать изображение: с одной стороны - человеческий святой, с другой - изображение матери Змея, змееногой Апи. Так называемые «змеевики» носили те, кто признавал Змея.

Но сыщик решил подумать о Палладии позже. Прежде всего, нужно было закончить с осмотром кельи.

В давно не топленом помещении, как благовоние на немытом теле, витал запах свежей побелки. Можно было бы подумать, что келью готовили к новому жильцу, если бы не такая небрежная работа. Кто-то быстро размазал известь у кровати, у стола и, будто так и надо, прошелся вокруг образов.

Сыщик наклонился к постели, где преставился Теофил, и несколько раз порывисто втянул воздух носом. Несмотря на преображение, обоняние оставалось на удивление острым. Будто сыщик настолько свыкся с собственным запахом, что мог четче отфильтровывать другие. Как и надеялся, ноздрей коснулся едва уловимый аромат. Тюрин стянул матрас и нашел на трухлявой раме несколько янтарных слез застывшей смолы. Они никак не могли принадлежать старой почерневшей древесине. Растер щепотку между пальцами и поднес к носу. Повеяло цветами. «Братия ощутила дивный сладостный аромат», - вспомнил он слова эклизиарха. По словам благочинного, Теофила положили в пещеры сразу после смерти. «Итак, его тело начало меняться еще в келье. И очень быстро», - заключил Тюрин.

Проследив за свежими пятнами извести, он переключился на стол. Коснулся томов на полочке - все были посвящены истории Лавры. Тюрин раскрыл «Тератургиму» Кальнофойского и заметил, что монастырские карты густо исчерчены химическим карандашом. Теофил что-то высчитывал, искал определенное место. Сыщик отлистал до обозначенной страницу и удивленно свел брови. Статья, заинтересовавшая умершего монаха, рассказывала о Василии-постнике, который был одним из четырех рясофорных человекообразных и единственным упырем в монастыре над дальними пещерами. Принадлежал к редкому виду земляных десмодусов, тяжело переносивших даже сумерки и яркий искусственный свет.

Печерский упырь прослыл тем, что не употреблял человеческой крови и лишь дважды в неделю пил крысиную. Несколько веков назад звался графом Василием Дуниным-Борковским. Был казацким деятелем и страшным богачом. Владел землями как от Речи Посполитой, так и от первого царя. Ходили слухи, что ему продавали гетманскую булаву. Но Дунин-Борковский пожалел денег. Великую страсть к ним питал.

В «Памятной книге Черниговской губернии» Илариона Жихаря, которую тоже читал Теофил, речь шла о посмертной жизни Дунина-Борковского.

Потому как только графа похоронили, как полагается хоронить генерального обозного Войска Запорожского, начал тот вставать из гроба и совершать всяческие напасти крестьянам. Вместе с сумеречными гайдуками устраивал дикие охоты и шумные застолья, похищал и невинных девушек, и молодиц с кроватей мужей. Даже начал создавать собственный род. Среди его «сыновей» называли знаменитого упыря Танского, который во время восстания десмодусов перешел на сторону людей.

Наконец один из состоятельных соседей Дунина-Борковского не вытерпел (как раз после брачной ночи исчезла его жена) и пригласил архиепископа Иоанна Максимовича. Архиепископ владел чарами, он встретился с дебоширом и убедил его прекратить лихие дела. Дунин-Борковский, вопреки обычаям упыринного рода, отдал деньги и имущество монастырю, а саму надел рясу.

В «Житии печерских старцев» приводится легенда, которую тоже подчеркнул Теофил, что упырь собственноручно зарыл в пещерах сундук с золотом. И его можно открыть только в самое трудное для монастыря время. Как бы ни просили его сменяющие друг друга наместники, как бы ни искали азартные люди, но Василий не открыл тайны клада. «Так и лежит сундук, полный золота, где-то в лаврских пещерах», - завершил Житие неизвестный автор.

Сыщик положил книгу и присмотрелся к побелке. Кто-то старательно забелил стену. Руководствуясь мгновенным инстинктом, Тюрин потер пальцы карандашом и провел по поверхности. Черные следы подчеркнули рисунок. Отживленный мог бы поклясться, что Теофил и здесь нацарапал карту лаврских пещер.

- Не иначе, клад упыря искал! - охнул Тюрин и подскочил от неожиданного скрипа.

- Шеф? - в дверях показался нос-картошка Парфентия Кондратьевича Топчия.

- Заходите уже! - крикнул сыщик, лишь на мгновение взглянув на волколака. - Но еще раз назовете меня в этих стенах шефом, пеняйте на себя. Для вас - брат Александр.

- Ясно, чего же мне не ясно, ше.., - захлопал рыжими ресницами волколак. - Брат Александр.

Топчий зачарованно рассматривал келью, автоматически стряхивая шелуху с темной монастырской куртки. Вслед за шефом он должен был вырядиться в церковное.

- А что это за человечья кровь у вас тута под ногами? - Парфентий невозмутимо ткнул в едва заметное темно-бурое пятно возле западни. - И погреб открыт. Осторожнее, ше... брат Александр. Мой кум на той неделе этак-от из-за глупой головы не опустил западню на место, а потом грохнулся. И к вечеру лаял, как тот пес на привязи, пока кума с базара не пришла. Так еще и получил за растолченную квашенину и водку. Ну выпил, как не выпить? - разошелся околоточный. - Как говорится, в лихое время пью и квас, а увижу пиво - не пройду мимо. А что было целый день делать?

- Что? Какая кровь? - Тюрин резко обернулся, недоверчиво взглянул на помощника, подошел и наклонился к полу. - Уверены, что человеческая? - сурово переспросил он волколака, хотя прекрасно знал, что Парфентий в таком никогда не ошибается.

- Человечья, - еще раз понюхал волколак, - но давняя, недели три как разлитая. Видимо, и внутри была, - ноздри Топчия нервно подергивались.

- Надо посмотреть, что в погребе, - сыщик зажег лампу и встал на лестницу. - Посветите! - он передал лампу околоточному и начал спускаться в яму.

Топчий подождал, пока Александр Петрович спустится, припал к полу и передал шефу фонарь. Погреб оказался немалым. Стены скрывала темнота. Было видно только Тюрина в круге света.

- Точно говорят: лаврские как кроты, неудивительно, что здесь гмур поселился, - сказал отживленный, освещая помещение. - Что вы узнали о монахах из людей? Разговорили кого-нибудь из служек?

- Престранный тута монастырь, - ответил волколак. - С Теофилом было трое homo sapiens. Кроме него, братья Протасий и Назарий. Последний - дитя совсем, еще бы жить и жить. Ну, как братья? Побратимы, - сам себя исправил волколак. - Смешная история. Мне Клим Уткин с Подольского участка... Знаете Клима? На одну ногу ковыляет?

Из погреба донесся раздраженный рык. Тюрин знал, что если не остановить, Топчий поведает обо всей семье до третьего колена.

- Хорошо-хорошо, - вскочил волколак. - Итак, о чем я? А, да! Протасий до монашества был воришкой, жил на Подоле с колдуньей, зарабатывавшей приворотным зельем, у нее же прятал награбленное. Как-то однажды вернулся с дела и застукал любовницу с товарищем. Тот, понятное дело, начал заливать. Мол, это все зелье, я бы никогда. Но Протасий не поверил. Одним махом их и порешил, как курицу на Пасху. Не, его не скрутили, потому что никто не умер. Товарищ его успел новую башку отрастить, как многоголовый змей, а ведьма выставила вместо себя сахарную бабу. Это у нас такое из жмыха от красного сахара, что на сухое варенье идет, лепят. Вот так-от ведьмы сделают фигуру, ровно как голема из глины, проговорят заклятие - и на тебе хошь какое подобие. И мужчин лепят. Особенно если тайно надо от жены убежать, то сам бог велел сахаровика вместо себя оставить. Правда, действует недолго. Их еще потому снегурками называют, - захохотал околоточный, но тут же примолк. Понял, что сболтнул лишнего. - Но с того приключения Протасий загрустил и аж постригся. А Назарий, говорят, был банщиком у Каплера на Ярославской. Вот в банях и раззнакомились, так Назарий за Протасием и подвязался как названный брат.

Из-под земли донесся звон стекла и ругань отживленного.

- Нашли чего? - нетерпеливо спросил Топчий, когда из погреба показалось перемазанное в паутине и грязи синее лицо Тюрина.

- Он тут кровь хранил. Человеческую, - ответил Александр Петрович. - Купленную в аптеке по лицензии упыря.

- Это вы все по пятнам определили? - удивленно икнул помощник.

- Нет, с этого, - Александр Петрович поднял зажатый в руке стеклянный штоф со следами засохшей крови и этикеткой с адресом банка крови. - Узнайте, как это человек мог купить кровь? Заодно спросите, что тот Теофил был за друг. Может, имел семью за стеной, друзей?..

Не успел Парфентий принять бутылку, как в дверях показался очередной гость.

- А что вы тут такое делаете? - молодой монах густо покраснел и быстро заморгал большими, словно у теленка, глазами.

- Вы, должно быть, брат Назарий? – определил по возрасту монаха Тюрин и спрятал за спину находку. - Служка мой имеет пристрастие к греховному напитку, - сыщик бросил полный искреннего гнева взгляд в сторону Топчия. Тот должен был охранять дверь. - Так вот - приказал вылить яд и простоять семь суток на коленях с покаянной молитвой.

Тюрин демонстративно отдал бутылку и вытолкал помощника в спину.

- Суровый ты, брат Александр, - красивое лицо юноши излучало любопытство. - А я пришел на вечерню тебя провести, спросить, имеешь ли какие требы. Теофил просто человеком был, а ты... - в глазах Назария промелькнуло хорошо знакомое сыщику замешательство. - И что же это с нашим братом Теофилом стало, упокой его душу... - снова запнулся юнец.

- Поговаривают, снизошла на него великая благодать?

- О да! Благословенна наша обитель.

- А ты, брат, то чудо видел? - осторожно спросил отживленный, наблюдая, как глаза юноши бегают по келье в поисках интересностей. «Из тех, кто заглядывает в чужие горшки на плите», - Тюрин взглядом оценил молодого монаха.

- Весь монастырь узрел! - Назарий деловито прошелся по комнате, заглянул в погреб. - Первыми братья-человекообразные Василий-постник с Захарием-травником заметили, а потом уже и остальных прикликали. - Мы с Протасием, конечно, не мешкали, - в память о друге блаженная улыбка разлилась по лицу юноши. - И вдруг встал Теофил перед нами! - монах живописно взмахнул руками и даже подпрыгнул на месте. - Меня Палладий отослал возвестить. А когда я вернулся, братья уже Теофила по пещерам искали. С того дня яко сквозь землю провалился. И не знаю, правильно ли, что ты вот его келью перенимаешь. А если вернется?

- Может, решил монастырь оставить - вышел другим ходом да и был таков? - невинно спросил Тюрин.

- Нет из пещер другого хода. Это ты сказок наслушался, - погрозил пальцем Назарий, - будто ходы аж до Новгорода идут. Но то все байки. Марко Проклятый точно знает. Да и Теофил немало времени под землей провел. Любо то ему было.

- Под землей сидеть?

- Нет, - взглянул на Тюрина Назарий, как на деревенского дурачка, и с придыханием добавил, - исследовать. Историю Лавры любил, пещеры, ходы изучал.

- Должно быть, сильный ум имел брат наш Теофил? - Тюрин покорно склонил голову и кивнул на книжки. - Такая похвальная страсть к истории.

Младший брат пожал плечами, как ни в чем не бывало, подошел к столу, лениво коснулся переплетов, подслеповато уставил глаза в отпечаток пятерни на стене, что оставил Тюрин, исследуя побелку, хмыкнул, будто это было не меньшее чудо, чем воскрешение Теофила, и медленно ответил.

- Крепкий телом был. Вот как ты, брат, - Назарий облизал мягким взглядом отживленного, Тюрину стало не по себе. - Мог Илью-столпника на плече поднять. Но скрытный. Часто в город выпрашивался.

- И что же искал в городе брат наш Теофил?

- Не знаю, - разочарованно пожал плечами монах. – Однако странно, что тебя это так интересует, - красивые глаза хитро блеснули.

- Я же его место перенимаю, - добродушно ответил Тюрин.

Назарий посмотрел на отживленного, словно раздумывал, стоит ли тот внимания, и с милой улыбкой заметил:

- Разве Василий-постник знает. Много времени за разговорами провели.

- Упырь-схимник? - нахмурился Александр Петрович. Вспомнил обозначенную страницу в житиях.

- Ты только не выдавай меня, но у них общий грех был, - Назарий доверительно наклонился к Тюрину и почти сразу отшатнулся, по-девичьи прикрыв нос рукой. - Теофил роскошь любил, - монах мотнул головой в сторону ледника, - а Василий у нас известный богач. Хоть и денег своих никому не показывает.

III

Деревянная церквушка поскрипывала, как старуха, у которой не осталось ни одной крепкой кости. Маковки, казалось, качались от ветра. Пол стонал под ногами. Пахло ладаном и тленом. Ровный голос гмура, правившего вечерней, убаюкивал, заставлял представить себя на затерянном в безвременье корабле.

Тюрин вспомнил, что последний раз посещал службу еще при жизни матери. После побега из поместья и переезда в столицу мать стала очень набожной. Каждое воскресенье ходила в церковь, становилась на колени и истово молилась. А когда подростком Александр спросил, какие же грехи она совершила, что так пылко вымаливает прощение, мать сказала, что это не за себя, а за него и за отца.

- Я еще не успел нагрешить, - возразил Александр.

- В грех тебя обмакнул отец! - ответила мать.

Тюрин жалел, что так и не расспросил, о чём она.

Последняя встреча, за день до смерти матери, до сих пор тревожила память. А одна фраза с недавних пор начала приходить на ум особенно часто.

- Он променял тебя на нечисть! Встретил ее и отказался от нас, - истерично прокричала мать, бросая в него письмом отца, в котором было лишь холодное прощание.

«Встретил ее», - снова и снова прокручивал в голове Тюрин. Раньше он думал, что речь шла о любовнице из нечисти. Теперь начал сомневаться.

Дела змеепоклонцев в архивах Четвертого отдела были молчаливыми свидетелями поисков отца. Как только Тюрин-старший узнал, что сердце Змея забрала Апи, он сосредоточился на ее поисках. При его содействии были выловлены десятки змеепоклонцев. На допросе каждого он присутствовал лично. Тюрина-старшего интересовало одно - как вызвать Апи.

Слова матери могли значить, что отцу удалось - он нашел Апи. Но как и когда, Тюрин-младший пока не знал.

*

- Смертию смерть попрал! - особенно громко вывел молитву гмур. Тюрин вздрогнул. От мыслей об отце он снова вернулся к скрипучей деревянной церквушке и должен был сосредоточиться на монахах.

В сельских храмах Межи человекообразные обычно теснились у входа. В соборах Киева все зависело от характера батюшки, состава общины, но здесь, в церкви Дальнего монастыря, люди и нечисть стояли вперемешку.

Назарий жался к приземистому смуглому мужчине, который мог быть только Протасием. Старший из братьев вяло шептал молитвы, то и дело давясь зевком.

В центре колоссом грубой силы возвышался Марко Проклятый - один из пятерых человекообразных в Дальнем. Седые пряди падали на глаза. Торчал лишь сломанный, будто вбитый в лицо, нос. Коренастые руки свисали ниже колен. Левой он обнял товарища из нечисти - Илью-столпника, что до середины туловища врос в деревянное бревно. Каждый раз как Марко замахивался, чтобы положить крест, Столпник шатался, как от удара топора. Глаза Ильи были крепко зажмурены, на голове ютилось птичье гнездо.

Еще один человекообразный лежал распластанный на полу. По темным, словно старые корни, пальцам, крепко державшимся за чугунные плиты, сыщик определил Захарий-травника. На мгновение показалось, что в мерцающих тенях возле кануна с распятием разглядел Василия-постника. Темнота дрогнула, и место оказалось пустым.

Несмотря на все, что произошло в Дальнем монастыре, монахи казались погруженными в молитву. Грех любопытства не коснулся их суровых лиц. Разве что молодой Назарий в кои-то веки разворачивал голову в сторону Тюрина, а потом виновато зыркал на Протасия.

- Ведаю, что думаешь, отроче, - за плечом Тюрина послышался шепот, будто змея проползла над ухом, - была ли душа брата Теофила уж тако открыта небесам, чтобы сподобиться Воскресения?

Сердце сыщика на мгновение остановилось, хотя бояться было нечего. В жилах давно пульсировала не интересная упырю синяя жидкость доктора Гальванеску.

Из-под клобука схимника на Александра Петровича посмотрели желтые, как у кота, глаза Василия-постника. Страшно краснели уста. «Полнокровные, - промелькнуло в голове у Тюрина, - слишком для того, кто питается одними лишь крысами».

- И понеже ли за заслуги оценен, яко агнец Божий? А наказан ли посмертной жизнью, яко первоискуситель-змей за грехи тяжкие и коварные? - голос шелестел, словно жухлая трава, и Тюрин почувствовал, как холод разливается по коже, и с удивлением отметил, что полуживое тело до сих пор может пугаться.

- Вам виднее, брат Василий. Говорят, немало с Теофилом общались?

- Я обетом молчания уста не запечатывал, а развлечений у нас немного. Теофил истории древние любил. Время на ощупь трогал, - желтые глаза гипнотизировали, заглядывали в самую душу. - Сдается мне, синеликий, и ты ищешь правды в прошлом?

- Иногда прошлое может объяснить настоящее, а то и будущее, - посмотрел Тюрин на Василия-упыря и подумал, скольких тот успел обернуть за долгое упыриное бытие. Около трехсот лет существования давали силу и опыт, чтобы создать немалый род. Редко кто из современных «отцов» упыриных родов мог похвастаться таким долголетием. Упыриные восстания и противостояние с людьми привели к истреблению лучших. А постник спрятался за стенами, и время для него будто остановилось.

Гринивецкий, от которого Тюрин спас великую княжну, жил чуть более ста лет. Его обернул один из декабристов - Александр Поджио. От «отца» Гринивецкому досталась ненависть к монархии и империи, а еще немалые силы для продолжения революционного дела.

Глядя на белое и раздутое, словно у утопленника, лицо Василия-постника, Тюрин вспомнил, как убил Гринивецкого. Ему повезло. Упырь-мятежник одним движением пальца мог сломать человеку кости. Начальник царской охраны полковник Розенов пожертвовал собой, чтобы Тюрин смог прошить грудь Гринивецкого священным колом. Александр Петрович до сих пор помнит выражение лица упыря: удивление смерти и огорчение, что не смог закончить начатое. Против него Василий-постник казался деревенским юродивым, которому до всего есть дело, но силы хватает лишь на болтовню.

- А я тебя как книгу читаю, немертвый, - сказал упырь-схимник, - кем был, кто есть, кем станешь...

Отживленному казалось, что постник постоянно меняет положение, кружит, как муха над головой. Одновременно всюду и нигде.

- И кем я являюсь? - рассердился Тюрин. - Думаешь, я не знаю?

- Думаю, не знаешь, - хитро улыбнулся упырь. - Думаешь, что сам свою судьбу куешь, но нет. За тебя все решено. Но мне нет дела до старых или новых богов. У Василия-постника свои заботы, свои желания.

- И чего же может желать трехсотлетний упырь? Каких таких развлечений, кроме крови? Ты Теофилу золотом за кровь платил? - просипел Александр Петрович. На них начали оглядываться другие братья.

- Хватит, брат, - сказал упырь, казалось, не разжимая губ, - разве не видишь? Схимник я и постник. И золота давно не имею. Все на обитель отдал. Теофил, дитя, тоже расспрашивал. Но и ему говорил, и тебе скажу: не имею сокровищ. То все легенды.

- Так что же тогда Теофил в пещерах искал?

- Что-то искал, но мне то не ведомо. Кто человеку запретит, когда ему не терпится? Любопытен был, прямо как ты, синеликий, - сыщику показалось, что упырь заговорщицки подмигнул левым глазом. - Но ты лучше Марко Проклятого расспроси. Теофил с ним пути пещерные топтал.

Гмур показательно замолчал и сурово взглянул на нарушителей спокойствия, а упырь исчез так же неожиданно, как и объявился, только тень у кануна снова загустела. Тюрин посмотрел на коренастого Марко Проклятого и нахмурился. Пусть какой опасный трехсотлетний упырь, а «навеки проклятый» еще опаснее.

IV

Топчий опаздывал, и сыщик решил пройтись по ночному монастырю. После вечерни причащали настоящим живым соком, и в теле до сих пор чувствовалась легкость сброшенных лет. Несмотря на октябрьскую сырость, хотелось снять монастырскую куртку и вдохнуть полной грудью.

Тонкий серпик молодой луны едва освещал сонную обитель. Лишь кое-где, как из другого мира, доносились голоса или гомон животных. На севере Дальний граничил только с днепровскими утесами. И редко какой рыбак рисковал вплотную подходить к окутанным легендой берегам. Горожане верили, что Киев пронизан подземными ходами, в которых навеки-вечные запертые чудища из свиты Змея, а может, и сам царь человекообразных. В иных местах, как здесь, в лаврских пещерах, граница между мирами истончалась.

Ночь в Дальнем монастыре выдалась неспокойной.

Тюрин заметил движение у входа в пещеры. Огромные лапищи распахнули дверь, и внутрь протиснулся согнутый в три погибели Марко Проклятый. Горбом высился заплечный мешок. Тюрину показалось, что из него раздаются недовольные женские голоса.

Ходило немало слухов о страшном человекообразном. Черниговский следователь и специалист-любитель по нечисти Олекса Стороженко написал доклад о Марке Проклятом, где на основе собранных фактов доказывал, что Марко был наказан «вечным беспокойством» за убийство родной матери и сестры. О похожем случае написал поэт-человекообразный - Иван Франко в «Смерти Каина».

В книге Эбрсо Морпурга названы и другие «проклятые», наказанные вечностью за страшный грех: Каин, Агасфер, Эспера-Диос, Бутадеос, Картафил, Летучий голландец, Тангейзер, Ян Родуин. Описывая «проклятых», Морпурго отмечает их свирепый нрав, ненависть ко всему живому и влечение к странствиям. Примечательно, что Марко Проклятый уже несколько десятилетий живет на одном месте. И он едва ли не единственный «проклятый» на Меже.

Дверь за Марком Проклятым с лязгом захлопнулась, а Тюрин обратил внимание на огонек в келье травника. Сыщик осторожно приблизился к окну и успел заметить, как Назарий что-то принял из рук Захарий, сунул сверток за пазуху и быстро перебежал к соседней «квартире». Его лицо светилось от радости. Но к двери не бросился. С грустью глянул в темное окно и нежно, кончиками пальцев провел по стене, будто лаская того, кто спал с другой стороны. Мука исказила красивое лицо. Назарий покрутил головой, убедился, что его никто не видит, и уселся под окном.

 

Цветет терн, цветет терн, а цвет опадает,—

 

тихонько завёл монах.

 

Кто с любовью не знается, тот горя не знает.
А я молода дивчина, горюшко испила,
Царя-Змея полюбила, сильно полюбила.

 

Тюрин с удивлением осознал, что Назарий умостился у кельи Протасия, а песня в его устах приобрела совершенно иной смысл. Отживленный улыбнулся и вспомнил Василину, и вдруг болезненная морщинка перерезала лоб.

Отчасти из-за панны Айвс он сейчас в Лавре. После дела маньяка-перелесника Тюрин искал любого случая, чтобы обратиться к Василине за консультацией. Планировал маршруты так, чтобы проехать по Большой Подвальной. Уже с Владимирской начинал высматривать Замок барона с неизменным облаком над крышей.

Чтобы выглядеть лучше, Тюрин глотал перед визитами к Айвс сухое варенье и как-то обмолвился, что от «сладкой крови Змея» у него ужасные видения. Тогда Василина коснулась его руки и попросила «больше так не делать». Тюрин мог поклясться, что она догадалась, зачем он ел зелье. Ему стало стыдно, а еще страшно от того, что мнение женщины стало для него столь важным. Это шло вразрез с обещанием самому себе ни с кем не сближаться.

Сомнений добавил и случай в больнице, где несколько раз в неделю проводила бесплатные консультации для нечисти панна Айвс.

Тюрин ждал напротив ее кабинета. У окна курил и бросал на него нервозные взгляды упырь в белом халате.

- Тоже попали в плен волшебных глаз? - наконец не выдержал десмодус и кивнул на дверь Айвс. - Думаете, с ее стороны это нечто больше, чем экзотического желания исследовать неизученный вид? Не тешьте себя иллюзиями. Для людей мы всего лишь чудовища.

Упырь оказался родственником одного из пациентов Василины. Еще в начале карьеры к ней на приемы ходил новообращенный десмодус. Тяжело переживал переход. Она не смогла ему помочь, и десмодус насадил себя на кол. Перед тем оставил записку, где признавался Василине в любви. Его род еще долго обвинял эксцентричную докторшу в игре на чувствах юноши. Якобы она его в себя влюбила, чтобы лучше изучить упырей.

История поразила. Как бы там ни было, какое бы доброе сердце ни имела Василина, она - всего лишь человек, а Тюрин... уже нет. Побывав по обе стороны границы, он теперь хорошо понимал, насколько глубока межа меж видами. Слишком много ненависти, обид, предубеждений делают ее почти непреодолимой. При всей щедрости души Василина не смогла бы полюбить человекообразного.

Поэтому Тюрин так легко согласился на неофициальное задание Скалонне. «Время без Василины должно остудить голову. Лучше не фантазировать об отношениях, которые изначально обречены», - подумал Александр Петрович, наблюдая за спящей Лаврой.

- Шеф... брат Александр, - оторвал его от горьких мыслей шепот Топчия. - Нам сюда. - Волколак показал в сторону церкви Всех Святых. В это время ворота монастыря были закрыты, но ушлый околоточный сумел договориться, что их выпустят. Они долго пробирались по темным переулкам, несколько раз встречали военных из Печерской крепости. Несмотря на комендантский час, никого не удивляло появление черноризцев поздней ночью. Служки особенно часто бегали к непритязательным солдаткам.

- Так вы говорите, кровь была из Александровской больницы?

- Ясно что напрямую никто не сказал. Но я осторожно, как вы учили, прижал аптекаря, так он и рассказал, что кровушку брала одна краля-упырица, которая тута сестрой милосердия работает. Аптекарь ей лишние нормы выдавал. По-приятельски, - глаза волколака сладострастно блеснули.

*

После бесконечных блужданий между корпусами Топчий наконец толкнул дверь. В нос ударил запах формалина и гнилого мяса.

- Это что - трупарня? - удивился Тюрин.

- Ясно понятно. Куда же ее сердешную еще возьмут?

В комнатке с мерцающим электрическим светом их встретила молодая женщина. Желтые глаза пылали на бледном утомленном лице. Бескровные, почти прозрачные уста прикрывали длинные острые зубы. Она казалась хрупкой и выцветшей в белом, не очень чистом халате. Тюрин опять почему-то припомнил такую другую и полную жизни Василину.

- Парфентий Кондратьевич попросил рассказать, - руки упырицы дрожали, она несколько раз пыталась разжечь сигарету, пока сыщик не предложил помощь. Женщина благодарно кивнула и с наслаждением затянулась. В призрачном свете блеснул острый клык. - Сказал, зачтете добровольное участие. Прошу, сделайте так, чтобы лицензию не забрали. У меня на животную кровь аллергия, - простонала упырица.

- Рассказывайте, - приказал Тюрин, пряча спички.

- Теофил, монах Лаврский, раз в неделю брал штоф крови. Платил исправно. Расспрашивал об упырях, говорил, что должен подмазаться к столетнему десмодусу, чтобы выведать какую-то тайну.

Ресницы женщины трепетали, словно крылья бабочки, будто она не могла долго смотреть на синелицего следователя.

- Что за тайну?

- Вероятно, о деньгах. Хвастался, что скоро разбогатеет. Будто должен был найти клад. Все про какую-то древо-келью рассказывал.

- Вы хорошо знали Теофила?

Будь это обычная женщина, ее лицо залил бы румянец, но следующий вопрос Тюрин всё равно задал:

- Не только ведь из-за денег встречались?

- Поймите правильно, - упырица опустила глаза, - он добр ко мне был. А среди людей это такая редкость. Думаю, вы знаете, о чем я? - женщина с грустью посмотрела на синюю кожу Тюрина. - Но хорошим не был.

- Что вы имеете в виду?

- Как-то видела его с людьми в черных шинелях. Они меня не заметили. Говорили по-приятельски. Шутили. Слышала только, как Теофил сказал, что поделится, как найдет.

*

Тюрин с радостью вышел на воздух. Трупарня производила удручающее впечатление. Не оставляла мысль, что где-то здесь в 1897-м лежал его отец. После приезда в Киев Александр Петрович обращался к руководству больницы, но ему не смогли сказать, кто написал письмо о смерти отца или где сейчас покоится Тюрин-старший. Все архивы сгорели во время пожара в 1905-м. А кладбище неоднократно расширяли и переделывали, поэтому даже кладбищенский дух запутался, где кто лежит.

«Может, стоило спросить у упырицы?» - подумал Тюрин и сам себе возразил: тонкие черты, интеллигентное произношение выдавали в женщине высокого десмодуса, из древнего аристократического рода. Такие редко запоминают людей.

- Родителей на кол посадили после восстания 1861-го, - будто читая мысли, поведал Топчий на обратном пути к монастырю. - Вот она, как неблагонадежная, и скитается. Где это видано, чтобы такая, как она, за штоф продавалась.

- Какая такая, как она? Разве вы не знаете, сколько ваши так называемые благородные упыри крови пролили за последние столетия? - прошипел Тюрин. В душе было жалко хорошей упырицы. Та рисковала, даже намекала на черносотенцев. Но перед глазами в который раз всплыло лицо Гринивецкого. - Вы заметили, что она сказала о черносотенцах? Не исключено, что Теофил был членом «Двуглавого орла». Возможно, и клад Василия-постника он искал по их приказу, или чтобы выслужиться. Потому и носил упырю кровь.

Тюрин вспомнил, как видел Вольку Голубева у наместника. Почаевская лавра, откуда в Киево-Печерскую перешел архимандрит Амвросий, считалась оплотом борьбы за чистоту человеческого рода.

Сразу после прибытия нового наместника «Двуглавый орел» получил огромные взносы. Тиражи их газеты увеличились в несколько раз, а акции подскочили еще выше. Поэтому связь черносотенцев с руководством Лавры не случайна.

«То, что Теофил связан с «Двуглавым орлом», только усложняет задачу», - подумал Тюрин. Он постоянно переходил им дорогу.

- Думаете, Теофил так насел на упыря с тем золотом, что постник решил его убить? А может, слушайте, - обрадовался волколак собственной догадливости, - упырь перестарался - сделал себе подобным? А Теофил словно умер, а потом сбежал?

Тюрин хотел упрекнуть Топчия незнанием процедуры, а потом вспомнил, что нелегальные преобразования расследует Четвертый отдел. Упыри - потенциальные революционеры, а потому их «размножение» контролирует политическая жандармерия.

- Для преображения надо желание и умение, причем обоих сторон, - пояснил Александр Петрович, - случайно не получится. Разве что... Теофил сам попросил? - Тюрин задумался. В его практике бывали случаи: человек сближался с упырем и загорался желанием стать таким же. - А что вы о Теофиле узнали? - спросил сыщик.

- Он в железнодорожных бараках вырос, у Протасова яра, - Топчий презрительно сплюнул. - Там вечно люди с нечистью дерутся. Фомка Андреев, как его в миру звали, сирота, скорый на расправу. О таких говорят: «высокий как лоза, глупый как коза, злой как дикая кобыла». Всегда первым в погромах был. А насчет «Двуглавого орла» - не слышал. Вы же знаете, какие они секретные, - кисло произнес волколак. Уже догадался, каким будет следующее задание шефа.

- Так узнайте!

У ворот отживленный резко развернулся. Несколько раз казалось, что слышал топот преследователей. Глухая тьма вокруг светлых островков под фонарями дышала спокойствием. Топчий беззаботно пожал плечами: мол, какого только темного сброда не встретишь вокруг городской больницы.

V

На следующий день сыщик отправился в Дальние пещеры, чтобы расспросить Марка Проклятого. Но задача выловить коренастого могильника оказалась не из легких. Сильные руки, молчаливый характер, неутомимость сделали его востребованным по всей Лавре. Там, где работы было на артель, Марко мог справиться самостоятельно, еще и за бесценок.

- И зачем ему столько денег? - Тюрин разлегся на пригорке у входа в пещеры в ожидании могильника. Октябрьское солнце дарило последние теплые лучи.

- Ясно зачем - на базаре транжирить, - моментально нашелся волколак, тут же заплевавший землю шелухой. - Недавно на Галицком Проклятый всяческий хлам сгребал: ленты, дукачи на шнурках, кораллы. Платок с крупными цветами утянул. Может, какую молодицу за стенами улещивает, а? - Топчий задумался, а через мгновение маленькие глаза удивленно округлились. - Но представляю ту бабу! Видимо, какая-то ведьмища уродливая пудов на сто. Меньшую точно раздавит.

А Тюрин вспомнил женские голоса из сумки Марка и подумал, что все монахи в дальнем монастыре имеют свои тайны. Колокол на деревянной церквушке пробил обедню. Одинокий тревожный звук испугал ворон, обсевших холмы над пещерами. Неожиданно для Александра Петровича Топчий развернулся к храму, снял шапку и положил на грудь размашистого креста, а потом достал из-за пазухи медальон и приложил к губам. К удивлению Тюрина, это снова был змеевик. Но уже серебряный.

- Вы что же, всем свечи ставите, Парфентий Кондратьевич? - улыбнулся Тюрин. - И Единому Богу, и Змею?

- Времена сейчас такие, - неожиданно серьезно ответил волколак. Его глаза странно блеснули. - На Галицком сегодня при мне ведьма-гадалка начала предвещать о приходе Змея. Глаза закатила, изо рта пена, сама аж зеленая, кричит: «Года Божия 1914-го начнется конец времен, и вернется Змей, и утопит Киев в крови».

- Кому-кому, а вам в такую придурь по должности верить нельзя, - нахмурился Тюрин, но в душе похолодело, между ребрами сжалось и стало трудно дышать. К счастью, на склоне показался Марко Проклятый, и Александр Петрович сосредоточился на нем.

Огромными ножищами Проклятый мерил землю, одной рукой тащил Илью-столпника, второй придерживал пазуху, оберегая спрятанное. Тревога и страх читались на широком лице человекообразного. Марко прислонил столпника у входа и бросился вниз.

Илья так и стоял с закрытыми глазами, когда и Тюрин пробежал мимо. Волколак, как всегда, остался охранять вход.

*

Казалось, незримая гильотина на входе обрезала все солнечные лучи. Пещеры ушли в землю под тяжестью земли и столетней истории. Пахло там прогорклым жиром и ладаном. Лампадки мерцали, бросая на стены испуганные тени. Святые торжественно лежали в нишах. О вмурованных в стены свидетельствовали скупые таблички или глазки в кладке. Тюрин пошел прямо по широкому коридору. Проклятый так спешил, что не заметил преследователя. На какое-то мгновение сыщик испугался мысли, что без посторонней помощи не сможет отсюда выбраться. Лабиринт темных, похожих друг на друга коридоров затягивал. Наконец показалось ярко освещенное помещение. Из-за угла, из комнаты, где хранились мироточивые головы, раздавались мелодичные голоса.

«Неужели Марко таки пронёс сюда женщин?» - подумал Тюрин и осторожно заглянул в пещеру. Крепыш в сажень ростом стоял на коленях перед открытым шкафом и заливался горькими слезами. Понад коренастыми плечами на сыщика скалились лысые головы под стеклянными колпаками. Пустые глазницы слепо всматривались в темноту. Сейчас они спали. Лишь на великие праздники и величественные события источали миро.

Марко что-то протягивал неведомым женщинам, каким-то чудом скрывавшимся между головами на полках. Тюрин сделал еще один неслышный шаг и увидел в узловатых ладонях украшения. С любопытством вытянул шею и не заметил, как краем рясы задел позолоченное паникадило, что со страшным грохотом обрушилось на пол. В следующий миг все смешалось. Будто дикий зверь наскочил на Тюрина, огромные пальцы впились в горло. Над лицом горели обжигающие угольки глаз. Если бы не удивительная живучесть и сила, полученные вместе с отживлением, позвоночник сыщика разлетелся бы, как тонкое стекло. Тюрин изо всех сил вцепился в клешню. Ноги болтались в воздухе. Голова была готова отвалиться. Тюрин малодушно решил, что придется продолжить существование в двух половинах, ведь тут его доктор Гальванеску точно не найдет, чтобы снова собрать.

- Хватит, ты, идиот проклятущий! Изувер! Да что б мое чрево тебя не родило! И как такого дурака только земля носит?! Чтоб тебя! Отпусти синюшного! Ишь, сейчас глаза вывалятся, - приказал суровый старческий голос.

Мгновенное изменение произошло с Марком Проклятым. Он вдруг съежился, измельчал. Черты разгладились, а хватка ослабла. Он осторожно поставил сыщика на пол и даже, как малому ребенку, одернул рясу.

- А ну извиняйся перед черноризцем, подлая душа. Душегуб! - кричал тот же голос.

- Мама, а пусть-ка он его покажет. Видимо, специально комедию разыгрывает, лишь бы только мне сережки не покупать, - капризно попросил другой.

Могильник еще больше наклонился, будто под тяжестью страшной вины, и шагнул назад, пропуская Тюрина к шкафу. Сыщик с любопытством вышел вперед и остолбенел от удивления. На средней полке, между голыми черепами, покоились две живые женские головы. В кольце черных, как смола, волос улыбалась молодая и хорошенькая, рядом супила брови седокосая.

- О, это один из нечисти. Новенький. Ничего с лица, - заторочила младшая.

- Так, может, Марку хоть перед братом стыдно станет. Пусть синюшный посмотрит, как наш бугай над роднёй измывается, - старуха лишь взглянула на Тюрина. Ее глаза еще сильнее запылали в сторону сына. - Ты чего сестре сережки не принес? А мне? Разве это платок? Разве я заслуживаю такой ветоши? А хоть бы закрылись мои глаза и не видели! - причитала старуха.

С каждым словом голова великана склонялась все ниже. Большое тело обмякло, и казалось, он вот-вот зарыдает в ладони. Тюрин не стал выслушивать проклятья злой женщины. Он осторожно захлопнул дверцу. Потом схватил обалдевшего Марка за рукав и потащил по коридору. Отпустил, когда остановились в небольшой келье. Боялся, что тот снова бросится с кулаками, но Проклятый лишь растерянно выпучил глаза.

- Ты им лишь раз головы снес, а они теперь целую вечность допекают, - попытался успокоить Тюрин, вспоминая книгу Стороженко. По ней, Марко должен был носить с собой сумку с отрубленными головами жертв, пока они сами не захотят чего другого. – Сказано - потому что: женщины - бесово семя.

- Мой это грех! - наконец пошевелился Марко. - Спрятал здесь. Думал, и мне спокойнее, и их души мир обрящут. А оно вон как.

- Но ты хорошо поступил. Святое место. Даже мертвые воскресают.

- Ты о Теофиле? Если он так смертью пренебрег, то мне жаль. Тут бы хоть раз умереть, - тяжко вздохнул Проклятый, едва не задувший ночник над образами. Каждое слово произносил тяжело, будто толкал вагонетку заржавевшей колеей. - Но Теофил проснулся измененным и сразу куда-то подался, будто только для того и встал.

В темноте что-то зашуршало. Земля треснула и осыпалась сухой струйкой. Тюрин подумал, что даже вдвоем с Марком Проклятым не хотел бы встретиться с новообращенным упырем. В первые недели они почти дикие.

- Ты говоришь, проснулся измененным. Что же изменилось в теле нашего брата Теофила? - спросил Тюрин.

- Пах приятно, знаки имел... - перечислял Проклятый и будто по-новому проживал то мгновенье. - А может, действительно воскрес, а я малодушный? - Марко развернул к Тюрину перемазанное грязью лицо. Глаза наивно пылали.

- Знаки? О каких знаках ты говоришь? - переспросил удивленно Александр Петрович. Думал о том, что первым желанием новорожденных десмодусов, лишенных памяти и ошарашенных новыми ощущениями, является кровь. Может, ее и бросился искать Теофил? - Стигматы?

- Пятна темные, твердые. Может, и стиг-ма-ты, - покрутил во рту непривычное слово Марко и радостно вскочил. - Может, через те стиг-ма-ты и стены шевелятся?

Будто в подтверждение слов Проклятого, в почве опять что-то треснуло.

- Такое и раньше бывало, как кто из братьев умирал. Или сейчас пещеры просто сильно нервничают.

Проклятый провел узловатой рукой по стене. Паутина трещин со скрипом разбежалась под его пальцами, будто вызванная прикосновением.

- Говорят, Теофил клад искал? - спросил Александр Петрович.

- Искал, - с легкостью согласился великан. - Василий-постник пошутил, что надо в древо-келье рыть. Так Теофил, наивная душа, и поверил.

- А почему ты считаешь, что упырь пошутил? - Тюрина удивила уверенность Проклятого.

- Сам смотри, - загадочно сказал Марко и знаком пригласил идти следом.

*

Марко выпростал руку с фонарем и осветил загадочную комнатку. Первое, что пришло в голову сыщику, - «перевернутая корзина». Стены плотно заплели корни. Лишь пол оставался земляным, и то с выступами и корягами непослушной древесины. «Копать здесь и впрямь трудно», - подумал сыщик, разглядывая пол. Только небольшие углубления свидетельствовали о том, что кто-то здесь мог работать лопатой. Но очень давно. Так, что земля успела обвалиться и затянуть «раны». «Будто прошло не несколько дней в пещере, а несколько месяцев под дождем и ветром», - удивился Александр Петрович.

Он положил руку на бугристый выступ. Останки давно умершего дерева казались упругими и наполненными жизнью. Кора пульсировала, будто сок до сих пор циркулировал под усохшей оболочкой, и была теплая, словно нагретая солнцем. Тюрин наклонился к корням и втянул ноздрями воздух - в воображении предстало роскошное дерево с пятипалой листвой и душистым, таким знакомым цветом...

*

Уже вечерело, когда Александр Петрович наконец выбрался из пещер. Протер ослепленные глаза. Волколака нигде не было. От места, где стоял Илья, тянулся след волочения.

«Странно, - подумал Тюрин, - Марко всегда осторожно носит товарища». Тюрин механически пошел по следу и нашел столпника на заднем дворе. Тот лежал, прислоненный к завалинке, как всегда спокойный, с крепко зажмуренными глазами, словно горбыль, готовый к обработке.

- Бревно бревном, - вслух подумал сыщик. - Только и того, что лицо еще человечье.

Тюрин коснулся вырезанной из дерева руки. Древесина поглотила тело до пояса, ноги покрылись корой, в которой уже роились мелкие букашки. В «Памятной книжке о Дальнем монастыре» было упоминание, что за стены Илья пришел своими ногами. Был из рода оборотней и в животном состоянии загрыз кого-то из семьи. Тяжко наказывался и в качестве искупления избрал стояние на деревянном столбе. С тех пор дикая личина не возвращалась, но и Илья чем дальше, тем больше стал зарастать деревом. Один Марко жалел столпника и вечно таскал за собой, словно вериги.

Тюрин наклонился к землистому лицу. Казалось, монах спал, едва слышный вздох вылетал из еще живых легких. Вдруг ресницы затрепетали, и на сыщика посмотрели холодные синие глаза. Неизреченная мука притаилась на их дне. Сухие губы едва заметно дернулись. Александр Петрович наклонился. Изо рта столпника повеяло прелыми листьями и ароматом цветов из древо-кельи. Невероятными усилиями монах разжал уста и высунул язык. На буром, как увядший лист, кончике лежал темный предмет, похожий на оплетенный тонкой лозой каштан.

- Это мне? Что это? - Тюрин осторожно снял подарок с языка.

- Тебе-тебе, фараон! – раздалось за спиной, и что-то тяжелое ударило по затылку.

Под градом ударов сыщик повалился на землю.

- А не пихай своего синего носа куда не следует, - приговаривали нападавшие, раз за разом пиная Тюрина под ребра. Их было, по меньшей мере, пятеро. Все в черных шинелях, с блестящими знаками черносотенцев на кокардах. Как медведь, собравшийся раскидать собак, Тюрин поднялся на колени и могучим движением повалил нескольких двуглавцев. Те стоймя влетели в сложенные дрова. Илья подпрыгнул на месте, упал на мелкие булыжники и, как на санках, покатился с горки, при этом засвистел, как старый сыч ночью. Захваченный врасплох странным звуком, сыщик обернулся, и в это время один из черносотенцев незаметно подполз, обхватил его за ноги и повалил на землю.

- Лежи, сукин сын! А то посмотрим, как ты, синяя мразь, без мозга запоешь, - долговязый, ударивший первым, навел на сыщика револьвер. Тюрин лихорадочно соображал, куда лучше получить пулю, так чтобы Гальванеску было меньше шить. Мужчина с оружием замахнулся, но вместо выстрела, со всей силы заехал рукоятью. Перед глазами сыщика вспыхнули искры. Он обхватил голову руками и повалился на землю. Черносотенцы снова стали его пинать в бока. На этот раз он решил не сопротивляться. Боли почти не было, но швы затрещали как бешеные, и сыщику послышался гадкий звук разрывов.

- Не лезь в наши дела, не трогай порядочных людей, иначе в следующий раз пальну, - просипел напоследок вожак.

Через несколько минут кто-то осторожно поднял полицейского и, как ребенка, понес в келью.

Сквозь пелену, расползшуюся перед глазами, Александру Петровичу привиделось, как Илья-столпник крутит его руки, щекочет бока и теребит под ребра. Чьи-то сухие крепкие руки подняли голову – по горлу потекло противное зловонное вещество. Вместе с ним ушла сонливость. Отживленный поднес к глазам руку и сосчитал пальцы. Все на месте, не больше, не меньше. Провел по голой груди и с удивлением почувствовал твердые наросты на швах.

VI

- Пришлось заново сшить, а то бы развалился, - как старая липа, проскрипел Захарий-травник, которого Тюрин принял за столпника.

Стены кельи терялись под слоями веников из сушеных трав. С низкого потолка свисали чабер, душица, нечуй-ветер, горечавка. Между ними, как драгоценные камни, сверкали ягоды шиповника или волчий глаз. Пауки и мелкая букашня обитали здесь в полной свободе. Сквозь травяные просветы суровыми глазами следили святые. Откуда-то выпрыгнул воробушек и прошмыгнул в открытое окно. А из-под Николая-Чудотворца, Тюрин мог поклясться, выглянула беличья морда.

- Кто это тебя так? - спросил травник, укрывая грудь сыщика вонючей мазью. По телу разлилось приятное тепло.

- Люди одни. Что черные шинели носят.

Тюрин уставил недоверчивый взгляд на новые швы. Края стягивала тонкая крепкая лозина. В некоторых местах еще виднелись зеленые листочки.

- А это не пустит в меня корни?

- А кто же его знает? – не поднимая головы, Захарий продолжал что-то перетирать в ступке. – Каждое растение душу имеет и само к Богу говорит. Куда он повелит, туда и тянется. Облюбует твое тело, сделает своим. Но ты не бойся, - травник покосился на испуганные глаза Тюрина, - мертвое и гнилое лозинке не пара.

Лицом травник и впрямь напоминал Илью. Словно из дерева вырубленные черты украшали яркие янтарные глаза. Кожа темная и гладкая, как у молодого ясеня. На голове вместо волос торчал тонкий выцветший пух чертополоха. Гибкими, похожими на живые корни пальцами травник поглаживал скрученную лозину, которую принес, чтобы зашить сыщика.

«Какой-то незнакомый вид», - подумал Тюрин о пятом человекообразном.

- Что же ты им сделал, тем людям в шинелях? – травник смазал вонючей мазью новые швы, и сыщик почувствовал приятное тепло на теле.

У черносотенцев было много оснований пересчитать ему ребра. Могли узнать, что он в Лавре, и решили отомстить за надругательство над отцом Голубева. Как бы ни хотел Скалонне спрятать концы в воду, дело о волшебных документах в Думе наделало шума. В салонах ближе к вечеру нашептывали загадку: «Что объединяет профессора Голубева и гласного Добрынина?» - и непременно хохотали от ответа: «Женя-поцелуй», или просто «поцелуй». Профессор был отцом председателя «Двуглавого орла», гласный - основателем общества, поэтому черносотенцы точили зуб на Тюрина.

Но Александр Петрович подозревал, что нападение было связано с Теофилом. Теперь сыщик не сомневался, что тот искал клад Василия-постника для черносотенцев. Но до сих пор не имел ответа, что же с Теофилом произошло после смерти.

- Скажи, Захарий, ты же Теофила лечил, не было ли у него на теле странных рисунков?

Члены «Двуглавого орла» выдавали принадлежность к организации татуировкой.

- Люди любят кожу портить, - недовольно пробурчал травник. - С живых деревьев кору лупят. С животных сдирают. Был какой-то знак, выбитый чернилами, - монах обмакнул узловатый палец в мазь и повторил на столе рисунок, который увидел на теле Теофила.

Сыщик поспешно одевался, новые мысли засели в голове. Захарий видел на теле Теофила букву «О» с двумя закорючками по бокам и с запечатанной в нее «д» - несомненный символ «Двуглавого орла».

- Братия говорит, Теофил перед смертью болел. Не было ли чего-то странного в той болезни?

Новорожденный упырь в первые три дня после превращения очень мучается: истекает кровью, другими жидкостями тела, его корчит и лихорадит, он растерян и теряет память, а потому ужасно опасен.

- Чего расспрашиваешь, брат? - недовольно проскрипел травник.

- Как же? Я у Теофила в келье живу, вдруг и на меня та хвороба перейдет? - нашелся Тюрин.

Захарий посмотрел на сыщика, положил ему на грудь руку, похожую на сухую ветку, и, будто заклинание, пропел:

- Пусть жизнь всегда побеждает.

Несколько секунд подержал ладонь там, где должно было бы биться сердце, и скривился.

- Твое тело, брат, ни смерть, ни жизнь не берет, так что не бойся. А Теофил простудился в сырых пещерах. Было б чего туда ходить, - буркнул травник и стукнул пестиком в ступке.

- Марко говорит, что видел на теле у покойника странные пятна, будто чесотку, - не унимался сыщик, - разве от простуды такое бывает?

- Не говори при мне того, ибо снищешь славу безбожника. Это святые раны! - глаза Захария вспыхнули, будто янтарь, сквозь который сияет солнце. - Он Богом отмечен!

«Ну хоть один действительно верует», - подумал Тюрин и уже в дверях столкнулся с запыхавшимся Назарием. За ним пролезла рыжая бошка Топчия.

- Вы живы, шеф... брат Александр? - проскулил околоточный.

- Призывает наместник! Срочно! - на одном дыхании протарабанил молодой монах. - А вы, брат Захарий, покорнейше прошу, навестите Протасия. Совсем ему плохо, - запричитал Назарий к травнику.

*

По дороге молодой монах только и говорил, что о названном брате, непрестанно торопил и чуть не расплакался, когда сыщик вознамерился поговорить с Топчием. Протасий заболел внезапно. Уснул вечером, а с утра не смог пошевелить конечностями, будто кровь остановилась в жилах. Недуг названного брата выбил из колеи длинноносого монаха, тот даже не поинтересовался, кто это пересчитал ребра брату Александру. Как можно быстрее хотелось ему развязаться с поручением и вернуться к Протасию.

Срочный вызов к архимандриту не предвещал ничего хорошего, особенно после «приятной» встречи с черносотенцами.

- Теофил был членом «Двуглавого орла», - обдавая чесночным духом, в самое ухо прошептал Парфентий. «Обедал, изувер, пока мне черносотенцы бока мяли», - про себя возмутился Тюрин, времени на выяснение отношений уже не было. - Стащил деньги из кассы, так его и догнали.

- Я думаю, его сюда отослали специально, чтобы нашел клад Василия-постника. А потом заставили пойти на преображение. Сила рода мощная. «Отец» какой угодно секрет откроет «сыну» - упырю. Думаю, еще и потому Теофил завел знакомство с упырицей из Александровской. Василий-постник согласился. Может, действительно воспринял как развлечение. Трудно представить, что творится в голове у трехсотлетнего упыря. От старости даже у десмодусов мозги плавятся. При преображении Василий где-то ошибся, поэтому на теле Теофила остались пятна. А странный запах - от корней из кельи, где копал. Как и задумывалось, Теофил стал упырем, но решил поступать по-своему - вырыл золото и сбежал. Нам же приказали искать мощи. Будто бы это человекообразные утянули. Всегда легче всего спихнуть на нечисть, - раздраженно произнес Тюрин. - Но на самом деле им нужно, чтобы мы нашли деньги.

- Вы думаете, это все архиереи на пару с двуглавцами выдумали? - присвистнул Топчий.

- Думаю, кто-то решил, что умнее всех, - ответил Тюрин. У Назария не было силы ждать, он схватил Александра Петровича за руку и потянул за собой.

- Еще одно, - вспомнил отживленный и незаметно сунул Топчию подарок от столпника. - Пусть Гальванеску выяснит, что это такое.

Оставшись без своих книг, Тюрин мог выяснить происхождение странного «каштана», только передав его в лабораторию доктора.

*

- Вам что было велено? - с порога набросился эконом. - Найти Теофила. Живым, мертвым, перерожденным!

- Воскресшим, - прошептал эклизиарх и положил широкий крест на грудь. Наместник осадил его гневным взглядом. Внутреннее беспокойство Амвросия выдавал перекошенный клобук. Тюрина встретил малый собор при участии эконома, эклизиарха и архимандрита. Даже секретаря не было на месте, но сыщик сразу заметил, что дверь в служебную комнатку осталась предусмотрительно приоткрытой. И чья-то тень уже навострила уши.

- Что вам удалось узнать? - спросил Амвросий.

- Что вы меня использовали и с самого начала не говорили правды! - с порога возмутился Тюрин. Шрамы до сих пор напоминали о себе после драки с черносотенцами.

Наместник скривился, как от перекисшего кваса. Эклизиарх вскочил со своего места, эконом вскрикнул, как испуганная поповна.

- Я знаю, что вы дали задание Теофилу найти клад Василия-постника. А он превратился в упыря и сбежал вместе с деньгами. Вы пригласили меня, потому что я разбираюсь в десмодусах, верно? - отживленный навис над столом наместника. - Но как вы вообще додумались побудить его к преображению?

- О чем вы говорите? Вы знаете, на кого поднимаете голос... мерзота! Я понятия не имею ни о каком превращении, - завопил Амвросий. - Я хочу, чтобы вы немедленно ушли прочь!

- С превеликим удовольствием, - Тюрин отступил на шаг и сделал вид, что действительно готов уйти. - Разбирайтесь сами с новообращенным. Надеюсь, вы знаете, насколько опасны новорожденные упыри в первую неделю. Скольких людей в Лавре он выпьет, прежде чем вырвется в город? А когда вырвется, киевляне всех видов с интересом узнают, как иерархи вместе с черносотенцами сделали из человека упыря, чтобы достать легендарные сокровища Василия-постника, - последнюю фразу Александр Петрович адресовал персоне в служебной комнатке. - Таким будет бесславный конец начала вашего служения в Лавре, - сказал он уже Амвросию.

Наместник несколько секунд испепелял Тюрина взглядом. Потом степенно поднялся и спрятался в служебной комнатке. Под испуганные взгляды эконома и эклизиарха Александр Петрович уселся в кресло.

Черносотенцы хотели получить деньги Василия через голову наместника. Но он что-то заподозрил. Поэтому и пригласил для расследования персону со стороны. Видимо, слышал о том, как Тюрин поймал упыря-заговорщика, что хотел обратить великую княжну. В любом случае, наместник попал в неприятную ситуацию, и Тюрин хотел этим воспользоваться.

- Вы утверждаете, что Теофил стал упырем? – Амвросий, шелестя одеждами, снова вернулся на свое место. Он побледнел, но говорил спокойнее. Судя по всему, черносотенцы тоже не ждали бегства Теофила. - И как вы, в таком случае, собираетесь его найти? - наместник сплел пальцы на нагрудном кресте.

- Чтобы найти Теофила, надо поговорить с Василием-постником. И для этого мне нужен доступ к вашим финансовым книгам.

Тюрин обернулся к эконому. Иерарх надул щеки, а его глаза нервно забегали.

- Я хочу знать правду о сокровище упыря, о том, что он передал монастырю после пострига.

Наместник едва заметно кивнул.

- И считайте, что делаю «Двуглавому орлу» одолжение, хотя мог бы понаблюдать за очередным вашим промахом! - крикнул Тюрин в служебную комнатушку, надеясь, что Голубев лично выйдет поспорить. Но дверь не шевельнулась. Все понимали цену вопроса. Иерархи не хотели хаоса и чужих людей на своей территории, черносотенцы - нового скандала, а Тюрин... Странное дело, а Александр Петрович хотел помочь упырю. Василий-постник не имел права оборачивать, и, по закону, Теофил подлежал уничтожению. Если Александр Петрович не сможет помочь, людям останется лишь этот вариант.

Амвросий приказал эконому помочь и демонстративно закрыл глаза. Эклизиарх в очередной раз перекрестился.

VII

Солнце клонилось к закату, когда Тюрин закончил с бумагами. Злые и всесильные ночью, земляные кровопийцы были слепыми и беспомощными при дневном свете. Поэтому нужно было торопиться, чтобы застать упыря в логове еще среди бела дня. Сыщик изо всех сил карабкался по холму. Постоянно казалось, что в недрах что-то ухает, и этот грохот неприятным эхом отражался в заново зашитой груди.

Наконец перед ними вырос земляной гриб. Одна из древнейших келий в Лавре была вырыта прямо на утесах. Если верить карте - прямо над древо-кельей. Тюрин осторожно толкнул дверь. Внутри стояла кромешная тьма, пахло сырой землей и крысами.

- Где он? - закричал с порога Тюрин. Солнечный свет озарял убогую комнату, напоминавшую пещеру первых монахов. Посередине беззубым ртом чернела свежая яма, в которой постник должен был бы проводить дни. Могила оказалась пустой.

- Закрой, закрой, закрой! - застонала тень из противоположного угла.

- Говори, или поджарю, - сквозь стиснутые зубы выдавил сыщик. - Где скрывается твой «сын» Теофил?

Упырь еще больше съежился в своем углу. Его лицо напоминало слепую рожу крота, вытянутого на свет.

- Думал позабавиться? Повсюду хвастался сокровищем. Заставил Теофила кровь таскать. А потом обернул, когда тот попросил. И покинул в первые часы после обращения, когда «сын» больше всего нуждается в «отце». А самое подлое, что нет никакого золота! Есть расписка о его передаче от 1705-го. Но под ней знак упыря Танского - «ветка боярышника». Иерархи не разобрались, но я сразу понял. Это значит, твои деньги забрал наследник. Уйдя в монастырь, ты отрекся от роду, а значит, должен был отдать все имущество тем, кто оставался. А ты знал, с кем играешься, глупый кровопийца? Теофил был двуглавцем!

Тюрин заметил, как Василий подскочил от удивления.

- Знаешь, что они с тобой сделают, когда узнают правду? Когда поймут, что Теофил им не нужен, потому что денег нет? Убьют «отца», чтобы избавиться от «сына». Так что рассказывай. Я единственный способен тебе помочь!

- Не губи, брат. Все скажу.

Тюрин прикрыл дверь, предусмотрительно оставив щель. Каким бы отвратительным ни казался упырь, еще меньше хотелось передавать его черносотенцам.

- Теофил болезный денег алкал! Все расспрашивал, уговаривал. Я же зла не мыслил, - краем рясы упырь утер красные полные губы, - поведал легенду о моем сокровище. Но вот тебе крест, я его не трогал и не знаю, куда он делся. Разве я не знаю, какая это морока - новорожденный? Тем более, Теофил кровь исправно носил.

Василий-постник прижимался спиной к стене, скреб длинными когтями землю и, казалось, говорил правду.

- А чего на древо-келью указал? - Тюрин озарила неожиданная догадка.

- А пусть не думает, что только он свет веры несет! - взвизгнул Василий и разразился проклятиями. - Не смотри на меня так, синекожий! Думаешь, дюже разумный? Прижал упыря к стене? Разоблачил, что кровью человеческой вместо крысиной ссыт? Что про клад навыдумывал? Может, думаешь, и схима моя потому неправда? А дудки! Из этого бедлама малодушного только я один и верую. Я один! Гмур ждет Змея. Другие грешники и еретики, своих древних богов зовут...

- Кого еретиками называешь? - Тюрин почувствовал приступ гнева. Он пялился на упыря, извивавшегося, как крыса в клетке.

- Уж не птичек-содомитов. А того, кто богодреву жертвы приносит!

И, будто бы от слов упыря, земля судорожно вздрогнула. Василий дернулся и, словно на кресте, раскинул руки. Неведомая сила оторвала его от пола и подняла в воздух. Огромный кол со спины прошил тело. Будто приколотая бабочка, упырь затряс руками. Длинные зубы заклацали в бессильной ярости. Упырь не мог освободиться. Кол протолкнулся, еще больше вылезая из груди, и Тюрин увидел, что это конец могучего корня пленил упыря. Словно щупальце исполинского спрута, закрутился отросток, все больше вгрызаясь в тело столетнего кровопийцы. Десятки новых побегов пронзили жертву. Земля еще сильнее затряслась, обвалилась часть кельи, дверь рухнула, и солнце довершило дело. Остатки обугленного упыря разлетелись по комнате. Корни затрещали, словно стремились вырваться из подземного плена, стены застонали и после нескольких сильных ударов обвалились. Все произошло так быстро, что Тюрин едва смог выскочить из кельи. Один из побегов успел обвить ногу отживленного. Последнее, что сохранилось в его памяти, - комья земли, сыплющиеся на лицо.

*

Тюрин очнулся от того, что его безжалостно хлестали по лицу.

- Шеф, шеф, вы живы? - стонал над сыщиком Топчий, раз за разом встряхивая его за плечи.

- Парфентий Кондратьевич, прекратите трясти, меня сейчас стошнит.

Тюрин тяжело поднялся и попытался счистить землю с одежды. Топчий осторожно пнул один из корней и быстро убрал ногу. Росток свился как уж и сразу спрятался под землю. На месте бывшей кельи упыря осталась лишь груда распотрошенной земли.

VIII

На ужине стало понятно, что пропал Илья-столпник. Марко Проклятый целый день сидел в пещерах и поздно заметил отсутствие товарища. Что-то странное происходило в темных переходах. Земля двигалась, мощи беспокойно стонали, и даже головы раньше времени открыли глаза.

- Что вам удалось узнать о каштане? Это приворотное зелье?

- Приворотное? Нет! - ответил Топчий. - Доктор сказал... сейчас, я записал, - околоточный вытащил бумажку, где кривыми детскими буквами было выведено: «похоже на умное растение», - и еще сказал... Ага, - околоточный с трудом разобрал собственные каракули, - ему надо еще время на «проращивание». Посоветовал посмотреть в лаврской библиотеке. Вот, - помощник развернул к Тюрину бумажку.

Сыщик выругался. Рукой Гальванеску было написано название какой-то книжки.

*

Старый, похожий на крота монах-библиотекарь долго тер удивленные глаза, когда Тюрин появился на пороге. Из своего ветхого схрона он редко видел человекообразных, а тем более открывал по их просьбе скрипучие покосившиеся двери. Книги о нечисти хранились глубоко под землей, в отдельном промозглом погребе. Фолианты сырели, покрывались плесенью на тесных, почерневших от времени стеллажах. Эта часть библиотеки не пользовалась спросом у братии. А может, намеренно размещалась под семью замками, подальше от любопытных глаз, потому что Тюрин встретил на полках названия давно забытых или строго запрещенных книг. Некоторые видел и в родительской библиотеке.

Библиотекарь опасливо следил за каждым движением и взглядом синелицего монаха.

Книга, которую посоветовал Гальванеску, как и ожидал Тюрин, оказалась совершенно ничтожной. Вместо ожидаемой биологической энциклопедии перед ним лежал сборник древних легенд из жизни людо-растений. Александр Петрович разочарованно листал страницы, поливая доктора едва слышными проклятиями. Впервые со времени отживления он почувствовал усталость. К привычной боли в груди присоединился зуд. Ужасно хотелось пить.

- Если вас интересует богодрево, то лучше почитайте Фокла, - прошептал библиотекарь и прикрыл рот рукавом, будто испугался собственного голоса.

- Нечасто у вас здесь гости? - Тюрин почувствовал, что хозяина хранилища распирает любопытство, да вдобавок ему жаль давно забытых книг.

- Книги лишь пристанище мыслей, а должны страдать за то, что вложили в них другие, - грустно вздохнул человечек. В его руках неизвестно откуда появился старинный фолиант, обтянутый кожей. Библиотекарь ласково погладил переплет и осторожно пододвинул Тюрину.

«Пристанище человеческой глупости», Иеромоним Фокл, - прочел сыщик и перелистал несколько страниц. Здесь пересказывалась легенда о могучих деревьях, росших на Печерских холмах. Фокл называл их castanea sapiens, или же умные каштаны. «Это были истинно Киевские деревья: раскидистые и могучие. А не то, что мы сейчас называем каштанами», - кто-то написал на полях.

«Величественное богодрево - обладатель castanea sapiens - каждую весну благословляло жизнь на днепровских утесах, и всякий мелкий зверь свободно плодился в его ветвях». Чем дальше читал сыщик, тем больше смятения вносили записи Фокла в его мысли. Уже знал, чем завершится сказка.

«Счастливая жизнь умных деревьев закончилась с приходом императора Византии. Огнем и мечом уничтожил он город за то, что его жена - змееногая Апи, последняя из рода царей нечисти - втайне от него родила в Киеве сына. Его сына».

А потом пришел Змей. Богодрево, как и другие старые боги, присягнуло новому истинному царю нечисти - сыну византийского императора и змееногой княжны - Обадии-Змею. «В надежде на защиту и новое господство, в знак верности, принесло Змею свои дары... «Пусть жизнь всегда побеждает», - сказало богодрево». У Тюрина закололо под сердцем. Он вспомнил легенду о дарах Змею из книги Лазаруса. Подарок богодрева был одним из тех, что изменил тело Обадии, сделал его непобедимым, а по смерти «вернулся тому, кто дарил».

«Когда Змея не стало, люди уничтожили и богодрево», - писал Фокл.

«Хотя и до сих пор находятся смельчаки, которые ищут забытого бога. Мечтают принять в чрево дары божественных каштанов, чтобы стать подобными разумным деревьям или же потравой для могучих корней», - прочел Тюрин комментарий на полях, и в груди еще сильнее запекло. Он узнавал каждую закорючку. С детства помнил простоватый, но изысканный почерк. Книгу Фокла читал отец.

Еще минуту Александр Петрович смотрел на запись, будто та могла рассказать, когда и при каких обстоятельствах в забытую Лаврскую библиотеку приходил отец. На других страницах изображались ужасные старинные ритуалы. Всюду были отцовские пометки. Но дело нельзя было отложить.

Рядом с легендой об умных деревьях художник нарисовал существо - выкопанного Илью-столпника, а еще через страницу сыщик нашел рисунок зернышка каштана, такого, какое передал Гальванеску.

- Кто еще брал эту книгу?

Книжник только что задремал и еще не вышел из волшебного сна об идеально упорядоченной книжной коллекции.

- Кажется, где-то есть записи... - он по-детски, кулаком потер глаза. - Но я и так скажу. Монах из вашего монастыря. Кажется, Теофилом назывался. Искал сведения о древо-келье, вот я ему и посоветовал...

- А до него? – хрипло поинтересовался Тюрин.

- А до него, - библиотекарь достал с полок громоздкую бухгалтерскую книгу, сдул пыль и осторожно развернул, - а до него... Но то давно было. Лет пятьдесят прошло. Говорю же, у меня все записано, - его лицо удовлетворенно просияло. - Вот, есть! Травник. Он тогда больше человеку подобен был. Все мечтал древо-келью найти. Так он ее вырыл. А вы разве не знали? - удивился библиотекарь. - До тех пор только легенды ходили.

Но Тюрин его уже не слышал, в голове пульсировало: «он тогда больше человеку подобен был». А еще слова Захарий, сказанные, когда тот его лечил. Слова из легенды о дарах Змею: «Пусть жизнь всегда побеждает». Травник обратился уже здесь - в монастыре. Сыщик крутнулся на пятках, сделал шаг и, будто цепляясь за последний луч надежды, вновь обернулся к монаху:

- А до него? У вас записано, кто и когда ее брал?

Библиотекарь недоуменно моргнул.

- Это еще при моем предшественнике было. Надо в других реестрах смотреть. Но я взгляну!..

Последние слова разбились о спину отживленного. Он изо всех сил побежал к Дальнему монастырю. Топчий недовольно заскулил. Он как раз сладко дремал в кустах возле библиотеки.

IX

Несмотря на непроглядную ночь, в келье Протасия горели яркие огни. Безутешный Назарий жег над другом десятки свечей и не сразу обратил внимание на полуночного гостя.

- Отошел мой друг любимый, - лицо молодого монаха блестело от слез. - Только что.

Тюрин бесцеремонно откинул покрывало с лица Протасия и приблизил фонарь.

- Что ты делаешь? Пожалей его, оставь! - Назарий с отчаянием бросился на сыщика. Тот одним движением, словно котенок, схватил монаха за шиворот, отбросил в другую сторону и снова наклонился к умершему. Топчий перехватил юношу из рук шефа и крепко прижал к стене, так, что парень еле дышал.

Как и ожидал Александр Петрович, на сером лице Протасия проступили темные пятна. Тело окоченело и тоже покрылось жесткими древовидными наростами. Кожа источала едва заметный сладко-пряный аромат.

- Он превращается в дерево.

- Врешь! - простонал Назарий и отчаянно забился в тисках Парфентия.

- Сам взгляни.

Тюрин махнул помощнику. Тот ослабил хватку, и монах мгновенно оказался возле тела Протасия. Почти упал на друга, стремясь и рассмотреть, и накрыть собой. Открытие поразило и его.

- Что это такое? – вылупил глаза Назарий. - Знаки, как и у Теофила. Он... он восстанет? Как и Теофил, вернется? - он обратил обжигающий взгляд на Тюрина.

- Сможешь разве что болванчика деревянного из него выстругать для плотских утех, - зло улыбнулся Тюрин.

Красивое лицо монаха залилось краской. Он снова схватил руку друга и смело задрал подбородок.

- А пусть вас не заботит... Он чист был... Я братской любовью...

- Да мне нет дела... Говори, что у травника брал?

- Вы думаете, это из-за того?

- Дурак! Ты же собственноручно его в дерево превратил.

- Я... я не знал! Вот тебе крест! Захарий говорил, что это приворот. Чтоб Протасий сердце мне отдал. Не зна-а-ал я! - Назарий упал на окоченевшую грудь названного брата.

- Что за это он у тебя просил?

Монах зашелся страшным плачем. Сквозь стенания только и удалось разобрать, что: «Мелочь. Келью Теофила вымазать. Столпника принести». Сколько ни угрожал Топчий, ничего больше Назарий не сказал.

- Где же того травника искать? - уже на улице, чеша в затылке, спросил околоточный.

- Ясно где, Парфентий Кондратьевич! В Древо-келье. Эта уродина, видимо, уже и столпника дереву скормила.

Полицейские со всех ног бросились к пещерам. Казалось, могучее дыхание вздымает земляную грудь - так гудела почва под ногами. Древнее богодрево пробуждалось к жизни. Кричало и стремилось на волю. Хотело отомстить за века надругательства. Каждый рык низложенного бога отдавался страшной болью в груди Тюрина. Стены трескались и осыпались, кругом валялись вывернутые раки со стонущими мощами в диком танце кружились лампадки. В коридорах извивались и карабкались по стенам побеги могучих корней. Нет, это не милосердный Бог Нового Завета, и даже не карающая ярость Ветхого, это слепая и безжалостная сила жизни разрывала древние пещеры. И никакое это не божество, а лишь тупое и могучее растение, более всего прочего стремившееся выжить.

Смущенный Марко едва успевал высвобождать ноги. Он уже вытащил головы матери и сестры и теперь пытался спасти остальных.

- Топоры есть? - во все горло завопил Тюрин и для верности потряс заклятого великана.

Топор достался лишь Александру Петровичу, Марко вооружился острой лопатой, Топчий где-то нашел кухонный секач. Молодые побеги, как руки кощеев из могил, лезли со всех сторон. Пробивали дорогу сквозь стены, опрокидывали трухлявые гробы и обнажали костяки.

Один из корней незаметно ухватил волколака за ногу, и если бы не Марко, утянул бы под землю. Рассчитывая каждый шаг, отбиваясь от атак дерева, они тяжело прорубали дорогу к древо-келье, рассеченные корни вопили и истекали темно-бурым соком. Лишь необычайная сила человекообразных позволила добраться до сплошного змеиного кубла. Нутром Тюрин почувствовал зов древа, обещание вечной жизни, энергию самой природы.

«Змей обещал! - кричало древо в голове. - Дар-залог! Он в тебе! Исполни! Дай жить! Змей обещал! Дай жить!»

- Туда! - стараясь не обращать внимания на этот крик, Тюрин указал на самый толстый корень, что один-единственный оставался незыблемым среди безумия живой древесины.

Пока Александр Петрович с волколаком отбивались на флангах, Марко нанес несколько мощных ударов. Корень страшно задрожал, раздался дикий вопль, сразу три рта разверзлись на поверхности дерева. Одна за другой в предсмертной муке прорезались гримасы Теофила, Ильи и травника. Корневище разродилось страшной пастью. По разрушенным коридорам разлетелся последний полный ярости рык. Тюрин почувствовал, как что-то взорвалось в его груди, и повалился на переплетение побегов.

*

- Доктор Гальванеску сказал, что вам очень повезло, - Скалонне теребил в руках какой-то предмет в свете лампы. - Это зерно, черт возьми, или что это такое, уже начало прорастать у вас в груди.

- Видимо, травник зашил, когда я валялся после нападения черносотенцев.

Тюрин сидел напротив, не сводя глаз с загадочного каштана.

- Так вы говорите, он был последователем тайного культа? Приносил братьев в жертву дереву? Дикость какая-то.

- Теофил, Илья, да и сам Захарий-травник стали жертвами умного дерева - богодрева. Считалось, что его давно не существует. Уже и забыли, что такое было.

- Не зря забыли, - скривил полные губы полицмейстер. - После вашей самодеятельности три брата исчезли, упырь сгорел, хотя здесь не большая потеря, пещеры обвалены. Архиереи еще зададут жару.

- По правде, все началось с черносотенцев. Если бы Теофил не начал искать несуществующий клад упыря, то Захарий никогда бы не подумал его обращать. А так, испугался, что тот начнет рыть в древо-келье. Может, Теофил как-то упомянул, что знает о том, что травник богодреву молится. Потому-то Захарий и накормил его каштановым зерном. А тот не только превратился в древовидного, но и сросся с корнями, возродив его к жизни. Это надоумило травника на дальнейшие жертвы.

- Вы же говорите, что и столпник каштан проглотил, чего же тогда так долго в дерево превращался, а Теофил раз - и в коре?

- Илья человекообразный. Пожалуй, зерно лучше приживается в людях. Протасий тоже быстро начал преображаться. Надо было бы корни исследовать. Интересное доисторическое существо. С такой мощью и силой!

- Дело закрыто, Александр Петрович. Советую о следе черносотенцев не упоминать в рапорте, - Скалонне передал Тюрину каштановое зерно, а с ним - свежий номер «Киевлянина». - Сдается мне, нас ждут куда более тревожные события.

Киевский полицмейстер указал на новость о появлении в Киеве непонятной болезни. Александр Петрович пробежал глазами заметку: «черт-душелов Мартынчук с улицы Рейтарской в приступе ярости покусал соседку-ведьму Галину Трофимчук и ее ученицу, малолетнюю ведьму Соломию Гак. На вызов прибыл городовой Голец, человек. Пока городовой боролся с чертом, на него напали ведьмы, которых тоже охватило неистовство... Всего в результате происшествия пострадало три человека и пятеро особей из нечисти. Всех выловили и доставили в Александровскую больницу. Нашему репортеру удалось узнать, что укушенные имеют одинаковые симптомы: через какое-то время начинают бросаться на других, перестают разговаривать и осознавать, кто они и где находятся. Все, кто помнит погром 1892-го, прочитав эти строки, сразу вспомнят о кощеях. Призываем власти прокомментировать случай на Рейтарской...»

Тюрин хмыкнул. После погрома еще долго всех бешенных тащили в больницу и кричали о кощеях. «За двадцать лет ни одного случая. Скалонне просто хочет отвлечь внимание», - подумал Александр Петрович и переключился на другое сообщение.

Газета писала о землетрясении и бегстве мощей. Архимандрит засвидетельствовал новое чудо, и паломники начали выстраиваться в очередь на входе в Лавру.

*

Пока отживленный валялся на столе у Гальванеску, от богодрева не осталось и следа. Полным ходом шли восстановительные работы. Холм превратился в муравейник. Старые кельи перестраивали. Церквушку заслонили лесами. На горе возводился новый монастырский забор, под ним уже расчищали галереи старых пещер. Вместо облупленных дверей поставили огромные, кованые.

Тюрин беспомощно махал руками, словно утопленник, в потоке рабочего люда. Сверху кричали, прося посторониться. Пока отживленный искал источник звука, переехали ногу возком. И никто даже не пытался ответить на вопрос. Наконец сыщик не выдержал, плюнул и стремительными шагами вернулся к центральной аллее. Остановился лишь под старым каштаном, тем, что совсем недавно первым встречал его в обители.

- Сожгли. Что не смогли - порубили или же поглубже прикопали. Лично Голубев следил, - раздалось снизу.

- Нас в Святогорский переведут. А там, говорят, пещеры как молоко белые, - вздохнул голос.

Александр Петрович опустил глаза и удивленно улыбнулся. На корнях умостился гмур. Как всегда, смотрел в землю, но на этот раз еще и касался пальцами вытоптанной земли, будто нежнейшей кожи.

- Старые боги умирают, - проговорил Палладий, не поднимая глаз. А Тюрин подумал, что наместник Лавры смог всех переиграть. Получил новое чудо, еще и от Дальнего монастыря избавился.

- А Змей? Ты до сих пор его ждешь? Думаешь, обрадуется, когда увидит свой народ таким слабым и смиренным? - неожиданно рассердился Тюрин.

- Новый огонь очистит землю. Еще один дар старого бога нашелся. Не бесполезное пророчество Офаниты Бека. Скоро Змей придет, - глаза Палладия странно блеснули. - Но я бы этого видеть не хотел. Иногда забвение лучше, чем ревностное служение, особенно если оно несет смерть.

Оба вспомнили фанатичную веру Захарии-травника в богодрево. Тюрин удивленно повторил «Новый огонь очистит землю», а в памяти вынырнула заметка о кощеях. За ним шли огонь и смерть.

Еще минуту сидели в глубокой задумчивости. Наконец Палладий поднялся, лицо его оказалось вровень с лицом отживленного.

- Но сдается мне, брат, у тебя другой путь, - гмур протянул книгу. - Брат-библиотекарь говорил, ты у него забыл.

Настоятель перекрестился и молча поплелся вглубь монастыря.

Сыщик оглянулся, увидел, что поблизости никого, и жадно развернул «Пристанище человеческой глупости» Иеромонима Фокла. В записке библиотекаря значилось, что в 1892-м книгу на изучение брал член Археологической комиссии П. Тюрин. Его интересовали ритуалы, связанные с культом матери змея - Апи.

Александр Петрович отыскал рисунок, на который обратил внимание еще в библиотеке. Синяя кожа похолодела. В груди сжалось, будто там до сих пор росло зерно. На полях книги отцовской рукой было выведено: «Апи нуждается в человеческой жертве. Это должен быть мальчик. Теперь я знаю, как ее позвать. Осталось определиться с местом».

Дело пятое
Знак

I

Херувимы на стенах в Сретенской церкви производили странное впечатление: будто художник начал и забросил рисунок, или историк-любитель расчистил несколько кусочков росписи и потерял интерес к восстановлению.

Самый темный и, пожалуй, самый старший лик ютился в углу и созерцал прихожан черными, полными решимости глазами. Херувим напомнил Тюрину коллегу Рапойто-Дубягу. Людополицейский с таким же выражением лица шел на дела.

Ангелочки над иконостасом, наоборот, казались только что нарисованными. Краски яснели на игривых мальчишеских лицах.

«Соседские оборванцы, а не небесные создания», - подумал Александр Петрович и перевел взгляд на царские врата. Двустворчатые двери были едва приоткрыты. За ними переливалась шелковая кроваво-красная завеса. Тюрину нестерпимо захотелось заглянуть в щель, узнать, что скрывает алтарная часть храма. Отживленный тряхнул головой, прогоняя наваждение, и в который раз пересчитал херувимов.

Рядом каждое движение Тюрина усердно ловил отец-настоятель Святоша.

- Один, два, три, четыре... - демонстративно водил пальцем полицейский, - Нет, все-таки шесть! Как и тогда, когда к вам заходил мой помощник.

Отец Святоша и бровью не повел. Тюрин мог сколько угодно издеваться, а тот только таращил воловьи глаза, словно и не слышал насмешливого тона.

Отживленный тяжело вздохнул, мысленно снова пробежался по страницам утренней газеты.

Впервые с 1892-го в Киеве появились кощеи. Несколько недель в это никто не верил. Искусанных вылавливали. Городские власти приказали газетам молчать, чтобы не сеять панику. Канцелярия генерал-губернатора велела передать нескольких кощеев комиссии по видам. Во время осмотра один из тупых немертвых напал на члена комиссии. И уже на следующий день генерал-губернатор издал секретное распоряжение готовить отряды по истреблению кощеев. Были открыты склады с огнем феникса - единственным оружием против укушенных. Городовые получили указание пристальнее присматриваться к прохожим. Газеты на эзоповом языке пытались писать о нападениях кощеев. Власти силились делать вид, что ничего не происходит. Будто если не говоришь о кощеях, они скорее исчезнут. Тюрина это невероятно возмущало. Простые меры безопасности могли бы уже сейчас спасти жизнь десяткам горожан. Вместо этого власть будто ждала ухудшения ситуации, чтобы прибегнуть к более решительным действиям.

Больше всего случаев превращения в кощеев приходилось на окраины. Ежедневно сообщали о двух-трех укушенных. Их быстро удавалось выловить или сжечь. Ситуация до сих пор была под контролем. Но слухи ширились, как пожар. Приносили донесения о беспокойстве в дальних околотках. Топчий, пряча глаза, сообщил, что волколаки с Плоского участка угрожали пойти в наступление на центр, если им не выдадут оружие против кощеев.

И как будто этого было мало. Вчера в театре двумя выстрелами в упор черт-душелов Дмитрий Богров застрелил премьер-министра империи. Черта сразу схватили и доставили в Лукьяновский тюремный замок. Не дожидаясь решения суда, люди Киева вынесли приговор. «За убийством премьера стоит революционная нечисть. Никому из человекообразных нельзя доверять», - кричали в Думе и на улицах. Так думали даже самые умеренные.

Отдел Тюрина показательно отстранили от расследования убийства премьера. До приезда столичных дело поручили Рапойто-Дубяге. Это означало, что власти, вслед за мнением горожан, поддерживают версию об убийстве чиновника людоненавистниками. А теперь Тюрину, как в насмешку, поручили совершенно бессмысленное дело - заниматься хулиганскими фресками в Сретенской церкви.

- Но ведь, Александр Петрович, отец родной, - Святоша, несмотря на плюгавое телосложение, имел громкий церковный бас и, как во время службы, тянул букву «о». - Это же кощунство. Недруги Содом и Гоморру здесь учиняют. Я алтарь принял ровно шесть месяцев назад. В мае, кроме темного, у окна, других ангелочков не было. А потом повылазили. В августе - тот правый, что лукаво смотрит, в сентябре - рябой. А потом еще трое. Я их известью, а они только зубы скалят. Я их скребком, а они сияют. И вот уже пятеро мне в глаза плюют, и ничего их, аспидов, не берет!

- Так чего вы хотите от меня? - рассердился полицейский, хотя и заметил, что херувимы начали появляться на стенах тогда, когда и он приехал в Киев. - Чтобы я церковные фрески в кутузку упек? За самовольное проявление?

Святоша несколько месяцев обивал пороги участка. Божился, что однажды ночью видел, как херувимы сами из стен вылезали. Дошел до самых высоких чинов. Даже Вышиевский, несмотря на кощеев и другие преступления, попросил заглянуть в Сретенскую.

- И посмотрите, голубь сизый, какое мракобесие в тех ликах нечистых! - дальше гнусавил Святоша.

Тюрин прищурился. Херувимы излучали усердие. Казалось, уже накрутили бумаги, чтобы плюнуть в батюшку, когда тот отвернется. Но, кроме босяцкого румянца и растрепанных волос, ничего удивительного не заметил.

- Как же ж? А крылья, вы на крылья-то гляньте. Срамота!

Сыщик повнимательнее присмотрелся к форме крыльев, на которых покоились бестелесные головы херувимов. То, что он принял за изгибы перышек, оказалось извивами продолговатых туловищ. Лики летали в облаках змеиных тел.

- Змеи?

- Аспиды проклятущие, - заклеймил Святоша. - Говорю же, нечистые змеепоклонцы руку приложили. Издавна на наш храм посягают. Считают «змеиным местом». Мракобесие всяческое делают.

- Как это, издавна? - скептически спросил Тюрин. Последние месяцы, вслед за отцом, искал он капища и понял, что «змеиными» в Киеве называли любые места с дурной славой.

Построил, к примеру, черт-аптекарь особняк на Бибиковском, а перекрытия не выдержали. Раз - уволил подрядчиков, во второй - начал искать среди своих, чертей, ведьм водить, чтобы сглаз сняли. А как в третий раз упали, плюнул и растер: место змеево, нечего и пытаться. Александр Петрович советовал проверить качество материалов или ближайшего конкурента, но кто будет слушать, когда под домом вход в «подземное царство Змея».

- А вот так, - прошептал Святоша. - Лет двадцать назад, еще задолго до меня, пробрались в церковь какие-то мужички, а утром их нашли мертвыми. Ритуал здесь совершали. Змеепоклонцы, точно вам говорю.

- Взрослые мужчины?

- Да, - удивился вопросу Святоша. - Но я того не видел, мне только рассказывали.

Упоминание о ритуале вызвало в памяти Тюрина рисунок из книги Фокла, найденной в Лавре. Там описывался способ получить от Апи желаемое: кровь жертвы должна быть разлита на «змеином месте». Отец дописал комментарий: «это должен быть мальчик... Осталось определиться с местом».

- Лестницу тащите, - всё еще без особого энтузиазма приказал полицейский. Иногда ему казалось, что он ищет связь там, где его нет.

Уже через несколько минут, балансируя на самой верхней ступеньке, Тюрин разглядывал непонятный значок на лбу у одного из херувимов.

- Видите « K», «1», а этот крючок, наверное «Г». Что бы это могло значить?

Святоша многозначительно улыбнулся: мол, он предупреждал о чертовщине.

Следующие полчаса отец радовался долгожданному вниманию властей. Прискакал Топчий и развел бурную деятельность. В последние дни он занимался уничтожением кощеев, поэтому поручение шефа было передышкой.

Волколак привел штатного полицейского фотографа мосье Корнюша, забраковал лестницу и организовал козлы. И тут инициативность околоточного встретила преграду - страх фотографа перед неустойчивой конструкцией.

- Как вы себе это представляете, мосье Парфентий? - ругался Корнюш, - чтобы я с дорогой техникой залез на это? А если иконограф уроню или уважаемого гомункулуса хватит испуг? Кто будет отвечать?

- Да черт побери вашего мунгокулуса, - не сдавался волколак, ни одна демонстрация не могла его убедить, что внутри фотоаппарата сидит маленький человекообразный, рисующий точные картинки. - Смотрите, я вот залезу и ничего мне не будет.

Топчий вскарабкался на верхнюю ступеньку и демонстративно топнул. Козлы дрогнули шатким телом, околоточный покачнулся и, что есть силы, приложился головой об улыбающуюся рожу херувима.

- Чтоб тебя побило, потемнело на пути твоем, на дороге и куда ты повернешься лицом своим! Чтоб тебя родимец хватил и спотыкач напал! - пригрозил кулаком Топчий рисованному мальчику. - И чего мы этих бесовых гимназистов разглядываем, еще и фотографировать хотели! Слишком много чести! Штаны снять и розгой, да на гречку, чтобы знали, как порядочных людей конфузить.

- Что вы сказали, Парфентий Кондратьевич? - прекратил смеяться отживленный.

- Змеепоклонцы стены испоганили? Ага! Паштетники, чтоб их скрутило! - не унимался околоточный.

- Почему вы назвали их гимназистами?

- Ясно почему! - волколак слез на землю и зло глянул на фотографа, будто тот его ударил. - «К1Г» - Киевская первая гимназия. Такой значок паштетники на кокардах носят. На лбах у херувимов еще видно ветки лавровых листьев.

*

Полицейские всё еще стояли, задрав головы, рассматривая фреску, когда у них за спинами раздалось отчетливое «Ха!».

Настоятель вдруг крепко ухватил обоих за локти. Как китайский божок, закачал головой и тихонько зацокал языком, предостерегая, чтобы не оборачивались. К удивлению Тюрина, волколак втянул голову в плечи и будто врос в землю. Даже фотограф поддался общему настроению и начал быстро складывать аппарат.

Александр Петрович недоуменно стряхнул руку настоятеля и развернулся, желая увидеть, кто так испугал мужчин. В пяти шагах от них стояла мадам в старомодной мантильке. На ее локте болтался потертый ридикюль, голову венчала плоская, как тарелочка, шляпка, на шее висел золотой лорнет. Мадам увлеченно читала газету, оброненную Тюриным.

С изрытых морщинами губ сорвалось новое насмешливое «Ха!», в адрес прочитанного. Тюрин подумал, что старуха, скорее всего, не любила премьера, раз так реагирует на его смерть. Женщина свернула газету, двумя пальцами прошлась по сгибам и аккуратно спрятала в ридикюль. И тогда заинтересовалась мужчинами, подслеповато прищурилась, подняла лорнет и по очереди навела на каждого из присутствующих. Тюрину досталось больше всего внимания. Он слегка кивнул: через полгода в синем теле привык, что на него пялятся.

- Ха! Вы уже и полицию привели, - сказала старуха настоятелю, и Тюрин понял, что «ха!» имеет множество оттенков. - А вам не стыдно, господа полицейские, - переключилась она на человекообразных в форме, - заниматься такой ерундой, когда в городе кощеи гоняются за невинными людьми, а в театрах убивают премьеров?

- Глава нашей общины - мадам Кац, - испуганно представил женщину отец Святоша.

- Вы считаете это ерундой? - спросил у старухи Тюрин.

- А чем же ещё? Ученики из первой гимназии рисуют. У меня там зять - инспектор классов. Я отцу Святоше это какой месяц толкую, а он вбил себе в голову, что тут мракобесие и, вместо того чтобы заняться приходом, - мадам Кац повысила голос, - и подготовкой к службе, морочит голову чинам.

Отец-настоятель потупил взгляд. Топчий подавился смехом. Старуха недовольно чмокнула губами, будто перед учениками, что крайне ее разочаровали, покачала головой и направилась к выходу.

- Бывшая учительница. От нее даже муж сбежал и дочь, - обиженно сказал Святоша. - А в погром 1892-м кощеи съели внука. Один зять остался.

- Вот повезло бедняге, - хихикнул околоточный.

Тюрин с укором посмотрел на отца Святошу.

«Друг друга стоят - скандальная мадам Кац и надоедливый священник. Надо же было до самого Вышиевского дойти. Теперь придется и гимназию проверить», - вздохнул Александр Петрович и приказал околоточному и фотографу собираться.

II

«Паштетниками» обзывали учеников первой гимназии их конкуренты из второй. Вроде бы за деликатесы, которыми кормили в элитном учебном заведении. В первой гимназии, размещавшейся на Бибиковском бульваре, учились дети киевских богачей и аристократии. И это была единственная гимназия, где четко соблюдались нормы для человекообразных. Не более десяти процентов от общего состава. В других учебных заведениях Киева публика была либеральнее, и нечисть принимали без разбора.

В коридорах стояла привычная для этой поры возня. Окруженный зеваками чертик показывал фокус с исчезновением, водяник громко плюхался у фонтанчика, человеческий мальчик и малолетний берсерк играли в салочки. Чиновник, зайдя за угол, увидел, как покрытый чешуей змееглавец быстро отдернул руки от расквашенного носа, а высокие парни, за мгновение до того державшие его скрученным, вежливо поздоровались. Пока Тюрин раздумывал, правильно ли сделал, что не защитил маленького змееглавца, из взбудораженного моря гимназистов на него выплыл крайне раздраженный Рапойто-Дубяго.

- Вы? - вместо приветствия выпалил начальник людского отделения. - Уже след взяли? Или вы сегодня без полкана? - Рапойто-Дубяго театрально огляделся в поисках Топчия. Обычно сдержанный, сейчас он даже не пытался скрыть недовольство от встречи. - Если и вас приобщили к делу, то нам можно бездельничать.

Александр Петрович не сразу нашелся, что ответить. Рапойто-Дубягу он уважал за профессионализм и беспристрастное отношение к коллегам из нечисти. В отличие от коллег, людополицейский умел держать дистанцию и не опускаться до грубости.

Только одно «дело» могло настолько допечь Рапойто-Дубягу - то, о которой второй день гудел весь город.

- Богров - черт второго порядка. И формально, это наша юрисдикция, - Тюрин решил проверить догадку и заодно подразнить людополицейского. Тот раздраженно фыркнул. - Но я здесь не поэтому. Гимназисты первого класса таинственным образом испаскудили церковь на Львовской площади.

Глаза Рапойто-Дубяги потеплели. Не хуже Тюрина понимал он, насколько муторное это дело.

- Я думал, вы кощеев гоняете? Слышали, на Ярославской дежурного нашли? С 1892-го такого не помню. Если честно, я бы лучше кощеев жег, чем это... - Рапойто-Дубяго покосился на папки в руках и досадливо вздохнул. В его глазах появилось странное выражение. «Видимо, события последних дней пробудили неприятные воспоминания», - подумал Тюрин, наблюдая за коллегой. Как и многие из киевлян, Рапойто-Дубяго в 1892-м потерял близкого человека.

- А вы здесь...? Богров, кажется, студент?

- Да, - замялся Рапойто-Дубяго. - Проверяем старые связи. До университета Богров заканчивал гимназию... - людополицейский доверительно наклонился и шепотом добавил: - Приказ политического. Считают, что сеть радикалов просочилась даже сюда. С охранкой лучше не спорить.

- Но ведь здесь совсем дети? - удивился Тюрин. Он понимал неудовольствие Рапойто-Дубяги. Работать на охранку - все равно что разбрасывать горячие угли вслепую. Перед внутренним взором самопроизвольно всплыло лицо Вышиевского.

- В старших классах не такие уж и дети. Восемнадцатилетние лоботрясы, - людополицейский неожиданно замолчал. - Мой брат исчез из последнего класса в 1892-м...

Александр Петрович выдержал паузу. Сколько еще таких признаний прозвучит от горожан, пока удастся обуздать нашествие?

- Думаю, кощеи вас дождутся, - Тюрин улыбнулся и взял под козырек.

- И вам желаю разобраться с вашими хулиганами, - уже совсем по-приятельски попрощался Рапойто-Дубяго.

*

- Да, это наши, - подтвердил инспектор классов и одновременно преподаватель латыни Николай Павлович Тропинкин, просматривая фотоотпечатки херувимов. Был он мужчина средних лет с уже заметной лысиной, рыхлым брюшком и бледной, словно притрушенной мукой, кожей.

Он сидел на краешке стула, сложив руки на коленях, как ученик, держащий экзамен. Шею Тропинкина обматывал полосатый шарф, который совсем не подходил к черному преподавательскому сюртуку. «Видимо, теща из остатков связала, чтобы пряжа напрасно не пропадала», - подумал Тюрин, вспоминая суровую мадам Кац.

- Подарок мамы, - проследил за взглядом Тюрина учитель и схватился за шарф. От этого из-за воротника вывалился серебряный змеевик. Тропинкин накрыл медальон рукой и смущенно улыбнулся. - Тоже она. Говорит, сильный оберег. После 1892-го... после исчезновения Костика, - глаза Тропинкина на мгновение стали стеклянными, - мама стала очень набожной. У нее никого не осталось, кроме меня. И Сретенской. Ни одной службы не пропустит. Конечно, эти рисунки и ее возмутили, но отец Святоша преувеличивает. Самопроизвольно возникли? Нонсенс, - учитель улыбнулся и сел чуть свободнее.

Тюрин внимательно посмотрел на Тропинкина и снова пододвинул фото:

- Так это все ученики первого класса?

- Да, только из разных отделений. Это Яков Кендрик, - инспектор классов показал на рыжего херувима. - А этот, кажется, Шанявский. Этот - Черняховский. Все трое - люди. А вот херувим с прищуром, кажется, сын гмура Якова Бернера - владельца кирпичных заводов на Куреневке. Странные изображения - трудно распознать, - будто извиняясь, сказал учитель. – А это может быть Йося Зайцев - черт.

- И они все дружат между собой? Могли объединиться, чтобы такое в церкви нарисовать? - спросил Тюрин.

- В том-то и дело, что вряд ли. Кендрик с товарищами любит носить черные картузы, но это у нас не запрещено. Зато гмур и черт верховодят в, так сказать, противоположной фракции. Весной, во время гимназических боев между отделениями, всегда первые.

- Боев? - не понял Тюрин.

- Да, они строго запрещены, но для гимназистов это уже дело чести – исхитриться и надурить администрацию да помахать кулаками.

- Отделение на отделение или вид на вид? - хитро прищурился Тюрин.

- Как и везде. Конечно, в основном и преимущественно, люди против нечисти и наоборот, - затараторил Тропинкин, стремясь побыстрее миновать непростую тему. - Но нарисовать могли. Может, побились об заклад, кто первый свою физию на стене оставит?

- Значит, все разбойники? - с едва заметным облегчением сказал полицейский. - Им по сколько? По двенадцать? Кто из нас не вытворял подобного в таком возрасте?

Тут Тюрин вспомнил, что его двенадцатилетние пришлось на погром в 1892-м.

- Я не вытворял, - возразил учитель и зарделся. «Еще бы», - подумал Тюрин, оценивая взглядом Тропинкина. - Да и эти за год изменились. Правду говорят - переходный возраст, повзрослели, - учитель снова наклонился к фото. - Черняховский летом серьезно заинтересовался спортом. Выиграл соревнования по боксу, возглавил юношеский яхт-клуб. Шанявский задумался о военной карьере, после того, как помогал в крепости. А Яков Кендрик несколько месяцев назад нашел себя в точных науках. Профессор Де Метц предсказывает ему большое будущее. У Йоси Зайцева обнаружился абсолютный слух. Бернер берет уроки черчения, планирует стать архитектором. Поэтому я и коллеге вашему говорил, что ребята, конечно, не подарок. Разрисовать - могут. Но чтобы посерьезнее что-то...

- А можно посмотреть их личные дела?

В голове запульсировало «коллеге говорил»: Итак, они с Рапойто-Дубягой заинтересовались одними и теми же гимназистами.

- Так он и забрал. А вы только насчет рисунков в Сретенской приходили? - спросил Тропинкин. - Убийство премьера не расследуете? - его глаза по-детски загорелись.

- Нет, - поднялся сыщик. Учитель ему не понравился. «Строит из себя дурачка, хотя насчет сына, кажется, был искренним», - подумал Тюрин и попрощался.

III

«Как двенадцатилетние могут быть связаны с убийством премьера?» - сердито размышлял Тюрин по дороге в участок.

Извозчик уперся во взбудораженную толпу. На Софийской площади драл горло давний знакомец - котолуп Дмитрий Донцов. Многие говорили, что убийство премьера - дело рук радикалов из Партии объединенной нечисти. Александр Петрович уже несколько месяцев следил за организацией и мог сказать наверняка: единственное, в чем не было равных вихрю Донцову, так это в толкании пламенных речей.

- Товарищи, пора объединиться и восстать! Хватит людям винить нас во всех невзгодах, - хрипел и свистел, словно ветер в дымоходе, котолуп. - Они говорят, мы виноваты в смерти премьера. Кричат, что кощееву инфекцию распространяет нечисть. Хватит! Пророчество сбывается. Змей скоро придет! И человекообразные получат свободу!

Толпа перебила оратора зажигательными аплодисментами. Мавка бросила букет полевых цветов. Несколько алконостов громко закурлыкали и затрепетали крыльями. Тюрин заметил, как испуганно обходили импровизированный митинг люди. Даже городовой исчез. Если и были среди зрителей переодетые агенты, то ничем себя не выдавали.

На Донцова было трудно смотреть. Как прирожденный вихрь, не мог он устоять на месте. Вздымал хвост и крылья в порыве революционного рвения. Тюрин невольно заслушался.

- Вот вы, синеликий, служите империи, а должны сбросить иго и присоединиться к своим братьям. Это я вам, господин Александр Петрович, - нагло ткнул в Тюрина вихрь, и вся толпа в едином порыве развернулась к сыщику. Тюрин увидел рыбьи глаза аквуса, гадкую слизь, стекавшую с подбородка болотника, и желтые бараньи рога лешего, склоненные в его сторону. В глазах нечисти стоял тот же вопрос. Полицейский почувствовал, как холод охватывает грудь, как пульсируют ожоги на висках. «Я не один из вас! – нестерпимо хотелось закричать в гадкие рожи. - Я этого не выбирал». Но полицейский не мог пошевелиться. Снова заболело под ребрами. Тюрин бессильно повалился на сиденье. Толпа загомонила и начала наседать. Но не для того, чтобы разорвать полицейского. От Присутственных мест наконец приближались казаки.

- Гони уже! - приказал Тюрин. Взгляд его выхватил из толпы высокого мужчину в черной шинели, наблюдавшего за ним с противоположной стороны улицы. Уже не впервые Александру Петровичу показалось, что за ним следят двуглавцы.

*

Городская полиция напоминала муравейник, залитый водой. Грязный и расхристанный Топчий спал на стуле возле кабинета шефа. Во сне нервно дергал ногой, будто до сих пор гонялся за кощеями. Тюрин не стал его беспокоить. Снял китель и развернулся к большой пестрой карте Киева. Красные точки указывали на вспышки активности тупых немертвых. Их становилось все больше, как оспин на теле зараженного.

Тюрин вспомнил недавний рейд на Юрковскую. Купца Морошку укусил неизвестный клиент, и еще до утра он обернул всех домашних. Дикие, с тусклыми глазами и следами тлена, члены семьи Морошков скакали по двору. На их лицах не осталось ничего человеческого. Словно голодные животные, они бросались на забор. Соседям повезло, что ограда была высоковата и кощеи не смогли перебраться. Тюрину с помощниками пришлось полностью выжечь усадьбу. Пока огонь феникса разъедал плоть, бывшие люди, словно живые факелы, бегали по двору.

Согласно инструкции санитарной комиссии, в случае обнаружения зараженного уничтожались все искусанные, а место выжигалось. Городовые обходили дома, предупреждая об опасности скрывать безмозглых неживых, а те все равно появлялись в разных концах города.

Вчера передали секретное донесение о случае заражения в Киевской крепости, и Тюрин всерьез боялся, чтобы там не началась эпидемия. На режимной территории, где все подчинено военному губернатору, бороться с нашествием вдвое сложнее. Гражданских не пустят, а сами могут не справиться.

*

Александр Петрович вытащил свежие отчеты. Ротмистр Синявский съездил к мадам Гинде и вернулся безмозглым, при том, что ни одна из девиц не заразилась. Оболонская полевичка потеряла рассудок и покусала товарок. На заседании ночного клуба обратился один из десмодусов. Остальные его скрутили, при этом был заражен князь Басараб.

Тюрин тяжело вздохнул. Виды по-разному реагируют на укусы кощеев. Водяники почти не интересуют тупых немертвых, а вот люди страдают больше всего. Это и порождает слухи о нечисти как источнике инфекции.

А главное, ни один умник из санитарной комиссии до сих пор не смог объяснить, как происходит распространение заразы. Полиция тыкалась, как слепой котенок, уничтожала одного кощея, обходила район в поисках других, а о следующей вспышке сообщали с противоположного участка. Скалонне больше всего возмущало наставление губернатора действовать максимально тихо. Словно никто не понимал, что город на грани паники.

*

- Александр Петрович, прошу. Садитесь, - чиновник по особым поручениям Вышиевский вежливо улыбнулся и показал на кресло. В отличие от городской полиции, в канцелярии генерал-губернатора царил рабочий покой. Лишь дополнительная охрана на входе свидетельствовала о том, что и здесь знают о кощеях. - Как там в Сретенской церкви? Увидели что-то интересное? - Вышиевский прищурил единственный глаз, сложил руки на груди и остался стоять.

- Ничего особенного, если не считать, что там неподалеку, на Стрелецкой, уже зафиксировали первого кощея, - Александр Петрович даже не взглянул на кресло.

- И все-таки, - Вышиевский выглянул в окно, словно проверяя охрану. Тюрин подумал, что тому неуютно в чужом городе. - Мне доложили, что на стенах церкви появились причудливые рисунки - лица людей в кольцах змеиных тел. Вам не показалось это странным?

- Алексей Митрофанович, вы же меня вызвали не о живописи говорить? - Тюрин начал раздражаться. Чувствовал, что из него делают дурака. По тому, как Вышиевский даже бровью не повел при упоминании о кощеях, делалось понятно, что внимание к случаю в Сретенской церкви - больше чем просто реакция на жалобы надоедливого священника. - Чем вас так заинтересовали эти рисунки? Они как-то связаны с трупами, которые нашли в церкви двадцать один год назад? - Тюрин ударил наугад и оказался прав.

Бровь над единственным глазом Вышиевского удивленно подпрыгнула.

- Вы уже об этом слышали? Что ж, так даже лучше, - чиновник подошел к столу, вынул сигарету. К удивлению Тюрина, вставил ее в мундштук, зажег и элегантно, почти по-женски, прижал к губам. - В 1892-м в Сретенской церкви нашли троих мужчин без следов насильственной смерти. Тогда подумали, что они стали жертвами чар или выпили яда. Одним словом, некий ритуал.

- Они были змеепоклонцами? - в груди Тюрина снова похолодело.

- Вы знаете об этом больше, чем я? - насторожился Вышиевский. Сигарета повисла.

- Нет. Вы сказали о ритуале, делом занимался Четвертый отдел, а значит, это точно были змеепоклонцы. Там же только их смерти и расследуют. Но из того, как вы меня спросили, рискну предположить, что там был замешан мой отец.

Самодовольная улыбка исчезла с лица Вышиевского. Понял, что его переиграли, и теперь, вместо того, чтобы вытянуть информацию из Тюрина, он должен был делиться информацией сам.

- Вы меня подловили. Ваш отец долго «разрабатывал» эту группу змеепоклонников. Туда входили почтенные человекообразные, один гимназист из людей и ваш отец. Этих троих из нечисти и нашли в Сретенской за две недели до погрома. Накануне у вашего отца обострилась нервная болезнь. Нечто подобное той, что он переживал после раскопок в 1874-м. Поэтому он не участвовал в ритуале, а отправился в поместье. Как вы знаете, после мы с ним уже не сотрудничали. Гимназист исчез. Есть подозрения, что во время нашествия кощеев. Но убедительных свидетельств нет. И теперь эти рисунки со змеями, в городе убили премьера - похоже на организованную деятельность...

- Вы думаете, - у Тюрина пересохло в горле, - кто-то решил возродить группу змеепоклонцев?

Целая буря пронеслась в голове у Тюрина. Отец мертв, он в этом убежден. Всегда знал и знает теперь. У него письмо из Александровской больницы о его смерти в 1897-м, а ведь...

- Вот я и хочу, чтобы вы это выяснили, - Вышиевский явно был доволен эффектом, который произвели на синелицего его слова.

- Как звали гимназиста, входившего в группу? - глаза Тюрина лихорадочно блеснули.

- Ученик шестого класса первой гимназии Саша Хоменко. Его не было среди мертвых в Сретенской, но и среди живых его не нашли, - с готовностью ответил Вышиевский. - И еще одно, Александр Петрович, - чиновник поднялся, обошел стол и присел возле Тюрина. Отживленный почувствовал тонкий аромат табака. - Я порекомендовал, чтобы вас приобщили к делу Богрова. Полиция обнаружила какую-то улику.

«Самое главное оставил напоследок», - подумал Тюрин.

- Скалонне сидит, как собака на сене, - проворчал Вышиевский. - Попробуйте узнать, что там у них, и держите меня в курсе.

«А как же, - подумал Тюрин, - я же ваш агент, в обмен на туманную информацию об отце. Видимо, поэтому и рассказали мне о том, что группу вел он». Александр Петрович немного успокоился, хотя давление в груди до сих пор не отпускало.

*

Скалонне был чернее снеговой тучи. Полная противоположность холеному чиновнику по особым поручениям при канцелярии генерал-губернатора.

Всеми жирными складками и тройным подбородком киевский полицмейстер навалился на сложенные руки, будто копна сена на вилы, и уставился в стол. Убийство премьера под самым носом у городской полиции, распространение кощеевой инфекции... было над чем парить мозги.

- Ваше высокоблагородие, я просил выдать мне дела гимназистов первой гимназии в связи с безобразиями в Сретенской церкви... - Александр Петрович решил зайти издалека.

- Дорогой мой, вы вот один такой умный у нас? - Скалонне поднял тяжелый мутный взгляд. - Нет на вас ни начальства, ни... вышестоящих? Чего, скажите на милость, вы полезли в это дело? Уже всех кощеев переловили?

Тюрин молчал. Лишь жилка на обожжённом виске опасно набухла.

- Или, думаете, я не знаю, что вы двум господам служить хотите? Мне намекнули, что было бы полезно приобщить вас к делу Богрова. Кому полезно - мне? Хотите выведать, что мы здесь нашли? - как иерихонская труба, взревел городской полицмейстер. Три подбородка Скалонне угрожающе затряслись, а стол зашатался под натиском толстых рук. Никогда еще Тюрин не видел полицмейстера таким раздраженным.

- Ваше высокоблагородие, Александр Александрович, я уже говорил и еще раз повторю: я не собираюсь перебегать вам дорогу, - как можно спокойнее произнес Тюрин. - Столичные никому из нас не доверяют. Ни нечисти, ни людям, живущим на Меже. Мы с вами в одной лодке. Я хочу помочь. У меня есть зацепка из Сретенской церкви. Возможно, все это связано со змеепоклонцами.

Скалонне обмяк. Упоминание о тайном культе меняло ситуацию. По крайней мере, теперь Скалонне мог хотя бы частично переложить ответственность за ситуацию в Киеве на политическую полицию.

- Змеепоклонцы? - он смерил отживленного всё ещё недоверчивым взглядом, выдвинул ящик стола и бросил Тюрину обгоревшую тетрадь. - Нашли в квартире Дмитрия Богрова. В печь идиот кинул, аккурат перед выходом в театр.

Тюрин коснулся переплета и затаил дыхание от удивления. На титуле помещался знак, который делали себе члены «Двуглавого орла» - буква «О» с крючками по краям, символизировавшими головы. Александр Петрович развернул тетрадь и снова проверил переплет.

- Похоже на знак двуглавцев, - прокомментировал его жест Скалонне, - но не он. Этот перевернут вверх тормашками. Будто это уже не головы, а какие-то ножки, - иронично улыбнулся полицмейстер.

Толстый переплет выдержал огонь. Но внутри остались лишь обрывки. Скорее всего, Богров выдирал и уничтожал страницы, а потом бросил в огонь и переплет. Уцелела лишь последняя страница. Она прилипла к форзацу. На ней значилось пять фамилий «херувимов» из Сретенской. Напротив каждого - текущий год и отметка «К1Г».

- Кендрик стоит под 168 номером. В тетради было 168 фамилий? - Тюрин возвел на Скалонне ошарашенный взгляд. - Это потому Рапойто-Дубяго забрал дела гимназистов-первоклассников?

Скалонне кивнул.

- Хотели сами все выяснить, пока столичные не прискакали. Но вы правы, в этом деле есть только две стороны - те, кто болеет за Киев, и те, кто хочет разрушить порядок... - Полицмейстер махнул пухлой рукой на тетрадь. - Похоже на список членов какой-то организации. Может, и змеепоклонцев. Давно о них ничего не было слышно. Мир совсем с ума сошел. Даже подростков привлекли.

- Я бы хотел поговорить с Богровым. Услышать его объяснение.

- Мы бы все хотели, - будто брызнул ядом Скалонне. - Этот дурак сегодня утром повесился в Лукьяновской тюрьме. И хитро так повесился. Ни одна мадам Солоха его чертячью душонку обратно позвать не сможет. Но вы сходите - посмотрите, пока он еще не рассыпался.

Известие застало врасплох. Теперь стала понятна особая нервозность шефа городской полиции. Ко всем неприятностям еще и главный преступник империи покончил с собой на вверенной Скалонне территории.

- Я предупрежу Рапойто-Дубягу, что вас привлекли к делу, - сказал полицмейстер. - Отчитываетесь передо мной. Я первым хочу знать, что происходит в моем городе. Вам понятно?

Тюрин рассеянно кивнул, все еще разглядывая тетрадь. На обороте обложки остались едва заметные следы от первой страницы. Будто слова продавились под напором пера. Тюрин потер надпись и замер.

- Александр Александрович, понимаю, что в погром 1892-го многие исчезали, - проговорил Тюрин с каменным выражением лица, - но, может, вы припомните этакого гимназиста Сашу Хоменко. Его кто-то искал? Может, семья?

Полицмейстер на мгновение задумался, взглянул на карту, висевшую на стене - как и в кабинете Тюрина, красным обозначались места появления кощеев - и проговорил:

- В 1892-м Сашку Хоменко искал Рапойто-Дубяго. Безрезультатно. Хоть и выел мне мозги тем гимназистом. Будто у него одного пропал родственник.

Тюрин удивленно выгнул брови.

- Это был его сводный брат, - ответил Скалонне. - А почему вы спрашиваете? Тоже как-то связываете со Сретенской? - полицмейстер подозрительно прищурил глаза.

Александр Петрович выразительно промолчал. «Вот почему древнейший херувим из Сретенской напомнил Рапойто-Дубягу. Это и был Саша Хоменко. Его брат», - подумал сыщик, а вслух сказал:

- Как только что-то узнаю, сообщу вам первому. Обещаю.

Тюрин схватил тетрадь и бросился в свой кабинет.

*

Первая страница тетради Богрова начиналась двумя словами - «Саша Хоменко», далее стоял год - 1892. Эта запись не содержала порядкового номера. За двадцать один год в тетради добавилось еще 168 фамилий.

«Кто были эти люди, и почему ни один орган порядка не обнаружил такую большую структуру?» - рассуждал Тюрин, в который раз разглядывая записи.

Все началось с исчезновения Саши Хоменко. Его так и не нашли. Сейчас брату Рапойто-Дубяги было бы около сорока. Возможно, все это время Хоменко формировал новую армию змеепоклонцев? Привлекал совсем юных, к чему-то готовил, и потому о них не было слышно?

Тюрин посмотрел на утреннюю газету, где речь шла о смерти премьера. Голову заполнили новые мысли: Богров совершил теракт самостоятельно. И тем самым поставил под удар организацию. Ее могли рассекретить. Поэтому Хоменко его убил.

Он зацепился за мысль, что во всем виноват пропавший двадцать один год назад гимназист, но в памяти невольно всплыло отцовское лицо со шрамом на щеке и слова Вышиевского. Отец «вел» ту группу, что погибла в Сретенской.

Из задумчивости вывел стук в дверь, та осторожно приоткрылась, и в щель просунулась рябая рожа Топчия, а за ним - маска Гальванеску. На людях он продолжал изображать змееглавца.

Александр Петрович взглянул на часы - одиннадцать вечера. Оставалось совсем мало времени, чтобы осмотреть Богрова. Останки чертов-душеловов рассыпались по-разному, но никогда не держались дольше суток после возвращения чертовой души обратно в ад.

- Я сказал, что мы будем в трупарне Лукьяновского тюремного замка. Это если Рапойто-Дубяго раньше нас вернется, - сообщил Топчий и пропустил Тюрина вперед. Александр Петрович подмигнул Гальванеску. Тот вызвался помочь с осмотром. Но даже под маской читался испуг. Он до сих пор боялся полиции.

IV

В темном грязном подвале, как бревна на мели, лежали мертвые арестанты. Полчища клопов укрывали пол. Топчий нервно дергал ногой. Тюрин поймал крысу, уже взбиравшуюся по штанине, и отбросил в темноту. Животное отчаянно запищало.

- Как он умер? - спросил Тюрин у склонившегося над трупом Гальванеску.

Первый преступник империи лежал под электрической лампой на отдельном столе. Узкое интеллигентное лицо над спиленными рогами застыло в мученической покорности. Чертячий пятак побледнел и покрылся черными пятнами - верный признак того, что тело начинает исчезать. Воняло старым козлом и серой.

Гальванеску дрожащими руками оттянул грязный воротник, поочередно поднял кем-то заботливо опущенные веки, заглянул в рот.

- Все правильно. Умер от удушения. Священная веревка. Скорее всего, заклятая на мощах Варвары. Так некоторые черти делают, когда надоедает мир.

- И где он ее здесь взял? - возмутился Тюрин.

- Какой-то идиот забыл отобрать у него шнурки, - Топчий снял с копыта черта туфлю и повертел в руках.

«Преступный недосмотр? - подумал Тюрин. - Намеренно ли оставили, чтобы бросить на нечисть подозрение в убийстве человеческого премьера?»

Подслеповатый доктор принялся за ладони Богрова, поближе изучил ногти, еще раз осмотрел голову и лицо.

- Следов борьбы не вижу. Одежда порвана, ну так ее после убийства премьера в театре чуть не разодрали. А что мы ищем, Александр Петрович? - Гальванеску задумчиво заглянул Тюрину в глаза.

Тюрин посмотрел на черта и потер грудь. Под ребрами снова сдавило.

- До сих пор беспокоит? Может, зашли бы ко мне, я бы посмотрел? - доктор жалостливо скривился. Топчий энергично закивал.

«Один меня загрыз, второй превратил в человекообразного, и теперь никак не оставят в покое. Особенно Гальванеску. Была бы его воля, запер бы меня в лаборатории и опекал бы как дорогостоящий экспонат» - подумал Тюрин, а вслух раздраженно приказал:

- Раздевайте его.

Псевдозмееглавец и волколак переглянулись. Топчий затаил дыхание и принялся снимать с черта рубашку. Доктор стянул штаны.

Голый Богров представлял еще более печальное зрелище. Его ноги укрывала черная, почти овечья шерсть. Грудь была безволосая и бледная, темный пушок просматривался на плечах, тонкой дорожкой соединял пупок и солнечное сплетение.

- Вот оно! - Александр Петрович победно поднял левую руку мертвяка. Под мышкой на боку виднелась татуировка.

- А чтоб ему семь раз да на одном месте! Знак двуглавцев? - удивился Топчий. - У черта? Правду говорят, дождемся Змея.

Гальванеску лишь удивленно потер глаза и прошептал: «Змеиное провидение!»

По телу Богрова, расширяясь, ползли темные пятна, внутри них уже разгоралось пламя. Вот-вот вспыхнет черт и превратится в пепел.

Александр Петрович достал лист бумаги и несколькими движениями перерисовал нехитрую татуировку. В следующее мгновение Богров вспыхнул, а когда угольки осели, на столе остался пепел в форме чертячьего тела.

*

Тюрин увидел Василину издалека. Снег едва касался ступеней городского музея, не оставляя следов. Казалось, колонны держали не только крышу, но и тяжелое свинцовое небо. Изящная фигурка словно парила в сером мареве, такая же невесомая и хрупкая, как первые снежинки. Панна Айвс заметила отживленного и помахала ему меховой муфтой. Одета она была в темное пальто с пышным воротником. Голову украшала высокая соболиная шапка.

Тюрин сдержанно улыбнулся. Еще в Лавре он твердо решил ограничить встречи, но нашествие кощеев все изменило. Айвс попросилась в санитарную комиссию и теперь, вместе с другими отчаянными, экспериментировала на кошках и искала вакцину от инфекции. Едва ли не каждый день кто-то из ее группы заканчивал в карантине для укушенных, а Тюрин, задержав дыхание, каждое утро проверял списки новых зараженных.

- У вас усталый вид, господин отживленный, - игриво улыбнулась Василина. Крошечные капельки заблестели на черных кудрях.

- Зато вы - как роза на морозе, госпожа Айвс. И чего вы не поехали к вашему доктору Фройду в Вену? Кажется, вы рассказывали о каком-то прорыве в исследованиях помешательств человекообразных?

- А если в мое отсутствие вас покусают кощеи? Тогда кто-то вместо меня получит лавры первенства за исследование влияния яда кощеев на ваш уникальный отживленный организм? - парировала Василина.

- Боюсь, доктор Гальванеску никого ко мне не подпустит, - улыбнулся Тюрин и предложил ей локоть.

- О, это так, - Василина подобрала подол пальто, и они стали взбираться по ступенькам. - Как же он нервничал, когда после Лавры, где в вашей груди проросло то отвратительное зерно, вас привезли в Александровскую. Буквально выбросил из операционной Вацлава, хотя тот уже приступил к процедуре.

- Вацлав - это упырь, вечно караулящий у вашего кабинета? - Александр Петрович нахмурился. Вспомнил рассказ об отношениях Василины с пациентом десмодусом.

- Вы зря, он замечательный врач, - беззаботно улыбнулась женщина. - И, кстати, я кое-что для вас нашла. Относительно вашего отца. В 1905-м сгорели все архивы, но мне удалось добыть записи тогдашнего хирурга Александровской больницы - Лятошенко. Он потом преподавал... Одним словом, ваш отец попал в Александровскую больницу уже при смерти. Был без сознания. По выводам Лятошенко, ему сделали неудачную операцию. Последовал сепсис, и Петр Тюрин умер.

- Какую операцию? – Тюрин встал как вкопанный.

- В карточке не указано. Более того, по мнению Лятошенко, в операции не было необходимости. Ему просто вскрыли грудную полость, а потом зашили, будто экспериментировал студент. К сожалению, больше ничего узнать не удалось. Лятошенко умер прошлой зимой, - с досадой добавила Василина.

- А как он узнал, кого лечит? Отец же был без памяти? И откуда его привезли? Почему не сообщили полицию? - сыпал вопросами Александр Петрович. Его глаза лихорадочно пылали. Василина, ошеломленная его бурной реакцией, отступила на шаг.

- Лятошенко описал пациента - около шестидесяти лет, волосы русые...

- Это мог быть кто угодно! - нетерпеливо возразил Тюрин.

- Да, но Лятошенко написал, что на левой щеке у мужчины был шрам. Вы мне рассказывали об этой особой примете отца. Собственно, так я его и нашла. Вы не представляете, сколько усилий я потратила на поиск этих записей...

«То есть Лятошенко не знал, кого осматривает. Итак, о смерти отца в поместье сообщил кто-то другой. Возможно, тот, кто его и убил», - подумал Тюрин, сухо кивнул женщине и потянул тяжелую дверь. Он не просил ее искать, более того, чувствовал себя преданным, будто она без разрешения вынула на свет позорную страницу его жизни.

Василина удивленно замерла, несколько секунд о чем-то думала, разглядывая лицо Тюрина. В ее глазах появилось сочувствие. И это еще больше разозлило полицейского. В конце концов, Василина вздохнула и переступила порог.

Музей казался заброшенным, внутри было холодно и сыро. Василина сняла шапку, встряхнула локонами.

- Доктор Фердинанд Перетц - мой давний друг. Знаток мертвых языков, исследователь фольклора и мифологии человекообразных, - молвила Василина и кивнула на коридор за центральной лестницей.

Тюрин уже ходил по этому пути, когда встречался со Степаном Голубевым, но кабинет Перетца, казалось, помещался под соседней улицей - так долго они шли по низкому коридору, пыльному и затянутому паутиной.

Наконец Василина толкнула скрипучую дверь. Табличка извещала, что они добрались до комнаты со странным названием: «Места хранения предметов из мифов и легенд человекообразных». Большинство вещей стояло накрытое простынями. Особенно высокие кучи громоздились у входа, будто предметы бросали там, где выгружали, не имея нужды и желания тащить их вглубь. Узенькая тропинка через сугробы древностей тянулась к импровизированному кабинету Перетца у противоположной стены.

Исследователь фольклора и мифологии нечисти оказался невысоким дородным блондином с эксцентрично подкрученными усиками, не старше пятидесяти и, как показалось Тюрину, пользовался румянами и чернил брови. Перетц помахал гостям щеточкой, попросил подождать и вернулся к расчистке нового экспоната.

Тюрин огляделся. Из темноты высовывался шестифутовый деревянный истукан, сделанный из переплетенных ветвей. С каждой смотрело отвратительное перекошенное лицо.

- Дайте угадаю. Идол богодрева? - сыщик кивнул на статую.

- Нашли в Днепре, - почему-то прошептала Айвс. - А это чаша источника, - она показала на огромную каменную тумбу с выдолбленной серединой. Тумбу опоясывали примитивные картинки, нацарапанные ребенком или кем-то с неприспособленными для рисования пальцами. «Мазня водяника», - подумал Тюрин, разглядывая пиктографическую историю о том, как божество водяников - король источников - подарил Змею «священную рыбу».

Доктор отложил щеточку, отошел на шаг и залюбовался новым экспонатом. Это были две каменные плиты с выбитыми на них рисунками.

На одном была запечатлена сцена, как Змей принимал дары от видов. Тюрин впервые видел легендарного царя нечисти. Обадия, еще в образе человека с длинными волосами и в тоге, протягивал руки навстречу рыбе, зерну и шкатулке с народом букв.

- Шиферный барельеф. Недавно вырыли в Лавре, - пояснил Перетц. - У меня есть все основания утверждать, что ему более тысячи лет, - глаза доктора самодовольно сияли, он смотрел будто сквозь Тюрина, витая в своих волшебных мечтах. - Видите, над Обадией и дарами уже вздымается огромный гад о трёх головах. Это символ преображения. После принятия даров Змей стал непобедимым Великим Воином и царем нечисти.

- А вот изображение в самом низу, похожее на яблоко. Что оно символизирует? - Тюрин наклонился к плите.

- О, это знаменитое сердце Змея. Легендарный артефакт... - Как и все ученые, Перетц мог часами говорить на любимую тему. - В пророчестве Офаниты Бека о пришествии Змея сказано, что только дары от видов и сердце могут вновь оживить Великого Воина. Но пророчество чрезвычайно сбивает с толку и, по мнению большинства ученых, неполно. «Сердце должно ожить и быть принесено вместе с дарами к месту, где спит Змей», - процитировал Перетц послание Офаниты. - Говорят, кроме даров и сердца, должно быть еще несколько артефактов. Но что это за вещи и как это «сердце должно ожить», до сих пор не известно. Кроме того, никто не знает, куда делось сердце Змея после его смерти, - улыбнулся доктор и склонил голову набок. - Однако мне чрезвычайно приятно, что молодой человек, представитель полиции, так интересуется верованиями человекообразных. Изучать нечисть в империи - дело неблагодарное и даже рискованное, - Перетц с гордостью выпятил грудь, - видимо, поэтому мы стремимся оставаться в тени, скрываться под псевдонимами, как, например, знаменитый Лазарус.

Доктор замолчал, ожидая услышать, что же привело к нему полицейского. Тюрин до сих пор размышлял над барельефом.

- Василиночка говорила, - доктор улыбнулся панне Айвс, - у вас ко мне дело? - Перетц закусил нижнюю губу и стал похожим на раскормленного кролика. Айвс ободряюще кивнула, а отживленный наконец достал рисунок. Доктор пододвинул лампу и уставился на листок.

- Да-да, очень похоже на знак двуглавцев. Пренеприятные типы. Но нет. Конечно, это другое. И напрямую касается моего нового обретения, - Перетц загадочно улыбнулся, воздел коротенький палец и указал на вторую плиту, вырытую в Лавре.

На ней была изображена колесница, запряженная десмодусом и волколаком. На носилках полулежала женщина. Вместо ног ниже пояса у нее извивались змеи. На глазах у женщины были повязка.

- Как по-вашему, кто это? - улыбнулся Перетц.

- Упырь и волколак - первые дети Лилит. Но это не она,- задумался Тюрин. - В «Легенде о рождении Змея» Лазарус написал, что когда император Византии забрал у Апи сына, ее ноги превратились в ползучих гадов. Значит это Апи - мать Змея, но почему у нее завязаны глаза?

- Ничего себе! - выпалила Василина и бросила на Тюрина полный восторга взгляд. Перетц прошептал «Браво!» и захлопал в ладоши.

- Да, это Апи, - доктор погладил изображение кончиками пальцев. На его уста набежала мечтательная улыбка. - Дочь Кия, последнего царя Зархосии. Ее брак с человеком должен был стать бесплодным. Но нечисть ждала лидера. Боги и вожди видов своей силой благословили лоно Апи. Она смогла соблазнить императора. И здесь, в Киеве, родила великого Змея. А дальше нас ждет печальная история страданий, - вздохнул Перетц. - Когда император узнал о казусе, то забрал сына, сжег город, Апи же заключил под землей. Она так мучилась из-за разлуки с сыном, что из ее глаз полились ядовитые слезы. Апи ослепла. Поэтому здесь изображена повязка на глазах, - доктор снова коснулся барельефа.

Тюрин завороженно слушал ученого.

- Так вы хотите сказать, что это знак Апи? - Тюрин снова показал перерисованный с руки Богрова символ. Такой же был на переплете сгоревшей тетради.

- Он символизирует рождение Змея. Круг - это брюхо, а эти крючки - змеевидные ноги. Этот знак издавна использовали приверженцы культа Апи. Кстати, где вы его нашли? Апи требует жестокого поклонения. Я думал, ее адептов давно уничтожили? - спросил Перетц, разглядывая лист с рисунком символа.

- То есть в Киеве существовало одновременно две секты? - проигнорировал его вопрос Тюрин, - Те, кто верил в Змея, и те, кто поклонялся его матери?

Доктор внимательно взглянул на полицейского и нахмурил брови. Василина, заинтересовавшись, подошла ближе.

- Как-то так, - согласился Перетц. - В Змея верят все человекообразные. Но это трудно назвать сектой. Змеепоклонцы могут собираться, изучать пророчества, легенды о жизни Обадии, искать способы его оживить, но не более.

- Отчего же? Змеепоклонцы - отъявленные революционеры, только и ищут, как уничтожить людей на Меже, - не сдержался Тюрин.

- Я имею в виду, - стушевался Перетц , так увлекся, что забыл, с кем говорит, - Змей не требует ритуала, в отличие от Апи. По легенде, когда у Апи забрали сына, она сошла с ума от горя. Слепая, скованная, продолжала она искать Змея через своих последователей. Они это поняли по-своему...

- И стали приносить ей в жертву мальчиков, - вместо доктора закончил Тюрин.

Глаза Василины округлились, Перетц побледнел.

- В ХІІ - ХІІІ веках двенадцатилетних мальчиков бросали в Бабий Яр, - брови Перетца выгнулись в трагическую дугу. - Там была вырыта специальная яма, как бы вход в царство Апи. Позже этот ритуал трансформировался. Мальчиков начали закалывать в специальных местах, которые называли змеиными. Считалось, что Апи ценит кровавый завет. Ее адепты верили, что Апи услышит их молитвы в обмен на кровь. В Киеве несколько таких капищ. В семнадцатом веке, после восстания Хмельницкого, когда всех, кто верил в Апи, уничтожили, змеиные места начали использовать для своих собраний змеепоклонцы. Об этом убедительно говорил профессор Голубев на большом археологическом симпозиуме, который состоялся после раскопок на Щекавице... Тогда Голубев представлял Археологическую комиссию, а сейчас возглавляет наш музей...

Под жгучим взглядом Тюрина Перетц начал запинаться.

- Вы же знаете, зачем они искали капища? И кому передавали эту информацию? - Тюрин будто бы снова листал папки с делами змеепоклонцев, читал приговоры.

Перетца затрясло, он завертел головой, будто искал поддержки у идолов, руки его то нервно сцеплялись, то безвольно повисали.

- Я тогда был ассистентом на кафедре, - скривился доктор. - Я не знал, поверьте, не знал, что случалось с теми человекообразными. Слышал, что капища консервируются.

- Где эти капища? - строго спросил Тюрин. Он ни на минуту не сомневался, что доктор знал об истинной деятельности Археологической комиссии: о том, как те истязали змеепоклонцев. Но ради карьеры или из страха молчал. Александр Петрович таких навидался. «Считает себя героем, потому что занимается верованиями нечисти, а на самом деле не вступился бы ни за одного человекообразного. Они для него лишь объект исследования, а не живые существа», - подумал Тюрин. Он вплотную подошел к доктору. От Переца разило васильковой водой и страхом. Струйка пота стекала напомаженной щекой.

Василина попыталась вмешаться, встать между мужчинами, но полицейский ее остановил. Вновь заболело под ребрами.

- Знаю о трех. Одно - возле Десятинной церкви, второе - под домом Трубецких на Большой Житомирской, а третье - на Львовской площади, - испуганно затараторил Перетц.

- На месте теперешней Сретенской церкви? - Тюрину все-таки пришлось схватиться за грудь.

- Житоцкий говорил, что ее для того и поставили. Впервые еще в одиннадцатом веке. И потом постоянно восстанавливали точно на старом месте, - чуть не плакал Перетц.

- Хватит, он не у вас на допросе, Александр Петрович! - возмутилась панна Айвс. - Мы немедленно уходим отсюда.

- Эти последователи Апи, - проигнорировал ее приказ Тюрин, его голос звучал спокойнее, - они могут не убивать мальчиков, а делать с ними что-то другое? Вербовать в свои ряды?

- Я не знаю, - с сомнением начал доктор. – Апи - слепая и безумная богиня. Ее культ был всегда причудливым и тайным. А значит, каждая группа могла прибегать к изменению ритуала... Теоретически возможно... Говорят, она приходила во снах женщинам-медиумам. Апи не может покинуть подземелье. Даже когда Змей был в Киеве, не могла. Только в чужом обличье, как дух, она выбиралась на поверхность. И только в исключительных случаях.

- Например, когда умер Змей?

- Ага, - энергично подтвердил Перетц, - она приходила к его телу. Но Апи беспомощна. Не забывайте, слепая и сумасшедшая. Сама не может его возродить. Поэтому ищет последователей, - Перетц показал на лист со знаком.

- Вы сказали - двенадцатилетних. Апи требовала двенадцатилетних мальчиков, - повторил Тюрин. Доктор казался совершенно растерянным и измотанным. - Почему?

- Потому что именно в двенадцать Змей впервые почувствовал ее зов, понял, что он не человек, и оставил отца.

Легенда о двенадцатилетнем Змее Обадии

Жизнь Великого Воина покрыта инеем, как тела водяников в крещенские морозы. Остатки легенд говорят о сём. Учился у лучших человеческих ученых и воинов. Знал историю Запада, постиг мудрость Востока. Единственный учитель из человекообразных - Стагирит - холистический дух, обладающий видением целого, способный управлять причинами и следствием, научил прятать естество. Наставлял искать скрытый смысл, верить единству бытия и не оценивать человека или человекообразного по сиюминутному поступку.

Рассказывал притчу про Хизира, древнего схоластического духа, странствовавшего с непокорным учеником. «И учинил Хизир непонятное ученику. Заплакал, увидев пышную свадьбу, и рассмеялся над купцом, заказывавшим сандалии на семь лет вперед. Убил мальчика из благочестивой семьи и отстроил стену в городе, из которого их выгнали камнями и проклятиями. И не сдержал молчания ученик Хизира, и стал требовать ответов. И сказал учитель: «Плакал я на свадьбе, потому что суждено жениху умереть на следующий день, а молодая еще 13 лет будет ждать, пока вырастет деверь, чтобы с ней обручиться. И смеялся я над купцом, потому что просил тот сандалий на семь лет, но и одних не успеет сносить. И убил я мальчика, ибо суждено ему вырасти в великого преступника, что сгубит и родителей, и весь свой народ. И отстроил я стену в доме, потому что там спрятано сокровище, которое должно достаться сиротам, но только после совершеннолетия».

«И сказал Хизир мне, - молвил Стагирит, - а я пересказываю тебе, Змей: не ходи в город над Днепром, потому что там найдешь свою смерть». А юный Обадия - сын императора - сказал: «Каждая смерть - это новое рождение. Поскольку я есть уроборос - бесконечное перерождение».

И первые одиннадцать лет Змей жил, как человек, пока не услышал зов матери. Апи явилась во сне, как уже много раз до того приходила к людям Запада. Для них она стала Кибелой, жестокой матерью богов. Земли Византии содрогались от человеческих жертвоприношений, непристойных ритуалов скопцов и прочих развлечений в честь плененной богини. Слепая безумная Апи искала сына, но единственной ее силой были сны и ненависть, которой она щедро поила своих сторонников.

Слухи о культе дошли до императора Византии. Огнем и железом стал он уничтожать последователей Апи. Советники, другие сыновья, требовали убить и Обадию. Император видел отблеск Апи в глазах сына и колебался. Это же была и его кровь.

Пока Змей не выбрал сам. Исчез в двенадцатый день рождения. И восстал в землях Зархосии двадцать один год спустя, как Великий Воин, вождь детей Лилит, царь человекообразных Обадия-бек.

Все годы победного шествия Змея землями людей Апи оставалась в подземной тюрьме в городе над Днепром. Нечисть считала, что Обадия не может простить матери, что та позволила людям его забрать. На самом же деле он ненавидел ее за другое. Она сделала его метисом, полукровком, разделив ложе с человеком, развела чистую кровь царей нечисти кровью людей. Лишь дары видов принесли покой в душу Змея. Потому что он чувствовал себя только нечистью.

И Апи не прекращала плакать, потому что знала - Змей прав.

VI

На следующее утро городская полиция встретила бедламом. Скалонне спешно отъехал, не сказав куда. Сплетничали, что его вызвали к губернатору и что речь идет о неминуемой отставке. На стол Тюрину положили новые сводки относительно нападений кощеев. За сутки укусили еще троих. Одного в саперной Слободке, еще двух на Подоле. Василины среди укушенных не было.

Тюрин выдохнул и вспомнил, как они расстались накануне. Женщина обвиняла его в чрезмерной жестокости к Перетцу.

- Вы не представляете, как тем, кто ценит нечисть, ее историю и верования, живется на Меже! - сказала Василина. - Вы были с той стороны баррикад. А теперь, когда получили синюю кожу, думаете, можете судить?

Ее глаза пылали, снег ложился на раскрасневшиеся щеки и сразу превращался в капли. Тюрину больше всего хотелось ее поцеловать, вместо этого он сухо сказал:

- Вы меня совсем не знаете, Василина. Я видел больше вас и прекрасно знаю, что мерзость натуры не зависит от внешности или вида. Мы сами решаем, кем нам быть. Сами впускаем внутрь зло. А значит, должны нести ответственность за выбор. И нет никаких оправданий.

- Вы сейчас говорите об отце, - в глазах Василины блеснули слезы, - о том, что он уничтожал нечисть, оставил вас с матерью. Но вы не ваш отец.

- И этого вы не знаете, - Тюрин развернулся и пошел прочь.

*

- Александр Петрович, кому война, а кому мать родна, - Топчий недовольно постучал по столу. - Там крепыш от Рапойто-Дубяги прибежал. Говорит, ихний ругается, вас ищет. Слышите? Со вчерашнего дня ищет. А мы будто от него прятались? Вот же ж... люди.

Рапойто-Дубяго ждал в отеле «Европейский». Шикарный номер с видом на Царскую площадь, дом Купеческого собрания, на монумент царю-освободителю и на голые деревья купеческого сада. Размещался на третьем этаже.

- О, наконец-то! А я тут опять вашей работой занимаюсь, - людополицейский стоял над трупом юноши, что лежал на персидском ковре посередине комнаты. Щетина только начала пробиваться на скошенном подбородке убитого. Левую руку покрывали страшные ожоги, будто ее полностью засовывали в огонь. Запах гари, жареного мяса, дымок из камина свидетельствовали, что именно там убитый повредил конечность.

- Яков Цегет. Попал из «браунинга» аккурат в висок. Модель 1900 года. Пуля серебряная, заговоренная, калибра 7,65, - монотонно констатировал эксперт.

- Он что - из нечисти? - Тюрин наклонился к телу. Внешне покойник ничем не отличался от человека.

- Оборотень. Приказчик у гмура Иосифа Маршака. Того, что украшения делает, - подтвердил Рапойто-Дубяго.

- А чтоб ему голова облезла! - воскликнул Топчий, увидев убитого. - Яшка! Вот его маманя слезами умоется. Зеленый, а такими цифрами в голове ворочал, что ну тебе, - вздохнул околоточный. - Самородок. Среди волколаков таких и не бывает. Маршак говорил, зуб дает, что Цегет к тридцати миллионщиком станет. Мы на его учебу в первой гимназии всей общиной собирали, а я перед Маршаком поручительство держал...

- Вот, полюбуйтесь последней запиской вашего самородка. Сгорел от любви, - иронично заметил Рапойто-Дубяго и протянул Тюрину бумажку: «Мою кровь съедает ненависть к человеческому роду. Не хочу и не могу больше бороться. Не в силах ее одолеть. Но и вас не любить не могу. Поэтому прощайте. Навсегда ваш Я. Ц.».

- Яшка-дурак влюбился в Юлию Субботину - внучку городского головы. Человека. Даже руки просил. Но кто же за оборотня отдаст? - пояснил Топчий и тяжело вздохнул. - Молодо-зелено, разве из-за такого в петлю лезут?

Тюрин передал записку околоточному и развернулся к Рапойто-Дубяге.

- А вы чего, собственно, тут же наша юрисдикция? - синекожий полицейский сузил глаза. Со стороны донесся грохот трамвая. Где-то прогрохотал взрыв. Один из людополицейских перекрестился. Остальные, глянув в окно, вернулись к работе. Огонь феникса - опасная вещь. От неосторожного обращения взрывается. Истребители, использовавшие его против кощеев, нередко сами подрывались на фениксе.

Рапойто-Дубяго взял человекообразного под локоть, отвел в сторону и протянул тому несколько наполовину истлевших страниц. Александр Петрович узнал почерк.

- Цегет этот был приятелем Богрова. Вместе в гимназии учились, - подтвердил догадку людополицейский.

Тюрин лишь взглянул на фамилии, оставшиеся на бумаге, и замер. Дмитрий Богров, Я. Цегет, Алекс. Шульгин, Игорь Сикорс... Мих. Булга... Больше всего поразило последнее - Вл. Голуб... Все записанные были студентами Киевского университета и были, по меньшей мере, двадцатилетними.

- Золотая молодежь, лучшие выпускники, будущее Империи, - произнес Рапойто-Дубяго и жестом поманил помощника. Тот принес грубую, обитую золотом книгу «Век Киевской первой гимназии». - Я тут все утро мозги сушу, - самодовольно заметил людополицейский. - Всех узнал. Все, хоть и в разные годы, закончили первую гимназию.

Александр Шульгин оказался одаренным полтавским полевиком. Досрочно окончил физико-математический факультет, стал самым молодым профессором, преподавал в Одесском университете. Игорь Сикорский - сын специалиста по нервным болезням и одного из лидеров Киевского клуба людей Империи, молодой изобретатель. Михаил Булгаков - ныне студент университета, сын покойного профессора богословия, начинающий литератор.

- А год напротив фамилии, это дата поступления в гимназию?

- Заметили? - улыбнулся Рапойто-Дубяго. - Это год, когда каждому исполнилось двенадцать. Такое впечатление, что их вербовали именно в этом возрасте. Но Голубев? Вас тоже поразило это имя?

Не слушая Рапойто-Дубягу, Тюрин сорвался с места, встал на колено рядом с телом и поднял обгоревшую руку. Особенно досталось предплечью. Обгоревшая кожа шелушилась, в наиболее пораженных местах проступали кровавые пятна. Александр Петрович попросил у Топчия нож и им, словно ресторанным прибором, начал убирать черный нагар.

- Что вы делаете, черт побери? - не выдержал Рапойто-Дубяго.

- Вот, - Тюрин показал на руку. На местах, где он счистил мертвую кожу, проступала татуировка. - Знак Апи.

*

- Так вы говорите, знак Апи должен быть на всех гимназистах из тетради Богрова? Они все - змеепоклонцы? И на титуле тетрадки Богрова имя моего брата? Невероятно... - Рапойто-Дубяго нервно затянулся. Они до сих пор находились в «Европейском». Вышли из комнаты и остановились у пустого стола портье. Отсюда просматривался весь коридор.

Тюрин впервые видел, чтобы людополицейский курил. До сих пор тот лишь нюхал табак. Новость озадачила Рапойто-Дубягу. Он несколько раз повторил «Апи», будто уже слышал это имя, хотя и не совсем понимал, что оно значит.

- Должен вас спросить, - начал Тюрин. - Вы убеждены, что Саша Хоменко умер во время нашествия кощеев в 1892-м?

Людополицейский сжал губы. Между бровями появилась морщинка. Сигарета почти погасла.

- Я был всего на несколько лет старше его. Саша - мамин любимчик - легко увлекался. Наукой, революцией, новыми теориями; я думал, вера в Апи была очередной идеей-фикс. Он говорил, что мать Змея единственная, кто способен разбудить легендарного царя нечисти. Что Апи обладает уникальным артефактом. Черт! Саша связался с какими-то людьми и человекообразными. Начал часто исчезать. За две недели до погрома тоже куда-то поехал. Так сказал матери. А потом кощеи, паника, город в огне. Я понял, что брат исчез, через несколько недель после погрома. Начали искать, но все напрасно. Его не было ни среди живых, ни среди мертвых.

Рапойто-Дубяго на мгновение замолчал. Тюрин удивленно поднял брови.

- Я проверял - ходил к Солохе. Она не смогла найти его душу, - уточнил людополицейский. - А теперь оказывается, что все это время он мог быть жив? Вербовать новых членов в эту тайную организацию змеепоклонцев? В голове не укладывается.

- Вы говорили, он связался с какими-то людьми, вы кого-то из них видели?

Полицейские вынесли Цегета из номера. Портье придержал дверь. Топчий нес ноги. Рапойто-Дубяго отвернулся от коллег и склонился к Тюрину. В синее лицо пыхнуло дымом.

- Нет. Я тогда начал служить в полиции. Погоревшая мавка Пузриной и тому подобное. Стремился показать себя. Стойте! - ухватившись за мысль, Рапойто-Дубяго поднял указательный палец. - Только раз я видел Сашу с мужчиной значительно старше его. Странно: впервые, когда вас увидел, я почему-то вспомнил о нем. Но у этого человека был шрам на левой щеке.

Теперь Тюрин нервно пожал плечами, будто не понимал, о чем говорит Рапойто-Дубяго.

- Надо бы поговорить с Голубевым. Он может знать, где сейчас ваш брат.

- Да, Вальдемар Голубев... - людополицейский задумался. На дне темных глаз появился странный блеск. Он взглянул на листы с фамилиями, перевел взгляд на Тюрина, рассеянно улыбнулся и повернулся к телу Цегета.

«Его не было ни среди живых, ни среди мертвых. Я проверял - ходил к Солохе» - эхом отозвалось в голове отживленного.

*

Тюрин решил не говорить родителям гимназистов истинную причину осмотра их детей. Официально - это новая проверка на заражение. Александру Петровичу было достаточно только намекнуть, что в околотке появились кощеи, и родители с готовностью показывали детей.

В реальности след от укуса означал, что существо обречено. Люди превращались в кощеев через несколько минут после заражения, другие виды - по-разному. От часа до суток. Дольше всего противились инфекции водяники, но и они, в конце концов, становились кощеями. И спасения от этого не было. Превращенных вылавливали, изолировали и, в конце концов, сжигали в овраге возле Александровской больницы, отчего во всём околотке стояла удушливая вонь горелого мяса.

Недостаток достоверной информации играл на руку. Родители верили, что вовремя обнаруженный укус позволит спасти ребенка.

Как и предсказывал Тюрин, все «херувимы» имели знак Апи. Но никто из них не смог объяснить, как и когда его получил. На расспросы об участии в тайной организации гимназисты только моргали глазами и не понимали, о чем говорит синелицый полицейский.

Все, кроме семьи Кендриков, жили далеко от Сретенской церкви, да и Кендрики там почти не бывали.

Других людей из тетради Богрова дети не знали. Единственное, что всех объединяло - первая гимназия. Там учился перед исчезновением и Саша Хоменко. Но его имя, как и описание внешности, не вызывало у гимназистов никаких эмоций.

Кендрик попросился поговорить с Тюриным без родителей. Мать испуганно прикрыла платком рот, но покорилась. Отец побледнел и попросил ничего не скрывать.

- Не говорите им, - повесил худые плечи Кендрик, - я действительно не знаю, откуда эта татуировка. - Под лопаткой у мальчика чернел знак Апи. - Но мне, Шанявскому и Черняховскому снился один и тот же сон: женщина с золотыми глазами и змеиным телом звала к себе, - мальчик густо покраснел, - а потом все мы нашли знак. И знаете, - Кендрик поднял на полицейского большие пытливые глаза, - когда мы с мамой после того сна были на службе у Сретенской церкви, то мне показалось, что с златоглазой женщиной я встречался именно там. Но во сне на улице было темно. А днем во время службы я ничего не почувствовал. Будто то существо, та женщина, могла появляться только ночью.

Человекообразные Зайцев и Бернер подтвердили рассказ Кендрика.

Тюрин велел приставить к пятерым гимназистам со знаками Апи негласный надзор. И Богров, и Цегет, по мнению экспертов, покончили с собой, но Александр Петрович имел другую версию. Их устраняет Саша Хоменко, а значит, опасность угрожает и другим.

Студенты из тетради Богрова почти все находились за пределами Киева. Сикорский был за границей - испытывал новый летательный аппарат, Шульгин преподавал в Одессе, Булгаков поехал к невесте в Саратов. Всем телеграфировали и просили явиться, но надежды было мало - город закрыли на карантин. Из Киева выпускали разве что красный сахар и сухое варенье.

Единственным, кто точно оставался в Киеве, был Вальдемар Голубев.

*

Голубевы жили на Андреевском спуске в одноэтажном доме, покрытом зеленой черепицей. Из-за забора выглядывали длинные ветки дряхлой липы. Летом имение утопало в зелени. Окна, выходившие на улицу, были занавешены. Грубая дубовая дверь казалась давно некрашеной. Вместо ручки было прикреплено большое металлическое кольцо в форме змея, кусающего себя за хвост. От дома веяло старосветскостью и одновременно враждебностью. На дворе стояла тишина, в окнах было темно. Мелкий снег устилал мостовую. Одинокие пешеходы спешили укрыться по домам. Холод и кощеи заставляли быстрее убегать с улиц.

Тюрин взялся за кольцо и постучал. Он даже удивился, когда за дверью послышалось шарканье шагов. Тот, кто готовился открыть, заглянул в глазок и только тогда поднял засов.

- И что на этот раз? - открыл сам хозяин. Степан Тимофеевич Голубев поразил многодневной щетиной и давно нечесаными белыми волосами. Глаза профессора ввалились, взгляд сделался резким и подозрительным.

- Я ищу вашего сына.

Голубев скривился и уже начал закрывать дверь. Тюрин подставил ногу, препятствуя старику.

- Ему возможно грозить опасность.

Профессор внимательно посмотрел на отживленного, выглянул на улицу - не караулит ли кто-то подозрительный - и запустил полицейского внутрь.

Кабинет Голубева напомнил отцовский. Так же много книг, кучи пыли и бумаг. Правда, стены украшали фотокарточки с дамами. А на туалетном столике лежали предметы дамского туалета: лента, зеркальце, роговой гребешок и даже балетная туфелька. Голубев, как и перелесники, оставлял трофеи любовных побед.

Степан Тимофеевич уселся на диванчик. Домашний халат распахнулся и обнажил старческую ногу в поношенной шлепанце. Профессор поправил одежду и уставил на Тюрина недовольный взгляд.

- Должен сказать, после последней нашей встречи у меня было несколько пренеприятных недель. Особенно досталось от моего любимого сына. Так что ваше общество мне не особо приятно, - Голубев поднял стакан с какой-то мутной жидкостью. - Давайте быстрее. Что ему грозит?

- А могу я поговорить с ним лично? - Александр Петрович посмотрел на портреты, пытаясь разглядеть мать младшего Голубева.

- Вы что, не понимаете? После событий в Думе Вальдемар здесь нечастый гость. А где искать его - не знаю. Он давно живет своим умом.

Тюрин перевел взгляд на старика. К нему имелось не меньше вопросов.

- Возможно, ваш сын связан с убийством премьера.

Профессор фыркнул, будто эти обвинения для него не новость.

- А как же! Теракт совершила нечисть, но кто виноват? «Двуглавый орел». Специально все подстроил, чтобы их подставить. Если у вас все, то прошу, дверь там, - профессор рукой со стаканом показал на выход.

- Богров и еще один человекообразный уже мертвы, - продолжал Тюрин. – На их телах имелся вот такой знак, - полицейский показал бумажку с перерисованным знаком Апи. Голубев, сощурив глаза, посмотрел на рисунок. - Есть подозрение, что кто-то уничтожает всех, у кого на теле есть такая татуировка. Я думаю, она есть и у Вальдемара. И это не знак двуглавцев.

Голубев-старший несколько секунд разглядывал «знак Апи», и вдруг из его горла вылетело несколько хриплых звуков.

- Конечно, это не знак двуглавцев. Это символ рождения Змея, знак его матери Апи, - продолжил хихикать профессор. - Я знал, что вы такой же сумасшедший, как и ваш отец. А самое смешное, что мой сын значительно больше похож на него, чем на меня. Такая же страсть к верованиям нечисти. Он и вами бредит. Считает, что Петр Тюрин оставил вам указания, как разбудить Змея. Вера в то, что Обадия может быть возвращен, не хуже инфекции кощея - полностью захватывает разум... - Голубев будто выдохся, поставил стакан и закусил губу, - Я не видел такого у Володи. Это все?

- Нет, не все. Теперь точно не все, Степан Тимофеевич, - Тюрин расстегнул шинель и сел в кресло напротив профессора. Его глаза угрожающе поблескивали. Голубев напрягся. Вдруг отчетливо стало понятно, что в доме больше никого нет. - Давно хотел вас спросить, Степан Тимофеевич, Вы тоже помогали отцу вылавливать и передавать Четвертому отделу змеепоклонцев, тоже наблюдали за тем, как их пытают? Вам это нравилось? - Тюрин оголил зубы в хищной улыбке.

- А вы думаете, это были дети? Невинные домовики или потерчата? - в отличие от Перетца, Голубев бросился в наступление. - Они угрожали Империи. И да, мы способствовали правосудию.

- Правосудию? - закричал Тюрин. Он едва сдерживался, чтобы не ухватить старика за грудки. - Когда обливали упыря святой водой, допытываясь, где капища Апи?

- Это все ваш отец! Он окончательно сошел с ума от желания найти сердце Змея, - Голубев вцепился в перильца диванчика. Стариковские губы дрожали. - Он был убежден, что его забрала Апи. И тогда, и сейчас я считаю, что это бред! Но Бог наказал меня. Теперь и мой сын верит в сердце Змея.

- Хочет получить власть над нечистью?

Слова профессора удивили. Тюрин не подозревал, что глава «Двуглавого орла» может стремиться к господству над человекообразными. Скорее уж к истреблению.

- Да кто вам такое сказал? И вы, и Петр ошибаетесь. Сердце Змея - лишь один из ключей к пробуждению Змея. По крайней мере, так говорят легенды. Не более. Но ваш отец был убежден. Загорелся идеей, что сердце дает власть над нечистью, сразу после раскопок на Щекавице. Они с Житоцким что-то там такое разглядели. Я вот ничего не видел! - страстно произнес Голубев. - Забрал то, что мы нашли, и все. А где-то в середине 1880-х наши пути разошлись. Мне надоело заниматься этой гадостью. Да! Если хотите знать, надоело видеть уродливые рожи змеепоклонцев, слышать их визг. Я перешел в музей. А он продолжал искать. Хотел призвать Апи. Был уверен, что она забрала сердце.

Тюрин поднялся и прошелся по комнате. Среди женских штучек нашелся лишь один портрет. На нем был зафиксирован самый ценный трофей Голубева - черноволосый мальчик в матроске.

- Вы не хотели, чтобы сын знал, чем вы занимались?

«Середина 1880-х, Вальдемару должно быть всего несколько лет», - подумал Тюрин. Старик порывисто вздохнул. Единственный сын - и вовсе не такой, как ему мечталось.

- Но вы всегда были с ним рядом. В отличие от моего отца, - тихо произнес синекожий полицейский.

- В последний раз я видел Петра в 1892-м, за несколько месяцев до погрома, - Голубев снова налил себе выпить. - Мы говорили об Апи и Сретенской церкви. Он хотел провести там какой-то ритуал, заставить ее отдать сердце. Я сказал, что ничего не хочу об этом знать. Ритуалы, посвященные Апи - сплошная кровь. Петр ответил, что не нуждается в моей помощи. Он лишь хотел, чтобы я рассказал одному гимназисту, что видел на Щекавице в 1874-м. Показал, что там нашел. Я согласился. Хотел, чтобы он поскорее ушел. Вы бы видели его глаза. Гимназист выглядел не лучше. Я сразу подумал - фанатик. Мои слова на него как-то странно подействовали. Он как будто еще больше уверовал в Апи и Змея. Сказал, что готов. Я не стал спрашивать, к чему.

- Вы помните его имя?

- Собственно, да, я готовил его к истории перед Университетом. Рассказывал про Змея. Может, я сам виноват, что он во все это так поверил. Видимо, Петр выловил его на каком-то из змеиных мест. Саша Хоменко. Так его звали.

Тюрин согнулся, как от удара в грудь. Подошел к столику профессора, налил себе из хрустального графина и одним духом выпил.

- А что, кроме народа букв, вы нашли в костях Змея? Что за нож?

Голубев удивленно хмыкнул.

- Даже Петр не знал о ребре Вещего Ольга. Заклятый нож, единственное оружие, которым можно убить Змея. А еще говорят, что тот, у кого это ребро, сможет повторить трюк Ольга и из нечисти стать человеком. В любом случае, его похитили из музея несколько лет назад, - добавил профессор таким тоном, что Тюрин не сомневался: он знает, где сейчас ребро.

- Я попытаюсь все выяснить и защитить вашего сына. Если уж так случится.

- О нет, - широко улыбнулся Голубев, - лучше держитесь от Вальдемара подальше, а то это вам понадобится защита.

*

Тюрин вернулся в отделение полиции. Едва закончился рабочий день, а в присутственных местах уже стояла жуткая тишина. Ноябрьские сумерки накрыли город темным тревожным шатром. Горожане прятались по домам, не понимая, с какой стороны ожидать нападения тупых немертвых. Окна светились только в штабе истребителей кощеев, под который отдали центральное пожарное депо. Теперь семафорная связь передавала не только предупреждения об огне, но и сообщения о случаях появления кощеев.

Александр Петрович разложил на столе личные дела гимназистов, разгладил записку Цегета: «Мою кровь съедает ненависть к человеческому роду. Не хочу и не могу больше бороться. Не в силах ее одолеть. Но и вас не любить не могу...»

«Не в силах ее одолеть» - ненависть или Апи? - Тюрин повертел в руках листок. Это была страница из гимназической тетради по латыни. Теми же чернилами, что и последние слова, было подчеркнуто выражение из упражнения: «Аb aqua silente cave», что можно перевести как «сверху тихо, а внутри лихо». На что или на кого намекал Цегет, о каком тихом лихе предупреждал? - рассуждал Тюрин. - Две загадочные смерти. Самоубийство или кто-то помог? Кто? Саша Хоменко?»

Отживленный наклонился и вытащил из ящика баночку с сухим вареньем. Прошло два месяца с тех пор, как он в последний раз ел зелье. Но сейчас он должен был убедиться, что его догадки верны.

- Я хочу знать, что случилось с Сашей Хоменко, - сказал Тюрин баночке. Он понимал, что это так не работает. Видения приходят самовольно. Но он понадеялся на успех.

Взял крыночку, повертел в руках, снял крышку и положил в рот приторно-сладкий фрукт.

*

Кровь! Так много крови. Я не смог. Должен был вонзить нож в его сердце, но не справился. Лысенко, Чубинский, Городокский только смотрели. Трусы! А этот мальчик... еще совсем мальчик... чуть старше моего сына и тоже Сашка... приставил лезвие к своему горлу и сделал быстрое движение. Я бросился к нему. Мальчик упал на мои руки, на его лице появилась счастливая улыбка. Сказал, что она услышала. Что она довольна жертвой. Это были его последние слова. А потом нас затопило сияние, словно растворившее тело Саши. Внутри Сретенской будто зажгли миллионы свечей. Я закрыл глаза, а когда очнулся, увидел остальных. Они были мертвы, а передо мной стояла Апи - ужасная и прекрасная одновременно. Я упал на колени. Она коснулась моего лица. Начала ощупывать черты моего лица, как любая смертная слепая, нащупала шрам и улыбнулась.

- Змею понравилась твоя кровь, - раздалось в моей голове. - Я это чувствую, поэтому отдаю тебе самое ценное, - Апи протянула круглый предмет, похожий на яблоко, завернутое в золотую фольгу. - Твоя кровь возродит это, когда придет время.

- А когда придет время? - прошептал я. Почувствовал себя избранным. Мне оказана великая честь.

- Когда твой сын вырастет, в небе запылает летучая звезда, а люди и нечисть будут готовы к новой великой войне. Тогда он должен принести сердце и другие дары к месту, где спит Змей, - проговорила змееногая в моей голове.

Церковь вздрогнула. Я почувствовал, как мой мозг раздирает безумный яростный смех. И только теперь понял, что натворил.

- Нет! Я отказываюсь, - закричал я, - Ты его не получишь!

Но было поздно. Сердце осталось у меня. В городе начало просыпаться слепое зло, порожденное матерью Змея...

Я должен спасти семью. Отослать сына как можно дальше. Туда, где Апи бессильна...

Какой же я дурак! Сердце Змея лишь ключ, но тот, кто им воспользуется, должен принести последнюю жертву - самого себя.

*

В коридоре скрипнули половицы. Тюрин потер виски. Он тяжело выбирался из муторного страшного сна. Еще не понимал, как его оценивать, не хотел думать о поступке отца, но знал одно - Саша Хоменко умер. «Апи беспомощна. Ей нужны помощники», - сказал Перетц. Итак, ребят собирал кто-то другой.

- Черт, надо опять начинать сначала, - себе под нос просипел Тюрин.

В коридоре снова послышался шум. Колокола на Софии пробили полночь. Тюрин поднялся и выглянул за дверь. Длинные тени выползали из открытого кабинета Рапойто-Дубяги. Шепот казался шелестом листьев. Еще до того, как Александр Петрович достиг светлой полосы, из комнаты выскользнула фигура. Мужчина сжимал в руке небольшую папку. Высоко поднятый воротник шинели, надвинутая фуражка не позволяли узнать ночного гостя. Но особый наклон головы, порывистые нервные шаги показались знакомыми.

- Стой!

Пустые коридоры разнесли эхо. Мужчина не обернулся. Где-то загремели оконные стекла, и по этажу пролетел холодный ветер. Тюрин добежал до открытого окна. На крыше сторожки еще виднелись черные следы беглеца, а с улицы донеслось цоканье извозчика. За несколько часов первый снег сотрет все без остатка. Не успел полицейский обдумать дальнейшие действия, как другой силуэт отлепился от стены, выйдя из тени. В последний момент Тюрин придержал тяжелый кулак. На него пялился удивленный Рапойто-Дубяго.

- А чего вы у открытого окна? - людополицейский выглянул на улицу. - Хотя вам же не холодно. Хорошо, что вы здесь. Я его нашел.

- Кого? Голубева? Кажется, он только что выпрыгнул из окна.

Рапойто-Дубяго перегнулся через подоконник, несколько секунд всматривался в темноту, потом развернулся к Тюрину и смерил придирчивым взглядом.

- Там никого. А вы выглядите странно. Шрамы исчезли и щеки, кажется, порозовели.

- Кого вы нашли? - спросил отживленный.

- Того, кто вербует ребят. Главного в нашей тайной организации, - глаза Рапойто-Дубяги азартно блеснули. - Все ниточки ведут к Тропинкину.

- Тропинкина? - Тюрин никак не мог сосредоточиться на том, что говорит коллега.

- Да, учителя латыни. Все дети, гимназисты из тетради, в свое время брали у него уроки. И записка Цегета. Меня сразу удивила надпись на латыни, еще и в гимназической тетради. Я проверил. Это из урока Тропинкина. А эта пословица на латыни – «Сверху тихо, а внутри лихо»... Вы заметили, как Цегет ее подчеркнул? Так я уверен, это тоже про Тропинкина. Снаружи тюхтя тюхтей, под пятой у тещи, а на самом деле - глава тайной организации змеепоклонцев. И еще одно интересное совпадение - его сына укусили кощеи, когда тому было двенадцать. Может, из-за этого такая страсть к двенадцатилетним? И последнее, вам понравится. Адрес его квартиры - Большая Житомирская, 33. Понимаете? Бок о бок со Сретенской церковью. И еще... - замялся Рапойто-Дубяго, - я много думал над тем, что вы говорили о Саше: что это он мог возродить тайную организацию. Нет. Он бы такого не учинил. Саша мертв, как бы мне ни хотелось обратного. Но Тропинкин и ему давал уроки. Так что надо брать.

- Тропинкина?

- Да! Да что с вами? На улице никого - точно вам говорю.

VII

Николай Павлович Тропинкин занимал нижнюю квартиру в доме, выходившем на Львовскую площадь. В Киеве дом давно называли «змеиным». Низ эркера над входом во внутренний двор украшали каменные змеи. В причудливых предутренних сумерках они, как будто живые, переплетались с ветвями богодрева. Разлапистые каштановые листья расползались от ствола. А над кроной, оседлав лебедя, улыбался мальчик.

Несколько минут пришлось стучать в парадную дверь, пока не появилась заспанная горничная. Наконец из комнаты выполз всклокоченный Тропинкин, в одной тапочке и клетчатом халате, который он на ходу пытался подпоясать.

- Что, что, что происходит? - испуганно затараторил учитель. От волнения то и дело хватал воздух большими толстыми губами, моргал водянистыми глазами и теребил длинный вязаный шарф, который неведомого почему уже был на его шее.

- Тропинкин Николай Павлович, учитель латыни и инспектор классов в первой гимназии? - для проформы спросил Рапойто-Дубяго.

Учитель потянул за шарф, будто без этого не мог кивнуть.

- Собирайтесь! Вас обвиняют в государственной измене и подрывной тайной деятельности, - людополицейский расплылся в хищной улыбке и приказал одеваться. Ему не терпелось совершить допрос в официальных стенах.

Тропинкин застыл. Казалось, его глаза вот-вот вывалятся из орбит. Наконец он понял, что приказано одеваться, хотя и не понимал зачем.

- Я же говорю, дурачком прикидывается, - самодовольно заметил Рапойто-Дубяго и толкнул учителя в комнату, чтобы ускорить одевание.

Тюрин остался разглядывать гостиную. В голове до сих пор кружилось от съеденной грушки, а в памяти стояли ужасные сцены из сна. Он попытался сосредоточиться на квартире.

В центре стоял обеденный стол с четырьмя стульями. На стене висел зимний пейзаж, под ним, накрытое вышитой салфеткой, стояло фортепиано. В углу белела изразцовая печь. Тюрин подошел ближе. Поверхность покрывали мелкие разноцветные надписи. Это были инициалы и годы. Александр Петрович мог поклясться, что найдет совпадение с записями в тетради Богрова. Даже почерк показался тем же.

Неожиданно дверь соседней комнаты стукнулась о косяк, и в проеме, словно призрак, объявилась застегнутая на все пуговицы мадам Кац. Несмотря на раннее время, ее платье сверкало безупречными воланами, а воротничок - крахмальной остротой. На голове женщины красовалась старомодная шляпка-таблетка, на локте висела корзина с разноцветной пряжей и несколькими острыми, словно шпаги, английскими спицами. Старуха поставила вязание на фортепиано, сцепила пальцы рук и строго проговорила:

- И что опять натворил этот идиёт?

Казалось, ее совсем не удивил неожиданный приход полиции.

Из спальни вышел арестованный в сопровождении Рапойто-Дубяги. Тропинкин был в почти пристойном виде и без шарфа, он испуганно прокричал «Мама!». Рапойто-Дубяго неуверенно козырнул мадам Кац, взял Тропинкина под локоть и быстро вывел в коридор. Тюрину показалось, что людополицейскому хотелось поскорее исчезнуть с глаз старухи.

- Ну-с? - под ногами мадам Кац угрожающе скрипнул паркет, и Александр Петрович удивился, как такое вообще возможно при ее воробьином телосложении.

- Вы сказали - «опять натворил»? Вашего зятя уже забирали этак среди ночи?

- Ха! Не хватало, чтобы среди ночи забирали. Хотя с Тропинкина станется. А я говорила Лизон, я знала, что все этим и закончится. Малахольный попадет в кутузку - туда ему и дорога, - мадам Кац самодовольно уселась в кресло у окна. - Аделька, чаю! - скомандовала старуха, будто это был обычный прием в назначенное для гостей время. - Вы, конечно, кофий не употребляете? Страшная гадость. Тропинкин раз принес. Пришлось высыпать в клозет!

Тюрин кивнул и подошел к фортепиано. На нем стояло несколько фотографий.

- А этот милый мальчик, небось, ваш внук? – коснулся он фотографии на комоде. На снимке показывал зубы пухлый мальчик лет двенадцати.

- Костик, - согласилась мадам Кац. - Пейте чай, остынет!

Тюрин взял чашку и принюхался. Чай непривычно пах.

- Вы не нюхайте, а пейте. Это фирменный сбор. Костик любил. Хоть был таким же остолопом, как и Тропинкин. Яблоня от яблони... - Несмотря на суровые слова, внутреннее тепло озарило лицо старухи, будто солнце коснулось забытого на дереве пожелтевшего листа. - Исчез во время эпидемии двадцать один год назад. Кощеи сожрали. Ваш этот черноволосый искал.

- Рапойто-Дубяго?

- А я помню, как его там зовут? - зло ответила мадам Кац. - Тоже дурак. Я сразу почувствовала, что Костик превратился. Тропинкин, пусть его вши в тюрьме покусают, таскал малого к «Франсуа». Наберут бонбоньерок и грызут. И так щеки по плечи. В тот день тоже там были. Не поверил про кощеев, дурак. Костик, любопытная душа, выбежал посмотреть, чего люди причитают. А малахольный кофий допивал. А когда все улеглось, Костика уже и не нашли. Лизон после того подалась со странствующим цирком. За кельтским корриганом. Ни рыба, ни мясо, мелкий да мозглявый, но веселый. На скрипке шпарил.

- В 1892-м многие погибли, - заметил Тюрин. В памяти всплыл страшный сон о жертвоприношении в Сретенской. После того отец уехал в поместье. Киев впервые атаковали кощеи. Люди, не понимая, что происходит, набросились на нечисть. Чувствуя вину, отец открыл имение. И отослал их с матерью. Перед глазами у Александра Петровича поплыло. Во рту стоял неприятный вкус чая. Он оперся на печь. - А эти записи - что они значат? - Тюрин показал на кафельную поверхность.

- Годы, когда к Тропинкину ученики приходили, - Кац внимательно следила за отживленным.

- Это он записывал?

- Не только.

Сухая ревматическая рука старухи вдруг мелко задрожала, и она быстро спрятала ее в складках платья. Мадам Кац на мгновение задумалась, а потом, будто впервые осознала, куда забрали зятя, удивленно спросила:

- А с Тропинкиным-то что будет?

- Вы слышали Рапойто-Дубягу? – как бы между прочим, спросил Тюрин. Он снова разглядывал Костика. Новая неожиданная догадка заставила одернуть себя. - Вашего зятя обвиняют в терроризме. Вы знали, что он вербовал гимназистов в тайную организацию?

Казалось, от слов Тюрина мадам Кац мгновенно постарела на десяток лет. Старческие морщины стали отчетливее, а кожа будто превратилась в папирус.

- Ха! - как-то испуганно воскликнула мадам. - Малахольный-террорист? Вы сошли с ума.

- Вы, должно быть, очень горевали из-за смерти внука? Оплакивали его сильнее, чем мать? - Тюрин подошел ближе.

- Лизон? Нет! Я всегда любила Костика больше. Я была ему за мать, - мадам Кац выпрямилась в кресле и смело посмотрела Тюрину в глаза.

- Что вы слышали об Апи? - неожиданно спросил он.

Старуха мигнула и уже раскрыла рот, чтобы ответить, но не успела. В дверь нетерпеливо постучали.

- Тюрин Александр Петрович у вас? - донесся из коридора суровый мужской голос. - Нам нужно его видеть.

Кац улыбнулась самыми уголками губ и прокричала в ответ:

- Адель, пускай!

*

- Беда, Александр Петрович!

Перед Тюриным стояло двое неизвестных в форме жандармов. Их башлыки густо укрывал снег.

- Парфентия кощеи загрызли! - сказал коротышка, очевидно, старший по званию. Крепыш-человекообразный маячил у него за спиной. - Нарвался на зараженных в доках Второго пароходства. Городовой еле ноги унес. Надо немедленно ехать, - из-под овечьей шапки сверкнули острые глаза.

- А почему об этом извещают жандармы? - Тюрин с подозрением посмотрел на прибывших.

- Потому что у вас есть влиятельные друзья, - загадочно сказал коротышка. - Я не представился. Извиняюсь. С этими бесовыми кощеями совсем зарапортовался, - жандарм весело улыбнулся. - Подполковник Абрам Адамчик, а это-ротмистр Павлентий Огурец.

Тюрин подумал о Вышиевском, а еще о Топчии. Неужели действительно укусили? Он оглянулся. Пользуясь разговором, мадам Кац исчезла в комнатах. Немного подумав, Тюрин снова посмотрел на гостей, застегнул шинель и решил ехать.

Уже на выходе его перехватила мадам Кац.

- У малахольного слабое горло. А в ваших казематах невыносимая сырость, - старуха протянула корзину, в которой лежали пирожки и аккуратно свернутый вязанный шарф. Когда Тюрин наклонился за передачей, Кац крепко вцепилась в его плечо и прошептала в самое ухо:

- Сретенская вечером всегда открыта, особенно последние шесть месяцев.

VIII

- А как вы узнали, где меня искать? - спросил Тюрин уже в пролетке. Жандармы точно знали, за кем едут. Лошадьми правил коняжный. На улице разгулялась первая ноябрьская метель, извозчик поднял высокий воротник и натянул меховую шапку по самые глаза. Были видны лишь длинные конские уши.

- Так в полиции сказали, - прокричал Адамчик, помогая Огурцу поднимать над пролёткой козырек. - А про Топчия городовой сообщил. Удалось вырваться. Повезло, что из водяников. - Эй, мерзота, не хочешь господам помочь? - крикнул коняжному жандарм. Возница лениво слез с передка и одним махом наставил защитный верх. Его глаза недовольно блеснули. Коняжный покосился на Тюрина и покачал головой, мол, «ой и скверное у тебя общество, паныч».

- А городового звали Кукиш? - переспросил Тюрин.

С обеих сторон его зажали жандармы.

- Может, и Кукиш, а может, и Шиш, - весело произнес Адамчик, заворачивая табак в самокрутку.

- На кого работаете, служивые? - одной рукой Тюрин схватил Адамчика за горло, а второй выхватил револьвер и воткнул его под звериный подбородок Огурца. - Серебряные, заговоренные. Успею попасть. А я, как вы знаете, неубиенный. Так что не дергайтесь. Где я буду, знал только Рапойто-Дубяго... - (Мысль о предательстве людополицейского обожгла). - А ни Кукиша, ни Шиша городового-водяника в полиции нет. Еще и придумать такое - Топчия загрызли! - (В голове промелькнула болезненная мысль: «Хорошо, что не догадались использовать Василину»). - Так что погорела ставка. Говорите, откуда будете? - Тюрин для уверенности сжал руку на шее у коротышки. Адамчик начал задыхаться. Зооморф вертел глазами, но дуло револьвера крепко упиралось в подбородок.

- Голубев. Вальдемар прислали, - прохрипел Адамчик.

- Так бы сразу и сказали, - улыбнулся отживленный. - Давно мечтаю с ним увидеться.

Остаток пути преодолели молча. Почти развиднелось, когда добрались до речного порта. Темные деревянные ангары подпирали свинцовое небо. Снег гасил любые звуки. Пришлось побродить, пока офицер не указал на нужный ангар и распахнул дверь.

Внутри пахло мышами, пылью и опасностью. Где-то сверху стукнула форточка. Как в дешевой постановке, луч света упал из дыры под потолком. На его фоне белым пеплом оседал на странную конструкцию снег.

Только подойдя ближе, Тюрин понял, на что ложились снежинки. В канатных путах, под потолком, словно муха в тенетах, извивался и стонал человек.

Тюрин задрал голову и упустил миг, когда зооморф схватил его за руки. Огурец оказался удивительно сильным. Адамчик ударил отживленного под колени. Зооморф потянул за руки и заставил Тюрина выгнуться, как на дыбе. Александр Петрович почувствовал, как захрустели суставы. Еще немного - и зооморф их порвет. Тюрин хотел лягнуть, но крепыш толкнул его на пол и придавил всей массой. Отживленному показалось, что именно этими руками мутузили его в Лавре. Он попытался достать револьвер, но зооморф держал, как в тисках. Пока Тюрин пытался выбраться из захвата зооморфа, Адамчик опутал ему ноги толстой цепью. Зооморф одним рывком поднял полицейского и усадил на стул, стоявший точно под подвешенным мужчиной.

Тюрин недооценил Огурца. Еще не видел он такого зооморфа. Тот обладал пудовыми кулаками и свирепой силой. Было невозможно сопротивляться. Адамчик закончил связывать Тюрину руки.

- Хорошенькое рандеву, я же сам пришел на встречу. Думал, выпьем, поболтаем в приличном обществе, - Александр Петрович криво улыбнулся и сплюнул.

- Вот тебе приличное общество, синелицый, - кощей на веревке, - Адамчик тоже сплюнул. Приветливая личина с него слезла.

Тюрин снова посмотрел на несчастного. Студенческая униформа свисала с изуродованного тела рваными клочьями. Кощей рыкал и пускал голодную слюну. Тюрину показалось, что он почувствовал горячие капли на своей щеке.

Вдруг Адамчик кивнул головой в темноту и отошел. Из тени выплыла худая фигура в черной шинели и низко надвинутой форменной фуражке.

- Мне сообщили, что вы меня искали? - из темноты, будто фотография во время проявления, появилось скуластое молодое лицо. Над губой чернели элегантные усики. Глаза были темные, словно пустые.

- Вальдемар Степанович, рад был бы подать руку, но не могу даже выпрямить ноги. Зачем эта комедия? Я сам к вам ехал, - зло бросил Тюрин. Он мог лишь крутить головой, Адамчик с зооморфом хорошо постарались, спеленали цепями, словно младенца. - Что вы пообещали Рапойто-Дубяге за измену?

Тюрин думал, что изучил людополицейского. Считал его принципиальным и серьезным. В участке шутили, что все купцы города не способны скинуться на взятку, которая бы заинтересовала Рапойто-Дубягу.

- Даже самые стойкие тают, когда речь идет о семье, - Голубев хищно улыбнулся. - Я пообещал рассказать, где его брат.

- Но Саша Хоменко умер. Вы не сможете долго водить Рапойто-Дубягу за нос. Он поймет, что вы лгали, и придет за вами.

Голубев скривился, словно от пощечины, подошел чуть ближе и помахал вырванными страницами.

- Это уже не будет иметь значения. Я получил то, что хотел.

Из тени выбежал Адамчик, торопливо зажег спичку и поднес к бумагам. Они вспыхнули веселым красным пламенем.

- Листы из тетради Богрова с вашим именем? Думаете, убьете меня, и об этом никто не узнает? Мне известно, что у вас на коже знак Апи. Это вы возродили тайную организацию? Гениальная идея одновременно руководить группой змеепоклонцев и обществом нечистененавистников, - почти прокричал Тюрин.

Голубев бросил на пол обгорелые клочки бумаги и театрально поклонился.

- Тайную организацию змеепоклонцев, как вы это называете, - улыбнулся Вальдемар, - возродил ваш отец.

Тюрину показалось, будто его ударили по голове. Мысли путались, хотелось лишь врезать по тараканьим усикам, размазать гадостную улыбку и заставить Голубева забрать слова обратно. Отживленный напряг мышцы, цепи лишь скрежетнули.

- Семья - самая большая слабость любого живого существа. Да и мертвого тоже, - Голубев удовлетворенно наблюдал за реакцией Тюрина. - Я смотрю, некоторые семейные тайны вам не известны. Ох уж эти родители! - Голубев заложил руки за спину и сделал несколько шагов вдоль стены. - Думают, если не рассказывать детям страшных историй, те сами о них не узнают? Так вот, ваш отец разбудил Апи и тем самым запустил ряд событий. В Киеве появились кощеи. А слепая змеюка, едва нашла очередного идиота для выполнения приказов, стала искать сына, - Голубев развернулся к Тюрину, округлил глаза и театрально развел руками. - Как можно найти Змея среди мальчиков из людей или из мрази? Неудивительно, что тысячу лет назад Змей от нее отвернулся. Она уже тогда была полоумна. Только... - Вальдемар на мгновение задумался. Его голос зазвучал иначе. – Ища сына, Апи касалась детей. И это прикосновение, это клеймо, как на скоте, что-то с нами делало. Все, кто получил знак, стали другими: сильнее, талантливее, а еще яростнее, злее. Такой вот подарок от сумасшедшей матери Змея. Не все могут выдержать ее знак. Цегет застрелился. Богров, придурок, убил премьера и повесился.

- Но не вы. Вам, я вижу, все нравится, - похрипел Тюрин.

- Как ни странно. Метка Апи будто прибавила мне сил понять, что важнее всего избавить мир от вашего смрада, - Голубев наклонился совсем близко. Его нос почти касался щеки Тюрина. Вальдемар втянул воздух и скривился. - Ужасного адского зловония нечисти. Поэтому я и выбрал несколько измененный вариант знака Апи для «Двуглавого орла». И вижу, вы оценили выдумку.

Снаружи донесся густой звук, будто приближалось полчище хрущей. Мысленно Тюрин ужаснулся. Звук свидетельствовал о десятках кощеев за стенами.

- И чего вы хотите? - спросил Александр Петрович. - Богров убил премьера, Цегет себя. А вы, Вальдемар, какая ваша идея-фикс?

Голубев снова улыбнулся дикой ледяной улыбкой. Он будто и не слышал опасности, подстерегающей снаружи.

- Я хочу убить Змея.

- Зачем? Он и так мертв, - расхохотался Тюрин.

Черносотенец нахмурился. Мгновение слушал смех, а потом подошел и с размаху врезал Тюрину в челюсть. Ударил лишь раз, но у отживленного поплыло перед глазами. Голубев бил искусно, как опытный боксер.

- Где вы так научились? - Тюрин выплюнул выбитые зубы. - А нет, я понял. В детстве вас много били. Вы слишком болезненно воспринимали то, что ваша мать - ведьма. Не совсем ведьма. Вообще не знаю, чего вы так взъелись?

Отживленный втянул голову в плечи. На этот раз Голубев бил долго, стараясь сломать как можно больше костей. Черные жирные волосы выбились из-под фуражки. Вальдемар тяжело дышал. Кулак посинел от крови Тюрина. Наконец Голубев решил, что достаточно.

- Самое замечательное, что вы нужны мне живым, - сказал Голубев, вытирая руку о шинель. Он поправил волосы и сделал вид, будто ничего не произошло. - Понимаете, чтобы убить Змея, надо его сначала разбудить. Я внимательно следил за вашими «подвигами». Сперва священная рыба, потом народ букв, зерно богодрева... Вы их нашли. Конечно, кое-чего не хватает. По пророчеству Офаниты, должно быть еще два ключа. Но дальше мы и без вас управимся. Знаете, - Голубев остановился, - я долго думал, как заставить вас сотрудничать. И тут мне повезло - появились кощеи. В пророчестве нигде не сказано, что вы должны быть в своем уме. Потому как кощеем вы мне вполне подойдете. До сих пор мертвый, но еще и тупой. Он, - Голубев поднял палец к потолку, - станет вашим новым отцом. Хотя это у упырей. Не думаю, что кощеи понимают связь между преображенным и тем, кто его меняет.

Голубев широко улыбнулся и подал жест помощникам. Огурец нажал на рычаг, и кощей начал спускаться.

- Зачем я вам нужен, что я должен сделать? - прохрипел Тюрин. Он почти не чувствовал левую часть лица. Синяя кровь заливала глаза.

Голубев наконец среагировал на звук снаружи. «Хрущи» были совсем близко. Он послал Тюрину порывистый воздушный поцелуй, развернулся и поспешил в другую сторону.

Кощей на веревках неумолимо приближался. Тюрин слышал зловоние и щелканье челюстей. Тупой немертвый должен был приземлиться прямо на него. Тюрин лихорадочно соображал, как освободиться.

- Эй, служивые, вы же это несерьезно! Синий кощей? Это же дикость. Я же вас всех перегрызу.

Адамчик с Огурцом не реагировали. Звук со двора усиливался. Внезапно кощей на веревках пронзительно застонал. «Хрущи» на мгновение замолчали. А потом, будто в ответ на вой, что-то с силой ударило в стены. Тюрин закрутил головой. Темнота не давала понять, что происходит. Вдруг раздались выстрелы.

- Павлентий! - отчаянно завопил Адамчик, - Надо бежать! Их чертовски много. Не удержим!

Они еще что-то кричали. Вспыхнул феникс. Тюрин увидел, как десятки кощеев продираются сквозь стены сбоку от него. Кощей на веревке завис в нескольких футах над головой. До остальных оставалось не больше десяти шагов. Тюрин видел, как гнилые, ободранные до костей пальцы выламывают доски. Тупые немертвые приближались.

- Эй! А что скажет ваш шеф? Вы же должны дождаться моего преображения, - прокричал Тюрин.

В свете вспышек от выстрелов отживленный видел, как убегают Адамчик с Огурцом. В противоположной стене обнаружилась дверь, куда выбежал Голубев. Первые несколько кощеев пролезли в ангар и теперь крутили отвратительными головами в поисках поживы. Тупые немертвые реагировали на движение и звук. Тюрин затаил дыхание.

- Врешь, просто так не возьмешь, - одними губами прошептал Александр Петрович, и, насколько мог, выпрямился на стуле. В дверь, через которую зашел отживленный, что-то ударило.

Ближайший к нему кощей обернулся на звук, и в тот же миг Тюрин увидел, как пуля с фениксом снесла тупому немертвому полголовы. Искорки впились в остатки мозга, пламя феникса, будто кислота, охватило тело.

В разбитой двери появился тот, кого Тюрин ждал меньше всего. Мужчина засунул за пояс револьвер и взял наперевес огнемет. Кощеев накрыла волна феникса. По полу пополз огонь, перекинулся на стены. Отживленный зашелся в кашле, слезы не давали видеть, и ему казалось, что челюсти кощеев вот-вот вцепятся в горло.

Вокруг бушевало огненное безумие. Кощеи пылали. Новые остерегались двигаться дальше.

- Вы целы? Вас не укусили? - Рапойто-Дубяго освободил Тюрина от пут. - Надо бежать. Их тут тьма-тьмущая. Сейчас еще набегут.

- Дайте свой револьвер с фениксом, - попросил отживленный, с недоверием оглядывая коллегу. В его кармане до сих пор болтался обычный револьвер, но для кощеев что обычные пули, что серебряные - все равно как укус комара. Людополицейский вручил коллеге револьвер и снова ухватил огнемет.

Ангар пылал и должен был вот-вот рухнуть. Они выскочили в центральную дверь. Рапойто-Дубяго зачерпнул снега и обтер лицо. Его руки и щеки краснели от ожогов. Рукав огнемета из немейской кожи раскалился. «Еще несколько залпов - и взорвется в руках», - решил Тюрин, и пока Рапойто-Дубяго переводил дух, стянул с него огнемет и просунул руки в лямки. Людополицейский не успел возразить. В свете охваченного огнем ангара было видно, как с севера приближается новая партия кощеев.

Тюрин ужаснулся. Еще никогда не видел он столько кощеев одновременно. Он широко расставил ноги, голыми руками схватил рукав огнемета и направил жгучую струю в толпу. Огонь феникса превращал ходячих мертвяков в угли, тела плавились и разваливались на ходу. Но их было слишком много. Из темноты уже выходили новые, пока что нерешительно топтавшиеся на месте, тянули обглоданные руки и клацали зубами. Оба полицейских понимали: достаточно сгореть первым, как следующие двинутся в бой.

- Скорей! - прокричал Тюрин. - Еще один залп - и феникс порвет трубу.

Они со всех ног бросились прочь. На пристани ждал крытый полицейский фургон. Тюрин заскочил первым, затащил следом Дубягу и сразу же стукнул извозчику.

*

- Ну вы и гад, - Тюрин схватил Рапойто-Дубягу за грудки и, пока тот не успел среагировать, двинул ему в рожу. Людополицейский молча выдержал удар.

- Могли бы и поблагодарить, что я вас спас.

- А перед тем сдали с потрохами, - зло ответил Тюрин. В маленькое окошечко полицейского фургона до сих пор было видно зарево от пожара над доками. - Это у вас совесть проснулась? Чего за мной воротились?

- Я вас не предавал! Да, я отдал страницы Голубеву. Но только это. Они, должно быть, следили за нами от полиции до Тропинкина. Но и я не дурак. Коняжный, который вас в доки завез, - мой агент. Сразу сообщил, что к чему. Вот я и прибежал. А вы сразу в зубы, - обиделся Рапойто-Дубяго.

- Вы поступили как дурак. Отдали улики. Хорошо, что он вас не убил, - продолжал сердиться Тюрин. - И ради чего? Ваш брат давно мертв. Вы сами это знаете.

- Всегда хочется верить, что тот, кого ты любил, до сих пор жив, - Рапойто-Дубяго потер ушибленную челюсть. Тюрин отвел взгляд. Он снова вспомнил отца. - А еще я думал, что, пользуясь именем Саши Хоменко, как его брат, смогу вывести Голубева на чистую воду. Теперь я убежден, что тайной организацией руководил не Тропинкин, а он. «Сверху тихо, а внутри лихо». Никто бы никогда не догадался, что двуглавец может управлять змеепоклонцами. Голубев клеймил детей. Видимо, сначала опаивал, вот они ничего и не помнили. Это Голубев вас так подровнял?

Тюрин коснулся лица. Левая щека превратилась в месиво. Вальдемар размозжил скулу, сломал нос, чудом не выбил челюсть.

- Детей клеймила Апи, - устало произнес Тюрин. - Но к ней их водил не Тропинкин. И не Голубев. И главное, изначально было понятно... Перетц же говорил. Апи приходит только к женщинам-медиумам.

Тюрин встал и постучал извозчику:

- В Сретенскую церковь! И быстрее, пока не рассвело.

Рапойто-Дубяго удивленно вытаращился.

IX

Еще на подъезде Тюрин увидел яркий свет в окнах Сретенской. Она сияла, как в Рождественскую ночь, обещала покой и спасение от бедствий, охвативших Киев. Дверь была не заперта. Внутри пахло ладаном и горячим воском. Пылали сотни свечей, как во сне про ритуал. Торжественно блистал иконостас. За окнами уже начало сереть. Ночи в ноябре длинные. А значит, у Апи еще есть время.

Тюрин почувствовал чудовищную силу, хлынувшую из-за царских врат. Она тянула, словно магнит. Заставляла раз за разом возвращаться глазами к золотой двери.

На этот раз Тюрин вытащил обычный револьвер. Даже не сомневался, что сюда кощеи не сунутся. Рапойто-Дубяго сделал то же самое. Почти сразу его взгляд остановился на темном «херувиме».

- Саша, - прошептал людополицейский.

- Ха! - раздалось сбоку. Из-за паникадила вышла мадам Кац. Она снова была в черном отглаженном платье. Седые волосы аккуратно скручены в дульку, на затылке - шляпка-таблетка. На локте болтался ридикюль. Но на этот раз тонкую шею старухи украшал белоснежный вязанный воротничок, будто мадам Кац для особо торжественного события достала его из «приданого», которое уже успела сложить на смерть. Глаза старухи пылали, словно угольки.

- А я уже вас заждалась, - сообщила мадам Кац. - Светает. Времени мало.

- Зачем вы все это делали? - тихо спросил Тюрин. Смиренный и торжественный вид бывшей учительницы сбивал с толку.

- Из-за Костика, - недоуменно улыбнулась женщина.

- Он же превратился в кощея. Я нашел свидетелей, - вмешался Рапойто-Дубяго. Мадам Кац наградила его презрительным взором. Тюрин жестом остановил людополицейского.

- Двадцать один год назад, когда Костика покусали, он прибежал ко мне, - продолжила Кац. - Хотел или съесть, или спрятаться, не знаю. Какой-то ученый считал, что у кощеев остаются обрывки сознания. Так вот нет! И близко не остается. После обращения дорогие нам люди становятся вонючими агрессивными тупоголовыми. Но я его оставила. Заперла в подвале. И пришла сюда просить Апи о помощи.

- Откуда вы о ней узнали? Апи пришла к вам во сне?

- Да, но не сразу. Так случилось, что я видела, как погиб этот мальчик, - Кац развернулась к темному «херувиму».

- И никому ничего не рассказали? - не выдержал Рапойто-Дубяго.

- А меня никто не спрашивал, - огрызнулась старуха. - А потом начался погром, исчез Костик... Одним словом, тогда я впервые узнала об Апи. И когда Костика покусали, я стала ее просить, молила подарить ему жизнь. Апи пришла во сне. Приказала привести Костика сюда. И я привела, - мадам Кац скривилась, словно от боли.

- Костик до сих пор жив? - удивился Тюрин.

- Разве это жизнь? - из глаза женщины скатилась одинокая слеза. - Она позволяла иногда видеть Костика, взамен требовала приводить двенадцатилетних мальчиков. Дети заходили за царские врата, но, в отличие от Костика, всегда возвращались. Двадцать один год я послушно выполняла приказы... Можете мне не верить, но я была уверена, что с ними все хорошо. Апи будто кого-то искала. А когда мальчик не подходил, возвращала его обратно.

- Святая простота, - фыркнул Рапойто-Дубяго, - думаете, мы вам поверим?

- Если честно, мне безразлично, - дрожащими руками старуха раскрыла ридикюль, вытащила железную фляжку и сделала несколько осторожных глотков. - Ко всем этим ужасам с Митей, Яшей, - Кац снова обращалась к Тюрину, - даже когда газеты писали о Тумсе, я верила, хотела верить, что помогаю Костику...

- Ярослав Тумс? - в памяти Тюрина всплыло обожженное лицо маньяка-перелесника. - Вы и его приводили к Апи?

Мадам Кац закрутила крышку, выдернула из-за манжеты платочек и промокнула губы. Ее взгляд был пуст, а движения - машинальны. - Приводила. Бедный ребенок. Неудивительно, что он стал монстром. С такой матерью. Когда я увидела в газетах, в чем его обвиняют, то так и подумала. Я не догадалась связать его поступки с визитом к Апи. А потом Митя, Яша.

Мадам Кац сжала сухие кулачки, будто хотела ногтями проколоть ладони. Тюрин заметил, что до сих пор держит револьвер, хоть и в опущенной руке. Левой рукой потер висок и снова спросил:

- И всех мальчиков вы записывали в тетрадь. Это же была ваша тетрадь? Зачем вы отдали ее Богрову?

- Он хотел узнать, что с ним не так... - Кац вдруг пошатнулась и, чтобы не упасть, ухватилась за паникадило. Свечи испуганно дрогнули. - Шесть месяцев назад Апи словно взбесилась, стала требовать все больше детей. А те, кто уже у нее побывал, почувствовали: что-то изменилось. Митя очень мучился. Считал, что должен совершить поступок. Наказать людей за все страдания нечисти. Мальчики такие мальчики... Но вам уже пора, я и так заболталась.

Мадам Кац посмотрела на царские врата. В ее глазах было столько ярости и муки, что Тюрин подумал: так должна была смотреть на императора Апи, когда тот забирал ее сына.

- А вы постойте здесь, - Кац кивнула Рапойто-Дубяге. - До вас еще дойдет очередь. Апи понравилась кровь вашего брата, а значит, и у вас с ней договор.

- Я не один из ваших мальчиков, - огрызнулся людополицейский и шагнул вслед за Тюриным.

- Вы услышите, как что-то произойдет, - остановил его отживленный. Чувствовал, что с Апи должен поговорить именно он. Людополицейский недовольно скривился, достал из кобуры оружие и протянул Тюрину. Александр Петрович молча его принял.

Царские врата бесшумно распахнулись.

- Идите, милый, она ждет. И освободите Костика, - сказала мадам Кац. Шаркая ногами, она подошла к стулу у стены, тяжело опустилась и снова достала фляжку.

За окнами неудержимо светлело.

X

Тюрин вошел в царские врата. Посередине стоял маленький алтарь. На нем - престол, семисвечник, ризница и жертвенники по бокам. В нише напротив скромный трон. На самом деле - стул, сбитый из грубого черного дерева. Позади него, вместо привычного образа, блестела позолоченная стена. Тюрин дважды обошел престол, коснулся красного бархата, провел пальцами по святым дарам. Простота и привычность отделки ослабляли тревогу, уменьшали давление в груди. Свечи тихо сплевывали воск на мраморный пол. И время будто застывало в рельефных потеках.

Тюрин стоял спиной к трону, когда почувствовал - что-то изменилось. Тени нервно вздрогнули. Будто вмешался другой источник освещения. Тюрин резко обернулся и увидел, как ожила золотая поверхность. Легкая рябь пробежала по ней. Волны усилились, начали налетать друг на друга, переплетаться, образовывать водовороты. Из глубин взволнованной поверхности вырвались золотые змеи. Тюрин сделал шаг назад, хотя они не могли его достать. Широко разевая пасти, гады впивались в тела друг друга, скручивались еще больше, пока червленое кубло не вывалилось из стены в кресло. Словно зачарованный, Александр Петрович наблюдал, как подвижный клубок приобретает человеческие черты. На какое-то мгновение из золотого хаоса высунулось искаженное гримасой лицо Костика. И сразу его поглотила большая змея. Из едва сформированного туловища двумя реками расползлись огромные гады и обвили ножки стула. Тягучее, как мед, золото оформилось в обольстительный стан, полные чаши-груди, из плеч ростком вытянулась шея, набухла, и словно из бутона, из нее, как цветок, распустилось женское лицо.

У Апи не было глаз.

- Чего ты хочешь? - во второй раз за сутки спросил Тюрин.

По телу змееногой пробежала рябь. Лицо превратилось в золотую круговерь: рот переползал на лоб; нос, как капля, сползал по щеке. Апи закрутила головой, ища полицейского.

У Тюрина засосало под ложечкой. Он стоял перед самой матерью Змея. Золотое лицо застыло. Изо рта-пасти вырвался длинный блестящий язык.

- Наконец-то! - прошипел женский голос в голове у Тюрина. - Я тебя нашла.

Будто танцуя, язык приблизился к лицу полицейского. Кончик, как отвратительный бутон, раскрылся в пятиконечное жало. Тюрин вовремя сгруппировался. Жало схлопнулось, чтобы снова повторить попытку.

- Разве ты искала не Змея?

Полицейский спрятался за алтарем. «Вот почему клеймо у всех в разных местах: оно там, куда попал язык», - промелькнуло в мыслях.

- Ты должен его отпереть...

- Это договор крови...

- Ты принадлежишь мне...

- Выпусти Змея. Выполни условие, - на несколько голосов шипела Апи.

Жало, стуча, било в алтарь, ища Тюрина.

- Отец у тебя? Ты сожрала и его душу? - закричал полицейский.

- Выпусти Змея. Выполни условие, - то и дело повторяла Апи.

Стук прекратился, зато послышались скрежет и скрип. С обеих сторон алтаря высунулись золотые змеиные пасти. Словно могучие руки, они сжимали хлипкий столик, неустанно приближаясь к Тюрину.

- Выпусти Змея. Выполни условие.

В голове у Тюрина одновременно со словами Апи звучали крики отца: «Нет! Я отказываюсь. Ты его не получишь». Отец уже тогда знал, на что обрекает сына.

- И умереть? Спасибо, уже проходили, - Тюрин поднялся из-за алтаря, развернулся и выстрелил фениксом в золотую гущу.

«Поскольку я есть Уроборос - бесконечное перерождение», - последнее, что услышал Александр Петрович перед тем, как черная пелена застелила глаза.

*

Каким-то невероятным образом уродливое золотое лицо превратилось в благодушную рожу Топчия. Волколак смотрел с заботой и тревогой, как мать на ребенка, вернувшегося после побега из дома.

- Кто же стреляет фениксом в таком маленьком помещении? - осторожно спросил околоточный.

Тюрин осознал, что лежит на полу. Из окон лился холодный зимний свет. Среди растерзанного убранства, подбирая обломки иконостаса, глотал слезы отец Святоша. Корнюш удивленно ахал у объектива аппарата. Тюрин проследил за его взглядом. Фотоаппарат повторно фиксировал стены. На месте херувимов было чисто.

Еще двое служивых занесли носилки.

- Отравилась... - устало произнес Парфентий и поднес к лицу Тюрина железную фляжку. - Настой из семян дурмана, а еще волчий корень и борец. Немножко дурмана - то на добрый сон, а в такой бадейке - верная смерть. Особенно для человека, - вздохнул Топчий и показал на стул у стены.

Там так же прямо сидела мадам Кац. Лишь голова слегка склонилась набок. Можно было подумать, что она спит, если бы не тоненькая красная струйка, вытекавшая из крепко сжатых губ.

- Вот чем она их усыпляла, - сказал Тюрин. Чай, которым угощала Кац, имел тот же запах, что и настой во фляжке. - Уже тогда хотела меня привести к Апи. Но, видно, на меня настой не подействовал. А где Рапойто-Дубяго? - полицейский оперся о руку Топчия и приподнялся.

- Так его здесь не было, - недоуменно пожал плечами околоточный.

- Надо отпустить Тропинкина, - приказал Тюрин. Он развернулся к иконостасу и уставился на разбитую алтарную часть. Золотой стены словно и не было. - И знаете, - задумчиво сказал Александр Петрович, - надо сходить к Солохе. Нечего прятаться. Я должен узнать, жив отец или мертв и куда в конце концов делось сердце.

- Ясно, - единственное, что смог выдать Топчий.

Глаза волколака странно блеснули.

Дело шестое
Когда все ключи собраны

I

- А, господин синелицый, рада снова вас видеть, - Солоха возвела на Тюрина круглые лягушачьи глаза. Одним движением большой зеленой лапы мадам сгребла со стола деньги. Как раз подбивала кассу. Даже в нашествии кощеев Солоха не знала убытков.

После дела с живыми буквами колдунья придумала новый заработок - подвизалась угадывать для лавочников и предпринимателей, какое решение примет городская дума. Будто бы шар подсказывал, куда обратятся настроения гласных.

Зато все было значительно проще. Талант Солохи призывать духов послужил неожиданному предприятию. Ведьма придумала продавать встречи с самыми выдающимися женщинами прошлых времен. Для этого гадалка всегда держала при себе несколько мавок или человеческих девушек-медиумов, в чьи тела вселялся дух. Клиенты высшего класса - преимущественно гласные Думы - могли себе позволить интимное свидание с любым лицом императорского дома. Правда, умершим лицом. Зато охотно делились секретами, выполняли небольшие просьбы Солохи.

Все закончилось не очень хорошо. Кто-то донес про «издевательства» над коронованными особами. Влиятельные друзья спасли Солоху от Южной резервации, но салон пришлось закрыть. Солоха потеряла лицензию на колдовство, но не хватку. Теперешний «Салон мадам Солохи» в темном закутке на Михайловской был курительной с самым отборным зельем для развлечений.

Тюрину пришлось миновать десятки занавешенных альковов, пока он добрался до мадам. В каждом «кабинете» располагались диваны с расслабляющимися клиентами. Словно в прачечной, воздух полнился испарениями, на ширмах от ароматных выдохов колыхались простыни. Краем глаза полицейский отмечал то тут, то там золотые эполеты или офицерскую перевязь. В одном из «кабинетов», на лоснящейся от постоянных прикосновений подушке, лежал красногубый упырь-аристократ. Лишь на мгновение разлепил он затуманенные глаза и снова присосался к трубке. На дне прозрачного мундштука рубином блеснула жидкость.

Тюрин поскорее отвернулся. В таких местах не принято узнавать. Здесь все равны и безлики. Спасаются от суетного мира, личных проблем или страхов. После зелья госпожи Солохи даже кощеи становятся не такими страшными.

- Рубль - зверобой: для снятия телесной боли, затвердевания членов, возвращения мужской силы, - на одной ноте проквакала людожаба. – Три - серебристая полынь, выношенная мавкой под мышками, дарит сладкие грёзы, легкие, как поцелуй русалки, пылкие, как взгляд чугайстра. Может быть в кредит желаете, добрый человек? Может, весело провести время хотите? У меня девушки не хуже, чем у Гинды. Никогда так сладко не любится, как накануне конца света.

Лягушачьи глаза заплыли поволокой, большой рот искривила похотливая улыбка, только тучные подбородки продолжали вздыматься над могучей грудью, завешанной несколькими нитями кораллов. На голове Солохи сидел оранжевый тюрбан, грузное тело покрывало целое море разноцветного шелка.

- Хочу призвать человеческую душу. Есть важный вопрос.

Тюрин положил перед Солохой серебряный рубль. Людожаба горлом издала недовольный квак.

- Я такого больше не делаю. Дюже много помирает. Каждый второй через меня обратно вылезти норовит. Ищи кого другого.

Солоха говорила правду. Нашествие усложнило заработки медиумам. Головы настоящих медиумов раскалывались от голосов тех, кто хотел поговорить с родными. А мадам была лучшей ясновидящей в Киеве.

- Очень надо, - Тюрин положил еще рубль.

- Огонь феникса?

Несмотря на нашествие кощеев, огонь отпускался по специальным разрешениям истребительным отрядам. Свободная продажа давно бы превратила Киев в пожарище. В полиции хранили чистый феникс, да к тому же не слишком утруждали себя контролем. Младшим чинам тоже надо как-то жить. Те ежедневно рисковали быть съеденными. И сбыть несколько капель огня - их святое право.

- Только пули, - Тюрин положил на стол огнебой и выразительно заглянул в лягушачьи глаза, - и прошу заметить, я за вас хлопотал, когда вы попали впросак.

Солоха сжала губы, недовольно вздохнула и достала с полки за спиной широкую серебряную чашу. Потом длинными лягушачьими пальцами дважды стукнула по столу. В комнату вошла грустная мавка, поклонилась и налила в чашу жидкость из хрустального графина. Над водяным зеркалом разлилась дымка.

- Кого будем вызывать?

- Отца.

Людожаба кивнула, по-деловому вытащила из глубин одежды маленький нож и озадаченно посмотрела на Тюрина.

- Для процедуры нужна ваша кровь. Хм...

Тюрин с готовностью засучил рукав. Солоха секунду помедлила, потом полоснула полицейского ножом по коже. В дымящуюся жидкость упало несколько капель синей «крови» Тюрина. Солоха обхватила чашу руками и закрыла глаза, а уже в следующее мгновение ее затрясло. Зеленый лоб покрылся каплями пота. Тюрбан сполз набок. Ожерелья мелко зацокали, будто зубы от испуга. Стол заходил ходуном. Солоха запрокинула голову, и из ее горла вырвался грубый потусторонний рокот. Тюрин воспринял это как сигнал, вцепился в столешницу и быстро сказал:

- Где ты сейчас, отец? Куда девал сердце Змея? Почему у тебя была разрезана грудь?

Солоха продолжала кричать. Александру Петровичу показалось, что сквозь ужасный гул пробивается чей-то голос. Сыщик перегнулся через столешницу и приблизил ухо к разинутой пасти. В тот же миг Солоха отпустила чашу и сомкнула могучие лапы на шее Тюрина, потом опустила голову и открыла глаза - те превратились в золотые плошки.

- Ты должен его отпереть...

- Это договор крови...

- Выпусти Змея. Выполни условие, - на разные голоса заговорила Солоха. Тюрин одним рывком содрал с горла руки людожабы и откинулся назад. Чаша перевернулась и с лязгом покатилась по полу. Мадам бессильно осела на стуле. Будто по приказу, прибежала мавка, что-то поднесла к ноздрям Солохи, и та открыла уже целиком свои – лягушачьи - глаза.

- Ты кого вызвал, изувер? - устало проквакала мадам. Она была бледна и испугана.

- Мой отец мертв? Он слышал мои вопросы? Что он ответил?

- Мертв... - лапы людожабы тряслись. Она как будто только что очнулась. - И он там, откуда мне не достать. Тебе придется найти место величайшей победы и величайшего позора Змея... Должен сломать большую печать. Я видела кровь и много смертей. Кто ты? - Солоха пялилась на Тюрина, будто не могла узнать.

- Что это значит - «величайшей победы и величайшего позора Змея»? Где это место?

- Змей одержал величайшую победу над людьми здесь - под Киевом. На Кирилловских холмах... Ты должен его выпустить, освободить Змея. Это твое предназначение, - проговорила Солоха. Теперь в ее голосе звучало благоговение. - Должен освободить Змея.

Тюрин поднялся. «Очередная сумасшедшая на службе у Апи», - подумал полицейский. Солоха, как заклинание, продолжала повторять последние слова. На нее будто снизошло откровение, и она не желала с ним расставаться. На лягушачьей роже разлились блаженство и восторг.

- Отец оставил тебе послание! Сказал, что ты поймешь, когда увидишь, - уже в дверях остановила она Тюрина.

- Какое послание? Где?

Но Солоха снова вернулась к своему «должен освободить Змея... должен освободить Змея».

*

«Город сошел с ума», - думал Тюрин, делая новые отметки на карте Киева. Все больше появлялось чокнувшихся от сглаза или порчи кликуш конца света. Газеты только и писали, что о нашествии кощеев и про летящую комету Делавана.

Теперь ее можно было увидеть и над Киевом.

Из столицы доходили недобрые слухи. В небольшом королевстве Сараево революционная нечисть убила принца-наследника Цесарской Империи. Цесарская Империя ввела войска в Сараево. На следующий день все киевские газеты напечатали обращение из столицы: император уверял, что наша Империя всегда защищала нечисть и будет делать это даже на территории соседней страны. Империя была союзницей Сараево. Тюрин сделал вывод, что война между империями неизбежна.

Наконец генерал-губернатор Межи публично признал то, о чем знали уже несколько недель: Киев закрыт на карантин. Разрешен ввоз продовольствия и вывоз (после тщательной проверки) сухого варенья. Цены взлетели до небес. Только в лавках головы и нескольких гласных еще можно было найти дефицитные товары за умеренные деньги.

Городская дума строчила воззвания. Что ни день гласные-люди призывали новые кары на головы человекообразных, требовали выселить их из города, кричали, что те намеренно распространяют инфекцию кощеев. В подтверждение Добрынин вынул из архива, как черта из табакерки, и перепечатал в «Киевлянине» «Мессию правдивого» Галятовского, где были собраны «грехи» нечисти в отношении людей. Тюрин подозревал, что тут не обошлось без профессора Голубева. Давно запрещенный и противоречивый текст 1669 года взорвался, как бомба, над головами и без того напуганной толпы. Галятовский рассказывал о том, что раньше имело место лишь в городском фольклоре: ритуальные убийства людей, намеренно насланные нечистью кары, злобное колдовство, людоедство и прочие ужасы. Гласные от нечисти реагировали по-своему.

Депутат Фальдберг поехал на Подол убеждать человекообразных перебраться в более безопасные околотки. Кощеи появились неожиданно. Говорили - из подвалов гетманской Каменицы. И будто знали, на кого бросаться в первую очередь. Спасенная семья потом рассказывала, как берсерк десятками разбрасывал диких немертвых, вместе с кожей отрывая от своего тела.

Внешняя полиция исчезла с улиц, даже городовых перебросили на борьбу с кощеями. Городской голова обратился к горожанам со страниц газет и призвал записываться в добровольческие отряды. Первыми откликнулись патриотично-монархические силы. В их дружины потянулись люди, готовые драться не только с кощеями, но и со всей нечистью. Молодежь из партии Единства человекообразных тоже решила создавать отряды самообороны – не только против кощеев, но и для защиты от людей.

Страх заставлял объединяться вокруг самых шумных, потому что они единственные, казалось, знали, что делать.

Нарастала паника. Возле продовольственных лавок росли очереди.

Наконец 1 декабря начался погром в Контрактовых рядах. Самооборона дралась с черносотенцами, горожане грабили товары, у полиции не хватало рук. Тюрину пришлось лично ехать на Подол и кричать «Кощеи!». Кое-как толпу удалось обуздать. Но Александр Петрович знал, что это временно.

Едва ли не каждый день отцы города заседали у генерал-губернатора и придумывали, как спасти город. Трепов обратился к военным. Однако Новопечерская крепость получила приказ ждать мобилизации, а значит, беречь личный состав. Лишь казаки и гвардия в кои-то веки выходили бороться с кощеями.

Скалонне вяло реагировал на донесения и в деле борьбы с кощеями все больше полагался на Тюрина. После исчезновения Рапойто-Дубяги Александр Петрович стал его первым заместителем. С утра до ночи Тюрин формировал отряды, отвечал на звонки, отчитывался перед руководством и расставлял флажки на карте города. А киевский полицмейстер все меньше верил, что город можно спасти. Как-то сказал, сравнивая нынешнюю ситуацию с 1892-м: он считает, что тогда горожанам просто повезло.

Тюрин смолчал. Кощеи появились после того, как отец призвал Апи, и неожиданно исчезли через несколько дней. Возможно, кощеев остановило сердце Змея, и отец был отчасти прав - оно давало власть, но не над всеми видами, а только над дикими немертвыми? Тогда главная задача Тюрина – найти сердце. А ответ кроется в последних днях отца и в странной ране, с которой его привезли в Александровскую больницу.

В памяти всплыли слова Василины: «вашему отцу сделали неудачную операцию... Ему просто вскрыли грудную полость, а потом зашили, будто экспериментировал студент».

Тюрин попытался что-то найти в архиве. Но на это просто не хватало времени. Дела находились в таком беспорядке, что отыскать сообщение о неизвестном трупе со шрамом на левой щеке не было никаких шансов.

Александр Петрович велел привезти подшивки «Киевлянина» за 1897 год. Новости об отце он не нашел. Но неожиданно для себя выяснил, что в том году было найдено, по меньшей мере, пять трупов с подобными травмами.

Опознали только двоих. Они были пациентами Кирилловского сумасшедшего дома. Одного выловили из Днепра, второго нашли в Александровской больнице. В газете пренебрежительно писали, что «дела» передали первому полицейскому волколаку в Киеве, чтобы на «трупах оттачивал собачий нюх».

Тюрин запросил новые подшивки и удивился еще больше. Едва ли не каждый год в Киеве находили несколько трупов с распоротой грудью. После 1910-го сообщений становилось все меньше. «Или трупы перестали находить, или газеты устали о таком писать», - подумал Тюрин. Как и в 1897-м, погибших никто не искал. Родственники не обнаруживались, покойники не опознавались. За последний год, как он выяснил, лишь у Ющенко были похожие повреждения.

- А вы думаете, чего с тем Ющенко тогда так нервы потрепали? - ответил на расспросы Топчий и протянул Александру Петровичу мясо с кровью. Тюрин с благодарностью принял обед. Волколак единственный не забывал, что и Тюрину надо есть. Последние недели они почти жили в участке.

От околоточного постоянно пахло огнем и горелым мясом, а на руках не успевали заживать ожоги.

- Этих первых на меня повесили. Я только начинал. Ну, знаете - тупой волколак. На тебе, боже, что мне не гоже. Словом, не служба, а мед... Так я выяснил, кто были эти мертвецы, - гордо сказал околоточный. С тех пор ситуация изменилась, но до сих пор волколаков считали наименее подходящим видом для интеллектуального труда. - А после меня их уже никто и не искал. Знаете, сколько ежегодно в Киеве неизвестных жмуриков, кому интересно с ними возиться?

- Но ведь на эти случаи обращали внимание, если, как вы говорите, сразу о них вспомнили, когда Ющенко нашли?

Топчий на мгновение задумался, почесал затылок.

- Ну да, Скалонне же видел сводку. Каждый год несколько с распоротой грудью. А Ющенко - мальчик совсем. Еще и сразу опознали. Да вы сами помните. Разве мало говорят о ритуальных убийствах людей?

Тюрин невольно вспомнил сон, где Саша Хоменко перерезал себе горло в Сретенской церкви. Если бы его не поглотила Апи, ту смерть так же приписали бы нечисти. В первые годы правления нынешнего императора обычаи в отношении человекообразных были куда жестче. Еще не забылось, как люди мстили после упырского восстания 1863-го.

При содействии отца змеепоклонники исчезали десятками, но Тюрин не нашел свидетельств, что кто-то из нечисти бросился бы их защищать.

- Небось, вам тогда несладко было? Вы же только вернулись в Киев? Петюня говорил, даже свои за вами гонялись.

Тюрин подумал, что за последние полгода волколак стал едва ли не самым близким ему существом. О Василине отживленный помнил постоянно. Но из-за занятости кощеями, а еще больше из-за сцены в музее, последние недели он ее не видел. А вот с Топчием Тюрин говорил едва ли не каждый день, и при этом до сих пор почти ничего не знал о его жизни.

- Да не говорите, - вздохнул Топчий. - Как вспомню, до сих пор муторно. Свои зубы щерили, что я защитил от них человека. Ну, когда моя банда хотела мельницу Бродского ограбить. А люди презирали меня, что я волколак. И до сих пор за это гонят. Хоть уж сколько волколаков в полиции... Да и вы вон голова...

- А как вы узнали, что те трупы раньше были пациентами Кирилловской? - поинтересовался Тюрин, вытирая от крови губы.

- А, ну так грудь им словно хирург резал. Так я догадался по больницам пройтись. И в Кирилловской мне сказали, что психи ихние. Но у них им ничего не делали. Потому что у них вообще таких операций не делают. Так я на том и закончил. А еще я тогда в Кирилловке с Гальванеску познакомился. Он тоже там начинал. Так, может, вы его спросите?

- Спрошу, - от неожиданности Тюрин наморщил лоб. Доктора он тоже уже давно не видел. И это сказывалось. Кожа истончилась, шрамы приобрели багрово-бурый оттенок, а запах стал невыносимым.

- Парфентий Кондратьевич, а вы уже тогда знали, что Гальванеску - человек, а не змееглавец?

- Да разрази меня гром! Я об этом впервые с вами вместе узнал, когда мы на Трухашке дело Ющенко расследовали, - улыбнулся Топчий и сразу стушевался от неприятного воспоминания. - Ну, он и двадцать лет назад странный был, как для человекообразного. В красных углах иконы с Лилит и Змеем. Но у него ж диплом врача. А для нечисти это ого-го. Ни по какому делу у нас не проходил. Так чего мне допытываться. Панна Айвс после него медицинский заканчивала, может, у нее спросите? - волколак спрятал глаза. - Я это... не хотел вам говорить, но из санитарной комиссии снова двое превратились. Но Василины среди них нет, - быстро добавил Топчий и протянул Тюрину свежую сводку о жертвах. - Александр Петрович, это, конечно, не мое дело, но она хорошая. И вы как будто ей нравитесь. А это дорогого стоит.

- Вы правы, Парфентий Кондратьевич. Это не ваше дело.

*

Тюрин не знал, что сказать Василине. С одной стороны, после Сретенской и посещения Солохи его мучили предчувствия. Будто весь город сговорился, чтобы довести его до бешенства: кощеи, пророчество о пробуждении Змея, сон, где отец отдает его Апи. Тюрин до сих пор колебался, что предпринять. Найти сердце Змея и остановить кощеев? Освободить Обадию? Уличные безумцы считали, что это приведет к новой Великой войне.

Даже в городе, охваченном кощеями, это казалось сказкой, легендой из книги Лазаруса. И тем не менее Тюрин чувствовал беспокойство. Семь месяцев в Киеве, отживленный, превращенный в человекообразного, он будто шел заранее определенным путем. Кто избрал для него такую судьбу - отец или кто-то другой? И имеет ли право он втягивать Василину?

Но первый же взгляд на женщину заставил забыть все сомнения. Тюрин почувствовал, что ужасно соскучился. Панна Айвс в сопровождении полового вышагивала между столиками. Ресторан Роотса был забит под завязку. Продукты попадали сюда первым делом. Во времена карантина и дефицита обедать у Роотса считалось верхом шика. Тюрину пришлось воспользоваться служебным положением, чтобы выбить столик.

Он помахал Василине. Женщина сдержанно кивнула: до сих пор сердилась. На бледном лице появилась тень улыбки. Панна Айвс была в черном атласном платье, кружевная пелерина прикрывала плечи, откидной воротник подчеркивал белизну шеи. На груди блестело единственное украшение - агатовая брошь в форме кадуцея.

Пока панна Айвс пробиралась между столиками, на подиум ресторана поднялась босоногая русалка. Оркестр взял первые ноты, и слепая девушка запела:

 

Цветет терн, цветет терн, а цвет опадает.

Кто с любовью не знается, тот горя не знает.
А я молода дивчина, горюшко испила,
Царя-Змея полюбила, сильно полюбила

Половой отодвинул стул. Василина даже не коснулась стола, присела на самый край стула, готовая в любой момент встать и уйти.

 

Ой, возьму я твое сердце да пойду искать, -

Царя-Змея из полона вражьего спасать.

 

- Странно, сколько раз слышал эту песню, не замечал, что она повторяет пророчество Офаниты о пришествии Змея, - наигранно беззаботно произнес Тюрин. Он принял у полового меню, едва заглянул в него и протянул Василине.

- Пророчество Офаниты Бека считается утраченным. Существует в неполных переводах. То есть является таким же фольклором, как и эта песня, - женщина проигнорировала жест Александра Петровича. Он положил карту меню перед ней на стол и почесал сожженный висок. Разговор обещал быть долгим.

- Утром я видел сводку. В вашей лаборатории произошел взрыв. Двое... Вы хорошо их знали?

- Одного знали и вы. Погиб упырь Вацлав, - Василина наблюдала за реакцией Тюрина, - один подопытный вырвался, пришлось применить огонь феникса.

Отживленный кивнул и решил попробовать другую тему.

- Вам удалось продвинуться в исследовании кощеев?

Видимо, чтобы не смотреть на Тюрина, Василина взяла меню, пробежала глазами и рассеянно сказала:

- Мы определили время преобразования почти для всех видов. После заражения мгновенным изменениям подвергаются люди. За несколько часов превращаются в кощеев зооморфы и волколаки. Дольше сопротивляются упыри, перелесники, черти. Дольше всего держатся водяные виды. Но, в конце концов, все дичают и начинают искать свежую плоть для поживы... Я не понимаю, - Василина отбросила карту блюд, - для этого вы меня позвали? После двух недель молчания решили поговорить о кощеях и моих исследованиях?

- Я за вас волновался, - Тюрин отвернулся, будто в поисках полового. - И я тоже не бездельничал. Слышали о бойне на мельнице Бродского? Мы потеряли троих.

Василина закусила губу и снова вернулась к чтению.

- Интересно, как быстро превращусь я и вообще подействует ли на меня яд кощеев? - улыбнулся Тюрин.

- Можете не сомневаться - подействует. Не думаю, что в этом плане вы какой-то уникальный, - не поднимая головы, проговорила женщина.

На мгновение воцарилось неловкое молчание. Половой подошел, но Тюрин жестом отослал его прочь.

- Василина, - Александр Петрович положил руку на стол. До белой ладони оставалось не более дюйма. Он хотел ее коснуться, до жара на кончиках пальцев, но не сделал этого последнего движения. Синяя ладонь была мертвой рядом с прозрачно-деликатными пальцами Айвс. - Я бываю грубым. И поверьте, мне очень тяжело признавать свои недостатки, особенно перед вами. Даже будучи человеком, я предпочитал держать других на расстоянии. Не пускать в свою жизнь. Я и от вас пытался убежать, - Тюрин грустно улыбнулся. - Но не потому. Последние полгода я болезненно привыкал вот к этому, - Александр Петрович поднял синие руки. - Я до сих пор иногда путаюсь, кто я: человекообразный или человек. Смотрю в зеркало - и не сомневаюсь. Отворачиваюсь - и тешу себя иллюзиями.

Глаза Василины заблестели. Она не убрала руки, но склонила голову.

- Вы прекрасно держитесь. Столько дел раскрыли. Не думаю, что кто-то другой справился бы лучше.

- Я часто думаю о Тумсе, - продолжил Тюрин. - Он так отчаянно хотел стать человеком, что мог бы найти ребро Ольга. Помните, я рассказывал: это заклятый нож, которым убили Змея. А еще то, что превратило Ольга из нечисти в человека. А вот наш знакомый Гальванеску наоборот. Стремится носить маску змееглавца.

Еще несколько месяцев назад Тюрин открыл Василине секрет доктора. И удивился ее реакции. Она давно знала, но всегда подыгрывала непутевому Гальванеску. И в этом была вся Айвс - сострадательная даже к сумасшедшим и чудакам.

- Моя мать знала его родителей, - Василина придвинулась ближе. Тюрин заметил перемену и снова кивнул половому. До колик хотелось есть, но Александр Петрович заказал лишь живого сока. Панна Айвс согласилась на баранью ногу с артишоками. Тюрин про себя улыбнулся. Даже санитарную комиссию держали голодной.

- Киев - большая деревня, - Василина сделала глоток и блаженно улыбнулась. Первые морщинки в уголках зеленых глаз мгновенно разгладились.

Живой сок дарил легкость и временную молодость. Через стол пышнотелая женщина в побитом шашелем манто держала, как драгоценность, неполный стакан. Отдала больше, чем имела, чтобы хоть на мгновение лишиться груза лет. Почтенный чугайстер захохотал, беззастенчиво демонстрируя вновь упругий живот. Старый дух-скарбник, как кот на масло, взглянул на совсем юную панну. Та застенчиво икнула в платок, и только масляный, траченный жизнью взгляд выдавал настоящий возраст дамы.

- Вы же хотите услышать его историю?

- И полюбоваться на вас, - Тюрин поднял бокал. «Права жаба, никогда так не ценишь простые радости, как перед угрозой конца света».

- Гальванеску был единственным сыном в семье медика. Кроме него имелось еще пятеро старших сестер. Родители мечтали, что Гальванеску станет врачом. А он даже крови боялся, что ужасно раздражало отца - военного хирурга, бравого, смелого, шумного гуляку. Мать всегда прикрывала сына, защищала. Гальванеску был ее любимчиком. Все детство с ним случались какие-то неурядицы. То заигрался в магию и сжег кабинет отца, то купил на улице «сухое варенье» и накормил сестер, от чего те едва ли не умерли. Поддельное варенье - тяжелый яд. Наконец поступил на медицинский. Был одним из последних на курсе. Медицина его не интересовала. Его мать жаловалась моей, что Гальванеску связался со змеепоклонцами. От греха подальше отец отослал его с Межи. Через несколько лет Гальванеску вернулся уже гораздо серьезнее.

Василина с благодарностью приняла тарелку с дымящимся блюдом из рук полового.

- А когда он напялил маску змееглавца?

- Я не то чтобы следила за его карьерой... Возможно, сразу после возвращения. А может быть... Мать рассказывала, что Гальванеску стажировался в Александровской. Потом получил должность ординатора в Кирилловском богоугодном заведении, и все это ему не очень нравилось. Работать с душевнобольными не каждый сможет. После Кирилловской его дела пошли в гору. Его приняли в университет на должность приват-доцента. И тогда он уже был змееглавцем. Гальванеску - его новое имя. Об этом знали лишь семья и самые близкие друзья. Но родители закрывали глаза. Чем бы дитя ни тешилось. А потом Гальванеску возглавил биологическую станцию. Это уже немалое достижение. Особенно для змееглавца, - Василина улыбнулась. - А чего вы вдруг? Семь месяцев позволяли в себя тыкать иголками - а тут решили выяснить, кто вас таким сделал?

Глаза Тюрина сделались непроницаемыми.

- Вы много о нем знаете. Еще один уникальный экземпляр к вашей коллекции?

Александр Петрович злился на весь мир. Вдруг показалось, что стены вокруг сжимаются. В груди запекло.

В поместье были уверены, что отец закончил свои дни в сумасшедшем доме. Позже с распоротой грудью Топчий нашел пациентов Кирилловской. Там работал Гальванеску. Доктор-змееглавец был причастен к делу Ющенко. И он же зашивал грудь Тюрину после нападения Топчия. Сыщик чувствовал себя лабораторной мышью, которой кажется, что она сама выбирает путь. Однако маршрут давно определен тем, кто посадил животное в клетку.

Нож и вилка Василины со звоном упали на стол.

- Вы невыносимы! Думаете, я вижу в вас лишь уникальный, до сих пор неизвестный вид человекообразного? Думаете, использую вас для своих научных студий? - все больше расходилась Василина. - Вы слишком много о себе думаете. Между тем именно вы, уважаемый Александр Петрович, постоянно меня используете? И при этом даже никогда не благодарите.

Тюрин поднял удивленные глаза. Он никак не мог понять, что так разозлило женщину.

- Когда наконец поймете, кого я в вас вижу, тогда и зовите на обед! - Василина швырнула на стол салфетку, развернулась и порывисто направилась к выходу. Александр Петрович бросился было следом, но его остановил половой. Отживленному звонили по важному вопросу.

- Что еще за вопрос? - заорал на полового Тюрин, прижимая трубку к уху. Но в следующее же мгновение его лицо изменилось. Он быстро рассчитался и покинул заведение.

*

Пожарная карета уже уехала. Во дворе дома на Бульварно-Кудрявской до сих пор толпились зеваки. Людожаба из соседнего двора громко кричала что-то на ухо глуховатой соседке-ведьме. Ожерелье из десятка бородавчатых подбородков вздрагивало в такт кваканью, ведьма в ответ что-то шептала беззубым ртом и постоянно сплевывала через левое плечо.

- Хорошая была покойница-то! Мух приманивала, уж и не знаю, как ей удавалось, даже и мне перепадало. И что это за изуверы такое учинили? И главное, чин-то, чин у нее квартировал. Может, из-за него? - людожаба с опаской глянула на Тюрина.

Из подъезда выбежал околоточный, грозно зыркнул на кумушек и сиротливо развел руками навстречу шефу.

Сначала Александру Петровичу показалось, что произошла ошибка. Дом как дом, если не считать запаха гари. Ни тебе проваленной крыши, ни обожженного кирпича. Лишь позже увидел разбитые окна на своем этаже и следы копоти над ними. Землю под окном кабинета укрывало битое стекло.

Тюрин удивился, как выборочно действовал огонь. Коридор, прихожая, гостиная остались невредимыми, уцелело даже стекло. Больше всего досталось кабинету, разрушение превратило его в ночлежку для земляных упырей. Обугленные стены, разбитая мебель, разбросанные бумаги. Но самое ужасное ждало за расколотой столешницей дубового стола. От Евгении Карловны Житоцкой остался лишь выжженный контур на стене.

- Ясно что взрыв! Никак иначе! - выдохнул Топчий. - Экспертиза точная. Бумбель постановил. Говорит, неразведенный феникс. И кому помешала старушка, да еще и с неполной кумеколкой?

- Не думаю, что хотели убить ее, - Тюрин пнул опрокинутое канапе, что служило ему кроватью. Так и не разжился спальнею. Нос невольно уловил сладкий запах печеного мяса. - Видимо, незаметно зашла, она такое любила.

У стола валялась разбитая чашка, а чуть дальше - поднос, на котором Житоцкая обычно приносила свое странное угощение.

- Думаете, на вас охотились? - испуганно спросил Топчий.

- Мной интересуются только черносотенцы. А для них я большая ценность, - криво улыбнулся отживленный. - Тот, кто должен освободить Змея. Тут что-то искали, - Тюрин взглянул на опрокинутый книжный шкаф, коснулся содранных обоев. - Били прицельно в Житоцкую, чтобы не повредить вещей. Что они могли искать в моем кабинете или в квартире сумасшедшей старухи? Дочери не менее сумасшедшего ученого?.. - Тюрин сам себя оборвал. Житоцкий был коллегой и, в отличие от Голубева, другом отца. В голове запульсировали слова мадам Солохи: «Отец оставил тебе послание! Сказал, что ты поймешь, когда увидишь».

Тюрин сорвался и побежал в другую часть дома. Топчий недоуменно бросился вдогонку.

Мадам Житоцкая жила в мезонине, который со двора напоминал голубятню, всё время достраиваемую. Полицейский ни разу не заходил дальше узкого темного коридора, который должен был вести в квартиру мадам.

В ее комнатах стоял душный влажный мрак, из-за чего Тюрин вспомнил нижние этажи домов водяников поздней осенью. На окнах висели старые выцветшие занавески, тяжелые от пыли портьеры, а то и вообще ветошь. Там, где штукатурка не выдержала старости и обвалился вместе с карнизом, стекло прикрывали старые газеты, некоторые окна были просто замазаны краской или какой-то вонючей жидкостью, которую Тюрин даже не хотел квалифицировать. Пришлось вернуться за лампой. В слабом свете ночника жилище ожило, стены дрогнули, рисунок на обоях изменился, а пол задрожал от шороха тысяч миниатюрных ног. В глубине квартиры все поверхности укрывало разноцветье жизни. Мыши, тараканы, мухи, крысы и опарыши шныряли, извивались и пищали со своих сторон. Топчий фыркнул и принялся топать. Тюрин жестом приказал остановиться и прислушался.

В соседнем помещении что-то грохнуло, и поток свежего воздуха взбудоражил живое болото. Полицейский быстро среагировал, завернул за угол, дернул дверь и ввалился в загроможденную комнату. Распахнутые окна, как крылья курицы с отрубленной головой, продолжали трепыхаться, стуча о стену. Тюрин перевалился через подоконник и в ранних сумерках разглядел, как по соседней крыше карабкается зооморф в черной шинели. Александр Петрович даже услышал скрежет когтей о жестяную кровлю.

- Чертов Огурец. Этого не догонишь, - сказал отживленный. Оставалось надеяться, что послание отца адресовано только ему, а, следовательно, и увидеть его может лишь Тюрин.

Комната напоминала давно заброшенную детскую. Посередине стояла кровать под некогда розовым балдахином. Рядом до сих пор отвратительно поскрипывало задетое незваным гостем кресло-качалка. В углу лупили глаза битые временем и мышами куклы.

Тюрин подошел к кровати.

- Может, там кто-то есть, - испуганно прошептал Топчий и на всякий случай отошел к противоположной стене.

Александр Петрович покачал головой. Несмотря на сугробы истлевших подушек, кровать была пуста. А вот на тумбочке стояло фото и лежала уже знакомая книга в зеленом переплете. На фотографии были изображены трое мужчин. Левую щеку того, что стоял посередине, перерезал шрам. Справа от него стоял молодой Степан Голубев, слева, очевидно, Карл Житоцкий. За их спинами белел храм.

- Шеф? - тихо позвал Топчий.

Тюрин, спрятав под шинелью книгу Лазаруса и фото отца, развернулся к помощнику. Волколак держал гобелен.

- Стянули со стены.

Выцветшая ткань являла картину созидания мира. За спинами первородных мужчины и его женщины пряталась огнекосая мать нечисти Лилит. Под знакомыми киевлянину городскими святынями, узнаваемыми холмами, муравьиными ходами и норами кольцами извивалось царство Апи. А еще ниже лежал змей-уроборос, охраняющий Киев-остров.

- Смотрите, кто-то будто обвел, - прошептал Топчий.

Тюрин подошел ближе. В круге, начерченном углем на гобелене, белела церковь. Это могла быть только Кирилловская. Топчий вздумал приладить гобелен обратно на стену. Зацепил край за гвоздик и сделал несколько шагов в поисках второго. Половицы дрогнули.

Тюрин увидел отскочивший от пола огненный ком и не успел волколак глазом моргнуть, как отживленный бросился на него и со всей силы толкнул в окно. За спиной раздался взрыв. Их обдало жаркой волной и дождем щепок.

*

- Под половицу положили, сукины дети, чтобы колба опрокинулась, едва на нее стать. Чистый феникс. Вы просто спасли мою душу, - глаза Топчия блестели от благодарности. - Но как же вы теперь сами-то? - волколак развернулся к обрушенному дому. Пламя доедало стены. Крыша рухнула несколько минут назад. - А я и сам приблудный. Волколаки забаррикадировали околоток. Даже меня не пускают, - вздохнул Топчий. Он весь был покрыт множеством порезов и синяков, но оставался бодрым. - Хорошо, что мы - крепкие виды. Вас вон так просто и не убить...

Казалось, Тюрина мало волновала передряга с квартирой. Он потер ушибленный бок и задумчиво заметил:

- Черт, среди ночи в Кирилловку не податься. Не известно, где сейчас кощеи. Надо ждать до утра.

«Если Кирилловская церковь и была посланием от отца, то черносотенцы его тоже заметили», - разочарованно подумал Александр Петрович, вытаскивая из плеча осколок стекла. В свете пожара синяя кровь показалась красной.

II

Легенда о Великой Победе

Змей принял подарки от видов, и изменилось тело его.

Головы смотрели в разные стороны света, раздвоенные языки на всех наречиях звали братьев, когти раздирали человеческие города и освобождали детей ночи из неволи. Могучее тело Обадии содрогалось от ярости и жажды. На его зов впервые от сотворения мира откликнулись все виды. Тень Змея накрыла землю, и затряслись от ужаса цари людей.

На востоке священник Цви Сабота нашел древние тексты, предвещавшие земное господство Обадии. Дочь императора Исавра Хилого позвала демонов, разрезала крест-накрест грудь и накормила их собственной кровью, чтобы запечатать клятву вождю-Змею. В Киеве вспомнили о старых богах, поставили столб с четырьмя ликами и положили у подножия первые человеческие жертвы.

И испугались человеческие цари. Под угрозой истребления собрали бесчисленные полчища и вызвали Змея на бой. Люди остановились в местности Дорогожичи. Ибо там сидела Апи. Знали люди, что не хочет Змей разрушать чертогов матери.

Великий и победоносный Кирилл стал во главе людей.

Рядом со Змеем вышел его ученик Ольг.

Апи раздирала грудь и взывала к сыну из-под земли. Но Змей не хотел слышать. Его охватило неистовство победы.

И великая битва затмила предыдущие и предвестила последующие. То была бойня, которая длилась так долго, что казалось, сам Творец, сама жизнь начертили такой путь - единственный способ разрешить давний спор, испытать на прочность людей и человекообразных, чтобы оставить Землю лучшим.

И в тот день, когда солнце почернело, а Днепр покраснел, Змей победил людей. Желание Ольга сбылось - он стал человеком. Только Стагирит знал, почувствовал ли Змей в тот миг, что Ольг его предаст.

В знак победы Обадия сбросил кожу с могучего тела.

Началась первая эра Змея.

*

Тюрин открыл книгу Лазаруса из квартиры Житоцкой. «Легенда о Великой Победе» буква в букву повторяла такую же сказку из книги, полученной в отцовском имении. Во всем экземпляры были одинаковыми, кроме последних страниц. Книга из квартиры Житоцкой имела несколько дополнительных страниц. Они содержали текст, напечатанный на непонятном древнем языке. Что там было и как эти страницы попали в книгу, Тюрин понятия не имел. Но точно знал, что экземпляр из квартиры Житоцкой - уникальный. Остальные книги, которые он находил в библиотеках империи, были копиями той первой, что оставил отец.

«Это и есть твое послание, отец?» - Тюрин взял фотографию с изображением трех мужчин. Было странно и даже жутко видеть лица тех, чьи черты почти стерлись из памяти. Тюрин и в самом деле был похож на отца. Лишь шрам на левой щеке портил миловидное отцовское лицо. За спинами у членов Археологической комиссии белела Кирилловская церковь.

«Такое уже было после раскопок на Щекавице. Если куда-то и положили кости Змея, то только на Кирилловских холмах, под охрану церкви, - подумал Тюрин, - но Голубев это и так должен знать. Его отец участвовал в перезахоронении. Итак, он ищет что-то другое - либо сердце, либо полный текст пророчества Офаниты. Значит, черносотенцы до сих пор не имеют всех ключей, чтобы отпереть Змея. И меня, как того, кто должен все это осуществить». Тюрин уныло ссутулился.

- Свежие сводки о районах охвата, - в кабинет ворвался околоточный. Он заспанно потер глаза: как и Александр Петрович, Топчий ночевал в отделении полиции. Шум в коридоре не предвещал ничего хорошего. Тюрин взял сводки и подошел к карте. Околоточный подал красный карандаш.

Закрытой зоной заражения объявили район улиц Туровской и Набережно-Луговой: на севере они граничили с негусто заселенными лугами Оболони, и контролировать поток кощеев никак не удавалось. Поэтому полевиков оставили один на один с зараженными.

На юго-западе кощеи подступали со стороны политехнического института. Вспышка началась с завода граммофонных пластинок демона первого порядка Юзефа Экстрафона. Сам он не пострадал, но дачи вымерли. Теперь туда нечего было и соваться - пустошь и дикие голодные.

Пала Батыева гора. Полиция еще несколько суток принимала пожарные сигналы фонарей, пока добрались и до семафорного. Никто не стал штурмовать густозаселенные горы, где обитала преимущественно нечисть, потому что это означало положить слишком много отважных добровольцев. Стал пустошью Бактериологический институт на Протасовой улице. Байково кладбище превратилось в логово кощеев.

Была потеряна значительная часть Демеевки. Город пылал от Троицко-Владимирской площади и вплоть до кирпичных заводов Субботиной. Самооборона еще сопротивлялась. Помогали големы. Но и те становились кучей глины после гибели хозяина. На городские скотобойни перед Саперной слободкой, как мухи на мед, неслись все новые и новые полчища превращенных. Окончательная гибель околотка была лишь вопросом времени.

Кощеи сжимали город в кольцо, как змей-уроборос с гобелена Житоцкой. На окраинах жила беднота и человекообразные, их утрата особо никого не беспокоила, но ужас ширился. Все чаще выявляли зараженных в центре города. Пришлось выжечь Мариинский приют на Жилянской. А от него всего несколько кварталов до железнодорожного вокзала.

Вчера прямо из зала городской думы вывели анциболотника Труса. Он набросился на коллегу. Сперва думали - по старой боевой привычке, пока не увидели признаки преображения.

И под каким бы углом полицейский не смотрел на карту, видел благостный оскал Змея. Только Кирилловская церковь, несмотря на удаленность, оставалась невредимой. «Там сердце Змея!» - взорвалось в голове Тюрина.

Топчий перехватил взгляд шефа.

- Вы спрашивали, где Гальванеску. Так вот, не сидится ему на Трухашке, гадской голове. Хотя там едва ли не самое спокойное место. Если и заплывет зараженный, то пока водяники превратятся в кощеев, даже безногий успеет убежать.

- Дайте угадаю, где вы его нашли, - перебил Тюрин. - В Кирилловской больнице?

Топчий удивленно кивнул.

- Отнесите это Перетцу. Нужно перевести. Он разберется.

Тюрин отдал околоточному книгу Лазаруса из квартиры Житоцкой, сунул в карман баночку с сухим вареньем и вышел из кабинета.

*

Кирилловский сумасшедший дом, или Кирилловка, возвышался на одноименной горе. История людей рассказывала, что такое название гора получила в честь победоносного Кирилла, ставшего на бой с полчищами Змея. Конечно, такое название гора получила уже после смерти Обадии. А до тех пор называлась Змеиное Логово.

Под сапогами хрустел снег. Тюрин смутно представлял, что город вошел в коляду. Самый веселый период года. Рождество было вторым праздником на Меже после Купалы. И должно было стать для Александра Петровича первым в Киеве.

Сквозь голые деревья были хорошо видны столбы дыма на севере. Будто поднятые в небо черные руки, они сигнализировали об оставленных на съедение кощеям Куреневских кирпичных заводах. До сих пор горели сады на Сырце.

Зато Кирилловская гора находилась в идиллическом сне. Здесь еще ни разу не видели голодных диких. Люди верили: это благодаря покровительству белокаменной церкви. Когда-то здесь был монастырь. Позже в его стенах разместили городских сумасшедших. Тишина вокруг удивляла и беспокоила. Местность казалась заброшенной. Тюрин даже начал опасливо оглядываться, чтобы в случае чего не упустить кощея.

Возле церкви наконец разглядел двух мужчин. Из-за длинного черного одеяния и надвинутых капюшонов сначала принял их за монахов, но рясы оказались странного покроя шинелями. Через плечо у «монахов» висели винтовки, увенчанные штыками из драгоценного драконьего стекла - единственного материала, выдерживавшего феникс. В луче холодного зимнего солнца штыки казались почти прозрачными. Мужчины привычным шагом обходили церковь. Тюрин не видел их глаз, но почувствовал, что синяя кожа произвела впечатление. Как механические куклы, «монахи» встрепенулись и, не сговариваясь, бросились к входу, чтобы заступить путь внутрь.

- Братцы, вы что же, офицера не распознаете? А ну по форме! - рявкнул Александр Петрович. Странные часовые даже не шелохнулись. Оружием, как княжеские стрельцы, загородили вход. Не уступали отживленному в росте, и Тюрину не хотелось проверять, относится ли то же самое к мышцам. На обороте ладоней у охранников виднелись выжженные купоросным маслом знаки: череп и гад, выползавший из глазницы.

«Братья Ольга», наконец догадался полицейский. С этими говорить бесполезно.

Официально общество змееборцев «Братья Вещего Ольга» прикрыли еще несколько десятилетий назад. Но Тюрин знал, что власти до сих пор используют их для самых сомнительных акций. «Братья» поклонялись убийце Змея - чернокнижнику Ольгу. Были они близки к черносотенцам, хотя и имели определенные идеологические разногласия.

Братья предсказывали неизбежное возрождение Обадии. Считали его величайшим врагом человечества, что принесет конец веков. Чтобы защититься от Змея, стремились воскресить Ольга. Для этого не гнушались обращаться к ведьмам и колдунам.

Дошло до того, что в 1872 году вместе с нечистью попытались «пробудить Змея», чтобы возродить Вещего Ольга. Братья верили, что они связаны. Только Ольгу удалось убить Обадию. Ольг захотел, чтобы его похоронили рядом со Змеем. Это для того, думали братья, чтобы и после охранять людей от всемогущего гада. А значит, если возродить Змея, возможно позвать обратно и Ольга. По их странной логике, не стоит бояться возвращения главного врага людей, ведь Ольг сможет снова его убить, а после остаться царствовать. Братья собрали какие-то ключи и провели ритуал на Щекавице. Попытка оказалась тщетной, но дала повод Четвертому отделу заставить общество самораспуститься, а фактически уйти в подполье.

Кум Топчия, служивший охранником в музее древностей, убеждал, что заклятый нож Ольга украли именно братья. Тюрин проверял - дело тогда так и не раскрыли. Поэтому был уверен, что нож забрал Голубев-младший. А отец, как и в случае с буквами, просто не стал поднимать шум. Возможно, действовали сообща: и братья, и Голубев стремились возродить и убить Змея, чтобы люди получили нового кумира - нового змееборца и истребителя нечисти – нового Ольга.

«При этом люди считают самой большой химерой Межи именно змеепоклонцев», - подумал отживленный, оценивая охранников Кирилловки.

- И что же вы тут охраняете, хорошие мои, что не пропускаете полицейского чина? Какие такие сокровища, а? - с угрозой произнес Тюрин и попытался развести винтовки, чтобы зайти внутрь. Братья, словно зачарованные, повернули к нему головы. Тюрин нащупал в кармане огнебой.

Неожиданно дверь тихонько приоткрылась, и, словно крот из норки, из проема выглянул маленький кругленький священник.

- Что здесь происходит? - вскричал батюшка, моргая не привыкшими к дневному свету глазами.

- Подполковник Александр Петрович Тюрин. Заведующий отделом по делам человекообразных. Уголовный розыск, - представился отживленный. - По чьему приказу эти стерегут вход и не дают мне осмотреть помещение?

- Осмотреть? Конечно, можете осмотреть. А зачем?

Батюшка будто только что его заметил, придирчиво оглядел и наморщил нос, словно коснулся гнилого помидора. Так всегда реагировали на синюю кожу, но в лице священника читалось нечто больше обычной брезгливости.

- Да кощеи повсюду. Карантин. У меня предписание проверять любые помещения.

Краем глаза отживленный заметил, как к ним приближаются двое в черных шинелях. На этот раз сомнений не было. Двуглавцы. Тюрин, не вынимая оружия из кармана, взвел курок.

Настоятель тоже их заметил, но сделал неожиданное - слегка кивнул. Жест произвел на черносотенцев магическое впечатление, они остановились. Кривили рожи и шмыгали носами от неудовольствия, даже демонстративно не спрятали оружия, но кивок священника будто прибил их к земле.

- Хорошо, хорошо, - примирительно сказал священник. - В храм каждый зайти может. Тем более нынче Николай - радостный день, когда даже нищие получают подарки. Отец Егемон, настоятель сего храма, - мужчина благоговейно поклонился.

Тюрин зашел в церковь и закрутил головой. Фрески впечатляли. Жестокие темные образы заставляли прятать глаза. Отживленный чувствовал себя насекомым, которое рассматривают в увеличительное стекло.

Кроме традиционных картин, изображавших путь единого Бога, на стенах было много из жизни Вещего. На первой картине лицо Ольга заслонял капюшон, похожий на те, что на братьях у входа. Ольг будто стеснялся своего лица. Из-под длинного плаща выглядывали звериные ноги. Рядом с ним стоял Змей-чудовище с тремя головами, из которых пыхал огонь. Он был мелкий и гротескный, чтобы ни у кого из прихожан не возникло сомнения, кто в этой паре был героем. На следующем рисунке Ольг, уже как человек, высоко вздымал нож, его левая нога прижимала к Земле поверженного Змея. Следующее изображение рассказывало о гибели Ольга. Он стоял на Щекавице с простертыми к небу руками. На него готовились напасть два змееглавца. Так Ольг, по версии людей, принял мученическую смерть от рук предательской нечисти.

- А кем из нечисти был Ольг до того, как стал человеком?

- Гм, Ольг всегда хотел быть человеком. Но родился, кажется, волколаком. Это самый неприятный вид нечисти, как по мне. Вы так не считаете?

- Нет, не считаю. Волколаки - честные и преданные, а вот среди людей немало мрази.

- Гм, - пожал плечами Егемон и пкачал головой, будто и не ждал от синелицего другого ответа. - Я о вас слышал. Волколакам, а тем более упырям, запрещено обращать в свой вид без особого разрешения. Остальные виды нечисти продолжают свои родовые линии без превращения людей. Так что за последние десятилетия вы практически уникальный случай перехода человека в нечисть. И вы таки уникальный, - священник посмотрел с нескрываемым любопытством.

- Ваша церковь тоже удивительна. Как думаете, почему сюда до сих пор не добрались кощеи?

Егемон хитро улыбнулся. Румяные щечки округлились, как наливные яблоки.

- Вы умеете задавать правильные вопросы. Может, вам и в самом деле удастся это сделать? - прищурился Егемон. - В 1874-м в церкви проводились реставрационные работы под руководством искусствоведа Прахова. Обнаружили огромные полости – пещеры, разрисованные знаками. В это время Археологическая комиссия заканчивала работы на Щекавице. Ученых позвали сюда обследовать находку. Но приехал лишь один - веселый такой, с бородкой. Долго ходил по пещерам. Следующей ночью что-то к ним завезли. А утром вход засыпали.

- И что, по-вашему, в этих пещерах? - Тюрин едва сдерживался: чувствовал, что священник с ним играет. «Черносотенная рожа. Видимо, сам братьями и руководит. А туда же - в рясе, корчит из себя святую невинность. Еще и зубы показывает. Знает, что с него как с гуся вода». В груди снова сжалось.

Поросячьи глазки Егемона загадочно блеснули.

- Думаю, вы скоро и сами узнаете, господин отживленный.

- Вы тоже верите, что я избранный, тот, кто должен отпереть Змея и вернуть вам Ольга? А как же все пророчества? С пробуждением Змея начнется новая большая война между людьми и нечистью. Вы и этого хотите?

- «Братья Ольга» всегда были армией, - уже не кривился Егемон. - И мы ждем лидера.

- Это Вольку-то Голубева? Вы думаете, он станет новым Ольгом, когда убьет Змея? А что если он этого не сможет сделать? Что если Змей вырвется?..

- Тогда всех нас ждет очень много крови, господин отживленный. А кощеи покажутся детской забавой.

Тюрин громко выдохнул. Сколько бы он ни говорил с фанатиками, не мог привыкнуть, что обычные аргументы на них не действуют.

- Как хотите сопротивляйтесь, господин отживленный, вы знаете, куда ведет ваш путь, - ему в спину проговорил Егемон.

*

Гальванеску обнаружился в бывшей монастырской трапезной, которую переоборудовали под амбулаторию и морг. Вдоль узкого длинного коридора расходились камеры для больных. В небольшой прихожей стоял стол и стул для надзирателя. Казалось, доктор совсем не удивился, что отживленный нашел его даже здесь.

А вот Александр Петрович смотрел на Гальванеску по-новому. Давно не видел лжезмееглавца без маски и теперь внимательно изучал его черты. Короткий подбородок, вечно воспаленные, почти бесцветные глаза, давно не бритые обвисшие щеки. «Неужели это он убил отца?» - думал Тюрин, направляясь за Гальванеску. Отца резал неопытный студент. Гальванеску тогда только начинал практику. Оба встретились в Кирилловской больнице. Слишком много совпадений. А Тюрин давно понял, что в истории его жизни почти нет случайных совпадений и персонажей.

Доктор без передыху говорил:

- Какой-то дурак пустил молву, что юродивые отпугивают кощеев. Так почти всех, кроме опасных, и разобрали. А вот Фильку-волколака взять побоялись. Покусает не хуже кощея.

Будто в подтверждение слов доктора, из-за стены донесся протяжный собачий вой. Гальванеску легонько постучал по ближайшей двери и прошептал что-то успокаивающее.

- А это помощник мой. Сейчас не знаешь, откуда те голодные набегут.

Из соседней комнаты вывалился тучный водяник - жидкость перекатывалась в могучем брюхе, в нос била болотная вонь. На водянике был грязный больничный халат невероятного размера. Несмотря на то, что водяники ужасно похожи между собой, Александру Петровичу показались знакомыми рыбьи черты.

- Из больных, но тихий, - сбил Тюрина с мысли доктор, кивая на водяника. - Так вот, месяц назад Филька-волколак подрал семью купца Ложкина. До тех пор ничего особенного - полотером работал, жениться собирался. Ну, как все волколаки - недалекий, но полезный. Так младшего сына Ложкина пришлось отдать оборотням. Выжил, но станет волколаком. А Филька после того только буянит. Вот его сюда и упекли. И чего он с цепи сорвался, не понятно. Хотя чему удивляться, когда такие дела в Киеве. Странно, как остальной разум держится, - нервно икнул доктор. - А тут, - доктор показал на еще одну зарешеченную дверь, - черт третьего порядка Мойша Изикович. Был лучший на Подоле сапожник. Неделю назад напился святой воды, аж кишки вывалились, и голым кружил возле Самсона. Кричал о конце света, о пришествии Змея. И все было бы хорошо, если бы баб не трогал. Вот и скрутили. Третьего дня русалка к Гинде забрала, чтобы кощеев отваживать. Так что все камеры сейчас пусты. Только Фильку-волколака и караулим. А вот там уже и операционная, - доктор показал в конец коридора. - Хорошо, что вы наконец пришли. Давно не отживлялись. Тело же реагирует. Боль в груди как? До сих пор беспокоит? - Гальванеску развернулся к Тюрину и испуганно остолбенел. Александр Петрович дождался, когда с ним поравняется водяник, распахнул ближайшую дверь и с силой толкнул человекообразного в камеру. Потом опустил засов и двинулся на доктора. Гальванеску попятился, забежал в операционную и попытался захлопнуть дверь. Тюрин оказался быстрее. Доктор чуть не упал, когда отживленный влетел в комнату. Он мигом оценил ситуацию. К операционной вели только одни двери, а окна были слишком малы, даже для тощего Гальванеску.

Посередине операционной стояла машина для отживления. Большая электрическая лампа щедро освещала металлическое ложе. Причудливые тени роились по углам.

- Я... я не по-понимаю. Ш-што, ш-што происходит? - начал одновременно заикаться и шипеть доктор. - У вас есть претенз-з-з-зии к моему лечению?

Тюрин зловеще улыбнулся и шагнул навстречу Гальванеску.

- Сдается мне, во всем городе я единственный успешный пример ваших медицинских потуг. Вы такой же доктор, как и змееглавец. Насквозь лживый.

- Уважаемый Александр Петрович, но объясните же? Я делал все как можно лучше...

Доктор начал обходить железное ложе, пытаясь спрятаться за машиной. Тюрин медленно и неотступно повторял его движения.

- Что вы сделали с моим отцом?

- С отцом? - маленькие глаза, казалось, вывалятся из орбит. - Я не знаю вашего отца.

- Вы хорошо играете, доктор, даром что полжизни ходите в маске. Петр Тюрин, шрам на левой щеке. Умер в Александровской больнице после неудачной операции. Ему разрезали грудь. Припоминаете?

Гальванеску остановился. Его челюсть отвисла. Лицо перекосилось от шока.

- Так вот почему! Змеиное провидение, - доктор спрятал лицо в руках, а когда убрал ладони, оно сияло от счастья. - Я не знал, что вы - его сын.

- Рассказывайте, - Тюрин вытащил из-под железного ложа табурет, усадил на него доктора и направил на того лампу.

- В 1896-м я начал работать здесь, в Кирилловской психбольнице. И тогда же сюда попал мужчина. Он сразу меня заинтересовал. Был непохож на обычных психов. Тихий, интеллигентный. Ему ставили шизофрению. Мужчине мерещилось, что он постоянно слышит женский голос. Моя работа была грязная и неинтересная. Мы стали много разговаривать. Он рассказал, что слышит Апи, что она заставляет его отдать сердце Змея избранному. Годами, до того, как он попал в Кирилловку, он искал способ, как обойти требование Апи.

- Почему? – прервал рассказ глухой голос Тюрина.

- Мне кажется, ваш отец хотел защитить избранного. Я сейчас объясню! В молодости я общался со змеепоклонцами, читал пророчество Офаниты. Конечно, я знал, что сердце - один из ключей, чтобы отпереть Змея. Однако никто понятия не имел, что значат слова - «сердце должно ожить». Но ваш отец... - Гальванеску, будто перед погружением, набрал в легкие воздуха, - сказал, что сердце Змея должно быть помещено в грудь избранного. Только так оно оживет. И только так избранный должен отнести его к печати, за которой спит Обадия. Но возрождение Змея будет означать смерть избранного. Ваш отец показал мне сердце. И это было чудо. Откровение! Я никогда не забуду того мгновения.

- Зачем ты разрезал ему грудь?

- Он захотел попробовать заменить избранного! - Гальванеску закрутил головой в поисках Тюрина. Яркий свет мешал рассмотреть комнату.

- Но сердце не прижилось. Ты наскоро его зашил и отослал в Александровскую. А потом еще несколько лет искал тело для сердца. Ты хочешь сказать, что не знал имени настоящего избранного? Не знал отцовского имени? Кто тогда написал о его смерти в поместье? - Тюрин с силой хлопнул рукой о металлическую поверхность перед носом доктора. Синяя ладонь вмялась в поверхность. Гальванеску вздрогнул.

- Я ничего не писал! Ваш отец назвался Лазарусом. Петром Лазарусом. Он говорил, что является автором знаменитых «Легенд о Змее». Я поэтому ему так и верил. И я не убийца! - отчаянно завопил Гальванеску, попытался приподняться и упал на стул под тяжестью руки отживленного. - Я экспериментировал со смертельно больными, сумасшедшими, но чаще всего с мертвыми. Я, клянусь, не знал, кто тот избранный... Пока сердце к вам не потянулось... И эта комета. 1913-й. Все совпало...

Тюрин вспомнил законсервированное сердце с биологической станции. Ничем не примечательный экземпляр, какими врачи так любят обставлять лаборатории. Вонючие препараты в банках призваны пугать клиентов, убеждать в весомости знаний исследователя. На станции Гальванеску таких было через край. Вот только банка с мутной жидкостью стояла у иконы с Лилит.

Теперь Тюрин был убежден, что червь не пригрезился. Сердце и впрямь дрогнуло от его взгляда, а хрупкий доверчивый росток, один из паразитов, разъедавших плоть, коснулся ладони за стеклом. Сердце ощутило тело, в котором суждено возродиться.

Полицейский пошатнулся и отошел от стола, прошелся по комнате. Мысли путались.

- Но и тогда я не знал, что делать, - и дальше скулил Гальванеску. Из его глаз брызнули слезы. - И тут вмешалось змеиное провидение. На вас напал Топчий, и я уже не имел права на сомнения.

Тюрин остановился за спиной доктора. Медленно, будто касаясь чужого тела, положил руку себе на грудь. Где-то там вздрагивало и набиралось силы сердце Змея.

- Что будет, если его вынуть?

- Сердце? - Гальванеску попытался посмотреть на Тюрина, но полицейский грубо развернул его голову к лампе. - Я думаю, только благодаря сердцу Змея вы еще живы. Относительно живы. Вы должны донести его до печати. Должны отпереть змея. Это ваше предназначение! А смерть - лишь перерождение. Так говорил Змей. Не следует ее бояться.

Неожиданно Гальванеску запрокинул голову и поднял руки к потолку. Александр Петрович проследил за взглядом доктора и ужаснулся.

- Это нарисовал ваш отец.

Потолок укрывало изумительное панно. Тюрин поднял лампу. Картина повторяла несколько раз виденный сюжет. С биологической станции Гальванеску, с базарных лубочных картинок, с гобелена Житоцкой: Змей нежно обнимает город-остров. Так же пылают гадючьи притоны по окрестностям Киева, а из подземелья скорбно тянет руки к Обадии змееногая мать. Но в центре пульсируют и танцуют, словно небесные тела в звездопад, новые значки.

Отец и был Лазарусом. Все послания и подсказки были с Тюриным изначально. Отец все время будто шептал на ухо: твой путь определен, противиться нет смысла. Ты должен его отпереть. Отец попытался побороться с судьбой, но потерпел неудачу. «Может, поэтому и согласился на бессмысленную операцию. Из отчаяния, чтобы не видеть, как сердце Змея найдет свое вместилище».

- Я должен с ним поговорить, - сам себе сказал Тюрин и выдернул доктора со стула.

- Поймите, это ваша судьба. Это великое благословение - быть избранным для такой миссии, - повторял Гальванеску, пока Александр Петрович закрывал его в соседней с водяником камере.

Потом Тюрин вернулся в операционную, запер за собой дверь, достал кувшинчик с сухим вареньем, положил на язык фрукт, улегся на металлическую кровать и закрыл глаза.

*

- Господин? Человек добрый? Вставайте, если ноги держатся. Или скажите, живы ли, или уже аминь?

Александр Петрович проснулся от того, что кто-то больно колол его в бок. Рядом топтался годованец. Густые черные волосы торчали из-под шапки, падали на глаза, переходили во взъерошенную бороду, путались в усах, достигали плеч и, казалось, врастали в смоляной шерстяной тулуп. В руке домовой держал длинную палку, которой и тыкал полицейского. С каждым движением из его одежды и волос сыпалась сажа.

С тяжелой, будто хмельной головой Тюрин приподнялся на топчане. На улице темнело, но ни Гальванеску, ни отвратительного помощника-водяника не было.

- Пить дай, - прохрипел Тюрин.

Домовой наклонился к ведру, вытащил грязную тряпку, немного выкрутил, взвесил на руке и изо всех сил швырнул в лицо отживленному. Пока полицейский приходил в себя, человечек успел хорошенько обтереть ему голову. И, странное дело, сразу полегчало.

- Доктор где?

Не поднимая головы, домовой принялся за его руки, методично размазывал жидкость по густо иссеченной шрамами коже.

- Какой сегодня день? - неожиданно спросил Тюрин. Годованец хмыкнул, на мгновение оставил тряпку и четко и понятно произнес:

- Сочельник нынче. Нечисть гуляет. А завтра уже и Рождество.

Потом молча сложил инвентарь и исчез в коридоре.

Тюрин потрогал затекшие конечности. Хоть дед и тер водой, на груди остались грязные отметки. Отживленный склонил голову и увидел надпись чернилами: «Пусти Змея».

Тишина, как вата, забивала уши. Воздух будто застыл. Тюрин слез с топчана и подошел к двери. Она оказалась незапертой, хотя он точно помнил, как проворачивал ключ. Больница опустела. Коридор казался темным туннелем в ад. Слышалось лишь эхо шагов.

- Что за чертовщина? - подумал отживленный. Вдруг впереди мелькнула фигура. Полицейский побежал следом. Вылетел на улицу и остановился, как на краю пропасти, не имея силы перевести дух.

Город внизу пылал. Гигантские языки пламени касались безлунного неба, будто стремились зажечь тьму. Отовсюду раздавались крики обреченных. Нечисть и люди сошлись в смертельной битве. Тюрин видел тысячи мертвых, покрывавших Кирилловские холмы. Раненые стонали и истекали кровью. Люди и нечисть одинаково умирали и задыхались от боли.

Дым пожарища ударил в лицо. Тюрина обдало искрами, полуистлевший лист календаря закружился и упал к ногам. Отживленный поднял клочок. Прочесть можно было лишь год - 1914.

Полицейский ошалело поднял взгляд и увидел еще более ужасную картину. На месте белой Кирилловской зияла пропасть, оттуда вздымались могучие живые столбы. Они извивались и переплетались в смертельном танце, колыхались под неслышную музыку. Блестящая чешуя отражала пламя, и шеи казались сотворенными из огня. Три головы внимательно разглядывали город. Но будто по зову Тюрина, одна за другой развернулись в его сторону. Ужас и отвращение, как дуновение адского огня, обдали полицейского.

Одну из змеиных голов оплела ногами голая золотая богиня. Бесстыдно улыбалась и махала рукой. Из пасти второй головы свисала тонкая девичья фигура с белыми, словно лебединые шеи, руками. Василина одними глазами умоляла о помощи. Но третья голова не давала сдвинуться с места, завораживала, выпивала силы, заставляла не отводить взгляда. Вместо змеиной пасти голова имела лицо отца. Оно повернулось щекой со шрамом. Из последних сил Тюрин разорвал себе грудь, выдрал ребро и пошел на Змея.

III

- Шеф, Александр Петрович, проснитесь! Слышите, вставайте! - рычал Топчий. У Тюрина раскалывалась голова, вернулась тупая боль в груди. Обломки ребра будто раздирали внутренности. Отживленный засунул руку под китель в надежде остановить кровь, но не нашел ни раны, ни новых швов. Бок оставался невредимым - холодным и свинцово-синим. С облегчением Тюрин выдохнул и только тогда огляделся.

- Где я? Чертов сон. Думал поговорить с отцом, зато увидел какой-то бред. Будто предупреждение - что произойдет, если освободить Змея. Ужасный сон, Парфентий Кондратьевич, никому не пожелаю.

Комнатка была всего несколько шагов в ширину. Прочная железная дверь и решетка на маленьком окне. На промозглом полу - соломенный матрас, в углу - выгребная яма, в которой кверху брюхом плавала сдохшая крыса. Волколак пристально вглядывался в лицо шефа, будто чего-то ждал.

- Где я? - растерянно повторил Александр Петрович.

- Ясно где. В холодной Лукьяновской части. Хорошо, что здесь мой кум нюхачом. А то бы еще сколько дней кисли ни за козлиную душу. Хотя... - Околоточный снова подозрительно прищурил глаза. - Документов-то при вас не было. Еще и труп. Опять же, кровушка убитого на вас.

Тюрин с удивлением взглянул на одежду. Зимняя шинель куда-то подевалась. А китель покрывали бурые пятна.

- Парфентий Кондратьевич, вы можете дельно рассказать, что произошло? Я заснул в Кирилловской больнице. Это последнее, что я помню. Вы сомневаетесь?

- Ясно-понятно, верю, - сконфузился Топчий. - Только ведь тут такое завертелось, что и черт бы не выдумал. Вас черносотенцы нашли. Те, что Кирилловскую охраняют. Сумасшедший волколак принялся горло драть, выть, да так сильно, что двуглавцы о кощеях подумали, вот и набежали. А там вы, а рядом - домовой на куски подранный. Вы в кровище и без сознания. А годованец частями валяется. Голова в ведре, руки-ноги по всей комнате. Чисто тебе ужас. Уж и не знаю, чего те изуверы вас сюда притащили, а не сразу в яму. Вероятно, потому что ближайший участок? Мы-то вас с третьего дня искали. Аккурат как панна Айвс исчезла. А тут мой кум говорит: синий-то ваш у нас взаперти, - Парфентий осекся и испуганно взглянул на шефа.

- Какой сегодня день? - Тюрин до сих пор тер виски.

- Так Анна. 9 декабря, - с облегчением произнес Топчий.

«С тех пор как я зашел в Кирилловскую больницу, прошло три дня. Сухое варенье так долго не действует. Видно, двуглавцы еще чем-то накачали», - подумал Тюрин, и вдруг мозг взорвался от новой болезненной мысли.

- Как исчезла?!

- Да я уж думал, что с вами, - закашлялся волколак. - А теперь ясно, что не с вами.

- Надо идти. Выведете?

Волколак испуганно заморгал длинными рыжими ресницами, взглянул на решетку, но спорить не стал. В этот миг шефа мало что остановило бы.

- Эй, служивые! Выпускай правдивую душу, допрос кончен, - прокричал Топчий в дверь и занял выгодную позицию. Тюрин заметил, как околоточный достал из нагрудного кармана фляжку и сделал несколько быстрых глотков. Волкулин, или мгновенная жидкость для превращения, была запрещена, но Топчию удалось разжиться.

Засов с той стороны двери со скрипом упал. Тюрин порывисто затянул внутрь часового. Им оказался лысый злыдень. Александр Петрович ухватил беднягу рукой за лицо, чтобы тот не смог закричать, вытащил ключ и бросил на матрас.

- Тихо сиди! - сказал злыдню волколак. - Дело государственной важности.

Под взглядом Тюрина злыдень запихнул пальцы в рот, забился в угол и начал грызть ногти.

Камера выходила в узкий коридор. Слева чернел тупик, а с противоположной стороны приближался черношинелец в сопровождении городового. Держал револьвер наготове, но выстрелить не успел. Александр Петрович как таран бросился на противника. Не останавливаясь, повалил двуглавца, да так, что у того хрустнула шея, выбил оружие у второго и помчался дальше. Топчий удивленно охнул и припустил следом.

В коридор, кроме холодной, выходили и двери кабинетов. Отживленный мчался так быстро, что не заметил, как за спиной распахнулась дверь. Кто-то высунул голову и нарвался на Парфентия. Волколак начал действовать. Заросшей рукой с длинными кривыми когтями околоточный втолкнул неудачника обратно в комнату и выдрал ручку. Еще один черносотенец притаился в приемной. Раздался выстрел, но Александр Петрович только вздрогнул. В один прыжок подскочил к врагу, выкрутил руку и его же оружием пихнул нападающему в живот. На пороге показался ошарашенный помощник городового. Тюрин уже готовился и ему свернуть шею, но Парфентий вовремя остановил. Кум волколака по-заговорщицки прижал палец к губам и мотнул головой в сторону выхода.

Угол полицейской части выходил на Лукьяновскую площадь. Несмотря на угрозу кощеев, рынок Шурум-Бурум превратился в рождественскую ярмарку. Сердце Татарки билось здесь.

Когда-то шестьдесят семей, ведущих свои роды от половцев, основали околоток и до сих пор держались древних обычаев. Открыто молились Тенгре, употребляли непригодную для людей жирную и пряную пищу. На шумном Шурум-Буруме, под носом у полиции, можно было сбыть краденое, раздеть случайного дурачка или посмотреть на знаменитых крылатых лошадей. Базар держал Пицен-ага - татарский лесной дух, с полными ящериц волосами и дыркой под мышкой. Его белогривые тулпары славились на всю Империю.

Проныра Топчий за несколько минут обменял окровавленный китель на потертый пиджак и фуражку со сломанным козырьком. В комическом наряде Тюрин стал похож на сезонного грузчика из порта.

- А чтоб тебе клюкой в ребро! Синюю кожу ничем не спрятать, - сердился Топчий. Но уже через мгновение это стало неважно. Разномастное море людей и нечисти заколыхалось. Раздался отчаянный крик и свист людоптаха. Сперва беглецы решили, что их преследуют. Кто-то пихнул продавца варенухи, чан с парным молоком тулпара перевернулся и обварил злыдней, игравших в кости неподалеку. Те завизжали от боли, принялись бить и кусать под колени ближайших прохожих. Рябой черт-старьевщик без разбора махал кулаками, задел коренастого зооморфа и попал в тиски дюжих звериных лап.

- Кощеи! - наконец разразился полный отчаяния крик. На мгновение все застыли в немом оцепенении. Черт остановил глиняного помощника и даже протянул рыжему руку, чтобы тот поднялся из лужи. Тюрин увидел, как мертвяки, словно шашель, начали вгрызаться в толпу с запада. Площадь заполнило гадкое жужжание хрущей.

Шурум-бурум окружали с разных концов. Лавина кощеев катилась одновременно с почтовой дороги и с большой Дорогожицкой, а это означало, что западные окраины города опустошены. Тупых немертвых было не меньше тысячи - первая столь массовая атака с начала нашествия.

Из полицейской части, прямо из окна, кто-то кинул огонь феникса. Это расчистило участок, но совсем ненадолго: уже через мгновение волна безумных тел поглотила часть толпы. Наконец с востока, со стороны Львовской площади, донесся свист казаков. За ними выдвинулась пехота из Новопечерской крепости. Первый строй держал наготове ручные огнеметы. Тюрин заметил несколько подвод с пулеметами. Солдаты расступились, чтобы очистить дорогу большому огнемету. Раздались первые взрывы. Как из пасти дракона, из большого огнемета полился феникс. Крик, грохот залпов, чад от огня заполнили Шурум-Бурум. Несколько близлежащих домов запылало.

Люди и нечисть убегали соседними улицами. Тюрин успел увидеть, как военные беспощадно поливали толпу, не слишком переживая, сколько там кощеев. Досталось и людям, что уж говорить о нечисти. Топчий тащил его на выход, отживленный успел заметить, что прибывшие кощеи вместе с новообращенными единой волной подались на север, в сторону Кирилловских холмов. Люди и нечисть, кому удалось избежать голодных зубов, отступали на юг, в надежде на спасительный центр города.

Отживленный и волколак, как и многие другие, остановились передохнуть у стен Покровского монастыря. Монахини выносили чай, осматривали раны. Красиво одетый чертик в пенсне долго ругался, не желая показывать раненную руку. Ночница-жалобница вполголоса его уговаривала. Черные пряди сплошным покрывалом заслоняли лицо, но отживленный чувствовал ее страх. Дружинники быстро поняли причину беспокойства и забрали страдальца. И хотя Александр Петрович знал, что не существует лекарства от укуса кощея, и что черт обречен, его сердце дрогнуло от залпа фениксовой винтовки за углом.

Топчий на мгновение стянул картуз с головы и снова потащил сыщика дальше. Встреча с властями не входила в их планы. Тюрин был официально обвинен в убийстве домового из Кирилловки.

Отдышаться смогли лишь «У кривого черта» на Кудрявской. В сомнительном заведении яблоку негде было упасть. Воняло, как в загоне для животных, вдобавок несло пивом, болотом и сотней других запахов нечисти. Вдоль стен располагались так называемые обустроенные кабинеты, оклеенные обоями в розовый цветочек. В мирное время проемы занавешивались льняными занавесками, но теперь все стремились видеть друг друга. Гомон стоял, как в Ноевом ковчеге: здесь делились новостями, заливали горе или праздновали удачное освобождение, а кто-то, казалось, и вовсе не переживал из-за кощеев.

Топчий плюхнулся за стол к студенту, уже сунувшему руку за пазуху распаленной ведьмы. Студент испуганно заморгал и поспешил освободить место. Прибежал черт, грязной тряпкой размазал по столу жир и крошки и осторожно, словно свечу, поставил кварту хмелевки.

Как поп из конопли, возник котолуп-революционер Дмитрий Донцов, вскарабкался на соседний стол и попытался организовать митинг. Кричал, что не надо ждать появления Змея, а сбросить власть людей уже сейчас, пока те не перебили всю нечисть под прикрытием борьбы с кощеями. Немногочисленные люди-посетители «У кривого черта» - втягивали головы в плечи. В конце концов, и человекообразным надоели пламенные речи, и они стянули котолупа со стола.

Тюрин думал о своем.

- С домовым подставили. Понятно, что двуглавцы. В Кирилловке они искали то же самое, что и в квартире Житоцкой. Судя по количеству трупов, Голубев готов на все.

- И что же они ищут? - осторожно спросил Топчий. Он заказал «всего и побольше» и теперь за обе щеки уплетал прогорклую яичницу и пережаренную кровянку. Действие волкулѝна ослабевало. Как всегда после его приема, волколака охватил лютый голод.

- Пророчество Офаниты... Остальные ключи. Голубев носится с безумной идеей - отпереть Змея, чтобы потом его убить. Не сомневаюсь, что нож Ольга давно у него.

Топчий закашлялся. В этот миг он напоминал полинявшего от старости пса. С волчьих ушей слез мех, но еще не вернулась человеческая форма; клыки касались заросшего подбородка, со щек опадали клочья шерсти.

- И он не понимает, что творит, - продолжал Тюрин. - Я видел ужасы, которые принесет Змей.

- Во сне? Вы говорили об ужасном сне.

- Все, что со мной происходит последние семь месяцев, один сплошной ужасный сон, - усмехнулся Тюрин. - Голубев верит, что именно я должен пробудить Обадию. Поэтому - пока я ему нужен - Василина в безопасности.

- Вы думаете, панну Айвс похитили двуглавцы, чтобы заставить вас отпереть Змея? Но как? Как вы можете это сделать? Вы же сами говорили, что для этого нужно сердце Змея?

Александр Петрович взглянул на Топчия. Околоточный прекратил жевать.

- Я говорил с Гальванеску.

Тюрин пересказал суть разговора. Ему требовалась помощь, а волколак оставался единственным в городе, кому отживленный мог доверять.

- Мне показалось, Гальванеску искренне верит в то, о чем говорит. Талдычит о Змеевом провидении. Уверял, что до последнего не представлял, кто я. Только подумать: мой отец и знаменитый Лазарус - одно лицо, - Тюрин иронично хмыкнул. - А если это так, если отец все-таки попытался спасти меня от судьбы и попросил Гальванеску провести бессмысленную операцию? Тогда кто написал в имение об отцовской смерти?

- Черта лысого он говорит правду, - возмутился волколак. - С самого начала вас дурил. Фанатикам нельзя доверять. Сам верит и кому угодно голову заморочит.

- Может, вы и правы, Парфентий Кондратьевич, - задумался Тюрин.

- Так... Что вы будете делать?

Александр Петрович поднял штоф с хмелевкой. На дне качнулись лягушачьи глаза. Якобы именно они и придавали фирменной горилке «У кривого черта» болотно-сладковатый вкус. Тюрин поболтал жидкость, будто ища ответ на дне, и снова опустил штоф на стол.

- Спасать Василину и, по возможности, не загубить этот мир.

Лицо волколака просветлело.

- Бог не без милости, нечисть не без счастья.

- Пойдем к Перетцу. Надо узнать, что зашифровал Лазарус. То есть, отец.

IV

«Пусти Змея - получишь девку», - в который раз перечитал Тюрин дикое послание.

- Вчера вечером принесли, - вздохнул Перетц и протянул конверт. На титуле вместо подписи стоял знак двуглавцев, а внутри лежала брошь с черными агатами в форме кадуцея.

- Следят за нами, сукины дети, - сквозь зубы процедил Топчий. - Должно быть, видели, как я к профессору приходил, поэтому сюда и принесли.

Уже несколько дней Перетц жил в музее древностей. Других работников эвакуировали, и профессор сам себя обязал охранять экспонаты, превратив кабинет в хранилище, посвященное Апи, в спальню и штаб по спасению музея.

Менее чем за неделю из напудренного франта Фердинанд Иванович превратился в старца из Латинского квартала, в сумасшедшего профессора, которого за сомнительные опыты выгнали из университета, а теперь ему подают лишь бывшие студенты. Костюм растерял пуговицы, когда-то белый воротничок поражал желтизной, в волосах путалась паутина, под ногтями скопилась грязь.

- Сердешная Василиночка, как же так?.. – по грязной щеке Перетца потекла слеза.

- Вы перевели страницы из книги? Что там? - грубо прервал его Тюрин.

У них не было времени на истерики. Хоть Александр Петрович и уверял Топчия в безопасности панны Айвс, сам он в этом не был настолько уверен. Голубев – сумасшедший, на его совести уже два убийства.

- Да-да, дорогуша, - засуетился профессор, вытер лицо, поправил залапанные очки и вытащил кипу бумаг, исписанных мелким почерком. Потом прокашлялся, как на профессорской трибуне, и осторожно, словно большую ценность, достал экземпляр Лазаруса из квартиры Житоцкой. - До сих пор не верится, что вы его нашли. На последних страницах в книге - полный текст пророчества Офаниты. Конечно, можно спорить о его оригинальности... Вы знали, что ваш отец владел древним языком десмодусов? Сейчас это знание почти утрачено! - Перетц дрожал от волнения. Он снова зашуршал бумагами. - Сейчас-сейчас. Мои знания далеки от идеальных, а перевод не передает всей красоты и поэтичности родного языка упырей, но все-таки...

- Да читайте уж, бога ради! - не выдержал Топчий.

Перетц недовольно зыркнул на него, но наконец нашел нужный лист:

- «Сердце Змея должно ожить в теле избранного. Вместе с сердцем избранный-вместилище должен найти и принести к месту Великой Победы и великого поражения Змея все пять ключей. Три подарка от видов. Два упоминания об Апи».

- С подарками все понятно. О них есть целая легенда У Лазаруса, - нетерпеливо молвил Тюрин. Перетц уже не впервые зачитывал пророчество. Радовался ему, как дитя. Если бы не Василина, пожалуй, и нашествие кощеев не помешало бы профессору объявить о выдающемся научном открытии. - От короля источников и водяных видов - священная рыба, от богодрева и видов лесов, полей и лугов - зерно. От духов воздуха, мелких видов, демонов, чертей и упырей - народ букв. На панно у Кирилловской было шесть значков. Это вместе с сердцем. Есть еще песня о пророчестве, которая заканчивается... Парфентий Кондратьевич, дорогой, как заканчивается та песня?

Волколак откашлялся и пропел чистым приятным тенором:

 

Чудные дары возьму я у богов забытых,
Слезы матери златой, предателей убитых,
Дрогнут горы в тот же миг, нечисть улыбнется,
Знак от матери узрит, и сердце вновь забьётся.

 

- Дары богов я уже назвал. Есть еще слезы матери, что бы это ни было. И «знак от матери». Знак Апи? Как его, черт возьми, притащить к Змею?

- Святая пятница! - вдруг проснулся Топчий, - но это же все улики из наших дел.

- Да все правильно, дорогуша. На это есть прямое указание в Офинаты. «Вместе с сердцем избранный-вместилище должен найти и принести к месту Великой Победы и великого поражения Змея все пять ключей». Должен найти и принести, - Перетца раздражала непонятливость волколака.

- Так вы думаете, что все дела, которые мне пришлось раскрыть, связаны? - спросил Тюрин.

Перетц снял очки и потер воспаленные глаза.

- Вы знаете, дорогой Александр Петрович, учителю Змея - знаменитому Стагириту - принадлежит выражение о том, что целое всегда больше суммы его частей. Например, война зависит не просто от наличия противников и их взаимоисключающих желаний, а от значительно большего количества факторов, от их взаимодействия. Но изучение отдельных причин отнюдь не объясняет, почему же та война началась. Стагирит учил обращать внимание на малозаметные связи.

- Ха-ха, вы хотите сказать, что война начнется независимо от того, разбужу я Змея или нет?

Профессор смешался.

- Я не... Этого вам никто наверняка не скажет... С другой стороны, если уж на то пошло, я верю, что только Змей способен остановить кощеев. Я докажу... У меня есть замечательные ископаемые раритеты. Там изображения с победами Змея... - профессор принялся откидывать простыни, заслонявшие экспонаты.

Тюрин посмотрел на него с жалостью. Когда мир рушится в тартарары, каждый ищет свои закутки для спасения. Для профессора это артефакты из прошлого. А для самого Тюрина? Еще несколько недель назад он сказал бы, что это улыбка Василины. А теперь даже одно упоминание ее имени вызвало неловкое молчание. Ни один до конца не верил в возможность счастливого спасения.

- Ладно, чего глупо болтать. Надо доставать чертовы ключи. Парфентий, на вас зерно. Оно в моем кабинете. В столе. Ключ у вас есть. И найдите Гальванеску, сдается мне, он знает, где рыба. На вас... - полицейский развернулся к профессору и на мгновение задумался. - Попробуйте понять, что это за слезы матери и является ли знак Апи одним из ключей. Остальным займусь я. И еще, - Тюрин отвел в сторону волколака. - Передайте Скалонне, что я хочу встретиться.

*

- Я бы вас не узнал, Александр Александрович, - проговорил отживленный тучному мужчине в штатском, укрывшемуся в самом темном углу «У кривого черта».

- Зато вас невозможно спрятать, господин отживленный, - не своим голосом прохрипел Скалонне.

Тюрин едва сдержал улыбку, оценивая маскировку: высокий воротник пальто, надвинутая на глаза шляпа-котелок, а под ним - пышные бакенбарды и лоснящиеся щеки, которые так часто любой киевлянин видел со страниц газет. Место выбирал человекообразный с надеждой, что уж где-где, а здесь никто не узнает шефа городской полиции, потому что просто не поверит в такую возможность.

- Даже не знаю, чем вы их допекли, но лучше не высовываться, - острые глаза внимательно осмотрели подчиненного. - А вы точно не причастны к тому...? - Скалонне хотел сказать «зверству», но сдержался.

- Вы хотите спросить, не подрал ли я того домового из Кирилловки в приступе ярости, как это часто случается среди нечисти? Нет, это не я. И у меня есть основания утверждать, что это дело рук тех, кто похитил панну Айвс и кого вы покрываете.

- Ну-ну, дорогуша, не забывайтесь, - снова прохрипел полицмейстер, - я залез в эту дыру только потому, что вы попросили. Ситуация в городе критическая. К нам идут военные. И дело не только в кощеях. Хотя эта чертова зараза, с которой мы ничего не можем поделать, дает отличный повод нас раздавить. Пока вы здесь... - Скалонне наклонился ближе. - Утром Четвертый отдел забрал Петюню. Якобы за участие в тайной революционной организации. Был обыск в городской думе. Политические распускают слухи, что гласные из нечисти организовали ложу змеепоклонцев. Вчера вечером стреляли возле Арсенала. И не из-за кощеев. Люди и нечисть палили друг в друга. Вы понимаете, к чему идет? Город раздирают на куски. Мы на пороховой бочке. Или те, - Скалонне выразительно возвел глаза кверху, - отдадут Киев на съедение кощеям, а потом зайдут большими силами и выжгут все до основания. Или устроят резню по дороге к западной границе. Война с Цесарской Империей вот-вот начнется. Кому хочется держать в тылу зараженный революционными идеями город?

- Я слышал, органы власти планируют эвакуировать?

- И что, вы предлагаете Скалонне бежать? - пышные усы киевского полицмейстера обиженно дрогнули. - Я никогда этого не делал и не собираюсь начинать. Это мой город!

Посетители за соседним столом испуганно заозирались.

- Тогда я в который раз предлагаю нам выручить друг друга, - сказал Тюрин. - Я знаю, как одолеть кощеев. Но мне нужны все силы полиции.

От удивления полицмейстер свел брови, отчего на затылке зашевелилась шляпа-котелок.

Тюрин изложил свой план. Скалонне молча выслушал. Его лицо оставалось невозмутимым, лишь заходили ходуном желваки, отчего щеки вздрагивали.

- Если даже всех сниму, это капля в море. По новым сводкам, кощеев уже несколько тысяч. Вы уверены, что армия подключится? Ставки слишком высоки. Хочу вас предупредить - Петюню не просто так взяли. В городской полиции еще до вас подселили крота из Четвертого отдела. В нашем городе никому нельзя верить.

- Армия будет, - сказал Тюрин, не сводя глаз со Скалонне.

- Если бы меня попросил кто-то другой... Да еще так, не раскрывая подробностей... То уже бы...

- Знаю, Александр Александрович. Вы должны мне довериться. Это единственный шанс. Я пришлю Топчия за фениксом.

Скалонне неуверенно кивнул. Тюрин поднялся и быстро, не оборачиваясь, направился к выходу. Если ему не удастся убедить Вышиевского, вся городская полиция погибнет по его милости.

*

Управление генерал-губернатора напоминало вокзал. Во дворе стояло несколько экипажей, рядом гарцевала специальная охрана, на подводы грузили мебель, картины и коробки с папками. Отживленный заметил несколько ящиков под маркой Марцинчика. Губернские власти рискнули прихватить живой сок. Люди с подозрением поглядывали на синелицего, лишь приставленный к лошадям коняжный приветливо улыбнулся, пошевелил острыми лошадиными ушами и продолжил подкармливать кобылу.

- Прошу за мной, - приказал адъютант и под удивленные взгляды охраны провел Тюрина к Вышиевскому.

В кабинете Алексея Митрофановича царило то самое чемоданное настроение. Шкафы светили голыми полками, у дивана стояла батарея перевязанных веревками книжек. На башне из папок, как свадебный генерал, в ожидании переезда красовался фикус.

Вышиевский, как и в прошлый раз, сидел за столом и что-то торопливо писал. Повязка на выбитом глазу немного сползла и обнажила уродливый шрам на скуле.

- Александр Петрович, хорошо, что зашли, - чиновник указал на кресло, будто это он, а не Тюрин просил о встрече. - Что ж, рассказывайте, как успехи в борьбе с кощеями. Когда наконец избавимся от отвратительных преобразованных?

Отживленный одной рукой сдвинул забитую документами коробку и, не снимая зимней шинели, уселся на освободившееся место.

- Вижу, даже вы не верите в успех, раз начали эвакуацию, - Тюрин обвел взглядом кабинет Вышиевского.

- Нет, это не из-за кощеев, - спокойно ответил чиновник по особым поручениям, ставя подписи на очередном документе. - Хотя городские власти могли бы лучше выполнять свои обязанности. Прошу забрать!

Адъютант, проводивший его в кабинет, несмотря на негромкий окрик, среагировал мгновенно. Схватил со стола папку и бесшумно выбежал.

- Скажу вам честно, Александр Петрович, - продолжал Вышиевский, - времена сложные. Император уже подписал указ о всеобщей мобилизации и начале войны. Обнародуют со дня на день. Сюда уже движется восьмая армия Брусова. Они и примут власть от гражданских, до дальнейших указаний. Официально - для освобождения города от кощеев. На самом деле - для укрощения нечисти и превращения Киева в надежный тыловой плацдарм. Я остаюсь до их прибытия и буду передавать дела. Конечно, буду говорить и о вас. Надежный агент-человекообразный будет полезен и при таких новых условиях. Хотя придется постараться. Генерал Брусов не сторонник либеральных методов. Честно говоря, на дух не переносит нечисть. Будущее есть только у тех, кто будет поддерживать людей. Надеюсь, вы это понимаете, Александр Петрович? - чиновник передал адъютанту очередную порцию бумаг.

Тюрин все прекрасно понимал. Вышиевский и сам боялся Брусова. Боялся оказаться не таким полезным, как рассказывал в донесениях. Несмотря на все попытки Четвертого отдела, группы змеепоклонцев продолжали множиться. Этому способствовал страх перед кощеями. Но столичные выяснять не будут. За революционную стабильность должен был отвечать Вышиевский. И он не справился с задачей.

- И как вы хотите, чтобы я постарался?

- М-да, - чиновник возвел на Тюрина разочарованный взгляд, - я думал, от вас будет больше пользы. Как бы то ни было, мне нужен Дмитрий Донцов и его ближайшие приспешники. Если назовете кого-то из упырей, вообще замечательно. Я уже приказал разыскать и арестовать всех человекообразных из тетради Богрова. И тогда мы поговорим о вашей дальнейшей судьбе.

Вышиевский самодовольно сплел пальцы.

Тюрин чуть не расхохотался ему в лицо: «Ты просто не представляешь, что происходит в городе. Засел на Печерских холмах и думаешь, что можешь раздавать приказы».

- У меня другое предложение, Алексей Митрофанович, - Тюрин расстегнул шинель и закинул ногу на ногу. Вышиевский скривился от фамильярности Тюрина, а еще больше - от грязных его ботинок. - Через неделю, 25 декабря, казацкий полк и саперный батальон из Киевской крепости должны помочь окончательно разобраться с кощеями.

Вышиевский несколько секунд пялился на него единственным глазом, а потом криво улыбнулся:

- Вы сошли с ума? С какой стати вы приказываете армии?

- С той стати, Алексей Митрофанович, что я единственный понимаю, что реально происходит в городе. В это мгновение водяники из группы Донцова уже заложили колбы с фениксом под опорами железнодорожного моста - единственного железнодорожного пути из Киева. Они взорвут мост, если вы не выполните моих условий. А чтобы вы окончательно убедились в силе моих намерений, - Тюрин взглянул на стенные часы, - вам должны с минуты на минуту сообщить о взрыве на Южном складе Балабух.

Вышиевский побледнел. Единственный глаз пылал, словно хотел испепелить Тюрина.

- Кощеи и даже революционная нечисть покажутся не такими страшными, когда придется сообщить в столицу, что там не смогут получить сухое варенье, да, Алексей Митрофанович? Интересно, успели во дворце запастись зельем для наследника?

- Как вы смеете? - чиновник вскочил из-за стола и ухватился за саблю, но в последний момент не смог вытащить - та застряла в ножнах.

- Водяники будут караулить опоры, пока не получат от меня обратного приказа. Если армия не придет, мост рухнет. Если я исчезну и не смогу с ними связаться, мост рухнет. Я даю вам шанс не только обеспечить бесперебойную доставку сухого варенья в столицу, но и спасти Киев от кощеев. Беспроигрышная сделка.

- Адъютант! Я требую немедленно наряд ко мне в кабинет! - закричал Вышиевский. - Вы арестованы, Александр Петрович, за государственную измену и заговор...

- Алексей Митрофанович, - в комнату вбежал взволнованный молодой человек, до тех пор забиравший подписанные бумаги. - Только что сообщили. Склады Балабух взорвали!

- Все? - остолбенел Вышиевский.

- Горят все. Но пока нет сведений, сколько потеряно...

- Арестовать!

Тюрин поднялся и кровожадно улыбнулся адъютанту. Чиновник по особым поручениям при генерал-губернаторе не решался действовать самостоятельно. О силе синелицего полицейского уже ходили легенды.

- Алексей Митрофанович, в Киеве еще десять складов других поставщиков. Вы же хотите знать, каким из них угрожает опасность?

Вышиевский завращал глазом. Александр Петрович видел, как мучается он, делая выбор.

- Выйдите! Да, вы!

Адъютант потупил удивленные глаза и попятился к двери.

- Зачем вам армия?

- Ну вот, другое дело, - улыбнулся Тюрин и приготовился рассказывать свой план.

*

Город засыпало снегом. В иное время дети всех видов уже играли бы в ледяные крепости. Рождественские ярмарки гремели бы до утра, а праздничную иллюминацию видели бы даже с левого берега Днепра.

Но теперь фонари горели лишь в центре. Даже в домах предпочитали зажигать меньше света. Ощущалась нехватка керосина и дров. Горожане плотно задергивали занавески, кое-кто заколачивал окна. В доме со змеями на Житомирской было темно. Тюрин не знал, куда делся Тропинкин, но надеялся, что тот успел выбраться из города до окончательного карантина.

Сретенская церковь казалась заброшенной. Молодой месяц вышел из-за облаков и осветил идеально-белую поверхность перед входом. Тюрин толкнул дверь и на всякий случай вытащил огнебой.

Внутри пахло сыростью и запустением. От шагов разлеталось эхо. Тюрин прислушался. В церкви было пусто. Он зажег принесенную с собой лампу и осветил помещение. Иконостас сняли. Обломки до сих пор валялись под стенами. Алтарная часть уже не казалась угрожающей. На некогда золотой стене кто-то углем вывел знак Апи.

- Я пришел, - сказал Тюрин. - Я сделаю то, что ты хочешь. Я согласен на сделку, но мне нужна твоя помощь.

Тюрину показалось, что тени в углах загустели, но никто не отозвался.

- Змееногая тварь, ты хочешь отпереть сына или нет? Вот я - вместилище его сердца, - Александр Петрович, словно на кресте, развел руки. - Чего ты ждешь?

И снова ему ответило лишь слабое эхо.

- Тьфу! - Тюрин сунул огнебой в карман и прикрутил керосинку. В последний миг ему показалось, что в алтарной части что-то зашевелилось. Он обернулся, но так ничего и не увидел.

*

- И как там старушка Апи? - Перед Сретенской с оружием в руках стоял Вальдемар Голубев. За его спиной маячили Огурец с Адамчиком. - Вы уже получили все ключи, милый мой? Часы тикают, панна Айвс вас ждет.

- Где ты ее держишь? - Тюрин не стал вынимать рук из карманов. Он стоял на лестнице и был на несколько голов выше двуглавцев.

- Там, где вам не достать, будьте уверены. Без ключей.

- И что дальше?

- А дальше будет так, как мы договаривались. Я сниму всю охрану с Кирилловских холмов. Более того, мои дружинники выйдут жечь кощеев. Вам потребуется лишь добраться до входа в церковь. За вами в подземелье зайду я. А там - как карта ляжет, - Вальдемар безумно улыбнулся.

- Вы уверены, что сможете его убить?

Ветер завил по площади снежные змейки. Начиналась метель.

- Будьте уверены. Ребро Ольга уже во мне, - Голубев похлопал себя по боку. Тюрин не стал уточнять, что именно имеет в виду Вальдемар. - Я чувствую его силу. А вы?

У Тюрина сжало в груди. Он силился не выдать этого. Единственное, на что он мог полагаться, что Голубев не ошибается и ему таки удастся убить Змея до того, как тот утопит мир в крови.

- Держите. Папа просил передать, что желает вам успеха. В вашем случае смерть - это уже большой жизненный успех, - Голубев протянул сверток. Еще не взяв его в руки, Тюрин знал, что это шкатулка с народом букв.

- Василина и те, кто придет со мной, должны уйти оттуда живыми и невредимыми.

Голубев неохотно кивнул, вскинул руку, будто приветствуя солнце, и театрально произнес:

- Новый Вещий Ольг клянется. Конечно, если они сами захотят... - И уже серьезнее, сквозь зубы процедил: - Обещаю.

Тюрин забрал шкатулку.

V

- Бесова доктора, хоть бы ему повылазило, нигде нет, - Топчий по-собачьи стряхнул снег с башлыка. - Аж на Трухашку перся. Хорошо, что водяники оборону держат. А то был бы уже не Парфентий Кондратьевич, а кош-бедняга, гола сра... - волколак вовремя остановился и тихо спросил у Перетца, - Как он?

- Как видите, дорогой мой, - вздохнул ученый. - Два дня никуда не выходит. Сидит над картой, что-то чертит, планирует. Сердце кровью обливается. Простите, но не могли бы вы переставить? - Перетц указал на пакет, который Топчий бесцеремонно бухнул на заваленный бумагами стол.

- Ясно-понятно, - вскочил волколак, поднял пакет и с наслаждением его понюхал. Пахло ветчиной, квашениной и соленой селедкой. - Вы бы видели очередь, - громко произнес он, так чтобы было слышно в конце комнаты, - На версту, от бакалеи Елисеевых аж до Думы. Но у меня там брат у первых приказчиком. Как услышал, что это для вас, Александр Петрович, всех ведьм разогнал. Да они, взаправду сказать, и сами с уважением головы склонили. Не знаю, кто сплетни распускает, но уже вся киевская нечисть знает, что вы решились Змея выпустить.

Невзирая на замечание профессора, Топчий начал выкладывать на стол припасы. К запахам, что за несколько дней безвылазного сидения человека и полумертвеца накопились в камере хранения экспонатов, добавились ароматы дешевого кабака. Наконец волколак вытащил завернутый в бумагу кусок сырого мяса и штоф хмелевки, которые бережно отнес отживленному.

Топчий был прав. Слухи расползались, как кощеи. На каждом перекрестке гудели или о нашествии и предстоящей войне, или о том, что синелиций полицейский собирается пробудить Змея. Мавки, полевички, ведьмы и русалки начали оставлять на лестнице в городском музее корзины с подарками отживленному. Хлеб, булки, рождественские колбасы и другие деликатесы, в которых сейчас так нуждался Киев. Тюрин просил прекратить, пугал кутузкой, натравливал волколака, но ничего не помогало. Каждый день кого-то встречал у двери.

Раз чуть не придушил маленькую девочку-злыдня, в ожидании задремавшую на крыльце. Голые ноги ее светились от холода, с длинных острых зубов капала слюна, но она всё же протянула Тюрину не понятно как сбереженное яблоко.

- Как же они не понимают? Война уничтожит и их тоже, - свирепствовал Тюрин уже в кабинете. - Парфентий Кондратьевич, я сколько раз вам говорил? Не смейте прикасаться к этим подношениям. Гоните взашей. Еще раз увижу – вам не поздоровится!

- А я что? Они же хотят как лучше, - оправдывался Топчий, но с того дня поток корзин прекратился.

Еще через какое-то время в музей залетел Дмитрий Донцов. Котолуп крутил головой, нервно сопел, вздымал руки. От избытка энергии ни на миг не мог остановиться. Перетц испуганно забился в угол.

- Все идет по плану, товарищ! Другие отряды как услышали, что мы идем отпирать Змея, постановили сражаться до конца. Четвертый отдел попытался давить на водяников, поймавших Карася Грубого и еще нескольких. Но вы знаете Лобаста. Водяники без его приказа рта не раскроют. А он с нами. Будьте уверены, никто не сдастся. Я говорил с упырями. Сквирский и Вишневецкий готовы присоединиться. Другие «отцы» ждут решения Танского. Тот думает, боится, чтобы не повторилось как в 1863-м. Да согласится, будьте покойны. С волколаками хуже. Забаррикадировались на Плоской. Хотят свою республику. Буду сегодня с этими дурнями говорить. Разведка доложила, что, как вы и предполагали, кощеи стягиваются к Кирилловским холмам. Со всего города. Говорят, Зверинец уже чист. Так что все получится. Нет сомнений. Мы ждем Змея.

Тюрин недовольно посмотрел на болтливого революционера: «Вот бы они удивились, если бы узнали мои истинные намерения».

- А если Четвертый отдел за вами аж сюда проследил?

- Нет, нет и еще раз нет, - затарахтел котолуп. - Нам помогают алконосты. Один сбросил меня прямо на крышу. Несколько перелесников в моем облике крутятся по городу. Надеюсь, кощеи их не схватят. Хотя это будет героическая смерть за наше общее дело.

- Я рад, что вы добились единства. Этого-то нечисти и не хватало. Но у вас особая роль. Основной удар возьмет на себя армия. Вас я попрошу взять на себя, - Тюрин подсунул Донцову карту, - склон у Репейного яра. Там людям не развернуться, а кощеи уже засели. И очень прошу не вступать в бой с людьми. Для этого еще будет время. В первую очередь нужно истребить кощеев.

Тюрин серьезно посмотрел на вихря. Меньше всего хотелось, чтобы его операция по истреблению кощеев превратилась в бойню нечисти с людьми.

- И отпереть Змея! Я передам ваш приказ, - Донцов взял под воображаемый козырек и метнулся из комнаты.

*

- Вы бы поели, - Топчий, спровадив вихря обратно на крышу, вернулся и снова протянул отживленному сырое мясо. - Совсем с лица спали.

Рябая рожа светилась заботой.

- Так вы уверены, что вот это и есть слезы матери? - Тюрин проигнорировал предложение волколака, вместо этого взял в руки бутылочку темного стекла. На дне плескалась тяжелая жирная жидкость.

- В пророчестве Офаниты, - Перетц снова зашуршал бумагами, хотя уже давно выучил текст наизусть, - написано: вместе с сердцем...

- ...избранный-вместилище должен найти и принести все пять ключей. Уже слышал. Сам того не зная, все семь месяцев в Киеве я уже искал ключи, - перебил Тюрин.

- Мы с Парфентием Кондратьевичем, - Перетц обиженно скривился, - проанализировали ваши дела и пришли к выводу, что слезы матери - это ничто как жидкость из тела покойного Ярослава Тумса. Он был одним из заклейменных Апи. К тому же, жертвой отношений с матерью...

- А если это не оно? - Тюрин снова поднял бутылочку.

- Печать не отомкнется, - выпучил глаза Перетц и в этот же миг спохватился, - но я убежден...

Тюрин не стал дослушивать. У них оставалось три дня, чтобы найти последний артефакт - знак Апи. Александр Петрович уже распорядился установить слежку за заклейменными гимназистами. Как бы ему этого ни хотелось, при отсутствии другого решения придется похитить кого-то из ребят. Сроки установлены.

VII

Тюрин недовольно покрутился на бедняцкой постели. Лампа давно выгорела, тишина в подвале свидетельствовала, что профессор пошел на очередной обход опустевшего музея. Он считал, что так может обезопасить экспонаты от воров. Отсутствие естественного света лишило возможности понимать, какое сейчас время суток. День, ночь - все поглотила тьма.

От одиночества в голову лезли сомнения. А что если Голубев не сможет убить Змея и царь человекообразных восстанет?

Тюрину хотелось верить, что отец прятал сердце, чтобы его спасти. Но было и другое объяснение. Отец желал, чтобы Змей оставался мертвым. Кто как не Тюрин-старший должен был представлять все ужасы прихода Обадии? Именно отец нарушил покой Змея, призвал Апи, обрек своего сына на роль вместилища, следовательно, отвечал не только за содеянное, но и за грядущее.

«Почему же тогда он так бессмысленно и напрасно умер? Почему не оставил никаких объяснений или инструкций? Куда честнее было бы дать мне выбор: возвращаться на Межу или бежать куда глаза глядят, - мучился Александр Петрович. - Хотя если бы я не застрял в Киеве, то никогда бы не узнал Василину... И она бы не оказалась в лапах Змея».

- Твоя жизнь против сотен тысяч, - вслух, будто обращаясь к Василине, произнес Тюрин. - Я знаю, что ты выбрала бы самопожертвование. Это легкий выбор. Гораздо труднее определиться, кто же я такой - человек или человекообразный. Потому что если человек, то Змей должен умереть, а ты - жить. Как нечисть, я должен отдать все ради Обадии.

Сердце Змея в груди требовало второго. Но то, чем он являлся последние тридцать три года, противилось.

Вдруг Александр Петрович напрягся. Где-то в фойе послышались шаги. Звук их приближался. Из коридора донесся нервный шепот. Дверь отворилась, и в подвал кто-то осторожно проскользнул. Полицейский нащупал револьвер и приготовился к атаке.

Желтый электрический свет, словно удар молнии, осветил подвал. Отживленный на мгновение зажмурил ослепленные глаза. А когда зрение восстановилось, увидел перед собой профессора. Тот имел вид вернувшегося со встречи с призраком.

- Там к вам пришли, - ошалело произнес профессор. Керосиновая лампа в его руке продолжала некстати гореть.

- Какого черта? Кто?

Перетц робко заглянул в глаза Тюрину, потоптался на месте и показал фонарем в сторону входа. Из тени идола богодрева вышел высокий и бледный Рапойто-Дубяго. Он молча кивнул и вывел из-за спины парнишку. Это был гимназист Яков Кендрик. Тюрин вздрогнул от отвращения.

Внешне Кендрик не изменился: бледный от сидения за книжками, он щурился и был серьезен. Его место за шахматной доской, а не в темном, забитом рухлядью подвале. Привычным, давно отработанным жестом Кендрик поправил очки и потер за ухом. Ни одна морщинка не дрогнула на его лице, будто он был механической куклой, заведенной ключом. Глаза за стеклами вспыхнули золотом.

- Что ты с ним сделала, змееногая тварь? - прошептал Тюрин. Он взвел курок и направил дуло в сторону гостей.

- Спокойно,- произнес Рапойто-Дубяго и заслонил мальчика рукой. - Она хочет помочь. Вы же сами звали.

- Какого черта вы с ней творите? Договор крови?

Рапойто-Дубяго едва заметно мотнул головой, давая понять, что вопрос не ко времени.

- Апи знает, что женщина в Кирилловских пещерах. С ней пятый ключ.

Будто в подтверждение слов людополицейского, Кендрик закатал рукав и обнажил татуировку - знак Апи.

- А что будет с ребенком?

Людополицейский наклонился к Кендрику. Глаза Рапойто-Дубяги на мгновение сделались стеклянными. Ни одного звука так и не прозвучало, губы мальчика остались сомкнуты.

- Одно и то же твердит, - недовольно перевел Рапойто-Дубяго. - У нее есть ключ, готова помочь. Будто и не понимает, о чем вы спросили. Жизнь мальчика не имеет для нее веса. Но из того, что я чувствую, - людополицейский сказал это так, будто не существовало другого способа передать их связь с Апи, - самое важное для нее - отпереть Змея. Потом мы будем ей не нужны.

Тюрин спрятал оружие, присел на край стола и исподлобья взглянул на мальчика. «Еще одна случайная жертва во имя Змея. Ему же столько, сколько было мне, когда отец обрек меня на роль вместилища...»

В коридоре снова послышался шум.

- Ворон не считай! Тебе-тебе говорю, пузыряко. А, чтоб ты до шкуры ссохся, чтоб тебя морозы сковали, а мор всю рыбу извёл! Да скажите ему уже, доктор. Сил моих с вами нет, - раздался знакомый голос, и в подвал ввалилась колоритная компания. Первой внутрь протопала живая снежная баба. В спину ее подталкивал волколак. За их спинами, моргая подслеповатыми глазами, прятался доктор Гальванеску, наряженный в тулуп извозчика и большую ушанку. От костюма змееглавца не осталось и следа.

- Этот аквус, черти бы его драли, еле дошкандыбал. Видите ли, мороз. Снежок притрусил, а оно уже и ходить не способно.

Под ногами у «снежной бабы» расползлась лужа. Изморозь стаяла с дородного туловища, и Тюрин узнал гадкого водяника, помогавшего доктору в Кирилловке. Топчий вытер лицо и удивленно вылупился на присутствующих. Увидев Рапойто-Дубягу, он даже порывался было взять под козырек, но вовремя опомнился.

- А что это вы все здесь делаете посреди ночи?

- Где вы их нашли? - сухо спросил отживленный.

Глаза волколака еще больше округлились.

- Возле железнодорожного моста. Там целое представление. Водяники у опор проруби прорезают. Какое-то снадобье пьют, чтобы в воде не замерзать. Каждый час меняются. А еще, - волколак чуть не расхохотался, - окружили себя оградой из кощеев. Держат их за сеткой, словно злых собак. Видимо, чтобы Четвертый отдел к мосту не подходил. А Мокрого Линя, - Топчий показал на водяника, - водопузы со всех сторон обступили и прямо сюда довели. Всю дорогу пели. Он у них что - повышение получил? - околоточный развернулся к Гальванеску. - И чего вы, скаженные, прятались?

Только теперь Тюрин вспомнил, где видел водяника. Его лицо и впрямь было знакомо. Мокрый Линь сидел в кустах, когда нашли тело Ющенко.

- Ничего мы не прятались! - запищал Гальванеску. - Сами к вам шли. Только... попали к водяникам, а те никак не хотели отпускать, пока Парфентий Кондратьевич с Пузырем не поговорил. Мы из Кирилловской сбежали, как только оттуда ушли двуглавцы. Слышали, что они с домовым сделали. Думали потом вас разыскать, - виновато сказал доктор и уже совсем шепотом добавил, - Так вы все-таки готовитесь отпереть Змея?

Тюрин проигнорировал вопрос. Смерил Гальванеску тяжелым долгим взглядом, обошел стол и, как мировой судья на заседании, сел во главе.

- А вы, доктор, не прекращаете удивлять. Про Ющенко тоже врали? С самого начала охотились на рыбу? Теперь она, как я понимаю, в брюхе Мокрого Линя.

Гальванеску уже начал было оправдываться.

- Лучше молчите. Водяник нужен мне, и даже Апи, - Тюрин кивнул в сторону Кендрика и Рапойто-Дубяги. - Но зачем мне вы?

- Я знаю еще один вход в подземелье Змея. За пределами церкви, - выпалил доктор и съежился. - Это древняя часовня на Кирилловском кладбище. Но ее охраняют самые отъявленные двуглавцы и братья Ольга.

Тюрин мгновение раздумывал, потом кивнул. Как бы ему ни хотелось вытрясти душу из Гальванеску, смертей и без этого еще будет предостаточно.

«Первая армия Обадии, - кисло подумал Александр Петрович, оценивая собравшихся. - И я ее полководец, а имя мне - вместилище для ключа», - а вслух произнес:

- У нас есть все пять ключей. Готовимся к штурму. Змей нас ждет.

*

Часовня - вход в подземелье, о котором говорил Гальванеску, размещалась на кладбище Кирилловской богадельни. Заброшенные кресты и почерневшие надгробия свидетельствовали, что кладбище давно забыто. Когда-то здесь хоронили жителей хуторов. Потом, в старых могилах, хоронили сумасшедших. Несколько небольших склепов лишь подчеркивали убогость места.

Тюрин пробрался туда с Нагорной на разведку. Должен был сам оценить ситуацию, прежде чем толкать других на смерть. Увиденное поразило. Со всех концов безостановочно шли кощеи. Те, что уже добрались до холмов, обсели их, как осеннее вороньё. Казалось, кощеи чего-то ждали. Замерли в искривленных позах и лишь изредка вздрагивали от громких звуков. Возвращаясь в музей, Александр Петрович вынужденно наблюдал, как по Мстиславской за чертом гналось по меньшей мере десяток кощеев. Но до конца улицы не добежали, будто что-то сдержало бешеное движение. Остановились, прислушались и вернулись обратно.

Чуть меньше кощеев сосредоточилось на севере, со стороны Дмитровского переулка. Их полчища словно держали почетный караул вокруг Кирилловской церкви, не подходя ближе двадцати шагов, но и не покидая воображаемый периметр.

*

В последний день перед операцией Тюрин сосредоточился на подробных инструкциях для участников штурма. По его плану, Кирилловская должна быть окружена со всех сторон. Да так, чтобы люди и нечисть максимально не пересекались.

Армия должна была зайти с востока - со стороны Кирилловской площади. Широкий простор давал возможность для маневров и использования тяжелых орудий. Тюрин надеялся, что громкими действиями армия оттянет на себя как можно больше кощеев.

Полиция небольшими группами должна была продвигаться со стороны Куреневки и жилых кварталов на севере от Кирилловки. Туда было трудно добраться. Кощеи оккупировали Куреневку с самого начала нашествия. Уже никто толком и не знал, остались ли там непревращенные. Только местные околоточные и городовые могли найти безопасные пути. Тюрин приказал Донцову выделить на каждую группу полицейских нескольких сильных человекообразных. Крышами должны были передвигаться алконосты и предупреждать об опасности.

Основные силы нечисти Тюрин решил бросить на Репейный яр, примыкавший к Кирилловской церкви с юга. Густой снег, отсутствие нормального обзора делали эту местность неудобной для армии. А вот лесным видам было где разгуляться или хотя бы вовремя спрятаться среди деревьев.

Александр Петрович посмотрел на карту. Во время разведки он нашел удобную тропинку к Кирилловскому кладбищу. Та шла от Мстиславской. «Придется карабкаться наверх, - подумал Тюрин, в который раз оценивая местность. Тропа проходила между позициями армии и групп Донцова. - Если они сработают, кощеев здесь останется немного. Но мы будем одни». Тюрин решил никому - ни нечисти, ни людям - не рассказывать точного маршрута, где они пойдут. Знали только свои.

Неподалеку от кладбища расположились желтые корпуса. Отживленный решил разделить свою «армию». Тюрин должен был продираться ко входу в подземелье. Рапойто-Дубяго, с молчаливого согласия Апи, вызвался прикрывать его путь из желтых корпусов.

- Если засесть на втором этаже вот этого дома, - Александр Петрович ткнул в карту, - то будет видна вся тропинка.

- Так. Я взорву сарай во дворе. Это будет знак, что можно идти. Да и кощеи, если какие останутся, ко мне потянутся, - с энтузиазмом сказал Рапойто-Дубяго.

- Но тут такое дело. Я не знаю, что в этих корпусах. Подозреваю - кощеев под завязку. Эта задача может быть билетом в один конец, - честно предупредил Тюрин.

- Все лучше, чем постоянно слышать в голове ее, - Рапойто-Дубяго едва заметно кивнул в сторону мальчика-Апи, сидевшего у стола. Возле Кендрика не смолкая топтался Перетц. Он уже несколько дней пытался «ради науки» наладить диалог с Апи.

- Тогда в Сретенской она основательно влезла в мою голову. Что было на неделе после того, до сих пор не помню. Очнулся, когда уже выносил Кендрика из его дома. Видимо, до тех пор Апи полностью меня контролировала. А потом словно на него переключилась.

- Вам еще повезло, - Тюрин тоже посмотрел на мальчика. Кендрик сидел, словно замороженный. Только веки иногда подрагивали над золотыми глазами.

- Ага, повезло, - сквозь зубы процедил Рапойто-Дубяго. - Вы не представляете. Это как иметь в голове рой тараканов. И каждое насекомое постоянно что-то болтает, скрипит, скрежещет. А когда она предпочитает, чтобы я ее услышал, голоса объединяются. Может, хоть в желтом корпусе заткнется, - улыбнулся людополицейский. Тюрин посмотрел в бледное усталое лицо и вспомнил, что Рапойто-Дубяго почти не спал с того дня, как появился вместе с Кендриком в музее.

- Лучше самоубийство, чем пустить таких, как Апи, в этот мир. Я бы все отдал, чтобы тогда не заходить в Сретенскую. Я сейчас даже поссать без ее разрешения не могу. Надеюсь, у вас больше свободы, - Рапойто-Дубяго выразительно посмотрел на грудь Тюрина.

Александр Петрович промолчал. Сердце с ним не разговаривало, но от этого было не легче.

- Вам понадобится помощь, - отживленный окинул взглядом хранилище. Водяник плескался в лохани, которую откуда-то притащил Топчий. Гальванеску грел воду на примусе. Возле него стояло ведро со снегом. Топчий примерялся к оружию. Одной рукой держал модернизированную под огонь феникса винтовку Мосина, второй взвешивал огнебой. Рапойто-Дубяго проследил за взглядом Тюрина.

- Дайте Топчия. Хоть и тузик, но когти имеет.

- Зря вы так о волколаке, - скривился Тюрин.

- Будто это не он вас покусал? Хотя да, Парфентий уникален в своем роде. В основном волколаки тупые и ленивые. А этот за должность держится. Так что, не дадите?

- Берите Гальванеску.

- Оглашенного? Без памяти упадет еще на подступах. Тем более, без него водяник что ослик без моркови.

Не сговариваясь, оба знали, что Тюрин должен идти с Мокрым Линем и мальчиком-Апи.

Спор прервал Перетц. Он незаметно подошел к полицейским и произнес дрожащим голосом:

- Ради Василиночки, ради человекообразных, готов помочь чем смогу.

Оба полицейских удивленно развернулись к профессору, будто только что вспомнили о его существовании. Рапойто-Дубяго попытался спорить, но выбора не было. На поверку, деликатно сложенный Перетц оказался достаточно выносливым. По крайней мере, он не упал, когда людополицейский обмотал его тяжелой немейской кожей - та единственная из пластичных материалов выдерживала огонь феникса - и навесил ему на плечи огнемет.

- Гибкий рукав сделан из немейской кожи, брандспойт - из драконьего стекла. Это самые прочные материалы на свете. Но и их хватит разве что на вечер. Так что следите за шлангом. Когда станет совсем красным, лучше бросайте весь огнемет. Но не под ноги, а в кощеев, - инструктировал Рапойто-Дубяго.

Профессор только моргал глазами. В обмундировании он напоминал перезрелого снеговика, что вот-вот расплывется от весеннего солнца.

Офицерский парабеллум, бесполезный в борьбе с кощеями, Рапойто-Дубяго отдал гимназисту. К нему дополнительные магазины с обычными и специальными - серебряными, осиновыми и заговоренными - пулями, поражавшими большинство видов человекообразных. Мальчик-Апи загадочно улыбнулся, но оружие взял. Тюрин не знал, сможет ли тот им воспользоваться. «Случись что - будут дополнительные патроны для меня», - подумал отживленный, распихивая по карманам огнебои.

Топчий любовно погладил винтовку. Ее штык сверкал драконьим стеклом, чтобы не сгореть в адском пламени фениксовых пуль. За спиной у волколака висел малый огнемет, на плече - несколько саженей веревки, на груди - кожаный патронташ, на лоб Парфентий Кондратьевич натянул каску пожарного. Из обоих карманов волколака торчали огнебои. Казалось, штаны вот-вот сползут под их весом. На шее болталась бутылочка с волкулином.

В таком наряде Топчий стал одновременно похожим на пожарного и злыдня Петюню, любившего нацепить лохмотья и прикидываться гвардейцем, охраняющим внутренний двор полицейского участка. Даже у профессора был более серьезный вид.

- А что? Я планирую дойти до конца и увидеть Змея, - сказал Топчий в ответ на иронические улыбки. - Еще будете благодарить, что Парфентий Кондратьевич такой предусмотрительный. Думает обо всех и на сто шагов вперед.

Даже водяник забулькал от смеха. Желтые глаза волколака оставались на удивление холодными. Сердце в груди Александра Петровича предательски сжалось.

*

- Отправляемся! - приказал Тюрин.

Пустынный музей дрогнул от шагов небольшой команды. Темные портреты равнодушно наблюдали за выступлением. В залах стояли холод и сырость. Перетц с болью осматривал стены. Тюрин знал, что он молча прощается. В какой-то момент профессор поравнялся с отживленным, попросил наклониться и прошептал ему в самое ухо:

- Голубчик, я перечитал Лазаруса. Вы знаете, от корки до корки. Одним махом, - Перетц замялся под суровым взглядом Тюрина. - Мне кажется, ваш отец не считал Змея абсолютным злом. Обадия любил свой народ. Даже на смерть пошел ради мира. Но это уже мои домыслы. Словом, как каждый бог, Змей любит выполнять просьбы избранных. В этом же и есть сущность бога - слышать молитвы. Попросите о сокровенном. О том, чего желаете больше всего. Он должен услышать.

Даже утренние сумерки не скрыли, как заблестели глаза Тюрина. Остаться живым? Снова стать человеком? Иметь шанс на жизнь с Василиной? Забыть всё, как страшный сон? Разве не об этом он мечтал все время в теле полумертвого? Где-то в груди дало о себе знать сердце Змея.

- Постарайтесь выжить, профессор, - только и сказал Тюрин.

VI

- Парфентий Кондратьевич, рябой кобылы вы сын! Можете захлопнуть пасть и не плеваться? Вон скелет дернулся. Заблаговременно набегут, - прошипел Тюрин. Даже Гальванеску шикнул на волколака. Нервное напряжение требовало выхода.

Прятались в сугробе. Снег образовал естественные шанцы между двумя старыми березами. Со стороны Кирилловской площади уже раздавались взрывы и канонада. Тюрин не знал, сколько людей удалось привлечь Вышиевскому, но дрались громко. Деревья вздрагивали от взрывов. В небе истерически кричали серые вороны. Со стороны Курсновки поднимались столбы дыма. Поблизости кощеев не было, и Тюрин надеялся, что так будет и впредь.

Рапойто-Дубяго с Перетцом уже должны были добраться до желтых домов. Пока все шло по плану.

Несмотря на накал последних дней, Тюрин в который раз удивился, как причудливо тасует колоду судьба в этом городе. «Настоящее объединение видов - мечта Обадии, принесшая ему победу в Великой войне. Может, и нам повезет?» - кисло думал сыщик, снова и снова пересчитывая свою команду.

Рядом с ним человек, фанатично верящий в Змея; мальчик, захваченный Апи; водяник со священной рыбой в брюхе. На той стороне холма - людополицейский, стремящийся избавиться от власти змееногой, и профессор, готовый рискнуть всем ради человекообразных. Тюрин посмотрел на Топчия. Даже не успел спросить, зачем волколаку карабкаться в логово Змея. Топчий тоже надеется на возвращение Великого Воина или просто выполняет приказ шефа?

Зимнее солнце скрылось за облаками. Погасли бани Кирилловской. Одинокие лучи, как копья, проткнули небо. В прозрачном химерном воздухе четко слышались звуки. Тюрину почти захотелось, чтобы, несмотря на грохот боя, время остановилось, и они остались под рыхлым снежным покрывалом. Вдруг пронзительно крикнула ворона, и горы дрогнули от мощного взрыва. Раз, второй, третий.

Впереди запылали желтые корпуса. «Или Рапойто-Дубяго перестарался, или там полно кощеев, и у нас совсем мало времени», - подумал Тюрин. Топчий развернулся с немым вопросом. Гальванеску вытер пот и толкнул Мокрого Линя.

- Выдвигаемся! - прохрипел Тюрин. - Парфентий Кондратьевич, помогите чертову доктору! Кендрик, не отставай.

Отживленному показалось, что условный сигнал пропустили, и теперь он пытался наверстать время, изо всех сил карабкаясь по склону. Даже если не все кощеи среагировали на взрывы, времени на размышления не оставалось.

Показались первые кресты. Вороны поднялись шумным облаком. Ушей коснулся скрежет. Тюрин остолбенел и жестом приказал прижаться к Земле. На кладбище было полно кощеев. Они прислушивались, вздрагивали от громких звуков, щелкали челюстями, но кладбища, словно овцы в загоне, оставить не могли.

Выше на холме белела часовня - цель их марша, окруженная высокими металлическими решетками. Кощеи пытались ее обходить, но дикое полчище то и дело выбрасывало на ограду. Тогда они неистово кричали. Стремились поскорее убежать. Частокол въедался в растерзанную плоть. Кощеи с силой отдирали тела, оставляя на решетке части конечностей. Тюрин еще никогда не видел подобной защиты, но времени рассматривать не было.

Гальванеску оступился и покатился по мерзлому склону. За ним бросился ошалевший водяник. Стая преображенных, обсевшая плакучую иву неподалеку и до сих пор раздумывавшая, идти ли на грохот взрывов, мгновенно среагировала. Как груши, попадали они с дерева и бросились на добычу. Тюрин увидел в шаге от себя распухшую полуистлевшую рожу. Отживленный выхватил огнебой и разнес кощею череп. Вдруг мимо него промчался наполовину перекинувшийся волколак. Топчий в несколько шагов догнал доктора. Винтовка, огнемет и моток веревки болтались на спине. Каска съехала на загривок. Топчий начал тормозить задними лапами и одновременно палить из огнемета. Кощеи превращались в огненные столбы. Ива запылала, камень треснул от жара. Этого хватило, чтобы водяник успел поднять доктора. Тюрин отстреливался. Отовсюду набегали новые кощеи, призванные шумом и запахом живой плоти. До часовни оставалось менее пятидесяти саженей. Тюрин приказал развернуться спинами. В центре кольца оставили мальчика-Апи.

- Делай что-нибудь, змееногая тварь, - прошипел Тюрин. Огнебои раскалились так, что начала дымиться кожа. Огнемет Топчия был уже красный.

- Бросайте! Парфентий Кондратьич, бросайте! В руках разорвется.

Топчий снял огнемет и швырнул в толпу кощеев. Задело едва ли двоих. Коварная машина отказалась взрываться.

В желтых корпусах снова грохнуло. С крыши слетела огненная струя. «Впустую тратят феникс. Лучше бы спрятались. Кощеи поняли, кого надо жрать», - думал Тюрин, отбиваясь от очередного скелета.

Но неожиданно совсем рядом разорвалась еще одна бомба. Александра Петровича накрыло брызгами талого снега. Мимо пролетела голова кощея. Снова взорвалось, а потом еще и еще.

Рапойто-Дубяго палил умеючи. Их заметили алконосты. Людоптахи прыгали с дерева на дерево и бомбами расчищали дорогу к часовне. Группа кощеев принялась лезть на березу. Один из алконостов пролетел слишком близко, кощей ухватил его за птичью лапу и стащил беднягу в клубок голодных диких.

- Бежим! - закричал Тюрин и потащил мальчика к часовне.

Последним за решетку пустил волколака, прикрывавшего тыл, и быстро захлопнул калитку. Металл, как масло, отрезал руку превращенного, успевшего ухватить Топчия за загривок.

Они тяжело отступали во двор церквушки.

- Ни одного брата Ольга или даже двуглавца, - по-собачьи пыхтя, заметил волколак.

- А на хрена, когда сонмы кощеев вокруг? - рассердился Тюрин. А про себя подумал, что Голубев все-таки сдержал слово и расчистил дорогу.

- Надо спускаться. Даже это их сдержит ненадолго, - пропищал Гальванеску, указывая на решетку.

У алконостов закончились бомбы, и они отступили. Все кощеи сосредоточились на ограде. Дикие голодные изменили тактику. Теперь отчаянно атаковали забор, каждый раз оставляя частицы своей плоти. Следующий, словно по лестнице из костей и мяса, лез дальше. Гора из кощеев росла. Еще несколько тел - и они смогут перебраться через ограду.

Александр Петрович бросил взгляд на Кирилловскую церковь. За ней вздымался столб дыма. Слышались взрывы и канонада. Армия продолжала сражаться. Желтые корпуса горели. Из леса продиралась нечисть. Отживленный перевел взгляд. Небо казалось мертвым и непроницаемым, равнодушным ко всему происходящему под ним, но таким желанным и родным. Ему захотелось запомнить каждое движение воздуха, втянуть в легкие как можно больше земного тепла перед тем, как раствориться в подземелье. Во двор плюхнулось первое тело. Александр Петрович толкнул дверь и втолкнул внутрь полуобморочного Гальванеску.

Доктор ушиб ногу и мог идти лишь с помощью водяника. Следом ввалились остальные. В часовне сразу стало тесно. Всего три шага в ширину. Аквусу пришлось заслонить собой вход и дать кощеям впиться в водянистый загривок, чтобы Тюрин с волколаком могли открыть заслонку в лаз. Вход в подземелье напоминал спуск в погреб, только детский, шириной в аршин. Тюрин вытащил факел и наклонился к лазу. Такого он не ждал. Кротовая нора, почти вертикально уходившая книзу. Придется лезть ногами вперед. Еще и вслепую. В узком пространстве с факелами рисковали либо угореть, либо поджечь друг друга. Тюрин снова спрятал обмотанную промасленной тряпкой палку и спустил ноги в темную дыру.

Спуск оказался бутылкой с узким горлышком. Через несколько футов лаз начал расширяться. Прижимая локти к бокам, отживленный смог ощупать стены.

- Сперва пусть лезет Гальванеску, дальше пихайте водяника. Если пролезет через вход, то сможет идти.

Объемному спутнику доктора пришлось перетекать в несколько заходов. Сначала он втянул жидкость в брюхо и грудь, и стал похожим на снеговика на подпорках. Это позволило запихнуть в лаз ноги. Затем перегнал воду в конечности и превратился в морскую звезду. Пролез туловищем, и наконец, весь водяник скрылся в темноте. Легче всего прошмыгнул мальчик. Замыкал волколак. Он разместил винтовку за плечами, примотал к поясу факел и собрал со стен свечи. По-хозяйски рассудил, что «голодному псу и муха харч», и только тогда нырнул в дыру. В тот миг, когда кощеи высадили дверь, взорвалась бомба, припасенная волколаком «на самый конец». Земля вздрогнула и будто выплюнула часовню вместе с десятками голодных тел. Вход засыпало обломками.

Тюрина накрыло ударной волной, он потерял ступени под ногами и покатился вниз. Коридор выпрямился, и это замедлило падение. Наконец сыщик грохнулся на ровную поверхность. Лицо присыпало суглинком. В нос ударил могильный запах земли и мокриц. Тюрин рывком перекатился дальше, молясь, чтобы там было просторно, и он не оказался под тяжелой тушей аквуса, который должен был вылететь следующим. Как слепой, он ощупал помещение: два аршина шириной, от противоположной стены долетало дыхание свежего ветра. И вдруг Тюрин с ужасом осознал, что в коридоре тихо, за ним никто не идет.

Он зажег факел и направил его в дыру, из которой выпал, и едва успел отскочить. Из коридора, как куль с мусором, вывалился водяник. Оказалось, дородная туша в момент взрыва застряла в коридоре и сыграла роль матраса для остальной команды. Они почти не получили повреждений и смогли проползти часть пути, а не пролететь, как Тюрин.

- Туда! - указал на источник свежего воздуха отживленный. Сделал шаг и провалился в темноту.

*

На этот раз потребовалось больше времени, чтобы отдышаться. Полицейскому показалось, что все швы натянулись, и тело вот-вот развалится на части. Когда он наконец поднялся, то заметил удивленного Парфентия, высоко держащего факел, пытающегося выяснить границы пещеры. Александр Петрович ахнул. Сколько мог видеть глаз, вокруг зияла пустота. Лишь стена, с которой они грохнулись, как обелиск, возвышалась над головами. Свет выхватил дыру на уровне трех человеческих ростов. Блеснули очки Кендрика, за ним показался испуганный доктор.

- Целы, будь они неладны! - прокричал Парфентий. Эхо прокатилось под сводами. - Ничего себе землицы над нами, - волколак хлопнул себя по бокам и беззвучно рассмеялся. - Веревка где-то у вас, спускайтесь, - крикнул он в лаз.

Пока околоточный организовывал спуск, отживленный зачарованно разглядывал стены. Пещера имела идеальное сводчатое строение и напоминала рукотворный тоннель, вроде тех, что копают под городскую канализацию, только в десятки, а то и сотни раз больший. Стены облицовывали гладкие одинаковые пластины в несколько ладоней каждая. Странным образом они отражали свет, будто напоенные огнем. И там, где Тюрин приближал факел, словно из-под слоя слюды, разгорались таинственные надписи. Чем дальше, тем более странный рисунок образовывали пластины. Причудливый и до боли знакомый.

Каждый, кто спускался, по-своему реагировал на стены. Гальванеску прислонился лбом, как верующий к иконе. Водяник с бульканьем шлепнулся на колени и начал рокотать молитву. Страннее всего повел себя мальчик-Апи. Прижался щекой, погладил маленькими ладонями, будто лаская живое тело.

- Что это с ними? - спросил волколак, почесывая затылок. Он один не заметил особенностей кладки. Все соображал, как достать веревку. «И, пожалуй, он единственный, кто верит в возможность возвращения», - подумал Тюрин.

- Гляньте, из чего стены.

Парфентий махнул рукой на бесполезное занятие, оглянулся - и присвистнул.

- Не было у деда бабы, купил себе козу! То-то они взбесились. А я думаю, чего дохлятиной воняет.

- Этой коже по меньшей мере тысяча лет. Змей сбросил ее в день Победы над армией Кирилла.

Топчий охнул от удивления. Оба подумали о размерах зверя, из чьей кожи образовались стены.

- Каким же он пробудится?

- Змей говорил: Не смотри на внешнее. Даже мелкое способно содержать целый космос. Не оценивай облик - смотри в сердце; тело - лишь миг, дух - бесконечный, - благоговейно шептал Гальванеску.

- Змей имел двойное обличие, - перебил доктора Тюрин. - Когда сбросил эту кожу, был Великим Воином. Потом, когда дары покинули его тело, снова стал словно человек. Когда порушили его кости, эти подобия соединились. И кем проснется, трудно представить.

Отживленный задумался над собственными словами. Змей, как и он, искал ответа на вопрос, кем он хотел быть.

- Шеф? - позвал Топчий и приблизил факел к стене.

С каждым шагом свет будто зажигал стены. Из-под огромной чешуи проступали таинственные послания. Мальчик-Апи, после первого приступа страсти впал в молчаливое оцепенение. Тюрину казалось, что только Апи понимает истинный смысл надписей. Профессор мог бы растолковать их, но Тюрин старался не думать, выжил ли тот в битве за желтые корпуса.

Эхо опережало шествие, отражалось от стен, терялось в темноте. Казалось, пещера никогда не закончится. Кое-где они замечали дыры вроде той, из которой выпрыгнули сами. Однажды Топчий заставил всех остановиться и прислушаться. Божился, что слышит позади шаги. Тюрин соврал, что ничего не заметил. Приказал ускорить движение. По его расчетам, они уже миновали Кирилловскую церковь.

Надписи яркими змейками разбегались по змеиной коже, манили за собой, указывали путь. Александр Петрович и без того знал, что дверь уже близко. Сердце Змея в его груди пылало, стремилось соединиться с первоисточником.

Становилось все светлее. Стены ожили, завибрировали, будто в сладком ожидании. В десяти саженях впереди путь преградила темнота: заклубилась, укрепилась, стала рельефной. Будто до тех пор они шли сквозь черный туман и наконец увидели настоящий мрак. Величественной и страшной стеной встала легендарная печать, держащая Змея. Внутри темноты, словно луна, неожиданно выглянувшая из-за туч и удивившаяся собственному одиночеству, возникло бескровное лицо Василины.

Тюрин остолбенел, не желая верить в худшее. Стена поглотила женщину и, будто в насмешку, выплюнула мертвое лицо. Неужели он действительно верил, что сможет ее спасти?

- Чтоб меня! Она жива, - выпалил волколак, и лишь тогда Александр Петрович увидел, что глаза под крепко сомкнутыми веками двигаются, будто Василина спит и видит кошмары.

Панну Айвс оплела материя великой печати, спеленала и продолжала укачивать. Движение материи не было хаотичным. Василина находилась словно внутри шестиугольной паутины. От ее тела расходилась рябь, делившая фигуру на шесть одинаковых секций. В каждой мелькал рисунок, соответствовавший артефакту.

Надписи со стен, как косяки мелких рыбешек, достигли цели - попали в плен черной печати и кружились вокруг рисунков. Потом пробились в центр и разыграли настоящий спектакль вокруг Василины. Тюрин узнал картину сотворения мира, что из дома Житоцкой, и город-остров из панно на потолке в Кирилловской.

Гальванеску в религиозном экстазе снова шлепнулся на колени, утер грязным рукавом вспотевший лоб и ударил головой об пол. Мокрый Линь погладил брюхо. Видимо, только что понял, что придется расстаться с приятелем. На его затылке набухал и наливался ядом кощеев свежий укус. В течение суток водяник должен был превратиться в дикого немертвого.

Тюрин отбросил факел - света было достаточно - и выложил на пол сокровища.

Доктор, как роженицу, усадил водяника на пол и углубился в дебри сумки с инструментами. Наполненный жидкостью толстяк бормотал колыбельную. И Тюрин представил, как быстрый ручей обходит горную породу. Печальным и на удивление чистым оказался голос водяника.

- Лихорадка его возьми! - снова подал голос Топчий. - Куда же эти штуки совать?

Что-то плюхнулось на пол. Водяник по-детски горько заплакал. Перепачканный грязной жидкостью Гальванеску торжественно поднял рыбу. Его глаза пылали, а на лице играла безумная победная улыбка. Под шепот молитвы, делая паузу на каждом шагу, он приблизился к печати.

- Чешуя к чешуе, рожденный из тела, но не от матери, пусть холод его жил возродит твой огонь, - прокричал доктор, - прими дар источника, великий Обадие!

Паутина закружилась, словно чертово колесо, и возле Гальванеску оказалась секция с нарисованной рыбой. Черный металл засосал священный подарок, и картинка ожила, закружилась, нарисованная рыба радостно забила хвостом.

Точно так же в печать засосало дар богодрева, «слезы матери» - жидкость из тела Тумса, шкатулку с народом букв.

С каждым жертвоприношением будто электрические разряды пробегали вдоль хребта отживленного. Страхи ожили. Тюрин думал, что уже смирился и с легкостью ляжет под нож, но, вместе с тем, смерть будто уже разъедала его изнутри, ежесекундно захватывала новый орган, и с каждым таким шагом рождалось сопротивление.

Мальчик-Апи медленной механической походкой подошел к печати и протянул руку. Отживленный затаил дыхание. На этот раз в Гальванеску не нашлось молитвенной присказки. Черный росток отсоединился от поверхности, лизнул тонкое запястье. Кендрик вскрикнул и повалился на пол.

Александр Петрович подхватил гимназиста. Попытался привести в сознание. Топчий прижал ухо к бледным губам, пытался уловить дыхание, грубыми пальцами разлепил веки и отшатнулся. Белки горели золотом. Гимназист не был без сознания. Мальчика примостили у стены в надежде, что если Апи жива, то и мальчик продолжает существовать.

Оставался ключ из груди Тюрина. В глазах волколака промелькнули страх и неуверенность. Лицо Гальванеску сияло безумным экстазом. Как маньяк, он наставил на отживленного скальпель, и сделал шаг. Полицейский машинально прижал руки к груди и отступил назад.

- Что ж вы, Александр Петрович? Сделайте, что должны, отдайте сердце! - взмолился доктор.

Тюрин почувствовал странные перемены. Ему вдруг захотелось оставить сердце себе - несмотря на пророчество, Василину и остальных. Он положил руки на грудь и на мгновение замер. Потом, будто преодолевая сопротивление собственного тела, развернулся к Гальванеску. Глаза отживленного пылали. Он протянул согнутую руку и прохрипел:

- Давайте! Топчий, держите меня.

В этот миг стены загудели, по пещере прокатился рокот. Парфентий испуганно оглянулся. До сих пор он не спешил выполнять приказ шефа.

- Мы должны, - прошептал Гальванеску.

Топчий усадил Александра Петровича на пол, завел ему руки за спину и обхватил, словно наручниками.

Гальванеску расстегнул на отживленном одежду, мгновение колебался и наконец воткнул скальпель. Пещера снова загрохотала. Тюрин почувствовал хруст костей и копанье чужих рук в груди. Но отстраненно, будто тело ему не принадлежало, а боль и жжение были воспоминанием из предыдущей, человеческой жизни. Он уставился в лицо Василины, стремясь в последний раз насмотреться на женщину.

Сердце Змея, как освобожденная птица, пугливо забило крыльями, с каждым ударом замедляя движение, и наконец вылетело из тела.

Лицо доктора скривилось от избытка чувств. По грязным щеками потекли слезы. В синих от крови Тюрина руках он держал бесценный дар. Отживленный не видел предмета, но чувствовал, как тот пульсирует, радуясь возрождению. Торжественно держа сердце, доктор приблизился к печати. Последняя жертва ради пробуждения. Мерцающие рисунки закрутились. Большой черный раздвоенный язык выпростался из печати и оплел сердце.

«Вот и все», - подумал Тюрин. Его охватило странное спокойствие. Смертельно хотелось спать. Пелена заступала глаза; будто сквозь толщу воды, раздался выстрел. Александр Петрович успел заметить, как волколак бросился на Голубева, вцепился зубами ему в ухо. Студент закричал, упал на пол, к нему подбежали двое братьев Ольга, раздались еще выстрелы. Голубев с трудом поднялся. Волколак остался неподвижным. В этот миг зооморф расправлялся с водяником. Доктор отполз к стене, где уже сидел Кендрик. Обхватил голову руками. На его лице застыла безумная улыбка.

Через мгновение все стихло, а над Тюриным склонился Голубев. С поцарапанной щеки лилась кровь. Студент победно улыбался.

- Мы как раз вовремя! Успели к последнему акту. Сейчас начнутся титры, - Голубев наклонился и проговорил в самое лицо, - умирайте спокойно. Женщина и ваши прихвостни выйдут живыми. Хотя насчет вон того я не убежден, - дулом револьвера Голубев показал на волколака. Топчий лежал в нескольких шагах от Тюрина. Едва заметное движение век свидетельствовало, что Парфентий до сих пор жив.

В следующий миг все смешалось. Тюрин услышал пальбу, полные ярости голоса, вокруг застучали каблуки. Отживленный не мог подняться. Лишь наблюдал и удивлялся, как люди и нечисть то мчались с бешеным ускорением, то замедлялись в неестественных искривленно-механических движениях. Наконец понял, что ему это только кажется. Земля рокотала, стены продолжали пульсировать. Тюрин разглядел закопченное лицо Рапойто-Дубяги и будто возмужавшего в неистовстве боя профессора. Дмитрий Донцов острыми когтями вцепился в глотку зооморфа. От движений вихря рябило в глазах. Зооморф отбивался, как ослепленный пчелами медведь, но уже истекал кровью.

Сквозь пелену Тюрин наблюдал, как Голубев поливает пулями все вокруг, с его лица не сходит жестокая улыбка. После очередной молниеносной перезарядки он вскинул пистолет и неожиданно для самого себя угодил в грудь доктору. Гальванеску только что поднялся и еще не успел сориентироваться в происходящем. Удивленно хватил глоток воздуха, посмотрел себе на грудь и в последний раз обернулся к печати. Блаженная улыбка осветила бледное, замазанное кровью лицо. Доктор сполз на пол. В пещеру прорвались первые кощеи. Тюрин видел, как гнилые зубы истлевшего скелета впились в шею одного из братьев Ольга. Другого повалили сразу трое. Рапойто-Дубяго замахнулся, чтобы бросить бомбу. Перетц бросился к Гальванеску, заметил Тюрина и развернулся к нему. Пещера в который раз вздрогнула. Рокот земли заглушил шум борьбы, выстрелы, крики боли и злобы. Сверху посыпались валуны и мелкие камни, разделяя противников и заставляя заслонять головы. Казалось, еще мгновение - и взбудораженная кровью земля навеки похоронит их в мертвом чреве Змея. Пыль лишала зрения, Тюрин зажмурил глаза.

И вдруг все успокоилось, словно кто-то приказал штормовым волнам разойтись и обнажить холодное мертвое дно. Стало невыносимо тихо. В туман, уже застилавший мозг, ворвалась ослепительная белизна. Тюрин сообразил, что ворота распахнулись. Следующие мгновения были самыми приятными. Исчезли боль, страх и безумие. Звуки стихли. Фигуры растворились. Остался свет и тот, кто из него рождался. С ужасом и почти эротической жаждой Тюрин ждал появления чудовища. Он открыл глаза и увидел, как из света вышел обычный человек.

Пещера еще раз вздрогнула, но уже от неистового женского крика. Век ожидания, череда невысказанных слов, мольба, тоска и ненависть соединились в древнем рыке. Вой армии кощеев вырвался из горла Апи.

Мужчина не остановился. Даже не взглянул в ее сторону.

Александр Петрович видел, как в ответ на взгляд человека из света пошевелилась одна из замерших статуй, развернула залитое ненавистью лицо и качнулась вперед. В руке Голубева блеснуло ребро. Тюрин замер в ужасном ожидании.

...Голубев выше мужчины из света, сильнее. Тот не оказывает сопротивления, и клинок с легкостью входит в грудь. Тюрин делает вдох, хотя знает, что легкие уже мертвы и это лишь игра мозга. Лицо двуглавца меняется. Жажда убийства уступает место удивлению. Голубев выпускает оружие, тело обмякает и сползает на пол. Клинок падает. Тюрину кажется, что его успевает перехватить волколак. На лице Топчия застывает счастливая улыбка, будто этого мгновения он ждал всю жизнь.

Озаренный светом человек невредим. Он продолжает идти.

Полицейский больше всего хочет избежать встречи. Пытается отвернуться, найти Василину, взглянуть, кто еще уцелел, но не может. Он вынужден смотреть, как приближается существо. Должен что-то попросить. Боги любят исполнять желания. Так говорил профессор. Но что? Что стоит внимания бога, с чем можно обратиться к Змею, чтобы просьба была услышана? Чтобы тот захотел исполнить мольбу? Сделаться человеком, прожить другую - настоящую - жизнь? Да, это сокровенное, истинное желание. Но как можно просить за себя, когда весь мир стоит на пороге уничтожения? Хотеть спасения и счастья для тех, кого любишь, для всех людей и видов? За это можно положить жизнь...

Сияющий мужчина с детским лицом и нежными, словно молодое вино, волосами ласково улыбнулся. Он не наклонялся, но лицо оказалось на расстоянии вздоха. Тюрин мог рассмотреть каждую черточку изменчивого, неповторимого и прекрасного лика. Глаза горели золотом, как и у Апи, но были змеиными, с черной раскрытой раной зрачков!

И вдруг Тюрин нашел ответ на свой же вопрос: тот, кого он видит перед собой, - историческая аномалия, уникальный вид, такой же неповторимый, как и отживленный. Союз Апи и императора должен был стать бесплодным, сама природа кричала, что человек и змееногая княжна не могут иметь потомков. Но Обадия Змей - наполовину человек, наполовину нечисть - появился на свет вопреки всем законам. И стал легендарным воином, царем человекообразных не по факту рождения, а по собственному выбору. Он уничтожал людей, утверждая право человекообразных, боролся со своей человеческой сущностью и боялся встречи с матерью. Не мог простить, что она его покинула, но больше всего страшился своего отражения в ее глазах. Кого бы увидела змееногая богиня - человекообразного или человека? В конце жизни Змей нашел ответы. Пошел на смерть, чтобы остановить войну, потому что наконец примирился со своей сущностью.

Тюрин собрался с мыслями. Мира - вот чего потребует он от бога. Мира для людей и нечисти, для каждого самого достойного, мельчайшего и величайшего вида. Мира ради объединения! Но не успел отживленный разжать уста, не успела мысль оформиться в слова, как Змей прошептал:

- Выбор ещ-щ-щ-щеее впереди и он уж-ж-ж-же с-с-сделан, человек.

Длинным раздвоенным языком сияющий человек коснулся его лба.

VIII

В середине января стало понятно, что кощеи отступили. Поговаривали, что они убегают в леса. Видели, как большие стаи направляются на юг. Те, что остались в городе, прекратили сопротивляться, будто у них выключили часовой механизм. Кощеи прятались в погребах, под мостами, слонялись по городским садам и на утесах. Иногда собирались на площадях и смирно позволяли себя уничтожить.

Еще через какое-то время голодных диких начали находить мертвыми. Врачи объявили о неизвестном смертельном поветрии, и это вызвало новую волну паники. На каждом шагу предприимчивые дельцы начали предлагать защитные маски и спасительные микстуры. Городская дума постановила закупить партию за деньги города. Злые языки поговаривали, что решение пропихнул гласный Добрынин, вступивший в союз с депутатом от нечисти Иоффе. К счастью, быстро стало ясно, что болезнь косит только тупых немертвых.

Появились люди и человекообразные, призывавшие спасать смирных кощеев в ожидании вакцины. Люди и человекообразные единым фронтом стали требовать отмены «запрета о сокрытии кощеев». После стольких потерь и страданий появилась надежда вернуть близких. Голодных начали ловить и передавать семьям.

Первые дни зализывания ран полиция мало реагировала на самоуправство. Но даже спокойные кощеи представляли угрозу, их укусы так же преображали. После нескольких нападений на членов семей, пытавшихся позаботиться о голодных диких, городские власти разразились новыми воззваниями и суровыми ограничениями. Кощеи должны были исчезнуть из Киева. Самым гуманным способом признали создание резерваций на юге.

Тюрин мало помнил о том, что происходило после отпирания печати. Рапойто-Дубяго рассказывал, что уже попрощался с жизнью, когда кощеи неожиданно развернулись к церкви и начали прорываться в подземелье.

- Мы поняли, что они ломились к вам. Невесть что творилось. Прибежал Дмитрий Донцов и потащил нас в часовню, откуда вы зашли. Его ребята дрались как бешеные, но до пещер разве что с десяток дотянуло. Яростная сеча была, я вам скажу, - всегда сдержанный Рапойто-Дубяго дрожал, вновь переживая битву.

Оказалось, что взрыв разбросал кощеев и подорвал здание, но чудом не повредил входа. В какой-то момент преображенные отступили. «Замерли, как истуканы, хоть серпом коси», - на манер Парфентия выразился людополицейский.

- Доходим до конца пещеры и видим такую картину: все без сознания. Панна Айвс еще и без одежды. Гальванеску с пулей в животе. Голубев мертв. До сих пор не известно от чего. Его забрали двуглавцы, а мы - всех вас. Только и успели, что каждому по ложке живого сока влить. Профессор с собой для храбрости прихватил, - улыбнулся Рапойто-Дубяго и недоуменно взглянул на Тюрина. - И что характерно, выбирались нос к носу с черносотенцами и даже не перестреляли друг друга.

- Странно, - сказал Тюрин, стараясь улечься повыше на подушке, - а я запомнил совсем другое. Вы сражались с людьми Голубева, потом ворвались кощеи и появился Змей.

- Не знаю, что вам там привиделось. Учитывая ваше состояние, всякое могло быть. Но я говорю то, что видел собственными глазами.

Кендрик очнулся, едва его утащили за версту от печати. Ничего не помнил, всю дорогу плакал и звал маму. Профессору пришлось и ему влить спасительное зелье. Живой сок омолодил гимназиста до уровня бессловесного младенца.

Василина несколько дней находилась под наблюдением врачей. Отделалась несколькими синяками. Помнила, как ее похитили, но время нахождения в печати будто стерлось.

Вальдемара Голубева похоронили с большими почестями, как защитника города от кощеев. Гальванеску остался под завалами. «Почил рядом с кумиром», - сказал Фердинанд Иванович.

Кирилловская церковь устояла, но холм, будто выжатый лимон, покрылся провалами и ямами. Говорят, из-под земли до сих пор раздается бормотание кощеев.

- Что касается Апи, - скривился Рапойто-Дубяго, - то она ушла. Это и Кендрик подтвердит. Не сидит больше у меня в голове и, надеюсь, не вернется.

- А Топчий?

- Его мы не нашли, - осторожно проговорил людополицейский. - Я просмотрел его личные вещи. Вы не поверите, но довольно долго Парфентий был агентом Четвертого отдела. А у нас все думали на вас.

Тюрин вспомнил о предупреждении Скалонне. Только он догадывался, что у полиции было два «крота».

Город возвращался к жизни. Киевляне еще боялись отпускать детей, но решетки с окон понемногу снимали, вытаскивали разведенный феникс из рам. В первую мирную неделю из-за этого сгорело с десяток домов. Горожане по привычке с опаской оглядывались на шумных пожарных, а потом посмеивались над неосторожными погорельцами. Смех звучал так обыденно, что к нему безо всякой обиды присоединялись и сами виновники происшествий.

Снова зашумела озорная Ямская, на Думскую вернулись желтобилетницы всех цветов и видов.

На городской думе, как в дни императорских именин, вывесили штандарты. Владелец цирка Крутиков объявил о показе нового представления – «дрессированные кощеи».

Газеты приносили новости со всего мира. Кощеи исчезали.

В начале марта в синематограф Шанцера поступил новый фильм об ожидаемом начале войны на западе. Казалось, что на фоне общей победы война долго не продержится.

Наконец Балабухи объявили, что им удалось возобновить производство сухого варенья. Железная дорога победоносно заверила о готовности развозить драгоценное сокровище по Империи. После этого выдохнули даже маловеры. Человекообразные и люди, как и до нашествия 1913, общими улицами отправились по своим делам.

*

Тюрин наблюдал, как серые вороны расселись на тополях и в кои-то веки обносят прохожих шумными проклятиями. По Бибиковскому бульвару, несмотря на недавний дождь, прохаживались празднично наряженные дамы и франтоватые кавалеры. Импозантный господин поднял шляпу и удивленно замер. Ветер растрепал его пшеничные кудри. Ведьма, которую тот держал под руку, поймала взгляд Тюрина. Черные брови изогнулись дугой. Она мгновение разглядывала Александра Петровича, потом элегантно поклонилась и потащила кавалера дальше. Сыщик узнал мадам Гинду и лжеперелесника Тартарова.

Над головой каркнула ворона. Тюрин грустно улыбнулся и подумал, какое абсурдное чувство прекрасного у судьбы: вверху картины темные птицы - предвестники бедствий, а внизу - безмятежные прохожие. Обе стороны чувствуют присутствие зла, но сохраняют нейтралитет. Иногда все, что вы можете сделать, это остановиться и попытаться насладиться моментом.

- Александр Петрович? - потрясенно осведомился седобородый мужчина и сел рядом. - Рад, что вы... целы.

- Профессор Голубев, - Тюрин слегка приподнял картуз и подвинулся.

Волосы ученого совсем побелели, глаза запали.

- Сочувствую вашей утрате.

- Не надо, я знаю, кем был мой сын. И вас не виню, - отозвался Голубев и на минуту замолчал, а потом, будто боясь, что его перебьют, быстро закончил, - мне сказали, то был удар.

- Если хотите так думать. Я видел Змея.

Улыбка, словно приклеенная, застыла на лице Голубева.

- Больше чем способность веровать я уважаю только отсутствие сомнений. Это простое свойство присуще как людям, так и мрази. Мой сын имел его. Судя по вашему рассказу, он умер, искренне убежденный в собственной правоте. И это хорошо. Я действительно рад, - профессор бросил взгляд на полицейского и снова склонил голову. - Знаете, мне представляется самой большой насмешкой судьбы, что из всей археологической комиссии в живых остался лишь я - единственный, кто никогда не верил. Даже после того, что мы открыли и что уничтожили. Видимо, ваш отец это предвидел. В 1897-м он прислал мне письмо. Я так понимаю, это предсмертная записка. Очередной бред сумасшедшего, но... держите, - Голубев протянул конверт.

- Почему именно сейчас?

- Ваш отец велел отдать это вам, когда я сам потеряю сына, - профессор еще сильнее поник головой, будто пристально разглядывал отражение в луже под ногами. - Тогда я посмеялся, хотя письмо почему-то сохранил. Иногда он просто знал, что по-другому невозможно. И, несмотря на это, продолжал бороться. Ваш отец всегда стремился сломить судьбу.

Последние слова будто забрали оставшиеся силы. Профессор осел, потупил взгляд. Минуту сидели молча. Потом Голубев тяжело поднялся и без слов направился по бульвару.

*

Перетц отправлялся на поиски Зархосии. Как и Рапойто-Дубяго, он нашел в пещере лишь мертвых и раненых, но, в отличие от людополицейского, искренне поверил словам Тюрина.

- Змей получил волю, дорогой Александр Петрович. И если покинул этот город, то лишь ради Зархосии, - тараторил Фердинанд Иванович, скручивая дорожную карту. - Как думаете, почему кощеи остановились?

- Меня больше беспокоит, когда они появятся снова.

Профессор нахмурился, но уже через мгновение сердечно похлопал полицейского по руке.

- Обадии до сих пор не видели. Город приходит в себя. Может, давайте со мной? Новые приключения ждут.

- Мое сердце принадлежит Киеву, - улыбнулся Тюрин.

- Да-да, - утер слезы Перетц и по-заговорщицки подмигнул. - Киеву и еще кое-кому. И это правильно: защищать можно лишь свое - лишь то, что любишь по-настоящему.

Он несколько секунд боролся с собой и все-таки бросился Тюрину на грудь.

- Опять сболтну ерунду, но послушайте старого друга. Что бы ни произошло в тех пещерах, кем бы ни сделала вас жизнь, есть только один вопрос, который требует ответа. Вопрос Змея: готовы ли вы принять самого себя? Только так можно быть счастливым, а значит, делать счастливыми других.

Ворон каркнул дважды. Полицейский распечатал отцовское письмо.

 

Сын,

сегодня я лягу под нож доктора Гальванеску. Хочу в последний раз побороться с судьбой. Не думай, что я сдался. Голос Апи разъедает мозг. Но я готов терпеть. Меня пугает другое. Я слабею. Еще в имении мне предрекли прожить не больше года. С тех пор минуло пять. Я всегда торопился жить. И теперь хочу успеть еще раз попытаться тебя спасти.

...Даже сейчас чертова Апи ползает в моей голове.

Знаешь, что она говорит? Что я дурак и не понимаю своего счастья.

- Мир и война подчинятся твоему сыну, - шепчет Апи. - Он станет на все способен, если примет самого себя.

Мне кажется, сумасшедшая слепая тварь говорит о своем сыне. Но я уже с трудом отличаю ее мысли от своих. Не знаю, где разница между тем, что было, что есть и чем все закончится.

... Знай, сын, я всегда тебя любил. И буду любить, кем бы ты ни стал.

Она снова говорит... О, теперь я с ней согласен.

Не бойся начать большую войну. Прими себя: и пусть вся нечисть на свете присоединится к твоей борьбе. Не бойся умереть.

Как говорил Обадия, «смерть - это новое рождение. Поскольку я есть уроборос - бесконечное перерождение».

Мы верим в тебя, сын.

Мы - твои родители: Апи и Лазарус.

*

- Все ищете отца? - рядом сел Топчий.

- В конце жизни он все-таки сошел с ума. Начал считать меня Змеем. Возможно, думал, что я им стану... - Тюрин взглянул на бывшего помощника. - Вы изменились.

Волосы волколака потемнели. Глаза приобрели глубину и стали синими. В движениях появилась степенность. В осанке - благородная уверенность.

- Как и вы.

- Значит, вы с самого начала охотились за ножом Вещего Ольга? - спросил Тюрин.

- Не ищите всюду коварных планов, Александр Петрович. Все значительно проще. В молодости я состоял в жестокой банде. А потом спас того приказчика на мельнице Бродского. Не знаю, зачем я это сделал. Но волколакам за предательство своих - смерть. Люди бы просто закрыли глаза. Но мне повезло. Меня заметил Четвертый отдел. Думаете, меня оправдали на суде и дали должность околоточного просто так? Я землю грыз, потому что родиться волколаком на Меже не намного лучше, чем быть кощеем. Меня приставили к вашему отцу еще до погрома. Сказали, что после раскопок на Щекавице он связался со змеепоклонцами. Я должен был докладывать, с кем он встречается. Подозрения не подтвердились. Ваш отец сам тех змеепоклонцев выслеживал, а потом допрашивал в застенках Четвертого отдела. Меня перебросили на другое дело. Второй раз я встретил его в 1892-м. За две недели до погрома. Случайно. Он был ужасно взволнован. Искал, кто бы его довез до поместья. Я согласился. По дороге он постоянно говорил. Хотел облегчить душу. Так я узнал про сердце Змея, договор с Апи и нож Вещего Ольга И... о вас. В 1897-м мы встретились в третий раз. Он уже умирал. Криворукий Гальванеску его разрезал и как-то не так зашил. Я отвез вашего отца в Александровскую и написал письмо в имение. Тогда я о вас не думал, просто хотел отдать дань уважения человеку, которого знал. Все изменилось в 1911-м, когда я узнал, что Александр Тюрин стал инспектором Межи. Я все ждал, когда вы заедете в Киев, а вы, как назло, не ехали. И вдруг я узнаю, что вы застряли в поезде, сошедшем с пути. А у нас как раз труп мальчика на Трухашке. И я понял, что это знак. Все пути так или иначе приведут вас сюда. Я сообщил Скалонне. А он распорядился приобщить вас к делу. Я не знал, насколько важен Ющенко. Вообще ничего не знал. Я просто решил быть рядом и наблюдать. Если ваш отец был прав, вы сами должны были найти все ключи и принести их Змею.

- Но вы сделали так, чтобы я попал на стол к Гальванеску?

- Каюсь, мой грех. Тогда я вас еще не знал.

Несколько секунд сидели молча. Бульвар неожиданно опустел. Налетел холодный ветер.

- Но зачем? Для чего вам был нужен нож Вещего Ольга?

- Это тоже просто. Я думал, вы единственный меня поймете. Я хотел стать человеком. Люди - господствующий вид. Пока вы не решите это изменить, - Топчий с интересом посмотрел на Тюрина.

- Я был готов драться с Голубевым в роли нового Вещего Ольга, но не с вами, Парфентий Кондратьевич.

- Мне бы тоже этого не хотелось. Но вы должны выполнить свой долг - возглавить борьбу нечисти.

- А вы?

- А я еще только учусь быть человеком.

*

Серая ворона трижды злобно каркнула. Переменчивое весеннее солнце снова вышло из-за туч. Уличная торговка-полевичка испуганно подпрыгнула и погрозила пальцем. Стая злыдней набросилась на корзину и расхватала яблоки - не успела полевичка и оглянуться. Но и она не прекращала улыбаться.

- Все никак не привыкну к вашему новому облику, - плюхнулась рядом раскрасневшаяся Василина. В руках она держала свежую газету. - Вы теперь навсегда такой? Перетц считает это чудом. Он думал, что вы...

- Что я умру?

Василина кивнула и опустила глаза.

- Что вообще говорят врачи?

- Что теперь я больше человек, чем человекообразный, - Тюрин посмотрел на белые, совсем обычные руки. - Даже швов почти не видно.

- Вернетесь на службу?

От панны Айвс веяло свежестью. Ее близость, жизненное тепло действовали на полицейского, словно лучи солнца.

- Что пишут? - Вместо ответа Тюрин кивнул на выпуск «Киевлянина».

Василина на мгновение помрачнела.

- Что нас ждут новые интересные дела, - она нежно коснулась руки полицейского. Произошедшие с ним перемены смущали, но после спасения ее пугала сама мысль оставить его. От этого пробирало до дрожи и одновременно захватывало дух.

Тюрин мягко отнял руку и развернул газету.

С первой полосы воловьими глазами на них смотрел император. Обращался к верноподданным. Империя вступала в войну. Армия Брусова, не заходя в город, отправится сразу на западную границу. Император призывал людей к объединению. Остальным дали выбор - присоединиться к святому походу или ждать решения их судьбы.

Полки из Новопечерской крепости понесли большие потери под Кирилловскими холмами. Зато вихрь Донцов стал местным кумиром. Четвертый отдел пока так и не смог его отыскать, но Тюрин знал: революционное движение продолжает шириться. Теперь им известно, что Змей пробудился.

На челе отживленного появилась мучительная морщинка. Вдруг он почувствовал, как маленькая нежная рука коснулась щеки. Будто лепесток огладил кожу. Он накрыл испуганную ладонь рукой.

- Я знаю, о чем вы думаете. Кого же теперь я вижу перед собой, - в глазах Айвс загорелись зеленые огоньки, а полицейский внутренне вздрогнул. - И мне странно, почему вы до сих пор об этом думаете. Я вижу перед собой чиновника по особым поручениям, подполковника Александра Петровича Тюрина. Выдающегося сыщика и невероятно интересного мужчину. И мне все равно, какого цвета ваша кожа. Я этого не замечаю. Хотя на ощупь она стала теплее, - Василина зарумянилась, но взгляда не отвела. - Вот получите, я это сказала.

Панна Айвс забрала руку, порывисто встала и тряхнула юбкой. Тюрин поднялся следом, остановил женщину, развернул к себе и заглянул в глаза.

- На самом деле нет.

«Есть только один вопрос, который требует ответа: готовы ли вы принять себя самого?» - раздались в голове слова Перетца.

- Что нет? - едва дыша, прошептала Василина.

- Я решил сменить имя в придачу к внешности. Лазарус Александр Петрович, как вам такое?

Панна Айвс громко выдохнула.

- Не знала, что вы умеете шутить.

- А я и не шучу, Василина, - Тюрин подошел ближе и заглянул в испуганные, озаренные весенним солнцем и от того изумрудные глаза женщины. Василина закусила нижнюю губу, а потом, будто бутон навстречу пчеле, разжала губы и зашлась смехом.

- Хорошо, Александр Петрович Лазарус, тогда поторопимся насладиться весной. Пока не началось... - на мгновение женщина нахмурилась. - Пока можем, - бодро закончила она.

Тюрин уже не мог сдерживать улыбки. Жизненная энергия Василины заставляла забыть все невзгоды. Полицейский наклонился, чтобы поправить шнурок, и на мгновение заглянул в лужу. С блестящей поверхности, как из зеркала, на него смотрел тот самый Александр Петрович Тюрин. На висках чернели пятна от электродов; мелкими, едва заметными линиями пересекали лоб и скулы шрамы; кожа стала человеческой, а вот глаза... Лишь на мгновение, на короткий, едва уловимый миг вместо обычных человеческих глаз на своем лице Тюрин увидел желтые змеиные глаза с черными, словно раскрытая рана, зрачками.

Полицейский быстро выпрямился, подал руку Василине и уверенно направился по широкому Бибиковскому бульвару.

С железнодорожного вокзала донесся гудок столичного. Возле первой гимназии что-то проорал приказчик. Веревки натянулись, и на крыше появилась новая фигура: Змей Обадия, сражающийся с Вещим Ольгом. Тюрин не сомневался, что идея установить статую если не на крыше Думы, то на гимназии принадлежит Добрынину или кому-то из ненавистников человекообразных в Думе. Люди не меньше нечисти желали нового сражения.

Но сейчас Тюрин-Лазарус улыбался. Он принимает себя. Пусть так. В предыдущей жизни Змей оказался прав. В перерождении есть непременный плюс - каждый раз появляется шанс переписать историю заново.

 

Благодарности

Эта книга была бы невозможна без литературного объединения «Звездная крепость». Впервые я осторожно заглянула в мир «Лазаруса» именно благодаря вашему конкурсу фантастических рассказов. Отдельно благодарю Сергея Голикова за вдумчивое прочтение и первые правки.

Большое спасибо за советы писателю-фантасту и лучшему учителю писательского мастерства Владимиру Ареневу.

Безгранично благодарна всей команде «издательской группы «КМ-Букс» за то, что поверили в мой текст. Наталья Тисовская, вы - редактор мечты. Искренне благодарна за наставления и житейскую мудрость.

Спасибо маме мужа - Татьяне Михайловне - за понимание и слова поддержки. Невероятно благодарна моей маме Алле. Твое героическое терпение стоит отдельной книги.

Спасибо сыну за время и улыбки. Спасибо мужу - Леониду Емцу - за веру, вдохновение и высокую планку. Все удачные идеи и выдумки на самом деле принадлежат тебе. Ты отказался от фамилии на обложке, поэтому «Лазаруса» я посвящаю тебе.

 

 

 

 

 

Светлана Тараторина - журналист, политтехнолог, специалист в области массовых коммуникаций. Победительница конкурсов фантастических рассказов от литературного объединения «Звездная крепость» и макабрических рассказов от журнала «Кипа».

Роман «Лазарус» получил первую премию на литературном конкурсе издательства «КМ-Букс» в номинации «Литература для взрослых».

 

«Лазарус» убедительно свидетельствует, что появляется новая украинская фантастика - и я искренне завидую читателям, которые ее только открывают.

Владимир Аренев

 

Хочется снова и снова возвращаться в магический Киев начала XX века, который наколдовала Светлана Тараторина, узнавать знакомые пейзажи и разгадывать тайны героев.

Наталья Тисовская.

Примечания

1

Перевод Антона Харченко.

2

Воры, врывавшиеся в нежилые помещения или хранилища.

3

«Тератургима, или же чудеса нового времени» Афанасия Кальнофойского - сборник 67 див, случившихся от мощей святых Печерских угодников, напечатанный в 1638 году. В книге содержатся одни из первых карт Киево-Печерской лавры.

4

Даты представлены по юлианскому календарю (т. н. старому стилю).