Мифология советского космоса (fb2)

- Мифология советского космоса [litres] (пер. Александр Александрович Писарев,Анна С. Шувалова) 1672K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Вячеслав Герович

Вячеслав Герович
Мифология советского космоса

© А. Писарев, А. Шувалова, перевод с английского, 2024

© Д. Черногаев, дизайн обложки, 2024

© ООО «Новое литературное обозрение», 2024

* * *

Посвящается памяти Майи

Благодарности

Эта книга подводит итог моего более чем тринадцатилетнего исследования истории и мифологии советской космической программы. Я хотел бы выразить благодарность Дэвиду Минделлу, возглавлявшему проект по изучению истории бортового управляющего компьютера космического корабля «Аполлон»¹ и в 2001 году пригласившему меня провести серию интервью с ветеранами американской космической отрасли. Дэвид предложил мне расширить рамки этого проекта и включить в него изучение советской космической вычислительной техники, поэтому на следующий год я отправился в Россию, чтобы поработать в архивах и провести интервью с ветеранами российской космонавтики. Еще две научные поездки в Россию состоялись в 2004 и 2006 годах, когда я работал над проектами «Доверять машине: бортовые компьютеры, автоматика и ручное управление в советской космической программе» (2003–2005) и «Конструировать космонавта: технополитика автоматизации в советской пилотируемой космической программе» (2006–2007), которые финансировались Национальным научным фондом. Продолжение исследования в 2007–2008 годах было поддержано стипендией по аэрокосмической истории от Американской исторической ассоциации. Наконец, в 2008–2010 годах я взял дополнительные интервью в рамках проекта «Устная история советской космической программы», поддержанного Отделом истории Национального управления по аэронавтике и исследованию космического пространства (НАСА).

Сотрудники архивов и музеев любезно помогли мне в поиске исторических материалов и предоставили к ним доступ. Я благодарю сотрудников Архива РАН, Российского государственного архива новейшей истории (РГАНИ), Российского государственного архива экономики (РГАЭ), Российского государственного архива научной и технической документации (РГАНТД), Музея Ракетно-космической корпорации «Энергия», Мемориального дома-музея академика С. П. Королева, Музея космонавтики в Москве, Музея Центра подготовки космонавтов в Звездном городке, а также Смитсоновского национального музея воздухоплавания и астронавтики и Исторического справочно-информационного фонда (Historical Reference Collection) НАСА в Вашингтоне.

В ходе исследования многие коллеги оказали мне неоценимую помощь. Мой друг и коллега Асиф Сиддики с самого начала был моим спутником в лабиринтах истории советского космоса. Как и я, он ездил в Россию, работал рядом со мной в архивах и участвовал в совместных интервью. Проект многим обязан поддержке Асифа и его способности щедро делиться своими обширными знаниями. Я очень признателен Роджеру Лониусу, чьи выдающиеся исследования и личная поддержка сделали для меня привлекательным поле космической истории. Кэтлин Льюис любезно поделилась со мной глубоким знанием советской космической программы. По части устной истории меня поддерживали и консультировали Уильям Барри, Стивен Дик и Стивен Гарбер из Отдела истории НАСА. В свою очередь, беседы с американским астронавтом Джеффри Хоффманом и советскими космонавтами Михаилом Бурдаевым, Ординардом Коломийцевым, Валентиной Пономаревой, Виктором Савиных, Ириной Соловьевой и Владимиром Шаталовым были чрезвычайно познавательными и дали почву для дальнейших размышлений. По мере того как проект рос и формировался, большую помощь и интеллектуальный импульс дали мне мои коллеги-историки: Игорь Афанасьев, Джеймс Эндрюс, Деббора Батталья, Арчи Браун, Мартин Коллинз, Дуэйн Дэй, Дебора Даглас, Джон Гудман, Джеймс Хансен, Эндрю Дженкс, Алексей Кожевников, Бэттиэнн Кевлес, Лина Кохонен, Джон Криг, Роберт Макгрегор, Ричард Мэйнс, Эва Маурер, Дон Митчелл, Скотт Палмер, Дмитрий Пайсон, Питер Песавенто, Этан Поллок, Эдуард Пройдаков, Кристофер Патни, Дональд Рейли, Джулия Ричерс, Моника Рютерс, Кармен Шайде, Соня Шмид, Мэттью Шинделл, Майкл Дж. Смит, Виктория Смолкин-Ротрок, Дэг Спайсер, Глен Свансон, Рошанна Сильвестер, Юрий Тяпченко, Джон Тилко и Чарльз Вик. Мой учитель Лорен Грэхем, как путеводная звезда, ведет меня по академической жизни.

Ранние версии некоторых глав были ранее опубликованы как отдельные статьи. Глава 1 была напечатана в журнале The Russian Review²; глава 2 – в OSIRIS³; глава 3 – в другом номере OSIRIS⁴; глава 5 – в книге «Ключевые проблемы в истории космических полетов»⁵; глава 6 – в книге «В космос: освоение космоса и советская культура»⁶, фрагменты главы 7 публиковались в сборнике «Советская космическая культура: увлечение космосом в социалистических обществах»⁷, а также в издании «Вспоминая космическую эпоху»⁸. Для данной публикации они были существенно переработаны и дополнены.

Мне хотелось бы поблагодарить Одру Вулф, редактора издательства Питтсбургского университета: она предложила мне написать эту книгу и помогала советом в работе над рукописью. Я также признателен Эбби Колльер, которая пришла на смену Одре и терпеливо работала со мной на завершающих стадиях подготовки книги. Эндрю Дженкс и анонимный рецензент тщательно прочитали рукопись и дали чрезвычайно полезные комментарии, которые позволили мне поставить новые исследовательские вопросы и обогатили мое понимание темы.

Эта книга – сверстница моего младшего сына Миши, который родился в сентябре 2001 года, когда я приступил к этому исследовательскому проекту. Все эти годы Миша и мой старший сын Алик были источником вдохновения, а моя любимая жена Майя давала мне силы и необходимую поддержку. Ее уход после долгой болезни в марте 2014 года стал для нас невосполнимой потерей. Эту книгу я посвящаю ее памяти.

Вячеслав Герович Натик, Массачусетс, США

Введение. Создание воспоминаний о космической эпохе

Роман «Белая крепость» нобелевского лауреата Орхана Памука – это тонкое размышление о власти памяти над человеком. Главные герои – итальянский ученый и турецкий аристократ, живущие в XVII веке,– делятся друг с другом самыми сокровенными воспоминаниями и постепенно каждый начинает воспринимать воспоминания другого как свои собственные. Их идентичности начинают размываться, пока сами герои (и читатель) не перестают понимать, кто есть кто. В конце концов память берет над ними верх, и они меняются своими изначальными идентичностями. Турок становится ученым и уезжает в Италию, а итальянец оставляет науку, чтобы наслаждаться роскошной жизнью при дворе султана⁹. Урок этой истории в том, что наши воспоминания определяют, кем мы являемся, и манипулирование ими затрагивает самую суть нашей идентичности.

Ключевые события космической эпохи особенно сильно отпечатались в памяти; именно поэтому эта эпоха и обрела такое название. Триумфы первого полета Юрия Гагарина и первого шага на Луне Нила Армстронга, трагедия экипажа «Аполлона-1», гибель Гагарина, катастрофы космических челноков «Челленджер» и «Колумбия» – одни из самых ярких и эмоциональных воспоминаний последних поколений. Но что мы на самом деле помним, когда вспоминаем космическую эпоху? В 1986–1988 годах когнитивный психолог Ульрик Найссер провел исследование с 44 студентами-испытуемыми, которых спрашивали, в какой ситуации они впервые услышали новость об аварии «Челленджера» (январь 1986 года). Первая встреча, на которой им задали этот вопрос, прошла на следующее утро после события, вторая – с теми же участниками – спустя два с половиной года. Оказалось, что ни один из вторых ответов не совпадал полностью с исходным, а более трети были, как выразился Найссер, «дико неточными». Более того, даже когда испытуемым показали их первые письменные ответы, они были убеждены, что правдивы именно поздние воспоминания. Исходные воспоминания попросту исчезли из их сознания¹⁰.

Исследования в когнитивной, социальной и клинической психологии, а также в когнитивной нейронауке показывают, что наша память – это гораздо более динамичный и манипулируемый процесс, чем считалось ранее. Наши воспоминания не хранятся в неизменной форме; мы не достаем их из постоянного хранилища, чтобы потом вернуть нетронутыми. Согласно конструктивистскому подходу, каждый акт вспоминания – это воссоздание, реконструкция памяти¹¹. Каждый раз, когда мы «извлекаем из памяти» воспоминание, мы заново проживаем вызвавшее его событие, переживаем соответствующие эмоции, переделываем это воспоминание и сохраняем новую версию, переписывая старую. В момент вспоминания память становится неустойчивой и может быть изменена и даже «стерта» или же может быть подсажено ложное воспоминание¹². Вспоминание чего-либо, в сущности, идентично созданию нового оригинального воспоминания. «Вспоминание – это своего рода восприятие», утверждают психологи, «и каждый контекст будет менять природу того, что вспоминается»¹³. Как следствие, мы на самом деле не помним исходное событие; мы помним только наше последнее вспоминание этого события. Чем больше мы занимаемся воспоминаниями, чем чаще вспоминаем что-то, тем больше мы воссоздаем и меняем это воспоминание, уходя все дальше и дальше от исходного события.

Согласно школе «нарративной психологии», в формировании личности существенную роль играет объединение отдельных воспоминаний в связный нарратив, который придает смысл событиям прошлого¹⁴. По словам невролога Оливера Сакса, «любой из нас имеет свою историю, свое внутреннее повествование, непрерывность и смысл которого составляют основу нашей жизни. Можно утверждать, что мы постоянно выстраиваем и проживаем такой „нарратив“, что личность есть не что иное, как внутреннее повествование»¹⁵. Когда личность в настоящем создает и искажает свои воспоминания прошлого, сама подверженность этих воспоминаний искажениям служит определенной цели – учредить преемственность между личностью в настоящем и в прошлом. Литературовед Пол Икин утверждал, что память индивида «не только буквально необходима для конституирования идентичности, но и играет решающую роль, постоянно пересматривая и редактируя вспоминаемое прошлое, чтобы соответствовать потребностям и требованиям личности, которой индивид стал в настоящем, каким бы оно ни было»¹⁶.

Мы суть то, что мы помним, и это одинаково верно для индивидов и обществ¹⁷. Понятие коллективной памяти, введенное французским социологом Морисом Хальбваксом, подчеркивает, что индивидуальные воспоминания укоренены в социальном взаимодействии. Используя понятия коллективной памяти и социальной памяти, культурная история опирается на метафору общества как вспоминающего субъекта. Этот субъект конструирует свою идентичность на основе коллективных актов памяти и может пережить психологическую «травму», глубоко искажающую коллективные воспоминания¹⁸. Коллективная память – культурно санкционируемые и публично разделяемые индивидами представления о прошлом – формирует социальные идентичности и поставляет нарративы, при помощи которых индивиды публично описывают свои личности, вспоминают прошлое и интерпретируют настоящее¹⁹.

Применение конструктивистской модели индивидуальной памяти к истории культуры влечет за собой глубокие последствия. Подобно индивидуальной памяти, коллективная память постоянно пересоздается, исходные воспоминания при этом заменяются их более поздними версиями. Так культурная история становится самореференциальной: она питается собой и вспоминает собственные воспоминания. Чем больше определенное общество или группа занимается воспоминаниями, тем более интенсивно работает коллективная память, тем больше мы мифологизируем и забываем. Вспоминать и мифологизировать – одно и то же. Подобно тому как искаженные частные воспоминания укрепляют ощущение единства индивидуальной личности во времени, культурные мифы усиливают национальную или групповую идентичность.

Всерьез восприняв идею, что наша культура – это мифы, которыми мы живем, историки сосредоточили внимание на культурных функциях коллективных мифов: структурировать и передавать историческую память, создавать основу для господствующего «главного нарратива» и формировать социальные идентичности. В этом контексте не так важно, правдив миф или нет. Важна политическая и культурная сила культурных мифов, будь они этническими, религиозными или идеологическими, то есть их способность действовать, заинтересовывать общественность, рассказывать историю, с которой можно идентифицировать себя, и изобретать идеал для подражания.

Метафора общества как вспоминающего субъекта может вводить в заблуждение, поскольку затушевывает активную роль индивидов в выборе, изменении и комбинировании разных представлений о прошлом, а также скрывает зависимость этих представлений от проблем и конфликтов настоящего. Джеймс Верч предложил понятие коллективного вспоминания, чтобы описать и нарративы, и невербальные практики актуализации памяти²⁰. Алейда и Ян Ассманы разбирают на части понятие культурной памяти. Они проводят различие между коммуникативной памятью и культурной памятью, противопоставляя «проживаемую, телесно воплощенную» автобиографическую память культурно санкционируемому памятованию, которое опосредовано текстами, символами и публичными акциями²¹. Коммуникативная память – это мимолетные повседневные обмены, например шутками или слухами, а культурная память воплощена в материальных объектах и социальных обычаях. Культурная память формирует групповую идентичность, дает инструменты для воссоздания прошлого, образует устойчивые понятия «наследия», предполагает специализацию и институционализацию и выполняет образовательные, нормативные и рефлексивные функции²².

Коммуникативная память активно взаимодействует с культурной памятью²³. Институционализация культурной памяти национальными государствами – учреждение национальных архивов, публичные празднования разнообразных годовщин и распространение предпочтительных исторических нарративов – часто служит политической цели усиления национальной идентичности и маргинализирует индивидуальные воспоминания и альтернативные социальные идентичности. Коммуникативная память переинтерпретирует и обесценивает некоторые аспекты организованных и церемониальных мемориальных практик, в то время как частные воспоминания оказываются «зараженными национальными проектами сохранения и передачи памяти (remembrance)»²⁴. Французский культурный историк Пьер Нора утверждает, что старая эпоха памяти и традиции уступила место новой эпохе истории и сознательного конструирования нарративов. «О памяти столько говорят только потому, что ее больше нет», пишет он²⁵. Актуальные исследования посвящены истокам исторических мифов, их произвольному конструированию политическими элитами и их репрессивной способности маргинализировать альтернативные истории и идентичности²⁶.

В космической истории есть свои повторяющиеся мифы. Сравнивая главные нарративы исследования космоса в разных национальных контекстах, Асиф Сиддики выявил четыре культурных архетипа, или «тропа», структурирующих эти нарративы: миф об отце-основателе (в советском случае это Константин Циолковский); миф об исключительно отечественном происхождении космической техники; миф о полете в космос как выражении национальной идентичности; и разнообразные стереотипные обоснования космического полета: судьба человечества, слава нации, национальная безопасность, экономическое развитие, научные исследования и польза для обычных людей²⁷. У каждой нации свои вариации этих мифов, например американский «миф о ведущей роли президента» и триумфальный «главный нарратив», которые сопровождаются левыми, правыми и конспирологическими контрнарративами²⁸. Миф об астронавтах «Аполлона», описанный историком Роджером Лониусом, включает в себя несколько компонентов: астронавт служит примером «обыкновенного человека», но в то же время олицетворяет собой американский идеал, воплощая образ маскулинного героя – молодого, веселого, бодрого воина, который, под руководством старшего и более мудрого наставника, указывает нации путь прогресса к утопическому будущему²⁹.

Подобно турку и итальянцу в романе Памука, которые обмениваются идентичностями, слушая истории друг друга, астронавты тоже подвержены влиянию собственного имиджа в популярной культуре. Документальный фильм «В тени луны» Дэвида Сингтона целиком состоит из интервью с астронавтами программы «Аполлон», проиллюстрированных фрагментами архивных съемок³⁰. Эта лента сделана не как набор самостоятельных историй об отдельных полетах; вместо этого она сплетает фрагменты историй астронавтов в метаисторию, которая размывает разницу между разными полетами и даже разными астронавтами. Выглядит так, будто составной образ астронавтов рассказывает составную историю о посадках на Луну. В другом документальном фильме, «Все это чудо» Джеффри Рота, используется похожая техника, чередующая комментарии семи астронавтов, высаживавшихся на Луну³¹. Как отметил один из обозревателей, «монтаж был сделан настолько мастерски, будто говорят не семь индивидов, а один – зачастую говорящий продолжает предложение, начатое предыдущим оратором»³². Здесь органично смешиваются индивидуальные истории и личности астронавтов. Каким образом достигается такое смешение? Прием ли это создателей фильма или работа фундаментального культурного механизма, в реальной жизни вытесняющего индивидуальные идентичности ради соответствия культурному стереотипу астронавта? Что происходит с альтернативными воспоминаниями? Это художественное смешение воспоминаний можно рассматривать как метафору того, как общество стирает и переписывает историческую память.

Советские космические мифы оказались удивительно схожи с мифами американскими, только с соответствующими заменами: новый советский человек вместо «настоящего парня» (right stuff) и превосходство социализма вместо превосходства капитализма. Однако важное отличие состояло в том, что в советском мифе из культурной памяти стирались любые ошибки, связанные с космосом. Ограниченный секретностью, с одной стороны, и требованиями пропаганды, с другой, главный советский нарратив космической истории свелся к набору клише: безупречные космонавты выполняют безошибочные полеты с помощью безотказной техники.

В отличие от американских публичных контрнарративов, советские контрвоспоминания сформировали устную традицию, полностью отделенную от письменных источников. Контрнарративы часто ассоциируются с группами, которые «исключены», «игнорируются» или как-то еще маргинализируются в исторических описаниях³³. Однако контрвоспоминания советской космической истории культивировались известными публичными фигурами (космонавтами) и элитными технократами (космическими инженерами); при этом возникало противоречие между их личными воспоминаниями и публичными образами. Например, ощущая потребность как-то соответствовать своему идеализированному публичному образу, Гагарин превратился в «искреннего обманщика», искусного мастера «правдивой лжи» (truth-lie)³⁴. «Правдивые истории» событий, урезанных или перевранных в официальных отчетах, передавались от одного поколения космонавтов и космических инженеров к другому, порождая контрмифы и формируя коммуникативную память этих профессиональных групп. Контрвоспоминания определяли их приватную идентичность точно так же, как главный нарратив формировал их публичный образ.

Распространяясь за пределами космического сообщества, контрвоспоминания смешивались с общественными настроениями, которые варьировались от неподдельного энтузиазма до глубокого цинизма. Это смешение породило множество городских мифологий – от сказки о том, что Сталин лично основал советское ракетостроение, до конспирологических теорий гибели Гагарина и политических шуток о чрезмерно усердных космонавтах и невежественных политиках³⁵.

В нашей книге исследуется взаимодействие культурной и коммуникативной памяти на материале широкого спектра советских культурных практик вспоминания космической эпохи с 1960-х годов до перестройки и постсоветского времени – от опубликованных воспоминаний до публичных ритуалов и официальных историй. В советском контексте – вопреки стереотипу о централизованном контроле властей над историческим дискурсом – границы между разными формами культурной памяти были весьма проницаемыми, а в создании мифов участвовали многочисленные акторы с разными методами и целями³⁶. В полуприватных пространствах чрезвычайно засекреченной космической отрасли коммуникативная память рассказов ветеранов смешивалась с символизмом публичных ритуалов и формировала культурную память космических инженеров и космонавтов. Воспоминаниями, скрытыми от внешнего мира, активно делились в таких промежуточных пространствах памяти – между частным и публичным, неформальным и официальным, техникой и политикой. С опорой на личные дневники и интервью с участниками космической программы в этой книге доказывается, что и мифы, и контрмифы играли конструктивную культурную роль, снабжая публичный дискурс набором коллективных тропов и отсылок, формируя идентичности космонавтов и космических инженеров, воплощая или подрывая официально декларируемые советские ценности.

Первая глава посвящена становлению главных мифов советской космической эпохи, таких как миф о Королеве и миф о космонавтах. Особое внимание уделено мемуарам и памятным мероприятиям как культурным средствам мифологизации истории. Официально распространяемые мифы о советском космосе лили воду на мельницу пропагандистской машины, давали наглядные репрезентации идеологическим понятиям социализма и национализма и цементировали идентичность нации. Вместо того чтобы рассматривать эти мифы исключительно как инструменты пропаганды, в этой главе они изучаются как продукты советских практик вспоминания – как публичных, так и приватных. Мифы о космосе конструировались не только сверху. Разнообразные исторические акторы – от космонавтов и космических инженеров до военных руководителей, деятелей искусства и широкой общественности – вносили свой вклад в космическую мифологию, и он далеко не всегда был созвучен официальной версии.

Во второй главе обсуждается влияние профессиональной культуры инженеров-ракетчиков позднесталинского времени на инженерные и организационные практики космической программы в хрущевский период. Сталинское наследие и двойной военно-гражданский характер работы инженеров-ракетчиков оказали глубокое влияние на идентичность этой элитной группы советской технический интеллигенции. Фокусируясь в этой главе на таких понятиях, как контроль, авторитет и ответственность, я исследую роль инженерной культуры в формировании советского подхода к автоматизации управления пилотируемых космических аппаратов. Космические инженеры хрущевского периода, опираясь на техники покровительства и налаживания связей, бытовавшие в сталинскую эпоху, смогли преодолеть неэффективность системы управления советской промышленностью и продвинуть свою повестку исследований космоса.

В центре внимания в третьей главе – расхождение между публичным имиджем советских космонавтов и их профессиональной идентичностью. Советская пропаганда часто использовала советскую космическую программу как символ более масштабного и амбициозного политического и инженерного проекта – строительства коммунизма. Оба проекта предполагали конструирование новой личности, и космонавт часто рассматривался как модель «нового советского человека». Советские космонавты публично олицетворяли коммунистический идеал, активную человеческую деятельность по социально-политическому и экономическому преобразованию общества. В то же время космические инженеры и психологи считали людей-операторов составной частью сложной технической системы и отводили космонавтам весьма ограниченную роль в управлении космическим аппаратом. В этой главе изучается, как личность космонавта стала предметом инженерной психологии, и проводится сравнение символических ролей космонавта и астронавта в контексте холодной войны.

В четвертой главе комбинируются документы и свидетельства очевидцев о первопроходческом полете Гагарина в космос. Официальным нарративом гагаринского полета стала история успеха, а все детали, наводившие тень на эту картину, были вычищены из официальной хроники. Цензоры тщательно проверяли каждую публикацию, не допуская раскрытия информации о технических поломках или межличностных проблемах. Согласно официальной версии, полет Гагарина проходил без сбоев – за исключением небольшой загвоздки с неправильно закрытым люком на стартовой площадке, но ее быстро устранили. Была опубликована вычищенная версия стенограммы переговоров Гагарина с Землей; отредактированную версию послали и руководству Коммунистической партии. Еще до того, как советское политическое руководство в пропагандистских целях начало вводить в заблуждение весь мир, руководители космической программы стали скрывать от политиков свои технические и управленческие ошибки. В этой главе, основанной на мемуарах, дневниках и документах, представлены различные конфликтующие точки зрения многих участников и наблюдателей и создается разноплановая картина становления мифа.

Пятая глава посвящена, казалось бы, техническим дискуссиям вокруг необходимой степени автоматизации управления космическими аппаратами. Эти споры были важны для определения того, какие навыки – летчиков или инженеров – потребуются космонавтам. В этих дискуссиях тесно переплелись техника, профессиональная идентичность и социальный статус. Советские космонавты были «спроектированы» как часть большой технической системы; их рост и вес строго регламентировались, а действия были полностью запрограммированы. В отсутствие долгосрочной космической политики полеты обычно планировались исходя из краткосрочных целей, зачастую без должного внимания к рекомендациям специалистов по инженерной психологии. Образно говоря, советская космическая политика была встроена в тела и мысли космонавтов, по мере того как сами космонавты физически и ментально встраивались в космические аппараты. Проблема автоматизации бортовых систем поднимала и более масштабные вопросы о смысле и целях полета человека в космос. Споры вокруг автоматизации отражали конкурирующие мнения о том, что является главной задачей космического полета – пилотирование или научные исследования.

В шестой главе обсуждается противоречие между публичным имиджем космонавтов и их профессиональной идентичностью. Миф о космонавтах задумывался как новый, прогрессивный и высокотехнологичный, однако сконструирован он был из традиционных элементов советской пропаганды. Сам медиум – старая, неповоротливая машина пропаганды – незаметно подрывал футуристическое сообщение. Да и носитель сообщения, космонавт, относился к нему неоднозначно. Те вопросы, что более всего интересовали космонавтов, – технические аспекты космического полета, чрезвычайные ситуации на орбите и планы будущих полетов – должны были оставаться за кадром в их публичных выступлениях. Космонавтов заставляли подчиняться текущей повестке машины космической пропаганды – так же, как они должны были подчиняться автоматизированной системе управления своих космических аппаратов. Ни та, ни другая машина не оставляла им пространства для инициативы. Космонавты пытались расширить рамки ручного управления на орбите – и точно так же пытались они обрести контроль над собственной социальной ролью. Они не были идеальными автоматами на борту – и не стали безупречными моделями для общества.

Последняя, седьмая, глава посвящена взаимодействию мифа и идентичности в постсоветской культуре. В нынешней России, которая потеряла свой прежний коммунистический идеал и все еще ищет объединяющую «национальную идею», первопроходческий полет Гагарина обретает особый смысл. Эта вершина достижений советской космической программы часто выдвигается как исторический символ, которым россияне могли бы по праву гордиться, несмотря на травму потери статуса супердержавы. Космическая история теперь становится частью того, что литературный критик Наталья Иванова назвала «ностальящим»: не осуждение и не идеализация прошлого, а его актуализация в виде набора символов, служащих ориентирами для сегодняшних дискуссий³⁷. В постсоветской России культурное наследие десятилетий коммунистического правления причудливо смешивается с не так давно возникшей капиталистической культурой, когда рекламные кампании искусно сочетают старые символы советского с «новыми русскими» капиталистическими ценностями.

История советской космической мифологии предполагает более сложную картину, чем простое подавление неофициальной коммуникативной памяти культурной памятью, поддерживаемой государством. В то время как официальная история советской космической программы представляла мифологизированную версию событий, космические инженеры и космонавты, культивировавшие «контрвоспоминания», создавали собственные мифы. Парадоксальным образом одни и те же люди – совершившие полет космонавты и космические инженеры – зачастую распространяли мифы обоих типов, только в разных пространствах памяти: первые – публично, вторые – частным образом. В культурном водовороте после распада Советского Союза, когда прежние идолы были свергнуты, а прежние отщепенцы канонизированы, оказались размыты четкие аналитические разграничения между публичным и приватным дискурсами, между коммуникативной и культурной памятью и даже между памятью и историей. Единственный оставшийся выбор – уже не между историей и памятью, а между разными версиями мифа.

Глава 1. «Почему мы говорим неправду?»: конструирование мифов советской космической истории

Три фотографии и три типа исследований

В мае 1961 года, вскоре после полета Юрия Гагарина в космос, первая группа советских космонавтов отдыхала в Сочи. Шестнадцать из них расслабленно позировали для группового снимка, который позднее станет знаковой фотографией советской космической эпохи³⁸. Однако в той версии, которая была опубликована гораздо позднее в советской прессе, в кадре осталось одиннадцать космонавтов – только те, кто приобрели известность после своих полетов. Пятеро других не полетели и были стерты из визуальной записи космической программы. Среди них был, например, проходивший подготовку к полету в космос Григорий Нелюбов, второй дублер Гагарина и третий кандидат на полет в космос. После стычки с патрулем он был исключен из отряда космонавтов, впал в депрессию и в итоге совершил самоубийство³⁹. Его имя всплыло лишь с началом перестройки и политики гласности, когда медиа были наводнены ошеломляющими откровениями о советской космической программе. Ветераны космоса – космонавты, инженеры и военные – начали заваливать публику своими интервью и мемуарами. В этот период в исследованиях советского космоса преобладали журналисты и историки-любители. Как правило, они были заинтересованы в заполнении пробелов в официальной истории. В центре их внимания были неудачные полеты, чрезвычайные ситуации на борту, катастрофы на стартовых площадках, погибшие космонавты и секретные программы. Такие исследования были аналогичны восстановлению космонавта, исчезнувшего с группового снимка: они добавляли недостающие кусочки мозаичной картинки, но не меняли рисунок самой мозаики⁴⁰.

Другое известное фото запечатлело момент, когда главный конструктор Сергей Королев напутствует Гагарина на стартовой площадке 12 апреля 1961 года. Это фото тоже подретушировано. На этот раз исчез не провинившийся космонавт, а Главнокомандующий ракетных войск стратегического назначения маршал Кирилл Москаленко⁴¹. Военных обычно убирали с публикуемых фото, чтобы изобразить советскую космическую программу как чисто гражданскую и мирную. Такие манипуляции не просто изымали кусочек из мозаичной картинки, они меняли конфигурацию власти в изображаемой группе. Анализом роли военных и изучением отношений между разными группами участников программы – космическими инженерами, космонавтами, военными и политиками – занялись уже профессиональные историки второй волны исследований, пришедшей после первого потока откровений. В 1990-х годах эти историки начали ставить под вопрос некоторые из базовых допущений по поводу советской космической программы: что было движущей силой советской космической программы? как разделение власти между разными группами влияло на политические и технические решения в этой области, на руководство космическими полетами? что повлияло на формирование профессиональной культуры и идентичности участников космической программы?⁴²

Наконец, в 2000-х возникла третья группа исследований, посвященная более общим вопросам изучения советского космического проекта в широком социальном и культурном контексте: кто создал в коллективном воображении привлекательную мифологию советских космических триумфов, как она была сконструирована и зачем? Почему эта мифология так сильно срезонировала с настроениями общественности? Как соотносились государственная пропаганда и массовый энтузиазм по поводу космоса? Можно ли, изучая широкий интерес к освоению космоса, сделать какие-либо заключения о надеждах и тревогах советских людей в постсталинскую эпоху?⁴³

Новые исследования не столько открывают новые тайны, сколько показывают, как работал режим секретности и как новые мифы появлялись в дискурсивных лакунах, образовавшихся в результате умолчания. Историк Лина Кохонен рассматривала фотографические свидетельства советской космической программы не для того, чтобы найти исчезнувших с них космонавтов, а чтобы реконструировать базисные предпосылки визуальных образов и отследить заложенные в них идеологические послания – другими словами, составить грамматику советской визуальной пропаганды. В частности, она изучала известную фотографию Гагарина, где он идет по красному ковру во время своего триумфального возвращения в Москву после полета в космос. Многие свидетели вспоминали забавную деталь: шнурок на правом ботинке Гагарина развязался, и ему пришлось идти очень осторожно, чтобы не наступить на шнурок и не споткнуться⁴⁴. Кохонен утверждает, что фото отретушировали, чтобы убрать следы унизительного шнурка⁴⁵. Кажется, что эта ретушь – сущая мелочь по сравнению с масштабными государственными кампаниями по дезинформации относительно советских достижений, намерений и возможностей в космосе. Однако в этой мелочи как в миниатюре воплощены современные практики создания для истории идеализированного и «чистого» образа советской космической программы. Именно практикам культурного конструирования и распространения космической мифологии и посвящена эта глава.

Мифы и контрмифы

17 января 1969 года посадочный модуль корабля «Союз-4» мягко приземлился в казахской степи. Когда командир экипажа Владимир Шаталов начал выбираться из аппарата, кто-то вдруг закричал: «Куда?! Обратно! Обратно!» Оказалось, что оператор не успел навести свою камеру. Шаталов послушно втиснулся обратно в кабину, а затем снова появился, на этот раз надлежащим образом улыбаясь и махая рукой⁴⁶. Исторический момент был запечатлен на пленке и сохранен для потомков. Выбираясь из своего космического аппарата, Шаталов покидал область истории и входил в миф.

Создание мифа – почтенная традиция советской пропаганды. Советские руководители искали легитимность своей власти и оправдание текущей политики в конструировании исторических разрывов и преемственностей, в свержении прежних идолов и создании новых. Продвижение государственных мифов об Октябрьской революции и Великой Отечественной войне сопровождалось систематическим подавлением противоречащих им частных воспоминаний, которые часто давали начало контрмифам, таким как Большой террор и оттепель. При использовании термина миф здесь не подразумевается истинность или ложность какого бы то ни было конкретного исторического утверждения, а лишь подчеркивается основополагающий, формирующий идентичность характер таких утверждений. В современных исследованиях все больше внимания уделяется взаимодействию официального дискурса и частных воспоминаний, а также активной роли множества акторов в политической и культурной апроприациях памяти⁴⁷.

Советская космическая программа занимает значимое место в послевоенной советской истории – как чрезвычайно сложный и масштабный технический проект, как значимая военная разработка, связанная с межконтинентальными баллистическими ракетами (МБР) и разведкой, а также как политический и культурный символ советских достижений или провалов. Через призму космической истории можно рассматривать основные политические и культурные сдвиги. Изменения приоритетов советской космической политики позволяют судить о более широкой повестке холодной войны; популярные репрезентации космического полета отражают советские идеологические конструкции науки и техники; в публичном образе космонавта воплотилось понятие нового советского человека; частные споры вокруг провалов в космосе указывают на степень массового скептицизма по отношению к официальной пропаганде. Советская космическая программа играла столь выдающуюся символическую роль благодаря систематическим усилиям разных акторов создавать и распространять космические мифы, подавлять контрвоспоминания и частным образом культивировать контрмифы.

Советский космический утопизм восходит к традиции космизма, философского и культурного течения начала XX века, представители которого наделяли колонизацию космоса духовным смыслом⁴⁸. Кроме того, свой вклад в дореволюционное увлечение публики космическими полетами внесли научная фантастика и популяризация науки. Большевистская революция не прервала эту традицию, а лишь придала ей дополнительный импульс, добавив утопическую технологическую составляющую⁴⁹.

С возникновением советской космической программы – возможно, предельного выражения «технологического утопизма» – советское стремление овладевать природой и преобразовывать ее для нужд человека вышло за рамки земных проектов индустриализации и коллективизации сельского хозяйства и достигло бескрайних просторов космоса⁵⁰. Вместо американской фразы «исследование космоса» (space exploration) в СССР использовали термины покорение и освоение космоса. Пропаганда быстро превратила советских первопроходцев – от Спутника и Гагарина до Терешковой – в наглядные свидетельства технологического и политического превосходства социализма и признанные идолы культа науки и атеистической пропаганды. Дабы повысить свою политическую и культурную легитимность, советский режим стремился запечатлеть космические триумфы в культурной памяти, превратить их в мощные исторические мифы и подавить любые мешающие контрвоспоминания. Восприятие этих сигналов советской общественностью не было пассивным. Отклики варьировались от патриотического энтузиазма и преклонения перед знаменитостями до жадного потребительства, саркастических шуток и полного безразличия⁵¹.

Космическая эпоха породила яркие воспоминания и увлекательные истории. Как частные пересказы этих историй, так и большие пропагандистские проекты коллективной памяти постепенно трансформировали исторические события в мифологические эпосы, сформировав идентичности целых поколений. Советские граждане «поколения Спутника», выросшие в 1950-е годы, в недавних интервью признавали основополагающую роль главных событий космической эпохи даже несмотря на то, что у них было мало личных воспоминаний о Спутнике или полете Гагарина⁵².

В этой главе исследуется динамика культурной памяти советской космической эпохи и особое внимание уделяется опубликованным воспоминаниям и мемориальным событиям как культурным средствам мифологизации истории. Обсуждается конструирование государственного «главного нарратива» как героизирующего повествования о бесстрашных космонавтах и всесильных инженерах, из которого исключались любые упоминания о технических сбоях космических аппаратов или моральных слабостях космонавтов⁵³. Официальная версия событий часто сталкивалась с контрвоспоминаниями, которые частным образом циркулировали среди космонавтов и космических инженеров.

Если контрнарративы обычно ассоциируются с группами, имеющими ограниченный доступ к господствующему дискурсу, то контрвоспоминания космической истории часто производятся известными публичными фигурами (космонавтами) и элитными технократами (космическими инженерами), что создает расхождение между их личными воспоминаниями и публичным имиджем. Циркуляция этих частных воспоминаний породила контрмифы, сохранение и передача которых следующим поколениям через групповой фольклор стали неотъемлемой частью профессиональной культуры космической программы. Мифы о советском космосе не рассматриваются здесь как исключительно пропагандистские инструменты; вместо этого они анализируются как продукты советских практик сохранения и передачи памяти – как публичных, так и частных.

Космическая эпоха в американской культуре

Историк культуры Эмили Розенберг предложила полезную систему координат для анализа роли космической эпохи в американской культуре: четырехмерное пространство политики, медиа, философии и искусства. Шок от Спутника и предполагаемое «ракетное отставание» США усилили тревоги холодной войны, а эти тревоги, в свою очередь, подстегнули космическую гонку. Медиа были втянуты в соревнование по идеологической показухе, превратившее астронавтов в международных звезд и сделавшее из запусков космических аппаратов и телевизионных трансляций из космоса зрелищные публичные события. Идея технократии получила поддержку, технологические элиты – экономическую и политическую власть, а «контркультура» выбрала образ «Космического корабля Земля» для продвижения экологического сознания и новой глобальной идентичности, которая выходила за рамки политических границ национальных государств. В архитектуре, потребительском дизайне и живописи абстрактного экспрессионизма воцарились новые, вдохновленные космосом формы и цветовые палитры. Они отражали «первопроходческий» дух космоса, создавая эстетику самоуверенного прогресса, футуристической автоматизации и увлекательных личных приключений⁵⁴.

Динамика отношений между космическими полетами и медиа подчеркивает активную инструментальную роль культуры в формировании духа космической эпохи. НАСА умело использовало медиа, чтобы создавать и распространять благоприятный публичный имидж американской космической программы. Одновременно космические технологии произвели технологическую революцию в визуальных медиа, переведя электронные коммуникации в режим реального времени и глобальный масштаб. Розенберг доказывает, что между космической эпохой и эпохой медиа возникла «синергия»: космические полеты приобрели зрелищный характер, а медиа процветали за счет новых популярных тем и высоких технологий. Более широкая культура не просто отражала разработки космической программы; она стала средством достижения специфических задач в рамках самой программы.

В своем анализе Розенберг подсвечивает напряженный и противоречивый характер различных тенденций в культуре космической эпохи. В эту эпоху развернулась космическая гонка, которая стала вызовом для национальной гордости и одновременно была призвана укрепить ее. Эта эпоха породила исполинские технические проекты, но при этом вызвала обеспокоенность неконтролируемыми тратами государства. Она сотворила культ техники, но и породила подозрительное отношение к попыткам найти технологические решения для политических проблем. Она превозносила рациональность, но и дала начало разнообразным духовным практикам. Она была окутана риторикой глобального единства и мирного сотрудничества и в то же время привела к милитаризации космоса. Она высвободила фантазию в искусстве, но при этом строго контролировала творческую активность инженеров при помощи технологий системного проектирования. Наконец, она породила как вдохновляющие, так и пугающие образы будущего.

Каковы были культурные механизмы, благодаря которым конкретные канонические образы, известные фигуры и большие идеи заняли центральное место в публичной памяти космической эпохи? Недавние исследования были посвящены вопросу о том, каким образом из всего многообразия различных представлений о космической эпохе лишь некоторые выжили в качестве господствующих символов этого периода, в то время как остальные были вытеснены на обочину и забыты⁵⁵. Космический историк Роджер Лониус утверждал, что для того, чтобы вести повествование об американском триумфе в космической гонке, уникальности и успехе, американский «главный нарратив» космических полетов вобрал в себя мифологию «отодвигающейся границы» (limitless frontier), популярный образ «героического исследователя» (heroic explorer) и футуристические образы. Параллельно появились три контрнарратива: левая критика расходования средств на космос вместо социальных программ, правая критика космической программы как чрезмерной траты государственных средств, а также разнообразные конспирологические теории о секретных схемах милитаризации космоса, похищении инопланетян и тому подобном⁵⁶. Конкуренцию между главным нарративом и тремя контрнарративами можно использовать как схему для анализа столкновения разных культурных представлений о космической эпохе, описанных Розенберг. Каждый нарратив реализуется в публичном дискурсе через литературу, изображения, кино и другие медиа. В конкуренции между символами космической эпохи проявляется борьба нарративов.

В ряде фундаментальных работ изучались отношения между НАСА и популярной культурой. Политический ученый Говард Маккурди проанализировал связи между популярными концепциями исследования космоса и национальной космической политикой, сфокусировав внимание на том, как НАСА намеренно использовало миф о «границе неведомого» и утопические образы социального прогресса посредством техники, а также поощряло страхи перед советским превосходством в период холодной войны. После завершения проекта «Аполлон» космическая программа поменяла характер; она более не соответствовала массовым ожиданиям, унаследованным от предыдущей эры. Постепенное разочарование космической программой НАСА начиная с 1970-х годов можно проследить по расширявшемуся зазору между общественным мнением и реальностью космических полетов⁵⁷. Теоретики культуры Марина Бенджамин, Констанс Пенли и другие изучали, как популярная культура реагировала на космическую эпоху, переинтерпретируя символическую образность НАСА и производя конкурирующие дискурсы⁵⁸. Культура превращает космические образы, артефакты, имена и события в «плавающие означающие» – знаки без фиксированного значения, – которые переинтерпретируются снова и снова, по мере того как «проплывают» через разные контексты. Ни одна отдельная группа или инстанция – даже государство – не может полностью контролировать их.

С точки зрения культурного антрополога, взаимодействие между НАСА и более широкой культурой можно представить как диалог разных культур: собственная культура (или субкультуры) НАСА и разные субкультуры фанатов космоса, активистов, деятелей образования и художников. Изучение этого взаимодействия может наконец соединить две далекие друг от друга исследовательские области: анализ космической эпохи в популярной культуре и исследования институциональной культуры (субкультур) НАСА⁵⁹. В этом направлении исследований могут оказаться полезными антропологические модели культурного контакта, конфликта, перевода, посредничества и «зоны обмена»⁶⁰.

Сочетание понятия «историческая память» с моделью культурного обмена позволяет исследовать динамику памяти в разных культурах. В американской культуре каждая отдельная группа – к примеру, космические инженеры, астронавты и фанаты космоса – взращивает собственные воспоминания, фольклор и исторические образы космической эпохи. Когда разные группы взаимодействуют и обмениваются воспоминаниями, могут возникать новые мифологии и гибридные идентичности.

Хотя разные группы и нации могут иметь разные воспоминания о космической эпохе, культурные механизмы, посредством которых эти воспоминания циркулируют и меняются со временем, оказываются удивительно схожими. Если мы отвлечемся от американской культуры и изучим витки исторической памяти о космической эпохе в российской и советской культурах, мы обнаружим похожую борьбу между главным нарративом и множеством контристорий, хотя динамика этой борьбы будет следовать местной политической и культурной траектории.

Российская мемориализация космоса

Воспоминания о космической эпохе занимают заметное место в современной российской культуре. В одном только 2007 году россияне отмечали 100-летие легендарного главного конструктора Сергея Королева, 150-летие космического визионера Константина Циолковского, 120-летие советского пионера ракетной техники Фридриха Цандера, 50-летие запуска межконтинентальной баллистической ракеты Р-7, спроектированной Королевым, и, наконец, 50-летие «Спутника-1» и полета Лайки на «Спутнике-2». Однако один юбилей был едва замечен: 40-летие трагического полета «Союз-1», который закончился катастрофой и гибелью космонавта Владимира Комарова. Тот год, 1967-й, был поворотным моментом в отношении советской культуры к полетам в космос: от восхищения и гордости – к скорби, цинизму и в конечном счете к безразличию. Однако память об этом была переписана другой версией истории – той, что служила подпоркой для национальной гордости.

Как заметил Сиддики, фигура отца-основателя до сих пор преобладает в российском культурном восприятии космической эпохи. В январе – феврале 2007 года в Москве прошла большая конференция, приуроченная к столетию Королева. В ней приняли участие 1650 докладчиков, было подано более 1000 тезисов и 420 из них отобраны для устного доклада на одной из 20 секций в течение четырех дней⁶¹. Не все тезисы носили исторический характер (многие были посвящены текущим проблемам космонавтики), но несколько секций были целиком посвящены космической истории. Подобные академические конференции проводились каждый год; 39-я ежегодная королевская конференция прошла в январе 2015 года. Аналогичная конференция, посвященная Гагарину, проводится каждый апрель на его малой родине; в 2014 году прошла сороковая такая конференция. Кроме того, каждый сентябрь Калуга организует конференцию памяти Циолковского; в 2014 году прошла сорок девятая. Общая тональность таких конференций торжественная: ветераны-космонавты приходят в парадной форме, танцоры в этнических русских костюмах обеспечивают подходящий патриотический фон, а над сценой нависает портрет Королева (или Гагарина, или Циолковского). В ходе королёвской конференции в Московском государственном техническом университете имени Н. Э. Баумана открыли памятник, посвященный главному конструктору. Гигантские портреты и довлеющие над зрителем монументы с фигурами исполинского размера являются символами определенного исторического дискурса. Эти конференции создают атмосферу, более подходящую для чествования героев, чем для критического анализа. Избранные исторические фигуры – Королев, Циолковский и Гагарин – служат здесь источниками благодатного света, а не предметами изучения, на которых следует направить свет критических исследований.

Выстраивание космической истории вокруг нескольких ключевых личностей характерно для советской космической истории с самого ее начала. Если Королева обычно описывали как «отца-основателя» советской космонавтики, то Циолковского можно было бы назвать ее «дедушкой». Глухой школьный учитель из провинциальной Калуги, Циолковский был теоретиком-самоучкой и визионером космических путешествий. В 1910–1930-х годах его работы были популярны в растущем российском сообществе энтузиастов космических путешествий. После революции Циолковский искусно использовал риторику большевиков, выставив себя жертвой царского режима и мыслителем марксистского толка, чтобы получить поддержку советского государства. Государство, в свою очередь, сконструировало собственный пропагандистский образ Циолковского. В 1930-х годах сталинская пропагандистская машина превратила его в национального героя, символ советского технического превосходства. Эта навязанная идентичность весьма отличалась от культивируемого им самим образа скромного провинциального изобретателя, популяризатора науки и народного учителя, который строил модели ракет в домашней мастерской⁶².

В послевоенный период сконструированным государством мифом воспользовались советские инженеры-ракетчики и энтузиасты космоса. В конце 1940-х годов имя покойного Циолковского часто упоминалось в поощряемой партией националистической кампании, которая пропагандировала приоритет российских ученых и инженеров. Журналисты начали писать, что Циолковский даже изобрел самолет и дирижабль⁶³. В сентябре 1947 года Королев произнес речь в Центральном доме Советской армии, посвященную 90-летию со дня рождения Циолковского. Как заметил Сиддики, «показательно, что Королев привлек внимание к идеям Циолковского о космических путешествиях, а не о ракетах или воздушных судах, тем самым начав сдвигать его из сферы воздухоплавания в область исследований космоса»⁶⁴. Королев и другие инженеры-ракетчики, энтузиасты космических полетов, вдруг начали вспоминать свои довоенные встречи с Циолковским и представлять свои космические проекты, как будто бы им «вдохновленные». В апреле 2011 года к 50-летию полета Гагарина в Калуге был установлен памятник, посвященный визиту Королева к Циолковскому, якобы состоявшемуся в 1929 году (скульптор Алексей Леонов (тезка космонавта Леонова); рис.1). Циолковский там изображен моложе, а Королев старше, чем в 1929 году, чтобы сохранить визуальное сходство с их известными изображениями.

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/b/b5/Ciolkovskij-korolev.jpg

Рис. 1. «Связь времен», памятник Константину Циолковскому и Сергею Королеву в Калуге. Скульптор А. Д. Леонов, 2011, бронза.

Паломничества в Калугу ради встречи с великим человеком стали ретроспективно рассматриваться в качестве «обряда посвящения» для любой крупной фигуры среди инженеров-ракетчиков. Символическая связь с Циолковским, канонизированным советским государством, играла важную роль в легитимации их предложений в глазах представителей власти. В 1952–1953 годах в автобиографических материалах, сопровождавших его заявки о вступлении в Коммунистическую партию и Академию наук СССР, Королев писал о личной встрече с покойным визионером как об отправной точке своего интереса к ракетной технике. Даже несмотря на то, что с Циолковским он встретился лишь однажды во время приезда последнего в Москву в 1932 году, история позднее была приукрашена настолько, что появилось яркое воспоминание Королева о посещении им Циолковского в его доме в Калуге – посещении, которого, очевидно, никогда не было⁶⁵. В частном порядке Королев признавал, что едва помнил Циолковского и что основным источником воспоминаний была его собственная «фантазия»⁶⁶. Однако официальная канонизация Циолковского и возрождение его наследия играли существенную роль в легитимации идеи изучения космоса в послевоенном Советском Союзе. Превратив созданный государством миф в личное воспоминание, Королев смог представить свои космические проекты как дело государственного престижа и в конечном счете вскоре после 100-летия со дня рождения Циолковского получить разрешение властей на запуск Спутника⁶⁷.

В историографии периода холодной войны популярный советский дискурс о науке и технике считался частью пропаганды, однако Сиддики убедительно продемонстрировал необходимость пересмотра этого упрощенного представления. История Спутника показывает, что советское увлечение космосом зародилось в группах энтузиастов космических полетов, имевших широкие связи и высокое положение; они использовали государственные медиаканалы для продвижения своей повестки, которая имела мало общего с политическими и идеологическими приоритетами государства. Более того, нельзя сказать, что массы лишь пассивно воспринимали навязываемую властью пропаганду. Массовое советское увлечение темой полетов в космос напрямую повлияло на принятие властями решение о запуске Спутника. Обнаружив, что в данной ситуации движущей силой был не бюрократический аппарат, а неформальные сети энтузиастов космоса, Сиддики показывает, что советское государство скорее следовало за массовой увлеченностью изучением космоса, а не направляло ее.

Как только пропагандистская ценность космических достижений стала очевидна, партия и правительство запустили непрерывную кампанию по укреплению и развитию увлечения космосом. В дискурсе изучения космоса начали преобладать хрестоматийные образы и клише, которые неутомимо воспроизводились советской пропагандистской машиной.

Мифологизация космонавтов

Всю космическую программу публично представляли несколько слетавших в космос космонавтов – как буквально, стоя на трибуне Мавзолея Ленина рядом с текущим руководителем партии, так и символически, в медийных репрезентациях. Организованные мероприятия вроде церемоний встреч в аэропорту «Внуково» и появлений у мавзолея создавали знаковые образы космической эпохи, широко распространявшиеся телевидением, газетами, на плакатах и почтовых открытках. Появляясь рядом с космонавтами, советские руководители купались в лучах их славы и одновременно наполняли историческую летопись образами с конкретным политическим смыслом. Когда руководители менялись, эту летопись приходилось соответствующим образом корректировать. В хрущевскую эпоху в документальных съемках послеполетной торжественной встречи Гагарина он всегда оказывался рядом с Хрущевым; сцены без Хрущева безжалостно вырезали из видео. Когда же к власти пришел Брежнев, режиссерам пришлось делать обратное: они изымали кадры с опальным Хрущевым и вместо них доставали ранее вырезанные сцены, чтобы сделать из них новый визуальный канон⁶⁸. Конструирование культа Гагарина также сопровождалось систематической редактурой официальной версии его биографии и его собственных текстов⁶⁹.

Медийный фокус на молодых, фотогеничных, улыбающихся лицах космонавтов привел к возникновению ряда подчисток и пробелов в культурной памяти космической эпохи, которые быстро заполнялись мифами. Во-первых, заметно отсутствие в публичном поле космических инженеров. Публичный фасад космической программы был лишь вершиной гигантского айсберга, основная масса которого была погребена глубоко в недрах военно-промышленного комплекса. Проектирование и производство космических ракет и кораблей были – по меньшей мере поначалу – второстепенной задачей конструкторских бюро и заводов, предназначенных прежде всего для создания межконтинентальных баллистических ракет. Режим секретности, характерный для советской оборонной промышленности, распространялся и на космическую программу. Официальное постановление партии и правительства напрямую запрещало любое появление на публике или раскрытие имен высших руководителей и ведущих инженеров космических проектов, в том числе многих главных конструкторов. В центре внимания медиа оказывались всем известные космонавты-герои и доверенные лица, которые зачастую совершенно не знали, что в действительности делается в советской космической сфере⁷⁰. Такая публичная репрезентация переворачивала реальную властную иерархию космической программы, в которой решения принимали инженеры, а космонавты играли подчиненную роль.

Во-вторых, схожим образом отсутствовали и реалистические изображения космических ракет и кораблей. Поскольку космическими ракетами-носителями были усовершенствованные межконтинентальные баллистические ракеты, космические изделия тоже тщательно скрывали от публики. Космонавтов часто изображали на фоне воображаемых ракет. И снова публичная репрезентация переворачивала действительные отношения, на этот раз между человеком и машиной. Публичный образ космонавтов как бесстрашных исследователей, вручную ведущих свои космические корабли в неведомую даль, прямо противоречил их профессиональному опыту. На деле космонавты помещались в самую сердцевину сложных технических систем, а возможности ручного управления для них были жестко ограничены⁷¹.

В-третьих, сами космические полеты были окутаны завесой тайны. Границы секретности были настолько размытыми, что все спикеры, включая космонавтов, старались не рисковать и рассказывали как можно меньше. Публичные рассказы космонавтов о своих полетах были на удивление неинформативными. Они подолгу говорили о парении в невесомости, но не рассказывали никаких подробностей о своих тренировках или работе во время полета. Это создавало почву для всевозможных догадок о том, что же они на самом деле переживали в космосе – от болезненных припадков до духовных просветлений.

Публичный разговор о космической программе при строгих ограничениях секретности был серьезным испытанием. Сиддики выявил три базовые дискурсивные стратегии, разработанные советской космической пропагандой, чтобы исключить любые угрозы разглашения государственных тайн: устранение какой-либо неопределенности исхода (успех был неизбежен, а провал невозможен); «ограниченная видимость» (внимание следовало сосредоточить на ограниченном круге избранных действующих лиц и артефактов); выстраивание «единого главного нарратива» с «героическими и непогрешимыми» главными персонажами⁷². Секретность была лишь одним из факторов, способствовавших созданию мифов: она производила пробелы, которые надо было заполнить продуктами своего воображения. Еще один фактор – политическая пропаганда – действовал продуктивно, генерируя образы, на основе которых можно было строить мифы. Стоя на трибуне Мавзолея Ленина, космонавты представляли не просто советскую космическую программу, а гораздо более масштабный проект – строительство коммунизма.

В октябре 1961 года – спустя лишь шесть месяцев после первого полета в космос Гагарина и через два месяца после суточного орбитального полета Германа Титова – в Москве прошел XXII съезд Коммунистической партии. На нем с большой помпой приняли новую программу партии, в которой была поставлена цель построить коммунистическое общество еще при жизни нынешнего поколения. Двумя ключевыми компонентами программы были создание материально-технической базы коммунизма и воспитание нового советского человека, «гармонически сочетающего в себе духовное богатство, моральную чистоту и физическое совершенство»⁷³. Кто лучше космонавтов смог бы воплотить эту новую идеологическую конструкцию? Советские медиа быстро создали пропагандистское клише: «советский космонавт не просто победитель звездного пространства, не просто герой науки и техники, а прежде всего реальный, живой, во плоти и крови новый человек, являющий в действии все те бесценные качества советского характера, которые формировались ленинской партией на протяжении десятилетий»⁷⁴.

В соответствии с идеологическими сигналами сверху идеализированные описания личных качеств космонавтов, широко освещавшиеся в медиа, точно следовали «Моральному кодексу строителя коммунизма» из новой программы партии. Кодекс провозглашал такие этические императивы, как «любовь к социалистической Родине», «добросовестный труд на благо общества», «высокое сознание общественного долга», «коллективизм и товарищеская взаимопомощь», «нравственная чистота, простота и скромность в общественной и личной жизни» и «взаимное уважение в семье, забота о воспитании детей»⁷⁵. Этот моральный идеал подозрительно походил на образцово-показательный список личных качеств Гагарина, составленный Евгением Карповым, главой Центра подготовки космонавтов: «Беззаветный патриотизм. Непреклонная вера в успех полета. Отличное здоровье. Неистощимый оптимизм. Гибкость ума и любознательность. Смелость и решительность. Аккуратность. Трудолюбие. Выдержка. Простота. Скромность. Большая человеческая теплота и внимательность к окружающим людям»⁷⁶. Описания качеств поразительно совпадают; по-видимому, биографы космонавтов были тщательно проинформированы об основных пунктах политического дискурса. В то же время Гагарин, вероятно, был специально выбран так, чтобы соответствовать мифу, который он должен был воплощать⁷⁷. На всякий случай власти прошерстили архивы и изъяли кое-какие семейные документы, чтобы устранить любые свидетельства, противоречащие идеализированному публичному имиджу Гагарина⁷⁸.

Публичный образ космонавтов создавался не одной инстанцией, а множеством акторов, отнюдь не всегда действовавших согласованно. Ключевую роль играл генерал-лейтенант Николай Каманин, высокопоставленный офицер Военно-воздушных сил, курировавший отбор и подготовку космонавтов. Он контролировал непосредственный доступ к космонавтам, заведовал расписанием их публичных мероприятий и зарубежных поездок, писал для них речи, репетировал их с ними, а также исправлял их «ошибки». Каманин был легендарным советским летчиком, имя которого стало нарицательным в СССР 1930-х годов. В 1934 году он одним из первых получил только что учрежденное звание Героя Советского Союза за смелую воздушную операцию по спасению команды парохода «Челюскин», исследовательского судна, потерпевшего кораблекрушение во льдах Арктики⁷⁹. Вместе с другими известными летчиками он считался ролевой моделью для молодежи 1930-х. Его собственный опыт как культурного символа сталинской эпохи послужил ему моделью для создания публичного образа космонавтов. В результате мифология советских космонавтов во многих отношениях следовала рецептам сталинской героизации советских летчиков, служивших образцами нового советского человека 1930-х годов⁸⁰.

Биографии космонавтов, написанные литературными поденщиками, во многом имитировали собственную автобиографию Каманина 1935 года, написанную, когда он был в том же возрасте, в каком теперь были космонавты, 26–27 лет. В этих биографиях повторялись одни и те же обязательные пункты: происхождение из бедной семьи; детство, отягощенное трудностями военного времени; поддержка семьи и учителей; хорошее образование, оплаченное советским государством; мудрый наставник, прививший основные коммунистические ценности; безупречная военная служба; выковывание характера и физической силы в «испытаниях огнем»; получение важной миссии от Коммунистической партии; достижение мечты всей жизни путем выполнения этой миссии; и, наконец, возвращение с важным посланием, утверждающим вышеупомянутые ценности. В биографиях как Каманина, так и космонавтов было мало подробностей о самих подвигах, зато в изобилии – благодарности партии, вдохновившей на подвиг, за всяческую поддержку. Всеведущего Сталина, который в роли отцовской фигуры занимал видное место в рассказах Каманина, в биографиях космонавтов ненавязчиво заменили на столь же всеведущего «Главного Конструктора» космической программы⁸¹.

Поскольку в памяти людей еще свежа была опустошительная война, первые космонавты – сплошь молодые летчики-истребители – неизбежно ассоциировались с образом воинов в бою. Как отмечала историк культуры Светлана Бойм, «советское освоение космоса унаследовало риторику войны; речь шла о „штурме космоса“, и космонавт стал героем мирного времени, готовым отдать всего себя Родине и, если необходимо, принести ради нее в жертву свою жизнь»⁸². Воинственная риторика покорения космоса опиралась и на более ранние культурные воспоминания: даже в дореволюционной России летчики традиционно изображались как «покорители воздуха», прямые потомки воинов из русских волшебных сказок⁸³. Когда освоение космоса было помещено в этот традиционный контекст, образовалась символическая связь космических полетов с национальной гордостью. Представляя космонавтов на публичных встречах, Каманин часто говорил о них как о наследниках героев войны⁸⁴. Тем не менее использование военной риторики в отношении космических полетов заключало в себе противоречие. Официально декларировалось, что советская космическая программа носит исключительно мирный характер, а военная форма космонавтов свидетельствовала об обратном. Руководители программы расходились во мнениях по поводу роли военной символики в публичном образе космонавтов. Вопрос о том, представлять ли первую космонавтку Валентину Терешкову на официальном фото в военной форме или в гражданской одежде, пришлось решать Центральном комитету партии. В итоге Терешкова появилась на фото в гражданском платье⁸⁵.

Покорение космоса стало символически ассоциироваться с советской победой над нацистской Германией. В типичных биографиях Гагарина часто писали, как в ожидании запуска он сидит в космическом корабле и слушает музыку, которая вызывает у него воспоминания из детства: жизнь под нацистской оккупацией, лишения войны и радость освобождения советскими солдатами⁸⁶. В этой идеологической апроприации частных воспоминаний весьма изобретательно переинтерпретировался реальный жизненный опыт Гагарина. Мальчиком он действительно пережил оккупацию, но, по имеющимся сведениям, был вынужден скрыть этот факт при поступлении в летную школу; это «темное пятно» на его биографии могло помешать зачислению⁸⁷. Позднее он удивлялся, как власти разрешили ему стать космонавтом даже после того, как узнали об этом факте⁸⁸. Музыка же, которую он слушал во время подготовки к полету, едва ли могла вызвать патриотические чувства: на самом деле он слушал «Ландыши», популярную тогда лирическую песню, слова которой космонавты спародировали, превратив в застольную песню⁸⁹.

Миф о космонавтах играл важную роль в попытке Хрущева десталинизировать советское общество и возродить его связь с изначальными революционными устремлениями к коммунистической утопии⁹⁰. В 1961 году, вскоре после полета Гагарина, Хрущев приказал изъять останки Сталина из Мавзолея Ленина на Красной площади и удалить его имя с фасада мавзолея. Монументы сталинской эпохи демонтировали, одновременно торжественно открывая новые мемориалы космической эпохи. По мере того как статуи Сталина – впечатляющие и травматичные напоминания о сталинском терроре – убирали с глаз долой, центральное место занимали футуристические образы освоения космоса. Преодоление земной гравитации стало для многих символизировать уход из сталинского прошлого: «Для советского человека космос был еще и символом тотального освобождения. Разоблачен Сталин, напечатан Солженицын <…> Выход в космос казался логическим завершением процесса освобождения и логическим началом периода свободы»⁹¹.

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/0/01/Памятник_Гагарину_Ю.А.%2C_Юго-Западный_округ%2C_Москва.jpg

Рис. 2. Памятник Юрию Гагарину в Москве. Скульптор П. И. Бондаренко, 1980, титан.

Подобно любой иррациональной конструкции, предназначенной для того, чтобы в нее верили, а не подвергали критическому анализу, миф о космонавтах был полон внутренних противоречий. Космонавтов изображали исключительными героями, идеальными ролевыми моделями для молодежи. В то же время медиа подчеркивали, что они были обычными гражданами с такими же жизненными заботами и тревогами, как у остальных советских людей. В частности, Гагарин изображался как «простой советский парень, но при этом космический супергерой»⁹². У всех первых космонавтов были воинские звания, но их полеты представлялись как совершенно мирные. Космонавты были идеально дисциплинированны, но при этом способны идти на риск. В одних сообщениях о полетах подчеркивались личные заслуги космонавтов, а в других утверждалось, что все достижения были коллективными, а не индивидуальными⁹³.

В июле 1980 года, незадолго до начала московских Олимпийских игр, в Москве был открыт памятник Гагарину (скульптор Павел Бондаренко; рис.2). Гигантская статуя космонавта на колоссальной колонне, похожей на шлейф взлетающей ракеты, парит на высоте 40 метров над зрителями. Космонавт и его ракета символически сливаются, представляя Гагарина как сверхчеловеческий синтез человека и машины. Непреодолимая дистанция между статуей и зрителем подчеркивает мифологические пропорции фигуры Гагарина, которая в своем футуристическом совершенстве возвышается над сегодняшним миром, погрязшим в своих человеческих недостатках.

Мифологизация инженеров

Если советские идеологи в пропагандистских целях культивировали идеализированный образ советской космической программы, то у руководителей космической отрасли были свои причины скрывать от публики сбои оборудования и экстренные ситуации во время полетов. Они опасались, что негативная огласка может поумерить энтузиазм советского руководства по поводу космической программы. Выгодная схема, благодаря которой космическая отрасль самостоятельно контролировала доступ к информации о космосе, помогла ее руководителям во многом контролировать советский публичный дискурс о космосе. Одной из задач ведущего аналитического центра этой индустрии, Научно-исследовательского института №88 (с 1966 года – Центральный научно-исследовательский институт машиностроения, ЦНИИмаш), была цензура всех связанных с космосом материалов, предназначенных для публикации в открытой прессе⁹⁴. Публично не упоминались многочисленные поломки оборудования, неудачные запуски и приземления, ошибки экипажа и закрытые проекты. Существование целых программ – например, секретной программы по высадке человека на Луне – обходилось молчанием. В результате космическая история советского периода воспроизводила одни и те же клише: космонавты были безупречными героями, их полеты были полностью успешными, а бортовая автоматика всегда работала идеально.

Руководители космической промышленности хорошо понимали историческую значимость своих проектов, но в их представлении исторический рассказ должен был улучшать реальность, приближать ее к идеалу. Космические инженеры стремились запечатлеть реальность не такой, какой она была, а такой, какой она должна быть,– как если бы они писали соцреалистические романы. Как заметила Катерина Кларк, раннесоветский дискурс постоянно колебался между тем, «что есть», и тем, «что должно быть»⁹⁵. С точки зрения космических инженеров, то, «что есть», было лишь неорганизованным и полным ошибок черновиком, в то время как зал славы истории заслуживал чистой, выставочной версии того, «что должно быть». Королев не пустил ни одного журналиста на стартовую площадку в день полета Гагарина 12 апреля 1961 года⁹⁶. Впрочем, через несколько месяцев после запуска Титова он принял участие в съемочной сессии – делал вид, что общается с космонавтом на орбите. Один из сделанных тогда снимков до сих пор широко распространен как каноническая фотография Королева, якобы разговаривающего с Гагариным во время полета⁹⁷. Рабочие встречи государственной комиссии, занимавшейся проверкой готовности к полету, тоже велись за закрытыми дверями. Однако перед каждым запуском эта комиссия проводила специальную протокольную встречу, во время которой отчитывались все главные конструкторы и происходило официальное представление экипажа. Королев активно поощрял фото- и видеосъемку таких протокольных встреч, а также других предполетных ритуалов⁹⁸. Любые ляпы вроде неправильно произнесенной фамилии космонавта вырезались из записей⁹⁹. Поскольку личности Королева и других членов комиссии в то время были государственной тайной, эти записи тогда не публиковались. Их делали для внутреннего пользования, то есть для участников космической программы, а также для потомков – как «чистую» версию исторических событий.

Королев высоко ценил символическое значение космических артефактов. До запуска Спутника было сделано два экземпляра аппарата: один для полета и один для наземных испытаний и моделирования. По чисто техническим причинам (чтобы максимизировать отражение солнечного света и избежать перегрева) поверхность полетного аппарата необходимо было отполировать. Королев настоял на том, чтобы отполировали и тестовый экземпляр: «Этот спутник в музеях будут показывать!» Он восхищался эстетической привлекательностью его шарообразной формы и считал, что Спутник как символ вторжения человека в космос должен «соответствующим образом смотреться»¹⁰⁰. В 1958 году макет Спутника был представлен на Всемирной выставке в Брюсселе. Историк Льюис Сигельбаум, изучивший внутренние советские дебаты по этому поводу, утверждает, что целью этой экспозиции было «не столько исказить реальность, сколько показать идеализированную, или „высшую“, ее версию в надежде, что тем самым удастся вдохновить людей работать ради того, чтобы делать экстраординарное более обыденным»¹⁰¹.

Медийный фокус на фигурах космонавтов вызывал определенное недовольство среди космических инженеров, и они постоянно боролись с режимными ограничениями, чтобы получить возможность публично продемонстрировать свои достижения. Вскоре после полета Гагарина Королев предложил показать полноразмерный макет его космического корабля на авиапараде на Тушинском аэродроме в июле 1961 года. Поскольку «Восток» все еще был засекречен, Королев посоветовал своим подчиненным «немного пофантазировать»¹⁰². В итоге зрители увидели не настоящий аппарат, а только верхнюю ступень ракеты-носителя и внешнюю защитную оболочку «Востока». Возможно, чтобы оболочка выглядела «соответствующим образом», инженеры Королева присоединили к задней части макета кольцевой аэродинамический стабилизатор. Результат выглядел впечатляюще, но имел мало общего с настоящим космическим аппаратом Гагарина¹⁰³.

Советские медиа искусно «улучшали» канонические изображения, чтобы подчеркнуть их идеологический смысл и устранить нежелательные ассоциации. Например, на обложке майского номера иллюстрированного журнала «Наука и жизнь» за 1961 год был размещен рисунок, изображавший стартовую площадку во время запуска Гагарина. Реальная сцена прощания космонавта с группой правительственных чиновников, военных, инженеров и техников была запечатлена верно – за единственным исключением: военную форму заменили на одежду разных цветов, и весь военный персонал, задействованный в запуске, волшебным образом превратился в гражданский¹⁰⁴. Подчистке подвергались и фотографии космонавтов. Например, портреты кандидата в космонавты Владимира Бондаренко, смерть которого в результате несчастного случая на тренировке скрыли от публики, были стерты или вырезаны из групповых фото наряду с другими «нежелательными» личностями¹⁰⁵. Такие манипуляции визуальными записями опирались на богатую советскую традицию, берущую начало в уничтожении изображений известных «врагов народа», которое практиковалось в сталинскую эпоху¹⁰⁶.

После смерти Королева в 1966 году советская космическая мифология совершила поворот от воспевания космонавтов к канонизации инженеров. Имя Королева и его роль в космической программе уже не были государственной тайной. Его прах был публично захоронен в Кремлевской стене, и высшие советские руководители подписали посвященный ему некролог. В феврале 1966 года Центральный комитет партии и Совет министров СССР приняли секретное совместное постановление «Об увековечении памяти академика С. П. Королева». Документ предусматривал возведение трех памятников (два из них – на закрытых территориях, в конструкторском бюро Королева и на Байконуре) и установление двух мемориальных досок (одна – на закрытой территории ракетного завода «Прогресс» в Куйбышеве). Имя Королева присвоили Куйбышевскому авиационному институту и улице в Москве, где он жил. В последний момент подняли вопрос о том, чтобы превратить его московский дом в музей. В постановление не вошло решение о создании музея; содержался лишь призыв к дальнейшему обсуждению этого вопроса¹⁰⁷. Основали музей только в 1975 году.

Хотя масштаб государственного увековечения памяти был весьма скромным, руководство советской космической программы и местные чиновники воспользовались этой возможностью и превратили Королева в символ советских космических достижений. В апреле 1966 года, всего через три месяца после смерти конструктора, дополнительная памятная доска была установлена в Житомире (Украина), где он родился; дом, в котором он провел только первые два года своей жизни, позднее превратили в музей. В 1967 году дом Королева на Байконуре стал музеем. Посвященные ему монументы впоследствии появились в Москве, Житомире, Киеве, на Байконуре, на стартовой площадке в Капустином Яре и в конструкторском бюро самого Королева. Подмосковный город Калининград (прежнее название Подлипки), где находилось бюро, был переименован в Королев, и еще один монумент возвели на его центральной площади. В честь конструктора были названы улицы в Москве, Киеве, Житомире, Калуге, Виннице, Магадане и на Байконуре, а также океанский корабль и горный пик¹⁰⁸. Запечатлевая имя Королева в культурной памяти космической программы, инженеры отвоевывали себе законное место в советской космической мифологии.

Череда катастроф, случившихся в советской космической программе после 1966 года, вызвала ностальгию по славному прошлому, когда во главе программы стоял Королев. Трагическая гибель Комарова во время полета «Союза-1» в апреле 1967 года и гибель Гагарина во время тренировочного авиаполета в марте 1968 года создали ощущение развала в космической программе. Посадка «Аполлона-11» на Луну в июле 1969 года не просто означала поражение в космической гонке, но и добавила к нему унижение¹⁰⁹. Эпоху Королева теперь вспоминали как «золотой век» советской космонавтики¹¹⁰. Его имя стало ассоциироваться с честностью, несгибаемой волей, с бескомпромиссной приверженностью безопасности полетов и сопротивлением административному давлению. Его историческая личность приобрела мифологический характер.

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/ru/a/a3/Taganrog_Korolev_Gagarin_01.jpg

Рис. 3. Памятник Сергею Королеву и Юрию Гагарину в Таганроге. Скульптор О. К. Комов, 1975, бронза.

По мере того как Королев превращался в символ, его образ заметно менялся. Мифологический Королев вырос над людскими слабостями и стал визионером. Его личная увлеченность полетом человека в космос теперь служила воплощением неукротимого стремления всего народа к техническому и социальному прогрессу. Хотя до своих полетов большинство космонавтов встречались с Королевым лишь пару раз, в их биографиях он неизменно изображался их духовным отцом¹¹¹. Постепенно историческая память стала ассоциироваться не столько с фотографиями, сколько с монументами, и мифологический Королев все дальше и дальше отходил от своего исторического прототипа.

Мифологизация хорошо заметна на примере двойного памятника Королеву и Гагарину, установленного в Таганроге (скульптор Олег Комов, 1975; рис.3). Монумент сделан по мотивам исторической фотографии 1961 года, но кое в чем заметно отклоняется от исходного изображения. На фото Королев и Гагарин улыбаясь смотрят друг на друга и ведут оживленную беседу¹¹². В монументе же их лица мрачны, они не смотрят друг на друга и явно погружены в мечтания об освоении космоса. Королев больше не говорит с Гагариным, он говорит с «потомками»¹¹³. Образ Гагарина, в свою очередь, тоже мифологизирован. В реальной жизни он был ниже Королева, поскольку первые космонавты были невысокими, чтобы помещаться в небольшой космический аппарат. На памятнике же у космонавта примерно такой же рост, как у главного конструктора, что наделяет его фигуру достоинством и значимостью¹¹⁴. И Королев, и Гагарин потеряли свою индивидуальность, став официальными символами важной государственной программы.

Фильм «Укрощение огня» 1972 года стал основой мифологии Королева. Впервые в советском кино в нем показали работу космических инженеров, а также включили в видеоряд впечатляющие кадры реальных запусков ракет на Байконуре. Возвышенные устремления к освоению космоса тонко переплетались с романтической сюжетной линией¹¹⁵. Режиссер Даниил Храбровицкий пригласил заместителя и соратника Королева Бориса Чертока стать научным консультантом фильма. Тот быстро понял, что его роль состоит в выявлении технических огрехов, а не в том, чтобы помочь воссозданию настоящей истории. Его робкие попытки обсудить реальные события и сложные межличностные отношения были быстро пресечены. «Обычно я говорил: „Так не бывает“ или „Этого не было“,– вспоминал Черток.– Храбровицкий отвечал, что так надо, иначе фильм не выпустят»¹¹⁶. В фильме не упоминалось ни заключение Королева в ГУЛАГ, ни его последующая работа в «шарашке», тюремном конструкторском бюро, в 1940-х годах.

Конструирование мифа не всегда навязывалось сверху. Храбровицкий сознательно создавал миф. Чертоку он объяснял, что его целью было показать не то, как все происходило, а то, как все должно было произойти: «Я вовсе не обязан благоговейно относиться к действительным характерам и биографиям. Герои фильма мои, а не ваши, и зритель мне поверит потому, что этих героев он полюбит. Я сознательно идеализирую людей, хочу, чтобы они такими были. Это не должны быть отлакированные идеалы, но зритель должен полюбить каждого из моих героев. Злодеев, предателей, палачей, проституток, шпионов в нашем фильме не будет. Я восхищаюсь вами всеми такими, какие вы есть, но хочу сделать вас еще лучше». Храбровицкий сделал Андрея Башкирцева и Евгения Огнева – персонажей, изображающих в фильме Королева и главного конструктора ракетных двигателей Валентина Глушко,– близкими друзьями, не оставив между двумя главными конструкторами ни толики антагонизма. «Никакой зависти между настоящими друзьями Башкирцевым и Огневым быть не может. Они генетически должны быть лишены этого чувства»,– объяснял Храбровицкий¹¹⁷. Он утверждал, что зрители должны увидеть героев переживающими, тонко чувствующими и высококультурными людьми, а не холодными технократами.

Черток постепенно усвоил правила игры и даже сделал ценное предложение: ввести нового персонажа, который изображал бы высокопоставленного партийного деятеля Дмитрия Устинова, курировавшего космическую отрасль. Этот ход оказался чрезвычайно выигрышным, поскольку поддержка Устинова сильно помогла в преодолении барьеров цензуры. Устинов организовал специальный просмотр для членов Политбюро и обеспечил их согласие на выпуск фильма на экраны¹¹⁸.

«Укрощение огня» ждал большой художественный успех, однако многие лично знавшие Королева были разочарованы поверхностностью в изображении его жизни и характера. Ведущий космический журналист и биограф Королева Ярослав Голованов писал: «Прототипы документальны, но в то же время редкий фильм так пропитан ложью как „Укрощение огня“»¹¹⁹. Официальные советские критики, однако, не сочли мифотворчество недостатком. Напротив, они объявили фильм отличной иллюстрацией «художественной правды», оригинальной концепции в рамках социалистического реализма¹²⁰.

Как и намеревался режиссер, «Укрощение огня» стало стержневым мифом советской космической истории для многих поколений зрителей. В 1972 году, когда фильм выпустили, его посмотрели 27,6 миллиона человек, а популярный советский киножурнал назвал Кирилла Лаврова, сыгравшего роль Башкирцева, лучшим актером года. С тех пор советское, а затем и российское телевидение ежегодно показывало «Укрощение огня» 12 апреля, в День космонавтики. В культурной памяти романтизированный Башкирцев занял место Королева. Вспоминая Королева, говорили на самом деле о Башкирцеве.

Героический миф советской космической программы был высечен в камне – в массивных монументах, которые помещали космонавтов, ведущих инженеров и советских политических лидеров на пьедестал исторического мифа. Руководство космической отрасли даже сделало показательный символический жест, замуровав капсулу с космическими документами и артефактами в основание настоящего памятника «Покорителям космоса», открытого в Москве в 1964 году. В недавно рассекреченном ходатайстве от группы руководителей отрасли советским политическим лидерам предлагается:

В память о выдающихся исторических достижениях советского народа в освоении космического пространства и в целях сохранения навечно документации и других материалов о полетах советских космических кораблей целесообразно замуровать в специальных ампулах у монумента, сооруженного в Москве в ознаменование выдающихся достижений советского народа в освоении космического пространства[,] документацию[,] киноленты и модели советских искусственных спутников Земли, космических станций[,] космических кораблей и использовавшихся при полетах советских космических объектов важнейших научных приборов¹²¹.

Точно такой же набор тщательно отобранных документов и артефактов был размещен в экспозиции музея, построенного под монументом. Космическая история была написана раз и навсегда. Главный нарратив был защищен от сомнений каменной стеной. Этот нарратив, однако, не был монолитен: разные его части сочинялись разными акторами со своими собственными целями, его раздирали внутренние противоречия и разъедали контрвоспоминания, культивируемые участниками космической программы.

Контрвоспоминания советской космической программы

Личные воспоминания, не вмещавшиеся в главный нарратив, продолжали жить неофициально, прячась под глянцевой поверхностью официальной истории. Мириады частных историй сформировали устную традицию, совершенно отдельную от письменных повествований. Историки традиционно связывают такие контрвоспоминания «в тени официальной истории» с группами, которые были «исключены или обойдены вниманием»¹²². Однако в советской космической программе космические инженеры и космонавты, культивировавшие такие контрвоспоминания, наоборот, находились в центре внимания официальной истории. Именно благодаря своему привилегированному положению они имели доступ к информации, закрытой для обычного советского гражданина. «Настоящая правда» об исторических событиях, умалчиваемая или приукрашиваемая в официальных отчетах, стала важной частью их групповой культуры. Личные воспоминания, которыми они делились друг с другом, формировали их чувство профессиональной идентичности как космонавтов или инженеров, в то время как их публичный образ должен был соответствовать главному нарративу¹²³.

Контрвоспоминания часто не выходили за пределы частной сферы не из-за явного редакторского давления, а из-за самоцензуры. Например, когда корреспондент ТАСС попросил известного конструктора космических аппаратов Михаила Тихонравова поделиться его впечатлениями о Гагарине, тот ответил:

…Я первый раз встретился с Гагариным, еще не зная, что он будет первым. Он сдавал экзамен по физике. И я ему поставил четверку. И это из-за того, что он не знал сложения скоростей. Напутал там что-то, в общем, не так сложил силы. Потом мне кто-то говорит: «Это же наш лучший, наиболее перспективный человек. Нельзя ли ему натянуть как-нибудь на пятерку. Спросите его еще раз. Если ответит, то поставьте ему пять». И мне пришлось снова его спросить. В этот раз он мне ответил все, и я ему поставил пятерку.

Вычитывая расшифровку интервью перед публикацией, Тихонравов сделал на полях отметку: «Это я рассказал только для Вас. Не следует это опубликовывать»¹²⁴. Такие воспоминания могли распространяться лишь частным образом, не поднимаясь на поверхность публичного дискурса.

Инженеры и космонавты болезненно относились к явному разрыву между их личными воспоминаниями и официальной историей. Вынужденные на публике действовать в соответствии с официальной линией, они давали выход своему недовольству в дневниках и частных беседах. «Почему мы говорим неправду?» – написал однажды в своей записной книжке Черток, размышляя над практикой сокрытия многочисленных неудачных пусков от общественности¹²⁵. Космонавтов также раздражала необходимость говорить «полуправду-полуложь», искажая свои рассказы так, чтобы умолчать о сбоях и не войти в противоречие с официальной версией событий¹²⁶. Однако и космонавты, и инженеры научились извращать правду с большой точностью и искусством. Хотя идеологические ограничения и цензура очевидно были навязаны космическому сообществу извне, набор предписанных стереотипов предоставил инженерам и космонавтам возможность выставить себя в лучшем свете. Инженеры приукрашивали отчеты для начальства; космонавты наслаждались своим статусом знаменитостей и безупречных героев.

Космические журналисты, чьей работой было распространение официального дискурса, в то же время в частном порядке жаловались на цензуру. «Все наши репортажи – полуправда, которая часто хуже вранья»,– писал Голованов в своем дневнике¹²⁷. Когда весь остальной мир смотрел в прямом эфире репортаж о полете «Аполлона-8», советское телевидение показывало детский фильм. «Неужели в ЦК сидят такие дремучие люди, что они не понимают, как это глупо и стыдно?!» – удивлялся по этому поводу Голованов¹²⁸. Когда отложили публикацию его статьи об «Аполлоне-11», он снова выпустил пар в личной записной книжке: «Меня стыд терзает. Неужели опять такой позор?»¹²⁹

Одни и те же люди – журналисты, космонавты и ведущие инженеры – одновременно и писали официальные отчеты, и делились личными контрвоспоминаниями. Дискурсивный разрыв пролегал прямо через их души. В дневнике Каманина можно найти свидетельства его постоянных колебаний между публичным и частным модусами выражения. Например, в декабре 1968 года он написал статью для «Красной звезды», газеты советских Вооруженных сил, о предстоящем запуске «Аполлона-8». Каманину пришлось смягчить новость о безоговорочном успехе американской лунной программы. Он озаглавил свою статью «Неоправданный риск» и гневно осудил в ней американских политиков за то, что они подвергают опасности жизни астронавтов в полете, который легко могла осуществить автоматика. Естественно, он не упомянул, что в Советском Союзе была своя секретная лунная программа пилотируемых полетов. В своем дневнике, однако, он честно признал, что американцы вырвались вперед в лунной гонке. Он осудил советских руководителей, которых считал истинными виновниками,– руководство партии, высшее военное командование и высокопоставленных руководителей космической программы – за то, что они слишком долго пренебрегали лунной программой или задали ей неверное направление. «У них нет ни времени, ни знаний для конкретного руководства освоением космоса,– писал он в своем дневнике.– Промышленность запаздывает с выполнением плановых заданий, изготавливает технику наспех и некачественно, из-за этого сроки пусков кораблей часто переносятся»¹³⁰.

В своем дневнике Каманин осуждал именно то, что практиковал в своей повседневной работе. Он являлся редактором и неофициальным цензором популярных публикаций о космосе. Когда Терешкова пожаловалась ему, что в написанной за нее автобиографии многое приукрашено, Каманин признал, что журналист следовал стереотипам и допустил немало расхождений с реальностью, но заключил, что вносить правки уже поздно, поскольку книга должна успеть выйти к третьей годовщине полета Гагарина. В частном порядке он сожалел о банальностях в литературе о космонавтах, отмечая, что «самое интересное в нашей космонавтике строго засекречено». Он возражал против официального запрета на публичные сообщения о сбоях оборудования и экстренных ситуациях во время полетов – запрета, за выполнением которого сам же должен был следить: «Этими ограничениями мы сами себя обкрадываем, создавая у людей впечатление „необыкновенной легкости“ и почти полной безопасности длительных полетов в космосе. На самом деле такие полеты очень трудны и опасны для космонавтов, и не только в физическом, но и в психологическом отношении». Каманин сознавал, что стирание негативных моментов из культурной памяти порождает мифы, создающие фундаментально неверное впечатление о космической программе. При этом он сам же не одобрял публичное выражение спорных точек зрения на освоение космоса. К примеру, Каманин отказался стать консультантом фильма Андрея Тарковского «Солярис», поскольку, по его словам, «подобная фантастика… не может увлекать – она принижает достоинство человека и чернит перспективы существования цивилизации»¹³¹.

Хотя такие настроения не приводили к активному противостоянию советскому режиму, они служили индикатором неповиновения среди тех самых групп, которые, как считалось, были опорой советского государства,– среди военных и работников оборонной промышленности. Космические инженеры культивировали собственные контрвоспоминания. Устав от постоянного беспорядка из-за бесконечных хрущевских реорганизаций структур управления экономикой, они начали ностальгировать по «железной дисциплине» сталинского времени как надежной основе мощного промышленного развития¹³².

Обмениваясь личными воспоминаниями о сталинском времени, инженеры произвели на свет миф о «золотом веке» советского ракетостроения. На самом деле в конце 1940-х годов высокопоставленные руководители оборонной промышленности точно так же жаловались на нехватку ресурсов и нерациональное управление¹³³. Несмотря на это, контрвоспоминание о сталинском времени как периоде жесткого управления, строгой дисциплины и личной ответственности стало неотъемлемой частью профессиональной культуры советского ракетостроения.

У космонавтов, чью частную жизнь военное начальство контролировало почти так же жестко, как публичный образ, было мало возможностей культивировать собственные личные воспоминания. Однако они особо ценили именно те моменты своей жизни, которые оставались нетронутыми публичностью. Когда Юрий Гагарин захотел подарить матери свою фотографию, он не выбрал один из тех знаменитых снимков, что наводняли медиа по всему миру, а попросил копию фото, сделанного фотографом во время их случайной встречи в 1960 году, еще до полета в космос и мировой славы¹³⁴.

Пока космонавты и космические инженеры частным образом культивировали свои контрвоспоминания, на границах публичного дискурса начали возникать альтернативные репрезентации космической эпохи через слухи, анекдоты и письма читателей в газеты и журналы. С упадком мифа о космонавтах в конце 1960-х годов триумфальный тон официальных сообщений, не изменившийся со времен полета Гагарина, начал звучать слишком патетично. После смерти Королева и гибели Гагарина распространилось циничное отношение к официальным сообщениям. Люди совершенно не доверяли туманным официальным заявлениям о причинах крушения самолета первого космонавта; зачастую куда большим доверием пользовались невероятные слухи о якобы алкогольном опьянении Гагарина, ошибке пилота или убийстве, организованном КГБ¹³⁵.

Кроме того, многие были недовольны высокой стоимостью космической программы и большими расходами на пропагандистские поездки космонавтов. Эти темы не обсуждались публично и лишь иногда всплывали в письмах читателей или частных беседах. Например, в июне 1960 года молодежная газета опубликовала письмо Алексея Н., который со всей прямотой спрашивал о космической программе: «Что же дали эти спутники и ракеты простому смертному, в том числе и мне? Я, к примеру, накануне запуска ракеты был должен 300 рублей, так и до сих пор в долгу, несмотря на удачный запуск. Не кажется ли вам, что увлечение этими спутниками и космосом вообще является несвоевременным, а точнее сказать, преждевременным? Ракета, ракета, ракета!– да кому она нужна сейчас! Черт с ней пока, с этой Луной, но подай мне на стол получше. После этого действительно можно с Луной заигрывать»¹³⁶. В 1963 году в секретном отчете КГБ приводилась цитата отставного маршала Георгия Жукова: «В космическое пространство вылетают миллиарды. На полет Ю. А. Гагарина израсходовали около 4-х миллиардов рублей. Никто ни разу не задал вопроса, во что обходятся все эти приемы, все эти поездки, приезды к нам гостей и прочее…»¹³⁷ По мере того как росла нехватка продовольствия и товаров, общественность все больше сомневалась в оправданности щедрого финансирования космической программы.

После посадки на Луну «Аполлона-11» в 1969 году отставание СССР в космосе стало болезненно очевидным. Официальные сообщения о советских триумфах в космосе теперь встречались не только со скептицизмом, но и с насмешкой. Один из анекдотов повествовал о том, как Брежнев инструктирует космонавтов:

Брежнев вызвал группу космонавтов.

– Товарищи! Американцы высадились на Луне. Мы тут подумали и решили, что вы полетите на Солнце!

– Так сгорим ведь, Леонид Ильич!

–Не бойтесь, товарищи, партия подумала обо всем. Вы полетите ночью¹³⁸.

В более поздней версии добавлялась концовка; космонавт спрашивал: «А как же мы его ночью-то найдем?» Теперь высмеивались не только советские политики, но и космонавты.

Еврейская эмиграция 1970-х годов внесла свой вклад в волну анекдотов о космонавтах: «Почему СССР не запускает людей на Луну? Боятся, что они станут невозвращенцами». В другой шутке высмеивался жизнерадостный тон отчетов космонавтов с орбиты: «Рабиновича запустили в космос. Он радирует: „Находясь на расстоянии десяти тысяч километров от Советской Родины, чувствую себя хорошо, как никогда“».¹³⁹

Коммунистическая партия и советское государство активно поощряли создание и распространение космических мифов, но эти мифы не всегда навязывались сверху. Разнообразные акторы – военные руководители, инженеры, космонавты, писатели, режиссеры и многие другие – активно участвовали в переделке мифов под свои собственные повестки. Зачастую одни и те же люди, участники космической программы, были вовлечены в создание как официальных версий, так и контрмифов, опиравшихся на их личные воспоминания. Мифы обоих типов были адресованы конкретной аудитории – будь то общественность или узкий профессиональный круг – и воплощали собой конкретные политические и культурные ценности. Мифы обоих типов играли конструктивную роль. Публичные мифы помогали работе пропагандистской машины, давали наглядные репрезентации идеологическим понятиям социализма и национализма, цементировали идентичность нации. В свою очередь, контрмифы усиливали профессиональную идентичность космонавтов и космических инженеров и давали выход разочарованию и критике, вычищенным из официального дискурса. В частности, инженеры-ракетчики выводили свою профессиональную идентичность из основополагающего мифа о том, что истоки программы – в огненных испытаниях сталинской эпохи. Во второй главе прослеживается связь двух профессиональных культур – сталинских конструкторов ракет и хрущевских космических инженеров.

Глава 2. Сталинские конструкторы-ракетчики устремляются в космос: техническая интеллигенция встречает оттепель

25 сентября 1938 года Иосиф Сталин подписал приказ о расстреле семидесяти четырех военных специалистов и инженеров оборонной промышленности. Подписи остальных членов Политбюро сгрудились чуть ниже сталинской. Это была рутинная процедура; в 1937–1938 годах Сталин подписал более 350 таких списков и обрек на смерть по меньшей мере 39 тысяч человек, казнь которых требовала его личной санкции. Под номером 29 в списке в тот день, 25 сентября, числился инженер из ракетного исследовательского института Сергей Королев. Его арестовали в июне 1938 года по сфабрикованному обвинению во вредительстве и шпионаже и под пытками добились признательных показаний¹⁴⁰. Через два дня после одобрения Сталина поспешно провели судебное слушание. Сорок девять человек из списка были приговорены к смерти и немедленно казнены. Королеву повезло: после отказа от показаний он получил десятилетний срок заключения. Другой инженер из того же института, Валентин Глушко, был арестован за три месяца до Королева по тому же обвинению и тоже получил тюремный срок. Глушко отправили работать в «шарашку», тюремное конструкторское бюро. Королев первые несколько месяцев занимался каторжными работами в печально известном исправительно-трудовом лагере на Колыме, едва выжил и в конце концов оказался в той же шарашке, что и Глушко. Оба вышли на свободу лишь в 1944 году после успешного завершения работы над новым самолетом, но обвинения против них формально не были сняты еще десять лет¹⁴¹.

Имена Королева и Глушко сегодня ассоциируются с наиболее выдающимися техническими достижениями XX века. Королев, главный конструктор ракетной техники, и Глушко, главный конструктор ракетных двигателей, сыграли ключевую роль в развитии советского ракетостроения: они построили первую советскую межконтинентальную баллистическую ракету, запустили Спутник и отправили в космос первого человека¹⁴².

Сталинская политика репрессий затронула и многих других инженеров-ракетчиков. Бориса Раушенбаха, ведущего инженера систем управления, во время Второй мировой войны интернировали в трудовой лагерь как этнического немца¹⁴³. Другой ведущий инженер-ракетчик, Михаил Янгель, потерял в ГУЛАГе младшего брата и сам едва избежал ареста¹⁴⁴.

Тем не менее в исторической мифологии, пронизывающей российскую космическую программу, сталинская эпоха считается «золотым веком» ракетостроения. Ветераны ракетно-космической отрасли зачастую вспоминают послевоенные годы как время оптимизма и энтузиазма, которое создало «особый романтический настрой»¹⁴⁵. Каким образом сталинская эпоха, в которую столь многие будущие выдающиеся конструкторы пострадали от преследований и работали в условиях постоянной слежки и угроз, внезапно приобрела мифологический статус «золотого века»? Чтобы ответить на этот вопрос, в данной главе я прослежу связи между сталинским и хрущевским периодами развития ракетостроения. Псевдоностальгический образ сталинской эпохи как воплощения идеалов дисциплины, ответственности и мудрого управления является коллективной конструкцией из воспоминаний космических инженеров, разочарованных последующим опытом работы в условиях все более хаотичной организации советской космической отрасли.

Величайшие успехи советской космической программы – Спутник, первый человек в космосе, первый групповой полет, первый полет женщины, первый совместный полет двух кораблей – были достигнуты в хрущевскую эпоху. Это был бурный период, сочетавший многие противоречивые тенденции. В своем «секретном докладе» на XX съезде Коммунистической партии Хрущев разоблачил культ личности Сталина и запустил десталинизацию общества. В то же время насильственное подавление восстания в Венгрии советскими войсками, шумная кампания против нобелевского лауреата Бориса Пастернака и публичные нападки Хрущева на либеральную интеллигенцию свидетельствовали не только о неуравновешенности личности Хрущева, но и о неопределенности и нестабильности, которые были характерны для политики и культуры этого периода. Как заметила историк Полли Джонс, «для хрущевского периода были характерны постоянные колебания в официальной политике, поскольку новое руководство пыталось поддерживать напряженное равновесие между стремлением отказаться от прошлого и неуправляемым иконоборчеством, между мобилизацией энергии „новых сил“ и отступлением перед анархией, между поддержанием советской системы и провоцированием ее коллапса»¹⁴⁶.

На фоне смуты и противоречий хрущевской эпохи огромный технический скачок СССР имел особое символическое значение. В общественном сознании он представлял собой смелый прорыв в будущее – и в технологическую утопию межпланетных путешествий, и в политическую утопию коммунизма. Согласно опросу, проведенному в 1963 году популярной молодежной газетой «Комсомольская правда», наибольшее число читателей сочли Спутник величайшим изобретением века¹⁴⁷. В этом смысле освоение космоса служило символом оттепели как движения прочь от сталинизма к новым, неизведанным политическим и культурным пространствам.

Эта глава фокусируется на двух взаимозависимых процессах: развитии космической отрасли и формировании идентичности и профессиональной культуры космических инженеров как особой группы советской технической интеллигенции в конце 1950-х – начале 1960-х годов.

Согласно историку Кендаллу Бейлсу, довоенная советская инженерная элита («техноструктура») не следовала автоматически приказам, отдаваемым политическими властями («властной структурой»). Напротив, техническая интеллигенция играла активную роль в перекраивании советского социального и культурного ландшафта¹⁴⁸. Уолтер Макдугалл заметил схожую тенденцию в послевоенный период. В своем исследовании американской и советской космических программ он выделял возросшее за время холодной войны политическое влияние технократических элит по обе стороны «железного занавеса»¹⁴⁹. В 1990-х годах ряд важных исследований внутренних бюрократических механизмов советской космической программы обнаружил сложную картину, в которой различные группы космических инженеров конкурировали за космические проекты и вынуждены были договариваться с множеством влиятельных фигур в партии и правительственном аппарате, в военных кругах и оборонной промышленности¹⁵⁰.

Эта глава посвящена роли профессиональной культуры ракетно-космических инженеров и опирается на недавние исследования процессов налаживания и использования горизонтальных социальных связей, отношений покровительства и эволюции профессиональных норм советского общества¹⁵¹. В этих исследованиях подчеркивается, что сети личных связей не только играли центральную роль в функционировании советского государства, но и помогали отдельным людям преодолевать разнообразные бюрократические препоны. Согласно Шейле Фицпатрик, в сталинском обществе «внешнее следование идеологии и ритуалам много значили, но личные связи значили еще больше»¹⁵². Как отмечал Кирил Томофф, «неофициальные сети пронизывали бюрократическую систему; их порождала ее неэффективность и стимулировало давно провозглашенное партией право вмешиваться в любое решение, дабы исправить любую бюрократическую недоработку»¹⁵³. Исследования Джерри Хау и Джеральда Истера показали, как сплоченные группы советских функционеров с тесными личными связями порождали и поддерживали эффективность и устойчивость советского государства¹⁵⁴.

Барбара Уокер предположила, что «советская власть смогла создать столь неэффективные инструменты перераспределения… именно потому, что предварительно созданные эффективные сети связей и отношений покровительства смягчали и скрывали глубокую неадекватность бюрократической системы по мере ее формирования»¹⁵⁵.

Профессиональные сети играли особенно важную роль. Принадлежность к профессиональной сети не только формировала идентичности инженеров, ученых и управленцев, но и позволяла им объединять усилия в продвижении своей профессиональной повестки. Например, согласно Марку Адамсу, в хрущевскую эпоху научное сообщество, опираясь на сети личных связей, оказалось «более изобретательным в манипулировании [советской] системой ради собственных целей, чем мог себе представить даже самый оптимистичный защитник академической свободы»¹⁵⁶.

Эти исследования разрушают стереотипный образ советских граждан, согласно которому они либо слепо поддерживали политику государства, либо пассивно сопротивлялись ей. Данная точка зрения выявляет сложную динамику взаимоотношений технической интеллигенции и государства: инженеры постоянно боролись с противоречиями и неопределенностями в политике и администрации и пытались сформулировать собственную технократическую повестку, одновременно договариваясь с властью и переинтерпретируя ее политику. Вместо того чтобы противопоставлять техническую интеллигенцию и государство, более продуктивно говорить о напряженных отношениях внутри интеллигенции, определяющих ее групповую идентичность, а также о ее роли в формировании и осуществлении государственной политики как официальными, так и неофициальными средствами.

Организационные проблемы ракетно-космической отрасли

13 мая 1946 года, когда Сталин подписал указ о создании Специального комитета по реактивной технике, до сих пор отмечается как день рождения российской ракетно-космической отрасли. Комитет возглавил главный заместитель Сталина Георгий Маленков; в него также вошел ряд ведущих руководителей оборонной промышленности. Ракетная программа была организована по тем же принципам, что и атомный проект под управлением Специального комитета №1: приоритетная программа с прямой политической поддержкой верхов, щедрым финансированием и огромными ресурсами. Были созданы ключевые институты развития ракетостроения, в том числе Научно-исследовательский институт №88, в состав которого поначалу входило конструкторское бюро Королева¹⁵⁷.

Рассказ о решающей роли личного участия Сталина в запуске советской ракетной промышленности неоднократно встречается в литературе и приобрел поистине мифологические масштабы. Часть его явно основана на слухах и не подтверждается документальными свидетельствами¹⁵⁸. Однако в фольклоре советских конструкторов ракет, сформировавшем их групповую идентичность, действительно важная поддержка, которую советская власть оказала приоритетной ракетной программе в период позднего сталинизма, часто находит олицетворение в фигуре Сталина как великого благодетеля советского ракетостроения. После его смерти в марте 1953 года Королев – явно не знавший, что Сталин почти приговорил его к смерти,– в письме жене выразил искреннюю скорбь: «Умер наш товарищ Сталин… Так нестерпимо больно на сердце, в горле комок и нет ни мыслей, ни слов, чтобы передать горе, которое нас всех постигло. Это действительно всенародное, неизмеримое горе – нет больше нашего родного товарища Сталина»¹⁵⁹.

Запуск Спутника в октябре 1957 года при помощи модифицированной межконтинентальной баллистической ракеты Р-7, сконструированной Королевым, стал наглядным символом успеха ракетной программы, которую курировал Специальный комитет по реактивной технике. Успешное завершение трех главных проектов позднесталинской оборонной промышленности – ядерное оружие, баллистические ракеты и радар – привело к радикальной реорганизации оборонного комплекса. Вкупе с масштабной хрущевской реформой государственной системы управления экономикой это означало полный демонтаж старой сталинской системы управления оборонной промышленностью. В декабре 1957 года три специальных комитета, курировавших создание ядерного оружия, баллистических ракет и радара, были упразднены. Взамен для координации работы министерств оборонной промышленности создали новую структуру – Комиссию по военно-промышленным вопросам при Президиуме Совета министров СССР¹⁶⁰. Еще одна реформа создала угрозу самим министерствам. В том же году Хрущев предложил радикальную реформу системы управления государственной экономикой – замену центральных министерств сетью региональных советов народного хозяйства (совнархозов). Вместо единого министерства, контролирующего все предприятия в одной промышленной отрасли на всей территории СССР, региональный совнархоз курировал бы все производства на своей территории. Это буквально ввергло экономику в хаос¹⁶¹.

Оборонную промышленность тоже затронул общий экономический беспорядок. Группа высокопоставленных руководителей направила Хрущеву официальное обращение в попытке убедить его исключить оборонную промышленность из реформы, однако их усилия провалились¹⁶². Предприятия и заводы, занятые в изготовлении ракет, были переданы под управление региональных советов вместе с другими производствами. Когда Хрущев заявлял, что «мы печем ракеты как сосиски», он и в самом деле был прав. Производство ракет страдало от тех же проблем, что и производство сосисок: разорванные границами регионов цепочки поставок, плохая координация между центральными и региональными структурами, пересекающиеся и конфликтующие сферы полномочий многочисленных курирующих органов.

Для зарождающейся космической программы время адаптации к новому административному режиму оказалось особенно тяжелым. В Советском Союзе не было единой центральной организации типа НАСА, отвечавшей за финансирование и управление космической деятельностью. Космические проекты официально утверждались совместными постановлениями Центрального комитета партии и Совета министров, но эти решения часто не подкреплялись финансированием. В 1959 году конструкторское бюро Королева не получило средств на разработку космического аппарата «Восток» и на ракеты, которые использовались для запуска автоматических лунных зондов. К началу 1960 года дефицит бюджета бюро составлял 95 миллионов рублей, к концу февраля были израсходованы все средства, выделенные на первый квартал, а к марту денег не осталось совсем. Королев постоянно обращался к своему начальству с просьбой выделить 95 миллионов рублей, которые бюро уже потратило, выполняя постановления партии и правительства. После месяца бюрократических препирательств он получил субсидию на 50 миллионов и займ на 22 миллиона, чего явно не хватало для его потребностей¹⁶³.

После успешного орбитального полета Гагарина на борту «Востока» в апреле 1961 года Хрущев в эйфории осыпал космическую отрасль орденами и премиями и стал гораздо восприимчивее к амбициозным планам космических путешествий на Луну, Марс и далее. Однако новые, более крупные проекты столкнулись с еще большими организационными и финансовыми проблемами, чем программа «Востока». Растущая сложность конструкций ракет и космических аппаратов и их производства требовала кооперации и координации в беспрецедентном масштабе. Особое конструкторское бюро №1 под руководством Королева, занимавшееся интеграцией разнообразных ракетно-космических технологий в единые комплексы, вынуждено было иметь дело с сотнями субподрядчиков. Как вспоминал председатель Комиссии по военно-промышленным вопросам, любые нарушения сроков поставок могли привести к «полной дезорганизации работ»¹⁶⁴. Поскольку космическая программа развивалась на основе специальных решений партии и правительства по каждому отдельному полету, космические проекты часто не включались в долгосрочное экономическое планирование. Их реализация требовала множества корректировок производственных планов сотен предприятий по всему Советскому Союзу. Неповоротливая система центрального планирования испытывала большие трудности при управлении такими интенсивными и крупномасштабными техническими проектами.

В июле 1963 года, в попытке упорядочить становящуюся все более хаотичной сеть цепочек поставок, Совет министров учредил систему денежных штрафов для недисциплинированных поставщиков, не исполнявших свои обязательства вовремя. Объясняя причины задержек, предприятия зачастую указывали на проблемы все дальше и дальше по цепочке поставок, что делало почти невозможным установление и наказание «реального» виновника. Например, в ноябре 1965 года заводу в Свердловске грозили огромные штрафы за то, что он вовремя не поставил Министерству обороны партию пусковых установок и ракет. Утверждая, что в задержке виноваты субподрядчики, руководство завода смогло избавиться от штрафов¹⁶⁵.

Советская лунная программа страдала от нехватки финансирования и больших организационных проблем. Разногласия между Королевым и Глушко привели к тому, что последний отказался строить двигатели для лунной ракеты Н-1 Королева и вынудил его сотрудничать с подрядчиком по двигателям из другого министерства. Одновременно другие ведущие конструкторы ракет, Владимир Челомей и Михаил Янгель, активно продвигали конкурирующие предложения по лунным полетам. В свою очередь, и Королев, и его соперники умело использовали своих политических покровителей в высшем эшелоне советского руководства и лоббировали собственные версии правительственных постановлений. В итоге был достигнут компромисс: лунная программа – в том числе весь бюджет и ресурсы – была поделена между Челомеем и Королевым. Один строил свою ракету и свой космический аппарат для полета вокруг Луны; другой же конструировал еще одну ракету и еще один аппарат для посадки на Луну. Это привело к беспрецедентному дублированию усилий в проектировании и производстве¹⁶⁶. Острая нехватка средств вынудила Королева отменить строительство наземного испытательного комплекса для связки двигателей первой ступени ракеты Н-1. Это решение оказалось роковым и привело к провалу всей программы¹⁶⁷.

Проблемы организации ракетно-космической промышленности продолжились и после отстранения Хрущева от власти в октябре 1964 года. В следующем году Советское правительство расформировало региональные совнархозы и восстановило систему министерств для отдельных отраслей промышленности. Вновь созданное Министерство общего машиностроения собрало под единым началом большинство конструкторских бюро и заводов, участвовавших в проектировании и производстве ракетно-космической техники. Королев попытался воспользоваться моментом и перевести в подчинение этого министерства как можно больше своих субподрядчиков. Например, в октябре 1965 года он предпринял попытку установить контроль над заводом в Балашихе, который работал над топливной системой для ракеты Н-1. Королев жаловался: завод «исключительно плохо относится к выполнению этой работы» – был завершен лишь 1% от общего объема работ, когда до срока сдачи оставалось лишь несколько месяцев. Этот раунд бюрократической борьбы за власть главный конструктор проиграл: завод передали другому министерству¹⁶⁸.

Восстановление системы министерств не решило проблему поставки компонентов; в некотором смысле она даже усложнилась. Любое соглашение между двумя организациями из разных министерств должно было получить одобрение обоих министерств. Пытаясь сократить свою загрузку, отдельные министерства часто отказывались от контрактов на сложное ракетно-космическое оборудование. Например, в феврале 1966 года Министерство электронной промышленности СССР категорически отклонило запрос на производство оборудования наземного управления для ракет и космических аппаратов. Глава министерства заявил, что это «является совершенно нереальным и явно невыполнимым»¹⁶⁹. В августе 1966 года Министерство тяжелой промышленности отказалось производить балки и опорные конструкции для сборочного цеха ракеты Н-1 даже несмотря на то, что эту задачу ему совместно назначили Центральный комитет партии, Совет министров и Комиссия по военно-промышленным вопросам¹⁷⁰. «Разные министерства – как разные государства», заметил один современник¹⁷¹.

В этих условиях едва ли было удивительным, что лидеры ракетно-космической промышленности с ностальгией вспоминали сталинские годы. В фольклоре советского ракетостроения, в основополагающих мифах, которые служили нарративной базой для профессиональной культуры ракетных инженеров, даже страх и гнет сталинской эпохи часто с нежностью вспоминались как эффективные механизмы для привития сильного чувства личной ответственности. Например, Юрий Мозжорин, директор Научно-исследовательского института №88, писал: «Тогда еще властвовал И. В. Сталин, не прощавший ошибок, а нашу отрасль курировал Л. П. Берия, „заплечных дел мастер“. Поэтому обоснование тактико-технических требований, предъявляемых к ракетному оружию, и условий приемки его на вооружение являлось особо ответственной задачей»¹⁷². Мозжорин многозначительно отмечал, что в сталинские годы никаким институциям, организациям или индивидам не позволялось вмешиваться в ракетные исследования и производства без специального разрешения от Совета министров¹⁷³.

Восторженные воспоминания советских инженеров-ракетчиков о сталинской эпохе как о «золотом веке» ракетостроения были весьма избирательны. Берия не курировал советское ракетостроение напрямую (он отвечал за ядерную бомбу), но его значимое место в фольклоре инженеров-ракетчиков показательно для их мифологии сталинизма. Безупречный порядок и дисциплина сталинской эпохи были полезной конструкцией прошлого, помогающей инженерам заострить критику бессистемного руководства космической программой при Хрущеве. На деле же в конце 1940-х годов высокопоставленные руководители оборонной промышленности точно так же жаловались на нехватку ресурсов и добивались перевода заводов из-под начала других министерств под свое крыло, чтобы гарантировать своевременные поставки¹⁷⁴. Недавние исследования показывают полную неэффективность принудительных мер и карательного режима на промышленных предприятиях сталинского времени¹⁷⁵. Однако имидж сталинской эпохи как образца сильного управления, строгой дисциплины и личной ответственности сформировал основу профессиональной культуры советского ракетостроения.

Ностальгия в среде инженеров-ракетчиков отражала общее настроение, вызванное в советском обществе противоречивыми мерами десталинизации. Волна преступлений после возвращения заключенных ГУЛАГа породила тревогу, последовали призывы к жестким методам поддержания правопорядка, напоминающие о сталинской эпохе¹⁷⁶. Поколение, вышедшее на сцену во время хрущевской оттепели,– когорта молодых ракетно-космических инженеров – фактически было сталинским «последним поколением», поколением послевоенной молодежи. Они не прошли через ужасы довоенного террора; вместо этого они усвоили полезные жизненные стратегии «хитрости, обхода и уклонения»¹⁷⁷. Будучи живым связующим звеном между сталинским и хрущевским периодами, они воплотили собой историческую преемственность¹⁷⁸. Как заметила Джулиана Фюрст, «они были приверженцами [системы], поскольку немногие из них ставили под вопрос основание советского государства, но они же были и циниками, которые настолько искусно манипулировали системой, что система держалась скорее на этой ритуальной манипуляции, чем на вере в истинность режима»¹⁷⁹.

Чтобы вытащить советский космический проект из хаоса хрущевской системы управления промышленностью, руководители космической программы начали манипулировать системой, используя испытанные стратегии сталинского времени.

https://commons.m.wikimedia.org/wiki/File:Мемориальный_кабинет_С_П_Королёва.jpg

Рис. 4. Мемориальный кабинет Сергея Королева в музее Ракетно-космической корпорации «Энергия».

Манипулирование системой

В мае 1964 года Королев, разочарованный недостаточно активным исполнением правительственных постановлений по лунной программе, решил обратиться к Леониду Брежневу, тогда еще секретарю Центрального комитета по оборонной промышленности. «Нет твердо установленных сроков, нет необходимой организации, достаточного финансирования и материального обеспечения,– писал он.– Суммы, выделенные на 1964г. МО для сооружения стартовой и технической позиций Н-1, сперва составляли 11млн р., затем по своему усмотрению МО уменьшило неожиданно до 7млн р., а сейчас до 4млн р., и вообще МО отказалось далее финансировать строительство Н-1 вопреки имеющемуся постановлению»¹⁸⁰. Это письмо Королев не отправил, возможно, понимая тщетность таких усилий. Заказчик – Министерство обороны – не дал финансирование, субподрядчики отказались заключать контракты; Королев застрял посредине забуксовавшей экономической и административной структуры.

Система управления советской оборонной промышленностью отличалась невероятной сложностью: ее курировали несколько партийных и правительственных инстанций с пересекающимися полномочиями и конфликтующими интересами, а координация проектов со всеми инстанциями возлагалась на Комиссию по военно-промышленным вопросам. Комиссия, обладая ограниченными полномочиями, едва ли могла управлять огромными и сложными космическими проектами, и Королев регулярно жаловался на то, что она плохо работает. Он считал, что промышленность следует реорганизовать по образцу сталинских программ по ядерному оружию и противовоздушной обороне, то есть подчинить единому центральному органу¹⁸¹. Не имея возможности инициировать столь радикальную административную реформу, он решил поспособствовать принятию решений в правительстве и усилить дисциплину поставок и производства другими методами. Королев создал альтернативный механизм управления, который дополнял государственные структуры и помогал преодолевать бюрократические барьеры. Он позаимствовал кое-какие проверенные управленческие технологии сталинской эпохи и приспособил их к новой ситуации.

Прежде всего Королев значительно расширил и усилил свою личную сеть связей. Подобно всем главным конструкторам, он придавал особое значение отношениям «вертикального» покровительства с Хрущевым и главным покровителем оборонной промышленности Устиновым. Но самым эффективным его инструментом была «горизонтальная» сеть, связывающая ведущих инженеров и руководителей оборонной промышленности и армии. Центром этой сети был Совет главных конструкторов. Королев организовал этот неофициальный орган в 1947 году, чтобы координировать усилия нескольких ключевых институций, участвующих в проектировании первых советских баллистических ракет. Шесть первых членов Совета: Сергей Королев (ракетный комплекс в целом), Валентин Глушко (ракетные двигатели), Михаил Рязанский (наземные системы управления полетом), Николай Пилюгин (бортовые системы управления), Виктор Кузнецов (главный конструктор гироскопов) и Владимир Бармин (пусковое оборудование). Исходная шестерка была связана узами личного знакомства и дружбы со времен ранних исследований ракетной техники 1930-х годов и совместной длительной командировки в Германию для сбора оборудования и технологий ракетостроения в 1940-х¹⁸². Совет решал 90% всех инженерных проблем¹⁸³.

Работая над Спутником, первыми лунными зондами и первым пилотируемым космическим аппаратом, Королев понял, что возникает много новых проблем – и технических, и административных,– которые выходят за пределы компетенции и влияния исходной «касты ракетчиков». Тогда он пригласил пятнадцать новых членов, включая ведущих математиков, специалистов по баллистике, конструкторов систем связи, новых конструкторов двигателей, специалистов по наземному слежению, врачей и представителей Военно-воздушных сил¹⁸⁴. Сфера полномочий Совета расширилась и теперь помимо чисто инженерных вопросов включала в себя организационные. Достичь консенсуса между главными конструкторами было критически важно не только для разрешения внутренних споров, но и чтобы выступить единым фронтом для лоббирования своих интересов в высших эшелонах власти.

Члены Совета играли уникальную роль: при помощи личных контактов и заключения альянсов с различными властными структурами в партии и правительственном аппарате они лоббировали свои проекты, добивались официального одобрения этих проектов и исполнения тех правительственных распоряжений, которые чиновники часто проваливали. Как метко высказался о Королеве его первый заместитель Василий Мишин, «он был функционально встроен в космонавтику, как двигатель в ракету, и настолько соответствовал существовавшей тогда социально-политической системе, что мог… противостоять ей»¹⁸⁵. Ведущий конструктор космических аппаратов Константин Феоктистов подтверждал, что «глобальные решения принимались не в ЦК КПСС и не в правительстве, а Устиновым и Королевым (а часто и одним Королевым), и уже позже, не мытьем, так катаньем, они добивались оформления этого решения постановлениями „компетентных органов“»¹⁸⁶.

Вместо иерархического принятия решений в Совете практиковались переговоры ради достижения консенсуса. Если главным конструкторам не удавалось достичь согласия по сложному вопросу, Совет создавал рабочую группу, чтобы добиться компромисса. Как вспоминал инженер из бюро Королева, главный конструктор был «арбитром споров»¹⁸⁷. Однако он вовсе не хотел до бесконечности откладывать решение; если Совет в итоге не мог прийти к консенсусу, решение принимал сам Королев¹⁸⁸.

В 1960-х годах Совет главных конструкторов – неофициальный орган, решения которого не имели юридически обязывающей силы,– фактически стал руководящим органом советской ракетно-космической программы. На сессии Совета часто приглашалась большая группа управленцев из оборонной промышленности, военных и ученых. На этих неофициальных встречах Королев и другие главные конструкторы могли откровенно и без бумажной бюрократии обсуждать ключевые технические и организационные проблемы. Например, в сентябре 1960 года во встрече Совета участвовали 87 специалистов; они обсуждали конструкцию тяжелой ракеты-носителя Н-1 и ее потенциальное военное применение. В январе 1961 года Совет собрался еще раз, чтобы обсудить выбор топлива для Н-1, принимая во внимание эффективность, токсичность и затратность разных вариантов. В июне 1964 года на встрече было принято важное решение: выбрать жидкий кислород как основное топливо этой ракеты и сделать ее ракетой-носителем программы посадки на Луну¹⁸⁹. Это решение было официально принято в августе 1964 года совместным постановлением Центрального комитета партии и советским правительством, которые тем самым дали «зеленый свет» советской лунной программе¹⁹⁰. Ключевым фактором проигрыша СССР в лунной гонке часто считают распад сети личных связей Королева после его смерти в начале 1966 года.

Другим механизмом из сталинской эпохи, приспособленным Королевым к условиям 1960-х годов, была личная ответственность главных конструкторов за безотказную работу их систем. В сентябре 1960 года, когда строился космический аппарат «Восток» для первого полета человека в космос, конструкторское бюро Королева подготовило «Основные положения для разработки и подготовки объекта 3КА» (3КА было кодовым названием «Востока»). Они понимали, что надежность этого аппарата имела первостепенную важность, но масштаб и сложность проекта делали эффективный контроль качества чрезвычайно трудным. В конструировании ракеты-носителя и аппарата «Восток» участвовали в общей сложности 123 организации из разных министерств и структур, в том числе 36 заводов, подчиненные 13 разным региональным совнархозам. В ракетных двигателях было 33 камеры, а космический аппарат нес на борту 241 электронную лампу, более 600 транзисторов, 56 электродвигателей, около 800 электрических реле и переключателей, соединенных электрическими проводами длиной около 15 километров с 880 штепсельными разъемами¹⁹¹. «Положениями…» устанавливалась «личная ответственность главных конструкторов, директоров заводов и руководителей служб за качественность технической документации, правильность конструктивных решений, отработанность и надежность элементов конструкции, за качество изготовления, сборки и испытаний»¹⁹². Королев считал, что для гарантии надежности всей системы необходимо привить чувство ответственности не только высшему руководству, но и каждому работнику, вовлеченному в производство «Востока». Каждый этап сборки и испытаний документировался, в том числе записывались имена работников, ответственных за этот этап. Контроль качества на главных этапах сборки и испытаний был возложен на военных специалистов из Министерства обороны. Каждый компонент «Востока» был маркирован специальным знаком и задокументирован с пометкой «годен для 3КА». Все работники понимали, что жизнь космонавта зависит от качества каждой детали¹⁹³. Стоит подчеркнуть, что «Основные положения…» не были навязаны промышленности никакой официальной инстанцией. Этот документ распространялся и становился обязательным к исполнению благодаря неофициальной сети, координируемой Советом главных конструкторов.

Для главных конструкторов усиление личной ответственности означало усиление личной власти. Королев «вполне сознательно добивался такого авторитета», отмечал инженер из его конструкторского бюро Георгий Ветров. «Такой авторитет рождал власть, которая нужна была Главному конструктору не меньше, чем полководцу»¹⁹⁴. Другие мемуаристы также сравнивали Королева с полководцем¹⁹⁵ или даже «абсолютным диктатором»¹⁹⁶. «Наверное, причиной тому была огромная доля личной ответственности, которую Королев не мог разделить ни с кем из своих подчиненных и которая делала его временами требовательным до деспотизма, властным до надменности, сосредоточенным до отчужденности и одиночества»,– вспоминал Ветров¹⁹⁷. Идея эффективного управления, по Королеву, состояла в личном контроле каждого технического и организационного аспекта космической программы. «Ему как руководителю нужно было распространить свою власть на каждый элемент разработки»,– писал Ветров¹⁹⁸. К примеру, он требовал «права первой информации» о каждом сбое во время испытаний¹⁹⁹.

Королев часто начинал конструировать и даже строить ракеты и космические аппараты по собственной инициативе, безо всякого официального контракта, используя только внутренние ресурсы своего конструкторского бюро. Эта стратегия разработки «с упреждением» требовала «иметь решительный характер и крепкие нервы», поскольку полагалась на твердую веру в то, что предложение Королева, находящееся на рассмотрении в правительстве, будет принято²⁰⁰. Эта рискованная стратегия окупала себя, когда Королев сталкивался с конкурентами. Он подкреплял свои предложения техническими прототипами, а материальные объекты, пусть даже и несовершенные, производили гораздо большее впечатление на партию и правительство, чем стопки чертежей от конкурентов. Например, спешно переоборудовав металлические корпусы орбитального космического аппарата «Союз» под полет вокруг Луны, он смог отобрать контракт на эту программу у своего соперника, конструктора Челомея, аппарат которого, каким бы оригинальным и продуманным он ни был, в то время не продвинулся дальше стадии чертежей²⁰¹.

Историк космоса Эндрю Дженкс охарактеризовал Королева как «строителя систем», опираясь при этом на новаторское исследование историка техники Томаса Хьюза, посвященное таким знаковым руководителям машиностроения, как Эдисон, Форд и Сименс²⁰². Роль Королева и в самом деле была во многом организационной; он редко предлагал собственные инженерные решения, а его сила заключалась в создании новых институций, сетей поддержки и творческих команд. Однако в отличие от строителей систем, описанных Хьюзом, Королев не был сам себе хозяином. Его официальный статус в космической отрасли был невысок; он был всего лишь главой конструкторского бюро, и над ним возвышалось множество уровней министерской бюрократии. Ему всегда приходилось работать в рамках более масштабной системы, и его самым важным качеством было умение манипулировать этой системой для продвижения собственной повестки. Более правильно было бы назвать его не «строителем систем», а «манипулятором системами». Залогом успеха его космических инициатив была не столько сила созданных им институций, сколько его личные навыки организации и лоббирования²⁰³.

Благодаря своей фантастической энергии и способности договариваться Королев построил обширные сети союзников и часто выигрывал споры с другими главными конструкторами и высокопоставленными оппонентами – главами отраслевых министерств, высшими правительственными чиновниками и партийными функционерами. Вместо того чтобы ограничиться тем, что было возможно в рамках выделенного бюджета и предписанных сроков, он запускал новые проекты, надеясь получить финансирование и скорректировать сроки позже. Он упрямо сопротивлялся решениям, с которыми не был согласен, даже если они приходили с самого верха. Когда Королев категорически отверг предложение Хрущева использовать ракетное топливо, пригодное для долгосрочного хранения, даже руководителю Коммунистической партии и советского правительства не удалось заставить его пойти на уступки. Использование такого топлива сократило бы время подготовки запуска и серьезно улучшило боеготовность баллистических ракет, но для Королева приоритетом было совсем другое. Он предпочитал создавать объекты двойного назначения, которые служили бы и как военные ракеты, и как носители для космических аппаратов. Поэтому он настаивал на криогенном топливе, которое было нетоксичным и более эффективным, а потому более подходящим для космических запусков, хотя подготовка ракеты к пуску занимала целый день, что делало ее бесполезной в качестве вооружения. Королев в итоге сделал свою важнейшую разработку – лунную ракету Н-1 – под криогенное топливо, потеряв при этом поддержку Министерства обороны, которое не видело военного применения для такой ракеты.

Стремление Королева к большей власти тоже уходило корнями в сталинский период. В конце 1940-х годов главные конструкторы, такие как Королев и Глушко, отчитывались напрямую перед заместителем председателя Специального комитета по реактивной технике Устиновым, а тот, в свою очередь, докладывал Сталину. Беря приоритетные проекты под свой личный контроль, Сталин создал управленческую структуру, действовавшую в обход множества уровней бюрократии, которые отдаляли его от людей, непосредственно работающих над этими проектами. Это «прямое подчинение» высшему руководству давало главным конструкторам очевидное преимущество перед их непосредственными министерскими начальниками и помогало справляться с давлением со стороны бюрократии. Поэтому в памяти инженеров-ракетчиков о сталинской эпохе образовался фантом идеального верховного лидера – всезнающего, вездесущего, благосклонного и бесконечно могущественного. В их восприятии власть была атрибутом конкретных индивидов, а не бюрократических систем.

Королев был убежден в эффективности метода «прямого подчинения» в управлении и воспроизвел его в собственном конструкторском бюро. На каждый большой проект, будь то новая ракета или новый космический аппарат, он назначал так называемого ведущего конструктора, который следил за динамикой производства всех компонентов и их сборки, невзирая на границы подразделений. Ведущий конструктор докладывал напрямую Главному и фактически служил его доверенным лицом. Как вспоминал один из таких конструкторов, Королев «поднимал авторитет ведущих конструкторов, подкрепляя его своим собственным авторитетом. Ведущего конструктора на предприятии называли „глаза и уши Главного конструктора“ или „маленький Главный конструктор“. Королев от всех требовал уважения к ведущему конструктору. Доверие большое, оправдывать его было непросто. Надо было много работать, много знать, где что делается, в каком состоянии, вплоть до последней детали…»²⁰⁴

Как показала историк Сюзанна Шаттенберг, после хрущевского разоблачения культа личности снизу все чаще раздавалась критика самого сталинского авторитарного стиля управления. Управленцев из сталинской эпохи начали называть «маленькими сталиными» и писать на них жалобы властям. Один из таких доносов был направлен против самого Устинова, тогда министра вооружений. Его недовольные подчиненные докладывали:

Министр т. Устинов, видимо, считает, что наилучший метод руководства – деспотизм. …Зал заседания коллегии исполняет функции лобного места при Иване Грозном, ни о какой коллегиальности в решении вопросов не может быть и речи, т.к. все члены коллегии напуганы и приучены к тому, чтобы голосовать за то решение, которое примет «САМ». Упаси боже попасть к Устинову в немилость, самый способный человек будет уничтожен²⁰⁵.

Какой бы преувеличенной ни была эта характеристика, она описывает устиновский прямой и напористый стиль управления, нацеленный на преодоление бюрократической волокиты и доведение дела до конца. Подозревая, что руководители среднего звена могут скрывать от него истинное положение дел, Устинов без предупреждения приезжал на заводы, заходил с черного входа и осматривал цеха²⁰⁶. Королев тоже часто посещал производственные площадки с внезапной проверкой, быстро определяя виноватых, вынося выговоры и отдавая приказы. Его ведущие конструкторы почти круглосуточно были на производстве, осуществляя его идеал постоянного контроля. Подобно пресловутым «маленьким сталиным», королёвские «маленькие Главные конструкторы» воплощали собой идею всезнающей и вездесущей власти, которую инженеры-ракетчики ассоциировали со сталинской эпохой.

По словам Полли Джонс, в хрущевский период «сами идеи стабильности, контроля и авторитета были поставлены под вопрос»²⁰⁷. Именно понятия контроля и авторитета сформировали в сталинскую эпоху профессиональную культуру инженеров-ракетчиков. С точки зрения инженеров, при Хрущеве эти ценности оказались подорваны нестабильностью и необдуманными реформами, поэтому они обратились к проверенным техникам управления из прошлого: налаживанию профессиональных сетей связей, личной ответственности и непосредственному контролю через «прямое подчинение».

При подготовке к запуску первого пилотируемого аппарата «Восток» во всей системе был лишь один элемент, недоступный для эффективного контроля космических инженеров. Этим элементом был сам космонавт.

Маленький винтик в огромном механизме

Ключевое решение, определившее будущее «Востока», было принято Советом главных конструкторов в 1958 году. Совет обсуждал три альтернативных предложения по новому космическому кораблю: автоматический спутник-разведчик, пилотируемый аппарат для баллистического полета и пилотируемый аппарат для орбитального полета. Все три предложения были выдвинуты Особым конструкторским бюро №1 Королева; он всегда предпочитал подстраховаться и разработать альтернативные варианты конструкций для будущих проектов. Конструкторы разведывательного спутника при продвижении своего проекта подчеркивали его первостепенную важность для обороны. Явным адресатом этого сообщения были военные, основные заказчики бюро Королева. Авторы проекта пилотируемого баллистического полета предлагали быстрый результат и гарантированную победу в гонке за первый полет человека в космос. Третья группа, руководимая конструктором Феоктистовым, предлагала построить более сложный космический аппарат для пилотируемого орбитального полета. Эта группа решила сделать свое предложение более привлекательным, совершив, как выразился Феоктистов, «тактический маневр». Они заявили, что их пилотируемый космический корабль можно будет легко превратить в полностью автоматический аппарат и использовать в качестве спутника-разведчика, который смог бы вернуть на Землю не один маленький контейнер с пленкой, а большой спускаемый аппарат с полным набором камер. Этот проект обещал одним выстрелом убить двух зайцев! Совет поддержал схему Феоктистова, и тот подготовил проект официального предложения для Комиссии по военно-промышленным вопросам: сконструировать пилотируемый аппарат под видом автоматического разведывательного спутника. Тамошние чиновники что-то заподозрили. Заметив, например, что якобы автоматический спутник оборудован набором устройств коммуникации, они начали допытываться: «Зачем здесь аппаратура радиотелефонной связи, что, там фотоаппараты будут разговаривать?»²⁰⁸ В апреле 1959 года советское правительство послало руководству партии секретное предложение построить автоматический разведывательный спутник. Через личные связи Королеву удалось добавить к тексту предложения одну фразу, которая в дальнейшем послужила оправданием для превращения спутника в пилотируемый аппарат: «…а также спутника, предназначенного для полета человека». Уже в следующем месяце предложение было одобрено²⁰⁹.

Вынужденное соединение в одной конструкции двух совершенно разных функций – автоматической разведки и полета человека – привело к тому, что у получившегося космического аппарата была очень специфическая конфигурация. Пилотируемый «Восток» надо было сконструировать так, чтобы легко превращать его в разведывательный спутник «Зенит», просто заменяя кресло космонавта набором фотокамер. Поскольку «Зенит» надо было сделать полностью автоматическим, «Восток» тоже оказался полностью автоматизирован. У космонавта в «Востоке» было только две функции ручного управления: управление ориентацией и запуск тормозной двигательной установки²¹⁰. Пилотируемый полет «Востока» мог целиком проходить безо всякого взаимодействия космонавта с элементами управления на борту корабля.

Любая попытка расширить функции ручного управления ставила под угрозу хорошо организованную систему, которая гарантировала качество и надежность компонентов космического аппарата. Инженеры откровенно не доверяли никем не испытанной способности космонавта управлять бортовым оборудованием на орбите в непривычных условиях невесомости и психологического стресса. Королев был твердо убежден, что автоматика дает гораздо более надежные результаты, и заставлял своих подчиненных и субподрядчиков автоматизировать все возможные этапы производства и использования космического оборудования²¹¹. Наземным операторам главный конструктор доверял не больше, чем космонавту. Однажды он впал в неконтролируемую ярость, когда узнал, что сотрудники станции автоматического наземного управления выполнили одну из процедур вручную²¹².

Предоставление космонавтам доступа к системам ручного управления подрывало намерения космических инженеров добиться максимального контроля за каждым элементом устройства. Борис Черток, ответственный за всю систему управления «Востока», так сформулировал подход Королева к конструированию систем: «свойства каждого элемента, каждого прибора, агрегата, системы, даже человека и его деятельности должны быть подчинены общим интересам синтеза всей системы»²¹³. Сиддики утверждал, что конструкторы «Востока» «не только не доверяли способности пилота адекватно действовать, но хотели, чтобы проектирование аппарата, полет на нем и приземление находились целиком под их контролем»²¹⁴.

Разделение функций управления между человеком и машиной отражало соотношение властных полномочий институций, ответственных за подготовку космонавтов и за конструирование автоматики, а также, в свою очередь, само воздействовало на эти полномочия. Конструкторское бюро Королева добилось беспрецедентного контроля над множеством аспектов космической программы. Командование Военно-воздушных сил, курировавшее отбор и подготовку космонавтов, пыталось добиться большего влияния на составление полетных заданий, но Королев не желал делиться своими полномочиями на принятие решений ни с какой внешней инстанцией. В частности, он играл главную роль в принятии решений по целому ряду вопросов, выходящих за пределы инженерной тематики, например таких, как поставка космических аппаратов, отбор экипажа, программа подготовки космонавтов, планирование полета и наземное управление полетом. Его роль безоговорочного лидера в собственном конструкторском бюро служила отражением того центрального положения, которое отводилось его бюро во всей космической отрасли²¹⁵.

Автоматизация «Востока» задала тенденцию, которая десятилетиями господствовала в советской пилотируемой космической программе. Несмотря на расширение функций ручного управления на кораблях «Союз», роль космонавта по-прежнему, по сути, сводилась к подстраховке автоматики на случай чрезвычайной ситуации. Для астронавтов на «Джемини» и «Аполлоне» ручная стыковка была обычным делом, в то время как космонавты на «Союзе» лишь изредка могли попробовать выполнить процедуру вручную. Такие попытки часто оканчивались неудачей, поскольку усилия инженеров были в основном направлены на усовершенствование автоматики, в то время как космонавты не были снабжены необходимым оборудованием, не были надлежащим образом подготовлены или не получали своевременного разрешения на ручную стыковку в сложных условиях²¹⁶.

Космонавтов возмущала эта тенденция к полной автоматизации. Некоторые из них усматривали ее истоки в идеологических основах советской системы. Например, Валентина Пономарева, бывшая кандидатка в космонавты и дублер Терешковой, писала в своих мемуарах: «…„ставка на автоматику“ была следствием и составной частью свойственного нашей идеологии тотального недоверия к человеку. …пропаганда постаралась внедрить в сознание людей мысль, что техника решает все. Отсюда непосредственно вытекало, что отдельный человек мал и ничего не значит, что он лишь „винтик“ огромного механизма»²¹⁷. По всей видимости, эта критика советской идеологии не вполне по адресу. Автоматизацию поощряли не партия или правительство, а сам образ мышления космических инженеров, заточенный на контроль. Этот образ мышления возник в попытке уменьшить неопределенность и риск и в борьбе с недостатками общей организации космической программы.

Здесь можно заметить своеобразную историческую иронию. Конструкторы космических аппаратов – одни из самых талантливых и изобретательных инженеров страны, сливки советской технической интеллигенции – в самый разгар оттепели построили корабль, который воплотил в себе идеи контроля и власти, вытекавшие из идеализированного этими инженерами образа сталинской эпохи. «Восток» стал техническим аналогом тоталитарного мифа, всеведущего паноптикума, следившего за каждым движением космонавта²¹⁸. Подобно любому другому техническому артефакту, «Восток» отражает профессиональную культуру своих конструкторов. В той мере, в какой эта культура несла на себе отпечаток сталинской эпохи, можно сказать, что «Восток», самый прославленный артефакт оттепели, был летающим символом мифологизированного сталинизма.

Двойное назначение, двойная идентичность

Двойное управление «Востока» – автоматизированное и ручное – отражало двойное назначение этого космического аппарата: для военных и гражданских целей. Как широко освещаемый в медиа проект, осуществляемый при этом в закрытых оборонных организациях, космическая программа представляла собой аномалию, своеобразную гибридную сущность. Это вызывало внутренний раскол в идентичности космических инженеров, работавших, например, в возглавляемом Королевым Особом конструкторском бюро №1, которое занималось разработкой как военных ракет, так и космических кораблей и ракет-носителей. Их исходная профессиональная идентичность как секретных инженеров-ракетчиков, работавших в изоляции от остального мира, сталкивалась с новообретенным ощущением пребывания (пусть и анонимного) в центре внимания²¹⁹.

Космических инженеров воодушевлял массовый энтузиазм по поводу Спутника и первых полетов человека в космос. Черток вспоминал: «Эффект, вызванный запуском новой ракеты, теперь известной как ракета-носитель „Спутник“, оказался совершенно неожиданным. Рабочие, инженеры, научные работники многочисленных НИИ, КБ, сотрудники космодрома, которым казалось, что они делают очень важное, но обычное дело, вдруг увидели, что дело-то совершенно необычное. Каждый участник разработки, изготовления, подготовки и пуска почувствовал себя непосредственно приобщенным к научному подвигу, к ярчайшей дате в истории человечества»²²⁰.

Тем не менее советское руководство решило держать в тайне личности Королева и других ведущих космических инженеров, поскольку все они одновременно участвовали и в сверхсекретных оборонных проектах. Всеобщее внимание сосредоточилось на космонавтах, в то время как главные конструкторы были заметны лишь своим отсутствием на публичных торжествах. Совсем другие люди, зачастую вовсе не связанные с космической программой, путешествовали за границу, произносили речи и получали почести. Королев упоминался в прессе лишь как анонимный «Главный конструктор» и оставался неизвестным вплоть до своей смерти в 1966 году. В сентябре 1963 года, когда прошло уже немало времени после Спутника и полета Гагарина, Королев отдыхал на Черном море и решил посетить публичную лекцию о советских триумфах в космосе. Никто в аудитории, включая лектора, не знал, кто он такой²²¹. Даже перспектива получить Нобелевскую премию за Спутник и позднее за полет Гагарина не подвигла руководство раскрыть личность Королева. В ответ на запрос Нобелевского комитета Хрущев, как утверждается, сказал, что «автором спутника был „весь советский народ“»²²². Королев однажды горько посетовал старому другу, мол, «я – подпоручик Киже. Фигуры не имею. И так, наверное, иметь и не буду…»²²³

Советская космическая промышленность была частью обширного военного комплекса производства ракетной техники и ядерного оружия, и инженеры-ракетчики подчинялись тем же строгим правилам секретности, что и остальная оборонная промышленность, а возможно, и еще более строгим. Правила Министерства обороны от 1957 года требовали «предупреждения случаев разглашения в личных письмах и разговорах с родными и знакомыми сведений о дислокации, действительном наименовании части (учреждения) и характере проводимых там работ»²²⁴. Частную корреспонденцию подвергали регулярным проверкам на разглашение государственной тайны. Суровые предупреждения не остановили волну нарушений режима. Например, в одном военном подразделении в 1959 году за один только июль цензоры зафиксировали 62 случая нарушения режима секретности в частных письмах. В декабре 1959 года министр обороны издал суровый приказ «решительно покончить с либерализмом и сурово наказывать тех, кто допускает ротозейство и притупление бдительности»²²⁵.

Оттепель открыла для академических ученых новые захватывающие перспективы: стали возможными общение с иностранными коллегами, поездки на конференции и публикации за рубежом. Но инженеры-ракетчики, несмотря на свой непосредственный вклад в исследовательский проект огромной международной значимости, оставались изолированы от Запада. Черток вспоминал, что накануне Второй мировой войны Королев и его сотрудники «мечтали, что вместо намечавшейся конфронтации взаимодействие ученых стран-победительниц будет закономерным продолжением военного союза. В конце 1946 года, вернувшись с какого-то совещания из Берлина, Королев, загадочно улыбаясь, сказал мне и Василию Харчеву: „Приготовьтесь лететь за океан“. Увы! До самой кончины Королева ни он и никто из его ближайших сотрудников „за океаном“ так и не побывали»²²⁶.

Совместная работа над засекреченными проектами, которые должны были держаться в тайне даже от членов семьи, специфический образ жизни во время продолжительных командировок в суровом климате и скудных условиях космодрома, чувство гордости за международно признанные результаты и горечь из-за отсутствия публичного признания заслуг – все это значительно усилило групповую идентичность инженеров-ракетчиков. Совместная жизнь формировала одинаковые ценности и интересы. Один инженер, возвращаясь в Москву с космодрома, по ошибке взял в аэропорту чужой чемодан и, к своему удивлению, обнаружил в нем почти те же вещи, что были и у него: «Лежала в коробочке бритва „Харьков“, точь-в-точь как моя, несколько номеров „Нового мира“ – и у меня были те же, перчатки, шлем и штаны из летного комплекта, кое-какое бельишко и туалетные принадлежности. Несколько недавно купленных книжек почти полностью повторяли ассортимент моей покупки во время торчания на „десятке“»²²⁷. Владельца чемодана вскоре нашли; им действительно оказался другой космический инженер.

Черток отмечал, что у инженеров-ракетчиков не было культурной утонченности, обычно ассоциируемой с интеллигенцией. «Действовать, а не болтать, рисковать, влиять на ход событий как можно решительнее – таков был стиль работы. Многим в нашей среде не хватало тех черт интеллигентности, которые называются культурой общения, тактом, воспитанностью. Но каждый в каждом ценил чувство юмора, проявлял к работе товарища внимание, старался, если требовалось, прийти на помощь»²²⁸. Действительно, по воспоминаниям, участник первого состава Совета главных конструкторов Михаил Рязанский, который был «подчеркнуто интеллигентен, неизменно вежлив, корректен, доброжелателен», по своим манерам был исключением на фоне стиля поведения, преобладающего среди других членов Совета²²⁹. Главные конструкторы – жесткие переговорщики и строгие управленцы – часто считали утонченные манеры признаком слабости. Например, Королев поначалу не доверял конструктору систем связи Юрию Быкову. «Его настораживала подчеркнутая корректность, внешняя и внутренняя интеллигентность Быкова. Не дрогнет ли он в решающий и трудный миг, когда на карте может оказаться жизнь космонавта, престиж страны?» – вспоминал Черток²³⁰. В конце концов Королев преодолел свои подозрения, но его первоначальные сомнения показательны.

Гражданские инженеры всегда были окружены военными; в их число входили подразделения, обслуживающие стартовый комплекс, военные специалисты, занятые испытаниями ракетно-космической техники, и высшее военное руководство, наблюдающее за пусками. В условиях постоянного общения гражданских и военных в ракетно-космической отрасли возникла любопытная переходная категория «гражданских военных»: так называли военных инженеров, приписанных к группам гражданских инженеров для помощи в разработке ракетной техники²³¹. Ряд ключевых постов в руководстве ракетостроения в оборонной промышленности занимали военные офицеры, для которых было сделано исключение, позволявшее им работать в гражданских учреждениях, одновременно оставаясь военнослужащими²³². Профессиональная культура инженеров-ракетчиков была проникнута духом и ценностями военной службы. Но их идентичность оставалась расколотой: приверженность цели создания оружия для защиты социалистической Родины сталкивалась со стремлением осваивать космос. При этом они зачастую рассматривали первую цель лишь как средство для второй.

Инженерная элита: позиция между автономией и лояльностью

Когда уже в постсоветскую эпоху Черток писал свои мемуары, он сформулировал несколько черт, которые, по его мнению, описывали типичных советских инженеров-ракетчиков: они находили смысл жизни в творческой инженерной работе, сочетали техническую работу с организационной деятельностью, несли личную ответственность за результаты проекта, работали в изоляции от своих западных коллег и полагались только на отечественные технологии, работали в сотрудничестве с учеными из других областей и считали себя членами «гигантской технократической системы, теснейшим образом связанной с государством и идеологией социалистического общества»²³³.

Вера инженеров в технократическую утопию хорошо сочеталась с марксистским взглядом на научно-технический прогресс как фундамент строительства лучшего общества. В отличие от многих писателей, художников и ученых, космические инженеры держались на безопасной дистанции от любых опасных политических тем²³⁴. Один конструктор космических аппаратов признавал: «диссидентов среди нас не оказалось»²³⁵. Космическим инженерам нужен был советский режим, чтобы претворять в жизнь свои амбициозные космические планы, в то время как режим нуждался в их помощи для усиления обороны и повышения престижа государства. Ведущие инженеры постепенно вошли в политическую элиту страны. Главные конструкторы Королев, Глушко, Янгель и Челомей стали делегатами партийных съездов, а Глушко и Янгель присоединились к правящему ареопагу, Центральному комитету Коммунистической партии.

В своем выдающемся исследовании «Техника и общество при Ленине и Сталине» Кендалл Бейлс отметил «парадоксальную связь» между технической интеллигенцией и советским государством: «Подобно тому как российская аристократия снабжала кадрами высшие уровни царской бюрократии до 1917 года и обеспечивала ядро „критически мыслящей“ интеллигенции в XIX веке, техническая интеллигенция после смерти Сталина являлась самой обширной группой, из которой рекрутировалась правящая элита, и в то же время стала большой частью новой, критически настроенной интеллигенции»²³⁶.

Это утверждение выглядит парадоксальным, только если предполагать, что правящая элита была однородна и лишена критической установки. Изучение космических инженеров показывает, что эта самая привилегированная группа советской технической интеллигенции имела расколотую идентичность: замкнутый мир послевоенного ракетостроения усиливал их близость к военным, в то время как работа над передовыми технологиями подпитывала их чувство принадлежности к международной технонаучной элите. Непрерывные споры о военных и исследовательских приоритетах в космических полетах отражали это глубоко укорененное противоречие в идентичности космических инженеров.

Королев и другие главные конструкторы не просто использовали сети личных связей, чтобы выполнять государственные приказы более эффективно. Они использовали эти связи, чтобы рекрутировать новых союзников в реализации собственной программы освоения космоса. Королев конструировал и строил ракеты, которые номинально имели двойное назначение, но фактически гораздо лучше подходили для космических полетов, чем для военных целей. Челомей, напротив, проектировал ракеты под пригодное для хранения топливо, получил поддержку военных и пытался использовать эту поддержку, чтобы продвигать свои космические проекты.

Инженеры-ракетчики в той же мере манипулировали системой, в какой система манипулировала ими. В 1966 году, стремясь обуздать независимую деятельность главных конструкторов, Комиссия по военно-промышленным вопросам установила официальную процедуру, согласно которой главные конструкторы более не могли действовать в обход Комиссии при попытках лоббировать свои интересы. Они обязаны были получить одобрение своих предложений от Комиссии и Министерства обороны, перед тем как обращаться к политическому руководству. Бывший заместитель председателя Комиссии позднее признавал, что, «конечно, не всегда это пунктуально выполнялось»²³⁷.

Профессиональные сети связей инженеров-ракетчиков не просто помогали работе советской оборонной промышленности. Они стали каналами, через которые формулировалась, дискутировалась и переопределялась советская космическая политика. Работая параллельно и часто в противовес сложившимся административным иерархиям, главные конструкторы могли разрабатывать и продвигать собственные программные инициативы. Именно их предложения, неохотно одобрявшиеся советским правительством, привели к Спутнику, полету Гагарина и амбициозным межпланетным и лунным программам. Именно их технократическое видение будущего как технологической утопии захватило воображение общества в начале 1960-х годов. По иронии истории, пытаясь избавиться от политического наследия сталинизма, советское общество вдохновлялось продуктами инженерной культуры сталинской эпохи.

Глава 3. «Новый советский человек» внутри машины: инженерная психология, конструирование космических кораблей и строительство коммунизма

12 апреля 1961 года исторический полет Юрия Гагарина в космос потряс весь мир. Толпы восторженных советских граждан высыпали на улицы праздновать это событие. Вслед за этим советская космическая программа смогла похвастаться еще целым рядом успехов: первый групповой полет, первая женщина в космосе, первый полет многоместного корабля и первый выход в открытый космос. Для послевоенного поколения советских людей триумфы космонавтов выглядели как вознаграждение за жертвы военных лет и за лишения сталинской эпохи. «Ну, в детстве, конечно, как в те годы было принято, космос, космос, космос»,– вспоминал представитель «поколения Спутника»²³⁸. Согласно опросу 1963 года, советская молодежь считала полет Гагарина подвигом века²³⁹.

Космонавты послужили образцами для «нового советского человека», гражданина советского государства будущего. Создание нового советского человека стало частью повестки благодаря новой программе Коммунистической партии, принятой XXII съездом партии всего через несколько месяцев после полета Гагарина. Советская пропаганда ярко изображала космонавтов как героев, бесстрашно летящих в своих космических кораблях навстречу неизвестному, однако на деле роль космонавтов на борту корабля была весьма ограниченной. Советские космические аппараты были полностью автоматизированы. Хотя на них и были установлены системы ручного управления, их функции были строго ограничены и они могли использоваться только в экстренных случаях. Конструктор системы ручного управления «Востока» в шутку резюмировал инструкции для Гагарина четырьмя словами: «Ничего не трогай руками!»²⁴⁰ В представлении советских инженеров о пилотируемом полете космонавт летел на борту корабля, а не пилотировал корабль.

В более поздних моделях космических аппаратов круг функций ручного управления все более расширялся, но космонавты по-прежнему в основном служили для подстраховки на случай сбоя автоматики; стандартным режимом управления оставался автоматический. Космонавты были «спроектированы» как часть большой технической системы; их рост и вес строго регламентировались, а действия были тщательно запрограммированы. Образно говоря, советская космическая политика была отпечатана на телах и в умах космонавтов, поскольку они вынуждены были встраиваться в свои корабли как физически, так и ментально.

Космонавты активно противостояли этой тенденции, которую они считали «засильем автоматов»²⁴¹. Будучи по профессии летчиками, они полагали, что, если дать человеку больше возможностей по управлению аппаратом, это только повысит надежность и эффективность космических полетов. Некоторые космонавты были убеждены, что господство автоматики в космической программе является проявлением идеологизированного отношения к индивиду как к незначительному винтику в колесе²⁴². Строгое регулирование своей деятельности на борту они считали отражением общей ситуации социального контроля в советском государстве²⁴³. Анализ расхождения между публичным имиджем космонавтов как символов коммунизма и их неоднозначной профессиональной идентичностью может помочь прояснить фундаментальные противоречия советского дискурса о коммунистической личности в хрущевскую эпоху.

Историки давно занимались изучением попыток реформирования человеческой личности в СССР. Попытки создать нового советского человека играли ключевую роль в советском проекте. В тоталитарной модели этого общества на первый план выдвигается «винтик в колесе» как центральная метафора нового советского человека²⁴⁴. Она воплощает в себе представление о пассивном индивиде, подчиненном коллективу, и предполагает, что партия и государственный аппарат действуют подобно некой машине, контролирующей общественную жизнь.

В последние двадцать лет ученые начали ставить под вопрос представление о пассивной природе советского человека и изучать эволюцию представлений о личности в советской истории. Так, Владимир Паперный предположил, что в советском обществе было две противоположных культурных тенденции, которые преобладали в разные периоды: первая, ориентированная на механизм и коллективизм, господствовала в 1920-х годах, а вторая, сосредоточенная на человеке и индивидуализме,– в 1930–1950-х²⁴⁵. Игал Халфин и Йохен Хелльбек утверждали, что сталинский субъект не был лишь пассивным потребителем официальной идеологии. С их точки зрения, советская молодежь усваивала коммунистические ценности и активно работала над собой, стремясь к манящему их идеалу нового советского человека²⁴⁶. Шейла Фицпатрик, в свою очередь, обнаружила более приземленные причины для усилий индивидов по конструированию для себя новых идентичностей. Поскольку советское государство практиковало дискриминацию по классовой принадлежности, находчивые граждане часто перевоплощались, выдавали себя за другого и откровенно мошенничали, чтобы заявить о своих «пролетарских» корнях и революционной идентичности²⁴⁷.

Переход от сталинской эпохи к хрущевской политической оттепели привел к заметному изменению преобладающей концепции личности. Историки расходятся во мнениях по поводу направления этого изменения. Елена Зубкова описала сталинскую эпоху как эпоху коллективизма, за которой в годы Хрущева последовал «поворот к человеку»²⁴⁸. Олег Хархордин, напротив, провел историческую траекторию от коллективизма 1920-х годов к индивидуализму 1930–1950-х и новому коллективизму 1960-х. Он выдвигает дискуссионный тезис, что при Сталине пространство свободы было больше, чем при Хрущеве. В то время как сталинский террор был карательным и бессистемным, хрущевские меры были направлены на конструирование всеобъемлющей рациональной системы превентивного взаимного надзора²⁴⁹.

Если политика воспитания нового советского человека до сих пор озадачивает историков, то современников она запутывала еще больше. Именно двусмысленности нового советского человека как идеологической конструкции и посвящена эта глава. Вместо того чтобы считать эту двусмысленность результатом противоречий в политике, я интерпретирую ее как продукт фундаментальных идеологических противоречий в советском дискурсе о личности.

Советская пропаганда часто использовала большие технологические проекты вроде космической программы в качестве символов построения социализма и коммунизма. В этой главе понятие нового советского человека анализируется сквозь призму знаковых репрезентаций – от героя-летчика в сталинский период до космонавта в хрущевский. В этих случаях человек рассматривался как активный деятель и в то же время определялся как часть технической системы. Первое качество предполагало автономию, второе – дисциплину и субординацию. Напряжение между ними породило парадокс «дисциплинированной инициативы», от которого приходилось страдать и космонавтам, и новому советскому человеку.

«А вместо сердца – пламенный мотор»: новый советский человек в небе

В новаторском исследовании советской техники при Ленине и Сталине историк Кендалл Бейлс отмечал, что в 1930-х годах известные советские летчики стали «главными образцами „нового советского человека“, которого хотели создать власти»²⁵⁰. В апреле 1934 года Михаил Водопьянов, Николай Каманин и пятеро других летчиков, проявивших героизм при спасении экипажа парохода «Челюскин», стали первыми советскими гражданами, удостоенными только что учрежденного звания Героя Советского Союза. По точному замечанию историка Джея Бергмана, герои воздухоплавания стали «идеологическими прототипами, предшественниками людей, которые будут населять будущее; их достижения… давали советским людям представление о том, каково будет жить при коммунизме»²⁵¹.

В ноябре 1933 года Сталин выдвинул новый лозунг, призывающий советских летчиков летать дальше, быстрее и выше всех, и Советский Союз включился в международную гонку за авиарекордами. К 1938 году они поставили 62 мировых рекорда, в том числе, как потребовал Сталин, совершили самый дальний, самый быстрый и самый высокий полеты²⁵². Авиация стала одной из самых зрелищных «показных технологий» (display technologies): она демонстрировала советскую техническую мощь и указывала на идеологическое превосходство советского режима²⁵³.

Согласно проницательному наблюдению Бейлса, режим искусно эксплуатировал массовое увлечение авиацией, чтобы уравновесить отрезвляющий эффект Большого террора 1936–1938 годов²⁵⁴. Пока сотни тысяч гибли в тюрьмах и исправительно-трудовых лагерях, Сталин устраивал торжественные церемонии в честь новых авиарекордов, чтобы подчеркнуть свою личную заботу о человеческой жизни. «Ваша жизнь дороже нам любой машины», часто говорил он летчикам, убеждая их не идти на неоправданные риски²⁵⁵. Однако именно это они и должны были делать, чтобы ставить рекорды, столь ценные для пропагандистского фронта. В январе 1934 года экипаж стратосферного аэростата «Осоавиахим-1» установил новый мировой рекорд высоты полета, посвятив достижение XVII съезду партии. Однако во время полета экипажу пришлось вывести аппарат за допустимые параметры эксплуатации, и аэростат рухнул, экипаж погиб. Во время похорон Сталин лично нес прах через Красную площадь²⁵⁶.

Политическая задача создания публичного имиджа летчика как нового советского человека взяла верх над практическими требованиями к разработке современного военного самолета. Советские руководители, озабоченные в основном пропагандистским аспектом авиации как «выставочной технологии», пренебрегали столь необходимыми в авиационной промышленности технологическими преобразованиями. Вместо конструирования быстрых и маневренных самолетов со сложной электроникой Советы производили тяжелые, медленные и сверхдальние модели, которые были хороши для побития мировых рекордов, но бесполезны в бомбардировке или воздушном бою²⁵⁷.

Знаменитый тост Сталина за «„винтики“ великого государственного механизма» в июне 1945 года, во время приема в честь победы в войне, емко резюмировал распространенный культурный образ индивида в сталинскую эпоху: необходимая, но в конечном счете служебная и заменимая часть²⁵⁸. Чем громче Сталин заявлял, что человеческая жизнь «дороже нам любой машины», тем откровеннее он в своей действительной политике принуждал людей подчиняться безжалостному ритму государственной машины.

Популярная культура 1930-х годов наполнена человеко-машинными метафорами, подчеркивающими идеологическую основу режима. Известная песня 1920-х годов «Марш авиаторов» («Нам разум дал стальные руки-крылья, а вместо сердца – пламенный мотор…») была слегка изменена в 1930-х годах, чтобы выразить новый дух: слово «разум» заменили на «Сталин». Визуальная образность публичных пространств тоже подкрепляла метафорическое слияние людей и самолетов. Например, потолок станции метро «Маяковская», построенной в 1938 году, украшен мозаикой, изображающей атлетичных молодых людей и девушек, парящих в небе «как чудесные самолеты, как высокотехнологичные достижения наступившей эпохи»²⁵⁹. Вместе с авиацией зрелищное московское метро само стало, словами современника, «волшебной школой формирования нового человека»²⁶⁰.

У широко распропагандированного образа нового советского человека были внутренние противоречия и двусмысленности. Этот новый человек был одновременно и личностью, и «винтиком»; он не только стремился к личным достижениям, но и хотел быть хорошим членом коллектива; предполагалось, что он овладеет техникой и в то же время сольется с ней как ее неотъемлемая часть. Сталин публично призывал героев-авиаторов принимать самостоятельные решения во время полета, пренебрегая рекомендациями с земли, если это было необходимо, и в то же время наставлял их ни в коем случае не рисковать. Парадоксально, что «хотя личная инициатива и даже непослушание считались Сталиным качествами, достойными восхищения и весьма желанными в новом советском человеке, они же, с его точки зрения, должны были быть строго ограничены в коммунистическом обществе, которое он себе представлял»,– обществе, которое было бы «жестко иерархичным» и «проникнутым этосом почтения и послушания»²⁶¹. Идеологические конструкции нового советского человека и светлого коммунистического будущего не очень хорошо сочетались друг с другом. Впрочем, это не особенно расстраивало профессиональных идеологов: подобные конструкции предназначались для веры, а не для рационального анализа.

Противоречивая природа этого нового человека проистекала из фундаментальной неоднозначности сталинского официального дискурса²⁶². Советская идеология постоянно колебалась между верой в могущество техники и доверием к активной человеческой субъектности. В 1931 году Сталин выдвинул лозунг «Техника решает все!»²⁶³. Этот лозунг, хотя в нем и шла речь о подготовке технических специалистов, широко интерпретировался как призыв к быстрому, крупномасштабному производству новых машин. В 1935 году, обновляя призыв к ускоренной подготовке большого числа лояльных технических специалистов, Сталин вынужден был открыто отказаться от старого лозунга, признав, что он приобрел другое значение: «Старый лозунг „техника решает все“, являющийся отражением уже пройденного периода, когда у нас был голод в области техники, должен быть теперь заменен новым лозунгом, лозунгом о том, что „кадры решают все“»²⁶⁴. Сигнал сверху о важном идеологическом повороте прозвучал вполне отчетливо, но у публичного дискурса собственная инерция, поэтому оба лозунга – «Техника решает все!» и «Кадры решают все!» – еще довольно долго сосуществовали в публичных текстах и речах, вызывая путаницу в расстановке правильных приоритетов партии в отношении людей и машин. Если старый лозунг превозносил технику как меру прогресса, то новый придавал столь же высокую ценность навыкам человека и личному самопожертвованию²⁶⁵.

В 1960-х годах космонавт быстро вытеснил летчика в качестве ролевой модели советской личности. Однако место нового советского человека в технической системе оставалось неопределенным: станет ли он хозяином техники или ее слугой?

От сталинских «соколов» до королевских «ореликов»

В 1930-х годах советские медиа обычно называли героев авиации «сталинскими соколами», имея в виду их «нечеловеческие и даже сверхчеловеческие характеристики и способности»²⁶⁶. Главный конструктор советских космических аппаратов Королев вторил этому культурному образу, называя первых космонавтов «ореликами». Он ожидал, что, подобно известным летчикам 1930-х, они будут готовы к самопожертвованию. На встрече в Комиссии по военно-промышленным вопросам за две недели до запуска Гагарина Королев признал, что полет сопряжен с высокими рисками, однако вспомнил смелость экипажа «Осоавиахима-1»: «Они погибли, но рекорд за СССР держали 22 года»²⁶⁷.

Личные качества, необходимые советскому космонавту, стали предметом серьезных споров. В январе 1959 года ведущие ученые, врачи и конструкторы космических аппаратов собрались в Академии наук, чтобы обсудить критерии отбора космонавтов. С физическими требованиями все было ясно: размер корабля «Восток» был совсем небольшим, поэтому у кандидатов были ограничения по росту (175см) и весу (72кг). Мнения разошлись по поводу профессиональной принадлежности будущих космонавтов. Звучали предложения выбирать космонавтов из числа моряков-подводников, офицеров ракетных войск и даже автогонщиков. Однако Королев доказывал, что летчики-истребители лучше всех подготовлены к космическим полетам: «Летчик-истребитель – это и есть требуемый универсал. Он летает в стратосфере на одноместном самолете. Он и пилот, и штурман, и связист. Немаловажно и то, что он – кадровый военный, а значит, обладает еще и такими необходимыми для будущего космонавта качествами, как собранность, дисциплинированность и непреклонное стремление к достижению поставленной цели»²⁶⁸.

Отбор проводили среди летчиков-истребителей в возрасте 25–30 лет с идеальным здоровьем; к навыкам пилотирования никаких требований не было. В результате из 20 отобранных кандидатов у большинства был относительно небольшой летный опыт, к примеру у Гагарина лишь 230 часов. Для сравнения: астронавты первой американской пилотируемой космической программы «Меркурий» должны были иметь минимум 1500 часов налета. 19 из 20 советских космонавтов были летчиками-истребителями без какой-либо подготовки в инженерном деле, в то время как семь астронавтов «Меркурия» были опытными летчиками-испытателями с серьезной инженерной подготовкой. Советские конструкторы считали, что высокая степень автоматизации управления космическим аппаратом позволит им проводить весь полет в автоматическом или полуавтоматическом режиме, что сделает продвинутые летные или инженерные навыки ненужными. Королев объяснял: «На первом этапе советская ракетно-космическая техника не диктует столь высоких требований к профессионально-управленческим обязанностям пилота космического корабля „Восток“, как это имело место на американском корабле „Меркурий“»²⁶⁹.

Задачу подготовки космонавтов передали Военно-воздушным силам, которые в 1960 году создали Центр подготовки космонавтов на закрытой территории в тридцати километрах к северо-востоку от Москвы. Теперь это место известно как Звездный городок. Генерал-лейтенант Николай Каманин был назначен заместителем начальника Главного штаба ВВС, ответственным за отбор и подготовку космонавтов. Это был тот самый Каманин, который получил высшую советскую награду – звание Героя Советского Союза – за участие в спасении экипажа и пассажиров парохода «Челюскин» в 1934 году. Один из самых известных летчиков 1930-х годов, публичный символ сталинского режима, он обладал твердыми убеждениями и властным характером. Он без колебаний вступал в полемику со столь же властным Королевым и влиятельным руководством ВВС и Министерства обороны всякий раз, когда они не соглашались с его бескомпромиссными взглядами на космическую политику.

Представление Каманина о роли космонавтов в космической программе радикально отличалось от позиции Королева. Если последний настаивал на преимуществах автоматизации и гордо утверждал, что на его космических кораблях даже «кролики могут летать»²⁷⁰, то Каманин был убежден, что космонавты должны играть более значительную роль в управлении космическими аппаратами.

При подготовке Гагарина к историческому полету Королев предложил, чтобы космонавт ограничил свои действия во время полета визуальной проверкой бортового оборудования и не трогал пульт управления. Осторожный подход главного конструктора мог объясняться бременем ответственности, возложенной на него политическими властями. На встрече в президиуме Центрального комитета партии 3 апреля 1961 года, всего за несколько дней до полета Гагарина, Хрущев поднял вопрос о работоспособности и психической устойчивости космонавта на орбите. Королев дал ему личные гарантии²⁷¹. Не вполне полагаясь на дисциплинирующую силу письменных инструкций для космонавта, конструкторы предприняли ряд технических мер, чтобы предотвратить непроизвольный ущерб, который мог бы нанести космонавт, утратив психическое равновесие. С помощью цифрового замка они заблокировали ручную систему ориентации, предназначенную для возвращения на Землю. Разгорелись споры о том, давать ли космонавту код замка или передать по радио в случае чрезвычайной ситуации. В конце концов решили держать секретный код на борту в запечатанном конверте, чтобы в экстренной ситуации космонавт мог его открыть²⁷².

Каманин, со своей стороны, предлагал дать Гагарину более широкий набор заданий, включая проверку оборудования перед пуском, запись наблюдений и показаний приборов в бортовой журнал и их передачу по радио²⁷³. Врачи поддержали его и заявили, что, если занять космонавта каким-то делом, это отвлечет его внимание от возможных негативных эмоций во время перегрузок и невесомости²⁷⁴. В этом споре Каманин одержал победу, и Гагарин с успехом справился с функциями наблюдения и проверки, в то время как полет прошел в автоматическом режиме.

Каманин тщательно контролировал официальные отчеты космонавтов после их полетов. Например, готовя Андрияна Николаева и Павла Поповича к отчету перед Государственной комиссией об их полетах на «Востоке-3» и «Востоке-4», он проинструктировал их, чтобы они заявили, что при длительном полете в космос человек сможет поддерживать хорошую работоспособность, что оборудование для наблюдения следует усовершенствовать, а число пилотируемых полетов – резко увеличить. Следуя указаниям своего руководителя, космонавты настаивали, что именно экипаж, а не автоматика играет главную роль на борту, и просили расширить диапазон функций ручного управления²⁷⁵.

В представлении Каманина, космонавт должен был стать настоящим пилотом космического корабля, полностью контролирующим свой аппарат и свой полет. Королев, напротив, считал космонавта частью сложной технической системы – частью, которая должна подчиняться логике работы системы так же неукоснительно, как и любая другая часть. Несмотря на то что их представления о роли космонавта противоречили друг другу, они обычно достигали соглашения по поводу методики подготовки космонавтов, хотя и выделяли разные аспекты. Королев делал упор на способности космонавта встроиться в машину и выполнить точно определенные действия²⁷⁶. Каманин же требовал строгой военной дисциплины и политической лояльности. Если конструкторы стандартизировали тела космонавтов, то военные стремились упорядочить их мысли. Королев и Каманин вместе пытались сконструировать советского космонавта как живое воплощение нового советского человека. В этом проекте им помогали специалисты по инженерной психологии.

Инженерная психология и конструирование космонавта

Инженерная психология возникла в СССР в начале 1960-х годов. Это исследовательское направление развивалось под эгидой кибернетики, и его также часто называли «кибернетической психологией»²⁷⁷. Научный совет по кибернетике Академии наук СССР создал секцию психологии, в которую входил Комитет по инженерной психологии, координировавший исследования в этой области в масштабах всей страны. Советские инженерные психологи определяли свою дисциплину как «изучение человека как звена системы управления» и относили к сфере своих интересов прикладную и экспериментальную психологию, биомеханику, психоакустику, эргономику, исследование операций и изучение человеко-машинных систем²⁷⁸. Пользуясь кибернетическим концептуальным подходом, они рассматривали и человека, и машину как кибернетические системы, управляемые одним и тем же механизмом обратной связи. Размывая границу между человеком и машиной, кибернетика придавала легитимность идее инженерно-психологического конструирования личности.

Научный совет по кибернетике координировал изучение человеческого восприятия, обработки информации и влияния эмоциональных состояний на функции управления. Эти исследования велись в нескольких университетах и исследовательских институтах, включая Научно-исследовательский испытательный институт авиационной и космической медицины под эгидой советских Военно-воздушных сил. В этом институте было создано подразделение космических тренажеров, ответственное за приспособление бортового оборудования к психологическим и физиологическим характеристикам космонавтов и за разработку спецификаций для наземных тренажеров²⁷⁹. К началу 1967 года институт провел несколько сотен полетных экспериментов и более тысячи испытаний на тренажерах, чтобы найти оптимальное разделение функций между человеком и машиной²⁸⁰. В Московском и Ленинградском университетах тоже проводились исследования деятельности человека-оператора на борту космического аппарата. В них изучались статистические характеристики и эффективность работы операторов, взаимодействие между ними и процедуры отбора и подготовки сотрудников²⁸¹.

Опираясь на кибернетическую психологию, советские специалисты по инженерной психологии рассматривали систему управления космического аппарата как «кибернетическую систему „человек – машина“»²⁸². С их точки зрения, управление было функцией системы, которую могли исполнять либо человек, либо машина. Космонавта они определяли как «живое звено»²⁸³ в этой системе и анализировали это звено при помощи кибернетических понятий, позаимствованных из теории управления и теории информации,– тех же понятий, что применялись и к другим звеньям системы. Они оценивали такие «статические и динамические характеристики» человека-оператора, как время запаздывания, скорость восприятия, скорость ответной реакции и полоса пропускания²⁸⁴. К примеру, «информационная пропускная способность человека» оценивалась в 0,8 бита в секунду. На основе этой оценки инженерные психологи делали вывод: если человек должен принять решение за десять секунд, он сможет учесть только два или три фактора²⁸⁵. Они также обсуждали, насколько эффективно человек-оператор может «выполнять роль логических и вычислительных устройств», а также «усилительных, интегрирующих и дифференцирующих звеньев»²⁸⁶.

Кибернетический подход задал стандарт оценки деятельности человека в машинных терминах. Опираясь на количественные оценки, инженерные психологи доказывали, что человек превосходит машину в том, что касается понимания, рассуждения и общей гибкости (получение и обработка разных типов информации, обучение и выполнение разнообразных задач). Машина, однако, намного сильнее в получении и обработке больших массивов информации, выполнении точных операций, параллельном выполнении нескольких задач, работоспособности, вычислении и устранении ненужной информации²⁸⁷. Исключительно человеческие качества рассматривались как палка о двух концах: «машине не свойственны скука, раздражение, колебания в принятии решения, вялость, страх, неуверенность. Но машине не свойственны и порыв, чувство ответственности, способность рисковать, воображение»²⁸⁸.

Психологи пришли к выводу, что человек может оказаться либо самым сильным, либо самым слабым звеном системы в зависимости от того, как распределены функции между ним и машиной²⁸⁹. Они сформулировали принцип «активного оператора» и разработали базисные рекомендации для совместного человеко-машинного, или полуавтоматического, управления. Например, они рекомендовали доверить операции ремонта и стыковки космонавту, а рутинную работу с оборудованием – машине²⁹⁰. Они утверждали, что если эти соображения будут приняты во внимание, то это поможет увеличить надежность работы человека-оператора и позволит в определенных случаях уменьшить вес и объем бортового оборудования²⁹¹.

Хотя эти выводы как будто бы поддерживали идею расширения функций космонавта на борту, кибернетический подход принципиально отводил человеку-оператору вторичную роль. В конечном счете задача человека сводилась к тому, чтобы улучшать работу машин, а не наоборот.

Подготовка оператора: создание идеального автомата

Конструкторы космических аппаратов были склонны оценивать человеческие способности в космосе более скептически, чем психологи. Большинство инженеров считали космонавта на борту слабым звеном в цепи и источником возможных ошибок. Например, Феоктистов напрямую говорил космонавтам, что «в принципе всегда будет действовать автоматика, чтобы избежать случ<айных> ошибок человека»²⁹².

Восприятие человека-оператора как ненадежного элемента было обусловлено не только медленной человеческой реакцией или ограниченными возможностями памяти. Инженеры обнаружили, что количественные характеристики человеческой деятельности в полете нередко отличались от характеристик, измеренных во время наземных тренировок. То есть главной проблемой было не то, что человек на что-то не способен, а то, что он не вполне предсказуем. Поэтому инженеры рекомендовали использовать режим ручного управления только в экстренных случаях²⁹³. Как сказал один из кандидатов в космонавты, «„железке“ доверяли, а человеку – нет»²⁹⁴.

Конструкторы восприняли близко к сердцу совет Игоря Полетаева, ведущего советского специалиста по кибернетике. Он предположил, что можно избежать ошибок, если натренировать человека действовать как машина: оператор «выполняет свою задачу тем лучше, чем меньше он проявляет свои разнообразные человеческие способности, чем больше его работа напоминает работу автомата, чем меньше он рассуждает и отвлекается»²⁹⁵.

Подготовка космонавтов была направлена на сокращение принципиальной непредсказуемости человека и превращение космонавта в идеальную машину. Гагарин вспоминал, как космонавты «привыкали к каждой кнопке и тумблеру, отрабатывали все необходимые в полете движения, доводили их до автоматизма»²⁹⁶. Пилот «Востока-5» Валерий Быковский был удостоен такой похвалы в официальной характеристике: «обладает высокой стойкостью автоматизации навыков»²⁹⁷. В руководстве по подготовке космонавтов прямо утверждалось: «основной метод обучения – повторение»²⁹⁸.

Деятельность космонавта на орбите планировалась детально и тщательно. Время и длительность каждого действия определялись на Земле заранее. За каждое отклонение от установленной процедуры во время полета космонавты получали замечание. Ошибкой считалось малейшее отклонение, например неверное переключение тумблера, даже если оно не влияло на работу системы. В среднем экипаж из двух человек получал 50–60 замечаний за время орбитального полета, длившегося несколько месяцев. Это значит, что каждый член экипажа допускал лишь 1–2 нарушения в неделю²⁹⁹. Космонавты действительно достигали автоматизации своих действий.

Предварительное планирование деятельности космонавта не оставляло ему никакой возможности для маневра. Если задание было закончено до указанного времени, космонавтам не разрешали начинать следующее задание раньше, чем определено в графике. Это часто приводило к простоям, потере ценного времени для наблюдений и растрате ограниченных ресурсов. В 1982 году, во время семимесячного пребывания на станции «Салют-7», Анатолий Березовой и Валентин Лебедев нередко предпочитали проводить самые интересные эксперименты в выходные, потому что в эти дни они могли работать в своем темпе, не тратя время на ожидание инструкций с Земли³⁰⁰.

Психологическая подготовка: достижение полного самоконтроля

В подготовке космонавтов в основном участвовали специалисты из области авиационной психологии, и они рассматривали деятельность космонавта в тех же терминах, что и пилотирование. Они подчеркивали, что типы деятельности космонавтов и летчиков имели ряд общих черт: 1) «непрерывность деятельности» – постоянное участие в управлении в наиболее ответственные периоды полета, даже при наличии автопилота; 2) «обязательный или принудительный порядок работы» – недопустимость перестановки операций, строгое соблюдение длительности каждой операции; 3) «дефицит времени» – наличие лимита времени на большинство операций в полете, а также на прием и переработку информации от наземных и бортовых систем; 4) «надставленность функций» – опосредование речи и слуха с помощью радио, зрения – с помощью оптики и т.д.³⁰¹

Влияние психологов внутри космической программы было весьма ограниченным, и к их советам прислушивались избирательно. Конструкторы приняли идею «обязательного или принудительного порядка работы», поскольку она хорошо соответствовала их взглядам на необходимость автоматизации операций. Однако они скептически отнеслись к предложенным параллелям между пилотированием самолета и космонавтикой. Черток писал: «Мы – инженеры, проектировавшие систему управления, считали, что управлять космическим кораблем гораздо проще, чем самолетом. Все процессы во времени более растянуты, есть возможность подумать. В штопор корабль не сорвется, и если запланировано включение тормозного двигателя, то по законам небесной механики корабль со своей орбиты никуда не денется»³⁰².

Конструкторы не только отрицали значимость «дефицита времени», но и пренебрегали принципом непрерывности деятельности. Они предпочитали держать экипаж в «холодном» резерве – пассивном наблюдении за действиями автоматический системы управления. Лишь в случае, если автоматическая система давала сбой, экипажу разрешалось перейти к ручному управлению. Космонавты жаловались, что пребывание в холодном резерве фактически исключало их из контура управления. Без регулярного участия в операциях управления экипажу в экстренной ситуации было очень трудно переключиться с пассивного наблюдения на активное управление³⁰³.

Космические психологи описывали будущего космонавта как «человека с большим самообладанием, с высокоразвитым чувством самоконтроля, умеющего четко мыслить и действовать в условиях еще не прояснившейся ситуации»³⁰⁴. Чтобы подготовить космонавтов психологически к опасностям полета в космос, их отправляли летать на вертолетах и самолетах с высокими летными характеристиками, прыгать с парашютом и покидать подводную лодку через торпедный отсек. Такие опасные для жизни упражнения должны были воспроизвести уровень эмоционального напряжения, свойственный для космического полета³⁰⁵. После 1963 года, когда советские конструкторы освоили технологию мягкой посадки, прыжки с парашютом перестали быть обязательным для космонавтов навыком. Однако, несмотря на периодические травмы, включая переломы ног, это упражнение было оставлено в программе подготовки как средство «формирования структуры психики космонавта как оператора опасной профессии»³⁰⁶. Тренировка космонавта была основана на принципе «безопасность полета через „опасность“ подготовки»³⁰⁷.

Особое внимание в подготовке было уделено психической устойчивости в условиях наличия разных раздражающих факторов. Будущий космонавт, утверждали космические психологи, должен «даже при наличии в эфире посторонних сигналов, в том числе и речевых, уметь „отфильтровывать“ сигналы, обращенные к нему»³⁰⁸. Космонавтов тренировали управлять движением космического аппарата и держать под контролем восемь бортовых систем, одновременно отвлекаясь на непрерывные вопросы о показаниях приборов³⁰⁹. Гагарина выбрали для первого пилотируемого полета именно благодаря его отличному владению этими навыками. Согласно полученной им официальной характеристике, он «показал высокую точность при выполнении различных экспериментально-психологических заданий» и «высокую помехоустойчивость при воздействии внезапных и сильных раздражителей», а также «умение владеть собой в различных неожиданных ситуациях»³¹⁰.

Космонавты должны были не только выполнять свои задачи безошибочно, но и, что столь же важно, сохранять спокойствие при стрессе. Во время тренировочной имитации стыковки экзаменаторы внимательно следили за лицами участников. Как вспоминал один из космонавтов, «важно не только справиться с операцией, но и сделать это спокойно, уверенно, без внешнего напряжения»³¹¹.

Инструкторы старались поднять уровень «самоконтроля и саморегуляции действий [космонавта] в экстремальной обстановке», требуя непрерывного вербального отчета во время сложного прыжка с парашютом³¹². От космонавтов требовали отчитываться о каждом действии, скорости, расстоянии до партнеров и т.д.³¹³ Сравнивая акустические характеристики отчетов с образцами обычной речи, записанной на Земле, психологи делали выводы о степени стресса и самоконтроля испытуемых. Чтобы избежать дисквалификации из-за нехватки самоконтроля, кандидаты в космонавты вынуждены были тщательно подбирать слова и интонации, минимизируя эмоциональность своей речи, – и все это одновременно с выполнением сложного прыжка с парашютом.

В реальном полете в космос контроль над речью оказался полезным навыком. Во время длительных полетов психологи тщательно анализировали сеансы, чтобы определить степень психической устойчивости экипажа и их способность продолжать полет. Лебедев, проведший на станции «Салют-7» семь месяцев, признавал: «В полете все время приходится держать себя в руках, контролировать каждое слово»³¹⁴. Он сравнивал необходимость контролировать речь с ощущениями «при долгом воздержании с женщиной – больно, а терпеть надо»³¹⁵. Случайная жалоба на усталость одного из членов экипажа вызвала саркастические комментарии остальных и спровоцировала межличностный конфликт, который привел к отстранению этого космонавта от работы во время полета³¹⁶.

Тренируя космонавтов справляться с эмоциональным напряжением в опасной для жизни ситуации, космические психологи не только помещали кандидатов в космонавты в опасные условия, но и экспериментировали с гипнозом. Под гипнозом испытуемым давали инструкцию: «Ваша жизнь зависит от того, как вы будете работать. Любая ваша ошибка может привести к катастрофе». Психологи надеялись, что эта инструкция продолжит действовать после выхода испытуемого из гипнотического состояния и усилит тщательность его последующих действий³¹⁷.

Космические психологи считали, что космонавтов надо специально тренировать, как переносить чувство оторванности от Земли, одиночество, монотонность и однообразие обстановки, минимум ощущений и сильные помехи при связи³¹⁸. Чтобы подготовить космонавтов к этим обстоятельствам, их закрывали поодиночке в сурдокамере на 10–15 дней. В течение всего этого периода испытуемый оставался один, изолированный от внешнего света, звуков и иных ощущений. Дозволялись лишь четыре односторонних сеанса связи в день, во время которых он посылал отчеты, но не получал ответов. За его физиологическими параметрами непрерывно следили. «Высокая эмоциональная устойчивость», проявленная Гагариным во время испытаний в сурдокамере, дала ему важное преимущество перед другими кандидатами³¹⁹.

Космические психологи также настаивали, что космонавтов надо тренировать чувствовать себя комфортно как в неограниченном («открытом»), так и в тесном пространстве. В ходе полетов по параболической траектории на специально подготовленном самолете кандидаты в космонавты на короткое время оказывались в состоянии невесомости. Психологи также сумели вызывать у них ощущение невесомости при помощи гипноза. Кроме того, проводились исследования эффектов принудительного ограничения двигательной активности путем фиксации конечностей при помощи набора ремней или гипсовых повязок. В то время как сеансы невесомости вызывали чувство упоения, испытания ограничением движений приводили к «тягостным психическим состояниям»³²⁰. Тем не менее одно из наиболее впечатляющих советских космических достижений – запуск экипажа из трех человек на борту «Восхода» в 1964 году – оказалось возможным благодаря способности космонавтов действовать в тесном пространстве. Вместо того чтобы сконструировать более вместительный аппарат, инженеры Королева втиснули три кресла вплотную друг к другу в тот же объем, что на борту «Востока» занимал один космонавт. В результате у каждого из троих космонавтов «Восхода» было в пять раз меньше места и воздуха, чем у космонавта на «Востоке»³²¹.

По иронии истории тяжелые испытания, через которые пришлось пройти космонавтам во время подготовки и реальных полетов, чем-то напоминали повседневный опыт обычных советских людей. Подобно строго регулируемой советской общественной жизни, деятельность космонавтов подчинялась «обязательному или принудительному порядку работы». В то время как советские граждане пытались отыскать крупицы информации в пронизанном пропагандой официальном дискурсе, космонавты учились «выделять релевантные сигналы» среди шума. Первые были практически изолированы от остального мира, вторые терпели испытания изоляцией в сурдокамере. Тайная полиция и армия осведомителей постоянно следили за обычными гражданами и были готовы преследовать их за любой намек на политическую нелояльность, в то время как врачи непрерывно наблюдали за физиологическими и психологическими параметрами космонавтов и были готовы отсеять любого, кто отклонится от нормы. И самое важное: подобно тому как советские граждане должны были постоянно следить за собой, чтобы не сказать лишнего, космонавты вынуждены были поддерживать предельный самоконтроль, тщательно выбирая каждое действие и каждое слово. Как и обычные советские граждане, космонавты должны были следовать правилам. Один из кандидатов в космонавты провел прямую аналогию: «социальное поведение советского человека… жестко регламентировано, и инструкции, и указания различного рода (в том числе, можно предположить, и для космонавтов) играют весьма значительную роль»³²². Исключительная способность Гагарина к самоконтролю и работе под строгим наблюдением, возможно, сыграла ключевую роль в том, что первым космонавтом выбрали именно его³²³. По-видимому, благодаря своей способности проявлять послушание и играть по правилам он отлично подходил на роль нового советского человека.

Организация управления полетом также глубоко повлияла на формирование профессионального самосознания космонавтов. И космонавты, и диспетчеры столкнулись с одной и той же проблемой: как найти правильный баланс между личной отвагой, мастерством и изобретательностью, с одной стороны, и необходимостью соблюдать строгую последовательность полетных операций, с другой.

Парадокс дисциплинированной инициативы

Конструкторское бюро Королева отвечало не только за проектирование и производство, но и за работу пилотируемого космического аппарата во время полета. Поэтому конструкторы были склонны считать космонавтов своими подчиненными. Один из ведущих инженеров Королева, позднее возглавивший бюро, объяснял, что руководители требовали выполнения космонавтами поставленных задач «точно так же, как и другими специалистами»³²⁴.

Советские конструкторы космических аппаратов с самого начала установили принцип, которому следуют и по сей день: «все основные системы могли управляться в трех режимах: автоматически, дистанционно (по командной радиолинии) и с бортового пульта корабля»³²⁵. Управление во время трех основных этапов полета – достижение орбиты, орбитальный полет и возвращение – автоматическое; сигналы на переключение программ между этапами даются либо с земли, либо вручную космонавтом. Однако на любое важное действие космонавт должен получить разрешение с Земли. Поэтому нормы, регулирующие деятельность космонавта, включают в себя не только технический протокол взаимодействия с бортовым оборудованием, но и социальный протокол подчинения руководству на Земле. В инструкции по подготовке космонавтов однозначно говорится, что «все важные решения, по существу, принимаются в [Центре управления полетами]»³²⁶.

Конструкторы космических аппаратов считали, что полная автоматизация и строгое следование экипажа инструкциям – это лучшая гарантия безопасности полетов; космонавты, однако, утверждали, что в экстренной ситуации зачастую необходимо нарушать правила. Инженеры были склонны считать любое отклонение от стандартной процедуры ошибкой оператора, но именно эта способность в экстренной ситуации отклоняться от стандартного пути и делала столь ценным присутствие человека на борту.

Во время космического полета космонавты нередко оказывались в ситуациях, не предусмотренных проектировщиками, где были неприменимы исходные инструкции. В таком случае перед экипажем стояла дилемма: следовать правилам и провалить полетное задание или рискнуть и нарушить правила. Например, такая чрезвычайная ситуация сложилась во время полета корабля «Восход-2» в марте 1965 года. После исторического выхода в открытый космос Алексей Леонов обнаружил, что его космический скафандр неимоверно раздулся; его руки и ноги даже не касались внутренней поверхности скафандра. Из-за этого возвращение в переходный шлюз оказывалось невозможным. По инструкции, он должен был сообщить об экстренной ситуации на Землю и ждать дальнейших указаний. Леонов позднее вспоминал: «Возникла критическая ситуация, а советоваться с Землей было некогда. Пока бы я им доложил… Пока бы они совещались… И кто бы взял на себя ответственность?»³²⁷ Нарушая инструкции, Леонов решил взять риск на себя и резко снизил давление воздуха в скафандре, что позволило ему вернуть контроль над своими движениями. Однако он не сумел войти в шлюз ногами вперед, что было необходимо для того, чтобы затем втиснуться в посадочный модуль. Нарушив правила один раз, Леонов решил, что еще от одного нарушения хуже не будет, и поэтому вошел в шлюз головой вперед вопреки установленной процедуре. Затем он совершил невероятный акробатический трюк, перевернувшись в узком шлюзе.

Экипаж «Восхода-2» – военные летчики Леонов и Павел Беляев – были натренированы следовать правилам и подчиняться приказам с Земли. После более чем 150 тренировок на тренажере выхода в открытый космос было решено, что Леонов отработал свои навыки «до автоматизма»³²⁸. Однако в реальной экстренной ситуации ему пришлось выполнять действия, которые требовали подумать, а не действовать автоматически, нарушить четкие правила входа в шлюз и принять решение без консультации с Центром управления полетами. Таким образом, Леонову удалось успешно выполнить свое задание именно благодаря тому, что он не действовал подобно идеальному автомату.

Разработчики системы управления понимали, что существует несоответствие между принципом централизованного управления и потребностью в том, что они называли «относительной автономией подсистем и даже отдельных элементов»³²⁹, среди которых был и космонавт. Одну из стен конструкторского бюро Королева украшал циркуляр Русского морского технического комитета от 1910 года: «Никакая инструкция не может перечислить всех обязанностей должностного лица, предусмотреть все отдельные случаи и дать вперед соответствующие указания, а поэтому господа инженеры должны проявлять инициативу и, руководствуясь знаниями своей специальности и пользой дела, прилагать все усилия для оправдания своего значения»³³⁰. В 1972 году Черток писал, что «подобный циркуляр справедлив в полной мере и сегодня для инженеров, управляющих космической системой, и космонавтов, управляющих космическим кораблем»³³¹.

Хотя составители полетных заданий и поощряли инициативу, в то же время они чрезвычайно затрудняли любые попытки экипажей отклониться от инструкции. В ходе полета на «Салюте-7» в 1982 году Березовой и Лебедев проявили необыкновенную изобретательность при починке неисправного оборудования и проведении научных экспериментов, которые иначе пришлось бы отменить. Однако с Земли они получили рекомендацию «меньше импровизировать»: их работу оценивали не по объему успешно проведенных на борту исследований, а по количеству незначительных ошибок, которые они случайно совершили, делая непредусмотренный ремонт. Лебедев в дневнике писал: «Если бы мы не импровизировали в работе… а строго шли на поводу указаний и инструкций, результат был бы хуже, но замечаний бы к нам не было»³³². Инженер-космонавт Валерий Кубасов составил список десяти «заповедей космонавта», две из которых идеально иллюстрировали двойственность отношения составителей полетных заданий к инициативе космонавтов: «старайся всегда советоваться с [Центром управления полетом], но и сам проявляй инициативу» и «инициатива инициативой, но старайся всегда придерживаться инструкции, иначе тебя посчитают недисциплинированным, а на тренировках еще и снизят оценку»³³³.

Таким образом, личность космонавта разделилась на две трудносовместимые части: активный, самостоятельный субъект и дисциплинированный подчиненный. Пономарева, участница первой группы космонавток, выразила это противоречие в своем видении идеального космонавта:

Требования [к профессии космонавта] весьма и весьма жестки. Это готовность к риску и чувство высочайшей ответственности… способность к сложной работе в тяжелых условиях и высокая надежность операторской деятельности; высокоразвитый интеллект и физическая выносливость. …И этими качествами тоже должен обладать космонавт – любопытством и умением нарушить запрет. …инструкции хороши тогда, когда все идет штатно. …способность действовать в нештатных ситуациях – это особое качество. Для этого нужно обладать внутренней свободой… интуицией, способностью к нетривиальным решениям и нестандартным действиям. В экстремальной ситуации от этих качеств зависит сама жизнь космонавта³³⁴.

Тем не менее в космонавтах главным образом воспитывали два других качества – самоконтроль и способность исполнять приказы. Женщинам-кандидаткам было особенно сложно справляться с множеством регламентаций. Пономарева позже вспоминала: «Когда мы прибыли в Центр, нас призвали в ряды Советской Армии рядовыми. Мы пришли в военную организацию и были в ней элементом чужеродным, с разными характерами, с разными понятиями, и нашим командирам было очень непросто с нами управиться, потому что мы плохо понимали требования Устава, что приказы надо выполнять, и вообще воинская дисциплина для нас была чуждым и сложным явлением»³³⁵. Идентичность кандидаток быстро подогнали под мужской образец. Им вскоре предложили поступить на военную службу в качестве офицеров ВВС. Они взвесили варианты, посоветовались с мужчинами-космонавтами и решили принять предложение: «надо быть как все»³³⁶.

Потребность космонавтов быть одновременно послушными и изобретательными, следовать правилам и нарушать их можно назвать парадоксом «дисциплинированной инициативы». Историк Соня Шмид в своем исследовании операторов советских атомных электростанций отметила, что отношение конструкторов атомных реакторов к их операторам заключало в себе такое же противоречие: операторов рассматривали одновременно и как слабое звено, и как условие надежной работы реактора³³⁷. И конструкторы космических аппаратов, и инженеры-атомщики считали человека-оператора частью технической системы, которая всегда должна функционировать в соответствии с правилами, и в то же время они ожидали от оператора проявления таких человеческих качеств, как инициатива и находчивость.

Руководители космической программы постоянно колебались между верой в силу техники и доверием к мастерству и изобретательности человека. Вспоминая известную пару старых сталинских лозунгов, Устинов, секретарь Центрального комитета партии, курировавший военно-промышленный комплекс, говорил высшим руководителям космической отрасли в феврале 1971 года: «Нельзя шарахаться в крайности: все решает человек или все решает автомат. …Человека [надо] использовать не для соревнования с аппаратом по нажиманию кнопок, а для исследований, открытий, там, где нужны его эвристические способности, резервы мозга». Он признавал, что трудно извлечь пользу из человеческой изобретательности на полностью автоматизированных космических кораблях: «Эти резервы мы в космосе пока не используем»³³⁸.

Можно предположить, что этот парадокс отражал фундаментальную противоречивость советского подхода к роли человека в больших технических системах и, возможно, более широко – к социальному контролю и государственному управлению. Согласно «Моральному кодексу строителя коммунизма», будущий советский гражданин должен быть активным членом общества и проявлять «непримиримость» к несправедливости или нечестности. В то же время образцовый гражданин должен иметь «высокое сознание общественного долга»³³⁹. Как заметила историк Полли Джонс, в хрущевскую эпоху парадоксальным образом сочетались две противоположные тенденции: новый акцент на развитие индивидуальности, персональное благополучие и личные свободы балансировался политикой массовой мобилизации для участия в публичных мероприятиях и коллективной деятельности³⁴⁰. Хотя за сталинизмом последовала политическая оттепель, советский идеологический дискурс сохранил свою характерную особенность – фундаментальную двусмысленность. Новый человек должен был быть одновременно и активным вершителем перемен, и дисциплинированным членом коллектива, покорно исполняющим приказы. Необычайные подвиги, совершавшиеся героями, плохо сочетались с идеалом послушания, демонстрируемым лояльными членами коллектива. Герой одновременно и воплощал собой лучшие советские качества, и подрывал коллективистский идеал.

Новый советский человек встречается с американским героем

Коммунистический идеал 1960-х годов представлял собой «гармоническое сочетание» технологической утопии, строительства материально-технической базы коммунизма и гуманистической утопии, то есть создание духовно богатого нового советского человека. Напряженные отношения между двумя частями этого проекта – технической и человеческой – можно проследить на протяжении всей советской истории. Ранние идеи большевиков о «машинизации человека» парадоксально сочетают в себе традиционное восприятие техники как орудия эксплуатации с футуристическими образами творческого слияния рабочих и машин³⁴¹. Схожее поле идеологического напряжения поддерживалось сталинскими лозунгами 1930-х годов: «Техника решает все!» и «Кадры решают все!». Герой-летчик, олицетворявший сталинского нового советского человека, тоже имел расколотое самосознание. Он был и отдельной личностью, и винтиком общего механизма, являлся и хозяином техники, и частью машины.

В космическую эпоху старые противоречия вышли на поверхность в спорах об автоматизации управления космическими аппаратами. Разделение функций между человеком и машиной определяло степень самостоятельности космонавтов в управлении своими полетами и, более широко, одновременно отражало и формировало роль отряда космонавтов в космической программе. Личность космонавта тоже конструировалась как часть устройства системы управления аппаратом.

При попытках использовать космонавта как образец нового советского человека выяснилось, что выбранная модель далека от совершенства. Космонавты сопротивлялись своему превращению в пропагандистские символы точно так же, как они сопротивлялись жесткому встраиванию в техническую систему. Возможно, они нравились простым советским людям именно потому, что были не идеальными воплощениями идеологических конструкций, а живыми людьми с собственными мыслями и сомнениями.

В то время как в СССР конструировали космонавта как прототип нового советского человека, астронавты в США тоже превращались в публичные символы. По наблюдению историка Роджера Лониуса, «и сотрудники НАСА, и сами астронавты тщательно формировали и контролировали свой публичный имидж не менее успешно, чем звезды кино и рок-музыки». Сочетая молодость, энергию, игривость и мощную маскулинность, образ астронавта воплощал американский идеал, образцового американского героя. Астронавты служили «суррогатами для общества, которое они представляли»³⁴². Несмотря на идеологические различия, и американские, и советские пропагандистские журналы демонстрировали очень похожие образы космических путешественников как одновременно «необыкновенных героев и обычных людей». Все эти публикации опирались на «базовую идею, что полет человека в космос приведет к мощным переменам и в конечном счете принесет человечеству мир и прогресс»³⁴³.

Советские космические инженеры и космонавты зачастую считали американскую космическую программу образцом человекоориентированного подхода к проектированию космических аппаратов. Один из заместителей Королева, например, отмечал, что американцы «многое возлагали на человека там, где мы устанавливали тяжелые сундуки всяческой троированной автоматики»³⁴⁴. Однако советское представление о том, что американцы отдавали приоритет ручному управлению, во многом было основано на мифе. На деле, когда астронавты летели на Луну и обратно, они не управляли кораблем вручную. Как показал историк Дэвид Минделл, для эффективного управления «Аполлоном» требовалось тесное взаимодействие экипажа и бортового компьютера. Астронавт был «администратором системы, который не только непосредственно управлял собственными действиями, но и координировал другие аспекты системы управления». Работая в тесном контакте с диспетчерами на Земле, астронавты выполняли такие критически важные операции, как стыковка космического аппарата и посадка на Луну при помощи компьютера. Из-за включившегося в последние моменты посадки «Аполлона-11» аварийного сигнала компьютера Нил Армстронг выполнил посадку вручную, и НАСА «рассказало о посадке как о победе искусного человека-оператора над подверженной ошибкам автоматикой – о событии, подчеркивающем героические задачи космической программы»³⁴⁵. На самом же деле, как позднее выяснили инженеры Массачусетского технологического института, экипаж забыл переключить тумблер, что привело к перегрузке компьютера и запуску аварийного сигнала, поставив выполнение задачи полета под угрозу.

Подобно космонавтам, астронавты работали в рамках сложной технический системы, а их действия строго регламентировались и контролировались с Земли. И американские, и советские инженеры решили полагаться на автоматику, хотя средства автоматизации в случае американцев (бортовой компьютер) оказались более изощренными и гибкими. Кибернетическая идея слияния человека и машины породила понятие «киборга», которое впервые сформулировали американские космические психологи и над которым также размышляли советские врачи³⁴⁶. Специалисты по инженерной психологии не прибегали к киберорганическим модификациям человеческого тела, но тоже играли активную роль в перестройке личности космического исследователя. Твердая дисциплина и способность функционировать как часть системы управления были одинаково важны и для космонавтов, и для астронавтов. В разных политических контекстах одни и те же профессиональные качества переинтерпретировались под противоположные идеологические конструкции, будь то американский «парень что надо» (right stuff) или новый советский человек.

Идеологические декларации соперников в холодной войне были различны, но фигуры, которые они выбрали для воплощения этих деклараций, оказались удивительно похожи. Обе стороны рассматривали космическую гонку как одно из сражений холодной войны и персонифицировали технологическую конкуренцию в образе человека – исследователя космоса. «По большому счету наши конструкторы, по-видимому, правы в своем стремлении создавать полностью автоматизированные пилотируемые корабли,– нехотя признавал в дневнике Каманин.– Возможно, что в будущем, когда на всей планете победит коммунизм, люди будут летать в космос именно на таких кораблях. Но в наше время нельзя забывать об ожесточенной борьбе двух противостоящих идеологий»³⁴⁷. И в США, и в СССР основные причины конструирования пилотируемых кораблей были политическими, а не техническими или научными. Использование космонавтов и астронавтов в качестве публичных символов иллюстрировало отнюдь не разницу идеологий, а скорее сходную зависимость обеих супердержав от мышления времен холодной войны.

Глава 4. Человек в руках техники: полет Гагарина в документах и свидетельствах

Первые космические корабли создавались не для испытаний и доводки их в космическом полете, а для гарантированного успешного полета человека в космическом пространстве. Техника должна была «принять в свои руки» человека, а не человек – технику³⁴⁸.

В Советском союзе существовала только одна официальная версия истории освоения космоса, которая без конца воспроизводилась в мемуарах, фильмах и художественной литературе. В этой версии все работало идеально и Гагарин не переставал улыбаться начиная с момента старта и до своего триумфального появления на Красной площади. Однако в кулуарах среди инженеров и космонавтов циркулировали разнообразные истории, которые постепенно обрастали правдоподобными деталями и приобретали характер легенды. Во время перестройки и особенно после отмены цензуры в первые постсоветские годы появились многочисленные версии истории гагаринского полета. Космонавты, инженеры, военнослужащие, врачи, математики, техники и другие свидетели запуска начали выступать с рассказами об этом событии. К тому времени их воспоминания уже поблекли и стали пополняться мифами, сложившимися за прошедшие десятилетия. Вместо одного официального мифа появилась целая плеяда разнообразных мифологий, зачастую выстроенных вокруг конкретных людей и профессий.

С начала 1990-х годов, когда исследователи получили доступ к важным первоисточникам (ранее засекреченным официальным документам, аудиозаписям полетов, дневникам космонавтов и техническим отчетам инженеров), появилась возможность восстановить более объективную картину первого полета человека в космос. В этой главе, однако, мы не станем излагать единственную упорядоченную версию событий, а попытаемся представить многоголосие рассказчиков этой истории и показать изумительную сложность позиций и мнений, продемонстрированную (а иногда и сокрытую) множеством участников и комментаторов событий.

Историческое событие – это больше чем голый факт; его значимость заключается в пережитом опыте всех причастных к нему людей, от главного героя до случайного свидетеля. История полета Гагарина не ограничивается перечнем действий космонавта, технических успехов и неудач. Каждая деталь, каждый неожиданный поворот событий глубоко затронул многих участников – от ведущих конструкторов космических кораблей до военного начальства и высокопоставленных партийных чиновников. Все они были лично заинтересованы в успехе гагаринского полета, но их мнения о том, как следовало осуществлять этот полет, нередко различались. Полет Гагарина вскрыл глубокие противоречия в советской пилотируемой космической программе, лежащие в основе разных представлений о цели космических полетов, споров о распределении функций между человеком и машиной, дебатов о риске и ответственности и обсуждений баланса между открытостью и секретностью информации о полете. Все эти дискуссии отозвались в событиях гагаринского полета.

В этой главе рассказ о полете Гагарина становится окном в мир советской космонавтики. За каждой дневниковой записью или техническим отчетом угадывается внутреннее напряжение и скрытое переживание. За каждый этап выполнения полета отвечали разные специалисты, и интересы различных профессиональных групп зачастую вступали в конфликт. Критические моменты, когда все было поставлено на карту, обнажали принципиальные различия между разными группами. Чиновники, инженеры, врачи и журналисты – все они не только играли разные роли в этом событии, но и по-разному рассказывали о нем.

Полет Гагарина, величайшее событие в советской космонавтике, бесконечно пересказывался всеми его участниками. Каждый рассказ приукрашивал историю, постепенно превращая ее в легенду. Разные грани этого события, воспринятые с разных точек зрения, со временем породили множество мифов, которые передавались от поколения к поколению участников космической программы как часть их профессиональной культуры. Я обращаюсь к истокам этих историй, чтобы проследить возникновение основополагающих мифов, формировавших идентичность космических профессий, подобно тому как национальная идентичность обусловлена мифологией образования национальных государств. Вместо единого, взвешенно-официозного тона изложения событий в стиле информационного агентства ТАСС мы услышим множество тревожных голосов непосредственных участников³⁴⁹.

ДОКУМЕНТ

Полетное задание для полета испытателя-космонавта старшего лейтенанта Гагарина Ю. А., утвержденное 8 апреля 1961 г.

Выполнить одновитковый полет вокруг Земли на высоте 180–230 километров продолжительностью 1час 30 минут с посадкой в заданном районе. Цель полета – проверить возможность пребывания человека на специально оборудованном корабле, проверить оборудование корабля в полете, проверить связь корабля с Землей, убедиться в надежности средств приземления корабля и космонавта³⁵⁰.

Подобно многим важным официальным документам, полетное задание «Востока» было итогом непростого компромисса. Оно было составлено отделом подготовки космонавтов Особого конструкторского бюро №1 (спроектировавшего и построившего «Восток») при участии самих космонавтов³⁵¹. Окончательная редакция была выполнена двумя главными фигурами советской космической программы – главным конструктором Сергеем Королевым и генерал-лейтенантом Николаем Каманиным. Их представления о роли космонавтов в космических полетах кардинально различались. Королев превозносил достоинства автоматики и с гордостью утверждал, что на его космическом корабле «могут летать даже кролики», в то время как Каманин считал, что космонавтам следует отводить более важную роль в управлении кораблем³⁵².

Данный документ наглядно демонстрировал напряженные отношения между этими людьми и стоящими за ними властными структурами. Королев, выступавший от лица космической промышленности, рассматривал роль человека на борту «Востока» не более чем «присутствие». Советские инженеры проектировали космический корабль как «аппарат, на котором полетит не летчик, а „человек на борту“»³⁵³.

На «Востоке» была установлена система ручного управления, но ее функции и возможности использования были сильно ограничены. Были доступны лишь две функции ручного управления: коррекция ориентации и включение тормозного двигателя при входе в атмосферу; их разрешалось использовать только в экстренных случаях³⁵⁴. В техническом отчете по «Востоку», подписанном Королевым за две недели до запуска, четко сказано, в каком случае космонавт мог вмешаться в работу автоматики: «При выходе из строя системы ориентации по Солнцу ориентация космического корабля перед спуском может быть осуществлена пилотом с помощью оптического ориентира и системы ручного управления»³⁵⁵. Если все шло по плану, космонавту не требовалось – по сути, было запрещено – использовать какие-либо функции ручного управления.

Выступая от лица ВВС и космонавтов, Каманин сопротивлялся попыткам инженеров ограничить действия первых космонавтов на борту. Вопрос о том, поручить ли космонавтам даже такие минимальные задачи, как проверка оборудования и радиосвязь, был предметом жарких споров.

РАССКАЗ ГЕНЕРАЛА

Из дневника генерал-лейтенанта Николая Каманина

2 марта 1961 г. Сегодня я, Королев, Яздовский, Галлай, Алексеев и другие товарищи более трех часов редактировали «Инструкцию космонавту», составленную шестью космонавтами совместно с представителями ОКБ-1…

Королев, Келдыш, Бушуев и Вознесенский [имеется в виду Воскресенский.– В. Г.] настаивали на значительном сокращении текста «Инструкции», считая, в частности, что после проверки всего оборудования корабля инженером космонавт перед стартом должен проверить скафандр и радиосвязь, а остальное оборудование только осмотреть. По существу, эти предложения резко ограничивали деятельность космонавта в кабине корабля при подготовке к старту и в полете. Королев мотивировал свои требования тем, что в одновитковом полете вся аппаратура четко сработает автоматически – без вмешательства пилота.

Мы – Яздовский, Галлай, Смирнов и я, – будучи категорически против ограничения действий пилота, высказали такие доводы. Космонавты очень хорошо знают оборудование корабля и свои возможности управления им в случае вынужденного ручного спуска (после включения логического замка). Они будут чувствовать себя увереннее, если лично убедятся в исправности аппаратуры. Кроме того, производя полную проверку оборудования перед стартом, наблюдая различные явления в полете, записывая свои впечатления и показания приборов в бортжурнал и докладывая о них по радио, космонавт будет все время занят. Постоянная занятость космонавта будет отвлекать его от возможных отрицательных эмоций при перегрузках и в невесомости, к тому же мы сможем получить много ценной информации для подготовки последующих полетов.

После довольно продолжительных дебатов Королев и Келдыш согласились с нашей точкой зрения, и отредактированный первоначальный вариант «Инструкции» был утвержден Королевым и мною³⁵⁶.

«Инструкция…» включала правила действий в таких аварийных ситуациях, как сбой связи, разгерметизация салона или пожар на борту. В случае пожара космонавт должен был проинформировать Землю и совершить немедленную посадку. В случае разгерметизации кабины непосредственной опасности не было, так как космонавт был в герметичном скафандре и полет мог продолжаться еще в течение четырех часов, а посадка должна была происходить по команде с Земли или с помощью ручного управления³⁵⁷.

Через две недели Каманин обсудил с космонавтами новый текст «Инструкции…». Космонавты предложили внести изменения, дающие им более широкую свободу действий, например разрешить космонавтам ослабить подвесные ремни после выхода на орбиту, надевать космические перчатки только за пятнадцать минут до старта вместо полутора часов и вести бортовой журнал во время полета. Они также единодушно настаивали на том, чтобы космонавт имел возможность заблокировать работу резервного парашюта, если основной парашют полностью раскрылся. Каманин сумел включить в итоговый документ все предложенные поправки, кроме последней. Менять автоматику незадолго до полета не представлялось возможным; Каманин, однако, обещал вернуться к этому вопросу в будущем³⁵⁸.

29 марта 1961 года Государственная комиссия по запуску «Востока» выслушала доклад Королева. Он рассказал, что два последних беспилотных пуска «Востока» 9 и 25 марта прошли успешно, и заявил, что ракета-носитель и космический корабль «Восток» готовы к полету человека. После обсуждения председатель комиссии Константин Руднев спросил каждого члена комиссии, одобряет ли он лично запуск космического аппарата с космонавтом на борту. Все согласились. Далее дело было передано на рассмотрение председателю комиссии президиума Совета министров СССР по военно-промышленным вопросам Устинову³⁵⁹.

РАССКАЗ ИНЖЕНЕРА

Из записной книжки Бориса Чертока, заместителя Королева по управлению космическими кораблями

2 марта 1961. В 18.30 [заседание] в Кремле у Дм[итрия] Фед[оровича] [Устинова]

С[ергей] П[авлович] [Королев]

1) Все надежно – больше нам эти пуски ничего не дадут.

2) Опубликовать сразу по выходе на орбиту, чтобы в случае чего иметь приоритет – приводился пример стратостата «СССР». Усыскин и др. «Они погибли, но рекорд за СССР держали 22 года».

Зам пр[едседателя] КГБ предложения все поддержал, но предл[ожил] просмотреть, что можно уничтожить в случае приз[емления] на чужой тер[ритории].

Но в докладе СП: «Удачная трасса до 236[-й] сек[унды] приземл[ение] в случ[ае] отказа Д[вигательной] У[становки] только на нашей тер(ритории), с 236 по 272 – только в океан до мыса Горн. С 273 уже спутник. Т[аким] о[бразом] только одна сек[унда] дает Атл[антический] океан, Африку, Турцию и Черное море».

Что лучше? Гибель в океане или жизнь, но приземл[ение] на чужой тер[ритории]?³⁶⁰

Советское руководство, по-видимому, было больше обеспокоено перспективой приземления Гагарина в чужой стране, чем угрозой падения корабля в океан. Королев, очевидно, признавал, что полет «Востока» был связан со значительным риском, но, по его мнению, для свершения такого масштаба высокая степень риска была приемлемой. Он привел в пример подвиг экипажа советского стратостата «Осоавиахим-1», который в январе 1934 года установил новый мировой рекорд высоты ценой своих жизней³⁶¹. Спустя несколько месяцев после того полета в Академии наук СССР состоялась конференция по изучению стратосферы, где Сергей Королев, тогда еще малоизвестный специалист по ракетной технике, заявил: «Чтобы победить врага, его нужно раньше как следует изучить»³⁶². Этим «врагом» для него стала стратосфера. Став главным конструктором советской пилотируемой космической программы, Королев считал, что космонавты должны быть готовы к самопожертвованию подобно бесстрашным летчикам 1930-х годов.

После прохождения Военно-промышленной комиссии последним препятствием на пути к запуску «Востока» было получение согласия Президиума ЦК КПСС, главного руководящего органа Советского Союза. 30 марта высшие военные чины и руководство оборонной промышленности представили партии совместный меморандум, в котором предлагали осуществить запуск пилотируемого космического корабля-спутника в период с 10 по 20 апреля. Они подтвердили безопасность предлагаемого полета, ссылаясь на положительные результаты недавних летных испытаний беспилотной версии «Восток-1» и его модификации для пилотируемого полета «Восток-3А».

ДОКУМЕНТ

Докладная записка в ЦК КПСС, 30 марта 1961 г.

Из пяти пусков кораблей-спутников «Восток-1» три были удовлетворительными и дали большой материал для обеспечения в дальнейшем нормальных полетов космических кораблей. Два последующих пуска кораблей-спутников «Восток-3А», конструкция которых полностью соответствует конструкции кораблей, предназначенных для полета человека, прошли успешно³⁶³.

Авторы докладной записки не стали нагружать политическое руководство подробностями этих испытательных пусков. Фактически из пяти пусков беспилотной версии «Востока», осуществленных в 1960 году, только четыре взлетели, три вышли на орбиту, два вернулись на Землю и лишь один совершил нормальную посадку³⁶⁴. Два тестовых пуска версии 3А тоже не прошли гладко. Фактические точки посадки отстояли от планируемых на 412км и 660км. Кроме того, при входе в атмосферу спускаемый аппарат не полностью отделился от приборного отсека: секции разошлись, но оставались соединены внешним электрическим кабелем. Связанные модули бешено вращались, пока соединяющий их кабель не сгорел при входе в атмосферу. Как выяснилось, кабель не удалось отсоединить из-за базовой ошибки проектирования: сигнал на разъединение посылался по проводу, который обрывался при расхождении секций, и сигнал просто не мог дойти до нужного контакта. Эту ошибку легко было исправить, если перепроектировать электрическую схему, но это вызвало бы необходимость новой серии испытаний и нежелательные задержки, и инженеры решили, что сгорание кабеля работает столь же надежно, как и разъединение по сигналу³⁶⁵.

Хотя Королев, судя по всему, полагал, что политическому руководству лучше не знать о таких потенциальных рисках, он считал, что космонавты не должны полагаться на радужные публичные сообщения и им следует знать о реальной опасности. 18 марта он провел встречу с космонавтами, на которой обсуждались кое-какие неполадки оборудования во время испытательных полетов и меры, принятые для исправления ошибок. Космонавты выразили готовность «лететь хоть сегодня» несмотря на все технические недочеты, чем Королев остался очень доволен³⁶⁶. Однако он не рассказал им о проблеме с отсоединением кабеля, и раскрутка корабля при спуске позднее стала полной неожиданностью для переживших это космонавтов.

Решающее заседание советского руководства по обсуждению пуска «Востока» состоялось 3 апреля 1961 года. Оно оказалось непростым. Хрущев почувствовал беспокойство Королева, но, получив заверения в надежности оборудования, заподозрил, что слабое звено в данном случае – это космонавт.

РАССКАЗ ГЕНЕРАЛА

Дневник генерал-лейтенанта Николая Каманина

4 апреля 1961 г. В первом полете встретится много нового и совершенно непредвиденного. Не зря Никита Сергеевич [Хрущев] вчера на Президиуме ЦК задал вопрос: «У кого есть сведения, как поведет себя космонавт уже в первые минуты полета, не будет ли ему очень плохо, сможет ли он сохранить свою работоспособность, выдержку и психическую уравновешенность?» Никто из присутствующих не мог дать Хрущеву определенного и однозначного ответа. Королев, не вдаваясь в тонкости вопроса, ответил: «Космонавты подготовлены отлично, они знают корабль и условия полета лучше меня и уверены в своих силах».

Уверенность вещь хорошая и даже необходимая в таком большом и ответственном деле, как первый полет человека в космос. Я тоже верю в успех, моя уверенность основана на знании техники, людей, которые полетят, и некотором знании условий полета. Нет и никогда не будет «стопроцентной» уверенности в успехе космического полета, особенно первого³⁶⁷.

В описании Каманина Королев выглядит излишне самоуверенным человеком, разыгрывающим спектакль перед партийными лидерами. Была ли уверенность Королева тоже частью спектакля? Хрущев, со своей стороны, рассказывает в мемуарах, что он и другие лидеры «боготворили» Королева³⁶⁸. Но продолжали бы они боготворить его, если бы что-то пошло не так? Из всех подписавших докладную записку в ЦК Королев стоял на самой низшей ступени в бюрократической иерархии. Тем не менее, прекрасно осознавая, что никто добровольно не возьмет на себя ответственность за выполнение задания, он принял эту ответственность на себя. Партийные лидеры остались довольны. Они знали, кого благодарить за успех. И кого наказать за неудачу.

ДОКУМЕНТ

Постановление Президиума ЦК КПСС

«О запуске космического корабля-спутника», 3 апреля 1961 г.

Строго секретно

Особая папка

1. Одобрить предложение тт. Устинова, Руднева, Калмыкова, Дементьева, Бутомы, Москаленко, Вершинина, Келдыша, Ивашутина, Королева о запуске космического корабля-спутника «Восток-3А» с космонавтом на борту.

2.Одобрить проекты сообщения ТАСС о запуске космического корабля с космонавтом на борту спутника Земли и предоставить право Комиссии по запуску, в случае необходимости, вносить уточнения по результатам запуска, а Комиссии Президиума Совета Министров СССР по военно-промышленным вопросам опубликовать его³⁶⁹.

НИИ №4 Министерства обороны заранее подготовил три версии публичного сообщения о первом полете человека в космос. Они были отправлены в информационное агентство ТАСС, на радиостанции и телеканалы в трех запечатанных конвертах. Специальный указ должен был предписать, какой конверт вскрыть в зависимости от обстоятельств. Если космонавт успешно выйдет на орбиту, следовало открыть первый конверт. В качестве редкого проявления гласности было решено сделать публичное заявление до окончания полета, а не постфактум. Королев и другие руководители настаивали на том, чтобы сразу объявить о выходе космонавта на орбиту, чтобы легче было потом его искать и чтобы его ненароком не приняли за шпиона. Планировалось сделать объявление, как только будут получены фактические орбитальные данные, примерно через двадцать пять минут после пуска, и включить эти данные в текст объявления. Второй конверт следовало открыть, если космонавт успешно приземлится на советской территории. Третий конверт был подготовлен на случай, если полет будет прерван до выхода на орбиту, что приведет к аварийной посадке на чужой территории или в океане. Для такого случая третье сообщение содержало призыв ко всем народам и правительствам оказать помощь в поисково-спасательной операции³⁷⁰.

Во время обсуждения проектов сообщения разгорелась дискуссия о названии профессии космонавта. Несмотря на ограниченный круг обязанностей первого космонавта, было решено использовать термин «пилот-космонавт» в расчете на предстоящие в будущем более сложные полеты, где навыки пилотирования действительно понадобятся³⁷¹.

За неделю до пуска все еще не был решен вопрос, кто совершит первый полет – Гагарин или Титов. Каманин испытывал мучительные колебания, взвешивая плюсы и минусы двух кандидатов. В своем дневнике он записал: «Трудно решать, кого посылать на верную смерть, и столь же трудно решить, кого из 2–3 достойных сделать мировой известностью и навеки сохранить его имя в истории человечества»³⁷².

РАССКАЗ ГЕНЕРАЛА

Дневник генерал-лейтенанта Николая Каманина

5 апреля 1961 года. Все последнее время и сейчас, когда я пишу эти строки, меня неотступно преследует одна и та же мысль – кого послать в первый полет, Гагарина или Титова? И тот, и другой – отличные кандидаты, но в последние дни я все больше слышу высказываний в пользу Титова, и у меня самого возрастает вера в него. Титов все упражнения и тренировки выполняет более четко, отточенно и никогда не говорит лишних слов. А вот Гагарин высказывал сомнение в необходимости автоматического раскрытия запасного парашюта, во время облета района посадки, наблюдая оголенную, обледенелую землю, он со вздохом сказал: «Да, здесь можно крепко приложиться»³⁷³.

Каманин обдумывал, как интерпретировать замечание Гагарина: как трезвую оценку рисков при посадке или как первый признак неуверенности и слабости воли? Следующие несколько дней Каманин продолжал наблюдать за Гагариным и Титовым, отметив у Гагарина «спокойствие, уверенность и твердые знания». Каманин чувствовал, что Титов более волевой человек, но решил, что лучше подготовленный космонавт потребуется для второго, гораздо более длительного и сложного полета. 8 апреля на заседании Государственной комиссии по запуску «Востока» Каманин объявил, что Юрий Гагарин будет пилотом, а Герман Титов – его дублером. Комиссия единогласно одобрила его выбор³⁷⁴.

Другой важный вопрос, обсуждавшийся на заседании Государственной комиссии 8 апреля, касался секретного кода для так называемого «логического замка». Опасаясь, что космонавт может потерять рассудок на орбите, конструкторы корабля предусмотрели специальную техническую защиту от ущерба, который могли бы нанести хаотические действия нестабильного пилота. Они заблокировали ручную систему ориентации при входе в атмосферу с помощью «логического замка» (цифрового кода). Предполагалось, что если космонавту хватит здравого смысла, чтобы нажать три кнопки в определенном порядке, то этим он подтвердит способность принимать разумные решения во время посадки.

РАССКАЗ ИНСТРУКТОРА

Воспоминания Марка Галлая, инструктора по управлению космическими кораблями

Переход в случае необходимости от автоматического управления кораблем «Восток» к управлению ручному был намеренно обставлен дополнительными сложностями. Обнаружив отказ автоматики, космонавт должен был преодолеть специальный «логический замок» – набрать на шестикнопочном пульте определенное трехзначное число (то есть нажать в заданной последовательности три оцифрованные кнопки из имеющихся шести) – и лишь после этого мог включить ручное управление…

Гагарин, его дублер Титов и вся первая шестерка будущих космонавтов надежно освоили эту операцию на специальном стенде-тренажере…

Но за какую-нибудь неделю до полета «Востока», уже на космодроме, ситуация неожиданно осложнилась. Выяснилось, что, во избежание напрасного, не вызванного необходимостью включения космонавтом ручного управления, пресловутое трехзначное число предполагалось в случае надобности… сообщить космонавту по радио…

И загорелся жаркий бой! Все, кто имел отношение к методической стороне предстоящей работы, активно восстали против такого варианта.

– Давайте сравним, – говорили мы, – что более вероятно: потеря человеком способности к разумным поступкам или элементарный отказ радиосвязи?..

–Дадим ему это чертово число с собой в запечатанном конверте,– сказал Главный [конструктор Королев]³⁷⁵.

За день до старта Каманин, Галлай и ведущий конструктор «Востока» Олег Ивановский установили код на замок и подписали протокол с указанием секретной комбинации. Шифр был записан на внутренней стороне конверта, конверт запечатан и приклеен на стену кабины.

Вечером Гагарин сел писать письмо родным – своей жене Валентине, которую он ласково называл Валечкой или Валюшей, двухлетней дочери Елене и новорожденной дочке Галине. Его жене было известно, что первый пилотируемый полет произойдет в ближайшие дни, но она не знала, полетит ли Юрий. Не знала она и точную дату: Юрий не хотел ее волновать и сказал, что запуск, скорее всего, состоится 14 апреля. Гагарин написал письмо 10 апреля, в день рождения Елены, но в письме он об этом не упомянул. Другие вещи занимали его мысли.

ПИСЬМО КОСМОНАВТА

Письмо Гагарина семье, 10 апреля 1961 г.

Здравствуйте, мои милые, горячо любимые Валечка, Леночка и Галочка!

Решил вот вам написать несколько строк, чтобы поделиться с вами и разделить вместе ту радость и счастье, которые мне выпали сегодня. Сегодня правительственная комиссия решила послать меня в космос первым. Знаешь, дорогая Валюша, как я рад, хочу, чтобы и вы были рады вместе со мной. Простому человеку доверили такую большую государственную задачу – проложить первую дорогу в космос!..

В технику я верю полностью. Она подвести не должна. Но бывает ведь, что на ровном месте человек падает и ломает себе шею. Здесь тоже может что-нибудь случиться. Но сам я пока в это не верю. Ну а если что случится, то прошу вас и в первую очередь тебя, Валюша, не убиваться с горя. Ведь жизнь есть жизнь, и никто не гарантирован, что его завтра не задавит машина. Береги, пожалуйста, наших девочек, люби их, как люблю я. Вырасти из них, пожалуйста, не белоручек, не маменькиных дочек, а настоящих людей, которым ухабы жизни были бы не страшны. Вырасти людей, достойных нового общества – коммунизма…

Что-то слишком траурное письмо получается. Сам я в это не верю. Надеюсь, что это письмо ты никогда не увидишь, и мне будет стыдно перед самим собой за эту мимолетную слабость. Но если что-то случится, ты должна знать все до конца…

Когда-то, еще в детстве, прочитал слова В. П. Чкалова: «Если быть, то быть первым». Вот я и стараюсь им быть и буду до конца. Хочу, Валечка, посвятить этот полет людям нового общества, коммунизма, в которое мы уже вступаем, нашей великой Родине, нашей науке.

Надеюсь, что через несколько дней мы опять будем вместе, будем счастливы. Валечка, ты, пожалуйста, не забывай моих родителей, если будет возможность, то помоги в чем-нибудь. Передай им от меня большой привет, и пусть простят меня за то, что они об этом ничего не знали, да им не положено было знать. Ну вот, кажется, и все.

До свидания, мои родные. Крепко-накрепко вас обнимаю и целую, с приветом, ваш папа и Юра³⁷⁶.

За Гагариным и Титовым до последней минуты внимательно наблюдали. Накануне запуска главный врач Владимир Яздовский тайно установил датчики давления под их матрасами, чтобы проверить, хорошо ли они спят. Двое сотрудников, инженер и психолог, дежурили всю ночь, отслеживая признаки беспокойства, нарушающие сон космонавтов. Оба спали крепким сном. Королев же не спал ни минуты. Похоже, врач был нужен ему гораздо больше, чем космонавтам³⁷⁷.

Образец пунктуальности, Каманин составил для космонавтов поминутный график на утро дня пуска:

5.30 утра (время местное): подъем

5.30–6.00 (30 мин.): туалет, физзарядка

6.00–6.15 (15 мин.): завтрак

6.15–6.25 (10 мин.): выезд в МИК [Монтажно-испытательный корпус]

6.25–7.15 (50мин.): медосмотр³⁷⁸

На медосмотре врачи поставили на тело Гагарина одиннадцать датчиков, от груди до ног³⁷⁹.

РАССКАЗ ВРАЧА

Интервью с Адой Котовской, старшим физиологом Института авиационной медицины

Волновался ли Юрий перед стартом? Да! Во время последней проверки датчиков и наших рекомендаций Юрий был молчалив, сосредоточен и очень серьезен. Изредка он напевал куплеты из популярных тогда песен, но больше молчал. За четыре часа до старта (есть у меня снятая ЭКГ) было видно, что Юра волнуется. Да кто бы не волновался! Просто он умел сдерживать свои эмоции³⁸⁰.

7.15–8.45 (90 мин.): одевание скафандра и проверка

8.45–9.00 (15 мин.): выезд на старт

РАССКАЗ ГЕНЕРАЛА

Дневник генерал-лейтенанта Николая Каманина

Намеченный порядок удалось соблюсти с трудом. Выйдя из автобуса, Юра и его товарищи немного расчувствовались и начали обниматься и целоваться. Вместо пожелания счастливого пути некоторые прощались и даже плакали – пришлось почти силой вырывать космонавта из объятий провожающих³⁸¹.

Олег Ивановский и ведущий инженер Федор Востоков сопроводили Гагарина на лифте до самого верха ракеты и помогли ему залезть в кабину. Они уже собрались закрывать люк, как Ивановский вдруг обратился к Гагарину.

РАССКАЗ ИНЖЕНЕРА

Воспоминания Олега Ивановского, ведущего конструктора корабля «Восток»

– Юра… а эти три цифры на замке, – я кивнул на конверт, – 1, 2, 5… понял? Это по секрету.

– Да уж будет тебе – «по секрету». Без них обойдемся. А ты опоздал.

– Как так?

–А мне еще вчера их Галлай сказал,– и улыбается подмигивая³⁸².

Когда люк был закрыт, индикаторная панель на пункте управления показала, что одна из электрических клемм на люке не замкнулась, что могло привести к разгерметизации кабины. Открытие и повторное закрытие люка заняло почти тридцать минут. После этого времени на прощание уже не осталось.

Гагарин занял свое место в кабине за два часа до старта. Каманин и медперсонал пытались убедить инженеров сократить время ожидания до полутора часов, но цикл подготовки ракеты и космического аппарата сократить не удалось³⁸³. Незапланированные процедуры вроде повторного закрытия люка пришлось втискивать в уже имеющийся плотный график.

Каманин, Королев и главный оператор связи с экипажем Павел Попович говорили с Гагариным по радио до последней минуты, чтобы помочь ему избавиться от беспокойства в томительные часы ожидания старта. У Гагарина был позывной «Кедр»; наземные коротковолновые станции управления имели свои позывные: «Заря 1» на космодроме Тюратам в Казахстане, «Заря 2» на станции Колпашево в Сибири и «Заря 3» на станции Елизово на Дальнем Востоке; станции в ультракоротком диапазоне (УКВ) использовали позывной «Весна». В эфире нельзя было произносить никаких имен, кроме имени космонавта. Королев и Каманин носили кодовые имена «Двадцатый» и «Тридцать третий».

РАСШИФРОВКА СООБЩЕНИЙ РАДИОСВЯЗИ

Предполетные переговоры Гагарина,

7:28–7:32 (мск), 12 апреля 1961 г.

Заря 1 (Королев): Как чувствуете себя, Юрий Алексеевич?

Кедр (Гагарин): Чувствую себя превосходно. Проверка телефонов и динамиков нормально, перехожу на телефон.

Заря 1 (Королев): Понял Вас. Дела у нас идут нормально, машина готовится нормально, все хорошо.

Кедр (Гагарин): Понял. Я так и знал.

Заря 1 (Королев): Понял Вас. Хорошо, все нормально.

Кедр (Гагарин): Проверку связи закончил. Как поняли? Исходное положение тумблеров на пульте управления заданное. Глобус на месте разделения, широта северная 63°, долгота восточная 97°, коррекция цифра 710, время разделения 9 часов 18 мин. 07 сек.; подвижный индекс ПКРС [прибора контроля режима спуска] находится в исходном положении, первые сутки, день. Давление в кабине единица, влажность 65 %, температура 19°, давление в отсеке 1,2, давление в системе ручной ориентации 175, первой автоматической ориентации 155, второй автоматической ориентации 157, давление в баллоне ТДУ [тормозной двигательной установки] 320 атмосфер. Самочувствие хорошее, к старту готов. Как поняли?

Заря 1 (Королев): Понял Вас отлично. Данные Ваши все принял, подтверждаю. Готовность к старту принял. У нас все идет нормально… Юрий Алексеевич, я хочу Вам просто напомнить, что после минутной готовности пройдет минуток шесть, прежде чем начнется полет. Так что Вы не волнуйтесь.

Кедр (Гагарин): Понял Вас. Совершенно спокоен³⁸⁴.

Предполетные переговоры Гагарина, 8:40–8:41

Кедр (Гагарин): Как по данным медицины – сердце бьется?..

Заря 1 (Каманин): Пульс у Вас 64, дыхание 24. Все идет нормально.

Кедр (Гагарин): Понял. Значит, сердце бьется³⁸⁵.

Переговоры транслировались в диспетчерскую через динамики, и прозвучавшее в чрезвычайно напряженной атмосфере подготовки к старту сообщение об идеальном пульсе Гагарина вызвало оживление среди инженеров.

РАССКАЗ ИНЖЕНЕРА

Интервью Леонида Воскресенского, заместителя Королева по предполетным испытаниям

Мне кажется, самым спокойным человеком на старте 12 апреля был Гагарин. Ведь буквально перед самым пуском пульс у Юрия Гагарина был шестьдесят пять. А я видел, как, узнав об этом, многие на старте стали замерять свой пульс. Он был у стартовиков и сто, и сто двадцать³⁸⁶.

За два часа, которые Гагарин провел на старте, он сообщил Земле о прекрасном самочувствии двенадцать раз, в то время как Земля передавала ему, что подготовка к старту идет нормально, девятнадцать раз.

Гагарин проверил бортовое оборудование и обнаружил, что магнитофонная запись остановилась. Он понял, что закончилась пленка, и попросил пункт управления перемотать ее. Эту простейшую операцию можно было выполнить только автоматически по команде с Земли. Инженеры станции наземного управления описывали эту ситуацию несколько иначе.

РАССКАЗ ИНЖЕНЕРОВ

Воспоминания Юрия Карпова и Владимира Хильченко, сотрудников бюро Королева

За 2 минуты до пуска на пульте «Востока», за которым мы работали в бункере, загорелся транспарант «Конец записи МК». Оказалось, что Юра почти непрерывно напевал песни и израсходовал всю пленку диктофона. Советоваться было некогда, у нас оставалась одна минута до отключения кабеля от корабля, и мы рискнули на свой страх перемотать пленку, включив воспроизведение записи. Этим мы лишили «Землю» канала связи с космонавтом на целых 50 секунд, что вызвало некоторое замешательство, но через минуту все успокоились³⁸⁷.

Однако из стенограммы переговоров ясно, что Гагарин сам попросил перемотать пленку за девятнадцать минут до старта³⁸⁸. Позже выяснилось, что якобы безукоризненная автоматика не сумела перемотать пленку до конца. На орбите катушка закончилась, и Гагарину пришлось стереть часть пленки, чтобы продолжить запись³⁸⁹.

Большую часть времени Гагарин сохранял спокойствие, но за пять минут до пуска частота его сердцебиения поднялась до 110–133 ударов в минуту³⁹⁰, а в первую минуту полета пульс подскочил до 150 ударов в минуту³⁹¹.

РАСШИФРОВКА СООБЩЕНИЙ РАДИОСВЯЗИ

Переговоры Гагарина с пунктом управления полетом, 9:07

Заря 1 (Королев): Предварительная ступень… Промежуточная… Главная… Подъем!

Кедр (Гагарин): Поехали!..³⁹²

Знаменитое «Поехали!» Гагарина позже станет девизом всей советской космонавтики, символом отваги и готовности к космическим путешествиям. Фраза стала крылатой и повторялась в стихах и песнях. Несколько человек претендовали на звание автора этого восклицания. Ядкар Акбулатов, инструктор Гагарина в летной школе, утверждал, что именно он часто произносил эти слова при взлете³⁹³. Марк Галлай вспоминал, что этой командой часто начинались тренировки на тренажере «Востока»³⁹⁴. Сам Галлай усвоил это выражение в начале своей работы летчиком-испытателем. Он полагал, что, употребив эту фразу, Гагарин подчеркнул, что считает себя именно пилотом.

РАССКАЗ ИНСТРУКТОРА

Воспоминания Марка Галлая, инструктора по управлению космическими кораблями

Кое в чем я сознательно нарушал узаконенные формулировки внутрисамолетных переговоров.

Так, вместо высокопарного «Экипаж, взлетаю!» я, как, впрочем, и большинство моих коллег, перед началом разбега почти всегда говорил: «Поехали!»

Это стало в авиации общепринятым. Хотя некоторые наиболее последовательные сторонники уставной терминологии, бывало, упрекали меня за подобную, как им казалось, профанацию высокой терминологии нашего благородного ремесла.

– Что значит «поехали»? Ты что, извозчик или вагоновожатый? И вообще, вечно у тебя какие-нибудь отсебятины! Вчера опять в кепке летал. Черт знает что!..

Дело в том, что кроме, так сказать, текста, с которым командир обращается к экипажу, огромное значение имеет интонация.

Иногда она должна быть подчеркнуто спокойной, размеренной – это когда надо снизить тонус нервного напряжения на борту…

По моим наблюдениям, «поехали» отлично снимало то едва уловимое напряжение, которое почти всегда возникает в машине, особенно опытной, перед стартом…

Через много лет… это же выражение неожиданно прозвучало в совсем иной обстановке.

Только что оторвалась от опор и пошла вверх ракета-носитель с первым пилотируемым космическим кораблем «Восток». В подземной «пультовой» космодрома стоят несколько человек с Главным конструктором С. П. Королевым во главе. Все, естественно, напряжены до предела. И в этот момент – как разрядка – из динамика радиосвязи с кораблем раздается голос Гагарина:

– Поехали!

Все-таки он был прежде всего авиатором, наш первый космонавт³⁹⁵.

Самыми напряженными были первые сорок секунд полета, когда в случае любой неожиданности требовалась мгновенная реакция. При неисправности ракеты-носителя Королев должен был отдать устный приказ оператору активировать аварийную систему катапультирования космонавта из космического аппарата. Космонавт был бы отброшен от ракеты на безопасное расстояние 120 метров, и его парашют должен был раскрыться на высоте 80–90 метров от земли. У космонавта не было доступа к управлению катапультированием, но он мог сам раскрыть запасной парашют, если не сработал основной³⁹⁶. Проблема заключалась в том, что прыгать с парашютом на таком близком расстоянии от земли было слишком опасно. Если бы космонавт катапультировался прямо на старте, он мог приземлиться в гигантском котловане вокруг пусковой установки, охваченной пламенем от взлетевшей ракеты. Чтобы избежать такого исхода, над котлованом установили металлическую сетку, на которую бы опустился космонавт, и группа спасателей дежурила, чтобы подхватить космонавта и доставить в безопасное место³⁹⁷. Однако если бы ракета потеряла управление и перевернулась, космонавт полетел бы прямиком в сторону земли безо всяких шансов раскрыть парашют³⁹⁸. После сороковой секунды аварийное катапультирование срабатывало автоматически, что снимало с Королева мучавшую его необходимость мгновенного принятия решения³⁹⁹.

РАСШИФРОВКА СООБЩЕНИЙ РАДИОСВЯЗИ

Переговоры Гагарина с пунктом управления полетом, 9:07–9:08

Кедр (Гагарин): Вибрация учащается. Шум несколько растет. Самочувствие хорошее. Перегрузка растет дальше.

Заря 1 (Королев): Время 70 [секунд от начала старта].

Кедр (Гагарин): Понял Вас, 70. Самочувствие отличное. Продолжаю полет. Растут перегрузки. Все хорошо.

Заря 1 (Королев): 100 [секунд от начала старта]. Как чувствуете? Прием.

Кедр (Гагарин): Чувствую себя хорошо. Вибрация, перегрузки нормальные. Продолжаю полет. Все отлично⁴⁰⁰.

Королев нервничал. В промежутке между 40-й и 150-й секундами полета ракета летела слишком высоко, что исключало возможность немедленного катапультирования в аварийной ситуации. В случае аварии произошло бы отключение ракетных двигателей, и после снижения ракеты на высоту 7 километров включилось бы автоматическое катапультирование⁴⁰¹.

После 150-й секунды полета был сброшен головной обтекатель ракеты, и Гагарин увидел Землю.

РАСШИФРОВКА СООБЩЕНИЙ РАДИОСВЯЗИ

Переговоры Гагарина с пунктом управления полетом, 9:10–9:11

Кедр (Гагарин): Произошел сброс головного обтекателя. Во «Взор» [оптическое устройство наведения] вижу Землю. Хорошо различима Земля… Вижу реки, складки местности различимы хорошо. Видимость хорошая. Отлично все во «Взор» видно… Несколько растет перегрузка, вибрация. Все переношу нормально. Самочувствие отличное, настроение бодрое. В иллюминатор «Взор» наблюдаю Землю. Различаю складки местности, снег, лес… Наблюдаю облака над Землей, мелкие, кучевые, и тени от них. Красиво! Красота!⁴⁰²

Гагарин любовался великолепным видом, но при этом помнил, что в случае отказа ракетного двигателя «Восток» мог в любую секунду рухнуть на землю. При этом он ничего не мог бы сделать: спасательная операция была полностью доверена автоматике. Теперь, когда с «Востока» был сброшен закрывавший его обтекатель, в аварийной ситуации был предусмотрен другой порядок спасения космонавта: спускаемый аппарат отделяется от ракеты, а космонавт остается внутри кабины до момента катапультирования, после чего приземляется на парашюте⁴⁰³. Но перегрузки при аварийной посадке могли быть огромными, в двадцать один раз больше силы притяжения Земли⁴⁰⁴.

Решающий момент наступил в 9:12, на третьем и последнем этапе взлета, когда «Восток» выходил на орбиту. Двигатель третьей ступени, спроектированный ведущим конструктором Семеном Косбергом, должен был запуститься в вакууме космического пространства – в условиях, которые почти невозможно было смоделировать на Земле. Все затаив дыхание ждали, сработает ли двигатель.

РАСШИФРОВКА СООБЩЕНИЙ РАДИОСВЯЗИ

Переговоры Гагарина с пунктом управления полетом, 9:12

Кедр (Гагарин): Косберг сработал!

Заря 1 (Королев): Работает то, что нужно. Последний этап. Все нормально⁴⁰⁵.

В волнении Гагарин забылся и произнес засекреченное имя конструктора двигателя в эфире. Услышав, что его двигатель сработал, Косберг, который был невысокого роста, от возбуждения подпрыгнул «выше головы», как говорили очевидцы. Коллеги аплодировали и подбрасывали Косберга на руках⁴⁰⁶.

Позже расшифровка сообщений радиосвязи и аудиозапись полета были отредактированы, и реплика Гагарина была стерта. Это было сделано и в сообщении для прессы, и в секретной расшифровке, отправленной партийным властям. Руководители космической программы хотели скрыть случайные оплошности не только от общественности, но и, что важнее, от политического руководства страны⁴⁰⁷.

После включения третьего двигателя, когда самая серьезная опасность была позади, Гагарин смог наконец в полной мере насладиться видами земной поверхности. Пока он говорил, Каманин внимательно прислушивался к его голосу, пытаясь уловить малейшие признаки психического расстройства.

РАСШИФРОВКА СООБЩЕНИЙ РАДИОСВЯЗИ

Переговоры Гагарина с пунктом управления полетом, 9:13

Кедр (Гагарин): Самочувствие отличное. Полет продолжается хорошо. Во «Взор» наблюдаю Землю. Видимость хорошая. Различить, видеть можно все. Некоторое пространство покрыто кучевой облачностью. Полет продолжаем. Все нормально.

Заря 1 (Каманин): Молодец! Связь отлично держите. Продолжайте в том же духе⁴⁰⁸.

После четырех минут безукоризненной работы двигателя Косберга наступал критический промежуток в 37 секунд, в течение которого отказ двигателя мог привести к падению космического аппарата в океан. «Удачная» трасса Королева пролегала через обширные океанические пространства, чтобы свести к минимуму возможность посадки на чужой территории. Это очень тревожило Каманина, который боялся, что спасательные корабли могут подойти слишком поздно.

РАССКАЗ ГЕНЕРАЛА

Дневник генерал-лейтенанта Николая Каманина

Нам, к сожалению, очень хорошо известно, что при приводнении космический корабль быстро затонет, а радиопередатчики вскоре выйдут из строя из-за отсутствия герметичности шара. Кроме того, НАЗ [носимый аварийный запас] не имеет плавучести. Надо признать, что спасение космонавта на воде совершенно не обеспечено, и над решением этой проблемы придется еще немало поработать. Будем надеяться, что корабль приземлится на территории СССР⁴⁰⁹.

В этот волнующий момент космодром потерял связь с Гагариным. «Восток» вышел за пределы радиодосягаемости и перешел в зону, покрываемую станцией связи Колпашево в Сибири.

РАССКАЗ ГЕНЕРАЛА

Дневник генерал-лейтенанта Николая Каманина

В момент перехода связи со старта на Колпашево было несколько неприятных секунд: космонавт не слышал нас, а мы не слышали его. Не знаю, как я выглядел в этот момент, но Королев, стоявший рядом со мной, волновался очень сильно: когда он брал микрофон, руки его дрожали, голос срывался, лицо перекашивалось и изменялось до неузнаваемости. Все облегченно вздохнули, когда Колпашево и Москва сообщили о восстановлении связи с космонавтом и о выходе корабля на орбиту⁴¹⁰.

В 9:18 «Восток» отделился от ракеты-носителя и стал спутником Земли. Гагарин тоже вздохнул с облегчением. Выйдя на орбиту, он не только стал первым человеком в космосе, но и оказался в относительной безопасности: его космический аппарат продолжал движение по инерции и за счет гравитации Земли, а не ракетных двигателей. В первые минуты полета его сердце билось с частотой 140–158 ударов в минуту⁴¹¹, а при достижении орбиты пульс стабилизировался, снизившись до 104 ударов в минуту⁴¹². Тревога сменилась восхищением и эйфорией. Став первым человеком, увидевшим Землю из космоса, обычно спокойный и сдержанный Гагарин не мог сдержать восторга от открывшейся ему картины.

РАСШИФРОВКА СООБЩЕНИЙ РАДИОСВЯЗИ

Переговоры Гагарина с пунктом управления полетом, 9:26–9:27, 10:06

Кедр (Гагарин): Хорошо. Красота!.. Чувство невесомости интересно. Все плавает. Плавает все. Красота! Интересно…

Полет проходит чудесно. Чувство невесомости нормальное. Самочувствие хорошее. Все приборы, все системы работают хорошо…

Земную поверхность видно в иллюминатор. Небо черное. И по краю Земли, по краю горизонта такой красивый голубой ореол, который темнеет по удалению от Земли…

Вижу горизонт Земли. Очень такой красивый ореол. Сначала радуга от самой поверхности Земли и вниз такая радуга переходит. Очень красиво все шло через правый иллюминатор. Видно звезды через «Взор», как проходят звезды. Очень красивое зрелище. Продолжается полет в тени Земли. В правый иллюминатор сейчас наблюдаю звезду. Она так проходит слева направо по иллюминатору. Вправо ушла звездочка. Уходит, уходит…⁴¹³

Несмотря на возбуждение, Гагарин не забывал об опасности. В перерывах между экстатическими восклицаниями он несколько раз запрашивал с Земли данные его орбиты. Точные параметры орбиты имели решающее значение: если тормозной ракетный двигатель не сработает и не замедлит «Восток» для планового спуска, Гагарин сможет рассчитывать только на естественное снижение орбиты из-за сопротивления воздуха в верхних слоях атмосферы (атмосферное торможение). Именно для такой ситуации плановая орбита «Востока» была низкой, 180–230 километров. С такой орбиты спутник мог бы спуститься и приземлиться самостоятельно в течение семи дней, даже если тормозной двигатель не сработает⁴¹⁴.

Вычислительный центр НИИ №4 и центр баллистических исследований Минобороны должны были определить точные орбитальные данные «Востока» через несколько минут после выхода на орбиту. По мере того как космический аппарат отслеживался наземными станциями, данные передавались в вычислительный центр, кодировались на перфокартах и загружались в две гигантских электронно-вычислительных машины М-20, которые в то время являлись вершиной советской вычислительной техники. Через несколько минут орбитальные параметры были рассчитаны и переданы на пункт управления полетом и Королеву на космодром⁴¹⁵. Вычисления делались поспешно, чтобы как можно скорее передать данные в официальном сообщении ТАСС и проинформировать космонавта во время его полета над станцией Елизово на Дальнем Востоке, последней коротковолновой станцией на территории СССР.

Даже по приблизительной оценке было ясно, что «Восток» вышел на гораздо более высокую орбиту, чем планировалось. Как выяснилось, из-за перебоя в подаче электроэнергии операторы пункта управления полетом не смогли передать радиосигнал на отключение двигателей центральной секции ракеты. В итоге двигатели были отключены резервным сигналом бортовых датчиков ускорения. Этот инцидент стал решающим фактором в многолетнем споре между сторонниками радиоуправления с Земли и адептами системы автономного бортового управления. В будущих пилотируемых полетах Королев решил делать ставку на бортовые системы управления ракетными двигателями⁴¹⁶. В полете Гагарина бортовые датчики ускорения тоже дали сбой. Их фактическая погрешность в шесть раз превысила нормативную, и из-за опоздания с выключением двигателей центральной секции «Восток» вышел на очень опасную высоту. Быстрая оценка показала, что «Восток» был выведен на орбиту с максимальным удалением от поверхности Земли (в апогее) – 302 километра. Кто-то из приближенных Королева прикинул, что время естественного атмосферного торможения на такой высоте могло занять пятнадцать-двадцать суток⁴¹⁷. На «Востоке» был запас кислорода, пищи и воды всего на десять дней.

Королев не дал разрешения на передачу орбитальных данных космонавту. Публичное сообщение также было отложено. В 9:26 в ответ на вопросы Гагарина оператор наземной станции управления в Елизово мог только сказать: «Указаний от двадцатого [С. П. Королева] не поступает, не поступает»⁴¹⁸. Почти полчаса у Гагарина не было сведений о его орбите. В 9:53 по приказу Каманина другой оператор заверил Гагарина в том, что все идет нормально, скрыв от него всю критичность реального положения дел: «Полет проходит нормально, орбита расчетная»⁴¹⁹.

Наконец в 10:02 информационное агентство ТАСС передало свое знаменитое сообщение о первом полете человека в космос.

ОФИЦИАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ

Сообщение советского информационного агентства ТАСС,

12 апреля 1961 г., 10:02

В Советском Союзе выведен на орбиту вокруг Земли первый в мире космический корабль-спутник «Восток» с человеком на борту. Пилотом-космонавтом космического корабля-спутника «Восток» является гражданин Союза Советских Социалистических Республик летчик майор ГАГАРИН Юрий Алексеевич. …По предварительным данным, период обращения корабля-спутника вокруг Земли составляет 89,1 минуты; минимальное удаление от поверхности Земли (в перигее) равно 188 километрам, а максимальное расстояние (в апогее) составляет 302 километра… в 9 часов 52 минуты по московскому времени пилот-космонавт майор Гагарин, находясь над Южной Америкой, передал: «Полет проходит нормально, чувствую себя хорошо»⁴²⁰.

Весь мир узнал о предварительной оценке орбиты Гагарина в 188–302 километра, в то время как сам он не подозревал об этом и полагал, что его орбита близка к запланированной высоте 180–230 километров. Тем временем в конструкторском бюро Королева команда специалистов по баллистике судорожно рассчитывала шансы Гагарина выжить в случае отказа тормозного двигателя.

РАССКАЗ МАТЕМАТИКА

Интервью со Святославом Лавровым, начальником баллистического отдела ООО «Специальное проектирование» Бюро № 1

Проблема состояла в том, каким окажется время полета [при естественном торможении] по реальной орбите. А этот вопрос имел ко мне прямое отношение. Я ринулся в баллистический сектор, чтобы воспользоваться запасенными там таблицами. Оказалось, что время атмосферного торможения укладывается в этот запас [10 суток], хотя и близко к пределу. Но когда я вернулся в нашу группу с этим полуутешительным известием (параметры атмосферы – вещь ненадежная и подверженная большим изменениям, особенно на высоте орбиты), то обнаружил всеобщее ликование – тормозной двигатель сработал благополучно⁴²¹.

Более точные расчеты после завершения полета показали, что фактический апогей орбиты «Востока» составлял 327 километров – даже выше, чем предполагалось во время полета⁴²². Если бы тормозной двигатель не сработал, Гагарину угрожала бы смертельная опасность.

РАССКАЗ КОСМОНАВТА

Доклад Гагарина на заседании Государственной комиссии,

13 апреля 1961 г.

Время работы ТДУ [тормозной двигательной установки] составило точно 40сек. В этот период произошло следующее, непредвиденное, очевидно. Как только выключилась ТДУ, произошел резкий толчок и корабль начал вращаться вокруг своих осей с очень большой скоростью. Земля у меня проходила во «взоре» сверху справа вниз и влево. Скорость вращения была градусов около 30 в секунду, не меньше. Получился «кордебалет»: голова-ноги, голова-ноги с очень большой скоростью вращения. Все кружилось. То вижу Африку (над Африкой произошло это), то горизонт, то небо. Только успевал закрываться от Солнца, чтобы свет не падал в глаза. Я поставил ноги к иллюминатору, но не закрывал шторки. Мне было интересно самому, что происходит⁴²³.

Слова «непредвиденное, очевидно» были удалены из секретной расшифровки доклада Гагарина, представленной партийному руководству страны. Руководители космической программы явно не хотели привлекать внимание начальства к техническим сбоям. В прессе доклад вообще не был опубликован. Более того, в засекреченном итоговом отчете, подготовленном инженерами в мае 1961 года, авторы без лишнего шума снизили скорость вращения до шести градусов в секунду⁴²⁴. Если верить этому отчету, то космический аппарат совершал один полный оборот в минуту, что плохо согласуется с ощущением «кордебалета», описанным Гагариным.

Поначалу инженеры Королева думали, что «раскрутка объекта» произошла из-за того, что дроссель канала тангажа встал на упор⁴²⁵. Позднее появилась другая версия: неисправность клапана в системе подачи горючего привела к преждевременной остановке тормозного двигателя и самопроизвольной утечке горючего в рулевые сопла космического аппарата.

РАССКАЗ ИНЖЕНЕРА

Анализ Германа Формина, инженера СКБ № 1

ТДУ в течение 1–2сек работает нормально. При появлении рабочего давления в камере сгорания должен закрыться клапан ОКНК [обратный клапан наддува камеры]. Однако этого не происходит, клапан закрывается не полностью и не обеспечивает герметичности… В результате такой «перекачки» горючего «не хватило» на отработку штатного импульса тяги и прекращение нормальной работы двигателя произошло через 40.1сек после запуска из-за окончания горючего, т.е. за 0.5–1сек до формирования интегратором ГК (главной команды), по которой произошло бы штатное выключение двигателя… После самопроизвольного прекращения работы двигателя главная команда на выключение двигателя не прошла, и арматура ТДУ осталась открытой. По открытым трактам газ наддува и окислитель под давлением порядка 60 атмосфер продолжали поступать в камеру сгорания и в рулевые сопла по тангажу, крену и рысканью… возникло мощное возмущающее воздействие на космический аппарат, что привело к его «закрутке» вокруг центра масс со скоростью 30°/с[ек].⁴²⁶

Неприятная раскрутка должна была скоро прекратиться: планировалось, что в течение минуты спускаемый аппарат Гагарина отделится от приборного отсека, в котором находились рулевые сопла⁴²⁷. Но разделения не произошло. Две секции космического аппарата оставались связанными друг с другом и продолжали бешено вращаться. Это представляло серьезную опасность. Только одна сторона спускаемого аппарата имела теплозащитное покрытие от сильного нагрева при входе в атмосферу. Необходимо было немедленно отделить и стабилизировать спускаемый аппарат, чтобы он повернулся своим тепловым щитом навстречу волне раскаленного воздуха. Раскручивающийся «Восток» быстро приближался к более плотному слою атмосферы, в котором трение начнет прожигать покрытие. В техническом описании «Востока» инженеры предупреждали, что в случае подобной аварии «спасение пилота практически невозможно»⁴²⁸.

РАССКАЗ КОСМОНАВТА

Доклад Гагарина на заседании Государственной комиссии,

13 апреля 1961 г.

Я ждал разделения [спускаемого аппарата и приборного отсека]. Разделения нет. Я знал, что по расчету это должно было произойти через 10–12сек. после выключения ТДУ… По моим ощущениям, больше прошло времени, но разделения нет… «Кордебалет» продолжается. Я решил, что тут не все в порядке. Засек по часам время. Прошло минуты две, а разделения нет. Доложил по КВ-каналу, что ТДУ сработало нормально. Прикинул, что все-таки сяду нормально, так как тысяч 6 есть до Советского Союза, да Советский Союз тысяч 8км, значит, до Дальнего Востока где-нибудь сяду. «Шум» не стал поднимать. По телефону доложил, что ТДУ сработало нормально… и доложил, что разделение не произошло. Мне показалось, что обстановка не аварийная. Ключом я передал «ВН» – все нормально⁴²⁹.

Гагарин никак не мог вмешаться в процедуру разделения и вынужден был полностью полагаться на автоматику. Он знал, что в системе автоматического управления был предусмотрен запасной вариант: панель термодатчиков на приборном отсеке даст сигнал на разделение, когда космический аппарат начнет нагреваться при входе в атмосферу. Этот резервный сигнал был предусмотрен для аварийного спуска в случае отказа ракеты-носителя незадолго до выхода на орбиту⁴³⁰. В итоге разделение произошло в 10:36, на целых девять минут позже расчетного времени.

Инженеры из бюро Королева до сих пор не могут договориться о точной последовательности событий. В итоговом отчете, выпущенном в мае 1961 года, написано, что спускаемый аппарат, вероятно, был отделен «системой аварийного разделения – [по сигналу] от термодатчиков»⁴³¹. Некоторые специалисты до сих пор поддерживают эту версию, утверждая, что, поскольку команда на выключение тормозного двигателя не была выдана, вся последовательность команд при спуске была прервана и команда на разделение также не была подана. Термодатчик выдал резервный сигнал на разделение только спустя девять минут. У этого объяснения есть один изъян: разделение произошло на высоте 148–170 километров, в то время как термодатчики подавали сигнал на гораздо более низкой высоте, 100–110 километров⁴³². Другие инженеры настаивают на том, что девятиминутный промежуток между выключением тормозного двигателя и разделением был предусмотрен стандартной командной цепочкой и что сигнал был подан своевременно по циклограмме программно-временного устройства, а не термодатчиками. Замешательство Гагарина объясняется «использованием механических часов» и «возбужденным состоянием космонавта»⁴³³.

Тем не менее эта заминка была неожиданностью не только для Гагарина, но и для самого Королева. Слушая отчетный доклад Гагарина, он отметил в записной книжке: «разделение прошло 10ч. 25мин. 57сек. (расчет), 10ч. 35 минут (фактическое). В чем дело?!»⁴³⁴ И хотя инженеры расходятся в комментариях о причине технических проблем, они в один голос отрицают, что возникла какая-либо аварийная ситуация. В официальной истории конструкторского бюро Королева, вышедшей в 1996 году, излагается версия, будто Гагарин допустил ошибку в своем отчетном докладе⁴³⁵.

На высоте 7 километров от земли кресло Гагарина должно было автоматически катапультироваться и продолжить спуск на стабилизирующем парашюте. Решение приземляться с личным парашютом, а не внутри спускаемого аппарата было вынужденным. Инженеры Королева рассчитали, что для мягкой посадки всей кабины потребуется слишком большой парашют, который они не могли установить из-за строгих ограничений по весу. Разработка и испытания двигателей для мягкой посадки заняли бы слишком много времени, а Королев был поставлен в жесткие временные рамки, чтобы выиграть гонку с США. Такие двигатели будут созданы только через три года для многоместного космического корабля «Восход». Инженеры также опасались, что нагрев при входе в атмосферу может оплавить края люка и космонавт не сможет сам его открыть. До прибытия спасательной группы космонавт мог погибнуть от перегрева⁴³⁶.

Не располагая временем для новых испытаний, Королев решил использовать уже проверенную процедуру аварийного катапультирования в качестве номинального режима приземления. Инженеры разработали катапультируемое кресло и индивидуальный парашют для спасения космонавта в случае аварийной ситуации на взлете. Та же процедура теперь была предусмотрена для финального этапа спуска и приземления. Феоктистов пояснял: «Это может показаться странным, но именно для полной надежности мы пошли тогда на решение внешне сложное»⁴³⁷.

Катапультный люк открылся, кресло с Гагариным успешно катапультировалось, и теперь космонавт и спускаемый аппарат снижались на двух отдельных парашютах. На высоте 4 километров космонавт автоматически отделился от своего кресла, и раскрылся его основной личный парашют.

В самые последние минуты полета Гагарину наконец выпал шанс взять управление спуском в свои руки. Правда, этим шансом ему так и не удалось воспользоваться. «И когда надо мной раскрылся парашют и я ощутил крепкие стропы – запел!»⁴³⁸ – сказал он позже в интервью. На самом деле ему было не до песен. Он спускался спиной, лицом к ветру, и никак не мог контролировать парашют. А затем автоматика преподнесла ему еще один сюрприз.

РАССКАЗ КОСМОНАВТА

Доклад Гагарина на заседании Государственной комиссии,

13 апреля 1961 г.

Я стал спускаться на основном парашюте. Опять меня развернуло к Волге. Проходя парашютную подготовку, мы прыгали много как раз вот над этим местом… Затем раскрылся запасной парашют, раскрылся и повис. Так он и не открылся. Произошло только открытие ранца… Тут слой облачков был. В облачке подуло немножко, и раскрылся второй парашют. Дальше я спускался на двух парашютах⁴³⁹.

Очевидно, автоматика снова дала сбой и раскрыла запасной парашют наряду с основным, что легко могло спутать их стропы. Именно о таком риске Гагарин и другие космонавты предупреждали Каманина всего за несколько дней до полета. В тот момент Каманин проигнорировал эти предупреждения и даже посчитал, что Гагарин болтает лишнее. После полета Каманин осознал опасность такого сценария развития событий. Он пришел к выводу, что автоматическое раскрытие запасного парашюта является серьезным недостатком системы приземления. Инженеры придерживались другого мнения и не стали вносить никаких изменений⁴⁴⁰.

В итоговом отчете инженеры подтвердили, что оба парашюта раскрылись, но не признали, что это был сбой аппаратуры. Напротив, они списали тот факт, что Гагарин не мог управлять спуском, на «стесненность движений пилота, находящегося в скафандре», и «недостаточную подготовку пилотов»⁴⁴¹. С помощью такого изобретательного «технического анализа» они сняли с себя ответственность и переложили всю вину на космонавта.

Пока Гагарин пытался совладать с двумя парашютами, ему угрожала еще одна опасность: его могло занести в Волгу, которая в этом районе особенно широка. Аварийный комплект космонавта был привязан к его телу и мог утащить его на дно. Гагарин перерезал соединительный трос и освободился от этого груза, но вместе с ним потерял и аппаратуру, регистрировавшую его физиологические функции во время полета⁴⁴².

Самым неприятным было то, что в аварийный комплект входили также радиомаяки, которые должны были подавать сигналы поисково-спасательным группам. Без этих маяков они не могли узнать точное местонахождение Гагарина и вынуждены были следовать за спускаемым аппаратом, который мог приземлиться в нескольких километрах от космонавта. Спасательная команда дислоцировалась на аэродроме Кряж под Куйбышевом (ныне Самара), недалеко от изначально запланированного места приземления⁴⁴³. Когда специалисты по баллистике получили фактические орбитальные данные, они пересчитали координаты места посадки и указали точку в 110 километрах от Сталинграда (ныне Волгоград). Спасатели бросились туда⁴⁴⁴. На самом деле Гагарин оказался где-то посередине, в Саратовской области, около 180 километров от места запланированной посадки⁴⁴⁵. Без радиомаяков ему никто не мог помочь; в случае неудачного приземления он мог рассчитывать только на себя или местных жителей.

Пока он снижался, Гагарин столкнулся еще с одной проблемой. Он попытался открыть дыхательный клапан на шлеме и обнаружил, что клапан застрял под оранжевым чехлом его скафандра. Ремни перекрывали доступ к клапану, и ему потребовалось примерно шесть минут, чтобы расстегнуть молнию и открыть клапан. Гагарин смог снять свой шлем только на земле. Наконец-то он мог вздохнуть свободно.

ВЫРЕЗКИ ИЗ СОВЕТСКИХ ГАЗЕТ 14–15 АПРЕЛЯ 1961 ГОДА

Рассказы очевидцев

Работали мы вшестером недалеко от полевого стана. Все хорошо видели приземление космического корабля. Космонавт опустился на парашюте недалеко от нас. Он управлял парашютом, потягивая то одни стропы, то другие. Ближе всего к нему оказалась колхозница первой бригады, учетчица Анна Ивановна с девочкой. Мы побежали навстречу…⁴⁴⁶.

Мне посчастливилось увидеть героя в самый момент его возвращения на Землю. Я была в поле вместе с внучкой Риточкой. Человек на большом бело-красном парашюте пролетел мимо нас и опустился на землю в нескольких шагах. Сперва я растерялась, но человек в красном быстро поднялся и по-дружески подозвал нас к себе. Он сказал: «Я русский, советский!»⁴⁴⁷

Редакторы газет, видимо, не знали, что приземление Гагарина с парашютом должно было держаться в строжайшем секрете. Советские власти намеревались зарегистрировать в Международной авиационной федерации (ФАИ, Fédération Aéronautique Internationale, FAI) ряд мировых рекордов, установленных полетом Гагарина. Но был один нюанс: ФАИ удостоверяла рекорд только в том случае, если пилот взлетал и приземлялся в одном и том же летательном аппарате. Любой другой сценарий приземления рассматривался как аварийная посадка. На заседании Государственной комиссии 8 апреля разгорелись жаркие споры о том, подавать ли заявку для регистрации полета в ФАИ. Главнокомандующий Ракетными войсками стратегического назначения (РВСН) маршал Москаленко возражал против разглашения какой-либо информации о ракете и стартовой площадке, космодроме Тюратам, который регулярно использовался для испытательных пусков боевых ракет. Королев и Каманин, однако, настаивали на анонсировании полета, и председатель комиссии Руднев уступил. Было решено, что в случае успешного полета они представят сертификационные документы в ФАИ, исключив из них засекреченные данные⁴⁴⁸.

По результатам полета были поданы официальные документы в ФАИ, которая зафиксировала три мировых рекорда: продолжительность полета (108 минут), высота на эллиптической орбите (327 километров) и максимальный поднятый на высоту груз (4725 килограммов). Чтобы скрыть местонахождение космодрома Тюратам, в документах были указаны другие координаты стартовой площадки. Специалисты по баллистике НИИ №4 выбрали небольшой город Байконур в 300 километрах к юго-востоку от космодрома как «наиболее правдоподобное» место для стартовой площадки⁴⁴⁹. Документы также утверждали, что Гагарин приземлился внутри спускаемого аппарата «Восток», хотя этот аппарат приземлился на отдельном парашюте в нескольких километрах от места приземления Гагарина.

ОФИЦИАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ

«Досье о первом полете в космос гражданина СССР Юрия Алексеевича Гагарина», представленное в Международную авиационную федерацию

Дело о рекордах первого космического полета гражданина СССР Юрия Алексеевича Гагарина. Акт о приземлении корабля-спутника «Восток» 12 апреля 1961 года.

Я, нижеподписавшийся, спортивный комиссар Центрального аэроклуба СССР имени В. П. Чкалова БОРИСЕНКО Иван Григорьевич, свидетельствую, что 12 апреля 1961 г. в 10 часов 55 минут московского времени в районе села Смеловка Терновского района Саратовской области приземлился космический корабль-спутник «Восток» с летчиком-космонавтом Гагариным Юрием Алексеевичем.

Корабль-спутник имел опознавательные знаки «СССР – ВОСТОК»⁴⁵⁰.

Три месяца спустя, 18 июля 1961 года, ФАИ утвердила рекорды Гагарина, несмотря на широко распространенные сомнения в правдивости официальной версии⁴⁵¹. Подозрения разжигали опубликованные свидетельства очевидцев, а также слова самого Гагарина в интервью, напечатанном 15 апреля: «Я ощутил крепкие стропы – и запел!»⁴⁵² В тот же день на пресс-конференции Гагарину задали вопрос о способе его приземления. В ответ он настаивал, что «пилот находился в кабине»⁴⁵³. В дальнейшем, выступая публично, Гагарин старался не лгать в явной форме о своем приземлении, но и не говорил всей правды. Он просто осторожно избегал этой темы. Информация о том, что Гагарин приземлился на личном парашюте отдельно от спускаемого аппарата, оставалась тайной в течение десяти лет⁴⁵⁴.

Астроном Алла Масевич, работавшая цензором советских публикаций на темы космоса, очевидно, не знала о секретном статусе обстоятельств приземления и разрешила публикацию разглашающих эти детали газетных сообщений. В результате ее освободили от цензорских обязанностей, и отслеживание прессы было поручено заместителю директора Научно-исследовательского института №4 Юрию Мозжорину, который должен был предотвратить дальнейшие утечки информации⁴⁵⁵. Вскоре Мозжорин был назначен директором Научно-исследовательского института № 88, и цензура всех публикаций о космической программе стала официальным заданием этого института.

На следующий день после приземления Гагарин выступил на заседании Государственной комиссии с секретным докладом и ответил на вопросы инженеров, врачей и других специалистов. Основной вопрос касался его психологического равновесия, состояния здоровья и работоспособности. Гагарин понимал, что любое, самое малое действие, совершенное им на орбите, служило тестом для будущих возможностей работы космонавтов. Доказав свою способность выполнять различные операции, Гагарин открывал путь для более длительных космических полетов в будущем.

РАССКАЗ КОСМОНАВТА

Доклад Гагарина на заседании Государственной комиссии,

13 апреля 1961 г.

Доклады осуществлял в соответствии с заданием в телеграфном и телефонном режимах. Произвел прием воды и пищи. Воду и пищу принял нормально, принимать можно. Никаких физиологических затруднений при этом я не ощущал. Чувство невесомости несколько непривычное по сравнению с земными условиями. Здесь возникает такое ощущение, как будто висишь в горизонтальном положении на ремнях, как бы находишься в подвешенном состоянии. Видимо, подогнанная плотно подвесная система оказывает давление на грудную клетку, и поэтому создается такое впечатление, что висишь. Потом привыкаешь, приспосабливаешься к этому. Никаких плохих ощущений не было.

Производил записи в бортжурнал, доклады, работал телеграфным ключом. Когда принимал пищу, пил воду, пустил планшет, и он с карандашом «плавал» передо мной. Затем надо было мне записать очередной доклад. Взял планшет, а карандаша на месте не оказалось. Улетел куда-то. Ушко было привернуто к карандашу шурупчиком, но его, видимо, надо было или на клей поставить, или потуже завернуть. Этот шуруп вывернулся, и карандаш улетел. Свернул бортжурнал и вложил в карман. Все равно не пригодится, писать же нечем⁴⁵⁶.

Перед членами Государственной комиссии стоял совершенно здоровый космонавт – живое подтверждение возможности человека летать в космос. Его полет на корабле-спутнике «Восток» был завершен. Но Гагарин пытался убедить комиссию в том, что он мог бы сделать гораздо больше, что пилот-космонавт мог бы справиться и с более сложными задачами по управлению космическим кораблем.

РАССКАЗ КОСМОНАВТА

Ответы Ю. А. Гагарина на вопросы на заседании Государственной комиссии, 13 апреля 1961 г.

Вопрос: Вот в свете приобретенного Вами опыта по влиянию длительной невесомости на организм, считаете ли Вы возможным более длительное пребывание в состоянии невесомости для космонавта, ни разу еще не летавшего по орбите, т. е. нетренированного?

Ответ: Мне кажется, по моим собственным ощущениям, полет в условиях невесомости может быть и более длительным по времени, но чтобы человек в этом полете был занят, вел какую-то активную работу и чтобы подвесная система была в более свободном положении, чтобы у человека не было ощущения, что он все время висит на лямках. И человек, по моему мнению, может находиться длительное время. Мне кажется, сутки выдержит…

Вопрос: Вопрос в отношении ручного управления. Как Вы, как пилот-космонавт, оцениваете: была бы у Вас возможность вручную справиться, я имею в виду не моральный фактор, а приборы?

Ответ: Я считаю, что справлюсь с ручным управлением и вполне мог бы произвести спуск. Исходя из чего? Самочувствие мое было очень хорошее, сознание хорошее, реакция хорошая, работоспособность организма в это время была также хорошей, органы управления кораблем действовали хорошо, схемы отработаны хорошо и при управлении работали хорошо, ориентация по «Взору» осуществляется, я считаю, что можно очень надежно осуществить эту ориентацию. Я говорил в докладе, что осуществить эту ориентацию можно и над морем, и над сушей. Даже в моем поле зрения, когда вписывается искаженный горизонт во внешнее кольцо «Взора», видно хорошо. Ориентировать корабль можно хорошо по направлению движения земных ориентиров в системе «Взор»⁴⁵⁷.

Расшифровка отчетного доклада Гагарина вместе с расшифровкой сообщений радиосвязи во время полета были отправлены в Центральный комитет партии. Руководство космической программы, однако, тщательно контролировало информацию, поступавшую к партийному начальству. Кое-какие замечания Гагарина о нарушениях протокола и различных технических сбоях были удалены из расшифровки доклада:

РАССКАЗ КОСМОНАВТА

Выдержки из доклада Гагарина Госкомиссии,

13 апреля 1961 г.,

удалены из официальной стенограммы

Вышли из автобуса. Тут немножко я растерялся, доложил не председателю Государственной комиссии [К. Н. Рудневу], доложил Сергею Павловичу [Королеву] и Маршалу Советского Союза [К. С. Москаленко]. Просто в какой-то момент просто растерялся. Я извиняюсь за эту свою оплошность. Так получилось неудобно…

При проверке связи [на старте] там получилось немножко… Сначала меня не слышали. Я слышал хорошо. Сначала меня не слышали, потом стали слышать хорошо. Потом, когда включили по КВ-каналу музыку, эта музыка стала забивать УКВ канал. Я попросил ее выключить. В дальнейшем, когда ее опять включали, все работало хорошо. Связь была двусторонняя, устойчивая. Хорошая связь…

Скафандр очень неудобный. Жестко к спинке привязан; очень неудобно смотреть⁴⁵⁸.

На следующий день Гагарин прилетел в Москву, где его встречали как героя, отрапортовал Хрущеву в аэропорту «Внуково» и выступил с речью перед огромной толпой, собравшейся на Красной площади. За свой полет Гагарин получил звание Героя Советского Союза, звание майора (минуя звание капитана), звание военного летчика 1-го класса, личный автомобиль и всемирную славу.

Почти семь тысяч инженеров, ученых и техников, внесших свой вклад в подготовку полета «Востока», получили различные звания, медали, премии, но остались неизвестными широкой публике. На закрытой церемонии Королева наградили орденом Ленина и званием Героя Социалистического Труда. Но главное – он получил возможность реализовать свои амбициозные планы по освоению космоса. Невероятно рискованная затея с полетом Гагарина принесла свои плоды.

Сергей Даревский, главный конструктор пультов управления для космических аппаратов, как-то пожаловался Королеву, что начальство отмахивается от его космических проектов, считая, что это «авантюризм». Королев спросил его: «А ты знаешь, какая разница между риском и авантюрой? Удалось – риск, не удалось – авантюра»⁴⁵⁹.

История полета Гагарина была написана именно так, как и предвидел Королев: она стала историей успеха, а все детали, наводившие тень на эту картину, были вычищены. Цензоры из Научно-исследовательского института №88 тщательно проверяли каждую публикацию, не допуская раскрытия информации о технических проблемах или каких-либо трениях внутри космической программы. Согласно официальной версии, полет Гагарина проходил без сбоев, за исключением небольшого затруднения с неправильно закрытым люком на стартовой площадке, но его быстро устранили. Конверты с альтернативными версиями сообщения ТАСС в случае неудачного исхода полета изъяли с радиостанций и телеканалов нераспечатанными и уничтожили⁴⁶⁰. Каманин опубликовал подчищенную версию расшифровки переговоров Гагарина в полете; руководству Коммунистической партии тоже послали отредактированную версию⁴⁶¹. Эти правки были сделаны отнюдь не по идеологическим соображениям и не в попытке обмануть мир в пропагандистских целях; их сделали не партийные идеологи, а руководители космической программы, пытавшиеся скрыть от начальства случайные ошибки. Самоцензура настолько укоренилась в сознании, что формальный запрет или команда больше не требовались. Советские руководители получали информацию, уже заранее отредактированную в соответствии с идеологическими стандартами. У них, в свою очередь, были свои, дополнительные причины вводить весь мир в заблуждение, что еще более способствовало мифотворчеству.

Хотя соображения секретности поначалу превалировали над нуждами пропаганды, позднее пропаганда взяла верх. Так как конструкция «Востока» была практически идентична автоматическому спутнику-разведчику «Зенит-2», в течение нескольких лет советские власти держали ее в секрете. Это породило множество спекуляций на Западе о внешнем виде и начинке «Востока». Под давлением конструкторов космических кораблей советское руководство в конце концов согласилось приоткрыть завесу тайны над космической программой. Макет «Востока» был представлен на Выставке достижений народного хозяйства в Москве в апреле 1965 года⁴⁶².

Гагарин стал знаменитостью; его многочисленные биографии восхваляли сверхчеловеческие достоинства космического героя, который в своих собственных глазах был «обыкновенным человеком». Бесконечные повторения гордого звания «летчик-космонавт» бередили ему душу: несмотря на его надежды, ему так и не позволили пилотировать космический корабль. Но соперничество человека и машины за управление космическим кораблем, определявшее профессиональный облик космонавта, только начиналось. В последующих полетах это противостояние возобновилось с еще большей силой.

Глава 5. Проблемы взаимодействия человека и машины, профессия космонавта и конкурирующие образы космического полета

В декабре 1968 года генерал-лейтенант Каманин написал статью для газеты «Красная звезда», официального органа Министерства обороны СССР, о предстоящем запуске «Аполлона-8». Он озаглавил статью «Неоправданный риск» и использовал в ней все необходимые клише, предписанные советской пропагандой в таких случаях. Но кроме того он вел личный дневник, в котором записывал то, что не мог высказать открыто. Его волновал вопрос: «Как случилось, что американские астронавты отправляются в облет Луны раньше нас?» Одну из причин этого отставания он видел в том, что советские конструкторы космических кораблей чрезмерно полагались на автоматику и низвели космонавта до роли наблюдателя, если не простого пассажира. Попытки создать полностью автоматизированную систему управления кораблем «Союз», по его мнению, существенно задержали его разработку: «Мы отстали от США на два-три года, а могли бы быть на Луне первыми»⁴⁶³.

Многие космонавты разделяли критику Каманина, отзываясь о советском подходе к разделению функций между человеком и машиной как о «засилье автоматов»⁴⁶⁴. Среди инженеров преобладала другая точка зрения. Они считали высокую степень автоматизации советских космических кораблей большим достижением. Например, ведущий конструктор систем управления Борис Черток одобрял «категорическое требование автоматического сближения и причаливания» на «Союзе», в отличие от ручного управления сближением на «Аполлоне»: «Мы не копировали американцев, и это оказалось в будущем сильной стороной нашей космонавтики»⁴⁶⁵.

Историография советской космонавтики уделяла мало внимания бортовой автоматике, рассматривая ее в основном как чисто технический вопрос. Тем не менее в реальности споры о разделении функций между человеком и машиной не угасали как на этапе проектирования, так и во время полетов в космос, что свидетельствует о фундаментальном значении этого вопроса. Успех или неудача конкретных полетов часто определялись важными оперативными решениями, принимаемыми экипажем, бортовой автоматикой или наземным управлением. Правильность и своевременность этих решений всецело зависели от того, насколько слаженным было взаимодействие между людьми и техникой.

Историки и социологи техники уже давно подчеркивают решающую роль пользователей в формировании технологических систем. Недавнее исследование, посвященное феномену «взаимного конструирования» пользователей и техники (co-construction of users and technology), описывает, как пользователи формируют и модифицируют технику, как они сопротивляются новым технологиям, а также как технологии определяют характер и меняют образ действия пользователей⁴⁶⁶. В области космонавтики пользователи – космонавты и наземные операторы – были звеньями в работе большой технологической системы. Их самих «использовали» в той же мере, как они сами «использовали» систему. Проектируя космические аппараты и системы управления, инженеры составляли подробные спецификации, определяющие степень участия человека в работе системы. Поэтому споры об автоматизации затрагивали самую суть профессии космонавта. Являлись ли они самостоятельными пользователями, управляющими вверенными им космическими аппаратами, или были просто «человеческим фактором» в системе?

Само определение профессии космонавта зависело от степени автоматизации бортовой системы управления кораблем. Какова была относительная важность навыков космонавтов как пилотов, инженеров и исследователей? Нужны ли летчикам-космонавтам технические знания? Должны ли бортинженеры знать, как пилотировать космический корабль? Технологические решения, профессиональная идентичность и социальный статус космонавтов были тесно связаны и во многом влияли друг на друга.

Проблема бортовой автоматизации, которая на первый взгляд казалось чисто технической, поставила более серьезные вопросы о смысле и целях полета человека в космос. Конкурирующие взгляды на космический полет – как на работу пилота, инженерную задачу или исследовательское предприятие – отражали различные мнения о возможности и желательности автоматизации.

Споры об автоматизации бортовой системы управления, где столкнулись интересы различных профессиональных групп, проливают свет на внутреннюю политику советской космической программы. Недавние исследования советской космической истории – включая биографии, историю институций и политическую аналитику – в основном сосредотачивались лишь на одной из соответствующих групп: космонавтах, инженерах или политиках. Изучение проблемы взаимодействия человека и машины помогает понять роли всех основных участников советской космической программы. У авиаконструкторов, ракетостроителей, специалистов по эргономике и космонавтов были очень разные представления о роли человека на борту космического корабля. Изучение реального соотношения функций человека и машины на борту может прояснить значение этих профессий для развития советской космической программы.

Сравнительные исследования американской и советской авиакосмической промышленности ставят вопрос о влиянии национального контекста на космические технологии⁴⁶⁷. Участники советской космической программы часто считали, что в Соединенных Штатах был воплощен подход к проектированию космических кораблей, ставящий во главу угла человека. Пристальный взгляд на две космические программы сквозь призму бортовой автоматики открывает более сложную картину. Изучая профессиональные споры, различия инженерных традиций и подходов к автоматизации, предлагаемых разными профессиональными группами, а также историю отношений между этими группами, можно критически пересмотреть национальные стереотипы в космической отрасли.

Вопрос об автоматизации касался не только техники, но и политики отношений между людьми, профессиональными сообществами и институтами власти. Эта глава рассказывает о влиянии политических отношений, институциональной культуры и неформальных механизмов управления на технические решения и о том, как эти решения, в свою очередь, задавали направления развития советской космонавтики. Как мы увидим, технологии не только определяли функции машин, но и формировали профессиональную идентичность космонавтов.

В данной главе рассматриваются несколько этапов советской космической программы с начала 1960-х до конца 1970-х годов. Советский подход к проблеме бортовой автоматики не был предопределен заранее; он развивался с течением времени и варьировался от одного учреждения или проекта к другому. Вместо одного доминирующего подхода мы сталкиваемся с разнообразными спорами, уступками и компромиссами. Разделение функций управления между человеком и машиной на борту космического корабля во многом отражало баланс власти между различными группами, участвовавшими в дискуссиях об автоматизации. Эти примеры можно рассматривать как отправные точки в более широких исторических исследованиях о взаимосвязи политики, культуры и организации труда, которые выходят за рамки советской космической тематики.

Автоматизация на корабле «Восток»: технические, управленческие и медицинские факторы

Первые пилотируемые космические аппараты – советский «Восток» и американский «Меркурий» – были полностью автоматизированы и прошли первые летные испытания в беспилотном режиме. У них, однако, имелось одно важное различие: у астронавта на борту «Меркурия» был более широкий набор функций ручного управления, чем у космонавта на «Востоке». У космонавта было лишь две функции ручного управления, доступные в случае чрезвычайной ситуации: управление ориентацией космического аппарата и включение тормозного двигателя для спуска⁴⁶⁸. Американские астронавты имели в своем распоряжении и активно использовали гораздо более широкий диапазон функций ручного управления: блокировку автоматики при таких важных операциях, как отделение космического корабля от ракеты-носителя; включение системы аварийного спасения; раскрытие парашюта; сброс основного парашюта в случае его отказа и раскрытие запасного парашюта; корректировку бортовой системы управления, а также многие другие функции, недоступные советским космонавтам⁴⁶⁹. Разницу можно проиллюстрировать простым сравнением пультов управления «Востока» и «Меркурия». На панели «Востока» было четыре переключателя и тридцать пять индикаторов, а на панели «Меркурия» – пятьдесят шесть переключателей и семьдесят шесть индикаторов⁴⁷⁰. Эта тенденция сохранилась и в последующих поколениях космических аппаратов. У «Джемини» было 150 переключателей и индикаторов, а у «Аполлона» – 448. Как отметил историк Дэвид Минделл, «большая часть действий экипажа похожа на работу с телефонным коммутатором, когда они манипулируют переключателями и открывают клапаны для управления космическим кораблем на различных этапах полета».

Исследователи предложили три различных объяснения, почему руководители советской космической программы больше полагались на автоматику при создании «Востока»:

1.Высокая надежность автоматической системы управления. Советские ракеты могли поднимать больший вес, и поэтому ракетостроители могли установливать дополнительные комплекты автоматического оборудования для обеспечения его надежности.

2.Профессиональные стереотипы советских инженеров-ракетчиков. В отличие от американских космических конструкторов, пришедших из авиационной промышленности, советские конструкторы опирались на специфические инженерные традиции в ракетостроении, где не было принято отводить человеку значительную роль на борту.

3.Беспокойство о здоровье и безопасности космонавтов. Существовали сомнения относительно психологических и физических возможностей космонавта управлять космическим кораблем на орбите.

В этих объяснениях есть доля правды. Тем не менее они главным образом отражают конкурирующие позиции во внутренних советских дебатах по поводу оптимального разделения функций управления между человеком и машиной.

Первое, «технологическое» объяснение больше всего нравится конструкторам космических аппаратов, которые считают высокую надежность техники «объективным» основанием для автоматизации. Действительно, ракета «Восток» могла вывести на орбиту космический аппарат весом 4,5 тонны, а американские ракеты – только 1,3–1,8 тонны. Согласно этому объяснению, повышенная грузоподъемность ракеты позволяла установить резервные, более надежные системы управления и сделать космический аппарат полностью автоматизированным. Американцы же якобы были вынуждены делегировать некоторые функции бортового управления астронавтам. Занимающийся космической тематикой журналист Ярослав Голованов, например, писал: «Американскому астронавту требовалось больше работать, чем советскому космонавту, поскольку вес „Востока“ более чем в два раза превышал вес „Меркурия“, что позволяло аппаратуре разгрузить человека, освободить его от выполнения многих операций во время полета»⁴⁷¹.

Интересно, что этот аргумент объясняет только необходимость большего набора функций ручного управления на «Меркурии», в то время как предпочтение, отдаваемое советскими конструкторами полной автоматизации, считается очевидным. Те, кто использовал этот аргумент, безусловно считали само собой разумеющимся, что автоматические системы управления по своей природе более надежны, чем человек. На самом же деле вовсе не очевидно, почему надо использовать излишки полезного веса для установки резервных комплектов автоматики, а не для создания более гибкой и сложной системы ручного управления. Советские конструкторы космической техники признавали, что поставляемое им бортовое оборудование было настолько ненадежным, что установка дополнительных комплектов автоматики была единственным способом обеспечить приемлемый уровень риска. Черток полагал, что американцы смогли гораздо лучше использовать свои резервы веса, чем советские конструкторы. «Джемини» весил всего 3,8 тонны, тогда как «Восток» весил почти на тонну больше, а «Восход-2» почти на 2 тонны больше. Тем не менее, заметил Черток, «„Джемини“ превосходил „Востоки“ и „Восходы“ по всем статьям»⁴⁷². «Джемини» имел радар сближения, инерциальную систему наведения с цифровым вычислителем, набор топливных элементов с водяным регенератором и многие другие типы бортового оборудования, которых не было у первого советского космического корабля.

Второе, «дисциплинарное» объяснение, базирующееся на особенностях профессиональной культуры инженеров, часто выдвигают космонавты, склонные винить инженеров-ракетчиков в «сверхавтоматизации» советских космических кораблей. По словам Валентины Пономаревой, историка космонавтики и бывшего кандидата в космонавты, «в США космическая техника развивалась на базе авиационной, и естественно, что традиционное для авиации отношение к летчику перешло в космическую технику. В СССР же базовыми отраслями для космонавтики послужили артиллерийская и ракетная. С „человеком на борту“ ракетчикам не приходилось иметь дела, им понятнее была концепция автоматического управления»⁴⁷³. Этот аргумент предполагает, что в советской космической программе доминировала профессиональная культура инженеров-ракетчиков. Тем не менее главный конструктор «Востока» Королев пришел в ракетостроение из воздухоплавания; в 1920-х и 1930-х годах он конструировал и проводил испытания планеров⁴⁷⁴. Двое его заместителей, ведущие конструкторы космических кораблей Павел Цыбин и Сергей Охапкин, ранее были известными авиаконструкторами. В среде космических инженеров часто вспыхивали жаркие споры о разделении функций между человеком и машиной, и противники в этих спорах далеко не всегда были из разных профессиональных групп. Например, в июле 1963 года, когда в конструкторском бюро Королева обсуждали различные стратегии исследования Луны, именно авиаконструктор Цыбин выступал за использование автоматизированных космических аппаратов, а конструктор ракет Михаил Тихонравов настаивал на разработке пилотируемых космических кораблей⁴⁷⁵. Тихонравов также выступал за то, чтобы сделать управление «Востоком» целиком ручным⁴⁷⁶.

В кулуарных разговорах советские космонавты, профессиональные летчики, винили во всех конструктивных ошибках инженеров-ракетчиков, которых они прозвали «артиллеристами». Например, готовясь стать космонавтом, Пономарева заметила, что на «Востоке» каналы курса и крена у ручки управления переставлены по сравнению с авиационной ручкой управления. Товарищи-космонавты ответили ей: «Это потому, что артиллеристы делали»⁴⁷⁷. Как оказалось, ручка управления была разработана специалистами Летно-исследовательского института ВВС, который специализировался на средствах управления авиацией. Каналы курса и крена были переставлены из-за того, что сама ручка управления была расположена иначе, что, в свою очередь, было необходимо из-за иного положения космонавта по сравнению с пилотом самолета. Более того, поскольку космический аппарат мог вращаться во всех направлениях, каналы курса и крена в некоторых случаях просто менялись местами. Заговор «артиллеристов» был мифом: системы ручного управления и индикаторные панели на советских космических аппаратах были разработаны именно авиационными специалистами⁴⁷⁸.

Согласно третьему, «медицинскому» объяснению, советские врачи были серьезно озабочены, что во время полета космонавты могут столкнуться с нарушениями психики и ограничениями физических возможностей⁴⁷⁹. На деле именно забота врачей о здоровье и работоспособности космонавта на орбите побуждала их к тому, чтобы не спешить с автоматизацией. Не врачи, а ведущие инженеры настаивали, например, на том, чтобы в первом полете в космос ограничить возможности Гагарина активно управлять кораблем, оставив за ним лишь функции наблюдения за работой автоматизированных систем. Они считали, что в коротком одновитковом полете автоматика будет работать идеально⁴⁸⁰. Главный врач Владимир Яздовский, напротив, выступал за расширение круга задач Гагарина. Врачи утверждали, что постоянная занятость космонавта поможет ему избежать негативных эмоций во время перегрузок и в условиях невесомости. Мнение врачей возобладало, и Гагарину было поручено проверить бортовое оборудование перед стартом, записывать свои наблюдения и показания приборов во время полета и передавать эту информацию по радиосвязи. Осторожные инженеры, однако, приняли технические меры, чтобы перевозбужденный космонавт не нарушил работу автоматики. Они установили цифровой замок, блокирующий ручную систему ориентации для входа в атмосферу. Комбинация шифра находилась на борту в запечатанном конверте, который космонавту разрешалось вскрыть только в случае крайней необходимости⁴⁸¹.

Ни одно из трех популярных объяснений – надежность автоматики, имеющей много резервных систем, профессиональные стереотипы инженеров-ракетчиков и неуверенность в возможностях человека на орбите – не дает однозначного аргумента в пользу автоматизации. Все три аспекта проблемы автоматизации – технический, дисциплинарный и медицинский – были предметом споров и обсуждений, исход которых не был предопределен с самого начала.

Двойное назначение «Востока»: военное/гражданское и автоматическое/ручное

Недавно опубликованные материалы подсказывают еще одно объяснение того, почему при проектировании «Востока» советские конструкторы полагались на автоматизацию, – объяснение, которое делает акцент на социальном аспекте создания технологий. С этой точки зрения решающую роль в развитии гражданских технологий в советской космической программе сыграли военные.

«Восток» был разработан в ОКБ № 1 в дополнение к основному занятию этого конструкторского бюро – проектированию баллистических ракет. Пытаясь заручиться поддержкой военных, конструкторы «Востока» эффектно «замаскировали» пилотируемый корабль под автоматический спутник-разведчик. В сентябре 1958 года Королев представил в правительство официальное предложение о разработке двух проектов: автоматического разведывательного спутника и пилотируемого разведывательного космического корабля, – подчеркнув, что оба будут использовать одну и ту же ракету-носитель и аналогичное бортовое оборудование. А в апреле 1959 года партийному руководству был представлен переработанный вариант, одобренный соответствующими государственными органами.

В исправленном тексте предлагалось создать только автоматический разведывательный спутник и лишь кратко упоминалось, что разработка новых технологий, необходимых для спутника, «позволит в будущем приступить к разработке искусственного спутника-разведчика с человеком на борту». В мае 1959 года партия и правительство издали совместное секретное постановление, разрешающее создание автоматического разведывательного спутника под кодовым названием «Восток», однако в нем не говорилось о перспективах его переоборудования в пилотируемый космический корабль.

Тем не менее соратникам Королева удалось тихонько добавить в приложение к постановлению пункт о разработке нескольких дополнительных изделий, включая катапультное кресло пилота, скафандр и системы жизнеобеспечения для космонавта⁴⁸².

Таким образом, на начальном этапе состязание между автоматическими спутниками и пилотируемыми космическими кораблями закончилось созданием полностью автоматизированных пилотируемых космических кораблей, чтобы они могли летать как в беспилотном режиме, так и в режиме ручного управления. Поскольку первый советский пилотируемый космический аппарат имел двойное назначение (гражданское и военное), его система управления также должна была быть дублированной – как ручной, так и автоматической.

Создав полностью автоматизированный космический корабль, конструкторы задумались о том, какую роль на борту будет исполнять космонавт. К началу 1960 года Особое конструкторское бюро №1 завершило проектирование системы автоматического управления, и только после этого конструкторы приступили к работе над ручным управлением. В отличие от классического подхода к автоматике, предполагающего передачу определенных функций от человека к машине, конструкторы «Востока» шли обратным путем, работая над передачей функций от существующей автоматической системы управления к пилоту. Поэтому следует объяснять не то, почему «Восток» был автоматизирован, а то, почему он вообще имел систему ручного управления. Она выполняла функции резервной системы управления в случае неисправности автоматической, расширяла возможности для управляемого спуска и, что самое главное, способствовала психологическому комфорту космонавта. Как выразился конструктор системы ручного управления Борис Раушенбах, «космонавт должен сознавать, что, даже если средства управления с Земли или бортовая автоматическая система не будут работать, он сможет сам обеспечить свою безопасность»⁴⁸³.

Гагарин во время своего первого полета мог только наблюдать и докладывать, но в последующих полетах на «Востоке» космонавты успешно отработали ручную систему ориентации, позволяющую выполнять другие задания и проводить эксперименты. В частности, они проверяли возможность выполнения различных боевых задач на орбите. Королев ранее предполагал, что пилотируемая версия «Востока» может быть использована «для уничтожения [вражеских] спутников»⁴⁸⁴. Каманин с удовлетворением отметил, что испытания, проведенные космонавтами Николаевым и Поповичем на «Востоке-3» и «Востоке-4», показали, что «человек способен выполнять в космосе все военные задачи, аналогичные задачам авиации (разведка, перехват, удар); корабли „Восток“ можно приспособить к разведке, а для перехвата и удара необходимо срочно создавать новые, более совершенные космические корабли»⁴⁸⁵. Для Каманина это оправдывало необходимость повышения роли космонавтов на борту корабля и в космической программе в целом. Работая с Николаевым и Поповичем над их официальными отчетами, он поручил им продвигать идею о том, что «„центральным персонажем“ в космосе является человек, а не автомат»⁴⁸⁶.

Полет «Восхода-2»: космонавт берет управление в свои руки

Различные профессиональные группы интерпретировали триумфы советской космонавтики по-разному. Космонавты считали, что первые космические полеты продемонстрировали способность человека выполнять работу на орбите, а инженеры рассматривали те же события как подтверждение высокой надежности автоматических систем. Советские инженеры изначально рассматривали автоматику и космонавта не как единую интегрированную систему, а как два альтернативных способа управления космическим кораблем. Они стремились сделать систему автоматического управления надежной и независимой от пилота, а не оптимизировать взаимодействие между человеком и машиной. Вероятность неисправности системы, которая потребовала бы обращения к ручному управлению, казалась небольшой, и система ручного управления не имела первостепенного значения для конструкторов космических аппаратов. Поэтому когда «Восток» переделывали для экипажа из трех человек (корабль «Восход»), а затем для выхода в открытый космос («Восход-2»), системе ручного управления решили не уделять особого внимания.

Космический корабль «Восход-2» имел шлюзовую камеру и должен был разместить двух космонавтов в скафандрах, но его кабина была такого же размера, как «Восток» Гагарина. Чтобы освободить место для нового оборудования, конструкторы развернули сиденья вбок. В результате главная приборная панель и оптическое устройство ориентации «Взор», использовавшиеся при ручной ориентации, оказались не впереди, а с левой стороны от экипажа. Со своих мест космонавты не могли ни увидеть Землю, ни корректировать положение корабля для торможения. «Для выполнения ориентации надо было лечь поперек кресел. Прямо скажем, совсем не естественная поза, но мы тогда считали, что в невесомости это нестрашно»,– вспоминал один из конструкторов. Чтобы сделать возможным ручное управление в этом неудобном положении, инженеры также сместили ручку управления в сторону. Увидев это, Королев пришел в негодование и потребовал вернуть штурвал на прежнее место. В конце концов инженерам удалось убедить его, что это единственное решение. «Пожар загасили… А после полета, анализируя его результаты, мы увидели, какую опасность таило в себе наше решение…»⁴⁸⁷

Инженеры приняли дополнительные меры по обеспечению надежности системы автоматического управления, но когда во время полета «Восхода-2» произошло серьезное ЧП, только смекалка и мастерство космонавтов спасли им жизнь. 19 марта 1965 года на шестнадцатом витке автоматическая система ориентации начала разворачивать корабль для торможения, чтобы замедлить его ход для управляемого спуска. В этот момент отказал датчик ориентации по Солнцу и включение тормозного двигателя было заблокировано. Корабль остался на орбите. У Центра управления полетами было только два варианта: снова попробовать автоматику или прибегнуть к ручному управлению⁴⁸⁸. В первом случае, если бы автоматика снова вышла из строя, кораблю бы пришлось либо оставаться на орбите еще сутки, либо приземляться за пределами СССР. Последняя перспектива настолько ужаснула руководство, что они выбрали второй вариант, никогда ранее не применявшийся: спуск вручную⁴⁸⁹.

Ручной спуск считался крайней мерой; он отключал автоматическую блокировку тормозного двигателя⁴⁹⁰. Космонавты были предоставлены сами себе; они не могли использовать автоматику для проверки правильной ориентации космического корабля при включении тормозного двигателя. Если бы они допустили ошибку, то могли бы так и остаться на орбите. Центр управления полетами отправил им данные для ручного спуска. В 11 часов 19 минут космонавты должны были включить систему ручной ориентации, в 11 часов 24 минуты подать команду «Спуск-3», а в 11 часов 35 минут 44 секунды включить тормозной двигатель⁴⁹¹. Экипаж должен был выполнить ручную ориентацию за шестнадцать минут, тогда как по инструкции эта операция требовала двадцати минут⁴⁹².

Чтобы выполнить ручную ориентацию, командиру корабля Павлу Беляеву и второму пилоту Алексею Леонову пришлось заняться акробатическими трюками. Так как со своих мест космонавты не могли использовать «Взор» и работать с пультом ручного управления, им пришлось отстегнуть ремни безопасности и покинуть свои кресла. Беляеву также пришлось снять шлем скафандра, поскольку в нем он не мог согнуть шею. Он лег поперек обоих кресел, поскольку только в этом положении мог использовать обе руки для управления. Кроме того, в условиях невесомости его все время поднимало вверх, и его скафандр перекрывал «Взор». Беляев попросил своего товарища залезть под кресло и держать его за пояс. Проверив давление в ручной системе ориентации, Беляев понял, что у него есть только одна попытка. «Ориентирование надо было выполнить абсолютно точно и, вероятно, только один раз,– сказал он Госкомиссии на послеполетном брифинге.– Я не спешил с нажатием ТДУ [тормозной двигательной установки]; более точно ориентировался»⁴⁹³. Нажав кнопку торможения, Беляев приказал вернуться на места. «Мы не смогли определить время торможения,– сообщил Леонов в Госкомиссию.– У меня не было часов. Часы эти [бортовые] я не видел, и он тоже их не видел. …Мы шли втемную. Единственное, я не видел „Взора“, как ориентация идет»⁴⁹⁴.

Из-за того что во время запуска тормозного двигателя члены экипажа не находились на своих местах, центр тяжести корабля сместился, и корабль начал вращаться. Беляев схватил ручку управления и восстановил правильную ориентацию, в то время как тормозной двигатель продолжал работать. В результате космонавты не знали, действительно ли они спускаются к Земле или их выталкивает на другую орбиту. Только увеличивающиеся перегрузки указывали на то, что они возвращались в атмосферу Земли⁴⁹⁵. Чудом «Восход-2» благополучно приземлился, хотя и в 368 километрах от запланированного места посадки. Космический корабль сел посреди густого леса в глубокий снег, и до появления спасателей членам экипажа пришлось целых две ночи прятаться в кабине от голодных волков⁴⁹⁶.

На примере «Восхода-2» интересно проследить, как распределялась ответственность за ошибки между человеком и машиной. Кто был виноват в том, что корабль промахнулся с местом посадки, экипаж или автоматика? Комиссия по расследованию отметила, что конструкторские изъяны космического корабля привели к тому, что экипаж не мог управлять кораблем вручную, не покидая своих мест. При этом экипаж тоже подвергся критике за нарушение правил. В итоговом отчете критические замечания о конструкции космического корабля были вычеркнуты в обмен на отказ от критики экипажа⁴⁹⁷.

Проектирование космонавта для «Союза»

Советский космический корабль второго поколения «Союз» был разработан для более широкого круга задач, чем «Восток», включая сближение и стыковку на околоземной орбите. Проблема эффективного разделения функций между человеком и машиной на «Союзе» стала предметом горячих споров, которые тем не менее держались в секрете и не выходили за пределы советского космического сообщества. У двух групп – конструкторов космических кораблей и космонавтов – были совершенно разные взгляды на этот вопрос.

Конструкторы кораблей утверждали, что бортовая автоматика имеет явные преимущества. Во-первых, она позволяла проводить испытания пилотируемых космических аппаратов в беспилотном режиме, что сокращало время и затраты на наземные испытания и повышало безопасность полетов. Во-вторых, высокая степень автоматизации позволяла снизить квалификационные требования и сократить время подготовки космонавтов. Наконец, автоматизация давала возможность исправлять ошибки в полете⁴⁹⁸. Инженеры были готовы предоставить космонавтам дублирующие функции, но предпочитали сохранить автоматический режим управления в качестве основного.

Космонавты, напротив, считали автоматизацию функций управления чрезмерной и тормозящей дальнейшее развитие пилотируемых космических аппаратов. Они полагали, что передача функций управления пилоту повысит надежность и эффективность космических полетов, особо подчеркивая способность человека действовать в непредвиденных ситуациях, справляться с отказами оборудования и выполнять ремонт во время полета. Космонавты утверждали, что полная автоматизация привела к отчуждению пилота от его профессии, и настаивали на том, что вместо того чтобы встраивать человека в существующую технологическую систему, нужно сначала определить задачи пилота, а затем формулировать требования к технологическим компонентам системы⁴⁹⁹.

Организационная структура советской космической программы, а точнее ее отсутствие, давала конструкторам космических кораблей решающее преимущество перед космонавтами в подобных внутренних спорах. В Советском Союзе не было единого центрального органа управления вроде НАСА, который бы курировал всю космическую отрасль. Управление советской космической программой было рассредоточено по большому количеству предприятий оборонной промышленности, военных и научных учреждений. В этих условиях Особое конструкторское бюро № 1 Королева – главный подрядчик по проекту «Союз» – имело беспрецедентное влияние на развитие космической программы. Сам Королев, в частности, играл ведущую роль в принятии решений по целому ряду вопросов, выходящих далеко за рамки инженерных задач, таких как закупка космических кораблей, подготовка космонавтов, подбор экипажа, составление программы полетов и наземное управление полетами. Поэтому в советской космической программе разделение функций между человеком и автоматикой зависело главным образом от точки зрения инженеров.

Конструкторы «Союза» признавали, что ручное управление «позволит снять ряд сложных приборов и упростить автоматические системы управления»⁵⁰⁰. По сравнению с «Востоком» они значительно расширили набор функций ручного управления, но эти новые функции касались не столько пилотирования, сколько контроля многочисленных бортовых систем и устранения неисправностей оборудования. Космонавт «Союза» был космонавтом другого типа – скорее инженером, чем пилотом.

В программе «Союз» стали меняться требования к квалификации экипажа, критерии отбора и даже сама профессиональная идентичность космонавтов. Первая группа советских космонавтов, летавших на аппаратах «Восток», была отобрана из числа молодых военных летчиков, не имевших серьезного инженерного образования и большого летного опыта, в отличие от более образованных и опытных летчиков-испытателей, отобранных в группу астронавтов «Меркурия»⁵⁰¹. Королев выбрал военных летчиков, поскольку они обладали универсальными навыками пилота, штурмана, связиста и стрелка⁵⁰². Но управление технологически сложным кораблем «Союз» требовало более серьезных инженерных навыков. Два возможных пути решения этой проблемы были выдвинуты двумя соперничающими профессиональными группами, каждая из которых преследовала собственные интересы.

Офицеры ВВС, руководившие отбором и подготовкой космонавтов, опасались, что инженеры космической отрасли будут претендовать на места в экипажах кораблей «Союз». Чтобы предотвратить такую возможность, ВВС решили повысить уровень инженерной подготовки летчиков-космонавтов. В декабре 1963 года ВВС попросили направить пять уже летавших космонавтов на обучение инженерному делу в Военно-воздушную инженерную академию имени Жуковского. Космонавтов направили в Академию несмотря на их сопротивление (они предпочитали работать инструкторами новых космонавтов или готовиться к новым полетам), и они получили инженерные дипломы⁵⁰³. Вскоре от всех остальных космонавтов потребовали пройти обучение в Академии, и высшее образование стало обязательным требованием для отбора космонавтов.

Космические инженеры, работавшие в системе Министерства общего машиностроения и других оборонных ведомствах, предлагали другое решение. Они настаивали на том, что на двух- или трехместном «Союзе» функции управления можно разделить между членами экипажа, и в полетах тогда смогут участвовать специалисты узкого профиля. Это открыло бы инженерам возможность вступить в отряд космонавтов и даже стать членами экипажей лунной программы. Поскольку на кону стояла профессиональная идентичность космонавта, ВВС категорически воспротивились таким планам. Каманин записал в дневнике: «Будет большая и длительная борьба»⁵⁰⁴.

Обе группы умело использовали недостатки организационной структуры советской космической программы, пытаясь потеснить друг друга. Проектирование космических аппаратов и подготовка космонавтов были институционально разделены: проектированием и производством космических аппаратов руководило Министерство общего машиностроения, а подготовка космонавтов находилась в ведении ВВС. Офицеры ВВС жаловались на то, что космонавтов практически не допускают к участию в разработке космических кораблей. Они подчеркивали, что в авиационной отрасли на этапе проектирования инженеры регулярно консультируются с опытными летчиками, в то время как космонавты полностью исключены из процесса разработки⁵⁰⁵. Наличие инженерного образования с темами дипломов в области проектирования космических кораблей делало летчиков-космонавтов специалистами как в пилотировании, так и в разработке, и таким образом давало им преимущество перед соперничающей группой.

Инженеры, со своей стороны, настаивали на том, что космические полеты – это фактически летные испытания космической техники, которые должны проводиться опытными инженерами. Василий Мишин, сменивший Королева на посту главного конструктора после его смерти, утверждал, что «проверка конструкторских решений может быть выполнена [в полете] только высококвалифицированными специалистами, непосредственно участвующими в проектировании и наземных испытаниях кораблей»⁵⁰⁶. Таким образом, вместо вовлечения летчиков-космонавтов в процесс проектирования космических кораблей он предложил проводить подготовку космических инженеров к профессии космонавта и дать им возможность испытывать новые системы в полете.

Вскоре Мишин предпринял практические шаги по изменению состава отряда космонавтов. В мае 1966 года в Особом конструкторском бюро №1 был создан летно-методический отдел для подготовки гражданской группы «космонавтов-испытателей»⁵⁰⁷. Это немедленно привело к открытой конфронтации с ВВС, защищавшими свою монополию на отбор и подготовку космонавтов. Пользуясь своим влиянием на советское руководство, Мишин пригрозил, что летать будут только инженеры и ученые, а программа обучения в Центре подготовки космонавтов ВВС будет упрощена или вообще закрыта⁵⁰⁸. В конце концов был выработан компромисс, согласно которому в состав стандартного экипажа «Союза» должны входить один военный летчик в качестве командира корабля, один гражданский инженер и один космонавт-исследователь, причем в роли последнего должны по очереди выступать военные и гражданские лица⁵⁰⁹.

По мере того как конструкторы космических кораблей вступали в отряд космонавтов, они вносили элементы инженерного проектирования в планирование деятельности космонавтов. Инженер систем управления и космонавт Алексей Елисеев разработал пошаговую схему (циклограмму) перехода с одного корабля на другой путем выхода в открытый космос, которую он сам осуществил во время совместного полета кораблей «Союз-4» и «Союз-5». Елисеев прописал все действия и кодовые слова для каждого члена экипажа. Процедура была записана на четырехметровом свитке бумаги⁵¹⁰. Инженеры создали специальный отдел, который проектировал деятельность космонавтов так, чтобы она соответствовала логике бортовой автоматики. Разработчики систем управления работали в тесном контакте со специалистами по инженерной психологии, которые рассматривали систему управления космическим кораблем как «кибернетическую систему „человек – машина“»⁵¹¹. Потихоньку переопределяя идентичность космонавта, конструкторы космических кораблей избегали слова «пилот» и предпочитали термин «оператор по управлению движением аппарата»⁵¹². Космонавт должен был вписаться в существующую технологическую систему, и эффективность его действий оценивалась в сугубо машинных терминах.

Космонавтов начало возмущать то, что они воспринимали как «чрезмерную алгоритмизацию» своей работы. Они утверждали, что жесткая регламентация и попытки «заалгоритмизировать» деятельность космонавтов на борту вынуждают их «работать как автомат» и лишают возможности планировать свои действия самостоятельно⁵¹³.

Полеты на «Союзах»: как поделить заслуги и ответственность между человеком и машиной

Ряд аварийных ситуаций, сложившихся во время полетов на кораблях «Союз», подчеркнул исключительную важность вопросов взаимодействия человека и машины для управления космическими кораблями. Поскольку функции человека и машины часто не были четко разграничены, ответственность за ошибки также несли обе стороны. В то время как комиссия по расследованию аварийных случаев, как правило, возлагала ответственность либо на человека, либо на машину, сбои часто носили системный характер. В аварийной ситуации часто приходилось пересматривать жесткие схемы управления и переопределять функции человека и машины. Зачастую в дело вмешивались наземные операторы, что еще более усложняло разделение обязанностей. В конечном счете успех полета часто определялся не тем, как много или мало делают космонавты, а тем, насколько хорошо они интегрированы в систему управления, включавшую в себя как бортовую автоматику, так и наземный центр управления полетом.

В апреле 1967 года был запущен «Союз-1», пилотируемый Владимиром Комаровым, для плановой ручной стыковки с другим космическим кораблем. Возложение ответственности за стыковку на пилота споров не вызвало. Инженеры полностью доверяли работе автоматической системы сближения, которая должна была привести два космических корабля в идеальное положение для ручной стыковки. «[Инженеры] не очень представляли себе динамику и сложность этой операции [ручной стыковки] после выведения [на орбиту], рассчитывая на безукоризненную работу автоматики»,– вспоминал космонавт Владимир Шаталов⁵¹⁴. Еще до запуска второго корабля на «Союзе-1» произошли многочисленные отказы оборудования, и полет пришлось срочно заканчивать. Комаров успешно выполнил ручную коррекцию ориентации с помощью нового метода, сымпровизированного во время полета. Никакой предварительной тренировки для использования этого метода у Комарова не было. Гагарин, как главный оператор по связи с экипажем во время этого полета, сказал ведущему конструктору системы управления: «Что бы мы делали без человека на борту? Ваша ионная система оказалась ненадежной, датчик 45К вышел из строя, а вы до сих пор не доверяете космонавтам»⁵¹⁵. В самом конце отказала автоматика, раскрывавшая парашют, и в этой ситуации у Комарова уже не было возможности вручную исправить эту роковую ошибку. Космический корабль на полной скорости врезался в землю, и Комаров погиб.

В октябре 1968 года была сделана вторая попытка осуществить полет с автоматическим сближением и ручной стыковкой двух кораблей. На этот раз автоматика сработала хорошо, но космонавту Георгию Береговому на «Союзе-3» не удалось выполнить ручную стыковку. Он неправильно интерпретировал световые сигналы второго корабля и попытался приблизиться к цели в перевернутом положении. Инженеры расценили это как явную ошибку пилота, но ответственный за подготовку космонавтов Каманин указал на то, что бортовая система ручного управления несколько отличалась от версии, установленной на наземном тренажере, и космонавту не хватило времени, чтобы адаптироваться к невесомости. «В структуре человек – машина я не нашел своего места»,– признался Береговой. Он жаловался, что ручки управления слишком чувствительны и приводят корабль в движение при малейшем прикосновении: «Для автомата это хорошо, а для человека создает излишнюю нервозность»⁵¹⁶. Каманин интерпретировал этот инцидент как системный сбой, а не ошибку пилота: «Если даже такой опытный летчик-испытатель [, как Береговой,] не смог вручную выполнить стыковку двух космических кораблей, это означает, что [ручная] система стыковки слишком сложна для работы в условиях невесомости»⁵¹⁷.

Руководители советской космической программы начали настаивать на использовании автоматической стыковки. Две успешные автоматические стыковки беспилотных космических кораблей в октябре 1967 года и в апреле 1968-го укрепили веру в то, что участие человека в стыковке не требуется. Тем не менее конструкторы космических кораблей стремились доказать, что их система ручного управления действительно работоспособна. Мишин настаивал на ручной стыковке кораблей «Союз-4» и «Союз-5» в январе 1969 года, несмотря на то что его начальник, министр общего машиностроения Сергей Афанасьев, настаивал на использовании проверенной автоматической процедуры стыковки⁵¹⁸.

На этот раз инженеры позаботились о том, чтобы космонавты получили более чем достаточную наземную подготовку. Шаталов, командир корабля «Союз-4», выполнил на наземном тренажере не менее 800 имитационных стыковок в различных режимах⁵¹⁹. В дальнейшем требования к подготовке экипажей к орбитальным стыковкам были снижены до 150 имитационных стыковок на тренажере⁵²⁰.

Несмотря на серьезную подготовку, руководители пытались заставить Шаталова согласиться на автоматическую стыковку, а ручную оставить в качестве резервного варианта. Позднее он вспоминал, что Каманин сказал ему: «Ну что ты связался с ручной стыковкой? Если с автоматикой не получится, то ты не виноват, все нормально, слетаешь. А так стоит вопрос, пускать ли вас или другой экипаж». Шаталов наотрез отказался:

Я был сторонником только ручной стыковки. Пришлось бороться до последнего дня. Товарищи мои даже говорили: «Да что тебе все руками, все пилотировать? Черт с ним, а то нас вообще не пустят. Пошлют второй экипаж, дублирующий, который согласен на беспилотную, автоматическую стыковку». Но я считал, что логика на моей стороне. Мне говорили, что если автоматика откажет, тогда возьмешь и будешь поправлять. Но как так, не попробовав управление, не убедившись, что корабль слушается меня, не будучи уверенным, что я могу делать с ним, что хочу, вдруг, в последний момент, когда его куда-то там поведет, я должен хвататься за управление и не знать, что делать с ним, не знать, как поведет себя корабль. Поэтому, говорю, дайте мне издалека почувствовать управление, получить уверенность, что он слушается меня, что я могу делать с ним все, что хочу, и он послушно все это выполняет, как на тренажерах. Эта стычка была до самого старта⁵²¹.

В конце концов Мишин пригрозил противникам, что, если они будут настаивать на автоматической стыковке, он отменит запуск и прикажет официально пересмотреть всю программу подготовки космонавтов. Только после этого Шаталову разрешили ручную стыковку, которую он выполнил безукоризненно. Наземные тренировки принесли свои плоды. «На удивление, тренажер очень хорошо воспроизводил реальную стыковку,– вспоминал Шаталов.– У меня практически не было никаких ощущений, которые говорили бы о наличии расхождений между навыками, приобретенными на тренажере, и навыками, приобретенными в ходе управления кораблем. После того как 1200–1300 тренировок в составе экипажа выполнили в ЦПК, мы настолько привыкли друг к другу, что в полете, честно говоря, мы настолько увлеклись своей работой, что было такое чувство, будто ты на Земле в тренажере»⁵²².

Успех следующего полета, состоявшегося в октябре 1969 года, в еще большей мере зависел от навыков пилотирования космонавтов. Это был сложный орбитальный маневр с участием трех космических кораблей: «Союз-7» и «Союз-8» совершают автоматическое сближение с ручной стыковкой, а «Союз-6» маневрирует вручную, чтобы запечатлеть стыковку на камеру. Шаталов был выбран пилотом корабля «Союз-8» именно благодаря его опыту успешной ручной стыковки. К сожалению, система автоматического сближения на «Союзе-8» вышла из строя, когда он находился на расстоянии около километра от «Союза-7». Несмотря на то что расстояние было слишком большим для ручного сближения, Шаталов решил рискнуть и попросил разрешения на ручной вариант. «Пока на Земле сообразили, что это связано с отказом техники, начали давать указания для выполнения маневрирования на одном и на другом корабле, чтобы свести нас снова, расчеты были сделаны в спешке и недостаточно надежные, пока мы выполнили эти операции, другой корабль пронесся мимо, и мы не видели друг друга»,– вспоминал Шаталов, командир корабля «Союз-8»⁵²³. Ручное сближение было уже невозможно. На следующий день с помощью орбитальных маневров корабли подошли друг к другу на расстояние семнадцати метров, но поскольку у экипажей не было возможности определить их относительные скорости, все попытки ручного сближения также потерпели неудачу⁵²⁴. Экипажам пришлось вернуться на Землю, не выполнив задание⁵²⁵.

В конструкции «Союза» приоритет отдавался бортовой автоматике и наземному управлению; возможности экипажа использовать ручное управление были строго ограничены. Экипажам не хватало технических средств для получения важной информации, необходимой для оперативного принятия решений и эффективного ручного управления в случае отказа системы автоматического сближения. По словам Шаталова, конструкция космического корабля сильно осложняла задачу пилота при маневрировании для сближения и стыковки:

Смотреть можно было только в перископ, плюс-минус 7 градусов, поэтому надо было этот корабль потерять, развернуться боковым иллюминатором, снова найти, притормозить, а потом снова на него разворачиваться. …сближение было настолько сложным, с большими угловыми скоростями, а возможность взаимного ориентирования была настолько примитивной… Мы вынуждены были ниточки оторвать от бортжурнала, которыми прикреплялся карандаш, нашли кусочки пластыря и на большом иллюминаторе обозначили линию, по которой я надеялся потом развернуть корабль относительно этой точки, чтобы она шла вдоль вот этой веревочки, чтобы можно было включить двигатель и притормозить. …Мы даже не предусматривали тренировок для такого варианта сближения. Мне приходилось уже самому думать в корабле… направить Елисеева в орбитальный отсек, там виднее все, самому сидеть здесь. Он мне команды подавал, крути сюда, крути туда, а я вслепую крутил. Это было сложно. …технически это было невыполнимо в тот момент⁵²⁶.

Позже Каманин с горечью написал в своем дневнике: «Все [на „Союзе“] строится на предположении безукоризненной работы автоматики, и при ее отказе космонавты остаются без надежных средств управления»⁵²⁷. Однако ответственность за невыполненное задание была возложена на космонавтов⁵²⁸. Впоследствии Черток признал вину конструкторов, которые переоценили человеческие возможности и не обеспечили адекватную наземную подготовку к ситуации отказа системы автоматического сближения⁵²⁹.

Роль наземного управления

Нормы, регулирующие деятельность космонавта, включают в себя не только технический протокол взаимодействия с бортовым оборудованием, но и социальный протокол подчинения руководству на Земле. Трудности взаимодействия не ограничивались отношениями человека и машины. Реальная проблема заключалась не столько в разделении функций между человеком и машиной, сколько в разделении власти между человеком на борту и человеком на Земле.

Черток признавал, что, по мере того как усложняется космическая техника, роль человека-оператора должна возрастать, но полагал, что речь при этом идет не об одном пилоте, а обо всех участниках процесса: «И здесь на помощь приходит человек, причем не один, а целые коллективы людей»⁵³⁰, включая диспетчеров полета и специалистов наземного центра управления. Реальное управление полетом оставалось в руках инженеров: либо через разработанные ими автоматические системы, либо через регламентацию деятельности космонавтов.

Управление полетами было организовано довольно сложно. Наземное управление первыми пилотируемыми полетами осуществлялось членами специальной Государственной комиссии, заседавшей на космодроме Байконур. Они получали информацию из военных командных центров в Москве, которые, в свою очередь, собирали ее через сеть военных станций слежения. В 1966 году на базе одной из таких станций, расположенной в Крыму, в Евпатории, был создан Центр управления космическими полетами, выполнявший эту функцию до 1975 года. Деятельность Центра координировалось базирующейся в Евпатории Главной оперативной группой управления (ГОГУ), куда входили представители военных, конструкторских бюро и заводов, а также члены Академии наук СССР. Группа руководила тремя сменами диспетчеров полетов и несколькими группами технических специалистов. Государственная комиссия, которая назначалась советским правительством отдельно для каждого полета, сохраняла за собой общий контроль, но теперь она полагалась в своих решениях на рекомендации Главной оперативной группы⁵³¹.

Центр в Евпатории имел мощные антенны, но примитивное наземное оборудование для связи. «Мы управляли космическим полетом, сидя на скрипучих стульях перед стеной, увешанной плакатами, хватались за разные телефонные трубки…» – вспоминал Черток. В апреле 1968 года, когда его коллеги увидели описания и фотографии американского Центра управления полетами в Хьюстоне, они были потрясены: «По насыщенности электронной вычислительной техникой, средствами автоматической обработки и отображения информации они оторвались от нас так, что мы про свой центр управления в Евпатории говорили: „Каменный век, а мы – пещерные люди, любующиеся наскальными рисунками“». «Тем не менее принимали верные решения»,– утверждал Черток⁵³². Однако то, что казалось верным с Земли, порой совсем иначе выглядело с орбиты.

В январе 1969 года во время полета на корабле «Союз-4» Шаталов упустил прекрасную возможность досрочно состыковаться с кораблем «Союз-5», поскольку у него не было полномочий для принятия самостоятельных решений. Он должен был следовать строгой последовательности запланированных действий или ждать команд с Земли, даже если ситуация предоставляла благоприятные возможности. Он вспоминал:

После выполнения идеальных расчетов наших баллистиков и после идеального выполнения мной запланированных ими маневров наши корабли сошлись еще до того, как надо было включить автоматику для сближения. Я увидел другой корабль сначала как звездочку и удивился, что она такая большая. Увидел эту звездочку, потом смотрю – все остальное не движется, а она все движется; тогда я понял, что это корабль. Когда все выполнил, надо было сидеть и ждать время включения системы, которая должна была начать искать друг друга. Потом по мере сближения этот корабль подошел очень близко, а мне запрещено было что-то включать до определенного времени. Я через иллюминатор вижу, что он уже подходит и почти вот-вот столкнемся, настолько идеально сошлись наши корабли. Потом я в другой иллюминатор посмотрел, что корабль проходит рядом, метров 70, и заглушки все практически видны, все заклепки на корабле. Поскольку это на другой стороне Земли было, не там, где запланировано, пришлось разойтись, корабль ушел куда-то на три километра. Только после этого по заданному времени я включил систему взаимного поиска, она начала искать, нашла друг друга и снова начала сводить, и дальше я выполнял эту стыковку⁵³³.

Совместный полет кораблей «Союз-4» и «Союз-5» в итоге увенчался успехом. Однако в другом случае отсутствие у экипажа полномочий на принятие решений привело к провалу полетного задания. 26 августа 1974 года советский космический корабль «Союз-15» приближался к военной орбитальной станции «Алмаз», официально объявленной как гражданская станция «Салют-3». Сближение и стыковка должны были произойти в автоматическом режиме, и экипаж, состоявший из командира корабля Геннадия Сарафанова и бортинженера Льва Демина, просто следил за работой бортовых систем. Внезапно на расстоянии 350 метров от станции автоматическая система сближения «Игла» на корабле «Союз» вышла из строя. Она неправильно оценила расстояние и вместо того, чтобы замедлить космический корабль, дала команду на ускорение. «Союз» летел к станции на большой скорости и едва избежал фатального столкновения. Шаталову, сменившему к тому времени Каманина на посту начальника Центра подготовки космонавтов, с большим трудом удалось убедить Государственную комиссию согласиться на ручную стыковку. Однако инженеры, управлявшие полетом, все же отказались передать управление экипажу:

Я зашел в этот кабинет, там сидел Черток (он меня потом выручил), Мнацаканян (руководитель фирмы, которая делает систему сближения), Елисеев (который был руководителем полета). Я им говорю: «По решению Государственной комиссии переходите на ручное управление!» Они: «Да сейчас, сейчас, да что ты…» Мнацаканян: «Нам надо посмотреть, что же там делается». Я говорю: «Переходите, уже 800, 700, 600 метров!» Они: «Да тебе только ручное управление подавай! Фанатик ручного управления…» Я говорю: «Переходите, дальше все будет нормально, экипаж справится». Они: «Да подожди, все будет нормально». И вот опять выходят на эту дальность, где-то 400 метров, и опять мощный движок, ему даже команд никаких не давали, гонит их опять мимо, и хорошо, что не столкнулись, иначе бы там столько брызг полетело… Опять пронеслись мимо. Тогда они убедились, что я был прав⁵³⁴.

Космонавты, вынужденные мириться и с неисправной техникой, и с нежеланием наземного управления идти на какой-либо риск, считали, что они «оценивали ситуацию куда точнее, чем те, кто находился на Земле», но так и не получили разрешения перейти на ручное управление. По их мнению, «экипажу не в чем было себя упрекнуть». Они рассказывали: «Можно было рискнуть, и мы готовы были к этому риску, доказывали, что все обойдется. Но „Земля“ решила иначе»⁵³⁵. Выйдя из зоны связи, космонавты предприняли третью попытку сближения, которая тоже не удалась. Из-за низкого уровня оставшегося топлива экипажу было приказано вернуться на Землю, не выполнив задание. Два из трех запланированных полетов на «Салют-3» пришлось отменить; станция начала терять высоту, и вскоре ее пришлось свести с орбиты и уничтожить⁵³⁶.

После полета разгорелись жаркие споры о том, на кого следует возложить главную ответственность за неудавшийся полет – на человека или машину. Инженеры утверждали, что космонавты должны были сразу распознать неисправность и переключиться на ручное управление. Должностные лица, ответственные за подготовку космонавтов, ответили, что этот конкретный тип чрезвычайной ситуации не был предусмотрен и что космонавты не были к нему подготовлены. Расследование осложнялось еще и тем, что эта авария произошла всего за год до запланированной стыковки «Союза» с «Аполлоном». Американская сторона, обеспокоенная надежностью советской системы сближения, запросила объяснение инцидента с «Союзом-15». Чтобы не афишировать неисправность системы автоматической стыковки, руководители предпочли возложить вину на космонавтов – за то, что они не отключили неисправную систему после первой неудачной попытки стыковки⁵³⁷. Черток утверждал, что экипаж не понимал, что происходит, и в послеполетном отчете предлагал «повысить надежность человеческого фактора»⁵³⁸. В первоначальной версии итогового отчета экипаж также обвиняли в невыполнении указаний Центра управления полетами при третьей попытке стыковки. Тогда Шаталов пригрозил представить в ЦК партии особое мнение, сообщив партийному руководству, что Группа управления полетами не подчинилась решению Госкомиссии, разрешившей ручную стыковку. Черток в конечном итоге поддержал его. Председатель комиссии сказал: «Хорошо, ни то, ни другое упоминать не будем. Напишем: „Из-за неисправности стыковка не состоялась“»⁵³⁹. Но больше ни один из участвовавших в этом полете космонавтов в космос не летал.

Полет «Союза-15» окончился неудачей не по вине только человека или только машины; он продемонстрировал еще одну системную проблему: отсутствие интеграции экипажа в кибернетической системе управления «человек – машина». Экипаж находился в «холодном резерве» и пассивно следил за работой системы автоматической стыковки. Когда эта система вышла из строя, экипаж не был готов быстро взять на себя управление. Хотя инженеры переложили вину на космонавтов, именно инженерная схема системы управления отводила экипажу роль пассивных наблюдателей. Инженеры не отрицали, что неудача полета «Союза-15» вызвана плохой организацией управления сближением, включая роль наземного управления. В рамках Центра управления полетами была создана специальная оперативная группа для разработки процедур автоматического и ручного сближения в различных чрезвычайных ситуациях, которая будет вырабатывать рекомендации руководителю полета в режиме реального времени⁵⁴⁰.

После этого инцидента летчикам-космонавтам передали ответственность за выполнение ручной стыковки на расстоянии от 200–300 метров. Однако уже через три года это правило подверглось суровому испытанию. В октябре 1977 года экипаж корабля «Союз-25» предпринял попытку ручной стыковки со станцией «Салют-6», и когда корабль почти коснулся станции, они вдруг обнаружили, что перед ними не стыковочный узел, а днище («брюхо») станции. Они быстро развернулись и предприняли еще несколько попыток стыковки, но все они оказались безуспешными. Экипаж при этом истратил все отведенное для стыковки топливо. Корабль не смог отойти от станции и оставался в непосредственной близости от нее в течение нескольких витков⁵⁴¹. Как потом оказалось, то, что космонавты воспринимали как «брюхо» станции, на самом деле и было стыковочным узлом. «Союз-25» подошел к станции под несколько другим углом, чем ожидалось, а космонавты не были обучены распознавать станцию под таким углом на наземном тренажере. «Условные рефлексы», выработанные в ходе непрерывных тренировок, не научили их распознавать правильное положение станции⁵⁴². Хотя ошибка была связана с несовершенной конструкцией тренажера, свою часть вины понесли и космонавты. Впервые в истории космических полетов членам экипажа не было присвоено звание Героя Советского Союза⁵⁴³. Руководство полетами решило больше никогда не отправлять в космос экипажи, состоящие из новичков. Что еще более важно, режим автоматической стыковки было решено сделать основным, а переход на ручное управление разрешался космонавтам только в случае выхода из строя автоматической системы⁵⁴⁴. В длительной борьбе между человеком и машиной за право управления стыковкой начала побеждать автоматика.

Лунная программа: вынужденный поворот к ручному управлению

Лунная гонка еще больше осложнила дебаты о роли человека на борту. Лунные полеты должны были проходить в значительной степени за пределами зоны действия связи с Землей, и наземные станции не могли эффективно управлять полетом. Пришлось пересмотреть разделение функций управления между человеком, бортовой автоматикой и наземным управлением. Первоначально было решено дать космонавтам необычайно широкие возможности управления пилотируемыми космическими кораблями. Алексей Леонов, который готовился к полету вокруг Луны, вспоминал: «Мы должны были иметь возможность выполнять каждый этап полета вручную на случай отказа автоматической системы управления»⁵⁴⁵. Позже внутренняя политика советской лунной программы поколебала этот принцип.

Советская лунная программа страдала от отсутствия координации, от внутреннего соперничества, дублирования усилий и дробления ресурсов. Вначале главы двух конкурирующих конструкторских бюро – Сергей Королев и Владимир Челомей – поделили лунный пирог примерно поровну: Королев работал над проектом высадки на Луну, а Челомей разрабатывал ракету и космический корабль для полета вокруг Луны. После отставки Хрущева в октябре 1964 года и последовавших за этим перестановок в высших эшелонах советской власти Челомей потерял часть своей политической поддержки, и Королев в конце концов отобрал у него проект облета Луны. В октябре 1965 года постановлением правительства Королеву поручили разработку нового космического корабля 7К-Л1, предназначенного для полета вокруг Луны, позже в открытых публикациях получившего название «Зонд».

Одно серьезное препятствие в советской лунной программе было устранено: все работы по лунным кораблям теперь были сосредоточены в одной организации – конструкторском бюро Королева. Однако полет вокруг Луны и высадка на Луне оставались двумя отдельными программами с разными целями, независимыми графиками работ, разными ракетами-носителями, отдельной наземной инфраструктурой и двумя разными типами космических аппаратов – Л1 и Л3. Добавление к задачам Королева лунно-облетной программы привело к распылению ресурсов его конструкторского бюро и нарушило график лунно-посадочной программы. Проект облета Луны стал приоритетным, чтобы завершить его к празднованию 50-летия Великой Октябрьской революции в ноябре 1967 года.

Влияние социальных и политических факторов на развитие лунной программы ощущалось вплоть до технических деталей. Королев был вынужден разделить ответственность за разработку системы управления космическим кораблем Л1 с организацией, которой руководил его старый друг Николай Пилюгин. В результате Пилюгин разрабатывал систему автоматического управления коррекцией курса и входом в атмосферу, а Королев отвечал за сближение в ручном режиме⁵⁴⁶. Таким образом, функции космонавтов на борту были осложнены еще и тем, что ими занимались две разные конструкторские организации.

Космический аппарат Л-1 был полностью автоматизирован и мог облететь Луну в беспилотном режиме. В качестве резерва конструкторы установили ручную систему управления всеми четырьмя этапами коррекции траектории⁵⁴⁷. Впервые в советской пилотируемой космической программе система управления Л1 включала бортовой компьютер (тогда называвшийся «цифровой вычислительной машиной») «Аргон-11». Этот компьютер входил в состав системы автоматического управления, разработанной Пилюгиным, и космонавты не имели к нему доступа⁵⁴⁸. Система ручного управления включала цифровое вычислительное устройство «Салют-3», в которое была заложена фиксированная программа; оно предоставляло космонавтам лишь возможность выбрать одну из заранее заданных опций. Согласно конструктору пультов управления Юрию Тяпченко, пульт управления на корабле Л1 был шагом назад по сравнению с «Союзом»: «Функции космонавтов были сведены к простейшим операциям выдачи команд и контроля их исполнения в соответствии с указаниями с Земли и полетной инструкцией»⁵⁴⁹.

В 1967–1968 годах в Советском Союзе было предпринято восемь попыток запустить Л1 для облета Луны в беспилотном режиме. Только один пуск был успешным; все другие полеты были сопряжены с многочисленными неудачами, которые могли оказаться фатальными для экипажа. Космонавты Леонов и Попович, готовившиеся к облету Луны, утверждали, что смогли бы выполнить этот полет, если бы им разрешили отключить автоматику⁵⁵⁰.

После успешного полета вокруг Луны, совершенного «Аполлоном-8» в декабре 1968 года, программа Л1 потеряла политический смысл. После очередного неудачного полета Л1 в январе 1969 года проект пилотируемого облета Луны был приостановлен. В конце концов программа была отменена без единой попытки осуществить пилотируемый полет. Космонавты безуспешно ходатайствовали перед советским политическим руководством о продолжении пилотируемой лунной программы⁵⁵¹. Единственный успешный испытательный полет Л1 состоялся 8 августа 1969 года. Пассажирами космического корабля были четыре черепахи. Два космонавта, Алексей Леонов и Олег Макаров, принимали участие в полете в качестве наземных операторов⁵⁵².

В то время как полет вокруг Луны в принципе мог быть выполнен в беспилотном режиме, более сложная задача по высадке на Луну требовала существенного участия человека. Советская схема лунной посадки предусматривала стыковку на лунной орбите аналогично тому, как это происходило в программе «Аполлон». Однако из-за ограниченной тяги лунной ракеты вес советского лунного посадочного модуля равнялся примерно одной трети веса посадочного модуля «Аполлона». Поэтому Советский Союз планировал отправить в полет на лунном корабле только двух космонавтов: один должен был высадиться на Луне, а другой – оставаться на лунном орбитальном корабле.

Из-за жестких ограничений по весу советские конструкторы вынуждены были предоставить космонавтам широкие функции управления кораблем. В частности, для уменьшения объема стыковочного оборудования и уменьшения числа стыковок инженеры предлагали переводить космонавта с орбитального корабля на посадочный модуль и обратно через открытый космос⁵⁵³. Посадку на Луне планировалось осуществить в автоматическом режиме с возможностью использовать ручное управление в качестве резервного⁵⁵⁴. Используя бортовой компьютер, космонавт считывал данные различных датчиков, оценивал состояние посадочного модуля по заранее запрограммированным алгоритмам и отдавал соответствующие команды. В решающий момент космонавт вручную выбирал место посадки на поверхности Луны и давал компьютеру указания для выполнения необходимых посадочных маневров⁵⁵⁵.

Ограничения по весу резко сокращали объем топлива для посадочных маневров, что требовало от космонавта молниеносной скорости реагирования. На лунном посадочном модуле «Аполлон» у двух астронавтов было три минуты, чтобы оценить ситуацию и выбрать место посадки или принять решение отказаться от посадки⁵⁵⁶. По советскому первоначальному проекту один космонавт, пилотировавший посадочный модуль, должен был принять это критическое решение всего за пятнадцать-двадцать секунд. Министр Афанасьев сказал, что при таких жестких ограничениях по весу «высадить на Луну мы сможем только полчеловека». Президент Академии наук СССР Мстислав Келдыш заявил, что наложит вето на проект, дающий космонавту всего двадцать секунд на принятие решения⁵⁵⁷. В итоге время принятия решения было увеличено до 30–40 секунд⁵⁵⁸.

Постепенно главный конструктор Мишин начал ограничивать круг обязанностей пилота, делая ставку на автоматические системы управления. Параллельно он стремился продвигать гражданских космонавтов, инженеров своего конструкторского бюро. Ограничение функций ручного управления позволило сократить время подготовки космонавтов, и гражданские космонавты, как правило, менее подготовленные, чем военные летчики, теперь могли конкурировать с пилотами за места в лунных кораблях. В конце 1967 года Мишин расторг контракты на поставку летательных аппаратов по отработке лунных посадок и приказал упростить технические характеристики наземного тренажера Л3⁵⁵⁹.

В своем дневнике Каманин возмущался, что Мишин всецело полагается на системы автоматического управления: «Мы за то, чтобы экипаж управлял полетом корабля и контролировал работу его автоматических систем, а Мишин сводит роль космонавтов к роли подопытных кроликов». По словам Каманина, Мишин намеревался свести роль космонавтов в полете «к наблюдениям и психофизиологическим переживаниям». «Он считает, что решающая роль в управлении полетом космического корабля принадлежит автоматам, а не человеку. „Автоматы в космосе – это все; человек же лишь придаток к автоматическим системам корабля“,– вот принципиальная позиция Мишина»,– писал Каманин⁵⁶⁰.

Мишин настаивал на том, чтобы объединить бортжурнал и инструкцию для командира корабля в один документ. Каманин немедленно углядел в этом попытку «исключения из бортовых документов всего того, что дает возможность членам экипажей понимать ход автоматических процессов и контролировать работу автоматов,– продолжаются старые попытки превратить космонавтов в подопытных кроликов»⁵⁶¹. Каманин приказал космонавтам всячески сопротивляться посягательствам Мишина.

Космонавтов беспокоила растущая роль бортовой автоматики в лунной программе. Леонов отмечал, что «по плану полета автоматическая система имела приоритет»: космонавтам разрешалось использовать ручное управление только в случае отказа автоматической системы. «Я утверждал,– продолжал Леонов,– что мне, как командиру космического корабля, во время полета нужно как можно меньше связи с Землей, так как она только отвлекает меня от того, что я уже знал: необходимо только ручное, а не автоматическое управление»⁵⁶².

Возвращение лунного космического корабля в атмосферу Земли было сопряжено с целым рядом сложных задач. Специалисты по баллистике рекомендовали «двухнырковую» схему: по их плану космический корабль сначала погружался в атмосферу Земли над Антарктидой, его скорость уменьшалась со второй космической до суборбитальной, далее за счет аэродинамических сил спускаемый аппарат снова поднимался в космос, а затем совершал повторный заключительный вход в атмосферу уже над территорией Советского Союза. Первое «погружение» требовало особо точной траектории космического корабля. Изначально конструкторы отдавали предпочтение автоматическому режиму спуска. Они утверждали, что автоматическая система управления «принципиально лучше ручной системы тем, что не зависит от состояния человека, его настроения, самочувствия, от того, сохранил он или утратил навыки». Тем не менее они решили добавить ручную систему в качестве резервной, чтобы упростить автоматическую систему и «застраховаться от возможных просчетов». Проблема заключалась в том, что космонавту пришлось бы управлять космическим кораблем, испытывая пяти-шестикратные перегрузки. Разработчики провели тысячи тестов, испробовав различные ручки и пульты управления, которые можно было бы использовать в таких условиях, но так и не смогли добиться оптимального распределения функций между человеком и машиной. «Когда человеку передавали сложные функции управления, он нужную точность не выдерживал. Его ошибки могли приводить к большим перелетам или недолетам, иногда до тысячи километров, что было явно недопустимо. Если же на человека возлагать простые функции, то его участие не упрощает автоматики и поэтому становится нецелесообразным»⁵⁶³. Когда лунная программа была завершена, проблема рационального баланса функций так и осталась нерешенной.

Только после успешной высадки на Луне «Аполлона-11» советское правительство издало приказ о создании тренажера для отработки лунных посадок для программы Л3. Планировалось, что тренажер будет готов к маю 1970 года⁵⁶⁴. Тем временем лунные экипажи тренировались для получения лицензий летчиков-испытателей. Их подготовка включала посадку вертолета с выключенным двигателем, очень трудную и опасную операцию, которая при этом не имела ничего общего с реальной посадкой на Луне. Опытный летный инструктор, космонавт Шаталов разработал методику обучения советских лунных экипажей для отработки посадки на Луну, но программа тренировок так и не началась. К тому времени, когда был построен тренажер, лунная программа зашла в тупик⁵⁶⁵.

График программы посадки на Луну был серьезно нарушен из-за нескольких неудачных запусков гигантской лунной ракеты-носителя Н1. Последняя попытка была предпринята в 1972 году, и вскоре программа была свернута. Космонавты надеялись, что им доведется полетать на лунном космическом корабле во время серии испытательных полетов по околоземной орбите в 1970–1971 годах. Однако финансовые трудности, преследовавшие советскую лунную программу, вынудили Мишина отменить испытательные полеты лунного орбитального корабля и ограничиться испытанием лунного посадочного модуля в беспилотном режиме. В ходе трех испытаний на околоземной орбите лунный посадочный модуль успешно имитировал посадку на Луне, две операции старта с основным и резервным двигателями и выход на лунную орбиту. Система автоматического управления работала отлично⁵⁶⁶. Так и осталось неизвестным, сработала бы ручная система посадки на Луне или нет. Даже если бы другие компоненты лунной программы были отработаны вовремя, отсутствие ручной системы управления входом в атмосферу неизбежно задержало бы развитие программы.

С самого начала у Советского Союза были большие сложности с разделением ответственности за лунную программу между разными конструкторскими бюро. Разумно распределить функции между человеком и машиной оказалось еще сложнее; решение так и не было найдено. Существование пилотируемой лунной программы в Советском Союзе держалось в секрете в течение двадцати пяти лет. Все это время советскими властями культивировался миф о том, что исследование Луны с помощью автоматических зондов было единственной целью лунной программы.

Споры о профессии космонавта

Проблема бортовой автоматизации, выглядевшая чисто технической, оказалась связанной с более фундаментальным вопросом о природе и цели полета человека в космос. Дебаты по поводу автоматизации отражали три конкурирующих взгляда на космический полет: как на работу пилота, инженерную задачу или исследовательское предприятие.

Первый отряд космонавтов состоял из военных летчиков, и они использовали свой растущий престиж и политическое влияние для сохранения своей монополии на космические полеты. В мае 1961 года, вскоре после своего первого исторического полета, Юрий Гагарин направил письмо главному маршалу авиации Александру Новикову, в котором утверждал: «Космические полеты под силу выполнять только летчикам, если другие хотят летать в космос, то прежде они должны научиться летать на самолетах. Авиация – начальная ступень космических полетов»⁵⁶⁷. В 1962 году Королев впервые поставил вопрос о включении инженеров в космические экипажи, и Каманин назвал это «дикой идеей»⁵⁶⁸. Отмена суровых требований к физической подготовке для инженеров вызвала резкое недовольство космонавтов-летчиков⁵⁶⁹. Маршал Андрей Гречко, тогдашний первый заместитель министра обороны, прямо сказал: «Мы будем набирать в космонавты только молодых крепышей из военных, нам не нужны хлюпики из гражданских ученых»⁵⁷⁰.

Космические инженеры, в свою очередь, настаивали, что у них есть законное право быть членами экипажей космических кораблей. Черток утверждал, что «хороший инженер мог бы управлять космическим кораблем не хуже летчика, если у него нет явных медицинских противопоказаний»⁵⁷¹. Конструктор космических кораблей Феоктистов составил таблицу, сравнивающую профессии космонавта и летчика, и пытался показать, что навыки пилотирования на борту космического корабля не нужны, но Каманин сделал из той же таблицы прямо противоположные выводы⁵⁷². Однако сильное административное влияние главных конструкторов, имевших прямой доступ к советскому руководству, заставило военную верхушку пойти на компромисс. В конце концов Каманин согласился включить в состав отряда космонавтов гражданских специалистов.

Споры о необходимости навыков пилотирования для профессии космонавта, возможно, сыграли роль в выборе первой женщины-космонавта. После тренировок, медицинских осмотров и теоретических экзаменов Каманин расположил пять участниц первого женского отряда космонавтов в порядке их готовности к полету. Пономарева, инженер и летчик с отличными оценками, была на первом месте, а текстильщица Терешкова, не имевшая инженерного и пилотного опыта, заняла пятое⁵⁷³. Несмотря на это, для первого женского полета в июне 1963 года была выбрана Терешкова, а Пономарева и другие участницы первого женского отряда так и не слетали в космос⁵⁷⁴. Выбор на роль первой женщины-космонавта Терешковой, не являющейся летчиком, сыграл на руку космическим инженерам в споре о необходимости навыков пилотирования на орбите. Полет Терешковой должен был доказать: не обязательно быть пилотом, чтобы вручную управлять космическим кораблем. Черток прямо выразился: «Управлять [космическим кораблем] может каждый физически и психически нормальный и подготовленный за два-три месяца человек – даже женщина!»⁵⁷⁵ Ссылка на женщину в качестве хрестоматийного примера неподготовленного новичка весьма недвусмысленно свидетельствует о гендерной дискриминации в маскулинной культуре советских космических инженеров.

Когда Терешкова, борясь с изнуряющей тошнотой на орбите, не смогла выполнить упражнение по ориентации космического корабля с первой попытки, инженеры столкнулись с серьезной дилеммой. Они не хотели объяснять это отказом оборудования, но приписывать вину Терешковой им тоже было невыгодно, потому что это можно было использовать как аргумент против выбора кандидатов без летной подготовки для космических экспедиций. Поскольку ни один из вариантов не устраивал инженеров, об этом инциденте предпочли не вспоминать⁵⁷⁶. В следующем году Феоктистов совершил успешный полет на корабле «Восход», усилив престиж и влияние космических инженеров. Советских женщин не отправляли в космос следующие девятнадцать лет.

Инженеры утверждали, что их участие в космических экспедициях приносило двойную пользу: помощь в устранении аварийных ситуаций во время полета и улучшение конструктивных характеристик космических аппаратов на основе полученного в полетах опыта. Инженер-космонавт Елисеев рассуждал, что по мере усложнения космической техники невозможно написать инструкции на все гипотетические аварийные ситуации. Может возникнуть ситуация, при которой правильное решение смогут найти только конструкторы космических кораблей, находящиеся на борту. Он утверждал, что «грамотно спроектировать то, что предназначено для работы космонавтов, можно только при их участии. Только люди, выполняющие полеты, способны дать квалифицированные оценки и рекомендации, касающиеся удобства пользования оборудованием корабля или станции»⁵⁷⁷. Однако вместо привлечения к проектированию космонавтов-летчиков, этот аргумент был использован для включения инженеров в состав космических экипажей. В апреле 1967 года инженер-космонавт Олег Макаров встретился с Мишиным и предложил ряд преобразований, призванных изменить роль космонавта на борту. Макаров предложил, чтобы в состав каждого космического экипажа входил инженер, чтобы экипажи изучали бортовое оборудование на конструкторских и производственных площадках, а не только на тренажерах, и чтобы космонавты получили право брать на себя управление в случае выхода из строя автоматических систем⁵⁷⁸.

Каманин понимал, что инженеры, ставшие космонавтами, вскоре могут заменить летчиков-космонавтов, подготовкой которых он руководил. Поэтому он быстро реорганизовал программу подготовки летчиков-космонавтов, чтобы обучить их инженерной специальности. В феврале 1965 года в Центре подготовки космонавтов было создано восемь научных групп, занимавшихся следующими проблемами: боевое применение космических средств; космическая навигация; средства жизнеобеспечения и спасения космонавта; радиотелеметрические устройства; научные орбитальные станции; облет Луны; экспедиция на Луну; невесомость. Каждая группа должна была изучить поставленную задачу, сформулировать позицию центра по конкретным вопросам и отстаивать ее перед учеными и конструкторами⁵⁷⁹. В то время как конструкторы космических кораблей претендовали на место космонавтов на борту, космонавты начали претендовать на место за рабочим столом конструкторов.

В 1970-х годах, с появлением орбитальных станций, инженеры стали играть все более важную роль в космических экспедициях. Длительные полеты в большей степени требовали таких навыков, как обслуживание и ремонт оборудования, наблюдение и исследования, а не просто пилотирование, задачи которого ограничивались стыковкой, расстыковкой и ориентацией станции в правильном положении. Хотя пилоты традиционно назначались командирами кораблей, бортинженеры начали требовать более широких полномочий при принятии решений. Инженер-космонавт Георгий Гречко резюмировал настроения инженеров так: «Время космонавтов-летчиков уже проходит. Во всяком случае, они перестают быть главным звеном покорения Вселенной. Наступает „наша“ эра – эра бортинженеров». При обсуждении этих спорных вопросов с командиром корабля летчиком Юрием Романенко во время их полета на станции «Салют-6» разговор быстро перешел в жаркий спор. В итоге Гречко пришлось ретироваться в другой отсек станции, чтобы избежать ожесточенной конфронтации⁵⁸⁰.

Обслуживание комплексной орбитальной станции с ее долговременными системами жизнеобеспечения отнимало у космонавтов большую часть времени на борту, что ставило вопрос об относительных затратах и преимуществах пилотируемого полета. Инженер-космонавт Валентин Лебедев подсчитал, что за пятидневную рабочую неделю два космонавта тратили 111 часов на свое жизнеобеспечение, тогда как на научные исследования оставалось всего 9 часов. «Вот ради этих девяти часов пилотируется станция»,– сокрушался Лебедев⁵⁸¹. В интервью, данном уже после выхода на пенсию, Мишин тоже подсчитал, что большая часть времени пребывания космонавта на борту уходит на подготовку к взлету и посадке, физические упражнения и сон: «только 20% времени идет на полноценную работу». Он пришел к выводу, что космонавт как профессия в принципе не существует и что «пилотируемые полеты в данный момент совсем не нужны»⁵⁸².

Феоктистов предложил решить проблему неэффективности пилотируемых космических полетов путем дальнейшей автоматизации. «Человек, которому поручено выполнять только функции управления,– неоправданная роскошь,– утверждал он.– Ни один корабль не предназначен для перевозки мертвого груза. Он должен иметь полезную нагрузку, с помощью которой можно выполнять какую-то полезную работу. Например, такой работой могут быть исследования». Он предложил сделать управление космическим кораблем «простым и выполнимым без специальных навыков и за минимальное время», чтобы в космических полетах могли участвовать ученые и инженеры. «Всякая операция, которая может быть автоматизирована на борту космического корабля, должна быть автоматизирована»,– заключил Феоктистов⁵⁸³.

Черток также рассматривал автоматизацию как способ освобождения экипажа от выполнения рутинных функций: «Я считал, что при той степени автоматизации управления, которая уже была на „Востоках“, сделана еще лучше на „Зенитах“ и будет совсем чудесной на следующем поколении кораблей, человек должен заниматься исследованиями, разведкой и экспериментами»⁵⁸⁴. Феоктистов утверждал, что ценные научные открытия можно сделать, только если в состав космических экипажей будут включены ученые:

Только ученые, которые могут составить для себя программу экспериментов, подготовить собственные инструменты и оборудование. …У космонавтов не та квалификация. Они настроены на выполнение конкретных механических операций – что-то включить, что-то выключить, следить за приборами и оборудованием. А если в космосе появятся ученые, то научные исследования будут более эффективны⁵⁸⁵.

Долгие споры о том, нужно ли отправлять в космос ученых, разрешились в пользу «профессионального космонавта», инженера или летчика, который имеет некоторую научную подготовку и может проводить эксперименты на борту, консультируясь с учеными на Земле. Максимум, чего удалось добиться ученым,– это привилегия прямой связи с космонавтами на орбите⁵⁸⁶.

Проблема профессиональной идентичности космонавта – летчика, инженера или ученого – оказалась неразрывно связана с вопросом бортовой автоматизации. Если первые летчики-космонавты пытались отобрать у машины функции управления, то позже космонавты-исследователи предпочли делегировать функции обслуживания оборудования автоматическим системам, чтобы освободить собственное время для экспериментов и наблюдений. Как сказал Лебедев, «человек – это не придаток машины. Не человек ради полета, а полет ради человека»⁵⁸⁷.

Автоматизация в контексте

Этот краткий обзор проблем взаимодействия человека и машины в советской космической программе показывает, что мы имеем дело не просто с противопоставлением ручного и автоматического управления, но со сложной архитектурой отношений, в которой люди и машины зависят друг от друга, ручные и автоматические функции не зафиксированы и могут меняться во время полета, а взаимодействие человека и машины на борту становится частью обширной сети дистанционного управления. Операции «автоматического» управления не обходятся без участия людей, а «ручное» управление всегда опосредовано техникой. Исследование того, как эти границы проводятся в конкретных случаях, дает представление о внутренней политике и профессиональной культуре космической программы.

Бортовая автоматика была и инструментом, и продуктом внутренней политики в советской космической программе. Споры об оптимальной степени автоматизации были связаны с тем, как определялась профессия космонавта: как профессия пилота или инженера? При этом технические вопросы, профессиональная идентичность и социальный статус космонавтов оказались тесно переплетены.

В современной историографии советский подход к проблеме взаимодействия человека и машины обычно изображается как абсолютное доверие к автоматике и ставка на полную автоматизацию. Эта точка зрения упускает из виду несколько важных аспектов. Во-первых, она преуменьшает интенсивность внутренних споров о роли космонавта на борту. Инженеры с их техническим пониманием надежности, космонавты с их стремлением к пилотированию, специалисты по инженерной психологии с их формулами оптимального разделения функций между человеком и машиной, руководители промышленных предприятий с их неприятием риска, политические лидеры с их холодным расчетом баланса политической пользы и рисков – все внесли свой вклад в эту полемику. Советский подход к автоматизации на борту не был предопределен; он развивался, уточнялся и трансформировался в ходе этих дебатов.

Подход к бортовой автоматике со временем эволюционировал от полностью автоматизированных космических аппаратов «Восток» до полуавтоматических аналоговых контуров управления на кораблях «Союз», цифровых систем «Союза Т» и более поздних поколений космических кораблей. Роль космонавта также изменилась: вначале, на космических аппаратах «Восток» – мониторинг оборудования и дублирование автоматической системы управления в случае ее отказа; затем, на кораблях «Союз» – универсальный техник с широким набором инженерных навыков; в дальнейших полетах – системный интегратор. Подход к автоматизации также менялся в зависимости от конкретной программы, развивавшейся параллельно с другими. В конце 1960-х годов, когда «Союзы» все еще в значительной степени управлялись бортовой автоматикой или наземными операторами, советские лунные корабли были спроектированы так, чтобы дать экипажам намного больше самостоятельности и возможность управлять полетом.

Подход к автоматизации был нежестким и в другом отношении: разделение функций между человеком и машиной не было целиком зафиксировано заранее и часто пересматривалось непосредственно во время полета. Наземные операторы играли ключевую роль в принятии решений о том, будет ли экипажу разрешено использовать ручное управление. Поэтому важно учитывать не только разделение технических функций, но и разделение полномочий между человеком на Земле и человеком на борту.

Астронавты и космонавты – одна профессия?

Проблема автоматизации оказалась ключевой при формирования личности американского астронавта в не меньшей степени, чем для советского космонавта. Историк Мэтью Херш, исследуя формирование отряда астронавтов и его роль в космической программе США, использовал трезвый, несентиментальный и жесткий аналитический подход, основанный на схеме трудового конфликта и профессионализации⁵⁸⁸. Он показал, что многие вопросы, обсуждаемые в НАСА, – критерии отбора астронавтов, степень автоматизации космических кораблей, состав экипажей и составление программы полетов – зависели от интересов различных профессиональных групп: летчиков-испытателей, военных летчиков, ученых, инженеров и администраторов. Эта полемика объяснялась столкновением различных профессиональных сообществ, каждое из которых стремилось усилить свое влияние в космической программе США.

В отличие от первых советских космонавтов, которые были отобраны среди военных летчиков из числа младших офицеров и чье имя держалось в секрете до самого старта, первые американские астронавты были хорошо образованными, опытными, элитными летчиками-испытателями, которые стали знаменитостями задолго до полета в космос. В то время как космонавты оказались почти полностью во власти космических инженеров, астронавты умело использовали свой символический капитал, чтобы получить влияние в различных областях программы пилотируемых космических полетов США, от решений по подбору экипажа до проектирования космических кораблей. Хотя космонавты и астронавты, казалось бы, занимались одним и тем же делом, их профессии, сформированные в разных социокультурных контекстах, существенно отличались друг от друга.

Профессия астронавта сформировалась под влиянием социальных и культурных противоречий, существующих в американской космической программе. Первым астронавтам приходилось лавировать между инженерным отделом НАСА, выступающим за надежную автоматизацию, и сообществом летчиков-испытателей, которое больше всего ценило высокие навыки пилотирования. Астронавты сумели настоять на таком видении их профессии, которое включало высокий уровень технической грамотности, умение пилотировать в ручном режиме и поддержку систем на критических этапах полета. Позже пополнение отряда астронавтов учеными и военными летчиками пошатнуло доминирующий статус и культурные нормы первых пилотов-астронавтов. В ответ они заняли оборонительную позицию, отодвинув новые группы астронавтов на второй план. В результате этого профессионального конфликта исследовательская составляющая программ «Аполлон» и «Скайлэб» была сведена к минимуму.

Советская программа пилотируемых космических полетов страдала от тех же противоречий, обнажив еще больший разрыв между профессиональной идентичностью и публичным образом космонавта. Сложная организационная структура советской космической программы, не такая централизованная, как в НАСА, привела к разделению отряда космонавтов на разные группы, каждая из которых была связана с разными влиятельными организациями космической отрасли и ВВС. В результате непростого компромисса отряд космонавтов фактически разделился на две основные специальности – летчиков и бортинженеров, вместо того чтобы образовать единую профессию с разнообразным набором навыков.

Глава 6. Человек как часть пропагандистской машины. Публичный образ и профессиональная идентичность советских космонавтов

11 апреля 1961 года, когда Никита Хрущев находился на отдыхе в своей загородной резиденции на черноморском курорте Пицунда, зазвонил телефонный аппарат правительственной связи. Дмитрий Устинов, председатель Военно-промышленной комиссии Совмина, связался с генсеком, чтобы сообщить о предстоящем на следующий день запуске первого пилотируемого космического корабля-спутника с космонавтом Юрием Гагариным на борту. Всего несколькими днями ранее, 3 апреля, Хрущев председательствовал на заседании президиума Центрального комитета партии, который одобрил запуск, но не назначил конкретной даты. Теперь день был выбран, и Хрущев задумался, как организовать празднование этого знаменательного события. Ему предложили после завершения полета привезти Гагарина в Пицунду, но эта идея Хрущеву не понравилась. Он рассудил, что это будет выглядеть как частная встреча, а ему хотелось яркого публичного зрелища. Поэтому он решил вернуться в Москву и приветствовать Гагарина в аэропорту «Внуково» «со всей парадностью, какая возможна,– радио, телевидение, короткий митинг»⁵⁸⁹. Затем планировалось устроить торжественный прием в Кремле. Хрущев также предложил организовать массовую праздничную демонстрацию на Красной площади, раздав квоты на число участников по различным московским заводам и учреждениям. Сначала он полагал, что празднование на Красной площади может пройти без выступлений, но совместное официальное постановление партии и правительства, принятое на следующий день, предусматривало проведение полноценной торжественной церемонии с подобающими речами.

Организация «спонтанного» коллективного выражения энтузиазма была обычной советской практикой. Когда высокопоставленные иностранные визитеры прибывали в Москву, люди выстраивались вдоль улиц, приветствуя их цветами и размахивая флагами. Чтобы обеспечить присутствие достаточного количества восторженных граждан, власти отводили определенные отрезки каждой улицы вдоль маршрута местным промышленным предприятиям и учреждениям, которые отвечали за сбор своих сотрудников на отведенном участке между двумя обозначенными фонарными столбами⁵⁹⁰. Сотрудники, со своей стороны, часто воспринимали дневную прогулку к знакомым столбам как приятное отвлечение от рутинных рабочих обязанностей. Но встреча первых космонавтов проходила совсем иначе. Не было никакой необходимости сгонять народ на манифестацию; напротив, властям пришлось сдерживать массовый всплеск восторженных эмоций.

14 апреля, когда самолет с Гагариным на борту пролетал над Москвой, космонавт увидел тысячи людей, заполонивших улицы и площади столицы. Как только самолет приземлился, военный духовой оркестр заиграл «Марш авиаторов»: «Все выше, и выше, и выше стремим мы полет наших птиц». Эта песня была очень популярна в 1930-х годах как часть сталинской «авиационной культуры»⁵⁹¹. Публичная церемония приветствия Гагарина напоминала массовые празднования подвигов советских авиаторов в 1930-х годах. Новый советский герой, космонавт, принял эстафету от кумиров авиации сталинской эпохи и поднял ее на невиданную прежде высоту.

Красная площадь не смогла вместить всех, кто пришел праздновать. Власти планировали демонстрацию численностью 200 тысяч человек и раздали необходимое количество пропусков на площадь. Тем не менее тысячи людей без пропусков столпились на окрестных улицах⁵⁹². После торжественного митинга Хрущев устроил пышный прием в Кремле для полутора тысяч человек, включая всю иностранную прессу и дипломатический корпус. На приеме Гагарин поблагодарил партию, правительство и народ. Он поднял тост за советский народ, партию Ленина и здоровье Хрущева. Текст тоста был заранее утвержден президиумом Центрального комитета партии⁵⁹³.

После кремлевской церемонии жизнь Гагарина изменилась навсегда. Молодой лейтенант, чье имя было известно лишь небольшой группе инструкторов-космонавтов и космических инженеров, мгновенно превратился в мировую знаменитость. Едва скрывая свое смущение, Гагарин сказал жене: «Понимаешь, Валюша, я даже не предполагал, что будет такая встреча. Думал, ну, слетаю, ну, вернусь… А чтобы вот так…»⁵⁹⁴ Он еще не до конца осознал масштаб произошедшей трансформации. С этого момента Гагарин стал символом, и, несмотря на его надежды и попытки избежать этого, вся его жизнь теперь была посвящена одной-единственной цели: безукоризненно воплощать собой этот символ.

Активное использование Советским Союзом своих достижений в исследовании космоса в пропагандистских целях хорошо задокументировано в политической и культурной истории того периода. Подготовленные советским политическим руководством служить идеологическими символами коммунизма, космонавты олицетворяли собой публичный образ советского государства. Космонавты объездили весь мир, укрепляя политические связи с социалистическим блоком, агитируя за коммунизм в третьем мире и демонстрируя свои успехи на Западе. Внутри страны космонавты были моделью нового советского человека – преданного сторонника коммунистических ценностей и добросовестного строителя светлого будущего. Космонавты сыграли важную роль в кампаниях за атеизм и научное образование. Они также символизировали превосходство советской ракетной техники, чья «показная ценность» подчеркивала мощь Советского Союза как ядерной сверхдержавы⁵⁹⁵. Миф о космонавтах был связан не с их действиями на орбите или техническими аспектами космических полетов, а с воплощением идеалов советского государства. Как отметила историк Кэтлин Льюис, «космический полет был просто методом привлечения внимания для обретения всемирной известности»⁵⁹⁶.

Публичный образ космонавтов был соткан из внутренних противоречий. Их полеты восхвалялись как смелые подвиги, в то время как из официальных отчетов о якобы идеально функционирующей автоматике следовало, что космонавтам не требовалось прилагать больших усилий. Провозглашалась абсолютная надежность советской космической техники, что вроде бы означало, что космические полеты не связаны ни с каким риском. Роль народных героев, чьи свершения отнюдь не выглядели героическими, совершенно не нравилась космонавтам, которые прекрасно знали о реальных опасностях своих полетов, но не могли рассказать о них.

Космонавтам все труднее становилось совмещать свою профессиональную идентичность с идеализированным публичным имиджем, который им навязывался. Будучи по образованию военными пилотами или инженерами, космонавты часто были не готовы исполнять предписанные им общественные роли. Они хотели готовиться к новым космическим полетам, а не тратить время на изнурительные агитационные поездки. Их публичный образ имел мало общего с их профессиональными навыками.

В этой главе рассмотрена непростая связь между пропагандистским образом космонавта и профессиональной культурой советской космонавтики. Вместо того чтобы служить показательным примером достижений советского общества, миф о космонавтах отразил глубокие внутренние противоречия в советской политике и культуре. Попытки встроить космонавта в автоматическую систему управления космическим аппаратом спровоцировали горячие споры о профессиональной роли космонавта⁵⁹⁷. Аналогичная полемика была вызвана попытками встроить космонавта в машину советской пропаганды⁵⁹⁸.

Создание живого символа

В первой половине 1960-х годов советская космическая программа была окружена ореолом славы, демонстрируя один впечатляющий успех за другим: первый полет человека в космос, первый групповой полет, первый однодневный полет, первый полет женщины, первый полет в многоместном корабле и первый выход в открытый космос. Имена и лица первых одиннадцати космонавтов были знакомы любому советскому гражданину, который читал газеты, слушал радио или ходил в кинотеатры. Миф о космонавте – истинном герое, покоряющем космическое пространство с помощью безупречной техники, был связан с более масштабным политическим мифом о Советском Союзе как могучей сверхдержаве, которая воспитывала идеальных героев и создавала сверхнадежные технологии.

Для многих людей во всем мире космонавты – молодые, красивые и энергичные профессионалы, владеющие передовыми технологиями, – олицетворяли собой прогресс и светлое будущее. Но советское партийное руководство хотело большего: они стремились превратить космонавтов в символ воплощения коммунистической мечты. Всего через несколько месяцев после исторических полетов Гагарина и Титова оба космонавта должны были появиться на XXII съезде партии в Москве, чтобы выступить наглядным примером нового советского человека, которому должна подражать советская молодежь. В августе 1962 года Хрущев публично заявил:

Герои-космонавты – это люди, которые уже сегодня воплощают в себе прекрасные черты человека коммунистического общества – высокую интеллектуальную культуру, нравственную чистоту и физическое совершенство, их поступками движут любовь к Родине, чувство общественного долга, благородные идеалы коммунизма⁵⁹⁹.

У всех космонавтов первого отряда, состоявшего из двадцати молодых военных летчиков, были схожие биографии и профессиональное образование. За редким исключением все они родились между 1933 и 1935 годами, были свидетелями ужасов Второй мировой войны, но, будучи детьми, не участвовали в ней. Некоторые, как Гагарин, проживали на территории, оккупированной нацистами. Многие, как Гагарин, происходили из крестьянских семей и не имели высшего образования. Большинство из них поступили в военное авиационное училище сразу после окончания средней школы. К концу 1959 года, когда их отобрали в отряд космонавтов, большинство из этих молодых людей прослужили военными летчиками всего два-три года и имели звание старшего лейтенанта. Только двое окончили академии ВВС; только один прошел обучение как инженер-испытатель. Большинство начинающих космонавтов имели небольшой летный опыт. Гагарин, например, набрал всего 230 часов налета. Шестнадцать из двадцати были этническими русскими. После того как украинец Владимир Бондаренко погиб в результате несчастного случая, а татарин Марс Рафиков был исключен из отряда за недостойное поведение, в группе остались только двое нерусских⁶⁰⁰. Генерал-майор Леонид Горегляд, участвовавший в отборе космонавтов, отметил, что у всех космонавтов история жизни была одинаковой⁶⁰¹.

Чтобы из группы молодых пилотов, не имевших опыта общения с прессой, сделать профессиональных агитаторов за коммунизм, нужно было приложить немало усилий. Как позже признался второй в истории космонавт Герман Титов, он «очень боялся журналистов. Все-таки нас учат летать в космос, а не выступать на разных официальных и импровизированных пресс-конференциях»⁶⁰². Генерал-лейтенант Николай Каманин до мельчайших деталей прописывал сценарии поведения космонавтов на публичных мероприятиях. В частности, Каманин тщательно подготовил первое публичное выступление Гагарина перед советским руководством в аэропорту «Внуково». Он сам написал текст рапорта Гагарина Хрущеву, и они потратили полчаса, репетируя речь всего в 66 слов. Каманин остался доволен репетицией, удовлетворенно отметив, что еще до полета разглядел в Гагарине ораторский потенциал⁶⁰³.

Каманин успешно использовал свой собственный опыт как культурного символа сталинской эпохи для создания публичного имиджа космонавтов⁶⁰⁴. Знаменитый советский летчик и командир авиационного корпуса во время Второй мировой войны, получивший множество наград, после ее окончания он служил командующим воздушной армией и первым заместителем начальника Главного штаба Военно-воздушных сил. С 1960 года Каманин стал отвечать за отбор и подготовку космонавтов. Он курировал работу Центра подготовки космонавтов и представлял ВВС на всех переговорах по формированию экипажей и по определению обязанностей космонавтов во время полета. Убежденный сталинист, он руководил отрядом космонавтов с железной строгостью, требуя абсолютной дисциплины и беспрекословного повиновения и сурово наказывая любых нарушителей, вплоть до исключения из отряда. Космонавты, чьи шансы на будущие полеты во многом зависели от благосклонности Каманина, опасались его гнева⁶⁰⁵.

Цели Каманина не всегда полностью совпадали с целями пропагандистского аппарата Хрущева. Возмущенный осуждением Сталина и громогласными кампаниями, прославлявшими личные достижения Хрущева, Каманин не испытывал особой симпатии к официальной политической риторике. Формально поддерживая линию партии, он непреклонно добивался своей главной цели – увеличения государственной поддержки пилотируемых полетов в космос. Вместо того чтобы выполнять приказы сверху, Каманин часто сам выдвигал новые пропагандистские инициативы. Когда военное начальство наложило вето на его предложение объявить 12 апреля (годовщину полета Гагарина) официальным Днем космонавтики, он напрямую обратился с петицией в Центральный комитет партии. Каманин убедил Титова тоже подписать петицию, подкрепив ее политическим авторитетом космонавта, и в результате предложение было принято⁶⁰⁶. В то время как советское руководство использовало полеты в космос в пропагандистских целях, Каманин и другие руководители космической программы умело манипулировали имеющимся у них символическим капиталом, чтобы заручиться столь необходимой поддержкой космической программы со стороны партийных лидеров.

Таким образом, космическая пропаганда была обращена одновременно в две стороны: она распространяла политические и идеологические послания среди населения и в то же время повышала престиж космических полетов как неотъемлемого компонента строительства коммунизма. В новой программе партии провозглашалось, что «первые в мире триумфальные полеты советского человека на космическом корабле вокруг земного шара стали символом творческих сил побеждающего коммунизма, гордостью всего человечества»⁶⁰⁷. Это не только украшало образ коммунизма космической символикой, но и утверждало высшую идеологическую ценность освоения космоса и таким образом обеспечивало устойчивую государственную поддержку пилотируемых космических полетов. Объявление 12 апреля Днем космонавтики мобилизовало партийный и государственный аппарат на дело космической пропаганды. По указанию руководства проводились лекции о советских космических достижениях на заводах, в колхозах и воинских частях; радио и телевидение транслировали многочисленные встречи и концерты на космическую тематику; информационные агентства распространяли репортажи и наглядные материалы; политические и литературные журналы публиковали специальные выпуски; киностудии создавали фильмы о космонавтах; скульпторы воздвигали памятники советским космическим триумфам⁶⁰⁸.

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/b/b9/Новые_бюсты_на_аллее_космонавтов.jpg

Рис. 5. Бюсты космонавтов на Аллее Космонавтов в Москве. Скульпторы Л. Е. Кербель, Г. Н. Постников, А. П. Фандыш-Крандиевский и П. И. Бондаренко, 1967, бронза.

Каманин умело контролировал общественную деятельность космонавтов и их публичный имидж. Он визировал публикации об их жизни, составлял их расписание и давал разрешения на интервью⁶⁰⁹. Он даже взял на себя роль критика работ скульптора Григория Постникова, лепившего бюсты космонавтов для создания монументов. Каманин одобрил портреты Гагарина, Николаева, Поповича и Терешковой, но отметил недостатки в изображении Титова и Быковского⁶¹⁰. В октябре 1967 года, в честь десятилетия запуска Спутника, в Москве была открыта Аллея космонавтов с бюстами первых героев космоса (слева направо: Юрий Гагарин (скульптор Лев Кербель), Валентина Терешкова (скульптор Григорий Постников), Павел Беляев (скульптор Андрей Фандыш-Крандиевский), Алексей Леонов (скульптор Андрей Фандыш-Крандиевский) и Владимир Комаров (скульптор Павел Бондаренко); рис.5).

Советские СМИ постепенно сформировали канон визуального изображения космонавтов. «Огонек» и другие иллюстрированные журналы публиковали однотипные фотографии каждого нового героя-космонавта: герой рассматривает свою фотографию на первой странице «Правды»; герой разговаривает по телефону с советским руководством, докладывая об успешном полете, и благодарит партию за любовь и заботу; торжественная встреча в аэропорту; герой в детстве; герой на тренировке, готовится к полету; герой среди друзей, на рыбалке или за шахматной доской; герой в кругу семьи, обнимающий детей; и так далее. Показывая космонавтов в повседневных ситуациях, фотографии подчеркивали, что героические подвиги совершались обычными советскими людьми. Космонавты не были суперменами; они символизировали прогресс всего советского народа на пути создания нового советского человека, самоотверженного строителя коммунизма⁶¹¹.

Будучи живыми символами, космонавты должны были постоянно соответствовать предписанному им образу. Повседневная жизнь космонавтов была жестко регламентирована. Космонавты были обязаны сообщать начальству о своем местонахождении всякий раз, когда выезжали за территорию Центра подготовки космонавтов. Они должны были воздерживаться от употребления алкоголя и ложиться спать в 11 часов вечера, даже в отпуске. Руководство часто запрещало космонавтам совершать поездки по личным делам (например, на свадьбу друга). Даже чтобы взять с собой детей в отпуск, космонавты обязаны были получить разрешение. Внешний вид космонавтов также был под строгим контролем. Когда Титов однажды появился в интервью небритым, Каманин предложил вырезать интервью из документального фильма о полете «Восхода»⁶¹².

Каманин взял на себя не только формальное руководство отбором и подготовкой космонавтов, но и их моральное воспитание. Он не жалел усилий, чтобы побывавшие в космосе космонавты соответствовали своему имиджу образцовых советских граждан, отчитывая их за семейные неурядицы и отказывая в повышении в звании за вождение в нетрезвом виде. С кандидатами в космонавты Каманин обращался еще суровее, исключив нескольких из отряда космонавтов за пьянство и неподчинение. Правила поведения космонавтов во время их поездок за границу были еще строже, чем внутри страны, потому что любой инцидент был бы немедленно предан огласке, и восполнить репутационные потери было намного сложнее. Во всех зарубежных поездках космонавтов сопровождали сотрудники КГБ. Хотя это было обычной практикой для любых советских делегаций за границей, в случае космонавтов функции сотрудников КГБ были шире. Они не только наблюдали за поведением космонавтов, но и должны были отслеживать и предотвращать любые «идеологические провокации», например такие, как попытка сфотографировать космонавта с бутылкой кока-колы на заднем плане⁶¹³. Однажды приставленная к Терешковой сотрудница оставила ее на несколько часов на попечение жены советского посла, и Каманин был возмущен, так как наблюдение КГБ не должно было прекращаться ни на минуту⁶¹⁴.

Для каждой заграничной поездки аппарат ЦК партии издавал конкретные рекомендации по кодексу поведения и тезисам для выступлений космонавтов. Каманин сам писал черновики этих рекомендаций и после того, как они были одобрены партийными органами, должен был гарантировать выполнение собственных инструкций. Например, когда космонавтов Беляева и Леонова послали участвовать в Международном конгрессе астронавтики в Афинах, Каманин посоветовал им вести себя с американскими астронавтами дружелюбно, но без пиетета: «Наши отношения с американскими астронавтами должны быть дружескими, но без восхвалений, а отношения с [немецко-американским конструктором ракет Вернером] фон Брауном – вежливыми, но сугубо официальными». Каманин исключил посещение магазинов из расписания космонавтов на том основании, что это «принижает» их достоинство. Когда иностранные СМИ сообщили, что Гагарин получил в подарок от французов спортивный автомобиль, секретарь ЦК партии по идеологии Михаил Суслов забеспокоился и посоветовал космонавтам «быть осмотрительней» в принятии подарков из рук капиталистов⁶¹⁵.

Каманин тщательно продумывал выступления космонавтов за границей, пытаясь удовлетворить самые разные ожидания. В то время как советские чиновники настаивали на политической пропаганде, местные власти хотели видеть космонавта, а не откровенного политического агитатора. Каманин в своем личном дневнике отметил, например, что в своих выступлениях в Индии Гагарин «больше, чем следовало, вдавался в политику» и придавал слишком большое значение коммунистической идеологии. Это, вероятно, оттолкнуло некоторых зарубежных политиков, которые начали ограничивать публичные выступления Гагарина. Тогда Каманин посоветовал Гагарину придерживаться более общих формулировок о мире во всем мире и сотрудничестве в космосе. Каманин также указал Поповичу на то, что некоторые заявления, сделанные им о Кубе, были неосторожными. Попович сказал: «Мы будем помогать Кубе не только на Земле, но и из космоса»,– что прозвучало как завуалированная военная угроза. Попович также намекнул, что Советский Союз вот-вот отправит в полет женщину-космонавта, хотя это все еще оставалось государственной тайной. В другой раз Каманин упрекнул Леонова за такие его слова: «Народ Греции встречал нас лучше, чем встречали в социалистических странах». Теплый прием рассматривался как политический индикатор, и он должен был соответствовать степени политической близости страны к Советскому Союзу. Космонавтам приходилось осваивать азы публичной политической риторики. Каманин настаивал, что им следует посетить две-три социалистические страны, прежде чем им можно будет доверить более сложную миссию в странах третьего мира, не говоря уже о капиталистическом пекле⁶¹⁶.

Каманин многое сделал для того, чтобы превратить бывших военных летчиков в медийных персон, прекрасно владеющих речью и политической риторикой. Политическое образование стало частью официальной учебной программы. Первая группа из шести кандидатов в космонавты, включая Гагарина, прошла 46-часовой курс обучения марксизму-ленинизму, что составляло 8% общего времени подготовки⁶¹⁷. С подачи Каманина Центр подготовки космонавтов ввел программу общего гуманитарного развития, направленную на повышение эрудиции летчиков-космонавтов. Космонавтов водили на групповые экскурсии по музеям, художественным галереям и памятникам культуры; они ходили в театры, включая Большой театр, посещали концерты исполнителей из Чехословакии, Кубы и Соединенных Штатов. Они слушали лекции о Древней Греции и Риме, о людях эпохи Возрождения, о Петре Великом, знаменитых русских художниках и оперных певцах⁶¹⁸. Главнокомандующий ВВС маршал авиации Константин Вершинин, который чувствовал себя неловко на встречах с иностранными высокопоставленными лицами из-за незнания иностранных языков, поручил Каманину позаботиться о том, чтобы все космонавты свободно владели английским⁶¹⁹. Космонавтам даже выдали по экземпляру Библии, которые трудно было достать в Советском Союзе, чтобы лучше подготовить их к возможным дискуссиям на религиозные темы во время заграничных турне⁶²⁰.

«Частная» жизнь космонавтов отнюдь не была сугубо частной. Каманин хотел, чтобы в публичном образе космонавта фигурировали также его достоинства примерного семьянина, и настаивал на том, чтобы Гагарин и Титов относились к своим женам с должным уважением. В семейной размолвке между Поповичем и его женой Мариной Каманин встал на сторону космонавта и предложил Марине, летчику-асу, бросить полеты и уделять больше времени мужу и дочери – предложение, которое поставило Поповича в довольно неудобное положение. Каманин проявил особый интерес к семейным планам Николаева, единственного холостяка в первом отряде космонавтов, и даже познакомил его с дочерью министра обороны Родиона Малиновского, намекая, что брак с ней будет «полезен для космонавтики». Когда же Николаев начал оказывать внимание Терешковой, Каманин быстро понял, что «для политики и науки их брак будет полезным», несмотря на сильные сомнения относительно совместимости их характеров. В октябре 1963 года он посоветовал Николаеву поторопиться с предложением, поскольку он уже организовал совместный визит Николаева и Терешковой в Венгрию в декабре, предполагая, что к тому времени они поженятся. Каманин даже предложил назначить день свадьбы на конец октября или начало ноября, чтобы избежать конфликта с графиком их зарубежных поездок. Наконец официальным решением партийного руководства была назначена дата 3 ноября. Каманин считал, что «эту свадьбу нельзя провести по-семейному, так как она интересует весь мир». На банкет, оплаченный за счет государства, были приглашены двести человек. Каманин сам рассылал приглашения. Молодожены провели свой медовый месяц в пропагандистском турне по Индии⁶²¹.

Возможно, Каманин считал себя вправе оказывать давление на Терешкову, поскольку избрание ее в качестве первой женщины-космонавта, несмотря на наличие более квалифицированных кандидатов, было очевидно продиктовано пропагандистскими целями. Несмотря на то что другие кандидаты, по словам Каманина, были лучше подготовлены к полету, чем Терешкова, «ни одна из них никогда не сможет сравниться с ней в умении влиять на толпы людей, в способности вызывать к себе горячие симпатии народа, в подготовленности хорошо выступить перед любой аудиторией. Эти качества Терешковой и определили выбор первой женщины-космонавта»⁶²². Умение Терешковой олицетворять образ новой советской женщины оказалось важнее ее профессиональных навыков. Советские педагоги успешно использовали пример Терешковой, чтобы поощрять интерес советских девочек к науке и технике, хотя эффект и оказался недолговечным⁶²³.

Неустанно репетируя с космонавтами их речи, редактируя их мемуары, контролируя их личную жизнь и руководя их карьерой, Каманин больше, чем кто-либо другой, отвечал за формирование личности космонавтов и их публичного имиджа. Поэтому вполне обоснованно выглядит его признание в дневнике: «Терешкову – как самую известную женщину мира – создал я»⁶²⁴.

Среди общественных обязанностей, возложенных на первых космонавтов после их широко освещавшихся полетов, была деятельность в качестве членов Верховного Совета СССР или региональных законодательных органов, обычно представлявших их родной город и прилегающую область⁶²⁵. Хотя избрание космонавтов главным образом служило легитимизации этих номинальных квазипарламентских органов, исправно штамповавших решения партии и Совета министров, для самих космонавтов это не было чисто формальной обязанностью. Они получали сотни жалоб от граждан и вынуждены были блуждать по запутанным коридорам советской бюрократии, пытаясь помочь своим избирателям. Даже если сами они вели привилегированный образ жизни, покупая продукты и одежду в спецраспределителях и регулярно выезжая за границу, они не были полностью изолированы от проблем обычных граждан. Это повлияло на их мировоззрение и усилило противоречие между их пропагандистской миссией и пониманием советской действительности.

Членство в Верховном Совете, однако, приносило космонавтам не только новые заботы, но и некоторые льготы и ощутимые рычаги влияния. Оно открывало перед ними двери высших советских чиновников и давало космонавтам, военным офицерам довольно низкого ранга, формальное подтверждение привилегированного статуса. Став частью правящего класса, космонавты смогли использовать свою известность для приобретения реальных властных рычагов, хотя и в весьма ограниченных пределах, как мы в дальнейшем увидим.

Войдя в состав политической элиты благодаря своим достижениям в космосе, космонавты по-прежнему зависели от своего военного начальства для сохранения этого статуса. Как общественные деятели, космонавты могли заседать в парламенте и решать государственные вопросы, но как члены отряда космонавтов они строго подчинялись своему начальству из ВВС. Даже после того, как космонавты были избраны членами Верховного совета, Каманин продолжал контролировать их жизнь, решая, когда и с кем им будет разрешено встречаться и какие мероприятия посещать. Он использовал членство в Верховном Совете в качестве пряника, который он мог дать или отнять в зависимости от поведения космонавта. В 1964 году, когда избалованный славой Титов решил, что ему все дозволено, и оказался виновником ряда тяжелых аварий из-за вождения в нетрезвом виде и нескольких стычек с милицией, Каманин сделал ему строгий выговор, пригрозив лишить его членства в партии и Верховном Совете, а также отменить другие льготы. Тогда Титову удалось сохранить свой пост в парламенте, но Каманин запретил ему выступать на публике и посещать приемы. В 1970 году, окончательно потеряв терпение из-за выходок Титова, Каманин отменил его переизбрание и записал в своем дневнике, что «депутатом он больше никогда не будет»⁶²⁶. Действительно, Титов больше не занимал никакой выборной должности вплоть до распада Советского Союза. Профессиональный статус космонавтов явно значил больше, чем их медийный облик; им разрешалось выступать в качестве общественных деятелей только до тех пор, пока они сохраняли свою репутацию как профессиональные космонавты.

Космонавты не могли свободно высказываться от своего имени: Каманин писал их речи, а журналисты сочиняли им статьи и мемуары. Космонавтам приходилось озвучивать чужие мысли и переписывать чужие тексты от руки, прежде чем отправлять их на публикацию,– чтобы сохранить видимость авторства. Как-то раз Терешкова пожаловалась Каманину, что в написанной за нее автобиографии автор рассказывает о ее давних мечтах о космосе, в то время как на самом деле идея стать космонавтом не приходила ей в голову до тех пор, как ее не пригласили принять участие в отборе. Каманин признал, что журналист следовал стереотипам и допустил много расхождений с реальностью, но вносить правки было слишком поздно, поскольку книга должна была выйти к третьей годовщине полета Гагарина⁶²⁷.

Старания Каманина сделать жизнь космонавтов общественным достоянием вызывали недовольство его военного начальства и органов идеологического надзора, которые в результате такой популяризаторской деятельности теряли контроль над космической пропагандой. В 1963 году КГБ и Генштаб выразили беспокойство возможным разглашением государственной тайны, в частности методов подготовки космонавтов. Каманину пришлось запретить доступ в Центр подготовки космонавтов журналистам, фотографам и кинопродюсерам и передать подготовку публицистических материалов сотрудникам центра⁶²⁸.

Советская пресса, которую с одной стороны подталкивали нужды пропаганды, а с другой тормозили ограничения секретности, выходила из этого затруднительного положения путем тиражирования шаблонных историй о космосе: непогрешимые космонавты безукоризненно выполняли сложные задания, пользуясь безотказной техникой. Медийная репрезентация космического полета состояла из противоречивых элементов: автоматика работала безупречно, но при этом полет был героическим и опасным. Идеализированный публичный образ космонавтов тоже оказался двойственным. С одной стороны, космонавты изображались как выдающиеся деятели, прославившие Родину своими героическими подвигами. С другой стороны, СМИ подчеркивали, что космонавты были обыкновенными людьми – происходили из скромной семьи, жили обычной семейной жизнью и наслаждались привычными радостями – и, таким образом, воплощали собой дух советского народа.

Культ Гагарина стал хрестоматийным для такого двойственного публичного образа, соединявшего качества героя и простого человека. Как отметил его биограф Голованов, «в большинстве исследований о Гагарине бьется упрямая мысль об исключительности Юрия и в то же время подчеркивается, что Гагарин вроде бы ничем не выделялся среди других, что он не „давил“ окружающих своей личностью, был „как все“»⁶²⁹. Один симпатизирующий Гагарину индийский журналист описал его словами «до ненормальности нормальный молодой человек»⁶³⁰. Гагарин полностью разделял переживания и чувства своих товарищей. «Юрий стал для всех нас олицетворением целого поколения советских людей, того поколения, чье детство опалила война» – вспоминал один космонавт⁶³¹. Даже Каманин назвал его «самым нормальным из нормальных»⁶³².

Природная харизма, дружелюбие и открытость Гагарина стали основой для формирования нового образа советского человека за рубежом. Старые стереотипы – устрашающего диктатора Сталина, догматичного партийного бюрократа и сурового советского солдата – уступили место этому жизнерадостному и обаятельному молодому человеку. Именно человеческие качества Гагарина, а не его идеализированный пропагандистский образ принесли ему любовь миллионов людей по всему миру. Тот же индийский журналист писал:

Космонавт номер один был выбран совершенно идеально в свете представления народами всего мира образа советского человека. Его правильные черты лица, приятный взгляд, его обворожительная улыбка и даже его небольшой рост, так подчеркивающий его юношескую фигуру,– все производит благоприятнейшее впечатление на каждого, кто встречался с ним, видел его в кино или по телевидению. …Почти мифическое представление о советском человеке стало реальным для людей всего мира в необыкновенно человечном, скромном и приятном образе Юрия Гагарина. Они смогли увидеть теперь, что он привлекательный молодой человек, примерный сын своих родителей, преданный муж, нежный отец, развитый, культурный человек, который любит читать хорошие книги и слушать хорошую музыку. А то, что он коммунист, не означает, что он нетерпимо относится к людям, не согласным с его идеологией, и не лишает его чувства юмора⁶³³.

В недавней биографии Гагарина историк Эндрю Дженкс выдвигает идею, что истоки народной любви к Гагарину лежат в «фантазиях хрущевской эпохи о побеге из несовершенного и коррумпированного мира. Многие советские люди верили, что запуск человека в космос, подобно пришествию Христа, предвещал наступление новой эры – как будто ракеты могли каким-то образом освободить людей от лишений, тесных квартир, монотонной жизни, мелких споров, скучной работы, суровой бедности и несправедливости повседневной жизни». Дженкс также подчеркивает противоречие между ореолом честности и моральной чистоты вокруг Гагарина, который культивировала советская пропаганда, и его личными недостатками. Риторика самопожертвования и героизма, сопровождающая популярные описания подвига Гагарина, еще больше контрастирует с постепенным «превращением Гагарина в популярный бренд», когда фото обожаемого героя стало появляться на обертках от шоколада и в модных журналах. Дженкс описывает разрекламированный образ Гагарина как образ «человека, сочетавшего бескорыстное служение государству и нации с неустанным стремлением к удовольствиям и развлечениям». Таким образом, Гагарин видится историку как «странный гибрид официального советского героя и современной знаменитости», подчеркивая фундаментальное противоречие в советском пропагандистском дискурсе⁶³⁴.

Полет в космос требовал от космонавтов большого мужества, но встреча с мировой известностью стала еще большим испытанием. Они не были к этому подготовлены, и бремя славы оказалось неожиданно тяжелым.

Бремя славы

Демонстрации в честь космических достижений, организованные советским государством, проходили как и все другие массовые празднования, по аналогичному сценарию. Заранее определялось количество участников: обычно от 2000 до 3000 человек на церемонии приветствия в аэропорту «Внуково» и от 60 000 до 200 000 для собрания на Красной площади. Организации получали обязательные квоты на количество сотрудников, которых следовало отправить для приветствия космонавтов по маршруту следования к Красной площади. Вертолеты сбрасывали листовки, колонны маршировали, лидеры произносили речи, музыка играла. День завершался торжественным приемом в Кремле для избранных гостей и пышным салютом для широких масс⁶³⁵. «Хотя новые ритуалы были художественно срежиссированы,– писал историк Ричард Стайтс,– многие из них были подготовлены со вкусом и воспринимались достаточно эмоционально и „аутентично“», чтобы привлечь советских граждан⁶³⁶. Несмотря на тщательное планирование, это публичное излияние эмоций выглядело неподдельным. «Встречать космонавтов на заре космической эры люди выходили сами»,– вспоминал один мемуарист⁶³⁷.

Выдающийся историк российской науки Лорен Р. Грэхэм, тогда еще совсем молодой человек, был среди восторженной толпы на Красной площади, праздновавшей триумф Гагарина 14 апреля 1961 года. Он вспоминал тот день как «апогей веры советских граждан в то, что они владеют ключом к будущему цивилизации. Люди праздновали искренне, от всего сердца. Они были уверены, что советская наука – лучшая в мире и что советские ракеты достигли успеха там, где американские потерпели неудачу»⁶³⁸.

Подготовка космонавтов перед полетом была в основном технической, но после полета их деятельность становилась главным образом политической. Вернувшись на Землю, космонавты, как вспоминал Феоктистов, немедленно оказывались втянутыми в «круговерть с приемами, поездками по всему миру и бесконечными выступлениями»⁶³⁹. На Каманина, который составлял расписание поездок космонавтов, сыпались тысячи приглашений на интервью, предложения организовать официальные визиты в различные учреждения и на предприятия. Организаторы публичных мероприятий отчаянно пытались заманить одного-двух космонавтов, используя все возможные рычаги воздействия на Каманина, от его военного начальства до связей в Центральном комитете партии. Генералитету нравилось появляться на публичных мероприятиях в сопровождении космонавтов, чтобы покрасоваться в лучах славы героев космоса, и они часто отдавали Каманину прямые приказы вызвать космонавтов в качестве своей свиты⁶⁴⁰.

Личная жизнь космонавтов тоже была подчинена требованиям пропагандистской машины. Их регулярно вызывали из отпусков для участия в различных публичных церемониях в Москве. Неудивительно, что космонавты вскоре начали жаловаться своему начальству на то, что «им смертельно надоели „встречи с народом“». В сентябре 1964 года Каманин записал в своем дневнике о разговоре с Быковским: «Мы без слов поняли друг друга: Быковский уже седьмой день подряд выезжает на приемы и встречи, и ему все это очень надоело. Он настоятельно просил дать ему возможность работать. Я сказал: „Все знаю. Завтра можешь поднимать бунт, если куда-нибудь снова будут направлять, но сегодня в Доме дружбы нужно обязательно встретиться с финнами“»⁶⁴¹.

Каманин старался дозировать то, что он называл «пирушками и пустой болтовней», чтобы оставить достаточно времени для летной подготовки и учебных занятий. В Военно-воздушной инженерной академии, где учились космонавты, жаловались на их прогулы, и космонавты неоднократно просили Каманина сократить количество официальных визитов хотя бы во время экзаменов. Каманин пытался ограничить их публичные появления до одного-двух в неделю, отклоняя более 90% приглашений. Отклонение просьб высокого уровня стало настолько обычным делом, что он даже не разрешил космонавтам Николаеву и Поповичу встретиться с членами партийной организации аппарата Совета министров СССР. Просьба была удовлетворена только после угрожающего телефонного звонка из Центрального комитета партии. С 1961 по 1970 год космонавты посетили более шести тысяч публичных мероприятий на территории СССР⁶⁴².

Как все знаменитости, космонавты вскоре устали от постоянного внимания. Им было совершенно невозможно появиться на публике, не вызвав ажиотажа. В июне 1962 года Титов и его жена посетили концерт поп-музыки, но как только зрители узнали, что в зале космонавт, все перестали слушать и начали его искать. «[Когда концерт закончился,] вся толпа в едином благородном порыве ринулась к выходу… чтобы посмотреть на Германа и его жену,– вспоминал очевидец, кандидат в космонавты.– Чудом уцелевшая решетка сада и подоспевший усиленный наряд милиции удержали на какое-то мгновение восторженную толпу, чтобы дать возможность семейству Титовых пулей влететь в черную „Волгу“ и в последний момент оторваться от бурного проявления всенародной любви»⁶⁴³.

В ответ на вопрос интервьюера «А что для вас лично самое трудное?» Гагарин без колебаний ответил: «Носить славу…»⁶⁴⁴ И даже сравнил это бремя с тяжелыми перегрузками, которые он испытывал во время своего космического полета⁶⁴⁵. Тем не менее Гагарин серьезно относился к своей общественной миссии. Он ценил, что люди часами стояли в очереди, чтобы увидеть его, и терпеливо выполнял свой долг, выступая с речами и раздавая автографы. Он объяснял своим друзьям, что эта деятельность была необходима для привлечения широкой общественной поддержки космической программы: «Вот придет человек домой, покажет автограф, расскажет о встрече с космонавтом, начнется разговор о космонавтике вообще, а ведь из таких разговоров и складывается общественное мнение»⁶⁴⁶.

Подготовленные советским политическим руководством для того, чтобы служить идеологическими символами коммунизма, космонавты отправлялись в зарубежные турне, распространяя послание о мире во всем мире, о сотрудничестве в космосе и о поддержке дела коммунизма. В течение четырех месяцев после завершения своего полета Гагарин посетил Бразилию, Болгарию, Канаду, Кубу, Чехословакию, Финляндию, Великобританию, Венгрию и Исландию⁶⁴⁷. В 1961–1962 годах он совершил двадцать две зарубежные поездки⁶⁴⁸. В каждой стране, которую он посетил, Гагарин собирал огромные толпы людей. В Калькутте на встречу с ним собралось более миллиона человек, что побудило Каманина сравнить Гагарина с Христом, причем в пользу Гагарина. В своем дневнике он отметил, что толпа, которую Иисус накормил пятью хлебами, насчитывала всего пять тысяч человек, что не сравнится с народной популярностью Гагарина⁶⁴⁹. Во время своей поездки в Англию в июле 1961 года Гагарин завоевал всеобщее восхищение, когда настоял на том, чтобы приветствовать толпу в открытом автомобиле под проливным дождем. Он сказал: «Если все эти люди пришли поприветствовать меня несмотря на дождь, то и мне он не помеха»⁶⁵⁰. Поскольку количество приглашений посетить зарубежные страны превосходило всякие пределы, Каманину пришлось отклонять более двух третей приглашений. В конце концов советские власти ввели сложную систему, согласно которой на все зарубежные поездки космонавтов необходимо было получать разрешение в Центральном комитете партии. Самый большой спрос был на поездки Терешковой, и решение о них принималось высшим политическим органом – президиумом ЦК партии. Все запросы должны были получить предварительное одобрение Министерства иностранных дел, Министерства обороны и КГБ⁶⁵¹.

Визиты космонавтов имели особое политическое значение в третьем мире, где их публичные выступления тщательно планировались с расчетом вызвать рост популярности просоветских политиков. Во время поездки со своей женой в Индию в 1961 году Гагарин в частном порядке пожаловался Каманину на перегруженный график: «Много политики и почти ничего для себя, даже слонов в Индии не видели»⁶⁵². Например, в течение одного дня во время своего визита на Цейлон Гагарин проехал около пятисот километров, посетил девять городов и произнес более пятнадцати речей⁶⁵³. Во время своих многочисленных зарубежных поездок он пережил почти 150 дней таких политических марафонов⁶⁵⁴. Усердно выполняя свои общественные обязанности, Гагарин приватно пожаловался Каманину, что его «„высосали“ до предела»⁶⁵⁵. Каманину пришлось спорить как с советскими послами, так и с местными политиками, которые заставляли Гагарина выступать по четырнадцать часов в сутки. В своем дневнике Каманин отметил: «Они делают все, чтобы выжать из Гагарина максимум возможного для поддержки правительства. Как это отразится на Гагарине, их не интересует…»⁶⁵⁶. Даже в открытой публикации Каманин намекнул на эту проблему: «Встречи и митинги следовали один за другим, их сменяли лекции, приемы. Нещадно палит солнце. Глаза застилает пот. За день ноги наливаются свинцом. Но Гагарин, радостный и взволнованный, стоит среди людского водоворота и отвечает на приветствия. Ну что ж, это его долг»⁶⁵⁷. После нескольких лет непрерывных пропагандистских поездок за границу Гагарина начали мучать кошмары: «Иногда закрою глаза и все равно вижу бесконечные вереницы людей, они с горящими глазами кричат приветствия на различных языках мира…»⁶⁵⁸.

Для советских официальных лиц то, как космонавтов принимали в различных странах, было лакмусовой бумажкой для определения политических пристрастий местных политиков. Каманин отметил, что Варшава была единственной столицей социалистической страны, где советских космонавтов приветствовали не только с их портретами, но и с фотографиями американских астронавтов. Он пришел к выводу: «Чувствуется, что Польша легко бы пошла на более тесный контакт с Западом в ущерб интересам Советского Союза»⁶⁵⁹. Заместитель Каманина, сопровождавший космонавта Титова в поездке во Вьетнам, отметил, что некоторые видные политические лидеры не присутствовали ни на одном из выступлений Титова, и предположил, что это может свидетельствовать о расколе в руководстве Вьетнама⁶⁶⁰. В то время как советское правительство пыталось использовать космонавтов в качестве «агитаторов за коммунизм» и улучшить имидж СССР во всем мире, местные политики зачастую использовали эти визиты для повышения собственной популярности. Космонавтов встречали либо чрезмерным гостеприимством, либо показной холодностью – в зависимости от местных политических склок и качества отношений между провинциальными элитами и федеральным правительством. Если советские чиновники понимали, что ими пользуются, они пытались перехватить инициативу. Когда местные власти в Бомбее намеренно не придали визиту Гагарина большого значения, советская делегация немедленно вызвала общественный интерес, опубликовав маршрут визита в местных газетах, и тем самым привлекла толпы людей⁶⁶¹.

Пропагандистская нагрузка космонавтов была огромной. С 1961 по 1970 год космонавты совершили двести зарубежных поездок; одна только Терешкова совершила сорок две зарубежные поездки. Она, безусловно, была лидером по количеству полученных приглашений. Каманин отметил, что никто не сможет сравниться с ней «в способности вызывать к себе горячие симпатии народа». Пропагандистская деятельность Терешковой после полета утомила ее гораздо больше, чем предполетная подготовка и сам полет; она становилась все более раздражительной и теряла самоконтроль. Ей удалось избежать круговерти политических речей лишь на короткий период, пока она была беременна. Врачи запретили ей путешествовать после 15 февраля 1964 года. Терешкова была вынуждена активно заниматься своей агитработой вплоть до последнего дня: она вернулась из очередной пропагандистской поездки в Африку лишь 9 февраля. Ее дочери едва исполнилось два месяца, когда Каманин уговорил Терешкову посетить церемонию, посвященную Дню авиации, утверждая, что «пора ей показаться на людях»⁶⁶².

Из-за завесы секретности, окружавшей советскую ракетную технику, ведущие конструкторы космических аппаратов оставались анонимными, а средства массовой информации часто представляли полеты человека в космос как личные достижения космонавтов. Некоторым космонавтам показалось несправедливым, что все внимание было сосредоточено на них в ущерб остальным участникам космической программы. Через несколько недель после своего полета Гагарин написал конфиденциальное письмо главному маршалу авиации Александру Новикову:

Очень много говорится и пишется во всем мире по этому случаю (о полете в космос.– В. Г.). Я не могу и не имею никакого права принять все это на себя. Если моя заслуга составляет хотя бы одну сотую долю всего сказанного, то и это было бы для меня величайшей оценкой совершенного. Я знаю, как трудно было нашим летчикам в период Великой Отечественной войны. Их заслуги и трудности, которые они перенесли, во много раз больше моих. Я просто оказался в фокусе событий…⁶⁶³

Чем больше публичных похвал Гагарин получал, тем менее комфортно он чувствовал себя на фоне своего публичного имиджа. Позже он признавался:

Неудобно потому, что я выгляжу каким-то сверхидеальным человеком. Все у меня обязательно хорошо получалось. А у меня, как и у других людей, много ошибок. Есть у меня и свои слабости. Не надо идеализировать человека. Надо брать его таким, как он есть в жизни. А то неприятно получается, как будто бы я такой паинька, такой хорошенький, что, простите меня за такое выражение, тошно становится⁶⁶⁴.

Больше чем кто-либо другой Гагарин ощущал давление жерновов пропагандистской мельницы, которая разрушила его мечты еще об одном полете в космос и превратила его в окаменевший символ. «Гагарин надеется, что когда-нибудь он совершит новые космические полеты. Маловероятно, что это когда-нибудь произойдет,– Гагарин очень дорог человечеству, чтобы можно было рисковать его жизнью для рядового космического полета,– рассуждал Каманин.– Нужно будет попробовать убедить его отказаться от полетов и готовить себя на роль одного из главных руководителей космической деятельности в СССР»⁶⁶⁵. Ведущий космический инженер, часто встречавшийся с Гагариным, заметил:

Гагарин прекрасно понимал, что как рабочий космонавт он уже вряд ли будет использован, он стал символом, и это его угнетало, ему было больно, поэтому он одержимо рвался к следующему полету. …Представьте себе удалого, молодого, азартного Юрия Гагарина, который счастливым голосом говорит: «Поехали!» – и первым – первым!– летит в космос, а потом, спустя много времени, видит себя в качестве восковой персоны в музее мадам Тюссо,– есть в этом что-то отвратительное, чего нормальный человек, мужчина, полный сил, пережить не может, он хочет компенсации⁶⁶⁶.

И космонавты действительно искали компенсации.

Человеческая сторона общественного идеала

Перед космонавтами стояла невыполнимая задача: соответствовать предписанному им образу «идеального гражданина идеального государства»⁶⁶⁷. Несмотря на то что они были специально отобраны с учетом качеств, наилучшим образом соответствующих их будущей общественной миссии, бремя славы оказалось для некоторых слишком тяжелым. В 1961 году Гагарин и Титов были избраны делегатами на XXII съезд Коммунистической партии. Съезд должен был принять новую партийную программу, в которой ставились три основные задачи: создание материально-технической базы коммунизма, формирование новых коммунистических общественных отношений и воспитание нового советского человека. Гагарин и Титов должны были сидеть в президиуме съезда и демонстрировать ощутимые достижения государства как в области высоких технологий, так и в воспитании нового человека. Они должны были послужить иллюстрацией нового «Морального кодекса строителя коммунизма» с его требованиями честности, искренности, нравственной чистоты и скромности. Однако за несколько дней до съезда планы пошли наперекосяк: Гагарин пробил надбровную кость, выпрыгнув с балкона, когда его жена чуть не застала его в комнате с другой женщиной. Гагарин пропустил открытие съезда, и они с Титовым были исключены из состава президиума⁶⁶⁸.

Совершив полет, космонавты становились знаменитостями, и их образ жизни кардинально менялся. Каманина засыпали сообщениями об их злоупотреблении алкоголем, вождении в нетрезвом виде и стычках с милицией. КГБ направляло отчеты о плохом поведении космонавтов непосредственно в Центральный комитет партии, который создал комиссию по расследованию ошибок руководства Центра подготовки космонавтов в обеспечении дисциплины. Ирония ситуации заключалась в том, что партийные и государственные деятели сами нередко приглашали космонавтов на частные вечеринки, где их, по словам Каманина, «спаивают и развращают». Каманин оказался между молотом и наковальней: ему делали выговор, если космонавты плохо вели себя на публике, но когда он пытался ограничить личные контакты космонавтов с политической элитой, чтобы сдержать ее «разлагающее» влияние, у него тоже были неприятности. Он изливал свою горечь в дневнике:

Высшие руководители страны носятся с ними как с «писаной торбой» и как из рога изобилия сыплют им всяческие похвалы, звания и приглашения; а Каманин должен держать их в узде и быть готовым отвечать за то, что они перепьются на правительственном приеме и в хмельном угаре наговорят или наделают что-нибудь несуразное⁶⁶⁹.

Космонавты получали большие вознаграждения и привилегии, которые ставили их в один ряд с элитой страны. Зарплата генерал-лейтенанта Каманина была всего на 15% выше, чем у майора Гагарина⁶⁷⁰. В дополнение к формальным почестям космонавты получали солидное вознаграждение за выполненные космические полеты: шикарную меблированную квартиру и автомобиль класса люкс, премию в размере двухгодичной зарплаты и множество подарков для своих семей – от пылесосов до носовых платков⁶⁷¹. Год обучения в отряде космонавтов засчитывался за три года военной службы, и космонавты получали ускоренное повышение в звании. Они имели возможность приобретать товары, которые были недоступны обычным советским гражданам. В высшем руководстве ВВС и Министерства обороны ворчали по поводу льгот космонавтов, решения о которых принимались на более высоком уровне. Каманин в частном порядке возмущался, что правительственные льготы дают космонавтам «так много всяких материальных благ и привилегий, что это отнимает стимул лететь в космос, особенно лететь повторно». Он считал, что ускоренное продвижение по служебной лестнице также может нанести ущерб: «Малоустойчивым натурам, а таких большинство, это может и повредить, вселив в них сомнительную уверенность в том, что им все можно»⁶⁷².

Чем больше росла популярность космонавтов, тем труднее становилось Каманину контролировать их поведение. Он с горечью отмечал в своем дневнике: «Космонавты слишком переоценивают значение своих подвигов и принимают за чистую монету все, что пишется, говорится и показывается по поводу каждого пилотируемого космического полета в наших средствах массовой информации»⁶⁷³. По мере того как космонавты подлаживали себя под общественный идеал, их культовый имидж постепенно становился частью их натуры, подобно тому как в 1930-х годах советский человек, которому приходилось скрывать свое неправильное социальное происхождение, придумывал себе другую биографию и начинал «чувствовать себя именно тем, кем притворялся»⁶⁷⁴. Имидж знаменитости плохо сочетался с повседневной рутиной подготовки к космическим полетам и со строгой военной дисциплиной. Напряжение между ними зачастую разрешалось вспышками агрессии.

Злоупотребление алкоголем и нарушения режима были настоящей бедой космонавтов. Когда череда пьяных вечеринок и автокатастроф с участием Титова завершилась гибелью его пассажирки, терпение Каманина лопнуло. Он созвал собрание отряда космонавтов и сказал Титову в присутствии всех участников: «Своими поступками ты уже поставил себя вне партии и вне коллектива космонавтов. Есть все основания для исключения тебя из партии и лишения всех званий – депутат, Герой, летчик-космонавт, подполковник…». Но, принимая во внимание мировую известность Титова, Каманин понимал: «Позор Титова будет позором всех космонавтов, позором нашего народа. Мы не можем допустить этого…»⁶⁷⁵. Титов получил строгий выговор, понижение в должности и временный запрет на публичные выступления, посещение приемов и вождение автомобиля, но его проступки держались в секрете, и он продолжал представлять образ нового советского человека на публике. Леонов, водя автомобиль в нетрезвом виде, устроил две серьезные аварии за четыре месяца, и Каманин наложил на него шестимесячный запрет водить машину. Попович тоже попал в беду из-за пьянства и драк. Ему пришлось пропустить заседание XXIII съезда партии из-за подбитого глаза. Каманин уволил его с должности заместителя руководителя отряда космонавтов и приостановил его подготовку, но не стал возражать против избрания Поповича членом Верховного совета.

Превращение космонавтов в образцовых коммунистов продвигалось с большим трудом. Они обменивались друг с другом политическими шутками вроде двусмысленного лозунга «Ракетчики, наша цель – коммунизм!». Даже некоторые руководители подсмеивались над идеологическими клише. Один космонавт вспоминал:

[Заместитель начальника управления Центра подготовки по политической части] все понимал, верил, что космонавты его не предадут, и поэтому с нами не фальшивил. Он входил к нам в комнату с добрыми словами типа: «Ребятки, вставайте, пора!» На наш вопрос как дела неизменно отвечал: «Все нормально, страна на подъеме!» Если мы с иронией спрашивали: «А как партия?» – он, тоже с иронией, откликался: «Партия нас учит, что газы при нагревании расширяются»⁶⁷⁶.

Хотя космонавтам разрешалась некоторая вольность в частных шутках, любой намек на серьезное политическое инакомыслие быстро подавлялся. Например, на политзанятиях в начале 1964 года кандидат в космонавты Эдуард Кугно поднял несколько спорных вопросов: «Почему у нас одна партия? Почему мы помогаем другим, когда у нас у самих нехватки?» Об этих вопросах немедленно доложили его начальству. Более того, когда его спросили, почему он не вступил в Коммунистическую партию, Кугно ответил: «Я в эту партию жуликов и подхалимов вступать не буду!» Каманин быстро пришел к выводу, что Кугно «идеологически и морально неустойчив», и исключил его из отряда космонавтов⁶⁷⁷. Сам Каманин использовал в личном дневнике еще более резкие выражения, осуждающие некомпетентность и коррумпированность советского руководства, но он был возмущен нежеланием Кугно играть по правилам и ограничивать свои высказывания частными разговорами.

Больше всего руководители боялись того, что слетавший космонавт использует свой статус знаменитости для публичного выражения политического инакомыслия. Когда заместитель главнокомандующего ВВС услышал, что два проходящих подготовку космонавта допускали критические высказывания на совещании в Центре подготовки космонавтов, он немедленно отреагировал: «Надо выгнать обоих. Если слушателям они произносят такие речи, то что они скажут нам, когда слетают в космос?»⁶⁷⁸ Эти опасения были не вполне беспочвенными. Вернувшись из космоса, космонавты действительно использовали свою свежеприобретенную популярность для выражения идей, которые порой весьма беспокоили их начальство.

Космонавты высказывают свое мнение

Космонавтам было трудно примирить свое профессиональное «я» с приписываемым им идеализированным имиджем. У многих чрезмерные почести и воздвигнутые в их честь монументы вызывали чувство дискомфорта. Например, несмотря на постановление правительства, Леонов воспротивился установке на площади своего бюста, и в результате тот оставался в мастерской скульптора в течение 28 лет. В конце концов Леонов согласился на установку бюста в родном городе Кемерово (скульптор Лев Кербель; рис.6)⁶⁷⁹. Роль общественного деятеля, произносящего бесконечные речи, не нравилась космонавтам, подготовленным к карьере военного летчика. При встрече с американскими астронавтами космонавты зачастую забывали о своей идеологической миссии и увлекались чисто профессиональными разговорами. Встретившись с астронавтом Джоном Гленном во время своего визита в США в 1962 году, Титов отметил в нем «цепкий профессиональный взгляд летчика» и признал, что космонавта и астронавта связывает «все, что было ими изведано и пережито в космосе»⁶⁸⁰.

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/8/84/Памятник_космонавту_А.А.Леонову_на_ул.Весенней.jpg

Рис. 6. Бюст Алексея Леонова в Кемерово. Скульптор Л. Е. Кербель, 1975, бронза.

Большинство космонавтов предпочитали готовиться к новым полетам, вместо того чтобы выступать на публике. Гагарин, потеряв терпение, однажды отказался встретиться со съемочной группой телевидения из Восточной Германии и получил выговор от Каманина. Терешкова тоже сопротивлялась попыткам Каманина сделать из нее профессионального политика. Она даже поступила в Военно-воздушную инженерную академию, надеясь сохранить свою квалификацию на уровне для следующего космического полета. Однако Каманин был убежден, что «Терешкова как руководитель женской общественной организации СССР и международных женских организаций сделает для страны, для нашей партии в тысячу раз больше, чем она в состоянии сделать в космосе»⁶⁸¹. В конце концов он одержал верх. Терешкова покинула отряд космонавтов и более двадцати лет возглавляла Комитет советских женщин.

Постепенно космонавты обрели свой независимый голос. Они начали с критики жесткого дисциплинарного режима в Центре подготовки космонавтов. В феврале 1963 года, по словам Каманина, они устроили «бунт» против недавно назначенного руководителя центра генерал-лейтенанта Михаила Одинцова. Группа космонавтов во главе с Гагариным организовала партийное собрание, на котором они пожаловались на перегрузку на работе и деспотичный стиль руководства Одинцова⁶⁸². В конце концов Каманин встал на сторону космонавтов, и, так как Одинцов продолжал игнорировать критику со стороны космонавтов, заменил его.

Вскоре космонавты перешли к более амбициозным попыткам повлиять на космическую политику на правительственном уровне. Общаясь с политической элитой на приемах высокого уровня, космонавты пользовались уникальной возможностью прямого общения с советскими лидерами, которой не было даже у их военного начальства. В августе 1965 года, после успешного завершения впечатляющего восьмидневного полета американских астронавтов на «Джемини-5», Каманин решил обратиться к советскому руководству с просьбой о коренном изменении организации космической программы, чтобы догнать американцев. Он полагал, что у этого предложения будет больше шансов, если оно будет исходить не от него, а от известных космонавтов, слетавших в космос. Он убедил Гагарина и пятерых других космонавтов подписать письмо, которое Гагарин затем передал помощнику Леонида Брежнева в обход своего военного руководства, тем самым явно нарушая правила субординации⁶⁸³. В письме говорилось, что Советский Союз «теряет ведущее положение» в космосе из-за множества «недостатков в планировании, организации и руководстве» космической программой, таких как отсутствие планирования пилотируемых полетов; отсутствие центрального агентства, ответственного за космические проекты, «раздробленность усилий и средств на освоение космоса» и преобладание политических решений, на которых «часто отражается ведомственный подход к делу». Письмо открыто обвиняло руководство Ракетных войск стратегического назначения и даже самого министра обороны в недостаточной поддержке космической программы. Письмо завершалось предложением объединить все военно-космические вопросы под командованием Военно-воздушных сил, что позволило бы обеспечить основу для «продуманного планирования космических исследований»⁶⁸⁴.

Хотя популярность космонавтов давала им множество привилегий, она не всегда превращалась в реальное политическое влияние. Их письмо попало в руки высшего руководства Министерства обороны – тех самых людей, на чье безразличие к космическим проектам жаловались космонавты. В ноябре 1965 года Военно-инженерная комиссия Министерства обороны обсудила вопросы, поднятые в письме космонавтов. Из всех космонавтов только Гагарину было разрешено присутствовать на встрече, но и ему не дали возможности высказаться. Каманин подозревал, что военное руководство испугалось откровенных и авторитетных заявлений космонавтов. В результате Каманин и космонавты потерпели «сокрушительное поражение». Космонавты так и не получили официального ответа на свое письмо от партийных властей⁶⁸⁵.

Возмущенные бездействием по поднятым в письме вопросам, космонавты решили просить о личной встрече с советским политическим руководством. Каманин посоветовал им «не горячиться» и очень тщательно спланировать следующий шаг⁶⁸⁶. Но космонавты проигнорировали его предупреждение и обратились к руководителю КГБ Владимиру Семичастному, чтобы тот организовал для них встречу с Брежневым. В то время как КГБ тайно следил за деятельностью космонавтов и представлял отчеты партийным органам, Семичастный поддерживал дружеские отношения с космонавтами, и они были уверены, что он отнесется к их просьбе с пониманием и не доложит о них военному начальству. Но их план провалился после того, как Семичастный утратил расположение властей, потеряв и должность, и влияние⁶⁸⁷.

Угасание интереса к мифу о космонавтах

Космонавтам – профессиональным военным летчикам – пришлось переделывать себя, чтобы стать общественными деятелями, популяризаторами науки и политическими агитаторами. Они должны были перевоплотиться в новом амплуа и освоить риторику публичной речи, хрущевский вариант «большевистского языка» сталинской эпохи⁶⁸⁸. Подобно аферистам 1930-х годов, им приходилось притворяться кем-то другим, поскольку их профессиональные навыки не имели отношения к их общественной роли. Противоречие между их профессиональной идентичностью как пилотов и их публичным имиджем делало внезапно обрушившееся на них бремя славы еще тяжелее. Строгая дисциплина, введенная в отряде космонавтов, не соответствовала элитному образу жизни, к которому они привыкли как всемирные знаменитости. Роль космонавтов как символа технического прогресса и светлого будущего принесла им популярность, но эта популярность породила соблазны, которые серьезно подорвали их способность олицетворять нравственные идеалы. Более того, их общественные обязанности часто мешали их подготовке к будущим полетам. Чем лучше космонавты выполняли свои символические функции, тем труднее им было оставаться действующими профессионалами.

Герои советской авиации сталинской эпохи не были «пассивными символами в пантеоне сталинской пропаганды», но приложили немало усилий, чтобы создать собственную нишу в сталинской культуре⁶⁸⁹. Космонавты аналогичным образом пытались выйти за рамки отведенной им роли и использовать свой статус знаменитостей для активного участия в обсуждении космической политики. Эти попытки оказались тщетными – не только потому, что их слава не давала реальной власти, но и потому, что расцвет советской космической эры был уже позади и их популярность начала угасать.

Во второй половине 1960-х годов череда космических успехов сменилась полосой неудач и трагедий. В начале 1966 года Сергей Королев – легендарный анонимный главный конструктор, энергичный и харизматичный руководитель советской космической программы – скоропостижно скончался. Его личность была наконец раскрыта, и его вклад публично признан. Центр внимания космического мифотворчества начал смещаться с героев-космонавтов к инженерным гениям, создававшим невероятные ракеты и космические аппараты⁶⁹⁰. Но миф о безупречной технике тоже просуществовал недолго. В апреле 1967 года парашютная система нового пилотируемого космического корабля «Союз-1» вышла из строя, и полет закончился огненной катастрофой и гибелью космонавта Владимира Комарова. Ранее советские власти сумели скрыть первую фатальную аварию в космической программе – случайную смерть кандидата в космонавты Владимира Бондаренко во время тренировки в 1961 году. Но судьбу Комарова скрыть было невозможно. Гибель Комарова – одного из героев полета на «Восходе» 1964 года – развеяла миф об абсолютной надежности советской космической техники. В марте 1968 года народ был потрясен гибелью своего любимого героя Юрия Гагарина, когда его самолет разбился во время тренировочного полета. Печальные церемонии государственных похорон заняли место прежних массовых празднований космических триумфов⁶⁹¹.

Тем временем советская секретная пилотируемая лунная программа тоже буксовала, поскольку гигантская новая ракета Н1 терпела неудачу за неудачей при пробных запусках. Эти провалы остались засекреченными, но трудно было замолчать новости об успехах американской лунной программы – полете вокруг Луны в 1968 году и высадке на Луну в 1969-м. Попытки противопоставить американским лунным успехам советские орбитальные полеты оказались тщетными. В октябре 1968 года космонавт Георгий Береговой неправильно истолковал сигнальные огни и не смог выполнить стыковку с беспилотным аппаратом «Союз-2» во время своего полета на корабле «Союз-3». Хотя возвращение Берегового было встречено с обычной помпой, смысл его полета так и остался загадкой для общественности. Успешная стыковка кораблей «Союз-4» и «Союз-5» в январе 1969 года также не принесла ожидаемых пропагандистских дивидендов. Экипажи проявили огромное мужество и мастерство: Владимир Шаталов выполнил первую ручную стыковку двух пилотируемых космических аппаратов, а Евгений Хрунов и Алексей Елисеев совершили рискованный выход в открытый космос при переходе с одного космического корабля в другой. И все же полет мог закончиться трагически: технический сбой привел к опасному перегреву во время баллистического спуска и к жесткой посадке «Союза-5», в результате чего космонавт Борис Волынов едва не погиб. Хотя полет был объявлен успешным, а неполадки, как обычно, скрыты, слухи распространились очень быстро. Получил широкое распространение шуточный каламбур, использующий фамилии четырех космонавтов: «Пошатались, поволынили, ни хруна не сделали, еле сели»⁶⁹². Общественность больше не видела разницы между истинным достижением и неудачей, выданной за успех.

Прежний общественный энтузиазм уступил место цинизму. Гагарин публично признал: «Чересчур бодрые репортажи о нашей работе способствовали тому, что космические полеты воспринимались некоторыми как заведомо счастливый и легкий путь к славе»⁶⁹³. По воспоминаниям свидетеля, вскоре после крушения «Союза-1» в небольшой группе комсомольских активистов Гагарин поднял тост за своих коллег-космонавтов. Кто-то постоянно перебивал его, говоря, что космическая техника уже доведена до совершенства и что стать Героем (Советского Союза) нетрудно. «Почти со слезами Юра сказал: – А Комаров сгорел в космосе? Это тебе что? …Юра бросил стакан на стол и стал собираться»⁶⁹⁴.

По мере того как неудачи космической техники и ошибки космонавтов начали подрывать мифологизированный идеальный образ космической программы, пропагандистский механизм тоже начал давать сбои. Отрежиссированная до деталей церемония публичной встречи экипажей «Союза-4» и «Союза-5» была сорвана покушением на Брежнева. У ворот Кремля недовольный режимом офицер принял машину, в которой находились космонавты Береговой, Николаев, Терешкова и Леонов, за лимузин Брежнева и произвел четырнадцать выстрелов. Водитель был убит, но космонавты остались живы⁶⁹⁵. Однако миф о космонавтах серьезно пошатнулся. После этого инцидента высшие советские руководители больше не присутствовали на публичных церемониях приветствия вернувшихся космонавтов. Политический статус связанных с космической программой мероприятий был понижен. Космонавты больше не стояли на трибуне Мавзолея Ленина рядом с руководителями страны. «Космонавт стал менее заметен как символ политической власти и более заметен как профессия»,– пишет историк Кэтлин Льюис⁶⁹⁶.

Авиаторы и космонавты

Публичный имидж советских космонавтов был в чем-то похож (а в чем-то отклонялся от его наиболее известной модели) на культовый образ авиаторов сталинской эпохи. По словам Катерины Кларк, герои-летчики 1930-х годов были примером культурной иерархии поколений. «Сыновья» – арктические летчики, полярные исследователи, стахановцы – проявляли порой безрассудную храбрость и «непосредственность». «Отцы» – летные инструкторы, наставники рабочих и товарищ Сталин как парагон отцовской любви – олицетворяли «мудрость», «заботливость» и «строгость», необходимые для воспитания в детях «сознательности». Кларк подчеркивала стабильность этой культурной иерархии на протяжении всей сталинской эпохи: «несмотря на наличие разных уровней „зрелости“, „дети“ никогда не становились „отцами“, так как в них предпочитали видеть только образцовых „сыновей“»⁶⁹⁷. Однако на заре космической эры сталинские «соколы» наконец обзавелись собственными духовными сыновьями – космонавтами. Молодые пилоты гагаринского поколения выросли на рассказах о великих подвигах сталинских героев. Титов, например, вспоминал, как в детстве на него повлияли советские истории о полярных исследователях⁶⁹⁸. Каманин с удовлетворением записал чьи-то слова о том, что Гагарин является таким же примером для советской молодежи, как Каманин – для своего поколения. После трагической гибели Гагарина Каманин, двадцатью годами ранее потерявший своего сына, высококлассного летчика, сказал вдове Гагарина: «Он был мне дорог, как единственный сын»⁶⁹⁹.

По иронии судьбы космонавты, призванные быть вестниками десталинизации, имели много общего с иконами сталинской эпохи, их духовными «отцами». Миф о космонавтах зиждился на устоявшемся каноне сталинизма: образности и ритуалах стахановцев, культе авиаторов и арктическом мифе. Космонавтов «окружали теми же почестями и торжественными церемониями, что и героев авиации предыдущего поколения»⁷⁰⁰. Как стахановцы, космонавты должны были побуждать рабочих повышать производительность труда. 17 апреля 1961 года, всего через пять дней после полета Гагарина, «Правда» опубликовала статью под названием «Беспрецедентный подвиг в освоении космоса вдохновляет советских людей на новые трудовые победы»⁷⁰¹. Подобно сталинским «соколам», которые олицетворяли собой соединение «бесстрашия, безупречной подготовки и железной воли»⁷⁰², космонавты служили образцом для своего поколения. Как и сталинская пропаганда, миф о космонавтах был создан по инициативе высшего руководства страны, активно продвигался в прессе и затронул все слои населения, от школьников до пенсионеров. Этот миф порождал мечты о космических путешествиях и пробуждал неподдельный общественный энтузиазм, который умело использовался для утверждения превосходства советской техники и поддержания советского режима.

Миф о космонавтах был задуман как новейший, футуристический и высокотехнологичный проект, однако он оказался собран из составных элементов, в большинстве своем заимствованных из старого пропагандистского дискурса. Парадоксально, но культурная политика десталинизации Хрущева опиралась на традиционные сталинские ритуалы прославления героев и организованные массовые празднования. Космической пропагандой руководили люди из поколения, воспитанного при Сталине, и ее главный идеолог Николай Каманин смоделировал миф о космонавтах по образцу своей роли в сталинском мифе об авиаторах. Космонавты заняли свою ступень в иерархии поколений советского духовного наследия как «сыновья» знаменитых авиаторов 1930-х годов, став, таким образом, сталинскими духовными «внуками».

Однако, в отличие от кумиров сталинской эпохи, космонавты ощущали фундаментальное противоречие между своим публичным имиджем и профессиональной идентичностью. Миссия стахановцев была связана с их профессией: они призывали других работников подражать их стремлению к повышению производительности труда. Пример сталинских героев-авиаторов привлекал граждан вступать в авиационные клубы, чтобы пополнить резерв Военно-воздушных сил. Но космонавты отнюдь не стремились привлечь в свои ряды большое число новых космонавтов. Как заметила Льюис, «государство совсем не ставило перед собой цель сделать космический полет популярным у населения хобби, способствующим укреплению гражданской обороны»⁷⁰³. Космонавты подавали лишь нравственный пример и являлись рупором идеологических посланий, но не прокладывали профессиональный путь в космонавтику для обычных граждан. Профессиональные достижения космонавтов превратили их в знаменитостей, но в дальнейшем их деятельность не нуждалась в их профессиональной идентичности. Чтобы сохранить свой публичный авторитет, Алексею Стаханову нужно было устанавливать новые рекорды, а Валерию Чкалову – продолжать летать. Космонавты же выступали публично не как профессиональные пилоты, а как пропагандисты, просветители и послы общечеловеческих ценностей на международной арене. Они говорили о мире, дружбе и науке, но не о деталях своих полетов. Их общественная деятельность часто мешала их подготовке к будущим полетам. Шесть из одиннадцати первых космонавтов больше никогда не летали в космос, несмотря на все их усилия остаться в списке действующих космонавтов. Чтобы в полной мере воплощать собой символ, космонавты должны были перестать быть космонавтами.

Космонавты были встроены в пропагандистскую машину против их воли и испытывали сильный дискомфорт. Главные темы, интересовавшие космонавтов (технические аспекты космических полетов, аварийные ситуации на орбите и планирование будущих полетов), были исключены из их публичных выступлений. Космонавты должны были выполнять заранее заданный алгоритм в программе космической пропагандистской машины, подобно тому как сами они должны были встраиваться в систему управления своим космическим аппаратом. Ни та ни другая машина не оставляла им пространства для инициативы. Подобно тому как космонавты пытались усилить свой контроль над космическим кораблем, они стремились сами управлять своей ролью в обществе. И подобно тому как космонавты не могли быть идеальными автоматами на борту, они не стали идеальными ролевыми моделями на общественной арене.

Медиум иногда искажает суть послания. Можно даже предположить, что своей популярностью космонавты были обязаны не идеализированному пропагандистскому образу, транслируемому по всему миру, а их человеческой стороне, которая просвечивала сквозь этот образ, несмотря на все усилия их наставников скрыть ее. Возможно, именно история обычных людей, оказавшихся в экстраординарных обстоятельствах, показалась публике более гуманной и вдохновляющей, чем рассказы о суперподвигах суперменов.

Глава 7. Вспоминая советскую космическую эру. Миф и идентичность в постсоветской культуре

Роман Виктора Пелевина «Омон Ра» (1991)– мрачная пародия на официальную историю советской космической программы. Главный герой, Омон Кризомазов, вдохновленный советской пропагандой, проходит изнурительную подготовку космонавта, принося по пути много личных жертв только для того, чтобы обнаружить: героический полет на Луну без шанса вернуться назад живым, к которому он готовился,– всего лишь инсценировка, разыгранная перед камерами в возведенных под землей декорациях. Более того, он узнает, что вся советская космическая программа – обширная мистификация с использованием примитивных технологий, лежащая в основе показного образа технологической утопии. Карнавальное ниспровержение Пелевиным советских ценностей выходит далеко за рамки космической программы: полет на Луну олицетворяет здесь всю советскую цивилизацию с ее пустыми обещаниями, технологическими проектами «потемкинских деревень» и реальными человеческими жертвами. Роман посвящен «героям советского космоса», то есть не реальным космонавтам, а всем людям, застрявшим в политическом, географическом и культурном пространстве советской системы⁷⁰⁴. Насмешка романа над агиографической историей советской космической программы вызвала жаркую полемику. Пелевину отказали в присуждении литературной премии «Русский Букер», обвинив его в том, что он «работает в пространстве культуры, но как компьютерный вирус, уничтожая это пространство»⁷⁰⁵.

В этой главе исследуется судьба мифов советской космической истории в постсоветской культуре. В сегодняшней России, которая утратила свои прежние коммунистические идеалы и все еще ищет объединяющую «национальную идею», первооткрывательский полет Гагарина – величайший триумф советской космической программы – часто выступает символом тех исторических достижений, которыми россияне действительно могли бы гордиться, несмотря на травму от потери статуса сверхдержавы. Для одних триумфы советского космоса олицетворяют утраченную славу советского «золотого века». Для других провалы советской космонавтики отражают искаженные приоритеты и бесчеловечные практики советского режима. Для третьих эмблемы космической эры – лишь пустые знаки (empty signifiers), летающие по постсоветскому культурному пространству и рассылающие ошеломляющее количество разнообразных сигналов, от политических стратегий до потребительской рекламы. Актуализация космической мифологии в постсоветском дискурсе ставит важнейшие вопросы о памяти и идентичности. Воспринимают ли сегодняшние российские граждане советское прошлое с его славой и трагедиями как часть своей идентичности? С гордостью или со стыдом вспоминают они историю советских исследований космоса? Или она уже утратила свою эмоциональную притягательность и превратилась в исторический анекдот?

Конец Советского Союза и крах главного нарратива

Первые видимые трещины в главном нарративе советской космической истории появились еще до того, как ветер политических перемен повеял над советской территорией. Эти трещины создали ветераны космической программы, желавшие перераспределить заслуги между главными героями, сохранив при этом общую канву повествования. В 1974 году, после провала советской пилотируемой лунной программы, главный конструктор ракетных двигателей Валентин Глушко, давнишний оппонент Королева, был назначен руководителем конструкторского бюро Королева. В течение пятнадцати лет, пока Глушко руководил этим центральным элементом советской космической программы, он предпринял решительные усилия по переписыванию советской космической истории, подчеркивая свой собственный вклад и преуменьшая вклад Королева. Он даже приказал изъять спроектированные Королевым космические аппараты из закрытого музея королевского бюро и заменить их ракетными двигателями своей конструкции⁷⁰⁶.

Противоречия, десятилетиями накапливавшиеся под парадным слоем главного нарратива, в конце концов вышли на поверхность – когда политика гласности во время горбачевской перестройки дала волю подавленным контрвоспоминаниям. В конце 1980-х годов публичные разоблачения сталинского террора привели к быстрой дискредитации официального исторического дискурса. Глубокие перемены затронули и космическую историю. Всплыли важные архивные документы, были опубликованы личные дневники, участники космической программы начали рассказывать свои истории, способствуя формированию совершенно иной картины советской космонавтики, внезапно возникшей подобно гигантскому айсбергу, поднявшемуся из-под воды. Как писал Сиддики, «единый нарратив советской космической истории, описывающий ее как целенаправленное движение по пути прогресса, разделился на множество параллельных повествований, полных сомнений (относительно реальности объявленных достижений), драмы (в связи с эпизодами, о которых раньше не было известно) и полемики (из-за спорных исторических интерпретаций)»⁷⁰⁷. Ведущие инженеры, космонавты и политики начали рассказывать истории о многочисленных неудачах советских космических полетов, о фатальных ошибках и подлинном героизме, о закулисных механизмах поддержки определенных проектов и подспудном давлении на руководителей, дабы они приурочили запуски к политически мотивированным срокам.

Введенная Горбачевым политика гласности открыла шлюзы социальной критики, которая вышла далеко за пределы того, что могло понравиться самому Горбачеву. Перестроечные средства массовой информации и недавно опубликованные мемуары публично разоблачали ложь и фальсификации в истории космической программы – флагманском проекте советской пропаганды. Некоторые критики открыто объявляли неудачи советской космической программы признаком несостоятельности советской системы в целом.

Память о космической эре стала раздробленной и децентрализованной, или, по выражению Сиддики, «приватизированной» вместе с самой российской космической отраслью. Пытаясь привлечь западных инвесторов и клиентов, российские космические компании начали рекламировать свои исторические достижения, открывая выставочные залы для публики и выставляя на всеобщее обозрение редкие космические артефакты, в том числе множество исторических космических аппаратов. Эти «корпоративные» музеи, находящиеся в ведении космических предприятий, представляли версии космической истории, выставляющие эти компании в наилучшем свете. Конкуренция на современном рынке естественным образом привела к появлению конкурирующих версий истории, каждая из которых подкреплялась собственным набором артефактов и корпоративными коллекциями мемуаров. По сей день многие конструкторские бюро и другие российские космические компании держат у себя большую часть исторических документов о советской космической программе или контролируют доступ к ним. Сотрудники этих предприятий решают, как, когда и кому показывать эти документы.

Прежняя модель истории, прославляющей героев, в принципе не изменилась; только теперь мы наблюдаем столкновения между последователями культов разных космических героев. В советской космической истории было много острых споров, включая нашумевшую ссору Королева с главным конструктором ракетных двигателей Валентином Глушко или не менее скандальное и ожесточенное соперничество между Королевым и его основным конкурентом, главным конструктором крылатых ракет Владимиром Челомеем. Теперь вокруг каждой из этих исторических фигур собирается группа преданных последователей, которые выстраивают собственные версии истории, пытаясь дискредитировать версии своих оппонентов. Защитники Королева обвиняют Глушко в отказе делать ракетные двигатели для лунных ракет Королева, а Челомея – в оттоке значительной части ресурсов лунной программы. Все это, по данной версии, привело к поражению СССР в лунной гонке. Но у соперников есть ответные аргументы. В их рассказах Королев изображен как безжалостный противник и искусный политический игрок. К примеру, сын Хрущева Сергей, который работал в бюро Челомея, считал, что Королев «сосредоточил свою энергию на том, что у него получалось лучше всего,– устранении своих соперников»⁷⁰⁸.

Памятники – это не просто безмолвные мемориалы, увековечивающие прошлое. Памятники подразумевают определенное послание. На открытии памятника Глушко на Аллее космонавтов в Москве 4 октября 2001 года группа высокопоставленных деятелей российской космической отрасли выстроилась перед его бюстом, используя скульптуру как антураж для фотосессии. Они стояли подобно символическому почетному караулу, защищающему сам памятник и ту версию истории, которая возвеличивает этого конкретного героя. Говорят, Глушко завещал похоронить свои останки на поверхности Луны. В наши дни это завещание цитируют как мотивацию для того, чтобы российское государство поддержало проект высадки на Луну⁷⁰⁹.

Аура национальной гордости проецируется из славного прошлого в многообещающее будущее. Героический образ прошлого используется для продвижения конкретной политической повестки сегодняшнего дня. «Увековечение памяти стало важной функцией нынешней российской космической программы,– отметил Сиддики.– [Для россиян] их будущее (например, желание построить базы на Луне) сосуществует одновременно с их прошлым (Спутник; Гагарин). Разделить их стало почти невозможно»⁷¹⁰.

Нескончаемый поток мемуаров стал основной площадкой для переоценки прошлого. Написанные участниками советской космической программы – космонавтами, инженерами, врачами, военными офицерами и менеджерами,– эти воспоминания извлекали исторические уроки для сегодняшнего и завтрашнего дня. В них раскрывались прежде неизвестные исторические детали, а события космической истории помещались в более широкий контекст, что делало эти мемуары важным источником для изучения советской космической истории. Поскольку архивные записи оказались в значительной степени недоступны для исследователей, новые свидетельства появлялись в основном благодаря этим мемуарам. Нигде «приватизация» памяти не проявилась с такой наглядностью, как в этих сугубо личных, часто эмоциональных и пристрастных рассказах. Авторы воспоминаний часто стремились написать не просто отчет о своей собственной деятельности в рамках космической программы, но всю историю конкретных периодов или проектов, увиденную с их личной точки зрения. Другими словами, эти мемуары часто представляли собой цельные альтернативные версии космической истории, а не просто набор фрагментов индивидуального опыта. Авторы этих мемуаров создали «контрвоспоминания» – альтернативу официальной истории. В них, однако, угадывается ностальгия по единому советскому главному нарративу, который возвышал бы их собственного героя над другими – будь то Королев, Глушко или Челомей⁷¹¹. «Контрвоспоминания» в конечном итоге воспроизводят стереотипы главного нарратива, поскольку они по-прежнему служат пропагандистским целям, преследующим интересы уже не государственного аппарата, а определенной группы внутри космической отрасли.

Подход к написанию мемуаров менялся при переходе от советской эпохи к перестройке и далее, к постсоветскому периоду, и эти изменения свидетельствуют об адаптации индивидуальной памяти к определенному историческому контексту⁷¹². Возьмем для примера часто цитируемые мемуары Олега Ивановского, которые переиздавались много раз в период с 1970 по 2005 год⁷¹³. Работая под руководством Королева, Ивановский был ведущим конструктором «Востока»; он координировал взаимодействие между многочисленными участниками производства, испытаний и запуска космического корабля Гагарина. Позже он возглавил космический отдел Военно-промышленной комиссии Совмина СССР, высшего государственного органа, осуществляющего надзор за космической программой. Ранние издания его мемуаров были опубликованы под псевдонимом Иванов; он писал о многих ведущих космических инженерах, но не мог назвать их имен. В 1980-х годах он добавил их настоящие имена, но по-прежнему ставил Королева в центр своего рассказа. Даже в постсоветский период он не был готов рассказать о своей деятельности в правительственной комиссии. В последнем издании трехстраничный раздел, посвященный этому периоду его жизни, целиком составляют цитаты из воспоминаний других людей⁷¹⁴. Без доступа ко многим исходным документам мир личной памяти становится самореферентным. Ивановский в явной форме сделал то, что другие делают подспудно и даже неосознанно: он выдал воспоминания других людей за свои собственные.

В условиях нехватки важнейших архивных материалов мемуары становятся основным источником для изучения истории. Среди мемуаров постсоветской эпохи самым амбициозным и авторитетным был четырехтомник заместителя Королева Бориса Чертока, представляющий развернутый и захватывающий отчет о советской космической программе от ее истоков в первые послевоенные годы до окончания холодной войны. Эти информативные и интересно написанные воспоминания тем не менее изложены исключительно с точки зрения инженерной команды Королева⁷¹⁵. В России почтение к фигурам основоположников и доверие к их личным историям принимает крайние формы. Недавно вышедшая фундаментальная российская энциклопедия «Мировая пилотируемая космонавтика» объемом 750 страниц во многом опирается на мемуары. Например, статья о полете «Союза-15» представляет собой обширную цитату из мемуаров Чертока⁷¹⁶. В 1974 году «Союзу-15» не удалось состыковаться с космической станцией «Салют-3», и разгорелся внутренний спор по поводу роли неисправностей оборудования и действий экипажа в этом инциденте. Представив рассказанную инженером историю без каких-либо альтернативных точек зрения, редакторы энциклопедии, по сути, приняли на веру весьма пристрастный взгляд на этот спор, полностью возложив вину на экипаж⁷¹⁷. Когда личная точка зрения получает столь авторитетную поддержку и становится основой для большого справочного издания, «контрвоспоминание» о ранее замалчиваемом эпизоде буквально превращается в новый главный нарратив.

Постсоветская поэтика ностальгии по советскому космосу

В постсоветской России космические мифы приобрели новые смыслы: как утешение для тех, кто ностальгирует по советскому прошлому, как коллективные культурные символы в публичном дискурсе и как удобные идеологические конструкции для тех, кто ищет объединяющую «национальную идею». После распада Советского Союза психологическая травма от потери статуса сверхдержавы и быстрый спад космической отрасли из-за резкого сокращения бюджета глубоко повлияли на культурную память о космической эре. Разные группы по-разному переживали эти травмы, залечивая свои раны бальзамом космических мифов.

Космические инженеры кардинально поменяли характер своих воспоминаний о советском периоде. Политическое руководство советской эпохи, которое в мемуарах перестроечного времени часто описывалось как некомпетентное и недальновидное, внезапно приобрело гораздо более привлекательный имидж. Сталина, Хрущева и Брежнева теперь изображают мудрыми лидерами, которые понимали важность космической отрасли и оказывали ей столь необходимую политическую и экономическую поддержку⁷¹⁸.

После отрезвляющих исторических разоблачений в период перестройки советские космические триумфы показались многим российским гражданам теми редкими моментами их истории, которыми еще можно было гордиться. Популярный в советское время фильм «Укрощение огня» приобрел еще больший культурный резонанс после распада Советского Союза. Несмотря на то что зрители прекрасно понимают, что судьба Королева сильно мифологизирована в фильме, этот миф служит психологическим убежищем от нападок на ценности советской эпохи. «Историческая достоверность здесь неважна, достаточно великолепных художественных качеств и технической достоверности»,– замечает один комментатор. «Просмотр фильма наполняет гордостью за страну… за ту страну, которую мы потеряли…» – пишет другой⁷¹⁹. «Каждый раз, когда я смотрю „Укрощение огня“… слезы застилают глаза и комок встает в горле! Вот – подлинная минута славы Отечества, глоток свежего воздуха в затхлой атмосфере победившего капитализма!» – признается другой зритель. «Биография Башкирцева (вымышленная фамилия, данная в фильме персонажу, изображающему Королева.– В. Г.) во многом расходится с биографией Королева, но мы таким и хотели его видеть, и видели все эти годы…»⁷²⁰

Лидеры постсоветской России поспешили извлечь пропагандистскую выгоду из ностальгической ценности образа Королева. 12 января 2007 года, выступая на торжественной церемонии в честь столетия Королева в Большом Кремлевском дворце, президент Владимир Путин назвал его «гениальным ученым», «истинным первопроходцем» и «творцом первых блестящих побед космонавтики». Путин подчеркнул, что усилия Королева привели к созданию выдающейся ракетно-космической отрасли, которая в настоящее время обеспечивает стабильное положение России в мире и служит мощным ресурсом национального развития и источником национальной гордости⁷²¹.

Постсоветская киноиндустрия породила новый миф о Королеве. Премьера фильма «Королев» режиссера Юрия Кары состоялась в День космонавтики, 12 апреля 2007 года. Уже на следующий день председатель Совета Федерации, верхней палаты российского парламента, официально вручил режиссеру фильма и исполнителям главных ролей награды за «большой вклад в пропаганду достижений отечественной космонавтики и патриотическое воспитание молодежи»; после церемонии фильм был показан членам Совета Федерации⁷²². Парламентарии хотели напомнить общественности о великих достижениях отечественной космической программы, имея в виду актуальную политическую повестку. У лидеров космической отрасли в то же время были свои мотивы для продвижения фильма. Бывшее конструкторское бюро Королева, ныне ракетно-космическая корпорация «Энергия», вложила в производство фильма двенадцать миллионов рублей и взяла на себя создание спецэффектов⁷²³. Руководители корпорации, возможно, надеялись, что, напоминая о былой славе и подчеркивая исторические корни сегодняшних проектов, они смогут заручиться общественной и государственной поддержкой космической отрасли.

Создатели фильма «Королев» сознательно стремились создать более масштабный образ главного конструктора. Кара публично заявил, что «художник должен иметь право на свое представление о герое»⁷²⁴. Фильм был основан на воспоминаниях космонавта Алексея Леонова, который утверждал, что Королев поведал ему о неизвестных страницах своей биографии. Вспоминая о восприятии Королева как отцовской фигуры для космонавтов, Леонов еще больше возвысил его, заявив: «[Королев] для нас был больше чем отцом. Королев был для нас Богом». Актриса Наталья Фатеева, сыгравшая мать Королева, поддержала это мнение, признавшись, что, по ее мнению, «вся эта история с Королевым похожа на историю Христа»⁷²⁵.

В фильме Королев изображен безупречным героем: красивым, умным и храбрым мужчиной, образцовым мужем и отцом. Фильм превращает Королева в раннего энтузиаста космонавтики, в то время как исторические свидетельства говорят о том, что его интерес к освоению космоса возник только после войны⁷²⁶. Сценарий фокусируется на тех аспектах биографии Королева, которые были обойдены в «Укрощении огня», в частности на его аресте и заключении в ГУЛАГ. Его арест преподносится как наказание за его страсть к освоению космоса, в то время как фактические причины были связаны со спорами по поводу конструкции военных ракет⁷²⁷. Мифическая встреча Королева с Циолковским в Калуге занимает видное место в фильме как поворотный момент в жизни Королева. Королев предстает в фильме титанической фигурой, в одиночку сражающейся с системой, чтобы реализовать свою программу прорыва в космос.

Реакция публики на фильм «Королев» оказалась разочаровывающей. Критики единодушно осудили отсутствие исторической достоверности: «Некоторые сцены настолько явно фальшивы и выдуманы, что вызывают смех»⁷²⁸. Однако мифологизация сама по себе не считалась большим грехом. Один критик отметил, например, что встреча с Циолковским, скорее всего, была выдуманной, но, поскольку его сыграл очень хороший актер, «стоило поступиться исторической правдой» ради «блистательного эпизода»⁷²⁹. В центре внимания фильма оказались испытания и невзгоды Королева, а не его триумфы, что вызвало негодование у публики. Один рецензент открыто признался, что такое изображение биографии Королева вызывает беспокойство и пробуждает болезненные воспоминания: «Трагедия одного двадцатилетнего романтика, талантливого ученого; трагедия страны, погубившей своих лучших граждан,– это наша чудовищная история. Вспомнишь и вздрогнешь…»⁷³⁰ Интернет-форумы были заполнены обвинениями «Королева» в очернении советской истории. «Фильм действительно полезен, но не нам, а нашим врагам, стремящимся максимально обгадить наше славное прошлое…» – заявлял типичный комментатор⁷³¹. Если авторы фильма и имели в виду патриотический посыл, то он, очевидно, не дошел до зрителей. Публика стала настолько недоверчивой к постсоветской мифологизации, что даже некоторые основанные на фактах сцены в фильме были встречены с недоверием как возможные фальсификации.

Постсоветская аудитория испытывала ностальгию по мифам советской эпохи, которые для них были утешительными и вдохновляющими. Критики «Королева» часто с нежностью вспоминали фильм «Укрощение огня», хотя прекрасно понимали, насколько он мифологизировал жизнь Королева. «„Укрощение огня“ при всей его неправдивости в тысячу раз лучше, потому что после него хочется жить и работать»,– заявил один критик⁷³².

Эффективное управление Королева и обаятельная улыбка Юрия Гагарина стали символами всего хорошего, что было в советском прошлом. Современные российские граждане считают полет Гагарина вторым историческим достижением, которым они больше всего гордятся (91%) после победы во Второй мировой войне (93%); за ними следует запуск Спутника (84%)⁷³³. Другие советские символы национальной гордости остались далеко позади: создание атомной и водородной бомб в сталинскую эпоху, кампания по освоению целины хрущевского периода и строительство Байкало-Амурской магистрали брежневской эпохи – все это запятнано историческими разоблачениями, бросающими мрачную тень на бывшие показательные проекты. Гагарин был назван главным «русским кумиром» (35%), обойдя всех великих русских писателей и политиков с неоднозначной репутацией⁷³⁴. «Если бы у нас сейчас не было еще и Гагарина, мы бы не смогли смотреть друг другу в глаза. Кажется, мы прощелкали все, что только могли. А Гагарин у нас есть. Его мы уже никогда не потеряем»,– пишет один российский журналист. «Гагарин – знак русской победы над всем миром. Знак на века. Знак, равных которому у нас нет и, может быть, никогда уже не будет. Гагарин – наша национальная идея»⁷³⁵. Для многих тоска по мифу о Гагарине отражает ностальгию по советской системе в целом.

Советская, а теперь и российская космическая программа занимают такое важное место в коллективной памяти, что любая критика ее прошлого или настоящего часто рассматривается как отсутствие патриотизма. Выведение с орбиты и затопление старой космической станции «Мир» в марте 2001 года вызвали возмущение общественности. Потеря «Мира» была изображена в средствах массовой информации как серьезный удар по национальной гордости. Радикальная коммунистическая оппозиция рассматривала затопление станции «Мир» как часть зловещего западного заговора против России и даже обвинила президента Путина в том, что он уступил требованиям Запада. Это событие спровоцировало уличные протесты с плакатами и надписями «Правительство на дно!!!» и «Утопите Мир – утопим вас!»⁷³⁶.

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/e/ec/Vladimir_Putin_12_April_2001-4.jpg

Рис. 7. Выступление Владимира Путина на встрече с руководителями Центра подготовки космонавтов, космонавтами и ветеранами космической отрасли. Звездный городок, 12 апреля 2001 года.

Как критики правительства, так и правительственные чиновники апеллировали к общественному интересу к космической истории, причем каждая сторона использовала историческую память в поддержку своей программы. 12 апреля 2001 года, в сороковую годовщину полета Гагарина и всего через три недели после выведения с орбиты станции «Мир», президент Путин посетил Центр подготовки космонавтов в Звездном городке и выступил перед космонавтами с речью. Сотрудники центра подготовили специальную декорацию для выступления Путина – гигантский, во всю заднюю стену портрет Гагарина при всех регалиях – недвусмысленное послание президенту, напоминающее ему о высокой оценке достижений космонавтов предыдущими лидерами (рис.7). Со своей стороны, Путин также проявил чуткость к исторической памяти: он заверил космонавтов, что День космонавтики отмечают не только космонавты, но и вся страна. Чтобы поднять моральный дух космонавтов, особенно низкий после потери станции «Мир», Путин преподнес им дар. Очевидно, он решил, что самым ценным подарком для космонавтов будет новое подтверждение большого символического значения памяти о космических достижениях, и подарил им не что иное, как портрет Гагарина. Космонавты, в свою очередь, вручили президенту свой подарок: часы еще с одним портретом Гагарина на циферблате, и Путин немедленно надел их⁷³⁷. Обменявшись подарками, президент и космонавты продемонстрировали свою общую веру в миф о космонавтах⁷³⁸. Обе стороны, похоже, стремились избежать конфронтации из-за текущего спора о «Мире» и доказать свое уважение к космической истории. Это совместное вспоминание о славном прошлом советской космической программы подтвердило их общее желание выглядеть российскими наследниками советской славы.

Постсоветская политическая элита присвоила образ Гагарина в качестве своего собственного идеологического символа, эмблемы национальной гордости и технической мощи, а также обоснования для претензий на возвращение статуса сверхдержавы. Точно так же как президент Путин вновь утвердил имперский трехцветный флаг, герб с двуглавым орлом и государственный гимн советской эпохи с новым текстом, чтобы придать величие постсоветским национальным символам, космические мифы советской эпохи были поставлены на службу спонсируемому государством проекту повышения пошатнувшегося престижа России. В июле 2008 года президент Дмитрий Медведев объявил 2011 год, 50-летнюю годовщину полета Гагарина, «годом российской космонавтики»⁷³⁹. В декабре 2009-го Путин, занимавший тогда пост главы правительства, председательствовал на заседании оргкомитета по празднованию годовщины полета Гагарина. В своей широко разрекламированной речи Путин назвал полет «Востока» «поистине национальным триумфом, который сплотил и объединил тогда весь народ». Он призвал использовать эту возможность, чтобы «еще раз убедительно напомнить мировой общественности о ключевой роли России в освоении космоса, о значении отечественных исследовательских программ для всего человечества»; он выступил против книг и видеоигр, которые ставят американские космические достижения выше советских, и призвал к всестороннему пересмотру школьных учебников, чтобы искоренить «разного рода фальсификации» космической истории⁷⁴⁰. Длинный список спонсируемых государством юбилейных проектов включал вручение новых орденов и медалей; строительство и реконструкцию музеев и памятников; новые книги, фильмы, теле- и радиопередачи; конференции, молодежные программы, а также художественные и спортивные мероприятия⁷⁴¹. Российское правительство сделало своей задачей поставить космические мифы на службу собственным пропагандистским целям для повышения рейтинга внутри страны и улучшения своего имиджа за рубежом. Провозглашенное правительством намерение бороться с «фальсификациями» космической истории перекликается с ранее принятым президентом Медведевым решением о создании президентской комиссии «по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России»⁷⁴². Похоже, в то время как вредные исторические нарративы надо искоренять, космические мифы, выгодные интересам российского государства, следует всячески поощрять.

В постсоветской культуре – мешанине старых советских и новых капиталистических культурных коннотаций – космические мифы часто принимают форму того, что культуролог Наталья Иванова назвала «no(w)stalgia» («ностальящее»): не осуждение или идеализация прошлого, но его актуализация как набора привлекательных для сегодняшнего дня символов. Аудитория «ностальящего» – это «коллективный участник и коллективный интерпретатор, создатель мифа, часть мифа и разоблачитель мифа, сам – живое прошлое и одновременно суд над этим прошлым»⁷⁴³. Культурный антрополог Сергей Ушакин утверждал, что главная задача «постсоциалистической поэтики ностальгических клише» состоит в том, чтобы «произвести знакомый эффект узнавания, пробудить общие воспоминания, указать на общий словарь символических знаков» и, таким образом, преодолеть «своеобразный постсоветский стилистический кризис, особую невыразительность постсоциалистического дискурса»⁷⁴⁴.

В старые символы стали вкладывать совершенно иные смыслы. Когда президент Путин и космонавты хотели найти общий язык, обеим сторонам пришлось обратиться к ностальгическим образам прошлого вроде портретов Гагарина. Однако иконография Гагарина более не была привязана к тем конкретным идеологическим посланиям советского времени. Она стала общим набором символов, который мог выражать широкий спектр новых смыслов. В начале 1990-х космическая иконография вошла в молодежную культуру на популярных «Гагаринских вечеринках» – танцевальных рейвах, проходивших в павильоне «Космос» на ВДНХ в Москве. С потолка свисали гигантские макеты ракет и космических кораблей, огромный портрет Гагарина украшал танцпол, и на вечеринку были приглашены настоящие космонавты, чтобы общаться с участниками вечеринки. Помещение старых советских реликвий в контекст молодежных вечеринок произвело странный освобождающий эффект: космические символы более не воспринимались как идеологически нагруженные эмблемы советской пропаганды или перестроечного ревизионизма. «Наложение советской символики на атрибуты рейв-культуры, которое может показаться ироничным и даже абсурдным,– пишет культурный антрополог Алексей Юрчак,– на самом деле освободило связанные с Гагариным и космической программой символы от их советского пафоса, придало им новый облик и позволило включить их в производство новой культуры». Юрчак предложил метафору «сэмпла», чтобы описать (пере)использование советской символики в постсоветской культуре. «Подобно музыке хаус, которая создает бесконечное количество ремиксов, сэмплируется и используется в новых диджей-сетах, в данном случае бывшие официальные символы тоже микшируются (remixed) и встраиваются в новые контексты в свежем, нелинейном формате,– пишет он.– Таким образом, новые „символические сэмплы“ (symbolic samples), цитирующие старые и относительно недавние советские смыслы, помещаются в новый динамичный контекст»⁷⁴⁵.

Российский капитализм и семиотика космоса

В постсоветскую эпоху дискурсы прошлого и настоящего вступают в сложное взаимодействие. Как отмечает историк Мартин Коллинз, глобальная эпоха, в которую мы живем, изменила как культурное восприятие космических полетов, так и приоритеты космической эры. Метанарратив освоения космоса больше не доминирует в общественном представлении о космических полетах, и новые крупномасштабные космические проекты, как правило, связаны с глобальными системами спутниковой связи, а не с амбициозными планами пилотируемых полетов. Вместо того чтобы уводить человечество прочь с Земли в зачарованную неизвестность, космические проекты теперь соединяют разрозненные части нашей планеты, меняя сами понятия, в которых мы обсуждаем культуру в целом и в частности, культуру космической эры⁷⁴⁶.

Коллинз обращает наше внимание на семиотическую природу новых дискурсивных режимов: культурные символы не просто репрезентируют вещи, они действуют. Они создают среду «второй природы», в которой возникают новые идентичности, а новая форма власти – власть культуры – конкурирует со старыми политическими и институциональными структурами и перестраивает их. Таким образом, культуру нельзя рассматривать просто как раскрашенный фасад, за которым скрывается грубый механизм технологических инноваций, экономических стимулов и политических компромиссов. Культура сама по себе является действующей силой – инструментом инноваций, извлечения прибыли и борьбы за власть.

И капитализм, и коммунизм манипулировали символами: капитализм сделал семиотику неотъемлемой частью маркетинга, в то время как коммунизм включил ее в повседневную идеологическую пропаганду. Обе системы породили массовое производство и потребление символов; любая публичная репрезентация имела своей целью продать что-то, будь то товар или идеологическая догма. Деятели коммунистической пропаганды часто сталкивались с теми же задачами, что и менеджеры корпоративного маркетинга.

В постсоветской России культурное наследие десятилетий коммунистического правления столкнулось лицом к лицу с недавно зародившейся капиталистической культурой. Современные российские рекламные кампании зачастую умело сочетают старую советскую символику с «новыми русскими» капиталистическими ценностями. Пользуясь тем, что Коллинз назвал «смесью семиотики, капитализма, космических полетов, глобального и локального», они умело эксплуатируют привлекательность космических символов советской сверхдержавы, которые стали модными среди молодежи и питают ностальгические чувства пожилых людей. Летом 2006 года оператор сотовой связи МТС запустил рекламную кампанию в Москве для продвижения своего нового тарифного плана «Первый». На рекламном щите был изображен космонавт в скафандре, радостно позирующий с мобильным телефоном в космосе⁷⁴⁷. МТС также запустила телевизионный рекламный ролик со слоганом «Будь первым!». Эта недвусмысленная попытка позиционировать компанию как лидера отрасли была основана на популярной в России ассоциации образа космонавта с Юрием Гагариным, первым космонавтом. Послание на рекламном щите в то же время содержало самоиронию в постмодернистском стиле: у космонавта на руках были космические перчатки, что, конечно же, делало невозможным нажатие клавиш на телефоне. Таким образом, реклама притворялась вовсе не рекламой, а скорее приглашением зрителя вступить в семиотическую игру с противоречивыми символами.

Смешанные чувства гордости за славные космические достижения прошлого и стыда за потерю статуса сверхдержавы, а также ирония по отношению к обоим этим чувствам как идеологическим конструкциям создали благодатную почву для семиотического взаимодействия прошлого и настоящего, реальности и имитации, правды и рекламы. Показная рефлексия о симулированной реальности рекламы была выведена на новый уровень в серии телевизионных рекламных роликов МТС, последовавших за рекламной кампанией тарифа «Первый». В этих роликах сначала показывали космонавта, разговаривающего по мобильному телефону во время подготовки к старту, а затем камера уходила на общий план, показывая, что действие на самом деле происходит в декорациях на съемочной площадке во время подготовки к съемкам сцены запуска⁷⁴⁸. Лукаво отсылая к популярным конспирологическим теориям, будто космические полеты целиком инсценируются на съемочной площадке, а также к сюжету романа «Омон Ра», эти рекламные ролики приглашали зрителя стереть границу между реальностью и имитацией, между рекламой и игрой, а также между космической историей и сегодняшним рынком.

Глобальная спутниковая связь и системы навигации все больше интегрируются в российскую экономику, но их политические и культурные аспекты приобретают особый оттенок для российского общества и отягощаются воспоминаниями о советском прошлом. Еще в 1999 году в России не было законодательной базы для использования систем глобального позиционирования. По сообщениям СМИ, в 1998 году партия автомобилей «Фольксваген» была запрещена к продаже в России, поскольку они были оснащены GPS-приемниками⁷⁴⁹. В 2001 году российские власти решили создать отечественного конкурента GPS и реанимировали зашедший в тупик военный проект под названием ГЛОНАСС (глобальная навигационная спутниковая система) с целью распространить его использование на гражданскую сферу. В мае 2007 года президент Путин подписал указ, разрешающий бесплатный и открытый доступ к гражданским навигационным сигналам системы ГЛОНАСС как для российских, так и для зарубежных клиентов⁷⁵⁰. Российские власти обещали обеспечить глобальное покрытие к 2010 году, рассчитывая, что иностранные потребители, особенно на Ближнем Востоке и в Юго-Восточной Азии, будут заинтересованы в альтернативе GPS, которая не находилась бы под контролем США⁷⁵¹. Несмотря на огромные инвестиции (в 2010 году ГЛОНАСС потребляла треть годового бюджета Космического агентства Российской Федерации)⁷⁵², программа потерпела череду неудач из-за провалившихся запусков. Только в октябре 2011 года орбитальный парк ГЛОНАСС вышел на полную мощность – двадцать четыре спутника, едва обеспечивающих глобальное покрытие. Один из спутников вышел из строя в июле 2014 года, лишив систему глобального покрытия⁷⁵³.

Вместо того чтобы способствовать глобализации, спутниковые навигационные системы в российском контексте стали предметом международной технической конкуренции, инструментом политического влияния и поводом для возрождения национальной гордости. Российско-американские переговоры о технической и функциональной совместимости между GPS и ГЛОНАСС продвигались медленно. Тем временем Министерство промышленности России предложило ограничить продажи GPS-приемников, несовместимых с ГЛОНАСС⁷⁵⁴. Официальная политика в отношении глобальных навигационных систем в России, казалось, вернулась к старому советскому стереотипу национального изоляционизма. В марте 2007 года Путин провел заседание Государственного совета в Калуге – городе, прозванном «родиной космонавтики», где Циолковский провел большую часть жизни и написал свои самые важные работы. Провозгласив историческую преемственность с идеями Циолковского об освоении космоса, Путин инструктировал членов Совета, что система ГЛОНАСС «должна работать безупречно, она должна быть дешевле, лучше, чем GPS, по качеству». Он выразил уверенность, что российские потребители проявят «здоровый экономический патриотизм» и предпочтут ГЛОНАСС, а не GPS⁷⁵⁵. В декабре 2007 года первая партия двухсигнальных навигаторов GPS/ГЛОНАСС была быстро распродана в московских магазинах, еще за несколько месяцев до того, как потребители смогли использовать сигналы ГЛОНАСС на всей территории России⁷⁵⁶.

У российских пользователей «око в небе» зачастую ассоциировалось с государственной слежкой советской эпохи. В октябре 2007 года глава Федеральной службы безопасности (ФСБ) генерал Николай Патрушев объявил о планах создания общенациональной системы контроля за дорожным движением. Под лозунгом борьбы с терроризмом ФСБ намеревалась внедрить систему мониторинга личных автотранспортных средств на территории России. Технические детали новой системы не раскрывались, но подразумевалось, что она может использовать спутники для связи и определения местоположения машин. Журналисты быстро отреагировали, собрав первоначальные негативные отзывы на эту новость: «это вторжение в частную жизнь»; «попахивает нарушением конституционных прав граждан»; «всякая слежка вызывает неприятные ассоциации с тоталитарной сталинской эпохой»⁷⁵⁷. В то же время оказалось, что некоторые пользователи были совсем не против использовать устройства GPS, чтобы отслеживать передвижения своих детей⁷⁵⁸.

Смещение приоритетов с исследования космоса на применение спутников четко отразилось в российском общественном мнении. В опросе, проведенном в апреле 2005 года, наибольшее число респондентов (52%) заявили, что научные исследования и разработка передовых технологий должны быть главным приоритетом российской космической программы, 44% поддержали оборонные приложения, 17% отметили важность космических достижений для международного престижа и только 1–4% назвали приоритетными полеты на Луну и Марс, поиск внеземных цивилизаций и космический туризм⁷⁵⁹. Амбициозные проекты исследования космоса служат памятным символом, эмблемой «ностальящего» прошлого, но более не доминируют в сегодняшнем культурном процессе.

* * *

Чтобы помнить, мы должны создавать свои воспоминания. И мы создаем их на основе мифов и символов нашей культуры. Мифы советской космической истории представляют собой необычную смесь пропагандистских клише и личных воспоминаний участников космической программы. В то время как журналисты творчески интерпретировали официальные отчеты и романтизировали идеологически мотивированные нарративы, рассказы самих участников выражали их личные предпочтения, а по мере передачи этих историй от поколения к поколению они обрастали новыми приукрашенными подробностями. Во время перестройки и в первые постсоветские годы рассказы о космических неудачах, бытовавшие в качестве контрмифов в советский период, превратились в новый главный нарратив. В последние десятилетия спонсируемая государством пропаганда национальной гордости добавила еще один слой лака к личным воспоминаниям. Большинство космонавтов настолько привыкли носить навязанную им маску на публике, что она оставила неизгладимый отпечаток на их лицах. Например, автобиография Терешковой, написанная за нее бойким журналистом еще в 1960-х, была переиздана в 2003 году безо всяких изменений⁷⁶⁰. Слои символизации постепенно покрывали исходные воспоминания, и в итоге память и мифотворчество плавно слились воедино.

Культурные мифы не следует рассматривать просто как искаженные воспоминания. Именно эти «искажения» – культурная адаптация и апроприация символов – придают различным культурам индивидуальность, уникальный характер и особый угол зрения. Подобно тому как личные воспоминания человека больше говорят о его сегодняшней идентичности, чем о его прошлом, исторические мифы дают ценное представление о культуре, которая их породила. На пересечении истории освоения космоса и истории культуры семиотика памяти космической эры связывает воедино индивидуальную память и коллективный миф, материальность объектов и пластичность символов, подлинность фантазии и обманчивую природу истины.

Истинной памяти быть не может, поскольку каждый акт вспоминания – это воссоздание, реконструкция памяти. Пока россияне вспоминают космическую эру, эта память продолжает меняться, раскрывая новые символические значения и открывая для историков необозримый горизонт для исследований. Сместив акцент с развенчания мифов на изучение их происхождения и созидательной роли в культуре, мы сможем понять роль памяти в качестве двигателя культуры, а не статичного снимка прошлого.

Сноски

1

При финансовой поддержке Фонда Альфреда Слоуна и Дибнеровского института истории науки и техники в рамках проекта «История современной науки и техники» (History of Recent Science and Technology (HRST)).

(обратно)

2

Gerovich S. «Why Are We Telling Lies?»: The Creation of Soviet Space History Myths // The Russian Review. 2011. Vol. 70. № 3. P. 460–484.

(обратно)

3

Idem. Stalin’s Rocket Designers’ Leap into Space: The Technical Intelligentsia Faces the Thaw // Osiris. 2008. Vol. 23. P. 189–209.

(обратно)

4

Idem. «New Soviet Man» Inside Machine: Human Engineering, Spacecraft Design, and the Construction of Communism // Osiris. 2007. Vol. 22. P. 135–157.

(обратно)

5

Idem. Human-Machine Issues in the Soviet Space Program // Critical Issues in the History of Spaceflight / S. J. Dick, R. D. Launius (eds). Washington, DC: NASA SP-4702, 2006. P. 107–140.

(обратно)

6

Idem. The Human inside a Propaganda Machine: The Public Image and Professional Identity of Soviet Cosmonauts // Into the Cosmos: Space Exploration and Soviet Culture / J. T. Andrews, A. A. Siddiqi (eds). Pittsburgh, PA: University of Pittsburgh Press, 2011. P. 77–106.

(обратно)

7

Idem. Memories of Space and Spaces of Memory: Remembering Sergei Korolev // Soviet Space Culture: Cosmic Enthusiasm in Socialist Societies / E. Maurer, J. Richers, M. Rüthers, C. Scheide (eds). London: Palgrave Macmillan, 2011. P. 85–102.

(обратно)

8

Gerovich S. Creating Memories: Myth, Identity, and Culture in the Russian Space Age // Remembering the Space Age / S. J. Dick (ed.). Washington, DC: NASA History Division, 2008. P. 203–236.

(обратно)

9

Памук О. Белая крепость. СПб.: Амфора, 2005.

(обратно)

10

Neisser U., Harsh N. Phantom Flashbulbs: False Recollections of Hearing the News about Challenger // Affect and Accuracy in Recall: Studies of «Flashbulb» Memories / E. Winograd, U. Neisser (eds). New York: Cambridge University Press, 1992. P. 9–31.

(обратно)

11

Концепция памяти как динамичного и конструктивного процесса восходит к работе: Bartlett F. C. Remembering. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 1932. Обзоры недавних исследований см. в: Schacter D. L. et al. The Cognitive Neuroscience of Constructive Memory // Annual Review of Psychology. 1998. Vol. 49. P. 289–318; Schacter D. L. Memory Distortion: History and Current Status // Memory Distortion: How Minds, Brains, and Societies Reconstruct the Past / D. L. Schacter (ed.). Cambridge, MA: Harvard University Press, 1995. P. 1–43; Idem. Searching for Memory: The Brain, the Mind, and the Past. New York: Basic Books, 1996.

(обратно)

12

Об экспериментах по «стиранию» обусловливания страхом у крыс см.: Nader K., Schafe G. E., Le Doux J. E. Fear Memories Require Protein Synthesis in the Amygdala for Reconsolidation after Retrieval // Nature. 2000. Vol. 406. P. 722–726. Об экспериментах, показывающих возможности имплантации ложных воспоминаний у людей, см.: Loftus E. F., Ketcham K. The Myth of Repressed Memory. New York: St. Martin’s Press, 1994.

(обратно)

13

Rosenfeld I. The Invention of Memory: A New View of the Brain. New York: Basic Books, 1988.

(обратно)

14

См.: Bruner J. S. Autobiography and Self // Acts of Meaning. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1990. P. 99–138; Neisser U., Fivush R. (eds) The Remembering Self: Construction and Accuracy in the Self-Narrative. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 1994.

(обратно)

15

Сакс О. Человек, который принял жену за шляпу, и другие истории из врачебной практики. СПб.: Science Press, 2006. С. 152.

(обратно)

16

Eakin P. J. Autobiography, Identity, and the Fictions of Memory // Memory, Brain, and Belief / D. L. Schacter, E. Scarry (eds). Cambridge, MA: Harvard University Press, 2000. P. 293–294. О «синдроме ложной памяти» как механизме адаптации см.: The Seven Sins of Memory: How the Mind Forgets and Remembers. New York: Houghton Mifflin, 2001.

(обратно)

17

О недавних попытках собрать специалистов по когнитивной психологии, психопатологии, психиатрии, нейробиологии, социальной психологии, социологии и истории, чтобы обсудить феномен памяти с разных дисциплинарных точек зрения, см. академический журнал «Memory Studies», а также: Butler T. (ed.) Memory: History, Culture and the Mind. Oxford, UK: Blackwell, 1989.

(обратно)

18

См. свежие работы по коллективной памяти в социальной и культурной истории: Confino A., Fritzsche P. (eds) The Work of Memory: New Directions in the Study of German Society and Culture. Urbana: University of Illinois Press, 2002; Connerton P. How Societies Remember. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 1989; Gillis J. R. (ed.) Commemorations: The Politics of National Identity. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1994; Nora P. (ed.) Realms of Memory: Rethinking the French Past. 3 vols / Translated from the French L. D. Kritzman. New York: Columbia University Press, 1996–1998; Idem. (ed.) Rethinking France: Les Lieux de mémoire. 2 vols / Translated from the French D. P. Jordan. Chicago: University of Chicago Press, 2001–2006; Нора П. Франция – память. СПб.: Издательство Санкт-Петербургского университета, 1999; Olick J. The Politics of Regret: On Collective Memory and Historical Responsibility. New York: Routledge, 2007; Idem. (ed.) States of Memory: Continuities, Conflicts, and Transformations in National Retrospection. Durham, NC: Duke University Press, 2003; Zerubavel E. Time Maps: Collective Memory and the Social Shape of the Past. Chicago: University of Chicago Press, 2003. Среди работ, посвященных «травматичным» событиям в американской исторической памяти: Linenthal E. T., Engelhardt T. (eds) History Wars: The Enola Gay and Other Battles for the American Past. New York: Metropolitan Books, 1996; Linenthal E. T. The Unfinished Bombing: Oklahoma City in American Memory. Oxford, UK: Oxford University Press, 2001; Rosenberg E. S. A Date Which Will Live: Pearl Harbor in American Memory. Durham, NC: Duke University Press, 2003.

(обратно)

19

В данной книге «коллективная память» понимается и как набор культурных норм, регулирующий практики сохранения и передачи памяти, и как корпус текстов и других видов символической репрезентации, которые конкретная культура производит, опираясь на эти нормы. Самые авторитетные тексты функционируют как воплощения «главного нарратива» и устанавливают действующие нормы для более широкого дискурса вспоминания. Термин «коллективная память» при этом не подразумевает однообразия индивидуальных воспоминаний или монолитности культуры. Разные группы в рамках более широкого общества могут иметь разные коллективные воспоминания, которые подкрепляют групповые идентичности, а собственные нарративы этих групп могут вступать в конфликт с «главным нарративом», преобладающим в культуре в целом.

(обратно)

20

Wertsch J. V. Collective Memory // Memory in Mind and Culture / P. Boyer, J. V. Wertsch (eds). Cambridge, UK: Cambridge University Press, 2009. P. 117–137.

(обратно)

21

Assmann J. Communicative and Cultural Memory // Cultural Memory Studies: An International and Interdisciplinary Handbook / A. Erll, A. Nünning (eds). Berlin: Walter de Gruyter, 2008. P. 113–118.

(обратно)

22

Idem. Collective Memory and Cultural Identity // New German Critique. 1995. Vol. 65. P. 125–133.

(обратно)

23

Walzer H. Communicative Memory // Cultural Memory Studies: An International and Interdisciplinary Handbook / A. Erll, A. Nünning (eds). Berlin: Walter de Gruyter, 2008. P. 285–298.

(обратно)

24

Fritzsche P. The Case of Modern Memory // Journal of Modern History. 2001. Vol. 73. P. 107.

(обратно)

25

Нора П. Между памятью и историей. Проблематика мест памяти // Нора П. Франция – память. С. 17.

(обратно)

26

Fritzsche P. The Case of Modern Memory.

(обратно)

27

Siddiqi A. A. Spaceflight in the National Imagination // Remembering the Space Age / S. J. Dick (eds). Washington, DC: NASA History Division, 2008. P. 17–35. О мифах вокруг Циолковского см.: Andrews J. T. Red Cosmos: K. E. Tsiolkovskii, Grandfather of Soviet Rocketry. College Station: Texas A&M University Press, 2009.

(обратно)

28

См.: Launius R. D. American Spaceflight History’s Master Narrative and the Meaning of Memory // Remembering the Space Age / S. J. Dick (ed.). Washington, DC: NASA History Division, 2008. P. 353–385; Launius R. D., McCurdy H. E. (eds) Spaceflight and the Myth of Presidential Leadership. Urbana: University of Illinois Press, 1997.

(обратно)

29

См.: Launius R. D. Heroes in a Vacuum: The Apollo Astronaut as a Cultural Icon. Paper presented at the 43rd AIAA Aerospace Sciences Meeting and Exhibit, January 10–13, 2005, Reno, Nevada. AIAA Paper № 2005-702. http://klabs.org/history/roger/launius_2005.pdf.

(обратно)

30

«In the Shadow of the Moon». David Sington. Discovery Films, 2007.

(обратно)

31

«The Wonder of It All». Jeffrey Roth. Jeffrey Roth Productions, 2007.

(обратно)

32

Wells R. A. Review: The Wonder of It All // Space Review. 2007. November 12. http://www.thespacereview.com/article/996/1.

(обратно)

33

Merridale C. War, Death, and Remembrance in Soviet Russia // War and Remembrance in the Twentieth Century / J. Winter, E. Sivan (eds). Cambridge, UK: Cambridge University Press, 1999. P. 77.

(обратно)

34

См.: Jenks A. L. The Sincere Deceiver: Yuri Gagarin and the Search for a Higher Truth // Into the Cosmos: Space Exploration and Soviet Culture / J. T. Andrews, A. A. Siddiqi (eds). Pittsburgh, PA: University of Pittsburgh Press, 2011. P. 107–132.

(обратно)

35

См. отличный анализ проявлений культа Гагарина и реакций на него в ст.: Jenks A. L. Conquering Space: The Cult of Yuri Gagarin // Soviet and Post/Soviet Identities / C. Kelly, M. Bassin (eds). Cambridge, UK: Cambridge University Press, 2012. P. 129–149.

(обратно)

36

В своем глубоком исследовании воспоминаний о сталинском терроре, бытовавших в хрущевскую эпоху, историк Полли Джонс ставит под вопрос жесткость «разделения публичной и частной памяти при государственном социализме» и предполагает, что «публичная память (а равно и публичное забывание) обычно формируется взаимодействием и борьбой между разными нарративами о прошлом и разными формулировками воспоминаний» (Jones P. Myth, Memory, Trauma: Rethinking the Stalinist Past in the Soviet Union, 1953–70. New Haven, CT: Yale University Press, 2013. P. 10).

(обратно)

37

Иванова Н. Ностальящее. Ретро на (пост)советском телеэкране // Знамя. 1997. № 9. С. 204–211.

(обратно)

38

Oberg J. Soviet Space Propaganda: Doctored Cosmonaut Photos // Wired. 2011. April 4. http://www.wired.com/wiredscience/2011/04/soviet-space-propaganda/?pid=1181.

(обратно)

39

Голованов Я. Королев: факты и мифы. М.: Наука, 1994. C. 632.

(обратно)

40

Этого подхода часто придерживались любители космической истории, именовавшие себя «космическими сыщиками», см.: Phelan D. (ed.) Cold War Space Sleuths: The Untold Secrets of the Soviet Space Program. New York: Springer/Praxis, 2013.

(обратно)

41

Oberg J. Soviet Space Propaganda.

(обратно)

42

См.: Aldrin A. J. Innovation, the Scientists and the State: Programmatic Innovation and the Creation of the Soviet Space Program. PhD diss. University of California, Los Angeles, 1996; Barry W. The Missile Design Bureaux and Soviet Piloted Space Policy, 1953–1974. PhD diss. Oxford University, 1995; Siddiqi A. A. Challenge to Apollo: The Soviet Union and the Space Race, 1945–1974. Washington, DC: NASA, 2000.

(обратно)

43

См.: Andrews J. T., Siddiqi A. A. (eds) Into the Cosmos: Space Exploration and Soviet Culture. Pittsburgh, PA: University of Pittsburgh Press, 2011; Jenks A. L. The Cosmonaut Who Couldn’t Stop Smiling: The Life and Legend of Yuri Gagarin. DeKalb: Northern Illinois University Press, 2012; Lewis C. S. The Red Stuff: A History of the Public and Material Culture of Early Human Spaceflight in the USSR. PhD diss. George Washington University, 2008; Maurer E., Richers J., Rüthers M., Scheide C. (eds) Soviet Space Culture: Cosmic Enthusiasm in Socialist Societies. London: Palgrave Macmillan, 2011; Siddiqi A. A. The Red Rockets’ Glare: Space Flight and the Soviet Imagination, 1857–1957. New York: Cambridge University Press, 2010; Smith M. G. Rockets and Revolution: A Cultural History of Early Spaceflight. Lincoln: University of Nebraska Press, 2015.

(обратно)

44

Голованов Я. Королев: факты и мифы. С. 657.

(обратно)

45

Kohonen I. The Heroic and the Ordinary: Photographic Representations of Soviet Cosmonauts in the Early 1960s // Soviet Space Culture: Cosmic Enthusiasm in Socialist Societies / E. Maurer, J. Richers, M. Rüthers, C. Scheide (eds). London: Palgrave Macmillan, 2011. P. 104.

(обратно)

46

Голованов Я. Заметки вашего современника. Т. 1. 1953–1970. М.: Доброе слово, 2001. С. 345 (дневниковая запись за январь-февраль 1969 года).

(обратно)

47

О практиках сохранения и передачи памяти в советском и постсоветском контекстах см.: Бойм С. Будущее ностальгии. 2-е изд. М.: Новое литературное обозрение, 2021; Corney F. C. Rethinking a Great Event: The October Revolution as Memory Project // Social Science History. 1998. Vol. 22. №4. P. 389–414; David-Fox M. Cultural Memory in the Century of Upheaval: Big Pictures and Snapshots // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2001. №2. P. 601–613; Etkind A. Post-Soviet Hauntology: Cultural Memory of the Soviet Terror // Constellations. 2009. Vol. 16. №16. P. 182–200; Hosking G. A. Memory in a Totalitarian Society: The Case of the Soviet Union // Memory: History, Culture and the Mind / T. Butler (ed.). Oxford, UK: Blackwell, 1989. P. 97–114; Jones P. Myth, Memory, Trauma; Kirschenbaum L. A. The Legacy of the Siege of Leningrad, 1941–1995: Myth, Memories, and Monuments. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 2006; Kozlov D. The Readers of Novyi Mir: Coming to Terms with the Stalinist Past. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2013; Merridale C. Death and Memory in Twentieth-Century Russia. New York: Viking Penguin, 2001; Palmer S. W. How Memory Was Made: The Construction of the Memorial to the Heroes of the Stalingrad Battle // Russian Review. 2009. Vol. 68. №3. P. 373–407; Wertsch J. V. Voices of Collective Remembering. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 2002, а также специальный номер журнала «Неприкосновенный запас», посвященный советской памяти: Неприкосновенный запас. 2009. № 2. https://magazines.gorky.media/nz/2009/2.

(обратно)

48

См.: Hagemeister M. Russian Cosmism in the 1920s and Today // The Occult in Russian and Soviet Culture / B. G. Rosenthal (ed.). Ithaca, NY: Cornell University Press, 1997. P. 185–202; Young G. M. The Russian Cosmists: The Esoteric Futurism of Nikolai Fedorov and His Followers. New York: Oxford University Press, 2012.

(обратно)

49

Siddiqi A. A. The Red Rockets’ Glare. Ch. 1–3; Smith M. G. Rockets and Revolution. Ch. 2, 6.

(обратно)

50

См.: Josephson P. R. Would Trotsky Wear a Bluetooth? Technological Utopianism under Socialism, 1917–1989. Baltimore, MD: Johns Hopkins University Press, 2009.

(обратно)

51

См.: Jenks A. L. The Cosmonaut Who Couldn’t Stop Smiling. Ch. 7; Josephson P. R. Rockets, Reactors and Soviet Culture // Science and the Soviet Social Order / L. R. Graham (ed.). Cambridge, MA: Harvard University Press, 1990. P. 168–191; Lewis C. S. From the Kitchen into Orbit: The Convergence of Human Spaceflight and Khrushchev’s Nascent Consumerism // Into the Cosmos: Space Exploration and Soviet Culture / J. T. Andrews, A. A. Siddiqi (eds). Pittsburgh, PA: University of Pittsburgh Press, 2011. P. 213–239.

(обратно)

52

Рейли Д. Советские бэйби-бумеры. Послевоенное поколение рассказывает о себе и о своей стране / Пер. с англ. Т. Эйдельман. М.: Новое литературное обозрение, 2015.

(обратно)

53

О культуре умолчания в советском публичном дискурсе см.: Siddiqi A. A. Cosmic Contradictions: Popular Enthusiasm and Secrecy in the Soviet Space Program // Into the Cosmos: Space Exploration and Soviet Culture / J. T. Andrews, A. A. Siddiqi (eds). Pittsburgh, PA: University of Pittsburgh Press, 2011. P. 47–76; Jenks A. L. The Sincere Deceiver.

(обратно)

54

Rosenberg E. S. Far Out: The Space Age in American Culture // Remembering the Space Age / S. J. Dick (ed.). Washington, DC: NASA History Division, 2008. P. 157–184.

(обратно)

55

См., например: Launius R. D. Perceptions of Apollo: Myth, Nostalgia, Memory, or All of the Above? // Space Policy. 2005. №21. P. 129–139; Atwill W. D. Fire and Power: The American Space Program as Postmodern Narrative. Athens: University of Georgia Press, 1994; Smith A. Moondust: In Search of the Men Who Fell to Earth. New York: Fourth Estate, 2005. Историографический обзор культурной истории космической эпохи: Siddiqi A. A. American Space History: Legacies, Questions, and Opportunities for Future Research // Critical Issues in the History of Spaceflight / S. J. Dick, R. D. Launius (eds). Washington, DC: NASA SP-4702, 2006, особенно P. 472–477.

(обратно)

56

См.: Launius R. D. American Spaceflight History’s Master Narrative and the Meaning of Memory // Remembering the Space Age / S. J. Dick (ed.). Washington, DC: NASA History Division, 2008. P. 353–385.

(обратно)

57

McCurdy H. E. Space and the American Imagination. Washington, DC: Smithsonian Institution Press, 1997.

(обратно)

58

См.: Benjamin M. Rocket Dreams: How the Space Age Shaped Our Vision of a World Beyond. New York: Free Press, 2003; Neufeld M. J. (ed.) Spacefarers: Images of Astronauts and Cosmonauts in the Heroic Era of Spaceflight. Washington, DC: Smithsonian Institution Scholarly Press, 2013; Penley C. NASA/Trek: Popular Science and Sex in America. New York: Verso, 1997; Shaw D. B. Bodies Out of This World: The Space Suit as Cultural Icon // Science as Culture. 2004. № 13. P. 123–144.

(обратно)

59

О культуре (культурах) НАСА см.: Brown A. Accidents, Engineering, and History at NASA, 1967–2003 // Critical Issues in the History of Spaceflight / S. J. Dick, R. D. Launius (eds). Washington, DC: NASA SP-4702, 2006. P. 377–402; Sato Y. Local Engineering and Systems Engineering: Cultural Conflict at NASA’s Marshall Space Flight Center, 1960–1966 // Technology and Culture. 2005. Vol. 46. №3. P. 561–583; Vaughan D. The Challenger Launch Decision: Risky Technology, Culture, and Deviance at NASA. Chicago: University of Chicago Press, 1996; Vaughan D. Changing NASA: The Challenges of Organizational System Failures // Critical Issues in the History of Spaceflight / S. J. Dick, R. D. Launius (eds). Washington, DC: NASA SP-4702, 2006. P. 349–376.

(обратно)

60

Галисон П. Зона обмена: координация убеждений и действий / Пер. с англ. В. А. Геровича // Вопросы истории естествознания и техники. 2004. № 1. С. 64–91.

(обратно)

61

Аналитический обзор XXXI академических чтений по космонавтике, посвященных 100-летию со дня рождения академика С. П. Королева, Россия, 30.01–01.02, 2007. http://www.ihst.ru/~akm/ao31.pdf. См. также: Siddiqi A. From Russia with History // NASA History Division News and Notes. 2007. Vol. 24. № 2. P. 1–2, 4–5. http://history.nasa.gov/nltr24-2.pdf.

(обратно)

62

Andrews J. T. Red Cosmos.

(обратно)

63

Мы – наследники Циолковского // Комсомольская правда. 17 сентября 1947 г.

(обратно)

64

Siddiqi A. A. The Red Rockets’ Glare. P. 297.

(обратно)

65

См.: Голованов Я. Королев и Циолковский. Неопубликованная рукопись. Российский государственный архив научной и технической документации (РГАНТД). Ф. 211. Оп. 4. Д. 150. http://vystavki.rgantd.ru/korolev/pics/006008.pdf; Ветров Г. С. П. Королев и космонавтика: первые шаги. М.: Наука, 1994. Гл. 20, 21.

(обратно)

66

Голованов Я. Королев: факты и мифы. С. 110.

(обратно)

67

Siddiqi A. A. The Red Rockets’ Glare. Ch. 9.

(обратно)

68

Голованов Я. Заметки вашего современника. Т. 2. С. 55.

(обратно)

69

См.: Jenks A. L. The Cosmonaut Who Couldn’t Stop Smiling.

(обратно)

70

Siddiqi A. A. Cosmic Contradictions.

(обратно)

71

О вопросах человеко-машинного взаимодействия в советской космической программе см. главу 5 этой книги.

(обратно)

72

Siddiqi A. A. Cosmic Contradictions. P. 63.

(обратно)

73

Материалы XXII съезда. М.: Госполитиздат, 1961. С. 411.

(обратно)

74

Рябчиков Е. Воля к победе // Авиация и космонавтика. 1962. №4. С. 19 (курсив мой.– В. Г.).

(обратно)

75

Материалы XXII съезда. М.: Госполитиздат, 1961. С. 411.

(обратно)

76

Цит. по: Голованов Я. Наш Гагарин. М.: Прогресс, 1978. С. 272.

(обратно)

77

О публичной роли Гагарина как образца для советских моральных кампаний см.: Jenks A. L. The Cosmonaut Who Couldn’t Stop Smiling.

(обратно)

78

Ibid. P. 20–21.

(обратно)

79

McCannon J. Red Arctic: Polar Exploration and the Myth of the North in the Soviet Union, 1932–1939. New York: Oxford University Press, 1998. P. 68.

(обратно)

80

Bailes K. Technology and Legitimacy: Soviet Aviation and Stalinism in the 1930s // Technology and Culture. 1976. №1. P. 55–81; Bergman J. Valerii Chkalov: Soviet Pilot as New Soviet Man // Journal of Contemporary History. 1998. Vol. 33 №1. P. 135–152; Palmer S. W. Dictatorship of the Air: Aviation Culture and the Fate of Modern Russia. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 2006. Ch. 8.

(обратно)

81

Список биографий космонавтов и показательный анализ паттернов в их основе см. в: Lewis C. S. The Red Stuff: A History of the Public and Material Culture of Early Human Spaceflight in the USSR. PhD diss. George Washington University, 2008. Ch. 2.

(обратно)

82

Boym S. Kosmos: Remembrances of the Future // Kosmos: A Portrait of the Russian Space Age / Photographs by A. Bartos, text by S. Boym. Princeton, NJ: Princeton Architectural Press, 2001. P. 91.

(обратно)

83

Palmer S. W. Dictatorship of the Air. Ch. 2.

(обратно)

84

Каманин Н. Скрытый космос: В 4 т. М.: Инфортекст, 1995–1997 (т. 1–2); Новости космонавтики, 1999–2001 (т. 3–4). Т. 2. 1964–1966. С. 39 (дневниковая запись от 14 апреля 1964 года).

(обратно)

85

Там же. Т. 1. 1960–1963. С. 291 (дневниковая запись от 15 июня 1963 года).

(обратно)

86

Yuri Gagarin: The First Cosmonaut. Moscow: Novosti Press Agency Publishing House, 1977.

(обратно)

87

Интервью с М. Попович, беседовала Т. Бриз // Вечерний Якутск. 18 марта 2005 года. http://epizodyspace.ru/bibl/intervy/popovich-m1.html.

(обратно)

88

Интервью с П. Поповичем, беседовал В. Шуневич // Факты (Киев). 18 июля 2003 года. http://epizodyspace.ru/bibl/intervy/popovich.html.

(обратно)

89

Интервью с П. Поповичем, беседовал В. Королев // Медицинская газета. 13 апреля 2007 года. http://goo.gl/NW7R68. Стенограмму диалога Гагарина и Поповича о «Ландышах» см. в кн.: Давыдов В. А. (ред.) Первый пилотируемый полет: российская космонавтика в архивных документах: В 2 т. М.: Родина МЕДИА, 2011. Т. 1. С. 441.

(обратно)

90

О хрущевских практиках десталинизации см.: Jones P. (ed.) The Dilemmas of De-Stalinization: Negotiating Cultural and Social Change in the Khrushchev Era. London: Routledge, 2006; Taubman W. Khrushchev: The Man and His Era. New York: W. W. Norton, 2003.

(обратно)

91

Вайль П., Генис А. 60-е. Мир советского человека. М.: Новое литературное обозрение, 1996. С. 25.

(обратно)

92

Наглядный анализ явных противоречий в публичном образе Гагарина см. в кн.: Jenks A. L. The Cosmonaut Who Couldn’t Stop Smiling. Ch. 6, 7 (цит.: P. 157).

(обратно)

93

О противоречиях в публичном образе космонавтов см. главу 6 этой книги.

(обратно)

94

См.: Мозжорин Ю. Так это было…: мемуары Ю. А. Мозжорина. Мозжорин в воспоминаниях современников / Ред. Н. А. Анфимов. М.: Международная программа образования, 2000. С. 298–302.

(обратно)

95

Кларк К. Советский роман: история как ритуал / Пер. с англ. под ред. М. А. Литовской. Екатеринбург: Издательство Уральского университета, 2002.

(обратно)

96

Голованов Я. Заметки вашего современника. Т. 1. С. 399 (дневниковые записи за январь – март 1970 года).

(обратно)

97

Воспоминания Анатолия Кириллова в кн.: Успенская Л. В. (сост.) Человек. Корабль. Космос: сборник документов к 50-летию полета в космос Ю. А. Гагарина. М.: Новый хронограф, 2011. С. 522–523. См. также: Королева Н. С. П. Королев. Отец. М.: Наука, 2007. Т. 3. С. 44–46. Знаменитый кадр из той съемки до сих пор выдают за фото, якобы сделанное во время полета Гагарина; см., например: Семенова М. «Разулся и зашел в корабль»: полет Гагарина в воспоминаниях // РИА Новости. 2021. 12 апреля. https://ria.ru/20210412/gagarin-1727364458.html.

(обратно)

98

Воспоминания Евгения Карпова в кн.: Ишлинский А. (ред.) Академик С. П. Королев. Ученый. Инженер. Человек. Творческий портрет по воспоминаниям современников: сборник статей. М.: Наука, 1986. С. 472–473.

(обратно)

99

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 137 (дневниковая запись от 8 августа 1962 года).

(обратно)

100

Флорианский М. Четвертого октября, впервые в мире // Московские новости. 1987. 4 октября; воспоминания Марка Галлая в кн.: Ишлинский А. (ред.) Академик С. П. Королев. С. 63.

(обратно)

101

Siegelbaum L. Sputnik Goes to Brussels: The Exhibition of a Soviet Technological Wonder // Soviet Space Culture: Cosmic Enthusiasm in Socialist Societies / E. Maurer, J. Richers, M. Rüthers, C. Scheide (eds). London: Palgrave Macmillan, 2011. P. 184.

(обратно)

102

Воспоминания Сталя Денисова в кн.: Ишлинский А. (ред.) Академик С. П. Королев. С. 218.

(обратно)

103

Grahn S. Soviet Space Deceptions – Not So Many After All! http://www.svengrahn.pp.se/histind/Fakes/Fakes.htm; Pesavento P. Sleuthing the Vostok: The Inside Story of the US Intelligence Community’s Effort to Understand Korolev’s First Manned Program // Journal of the British Interplanetary Society. 2009. № 62, suppl. 1. P. 2–20.

(обратно)

104

Ивановский О. Поехали-и-и! // Наука и жизнь. 2001. № 4. С 31. https://www.nkj.ru/archive/articles/5828/.

(обратно)

105

Oberg J. Soviet Space Propaganda.

(обратно)

106

О манипуляциях иконографией в сталинскую эпоху см.: King D. The Commissar Vanishes: The Falsification of Photographs and Art in Stalin’s Russia. New York: Metropolitan Books, 1997.

(обратно)

107

Батурин Ю. М. (ред.) Советская космическая инициатива в государственных документах. 1946–1964. М.: РТСофт, 2008. С. 315–316.

(обратно)

108

Королева Н. С. П. Королев. Т. 3. С. 150–173.

(обратно)

109

Хотя СССР напрямую не транслировал посадку «Аполлона-11» на Луне, по телевидению передавали короткие новостные сообщения о ней. Газетные публикации были задержаны, поскольку в первые дни после полета ЦК партии принял решение сосредоточить информирование о полете «Аполлона» в руках новостного агентства ТАСС. См.: Голованов Я. Заметки вашего современника. Т. 1. С. 372 (дневниковые записи за июнь – сентябрь 1969 года).

(обратно)

110

См.: Lewis C. S. The Red Stuff. Ch. 4.

(обратно)

111

Lewis C. S. The Red Stuff. P. 125.

(обратно)

112

Фотография была сделана во время отпуска в Сочи в мае 1961 года. http://lenta.ru/photo/2011/04/11/gagarin#31.

(обратно)

113

Кукушкин В. С. История архитектуры Нижнего Дона и Приазовья. Ростов-на-Дону: ГинГо, 1996. http://architecture.artyx.ru/books/item/f00/s00/z0000005/st020.shtml.

(обратно)

114

Каминская М. Почему Гагарин – в Таганроге // Наше время. 8 апреля 2011 г. http://www.nvgazeta.ru/news/12381/470262/.

(обратно)

115

Wade M. Taming the Fire // Encyclopedia Astronautica. http://www.astronautix.com/articles/tamefire.htm.

(обратно)

116

Черток Б. Е. Ракеты и люди: В 4 т. 3-е изд. М.: Машиностроение, 2002. Т. 4. С. 490.

(обратно)

117

Черток Б. Е. Ракеты и люди. Т. 4. С. 497–498, 493. О сложных отношениях между Королевым и Глушко см. интервью автора с Анатолием Дароном: Gerovitch S. Voices of the Soviet Space Program: Cosmonauts, Soldiers, and Engineers Who Took the USSR into Space. New York: Palgrave Macmillan, 2014. P. 53–58, 64.

(обратно)

118

Черток Б. Е. Ракеты и люди. Т. 4. С. 498–499.

(обратно)

119

Голованов Я. Королев. С. 453.

(обратно)

120

Новиков В. Художественная правда и диалектика творчества. М.: Советский писатель, 1974. С. 507.

(обратно)

121

Смирнов Л. и др. Письмо Центральному комитету партии. 2 февраля 1966 года; Российский государственный архив экономики (РГАЭ), Москва. Ф. 4372. Оп. 81. Д. 1944. Л. 50.

(обратно)

122

Merridale C. War, Death, and Remembrance in Soviet Russia // War and Remembrance in the Twentieth Century / J. Winter, E. Sivan (eds). Cambridge, UK: Cambridge University Press, 1999. P. 77.

(обратно)

123

О противоречии между профессиональной идентичностью и публичным образом советских космонавтов см. главу 6 этой книги. О том, как секретность сформировала идентичность космических инженеров, см. главу 2.

(обратно)

124

Интервью с М. Тихонравовым, беседовал А. П. Романов. 9 августа 1968 года; Архив Российской академии наук, Москва. Ф. 1546. Оп. 1. Д. 64. Л. 2.

(обратно)

125

Черток Б. Записная книжка № 16, сентябрь – ноябрь 1964 года. Архив Чертока в Смитсоновском национальном музее воздухоплавания и астронавтики, Вашингтон, США.

(обратно)

126

Jenks A. L. The Sincere Deceiver.

(обратно)

127

Голованов Я. Заметки вашего современника. Т. 1. С. 383 (дневниковые записи за сентябрь 1969 – январь 1970 года).

(обратно)

128

Там же. С. 353 (дневниковые записи за сентябрь – декабрь 1968 года).

(обратно)

129

Там же. С. 372 (дневниковые записи за январь – сентябрь 1969 года).

(обратно)

130

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 3. 1967–1968. С. 333–334 (дневниковая запись от 12 декабря 1968 года).

(обратно)

131

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 2. С. 29 (дневниковая запись от 21 марта 1964 года); Т. 1. С. 176 (дневниковая запись от 31 октября 1962 года); Т. 4. С. 182 (дневниковая запись от 6 июня 1970 года), 152 (дневниковая запись от 18 апреля 1970 года).

(обратно)

132

Об идеализации сталинской эпохи советскими инженерами-ракетчиками см. главу 2 этой книги.

(обратно)

133

Быстрова И. В. Военно-промышленный комплекс СССР в годы холодной войны: Вторая половина 40-х – начало 60-х гг. М.: Институт российской истории РАН, 2000. С. 244–246.

(обратно)

134

Интервью автора с Семеном Рагозиным, Брайтон, Массачусетс, 6 января 2009 года.

(обратно)

135

Lewis C. S. The Red Stuff. P. 312–314.

(обратно)

136

Подвойский Л. «Не рано ли заигрывать с Луной?» Ответ скептику // Комсомольская правда. 1960. № 137. 11 июня. С. 1.

(обратно)

137

Наумов В. и др. (сост.). Георгий Жуков. Стенограмма октябрьского (1957 г.) пленума ЦК КПСС и другие документы. М.: Международный фонд «Демократия», 2001. С. 493.

(обратно)

138

1001 избранный советский политический анекдот / Ю. Телесин (сост.). Tenafly, N. J.: Эрмитаж, 1986. С. 59.

(обратно)

139

Там же. С. 92, 131.

(обратно)

140

Об обстоятельствах ареста Королева см.: Siddiqi A. A. The Red Rockets’ Glare. Ch. 5.

(обратно)

141

Томилин К. Сталин санкционировал убийство Королева // Саров. Июнь 2002. http://www.ihst.ru/projects/sohist/papers/korolev.htm. Список с фамилией Королева хранится в Архиве Президента РФ (АП РФ), Москва. Ф. 3. Оп. 24. Д. 419. Л. 170.

(обратно)

142

О Королеве см.: Голованов Я. Королев: факты и мифы; Harford J. Korolev: How One Man Masterminded the Soviet Drive to Beat America to the Moon. New York: John Wiley & Sons, 1997; Ишлинский А. (ред.) Академик С. П. Королев; Королева Н. С. П. Королев. О Глушко см.: Качур П. И., Глушко А. В. Валентин Глушко. СПб.: Политехника, 2008; Рахманин В. Ф., Стернин Л. Е. (ред.) Однажды и навсегда: документы и люди о создателе ракетных двигателей и космических систем академике Валентине Петровиче Глушко. М.: Машиностроение, 1998.

(обратно)

143

Раушенбах Б. Постскриптум. М.: Аграф, 2001. С. 75.

(обратно)

144

Голованов Я. Королев: факты и мифы. С. 437.

(обратно)

145

См., например, вводное слово Юрия Коптева, возглавлявшего Российское авиационно-космическое агентство, в кн.: Мозжорин Ю. Так это было. С. 7.

(обратно)

146

Jones P. Introduction // Jones P. (ed.) The Dilemmas of De-Stalinization. P. 1. В этот сборник под редакцией Полли Джонс включена обширная библиография по хрущевскому периоду. См. также превосходный историографический обзор: Dobson M. The Post-Stalin Era: De-Stalinization, Daily Life, and Dissent // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2011. Vol. 12. № 4. P. 905–924.

(обратно)

147

Грушин Б. А. Четыре жизни России в зеркале опросов общественного мнения. Т. 1: Жизнь 1-я. Эпоха Хрущева. М.: Прогресс-Традиция, 2001. С. 403.

(обратно)

148

Bailes K. Technology and Society under Lenin and Stalin: Origins of the Soviet Technical Intelligentsia, 1917–1941. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1978.

(обратно)

149

McDougall W. A. …the Heavens and the Earth: A Political History of the Space Age. New York: Basic Books, 1985.

(обратно)

150

См.: Aldrin A. J. Innovation, the Scientists and the State; Barry W. The Missile Design Bureaux; Siddiqi A. A. Challenge to Apollo.

(обратно)

151

См. основные обзоры литературы в этой области: Fitzpatrick S. Politics as Practice: Thoughts on a New Soviet Political History // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2004. Vol. 5. №1. P. 27–54; Walker B. (Still) Searching for a Soviet Society: Personalized Political and Economic Ties in Recent Soviet Historiography: A Review Article // Comparative Studies in Society and History. 2001. Vol. 43. № 3. P. 631–642.

(обратно)

152

Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм. Социальная история Советской России в 30-е годы: город / Пер. с англ. Л. Ю. Пантина. 2-е изд. М.: РОССПЭН, 2008. С. 272.

(обратно)

153

Tomoff K. «Most Respected Comrade…»: Clients, Patrons, Brokers, and Unofficial Networks in the Stalinist Music World // Contemporary European History. 2002. Vol. 11. № 1. P. 65.

(обратно)

154

См.: Easter G. M. Reconstructing the State: Personal Networks and Elite Identity in Soviet Russia. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 1999; Hough J. F. The Soviet Prefects: The Local Party Organs in Industrial Decision-Making. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1969.

(обратно)

155

Walker B. (Still) Searching for a Soviet Society. P. 635.

(обратно)

156

Adams M. B. Networks in Action: The Khrushchev Era, the Cold War, and the Transformation of Soviet Science // Science, History and Social Activism: A Tribute to Everett Mendelsohn / G. E. Allen, R. MacLeod (eds). Dordrecht: Kluwer, 2001. P. 271.

(обратно)

157

Давыдов В. А. (ред.) Первый пилотируемый полет. Т. 1. С. 18–24.

(обратно)

158

Siddiqi A. A. Series Introduction // Chertok B. Rockets and People. Vol. 1. Washington, DC: NASA, 2005. P. xvi.

(обратно)

159

Королева Н. С. П. Королев. Т. 1. С. 295.

(обратно)

160

О Комиссии по военно-промышленным вопросам см.: Строев Н. Военная авиация // Советская военная мощь от Сталина до Горбачева / А. Минаев (ред.). М.: Военный парад, 1999. С. 279–282.

(обратно)

161

Медведев Ж. А., Медведев Р. А. Никита Хрущев. М.: Время, 2012. Гл. 8 («Новые экономические реформы и политический кризис в 1957 году»).

(обратно)

162

Быстрова И. В. Военно-промышленный комплекс СССР. С. 250.

(обратно)

163

РГАЭ. Ф. 4372. Оп. 79. Д. 355. Л. 175–176, 216–217.

(обратно)

164

Воспоминания Георгия Пашкова в кн.: Ишлинский А. (ред.) Академик С. П. Королев. С. 318.

(обратно)

165

РГАЭ. Ф. 4372. Оп. 81. Д. 1249. Л. 139–140.

(обратно)

166

См.: Siddiqi A. A. Challenge to Apollo. Ch. 9, 11.

(обратно)

167

Ibid. P. 392.

(обратно)

168

РГАЭ. Ф. 4372. Оп. 81. Д. 1239. Л. 25–27.

(обратно)

169

Там же. Д. 1945. Л. 16.

(обратно)

170

Там же. Д. 1944. Л. 43.

(обратно)

171

Головачев В. Рождается Геркулес. Что сдерживает развитие электронной вычислительной техники в стране // Труд. № 66. 19 марта 1967 г. С. 3.

(обратно)

172

Мозжорин Ю. Так это было. С. 50.

(обратно)

173

Он же. Роль С. П. Королева в развитии отечественной ракетной и космической техники за 50 лет (1946–1996гг.) // Из истории авиации и космонавтики. Т. 72. 1998. http://epizodsspace.airbase.ru/bibl/iz-istorii/rol-kor.html. Согласно Постановлению правительства от 13 мая 1946 года, «никакие учреждения, организации и лица, без особого разрешения Совета Министров, не имеют права вмешиваться или требовать справки о работах по реактивному вооружению»; Давыдов В. А. (ред.) Первый пилотируемый полет. Т. 1. С. 19.

(обратно)

174

Быстрова И. В. Военно-промышленный комплекс СССР. С. 244–246.

(обратно)

175

Соколов А. К. Режимность на советских предприятиях // Режимные люди в СССР / Т. С. Кондратьева, А. К. Соколов (ред.). М.: РОССПЕН, 2009. С. 99–127.

(обратно)

176

Dobson M. Khrushchev’s Cold Summer: Gulag Returnees, Crime, and the Fate of Reform after Stalin. Ithaca, NY: Cornell University Press, 2011.

(обратно)

177

Fürst J. Stalin’s Last Generation: Soviet Post-War Youth and the Emergence of Mature Socialism. New York: Oxford University Press, 2010. P. 24.

(обратно)

178

Idem. The Arrival of Spring? Changes and Continuities in Soviet Youth Culture and Policy between Stalin and Khrushchev // Jones P. (ed.) The Dilemmas of De-Stalinization. P. 135–153.

(обратно)

179

Idem. Stalin’s Last Generation. P. 24.

(обратно)

180

Ветров Г. (сост.) С. П. Королев и его дело. Свет и тени в истории космонавтики. М.: Наука, 1998. С. 449–450.

(обратно)

181

Ветров Г. (сост.) С. П. Королев и его дело. С. 443.

(обратно)

182

Черток Б. Е. Ракеты и люди. Т. 1. С. 9.

(обратно)

183

Там же. Т. 2. С. 414.

(обратно)

184

Там же С. 416.

(обратно)

185

Мишин В. Мы должны спуститься с небес на Землю // Независимая газета. 12 апреля 2001 г. http://www.astronaut.ru/bookcase/article/article22.htm.

(обратно)

186

Феоктистов К. Траектория жизни. М.: Вагриус, 2000. С. 36–37.

(обратно)

187

Интервью автора с Владимиром Сыромятниковым, 25 мая 2004 года, Москва, Россия.

(обратно)

188

Воспоминания Евгения Шабанова [Шабарова] в кн.: Ишлинский А. (ред.) Академик С. П. Королев. С. 259.

(обратно)

189

Ветров Г. (сост.) С. П. Королев и его дело. С. 305–308, 319–323, 455–460.

(обратно)

190

Siddiqi A. A. A Secret Uncovered: The Soviet Decision to Land Cosmonauts on the Moon // Spaceflight. 2004. № 46. P. 205–213.

(обратно)

191

Бирюков Ю. В. (ред.) Материалы по истории космического корабля «Восток». М.: Наука, 2001. С. 213.

(обратно)

192

Там же. С. 128.

(обратно)

193

Черток Б. Е. Ракеты и люди. Т. 2. С. 426.

(обратно)

194

Воспоминания Георгия Ветрова в кн.: Ишлинский А. (ред.) Академик С. П. Королев. С. 116.

(обратно)

195

Воспоминания Бориса Раушенбаха в кн.: Ишлинский А. (ред.) Академик С. П. Королев. С. 375.

(обратно)

196

Феоктистов К. Траектория жизни. С. 223.

(обратно)

197

Воспоминания Георгия Ветрова в кн.: Ишлинский А. (ред.) Академик С. П. Королев. С. 116.

(обратно)

198

Там же. С. 121.

(обратно)

199

Ветров Г. О творческом стиле Королева, 1975. Архив Российской академии наук, Москва. Ф. 1546. Оп. 1. Д. 50. Л. 8.

(обратно)

200

Воспоминания Георгия Ветрова в кн.: Ишлинский А. (ред.) Академик С. П. Королев. С. 304.

(обратно)

201

Siddiqi A. A. Challenge to Apollo. P. 501.

(обратно)

202

Jenks A. L. The Cosmonaut Who Couldn’t Stop Smiling. P. 95. См. также: Hughes T. P. Networks of Power: Electrification in Western Society, 1880–1930. Baltimore, MD: Johns Hopkins University Press, 1983.

(обратно)

203

Василий Мишин, назначенный главным конструктором после смерти Королева, не умел так хорошо манипулировать системой, как это делал его бывший начальник, что стало причиной серьезных проблем для конструкторского бюро Королева.

(обратно)

204

Ивановский О. Ракеты и космос в СССР: записки секретного конструктора. М.: Молодая гвардия, 1970. С. 51.

(обратно)

205

ГАРФ. Ф. Р-5446. Оп. 123. Д. 1. Л. 18. Цит. по: Schattenberg S. ‘Democracy’ or ‘Despotism’? How the Secret Speech Was Translated into Everyday Life // Jones P. (ed.) The Dilemmas of De-Stalinization. P. 73.

(обратно)

206

Ивановский О. Ракеты и космос в СССР. С. 197–198.

(обратно)

207

Jones P. Introduction // Jones P. (ed.) The Dilemmas of De-Stalinization. P. 4.

(обратно)

208

Феоктистов К. Траектория жизни. С. 62.

(обратно)

209

Черток Б. Е. Ракеты и люди. Т. 2. С. 424.

(обратно)

210

Пономарева В. Особенности развития пилотируемой космонавтики на начальном этапе // Из истории ракетно-космической науки и техники. Вып. 3 / Авдуевский В. С. и др. (ред.). М.: ИИЕТ РАН, 1999. С. 132–167; Siddiqi A. A. Challenge to Apollo. P. 196.

(обратно)

211

Воспоминания Михаила Кавызина в кн.: Ишлинский А. (ред.) Академик С. П. Королев. С. 449.

(обратно)

212

Интервью автора с Феликсом Мещанским, 12 июня 2009 года, в кн.: Gerovitch S. Voices of the Soviet Space Program. P. 105.

(обратно)

213

Воспоминания Бориса Чертока [Евсеева] в кн.: Ишлинский А. (ред.) Академик С. П. Королев. С. 462.

(обратно)

214

Siddiqi A. A. Challenge to Apollo. P. 198.

(обратно)

215

Воспоминания Игоря Эрлиха в кн.: Ишлинский А. (ред.) Академик С. П. Королев. С. 292.

(обратно)

216

О спорах вокруг роли ручного управления см. главу 5 этой книги.

(обратно)

217

Пономарева В. Женское лицо космоса. М.: Гелиос, 2002. С. 207. См. также: интервью автора с Валентиной Пономаревой, 17 мая 2002 года, в кн.: Gerovitch S. Voices of the Soviet Space Program. P. 224.

(обратно)

218

Слежка занимала видное место и при Хрущеве, когда для подкрепления государственной политики широко использовались общественный контроль, публичное порицание, товарищеские суды и молодежные уличные патрули «дружинников». Хрущевская политика особое значение придавала взаимному контролю – в отличие от паноптикума Иеремии Бентама, модели тюрьмы, в которой невидимые стражи наблюдали за узниками. При Хрущеве каждый гражданин должен был следить за остальными. См.: Хархордин О. Обличать и лицемерить: генеалогия российской личности. 2-е изд. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2018. Особенно с. 127–128, 391–393.

(обратно)

219

О культуре секретности в «закрытых» советских городах, которые строились вокруг ракетных и космических объектов, см.: Siddiqi A. A. Cosmic Contradictions; Idem. ZATOs in View // Russian History Blog. April 20, 2012. http://russianhistoryblog.org/2012/04/zatos-in-view/. Об условиях жизни в «секретных городах» см.: Мельникова Н. В. Творцы советского атомного проекта в режимных городах // Режимные люди в СССР / Т. С. Кондратьева, А. К. Соколов (ред.). М.: РОССПЕН, 2009. С. 49–66, а также исследования Ксении Вытулевой и Анны Ведланд (Xenia Vytuleva, Anna Wendland). Для интересного сравнения с аналогичными поселениями в США см.: Brown K. Plutopia: Nuclear Families, Atomic Cities, and the Great Soviet and American Plutonium Disasters. New York: Oxford University Press, 2013.

(обратно)

220

Воспоминания Бориса Чертока [Евсеева] в кн.: Ишлинский А. (ред.) Академик С. П. Королев. С. 461.

(обратно)

221

Ивановский О. Ракеты и космос в СССР. С. 140–141.

(обратно)

222

Голованов Я. Королев: факты и мифы. М.: Наука, 1994. С. 587.

(обратно)

223

Воспоминания Марка Галлая в кн.: Ишлинский А. (ред.) Академик С. П. Королев. С. 64.

(обратно)

224

Ивкин В. И., Сухина Г. А. (ред.) Задача особой государственной важности: из истории создания ракетно-ядерного оружия и ракетных войск стратегического назначения (1945–1959 гг.). М.: РОССПЕН, 2010. С. 573.

(обратно)

225

Там же. С. 883.

(обратно)

226

Черток Б. Е. Ракеты и люди. Т. 1. С. 185.

(обратно)

227

Мещанский Ф. Обратная сторона. Бостон: б. и., 2001. С. 75.

(обратно)

228

Черток Б. Е. Ракеты и люди. Т. 4. С. 356.

(обратно)

229

Мещанский Ф. Обратная сторона. С. 61.

(обратно)

230

Черток Б. Е. Ракеты и люди. Т. 2. С. 421.

(обратно)

231

Мещанский Ф. Обратная сторона. С. 8.

(обратно)

232

Быстрова И. В. Военно-промышленный комплекс СССР. С. 214–228.

(обратно)

233

Черток Б. Е. Ракеты и люди. Т. 1. С. 15.

(обратно)

234

Для сравнения с отсутствием революционных устремлений у американских инженеров, ценивших высокий профессионализм и практическую рациональность, см.: Layton E. The Revolt of the Engineers: Social Responsibility and the American Engineering Profession. Baltimore, MD: Johns Hopkins University Press, 1986; Kline R. From Progressivism to Engineering Studies: Edwin Layton’s The Revolt of the Engineers // Technology and Culture. 2008. Vol. 49. № 4. P. 1018–1024.

(обратно)

235

Сыромятников В. С. 100 рассказов о стыковке и о других приключениях в космосе и на Земле. Часть 1: 20 лет назад. М.: Логос, 2003. С. 423.

(обратно)

236

Bailes K. Technology and Society. P. 3.

(обратно)

237

Строев Н. Военная авиация. С. 280.

(обратно)

238

Рейли Д. Советские бэйби-бумеры. С. 171.

(обратно)

239

Грушин Б. А. Четыре жизни России. Т. 1. С. 403.

(обратно)

240

Раушенбах Б. Праздные мысли. М.: Аграф, 2003. С. 39.

(обратно)

241

Георгий Береговой, цит. по: Пономарева В. Начало второго этапа развития пилотируемой космонавтики (1965–1970 гг.) // Исследования по истории и теории развития авиационной и ракетно-космической техники. Вып. 8–10 / Б. Раушенбах (ред.). М.: Наука, 2001. С. 166.

(обратно)

242

Пономарева В. Женское лицо космоса. С. 207.

(обратно)

243

Она же. Начало второго этапа развития пилотируемой космонавтики. С. 170.

(обратно)

244

Геллер М. Машина и винтики: история формирования советского человека. London: Overseas Publications Interchange, 1985.

(обратно)

245

Паперный В. Культура Два. Анн Арбор: Ардис, 1985.

(обратно)

246

См.: Халфин И. Автобиография большевизма. Между спасением и падением. М.: Новое литературное обозрение, 2023; Хелльбек Й. Революция от первого лица. Дневники сталинской эпохи. 3-е изд. / Пер. с англ. С. Чачко. М.: Новое литературное обозрение, 2023.

(обратно)

247

Фицпатрик Ш. Срывайте маски! Идентичность и самозванство в России XX века / Пер. с англ. Л. Ю. Пантина. М.: РОССПЭН, 2011.

(обратно)

248

Зубкова Е. Ю. Общество и реформы. 1945–1964 гг. М.: Изд. центр «Россия молодая», 1993.

(обратно)

249

Хархордин О. Обличать и лицемерить. С. 391–393.

(обратно)

250

Bailes K. Technology and Society. P. 391.

(обратно)

251

Bergman J. Valerii Chkalov. P. 139.

(обратно)

252

Bailes K. Technology and Society. P. 386.

(обратно)

253

Josephson P. R. «Projects of the Century» in Soviet History: Large-Scale Technologies from Lenin to Gorbachev // Technology and Culture. 1995. Vol. 36. №3. P. 519–559. См. также: Palmer S. W. Dictatorship of the Air. Ch. 9.

(обратно)

254

Bailes K. Technology and Society. P. 381.

(обратно)

255

Цит. по: Ibid. P. 387.

(обратно)

256

Голованов Я. Королев. С. 198; Причиной гибели послужило стремление поставить мировой сверхрекорд // Источник. 1997. №2. С. 89–108. http://epizodsspace.no-ip.org/bibl/istochnik/1997/os1.html. О «гонке в стратосферу» см.: Smith M. G. Rockets and Revolution. Ch. 9.

(обратно)

257

Bailes K. Technology and Society. P. 390; Bergman J. Valerii Chkalov. P. 151.

(обратно)

258

Сталин И. В. Выступление на приеме в Кремле в честь участников Парада Победы 25 июня 1945 года // Сталин И. В. Сочинения. Т. 15. М.: Писатель, 1997. С. 232.

(обратно)

259

О’Махоуни М. Спорт в СССР: физическая культура – визуальная культура. М.: Новое литературное обозрение, 2010. С. 153.

(обратно)

260

Казин В. В. (ред.) Стихи о метро: сборник литкружковцев Метростроя. М.: Гослитиздат, 1935. С. 11.

(обратно)

261

Bergman J. Valerii Chkalov. P. 143, 149.

(обратно)

262

Gerovitch S. From Newspeak to Cyberspeak: A History of Soviet Cybernetics. Cambridge: MIT Press, 2002. Ch. 1.

(обратно)

263

Сталин И. В. О задачах хозяйственников, 4 февраля 1931г. // Сталин И. В. Сочинения. Т. 13. М.: Государственное издательство политической литературы, 1951. С. 41. Сталин сделал приоритетом воспитание молодой советской технической интеллигенции, которая заменила бы ненадежных «буржуазных специалистов». Он заявил: «Большевики должны овладеть техникой. Пора большевикам самим стать специалистами. Техника в период реконструкции решает всё. И хозяйственник, не желающий изучать технику, не желающий овладеть техникой,– это анекдот, а не хозяйственник» (Там же). См. также: Beissinger M. R. Scientific Management, Socialist Discipline, and Soviet Power. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1988. P. 124.

(обратно)

264

Сталин И. В. Речь в Кремлевском дворце на выпуске академиков Красной Армии, 4 мая 1935 года // Сталин И. В. Сочинения. Т. 14. М.: Писатель, 1997. С. 61. В этой речи Сталин хотел показать, что он на стороне «маленького человека», на стороне народа в его спорах с местным руководством и что он надеется на его помощь в преодолении нежелания руководителей промышленности увеличивать объемы производства. См.: Fitzpatrick S. The Cultural Front: Power and Culture in Revolutionary Russia. Ithaca, NY: Cornell University Press, 1992. P. 169; Getty J. A. Origins of the Great Purges: The Soviet Communist Party Reconsidered, 1933–1938. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 1987. P. 104; Hoffmann D. L. Stalinist Values: The Cultural Norms of Soviet Modernity, 1917–1941. Ithaca, NY: Cornell University Press, 2003. P. 70.

(обратно)

265

Заманчиво проинтерпретировать это расхождение в свете дискуссий о технологическом детерминизме. Действительно, марксистская диалектика производительных сил и производственных отношений оставляет место как для редукционистских моделей истории, где движущей силой является развитие техники, так и для более тонких интерпретаций развития техники как процесса, формируемого социальными отношениями. Противоречия сталинского дискурса, однако, основаны скорее на конфликте программных установок разных социальных групп, чем на фундаментальных теоретических дилеммах марксизма.

(обратно)

266

Bergman J. Valerii Chkalov. P. 138.

(обратно)

267

Черток Б. Записная книжка № 41, 29 марта 1961 года. Архив Чертока в Смитсоновском национальном музее воздухоплавания и астронавтики, Вашингтон, США.

(обратно)

268

Голованов Я. Наш Гагарин. С. 50–51.

(обратно)

269

Воспоминания Евгения Карпова в кн.: Ишлинский А. (ред.) Академик С. П. Королев. С. 467–468.

(обратно)

270

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 3. С. 335 (дневниковая запись от 12 декабря 1968 года).

(обратно)

271

Там же. Т. 1. С. 23 (дневниковая запись от 2 марта 1961 года), 43 (дневниковая запись от 4 апреля 1961 года).

(обратно)

272

Как оказалось, два человека независимо друг от друга перед пуском сообщили Гагарину код замка, чтобы ему не пришлось терять время в случае экстренной ситуации. См.: Черток Б. Е. Ракеты и люди. Т. 2. С. 429.

(обратно)

273

Siddiqi A. A. Challenge to Apollo. P. 264.

(обратно)

274

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 23 (дневниковая запись от 2 марта 1961 года).

(обратно)

275

Там же. Т. 1. С. 149–150 (дневниковая запись от 15 августа 1962 года).

(обратно)

276

Siddiqi A. A. Challenge to Apollo. P. 244.

(обратно)

277

О советской кибернетике см.: Gerovitch S. From Newspeak to Cyberspeak.

(обратно)

278

Бойко Е. И. и др. Кибернетика и проблемы психологии // Кибернетика – на службу коммунизму. Т. 5 / А. И. Берг (ред.). М.: Энергия, 1967. С. 316.

(обратно)

279

Яздовский В. И. На тропах Вселенной: вклад космической биологии и медицины в освоение космического пространства. М.: Слово, 1996. Гл. 1.

(обратно)

280

Береговой Г. Т. и др. Экспериментально-психологические исследования в авиации и космонавтике. М.: Наука, 1978. С. 64–67.

(обратно)

281

Отчеты Секции психологии Совета по кибернетике АН СССР. Архив Российской академии наук, Москва. Ф. 1807. Оп. 1. Д. 24. Л. 27–29.

(обратно)

282

Денисов В. Г. Некоторые аспекты проблемы сочетания человека и машины в сложных системах управления // Проблемы космической биологии. Т. 2 / Н. М. Сисакян, В. И. Яздовский (ред.). М.: Наука, 1962. С. 54.

(обратно)

283

Денисов В. Г. и др. Основные проблемы инженерной психологии космического полета // Проблемы космической биологии. Т. 3 / Н. М. Сисакян, В. И. Яздовский (ред.). М.: Наука, 1964. С. 77.

(обратно)

284

Денисов В. Г. Некоторые аспекты. С. 55.

(обратно)

285

Меньшов А. И. Космическая эргономика. Л.: Наука, 1971. С. 14.

(обратно)

286

Исаков П. К. и др. Проблемы надежности человека в системах управления космическим кораблем // Проблемы космической биологии. Т. 7 / Н. М. Сисакян (ред.). М.: Наука, 1967. С. 6.

(обратно)

287

Кубасов В. Н. и др. Профессиональная подготовка космонавтов. М.: Машиностроение, 1985. С. 6; Меньшов А. И. Космическая эргономика. С. 11.

(обратно)

288

Кубасов В. Н. и др. Профессиональная подготовка космонавтов. С. 6.

(обратно)

289

Меньшов А. И. Космическая эргономика. С. 10.

(обратно)

290

Денисов В. Г. и др. Основные проблемы. С. 67; Меньшов А. И. Космическая эргономика. С. 220.

(обратно)

291

Денисов В. Г. и др. Основные проблемы. С. 66–67; Исаков П. К. и др. Проблемы надежности человека. С. 5; Меньшов А. И. Космическая эргономика. С. 237.

(обратно)

292

Феоктистов К. П. Лекция 20 июля 1961 г. // Рабочая тетрадь В. М. Комарова № 39, л. 57 об., Мемориальный музей Ю. А. Гагарина, г. Гагарин, Смоленская обл. http://web.mit.edu/slava/space/documents/doc-komarov39.pdf.

(обратно)

293

Кубасов В. Н. и др. Профессиональная подготовка космонавтов. С. 190.

(обратно)

294

Пономарева В. Женское лицо космоса. С. 207.

(обратно)

295

Полетаев И. А. Сигнал: о некоторых понятиях кибернетики. М.: Советское радио, 1958. С. 281.

(обратно)

296

Гагарин Ю. Дорога в космос. М.: Правда, 1961. С. 137.

(обратно)

297

Цит. по: Бабийчук А. Н. Человек, небо, космос. С. 209.

(обратно)

298

Кубасов В. Н. и др. Профессиональная подготовка космонавтов. С. 138.

(обратно)

299

Там же. С. 235.

(обратно)

300

Лебедев В. В. Мое измерение: дневник космонавта. М.: Наука, 1994. С. 246–247 (дневниковая запись от 3 сентября 1982 года).

(обратно)

301

Горбов Ф. Д., Космолинский Ф. П. От психологии авиационной до психологии космической // Вопросы психологии. 1967. № 6. С. 49.

(обратно)

302

Черток Б. Е. Ракеты и люди. Т. 3. С. 237.

(обратно)

303

Пономарева В. Начало второго этапа развития пилотируемой космонавтики. С. 170. См. конкретные примеры того, как советский подход к автоматизации управления влиял на ход космических полетов, в главе 5 этой книги.

(обратно)

304

Горбов Ф. Д., Космолинский Ф. П. От психологии авиационной до психологии космической. С. 50.

(обратно)

305

Береговой Г. Т. и др. Об оценке эффективности работы человека в условиях космического полета // Вопросы психологии. 1974. № 4. С. 7.

(обратно)

306

Довженко В. А. и др. Специальная парашютная подготовка космонавтов // Материалы XXXVII Научных чтений памяти К. Е. Циолковского, Калуга, 2002. http://readings.gmik.ru/lecture/2002-spetsialnaya-parashyutnaya-podgotovka-kosmonavtov.

(обратно)

307

Богдашевский Р. Б. и др. Психологическая подготовка и безопасность космического полета // Материалы XXXVIII Научных чтений памяти К. Е. Циолковского, Калуга, 2003. http://readings.gmik.ru/lecture/2003-psihologicheskaya-podgotovka-i-bezopasnost-kosmicheskogo-poleta.

(обратно)

308

Горбов Ф. Д., Космолинский Ф. П. От психологии авиационной до психологии космической. С. 50.

(обратно)

309

Исаков П. К. и др. Проблемы надежности человека. С. 10.

(обратно)

310

Голованов Я. Наш Гагарин. С. 137.

(обратно)

311

Кубасов В. Н. Прикосновение космоса. М.: Политиздат, 1984. С. 125.

(обратно)

312

Довженко В. А. и др. Специальная парашютная подготовка космонавтов.

(обратно)

313

Интервью автора с Ириной Соловьевой, 9 июня 2004 года, Звездный городок, Московская область.

(обратно)

314

Лебедев В. В. Мое измерение. С. 281 (дневниковая запись от 19 сентября 1982 года).

(обратно)

315

Там же. С. 272 (дневниковая запись от 15 сентября 1982 года).

(обратно)

316

Интервью автора с Адой Ордянской, 28 августа 2008 года и 11 октября 2011 года, в кн.: Gerovitch S. Voices of the Soviet Space Program. P. 240.

(обратно)

317

Береговой Г. Т., Яковлев А. И. Моделирование систем полуавтоматического управления космических кораблей. М.: Машиностроение, 1986. С. 59.

(обратно)

318

Горбов Ф. Д., Космолинский Ф. П. От психологии авиационной до психологии космической. С. 49.

(обратно)

319

Мельник С. Г. Зарождение и развитие космической психологии // История отечественной космической медицины / И. Б. Ушаков, В. С. Бедненко, Э. В. Лапаев (ред.). Воронеж: Воронежский государственный университет, 2001. Гл. 16.

(обратно)

320

Горбов Ф. Д., Космолинский Ф. П. От психологии авиационной до психологии космической. С. 51.

(обратно)

321

Siddiqi A. A. Challenge to Apollo. P. 416.

(обратно)

322

Пономарева В. Начало второго этапа развития пилотируемой космонавтики. С. 170.

(обратно)

323

См.: Jenks A. L. The Cosmonaut Who Couldn’t Stop Smiling. P. 103–119.

(обратно)

324

Семенов Ю. П. Слово монополисту // Авиация и космонавтика. 1991. № 6. С. 41.

(обратно)

325

Сыромятников В. С. 100 рассказов о стыковке и о других приключениях в космосе и на Земле. Часть 1: 20 лет назад. М.: Логос, 2003. С. 145.

(обратно)

326

Кубасов В. Н. и др. Профессиональная подготовка космонавтов. С. 190.

(обратно)

327

Цит. по: Батурин Ю. М. (ред.) Мировая пилотируемая космонавтика. История. Техника. Люди. М.: РТСофт, 2005. С. 52.

(обратно)

328

Гуровский Н. Н. и др. Тренажеры для подготовки космонавтов к профессиональной деятельности по управлению кораблем и его системами // Проблемы космической биологии. Т. 4 / Н. М. Сисакян (ред.). М.: Наука, 1965. С. 6; Siddiqi A. A. Challenge to Apollo. P. 451.

(обратно)

329

Черток Б. [Б. Евсеев] Человек или автомат? // Шаги к звездам / В. Мишин [Васильев М.] (ред.). М.: Молодая гвардия, 1972. С. 286.

(обратно)

330

Там же. С. 284–285; Кубасов В. Н. Прикосновение космоса. С. 123; Лебедев В. В. Мое измерение. С. 258 (дневниковая запись от 8 сентября 1982 года).

(обратно)

331

Черток Б. [Б. Евсеев] Человек или автомат? С. 285.

(обратно)

332

Лебедев В. В. Мое измерение. С. 258 (дневниковая запись от 8 сентября 1982 года).

(обратно)

333

Кубасов В. Н. Прикосновение космоса. С. 123.

(обратно)

334

Пономарева В. Женское лицо космоса. С. 284–285.

(обратно)

335

Интервью автора с Валентиной Пономаревой, 17 мая 2002 года, в кн.: Gerovitch S. Voices of the Soviet Space Program. P. 220. См. также сокращенную версию интервью: «Перспектив для развития женской линии космонавтики нет…»: интервью с Валентиной Леонидовной Пономаревой 17 мая 2002 года / Беседу вел В. Герович // Вопросы истории естествознания и техники. 2002. № 3. С. 562.

(обратно)

336

Интервью автора с Валентиной Пономаревой в кн.: Gerovitch S. Voices of the Soviet Space Program. P. 221.

(обратно)

337

Schmid S. Producing Power: The Pre-Chernobyl History of the Soviet Nuclear Industry. Cambridge: MIT Press, 2015.

(обратно)

338

Черток Б. Е. Ракеты и люди. Т. 4. С. 249.

(обратно)

339

Материалы XXII съезда КПСС. М.: Госполитиздат, 1961. С. 411.

(обратно)

340

Jones P. Introduction / P. Jones (ed.) The Dilemmas of De-Stalinization. P. 9.

(обратно)

341

Smith M. G. Rockets and Revolution. Ch. 4; Stites R. Revolutionary Dreams: Utopian Vision and Experimental Life in the Russian Revolution. New York: Oxford University Press, 1989. Ch. 7.

(обратно)

342

Launius R. D. Heroes in a Vacuum. P. 1, 10.

(обратно)

343

Rockwell T. S. They May Remake Our Image of Mankind: Representations of Cosmonauts and Astronauts in Soviet and American Propaganda Magazines, 1961–1981 // Spacefarers: Images of Astronauts and Cosmonauts in the Heroic Era of Spaceflight / M. J. Neufeld (ed.). Washington, DC: Smithsonian Institution Scholarly Press, 2013. P. 139.

(обратно)

344

Сергей Охапкин, цит. по: Черток Б. Е. Ракеты и люди. Т. 3. С. 257.

(обратно)

345

Mindell D. Human and Machine in the History of Spaceflight // Critical Issues in the History of Spaceflight / S. J. Dick, R. D. Launius (eds). Washington, DC: NASA SP-4702, 2006. P. 153, 158. См. также: Mindell D. A. Digital Apollo: Human and Machine in Spaceflight. Cambridge: MIT Press, 2008. Ch. 9.

(обратно)

346

См.: Clynes M. E., Kline N. S. Cyborgs and Space [1960] // The Cyborg Handbook / C. H. Gray (ed.). London: Routledge, 1995. P. 29–33; Сисакян Н. М. Биология и освоение космоса // Авиация и космонавтика. 1962. № 2. С. 24–30.

(обратно)

347

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 3. С. 348 (дневниковая запись от 28 декабря 1968 года).

(обратно)

348

Ивановский О. [Иванов, Алексей] Впервые: записки ведущего конструктора. М.: Московский рабочий, 1982. С. 224.

(обратно)

349

См. описание технических деталей и организационного контекста гагаринского полета, опирающееся на материалы, доступные к 2000 году, в главах 5 и 7 книги Асифа Сиддики «Вызов „Аполлону“: Советский Союз и космическая гонка 1945–1974гг.» (Siddiqi A. A. Challenge to Apollo: The Soviet Union and the Space Race, 1945–1974. Washington, DC: NASA, 2000). Недавняя биография Гагарина «Космонавт, который не мог перестать улыбаться», написанная Эндрю Дженксом на основе архивных материалов, представляет более широкий политический и пропагандистский контекст его полета (Jenks A. L. The Cosmonaut Who Couldn’t Stop Smiling: The Life and Legend of Yuri Gagarin. DeKalb: Northern Illinois University Press, 2012). Другие важные исторические исследования включают книгу Ярослава Голованова «Королев: факты и мифы» (М.: Наука, 1994), Рекс Холл и Дэвид Дж. Шейлер, «Ракеты „Восток“ и „Восход“. Первые советские пилотируемые космические полеты» (Hall R., Shayler D. J. The Rocket Men: Vostok & Voskhod, The First Soviet Manned Spaceflights. Chichester, UK: Springer/Praxis, 2001). Эти работы, однако, не включают многие сведения из двух недавно опубликованных сборников архивных документов о полете Гагарина: Давыдов В. А. (ред.) Первый пилотируемый полет; Успенская Л. В. (сост.) Человек. Корабль. Космос. Автор этой книги также имел возможность ознакомиться с архивными аудиозаписями переговоров во время полета Гагарина в Российском государственном архиве научно-технической документации (РГАНТД) в Москве.

(обратно)

350

Черток Б. Е. Ракеты и люди. Т. 2. С. 432. См. также: Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 46–47 (дневниковая запись от 8 апреля 1961 года).

(обратно)

351

Молодцов В. В. История проектирования корабля «Восток» // Космический альманах. 2001. № 5. http://epizodyspace.ru/bibl/akiem/5v-vostok.html.

(обратно)

352

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 3. С. 335 (дневниковая запись от 12 декабря 1968 года).

(обратно)

353

Черток Б. Е. Ракеты и люди. Т. 2. С. 428.

(обратно)

354

Пономарева В. Особенности развития пилотируемой космонавтики на начальном этапе. С. 213.

(обратно)

355

Давыдов В. А. (ред.) Первый пилотируемый полет. Т. 1. С. 363.

(обратно)

356

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 22–23 (дневниковая запись от 2 марта 1961 года). Владимир Яздовский – главный врач космической программы, Марк Галлай – инструктор по пилотированию, Семен Алексеев – главный конструктор парашютов, Мстислав Келдыш – вице-президент Академии наук, Константин Бушуев и Леонид Воскресенский – заместители Королева, Леонид Смирнов – один из руководителей оборонной промышленности.

(обратно)

357

«По горизонту радужная оранжевая полоса, потом голубо-черная…» // Отечественные архивы. 2006. № 2. http://www.rusarchives.ru/publication/raushenbah.shtml.

(обратно)

358

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 30 (дневниковая запись от 18 марта 1961 года).

(обратно)

359

Там же. С. 38 (дневниковая запись от 29 марта 1961 года).

(обратно)

360

Черток Б. Записная книжка № 41, 29 марта 1961 года. Архив Чертока в Смитсоновском национальном музее воздухоплавания и астронавтики, Вашингтон, США.

(обратно)

361

«Осоавиахим-1» («ОАХ-1»)– стратосферный аэростат, построенный в Советском Союзе. На этом стратостате в январе 1934 года летчик Павел Федосеенко, инженер Андрей Васенко и физик Илья Усыскин установили рекорд высоты – 22 километра над уровнем моря,– посвятив свой подвиг XVII съезду партии. Все члены экипажа погибли при аварийной посадке. См.: Голованов Я. Королев: факты и мифы. С. 98; «Причиной гибели послужило стремление поставить мировой сверхрекорд». Документы о катастрофе стратостата «Осоавиахим-1» // Источник. 1997. № 2. С. 89–108. http://epizodsspace.no-ip.org/bibl/istochnik/1997/os1.html.

(обратно)

362

Королев С. П. Полет реактивных аппаратов в стратосфере // Труды Всесоюзной конференции по изучению стратосферы / Под ред. С. И. Вавилова и др. М.: АН СССР, 1935. С. 849.

(обратно)

363

Давыдов В. А. (ред.) Первый пилотируемый полет. Т. 1. С. 371.

(обратно)

364

Воспоминания О. Ивановского, цит. в кн.: Устинов Ю. (ред.) Бессмертие Гагарина. М.: Герои отечества, 2004. С. 111. См. также: Давыдов В. А. (ред.) Первый пилотируемый полет. Т. 1. С. 360.

(обратно)

365

Формин Г. Почему полеты «Востоков» и «Восходов» были безаварийными // Новости космонавтики. 2004. № 6. С. 60–61; № 7. С. 60–61.

(обратно)

366

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 29–30 (дневниковая запись от 18 марта 1961 года).

(обратно)

367

Там же. С. 43 (дневниковая запись от 4 апреля 1961 года).

(обратно)

368

Хрущев Н. С. Время. Люди. Власть. Т. 4. М.: Московские новости, 1999. С. 215.

(обратно)

369

Давыдов В. А. (ред.) Первый пилотируемый полет. Т. 1. С. 380. Валерий Калмыков – председатель Госкомитета по радиоэлектронике, Петр Дементьев – председатель Госкомитета по авиационной технике, Борис Бутома – председатель Госкомитета по судостроению, Кирилл Москаленко – Главнокомандующий Ракетными войсками стратегического назначения, Константин Вершинин – Главнокомандующий Военно-воздушными силами, Петр Ивашутин – Первый заместитель председателя КГБ.

(обратно)

370

Там же. С. 372–373, 381–382. См. также: Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 39 (дневниковая запись от 29 марта 1961 года). По словам Мозжорина, существовала и другая, самая короткая версия объявления, в которой сообщалось о гибели космонавта при старте или при выходе на орбиту; см.: Мозжорин Ю. (ред.) Начало космической эры. Воспоминания ветеранов ракетно-космической техники и космонавтики. Вып. 2. М.: РГАНТД, 1994. С. 276.

(обратно)

371

Галлай М. С человеком на борту. М.: Советский писатель, 1985. С. 104–105.

(обратно)

372

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 45 (дневниковая запись от 5 апреля 1961 года).

(обратно)

373

Там же. С. 44 (дневниковая запись от 5 апреля 1961 года).

(обратно)

374

Там же. С. 46 (дневниковая запись от 6 апреля 1961 года), 47 (дневниковая запись от 8 апреля 1961 года).

(обратно)

375

Галлай М. С человеком на борту. С. 100–101.

(обратно)

376

Герасимова М. И., Иванов А. Г. (сост.). Звездный путь. М.: Политиздат, 1986. С. 210.

(обратно)

377

Голованов Я. Королев. С. 641.

(обратно)

378

Каманин Н. Космические дневники (дневниковая запись от 11 апреля 1961 года). Новости космонавтики. 1994. № 15. http://88.210.62.157/content/numbers/078/29.shtml. Данный фрагмент отсутствует в книжном издании дневников Каманина «Скрытый космос».

(обратно)

379

Успенская Л. В. (сост.) Человек. Корабль. Космос. С. 545.

(обратно)

380

Интервью с А. Котовской, беседовал П. Шаров // Новости космонавтики. 2007. № 4. http://novosti-kosmonavtiki.ru/mag/2007/677/22942/.

(обратно)

381

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 52 (дневниковая запись от 12 апреля 1961 года).

(обратно)

382

Ивановский О. [Иванов Алексей] Впервые: записки ведущего конструктора. М.: Московский рабочий, 1982. С. 264.

(обратно)

383

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 51 (дневниковая запись от 11 апреля 1961 года).

(обратно)

384

Давыдов В. А. (ред.) Первый пилотируемый полет. Т. 1. С. 440. Существует несколько версий расшифровки радиосообщений Гагарина. Официальная версия расшифровки опубликована в кн.: Каманин Н. Летчики и космонавты. М.: Политиздат, 1971. С. 354–368. Позднее она была перепечатана в кн.: Бирюков Ю. В. (ред.) Материалы по истории космического корабля «Восток». М.: Наука, 2001. С. 147–158. Секретная версия, представленная в ЦК партии, была опубликована в 1991 году (с отметками времени); см.: Звездный рейс Юрия Гагарина // Известия ЦК КПСС. 1991. №5. С. 101–129. В 2001 году она была перепечатана в кн.: Давыдов В. А. (ред.) Первый пилотируемый полет. Т. 1. С. 438–453. Полная расшифровка архивной аудиозаписи (без отметок времени) была опубликована в двух частях в журнале «Коммерсантъ Власть» № 14 (10 апреля 2001), http://kommersant.ru/doc/253447, и «Коммерсантъ Власть», № 15 (17 апреля 2001), http://kommersant.ru/doc/253987. Имеются многочисленные расхождения между официальной версией, секретной версией и архивной аудиозаписью, которая, видимо, представляет собой отредактированный вариант оригинальной записи. В этой главе цитируется версия, опубликованная в книге «Первый пилотируемый полет» (с отметками времени), исправленная на основе материалов журнала «Коммерсантъ Власть», архивной аудиозаписи и других источников.

(обратно)

385

Давыдов В. А. (ред.) Первый пилотируемый полет. Т. 1. С. 445.

(обратно)

386

Кутузова Т. Сто восемь минут истории // Техника – молодежи. 1978. № 4. С. 8.

(обратно)

387

Карпов Ю. С., Хильченко В. Я. О полете корабля-спутника «Восток» и докладе Ю. А. Гагарина // Гагаринский сборник. 1997. http://smolapo.ru/sites/default/files/Tvorchestvo/Space40/1997/books_97/Karpov.htm.

(обратно)

388

Давыдов В. А. (ред.) Первый пилотируемый полет. Т. 1. С. 445.

(обратно)

389

Там же. С. 451.

(обратно)

390

Яздовский В. И. На тропах Вселенной. Гл. 1.5.

(обратно)

391

Ступаков Г. П. и др. Создание систем медицинского обеспечения первого полета человека в космос и ее значение в развитии космической медицины как науки // Гагаринский сборник. 1996. http://smolapo.ru/sites/default/files/Tvorchestvo/Space40/1996/books_96/Stupakov.htm.

(обратно)

392

Давыдов В. А. (ред.) Первый пилотируемый полет. Т. 1. С. 446.

(обратно)

393

Хамидулин А. И., Чернышева О. Н. «Были трудности и у Гагарина» (Фонозаписи воспоминаний современников) // Исторический архив. 1999. № 4. С. 54.

(обратно)

394

Галлай М. С человеком на борту. С. 18.

(обратно)

395

Галлай М. Через невидимые барьеры. Испытано в небе. М.: Молодая гвардия, 1969.

(обратно)

396

Свергун В., Агеев В. Путь к Востоку // Авиация и космонавтика. 1994. № 3–4. С. 42–43. http://www.epizodsspace.narod.ru/bibl/stati/put-k-vost.html.

(обратно)

397

Феоктистов К. Траектория жизни. М.: Вагриус, 2000. С. 133; интервью с Николаем Мудрым, беседовал С. Андреев // Смена. 2007. 19 июня.

(обратно)

398

Пономарева В. Л. Проблема обеспечения безопасности космонавта на участке выведения: исторический аспект // Гагаринский сборник. 1996. http://smolapo.ru/sites/default/files/Tvorchestvo/Space40/1996/books_96/Ponomar.htm.

(обратно)

399

Давыдов В. А. (ред.) Первый пилотируемый полет. Т. 1. С. 307–308. Каманин утверждал, что принятие решения о катапультировании было возложено на него и на Королева, см.: Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 47 (дневниковая запись от 8 апреля 1961 года). Автор биографии Королева Ярослав Голованов утверждал, что пароль для подачи команды на катапультирование знали три человека: Королев, главный офицер управления пуском Анатолий Кириллов и заместитель Королева по испытаниям Леонид Воскресенский; см.: Голованов Я. Королев. С. 646.

(обратно)

400

Давыдов В. А. (ред.) Первый пилотируемый полет. Т. 1. С. 446. Расшифровка скорректирована в соответствии с архивной аудиозаписью; см.: Бортовая аудиозапись полета корабля «Восток», 12 апреля 1961 / РГАНТД, аудиозапись 408-1.

(обратно)

401

Давыдов В. А. (ред.) Первый пилотируемый полет. Т. 1. С. 307–308.

(обратно)

402

Там же. С. 447. Расшифровка скорректирована в соответствии с архивной аудиозаписью. Соответствующий аудиозаписи фрагмент опубликован в кн.: Голованов Я. Королев. С. 651.

(обратно)

403

Давыдов В. А. (ред.) Первый пилотируемый полет. Т. 1. С. 308.

(обратно)

404

Там же. С. 364.

(обратно)

405

Давыдов В. А. (ред.) Первый пилотируемый полет. Т. 1. С. 447. Слова «Косберг сработал!» отсутствуют в опубликованной расшифровке и в архивной аудиозаписи (видимо, отредактированной); они восстановлены по рассказам свидетелей.

(обратно)

406

Кутузова Т. Сто восемь минут истории. С. 9; Васкевич Э. Полет в вечность // Знамя. 1984. № 4. С. 217.

(обратно)

407

Из секретной версии расшифровки, представленной партийным властям, также удалены несколько реплик, где Королев расписывал ожидающие Гагарина по приземлении деликатесы: «колбаса, драже… и варенье к чаю». Гагарин пошутил: «Главное – колбаска есть, чтобы самогон закусывать». Все засмеялись, а Королев напомнил, что разговор записывается на магнитофон: «Зараза, а ведь он записывает ведь все, мерзавец». См. ст.: «Подготовка изделия идет нормально» // Коммерсантъ Власть. 2001. № 15. 17 апреля. https://www.kommersant.ru/doc/253987.

(обратно)

408

Давыдов В. А. (ред.) Первый пилотируемый полет. Т. 1. С. 447.

(обратно)

409

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 33 (дневниковая запись от 21 марта 1961 года).

(обратно)

410

Там же. С. 52 (дневниковая запись от 12 апреля 1961 года).

(обратно)

411

Гольдовский Д. Ю., Назаров Г. А. Первые полеты в космос. М.: Знание, 1986. http://www.astronaut.ru/bookcase/books/goldovsky/text/06.htm.

(обратно)

412

Ступаков Г. П. и др. Создание систем медицинского обеспечения…

(обратно)

413

Давыдов В. А. (ред.) Первый пилотируемый полет. Т. 1. С. 452–453.

(обратно)

414

Там же. С. 363. Также см.: Черток Б. Е. Ракеты и люди. Т. 2. С. 432.

(обратно)

415

Воспоминания Владимира Ястребова в кн.: Мозжорин Ю. (ред.) Начало космической эры. С. 319–320.

(обратно)

416

Черток Б. Е. Ракеты и люди. Т. 3. С. 131.

(обратно)

417

Там же. Т. 2. С. 437.

(обратно)

418

Давыдов В. А. (ред.) Первый пилотируемый полет. Т. 1. С. 448.

(обратно)

419

Та же. Т. 1. С. 449.

(обратно)

420

The First Man In Space. NASA/JPL translation of Soviet Radio and Newspaper Reports, May 1, 1961. В опубликованной версии сообщения ТАСС в «Правде» от 13 апреля 1961 года указан перигей 175 километров и апогей 302 километра.

(обратно)

421

Лавров С. Он сказал: «Поехали!» // PC Week (русское издание). 2000. Вып. 12. 11 апреля. http://www.pcweek.ru/themes/detail.php?ID=53991.

(обратно)

422

Давыдов В. А. (ред.) Первый пилотируемый полет: российская космонавтика в архивных документах. Т. 2. С. 42–46.

(обратно)

423

Там же. Т. 1. С. 481. Фраза, выделенная курсивом, добавлена автором на основе архивной аудиозаписи.

(обратно)

424

Там же. Т. 2. С. 44.

(обратно)

425

Давыдов В. А. (ред.) Первый пилотируемый полет. Т. 2. С. 44.

(обратно)

426

Формин Г. Правда о возвращении Юрия Гагарина // Новости космонавтики. 2002. № 4. С. 3–4.

(обратно)

427

Давыдов В. А. (ред.) Первый пилотируемый полет. Т. 1. С. 363.

(обратно)

428

Бирюков Ю. В. (ред.) Материалы по истории космического корабля «Восток». М.: Наука, 2001. С. 82.

(обратно)

429

Давыдов В. А. (ред.) Первый пилотируемый полет. Т. 1. С. 481. Фразы, выделенные курсивом, добавлены автором на основе архивной аудиозаписи.

(обратно)

430

В техническом отчете по «Востоку» четко указано, что термодатчики были частью системы аварийного разделения. Там же. С. 364.

(обратно)

431

Там же. Т. 2. С. 42.

(обратно)

432

Формин Г. Правда о возвращении Юрия Гагарина // Новости космонавтики. 2002. № 4. С. 4.

(обратно)

433

Карпов Ю. ЧП при спуске не было // Красная Звезда. 2001. 12 апреля. http://old.redstar.ru/2001/04/12_04/hist23.html.

(обратно)

434

Карпов Ю. С., Хильченко В. Я. О полете корабля-спутника «Восток».

(обратно)

435

Семенов Ю. П. (ред.) Ракетно-космическая корпорация «Энергия» имени С. П. Королева, 1946–1996. Королев: РКК «Энергия», 1996. С. 110.

(обратно)

436

Свергун В., Агеев В. Путь к Востоку.

(обратно)

437

Феоктистов К. Траектория жизни. С. 102.

(обратно)

438

Барашев П., Песков В. Пять часов с Юрием Гагариным // Комсомольская правда. 1961. 15 апреля. С. 4. https://www.kp.ru/best/msk/pyat-chasov/.

(обратно)

439

Давыдов В. А. (ред.) Первый пилотируемый полет. Т. 1. С. 483.

(обратно)

440

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 84 (дневниковая запись от 28 декабря 1961 года).

(обратно)

441

Давыдов В. А. (ред.) Первый пилотируемый полет. Т. 2. С. 45.

(обратно)

442

Яздовский В. И. На тропах Вселенной. Гл. 1.5.

(обратно)

443

Фомин Г., Ефименко О. Из Самары – в космос // Самара сегодня. 2011. 12 апреля. https://samaratoday.ru/news/16255.

(обратно)

444

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 52–53 (дневниковая запись от 12 апреля 1961 года).

(обратно)

445

Лисов И., Афанасьев И. 106 минут Гагарина в свете рассекреченных документов // Новости космонавтики. 2011. № 6. С. 2–11.

(обратно)

446

Новоплянский Д. Приземление // Комсомольская правда. 1961. 14 апреля. С. 1.

(обратно)

447

Он же. Первые минуты // Комсомольская правда. 1961. 15 апреля. С. 4.

(обратно)

448

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 47 (дневниковая запись от 8 апреля 1961 года).

(обратно)

449

Воспоминания Владимира Ястребова в кн.: Мозжорин Ю. (ред.) Начало космической эры. С. 320–321.

(обратно)

450

Дело о рекордах первого космического полета гражданина СССР Ю. А. Гагарина, 12 апреля 1961 г.; РГАНТД. Ф. 24. Оп. 1. Д. 1. Л. 5. https://gagarin.rgantd.ru/12apr/delo-o-rekordakh/.

(обратно)

451

См. утвержденные ФАИ рекорды по продолжительности (https://www.fai.org/record/9326), высоте (https://www.fai.org/record/9327) и величине поднятого на орбиту груза (https://www.fai.org/record/9328).

(обратно)

452

Барашев П., Песков В. Пять часов с Юрием Гагариным // Комсомольская правда. 1961. 15 апреля. С. 4. https://www.kp.ru/best/msk/pyat-chasov/.

(обратно)

453

Давыдов В. А. (ред.) Первый пилотируемый полет. Т. 2. С. 19.

(обратно)

454

Впервые этот факт был открыто признан в кн.: Riabchikov E. Russians in Space / Transl. G. Daniels. Moscow: Novosti, 1971. P. 36. См.: Siddiqi A. A. Challenge to Apollo: The Soviet Union and the Space Race, 1945–1974. P. 283. К тому времени ФАИ внесла поправки в свои правила, «чтобы признать, что великим технологическим достижением космических полетов стал запуск, выведение на орбиту и безопасное возвращение человека, а не то, каким образом он приземлился». Цит. по: Lewis C. Why Yuri Gagarin Remains the First Man in Space, Even Though He Did Not Land Inside His Spacecraft. 12 April 2010. https://airandspace.si.edu/stories/editorial/why-yuri-gagarin-remains-first-man-space-even-though-he-did-not-land-inside-his.

(обратно)

455

Мозжорин Ю. Так это было. С. 298–302, 393–396.

(обратно)

456

Давыдов В. А. (ред.) Первый пилотируемый полет. Т. 1. С. 479.

(обратно)

457

Там же. С. 490–491.

(обратно)

458

Гагарин Ю. Отчет Государственной комиссии, 13 апреля 1961г.; РГАНТД, аудиозапись 408-4. Официальная расшифровка была засекречена и отправлена в ЦК партии. См.: Давыдов В. А. (ред.) Первый пилотируемый полет: российская космонавтика в архивных документах. Т. 1. С. 476–485.

(обратно)

459

Даревский С. Космонавтика и авиация: Их взаимодействие при подготовке первых космонавтов // Гагаринский сборник. 1996. http://smolapo.ru/sites/default/files/Tvorchestvo/Space40/1996/books_96/Darevsk.htm. О Даревском см.: http://www.cosmoworld.ru/spaceencyclopedia/publications/dar.pdf.

(обратно)

460

Мозжорин Ю. (ред.) Начало космической эры. С. 276.

(обратно)

461

Версия Каманина опубликована в его книге: Каманин Н. Летчики и космонавты. М.: Политиздат, 1971. Версия, представленная партийному руководству, опубликована в кн.: Давыдов В. А. (ред.) Первый пилотируемый полет. Т. 1. С. 438–453.

(обратно)

462

Russia Displays Vostok with Spherical Cabin // Aviation Week. 1965. May 17. Р. 28–29.

(обратно)

463

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 3. С. 335 (дневниковая запись от 12 декабря 1968 года).

(обратно)

464

Георгий Береговой, цит. в: Пономарева В. Начало второго этапа развития пилотируемой космонавтики (1965–1970 гг.) // Исследования по истории и теории развития авиационной и ракетно-космической техники. Вып. 8–10 / Б. Раушенбах (ред.). М.: Наука, 2001. С. 166.

(обратно)

465

Черток Б. Е. Ракеты и люди. Т. 3. С. 393.

(обратно)

466

Bijker B., Hughes T., Pinch T. (eds) The Social Construction of Technological Systems: New Directions in the Sociology and History of Technology. Cambridge: MIT Press, 1987; Oudshoorn N., Pinch T. (eds) How Users Matter: The Co-construction of Users and Technology. Cambridge: MIT Press, 2003.

(обратно)

467

Garber S. Birds of a Feather? How Politics and Culture Affected the Designs of the US Space Shuttle and the Soviet Buran. MA thesis, Virginia Institute of Technology, 2002; Trilling L. Styles of Military Technical Development: Soviet and US Jet Fighters, 1945–1960 // Science, Technology, and the Military / E. Mendelsohn, M. R. Smith, P. Weingart (eds). Dordrecht, Netherlands: Kluwer, 1988. P. 155–185.

(обратно)

468

Пономарева В. Особенности развития пилотируемой космонавтики. С. 132–167; Siddiqi A. Challenge to Apollo. P. 196; Успенская Л. В. (сост.) Человек. Корабль. Космос. C. 213.

(обратно)

469

Swenson Jr. L., Grimwood J., Alexander C. This New Ocean: A History of Project Mercury. Washington, DC: NASA, 1989; Voas R. A Description of the Astronaut’s Task in Project Mercury // Human Factors. 1961. July. Р. 149–165.

(обратно)

470

Для сравнения технических параметров ручных пультов управления американских и советских космических кораблей см.: Береговой Г. Т. и др. Экспериментально-психологические исследования в авиации и космонавтике. М.: Наука, 1978. C. 62–63.

(обратно)

471

Голованов Я. Королев. С. 604. Аналогичный аргумент см. в ст.: Пономарева В. Особенности развития пилотируемой космонавтики. C. 144.

(обратно)

472

Черток Б. Е. Ракеты и люди. Т. 3. С. 257.

(обратно)

473

Пономарева В. Особенности развития пилотируемой космонавтики. C. 161.

(обратно)

474

Ветров Г. С. П. Королев и космонавтика: первые шаги. М.: Наука, 1994.

(обратно)

475

Мишин В. П. Дневники. Записи и воспоминания (1960–1974 годы): В 3 т. Воронеж: Кварта, 2014. Т. I. С. 137.

(обратно)

476

Пономарева В. Особенности развития пилотируемой космонавтики. C. 147.

(обратно)

477

Она же. Женское лицо космоса. М.: Гелиос, 2002. C. 113. См. также интервью автора с Валентиной Пономаревой 17 мая 2002 года в кн.: Gerovitch S. Voices of the Soviet Space Program: Cosmonauts, Soldiers, and Engineers Who Took the USSR into Space. New York: Palgrave Macmillan, 2014. Р. 226.

(обратно)

478

См. интервью автора с Юрием Тяпченко в мае 2002 года в кн.: Gerovitch S. Voices of the Soviet Space Program. Р. 119–120.

(обратно)

479

Пономарева В. Особенности развития пилотируемой космонавтики. C. 145.

(обратно)

480

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 23 (дневниковая запись от 2 марта 1961 года).

(обратно)

481

См. главу 4 этой книги.

(обратно)

482

Давыдов В. А. (ред.) Первый пилотируемый полет. Т. 1. С. 111, 122, 126–129, 150–151.

(обратно)

483

Елисеев А. Жизнь – капля в море. М.: Авиация и космонавтика, 1998. С. 15.

(обратно)

484

Королев С. Тезисы доклада по космосу, июнь 1960; Российский государственный архив экономики (РГАЭ), Москва. Ф. 298. Оп. 1. Д. 1483. Л. 246.

(обратно)

485

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 174 (дневниковая запись от 13 сентября 1962 года).

(обратно)

486

Там же. С. 149 (дневниковая запись от 16 августа 1962 года).

(обратно)

487

Елисеев А. Жизнь – капля в море. С. 46–47.

(обратно)

488

Siddiqi A. Challenge to Apollo. P. 457.

(обратно)

489

Бабийчук А. Н. Человек, небо, космос. С. 239.

(обратно)

490

Елисеев А. Жизнь – капля в море. С. 58.

(обратно)

491

Переговоры экипажа космического корабля «Восход-2», аудиозапись, 19 марта 1965 г.; Российский государственный архив научно-технической документации (РГАНТД), Москва. Ф. 1. Ед. хр. 278-7.

(обратно)

492

Голованов Я. Заметки вашего современника. Т. 1. С. 240.

(обратно)

493

Беляев П. Отчет Государственной комиссии, 22 марта 1965 г., аудиозапись; РГАНТД. Ф. 1. Ед. хр. 138-1.

(обратно)

494

Леонов А. Отчет Государственной комиссии, 22 марта 1965 г., аудиозапись; РГАНТД. Ф. 1. Ед. хр. 138-2.

(обратно)

495

Беляев П. Отчет Государственной комиссии.

(обратно)

496

Черток Б. Е. Ракеты и люди. Т. 3. С. 263–264; Елисеев А. Жизнь – капля в море. C. 58; Каманин H. Скрытый космос. T. 2. C. 190 (дневниковая запись от 22 апреля 1965 года); Пономарева В. Особенности развития пилотируемой космонавтики. С. 157–158; Siddiqi A. Challenge to Apollo. P. 458; Scott D., Leonov A. Two Sides of the Moon: Our Story of the Cold War Space Race. London: Simon & Schuster, 2004. Р. 116–118.

(обратно)

497

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 197 (дневниковая запись от 8 мая 1965 года); Т. 2. С. 199 (дневниковая запись от 13 мая 1965 года).

(обратно)

498

Сыромятников В. С. 100 рассказов о стыковке и о других приключениях в космосе и на Земле. М.: Логос, 2003. Часть 1: 20 лет назад. С. 83.

(обратно)

499

Береговой Г. Т. и др. Экспериментально-психологические исследования. С. 192, 270; Пономарева В. Начало второго этапа развития пилотируемой космонавтики. С. 150–173; Она же. Особенности развития пилотируемой космонавтики. С. 132–167.

(обратно)

500

Василий Мишин, цит. в кн.: Каманин Н. Скрытый космос. Т. 2. С. 368 (дневниковая запись от 17 августа 1966 года.).

(обратно)

501

Siddiqi A. Challenge to Apollo. P. 246.

(обратно)

502

Титов Г. 30 лет спустя // Авиация и космонавтика. 1991. № 8. С. 26.

(обратно)

503

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 394 (дневниковая запись от 7 декабря 1963 года); T. 2. С. 333 (дневниковая запись от 25 апреля 1966 года); T. 3. С. 159 (дневниковая запись от 15 января 1968 года).

(обратно)

504

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 3. С. 44 (дневниковая запись от 22 марта 1967 года).

(обратно)

505

Черток Б. Е. Ракеты и люди. Т. 4. С. 149.

(обратно)

506

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 2. С. 368 (дневниковая запись от 17 августа 1966 года).

(обратно)

507

Siddiqi A. Challenge to Apollo. P. 566; Мишин В. П. Дневники. Записи и воспоминания. Т. I. С. 196, 210.

(обратно)

508

Черток Б. Е. Ракеты и люди. Т. 3. С. 242.

(обратно)

509

Елисеев А. Жизнь – капля в море. С. 165.

(обратно)

510

Там же. С. 91.

(обратно)

511

См. главу 3 этой книги.

(обратно)

512

Кубасов В. Н., Таран В. А., Максимов С. Н. Профессиональная подготовка космонавтов. М.: Машиностроение, 1985. С. 278.

(обратно)

513

Береговой Г. Т. и др. Экспериментально-психологические исследования. С. 31.

(обратно)

514

Интервью автора и Асифа Сиддики с Владимиром Шаталовым 28 мая 2006 года (Shatalov interview) в кн.: Gerovitch S. Voices of the Soviet Space Program: Cosmonauts, Soldiers, and Engineers Who Took the USSR into Space. New York: Palgrave Macmillan, 2014. Р. 152.

(обратно)

515

Черток Б. Е. Ракеты и люди. Т. 3. С. 450.

(обратно)

516

Там же. Т. 4. С. 419.

(обратно)

517

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 3. С. 303 (дневниковая запись от 29 октября 1968 года). О деталях совместного полета кораблей «Союз-2» и «Союз-3» см.: Siddiqi A. Challenge to Apollo. P. 657–662.

(обратно)

518

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 4. 1969–1978. С. 11 (дневниковая запись от 10 января 1969 года), 12 (дневниковая запись от 11 января 1969 года).

(обратно)

519

Шаталов В. А. Трудные дороги космоса. 2-е изд. М.: Молодая гвардия, 1981. С. 129.

(обратно)

520

Кубасов В. Н. и др. Профессиональная подготовка космонавтов. С. 138.

(обратно)

521

Shatalov interview. P. 152.

(обратно)

522

Ibid. P. 173. О деталях совместного полета кораблей «Союз-4» и «Союз-5» см.: Siddiqi A. Challenge to Apollo. P. 668–674.

(обратно)

523

Shatalov interview. P. 154.

(обратно)

524

Черток Б. Е. Ракеты и люди. Т. 4. С. 214–216; Hall R., Shayler D. Soyuz: A Universal Spacecraft. Chichester, UK: Springer/Praxis, 2003. Р. 159.

(обратно)

525

Подробности совместного полета кораблей «Союз-6», «Союз-7» и «Союз-8» см. в кн.: Siddiqi A. Challenge to Apollo. P. 705–711.

(обратно)

526

Shatalov interview. P. 154–155.

(обратно)

527

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 4. С. 95 (дневниковая запись от 15 октября 1969 года).

(обратно)

528

Пономарева В. Начало второго этапа развития пилотируемой космонавтики. С. 169.

(обратно)

529

Черток Б. Е. Ракеты и люди. Т. 4. С. 422.

(обратно)

530

Черток Б. [Евсеев Б.]. Человек или автомат? // Шаги к звездам / Мишин В. [Васильев М.] (ред.). М.: Молодая гвардия, 1972. С. 282.

(обратно)

531

Siddiqi A. Challenge to Apollo. P. 534–538.

(обратно)

532

Черток Б. Е. Ракеты и люди. Т. 4. С. 139.

(обратно)

533

Shatalov interview. P. 153–154.

(обратно)

534

Shatalov interview. P. 163.

(обратно)

535

Ребров М. Ф. Космические катастрофы. Странички из секретного досье. М.: ЭксПринт НВ, 1996. С. 77–78.

(обратно)

536

Siddiqi A. The Almaz Space Station Complex: A History, 1964–1992: Part I // Journal of the British Interplanetary Society. 2001. Vol. 54. Р. 411–414.

(обратно)

537

Hall R., Shayler D. The Rocket Men: Vostok & Voskhod, The First Soviet Manned Spaceflights. Chichester, UK: Springer/Praxis, 2001. Р. 186–187; Пономарева В. Начало второго этапа развития пилотируемой космонавтики. С. 169–170.

(обратно)

538

Черток Б. Е. Ракеты и люди. Т. 4. С. 435.

(обратно)

539

Shatalov interview. P. 164.

(обратно)

540

Черток Б. Е. Ракеты и люди. Т. 4. С. 435.

(обратно)

541

Елисеев А. Жизнь – капля в море. С. 200–204.

(обратно)

542

Черток Б. Е. Ракеты и люди. Т. 4. С. 439.

(обратно)

543

Батурин Ю. М. (ред.) Мировая пилотируемая космонавтика. История. Техника. Люди. М.: РТСофт, 2005. С. 273–274.

(обратно)

544

Елисеев А. Жизнь – капля в море. С. 209.

(обратно)

545

Scott D., Leonov A. Two Sides of the Moon: Our Story of the Cold War Space Race. London: Simon & Schuster, 2004. Р. 189.

(обратно)

546

Siddiqi A. Challenge to Apollo. P. 504–505.

(обратно)

547

Scott D., Leonov A. Two Sides of the Moon. Р. 190.

(обратно)

548

Чесноков В. В. ЭВМ «Аргон-11С». https://www.computer-museum.ru/histussr/13-5.htm. См. также интервью автора с Георгием Приссом и Виктором Пржиялковским в кн.: Gerovitch S. Voices of the Soviet Space Program. P. 84, 128–130.

(обратно)

549

Тяпченко Ю. А. «Системы отображения информации пилотируемых космических кораблей лунных программ», 1 июля 2006 г. http://www.cosmoworld.ru/spaceencyclopedia/publications/tg_moon.pdf.

(обратно)

550

Интервью с А. Леоновым, беседовали И. Маринин и Дм. Востриков // Новости космонавтики. 2002. № 10. С. 66–72; интервью с П. Поповичем, беседовал В. Шуневич // Факты (Киев). 18 июля 2003 г. http://epizodyspace.ru/bibl/intervy/popovich.html.

(обратно)

551

Scott D., Leonov A. Two Sides of the Moon. Р. 252.

(обратно)

552

Siddiqi A. Challenge to Apollo. P. 699–700.

(обратно)

553

Ibid. P. 495–497.

(обратно)

554

Черток Б. Е. Ракеты и люди. Т. 4. С. 92, 109.

(обратно)

555

Siddiqi A. Challenge to Apollo. P. 491.

(обратно)

556

Mindell D. Digital Apollo. P. 240; Cummings M. et al. «Conceptual Human-System Interface Design for a Lunar Access Vehicle», MIT Humans and Automation Laboratory Report HAL2005-04, September 2005. Р. 118–119. https://dspace.mit.edu/handle/1721.1/46750. Советские инженеры считали, что в распоряжении американских астронавтов есть только две минуты для принятия решения о посадке. См.: Черток Б. Е. Ракеты и люди. Т. 4. С. 225.

(обратно)

557

Черток Б. Е. Ракеты и люди. Т. 4. С. 222, 227.

(обратно)

558

Shatalov interview. P. 167.

(обратно)

559

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 3. С. 123 (дневниковая запись от 15 октября 1967 года), 147 (дневниковая запись от 23 декабря 1967 года), 341 (дневниковая запись от 23 декабря 1968 года); Siddiqi A. Challenge to Apollo. P. 650.

(обратно)

560

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 3. С. 123–124 (дневниковая запись от 15 октября 1967 года).

(обратно)

561

Там же. С. 312 (дневниковая запись от 13 ноября 1968 года).

(обратно)

562

Scott D., Leonov A. Two Sides of the Moon. Р. 189.

(обратно)

563

Елисеев А. Жизнь – капля в море. С. 63, 65.

(обратно)

564

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 4. С. 74 (дневниковая запись от 3 сентября 1969 года).

(обратно)

565

Shatalov interview. P. 166–167.

(обратно)

566

Siddiqi A. Challenge to Apollo. P. 734–736.

(обратно)

567

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 57 (дневниковая запись от 25 мая 1961 года). Позже Гагарин, похоже, изменил свое мнение и поддержал первых гражданских инженеров, поступивших в отряд космонавтов; см.: Интервью с Г. Гречко, беседовала Ю. Ушакова // Вечерний Омск. 11 февраля 2004 г. https://epizodyspace.ru/bibl/intervy/grechko3.html.

(обратно)

568

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 105 (дневниковая запись от 19 апреля 1962 года).

(обратно)

569

Scott D., Leonov A. Two Sides of the Moon. Р. 146.

(обратно)

570

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 210 (дневниковая запись от 17 января 1963 года).

(обратно)

571

Черток Б. Е. Ракеты и люди. Т. 3. С. 232.

(обратно)

572

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 3. С. 210 (дневниковая запись от 8 апреля 1968 года).

(обратно)

573

Яздовский В. И. На тропах Вселенной. Гл. 1.

(обратно)

574

О первом женском отряде космонавтов см.: Глушко А. 40 лет первой женской группе космонавтов // Новости космонавтики. 2002. №5. С. 69–71; Пономарева В. Женское лицо космоса. М.: Гелиос, 2002; Соловьева И. 35 лет полету «Восток-6» // Новости космонавтики. 1998. № 12–14.

(обратно)

575

Черток Б. Е. Ракеты и люди. Т. 3. С. 237.

(обратно)

576

Черток Б. Е. Ракеты и люди. Т. 3. С. 238.

(обратно)

577

Елисеев А. Жизнь – капля в море. С. 28, 164.

(обратно)

578

Мишин В. П. Дневники. Записи и воспоминания. Т. II. С. 64–65.

(обратно)

579

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 2. С. 134 (дневниковая запись от 2 февраля 1965 года).

(обратно)

580

Гречко Г. Старт в неизвестность. М.: Правда, 1989. Гл. 2.

(обратно)

581

Интервью с В. Лебедевым, беседовал Д. Комарьков // Основа (Нарофоминск). 2004. № 26. 28 мая. http://www.epizodsspace.narod.ru/bibl/intervy/lebedev1.html.

(обратно)

582

Я утверждаю, что профессии космонавта нет (интервью с В. П. Мишиным, беседовал В. Елисоветинский) // Независимая газета. 1993. № 68 (492). 13 апреля. С. 6.

(обратно)

583

Пекелис В. Д. Кибернетическая смесь. 2-е изд. М.: Знание, 1973. С. 168.

(обратно)

584

Черток Б. Е. Ракеты и люди. Т. 3. С. 242.

(обратно)

585

Интервью с К. П. Феоктистовым, беседовал С. Кузнецов // Воронежские вести (Воронеж). 2003. № 27. 2 июля. http://www.epizodsspace.narod.ru/bibl/intervy/feoktistov3.html.

(обратно)

586

Елисеев А. Жизнь – капля в море. С. 172–173. О судьбе группы кандидатов в космонавты из Академии наук СССР, ни один из которых не получил возможности слетать в космос, см. интервью автора с Ординардом Коломийцевым, июль – август 2010 года, в кн.: Gerovitch S. Voices of the Soviet Space Program. Ch. 11.

(обратно)

587

Интервью с В. Лебедевым, беседовал Д. Комарьков.

(обратно)

588

Hersch M. Inventing the American Astronaut. New York: Palgrave Macmillan, 2012.

(обратно)

589

Батурин Ю. М. (ред.) Советская космическая инициатива в государственных документах. 1946–1964. М.: РТСофт, 2008. С. 123–125.

(обратно)

590

«Фонарные столбы вдоль проспекта были пронумерованы и расписаны между предприятиями и организациями. Наш институт тоже имел „свои столбы“, и когда нас (в рабочее, конечно, время) отправляли встречать какую-нибудь Важную Персону, так и говорили: „К нашим столбам“» (Пономарева В. Женское лицо космоса. М.: Гелиос, 2002. С. 122).

(обратно)

591

Palmer S. Dictatorship of the Air: Aviation Culture and the Fate of Modern Russia. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 2006. Ch. 7.

(обратно)

592

Пономарева В. Женское лицо космоса. С. 122.

(обратно)

593

Батурин Ю. М. (ред.) Советская космическая инициатива в государственных документах. С. 165–166.

(обратно)

594

Голованов Я. Наш Гагарин. М.: Прогресс, 1978. С. 190.

(обратно)

595

См.: Andrews J. In Search of a Red Cosmos: Space Exploration, Public Culture, and Soviet Society // Societal Impact of Spaceflight / S. J. Dick, R. D. Launius (eds). NASA SP-2007-4801. Washington, DC: NASA, 2007. P. 41–52; Andrews J., Siddiqi A. (eds) Into the Cosmos; Froggatt M. Science in Propaganda and Popular Culture in the USSR under Khruschev (1953–1964). PhD diss. University of Oxford, 2006; Josephson P. Rockets, Reactors and Soviet Culture; Jenks A. The Cosmonaut Who Couldn’t Stop Smiling; Maurer E. et al. (eds) Soviet Space Culture; Rockwell T. The Molding of the Rising Generation: Soviet Propaganda and the Hero-Myth of Iurii Gagarin // Past Imperfect. 2006. № 12. http://ejournals.library.ualberta.ca/index.php/pi/article/view/1579/1105.

(обратно)

596

Lewis C. S. The Red Stuff: A History of the Public and Material Culture of Early Human Spaceflight in the USSR. PhD diss. George Washington University, 2008. Р. 99–100.

(обратно)

597

См. главу 5 этой книги.

(обратно)

598

Пропагандой в Советском Союзе руководил Отдел агитации и пропаганды ЦК партии, или Агитпроп (позднее – Идеологический отдел). Аналогичные отделы и должности были созданы в партийных комитетах всех уровней: от советских республик до областей, городов и отдельных предприятий. Эти ведомства издавали инструкции по идеологической работе и занимались пропагандой в средствах массовой информации и на различных публичных мероприятиях: массовых митингах, лекциях и семинарах. После разоблачения «культа личности» Сталина пропагандистский аппарат подвергся реформе, направленной на устранение догматизма и лжи, внесение позитива в пропагандистский дискурс и освоение новых средств массовой информации, таких как телевидение. О развитии советской космической пропаганды см.: Rockwell T. Space Propaganda «For All Mankind»: Soviet and American Responses to the Cold War, 1957–1977. PhD diss. University of Alberta, 2012.

(обратно)

599

Черненко М. Б. и др. (ред.) В космосе Николаев и Попович. М.: Правда, 1963. С. 92.

(обратно)

600

Батурин Ю. М. (ред.) Советские и российские космонавты: 1960–2000. М.: Новости космонавтики, 2001.

(обратно)

601

Устинов Ю. (ред.) Бессмертие Гагарина. М.: Герои отечества, 2004. С. 291.

(обратно)

602

Титов Г. Голубая моя планета. М.: Воениздат, 1977. С. 207–208.

(обратно)

603

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 54 (дневниковая запись от 13 апреля 1961 года).

(обратно)

604

О символической преемственности авиаторов сталинской эпохи и космонавтов хрущевского времени см. главу 3 этой книги.

(обратно)

605

Голованов Я. Королев: факты и мифы. М.: Наука, 1994. С. 665.

(обратно)

606

Батурин Ю. М. (ред.) Советская космическая инициатива в государственных документах. С. 201–202; Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 101–102 (дневниковая запись от 12 апреля 1962 года); Песляк А. М. День космонавтики: Исторические факты и современный анализ // Новости космонавтики. 2005. № 6. С. 24–25.

(обратно)

607

Материалы XXII съезда. М.: Госполитиздат, 1961. С. 330.

(обратно)

608

Батурин Ю. М. (ред.) Советская космическая инициатива в государственных документах. С. 202–203.

(обратно)

609

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 55 (дневниковая запись от 21 апреля 1961 года).

(обратно)

610

Там же. Т. 2. С. 58 (дневниковая запись от 25 июня 1964 года).

(обратно)

611

Kohonen I. The Heroic and the Ordinary: Photographic Representations of Soviet Cosmonauts in the Early 1960s // Soviet Space Culture: Cosmic Enthusiasm in Socialist Societies / E. Maurer, J. Richers, M. Rüthers, C. Scheide (eds). London: Palgrave Macmillan, 2011. P. 103–120.

(обратно)

612

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 199 (дневниковая запись от 27 декабря 1962 года); Т. 2. С. 71 (дневниковая запись от 17 августа 1964 года); Т. 1. С. 221 (дневниковая запись от 8 февраля 1963 года), 329 (дневниковая запись от 30 июля 1963 года); Т. 2. С. 125 (дневниковая запись от 13 января 1965 года).

(обратно)

613

Andrew C., Mitrokhin V. The Mitrokhin Archive II: The KGB and the World. London: Allen Lane, 2005. P. 20.

(обратно)

614

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 2. С. 332 (дневниковая запись от 25 апреля 1966 года).

(обратно)

615

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 108 (дневниковая запись от 25 апреля 1962 года); Т. 2. С. 217 (дневниковая запись от 6 сентября 1965 года); Т. 1. С. 346 (дневниковая запись от 27 сентября 1963 года); Т. 2. С. 232–233 (дневниковая запись от 1 октября 1965 года).

(обратно)

616

Там же. Т. 1. С. 71–72 (дневниковая запись от 2 декабря 1961 года), 210 (дневниковая запись от 17 января 1963 года); Т. 2. С. 239 (дневниковая запись от 14 октября 1965 года); Т. 1. С. 313 (дневниковая запись от 11 июля 1963 года).

(обратно)

617

Программа подготовки космонавтов // Российский государственный архив научно-технической документации (РГАНТД), Москва. Ф. 1. Оп. 8–1. Д. 2. Л. 4.

(обратно)

618

Голованов Я. Наш Гагарин. С. 56.

(обратно)

619

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 2. С. 233 (дневниковая запись от 2 октября 1965 года).

(обратно)

620

Smolkin-Rothrock V. Cosmic Enlightenment: Scientific Atheism and the Soviet Conquest of Space // Into the Cosmos / J. Andrews, A. Siddiqi (eds). P. 185.

(обратно)

621

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 2. С. 269 (дневниковая запись от 4 декабря 1965 года); Т. 1. С. 219 (дневниковая запись от 5 февраля 1963 года), 376 (дневниковая запись от 10 ноября 1963 года), 352, 369 (дневниковая запись от 7 октября 1963 года), 369 (дневниковая запись от 29 октября 1963 года), 376 (дневниковая запись от 10 ноября 1963 года).

(обратно)

622

Там же. Т. 1. С. 391 (дневниковая запись от 28 ноября 1963 года).

(обратно)

623

Sylvester R. She Orbits over the Sex Barrier: Soviet Girls and the Tereshkova Moment // Into the Cosmos / J. Andrews, A. Siddiqi (eds). P. 195–212.

(обратно)

624

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 374 (дневниковая запись от 3 ноября 1963 года).

(обратно)

625

В 1962 году Гагарин и Титов были избраны депутатами Верховного Совета СССР; годом позже Николаев был избран членом Верховного Совета России, а Попович – Украины; Терешкова в 1966 году стала депутатом Верховного Совета СССР, а в 1974 – членом Президиума Верховного Совета.

(обратно)

626

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 2. С. 61 (дневниковая запись от 2 июля 1964 года); Т. 4. С. 188 (дневниковая запись от 14 июня 1970 года).

(обратно)

627

Там же. Т. 1. С. 281 (дневниковая запись от 7 июня 1963 года); Т. 2. С. 29 (дневниковая запись от 21 марта 1964 года).

(обратно)

628

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 225 (дневниковая запись от 16 февраля 1963 года), 236 (дневниковая запись от 13 марта 1963 года), 226 (дневниковая запись от 16 февраля 1963 года).

(обратно)

629

Голованов Я. Наш Гагарин. С. 31.

(обратно)

630

Аббас Х. А. Рассказ о Юрии Гагарине // Авиация и космонавтика. 1962. № 4. С. 78–85.

(обратно)

631

Голованов Я. Наш Гагарин. С. 281.

(обратно)

632

Россошанский В. Феномен Гагарина. Саратов: Летопись, 2004. С. 20.

(обратно)

633

Аббас Х. А. Рассказ о Юрии Гагарине.

(обратно)

634

Jenks A. The Cosmonaut Who Couldn’t Stop Smiling. P. 152, 174, 175.

(обратно)

635

Батурин Ю. М. (ред.) Советская космическая инициатива в государственных документах. С. 148–149, 190–191, 227–228, 261–263, 277–278.

(обратно)

636

Stites R. Russian Popular Culture: Entertainment and Society since 1900. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 1992. P. 145–146.

(обратно)

637

Пономарева В. Женское лицо космоса. С. 122.

(обратно)

638

Graham L. Moscow Stories. Bloomington: Indiana University Press, 2006. P. 18–19.

(обратно)

639

Феоктистов К. Траектория жизни. М.: Вагриус, 2000. С. 188. См. также: Пономарева В. Женское лицо космоса. С. 242.

(обратно)

640

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 164 (дневниковая запись от 28 августа 1962 года); Т. 2. С. 57 (дневниковая запись от 25 июня 1964 года).

(обратно)

641

Там же. Т. 1. С. 123 (дневниковая запись от 27 июня 1962 года); Т. 2. С. 57 (дневниковая запись от 25 июня 1964 года), 90 (дневниковая запись от 24 сентября 1964 года).

(обратно)

642

Там же. Т. 1. С. 10 (дневниковая запись от 21 января 1964 года), 224 (дневниковая запись от 15 февраля 1963 года); Т. 2. С. 198 (дневниковая запись от 10 мая 1965 года), 187 (дневниковая запись от 20 апреля 1965 года); Т. 1. С. 170 (дневниковая запись от 5 сентября 1962 года); Т. 4. С. 252 (дневниковая запись от 23 января 1971 года).

(обратно)

643

Буйновский Э. Приобщение к космосу: Записки неслетавшего космонавта. Гл. 6. http://samlib.ru/b/bujnowskijei/priobshenie.shtml. В книжном издании мемуаров Буйновского этот эпизод несколько смягчен; см.: Буйновский Э. Повседневная жизнь первых российских ракетчиков и космонавтов. М.: Молодая гвардия, 2005. С. 159.

(обратно)

644

Голованов Я. Наш Гагарин. С. 183.

(обратно)

645

Аббас Х. А. Рассказ о Юрии Гагарине.

(обратно)

646

Голованов Я. Заметки вашего современника. Т. 1. С. 278.

(обратно)

647

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 57 (дневниковая запись за май – сентябрь 1961 года).

(обратно)

648

Давыдов В. А. (ред.) Первый пилотируемый полет. Т. 1. С. 513.

(обратно)

649

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 73 (дневниковая запись от 4 декабря 1961 года).

(обратно)

650

French F. Yuri Gagarin’s Visit to Manchester // Spaceflight. 1998. Vol. 40. № 7. P. 261–263.

(обратно)

651

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 2. С. 187 (дневниковая запись от 20 апреля 1965 года); Т. 1. С. 332 (дневниковая запись от 2 августа 1963 г.), 197–198 (дневниковая запись от 22 декабря 1962 года).

(обратно)

652

Там же. Т. 1. С. 76 (дневниковая запись от 7 декабря 1961 года).

(обратно)

653

Голованов Я. Наш Гагарин. С. 207.

(обратно)

654

Там же. С. 211.

(обратно)

655

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 75 (дневниковая запись от 6 декабря 1961 года).

(обратно)

656

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 77 (дневниковая запись от 9 декабря 1961 года).

(обратно)

657

Каманин Н. Гражданин Советского Союза // Авиация и космонавтика. 1962. № 2. С. 78–82.

(обратно)

658

Голованов Я. Наш Гагарин. С. 211.

(обратно)

659

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 369 (дневниковая запись от 29 октября 1963 года).

(обратно)

660

Докладная записка генерал-майора Леонида Горегляда маршалу Константину Вершинину. 12 октября 1962 г.; Российский государственный архив новейшей истории (РГАНИ), Москва. Ф. 5. Оп. 30. Д. 400. Л. 23.

(обратно)

661

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 72 (дневниковая запись от 4 декабря 1961 года).

(обратно)

662

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 4. С. 252 (дневниковая запись от 23 января 1971 года); Т. 1. С. 321 (дневниковая запись от 19 июля 1963 года), 391 (дневниковая запись от 28 ноября 1963 года), 333 (дневниковая запись от 2 августа 1963 года); Т. 2. С. 9 (дневниковая запись от 16 января 1964 года), 19 (дневниковая запись от 10 февраля 1964 года), 70 (дневниковая запись от 17 августа 1964 года).

(обратно)

663

Там же. Т. 1. С. 57 (дневниковая запись от 25 мая 1961 года).

(обратно)

664

Голованов Я. Наш Гагарин. С. 191.

(обратно)

665

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 247 (дневниковая запись от 4 апреля 1963 года), 231 (дневниковая запись от 2 марта 1963 года).

(обратно)

666

Раушенбах Б. Праздные мысли. М.: Аграф, 2003. С. 40–41.

(обратно)

667

Rockwell T. The Molding of the Rising Generation. P. 34.

(обратно)

668

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 58–59 (дневниковая запись от 4 октября 1961 года), 60 (дневниковая запись от 17 октября 1961 года).

(обратно)

669

Там же. Т. 2. С. 8 (дневниковая запись от 15 января 1964 года); Т. 1. С. 258 (дневниковая запись от 6 мая 1963 года), 189–190 (дневниковая запись от 1 декабря 1962 года).

(обратно)

670

Там же. Т. 1. С. 98 (дневниковая запись от 16 марта 1962 года).

(обратно)

671

Батурин Ю. М. (ред.) Советская космическая инициатива в государственных документах. С. 166, 174–177, 194–197, 219–220, 253–255, 266–269, 281–284, 288.

(обратно)

672

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 224 (дневниковая запись от 15 февраля 1963 года); Т. 2. С. 196 (дневниковая запись от 5 мая 1965 года); Т. 1. С. 98 (дневниковая запись от 16 марта 1962 года), 195 (дневниковая запись от 30 апреля 1965 года).

(обратно)

673

Там же. Т. 4. С. 116–117 (дневниковая запись от 11 января 1970 года).

(обратно)

674

Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм. Социальная история Советской России в 30-е годы / Пер. с англ. Л. Ю. Пантина. 2-е изд. М.: РОССПЭН, 2008. С. 81.

(обратно)

675

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 2. С. 61 (дневниковая запись от 2 июля 1964 года); Т. 3. С. 283 (дневниковая запись от 28 сентября 1968 года); Т. 2. С. 325 (дневниковая запись от 8 апреля 1966 года), 327 (дневниковая запись от 11 апреля 1966 года), 332–333 (дневниковая запись от 25 апреля 1966 года).

(обратно)

676

Елисеев А. Жизнь – капля в море. М.: Авиация и космонавтика, 1998. С. 120, 93.

(обратно)

677

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 2. С. 26 (дневниковая запись от 4 марта 1964 года), 40 (дневниковая запись от 16 апреля 1964 года).

(обратно)

678

Там же. Т. 2. С. 10 (дневниковая запись от 21 января 1964 года).

(обратно)

679

Интервью с А. Леоновым, беседовала С. Самоделова // Московский комсомолец. 2004. 29 мая. http://www.mk.ru/editions/daily/article/2004/05/29/111954-trete-izmerenie.html.

(обратно)

680

Титов Г. Встреча с Америкой // Авиация и космонавтика. 1962. № 7. С. 21–28.

(обратно)

681

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 2. С. 326 (дневниковая запись от 11 апреля 1966 года), Т. 1. С. 332 (дневниковая запись от 1 августа 1963 года).

(обратно)

682

Там же. Т. 1. С. 230 (дневниковая запись от 28 февраля 1963 года), 232 (дневниковая запись от 2 марта 1963 года).

(обратно)

683

Там же. Т. 2. С. 214 (дневниковая запись от 30 августа 1965 года), 239 (дневниковая запись от 14 октября 1965 года), 250 (дневниковая запись от 1 ноября 1965 года).

(обратно)

684

Батурин Ю. М. (ред.) Советская космическая инициатива в государственных документах. С. 304–306.

(обратно)

685

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 2. С. 261 (дневниковая запись от 22 ноября 1965 года), 284 (дневниковая запись от 5 января 1966 года).

(обратно)

686

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 2. С. 262 (дневниковая запись от 23 ноября 1965 года).

(обратно)

687

Семичастный В. Беспокойное сердце. М.: Вагриус, 2002. С. 264–266. В мае 1967 года, в результате внутрикремлевской борьбы за власть, Брежнев сумел отправить Семичастного в отставку, используя в качестве предлога скандал, связанный с отказом дочери Сталина Светланы Аллилуевой вернуться из зарубежной поездки в СССР; см.: Медведев P. А. Окружение Сталина. 2-е изд. М.: Молодая гвардия, 2010. С. 460.

(обратно)

688

О «большевистском» пропагандистском языке сталинской эпохи, усвоенном отдельными людьми, см.: Kotkin S. Magnetic Mountain: Stalinism as a Civilization. Berkeley: University of California Press, 1995. Ch. 5.

(обратно)

689

McCannon J. Positive Heroes at the Pole: Celebrity Status, Socialist-Realist Ideals and the Soviet Myth of the Arctic, 1932–39 // Russian Review. 1997. Vol. 56. № 3. P. 347.

(обратно)

690

См. главу 1 этой книги.

(обратно)

691

Lewis C. S. The Red Stuff. Ch. 4.

(обратно)

692

Пономарева В. Женское лицо космоса. С. 246.

(обратно)

693

Гагарин Ю. Есть пламя! М.: Молодая гвардия, 1968. С. 112.

(обратно)

694

Устинов Ю. (ред.) Бессмертие Гагарина. М.: Герои отечества, 2004. С. 645.

(обратно)

695

Scott D., Leonov A. Two Sides of the Moon. P. 229–230.

(обратно)

696

Lewis C. S. The Red Stuff. Р. 161.

(обратно)

697

Кларк К. Герой авиации как образ нового человека // Социалистический канон / Х. Гюнтер, Е. Добренко (ред.). СПб.: Академический проект, 2000. С. 791.

(обратно)

698

McCannon J. Red Arctic. Р. 138.

(обратно)

699

Каманин Н. Скрытый космос. Т. 1. С. 347 (дневниковая запись от 28 сентября 1963 года), Т. 3. С. 205 (дневниковая запись от 2 апреля 1968 года).

(обратно)

700

Lewis C. S. The Red Stuff. Р. 99.

(обратно)

701

См.: Rockwell T. The Molding of the Rising Generation. P. 31. О стахановском движении см.: Siegelbaum L. Stakhanovism and the Politics of Productivity in the USSR, 1935–1941. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 1990.

(обратно)

702

McCannon J. Positive Heroes at the Pole. Р. 350.

(обратно)

703

Lewis C. S. The Red Stuff. Р. 158.

(обратно)

704

Пелевин В. Омон Ра. М.: Текст, 1992.

(обратно)

705

«Заново закрутить все это почти невозможно» // Новая газета. 2019. № 1. 9 января.

(обратно)

706

Siddiqi A. Privatising Memory: The Soviet Space Programme through Museums and Memoirs // Showcasing Space / M. Collins, D. Millard (eds). London: Science Museum, 2005. P. 107.

(обратно)

707

Ibid. P. 99.

(обратно)

708

Khrushchev S. How Rockets Learned to Fly: Foreword // Epic Rivalry: The Inside Story of the Soviet and American Space Race / Von Hardesty and Gene Eisman. Washington, DC: National Geographic, 2007. P. XVIII. См. также интервью автора с Сергеем Хрущевым в кн.: Gerovitch S. Voices of the Soviet Space Program: Cosmonauts, Soldiers, and Engineers Who Took the USSR into Space. New York: Palgrave Macmillan, 2014. Ch. 4.

(обратно)

709

В Москве открыт памятник академику Глушко // Последние космические новости. Энциклопедия «Космонавтика». 2001. № 206. 4 октября. http://www.cosmoworld.ru/spaceencyclopedia/hotnews/index.shtml?04.10.01.html.

(обратно)

710

Siddiqi A. From Russia with History. P. 5.

(обратно)

711

Siddiqi A. Privatising Memory. P. 108.

(обратно)

712

О мемуарах советской эпохи см.: Holmgren B. (ed.) The Russian Memoir: History and Literature. Evanston, IL: Northwestern University Press, 2003; Paperno I. Personal Accounts of the Soviet Experience // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2002. Vol. 3. №4. P. 577–610; Walker B. On Reading Soviet Memoirs: A History of the ‘Contemporaries’ Genre as an Institution of Russian Intelligentsia Culture from the 1790s to the 1970s // Russian Review. 2000. Vol. 59. № 3. P. 327–352.

(обратно)

713

Ивановский О. [Иванов А.] Первые ступени: Записки инженера. М.: Молодая гвардия, 1970; Он же. [Иванов А.] Впервые: Записки ведущего конструктора. М.: Московский рабочий, 1982; Он же. Наперекор земному притяжению. М.: Политиздат, 1988; Он же. Ракеты и космос в СССР: Записки секретного конструктора. М.: Молодая гвардия, 2005.

(обратно)

714

Он же. Ракеты и космос в СССР. С. 164–166.

(обратно)

715

Черток Б. Е. Ракеты и люди.

(обратно)

716

Батурин Ю. М. (ред.) Мировая пилотируемая космонавтика. История. Техника. Люди. М.: РТСофт, 2005. С. 209–210.

(обратно)

717

Альтернативная версия событий с точки зрения экипажа корабля «Союз-15» изложена в статье: Ребров М. Горький привкус славы // Красная звезда. 1994. 9 сентября. С. 2. Детали хроники полета описаны в кн.: Gerovitch S. Voices of the Soviet Space Program. P. 1–3, 162–164.

(обратно)

718

Мозжорин Ю. Так это было. С. 50.

(обратно)

719

См. комментарии к фильму «Укрощение огня» на форуме «Киноэксперт. ру». http://www.kinoexpert.ru/kinox/index.asp?comm=4&num=3672.

(обратно)

720

Шабалин Ю. М. Тяжкий недуг интерпретаторов // Советская Россия. 2008. 22 апреля. http://epizodsspace.no-ip.org/bibl/sov-ros/2008/tyaj-ned.html.

(обратно)

721

Путин В. Выступление на торжественном вечере, посвященном 100-летию со дня рождения С. П. Королева. 12 января 2007 г. http://www.kremlin.ru/transcripts/23995.

(обратно)

722

Совет Федерации. 199-е заседание. 13 апреля 2007 г. http://www.council.gov.ru/press-center/news/23084/.

(обратно)

723

Первый канал. Анонс фильма «Королев» (2007). https://web.archive.org/web/20090414050349/http://www.1tv.ru/anons/id=144932.

(обратно)

724

Известия. 2007. 12 октября. В 2013 году, начиная работу над продолжением фильма о Королеве, Кара высказал ту же мысль: «Работая над образом Королева, мы опирались на рассказы людей, которые его знали лично: его дочери, космонавтов и сотрудников, с которыми он работал. Все о нем рассказывали очень по-разному. Но поскольку это авторское кино, то уж извините, но тут будет мой авторский взгляд на него» (Интервью с Ю. Кара, беседовала А. Рогова // Аргументы и факты. 2013. 31 июля).

(обратно)

725

Первый канал. Анонс фильма «Королев» (2007).

(обратно)

726

Siddiqi A. The Red Rockets’ Glare. Ch. 8.

(обратно)

727

Ibid. Ch. 5.

(обратно)

728

Радбель Д. Космический патриотизм // Россiя. 2007. 3–10 мая.

(обратно)

729

Федина А. «Королева» рассекретили на один вечер // Известия. 2007. 16 апреля. http://izvestia.ru/news/323728.

(обратно)

730

Радбель Д. Космический патриотизм.

(обратно)

731

Аноним. Комментарий к фильму «Королев» на форуме «Киноэксперт. ру». 2008. 25 июня. http://www.kinoexpert.ru/kinox/index.asp?comm=4&num=21865.

(обратно)

732

Павел73. Комментарий на форуме журнала «Новости космонавтики». 2008. 14 апреля. https://forum.novosti-kosmonavtiki.ru/index.php?topic=3601.msg304084#msg304084.

(обратно)

733

Советское прошлое в памяти россиян / ВЦИОМ. 18 января 2007 г. https://wciom.ru/analytical-reviews/analiticheskii-obzor/sovetskoe-proshloe-v-pamyati-rossiyan.

(обратно)

734

Русские кумиры двадцатого века / ВЦИОМ. 20 января 2010 г. https://wciom.ru/analytical-reviews/analiticheskii-obzor/russkie-kumiry-dvadczatogo-veka.

(обратно)

735

Юдинцев И. Россия стремится в космос …на скрипучей телеге прошлых успехов // HotCom.ru. 2001. Вып. 16. 12 апреля.

(обратно)

736

Плотников В. Рубикон Президента // Советская Россия. 2001. 22 марта. О траурных настроениях среди космических инженеров в ночь выведения станции «Мир» с орбиты см. интервью автора с Ю. Тяпченко в кн.: Gerovitch S. Voices of the Soviet Space Program. P. 123–124.

(обратно)

737

Давыдова В. и др. 40 лет первому полету человека в космос! // Новости космонавтики. 2001. № 6. С. 2. Путин также возложил цветы к памятнику Гагарину в Звездном городке и встретился с семьей Гагарина.

(обратно)

738

О советской традиции дарения подарков, в частности подарков политическим лидерам, см.: Ссорин-Чайков Н. (ред.) Дары вождям: подарки советским лидерам. М.: Пинакотека, 2006.

(обратно)

739

Указ Президента Российской Федерации от 31 июля 2008 г. № 1157. http://kremlin.ru/acts/bank/27870.

(обратно)

740

Путин В. Выступление на заседании Оргкомитета по подготовке и проведению празднования 50-летия полета в космос Ю. А. Гагарина. 22 декабря 2009 г. http://archive.premier.gov.ru/events/news/8678/.

(обратно)

741

План основных мероприятий по празднованию 50-летия полета в космос Ю. А. Гагарина. 17 марта 2010 г. https://www.sostav.ru/news/2011/04/12/spr1/.

(обратно)

742

Указ Президента Российской Федерации от 15 мая 2009 г. № 549. http://www.kremlin.ru/acts/bank/29288.

(обратно)

743

Иванова Н. Ностальящее: собрание наблюдений. М.: Радуга, 2002. С. 62.

(обратно)

744

Oushakine S. «We’re Nostalgic but We’re Not Crazy»: Retrofitting the Past in Russia // Russian Review. 2007. Vol. 66. № 3. P. 469, 481.

(обратно)

745

Yurchak A. Gagarin and the Rave Kids: Transforming Power, Identity, and Aesthetics in the Post-Soviet Night Life // Consuming Russia: Popular Culture, Sex, and Society since Gorbachev / A. Baker (ed.). Durham, NC: Duke University Press, 1999. Р. 94, 95.

(обратно)

746

Collins M. A Second Nature Rising: Spaceflight in an Era of Representation // Remembering the Space Age / S. Dick (ed.). Washington, DC: NASA History Division, 2008. P. 185–202.

(обратно)

747

МТС запустил рекламу «Первого» // Advertology. Наука о рекламе. 2006. 8 июня. http://www.advertology.ru/article30664.htm.

(обратно)

748

См. ссылку на один из этих рекламных роликов в ст.: Козлов Д. МТС: О яйцах, тарифах, советской символике и бутафорских космонавтах // Рекламные идеи. 2006. № 5. 28 сентября. http://www.advi.ru/page.php3?id=287.

(обратно)

749

Колюбакин В. «Иридиум» – презентация в Санкт-Петербурге // Теле-Спутник. 1999. № 3 (41). Март. https://old.telesputnik.ru/archive/41/article/40.html.

(обратно)

750

Услуги системы ГЛОНАСС будут предоставляться потребителям бесплатно // РИА Новости. 2007. 18 мая. https://ria.ru/20070518/65722212.html.

(обратно)

751

Заключительный запуск 2007 года: спутники ГЛОНАСС выведены на орбиту // РИА Новости. 2007. 26 декабря. https://ria.ru/20071226/94147340.html.

(обратно)

752

Коновалов И. и др. Система ГЛОНАСС получила пробоину // Коммерсантъ. 2010. № 225. 6 декабря. https://www.kommersant.ru/doc/1552464.

(обратно)

753

Один из спутников группировки ГЛОНАСС по-прежнему не работает // РИА Новости. 2014. 17 июля. https://ria.ru/20140717/1016341998.html.

(обратно)

754

Бурсак А. Минпром защитит ГЛОНАСС, ограничив ввоз GPS-устройства // РБК daily. 2007. 22 февраля. https://www.comnews.ru/content/31765.

(обратно)

755

Путин: ГЛОНАСС должна быть дешевле и лучше, чем GPS // Российская газета. 2007. 13 марта. http://www.rg.ru/2007/03/13/glonass-anons.html.

(обратно)

756

Черноиванова А. Иванов опустил ГЛОНАСС на землю // Газета. ру. 2008. 23 января. http://vpk.name/news/13137_ivanov_opustil_glonass_na_zemlyu.html.

(обратно)

757

Козлов А. Водители попали под подозрение / Взгляд. Деловая газета. 2007. 16 октября. http://www.vz.ru/society/2007/10/16/117887.html.

(обратно)

758

Кузнецов А. Отчет о тестировании персонального локатора S-911 // GPS-club.ru. https://web.archive.org/web/20130806215529/http://gps-club.ru/gps_think/detail.php?ID=8057.

(обратно)

759

ВЦИОМ. Мониторинг общественного мнения. 2012. № 2(108). Март – апрель. С. 67. https://wciom.ru/fileadmin/file/monitoring/2012/108/2012_108_54_Monitor_obraz.pdf.

(обратно)

760

Николаева-Терешкова В. Вселенная – открытый океан! М.: Правда, 1964; Николаева-Терешкова В., Храпченков В. Женщина века. Ярославль: Лия, 2003.

(обратно)

Оглавление

Благодарности

Введение. Создание воспоминаний о космической эпохе

Глава 1. «Почему мы говорим неправду?»: конструирование мифов советской космической истории

  Три фотографии и три типа исследований

  Мифы и контрмифы

  Космическая эпоха в американской культуре

  Российская мемориализация космоса

  Мифологизация космонавтов

  Мифологизация инженеров

  Контрвоспоминания советской космической программы

Глава 2. Сталинские конструкторы-ракетчики устремляются в космос: техническая интеллигенция встречает оттепель

  Организационные проблемы ракетно-космической отрасли

  Манипулирование системой

  Маленький винтик в огромном механизме

  Двойное назначение, двойная идентичность

  Инженерная элита: позиция между автономией и лояльностью

Глава 3. «Новый советский человек» внутри машины: инженерная психология, конструирование космических кораблей и строительство коммунизма

  «А вместо сердца – пламенный мотор»: новый советский человек в небе

  От сталинских «соколов» до королевских «ореликов»

  Инженерная психология и конструирование космонавта

  Подготовка оператора: создание идеального автомата

  Психологическая подготовка: достижение полного самоконтроля

  Парадокс дисциплинированной инициативы

  Новый советский человек встречается с американским героем

Глава 4. Человек в руках техники: полет Гагарина в документах и свидетельствах

Глава 5. Проблемы взаимодействия человека и машины, профессия космонавта и конкурирующие образы космического полета

  Автоматизация на корабле «Восток»: технические, управленческие и медицинские факторы

  Двойное назначение «Востока»: военное/гражданское и автоматическое/ручное

  Полет «Восхода-2»: космонавт берет управление в свои руки

  Проектирование космонавта для «Союза»

  Полеты на «Союзах»: как поделить заслуги и ответственность между человеком и машиной

  Роль наземного управления

  Лунная программа: вынужденный поворот к ручному управлению

  Споры о профессии космонавта

  Автоматизация в контексте

  Астронавты и космонавты – одна профессия?

Глава 6. Человек как часть пропагандистской машины. Публичный образ и профессиональная идентичность советских космонавтов

  Создание живого символа

  Бремя славы

  Человеческая сторона общественного идеала

  Космонавты высказывают свое мнение

  Угасание интереса к мифу о космонавтах

  Авиаторы и космонавты

Глава 7. Вспоминая советскую космическую эру. Миф и идентичность в постсоветской культуре

  Конец Советского Союза и крах главного нарратива

  Постсоветская поэтика ностальгии по советскому космосу

  Российский капитализм и семиотика космоса