Кайл Соллей (СИ) (fb2)

- Кайл Соллей (СИ) 1082K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Тимофей Кулабухов (Varvar)

Тимофей Кулабухов
Кайл Соллей

Глава 1. Послевкусие

— Бой удачный! Что притих, десантник?

Мой командир, сержант второго класса Эта Ха-Ашт был погружен в медкапсулу, откуда торчало только его довольное лицо.

Мой командир умирал.

Четвертая армия комплектуется в основном из биоморфов, конструкторов и кибернизированных разумных. В отличие от «честных» наемников с варварских планет второй армии. Не то чтобы Совет Архонтов Зевенн любил экзотику и разнообразие само по себе, просто в ход шло всё. Всё что способно убивать, разрушать, захватывать, обороняться, причинять ущерб, победить. Нас в войсках именовали «мертвая пехота». Это и положительная оценка и отрицательная и толстый намек, что мы не настоящие.

Говорят, Военный архонт сказал, что война это точный расчёт, потоптанный случайностью и импровизацией.

Плевать. Всё не имеет значения. Есть только черный холод космоса, стремительный бросок и вспышка боя. Если дойдешь до него.

В начале боя четырнадцать штурмовых бортов рванулись сквозь разгневанный от плотного огня космос к вражескому крейсеру Ванне Бахтал. Тринадцать из них были отогнаны или сгорели в огне крейсерской ПВО. Только одна — наша, вцепилась в брюхо гиганта, как злой паразит. Как вирус.

Удача — богиня солдат. Мы ворвались на крейсер. Ревел рвущийся металл, с треском горели переборки, солидными каплями били индукционные мортиры, звенели излучатели, им вторили пульсары дронов. Восхитительная музыка войны. Экипаж тысяча шестьсот кассийцев. Умная техника. Нас — двенадцать под командованием злого азартного Ха-Ашта.

У них не было шансов. У нас тоже.

Мы дрались. Брали пленного, скарабей копировал его в одного из десантников. Точная копия клеточных структур и филигранное копирование сознания. Все доступы, пароли, биометрика, знания и умения украдены за долгие несколько мгновений. Мы буквально превращались в своих врагов, только в десятки раз быстрее и сильнее.

Превращенный десантник брал под управление боевые машины. Саботировал системы корабля. Мы сеяли хаос. Вели бой. Быстро и безжалостно прорывались к паникующему капитанскому мостику. Корабль пылал.

Конечно, это был самоубийственный отвлекающий маневр. Номер два и номер одиннадцать в оригинальной форме главного аварийного техника и офицера охранения проложили себе дорогу по трупам к энергоядру и раскочегарили его, чтобы банально превратить крейсер в небольшую сверхновую звезду.

Два и одиннадцать и сейчас там. До последнего следят за показателями. Они счастливы.

А я нет. Мой командир умирал. Ранен на отходе к борту. Враг прожёг живот сержанта насквозь, проделав дыру, сквозь которую можно было увидеть самодовольное лицо сделавшего это по случайности корабельного бойца охранения.

Я — номер четвертый.

Бросил превращать туннели судна в ледяной ад, нещадно манипулирую глобальной системой контроля температуры и давления. Снялся со своей позиции и дотащил сержанта до борта.

А того бойца убил, буквально оторвав его улыбающуюся голову.

Борт уходил, киберпилот отчаянно закладывал рваные виражи, чтобы сбить с толку ПВО, хотя это и не имело особого значения. Мы победили в своей маленькой войне и ждали секунды, чтобы сама вселенная вспыхнула в ярости. Сожгла бы нас как пылинку или закинула сквозь порванное пространство-время куда пожелает.

Мой сержант смел и отважен. Его смелость побеждала страх, топила его как океан пожирает миллионный город. Он побеждал свою природу, смотрел в глаза инстинктам с гневом и гордостью воина. А я — нет. Десантник не знает храбрости, потому что в принципе не испытывает страха, не знает отчаянья и не цепляется за жизнь.

Киберпилот нарушил молчание.

— Справа по курсу, в поврежденном штурмовом борте есть один выживший. Союзник не на ходу. Операция по спасению невозможна, скоро…

Позади нас исчезло время. Мы ничего не видели и не слышали. Вопреки здравому смыслу взрыв не грохотал. Крики умирающих не резали эфир. Просто наступило ничего. Не было больше света и движения. Погасили звезды. Исчез горизонт. Исчезло всё. Прекратилось само понятие «быть». Длилась это небытие бесконечно долго.

Через короткую вечность гигантский пёс смерти выплюнул нас как надоевшую кость.

Вселенная появилась, или точнее, мы появились в ней, в какой-то другой её части.

* * *

— И где это мы? — подал голос Ха-Ашт.

Автоматика молчала. Я подумал, что она сдохла, дальше за рули садиться мне, однако через пару мгновений что-то пискнуло, в зловещей тишине раздался неоправданно бодрый голос киберпилота.

— Командир Ха-Ашт, ваш пилот восстановлен. Местонахождение не определено!

— Расстояние до центра галактики? — не унимался сержант.

— Судя по данным свечения, приблизительно восемь с половиной тысяч парсек.

— Система есть?

— Ближайшая звездная система не опознана. Время в пути — девяносто одни стандартные сутки хода.

— Наливай. Только погрузи меня в коматоз, а то папаша захворал.

Космос — это долго и скучно. Борт не предназначен для дальних полетов, но умная автоматика восприняла иносказательные команды, послушно рассчитала курс, разогналась и мы полетели как метко пущенная консервная банка. Только на досветовых скоростях. И трясло на разгоне, чуть не развалились.

Долгая черная ночь тишины.

На меня навалилось послевкусие боя. Радость и ярость выходили с каждым тяжким вздохом. Тело гудело. Колотило. Конечности отдавали жаром. Ощущение опустошенности, как будто ныряешь в плотное облако событий, выныриваешь, оказывается, что остался один рядом с умирающим сержантом, среди ритмично тикающих механизмов, в «трубе» борта. И никого рядом нет и меня самого как будто нет. Во рту привкус меди. Просто сижу, смотрю в никуда, и нет ни боли, ни грусти, ни веселья. Выдох.

Командир в аппаратной коме. Медкапсула раз за разом ругается. Она предназначена только для поддержания раненого до настоящей стационарной военной медицины. Поврежденный организм полным ходом разрушался. Прямо в коме тело отключалось и возвращалось.

Борт — тесная бронированная труба с двигателем и прочей начинкой. Внутри — как короткий туннель. Медкапсула в середине. Когда полёт стабилизировался, от скуки свернул ряд кресел и принялся бесцельно бродить туда-сюда. Девятнадцать шагов по прямой. Механизмы нудно и ритмично шумят о чем-то своем.

Нашел все плитки пищевого рациона, поделил на девяноста одну порцию. Этого мало, но смерть от голода мне не грозит, разве что от скуки. Тестировал системы борта, было многое сломано, но в ремонте не было смысла. Тоска.

Десантник — это не просто так. Фабричный продукт последнего поколения, созданный в недрах Комбината военных биотехнологий и спецматериалов на Альфа-Эссе. Лучший, из лучшего места. Военное искусственное существо. Биоморф. Молекулярные технологии, все дела. Однако со скукой воевать меня не учили. Киберпилот не разумен и в собеседники не годится.

В итоге я просто молчал. Долго. Очень долго. Весь полет вспоминал своих товарищей, смотрел скучные обучающие и агитационные ролики. Бесцельно бродил. Флот и война остались где-то «там». С каждыми корабельными сутками долгой ночи я как будто проваливался вниз, в бесконечную тёмную глубину. Мир ускользал. Оставалась только проклятая медкапсула, которая некстати орала про здоровье почти мертвого сержанта.

Утро после этой бесконечной ночи настало, когда показалась медленно растущая третья планета местной звездной системы, где спектр показывал наличие кислорода и воды в атмосфере, а картинка — материки и океаны. Теоретически тут может быть жизнь, может быть помощь, союзники, нейтралы. Планета размытым голубым блином заполняла собой весь фронтальный монитор, но не вызывал никаких эмоций. Хотя всё лучше, чем тьма полета. И одиночество. И скука.

Свой отряд я пережил, никто не спешил меня убить, зато и цели впереди не наблюдается.

— Признаков цивилизации не обнаружено! — жизнерадостный тон киберпилота шёл в разрез с информацией.

— Снижайся к планете, не торопись, — проворчал я в ответ. — Сержанта не разбуди.

Если бы не кома, Ха-Ашт проснулся бы даже от мертвецкого сна. Хоть борт не жаловался о своем состоянии, бой дался ему тяжело, при посадке трясло так, что глаза выскакивали.

Когда падение замедлилось, киберпилот бодро проорал.

— Высота четыре тысячи!

Заранее продуманными манипуляциями с настройками я вывел командира из комы.

Он приходил в себя медленно и выглядел ужасно. Лицо потемнело, левый глаз был мутным и смотрел куда-то вверх.

— Эй, медицина! — с наигранной бодростью рявкнул сержант. — Плесни в меня стимуляторов, чтоб мозги прочистить.

Я безмолвно ждал. После полета вообще само терпение.

— Под нами гребанная вода, — констатировал Ашт. — Так, там справа какие-то неровности. Ящер-летяга, дуй туда.

Слегка волнистая поверхность под нами развернулась и заскользила. Полет в атмосфере был ровным и ничем не напоминал предсмертное падение из космоса. Океан прорезало очертаниями континента. Солнце нестерпимым красным огнем било с горизонта, а я никак не мог сообразить раннее утро тут или наоборот, вечер.

— Признаков цивилизации не обнаружено, как и при сканировании с орбиты, — не унимался киберпилот.

Командир приказал снижаться и выводить наугад на монитор участки суши. Картинки мелькали, менялись. Когда он что-то заметил, то бессвязно, но грозно рыкнул. Дернулся. Если бы конечности его слушались, уверен, он ткнул бы в изображение пальцем.

— Увеличить!

Монитор показал группу особей, которые как-то системно действовали. Может, брачный ритуал или похороны?

— Дерутся! — почему-то ликовал сержант. — Туда! Четвертый, к бою!

— К бою готов! — я отвык от своего голоса и услышал слова быстрее, чем осознал.

Борт беззвучно и плавно скользнул с высоты местных облаков почти до самой земли и призывно распахнул фронтальный люк. Однако, я не спешил.

Сержант прошелся взглядом по монитору и заревел.

— Скарабееееей! Вот та херня на боку лежит, ещё дышит, давай!

— На чьей мы стороне? — успел спросить я.

— Тех, кто в меньшинстве.

Скарабей похож на гигантского жирного жука. Неожиданно бесшумно и ловко он вылетел на крошечных псевдоускорителях, завис на мгновение перед умирающей особью и сел, плотно обхватив то, что, скорее всего, было черепом.

Превращение меня в эту особь из «ипсило», которым я был до этого, объективно было быстрым. Военные ученые много лет бились над ускорением процесса, потому что скорость важна в условиях боя. Скарабей стоил гору кредитов, даже дороже, чем борт со всем содержимым, включая меня. Но дело своё делал. Мои ткани трансформировались, менялся клеточный код, вся-вся биохимия, молекулы бурлили, суетились, вырастал скелет, каждая косточка становилась в размер и своё место, попутно в мой меняющийся мозг океаном хлынула новая личность. Я надевал на себя не только новую плоть, но и новую жизнь, тысячи воспоминаний, даже забытых.

О! У особи есть система звуков для передачи данных — язык. Очаровательно. И имя, собственное имя — Кайл.

Трансформация быстра, но по ощущениям как будто целый день основательно кипятит в чане кислоты. Своё новое имя я принимаю как крюк, протыкающий туловище и милосердно вынимающий из этой кислоты.

Я — Кайл Соллей.

Хотя новая оболочка ещё отдавала болью в каждом движении, а мир ломался на части, я побежал.

— Давай по-честному, без оружия, — проводил в бой сержант.

* * *

Знания окружили меня. На остатках каменного сооружения кружился волчком Айон Соллей, родитель Кайла. Отец. У его ног уже мертвый слуга. Зовут, звали — Саржи или Сарж. Все остальные, ещё семь человек, двое с луками — враги. Один даже повернулся ко мне и что-то метнул. У них это называется «выстрел». Попал, подлец. В грудь воткнулся продолговатый предмет — стрела.

Ощущения накрыли волной. После заточения в тёмной трубе борта на меня разом рухнули свет, дыхание ветра и трава под ногами. Даже боль от ранения, несомненно, опасного для обычной особи, вызывала животный восторг.

Вокруг были болота, туман, чахлые кусты и неожиданно яркая трава, я с радостью ощущал высоту неба, рассветное (теперь это выяснилось точно) солнце и дыхание ленивого ветра.

Кажется, все смотрели на меня. Может быть, потому что я был гол, стоял в полный рост и улыбался? Со стрелой в груди.

Айон, он же отец, был один, значит в драке я на его стороне.

Не переставая улыбаться, слегка наклонился. Согнул ноги и побежал на двоих стрелков. Быстро, навстречу их распахнутым глазам. Один снова выстрелил в меня, но не попал. Я ударил его всем телом, заодно впечатав руку в его голову, отчего та неестественно откинулась на сломанной шее. Шесть противников в остатке. Разворот, и удар двумя руками второго стрелка-лучника. Сверху. Сильно. Он упал, и я снова ударил, круша всё, что только можно ломать, превращая его в мешок переломанных костей. Пятеро в остатке. Раньше, чем тот лучник умер, схватил его тушу, поднял над собой и метнул бесформенной тяжелой кучей в воина, что стоял ближе всего к Айону. Просто сбил с ног.

Боковым зрением видел, что мой союзник не мешкая добивает упавшего. Хорошо. Четверо. Добежал до ближайшего воина с кривым топор и щитом. Он зачем-то стукнул ими друг о друга и собрался заорать, когда я схватил его обеими руками куда-то за грудь, за плечи, за грязное тряпье и ударил головой в лицо. Враг был рыжеволосым, лохматым, с выпученными глазами, в которых успело мелькнуть удивление. Ударил снова. Ещё раз. Сильно. Треск костей вражеского черепа. Брызнула кровь. Готов! Стрела, торчащая в груди, в суматохе сломана. Трое в остатке. Вырвав щит из содрогающихся рук, решил использовать этот предмет.

Всего в нескольких шагах стоит, разевая пасть, владелец похожего, но значительно большего топора. Я перехватил щит, как большой убогий диск, и изо всех своих сил метнул в него. Мгновение туго рассекаемого воздуха — деревянная окружность щита вложила кинетическую силу в противника, переломила как куклу и отбросила.

Подхватив упавшую с рыжеволосого металлическую защиту головы, то есть шлем, я обнаружил что Айон прытко спустился и, не издавая ни звука, в одиночку теснит сразу двоих оставшихся мечников. Полюбовавшись пару мгновений на рваную пластику движений, явно заученных и многократно отработанных, подскочил сзади и широким взмахом шлема смахнул того мечника, что был ближе. Шлем от удара расплющило. Готов.

Последним Айон занимался сам. Силы не равны, отец быстрее, выше и наверняка сильнее. Его меч описывал длинные дуги, терзая оборону то сверху, то снизу, то сбоку, стремительно изматывая неприятеля. Наконец Айон ловко отклонил меч соперника, незаметным движением проколол врага насквозь и неизящным пинком повалил в грязь.

— Кто? — взревел Айон, и без того грозный. Выпучил глаза, клином рассекая воздух перед лицом поверженного. Раненый неожиданно расплакался и весь как-то сжался.

Я бросил искореженный шлем, тот смешно шлепнулся в грязь. Огляделся на этот не то, чтобы бой, а так, мелочи, с чавканьем зашагал к транспорту.

Десантный борт всё так же висел, почти касаясь грунта, выглядел среди болот и чахлых деревьев абсолютно чужеродно. Ступив на неожиданно горячую палубу, я обнаружил командира, который витиевато ругался, пытаясь вылезти из протестующе попискивающей медкапсулы.

— Четвертый, вытащи меня!

— Это не безопасно, ваше тело…

— Заткнись и пошевеливай своей аборигенской жопой! — рявкнул он.

— Так нельзя, — упирался я.

Он нахмурился.

— Возьми и напяль на меня тактическую броню. Поживее, мне больно.

Я обнял Ха-Ашта, вынул и так, в обнимку, положил прямо на палубу. Кажется, сержант слегка застонал через стиснутые зубы. Достал из ниши бронекостюм. Новые, незнакомые пальцы предательски соскальзывали от грязи и крови, но я справился, пока Ашт пялился в потолок и пыхтел от боли.

Не знаю, чего он от меня хотел, но я велел киберпилоту окончательно сесть на днище, не выпуская шасси, и вынес командира наружу, устроив сидя спиной к борту.

Сержант неторопливо оглядел учиненный мной беспорядок и удовлетворенно причмокнул.

Местный — Айон растерянно сидел над телом уже успевшего умереть оригинала особи, с которой меня скопировал скарабей. Он гладил его за плечо, что-то бормотал и плакал. Это же его сын. В смысле, настоящий. Меня тряхнуло, как от удара током. Воспоминания предсказывали неприятные с точки зрения местной морали события.

Оригинальный Кайл предал отца, этого заплаканного здоровяка. Это по подсказке сына враги подослали убийц, тех, чьи трупы теперь украшали болота, но те по какой-то причине принялись убивать всех, начиная с самого Кайла. Причем, похоже, что Айон всё это уже знал. От поверженного мечника, который лежал все в той же сжатой позе и уже не дышал. Или ещё как-то. А тут я. Голая точная копия его сына с обломком стрелы. Ситуация. Из раздумья меня вывел командир, который закашлялся так, как будто намеревался выплюнуть свои внутренности. Тело трясло. Упал, мне пришлось усадить его снова.

— Кто этот выживший полудурок, наш союзник, и что он делает? — спросил сержант.

— Это Айон Корентин Соллей. Местный военный руководитель. Вождь. Моему оригиналу он приходится родителем по мужской линии. Ничего не делает. Пребывает в печали.

— Ха!

После возгласа сержант затих. Я подумал, что он умер или потерял сознание, но после долгого молчания повернул свой глаз на меня, второй по-прежнему смотрел вверх.

— Значит так, выходит, мы спасли местного начальничка, а ты в аборигенском теле.

Сержант причмокнул.

— Тащи его сюда. Я говорю, вежливо попроси ко мне и переводи.

Я поднял голову и, переходя на крик, позвал на местном языке.

— Кавалер Айон! Отец! Подойдите сюда, милорд!

Похоже, в этом мире никто никуда не торопился. А к смерти относился драматично. Может не к любой, но Айон осторожно закрыл глаза умершему сыну, поднялся, отряхнулся, вздохнул и на время застыл в странной позе. Не верилось, что этот же человек только что являл силу, ловкость, точность и огонь в глазах. Он как-то уменьшился, сгорбился и брел к нам, будто был ранен или серьезно болен. Меч в ножнах, но левая рука привычным жестом сжимала рукоять, показывая готовность его достать и применить.

— Я барон Соллей! Кто вы такие и что делаете на моей земле?

Его голос, хоть и усталый, был властен и уверен в себе, что никак не вязалось с разбросанными вокруг трупами.

— Меня зовут Эта Ха-Ашт, рожденный на Калибусе, сержант второго класса отдельной роты «С» одиннадцатого десантного корпуса Светлой Директории Зевенн.

Я переводил, отдуваясь от напряжения, для большинства слов не было аналогов, сержант не собирался давать мне времени на размышления и объяснения, но местный житель похоже понимал мой сбивчивый перевод.

— Мы не прибыли сюда. Не совсем так. Я прилетел сюда умирать. Ранен в бою. Как военнослужащий, вы меня понимаете.

Айон кивнул.

— Вы люди небесной армии, не демоны и не ангелы. И ты умираешь, — потом с большим достоинством вздохнул. — Для моей земли будет честью послужить тебе местом для последнего вздоха.

— Я выражаю уважение вам и рад, что помог в сражении.

Айон сжал губы и едва заметно кивнул.

— За это я попрошу…

Сержант замолчал, Айон тоже, а я оглядывал грязные вонючие болота вокруг, которые «отец» помпезно назвал «своей землей». Он определенно имел в виду собственность. То есть он агроном-фермер? Приобретенная память подсказывала, что это совсем не так.

Тактическая броня помогла бессильной руке командира подняться и застыть, красноречиво показывая на меня.

Эта картина, как сержант тычет в меня пальцем, я стою, ничего не понимаю, рядом молчаливый Айон Соллей и свежие трупы — навсегда впечаталась в мою память.

— Этот боец. Славный, хотя тупее остальных. Все вместе мы хорошо отыграли последний штурм. Присмотри за ним, Соллей-как-там-тебя.

Перевёл. Айон хмуро кивнул.

Не переставая тыкать в меня пальцем, сержант обратился ко мне.

— Четвертый!

— Я!

— Капля от струя! По параграфу сорок один устава полевой службы я самый старший по званию на чертовой планете в этой сраной системе!

— Так точно!

— Назначаю себя комендантом вонючего мира, названия которого не знаю. Как комендант принимаю решения об утилизации всего флотского имущества сразу после моей смерти в форме большого плазменного костра.

— Есть!

— Хренесть. Ты не дослушал. Как комендант признаю тебя разумным существом со свободной волей и объявляю демобилизацию. Ты больше не собственность флота. Ты свободен, Четвертый. Разберись в себе, иди куда хочешь и всё такое. Напоследок устроишь мои похороны. Тащи оружие и флягу.

В позе, преисполненной достоинства Айон наблюдал, как я заметался вокруг умирающего. В одной руке сержанта появилась его фляга с чем-то наркотическим и наверняка запрещенным, которую он тут же опрокинул в себя, во второй воцарился абордажный излучатель.

Напоследок командир обжег меня своим взглядом, полным силы, решительности и злобы, отсалютовал фляжкой, допил и гаркнул:

— Десант не сдается!

На последнем звуке голос предательски дрогнул. Но, всё же он уверенно ткнул себя фляжкой по сенсору поддержки жизнедеятельности на броне и уже через мгновение его взгляд погас.

Умер. Кто был правитель и мудрец, кто закрывал собой горизонт, вел в бой, приказывал, требовал и учил, проливал пот и кровь, свою и чужую, сам смеялся и сам шутил. Относился, как к равным, к подчиненным боевым товарищам, а не тупой боевой биомассе. Умер на чертовой планете, названия которой не знал. Непобежденный, упрямый, и с оружием в руках.

Мой командир умер.

Глава 2. Рождение/смерть

Надолго замер. Мир как-то остановился. Только ветерок беспечно нес болотную вонь и запах каких-то цветов. Чья-то смерть, даже моя, не прекращает жизнь. Ничто не останавливается. И хоть мало лет прожил от момента изготовления и много раз видел смерть, ещё ни разу не организовывал похороны.

С легким шуршанием тело сержанта завалилось набок. В растерянности глянул на Айона. Он не смотрел на меня, задумался о чем-то своем. Возможно, ему было, о чем подумать.

В молчании я шагнул к покойному командиру. Каждый шаг слегка хлюпал и это был единственный звук во вселенной.

Только постояв пару секунд над телом, я заметил, как отчаянно мигает панель тактической брони. Хорошо быть просто автоматикой. Констатируешь факт. Мигаешь до посинения, пока аккумулятор не сядет. И всё. Нет глубоких ощущений. Не кажется, что тебя обманули. Не сжимает пока ещё незнакомое мне горло. Просто мигаешь.

Неудобно подхватив внезапно потяжелевшее тело, отволок его назад в борт. Запустил свертывание медкапсулы. Когда она сложилась, на её месте обнаружилось неведомо откуда — грязь. Не отдавая себе отчета зачем, нашел щетку и убрал её, а потом вообще вычистил всю палубу. Достал флаг десанта Директории. Точно в середине, по смутно известному обряду, усадил тело. Прямо в броне, почему бы и нет. По канонам положено, чтобы взгляд покойного был обращен к восходящему солнцу. Я устроил лицом к фронтальному люку. Будем считать, что это восток. Тело сержанта казалось меньше и было неподатливым. Укрыл голову и спину флагом. Поколебавшись, положил у ног абордажный излучатель и опустевшую флягу.

Разогнулся, развернулся на месте и очутился нос к носу с Айоном, так что чуть не врезался в него.

Большой нос, несколько раз сломанный и сросшийся почти ровно, тонкий старый шрам на щеке и виске, просвет в брови — тоже от шрама. Мощный подбородок покрыт не то щетиной, не то бородой с заметной долей седины. Серо-голубые глаза, левый чуть прищуривается, смотрят пронзительно и остро. Взгляд бесцеремонно бегал по внутреннему убранству штурмборта, переключился на меня, изучил всего. Наконец Айон взглянул мне в глаза. Как-то, даже вглубь меня.

— У тебя обломок стрелы, — его мощный голос в замкнутом пространстве прозвучал как рёв. Отец указал на торчащее из груди древко.

Я рассеянно кивнул.

— Извлеку? — даже скорее утвердительно и не менее громко предложил он, и, не дожидаясь ответа, взял за деревяшку.

Хватка у него была крепкая как у дрона-ремонтника. Стрела пошла наружу, обильно выпуская из раны кровь. Было больно, но десантник неплохо терпит боль. Даже когда наконечник своими неровностями (он паскуда оказывается такой формы, что не выходит!) заскрежетал по внутренности рёбер, я не позволил себе даже поморщиться. Опыт у Айона явно был, он аккуратно развернул стрелу, царапая прямо по ребру, извлёк, заодно слегка надорвав рану. Вышло пару сгустков крови, потом кровотечение уменьшилось.

— Надо зашить. Давно не шил, со времён похода на Алье.

Он развернулся, чтобы уйти, потом внезапно снова обернулся ко мне.

— Что ты намерен делать?

Я открыл, было, рот, чтобы объяснить. Штурмборт слишком дёшев и примитивен. Не имеет собственной системы самоуничтожения, зато на ячейках аккумулятора есть такой простенький импульсник, молоточек, только квантовый, выводит их из равновесия и выпускает голую энергию. Превращает всё в шар плазмы. Температура примерно одиннадцать тысяч единиц. Но это было слишком сложно, почти для всех слов не было аналогов. Простояв с открытым ртом перед бесконечно терпеливым Айоном, я, наконец, ответил, обведя всё рукой.

— Сожгу. Всё сгорит. Корабль сгорит. Большой огонь. Даже пепла не останется. Это будет такой погребальный обряд. Похороню своего командира, как он просил. С почестями.

Айон постоял в полуоборота ко мне, лицо его погрустнело, он закивал, уже не глядя на меня, громыхнул сапогом по палубе, направляясь наружу, ничуть не смутившись конструкцией фронтального люка, как будто тысячу раз пользовался им, вышел прочь.

Поглядывая вслед уходящему, взял медпакет и поднес к ране. Тот деловито обработал рану, тонко затянул её края и закрепил полимерным гелем, потом недовольно помигал, что не может определить биологию пациента и обколоть ткани, отчего рана внутри осталась грязной. Наплевать. Мог бы вообще не лечить, только что шрам был бы больше. Даже воспаления не будет, это не ранение, а смех один. Поранился, напоровшись на сучок. Смеяться только некому.

Оглядевшись, взял из ниши ещё один излучатель, проверил заряд. По полной. Подошел к терминалу киберпилота, отцепил оттуда портативную панель управления. Покрутил, нашел службу запуска самоуничтожения. Так и застыл с панелькой и излучателем, пока в штурмборт не ввалился Айон.

Тяжелые шаги выдавали, что он с ношей. Он нес своего сына, точную копию меня, только, конечно, одетого и совершенно мертвого. Прошел мимо сержанта, чудом не зацепив тело, потом бережно положил оригинального Кайла Фернана Соллей на палубу. Любовно придержал голову. С каким-то шумом и грохотом устроился возле него, кажется, стал на колени, весь согнулся и стал что-то шептать.

Я понял, что он молится, то есть обращается к своему богу и это момент очень личный. Поэтому выбрался из борта и ещё раз оглядел поле боя.

Пожалуй, бродить голым не соответствовало местным понятиям о прекрасном, тем более сыну местного вождя. Не испытывая терзаний по поводу мародерства, всё равно колебался. Все убитые были облачены в грязные вонючие заношенный лохмотья, которые напоследок испачканы кровью и болотной грязью.

С рыжего носителя топора я снял плащ из грубой, но не сильно грязной ткани и поясной ремень. У лучника позаимствовал просторные штаны. Обувь подошла только от свежеубитого мечника большого роста, да и та была поношенной, тесной и грязной как внутри, так и снаружи. Нюхать её я побоялся, но всё равно надел прямо на голые ноги.

Вид у меня был, наверное, комичный, но, когда из борта показался Айон, его не коснулась даже тень улыбки. Он вопросительно глянул на меня, я показал ему жестом на скопление камней вдалеке как возможное укрытие.

Он отрицательно покачал головой.

— Мы заберем тело Саржа. И повозку.

Только тогда я заметил небольшую аккуратную телегу, наполовину заполненную всяким скарбом. Рядом, неизвестно зачем убитая коренастая лошадка. Сукины дети пробили её копьём, которое так и торчало из бока. Айон и прежний Кайл в сопровождении старины Саржа охотились на болотных свиней, должны были приготовить одну такую вместе с печёными овощами и съесть.

Всё это уже было в моей приобретенной памяти, как и язык, названия, имена, факты и образы. Только нужно время, чтобы обвыкнуться со всем этим.

Мы погрузили слугу в повозку. Он был грузным, таскать труп вообще неудобно, вся спина пропиталась кровью и болотной жижей, но мы бесцеремонно взвалили тело прямо на вещи, где что-то хрустнуло и потащили повозку на безопасное расстояние.

* * *

В первые долгие мгновения ничего не происходило. Хотя времени объяснить Айону не было, он как-то догадался, что надо ожидать чего-то необычного от покинутого штурмборта и неотрывно смотрел в его сторону. Пока я раздумывал, почему панель не сработала и как теперь сломать энергоячейку, но самому при этом не превратиться в поток тепла и света — корпус громко треснул, будто был сделан из бумаги и развалился на две неравные части.

Уже через мгновение я подхватил отца и по возможности аккуратно повалил на землю. Мы не просто так спрятались за камнями. Ударная волна протяжно ухнула, прижала траву, сорвала камни и обломки деревьев, повалила повозку и ударила по ушам. Надеюсь, он не оглохнет.

Через пару секунд мы встали и увидели увеличивающийся светящийся шар кислотно-фиолетового цвета. Даже с такого расстояния он давил жаром, стремительно рос, поглощая все вокруг, но теряя плотность. Радиус не меньше сотни шагов. Ручаюсь, отец не видел такого никогда в жизни. Никто в этом мире не видел. И не увидит.

Шар сделался ещё больше, застыл на пару мгновений и превратился в столь же фиолетовое пламя, которое тут же потеряло форму и протянулось щупальцами к небу.

Всё это сопровождалось отвратительным треском и гулом. Сгорало всё, что попало в шар. Любого размера, даже само болото. Горела болотная вода и камни. Впрочем, чудовищная температура будет быстро падать, плазма выдала всё что могла.

Мы стояли и смотрели, как завороженные. Минуту, другую и третью, пока мне не надоело, и я не принялся аккуратно поднимать опрокинутую ударной волной повозку и снова грузить в неё тело покойного слуги.

Потом вспомнил про излучатель, снял с предохранителя и на вытянутой вверх руке трижды без всяких слов — бахнул в утреннее небо. Салют Ха-Ашту! Прощай, командир!

Заряженный и исправный излучатель мог бы верой и правдой служить мне ещё долго. Оставить себе? Может быть, удастся придумать, как его заряжать?

Я размахнулся и нечеловеческим броском зашвырнул оружие в центр пожарища, отчего ещё раз, хотя и потише, громыхнуло. Наверняка я пожалею об этом. Но — последний приказ.

Теперь, когда любой предмет из настоящего современного мира кроме меня самого сгорел, чувство одиночества, которое до этого стучало в окна и ходило вокруг — вошло в меня как полноправный хозяин, потушило все свечи и развалилось на диване. Несмотря на то, что моё тело может терпеть абсолютный ноль, хоть и недолго, прохлада болот внезапно пробила меня ознобом.

* * *

Никакой дороги, даже тропы — не было. Мы брели и брели, тянули повозку, над головой разгорался день, ушел туман, в больших проплешинах, заполненных водой, отвратительно и самозабвенно орали местные земноводные.

Справа показалась плоскость реки, широкой и медленной. Как мне подсказывала не своя память, называлась она — Одд.

Поднявшись на возвышенность посуше, я увидел на горизонте смутные очертания замка.

Он был скорее по ту сторону реки, а по этой в нашу сторону двигалась точка. Человек, пеший или конный.

— Что мне делать? — к моему неудовольствию собственный голос прозвучал несколько жалобно.

— Присядь, — кивнул на поваленное дерево Айон.

Мои человеческие ноги способны буквально без остановки прошагать сотни лье. Но я послушно сел и уставился на отца.

— Кто ты? — он наклонился, пристально взглянул мне в глаза.

— Воин.

Он мягко улыбнулся.

— Как твоё имя?

— Нет. Имени нет. Порядковый номер. Никакого имени, кроме Кайл.

Айон вздохнул.

— Давай с другого конца. Насколько ты похож на Кайла?

Теперь уже я задумался. Не такой простой вопрос и не так легко объяснить, особенно если барона Соллей отделяет от ответа пропасть в миллиард лье. Покопавшись в глубинах приобретенной памяти, подыскал объяснение.

— Попробую объяснить. Например, болотники строят дома из глиняного кирпича. Так? Человек тоже состоит из своего рода кирпичей. Крошечных. Только их очень много. Если всю землю Соллей покрыть такими кирпичами — и то будет меньше. Это понятно?

— Нет. Но ты продолжай.

— И вот эти кирпичи у тела прежнего Кайла. И у меня. Они одинаковые. И построены ровно так же. Из того же материала. На каждом кирпичике строит подпись. Всех его предков. Моих предков. Всех, до единого, включая вас, отец. Я кровь от крови Кайл. Да, я не рождался во чреве матери. Ни матери Кайла, ни чьей-либо вообще. Но в каждой крупице себя я несу всю историю всех родов Кайла. Мне так же жарко или холодно, я ем, пью и испражняюсь, знаю и помню всё, что знал он. Настолько я похож. Никто не отличит.

Айон вздохнул.

— Ну, допустим только блаженный или пьяный вас спутает. Только его нет. А ты есть. Большинство Соллей захоронены в семейном склепе в Старой башне. Кайл — нет. Потому что я не знаю, как объяснить тебя живого и его мертвого. Скажи лучше, что ты умеешь?

— Ну, там, ходить, говорить, драться...

— Нет, нет, — он перебил мою тираду, отгородился руками как стеной и посмотрел в сторону приближающейся точки, которая приобрела очертания далекого всадника.

— Попробуем иначе. Ты умеешь зажигать огонь взглядом? Или превращать воду в яд? В вино? Вороний кал в золото? Может, воскрешать мертвых? Прямо из могил?

— Ничего такого странного я не могу.

— А может, чего-то другого странного?

— Ну, могу выдержать давление огромное или высокую температуру или могу идти без устали недели напролет. Или могу поймать стрелу в полёте. Или птицу. Могу поднять огромный груз. Я намного прочнее Кайла. Меня очень трудно убить, особенно камнями и палками. Необычного? Того, что не могут люди? Могу проникать в чужое сознание, чтобы быстро узнать что-то без слов и лжи. Называется — допрос. Лечить могу, но не особо сильно, простая передача жизненных сил. Память у меня хорошая и зрение. И слух. Другое чувст…

Айон нахмурился и отмахнулся.

— У тебя могут быть дети?

Его взгляд перестал быть добрым. На меня смотрел грозный и сильный властитель, барон Соллей Железная Рука. Иголки взгляда ловили мельчайшее движение. А я — растерялся от неожиданного вопроса.

— А прежний Кайл мог?

Айон утвердительно кивнул и ещё больше нахмурился.

— Тогда я тоже могу.

— А твои дети, они будут мне внуками?

— Ну конечно, никакой разницы. Может только чуть здоровее, чем у прежнего Кайла.

Он вздохнул и уставился в стороны замка.

— За внуков я тебе могу многое простить. Ты не обижайся, чужак, но ты подменыш. Подменыш. У нас такое есть в сказках. Но в сказках всё плохо заканчивается.

— А в жизни?

— Ещё хуже.

— Человек! Айон! — мой голос снова дрогнул, — я не просил обо всём этом. Мне оно не надо. Не нужна чужая жизнь. Я не враг Кайла или кого-то здесь. Я здесь случайно.

Я развернулся и начал поворачиваться и вставать, но он мягко удержал меня.

— Кайл мертв. Ты нет. Хочешь уйти?

— Не знаю.

— А я знаю. Оставайся.

Он замолчал. Всадник был уже отчетливо виден.

— Согласен?

Подражая его манере, молча кивнул.

— Тогда скажи, вот среди прочих твоих могучих умений, сможешь ли ты простоять на коленях без движения в церкви три дня? Не став в итоге калекой?

— Могу, только какой в этом смысл?

* * *

Какой, твою мать, смысл?!

Да, я учусь ругаться по-местному. Пока что с самим собой.

Мы бросили повозку с трупом на того конного воина, звали его Гюнтер.

Когда доковыляли по земляному валу до замка, мост был опущен, а ворота застенчиво приоткрыты. Внутри нас ждала толпа грязных вонючих оборванцев, вооруженных камнями, палками и убогими кусками железа. То есть — вооруженный гарнизон воинов — эспье, отряд замка и барона. Их положено называть в честь длинной заостренной палки — рыцарское копьё, такая примитивная тактическая единица, действующая под рукой хозяина земли. И все с большущими испуганными глазами. Молчат, смотрят на нас.

На внутренней стене, разделявшей двор замка, сравнительно далеко, несколько столь же нелепо одетых женщин, причем тоже вооруженных.

Отец не заставил их ждать, войдя и грозно сверкнув глазами, громогласно (вот это голос, слышно даже на стене, а те, кто рядом, вообще частично оглохли) рассказал длинную, попахивающую идиотизмом историю.

То есть вначале, всё было сравнительно честно. Он с сыном (со мной) и толстяком Саржем охотился на болотных свиней. Слуга кашеварил, отец воспитательно вещал, я вел себя как дегенерат. Обычный день. Внезапно налетели бандиты, вооруженные до зубов здоровяки — наемники, которых было неожиданно — тринадцать рыл.

Зачем врать про количество я не знал, но моя задача была стоять молча и делать страдальческое лицо.

Так вот. Разбойники убили Саржа, смертельно ранили меня в грудь копьем. Про лошадку отец забыл упомянуть, хотя я даже вспомнил, что её звали Черёмушка. Тем временем барон Айон Корентин Соллей стоит один, с обнаженным мечом над умирающим мной, окруженный врагами, непременно хохочущими, и взывает всем сердцем своим к Господу, хотя исход уже предрешен.

Трагическая пауза, я не подозревал, что отец такой здоровский рассказчик.

В этот драматический момент в сопровождении легких нот трубной музыки с небес неторопливо, но в то же время быстро, спускается архангел Рафаэль. Само собой, со здоровенным фиолетового свечения мечом (это отец взял не иначе чем из цвета плазмы, очень она произвела на него впечатление). И давай это местное божество носиться на своих крыльях, поднимая вихри, и рубить злодеев на части. Всех победил. Ну, троих убил Айон. А потом барон встал на одно колено над умирающим мной. Да, я всё это время истекал кровью и неистово молился. Рафаэль сорвал с умирающего меня одежды, возложил на рану свою пятерню и исцелил. На этих словах был продемонстрирован мой шрам, по местным меркам — почти заживший.

Отец всем сердцем благодарил божество, обещая вести праведную жизнь и всю дорогу хвалить Господа.

Архангел, чей голос оказался чист как горный ручей, звонок как пение молодой девицы, но властен как у полководца при дележе добычи — благословил весь баронский род, земли, людей и оружие на всю прошлое и будущее. Обещал, что все благочестивые Соллей непременно попадут в рай.

После просил уходить прочь, ибо праведный гнев его сожжет все вокруг. Уходя, Айон видел краем взгляда божественное испепеляющее пламя, конечно же, фиолетовое, но не оглядывался, потому что не знал, дозволено ли это.

После затянувшейся паузы, скорее всего отец не знал, как окончить рассказ, старший слуга — мажордом Оливер, зычно проорал, — Славься великий барон и дом его! Славься Всеотец! Враг разбит, а мы осенены божьей благодатью! Урааааа!

Молчавшая до этого толпа разом загомонила, у кого-то блеснули слезы. Напряжение спало, многие потянулись к Айону чтобы поцеловать его руку. Чувствовалось, что он это дело не любил, руки не давал, велел звать баронессу Коринн. Оливер раздавал команды, организуя вместо битвы с неизвестной угрозой — застолье. Идея явно воодушевляла.

А я получил от отца тайный знак — он ткнул меня локтем в бок, и поплелся в сторону местного религиозного здания — капеллы. В общей суматохе никто не обратил на это внимание.

Там я и провел уже три ночи. В одном позе. Делая грустное лицо, изображая молитвы. Слева от алтаря, если смотреть от входа, на коленях, руки вдоль тела, лицо повернуто вверх. Три ночи. Чтобы с пользой провести время, копался в воспоминаниях Кайла, плавая там, как рыба в потемках водорослей.

Некоторые воспоминания были яркими, я проживал их по несколько раз. Образ родных был изменчивым, молодость и старость перемешивались. В клубах памяти я бродил по замку и землям вокруг.

Вообще кругозор прежнего Кайла был мал, он ничем не интересовался и ничего не знал. Воспоминания выдавали много эпизодов мелких издевательств над слугами, ябедничества и пакостей. Каменная крошка в похлебке конюха, украденное у капеллана вино, повариха, облитая помоями со стены, запертый в нужнике воин-эспье. Можно уверенно сказать, что Кайл был говнюк. Такой шестнадцатилетний высокородный говнюк.

Ещё одно ругательство.

Отверг идею пытаться повторять его поведение. Ничего не выйдет. Потом — я есть я. Сержант велел быть свободным. Само по себе парадоксально — приказ быть свободным. Попробую. Знать бы ещё, что такое свобода.

Крики и шум где-то далеко привлекли внимание. Ночь из капеллы почти ушла, её тени прятались по углам, через окошки лез нахальный новый день. И в этом дне царствовал хаос.

Вчера вечером старый капеллан Херв, кряхтя и подволакивая ногу, ушел. Но оставил бедного мальчишку, церковного служку — стеречь, не спать, смотреть за мной. Что со мной могло произойти? Бедолага был совсем молод, лет пяти-шести. Какой-то дальний родственник старика-капеллана, присланный или вернее сосланный на попечение церковнику чтобы избавиться от лишнего рта. Маленький, испуганный, молчаливый и с огромными глазами он вызывал сострадание, что никак не сочеталось с его суровым наставником, который даже настоящим священником не был, а бывшим воином отряда барона, а его сан куплен за несколько баранов и новый дубовый стол для местного монастыря.

Мальчишка поставил возле алтаря большой стул. Сел на него, потом подогнул грязные ноги подальше от холодного каменного пола. Ухитрился свернуться костлявым калачиком и уснуть, держась за спинку стула.

За эти три дня поглазеть на меня приходили, наверное, все обитатели замка. Даже не по разу. Рано или поздно им надоедало, потому что ничего не происходило, я просто стоял на коленях чуть в стороне от алтаря, на мужской «правой», от алтаря, половине. Капеллан озадаченно следил за мной. Не удивительно, ведь именно к нему приставали с расспросами. Надо отдать ему должное, на некоторых прихожан он просто нечленораздельно рычал, другим хорошо поставленным голосом цитировал священное писание в каких-то многозначительных фразах. Вопрошавшие разочарованно кивали, соглашались и убирались прочь. Но даже ночью, когда меня гарантированно никто не видел, так и не менял позы, хотя тело уже одеревенело.

Я медленно встал, опираясь правой рукой о пол. Колени хрустнули. Потянулся, разминаясь, зашуршал разбойничьим плащом, отчего разбудил церковного служку. Тот проснулся, выпучил глаза и пискнул. Стул под ним покачнулся, мальчишка легко спрыгнул с него, чуть не упал и стал бочком-бочком пятиться к двери возле алтаря, пока не выскользнул в неё.

Больше в капелле никого не было.

Медленно побрел к выходу, толкнул скрипучую створку, вышел на свет и с удовольствием вдохнул утренний воздух. С крепостной стены на меня недовольно взирала черная ворона.

Двор замка, неправильной формы и вытянутый, был разделен на верхний, чистый двор и нижний — грязный. Церковь была в чистом. Шум происходил в грязном дворе.

Пошевелив сухим языком и откашлявшись, я спросил сидевшую на стене ворону:

— Пора ли новорожденному Кайлу выйти на свет?

Птица не удостоила меня ответом.

Глава 3. Снорре безнужный

— Что происходит?

Замок это вроде как дом. Жилище. В этом доме, вернее на его грязном нижнем дворе я взирал на толпу людей, окруживших виселицу. Висельный помост. Это кривоватое грубое Π-образное сооружение из рассохшегося дерева для казни людей, для повешения — не было новым. То есть оно стоит тут постоянно? И эта конструкция сейчас не пустовала. Окруженный возбужденными жильцами замка на ней корчился, извиваясь на веревке, какой-то паренёк. Руками он держался за петлю, что не спасало от удушения.

— Что тут происходит? — так же тихо и хрипло повторил я, стоя за спиной толпы. Как и в первый раз, народ гомонил, никто не обратил на меня внимание.

Двор когда-то был устлан камнем. Булыжниками. Сейчас они в основном перемешаны с грязью и органическими отходами, что создает своеобразный аромат для всего замка.

Так. Народу немного. Правая опора конструкции для казни открыта моему взгляду. Я ковырнул здоровенный булыжник и взвесил в руке. Большой. Размахнулся и нечеловеческим броском метнул в открытую опору. Камень смешно расшвырял грязь в полете и ухнул, разломил опору виселицы. Сооружение скрежетнуло, завалилось, и под общий «оооох» рухнуло в грязь вместе со своей жертвой. Только тогда головы зрителей повернулись ко мне.

— Что, мать вашу, тут происходит? — на этот раз меня услышали.

Не дождавшись ответа, пошатываясь от усталости, недовольный, я прошел к недоказнённому, бесцеремонно распихивая тех, кто оказывался на пути. Тот вяло барахтался, хватал ртом воздух, взгляд бесцельно бегал. Я с силой просунул пальцы под петлю, раздвинул и стянул её.

Парень, грязные волосы которого, вероятно, природой задуманы нежно-желтыми, вращал глазами и дышал часто-часто, не выпуская из рук висельной петли.

— Кто ты и почему эти люди казнят тебя?

Не знаю, слышал ли он меня и понимал, но ответить явно был не в состоянии. Его выгнуло дугой и вырвало прямо на сломанную виселицу.

— Ты!

Я ткнул пальцем наугад в ближайшего слугу. Он сделался бледным как мел, а остальные шарахнулись от него как от чумного.

— Принеси воды. Много. Чистой.

За миг до того, как убежал, на его лице мелькнуло облегчение.

— Как его звать? — я повысил голос и стал водить нахмуренным взглядом, пока не наткнулся на мажордома Оливера Рэда.

Тот вытянулся и бодро рявкнул:

— Не знаю, милорд! Но ублюдка — чужака привели они! — и указал пальцем в толпу, которая спешно расступилась, показав трех крестьян: широкоплечего мужичка с черной бородой, тётку с выпученными, немного раскосыми глазами и скособоченного дедка, опирающегося на посох. Все трое несинхронно бухнулись на колени прямо в дворовую грязь. Впрочем, их одежда была насколько нечистой, что это не имело особого значения.

Заговорил дед, протяжно вытягивая слова.

— Мой барон! Этот ублюдок украл у вдовы Гвенаел козу. И съел. Точнее, пытался разделать, чтобы приготовить и съесть, когда мы поймали его. Чужак, бродяга, вор, ублюдок. Простите, сир, мы не должны были избивать его, стоило заставить пожениться на вдове, она знаете, совсем одинока, с тех пор как Везунчик Мати утонул пьяным в реке на праздник святого Ионы…

— Так, довольно, голова кругом.

Слуга прибежал с целым ведром воды, при этом улыбался словно я только что спас его от смерти. Не знаю, запрещено ли по этикету сыну барона пить воду прямо из ведра, стоя по щиколотку в нечистотах, но я мощно отхлебнул, потом окатил парнишку и всучил ему в руки ведро с остатками воды, чтобы он тоже попил. Не уверен, что, когда тебя казнят, хочется воды, но меня после трех дней стояния в местной церкви определенно иссушило.

— Украл козу. Хотел съесть. А почему вы решили, что он обязательно ублюдок? Родословную изучили? Даже ведь не спросили, как зовут…

— Снорре, — голос козокрада был сиплый, глухой и в обычных обстоятельствах, низкий. Сказав имя, он умолк.

— Снорре? Судя по внешности и имени — норд, норманн. Простите, что отвлек всех от увлекательного занятия. У меня тут недавно умер слуга. Убит. Все помнят доброго толстяка Саржа? Вчера похоронили? Теперь должность слуги свободна. Конечно, его гибель не лучшая рекомендация вакансии, но мне кажется, что Снорре смерти не боится. Уже. Так вот. Предлагаю тебе, похитителю коз и сердец одиноких крестьянских вдов, поступить ко мне на службу, быть при мне слугой и компаньоном. С мечом и щитом. Согласен?

Вместо ответа молодой парень протянул мне дрожащую руку, чтобы опереться и подняться на ноги. Я подал её. Когда он встал, то неловко поклонился. Чувствовалось, что кланяться не умел.

Пока я раздумывал, как завершить это мероприятие, Оливер Рэд вышел вперед и снова показал, что не зря носит мажордомов знак на груди.

— Ты согласен? Скажи, — я готов.

Снорре просипел, что «так тому и быть».

Мажордом повернулся к крестьянам.

— Вы правильно поступили, обратившись за правосудием к дому барона! Та коза зачтется вдове в осенний побор — ренту. Благодарите кавалера Кайла!

Крестьяне загомонили, явно довольные разворотом событий, а также тем, что их не накажут.

Оливер продолжил, глядя на Снорре.

— Ты! Казни не будет. Теперь твоя жизнь принадлежит хозяину. Становись перед милордом на одно колено и приноси клятву фуа, слова сейчас подскажу.

Вот так, прямо на грязном дворе замка, рядом с обломками виселицы, Снорре, или как его часто называли — Снорри, держась двумя своими костлявыми руками за мою правую, по одному слову повторял:

— Я клянусь в верности. Клянусь быть преданным с этого мгновения роду баронов Соллей и хранить перед всеми и полностью свое почтение, по совести и без обмана. И пусть накажут меня люди и Господь, если нарушу эту клятву.

Реальность происходящего накатывала, как волны, с каждым ленивым порывом ветра.

Когда всё окончилось, я поблагодарил Оливера, а он смотрел на меня странным взглядом глубоких голубых глаз.

* * *

Еда была холодной, простой и сытной, но показалась безумно вкусной. Вчерашняя похлебка с каким-то вареным зерном и крупными кусками баранины, вместе с постными лепешками. Деревянная ложка с упоением скребла по глиняной миске. Если подумать, я ел местную пищу впервые. И это после девяносто одних суток полета и трех дней (ха-ха, всего три, мгновение по сравнению с вечностью полета) стояния на полу местной церкви. Колени всё ещё болят.

Рядом осторожно, чтобы не наброситься на пищу, разбухшими от побоев губами, ел Снорре.

Мы были в «людской столовой зале» и я понимал, что баронская семья питается совершенно отдельно, на втором этаже донжона, при открытых на реку окнах, из медной посуды и при определенном церемониале. Но — хотелось жрать.

Кухарка Кларен налила нам холодного кислого вина в глиняные кружки. Я пил немного, действие местного пьянящего вещества было мне пока не знакомо, а норд налегал вовсю.

Мы оба молчали и, наверное, представляли странное зрелище, особенно с учетом моего разбойного плаща на голое тело. Оливер привел нас сюда, распорядился накормить, прогнал зевак и не остался сам, так что кроме кухарки с уставшими глазами, нам составлял компанию только бардак по углам и жирный паук в полутьме потолка.

Пока ели, мысленно провел аналогию с флотом. Вероятно, я — офицер. Отец старше меня по званию. Так. Оливер по всему видать — младше, допустим мастер-старшина. Вон он как всех гоняет. Хотя в замке бардак, его слушаются, а он слушается меня, хоть и старше по возрасту. Жители замка рядовые, или около того, потому что они не совсем гражданское население. Ну, может кроме кухарки и старых слуг. А замок выходит вроде военной части? Да ну, бред. Не может звание присваиваться при рождении и вообще плясать по наследству, а военная часть быть одновременно жилым домом. Фу. Кажется, на меня действует алкоголь.

Я встал и громогласно поблагодарил Кларен. Она вздрогнула, посмотрела испуганно, встала со стула, на котором сидела, сложив в кучку свои натруженные морщинистые руки и зачем-то поклонилась мне в пояс.

Смущенный, я поблагодарил ещё раз и стал вытаскивать из-за стола слегка нетрезвого Снорре.

Людская столовая зала выходила прямо на нижний двор. Оттуда мы направились к воротам, тем более что они были приветливо распахнуты. Норд не понимал, куда мы идем и был недоволен прекращением трапезы.

— Хватит жрать! С голодухи нельзя сильно налегать, продрищешься, — поучал я его совершенно небаронскими выражениями, потом напрягся, чтобы вспомнить, как зовут мужика на выходе из замка, который вместо караула ремонтировал какую-то телегу. Или делал вид, потому что заметил меня.

— Здравствуй, Клоде. Оторвись, будь любезен, от работы и найди кого-то, кто организует мне и Снорре одежду поприличнее, а мы пока немного прогуляемся.

Воин вздрогнул, когда я поздоровался с ним, но с достоинством выслушал и учтиво поклонился. Когда же мимо него проходил Снорре, заулыбался, хлопнул его по плечу и поприветствовал.

— Добро пожаловать в отряд эспье барона Соллей, Снорри — Висельник.

Снорре не ответил, но когда мы вышли за ворота на земляной вал, служивший дорогой, пробурчал себе под нос:

— А этот хер помогал правильно скручивать висельную петлю, на которой меня потом вздернули. А теперь вишь, приветствует меня. И кличку уже придумали, попёрдыши. Пёсья кровь.

Я усмехнулся и повел его к месту, которое знал только по памяти.

Аборигены не уважают гигиену или вовсе не знают о её существовании. Моются редко. Там, в начале вала, рассекающего мелководье, была тихая чистая заводь, речной песок, крошечный пляж и несколько крупных плоских камней, где иногда купались замковые мальчишки. Плескался в своем детстве и маленький Кайл. Надо теперь и нам смыть грязь, тем более что одного недавно вешали, а другой последний раз мылся в другой части галактики. Заодно протрезвеем.

Моя идея Снорре не понравилась, он посмотрел на воду как старая дева на дохлую крысу, горестно вздохнул, но вслед за мной скинул свои лохмотья и недовольно полез в воду. Зато в отличие от меня, похоже, умел плавать как рыба. Надо запомнить, чтобы и меня научил.

Искупавшись, я по примеру Снорре потерся песком. Смыл. Страшно подумать, что этот минеральный скраб — единственное средство для чистоты кожи. Надеюсь, хоть что-то ещё найдется. Потом мы лежали на песке и грелись под полуденным солнцем.

Пока я молча размышлял о необходимости питания, сна и гигиены, молчавший как пень Снорре заговорил.

— Почему вы меня не расспрашиваете?

— О чем?

— Ну, там, кто я, откуда, всё такое.

— Захочешь, сам расскажешь, — отмахнулся я.

Норманн засопел.

— Я из Бурнёфа. Это на юге. Мой отец норд, а мать родом из фламандцев. Батя бросил нас и сбежал в морские разбойники. Мечтаю найти его. Поэтому тут, где полно северян.

— И прочего сброда, — закончил я за него. — Только пираты в последний раз наведывались на эти берега задолго до моего рождения.

— Все равно я норд, северянин и здесь их много.

Я перевернулся на живот и поглядел на него. Полуголого, со следами побоев, худого и жалкого и, тем не менее, с какой-то идеей в грязной башке.

— Что такое свобода, норд?

Он промолчал.

— Вот ты поглядываешь на заросли камыша за валом. Небось, хочешь сбежать. Это для тебя свобода? Полусырая сожранная коза? А я тебя не держу. Дело даже не в клятве, хотя мне показалось, что ты был искренен.

Снорре молча скривился, вроде бы с чем-то соглашаясь.

— Вот что. Не надо быть звездочётом, чтобы понять, куда что движется. Допустим, ты сбежишь, я за тобой даже не погонюсь. И люд мой не погонится, я совру что послал тебя за какой-нибудь потребностью. И вот. Ты будешь дальше бродить и рано или поздно тебя повесят за кражи. Или руку отрубят. А кому ты нужен без руки? Или хуже. Не силен в морских разбойниках, но даже если на нашем берегу набредешь на таких, с чего ты взял что они тебя возьмут в команду, а не в рабы и не продадут за два мешка сушеной рыбы? Чего молчишь, нос повесил?

Кажется, он всхлипнул.

— Больше скажу, Снорре — Искатель. На свою жопу приключений искатель. Ты никому на всем белом свете не нужен.

Вот я урод. Он уже рыдал. Я взял его за лицо и повернул к себе. Кажется, наставник из меня не очень.

— Не ной. Я тоже нахрен никому не нужен. Правда меня и не вешают. Ну, смотри. Только успокойся, ладно. Смотри. Что случится с тобой там, за камышами, понятно. Но и здесь я тебе спокойной жизни не обещаю. Тут убийцы бродят и всё такое. Скорее всего, ты при любом выборе помрёшь молодым. Но со мной будешь при деле, сытый и с оружием в руках. Я слышал, для нордов это важно.

Постепенно он успокоился. И вроде решил для себя, что останется со мной. Знать бы, что я сам буду делать.

Одежду прямо на пляж нам принес Оливер. Возникало ощущение, что если в замке что-то делалось, то только им или под его руководством.

Оливер Рэд. Выше остальных слуг, необыкновенно крепкий, с сильными руками, слегка пополневший от возраста, с широкими щеками, украшенными старыми и не очень шрамами, один из которых, двойной, начинался сразу возле широкого рта. Полные губы недовольно поджаты, глубоко посаженные голубые глаза злы и смотрят остро и недовольно. Так смотрят, пожалуй, только черные глаза или те, у кого сама душа черней сажи. Его кожа с годами задубела, стала темной, черные волосы перемешаны сединой. Оливер был старым отцовским солдатом, который вырос, повзрослел и постарел вместе с отцом и под его командованием, в детстве его спутник — саттель, вместе в молодости они ходили в военные походы и не раз спасали друг другу жизнь.

Принято стыдиться своей наготы, но я ещё стеснительностью не оброс. По возрасту я был ему как сын, которого у него не было, и мою голую задницу он, вероятно, видел ещё с детских засранных пеленок, так что, не стесняясь его и даже скорее под строгим взглядом, оделся и подпоясался.

В это же время он облачил Снорре в чистую, с чужого плеча одежду, недовольно крякнул, что она оказалась мала, и выдал ему какой-то ржавый топор.

— Так. Благодари за оружие. Это традиция. Не криви морду. Сам поточишь, и помажешь маслом. Вот тебе ремень. Запомни — ты сателлит, саттель, телохранитель господина Кайла. Если он погибнет, мы с тебя шкуру спустим и будем горячей морской водой поливать в процессе. Так что лучше сразу гибни вместе с ним. Даже если он случайно пьяный с лошади упадет, ты уже должен его ловить и на соломку класть. Твоя задача защищать его ценой своей никчемной дерьмовой жизни. За это тебе положена койка, попозже покажу, жрачка, кров и оружие. Для начала этот старенький топор. Не криви морду, я сказал. Зато он всамделишный нордский. Вам, господин Кайл, меч в ножнах из запасов, взамен утерянного. Надобно будет отковать или купить новый. Без меча не положено.

Возникло большое желание спросить Оливера, чем нам дальше заняться, но я сдержался. Только осведомился о том, где отец.

— Барон отбыл верхом с запасной лошадью и эспье Жаком. Куда — не сказал. Должен уже вернуться. Велел держать ухо востро.

* * *

Мы со Снорре брели по слабой петляющей тропе вверх, на холм. Люди сюда явно не ходят, просто незачем, тропинка проложена какими-нибудь лисицами.

Норд шел безмолвно и безропотно, чуть задыхаясь. Меня беспокоило его здоровье. Молодой парень, ровесник, а пыхтит.

Поднявшись наверх, я не обнаружил вытоптанной поляны, нет камня или пня, чтобы присесть, так что пришлось увалиться прямо на траву.

Солнце было почти в зените и немилосердно жгло, зато легкомысленный западный ветер наоборот — бодрил. Снорре, уяснив для себя, что дальше мы пока не идем, извлек свежеприобретенный топор и принялся его придирчиво разглядывать, а потом и вовсе махать, по одной ему ведомой методике, отчего выглядел ещё более по-идиотски.

Как абсолютная копия живого существа я испытывал точно такие же эмоции, как и прежний Кайл и примерно мог знать, что имеют ввиду и чувствуют другие. Но никогда не был уверен в этом до конца.

Начал с осмотра замка. Холм примерно в трех тысячах шагов. Местная единица измерения лье — считалась десятью тысячами коротких шагов, так что крепость-дом, считай, близко и видна как на ладони.

Основание замка напоминало гигантский кривой след от местного сапога, повернутый своим носком под небольшим уклоном к берегу, от которого из грязи и камней отсыпан узкий вал — дорога. Идея проста, как топор моего Снорре — враг может подойти к замку только по валу, пока в него будут лететь стрелы, камни и площадная брань. По-другому ни пройти, ни проплыть, если, конечно, реку не скует льдом. А со льдом тут что-то не так, он тонкий зимой или тает. Местные верят, что это тут древнее колдовство, подземные кузни каких-то там карликов-двергов. Короче, на дне слабенькие теплые ключи. Этим островок и привлек создателей первой крепости.

Территория замка, как и след сапога, разделена на две части «средней» стеной, где дальняя часть — кривой каблук был «чистым» двором. На чистом дворе высился уродливый и ассиметричный донжон — большое отдельное строение, одновременно дом хозяина и крепость внутри крепости. Соллей жили там. Даже если враг возьмет первую стену, ему придется брать штурмом вторую с чистым двором. А тут все закроются в донжоне, явно рассчитанном на осаду и оборону. И ты ещё попробуй его захвати.

Замок перестраивался много раз, слои стен наползали друг на друга, видны были разные типы каменной кладки, неодинаковые пропорции и кривизна линий. Он был плодом трудов многих поколений. Каждое оставляло свой след в камне, нисколько не заботясь об эстетике, а только о грубом практическом применении, тем более что как военный объект, он наверняка время от времени воевал.

Покончив с замком и поглядывая на уже уставшего от рукомашества саттеля, я переключился на своё оружие.

Меч. Здоровый длинный кусок железа или вроде того. Ручка из дерева, обмотана грязной тканью для амортизации удара. Можно держать двумя руками. Размер — примерно в половину моего роста. Заостренный к кончику, по оси идет что-то вроде углубления — импровизированное ребро жесткости. Может резать, колоть и рубить. Можно просто сильно ударить. Например — рукоятью. Убьет, только если буквально проколоть или сильно порезать живого человека. Выходит, местное военное искусство предполагает примитивный физический контакт. Ну а что я хотел? Пилот же четко сказал — следов цивилизации нет.

Мое оружие при осмотре имело явственные следы ударов молота. То есть просто взяли большую полоску раскаленного железа и лупили по ней что было сил, пока она не приняла нужный внешний вид. Почему нельзя было взять керамическую форму, разогреть и тупо отлить туда кипящий металл? Наверное, причины есть. Надо будет разобраться с этой передовой местной технологией. Кстати, про слово «местный».

Я расспросил Снорре про то, считает ли он себя местным, на что он ответил, что его родина далеко, может даже сто лье. Ну да, ну да, норманн. Я-то чуть дальше «родился». Второй вопрос о том, сколько же нужно прожить, чтобы считать себя местным, поставил его в тупик. Судя по мычанию, какой-то условный порог ассимиляции все же был. И на том спасибо.

Встав в полный рост, я рассматривал владения Соллей. По-видимому, это всё, куда падал взгляд. Болота, холмы, деревенька в низине, ещё крошечные селения за холмами, в болотах и ещё на побережье с дюжину рыбацких домов (остальные зовут тех — рыбниками). На границе владений есть тракт, на нем как положено — трактир, хозяин которого платит отцу небольшой побор. Река, холмы, луга, снова холмы, болота воняют, река, море отсюда не видно. А, нет, немного видно.

Ну что, меч есть, комары мной не брезгуют, компаньон, который ковыряется в зубах и не удивляется моему поведению, тоже в наличии. Что ж делать теперь?

Ответ пришел от того самого саттеля, который подозрительно сильно закашлялся. Последний, кто так кашлял, был сержант на пороге своей смерти.

— А ну-ка иди сюда, — я постарался придать голосу строгости.

Снорре безропотно подошёл.

— Так. Руки вдоль тела. Пасть открой. Закрой, воняет от зубов. Подыши. Не пищи, вижу, что больно. Терпи. Посмотри наверх. Не так высоко, вон на тучу посмотри.

Пока что я не был силен в аборигенской медицине, но даже поверхностный осмотр показал сотрясение мозга, горло — сплошной синяк, лицо разбито, трахея не поломана, но помята, одно ребро сломано, живот плотный, органы явно повреждены, вывихи плечевых суставов. Поражаюсь сколько сил и здоровья у людей. Разумное существо без стимуляторов уже бы умерло, а этот стоит, в ухе чешет. Наверное, там тоже ушиб.

Я вздохнул. Всё ясно.

— Снорре — кузнец своего счастья!

Норд встревожено поглядел на меня.

— Почто вы мне новые непонятные клички придумываете?

— Не важно. Важно, что ты мне нужен живым и здоровым. Так что стой ровно и не бзди.

— А? — начал было он, когда я аккуратно, но сильно взялся за его шею обеими руками и начал его лечить, то есть вливать понемногу свою жизненную силу, одновременно выводя из крови токсины и продукты распада. Лечение — одна из трех встроенных в меня «функций», то, что отец называл способность к странному. Две другие — допрос и связь, причем для связи мне необходим был другой десантник или свой военный, которых на планете не было, так что про свою передатчик мне пора начать забывать, как и о том, что я не местный.

Снорре скривился и вцепился в мои руки, как клещ, но я не отпускал. Лечение требует некоторого времени. Наверное, с учетом истории про архангела, надо было молитву какую прочесть, чтоб как-то успокоить паренька.

— Фу-у-у-у, — со вздохом выпустил своего свежеиспеченного саттеля, снова повалился на траву. Солнце уже не казалось жарким. Лечение отняло кучу сил.

— Сейчас отдышимся и потащишь меня в замок. Теперь мне нужен отдых. Завтра к капеллану зайдем, надо пару молитв выучить, а то — как дурак безграмотный.

Глава 4. Ленивая река

За окном ночь. За окном река Одд. Блестит в свете неполной луны.

Надо отдать должное Снорре. Он приволок меня в замок. Пыхтел, но тащил, принимая часть моего веса, заложив мою руку себе на шею. Вместе мы нашли мою комнату. Все время на виду я держался, не выдавая, как мне плохо. Какую слабость ощущаю. На обратном пути его поймала матушка и обстоятельно отругала, а он что-то виновато гундел, потом кое-как ускользнул.

За это время своими глазами осмотрел комнату. Небольшой каменный прямоугольник, два узких окна, неказистая деревянная кровать, открытый шкаф полный одежды и поставленные друг на друга сундуки. На стене узкий полированный кусок металла, который должен работать как зеркало, но чудовищно потускнел от времени. Откровенно говоря, по сравнению с боксом расположения десантного отделения, где на каждого приходится столько места, чтобы упасть и отжаться, плюс один туалет на всех — моя комната шикарна. Серая, маленькая, потасканная, видавшая не одно поколение Соллей. Шикарная.

До моего слуха донеслись раскатистые шаги на лестнице. Шаги матери, которая поднимается в комнату сына. Уверенные и неотвратимые.

И я проделал то, что показалось самым логичным — скинул одежду, упал на кровать, наспех укрылся и изобразил спящего Кайла.

Мама постучалась для приличия, хотя в своем доме она явно входила, куда считала нужным. Дверь открылась, в звенящей тишине медленно проделала полный мах и зловеще стукнула деревянной ручкой в стену, как, наверное, проделывала тысячу раз. Стук разнесся по замершей комнате.

Я лежал спиной к двери и по-прежнему делал вид что сплю. Не знаю, насколько таким примитивным приемом можно обмануть маму, но она бесшумно подошла и положила мне на голову мягкую заботливую руку. Постояла так некоторое время и так же бесшумно ушла, причем на обратном пути её шаги уже были беззвучны.

Дверь само собой бросила открытой.

А я и правда, уснул и проспал до середины ночи. Потом вскочил, в голове ни намека на сон, закрыл дверь, подошел к окну и принялся разглядывать Одд и отражения луны в рисунке мелких речных волн.

Река придавала какую-то безмятежность. Она не нуждалась в смысле и причинах, она просто существовала. Текла. Легонько шумела. Пахла тиной и плескала озорной рыбой.

Долгая ночь космоса приучила меня к созерцательности. Но из окна своей комнатушки было куда приятнее созерцать, чем из трубы штурмборта в бездну космоса на мониторе.

Кажется, я не очень люблю бездну.

* * *

Отец появился под утро, не выспавшийся, пахнущий костром и крепким потом, с усталыми глазами и неискренней улыбкой.

Широкими шагами он преодолел двор, взбежал по деревянной лестнице в донжон и обнял мать. Коротко переговорил с ней и пошел внутрь здания. Я к тому времени давно проснулся, привел себя в порядок, использовал заношенный кусок мягкой ткани, подозреваю, что это было исподнее и попытался отполировать «зеркало». Получилось плохо. На меня смотрело мутное искаженное отражение — сравнительно высокое непривычное существо, тоненькие ручки, тоненькие ножки, худое, с неопределенного цвета серыми глазами, темно-коричневыми слегка вьющимися грязными волосами, большим носом и недовольно поджатым ртом. Пялился я довольно долго, надо привыкать к моему новому телу, теперь уже единственному, к внешности, особенно лицу. Созерцательность прервал барон Соллей.

Впоследствии я сумел отполировать пластину «зеркала» при помощи просеянной золы как абразива и влажной речной глины как полироли. И провел много времени, прежде чем свыкся с тем, что «вот он я». Раньше технологии скарабея в любой момент могли вернуть мне изначальный образ, как у расы создателей, или основные применимые на войне — ипсилоидянский и кассийский. Образы врага. Теперь я только человек.

Отец поднялся по лестнице, молча подошел, обнял и отстранился, придирчиво оглядывая меня, особенно рану на груди, кивнул, потом спросил про здоровье, про неповешенного Снорре, отмахнулся от вялых оправданий и потащил вниз, где уже накрывали на стол.

Главная зала занимала сразу весь этаж донжона. Она была столовой и местом собрания, вообще, чем угодно — при желании. Под ней — кухни и кладовые, узкие комнатки некоторых слуг. На третьем этаже — личные комнаты родителей, спальня, платяная — место хранения одежды, сокровищница. На четвертом — комнаты остальных членов семьи, которая состоит сейчас только из меня и отсутствующего старшего брата Аластроина, наследника земель и замка, он отправился в какую-то святую землю. Все, кроме моей, пустовали и постепенно захламлялись. Чердак — холодный, пыльный, с узкими бойницами и кучей забытого барахла.

Зато зала — сама красота и насыщенность. На стенах непонятные картины, на одной угадывался песочного цвета кот гигантских размеров, гобелены, зеленые с отливом шторы, статуи у стен, какие-то вазы, на полу — огромные полосы ткани с абстрактными рисунками, в углу — крест в человеческий рост, из отполированного дерева с нечитаемыми надписями. Рядом, на серебряной подставке — книга. Первый источник информации, который я видел, пока только издалека — был вручную иллюстрированным евангелием.

Посреди залы — длинный стол, который мог вместить, наверное, человек сорок, но накрывался на троих.

Пока я сидел и чувствовал себя неуютно оттого, что вокруг снуют слуги, мать пыталась разговорить отца и это не получалось. Айон Соллей стал менее мрачен, но прятался от разговоров за ложкой с супом.

Подавали говяжий суп из сахарного корня шерви, с бобами и шафраном. Хрустящий ржаной хлеб. Я налегал на еду, аппетит был зверский, за что получил от матери уже три замечания по поводу этикета. Сиди ровнее, убери локоть со стола, не хватай еду рукой.

Ситуацию, как всегда, исправил Оливер. Он эффектно появился, поклонился, сделал матери комплимент, пожелал приятного аппетита, и с легкой улыбочкой рассказал о событиях последних дней.

Какой-то муж сестры жены конюха заболел, простудился и пока помирал, его жена ушла к другому мужику. А он не умер, пришел в себя, испил водицы и тоже пошел туда, но с деревянной оглоблей.

Через трактир «Пьяная Цапля» прошла толпа странствующих монахов, которые напились, поругались между собой по религиозным вопросам, подрались и сбежали среди ночи, не заплатив за постой и поломанную мебель. Говорят, что отбыли из города Бресте в страну англов.

Какой-то внук сестры дворника «ну вы помните такой ещё был рыжий» в пьяном угаре продал соседу корову, а оплату пропил в трактире. Раньше, чем сосед привык к новой животине, пришла жена пропойцы с деревянной доской для стирки, длиной в три локтя, увесистой. И аннулировала сделку, сломав соседу пару ребер.

Оливер рассказывал цветасто, красиво и обстоятельно, дополняя деталями и пикантными подробностями, но в какой-то момент отец прервал его, подняв ладонь.

— Совет!

Айон Соллей встал, стул под ним жалобно скрипнул, отодвигаюсь по полу и, наверное, если бы упал, отец этого не заметил.

Это слово прекратило трапезу, слуги засуетились и ушли. Мажордом учтиво, но с достоинством поклонился, хотя остался стоять, чтобы стеречь этаж от лишних ушей, матушка жестами велела подниматься и мне, потом поспешать по лестнице за бароном.

Поднявшись на третий этаж, отец подошел к невзрачной двери, достал из кармана связку ключей, придирчиво их осмотрел, выбрал один и отпер. Оказывается, на этаже, где я живу большая (ну как, лишь немного больше моей) комната, была отведена под этот самый «совет».

Не совсем понимаю, что означает «совет», но комната была пустой, пыльной, темной, с одним окном и несколькими креслами по углам. В самое большое сразу же сел отец и я понял, что оно вроде трона, то есть кресло — символ власти барона. Остальные поменьше, я выбрал ближайшее к отцу и не прогадал. На другом несколько брезгливо покосившись на пыль, присела матушка. Остальные пустовали, как бы напоминая, что Соллей бывают более многочисленными.

— Граф. Комте. Жаба золотушная. Гм. Итак, я обратился за защитой к благородному милорду Графу Эльберу де Конкарно. Копьеносцу. Жаловался на Марселона Фарлонга, на то, что он подослал убийц и пытался зарезать меня и Кайла и, если бы не божье вмешательство, преуспел бы.

Матушка заметно улыбнулась при слове «копьеносец». Отец замолчал, барабаня пальцами по ручке пыльного «трона», потом со вздохом продолжил, при этом стал кривить и блеять голосом, видимо, в подражание графу.

— Нууууу, ты же понимаешь, это всё домыслы, где свидетели или доказательства, ты же не видел своими глазами, может это просто разбойники там, бродяги какие, может это были норды, а? Норды? И прочее словоблудие. Бла-бла-бла. Тьфу.

Айон в раздражении шлепнул обоими руками по ручкам кресла.

— Ладно. Хитрый и подлый граф нам не помощник. Как водится, нам никто не поддержка. Конечно, предупредим Рэне и Кирка Голодного. Что теперь станут делать уродцы Фарлонги? Мы не знаем. Надо укрепить стену, проверить ворота. Из отряда только половина, остальных увел Аластрион. Пока вернет — оставшиеся состарятся и помрут. Велю Оливеру кинуть клич, наймём новую дюжину из молодых сельских дебилов. Желающие наверняка есть. Что скажете?

Матушка с печалью в голосе посмотрела в окно.

— Аласси не вернется. Будь проклят король. Чувствую так. Нанимай кого хочешь.

Отец слегка опешил, но принялся успокаивать мать, что все будет нормально. Она молчала и держалась ровно, но на глазах её выступили слезы. Наконец он обратился ко мне.

— Что скажешь?

— Исходя из того, что знаю, Фарлонгов надо убить. Вражда длится почти двести лет. Они мстят за убитого на дуэли пращура.

— Длится. Кровная месть, не вражда. Это значит, пока умрут они или мы. Так бывает. Тот первый Фарлонг был убит пьяным около нужника на свадьбе тогдашнего герцога. Звали покойничка Юлиус, про нашу прапрабабку лишнего болтал, а наш-то прапрадед Айк послал его дальше овец трахать. Фарлонг начал мечом махать, тогда Айк снес ему голову как гнилую тыкву, ещё и шлем с мечом забрал. Трофей. Говорят, брат деда Гверанн, даже помириться пытался, шлем вернул, меч-то давно потеряли, но не вышло, они его поймали, между двух берёз растянули и разорвали. Месть. Кровь зовёт. Убить их всех — мечта. А реальность, это мост и стены. Надо прочесать окрестности, может, где следы их лагеря или лазутчик. Завтра объедем земли.

— А за Аластриона сам переживаю, — тихо добавил он.

* * *

Утро. Раньше, чем диск солнца выкатился из-за холма, замок покинул Айон Соллей, я и недовольный ранним подъемом Снорре. Верхом, налегке, на свежих лошадях. Ездить верхом я не умел.

Первое селение находилось сразу возле замка, всего в половине лье, между холмами и представляло собой два десятка хаотично разбросанных домишек, грязных, крытых позеленевшей соломой, частично вросших в землю.

— Наш пращур был с острова Маннин, хотя и не норд. Нанялся к тогдашнему герцогу Арморики. После победы над злыми нордами получил за службу эту землю. Многие тогда стали баронами. Наш обошёл свои владения и нашёл Красный остров подходящим для замка. А может, там укрепления от древних оставались? Согнал всех крестьян-сервов и заставил строить. Сначала деревянный частокол, хижины для воинов, для семьи, вал отсыпали. Не знаю, сколько длилась первая стройка, но часть сервов переженилась, детишки там, огороды, ну и осталась тут жить. Место между холмами теплое, поэтому сами же крестьяне так его и назвали. Теплое. Говорят, тепло из-за кузниц подземных колдунов-двергов, но это ж вроде как ересь, капеллан говорит, что двергов не существует. Правда, за горшок вина учит крестьян как молитвами отвадить несуществующих карликов. Нестыковка. Как барон я в такое не лезу, пусть люд сам живет. Ты слушаешь меня, Снорри? Тоже мотай на ус.

Снорре и, правда, слушал, даже рот слегка разинул. Раньше он тут по холмам сам шмыгал как крыса, теперь под защитой барона Соллей приосанился. Были бы у него от природы перья — он бы их распушил.

— Арморика, сын, это край мира. Вроде так это древнее название и переводится. Туда, на запад — мир кончается. Только бесконечный океан. Атлантика. Или для простоты — море. С этими словами вечная путаница. Океан говорят, чтобы подчеркнуть, что он большой и это край света. Конечно, к северу, через Армориканское море — англы, к югу и на восток, франки. Но тут — граница вселенной. Каждый слышал, что на краю мира должны быть какие-то твари, слоны или демоны, которые держат мир на спине черепахи. И каждый знает, что это бабкина брехня. Нет никакой черепахи, доедем до моря — увидишь. Другое дело, край мира, а тут крестьяне на своем диалекте всеобщем балаболят. И норды шастают, вон один в зубах ковыряется. Селения у них свои. И англы, саксы, франки с фламандцами. Германцы есть. Болотники вообще говорят — что потомки древних. Встретишь какого ещё инородца, не удивишься. Получается не край мира, а проходной двор.

Отец, не торопясь провел нас по пустой «главной улице», где единственным живым существом был пятнистый кот, перебежавший дорогу, потом сквозь селение куда-то на север. Кругом постоянно сменялись холмы, редкие леса, кустарники, пару раз из зарослей показывались волки, но сразу бесшумно исчезали. Взлетали потревоженные птицы. Однажды дорогу перебежал заяц. Если кривую, необорудованную тропу можно вообще считать дорогой. Из-за густоты зарослей вокруг тропы не всегда можно было видеть окрестности. С точки зрения военной безопасности это никуда не годится — сотни мест, подходящих для засады. Зато земли Соллей не были болотами, как я решил сперва. Или не только болотами.

Барон как будто прочитал мои мысли и принялся рассказывать про земли. Владения вытянуты с севера на юг неправильным куском. Рассечены рекой. В центре замок и село Теплое. Чуть севернее Дуболесы, село угрюмых, сравнительно высоких крестьян, которых ужасно раздражала привычка соседей искажать их названия, превращая в разнообразные оскорбительные эпитеты с использованием слова «дуб». На северном краю земель кусочек тракта, то есть важной транспортной артерии Герцогства, где стоял трактир «Пьяная цапля». С юга земли Соллей упирались в море. Река Одд впадала в Слепую бухту, где жили рыбники, а за рекой болота, там деревушка болотников, те жили обособленно и отличались от прочих именами, внешностью, речью и укладом жизни, что, в общем-то, никого не трогало. Когда-то был ещё хутор малореченцев, но неизвестные бандиты сожгли его и всех убили. За одну ночь. Барон никому не успел помочь, даже не знал, кому мстить. Но это было почти десять лет назад. Теперь там только обгорелые островки зарастают сорной травой.

Земли были бедны, как большинство таких же баронских владений. Взрослых трудоспособных крестьян, считая лет с двенадцати — четырнадцати меньше двухсот, а то и полторы сотни. Мало пахоты, нет дорог, вообще ни одной, нет моста через реку, только переправа из плота с большой палкой вместо весла. Нет садов, нет производства, кроме убогого кустарного, вроде плетения корзин.

Крестьянки рожали без устали кто по десять детей, кто и по двадцать, но не могли прокормить. Дети и взрослые умирали от голода и болезней, от эпидемий, несчастных случаев, пьянства, гибли от зубов волков и травились протухшей едой. Ну и военные конфликты. Нападение нордов с моря вообще были проклятьем. Причем крестьяне никогда не пытались сражаться, сразу бежали в леса заранее известными даже малым детям тропами. Наверное, по-своему они были правы. Единственные, кому в этой истории везло — были болотники. Враги не решались ступить в болота, считая, что там точно людей нет. Зато все остальные беды и напасти обнуляли гигантскую рождаемость, и население сотнями лет было примерно таким же.

Мы брели и брели, отец знал каждый холм и изгиб своей земли, иногда рассказывал истории, что-то показывал пальцем, но всё больше безмолвно смотрел на то или иное место, словно ему было что сказать, но не было смысла.

Тяжко вздохнув, он переключился на Снорре, вежливыми, но твердыми расспросами препарировал жизнь молодого норда, ни разу не позволив себе его обидеть или осудить, принимая все ужимки и болячки парня как должное.

Я слушал вполуха, всё чаще осматривал небольшие холмы и тесные низины, поросшие редким, но непролазным лесом. На каждом клочке земли росла яркая нахальная трава, цвели цветы. Мелькали изгибы ручьев. Под деревьями кустарники хаотично переплетались. Носились насекомые, за ними птицы с широко расставленными глазами. Всё шумело, колыхало, жужжало и стрекотало. Арморика полна жизни.

С небольшого подъема показался трактир. Мы спустились по узкой грязной тропе между холмов к «Пьяной цапле», к её непрезентабельной задней части, обогнули и оказались перед просевшими распахнутыми воротами, за которыми работник убирал конский навоз. Ну как убирал. Он брал крупные куски этого дела на совершенно грязную лопату и, далеко размахнувшись, закидывал подальше в кусты. Увидев нас, он широко раскрыл рот и прямо в таком состоянии, не закрывая пасть и с грязной лопатой в руках, побежал куда-то вглубь хозяйства. Послышались звуки опрокинутых предметов и многословная ругань.

Отец чертыхнулся, спешился, ловко спрыгнув с коня, подвел к воротам и прицепил поводья к одному из многочисленных крюков. Мы со Снорре последовали его примеру, хотя и не так шустро, поэтому пришлось догонять.

Помещение корчмы трудно назвать «залой». Здание вообще напоминало огромное жилище психически больного крестьянина. Всё грязное, низкое, пол скользкий, внутри полутьма, темные от времени столы и стулья. Холодно, сыро и неуютно. Отец ориентировался по памяти, из середины помещения в своей громогласной манере поприветствовал корчмаря.

— Августин! Мы присядем, где всегда. Прикажи позаботиться о наших лошадях.

Появился этот самый Августин, у которого даже была собственная фамилия — Малье. Высокий, сутулый, с шишковатым черепом, с залысиной, брюнет, и острым, как у птицы носом. Что-то в его внешности сходу отталкивало. Может быть, неискренняя улыбка вместе с какими-то мертвецкими глазами. Он лебезил перед бароном и поглядывал то на меня, то на Снорре, одновременно пытаясь выведать, куда мы едем. И пока мы с нордом молчали как пни, отец сделал широкий жест, сказал что-то неопределенное про Аббатство Гвеноле и просил поторопить обед.

Трактирщик растворился в полутьме. Спустя несколько минут худой мальчишка с заячьей губой стал подавать горячее мясо, кислое вино и козий сыр.

Я ел и пытался вспомнить, что знаю про аббатство и как это вяжется с осмотром земель, одновременно завидуя Снорре, которому было откровенно наплевать куда скакать, лишь бы там кормили. Аппетит у него был, конечно, как у дракона.

* * *

Привстав на стременах, я увидел море. Увидел, услышал и почувствовал, как можно ощутить близость колоссального живого существа. Море.

Я ошибался насчет аббатства. Откушав и не заплатив за обед, безмолвно следуя за Айоном, мы покинули заведение, двигаясь по тракту в сторону запада, но за первым же поворотом нырнули в заросли, спешились и побрели одному барону ведомой тропой. Ни в какое аббатство мы не поехали. Снова верхом, а ехать получалось плохо, продираясь сквозь кусты, непонятно как оказались в деревне Дуболесы. Отец отвел в сторону и подробно расспросил какого-то старика с длинной белой бородой, вероятно местного старейшину. Покончив с этим, мы забрались, как мне кажется, в самое темное непролазное сердце Дуболесья, где нас пару раз чуть не укусили змеи. Не знаю, что мы там искали, но после долгого дня скитаний оказались недалеко от моря, на холме возле реки Одд.

Одд повел нас вдоль своих медленных берегов, разливов и небольших заболоченных участков, где зеленая трава блистала от солнечных лучей. Едва заметной тропой продвигались к морю. Хотя оно и исчезло из вида, его звук и запах постепенно усиливался. Взяли сильно левее. Солнце катилось от зенита к горизонту, мы дошли до берега. Обрыв высотой шагов пятьдесят. Волны уверенно били в камни. Как солдаты, раз за разом штурмующие сушу, они не знали усталости и не считали потерь. Шу-у-у-у-у-у. Ту-бум. Ш-ш-ш-ш-ш-ш. Шумят обточенные бесконечным движением камушки.

Кажется, наслаждался видом только я. Ни отец, ни норд не удостоили моря, вернее сказать, целого океана, даже мимолетного взгляда, вместо этого стали бодро спускаться вдоль берега к реке. После зарослей — простор, вид океана и умопомрачительные запахи ветра пьянили меня.

Здесь река впадала в океанскую гладь. Бухта, с народным названием «Слепая».

На месте слияния широченной и совершенно спокойной Одд с бухтой, река распалась на две мелководные протоки, образуя большой бестолковый остров, который из-за отсутствия более осмысленного названия рыбники именовали «Треугольником» или почему-то «Штанами». Ничего интересного на острове не было, разве что там водились дикие козы.

Барона такой поверхностный взгляд не удовлетворил, он нахмурился, повел знакомым ему бродом, мы промокли до пояса, потом до подмышек, но на остров попали. По сути, это просто треугольный кусок леса посреди реки, на котором было сыро и воняло тиной.

Как оказалось, отец не зря считался опытным охотником. Пока я топтался на месте, он утащил за собой норда и вскоре разразился радостным рыком. Они ловко нашли козью тропу, а я стал как тупой толстый кабан ломиться на звук, таща за собой упирающуюся лошадь.

Посреди острова торчал повернутый углом высокий камень, не очень заметный среди деревьев, зато с самого камня просматривались бухта и все берега. Под камнем была натоптана поляна и сооружено кострище.

Следопыт из меня плохонький. Пепел и пепел, но отец покопался ножом и заключил, что огонь жгли умело, костел в приямке, обложен камнями, чтоб не был виден свет. Огонь слабенький, зато без дыма. Пепел убирали. Жгли его минимум неделю. В последний раз примерно во время нападения на нас.

— Они. Значит, бандиты не караулили нас у болот. Ждали тут. Потому вынюхали, где мы, напали. Устроились основательно. Вон там, видишь, плотный шалаш из ельника, основание окопали, лежанки собрали. Дрова есть сухие. Снорри, умеешь костер разводить?

Норд пробурчал, что при наличии сухого огнива любой дурак костер разведет и принялся хлопотать. Меня же отец потащил на камень.

— У них тут была обзорная площадка. Вещи не валяются, значит как-то из нападавших вернулся назад и собрался. Не участвовал в нападении, либо вовсе оставался в лагере. Если был неподалеку от места боя, мог видеть то, что видеть не положено. Но вряд ли бы утерпел, нападали всей толпой. Скорее остался, не дождался и ушел. Или уплыл на лодке. Доложил заказчику об неуспехе. Тогда Фарлонгам остается только гадать. Вспышки божественного пламени тоже мог видеть, такое не пропустишь. Плюс твоё стояние в церкви. Все земли вокруг полны слухами о тебе. Теперь пойдет молва про поездку в аббатство. Это хорошо, пусть враг теряется в догадках.

На камне действительно было прекрасно видно бухту, все берега и деревушку рыбников, куда отец решил уже не ехать.

— А вон там, сын, на западном берегу бухты — остатки города древних. Сегодня заночуем прямо тут, только коней стреножим, подкопченного мяса поедим, Снорри в седельной сумке таскает. Завтра вернемся в замок.

У меня екнуло сердце. Город. Вообще о неких «древних» местные упоминали постоянно, с придыханием и таинственностью. Древние оставили много следов. А может это доисторическая технологичная цивилизация? Допустим, разумная раса погибла в катаклизме или взаимной разрушительной войне. А то, что я вижу, только постапокалиптический мир. Попытка выживших и одичавших людей жить на руинах? Сглотнув комок, я попросил отца:

— А можно мы завтра пойдем и посмотрим на остатки города древних?

Отец внезапно оживился, глаза его блеснули:

— Конечно. Я там сотню раз лазил, когда мелкий был. Сам всё покажу.

Река Одд текла по обе стороны острова. Снорри ругался себе под нос. Костер сложил, но развести не получалось, хотя норд понимал, что поесть получится только после этого.

Солнце скрылось за тучами, висящими на западе. Одна за другой зажглись пара нахальных звезд. От плоскости воды поднимался туман.

Река плескала прохладой мелких волн. Дышала. Лениво, хитро, как старик, смотрела на глупую возню нерадивых внуков. Одд не считала норда чужаком. Может и меня примет как родного? Несмотря на вечер и холод, я решил искупаться перед ужином в неспешном течении реки. Той, которая без слов связывала беспокойную жизнь земли Соллей и спящего колосса западного океана. Одд.

Глава 5. Молодая кровь

Никакой ядерной войны не было. Не было битых стёкол и потёкших полимеров, композитных металлических боксов и ржавеющих остатков загадочных механизмов. На этой планете нет цивилизации, просто потому что её никогда и не было.

Мертвый город — камень, камень и камень. Большей частью — природный. Даже не обработанный. Кое-где примитивный обожженный кирпич. Наверное, соединено при помощи окаменелых экскрементов и палок. Выглядит ужасно. Металлических конструкций — ноль. Каменный век. Буквально.

Но. Начнем с того, что город всё-таки в наличии. Утром мы потратили пару часов пока добрались до Певчего холма, с которого можно было полюбоваться руинами, потом пересекли заросший ров, проникли внутрь сквозь огромную дыру в городской стене. Никто даже приблизительно на знал, что это было за поселение, как оно назывался, чем жило и кто его построил. То есть на последний вопрос был один ответ — «древние» и всё. Любое большое и осмысленное явление — сразу древние. Без вариантов.

Я сидел под ласковым утренним солнышком на высокой неразрушенной стене и наблюдал как отец расхаживает туда-сюда, время от времени что-то мне рассказывая. В основном как они с Оливером лазили тут, вот там жгли костер, здесь убили камнем куропатку, тут нашли бронзовую ложку. Кстати, именно поисками спрятанных кладов совершенно не таясь занимался Снорре, оправдывая прозвище «Искатель» и что вполне закономерно — нашёл только засохшие собачьи фекалии.

Город с неизвестным названием имел очень логичную геометрию. Улицы параллельные морю и перпендикулярные. Прямые, ровные как струна цисты. Руины от зданий. Некоторые стоят до сих пор, но только у парочки есть крыши с просевшими стропилами и седой от времени черепицей. Еще была площадь или просто пустое место. Ближе к морю большой отступ, наверное, для технических или торговых целей. Там время постаралось больше всего, береговая линия безжалостно сдвигала, разбивала и уносила все что могла.

Зато цела низенькая неказистая стена и заросшие остатки рва, они любовно прижимали город к морю. Квадратные башни, шесть штук, разрушенные временем как сгнившие зубы. Два возле места, где были ворота. Выход из города по неизвестной причине повернут в сторону непролазных болот.

К западу от города, за стеной начинался Певчий холм. Никаких музыкантов там не было, зато жила армия поющих дроздов и желтых корольков. На редких деревьях и непролазных кустах, они орали сотнями глоток, особенно в безветренную погоду. С холма в город текло два ручейка. Один отчетливо желтый, но щедрый, так и назывался, по цвету, Желтый, либо же нелицеприятно — Великанская моча. Второй чистый, холодный, но мелкий, назывался среди местных — Пацан. Весь уходил в заросший крепостной ров.

Ну и чайки. Это их город, и они засрали его просто невероятно.

Было заметно, что отец любил руины.

— Когда был мальцом, мечтал, что стану взрослым бароном, хозяином земли, восстановлю город и стану в нем жить. Соллейгард, на норманнский манер. Улицы тут будут. Дамы воспитанные. Лавка мясная чтоб пряное подсушенное мясо продавалось. Сладости. Вино. Пивоварня, само собой. Мда. А потом Фарлонги подстерегли дядю Анри после ярмарки в Конкарно и отрезали ему голову. Перед смертью пытали калёным железом и солью.

«Фарлонги» звучало с горечью и ненавистью, протяжно, как ругательство.

— Хотя, конечно, исчезни злобные уродцы Вороньего замка, ничего не изменится. Город, это просто пустой город.

— Нет, — не согласился я. Уже справившись с первым разочарованием пытался посчитать сколько людей могло тут жить.

— Как звался город? Сколько было жителей?

Отец неопределенно пожал плечами.

— По моим ощущениям никак не меньше пяти тысяч человек. Они жили на этой же земле. Отец, древние наверняка не знали ни колдовства, ни особенных технологий, они жили как живут люди сейчас. И на этой же земле легко прокармливали пять тысяч ртов. Значит и мы можем.

— Земля есть, — легко согласился Айон Соллей. — Но покоя она от сотворения мира не знала. До древних был народ аро или ар. Их выбили бритты. Тех — древние. Норды вырезали всех. Сейчас земли наши. Но поля некому пахать. Народ мрет. Мало кто до тридцати трех доживает. Мне вот тридцать семь, я уже старик, хоть и крепкий. Пойдем, я тебе маяк покажу, он отлично сохранился, только снова карабкаться придется. И туннель, в нем привидения водятся. Только неглубоко пойдем, факела нет.

* * *

Неторопливо отбив щитом удар, тем не менее вышиб у толстого нерасторопного Жерара учебный меч. Он йокнул и стал обиженно тереть кисть.

— Руки из дерьма! Свиная жопа! — Гюнтер, старший мастер, бывший чем-то вроде инструктора воинского искусства, ругаясь сразу на всех нерадивых крестьянских детей, снова сменил мне противника.

Третий день обучения. На призыв о найме новых воинов пришло целых двадцать девять молодых, не обезображенных интеллектом подростка, желающих стать эспье замка Соллей. Многие из соседних земель. По моим ощущениям, которыми я ни с кем не делился, многие семьи просто пытались избавиться от лишнего рта. И отправляли не самого лучшего отпрыска, а скорее того, кого не жалко. Жерару сказали, чтоб домой не возвращался, поэтому он пыхтел, потел, старался, но ремесло воина ему не давалось.

Явившихся на призыв о службе именовали «призывниками». Убогий отряд призывников в замок не пускали. Возле вала, на берегу Одд была большая вытоптанная площадка, именуемая Пятка, где и проходило обучение. Спали вповалку в огромном шалаше, которые построили сами же, под чутким руководством Гюнтера. То есть при помощи матерщины и зуботычин.

Весна. Третий день второй декады месяца март. На границе Пятки замковыми слугами сооружена карда, здоровенная изгородь, где паслись наши коровы и овцы, исхудавшие за зиму. Животные распространяли вокруг себя природные запахи. Призывники от карды держались подальше, резонно боясь что их заставят забесплатно коровам хвосты крутить.

Трех отроков каждый день отряжали готовить, прибираться, подметать и разрешать прочие бытовые нужды тренировочного лагеря. Ещё один помогал замковому кузнецу Кристэну, который тут же соорудил походную кузню, без устали ругался и мастерил учебные мечи из сырого железа, простые дощатые доспехи и щиты. Щиты вообще уходили как пирожки в базарный день, что усложняло ругательства кузнеца и глубину проклятий, накладываемых на всевозможных родственников призывников. Его помощник молча обливался потом, с утра до вечера таская дрова, притаскивая сломанное и найденное, мастеря щиты.

Кристэн не был умелым наставником, но компенсировал это руганью и угрозами физической расправы. Как любой кузнец он был силен, страшен и, по верованиям людей, связан с колдовством. Его боялись и слушались беспрекословно. Мне казалось, что одинокий молотобоец, вдовец, у которого из родственников была только нескладная ширококостная дочь, явно засидевшаяся в девках, среди прочих бездарей подыскивал себе ученика.

Призывники от зари до зари до седьмого пота бегали, прыгали, махали мечами, отрабатывали удар. Падали, вставали и лупили друг друга тренировочным оружием.

Мне поставили в напарники неизвестного паренька, который должен был просто бить мечом, а я только отбивать. Поскольку Гюнтер орал у него под ухом, то даже с этой задачей он не справился, пару раз упав от собственного замаха.

Среди прочих болванов и лентяев выделялся Артюр. Молодой, худой как жердь, вредный, длинноносый, постоянно ругался сквозь зубы. Уже четырежды подрался с другими учениками. Терпел боль, никогда не жаловался, искренне пытался осваивать все виды вооружений и явно умел стрелять из лука. Следующим против меня поставили его, и, конечно, он тоже быстро устал. Обливаясь потом, он махал и махал мечом под разными углами, а я снова и снова отбивал, иногда делая полушаг в сторону, чем явно злил Артюра. Раскрасневшийся, злой, худющий, он смахивал на деревенского драчливого петушка.

— Где ты учился стрелять?

— Отец охотник. Я дуболес, с детства охочусь, застрелил уже трех волков, — парнишке льстило внимание, но он ещё больше выбивался из сил.

— Смени руку.

— Что? — не понял Артюр.

— Смени руку. В реальном бою тебя ранят в руку. Или сломаешь. Будешь умирать? Сдашься? Или будешь драться другой рукой?

Дело пошло веселее. Мне тоже пришлось подстроиться под новое направление ударов.

Пока мы тренировались, я думал. Думал о том, что для меня это тоже обучение и освоение нового тела. Теперь уже постоянного, без «скарабея» я застрял в этой оболочке. Надолго. Навсегда.

Думал о том, что для парнишек — детей крестьян нет другого пути. Замок ничем не лучше деревни. Есть ещё пару городов. Вглубь континента наверняка больше, но там тоже не мёдом намазано. У подростков всегда проблема с самореализацией. И что делать мне? Всю мою реальную жизнь, а мне по местному летоисчислению было бы меньше трех лет — был воином. И вот, сейчас машу щитом. Тогда это не мой выбор, а воля «создателей». Я беспрекословно следовал ей. До сих пор считаю, что поступал правильно. Но хотел ли быть солдатом? В этом мире нет очевидной войны. Да и должен ли я участвовать в войнах? Меня вообще кто-нибудь спрашивал, чего я хочу? Могу я поступить так, как считаю сам?

— Отдыхать! — проорал над ухом Гюнтер, который, казалось, был везде и всюду. Скорее всего возле меня он и правда бывал чаще. Задача обучения баронского сына сложна. Маленькому Кайлу дали в руки деревянный меч в два года. Любой рыцарь от барона и до короля проводит жизнь с оружием, постоянно обучаясь, и он не обременен другими заботами, не знает голода, лишений, холода, поиска пищи и ночлега. То есть заведомо сильнее, здоровее и лучше обучен. Поэтому крестьянские дети, как бы не старались, и близко не могли сравниться с рыцарем. Он один стоил полсотни простолюдинов. Хотя, как показывает опыт нападения на Айона на болотах, если речь не идет о честном сражении, то и нищие голодранцы вполне могут отправить кавалера прямиком к его благородным предкам.

Кстати, про это. Поневоле я втянут в многолетний убийственный конфликт семей Соллей и Фарлонгов. Местная религия велит прощать врагов своих, однако рыцари склонны прощать только собственноручно убитых врагов. Значит, конфликт закончится истреблением одной из сторон.

Усталый, потные и грязные, пахнущие совсем неароматно, ученики стали понемногу разбредаться.

Мой щит, получивший тысячу ударов, выглядел плачевно и годился только в кузнечный очаг. Поискав глазами, куда его можно сплавить, натолкнулся на толстяка Жерара. Он стоял, весь из себя тоскливый, в лучах вечернего солнца и поэтично смотрел в сторону замка.

— Хочешь жить в замке?

Вместо ответа Жерар как-то съежился и посмотрел на меня с откровенным страхом.

— Отвечай!

— Да, мой господин.

— Но воинское искусство тебе не дается?

Ответ был очевиден. Глаза подростка блеснули слезами.

— Не реви. Знаешь, что такое ремесло?

— Ну. Это. Мой папа мельник. Умеет делать то, что не могут другие. Только мельником станет мой гаденыш-брат, мамкин любимчик, похожий на соседа дядю Ранне Криволапого, а я, если не поступлю на службу барона, стану гребцом на каком-нибудь огромном торговом корабле. Мать продаст. Там рыбы едят блевотину моряков, водятся страшные морские чудища и огромные змеи. Наверняка попаду в плен к нордам, и однажды они меня выпотрошат кривым мечом словно жабу. А перед смертью заставят съесть собственный желчный пузырь. Пьяные. Просто так. Ради забавы.

— Душещипательная история. Так ты хочешь попасть в замок?

Жерар испуганно кивнул и стал озираться по сторонам, не слышит ли кто наш разговор.

— Держи щит. Вон кузнец, знаешь, как его зовут? Не Кристэн, а мессир Кристэн. Означает человека, который достиг большого мастерства и уважения в своем ремесле. Так вот, дуй к нему, заодно щит отнесешь, поклонись и скажи, что хочешь обучаться кузнечному мастерству у него. Всю жизнь мечтал. И возьми с собой попить. Видишь, достойный человек весь день на жаре молотом и инструментами орудует, а воды ни одна скотина не подаст.

Лицо толстяка стало серым и глаза попытались вылезти наружу.

— Боишься? Вижу, что боишься. Кристэн страшный. И сильный. И злой. И укусить может. Но вот скажи мне сын мельника, ты кого больше боишься — кузнеца или норда, с хохотов вскрывающего тебе брюхо. А?

— Пирата. Норда. — шепотом отозвался парень, хотя по глазам было видно, что его воображаемый норд далеко, а кузнец осязаемо близок.

— Хорошо. Плечи расправь. Ты в этот миг должен понять, ощутить, что ты прямо всем сердцем ещё с детства мечтал стать учеником кузнеца. Именно такого, как мессир Кристэн. И по-другому его никогда не называй. И он тебя в ответ всенепременно проматерит до самой твоей пробабки, и пошлет на болота говно потоптать. А ты всё это снесешь, поклонишься и спросишь, чем помочь уважаемому мессиру. Он тогда тебя снова отругает, но уже без огонька. Сделаешь, что скажет, даже если ужин пропустишь. Переживешь. И завтра к нему в помощники напросишься, это легко, других дураков нет. Ты слушаешь меня? И будешь заботиться о нем, как о родном отце не заботился. Воды там, инструмент, принести, унести, подай, под ногами не путайся. Он тебя для порядка ругать будет. Куда без этого. Только после обучения Гюнтер и мой отец выберут двенадцать молодых эспье. А ты напросишься учеником кузнеца. Но это не конец истории. Увидишь дочь Кристэна, поймешь, что красивее девы не видал, и будешь за ней ухаживать, красивости ей говорить, цветочки дарить. Искренне. Всем сердцем. Мыться ради неё начнешь. Поцеловать пробовать, пока никто не видит. Ну по щам получишь, конечно. Как иначе? Но продолжишь, и она тебя, остолопа, полюбит. Ты у её отца благословения попросишь. Он повыеживается для порядка, но будет доволен. Свадьбу в замке сыграете, я у родителей за тебя попрошу. Родственников своих сраных пригласишь. Первенца в честь Кристэна назовете. Так глядишь, жизнь закончишь, поругиваясь и выковывая учебные мечи для очередной молодой дюжины. Большой, злой, с сильными волосатыми руками и бородищей. Все тебя бояться будут, как Кристэна боятся. А не обоссаный от страха и боли, с внутренностями на мокрых камнях ютландских берегов. Так как, ты определился?

В глазах Жерара блеснул огонь. Мои слова больше не пугали. Похоже, его заворожила идея про сильные волосатые руки и красавицу-дочь кузнеца. Глядя в сторону Кристэна, он поклонился мне, нахмурился, как человек, у которого теперь есть важное задание, и уверенно пошел в сторону столовой, где беспардонно отнял единственный кувшин.

Глядя ему вслед, я подумал, что вроде наделил кого-то если не целью жизни, то каким-то смыслом.

* * *

Миски были обыкновенные, деревянные, небрежно мытые в реке (сточные воды замка текли туда же, так что это жуткая антисанитария) и их не меньше сорока. То есть с запасом. Столовая, это такое место, где по идее все едят за столами. Но единственный грубо сколоченный стол использовался для готовки и раздачи порций, а ели уж как придется.

Когда я взял миску, прошел мимо учеников к чану с едой и вежливо потребовал, чтобы мне её наполнили, народ как-то замер. Барон не ест с простолюдинами, тем более их пищу. Это ограничение меня разозлило, и я его нарушил. Дежурный призывник в изумлении навалил мне полную посудину.

Часть Пятки была кострищем, вокруг которого набросаны бревна. На одно такое я сел, и при помощи примитивной ложки принялся есть кашу из плохо сваренных черных бобов с застывающим бараньим жиром. Теплую и несоленую. А народ продолжал пялиться на меня. Прямо какое-то скопление статуй.

— Хера застыли? — проорал над Пяткой знакомый голос Гюнтера. И продолжил, вкладывая протяжный вой в каждое слово.

— В военном походе наш господин делит с нами все тяготы и лишения! Гордитесь, что преломляете хлеб с ним рядом. Но нехера тут пялиться, как на голую бабу. Полудурки! Пьяницы прокажённые! Уткнулись рылами в миски и бегом жрать!

К этому времени со мной рядом уселся невозмутимый Снорре. Кажется, его изначально не смущало ни качество еды, ни вопросы этикета, и идею пожрать он принял как родную. Похлебка, кстати, мне понравилась. Вообще нравилась человечья еда. Такая со вкусами, текстурой и плавающими кусками. Бобы слегка скрипели на зубах.

А вдалеке Кристэн, поставив руки в боки, заставлял толстяка что-то собирать, а увидав что ужин начался, размашистым жестами отправил жрать.

* * *

Каждое утро, ещё до восхода солнца — подъем. Я вставал, одевался, шел в господский туалет, пугающую деревянную конструкцию, которая торчала из каменной стены донжона в сторону реки, чтобы отдавать результаты физиологических стараний сразу в воду. Практичная идея разбивалась о то, что конструкция продувалась всеми ветрами и угрожающе скрипела.

Потом во двор. В чистом дворе были бочки с дождевой водой, ошеломительно холодной, в которой я умывался, отфыркиваясь и подмерзая, когда появлялся Снорре, одетый, вооруженный, всем своим видом осуждающий водные процедуры.

Вместе мы шли на Пятку.

На второй неделе к обучению присоединилась вся дюжина «стариков». «Копьё» — дюжиной было условно, потому что вместе с Оливером, который появлялся изредка, и то, чтоб присмотреть за мной — стариков было одиннадцать. Но математика не имела особого значения, к тому же никакого строгого рыцарского правила о численности отряда-копья не было.

К рассвету, когда подростки ещё только начинали бегать в кусты по зову мочевого пузыря, старики появились в полном боевом облачении и протрубили в рог. Когда молодые вывалились из шалаша, особо их потряс Жак, среди жителей замка заочно именуемый — Людоед.

Жак Людоед был высок, широк в кости и сразу во всем теле толстоват. В этом мире полнота редкость, а Людоед к тому же обладал непривычной короткой неровной стрижкой тёмно-русых волос, короткой плотной бородой и зарослями по всему телу. Огромный мрачный полуоткрытый рот, полный крупных гниловатых зубов и незабываемый цепкий взгляд. Такой огромный лохматый недобрый человек, который смотрит на тебя, как будто хочет съесть. Буквально. Никогда ни у кого не было вопросов — почему его зовут Людоедом? И каждый интуитивно понимал, что лучше в глаза его так не называть.

Старики дали молодежи приготовиться, пописать там, одеться, вооружиться, выстроиться в бесформенную толпу, после чего крикнули — «обороняйтесь!» и наваляли феерических звездюлей.

Мы со Снорре стояли неподалеку и обуревались эмоциями от зрелища.

Потом мат-перемат Гюнтера, который, конечно, тоже принимал в этом участие на стороне стариков. Он собрал разбежавшуюся по кустам молодежь назад и начал новые тренировки.

Старички были не так выносливы и активны, как молодняк. Но опыт и мастерство были налицо. Время от времени они показывали удары и защиту. Потом час за часом их отрабатывали.

День за днем.

Основа оружия — меч, топор, копье и лук. Лук — только у тех, у кого получалось, и при условии одновременного умения владеть топором или мечом, такой воин сразу же ценился. У остального оружия всего по три-четыре основных движения атаки и защиты.

Мне, естественно давали больше, поскольку предполагалось что Кайл, несмотря на характер гаденыша и лентяя, в основном, всё умеет. Я схватывал на лету, помогала сила и скорость.

Теперь, обрастая приемами и движениями, приходилось показывать высокий класс и оправдывать баронское происхождение. Из любого учебного поединка я неизбежно выходил победителем, потому что добавлял к ударам большую подвижность.

Мне казалось странным, что, одновременно орудуя мечом и щитом, эспье почти всегда стояли как вкопанные. Конечно, логика в том, чтобы не упасть — есть. Даже без тяжелой брони падение означало заведомо проигрышное положение.

Я же крутился как волчок. Не включая своё тело на полную катушку, уходил из-под удара, атаковал сбоку или отскакивал.

Конечно, это всё тренировка, чувствовалось, что старики могут намного больше.

* * *

Под вечер одного из дней я подошел к кузне, где, как сытый паук властвовал Кристэн. Вокруг него мелким бесом суетился Жерар. Сын мельника похудел, выглядел измотанным, но глаза его горели, а движения стали уверенными. Хотя, увидав меня, он запнулся и выронил какой-то хлам. Впрочем, Кристэн этого не заметил. Его взгляд пожирал мою баронскую персону. Они оба явно меня не ждали и не знали, как себя вести. Кузнец даже не сразу догадался встать.

— Мессир Кристэн!

Сквозь пот и грязь лицо кузнеца просияло. Благородные рыцари чаще называют хоть кузнецов, хоть свинопасов фразой вроде «эй ты, как там тебя!» и непременно слегка визгливо. А тут целый «мессир»!

— Да, милорд Кайл, — он слегка поклонился.

— Позволите ли вы на некоторое время отпустить Жерара со мной для небольшой клинковой тренировки и молитвы. Когда он покончит с вашими поручениями, разумеется.

Кристэн, польщенный таким уважительным тоном, отослал паренька тут же, сделав указующие жесты руками, напоследок действительно придав широкий учебный меч.

Когда мы оказались одни, вдалеке от Пятки, Жерар начал что-то бормотать, вроде благодарности или извинений.

— Стоп. Жерар. Ты что, боишься, что ли?

Он опасливо поглядел на меня и кивнул.

— Отставить бояться. Вижу, что мессиру ты глянулся. А он тебе. Собственно, хочу быть последовательным. Сейчас разучим пару ударов. Буду осторожно парировать, ты медленно, потом быстрее атакуй. Запомни. Воины в замке — эспье. Но вооружены и будут драться все обитатели. Потому что, когда придет враг, если замок падет — пощады никому не будет, даже малым детям. Лучше уж смерть в бою. Так что навык обращения с мечом не повредит. Потом помолимся перед ужином и сном.

Конечно, меня мало интересовала тренировка, хотя стоит немного «подтянуть» навыки Жерара. Он ведь совсем отошел от воинского ремесла, всецело взявшись за кузнечное. Когда он порядком намахался клинком, я велел ему стоять ровно и повторять за мной молитву по словам.

Взял его двумя горячими от упражнений руками за шею. Медленно мы повторяли.

— Верую в Бога, Отца Всемогущего, Творца неба и земли…

Я лечил. Не очень сильно, не как Снорре, потому что Жерар не был ранен или болен. Но ежедневное утомление догоняло его, а лечение даст ему прямо с завтрашнего дня силу троих. Так я хотел поддержать его, раз уж начал помогать. Молитва была нужна, чтобы объяснить странное состояние во время лечения.

После молитвы я отпустил ошарашенного Жерара, а сам побрел к замку. Совсем не удивился, когда из кустов образовался молчаливый Снорре и помог идти. Как и в прошлый раз, ему влетело от матушки.

* * *

Барон Айон Соллей вынул из ножен меч и неглубоко вонзил в землю. То же самое сделали Оливер, Гюнтер, Кристэн и ещё один старый эспье — Одноглазый Андрэ. Следом за ними и я, образовав импровизированного ежа из потертых от постоянного использования клинков.

Мы стояли среди кустов вершины небольшого холма, с которого просматривалась Пятка. Был перерыв на обед, так что на площадке только упрямый Артюр в одиночку отрабатывал удар и молниеносный уход в защиту. Холм назывался Гостевой. Если к замку среди ночи приезжал кто-то свой, то разводил тут костер, греться до утра. А в замке знали, что по берегу не шастают чужаки, а вроде как свои. На этот случай тут был небольшой навес, кривая жердь для коня и запас сухих дров. Вокруг кострища натоптана полянка, где мы и собрались подальше от чужих ушей. Вроде совета по результатам обучения. Выборы, кого будут учить воинскому ремеслу дальше.

— Месяц прошёл. Чуть больше, — задумчиво начал отец.

— Мы подготовились, подумали, посмотрели... — начал Оливер, который с призывниками был знаком хуже всех.

Отец поднял ладонь, призывая к тишине.

— Простите, други. Прерву. По традиции мы выбираем и учим дюжину. Молодое копьё. Вы смотрели своих кандидатов, готовы спорить и доказывать, знаете, кого там среди них как зовут, хорошее и плохое. Как коней, оценили по породе и движениям. Но. Тут такое дело. У нас не обычная ситуация. Прежняя молодая дюжина ушла с моим Аластрионом, следую призыву короля идти на святую землю. Хоть и не крестовый поход, но пламя войны не утихает. Так далеко даже я не ходил. И они не вернулись. Два года уже. Мы все волнуемся, особенно Андрэ, там всё-таки Отис и зять Дайодор. Я за своего переживаю. Не вовремя Фарлонги зашевелились.

Короче. По глазам вижу, что всем есть что сказать про молодняк, даже Кайлу. Но. Не будем выбирать. Берем в молодые ученики эспье всех. Сформируем две дюжины, два копья, одной будет командовать Гюнтер, другим Андрэ. Из молодых определите помощников сержантов. Ну, Кристэн заберет себе того парнишку, как там его. Можете самых негодных выгнать. Предложим им стать слугами, если захотят. Запасы зерна есть, скотина плодится, койки новые надо будет собрать. Доживем до весны, буду думать, как всех кормить. Если зимой нас Фарлонги не сожгут заживо. У них-то говорят шесть дюжин и куча денег на наемников.

Теперь можете говорить. Оливер?

Глава 6. Конкарно

Кристэн отладил и смазал кузнечным маслом ворота, теперь они постоянно открывались и закрывались, пропуская молодые отряды на тренировки. Сразу трое новеньких стояли на Караульной башне. Над ними шефствовал Клоде из старой дюжины. Командование заключалось в том, что он спал на груде тряпья, спрятавшись от чужих глаз в верхней комнатушке башни, велев молодым «если что, будить». Как правило, это «если что» был ужин. Лицо старичка Клоде округлилось, он стал иметь вид довольный и сытый.

Молодняк радовался. Парни смотрели друг другу в лица, откровенно гоготали над теми, кого не взяли в эспье и предложили остаться в прислуге. Глаза горели, для них это была игра, жизнь впереди заблистала красками, ещё бы, они будут жить в замке.

Постоянная угроза. Фарлонги могут напасть. Пиратов с моря никто не отменял, дошли слухи о трех нападениях в северной Арморике. К западу от города Брестэ видели нордские драккары. Могли появиться новые наемные убийцы. На рынке Конкарно ходили слухи о чуме.

Люди привыкли. Говорили, что спокойные времена прошли. Раньше было лучше. Правда, тут же упоминались битвы, огонь, нападения и ужасы войн недалекого прошлого. Но все смотрели на жизнь с надеждой. С огнем в глазах.

Поскольку быт наладился, отец отправил меня с Оливером и парой слуг на рынок, закупиться для снаряжения отрядов и «вообще». Снорре прилагался ко мне, вместе с тощим кошелем с несколькими монетами, плащом и стареньким мечом.

Выехали рано утром, на конях, но с фургоном, отчего двигались медленно.

Езда, то есть перемещение сидя на здоровенном местном животном действовала мне на нервы. Рыцари с детства катаются верхом. Даже само слово рыцарь вроде как означает — «мужик на коне». Но я-то новичок. В первый раз, с отцом, меня спасали только непролазные места, где мы постоянно топтались, ведя за собой животину. Сейчас пришлось привыкать. Задница (и далеко не только она) болела, ещё нужно держать баланс. Но лошадка была спокойна и соображала, что делать и куда ехать быстрее меня. Парадокс. Местные далеки от цивилизации, но транспорт с элементами искусственного интеллекта и системой автопилота уже есть. В общем, если бы не крупная меланхоличная лошадь, звали её Этоиль — Звездочка, я бы позорно ехал в телеге. Поддерживало меня только то, что мой Снорре как любой норд тоже был не силён в верховой езде, периодически шипел и забавно ругался на своего коня.

Пока мы продирались сквозь тропу к тракту, я освоился и поверил в свои силы. Все-таки в этом мире лошади — единственный сравнительно быстрый инструмент перемещения в пространстве. Надо привыкать.

Теперь меня раздражала необходимость ползти со скоростью фургона. На тракте направо, на восток. Проигнорировав возмущенные вопли Оливера, мы со Снорре отделились от основной группы и погарцевали к городу. Насколько я помнил, промахнуться никак не могли, тракт к нему и вёл.

Так, к полудню, смахивая пот, потирая ушибленную задницу, в сопровождении недовольного норда, я попал в местный город.

Конкарно. Местные произносят как Конк Карно. Или Корно. Графам не нравился этот разнобой, поскольку много лет назад они взяли себе фамилию в честь своего владения, а не наоборот. Если кто-то где-то писал Конк Карно, его воспитательно секли по жопе розгами за оскорбление чувств графа. К счастью, местные в массе своей были безграмотны и вообще ничего нигде не писали, а за устное название — не наказывали.

Слева холмы, справа низины, необработанные поля, за ними море. Его вид будоражил. Два корабля, мелкие суденышки, покачивались в бухте. Дорога прямиком в город. Оттуда и туда брели люди, попрошайка протягивал мозолистые руки и фальшиво шлепал беззубым ртом, прося монетку или хлебушка.

Город, по определению — поселение со стеной или иной преградой. Ну, некая изгородь вроде как в наличии. Там, где тракт входил в широкие бестолковые ворота, часть стены была из земли, камней и бревен. Но дальше просто покосившийся деревянный частокол из местных кривых дубов и буков. От времени стволы стали серыми и не казались прочными.

На входе сверкали свежими досками и пока ещё не ржавыми крепежными полосами распахнутые ворота. Два жирных неприятных стражника, с отрыжкой и сальными шуточками требовали у въезжающих мелкую плату. Один из них раскрыл было рот, чтобы истребовать и с меня, но, скользнув взглядом по плащу с гербом семьи, из-под которого красноречиво торчал меч, осёкся и перестал нас замечать.

Городишко лежал в низине, возле мелководной бухты, где проезжающие корабли иногда становились на якорь, вяло торговали, отпускали моряков на берег, пополнялись водой и припасами. Весь город представлял собой лабиринт кривых неуютных улочек, тесных, узких, иногда тупиковых, под ногами плавали нечистоты, если шел дождь, то вода не спешила убраться, цвела и воняла. Зато в центре селения — тот самый рынок, а посреди бухты — песчаный остров с замком самого графа Эльбера Де Конкарно, куда вёл деревянный разводной мост. Окрестности замка как бы другой мир, там жили слуги и приближенные графа. Местная элита.

Простой народ от этого ни разу не унывал. Горожане, даже если жили вдесятером в брошенном доме на окраине без окон-дверей, и топили найденным на улице мусором, считали себя намного лучше сельских жителей, пусть и хуже обитателей замкового острова. Хотя, по моим наблюдениям, даже от проходящего мимо ярко одетого купца пахло, как от старого сдохшего коня. И их высокомерие ни на чем не основано.

Конечно, моё баронство сразу видно. Люди не кланялись, но хотя бы расступались. Здесь люд одевался в соответствии со своим статусом, и так, чтобы сразу ясно — идет обувщик-ремесленник, у него кожаный передник, пояс с непонятными инструментами и рукава ниже локтя отсутствуют. Я за день увидел троих, и все выглядели так, будто существует строгий стандарт на внешний вид.

Главная улица несла людской поток к рынку.

Рынок — это такое странное место, куда одни люди привозят товар, другие приходят его купить. Все норовят друг друга обмануть, царит полнейшая антисанитария, ходят попрошайки, бродячие псы и велик риск быть обокраденным. Торговцы орут. Зная, что ищешь, можно смело ориентироваться на звук. Разносчики предлагают пирожки сомнительного происхождения. Словом, пока что самое веселое, что я видел в этом мире.

Верхом на рынок нельзя, так что мы протопали по его краю к таверне «Дебаркадер», двухэтажному побеленному зданию, которое напоминало свернувшегося калачиком на солнышке сытого пятнистого кота. Спешились и передали расторопному мальчишке поводья. Широченное крыльцо всего в три ступени провело внутрь.

Это заведение отличалось от трактира «Пьяная Цапля», как молодой откормленный боевой конь от паршивого ослика. Просторный светлый зал уходил в обе стороны. Всё из дерева, сравнительно чисто, ново, протерто и блестящее, как от смоляного покрытия. Прямо перед нами стойка, за которой невысокий и немолодой крепкий мужик с мощным орлиным носом дружелюбно объяснял что-то худому пареньку. Увидев нас, отослал его и обаятельно улыбнулся.

— Чем могу помочь молодым господам? — его голос был низкий, хриплый и грубоватый, одновременно и смеялся, и нес музыку человека бесконечно приятного в общении.

— А что означает «Дебаркадер»?

— Место высадки. Выгрузки. Тут любой мореход или путник может выгрузить свои проблемы, печали и страхи. Меня зовут Арман Гарк. Я хозяин заведения. Не молодой ли барон Соллей передо мной?

— Да. Простите за манеры. Не представился.

— Ну что вы, я имею честь видеть вас с детства, всю вашу благородную семью, когда вы посещаете Конкарно. Желаете откушать с дороги?

Нас усадили за стол с видом на рынок, сразу же подали вина — не такой гадости, как пил раньше. Я почувствовал, что верховая прогулка действительно утомила меня. Надо ещё пойти на рынок и найти Оливера, он планировал не ночевать в городе, а пусть и в ночь — обратно домой в замок. Усталость внесла свои коррективы, и мы со Снорре стали есть вкуснейшую печёную говядину с имбирным хлебом.

Арман по одному нашему поведению угадал, что мы кого-то ищем, послал того же шустрого парнишку найти Оливера.

Когда мажордом появился, то был сердит, вероятно на меня, но увидев Армана, разговорился, растаял. Они были давно знакомы. Хозяин таверны угостил его вином, сыром, крупно нарезанной ветчиной, взял с нас скромную сумму и проводил. Напоследок посетовал, что его заведение опять хочет купить некий Карло из «Золотого шлема».

В отличие от Оливера я не имел на рынке какой-то цели. Мы просто бродили, зорко следя чтобы не стащили кошелек или оружие. Смотрели на тарелки, расшитые платья, пахнущие свежей кожей ремни.

Когда брожение по рынку мне надоело, утянул Снорре в сторону моря.

* * *

Не знаю, как должен был выглядеть порт, но этот бардак меня разочаровал.

Захламленная узкая улочка вывела нас на какую-то небольшую шаткую деревянную конструкцию, торчащую из воды. Море было отвратительным, грязным, в воде плавали какие-то отбросы и дохлая ворона. Мелко, дно с крупными фрагментами мусора. Без видимой системы привязаны лодки разных размеров и форм. Корабли — в бухте. И это порт?

— У вас разочарованный вид, — прямо за спиной произнес резкий хриплый голос с ярко выраженным южанским акцентом.

Владелец голоса — немолодой мужчина, моряк, худой, остроносый, с пронзительным взглядом, в необычного вида шляпе. Мы подошли к нему вплотную и даже не заметили, хотя он не прятался. Сидел на бочке, свесив ноги и что-то вытачивал при помощи малюсенького ножа. От неожиданности мы постыдно вздрогнули, а он сделал вид что не заметил этого.

— Базил из Ливана, но род мой из Каваллино, Венеции, — он сделал неопределенный жест в сторону бухты. — Что же расстроило благородных юношей?

— Ну…

Я почувствовал себя немного неуверенно от того, что разговариваю с незнакомцем. Хотя какого черта, для меня в этом мире одни незнакомцы, чего мне стесняться? Выглядеть глупо? Кто посмеется надо мной, молодым бароном, в походном доспехе и при оружии?

— Кайл Соллей, — я немного поклонился и подал руку для рукопожатия. К моему облегчению он не пытался её поцеловать, как крестьяне, а пожал чрезвычайно цепкой хваткой корабела.

— Простите жителя лесов и холмов. Впервые вижу порт. И…

— А это не порт, — с детской непосредственностью перебил мореход, спрыгнул с бочки и замахал рукой.

— То есть, конечно, город считается портом, но нет! Это каботажные пристаньки. Настоящий порт, это такие большие пристани, такие, чтобы судно могло подойти вплотную, кинуть концы, привязать, спустить трап, сходить прямо с борта и обратно. Таскать грузы. А здесь — как бедный родственник, становишься посреди бухты, бдительно следишь, чтоб ветер не утянул на отмели. Нанимаешь местных пьянчуг на лодках для разгрузки. Замахаешься пополняться припасами. Поэтому большинство капитанов тянут до Бресте. А это всё мелкая крысиная суета. Желаете вина из чудесного жаркого местечка Таррако?

Мореход не дождался ответа, суетливо полез в поясную сумку, достал простую глиняную бутыль, оплетенную мелкой сеткой растительного происхождения, три глиняных же стакана и налил ароматного красного вина.

Было вкусно. Базил принялся рассказывать какую-то странную историю из собственной жизни. Шторм, веревки, блеющая коза. Трагическую, но подавал с юмором. Я мгновенно потерял нить повествования, а Снорре хохотал как гигантский ребенок.

— Есть такая легенда, — голос моряка стал серьезен. — Давно это было. Однажды судно с отважными мореплавателями попало в сильный шторм. Ночь. Дождь льет, как в день Великого Потопа. Волны удар за ударом бьют о борт, как пьяные барабанщики. Мачты сложились, словно сломанные крылья гибнущей птицы. Трюм дал течь. Как не боролся экипаж, смерть была неминуема.

Тогда молодой благородный капитан, сказывают, что был он королевских кровей, прокричал что было сил в море, что отдаст жизнь, но просит бога ветров и морей спасти судно и матросов.

И зов его был услышан. Внезапно волны расступились, показалась фигура. Женщина стояла среди волн в свете молний. И сказала она тихо, но каждый разобрал слова. Что если готов он внести свою плату, пусть корабль идет за ней. Волны возле корабля успокоились, хотя кругом бушевала стихия. На последнем парусе, на остатках вёсел проложил курс за ней отважный капитан. Завела она их в чудесную тихую бухту, где не было ни ветра, ни шторма.

Велела капитану плыть к берегу. И как ни просили моряки, он спустил шлюпку и сел за весла. Один. Все видели, что она старая, страшная, а в руках древний колдовской нож. А он подошел к ней. Взял за руку, и они удалились к хижине на холме.

Всю ночь дрожали от страха мореходы.

Утром оказалось, что это не хижина — а дворец. И что старуха на самом деле молодая прекрасная девица. И что капитан разглядел всё это сквозь колдовство.

Они поженились, а капитан остался жить на берегу. Жизнь ей отдал, как и обещал. Девушку ту звали Николь. В счастье прожили много лет. И когда капитан умер, она так грустила, что вышла на берег бухты и растворилась в тумане. Говорят, что та бухта приносит любому, кто в ней окажется — удачу на всю жизнь в мореходном деле. Но никогда больше она не приходит на помощь тонущим судам, потому что сердце её разбито навек.

— Я слышал эту историю, — хрипло и неожиданно серьезно отозвался Снорре.

— Конечно, — согласился Базил. — Её рассказывают на всех берегах. Не раз мореходы дрались, доказывая, что знают, где та бухта. Но никто не знает, ни в каком море, ни в какой стране это было. Даже имя Николь, у разных народов разное.

* * *

— Чем могу помочь благородному барону э-э-э…….

Я стоял и смотрел на немолодого полусклоненного иудея, который тянул звук, давая мне возможность назвать свой род или имя.

На дворе стоял теплый май, крестьяне вовсю занимались своими полевыми делами, новички-эспье продолжали тренироваться по шесть дней в неделю, на седьмой отдыхали, пели песни на Пятке, разводили костер, тайком пили кислое вино, дрались, мирились и гоготали над глупыми шутками друг друга.

Я прочитал единственные три книги в замке. Чтение далось мне быстро, хотя некоторые символы одной из книг не удалось понять. Ну, две-то оказались разновидностью священного писания. Третья о местных травах, лечении и колдовстве на их основе. Подозреваю, что травник был сплошь антинаучным и наполнен тёмными суевериями.

Других источников информации в землях Соллей — не было. Тогда я обратился к отцу.

— Книги? Неподходящее занятие для рыцаря. Половина благородных мужей едва могут написать своё имя. Но ты особенный. Прости, в нашей земле тебе книг не встретить. Может в замке графа и есть полдюжины, держат как диковинную ценность. Но отправить тебя туда я боюсь, Фарлонги не дремлют, да и Эльбер нам не родня. Попробуй в субботу съездить в Конкарно спросить на рынке, может кто и подскажет.

И я совершил свою вторую поездку в Конкарно.

На рынке сообразили очень быстро, отправив в лавку к иудею. Они так и говорили, презрительно вытягивая губы «иудей». Странная замена имени, ведь это всего лишь религиозная классификация. Говорили — все иудеи сплошь грамотеи и у них есть книги, а от книг только одни беды.

И вот я стою перед этим низеньким немолодым дядькой, толстоватым, лысоватым, суетным. С тоской и беспокойством в темно-карих глазах. Мой вечный спутник Снорре — обнаружил на улице отличную широкую скамейку в тени деревьев, посчитал, что в иудейской лавке мне ничего не угрожает и развалился там, как громадная нахальная собака.

— Меня зовут Кайл Соллей. Позволите мне сесть, благородный хозяин? И узнать ваше имя.

Иудей поклонился в пояс, не говоря не слова метнулся в глубину своей лавки, через секунду появился, ловко таща большое кресло, поставил его прямо в центре помещения наподобие трона, исчез за моей спиной, кряхтя запер входную дверь, уже через мгновение ухватил за рукав, притащил к креслу, стал передо мной как подданный, хотя таковым не был. При этом он обильно жестикулировал и закатывал глаза.

— О Пророк Моисей, какой человек посетил мою скромную хижину! Простите, простите, простите. Я Шлойме. Держу тут скромную лавку с ничем не примечательным старьём. Шлойме. Сын Абрама, внук Йосифа. Что угодно молодому благородному кавалеру?

— Уважаемый Шлойме, великодушно извините меня за то, что нарушил ваш покой. На рынке подсказали, что в вашей лавке могут быть книги.

— Ах, рынок. Какие замечательный щедрые добрые люди там торгуют. Помнят про старого Шлойме. Долги отдавать не помнят, а что у меня есть ха-ха две-три книги — помнят. Чудесные люди. Самые лучшие на свете соседи. Ни у кого на свете нет таких соседей как у меня. Всегда помогут, подскажут, если что-то возьмут без спроса, пообещают отдать. Такой хороший город, так нравится мне, все щедры.

Я терпеливо ждал. Лавочник был способен генерировать слова до самого утра. Но ни в коем случае не хотелось обидеть этого напуганного жизнью дядьку. Когда поток слов ослаб, он перешел к осторожным намекам, таким же, как и отец, о том, что это крайне необычно и чудесно, чтобы благородный носитель меча и гербового рыцарского щита интересовался текстом подлиннее вывески на борделе.

— Мессир Шлойме. Мне показалось, что вы слышали обо мне, хотя видите впервые. Что говорят про младшего из рода Соллей?

— Люди всякого болтают, — иудей как-то присел и стал коситься по сторонам. — Но я ничего не слышал. Если что и говорят, Шлойме слышал только хорошее, только хорошее и чудеса. Шлойме все время в работе, все время прибирает в лавке и считает убытки по вечерам. Садимся с моей Геулой. Считаем убытки и плачем. Благодарим Бога за троих ребятишек и плачем о своей нищете.

— Шлойме! Простите что перебиваю. Что за мир такой — все меня боятся! М-м-м-м. Если вопрос о слухах вас травмирует, не будет это трогать. Не будем. Только успокойтесь. Слышали обо мне. Наверное, историю про болота? Все же книги. Вернемся к книгам. Я не пришел вас грабить или обижать. Прошу дать мне их почитать. Книги. Вот прямо сейчас. Пододвинем замечательное кресло ближе к окну. Откройте свою лавочку. И принесите, что у вас есть почитать. И воды, если можно.

Торговец захлопнул свой неумолкающий рот, постоял пару секунд, так же за рукав вытащил меня из кресла. Сам его подвинул к окну. Не дал сесть сразу. Сбегал за неким подобием одеяла. Постелил, посадил, крикнул старшую дочь, чтобы принесла воды. Куда-то убежал. За это время маленькая худенькая остроглазая девочка принесла мне воды с мёдом и каких-то пресных хлебцев, поклонилась и убежала, сгибаясь от кашля на бегу.

Потом Шлойме принес три книги разных размеров. Я взял первую же, открыл и поморщился. Стихи. Отпил сразу половину кружки воды. Ну что, стихи так стихи.

Картина была странной. Иудей отпер лавку. Несколько раз приходили люди и столбенели. Мало того, что на входе дремал большой недружелюбный норд с топором. В самой лавке, у окна, завернувшись в одеяло с какими-то национальными иудейскими узорами, сидел молодой барон и читал. Немыслимо. Если знать — я читал нескладные стихи, многие явно эротического содержания.

Мне было плевать на общественное мнение. Ощущение своей необычности в любом случае не покидало меня ни на секунду. Статус барона — помогал в этом. А все странности пусть списывают на свои собственные религиозные убеждения.

Читал быстро, одновременно осваиваясь в языке.

В Арморике и не только тут, в ходу так называемый «всеобщий». По-видимому, всеобщий это изменившийся язык древних, которые наследили и тут. Скорее всего, сотни диких племен, у каждого свой язык. Древние общались только на своём. Насаждали его среди дикарей. Плюс письменность — алфавит. Устные языки умирали вместе с носителями, а книги, свитки, грамоты, документы и даже скабрезные надписи на стенах — жили дальше. В итоге все говорили на различных модификациях одного языка, дико подмешивая свои словечки и акцент. Но понять при желании можно.

Конечно, норманны или как их называли — норды, отличались разительно. Их язык звучал как чужеродное карканье. Снорре, чья неграмотность не вызывает сомнения, тем не менее сносно общался на рынке с мореходами на нордском. Звучало ужасно. Надо будет заставить и меня научить хотя бы основам.

Часть слов в книгах я откровенно не понимал. Что-то запоминал, чтобы потом разузнать, остальное пропускал, пытаясь выудить смысл и без этого. Источники информации были слабыми. Вторая книга — как водится краткое Священное писание. Третья — жизнеописание какого-то бандита или короля. История увлекла меня, я даже не искал информацию, мне было просто интересно, чем закончится сюжет, сможет ли он победить монстра.

Осторожно закрыв последнюю страницу, украшенную картинкой с кривоватым поверженным драконом — я выдохнул. Победил ценой своей жизни.

Рядом со мной и, наверное, уже давно, стояла старшая дочь Шлойме. Книги переплетены потасканной кожей, приятной на ощупь. От созерцания трех прочитанных мной книг меня отвлекло то, что девочка зашлась кашлем. Закрыла рот рукой — для приличия. Когда отвела руку, на пальцах мелькнула кровь. Я резко встал. В теле ни следа от неподвижного многочасового сидения.

— Как тебя зовут, девочка?

— Ракиль, — вид у неё сделался донельзя испуганный.

— Подойди ко мне. Рот открой. Подыши.

Она растерянно повиновалась, а из подсобки показался озабоченный лавочник.

— Мессир Шлойме. Ваша дочь тяжело больна?

Обычно многословный иудей хмуро кивнул и коротко бросил.

— Чахотка!

— Позовите свою жену, если она здесь. Потом идите сюда и заприте лавку.

Лавочник сверлил меня тяжелым взглядом, но поспешил всё исполнить. Девочка так и стояла посреди комнаты, и в глазах её читалось огромное желание поскорее сбежать.

— Шлойме. Мадам Геула, если не ошибаюсь. Не знаю, что вы там про меня слышали, но священные силы дали мне способность исцелять болезни. Может не всегда, на всё воля Всеотца. Станьте тут и тут. Девочка, Ракиль, ты стой смирно. Вы же иудеи? Какая у вас главная молитва? Самая сильная? Мне нужно, чтобы вы хором прочитали её, и если понадобится, то несколько раз. Искренне. Вложите туда всю свою веру.

Хозяева дома с откровенным испугом воззрились, как я сделал немыслимое — стал перед их дочерью на оба колена. Плевать, что они там думают.

— Начинайте!

Погрев ладонь о ладонь, с огромной осторожностью взял девочку за цыплячью шею. Почему я это делаю? Зачем? Чему удивлен? В этом мире дети мрут, как мухи. У этого ребенка инфекционное заболевание съело половину легких, и её иммунитет уже не справляется. Но дело не в этом. Дело не в дочери лавочника. Важно, что со мной. Почему мне не безразлично? Зачем я хочу, чтобы эта девочка жила? Я сам убил много народа в прежнем мире, и в этом. Наверняка много ещё прикончу. Люди рождаются и умирают. Такова судьба. Чужая ли жизнь, моя собственная, никогда не представляла для меня особой ценности. Какое мне дело? Но желание внутри меня. Оно так сильно, что, если Шлойме решит, что я угрожаю его дочери и попытается размозжить мне череп — ничего не получится. Я сильнее его, сильнее любого в этом городе, хоть всех собери — никто меня не остановит. Почему?

Надо мной лилась тихой музыкой проникновенная еврейская молитва. Лечение. Жизненные силы текли рекой. Запущена регенерация тканей. Иммунитет из горстки необученных погибающих крестьян превращался в кованную булатом гвардию численностью с войско крестоносцев. Органы проснулись ото сна, сердце заработало сильнее и уже требует питания для роста. Кровь омывает воспаленные участки, легкие гонят кислород, организм налит тугой упругой силой. Всё. Теперь нет больше такой инфекции или воспаления, чтобы остановят жизнь в худеньком тельце девочки.

Я отпустил руки и покачнулся. Лавочник моментально замолк и вцепился в меня, не давая упасть. Мать девочки схватила её в охапку и скрылась из виду.

— Всё будет хорошо, Шлойме.

Я провел в лавке ещё полчаса. Лавочник с тревогой в глазах отпаивал меня теплым молоком с необычным пресным хлебом. Наверное, национальная кухня. Он был испуган, молчалив и взволнован. Я ничего не стал объяснять ему. Сам увидит. Потом в лавку зашел заспанный норд. Вздохнул, закатил глаза, увидев моё состояние, но не удивился и повёл в таверну, к старине Арману.

Поздний вечер. Гостеприимный хозяин лично усадил нас за стол — вдалеке от основной массы пьющих и жрущих мореходов. Вино придало мне сил, и я попросил Снорре рассказать, что знает он о морском деле и торговле.

Рассказчик из моего саттеля прямо скажем — дерьмовый. По слову вытаскивал как палач клещами хоть что-то о мореплавании. Внезапно в голову пришел вопрос.

— Ты веришь в судьбу, Снорре-Искатель?

Глава 7. Злые вести

— Это символ есть знак бесконечной мудрости Отца Вседержателя.

Аббат тожественно водил пятернёй по крупному каракулю на обложке фолианта с очередным церковным текстом.

Всё же я попал в местное аббатство имени некоего святого Гвеноле. Отец был против, но насмотревшись, как его отпрыск дерётся в учебных схватках, раскидывая всех и в любом количестве — махнул рукой. В аббатстве могли быть, и были — книги. Меня интересовали все, какие есть. В священных писаниях уже поднаторел, хотя и смущали мощные нестыковки, принимал их как данность и при желании мог цитировать заумные куски. Остро не хватало знаний про сам этот мир.

Мы выехали со Снорре и эспье Корнелио. Тайком, в черных плащах, в ночь, не останавливаясь в людных местах, под утро заезжали в какие-то чащобы, отдыхали, ели и кое-как спали, а к вечеру опять в путь. За три таких дурацких перехода, а это было условие отца, минуя сёла и город, иногда по пустынным местам, мы оказались перед унылым, недружелюбным низкорослым строением, наподобие замка. Несмотря на день — религиозная обитель наглухо заперта. Ничто не показывало наличие людей.

Пришлось лупить в ворота, пока не открыл угрюмый тощий монах с жидкими бровями. Гостей не ожидали, но святые братья явно не те, кого легко удивить. Нас держали снаружи, вызвали отца-настоятеля, которому я озвучил своё пожелание чтения книг.

К концу дня и после многих околорелигиозных разговоров, я был допущен в библиотеку, поскольку святые братья решили, что какие-то смутные признаки святости, плюс статус барона дают шанс прочесть пару свитков и подцепить щепотку религиозной морали. Хотя даже для них было загадкой — зачем такое молодому рыцарю.

Я не спал четыре дня. Все время в библиотеке. Кажется, уже этим смог удивить монахов и аббата Ферно — старшего по статусу в аббатстве. Читал днем и ночью при свете свечей. Моё чтение и отсутствие сна смотрелось как чудо. Но читал ночью всё больше потому, что днем за мной присматривал сам аббат, вечно сующий старинные священные тексты, от которых меня уже изрядно тошнило. А вот ночью — был какой-то полуслепой молчаливый дед, который не замечал, как я откладывал евангелия и брался за все, какие есть тексты. Технические записи, сведения о судебных спорах, купчие, доносы, пылкие любовные послания, переписка с другими аббатствами, сказки древних, скупой отчет о военном походе. Я скармливал своему мозгу всё.

Третий день месяца май. Прохладно и солнечно. Птицы настойчиво верещали за окном библиотеки, когда в ворота монастыря беспокойно заколотили, потом послышалась ругань, что-то упало. В каменных стенах кто-то быстро шёл. Бежал. Я уже прикинул, что это убийца от Фарлонгов, возможно и не один. Можно схватить деревянную лавку и выйдет неплохое оружие. Аббата повалить, чтобы не зашибить в драке. А не причастен ли он сам, ведь откуда уродцам Вороньего замка знать, что я в аббатстве? Вдруг распахнулись широченные двери и ввалился молодой растрепанный Артюр. Он вращал глазами, чтобы в незнакомой обстановке отыскать меня, рванул через проход между столами, зацепился, споткнулся, рухнул, вскочил на колени и энергично дополз до меня, при этом недовольно шипя.

— Милорд! Беда! Вы нужны в замке, срочно!

* * *

Последнюю дюжину лье я пробежал. Буквально.

На тревогу сбежались Корнелио и Снорре. Когда Артюра отпоили водой, он только и смог рассказать, что в замок прибыл всадник. Благородный. Нездешний. Сразу к хозяину замка. Они говорили. Матушка кричала. Впала в беспамятство. Барон Соллей в гневе заперся в старой башне, причем запоры там рассчитаны на военную осаду.

Утром следующего дня в эту неразбериху замка въехал ещё один гонец. Но этот известно от кого. Младший брат главы семейства Фарлонгов. Пытается предложить примирение перед лицом горя и зовёт в гости для заключения мира. В Вороний замок. Только с ним некому говорить, среди слуг панические настроения. Приди Фарлонги с оружием, перебили бы как слепых щенков.

Выручает, конечно же, Оливер. Орет на слуг, бьет морду молодому эспье, заговаривает зубы гостю. Замок запирают, прыткого Артюра шлют за мной.

Наспех поблагодарил аббата, тот перекрестил меня и выразил надежду что удивительный молодой барон быть может, посетит их скромную обитель вновь. И в этот раз не с пустыми руками. Мы немедленно пустились в путь.

Неслись молча, насколько выдерживали кони. По дороге назад Артюр почти сразу отстал. Вскоре остановился, весь в пене, глаза навыкате, немолодой конь Корнелио. Коротко кивнув, я погнал дальше, тем более норд еще верхом, хотя и на последнем издыхании.

Когда сдали и наши лошади, к бессильному удивлению Снорре, я бросил его с обоими лошадьми и побежал. Снял с пояса, перехватил меч в ножнах, его раскачивание бесило и здорово мешало. Пора вспомнить, на что способно моё тело. Даже не спавшее и спустя столько часов скачки. Пешком, бегом, огромными скачками, быстрее лошади, не важно, что скажут, если увидят.

Вечер. Ворота замка закрыты, но караула на стене нет. Во дворе какая-то ругань, глухой пёсий лай. Лениво клубится дым.

Пробежал по валу, закинул меч на спину, не по-рыцарски полез по стене в замок, как ящерица, цепляясь за уступы и щели. Возле кузни натолкнулся на почерневшего от горя Оливера.

Отчего-то мажордом не удивился, несмотря на запертые ворота, моему появлению. Приосанился, взялся за рукоять своего оружия, стал на одно колено и, опустив голову, глухо пророкотал.

— Милорд. Ваш благородный брат Аластрион и наши товарищи эспье погибли на чужбине. Страшную новость принес благородный милорд Долвьеро Де Карро из Ла-Мартине. Видя учинённое горе, изволил уехать. Вы — единственный наследник земель и замка Соллей. Барон пребывает в печали, в старой башне, откуда иногда грозит спрыгнуть, но в основном сильно пьян. Он совершенно один и мы пока не можем до него добраться. Ваша матушка впала в беспамятство от горя. Она в спальне, за ней присматривают. Вчера прибыл Филипп Фарлонг. Враги узнали про вашего брата. Не иначе из графского замка, милорд Долвьеро гостил там, разыскивая наши земли и советуясь с графом.

Нынче Филипп в гостевом доме на чистом дворе, терпеливо ожидает ответ. Хотя, если он ещё день-другой не вернется в Вороний замок, оттуда придёт войско.

Была полутьма, по двору как тени бродили люди, на нас никто не смотрел. Преклоненная поза Оливера не казалась мне подходящей для нормального разговора, поэтому я нашел непонятную деревянную конструкцию возле кузни и присел на неё, жестом пригласив мажордома присесть. Он на протестовал, молча уселся рядом.

— Оливер. Мессир Оливер Рэд. Я не спрашивал у тебя совета. Наверное, никогда не спрашивал. А сейчас спрошу. Что мне делать?

— Ну, для начала пойдите к матушке Коринн, обнимите, успокойте сыновьими словами. Не секрет, что Аластриона она любила больше. Да и он был похож на её отца, благородного Мишеля Красивого. Но теперь ей нужно утешение. Все в горе, все потеряли родных и друзей. Идите к сеньору Айону, хотя бы через дверь попробуйте его вразумить. Потом надо дать ответ Фарлонгам. Может это один шанс на сто лет помириться с ними.

— Считаешь, стоит заключить мир?

— Считаю, что Соллей сейчас не в том положении, чтобы драться с кровными врагами. Миру не бывать, но можно хотя бы прекратить открытую вражду.

— С чего бы Фарлонгам нас жалеть? Не время добить?

— Это не жалость. Горе сближает.

Я подумал про себя, что это не горе для Фарлонгов и что не моя память смутно подсказывает другие мотивы слов Оливера.

— Вели кому-то стать на ворота. Когда Снорре или эспье доскачут, чтоб шустро вошли в замок. Сдается мне, выспавшийся норманн мне ещё пригодится.

Итак, происходит то, чего я так тщательно избегал. Мне мать его, надо принимать решение. За себя и за других.

* * *

Этоиль оступилась и недовольно всхрапнула. Древний тракт шёл прямо, а наш путь — правее. Буквально за поворотом должен ожидать малый походный лагерь Фарлонгов. Во главе со все тем же Филиппом. Он с тройкой воинов ждёт, чтобы «проводить» в замок.

Несомненно, моё решении шокировало и родителей, и обитателей замка.

Сколько времени ушло, чтобы сделать выбор? Наверное, сойка не успела бы перелететь через Одд, когда я стал твердо вышагивать к отдельному строению чистого двора замка, чтобы приветствовать молодого Фарлонга. Моего врага. Чертова обувь, которая от нечеловеческого бега порвалась и растопталась, мешала идти нормально, но не стал её скидывать совсем. Внутренний голос подсказывал, что показаться босым будет глупо и несолидно.

Я дал согласие на мир. Кивнул, пожал по-рыцарски руку, сказал, что уберу беспорядок в замке, облачусь в чистое платье и приеду с парой слуг, потому что доверяю добрым намерениям и честной клятве Фарлонгов. Приеду от имени всех Соллей, как наследник — заключить мир. Привезу в подарок серебряную чашу.

Лицемерие и обман. Мир наполнен ложью, и я являюсь её частью.

Пока проводил или скорее выпроводил гостя, подоспел Снорре. Отвел его в сторону и, глядя в глаза, спросил — готов ли он шагнуть вместе со мной прямиком в ад? Глаза сделались задумчивыми, он открыл рот. Ручаюсь, собирался спросить — будут ли там кормить и можно ли перед этим поспать. Потом со стуком захлопнул пасть, приосанился и ответил, что готов.

Поймав за рукав Оливера, втроем мы отправились в оружейную. Отперли, и я выбрал подходящее для моего визита оружие.

Норду и мне — тесного мелкого плетения кольчуги под одежду. Два коротких легких топора. Широкие короткие мечи. Норду — один громадный топор, которым он не воспользуется. Мне — большущий нелепый родовой меч, украшенный красными цветами по рукояти. Реликвия. Всё это мне не положено даже трогать, а я собрался ещё и перековать мечи.

Не сам, разумеется. Уже без Оливера и Снорре, того я отправил навести порядок на кухне, отловил Жерара, велел отыскать Кристэна и разжечь огонь кузни. Описав перепуганным кузнецам техническое задание, вышел во двор и принялся орать на всех присутствующих, подражаю манере Гюнтера. Собрал и загнал молодняк эспье тремя группами на стену. Стеречь, спать по очереди, вниз не спускаться. Слугам — навести порядок и кормить придурков на стене. Заняться делом, а не скитаться со скорбными рожами. Ответственный за молодняк — Гюнтер. Найти и передать приказ.

Мой рык отрезвил присутствующих, все засуетились.

Свой план я никому не собирался рассказывать. Для начала нужно помыться.

— Открыть ворота!

Опять в реке, других вариантов не видел. Зато следом за мной по насыпному валу уже трусил норд. Что-то жрал на ходу. Вино тащит. Добровольно полез в воду и принялся поить меня прямо из фляги.

— Что вы делаете?

На нас с насыпи грустно взирал Оливер. Кажется, с момента, когда я вытащил Снорре из петли и в этом же месте загнал в воду — прошла вечность. Мой телохранитель-спутник заматерел и отъелся. Возможно, не последнюю роль сыграло лечение. Трех человек в этом мире лечил и двое из них на моих глазах сильно преобразились и поздоровели.

— Помыться решили? Как перед смертью?

Молча смотрел на Оливера, он на меня.

— Кавалер Кайл, что вы намерены делать? — не унимался мажордом.

— Поеду к Фарлонгам, как ты и предлагал. Многие мои предки хотели и даже пытались попасть в Вороний замок силой оружия. Меня впустят как гостя, чтобы заключить мир. Выезжаем утром, нужно ещё поесть и немного поспать. С родителями проститься.

— С кем вы едете?

— Ну… Снорре. Людоеда возьму. Всё. Зачем свита, я же не любовница короля Филиппа Августа.

— Я еду с вами, вместо Жака. Бывал там, тайком, пару раз.

— А ты понимаешь, чем это может закончиться? Осознаешь, что Фарлонги могут просто меня убить. А что? Братишка мёртв. Родители в горе. Если меня обезглавить — считай, Соллей закончились, кровавой вражде конец. Победа. Делов-то, зарезать юного придурка благородных кровей как барашка в стенах замка и дождаться, чтобы Айон Соллей спился с горя. Марселон ещё и братца своего посадит баронствовать в этот замок, того прыщавого Филиппа, что приезжал. Может он на свои будущие владения осматривал. Что скажешь, Снорре-Искатель?

Мы стояли в воде по пояс. Вместо ответа норд раскинул руки, в одной из которых была фляга, запрокинул голову и стал медленно оседать назад. Одд играючи подхватил парня, так что в вино даже не попала вода. Как огромный пёс, норд отряхнулся и сделал очередной богатырский глоток.

На глазах Оливера блеснули слезы, он не отрывал от меня взгляд. В глазах его, как всегда, была угроза, смерть и что-о необычное. Страх? Мажордом зол, но бесстрашен. Сожаление? Сглотнув комок, он как-то тихо произнес:

— Я приму любую судьбу вместе с вами, молодой барон. Если так нужно. Выбор сделан.

* * *

В чистой одежде явился в спальню к матушке, проигнорировал причитания служанки, поднял с постели и аккуратно обнял. Она тут же тихонько расплакалась. Я не знал, что говорить, поэтому молчал, пока она не отстранилась, погладила меня по голове и попросила позаботиться об отце, потому что ему тяжелее. Сыночек. Ласково так сказала — сыночек.

Дверь, ведущая в старую башню, была действительно не совсем дверь. Это чертова железная конструкция, произведение кого-то из предшественников Кристэна для вида слегка обшитая деревом, а затем снова оббитая железными полосками. Тяжелая, как люк бомбоубежища и заперта изнутри. Можно напрячься, согнуть, изувечить и сломать её, но я снова как ящерица полез по стене до ближайшего окна, защищенного ржавой решеткой, всего-то на высоте третьего этажа. Решетку отломал, прямо вырвал из стены, сам едва не упал. Обдирая бока, словно уж, с трудом втиснулся внутрь и принялся за поиски отца.

Он оказался внизу, в усыпальнице. Когда-то старая башня сама по себе была донжоном, а её подвал складом и кухней. Лет сто назад построили другой дом для семьи, подвал расчистили и перезахоронили сюда всех какие есть Соллей.

Света почти нет, но я и так прекрасно вижу вмурованные в стену пластины. За ними надо думать — ниши с останками тел. На каменных плитах даты рождения и смерти. Кто-то умирал древним стариком за шестьдесят лет. Какой-то Марли Густаф Соллей умер, прожив девяносто семь. Зато много маленьких надгробий с коротким сроком жизни. То есть Соллей, как и крестьяне, умирали прямо во младенчестве. Тут были и две мои сестренки, одна, Эннар, умерла сразу после рождения, вторая, звали её Фредерика, в возрасте четырех лет. Играя, она упала с крепостной стены и утонула. Убитые горем родители — в тот же день повесили её няньку во дворе замка.

Мой отец, барон Айон Железная Рука спал пьяный прямо на холодных камнях возле «могилы» своего деда — Константина Молчаливого.

Пришлось нести его на руках наверх, в большое круглое помещение, заваленное старой пыльной мебелью. Бывшая спальня или зала. Там — будить.

Отец уже не был особо пьян. В его глазах читалась безнадежность и полное понимание происходящего.

— Ты решил ехать в Вороний замок?

— Откуда знаешь?

— Слышал. Не хочу потерять ещё и тебя. Ты — всё, что осталось.

— Хреновы значит, дела, если подменыш, это всё, на что может рассчитывать благородный род Соллей.

— Не будет тебя — семье конец.

— Начнем с того, что ты меня не потеряешь. Вы все забываете, кто я такой есть. Десантник. А ещё придумываете себе проблемы, которые можно решить за пару дней. Готовься, я тебя лечить буду. Потом кое-как спустимся, откроемся и спать. Мне завтра в гости ехать. Решать хотя бы одну проблему.

* * *

Филипп улыбался. Как молодой породистый пёс, которому привели на случку растерянную сучку. Улыбался. Искренне, счастливо и простецки.

Его воины. Трое. Степенные, великолепно снаряжённые, серьезные, ни тени улыбки. В кустах засада, по крайней мере ещё дюжина. Неужели нападут? Но нет. Филипп выехал вперед, коротко поклонился, рукой в перчатке указал куда-то вдаль.

Оливер обмолвился, что бывал в этих землях, давно и тайком. История выстраивалась передо мной в стройную цепочку, которая явно тяготела к финалу. Опять обман, только теперь обманываю я, а не меня.

Рысью, не произнося ни слова, мы добрались до замка Фарлонгов. Бойцы из той засады следовали за нами на большом расстоянии, чтобы, как им казалось, незаметно — следить и отсечь наш тайный отряд, если такой будет. Умники. И въехали в замок несколько позже нас, старательно прячась.

Вороний замок назывался так потому, что устроен на когда-то голой одинокой скале в углу владений Фарлонгов. Он не был прижат к реке или обрыву, как это бывает чаще всего, но Вороний камень, скорее даже скала, без растительности, когда-то светлый сверху от птичьего помета торчал из местных холмов как неровный прямоугольник на высоту в три человеческих роста. Только с одной стороны — что-то вроде крутой узкой насыпи. Замок сливался со своим камнем, был высок и велик. Две круглые башни такого размера, что внутри поместился бы донжон замка Соллей. Объективно — замок наших врагов был так же хорошо защищен, но значительно больше размером. Единственная слабость — отсутствие источника воды. Хотя, кто знает, слуги могли за сотни лет продолбили колодец сквозь скальную породу.

Вообще, отец советчиков не любил. Один из окрестных баронов, Лекси, прозванный за глаза Уткой-Кряквой, вероятно, за нелепый стиль ходьбы — советовал:

— Чего ты Айон, с Марселоном ругаешься? Я его знаю, нормальный муж и рыцарь. Взял бы, зарезал дюжину гусей пожирнее. Поджарил. Пришел. Посидели бы, выпили, помирились.

— Вот когда он твоего деда подвесит за яйца на стальной струне, тогда и поговорим про миролюбие. А до тех пор не делай умный вид. Тоже мне, всепрощатель тут нашёлся.

С Айоном спорить трудно, он своё прозвище Железная Рука получил не за то, как крепко кубок с вином держал. И про распускаемые Фарлонгами грязные слухи о семье прекрасно знал, любителей донести сплетни хватало. Так что, советчиков — не любил.

Я не первый Соллей, кто посетил замок в этом столетии. Первым был пойманный на охоте Шанте, старший брат деда. Его растягивали на дыбе, прямо во дворе. Четыре дня подряд, отпаивая водой, чтобы не умер сразу. Говорят, слуг заставляли мочиться на него, чтобы побольше унизить перед смертью. Когда умер — его скормили крысам, обглоданные кости выкинули в местную речку — Оннэ. В семейном склепе Соллей вместо тела был похоронен доспех Шанте и прядь волос, взятая на такой вот особый случай ещё в детстве.

Но, определенно я был первый, кто въехал верхом на коне, с мечом и всё ещё относительно свободным. Кстати, про меч. Спешившись, по законам гостеприимства мы оставили оружие местному мажордому Шарлю. Больше всех колебался и ворчал Снорре, отдавая свой свежеприобретенный большущий топор, почти с него самого ростом. Мой поясной нож длиной всего в ладонь, но висящий нарочно на виду, на поясе — не спросили. И, что существенно, не обыскивали. Так, пешком, ведомые Филиппом, мы бодро пошагали в главную залу замка в одной из круглых башен.

Справа от нас, спрятавшись, в закрытом наглухо помещении шушукались, гремели доспехами, чесались и отрыгивали, по меньшей мере, человек шестьдесят воинов. Вот вам и мирная встреча.

А ещё я забыл взять обещанную в подарок чашу. Совсем из головы вылетело. Дерьмо.

* * *

Марселон Лонгэ Фарлонг глава семьи и самый старый в замковой зале. Высокий, неожиданно для своих лет стройный и крепкий, с короткой седой прической, сильными властными движениями воина и полководца. И острым взглядом мудреца, который сейчас радовался, как ребенок, нашедший спрятанную от него сладость.

Круглая зала на втором этаже донжона. Длинный широкий стол. В нарушение традиций, а может и наоборот, никто не сидит в его «главе». Все, а это тринадцать человек считая меня, Снорре и Оливера только по сторонам длинного стола, лицом друг к другу.

Прямая змея стола не стоит посреди залы, а прижимает гостей к стене, оставляя мало пространства для маневра. Я в середине, норд и мажордом — оба справа, слева — чужаки. Напротив — Марселон. За спиной полукруг каменной стены. Так ненавязчиво — припёрли к стенке.

Хозяин дома сидел прямо напротив меня и улыбался ещё похлеще Филиппа. Надо думать, они не рассчитывали всерьез на то, что я приеду. Радовались, как дети. Напряжение висело в воздухе. Это передавалось слугам и иным присутствующим за столом, статус которых я откровенно не понимал. Но это не имело особого значения, ведь я мог наблюдать своего главного врага на расстоянии вытянутой руки. Вот кстати с шириной стола надо что-то делать. Когда, наконец, придумал, тоже стал улыбаться.

Стол ломился от блюд, жареных птичьих окороков, тушеного мяса, ветчины, ароматных сыров. Стояли стилизованные под доспех формы с мясом — петушки-рыцари, их можно раскрывать и есть содержимое. Никто не приступал к трапезе. Только норд тайком утащил что-то со стола и тихонько трескал.

Задача моих спутников — не бздеть и быть готовыми ко всему. Я не знал, как развернется ситуация, но надеялся, что Бог подаст мне знак. Намек. Только такой, чтобы далекий от намеков человек (получеловек/полу-непойми-кто) этот знак понял. Например, мне бы подошла светящаяся надпись с буквами высотой в полстены, с пошаговой инструкцией.

Когда старый слуга принес вино — две здоровенные бутыли из чудного полупрозрачного сирийского стекла, а Марселон не переставая улыбаться, повернулся к нему всем телом, и слегка кивнул, я подумал, что это может считаться неплохим знаком. На одной из бутылей, на горле, была примотана красная лента. Вроде даже заморская, шёлковая. Не поскупились.

Выбор сделан.

Слуга принялся открывать уже откупоренные бутыли. Хозяин дома спросил, легко ли мы доехали и как нахожу замок?

Само собой, мне наливали из бутыли с лентой.

Бдительно следя краем глаза за телодвижениями слуги, я в общих фразах сбивчиво что-то говорил про величественность двух башен Вороньего замка и красоту вида со стены, которую, разумеется, никогда не видел, поскольку на стене никогда не был. Из моего кубка донесся чудесный аромат.

— М-м-м-м-м. Что за вино, барон Фарлонг?

— Вкуснейшее, южанское, густое, сладкое, красное. Называется — кровь дракона.

— Кровь дракона. Чудесный запах. Дадите мне немного потом. Так сказать, с собой.

— Ну конечно, мой дорогой, — улыбка Марселона не меркла.

Глава 8. Законы гостеприимства

Я встал и откашлялся.

— Полный бокал. Кубок. Это ведь кубок? Позволите мне встать и сказать тост. Я молод. Плохо знаком с законами этикета и гостеприимства. Быть может, так не положено? Позволит хозяин замка?

Хозяин замка. Да что там — дома, людей, земель и положения вещей, Марселон Фарлонг откинулся на своем кресле и красноречивым жестом указал, что мне, как гостю, позволено в его доме всё.

Держа в левой руке кубок, полный ароматного вина, под пристальными взглядами, не торопясь обошел стол, и встал на открытое пространство около кресла Марселона.

— Обещаю выпить это чудесное вино с крепким ароматом сока корня цикуты. Яд. Такой же нюхал у тётки-травницы на рынке Конкарно. Я говорил, что у меня острый нюх? Ну что вы, что вы. Слово рыцаря, выпью эту чашу. Мы же не хотим, чтобы из той двери показались шесть, я же не ошибаюсь? Шесть арбалетчиков? И принялись тут устраивать беспорядок. Выпью. Подумаешь, сильнейший яд. Говорят — быстрый. Но. Тост! Для начала: моя благодарность за возможность посетить славный Вороний замок. Целиком. Без отрезанных конечностей.

От этих слов некоторые присутствующие нервно улыбнулись, а сам Марселон Фарлонг неожиданно легко и грациозно скользнул из своего кресла, встал в полный рост с кубком напротив меня. Кстати, его меч как положено — на поясе. Всё что я говорю, обращено в первую очередь к нему. Остальные лишь присутствующие. Это кровная война длиной в две с половиной сотни лет должна окончиться сегодня. Этот миг — его миг, его слава и он втягивал каждую его каплю. Его не смущало, что я учуял яд. Ничто теперь не сможет остановить судьбу.

— Как велики наши семьи, и как малы. И как всё переменчиво. Недавно вы соблазнили молодого Кайла предать родного отца. Глупец, рассчитывал занять его место. Но! Это не всё! Дом Соллей предал не кто-нибудь, а их опора и стена — мажордом Оливер Рэд родом из Векка. Однако — случилась неудача! Все сорвалось, наемники погибли на болотах. А тут внезапно приходит весть о смерти Аластриона Соллей. Нынче всё, что есть у врагов — это глупый надменный парнишка. И прежде, чем снова посылать убийц, кто-то предложил, а давайте пригласим его заключить мир, вдруг он согласится, или они оба с отцом. Ну что мы теряем? Какая замечательная идея. Кто предложил?

На дальнем конце стола улыбался как жених и махал рукой Филипп.

— Славно. И вот всё почти окончено. После стольких лет! Мне не вырваться. Не сбежать. Я выпью за окончание. Ни о чем не жалею. Принимаю как есть выбор и прошлое. Но, прежде чем выпью, кавалер Марселон Фарлонг, объясните мне, как случилось, что старший слуга дома Оливер — стал предателем?

— Ну. К чему эти разговоры, — мой собеседник польщено кашлянул. — Ваш слуга имеет слабость. Все имеют. Одиночество. Нет семьи. Была жена, не оставив детей, умерла. Вот он и похаживал к одной кухарке в Конкарно. Замужней. Муженёк её пил и бил. А Оливер любил пылко. Потом законный супруг упал пьяный с лодки и утонул посреди бухты, а она переехала жить к своим родителям. Представьте, в мои земли. Баба между тем дочку родила, он и ездил к ним, уговаривал сойтись, она, дура такая — отказывалась. Сомневалась. Малая подросла, на него похожа очень. Особенно голубые глаза. Не иначе родная дочь. А тут его мои изловили, как дикого кота. Случайно. Хотели сразу повесить, но староста деревенский рассказал, как и что. Вот мы и повесили мать той девочки, так имя и не запомнил. И старосту. За то, что раньше молчал. Ублюдица теперь в замке живет. Лет одиннадцать ей, примерно. И если ваш Оливер не сделает, как я ему велю, то маленькая мышка умрет. После того как над ней надругаются все до последнего эспье, слуги и живущие возле замка бродяги. Но за то, что ты приехал, мой малыш Кайл, обещаю её отпустить. Слово рыцаря. Только её, старый слуга своё пожил.

— Ну, что мы о грустном, господин Марселон. Вон смотрите — мой саттель, норд, пока все на нас смотрят, тихонечко жрёт. Пока есть возможность. Молодец, правда? Не будем скорбеть. Есть у Оливера причина и ладно. Приятно, когда не за деньги продают, верно?

— Хватит разговоров. Давайте пить. Поднимем кубки за завершение прошлых дел, за окончание семейной ссоры Фарлонгов и Соллей!

И я поднял бокал с отравленным вином. Без обмана. Зала замерла. Напряжение можно было резать ножом. Приставил к губам, принялся неторопливо, со вкусом, пить. Было чертовски вкусно, только немного жгло. У яда тоже свой вкус. До последней капли, тогда как Фарлонг, не отрывая от меня цепкий взгляд — сделал только глоток.

— А! Смотрите, как я умею!

Допив, запрокидывая голову, я ловко подержал, балансируя, пару секунд пустой кубок на одном указательном пальце левой руки. Потом легким движение кисти подбросил повыше, к потолку. В абсолютной тишине металл отчетливо звякнул о ноготь. Немного вращаясь, он совершил свой короткий полёт.

Десятки глаз заворожено проследили судьбу пустого кубка.

С небольшим выдохом я наклонился и извлек из-под парадной накидки два коротких, подогнанных и облегченных по моим указаниям меча. Наточены как бритвы. Ножны на новенькой перевязи плотно держали их рукоятями вниз. Оружие скрытого ношения. Быстрее чем это понадобилось летящему кубку — я выставил клинки перед собой по обе стороны Фарлонга и сомкнул как громадные ножницы для стрижки овец.

Дзынь! Мечи легко отсекли голову Марселона заодно разрезав кубок. Там, на полу, вино смешается с кровью хозяина замка, чтобы бесславно закончить его историю.

Ещё до того, как мой летящий бокал со звоном упал, мой меч пробил насквозь ближайшего из сидевших, вместе с креслом, второй снес голову соседа. Кажется, это была голова мажордома Шарля. У кого теперь спрашивать, где мой семейный меч с грёбанными цветочками?

Тело налилось нечеловеческой скоростью и мощью. Насаженного на меч, безвольной куклой поднял высоко над головой. Одной рукой. Отвратительно трещала человеческая плоть, глухо сминались кости. Кресло развалилось с жалостным скрипом. Зашвырнул в правый угол стола, сбивая сидящих. И тут же неизящно навалился на стол, впечатал сидевших по ту сторону в стену. Запрыгнул, парой резких взмахов добил оглушенных.

Как там мои спутники?

Не подкачали. Секунду назад изображавший мирно жующего барана Снорре, уже притянул через стол лысеющего мужика при помощи короткого топора (когда только успел достать, не иначе заранее?). И вцепился тому в лицо зубами. Оливер, позабыв про вопросы верности и предательства, воткнул в шею своего соседа справа — столовый нож. Навалился, провернул, выпустив струю алой крови, легко вскочил и пинком перевернул стол. Мгновение — и он тоже выхватил спрятанный меч, подобный моему, к которому первоначально так скептически отнёсся. Кого-то проткнул. Славно. Мужики при деле.

Не стоит забывать про арбалетчиков. Не было потайной щели для подсматривания ситуации в зале, однако же, им хватило пары мгновений, чтобы понять, что пора вмешиваться. Ну а мне, чтобы оказаться возле их двери.

В мои планы не входили раны от арбалетных болтов, тем более, я-то ещё переживу, а вот моим спутникам придется ехать домой с монетами на глазах. Когда дверь распахнулась — арбалетчики быстро об этом пожалели.

Перекошенное лицо первого же воина — не попытка меня испугать, а живые человеческие эмоции. С треском проколол его грудную клетку, вторым клинком ткнул следующего в лицо. Он пытался уклониться, но не успел, острие прорезало ему шею до позвоночника, подняв кровавый фонтан. Толкнул, ворвался внутрь, удал за ударом, третий боец, четвертый, замахи сбоку, сверху, сильные, быстрые, все в цель, рубили доспехи, арбалеты и человеческие кости. Пятый даже пытался ткнуть меня кривым ножичком. Отклонил удар и с резким выдохом рассек того снизу-вверх от паха до подбородка.

Руки чувствуют, как меч прорывает человеческое мясо, с тупым стуком ломаются и рубятся кости, слышно как выдыхают, изгибаясь, легкие в предсмертных судорогах. Моё тело толкает, тянет, уклоняется под любым угром. Я на физическом уровне ощущаю нелепый танец своих быстро погибающих противников.

Так. Шестой. Где шестой? Последний арбалетчик оказался на карачках в углу, без оружия и с огромными испуганными глазами. Поняв, что его видят, он тоненько завизжал, задрожал и беспорядочно пополз к окну, поскальзываясь в крови. Не вставая, распахнул и нырнул куда-то вниз.

— Ну, не хочешь — как хочешь! — буркнул я себе под нос.

Между тем в зале веселье переместилось ко второй двери. Пол был усеян бездыханными телами, внешняя дверь ходила ходуном. Снорре и Оливер обнимали её как щенки родную мать, подвывали словно звери, удерживая очередной удар. Очевидно, они не ждали ничего хорошего от тех, кто ломился из коридора.

— Открывай с рывка!

Через мгновение я снес голову первому же здоровенному бородачу. Между прочим, подлец хотел проколоть меня длинным копьем с крюками на боках. Не стал ждать, пока попрут остальные, бросился вперед. Мое превосходство в силе показало себя. Теснота. Давка. Коротенькие мечи не цепляли за стены. Гюнтер говорил — не случайно у морских разбойников, сражающихся плотным строем на палубах, мечи короткие. Быстрые удары, уколы снизу, маневренность. Для боя на равнине нужен меч подлиннее, дающий дистанцию с врагом, превращающий долгий замах в тяжелый изматывающий удар.

Тренировки сделали своё дело. Отработанные смертельные уколы, удары без размаха, одному срубил ногу, другому проткнул живот, пинок по щиту. Пока часть толпы в коридоре падала от толчков, колю стоящих. Стены, пол, я сам — покрылись чужой кровью. Руби, руби, руби. Мгновение, один из мечей застрял в очередном черепе. Дьявол. Я мгновенно отпустил оба клинка и врезал здоровяку голым кулаком. Шлем сплющило вместе с головой владельца.

Перехватил копье, ударил лбом, отнял, развернул, проткнул следующего насквозь. Как последний? Двое же ещё были? Убегают. С досады подхватил с залитого кровью пола чей-то тяжелый шлем и швырнул вслед. Пришиб ещё одного.

Моим ошарашенным спутникам осталось только добить тех, кто шевелился.

Я мельком глянул в окно. Матерь Иисусова, святая Мари! Это не построение, а просто огромная вооруженная толпа, вероятно ещё ожидающая приказа, и стоящая на «подхвате». Они что, серьезно думали, что нас придется убивать такой оравой? Да там клинков шестьдесят, не меньше! Безумцы, усмехнулся я.

— Так. Держитесь друг друга, прикрывайте. За меня не волнуйтесь, наведу шороха во дворе.

Прежде чем Оливер напустил на себя важное лицо и попытался возразить, ногой прижал череп, в котором застрял мой клинок, хекнул, вынул, подобрал второй, обтер оба. Распахнул ставни пошире, протиснулся в узкое как бойница окошечко, удерживался мгновение одной рукой, оттолкнулся от стены и явился во двор незваным гостем. На праздник меча и топора.

Вероятно, все командиры — начальники этих эспье и наемников уже лежали в торжественной зале. Никакого порядка. Бардак. Никто не пытался организовать на меня нападение. Или просто не успевал.

Я не мог себе позволить тратить на каждого противника больше мгновения. Скорость — моё единственное преимущество. Всё как на абордаже крейсера, только вместо излучателя в режиме «жатва» — две короткие железки. Хорошо, хоть острые.

Взмах, лысая башка солдата летит, раззявив рот без половины зубов. Полюбоваться некогда. Укол что есть сил сквозь нагрудник следующего. Очередной успел защититься прямоугольным щитом. Не иначе рефлекс. Некогда думать, дыхание рваное, движения максимально резкие. Нырок под него. Отрубаю правую ногу. Выжимаю из тела всё, что можно. Ещё один и ещё, и ещё. На ком-то нет тяжелых доспехов, тогда рывок в сторону и на уходе вспарываю ему бок на всю глубину своего клинка. Впереди ещё один щит, толкаю, боец летит куда-то назад, сшибает других.

Быстрее, быстрее, быстрее. Нет времени, только движение. Вправо, вперед, назад. Нельзя останавливаться. Сомнут. Ноги неизящно скачут по окрашенной в красное грязи — руки рубят, колют, режут. Быстрее — чтобы они не успели ничего сообразить, чтобы не стали в строй. Ещё одному отсек ногу. Он орёт, все мечутся. Хорошо, когда нет союзников, любой, кто попадется — враг. И покойник. Мелькнула чья-то рука, не прикрытая щитом. Отрубил. Быстрее, ещё быстрее. Никакой пощады, никакой жалости. Каждый удар максимально быстрый, злой, смертельный.

Подсечка очередного бородача. Да что ж за мода такая, у всех бороды лопатой? Прежде чем он упал, прямо в полете, ловко отсекаю ему голову.

Внезапно противник кончился. То есть только что люди были, но поле боя — двор, опустел. Оставшиеся в живых воины постыдно бежали, бросая щиты, теряя шлемы. Кругом только камни, немного травы и грязь, бездушно впитывающая человеческую кровь.

Вот так уходит жизнь. Молча, под шелест ветра.

Среди усеянного трупами двора стоял, часто дыша и дрожа от напряжения — только я. Двор покрыт хаосом тел, как зернами.

Эту картину запомнил надолго.

В наступившей невероятной, космической тишине вдруг «шлеп-шлеп». Из какой-то убогой постройки появился маленького росточка человечек. Мальчик. В простом кожаном шлеме, без щита и доспеха, держа, обеими руками, наперевес, такой же маленький как он сам — меч. И тыкал с мою сторону. Его глаза были огромными и полны слез.

— Ты, ты! Вы. Я буду драться. — полушепотом выдавил из себя мальчишка и замолчал. Видно было, что вот-вот заплачет. Но, держался.

Я широко развёл, приподнял мечи на вытянутых руках повыше, резко взмахнул, как птица. Вж-жу! Смахнул кровь и грязь. Продолжая держать оба клинка, огляделся. Кроме пацана — никого. Усмехнувшись, убрал один и вытер ладонью лицо. Оно ведь тоже забрызгано. Человеческая кровь отвратительна, немного жирновата, так что я покрыт буквально — человеческими ошметками, жиром и кровью. Хотелось немедленно умыться. А потом ещё пару раз. Пока догорает в костре одежда до самого исподнего.

— Стой смирно, малец. Отвечай по порядку, кто такой и для чего тебе оружие?

— Талли! Талли, сын Строма, кузнеца. Я вас не боюсь! Буду защищать свою маму и Свейку. Не позволю надругаться и убить.

То, что он сын кузнеца можно было догадаться, потому что из какой-то щели на полусогнутых ногах показался коренастый мужик с выпученными глазами и серой опаленной бородёнкой. Стал красться к пацану. По виду — тот самый кузнец Стром.

Мальчик, впрочем, заметил его, стал вполоборота так, чтобы держать в поле зрения его и меня, продолжая удерживать в ручонках коротенький меч.

— Простите его милорд! Не убивайте! — кузнец бухнулся в грязь, но продолжил ползти к сыну.

— Кхе. Талли, сын Строма. Я не планирую тут это. За кого вы вообще меня принимаете? — я осекся, глядя на тела перебитых мной воинов, некоторые из которых ещё шевелились. М-да.

— Короче, — мой голос возвысился, стал властным и сильным. — Если есть здесь кто-то, кто хочет драться со мной, пусть выходит. Или бежит прочь как остальные трусы. Нет таких? А слуги? Приказываю слугам показаться!

Из-за груды дров в дальнем углу двора показались лысые головы двух каких-то перепуганных дедков.

— Так. По праву победителя забираю себе всех лошадей и повозки к ним. И оружие. Доспехи, щиты, обувь, весь арсенал. И баронскую казну. И ценности. Впрочем, тут я сам. Снаряжайте коней, повозки, грузите, соберите мои трофеи со двора. Без резких движений. А я уберусь, откуда пришел. Не стану ничего сжигать, насиловать всех и насаживать головы на пики в свете полыхающего замка. Вот такой я скучный человек. Начинайте! Талли, можешь оставить себе меч как милость Кайла. В знак уважения твоему мужеству. Ты единственный отважный защитник замка. Остальные только толпой. Трусы.

На мой голос из окна показался Снорри. Лицо в крови, но задумчивое и опять что-то жует.

— Мон Сеньор Кайл. Там это. Поднимитесь наверх. Кое-кто жив и не желает, чтоб я его добивал, требует вас. Говорит, знает что-то важное.

— Где Оливер? Сейчас подойду.

* * *

Жив был Филипп. Лицо в крови, ноги сломаны, свернуты под неестественным углом, ребра смяты, валяется у стены залы, но дышит, с ненавистью смотрит на меня.

— Клянись, что сохранишь мне жизнь, Кайл! Именем Господа, честью рыцаря и сердцем матери клянись!

— Это с каких таких херов я буду тебя щадить, Фил?

— За племянника! Дам тебе племянника! Клянись!

— Какого ещё нахер племянника? Мои братья-сестры мертвы.

— Аластриона! Старшего брата. Забыл? Клянись!

Он чуть не плакал. Кровь пузырилась на разбитых губах. Я присел на корточки, легонько поигрываю мечом в правой руке.

— Ну, допустим, мне вдруг стало интересно. Только непонятно. Рассказывай.

— Клянись! — шептал раненый рыцарь.

Пока пробирался по недрам замка, увидел, что он стал единственным из рода Фарлонгов. Последним. Вздохнул, положил правую руку прямо с мечом в район сердца.

— Клянусь честью и бессмертной душой рожденного рыцарем Кайла Фернана Соллей и жизнью родившей меня женщины, что не убью тебя, сохраню жизнь и честь, в обмен на то, что ты расскажешь мне о племяннике, если конечно такой вообще существует в природе. Господь мне свидетель. И пусть накажет меня, если нарушу клятву. Аминь! Говори.

— Аластрион не погиб на Святой земле. Его отряд полёг, почти весь, и он получил множество опасных ран. Госпитальеры-крестоносцы отвезли его морем в Нарбонн-Порт, это Древний Прованс, где его выхаживали в монастырской лечебнице. Умер от ножа убийца, возвращаясь с пьянки.

— Это я и так знаю. Про порт, про лечение. Не верю в случайных грабителей и смерть от легких ран ослабленного рыцаря. Небось, яд на ноже. И убийцу тоже вы наняли. Откуда только узнали, о том, что он в том городишке?

— Перекупили гонца от него к замку Соллей. Всегда так делали. Не перебивай, Кайл. Пока его выхаживали в госпитале, он сошелся с одной девкой. Она беременна. Убийца не стал её резать. Корыстный ублюдок. Не убивает бесплатно. Она жива, брюхата. Не иначе племянник у тебя будет. За её имя ты сохранишь мне жизнь! Её зовут Флави, она дочка местного палача. Смех, да? Дочь палача, а помогает святым сестрам в госпитале. У тебя будет бастард-племянник от дочери заплечного мастера.

— Не спеши смеяться, — буркнул я и что есть силы взмахнул мечом, который держал всё это время в руке. Так сильно, что разрубил голову Филиппа пополам. Часть удара пришлась в стену. Удивленный, посмотрел на дымящийся неровный обломок клинка. Потом перевел глаза на труп последнего из Фарлонгов.

— Не умею говорить последних слов, враг. Что сказать? Ты песчинка в дальней жопе галактики. Я в сущности — тоже. Твоя жизнь не имеет значения. Моя не имеет. И тех порубленных уродов во дворе. Клятва лжива и тоже не имеет значения. А что имеет, неумытый самовлюбленный дебил? Имеет значение то, что она назвала меня «сыночек». Где ж Оливер?

* * *

Мажордом нашелся по воплям. Протяжным, женскими. Он буквально тащил за волосы по двору какую-то толстую как жаба тётку, которая выла в полный голос. Сам Оливер был мрачен как туча и при ходьбе припадал на левую ногу. Оружие в руке. Следом смиренно топтался Снорре с огромным топором наперевес.

Женщина попыталась встать, молотя руками и ногами по Оливеру, тот размеренно ударил её несколько раз по голове навершием меча.

— Куда? — рыкнул он, тётка указала направо.

Там, перед окованной металлом дверью в какое-то подвальное помещение, я и нагнал своих спутников.

Вопли перепугали группу собирающих мои трофеи слуг, они испуганно озирались, но не прекращали стаскивать с убитых куски доспехов, тащить щиты и топоры. Две повозки уже запрягли. Коней вывели и готовили к отъезду. Похоже, им нравилась идея что мы уберемся, как только получим желаемое барахло, броню, оружие и ценности.

Я вопросительно кивнул норду, тот пожал плечами и одними губами прошептал:

— Дочь ищет.

— Отпирай дверь, пёсья шлюха! — проорал мажордом тётке прямо в лицо. Не похоже, чтобы он шутил.

— Ключей! Нет ключей! Пожалейте, добрый господин, я заботилась о ней как о своей кровиночке, кормила и оберегала, ночами не спала.

— Знаю, как оберегала! — голос Оливера перешел в разгневанный визг. — Била ногами, ломала ребра, заставляла доедать помои за собаками и ночевать с ними. Обещала продать в бордель, как только хозяин разрешит. За любое слово — избивала. Конской плетью отходила. До шрамов. Привязывала, как пса, чтоб другие дети кидали в неё калом и камнями. Ребенка! Моего ребенка! Тварь! Ключи давай!

— Нетуууу….

Мягко протиснувшись, подошел к двери.

— Так открою!

Все трое воззрились с удивлением. Не знаю, зачем в замке делают такие двери, но эта была рассчитана на осадное орудие. Впрочем, клокотавшая во мне злость безошибочно подсказывала, что встроенный замок и есть слабое место.

Удар ногой. Стены содрогнулись. Дверь стоит. Ещё удар, сильнее. Погнулась, подалась. Ещё. Бу-ух. Слуги во дворе бросили свои дела и пялились на то, что творит молодой барон Соллей. Уже после второго немилосердного удара заметил, что, судя по петлям, дверь открывается наружу. То есть против всякой логики и здравого смысла я пытаюсь затолкать её, а не вырвать наружу что было бы технически верно. Стало стыдно. Но, не меняя выражение лица и тактики, саданул своими нечеловеческими силами ещё дважды. Дверь раскорёжилась и ввалилась внутрь.

Несмотря на солидные габариты, мажордом мгновенно отпустил пленную тётку и бесстрашно нырнул в образовавшуюся дыру.

Толстуха с поистине звериной интуицией, как только её перестали держать мертвой хваткой, рванула наутек. Впрочем, Снорре не дремал, ловко подставил подножку и приставил к её шее топор. Взгляд его сделался недобрым. Воочию я увидел кровожадных нордов, разорявших эти берега сотни лет. Женщина застыла на карачках. Всем своим видом она источала ненависть.

Я потратил ещё некоторое время, чтобы окончательно раскачать, сорвать с петель и отбросить в сторону дверь, но идти следом не пришлось. Оливер, держа в обнимку то, что можно было принять за груду грязного тряпья, вынырнул наружу. Глаза его блистали гневом.

— Нет тебе пощады, уродина, — раненым медведем взревел на тётку мажордом. Руки его крепко обнимали дочь.

Из ступора ситуацию вывел норд. Не моргнув глазом, он коротко размахнулся и срубил женщине левую руку в районе локтя. Та завыла, схватив за обрубок, все громче и громче, пока удар сапога Оливера не смял её рот, превратив его в кровавое месиво. Только тогда она замолчала, сжалась в грязи двора, затихла. Было непонятно, выживет она или нет, но никого, в том числе и меня, это не волновало. Я даже не узнал её имя.

— А как девочку зовут?

— Инес! — тихонько ответил мне норд.

Мажордом посмотрел на Снорре и кивнул. Мне показалось, что с благодарностью

Глава 9. Семейные дела

— Господин!

Рядом с моей лошадкой Этоиль, понурив голову стоял кузнец Стром, возле него топтался малыш Талли. Так и не выпускает меч.

— Да, кузнец. Что надо?

— Возьмите нас с собой, добрый господин!

— Ээээ. Кого нас? Куда?

— Сейчас уедете, вся прислуга запрется в донжоне. Недобитые эспье вернутся и выместят на нас злобу поражения. Мы спрячемся, но надолго ли? Сержанты мертвы. Безхозяйщина. Будут насиловать и избивать, как обезумевшие псы, оставшиеся без вожака. Пока в замке не появится новый барон. А Фарлонгов больше нет. Неизвестно, когда будет хозяин. Моя семья не хочет тут быть. Жена беременна. Вы были добры к Талли, за это нам достанется больше всех. Могут повесить, изнасиловать, забить камнями. Возьмите нас в свои земли, под защиту. Вас теперь все бояться станут. Могу работать по огню и металлу. Стром хороший кузнец! Возьмите, я стану на колени и, как положено, дам клятву фуа.

Он действительно бухнулся в грязь и стал тянуть Талли. Пацану явно не нравилась идея становиться на колени, он упрямо надул губы. Я прервал это противостояние.

— Стром, да я не против. Клятва все одно отцу дается. Повозок шесть, ещё кони повязаны, справимся и так, но будет неплохо помочь. И новым людям только рад. Замковый кузнец у нас есть, а вот людского нет, помер, ученика не оставил. Даже дом с кузней сохранился на краю деревни, пустует две зимы. Сервы наверняка всё что можно украли и, небось, насрали там, но зато просторнее чем в твоей замковой халупе. Только времени на сборы нет, пять минут у вас, видишь к вечеру дело. Собираюсь как можно подальше убраться от Вороньего замка до того, как заночуем. Так что бегом.

* * *

К моему удивлению, кроме семьи кузнеца в полном составе, под мой патронаж попросилось ещё трое слуг. Все — молодые. Конюх, худой как жердь, улыбающийся длинными кривыми зубами, сказал, что его зову Жиль Толстяк и он не хочет расставаться со «своими ушастиками». Ещё один заявил, что он слуга — дроворуб, разводит камины, таскает дрова и золу. У него были красноречиво испачканы руки и одежда, но я заподозрил, что он эспье — дезертир, который пересидел драку во дворе. Плут. И щекастая нескладная девица с испуганными глазами, очевидно больше всех опасающаяся группового надругательства — помощница по кухне. Хильда.

Дал согласие всем троим, но пообещал, что, если что-то сопрут и сбегут — отыщу и повешу. Слово рыцаря.

Выдвинулась наша колонна поздно, уже вовсю близились сумерки. Впрочем, дорога к тракту была одна. В первой повозке, не выпуская из рук дочь — Оливер. Он не дал посмотреть, но на животе некрасивая колотая рана. На стоянке буду лечить, если доедет, конечно.

В середине, верхом — Снорре, опять что-то жует и подозрительно жмется к повозке с кухаркой.

В хвосте кузнец. Ну и за ним я — на своей лошадке.

Длинной гусеницей покидали мы Вороний замок. Если не считать глупо виляющего хвостом пса — нас никто не провожал. Последним выехал я. Глянул беспокойно на зубья запасной воротной решетки. Пожалуй, если такая на меня упадёт — погибну. Но у остатков гарнизона были десятки возможности напасть. Страх в них сильнее желания победить. Страх за свою тяжелую, лишенную радостей жизнь. В сущности, им было плевать на меня, на Соллей, на Фарлонгов и кровавую месть. Сидят, надо думать, по кустам, ждут — что будет. Радуются, что живы. Дьявол с ними.

Вот и выехали. Славно. Трудно поверить, что это всё тот же день. Такой долгий.

Холмы, змея дороги. Мимо поселения. Деревенские не иначе что-то знали. Все дома забраны ставнями, калитки закрыты, на улице ни души. Даже домашних животных нет. Как вымерли. Снова дорога.

Возничие молчат. Вымотались. Задумались. Только лошади ржут, то одна, то другая. Общаются. Мирно, спокойно, не разделяют людских тревог.

Огромное небо полыхало красками. Догорал закат. Звезды зажигались одна за другой. Разгорались ярче. Западный ветер нёс прохладу. Луны не видно, зато звезды светят как сумасшедшие. Ползём и ползём.

Ночь, тракт. Бредем. Люди устали. Я и сам выжат, но считал, что безопаснее подальше уйти от вражеского замка. Даже мертвые — Фарлонги внушали мне беспокойство.

Кивнул Снорре, мы приблизились к повозке Оливера. Тот правил одной рукой, второй поглаживал дремлющую дочь. Его глаза поблескивали в темноте. Не иначе немолодой воин плакал.

— Нужна стоянка, Оливер. Говорят, ночью по тракту даже разбойники не ездят.

— Ну, через пол-лье есть поворот направо. Поляна. Дубы. Клещи водятся, блохи. Кругом болота, не обойти. Ручеек для водопоя. Охотники иногда лагерем стоят, уток бьют, байки травят и прибухивают. Защищать легко — напасть могут только со стороны тракта. И под деревьями можно укрыться, если дождь. Конечно, если там нет разбойной засады.

— Лихих людей не боимся. Командуй, когда поворот.

* * *

— Когда ты убьешь меня? — прошептал одними губами Оливер, нежно поглаживая спящую дочь. Добавил. — Передай дочку Кларен. Скажи, чтоб воспитала её. Она хорошая женщина. Рад, что удалось мою умницу спасти.

— Оливер, по голове получил? Ладно, на животе вижу рану, теперь ещё и чбан лечить?

— Не отшучивайтесь, господин, — мажордом зыркнул по сторонам. Рядом только Снорре, меня ждет. — Вы знаете, о чем я.

— Знаю, — я приблизился к нему лицом к лицу, так близко, что даже ночью мог видеть каждую морщину и шрам на немолодом лице. — Знаю, о чем. Предательство дома, которому служил от рождения. Расплата. Ты сам готов голову на плаху. Допустим. Но ведь и Кайл подвёл отца? Предал. Кто я, чтобы судить? Сегодня мы всё исправили. Тогда скажи, кому твоя смерть принесет пользу? Что хорошего замку и семье Соллей, отцу моему, землям и людям принесет смерть раненого мажордома? Зачем это? Считаешь, мне нравится убивать? Ты слуга семьи. Дрался сегодня со мной вместе. И всё искупил. Снорре, сюда иди.

— Я уже здесь, — недовольно пропыхтел норд.

— У меня перед глазами одна и та же картина. Вдова Марселона. Ещё девушка, жена Филиппа. Трое детей. Все в крови. Четвертый — как Талли возрастом, разбившийся под окном. Я всё видел. Все мертвы.

— Они сами, — глухо ответил Снорре. — Клянусь! Пока мы высадили дверь. Старая ещё жива была. Шипела как змея, ножом махала, волнистым таким, а изо рта кровавая пена. Она всех зарезала и себя убила. Клянусь, мы не виноваты.

— Нет. Это всё мы. Нельзя играть в слова. Закрывать глаза на солнце и причитать что ночь. Мы. Даже если не ваши мечи. Это то, с чем нам жить до смерти. Понятно вам? Теперь. О твоем предательстве, Оливер, только Фарлонги и знали. Они не из тех, кто перед слугами языками станут чесать. Значит, остался только я да Снорре. Поэтому скажи мне, одинокий норд, Снорре — Искатель, что думаешь про ситуацию?

Норд мечтательно причмокнул в ответ.

— Думаю? А вот что! Жратву из залы забрал с собой, погрузил. Много. Они нам такой пир накрыли, в жизни не видал, красивущие блюда, а мы всё поваляли. Ну что вы смотрите? Я ж только чистое собрал, без кровищи и кишок. Поесть нам надо, вот что важно, а не об этих ваших туманных отношениях.

Я начал смеяться. Ржать. Сначала тихо, потом всё громче. Слезы катились по щекам. Внезапно всё, что было на сердце — полилось громоподобным смехом. Оливер держался за живот, и тоже посмеивался, одновременно покачивая дочь, чтоб не проснулась.

Норд сначала сделал обиженное лицо, но потом тоже принялся гоготать, смешно всхлипывая, запрокинув голову к ночному небу.

Когда поток смеха стих, меня потрогал за рукав малыш Талли.

— Господин. Охотник уезжает, велел вам откланяться.

— Гм. Талли. Позови его. Скажи — на пару слов. Потом принеси мне из вон той повозки шлем. Какой-нибудь богатый, дорогой. Разберешь в темноте? Твой отец вроде сказал, что зубы умеет дергать, лечить? Его помощь понадобиться. И надо будет воды вскипятить. Беги.

Когда мы приехали и развернулись полукругом на поляне, там оказался одинокий мужичок у небольшого костерка. Он изрядно удивился нашей странной процессии, но не испугался и держался независимо. Охотник не был крестьянином, а настоящим свободным человеком, франком и представился как Мольт Ветрогон.

На улице стоял час волка, то есть далеко за полночь, но до рассвета далеко.

Теперь Мольт решил уехать на своей скромной лошадке. Возможно, ему и, правда, пора. Или опасался странной компании из перепачканных кровью смеющихся воинов. Или разбойников приведет.

Я предложил ему заработать. Вручил два серебряных су. Большие деньги. За то, чтобы он скакал к замку Соллей и передал хозяину один из вражьих баронских шлемов и послание — Кайл победил, едет домой с трофеями и свитой. Замок не спит, ждёт новостей. Пообещал ни много ни мало — золотой ливр, если он уговорит отца отослать и лично приведет из замка младшую дюжину-копьё эспье к этой поляне. К утру. Равнодушный взгляд Мольта резко загорелся, как только серебро оказалось в его руках. Ливр он при большом везении мог заработать за несколько лет жизни и за эти деньги он готов был привести сюда всех двенадцать апостолов вместе с повешенным Иудой.

Теперь надо заняться раной Оливера. Промыть, зашить. Будет больно. Потерпит. Стром будет помощником в медицинских манипуляциях. Больше ни у кого врачебного опыта нет. Потом ещё и лечить. И спать. До утра, прямо в телеге, на ковре, устроившись среди наваленных доспехов и сундуков. Чертовски устал.

У костра забренчали струны цисты. Играл тот перемазанный в саже не то дроворуб, не то дезертир, по имени Шате. Несмотря на то, что музыка с головой выдавала наше местоположение, махнул рукой. День тяжелый, музыка ласкает души людей. А если враг или разбойники соберутся с силами и нападут? Ну, что ж, пусть приходят, пешие и конные, со всех концов Земли, нам есть чем ответить.

* * *

Охотник заработал свой золотой.

Ранним утром, много раньше, чем я рассчитывал, на поляну ворвался отец. Следом за ним, все в мыле — пеший отряд молодых и не очень, эспье.

Я не выспался.

Барон Айон Соллей, в полном боевой облаченье, при шлеме, с гербом на щите, подобный грозовой туче, зыркал по сторонам и даже его конь смотрел грозно, с вызовом.

Люди всполошились. Даже ни разу не видевшие его новые слуги молниеносно опознали своего нового господина, кланялись, здоровались.

Увидав меня, отец немедленно подвел коня почти вплотную, легко спрыгнул и крепко обнял, зверски оцарапав острыми закрепами нагрудника. Не отстранился, держал и держал в своих объятьях.

— Мать плачет от счастья. Говорит, ад с Фарлонгами, главное, что ты жив. Была опасность, что странник в засаду нас ведет, но я все сомнения отринул. Живой.

У отца блестели слезы. Он смахнул их и замахал рукой, созывая совет. Меня, Снорре и Оливера. Бывает же такое, норд поднялся в своем авторитете из висельника до старших эспье.

Решали, впрочем, вопросы насущные. Без завтрака. Воды испить, корма коням задать, собраться, скорей в замок. Логистика, кто-где сядет. Лошади. Оливер первое время опасливо поглядывал то на меня, то на Снорре, но постепенно успокоился и под конец обсуждали только он и отец.

Заплатил охотнику обещанный ливр и снова в путь. Когда командую не я, уже проще.

Дорога, дорога, дорога. Трактир «Пьяная цапля», когда мы повернули, воспринимался как родной.

Так я вернулся в замок. Хотелось отдохнуть. Среди прочих трофеев добыл четыре книги, смогу их прочесть. Полежать бы, почитать. И поесть, просто каши с мясом, а не затеянный на вечер сомнительный пир по случаю победы. Но, собравшись с силами, отыскал отца, прямо-таки перехватил. Отвел его к матери, заперся и провел свой маленький совет, потому что не хотелось держать новость о потенциальном племяннике на своих плечах.

Весть изумила родителей. Отец долго дотошно допрашивал, сомневался, кто сказал, как сказал, в каких словах, что значит не все эспье погибли, а где они тогда? Матушка приняла новость сразу, хотя и помалкивала.

— Значит, надо ехать в этот самый Норбанн. Слышал о таком. Южный берег. Зеленое море. — Подвел итог отец.

— Что будем делать? — не понял я.

— Как что? Ребенка заберем. Ну не зыркай так, с матерью заберем, конечно. Добровольно. Уговором.

* * *

В тот же день, во дворе, в торжественной обстановке отец принимал клятву фуа у новых подданных. Оделся по этому случаю. Плащ чистый, красный такой. Первый раз вижу.

А я тем временем впервые помылся в горячей воде. Оказывается, в доме имелась здоровенная деревянная лохань. В меру чистая, только пыльная. Старые слуги натаскали нагретой на кухне воды, налили мне в отдельной комнате в пустующем гостевом доме. Вообще, они собирались меня мыть. Но я их повыгонял. Не хватало ещё! Зато они выдали мне кусок пахучего сарацинского мыла. Мыло намыливается на тело и пеной уносит с собой грязь. Пахло отвратно, но это ерунда по сравнению с протухающей прямо на одежде человеческой кровью.

Платье велел постирать и заранее притащить новое. Ставни закрыл. Пусть я и не стыдился своей наготы, но и выставлять напоказ не собирался. Тем более, в мою пользу говорила местная религиозная мораль.

Так и мылся. Лохань немного подтекала. Вода остывала, я смывал мыльную воду другой мыльной водой. Оттерся, насколько это можно. Вышел из лохани. Полотенце не дали. Негодники. В задницу. Звать никого не буду. Обсохну так.

Хотелось улизнуть с вечернего пира. И отоспаться.

Отдыхать не пришлось. Ещё до пира настоял, чтобы Снорре и Оливеру как моим товарищам по страшной битве дали долю трофеев. Небольшую. Барахла всякого. Норд уволок ковёр. Оливер — кровать. Матерь Божья, мы утащили кровать?! И обоим выделил денег. Себе тоже припрятал солидный мешочек золота и серебра. И — тот самый кубок Марселона, с которым он встретил свою смерть, разрубленный, но восстановить вполне можно.

Теперь в землях Соллей кроме нас самих Оливер и Снорре были самыми богатыми жителями.

Дочку Оливера тоже придется лечить, в том числе при помощи допроса — удалять некоторый адовы фрагменты её памяти. Позже. Плен явно не пошел ей на пользу.

Фарлонги были чертовски богаты. Два сундука золота, монет, украшений. Ещё — уйма тканей, ковры, серебряная посуда, дорогие доспехи. Даже доспех и оружие с перебитых воинов, уже тронутые ржавчиной от крови — стоили целое состояние. Айон Соллей качал головой, приговаривая, что теперь он стал богаче графа, но за этим богатством ещё придут.

После — прибрал всё в сокровищницу, и я лишился доступа к богатствам. Хорошо, хоть заранее отсыпал себе на карманные расходы.

Был пир. Отмалчивался, когда расспрашивали про сражение в замке. Опять выручил Оливер. Шаг за шагом, но кое-что тактично умалчивая, в драматической манере, обильно сгущая краски, жестикулируя и с цветастыми ругательствами, он описывал драку. По правую руку от него сидела его маленькая дочка. Улыбалась, глядя на отца. Мажордом нашел любовь, не любовь с женщиной, но любовь дочери. Рассказчик явно не знал, как объяснить то, что я не отравился ядом, смело упирал на защиту архангела. Нашу победу объяснял не иначе чем Божьей помощью, где не забыл упомянуть моё недавнее пребывание в монастыре. Так же все скатывалось к трусости, лени и нерадивости Фарлонгов и их людей.

В какой-то момент я сказал, что пойду по малой нужде и сбежал спать.

* * *

Наутро следующего дня мы выехали в Конкарно. Отец, я, Снорре и Оливер с дочкой. Чтобы барон Айон Соллей уезжал из земель — редкость, но теперь он интересовался кораблями.

Такой тесной компанией, прямо в дороге, он продумал маршрут. По его словам, скорее всего — морем, пока дуют западные ветра — до порта Ла-Тест, страны Бюжей. Поскольку сестра моего деда, сказал он, твоего прадеда стала женой одного из тогдашних молодого Бюжей, вроде звали его то ли Пьер, то ли Пьетр, мы с ними в близком родстве и это обеспечит защиту. Зачем нам защита? Какой ещё перевалочный пункт? Но, это западный берег. Оттуда на лошадях — до Норбанн. Как-то так. Для начала нужен быстрый и безопасный корабль.

Меня в Конкарно интересовало другое. Как там маленькая Ракиль? У меня была уже не просто догадка, а целая теория. Дело в том, что Снорре цвел и пах. Раздался в плечах, оброс мускулами. Толстяк Жерар, ученик кузнеца, который и, правда, стал ухаживать за кузнецовой дочкой, был уже далеко не толстяк. Крупный, мощный, с короткой бородой и сильными руками, зыркал по сторонам. Это можно было списать на физические упражнения, хорошее питание и цель в жизни.

Но и немолодой Оливер сиял как золотой ливр. Помолодел, порозовел. Буквально выглядел лучше, чем до ранения и моего лечения. Это тоже можно было списать на радость от обретенной дочери, а также тем, что я не стал его убивать, а отец за всеми этими делами даже и не спросил, откуда взялся ребенок. Оливер успокоился и обрёл счастье. Может быть, впервые в жизни. Допустим.

Но надо проверить и маленькую дочку иудейского лавочника. Возможно, моё лечение не то, чтобы раны лечит, но и в целом оздоравливает. Омолаживает, накачивает здоровьем. Так? Тогда надо пролечить ещё и маму. Потому что родители моложе, чем они считают.

Думаю, суровая, полная тягостей и горя жизнь людей состаривала раньше, чем это предусмотрено биологией. Меньше сорока лет — не срок уходить в семейный склеп. Если мои родители умрут, старшим по всем этим землям и людям стану я. В отличие от прежнего Кайла, мне до икоты не хотелось власти и ответственности. Пусть мой папа правит как можно дольше. Тем более, что из-за этого родители торопились меня женить. Разговоры о моей свадьбе ужасали. Оказывается, у меня есть наготове невеста, по имени Ноэлла, которую я толком и не знал, но осталось только дату назначить. Планирование на высоте. Только мне не нравится. Как там оно? Свобода? Где моя свобода в вопросе женитьбы? Никто в принципе не собирался спрашивать моего мнения.

Проверим мою подопечную. Отец найдет корабль на юг, а отсюда они только и ходят — на юг и на север. Что скажешь, край мира, других маршрутов нет. Оливер купит дочке всё необходимое. Он вместе с моей матушкой временно будут властвовать над замком и землями в отсутствие обоих баронов Соллей.

Путешествие. Лучше морское путешествие, чем брак.

Кстати, меч с цветочками я так и не нашел, он остался в недрах Вороньего замка. Дерьмо.

Глава 10. Морской кот

Волны несли вдоль корабельного борта мелкий городской мусор.

С моря увидел Арморику впервые. Странное ощущение, когда сам на воде, а берег это уже некое другое место. Одиночество, потерянность, неуверенность в том, на что опираешься. Почти как мой обычный день.

Корабль именовался Кот Бигоджэ. Не знаю, кто или что такое Бигоджэ, но Кот был небольшим судном. Меньше, ниже и не такой широкий, как те пузатые, что стояли в Конкарно — когги с квадратными парусами.

Мачта одна, ближе к носу, треугольник паруса сужается к хвостовой части корабля. Задница называется — корма. Вообще у мореходов на любую вещь своё название. Кругом канаты. Зовут их концами. Борта выкрашены в оранжевый с большими темными полосками, намек на полосатое кошачье тело. Краски от времени истерлись.

Дело было так. Отец осмотрел все суда и выбрал для своей цели Кота, причем тогда даже не знал, как он называется. Сдвинул брови, поднялся без разрешения на борт, отловил корабела и велел подать ему капитана.

Надо сказать, мореходы отличались осторожностью и благоразумием, хотя и похожи на странствующую банду убийц. Они слова не сказали барону, а привели своего главаря. Звали его Сантьяго Апульо, подручные обращались к нему «Салент».

Капитан сначала сразу рассказал о своем маршруте, который проходил мимо страны Бюжей, а потом долго отнекивался от нашей компании. Он-то решил что барон письмо хочет передать или какой подарок в Страну Бюжей.

Экипаж представлял собой всего десять человек, дополнительные — я, отец, Снорре, Жак Людоед и Гюнтер — существенная нагрузка. Пассажиров Кот не брал, был только грузовым. Тогда барон Соллей положил на чашу весов то, что воины будут служить вместе с матросами, к оплате прибавил ящик гвоздей, двадцать мешков пшеницы спельты, десять баранов и два мешка сушеных яблок, что очень ценно в морском походе.

Гвозди нужны были для починки трещины в корпусе. Закупка продовольствия для любого капитана головная боль, портовые торговцы дерут три шкуры, плюс местные налоги, поэтому такая прибавка сразу поселила нас на Коте.

На пятый день судно окончило короткий ремонт и стоянку. Мы поднялись на борт с оговоренной оплатой и небольшими походными торбами.

Когда расположились, первым опасением стал боцман. Если капитан Салент, родом из города Порто, был щуплым мужичком явно мягкого характера, тихим и скромным, то для управления своей бандой он опирался на здоровенного боцмана, которого называли исключительно Кабан. Большой, сильный, весь в шрамах, мрачный и страшный, он был похож на Людоеда как брат, и пользовался среди прочих моряков непререкаемым авторитетом. Мы опасались конфликта между ним и нашим Жаком за то, у кого морда свирепее.

К нашему удивлению, уже в первый день плаванья Кабан и Людоед пили исподтишка вино, травили байки, отгоняя остальных от себя суровым взглядом четырех пугающих глаз. Удивительно, они мгновенно и крепко сдружились.

Отход судна из порта не был чем-то торжественным. Кабан прошелся по кораблю, что-то про себя посчитал, запрокинул глаза к небу и кивнул капитану — «можно».

Салент тихим голоском скомандовал: «отход, забрать якорь», что было немедленно повторено звериным рыком Кабана. Команда засуетилась, подняли парус, на руле сразу трое. Заскрипели и медленно тронулись из бухты.

Чайки садились на борта, гадили, орали, улетали. Им вторили бараны, помещенные в загородку на носу. Нестройно блеяли, крутили головами. Они беспокоились, глядя на море, перетаптывались, вздрагивали, но постепенно привыкали. Баран по моим наблюдениям, животное — фаталист. Море так море. Вроде сено дают. Подумаешь, палуба качается.

Бараны воняли, как полагается баранам. Но мореходы тоже не фиалками благоухали. Несло от корабелов крепким потом, рыбой и промасленными снастями. Бывалый моряк одним лишь запахом вышибает слезу.

Порт отдалялся медленно, мимо плыли островки мусора, волны лениво шевелили поверхность. Когда расстояние до суши стало уже с лигу, а ушла на это, наверное, вечность, волны стали размеренно покачивать корпус.

Корабль. Плоскость, покрывающая брюхо-трюм, это палуба. На носу и корме приподнятые площадки. На носу бак, в задней части — хут. На хуте стоит рулевой, за которым присматривает боцман. Внутри хута каюты. Капитанская, сравнительно большая, вторая — его главного помощника. Боцманскую каюту отдали мне с отцом, сам Кабан переселился в трюм к матросам.

Над нашими головами скрипели ботинки рулевого. Он управлял судном при помощи рулевого пера, длинной мощной палки, поворачивающей на оси большой плоский руль. Как правило, рулевой — седой молчаливый мужик, норд, именуемый Скальдом, кривоватый на один глаз, что, впрочем, явно ему не мешало.

Морской поход — это качка. Вверх-вниз, волны играют. Во всех направлениях. Думаю, что если сделать судно огромного размера, то с учётом размера волн и массы корабля, качки не будет или она будет несущественной. То есть — совсем не наш случай. Качка иногда убаюкивает, иногда вытряхивает внутренности, не останавливается ни на минуту, круглые сутки, вновь и вновь. Карабелы говорят, что качка бывает разная и способны её классифицировать с закрытыми глазами. И что у ландов, особенно благородных, бывает морская болезнь. Я не разбирался в видах качки, достаточно того, что никто из нас не «кормил забортную рыбу» скудным содержимым желудка. Терпеть качку было легче лёжа, меня это даже убаюкивало.

Корабль — это порядок. Порядок наводили постоянно. Капитан торчал в своей каюте, а мы с отцом на хуте, смотрели на волны. Команда что-то прибирала, терла и скребла. Боцман со своим временным двойником Жаком следили за работой.

А ещё корабль — это скучно. Много разговаривал с отцом, трижды пересказал ход боя в Вороньем замке, полную последовательность событий. Он каждый раз меня хвалил. Поражался тому, как я справился во дворе против пяти дюжин бойцов. Жалел, что не был рядом.

Хорошо, что не был, пришлось бы все время его прикрывать.

Отец рассказывал о своих походах. В молодости он шесть раз бывал в военных набегах. Двух, организованных королем, двух герцогских конфликтах, одном нападении на германский город с непроизносимым названием и даже бывал на маврских берегах Африки.

Смотрел задумчиво вдаль. Полуулыбочка. И принимался рассказывать какой-то эпизод, подробно. Не всегда понятно, к какому времени и месту это относится. Я слушал и слушал. Когда он говорил, не покидало странное ощущение. Отец ничего не скрывал, старался рассказывать, как есть. Истории показывали его иногда смешно, иногда в невыгодном положении. Он был открыт мне. Но, сколько бы ни говорил, не покидало ощущение, что мне не постичь его никогда. Никогда. И ещё. Он не спрашивал меня. То есть о жизни до попадания на Землю. Не лицемерил, что этого не было. Но не спрашивал. Это уважение к личному пространству от отца, который обычно в неделикатности своей говорил и поступал только так, как считал нужным — обескураживало. Непостижимый отец.

Иногда, когда Снорре был свободен от своих занятий, я заставлял его учить меня нордскому языку.

— Аптан — позади. Бэрр — голый. Ульф — волк.

— Нет, волк — Ульфр. Давление на рррр. Он же рычит.

Так, день за днем.

Команда была разномастная: вечно смеющийся грек, мастер приколов и баек, два норда, два пиренейца-испанца, мавр, трое, считая Кабана — франки, происхождение капитана — загадка, но на капитанской голове седины смешивалась с русыми, совсем не португальскими волосами.

Язык команды — смесь всеобщего, нагромождения ругани и собственно «морского языка», то есть мореходных названий для всего. Словечки чужеродные, в некоторых явно угадывались нордские корни, но постепенно привыкаешь.

Мореходы формировали собственный язык и культуру, обособленную от ландов — жителей суши, которая делает их родными друг другу независимо от породившего народа.

Впрочем, мы держались в стороне от команды, лишь общались изредка с капитаном, который явно не любил разговоры как таковые. Зато Снорре был как рыба в воде. Снасти, речь и манеры команды давались ему легко и непринужденно. Как говорил отец — сказывалась нордская кровь.

День — ночь. Каюта, палуба. Качка. Мореходы всё, что не привязывают — прибивают. Не прибивают — хотя бы закрывают в ящик. Чтоб не улетело. Потому что качка. Тело все время в напряжении. А корабелам хоть бы хны, легкая походочка, глаза поглядывают на мачту, чтобы качаться вместе с ней. Есть в этом что-то мудрое. Не бороться с изменениями мира, а изменяться вместе с ним. Качка во время вахты или отдыха и сна. Лёжа в каюте. Но это хотя бы убаюкивает.

Каюта, это скорее такое громкое слово. Капитанская слева, если смотреть с палубы, несимметрично больше боцманской. Капитан открывал ставни окна и смотрел на волны. Сидел за столом, проверял свои бумаги с умным видом и смотрел. Стол, кстати тоже приколочен. А складное курульное кресло чуть что — приматывается к этому же столу.

Наша каюта — узкий прямоугольник, низкая дверь. Слева койка. Там спит отец. Над ней большая полка для барахла, но я её использую как койку для себя. Скорее всего, так и задумано и каюта изначально двухместная. Есть даже ремень, чтоб привязываться во сне — не свалиться на пол. Пока не пользуюсь. Тоже есть окно, только ставня кривая, замучаешься открывать. Не пользуемся. Пространство в три шага. Во всю стену шкаф. Дверцы плотные, там кабаньи пожитки. Не трогаем. На полу наши походные сумки. Так, иногда достанем что-то. Я книги фарлонговские взял. Уже прочел, теперь только зря таскать. Может, продам по дороге.

Теснота. Но, привыкаешь. Пару раз это даже напомнило боксы расположения моей десантной роты. Вспомнил, потому что спросонья пытался нащупать сенсор освещения. Усмехнулся и понял, что не могу толком представить своих товарищей. И сердце больше не ёкает.

* * *

— Я сказал, для этого нужны деревянные мечи, — раздраженно отмахнулся Гюнтер.

До этого мореходы прознали в нем мастера меча. Грек штурмовал его денно и нощно просьбами дать пару уроков.

— Уже всё организовал, — оскалился ушлый грек. — Шесть штук, выстругали. Вот, ваше мастершство.

Мастер брезгливо покрутил в руках убогий деревянный меч для тренировок. Вообще, корабелы наверняка умели обращаться с оружием, и желание поучиться — скорее от скуки. Но навык, конечно, полезный.

Гюнтер вздохнул.

— Ты. Становись. Спину прямее. Ногу вперед. Как ты держишь меч? Кто ещё будет учиться?

Выстроилось пятеро желающих. Остальные расползлись к бортам, с любопытством взирая на действо.

— Первое, что учим, — привычно повысив голос и нахмурив брови начал Гюнтер — держать. Берем меч горизонтально, немного подбрасываем, ловим за рукоять, крепко ухватывая. Стараемся поближе к гарде.

В первый же «подброс» двое уронили своё оружие, что вызвало хохот зрителей.

— Хват меча прямой, ровный, все пальцы ложатся в ряд, большой палец захватывает, сгибается и замыкает в замок. Вот так! Всё должно быть ловко и привычно, уверенно, словно кладёте пятерню на титьку любимой женщины.

Снова одобрительный хохот.

— Для тупых поясняю, титька любимой женщины, а не отвислая незнакомая сиська жирной портовой шлюхи — потому что рука должна привыкнуть к эфесу, как в родному. Смысл этого подбрасывания в том, чтобы в усталости, раненым, оглушенным или пьяным уверенно схватить, держать и колоть. В идеале меч становится продолжением руки. И держать вот так, на прямой руке, запястье и большой палец всегда слегка напряжены. Чтобы легко держать удар. Отражаемый или наносимый. Тренируемся.

Пока учимся нагибаться, оттого что снова промахнулись клешнями мимо суковатой палки, символизирующей клинок, — поговорим про стили. Если, допустим, драться на палубе, то тут не до пьяных танцев. Нет размаха. Щит перед собой, плечо повыше, левая нога ставится набок, правая назад, меч смотрит вперед, рука отведена вниз и назад, остриём в районе брюха, чтобы ежели чего — колоть в живот насмерть. Глаза все время смотрят. Нельзя жмуриться. Закрыл глаза — умер. Понятно? Смотрим в глаза противника, он выдает себя тем, что смотрит, куда собирается рубануть. Смотрим на руки, на оружие врага.

В тесноте тактика простая. Держим строй, широко граблями не машем, чтобы своих не зацепить, прикрываем. Удары — резкий укол и короткие быстрые замахи снизу, сверху, сбоку. Скорость важнее силы. Никаких вам красивых скрещений мечей. Увидел, что враг зазевался, колешь в брюхо. Лапы выставил — колешь в кисть. Приблизил свою рожу, бьешь лбом в нос и обратно колешь в брюхо. На секунду оглушил ваш соседний союзник — колешь. Рука сразу уходит назад и вниз.

Но сначала учимся хватке. Да сколько можно ронять, как вы вообще по нужде ходите, вы ж роняете всё!

Отдельная история — топор. С ним стиль совсем иной. Про копье забыли. Только топор, меч. Молот? Можно и легкий молот. Так. Топор. Он наносит удар только острием. Им не блокируют удар, херня всё это. Щит, приняли удар, чуть приподняли, рубанули топором по колену. Запястье играет вперед-назад. Или подсекли. Или щит вот таким движением оттянули на себя, а ваш сосед врагу рожу располосовал.

Будем ещё учиться сталкиваться щитами. Казалось бы, нехитрая наука. Но большинство дебилов, типа вас, столкнулись, оттолкнулись и разошлись как кобели, дерущиеся за сучку. Болотная тупость. В момент столкновения надо не раззявливать, а обязательно уколоть в горло. Когда ещё так близко окажетесь? Или ниже щита ноги располосовать чтобы перед смертью покровил. Если елдын свой не прикроет, туда бей. Правил нет, запретных ударов нет, если только желание убить и победить. Пусть поорет, попрыгает, вражий строй нарушит. Это вам не потешный мордобой в портовом кабаке, а мастерство убивать в настоящей драке.

В учебном бою друг друга не жалеть. Враг вас не будет щадить, полудурки. В полную силу. Без обид. Деревянными, но от души.

Только когда солнце уже тянулось к закату, а море показало штиль, Гюнтер дал отдохнуть. Капитан стоял рядом с нами на хуте, его лицо было раздражающе расслабленным и задумчивым. Наконец он выразил блуждавшую в нем мысль.

— Про меч вспоминают, когда битва рядом. Хорошо учит ваш мастер, но не к добру это.

* * *

Прием пищи дважды в день. Рано утром и на закате. Кок всё время занят готовкой. У него на баке свой маленький мир — камбуз, куда временно загнали в соседи баранов. Мореходов тянуло на камбуз, как мух на свежую кучу, но кок их отгонял. Экономно расходовал питьевую воду, в одиночку кашеварил.

Готовил откровенно плохо, но сытно и быстро. Капитану, Кабану и отцу доставались самые вкусные куски. Так как он стряпал, распоряжался и накладывал, к нему подлизывались, помогали убирать и мыть посуду, пока он дремал на камбузе, следя вполглаза, чтобы хлеб не утащили.

Поварским делом ему приходилось заниматься в замкнутом пространстве на металлической печке, которую самому же и топить, поэтому невкусная готовка прощалась за ловкость и тяжелые условия. Зато он мог жить тут же, на баке, а не на деревянных койках в сыром трюме.

Ещё одной неочевидной особенностью судна было отхожее место. Называлось оно гальюн. Это должно было означать место на носу корабля, и на больших судах вроде так и было. Но Кот был мал. Моряки, если уж привыкли к слову, то называли так даже дыру в земле возле портового кабака. Гальюн на Коте был другой. Справа по борту ближе к корме, некое крепкое грубое сидение без спинки, с внушительной дырой и мощными ручками по краям, чтобы даже в шторм держаться во время физиологического мероприятия. В основании стула наклонная плоскость чтобы все результаты труда под собственным весом скатывалось прямиком к морским демонам. Но, поскольку реально дерьмище иногда прилипало, к гальюну привязано на длинной веревке ведро, чтобы зачерпнуть забортной воды и смыть за собой.

Естественно — регулярные крики друг на друга с обвинениями в постыдной забывчивости.

И конечно, ни о каком уединении не могло быть и речи. Корабелы говорили, что гальюны на больших коггах дают хотя бы в такое время спокойно побыть одному, а не терпеть издевательские шуточки сотоварищей.

Судно идет днем и ночью, сменяются вахты смотрящего на баке и рулевого, но в основном ночью спят. По моим наблюдениям, отец с неудовольствием ждал отбоя, чтобы посетить гальюн под покровом ночи, потому что никакого отдельного отхожего места для благородных не было.

* * *

— Кабан! Эй! Крикните боцмана! — подал голос немолодой рулевой над нашими головами. Был полуденный сон. Кроме судна нигде не сплю днем, а тут просто способ убить время, потому что норманнский язык в голову уже не лез, а заняться нечем. Встревоженный тон старого норда прогнал дремоту.

— Да, вижу, — недовольно вздохнул Кабан. На хуте стало тесно. Капитан, боцман с Людоедом, отец, пару корабелов, даже Снорре. Все смотрят в горизонт на далёкий парус.

Мы идем Басконским морем, вдоль западного берега, тут полно парусов. Иногда проходим совсем рядом с другими морскими скитальцами, машем им. Тут явно другое.

— Квадратный, полосатый. Что скажешь, норд? — голос рулевого был слегка сердит. Обращался он к Снорре, предполагая, что молодой с острым зрением увидит лучше.

— Да. Дрека. Нордский драккар, к ведьме не ходи. Полосатый. И на нас идет, гаммель Скальд, — отозвался Снорре.

Хут наполнился гомоном. Даже я смутно понимал, что при отсутствии другой системы оповещения, суда опознавались по силуэту, рисункам и парусам. Полосатое квадратное полотнище несомненный признак земляков моего саттеля — нордов. Наверняка — морских разбойников. И то, что они повернуты к нам, могло значить, что они хотят поближе пообщаться при помощи своих топоров. Ну, или это просто такое забавное совпадение.

Тем временем ругань на хуте усилилась. Всех осадил Кабан.

— Заткнитесь. Понятно, что пираты. Нехрен галдеть. Дайте капитану решить.

Салент молчал. Потом неоправданно спокойным голосом спросил мнения отца, Кабана и Скальда.

Барон Соллей и Кабан ратовали за сражение. Буквально — разворот и встречный курс, чтобы ошарашить. Не последнее место в этом плане занимала моя скромная персона. Ну, человек тридцать-сорок в тесном пространстве я действительно способен перебить даже и один. Кабан, правда, предлагал практично подождать пока они устанут, ведь мчат на веслах. Ходко, пару часов и догонят. Но немного выдохнутся.

Пришла очередь Скальда. Он откашлялся.

— Ветер усиливается. Бог Тор Хурде гонит стадо. Ближе к берегу отмели. Волна. Водовороты. Боковая качка. Станем углом к волне и пойдем к мелям. Прижмемся к берегу, пущай их поболтает, они ж на веслах. Выдохнутся, копытный дело говорит. Потом резко повернуть от суши, на зюйд-вест. А тогда уже и Хурде нам стадо нагонит. Ветер усилится. Поболтает, потреплет. Отстанут, не полезут.

Капитан помолчал, посмотрел в сторону берега.

— Черные? — уточнил он, хотя я и не понял, о чем вообще речь.

— Белые, костей не ломит. Но всё одно потреплет.

— Ну да, у меня тоже не ломит. — откашлялся капитан:

— Пойдем к берегу. Всем приготовится к маневрированию. Грек, на правый борт, там тяжелее всего. Барон, вы с сыном поможете ему? Снорри, ты у нас норд? Будешь помогать Скальду маневрировать. Боцман, организуй «пропажу».

— Барашка? — уточнил Кабан.

Все засуетились. Галдящая толпа мигом превратилась в сосредоточенное и деятельное войско.

Боцман с парой корабелов добыли откуда-то две бочки, кипу веревок, кок тащил живого барана. Сам капитан сбегал, принес и установил возле рулевого палочку с легкими ленточками, который развиваясь, показывали направление ветра, приговаривая, что, если выживет, купит кованный медью указатель ветра.

Мы стали помогать греку. Мачта была управляемой. Обычно её переставляли раз в день, по ветру. Намертво крепили по оба борта тройными концами к «быкам». Теперь её отвязывали. Но дать парусу свободу означает постоянную регулировку и целую толпу, которая будет держать оптимальный угол захвата ветра. Тут, конечно, моя сила будет кстати.

Скальд задавал этой песне мотив. Пока мы пыхтели, крепко держа канат за марки, то есть навязанные на веревке узлы, грек нам рассказывал, что и как. Чувствовалось, что он волновался, привычные шуточки как ветром сдуло.

— Если кто не знал, меня зовут Неоклетос, а то даже по имени не отпоёте. Вот. Мы сейчас держим парус, ловим побольше ветра, чтобы дать большой ход. Дойдем до мелей, станет опасно. Там большая волна. Бросать будет, как со страшного перепоя. Но драккару сложнее, он легкий, на веслах идет, особо не угребешь. Тем временем мы сбросим «пропажу». Навяжем между бочек, чтоб на плаву был — барашка. Он и есть пропажа. Орать будет со страха. Пиратам интересно станет, толком в волнах не разглядишь. Пока поднимут весла, сбросит ход, выловят, пока поймут, время потеряют, а мы выиграем.

Развернемся, пойдем в открытое море. Хурде это пастух, так Тора называют, хотя его вроде и нет, только Всеотец есть. Гм. Это. Хурде гонит стадо облаков. Погоняет крепким ветром. Белые не так страшно. Черные — ветер дюжей, сильнее, шторм. Ещё подумаешь, может лучше пираты. Но и белые поболтают маленько. Так. Хватит трепаться, трави, видите, боцман машет. О, Жак идёт нам в подмогу. Дело.

На мелководье волна поднималась как горы. Бросало вверх, вниз. Ветер все время менял направление. Корабелы держались, каждый делал своё дело. Бросили возмущенного барашка. Все заглядывали в сторону Скальда. Он теребил какие-то безделушки, висевшие на груди, что-то сердито шептал, зыркал туда-сюда, коротко командовал Кабану, тот громче повторял нам. Капитан тоже был на хуте, но помалкивал, вцепившись в поручень, с раздражающей полуулыбочкой наблюдая за работой экипажа. Мы, то травили, то тянули. Получалось слаженно и неплохо. Кот ловко кружился, огибая ведомые одному рулевому опасные места. Шлеп. Вверх, вниз. Болтает как при маневрах ухода от ПВО вражеского крейсера. Право на борт! Наваливаемся, наваливаемся, ловим направление ветра. Поворот паруса. Ветер засвистел в ушах. Берег оказался слева и за спиной.

— Крепите парус, но не расходитесь, — командовал боцман.

Мы и не думали уходить. Закрепили морскими узлами. Сели тут же, у борта. Дрека-драккар стал ближе. Несколько сотен шагов. Видны поднимающиеся весла, отрывки криков на нордском. Не то проклятий, не то команд.

Повезло, норманнам стало интересно, что там плещется в волнах. Подняли весла. Баран орет в шуме волн.

Хурде и, правда, нес облака. Ветер свистел в ушах. Началось томительное ожидание, только Скальд время от времени что-то напевал себе под нос и перебирал украшения на шее.

Болтанка усилилась, вражий драккар всё ещё маячил за кормой, но ветер щедро надувал парус, придав Коту молодецкой резвости.

Минута за минутой. Час. Кто-то пошел по нужде. Кок пробурчал, что, если бы норды были пошустрее, он бы ужинал у морского царя в гостях, а так придется готовить. Убрался на камбуз. Стало холоднее, судно бросало так, что даже сидя надо было держаться.

Я всё ещё сидел, привалясь к борту, когда отец решил, что ему пора отдохнуть и ушел спать. Прошло ещё несколько часов изматывающей болтанки, прежде чем рулевые решили, что пираты окончательно отстали и ушли за горизонт искать добычу помедленнее. Только тогда сменили курс на юг, на зюйд.

* * *

Когда все уселись кушать, а успокоившийся горизонт окрасило в потрясающие краски, вдруг начал рассказ обычно молчаливый рулевой:

— Меня все Скальдом зовут. Я ютландец. Норд. Скальд вовсе не имя, это название для бродячих пьющих чужой мёд странников, певцов-стихотворцев. Имя-то моё Эйдерсмук. Прозвали так за то, что по молодости как напьюсь, песни горланю, но слуха нету, всех аж корежит. Так что Скальд — это вроде злая шутка надо мной. Молодым служил на пиратском драккаре. Да. Белый дракон! Ходили мы на Альбион, в основном суда грабили, но и селениями не гнушались. Капитан был сущий демон, Кнуд Жадный. Я тогда рулевому делу только научился.

Знаете, как я морской разбой бросил? В одном походе, у чужих берегов. Экипаж за добычей ушел, соседнее селение разграбить. Верное дело, безопасное. Три дня их не было. На Белом драконе только четверо нас оставалось. Молодых. Всё ещё смеялись, зачем столько оставлять судно стеречь, мол альбионцы трусливые. Вот. А на четвертый день пришел отряд врагов, вроде под предводительством вражьего ярла. Ну. Мы иногда Дракона на берег вытаскивали, так удобнее, да и подлатать можно. А в тот раз как знали, на воде стояли. Ну, они как прибёгли, мы сразу якоря срубили. Парус подняли и двое на весла. Наш один, его Норска звали, на берегу был. Побросал всё и вплавь к нам. А выбор у парнишки невелик. Успеет, мы подберём. Не успеет — распнут его ланды. Вот. Доплыл в общем, мы же ему конец бросили, конечно. Вот. Так вчетвером кое-как ушли. А стыдно было на родину возвращаться. И одинокие все, без семей. Раз уж капитан погиб и домой нельзя. Продали мы корабль. В порту. Деньги поделили. Я тогда навеки на суше поселился. Чтоб до смерти жить, моря не видеть, землю там пахать, как дед мой. Вот. Ну, через два года, уже, когда последнее пропил и скитался, отнимая у собак еду, вспомнил — я ж рулить умею. Так в ближайшем порту и нанялся к грекам одним.

Что хочу сказать. Мы тогда не только топоры и мечи пользовали. Мечи были прямые. И кривые. Ещё крюки на длинной палке. Сначала борт зацепишь, потом в драке щит оттянешь, чтоб другой боец таким же крюком ему головешку-то проколол. С размаху. Удобно. Остроги бросали. И луками лупили, как поближе подойдем. Крюки на веревках ещё. Ну а насчет коротких мечей верно всё. Широкие были, мощные, чтобы срубать что попадется. Норд в бою лют и бесстрашен.

* * *

Прошло три дня. Кот Бигодже пришел к Аркошонскому заливу страны Бюжей ночью. Обогнули незаметную в темноте песчаную косу. Под скрип снастей грек рассказал, что её называют Петушиным берегом. Потому что птицы в темноте не видят, а если мореход впотьмах сослепу сядет туда, то его потом вытянут, но и на смех поднимут.

По горизонту то там, то тут светили огоньки. Неоклетос авторитетно заявил, что по всему берегу залива городки и вообще это место любимо и уважаемо мореходами, потому что там много стоянок, много трактиров и дешёвого яблочного пойла.

Ярко светила луна. На приспущенном парусе причалили к пирсу. На берегу никого не было. Пришлось троим матерящим весь свет корабелам Кота прыгать в воду, грести, бежать по настилу пирса и швартоваться, то есть привязывать судно. Потом ещё искать трап.

Мы сошли в ночной порт, назывался он Ла-Тесте, не дожидаясь утра. На седьмой день, точнее ночь, ступили на сушу.

Когда Кабан и Людоед прощались, крепко обнимались, даже плакали. Беззвучно рыдал и Снорре, о чем-то тихо перешептываясь со Скальдом. Старый норд гладил моего саттеля по голове, успокаивал, хотя даже при свете луны было видно, как он сам волнуется.

Последним на пирсе с нами простился неунывающий грек. Напоследок я спросил его, что же значит Бигодже в названии Кота?

— Усатый, — простодушно пожал плечами грек и обнял меня на прощанье.

Глава 11. Страна Бюжей

Я недовольно кивнул. Барон Айон Соллей давал мне наставления. На прощанье. По моим подсчетам уже девятый раз.

— Мы поехали, ты со Снорри здесь. Много раз всё обсудили.

Снова киваю гривой.

— Хочешь, иди в гости к Бюжам, хочешь — нет. Пойдешь — подарок купи. Деньги есть. Не знаю, на сколько мы уйдем в Норбанн-Порт, но ты тут закрепись и жди, кораблик всё время держи не примете. Тоже выбирай небольшой и шустрый. Единственная твоя задача.

Снова киваю.

— Если придет гонец из нашей земли, бросай всё и плыви на выручку. Хотя Фарлонгов больше нет, у них остались разгневанные родственники. Чуть что, наши будут запираться в замке и держать осаду. Ну, не обижайся, так надо.

«Так надо». Меня, взрослого рыцаря, оставляют сидеть на полпути в Стране Бюжей. Я хорошо понимал, что такое надобность, приказ и дисциплина. Хотя душа моя бунтовала, логика говорили, что все верно. Отец поскачет верхом с Жаком и Гюнтером, каждые два дня продавая уставших лошадей задешево, и покупая новых значительно дороже. Такая смена коней вылетит в расход. Потом, отцовская осторожность требовала решать деликатную ситуацию самому. Из страны Бюжей у меня всегда есть возможность вернуться, если в замке беда.

Но горькая обида, растерянность и негодование не покидало.

Простились. По-мужицки обнялись, похлопали по спинам.

Раннее утро. От моря веет холодком. Площадь возле небольшой церкви имени святого апостола Томаса. Улица, ведущая к выезду из городка, три всадника, уходящие вдаль. Я со Снорре стоим столбами. Норд недоволен. Скорее всего, от голода.

— Не смотри на меня драконом. Пойдем, поищем таверну, покормим тебя. Нам ещё кров искать.

Выражение лица саттеля мигом переменилось. Оказалось, он даже присмотрел пару вариантов. Когда всё успевает?

* * *

Таверна приветствовала нас открытой дверью и отсутствием хозяина за стойкой. Только постучав по столу монетой получили необходимое внимание. Наскоро подогретая вчерашняя говядина, свежие горьковатые огурцы, суп с восточными специями. Я принялся размышлять.

Что нужно молодому барону в чужом городе? Кров и питание. Ленивым взглядом осмотрев заведение, подумал, что можно снять комнату и тут. Обычно номера внаем располагались на втором этаже. Проход сквозь трапезную залу, то есть помещение, где я сейчас. И надо думать тут каждый день пьют и едят. Гуляют, орут, морды бьют — по ситуации. Прямо под моим жилищем. Опять, кстати, крошечным. А ещё туалет — небось выгребная яма во дворе, с полчищами мух. И умываться тоже будет проблемой. И жрать тоже тут. С раздражением отодвинул миску.

Так дело не пойдет. Я имел на руках пятьдесят полновесных золотых ливра, большая часть для защиты от кражи — заботливо зашита мамой в пояс. Плюс серебро и медь. Целое состояние. За четыре ливра можно купить дом в центре Конкарно. Допустим Порт-Ла-Тесте город пошикарнее. Дороже. Хотя к чему мне жилье на далеком берегу?

— Начнем с чего? — задал я вопрос Снорре, который поперхнулся, кашлянул, из ноздри вылетел белый боб.

— Гм. Начнем с чего? Сколько нам тут жить? — норд перестал есть, но всё ещё молчал как рыба.

— Эй, любезнейший!

Стройный молодой мужчина, который заправлял тут, посмотрел на меня исподлобья, упершись в незнакомый, но очевидно баронский герб на плаще, вздохнул и поплелся к нашему столу. Дошел. Руки за спиной, сопит, всем видом показывает своё нежелание тут находиться.

Поворчав, я достал медную монету в пять денье, с глухим звоном бросил на стол. Ну, вроде подействовало.

— Хозяин заведения, какое отсюда расстояние до Норбанн-Порта? Скажем, сколько дней ехать?

— Кхе. Управляющий, не хозяин. И я никогда не бывал в тех краях. Но. Тут был недавно один странник, который хвалился, что доехал за семь дней из Тулузы. А от неё до Норбанна ещё столько же. Наверное. Спросите купцов на рынке. Тех, кто ходит с караванами. Что-то ещё?

Он потянулся за монетой.

— Да, ещё. Сколько народа живет в городке, как много судов, и кто тут заправляет?

— В стране Бюжей, правят Бюжи, — управляющий посмотрел на меня как на идиота — У них резиденция в Сан-Гуине, это на соленом озере, к югу. В Ла-Тесте живет, по меньшей мере, полторы тысячи человек и Бог знает сколько проезжих, мореходов, бродяг и торговцев. Корабли вы можете наблюдать, дойдя до порта. Не знаю, сколько их. Всегда есть. Мы тут не совсем город. Страна Бюжей, это все земли, залив и равнина, а в заливе много селений и стоянок. Мы — самое лучшее. Будете вина? Я заработал монету?

Молча отдал ему монету, мы расплатились за завтрак и пошли. Хотелось спать, но сначала действительно дойдем до порта.

Пока шли, начал считать. По словам грека от Конкарно до этого места никак не меньше четырехсот морских миль. Кот шел со скоростью пять-шесть узлов днем и несколько медленнее ночью. Причем что такое этот узел, я не знал. Всего путешествие заняло семь дней. Допустим, примерно одна седьмая от четырехсот это пятьдесят семь. Столько мы проходили за сутки морем? Пятьдесят морских миль?

Ладно, а по суше? Лье это столько, сколько тяжеловооруженный пехотинец с окованной дубиной в трясущихся руках может пробежать за час. Лошадь галопом может и шесть лье в час, только она от такого темпа умрет, несмотря на отличный тракт древних, от Бордо на юго-восток. Значит, поскачут легкой рысью и пройдут допустим двадцать лье за день. Ну, может отец торопить станет, тогда и тридцать. Монахи аббатства говорили, что от западного берега до берега Древнего Прованса примерно сто лье. В теории всего три-четыре дня. По идеальной прямой. В реальности дорога будет петлять, участки похуже, леса, топи. Если обычный странник доедет за десять, то отец одолеет и за пять. Обратно медленнее, с матерью и ребенком. Туда, сюда и там. Три недели, самое меньшее.

Без карт тяжело. Расстояния никто не мерил, направления приблизительные. Дикость.

Ну, хорошо. А как быстро он разберется? Вдруг та девушка беременна так, что вот-вот родит. Отец останется там и будет ждать, чтоб ребенок родился и хоть немного окреп для дальней дороги. По его указанию, если он не вернется через четыре месяца, мне нужно одному возвращаться в замок. Причем подчинюсь ли я этой отцовой идее вопрос спорный.

Сколько не считай, определенности нет. Зато Ла-Тесте, или если совсем полностью, Порт-Ла-Тесте-Де-Бюж — вовсе не дыра. Находиться тут приятно. Тепло, ветерок, улицы сравнительно чистые, некоторые мощены битым камнем и идут к морю. Придется погостить.

Повёл норда на разведку. К морю. До порта кривая уличка брела между небольших аккуратных домиков, расставленных просторно, с огороженными садиками-огородиками. То там, то тут текли ручейки, мелкие, но чистые. Простенько и красиво. Ближе к порту всё чаще попадались пустыри. Это сильно отличалось от вонючего скопления хибар в Конкарно. Минут пятнадцать ходьбы, и у моря.

Наверное, это такой правильный порт, о котором говорил когда-то тот старый мореход, который сам из Ливана, но родом из Венеции. Небольшие суда стоят возле деревянных пирсов. Прямо возле них — высокие, без окон, деревянный здания. Склады, мастерские. Кружатся чайки. Народу, правда, не видать.

Даже не доходя до воды, стало понятно, что Аркошонский залив, или как его тут называли — залив Бюжей, огромный. Другая сторона в дымке на горизонте. Посреди залива серо-зеленое пятно. Островок. И действительно, полно судов. Лениво покачивался небольшой баркас, скорее всего, рыболовный.

Остановился. Всё ясно и так. Повернулся к своему саттелю.

— Снорре, скажи, а это похоже на твой родной город?

— Немного напоминает.

— А где бы ты в своем городе искал ночлег? Место для «пожить»?

— Ну, вы же родня Бюжей. У них свой замок. Купите в ювелирной лавке расшитый пояс для старшего из них и дурацкое колье для дамы. Ступайте в гости. Вас напоят, накормят и поселят жить. Ну, расспросами замучают, конечно. А меня к слугам определят. Тоже покормят. Так и проживем.

— Херня эта твоя идея. Бухать как чёрт со скучающими хозяевами земли. Три недели подряд? Два месяца? И жить как бедный родственник на попечении. К тому же вдалеке от моря, не приглядывая за корабелами. Представь, что никаких Бюжей нет.

— Ну, представить такое трудно, в любом месте есть свои благородные. Тогда корчма?

— Оставим это как запасной вариант. Ещё идеи. Давай, думай, ты же Искатель.

— Помню — помню. Себе на жопу приключений искатель.

— Не обижайся. Ну, вот у нас есть деньги. И мифическая свобода. Не покупать же дом. Хотя, тебе понравились домики, как мы шли сюда?

Снорре насупил брови, задумался. Он действительно имел талант что-то искать и даже находить, но обычно это касалось вещей приземленных.

— Я бы взял дом в ренту. Временно, внаём. Надо понять, какие дома пустуют и у любого есть свой хозяин. Сторгуемся. Только дайте мне о цене говорить, а то благородного да богатого каждый норовит обжулить. Обычно про пустые дома знают трактирщики, они больше всех общаются с людом. Торговцы на рынке. Ещё гробовщики и староста селения.

— Гм. Молчу, откуда информация у похоронных работников. Оставим старосту, пойдем в корчму. Только другую, тот управляющий мне не понравился.

* * *

Валент от нашей просьбы сделал задумчивое лицо. Это был хозяин «другой» таверны, молодой поджарый парень с огромной улыбкой, который кормил и поил нас. Встретил, сразу же познакомился, усадил, сел сам, тоже кушал и угощал вином собственного производства. И думал. Когда особо задумывался, улыбка спадала с его лица, оно становилось неожиданно серьезным.

— Эй, Карлита, — крикнул он служанке, — позови хозяйку.

Про свою жену он уже сказал, что зовут её, как и его, Валентина. Где-то в доме играет их сынишка — маленький Артемий.

— А что такое Спарта в названии заведения? — поинтересовался я.

— Дедушка мой грек. Воевал, странствовал. Потом сошел в ближайшем порту, купил разорившуюся опустошенную таверну у пьянчуги — сына бывшего владельца. Своими руками восстановил. Назвал Спарта. Это город такой большой в Греции. Правда, тут разве что мореходы знают о существовании самой Греции. Дед был из заморской деревеньки Аниссарос. Так что что я — Валент Аниссарос. Правда его и отца, а потом и меня всё чаще Ла-Спарта называют, в честь названия кабака. Так что я местный. А вот Валентина Алессандро у меня — испанских кровей.

Валентина тем временем пришла, учтиво поздоровалась, познакомилась со мной, убрала черный локон, поклонилась, я встал и по этикету ответил ей легким поклоном. После церемонии знакомства, она плюхнулась на лавку и нахмурила черные брови на супруга.

— Ну, ты нальешь мне вина?

— Да, дорогая.

Мы чокнулись за знакомство, выпили. Я вспомнил свой тост в Вороньем замке, последующую бойню, тряхнул головой, прогоняя наваждение. Тем временем остальные активно обсуждали вопрос поисков жилья с критериями приличности, отдельной территории и наличия колодца, на чем настаивал Снорре.

Пока Валент принялся, запинаясь, приводить один за одним варианты, ссылаясь на имена и описание, которые мне ровным счетом ни о чем не говорили, Валентина его перебила.

— Вон, — она ткнула пальцем куда-то в сторону побеленной стены и презрительно нахмурилась на мужа, — вон дом. Ну, помнишь, Марисса там жила, которую морячок зарезал. Ну, которого ещё шеф ла гвардии Анри Лев через два дня повесил. Ну, вешали ещё не у нас на площади, а в Местрасе, пришлось закрываться и переться туда. Ты ещё ребенка хотел на казнь взять, болван. Помнишь?

— А-а-а-а-а. Ну да. Марисса. Отец её Паткси с моим отцом немного дружил, он ещё на ломоту в спине жаловался. Помню, конечно. А кто сейчас владелец?

— Сестра её старшая с мужем. Ты же с ним знаком, его вроде Марцель зовут. Вечно хмурый такой ходит. В жилетке своей дебильной.

Я не лез в разговоры. Обрисовалась ситуация, что буквально через пару домов по той же улице хижина. Старшие поумирали, дети повзрослели, разъехались, младшая дочь жила одна, привела в дом корабела, она её по пьяни зарезал и пытался скрыться на отходящем когге, его отловили и весьма оперативно повесили за злодеяние. А дом уже больше года хотят, да не могут продать. Снорре пустился в рассуждения о том, что дом тут нечего делать построить, земли полно, пошел к старейшине, дал пару монет взятки за пустующий участок, купил бревен на рынке, кирпичей, всё такое — и построил. Зачем за готовый переплачивать?

За этими разговорами Валент послал служанку за хозяевами дома.

— У вас на севере, знают про грюйт или грюйс? — спросил Валент. — Когда варят пиво, его надо сразу же пить. Не хранится, скисает. Церковники догадались добавлять в конце варки грюйт, то есть тайную смесь горных трав. Может три недели не киснуть. Можно торговать или растягивать питьё, полезно для трактирного дела. Хотя и тошнит от такого пойла, будто сено жевал. Многие монастыри варят пиво с грюйтом. Но! Дорого. И купить смесь возможно только в монастырях или храмах. Только у монахов. По-гречески такое называется «монополия». Конечно, любой дурак может пойти в холмы и леса, набрать разной травки, примерно подобрать состав, высушить и истолочь, получиться что-то похожее. Вот только его быстро изловит тот же монастырь. И, глядишь, тебе уже инквизиция раскаленную кочергу в жопу засовывает с вопросом, не колдун ли ты? Никакой дурак травку по холмам собирать не станет, если ему шкура дорога. На этом монополия и держится. И нарушить её никак нельзя. Говорят, германцы пробуют что другое добавлять в пиво, чтобы и церковников не злить и пиво не скисало так быстро. Можжевельник, имбирь, мёд. Хмель какой-то. В общем, мы на юге пошли по другому пути. Делаем сладкий сидр из яблок, груш и любых подходящих фруктов. Зимой — вино. А вот и хозяева дома.

Прикончили бутыль вина, начали вторую. Большой толпой, вместе с домовладельцами пошли к тому дому.

Никакой нумерации или обозначений не было. Назывался он просто — «дом с елкой», потому что во дворе росла итальянская кривоватая сосна, посаженная неизвестно кем, зато дающая отличную тень перед домом. Ласковый ветерок с Басконского моря прогонял пьяную сонливость.

Жильё находилось действительно через три хозяйства от Спарты. Изгородь, сложенная из местного камня, высотой до пояса, калитки нет. Неровный квадрат двора, часть из которого заросла полевыми травами, вероятно — огород, часть засажена чахлыми деревцами. Дорожка протоптана к домику. Низенький, побеленный снаружи, с плоской темно-желтой черепичной крышей.

— На крыше по ту сторону дома есть площадочка с навесом — с видом знатока заявил Валент. — Подниматься надо по лестнице прямо со двора. Старый Паткса забирался наверх и сидя на стуле смотрел на море. Ну, или от жены прятался. Надо и мне такую сделать.

— Я тебе сделаю! — нахмурилась Валентина и притворно замахнулась на мужа.

— А где колодец? — напомнил Снорре.

Колодец нашли. Запущенный, с черной водой и без ведра. Но есть. А туалет вообще отдельное каменное сооружение с покосившейся дверью, хоть сразу пользуйся. Снорре сделал мне знак, после которого я отошел, а саттель принялся с неожиданным жаром торговаться с собственниками о размере ренты.

Мне понравилась тень от ёлки, вернее сосны. Росли деревца поменьше. За домом был сарайчик и большой навес, крыша которого теперь обвалилась. Из-под обломков выглядывали отсыревшие дрова.

У меня никогда не было своего жилья. Строго говоря, я и теперь стану жить с прожорливым нордом, но всё равно, происходящее для меня какое-то откровение.

Раньше, чем я, прогуливаясь, обошёл вокруг дома, состоялась сделка, по серебряному су за первый месяц и три четверти за последующие. Деньги перекочевали к обрадованным неожиданным доходом домовладельцам, и они ушли. За ними и Валентины, пригласив, как устроимся — снова в Спарту.

Мы остались одни. Можно сказать, что дом арендовали без осмотра. Сказалось отсутствие жизненного опыта, мы оба молоды и местами довольно глупы. Про нашу глупость стало понятно, когда почти сразу же не смогли отпереть дверь. То есть она снабжена огромным встроенным в дверь замком и ключ дали, только он от влажности и редкого использования намертво заржавел. Мою идею высадить дверь после короткого совещания отвергли, потому что потом нам же её и чинить. Норд полез в окно, благо ставни открывались.

Пришлось временно обходиться вообще без дверей.

Коридор, огромная по крестьянским меркам кухня с пыльной печью, три комнаты и даже ход в небольшой подвал, куда я нечаянно чуть не свалился.

Кухня слева от входа и имела окно в сторону улицы, через которое мы и забрались, подставив для удобства какой-то пенёк. Коридор по центру. Прямо — одна комната. По правой стороне ещё две. Ту, которая тоже смотрела на улицу, Снорре однозначно закрепил за собой. Мне определил дальнюю, потому что у неё был внутренний засов, и «она же бывшая хозяйская». Третья комната — запасная.

Скрипучие деревянные полы, серые стены с плесенью, мебель была, хотя вся пыльная, в паутине. Жилище мертво, не обжито. Запустение чувствовалось во всем, хотя дом и не разграбили. Но мы были в восторге. После того, как я без споров согласился с распределением комнат, и даже вернул потраченный серебряный су, Снорре неожиданно чуть не расплакался. Когда подуспокоился, пробурчал, что у него впервые в жизни будет своя комната. В этих чувствах он добыл из недр своего походного мешка плетеную бутыль, явно не с водой, и сделал мощный глоток.

— Снорре, давай поспим. Прямо на голых и сырых кроватях. И да, впервые в своих комнатах, всё такое. Я никак после ночной высадки и этих всех брожений по городу в себя не приду.

* * *

Проснулся, было ещё сравнительно светло. В голове туманом клочки сна и усталости. Смотрел в окно, оно выходило в сад. Пели какие-то немузыкальные птицы, но из окна их не видать. Хотелось в туалет. Норда в доме не было, я полез в своё окно. Обнаружил задумчивого Снорре возле тьмы колодца.

— Вообще, я сам умею чистить колодцы. Наука нехитрая. Спускаешься вниз на толстой веревке. Ведро на другой. Лопата, совок, черпак. Теснота. Всё подвязано к поясу, чтоб не утопить. Начерпываешь ледяной воды, грязи и ила в ведро. Перемажешься. Холодно как в аду. Орёшь, чтобы вытаскивали ведро. Следишь, чтоб по башке не треснуло на подъеме. Сверху обязательно плюхнет содержимым. Его там выливают. Бросают вниз. Ругаешься, что чуть не убили. И так весь день в этой дыре. Колени болят, почки ломит, холодно. Потом кровью мочишься — бывало. Но после трудов уже грунтовые воды наполняют низы колодца чистой водицей. Мне за это платили, правда мать всё отнимала, и отчим иногда избивал посохом своим. Кое-как насобирал чуток денег и ушел из дому.

— А потом? — спросил я, пересиливая природные позывы мочевого пузыря.

— Потом? Потом меня в замке Соллей вешали за кражу тощей глупой козы.

Я усмехнулся и пошел знакомиться с местным гальюном.

По окрестностям Ла-Теста текли небольшие ленивые ручейки, из-за которых в безветренную погоду водились полчища комаров. Вода в них чистая, поэтому вечером несмотря на решительные протесты норда мы пошли в один такой искупнуться.

Даже мне показалось, что купаться в ручье глубиной по пояс посреди пустыря — перебор. Но иной возможности помыться не было. Снорре, охранял меня от несуществующих врагов, но сам в воду лезть отказался. После морского путешествия хотелось почувствовать подобие чистой кожи. Травмированную душу саттеля решено было лечить ужином в Спарте. Заодно ещё Валентинов про страну Бюжей расспросим.

* * *

Пляж. Небо — потрясающий фантазию купол. Луна не вышла. Безоблачно. Звезды, крупные, яркие, щедрые светом. Сытые и слегка пьяные, мы сидели прямо на ещё теплом от жаркого дня песке в стороне от порта. Волны шумели, почти добираясь до ног. В руках саттеля бутыль, наполненная валентиновским вином. Ещё одна с собой.

А я смотрю на звезды. Никто в этом мире не знает про звезды, сколько знаю я. Что забыл здесь, почему не там? Отнял у норда флягу, залил в себя немного кисло-сладкой жидкости. Ну, допустим, попасть сюда не было моим осознанным выбором. Судьба. Случайность. Меня бросило в дрожь от воспоминания одиночества полёта. Тут хотя бы норд есть, который в подтверждение моей мысли громко отрыгнул.

Сколько может жить моё тело? Сколько ждать до того, когда местное население построит подобие цивилизации, разовьется, дотянется до звезд. Я даже могу активно помогать. Развивать науку то там, то тут. Прочитаю все, какие есть книги, буду писать свои. Под псевдонимами и из разных мест. Смогу улететь.

Делаю ещё глоток. Стоп. Улететь куда? На Зевенн? Кому я там нахрен нужен хоть сейчас, хоть через тысячу лет? Норд тянет руку за бутылью, делаю ещё глоток, отдаю. Волна шипит — ш-ш-ш-ш-ш. Оттого, что мне неуютно здесь и сейчас. Оттого что я не знаю этого мира, его законов и языков, религии. Не знаю, о чем думают другие, более взрослые, чем я. На рожах написано, что считают себя умнее. Оттого что они меня не понимают. Что меняется?

А может, сожри меня медведь, я прав. Что не такой, как все. Да хоть обойду пешком весь свет — всё равно буду не такой как все. Дело даже не в том, что я такой — ненастоящий человек. Никакой ученый муж, никакое оборудование не выявит мою «инаковость». Нет. Дело в том, что никто не был в чужой шкуре. Никто не знает, как другой мыслит и чувствует. Тем более — что пережил. Например, через что прошел Снорре, если он даже факт своей казни не воспринимает как самое особенное событие? Казни! Повешенья! И со всем этим своим океаном боли и гнева — он просто живет. И я живу. Моя тайна одна. Его — другая. Я ведь даже могу к нему в голову залезть, но не стану. Он особенный. Каждый, если не совсем дебил — особенный. Но эта особенность нужна только ему.

Улечу я на звезды. Вот, чёрт подери, завтра спустится исследовательская капсула нейтралов. Случайно. Захвачу её, улечу. И что? Я перестану быть мобильным одиночеством? Моего дома нигде нет. Нет моего рая. В этом мире хорошо и спокойно не бывает никому.

Ошибка — считать, что можно уехать из плохого места и станет всё хорошо. Любое место плохое, в любое место притащишь себя.

По крайней мере, тут всем хреново. Есть несколько человек, которым я могу помочь. Не жду благодарности, я делаю это для себя и потому, что сам считаю это правильным. А эта, пропахшая плесенью, снятая внаем хибара, единственный дом во всей вселенной, где моё место.

Познание и признание самого себя — ключ к личному счастью. Как большой ржавый ключ в кармане Снорре. Есть в наличии — только пока не срабатывает.

— Где бы ты хотел жить во всем мире, если бы мог выбирать, Снорре? — прервал я длительную тишину и свой внутренний монолог.

— Ну, — после некоторой паузы ответил слегка окосевший голос саттеля. — Мне здесь нравится. Берег. Нордская кровь во мне любит море, это не отнять. Хоть всю жизнь до стариковства проживи в горах или степи, помирать всё одно приду к морю. Тут тепло. Просторно. Не воняет, как в Конкарно. Вот в таком домике бы жил. Корову бы завел. Или даже две. Девку жопастую. Я б её не обижал. Любил бы. Не ушел бы, как этот крысёныш с бешенными глазами. Детям бы выстругивал фигурки из дерева, как дед. Звезды тут красивые до жути. Пойду поссу.

— Гм. Сходи, конечно. Я попозже. Сумку постерегу. Завтра надо будет на рынок пойти, скупиться по твоему списку. О цене — опять ты будешь спорить.

Глава 12. Дом с ёлкой

Дверной замок починили. Для этого пришлось снять с петель дверь, которая, упав, чуть не пришибла норда. Сняли, совместно отковыряли крепления. Механизм просто распался на части.

Я дивился примитивности частей замка и тем, что его можно открыть буквально погнутым гвоздем.

Рано, ещё до рассвета — норд проснулся, стал ходить, копошиться, как гигантский ворчливый крот и разбудил меня. Сонные, с бодуна, я не умытый, поплелись на рынок покупать по списку, который находился в нечёсаной голове Снорре (тоже неумытой, но для него это обычное состояние).

Ведро, лопата (зачем нам лопата?), мотыга (а мотыга зачем?), кастрюля, несколько ножей, вилка одна — для меня, деревянных лопаток-ложек сразу шесть (зачем шесть?), тарелки, миски глиняные. Сковорода, котел для воды, совок, тачка чтобы всё это везти (все равно не влезло). Войлочные одеяла, тут мы разгулялись, брали большие, с рисунком. Тюфяки новые. Лохань, слишком маленькая чтобы мыться, видимо для стирки. Масляные лампы сразу две и масла к ним. Инструменты, топор, какое-то шило, легкий молоток. И далее по списку. Всё придирчиво по десять раз осматривалось нордом. Частенько он нюхал товар и из этой понюшки делал для себя какой-то вывод.

Снорре остервенело торговался за каждое медное денье. Через час нас знал весь рынок. Несколько мальчишек были наняты оттащить купленное в таверну Спарта.

Только потом мы завтракали на открытой площадке, кормила Валентина, слушая сбивчивый рассказ норда про дом и похождения по рынку.

Ещё позже чистили механизм замка. Продували. Мне в глаз попал кусок ржавчины. Скребли ножами. Снорре мазал их вонючим горным маслом из пузырька. Собрали назад, вставили дверь, что оказалось намного труднее, чем снять. Ведь надо попасть сразу на две уродливо кованые дверные петли, ругаясь и балансируя огромной дверью, чтобы она опять не рухнула.

Когда поставили, оказалось, что забыли смазать петли и они протяжно скрипят. Ругаясь на смеси нордского, фламандского и всеобщего, приподняли дверь, исправили свою оплошность.

Чистить колодец, несмотря на протесты норда, наняли местных забулдыг. Заперли дом на все ставни и двери, оставив работников делать работу, отправились к Валентинам.

— Я трудилась сестрой медицины в госпитале Святого Мишеля в Бордо, когда Валента на тележке привезли. Он друга полез доставать из бухты, сам чуть не утонул. Пьяный. Воды нахлебался, синий весь, ему дружки ещё и ногу вывихнули. Как пришел в себя, стал приставать, давай мол познакомимся. Ты Валентина, я Валент, смотри как здорово.

— А разве сестры милосердия не дают обет безбрачия? — удивился Снорре.

Валентина закатила глаза и явно заранее заготовленными словами ответила.

— Да кто вам вообще это рассказывает. Сестры медицины и сестры милосердия, которые монахини, это две большие разницы. Притом даже из монахинь можно преспокойно уйти, с настоятельницей договариваешься и всё. Это только пока монашка, ничего нельзя. И то у них там всякое случается. А мы так вообще, учимся и работаем, мы к монастырю постольку — поскольку. Понятно тебе? Надо будет ваш дом посмотреть. А то может купим, будем гостей пускать и как склад.

— Удобнее было бы дом Гаткси купить, он же через забор от нашего — глотнув вина, высказался Валент.

— Да что ты заладил со своим Гаткси, ну не хочет он продавать, ты ж его сто раз спрашивал. Можешь пустырь за домом застроить, ничейный, если тебе так надо, чтобы рядом было, а то сидишь.

— Ну, Валентина Алессандро!

Я помалкивал. Сегодня снял плащ с родовым гербом и дурацкую гербовую брошь, которую всучил отец. Без них не было очевидно, что я барон и люди не шарахались от меня, как от чумного. В конце концов большинство предпочитают носить знаки различия, чтобы окружающие их боялись и уважали. Я же не взял с собой даже меч, только лишь под накидкой два ножа, клинки всего в две ладони.

Так что с виду — обычный путешественник.

Другое дело, что норд непрестанно таскает с собой те самые топоры «скрытого ношения» из истории с Вороньим замком. Очень он к ним привык, подозреваю, что и спит с ними. Безоружными нас никак не назовешь, саттель свою роль телохранителя блюдет ревностно.

Вечер, открытая площадка, рядом горит очаг, на нём ловко подвешена сковорода, где для нас томятся куски мяса. И какие-то сверчки орут так, словно пытаются докричаться до звезд.

Снорре принялся сбивчиво пересказывать про конец света. Грек во время похода на Коте рассказывал, что когда-то давно был конец тысячелетия и народ на полном серьезе ожидал обещанного конца света, имущество свою продавал, в монахи уходил.

А конца апокалипсис не произошел, церковники сказали, что они-то ничего подобного не обещали, наоборот, молились, чтоб пронесло. И полюбуйтесь, получилось. Извольте жить дальше и не забывайте про церковную десятину.

* * *

Колодец так и не почистили. Когда вечером вернулись домой, обнаружили пьяных работничков, грязь и инструменты. Всё в куче, мужички спят прижавшись друг к другу. Пьяные, конечно. Козлы нерадивые. Клятвопреступники. Эту мысль высказал им Снорре, когда выкидывал по одному с участка, последовательно и деятельно отыскивая всё до последнего инструмента, даже ведро и кусок грязной веревки. Выкинул, потом достал топор, красноречиво помахал перед носом их вожака и пообещал поотрубать уши, если они вернутся завтра.

Наутро, опять похмелье. Сами стали чистить колодец, как и описывал Снорре. Без посторонней помощи, причем никого уже не смущал мой баронский статус. И водой действительно иногда плюхало на голову норда.

Чтобы мой спутник не замерз, и мне не пришлось его снова лечить, вместе с очередным пустым ведром спустил ему вина и дело пошло веселее.

К полудню мы были слегка пьяные, мокрые, голодные как звери, перемазанные грязью и глиной. В таком состоянии пошли купаться на море.

Снова кривая улочка, редкие прохожие смотрят лениво и без интереса, море дышит впереди. Как и в первый раз, оно чувствуется как огромное живое существо. Дорога без всякого предупреждения заканчивается, распадаясь на несколько тропинок. Ориентируясь по наитию, выходим к задней стене какого-то склада, где неизвестный шутник нарисовал непропорциональную большегрудую женщину в морских волнах. Оказываемся на площади перед пирсами.

Снуют мореходы, зазывала малюсенькой пивной орет раскатистым басом, разносчик воды с большим глиняным сосудом на спине, едва не наступает на ноги.

В уголке навес, где улыбчивый беззубый торговец предлагает купить выловленную утром рыбу. На рынке дороже, зато у него можно и пожаренную. Раскаленные угли в передвижной кованной емкости. Несмотря на жару — они не вызывают отторжения, их тепло приятно, пахнет едой и готовкой. За грабительские двенадцать денье берем две жирные жареные рыбины и по огромной лепешке.

Несем в руках, горячие рыбины прямо на хлебе, пропитывают теплом, соком, с рыбин капает на камни, на песок. Норд несет плетеную сумку с вином и полотнищем для вытирания.

Слева от береговой впадины, где располагался порт, широченные, сравнительно чистые пляжи с бело-желтым песком, огромные, пустые, свободные. Ни корабелы, ни местные не имеют привычки купаться в море.

Море. Пляж. На береговой линии никого, не считая пары бродячих псов, беззаботно бегущих краем моря. Пляж манил меня. Медленные теплые волны, чистый ровный песок. Кое-где кучи разнообразного морского мусора, которые неизменно привлекали Снорре Искателя, с тут же подобранной палочкой. Разгребает, шепчет что-то под нос, мечтает о кладе или хотя бы подарке от моря. Кучи — источник деревяшек по размеру от небольшой палки до огромного ствола, выбеленных и вымытых морской водой до неузнаваемого состояния. Из них по вечерам получался отличный костер. Над головой чайки, в центре залива Бюжей небольшой островок, где у них нечто среднее между домом и местом собраний.

Уплетать рыбу сидя в грязной одежде у кромки воды недалеко от порта, когда кругом кружат чайки с явно воровскими намерениями — удивительное, пронзительное удовольствие.

Никогда еда не доставляла мне столько наслаждения. Тело изнывает от блаженства. Впервые Снорре лезет в воду сам без понуканий и приказов. Длинные волны подбрасывают вверх и вниз, щедро пенятся, вода чистая, теплая, несет небольшие кусочки водорослей. То там, то тут, снуют мелкие любопытные рыбки. Плещемся, плаваем. Я все ещё плохо держусь на воде, но, когда ныряю, тело как-то само управляет процессом, скольжу как рыба, отталкиваюсь от дна, плаваю с открытыми глазами, хотя потом они будут побаливать. Кружу под водой долго, вызывая гнев норда, он никак не привыкнет что я могу провести без воздуха очень и очень много времени, наверное, так долго, что могу взять в руки камень для тяжести и по дну дойти до ближайшего причала.

Накупавшись вволю, выползаем на берег. Опять хочется кушать, но уже не так остро.

— Пойдем, как обсохнем, в Спарту, а, Снорре?

— Пойдем, когда это я от еды отказывался? Но надо и дома начать готовить. На рынке купить мяса, масла и покашеварить. Крупы я уже взял.

— Можно. Только завтра. Сегодня охота купаться.

Норд кивнул и извлек из своей сумки бутыль, открыл, понюхал, сделал мощный глоток и передал мне. Я охотно выпил, хотя и подумал с сожалением, что надо бы не каждый день пить. Норд говорит, что рыцари только и делают, что дерутся, тренируются, трахают каких поймают крестьянок и бухают до одури. В этом смысле я нетипичный рыцарь.

Что мне нравилось в Снорре, он никогда не удивлялся. Не удивлялся, что я умел лечить. Что не притрагивался к женщинам, как, впрочем, и к мужчинам, животным или предметам. Тема секса для меня пока непостижима, хотя в моем возрасте у многих уже есть по несколько детей. Норд не удивился, когда я перебил на открытом пространстве несколько десятков бойцов и когда побежал пешком в замок, припустив быстрее лошади. Не так уж много в своей жизни знал мой саттель, но выясни он, откуда я и что за существо, кивнул бы и спросил, есть ли что пожрать? И при этом всё, что знал — держал в своей голове. Не обсуждал даже со мной. Причем это не выглядело как мужественное охранение тайны Короны и Святого Престола. Нет. Вот он сидит с абсолютно тупым видом. Руку тянет за бутылью. Вот пьет. Отмахивается от чайки. Снорре — он такой.

— Погнали ещё скупнемся? — позвал я.

* * *

Мотыга давалась тяжело. То есть любое орудие требует тренировки, практики. Но почему-то меч сразу лежал в руке как влитой. Топор на тренировках перемещался в руке вверх и вниз легкими перехватами как по волшебству. А вот мотыгой надо рубить вниз, чуть подтягивая к себе при ударе, чтобы отковырять куски земли, которые неприятно попадали в сандалии. Переворачивать комья, неуклюже разбивать.

Приводил в порядок двор. Как это часто бывает, автором моих страданий был я сам. Норд без огонька пытался меня от этого дела отстранить, но сам-то был занят приготовлением огромной порции каши на открытой кухне во дворе. Благодаря этому не видел моих кривляний. Уже легче. Не люблю, когда у меня что-то не получается и это видят другие. Не то, чтобы я считал свои действия идеальными, наоборот. Но пристальное чужое внимание, которое преследует любого рыцаря — раздражало.

Мы приводили в порядок хозяйство. Запустение коснулось буквально всего. Там почистить, тут выкинуть.

Свалку организовали у себя же в углу хозяйства. Территория двора-огорода была огромной и упиралась в неровность местности, некое подобие холма или пригорка, который был совершенно пуст. Надо бы исследовать его.

В любом случае не хватало ручья. А так бы хотелось, чтобы рядом была вода, водоем, все цветет и пахнет. В ручье я мог бы купаться. То есть, конечно, после моря достал пару ведер и аккуратно вылил на себя, но было адски холодно и неудобно, к тому же разлилась лужа.

Теперь я хотел обкопать всю плоскость от сорняков. Может, даже что-то посеять. Дорожки — укрепить имевшимся в изобилии камнем и кирпичом. Нашел огромный плоский глиняный кувшин с широченным горлом. Промыл ведром воды. Емкость огромная, на дюжину ведер, такую только на телеге возить. Установил повыше на земле, опёр на здоровенные камни, частично наполнил водой из колодца. Получилось слегка кривовато, с наклоном. На удивленный взгляд норда ответил, что солнце хоть немного согреет воду и можно будет мыться. Ну, то есть — бессмысленное для него занятие.

Теперь вот мотыжил пространство под деревьями, вырубая сорняк и ненужный подлесок. Можно ходить в любом направлении. По идее деревца плодовые, но ни цветов, не плодов не наблюдается.

Быт наладился. В гости приходили Валентины, покивали на огромное пространство двора, на кухню, поцокали языками на огромный горшок, в котором нахально плавала неизвестно откуда взявшаяся лягушка.

Дом мне нравился. Ощущение от места, от этой страны, было другим. Как-то тепло, расслабленно. Хотя, когда я поделился этим с Валентом, он сделался задумчивым.

— Барон, тут же порты, корабелы, торговцы, товар идет в Бордо и обратно. Жулики, карманники, путаны, разбойники и грабители есть. Даже тайная гильдия воров. Никто не знает, где она. Но есть. Так что вы дом запирайте и за кошельками следите. Безобидность обманчива.

* * *

Кажется, судьба решила, что с нас хватит отдыхать и подбросила беспокойства.

Нет. Не было вестей ни от замка, ни от отца. На горизонте не показался флот вторжения какого-нибудь вражеского герцога. Говорят, Бюжи вообще умудряются со всеми жить мирно. Это мне и предстояло сейчас выяснить. Потому что с утра пораньше в дом постучался улыбчивый молчаливый слуга, осведомился у одетого в ночную рубаху норда, невзирая на топор в его руках, где барон Соллей, дождался меня и вручил свернутое в квадратик, скрепленное сургучом — послание.

Дорогой барон Соллей! Бла — бла — бла. В общем, это Бюжи. Они прознали про меня и приглашали в гости. Не было печали! Что там Снорре говорил про расшитый пояс?

Верхом на взятом на время у Валентинов коне, звали жеребца ласковым прозвищем — Жаба, по пыльной дороге, где грязь густо перемешана с крупным песком, я скакал в Сан-Гуине на Соленом озере. Валент сказал, что это даже не совсем поселение. Резиденция Бюжей и место для жизни их обслуги. Сказал, что Соленое озеро не такое уж и соленое. То есть пить, конечно, нельзя, но рыба водится в избилии, так же текут ручьи, растет виноград и оливковые деревья. Место красивое и тихое, в чем я убедился, когда поднялся на пригорок.

Дорога плавно повернула налево. Резиденция Бюжей мало напоминала замок. Приземистое строение, огромным спящим великаном утопало в деревьях, с низенькой стеной, кованные ворота распахнуты и без всякой охраны. Большой ухоженный сад, такой, что невозможно рассмотреть полностью. Среди деревьев брел и насвистывал под нос какой-то тощий дед. Я окликнул его, он неторопливой походочкой подошел, вальяжно раскланялся, принял коня и указал, где искать хозяйку дома.

Ангелина Гаелл Де Бюж нашлась на площадке второго этажа, куда меня проводил очередной слуга. Она сидела запросто, за столиком, покачивая ногой и разглядывая свой сад и вид на озеро.

— Присаживайся, — кивнула она на свободный стул, потом махнула слугам, чтоб принесли мне приборы, тарелку.

— Вон тебе кубок, выбирай какое будешь вино — красное, белое. Наше местное — хорошее. И сидр, яблочный. Хочешь, крикну, чтоб из подвала подали пива? Нальешь себе сам, а то Анри уже ускакал?

Налил, она чокнулась со мной, выпили, и я подвергся методичному ленивому допросу на предмет того, кто я и откуда. Признав во мне тридевятого родственника по линии прабабки, выпили и за это.

Ангелина Гаелл была старше меня, уверена в себе, расслаблена, хотя в поведении чувствовалось, что она хозяйка замка и земель.

— Муж и сыновья на охоте. Уже месяц торчат в горах, у родных. Я тут одна, на хозяйстве. Приглядываю за торговлей и кораблями. Да и горы. Ну их. Сидишь, как дура деревенская, в охотничьем домике, пока мужики по долинам за горными козлами носятся.

Спохватившись, я принялся дарить купленное ювелирное колье и пояс для супруга, чувствуя себя глупо от поспешности покупки. Тем не менее, она приняла их благосклонно, принялась кормить меня странными разноцветными десертами.

— Да я просто так тебя позвала. Не дело, чтоб бароны проезжали и не заходили в гости. Хочешь, тут остановишься, хочешь у себя там живи. За гостеприимство с тебя рассказ о своих землях и быте. Северяне тут редкость, все больше испанцы, южане, даже маврский принц заезжал. Но всеобщего на знал почти. Хорошо, муж его на охоту увез, а то все время порывался петь. Ты кушай. Это бланманже, «белая еда», хотя мы и научились красить в разные цвета, название осталось. В зеленый — шпинатом, красный от виноградного сока. Лакомство для благородных, делается из маврского белого сахара и рисовой муки со святой земли. Ну, красители наши. Угощайся, изысканное блюдо, где ещё такое попробуешь, лёгкое, воздушное, изящное, специально для тебя готовила.

Так мы общались до самого заката, когда она позвала слуг, велела посадить меня в конную коляску и отвезти домой. Моего жеребца погнал рядом один из слуг. Приказ был категорическим, так что обратную дорогу с видом на заходящее за сады солнце я провел в легкой повозке. Возничий посчитал своим долгом всю дорогу травить байки про любовные похождения своей молодости, сам же смеялся и порядком утомил.

В итоге хозяйка земель показалась мне весьма гостеприимной и общительной, уверенной в себе, но не надоедливой дамой, которая просила запросто приезжать к ней и обращаться с любой просьбой.

Как оказалось, вопрос возник уже на следующий день.

Когда мы прибыли к дому, я еле избавился от своих возничих, которые хотели всенепременно проводить меня до постели, причем убеждения что я не пьян на них не действовали, они исполняли хозяйский строгий приказ. А вот вид Снорре с топором для колки дров как-то повлиял. Пролепетав что-то вроде, что я в надежных руках, они укатили обратно к Соленому озеру.

— Отгоню Жабу Валентинам, — хмуро изрек норд и, не убирая топор, повёл коня к Спарте.

Я остался на улице один. Дом после моего визита казался меньше и более убогим, но стал каким-то родным.

А ещё подумал, что грунтовые воды здесь близко, может, стоит выкопать большую яму, она сама собой заполнится водой, будет такой прудик для купания. А что, лопата есть, времени полно? Жаль Снорре моя идея не понравится.

Уважаемый мой читатель.

Под очевидным "слоем" произведения находится (и иногда прорастает) — тема свободы.

Свобода.

Слово знакомое, на не все пытаются понять, сформулировать — что такое свобода?

Поэтому. Прошу.

Когда посчитаете нужным и удобным, напишите в комментариях ко книге:

— Что для вас/по вашему мнению "свобода"?

Глава 13. Сердитые норды

Они сидели за дальним столом в Спарте, втроем, усталые, потрепанные, грязные, злые, немолодые, битые жизнью. Наверное, так бы и сидели, но в тот вечер Снорре влил в себя с полведра кислого бордосского вина кларет, изобразил дурацкую улыбочку и пошел знакомиться с соплеменниками. Для начала они чуть не подрались. Вроде как не до конца признали в нем норда. Сами оказались нордманны, самой северной разновидностью.

Урегулировал всё Валент. Пришел, поговорил, слово за слово, выпили, рассказал байку. Посмеялись. Потом ещё одну. Не знаю, как у него это получалось, так легко и непринужденно общаться, тем более с представителями разных народов, но под конец вечера мы уже сидели вшестером, я, Снорре, Валент и сильно потёртые норды — Тур, Йон и Магнус Пальцы.

Так что это чистая случайность.

Когда Снорре, Тур и Магнус вовсю привалились мордами на стол, положив для удобства свои лапища, а Валент ускользнул по своих хозяйским делам, Йон, самый старший по возрасту, похожий на седовласого ворона, впервые за вечер сделался грустным и одновременно — разговорчивым. Коверкал слова на всеобщем, сильнее, чем когда был трезв, но смысл стал более понятен.

— Вы, вот не спрашиваете, зачем мы тут, что делаем. Герр барон Соллей Кайл. Из вежливости.

Голова его при этом непроизвольно дергалась, лицо поворачивалось чуть левее, то правее, как у поврежденной стрелковой башни ПВО.

Я ответил ему на ещё более ужасном нордском, раз уж Снорре учил меня языку, надо практиковаться. Или винное зелье сделало самоуверенным.

— Можно просто Кайл. Барон мой отец. Строго говоря, остальные — просто члены семьи. Как король — один, остальные погулять вышли. Не спрашиваю, потому что так привык. Что захотите, то сами расскажете.

— Ну да, ну да. Знаете, когда в груди рана. Груз. Задание, которое не получается выполнить, оно просится наружу, и рассказываешь, коль собеседник достойный. Герр Кайл.

История наша простая и страшная. Мы даже не народец. Представители трех обычных родов ледяного края. Рыбу ловили, в походы ходили, дома строили, дрались, свадьбы гуляли. Живем на далёком-далёком севере, где дышат ветрами морозные великаны, у холодного фьорда Куббкрёкен. Слыхали, что такое фьорд? Знаете, почему вашего мальца за своего не приняли? Не верьте нордам, что поют веселые нескладные песни про свою родную землю. Нет. Мы ненавидим свой мир. Наш мир — это тоска и ненависть. Это проклятые темные скалы, упирающиеся ногами в ледяную даже летом воду. Серое безрадостное небо. Дом для тысячи крикливых безмозглых птиц. И холодно как в Хель. Холод как смерть, он везде. В каждой щели. На дне миски с похлебкой. На кончиках сапог. Дует из оконной щели. Пробирается в постель. Дышит, как из отрытой при помощи кирки и заступа могилы.

Но мы живем. Привыкли. Делаем вид, что любим эти грёбанные скалы. Где скудная холодная грязь между камнями, что не дает роста зерну. Где скот не накармливает бока за короткое лето. Всё время хочется жрать. И холодно, даже сидя возле огня, испив прокисшего пива. И духи Севера дышат без устали, каждый день и ночь, превращая скалы в ледяную постель.

И вот, мы отталкиваемся от злых голодных черных скал и плывем. Но запад. На восток. На юг. Хоть к великанам в пасть. Мы горим ненавистью и злобой. Боль дает нам силы. Мы не боимся смерти и боли от ран. Вся наша жизнь — боль и гнев. И в короткое время битвы, на земле и на воде мы можем отплатить хоть кому-то за свои страдания. И пусть никто не будет ждать пощады, потому что нордов никто никогда не жалел.

А жители Кубба? Покойники! Великан Бёк проснулся. Сначала он снял снежную шапку. Стал тёплым. Теперь не гора, а ётун. Верите в ётунов? Это такой древний каменный великан. Мы не думаем, что Бёк проснется и примется шагать как в сказках предков, хотя было бы здорово чтоб он убрался подальше. Сердце его становится жарче день ото дня. Он уже дышит, и это дыхание убивает всё живое. Мертвая трава, мертвые деревья, мертвая горная коза возле которой валяется дохлый падальщик. Четыре года это продолжается и становится только хуже.

Когда примется плевать огнем, сожжёт всё, до чего дотянется, разогреет даже ледяное море, а потом примется извергать черный дым, Столб дыма, плотный, до самого Асгарда. Закроет собой небо, станет кидать огромные камни на многие мили. Засыплет мир мёртвым пеплом. Но мы-то к тому времени уже подохнем, конечно. Наша земля проклята старыми богами. Как это у вас, у христиан, называется? Вулкан?

— Вулкан тоже языческое слово, мой друг Йон.

Норд скривился и, не глотая, влил в себя полкружки подкисшего пива, потянулся к кувшину, чтоб налить ещё. Его голос и глаза были сердиты и неприятно трезвы, несмотря на количество выпитого.

— Никуда не денешься от проклятых богов. И что же мы ищем здесь, герр Кайл?

— Видимо, не поставщика гробов для всех жителей.

Он кивнул.

— Многие северные роды уже сотни лет уезжали и уезжали. Семьями, поодиночке и целыми деревнями. От конунгов до нищих голодранцев. Туда, где потеплее. А ведь везде теплее, чем у нас, герр Кайл. И мы — ищем. Скитаемся от ярла к герцогу, от порога и до порога, кланяемся, как потерявшие всякую гордость бродяги. Примите нас к себе, примите…

Он отодвинул стул, чтобы раскланяться передо мной, смешной, одновременно невероятно злой и всё же совершенно пьяный. Подхватил его, чтоб не упал, перекинул руку себе на шею и потащил к выходу. В сад. На свежий воздух. Глаза его полыхнули гневом, оттого что я посмел прикоснуться к нему, но норд покорно дал вынести и положить себя на травку, спиной к какому-то сарайчику. Я по-простецки привалился рядом. Нордманнский скиталец, хоть и не был способен переставлять ноги, всё ещё пребывал в ясном сознании.

— А не пожалеешь потом что оставил свою родину, герр Йон?

— Клянусь всеми старыми и новыми богами, слезинки не пророню.

Ярко светили звезды. Над головой пролетела беззаботная летучая мышь. Мы продолжили этот разговор в завтрашний полдень.

* * *

Утро. Столовая зала Спарты. Протрезвевшие, умытые, с расчесанными волосами и бородами, опрятные норды не были похожи на вчерашним пьяниц. И, судя по их хитрым рожам, имели разговор.

Усадили, заказали трапезу, беседу завели издалека. Про погоду на море, форму волн, про коров, про религию. Рассказали, что норды приняли христианство, но не как прочие народы. Священника называют вельди, это слово означает в нордском одновременно и жреца. Вельди отпускает грехи, молится нараспев Иисусу и всем святым апостолам. Но закончив, выходит из храма на задний двор, на капище и с не меньшей серьезностью отрезает ритуальной курице голову в жертву Одину, прося, чтоб не было войны пока мужчины в море. Ремесло вельди — разговаривать с богами от имени людей. У нордов не укладывалось в голове, как в южных королевствах одни стали монахами и гоняли других жрецов за старую веру, сжигая на кострах за колдовство и обзывая старых богов обидными словечками. Жизнь нордов слишком сурова и тяжела, чтобы развлекаться, устраивая конфликты между божествами. Нет. Просто, когда конунги и короли решили, что пора бы поверить в Христа, ему поставили самые большие храмы. Но и старых богов не выкинули на помойку. Как старый меч не выбрасывают, выковав новый, а старый драккар не сжигают, а вытаскивают на берег, переворачивают и превращают в жилище. Старые боги никуда не ушли, хотя говорить об этом с чужаками не принято.

Своими разъясняющими речами, пока мы со Снорре кушали бобовую похлебку, пришли к простой мысли и просьбе.

Оказалось, что Бюжи не принимают их как послов. Вообще разговаривать с ними не хотят. Даже не отказывают в просьбе, вообще не получается поговорить. Вручить дары, преклонить колени и всё такое. И коль скоро Кайл Фернан Соллей их высокородный родственник (вчера Снорре растрепал по пьяни) — просят меня договориться о встрече, обещая некоторые дары мне.

Ещё раз, обстоятельно и неторопливо, в три голоса, степенно перебивая друг друга, они пересказали историю своего селения. Что вулкан родных берегов по имени Бёк просыпается и уже начал убивать иных стариков и младенцев. И теперь они готовы, хоть на службу Хель, хоть к Маврскому королю, но убраться подальше. Но поселения в их родной стране не хотят их принять. Везде голодно. В землях нордов идёт война между кланами и наследниками на престол. Норд на норда. Кровь и огонь. Они принялись искать в других землях, и страна Бюжей уже, наверное, тридцатая попытка найти новый дом. Родные графы Ролланцы из земли Нормандия готовы принять их только как рабов, без оружия и чести. Разделить между селениями. И у графа Конкарно они, кстати, тоже были. Были приняты быстро и так же быстро получили категорический отказ.

Если подумать, эти обманчиво благообразные морды — мне никто. Мы выпивали за знакомство один вечер и теперь мне переться в резиденцию Бюжей, зачем-то их просить. Нордов не любят из-за тех бед, что они уже причиняют. Разбойники, пираты, убийцы, грабители и насильники. И кому в голову придёт разрешить им жить на своей земле?

— А вы, то есть этот ваш Кубба — это сколько народа?

Они переглянулись. Ответил Тур.

— Ну, нас примерно пять сотен. Тех, кто может держать меч. Начиная от мальцов и до ещё крепких стариков. И женщины от молодых, до не сильно старых. У нас людей считают так. Голос и мнение имеет только тот, кто способен держать меч в бою при набеге или защите селения. А если считать малых детей, бабок, стариков и немощных, то, наверное, ещё столько же. Но их в расчет не берём. Тяжелая доля, но всех таких родичей придется убить.

Я поперхнулся хлебом, Снорре постучал по спине, проталкивая кусок.

* * *

— Да знаю я про этих твоих бродяг, — нахмурилась Ангелина. — Думаешь, мои советники даром свою монету получают? И доносчик из гильдии воров тоже писал. Эка невидаль — норды ищут дом.

Она подлила мне вина и, хотя её ответ был понятен с первых слов по одному только тону, продолжила.

— Давай я тебе расскажу. Про местных, славных подданных Бюжей. Люд тут — басконцы или эускотарцы. Язык у них свой — аквитанс, хотя и на всеобщем говорят. Когда-то, в стародавние времена, они владели землями на сотни лиг южнее и севернее. Говорят, что эти земли им даровали сами боги до начала времён. Всё вокруг были под их вождями. Сядь на коня и скачи, пока он не падёт, ты не проедешь и десятой части. Великая земля, огромная страна. Гордость и слава.

Но пришли древние. Вызвали на большую битву и так дали по мозгам, что басконцев резко стало мало. Их самих и принадлежащей им земли. Потом Карл Великий ходил войной туда-сюда. Люд понабежал из разных земель, стали говорить на всеобщем. Потом мавры раздавали чертей франкскому герцогу Эду. Мало это земле не показалось. Басконцы теперь живут тут и в горных долинах. Хотя и проиграли свои войны сотни лет назад, всё так же вспыльчивые и жестокие. Гордость и слава предков живет в них. Палец в рот не клади. Это тебе не покорные вилланы-северяне. Чуть что за нож хватаются. Буквально. Готовы к войне, готовы умереть.

И знаешь, что делают Бюжи? Они не обижают своих басконцев. Тут приходят семьи со всех сторон света, есть мавры, евреи, германцы и Бог весть кто. И этот салат с огурцами и рыбой спокоен, потому что мы его не трогаем. Не вводим новые налоги, новые порядки. Да, купцов гоняем, бывает. Но люд живет и знает, что его дети будут так же спокойно жить. И потому не обращает свой гнев на соседа-испанца. Потому что гнев его спит.

И по четыре раза в год и даже чаще мы пишем письма королю и герцогу, хотя Бюжи и сами вроде герцогов. И в каждом письме мы жалуемся на лень своих подданных и болезни Бюжей. Каждый следующий правитель земли обрастает в наших письмах хворями и травмами. И это не просто так. Наш негласный девиз — «Бюжи не ходят на войну». Когда начинается очередная заварушка, а она, знаешь ли, постоянно начинается, мы шлем зерно и сушеную рыбу, немного коней и отличную сталь, мы шлем три десятка наемников чтоб доставить это всё и извинения, что Бюжи не выставят от себя рыцарей. Хотя молодежь во все времена любила повоевать, и даже некоторые родные кости белеют в сарацинской пустыне во славу Святого Престола.

И уж тем более, Бюжи не тащат войну домой. Не меняют свою землю, не строят стен и не точат копий. И в наш тихий залив не приплывут норды, разве только чтобы все басконцы, испанцы, франки, халлы, мавры и греки не поднялись на бой под руководством Бюжа Лео Златовласого и не отравили проклятых северян обратно к их мертвым богам.

Кто такие норды? Рассказать? Они одного своего прозвали «детолюб». На смех подняли. Но не за то, что он извращенное соитие практиковал, о нет! Они, когда очередное селение захватили, развлекались тем, что парочка нордов ловили ребенка, желательно поменьше размером, подбрасывали повыше, а трое или четверо в полёте «ловили» на копья. Кто «поймает», тот выиграл. Ну и один из нордов их пытался пристыдить, остальные его на смех подняли, кличку придумали. Вот кто такие эти проклятые северяне! Убийцы, мучители, палачи, изверги, злобные твари, которым даже в аду не будут рады.

Никаких богомерзких нордов в моей земле не будет. Ну, может, когда какой рыбак, кузнец или плотник поселится, но лишь затем, чтоб жил по здешним законам и дети его и внуки забыли о северной свирепости. Понятно я излагаю?

Я устало кивнул. От сложности взаимоотношений чужих мне народов, эха истории благородных семейств, религий и вождей разболелась голова.

— Баста. Всё. Мой старший, Гильом — хочет с тобой познакомится. Он в саду. Допивай бокал и пойдем.

* * *

Полушаг влево и ловкий быстрый удар Гильома рассек пустоту. На мгновение его исказила тень гнева. Вероятно, парень считал себя ловким фехтовальщиком. Так, возможно, и было. Всего мгновение — достоинство, легкая усмешка и гордость вернулись на лицо молодого Бюжа.

Из-за подстриженных кустов за мной приглядывал Снорре. Судя по звукам, что-то выпросил на кухне и жевал.

Гильом Жако Де Бюж, мой ровесник и будущий наследник земель вернулся с гор, сославшись на усталость, утомившись беготней по горным кручам за лохматыми недружелюбными горными козлами — предметом охоты. Жесткую вонючую козлятину он не любил, хотя и не перечил отцу и прочим родственникам, воспользовался случаем и ретировался. В своей доме, обнаружил меня, завтракающего с матушкой Ангелиной и пожелал попрактиковаться в фехтовании.

Новый противник, северянин. Он думал, что я буду силен, но неуклюж. После тяжелого разговора на сложные темы настроения развлекаться не было, я вяло отмахивался и почти не контратаковал, тем не менее оставаясь недосягаем для тренировочного меча противника, чем доводил до бешенства Гильома. Внезапно он решил, что моя мрачность — его вина, сбросил маску надменности и попытался меня разговорить.

Он оказался неплохой парень, пятнадцати лет от роду, пылкий, влюбчивый, знающий наизусть множество стихов, так же как мать и отец — златовласый, что среди темноволосых басконцев считалось божественно красивым, довольно грамотный и любящий верховую езду.

В обмен на несколько, как ему показалось, северянских приёмчиков пригласил осмотреть страну Бюжей верхом.

— Нет, вот так. Отбиваешь простой удар клинком и сразу же разворот корпусом. Вся сила, весь вес щитом об щит противника. Только чуть раскрываешься и бьешь ребром. Не бойся, щит большой, не промажешь. И он же защищает тебя от вражеского клинка, кроме удара снизу.

Когда я показал ему технику, он упал. Расхохотался, вскочил и теперь уже я стоически принял такой же удар в верхнюю часть щита, получил по лицу, так что слегка треснула губа.

— Здорово. Грубо, по-северянски, но здорово. У нас так никто не умеет. Я пока ещё не лучший клинок в наших местах, но тренируюсь. Длинными руками и ловкостью одолеваю почти всех. Возьмем с собой в поездку воды или вина?

Мы взяли и того и другого, а также мяса, хлеба и ароматного сыра, нагрузили этим домашнего слугу Жиля и Снорре. Так и тронулись на лошадках. Вчетвером. Мы впереди, норд с бюжевским толстым слугой Тоту — следом.

Петляли дорогами, Гильом не подвергал меня допросу, как его мать, зато был отличным рассказчиком. Дороги, дома, семейства, которые в этих домах жили. Он знал всех и обо всём с удовольствием и озорно рассказывал.

Любой человек, завидев его, улыбался, кланялся и махал руками. Девушки с корзинками звонко засмеялись, прикрывая для приличия рты, смотрели чуть искоса, пронзительно хлопали огромными глазищами. Без сомнений, в стране Бюжей был мир и покой, а сами они пользовались не страхом, а любовью и уважением. Красавчик Гильом предмет обожания всех молодых девушек и женщин в округе.

С такой компанией, не всегда понимая, где мы и что делаем, двигались вдоль залива от одного скопления домов до другого.

Так как страна Бюжей не знала стены, то и жители не были собраны в одном месте. Не было города, не было центра. Селились то там, то здесь, у берегов чистых ручьев, возле своих виноградников, садов олив и пшеничных полей. Или, напротив, у берега моря. Дороги, такие же беспечные, как и жители, делали большие легкомысленные дуги и повороты.

Страна Бюжей, с улыбающимися жителями, залитая солнцем, насыщенная жизнью, зеленью, цветами, с открытыми улыбками девушек, одна из которых подмигнула мне, казалась мне прекраснейшим местом. В груди теснилась и радость от того, что я вижу, и грусть при воспоминании земли Соллей, не ужасной, но совсем другой. И чувство беспокойства за отца. Как там наш замок? Поездка проветрила голову. Мысли все так же возвращались к трем нордам, жующим для экономии дешевую кашу и делящим одну койку в таверне Спарта.

— Что беспокоит моего кузена-северянина?

Поколебавшись, рассказал ему про нордманнов и их просьбу к Бюжам, про умирающую землю и поиски нового дома. Как-то незаметно история перетекла в конфликты и стычки уже в землях графства Конкарно. Он искренне восхитился той победе, что я одержал над кровными врагами в Вороньем замке, но порадовался тому, что его семья ни с кем не в ссоре.

— Ну, в твоей беде не помогу, мои родители сами решают все вопросы, да и они правы, куда нам ещё и пять сотен бородатых морд. Придёт пара дюжин, можно поселить поближе к горам, там полно пустых мест, но целые роды попросту не поместятся. Другое дело в Пиренейских горах. Южнее. Война с маврами выкосила целые долины. Спроси, не согласиться они жить в долине? Правда вместо вулкана они могут получить карательный отряд легкой арабской конницы, который утащит выживших в рабство.

— Нет. Они определенно ищут море, берег. Они рыбаки и корабелы. Море их стихия, а горы с козлами и баранами — нет. Да и дальше на юг жарко им, они же вообще лютые норды, считай голой жопой во льдах сидят, а тут солнце печёт иногда нестерпимо. Жаловались, что обгорают на солнце за полчаса, ходят потом с красными опухшими рожами. Хотя может, привыкнут. Здесь остановимся?

Место, куда привёл южанин, было красивым. Хоть картину пиши. Возвышенность чуть в стороне от берега, редкие деревца, людей никого, отличный вид на залив. Я по привычке прикинул, где укрыться в случае нападения и откуда могут наброситься, потом выкинул эти мысли из головы. Трудно поверить, но здесь не нападают на странников.

Ковригу хлеба и кусок сушеного мяса явно стрескали в пути наши с Гильомом хитрые приспешники, но мы не подали вида. Пили вино прямо из небольших кожаных мешков, слуга Тоту оказался неиссякаемым источником баек и смешных историй. Развлекая всех, Снорре пытался добросить камнем до воды и не преуспел.

— А сколько дворов в твоей земле, северянин?

— Ну. Если считать дворами, наверное, под сотню. Примерно так. С тех пор как один хутор сожгли дотла неизвестные враги.

— А не хочешь забрать этих скитальцев-нордов к себе в земли? Так ты утроишь свой народ. Прости, я умничаю, просто нас учат политике и обращению с казной.

Я поморщился. Слова «политика» и «политэкономия» не раз всплывали в разговорах с Ангелиной, но были мне совершенно незнакомы.

— Объяснишь и мне что за политика такая? И где тебя учат? У Бюжей есть библиотека с книгами?

— Есть, но маленькая. Учат в монастыре Святого Креста в Бордо, там есть вредный старый дед, в смысле просвещенный монах по имени Никосий. Ему родители платят за науку для меня. Есть традиция — учить Бюжей грамоте. Ей уже много поколений. Получается с переменным успехом. Например, мой отец дальше списка апостолов по именам не ушел, но зато мастер меча и на охоте стреляет из тяжелого лука — загляденье.

Так вот. Политика, это вид искусства, вроде живописи или поэзии. Искусство управления городами или городом. А казначейская наука — умение считать деньги, знать, сколько ты заработаешь, сколько потратишь. Никосий говорит, что сеньоры в основном бухать горазды и денег почти ни у кого нет, разве после военной победы трофеи останутся. Не умеют зарабатывать, не умею считать. Бюжи не такие. Моя матушка вообще талантливый казначей и счетовод. При ней и долгов не осталось, и мытари-сборщики перестали зажиливать деньги, правда, говорят, поначалу троих пришлось выпороть на площади.

Объяснить на примере? Вот сколько приносят податей твои крестьяне в год? Посчитаем, сколько тратит замок и войско.

Я неохотно отвечал, понимая, что ступаю на незнакомую мне почву здравого смысла, денег и цифр. Хотел было сказать, что на севере всё не так, что люди живут сегодняшним днем и добывают кусок хлеба из земли, чтобы тут же съесть, но понимал — южанин прав.

Ни черта нет математики в Соллеевских делах. Какие-то умозрительные подсчеты отца и Оливера.

Потом невежливо перебил Гильома.

— Постой. Насчет этой твоей идеи. Забрать тех нордов к себе. У нас тоже нет земли. Баронство это тебе не страна. Вот ты считаешь! А сколько надо места, чтобы расселить пять сотен, а на самом деле все десять сотен людей? Сколько это дворов?

— Ну, двор это такое понятие. Кто-то и один живет, но редко. Кто-то по пятнадцать-двадцать родственников под одной крышей. Но вопрос понятен. Если считать среднюю семью по пять-десять в меру взрослых человек работающих и нет, тогда тебе нужно сотня дворов, так? Каждой семье нужен надел земли. Если рыболовы, небольшой, но всё одно нужен. Обычно считается, что семье нужно три — четыре югера земли под пашню и один под сад. Зажиточным — больше. Но вот и считай, что тебе нужно примерно пятьсот югеров. У вас в ходу мера такая — югер? Это площадь, которую пара волов вспашет за полный день.

— У нас говорят большой бонуарий, надел для проживания одной семьи. Но, примерно понял. В принципе земля есть, как говорит отец, только большая часть камни да болота. Пашни свободной наберется наделов двадцать-тридцать и то в разных местах. А у нас не юг. Люд живет кучно потому, что опасно. Звери и враги. Стена — обязательна для крупного поселения.

— Зато море.

— Порта нет. Только селение рыбаков. У нас их почему-то называют рыбниками. Два десятка жалких домишек. И сети кругом. Воняет рыбой и бродят собаки с жалостливыми глазами. Людей мало.

— Это всё от войн. Видишь, какой от них вред. Мы учим, что войны — сущее зло. Даже победив, ты потратишь на войско столько, что чистый доход от трофеев будет жалким. А потери людей от убитых? И сиротам в глаза смотреть стыдно, хоть ты вроде и не виноват. Хочешь, завтра поедем в Бордо в гости к Никосию? Он умный, на любой вопрос может ответить. Только злой, за дебилов всех держит. Вот у него в монастыре библиотека — огромная. Наверное, почти сотня книг и все прочитаны.

Глава 14. Свет знаний

Бордо там, Бордо тут. Для жителей страны Бюжей — самый крупный город на много лье. Для большинства — единственный, который они увидят в своей жизнь.

Что там скрывать. В этом мире и для меня самый большой.

В путь тронулись утром, из дома с ёлкой, вдвоем, оставив норда на хозяйстве.

Делая неторопливые изгибы, дорога упорно вела на северо-восток и, хотя мы далеко забрали от моря вглубь суши, Бордо тоже порт, только на берегу широченной Гаронны. Мелко, зато река, это тихая вода, никакой тебе волны, штормов. Суда спокойно приходят, стоят и уходят.

За очередным поворотом я внезапно остановился. Руины. Разрушенный, некогда большой дом смотрел на меня немного выбеленными, но ещё черными глазницами сгоревших окон.

Проследив мой взгляд, Гильом пояснил:

— Арабы. Берберы. Давно. На юге, в Иберии, сотни лет война, тогда она докатилась волной до этих земель. Всё сожгли, многих перебили.

— Я погляжу, везде война.

— Ага, правители любят воевать. Хлебом не корми. Но Бюжи не ходят на войну.

Продолжив путь, мы оказались в живописном пригороде. Приземистые каменные дома, крытые черепицей, жались друг к другу, заборы кое-где сложены из камней. Растут цветы. Прохожие снуют по своим делам, скрипят груженые мешками повозки, двое бродяг хрипло ругаются по известной только им причине.

Зато перед городом снова пустое пространство. Нетрудно догадаться, что местные правители запрещают любое строительство возле стен города, чтобы потенциальный враг, кем бы он не оказался, не смог использовать постройки для осады.

Жара. Шёл предпоследний день месяца мая, но по обе стороны каменной дороги простирались залитые солнцем свежескошенные поля, благоухало подсохшим сеном. На юге покосные травы доходят быстрее, чем в родной Арморике.

Ров перед стеной символический, явно зарастает с годами, сама стена пообветшала, но всё ещё крепкая, сложена из местного коричневатого камня, высотой в три человеческих роста.

Два стражника у небольших ворот. Один сидел на корточках и лениво ковырялся в сандалиях, второй по-дурацки постукивал древком копья по камням. Завидев нас издалека, узнал, вздохнул, покосился в сторону неба. Когда мы приблизились, Гильом жестом показал герб у себя на плаще, охранник так же безмолвно пожал плечами — мол, проходите. На лице отражалось страдание человека, который хочет покинуть солнцепек и поскорее оказаться в прохладном пивном погребке.

Улицы узкие, мы нырнули в ещё более узкий проход между домами. Размеренный цокот копыт отражался от стен. Ещё поворот. Гильом знал город, как свои пять пальцев. Вынырнув на оживленную улицу, мы оказались возле стен монастыря Святого Креста, высокого, пузатого здания из кирпича и выгоревших на солнце неказистых бревен. Впрочем, уродские конструкции по правой стороне — нечто вроде строительных лесов. Идет ремонт или переустройство. Здание переживает перемены к лучшему.

* * *

Старик безмолвно сидел на стуле, поджав тощие шишковатые ноги. В высоченной, но маленькой по площади комнатушке, окруженный со всех сторон потемневшими стеллажами с книгами. В заношенном темно-коричневом балахоне, с всклокоченными седыми волосами, уткнулся подслеповатыми глазами в потрёпанный фолиант, делал вид, что не замечал двух молодых сеньоров. Впрочем, Гильом не смутился, указал жестами, что надо сесть за узкий стол и расчистить себе место под пергамент для записей. Когда мы заняли позицию за столом, отчетливо кашлянул. Потом ещё раз.

Дед недовольно вздохнул, поднял на нас глаза, потом посмотрел куда-то в сторону потолка, прошлепал беззвучно немое обращение к небесам. По-моему, это была не молитва, а проклятие на головы докучливых нас.

— О! Кто пожаловал к старику Никосию. Сеньор Де Бюж. Который из них?

По лицу деда было видно, что отлично узнал Гильома и ничуть не удивился, увидев меня.

— Здравствуйте, о мой мудрый учитель, просвещенный Никосий! Это Гильом Де Бюж и мой кузен Кайл Де Соллей из Арморики. Явились получить урок мудрости и истории.

Дед причмокнул губами, сдвинул седые кустистые брови к переносице. Гильом словно ждал этого момента, плавно бесшумно встал, оказался возле стола старого монаха и через мгновение уже наливал ему в деревянную чашку вина из невесть откуда взятой пузатой бутыли.

— Ну, ты же знаешь, мой мальчик, я совсем не пью.

— Как? Разве в этот день не произошло какого-то знаменательного события?

— Ну, сегодня последний день третьей декады месяца май, старогреческой богини Майа — матушки, одной из семи сестёр-плеяд. В этот день славный король германцев Конрад, несомненно, грек по крови, заключил союз с франкским королём Генрихом. Мудрый поступок. Избежал войны на запад, обратил силы на юг. Пожалуй, за это можно и промочить горло.

Мощным глотком Никосий отхлебнул сразу полчашки, снова причмокнул, дождался, чтобы Гильом подлил ещё, неторопливо встал и подошел к окну. Узкое, высокое, из бесцветного стекла такой мутности и грязноты, что с трудом пропускало серый свет. Стекло было редким и дорогим материалом, почти все дома обходились просто глухими ставнями. Наличие стекол, особенно цветным и с рисунком — признак былого величия монастыря. Старик уставился куда-то вверх и слегка пригубил. На улице заплакал ребёнок. Монах помолчал, внезапно повернулся и прорезал своим скрипучим голосом комнату.

— Мы в прошлый раз закончили на основах набора пехотинцев для армии. Но, может у юного армориканца будет вопрос или какое любопытство?

Неуверенно подбирая слова, я спросил:

— Достопочтенный Никосий, у нас на севере много говорят про древних, но очень смутно. Что они такие и куда ушли?

— О-о-о-о-о… — невысокий худющий монах запрокинул голову и направил воющую глотку повыше. Замолчал, отхлебнул, а пока он это делал, Гильом глянул на меня со смесью неодобрения и ужаса.

— Начнем с того, мой мальчик, что древние, ну то есть все, обращаю внимание — все достойные древние мужи были греками или греческого происхождения. Кроме, разумеется, Александра Великого из македонцев, хотя он тоже наполовину грек и учился наукам у грека Аристотеля, так что это не считается. Греция, благословенный край, осветила Европу, ближнюю Азию и Восток светом знаний, ремесел, искусств, и самой цивилизацией. Само слово цивилизация, как, впрочем, и очень многие умные слова — греческого происхождения. Даже понятие запад и восток ориентировано от центра мироздания — Греции. Отважные греки покоряли все моря, а ученые мужи изобрели саму науку, логику, математику, придумали цифры и буквы. Конечно, дикие отсталые египтяне придумали письменные иероглифицы, уродские сатанинские рисуночки, обозначающие сразу целые слова или богомерзких языческих божков. Но! Мы основали множество городов. И вот, одна из наших колоний — Рим, названная в честь греческих братьев Ромулуса и Ремуса, впитав в себя греческую мудрость и кровь, создала империю. Римскую империю!

Он снова выпил и сделал неопределенный широкий жест рукой.

— Она простиралась от восточных степей до Атлантики. Название Атлантика тоже, конечно, греческое. До северных морей. Греческая наука позволила строить города и крепости, дороги, мосты и акведуки. Вести вперед варварские народы. Научить их сеять хлеб и выращивать скот. Конечно, в твоих землях говорят о древних. Они оставили следы везде. Всюду! Даже то, что вы называете всеобщий язык — это средний вульгарный диалект латыни, на котором стали общаться северные народы всей Европы. Кроме нордов и восточных славинов или, как их правильнее называли ученые греческие мужи — венедов. Но и у тех письменность — от греков. Даже название твоей страны — Арморика, греческое, означает земля ариев у моря.

— А куда же делись древние?

Старик недовольно хмыкнул.

— Империя пришла в упадок. Оскотинилась. Опять-таки осквернение греческой веры в Христа не прошло даром. Наказание Господне! Племена сарматов, брункеров, вандалов, готов, гуннов, даков, лонгобардов. Да многих. Как саранча, как казнь Божья. За то, что римляне не сразу поклонились истинному Богу. Ну и вели варваров, кстати, само слово варвар — греческое: Аларих, Гейзерих, Одоакр, Радагайс, талантливые полководцы из уважаемых греческих родов, как и многие виднейшие вожди, что были греческих кровей. А римляне обленились и воевали плохо. Так и получилось, что сейчас Италия, это больше не мир древних, а скорее земля их могил. Понятно объясняю?

Это, так же, как и про нашу святую церковь. Не случайно первые библии были написаны на греческом. Не случайно Иисус обращался к народу на еврейском и на греческом языке. И большинство апостолов носили красивые греческие имена. Пётр, Иоанн, Павел, Андрей. Вероятно, Единосущный тоже был грек, наполовину, разумеется, ибо его достойная матушка наверняка была гречанкой. Оттого иудеи не приняли его как родного и не защитили от гнева язычников-римлян. Понятно объясняю?

Мы с Гильомом безмолвно кивнули. Следующие несколько часов слушали длинную, нашпигованную именами, названиями и датами (кстати, само слово дата — греческое), историю (история — тоже) развития народов и королевств под мудрым руководством греческих наук, искусств и ремёсел. Когда вино и запал старика иссякли, а церковный колокол отзвонил на вечерний молебен, откланялись и покинули старого монаха. Который тоже, разумеется, был греческих кровей. В какой-то момент он спросил меня об отношении к грекам, и я, не задумываясь, ляпнул, что моя матушка греческого рода, на что Никосий выставил вперед палец с пожелтевшим кривоватым ногтем, похожим на коготь старого орла и заявил, что сразу увидел во мне красоту и интеллект. Слово интеллект тоже, разумеется, греческое.

Теперь голова шла кругом, а я представлял свою матушку, знатного валлийского рода, которая смотрит на меня укоризненно из окна донжона Соллеевского замка. В моем видении мама была сердитой, молодой и беременной.

Когда наваждение прошло, захотелось есть. Точнее, жрать.

* * *

— Да я вам точно говорю, он колдун и волшебник, прибыл по приказу мавров, чтобы отравить герцога и всю его семью, а женщин города сделать бесплодными и сварливыми.

Мы сидели в местном трактире, в благородной его части, но гомон из простолюдинской слышали отчетливо. Судя по разрозненным фразам, кого-то арестовали и обвиняли не то в колдовстве, не то в изготовлении золота из птичьего помёта и убийстве священника. Или сожжении замка со всеми жителями. Версий было множество.

Вечерело. Пока мы ожидали заказанный рыбный суп с лепёшечками, попивая на голодный желудок божественное прохладное пиво, в заведение, топоча, ввалился новый посетитель. При легком клинке, в кожаном доспехе и с эмблемой города на плече, он искал глазами свободное местечко. Глаза его излучали тоску. Мест не было.

— Сейчас узнаем новости из первых уст, — толкнул меня в бок Гильом и повысив голос позвал. — Пьер! Мессир Пьер, приглашаю вас отобедать с нами.

Лицо этого самого Пьера просияло, приглашение Де Бюжа само по себе означало бесплатное угощение и выпивку. Он был одним из лейтенантов городской стражи и как любой служивый человек экономил скромное жалование и любил дармовщину.

— Да нет, — отмахнулся куда-то в сторону зала простолюдинов Пьер, уплетая жирный кусок баранины, самой дорогой, которой только можно купить за чужой счёт в этом заведении. — Я его не арестовывал. Это капитан Марселлон. Да и разговоров среди народа! Пришла бумага от святой инквизиции Толедо с именем и описанием еретика. А как раз такой приезжий дядька у нас, сидит в кабаке «Толстый кролик», пьет дешевое пиво, утробно рыгает, периодически приводит в порядок себя, платье, бреется и пытается попасть на прием к герцогу. Непростой мужик. Ну, герцог-то в отъезде. Мы этого прощелыгу пока арестовали. Да и делов-то, пришли в кабак, схватили немолодого пьянчугу. Вещи его забрали, да и заперли в башне Карла, наверху, как особого гостя. Ну, побили, конечно, как иначе, он одному нашему зуб выбил. Вроде тот самый еретик оказался. Теперь надо ждать чтоб герцог приехал, написал письмо в Толедо, мол забирайте своего оборванца — еретика. Зовут Серджио или Жовано или как-то так. В чем виновен, не ведаю. Взгляд, и правда, безумный, но какой из него колдун. Небось еретические идейки распространял. Шваль. Шваль и грамотей. И звание непонятное — аркитектор!

— Архитектор, — вздохнул Гильом. — Это учёное ремесло такое. Строительное.

Закончив трапезу, расплатившись и услышав назойливые благодарности от лейтенанта, вышли в ночной город. Я предложил посмотреть порт. Добрели до него пешком, оставив коней у трактира.

Порт был построен бессистемно. Тот там, то тут широкие ровные деревянные пирсы уходили в реку. Просторно, удобно, с размахом. Пришвартованы суда, кружат чайки. Плохо видно в сумерках, но представление я получил. С каждым часом Бордо определенно нравился мне всё больше. Конечно, его жители редко здоровались с Гильомом, но узнавали.

Город. Улицы, параллельные реке и отходящие от неё. Сравнительно прямые. Не загаженные. Проезжие, мощенные камнем и деревом. Геометричный человеческий муравейник. Этот город красивее и организованнее, чем нелепый грязный Конкарно.

— А вон башня Карла. К Карлу Великому не имеет никакого отношения. Так звали тогдашнего капитана стражи, который решил, что стражникам недурно было бы тушить пожары и смотреть, не нападает ли враг. Башню так народ прозвал. Потом отдельную каланчу построили возле порта, вон она, её зовут Баклановой, чайки обсиживают, пожарная стража теперь там сидит. А в Карловой иногда заключенных держат. Особых. Внизу башни бюро стражи. Наверху холодина, зато не сбежишь. Если, конечно, летать не умеешь. Хе. Обычно те, кто там сидит, воют от одиночества и скуки. Ругаются площадно, смешно богохульничают. Бывает, поют. Весь город слышит. А архитектор — молчун.

— А что за это слово такое, прости за северянскую неграмотность?

Польщенный своим превосходством Гильом ответил:

— Архитектор? Тот, кто строит дома большие и необычные. Крепости, храмы, мосты, акведуки. Даже целые города. Не сам, конечно, но знает, как это делать. Расчеты там делает, чертит план постройки, руководит работягами. Ученый муж. Архитектор, кстати — греческое слово.

Мы оба рассмеялись. Вот как выходит. Архитектор может знать, как построить города. На этой фразе как-то сложилось очень многое. Как и встреча с норманнами, появление еретика — случайность.

Как много случайного и закономерного. Но слово «архитектор» со щелчком вставило в ряд мыслей и ощущений, что плавали в моей голове, внезапно собравшись в логичную картинку.

— Домой не поедем, поздно уже. Поселимся в гостевом доме Доброй Бранки. Только мне понадобится отлучиться, посетить прекрасноголосую Аннет, высказать почтение и рассказать, как сильно скучал по ней, как болит моё сердце и тоскует душа.

* * *

Луна шла на убыль. Это наблюдение я схватил, как лису за хвост и поставил рядом с остальными мыслями.

Коней без единого слова увёл крупный лысый слуга. Бранка, улыбчивая, немолодая, полная, южных кровей, обняла Гильома, поцеловала в щеку, такой же прием получил и я, замахала руками, затараторила на смеси всеобщего и португальского. Поселила в гостевой комнате, которую Бюж занимал время от времени, посетовала, что мы неразумные парни уже где-то поели и не сможем отведать её выпечки и сегодняшнего молока. Тем не менее, всучила в руки завернутый в полотенце, ещё теплый пирог со сладкой начинкой. Одновременно с этим рассказала мне как устроен дом, кто тут живет, где отхожее место, как пройти отсюда на площадь, какой в этом году будет урожай яблок, какое варенье она из них варит, как звали её бабушку и как та когда-то искала себе жениха.

Распрощался с Гильомом, заперся в комнате, но не смог там усидеть. Насыщенный день требовал проветрить голову. Пирог оставил на низеньком шкафчике.

Несмотря на то, что это было, наверное, плохой идеей, и неизвестно как бы это оценили окружающие, я вылез из широкого окна просторной комнаты гостевого дома, прошелся по пологой крыше, незамеченным спустился в переулок. Погулял полквартала, редкие прохожие не обращали на меня даже малейшего внимания. А потом не нашел ничего лучше, чем забраться по строительным лесам монастыря Святого Креста. А что? Мне хотелось залезть повыше, обратную дорогу я знал, а другую высокую точку — нет.

И вот, сидя возле церковного купола, на зачем-то усыпанной песком доске, я созерцал Бордо. Ночь. Тусклая луна, облачно, звезд мало, темно. Тем меньше шанс, что меня увидит случайный прохожий. Вид на город сверху — одухотворял. Редкие огоньки, скрип канатов в порту, вдалеке кто-то пьяным голосом пел песню. Страшно фальшивил. Свежий ветер дул с полей.

Итак. Отличное место побыть одному. Редко в этом мире удается уединиться. То Снорре рядом, то Гильом, то родственники какие. Я их, конечно, люблю, но иногда необходимо одиночество.

Теперь мысли о беспокойных нордах, сидящем за решеткой архитекторе Серхио, которого я пока ни разу не видел, стародавней, позабытой мечте отца возродить город древних и сам этот город встали перед мысленным взором как участники судебного процесса перед судьей.

Решающее слово. Именем Господа! Кхе. В общем. Раз норды готовы на всё — они восстановят мне город. А если точнее — построят, потому что это тебе не в брошенный дом вселиться. Дохлого бродягу собрал, похоронил, подмёл, дверь новую сколотил, забор поднял и живи.

Города нет. Зато есть место, где древние когда-то смогли его построить.

Внутренний голос подсказал мерзкую мыслишку, что селение не только построили, но и опустошили в ноль.

Прочь! Сохранилась полуразрушенная стена — главный атрибут северного города.

Как, черти меня забери, строить город? Я не знал. Думаю, и Никосий не знал, хотя наверняка старый пердун многое скажет по этому поводу. Надо будет его аккуратно расспросить, но не говорить, что я задумал. Достаточно намека, сладкого вина сорта «нама», и греческие знания польются рекой.

Норды — тоже не знают. Судя по их и Снорре рассказам, если им предоставить возможность — они соорудят длинный дом ярлов и большой дом общины. Перезимуют в лютой тесноте. В следующее лето построят из поваленных деревьев ещё несколько гигантских уродливых домов, где будут жить толпой. И уже в отдаленном смутном будущем, которое может и не наступить — укрупненные семьи будут строить себе жилища поменьше и аккуратнее. Деревянные, теплые, без всякой системы и логики. Сарайчиков налепят, лодки кругом, грязь по уши. Собаки бродят. Получим просто деревню нордов на армориканском берегу. Херня.

Нет. Плевать на то, что думают другие. Начнем с того, чего хочу я.

Итак. Я, Кайл Соллей — хочу построить город!

Кто такой есть, чтобы такого хотеть? Создан искусственно — воином. Без имени и рода. Отпущен на свободу. Как сеньоры отпускают слуг или хозяева — рабов. Принят в род Соллей, получил имя. Да, чужое. Имею наглость забрать его себе. Моё имя. Моё! Я — Кайл Соллей, снова воин. Но хотел ли я быть солдатом?

Рядом, в Пиренеях или как их южане называют — Иберии, либо странноватым словечком «Испания», идет война. Если война это моё, чего сложного пойти туда? Где найти славу или смерть. Ну, скорее всего славу и кровь рекой. Как понять, хочу ли я быть воином и уйти на войну? Хрен его знает, наверное, это понятие, ощущение — и есть свобода. Я откровенно не хотел на войну. Да, отличный воин, создан таковым, наверное, лучший на этой планете, но — ведь это не было моим осознанным выбором. Никто никогда не спрашивал меня, хочу ли я крушить врагов Зевенн и стать в итоге горсткой пепла в космическом пространстве. Нет. Это решили за меня. Я честно выполнял свое предназначение. Сожри меня Вельзевул, с блеском исполнил воинский долг. Тот крейсер, как там назывался? Ванне Бахтал, кажется. Или в одно слово? Не помню точно. Победили? Да? Да! Здоровенный был. Надо будет гору какую или озерцо в честь этого крейсера назвать. Но кто решил, что в этом мире я захочу стать воином?

Да, я могу прийти в королевский дворец. Любого королевства. Прийти в покои короля. Проорать что он самозванец и узурпатор. Что, кстати, тоже греческое слово. Убить его, отсечь голову и подняться на трон. Буквально, капая кровью предшественника. И любого, кто попробует возразить, тоже убить. А тем, кому надоест умирать от моего меча, останется признать меня законным королем. Потомком древнего рода. И местный кардинал или жрец коронует меня. И народ прокричит «ура». Потому что народ любит победителей. Жениться на дочке убитого мной же короля, которая нарожает августейших наследников. И недовольные придворные, стерев с подолов кровь и убрав трупы — забудут свои обиды и станут во всю глотку орать, что я лучший король и во все времена любимый, когда я модернизирую армию, улучшу металлургию, одену в свежий доспех наилучшим образом вооруженное войско и пойду в его главе рубить в фарш врагов и раздавать трофеи. Вкусив вместе со мной чужой кровь, любой народ и знать восславят меня. А моя способность переносить раны немедленно будет объявлена божественной. И я могу захватить весь мир, и все народы принять под свою железную руку.

Прекратить распри, построить дороги, принять законы, казнить разбойников и смутьянов, развить науки и искусства, ремесла, накормить голодных, населить пустоши, победить болезни, перемешать народы как это делали древние и уже через поколение меня станут считать живым богом. И редкие войны будут случаться только в подавление мятежей и станут неизменно победными. Император Кайл I. Властелин мира. Владыка.

Фу! В этих мыслях нет никакого смысла. Да, могу стать властелином местного мира. Только на кой оно хрен мне надо? Хочу ли я этого? Что говорит по этому поводу моя свобода?

Нет. Я не хочу на престол. Не хочу завоевывать мир. Не хочу в Пиренеи воевать против мавров или за них. Дались они мне все.

Вот город построить — это хочу. Прямо чувствую, как это странное желание разгорается все жарче. Мысли, до этого ленивыми барашками пасшиеся в недрах мозга, выстроились в боевые порядки и понеслись на околосветовых скоростях.

Есть — место и люди. Нет — знаний, разрешения отца (вообще-то это его земля, а не моя), строительных материалов, тяглового скота, инструментов, денег и вообще, чего там ещё надо для создания поселения. Нет даже понятия, что понадобится. Теперь надо собрать то, что есть, добыть недостающее. И архитектор занимает в этой истории центральное место.

Прекрасное начало. И да. Название Соллейгард — никуда не годится.

Сегодня не усну. Завтра пойду к Никосию. Вечером вернусь в дом с елкой, отловлю трех нордов. Расспрошу их, дам понять, что решил их проблему, пусть ждут на месте. Ждал же вулкан четыре года, потерпит ещё пару дней. Про корабль надо спросить. Как-то же они плавают, неужели каждый раз в пассажиры просятся? А в свой Кубб как вернуться? И как своё переселение народов собрались организовывать, если кораблей нет?

Мыслей куча. Давай по порядку. Начнем с отца. Никому пока не скажу, пока всё не обдумаю.

Чтобы понять, как выполнить задуманное, надо прокрутить его в голове по шагам от начала и до конца. В некоторые моменты кажется, что идея полная чушь. В другие, что не хватает определенного предмета, условий или человека.

Мне нужно согласие отца, согласие нордов, и живой, здоровый, свободный архитектор. На которого имеет зуб сама святая инквизиция. И ещё, он заперт в башне Карла. Чертов архитектор — вне закона. Ну, зато его будет нетрудно уговорить, ведь его выбор невелик. Пойти за мной на север или с инквизицией на юг.

С отцом все непросто. Будь он рядом, я бы попробовал его убедить. Связи в примитивном мире Европы или как там они всё это называют — нет. Только гонцы, то есть надо послать целого живого человека с запиской, письмом. Без гарантий что доедет и без обратной связи. Хотя, возможно, будет ответное письмо. Тоже, если доедет.

Проще всего таким гонцом быть самому. Но Айон Соллей определенно просит торчать в Ла-Тест и не соваться в Норбонн. Может, я своей недипломатичной мордой всё испорчу.

Снорре тоже не хотелось слать, как и доверять послание постороннему лицу. Другой вариант — животные, вернее птицы. Голуби летали с крошечными записочками на огромные расстояния. Пользовались этим способом только короли, герцоги и зажиточные монастыри. Для этого голубь, не любой породы, а весьма ценной, на повозке вывозился из родного дома и временно поселялся у короля. Когда монарху вздумается написать своему коллеге, берется соответствующий голубь, уменьшенное послание заливается воском, приматывается к лапе и птицу просто отпускают. Та, с криками — как вы надоели, полечу я домой, неизвестным греческой науке способом, без геопозиционирования и навигации находит дорогу обратно, где её кормят, отматывают от лапы послание и передают другому монарху. Словом — система связи непростая. И дорогая.

Спрошу, конечно, у Бюжей, нет ли у них голубя из Норбонна, но сильном в этом сомневаюсь.

Скорее всего, согласие отца против всякого здравого смысла придется оставить на потом. Поставить его перед фактом. Это делает мой план — сразу несовершенным.

Я в состоянии выстоять подряд десять смертельных поединков на клинках без единого пореза. Могу взять на плечи лошадь и пробежать без остановки пару лье. Но толку от силы и ловкости никакой, в большинстве жизненных вопросов они не помощники.

* * *

Когда днем, не выспавшийся и с роем мыслей, вернулся в Ла-Тесте, принялся за нордов. Для начала переселил их в дом с ёлкой. Закрыв глаза на собственное удобство, зато можно общаться без лишних ушей. Бюжи, например, всё про них знали и не встречаясь с ними. Не то, чтобы я опасался кого-то конкретного, но… Секретность не помешает.

Гильом в тот же день заехал, посетовал, что матушка сослала его по семейным делам к родственникам, не то на чьи-то похороны и оформление наследства, не то на свадьбу и мордобой. Всё же Бюжи вели активную светскую жизнь. Гильом сделал попытку прегласить составить ему компанию. Само-собой под предлогом исполнения поручения отца — отказался.

Тем временем норды с радостью согласились на переезд, тем более Снорре как хлебосольный хозяин сколотил для них три койки, купил одеяла и вообще озаботился их бытом. Валент тоже вздохнул с облегчением. Три разбойные рожи почти не платили за постой, ели самую дешевую простую пищу, а постояльцев распугивали. По вечерам я всё равно стал таскать четырех нордов на море, на пляж. Они — покорно шли.

— Ну конечно, это не похоже на наше море, как юная девственница не похожа на сморщенную задницу старого коня. Здесь красиво. Я не потому говорю, что мы пытались зажить в стране Бюжей. Но посмотрите, солнышко светит, под вечер не такое противное. Море зеленоватое, а не чёрное как смерть от чумы. Ветерок теплый, волны выбрасывают водоросли, а не дохлую замерзшую рыбу и бледный окоченелый труп раба-трэля. Конечно, тут гор нет. Голо всё, глазу не за что зацепиться. И песок этот, забивается во все щели. Морда за день обгорела. Нос облупился. Снова. Жрать опять-таки хочется.

— Хорошо, Тур. Сходите, пожалуйста, в порт к торговцу рыбой, вместе со Снорре. Рыбак нас заприметил, знает, что хоть и вечер, продаст нам по большой порции. Только не торгуйтесь за каждый медный денье. И вина ещё купите. Сразу две.

— Три, — вставил своё слово Йон. Он был молчун, становился разговорчив только когда выпьет, что уже произошло.

Мы расположились на пляже, норды ещё позавчера притащили три выброшенных на берег дерева без корней и веток, сложили их треугольником, чтоб с удобствами сидеть. Теперь разводили костер из собранных по берегу веток и обломков. Костер упрямился, но и северяне были упорны. Хотя откровенно не понимали, что мы делаем на море вместо того, чтобы с комфортом бухать в душной тесной кухне, принимали моё странное желание, как данность.

Проводив взглядом Тура и Снорре, Магнус негромко спросил.

— Так что же вы от нас хотите?

— Ну, про место уже рассказал. Мертвый город, но полно камней и кирпича. Крепостная стена. Бухта тихая. Два ручья. Рядом холм, лесочек, в остальной земле тоже полно строительного леса. Пашни там мало, но это по нашим меркам. Раз уж вы на своих мерзлых камнях уживаетесь, там вам понравится. И солнце у нас не такое злое.

— Ещё раз спасибо, Кайл. Мы все готовы встать за это перед вами на колени, хотя нордманны народ гордый. Это как говорится? Возвышает душу. У нас появилась надежда. Но теперь, когда вы согласны принять нас, чего же мы ждем?

— Погодите. Начнем с того, что вы повезете с собой в земли Соллей человека.

— Где он?

— Снова погодите. Я понимаю, что норманны нетерпеливы. Ш-ш-ш-ш-ш. Есть другой вопрос, который для меня важен. Помните, вы говорили про половину своих, которых убьете? Слабые, немощные, дети, больные, старики?

— Не бередите рану. Думаете, нам это по душе? Выбора нет. Они сами это понимают. Добровольно приносят себя в жертву, чтоб остальные жили. Во-первых, они не перенесут плаванья. Ну, может и перенесли бы, но, во-вторых, у нас всего два драккара. Не знаю, как здоровых запихнуть. Может, два раза сплаваем.

— Кхе. Два раза. Допустим. Услышь меня, Магнус. Например, вы покорно принимаете то, что мы ходим на пляж. Я же стараюсь не перегибать палку.

— Это ерунда. На море, так на море. Только до койки далеко топать.

— Погоди. Это — ерунда, согласен. Но, есть то, что для меня очень важно. Очень, понимаешь, важно. Даже не могу объяснить почему. Услышь меня. Итак — я Кайл Фернан Соллей не хочу, чтобы вы убивали своих родных. Не хочу, чтобы бросали их на погибель вулкана. Йотуна. Плевать. Вы идёте в новую жизнь. Я глубоко уверен, что нельзя идти в новый дом, вырезав половину своих родов. Так дела не делаются… Да Бог мой… Вы вообще понимаете, что десант своих не бросает!!!???

Я перешёл на крик. Слово десант не смог перевести, сказал, как есть. Пёс с ним. Если нельзя донести мысль и аргументы, донесу хотя бы крик. Эмоцию.

Магнус и Йон сидели понуро. Йон, поправил седых лохмы, отхлебнул прямо из бутыли и заговорил первый, осторожно подбирая слова на всеобщем.

— Мы. Милорд Кайл. Мы бы и рады. Сами бы хотели. Думаете, мечтаем перерезать горло младенцам. Которые… Добрый наш будущий ярл. Да неужто вы думаете? Да зверь дитёнка своего защищает. Но как, как мы можем?

— Вот, ожерелье вы из раздутых шлюх-утопленниц на шее языческого Нептуна! — перебил я его грубо, — вот о чем вы должны думать. Как мы можем! Как! Мы! Это! Можем! Забудьте это свое дерьмо про здравый смысл. В жопы свои его позасовывайте. Думайте о том, КАК, а не о том, чтоб не больно убить. Что для этого нужно? Как это сделать?

Все замолчали. Я успокоился. Сам от себя не ожидал такой бурной реакции. Присмиревшие норды — тоже. Магнус разрядил ситуацию, разлив остатки вина по трем глиняным кружечкам и протянув каждому по одной.

— Выпьем за то, чтобы перевезти всех. Погрузить до последнего дряхлого старика. Чтоб даже если помрет в дороге, даже если половина помрет, всех довезти до нового дома. Даже если первое, что мы построим на новом берегу, это склеп.

Чокнулись, выпили. Разболелась голова, рефлекторно потер переносицу. Какой-то я сегодня разбитый. Хватит посиделок. Завтра поеду в Бордо.

— Магнус, южане хоронят своих мертвых в земле. Закапывают в земляной постели.

— Мы не южане.

— И да, и нет, норд. Материя тонкая. Вы не южане. Но когда поселитесь на берегу Арморики, вы и прежними северянами перестанете быть. Вы останетесь собой, но станете иными. Поэтому вы не будете стоить такие же дома и жить совершенно так же. Изменения. Произойдут изменения. Не то, чтобы я буду вас заставлять, погода там, или местные обычаи. Как-то все само изменится. Не могу объяснить. Увидите всё сами. В этой истории мы будем вместе.

— За это тоже выпьем, герр Кайл.

— А где ваш корабль? И остальной экипаж?

— Мы прячем их в тайном убежище — в заднице Тура! — неожиданно пошутил Йон, потом сам же расхохотался.

Уже когда пришли гонцы с рыбой и вином, я коротко обрисовал ситуацию с отцом, и что поскольку он велел быть «за него», и я вроде как исполняю обязанности барона, то принял решение сам. Другое дело, надо сделать так, чтобы отец об этом решении не пожалел.

Про архитектора нордам вообще не сказал. Обговорили, что корабль, а назывался он Харальд, прячут в крошечной бухте среди скал всего в паре лье к югу, что тоже относится к стране Бюжей. С гордостью сказали, спрятан так, что местные об этом и не знают. Зато им пришлось найти брошенную дырявую лодку — ялик, подлатать, и регулярно возить воду и провизию ожидающим там же ещё девятерым мореходам. На всеобщем они не говорят, да и толпа нордов вызвала бы панику. Ещё один спутник, даже и бесполезный в пути, с ними, безусловно, поместится. Уже дело.

Вернулись к тому, как вывезти с Кубба всех до единого, включая тех, кто на последнем выдохе. Норды пьяным делом стали рассуждать, что было бы недурно даже покойников откопать и перевезти, чтобы даже они знали, что теперь это вот — новый дом своих родов.

— Давайте практически, сколько нужно судов, чтобы вас всех перевести?

Ответил за всех Магнус.

— Ну, широкобокие южанские когги могут за один раз столько увезти. Но даже если захватить такой, а у нас при всем желании не хватит людей с этой махиной управиться. Надо ещё и команду набирать. А кто согласится переть на дальний север? Только другие норды. Денег и времени уйдет много. Снаряжать его, вода, припасы. Неизвестно, выдержит ли когг северные моря.

— Хорошо, а что, норманны не делают вместительных судов?

Мои собеседники крепко задумались. По всему видать — не делали. Драккары бывали разными, на даже самый большой размещал сотню воинов со снаряжением и добычей. Средний — если выкинуть всё лишнее на пределе возможностей вместит полторы-две сотни человек. И это — основное судно северян. Круглые суда — торговый вариант драккаров, предназначенные для грузов, медленнее и шире, но тоже невелики.

Йон, ухватив собственный ус пальцами, укусив и выплюнув, выдал что-то для нордов неожиданное.

— Фриманский Когг из Бёргена! Фриманец! Ну что вы таращитесь на меня? Толстые морские посудины медленны как подыхающие коровы, но волну держат и несут целую армию с горой груза.

— Йон, Бёрген нам никогда не захватить, — обреченно вздохнул Тур.

— Так, так, так, хорош, тпру. Это такой северянский когг? Подходит он? — влез я.

— Да, но такой невозможно захватить, притом Бёрген под защитой короля Сверрира, сына Сигурдса из Биркебейнеров, он нам за такое яйца отрежет. Буквально. Это не южанские короли, что дальше своей калитки никому не приказ. В землях нордов идет война кланов за престол, и власть Сверрира стоит на том, что все его боятся. Явиться из тумана и захватить один из этих кораблей — вызов королю. Да он бросит все силы, чтоб наказать обидчика. И метод у него только один — убить весь род, до последнего младенца, даже в рабы никого не обращает.

— Тпру. Ну что вы за народ такой. Вам знакомо слово фрахт? Оно же нордское?

Нордманны переглянулись. Йон вздохнул, Тур принялся загибать пальцы.

— Да сколько не считай, — с раздражением рыкнул на него Магнус. — Вытряхни всё до медяка, все украшения, утварь, мы соберем на сотню золотых ливр. Может сто двадцать.

— А сколько надо? — упорствовал я.

— Никто никогда не нанимал фирманцев. Баснословно много.

— Сколько?

— Думаю, с охраной и провизией выйдет не меньше четырех тысяч серебряных пеннингов, это примерно девятьсот золотых ливров. Может за восемьсот сторгуемся.

— Охрана вам зачем, кто нападет на вооруженную злую толпу нищих нордманнов?

Магнус скривился от слова «нищих», поджал губы и согласно кивнул, потом добавил:

— Припасы, воду, снасти, инструмент и частично команду, мы тоже сами можем выставить. Но всё равно это наших пеннингов на пятьсот ливров выйдет.

— Вы же подготовили дары для принимающего вас хозяина земли?

Норды неожиданно дружно и синхронно кивнули.

— Да, там на жирную сотню золотых ливров. Мы отдадим её достопочтенному Кайлу и его благородному отцу.

В раздражении хотел было предложить им засунуть эти сто ливров себе в задницы, предварительно разделив строго поровну. Но сдержался.

— Братцы-норды! Вы совсем ошалели? Не понимаете, что происходит? Что должно случиться, чтобы до вас дошло моё отношение к ситуации? Не добрались до сути? Теперь желаю, чтобы было, как я решил. Собираюсь добыть эти деньги. Что уставились? Да, целый барон Кайл Соллей заплатит вам золото чтоб вы притащили свои отмороженные во льдах задницы, всех своих родственников, включая слепых стариков, горбунов, юродивых и чахоточных. Не крутите мне мозги, эта подарочная сотня уходит в спасение жителей Кубба. Клянусь селезёнкой Святого Понтифика!

Доедайте и пойдем. Дома ещё выпьете, поговорите. Я спать. Только тихо сидите, не как вчера. Мы завтра со Снорре попремся в Бордо на дней несколько. Вы пока думайте, где можно взять деньги. Идеи обсудите. Любые варианты, включая грабежи и разбой. Но без меня ничего не предпринимайте. Магнус, ты за старшего. И не забывайте общаться с Валентом, выпивку берите у него.

Глава 15. Аббат Михаэль

Отец Эктор, настоятель монастыря Святого Креста в Бордо, немолодой, тёртый священник, за глаза прозванный «лысый» несмотря на то, что был довольно лохмат, выглядел озадаченно. Серые, расплывшиеся от времени щеки, глубокие морщины, мутные глаза смотрели сквозь меня. Когда явился с пожеланием пару дней поучиться наукам у старика Никосия, он нисколько не удивился. Тактично узнав, сколько нужно пожертвовать монастырю, а нужно сущие гроши, я немедленно согласился. Потом стал хвалить познания старого монаха, особенно касательно греков, отчего настоятель скривился и закатил глаза сильно, будто в припадке. Вероятно, дед со своей Грецией сидел у всех в печёнках.

Потом я усилил нажим — мне требовалось хоть немного поучить грамоте Снорре. Задача не из легких. Для разных поручений мне не помешает способность норда кое-как читать. Настоятель удивился прихоти сеньора, но нашел для этих целей другого монаха, который учит грамоте городских детей.

Пожелал, в качестве жеста доброй воли приобрести настоятелю, тому другому монаху и старику Никосию новые церковные облачения — повседневные и праздничные, купить в монастырь вина, кстати, у другого монастыря, помочь в стройке, деньгами и руками, посчитав, что, хотя благородные сеньоры не марают руки черной работой, положить пару кирпичей в переустройство церкви Святого Креста, дело исключительно достойное.

От лавины моих «хотелок» отец Эктор впал в ступор. Как истинного служителя церкви — спасла молитва. Посмотрев куда-то вверх, негромко, но твердо прочитал на языке древних неизвестный мне псалом, священник пришел в себя, и стал потихоньку выбираться из трясины моих требований. За несколько минут я обогатился знаниями про нужного портного-мастера, бригадира каменщиков, о расценках на услуги разного года рабочих, и где их найти, имена торговцев и далее, далее. Он даже предложил мне келью, чтобы пожить на время интенсивной учебы, но я вежливо отказался.

На первый взгляд мои действия были хаотичны и глупы. Это не так. Вместе со Снорре мы развили бурную деятельность, перемещаясь по центру Бордо, наняли каких-то вонючих бродяг унести строительный мусор, кирпичнику заказали крупную партию его товара, с торговцем-монахом взялся препираться Снорре, приводя неожиданные религиозные аргументы, выбил огромную скидку и уговорил на время дать повозку, потому что вина были четыре бочонка и ещё ящик бутылей.

Всё это время мы ходили вокруг башни Карла. Не вызывая среди шумного торгового Бордо особого интереса. Я увидел эту башню со всех сторон, зашел поздороваться с Пьером, подарил три бутыли вина. Коллеги видели подарок, что определило его судьбу. Когда уходил, они уже срезали темный упаковочный воск с горлышек. Зато осмотрел бюро стражи своими глазами.

Заказал монашеских одеяний разного вида и фасона. Пользуясь случаем, узнал, чем отличается облачение настоятеля, аббата, обычного святого отца — пастора и монаха.

В конце насыщенного дня, перебирая бумаги монастыря, пока монахи праздновали какой-то свой священный день (подозреваю что размеры его важности внезапно выросли под давлением свежеприобретенного вина) — нашел то, что мне вполне подошло.

Так, недавно, во время очередного вражеского рейда мавров в графстве Сердань, был разгромлен и сожжён местный городок, четыре деревушки и небольшое аббатство общин святого Августина. Называлось оно — аббатство святого то ли Яго, то ли Иакова. Монахи и местные жители разбежались, военные действия продолжились, отчего они разрозненными группами разбрелись по другим обителям. Их аббатом был некто отец Михаэль, немолодой, молчаливый, достойный грамотный человек, хотя и далекий от святости. Автор письма не знал, что произошло с ним и многими другими святыми братьями. К донесению приложено рекомендательное письмо одного из послушников, который и рассказал эту историю, с монастырской печатью и заверения, что он гостеприимно принят в монастырь другого ордена — Святого Креста в Бордо.

Депеша эта не была отправлена вот уже полгода какому-то там епископу. Разгильдяйство. Впрочем, я не стал её воровать, зато аккуратно перерисовал оттиск печати аббатства.

После, отловил того послушника и поговорил с глазу на глаз. Быть может, он испугался, или алкоголь с небольшой взяткой сделали своё дело, но я узнал много больше деталей, чем в официальном донесении.

Несколько дней беготни, утомительных уроков Никосия, злого взгляда Снорре, которого учили буквам, и не просто их читать, но ещё и писать. Дополнительные заказы портному, ещё вина (монахи пили как кони), ещё кирпич, нерадивые каменщики, жженая известь для римского цемента, купить пергамента, чернил и всякой мелочёвки. Суета позволила мне беспрепятственно делать все нужные приготовления. Торговцы и монахи считали меня за северянского простачка, просаживающего деньги на ерунду. Зато, от глупца никто не ожидает злого умысла.

Вечером, сидя за низеньким столиком в гостевом доме Доброй Бранки, запивая прохладным молоком кусок свежайшего пирога, с восьмой попытки я изготовил то, что мне было нужно. Печать.

В современном мире почти нет документов. Нет чипов, галосхем, паспортов или квазальных идентификаторов. То есть человек мог назваться любым именем и не совсем понятно, как это проверить?

Но люди верили своему глазу. Никто и не спрашивал, по одной только одежде и манере поведения сразу было понятно, что за птица перед тобой. Сеньор, нищий крестьянин или судебный писарь. Бюрократизированные структуры вроде церкви — вели переписку. Как можно понять, что в ваш монастырь прибыл какой-то священник? Он давал верительную грамоту, скрепленную печатью. Кстати, оттиск сравнить не с чем. Но люди верили в ровные изгибы печати на сургуче крепче, чем в непорочное зачатие и злые намерения ведьм. А наличие печати в руках — верный признак власти и высокого положения. Иные вельможи так и назывались — «владеющий печатью».

Одежда, печать и история отца Михаэля — часть моего плана. А также то, что таких вестей с Пиренейского полуострова приходили десятки за лето. Кто-то умирал, кто-то выживал. Юго-запад Европы сотни лет был бурлящим котлом человеческих судеб.

Изготовление печати — вытачивание её вручную из медной болванки, скорее ювелирное мастерство, чем кузнечное, но оказалось довольно простым. Инструменты, как и заготовки, купил, даже с золотых дел мастером говорил. Сложнее было «попасть» в оригинал, хотя я и не бился над точностью. Испорченные заготовки были безжалостно разбиты, обломки собраны в мешок, откуда высыпаны на дно Гаронны в стороне от города во время пробного заплыва на старенькой лодке.

В общей сложности четыре дня ушли на подготовку. В следующий день я распрощался с монахами. Они обнимались как с родным. Давал указания по оплаченным объемам работ каменщиков, а ещё напоследок подарил в бюро стражников бочку пива и бутыль вина. На глазах у всех уехал из города, через те же ворота, что впервые приехал. И даже грустно вслед мне смотрел всё тот же стражник с копьем.

* * *

— Простите, что отрываю вас от раздумий.

Да. Когда это нужно, я использую свои способности на полную катушку.

Я висел, как гигантская летучая мышь, только головой вверх, возле тюремного окошка башни Карла. Залез со стороны глухого безлюдного переулка, безо всякой страховки, сначала под опорную балку крыши, надежно привязал веревку, купленную среди бела дня в скобяной лавке для монастырских нужд. Как и многие другие товары. Теперь я придерживался за этот канат рукой, хотя и на стене висеть было несложно. Нерадивые строители оставляли столько огромных мощных щелей и выступов, что сюда может залезть даже пьяный. Впрочем, простой человек побоится разбиться насмерть.

Архитектор Серхио Джованни безмолвно взирал на меня из тьмы своего каземата с полнейшим изумлением. Он был грязен, вонюч, полугол, облачен в рубище (в недавнем прошлом, весьма солидного платья), на руках колодки, прикованные к внутренней стене. Бессмысленная мера, все равно из башни не убежать. Он отлично видел меня своими выпученными глазами, несмотря на ночь, однако был напуган. Или удивлён. Разговор не клеился. Я забеспокоился, как бы он не начал орать. Безлунная облачная ночь делала город темным, меня почти невидимым. Но вопли никак не входили в мои планы.

— Серхио, — сердито зашипел я, — вы там не тронулись умом в заточении?

Он отрицательно покачал головой.

— Можете говорить? Скажите что-нибудь тихонечко.

— Кто вы такой? — сдавленным хрипом ответил пленник.

— Не скажу. Тот, кто хочет поговорить. Кивните, если поняли.

— Как вы сюда попали? Чего вам надо? — вместо кивка прошипел он.

— Как попал, как попал. Приплыл на лодке, а сюда залез прямо по стене. А вы думали, на метле прилетел? Вы же в меру образованный человек, не задавайте идиотских вопросов. Я, собственно, зачем явился. Хочу предложить вам работу. Далеко, на севере. Как вы относитесь к северу?

Заключенный прохрипел что-то неопределенное, все так же внимательно разглядывая мою скромную персону. Приблизился, потянулся, чтобы потрогать, я не стал отстраняться, дал его грязным пальцам потрогать камзол. Вопрос остался без ответа.

— Серхио. Слышите меня? Дело необычное. Я хочу построить город. Натурально, площадь там, рынок, каланча, каземат. Но в наши дни найти градостроителя нелегко. Понимаете, стою один как скала в море беззакония и невежества, даже поговорить не с кем, посоветоваться. Допускаю, что и у вас знаний недостаточно. Но, по крайней мере, вы к свету истины стоите ближе всего. Поэтому. Предлагаю наняться ко мне. Вместе — возведем городишко. Поехали со мной, а? Что выбираете? Со мной, неизвестно куда строить поселение на голых камнях или останетесь ожидать горячий визит святой инквизиции?

Он вздрогнул всем телом, недельное нахождение в неволе выветрило безосновательный оптимизм и наполнило архитектора беспокойством ожидания своей участи. Протяжно вздохнул, звякнул цепью колодки.

— Сеньор! Если вы мне не мерещитесь, конечно, согласен даже на сделку с Дьяволом, в существование которого не верю. Готов с вами хоть в задницу, только убраться из проклятого заточения. Может и правда головой повредиться.

— Вы согласны?

— Лохматка Вельзевула! Да, конечно, я согласен, сеньор! Ну что за вопросы! Согласен на всё! Отдаюсь в ваши руки. Как намерены меня высвободить? Подкуп? Стражники весь вечер горланили песни. Ключи у бородатого Пьетро. О! Он ужасно портит воздух! Свинья!

— Хорошо. Не шумите, отойдите на пару шагов. Да, прямо сейчас.

Местная технология не знает сварки металлов высокими температурами в месте их конечного использования. Решетка выкована целиком в кузне, в стену вмурованы четыре штыря с кольцами, другие кольца на самой тюремной решетке, а вместе скреплены уродскими коротенькими железными клиньями. И конечно всё давно проржавело. Имея молот можно выбить клинья. Громко, хотя и просто. А я использовал физическую силу. Упершись в стену, нечеловечески потянул ближайший ко мне край. Крепления выдержали. А вот два вмурованных штыря с шуршанием вышли из стены как гнилые зубы из челюсти. Решетка повисла как оторванный рукав.

Серхио, не ожидая ни минуты, высунулся наружу, будто умел летать. Пришлось нарычать на него, втолкнуть назад, залезть самому, наскоро сломать пополам толстенную доску-колодку. Цепь звонко упала. Потом крест-накрест стянуть его грудную клетку веревкой, завязать морским узлом, вытолкать и тихонечко спустить вниз. Времени разглядывать скудный интерьер камеры не было. Часто дыша, торопливо спускал архитектора в безлюдный переулок, когда мои органы чувств напряглись до предела. Несмотря на позднюю ночь, из-за угла появилась фигура. Проклятье! Безусловно, при наличии лишних сообщников обязательно поставил бы на «полундру» Снорре, но норд ждал меня в порту, а его сородичей сознательно не поставил в известность о побеге, так что сообщников катастрофически не хватало.

К счастью, Серхио тоже увидел чужака, прижался к стене как к возлюбленной девушке и замер. Секунда, другая, третья. Можно быстро спустить беглеца, прыгнуть и схватить бродягу. А что дальше делать? Убить? Он голосить станет. Труп найдут. Спрятать? Такого в моем плане не было.

Прохожий оказался пьяницей. Нетвердой походкой добрел до стены, уперся в нее лбом, закопошился и зажурчал содержимым мочевого пузыря. Христопродавец! Пассивный садомит! Не мог найти другого места? Впрочем, безлунная ночь не располагала к задиранию головы. Время тянулось. Бродяга покачнулся, дернулся и убрел дальше. Вроде даже исподнее не поправил. Шлюхин сын.

Выдохнув, завершил спуск Серхио, потом заторопился дальше по своему плану. Веревку не оставляю. Было бы проще скатиться по нему, защитив ладони кожаными перчатками, но я разрезал петлю под крышей, трос скользнул вниз. Цепляясь голыми пальцами за щели и уступы, ящерицей юркнул следом. Архитектор уже выпутался из петель, с отвращением сорвал, недовольно шипя, потёр плечо. Ну, допустим веревку мы унесем с собой, так что пришлось её поднять и всучить возмущенному беглецу.

Маршрут движения к порту проработан заранее. Только безлюдные необитаемые грязные переулки. Несколько минут быстрой ходьбы, один раз мы вступили во что-то подозрительное теплое. Вскоре, без единого слова мы очутились у широченной Гаронны. Южный причал. На одном из средних причалов вполголоса беседовали на похабные темы два морехода, обрывки фраз разносил холодный ветерок. У нужного причала, в укрытой лодке, не выпуская из рук вёсел, неподвижно сидел Снорре в местной рыбацкой одежде. Увидев нас, он шумно, словно тягловая лошадь, выдохнул, приподнял парусину, и мы скользнули на днище старой неказистой грузовой лодки. До недавнего времени она возила мясные туши, так что пахла не очень. Зато всё ещё крепкая. Норд, повозившись, отвязался от причала, тихонечко оттолкнулся. Греб один. Мы лежали. Вернее, я лежал смирно, а Серхио выгнулся дугой, сделал щель под парусиной и разведывал местность. Пусть развлекается. Мы направлялись вверх по реке, на юг, где никого по ночам не бывает.

Темное небо ещё не думало светлеть, когда мы пристали в заранее выбранном месте в добрых трех лигах от Бордо. Крона поваленного дерева — ориентир. Сошли, разминая руки-ноги. Я вытащил тугой сверток и моток веревки. Возле дерева положен заранее большой, но вполне подъемный камень. Вместе со Снорре мы погрузили его в суденышко, потом норд шустро достал свой топорик, парой глухих ударов пробил дыру в днище и оттолкнул лодку. Она отошла, подхваченная ленивым течением, неторопливо набирая воду, чтобы через несколько минут плавно пойти на илистое дно. Гаронна медленная и мутная река, если лодку не вынесет к берегу, её никогда не найдут. Если всё же вынесет — ушлые крестьяне утащат бесхозное добро, подлатают, почистят и будут утверждать, что она принадлежит им с детства. Тем более, никто не заявит о краже, лодка была вполне законно куплена нордом у местного торговца мясом, который по внешнему виду больше смахивал на карманника.

Теперь пешком до следующей точки.

* * *

Безымянный ручей весело стремился к Гаронне, как молодой влюбленный парнишка в объятия опытной сердцеедки. В одном из его изгибов была низина, не овраг, а скорее яма, в которой росли несколько небольших ленивых буков и граб, вытоптана площадка, кострище и бревно, приспособленное под сидение. Местные крестьянские подростки пили тут мутный сидр, играли на цисте, смеялись, мечтали, и чем вообще занимаются подростки? Ночью тут никого не бывало, хотя если бы оказалось, на такой случай у нас присмотрено ещё местечко под остановку.

Это был очень важный момент. Я взобрался на растущий в приямке граб и осмотрел окрестности. Снорре усадил Серхио на бревно, дал простую лепешку, небольшой кожаный мешок со жгучим браготом — смесью мёда, пива, трав и специй, принялся разводить небольшой костер в обложенном камнями кострище. Огонь не был заметен со стороны, чем и пользовались местные юнцы. Достал бритвенные принадлежности.

Откровенно говоря, я сильно сомневался в Снорре как цирюльнике. Он едва умел бриться сам, тем более стричься. Но он смело взялся за бритье нашего беглеца, пару раз даже немного порезал.

Спустившись, я представился Серхио и рассказал наш план.

Кроме побега, который уже состоялся, самым трудным было его спрятать. То есть физически он пока поживет в доме с елкой, который медленно, но, верно, превращался в общественный приют. Важно спрятать его так, чтобы не нашли, ни в первый момент, ни вообще. Особенно, если понимать, что Святая инквизиция — серьезная организация, да ещё и под покровительством Святого Престола в Риме.

В связи с этим Серхио прямо в этой безымянной низине превращался в аббата Михаэля из аббатства Святого Яго. С историей, которую я, не торопясь, порциями скармливал архитектору, названиями, датами и фактами. Перешел на блудных нордов, вулкан и будущий город, когда свежеиспеченный Михаэль меня перебил.

— Испанец? Достопочтенный синьор, я из Италии, из Савонны, где правят маркграфы Алерамичи? Я лигуриец!

— У нас на севере никто не заметит разницы. Южанин и южанин. И потом, вы же наследили в Толедо, значит примерно представляете те места, язык, обычаи?

— Но тогда уж Мигель, в местной традиции, а не Михаэль!

— Августинцы придерживаются греческих традиций в написании и произношении имён.

— Ну, значит Михаил Сергий Иванно, а не Джованни!

— Достаточно Михаил или Михаэль, в общем поправляйте других, когда считаете нужным, никто не усомнится, что это ваше церковное имя.

Новоявленный аббат быстро вошел в роль, отнял у Снорре цирюльные принадлежности, обрил себе затылок, укоротил волосы, напрочь сбрил щетину, роскошные усы и козлиную бородку, которыми обладал ранее, потребовал ещё вина или пива, выпил, потянулся, посмотрел на нас с неудовольствием, потом разделся догола, с отвращением бросил свои лохмотья прямо в костер. Неосторожно, ведь костер задымил, зато символично. Туда же отправилась испорченная стражниками обувь архитектора. Сам он полез в ручей, практически лег туда, чтобы смыть тюремную грязь и остатки волос.

Оставшиеся при стрижке волосы тоже отправились в огонь. Мы уничтожали все, какие могли следы. Поднимался утренний бриз, надеюсь, никто не заметит вонь от костра.

— Ещё один чокнутый любитель водных процедур, — пробурчал под нос Снорре. Насупившись, палочкой поправлял края горящей одежды чтобы сгорело всё до последнего кусочка. — Вы что, в воде что ли родились, так в неё лезть?

Серхио, а скорее с этого момента уже Михаэль, с достоинством, которое никак не вязалось с его обнаженным, похудевшим в заточении телом со следами побоев, встал в ручье в полный рост, твердо произнес «Dieu le veut», то есть «на всё Божья воля», вышел на берег, уверенно вытерся одной из монашеских ряс (да, про полотенце я не подумал) и стал основательно одеваться в заранее купленное исподнее, нательную рубаху, штаны и вторую сутану.

— Почему она такая пыльная?

— Для натурализма, вы же по легенде пешком прошли через Пиренеи. Снорре замаскировал. При помощи дорожной пыли, а так была новенькая.

Аббат, пробормотал что-то явно неблагодарственное в адрес норда, стал разбирать «свои» вещи в походной торбе. Нашел и нацепил сначала большой красивый нагрудный крест с позолотой, потом маленький нательный, подпоясался некогда солидным, но потрепанным поясом (купил на рынке вместе с историей чудесного спасения владевшего ремнем купца), нацепил старый кошель с медяками (того же купца), глянул сверток официальных документов монастыря, там был даже восстановленный мной список монахов, письменные принадлежности, кухонные и столовые приборы, щербатый походный тесак в ножнах, библия, потёртый молитвенник, пустой дневник для записей, аккуратный кожаный мешочек с монастырской печатью, стоптанные походные ботинки (не по размеру, понадобятся новые), легкие домашние сандалии и увесистый медный подсвечник.

— Нахрена мне в скитаниях этот канделябр?

— Ну, типа под руку попался, когда убегал, — растерялся я.

Вздохнув с христианским страданием, Михаэль аккуратно сложил всё назад, с трудом обулся, забросил торбу за спину, протянул руку, требуя ещё пива.

— Готов топать дальше. Туши костер, язычник!

— Я не язычник, меня зовут Снорре Искатель.

— Все норды проклятые язычники, но моя миссионерская доля ставить их на путь исправления. Только ради этого соглашаюсь работать. Просвещать буду. А если серьезно, сеньор Кайл, с чего вы решили, что в жестокой издевке своей Бог не столкнет меня лбом с настоящим аббатом Михаилом? Меня же в лучшем случае повесят?

— Михаэль, теперь постараюсь вас только так и называть, вас же и так собрались сжечь за ересь, не всё ли равно?

— Нет. Я теперь новую жизнь начинаю, мне не хочется на плаху.

— Ну, смотрите, причин, почему вы не столкнетесь с другим Михаэлем из аббатства Святого Яго — две. Первая, от места разгрома аббатства святого Яго до земель Соллей тысяча лье. Вроде того, кто там мерил. Это здорово уменьшает вероятность. И вторая. Тот Михаэль — покойник.

— Но вы же сказали, труп не нашли, судьба не известна?

— Это официальная история. Дело было так. Есть серьезная причина строить монастыри, аббатства и прочие церкви как военные крепости. Их иногда натурально осаждают и жгут. То аббатство — не исключение. Когда пришли барберы, Михаэль и святые братья не стали подставлять вторую щеку, достали мечи, луки с горящими стрелами, копья, крючья, заперлись и держали оборону. Михаэль верил, что конница не возьмет высокие каменные стены монастыря. А вот несколько монахов не верили и под шумок сбежали, отсиделись в местных кустах. Малодушие. Тот парнишка, которого я расспросил, послушник, один из них. Они видели, что барберы тоже не ослиный бздёх. Конники притащили сцепку. Шесть лошадей попарно соединены вместе. С третьей попытки забросили на ворота осадный крюк, на длинной прочной веревке. Сцепка дернула и вывернула ворота с корнем. Нападавшие ворвалась внутрь. Крики умирающих. Одного из монахов распяли на внешней стене. Аббатство заполыхало. Выгорело дотла. Так что, трупа никто не видел. Вот только берберы берут в рабы молодых девушек, парней, детей берут. А упорных церковников не берут. Смерть. Кто спрятался от воинов, погиб при пожаре. И некому будет даже отыскать и захоронить тела. Война. Теперь вы понимаете, как один человек исчезает, второй исчезает, а первый появляется вновь. С одеждой, документами, атрибутами. И лучше всего вообще никому ничего не объяснять и не рассказывать. Статус барона и сына хозяев земли — защищают от лишних вопросов. Просто помалкивайте. А на севере никто и не слыхал толком про Пиренеи. Да, и это всё немного напоминает мою собственную жизнь. Потом поймёте.

Теперь идем. Скоро солнце встанет, двинемся открытым пешим путем сначала на юг, там, на брошенной ферме спрятаны наша конная коляска, надеюсь, не уперли, можно было в трактире оставить, но я не до конца доверяю местным. Не хочется оставлять никаких следов. Вообще. И притом, когда вас утром станут искать, основная версия будет — колдовство. Вы же еретик? Ну там, ведьмы прилетели, утащили, всё такое. Не будем мешать людям верить в то, что хотят. Скоро будем дома. По дороге выдумаем скучную историю как мы познакомились и про мои уговоры уехать в Арморику.

* * *

Штаб по спасению жителей Кубба заседал на свежем воздухе, во дворе. Под деревьями растянут плотный парусиновый навес, сколочен длинный грубый стол и лавки. Норды готовили еду, кашу и мясо на открытом огне, Валентины привезли два бочонка пива.

Никто не лёг спать. Аббат сидел в сторонке, почесывал порезы от стрижки и бритья, помалкивал, вливаясь в обстановку. Возбуждение выдыхалось и запивалось. Для целей секретности, то есть чтоб не сболтнули лишнего, никто кроме меня и Снорре не знал про побег и реальную историю аббата. Мы просто вошли с утра сквозь калитку, я представил его, попросил с дороги не приставать к человеку и вообще не приставать. Расселись. Йон отсалютовал огромной деревянной ложкой, затянул похабную байку, Магнус принес глиняные кружки, выпили за знакомство и понемногу перешли к серьезному разговору.

Штаб решал проблему, с которой постоянно сталкиваются жители этого мира — нужны деньги.

Давно перестали стесняться Валентинов, обсуждая возможность ограбления местного отделения ордена Тамплиеров.

Наказание за это ждало — исключительно смертная казнь, не спасся бы даже я со своим рыцарским статусом, разве что мне отрубили бы голову, а не повесили, как прочих. Наверное. Отделение было хорошо защищено и укреплено, чувствовалось, что тамплиеры в первую очередь — рыцари. И всё же этот вариант пока что самый жизнеспособный.

Но, проговорили все, какие есть у кого варианты, даже предлагалось женить меня на некрасивой, но богатой местной толстухе Анритте Анне, дочери городского казначея.

— На свадьбу уйдет куча времени. На то, чтобы получить приданое и смыться — тоже. Не говоря про то, что потом с благоверной делать?

— А я снова говорю, давайте гробанём торговое судно на выходе из Аркошонского залива. Заранее присмотрим побогаче. А если большое будет, даже не придется фриманца нанимать, — запел старую песню Тур.

— Да ты достал уже. Ну нету у нас ни людей столько, ни экипажа потом, да и вычислят в момент, слух пойдет, большой корабль приметный, все всё узнают — внезапно за всех своим баском возразил до этого клевавший носом Снорре. И продолжил:

— Ты б еще предложил поднять со дна морского утопшего Когга с сокровищами, который возле Петушиного берега и на нём уйти.

— Что за когг? — встрял я, нарезая поясным ножом капающий жиром кусок мяса на ломти потоньше.

— Про него на каждому углу сказки рассказывают. Вон, Валент знает, — отмахнулся норд.

— Д-а-а-а-а-а…. — протянул владелец корчмы. — Местная история. Четыре, кажется, года назад, якобы роскошный королевский когг налетел на камни чуть севернее Петушиного берега. Полный трюм золота, оттого и потонул. Золото, меха, восточные сладости, тысяча наложниц и три живых дракона. Как только всё поместилось, чудо. Ну, с десяток моряков спаслись, всем примерно такие сказки рассказывали, когда по трактирам ошивались. Они путешественникам сказки, те их кормили и поили. От этого с каждым разом сказки становились красочнее, а наложницы сисястее. Со временем пропали те корабелы, а байки остались. На самом деле обычный когг. Боковую волну словил в шторм, треснул и до мелей не дотянул. Что там был за груз, никто не знает, в сказки про золото только дети, пьяницы, да чужеземцы верят. А судно в хорошую погоду рыбаки видят. Но — глубоко. Хотите, покажу?

Валентина любовно погладила мужа по завитушкам волос. По-гречески они сильно вились, но были светло-коричневыми.

— Ну, покажи. Покажун. Баб своих сисястых.

— Ну, Валентина Алессандро!

Глава 16. Глубина

На морскую прогулку отправились все. С вином и мясом. Ялик нордов не выдержал бы такой нагрузки, так что Валент нашел в порту и попросил своего друга Марко отвезти нас на своей рыбацкой палубной лодке. Рыжий, лохматый, веселый, здоровенный, как медведь, он был сразу принят нордами как родной.

Жаркий полдень. Аббат свернулся калачиком, не выпуская пивную кружку из рук, дремал, время от времени резко распахивал воспаленные веки, тихонько вздыхал, беспокойно оглядывался и снова затихал. Не знаю, какой была его жизнь до ареста, но стража Бордо, инквизиция, а потом и я со своими нордами — лишили его той жизни. Никогда он не зайдёт в гости к старым друзьям, не откроет родительский дом вернувшись из дальних странствий, не выпьет на свадьбе племянницы. Никогда. Если бы не усталость, он бы расплакался от всех этих переживаний. Может быть. Но свежеиспеченный служитель культа устал от заточения, от побоев, устал бояться, бегать, брить лицо и учить свое вымышленное прошлое. Иногда усталость делает человека смелым. Иногда нужно дойти до предела, чтобы вручную отодвинуть границы возможного.

Денег нет. Зачем мы плывем по спокойной атлантической глади? Клад морских царей ищем? Бывает, ситуация развивается так, как её направляешь. Бывает, тащишь её как упрямого осла. Бывает и наоборот. Что-то происходит, никто это специально не устраивал и не хотел. Само. Люди устали от бесконечных разговоров, которые вели и до меня, по кругу, до хрипа, до изнеможения. И ведь это северяне, люди действия, которых ожидание изматывало. Они понимали, что могут вернуться с планом спасения к уже мертвому берегу Кубба. Этот заплыв — способ хоть чем-то заняться.

— Не верю в сказки про золото и морских богов, — подсел рядом Магнус, подлил мне вина, хотя я почти не пил. — Для нас океан припас только тьму, холод и морских чудовищ.

Молча кивнул. Маловероятно, чтобы кто-то бросил в доступном месте золото.

— Но, — продолжил норд, — любое судно везёт на себе деньги в капитанской каюте. Корабельную казну. Для торговли и закупок провианта, жалованья экипажу, взяток портовым писарям. А многие товары не сразу гниют в воде. Например, оружие: счистил ржавчину и продал. Другое дело, если можно донырнуть, местные давно бы добро перетаскали.

— Если там что-то есть, то достану, — ответил я многозначительно. Продолжать не хотел.

В тишине один из опорных концов-канатов, задеваемый ветром, лениво бил по борту. Как коровий хвост по боку. Тук, тук.

Болела голова.

Молчание. Выручил, как всегда, Валент. С улыбкой встал посреди палубы, вальяжно оперся о мачту и рассказал, что когда-то у Марко не клеилась личная жизнь. Как приглянется невеста, так сразу что-то случается, и она скрывается за горизонтом. Четырежды. Совсем рыбак повесил нос, вообразил, что наложен на него венец безбрачия. Наступает новый год. Большой компанией пошли из Спарты в порт, к морю. Там народ на берегу, бродят, празднуют, радуются. Валент доверительно говорит Марко, мол, есть примета, не то колдовство, что надо в новогоднюю ночь у моря просить исполнение одного желания и кинуть в воду что-то личное. Неужто, ты морю свои портки пожалеешь за невесту? Ну, пьяный рыбак разошелся, да я ради невесты голый отсюда уйду.

Ночь, новый год, люди ходят, а он орет, разделся, рыжей курчавой жопой сверкает. Я и сам прыгну! Не держи меня! Кое-как успокоил его Валент, договорились, что только панталоны пожертвует морю. Ну, шутки шутками, а в этот же год свадьбу сгуляли. Жена попалась Марко хорошая, добрая, двух дочек родила.

Марко беззлобно смеялся вместе со всеми, хотя и чувствовалось, что Валент местами привирает. Не стал отпираться, сказал только, что первый год большое было желание прийти к морю и требовать портки назад, а супружницу пусть обратно забирает.

— Ну, а вот и ваш топляк.

Лодка легла в дрейф, рыбак своими огромными лапищами стал собирать парус.

От берега пол-лье, не больше, вода чистая и холодная даже на вид. Мы стали прямо над слабо заметным силуэтом затонувшего судна. Тур авторитетно заявил, что не когг это был, а средиземноморская галера, прямая и изящная. Недаром их капитаны откровенно не любили Атлантику. Галеры хорошо себя чувствуют, скользя по изумрудным волнам между древних каменных городов, океан и северные моря — совсем другая стихия.

Стали раздеваться. Я, Тур, Магнус и Снорре. Скоро и Валент остался в одном исподнем. Хозяин таверны, на удивленный взгляд супруги пробормотал, что только искупнется, а нырять не станет.

— Переброшу за борт жердину. Чтобы удобнее залазить в лодку было, — объявил нам Марко, намекая, что обратно нам захочется.

Я разулся, стал на борт, ни на кого не смотря, секунду поколебался и прыгнул в воду. Черная плоскость приняла меня. Понятно, почему Марко уверен в скором желании вернуться на лодку. Чертовски холодно. Солнце не прогревало толщу воды. Впрочем, нордов это не смутило, видимо, по сравнению с какими-нибудь фьордами родного Кубба водичка — парное молоко.

Нырнул, перевернулся головой вниз, стал смотреть, рядом в пару взмахов очутился Тур. Определенно, северяне плавают как рыбы. Конечно, Снорре и меня учил, но мои кривляния не шли ни в какое сравнение с пластикой остальных. Ну, зато я могу находиться в воде минут двадцать — полчаса, а простому человеку, даже и прибрежному жителю, такое не доступно.

Смотрел, смотрел вниз. Корпус лежал под наклоном, давал заметный изгиб, то есть он поломался, возможно, что и правда от боковой волны, недаром мореходы в шторм становятся к волне носом. Глубоко, но я могу и доплыть. Побарахтавшись на глубине всего в два человеческих роста, вынырнул.

С борта на меня взирал сонный Михаэль.

— Аббат, подайте мне, пожалуйста, ремень вместе с поясным ножом. С ножнами.

Священник сделался удивленным, но высвободил и аккуратно подал мне оружие. Ремень сделал меня чуть тяжелее. Действительно, нырять сложно, предоставленное самому себе тело всплывает. Для погружения на такую глубину подошел бы камень покрупнее, да на веревке, вот только где его возьмешь в открытом море?

— Эй, все! Не пугайтесь, нырну очень надолго, если покажется, что утонул, пусть Снорре расскажет про меня, про болота и благословение архангела Рафаэля.

Ушёл вниз. Пребывание в воде очень успокаивает. Тело привыкло к холоду. А моё, так вообще может без особого вреда ненадолго оказываться в бездушном космосе. Зато тишина, слышно собственное сердце. Другая вселенная, иные законы физики. Взмах ногами и руками, снова и снова. Скучновато. Очень быстро теряешь ориентацию верха и низа. Решил всё время смотреть на затонувшее судно на фоне темного дна. Оно лежало не на такой уж большой глубине. Может быть, двадцать пять «петрик» или пятьдесят человеческих ростов. Скорее всего, экипаж шёл вдоль берега. В этом месте холмистые высокие берега, камни и отмели. Дотяни до одной из них, может, и выжили бы. Хотя некоторые вполне себе доплыли, раз ходили потом по тавернам со своими байками.

Складываю вместе руки, плавно, но быстро, вытягиваю вперед, с усилием развожу в сторону как веслами до самых боков. И снова. Снова. Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я коснулся палубы. Темновато. Мачты не было, только на коротком толстом обломке поселились водоросли. Копошилась мелкая придонная живность. Вообще-то в Атлантике водятся акулы. По словам местных так ещё и морские драконы, длинные змеи, прочие таинственные твари. На такой случай у меня нож. Рыбины вот и правда водились, метнулись во все стороны от моего появления. А единственная змея или нечто похожее, увидев меня, скользнула в глубину.

Местные считают Атлантику (слово наверняка греческого происхождения) океаном — краем вселенной, то есть, что вселенная оканчивается тут. А ещё, что мир плоский. Я же наблюдал за планетой много часов, она ещё и несколько оборотов сделала, и определенно знал, что за Атлантикой другая громадина суши от крайнего севера до крайнего юга. Даже могу четко представить очертания континентов. Сплавать бы туда, посмотреть, может там нет людей, но семейные дела не дают расслабиться, да и мореход из меня как из кованной цепи — пловец. Потону в океане, никакой запас прочности тела не поможет.

Палуба была холодной и неприятно мягкой. То, что донырнул — уже победа. Правда, что толку? Кто мне скажет, где капитанская каюта? По логике вещей в корме, в верхней его части, чтобы командовать с комфортом и красивым видом. У судна была ещё надстройка посреди корпуса, но я решительно двинулся к хуту. Три двери. Средняя открыта, я заплыл туда и понял, что здесь ход в трюм. Оставим пока. Вспомнив, что каюта капитана Кота была слева, стал ломиться туда. Дверь не поддавалась. Опереться не обо что, так что сломать не получалось. Поругав себя за тупость, оплыл корпус и заглянул с оконные проемы. Узкие прямоугольники тоже были задраены. Толкнул одно, второе. Третье — подалось. Вплыл в темноту помещения.

Закрыто. Хорошо, ничего не унесло течением. Однако в темноте почти ничего не видно. Кое-как вскрыл ножом шкаф, там плавали истлевшие тряпки, разбухшая деревянная посуда. Сундук! Его крышку я разбил, но содержимое разочаровало, тоже ничего полезного, много склянок, баночек, горшочков.

Бросив поиски в этой каюте, переместился во вторую. Там дверь треснула, так что я её доломал. Орудуя ножом, единственным своим инструментом, постепенно перерыл всё содержимое. Ничего ценного. Только один тощий кошель с монетами, судя по яркому блеску и, правда, золото. Ремешки сгнили, так что пришлось аккуратно тащить его в руке. Ещё два длинных ожерелья, позеленевших, медных, надел прямо на шею. Но результат поисков — неудача. Две каюты и нет казны. Может быть, капитан пытался выжить, спустил шлюпку, кинул в неё ценное. Но среди спасшихся были только простые матросы. Тогда, капитан и казна пошли ко дну на полпути к берегу? Дьявол. Да можно год тут оплывать окрестности, ничего так и не найти. Горечь неудачи стала заполнять меня. К тому же пора на поверхность.

Отмахнувшись от неясного желания поискать ещё, поплыл вверх. Бесконечная плоскость, светлая, родная, с воздухом, солнышком, облачками, постепенно надвигалась на меня. В ней торчало плоское брюхо лодки Марка, слегка заросшей мелкими ракушками и каким-то коричневым морским мхом.

Когда вынырнул, все смотрели на меня молча и с нескрываемым изумлением. Видимо, пробыл под водой подозрительно долго.

— Не верю в чудеса и колдовство, но верю своим глазам, — первым подал голос Магнус, — хватайтесь за жердь.

Длинная, крепкая, слегка рассохшаяся палка переброшена с борта в воду и привязана. Притянулся одной рукой, потом подал свои находки, чем вызвал вздох удивления, потом вскарабкался на борт. Я замерз.

Молчаливый серьезный Снорре подал глиняную кружку красного вина и кусок остывшего мяса.

Сидел прямо на палубе у борта, вода стекала ручьем, пока все сгрудились надо мной, лениво жевал и в паре фраз пересказал свои поиски, мысли насчет капитана и денег. Слушали молча, внимая каждому слову.

Выслушав, Магнус выпрямился, посмотрел в сторону суши, потом повернулся к морю, что-то пошептал, посмотрел задумчиво на Йона и сказал.

— Нет. Судя, по всему. Нет. Галера или когг. Так. Угодили в шторм. Им бы отойти от берега, тут могут быть рифы, мели, волна тут круче, но южане жмутся к берегам как щенок к суке. Они тянули, мачта поломалась, половину вёсел тоже, они тянули, тянули, знали, что залив рядом. Тянули. Даже петушиный берег, им бы просто стать носом в песчаную мель, корабль бы спасся. Удары волн трясли и ломали. Но экипаж был весь на местах. А как пошла трещина по всему корпусу, скрежет, затонули за пару минут. Не было шанса спастись на лодках. В такую волну выплыть можно если только вплавь. Небось, все и попрыгали. Ну, их Ньйорд и позабирал. Не было времени казну доставать и тащить. Тайник где-то в его каюте. Жаль, что никак не найти.

— Я попробую ещё раз.

Все разом загомонили, пришлось ждать, чтобы выговорились, потом повторил тише и тверже.

— Попробую ещё раз. И в трюм гляну. На драконов и наложниц.

Каюты. Не известно, какая из них капитанская. Длинные узкие низенькие помещения почти без света. Теперь действовал методично, и довольно быстро. Выбил все ставни, отпер с пинка дверь. Всё что уже проверил — выталкивал наружу. Шкафов в левой каюте три. Один из них зачем-то удерживается на месте не гвоздями как остальные, а засовом. Отломил его. Шкаф двигался. Хм. Упираясь в этой условной невесомости в стенку, отодвинул. Открылась ничем не примечательная стенка каюты. Стукнул пару раз, сообразил, что на глубине звук искажается. Ударом кулака сломал деревянную переборку. Пустое пространство? Выбил ещё пару досок. Они пружинили, гнулись. Грёбанные черти, внутри ниша, на дне которой узкий плоский ящик цвета ржавчины. Пришлось потрудиться, чтобы выковырять его оттуда. Удача — богиня солдат. Короб адски тяжелый, что внушает большой оптимизм.

Прижимаясь к находке всем телом, вытащил и уронил на палубу. В трюм все же заглянул, тем более что огромный квадратный люк отсутствовал. Там меня встретили мелкие рыбки, пара крабов и какие-то истлевшие мешки, их содержимое сгнило до неузнаваемости. Небольшие конструкции — вроде мебели, тоже пришли в негодность. У днища что-то тяжелое, продолговатое. Неопределенного серого или зеленого цвета, так что точно не золотые слитки. Чистое золото даже после длительного лежания в воде или земле оптимистично блестело. Словом — благородный металл. А это — вроде стройматериала или камня. Схватил одну штуку на пробу, потом с огромным трудом прижал к себе вместе с ящиком.

Трижды возникало желание бросить проклятые железки и спокойно всплыть, потом найти конец подлиннее, снова нырнуть, завязать. Но не-е-е-е-е-т. Непонятное, иррациональное упрямство человека, уже держащего свою удачу за хвост. Будь я простым человеком — утоп бы. Подъемная сила воды, то, что в воде предметы легче, тоже помогало. В итоге выплыл на раздутом самомнении.

Продолговатый предмет, похожий на маленький кованый гроб, втаскивали всей толпой. Приняли и кусок неизвестного груза. Пока карабкался на борт, раздумывал, что сундук-тайник придется везти домой, там придумывать, как вскрыть, либо же применить силу и попытаться сломать, только куда к нему её приложить?

К моменту, когда Снорре подал мне очередную порцию вина, а он отчего-то был свято уверен, что после «купания» надо выпить и поесть, тайник-ящик неизвестно как взломали ушлые норды.

Это было золото. То есть, конечно, полно зеленых кружочков окислившихся медных монет, истлевшие тряпки важных документов и записей. И уйма золота.

Кайл Соллей достал со дна морского — клад.

* * *

Весь запас воды выпили. И вина. Компания давно хотела домой, только моё упрямство удерживало на месте. Я нырял уже в шестой раз.

То золото было единственным. Поискал для порядка, даже нашел две монеты. Но — всё. Зато, когда Снорре разрубил ту болванку, оказалось, что в трюме лежит медь. Она далеко не такая ценная как золото. Большие болванки были слишком крупными, чтобы успеть полностью окислиться. Поднимал их снова и снова, при помощи большой веревки и сетчатого мешка для сбора рыбы.

Золото между моих заплывов посчитали, по самым скромным подсчетам там была одна тысяча триста золотых византийских солидов, что приблизительно соответствовало такому же количеству ливров. Что делать с медью никто, даже я, не знал. Её было много, целая гора. Если бы не наступление темноты, я продолжил бы нырять.

Измученные, лежащие вповалку, уже после заката, мы возвращались в залив Бюжей. Марко получил солидное вознаграждение не столько за поездку, сколько за молчание.

Свою порцию монет за участие в походе унесли домой и Валентины. Надо думать, что Соллей стали их самыми выгодными клиентами. Могут теперь купить соседний дом, как мечтали. Для перевозки меди в порту пришлось арендовать здоровенную высокобортную телегу, оставить за неё залог, решительно отказываясь от возницы, потому что желания показывать свой груз — не было.

Я надеялся сохранить всё в тайне. Не хотелось рассказывать о золоте даже Бюжам, с кем-то делиться. Если на то пошло — чувствовал жадность. Придя домой, норды, несмотря на усталость, не легли спать, нацепили доспехи, достали и наточили топоры, заперли ставни, усадили Йона на пороге, чтобы стеречь богатство. Утром они соберут вещи, купят в дорогу воды и еды на рынке и вместе с аббатом Михаэлем уйдут на север. Надо только письмо в замок написать.

Долгие сутки, побег, ныряние и отсутствие сна утомили. Провалился в сон, надеясь, что завтра будет хороший и легкий день.

* * *

Я ошибался. Проснулся, за окном ночь. Всё ещё ночь. Голова как окаменевший пень. Магнус нависал надо мной, беззвучно тормошил и совал в руки топор.

На улице смутные голоса, тени людей, окруживших дом. Несколько факелов. Обеспокоенный северянин в пару фраз рассказал, что чужаки появились бесшумно и сразу. Окружили. Стрелой ранили Йона, но не ожидали что он в доспехе.

— Пусть барон выходит, мы потолкуем! — донесся снаружи глухой голос.

— Бля спать не дали, уроды, — оставил топор протестующим нордам и вышел. Один, без прикрытия. Северяне не верили в дипломатию. Верили только в силу оружия и что пришедшие — враг, которого надо убить, как только получится.

Голова трещала как с перепоя, но на открытом воздухе мысли сделались быстрыми и чёткими. Дом окружен со всех сторон, по меньшей мере, одиннадцатью людьми. Считать врагов вообще основа основ, можно не уметь говорить и забыть цвет собственных глаз, но посчитать и примерно запомнить, кто где, должно быть в крови. Прячутся в тени. Луны нет, ночь очень и очень темная. Пару дней назад это было плюсом для организации побега Михаэля. Сейчас — одни слабые силуэты. Четверо нацеливали на меня луки. Один, седой и старый — сидел, как ни в чем не бывало на деревянном стульчике (откуда только взял?) напротив входа в дом. Главный. Задрав и чуть наклоняя вбок голову, не встал при моем приближении, дождался, чтобы я подошел и только тогда степенно представился:

— Меня зовут Таурус Призрак и я здесь хозяин.

— А мне говорили, что заправляют Бюжи, — возразил, насколько это получалось пренебрежительно и насмешливо.

Сидевший крутил в руках маленький кривой ножичек, иногда он отвратительно позвякивал о его окаменевшие ногти. Мой тесак, широкий, мощный, сегодня поработал на глубине, затупился, но всё так же покоился на ремне, я даже спал с ним. Мысль о наличии ножа на поясе вызвала зверскую ухмылку. Впрочем, мой собеседник не увидел её в темноте.

— Вы здесь чужак, молодой человек, и не знаете порядков. Юность, неопытность. За небольшую плату я научу и расскажу.

— Любопытно. Начните с того, какого хера вы припёрлись на мою землю?

Он пропустил вопрос мимо ушей.

— Мы всё про вас знаем. Мы тайная и мощная организация. Гильдия воров. Слыхали, какой нас девиз? Своего не упустим! Знаем и про нордов, что ищут новый дом или говорят, что ищут. Они подговорили вас похитить того еретика. А ещё я знаю, что прячут свой северянский корабль в скалах южнее залива. Вчера ночью вы выкрали преступника из башни Карла, пленника святой инквизиции и самого герцога. Ох, он не любит, когда кто-то покушается на его власть. А мы-то всё всегда видим. Думаете, тот прохожий, что мочился в переулке — случайный пьянчуга? Э, нет. Мы вас хорошо разглядели. Проследили по берегу Гаронны, вплоть до заброшенной фермы семейства Хлоддингов. Утром, почти в упор, из кустов, мой лазутчик вас опознал.

Итак, вы похитили еретика, знатока замков и крепостных стен. Он в доме. Вступили в сговор с вождями нордов, что собираются напасть и ограбить земли Бюжей. Или даже Бордо. Может, сговорились с маврами, от северян-язычников всего можно ожидать. Ни Бюжи, не герцог вас не пощадят. А тут ещё и святая инквизиция на горизонте. Видите, как вы крепко застряли в моих силках, юный Кайл? Не удивляйтесь, знаю ваше имя, всё-всё знаю. И про то, что сегодня вы пошли в море и привезли оттуда тяжелый сундук. С драккара. Надо думать, северяне отвалили за предательство деньжат.

И теперь у вас нет никакого выбора, да даже если достану свой стариковский хрен и оттрахаю, вы и не пикнете. Я заберу себе золото или серебро, или что там в сундуке. Обыщу дом, и всё что мне глянется, тоже заберу. И еретика, конечно. Получу за него большой выкуп. А вы подожмете хвост и, не прощаясь, убежите в свой родовой замок к мамочке под юбку. Вот так мы с вами поступим. Такая будет наука.

— Раз сегодня учёная лекция, то будет один вопрос, — я приблизился близко-близко, так что чувствовал вонь от Тауруса. Тот встал, оказался высок, но всё равно ниже меня, уверенно смотрел мутными белесыми глазами прямо в глаза, не моргая и не отворачиваясь.

— Какой? — с ухмылочкой прохрипел вор, обдав меня порцией зловоний от гнилых зубов.

— Куда девать одиннадцать трупов? — левой рукой я легонько взял его за ремень и притянул ближе, как будто собирался поцеловать.

Мой нож с легким отвратительным треском вошел старику в бок, почти под мышкой, нашел путь между ребер и прорезал сердце насквозь. Выворачивая кисть, провернул клинок, из раны толчком вышла струя крови, вор слегка дернулся, прижался ко мне.

— Ну, ну. Всё уже кончилось. Всё, всё. Больше не будет больно, — в короткий момент мне было до слез жаль убиваемого мной человека, я искренне прижимал его к себе. Вселенная умерла. Целая вселенная. Плавным жестом раскинул руки, одна в крови и с ножом, другая выпустила бездыханное тело.

Кто-то с присвистом выдохнул. Четыре тетивы разом щелкнули, пуская короткие шальные стрелы. И все мимо, всё поздно. Прыгнул, нечеловеческим скачком оказался возле ближайшего громилы, вкладывая силу в удар, рассек ему шею наклонной чертой. До самой хребтины. В отличие от беззвучной смерти старика, здоровяк шумно захрипел, заклокотал, замахал руками. Тьма мешала врагам понять и увидеть. Следом за тем здоровяком, подскочил ещё к двоим лучникам, одинаковыми ударами в район горла отправил их следом за вожаком. Метался, наматывая круги, как хищная птица стал носиться. Скорость — моё преимущество, выбивающее каждым заходом по одной рыбине из косяка. К счастью, норды выскочили бородатой кричащей толпой слишком поздно, и не путались под ногами. Весь сад был залит кровью и завален телами. Два — прямо на каменном заборчике.

Пока мои друзья пучили глаза в темноте, я остановился и отдышался.

Вдалеке тихонько шорхнула трава. Замер и понял, что совершил ошибку. Грубую, почти непростительную. Противников было не одиннадцать, а двенадцать. Последний, притаился и смотрел по сторонам. Ну конечно, это же не солдаты, а воры, они поставили человека «на стрёме», тот всё увидел и теперь улепётывает.

Проблемы уже разрастались как пожар, грозя разжечь ярким пламенем всю мою жизнь. Покойничек был прав, местная знать разозлится за похищение архитектора, им ни к чему ищейки инквизиции и мятежные разговоры среди простолюдинов. Самонадеянность родит мне целую армию неприятностей.

Тем временем погнался за двенадцатым. Он нырнул в соседнее домовладение, в сад, мимо лающей собаки, почти сразу выскочил и оказался на открытом пространстве, с приличным отрывом. То есть — у него не было шансов. На ровной плоскости, делая гигантские скачки и радуясь, что ночь безлунная, уж больно нечеловечески бежал, догнал и зло пнул чужака в район поясницы.

Он издал короткий кашляющий звук, упал ничком, тут же вскочил, когда я схватил его за загривок и от души пропечатал в землю. Не сильно, но эмоционально. Враг задергался, тогда я ещё трижды утыкал его в сырую землю, забиваю глаза, ноздри и рот песчаным грунтом. Потом рывком поднял и повернул к себе.

— Не убивай, — тихонечко просипел вор.

— Не стану ломать тебе ноги, если пойдешь сам. И молча.

Он испуганно кивнул. Возвращался без всякой спешки. Во дворе дома с ёлкой притушен факел, но царило оживление. У внешней стены силой усадил пленника, повернул к себе лицом. Он застыл в беззвучном крике, наверняка завопил бы в голос, заорал на весь Ла-Тесте, но я слегка сжал его горло, приблизил глаза к глазам и устроил допрос.

Это моё личное колдовство, про которое когда-то говорил отцу. Оперативное насильственное извлечение знаний из пленника. Невербальное, не используя слова. И уж, конечно, без обмана. Слияние сознаний на условиях моей безраздельной власти. Я врываюсь в его мозг, как толпа разбойников-нордов в чужую деревню. Грубо и жестоко вытаскиваю всё, что может пригодиться. Целыми образами, воспоминаниями, надписями, лицами, яркими, сочными, брал всё, что вздумается, пока его собственное сознание трепыхалось, как прижатая сапогом к полу мышь. Теперь он не хозяин своего разума, и этот допрос оставит в его психике шрамы, если, конечно, он вообще доживет до утра.

Лодка, узкая, крепкая, пришвартована на крайнем пирсе под стеной склада. Лицо женщины, закрытое волосами, черными, Хильда — королева воров, как она сама себя называла. Тайные символы послания. Так. Ворон, рыба, костер, корона, цветок, маска, рука. Дебильная система шифровки. Зато вычислил, кто и что знает. И прямо сразу понял, что теперь делать.

Вынырнул. Объективно — всё заняло пару мгновений.

Грязное лицо молодого щуплого вора, а звали его Лоренс Зяблик, сделалось бледным, на грани потери сознания. Рывком поднял и погнал во двор.

— Нет, обыскивайте, сколько хотите.

Горел всего один факел и тот опущен до земли. Аббат спокойно и с достоинством стоял перед размахивающим от возбуждения топором Магнусом. Михаэль уже успел прикатить тележку, нанятую вечером для перевозки меди, теперь разгружал её и требовал от нордов сложить трупы. Ого, вот это организованность. Снорре и Тур таскали покойников и укладывали в ровный лежачий строй, немолодой Йон методично обшаривал карманы, безжалостно вытаскивая все, что попадалось, кидал в кучу других трофеев. В руке держал увесистый нож, через мгновение я понял, зачем, когда этим ножом он сковырнул у очередного мёртвого вора золотой зуб.

— Заплатишь своему Харону толстой задницей, — проворчал Йон, тем же ножом избавив покойного от золотого кольца в ухе, отправив добытое к другим трофеям. Обувью, ремнями и оружием тоже не брезговал. Теперь аббат требовал, чтобы покойникам вязали руки и ноги. Северяне не понимали, зачем, ворчали что уже всех добили топорами и мертвячина не вскочит, это всё бабкины сказки. Но — повиновались. Кстати, вязали их всё той же веревкой, что была использована при побеге Михаэля. Экономно, технично, морскими узлами, отрезая сколько надо. Какая насыщенная судьба у простого троса.

Приведенному мной Зяблику тоже связали за спиной руки и зацепили за деревце.

— Снорре, — позвал Михаэль, — хватай лопату из сарая, совковую, бери подсохший грунт прямо с грядки и щедро посыпай те места, где были трупы. Нужно засыпать всю кровь, что на виду, чтобы днем ничего не было видно. Не важно, что это будет выглядеть странно, пока это выглядит как сатанинские реки крови. Магнус, я попрошу вас срезать парусину от навеса, она сейчас нам нужна. Йон, ты освободился? Найди ведро. Да, пойдет из-под каши, привяжем его к повозке. Как закончим, надо будет её щедро окатить, чтоб смыть потёки от трупов.

Я залюбовался слаженной работой команды. Связанные одной целью, аккуратные, собранные, деятельные. Каждый делал что-то полезное. Эдак и правда город построят.

— Магнус, Михаэль, что вы будете делать с телами?

— Не решили ещё, — буркнул аббат, — норды хотят покидать в дом и всё сжечь. А я думаю отвезти подальше от городка и закопать на пустырях, грунт тут песчаный, справимся, копать будем по очереди.

— Надо сжечь, — басисто прорычал Магнус, — и немедленно уходить. Наши парни готовы к отплытию, только провизии нет, купим в другом порту, вода есть и ладно.

Обдумав пару мгновений его предложение, кивнул.

— Все идите сюда. Пожалуйста.

Встали большим полукругом. На горизонте скоро станет светлеть небо. Времени в обрез.

— Итак. Это были воры, гильдия воров. Прознали про золото, про вас.

— Они что-то болтали про какого-то еретика, — начал, было, Тур, но его оборвал Йон.

— Да заткнись ты, насрать на того еретика и их воровской бубнеж, дай ярлу говорить.

— Спасибо, Йон. Так вот. Они пришли морем, на легкой узкой лодке, я знаю где она. Пирсы безлюдны. Волны нет, так что всех выдержит. Согласен с Михаэлем, трупы погрузим, оттащим в порт, закинем в ту лодку, вы сядете и отплывете на свой Харальд. Там зацепите за собой лодку с трупами, на прицеп, потащите полдня, потом потопите, ну чтоб в этих местах тела не выбросило на берег. Золото забирайте сразу с собой.

— Мы уже успели взять, сколько нам надо, — пробормотал Магнус, — простите, что без спроса, думал утром показать.

— Хорошо, сейчас ещё прибавим. Берёте с собой аббата, отвезёте, как договаривались, в замок Соллей, дорогу сто раз описывал, это недалеко от берега, заодно посмотрите на место своего нового дома. Оттуда валите на Кубб и возвращайтесь как можно скорее. Всё это — без меня, отец просил торчать в Ла-Тесте, к тому же мне надо теперь хвосты занести. Награбленное берите тоже собой, мне оно тут ни к чему, да и выдаст с головой. Только два воровских плаща оставьте. Надеюсь, соседи крепко спали, убийств никто не заметил, да и без трупов ничего не докажут. Остальная часть гильдии — моя проблема. Уходите, мне станет легче, если вы уже начнете свою часть плана и свалите. Я бы отправил с вами Снорре, но мне он тоже нужен. Вопросы?

— Нужно рекомендательное письмо матушке Соллей, — твердо попросил аббат.

— Сделаю, но уже в порту, времени нет. Письменные принадлежности с собой? И писульку одну изготовлю. Давайте, берите свои вещи. Погнали.

* * *

Я, конечно, не так представлял себе прощание с сердитыми нордами. Телегу устлали краем парусины, трупы погрузили, со связанными руками и ногами это было делать легче, чем с расхлябанными. Барон Соллей вместе со всеми грузил трупы, складывая аккуратно, чтобы поместились все. Получился большой штабель. Как селёдки, они головами в одну сторону, другие в другую. Не думал, что в таких делах может быть свой порядок. Сверху накрыли вторым краем парусины. Прижали камнями, выкатили и пошли рядом, как огромная зловещая похоронная процессия, коей, в сущности, и были.

Зяблик пришел в себя, если можно так назвать оцепеневшего от ужаса вора, на глазах которого грузят как дрова его разутых товарищей. Встал вопрос, что с ним делать. Идея нордов была проста как их топоры — убить и погрузить сверху. Я оставил выбор за ним: либо он присоединится к ворам в штабеле, либо к нордам, в их далёком плаванье. Он, конечно, выбрал карьеру морехода. Йон тут же назвал его «трэлем», то есть рабом-пленником и всучил мешок с награбленным добром.

По дороге нам встретился человек, который ничего не разглядел, потому что Магнус заранее вышел вперед, помахал перед лицом топором и сказал, что у северян тут ихние языческие дела, которые никому видеть не положено. Прохожий пискнул, что «ничего не видел, мне не интересно» и благоразумно исчез в утреннем тумане.

Небо посветлело, хотя звезды всё ещё видны. Через час в порту появятся рыбаки с ночного промысла.

Ту лодку нашли, отвязали, погрузили, накрыли сверху всё той же парусиной. Пока я карябал несколько строк матери, норманны шумно прощались со Снорре. Сказали, что признают в нем норда и настоящего мужика, просили беречь ярла, то есть меня. Михаэль в это время подсказывал слова, ибо писем я отродясь не писал, к тому же чернила и перо вещи крайне капризные. Потом придал аббату здоровенный мешочек золотых и серебряных монет, велел оставить при себе, тратить на личные и строительные нужды. И вообще начать осваивать земли Соллей. Просил обнять мать, передать ей купленный заранее в Бордо золотой крестик, отвесить поклон Оливеру. Жалел, что не успел подготовить и побольше рассказать.

Как-то всё быстро завертелось. Мои бока ещё болели от объятий и похлопываний разбойных северян, когда воровская лодка исчезла в тумане. Ритмичные скрипы ещё долго разносились над заливом Бюжей, пока мы откатывали телегу к краю пирса и обильно поливали из ведра. Кстати, морская вода отлично отмывает кровь, кто бы знал.

Мы вернулись домой, усталые, осунувшиеся, лишившиеся, хоть и разлукой, товарищей. Опустошенные. Бегло осмотрели бардак, хаос двора и дома. Всё это было таким уютным ещё вчера. Обидно, ведь мы не нарушали закон. Гм, ну может архитектора немного похитили, но ведь никто ж не умер. В тот момент. А убитые, в сущности, отбросы общества, слова доброго не стоящие. Зато теперь их «королева», по совместительству сожительница Тауруса, знает наши секреты. К счастью, только она. Поэтому там, в порту, я написал странное послание, состоящее из одних символов. Как египтянин. Ворон, знак, что дело сделано, награбленное у нас. Костер — ранение. Перо — жди меня. Кулак — опасность, корона — молчи. Эту грубую шифровку Снорре, замотанный в один из воровских плащей по самые глаза, передал слеповатому безвредному старичку-попрошайке на рынке. Тот был связным гильдии. Письмо отправлено с пометкой «срочно».

А тот маленький, украшенный резным рисунком воровской стульчик мы безжалостно разбили и сожгли в своём очаге. До последней щепки. Туда же отправился уродский ножичек вожака.

* * *

— Это ужасно, Снорре Искатель, я бы наверняка мучился угрызениями совести, если бы не устал смертельно. Третья ночь каких-то скачек, то в город, то из города. Трупы. Садомитские черти. Ощущение как будто уже в аду. Ну что за жизнь?

Мы лежали вповалку на крыше какого-то вонючего пустующего склада и смотрели, как ярким пламенем полыхает гильдия воров. Их резиденция — брошенный неприметный дом без опознавательных знаков с огромным двухэтажным подвалом, старый, но крепкий, на краю Бордо, в пределах стены. Воровской лаз в этой стене, удобно расположенный рядом с гильдией, очередной бесполезное знание, полученное от Зяблика-вора. И мы без зазрения совести им воспользовались. Вообще, лучше не иметь подобных дыр в обороне города, но возможности сообщить это местному герцогу у меня не будет.

Сил устраивать проникновение, аккуратное убийство королевы — не было. Просто, когда среди ночи из гильдии вышла девушка-попрошайка, мы поймали её, я без слов допросил, удостоверился что в резиденции торчит полторы дюжины сливок общества, королева Хильда на месте. По моему сигналу Снорре вырубил ту деваху мощным ударом кулака в лоб. При условии, что мы не разговаривали, были в темных плащах, а она вообразила, что чужаки намерены её обесчестить, посчитал, что вполне можем оставить в живых.

Подперли оба выхода из здания, потом ещё три тайных хода, облили крышу смесью вонючего рыбного жира, мёда, порошковой серы и арабской нафты — горного масла. Купили это всё утром, ещё на рынке Ла-Тесте, аккуратно замешали, получилось целых четыре ведра смеси, залитых для транспортировки в купленные там же винные бурдюки. Выбирать пришлось интуитивно и из того, что было в продаже. Дороже всего вышел мёд. Я прикинул, что смесь будет дьявольски гореть. Облили деревянные части стен, двери и забитые наглухо оконные ставни. Пустые емкости с остатками закинули на крышу.

Подожгли заранее заготовленным факелом. Полыхнуло и, правда, знатно. Ярко, высоко и быстро. Горное масло — местная ископаемая смесь углеводородов. Жаль, что в землях Соллей такой нет. При горении воняет, зато энергию выдает щедро. Теперь мы сидели на безопасном расстоянии, смотрели, как сгорает дом, а в нем гибнут бродяги, воры и попрошайки. Сгорает королева. Если кто-то выскочит и побежит, погонюсь, прямо в дурацком плаще, и убью.

Несмотря на то, что факел забросил Снорре, отдавал себе отчет в том, что это я, барон Кайл Соллей, убил этих замшелых бродяг. Просто за то, что они слишком много знают. За то, что их вожак, который уже отправился кормить рыб, посмел на меня напасть. За этот день норды ушли в открытое море, через полдня подтянули за конец, пробили днище, ещё и буксировочный канат забрали. Теперь его подручные умирали по принципу коллективной ответственности, хотя я и не понимал, как можно нести ответственность за кого-то другого.

— Они спрячутся в подвале. Попробуют вылезти через тайные ходы. Не выйдет. Внизу конструкции тоже деревянные. Займутся и они. Все умрут от огня и дыма, в панике, если сейчас же не высадят ставни и станут прыгать прямо сквозь огонь.

Снорре промолчал. Время тянулось. Крики, но не умирающих, а дальних соседей. Пожар! Постепенно собралась толпа. Хотя в набат не били, прибыла пожарная команда, в силы которой я особо не верил. Багры, топоры, ведра с песком. Тащили воду из колодцев. Польза от них была, ведь они принялись заливать соседние здания. И вообще народ занялся делом, чтобы пожар не распространился дальше. Об это я не подумал. О том, что могу сжечь дотла Бордо. Опять самонадеянность. Всё обошлось. К утру от гильдии воров осталась дышащая жаром углей яма. А мы ушли незамеченными так же, как пришли.

За последние дни я стал похитителем из тюрьмы, ныряльщиком, искателем сокровищ и поджигателем. А вот дипломат из меня не получился.

Глава 17. День рожденья

Пять дней скуки. Стало пусто без шумных, проблемных нордов, постоянно ругавшихся, то на своем, то на всеобщем, творящих непонятно что, потом совершенно трезвыми поющих народные нордские песни, нечто вроде воя штормового ветра пополам с ругательствами и вороньим карканьем.

Вернулись из Бордо уже утром, Снорре завалился спать, я попытался прибраться, бесцельно бродил по двору и саду, мысли путались. Неплохо было бы, чтоб пошел дождь и смыл все следы почерневшей крови по углам. Однако небо лукаво смотрело безупречной голубизной. Тоже лег спать. Вечером пришел Валент, уже второй раз, первый, когда нас не было, отлично видел беспорядок и следы крови. Мы наплели, что сердитые норды напились на радостях, подрались, рожи побили до крови, всё поваляли, мы их и отправили поскорее домой, даже проводов не устроили. Вряд ли он поверил, но хотя бы сделал вид.

Уговорили его пойти на пляж, зашли за Валентиной и маленьким Артемием, устроили молчаливые странные посиделки на берегу, я искупнулся чтобы смыть с себя грязь последних суток. К большому удивлению Снорре так же добровольно полез в воду.

Получилось как-то скомкано, только Валент развлекал новостями из Бордо, про побег еретика и пожар брошенного дома на окраине и что почти сразу по народу пошла молва, что этот дом и есть тайное логово гильдии воров.

История взбаламутила спокойную жизнь южан. В следующие дни новости доходили волнами. Ну как новости, слухи. Каждая следующая волна была всё более фантастична. Народная молва крепко связала гильдию воров и еретика, постепенно делая архитектора не то родным братом местного криминального авторитета, не то одним и тем же человеком. В истории появлялись ведьмы на мётлах, сарацинские и маврские шпионы, колдовство (я так и знал!), предательство капитана стражи, соблазненного золотом и вином гильдии, тайный приказ разгневанного герцога, приходили вести, что Серхио видели то там, то тут, то он хохотал на кладбище, то украл ребенка из пьющей семьи, но большинство склонялись к тому, что он сгорел в брошенном доме от божьего наказания при попытке вызвать Вельзевула.

Там, в подвале, был тайник с деньгами гильдии, и было много желающих его поискать. А вот на трупы всем было плевать. Городская управа решила образовавшийся котлован засыпать к чертовой матери, но охотники за золотишком, которое, как известно — не горит, его, наоборот, раскапывали.

В этой борьбе землекопов со стражами, в облаке слухов и сплетен, наслоению лжи и предположений, если и появится история про молодого барона, никто уже в неё не поверит. Скорее всего. Если я не оставил следов, могу спать спокойно. Но спал, как назло, плохо. Дом сделался чужим. Вместе со Снорре придумали план возможного бегства, если придут стражники или инквизиторы.

И вот. Шестнадцатое июня одна тысяча сто восемьдесят второго года от рождения Христа или пять тысяч восемьсот девяносто пятого года от сотворения мира, согласно местным представлениям о прекрасном. Сегодня день рожденья Кайла Фернана Соллей. Мой день рожденья.

Мать всех святых, да у меня никогда не было дня рождения!

Издерганный за последние дни, утром рассказал про дату Снорре, тот молча кивнул, как будто понял больше сказанного и ушел. Как оказалось — в Спарту.

Бывает, не понимаешь, что делать. Падаешь, тебя подхватывает окружающие, тащат куда-то. Они-то твердо знают, как поступить.

Вечер. Полупустой зал. В дальнем углу нещадно пьет старпом англского королевского почтового судна Святая Марта. Местные грузчики поглощают самое дешёвое кислое пиво без грюйта или подкисший сидр, мы сидим вчетвером за уединенным столиком, накрытым Валентиной, меня поздравляют, я неуверенно киваю, Снорре подарил мне новый ремень, который оказался не по размеру, Валентины — перчатки из тонкой телячьей кожи.

Глубокий вечер. Неторопливый разговор ни о чем. Как в странной сказке в трактир вошел отец. Я устал удивляться. Это не было каким-то сюрпризом от Валентинов. Как потом выяснилось, отец специально торопился ко дню рождения. Расспросил в городе, в хлебной лавке, там знали и меня, и где я, хотя не припомню, чтобы знакомился с тем торговцем. Отец привёл отряд, не только Гюнтер с Людоедом, но и ещё двоих смутно знакомых воинов, какую-то тётку-служанку и Флави. Красивая, круглощекая, медноволосая, пополневшая от беременности, серьезная и молчаливая.

Айон снял на всех две большие комнаты, погнал спать, и сам было пытался уйти, но я его удержал. Как-то все интуитивно поняли, что нам надо поговорить, оставили нас одних. Поборов желание скрыть историю про нордов, аккуратно вывалил ему на голову про северян, поиски нового дома, про то, как ходил просить за них у Ангелины Бюж, про её ответ, про совет Гильома забрать их себе. И о том, как единолично принял решение предоставить им новый дом на берегу Слепой бухты в землях Соллей.

Я подготовил целую речь, сложный диалог, с возражениями, аргументами и контраргументами, спором, доводами и отступлениями. Отец меня удивил. Он посмотрел долгим взглядом, потом как-то наклонил голову, неуловимо улыбнулся и кивнул.

— Ладно.

— Что ладно?

— Ладно. Пусть будут норды. Город. Это же моя мечта была. Здорово, если до моей смерти ты сможешь её воплотить.

— Ты не будешь спорить, ругаться? Говорить, что у меня не получится?

— Кхе. Знаешь, иногда родители верят в своих чад больше, чем те сами в себя. Мой ответ тебе — ладно. Если угодно, я барон Соллей, благословляю тебя и этих твоих проходимцев на строительство поселения. Давай теперь расскажу свою историю.

Последовательно и с расстановкой, отец повествовал, как они не без приключений добрались до Норбонн-Порта. Город входил во владении Императора Римской империи Барбароссы, куда его внимание объективно не дотягивалось. Жил посёлок по своим порядкам, то есть — царил бардак. Крестоносцы, купцы, воры, крестьяне, евреи, монахи, византийские контрабандисты. Найдя палача и его дочь, удостоверившись что вся история правда, Айон деятельно опросил настоятеля того госпиталя, нашел место временного захоронения Аластриона. Со святой земли с рыцарем Соллей вернулись трое раненых, но вполне живых пехотинца-эспье. Тогда отец разыскал тех троих, которые не вернулись домой, не то от стыда, не то от разгильдяйства, а осели в городе. Поговорил с каждым, и двое пожелали вернуться. Третьего благословил в его новой семье и новом доме, отпустив с миром, освободил от клятвы верности и служения — фуа.

Отец решил, что внук или внучка не родится бастардом. Для этого он просил у палача выдать дочь замуж за своего сына. Натурально, за покойного Аластриона. Палач, тем временем уже уговоривший немолодого вдового приятеля — стражника забрать «порченую» дочку, решительно отказался. Они даже чуть не подрались. Потом будущие родственники помирились, палач, видимо прикинул, что породниться с целыми баронами довольно почетно и выгодно, а иметь благородного внука — тем более. Только не понял, как отец сбирается такое провернуть.

Айон Соллей обладал огромной пробивной силой. Достаточно быстро уговорил настоятеля одной из церквей обвенчать покойника Аластриона и Флави, дочку уважаемого палача. Совершенно серьезно, моего мертвого брата женили. У алтаря была невеста в платье, собственно гроб с принаряженным женихом, оба отца и вся процедура, безусловно потребовавшая некоторой коррупционной составляющей — была абсолютно законна, отец даже стребовал с настоятеля официальный документ — «бумагу».

Теперь Флави законная вдова Аластриона Ферре Соллей, что вернуло ей психологический покой, избавило от пожилого пьющего стражника-мужа и отправило в путешествие на север. Медленное, ведь она была на последних сроках беременности, в сопровождении специально нанятой до самого замка одинокой тётки-повитухи, вредной Аннет. Вместе с законопаченным гробом покойного супруга, воняющего сурьмой, смолами и мышьяком.

Когда отец закончил свой удивительный рассказ об особенностях местного брака, семьи и коррупции, я честно пересказал историю с побегом, подделкой документов на аббата, в некоторые моменты он ощутимо закатывал глаза, но молчал, рассказал про поиск на морском дне казны судна, а эта история его заинтересовала куда больше, про наем фриманца, потом про нападение воров и сожжение их гильдии.

К моему удивлению, Айон ни словом, ни жестом меня не осудил. Поджал губы. Забарабанил пальцами по столу. Загрубевшая кожа на пальцах шелестела от движений. Сказал, что Соллеям никто не смеет грозить, ни герцоги, ни короли! А если есть на моих руках чья-то безвинная кровь, то надо дома исповедаться капеллану Херву, тот на меня наложит епитимью, которую надо выполнить и всё. До тех пор молчать. Как и про архитектора.

— И едем домой. Судно присмотрел?

— Разве что англский почтовик, в конце зала его старпом спит пьяный. Вон тот, оперся лицом о стол.

* * *

Аврора, дочь старейшины рыбников недовольно смотрела, как Снорре безуспешно пристраивает длинную жердину в камни. Та безвольно падала.

— Хрен свой так втыкай, чтоб детей не было. Руки что ли из жопы? — проворчала она, отняла и установила палку. Это будет ориентир входа в пещеру.

Проша вечность. Если точнее, девять дней. Отец договорился с капитаном почтовика, ушлым, скупым, но умелым мореходом и таким же пьяницей, как и его старпом. Мы шумно попрощались с Валентинами, обнимались, хлопали по спинам. Собрали барахло, погрузили медь, отец настоял, чтобы мы вывезли всю до крошки, хотя тоже не знал, что с ней делать. Я написал прощальное письмо Гильому, помахал рукой теплому приветливому Аркошонскому заливу и стране Бюжей. На север. Путешествие было простым и не таким опасным, как прежнее. Крупное, изящное судно летело как птица, экипаж делал всё сам, к наличию пассажиров здесь привыкли. Мореходы помалкивали, но капитан явно забирал деньги за проезд в личный карман, взамен позволяя своим морякам возить контрабанду.

Почтовик не стал заходить в Конкарно, эту, как они выразились «вонючую грязную лужу», зато стал на якорь в Слепой бухте, за дополнительную плату моряки доставили нас лодками со всем грузом вверх по Одд до самого замка, заодно набрали себе пресной воды.

Там оказалось, что моё случайное видение насчет матери не было ошибочным. Мама была беременна. Что? Моя матушка ждет ребенка. Вот тебе и новость! Она радостно встречала невестку, обняла и чмокнула меня в щеку, а вот какие-то там норды, поселение, её никак не волновали.

Отец был в некотором шоке от этой новости. Я тоже. Как привыкнуть к мысли, что у меня будет брат или сестра, в придачу к племяннику? Устроили пир, но это скорее для остальных. Родители много разговаривали, иногда поглядывая на меня. Слуги суетились. Улыбки скользили на лицах. Все ощущали, что дела Соллей пошли на лад.

Посреди торжеств и приветственных объятий, похоронили Аластриона. Как и положено, отец сказал скупые, но важные слова, разговаривая скорее с ним, чем о нём. Все молчали. Брат занял своё законное место в Старой башне.

За всеми событиями угроза моего собственного брака отодвинулась подальше, хотя во время морского путешествия отец намекнул, что по традиции мне надо будет летом посетить замок невесты, привезти подарки ей и будущему тестю. Мерд, дерьмо. Страшно о таком даже думать!

Пока нас не было, аббат Михаэль был принят с теплом, как дорогой гость, ничем не нарушивший свою легенду. Они с капелланом боялись друг друга как огня, ловко избегали, поскольку оба не были настоящими священниками. Чтобы отвлечься от скользких религиозных тем, аббат, который по легенде был грамотеем и монахом-строителем, предложил матушке организовать ремонт в замке. Располагая деньгами, нанял в Конкарно бригаду рабочих, но не для укрепления стены, как бывало обычно. Хмурые вороватые работяги отремонтировали роскошные покои для невестки, перестелили камнем двор, утеплили стены, окна. Была закуплена новая мебель, кровати, кресла.

Старая дюжина эспье сдержанно встречали двоих вернувшихся своих из похода. Была в этом какая-то недосказанность.

В какой-то момент суеты и беготни удалось перехватить мажордома Оливера. Поговорили. Подарил ему целый сундук игрушек и платьев для дочки. Он обнял меня, молча посмотрел в глаза, потом зашептал, что слухи ходят неспокойные, родственники Фарлонгов, а они тоже далеко не сапожники, поделили замок, узнали про украденную казну (как украденную, трофей!) и теперь досаждают графу. Явно строят козни, так что он всех эспье держит наготове.

Жизнь замка бурлила. Все при деле. Ранним утром после торжеств, прихватив аббата и недовольного норда, улизнул. Явно не ложившийся спать, почему-то голый, завернутый в одеяло Клоде открыл ворота, в этот раз улыбнулся всей небритой мордой и помахал на прощанье.

Так, сегодня утром мы прибыли к рыбникам, известить о будущих соседях. Поселение рыболовов на восточном берегу Слепой бухты, а город будет на западном. Чтоб не волновались, сделал старейшине щедрые подарки, тот зачем-то всучил нам в качестве проводника свою старшую нерадивую дочь, которая «всё одно девка вредная, жениться не хочет, и никакой мужик на неё управы найти не может, а там, глядишь в походе хоть когда уху приготовит и ладно, отдохну от её гундежа».

Коней оставили на попечение старейшины. Другой его отпрыск — сын: печальный, безмолвный, долговязый, с заячьей губой, отвёз на лодке через бухту. Штиль. Бухта как зеркало, мы словно скользили в густом тумане. Выгрузились на галечном пляже, хрустели камушками, даже ног не промочили.

Новый берег встретил нас мерзким дождичком, поэтому первым делом решили оборудовать лагерь. Тут Аврора, вредная крупноватая девица, пахнущая рыбой и громко выдающая отрыжку с тем же запахом, но знающая всё эти места — оказалась бесценной.

Первую палатку в новом поселении, просторную, кривую, неаккуратную, связали из жердей и грубо выделанных шкур внутри местной пещерки, откуда предварительно матюками и камнями изгнали бродячих собак, не то волков. От входа недалеко, зато не будет капать.

Небо было серым, временами срывался дождь. Аврора не стала нам готовить, зато добыла откуда-то две свежие рыбины и извлекла из своего наплечного мешка струнную цисту.

Да, крепкая дочь рыбников пела песни. Женским баском. Похабные. Так, глядя из пещеры на мокрые серые камни, кашляя от серого дыма, мы встретили первый вечер первого дня будущего города. Закат из пещеры не был виден. Снорре, пока жарил рыбин на костре, извлек из своей походной торбы южанское вино. Кто бы сомневался!

* * *

Утром мы с Михаэлем оставили переругивающихся рыбачку с нордом дальше обустраивать лагерь и пошли осматривать местность.

— Что нужно, чтобы построить город?

— Не так быстро, барон, я такого никогда не делал. Для начала нужно начертить примерный план города. Как прибудут поселенцы, первым делом построить временные жилища, столовую, склад провизии, кухню, отхожее место, чтобы всё не загадили. Нужна кузня для постоянной ковки и ремонта инструментов, склад для них. Нам с тобой надо ещё обсудить стройматериалы.

— А что обсуждать? Вон камни валяются.

Михаэль скривился, брезгливо пнул один.

— Ерунда это. Нужен римский цемент, его либо покупать и везти морем, либо найти известь, жечь и перемалывать. Раз целый город — значит нужна мельница для извести. А камень этот — херня собачья.

— Почему?

Архитектор терпеливо вздохнул.

— Камень паскудный материал для строительства. Да, древние строили из него, у них и выбора не было. И из кирпича строили. Вот. Кладешь каменюку. Вроде крепкая. А у неё внутри полость или трещина. И уже в стене она — тресь, лопнула, подвела конструкцию. Неоднородный, тяжелый, весит неодинаково, хрупкий. Каждый примеряется к месту, индивидуально. Тяжело везти и добывать, выравнивать. Долго строить. Много затрат и человечьего труда. Нет, камень рабочий материал, но, когда надо построить много и быстро, не пойдет. Из камней соборы сотни лет строятся. В смысле, что пройдет пять поколений людей пока они на шпиле крест золотить начнут. Но и то, что древние построили из кирпича, до сих пор стоит. Нам нужен кирпич, шамот-блок, саман или какой иной брикет. Кто-то в окрестностях делает, продает?

— Ну, наши соллеевские болотники, когда им сильно надо, налепят как пирожки несколько сотен, торфа насушат, жгут и обсушивают кирпичики.

— Несколько сотен не помогут. Нужно много.

— Сколько?

— Посмотрите на город, мон сеньор Кайл! Сколько, по-вашему, нужно кирпича? На один дом уйдет несколько тысяч. А домов нужна сотня и больше. Вот и считайте.

Мы умолкли. Задача непростая.

— Отец Михаэль, давайте поднимемся на остатки древнего маяка. Осмотримся. Вот вы говорите… А древние как тогда этот город построили? Сотни лет ушло? При таких темпах до финала только я и доживу.

Мы начали карабкаться к обломкам на возвышенности. Аккуратно, с камня на камень. Пару раз попались остатки старой каменной лестницы. Дождь не капал, но было сыро и скользко. Михаэль неторопливо рассказывал, как строили в древности.

— Хе. Древние. Было так. Какой-нибудь толстый лысый похотливый сановник, объевшись оливок с медом и свиным жиром, сидя на здоровенном медном горшке, подумал, глядя на карту Европы, что было бы недурно вон там построить город.

Империя располагала колоссальными ресурсами. По приказу выдвинулись пару войсковых когорт для защиты колонии от варваров, пять — десять тысяч рабов, ещё несколько сотен надсмотрщиков, мастеров, инженеров, снабженцев, мелких чиновников и жрецов.

Рабов разделили на группы. Одна сеяла и пахала, построили агрокультуру, фермы, поля, амбары. Выращивали пищу для всех. Ещё одна, самая сильная и непослушная, освоила каменный карьер, откуда взялся весь этот булыжник. Недовольных рабов чуть что, ссылали именно туда. Если поищем по местности, я даже найду эту каменоломню, даже через сотни лет. Тысчёнку бросили на рубку леса, всё тут извели под корень, зато хватило каменотёсам, агрокультуре, на временные бараки, всякие мосты и стропила для будущих домов. Ещё часть расчищала местность, выравнивала. Ну, одна группа копала ров, кто-то возил камни, воздвигли склады, дворец наместника, казармы, потом дошло и до домов, порта, капитальных складов.

Время от времени строители писали письма в Рим, мол, пришлите ещё рабов, денег и вина. Оттуда отвечали, что денег нет, но вы там держитесь. Само собой, когорта пыталась добыть рабочую силу, сжигая местные поселения. В итоге, исправляя ошибки, отбиваясь от взбешенных такими выходками варваров, вешая пьяниц и казнокрадов, за несколько лет построили порт. Наверняка меньше, чем хотели, пять раз проект переделали и ворота проковыряли не в том месте, где планировали. Получается, что построили на золоте империи, толпе рабов, крови и огромном опыте римских инженеров.

Поднявшись на то, что некогда было крыльцом маяка, осмотрелись. Отсюда видно море, бухту, слева плоский колючий холм, местные называют его — Певчий. И руины, остатки города. Во всей красе. По прямой, где некогда была улица, понуро двигались несколько точек, те самые собаки или волки.

Внезапно меня посетила одна идея. Коль скоро архитектор и так еретик. Ведь если его поймают, все равно казнят. Значит ему, как ни странно, можно доверить кое-какие знания.

— Отец Михаэль, мне надо будет вам кое в чём признаться.

— Валяйте, но помните, когда инквизиторы будут меня пытать, сохранить тайну не смогу. Любой секрет станет протоколом допроса с пристрастием.

— Не думаю, что в такое поверят даже они.

— Тем более валяйте.

— Тут словами не расскажешь.

Сделаю такое в первый и последний раз. На самом деле десантники далеко не лучшие в допросе. Мы же, в сущности, солдаты. Я совершил допрос наоборот. Встал напротив озадаченного аббата, ветер трепал его волосы под капюшоном. Осторожно взял за плечи, погрузился в его сознание как при допросе, а потом влил мегалионы единиц информации. В него, а не из него. Образами, цифрами, формулами, чертежами и схемами. Меня же подбешивало дремучее представление о вселенной со стороны местных? Не то, чтобы об абстрактных звездах, а о самой простой механике, сопротивлении материалов, математике, физике, химии. Вот и всадил в архитектора ту школьную научную программу, что когда-то загрузили в меня. Пусть будет кто-то и правда образованный. А уж он применит их лучше, чем молодой барон.

Теперь, с видом на будущий город, мы морозили задницы на мокрых камнях. Голова трещала, в глазах временами темнело, все тело будто выпотрошили, а потом неаккуратно сложили обратно. Аббат едва ли чувствовал себя лучше, а ещё ему придется привыкать к тому массиву знаний, которым он обогатился.

— Бля, Четвертый, меня сейчас стошнит на собственные новые ботинки.

Я дернулся от упоминания своего номера, вздохнул и попросил больше никогда меня так не называть. И вообще забыть о том, как мир устроен на самом деле. Или сделать вид.

— Архитектор, ты вот был чуть умнее других, но имел глупость им об этом сказать. Чем закончилось?

— Башней Карла, мон сеньор десантник! — весело ответил Михаэль. — Зато теперь знаю, зачем ты притащил меня сюда.

— Осмотреть местность?

— Не, не, не, Кайл. Мы же перешли на «ты»? После такого? Кайл Соллей, ты собрал вместе меня, узника святой церкви, Снорре, никому на свете не нужного, бродяг нордов и даже ту толстую деваху, которая фальшивит как пьяный медведь. Притягиваешь как магнит всех брошенных, ненужных и лишних людей. Всё потому, что ты и сам такой. Лишний, нет тебе места на всём белом свете. Город ты хочешь построить не потому, что такая была мечта у отца. А потому, что если уж в этом мире тебе нет места, то пытаешься такое место создать, построить. И берешь для этого таких же людей. В союзники. Как приду в себя, смогу вдоволь посмеяться. Я-то дурак думал, что стоит опасаться инквизиции. Да ты же способен в одно лицо перебить всех людей в Арморике, какая там инквизиция. Думал, повезло, что с ворами расправился! Теперь думаю — повезло, что норды под руку не попались, полегли бы как зерновые под августовским градом. Гм. Прости, мне ещё со всем этим пообвыкнуться надо. Ну, ты даешь! А почему не стал завоевателем?

— По качану! Потом объясню как-нибудь. И вообще, ты мыслишь, как человек.

— Ладно, ладно, оставим это. Вернемся к городу. Давно хотел спросить, как ты его собираешься назвать? Кайл-Ситта?

— Нет. Он будет называться Николь. Знаешь легенду?

— Слыхал. Символично. Ну, значит, пусть будет город Николь.

Глава 18. Кирпич

— Барон, ты согласен с тем, что нельзя строить, как вы северяне лепили свои замки? Огнем и мечом, под угрозой смерти сгоняли толпу необученных крестьян, заставляли медленно и упорно делать примитивную работу. Бревна, землю, камни тащить. На одну крепость у вас уходит по два-три поколения!

Михаэль вещал, сидя на бревнышке возле входа в пещеру.

Снорре и Аврора за утихшей руганью и взаимными подколками оборудовали лагерь. Нарезали и сложили простые соломенные постели, выкопали отхожее место, из плоского камня соорудили будущую кухню, на выходе из пещеры сложили каменное кострище, чтобы не под дождем, но и пещеру не задымить. Притащили выбеленные морской водой стволы деревьев, выброшенные волнами, Аврора уговорила норда обрубить их топором, заготовить дров. Обшарив окрестности, нашла припрятанный кем-то из рыбников котел для воды и готовки. Ко второй половине дня, устав от брожений по руинам и стене, мы вернулись как раз к свежей густой мясной похлебке. Откуда родом мясо — благоразумно не спрашивали.

— Нет вопросов. В Пиренеях как быстро вы замок строили?

— Кастильи возводят быстро — год, два. Бывает и несколько месяцев. Перемирия короткие, союзы возникают и рушатся. Сегодня нет арабов, завтра прискакали. Или соседский герцог. Иногда союзники мусульмане, а братья-христиане — враги. Конечно, вписывали в ландшафт, использовали горы, уступы, пропасти. Развалины использовали, как здесь, древние там много следов оставили. Инженеры продумывали заранее, это экономит силы простолюдинов. Не могли себе позволить «долгострой».

— Есть идеи, с чего начать?

— Можем в Конкарно пойти, собрать всех работяг, которые там обитают и всех нанять. Бригады три соберется. Ещё есть город Бресте. К прибытию нордов будет хотя бы часть временных построек. Крестьян твоих особо не используешь.

— А болотники, они же веками делают кирпич? Дуболесы не только охотники, они лес и дрова заготавливают.

— Давай съездим, посмотрим.

— А схема города?

— Будет стол с бумагой, будет и чертеж. Пока могу только на мокром сером песочке палочкой накалякать.

— Валяй.

* * *

Впоследствии отец выделил для сопровождения Михаэля старого эспье Андрэ по прозвищу Одноглазый, хотя глаз у него был, просто затянутый огромным бельмом и молодого — Артюра. Для того, чтобы распоряжения аббата были более весомыми, ну и для безопасности.

А пока мы стояли посреди селения болотников, в то время как их старейшина с непроизносимым именем Руэйдхри, при помощи ещё двоих низкорослых мужичков показывал свои кирпичи. Судя по выражению глаз Михаэля, строительный материал ему не нравился.

— Дерьмо! Стронзатэ! Дерьмо у местных коров ровнее. Из лепешек могли бы строить, — выразил он свою мысль.

— Мы потомки древних римлян, — с апломбом возразил болотник с характерным древним именем Маолгфхогмхэйр, — с начала времён храним древние знания и опыт в этих болотах. И умения делать отличный кирпич, неподвластный вам, диким варварам!

— Я вообще-то испанец и просвещенный монах, — парировал слегка разгневанный аббат.

Пришлось мне встрять в спор.

— Мы привезли дары и статуэтку Святой Девы Марии для дома старейшины. Ведите в дом, накрывайте на стол, будем думать, как привести всё единому и неделимому кирпичу. Не кипятитесь, Руэй.

— Руэйдхри, или по традиции — декан, это на нашем языке означает старший, зыркнул на меня из-под кустистых бровей старейшина. — Мы тут уважаем барона и его власть, платим ренту вовремя и никого не трогаем, но и себя оскорблять не дадим.

— А теперь всей деревней превращаетесь в гильдию по производству кирпича, потому что я намерен восстановить Мертвый город.

— Немыслимое дело! Его разрушили сами боги и легион дикарей! — воскликнул старейшина.

— Не боги. Те б его снесли с горизонта. Только люди. Разграбили, пожгли, народ в полон увели. У вас не сохранились сведения об этом?

— Легенды живы. А во Дворце мертвых есть картины и записи, — он ткнул пальцем куда-то за мою спину. — Завтра можем посетить это священное место, а пока и правда пройдемте в моё жилище, к очагу.

В весьма странном круглом доме, сухом, с высокой конусообразной крышей, с земляным полом и кирпичным основанием, прямо за обедом вернулись к строительным материалам.

— Мы не пойдем против технологии древних, — аббат выставил вверх указательный палец, измазанный в свином жире. — Сначала вы добываете глину? Покажете карьер? Его придется очень увеличить.

— Очень? — насупился старейшина.

— Очень, — подтвердил Михаэль. — Примерно до размера вашей деревушки. Мы дадим вам новые лопаты и носилки, и тележки, даже большие телеги специальные. Потом материал везется в готовальные ямы, у вас есть одна, я видел, она уже почти разрушилась, и есть следы от ещё одной. Мы выкопаем, по крайней мере, десять.

— А куда денем такую гору грунта? — кустистые брови болотника оставались плотно сомкнутыми, цепкий взгляд следил за движениями пальца аббата.

— У вас граница селения была обозначена земляным валом, округлым и правильным, он от времени разрушился, так вот мы вам его можем отсыпать снова, учитывая вашу любовь к традициям.

— Отсыплем стену?! При моей жизни? Посрамим старого пердуна Франга? Что ж ты подвижник сразу не сказал, что святой человек!

Внезапно оказалось, что упрямым как ослам болотникам не столь важны были двенадцать медных денье за сотню добрых кирпичей, а это большие деньги, учитывая сколько их будет произведено, не важно, что я куплю им зерна на пару лет, чтобы освободить от сельского хозяйства, а вот восстановление какого-то сраного вала — важно. Радовались как язычники человеческим жертвоприношениям.

Старик достал уродливый, но огромный горшок ягодной браги сомнительного происхождения, послал внуков за кем-то, и скоро обсуждение шло вместе с одетой в шкуры и металлические бусы местной элитой.

Аббат на ходу определял, кто будет следить за забором глины, как очень важной частью процесса, болотники с важным видом соглашались. Добрая глина важней всего! Выбрали геометрию идеальной расстановки готовальных ям, туда слоями сгружается глина и болотная вода, кстати, для этого сразу решили копать два дополнительных колодца. Смесь выстаивается две недели, воду регулярно добавляют, пока заполняются другие ямы, потом смесь вывозится, яма снова заполняется и так по большому кругу. Готовая смесь — глиняное тесто, отвозится под навесы (чтобы работать и в дождь) на лепильные столы, так будет удобнее и повысит производительность труда, однако их ещё нужно будет построить. Местные женщины, поскольку это работа аккуратная, при помощи деревянных форм, их в наличии всего три, а понадобится пара сотен, лепят кирпичи. Сырцы складывают в сарайчики — сушильни, где они медленно, чтоб не треснули, сохнут ещё неделю. Подсохшие сырцы аккуратно, это будут делать ответственные старики — закладывают в гигантские печи для обжига, которые тоже предстоит ещё построить, где горящий торф превращает формованную глину в обожженный кирпич. Потом ещё медленно доходит под крышей. Целая история с этим кирпичом. Но болотники были, как ни странно — довольны, все оговоренная технология полностью соответствовала их древней традиции, только усиливала её.

Аббат свинцовой палочкой принялся записывать себе количество столов, которые надо построить, лопат, тачек, телег и подносов, сараев и всего-всего. Вздохнул, что нужен рукастый печник, чтобы собрать здание обжигальной печи. Я в уме прикидывал в какую сумму денег вылетит этот кирпич. Выходило целое состояние. Надо искать ещё утонувшие корабли, мы же вроде побережье, иначе разоримся ещё до начала стройки. Или замок какой разграбить?

* * *

— Любезный Руэйдхри, а у болотников есть предубеждения против восстановления этого здания?

— Ваша милость барон, вам, конечно, простительно, только мы вовсе не болотники, это окрестные нас так в дикости своей величают, мы себя именуем «потомки», означает потомки древних римлян, мы наследники властителей города. Согласно легенде, хозяева города, мудрецы, правители и военачальники нашли спасение в болотах, когда пришлые дикари разграбили и пожгли город, а мы — потомки, остались охранять древние знания.

Руины впереди были довольно обширны. Местные, в том числе и болотники (как бы они себя не называли) считали это Дворцом мертвых. Мелким пацанов Кайл, конечно, тоже тут лазил. Сохранились три стены из четырех и круглые башенки с двух углов. По всем болотам валялись покрытые лишайником бесцветные куски черепицы. Если найти сложенные в стопку несколько штук, по средним можно угадать, что цвет их был когда-то красным. А здание было большим и широким — три этажа. Огромный двор, до сих пор не поглощенный болотом. Словом, его в теории можно восстановить, если фундамент держал остатки стен сотни лет, наверное, до сих пор крепок.

С первого взгляда понятно почему ни норды, ни мои предки не заинтересовались дворцом как основой для замка или поселения. Кругом болота: вонючие, ровные и бесплодные. Жить тут тоскливо, с учетом змей и топей — опасно само по себе. Оборонять в такой местности было бы сложно. Поэтому для них руины были просто бессмысленной достопримечательностью.

Кроме старейшины нас сопровождала целая армия детей постарше и подростков, которые, без стеснения пялились то на меня, то на своего старейшину, забегали вперед и путались под ногами. Старик неопределенно ответил на предубеждения о восстановлении дворца. Болотники жили по довольно странным правилам и обычаям, усматривая чуть что волю древних людей, которых почитали намного больше Господа и святых. Выходило, что такого запрета нет, но и смысла тоже вроде как нет, кто же станет жить в отстроенном дворце? Пустая трата сил.

— Мне надо залезть на стену, повыше, — потянул за рукав отец Михаэль. Он выглядел озадаченным, брови нахмурены, в глазах работа мысли.

— Давай сначала посмотрим, что за надписи древних.

Здание изнутри сохранилось даже лучше, чем снаружи. На покрытых плесенью поверхностях кое-где угадывались рисунки, какие-то непропорциональные женщины несли на плечах кувшины, нелепые мужчины размахивали гротескными мечами и копьями. Всё это было интересно, но совершенно бессмысленно, понять вложенный в картины смысл невозможно. К тому же рисунки явно были сделаны, когда во Дворце было всё хорошо, к разрушению города это не имело никакого отношения. Естественно, старейшина так не считал. Я получил долгую пафосную экскурсию по всем рисункам, статуям и просто крупным предметам, которые не смогли утащить вследствие больших размеров. Длинные, витиеватые истории, переполненные фантазиями и тьмой невежества. Единственным достойным внимания объектом была здоровенная грубо выбитая на одной из стен, почти под потолком, надпись, непонятная мне. Аббат при её виде как-то многозначительно хэкнул, но смолчал. Старик смерил его долгим взглядом и прочел.

— Начертано! Я Принципус, честный воин. Двадцать три. Одиннадцать сотен. Армия. Море. Шторм. Проклятый бритт. Огонь, вражда, смерть. Мы укрылись в Кастеллуме, под защитой Хастилле. Хранят нас Боги!

Воцарилась тишина. Потом Руэйдхри рассказал, что на самом деле их селение называется в честь этой самой богини Хастилле, а её изображение — слепая тётка с мечом, они почитают её, как свою заступницу и молятся ей.

Аббату было откровенно плевать на явное проявление язычества, он усиленно тянул меня залезть повыше и осмотреть окрестности. Полезли вместе с парой подростков, им пришлось помогать Михаэлю. Там, на высокой стене, болота выглядели возвышенно и живописно. Архитектор принялся показывать мне какие-то линии, границы и закономерности, всё время косился на пацанов и многозначительно обещал, что позже всё объяснит.

Я же попросил болотников отвести на выжженный кусок болот. Они, конечно же, знали такое место и принялись рассказывать небылицы о его возникновении. Я это пресек, нарычал, что лично принимал в этом участие и пересказал историю, выдуманную отцом про Рафаэля. Надо же поддерживать легенду.

Аббат и проводники не поняли, зачем мы туда ходили. А я просто постоял, посмотрел на пока ещё мертвый кусок болот. В месте приземления штурмборта была огромная идеально круглая яма, которую успела наполнить черная вода. Из-за угольного цвета обгорелого грунта она казалась бездонной. Здесь упокоился мой командир. Спи крепко, сержант Ха-Ашт. Тихо побродив там пару минут, махнул рукой — двигать дальше.

Вечером, вернувшись в лагерь, аббат принялся рассказывать то, до чего додумался во Дворце. Про выжженные болота даже не вспомнил.

— Та надпись на смеси латыни и галльского. Варварские слова на вульгарной северной латыни, той, которая сотни лет спустя стала всеобщим языком. Короче, судя по всему, по имени их вождя и членов племени, они никакие не римляне. Хастилле, это стена, вал, а изображение вообще — Фемиды. Они не римляне, они потомки рабов, поэтому всё путают. Скорее всего, когда на город напали, часть надсмотрщиков из варваров-наемников и часть рабов удрали в старую военную крепость, где когда-то обитал военный гарнизон легионеров. Наспех огородились, там и стали жить, когда город сгорел. Наверное, нападавшие не смогли ту римскую крепость взять. Или поленились. Местность эта — никакие не болота, это были поля, сады и виноградники. Даже линии дорог видны. Это и есть агрокультура древних, которая кормила город. Кругом были оросительные каналы, без обслуживания местность стала заболачиваться и постепенно всё распаскудилось. Грязь, вода и говнище. Свиньи эти кругом. Но это был процветающий край! Этот дворец скорей всего резиденция местного хозяина полей, садов и рабов. Ничего не осталось. Эта шайка вонючих болотников собирает на своих топях лишайник, торф, грибы и ягоды, и верят, что они истинные римляне. И имена дурацкие, ты заметил? Это варварские имена, дохристианские. А декан значит — десятый, тот кто командует десятью солдатами, а вовсе не старейшина.

— Послушай, Михаэль, пусть себе верят, во что хотят. Верят и молятся на свою стену, тем более что ты им её восстановить пообещал. Не факт, что это понравится отцу, надо будет сделать, чтобы и вал отсыпан, но и в крепость это не превращалось, к чему нам в землях Соллей лишняя фортификация? Я же так понял, что главное, чтобы они кирпич делали, так? Справятся?

Аббат заулыбался, привычным жестом поправил монашеский балахон, кивнул и предложил тост.

— Выпьем. За кирпич. Форма брусок, высота три фаланги, ширины шесть, длина — двенадцать. Лично закажу формы у краснодеревщика из Конкарно, плотник не пойдет. Пропитать льняным маслом. И чтоб отполировал внутреннюю поверхность. Так. Кирпич будет, теперь надо придумать лесозаготовку, доставку. Лесопилку бы построить. А потом уже самое сложное, добыть известь для римского цемента.

— Сложное? То есть это сегодня простое было?

— Да, — беззаботно кивнул Михаэль. — Когда будут первые партии кирпича, на пробу построим мне дом, двухэтажный, с площадкой вместо крыши для наблюдений за стройкой. Только место подберем живописное. Я же, надо думать, останусь в этом городе жить?

* * *

Технологию дуболесов аббат решил не менять. Потому что, когда удалось донести до дремучих жителей лесной деревни, что за поставку бревен до будущего города они получат настоящие медные денье, а не устную благодарность барона, эта идея им очень понравилась. Они наобещали целую гору бревен. В их деревне нашелся большой кусок козьей шкуры, на котором аббат написал и для верности нарисовал примерные характеристики требующегося леса, длина, толщина, порода, и чтобы без сучков, дупл и прочих посторонних предметов. И пообещал, что проверять будет лично перед оплатой.

Мы засомневались, что они привезут так много, как наговорили, но, сколько довезут, всё выкупим.

Рыбников озадачили привозом рыбы на стройку, тоже за звонкую монету, потому что одним зерном сыт не будешь, а после, и правда поехали в Конкарно.

После шумного рынка таверна Дебаркадер встречала приятным полумраком и тишиной. Армана на месте не было, его дочь Элен учтиво усадила и накормила нас с аббатом. Слухи о том, что молодой барон Соллей затеял большую стройку, постепенно расползались как дождевые черви, на нас поглядывали, а я радовался, что сделал для архитектора хорошую легенду, потому что он становился местной знаменитостью.

Весь день закупали и заказывали кованые гвозди и скобы для стройки, масло для светильников, лопаты, кирки, заступы, топоры и молотки. Всё требовало доставки, так как нормальной дороги не были, то грузы везли в ясную погоду лодками. Там же под присмотром Авроры, которая сама на себя приняла роль горластого командира — выгружали. Я даже на пробу доверил ей некоторые деньги.

Первой строительной бригадой стали никакие не норды, а та шайка, которая уже трудилась в замке. Командовал этим потасканным отрядом худой молчаливый Ордерик, по виду — бывший бандит и каторжник. Возможно, его смутное прошлое действительно было примерно таким, поскольку он никогда ничего не рассказывал, даже откуда родом.

Морда Ордерика сделалась недовольной, как только мы с Михаэлем стали зазывать его из теплого уютного замка в пещеру на берегу сырой бухты. Конечно, он и его бригада не крестьяне, которые вроде как обязаны выполнять приказ хозяина земли. Но, работа в замке Соллей с грехом пополам окончилась, а новая ждала только на берегу Слепой бухты.

Поворчав и посовещавшись, они собрали по углам свой инструмент (мажордом Оливер с неискренней улыбочкой следил, чтобы ничего не упёрли) и поплелись за нами в сторону моря. К сожалению, мне, попавшему в поле зрения отца с матерью, пришлось скоро покинуть будущую стройку, чтобы выполнить непонятное социальное обязательство — посетить старого доброго Рэне Гостони Де Тремони. Толстяк, весельчак, друг отца и мой потенциальный тесть. А заодно вручить подарки своей невесте по имени Ноэлла. Мерд! Как там аббат говорит? Стронзатэ — дерьмо.

Что делать с тем, что я не хочу жениться? Не знаю, как это работает, но мне нравятся девушки. У них приятные лица и голоса. Мягкая нежная кожа и волосы. Глаза как целый мир. Таинственные окружности. В Спарте мы со Снорре несколько раз знакомились и общались с местными девицами, слегка обескураженные их громким смехом.

Снорре вечно наглый и чуть что достает топор, но при них робел. Гильом, конечно, заметил его и мою стыдливость, пару раз предлагал отправить нас в городской бордель. Сам-то негодяй туда не ногой, у него дескать есть несколько дам сердца, они не поймут. В ответ мы его посылали по другому адресу. А сами вздыхали по длинноволосым красоткам.

Жениться не хотел. До икоты. И, хотя, родители шли мне во всем навстречу, даже разрешили строить город, мои возражения по поводу брака с этой самой Ноэллой, которую даже помнил весьма смутно — просто не воспринимались.

С другой стороны, человек имеющий цель, увидит какую-то возможность для её достижения. Тем более, что избежать брака, наверное, проще, чем построить город. В крайнем случае, я могу сбежать из-под венца в очередной крестовый поход, сказав, что намерен отомстить сарацинам за брата. Только от Николь я не убегу. Эта, ещё не родившаяся дама — начинала занимать большое место в моем сердце.

А смутная возможность избежать брака с прекрасной Ноэллой нашлась, была прыщавой и именовалась Ольтом.

* * *

Ещё раз с тоской глянул на невозмутимого Снорре. Полдня пути верхом и вот, с очередного пригорка открывается чудесный вид. Замок Тремони возвышался впереди, был предательски красив словно благородный молодой конь. Ближе к морю, чем наш, стоял на каменной возвышенности, эдаком горном «столе». Деревенька внизу пестрела разноцветными крышами, извилистый подъем наверх, потом оборонная стена или скорее насыпь камней, в ней первые ворота, потом через небольшой промежуток сам замок, ровный, высокий. Слева от него огромное пространство возвышенности стола нечто вроде внешнего двора замка, у большинства такого нет. Там у Тремони были внешние конюшни и загон для барашков, курятни, амбары и просто здоровенный сад со смотровыми площадками, на одной из которых, под конусообразной крышей оборудована беседка для летних посиделок. Чтобы вкусно кушать с красивым видом и солнце не припекало.

Чертов замок богат, уютен и красив, вокруг каменного стола густой лес, вдали морская гладь, а сами Тремони ухитряются ни с кем не ссориться и не воевать.

Пока выполнялись все ритуалы, я заученно здоровался с Рэне, с его женой — благородной Моргэйн, сыновьями, невестой Ноэллой, от меня не укрылось, с какой ненавистью на меня смотрит одетый благородно стоящий поодаль паренёк. Вроде не из слуг, но и не то, чтобы член семьи. Другой гость?

Ноэлла была красивой. Ничем не похожая на своего отца-толстяка, светловолосая, с правильными чертами лица, учтивая. Постоянно прятала от меня взгляд. Мать семейства мадам Моргейн быстро направила ситуацию в привычное ей русло — нас усадили обедать, где я подвергся перекрестному обстрелу по поводу поездки в страну Бюжей, драки с Фарлонгами, о своей новой невестке, которую толком не знал, и слухах про строительство города.

Обед подавали из пяти смен блюд, начиная с фаршированных грибами уток. Повара готовили за то время, пока мы поглощали предыдущее. Я уклончиво отвечал на вопросы про невестку. Пересказывал историю про драку в Вороньем замке, отчего вырос в глазах младших братьев Ноэллы. О городе — сказал, что это была мечта отца, восстановить небольшое поселение на пару сотен человек. Про нордов держал язык за зубами. Думаю, Арморика к такому ещё не готова. Кстати о северянах, мой собственный саттель появился, кланялся хозяйке дома, с улыбочкой благодарил за то, что его тоже накормили и что это лучший обед в его жизни и вообще госпожа Моргейн лучшая дама на свете. Потом доложил мне, что кони устроены и хотел бы сказать мне пару слов «на ушко». Хозяева дома ему любезно позволили. Так мне не пришлось гадать, что за парень сидит на дальнем углу стола, молчит как сыч и смотрит с нескрываемой злобой.

Ушлый Снорре выпил кружку-другую винца с другими слугами и ненавязчиво узнал этот секрет. Собственно, это знали и видели все, кроме родителей. Почему-то для них это оставалось тайной или они просто не желали этого видеть. Хотя не заметит это только слепой.

Парня звали Ольтклит Ойер или по-простецки Ольт. Он был бастардом общего знакомого отца и Рэне — некоего Кирка Голодного, барона Хоттой. Кирк пламенно любил мать Ольта, отчего тот и появился на свет, но обоснованно побаивался своей законной супруги, которой эта история совсем не нравилась. Мать Ольта была не крестьянкой, а богатой вдовой из Бресте, и теперь жила с новым мужем. Парень из этой ситуации выпал, поскольку его отец, как рыцарь сначала забрал его себе чуть ли не силой, вознамерился воспитать воином, а потом не смог вернуть матери и был вынужден сплавить на воспитание другу Рэне в замок Тремони. Ольт умел драться на мечах, ездить верхом и вообще примерно соответствовал рыцарскому титулу, которого, конечно, никак не мог получить как бастард. Незаконнорожденный не имел прирожденного статуса «рыцарь», ни даже фамилии отца, звание даровать мог разве что монарх. С таким же успехом король мог посвятить в рыцари своего конюха или повара, причем у тех было больше шансов, потому что они знали помазанника Божьего лично.

В этих условиях Ольт не нашел ничего лучше, чем по уши втрескаться в дочку хозяина и своего воспитателя, которая приходилась мне невестой. Чувства были жаркими и, похоже, взаимными, судя по красноречивым взглядам обоих. А мог бы просто уйти внаём к какому-нибудь герцогу или маркизу и спокойно умереть на полях междоусобиц или под жарким сарацинским солнцем.

Слышал о ревности. Но не испытывал её. Красавица Ноэлла не трогала мою душу. Может, проблема была в страхе жениться? Я не представлял, что такое брак, семья, как воспитывать детей. Нет, определенно надо использовать эту любовную историю. Решение пришло быстро. К концу вечера, сделал знак слугам, чтобы наполнили бокалы. Поднялся и сказал тост.

Конечно же, это не был такой эффектный тост, как в гостях у Фарлонгов. Благодарил за гостеприимство, пил за дом, семью, богатство земли, и чтобы война никогда не приходила в гости. Когда выпили тост, не сел, а спросил у отца семейства — Рэне, не отпустит ли он со мной своего воспитанника Ольтклита, как помощника в строительстве поселения и спутника в моих приключениях.

— Конечно. Парень что-то заскучал. Буду рад удружить тебе и твоему отцу. Передай ему, чтоб через месяц ждал нас в гости. Ишь, решили ребенка родить! Такое надо отметить, не иначе Божья благодать. Денек погости и поезжайте с Ольтом послезавтра утром, как проспитесь. Завтра будем гулять. Дам ему в дорогу добрый меч. И наполняйте кубки, чего приуныли?

Глава 19. Сейф

Бастард Ольтклит Ойер смотрел растерянно, но сердито. За пару часов пути он окончательно достал своими многозначительными вздохами, ужимками и загадочными взглядами.

— Задрал ты малолетними закатываниями глаз, — рявкнул я на него, — слезай с коня сейчас же.

— Воспитанные рыцари так не говорят! — поджал губы обиженный юноша, однако стал послушно спрыгивать. Я уже был на земле, моего коня придерживал за узды деланно скучающий Снорре.

— Посрать, что там говорят воспитанные. Доставай меч, вторая позиция, атакуй.

Он неспешно стал в учебную стойку и довольно правильно показал, что атакует меня, быстро, но без реального намерения рубануть, потому что я всё это время стоял, уперев руки в бока и не доставал оружие. Вернее, до последнего мгновения не доставал. Когда его меч оказался достаточно близко, молниеносно, с тонким свистом, извлек свой, яростно взмахнул, вложил удар в его клинок ближе к эфесу, немилосердно выбил из рук парня, и в не менее быстром взмахе приставил остриё к его незащищенному горлу. Произошло всё настолько стремительно, что ему понадобилось ещё пару секунд, чтобы хлопнуть глазами и растерянно ойкнуть.

— Остановимся на том, Ольт, что я в состоянии убить тебя в любой момент. Потому что сильнее, быстрее, опытнее и уже не раз отправлял врагов прямиком к их отвратительным предкам. Твоё бессвязное нытьё меня только раздражает. Утомило, как зубная боль сладкоежку-епископа. Не стану выяснять отношения, вести разговоры или спасать твою заблудшую душу. Пока что твоя желанная девушка тебе не доступна. Причина в тебе. Ты не такой, как надо. Нечего мне тут губёшками дрожать и давить слезу. Подбери сопли. У нас есть дело. Там, на каменном пляже девица Аврора в одно рыло принимает грузы у ушлых дровосеков и торговцев из Конкарно. Ей нужна помощь. Николь нужна помощь.

— Кто такая Николь? — подал голос Ольт.

— Увидишь. Погнали. И береги силы, привалов не будет, ломимся до победного.

* * *

С первого взгляда видно, что это бы не фриманец. Маленький, легкий, борта аккуратно выкрашены в желтые и красные цвета, с черным узором орнамента. Южанский корабль. Это было первое судно, прибывшее в пока что не существующий порт.

За те пару дней, что я истратил на семейные обязательства, каменный берег изменился. Ходили какие-то люди. Пара рабочих лениво копошилась у двух прямоугольных деревянных срубов. Расчищена площадка, на которой, закатав рукава и хмуря брови, стояла Аврора. Увидев меня, деваха искренне улыбнулась, дернулась ко мне, потом будто что-то вспомнила, картинно поклонилась в пояс и заголосила что, дескать, барон прибыл и ни одна скотина не встречает. Оставив на её попечение Ольта и обнаружив, что норд уже испарился, принялся осматривать окрестности.

На ровном куске берега, подальше от волн, стояли несколько торговых палаток из жердей, шкур и кусков выцветшей ткани. Снорре ругался с торговцами. Между лотков бродило несколько мореходов.

В одном из них неожиданно узнал худого улыбающегося Базила из Ливана, с которым тысячу лет назад выпивал терракское вино. Он тоже меня вспомнил, подошел и без обиняков пожал руку.

— Красиво тут у вас. С палубы заметили огни в утреннем тумане. Костер. Явно не рыбацкое селение. Капитан побоялся, что пираты, но я все окрестные углы помню, нет тут разбойников. Решили разведать и водицы набрать. А это оказывается торговцы! Странно, города нет, торговля есть.

— Сам удивляюсь, мессир Базил. Здесь лагерь строительства. Помните, вы легенду рассказывали про Николь? Символично, что заглянули. Не иначе Божий промысел. Город строю. Так и назову — Николь. Пирсы, как вы говорили, чтобы швартоваться можно, видел подобные в Порт-Ла-Тесте, в стране Бюжей.

— Бывал, бывал. Отменные кабаки, пенный сидр, гостеприимные басконцы.

— Вы, наверное, первый корабль, который заглянул.

— Здорово. Нашу белопарусную красотку зовут — Тревирская дева. Ну, или запросто — Сотерия. У вас тут нет трактира?

— Нет. Пока нет. Сказал бы, что ничего нет, но гляжу, сам собой возник рынок. Как блохи, никто не звал, но уже чешется.

Расставшись с Базилом и просив его навестить Слепую бухту весной, принялся искать Михаэля. Тот нашелся, устало сидел на каком-то пне, при виде меня попытался встать, я жестом усадил его и с наслаждением плюхнулся рядом. Без моего вопроса он принялся рассказывать:

— Нанял ещё бригаду работников, тоже из Конкарно. Прибыли. Тут ещё торговцы привозили ранее заказанные товары. Лесорубы тащат бревна. Рабочие Ордерика из них строят первый барак и склад. Аврора наладила питание для работников. Один торговец, кажется, по имени Пьетро, поставил палатку и стал торговать печным хлебом, который ему засветло привозит сын из Конкарно. Другой решил — что я хуже? Поставил лоток с вином. Отвратительная, доложу, кислятина, только бревна в ней вымачивать от жучка. Потом налетели ещё. Я за ними даже не слежу. Покупатели — те же рабочие и лесорубы. Беспошлинная торговля. Утром ещё трое припёрлись, между собой передрались. Надо бы старшего по рынку назначить. А я всё бревна принимаю. Пытаюсь Аврору учить, но лес у неё плохо получаются. Зато порядок наводит на раз. Может, торговцев ей поручим? Она среди них красоту наведет, может какую пошлину возьмет за торговлю. Берег-то твой?

Вернулись к рыбацкой дочке. Для начала она нас усадила и покормила с дороги. Пока уплетали густую полбовую кашу, я уполномочил Аврору командовать среди торговцев и брать с них четверть медной денье в день за торговлю, если она в тот день будет. Это было очень малая плата, в Конкарно берут два денье за день, но в отличие от остальных, мне не хотелось распугать торговцев. Действительно, у города появилось хоть что-то — рынок. И собаки. После долгих мытарств, стая местных полуволков на инстинктивном уровне освоила что Аврора — вожак и стали под её твёрдую руку. Теперь они охраняли окрестности, под крики девахи запомнили, что рабочих кусать нельзя, а торговцам нельзя бродить по берегу. Псов кормила специально сваренной дурно пахнущей похлебкой. Рабочие сделали для них корыто. Михаэль решил, что волки неплохая замена ограде для лагеря, потому что местами разрушенная крепостная стена, только в теории закрывает весь будущий город.

А защита нужна, это показал весь в лохмотьях бродяга, который припёрся незваным гостем на пятый день и пытался стащить вчерашнее мясо из котла. Работяги намяли ему бока, он божился, что готов работать за еду. Аврора заставили его каждый день мыться в Жёлтом ручье и пристроила тут же колоть дрова и следить за огнём. От постоянного мытья его смердящий запах исчез, а мытые седые всклокоченные волосы торчали во все стороны. Он улыбался беззубым ртом и называл дочку рыбников — матушкой. Его собственного имени никто не знал, поэтому за близость к костру и белоснежную седину, кто-то прозвал его Дымом.

Под вечер, сидя на столовой полянке, так называли пространство вокруг кухни Авроры, мы уже слышали её вопли, обращенные к торговцам на берегу:

— Я хозяйка берега! У меня есть тупой норд, который вам руки поотрубает, если не будете слушаться. Вы на землях Соллей, будете торговать по моим правилам! Утром переставим палатки. Да, сегодня можно переночевать в лагере!

Стая полуволков отдыхала в сторонке, сложившись огромной серо-бурой кляксой. Звери дружно подняли головы и навострили уши. Как животина так быстро привыкла к огню и освоила правила лагеря, ума не приложу.

А Аврору потом так и называли — Хозяйка берега. Причем, без тени иронии.

* * *

Утром Тревирская дева ушла из бухты. Мореходы набрали воды, сплавали лодками к Одд, но просили в следующий раз поставить бочки. Базил прощался, спрашивал, откуда название такое у бухты? Ответил, что всё просто, дно глубокое, темное, вода мутная, если рыбник ныряет, ни черта не видно. Нет никакой истории про древнего слепого колдуна или вроде того. Название народное, может в древности было и другое. Если бы древние изволили дожить или хотя бы оставить после себя дневник с записями, знали ли бы.

Судно подняло выбеленные паруса. Солнце заиграло на красках бортов. Раскатистые команды боцмана полетели над бухтой.

Уже к середине дня закончили первое строение. Это был сортир. Важное здание, без которого люди начали буквально загаживать все окрестности. Строением он был условно, просто оставшийся среди развалин дом с разобранным большим подвалом, перекрыли деревом, вырезали дырки. Крыши пока что не было. Под вопли Авроры разделили мужскую и женскую часть. Теперь она не была единственной представительницей прекрасного пола на берегу. К троим работягам прибыли жёны, такие же потрепанные жизнью, как и их мужья. Хозяйка берега немедленно взяла их в оборот на кухню.

Строили длинные навесы, со столами и лавками, чтобы было где кормиться. Одновременно вместо примитивного кострища с котлом, на древнем каменном основании — соорудили огромную печь, среди рабочих оказался печник, рядом столы, спешно восстанавливали древние стены, стропила, тащили сушеные водоросли для кровли. Получалась уже более основательная кухня.

Пора была отправлять Михаэля вместе с новой бригадой к болотникам, налаживать производства кирпича, тем более что прибыл груз зерна для них. Хотел было пойти с ним, но отец прислал из замка Одноглазого Андрэ и Артюра. Молодой эспье заматерел, исполнял долг по охране аббата с рвением и чуть что хватался за меч. С таким сопровождением, тем более Андрэ знала каждая собака, Михаэль был в безопасности, так что нам пришлось разделиться. Надо было кому-то присматривать за лагерем.

В это время впервые взялся за молоток. У меня был свой, как его тайком называли работяги — баронский молоток. На длинной ровной ручке из сосны. Носил его за поясом на манер нордского топора. Научился загонять здоровый шестидюймовый кованый гвоздь в бревно всего за три удара. Один притопить, второй сильный, почти до конца, третий — добить. Рабочих ужасала сила удара, потому что лупил как по вражьей головёшке в бою. Ну и длинная рукоять давала некоторый размах. Главное не промахнуться. Чуть позже я убил этим молотком человека.

Вообще баронам категорически не положено самим работать, но, когда четверо грязных бродяг, именуемых рабочими, уронили бревно, не удержался, поднял его и в одиночку потащил к стопке. Ордерик усмотрел в моей работе не сеньорскую блажь, а тайное желание облапошить его при оплате за труды, стал активно поднимать боевой дух своей бригады при помощи мата, пинков и зуботычин. Работа ускорилась, а я, одетый в простую рубаху, без спроса встревал в неё.

Стоял жаркий безветренный июль. Закончили деревянный барак, теперь рабочие спали там вповалку. Отдельно у входа отгорожена комната Авроры, ближе всего к которой спал Снорре. Я пока что оставался верен палатке в пещере. Ещё строение — склад инструментов, тачек, носилок и прочего.

Расчищали древние улицы, некоторые руины стали чем-то вроде складов битого камня. Его просто закидывали внутрь, чтобы когда-то использовать для мощения дорог, восстановления стены или чего-то подобного.

Высился очередной штабель брёвен. Как и аббат, я тяготел к симметрии, и заставил раскладывать их в одну шеренгу на равном расстоянии, по пятьдесят штук. Зато очень удобно считать. Отдельно стояли стопки вспомогательной древесины, не годной для стен, но подходящей для плотников, для строительных лесов. Ещё была неровная гора разномастных дров, которой заведовал беззлобный Дым.

В отсутствие Михаэля с четким представлением о стройке, я выбрал два сравнительно крепких фундамента для складов под кирпич. Оба пока будут просто навесами. Раньше, чем их закончили, привезли сейф.

Его привёз лично мастер-краснодеревщик из Брестэ, на большой открытой лодке, рано утром, ещё до рассвета. По тихой воде он торжественно греб и вёз это чудовищное произведение местного представления о хранении денег и ценностей, собранное из многослойного дуба. Изготовлен на заказ. Ростовой шкаф, обитый полосками металла, обтянутый проволокой, прочный, огромный, в человеческий рост и совершенно уродливый.

Как получилось, что мастер сделал его за две недели, а не за два месяца, как сам же и говорил, не известно. Все обитатели лагеря высыпали посмотреть на его прибытие. Сейф произвел неизгладимое впечатление на торговцев, рабочих, лесорубов и пацана, примерно лет десяти, бродяжки, который вчера прибился к лагерю, ещё ничего не спёр, но вид имел крайне преступный. Этот малец посчитал своим долгом обратиться ко мне, пока сейф разгружали.

— Меня зовут Осмер, я и сам из Брестэ. Мамка умерла, вот и путешествую. Ваш денежный шкаф, барон Кайл — дурной знак. Первый раз такой вижу. Дурной знак.

Он замолчал, ожидая реакции. Когда она не последовала, невозмутимо продолжил.

— Все, у кого есть деньги, прячут их в подвалах. Это даже дети знают. В подвалах замков или монастырей. А здесь нет ни стен, ни подвала. Теперь все в округе знают, что у вас много денег. Их захотят украсть!

— Ну, Осмер, я же барон, у меня меч, как-то защищу своё добро. Ты уж не бойся.

— Я ничего не боюсь. Но у них тоже будут мечи. Вот увидите.

— Хорошо. Давай сделаем так. Приму тебя на службу, приглядывать за лагерем. Ходи кругом, следи, вдруг придут воры. Ты предупредишь меня, и мы со Снорре их прогоним.

— Северянин скучный. И грубый. Хорошо, послужу вам. Предупрежу. Но мне нужен нож, для защиты. И знак, что я теперь страж лагеря барона Кайла.

— Будет тебе нож. Пойдем, выдам. Вполне себе боевой. А знак? Походи пока так, придумаем тебе и герб какой.

* * *

Прошли две недели. По воскресеньям рабочие отдыхали. Некоторые уплывали с торговцами на их лодках в город. Кто-то спал. Играли в кости, травили байки, под вечер выпивали пиво или отвратительное на вкус вино. Когда стемнело, пришлось прочесать окрестности и собрать нескольких спящих на камнях горемык, которые спьяну не дошли до барака. Чтобы не простыли.

Первый кирпич прибыл без аббата, но с запиской. Дело двигалось, копали ямы, торфа не хватало. Нужно расчищать дороги или их некое подобие. Просил дюжину ослов (где их брать?), полсотни лопат и далее длинный список.

За всем этим, с ближайшей лодкой торговцев пришлось отправить Снорре. А самому приступить к строительству кузни. Тот же работяга, что строил печь кухни, взялся и за неё. Оптимизма я не испытывал, потому что кухонная печь по степени кривизны и уродства напоминала огра из ночных баек-страшилок.

Однажды, на месте строительства будущей кузни, кстати, в итоге её построили совсем не там, ко мне прибежал Осмер. Единственный ребенок в лагере, он был всегда подчеркнуто серьезен. Сейчас же летел вприпрыжку, слегка завывая на бегу. Практически влетев в меня, пролепетал:

— Они пришли. Много. Поднимайте народ, барон, я тоже буду драться!

И выхватил свой недавно приобретенный нож.

Со стороны Певчего холма, мелькая между руинами, двигалась толпа. Малец прав, хорошего не жди. Я крикнул Ордерику, чтоб собрал своих в кучу и пусть берут в руки топоры, лопаты. Отправил дрожащего мальчика отыскать мне Ольта и попытался сплавить Аврору, лучше всего на лодке на ту сторону бухты, к родным рыбникам. Пока она упрямилась, мыча что сбежать всегда успеет, времени не осталось.

В толпе высился всадник, по всему видать главный. Немолодой, с выпученными злыми глазами на безжизненном лице. Руку он красноречиво держал на эфесе меча. А я тем временем вскарабкался на какой-то камень, чтобы лучше видеть обстановку и сравняться с их вожаком в росте. Позади меня, притихшие, столпились рабочие Ордерика. Чувствовалось, что участвовать в драке им не хотелось.

— Вы Кайл? — каркающим голосом спросил всадник, когда подъехал ближе.

— Кайл Соллей, хозяин земли. Кто вы такие и зачем пришли в мой город с оружием в руках?

Вожак выдержал долгую паузу, обшаривая взглядом окрестности.

— Вы обвиняетесь в вероломном убийстве благородного семейства Фарлонгов, включая невинных детей. Напали на спящих, пьяных и сонных, нарушили законы гостеприимства. Ограбили замок, убили и изнасиловали мирных его обитателей. За это мы схватим…

— Сначала убивал, потом насиловал? — перебил я, — а то за твоей ложью, старикашка, трудно уследить.

— Мы достойные вестники правосудия, — всадник был обескуражен, он явно сбился с заранее подготовленной речи. — И это, арестуем вас и передадим для суда благородному и великодушному барону Ракселлу. Ему и пошутите свой юмор.

Он обернулся, ища поддержки среди вооруженных душегубов, разбойников и убийц, которые его сопровождали.

— Пока со мной меч, меня никто не арестует, не назвавший своё имя старик!

— При вас нет меча, — прокаркал он в ответ.

— Зато у меня есть! — неожиданно встрял в разговор Ольткрит. Он имел своеобразную упрямую привычку все эти недели таскаться в полном боевом облаченье, даже иногда в латных перчатках, без шлема, но со своим тяжеленым мечом, который ему перед отъездом подарил Рэне Де Тремони. Эта привычка привела к тому, что пока у меня на поясе был только молоток, а меч действительно лежал припрятанный в палатке, у бастарда — клинок с собой. Он тут же красноречиво его выхватил, левой рукой ловко сорвал ножны (не иначе тренировался) и выставил как второй меч. Щита у него всё-таки с собой не было.

Вожак не удостоил его ответа, хотя смерил долгим взглядом своих выпученных мутных глаз, потом повернулся ко мне.

— А что? — удивился я, — он прав. Он рыцарь, вернее все его считают рыцарем, он вступится за меня. Сделаем так, старик. Деритесь. Если он тебя убьет, твоя ватага утопает обратно в ту вонючую пивную, откуда пришла. А если ты победишь, пойду с вами. Один, на болота. Одинокий, но под защитой архангела Рафаэля. И сдается мне, что только мы с ангелом выйдем из этих болот.

Возвысив голос до крика, почему-то его подхватили легким воем полуволки (да, они тоже собрались посмотреть на человечьи разборки), продолжил:

— Клянусь перед этими людьми и самой землёй Соллей, что, если благородный Ольтклит защитит мою жизнь и честь, я назову его другом, откажусь от своего права жениться на прекрасной Ноэлле Де Гостони и встану на колени перед её отцом чтобы просить выдать её замуж за отважного воина и друга.

Народ за моей спиной встретил эту идею с воодушевлением. Скорее всего, потому, что такой разворот событий исключал массовую драку и превращал их просто в зрителей. Вожак колебался.

— Соглашайся, конник. И как тебя всё же зовут? И вот ещё что, скажи честно, вы из-за сейфа заявились?

Он зыркнул на меня, и осторожно подбирая слова, ответил:

— Мои честные и добрые люди ищут справедливости. И мы возьмем с собой доказательства ограбления казны и ценностей замка Фарлонгов. Ну, может быть ещё кое-какое барахлишко заберем, в качестве компенсации нашего нелегкого труда.

Без лишних слов он ловко спешился и выхватил меч, принимая вызов. Аврора откуда-то притащила шлем, не отрывая взгляд от всадника надела на Ольта. Осторожно подобравшись, выставив вперед круглый, потасканный щит, вожак на пробу ударил пару раз бастарда. Признаюсь, не был уверен в способности парня выдержать реальную драку. Но, хотя бы у него был хороший шанс. В обоих случаях я расправлюсь с немолодым вожаком, который так и не назвался. А если наша парняга победит, то ещё и избавлюсь от невесты, выгодно сплавив под отличным предлогом. Ну, или угроблю её возлюбленного, тут уж как повезёт.

С везением было пока не понятно. На стороне вожака опыт и сила. Ольт чудом уходил от смертоносных выпадов, сказывалась серьезная замковая выучка. Народ с обоих сторон расступился, хотя пространство между руинами никак нельзя назвать достойным полем боя. Старик наседал, сумел мощно ударить щитом в подбородок бастарда. Тот заулыбался окровавленным ртом, едва не проткнув вожаку ногу. Разошлись, снова сошлись. Силы были приблизительно равны, вожаку не удалось убить парня в первый момент, теперь он показывал, что тоже вынослив, хоть и не молод.

Сотня глаз неотрывно ловила каждое движение сражающихся. Не слышно не единого вздоха. На месте Ольта я бы давно зарубил противника, но вместо этого стоял столбом на возвышенности, нервно теребя в ладони камушек, который случайно ухватил рукой, пока карабкался на свой «постамент». Что есть везение? Что есть удача? А судьба? Свобода? Свобода — право быть тем, кем хочешь, даже если родился бастардом, можешь умереть рыцарем, сражаясь за сердце своей дамы. А удача — это шанс в кулаке. Что, допустим, у меня в кулаке? Простой маленький камушек. А у Ольта — меч его учителя Рэне, который был ему вторым отцом.

Что есть везение? Противники снова разошлись.

— Ты устаешь, старик, — деланно усмехнулся Ольт, хотя драка давалась ему тяжело, — назови перед смертью своё имя!

Вожак не ответил, скинул с себя шлем, отбросил щит, заменив его пугающе большим кривым ножом, зарычал и ринулся в атаку, осыпая бастарда целым градом ударов сразу с двух сторон.

Везение, это меленький поношенный шлем вожака, который вовремя оказался на земле.

Везение — это шанс для подготовленного.

Везение, это мой маленький камушек, который без взмаха максимально ловко и сильно, молниеносным движением кисти метнул в голову вожака, пока никто не смотрел на меня. Бесчестно? Ну и пусть.

Везение — это то, что на мгновение старик замер получив сотрясение мозга, а Ольткрит, которого с этого дня будут называть Ольт Защитник, получив долю секунды заминки врага, с диким рёвом махнул изувеченными в поединке ножнами, отклонил меч противника, и в ту же секунду с треском рассек своим клинком горло вожака.

Общий «о-х-х-х-х» раздался со всех сторон. Ольт ударил снова, выбил меч, толкнул, его противник стал падать вниз и назад, развернул меч острием вниз, навалился всем весом, пробил нагрудную защиту вожака, всадил оружие до самой гарды. Так что вынимал его потом обоими руками. Кровь брызнула во все стороны.

— Ольтклит победил! — неожиданно севшим голосом прохрипел я, — теперь вы, разбойники, убирайте оружие и валите. Или схвачу вас всех и заставлю строить мне дорогу к деревне болотников, у меня как раз не хватает рабочих рук.

Один из бандитов за время поединка вскарабкался на остатки стены, теперь натянул лук, и направил было стрелу в мою сторону. Коротким злым размахом бросил ему в лицо молоток. От волнений и переживаний бросок получился слишком сильный, его голова разлетелась как тыква.

— Ты, — ткнул пальцем в ближайшего разбойника, который сделался совершенно растерянным. — А ну-ка быстро принёс мне мой баронский молоток!

Так я убил человека молотком. Формально это произошло на стройке. Конечно, лишенные командования бандиты, или это была чья-то баронская гвардия, разбежались. Инструмент мне потом принёс Осмер, который и без того заслужил свою награду за бдительность.

Эта история сплотила весь лагерь. Хоть и наделав со страху в штаны, все бодрились, хвалили Ольта, называли рыцарем, хоть он и не был в него произведен, хлопали друг друга по плечам. Работать в тот день больше не стали.

Убитого мной лучника утащили в общей суматохе волки и где-то схарчили. Труп так и не нашли. Старика похоронили под огромной плитой, на видном месте. Получилось знатно. Имени он не назвал, горожане потом называли это место — Могила грабителя. Молодые парни и девушки назначали там свидания.

А ещё так я узнал, что у Фарлонгов есть родственник, муж сестры, Барон Грегор Де Ракселл. Враг. Плохая идея быть врагом Соллей.

Глава 20. Паруса фриманца

Последний день сентября.

Вечером, в наступающей после захода солнца полутьме, над бухтой раздались скрипы снастей и раскатистая нордская ругань. Фриманец, которого ждали так долго, что уже и перестали, явился. Один из полуволков рассерженно зарычал в сторону моря.

Я сидел и вяло спорил с аббатом по поводу кузни. Она понравилась Строму, который уже прибыл вместе с семьей. Меня смущали прямые нитки улиц от будущей площади до самой стены, они были слишком вытянутыми. Кажется, стоит начать строить более кучно. Аббат-архитектор не видел в этом смысла.

Работяги уже повалились спать, мальчики Осмер и Талли, тот самый, сын Строма, как завороженные смотрели в костер, который мы жгли, чтобы согреться в сентябрьской прохладе. Аврора уже не играла на цисте, хотя и держала в руках, рассеянно глядя в сторону холма. Внезапно Снорре, до этого расслабленно клевавший носом после трудного дня вскочил и побежал. Полуволк зарычал сильнее.

Когда мы с Михаэлем взобрались на строительные леса стен наполовину возведённого аббатского домика и увидели силуэт судна, сомнений не было. Сердце забилось чаще. Последние небесные отсветы выдавали гигантскую неуклюжую морскую корову, которая ощетинила паруса на целых трех мачтах. Наш норд бегал по пляжу, махал руками, орал, протяжно взывая попеременно к Всеотцу, Одину и чьим-то детородным органам.

Прибыли.

Потом была долгая-долгая ночь. Если драккары способны подойти к берегу и уткнуться в него прямо возле пляжа, то широкобокий фриманец неспешно стал на якоря посреди бухты. Снорре собрал и разжёг на каменистом пляже пару костров. Стали ждать лодки. Они появились, попарно выныривали из тумана, выгружали измученных, потрепанных, с широкими глазами нордов и уходили обратно во тьму ночи.

Хорошо, что уже в первой партии высадившихся был Магнус. А то это уж больно напоминало вооруженное вторжение. При свете костра, облаченный в шкуры, с топором, который использовал как своеобразную указку, охрипшим голосом руководил своими.

За первой партией появилась вторая, потом третья. Судно будет разгружаться до утра, всем не терпелось размять ноги и почувствовать сушу. Новые жители, новосёлы, увидели свой дом как скопление камней и редких кустов в лунном свете.

Аббата обнимали как родного. Видимо, знакомые по команде драккара Харальд, на котором он прибыл в Арморику. Он смущенно улыбался, с кем-то даже успел выпить. Снорре что-то торопливо рассказывал усталому Йону, сбивчиво перескакивая с нордского на всеобщий. Людей становилось всё больше и больше, кто-то кого-то звал по имени, рассерженная мамаша ругала сопливого белобрысого пацана.

В первую же ночь группа женщин оккупировала кухню, вместе с Авророй, орали друг на друга, не понимали языка, но каким-то образом договорились. Мужиков выпинали прочь. У них была уважительная причина, прямо в ночь прибытия, словно почувствовав, что — пора, одна из нордских жён рожала. Родился первый новый житель. Девочка. Маленькая, синяя, дрожащая. Северяне посчитали своим долгом показать её мне, да ещё и назвать в мою честь — Кайла.

Я слегка не так представлял себе прибытие нордов. Надо всех перезнакомить. Научить ладить. Новеньких целая тысяча, они-то прекрасно знают друг друга, но ни словом, ни делом не должны обидеть местных.

Уснул сидя, под утро, возле костра, проснулся, продремав всего пару часов. Когда пошел с гальюн, оглядел притихший лагерь. Сотни людей спали группами, усталые, прижавшись друг к другу, прямо на своих вещах, сложенных какими-то островками. Экипаж фриманца выгрузил пассажиров, но сам не сошёл. Судно слабо покачивалось посреди бухты. Несколько бородатых старичков в компании укрытого нордской курткой дремлющего Дыма палочками помешивали угли костра.

Присел рядом, сказал на нордском, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Мне один дед рассказывал, Никосием зовут, что людей марш разъединяет, а сражение сплачивает. Вроде как это народная греческая мудрость.

Старики лениво переглянулись.

— Имя у твоего дедушки дурацкое, чего уж там. Но мысль верная. Общий враг объединяет. Но ты это, если наша молодежь будет себя слишком борзо вести, говори нам. Мы парочку приколотим гвоздями к позорному столбу, другим не повадно будет.

— Гм. Учту.

* * *

Конечно, я не обычное сражение имел ввиду. Раньше, чем между прибывшими и местными пролегла пропасть, кто-то из северян глупо пошутил, рабочий схватился было за топор, дал всем цель. Бросил в водоворот работы. Её было много. Она станет общей задачей. Общим сражением.

Утром женщины заняли кухню, вместе с Авророй принялись кое-как кашеварить. Царил бардак. Отыскал Магнуса, вместе мы собрали всех, определяя прямо с утра — в бой. Нордов строили в группы, закрепляли им сержантов, я настаивал, чтобы бригадиров звали так. Давал им «фронт» работ. Всего групп получилось двадцать две. Расчистка будущих улиц. Две ушли рубить лес, перемешавшись с местными. Две — разгружать фриманца. Ещё одна должна наполнить привезенные емкости водой из холодного ручья. Кто-то будет рыть запруду в желтом ручье, для технических нужд. Надо таскать камень, восстанавливать стену, сразу в нескольких местах, сразу же прокладывать дорогу к болотникам. И строить, строить, строить — временные здания, даром ли мы столько бревен завезли. Успеть как можно больше до зимы. Все должны быть при деле. Две дюжины пацанов помельче отрядил в подчинение к Осмеру и Талли, постоянно разведывать окрестности, плевать, что языка не знают, научатся. Остальные — подсобничать на кухне.

Со временем мелкие собрались вокруг двух своих командиров, разделились на команды и стали ребячески конфликтовать, бегая наперебой жаловаться мне друг на друга. Пришлось построить их в большую шеренгу (и заодно научить этому слову) с учетом их пожеланий распределить на два отряда. Одни, под руководством Талли стали «Совами стены», защитниками города и поддержкой будущей городской стражи. Другие — «Лесные белки». Их задача была посложнее, патрулирование окрестностей. Со временем, банда Осмера так в этом поднаторела, что охватывала патрульными рейдами все земли Соллей, знали все, в том числе звериные тропы, соорудила себе систему копаных тайных схронов, где постоянно обретались. Значительно позже они помогли создать подробнейшую карту земель, а сейчас хотя бы не путались под ногами у взрослых и приносили реальную пользу.

Всем нордам сразу велел потихоньку-полегоньку учить всеобщий. По слову, по букве. Я задался целью загрузить делами всех, включая стариков, которые должны были обшарить берег на предмет — не выбросило ли море что-то полезное. Ещё группа знавших всеобщий и наименее похожая на разбойников под командованием Снорре и Магнуса была отправлена в Конкарно за продовольствием. Нескольких дипломатичных стариков — пойдут знакомиться с рыбниками.

И приказал готовиться к принесению клятвы фуа. Это обязательное условие, все взрослые, все до последнего должны принести клятву отцу. Для тех, кто всеобщий не знал, а их пока большинство, перевел текст на нордский, Снорре будет им говорить по слову, они повторять. Клятву принесут против обычаев не по одному, а оптом, группами, скорее всего так же, как и работают.

Уже среди дня заметил, что местные и норды оправились от первоначального культурного шока и теперь северяне светятся от счастья как дети на празднике. Усталые, но довольные, гогочут, обнимаются, хлопают работяг по спинам. Уже и забыли, что они уплыли из дома не от хорошей жизни. Что там почитают болотники, стену или вал, как святыню? Значит, надо за пару дней кое-как подлатать периметр города, это не сложно при такой толпе работников, выставить охрану на воротах и устроить праздник. День прибытия или день стены, которая отгораживает новый мир горожан. Людям нужен праздник. Запомню себе, чтобы закупить много вина.

Если до этого мне казалось, что людей слишком много, то теперь — дьявольски много. С наплывом не справлялась ни кухня, ни сортир, не хватало столов, инструментов, просто жилого места.

Впрочем, норды оказались не лыком шиты. Когда отворачивался, они не уваливались отдыхать или бегать от работы. Мужчины и женщины, серьезные, суровые, молчаливые, они делали что, по их мнению, нужно. Наверное, если бы высадились в диком лесу, то действительно стали бы строить огромные общие дома. А здесь — оживляли руины. Да, большая часть домов была просто грудами камней, над которыми потрудилась природа и время. Но фундаменты или подвалы некоторых были вполне целы. Норды расползались как муравьи, наспех перекрывая крыши развалин водорослями, занимали подвалы, причем в свободное от остальной работы время. Они молча приняли положенный уклад строительства и то, каким город будет. Сверх этого расчистили ближе к морю огромное пространство, по сути — площадь, чем посрамили меня и аббата, мы до этого не додумались.

* * *

Вечерело, народ устало бродил кто-куда, я сидел на здоровенном обрубке бревна, ни о чем особенно не думая.

— Барон Соллей?

Поднял голову. На меня смотрел добродушный среднего роста мужик, слегка пузатый, благородный, с курчавой золотистой бородкой и огнем в карих глазах. Не из новосёлов, значит с фриманца. Его рот расплылся в улыбке, он протянул мне руку в древнем универсальном рукопожатии-приветствии.

— Мадауг из Гвинеддов, — музыкально, нараспев представился он. — Принц Валлии. Между прочим, хранитель ваших будущих подданных в пути. Позволите присесть?

Встал, чтобы как следует приветствовать целого принца, но он добродушно махнул «не стоит» и привалился рядом.

— А вы, барон, изволите быть моим родственником. Да, да. Ваша матушка приходится мне троюродной сестрой. Все высокие роды сотни лет женятся друг на друге, поэтому перероднились. Любая современная война — это, по сути, семейный конфликт. Рассказать, как я тут очутился? Люблю путешествия, странствия. Был у своего доброго дядюшки, короля Сверрира из Биркебейнеров, правителя страны нордов. Он, как и я, знает, что такое распри и делёжка наследства. Ну и...

С этими словами Мадауг достал из заплечной сумки увесистый походный бочонок с ручкой.

— Найдется пара кружек? Это кельтский мёд. Хмелит и возвышает душу. Привёз много, здесь такой не достать.

К нам присоединился Михаэль, принц запросто поздоровался и познакомился с ним, потом вместе мы взобрались на недостроенный аббатский дом, пробную попытку строить жилище из нового кирпича. Отличный вид на будущий город. Достали разномастные кружки. Были только втроем. Я впервые пил с особой королевской крови и был удивлён его обаянию и отсутствию заносчивости. Даже мёд разливал не какой-нибудь чванливый слуга, а сам Мадауг. Голосом музыкальным, распевно и с сильным незнакомым акцентом, продолжал свой рассказ.

— И вот. Гостил я при дворе, в Бёргене, на морскую охоту сходил с дядей. Холод пробирает до костей. Сыро. Девки толстые. В один из дней нарисовались трое местных. Потёртые, будто пешком из ада пришли. Просятся на приём к трону. С дарами, с поклоном, как положено. Принял Сверрир. Мне всё любопытно, в особенности как вести себя королю, так что присутствовал. Рассказали они в красках историю. Про скитания свои, про огненного великана, и про то, что нордов проклятые южане не любят, обижают. Про чудесного парня из Арморики, который обещал их принять. Новый дом. Надежда. Ну и с просьбой, отпустите ваше величество с нами один фриманец, люд и барахло перевезти.

Король спрашивает, на кой ляд вы этому самому Соллею сдались? Они и рассказали про мёртвый город и что, мол, хочет силами нордов его заново отстроить. Сверрир по-своему это понял. Рассвирепел, но скорее по-доброму. Заорёт, что, конечно, трусливые южане мертвых боятся и что только видавший в жизни тёмную волну свинцового цвета, способную проглотить корабль, не убоится даже гнева Одина. Поорал немного. В общем, отпустил одно судно. За плату. Ну а мне домой уже пора было собираться. Договорились, на обратном пути меня подобрали. Всю дорогу Йон мне про Кайла истории рассказывал. Хватит на десять жизней главного королевского гонца. Вот и решил своими глазами на берег Соллей посмотреть, тётушке визит нанести. Примете в гости?

— Ну, — растерянно огляделся я, — У нас ночлег только палатки, да общий склад с работягами.

— Палатка, хоть открытое небо, была бы веселая компания и умные разговоры. Из хорошего в этом мире — тепло огня, тепло разговоров с интересными людьми, тепло женщины и тепло пьяного мёда. Путешествие не было опасным, скорее скучноватым, судно медленное, норды чуть что пели или ругались. Родственники. Кстати, вы знали, что фриманцы — это люди. Гордые вольные купцы научились делать такие громадины для торговли. С какой-то там ганзой или ганзеей. А его величество прибрал самих фриманцев с их ковчегами к рукам. Хотя само слово означает «свободный», они под властью короля, действуют по его приказу и принуждению. Оттого сердиты и на берег не сойдут даже поздороваться. Саранча ненасытная. Продувные бестии, христопродавцы. Ну да пёс с ними. Святой отец, пора ли налить следующую? Расскажите, как идет строительство?

— Спаси Бог вашу душу и весь род за королевское угощение. Сегодня был в селении болотников. Рабочие выкопали для них грунт и сложили слоями в некое подобие крепостного рва. Высокий. Жители радовались, как дети, нарвали цветов, украсили стену, пели песни. Но главное — пошёл кирпич. Ругал их, делал расчеты производительности, работают в четверть силы, мудошлепы. Обещали исправиться. Валу поклоняются как святому. Проклятые язычники. Как там у вас в Валлии с крепостью веры, благородный Мадауг?

— Валлийцы чисты, как горные ручьи, но старые заветы кельтов тоже не забывают. Иные крестьяне обряды совершают, мелкие жертвы приносят. Благородные закрывают на такое глаза. Плати налоги, не бунтуй и хоть с овцами сношайся. Но мы — истинные крестовые воины, многие пошли по призыву Понтифика на Святую землю. Я бы тоже пошел, но должен приглядывать за младшим братом. Потому как наш отче очень любит детей. Особенно процесс их создания. В результате нас — тринадцать от разных матерей. И поскольку все как есть принцы и принцессы, теперь претендуют на престол. Куют мечи, тренируют отряды. Грядет родовая междоусобица за наследство. Поэтому дальних родственников я люблю, а ближних…. Тоже полюблю, как только они отправляются в гости к Богу.

— Я, как второй, любимый, но не наследный отпрыск, предлагаю выпить тост за родителей, — уверенным тоном предложил Михаэль.

— Выпьем!

— Рассказывайте дальше, пресвятой аббат, мне в этом мире всё интересно, — продолжил принц, не забывая наполнять кружки.

— Придумал, как дать городу воду, — произнес на манер тоста Михаэль. Чокнулись. — Сохранился почти целый акведук древних. Я понимаю, что для северян вода редко бывает проблемой. На юге если нет воды, не будет даже одного домишки. В самом городе выкопаем пару колодцев, но этого мало. Акведук хорош, красив, но толку от него никакого. Начинается у холма, высотой в три человеческих роста. Видать в древности холм был выше и местность изменилась. Воду туда не пустишь. Ручья у нас целых два, но оба на высоте конских копыт. Никуда не годятся. Великанский — далеко, без посторонней помощи втекает в город, но вода окрашена горными породами, желтая, воняет тухлятиной, пить нельзя. Второй чистый, Пацан, но маловодный, и весь уходит в городской ров. Что придумал? Для Пацана выкопаем заводь. Там поставим колесо с ветряным приводом, которое будет закачивать воду в акведук. Дальше вода войдет в пределы городской стены. А там из большого неопознанного строения сделаем цистерну. Это огромная емкость, хранилище воды. Колоссальная. Для всего города хватит. Но это не всё. От цистерны будет питаться водяная мельница. Вращение, равномерное и сильное, такое как надо для лесопилки.

— Что такое лесопилка? — перебил принц.

— Вы видали как делают доски? Двое пильщиков, один сверху, другой снизу, матерясь и корячась долго-долго распускают бревно, пилят длинной пилой, отделяя от него доску? Я попробовал с рабочими, взял четверых вроде бы сильных, работали парами, по очереди. Истекая потом, за полный день на всех выработали три доски сомнительного качества. И это им ещё обрезать края надо. Никуда не годится. Науке давно известны лесопилки, когда от равномерного вращения здоровенная пила на месте целый день вжик-вжик, а бревно подталкивает вперед вес груза. Потом ставят следующее. Досок нам на город надо уйму, так что лесопильня или лесопилка, первое дело. Водяное колесо выдаст воду на большую каменную миску. Берите для дома, для хозяйства. Можно было бы обычный ветряк поставить, но вращение на нем капризное, неравномерное. И вообще, мы к лесопильне притянем всё производство, кузню перенесем, поставим печь для обжига известняка, топить будем отходами от пиления. Там же поставим грубую мельницу для римского цемента, там и ветряк пойдет, будем подмешивать песок и сушеную глину, в пропорции примерно одну треть, а цемент пойдет на кладку стен. Дома жилые, первый большой склад, в нем же поселенцы будут зимовать первую зиму, большой цех для слесарных работ возле лесопильни, дом стражников на входе в город. Кстати, ворота. Эти идут в сторону болот, только для поставок кирпича и годятся. Их оставим. Вот увидите, народ их прозовет кирпичными воротами. Нужны новые — в сторону замка. И дорогу придется строить. Это целая история, расчищать, укреплять, камни оттаскивать чтобы путь был, насколько возможно прямым. Правда, мы по другую сторону реки. И бродов нет. Пока будет использовать плот. Приставим какого найдем крестьянина. Как мост построить, ума не приложу. То есть, конечно, в теории знаю, как их строить…

— А город? Дома? — направил его мысль слегка нетрезвый принц.

— Три нитки улиц от будущей портовой или рыночной площади — готовы. По старым фундаментам, по старым улицам. Домики типовые, стена в стену, без просветов по четыре-шесть штук. Сравнительно узкие, вход, там большая комната, кухня, кладовая, нужник, лестница на второй этаж, и там две-три спаленки. Нордов поселим малыми семьями, муж, жена, ребятишки. Иные дома в два раза больше. Таким несколько домов плечом к плечу, непрерывно чтоб соседи через стену, потом разрыв — путь на соседнюю улицу. Дорога, широкая и прямая, от малой площади у ворот до главной площади, там когда-нибудь построим ратушу.

— А церковь?

— Ваше высочество…

— Перебью. Мой дед и прадед делали так, сперва возводили церкви и это каждый раз работало. Люди тянутся к храму. Путешественники заходят помолиться. Крестьянам нужны свадьбы и поминки. Мореходы ставят свечку святому Николаю. Так по одному, иногда семья-другая. Есть храм, будет и приход. Другое дело, чем ты будешь их кормить, Кайл?

— Послал закупщиков за мясом и пшеницей.

— Эта на завтра. А послезавтра? А через год? Десять лет?

Мы с аббатом переглянулись. До этого такие разговоры велись исключительно, между нами. Осторожно подбирая слова, стал рассказывать любопытной августейшей особе.

— В темноте не видать, но на том краю бухты, правее треугольного острова холмы, они смотрят на юг. Поросли бессмысленными колючими кустами, где бешеные лисы гоняют полевых мышей. Всё вырубим и будет баронский виноградник. Причем лозу не станем брать в городе Кемпер. Закупаем виноград, просто ягоды из разных мест и пород. Весной возьмем косточки, много, посадим в теплый местный грунт. Как учил библейский Ной. Адаптация. Что лучше прирастет, несколько вариантов — размножим и высадим огромный виноградник. Идею мне подал старик Никосий, он грек, пил гречанское вино под названием Нама, его делают из сушеного на солнце винограда — изюма, тоже греческого изобретения. Изюм. Часть полуготового изюма пустим на вино, оно будет сладким и густым, вроде «нама», не таким мерзким как местное пойло. Купят по хорошей цене. Хорошо просохший виноград можно продавать корабелам, их интересует любая провизия, которая может храниться. Изюм не только вкусный, но и лежит бесконечно долго, если не мочить, конечно. Сушить будем на больших лотках, под навесами, Никосий говорил, что на солнце сохнет быстрее, но без сжигающего взгляда Гелиоса более тонкий вкус. Постоянные ветра помогут в этом.

Потом, высадим на Певчем холме, это за нашей спиной, сад яблок и груш. Будем делать сидр, как в Стране Бюжей, они там все его пьют, давить и сгущать путем варки сок, тоже на продажу, если рыбалка пойдет, то и потрошеную рыбу можно сушить, так же под навесами. Купят. Ещё, пока искали известняк, нашли местный мутный камень. Пробовали его разогревать, добавлять горное масло — получается каменная смола. Наносишь на доску, она блестит и не пропускает воду. Отличная штука для защиты днища кораблей или лодок. Ну, ещё ремонтный док сделаем вместе с пирсами, заработаем на ремонте, у торговцев вечно что-то ломается. А народ, кто-то пусть горшки лепит, посуду, кто-то обувь, фермы пусть стоят. Земли распашем, будет хлеб.

— Кстати про фермы, пока не забыл — подал голос Михаэль, — к тебе завтра придут бабы. Двадцать восемь вдов, они себя так и называют, будут просить кусок болот.

— Чего, каких болот?

— Ну, может, не прям топей. Мне Сигурд рассказал. Они ещё в плаванье объединились. Женщины разных возрастов, все потеряли мужей. У какой пьяный утоп, или в военном походе. Разные. С детьми, иные многодетные. У северян мужиков мало, мрут, поэтому новых мужей найти не так и просто. Можно пойти вторыми жёнами, но будешь бедным родственником. Не очень здорово. И вот что они решили, попросят у тебя землю, объединятся и каждая построит себе ферму. А когда у тебя целая ферма, земля и дом, на такое приданое и мужик быстро найдется. Примак. А будет плохим мужем, она его всегда выгнать может, землю ей сам Соллей даровал. Они между собой выбрали самую красивую чтобы она с тобой переспала, ну, чтоб ты подобрее был.

Я подавился остатками мёда.

— Гм. Приплыли. Сложно как всё. Найдем им землю, прямо возле города, будет Бабский посад. Вдовий. Спасибо что предупредил. Мадауг, можно мне ещё меда? Кончился? Сейчас достанем вина, не такое вкусное, но душа требует добавки. Утром пойдем, поглядим на остатки маяка. Его тоже восстановим, только уже не в первую очередь. До зимы надо лесопильню, склад, амбар или что ещё, чтобы перезимовать спокойно, а там за лето начнем и жилища строить. У этих домишек большой смысл, мы хотим разбить общину на сотни маленьких семей, так им легче адаптироваться будет, и не будут держаться табуном. Потому что это вовсе не нордский город, а город франков, то есть вольных людей.

— У вас большие планы, Кайл. Хватает ли золота?

— Честно говоря, с этим проблемы. У кавалеров всегда лучше получалось обращаться со сталью, чем с благородными металлами. Нужны инструменты, кузнец способен выковать пяток лопат или топоров за день, а требуется тысяча. Повозки нужны, к ним кони или мулы. Бревна лиственницы для опор пирсов, её только морем везти и стоит жутко дорого. Провизия, деньги на закупку бревен и кирпича. В прошлый раз повезло, клад нашел, долгая история. Придется и тут пошарить по утопшим кораблям. Может, что-то отыщу.

— Это ерунда, барон, клады искать, как вор. Вижу, что верное дело. Ссужу денег. Расписка потребуется, займу под процент. Через пару лет приду за долгом. Сочтемся. Где там вино? О, слышу запах корицы и муската, это гипокрас?

Светила луна. Серебрила волны. На холмах застыла тьма. Фриманец собирался уйти не прощаясь, завтра, до рассвета. Даже не ступив на берег, с собой он унес новость о новом городе, о бухте надежды и защиты от всех штормов, о Николь. Его паруса были собраны, чтобы утром развернуться крыльями выносливой птицы.

глава 21. Медный звук

Скупое солнце. Зима. С каждым выдохом вырывалось облачко пара. Мы с Михаэлем шли по мощной вытоптанной тропе — «рабочей улице» от старого лагеря к рабочему городку. Воскресенье, народ отдыхал. Кругом оставленные носилки, тачки, тележки, высится стопа свежих бревен. Мороз не способствовал гуляниям, так что в основном все отсыпались по углам и временным жилищам, кроме, конечно, двадцати трех везучих семейств, которым уже достались условно готовые дома — квартиры. Означает «квадрат» на языке древних, это аббат их так называл. На первой улице, ведущей от ворот до не существующей пока площади. Первые дома. Одинаковые. Пустые, ни мебели, ни вещей, только грубый дощатый пол. Зато действующие печи, массивные, сложные, разогреваются медленно, но долго держат тепло. Сердце дома. Тяжёлая входная дверь. Коридор перед входом в залу. Новинка — отхожее место, индивидуальное для каждого дома, с возможностью выгреба с улицы и собственным окошечком для выветривания неприятных запахов. Примитивно, но действенно.

Мы выбрали первых владельцев честно, жребием, просто поделили всех поселенцев на малые семьи, и они тянули белый камушек из мешка с черными. Шёл четвертый день декабря, когда устроили новоселье. Норды радовались, немного сконфуженно, удивленно, искренне. В глазах читалось осознание и сомнение в том, что все получат такие жилища. Старейшины и выдающиеся воины — подобные, но в два раза больше размером. В остальном — стандартизация и некоторое равенство.

Стройка всё больше развивалась сама, без моего прямого участия. Уже почти месяц решал семейные дела, перемещаясь между замками Соллей и Гостони. Всему виной Мадауг, неунывающий обаятельный родственник. Он пробыл в землях Соллей почти двадцать дней, участливо восседал, когда Айон принимал у нордов клятву фуа, в присутствии экипажа саксов-торговцев и множества местного сброда. Совершенно неожиданно для публики, но не для нас с отцом, торжественно вызвал Ольта и при большом скоплении народа произвел в рыцари. Да, только короли и особы королевской крови имеют право на подобное. То есть он — мог. И сделал. Конечно, отцу не понравилась моя история про спасение города и меня от наемников силами Ольта, про сорвавшуюся брачную связь с его другом Рэне, но он оставил своё мнение при себе, тем более что такое событие играло на руку их общему приятелю Кирку, отцу Ольта. После — был праздник города. Торжественное глобальное застолье, вино, протяжные песни нордов, резкий смех саксов-мореходов, стоявших в бухте, по случаю приглашённых на праздник.

Мне трудно осознать важность этого события, я не придавал значения титулу, да и достался он мне как положено — случайно. Конечно, паренька не признают полноценным сеньором, у него нет замка и земли, но уже что-то. На шаг ближе к своей мечте, своей любви. Теперь между домами Гостони, Соллей и Хоттой шли сложные переговоры о возможности брака свежевыжатого рыцаря и благородной дамы, в которых я принимал самое прямое участие.

Мадауг разъезжал по гостям, посетив примерно каждый третий баронский удел, со всеми пил, охотился, рассказывал байки, смеялся, целовал руки дамам, развлекал детей. Арморика определенно понравилась принцу в его коротком насыщенном визите. Однажды он отбыл, так же внезапно как прибыл, на ближайшем попутном судне. Обнял на прощанье, целовал в щеку, передавал поклон моей матушке.

Четвертого декабря в замке Соллей появился на свет темноволосый, как и его отец, Дей Бергтор Соллей, мой племянник, сын Аластриона. Хотя он никогда не видел отца, семейство окружило его заботой и любовью. Соседи присылали подарки и поздравления к рождению маленького шевалье. Следом, готовилась к появлению на свет племянница, которую заранее назвали Айседора Селена. Родители по каким-то ведомым только им признакам считали, что будет сестра. И не ошиблись.

Но не семейным весельем заполнена была зима. То там, то тут шептали о Грегоре. Барон Грегор Антуан Де Ракселл, муж сестры братьев Фарлонгов, обретенный враг Соллей. Говорили, что он поклялся сердцами своих детей, что заставит нас заплатить за кровь Фарлонгов, бесчестье и украденную казну. Короткие дни, долгие ночи и много тревог. Замок чуть что — готов к обороне, чего не скажешь про город.

За зиму я зарос колючей бородой, волосы непослушно вились. Михаэль держал лицо гладким и ухоженным, наши одежды стали сложнее, больше брони, аббат тайком носит кожно-пластинчатый жилет и меч «скрытого ношения» под сутаной, кстати, новой, сшитой на заказ и по мерке.

— Ну и чего хотят чужеземцы-посланники?

— Пока ты улаживал семейные дела, я кое-что построил. А послы подождут, неделю уже тебя стерегут. Важней тебе показать своё изобретение, тем более одно с другим связано напрямую.

По тонкому слою неуверенного в себе снега мы обошли вспомогательный корпус водяной мельницы, она крутила даже в выходной, от рассвета до заката, лесопилка грохотала, работала. Городу нужны доски. Михаэль помахал кому-то рукой. Подошли к невзрачной двери, аббат незаметно огляделся по сторонам, извлек из-под платья ключ, открыл дверь. Как вошли, сразу же запер дверь на огромный засов, принялся поднимать неожиданно высоко расположенные ставни. Одни, вторые, третьи.

— Зачем окна так высоко?

— Так надо. Чтоб чужой глаз не увидел. Не важно. Смотри сюда.

Он откинул большой кусок серой, но чистой ткани, покрывавшей причудливые конструкции. Признаться, я не понял, что это, поэтому не был впечатлен.

— Ну что. Гляди. Помнишь, попросил отправить из замка все медные болванки?

— Ну...

Я всё ещё был огромным бараном, не понимая, к чему клонит верховный строитель города Николь. В рабочем городке, как его немедленно окрестили местные, полно странных механизмов и конструкций, здесь даже скоро будет своя большая плавильня, тут пилят, точат, собирают и куют абсолютно всё, что нужно для стройки. Дальше конюшня, которую горожане язвительно называют ослятник, потому что по большей части там ослы и мулы, в ней подковывают скотину. Есть станок для подрезки копыт. Каждый день на кузнях куют сырое железо, льют гвозди, под навесами стоят станки для ремонта и заточки лучковых пил, зажимы для ремонта топоров, крутящиеся точильные камни, на город их больше десяти, почти все с ножным приводом, так что мастер справляется один. Кузнецы, плотники, каменщики обросли учениками и подмастерьями, соревнуются между собой, вход в город украшают новые ворота, в одной из подсобок варят клей, смешивают масляную пропитку для долговечных деревянных изделий вроде тех же ворот, и, по секретному рецепту варят горную смолу для защиты от влаги. Я давно перестал следить, сколько всего создано, в основном руками аббата — для города.

— Ваша святость Михаэль, может, ты просто объяснишь? Ничего не понимаю.

Аббат засопел, воздел к небу глаза.

— Начнем с этой штуки. Покажу тебе в работе, поймешь. Вот медный прут, переплавленная очищенная медь, я добавил цинк, олово и германский фосфор, пришлось попотеть, но, клянусь кишками Римского Папы, выглядит красиво. Ярче золотого солнца. Так. Всё организовано, чтобы управился даже один человек. Гм. Я. Тут отмеряем кусок. Нужен очень точный вес. Это рубило, другого названия пока не придумал.

Михаэль продемонстрировал кованное лезвие, закрепленное к доске при помощи огромного рычага, которое одним взмахом ловко отрезало небольшой кусочек меди.

— Взвешиваем заготовку на алхимических весах. Хотя в последнее время ленюсь. Отклонение неизмеримое. Теперь эту заготовку отправляем в первый пресс. Вставляем в грубую форму. Запираем между двух стальных пластин. Убираем защиту от случайного падения. Так. Поднимаем ударник. Весит много, примерно с половину моего веса. Вращаем барабан подъемника, это, кстати, самое долгое. Закрепляем. Теперь эта тяжесть бьет...

Здоровенная болванка, подвешенная к потолку, внезапно скользнула вниз по двум смазанным направляющим и ухнула всем своим весом, вложив удар в меленькую медную чушку.

Аббат извлёк и показал, как он это назвал — заготовку. Медный диск, почему-то теплый, ровный и гладкий, без всяких отметин, немного покрытый кузнечным маслом, вероятно, от стальных форм.

— Теперь кладем заготовку во второй пресс, я называю его «колдун». Это самое сложное и важное.

Он принялся повторять манипуляции со второй конструкцией, крутя вращающийся диск наподобие механизма подъема крепостного моста, вверх уходила ещё одна громоздкая фиговина, на таких же блестящих от смазки направляющих.

— Формуем! — негромко крикнул Михаэль и каким-то рычагом резко отпустил фиксатор груза колдуна.

Ощутимо бухнуло. Снова манипуляции. Мне на ладонь легла теплая круглая…

Монета. Это была монета. Медная, круглая, чёткая, блестящая, нахально смотрела рисунком, крестами. Деньё или денье. Небольшой местный денежный номинал.

— Как ты это сделал? — насупился я, злясь на собственную тупость.

— Могу ещё раз показать. Это называется метод холодной ковки, своими глазами впервые вижу, а тем более делаю. Для двусторонней формы, из высокоуглеродной закаленной стали, мне понадобилось сорок две, ты себе не представляешь — сорок мать его две попытки. Я взял за основу Турский медный деньё. Но у меня получается ровнее и красивее. Бьюсь об заклад, я делаю технологию лучше и чище, чем вонючие туринцы. Сначала идеальное сырье, потом — вес, стандартная постоянная масса, и отличная форма. Механизация, порядок и чистота. Они свою монету льют, потом вручную полируют и доводят, уходит куча времени и сил, но всё равно они не всегда ровные и красивые. Мои — эталонно красивы, как сочные легурийские девки на выданье!

— Как это называется?

— Фальшивомонетничество! — с восторгом ответил аббат. — Нынче любой дурак может печатать свою монету. Особенно если у тебя есть серебро или что получше. Правда, ценить такую не станут. А вот печатать чужую уважаемую монету — вызов её владельцу. Преступление, если он когда-либо узнает.

— Давай угадаю. Наказание — колесование, поочередное отрубание всех конечностей?

— Нет! Заливают в глотку расплавленный свинец. Могут выбрать что поэкзотичнее. Но, обычно так. Всё здесь и мы с тобой — преступление против закона.

— Ты сейчас про тот закон, которым прикрываются родственнички Фарлонгов, когда орут на всех углах что я этих упырей беззаконно убил? Или тот закон, который придумали короли и герцоги, чтобы грабить соседей, а не получится, то хотя бы своих крестьян? Или тот закон, по которому церковь желает получать десятую часть дохода каждого верующего, иначе ему не светит попасть в рай, а сама на эти деньги нанимает язычников-нордов для наказания упрямых восточных графов? Ничего не путаю про закон?

— Не кипятись. Расскажи, как семейные дела. И удалось ли переспать с той глазастой нордской девкой?

— Иди нахрен.

— Ну, Кайл?

— Нахрен говорю иди.

— Ну, с кем ты о таком поговоришь?

Аббат ловко уселся на высокий стол и принялся беззаботно помахивать ногами, взбивая подол уже слегка потёртого подрясника. Он был, как ни крути единственный кроме отца, кто знал обо мне нечто вроде правды. Ему было почти тридцать лет, половина которых прожиты в скитаниях, а я со своими номинальными семнадцатью вступил во взрослую жизнь. Мои сверстники вовсю женились и рожали детей уже не по одному. Хотя, конечно, крестьяне начинали семейную жизнь много раньше, на что сеньоры и церковь смотрела вполне благосклонно. И всё же тема отношения полов и секса для меня была слишком тонкой. Я же не бесчувственная скотина какая-то. Во мне бушевало смятение, и восторг, страх и жгучее пламя желаний. Наверное, он один, с кем я мог об этом поговорить. Близкий друг. Хотя и проживал день за днем среди людей, не покидало чувство одиночества. И окажись рядом другой десантник, ничего бы не поменялось. Может быть, все люди испытывают одиночество?

Облизнул губы.

— Есть чем горло промочить?

— Конечно, — Михаэль ловко протянул руку куда-то в сторону остывшей печи, вытащил за ручку кувшин, явно не с водой, поставил, потянулся за глиняными стаканами.

— Ты понимаешь, только не смейся. Двадцать восемь вдов… как ты и предупреждал. Та молодая девушка, не баба, не девка, а девушка. Зовут её Солвейг, она не то, чтобы ходила вокруг да около, она просто в лоб меня атаковала. Клянусь, я пеший с гвоздем в руке могу завалить скачущего конника-катафрактария. А здесь. Дал им землю, возле реки, всем дал и помногу, им в голову взбрело что это непременно должны быть болота, дескать мать-богиня оживляет природу и, если они тоже смогут, это даст силу их потомкам на десять поколений. Земля отличная, жирная, это даже и не совсем болота. Дал. Сам колья межевые забивал. Чтобы повод пропал. Чтоб перестала. Она не отстаёт. Скоро узнает, что я в городе. Хоть прячься.

— Что, не понравилась?

— Понравилась. Красивая. Но только неправильно всё это. Отстань, больше не буду об этом говорить, сам не могу объяснить, просто чувствую, что так быть не должно.

Молча чокнулись. Выпили. Кислятина такая, что на затылке зашевелились волосы.

— Бургундское пино?

— Оно. Ты начинаешь разбираться. Дома есть ещё епископ.

— Какой епископ? Начальник из твоей гильдии церковников?

— Окстись. Подальше от Рима, подальше от дыбы. Хватит того, что имел слабость пустить себе под крышу грёбанных генуэзцев и целую неделю сам дома не бываю, чтобы не вынюхали во мне легурийца и не испортили мне испанскую легенду. Нет, епископ это когда берешь вино, лучше красное, слегка подогреваешь, добавляешь немного корицы, трав и сарацинского сахара чтобы растворилось и вышла не такая уж тошлятина. Меня святые братья из Аббатства святого Гвеноле научили.

— Знаю таких. Книги у них читал. Подружился?

— Приплывали, пообщались, я для них августинец, из другого ордена, но тоже вроде за человека сойду. Подарил им инструментов, гвоздей, мелочёвки, они мне вина и козьего сыра. Я его генуэзцам скармливаю понемногу. Усидчивые черти, терпеливые. Давай вернемся к монетам.

— Давай, — я допил стакан, вернул аббату, использую эту паузу, чтобы подумать. — Что ты хочешь от меня услышать?

— Одобрение. Похвалу и гордость. Ну и вообще, это серьезное решение наших финансовых проблем.

— Ну, медная монета мелкая. Если никто особо разницы не заметит, можно и понемногу печатать, только доверять никому нельзя, ты да я, может Снорре ещё, он один черт кучу тайн знает, а даже пьяный молчит. Гм. Одобряю и горжусь. С высоты стен баронского замка своего отца плюю на закон и интересы туринцев и туринских герцогов. Могут поцеловать моего коня под хвостом. Но так, тихонечко плюю, чтобы никто не заметил. Подойдёт? А как это связано с посланниками, которые меня караулят?

— Связано. Это бородатые жулики, купцы, христопродавцы и прощелыги. Из Генуи. Они представляют торговую республику своего города. Хотят, чтобы Николь вступила в эту республику.

— Что значит — «вступила»?

— Они тебе сами расскажут.

— А ты подготовь. И ещё наливай, это кончилось.

— Ну, у них целая идеология. Про политику, про королей, власть и деньги. Они хотят, чтобы Николь вошла в состав республики, но для этого она должна быть вольным городом, свободным от власти баронов Соллей. Это сулит жителям богатства и процветания, защиту и ещё гору сомнительных обещаний. Для этого они хотят город выкупить.

— Город ещё не построен, уже охотники на него объявились. Когда это место было только голыми камнями, где лишайные полуволки пили из жёлтого как моча ручья, никому и дела не было. А тут. Свободным. Что вообще значит эта свобода? Что для тебя, Михаэль Серхио, свобода?

— Очень сложный вопрос. Наверное — я решаю, что и когда делать, куда и когда перемещаться. Решаю, что мне нужно, а что не нужно. Очень топорно и общими фразами, но, наверное, примерно так.

— Ээээ... Выпьем за свободу. И скажи, а как это связано с этим, как ты сказал…

— Фальшивомонетничеством? Будет торговля, будет и возможность незаметно вливать нашу медь в бурный водоворот событий.

— Согласен, поможет. Будет незаметно. Допиваем и пойдем знакомиться с твоим епископом и гостями из Генуи.

— Сначала сделаем ещё немного монет. Это очень увлекательное занятие, прямо церковное таинство. Даже лучше.

* * *

— Выпьем ещё, друзья мои, — я поднимал далеко не первый тост с посланниками.

Мой отец бросил пить в ожидании рождения ребенка и пообещал, что навсегда. Учитывая его характер, сомневаться в это не приходилось. Но он же научил меня, что в переговорах хороши крепкий меч (независимо от того, обнажён он или нет) и алкоголь, который должен выпиваться, развязывать языки и согревать сердца. Ну, кроме случаев, когда он сдобрен ядом цикуты, как тогда в Вороньем замке. Тогда снова — меч.

Купцы подарили мне изящный и чертовски лёгкий клинок, южанский, явно дорогой, украшение на шею и весьма странный головной убор.

— В нашем мире, — вещал седобородый Инноцензо, иногда бросая на меня долгий взгляд чтобы понять производимый его словами эффект, — мы смотрим, к примеру, на простую глиняную миску. Если какой муж умеет её изготавливать, уже делает что-то полезное. Всё представляет ценность. Делает такую каждый день, и прокормит семью и это будет уже хорошо. Людей много, а полезных вещей мало. Однако по-настоящему разбогатеть он не сможет, быстро окажется, что у всех покупателей такая миска есть, остается только надеяться на то, что время от времени кто-то разбивает и приходит за новой. Для настоящего размаха нужна торговля. Она не менее важна, чем ремесленное дело. Купец приедет и купит сразу десять тысяч штук и повезёт морем туда, где их нет, и продаст там с хорошей выгодой. Разрозненная торговля.

Наша республика пошла дальше. Тайные силы, стоящие за нами, древнее Генуи, древнее самого Рима! И они не пали вместе с ним. Это организация. Влияние. Деньги дают влияние. Сила сеньора его замок, конь, свита, крепкая рука и меч, благородство духа. Сила тайной мировой торговли — это ум, неторопливый расчет, деньги и власть при дворах разных престолов. Короли меняются, королевства возникают и рушатся. Деньги правят миром. Деньги нужны королю чтобы купить армию и нищему, чтобы купить бухла. Организованная торговля работает тоньше и умнее чем правители. Ссужает купцам, ремонтирует суда, гоняет пиратов и разбойников, обращает гнев церкви против жестоких алчных графов, которые грабят наших людей. Собираются знания о народах, ценностях, где чего-то мало или напротив много, потребности и излишки. Подкупаются книгочеи, ученые мужи, строятся крепости и нанимаются солдаты. Страшно об этом подумать, но даже захвати Германский император Геную, наша организация не исчезнет, хотя, разумеется, мы за свой город стоим!

Мы сидели в доме аббата, теплом, уютном жилище, только наполовину отделанном. Большой, два этажа, шестнадцать комнат и помещений, со смотровой площадкой вместо крыши. Мирно горел кирпичный очаг, кушалось жареное с травами мясо, сушеные яблоки, запивалось привезенным мне в подарок терпким сухим красным вином с непроизносимым названием Абруцциано Монтепульчани.

Было вкусно. Напевная раскатистая речь италийцев лилась даже щедрее, чем вино. Лишь изредка поддакивая, я услышал о блистательном прошлом и не менее ярком будущем Генуэзской республики, раскинувшей свои владения и влияние на тысячи лье, на весь известный мир, куда только могли доплыть генуэзские торговые корабли ведомые хитрыми, как старые коты, штурманами под треугольными латинскими парусами. Николь должна была стать перевалочным пунктом по пути в земли саксов, англов, гэлов и на северо-восток. Нордские, германские и восточные купцы неспешно собирали по крупицам свою торговую империю — Ганзею, но генуэзцы пока что не рассматривали своих видимых конкурентов как врагов. Разные сферы влияния, одинаковые взгляды на жизнь.

Купцы считали, и были, пожалуй, правы, королей и герцогов за любителей воевать и кутить, а не теми, кто знал, что делать с этими завоеваниями. Короли редко строили города, а это была прямая лесть мне, редко помогали своим крестьянам, ремесленникам или купцам, рассматривая все сословия, как источник наживы и большое управляемое стадо, как вольный фермер воспринимает свой животный скот, с той разницей, что фермер свою животину кормит и оберегает, а король — нет.

Генуэзцы, как и неаполитанцы, венецианцы, которых они презирали (честно говоря, с трудом понимал о ком они), а также ганзейцы — все любили считать, математику и цифры, любили единый справедливый торговый закон и защиту от грабежей, любили, чтобы города процветали и приносили стабильный доход. А войны — не любили.

Рано или поздно речи иссякли, в отличие от вина. Мы все-таки выбрались на смотровую площадку. Слегка протрезвевшие купцы, чьи глаза светились в отблеске звезд, беспокойно оглядывали бухту и ночной город почти без огней.

Я взял слово, посчитав, что услышал достаточно, а мои собеседники ещё достаточно трезвы.

— Сеньоры. Скажу прямо. Для начала. Николь — моё единственное творение и я никому её не отдам. Как и прочие Соллей. Но! Иметь таких собеседников, как вы — само по себе удовольствие. Вы мне нравитесь. Ваша торговля и вся эта философия, не удивляйтесь, знаю такое слово, получал науку у одного учёного грека. Не дам вам уйти с пустыми руками. Вы сохраните деньги, которые намеревались мне дать за город. Даже не спрошу, почему вы не хотите выкупить свободу для Конкарно или Брестэ, у которого отличная бухта. У вас своим соображения. Может размер, заложенный под рыночную площадь, в семь раз больше, чем в Конкарно — впечатляет. Или прямая швартовка и громады будущих складов. Но, послушайте! В Бордо я слышал слово на всеобщем — «фактория». Наверняка — греческое. Торговый пост. Вот что скажу. Выделю вам целый квартал под строительство вашей фактории. Место с возможностью построить собственные швартовки и изолированной территорией. За символическую скромную ренту. И право вашим купцам беспошлинно торговать на рынке. На двадцать постоянных лавок. У Николь в будущем будет городской совет, ваш представитель, глава фактории будет иметь там голос. Скажу честно, если ганзейцы придут ко мне, отвечу им тем же. Хорошее предложение, учитывая, что ничего не прошу взамен и знаю, что такого аргумента, как угроза — в вашей дипломатии нет.

Купцы-посланники переглянулись. Эти переглядки были подозрительно долгими.

— Мы подумаем, — осторожно ответил тот, которого звали Клемент и, вероятно, самый старший. — Но мы привыкли скреплять договоренности на бумаге, чтобы не было недопонимания в дальнейшем. Правило республики. Контракт, хартия, договор. На какой срок мы могли бы его заключить?

— Ну, апостолов было двенадцать. Святое число. Двенадцать лет.

— Учитывая триединство Бога, трижды двенадцать, то есть тридцать шесть лет, ещё более святое число?

— Гм. Пусть будет тридцать шесть лет. Налить вам ещё? И скажу, что вы правы, мечом управлять легче, чем народом и землей. Одно дело, когда простые крестьяне приходят только за судом и оплатить подати. Сложнее вести людей за собой, как измученный Моисей свой народ из Египта, с вопросами, сомнениями, роптаниями. А ведь ему напрямую помогал Всеотец. Простому барону куда труднее строить город, согласны?

— Барон есть благородный и умный правитель. Он как лис обойдет угрозы, и как лев сразится с врагом. Однако, будет очень мудр, если заручится поддержкой сильного союзника.

— За это и выпьем!

* * *

Руки загрубели. Большим пальцем левой руки медленно погладил массивную шляпку кованного гвоздя. Неровности от торопливых ударов молота, выковавшего этот гвоздь среди армии ему подобных, щекотали и холодили кожу. Мы постепенно переходили на литые гвозди, экономия в металле была втрое, но технология отставала, а гвоздь нужен сейчас, поэтому в работу брались все.

Легонько подбросил в руке молоток. Тот самый, легендарный, баронский, давно потерял. Нынешний, уже третий по счету, привычно носился за поясным ремнём, на манер легкого нордского топорика. Легонько придерживая гвоздь, мягкими звонкими ударами вогнал в толщу дерева.

Потом помог бригаде Сайрга подать на крышу подогнанные под размер стропильные бревна. Принимали шестеро, подавал я один. Работа руками не баронское дело, а обнаруживать свою силу тем более неразумно. Но я нарушал обе мудрости, к чему северяне давно привыкли.

Норды. Чужаки. Бывшие чужаки. Принимали весь новый для себя мир как данность. Легче чем в своё время я. И уж тем более, не заморачивались насчет баронских особенностей. Пока их прежний мир постепенно сжигал йотун-великан-вулкан, существование ярла или даже конунга, как они иногда называли меня, сильного как десять человек, ни разу не смущало.

Мы строили новый мир. Маленький, даже крошечный, но новый. За старой стеной, скорлупой мертвого города и на его камнях. По кирпичику, по бревнышку оживал новый озорной городок. Подростки рисовали на останках древних стен свои руны, без отступа, в одну строчку. Чертили скабрезные рисунки. И эти же самые руки, а подручные Сайрга в основном подростки, строили самую простую, первую, христианскую церковь. Ирония. Когда аббат называл их язычниками — не лукавил. Для северян одновременное принятие разных религий не было проблемой.

На сегодня работа окончена. Коротко попрощавшись с бригадой, зашагал в сторону берега. Если и жить на поверхности планеты — то у моря. На стыке стихий, чтобы смотреть на движение волн, изменение настроения, цвета и рисунка воды. Под мой дом заложено место, но в ближайшее время не до него. Вот для Снорре надо бы построить. Аббат надумал жениться, вроде, как августинцу ему можно, невесту звали Иоанна и она были из какой-то там Наварры. Откуда что берется?

Мышцы гудели. Опытным путем я установил, что моё тело трансформируется, как и положено его природой. Растут волосы, ногти, меняется вес. Я буду взрослеть и стану только крепче. Тело стало частью меня, я привык к имени и отражению в зеркале обеденной залы родительского замка.

За спиной зашуршали камни, оглянулся, боясь увидеть настойчивую Солвейг, в присутствии которой млел и блеял, ладони потели, от чего злился на самого себя, но это был Магнус Пальцы, что-то жующий, одновременно стряхивающий с бороды крошки.

— Оставайтесь целым, герр Кайл! Груз красного дерева прибудет со дня на день, но я бы пропитал стволы горным маслом и солью, чтоб дольше простояли. Это ещё месяц до постройки первого пирса, но мы столько ждали, потерпим ещё?

Без слов кивнул, повернулся к морю. Магнус стал рядом.

— Я смотрю на море с тех пор, как мать вынесла меня новорожденного поглядеть, куда в очередной раз утёк беспокойный отец, огненный Фреддан из рода Эга Охотника. Родился — он был в походе. Когда однажды отец вернулся из похода синий и мертвый, с дыркой в груди, где копошились черви, приходил на море плакать, чтобы никто не видел. Только волны. И когда меня бил дед, уходил к морю. И когда дед однажды принялся избивать мать, за то, что отказала разделить с ним ложе, а я заколол его дедовским же охотничьим копьем. Плакал у моря. И когда моя первая жена, прекрасная Светинка умерла от горячки, но так и не родила нам первенца, ходил к морю и смотрел. Плакал. Ходил в походы, грабил, жёг, смотрел на водную даль. Море единственное способно смыть тоску. Потому что у него очень много волн. Солёных, как слезы. Столько волн, что их хватит на всех и на любые слезы, любой огонь, любую войну или кровь.

Мы молчали. Потом я достал из поясной сумки два медных денье, новеньких, аббатских, протянул ему. Грустный норд осторожно взял, повертел на ладони, посмотрел вопросительно, потом спрятал в карманы своей зимней куртки. Без единого слова.

Волны гасили вечерние лучи. Ветер доносил дым от очагов, запахи похлебки и выпекаемых длинных рыбных пирогов.

Глава 22. Они

Однажды они прибыли.

Однажды ты понимаешь, что есть они. Враги. Кто замышляет, кто действует, кто строит союзы, пока ты строишь крытое стойло для коров. И горе тебе, если они придут, а у тебя один лишь недостроенный хлев.

Но если за свежими досками коровника прячут спины три сотни злых нордов. Что же. Может, дела не так и плохи?

* * *

— Ещё раз, как тебя зовут?

— Деннис Сотник, мон шер!

Я потёр разболевшиеся виски. Эта мне молодежная фразочка «мон шер», модное сокращение от «мой сеньор». На секунду почувствовал себя ворчливым стариком. День был трудный, только вернулся от болотников, мы договаривались со старейшиной с непроизносимым именем Руэйдхри о постепенном совместном осушении куска болот, где будут поля, фермы, потому что городу нужна пшеница, а не топи с грязными свиными мордами в колючих кустах. Работы было много и без болотников не обойтись. Притом, топи их родной дом, не хотелось бы вызвать брожение в умах и бунт. А тут этот, как его, Деннис. Высокий, стройный как жердь, остроглазый, образованный. Под короткой стрижкой коричнево-русых волос короткая бородка и бакенбарды, верный признак германца.

Особенного места для отправления моей власти не было. Пока не было. Разговор происходил на огромном складе инструментов, при нескольких перетаптывающихся сержантах — руководителях бригад, которые ждали своей очереди ко мне. Я восседал не на троне, а на крепком грубо оструганном ящике.

— Давай я ещё раз повторю что понял, а ты поправишь. Так. Прибыл сегодня на рассвете, в телеге запряженной двумя мулами, пообщался с людьми, решил, что в городе не хватает градоначальника, познакомился с представителем генуэзцев, как его, Алессандро Мозговитым Сервеллоне, уговорил его на свою кандидатуру, потом о том же договорился со старейшинами нордов Магнусом, с Йоном, подарил цветочек Хозяйке берега, задружился с аббатом и теперь просишь меня назначить тебя на роли городского главы? Бургомистра? И при такой прыти в тебе нет иудейской крови?

— Совершенно нет, я образованный юрист, родом из древнего города Цюриха, иначе называемого Турикум, земель Швитцерланд, подданства великого германского императора Фридриха, — выпалил он, потом осторожно добавил. — Но с иудеями легко нахожу общий язык. А также армянами, греками, генуэзцами, миланцами. У вас тут есть армяне?

Я недовольно зыркнул на аббата, который уже успел с ним тяпнуть винца.

— Это я заметил, про общий язык. У нас тут полно нордов. Англы приплывают, валлийцы.

— Я немного говорю по-нордски. Предлагаю провести перепись населения, потому что вы только приблизительно знаете, кого и сколько живет. И закупить для Хозяйки берега книгу записей, чтобы она не полагалась на одну только память. Пусть она и не грамотна, некоторые буквы понимает, научим и остальным. А ещё я знаю, где добыть священника для новой церкви. И что назвать её стоит именем Святителя Николая, так будет созвучно с городом, и он покровитель моряков, те пожелают поставить ему свечу и сделать пожертвование в защиту от шторма и пиратов. А ещё у меня супруга лекарь-травник, умеет лечить людей.

Разговор не всегда идет так, как надо. Бывает непонятно, как его заканчивать. Иногда помогает случай, вмешательство. Иногда это вмешательство такой силы, что весь разговор, любые дела, всё вообще теряет значение. В моем случае таким пинком стал Осмер, вместе с каким-то белобрысым кривозубым пацаном. Неделикатно протолкались ко мне, расталкивая старших локтями. Осмер картинно стал на одно колено, его не волновало, что он вклинивается в разговор взрослых.

— Они идут!

Отчего-то, от его тона или выражения огромных глаз я понял, что речь не идет о странствующих торговцах или каких-нибудь пилигримах. «Они», это нечто зловещее. «Они» это те, кто задирают цены на зерно. «Они» принимают драконовские законы. «Они» устраивают войны и насылают чуму. «Они» — всегда за горизонтом и от «они» не жди добра.

— Сколько?

— Много?

— Сколько, мальчик?

Второй, белобрысый, оставался стоять, стрельнул глазами на Осмера и прогундосил.

— Мы не умеем считать, господин, но, когда увидели походную колонну, она растянулась аж за поворот тракта. С лошадьми, телегами, скарбом.

— Вооружение?

Мальцы переглянулись. Конечно, я не ожидал услышать рассуждения про инерционную гаубицу или плазменные ружья, но смысл вопроса был вполне понятен.

— Тяжелые пехотинцы, — с расстановкой ответил Осмер. — Мечники, у иных топоры, копья и луки. И конники, по меньшей мере, дюжина. В обозе котлы, лопаты, сложенные палатки, шатры, колья. Идут на замок, готовы к осаде.

Я пожевал губу. Времени на раздумья не было. Как жаль, что в городе нет «набата» или похожей вещи, чтобы сразу поднять всех по тревоге. Впрочем, мой голос тоже подойдёт. Молча встал, все взгляды обращены на меня. Вышел из ворот склада, набрал полные легкие и принялся голосить, как если бы конец света уже наступил.

— Слушайте! Слушайте все! К оружию! Враг близок. Разбиться на бригады, найдите своих сержантов, берите стены под защиту. Готовьте закрыть кирпичные ворота. И новые. Магнус! Где Магнус? Снорре и Осмер, поведёте отряд Магнуса по рыбацкой тропе в сторону замка. Враги не могут обойти болота, значит, встретим их у замковых стен. Магнус!

— Я! — проорал подбегающий норд. Уже с топором. Славно. Все переполошились, но впитывали каждое слово.

— Выбери из бригад три сотни самых боевых нордов. Не больше, остальные пусть защищают город. Торопитесь, время дорого. Станете в засаду в кустах, вам Осмер покажет. Без команды не нападайте, ну или, когда совсем туго станет. Где Ольт Защитник? Ты с ними. Михаэль, на тебе защита Новых ворот. Совы! Где Талли? Расставь сов по крышам по городу, чтобы видели друг друга, передавайте обстановку от края до края стены и между воротами. Йон — в городе. Ордерик и Фабьен, в подчинение Йону, вы теперь с нордами одной кровью повязаны. Аврора пусть вооружит баб и стариков, у кого нет оружия, хотя бы лопаты, топоры и вилы, защищайте детей в районе кухни. Я выдвигаюсь навстречу, попробую их остановить. Помогайте друг другу. Слушайте все! Это ваш город, вы должны его защитить. Это мой город, и никто не смеет грозить ему, ни герцоги, ни короли!

Развернулся, чтобы побежать за мечом. Опять он валяется без дела в доме аббата. Стронзате, дерьмо! На поясе только ножик. И чуть не сбил с ног Денниса. Совсем про него забыл.

— Я с вами, мон шер, у меня как раз есть отменная алебарда. Швитцерландцы мастера долгого топора.

Несколько секунд потратил на сомнения, не является ли Сотник подосланным шпионов врагов, уж больно подозрительное совпадение, но отбросил эту мысль как нелогичную. Шпион внедрился бы заранее и был бы местным, работягой, наемником, торговцем. В реальной жизни совпадение это просто совпадение.

— Да ну. Хочешь прославиться на поле боя? А меча лишнего не найдется?

Кто ж знал, что на разговор со мной Сотник припёр весь свой скраб и жену, которая, между прочим, тоже была вооружена. Времена такие. Меч нашелся, довольно странный стальной гладиус, скверно наточенный, но с ножнами.

— Ладно, после поговорим, если живы будем. Будет тебе должность, будешь заместителем отца Михаэля, младшим бургомистром. Погнали, на одном коне, по старой дороге до переправы, а дальше вплавь. Умеешь плавать, кстати?

— Частично. Куда плыть?

* * *

Знамена сильно помогают в определении свой/чужой. Форму и знаки различия в этом мире не изобрели, так что без флагов воюющие стороны слишком сильно походили на банды немытых головорезов.

Местные вообще придавали гербам и прочей геральдике большое значение. Например — отец, изменил в честь победы над Фарлонгами семейный герб, теперь по левую сторону был лев с длинным ножичком и распахнутой пастью, а в правой поселился ангел Рафаэль, с мечом, а за спиной фиолетовое пламя. Ещё какой-то венок, надпись «с нами Бог». В общем, я в них слабо ориентировался, но прапор графа Конкарно разглядел. Рядом с ещё одним. И не надо быть пророком Исаия, чтобы понять, что это тряпка Грегора Де Ракселла. В общем — дождались.

Врагов, как я потом посчитал, было примерно триста тридцать — триста шестьдесят. Гарнизон замка между тем неполные три дюжины эспье. Приблизительно в десять раз меньше. Правда, значение фортификаций тоже никто не отменял. Поэтому вместо сражения чужаки для начала заняли осаду возле замка, на Пятке.

Был одиннадцатый день марта. Замок жил мирной жизнью, восьмого февраля благополучно родилась Айседора Селена Соллей, сестрёнка, родители не ошиблись, все едва пришли в себя от празднования.

В это время года на границе Пятки была сооружена карда — здоровенная площадка для выгула замковых коров и овец. К моменту, когда я появился, на Гостевом холме развернут шатер, накрывался стол. Там, в боевом облаченье, но без обнаженного меча, вместе с графом Конкарно и бароном Де Ракселлом был отец. Шла я бы сказал — острая фаза мирных переговоров.

Расстановка сил была понятна и без слов. Ракселл, по всему видать, подкупил милорда графа, так что теперь закон и высшая власть на его стороне. Чёртов граф наверняка разозлился от появления города у Соллей, это слишком усиливало престиж семьи, в будущем наш доход и военный потенциал. Ракселл привлёк огромную толпу воинов. Причем отряды обоих рыцарей не были так многочисленны, значит, усилены всевозможными наемниками, сбор которых укрылся от бдительного взора Оливера и отца. Думаю, Айон вышел поговорить, чтобы дать время подтянуться мне. Или, правда, решить всё дипломатическим путем.

Теперь, за явным преимуществом, они ведут переговоры. С позиции силы, хотя внешне это выглядело как мирная беседа на привале. Шатер был графский (да, на нём тоже нарисован герб, как бы глупо это не выглядело), угощения таскали из замка, из едва приоткрытых ворот, между зубцов стены мелькали встревоженные лица эспье.

Молодой германец всё ещё мог быть подосланным убийцей, однако он не воспользовался возможностью заколоть меня в спину, в пути до переправы. Значит, и правда ищет работу. Ищешь хлеб, находишь огонь. Буду исходить из его, ещё не проверенной, верности.

— Так, тот мужик мой отец Айон Соллей, — коротко инструктировал Денниса. — А эти два пассивных содомита и христопродавца, наш обожаемый граф и сосед-барон. Междоусобица. Прикрывай отца, а то он один. Пусть ведёт переговоры, дипломат из меня не очень.

— Сын!

— Мальчик Кайл! — перебил отца Эльбер. — Ты вырос. Отчего не заходишь в гости, когда бываешь в Конкарно?

Отец поздоровался со мной рукопожатием, встав для этого со стула. Взгляд непроницаем. Эльбер, не переставая улыбаться, протянул мягкую неприятную руку для приветствия ладонью вниз, я тоже её пожал, а здоровяк Грегор не встал, не подал руки, лишь смерил меня презрительным взглядом.

— Этот мальчик уже замарал свои руки кровью невинных. Слуги клянутся на святом писании, что он опоил и вероломно убил моих несчастных родственников.

— Не было такого, крысеныш! — прорычал я, вперив в него взгляд.

Уселся боком ко входу в шатёр, напротив свежеприобретенного врага, прикидывал как бы вытащить его на поединок и прикончить, чтобы сократить численность своих врагов.

— Было! На моей стороне правда, закон и эти чистые помыслами люди, — он громыхнул доспехом, указывая рукой на шайку головорезов и отпетых висельников, бродивших по Пятке.

Наемники и отряды на удивление хорошо ладили, уже совместно пили, прикидывая, что сегодня драки не будет, можно отдохнуть, а так глядишь, получится захватить замок и утолить свою жажду крови, убийств, грабежа и истязаний. Но даже сейчас они были вооружены, сильны и полны злобой.

Пока что царило хрупкое равновесие. Нарушала его только замковая служанка — нескладная Хильда, та самая, что перешла в подданство Соллей после победы в Вороньем замке. Она несла поднос с жареными цыплятами к нашему шатру, уворачиваясь от попыток её облапать. Испуганно прятала глаза, но шла.

— Не ссорьтесь, молодые люди, — не меняя фальшивой улыбочки продолжил Эльбер. — Мы в графстве Конкарно, я тут закон и сужу так. Моё решение более чем понятно и позволит избежать ненужного кровопролития. Соллей отдадут золото Фарлонгов, это четыре тысячи золотых ливров (я мысленно присвистнул, на самом деле втрое меньше и большую часть я уже вытянул из отца и потратил на постройку города), украденное фамильное оружие, коней и сбруи. Публично, в центре Конкарно принесут извинения за свои злодеяния. Кайл подстрижется в монахи, чтобы молитвой искупить свои грехи. Наследником замка станет младший Дей. Ну и город. Мой Бог, о чем вы думали, не спрося моего дозволения? Я же уже отказывал им. Нам тут никакие норды не нужны. Это мерзко. Мы выгоним их, отправим обратно к демонам морских глубин. Тех, кто переживет погром, выведем к морю, погоним вплавь обратно на их север. Пусть тонут как котята. Кто пристанет к берегу, будет добит наемниками и эспье, надо же парням развлечься. Ни один норд, до последнего мелкого ублюдыша — не будет топтать мои земли. Город сожжём и запретим строить в этом месте даже одинокую хижину. Запрещаю стоить моему Конкарно конкурента. За это я оставлю всем Соллей жизнь и их владения, пощажу подданных, сделаю своё дело и уйду. Что скажете, барон Айон Корентин Соллей?

— Скажу, — голос отца ревел плохо скрываемым гневом, — что у меня есть шесть сотен нордских топоров. Только моя жизнь и воля защищают северян на наших берегах от расправы. И значит, я им нужен, очень нужен, живой и в замке. А у вас три сотни воинов, вам нас не одолеть.

— Такой ответ? — усмешка Эльбера стала ещё кривее. — Ну и где же ваши хвалёные норды? Они же умеют нападать только ночью, подло, неожиданно, с моря. Врываться в деревни и резать грубых крестьян. В стародавние времена они владели Арморикой, пока отважные мужи не прогнали жалких разбойников. Норды — ни на что не годные жалкие пираты. По праву рыцарской чести дам вам вернуться в замок и подумать ещё день. Уверен, что вы передумаете. Закон и правда на нашей стороне, как и сила оружия.

— А на нашей стороне Бог! И никто не смеет грозить нам, ни герцоги, ни короли.

Пока напряжение в разговоре росло, Деннис тихонько занял позицию за спиной отца, я жестами показал, что он наш человек. Больше в шатре никого не было, граф бесстрашно полагал, что посреди своего войска ему ничего не угрожает. Хильда подала блюда и ушла. Вот только она не дошла. На полпути, на Пятке, здоровый бородач, улыбаясь однозубым ртом, схватил её за неосмотрительно распущенные волосы и прижал к изгороди коровьей карды. Она жалобно пискнула. Приблизил голову, сказал, роняя слюну возле уха, что она пойдет в замок не раньше, чем ублажит его и дружков. Приятели гоготали, подбадривали его сальными фразочками вроде «давай, Рих!» Или Рис. В общем, я не расслышал. Господа беседовали на возвышенные темы, их мало интересовали дела смердов и слуг. Но не меня.

Грохнул мечом с ножнами, бросая их на стол.

— Я Кайл Соллей, и моего человека хотят обидеть на моей земле!

Все, какие были, глаза удивленно вперились в меня. Не на кого не глядя, встал, пинком откинул стул, сжал кулаки до хруста, и гигантскими скачками побежал к бородачу. Раньше, чем тот расчехлил свой елдак, а он ему, кстати, больше не понадобился, грубо развернул к себе лицом.

Гнев затемнил лицо здоровяка.

— Пошёл к дьяволу! — рыкнул воин и обнажил свой меч до середины. Неизвестно, что он собирался делать дальше. Неизвестно, одумался бы он, испугался бы вот так зарезать молодого барона. А может, это заранее продуманная провокация? Совершенно точно известно, что я крепко схватил его за запястье и показушно проорал.

— Как смеешь ты обнажать оружие на барона, сына хозяина земли, выродок!?

Это услышали все. Шатёр превратился теперь просто в зрительское ложе, краем глаза я убедился, что там ничего не происходит. Навалился, прижал к изгороди карды бородача, легонько ударил лбом в лицо, он покачнулся. Прошипел Хильде чтобы бежала быстрее, чем видит, схватил противника за грудки, приподнял и швырнул в карду, прямо в озеро дерьма и грязи. Меч наёмника полетел в сторону. Не теряя ни секунды, не испытывая ни толики брезгливости, прыгнул следом. Злодей успел встать, достать из-за голенища нож (я свой — не стал) и бросился на меня.

Это трудно назвать дракой. Кругом дерьмо и грязь. Да, я без доспеха, но это не имело особого значения. Была пара неуклюжих попыток меня заколоть. Все глаза устремлены на нас. Схватил, едва удержал руку с ножом, впечатал кулак в середину груди, смял нагрудник. Добавил локтем в голову. Бородач, не то Рих, не то Рис, начал падать, я перекрутил руку с ножом и повалил лицом в жижу, подсёк ногу, навалился, он упал лицом вперед, начал яростно биться и брыкаться.

— Отпусти его, сопляк! — Оказалось, что вся карда, как кусок тухлого мяса мухами, облеплена воинами противника.

Вскинув голову, глянул прямо в глаза говорившему, привстал, поставил на бородача ногу и яростно надавил. В короткий миг, выплеснув весь страх и гнев в это нажатие. Тело врага ощутимо хрустнуло, он перестал трепыхаться, остался безвольно плавать лицом вниз в нечистотах.

— Мой ответ понятен, шлюхин сын?

Я силен. О Всевышний! И пойду я долиной смертной тени. И не убоюсь зла. Потому что ты со мной! И потому что я самый большой и страшный жлоб в этой долине.

Полыхал злостью как дракон огнём. От волнения многие воины достали оружие. Я тоже извлёк свой нож и зверски улыбнулся. На глазах у всех ухватил грязный труп за длинные мощные волосы, поднял и рубанул по шейным позвонкам. С отвратительным хлопком рассёк, но голова осталась висеть на каких-то сухожилиях, кусках мышц. Понадобилось ещё две нечеловеческих взмаха и отрывающий гортань рывок, чтобы голова осталась у меня в левой руке.

Не стесняясь силы, прыгнул, нечеловечески перемахнул через стоящих у изгороди, заодно обдав их брызгами отвратительных нечистот. Пятка, такое привычное место. Знакома каждая неровность, а уж её никак нельзя назвать гладенькой. В руках нож и вражья голова, как грязный тяжелый комок, который тут же начал охаживать всех подряд. Глухие удары, полушаг и рассекающий взмах ножа.

Быстро, быстрей, чем когда-либо, пора и вспомнить, кто я такой есть. Десантник. Убитые и раненные не успевали падать.

Отшвырнул голову, перехватил нацеленное в живот копьё, наотмашь ударил рукоятью клинка в щеку копейщика, так, чтобы полетели зубы и голова безвольно повисла. Схватил копьё, завыл как волк, проткнул одного, приподнял, второго, третьего. Третий ещё перешагивал, когда пробил и четвертого воина, соорудив жуткий вертел. Отбросил.

Побежал. Моё самое страшное оружие. Не знаю, насколько я быстрее бегаю, чем местные, но я проносился между ними разъяренным оводом и жалил взмахами ножа. Его рукоять скользила, но я не боялся потерять клинок, это не первый и не последний мой нож. И потом, оружия вокруг предостаточно.

Об этом я подумал после боя. А пока был гнев. Ярость. Как смели вы прийти на мою землю с оружием? Как смели угрожать моей семье? Никто, ни один собачий хрен не уйдет с этого поля боя. Конь? Конник? Толкнул плечом, отшвырнул обоих, так что конь неестественно перекувыркнулся в воздухе. Стащил, как тряпичную куклу следующего всадника за ногу и принялся размахивать им по огромной дуге как оружием, сшибая всех, кто попадался на пути.

Убивать. Смерть всем. Никакой пощады. Гнев, излитый в скорость и силу, единственные мои преимущества. Наверное, летящая лошадь стала для этой толпы душегубов и разбойников последней каплей. А может, чей-то крик «предательство!». Этот кто-то попытался сбежать в лесочек, где за пару мгновений до смерти от нордского топора рассмотрел грандиозную засаду. Да, норды были уже на месте. Они в конце концах в первую очередь воины.

По-моему, северяне медлили с нападением не потому, что не получили сигнал. Дисциплина вообще не их сильная сторона. Скорее они глазели на вихрь рук, ног, выпученных глаз и брызг крови во все стороны. Норды вышли из оцепенения и показали, что не только города умеют строить. Пятка была окружена с трех сторон и прижата к реке. Между холмов, со стороны Теплого села выскочил отряд, которым должен был руководить Ольткрит, но реально их вёл Тур. Со стороны леска — Магнус, со стороны коровьей карды Снорре. Став огромной ловчей сетью, они не сошлись в центре, а сомкнулись в большую изогнутую полукольцом линию, каждый со своего фронта, и принялись истреблять бегущих в панике воинов. Злые отрывистые приказы на нордском полетели над землёй Соллей. Это не было сражением, они просто безжалостно убивали бегущих, щелкали коротенькие нордские луки. Ни один наш не был тяжело ранен или убит. Лишь немногие враги, пометавшись и не погибнув от моих рук (о да, я продолжал убивать!), прижались к прапорщикам. Те двое, бледные как мел воина до сих пор сжимали прапоры своих сеньоров. Сошлись вместе, знамена предательски дрожали. Они собрали толпу в пятьдесят клинков, топтались у кромки речного берега. Как последняя капля из замка высыпался отряд, впереди которого сверкал бронированным пузом Оливер, большой, сильный и страшный, прямо за его спиной, как разъяренный медведь, издающий ревущие звуки, выкатился Людоед. В броне он казался ещё более громадным. В подтверждение этого ощущения, когда мимо него пробегал наемник, изловчился впечатать ему голову в плечи. Орудовал чем-то здорово напоминающим большую дубину.

Объективно — сражение, если его можно так назвать, длилось несколько минут. Посреди окруженной Пятки, которая приобрела зловещий вид, стоял только я, как если бы норды и эспье решили окружить меня.

Клянусь всеми святыми, в короткий миг мне так и показалось. Я самое большое зло в этом мире и миру захочется меня отторгнуть. Пара вздохов и наваждение спало. Мы все тут одинаковые и чрезвычайно разгневаны.

Потом поискал глазами искалеченную голову рыжего бородача, которая стала неузнаваемой, схватил за остатки волос и уверенно шагнул к шатру.

Проходя мимо нестройного кольца нордов, кивнул им. Среди всех, улыбаясь как жених на свадьбе, сиял Зяблик, тот самый бывший вор из Страны Бюжей. Выглядел как завзятый норд, если б не помнил его и внимание не обратил. Надо же, живой и адаптировался к своей новой жизни.

В шатре все замерли. Деннис, не меняя выражения лица, сосредоточенного и слегка надменного, уверенной хваткой держит алебарду острием перед лицом Де Ракселла. Враг хотел достать меч, германец был быстрее. На этом все застыли.

Вошел, небрежно водрузил на середину стола голову бородача, с неё стекала грязь, дерьмо и кровь. Отец откашлялся.

— Молодой носатый парень, часом не изволишь быть грамотным? — обратился он к Деннису, не поворачивая головы.

— Я образованный юрист, мон шер!

— Славно, писарь есть. Мы тут решили мирный договор заключить, правда ведь? Только условия чуть другие. Город, как его, Соллейгард? Николь? Ага, Николь. Он остается на веки вечные. Никто не тронет нордов. Золото Фарлонгов, трофеи и всё такое — моё. По — справедливости. Всё что лежит на моей земле, в том числе трупы и раненные, которые выживут — тоже моё. Захочу, оставлю смердами, захочу — будут город строить, захочу — повешу за яйца. Сам решу. Теперь о незваных гостях. Вы больше не имеете претензий к Соллей с сегодняшнего дня и до скончания времён.

— Но, — попробовал было возразить граф, однако отец его перебил, повысив голос.

— Никаких «но». Или я возьму нордов и выбью дерьмо из всех графов Конкарно и сам стану графом. А остальные бароны мне с удовольствием поклонятся, или ты сомневаешься в этом, Копьеносец? Нет? Ну, так и сиди молча. Ввязался в драку, не хнычь, получивши по сусалам. Мой сын, если вы не заметили, перебил половину тех вшивых обтрепышей, что вы именовали войском. Не обнажая меча. Даже не обнажая меча! А они — нарушили законы гостеприимства, напали на безоружного. Заслужили смерть. А если вы возражаете, то я дам отмашку нордам чтобы порубили в фарш остаток, который топчется в ожидании своей участи. Теперь. Как вы возместите оскорбленную гордость Соллей? Ну, Грегор же уже заселился в Вороний замок? Значит вы добровольно дарите замок Ракселл юному Ольткриту Ойеру, вон он стоит, весь из себя гордый. Будет хороший свадебный подарок от имени барона и графа. И все довольны, будут гулять на этой свадьбе как званные гости. Договор скрепит вечный мир и статус Эльбера и его рода как графа. Есть вопросы? Нет. Носатый парень, с тебя договор.

— Меня Деннис зовут. Так получилось, что походные чернила и перо всегда ношу с собой, только пергамента нет.

— Ничего страшного, сейчас отрежем кусок шатра, вполне сойдет.

* * *

Спустя долгое время я повесил тот гладиус на стену своего дома. Все говорили, что это меч, который пролил больше всего крови в битве у замка Соллей в одна тысяча сто восемьдесят третьем году от рождества Иисуса нашего Христа. По такой логике стоило повесить туда ножик, но спустя короткое время точные истины забываются напрочь.

Норды зауважали меня ещё сильнее, прибавляя небылицы к реальной драке, вроде того, что голова рыжего продолжала орать богохульства, пока я крушил ею врагов.

На свадьбе Ольткрита я напился и случайно сломал стол, так радовался. Не столько за молодых влюбленных, сколько за своё избавление от предопределенной свадьбы. Соллей нашли в Ольте доброго соседа, который не раз обращался к Айону за советом, как управлять замком и землями, держать суд, тренировать войско. Заселение в замок Ракселл прошло без особых проблем, вероятно потому, что в нем участвовали полторы сотни вооруженных нордов, в качестве зрителей, разумеется. Грегор не оставил своей злобы, но спустя три года застудил на охоте почки и умер от горячки. Я само собой, на похороны не попал. Эльбер Де Конкарно ухитрялся сохранять с отцом видимость хороших отношений до самой своей нескорой смерти, чувствовалось что он тот ещё лис.

День за днем, не отвлекаясь более на кровопролитие, мы собирали, строили и отковывали свой маленький мир за старенькой стеной. Осушали болота, часть нордов выразили желание стать фермерами. Да ведь они и были сельскими жителями изначально. Аббат изготовил для обработки полей колесообразные бороны, которые крутясь, переворачивали и рыхлили грунт, получалось легче и быстрее для пахотных лошадей. Построили амбары, свинарники, коровники, ловили рыбу и сушили её, как и предполагали.

Виноградниками, как ни странно, занимался всё больше я. Ни Снорре, ни аббат или Деннис, не выказывали интереса. Не ожидал от себя такой тяги к греческой агрономии.

Виноградные косточки были зарыты в теплую землю, как учил добряк Ной. Кучками, с отметками о сорте ягод. Уже к середине весны некоторые проклюнулись, но не все показали уверенный рост. Красный виноград рос плохо, зато синий какой-то там мерлот — отлично тянулся и впоследствии плодоносил.

Пологий склон, смотрящий приблизительно на юг и одновременно на море, был очищен от кустов и засажен лозой. Подозрительно похожий на араба, но упорно утверждающий, что он грек, бывший мореход, просивший называть его Ликаном, взялся заправлять виноградным хозяйством. Обитал в небольшом домике на залитом солнцем винограднике.

По периметру оставили деревья, возвели плетеный заборчик, чтобы дикие козы не забредали, собирались построить склад-сарай. Добираться до виноградной фермы нужно было на лодке. В будущем стоит построить собственную пристань, хотя бы небольшую.

Стояли сравнительно теплые и мягкие погоды. Шел февраль тысяча сто восемьдесят пятого года. Я не выпил первого вина из первого большого урожая, не спасал лозу от первого града, не попал на очередной день рожденья своей младшей сестры в цветущем замке Соллей.

Мою судьбу изменило то, что увидел с крылечка ликановского дома, стоящего на вершине виноградного холма. Далеко в море, выстроившись в линию — медленно шел флот. Когги и суденышки помельче. Что-то я не ждал тут никакого флота. От него отделились три большие лодки, уверенно двигая веслами, постепенно разошлись курсами, две уходили правее бухты, одна направлялась в город. Под ложечкой неприятно засосало.

Я не жду добра к себе, не жду помощи, достаточно мне просто не особо вредить, не мешать. Не жду хороших вестей. Некие другие «они» спустя два года появились со стороны моря. Если бы меня просто не трогали, этого было бы достаточно, чтобы быть счастливым и довольным своей судьбой. Человеческой судьбой. Только что я постиг это. Понял, что все эти долгие месяцы, пока строили мой дом, один из последних среди первоначальных построек города — был счастлив. Был занят тем, во что верил и чего хотел сам.

Дворец был ни к чему, мой дом в южной части города, ближе к восстановленному маяку, отстроен на каменном основании древнего сооружения неизвестного назначения, с двухэтажным подвалом, собственным небольшим рвом, а это было единодушное пожелание Михаэля, Снорре и Денниса, не моё. Официально его называли дворец, неофициально — «башня» или «восьмиугольник». Это из-за восьмиугольного каменного основания. Он был симметричен, высотой в три этажа, с остроконечной дощатой крышей, без внутреннего двора. С широченным балконом, смотрящим на море, настолько большим что там был установлен очаг, где можно жарить мясо пока пьешь сидр в компании добродушных бородатых нордов. Стоял прямо на берегу и имел собственный небольшой пирс, куда надо было спускаться по узкой лесенке.

И да, я нескоро ещё вошел в этот дом.

Сбежал с холма, ноги путались в неровно скошенной пожелтевшей траве. Пугая ленивых мелких птиц, прыгнул в лодку, вскинул весла и в резвом темпе двинул в порт. Пока добрался до третьего пирса, куда пришвартовался на место целого судна чужак — огромная неизвестная лодка, её команда уже сошла на берег. Они никак не ожидали что барон Соллей появится из-за спины и в первый момент испугались гневного блеска в моих глазах.

Некий крепкий мужичок смерил меня взглядом, приосанился, что-то про себя пробормотал, небрежно поклонился.

— Меня зовут Ририд из Гвиннедов. Мадауг ап Оуайн из Гвиннедов без промедления зовёт вас в гости, сэр Кайл. Прошу за мной.

Я поколебался несколько мгновений. В толпе мелькал Осмер. Ловил каждое движение, каждый звук. В последнее время он сильно вырос и повзрослел, реже бывал в «полях», а больше в районе порта, высматривал корабли. Арман, который теперь был моим трактирщиком, имел самый большой и шикарный трактир в Николь, который звался, как и предыдущий — Дебаркадер, на границе рыночной площади, с выходом в сам порт, со смотровой площадкой и огромным винным погребом, рассказывал, что Осмер мечтает стать мореходом, хоть и стесняется мне в этом признаться.

Глядя прямо в глаза парню, открыто попросил доложить аббату, Сотнику или Магнусу, или всем троим, что я ушел в море, поднимусь на борт когга Мадауга.

Глянул на город. В груди защемило сердце.

Глава 23. Далекий рассвет

Крупная валлийская лодка, ведомая молчаливыми, суровыми мореходами ходко приближалась к крутобокому коггу. В пути никто ни с кем не разговаривал. Я даже не знал свой статус — пленник или гость? Как часто одно переплетается с другим.

Передняя и задняя часть корабля значительно выше, со средней спущена лестница-трап. Первым по нему поднялся Ририд, вторым — я.

Мадауг из Гвиннедов, принц крови, ничуть не постаревший лицом, но с глазами недоброго старика не подошёл к борту приветствовать меня, а неподвижно восседал на нелепом кресле в центре палубы. Вокруг некое подобие свиты, всё больше зверского вида воины. Терпеливо ждут.

Очевидно, его высочество припёрлось не за своим сравнительно скромным долгом, золотом и процентами. Прибыл флот, его подданные, целая армия, целый народ. Я закусил губу. Хотелось для начала разговора выбросить пару воинов за борт. Всё же дипломат из меня не очень. Драться? Даже меча нет, опять только поясной нож. Послушаем, что скажет.

Молчание. Мадауг долго рассматривал меня, внезапно неожиданно легко встал, шагнул вперед и приобнял. Я вяло похлопал его по плечам, не знал, как положено здороваться с особами королевской крови.

— Мой мальчик! Отойдем, поговорим с глаза на глаз, пока мои прихвостни не прожгли в тебе дыру взглядами.

Сомнения и нехорошие предчувствия только усилились, пока мы поднимались на хут, к самому заднему борту, откуда были видны плавающие в воде, в тени судна, крупные нахальные чайки.

— Кайл. Не буду ходить вокруг да около. Я прибыл основать новое королевство. Моё королевство. И у меня всё для этого есть — войско, люд с семьями, оружие, опытные рыцари, есть провизия, скраб, инструменты, даже инженерные орудия для осады замков. Не хватает только столицы. Так чудесен твой город. Не спрашивай меня про Валлию, не спрашивай. Это болото из людей и интриг. Нет пророка в отечестве своём. Новое царство. Новая столица. Хочу, чтобы Николь была моим городом. Ты! Ты будешь им править, станешь в моё подданство, я буду править тобой. Отсюда мы протянем руки на восток и юг. Мы не герцогство, а новое королевство Арморика. Как новый король предложу лучшую судьбу ленивым графам и обиженным баронам. Многие пойдут за мной, я много разговаривал с сеньорами в прошлый приезд. Некоторых придется усмирить. Король франков слаб и ничего не сможет мне противопоставить. Мы укрепим законы, построим дороги, изведем разбойников, уменьшим налоги. Земли расцветут, народы восставят меня. И тебя, мой Кайл. Что скажешь?

— Медовый звон. Сладкий. Красивый. Но эти слова возвещают новую войну. Поговорить? Я обещал себе этого больше не делать, но...

— Чего не….

Шагнул близко, глаза к глазам. Допрос. Мир изменился. Для меня и Мадауга. Другой. Остаток звука он тянул в другом месте.

Полутьма. Тишина. Нет движения и объема. Холодная труба штурмборта. Тикающие поврежденные механизмы. Теснота, мало света, за спиной недовольно мигает медкапсула. Там по-прежнему умирает сержант второго класса Эта Ха-Ашт. Впереди огромным окном фронтальный монитор, равнодушно светит глазом голубой планеты.

— … делать… ээээ….. Где я? — голос принца предательски дрогнул.

Не торопясь, сел на одно из сидений, напротив Мадауга.

— Мы в моём сознании. Памяти. Если угодно, можешь для простоты называть это колдовством. Это боевой штурмборт десанта Директории Зевенн. Потрепанный. Мы тогда летели к Земле. В глубине моей памяти он ещё цел. За сутки полетает расстояние, которое ты пройдешь в течение жизни. Притащил тебя сюда, чтобы спокойно поговорить, понять, что в голове у тебя, что у меня. Не бойся. В реальном мире пройдет пару мгновений, так что мы никуда не торопимся.

— Кто ты?

— Кайл. Кайл Соллей. Не пугайся, я в теле ипсилоидянина, хотя это ничего и не меняет. Я хозяин своего сознания, в нём могу стать прежним Кайлом.

— Ты — проклятый колдун!?

— Поосторожнее с выражениями, принц крови. Здесь твоей власти нет. Здесь я могу убить тебя, и в реальном мире — тоже умрешь. Твой мозг выключится, а я просто уплыву назад в Николь. Так что следи за словами. Я не колдун, просто мир совсем не такой, как ты считаешь.

Помолчав, сделал усилие, моя ментальная сущность превратилась в обычного Кайла. В реальной жизни такой фокус с телом проделать не могу, нужен скарабей. Потёр растянутое на винограднике запястье, пару мгновений сожалея о крепких подвижных руках рептилоида. Потом, прямо из воздуха, как по волшебству сотворил кувшин вина и два кубка, налил оба, подал остолбеневшему принцу.

— Мне надо многое тебе рассказать, твоё высочество. И начну я с того, что, хотя и умею воевать, не сильно к этому стремлюсь. Иначе решил бы проблему с тобой путем массового убийства. Вместо этого предложу тебе хорошую сделку.

— Сделку? Выпусти меня. — Мадауг без колебаний и нытья про отравление осушил половину кубка вина. Вина, от которого не будет похмелья, потому что оно существует виртуально, только в моей голове, в технологии допроса.

— Выпусти? Хм. Вон там Земля. Смотри. Вот загогулина, которую называют Арморика. Да, такая маленькая. С черных небес я смотрел на ваш мир очень долго, помню каждую деталь. Тут, слева, за широким океаном мир не кончается. С чего бы ему кончаться? Там огромные земли, где ты с успехом построишь своё персональное королевство. Без того чтобы отнимать что-то у меня. Отнимать мою свободу. Потому что мне не нужна Николь как столица воюющего королевства в угоду твоих амбиций. И могилы наивных нордов после каждого похода. Я хочу рыбку кушать на балконе своего дома-башни. С сидром. И чтобы жир на пальцах. А не эта вся херня про сражения, пиры, победы и завоевания.

Теперь по порядку, начнем с того, кто я такой есть. Как устроен наш мир. Предупреждаю, лучше другим не рассказывать, иначе хоть ты и принц, собственные подданые сожгут за ересь и безумие.

* * *

Океан велик. Чертовски велик.

Я предложил Мадаугу новую землю. Не нужно расталкивать локтями тесноту старой Европы, выгрызая, как пёс, кусок королевского пирога. Залогом того, что я не обманывал, стала моя собственная жизнь. Тогда, в далеком тысяча сто восемьдесят пятом году, если считать от рождения младенца Иисуса, я написал коротенькую записочку для аббата и отца. Гонец валлийцев передал её в город. Надеюсь, что передал.

Я отвёл судьбу войны от своего города весьма странным образом. Мадауг не высадил победный десант. Вместо этого флот за полдня пополнился запасами воды, дождался разведчиков и на всех парусах ушёл на запад. Железная воля принца развернула эту человеческую лавину в другом направлении.

На запад. Атлантика велика и штормов в ней полно. Но решительность принца, который спустя полгода объявил себя королём, вела людей, хранила от ветров и гнала флот на запад, на север. Мимо знакомой им Ирландии, мимо Гренландии, земли нордов, мимо холодных чужих берегов. Снова на запад, к новому континенту, его северным границам. Туда, где согласно смутным легендам, ступил отважный норд Бьярни Херьолфсон. Северян там ждал суровый приём. Новые земли. Неизведанные. Западные. Мы пошли южнее. Я не знал конкретного места, хотя помнил изгибы и даже нарисовал их.

Конечно, мы понимали, что там тоже есть люди. И как они воспримут целый народ? Однажды, мы вошли в устье гигантской реки, в сотню раз больше Одд, использую ровный боковое ветер, поднялись выше и выше по течению.

Тогда я понял, что Мадауг не хочет строить порт и торговать со старыми королевствами. Идея собственного государства так захватила его, что сама мысль о прибытии сюда родных валлийцев, англов, нордов или кого угодно — ему не нравилась. Его страна была только его.

Прошли три долгих года. Прямо на крутом берегу Большой реки строили новую столицу, Мадауг назвал её Ифанг — «молодой». Я много помогал, пожалуй, только у меня был опыт в возведении городов. Одновременно строил себе транспортное средство. И однажды — ушёл не прощаясь.

Новые земли пьянили валлийцев. Широкие поля, словно озёра высоких трав, щедрые почвы. Полно рыбы и дичи. С местными народами нашли общий язык, торговали, установили границы. Места такие красивые, что люди Мадауга ходил как пьяные влюбленные подростки. Закаты, леса, равнины. Город принца построен по всем оборонительным правилам, на изгибе, высоком месте, с трех сторон защищен рекой и крутыми берегами, с четвертой — земляным валом и стеной. Новые земли.

А для меня все земли этого мира были новыми и все его жители — дикарями. Одним из которых, был и сам. Если посмотреть на себя, а ментальное путешествие в штурмборт всколыхнуло память, я тоже не был рафинированным цивилизованным ипсилоидянином, кто жил искусствами и лёгкими эмоциями. Я солдат, который закончил войну и нашёл свой дом. Или построил. Меня никак не тянуло обратно в разумные миры.

Подозреваю, что Мадауг не хотел, чтобы я уплыл, потому что две мои попытки построить океанскую лодку были неудачны. Одна дала подозрительно крупную течь при первом испытании и затонула. На другую, якобы ночью напал дикий зверь и всё разломал.

Третью и четвертую лодки я строил одновременно. Третью медленно и мусорно, это была видимость работы. За частоколом, на краю строящегося города. Четвертую — тайком, в обнаруженной на далёком скальном берегу пещере.

Мой дом звал меня.

Я использовал все технологии, которые создал сам и почерпнул у местных.

Легкий, пропитанный маслом деревянный каркас, изготовленный по принципу склейки многослойного греческого лука. Собран, стянул, склеен, без единого изъяна. Далеко не с первой попытки. Обтянут тонко выделанной шкурой морского животного, сверху донизу. Пропитан пережженным маслом и морской солью. И ещё один слой, снова пропитан.

Кроме основного острого корпуса ещё два дополнительных пустых, слева и справа, маленьких, тоже заостренных, для стабилизации. Расставлены широко. Пустые. Присоединены прочными лёгкими арками. Основной корпус может идти и без них. Но с ними лодка показывала чудеса скорости, хотя и хуже поворачивала. К дьяволу маневренность, я же по океану поплыву, а не по горной речке. Главное — живучесть.

Легкие широкие весла для манёвра. Длинные, тонкие, упругие, на изящных стойках — для гребли. Легкий латинский парус из честно выменянной валлийской льняной ткани. Тонкие силовые тяги из воловьих жил от маленькой мачты к носу и корме. Сравнительно маленькая лодочка, длиной всего двенадцать шагов. Вместо палубы крошечная площадка. В сторону боковых корпусов тончайшая плотная ткань, наступать неудобно, но подходит для сбора воды. Надеюсь, сработает. Ну и запас материала для ремонта паруса. Рулевое весло, которое можно фиксировать или вообще снять. Сидячая позиция в середине, нечто вроде гнезда, откуда можно грести, с удобным плетеным «креслом», со спинкой для удобства, покрытым лохматой шкурой, чтобы не стереть задницу до крови за сотни часов гребли. Если закрыть её, лодка становилась условно герметичной. Запас воды, огромное количество пузырей и мехов, сушеное мясо и хлеб. Гарпун, два удилища, хотя рыбак из меня так себе. Запасные бечевки, ткань и вёсла. Никаких ценностей, товара или вещей на память. Только то, что понадобится в пути. Воловий жир, его тоже можно есть, хоть и мерзость. Иголки для ремонта, запасные выделанные шкуры.

В носу, корме и боковых корпусах несколько надутых воздухом «пузырей» из органов местных животных, на случай течи. На них же буду выплывать, если моё судно станет тонуть. Конструкция немного приплюснутая, центр тяжести внизу, против опрокидывания.

На стене пещеры делал очередные математические расчеты. Катастрофически не хватало инструментов, средств измерения, весов. Кое-как справился. Наверное. Десятки раз прокручивал в голове самые разные ситуации, вроде нападения акулы. Постарался всё предусмотреть. Черт возьми, если лодка затонет в шторм, я умру. Натурально и безвозвратно. Даже десантник не сможет переплыть на одних руках и ногах Атлантику. В одиночку путешествие самоубийственно.

Может поэтому новый король, его величество Мадауг Первый не хотел меня отпускать? Или боялся, что всем разболтаю. Или просто хотел, чтобы служил ему вечно.

Однажды вечером, я пошел спать в свой новый дом, любезно построенный для меня по приказу короля Мадауга. Когда полуночные звезды светили вовсю, вышел справить малую нужду, огляделся и ушёл. Оставил прощальную записку в вещах. Перемахнул через вал в заранее выбранном месте. Кусты, низинка, тихонько крался. Потом перешёл на бег. Добраться до пещеры, неторопливо проверить всё ли на месте. Четвертая лодка. Четвертая попытка.

Спустился в грот, наощупь проверил всё ли на месте. Пещера имела собственный выход в море и здоровенную трещину в «потолке», дающую хорошую вентиляцию, через которую я и лазил по верёвке. Если бы оставаться в этом мире, поселился бы здесь. Природная защита, почти невозможно проникнуть. Построил бы хижину, пусть валлийцы делают что хотят. На крошечном сером песчаном пляже внутри ничего не растет, слишком мало света, зато на самой скале есть несколько не видных снизу площадок, где собиралась дождевая вода, можно выращивать овощи. А если затащить свиней, они не сбегут.

Тьфу. Не собираюсь я тут жить. Надо гнать эти мысли из головы.

Посидел на пляже внутри пещеры, скрестив ноги. Помолчал. Помолился, как умею.

Отец Вседержатель,

Сопутствуй мне в этом путешествии,

Охраняй меня во всех обстоятельствах,

От всяких искушений и зла.

Через Христа, Господина нашего.

Аминь.

Пора. Снаряжение погружено и проверено, лодка тоже. Оттолкнулся веслом. Осторожно грёб и правил, пока не вышел из грота. Звезды светят ярко и весело. Дует попутный ветер. Расправил парус. Пошёл.

Всю ночь, потом день и снова ночь по реке вниз, заодно проверил живучесть лодки на большом расстоянии. Обычные «ходовые» испытания уже провел двенадцать раз, но это мелочи по сравнению с настоящим походом. Не спал три дня.

На берегу океана, в дельте Большой реки набрал полные меха пресной воды, постоял у берега. Осмотревшись, нашёл мелкую заводь, загнал лодку туда, тщательно спрятал в ветвях, привязал. До сих пор боюсь погони. День. Лёг спать прямо на своей крошечной палубе, надеялся проспать до самого утра, но среди ночи был разбужен каким-то громко сопящим любопытным животным. Проклятье. Ругаясь одновременно на валлийском диалекте и нордском, не выспавшийся, справил нужду прямо в заводь, освободил лодку и вышел на открытое пространство. Светила луна, все было серым и ярким.

Штиль, почти не было необходимости преодолевать линию прибоя, океан был непривычно кроток и тих. Прошёл пол-лье, снова причалил, на этот раз на огромном залитом луной пляже, осмотрелся, нет ли погони, аборигенов или валлийцев. Постоял. Слух подсказывал рядом мелкий ручей. Сходил умыться, чтобы прогнать остатки сна. Набрал ещё воды, во всё что только можно.

Ну что же, не получилось поспать. Ничего.

Шурша камушками, подошёл к лодке. Прощай, Западный мир! Легко оттолкнул борт номер четыре, так я назвал свой транспорт, до глубины по колено. Впрыгнул в своё гнездо, как в седло. Закрыл глаза, лодку подхватило лёгким ветерком. Задержал дыхание, выдохнул. В путь. Сопутствуй мне в этом путешествии.

На восток. Планировал вернуться, так же, как и попал, мимо Гренландии, Ирландии, Альбиона и в Европу. Но. Забрал слишком далеко в море, потерял берег и дальше правил прямо на восток. Боялся, что ветра унесут меня обратно на западный берег, но планета и ветра отчего-то благоволили моему путешествию.

День, ночь, рыба не ловилась, пару раз меня сопровождали любопытные дельфины. День, ночь, сутки за сутками. Еду и воду жёстко экономил, сбор воды не получался. С другой стороны, не было ни дождей, ни штормов, только немного росы.

Почти не спал. Когда спал, снились странные сны. Снился Ха-Ашт, снилось что он молчит и курит трубку западных туземцев, покрытую узорами, выдыхая с сторону крупных звезд. Его дым уносило до самого центра галактики. Снилась девочка Ракиль, прыгала по медленным волнам, словно ничего не весила. Твердила непонятные слова считалочки или детского заклинания. Снился Снорре, молодой, моложе чем я его знал, точил топор, смотрел в горизонт, ни видя меня. На его глазах щедро росли слёзы. Моя лодка превращалась в штурмборт и наоборот, голос робипилота просил переставить парус. Шум волн превращался в песню ленивых звезд. Они называли меня то по имени, то по номеру. Зло шутили надо мной. Насмехались. Мадауг будил меня в моей хижине в Ифанг. Ты никуда не уплыл, тебе всё приснилось, вставай, будем строить смотровую башню. Пахло цветами.

Просыпался. Боялся пошевелиться. Боялся, что я бодрствую внутри сна, что вся моя жизнь — бодрствования внутри сна. Боялся, что всё ещё лечу к Земле в штурмборте. Девяносто одни сутки полёта. Вся моя жизнь мне приснилась. Пошевелюсь и никого нет. Нет Арморики, нет родителей, нет никакого Кайла Соллей, нет человечества, нет аббата Михаэля, нет Снорре и не существует Николь.

Наклонялся. Набирал рукой забортной воды, вытирал потное лицо морской водой. Она не бодрила, не умывала, но была настоящей. Жгла раздраженные океанским ветром и солнцем поры. Немилосердно указывала кто здесь истина и реальность.

Молчание. Не с кем поговорить. Говорить с собой? Глупо. Безумно.

Ощущение что подо мной несколько лье воды постепенно стало привычным. Ориентируюсь по солнцу днем и по звездам ночью, всё время прямо, я правил в Северную Европу.

В один из дней, по моим расчетам это должен был быть сорок четвертый день путешествия, то есть примерно в два раза быстрее, чем полёт на саму Землю, в свете заходящего солнца, увидел далекую сушу.

Всю ночь неторопливо грёб прямо, боялся, чтобы течения не отнесли меня обратно в большую воду. В свете утренней зари берег оказался пугающе близко. Огромные волны. Пески, барханы. Рисунки песчаных холмов. Что за пляж такой? Где это у нас в Европе пески? Надо будет доработать навигацию.

Высаживаться не имело смысла. Полоса прибоя мощная, океанские волны накатывали как пенные гиганты. Даже пройдя прибой, окажусь на скучном безжизненном берегу. Но само по себе наличие суши, шириной в весь горизонт придало такого оптимизма, что глотнул двойную порцию воды, убрал парус (ветер был с севера) и погнал на больших веслах.

Долго идти не пришлось.

Выяснилось, что я попал несколько южнее Ирландии, к которой правил. Земли арабов и берберов, какое-то там Марокко.

Это мне любезно объяснили алжирцы, которые подплыли на разукрашенном двухмачтовом пиратском дхау и для начала повредили мой «борт номер четыре», попытались захватить в плен, в рабство. В качестве извинений, те из них, кто выжил, почти добровольно повезли на север, до самой Николь.

Место пиратского капитана, которого я выкинул за борт во время первого знакомства, укомплектовано подушечками и тканным навесом. Оттуда я командовал морскими голодранцами. Правил на север. Договариваться, что-то объяснять, я не стал. Приказывал, в основном жестами и пинками. За разбойниками следил в четыре глаза. Они натерпелись, за время пути трижды пытались меня убить, два раза заколоть, один — отравить. Откуда только яд в море взяли? В общем, моя способность выжить после глубокого колотого ранения и равнодушие к горькому яду, вместе с полным отсутствием понимания кто я такой и откуда взялся, пошатнуло их умственное здоровье. В последние дни они зыркали безумными невидящими взглядами. Один даже прыгнул за борт, когда мы проходили рядом с какой-то франкской деревушкой и поплыл как толстый кот, шипя и отплевываясь.

Утро. Солнце ещё не взошло. Слепую бухту я узнаю даже во сне. В легкой волне колышется пиратское суденышко. Не стал заводить корабль в порт. На малых парусах подвёл судно ближе к пирсам. Когда осталось шагов двести, велел стать в дрейф. Спит селение рыбников, спит Николь. Вышел, потянулся, поправил ремень с ножом. Глянул на измученный экипаж. Легонько оттолкнувшись от палубы, прыгнул, скользнул в воду. Холодное море приняло меня в свои объятия как родное. Не стал скидывать ни кожаную обувку западных жителей, ни лёгкую кожаную куртку, хотя они уменьшали скорость. Когда через пару минут вынырнул и обернулся, пираты улепётывали на всех парусах. Ну и ладно. Никакой логики в том, чтобы не сойти после нормальной швартовки, по сухому трапу, не было. Но отчего-то я прошёл этот последний шажок вплавь, под светом восходящего солнца.

* * *

Холодно. Холоднее мороза. Свинцовое небо. Мрачно даже в полдень. Воздух порывисто дышит арктическим равнодушием. Злой ветер несет острые как бритвы льдинки. Колет онемевшие щеки.

Солдат жив. И упрям. Тащил его с застывшего поля боя, по израненной окаменевшей земле Невского Пятачка, замотав заранее заготовленным куском белой ткани, прижимаясь к земле, локтями, коленями, протирая маскхалат с чужого плеча. На локтях сшитые при скупом свете белых ночей двухслойные чулки-рукава, дополнительная защита рук. Для коленей пока не сшил, времени нет. Он, раненый, еле живой, цепко держал винтовку. Ни разу не застонал. Мой двадцать второй. Впереди глубокая воронка, промерзшая, но спасающая от ветра и вездесущих немецких пуль.

Подтянул, придерживая ему голову, стащил вниз. Он самостоятельно уселся, опираясь на оружие. Зажал между колен, укутался в ткань. От холода у солдата не шла кровь, но раны по всему телу. Посмотрел на меня. Измученного лица коснулась улыбка.

— Сосед. Дядь Коля. Вы?

— О, Володь, не узнал. Приветствую, я, да.

Протянул неумело скрученную самокрутку. Махорку выдавали на заводе, в паёк, а я не курил. Но брал и делился с обитателями окопов и ранеными, кто ещё был способен курить. Даже спички для этого носил. Зажёг одну, ловко прикрывая огонек обоими ладонями.

— Откуда вы тут? Санитар?

— Вроде того, доброволец. В военкомате сказали — воевать слишком старый. Хотя немножко поучиться в Осоавиахиме. Тружусь на минометном заводе. Всё больше тяжелый труд, руки грубые сделались для сборки, неловкие. Таскаю, поднимаю, перевожу. Весь день, стараюсь не присесть, там же всё больше девоньки. Совсем дети. Им бы в школу. После смены сажусь на трамвай, до конечной, потом пешком до медсанбата, там помогаю, всё что могу, медицинского образования у меня нет. Посильная помощь. Потом отпрашиваюсь у старшего смены на Пятачок. Ползаю тут, как змей, таскаю с поля боя раненых, оружие. С ума сойти до чего изменился мир, если из дома до войны можно доехать на общественном транспорте. Пятачок. В моем детстве так называли вытоптанная площадка возле дома, где пацаны играли. Столько лет прошло. Снова бегаю на Пятку.

— А вы откуда, Дядь Коль? Родом. Ленинградец? — цепкий взгляд соседа разглядывал меня сквозь танец сизого дыма.

— Да нет. Волжанин я. Однажды меня оттудова Лексеич позвал город строить. До революции ещё. Строитель я. Вот скажи, Володя, всех вокруг спрашиваю, что для тебя свобода?

— Я свободный человек, дядя Коля. Всё что у меня есть это свобода и гордость. Свобода человека и гордость воина. Свобода? Земля без фашистов. Увидеть небо без войны. Выстоять. Мы выстоим. Город не падёт. Никто не смеет нам грозить…

Он курил, согреваясь от огня самокрутки, если таком образом вообще возможно греться. Закашлялся. Долго, но тихо, аккуратно, чтобы никто не услышал, вздрагивая всем телом. Закрывая глаза. Когда тело вздрагивало, становилось видно, что он ошеломительной худ.

— Никто не смеет нам грозить, ни герцоги, ни короли, — закончил я за него фразу, хотя и сомневаюсь, что он собирался сказать именно это. — Ты чертовски прав, Владимир, помнится, Спиридонович, а я старый дурак, подзабыл. Гордость воина. Спасибо, что напомнил. Отдохнул? Перетащу через Неву. Ползком, пулеметы все простреливают. Только ползком. Вот хлебушек. Возьми.

Достал из кармана газетный сверток с остатками пайка, он попытался оттолкнуть руку.

— Поешь. Силы появятся, только не засни, замерзнешь. Обещаешь? Вот ещё махорка, кури, один черт не знаю, куда её девать. Спички. Ты полз от… это же был ДОТ? Пулемётная точка? Поднимается жуткий буран. В трех шагах не рассмотреть. Хочу вернуться туда и всех убить. Зайду вглубь, в тылы, угоню у немцев танк, сам водить не умею, но даже с моим скудным знанием немецкого способен заставить ваттмана-шофёра. Доберусь до партизан, буду воевать. Хватит отсиживаться за вашими спинами. Это ведь мой город. Никто не смеет нам грозить. Сейчас немного поколдую, такое старинное волжанское шаманство. Силы появятся, совсем чуть-чуть, раны слегка подзатянутся, шаман из меня слабенький стал. Уж прости, сосед. Перетяну за реку, дальше сам.

Солдат посмотрел на меня с большим большим сомнением, полез за пояс и протянул мне пистолет, «люгер» или вроде того.

— Не надо. Мне бы нож.

— Есть. Окопный, острой. Возьмите. Удачи, Дядь Коль.

— И тебе, боец. Будем жить.

* * *

Плавно. Локоть. Локоть. Колено, второе. Ступни болят, ноет подбородок, холодом сводит спину. Ползу, вжавшись в мерзлую землю. Вьюга не смолкает. Но немец воюет чертовски хорошо. А на войне нельзя давать врагу ни единого шанса.

Ползу.

А в голове тот далекий рассвет. Как я вынырнул, мгновенно потяжелевший от мокрой одежды, схватился за крепление пирса, подтянулся, уцепился за доску, поднялся наверх. Вода стекала струями, жирная белобокая чайка сидела на опоре, скептически косила на меня круглый глаз, но не улетала.

Шаг за шагом. Ноги как чужие. Впереди таверна «Новый дебаркадер». Открыто, несмотря на рассвет. Зашел и плюхнулся на ближайшую лавку.

— Ну наконец-то! Милорд Кайл, — усталый голос Армана, ставшего ещё более седым и старым, но не менее обаятельным, сам этот голос, непостижимым образом улыбался. — Немедленно сообщу аббату и Снорре. И Сотнику. Магнусу. Всем. Всем. Будете теплый суп?

— И пива буду, несмотря на утро.

— Для начала обниму вас!

— Все живы, Арман, скажите, все живы? Все?

Старый трактирщик подошел и внимательно заглянул мне в глаза.

— Теперь, когда вы вернулись. Теперь, действительно все. Все живы, клянусь Святым Саркисом. Николь дождалась вас.

— Как прекрасно место, где меня ждут, Арман…

* * *

Отец Михаэль улыбался без перерыва. Сонный, одетый в подрясник, в нарушение всех канонов церкви на его теле появился нательный рисунок, на внутреннем плече мускулистого от физического труда предплечье, какой-то мост в разведенном состоянии. Наверное, это значило, что мост через Одд построили. Или что Михаэль Серхио в глубине души еретик, хоть и святой аббат. Кажется, алкоголь уже подействовал.

Он был первым, кто пришёл. Сегодня в Дебаркадер придёт много народа. И это хорошо. Хоть бы кто догадался сухие портки принести.

— У нас с Иоанной пушистый кот, англские моряки подарили, зовут Мэнсон. Два раза чуть по помер, негодяй.

Начал добывать свинец из старой штольни, которую мы пещерой Первой палатки раньше называли, но всё это больше развлечение. Изготовление сам знаешь, чего, идет понемногу. Третий раз уже медь покупаю у контрабандистов, через Брестэ, чтобы никто не сопоставил факты.

Твой племянник Дей растет настоящим оторвой, за ним половина слуг гоняется, но честь и воинская доблесть уже налицо. А вот Айседора спокойная, уверенная в себе, разумная и рассудительная, так что оторопь берёт. У родителей всё хорошо. Многие в землях Соллей их называют не по имени, а отец и мама.

Ольт жив-здоров, счастлив.

Валенты пишут время от времени, у них там тепло. Валентина родила второго — назвали Злата или Златан, почерк сложный, не разобрать. Обещают приехать, в гости или насовсем, казна Николь готова оплатить.

Деннис Сотник мне очень помогает, всей бюрократией занимается. Никого не обижает. Мы ему дом построили, новый.

Ангелина Де Бюж написала, но письмо тебе, я не вскрывал. Зато нанял тайного сыщика, чтобы он установил правду про таинственный побег архитектора из Бордо. Выяснилось, что это точно были ведьмы, посланные младшим братом герцога. Семейные дрязги, борьба за титул. Святая инквизиция уверена в этом, но не стала предъявлять обвинения, испугавшись политических последствий.

В твое отсутствие барон Соллей назначил Снорре командовать стражей города, за порядком следить. Тот одно время ухаживал за Авророй, руку предлагал. Она ему отказала. Теперь у него невеста из нордов, Свана Голубоглазая, что не удивительно, он парень видный и богатый. Хозяйка Берега принялась за ним бегать, истерики закатывать. Ревность. Целые любовные войны у них.

У Конкарно всё плохо, но там же и изначально дела не шли. Суда всё больше к нам заходят. Сушеная рыба торгуется паскудно, только зимой запас распродаем. А вот изюм уходит весь и по хорошей цене. Договорился с аббатством, научил сушить, чтобы через нас продавали. И яблони сажают, будут сидр делать, как в Стране Бюжей.

Несколько нордов — фермеров сильно подрались, троих похоронили. Но, в основном, северяне живут мирно. Землю пашут, хлеб жуют. Остальных крестьян тоже приучил к новым пахотным орудиям. Старшие плохо знают всеобщий, только дети учат и общаются с местными.

Нынче у нас много пришлых, мы до сих пор дома строим, только Ордерика выгнать пришлось, воровал и пил. Продажа домов — основной источник дохода для Николь, ну после изготовления сам знаешь чего.

Что ещё сказать? Мы очень ждали тебя. И верили. Может ты чего расскажешь?

— Расскажу. И история у меня долгая. Но самое главное. Чертовски рад видеть тебя, Михаэль.

— Я тоже. Николь ждала тебя, Кайл. Ждала.

— А я шёл.

— Ты дома, Кайл.

— Я дома.

г. Белгород, г. Севастополь

Тимофей Кулабухов

Декабрь 2021 года

Оглавление

Глава 1. Послевкусие

Глава 2. Рождение/смерть

Глава 3. Снорре безнужный

Глава 4. Ленивая река

Глава 5. Молодая кровь

Глава 6. Конкарно

Глава 7. Злые вести

Глава 8. Законы гостеприимства

Глава 9. Семейные дела

Глава 10. Морской кот

Глава 11. Страна Бюжей

Глава 12. Дом с ёлкой

Глава 13. Сердитые норды

Глава 14. Свет знаний

Глава 15. Аббат Михаэль

Глава 16. Глубина

Глава 17. День рожденья

Глава 18. Кирпич

Глава 19. Сейф

Глава 20. Паруса фриманца

глава 21. Медный звук

Глава 22. Они

Глава 23. Далекий рассвет