| [Все] [А] [Б] [В] [Г] [Д] [Е] [Ж] [З] [И] [Й] [К] [Л] [М] [Н] [О] [П] [Р] [С] [Т] [У] [Ф] [Х] [Ц] [Ч] [Ш] [Щ] [Э] [Ю] [Я] [Прочее] | [Рекомендации сообщества] [Книжный торрент] |
Вы меня не знаете (fb2)
- Вы меня не знаете [litres][You Don't Know Me] (пер. Наталья Николаевна Александрова) 2017K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Имран МахмудИмран Махмуд
Вы меня не знаете
© Copyright © Imran Mahmood 2017
This edition is published by arrangement with Darley Anderson Literary, TV & Film Agency and The Van Lear Agency
© Александрова Н., перевод на русский язык, 2024
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Эвербук», Издательство «Дом историй», 2024
* * *
Центральный уголовный суд Т2017229
Дело рассматривает: ЕГО ЧЕСТЬ СУДЬЯ СЭЛМОН, КОРОЛЕВСКИЙ АДВОКАТ
Заключительные речи
Суд: день 29
Вторник, 4 июля 2017 года
ВЫСТУПАЮТ
Со стороны обвинения К. Сэлфред, королевский адвокат
Со стороны защиты: Подсудимый, лично
Расшифровка цифровой аудиозаписи выполнена Закрытой акционерной компанией «Т. Дж. Нэзерин», официальным поставщиком услуг судебной стенографии и расшифровки
1
10:05
ПОДСУДИМЫЙ:
– В 1850 году Генри Джон Темпл, третий виконт Пальмерстон, произнес в парламенте речь, которая длилась пять часов. На португальского еврея по имени Дон Пасифико, который родился в Гибралтаре, но жил в Греции, напала толпа расистов. Его избили. Его дом разгромили. Его вещи разграбили. Греческая полиция все видела, но ничего не предприняла. Дон Пасифико обратился к правительству Греции за компенсацией. Правительство Греции отказалось что-либо выплачивать. И тогда он обратился к британцам.
Что сделал Пальмерстон? Пальмерстон посчитал, что этот еврей из Гибралтара – британский подданный. И тогда виконт послал в Афины целую эскадру, чтобы заблокировать порт. Спустя восемь недель правительство Греции выплатило компенсацию. Столкнувшись в парламенте с разъяренной толпой, Пальмерстон произнес пятичасовую речь. Он сказал: «Сильная рука британского правительства должна защищать британского подданного от зла и несправедливости, где бы тот ни находился».
Вот что значило тогда быть британцем. В те племена. Прошу прощения, в те времена. Я немного волнуюсь. В те времена было не важно, является ли британский гражданин евреем, или португальцем, или гибралтарцем, или кем-либо еще. Того факта, что человек – британский подданный, было достаточно. Если вас, где бы вы ни находились, постигла беда, вы могли рассчитывать, что вся мощь Англии придет вам на помощь. Пальмерстон, тот ради одного человека послал целый флот!
Вот что Англия была готова сделать ради одного-единственного человека, даже если он безродный еврей, как Дон Пасифико, – вся Англия за одного. Прошло сто шестьдесят лет, и вот этот чернокожий англичанин совершенно не может рассчитывать на Англию. Совершенно. Я совершенно не могу рассчитывать на нее, разве что на крохотную ее часть, которая находится в этом самом зале. Для меня сейчас это вся Англия. Вы – вся Англия, и вы нужны мне сейчас. Мне нужна сильная рука, которая защитит меня от несправедливости и зла. Вы нужны мне. Вы нужны мне. А я нужен вам. Я нужен вам, чтобы вы стали всей Англией.
Короче, я дошел примерно досюда. А потом подумал: «Ну а смысл?» Я ни разу не лорд Пальмерстон, и, даже если я толкну пятичасовую речь, вы мне вряд ли похлопаете. Я ж не идиот. Я знаю, что никакая речь меня не спасет. Но знаете что? Этот кусок стоило зачитать хотя бы ради того, чтобы поглядеть сейчас на ваши лица. Это я не ради стеба, а чтобы вас встряхнуть. Не ожидали, что я могу разговаривать как профессор, да? Но я просто хотел дать вам понять, что у меня есть не только та грань, которую вы все видели, когда я давал показания. Я хотел, не знаю, вас удивить. И я вам так скажу: удивиться вам придется еще не раз.
Так что, может, это первый. Почему здесь стою и произношу эту речь я, а не мой адвокат? Почему я решил предстать перед вами и рассказать все своими словами? Не поймите неправильно, это не потому, что я им недоволен или типа того. Мы, скорее, разошлись во взглядах на кое-какие вопросы, а еще я знаю много того, чего не знает он.
Ну например. Помните, как я пару дней назад давал показания? Мы не сошлись во взглядах на это в том числе. Он хотел, чтобы я рассказал «правдоподобную историю». «Расскажи им то, что они хотят услышать», – говорит он мне. А я ему: «Не, чувак, я хочу им рассказать то, что они слышать не хотят, – правду». Ему это не особо понравилось. «Это для них слишком, – говорил он. – Они такое не переварят».
Адвокат у меня хороший, не поймите неправильно. Но я подумал: он ведь не я. Он не знает того, что я знаю. Я-то знаю, что́ я знаю, но не знаю, что знает он, в этом все дело. Как лучше: чтобы он говорил с вами на вашем языке, но рассказал только половину, или чтобы я говорил сам и рассказал все, рискуя при этом, что вы ничего не поймете? Могу ли я вообще рассказать вам все? Поверите ли вы? Не знаю. Реально не знаю. Но знаю вот что: я не собираюсь подставляться из-за этого убийства и скрывать от вас правду. Даже если мой адвокат против.
Так что вот мое признание. Перед тем как давать показания, я дал клятву. На Библии. Но Господь знает, что на свидетельской трибуне я рассказал не всю правду. Правда была, не подумайте, и много, но было и кое-что не совсем правдивое. Но так он хотел, мой адвокат. «Дело не в правде, – сказал он, – а в том, чему они могут поверить».
Это печально, потому что как я могу поклясться, что буду говорить правду, а потом наврать? И вчера вечером я думал об этом, пока пытался заснуть. Много думал. И проснулся недовольным, уж поверьте. Так что сегодня утром я ему сказал: «Чувак, я хочу рассказать все как есть. Эта речь, заключительная речь – мой последний шанс». И он такой: «Я умываю руки». Он типа не может представлять меня из-за этических причин. Этических причин? Я думал, что правда – это этично, но, видимо, нет. Все дело во впечатлении. «Какое ты произведешь впечатление, если сейчас расскажешь другую версию? Как это будет выглядеть, если ты дашь им новую информацию?» «А может, – говорю я, – мне не обязательно рассказывать им о том самом» – и, честно говоря, я до сих пор не уверен, что смогу рассказать. Потому что не знаю, переживу ли, если расскажу, понимаете?
Не поймите неправильно, я хочу рассказать, но не уверен, смогу ли сейчас это сделать. Не знаю, что вы обо мне тогда подумаете. Наверное, вам надо бы сперва узнать меня получше. Настоящего меня.
Сейчас вы смотрите на меня и думаете, что я обычный тупой пацан, который ходит и стреляет в других без всякой причины. Я знаю, что вы так думаете, потому что я не тупой и вы тоже не тупые. Я понимаю, что и улики, и мои показания выглядят не очень. Понимаю. Я понимаю, что они сомнительные. Так что я понимаю: вы думаете, что я взял и пристрелил того пацана, но это не так. Это они хотят, чтобы вы так думали. Они хотят, чтобы вы поверили, что я отбитый никчемный пацан, который ни за что застрелил случайного чувака на улице. Но не дайте себя обмануть. Это они хорошо умеют – обманывать. Этот мужик, обвинитель, этим на жизнь зарабатывает. Он этим занимается с утра до ночи, и, когда он с вами закончит, вы будете думать, что черное – белое и наоборот. Снимаю перед ним шляпу. Он профи. Скользкий тип, но профи. Но вам надо разглядеть то, что находится за дымовой завесой, которую он тут сотворил. Вы удивитесь, точно говорю. Попробуйте сделать это, но не ради меня. Сделайте это просто так, ради эксперимента. Если я ошибаюсь, то и ладно, и тогда вы решите, как решите. Но если я прав…
Возьмем улики. О'кей, улики вообще не в мою пользу, но их не так уж много. Но, прежде чем я в это полезу, хочу сказать вот что. Забудьте все, что я сказал или не сказал, когда давал показания на свидетельской трибуне. Если против меня в этом деле нет серьезных улик, это же не важно, да? Если улики – говно, какая разница, что я говорил или не говорил?
О'кей, улики. У меня получился вот такой список:
1. Застрелили пацана из моего района.
2. За три месяца до того, как его застрелили, кто-то слышал, как я проходил мимо и назвал его «конченым».
3. За пару месяцев до того, как его застрелили, свидетель видел, как Джамиль – убитый пацан – ругается с черным пацаном примерно моих лет в черном худи с белыми иероглифами на спине.
4. Узел сотовой связи. Эксперт по мобилам сказал, что в момент выстрела мой телефон находился в той же зоне покрытия, что и телефон убитого. Мой телефон также находился в той же зоне покрытия, что и его, в день, когда я, предположительно, с ним поругался. И он находился в той же зоне покрытия, что и его, в день, когда я, предположительно, назвал его «конченым». Во всех случаях – в одной зоне покрытия. Как там сказал эксперт? Пятьдесят-шестьдесят метров?
5. Обыск в моей квартире. Полиция арестовала меня, потому что был слух, что я причастен к стрельбе. Они обыскали мою квартиру и нашли пистолет «Байкал». Они нашли черное худи с белыми иероглифами на спине. Они нашли мой телефон, и все данные совпали с предыдущей уликой. Они нашли мой паспорт. Они нашли билет на рейс в Испанию. Они нашли наличку – тридцать тысяч фунтов – у меня в рюкзаке. Они нашли следы продуктов выстрела, которые обвинение тут мусолило, у меня в машине и на худи. Они нашли меня.
6. Полиция говорит, что пулю, которая убила пацана, Джамиля, вероятно, выпустили из моего пистолета. Баллистическая экспертиза. Вы же помните чувака, который тут показывал схемы, и так далее. Он сказал, что тот выстрел сделали из моего пистолета.
7. У меня под ногтями нашли крошечные частички крови Джамиля.
8. В его машине нашли несколько моих волосков.
Дело открыто – дело закрыто. Чего тут еще говорить? Все свободны, всем спасибо за внимание. И если вы признаете меня виновным, вы, наверное, пойдете домой и будете спокойно спать по ночам. Я это знаю. Но вы сидите здесь и разбираете это дело четвертую неделю. И, надеюсь, вы не хотите, чтобы они прошли зря. Но потом я подумал, а что, если я ошибаюсь?
Может, для вас это просто такой способ провести время? Разнообразить обычную жизнь. Встаешь утром, надеваешь чистую рубашку, приходишь сюда, читаешь всякие бумажки, киваешь или качаешь головой. Слушаешь тут обвинителя. Слушаешь судью и думаешь, что делаешь что-то важное. Чувствуешь себя значимым. А когда после вынесения приговора вы отсюда уходите, то можете вернуться к своим жизням и заниматься тем, чем занимаетесь. Но я-то не исчезаю, когда вы расходитесь по домам. Я по-прежнему здесь. И я по-прежнему человек, да? Когда ваш сынишка, которому сейчас четыре или пять и который скоро пойдет в началку, вырастет, я все еще буду в тюрьме. Когда ему исполнится десять и он пойдет в нормальную школу, я все еще буду сидеть. Когда он ее закончит и пойдет работать или в универ, я все еще буду здесь. Мотать пожизненный. Потому что вы схалтурили. Потому что вы не сделали свою работу как надо. Это все, чего я прошу. Просто выслушайте меня – я невиновен. Честно, если вы приглядитесь, вы сами это увидите.
Просто посмотрите на улики. Они скажут вам все, что нужно. И, поверьте, их достаточно, чтобы вы увидели: я говорю правду.
Перерыв: 11:15
2
11:28
До того как меня арестовали по подозрению в этом убийстве, у меня была работа. Ну, не такая работа, где тебе платят зарплату и все такое, но у меня было дело, которым я зарабатывал на жизнь. Но я не бандит, я тачки продавал. Машины. Я их обожаю. О них я знаю больше вас и вообще кого угодно. Мне нравятся старые тачки. Нравятся новые тачки. Нравятся тачки с восьмицилиндровыми двигателями, с безнаддувными, с турбонаддувом.
Короче, я вот что понял: большинство из тех, кто продают свои машины, понятия не имеют, что они продают. Одна девчонка думала, что продает старый «воксхолл-карлтон» своего парня. Но она не знала, что это не просто какой-то старый «карлтон», цена которому фунтов триста. Это «лотус карлтон». 3,6 литра, битурбо, 377 лошадей. Разгоняется до шестидесяти за пять секунд. Максимальная скорость – 176 миль в час. Да за такую легко выручишь двадцать штук, пусть ей и двадцать лет. Видите, я секу, что покупаю. И знаете еще что: большинство моих покупателей тоже сечет. У меня на районе людям драндулеты не втюхать. Они все обсмотрят с лупой. За каждую вмятину даешь скидку. За каждый наворот поднимаешь цену.
Так и тут, согласны? Вы просто поверите обвинению на слово или присмотритесь поближе и заглянете под капот? Обвинение продает вам качественный товар? Или какую-то китайскую хрень?
Так что давайте посмотрим на первую улику. Пацана застрелили в том же районе, где живу я. И что? Вот что я на это отвечу. Его застрелили в том же районе, где живут все люди, которые живут в этом районе. Это обоснование – ни о чем, и улика тоже ни о чем. Не вижу смысла еще что-то говорить об этом.
Если бы его застрелили в вашем районе, это значило бы, что его застрелили вы? Ни фига. Это просто тупость. Но господин обвинитель так не думает и раздувает из мухи слона. Но это всего лишь один факт не в мою пользу. Он может говорить что угодно – все будет против меня. Но если присмотреться, это просто хуйня. Простите, ваша честь, у меня вырвалось. Я имею в виду, что, если бы я рассказывал об этом так же, как обвинение, вы бы хором сказали, что «это не улика, а чушь собачья». Я живу там же, где и убитый пацан, ну и?.. Это что, реальная улика, которая что-то значит? Да ни хрена она не значит. Ну серьезно?
Теперь посмотрим на вторую улику. Кто-то видел, как я прошел мимо убитого и назвал его конченым. Обвинитель и все, кто смотрит слишком много фильмов, считают, что это типа улика. Типа я сказал убитому, что ему конец. Как будто я мафиози из американского фильма. Ха! Извините, господа присяжные. Извините, просто, если бы вы знали то, что знаю я, и, если бы вы выросли там, где вырос я, вы бы тоже посмеялись. В Лондоне на улицах это значит другое. Господин обвинитель никак не может этого знать, потому что он не рос на улицах. На настоящих улицах, на тех, которые знаю я, где люди стреляют друг в друга. Это, наверное, плохой пример, но вы поняли. Он из другого общества. Не то чтобы это плохо. Но это правда. Если бы я пошел с ним и его компашкой на охоту или еще куда, я бы тоже не все слова понимал. Когда я слышу «тачка», я представляю себе машину. А он, наверное, представляет тележку с ручками и одним колесом. Понимаете, что я имею в виду? Мы с ним из разных миров. Я не хотел бы жить в его мире, но хотел бы, чтобы он денек пожил в моем. Конченый!
Давайте я вам объясню. Когда мне было одиннадцать, я пошел в новую школу. Не в ближайшую государственную школу, потому что в ней не было мест, а в другую, за милю от дома. Это была такая коробка из семидесятых, которые когда-то считались крутыми, но, когда туда пришел я, она походила на разваливающуюся многоэтажку. Я помню зеленые панели и большие квадратные окна между ними. Вокруг был двор, где мы играли на переменах, и ограда по всему периметру, чтобы дети не выбегали на дорогу. И все. Они просто сделали максимум пространства, которое можно сделать за минимум денег, и голое, как пустыня, так что там негде было спрятаться.
Хотя нет, было одно место. Типа пожарной лестницы, такой спирали с квадратными площадками, которая шла снаружи по стене, и под последним пролетом у нее было вроде колодца. В самом низу она вела к запертой металлической двери в какой-то подвал, где, наверно, сторож дрочил или типа того. Это место мы назвали «плевок». И там уж точно никто не хотел оказаться.
Короче, переехать из одного района в другой – это все равно что переехать в другую страну. Я как будто оказался в зоне боевых действий. В моей первой школе черных было процентов пятьдесят. А тут – да я как будто попал в штаб-квартиру БНП[1]. Во всей школе было всего восемь или девять небелых детей. У меня зрение как будто переключилось из цветного режима в черно-белый. А те дети, блин! Какой только расистской херни там не происходило, уж вы мне поверьте. Простите, ваша честь, я помню, что вы говорили насчет ругательств, но «ниггер, черножопый, черный говнюк» – такое мы слышали постоянно. Но и пофиг. Как было – так было. Ты просто живешь с этим, и все.
Я как мог старался от этого отключаться. Не буду врать, пару раз мне пришлось дать кое-кому в рожу. Невозможно терпеть вечно, все равно однажды сорвешься. Мне не особо нравилось драться. Потому что, кроме всего прочего, из-за этого я чувствовал себя как все те черные чуваки, которые в фильмах бились с Рокки. Все всегда надеялись, что мне настучат по башке. В основном я просто держался так, чтобы ни во что не влезть. Если стычки можно было избежать, я так и делал. И еще имейте в виду, что я покрасивее большинства пацанов, так что и риск у меня был больше! Хотя потом, когда я пару раз прилично кое-кому навалял, со мной особо не связывались. Ведь всем хочется не просто победить в драке. Всем хочется победить легко. И если вы из таких, то ко мне лезть не стоит.
Короче, в школе был один пацан, Курт, тоже черный. Большой, толстый и какой-то заторможенный. Такому можно говорить что угодно, а он будет только слюняво ухмыляться в ответ. Не важно, что ты ему скажешь, и не важно, что даже в том возрасте он был размером с дом. Он только улыбался в ответ. И ему реально можно было говорить что угодно, а не только называть его жирным черножо… Простите, ваша честь.
Например, ему можно было сказать, что его мамка дает за пару фунтов, и даже тогда он тебе ничего не сделает. Просто он такой, миролюбивый. Но в этом-то и проблема. Позволишь один раз себя задеть, и тебе будет прилетать постоянно.
Но это опыт. Наверно, это как в тюрьме. Если хотя бы немного дашь слабину, тебя разорвут. Так что можете представить, какое говнище повидал Курт.
Мне казалось, что Курт до конца жизни останется неудачником. Он был не просто супертолстым и су-пердружелюбным, он еще постоянно был в раздрае. Его мать была наркоманкой, или алкоголичкой, или типа того, а еще, хотя мы тогда об этом не знали, она, видимо, втихаря подрабатывала проституцией. Курт иногда приходил в школу с синяками на лице. Разглядеть их было не так-то легко: такая темная у него кожа. Но я видел. Я-то мог разглядеть. В такие дни он улыбался меньше, чем обычно, и выражение лица у него было какое-то виноватое. Разговаривать ему тогда не очень хотелось. В такие дни у него было такое выражение, что даже кто-нибудь туповатый не стал бы к нему лезть – прессовать его еще больше было бы слишком жестоко.
Но пацанов в школе не волновало, что там происходит у Курта дома. У них тоже были свои проблемы, это понятно. Даже не сомневаюсь. И тем не менее они его не щадили. Обычно я наблюдал, как они его достают. Какой-нибудь дохлый пацан в два раза меньше обзывал его ниггером, а Курт просто опускал голову. Потом пацан, например, подпрыгивал и шлепал его по щеке. Курт не реагировал. Все смеялись над ним, орали, а я стоял и думал: «Ну чувак, ты же в два раза больше этих придурков. Отпизди их как следует». Но он никогда так не делал. Он все им спускал.
Мне казалось, они пытались вызвать у него хоть какую-нибудь реакцию. В глубине души-то они знали, что, если его все-таки спровоцировать, он возьмет и прибьет их, но они как будто не могли удержаться и все равно доставали его. Хотели увидеть, как из него вырвется Халк. Короче говоря, они перепробовали все. Материли его. Бросались в него чем ни попадя. Воровали его вещи. Всю херню, которую одни пацаны могут сделать другому, они делали. Однажды они даже затолкали его в «плевок» и сорвали с него одежду. Он остался там в трусах и плакал, а сотня пацанов стояли наверху у колодца и харкали на него зелеными соплями. Один пацан даже попробовал его обоссать, но не смог нормально прицелиться. Потом, когда пришли учителя, Курт просто вытерся и оделся, будто ничего не случилось. Ну поплакал еще немного, но на этом все.
Вообще-то, Курт мне нравился. Собственно, потом он стал моим лучшим другом. Можно даже сказать, моим единственным настоящим другом. Но тогда я его плохо знал. В той школе он проучился недолго, потому что потом его мать переселили куда-то в северную часть Лондона и ему пришлось переезжать с ней. Но вот что я помню о нем из того времени: как бы он ни пытался быть невозмутимым и как бы ни пытался сделать так, чтобы его оставили в покое, хаос его преследовал. Он был как магнит для неприятностей.
* * *
Знаю, звучит так, будто я свернул вообще не туда. Но я подхожу к сути, честно. Итак, Курт. Как-то раз он, как обычно, сидел один на крыльце и ждал, пока кончится перемена и можно будет вернуться в класс, где безопасно. Я решил постоять немного с ним. Я был дерзкий, поэтому, когда остальные видели, что мы вместе, к нему не приставали. Так что я как бы оказывал ему услугу. Уже не помню, о чем мы трепались. Тогда мы не особо общались и не дружили, но у нас было кое-что общее.
Сначала я не заметил ничего подозрительного. Да и никто, по-моему, не заметил. Да, было шумно, но на переменах вечно кто-то орет – прямо как в тюрьме на прогулках. Но кого я хорошо запомнил, так это Марка Уорнера. Знаете, бывают такие тринадцатилетние пацаны, которые выглядят как двадцатилетние парни? Вот он как раз такой. С таким выражением лица, будто никогда ничего хорошего в жизни не видел. Особенного в нем было, что он дрался как зверь. Да, он был худой как палка, но такой быстрый, что в драке даже не было видно, как двигаются его руки. Только они начали мелькать у тебя перед глазами, а ты уже лежишь на земле. Наблюдать за этим было странно, потому что ты и ненавидел его, и не мог оторваться. Отвести от него взгляд было просто невозможно.
Итак, Уорнер, со здоровыми кулаками и распухшим лицом. Он вразвалочку проходит мимо с видом «я король вселенной», но видит нас и останавливается. И говорит что-то вроде «сраные черные педики». Сейчас, если со мной такое случается – а случается, честно сказать, редко, – я никому не даю спуску, кто бы это ни был. Если хочешь до меня докопаться – лучше уматывай. Но тогда, как я уже сказал, я дрался, только если мог победить, и поверьте: плясать с Уорнером мне вообще не хотелось. Так что я посмотрел под ноги, пробормотал: «Пошел ты» и стал дальше разговаривать с Куртом.
Я даже не понял, что произошло, как вдруг я уже лежу на земле, а меня лупят по лицу, все равно что бейсбольной битой. Я встаю, и инстинкты включаются. Я на автомате делаю выпад в сторону Уорнера, вокруг нас уже образовалась толпа. Я промахиваюсь, наверное, метров на сто. Моя рука пролетает мимо его головы, и я чуть не падаю снова. А Уорнер как заводной. Бьет, как будто у него руки на поршнях. И так быстро, что кажется, что ты наскочил на кирпичную стену. Я падаю, и он сидит на мне, давит коленями мне на руки и молотит кулаками по лицу. Еще пара секунд, и я бы до конца жизни ел через трубочку. Не вижу ничего. Все, что я могу, – вертеть головой и пытаться что-то прокричать сквозь удары и вопли толпы.
Короче, я уже подумал, что мне конец, как вдруг Уорнер отлетает от меня спиной назад, все еще молотя руками, но уже в воздухе. Я не сразу понял, что произошло. Это Курт. Он оторвал от меня Уорнера, как бешеного кота. Уорнер вырывается, видит, что это всего лишь Курт, и переключается на него. «А, это жирный ниггер», – говорит Уорнер и начинает дубасить Курта. Тот сперва не реагирует. Просто пригибается и терпит удары, как делал всю свою жизнь. Но тут Уорнер выкрикивает: «Ты, сука, конченый!» – и Курт слетает с катушек.
Глаза у него вдруг загораются, как будто кто-то включил зажигание. Одной рукой он блокирует удары Уорнера, а другой бьет прямо ему в голову. Не просто кулаком, а всей рукой. Уорнер падает. Он просто рухнул. Было слышно даже, как его голова ударилась об асфальт. Толпа беснуется. Уорнеру орут: «Ты че, дашь этому черножопому тебя уделать?» – все в таком духе. Он кое-как поднимается на ноги – не знаю, откуда у него силы взялись – и снова бросается на Курта. На этот раз Курт даже не раздумывает. Он хватает кулак Уорнера и выворачивает до тех пор, пока тот не начинает выть. Потом кладет другую руку ему на локоть и – хоп – переламывает.
Несколько недель спустя Курт ушел из школы. Как я уже говорил, его матери, видимо, понадобилось переехать, и он уехал с ней. Но я потом несколько лет вспоминал тот день. Почему он так поступил? Мы тогда не дружили. Я даже особо с ним не общался. Я скорее жалел его, потому что он был слабак. Так почему? Я бы за него вряд ли вступился. Даже так: я бы точно за него не вступился. Я так ни разу не делал. Но теперь я думаю, что понимаю. Он терпел, когда его обзывали черножопым, ниггером и так далее. Он терпел даже побои и унижения. Но чего он не мог стерпеть, так это чтобы его называли конченым.
Потому что он сразу вспоминал все. Вспоминал, что его мать продавала себя за наркоту. Вспоминал всех мужиков, которые имели ее и уходили. Вспоминал, как она просыпалась от ломки в собственной блевотине и ему приходилось мыть ее и укладывать в постель. Как каждый божий день она говорила ему, что жалеет, что не сделала аборт. Что он конченый. Поэтому он и озверел. Сомневаюсь, что он сам понимает, почему так отреагировал, но скажу вот что: если назовете его конченым сейчас, он вам сломает не только руку.
И еще кое-что. Этот мудила Уорнер получил по заслугам. Говорят, «за что платишь – то и получаешь», но как по мне, тут скорее «как поступаешь – за то и расплачиваешься». Всегда.
Так что, когда господин адвокат говорит так, будто сказать «ты конченый» – все равно что сказать «тебе конец», мне смешно. Для него это, может, просто слова, но на улицах – нет. Только не там.
Я сначала хотел сказать, что я ничего такого не говорил убитому пацану, но знаете что? Я признаю. Я так сказал. Это правда. Но это значит не то, что хочется господину адвокату. Я назвал убитого пацана конченым. И он был конченый, даже когда был живой. В моем мире он был конченый: придурок, ноль без палочки, назовите как хотите. Если бы я был посвященным мафиози, я бы, может, и имел в виду, что ему конец. Но это не так. Господину обвинителю надо выключить телик и вернуться на минуту в реальность.
Вот что я имею в виду, когда говорю, что к этим сраным уликам надо присмотреться поближе. Потому что господин обвинитель хреново работает. Мог бы работать хорошо. Но не работает. Он – как он там сказал? – пытается навесить вам лапшу на уши. Вот так, блин. Этим он и занимается. Берет лапшу и развешивает ее вам на уши. Он что, не мог сначала выяснить, что значит «конченый», прежде чем строить на этом обвинение? Да мог, конечно. Может, даже и выяснил. Просто не хочет, чтобы вы об этом знали.
Обеденный перерыв: 13:01
3
14:05
На чем мы там остановились? Улика номер три? Это даже проще, чем я думал.
За пару месяцев до того, как все случилось, свидетель видел, как убитый пацан ругался с черным пацаном примерно моего возраста и роста, одетым в черное худи с белыми иероглифами на спине. Кстати, сюда еще частично относится улика номер пять. Черное худи с иероглифами на спине, которое полиция нашла у меня в квартире.
Вы уже знаете, что я скажу, потому что я уже говорил это обвинителю в этом самом зале. Черным пацаном моего роста и возраста мог быть любой черный пацан из моего района. Сколько двадцатидвухлетних черных пацанов ростом пять футов одиннадцать дюймов живет сейчас в Камберуэлле? Сотни? Тысячи? Больше? Это черный район. Как там белые говорят? «Я даже не замечаю цвета кожи». Ха! Знаете что? Если вы сегодня пойдете туда погулять, вы точно заметите, сколько там цветных двадцатидвухлетних пацанов ростом пять футов одиннадцать дюймов. Ясное дело, других таких красавчиков вы там не увидите, но вы же понимаете, что я имею в виду?
И потом, сколько черных пацанов из других районов, которые по разным причинам оказались там в субботу? Ну так что, это настоящая улика или просто деталь? Если бы это была единственная улика, меня, может, здесь бы и не было. Может, вы бы сказали себе: да это чушь собачья, а не улика. И если бы вы так сказали, я бы с вами согласился. Так что давайте, может, ее отбросим?
Но остается еще худи, да? Вот что вас смущает. Было бы просто черное худи – это одно, но с иероглифами? Как-то слишком для совпадения, да?
Но разве слишком? Если присмотреться, вы увидите, что на нем нашивка. Когда пойдете в совещательную комнату, вытащите это худи из пакета и посмотрите на нашивку. Знаете, что там написано? Я вам скажу, потому что я читал. Там написано «XXL» и более мелким шрифтом – «сделано на Тайване». Может показаться, что это незначительная деталь, но, если подумать, она очень даже значительная – ну или, по крайней мере, достаточно значительная. Я ни разу не эксперт, но, когда компания, которая шьет эти худи, шьет эти худи, она, уж наверно, шьет не один экземпляр, а тысяч десять. Вы скажете: и что? А то, что это не тайваньцы покупают эти худи. Их шьют на экспорт. Это ясно, потому что ярлычок со значками стирки, или как эта штука называется, – на английском.
Короче, тысяч десять худи. По одному на каждого двадцатидвухлетнего черного парня, который был в тот день в моем районе, и еще девять тысяч. Одно из них нашли у меня в квартире – и что с того? Если обыскать квартиры всех, кто купил такие худи, знаете, что там можно найти? Эти самые худи. И может оказаться, что большинство из тех, кто их купил, или половина, или, может, только десятая часть – черные парни моего возраста. Почему? Потому что худи носят ребята моего возраста. Господин обвинитель не ходит субботними вечерами в худи, это сто процентов. Он ходит в каком-нибудь твидовом костюме. Худи носят молодые. Как я. Так что кроме меня это мог быть кто угодно из тысячи. И вы посмотрите на меня. Похоже, что я ношу XXL? И это при том, что я год каждый день ходил в спортзал и носил только M. Ну и чем тогда так хороша улика номер три?
Перерыв: 14:30
4
14:40
Я что хочу сказать: этот адвокат со стороны обвинения хочет вас запутать, но не дайте ему этого сделать. Вам нужно отмахнуться от дыма, который он напускает, и трезво оценить то, что он говорит. Дым ему нравится, потому что, когда дым, хочется закрыть глаза. Еще ему нравится соединять маленькие части улик и преувеличивать их значение. Он берет кусочек здесь, кусочек там и говорит: «Смотрите, какая большая улика получается».
Когда я был маленький, у нас в началке стояло огромное ведро с кусочками «Лего». Это не в той расистской школе, где я учился потом. В той школе было неплохо. Желтые стены. Я их помню. И стулья. Крохотные такие стулья. Ну так вот, «Лего». Я обожаю «Лего», потому что, во-первых, из него можно сделать все что угодно и, во-вторых, оно не ломается. Наверно, поэтому оно есть во всех школах. Его, блин, невозможно сломать, а это значит, что ему уже лет сто. Наверняка вы все играли в «Лего». И наверняка это любили. И наверняка сейчас думаете, почему больше не играете. И наверняка ничего плохого о «Лего» сказать не скажете. Но я могу.
Что плохого в «Лего» – может, вообще во всем, но особенно в том, что было в моей школе, – так это то, что его всегда не хватает. Тебе всегда не хватает деталей, чтобы построить то, что хочется, – космический корабль, дом, машину, да что угодно. Строишь ты дом из красных деталек, и вдруг они заканчиваются, потому что какой-то соплежуй уже все их забрал. И ты берешь голубые детали, а когда они тоже заканчиваются – желтые. Но даже когда ты использовал все нормальные детальки, тебе все равно нужно больше. Так что дальше приходится брать такие длинные и узкие или плоские серые треугольные. И вот ты закончил, а у твоего дома или что ты там строил – колеса вместо окон, а из стен откуда попало торчат углы деталек. И ты такой: «Мисс, смотрите, какой у меня дом!» Но это не какой-то нормальный дом. Это дом из кошмара какого-то психа. И когда мне было лет пять, я уже понимал: чтобы что-то собрать, нужны правильные детали. Они должны подходить друг к другу, иначе получится не по-настоящему. Что-то навроде чего-то. Или будет походить на настоящее, но все равно не совсем.
Вот этим обвинитель и занимается. Ему достаточно, чтобы только походило на правду.
Так, на чем я остановился? Это, оказывается, сложно. А по телику кажется, что легко. Говоришь пару слов. Присяжные тебе верят, ты плачешь, они плачут, потом говорят: «Невиновен». Я думал, так и будет. Когда я написал тот первый кусок, про Пальмерстона, и когда понял, что влип посерьезней, чем думал, я набросал еще несколько мыслей. Мне казалось, я смогу их просто зачитать, как текст говняных песен, понимаете? Но это, блин, сложно. У меня тут пунктов пятьдесят, о которых надо рассказать, но каждый занимает кучу времени, и я постоянно теряюсь. Может, со стороны кажется, что я несу хрен знает что, но это не так. Это все важно. Мне просто сложно держать в голове все эти мелочи, о которых нужно рассказать, но я не знаю как. И потом, есть еще одна штука… И чем дальше, тем больше я думаю, что мне точно надо вам об этом рассказать – но потом. Потом вы лучше поймете.
На чем я остановился? А, да, я хотел сказать вот что. Обвинитель просто валит все факты в кучу и делает из них что-то, чего на самом деле нет. Он говорит, что я поругался с пацаном и что-то ему сказал, а через минуту ему прострелили голову. Он говорит, что, должно быть, это я его застрелил, потому что мы типа порамсили, но это очередная уловочка, которые он так любит. Вы присмотритесь. Включите голову. Какой тут мотив? Почему это я должен был его застрелить? Потому, что тогда назвал его «конченым»? Никто не стреляет в того, с кем просто пособачился, иначе в Лондоне вообще не осталось бы пацанов.
Обвинитель говорит, что им вообще не нужно доказывать наличие мотива. Может, он и прав. Он же знает законы, да? А я считаю, что даже если доказывать наличие мотива не нужно, его нужно найти. Потому что пацана застрелили. И если вы попробуете найти причину, может, до чего-нибудь докопаетесь. Может, поэтому никто и не хочет в это лезть. Но это не значит, что вам не нужно. Так и в чем тут дело? Если его застрелил не я, у кого еще была причина?
Чего обвинитель не сказал в своей речи, так это что Джамиль, убитый, был в банде. Да, ему было девятнадцать. Да, сперва это была не банда, а просто шайка, которая продавала траву, грабила по мелочи и так далее. Не какая-то серьезная банда, но все же банда, и пацаны, как и пацаны из всех других банд, ею жили. Это их реальность.
Они вступают в банды еще детьми, а потом их засасывает. Сначала они носят с собой ножи, и у кого самый большой нож – тот и главный. Потом главный тот, кто не боится пустить этот нож в дело. Потом лидером становится тот, кто кого-нибудь зарежет. И вот так их жизнь превращается в гонку за место в верхах, кто кого переплюнет, кто главнее.
Может, вам это кажется глупым. Дети пыряют друг друга ножом из-за пакетика травы, но они так живут. Они привыкают так мыслить, и вытравить это из них очень трудно. Это все равно что болезнь: тебе кажется, что реально одно, а не другое, и что убивать – это нормально. Не то чтобы они сидят и вот так размышляют. Так никто не делает. Это просто их реальность, также как ваша реальность – считать, что нормально – это просерать жизнь на работе, пока не постареешь, а потом выйти на пенсию как раз вовремя, чтобы помереть. И то, и другое тупо. Просто, когда ты сам так живешь, ты этого не видишь.
Реальность этих мальчишек – не обычная рутинная жизнь, когда ты встаешь, идешь в школу, огрызаешься на учителей, а вот эта вот срань. Их реальность такая. Раньше я этого до конца не понимал. Ну то есть я видел, куда они катятся. Но не понимал почему. Я не понимал, что у многих в принципе нет выбора. Люди, которых вы видите по телику, всякие там политики, так рассуждают об этом, будто для них новость, что молодые ребята занимаются по жизни этой херней. Но это не новость. Новость – когда кто-нибудь перестает. Для этих пацанов друзья – все равно что братья. И часто только друзьям есть до них дело. Это к друзьям они идут, когда во что-нибудь вляпаются, и те их выручают. И банды для них – практически семья. И если задуматься, это очевидно. Пацан готов всадить в кого-то нож, чтобы защитить своего бро из банды: что это тогда, если не семья? Представьте: у пацана нет отца. Мать не может с ним справиться, но думает, что ему надо только ходить в церковь – и все наладится. Да в семье на него всем насрать. Представьте себе такого пацана – а они, уж вы мне поверьте, все такие, – и вас не удивит, что он попал в банду. Это, блин, неизбежно. Но людям не нравится такое слышать. Они хотят, чтобы ты заплатил за свои проступки. Не поймите неправильно, я только за, чтобы люди платили за свой выбор. Но эти пацаны. Они ни хрена не выбирают.
Во второй моей школе были мальчишки, лет одиннадцати, и к ним подходили ребята постарше и такие: «Давай к нам в банду». И если ты отказываешься, до тебя начинают докапываться. Зашугивать. И если ты слабоват, в смысле морально, ты в итоге такой: «Ладно, я в деле». Многие мальчишки, у которых и так дерьма в жизни хватает, не хотят, чтобы до них кто-то еще и докапывался. Есть еще другие мальчишки. Они не секут в математике или, допустим, в истории, и старшие их обрабатывают. «Йо, братан, ты же большим боссом все равно не станешь. Чем ты будешь зарабатывать? Улицы подметать? Давай лучше к нам. Бабло получишь сразу. Просто метнись, забери для меня кое-что…» И бла-бла-бла. И если у тебя в школе такое творится, что тебе делать? Если ты, как я, кое-что умеешь и можешь за себя постоять, может, все и обойдется. Ну а если не можешь? Выбора нет. Тебя либо отметелят, либо ты вступишь в банду и получишь деньги и уважение. А потом это становится частью жизни. И продавать в школе наркоту уже вроде как нормально. И нормально – пырнуть кого-нибудь просто так ножом. И как только все это становится нормальным, уже нет причин что-то менять. Вот такая теперь жизнь. Твоя жизнь.
И я это понял только недавно, пока сидел в тюрьме и ждал суда. Я год ждал, пока мое дело начнут рассматривать. Говорят, это называется заключением под стражу. И когда сидишь в четырех стенах так долго, начинаешь делать то, чего никогда в жизни раньше не делал. Не важно, кто ты. Ты делаешь две вещи: думаешь обо всем подряд. И читаешь все подряд.
В тюремной библиотеке в основном всякая хрень, но иногда попадается что-то стоящее – это как найти десятку на улице. Как сюрприз от Боженьки. Я нашел одну книгу, называется «Молотобоец». Я подумал, что это типа ужастик, потому и выбрал. Ну, типа полностью вымышленная история, но оказалось, что нет. Это книга, в которой все как в жизни. Об Африке в прежние времена. Я ее прочитал и потом все думал о мальчишках в тех бандах. Сейчас все то же самое, отвечаю.
Короче, апартеид в разгаре. Все черные в подчинении у кучки белых. Если ты черный и работаешь у белого прислугой, считай, тебе повезло. А если не повезло, тебя могут даже убить, если скажешь белому что-то не то. Жесть. И если бы меня судили тогда, суд бы шел один день. Один день. И вердикт тоже был бы один. Виновен. Пожизненный срок. Песенка спета. Но если ты белый и убил черного, тебе ничего не сделают.
Короче, в каком-то году белые в Южной Африке резко стали бояться черных. Сначала все было нормально, а потом они вдруг взялись по ночам запираться за высокими заборами под напряжением и ссаться от страха. Все потому, что какой-то здоровый черный мужик забирался к ним в дома и разбивал им бошки молотком. Об этом неделями писали все газеты. Все гонялись за этим мужиком. Людям было страшно. И когда его начали называть Молотобойцем, стало только страшнее. С точки зрения белых, такое имя можно дать монстру. Но с точки зрения черных, это имя супергероя. И он и был супергерой. Загадочный. Неуловимый. Слухов о нем ходило до хрена. Что он ростом семь футов. Здоровый, как дом. Бегает быстрее гепарда. Невидимый. Умеет летать. Чем безумнее слухи, тем легче им верили. Благодаря им он стал легендой.
Но знаете, что было самое страшное? Никто не знал, почему он так делает. А людям нужно было знать, чтобы типа понять причину. Понять его. Понять монстра. И тогда, возможно, монстр мог бы стать человеком, а уж человека любой может убить. Все боялись, кроме черных. Они не боялись.
Черных все устраивало. Наконец-то кто-то за них вступился. Из-за одного человека могла измениться вся страна. Они были в восторге. Если бы они захотели собраться все вместе и выдумать что-нибудь, они не выдумали бы ничего лучше этого мужика. Разве что чтобы Мандела вышел, но до этого оставалось еще десять лет. Это все было тогда, когда протесты даже не начались. Когда никто еще не надеялся на перемены.
Как я понял из книги, белые уже тогда начали побаиваться черных. Сначала я подумал, что это тупо. С чего это им побаиваться черных, когда большинство из них – все равно что их рабы? Но автор вот как объясняет. Они боялись, потому что не могли понять, что у черных на уме. Не могли читать по их лицам. Когда белый орал на своего черного слугу за то, что тот уронил стакан, слуга просто смотрел в одну точку, и белого это бесило. Они не понимали, что там черные себе думают. Ну, вы представляете. Ты даешь слуге нагоняй, а он просто пялится на тебя и молчит, даже глаза пустые. Они, наверное, до усрачки боялись, гадая, что скрывается за этими пустыми глазами. Всегда ведь хочется знать, о чем думает враг.
И тут появляется этот огромный мужик, который как супергерой спокойно заходит в дома белых и разбивает им головы молотком. Без видимой причины. Он ничего не крадет. Не насилует женщин. Он просто раскраивает людям бошки. Белые, наверное, думали: «Что, если все черные в стране будут делать так же?» У белых, может, все деньги и вся власть, и так далее. Но, блин, черных африканцев миллионы. Миллионы. Все обозленные. Готовые к войне. Готовые получить частичку свободы и ответить на удар. Что, если они однажды восстанут, как Молотобоец, и затеют, блин, революцию?
Короче, его поймали. Устроили суд. Адвокатов у него не было. Он не говорил по-английски, но переводчика ему дать и не подумали. А потом его, вероятно, повесили. Конец. Белые победили. Они снова могут спать спокойно, отпереть ворота и все забыть. Но через несколько лет кто-то нашел запись, речь того мужика, которую он произнес перед тем, как его приговорили к смерти. На зулусском или на каком он там языке говорил, но он говорил, а никто не знал, что именно: может, он какую-то херню нес, а может, стихи читал, но никто же не подумал привести в зал суда, полный белых, кого-нибудь, кто бы его переводил.
Ну так вот, репортер, который нашел запись, смог рассказать, что он говорил, потому что перевел ее. Этот мужик, Молотобоец, прожил странную жизнь, скажу я вам. За несколько лет до того его поймали на воровстве и посадили на семь лет. Семь лет за воровство! Семь лет в Южной Африке – это не то, что семь лет в Англии, уж поверьте. Пять лет он колол камни по восемнадцать часов в день. И вот что он сказал судье прямо перед приговором. Он такой: я целыми днями долбил камни на жаре маленьким молоточком. Белые камни размером с человеческую голову. И через некоторое время он, глядя на камни, начал видеть не камни, а головы. Большие белые головы, которые он раскалывал часами, каждый день. Потом, когда его выпустили, он слетел с катушек и делал единственное, что умел.
Мне не жаль, что его повесили. Если ты разбиваешь людям головы направо и налево, это никому не понравится. Как я уже говорил, ты расплачиваешься за свои поступки. Но сожалею я вот о чем. Он пытался произнести речь, объяснить, что творилось у него в голове, но всем было насрать, и его даже не выслушали. У меня хотя бы есть вы. Короче, я вот о чем: в том, что он разбивал людям головы молотком, вообще не было смысла. Но это то, что творилось у него в голове. Это была его реальность. Те камни – это головы белых и все то, что они с ним сделали. Или, может, он представлял, что головы белых, которые он разбивает, – это камни. Как бы там ни было, для него в этом был смысл, потому что все это сидело у него в голове и ему некуда было деться.
И вот зачем я вам все это говорю. То, что случилось с тем мужиком, – это то же самое, что и с бандой Джамиля, Командой, или как они там назывались – Отряд? У них в голове каждый день происходит что-то типа разбивания камней. Не по-настоящему, понятное дело, а всякая другая херь. Если тебе двенадцать и к тебе подходят какие-то парни и приставляют к горлу нож, потому что ты продал на их территории немного травы, ты собираешь своих парней и даешь им такую же ответку. И когда ты видишь кого-нибудь из них одного на улице, ты постараешься не пригрозить ему ножом, а пырнуть. Это звучит дико и по-бандитски, но так оно и происходит. А что им еще делать? Не толкать наркоту? Чего еще ожидать, когда в телике – сотни гангста-рэперов, у которых денег жопой жуй? На кого равняются молодые черные пацаны с улиц? На Барака Обаму? Почему этим пацанам надо заглядывать так далеко и то только, чтобы найти один-единственный пример для подражания? А может, им надо сделаться боксерами или бегунами? С тем же успехом можно посоветовать им выиграть в лотерею.
Да ну на хер. Знаете, что самое печальное, что я видел? Две школьницы болтают в автобусе о том, кем хотят стать. Одна, толстая такая, будто бургеры на завтрак жрет, болтает с худой подружкой, которая завтрака как будто и в глаза не видела. Это было в десять утра, и они вообще-то должны быть в школе. Но, может, они туда и ехали, просто особо не спешили. В общем, в перерыве между жеванием толстая наклоняется к подружке и говорит:
– Я, это, хочу стать либо космонавтом, это номер один, либо номер два – дизайнером, номер три – пилотом.
Худая говорит:
– У меня под номером один тоже космонавт. Номер два – ученый, а номер три – не пилот, потому что я высоты боюсь.
– А космонавт тогда почему? – говорит толстая. – Они же тоже высоко летают.
– Не, – говорит худая. – Не высоко.
Вот что они сделали с этими детьми. Сказали им, что они могут стать кем захотят, но наврали. Все, что они сделали, – дали им новые мечты. Но это все равно только мечты.
Ну и вот. Дети становятся наркоторговцами, но не сами по себе. А наркоторговцы занимаются тем, чем обычно наркоторговцы и занимаются: стреляют в людей. Даже в детей. Вот и живите с этим. Хотя вам не надо. Вы это и так знаете. Вам не особо важно, ведь на вашей улице такого нет. Я вас не виню. Я бы на вашем месте тоже не парился. Я такой же, как и вы. Мне насрать на вас, а вам – на меня. Нормально. Я не пытаюсь сделать так, чтобы вас это парило. Я только хочу сказать, что Джамиля убили, потому что он был в банде и потому что он продавал наркоту, а людей, которые продают наркоту, часто убивают. Вот и все. Мне жаль его семью. Мне жаль, что его матери, которая сидит в этом зале, приходится все это слышать. Но это правда.
Перерыв: 15:30
5
15:40
Так, четвертая улика. Узел сотовой связи. Помните же, эксперт по связи сказал, что мой телефон находился в том же – как он там говорил? – векторе. Короче, в той же пятидесятиметровой зоне, что и погибший, и как раз во время стрельбы. И что пару месяцев назад мой телефон находился в той же зоне покрытия, что и его. В тот день, когда я типа с ним порамсил?
Слушайте, я по вашим лицам вижу, что дело дрянь. И знаете что? Я даже спорить не буду. Дело реально дрянь. Тут я с вами согласен. Правда, я пока не могу рассказать, как так вышло. Мне придется вернуться к этому потом. Если я начну вдаваться в детали сейчас, вы ничего не поймете, потому что сначала нужно объяснить кое-что еще.
Так, номер пять. «Байкал», который полицейские нашли у меня в квартире. И паспорт. И билет в Испанию на мое имя. А, и тридцать штук. Простите, я пытаюсь разобрать, что написал вчера вечером. Да, и еще следы продуктов выстрела у меня на одежде. Так, ага, извините. Номер пять. К этому тоже придется вернуться позже. Простите, я немного нервничаю.
Значит, так, улика номер шесть. Как говорят полицейские, пулю, которая убила пацана, скорее всего, выпустили из моего пистолета. Блин. Об этом тоже пока нет смысла рассказывать. Да и про номер семь – кровь мертвого пацана у меня под ногтями. И про номер восемь – волосы у него в машине.
Ну нет. Давайте без этого, ладно? Без этих вот взглядов в потолок. Я понимаю, как все выглядит со стороны. Понимаю, как это звучит. Тут много всего, но я могу объяснить. Но я просто реально не могу прямо сейчас, потому что вы пока не поймете.
Дайте мне секунду. Я немного потерял мысль.
Отложу на секунду свои записи.
Знаете что, я отчасти думал, что если произнесу свою речь сам, то вы хотя бы немного почувствуете, каково это – быть мной. Что, если ее произнесет мой адвокат, вы, наверно, подумаете: «Ага, можешь заливать сколько хочешь, все равно этот говнюк – убийца». И я, честно говоря, думал, что, если расскажу свою историю сам, вы поймете, какая у меня жизнь. Но объяснять улики вот так, во всеуслышание, реально трудно. Я вроде как знаю, что хочу до вас донести, но не могу это высказать. И что еще хуже – мой адвокат толкнул бы речь что надо. Вы же видели, как он выступает. В этом он мастер, признайте. Ясно, почему адвокатов еще называют сказочниками. Потому что они говорят, как пишут. Но он не сказал бы того, что нужно сказать мне, что нужно услышать вам, а я не могу понять, как это сказать.
Но, может, и нет разницы, потому что как ни расскажи, никто все равно не поймет, что значит быть тобой. О чем ты думаешь, когда просыпаешься. Почему первое, о чем ты думаешь, – это, например, какое-то случайное воспоминание об отце. И как из-за этой случайной мысли ты поступаешь так, а не иначе. Это не объяснить. Но в этих детальках и есть ответ.
Номер пять, номер шесть – эти улики нельзя просто объяснить, пробежавшись по ним по порядку. Вам придется реально заглянуть ко мне под капот и посмотреть, как работают цилиндры. Вам придется сделать то, чего никто не сделал для того мужика с молотком из Южной Африки. Залезть ко мне в голову. Увидеть то, что видел я. Услышать то, что я слышал. Потому что иначе вы не сможете по-настоящему понять то, что я пытаюсь сказать. Это как если бы вы слушали дело об аварии, в которой кто-то погиб. Все, что вы могли бы сделать, – это сказать, что человек погиб из-за машины. Вы не знаете, наехали ли на него специально. Или, может, кончилась тормозная жидкость. Или лопнуло колесо. Вы видите только финал. На это обвинитель и рассчитывает. Он не хочет, чтобы вы разбирались в причинах, потому что тогда все развалится, ведь так? А меня, наоборот, как раз причины и волнуют. Когда я ковыряюсь в двигателе, который не заводится, как я узнаю, смогу ли его починить, если не пойму причину?
Примерно так можно ответить на вопрос, почему у меня в квартире был «Байкал». Типичное бандитское оружие, как говорит обвинитель. Я вам честно скажу. Пистолет мой. Я пошел и купил его, но не для того, что вы думаете. Я его купил не за тем, чтобы пацанов стрелять. Я его купил, чтобы защитить семью.
Кроме пары друзей у меня есть мама, девушка и младшая сестра. Они – самые важные для меня люди.
Мою сестру зовут Блессинг[2], и это странно, потому что вообще-то она – настоящее проклятие. Да не, я шучу! Она и правда благословение. На каждое мое плохое качество у нее десять хороших. У нас разница всего два года. И только эти два года мы не были вместе. Уже больше двадцати лет она проходит через все, что и я, и помогает мне. Это она сидит рядом с моей мамой. Моя младшая сестра. Это она, если вы заметили, плачет, пока идет весь процесс. Вон она. Если кто-то обижает меня, то обижает и ее. Она не может по-другому. Так уж она устроена.
Я не хотел, чтобы она была здесь, тем более все время. Но она решает сама за себя, и, что бы я ни говорил, она все равно поступит так, как посчитает нужным. Посмотрите ей в глаза и поймете, что я имею в виду. У нее стальной взгляд. Но там, где вы видите только сталь, я вижу кое-что еще. Я вижу в ней маму. Маму, которая может схватить туфлю и отдубасить тебя, но любить не перестает. Может, каждая мать такая, но уж точно не каждая сестра.
Так что я почти всегда был окружен только женщинами. Я вырос с мамой и Блесс. Отец то появлялся, то пропадал. Это лучшее, что о нем можно сказать. Под кайфом он был норм. Иногда он оставался с нами день, иногда – неделю или около того, но потом всегда уходил. «Я ж перекати-поле, сын. Если буду сидеть на одном месте, со мной точно что-нибудь стрясется».
Но, блин, когда он юзал, это было нечто. Если мама была дома, мы еще могли спастись. Но обычно он приходил, когда она была на работе. Выглядел он просто пиздец как плохо. И лицо у него еще было такое – умоляющее. Дайте мне немного, чтобы перекантоваться. Хотя бы немного, чтобы полегчало. Даже когда мне было десять, а Блесс – восемь, он колотил в дверь и требовал денег. Что это вообще за херня, мы же дети, откуда у нас деньги? А иногда он юзал что-то другое и как будто взрывался.
Однажды на каникулах, когда мне было около пятнадцати, мы с Блесс пылесосили, убирались и все такое перед маминым приходом. Уж поверьте, если мама сказала убраться, а ты не убрался, тебе влетит по первое число. И вот мы спорим, кто будет пылесосить старым уродским пылесосом, который сделали еще в двадцатых, а кто будет просто пыль вытирать, как вдруг раздается звонок.
Это отец. Глаза у него такие красные, будто он побывал в аду, а потом его оттуда выпнули. Отросшая борода с проплешинами того же цвета, что и его грязная шапка, – обе, похоже, несколько дней валялись в грязи. Он что-то бормочет об «очень срочном» деле, и хотя мы знаем, что он под кайфом, все равно впускаем. Это единственное, что остается, иначе он не уйдет, а мы вообще не хотим, чтобы мама пришла домой и увидела, что он обдолбанный валяется на пороге.
Ну так вот, он вламывается в квартиру, едва стоит на ногах. Сбивает все, что попадается ему под руку. Вещи летят направо, налево, во все стороны. Я ни разу не видел его таким. «Папа, что тебе надо?» Никакого ответа, ничего. Ну или ничего, что я могу разобрать. Потом он начинает везде рыться, как будто что-то ищет. Кожаный диван перевернут. Наш здоровый телик летит на пол. Ящики вылетают из кухонных шкафов. Все это время он что-то бубнит себе под нос. «Где эта хрень?» – или что там он думает, что потерял у нас в квартире. «Говори, где она».
Мы пытаемся его успокоить. Блесс говорит, что сделает ему кофе, но он не слушает. Я хожу за ним и то подбираю вещи, которые он разбросал, то помогаю ему подняться. Если бы у нас была камера, эту запись можно было бы загнать телевизионщикам. Без звука сошло бы за комедию.
И тут лязгает замок и открывается дверь. Мама пришла. Что касается мамы. Она чисто типичная нигерийка, и, если вы знакомы с такими, вы знаете, что с рассерженной нигерийской мамой шутки плохи. Она сразу выходит из себя и орет: «А ну, вали отсюда, быстро! Ничтожество. Убирайся!» Но она не оценила ситуацию. Он не такой блаженный, как обычно под кайфом. Он принял что-то другое. И тут он смотрит нее так, будто впервые видит. Таращится минуты две. Потом подходит, запинаясь, так близко к ней, что она, наверное, чувствует, как от него пахнет выпивкой.
«Ты всего лишь баба», – говорит он, хватает ее за шею и валит на пол. Я такой: какого хера? Я бросаюсь ему на спину, колочу и пинаю его, но он сдергивает меня и отшвыривает, как игрушку. Блесс кричит, мама на полу без сознания. Отец сидит сверху и вдруг начинает бить ее по лицу так, будто гвозди кулаком заколачивает. Еще и еще, он бьет по-настоящему, по серьезке. У мамы не лицо, а кровавое месиво. А я сижу, как парализованный. Не знаю, что делать. Мозг как будто перестал работать, а тело отказало.
А дальше было вот что. Блесс берет утюг и бьет им отца. Но ей всего тринадцать, и она мало что о нем помнит, чтобы по-настоящему ему навредить. Если бы такое произошло сейчас, она бы точно довела дело до конца, но тогда в ней еще не было столько запала. В ней не было злости, которая появляется, только когда ты уже достаточно повидал жизнь, понимаете? Короче, она бьет отца утюгом, но он только отскакивает от его плеча. Отец хватает ее. Отнимает у нее утюг – и вот тогда это и случилось. Он бьет Блесс утюгом по лицу. Раз – и повсюду кровь. Блесс падает как будто замертво. Я думал, она умерла. И отец замирает. Он словно вдруг очнулся. Роняет утюг. Подходит к маме. Берет ее сумку. Потрошит кошелек. Уходит.
Не-а. Не смотрите на нее. Смотрите на меня. Только на меня. Это я виноват. Я же мужик. Это я должен был схватиться за утюг или за нож. Я и хотел. Потом, когда мы были в больнице, я только об этом и думал. Я мог бы сделать то. Мог бы сделать это.
Они лежали на соседних койках. Несколько недель. У мамы была раздроблена глазница. У Блесс – сломана челюсть, а еще она лишилась половины зуба. Но я тоже кое-чего лишился. В каком-то смысле я лишился сестры. Да, обстановка в семье давно уже была хреновая. Но не настолько. В тот раз, когда он сделал то, что сделал, он забрал ее голос. Она не говорила несколько лет. Частично из-за травм, но в основном потому, что у нее не стало слов. Случившееся никак не объяснить, никак не исправить, никак не выразить то, что она чувствовала. Но я чувствовал. Чувствовал тоже. Как будто кто-то наступил тебе на сердце и давил, пока оно не стало всего лишь куском мяса.
В те недели, пока они поправлялись, со мной тоже что-то происходило. Не могу объяснить точно, это типа как когда можешь думать только об одном. Сосредоточенность. Вот что это было. Я знал: я больше ни за что не допущу ничего подобного. Так что я пошел, поговорил кое с кем и достал пистолет. Тот самый «Байкал». Ага, типичное бандитское оружие. Но не потому, что это типа крутой, особенный пистолет. А потому, что он дешевый. Просто переделанный чешский или какой там, российский, сигнальный пистолет. Без серийных номеров. Помещается в карман. К нему подходят практически любые патроны. Пистолет для нищебродов.
Так что он прав, когда говорит: «О, смотрите-ка, мы нашли у него в квартире пистолет, а Джамиля убили как раз из такого, это гангстерский пистолет, и наверняка он у него не просто так». Это гангстерский пистолет. Но еще это значит, что в Лондоне у любого пацана из любой банды может быть такой пистолет или возможность его достать. И если Джамиля, как я думаю, убили из-за какой-то гангстерской херни, в которую он влез, то неудивительно, что его застрелили из такого пистолета. И еще он прав, что пистолет у меня не просто так, а из-за «намерения совершить убийство» или как там он сказал. Я собирался убить отца, если он еще раз подойдет к сестре или маме. Клянусь. Я бы убил его в ту же секунду.
Он может сделать, что сделал, это вопрос выбора. Он может сделать выбор и сломать сестре челюсть и разбить лицо маме. Это его выбор. Свобода его выбора. Но за свободу надо платить. Как по мне, если ты собираешься сделать выбор, сразу начинай копить, чем будешь расплачиваться. К счастью, больше отец не приходил. Но семь лет я ждал, держа пистолет в кухонном ящике. Он не пришел. Тем лучше для него. И тем хуже для меня, что полиция этот пистолет нашла.
Но знаете что, а? Зачем бы я хранил этот пистолет, если я только что застрелил из него человека? Это тупость. Это, пожалуй, бесит меня больше всего. Он, господин обвинитель, считает, что я тупой. Для него я идиот, у которого в голове ни одной извилины. Убить пацана и не избавиться от пистолета за пятьдесят фунтов, потому что вдруг я захочу еще раз им воспользоваться? Да ну на хрен.
Это он сам башкой не думает. Почему я, проходя мимо Джамиля, назвал его конченым? Об этом он подумал? Еще раз говорю: ищите причину. Причина вас направит куда надо. Я тут записал его слова: «…и вот что хуже. Очевидно, это была случайная встреча с незнакомым человеком, которая впоследствии привела к жестокому преступлению». Случайная встреча с незнакомым человеком, он реально так считает? Открою вам и ему маленькую тайну. Это встреча не была случайной, а он не был незнакомцем. Я его знал. Знал Джамиля. Не так знал, как его знали, к примеру, родственники. Я имею в виду, мы были знакомы. Думаю, пора мне кое-что рассказать.
Не знаю.
Слушайте, я устал, и у меня мысли путаются. Я знаю, что вы все думаете, что я сам виноват. Не надо было самому говорить эту речь. Может, вы и правы. Но, знаете, когда на кону ваша жизнь, вы сделаете все, чтобы ее спасти. Я сейчас борюсь за свою жизнь. Ну да, я могу вот так пройтись по всем уликам. За это короткое время я успел сколько, четыре? Четыре сраных улики, на основании которых меня обвиняют. У меня есть что сказать о других четырех, и я хочу это сделать. Но на самом деле этого недостаточно. Вы должны узнать подробности всей херни, которая случилась. И что происходило у меня в жизни. Иначе как вы поймете? Как вы поймете меня, если вы меня не знаете? Как вы будете меня судить?
Все время, пока идет суд, я слушал, и вы тоже слушали. Вы рассматривали улики, а я рассматривал вас. Когда вы смотрели на очередную улику, я смотрел на ваши лица. И они как будто говорили: «Херня, чувак». И частично я с вами согласен. Некоторые улики реально ставят меня в херовое положение. Но дело не в каком-то там худи или моем телефоне, сигнал которого засекли рядом с пацаном. Дело в том, совершил я убийство или нет. А я его не совершал. Это был не я. Его совершил другой человек.
Длинный перерыв: 16:45
Центральный уголовный суд Т2017229
Дело рассматривает: ЕГО ЧЕСТЬ СУДЬЯ СЭЛМОН, КОРОЛЕВСКИЙ АДВОКАТ
Заключительные речи
Суд: день 30
Среда, 5 июля 2017 года
ВЫСТУПАЮТ
Со стороны обвинения: К. Сэлфред, королевский адвокат
Со стороны защиты: Подсудимый, лично
Расшифровка цифровой аудиозаписи выполнена Закрытой акционерной компанией «Т. Дж. Нэзерин», официальным поставщиком услуг судебной стенографии и расшифровки
6
10:15
Так, мне просто продолжать с того места, где я остановился вчера?
Как я вчера и сказал, я знал убитого пацана, Джамиля. Правда, на улице никто его так не называл, его называли Джей Си. Может, потому, что он был худой, или потому, что борода у него была как у Иисуса[3]. Я его знал именно под этим именем. Он был из таких, псевдогангстеров. Тощий, как двенадцатилетка, но всегда вел себя так, будто он здоровяк. Я его знал, потому что мы из одного района, но не только. Он знал Киру, мою девчонку. Можно сказать, что все, что со мной случилось – это дело, убийство, – все связано с Ки.
Как бы мне вам рассказать, какая она, Кира? Никого красивее просто на свете нет. Она из тех девушек, которые идут по улице, а десять парней пялятся так, будто мимо них прошла Рианна. У нее серые глаза, которые приковывают, когда она на тебя смотрит. И если она на тебя смотрит, ты даже не заметишь, что у нее длиннющие ноги или что она идет так, будто покачивается на ветру, нет, ты будешь смотреть ей прямо в глаза. Как прикованный. Раскосые серые глаза, которые доходят до самых краев лица. Серые глаза – это само по себе необычно, но на лице у черной девушки, даже если она смешанного происхождения, они выделяются, как у кошки. Правда, у нее они выделяются не так уж сильно, ей такие глаза как бы подходят. Они сочетаются с ее широким ртом и высокими скулами. И с кожей. Ее невозможно представить без этих глаз, и других глаз у нее и быть не могло.
Первый раз я увидел ее восемь лет назад, когда мама и Блесс лежали в больнице после того случая с отцом. Я только что вышел от них и был реально расстроен. Их только что осмотрел врач и сказал, что одна половина лица у Блесс всегда будет чуть ниже другой. Блин, да не смотрите вы на нее, пожалуйста!
Он сказал, что, может, все потом само придет в норму, но, вероятнее всего, останется примерно так, как есть. Но в конце он с такой типа обнадеживающей полуулыбкой сказал: «Говорить ей ничто не мешает. По крайней мере с точки зрения физиологии. Попробуй сделать так, чтобы она не замыкалась в себе».
Вот что он сказал. Как будто это проще простого. Как будто у нее внутри есть дверь, которую она может отомкнуть, выйти наружу и снова заговорить.
Я сел в автобус, чтобы ехать домой, и, скорее всего, опять думал, какую бы подлянку устроить отцу. Блесс до сих пор была в каком-то своем мире. Она так и не произнесла ни слова. Она лежала в больнице уже несколько недель, но не издала ни звука. Она просто отгородилась от мира и ушла в себя. Я понятия не имел, что с ней будет, так что можете представить мое состояние. Уставился вниз, погрузился в свои мысли.
Обычно я сижу на втором этаже, в конце или как можно ближе к концу. Но из-за всего происходящего на старые привычки мне было насрать, поэтому я сел в конец на первом этаже и уставился в окно. Прошло, может, пятнадцать-двадцать минут, я поднял голову и увидел напротив ее. Она была в наушниках и слегка покачивала головой в такт музыке, которая из них прорывалась. На ней были простой белый жилет и джинсы, но я глаз не мог от нее оторвать. Глаза у нее были закрыты, и казалось, что она видит какой-то сон. Вот так она сидела, закрыв глаза, чуть улыбалась и покачивала головой.
Я пялился на нее, наверное, минут десять. Это было не очень, как будто я подглядывал за ней в замочную скважину. Но я все равно пялился. Не мог перестать. Помню, я думал, что если она так и не откроет глаза, то все обойдется. Но не успел я эту мысль додумать, как ее глаза распахнулись и приковали меня. Блин. Спалился! Эти глаза. Серые, ослепительные. Почти как серебро. Если они посмотрят на тебя, ты пропал.
Я не мог отвести взгляда. И сказать ничего не мог, потому что шумели наушники. Так что в итоге я просто засмеялся. Она вскинула бровь, продела пальцы в провода и вытащила наушники.
– Чего смеешься? – спросила. Я ей точно не понравился.
– Да ничего. – Я все еще смеюсь. – Как ты меня круто засекла, а?
– Тебе что, делать больше нечего, кроме как пялиться на девчонок? – Она снова надела наушники, закрыла глаза и сидела так, пока мы не доехали до моей остановки.
Она так сидела еще десять минут. На лице – вообще никакого выражения. Ноль эмоций. Когда я наконец поднялся на выход, я хотел было дотронуться до нее, чтобы попрощаться, но зассал.
Но по дороге домой я только о ней и думал. Она красотка, но дело не в этом. Я как будто уже видел ее или типа того. Так продолжалось несколько дней. Мыслями я был далеко. Даже когда я был в больнице, я в основном думал о ней. Каждый раз, садясь в автобус, я садился на нижнем этаже, надеясь снова ее встретить. Я делал так лет сто, хотя больше ее так и не видел. Не представляете, как это было отстойно. Но однажды мне повезло.
Сижу я в конце, и вдруг в автобус влетает она, как будто ее ветром принесло. Было солнечно, и она была в лете, как в одежде. На ней была короткая клетчатая рубашка, кожа сияла. Фигура у нее точно что надо. И она пахла как шоколадка, серьезно. Но в этот раз я был готов. Я протянул руку и поздоровался. Она посмотрела так, будто я ей какую-то рыбу предложил.
– Я не пожимаю руки незнакомым. – Она надела наушники и закрыла глаза.
Я опять вышел раньше, чем она их открыла. Я капец как расстроился. Столько дней о ней думал, а сейчас взял и профукал свой шанс. Блин. Но я не из тех, кто легко сдается, так что я долго придумывал план, чтобы в следующий раз не облажаться.
Я сделал вот что: на всякий случай носил с собой бумажку. Честно говоря, фиг знает сколько носил. Наконец я снова увидел ее в автобусе. На этот раз я знал, что делать. Правда, она сидела через два сиденья от меня, а рядом с ней – какой-то жирдяй, так что я не мог к ней подобраться. Я ждал и ждал, и когда жирдяй вышел, я подорвался и сел рядом с ней. Она меня как будто и не заметила, но я повернулся к ней и протянул бумажку. Она взяла ее, развернула и наконец на меня посмотрела. Я снова попался. Эти глаза.
– Какая мне разница, как тебя зовут?
– Ну так ты сможешь пожать мне руку, потому что незнакомым же ты руку не жмешь? И тут еще мой телефон, если вдруг захочешь позвонить, – смеюсь я. – Ага, у меня получилось. Ты совсем чуть-чуть улыбнулась, но улыбнулась же.
– Не важно. – Она закатила глаза. Но бумажку взяла, а даже идиоту понятно, что это хороший знак.
Правда, прошло целых два месяца, прежде чем она согласилась на свидание. И даже тогда она обставила все так, будто согласилась из жалости.
– Тебя, судя по всему, плохо кормят, – сказала она. – Приходи ко мне ровно в семь. Если опоздаешь – ты опоздал.
Ха. Я до сих пор в точности помню, что она сказала.
Оказалось, она живет недалеко, так что я пошел пешком. Это был конец октября, но было довольно тепло, и все выпивали и тусовались на улице. Я тогда только купил новые кроссы и решил их затестить, и выглядел я, честно сказать, классно. У ее подъезда на лестнице собралась компашка, и я прошел мимо нее. Там был и этот Джамиль, хотя тогда я не знал, как его зовут. Тогда он был для меня обычным мальчишкой, который тусуется с друзьями. Правда, одного из них я знал и с ним поздоровался. Он тоже мне кивнул и отвернулся, я проскользнул мимо них и взбежал по бетонным ступенькам к ее двери.
Она открыла – как голливудская звезда, в длинном платье с открытыми плечами, от нее, как и тогда, пахло шоколадом.
– Заходи. – Она поворачивается и идет по коридору. Я – за ней.
Я не особо знал, чего ожидать. Иногда ты приходишь в гости к другу, и там все точно так же, как и у тебя: те же окна, те же двери, такие же комнаты, такая же планировка, но в то же время ты вроде как шагнул в другой мир. У некоторых все по-современному, всякие гаджеты, плазма, все дела. А у некоторых все то же старье из восьмидесятых, ну знаете, все эти журнальные столики разного размера, громадные слащавые постеры в черных пластиковых рамах. Так что я понятия не имел, что сейчас увижу, но ко всему приготовился и решил, что отреагирую так, будто все в порядке.
Кира жила одна лет с пятнадцати. Матери у нее нет, отец хрен знает где, а брат – Спукс – живет от срока до срока, тут все обычно. Но вот квартира ее меня конкретно удивила. Так-то все было как везде: квадратные комнаты, низкий потолок, окна с железными рамами, старые радиаторы. Короче, стандартное муниципальное жилье. Необычной ее квартира была из-за книг. Они занимали все поверхности – сложенные настолько аккуратно, насколько возможно, и в такие высокие стопки, какие только можно составить, чтобы они не рухнули. Книги лежали не только на столах, стульях и так далее, но и на полу. Ими было занято практически все пространство, кроме того, которое нужно, чтобы открывались двери. Книги лежали вокруг дивана, ножек стола, телевизора, везде, куда ни посмотри. Она будто библиотеку ограбила.
– А у тебя тут неплохо, – говорю я, потому что не знаю, что еще сказать. Сердце у меня пошаливало, я вам скажу.
Она ничего не ответила, только плечами пожала, типа «как есть», и села на кожаный диван. Места там хватало только-только.
– Нормально так у тебя книг, – говорю я.
Она тянется к тому, что, видимо, раньше было столиком, а теперь превратилось в гору книг, и передает мне пиво.
– У тебя один шанс, чтобы меня впечатлить, – говорит она и сверкает на меня своими серыми глазами.
Я это расценил как команду начинать чесать языком и следующие четыре часа этим и занимался. До сих пор не знаю, что я ей наговорил, но что-то, видимо, сработало, потому что с того вечера она, судя по всему, стала моей девушкой.
Перерыв: 10:55
7
11:05
Когда мама и Блесс с ней познакомились, они сразу ее полюбили. И Кира их тоже. Иногда с тобой ни с того ни с сего случается что-то хорошее. Она стала таким хорошим для нас всех. Не поймите неправильно, она ни разу не ангел. Иногда она впадала в мрачное состояние, которое могло длиться неделями. Она могла сорваться из-за мелочи и беситься так, будто наступил Судный день, а она – твой судья. Но если отбросить все это, отбросить красивый фасад и раскосые глаза, то в душе она хорошая. Когда она приходила к нам, она всегда готовила что-нибудь для мамы с Блесс и немного прибиралась перед уходом. И хотя Блесс практически все время молчала, присутствие Киры действовало на нее хорошо, и иногда даже казалось, что вот-вот к нам вернется прежняя Блесс.
За те семь лет, что мы встречаемся, Блесс и Кира стали почти как сестры. Блесс нравилось проводить с ней время. Ей нравилось Кирино спокойствие. Иногда они сидели вместе, Ки читала ей книги, а Блесс просто была собой. Она умеет просто «быть», ну вы поняли. И иногда казалось, что им и слова не нужны, чтобы разговаривать. А что касается нас с Кирой, я себе представлял, что мы типа Ромео и Джульетта, ну или Ромео и другая девчонка, которая как Джульетта, но иногда ведет себя как сучка и может тебе вломить, если захочет, особенно если ты называешь ее сучкой, но я так делал очень редко. Но если серьезно, мы правда были близки.
Это странно, но мы сразу сошлись. Мы не слишком похожи. Вообще-то, можно сказать, что мы как мел и сыр-косичка. Мне тогда было шестнадцать, и я бросил школу. Она поступила в колледж. Когда мне исполнилось восемнадцать, я занялся всей этой покупкой-продажей машин. Она сдала выпускные экзамены и пошла в Открытый университет. Я люблю тачки. Она любит книги. А я тогда книги терпеть не мог. Можно даже сказать, что мы на все смотрели по-разному.
Вы сейчас примерно поймете, что она за человек. Года полтора назад она еще жила у себя вместе со своими книгами, частенько приходила ночевать к нам, но все равно в основном это я оставался у нее. Ей в нашей квартире было не особо комфортно, если вы понимаете, но я всегда говорил: «Почему это я всегда остаюсь у тебя, а ты у нас оставаться не хочешь?» – так что время от времени она оставалась. Короче, один раз днем в субботу она приходит и начинает заваривать чай. Я играю в PS3, она подходит, садится рядом со своей кружкой. Через минут пятнадцать я начинаю понимать намек, что игру надо заканчивать. Я такой: «Дай я пройду этот уровень и сохранюсь», но ей вроде как все равно. Сидит и сидит.
Я выхожу из игры, и тут она говорит:
– Ты ведь знаешь того мальчишку, младшего брата такого-то?
Я такой:
– Знаю, ага.
– Он только что вскрыл твою машину.
– Че?
– Ту, красную. С откидным верхом.
– Ты что несешь? Он вскрыл мою Z3?
Я вскакиваю и ищу ключи.
– Не знаю. Красную.
– Ты, что ли, сама видела?
– Да.
– И че ты сразу не сказала?
– Вот сейчас говорю.
– Твою мать, Кира! И ты его не остановила? Полицию вызвала?
– Нет! С чего мне вызывать полицию?
– Ки, он только что влез в мою тачку, а ты ничего не сделала? Да ты че вообще?
Я несусь к машине. Стекло, блин, разбито, бардачок обчищен, он даже мелочь из пепельницы забрал. Но главное – стекло. Разбитое, сука, стекло. Вы, может, думаете, что я слишком бурно отреагировал, но стекла в машине почти нереально заменить как надо. Они уже никогда не будут как заводские. Уплотнитель не поставишь, как было, и каждое утро эти уродские стекла будут запотевать. А эти сраные кусочки стекла ты будешь находить по всему салону еще лет десять. Сука. Извините, я как об этом подумаю, сразу завожусь.
Кира идет за мной на улицу, я все еще психую и ору на нее. Чем она, блин, думала, ну скажите?
– Ты куда? – спрашивает она, видя, что я сажусь в машину.
– Я его прибью, – говорю.
– Никуда ты не поедешь, – говорит она, садится в машину и оставляет свою дверь открытой, так что я не могу тронуться. Я смотрю на нее.
– Назови, блин, хоть одну причину его не прибить.
– Ты не знаешь, что у него в жизни творится, – говорит она. – Может, у него тысяча причин вскрыть твою машину.
– Ки, да мне похер! – ору я. – Пацан должен за это ответить так или иначе.
– Если поедешь, считай, что мы расстались.
– Чего? Что ты мелешь? Тебе-то что до этого говнюка?
– Ты хоть знаешь его? – спрашивает она. – Может, ему есть нечего. Может, он на наркоте. Да может быть все что угодно.
– Какая, на хрен, разница?
– А такая, что никто не творит херню без причины, – говорит она и выходит из машины.
После этого я не разговаривал с ней неделю, но и разбираться с тем пацаном не поехал. Я так и не понял, с чего она так его защищала, она ведь даже его не знала. Но больше это обсуждать она не захотела. Сказала только: «Еще неизвестно, что бы ты сделал на его месте». Ей этого было достаточно. Я ей не сказал, но, кажется, позже я понял, в чем тут дело. Думаю, дело в ее брате, Спуксе. Он мотал длинный срок за наркоту, и она смотрела на это так, как могла на такое смотреть только семья. Он оказался не в то время не в том месте. Она считала, что тот пацан как Спукс. Жертва обстоятельств. Я так ни хрена не считаю. Нельзя проскочить тюрьму и попасть прямо на «Вперед»[4]. Если совершаешь преступление и попадаешься, ты за это платишь. Вот так вот просто.
Но ради нее я забил на это дело. Хотя, по правде, мне не хотелось, и ее аргументы меня не убедили. Как по мне, ее брат тоже конченый, но она его любит, а я люблю ее. Как есть, так есть. Но, клянусь, ради кого-нибудь другого я бы так не поступил. Она нужна мне. Я не сомневаюсь, что, если бы в тот день я поехал и сделал что-нибудь тому пацану, она бы меня бросила. Бросила бы в любом случае – или потому что верит в то, во что верит, или потому что от рождения упертая. Не сказать, что я это уважаю, я скорее не хотел, чтобы она пропала из моей жизни. Она как крыша у меня над головой. Нужна мне, чтобы не промокнуть. Кажется, она всегда была со мной, и я даже представить не мог, как все будет, если не будет ее.
Так что, когда она пропала в первый раз, меня конкретно подкосило.
Перерыв: 11:50
8
12:00
Знаю, вам кажется, что все это как ехать на автобусе, когда ремонтируют метро. Реально долго. Но потом вы поймете, почему мне надо вам это рассказать.
Короче, Кира взяла и исчезла. С того случая с машиной прошла всего неделя, так что сначала я подумал, что она все еще бесится из-за этого. У нее, правда, не было причины беситься, потому что я, как и обещал, забил на это. Но вы же знаете, как это с некоторыми женщинами, они бесятся, даже если ты делаешь ровно то, что они хотят. Не в обиду дамам-присяжным, но вы же понимаете, о чем я. И хуже всего, что они думают, что ты должен знать, чем ты их выбесил, хотя ты вообще-то считаешь, что беситься должен ты.
Я ждал, что она зайдет в субботу и поможет мне выбрать краску и так далее. Это был типа сюрприз для нее. Я только что продал одну машину, чуть-чуть разжился деньгами и подумал, что, если немного переделаю квартиру так, как бы переделала она, может, она будет почаще у меня оставаться. Но она не пришла. И это было странно, потому что она никогда не опаздывает. Реально – никогда.
Я ждал где-то час, прежде чем позвонить ей на мобильный, – недоступен. С другой стороны, она, как и все мы, постоянно меняла номера. Покупаешь левую симку, пользуешься какое-то время, покупаешь другую. Обычное дело. Так что я не стал волноваться, когда не смог ей дозвониться. А чего волноваться? Она бесится из-за ерунды, но я-то знаю, что причина ей нужна не всегда. С ней такое бывает. Заведется из-за чего-нибудь, и на следующий день я выслушиваю претензии – при этом без понятия, что я такого сделал. Так что я беспокоился, но не слишком. Я тогда скорее злился. Ломал, как обычно, голову над тем, что я, блин, сделал не так. Проверил сообщения – может, написал что-то не то? Проверил, когда у нее день рождения и всякие другие даты, вдруг я забыл «особенную». Но так и не понял.
В тот день она так и не объявилась. Весь день насмарку. Краску я не купил. Я вообще ничего не сделал, потому что весь день психовал и гадал, чем ее обидел. Честно говоря, когда я пошел спать, я был зол. Мысленно материл ее на все лады. Орал на нее, представлял, как мы разговариваем, – вот это все. Мысленно говорил ее голосом, потом отвечал своим. Как будто мы реально ссоримся. Капец.
На следующее утро я проснулся и проверил телефон. Ничего. Позвонил маме и Блесс, они тогда еще жили вместе, но они ничего не знали. Потом я подумал спросить ее подругу Марию. Есть у нее одна эта подруга, которая мне, честно сказать, не особо нравится. Каждый раз, когда мы виделись, она так смотрела на меня, будто я недостаточно хорош для Ки. Может, она и права, но не обязательно это показывать всем видом. Ки говорила: «Да перестань, она просто обо мне беспокоится», – но я думал, может, эта Мария сама в нее влюблена. Проблема в том, что я не знал ее номера. Потому что на фига мне номер Кириной подруги? Потом я вспомнил, что она работает в каком-то магазине женской одежды в Элефант энд Касл, и решил поговорить с ней лично.
Магазин называется как-то типа Uniqueé, туда ходят только женщины вроде моей мамы. Я прыгнул в автобус и подумал, что если ничего не добьюсь от Марии, то на обратном пути заеду к Кире и посмотрю, дома ли она. Я толкнул дверь, и раздалось звяканье, которое говорит продавцам, что вошел покупатель. Внутри было темнее, чем нужно, потому что несколько лампочек перегорело, а пахло – как те рулоны ткани, которые мама покупает, чтобы что-нибудь сшить. Повсюду стояли вешалки с цветастыми блузками, и я протиснулся сквозь них к кассам. Там никого не было, так что я ждал, пока не пришла какая-то бабка с кислой миной.
– Мария здесь? – спрашиваю я, пытаясь делать вид, что я в своей тарелке.
Бабка крикнула в подсобку, и появилась Мария, один килограмм за другим. Я как бы не хочу никого фэтшеймить, но она такая толстая, что выбиралась из подсобки как будто по частям. Она посмотрела на меня и сложила руки на груди.
– Ты не видела Ки? – спрашиваю я так спокойно, как могу.
– А что, ты ей что-то сделал? – Она почему-то всегда была настроена против меня.
– Ничего я не сделал! Я просто спросил, видела ты ее или нет?
– Не видела и не разговаривала. Но когда увидишься с ней, скажи, чтобы ответила на мои сообщения, – говорит она и уходит.
– Ага, – бросаю я ей в спину и выбираюсь из магазина, беспокоясь, что Ки не отвечает даже подруге. Не похоже, что Мария ее прикрывает. Она вроде даже не волнуется. Чего ей волноваться? Она же не считает, что Кира пропала.
Так что я опять сел в автобус и поехал к ней домой. С остановки я шел пешком, там недалеко, и сразу же снова начал мысленно с ней ругаться. Когда я стучал в ее дверь, ссора уже шла полным ходом. Я все еще надеялся, что она у себя, понимаете. Я ждал. Клянусь, я практически видел, как она идет к двери, бледная от недосыпа. Может, с опухшими глазами, потому что плакала. Но ее там не было. И в итоге я где-то полчаса просидел на полу у ее квартиры, думая, что делать дальше. Надо позвонить каким-нибудь ее знакомым, кому-то, кто знает, где она может быть.
Спукс, как я уже говорил, был в тюрьме, и его я спросить не мог, да я и не знал, как до него добраться. Я даже не знал, как его по-настоящему зовут, потому что даже Кира называла его Спуксом. Других родственников у нее нет, так что этот путь был тупиковый. И не то чтобы у Ки была куча друзей, так что после Марии идти больше не к кому.
На второй день, когда она так и не появилась, я реально заволновался. Она не позвонила и не написала. Я опять позвонил ей на домашний, но никто не ответил. Я пошел в салон связи, где она подрабатывала, но там ее не видели, хотя в тот день была ее смена. К этому времени я уже так запсиховал, что даже подумал, не пойти ли к федералам. Но тогда вся эта история превратилась бы во что-то, к чему я не был готов, так что никуда я не пошел. Опять позвонил маме и Блесс, но у них новостей от нее тоже не было. Что случилось? В надежде хоть на что-то я проверял телефон каждые две минуты. К тому времени я уже даже не злился, я просто хотел знать, где она и что она жива. Потом, когда я практически потерял надежду, я обзвонил все больницы в районе. Ничего. Хотя слава богу, понимаете?
В тот вечер я засунул гордость подальше и пошел к федералам. Они все сделали по правилам, что-то записали, но, по их правилам, мне они помогать не обязаны. Родителям – да, может, брату, но постороннему чуваку? Не, им это не надо, но по крайней мере они сказали, что она, скорее всего, жива. Клянусь, я тогда и разозлился, и растерялся. Куда она, блядь – простите, ваша честь, но мне нужно это сказать, – куда она, блядь, подевалась и как мне ее искать? Она как будто в воздухе растаяла.
Идеи у меня, можно сказать, кончились, так что на третий день я вломился к ней в квартиру. Она и так хотела дать мне ключ, но я напрягся, потому что тогда она захочет иметь ключ от моей хаты, ну а я же, в конце концов, парень, да? Короче, я пошел к ней поздно вечером и просто толкнул дверь. У Киры стоял самый обычный замок, а сама дверь – фанерная, так что она особо и не сопротивлялась. Треснула у замка и распахнулась. Я вошел. Внутри было темно и немного затхло, но в целом все как обычно. Я щелкнул выключателем, вспыхнул свет. Все так же, как и в мой прошлый приход. Книг стало больше, но теперь они в основном стояли на полках, которые я ей организовал в каждой комнате. Отчасти я наделся, что она здесь. Лежит в постели или еще что. Даже если бы она лежала в постели с другим парнем, это было лучше, чем то, что я увидел – что ее нет. Только пустая квартира, и никакой Киры.
Всю ночь я провел в ее квартире, искал что-нибудь, что могло бы подсказать, где она. Вся ее одежда была в шкафу. Все вещи на месте. В раковине – полупустая чашка чая. На коврике – несколько запечатанных писем. Ничего, что могло бы прояснить, что произошло. Я пробыл там до утра, потому что не хотел оставлять квартиру со сломанной дверью и, как только рассвело, позвонил Блесс и попросил посидеть там, пока я съезжу за инструментами, чтобы все починить. Она подождала, пока я починю дверь, и мы ушли. Когда мы спускались по бетонным ступенькам, Блесс повернулась ко мне, сощурив на свету один глаз. В ту секунду что-то в выражении ее лица или, может, в том, как свет упал на ее кожу, вдруг напомнило мне о той Блесс, которую я знал несколько лет назад. Когда я мог смотреть на нее без грусти. Она посмотрела на меня очень серьезно и вздохнула так, будто собралась заговорить. И правда, заговорила. Впервые за почти семь лет.
– Т… ты должен найти ее. Ты д… должен.
– Знаю, Блесс, – сказал я, – но как?
Обеденный перерыв: 12:55
9
14:00
Улицы – странное место. На улицах всегда есть кто-то, кто готов поделиться слухами или их продать. Когда застрелили Джамиля, полицейские сказали, что пришли за мной как раз из-за слухов. Ну, само по себе ничего удивительного. Это все враки, но сейчас не о том. Слухи реально повсюду, это правда. В конце концов один такой слух дошел и до меня. Мне сказали, что Киру видели в Северном Лондоне. «Мою Киру? – спросил я. – В Северном Лондоне? Да ну на фиг». Но, как я уже говорил, Киру трудно с кем-то перепутать.
Возможно, для вас север и юг – не более чем линии на карте. Но для меня и для всех, с кем я вырос, это как две разных страны. Можно съездить в Камден-Таун с девушкой, погулять там денек, но со своей пацанской компашкой туда лучше не соваться, если не хочешь во что-нибудь встрять. Даже необязательно походить на бандитов, чтобы началась заварушка. Может, вы с друзьями – обычные пацаны, но люди принимают вас за банду. Все из-за возраста. Я слышал кучу историй, как молодые парни нарвались на нож просто потому, что сунулись не туда. Даже если в одиночку. Там все начеку. Если тебя не знают, а ты зашел на чужую территорию, тебе не поздоровится. Ну просто потому, что ты у них в районе. Так что если Кира на Севере, это повод для беспокойства, даже несмотря на то, что она девчонка. А как она там оказалась – уже другой вопрос.
Вскоре все в моем кругу знали, что я ищу Киру, и мне стали приносить обрывки информации. По большей части это была полная туфта. Я даже пару раз съездил туда, в Камден, Чок-Фарм и всякие такие места, чтобы посмотреть своими глазами, но так ничего и не увидел.
Потом один знакомый, который недавно вышел из Белмарш[5], рассказал мне кое-что, похожее на правду. Мы с ним не были приятелями, я просто его знал, потому что он жил в районе. Он был типа не последний чувак. Его многие знали. Короче, однажды я столкнулся с ним на улице, и он остановил меня и спросил, не могу ли я достать ему какую-нибудь тачку. Я такой: «Канеш, мужик». А потом он сказал, что слышал кое-что о моей Ки и что, может, мне это будет интересно. Я такой: «Блин, чувак. Рассказывай, что знаешь». Оказалось, его камера была на том же этаже, что и камера брата Киры, который сидит в том же крыле: мотает десятку потому, что влез в какую-то хероту. Она немного рассказывала мне о Спуксе, но подробностей я не знал.
Я слышал, что Спукс торговал крэком и метом. Большой шишкой он не был, так, рядовой. Но в мире наркоты рядовые в каком-то смысле и есть рядовые, то есть обычно они идут в расход первыми. Когда Спукса поймали, оказалось, что ему светит как минимум пятнашка. Пятнадцать лет! Федералы пришли к нему на хату и нашли, блин, целую лабораторию. Весы, разбавители, пакет колес и килограмм кокаина. И до кучи – девятимиллиметровый ствол. Эта пушка его и закопала. Пять лет за нее и еще десять – за наркоту.
Знаете, есть два типа людей. Те, кто легко отсидит пятнашку, и все остальные. Те, кому это раз плюнуть, скорее всего, не наркоманы. Спукс сидел на крэке и, как любой наркоман, за затяжку продал бы и свою мамку, будь она жива. Когда Спукс узнал, что ему светит пятнадцать лет, он, говорят, рухнул на месте. А когда пришел в себя, сделал единственное, что ему оставалось. Сдал своего поставщика. Ему скостили пять лет и выписали «бумагу». А поставщик выписал ему билет на тот свет. Стукачей никто не любит, ведь так?
Предполагается, что все эти дела держатся в секрете. Полицейские обещают, что твое имя не всплывет. В суде они даже не упоминают, что ты им помог. Судья не упоминает тоже. Он получает от полиции «бумагу», по сути – просто записку, и назначает срок поменьше. Обычно происходит так. Но после оглашения приговора полицейские вроде как пошли к поставщику и рассказали, что Спукс его сдал. Ну, потому что вдруг поставщик признается. На Спукса им было на самом деле насрать. Для них он просто отморозок. И, честно говоря, он отморозок и есть. Им и остался.
Первая ночь в тюряге наверняка была для Спукса кошмаром. Его и так ломало, ну, без наркоты, а он еще и стукач. Вы и сами знаете, что бывает в тюрьме со стукачами, а если не знаете, то, думаю, можете догадаться. В ту ночь четверо зэков пытались прикончить его заточкой, причем троих его дело вообще не касалось. Они просто не переваривали стукачей. После этого Спукса перевели в так называемое безопасное место, а это почти сегрегация, так что следующие два года он сидел в камере двадцать три часа в сутки. Это, я вам скажу, тяжело. Мне кажется, даже зверей в зоопарке не запирают так надолго. Но Спуксу там было безопаснее, чем в общем отсеке. Он знал, что в общем отсеке не успел бы даже обосраться.
На некоторое время он расслабился, но знал, что неотвратимое все равно последует. Так или иначе его достанут. Он это знал.
В конце концов до него добрались через вертухаев. С вертухаями – тюремными охранниками – я уже познакомился. Последний год я в ожидании суда просидел под стражей. Мне не полагается вам рассказывать, что я сейчас в тюрьме, чтобы себя не скомпрометировать. Типа если я жду суда в тюрьме, значит, я виновен. Но я не против, чтобы вы знали. Меня в убийстве подозревают, я как бы уже скомпрометирован. И потом, я же должен быть под стражей, мы ведь об убийстве говорим как-никак? Куда меня еще девать? Вы же не тупые. Вы и так знаете, что до суда подозреваемые в убийстве сидят в тюрьме. Даже если они невиновны. Как я.
Когда меня только посадили, я думал, что есть мы, а есть они. Мы – это заключенные, а они – вертухаи. Но это не так. На самом деле есть они, они и ты. На самом деле у вертухаев и других заключенных гораздо больше общего друг с другом, чем с тобой. Звучит странно, но это правда так. Потому что и тем и другим на тебя насрать, если ты не представляешь для них никакого интереса. А вертухаи могут делать, что хотят, и, если они захотят выдать тебя каким-нибудь головорезам, они и выдадут. Некоторые этим занимаются за деньги. Другие – по приколу. Короче, до Спукса добрались именно с помощью вертухаев. Они позволили левому пацану везти по отсеку тележку с книгами, и, когда Спукс подошел взять журнал или еще что, тот его подмочил. То еще зрелище.
Наверное, надо объяснить. Тюремные штучки. Так вот, подмочить – это когда берешь кипящую воду. Растворяешь в ней кучу сахара, чтобы получился густой сироп. А потом выплескиваешь человеку в лицо. Знаю, это жесть. Но, как выяснилось, Спукс заслужил каждую секунду такой агонии.
Как только он понял, что его достанут даже в безопасном месте, ему пришлось пойти на другую сделку. Правда, в этот раз ему пришлось договариваться с поставщиком, а не с копами. И козырять ему было особо нечем. Деньги, какие были, все вышли. Влияния у него нет, наркотиков – тоже. Все, что у него теперь есть, – он сам, то есть пристрастившийся к крэку барыга на мели, которому остается разве что повеситься. Но такие ребята руки в кровь сотрут, а из петли выкрутятся. Кровью он и откупился. Сестрой. Моей Кирой.
Так, я уже забыл, зачем я вам это рассказываю. Вот почему адвокаты вечно все записывают. Писать-то я умею, но, во-первых, почерк у меня не очень, а во-вторых, пишу я медленно. Вы, наверное, слушаете и думаете: «Да он, видимо, тупой», – или типа того. Ну, может, пишу я и плохо, зато говорю хорошо. В моей школе практически никто не умел нормально писать, зато пиздели все профессионально. С другой стороны, за что платишь – то и получаешь, а за ту школу не платили ни хрена. Интересно, а он сколько заплатил за обучение? В смысле, обвинитель. Готов поспорить – тысячи. Так что пошел он.
Вот если бы он учился в моей школе и сделал такую карьеру – тогда респект чуваку, серьезно. Но он же ходил не в мою школу, так? А в частную, за тысячи фунтов в год, где носят бабочки, да?
И, раз уж мы о нем заговорили, меня это бесит. Он все талдычит, мол, какая трагедия, что Джамиль, или Джей Си, или как там его зовут, погиб в девятнадцать лет. Никакая это не трагедия, уж вы мне поверьте. Вы думаете, господин обвинитель реально считает, что смерть Джей Си – трагедия? Я вас умоляю… Трагедия – это то, что случилось с Кирой. У нее не было ничего. Ничего, понимаете. Только брат, который толкал крэк. Она жила одна с пятнадцати лет. Брала все ночные смены в «Теско», которые могла, и сидела там с книгой в руке – пока остальные запускали руки в кассу. И тут случается эта херь, и все становится еще хуже. Хотите увидеть трагедию – посмотрите на нее.
Да, в каком-то смысле мне жаль. Но, с другой стороны, я не могу не злиться.
О чем я там говорил? А, да, Спукс. Спукс продал сестру, чтобы спасти свою жалкую жопу. Чем портить жизнь Кире, лучше бы он вскрылся. Но вышло вот так. Ничего уже не изменишь. Парни, с которыми он водил дела, – серьезные парни. Не мелкая шайка, как Джей Си с приятелями. Даже не парни, а мужики. Очень жесткие мужики. Чтобы вы понимали, давайте я расскажу, что в прошлом году случилось с пацаном, который не допер, с кем связался. Вот опять судья смотрит на меня, типа, сколько еще будет отступлений от темы. Но вам нужно знать.
Ребята, которым продался Спукс, контролировали весь Северный Лондон. Они продавали героин и крэк почти на каждом углу каждого ЖК от Камдена до Севен-Систерс в Тоттенхэме. Вы-то этого не видите, потому что не знаете, куда идти. Когда вы бываете в Севен-Систерс или еще где, вы, скорее всего, идете на главную улицу, где все как везде. «Макдональдс», уродские мужские магазины, где продается всратая африканская одежда и здоровые остроносые туфли из крокодильей кожи, и вы такие: «Ой, бедняги, у них тут так стремно».
Но чтобы посмотреть, как оно на самом деле, надо свернуть с главной улицы. Пройдитесь по задам, где заканчиваются дороги, и увидите те громадные многоэтажки, о которых постоянно говорят в криминальной хронике. Они спрятаны, что, учитывая их размеры, удивительно, но спрятаны только от вас. Мы-то в них живем и знаем, где их искать.
Короче, все эти кварталы на Севере контролирует банда, которая называется «Пушки». Кирин брат Спукс в ней как раз и состоял. Так вот, эти ребята не любят чужаков на своей территории. И как-то раз приезжает на «рендж ровере» один парень и начинает продавать из окна машины траву всем желающим. Не прошло и пяти минут, как Пушкам донесли, что какой-то скользкий окучивает их грядки.
Вы, ребята, опять на меня смотрите с каменными лицами. Видимо, я что-то непонятное сказал. Скользкий, да? Ладно, сейчас. Скользкие – это члены банд, с которыми соперничает твоя банда. Я, правда, ни в какой банде не состою. Очевидно.
Так вот, Пушки узнали про этого парня и послали своих разведать, чего он там куролесит на их точке в своем «рендж ровере».
Приезжают трое чуваков, стучат ему в окно, тот вылезает, улыбается. Направляет на них, прикиньте, MAC–10[6], и те в страхе смываются. Парень думает, что на этом все и кончилось. Но в тех районах дела делаются по-другому. Через пять минут приезжает шесть машин, в каждой – по четверо, и парня на «рендж ровере» окружают. Ему прокалывают все шины, и, когда тачка опускается на шесть дюймов, как будто решив, что с нее уже хватит, парень снова вылезает из машины.
Он держит свой MAC–10 над головой, типа сдается, и придурковато лыбится.
– Эй, кореша, – говорит он. – Тут даже патронов нет. Давайте поделим район, его на всех хватит, не?
Шестнадцать человек с балонниками, бейсбольными битами, здоровыми финками – у одного даже самурайский меч – обрабатывали этого парня пять минут. Когда они закончили, его разве что лопатой от асфальта можно было отскрести.
Этим-то ребятам Спукс, предположительно, и продал сестру. Мою Киру! Я весь побелел, когда узнал. Ну, вы поняли. Это все равно что узнать, что твоя девушка мертва. Несколько недель я жил с ощущением, что она умерла. Я даже представить себе не мог, что они придумали с ней сделать. Но мне оставалось только гадать, и в моем воображении они пару недель ее ломали, а потом, когда смогли подсадить на иглу, она уже была на все согласна.
Извините. Можно мне минуту?
* * *
Я думал, они накачивают ее наркотой и… Простите.
Поверить не могу, что плачу, – после всего, что с ней случилось потом. Но когда я думаю об этом здесь и сейчас, все вспоминается. Как будто я снова там. Проживаю все это, и…
Ваша честь, можно сделать перерыв минут на пять?
Перерыв: 15:15
10
15:25
До того, как меня размотало перед перерывом, я пытался сказать, что вы, наверное, не до конца понимаете, что наркотики делают с людьми. Да, вы об этом слышали, но вряд ли видели сами, своими глазами, крупным планом. Когда человек подсаживается – а это, поверьте, быстро, – это ни на что не похоже. Я даже описать не могу. Как бы объяснить, что происходит с человеком? Происходит где-то пять вещей одновременно.
Сначала наркотики захватывают разум. Они берут все, что движет человеком, и вышвыривают на хрен. Когда в жизни появляется крэк или героин, ни для чего другого места не остается. Ни для семьи, ни для одежды, ни для мытья, ни даже для еды. Представьте на секунду, каково так жить. Просыпаешься утром, днем или еще когда и думаешь только об одном. Ничего не хочешь, кроме как заюзать. Не хочешь попить или поесть, не хочешь одеваться, не хочешь ни с кем общаться, даже срать не хочешь. Ищешь дозу везде, где только можно. А потом следующую. Пока, наконец, наркотики не захватят твое тело и постепенно не уничтожат его.
Дальше они захватывают сознание. Ты готов ограбить собственную мать прямо у нее на пороге, лишь бы раздобыть денег на наркоту. Ради этого ты сделаешь все что угодно. А потом, когда все остальное ты разрушил или потерял, крэк забирает твою душу. И когда это происходит, ты перестаешь быть человеком. Ты просто кусок мяса с костями, который еще дышит.
Смешно. Я один раз слышал, как в метро какие-то женщины чесали языками и обсуждали проституцию. Одна – видимо, потому, что зашла женщина, которую она посчитала проституткой, – говорит: «Фу, мерзость. Как можно таким заниматься? Только представь, с какими жуткими мужиками приходится спать», – и бла-бла-бла. Вот почему люди таким занимаются? За дозу можно пойти и на что похуже. Мужик за нее и член себе отрежет. Серьезно. Это не игрушки. Ты живешь только ради возможности получить очередную дозу. Это странно, но наркоманы еще не умерли только потому, что живут ради следующей дозы.
Вот что они творили с Кирой. Думаю об этом и чувствую себя беспомощным. Ее забрали. С ней происходит что-то невыразимо ужасное. И хуже всего, что я ничего не мог с этим поделать. А что я мог? Я не ноль без палочки, но и не Сэмюэл Л. Джексон. Вы бы, скорее всего, позвонили в полицию. А полиция, как я вскоре узнал, тоже ничего особо не может.
Она не пропала. Она совершеннолетняя. Если ей хочется тусоваться с плохими парнями на Севере и курить пачками крэк, это ее право. Они-то с хрена должны что-то делать? У меня к ним нет претензий. Да, бывают копы-мудаки, но в целом они не отличаются от каких-нибудь дворников. Они делают что положено, но не больше. Если кто-то уронил мусорку на улице на их участке, они, скорее всего, все уберут. Если ты уронил мусорку у себя во дворе, они и пальцем не пошевелят. Если ты хочешь жить в свинарнике, им-то какая разница?
Вот так обстояли дела. Киры не было, а у меня в голове был один мрак. Я начал думать о ней в прошедшем времени – всего через пару недель. Как она обычно сидела, когда читала. Что надевала на работу. Какие были последние слова, которые она мне сказала. И что я ей сказал. В конце концов, поэтому-то я и пришел в себя. После того как мы поругались из-за того пацана, который залез в мою машину, и я решил спустить все на тормозах ради нее, я сказал ей кое-что.
– Я забью на это, но только потому, что не готов отпустить тебя.
Ну, может, не совсем так, но смысл был такой. Или, может, я даже не сказал это вслух, а только подумал. Короче, я вот о чем: пара недель, и вот я уже почти смирился, что ее нет. Что я тогда за мужик?
Я думал долго. Понятно, я не мог просто пойти в те высотки и всех перестрелять. Я даже не знал, где она. Но я знал, что, если порасспрашивать тех, кто тусуется в том районе, можно по крайней мере ее найти. Дальше я планировал болтаться в округе, пока ее не увижу, и потом забрать.
План был так себе. Но он сработал, и я в конце концов узнал, где она. Правда, сначала мне придется рассказать вам о Курте. Он – ключ к тому, как я нашел Киру. И ключ ко многому другому.
После того как Курт тогда сменил школу, я некоторое время его не видел. Он как бы исчез, и я не особо о нем думал. С такими детьми подобная херня случается. Сегодня они здесь, а завтра их и след простыл. Спустя неделю или месяц я, честно говоря, забыл о нем. Как я уже говорил, мы не особо дружили. Для меня он был просто большим пацаном, который сломал руку тому придурку. А потом – мне тогда вроде было шестнадцать – я однажды шел в магазин или еще куда и увидел перед собой на тротуаре здорового чувака. Такие ситуации – всегда напряг, сами понимаете. Обычно так делают, когда хотят быкануть. Типа у кого яйца больше, а кто зассыт? Я-то ссыкливым никогда не был. У меня в районе практически все об этом знали, и после пары стычек все поняли, что я за кадр, и оставили меня в покое. Хоть я никогда не был замешан во всякой гангстерской срани, никто не рисковал до меня докапываться. У меня правило такое: ты не лезешь ко мне – я не лезу к тебе. Но если нарвешься, очень вероятно, что это я тебя порву. Не поймите неправильно. Я все это терпеть не могу. Мне не нравится лезть в драку из-за какого-то сраного альфачества, но, если иначе никак, я готов.
Ну и вот опять та же херня. Я, который в шестнадцать лет был примерно такого же роста, как сейчас. И этот пацан размером со шкаф. Блин. С такими бугаями у меня своя тактика: врезать по коленной чашечке и метелить, пока они асфальт не начнут целовать. Если они не с пустыми руками, я обычно смываюсь. Как можно быстрее. Рисковать, что тебя на кусочки порежут, – оно того не стоит. И если есть вероятность, что чувак из банды, я лучше засуну гордость подальше и драпану. Короче, мы идем друг другу навстречу. Я смотрю вниз, но знаю, что мы все ближе, потому что этот здоровый лось загораживает свет. Я не видел его в районе, так что он не из банды, по крайней мере не из местной. И он один. Мы уже так близко, что между нами почти нет света. И когда я уже собирался вдарить ему по коленкам, он такой:
– Здорово, бро.
Я поднимаю голову: все лицо у него разъехалось в улыбке, аж светится.
– Твою мать, – говорю я, – Курт? Ха, чувак, тебя чем кормят?
С того дня мы начали общаться и уже не переставали, он реально стал моим другом. Как я уже говорил, мне нужно рассказать о нем, потому что он играет важную роль во всем, что случилось. Он – часть этой истории.
Когда я увидел его тогда, он в целом был такой же, но определенно изменился. Стал серьезнее. И теперь он никому ничего не спускал. Тогда он тоже не состоял в банде. Мы оба сумели этого избежать, хотя в нашем окружении это не так-то легко. Обычно, если тебя знают, то каждые пару недель у тебя на пороге возникает чувак из какой-нибудь банды и пытается тебя завлечь. Если ты им нужен, они готовы пообещать что угодно и угрожать чем угодно. Я им был не сильно интересен, хотя каждый новый человек – это плюс один, а количество по-любому важно. Но вот Курта они хотели. Они жаждали его заполучить, и, если бы видели, каких он габаритов, вы бы поняли почему.
Правда, вскоре я понял, что Курт не создан для подобной херни. Во-первых, деньги его не особенно заботят. Во-вторых, он терпеть не может, когда ему говорят, что делать. В другой ситуации этого было бы достаточно, чтобы от него отстать. В банде не нужны те, кем нельзя управлять. Почти все считают, что не позволят собой управлять, но так-то почти все пиздят. Практически любой человек сделает что угодно, если цена подходящая, а это, по сути, значит, что им можно управлять. Но Курт – дело другое.
Пару лет назад, когда мы шли по улице, его остановили трое местных парней.
– Это же ты Курт? – спрашивает один и, когда Курт кивает, говорит: – Бро, хочу дать тебе шанс, который дается раз в жизни.
Курт пытается уйти, потому что знает, что им надо, но они встают стенкой. Их главный такой:
– Бро, я могу прямо сейчас дать тебе косарь или тебя порезать. Решай сам.
– Ну, режь, – говорит Курт.
Эти трое переглядываются, типа: «Че за херня?» На месте Курта я бы, наверное, попробовал их заболтать, но такого эти парни еще не видели. Их главный, мелкий чувак в пятипанельной кепке, вытаскивает из кармана финку и показывает Курту. Курт внимательно смотрит на нее, потом на двоих других и говорит:
– А у вас че?
И стоит, будто к месту прирос. Я, наоборот, напружинился и готов рвануться в драку, если до этого дойдет.
Остальные, ухмыляясь, показывают свое оружие, но Курт не двигается.
– Порежь меня, – говорит он. Руки у него до сих пор в карманах.
Главный подходит ближе, держит нож на уровне пояса:
– Бро, мы шутки шутить не привыкли.
И тут Курт выдергивает руку из кармана и хватает нож за лезвие.
– Порежь меня, – говорит он с каменным лицом.
Главный начинает паниковать и пытается вырвать нож, но Курт держит крепко. Из руки течет кровь, но по его лицу и не скажешь.
Второй тоже вытаскивает нож и бросается на Курта. Но этот пацан еще ни разу не дрался ножом. Я вижу это по тому, как он его держит. Как телефон. А я знаю, что нож надо держать в кулаке лезвием вниз, острием наверх. Поэтому мне хватило хладнокровия, чтобы подойти и врезать ему пару раз в лицо. Он падает, и, пока он не успел очухаться, я выхватываю нож.
Курт все еще держит лезвие. Парень на другом конце ножа серый от страха. Он видит у меня нож своего кореша и бросается бежать.
– Вы, уроды, покойники! Покойники! – кричит он, убегая.
Я оглядываюсь, ища третьего, но он, видимо, сбежал еще раньше. Они пришли с тремя ножами, ушли – с одним.
– Бля, чувак. – Я смотрю на руку Курта.
– Да фигня. – Он снова сжимает кулак, и кровь капает с обеих сторон.
– Ниче не фигня.
Я снимаю бандану и перевязываю ему руку. Туго затягиваю ее, пока она пропитывается кровью, и делаю двойной узел. Курт даже не поморщился. Я пытаюсь считать его реакцию, но считывать нечего.
– Ты не думай, я не гей, – говорю я, и мы начинаем ржать.
Пока он жил в районе, мы сильно подружились. Курт приходил к нам, и мама готовила ему ужин. Он обычно съедал в два раза больше, чем у нее было запасов, но все равно он ей нравился. Мне даже кажется, что, если бы он столько не ел, он бы нравился ей гораздо меньше. Была у него одна особенность. Когда он ел, он походил на ребенка. Больше в это время ничего не существовало. Только он и тарелка.
Мама потом притворно жаловалась:
– От коня он, что ли, произошел? В следующий раз куплю ему мешок овса.
Но у нее еще и материнский инстинкт включился. С точки зрения мам, кормить друга своего ребенка – это все равно что кормить самого ребенка. Ну и еще она знала, что у Курта нет такой матери, как у меня. То есть мать у него есть, но на деле считай, что нет. Мне кажется, поэтому он и спрашивал постоянно, нельзя ли ему прийти к нам. Просто чтобы почувствовать, как это, когда у тебя нормальная мама. И даже когда мама, бывало, говорила, мол, этот конь, что ли, опять придет к нам ужинать, я знал, что на самом деле он ей нравится.
И я помню мамино лицо, когда два года назад Курт пришел и сказал, что переезжает обратно в Северный Лондон. У нее в глазах было то же самое выражение, как когда я сказал ей, что буду жить один. Она пыталась не заплакать и скрыть это, но одна слезинка все-таки выкатилась из уголка ее глаза.
– Ну, надеюсь, ты все равно будешь заходить в гости к своему другу?
Курт смотрит в пол и молчит.
– Я сделаю пельмени, раз ты их любишь, – говорит она и снова принимается за готовку.
Мама время от времени спрашивала о нем. «Как там твой конь?» Или: «Чем целый день в игрушки играть, лучше бы позвонил своему коню да пообщался». Так что иногда я звонил ему узнать, как дела. И когда прошел слух, что Кира, возможно, где-то в Северном Лондоне, я, естественно, позвонил Курту. Да и вообще он, пожалуй, единственный, кого я там знаю.
Перерыв: 15:50
11
16:00
Мы встретились в «Макдональдсе» на Севен-Систерс-роуд после десяти вечера. Я и забыл, какой Курт огромный. Ну или с того времени, как я видел его в последний раз, он еще вырос. Он сидел за столиком, я подошел и поздоровался. Пока я садился, он встал, снова сел и положил свои широченные ладони на стол.
– Чувак, да ты постарел, – говорит он и смеется громким медвежьим смехом, от которого стол мог бы свалиться, не будь он привинчен к полу.
– Слушай, друг, мне типа нужна помощь. – И я рассказал ему о Кире.
– Это пиздец, чувак. Кира мне нравилась, – говорит он и переводит взгляд на два своих бургера.
– Я весь Лондон прочесываю, чтобы ее найти.
– Лучше забудь о ней, чувак. – Курт откусывает от бургера громадный кусок. – Говорят, ее взяли в оборот.
– Пушки?
Курт кусает второй раз, и бургер исчезает. Он медленно прожевывает кусок и, проглотив, сразу берет из коробки на столе второй бургер. В его руке даже «биг мак» выглядит маленьким.
– Так говорят.
– Курт, мне просто нужно знать, где она.
– С этим я тебе могу помочь, чувак, – отвечает Курт и уничтожает второй бургер.
Как я понял, Курт не то чтобы состоял в Пушках, но кое-какие связи у него были. Например, он знал генерала и потому мог, если нужно, что-нибудь разведать.
– Бро, я думал, ты против всей гангстерской херни, – сказал я. – Как это ты связался с Пушками?
– Долго рассказывать. Очень долго. Но если хочешь знать, где она, давай словимся через пару дней. Расскажу, что нарою.
– Договор, бро. Увидимся через пару дней.
Когда мы встретились через два дня, он уже не улыбался.
– Она работает в Кингс-Кросс и Камдене, на улицах, – сказал он, глядя в землю.
– Бля, – говорю я, потому что ничего больше в голову не приходит. Курт смотрит в пол и будто хочет оказаться где-нибудь в другом месте. – Буду должен, – наконец говорю я и встаю, касаясь кулаком его плеча.
– Да брось, – говорит он.
– Как она? Нормально?
– Сомневаюсь.
– Блядь.
– Знаешь, кто ее брат? – Курт поднимает бровь.
– Ага.
– Реальный мудила.
– Ага, это точно.
Я поворачиваюсь, собираясь уходить, но что-то здесь не вяжется. Она что, уже работает на улицах? Обычно проходит не меньше двух недель, прежде чем они подсаживаются на крэк и их выпускают на улицы. «Что-то тут не то», – подумал я. И взглянул на Курта.
– Хотя вот еще что. Что-то быстро она сломалась, не?
– Да не. Это-то и странно. Я слышал, чувак, что она сама согласилась.
– Чего?
– Она не юзает. Она просто взяла с них обещание, что они прикроют Спукса.
После встречи с Куртом я даже домой не поехал. Я хотел найти ее, и, если в ту самую минуту она была где-то на улицах, я не хотел упускать возможность. Я сел в автобус до Камдена и вышел рядом с метро. По вечерам в субботу в Камдене с виду тьма народа. Но на самом деле это только в некоторых местах. Камден Лок Маркет, Конюшенный рынок, канал[7]. Везде, куда ходят туристы, не протолкнуться. Но я знал, что в туристических местах ее не будет. Говоря о Камдене, Курт имел в виду не их. Он имел в виду такие места, где сутенер может позволить девчонкам ходить самим по себе и поймать их, если они что задумают, и никто не станет вмешиваться. Где мало людей. Дальние проулки. Места, куда ходят с определенной целью.
Я решил пройти по Камден-Хай-стрит, по направлению к каналу. Обогнуть больницу и вокзал Кингс-Кросс. Несмотря на то, что теперь там повсюду появляются новые дома, там до сих пор довольно трешово. Эти новые дома бросаются в глаза, но есть и другие места. Секретные места, о которых никто знать не хочет. Я шел по пешеходной дорожке у канала, куда вытеснили многих проституток. Приводили все в порядок – так это назвали, хотя на самом деле просто смели грязь и высыпали в другое место. Киру я не увидел и, честно говоря, обрадовался. Я не хотел бы увидеть ее в таком месте. Затем, прежде чем возвращаться, я решил пройтись в районе Йорк-Уэй. Там тоже мертвая зона. Ну почти.
Я нашел ее под мостом.
Не могу даже описать, что почувствовал, когда снова ее увидел. Последние две недели я пялился на всех, только чтобы найти ее. Я всматривался в толпу и, как Терминатор, сканировал тысячи лиц в поисках одного. Если у какой-то девушки были похожие волосы или если она была одета так, как могла одеться Кира, я подбегал к ней и трогал за плечо. Не важно, что я походил на психа, мне просто нужно было найти ее. Так что, когда я увидел, что она стоит в углублении под мостом, я так удивился, что как будто не заметил ее. В смысле, я ее увидел. Я подумал, что вижу знакомое лицо, но не ее. Посмотрел снова. Это она, Кира. Она походила на собственный призрак. Лицо, из-за которого останавливались машины, больше не светилось. Как будто сама она покинула тело, оставив его на автопилоте.
Я уже собирался подойти к ней, когда подъехала машина и водитель опустил стекло. Он заговорил с ней, но она смотрела куда-то вдаль. Потом подошел парень, видимо, из Пушек, забрал у водителя деньги и втолкнул ее на заднее сиденье. Так она и исчезла. Опять.
Я прождал всю ночь, но она так и не вернулась. Я не знал, куда ее увезли и жива ли она. Когда я поехал домой, было уже светло, а я чувствовал себя хуже, чем до того, как ее увидел. Я вернулся на следующий день и на следующий, но бесполезно. Один раз там стояла девушка, но не Кира. Я даже поговорил с ней, но она не знала Киру, и, когда ко мне понесся парень из Пушек, я сбежал. Он орал, что пристрелит меня за то, что я трачу его время, но мне было плевать.
Тогда я снова связался с Куртом и попросил узнать, как и что. Он сказал, что время от времени они перемещают девушек. Чтобы не стояли долго на одном месте. Это плохо сказывается на бизнесе. Клиенты хотят свежие лица, а если каждый день видят одни и те же, уходят к другим. Либо некоторые могут слишком привязаться, и тогда будут уже другие проблемы.
Курт дал мне целый список мест, и я обошел их все, но снова Киру так и не увидел. У меня были кое-какие тачки, которые долго не продавались, и я стал искать ее на машине. Пешком или в автобусе всего не охватишь, так что я понимал, что надо ездить на тачке. Так было проще, хоть я и ездил в чужих районах и не хотел привлекать внимания. Пацаны замечают, у кого какая тачка, а у меня был не какой-нибудь банальный «форд фиеста». Я рассекал на «ауди А3» c чумовыми литыми дисками и впервые в жизни пожалел, что у меня такая приметная тачка, а не пенсионерский драндулет. Может, вам это кажется глупым, но есть ребята, которые знают, у кого какая машина, и которые стуканут кому надо, если заметят, что по району катается какая-то крутая тачка.
Но я все равно ездил по улицам, искал и искал. За вечер я иногда объезжал шесть-семь мест в Кингс-Кросс, Суисс-Коттедж, Энджел, Тоттенхэм – все по списку. Потом, дней через пять после того, как я увидел ее впервые и уже начал терять надежду, я увидел ее снова. В том же месте, что и тогда. В Кингс-Кросс, около узкого углубления под металлическим мостом. И хотя ее можно было узнать, если присмотреться, все равно это была не совсем она. Это была только тень.
Я сказал себе, что буду готов ко всему, когда увижу ее в следующий раз. Я не хотел найти ее, а потом убегать от отморозка из Пушек. Так что я взял с собой пистолет, тот самый, который хранил семь лет в ожидании отца. Я стал носить его за поясом, хотя думал, что он мне вряд ли понадобится. Я подъехал поближе к тому месту, где она стояла, чтобы подумать, как все провернуть.
Я до сих пор не мог поверить, что это она. Вы не представляете, каково это: искать того, кого любишь, столько часов, столько дней и ночей и не находить. И вдруг – вот она. У меня аж сердце заколотилось.
В эту самую секунду меня объехала другая машина и остановилась рядом с Кирой. Водитель опустил стекло и заговорил с Кириным призраком. «Пожалуйста, не садись, – твердил я про себя, – только не садись». Но было похоже, что она сейчас сядет, так что я завел машину, подъехал сзади вплотную и начал сигналить. Я надеялся, не знаю, испугать водилу, но не получилось. Он только вылез из машины и заорал, чтобы я отвалил.
Я тоже вылез и пошел к ним. Я положил руку на пистолет – его прикрывал край худи – и, подходя, начал присматриваться к лицу того парня. Он из тех, кто геройствует, или из тех, кто видит черного и сматывается? Сложно сказать, но перед тем, как что-либо предпринять, нужно это проверить. Когда между нами остается примерно три фута, Кира меня узнает. Она почти что улыбается, как будто забыла, где она, и увидела кого-то знакомого, но также быстро на лице у нее появляется выражение паники.
– Она идет со мной, бро, – говорю я и беру Киру за руку.
Парень вроде бы готов уступить, но я вижу, что он еще раздумывает. Никакому парню не понравится, если другой уделает его в присутствии девушки, даже если это проститутка. Я поворачиваюсь к нему спиной – даю шанс уйти без потасовки. Кира держится за меня. Ее немного трясет, но я не пойму, из-за холода или из-за того, что я и сам дрожу. Сердце у меня точно билось как барабан.
Мы уже у машины, когда сутенер или кто он там несется через дорогу, размахивая руками.
– Ты куда, блин, тащишь мою девку? – орет он на бегу.
Если я смоюсь сейчас, заварухи не избежать, так что я останавливаюсь. Я хочу забрать ее, типа я обычный клиент, без шума, просто заплачу. Мне не хочется меситься с чуваком из Пушек посреди Северного Лондона. Сердце в груди ухает. Бум-бум-бум. Так громко, что я его слышу.
– Че как, бро, – говорю я. – Я просто девушку себе ищу.
– Этот был первый. – Он кивает на другого парня, который садится в машину.
– Ага, но он уже уезжает.
– Да ни хрена. Эй, мужик! Ты первый подъехал, – говорит он и протягивает руку.
Парень еще раньше побледнел, но теперь вообще стал как простыня. В такой замес он попасть не планировал, это сто процентов.
– Ну а теперь тут я. Че со мной не так? – быстро говорю я, но уже громче, чтобы отпугнуть того, первого.
– Такие дрищи, как ты, ей не нравятся. Так что лучше вали.
– Она хочет поехать со мной. – Я уже начал подпускать в штаны.
Этот мужик – здоровяк. Не то чтобы качок, просто здоровый и плотный, как боксерская груша. Если бы не Кира, я бы уже давно смылся.
– Эта сука паршивая хочет то, что я говорю. – Он подходит ко мне вплотную. Так близко, что его слюни попадают мне на губу. Мне противно, но вытереть я не могу.
– Бро, бабла у меня хватит. – Я достаю из кармана пачку денег и показываю ему.
Он выхватывает их и говорит:
– Вали, я сказал. Второй раз повторять не буду.
Я отпускаю Киру. Пистолет все еще у меня за поясом. Я чувствую его тяжесть. Для этих джинсов он слишком тяжелый и, кажется, сейчас провалится в штанину. Мужик собирается увести Киру, и все, о чем я могу думать, – нужно его задержать. Нужно что-то сделать. Парень, который приехал первым, убегает. Бросил машину и бежит. Остались только мы втроем. Мы как будто в пустоте.
– Если не даешь мне сучку, – говорю я так спокойно, как могу, слово «сучка» прилипает к горлу, – тогда отдавай деньги, бро.
Он с диким взглядом оборачивается и раскидывает в стороны руки.
– Ты че, нарваться хочешь? – Он подходит вплотную. – Ну давай, че ты. Давай.
Я чувствую животом что-то твердое и опускаю глаза.
Пистолет.
Длинный перерыв: 16:45
Центральный уголовный суд Т2017229
Дело рассматривает: ЕГО ЧЕСТЬ СУДЬЯ СЭЛМОН, КОРОЛЕВСКИЙ АДВОКАТ
Заключительные речи
Суд: день 31
Четверг, 6 июля 2017 года
ВЫСТУПАЮТ
Со стороны обвинения: К. Сэлфред, королевский адвокат
Со стороны защиты: Подсудимый, лично
Расшифровка цифровой аудиозаписи выполнена Закрытой акционерной компанией «Т. Дж. Нэзерин», официальным поставщиком услуг судебной стенографии и расшифровки
12
10:00
Вы когда-нибудь держали в руках пистолет? Это не как в кино, его нельзя просто положить во внутренний карман куртки или засунуть за пояс и забыть о нем. Пистолет тяжелый. Его вес давит. Когда берешь пистолет, чувствуешь, что это серьезная штука. Ты чувствуешь, какой вред он может причинить, и жизнь, которую он может отнять. В каком-то смысле пистолет живет и дышит. У него даже голос есть. Берешь его в руки – и он шепчет. Шепчет тебе прямо на ухо. Все время, пока он с тобой. Пс-с-ст-пс-с-ст-пс-с-ст. И повторяет он только одно. Он говорит: «Выпусти меня». Он хочет, чтобы ты выстрелил.
По его лицу я вижу: он это чувствует. Его пистолет хочет меня застрелить. Кира тоже что-то чувствует и начинает кричать. Чувак отступает, но держит меня на мушке. Заводит руку назад, хватает Киру за волосы и сильно дергает. Она издает звук – как собака, которую пнули.
Я шагаю вперед, резко останавливаюсь и выставляю руки перед собой.
– Бро, спокойно. Спокойно. Я ухожу, – говорю я и медленно отступаю.
– С этим ты опоздал, чувак. – Он толкает Кирину голову вниз, к своим коленям, так что она не видит ничего, кроме асфальта. – Тебе, детка, это видеть не надо, – говорит он и вытягивает руку с пистолетом.
Я вдруг ощущаю за поясом тяжесть собственного пистолета. Как только я достаю его, все происходит одновременно. Чувак из Пушек таращит глаза и отступает. Кира выворачивается из его хватки и замирает. Секунда, и она начинает кричать: «Господи-господи-господи», не останавливаясь. Я наставляю пистолет на чувака и говорю ему съебывать. Но голос у меня надламывается, как у ребенка. Он меняется в лице. Улыбается такой типа злой улыбкой и шагает ко мне, держа пистолет впереди себя.
– Я его тебе сейчас в жопу засуну, – говорит он и делает еще шаг.
Он подходит ближе, а у меня в голове как будто сироп. Надо, чтобы она снова заработала. Там как будто батарейка села, и нужно что-то, какая-то искра, чтобы ее запустить. Вдруг Кира кричит, и голова у меня включается. Моторчик снова работает. Как шестицилиндровый двигатель.
Я стреляю. Попадаю ему куда-то в плечо, его разворачивает, он кричит и падает на землю. Кровь забрызгала мне глаза. Я почти ничего не вижу и вытираю их рукавом. Смотрю туда, где он упал, но его уже нет. Он просто исчез. На земле только лужица крови. Я бешено оглядываюсь, но его не вижу. Начинаю паниковать, потому что думаю, что он сейчас напрыгнет на меня сзади. Верчу головой туда-сюда. Наконец я вижу, что он ковыляет туда, откуда появился, – за мост.
Я хватаю Киру и заталкиваю ее в машину. Завожу. Руки у меня дрожат. Сердце так колотится о ребра, что, кажется, сейчас разорвется на кусочки. Так громко, что мне страшно. Но каким-то образом мне удается взять себя в руки, включить передачу и поехать.
Я гоню, не разбирая дороги. Кровь бурлит во всем теле. Стучит в ушах. Я смотрю на Ки и вижу, что она открывает и закрывает рот, но из-за шума в голове я ни черта не слышу. Это, наверное, из-за выстрела. Он меня оглушил. Но я не останавливаюсь. Судя по тахометру, я гоню на бешеных оборотах, но все равно ничего не слышу.
Сперва я виляю, но через пару минут выравниваю движение. Заворачиваю за угол, но это оказывается тупик. Разворачиваюсь на сто восемьдесят и еду обратно, мимо лужи крови. Блин, откуда я приехал? Я еду дальше, но не могу найти выход из этого лабиринта. За каждым поворотом теперь вдруг дорожные столбики или пешеходные улицы. Блядь. Наконец я поворачиваю на улицу, по которой приехал, и вот я гоню домой, с моей девушкой в машине.
Рассказывать об этом – все равно что возвращаться туда. Я стою в этом зале, и сердце колотится. Блядь! Знаю, надо следить за языком, но тогда реально было страшно. Ты не знаешь, как поведешь себя, пока не окажешься в такой ситуации. Может, ты разрулишь, но можешь и облажаться. В тот раз такое могло случиться. Я мог бы облажаться, и тогда, возможно, все бы закончилось. Но мне еще оставалось пожить. Еще не все главы написаны. Не вся история рассказана. По крайней мере, так я это вижу.
Я вам, ребята, скажу кое-что по секрету. Перед тем, как я уволил своего адвоката, он сказал мне ни в коем случае не рассказывать вам эту историю. Почему, спросил я, почему нет? Он говорит, она поможет доказать, что ты виновен. Во-первых, она доказывает, что у тебя есть пистолет. Во-вторых, что ты его с собой носишь. В-третьих, что ты готов из него стрелять. И в-четвертых, она доказывает, что ты достаточно умен, чтобы избежать наказания.
Я понимаю ход его мысли и прочее, но, как по мне, это чушь. Это ничего не доказывает. Вы и так знаете, что я хранил у себя в квартире пистолет. И всем понятно, что, если у человека есть пистолет, значит, есть и обстоятельства, в которых он им воспользуется, иначе зачем он нужен? Но это была самозащита. Тот чувак убил бы меня, это точно. Я по глазам видел. Я был там, вы – нет. Он направил пистолет мне в лицо. Я до сих пор это вижу. Это не шутки. Он бы убил меня, и тогда рассказать все это было бы некому. Сделай или сдохни. Я сделал то, что должен был. Правда, я-то его не убил. По крайней мере, никто не явился и не сказал, что убил. Но если я убил его, обвините меня в этом. Я и это обвинение оспорю. И знаете что, это дело я бы выиграл. Это была самозащита, и точка. Только не надо вешать на меня убийство пацана, которого я, блин, не убивал. Вот это сразу на хер.
Короче, теперь вы знаете. Извините, господин адвокат, где бы вы там ни были. Я должен был рассказать. Это единственный вариант объяснить, почему полиция нашла у меня в машине следы продуктов выстрела. Все из-за того выстрела, господа присяжные. Из-за того, что я стрелял в того мудилу из Пушек, а не в Джамиля. Вот вам и объяснение улики номер пять – по большей части.
Короче, Кира теперь была дома, но далеко не в безопасности. Вообще-то, безопаснее ей было с Пушками, но тогда мы этого не знали. Тогда нам казалось, что самая большая опасность для нее – она сама. Дорога домой была долгой. Сначала Кира была заторможенная, как будто в трансе, но вскоре начала психовать. Она стала колотить в окна и орать, чтобы я ее выпустил. Я сперва ничего не понял. Какого хрена? Не то чтобы я ждал, что она встретит меня как героя, но я уж точно не ожидал оскорблений, которыми она меня поливала в ту минуту. Но, по правде говоря, я сам виноват. Я же ни хрена не продумал.
Когда я нашел ее, я был так озабочен тем, как ее вытащить, что вообще не подумал, что буду делать с ней потом. Я соображал по ходу дела. Найти ее. Ага, нашел – что дальше? Вытащить ее. Ага, вытащил – что дальше? Привезти домой. Блин, нет, только не домой, там ее станут искать в первую очередь. Но у меня мозги работают так. По прямой.
Кира рассуждает по-другому. Если у меня ум – это карандашный рисунок типа «палка, палка, огуречик», то у нее – типа Майкл Анджело. У нее есть – как там ее? – перспектива. А еще цвет, 3D и все остальное. А у меня – круглая голова и руки-палки. В конце концов, когда она перестала кричать и я уговорил ее не открывать дверь и не порываться сбежать на каждом светофоре, она объяснила, что не дает ей покоя. Если они не найдут ее, сказала она, то шлепнут ее брата. Вот так просто.
Я об этом не задумался ни на секунду. Я считал, что, если заберу ее оттуда, от них, она будет в безопасности. На Спукса мне было, честно говоря, насрать. Он просто никчемный наркоша. Даже если бы я вспомнил о нем раньше, я бы поступил точно так же, правда, тогда я был бы готов к Кириной реакции.
Через некоторое время мне удалось ее успокоить, не дать выпрыгнуть из машины и привезти к себе.
– У меня есть план, – повторял я, – у меня есть план. – Хотя никакого плана у меня не было. Палка, палка, огуречик, вы же помните? Правда, по пути мне в голову пришло кое-что – не сам план, но то, что могло стать планом.
– Никто ведь не знает, что тебя увез я, так? Они считают, что какой-то чувак, может, из другой банды, увез тебя под дулом пистолета, просто чтобы их напрячь.
Она, не отрываясь, смотрела сквозь лобовое стекло, и я понял, что игра в молчанку будет долгой.
– И я подстрелил одного из них, так что они, скорее всего, думают, что это бандитская разборка. Ни один бойфренд такого бы не провернул. Тот чувак думает, что я клиент и что я выстрелил в него, потому что он стал выебосить.
Она посмотрела на меня и не ответила.
Когда она вот так молчит, в голове у нее может происходить все что угодно, так что можете себе представить мое облегчение, когда она наконец сказала:
– Ладно, может, ты и прав.
Когда мы приехали ко мне, я сразу же набрал ей горячую ванну. Даже шампуня туда налил, чтобы пену сделать. Она не хотела залезать, но я поуговаривал, и она сдалась. У нее как будто не было сил спорить, а в случае с Кирой это значит, что дело плохо. Хотя я и так знал, что дело плохо. Она заставила меня ждать за дверью, пока переодевалась. Через несколько минут я вернулся с чашкой чаю и постучал.
– Оставь у двери. Я потом заберу.
Я стоял на пороге и прислушивался. Может, она там плачет?
– Ки, можно войти? – наконец спрашиваю я.
– Нет, – говорит она, и я возвращаюсь в гостиную и жду. Телик не включаю.
Когда она вышла в моей пижаме, казалось, что ей полегчало. Щеки у нее до сих пор были розовые после ванны, а голова обернута в полотенце. Теперь она больше походила на себя, чем на призрака. Я встал и попытался обнять ее, но она дернула плечами и села, подтянув колени к груди, и уставилась в пол.
– Ки.
– Дай мне немного времени, – сказала она.
Так я и сделал.
Следующие несколько дней прошли странновато и немного походили на сон. С одной стороны, она вернулась, и каждый раз, когда я вспоминал об этом, когда осознание накрывало меня, на меня как будто накатывала волна облегчения. Но потом, когда я смотрел, как она читает или смотрит телик, у нее был такой вид, что я понял: может, она вернулась не до конца. В том смысле, что она вернулась не та, что была. Это была не та Кира. Ко мне вернулась другая Кира.
Время от времени я пытался поговорить с ней, когда приносил ей чай или суп, но ей не особо хотелось. Я понимал, что ей нужно время, но все, что я видел, – как девушка, которую я любил, ускользает от меня, и чем больше я пытался удержать ее, тем тоньше она становилась, и в конце концов мне было почти не за что ухватиться. Я был в отчаянии. Не знал, что делать. Мне не нужно было обязательно знать, что с ней происходило, пока она была с Пушками. Но мне нужно было понять: можно ли исправить то, что они с ней сделали? И даже если не прямо сейчас, то когда-нибудь, понимаете?
Поговорить с ней удавалось только об одном – о Спуксе. Она все еще боялась, что из-за ее исчезновения кто-то где-то может всадить в него заточку.
– Чего ты вообще о нем беспокоишься? – сказал я ей однажды, и она ответила только:
– Не начинай.
И так зыркнула на меня, что я понял: касаться этой темы пока не время.
Позже в тот же день она заставила меня пообещать, что я попробую узнать, жив ли еще Спукс.
– Попробую. Не переживай за него. За себя переживай, – сказал я.
– Просто сделай, как я прошу.
– Я свяжусь с кем надо, не переживай.
Она посмотрела на меня, и ноздри у нее раздулись.
– Ладно, – сказал я. – Я сам к нему схожу. В тюрьму.
– И сделаешь так, чтобы никто не искал меня через него? – Она распахнула глаза.
– Пущу где надо пару слухов, что какая-то новая банда наводит в том районе шороху. Скажу, что они орудуют на Севере. Что какой-то гангстер права качает. Лезет на чужую территорию. Забирает чужих шлюх. Не волнуйся. Этому говнюку Спуксу ничего не будет.
Именно так я и сделал. И еще позаботился о том, чтобы никто не знал, что Кира у меня.
Наверное, вам кажется, что это несложно. Она не знаменитость. В чем проблема затаиться? Но даже если ты не знаменитость, у тебя может быть определенная репутация. Вообще-то репутация есть у всех. У некоторых она хорошая. У некоторых – полное говно. Но у меня в районе все всех знают. Это их дело – знать. Они знают, кто с кем встречается. Знают, от какого мужика родила та баба и сколько у этого мужика детей и от каких баб. И, поверьте мне, такую девушку, как Ки, замечают все. И не только мужики. Вообще-то, за ней следят скорее девчонки. Им надо знать, чем заняты другие девчонки, ведь если они чем-то заняты недалеко от чужих парней, им точно скажут пару ласковых. А Кира, как я уже сказал, из таких, что может заставить кучу девчонок беспокоиться одним своим появлением.
Сначала не светиться было не особо сложно. Она и сама не хотела выходить. Просто сидела в моей комнате и смотрела в пространство. Иногда она бралась за книгу, но взгляд у нее был такой, будто читать она могла только собственные мысли.
Прошло несколько недель, но лучше Кире не стало. Она была все так же замкнута. Я перепробовал все, чтобы растормошить ее, но ничего особо не сработало. В отчаянии я рассказал все маме. Не в деталях, а просто, что ее увезли какие-то парни. Мама сначала запаниковала, но я смог ее немного успокоить.
– Мам, никому об этом не рассказывай. Я серьезно.
Я вообще не хотел рассказывать маме, но ничего другого я придумать не мог, а она иногда могла дать хороший совет. В итоге лучшее, что она могла сказать, – это чтобы я не беспокоился и что Кире просто нужно время оправиться.
Спустя день мама позвонила и сказала, что записала Киру к врачу.
– Что-что ты сделала? Я же просил, чтобы никому. Никому не рассказывать, мам. Это не шутки.
– Да никому я не рассказывала. Просто велела Блессинг записать Киру к врачу. Из-за депрессии. Ни про какое похищение речи не было.
– Ты рассказала Блесс? Ну мам! – Я вообще не хотел, чтобы Блесс знала.
– Конечно, рассказала. Ты что, балбес, хочешь, чтобы я тут в одиночку с ума сходила?
– Ладно, ладно. Но больше никому. Серьезно, мам. Ни врачам. Ни друзьям. Никому из церкви. Никому. – И я повесил трубку. Тут же позвонил в приемную и сказал, что записались по ошибке. Если бы она пошла, хрен знает, кто бы ее увидел. К тому же я не был уверен, что хочу, чтобы какой-то врач обнаружил, что ее похитили бандиты и заставили заниматься проституцией. Слишком опасно. Скорее всего, врач позвонит в полицию, а мне не хотелось, чтобы ее забрала полиция, ну вы понимаете. Так что я придумал другие варианты.
Прежде всего я пошел к ней в квартиру, чтобы забрать кое-какие вещи. Одежду в том числе, но в первую очередь книги. Кире нужно, чтобы ее окружали ее книги. Для нее они как друзья. Или даже семья. Знаю, это странно, но, поверьте, все, кто повернут на книгах, – странные.
Я дождался темноты, взял свою A3 и припарковался подальше, но достаточно близко, чтобы загрузить ее за пару ходок. Я подошел к двери квартиры и вдруг словно вернулся в тот день, когда я пришел сюда искать Киру. После того, как я вломился, на коробке осталась трещина, а новый замок, который я врезал, все еще был на месте – как подарок, о котором я забыл. Правда, он не вписывался. Слишком новый, слишком выделяется на фоне двери с облупившейся краской. Ключ легко вошел и повернулся. Сначала я гадал, искали здесь уже Киру или нет, но дверь была заперта. Казалось, что все нормально. Я вошел, включил свет, и он затопил комнату.
Я огляделся: комната была такой же, какой я ее помнил. Может, что-то и казалось странноватым, но я не понимал, что именно. Все книги лежали так, как лежали. В глаза вроде бы ничего не бросалось. Я решил, что у меня, видимо, воображение разыгралось, пошел в ванную и стал складывать одежду в мусорные мешки, которые принес с собой. Я собрал два мешка и нес их в гостиную, когда вдруг увидел. Буквально краем глаза. У окна. Занавеска немного колыхалась, но я знал, что не оставлял окна открытыми. Я подошел, отодвинул ее и увидел, что нижняя часть окна разбита. Я посмотрел под ноги. Кругом стекло. Бля.
Я побросал в хозяйственную сумку несколько книг и ушел, заперев за собой дверь. И побежал. Если кто меня и видел, то и ладно. Не важно. Я мог быть кем угодно. Может, я родственник. Просто проверил квартиру, забрал кое-что. Пофиг. Но теперь я знал, что ее искали. Это плохо. Я запрыгнул в машину и быстро уехал.
Когда тем вечером я вернулся к себе, при виде книг лицо Киры просветлело. Но тут же потускнело опять. Видимо, книги не те. Я сказал, что съезжу еще раз и привезу другие, но, по правде говоря, я знал, что туда не вернусь. Я не стал рассказывать о разбитом окне. Нечего волновать ее еще больше.
Я попробовал еще кое-что, что, я думал, могло помочь. Всякие травяные штуки типа зверобоя и какойто традиционной китайской фигни, но это тоже не сработало. Лекарствами такое не вылечить. Можно только со временем отгоревать. И полностью она никогда не оправится, как полностью не оправишься после чьей-то смерти. Горе просто стареет, вот и все. Как свет, который тускнеет и тускнеет. Спустя годы оно может покрыться таким слоем пыли, что не разглядишь, но оно никуда не девается. Его просто сложнее разглядеть.
Я понимал, что единственное, что можно для нее сделать, – это дать ей оправиться самой, как сказала мама. Честно говоря, в первые недели я думал, что это все. Она не ела. Она не спала, и лицо у нее было серое. Единственные звуки, которые она издавала, – плач и иногда вскрики. В такие минуты внутри у меня все обрывалось. Блин, я даже объяснить не могу. Такая глубинная, глубинная боль, как будто все внутренности схлопываются. Мне казалось, что я здание, которое сносят, и оно обрушивается на землю и уже там схлопывается. У меня как будто сердце схлопывалось внутри.
Я так отчаялся, что решил поговорить с Блесс. После разговора с мамой она уже поняла, что что-то не так, поэтому я подумал, что, если поговорю с Блесс, конца света не случится. Я взял телефон и позвонил ей. Времени расшаркиваться не было, так что я сразу перешел к делу:
– Блесс, ей хреново. Я не знаю, как ее растормошить.
– П-просто дай ей время. Она сама придет в себя. Ей просто нужно немного в-времени, – тихо ответила Блесс.
– Не думаю, что время ей поможет, Блесс. Ей только хуже становится. – Я прикрыл телефон рукой на случай, если Кира в соседней комнате все слышит.
– Это сейчас. Но через несколько дней или н-недель ей станет лучше. Это как находиться в тоннеле. Ты не знаешь, сколько тебе еще идти в т-темноте, но, если не останавливаться, увидишь свет. Со временем.
Тогда я не знал, что Блесс права, но знал, что уж она о тоннелях знает побольше моего, и это вселило в меня надежду.
Но чего я не ожидал, так это насколько длинным может быть тоннель.
Тогда она хотела покончить с собой.
Один раз она попросила меня помочь ей, и я бы помог, отвечаю. Ей было так больно, что я сделал бы что угодно, чтобы это прекратить. Если бы вы увидели ее тогда своими глазами; если бы слышали, как она плачет во сне, говорю вам – вы бы тоже об этом подумали. Я бы не вывез, но я бы сделал это ради нее. Я бы убил ее, только чтобы помочь ей покинуть этот мир. Вы, ребята, не понимаете, я любил ее. Любил каждой клеткой своего тела. Я бы сделал это, не задумываясь.
Забавно, но ее – и меня тоже – спасло то, что однажды на улице я увидел Джамиля, убитого.
Перерыв: 11:30
13
11:45
Знаю, то, что я сказал до перерыва, прозвучало странно: что встреча с Джамилем в тот день спасла нас. Но это правда. Это произошло в день, о котором мы все уже слышали, – в день, когда я назвал его конченым. Я пошел купить маме, себе и Кире кое-какой еды и еще кое-чего и столкнулся с ним.
Он болтал с парой девчонок, когда заметил меня. Как я уже говорил, мы знали друг друга, потому что жили в одном районе. Мы не дружили, но были достаточно знакомы, чтобы кивнуть друг другу или типа того. В общем, я шел в магазин, а он был на улице, занимался своими делами. Я, как обычно, не обратил на него внимания, но он, вместо того чтобы, как обычно, не обратить внимания на меня, жестом меня остановил. Он потянул меня в сторону, подальше от девчонок, как будто собираясь рассказать секрет. Сначала он просто спрашивал, че кого, бла-бла-бла, но вдруг кое-что выдал.
– Слышал, Кира снова тут. Где ты ее прячешь, бро? – говорит он и усмехается уголком рта.
Выражение лица у меня теперь какое угодно, но не приветливое. Я смотрю на него так, будто впервые вижу, и говорю:
– Чувак, ты че? Ты мне такой херни не неси. – Я стою к нему вплотную, чтобы показать, что не шучу.
– Ниче, ниче, – он немного отступает, – я так, просто. Не важно. Не парься, чувак.
Я паникую, ведь я не знаю, что знает он, и знает ли вообще что-нибудь. А может, он просто блефует.
– Чего ты тогда херню несешь?! Ты знаешь, где она? Видел ее? – спрашиваю я со злобой.
Он смотрит на меня и вроде как порывается уйти. Ясно, что без своей группы поддержки нарываться ему не хочется.
– Не, бро. Расслабься. Я проверял кое-какие слухи, типа того. И все. Но все норм, бро. Если ты говоришь, что она не с тобой, значит, не с тобой. – И он уходит.
– Не, чувак, – говорю я. – Ничего не норм. Не болтай херню о моей девушке, ты же знаешь, что я ее ищу.
Сказать честно, я был в панике, реально в панике. Хрен его знает, как он узнал, но я испугался. Уходя, он оборачивается и улыбается такой улыбочкой типа «ну я-то все понимаю». Он еще не успел уйти далеко, и я бросаю ему в спину:
– Конченый.
И тоже ухожу. Как и ему, мне не хочется ничего затевать здесь, на улице. Но я понятия не имел, что это слово, сказанное впроброс, вот так всплывет через год. И что все так завертится.
* * *
Не знаю, как он узнал, что Кира вернулась, – если вообще узнал. С того дня, как я нашел ее под мостом, она даже не выходила из квартиры. И вдруг меня осенило. Она вернулась, и я перестал ее искать. Вот почему он так решил. Что единственное, почему я перестал искать ее, – это потому, что нашел. От собственной тупости меня замутило.
Действовать нужно было быстро. Я все купил и прибежал домой весь в мыле. Мозг у меня работал с сумасшедшей скоростью, типа сто миль в час. Я понимал, что, если кто-нибудь ему поверит или даже просто услышит, что он говорит о Кире, со дня на день к нам в дверь постучатся. Я решил, что нужно пустить слух, как я и обещал, – что Киру забрала какая-то новая банда. Что они ее похитили фиг знает зачем. Да что угодно, лишь бы не думали, что она со мной. Еще я решил, что нужно вести себя так, будто я до сих пор ее ищу.
Короче, как я и сказал, непонятно, как Джамиль узнал, что Кира вернулась, если вообще знал. Он уже погряз во всяких гангстерских делах, так что, может, услышал от кого-нибудь, что она пропала, но точно я так и не выяснил. Я знал, что он состоит в небольшой банде, они называются «Отряд». Я помню, что они перебрали кучу названий типа «Отряд бабла», или «Юго-восточный отряд», или еще что-то, одно время они назывались даже «Летучий отряд»[8], типа прикалывались. Но, насколько я знал, это ни разу не серьезная банда, как Пушки. А так, детский сад.
Потом – слишком поздно – я узнал, что за прошлые несколько месяцев Отряд изменился. Они набирали обороты. Скорее всего, это все равно бы случилось. Со временем они бы разрослись до настоящей взрослой банды. Но можно сказать, что ворваться в высшую лигу им просто повезло. Ну или не повезло, это как посмотреть. Правда, как ни назови, повезло им из-за ребят, которых, как мы потом узнали, называют «Олды».
Со стороны воспринять все это может быть реально трудно. Банды и их дела – это не то, что в кино показывают. Там все сложно и есть правила, которые людям извне не понять. У них своя история. Они не возникают из ниоткуда. До того, как стать крупными гангстерами, крупные гангстеры были мелкими. Да и до мелкого надо дорасти. Для таких, как я, это, наверное, очевидно, но для вас – нет. Я с детства про эту херню наслушался. Это типа мои знания местной действительности. У меня в районе это все знают. Но вы вряд ли из моего района, так что я постараюсь объяснить получше, потому что это важно – вы потом поймете.
Олды – это такая матерая банда наркоторговцев, которых в восьмидесятых и девяностых пересажали на десять-пятнадцать и даже двадцать лет сразу. Этих ребят все знают, в чем они только не замешаны – и в перестрелках, и в вооруженных ограблениях.
Короче, Олды как раз начали выходить на свободу. Странно, но выходили они примерно в одно время, ну или нам так казалось. Каждый день всплывало знакомое имя:
– Про Цезаря слышал? Он откинулся и собирает команду.
Типа того. И кроме того, что все они Олды, их объединяло еще одно – желание вернуться в дело и срубить бабок. Ну, бабла, вы поняли. Денег. Но на этот раз рисковать им по возможности не хотелось. Правда, они более чем охотно платили пацанам, которые готовы рискнуть и продавать наркоту за них. За процент. Тут-то и пригодился Джамиль со своей компашкой. Так у них и закрутилось.
Потом все вроде как узнали, что Джей Си связался с кем-то из этих Олдов. Не то чтобы вся его компашка стала этим известна. Реально этим стал известен только он. Узнавать стали его. Он стал – ну, не совсем знаменитостью, но в районе его теперь знали по имени. А почему? Потому что он продавал столько, сколько никому раньше и не снилось. Он, конечно, не по двадцать штук срубал, как Олды. Это другое. Но на улицах, где он толкал наркоту, – там он был суперзвездой. Но тогда я этого не знал. Потому что я, как я уже говорил, с бандами не путаюсь.
Так что, связавшись с Олдами, из пацана, который помыкает другими пацанами, Джей Си типа превратился в бизнесмена. Никто и глазом моргнуть не успел, а он уже везде пролез. Никаких барьеров для него не существовало, он толкал товар где и кому только мог, даже школьникам.
Но это не все. Любой, у кого есть мозги, понимал, что Джей Си, Джамиль, – опасен. Все потому, что он действовал методично. Его лучшая идея, которая принесла ему кучу денег и уважение, – подходить к делу по-современному и систематически. Если продажи падали в одном районе, он шел со своим крэком в другой. Он лез в интернет, находил все школы и колледжи в радиусе пяти миль и обходил их по очереди. Начинал со школ, потом шел в колледжи, потом вечером – в пабы, а поздно ночью – в клубы. По утрам и в середине недели, когда поспокойнее и в клубах не такая толпа, он ходил по наркопритонам и продавал там. Он толкал крэк в притонах по всему городу – там, короче, можно юзать, и никто не будет докапываться; где много клиентов, которым по большому счету надо только одного. Притоны – та еще клоака, отвечаю. Но так Джамиль познакомился со всеми мелкими барыгами и проститутками, которые там тусовались.
Шлюхи для него были золотой жилой. С ними он использовал ту же тактику, что и Олды – с ним самим. За каждые двадцать доз он давал им одну бесплатно, и они были в восторге. Еще у них бывают клиенты, которым нравится торчать в процессе. Тогда и девчонки зарабатывают вдвое больше, и у Джамиля продажи растут. В деловой хватке ему не откажешь. Говорили даже, что у него в телефоне была таблица. Электронный список покупателей. Ни у одного уличного барыги такого не было. У всех в основном клочки бумаги с телефонами. А Джамиль делал зашифрованные списки. Наркодилер следующего поколения, понимаете?
Примерно тогда Джамиль начал становиться матерым и толкать крэк по всему Лондону. Не поймите неправильно, он все еще был мелким барыгой и продавал в основном напрямую тем, кто юзает, но продавал реально много. Олды впечатлились. Он начал в марте с десяти доз, а в августе продавал уже по двести в неделю и купил новую тачку. Олды велели ему быть осторожнее, чтобы не прижали, потому что пацанов на тачках за пятьдесят косарей часто щемят. Но ему было насрать. У него была компашка, которая его прикрывала, и теперь он мог эту компашку вооружить.
По точкам он всегда ездил с парой костоломов, а еще несколько все время были на телефоне, так что ему стоило только позвонить и сказать нужное слово. Но постоянными его напарниками были Шайло, обычный бугай, и Бинкс – этот с оружием. Они всюду ходили за Джамилем, и это давало нужный эффект. Шайло напрочь отмороженный. Размером с автобус, а лицо у него как будто сделано из кусков разбитого стекла, которые склеили обратно, но получилось что-то не то, если вы меня понимаете. Не особо разговорчивый, но, чтобы что-то донести, слова ему не нужны. Второй, Бинкс, – полная противоположность, но даже хуже. Рот у него не закрывается. С виду он худой, но тот, кто примет его за слабака, сильно ошибется. Иногда казалось, что он стреляет по людям просто ради забавы. Если на него смотрели косо, ему ничего не стоило вытащить пистолет. Может, даже «Байкал», а?
Извините. Шутка так себе, знаю. Мне это сложно дается, ведь вы все на меня смотрите.
Короче, хотя тогда я этого и не знал, примерно в то время, когда Киру увезли на север, Джамиль и его парни стали банчить там по серьезке. Просто так совпало. Случись это месяцем раньше, может, ничего бы и не было. Я хочу сказать, может, он до сих пор был бы жив. Мой адвокат как раз не хотел, чтобы я об этом рассказывал, потому что я-то знаю, что случилось с Джамилем, но я его не убивал. Он такой: так нельзя, тебе нельзя это рассказывать, даже если это правда. Но я же должен, разве нет? Чтобы вы увидели все, что я видел, и прожили то, что прожил я, так?
Короче, Джамиль появился на севере и стал банчить наркотой, как на распродаже. Это было дерзко, потому что чуваки на севере, как и на юге, не рады, когда лезут на их территорию. И скоро он попал в поле зрения Пушек.
Они уже слышали, что кто-то торгует на их территории, но точно еще не знали, что это за чуваки. Обычно, когда скользкий – ну, член другой банды, я уже говорил – лезет на чужой участок, об этом тут же кричат на каждом углу. Суету наводят. Рисуют по всей улице граффити. Хотят, чтобы их заметили, чтобы все знали, кто они. Для таких банд репутация – это все. Но Джамиль был не такой. Он, как я уже говорил, был умный. Если он залезал в чужой район, он не рассказывал, кто он и откуда. Если кто-то, кому он толкал крэк, думал, что он просто рядовой из Пушек, он не разуверял. Но почти никто не спрашивал, а он не говорил; покупателям просто нужна доза. На самом деле, половина тех, кому он продавал, могли бы поклясться, что Джамиль из Пушек. Спросите их, если хотите, ну или пусть полиция спросит. Джамилю было по фиг. Если бы это помогло ему продать больше крэка, он бы сказал, что он из «Бладс» или «Крипс»[9].
Пушки его тогда не волновали, потому что он обрабатывал самые незаметные точки. Заезжал в глухие притоны, где другие дилеры не бывали. Как и на юге, он ездил по школам. По колледжам. И потом, когда обстановка совсем накалялась, возвращался к себе на юг и снова торговал там, пока жара не спадет. Так что в тот день, когда я его встретил, мне не стоило удивляться, что он знает про Киру. У этого засранца везде были уши.
После той встречи я пришел домой и некоторое время просто сидел на кровати, прокручивая всю херню в голове. Похоже, все серьезно. Я размышлял вот как. Если вдруг Пушки поймают Джамиля и начнут угрожать, ему стоит только упомянуть Киру. «Я знаю где та сучка Кира, которая вас вокруг пальца обвела. Я скажу, если отпустите», – и так далее. Тогда не пройдет и секунды, как их ребята высадят нам двери. Им даже причин особенно не потребуется. Скорее всего, они бы так и сделали с одних его слов, просто чтобы сравнять счет после того, как Джамиль залез на их территорию. Если ты приходишь на север, мы придем на юг. Хватит даже пустякового повода.
Все это поварилось в моей голове несколько часов, и у меня появились зачатки плана. И нет, если хотите знать, план был не в том, чтобы прострелить Джамилю голову.
Обеденный перерыв: 13:05
14
14:15
Мне в любом случае нужно было увидеться со Спуксом, ведь я обещал Кире убедиться, что с ним все нормально. Я знал, что организовать это можно быстро, потому что его почти никто не навещал. Кира его любит, но она никогда бы не пошла к нему в тюрьму, зная, что он проведет там еще несколько лет. Не, она, пожалуй, слишком любила брата, чтобы видеть его там. А почему она его любила – попробуй, блин, пойми.
Правда, как оказалось, Спукс не горел желанием делать ради меня заявку на разрешение посещения, но остатки совести у него еще имелись, и она, пока он был в завязке, потихоньку крепла. Он знал, что Киру забрали сразу, как только он ее сдал. Мучился он из-за этого невыразимо, но пока ему удавалось убедить всех, кто спрашивал, что он понятия не имеет, где она. У Пушек личных интересов в этом деле не было. Они просто не могли позволить, чтобы все выглядело так, будто Киру у них увели, к тому же она могла их сдать, поэтому они так хотели ее разыскать.
Со временем они, правда, начали терять терпение. Они были уверены, что Кира связалась бы со Спуксом, и начали его прессовать. И когда я написал ему и сказал, что знаю кое-что о Кире, он согласился сделать мне разрешение. Оформил все махом.
Так что через несколько дней я уже сидел перед ним в тюрьме. Вокруг – всякие прожженные парни. Некоторые из них вроде знаменитостей. Вы-то их вряд ли знаете, но я – да, как и все, с кем я вырос. Там был один чувак, который сжег свою мать. Еще была целая семья, братья и еще какие-то родственники, все сидели за убийства. И был Спукс, и такие, как он. Просто наркоши, которых все знали, но на которых всем было наплевать.
Пока я прошел все проверки и прочее, он уже сидел за столом. Он был в оранжевом типа жилете и сидел, совсем сгорбившись. Я подошел и кивнул ему, он кивнул в ответ. И я вам скажу, что он, будучи длинным нариком ростом шесть футов, от которого несет, как от старика, странным образом напоминал Киру. Я не мог понять, чем именно. Может, что-то такое было у него в глазах или в лице, но, что бы это ни было, я этого не ожидал, и это меня немного сбило.
– Бро, сразу к делу. Я по поводу Киры, – говорю я, глядя прямо на него.
– Что ты о ней знаешь? – Он поднимает голову.
– А ты? – спрашиваю я.
– Ниче не знаю, чувак. – Он начинает ерзать на стуле, руки чесать, так что мне тоже хочется чесаться.
– Ну а я знаю, – говорю я.
Он вдруг оживает и смотрит на меня.
– Что знаешь? Бро, если ты знаешь, где она, давай говори.
– Я, блин, знаю, что ты сдал ее банде. И я знаю, что один пацан ее забрал. И я хочу знать, где этого пацана найти.
И он такой бла-бла-бла, я ее не сдавал, все было не так, бла-бла-бла. И тут в его убитом наркотой мозгу что-то щелкает, и до него доходит, что я сказал.
– Погоди-ка, ты говоришь, что хочешь знать, где найти «этого пацана». В смысле, ты знаешь, у кого она? – Глаза у него округлились.
– Ага. Я просто не знаю, где этот мудила.
– Бро, у кого она? Это важно. – Он наклоняется ко мне так близко, что я чувствую его дыхание.
– Чего? – Я отодвигаюсь. – Ты че, не знаешь даже, кто ее забрал? Какого хера я тогда с тобой вообще разговариваю?!
– Бро, говори давай. Я серьезно, бро. – Он шныряет взглядом по всему помещению.
– С какого это хера я должен тебе говорить? – И я делаю вид, что собираюсь уходить.
Он хватает меня за руку и прижимает ее к столу. Взгляд у него испуганный, и по нему видно, что он что-то соображает. Колесики крутятся, хоть и медленно.
– Слушай, бро, я поступил плохо, признаю. Но я могу помочь, только скажи, кто ее забрал. У кого она?
– Да пошел ты! – Я выдергиваю руку.
Спукса начинает потряхивать, и мне нужно нагнать еще немного напряжения. Наконец я хлопаю рукой по столу, как будто мне все это уже надоело.
– Ты, скорее всего, и так узнаешь, – говорю я. – Удивительно, что ты еще не. Она у какого-то сомалийского говнюка. Его зовут Джамиль.
– Джамиль? Не знаю никакого Джамиля. Это кто, блин, такой?
Я долго смотрю на него, делая вид, что не собираюсь отвечать. Затем тру глаза и говорю:
– Спукс, если можешь помочь ей, помоги.
– Да помогу, помогу, – говорит он в отчаянии, – но мне нужны подробности. Что это за придурок?
– Просто пацан, у которого своя банда. Его еще называют Джей Си. Он начал барыжить в Северном Лондоне. Спукс, че хочешь делай, но прижми его. Иначе все на твоей совести, – говорю я. И на этот раз правда ухожу.
По пути домой я звякнул Блесс:
– Привет, систер. Это я. Как мама?
– Н-ну как, обычно. С ума сходит. Как Кира?
– Кажется, скучает по вам. Сложно сказать. Ей получше. Но она как на иголках. Не знаю. – Я не знал, что именно пытаюсь сказать.
– П-приходите оба к маме. Просто загляните на пару минут.
– Не, сейчас не получится. Может, через пару недель или когда все немного утрясется, – сказал я. Блесс не ответила, и мне показалось, что нужно заполнить паузу. – А у тебя как дела?
– Н-нормально. С работы уволили, – помолчав, сказала она тихо.
– Ну блин. Чего случилось?
– П-помнишь Малаику, у которой младшие сестры? Я увидела, что она в-взяла несколько помад и спрятала в сумку.
– И?.. – Мне стало интересно.
– Менеджер делала инвентаризацию и заметила, что их не хватает.
– Ну и?..
– Ну и я с-сказала, что это я взяла.
– Блесс, зачем? – Я был в шоке.
– Не хотела, чтобы ее уволили.
– Блесс, ну капец, – сказал я. Но не удивился. Не слишком. Это в ее стиле. Я помню, как однажды в детстве мама орала на нее за то, что она не прибрала в своей комнате. Мама тогда часто срывалась. Сейчас по ней не скажешь, с возрастом она поостыла. Но раньше она была как старая бомба. Ну, знаете, взрывалась без предупреждения.
Короче, я играл у себя в комнате и все, что помню, – это как услышал, что мама кричит в комнате у Блесс. Я вышел и заглянул в приоткрытую дверь. Было капец страшно, но мне уже десять и мне любопытно, в чем там дело. Блесс где-то восемь, так что это еще до того, как отец сделал с ней то, что сделал. Он тогда в очередной раз пропал, так что мы были втроем. И вот мама орет на Блесс как сумасшедшая, а та просто стоит, смотрит в пол, по щекам – крупные слезы. Мама такая: «Что ты за бестолковый ребенок?! Я весь день на работе. Мне вам, неблагодарным, еще ужин готовить, а ты даже не можешь догадаться, что надо в комнате прибрать? Ну и что ты стоишь? Иди прибирай. Сейчас же!»
Мама выходит из комнаты Блесс, и я заныриваю в свою, чтобы она меня не увидела. Минуты через две ко мне заходит Блесс, по всему лицу у нее следы от слез. Я думаю, что лучше бы ей приняться за уборку, пока мама не вернулась, и начинаю убираться у себя. И вот что странно: Блесс начинает мне помогать. Я не успеваю и слова сказать, как по лестнице поднимается мама, заходит ко мне и как психанет! Она начинает орать на Блесс: «Глупая девчонка! Что ты забыла у него в комнате, ты же еще в своей не прибрала! Тебе зачем, по-твоему, Боженька дал мозги?!» И мама хватает Блесс за руки, тонкие, как палочки, и тащит обратно в ее комнату. Потом, когда все немного улеглось, я иду к Блесс: она тихонько сидит в углу, играет с ворсинками на ковре. Я подхожу и трогаю ее носком ноги.
– Блесс, я не пойму, зачем ты взялась убираться у меня, ты же понимала, что она еще больше разозлится?
Она смотрит на меня с выражением, которое я никогда не забуду, и говорит:
– Она и так уже на меня зла. Я не хотела, чтобы она еще и на тебя злилась, – отвечает она и начинает снова перебирать ворс.
– Блесс. Ты своей добротой только себе хуже делаешь. Иногда нужно и за себя постоять, – говорю я в телефон.
– Да ничего. М-мне там все равно не нравилось. Не волнуйся. Кире привет, – отвечает она, и я кладу трубку.
Несмотря на то, что у Блесс случилось нечто стремное, я в каком-то смысле был рад возможности подумать о чем-то другом. Чем ближе я подходил к дому, тем больше мысленно возвращался к собственной жизни и встрече со Спуксом. В тот день я в глубине души верил, реально верил, что мой план может сработать. В каком-то смысле это был идеальный план. Мелкий придурок с юга создает неприятности чувакам с севера. Уводит покупателей. Барыжит на чужих районах. Этого должно быть достаточно, чтобы прикрыть лавочку. Спукс из тюрьмы стукнет своим, кто на воле, где его сестра, – и все, дело сделано. Серьезно, они должны были накрыть его за пять минут. И не важно, что на самом деле он не знает, где Кира. Достаточно уже того, что он наводил шороху на территории больших шишек. Это уже причина, чтобы его загасить, и я бы об этом не пожалел, ни секунды.
То, что Джамиль мертв, – это не плохо, и, даже учитывая все, что случилось, я и сейчас так считаю. Поверьте, он был плохим, конченым, но это не значит, что его шлепнул я. Тогда я реально хотел, чтобы Пушки его пристрелили. Я не могу врать, что не хотел, потому что сейчас рассказываю только правду. Но это не значит, что его убил я.
Длинный перерыв: 15:50
Центральный уголовный суд Т2017229
Дело рассматривает: ЕГО ЧЕСТЬ СУДЬЯ СЭЛМОН, КОРОЛЕВСКИЙ АДВОКАТ
Заключительные речи Суд: день 32
Пятница, 7 июля 2017 года
ВЫСТУПАЮТ
Со стороны обвинения: К. Сэлфред, королевский адвокат
Со стороны защиты: Подсудимый, лично
Расшифровка цифровой аудиозаписи выполнена Закрытой акционерной компанией «Т. Дж. Нэзерин», официальным поставщиком услуг судебной стенографии и расшифровки
15
10:05
Я сегодня всю ночь думал о своей речи, о том, что рассказывал вам вчера.
Если подумать, это в каком-то смысле забавно. Если бы Пушки убили его, вы могли бы сказать, что я – типа шепот, который потом перешел в крик и закончился смертью Джамиля. Я пустил слух, в котором он запутался и задохнулся. Я приложил к этому руку. Я сказал, что Киру забрал Джамиль. Но мне пришлось, чтобы обезопасить Киру, понимаете?
Так что теперь, из-за того разговора со Спуксом, я мог бы вам сказать, что Джамиля, скорее всего, замочили Пушки – отомстили. И все, дело закрыто. Всего хорошего, всего доброго, и надеюсь, что мы больше не увидимся.
Не буду врать, ночью я подумал: знаешь, не отходи-ка ты от плана, не усложняй жизнь себе и другим. Просто повтори то, что уже говорил в свидетельских показаниях и в показаниях здесь, в суде. Что моя вина только в том, что я просто сильно любил Киру и поэтому пустил тот слух. Что я точно не знаю, но, скорее всего, Джамиля прикончили Пушки.
Но потом я подумал: если дальше я опять буду говорить неправду, как я могу быть уверен, что вы мне поверите? Может, если я совру, то упущу единственный шанс позволить вам судить то, что произошло на самом деле. Потому что, даже учитывая, что это дело, капец, темное, в душе я все равно надеюсь, что если вы будете знать всю правду, то сможете судить меня справедливо. И может, если меня осудят справедливо, это будет лучше, чем сесть по несправедливости. Мне ведь все равно с этим жить, разве нет?
В начале своей речи я сказал, что есть кое-что, из-за чего меня могут убить, как только я выйду из зала суда. Думаю, я с самого начала понимал, что мне придется вам об этом рассказать. Честно, мне страшно об этом даже подумать. Так что же меня останавливает? У меня нет никакой инструкции, что говорить. И нет адвоката, который своими словами пудрил бы мозги вам и мне. Здесь только я, вы и правда. И призрак лжи у нас над головами. Но кажется, я наконец-то больше не верю в призраков.
Знаете, для меня это тяжелое решение. Потому что я вроде как могу представить, о чем вы сейчас думаете, и мне кажется, что вы, наверное, могли бы мне поверить, если бы я об этом кое-чем умолчал.
С другой стороны, может, вы отдохнули, подумали обо всем хорошенько и такие: «Но он же не рассказал о том-то и том-то, – и дальше: – Виновен». И дело вот в чем: могу ли я так рисковать? Не думаю. Как по мне, это мой единственный шанс, на кону, в конце концов, моя жизнь. Это еще как тяжело. Блин. Потому что, понимаете, если я вам расскажу, может показаться, что я виновен по самое не хочу. Блин.
Ну ладно… В общем, слушайте.
Через несколько недель после того, как я встретился со Спуксом, мы с Кирой сидели дома. К тому времени она начала немного оттаивать. Теперь, когда я увиделся со Спуксом и она узнала, что он еще жив, ей стало получше. Плюс я сказал ей, что о ней все забыли и что Пушкам она больше не интересна.
– Ты же для них просто случайная девчонка, – сказал я. – У них повсюду десятки девчонок, а теперь у них есть еще и свой притон, так что такие, как ты, им больше не нужны. Девчонки им теперь нужны, чтобы делать наркотики и так далее. Они их теперь производят. Серьезно, я думаю, раз ты теперь в тени, им на тебя насрать.
– А что Спукс? Как он там? – тихо спрашивает она.
Как вдруг в дверь стучат: бам, бам, бам. Блин. Я заметался, как безголовая курица. Первое, что подумал: это Пушки! Пришли за ней. Мудила Джамиль уже все разболтал. Блин. Где мне ее спрятать? Да, блин, нигде. Квартира у меня размером с двухместную камеру.
И снова: бам-бам-бам. Я бегу в кухню и ищу пистолет, который там спрятал. Нахожу. Он до сих пор заряжен, но с того раза, как я подстрелил того парня в Кингс-Кросс, я хотя бы знаю, что он исправен. Опять стучат.
Бам. Бам. Бам.
«Байкал» отправляется ко мне за пояс. Киру накрыло от шока, и она начала раскачиваться, сидя на кровати. Я хватаю ее за руку, запихиваю в туалет и захлопываю дверь. Говорю ей запереться, и на секунду ее, видимо, отпустило, потому что я слышу щелчок задвижки. Бам-бам-бам! Уже громче.
– Не открывай ни в коем случае, – говорю я в дверь туалета. Не знаю, слышит она меня или нет.
Бам-бам-бам! Кто-то что-то кричит, но я не могу разобрать. Подхожу к двери. Сердце заходится. Глазка у меня нет, так что я даже не знаю, сколько их там. Но если я так ничего и не сделаю, дверь вынесут, и нам конец. Блин! Я решаю, что открою дверь рывком. Если там не один человек, а больше, я снова ее закрою и вытащу пистолет. А если только один? Если так, то, может… Не знаю. Посмотрю по ситуации.
Я дергаю дверь так, чтобы только успеть посмотреть, и захлопываю ее. Здоровенный мужик. На секунду мне кажется, что это Шайло, шкаф Джамиля. Затем слышу, что меня зовут по имени.
Перерыв: 11:00
16
11:10
– Твою мать, чувак, открывай. Это я, Курт.
Я открываю. Дышу все еще тяжело, но не так, как раньше.
– Блин, чувак. Ты че так пугаешь, – говорю я, и он, особо не спрашивая, заходит. – Чего это ты делаешь у меня в районе? Заблудился, что ли? – спрашиваю я типа в шутку, но так и не понимаю, зачем он пришел.
Он протискивается мимо меня, и я чувствую, как его мускулы расплющивают мое тело. Он как стена.
Он садится за маленький столик в моей кухне-гостиной и, как обычно, горбится.
– Бро, дело серьезное. Надо поговорить. – Он поднимает брови.
– Давай. – Я закрываю дверь и сажусь напротив него. – Че такое?
Секунду он смотрит в стол, а потом поднимает глаза на меня.
– Они хотят вернуть ее. Тебе придется ее выдать.
– Киру? – переспрашиваю я. – Бро, с какого перепугу ты решил, что она у меня?
Он молчит.
– Это Джей Си сказал? Да он пиздит. Не верь ничему, что он говорит. – Я раскидываю руки в стороны.
– Тогда скажи, где она, – говорит он, не пошевелившись.
– А мне-то откуда знать? Я же и сам ее искал. – Я встаю. Пытаюсь сделать так, чтобы мой голос звучал естественно, но актер из меня не очень.
– Бро, все, что я знаю, – она пропала, и они хотят ее вернуть. И если я скажу им, что у тебя ее нет, они не поверят мне на слово. Они найдут тебя и начнут задавать вопросы, понял? – Он по-прежнему не двигается.
– Какие вопросы?
– Например: ты что, гей?
– Че? – Я снова сажусь напротив него.
– Ну а если не гей, то чего у тебя тогда пахнет, как в парфюмерном отделе «Селфриджес»? – спрашивает он и опять смотрит мне прямо в глаза.
Я делаю глубокий вдох и гадаю, смогу ли вывернуться. Но вдруг из-за моей спины раздается голос:
– Все нормально. Я здесь.
Я оборачиваюсь: Кира стоит в дверях. Она обхватила себя руками, но взгляд у нее твердый.
– Ты никуда не пойдешь, – говорю я и тоже смотрю Курту прямо в глаза. – И ты, дружище. Пока мы все не решим. – Я вытаскиваю «Байкал» и кладу его на стол.
– Чувак, ты охерел? – говорит Курт. – Это ты мне пистолетом угрожаешь? Ты че, совсем поехал?
– Я не дам тебе ее забрать, Курт. Я не могу, – говорю я, зная, что по моему лицу он видит, что я не шучу.
– Чувак, это не стоит того, чтобы тебя прикончили. Она понимает. Отпусти ее.
– Нет.
Курт, вздыхая, встает, подходит к холодильнику и вытаскивает бутылку пива. Снова садится, срывает зубами крышку и делает большой глоток.
– С ней все будет нормально. На улицу она больше не пойдет. Они просто хотят, чтобы она работала в притоне.
– Ты шутишь, что ли? Шлюхой в притоне она не будет. – Я смотрю на Киру, чтобы ее подбодрить.
Она начинает медленно качать головой:
– Я лучше пойду на улицу. Я никогда больше не буду делать наркотики. Ни за что. – Она бледнеет.
Я хватаю гигантскую руку Курта и смотрю на него в упор.
– Нет. Слушай, так не пойдет. Нужен план Б, потому что план А не годится, – говорю я. – И вообще, какая тебе разница, что с ней будет? Ты же не совсем в банде. Тебе-то что?
– Бро, они вот-вот к тебе нагрянут, и, скажу честно, они злы. Если они найдут здесь тебя или ее, они весь квартал сожгут, не сомневайся.
Я делаю еще один вдох и смотрю на Киру.
– Значит, нам нужен план А. – И я встаю и запираю входную дверь.
* * *
Короче, пустить слух, что Кира у Джамиля, – это я хорошо придумал, но, как оказалось, я его недооценил. Джамиль сбывал так много, что стал для Олдов номером один среди уличных барыг. Он и два его кореша толкали больше, чем все остальные вместе взятые. Каждую неделю он приносил все более крупные заказы. И он всегда платил, сколько надо и когда надо, понимаете?
Для вас это, может, ничего и не значит, но для наркоторговцев деньги – это все, и, хотите верьте, хотите нет, свои деньги получают не все. Попробую объяснить… Если ты толкаешь десять кило наркоты на развес по килограмму, то заплатят тебе, скорее всего, в девяноста процентах случаев. А в десяти процентах, когда тебе могут не заплатить, то это потому, что тебя надуют или ты нарвешься на бандитов, которые, даже если ты считаешь себя крутым, окажутся покруче.
Если ты толкаешь по двадцать граммов рядовым, деньги получаешь только в шестидесяти процентах случаев. Почему? Потому что в остальных сорока процентах случаев пацаны, которых ты нанял продавать товар, его скуривают. И тогда ты можешь их разве что наказать, но денег не вернешь, только побесишься. Но плюс в том, что, если ты толкаешь небольшими дозами, твоя прибыль составляет около трехсот процентов, а не пятьдесят, как когда толкаешь килограммами. Понимаете?
Джамиль сначала закупал по двадцать граммов, но вскоре стал покупать килограммами. Но тут фишка вот еще в чем. Покупал он типа оптом, а платил все равно как в розницу за дозы по двадцать граммов.
Так, вы, наверное, запутались.
Главное, вот что: он покупал достаточно крэка, чтобы платить треть цены, но платил по полной. Так яснее?
Так вот, он покупал килограмм, но платил так, будто покупает его дозами по двадцать граммов, и не просил скидок. Это просто чокнуться. Зачем так делать? Потому что, как я уже говорил, мозги у него имелись.
Всем, кто вне банды, он говорил, что ему в принципе насрать, сколько зарабатывать – пять или десять косарей в неделю. Говорил, что для него это все равно как на жвачку. Он купил тачку, шмоток, часов и всякого такого, но больше деньги девать особенно некуда. В банк он их положить не мог, потому что его начали бы спрашивать, откуда они. Он мог только распихать их по своим банковским ячейкам. А остальное спрятать, блин, под матрасом – в прямом смысле, как вы понимаете.
На самом деле он просто выжидал. Так он говорил всем, кто готов был слушать. Налаживал связи и закреплялся, чтобы в нужный момент заняться делом, как положено. А пока больше всего ему нужна была «крыша». Он знал, что переплачивает за каждый килограмм. Еще он знал, что для Олдов он все равно что курица, несущая золотые яйца. И знал, что поэтому он практически недосягаем. Что он под защитой.
Может показаться странным, что он платил вдвое больше, чем нужно. Но на самом деле он не был в убытке. Все равно он разбавлял наркотики и продавал в розницу, так что свое он зарабатывал. Но ему выгодно было платить сверху, потому что платил он Олдам. Так он получал настоящую «крышу». Пока он покупает у них больше всех, его никто не тронет.
Значит, если Джамиль пересекался с кем-то, с кем не мог справиться в одиночку – я имею в виду при помощи Шайло и Бинкса, – он мог просто позвонить Олдам и вызвать подкрепление. Это пропуск в совсем другую лигу. Если другие, влипнув, могли в лучшем случае нагнать своих братков и устроить потасовку мелких банд, то у Джамиля были варианты получше. Но он мог противостоять любой банде и без этого. Как и все, кто вставал у него на пути, он знал, что, если вызовет Олдов, они решат проблему по старинке.
Так, наверное, надо объяснить подробнее, если вы не в курсе. Компашки пацанов, которые пришли помахать ножами в парке, и серьезная банда – это разные вещи.
Если говорить о мелких бандах, то если на тебя кто-то нарывается, ты, возможно, пырнешь его ножом. Он возвращается к своим, и его банда начинает искать твою. И, когда находит, начинается потасовка. Все дерутся и, побитые, расходятся по домам. Кто-то, может, лишается зубов, или пальцев, или кореша по банде, если уж совсем не фортануло. Не поймите неправильно, это все равно страшно. Лучше держаться от таких замесов подальше, потому что чуваки приносят с собой мечи, армейские ножи и даже огнестрел. Получить ранение более чем реально. Это не шутки.
Но Олды – дело другое. Как я уже говорил, это мужики, которые долго сидели в тюрьме и знают, что и как. Это люди, которые реально держали в руках сотни тысяч фунтов наличкой. И когда кто-то начинает их прессовать, они понимают: это не из-за какой-то перепалки, когда чью-то мамку назвали шлюхой. А потому, что у них хотят забрать все. Наркоту, деньги, оружие – все. И если ты собираешься отнять у них то, за что они уже отсидели в тюряге десять лет, десять лет своей жизни, порезами ты не отделаешься. Ни фига. Эти парни пытать тебя будут.
Они убьют тебя, не раздумывая. Ни секунды. И если твоя мама, бабуля или сестра окажутся на пути, их убьют тоже, даже не сомневайтесь. Это вам не братья Крэй[10]. Это настоящие матерые мужики, которые убьют вашу мать. А Джамиль для них был все равно что здоровый мешок с деньгами и наркотой – два в одном. И они бы точно не позволили всякой шушере этот мешок трогать.
Так что когда я пустил слух, что Киру забрал Джамиль, то Пушки при всем желании не могли бы ничего сделать – кишка тонка. К Джамилю они полезть не могли. У него была всем «крышам» «крыша». Но, на самом деле, проблема не в этом. Мне не нужно было, чтобы они что-то сделали, мне нужно было только, чтобы они этим слухам поверили. Если они поверят, что она у Джамиля, они попсихуют и забудут. И, что самое важное, перестанут искать Киру.
Оказалось, правда, что раз Джамиль теперь стреляет по крупным целям, они скорее поверят ему, а не слухам, которые я пустил. Вижу, что у вас на лицах опять это выражение. Стреляет по крупным целям – это в смысле, что он крупный дилер. Со стрельбой тут никакой связи. Такие штуки, пожалуй, лучше прояснять.
Короче, так как Джамиль стал барыжить по-крупному, его слово, если хотите, теперь весило больше моего. Так что они верили ему, а не всяким россказням непонятных типов вроде меня. И вскоре Джамиль стал говорить, что слышал, будто Кира у меня. Он, как и все у меня в районе, знал, что она пропала. Знал от меня. Все знали, что я ищу ее как заведенный. Я расспрашивал о ней всех, я был в отчаянии, вы же понимаете, и мне тогда было все равно, кто знает, что я ее ищу. Я и хотел, чтобы все знали. Но когда она нашлась, а я перестал искать, Джей Си решил, что она, видимо, вернулась. Просто догадка, но, когда он спросил меня об этом тогда, на улице, то все понял. Все, блин, из-за моей реакции. Она рассказала ему все, что он хотел знать. Так Курт сказал. «Бро, все из-за твоего лица. Оно тебя подвело». Тогда-то он и решил меня предупредить. Они скорее поверят этому и порежут меня, чем поверят, что Кира у Джамиля, и поставят под угрозу свою банду. В принципе было не важно, у меня она или нет. Им лучше было грохнуть меня просто на всякий случай. Показательно. Им нужно было кого-нибудь за все это нагнуть. И если нагибать Джамиля им было страшновато, они вполне удовлетворятся тем, что нагнут меня.
Теперь вам наверняка кажется, что причина убить Джамиля у меня была даже серьезнее, чем предполагал господин обвинитель. Другими словами, что я убил его, потому что он разболтал, что Кира у меня. Убил типа из мести. И я знаю, что для меня это не очень хорошо. Теперь действительно кажется, что у меня была причина желать ему смерти. Блин, тогда я, может, даже и хотел, чтобы он умер. Но это правда. Я бы не рассказывал всякое, что может мне навредить, если бы это была неправда, ведь так? И потом, о мести я не думал. Для меня он так и остался никем. Я думал только о том, как бы отвадить от Ки сраных Пушек. И скажу вам сразу, продолжение этой истории для меня тоже вообще не выигрышно. Просто помните, что моя жизнь в каком-то смысле в ваших руках, так что просто выслушайте меня, пожалуйста.
Перерыв: 12:00
17
12:15
Вообще-то, план придумала Кира. Не буду врать, я был абсолютно против, но, поразмыслив, я понял, что он логичный. Суть в том, что Олды обдирали Джамиля, и он об этом знал, и все остальные тоже. Типа как розыгрыш, в котором все участвовали. Я таких пацанов хорошо знаю. Подо всей шелухой Джамиль был всего лишь псевдогангстером. Он по-прежнему оставался мелким бандитом, а важнее всего для него была все та же херня, что и для остальных пацанов. Фасад. Или, как сказала Ки: «Когда тебя обдирают, а ты притворяешься, что так и надо, это одно дело. И совсем другое – когда твои кореша тебя этим попрекают».
На самом деле, это был всего лишь вопрос времени. Рано или поздно кто-то должен был ткнуть ему этим в рожу, и Ки решила, что это сделаем мы, и чем скорее, тем лучше.
Мне не очень нравилось, что Ки выдумывает этот план. Дело не в том, хороший он или плохой. Просто я не хотел, чтобы она снова в это ввязывалась. Она только начала приходить в себя. Иногда даже рассказывала немного о том, что с ней произошло. И тогда я чувствовал, что расстояние между нами чуть сокращается. Вот почему в конце концов я все-таки согласился, чтобы она участвовала. Так она как будто больше оживала. Ей было о чем думать. А Кире нужно было чем-то занимать голову. Она из таких. Не то что я. Мне-то больше нравится в PS3 поиграть. Она включается – я выключаюсь. Если никто не привозит тачек на продажу, мне не обязательно лишь бы чем мозги забивать. Так о чем я? А, точно, план А. Новый.
Для начала нам надо было разыскать Джея Си. Курт… Не знаю, с чего он решил, что должен нам помогать. Ну то есть понятно, что мы дружили, но это его не касалось никаким боком, и, если по-честному, он мог серьезно испортить отношения с Пушками. Я все еще не знал, как он с ними связан. Всю свою жизнь он, как и я, ни к какой банде и близко не подходил, а тут вдруг оказался в одной из самых серьезных. Я это не особо понимал. Но, как он сказал, он там не прямо чтобы состоит. И делает все возможное, чтобы с ней порвать.
Джамиля мы с Куртом выследили быстро. Можно было пойти в любой ЖК у меня в районе, и оказывалось, что он либо только что ушел отсюда, либо едет сюда на своем М3, а его бугаи сидят, развалившись у окон. Мы решили пойти в Эйлсбери. Вы его точно знаете. Его показывали на заставке на четвертом канале. Ки рассказывала, что Эйлсбери так назвали в честь одного маленького богатого городка или типа того, так что, увидев этот ЖК, вы бы поржали. Ха. Но не важно. Мы решили пойти туда, потому что знали то место лучше всего: Курт жил там некоторое время, пока не перебрался в Северный Лондон.
Мы пошли и болтались там около часа, пока Джамиль, наконец, не появился. Было пять или шесть вечера, у него как раз начиналась вечерняя смена. Мы стояли у дороги и ждали, пока покажется его тачка. И тут, когда мы как раз обсуждали, не лучше ли свалить, мы увидели его. С ним, как обычно, были его кореша Шайло и Бинкс, которые выглядывали из окон, как собаки. Он припарковался, и через несколько секунд мы увидели, что они пошли по улице вразвалочку, как будто здоровые мужики.
Курт похлопал меня по руке и указал на них подбородком.
– Зацени, бро. Как думаешь, может, у них в вазочке фруктов не хватает? – И смеется своим медвежьим смехом.
– Ага, вот придурки.
Мы идем туда, где, как мы знаем, они точно будут проходить. Джамиль появляется первым, его парни – сразу позади. Подходя ближе, он нас видит и кивает мне.
– Бро, – говорит он.
– Бро, – отзываюсь я.
Они проходят так близко, что я чувствую запах их немытых тел. Затем, как только они прошли мимо, Джамиль, как мы и ожидали, оборачивается. Он из тех мудаков, что просто не могут упустить возможность докопаться.
– Как там Кира? – бросает он через плечо.
– Понятия не имею, о чем ты, пацан. – Я поворачиваюсь и смотрю ему в лицо.
– Ха, – смеется он, – да я просто прикалываюсь. Че такой серьезный?
– Вот такой серьезный. И если ты, пацан, знаешь, где она, то я тоже хочу знать, – говорю я, особенно напирая на слово «пацан».
– Я тебе не пацан. Ты, бля, кто такой, чтобы так меня называть?
Джей Си кривит лицо.
Он смотрит на своих парней, будто говоря им присоединиться к разборке. Шайло ловит сигнал, подходит и встает прямо передо мной.
– Он, бля, тебе не пацан. Если ты так называешь его, значит, и меня тоже. А я никому не даю себя так называть.
Я отступаю, чтобы не чувствовать его дыхания – как у собаки. Тогда к нему подходит Курт.
– Отъебись, пацан, – говорит Курт, раскидывая руки, как Иисус. Он почти такой же огромный, как Шайло, но в честной драке я поставил бы на Курта. Не уверен, правда, что Шайло знает, что такое честная драка.
Вдруг рядом появляется Бинкс. Он лезет в карман и достает шмат металла. Серьезно, такой огромный у него пистолет. Он подходит вплотную и направляет его прямо нам в лицо. Я не вижу ничего, кроме дула. Оно диаметром с водосток. Я смотрю прямо в темноту этой дыры. Там – ад. Мой взгляд перебегает на его лицо. Бинкс не говорит ни слова, но за него говорит все остальное. Он готов застрелить нас прямо на месте. Нужно что-то делать, или нам конец.
– Йоу, йоу, Бинкс, спокойно, – говорю я. – Мы же по-дружески.
На долю секунды Джамиль меняется в лице, будто только что понял, как далеко все могло зайти.
– Да, спрячь эту сраную пушку, нечего нам из-за этого конченого подставляться. – Джамиль аккуратно отводит руку Бинкса с пистолетом. Поворачивается ко мне. – Фильтруй базар, когда вокруг мои ребята. Бинксу тебя пристрелить как не фиг делать.
– Да мы и не собирались нарываться. Вообще-то, я к тебе по делу пришел.
Примерно с минуту он молчит, как будто пытаясь все обмозговать. Он не уверен, подстава это или нет. Наконец его глаза загораются.
– Так и че ты, блин, сразу не сказал? Тогда все, без обид, и на первый раз отдам бесплатно. – Он улыбается и лезет в карман.
– Не, чувак, я не за этим.
– А я, блин, не кроссовки продаю.
– Не, в смысле, за этим, но вот он, – я дергаю локтем в сторону Курта, – хочет купить килограмм.
– Целый кэгэ?
– Ага.
– Да пошли вы! – Он поворачивается, будто собираясь уходить.
– Серьезно, – говорю я, а Курт делает вид, что с него хватит и он тоже уходит.
Я как будто шариками жонглирую. Кажется, что один из них сейчас выскользнет у меня из рук.
– Эй, чувак, погоди, – говорю я Курту и поворачиваюсь к Джамилю. – Этот парень надежный.
Курт останавливается и ждет, переводя взгляд с меня на Джамиля. Свою роль он играет как надо. Джамиль и его ребята тоже останавливаются. Они как будто видят, как деньги плывут им в руки. Особенно Бинкс, который натурально пыхтит.
– Ну давай перетрем, – говорит Джамиль, и я понимаю, что он купился.
Курт и Джамиль подходят друг к другу поближе и начинают переговариваться. Сначала – обычный треп о цене и так далее, и, когда становится видно, что Джамиль расслабляется, я чуть подмигиваю Курту, и мы начинаем его обрабатывать.
– Не, на хер, – говорит Курт. – Пятьдесят кусков за кило? Да ты прикалываешься.
– Либо так, либо никак, чувак. Получается пятьдесят за грамм. Я мог бы и в два раза дороже продать. Мне-то тоже надо свою долю получить, не? – Джамиль складывает руки на груди.
– И какая будет чистота? Восемьдесят процентов?
– Еще чего. Сорок.
– Сорок процентов, и ты просишь пятьдесят кусков? Ты, что ли, думаешь, что я вчера из мамки вылез? Да за пятьдесят кусков я без проблем достану восемьдесят процентов. Что за пургу ты мне тут гонишь, бро? – Курт наклоняется над ним всем телом, чтобы припугнуть.
– За пятьдесят кусков восемьдесят процентов достать нереально. Ни хрена.
– Да хочешь, я для тебя достану. За шестьдесят кусков.
– Я продаю, а не покупаю, – говорит Джамиль, делая вид, что ему все равно, но по его лицу видно, что он заинтересовался.
– Но сначала же ты сам покупаешь? Покупаешь, конечно, и тогда ты либо меня хочешь ободрать, либо тебя обдирают. Вот и все. Я, честно, не думал, что ты такой зеленый. Мне кореша говорили, что ты со связями, а ты просто на улицах толкаешь. Обычный рядовой, – говорит Курт и кивает мне. – Пошли.
Когда мы уходили, я заметил свидетельницу, которая потом говорила в суде, что слышала, как я ругался с Джамилем. Я даже не знал, что она там была, пока не увидел записи с камер наблюдения. Но когда она пришла в суд, я понял, что знаю ее. Она хорошая девчонка. Теперь я понимаю, почему она решила, что мы типа порамсили. Мы не стеснялись в выражениях и размахивали оружием, так что я ее не виню. И вообще, как по мне, ее показания мне на руку. То, что она говорила, подтверждает мои слова. Да, мы ругались. Ну, типа ругались, но она же не рассказала почему. Потому что не может, а я могу.
Короче, несколько секунд мы идем, и я гадаю, не провалили ли мы все дело. Курт шепчет, что все нормально, нормально, он у нас на крючке, просто шагаем, но я не уверен. Мы уже почти на дороге, и тут к нам бежит Джамиль и кричит, чтобы мы остановились.
– Бро, договор, – говорит он. – Пятьдесят пять кусков. Восемьдесят процентов.
– Шестьдесят, – отвечает Курт. – Меньше не получится.
– Ладно, шестьдесят, – тут же говорит Джамиль. – Когда достанешь?
– Деньги есть? Тогда на следующей неделе. Где встретимся?
– Не, чувак, давай завтра. Налик сейчас есть. Где-нибудь у меня. – И Джамиль неопределенно машет рукой, как будто квартира у него тут рядом.
– Не, чувак, сильно быстро, – говорит Курт спокойно. – Ладно, давай через три дня. У меня. У меня тут в районе притон. Вот мой телефон. Звякни потом. – Курт вынимает свой «блэкберри».
Несколько секунд все молчат. Джамиль, опустив голову, забивает телефон Курта. Шайло и Бинкс наблюдают, но явно не знают, куда себя деть. Наконец Джамиль поднимает голову:
– А ты вообще с кем?
– Да с Пушками, – отвечает Курт.
– Раз ты с ним тусуешься, они, видать, не парятся, когда у них девчонок угоняют. – Джамиль кивает на меня.
Курт пожимает громадными плечами, как будто ему плевать.
– Или ты тоже с Пушками? – Джамиль поворачивается ко мне.
– Не, чувак, я сам по себе. Просто другу помогаю. Я не при делах. И на заметку: Кира не у меня. Но я ее ищу. Так что если что узнаешь… – говорю я и ухожу, оставляя их обсудить детали.
Позже в тот же день мы встретились с Куртом, и он сказал, что все на мази:
– Теперь нужна ловушка.
Обеденный перерыв: 13:00
18
14:00
До перерыва я говорил, что, как сказал Курт, нам нужна ловушка. Кстати, если у вас есть лишний бутерброд или еще что – не откажусь, еда в тюрьме – полный отстой. Да не, шучу, все нормально. Просто хотелось разрядить обстановку. Я столько ходил туда-сюда, сколько вообще возможно в такой маленькой камере. Мне прямо лучше становится оттого, что я рассказываю все, как было, только это очень нервно.
На чем я остановился? Да, ловушка. Вижу, что вы в недоумении. Знаю, разобраться во всем этом непросто, но мне нужно убедиться, что вы меня понимаете. Короче, суть вот в чем: если Джамиль подумает, что Пушки его надули, то Олды и Пушки затеют разборку, и о Кире все забудут. План был, по идее, простой, и я бы даже над этим сейчас посмеялся, если бы не получилась такая срань.
План у Киры был такой: мы обставляем какую-нибудь пустую квартиру как притон, точку производства наркотиков, а это, по сути, значит, что нам нужно много белого порошка, как будто мы фасуем дозы. Просто чтобы все выглядело правдоподобно. Затем, когда Джамиль придет и увидит, что все как надо, и расслабится, я выйду из укрытия и вырублю его. Потом мы ограбим его и заберем шестьдесят кусков. А когда он придет в себя, Курт отправит его на все четыре стороны с меткой Пушек на лбу.
План был идеальный по многим причинам. Во-первых, все знают, что такие подставы случаются. Одни дилеры грабят других. Все, кто рос на улицах, знают, что это обычное дело. Вы не в курсе, потому что кто заявляет в полицию о том, что у него свистнули наркоту класса А?
Короче, это был хороший способ наверняка выбесить Олдов. Никто бы не стал трогать их главного банчилу, понимаете? И тогда всем стало бы не до Киры. Как я уже говорил, Олды – пиздец, жесткие ребята, и мы не сомневались, что они разберутся с Пушками, правда, неизвестно, останется ли после этого от Пушек хоть что-нибудь.
Поверьте, я честно не хотел влезать в эти бандитские дела. Меня это пугало. Я с детства слышал всю ту же херню, что и остальные. Поверьте. Я не хотел даже на пушечный выстрел к этому приближаться. Но если бы вы были тогда на моем месте, может, вы поступили бы так же? Вы, господа присяжные, когда-нибудь любили? Знаю, это звучит тупо. Но вы любили? По-настоящему? Любовь – странная штука. Я не знал, что это, пока не встретил Ки. Из-за любви ты можешь совершить ради другого какой-то поступок, но для тебя самого этот поступок будет вообще неправильным. Из-за любви с катушек слетаешь.
Я любил ее, понимаете. Я бы сделал что угодно, лишь бы ей было чуть безопаснее. Даже если для этого придется связаться с бандами, от которых я всю жизнь старался держаться подальше. Но чтобы она оказалась в безопасности, Пушки должны были отвалить. А они сделали бы это, только если бы их ушатали. Ну или не ушатали, но, если бы у них начались разборки с Олдами, их бы реально волновало только это.
И вот еще что. Джамилю некому было бы растрепать про Киру. Если бы он думал, что его ограбили Пушки, он не стал бы говорить им, где их девчонка. С чего бы? И если бы Пушки пересеклись с Джамилем, они были бы не сильно рады, что он натравил на них Олдов. И тогда, возможно, Пушкам пришлось бы пришить Джамиля, и не осталось бы никого, кто знал бы, где Кира. План был идеальный. Это, правда, все Кира. Это у нее мозги под такое заточены.
Но я говорил, что эта история для меня совсем не выигрышна. Выглядит так, будто я планировал убийство. И тут даже не поспоришь. Признаю, если бы меня спросили, я бы, возможно, сказал: уверен, что дело кончится несколькими смертями. Честно, я даже мог бы это гарантировать. Но это же все-таки бандиты. И я подумал, что наверняка они когда-то натворили дел, за которые еще не ответили, и, если в результате они за все ответят, значит, так тому и быть. Я всегда говорю, что за любые поступки рано или поздно приходится платить. Почему кто-то не должен расплачиваться?
Из каждого утюга нам каждый день втюхивают, что все равны. Люди верят в эту туфту, хотя очевидно, что это не так. Даже вы это понимаете, но все равно верите. Или говорите, что верите. Но признайтесь себе: вы верите в это не больше меня. Это херня. Как по мне, нормальные люди и наркоторговцы не равны. Они даже с обычными преступниками не равны. Большинство преступников творят херню и в глубине души понимают, что это неправильно. Если ты кого-то ограбил, ты понимаешь, что это паскудство. Да даже если ты украл из магазина, ты понимаешь, что это неправильно, хотя и можешь говорить себе, что у них есть страховка. Ты понимаешь, что это неправильно, потому что взял чужое.
Наркоторговец ломает людям жизни, и ему абсолютно по хуй. Ему насрать, кому продавать – взрослому или ребенку. Ему все равно, если в двенадцать лет ребенок начинает торговать собой, лишь бы заработать на дозу. Ему нет до этого дела. Ему нужны только деньги. В его понимании, если ты настолько тупой, что юзаешь, значит, все последствия на твоей совести. Так что чувствую ли я себя виноватым, потому что надеялся, что одни плохие парни замесят других плохих парней? Нет. Вообще ни разу.
Да, такова жизнь и все такое, но в конечном итоге, если они будут жить, то, возможно, из-за каждого из них погибнет человек по двадцать. Если так посмотреть, можно сказать, что я эти жизни спасал. Не то чтобы я тогда смотрел на это именно так, но, как по мне, плакать бы по ним особо не стоило. Можно было бы показать дилеру кого-нибудь, кто стал из-за него наркоманом, и он бы такой: не, чувак, он присел на крэк сам. Даже если изначально он сам продал этому наркоману дозу. Это ведь уже вообще не человек. Что в таких людях человеческого? Да ничего. Но в конечном счете так как я на спуск не нажимал, то я и не виноват ни в чем, что было дальше. Я это вижу так. Каждый платит только за свои поступки.
Вернемся к рассказу: один из недостатков плана – а их было несколько – это что Курт засветился. Теперь Джамиль его знал, и, если понадобится, он бы сдал его и опознал. И если бы он указал на него Олдам, они бы, наверное, его пришили. Убили.
А если бы Пушки узнали, что Курт ограбил такого чувака, как Джамиль, а они не при делах, они бы, наверное, тоже его замочили. Меня не сильно радовало, что его будут искать две компашки очень плохих парней. На следующий день после встречи с Джамилем мы обсудили это у меня на квартире. Но, что странно, Курт не слишком беспокоился.
– Мне все равно надо завязывать, бро. Я этим уже по горло сыт, понимаешь? – говорит Курт и подтаскивает стул к кухонному столику.
Я сажусь рядом с ним, а Ки стоит сзади, положив руки мне на плечи, как будто собиралась делать массаж, но вдруг об этом забыла.
– Не важно, хочешь ты завязывать или нет, они так и так тебя найдут, – говорит она.
– Да, но в Испании-то они меня искать не станут?
– В Испании? – спрашиваю я. – И что ты собрался делать в Испании?
– Я вот что думаю: я просто так подставляться не буду, ни фига, – отвечает Курт, встает и берет из холодильника пиво.
– Ниче не понимаю, – говорю я и смотрю на Ки, ожидая подсказки.
Она, видимо, подсказать не может и садится рядом со мной.
– Когда мы обчистим Джамиля, я заберу деньги. Шестьдесят косарей мне хватит, чтобы открыть там бар или типа того, а если не там, то поеду куда-нибудь еще, – говорит он и делает большой глоток пива, глядя на меня: буду ли я спорить насчет денег?
– Справедливо, – говорю я.
Мне эти деньги все равно не интересны. Если бы я их взял, они были бы как заноза в жопе. Что бы мы с ними делали? Я хотел только, чтобы Ки была в безопасности, и только об этом и думал. И раз Курт нам помогает, будет правильно, если в результате он получит, что хочет. Нам без него все равно не справиться.
– Ну что, где организуем липовый притон? – спрашивает Ки. Глаза у нее снова приобрели цвет. Они не так напоминают алмазы, как раньше, но блеск понемногу возвращается. Я касаюсь ее руки. Она не вздрагивает. Кажется, впервые за все это время.
– У меня осталась старая квартира. Ею иногда пользуются другие, но я сделаю так, чтобы там никого не было, и мы все устроим, – говорит Курт.
Он допивает пиво, отодвигает стул и встает. Я думаю, что он собирается уходить, но он плюхается на диван и включает телевизор. Видимо, просто хотел сменить тему. Было заметно, что он напряжен. Да и мы тоже.
На следующий день, когда мы пришли на старую квартиру Курта, я упал духом. Она никак не сойдет за притон. Слишком обычная. Стремная, понятное дело, но срань там была типа как в общежитии. Было видно, что в ней кто-то жил или мог бы жить. За входной дверью – большая квадратная комната с окнами в стальных рамах. На них – занавески, но такие, каких сейчас уже не увидишь, из какой-то блескучей ткани с цветочками. Прямо посреди комнаты лежал матрас и сверху – одеяло, а у стены стоял старый стол-книжка, заставленный тарелками. По стенам висели всякие постеры с рокерами, оставшиеся хрен знает с каких времен, и везде воняло. Прямо как если сунуть нос в мои кроссовки.
Слева была маленькая кухня со шкафчиками типа из шестидесятых, вместо ручек – сверху и снизу металлические канавки, за которые нужно тянуть. Там стояла плита со спиралью, которая, наверное, раньше была белая, но теперь такого цвета, как внутри духовки. Где-то наверняка была и раковина, под кучей коробок из-под еды и плесневеющих остатков пищи.
Справа от большой комнаты – спальня. Там было окно, но оно выходило на кирпичную стену, так что света давало немного. Но это не важно, потому что в комнате было полно всякого старья, которое не особо хотелось видеть при свете.
Там был старый сборный шкаф, который как будто хотел разобраться обратно. У стены стоял матрас, но со временем соскользнул, так что теперь он скорее не стоял, а сидел. В центре комнаты скопился всякий хлам типа велика, металлической сушилки для вещей, коробок с кассетами. Была даже прогулочная коляска или что-то вроде.
Рядом с этой комнатой – ванная. Вот и вся квартира.
Проблема была не в обстановке, а в том, что хата выглядела как самая обычная хата. Не было похоже, что там варят крэк. Просто банальная квартира. Это самое отстойное в муниципальных домах, хуже шума в любое время дня и ночи, хуже текущих труб и лестниц, которые воняют мочой. Самое отстойное, как по мне, – это такие вот квартиры. Они пиздец банальные. Если живешь в такой, хочется как можно больше времени проводить где-нибудь еще. Во многих смыслах.
– Это не пойдет, – говорю я. – Блин.
Мы с Куртом сели на матрас на полу. Я задним числом гадал, не выползет ли что-нибудь из-под одеяла, так что не мог полностью расслабиться. Я видел, что Курт думает о том же, что и я, – о крысах и о квартире. Он поерзал на одеяле, как будто оно живое, и встал.
Он вышел на середину комнаты и уставился на желтый потолок, как будто там была инструкция, что делать дальше, просто он не мог ее разобрать. Он понимал, что мы в жопе.
Все придумала Кира. Несколько секунд она оглядывалась, а потом оживилась.
Она начала быстрым шагом расхаживать по квартире и махать руками, будто сотворяя что-то из воздуха. Я поднял на нее взгляд. Из-за выражения в глазах ее лицо изменилось. Это было выражение, которое появлялось, когда ее мозг работал на полную. Белки реально побелели. Бледная радужка стала темной и опасной. Я знал, что, когда она заговорит, то заговорит быстро.
– Да нет, это идеально. Тут надо просто поработать. Сковородки есть? – говорит она, заходя на кухню. Возвращается с гримасой на лице. – Есть три больших под этими завалами. Вытащите их, отмойте и расчистите плиту.
– Ты что, хочешь, чтобы мы тут все отмыли? – спрашивает Курт, сбитый с толку.
– Не совсем. Просто все должно выглядеть так, как надо.
Мы с Куртом переглядываемся, типа, о чем это она. Ки пожимает плечами и вздыхает так, будто разговаривает с идиотами, что, в принципе, не так уж далеко от истины.
– Притон – это не просто какой-то срач. У всего в этом сраче есть назначение. Так же, как, например, на стройке. Там куча всякого барахла. Там бардак. Но все это барахло – нужное. Так что, если вам больше нечем заняться, давайте-ка подключайтесь. Быстро! – говорит она и снова принимается ходить и размахивать руками, выкрикивая указания.
Слегка ошарашенный, Курт встает. Он еще никогда не видел ее такой, в отличие от меня, хотя на этот раз она реально в ударе.
– Налейте в них воды, поставьте на плиту. Надо, чтобы вода кипела. Добавьте отбеливателя. Есть же отбеливатель? Этот стол поставьте в центр. Вокруг него должно быть много места. Стол – это рабочая зона. Все остальное – абсолютно все – нужно вынести. Уберите в другую комнату. Просто свалите там. Нет, матрас оставьте. Теперь окна. Занавески снимите. Они не подходят. Окна полностью заклейте газетами. Тот кирпич с вентиляцией тоже заклейте. Теперь порошок. Нужно что-то похожее на разбавитель. Чистящее средство. Курт, сбегай в магазин за чистящим средством. В виде порошка. И купи соды. Столько, сколько сможешь. Нам нужно много белого порошка. Магниевая соль. Что-то подобное.
– Бля, Ки!.. – Я реально офигел. – Откуда ты это взяла?
– Тут рядом есть магазин, я видела, когда мы подъезжали.
– Да не. Я про все это. Откуда ты знаешь, как должен выглядеть притон?
– Лучше тебе не знать, – сразу отвечает она. Но, помолчав, вздыхает и говорит: – Я пару разу бывала в притонах с теми уродами.
– Зачем им это?
Ки не отвечает, как будто не слыша вопроса, но как только Курт выходит, говорит:
– Нужна пара девчонок. В масках.
– Ла-а-адно, может, я кого-нибудь найду.
– Без одежды.
– Чего?
– Чтобы ничего не украли, – говорит она и смотрит мне прямо в глаза.
Бля.
– Ки. Мне так жаль, – говорю я, и мне правда жаль.
Перерыв: 15:05
19
15:15
До перерыва я рассказывал, как мы делали притон.
Тот, кто видел настоящий притон, на наш бы не купился, но мы рассчитывали на то, что настоящего притона Джамиль никогда не видел. Да, он заезжал к Олдам, когда покупал свои кэгэ, но, по слухам, он встречался с ними на парковке, куда они приезжали на своих «мерсах». К тому времени они уже стали доверять друг другу, поэтому спокойно обделывали дела таким образом. Но на производство его не пускали.
Чтобы план сработал, наш притон должен был показаться Джамилю правдоподобным. Необязательно, чтобы он был идеальным, но он должен сойти за такой при беглом осмотре. По плану Джамиль должен был пройти в дальнюю комнату мимо всего этого порошка и рабочей зоны. Мы подумали, что, если все будет выглядеть как надо, он не станет задавать вопросов. Все-таки он просто пацан. Псевдогангстер.
К нужному дню притон был полностью готов. Квартира пахла отбеливателем и другой химией, на столе в центре комнаты – гора белого порошка, в основном сода, весы, полиэтиленовые пакетики, несколько бритвенных лезвий и так далее. Все окна были заклеены, только с потолка свисала одна лампочка, которая бросала огромное пятно света на стол, а углы комнаты оставались в тени. Мне казалось, что все выглядит правдоподобно, но я ни разу не был в притоне. Но и Курт остался доволен. И Кира. А они-то знали, как все должно быть, хоть и по разным причинам.
Не хватало только девчонок. Мы не знали никого, на кого можно было бы рассчитывать в таком деле. Мы перебрали всех знакомых, но те, которые согласились бы ввязаться в такую херню, были, по сути, наркоманками, а они слишком непредсказуемы. Хрен знает, что им в голову взбредет. Я решил, что придется обойтись без них. Выбора не было.
– Скажем, что у них перерыв, – предлагаю я.
– Перерыв? Это тебе не «макдак», бро. У них не бывает перерывов. И уж точно не в одно и то же время, – говорит Курт и оценивающе оглядывает комнату.
– Но сейчас-то уже ничего не поделаешь, да? Он минут через десять придет. Ки, тебе пора делать ноги. Быстро! – кричу я в кухню, где она нагревает в сковородках воду. – И дай мне маски, пусть лежат где-нибудь тут.
Если бы это был настоящий притон, мы бы ходили в этих масках, чтобы порошок не попал в легкие, пока мы его разбавляем. Я купил их, чтобы их надели девчонки, но, как я говорил, никаких девчонок мы не нашли.
– И фартуки, – добавляю я.
В оставшиеся несколько минут я пытаюсь еще раз мысленно пробежаться по плану. В комнате все готово. Маски и фартуки есть, правда, надевать их некому. Пистолет у меня.
Из-за «Байкала» я как будто не знаю, кто я такой, но в то же время с ним я чувствую себя практически цельным. В некотором смысле я не совсем понимаю, как буду жить без него. Этот засранец по-прежнему нашептывает мне, но мы с ним нашли общий язык. Я не буду им пользоваться. Он со мной просто для подстраховки, как третий человек. Хотя, возможно, я шарахну Джамиля пистолетом по башке. Ну, если понадобится.
И тут входит Кира в бейсболке, натянутой до самых глаз, лицо закрыто маской. Я чуть было не рассмеялся, как будто она придуривается. Но я смотрю на нее снова, вижу все остальное, и меня захлестывает не только злость, но и всякие другие чувства.
– Ни хера, – говорю я. – Ты этим заниматься не будешь.
Она стягивает маску.
– Ты понятия не имеешь, чем я занималась. Не смей мне указывать. Я остаюсь. – Уже другим тоном она добавляет: – У нас что, есть выбор?
Я смотрю на Курта в надежде, что он что-нибудь скажет, но он такой типа, ну а что тут еще можно сделать.
– Чувак, ну скажи ты ей, – говорю я.
– Она права, дружище. – Курт поднимает руки вверх.
– Тогда, блин, хотя бы не пялься на нее, – говорю я и бросаю Кире фартук. – Я еще не сказал, что согласен. Надень, блин, пожалуйста, фартук, пока я думаю.
– Нечего тут думать, – отвечает она, и тут в дверь стучат.
– Это еще кто? – говорю я, бросаюсь в дальнюю комнату и прячусь за дверь. Я трогаю «Байкал», чтобы убедиться, что он на месте, и глазами ищу, что бы схватить. Нахожу среди хлама металлический гриф от гантелей и взвешиваю в руке. Увесистый, может, даже слишком.
Сердце у меня опять начинает колотиться. Бум-бум-бум. С минуту я жду и слышу, как открывается дверь. Блин, все происходит слишком быстро. Потом слышу голос Курта. Потом – Ки. Это уже странно. Она должна быть в маске, стоять за столом. Не должна говорить. Она должна играть роль забитой девки из притона, а не болтать с покупателями. Надо было втащить ее сюда. Чем я только думал?
Я заглядываю в щель, но почти ничего не видно. Курт все загораживает своей широченной спиной. Тут я слышу, что меня зовут, и кто-то подходит к двери. Я наготове сжимаю гриф. Чувствую, как кровь отливает от ладони, а в пальцах пульсирует. Первым должен войти Курт. Джамиль – за ним. Мне нужно ударить второго. И вот я вижу, как Курт заглядывает в комнату, свет из-за двери ложится цветной полоской. Что-то не так. Он зовет меня по имени. Так быть не должно. Никто не должен знать, что я здесь прячусь. Еще, блин, и с пистолетом в кармане. Может, подстава?
– Бля, чувак! Ложная тревога. Ложная. Убери давай эту штуку.
– Блин! – Я начинаю глубоко дышать. Дыхание восстанавливается не сразу. Наконец я спрашиваю: – Что там?
– Благословение.
Перерыв: 15:05
20
15:45
Так вот, да, это была Блесс. Стоит в дверях. Как же я разозлился. Моя сестра? Какого хрена он ее в это втянул? То, что здесь Кира, уже херово, но еще и Блесс? Блин, у нас две минуты, и ее уже не выпроводишь. Здесь ей оставаться нельзя. Но и отправить ее назад я тоже не мог, вдруг она по пути столкнется с ними.
– Бро. Что, блин, нам с ней делать? – Выходя из спальни в большую комнату, я оттаскиваю Курта в сторону.
Курт молчит, но показывает подбородком вперед, за мою спину, где стоит Блесс. Она уже разделась и натянула маску. Я не могу даже взглянуть на нее. Пиздец. Как так вышло? Блин. Я разговариваю с ней, глядя в пол.
– Блесс. Блесс. Какого?..
Я капец как расстроен, что она здесь. В голове не укладывается. Я злюсь и мне страшно, понимаете. Я смотрю на Киру: может, она меня поддержит?
– Все нормально, – говорит она. – С ней все хорошо. Я за ней присмотрю.
– Кира, какого хера? Блесс? Курт, чувак, ну и что нам теперь с ними делать?
– Бро, у нас нет выбора. Пацаны придут буквально через две минуты.
Ну и все. Выбора реально не было. Они не могли сидеть в комнате, где я должен был оглушить Джамиля. С этим хламом мне там даже одному было тесно. И потом, я вообще не хотел, чтобы они там были. В комнате, где чувак с пистолетом. И бандит.
– Слушай, Ки, обещай, что как только он войдет в спальню, вы накинете куртки и уйдете. Сразу. Не ждать, не смотреть, ничего. Просто, блин, валите отсюда, обе. Пожалуйста.
Я чуть не плачу. Не пойму, то ли от напряга ждать, когда придется шарахнуть Джамиля по голове, то ли от страха, вдруг что-нибудь случится с девчонками. И тут в дверь стучат по-настоящему.
Впустить их должен Курт. Мы знаем, что Джамиль и его кореша Шайло и Бинкс захотят по-быстрому осмотреть комнату. Они обыщут Курта на предмет оружия, Курт обыщет Джамиля. После этого «телохранители» уйдут. Тогда Курт пойдет в дальнюю комнату. Я ударю Джамиля по башке. Мы заберем деньги. Дело сделано.
Как потом рассказал мне Курт, случилось вот что. Как мы и думали, Джамиль со своими ребятами зашел осмотреть хату. Мне было слышно, как они шумно переговариваются. Джамиль, видимо, посмотрел на девчонок и говорит Курту:
– Может, дашь этих сучек в довесок?
– Ни хера, – отвечает Курт, – у них работа.
– Да пусть отсосут по-быстрому у моих пацанов в соседней комнате, пока мы дела делаем.
– Мне тут твои пацаны во время сделки не нужны. Безопасность прежде всего, бро.
– А откуда ты знаешь, может, мы тебя кинем? – Джамиль гнусно усмехается.
– Да оттуда, – говорит Курт. – По такой цене ты нигде больше не достанешь, а если надо будет еще, без меня тебе не обойтись. И еще, бро, если ты меня кинешь, тебе не жить. А теперь убирай отсюда этих придурков и давай к делу.
Шайло уходит, а Бинкс задерживается и громко объявляет, что они подождут за дверью. Я в дальней комнате, но даже я все слышу. Разводят возню, как два сторожевых пса. Слышу, как входную дверь запирают на задвижку. Практически сразу Курт ведет Джамиля ко мне. Курт подходит к двери спальни и спрашивает:
– Деньги принес?
– Они в сумке, – отвечает Джамиль.
– Я сначала пересчитаю, – говорит Курт.
Я думаю о Кире и Блесс. Они где-то там, в комнате, в своих масках. Им даже за одеждой не спрятаться. А я стою здесь с пистолетом и трясусь от страха. Как же мне все это не нравится.
Потом на секунду время как будто останавливается. Внутри у меня все холодеет, когда я слышу:
– Вот это пересчитай, – говорит Джамиль и вытаскивает пистолет.
Сначала пистолета я не вижу. Слышу только, что в дверь вдруг начинают громко стучать. Шайло и Бинкс пытаются ее выбить. Еще слышу, как кричит Кира и как скребут по полу ножки стола, который двигают, чтобы подпереть дверь. Курт пытается урезонить Джамиля. Я стараюсь расслышать все, что могу, и представить, что происходит, но до меня долетают только обрывки, так что мне хочется выйти из комнаты, чтобы зрение догнало слух. Курт говорит:
– Чувак, спокойно. Забирай товар, если тебе так надо. Но если у тебя кишка тонка застрелить меня здесь и сейчас, я тебя достану.
– Товар заберу. А ты, бро, никого не достанешь. Ты хоть знаешь, какая у меня «крыша»? Твоя сраная мелкая банда мне ни хера не сделает. А теперь давай товар или будешь жрать пули.
Курт тяжело вздыхает.
– Все здесь, – говорит он и протискивается в дверь, за которой стою я.
Комнату заливает свет. Показывается Курт, руки у него вытянуты вперед. Джамиль – за ним. Вдруг Курт отпрыгивает в сторону, прямо на кучу барахла, и смотрит на меня, типа быстро сделай что-нибудь. Но я почему-то будто плаваю в варенье. Не могу ничем пошевелить так быстро, как надо. Я вижу, как Джамиль меняется в лице, понимая, что будет дальше. Он еще не заметил меня, но знает, что все пошло не так. И тут я вижу, какой у него пистолет. И слышу в голове только собственный голос: «Девятка». Он взял оружие. Почему-то я не думал, что он возьмет оружие.
Вдруг где-то в моем теле пробегает искра, и двигатель заводится. Я падаю на пол и металлическим грифом, который все еще у меня в руке, ударяю Джамиля по ногам. Бить выше слишком рискованно, ведь я могу попасть по пистолету, и полетят пули. Джамиль кричит и плашмя падает. Секунда – и Курт уже сидит на нем, придавливая всем своим весом. Еще несколько секунд – и Курт его вырубает. Джамиль все еще держит в руке пистолет. Я беру его. Никелированный «браунинг» – годное оружие. Блин, где он взял такой ствол? Я кладу его в карман. В тот же, где лежит «Байкал». Мне чуть ли не стыдно за мой говняный пистолет. Тут у меня из головы вылетает все, кроме девчонок: как я мог забыть о них хоть на секунду?
Я смотрю на Курта, и мы бежим к входной двери, в которую до сих пор ломятся. Замок уже слетел, дверь трещит. Стол придвинули к ней вплотную, и девчонки держат его, как могут, чтобы не дать двери вылететь. Я даже не понимаю, как у них это получается. Все, что я знаю, – они всеми силами пытаются сделать так, чтобы дверь не открылась. Но Шайло и Бинкс продолжают толкать, и между косяком и дверью появляется щель. Я вижу, как из нее высовывается дуло пистолета. Визгливым срывающимся голосом Бинкс зовет Джамиля. Не услышав ответа, они начинают долбиться в дверь еще сильнее и агрессивнее. Дверь отскакивает, но каждый раз девочки толкают стол, и она захлопывается. Курт подбегает и отодвигает их одной рукой.
– Идите караульте этого придурка. – Он кивает на дальнюю комнату. – Он в отключке.
Одним мощным толчком он двигает стол, и щель исчезает, а Курт, тяжело дыша, наваливается на стол спиной.
Девчонки бегут в дальнюю комнату, и я бросаю им куртки, потом вспоминаю кое-что и бегу за Ки, чтобы дать ей «Байкал». Он не такой крутой, как «браунинг», но я точно знаю, что он исправен.
– Если он шелохнется, – говорю я и бегу помочь Курту: хоть он и налег на стол всем своим весом, удерживать его на месте тяжело, потому что в дверь сильно колотят. Я понимаю, что долго мы не протянем. А может, дверь сломается еще раньше.
Мне надо подумать, но у меня снова как будто варенье в голове. А сама голова не варит. Одна мысль – дверь долго не продержится. Я знаю, что Ки караулит Джамиля, но не знаю, где Блесс. Когда я мельком глянул на нее, у нее было такое лицо, будто она видит меня в последний раз, серьезно. Дверь снова отскакивает, и я понимаю, что нужно срочно что-то делать.
– На счет «три» отодвигаем стол. Они ввалятся сюда. Ты поднимешь руки вверх и сдашься. Я спрячусь за дверью. Они не знают, что я здесь. Я их подсеку, – шепчу я, показывая Курту «браунинг».
Курт кивает. Встает и дергает стол на себя. Они вламываются внутрь, и он вскидывает руки в воздух. Шайло и Бинкс вваливаются, спотыкаясь. Когда они падают друг на друга, на лицах у них неподдельное удивление. Я стою за дверью, и они видят только Курта с поднятыми руками. Они вскакивают на ноги и меняются в лице. У Бинкса какая-то здоровая пушка, которую он направляет прямо на Курта. На мгновение эта картина даже кажется забавной. Тощий пацан с таким огромным пистолетом выглядит как карикатура. Он весь на нервах, и вообще похоже, что он слишком много заюзал.
– Джей Си! – кричит он и бешено вертит головой по сторонам, не спуская при этом глаз с Курта.
Я целюсь. Бинкс и Шайло ходят по комнате в поисках Джамиля, и держать их на прицеле тяжело. В Шайло попасть проще. Он здоровый. Даже больше Курта и двигается медленно, как слон. Он вразвалку подходит к Курту, видимо, раздумывая, что с ним делать. Они заметят меня в лучшем случае через несколько секунд. Или через несколько секунд окажутся в дальней комнате, где сидят девчонки, что еще хуже. От одной этой мысли мне отчаянно хочется рвануть к ним. Я их не вижу и потому психую еще сильнее.
Бинкс встает прямо напротив меня, но меня не видит. Я прицеливаюсь, но, как только я готовлюсь выстрелить, он меняет положение. Он дергается, но мне нужно, чтобы он не двигался всего секунду. И на секунду он застывает, когда вдруг оборачивается и видит меня. Он поднимает свою здоровую пушку и направляет ее на меня. Я не хочу убивать его. Мне нужно только его остановить. Я смотрю на его ноги, и в эту долю секунды нажимаю на спусковой крючок. Нажимаю один раз, но раздается три выстрела. Бах-бах-бах. Одна пуля попадает ему в ногу, и он падает.
Шайло, который тем временем почти дошел до двери в дальнюю комнату, изумленно оглядывается. Полсекунды – и Курт опускает свой здоровенный кулак ему на голову, как если бы заколачивал мяч в баскетбольную корзину, и Шайло грохается на пол. Как Халк, который вырубил брата.
Пистолет Бинкса проскользил по полу, как в замедленной съемке. Я подбегаю и хватаю его. Тяжелый, как молоток. Я подхожу к Бинксу, который схватился за ногу. У него кровь, и его крики заполняют пространство. Надо его заткнуть, иначе неизвестно, кто сюда еще нагрянет.
Я бью его по голове рукояткой пистолета, рассчитывая оглушить, но он начинает орать еще громче и вдруг перестает понимать, куда девать руки. От боли от удара он поднимает их к голове, из его ноги снова струйками брызгает кровь, и он опять хватается за ногу, чтобы ее остановить. Я снова бью его. Сильнее. На этот раз он отключается.
Курт кричит, что нужен скотч, и я бегу на кухню, чтобы взять тот, которым мы заклеивали окна. Курт наматывает его вокруг рук и ног Шайло, затем – вокруг головы. Сначала мне кажется, что он заклеивает ему только рот, но потом я вижу, что и глаза тоже. Курт бросает скотч мне, и я начинаю заматывать раненую ногу Бинкса. Не потому, что хочу его спасти. А просто чтобы не запачкать все кровью. Дальше я делаю то же, что и Курт, и заматываю Бинксу ноги, руки и голову. Как только скотч кончается, я вспоминаю о девчонках. Будто прочитав мои мысли, Курт идет в комнату, и когда он уже собирается открыть дверь, раздается выстрел.
Я встаю и несусь к дальней комнате. Кира кричит. Курт только вошел, и я вбегаю следом. И теперь вижу. В руках у Ки – горячий «Байкал», Джамиль – на полу. Мертвый.
Длинный перерыв: 16:45
Центральный уголовный суд Т2017229
Дело рассматривает: ЕГО ЧЕСТЬ СУДЬЯ СЭЛМОН, КОРОЛЕВСКИЙ АДВОКАТ
Заключительные речи
Суд: день 33
Понедельник, 10 июля 2017 года
ВЫСТУПАЮТ
Со стороны обвинения: К. Сэлфред, королевский адвокат
Со стороны защиты: Подсудимый, лично
Расшифровка цифровой аудиозаписи выполнена Закрытой акционерной компанией «Т. Дж. Нэзерин», официальным поставщиком услуг судебной стенографии и расшифровки
21
10:15
Как она тогда выглядела. Ее выражение лица. Этого мне точно никогда не забыть. От лица у нее отлила вся кровь, а глаза казались совсем пустыми. Как будто из нее ушла вся жизнь. Как будто, пока жизнь утекала из Джамиля, она утекала и из нее. Я забрал у нее пистолет, и он обжег мне руку. Ебучий пистолет. Я понял, что произошло. Он шептал ей то же, что и мне. Стреляй. Стреляй.
Я спросил, что случилось.
– Он… Я не знаю. Он очнулся и потянулся к пистолету, – сказала она, плача. – Я звала и звала вас. Но вы не слышали.
Я смотрю на Курта, он в ответ пожимает плечами. Я обнимаю ее.
– Прости. Прости, малыш. Было так шумно, что я не слышал.
Я кладу «Байкал» в карман. Он еще теплый. Беру Киру за руки и увожу из комнаты. Она молчит. Кажется, даже не моргает. Мы идем в большую комнату, но тут я вспоминаю, что там лежат двое замотанных скотчем парней, и разворачиваю ее обратно в спальню. Беру в руки ее лицо.
– Ки. Слушай. Курт сейчас выйдет и поймает тебе такси. Потом я выведу тебя и Блесс. Только вот что. Закрой глаза и не открывай, пока я не скажу. Ладно? Курт? – говорю я, и Курт тут же уходит.
Я оглядываюсь в поисках Блесс. Она ходит кругами и что-то бормочет себе под нос.
– Блесс. Блесс! Все будет нормально. Ты тоже закрой глаза. Не открывай и держи меня за руку.
Блесс вдруг приходит в себя, немного успокаивается и поворачивается к Кире:
– Кира, все б-будет хорошо. Я поеду с тобой. Пойдем. Т-тебе надо снять куртку и одеться. Пойдем, милая.
Я отворачиваюсь, пока они одеваются, и выжидаю еще две минуты, прежде чем взять их за руки и как можно скорее вывести из квартиры. Все похоже на сцену из фильма. На полу – двое парней без сознания. Кровь там, где ее быть не должно. Дверь вся растрескалась. Везде бардак. Кажется, что Бинкс спит, но стонет так, будто ему снится кошмар. Шайло, правда, лежит лицом кверху совсем в отключке.
Когда мы выходим на улицу, Курт уже ждет в темноте рядом с машиной. Я усаживаю Киру и Блесс на заднее сиденье и даю водителю банкноту на двадцать фунтов и адрес, стараясь, чтобы голос звучал естественно. Я киваю на девчонок и говорю водителю:
– Только что с парнем рассталась.
И он кивает в ответ так, будто видел такое уже сто раз.
Мы с Куртом бежим обратно в квартиру. Шайло и Бинкс до сих пор лежат на полу, но уже приходят в сознание и издают звуки. Кровь на ноге у Бинкса потемнела и вроде бы засыхает. Видимо, остановилась из-за скотча. Мы с Куртом киваем друг другу и идем туда, где нас ждет тело Джамиля. В первую очередь нужно разобраться с ним, а уже потом – с двумя мычащими чуваками, которые лежат, замотанные как мумии, в соседней комнате. Нужно убрать Джамиля, пока его парни не очнулись и не поняли, что он мертв.
Хорошо, что было уже поздно, потому что так мы могли незаметно вынести его из квартиры. Мы с Куртом решили, что возьмем Джамиля под руки и типа доведем до его М3, который, скорее всего, где-то недалеко. Пуля попала Джамилю в грудь. Кровь есть, но совсем не так много, как у Бинкса, которому прострелили всего лишь ногу.
– Это потому, что у него сердце работает, – объяснил Курт. – Твою мать, дружище, да тебя самого как будто подстрелили. На улицу тебе в таком виде нельзя. Будем надеяться, что водила не заметил.
Я оглядываю себя и понимаю, что, пока заматывал Бинкса скотчем, весь испачкался в его крови. Но на улице темно, и водитель, скорее всего, этого не разглядел.
Я смотрю, как Курт ходит по комнате, пытаясь сообразить, что делать дальше.
– Слушай, – говорю я, – я заклею ему рану скотчем, чтобы остановить кровь. Тебе нечего пачкаться, а я и так уже весь в крови. Потом напялим на него куртку и вытащим.
– Лады, бро, – отвечает Курт, и мы беремся за дело.
Заматывать скотчем мертвое окровавленное тело – то еще занятие. Даже если крови мало, срач получается просто жесть. Дома я отмывался хрен знает сколько раз, но все равно не смог избавиться от той крохотной частички, которую нашли у меня под ногтями, когда арестовали месяц спустя. И говоря, что отмывался, я имею в виду, что отскребал кожу до крови, так что не мог понять, его это кровь или уже моя. В тот вечер я практически пропитался отбеливателем, но, как ни пытался, не мог смыть с себя ни ощущение, ни запах мертвого тела.
Я обмотал Джамиля скотчем и протер отбеливателем, пошел в большую комнату, взял горсть соды, которая лежала там повсюду, и присыпал ею влажные места. Я посыпа́л его содой, пока все не высохло. Ее запах помог замаскировать запах крови. Короче, наконец я запихнул его в куртку и застегнул, так что издалека он вроде бы выглядел не так плохо. Для трупа. Я натянул ему на глаза шапку и позвал Курта.
– Супер, – говорит Курт. – Теперь давай снимай с себя эту хрень.
Я снимаю кофту, испачканную кровью и содой, и бросаю в мусорный мешок. Я гадаю, что мне надеть, и тут Курт протягивает мне худи. Видите, это было его худи. Черное худи размера XXL с белыми иероглифами на спине. Ну, вы помните. Улика номер три, про которую талдычило обвинение. То самое худи. Я натягиваю его, не раздумывая. Курт был в этом худи три дня назад, когда мы встретились с Джамилем в районе. Свидетельница, которая видела меня тогда, скорее всего, перепутала, кто во что был одет. Не знаю, как такое может быть, но, видимо, может.
– Держи перчатки, – говорит Курт и протягивает мне пару желтых хозяйственных перчаток. Он тоже надевает такие же, и секунду мы стоим и смотрим друг на друга, оба в дурацких перчатках. Потом молча берем Джамиля под руки и тащим через два пролета на первый этаж, к выходу.
Прежде чем открыть дверь, я смотрю на Курта. Дышит он тяжело, но в остальном выглядит нормально. Даже в каком-то смысле спокойным.
– А те двое наверху? – спрашиваю я.
– Никуда не денутся. Скотч продержится еще долго, – говорит он и выталкивает тело на холодный воздух.
Блин, это было сложнее всего. Мы как будто тащили мешок цемента, пытаясь при этом держать его вертикально. На лестнице мы его пару раз уронили, и было отстойно. Каждый раз я боялся, что он сейчас закричит. Но нет. Как будто в кои-то веки встречал удары как мужик.
Мы спустились, и Курт держал его стоймя, пока я в поисках ключей шарил по карманам его куртки, перебирая смятые клочки папиросной бумаги. Потом мы вышли на холодный воздух и стали искать его тачку.
– Блин, где его тачила? – спрашиваю я, оглядываясь.
– Да просто нажми кнопку, может, бибикнет.
Я нажал, и с противоположной стороны улицы нам мигнуло два янтарных огонька. Вон он, его блестящий М3, прямо под деревом. Непонятно, как мы сами не увидели.
Что мне надо было поискать, так это его телефоны. От них точно надо было избавиться. Но я не думаю как убийца, понимаете. Мы такое не планировали. Мы хотели его ограбить, только и всего. Чтобы Ки была в безопасности. Ничего больше. Но мне не повезло. Сейчас, правда, это уже не важно. Вы же теперь все знаете. А, блин, волосы. Мои волосы у него в машине. Тогда я об этом даже не подумал. Кто будет думать о волосах, если у тебя их почти нет? Наверное, надо было застелить сиденья полиэтиленом, прежде чем садиться, или помыть потом из шланга всю машину, но, блин, у меня в голове тогда толпилось столько мыслей, что об этом я и не подумал. Так они потом тебя и находят. Как там говорится? Кое-что можно предусмотреть. Можно предусмотреть почти все. Но невозможно предусмотреть абсолютно все. Типа того. Ну, вы поняли.
Короче, мы припарковались за одним знакомым домом, вытащили Джамиля из машины и приволокли к такому типа навесу, где стоят мусорные баки. Мы понятия не имели, что с ним делать, так что просто выкинули его там. Как мешок с мусором. Он упал, и я хорошо помню тот глухой стук, как будто его здесь уже нет, как будто он уже далеко от своего тела. Я только поэтому и смог это сделать. Потому что знал, что это уже даже не он. А только его прошлое.
Мы надели на его обмотанное скотчем тело мусорный мешок, чтобы оно не бросалось в глаза, и, уходя, оглянулись. Я шепотом вроде как помолился, пытаясь представить его, но видел только кучу мусора. Помню, я тогда вспомнил вот это «прах к праху» и понял, что он ушел.
Теперь нам надо было избавиться от тачки. Уезжать далеко мы не хотели, потому что еще оставалось разобраться с Шайло и Бинксом. Так что я проехал еще немного, мы увидели другой ЖК и припарковались.
– Здесь? – спрашивает Курт.
– Че бы нет? – Я вылезаю.
– Такая тачка? Здесь? Ее ж точно угонят, – говорит он, выталкиваясь из сиденья.
– Вот именно. – Я иду к главной дороге, убедившись, что не закрыл двери и оставил ключи в зажигании.
Мы выкидываем перчатки в ближайшую мусорку, запрыгиваем в автобус и едем обратно в наш «притон». Мы медленно подходим к дому, внимательно озираясь. На всякий случай. Никогда не знаешь, вдруг кто выскочит. Но все вроде бы нормально. Все как раньше. Мы взбежали по лестнице и у двери прислушались. Как вы понимаете, не хотелось бы, чтобы на нас выпрыгнули два охеренно злых парня. Я прижимаюсь ухом к двери, но слышу только дыхание Курта. Я показываю ему большой палец, он вставляет ключ и поворачивает. На пятьдесят процентов я уверен, что их там уже нет. Но дверь открывается, и вот они – полностью очнулись и теперь мычат и извиваются в своих футлярах из скотча. Мы не обращаем на них внимания и начинаем прибираться. Мы, по сути, заливаем все моющим средством, пока в квартире не начинает пахнуть, как в бассейне. После него уж точно ничего не останется. Оно убивает девяносто девять процентов всей известной херни, это все знают. Только когда мы все отмыли, Курт наконец посмотрел на меня, а потом – на мычащих чуваков на полу. Он втащил меня в дальнюю комнату, чтобы они ничего не услышали.
– Че будем делать с этими клоунами?
– Разрежем скотч, – говорю я.
Мне просто хотелось, чтобы все кончилось. Здесь и сейчас. Чтобы они свалили. Чтобы свалил Курт. И самому свалить тоже.
– Ну а если?..
– Они ни хрена не знают. Они без сознания валялись, – говорю я.
– Но в конце концов они заинтересуются, куда подевался их босс.
– Скажем, что отвезли его к Пушкам. Может, они даже стуканут Олдам и сами начнут замес.
– Дело говоришь, – отвечает Курт, идет обратно в комнату и отклеивает скотч с их лиц. Они орут как девчонки. Курт наклоняется и зыркает на них.
– Слышьте, мудилы, еще раз увижу ваши рожи – будете пули жрать, ясно? – Он хватает их, по одному в каждую руку, и ставит на ноги.
– Где Джей Си? – Шайло потирает голову.
– У него дело с Пушками. Он у них. И на вашем месте я бы свалил отсюда на хер, пока они и вас за жопу не взяли.
Бинкс приходит в себя и становится таким же дерганым, как и раньше. Потом смотрит на свою ногу и орет.
– Бля, чувак, ты меня подстрелил, – говорит он мне и хнычет, как ребенок.
– Да, бля, подстрелил.
Они собираются уходить, но Курт хватает обоих за шкирку.
– А ну-ка, погодите. Курт вам сейчас задаст пару вопросов. И, прежде чем пиздеть, хорошенько подумайте, не то поедете на север прямо за Джей Си.
Даже мне страшно, когда Курт говорит о себе в третьем лице. Я смотрю на него, и он кивает, будто говоря: «Ага, сам знаю».
Перерыв: 11:00
22
11:15
Остальное уже детали. Мы не ожидали, что Джамиль выкинет такой фокус, понимаете. Даже близко. Да, мы подозревали, что он может попытаться что-то такое провернуть, но мы не думали, что он настолько тупой, чтобы перекрыть себе возможность покупать минимум в два раза дешевле, чем у Олдов. Он, судя по всему, ни хрена не продумал.
Правда, больше всего нас поразило, что в сумке у него реально были деньги. Не все шестьдесят косарей, а половина. Он как будто даже не боялся остаться без них. Зачем вообще их брать, если ты собираешься спереть наркоту? Сначала мы не доперли. И не то чтобы он взял кэш на всякий случай, потому что в сумке была только половина.
Шайло рассказал, что красть товар они не планировали. Они собирались отдать тридцать штук. Шайло и Бинкс начали бы барабанить в дверь, типа шухер, Курт бы растерялся, не успел пересчитать и просто отдал бы товар. Они, как оказалось, реально орали: «Тут полиция!» – или типа того, чтобы ускорить дело. Короче, Джамиль думал, что уйдет с килограммом кокса, а нас нагреет. Но не настолько, чтобы мы из-за этого замесились с Олдами. Неплохой план. Но они недооценили Курта. Он не собирался ничего передавать, пока не получит бабло. И когда Курт не запаниковал, как они рассчитывали, Джей Си достал пушку, и все завертелось само.
Короче, это была Ки. Я понимаю, что это сейчас для вас совершенно новая инфа. Я это знаю и знаю, что так не положено. Адвокат мне говорил. Кучу раз. «Нельзя давать новую информацию. Это против правил доказывания». Поэтому обвинитель сейчас ерзает на месте. Он недоволен. Да и я, честно говоря, тоже. Я знаю, что, когда закончу речь, будут последствия. Херовые. Но иначе никак. Все так и было. Мне нельзя ничего от вас скрывать. Правда должна выйти на свет. Даже если это плохо для меня или для Киры.
И честно, последнее, чего мне хотелось, – это вмешивать во все это Киру, но я подумал, что раз уж она далеко, то я могу вам все рассказать.
Обвинитель может спросить, почему я не рассказал все полиции, когда меня опрашивали, они ведь могли все проверить. Так вот, я не хотел, чтобы все это свалилось на Ки. Я все это затеял ради ее безопасности и ни за что не хотел ее подставлять. В особенности, если ее могли арестовать, сами понимаете.
Вообще-то, тогда мы делали все, чтобы это говно не всплыло. Хотели начисто замести все следы. Блин, да и кто поверил бы в такую историю? Серьезно. Господин полицейский, мы просто хотели подставить дилера, который иначе сдал бы мою девушку другим дилерам, которые ее ищут, и мы хотели его обокрасть, чтобы вторые дилеры замочили первых, бла-бла-бла. И даже если бы они обыскали ту квартиру, они бы нашли много чего, но не то, что нужно. Никаких улик они бы не нашли. Об этом мы в итоге позаботились.
Когда мы отмыли квартиру, Курт пошел выкидывать порошок, моющие средства, одежду и всю херню, а я в это время поехал к себе проведать девчонок. Я понятия не имел, в каком они состоянии, так что мы решили, что я возьму налик и поеду прямо туда на такси, а Курт присоединится к нам, когда все выкинет, включая серебристый «браунинг» Джея Си. «Байкал» мы не нашли, хотя обыскали всю квартиру. В конце концов мы подумали, что его, наверное, взял Шайло или Бинкс. Или, может, он попал в кучу хлама, который мы собрали на выброс. В общем, нам было по фиг, главное, что он исчез. Я его, понятное дело, трогал. И Кира тоже, но ни она, ни я не состояли раньше на учете, так что у полиции не было наших отпечатков. Так что даже если они найдут отпечатки на пистолете – если найдут сам пистолет, – но не поймают нас, никаких совпадений не будет. Если только мы не оставим других следов. А мы вроде бы не оставили. Мы были осторожны. Ну то есть мы так думали.
Когда я приехал домой, Кира была там. Она убедила Блесс, что ей лучше, и Блесс в конце концов согласилась поехать к маме. Ки и правда выглядела получше, в том смысле, что была уже не такая пришибленная. Но теперь на нее нашло что-то другое. Она тараторила со скоростью сто миль в час и мысленно составляла списки, которые тут же вываливались у нее изо рта.
– Что вы с ним сделали? – спрашивает она в какой-то момент.
– Лучше тебе не знать, – говорю я и ищу выпить что-нибудь покрепче.
– А что с остальными? С ними вы что сделали? – Она вся трясется, пока говорит. Но скорее от нервов, чем от страха, так что мне становится за нее спокойнее. Немного.
– Ничего, малыш. С ними все норм. – Я нахожу ром и наливаю нам в кружки.
Она делает глоток и морщится.
– А где твоя одежда? – Она замечает, что на мне огромное худи.
– Ки. Все норм. Курт с этим разобрался. Просто. Не знаю. Забудь обо всей этой херне. Тебя никто не вычислит. Клянусь. – Я беру ее за руки, и она опускает взгляд на мои.
– Дружище, – еле слышно говорит она.
Я тупо смотрю на нее. Она никогда меня так не называет.
– Кровища. Посмотри на руки. Ногти. Все в крови. Иди смывай. До конца смывай. Там под раковиной есть щеточка для ногтей. Давай. Сейчас же! – Она снова заводится.
– Иду. – Я глотаю остатки рома и иду в ванную.
Следующие двадцать минут я изо всех сил соскребаю остатки вечера в сливное отверстие. Но они в меня въелись. Повсюду ошметки этого вечера.
Короче, я только вылез из душа, когда в дверь позвонили. Ки открыла и впустила Курта. Я вытерся и пошел к ним на кухню. Курт был немного взвинчен, но косяк, которым он затягивался, помог ему успокоить нервы. Ки до сих пор была бледная.
– Блин, чувак, я о квартире беспокоюсь. Если эти пацаны сдадут адрес, нам пиздец. Особенно тебе, – говорит Курт и протягивает косяк мне.
– Почему?
– Там везде кровь.
– Но мы же все отмыли. – Я встаю со стула.
– Да это ни хера не поможет. Кровь и ДНК все равно остаются.
– Ты CSI пересмотрел, чувак. У них в базе все равно нет моей ДНК. И Кириной тоже.
– Это да. Но есть моя. Вдруг этих клоунов Шайло с Бинксом повяжут, а они скинут убийство на тебя? И тогда любая ДНК, которую обнаружат в квартире и которая совпадет с твоей или Кириной, поможет им выпутаться, а вы впутаетесь по самое не хочу.
– Бля, – говорю я и снова сажусь.
Об этом я вообще не подумал. Одно дело, что я не состоял на учете, но ведь меня могут сдать. И тогда мне пиздец. Квартира Курта, так что он легко объяснит, откуда там его ДНК. А вот мою объяснить будет не так легко, и мне не хотелось бы говорить, что я вообще там был. А Кира – тем более.
– И что нам теперь делать? – спрашиваю я.
Ки встает со стула и открывает окно, чтобы выпустить из кухни дым от косяка. Потом возвращается к столу и смотрит на нас с каким-то даже страхом.
– Должен быть какой-то выход, – говорит она.
– Например? – спрашивает Курт.
– Для начала, – говорю я, – надо убраться из Лондона. Или даже из страны. Допустим, в Испанию.
– И что мы там будем делать? На что жить? – Кира повышает голос. – Мы что, Великие грабители поезда[11]?
– Ну, у нас есть наличка, которую принес Джамиль, – говорю я. – На пару месяцев залечь на дно сможем. Пока нас не перестанут искать.
– И тут мы возвращаемся к ДНК, чувак. С этим-то что делать? – Курт глубоко затягивается косяком.
Вдруг мозг у меня включается, по крайней мере, одна его половина.
– Скажи своим корешам, чтобы возвращались в квартиру.
– На хрена?
– Чтобы там кто-то был, если нагрянет полиция. Пустая хата больше похожа на место преступления. А если там живут, это дополнительный срач.
Курт секунду раздумывает и медленно кивает.
– Займусь, – говорит он и берется за телефон.
– Погоди. Есть вариант получше, – говорит Ки, уголки ее глаз снова белеют.
– Какой? – спрашиваем мы дуэтом.
– Типа того, что ты только что сказал. – Она смотрит на меня. – Дополнительный срач.
Мы недоуменно смотрим на нее, и она объясняет:
– Накидать туда еще больше ДНК.
У меня в районе у каждого есть дружбан-парикмахер, ну или дружбан дружбана, так что обрезки волос достать было нетрудно, хоть на меня и смотрели странновато. Но парикмахеры и сами странноватые, так что, чтобы они тебя выгнали, надо сделать что-то совсем уж дебильное. Короче, мы с Куртом раздобыли достаточно волос, поехали на следующий день на квартиру и разбросали их там. Да, это мерзко. Но если полиция найдет волосы и отдаст в лабораторию, результаты получатся мутные, понимаете? Понятно, что они, может, найдут и мою ДНК, но, если они найдут еще и ДНК сотни других пацанов, дело развалится. Я ни разу не юрист, но, как по мне, звучало убедительно.
* * *
Кровь, понятное дело, раздобыть было сложнее, но мы справились. Сначала мы провели полдня, покупая кусочки мяса в халяльном магазине и обмазывая ими стены, но оказалось, что в разделанном мясе крови не так уж много. Потом Курт вспомнил, что у него есть знакомый, который работает на скотобойне, где убивают кур, и вечером того же дня мы получили галлон куриной крови. Я спросил Курта, как он объяснил своему знакомому, зачем нам куриная кровь, но он сказал только:
– Меньше знаешь – крепче спишь, чувак.
И знаете что, эта кровь реально пахнет мертвыми курами. Но все равно мы взяли ее и, хотя она уже начала загустевать, измазали ею всю квартиру. А потом снова отмыли. Поверьте, что бы там ни нашли полицейские или еще кто, они бы офигели. Это сбило бы их с толку, сто процентов.
Весь следующий день мы были на нервах. Вы даже не представляете. Сначала до нас не совсем дошло, что кое для кого все закончилось, ну, сами понимаете, смертью. Не дошло, даже когда мы выкидывали тело. Только когда все было сделано – волосы, кровь, уборка, – нас пришибло. Я это отчетливо помню.
Мы сидели у меня на кухне, Ки до сих пор была в ударе. Оставалась еще куча дел. Первое – забронить нам всем билеты в Испанию. За один раз мы могли купить только два билета, а третий – через пару дней. Мы решили, что Кира и Курт улетят первыми. Ки – потому что это она стреляла, а Курт – потому что ему больше некуда деваться. В его хату на юге, которую мы превратили в притон, возвращаться было пока нельзя. Его квартиру в Северном Лондоне каждый час осаждали Пушки, которые начали кипешить. Телефон у него разрывался от звонков с угрозами, его даже мать искала. Так что им надо было срочно смыться.
– Жесть все завертелось, чувак. Ты даже не представляешь. Пушки трезвонят каждые две минуты, – говорит Курт, сбрасывая очередной звонок.
– Блин, как они так быстро узнали, что ты замешан? – спрашиваю я.
– Видимо, от тех двоих. Они небось сразу побежали к Олдам. Но мы ведь так и планировали. – Курт подходит к холодильнику, берет оттуда пирожок и целиком закидывает в рот.
– Но так быстро? Они же даже не знают, как тебя зовут. Ну то есть… – Я поворачиваюсь к нему.
– Ага, можно подумать, меня без имени не вычислить. – Курт разводит руки, так что кажется в два раза больше. – Надо было их замочить.
– Ни фига, – говорю я. – Мы не такие. Это не про нас. Да, одного завалили, но мы же не планировали. Просто все пошло по пизде. И, Курт, я же тебя знаю. Хоть ты и связался с ними, ты не гангстер.
Он плюхается рядом с нами на стул.
– Да знаю, чувак. Я просто немного в ахере. Пушки никого не щадят, и мне не хочется знать, что они мне готовят.
– Все норм, бро. Ты скоро уедешь. На сколько нужно. Ну или пока тридцать штук не кончатся.
С деньгами, правда, все было не так просто. Нельзя просто засунуть их в чемодан и пронести в самолет. Это надо было как следует обдумать. И, когда мы держали их в руках, пересчитывали, раскладывали, нас пришибло. Одного за другим. Бах. Бах. Бах.
– Он мертв, – говорит Курт.
Я смотрю на него так, будто у него крыша поехала.
– Мы в курсе, – говорю я медленно.
– Не, чувак. В смысле, он мертв. – Курт трет лицо. – В смысле, вот он был жив. А теперь его тупо нет. Все, что он знал, до сих пор тут. Но его самого тупо нет. Эти вот деньги были и есть. Он эти деньги принес. А теперь деньги тут, а его нет. Он типа исчез. Его типа совсем нет, понимаешь?
Сначала я так и смотрел на него, как будто он сошел с ума. Ясен пень, что Джамиль мертв. Мы вчера весь день разбрасывали по квартире волосы и разливали кровь. Понимаю ли я его? Нет, не понимаю. Но когда я уже хотел сказать это вслух, до меня вдруг дошло. Дошло впервые. Встало на место, как поршень в цилиндр.
Это странно, но в последнюю очередь дошло до Ки. Хотя она пережила такое, что ее мир вроде как перевернулся с ног на голову. Нужно сделать скидку на это. И еще это она занималась всей дальнейшей херней. Она бронировала билеты. Она их оформляла. Она смотрела новости и шарилась в инете, искала что-нибудь о Джамиле, он же Джей Си, R.I.P. и так далее. Я так думаю, в ее голове ничего еще не закончилось. Вся это херота до сих пор длится. Потом, когда она окончательно подтвердила бронь, откинулась на стуле и посмотрела на нас, до нее тоже дошло. Бах. Белые огоньки у нее в глазах исчезли, и она вдруг всхлипнула. И плакала по-настоящему. Плакала сильно. Плакала, наверное, за нас троих.
Но потом случилась очередная херня, и все поменялось.
Кира и Курт должны были улететь на следующий день. Надо было спешить. Так спешить, что мы готовы были купить билеты почти в четыре раза дороже обычной цены. Короче, я собирался поехать в аэропорт, чтобы их проводить. Мы до сих были на нервах и, наверное, за все эти три дня поспали часа три.
На самом деле, они тянулись как три недели. Каждая секунда длилась так долго, что казалось, в нее вмещалась тысяча мыслей. Мы в основном тем и занимались, что думали. Без необходимости друг с другом не заговаривали. Как будто, заговорив, мы воскрешали Джамиля. Он и так сидел у меня в голове двадцать четыре на семь. Весь в скотче. Валяется, заляпанный моющим средством и содой, у мусорных баков, как мешок цемента. Но я не мог его воскресить. Никто из нас не мог.
Все, что мы делали эти три дня, было вроде как из-за вины. Если мы включали телик, то как будто искали новости. Если кто-то шел в душ, то как будто чтобы смыть кровь. Даже мытье посуды казалось чем-то плохим. Как будто чем больше мы старались не касаться этой темы, тем чаще она вылезала и била по морде. Один раз стало вообще невыносимо, и я не выдержал.
Курт и Ки сидели перед теликом. Никто его толком не смотрел, он шел просто фоном. Ки выглядела так, будто кто-то умер. Это было неудивительно, но я не мог видеть ее такой.
– Ки, ты не виновата, – сказал я в пространство.
– Не хочу об этом говорить. – Она пялится в телик.
– На твоем месте мог бы быть и я.
– Но это был не ты. А я. – Она оборачивается ко мне.
– Да, но ведь мог бы. И вообще, это же он вытащил пистолет, а если ты сам приходишь с пистолетом, ты должен быть готов, что тебя застрелят.
– У тебя все так просто, да? – Ее глаза сверкают на бледном лице.
– Серьезно. Я бы застрелил его, если бы пришлось.
– Но ты не застрелил. Я его застрелила. И ты даже не спросил почему.
– Мне все равно. Он заслужил.
– У тебя все либо черное, либо белое, да? – Она встает. – А у меня нет. Из-за меня погиб человек.
– Брось, Ки. Человек погиб из-за себя.
– Но это я его убила. Это ты понимаешь? В этом суть.
– Тут тоже все не просто черное или белое, да? – Я тоже встаю и беру ее за предплечья, чтобы притянуть к себе.
– Да, не просто, – она вырывается, но вся ее запальчивость вдруг пропадает, – но ты же не веришь в серые зоны.
Теперь уже я начинаю злиться. С чего это она так считает?
– Почему тогда? Почему он не заслуживал смерти? Он хотел застрелить Курта. Курт, по-твоему, заслужил умереть?
– Я о том же. Никто не заслуживает смерти за свои поступки. Может, чего-то и заслуживает, но не этого. – Она падает обратно на диван, подтягивает голые коленки к подбородку и закрывает глаза.
– А чего он тогда заслуживал? Чего он заслуживал за то, что толкал людям сраный крэк? Шлепка по жопе?
– Иди на хер, – говорит она тихо, как будто батарейка у нее почти села.
– Не, Ки, сама иди на хер. Ему ничего не было за все, что он творил. А теперь он свое получил.
После этого обстановка стала довольно тяжелая. По правде говоря, мы все друг друга напрягали. Квартира была слишком маленькая, чтобы в ней двадцать четыре на семь жили трое. Особенно после того, как один из них убил человека.
Так что мы все почувствовали облегчение, когда пришло время выезжать. Мы были на нервах, это да, но нам хотелось выйти из квартиры. Мы там задыхались.
До сих мы ничего не слышали об убийстве, разве что слухи, но в новостях ничего не было ни про полицию, ни про что. Но Ки на всякий случай купила билеты на утренний рейс, чтобы особо не светиться.
Ки разбудила нас с Куртом и сунула нам под нос кофе и тосты. Но было рано, да и настроения завтракать ни у кого из нас не было. Сумки мы собрали заранее, так что они, набитые, стояли готовые у дверей. Мы решили, что деньги пока останутся у меня, раз их нельзя взять в ручную кладь. Потом, когда Курт с Кирой обустроятся, мы решим, как их передать. Лучшее, что мы придумали, – это пересылать их через шарашки, которыми пользуется мама, когда отправляет деньги родственникам в Нигерию. Пересылать по частям, пока не придумаем ничего лучше. Ки изучила вопрос, и вроде бы отправить что-то типа двух косарей можно без проблем.
Когда они оделись и собрались, оба посмотрели на меня так, будто мы видимся в последний раз. Хотя я ехал в аэропорт с ними, Курт сдавил меня в объятиях и сказал только:
– До скорого, бро.
Клянусь, я стою и чуть не плачу, но оборачиваюсь посмотреть на Ки. На ней просто джинсы и худи, но она такая чистая и красивая, что меня непонятно почему накрывает безнадега. Я всматриваюсь в нее, пытаясь запомнить, как она выглядит в эту минуту, чтобы сохранить это воспоминание и доставать, когда будет нужно.
– Ки, – говорю я, и она подбегает, крепко обнимает меня и начинает всхлипывать.
Она плачет и плачет, и воротник футболки у меня намокает. Если бы я мог взять ее и унести подальше, в какое-нибудь тайное место, поверьте, я бы так и сделал.
Она была тогда такая маленькая. Она плакала и вздрагивала у меня в объятиях, как ребенок. Сколько дерьма она видела в жизни. И за что? За то, что просто пыталась выжить и быть… Хорошим человеком?
Вот вы все. Смотрите на меня, как… Как сейчас. Да что вы знаете? Ч-через что она прошла.
Не знаю, с чего я сейчас перед вами плачу. Это разве что-то изменит? Че я тут вообще говорю с вами так, будто вы мне поверите? Просто чтобы вы такие все из себя вежливые меня слушали, а потом в один прекрасный день взяли и посадили? Знаете че, да пошли вы. Ваша честь, я не могу больше. Пусть делают че хотят. Да пусть сажают.
Длинный перерыв: 13:15
(Сокращенный день по причине личных обстоятельств одного из присяжных.)
Центральный уголовный суд Т2017229
Дело рассматривает: ЕГО ЧЕСТЬ СУДЬЯ СЭЛМОН, КОРОЛЕВСКИЙ АДВОКАТ
Заключительные речи
Суд: день 34
Вторник, 11 июля 2017 года
ВЫСТУПАЮТ
Со стороны обвинения: К. Сэлфред, королевский адвокат
Со стороны защиты: Подсудимый, лично
Расшифровка цифровой аудиозаписи выполнена Закрытой акционерной компанией «Т. Дж. Нэзерин», официальным поставщиком услуг судебной стенографии и расшифровки
23
10:15
Я, знаете, хочу извиниться. Не знаю, с чего я вчера так сорвался. Просто я вспомнил, как обнимал Киру, и просто… Короче.
Секунду, я только просмотрю свои записи.
Вернемся к тому дню.
Никому из нас не хотелось тащиться в аэропорт на машине, так что мы решили поехать на метро. Мы выходим из квартиры, садимся в поезде друг напротив друга и ждем, когда он отойдет от станции Элефант энд Касл. Поехали. Поезд мчался по путям и быстро проезжал станции, потому что народу в такую рань почти не было. Кира и Курт поставили сумки на колени и сидели молча, просто уставившись вперед и цепляясь взглядом за пролетающие мимо станции. Время от времени заходили один-два пассажира. В основном рабочие, которые ехали на стройку, но попадались и загулявшие тусовщики со взглядами, все еще стеклянными от экстази.
Мы доезжаем до площади Пикадилли и пересаживаемся на синюю ветку, по которой можно доехать до Хитроу. Платформы уже понемногу начинают заполняться, так что нам приходится прокладывать путь в типичной лондонской толпе. Пьяные. Бездомные. Студенты. Офисные работники. Кусочки целого мира прямо в метро. Мы переходим на платформу справа, наконец через минуту показывается поезд и с визгом останавливается. Мы так и не сказали друг другу ни слова и все еще молчим, пока заходим и усаживаемся на соседние места, и поезд отправляется.
Мы смотрим на мелькающие станции. Грин-парк, Гайд-парк-корнер, Найтсбридж, Южный Кенгсинтон. Для таких, как мы, эти названия не означают ничего, кроме богатства. Такого богатства, к которому нам близко не подойти даже с деньгами. Мы знаем эти названия и эти места, но нас туда не звали.
Когда мы подъезжаем к Эрлс-корт, я краем глаза замечаю на платформе парня с девчонкой. Ничего особенного. Обычные ребята. Двери вот-вот откроются, и вдруг я замечаю, что Курт напрягся.
– Бля, – говорит он, – я знаю этого пацана.
Двери открываются, и парень с девушкой входят. Курт опускает голову на свои гигантские ладони, но любой, кто встречал Курта хотя бы раз, знает, что не заметить его невозможно. Это все равно что слону пытаться спрятаться со своим хоботом. Парень идет вразвалку и садится напротив нас, широко расставив ноги. На нем авирексовский бомбер, и кажется, что сверху он раскачанный, но по его тощим ногам понятно, что под бомбером на самом деле пусто. Его девчонка вся такая на каблуках и в коротком платье. Сразу видно, что они только что из клуба. У обоих такой заторможенный вид, как будто они наполовину пьяные, наполовину под экстази. Тут парень замечает Курта.
– Йоу! – Он наклоняется и трогает Курта за колено.
Курт делает вид, что увидел его только сейчас, и кивает в знак приветствия. Парень думает, что это знак, и садится рядом с Куртом.
– Чувак, тебя на улицах повсюду ищут. Кто только не шерстит.
Курт пожимает плечами, будто ему все равно, но парня не остановить:
– Даже твои генералы кинули клич. Где ты был?
Курт складывает руки на груди и смотрит убийственным взглядом.
– Слушай, чувак, я больше не с ними. И вообще ни с кем, сечешь?
Парень отстраняется и поднимает руки вверх.
– Все, понял. Так что, бро, мне помалкивать?
Курт кивает и говорит:
– А че вообще за разборки? Не знаешь?
– Да Пушкам какие-то скользкие дорогу перешли. – Парень снова улыбается.
– Да? Че такое?
– Подстрелили одного сомалийского чувака, и эти матерые, Олды, объявили войну. Они думают, что их пацана подстрелили Пушки, а Пушки думают, может, ты что-то знаешь. Пацан говорит, что был на хате – поехал на сделку, но все пошло не по плану, и в него пальнули.
Курт кивает, пытаясь казаться безразличным, но вдруг переспрашивает:
– Пацан говорит? Какой пацан?
– Ну тот, сомалийский. Которого подстрелили. Его вроде Джей Си зовут.
– Ну-ка, погоди. Это говорит пацан, которого подстрелили?
– Ага.
Курт растерянно смотрит на меня. Потом поворачивается к «Авирексу».
– А я слышал, что его замочили.
– Не, бро. В него пальнули, но пуля прошла насквозь. Он выжил. Блин, чувак, нам сейчас выходить, еще увидимся. Не боись, я болтать не буду. – Он подмигивает, тянет свою девушку из вагона и одновременно машет нам рукой.
Мы с Ки смотрим на Курта. Теперь понятно, почему не было никаких новостей об убийстве. Этот говнюк выжил. Курт секунду раздумывает, а потом встает и закидывает сумку на плечо.
– Дай гляну билеты, – говорит он Ки, и она выуживает из сумочки распечатки. Курт пробегает их глазами и рвет.
– Бро, ты че делаешь? – Я вскидываю бровь.
– Они нам больше не нужны. Полиция же нас не ищет, так? Поехали обратно к тебе. Скоро другой замес начнется.
– Мы что, в Испанию теперь вообще не летим? – Сбитая с толку, Кира выходит за нами из вагона.
– Если это правда, то нам не надо сбегать от полиции, раз они нас не ищут. – Курт идет по платформе, чтобы сесть на обратный поезд.
– Откуда ты знаешь, что не ищут? – спрашиваю я, идя за ним.
– Потому что не будет же он рассказывать полиции, что сделка по продаже наркоты пошла не по плану. И потом, он хоть и мудила, но не стукач, – отвечает он и смотрит на Киру, так что мы понимаем, что речь о Спуксе.
– А как же банды? Пушки? И Олды? – Кира все еще беспокоится.
– Олды-то нас не ищут. Они хотят навалять Пушкам. Джей Си, видимо, сказал, что это все они. Пушки могут нами заинтересоваться, но, думаю, у них сейчас проблемы посерьезней, – говорит Курт, и тут как раз подходит поезд, в который мы и садимся. Утро все еще раннее, но все уже едут на работу, так что народа в метро теперь больше.
– Так что, – говорит Курт тихо, когда двери закрываются, – если этим не занимается полиция, значит, Блесс, твоя мама, моя мама и твой брат по уши в дерьме.
Мы с Ки смотрим друг на друга. Он прав.
Перерыв: 10:45
24
11:00
Мы никак не могли в это поверить, но на следующий день слухи подтвердились. Джамиль был жив. Ну то есть я говорю, что слухи подтвердились, но подтвердила их Блессинг.
Блесс знала, что мы собираемся сваливать. Что Кира и Курт полетят первыми, а я – через несколько дней. Мы решили, что вмешивать в это Блесс слишком опасно. Так ее участие можно отрицать. Никто ее толком не видел. Она ни в кого не стреляла, все время была в маске и сразу уехала из той квартиры. И ко всему прочему, ей вряд ли что-то грозило. Она же просто девчонка, которая живет с мамой. Даже не тусуется. Сомневаюсь, что ее вообще знали, чтобы сдать. Так что последнее, чего бы нам хотелось, – это оторвать ее от мамы и пуститься с ней в бега. В этом просто не было необходимости, понимаете.
Но когда мы узнали, что полиция этим делом не занимается, все резко изменилось. Раз федералы ничего не вынюхивают, значит, бандам нечего бояться, и вскоре они начнут творить все, что банды обычно и творят. Пушки будут искать Курта. Олды будут искать нас всех. Джамиль нас точно сдаст. А у меня ведь еще мама и Блесс. Если Олды придут за мной, а я в это время буду в Испании, то, не найдя меня, они пойдут к маме. Просто чтобы нагадить.
И вот очередная уловка–22.
Если подключится полиция, банды не станут терроризировать наши семьи. Когда вмешиваются «Трезубцы»[12] или какие-нибудь другие подразделения, банды не лезут. Им, понятное дело, не хочется, чтобы полиция совала нос в их дела. Но если нам не светит расследование и пожизненный срок, тут другой недостаток – очень возможно, что бандиты захотят нас убить. Вместе с семьями. Поэтому нам нужно было вернуться. Даже не знаю, что хуже. Такая вот была ситуация. Может, лучше было позвонить в полицию, и дело с концом. Правда, я не из тех, кто может отсидеть пожизненное, сами понимаете. А Ки – тем более. Она вообще не такого склада. Уж поверьте.
Короче, когда мы вернулись после покатушек в метро, я позвонил Блесс и сказал, что в итоге мы не уезжаем.
– Х-хорошо, – сказала она, – я рада.
И повесила трубку, как будто больше тут сказать было нечего.
Мы вернулись в квартиру, и Курт с Кирой побросали свои сумки. Теперь оставалось только ждать. Чтобы понять, что делать дальше, нам нужно было больше информации. Пушки реально ищут Курта? Рассказал ли уже Джамиль Олдам про меня и Киру? Он вообще жив? А вдруг все, что сказал тот пацан в метро, полная херня? А если Джамиль все-таки жив, то насколько жив? В состоянии ли он вообще говорить?
Остаток дня мы провели, пытаясь придумать план В или даже план С или D, ну вы поняли. В первую очередь нам надо было выяснить, точно ли Джамиль жив, и если да, то что он сказал Олдам.
– Может, он им ничего и не сказал, – говорю я, когда мы едим пиццу из морозилки.
– С чего ты взял? – спрашивает Курт, ниточки сыра тянутся от его куска ко рту, как резиновые.
– Ну, просто его ограбили, а корешей подстрелили. Он потерял деньги и, главное, репутацию. Может, ему не хочется об этом трепаться.
Курт решает, что по-человечески есть пиццу слишком сложно, поэтому складывает два куска вместе наподобие бутерброда и засовывает всю конструкцию в рот.
– Мм… ну может, – говорит он, – может.
– Или нет, – говорит Кира и встает, чтобы выбросить остатки ужина в мусорное ведро.
За весь вечер мы так ничего и не решили, кроме того, что нам нужно больше инфы. И еще одно. Если он уже рассказал Олдам о нас, нам нужно подыскать новое место. И быстро.
Курт уже храпит на диване, и мы понимаем, что пора ложиться. Я киваю Кире, и мы потихоньку идем в спальню. Пока я пытаюсь придумать, где бы мы могли пожить, Ки поворачивается на бок лицом ко мне и кладет голову на локоть.
– Может, просто поедем в Испанию? – тихо говорит она.
– Не. Мы не можем. Ну то есть я не могу. Мама и Блесс. Вдруг они пострадают. – Тут меня осеняет. – Но ты-то можешь. Поезжай. Почему нет? Устроишься там, а мы потом к тебе приедем. – Я резко сажусь в кровати.
– Да конечно, – вздыхает она, – ты же знаешь, что я без тебя не поеду.
Я снова ложусь и некоторое время смотрю в потолок. Вскоре Кирино дыхание говорит мне, что она уснула. Я тоже засыпаю, голова Ки у меня на груди.
В ту ночь сны мне снятся дебильные. Как будто Ки – какая-то птица с яркими перьями, которая пыталась улететь. Но не могла, потому что я привязал к ее шее веревочку и она натягивалась каждый раз, когда Кира отдалялась. Она как будто душила себя – или это я ее душил. Но по крайней мере я проснулся до того, как убил ее. Хоть что-то.
На следующее утро в дверь стучат – так осторожно, что я еле услышал. Я проснулся и увидел, что Киры рядом нет, и на секунду вспомнил ее в образе птицы. Я потряс головой, чтобы выбросить из нее это видение, и пошел на кухню, где Ки готовила завтрак. И тут раздался этот тихий стук. Почти неслышный. Я и внимание на него обращаю только потому, что Ки прекращает мазать тост маслом и спрашивает:
– Это что, трубы? Или кто-то пришел?
Я смотрю на Курта, чтобы убедиться, но он, судя по лицу, даже до конца не проснулся. Сидит за столом и жует тосты, но его глаза еще не ожили.
И снова – тук-тук. И почему я не поставил на двери глазок? Помню, я, даже несмотря на панику, подумал, что надо бы это сделать. Я машу Кире и Курту, чтобы они спрятались, а сам, пытаясь не шуметь, подкрадываюсь к двери в носках. И вот опять. Тук-тук-тук. Бум-бум-бум – стучит в это время мое сердце. Я выжидаю. Прикладываю ухо к двери. И слышу шепот.
– Это я. Блесс.
Я открываю дверь, и вот она – крошечная, обернутая в облако дутой куртки.
– Заходи быстро. – Я втягиваю ее внутрь, хватая за запястья, которые торчат из рукавов как гладкие прутики. – Ты чего тут делаешь?
– Т-тот парень, Джамиль, – говорит Блесс, распахнув глаза.
В это время Курт выбирается из ванной, где спрятался. За ним – Ки. У обоих одинаковое выражение лица. Озадаченное. Вот так можно сказать.
– Привет, ребят, – говорит она, и Ки обнимает ее и гладит по лицу, как ребенка.
– Блесс. Детка, зачем ты пришла? Это опасно, – говорит Ки и вопросительно смотрит на меня.
Ответа у меня нет.
– А меня обнять? – вдруг говорит Курт и подскакивает к ней.
Щеки Блесс непонятно с чего заливает краска. Может, нервничает. В присутствии Курта люди обычно нервничают.
Мы смотрим на нее и ждем, пока она заговорит.
– Джамиль. Я с-слышала кое-что.
– Что? – спрашиваю я.
– Он жив. Ребята болтают. Но б-больше ничего не говорят. Его в-видели, а завтра выписывают из больницы.
– Тот парень в метро не пиздел, – говорю я Курту, который медленно кивает, все еще жуя тост.
– Слушай, тебе пора уходить. Тут опасно. – Я беру Блесс за плечи.
– Не в-волнуйся, я ухожу. Я не хотела звонить. – Она поворачивается к двери. – А, мама сказала, чтобы вы пришли на ужин. И коня захватили. – Она смотрит на Курта и снова краснеет.
При мысли о маминой еде Курт расплывается в улыбке.
– Может, придем, – говорю я, – посмотрим.
Джамиль был жив. Курт сделал пару звонков, и оказалось, что он даже уже поправился. Говорили, как и тот парень в метро, что пуля просто прошла насквозь. Скорее всего, он бы умер от потери крови, если бы не скотч, которым мы его обмотали. Короче, на следующее утро после того, как мы оставили его у баков, уборщики нашли там какие-то тяжелые мешки. Подумали, что это просто мусор. Короче, они уже собирались бросить их в измельчитель, как вдруг один мешок зашевелился. Бедные чуваки чуть не обделались и выронили его, так что Джамиль чуть не умер второй раз. Весь дом сразу встал на уши. Везде полиция. Джамиля тут же положили в реанимацию. Потом – в обычное отделение на несколько дней. А потом выписали, да и все. Полиция все разнюхивала, но серьезно они за дело пока не взялись, потому что, судя по всему, Джамиль пока ни на кого не указал. Они пытались выбить из него заявление, но он же, в конце концов, барыга и не собирался никого закладывать, чтобы не испортить себе репутацию. Тут Курт оказался прав. Вопрос в том, что будет дальше.
Следующие пару дней мы с Кирой гасились у меня на квартире. Если нам нужно было что-нибудь купить, я шел в магазин рано утром. Бандосы любят поспать, и во всем Лондоне не найдешь на улицах ни одного рядового раньше обеда. Так что, если я вставал рано, бояться было в целом нечего.
Курт, который, возможно, был мишенью, предпочел бы не жить в одном месте и тем более в своей хате: вдруг за ней наблюдают. Но вариантов у него особо не было, так что в итоге он остался у меня дольше, чем хотел. Свои ребята в Пушках передавали ему сообщения и разную инфу, и, хотя тогда Курта не связывали со стрельбой напрямую, его имя всплывало.
Потом, спустя примерно неделю с того дня, мы все были у меня и, как обычно, играли в PS3 и ели пиццу, чтобы просто убить день, как вдруг Курту позвонил Гилти – его генерал. Курт узнал номер и замер. Его рука зависла над телефоном: ответить или нет? Телефон прозвонил уже раз десять, и Курт сглатывает, берет трубку и смотрит на меня, подняв брови. Несколько дней он избегал этого разговора, но понимает, что на этот раз должен ответить.
Курт подносит телефон к уху и кивает. Через несколько секунд он кивает снова, как будто его собеседник тоже здесь, в этой комнате. Наконец он говорит:
– Не, бро, я об этом ничего не знаю… На меня показывают, потому что как-то раз я его грабанул, уже давно… Да я не прячусь, бро. Я вообще в Уэльсе… У родственника на похоронах… Не, бро, серьезно… Ага, ладно. Наберу тебя, как вернусь.
Он положил телефон и снова задышал. Выглядел так, будто чудом увернулся от сотни пуль. Как только лицо у него стало нормального цвета, Ки спросила, считают ли Пушки, что это его рук дело, но Курт думал, что нет.
– Не, пока все норм. Гилти, ясное дело, бесится, но не поэтому. А потому, что думает, что я вышел из игры. Ушел из Пушек.
Мы с Кирой разом выдыхаем от облегчения.
– Но скоро мне придется перестать гаситься, чтобы меня не заподозрили, – говорит он. – И чем скорее, тем лучше.
Мне не очень-то улыбалось, чтобы Курт возвращался к Пушкам. Может, они собираются его прикончить. Но в конечном итоге он прав. Ему надо вернуться и показаться им на глаза. Так у нас хотя бы будет шанс. Если он так и будет от них бегать, они могут что-то заподозрить, а это последнее, чего бы нам хотелось.
В тот день, когда позвонил генерал, Курт остался у нас. Он был немного на взводе и не в настроении идти искать другую вписку. К тому же его вещи все еще лежали у меня, так что переночевать с нами было самое простое.
Когда наутро он собрался уходить, Ки крепко обняла его и сказала быть осторожнее. Я посмотрел ему в глаза и спросил, уверен ли он, что хочет идти.
– Тут без вариантов. Если я не вернусь сейчас, они меня точно замочат. И вообще, у меня там друганы, реально надежные ребята, и, если бы это было опасно, они бы, думаю, меня предупредили.
– Ладно, бро, как скажешь.
– Если или когда узнаю еще что-нибудь, дам знать. – И он закидывает сумку на плечо и уходит.
В глубине души мне не хотелось, чтобы он шел. Но это был единственный разумный шаг. Ему нужно было вернуться, иначе они бы стали подозревать, что он скрывается, потому что сам и устроил стрельбу. И еще нам нужен был в Пушках свой человек.
Нам нужно было, чтобы Курт оставался с Пушками на короткой ноге, чтобы он дал нам знать, если станет горячо. Особенно для Ки. Если они соберутся нас искать, нужно, чтобы Курт нас предупредил, а их, возможно, пустил по ложному следу. Но это не значит, что мы не боялись за его жизнь. Еще как.
Следующие двадцать четыре часа мы с Ки ждали от него новостей, как ждут результатов анализов. Курт выкинул свою симку, а значит, с ним никак нельзя было связаться. Оставалось только ждать, пока он выйдет на нас сам. К вечеру того дня новостей от него мы так и не дождались, и я был уверен, что он уже мертв. Но на следующее утро он позвонил.
– Йоу, бро, – говорит он, – я по-быстрому.
– Давай, чувак, выпаливай, – говорю я, – ну то есть нет, не выпаливай. Извини. Выкладывай.
– Так, хорошую новость или плохую?
– Плохую. – Сердце у меня подпрыгнуло аж в горло, так что я едва могу выдавить слово.
– Джамиль сказал, что это я в него стрелял. Он мало что помнит, но меня – да.
– Блин. А какая хорошая?
– Ну, их даже две. Первая – Гилти на это не купился. Вторая – ни про каких девчонок речи нет.
– Это хорошо, – говорю я, изрядно успокоенный. – А почему Гилти не верит? Почему он на тебя не думает?
– Фиг знает. Он думает, Джей Си пытается его настроить против его же парней. Слушай, я к тебе попозже зайду. А то мне уже пора, – говорит он, и я остаюсь с молчащим телефоном в руке и гудящей головой.
Я позвал Ки, чтобы рассказать ей новости, но увидел, что она говорит по телефону. Наконец она повесила трубку.
– Это твоя мама, – говорит она, – все уговаривает прийти на ужин.
– Блин, – говорю я. – Не волнуйся, я что-нибудь придумаю.
Я не хочу без веской причины выходить из квартиры и уж точно не хочу облегчать задачу тем, кто, возможно, ищет нас там, где живут мама и Блесс.
– Не придется, потому что я сказала, что мы придем. Завтра, – говорит она с полуулыбкой. – И коня приводите, – добавляет она с нигерийским акцентом.
Только этого не хватало.
Вообще-то, наверное, этого не хватало мне – немного нормальности. Дальше так продолжаться не могло. В этих стенах я задыхался.
Перерыв на обед: 13:00
25
14:00
Короче, вот так спустя восемь дней я, Кира, Курт и Блесс оказались у мамы за столом и ужинали, как самая обычная семья.
Вот только мы совсем не обычная семья, и ужин этот был не самый обычный. Я стремался выходить из квартиры. На улице нас в любую минуту могут увидеть, и тогда нам крышка. Пока что к нам никто не стучался, но, поверьте, если появится хоть малейшая зацепка, они придут. И потом, оставались еще мама и Блесс. Я не знал, знает ли кто-нибудь, где живет мама, но можно было надеяться, что нет, потому что пока к ним никто не наведывался. Так что, учитывая все это, я совсем не хотел попадаться никому на глаза, особенно на мамином пороге.
Я вообще никуда идти не хотел. Мама не возражала. Я сказал, что мы не сможем прийти на ужин. Сказал, что это опасно для Ки, но и только. Вопросов она особо не задавала. Она знала, что Ки тогда пропала, и в глубине души знала, что все, что я делаю, – для ее безопасности. Как я уже говорил, мама любила Киру и ни за что бы не стала подвергать ее риску. Но это все Ки. Она сама так захотела.
Мы готовились к этому ужину как к военной операции. Во-первых, мы запланировали его не на вечер, а на утро. Помните, я говорил, что гангстеры не любят вставать рано, потому что торгуют по ночам. План был такой: рано утром Курт на своей тачке объедет вокруг маминого дома и разведает обстановку. Если он заметит что-нибудь подозрительное, все отменяется.
Если все нормально и ему покажется, что за домом не следят, он припаркуется у запасного выхода из нашего дома. К нему ведет такой длинный типа проулок, выходящий к главной дороге. Курт встанет так, чтобы его перекрыть. Мы пулей вылетим из дома, прыгнем на заднее сиденье и рванем. Простите. Про пулю у меня вырвалось.
У Курта в машине стекла сзади тонированные, так что там нас не сильно разглядишь. Потом мы сделаем еще пару кругов вокруг маминого дома, и если все по-прежнему будет нормально, он высадит нас за домом. Ворота там будут открыты, и мы войдем.
Все шло по плану, но мы все равно нервничали. Мы с Кирой всю дорогу были в капюшонах. Сидя на заднем сиденье Куртова «рендж ровера спорт», я во все глаза высматривал всякие знаки. В это время на улицах только дети и те, кто идет на работу, но мне сомнительным казался даже почтальон, сами понимаете. Я не успокоился, даже когда мы покружили вокруг дома, и хотел сделать еще круг.
– Не, чувак, нельзя, – вздохнул Курт. – Если так и будем тут колесить, какие-нибудь сильно бдительные соседи звякнут в полицию. Мы чересчур подозрительно выглядим.
Только когда мы оказались на маминой теплой кухне, я наконец расслабился.
– Мам, садись, поешь с нами, – говорю я ей в спину, пока она продолжает что-то жарить на плите. Странно чувствовать запах жареной еды утром, но в последний раз мы ели вчера в обед, так что желудок у меня не выпендривается.
– Что значит – садись? Если я сяду, кто коня накормит? – отвечает она и поворачивается обратно к плите. Она, похоже, улыбается, но ее лица мне не видно. Я вижу его, когда через черный ход входит Курт, и она, кажется, сейчас заплачет.
Я снова поворачиваюсь к столу. Блесс, похоже, постаралась специально для меня, и я, можно сказать, тронут. Я никогда не видел ее такой… Ну, может, красивой – это неподходящее слово, когда говоришь о сестре, но да, красивой. Я не видел ее такой красивой уже давно.
На ней вроде бы новое платье. Такого пыльного бледно-розового цвета, от которого ее лицо светится. И Кирино тоже. Беспокойство как будто немного сошло с ее лица, и она впервые за долгое время смотрит на меня так, будто рада мне. Смотрит так пристально, что я не могу вынести ее взгляда. Я мысленно перебираю темы, будто переключаю скорости. В ушах при этом лязгает.
– Курт, че там Гилти? – спрашиваю я, пытаясь понять, не слишком ли мама прислушивается к разговору. Беспокоиться, правда, не о чем. Она никогда нас не слушает. Мы для нее все равно что инопланетяне. «Вы-то, молодежь. Уже и на человеческом английском говорить разучились». Кстати, пока мамы тут нет, скажу вам кое-что. За этот уродский нигерийский акцент она бы мне всыпала, да, Блесс? Вот блин. Она заходит обратно. На чем я остановился?
Да, ну и тут мама приносит на стол штук сто кусочков жареной курицы. Курт, похоже, решает, есть ему или говорить. В конце концов он берет две ножки, откусывает громадный кусок и только потом вспоминает, что мы разговаривали. Он вытирает рукавом губы и, когда мама возвращается к плите, начинает рассказывать:
– Ну, короче, Джей Си наболтал Олдам, что это я его грабанул. Это дошло до Гилти.
– Вот говно, – говорю я.
– Да, бро. Говно и есть. Но прикинь. Гилти мне такой: «Да пошел он в жопу, этот сомалийский говнюк. Слишком долго он ошивался на нашей территории. Еще раз увижу его – замочу».
– Да ладно?
– Реально. А потом он такой: «Сто процентов это он увез ту девку под мостом. Кроме этого говнюка, никто бы не осмелился. Все думают, он ганста, но он просто мелкий пиздюк, которого Олды прикрывают. Думает, может с серьезными пацанами помериться, да хер там – получит пулю».
– Блин. – Я отодвигаюсь на стуле и хлопаю себя по ноге.
– И я такой: «Бля, чувак, если скажешь – я его замочу. Прям с удовольствием».
Курт начинает смеяться, и вскоре мы все вчетвером хохочем аж до слез. Так, что не можем остановиться.
Наконец мама отворачивается от плиты и машет в нашу сторону большой ложкой, которую держит в руке.
– Ну все, все. Прекращайте, бога ради. Вы же знаете, как говорят: сколько сегодня посмеешься, столько завтра поплачешь.
Когда «ужин» подошел к концу, мы поняли, что не можем просто взять и уехать. На улице много народа – слишком опасно. Так что мы остались. Это было как ленивое Рождество. Мы просто расслаблялись. Скинули обувь и валялись на диване или на полу на подушках, а мама приносила нам перекусы и напитки. Сложно объяснить. Наши жизни как будто поставили на паузу, и мы на некоторое время сбежали от них. Снова стали обычными людьми. Мне не хотелось, чтобы этот день кончался.
Когда рано утром на следующий день мы поехали домой, я давно не чувствовал себя так хорошо. Думаю, как и все мы. Блесс проводила нас до двери и обняла меня и Ки на прощание.
– Бро? Давай, пора ехать, – говорю я.
– Не, чувак. Я еще тут потусуюсь, – говорит Курт как-то мутно. – Вот, возьми ключи, я потом заберу. Пожалуй, я еще тут побуду, если твоя… Э-э… Мама не против. Мы с ней давно не виделись. Ну ты понял.
– Без проблем, – говорю я и смотрю на Блесс, которая юркает в кухню, где мама зачем-то готовит что-то еще.
– Ты потом сможешь нормально доехать?
– Ага, – говорит он. – Просто такси возьму.
– Так что, – я подтягиваю Курта ближе, – думаешь, нас пронесло?
– Ага, возможно. Гилти не верит, что это я был в притоне. Блин, мне даже кажется, он немного жалеет, что это не он грабанул Джамиля. Гилти его жесть как ненавидит.
– А что, если Олды их прессанут? Тогда что?
– Не, чувак. Пушки – ребята матерые. Ни под какими Олдами они не прогнутся. Да, войну они точно устроят, но я думаю, что нас не тронут, если мы сами не будем высовываться, – говорит он и поворачивается, чтобы идти обратно на кухню.
– Загляни завтра, если получится. Нам еще кое-какие детали надо обмозговать, – говорю я ему в спину и ухожу.
И вот что я вам скажу. Клянусь, в ту секунду я подумал, что на этом все. Конец. Нас не тронут. Но я не до конца понимал, с кем повязан Джамиль. Видимо, поэтому все и поменялось. Из-за одного типа, которого называли Фейс.
Перерыв: 15:00
26
15:30
На следующий день Курт заходит к нам, чтобы кое с чем разобраться. Во-первых, у меня в квартире куча денег, которую надо куда-то деть. Мне, честно говоря, не очень нравилось, что они здесь. Лучше бы их тут не было, и вообще я считал, что это деньги Курта, с которыми он может делать, что хочет.
Пока Ки готовила нам всем завтрак, я перевязывал деньги резинками. Раскладывая их на столе, я глянул на нее – снова красивая. Ну то есть она всегда красивая, просто теперь она вроде как снова светится. Одета она была обычно – серые легинсы и типа шелковый сиреневый топ без рукавов. Но честно, на секунду ее лицо в дневном свете стало похоже на старую картину. Я хочу сказать, она, Ки, была красивая. Не старая.
Я впустил Курта, и мы сели за стол.
– Блин. Я о них почти забыл. – Он кивает на стопки денег.
– Ну так что, ты придумал, что будешь с ними делать? Тут нормально так бабла. Могу достать тебе крутую тачку, если хочешь. M3, RS4 – что захочешь.
– Не, чувак. Я знаю, на что их пустить.
– И?.. – Мне интересно.
– Куплю себе свободу, бро. Попрощаюсь на хрен с такой жизнью.
– Че еще за свобода? Ты же не раб какой-нибудь, – ухмыляюсь я.
– Не, чувак, есть цена. Я же тебе говорил. В прошлом году я сказал Гилти, что хочу завязывать, и он такой: «Да пожалуйста, нигер, гони пятьдесят штук, и ты свободен». – И Курт пять раз растопыривает здоровые пальцы на обеих руках.
– Что-то не пойму… – Я реально не понял. – Чтобы выйти из игры, нужно заплатить?
– Блин, ну да. – Он поднимается со стула, чтобы взять из холодильника пиво, хотя сейчас только десять утра.
Заплатить, чтобы выйти? Как по мне, это уже не Камден, а реальная мафия, но Курт знает такое, чего не знаю я. Я оставляю его пить пиво, а сам отыскиваю старый рюкзак и набиваю его деньгами. Закончив, я удивляюсь, какой он тяжелый. Но пока я, не торопясь, загружал рюкзак деньгами, мне кое-что пришло в голову.
– Слушай, я одного так и не понял, – говорю я, возвращаясь на кухню, – как ты вообще влез в эту бандитскую тему? Помню, ты раньше был готов ножа получить, лишь бы не вступать в банду.
Курт отхлебывает пива и тяжело вздыхает:
– Долго рассказывать, чувак. Может, в другой раз.
Тут у него звонит телефон, он ждет пару секунд и берет трубку. Он кивает и агакает, и в это время к столу подходит Ки, держа в одной руке тарелку со стопкой тостов и с десятком жареных яиц – в другой.
– Нужны еще продукты, – говорит она одними губами, чтобы не мешать Курту.
Я киваю, но почти не обращаю на нее внимания, потому что напрягаю слух, пытаясь расслышать разговор Курта. Я вижу, как у него меняется выражение лица. Когда он наконец кладет трубку, я чувствую, что на этот раз выбирать между хорошей новостью и плохой не придется. Они обе плохие.
– Плохие новости, – говорит Курт. – Мы в дерьме.
Ки садится за стол как в замедленной съемке. Лицо у нее бледнеет.
– В смысле? – спрашиваю я, пытаясь сделать так, чтобы сердце не упало куда-то к яйцам.
– Это Гилти звонил.
– Это я понял, и?..
– Ну, помнишь Олдов, которые крышуют Джей Си?
– Ну.
– Ну и это не просто Олды.
– В смысле?
– Это, блин, не просто одна из их обычных группировок.
Я тупо смотрю на него.
– Это группировка Фейса, – говорит он, и мне все ясно.
Ки непонимающе смотрит на нас обоих.
– Кто такой Фейс? – произносит она медленно.
– Фейс, – говорит Курт и опускает голову на руки. – Хочешь знать, кто такой Фейс? Ладно, давай я расскажу тебе про этого мудака. Короче, однажды прошлым летом Фейс со своим лейтенантом был в клубе, когда какой-то скользкий ударил того в туалете ножом.
– И что? – спрашивает Ки. – Один бандит порезал другого. Обычное дело.
Курт отвечает, прежде чем я успеваю объяснить:
– Ни фига. Никакое это не обычное дело. Порезать лейтенанта – это серьезно. Генерал и его правая рука практически как братья. Ты же знаешь, – говорит он мне. – Один ради другого встанет под пулю. Или даже отсидит, если придется.
Я киваю, хотя, по правде говоря, я в этом не секу так, как Курт.
Курт делает глоток пива и продолжает рассказывать:
– Короче, чувака порезали, и Фейс взбесился. Если бы они были вместе, наверное, такой херни бы не случилось. Но лейтенант был один и чуть не умер. Так что Фейс решил начать войну. По идее, ему бы понадобилось некоторое время, чтобы вычислить того пацана, но на этот раз ему и делать ни хрена не пришлось. Он все узнал на следующий день.
– Как? – Ки подается вперед.
– Да очень просто, тот чувак сам трепался направо и налево. Взял и сделал кучу футболок с лицом лейтенанта и буквами R.I.P. и раздал всем в своей группировке.
– Блин, да, я об этом слышал, – внезапно вспоминаю я.
– Но Фейс не какой-то обычный гангстер. Он, можно сказать, гений. Типа стратег. Короче говоря, Фейс догадался, что тот чувак собирается на него напасть. И он знал, что другая группировка не станет затевать никакой херни, если у них нет уверенности, что они могут победить. Так что Фейс поступил умнее, чем поступил бы на его месте кто-нибудь другой. Он собрал нескольких мелких и послал их следить за чуваком.
Вы опять так озадаченно на меня смотрите. Мелкие, да? Ага, понятно. Мелкие – это такие недорядовые. По сути, просто дети, но банды любят их вербовать по многим причинам. Это пиздец, но как есть – так есть.
Вернемся к рассказу Курта.
– Фейс хотел знать, где тот чувак бывает каждый день. В какие клубы он ходит? Где в последний раз видели его тачку? Сколько с ним людей? Куда он ходит после клуба? Где его база?
– Так, погоди, – говорит Ки, – он что, детей использует?
– Блин, конечно, использует. Фейс это первый и придумал. «Получите либо уважение, либо пулю». Такой у него типа слоган.
– Нет, в смысле, он вроде как гений, но использует детей?
– Вот поэтому он и гений. Они же дети, на них никто не обращает внимания. Они практически невидимки. Никакая банда не ждет подвоха от десятилеток в школьной форме.
И вот так за неделю Фейс узнал, где чувак живет. Потом однажды утром, очень рано, еще до восхода солнца, Фейс натягивает балаклаву, берет двоих человек и идет к нему домой. Они вытаскивают его из кровати, привязывают к стулу и двадцать минут нагревают паяльной горелкой баллонный ключ прямо у него перед носом.
И все время, пока он нагревается, Фейс шепчет чуваку: «Где твое бабло? Где оно? Где вся наркота? Выкладывай».
Потом, так и не получив ответа и когда железо уже раскалилось докрасна, он берет ключ и подносит его чуваку прямо к глазу, не доходя, может, дюйма.
– Курт, – говорю я, уже понимая, к чему он клонит, – думаю, достаточно.
– Нет. Я хочу знать. – Глаза у Ки широко раскрыты.
– Ну, как тебе сказать? Он держит ключ у чувака перед глазом, воздух медленно нагревается, и глаз выскакивает. И когда из глазницы чуваку на грудь потекла вся жижа, он чуть ли не карту сокровищ нарисовал. Фейс на этом поднял косарей сто – и в баксах, и в наркоте. И в оружии. Но ему было мало.
Когда привязанный чувак прекращает орать, Фейс отсылает своих парней, снимает балаклаву и запихивает ему в рот. Тогда чувак уже должен был понять, что его песенка спета, потому что Фейс показал лицо. Теперь он его в живых точно не оставит.
«Это за моего лейтенанта», – говорит он, берет горелку и зажигает синее пламя. И потом, сделав все, что хотел, три раза стреляет чуваку в голову.
На следующий день все парни из банды Фейса надевают футболки с изображением этого чувака, у которого на груди выжжены буквы R.I.P. Никто из его группировки не устраивает никакой мести. Через две недели и самой группировки не стало. Она, можно сказать, рипнулась, ну вы поняли. Вот кто такой Фейс.
– Другими словами, если Фейс узнает, что мы были на той квартире, где ограбили Джея Си, нам крышка, – говорю я.
– Кстати, об этом, – говорит Курт, хотя все сказанное еще даже не улеглось.
– Что?
– Джей Си начинает вспоминать еще кое-что.
– Например? – хором спрашиваем мы.
– Например, что его продырявила какая-то телка. С серыми глазами.
Я смотрю на Ки: она побледнела еще сильнее. Сначала она молчит. Просто встает и начинает ходить туда-сюда по всей кухне.
– Это плохо. Очень плохо, – повторяет она.
Я встаю и обнимаю ее за плечи, но она стряхивает мою руку и снова бродит вперед-назад. Я знаю, что все плохо. Нам как минимум нужно убираться из этой квартиры. Здесь оставаться нельзя. И есть еще мама и Блесс. Что, если этот тип, Фейс, пойдет к ним, если не найдет меня?
– Не волнуйся, Ки. Здесь ты в безопасности. – Но, еще даже не договорив, я оглядываюсь вокруг и понимаю, что это неправда. Сквозь дешевую входную дверь и хлипкие окна сочится уличный шум, который говорит мне, что я лжец.
– Да, Кира. Никто не знает, что ты здесь. Все норм, – добавляет Курт и смотрит на меня с таким выражением лица, типа «сочувствую, бро».
– Ничего не норм. – Она продолжает ходить.
– Слушай, – я останавливаю ее, беру за плечи и смотрю прямо ей в глаза, – они не знают, что ты здесь.
– А если ситуация накалится, просто сядешь на самолет, – говорит Курт.
Ки поднимает голову и встречается со мной взглядом.
– Я не о себе беспокоюсь. А о брате. Они его достанут, – говорит она таким голосом, будто кричит из коробки.
– О чем ты? – говорю я. – При чем тут Спукс?
И тут я понимаю при чем.
Длинный перерыв: 16:31
Центральный уголовный суд Т2017229
Дело рассматривает: ЕГО ЧЕСТЬ СУДЬЯ СЭЛМОН, КОРОЛЕВСКИЙ АДВОКАТ
Заключительные речи
Суд: день 35
Среда, 12 июля 2017 года
ВЫСТУПАЮТ
Со стороны обвинения: К. Сэлфред, королевский адвокат
Со стороны защиты: Подсудимый, лично
Расшифровка цифровой аудиозаписи выполнена Закрытой акционерной компанией «Т. Дж. Нэзерин», официальным поставщиком услуг судебной стенографии и расшифровки
27
10:00
Вчера я остановился на том, что Джей Си стал кое-что вспоминать. Девушку с серыми глазами. Такую черту не забудешь, да и такую девушку, как Кира, не забудешь тоже. И когда ее вспомнят, вспомнят и все, что знают о ней, чтобы найти слабое место.
Ки была права. Если Олды не найдут ее, в первую очередь они пойдут к Спуксу. Как только они поймут, кто эта девушка с серыми глазами, они разузнают о ее брате все. Даже если не найдут ее, то его найдут точно. И не важно, знает ли Спукс, где она. Это не помешает им нажать на его болевые точки, если вы понимаете, о чем я. Мы все это понимали, и сказать было нечего. Курт вскоре ушел. Мне тоже отчасти хотелось уйти.
Большую часть вечера я думал, что бы такого сказать, чтобы утешить Ки, но даже я понимал, что ничего не сработает. Она опять ушла в свои мысли, как это у нее бывает. Я подумал, что лучше всего оставить ее в покое. В ту часть своей головы она меня не пускала. Но даже если бы и пустила, не уверен, что хотел бы туда попасть. Иногда надо просто дать ей побыть наедине с собой и ждать, пока она вернется в реальность.
Удивительно, но, проснувшись на следующее утро, я увидел, что она сидит в гостиной и как ни в чем не бывало читает книгу. Она как будто поняла, что все так, как есть, поэтому нет смысла беспокоиться. Я знал, что не стоит снова поднимать эту тему, так что, когда она улыбнулась и спросила, не хочу ли я кофе, я просто кивнул и улыбнулся в ответ.
Естественно, я боялся, что через несколько дней у нее опять случится откат, но пока что черт с ними, с этими днями. С ограбления прошла всего пара недель, так что было непонятно, становится ли ей лучше или скоро снова будет херово. Я мог только пальцы скрестить на удачу. Я улыбнулся ей еще раз. Она спокойно посмотрела на меня, и я постарался сделать то же. Успокоиться. Удвоить концентрацию спокойствия в комнате, хотя понятно, что причин на это никаких. Я был как папаша, который хлопает в ладоши, чтобы его ребенок забыл, что упал и содрал коленку.
Лучше всего я помню выражение ее лица. Это было больше, чем – как это там называется? – принятие. У нее было такое выражение, которое говорило, что она больше не волнуется так за Спукса. Она выглядела так, как если знает, что будет дальше. Ну, знаете, как если она контролирует ситуацию. Она протянула мне кружку кофе и буднично улыбнулась.
– А ты не будешь? – спрашиваю я.
– Нет. Я пойду выйду на пару часов. К часу вернусь.
Я тру глаза и недоуменно смотрю на нее:
– Куда выйдешь?
– Просто выйду. Мне нужно проветриться.
Я понемногу просыпаюсь, и, когда ее лицо снова в фокусе, я в панике говорю:
– Ки, ты же знаешь, что тебе нельзя. Слишком опасно.
– Эм-м, прошу прощения? Ты что, забыл, с кем разговариваешь? Я не спрашиваю разрешения. Я могу выйти и выйду. Я могла бы уйти, пока ты еще спал. Так что прими это как факт.
– Но тебя же увидят.
– Не увидят. Я надену капюшон и темные очки. Все будет нормально. И потом, ты постоянно говоришь, что в такое время гангстеры на улицах не появляются. – И она берет и уходит.
Я пытался ее остановить, но без толку. Я взял ее за руку и посмотрел так, как будто говорил, что совсем не шучу. Но она ответила еще более тяжелым взглядом и высвободила свою руку из моей.
– До скорого, – сказала она, уходя.
Я молился, чтобы так оно и было.
– Куда ты вообще идешь? – бросаю я ей в спину, когда она открывает дверь, но Ки не отвечает. Даже не оглядывается.
* * *
Все оставшееся утро я психую. Звоню ей несколько раз в час, но каждый раз попадаю на автоответчик. Отправляю пару сообщений, но без толку. Куда она вообще пошла? Точно не просто погулять, иначе не сказала бы, что вернется в час. Я не мог сосредоточиться. Может, она пошла к друзьям. Может, пошла проведать маму и Блесс. Правда, это вряд ли, особенно учитывая, как в прошлый раз пришлось заморочиться с безопасностью. Короче, я все мозги сломал, хотя ломать там особенно нечего, так что через некоторое время я сдался и стал ждать ее, стоя у окна.
Наступил час дня. Потом два. К трем я уже начал реально беспокоиться за нее. Ее нет уже сколько, часов шесть? Это как в тот раз, когда она исчезла впервые. Блин. Не надо было ее отпускать. Даже если бы пришлось держать ее и запереть все двери. Я простоял у окна почти час, звонил и писал ей – ответа так и не было. И тут я ее вижу. Правда, едва успеваю заметить. И это более странно, чем может показаться. Фишка в том, что со стороны улицы в мой дом можно попасть только из одного места. Которое как раз видно у меня из окна. Никого не пропустишь. Я смотрю прямо на него. Но ее я чуть не пропустил потому, что она зашла не там. А откуда-то сзади. Я увидел ее, когда она только вышла из-за угла. Как бы объяснить? Она должна была прийти не оттуда. Там обычно дети тусуются, траву курят, барыжат. Больше там делать нечего, оттуда даже на улицу не попасть. Можно пройти к дальним домам, но маршрут не самый безопасный. Это вообще не логично. Ни разу.
Когда она вошла, я собирался припереть ее к стенке. Не то чтобы я злился, я был просто сбит с толку. Даже представить не мог, как бы она это объяснила, разве что тем, что пошла купить наркоты, понимаете? Но что-то в ее лице заставило меня передумать. Казалось, она одновременно взволнованна и спокойна.
Так что я как ни в чем не бывало спрашиваю, где она была, ожидая услышать какую-нибудь ахинею. Но от ее ответа я просто офигел.
– Ходила к Спуксу.
– Чего? Ки, ты с ума сошла? Тебя хер знает кто мог увидеть там, в тюрьме.
– Мне надо было, – говорит она так, будто это очевидно, и снимает куртку.
– Надо было? Ты хоть понимаешь, что ты натворила?! – Я просто в бешенстве. Как она додумалась так подставиться? И так подставить маму и Блесс?
– Прекращай. У меня уже было разрешение на посещение, и мне нужно было убедиться, что с ним все нормально, сам понимаешь.
Я отворачиваюсь, пытаясь успокоиться: я так зол, что не знаю, что сейчас скажу или сделаю. Когда кровь немного отливает от лица, я опять поворачиваюсь к ней.
– Что, если тебя видели?
– Не видели, – отвечает она и проходит мимо меня на кухню, чтобы поставить чайник.
– Так и что? С ним все нормально? – Я все еще психую, что она так рисковала, но пытаюсь успокоиться.
– Да. Все норм. На следующей неделе его переводят. В безопасное место.
Я смотрю на Ки, но на ее лице никаких эмоций.
– Ну ладно, ты с ним увиделась. Пожалуйста, Ки, давай теперь без такой хероты.
– К тому же мне были нужны новые книги, – говорит она и показывает пакет с логотипом «Оксфама»[13] с десятком книг в мягкой обложке.
Блин, Кира – умная девчонка, но поступает иногда так глупо. Как можно было додуматься пойти к Спуксу в тюрьму? В тюрьму, где куча бандитов, и некоторые из них наверняка только ее и ждут. Бля. Ее же невозможно не заметить. На нее и в супермаркете все смотрят. А представьте, какой эффект в тюрьме, полной мужиков. Прямо как… Да я даже не знаю, прямо как что. Прямо как если красивая девушка придет в мужскую тюрьму.
Тут я вспомнил, как увидел ее из окна. Как она вышла из-за дома. Оттуда, где не должна была оказаться. Я собирался вывести ее на чистую воду, но Ки – не из тех девушек, кому можно с ходу предъявлять претензии. Действовать надо было осторожно.
– Слушай, скажи мне вот что. Как ты обратно добиралась? – спрашиваю я в конце концов, без уверенности, что хочу узнать ответ.
Секунду у нее такое выражение лица, как будто я поймал ее на какой-то херне, которую она не должна была делать. Но потом самообладание к ней возвращается, и в конечном итоге я думаю, что мне показалось.
– Меня подвез один из посетителей.
– Что за посетитель? – Такого я не ожидал.
– Который тоже пришел в тюрьму. Все нормально. Я его знаю. Это друг Спукса.
– Друг Спукса? Тебя подвез друг Спукса? Ки, у тебя, что ли, крыша поехала? Ну ты даешь.
– Я же сказала: я его знаю. Ему можно доверять. Он мне больше брат, чем Спукс.
Я не знаю, что еще сказать. Пока мы были вместе, она ни разу не упоминала никакого друга Спукса, который ей как брат, но она же меня не слушает. Правда, чтобы она была в безопасности, мне нужно, чтобы она слушалась. Тут я вспоминаю, как она вошла в дом. Что-то не сходится.
– Каким путем вы приехали?
– Каким путем? – переспрашивает она.
– Да. Каким путем?
– А… – Лицо у нее тут же просветлело. – Не волнуйся. Я попросила высадить меня у другого дома. Никто не видел, что я иду сюда. Я обошла сзади.
– Ага, – говорю я, и тогда этого мне показалось достаточно. Только потом, прокручивая это в голове, я вспомнил о книгах. Если ее подвез друг, где она взяла книги? Он завез ее в «Оксфам»? Ну, может. Но тогда получается, что он подождал ее и потом довез до дома? Что-то не клеилось.
Перерыв: 11:00
28
11:30
Чувствую, вы уже ждете развязки. Мой адвокат напоследок сказал: «Главное, чтобы они не теряли интерес», но, может, вы его уже теряете. Но я подхожу к развязке, правда. Просто дайте мне еще немного времени, лады? На чем я остановился?
А, да. На Спуксе. Короче, на следующий день после всего этого к нам пришел Курт.
– Кажется, обстановка накаляется, – говорит он. – Люди Фейса прочесывают улицы, ищут Гилти. Скоро все начнется.
– Хорошо, – говорю я. – Самое время.
Мы подумали, что чем раньше эти двое друг друга замочат, тем лучше. Мы уже почти десять дней безвылазно сидели у меня в квартире. Стены как будто сжимались, воздух – будто отравленный. За все это время у нас не было ни одной передышки за исключением того дня у мамы. Мы не могли дождаться, пока все кончится. А чтобы все кончилось, оно должно было начаться. Две банды уничтожат друг друга, и мы свободны. Нам оставалось только надеяться, что Фейс будет так занят войной, что даже не вспомнит о девушке с серыми глазами. Если повезет, может, кто-нибудь из Пушек его даже прикончит, понимаете?
Я даже начал видеть все в более оптимистичном свете. Я смотрю на Ки, которая сидит на диване: с тех пор, как она повидала Спукса, она гораздо спокойнее. Кажется даже, что она стала прежней. Я вижу, что она более сосредоточена, не такая тусклая. Ее очертания теперь более четкие.
– Малыш, еще пара дней, может, недель, и вся эта хрень кончится, – говорю я.
Она поднимает глаза от книги и включается в разговор, как будто все это время к нему прислушивалась.
– Судя по всему, Пушкам не поздоровится: и Фейс, и Олды, – говорит она спокойно.
– Не поздоровится? Им бы и один Фейс кровь попортил. А тут еще целая банда. Они по уши в дерьме. Эти ребята просто звери, – говорю я.
– Ну так а разве для нас это хорошо? – Она кладет книгу на диван и, медленно моргая, смотрит на меня.
– Ки, на что ты намекаешь? – Как же меня бесит, когда она говорит «А», но не говорит «Б».
– Гилти убьют? – спрашивает она.
– Его точно замочат, – отвечает Курт, который так заинтересовался, что отложил свой косяк.
– Если его убьют, – говорит она преспокойно, – кто тогда разберется с Фейсом?
Мы молчим, смотрим друга на друга и просто сопим в тишине.
Кира намекала, что план сработает, только если две эти банды друг друга выкосят. Если Фейс выживет, а Гилти убьют, Фейс продолжит искать нас. Его интересуют только деньги, и рано или поздно он узнает, что у Гилти их нет. Деньги у нас, и это означает одно. Джамиль растреплет Фейсу, кто устроил стрельбу, и вскоре Фейс станет искать нас. Всех нас. Меня, Курта и Киру.
Да, отчасти мы и так это понимали. Но мы с Куртом надеялись, что под перекрестным огнем Фейс схватит пару пуль. Мы думали, может, он выиграет войну между бандами и успокоится. Ну то есть, может, ему этого будет достаточно, и он просто будет рад возможности нагреть Пушек.
– Но мы-то с этим ни хрена сделать не можем, – говорит наконец Курт. – Фейс и его ребята – все равно что терминаторы. Их не остановить.
– Но это же не значит, что от них пули отскакивают, – вставляю я, думая, что, может, есть какой-нибудь способ их остановить.
Курт трет лицо огромной ладонью и тихо говорит:
– Не знаю, чувак. Может, и отскакивают.
Ки натягивает на плечи кардиган и, подумав секунду, встает.
– Значит, нам нужно как-то помешать им и Фейсу, – говорит она.
Помешать Фейсу – легче сказать, чем сделать. Как мы помешаем Фейсу? Во-первых, мы скрываемся. Мы даже по улицам не можем нормально ходить. Застряли в квартире. Во-вторых, Олды Фейса – это настоящая серьезная банда. С пистолетами и всей херней. Я имею в виду, с нормальными пистолетами. MAC–10. Это такой пистолет-пулемет. Как нам с ними бороться? Примерно это я и сказал Ки.
– Есть идеи? – добавил я, глядя на нее.
– У меня? – спрашивает она.
– Ну, у всех нас, – говорю я и быстро перевожу взгляд на Курта.
– Принято, – говорит она так, будто просить нас поделиться идеями – это самое тупое, что она когда-либо слышала. – Но я вот что скажу: я не собираюсь сидеть тут и ждать, пока меня убьют. Нам еще о маме нужно подумать, ты не забыл? – добавляет она.
– И о Блесс, – тихонько говорит Курт.
Они с Ки обмениваются таким взглядом, будто что-то от меня скрывают.
– Да, и о Блесс… – Тут ее телефон звякает уведомлением о сообщении, и она берет его и быстро говорит: – Слушайте, я тут взаперти не могу думать. Мне нужно пойти проветриться.
– Тебе нельзя выходить. Это слишком опасно, – говорю я и делаю такое выражение лица, чтобы ей стало ясно, что такой херни, как когда она пошла к Спуксу и пропала на несколько часов, я больше не потерплю.
– Все нормально. Я просто хочу пойти подумать куда-нибудь, где тихо, – говорит она и начинает надевать куртку. Кажется, над выражением лица мне надо еще поработать. Она как будто делает вид, что не понимает моих уничтожающих взглядов.
– Бро, – говорю я Курту и вытягиваю руки в его сторону, чтобы он сделал что-нибудь.
– Меня не впутывай, – говорит он.
– Да все нормально. Я пойду в какое-нибудь тихое место.
– Куда, например? – спрашиваю я обеспокоенно. Я не хочу рисковать. Вдруг ее увидят? Только не сейчас, когда пошла такая жара. Жара не в смысле погода, мы же в Англии. А в смысле, что ситуация накалилась.
– Может, в церковь, – отвечает она.
– В церковь? У нас в районе? В воскресенье? Ты совсем?..
Ки замирает, пока до нее доходит смысл моих слов. По воскресеньям в церкви в Камберуэлле народу больше, чем в «Макдональдсе».
– Может, в мечеть? – предлагает Курт. – Там ведь по воскресеньям нет толкотни? Я тебя отвезу. Мне все равно надо проведать Блесс, – говорит Курт и через мгновение добавляет: – И твою маму.
Обеденный перерыв: 12:50
29
14:00
Ну так вот, Курт повез ее в мечеть. Звучит бредово, да? В какую еще мечеть? Что-то тут нечисто, думал я. Вся эта муть, о которой пишут. Пока я был под стражей, я узнал об исламе побольше. Правда, тут он называется тюрьмислам. По большей части его принимают, чтобы получать еду получше. Иногда – чтобы иметь возможность пообщаться с корешами в тишине и покое. Иногда – чтобы мозги на место встали. По-настоящему, чтобы реально молиться об освобождении от грехов, его принимают только всякие пакистанцы и сомалийцы.
Но тогда я об исламе ничего особо не знал. Только самое основное, например, про Мохаммеда и что молятся на коврике, но на этом все. Тогда я считал, что это фишка террористов и мужиков с длинными бородами, но без усов.
Хотелось ли мне, чтобы Ки шла в мечеть, чтобы, как она выразилась, побыть в тишине и покое? Честно говоря, не особо. Ей в принципе было слишком опасно выходить. Ну то есть я понимаю. Она просиживала в крохотной квартирке и никого, кроме меня, не видела. Это жесть. Тогда я не знал, но в некотором смысле это хуже, чем тюрьма. В тюрьме тебя, по крайней мере, каждый день выводят погулять. Но в этой квартире мы задыхались. Реально задыхались.
И вдруг – мечеть. Которую я безопасным местом совсем не считал. Я себе представлял здание с менуэтами или как их там. Ну, знаете, башни, и еще вой этот. И мужики. Почему-то я думал, что в таких местах бывают только мужчины. А женщины туда ходят, только если мужчины их заставляют. Как в церкви, только наоборот: в церкви мужчины появляются, только если их туда притащат мамы и дочки.
С другой стороны, в мечети ее точно не узнают, потому что ни с какими бангладешцами и так далее мы не знакомы.
Короче, Ки уходит с Куртом и отправляется в мечеть, чтобы сидеть там и думать. Я снова остаюсь в квартире один. Каждую минуту проверяю телефон. Каждые две – выглядываю в окно. Каждые десять минуть, пока ее нет, меня тошнит. Как она домой-то вернется? Я даже не знаю, заберет ее Курт или как.
В конце концов мне стало так скучно ждать, что я сделал то же, что сделал бы на моем месте любой парень. Включил PS3. У меня есть Call of Duty, и я довольно неплохо в нее играю, но пистолетов и прочей херни мне, кажется, на всю оставшуюся жизнь хватило. Так что я играл в FIFA. У меня была офигительная «Челси», серьезно. С лучшими игроками, которых только можно купить: Роналдо, Месси, Агуэро, Бэйл, Сильва, Суарес, Неймар – кого только не было. Нападающих у меня было столько, что места для защитников почти не осталось, так что в защите у меня стояли чуваки вроде Фабрегаса и Туре. Такую команду в реальности не увидишь, но кому нужна реальность, если ты пытаешься от нее убежать?
Правда, в тот день я понял кое-что, чего не понимал раньше: нормально можно играть, только когда в голове у тебя порядок. Не в смысле, что нужно сосредоточиваться. Не нужно. Просто, когда ты, например, о чем-то волнуешься, игра не поможет тебе забыться. Она помогает сбежать от реальности, только если в твоей реальности и так ничего особо нет. Наверное, поэтому, когда суд кончается и ты отсиживаешь срок, многие играют в PlayStation. Ага, так и есть. Серьезно, в тюрьме есть PlayStation. Но, как я уже сказал, это помогает, только если тебе больше нечего делать и нужно, чтобы жизнь шла как можно быстрее.
Я выключил приставку и стал ходить по квартире, думая, чем бы заняться. Я уже вымыл всю посуду. И плиту. Оставалось только ждать. Немного погодя я пошел пошариться в спальне. На полу с Кириной стороны кровати стояла стопка книг, и я взял одну. «Убить пересмешника». Я перевернул ее и стал читать, что написано сзади на обложке. Несколько слов меня зацепило. Доброта и жестокость. Любовь и ненависть. Да, такие книги Ки обычно и читала. Сплошные противоположности. Как мы с ней. Я открыл книгу на первой странице, но не мог уследить за сюжетом. То же самое, что и с PS3. Порядка в голове не было, и я не мог вчитаться в текст. За что бы я ни хватался, мыслями каждый раз возвращался к Кире. В конце концов, я только и мог, что стоять у окна и высматривать ее или кого-нибудь, кто представляет угрозу. Не нравится мне, что ее так долго нет. Мне страшно, что все начнется по новой. Ее могут забрать. А я не уверен, что смогу снова пережить такую драму. Уже темнеет, и я начинаю нервничать. Сидеть в квартире больше не могу, так что решаю выйти. Немного подышать. В темноте, наверное, будет относительно безопасно.
Выйдя на улицу, я решаю обойти дом. Там, откуда в прошлый раз пришла Кира. Даже не знаю, почему, видимо, мне до сих пор было любопытно. Что-то тут не то, и мне просто хотелось посмотреть своими глазами. Я уже даже не был уверен, что там есть проход к другому дому. Лет сто там не ходил. Я иду к мусорным бакам, там низенькая стенка, которую я перепрыгиваю. И оказываюсь на каком-то типа пустыре на задах другого дома. Там особо ничего нет, только старые выцветшие жестянки, бутылки и всякий мусор. Похоже, здесь хотели разбить сквер, но потом плюнули. Я быстрым шагом пересекаю пустырь за пять минут и думаю, что делать дальше. Смотреть там не на что. Но вдруг появляется кое-что.
Машина.
* * *
Есть у меня особенность: у нас в районе я знаю большинство машин. Ясное дело, я знаю не все машины, а скорее вижу, когда машина вроде как не местная. У меня тогда происходит типа сбой, как когда спускаешься по лестнице и думаешь, что осталась еще одна ступенька, но ее нет, а нога шагает так, как будто есть. Короче, я вижу, как с дальнего конца улицы прямо к задней стороне дома подъезжает машина, которая кажется мне подозрительной. Или, может, дело не в этом. Может, это я сейчас так говорю, в ретроспективе, или как это называется. Штука в том, что я заметил эту машину. Я заметил, но, думаю, ее заметили бы немногие. Даже те, кто машинами интересуется. Нужно очень, очень сильно интересоваться машинами, чтобы заметить такую тачку, потому что она специально сделана незаметной.
Это была новая бледно-голубая «альпина D3», универсал с двухлитровым двигателем битурбо. Для всех остальных это просто «БМВ 3». С виду обычный универсал. Если увидите – ничего особенного не заметите. Но на самом деле их делает не «БМВ», а другая компания, «Альпина»: они берут «бэхи» и прокачивают их.
Прокачивают в основном под капотом. Берут безнаддувный двигатель и превращают в двигатель с наддувом. Это нужно, чтобы создать высокий крутящий момент на малых оборотах. Короче, фишка в том, что этого не заметишь, если не подойдешь совсем близко и не увидишь эмблему «Альпины». Но если разбираешься в машинах, как я, реально разбираешься, то понять можно по колесам. На них ставят двадцатиспицевые литые диски. На той были девятнадцатидюймовые. Это тачка для тех, кто в них понимает. Так что она бросилась мне в глаза. И в голове у меня крутилось, что она, наверное, стоит тысяч двадцать пять фунтов или типа того. Она постояла минуту, задняя дверь открылась, и я офигел: выходит Кира. Она нагибается, чтобы что-то забрать, а затем идет в мою сторону. Я не вижу, что там у нее, но похоже на какую-то непонятную черную простыню. Я быстро присаживаюсь за грузовиком, который стоит на парковке, пока она меня не увидела.
Я сижу на корточках и смотрю, как она проходит мимо. Слежу за ней взглядом, пока она возится с этой черной простыней, а потом идет к главному входу моего дома. Блин. Мне нужно вернуться первым. Я чувствую, что должен увидеть, что будет написано у нее на лице, когда она войдет в квартиру.
Я понимаю, что у меня есть всего лишь минут пять, чтобы вернуться тем же путем и опередить ее. Я бегу и только тогда вспоминаю, что не бегал уже несколько лет. Две минуты – и я дома, легкие чуть не лопаются.
Я открываю дверь, и, хоть я уже остановился, мысли все еще носятся в голове. Что, блядь, происходит? Почему она приехала на такой машине? Я выглядываю за дверь и понимаю, что успел первым. Теперь осталось придумать, что я ей скажу. Так что я жду. И через несколько минут дверь открывается.
Когда она входит, это совсем другой человек. И я не имею в виду внутренне. Я имею в виду, это вообще не она. Я ее даже не узнал. Честно, я чуть не заорал. На полсекунды я подумал, что оказался в кошмаре. Только когда она открыла лицо, я понял, что это Ки. В парандже. Вылитый Дарт Вейдер, серьезно.
– Да блин, – говорю я, как только узнаю ее. У меня чуть сердце не остановилось.
Она улыбается мне, будто говорит: «По-дурацки я выгляжу, да?» – а я не могу понять, смеяться мне или нет.
– Да-да, – говорит она спокойно и снимает паранджу полностью. – А я думала, ты обрадуешься.
– Обрадуюсь?
– Это разве не лучшая маскировка? Я теперь смогу выходить каждый день. – Она вешает это черное поблескивающее одеяние на крючок у входной двери.
– Слушай, не уверен, что… – говорю я, но она жестом останавливает меня:
– Так, помолчи. Короче, кажется, я начинаю понимать, как нам выпутаться, – говорит она, и ее глаза снова сияют. Как будто возвращается прежняя Ки, и на секунду я совсем забываю про ту «альпину». Не могу пока найти объяснения и забиваю на это.
– Ого, уже? Ну ты голова, Ки. Признаю. Ты умная. Я это всегда говорил. Рассказывай. Что ты придумала?
– Придумала? Пока ничего. Я же говорю, я начинаю понимать, как выпутаться. Мне просто нужно время. Дай мне несколько дней, чтобы тщательно все обдумать. И потом я скажу, что придумала. Сменим тему. Как думаешь, что там у Курта с Блесс происходит? – Она улыбается той самой улыбкой. Думаю, вы поняли.
– Ты о чем это, Ки? Ничего у них не происходит. Он просто пошел маму повидать. Эй, хорош, чего ты так лыбишься. – Я толкаю ее на диван, и мы оба хохочем, как дети.
Это и был переломный момент. В день, когда она вернулась из мечети. С той минуты все изменилось. Я должен был догадаться. Будь у меня такие мозги, как у нее, я бы все понял, но, как я уже говорил, у меня голова устроена по-другому. У меня все либо черное, либо белое. А у нее… у нее – всех цветов радуги.
Перерыв: 15:00
30
15:15
В общем, следующие четыре-пять дней Ки на целые часы уходит в мечеть. Надевает свою паранджу и идет, берет с собой только телефон. Я пытаюсь узнать, зачем ей обязательно идти туда, в мечеть, но она съезжает с темы.
– А ты хочешь, чтобы я в таком наряде пошла в парк или в библиотеку? – говорит она, будто я спросил несусветную глупость.
– Но зачем тебе вообще туда идти? – спрашиваю я на четвертый день. – Нельзя думать здесь, в квартире?
– Нет, нельзя. Мне нужно сосредоточиться. Нужно пространство. Нужен покой. Как я могу сосредоточиться, если ты мне постоянно в шею дышишь?
– Знаю, – говорю я. – Но ты разве не понимаешь, что выходить опасно? Опасно и для тебя, и для мамы, и для Блесс, и для Курта. Для всех, Ки. Тебе так сильно нужно это твое пространство для думания?
– Все нормально, малыш. Я же надеваю вот это, – говорит она, теребя край паранджи. – Я невидимка.
Я попытался даже проводить ее, но она не дала. Сказала, слишком опасно. Использовала против меня мои же аргументы.
Потом она возвращалась, и глаза ее каждый раз сверкали, а вся она как будто искупалась в свете. Снова ожила. Но было еще кое-что. Она стала скрытной, понимаете? Нервной, дерганой. И каждый раз, когда я спрашивал, продвинулась ли она с планом, она говорила только:
– Не совсем. Мне нужно еще немного времени. Он в процессе.
На четвертый или пятый день я начал за нее беспокоиться. Серьезно беспокоиться. Я спрашивал себя, не сказывается ли на ней напряжение оттого, что она взвалила на себя этот план. Хрен его знает, как нам выпутаться из этой херни. И вообще, с чего я решил, что Ки найдет решение? Что она сделает? Выдумает план, в результате которого Фейс каким-то образом возьмет и исчезнет? Одно дело – разобраться с какой-то бандой, но Фейс – это премьер-лига. С ним мы не справимся. «Мыши со змеей не тягаться, – сказал я себе. – Мыши со змеей не тягаться».
Но чем больше я думал, что это невозможно, тем более очевидным было решение. Как его воплотить – уже другой вопрос, но решение я, по крайней мере, нашел.
Я стал смотреть в окно и заметил, что небо потемнело, как будто собиралась гроза. Хорошо бы, Ки не попала под ливень. Она наверняка не взяла зонтик. Я поймал себя на мысли, что гадаю, промокает ли паранджа. Потом начал думать о том, попадет ли она под дождь, а дальше – о ее поведении, как вдруг она вернулась.
На лице у нее было такое выражение, будто на нее снизошло просветление. Она больше не казалась взволнованной. С каждым днем она становилась все менее напуганной и все более сосредоточенной. Ее серые глаза лениво двигались под веками, и я практически видел, как ее мозг щелкает задачки и отсеивает варианты решений. Она ведет себя странно потому, что сказалось постоянное сидение в квартире или, может, потому, что в этой мечети, куда она ходит, творится какая-то хрень? Мало ли. В конце концов, в таких местах ведь отлично умеют из людей делать шизиков, да?
Я пошел не именно что следить за ней. Скорее, просто чтобы самому убедиться, что с ней все нормально. Кто знает, чем они там занимаются после молитвы? Может, собираются все вместе в комнате с картой на стене и планируют очередной теракт, а может, просто пьют чай с плюшками? Кто знает? Уж точно, блин, не я. Понимаете, я просто хотел убедиться, что ей там не пудрят мозги. У нее своих проблем по горло, не хватало еще помогать каким-нибудь там сестрам ислама со всякой их херней.
До ближайшей мечети можно было быстро доехать по прямой на автобусе. Она оказалась не такая, как я себе представлял: без купола и этих менуэтов. Больше походила на маленький зачуханный центр культуры и досуга, который приспособили под мечеть. Я точно не знал, туда ли она ходит, это была просто догадка. Не знаю, почему я ни разу даже ее не спросил. Может, боялся, что, если буду наезжать на нее с вопросами о том, куда именно она ходит, она решит, что я на нее давлю.
Короче, на пятый день – это, кажется, была пятница – через полчаса после того, как она ушла, я решил пойти за ней. Не чтобы проследить или что-то проверить, а, как я уже говорил, просто чтобы убедиться, что все нормально.
Я надвинул капюшон худи на глаза и сбежал по лестнице к тяжелым металлическим дверям подъезда. Я толкнул их, и в меня ударил свет – бам. А потом – запахи, которые я почти забыл. Странно было оказаться на улице в разгар дня. Казалось, я уже сто лет не видел настоящего дневного света. Дальше всего от дома я отошел в тот день, когда увидел «Альпину», но тогда был уже вечер. Я посмотрел на небо, которое с каждой секундой темнело, и запахнулся поплотнее. Побежал к ближайшей остановке и занырнул под козырек, как раз когда упали первые капли. Непонятно почему, но я был сильно встревожен. Как будто скоро случится какая-то хрень.
Я вскочил в первый попавшийся автобус и сел на нижнем этаже, подальше от детей наверху, которые галдели так, как галдят люди, у которых нет реальных проблем. Я только хочу убедиться, что с Кирой все нормально, сказал я себе, глядя в окно. Ехать было недалеко, пара остановок. Затем показалось приземистое квадратное здание. Я нажал на кнопку, вышел и побежал к нему, держась поближе к стенам, чтобы не попасть под дождь. Высоко на кирпичной стене, прямо над надписью «Общественная мечеть Камберуэлла», все еще висела вывеска «Центр культуры и досуга». Я сделал глубокий вдох и подошел к главному входу.
Молитва еще не кончилась, так что я остался снаружи и ждал у дверей, чтобы не мокнуть под дождем. Прерывать молитву мне не хотелось. Не хочется, знаете ли, рамсить с братьями-мусульманами, когда они молятся. Судя по тому, что я о них слышал, они такое не оценят.
Минут десять спустя народ начинает выходить. Сотни людей валят наружу. Интересно, как они все поместились в таком маленьком здании. Там было даже больше людей, чем в маминой церкви, а она каждое воскресенье просто битком. А в эту мечеть набилось, наверное, раза в три больше народа, чем я когда-либо видел в церкви. Внутрь я не пошел, но заглянул в окна двойных дверей.
Там все так, как показывают по телику. Целые ряды людей, которые сидят друг к другу вплотную и молятся. Честно говоря, на секунду я даже задумался о религии: может, в этом действительно что-то есть? Так много людей в таком маленьком пространстве и все молятся? Там же даже стульев нет. Все сидят на полу. В такое место не пойдешь, чтобы просто побыть в тишине или потому что тебя мама заставила, правда, все равно можно отключиться и думать хотя бы о том, что тебя ждет воскресный обед. А тут ведь даже не поют. Больше похоже на спортзал. Куда ты приходишь, занимаешься своим делом и уходишь.
Короче, я ждал и высматривал Ки, как вдруг понял, что выходят только мужчины. В смысле, не в основном мужчины. А только мужчины. Исключительно. Так что, когда выходили последние задержавшиеся, я остановил одного помоложе.
– Слушай, а женщины сюда ходят? – спросил я, пряча глаза.
– Вход для женщин с другой стороны, – отвечает он, надевает обувь и смешивается с толпой других выходящих.
Откуда мне было знать, что есть вход для женщин? Блин. Я обегаю здание и вижу, как открывается дверь – я вовремя. Они начинают выходить, сначала медленно, но потом их становится человек шестьдесят. И тут до меня доходит. Вот я идиот.
Каждая вторая женщина одета в черную паранджу. Тут десятки Кир, которые разбредаются в разные стороны, чтобы скрыться от дождя. Блин. Я не могу пойти за всеми разом, так что я решаю, что мне остается только вернуться домой. И быстро.
Я не светился, опустил голову, до упора застегнул худи, ни на кого не смотрел. Не прошло и десяти минут, как я уже бегом поднимался по лестнице к своей квартире. Дышал тяжело, потому что спортом я тогда вообще не занимался. Это сейчас я в тюрьме раскачался и выгляжу как супергерой, но тогда, пока мы безвылазно сидели в квартире, я был больше похож не на Человека-паука, а на Человека-толстяка.
Что меня напрягло, когда я вернулся, так это что Кира еще не пришла. Может, она осталась с другими женщинами в мечети, чтобы переждать дождь. Я ведь не заходил внутрь, так что вполне может быть. И вообще, она же не молиться туда ходит, так что, может, сидит в какой-нибудь другой комнате, где люди, например, медитируют.
Так что час спустя, когда она вернулась, я ничего не сказал. Никто ведь не хочет быть парнем, который следит за собственной девушкой.
С паранджой, перекинутой через руку, она впорхнула на кухню, где я подогревал на обед суп. Она шутливо сказала: «Дорогой, я пришла», повесила паранджу на стул, а сама села у стола на другой.
– Садись, надо поговорить. – Она улыбается мне.
Я сажусь рядом и чувствую жар, который исходит от ее тела. Затем она кладет руку мне на ногу, и в голове у меня начинается водопад. Мысли льются потоком. Ее лицо рядом с моим. Ее взгляд, которым она приковывает меня к себе. Запах ее кожи. Голова кружится от воспоминаний – о ней, о нас. Какими мы были до всего этого. Она так давно не прикасалась ко мне, что я почти забыл, что раньше мы были живым существом. Огнедышащим существом. Я смотрю на нее, и она улыбается той своей улыбкой. Как улыбалась раньше.
На секунду я забываю, что мы в полной заднице. Затем во мне что-то щелкает, и я возвращаюсь в реальность: как когда засыпаешь, а потом вдруг просыпаешься.
– Эта штука водонепроницаемая? – Я показываю на паранджу.
– Чего? Эм-м, нет. – Тут она понимает, почему я спрашиваю, и добавляет: – А, меня подвезли. Ну все, хватит об этом, лучше послушай. Кажется, я все придумала.
Секунду я тупо смотрю на нее, пока ее взгляд не напоминает мне, что нам надо бы подумать о более серьезных вещах.
– Ладно, – говорю я. – Я, правда, тоже вроде как все придумал. – Я придвигаюсь на стуле поближе к ней.
– Да? Ну выкладывай, гений, – говорит она, по-прежнему улыбаясь. – И, кстати, налей мне этого невероятно аппетитного супа.
В это мгновение как будто материализовалась прежняя Ки. Она казалась почти такой же, как раньше. Если бы я только мог удержать ее, чтобы она осталась здесь, все было бы нормально, я точно знаю.
– Ну, – говорю я, наливая ей в чашку суп, – я тут подумал, что Гилти никак не сможет победить банду из двадцати вооруженных мужиков. Это просто вопрос количества, так?
– Продолжай.
– Правда…
– Ну? – говорит она с любопытством.
– Мыши со змеей не тягаться.
Она смотрит на меня так, будто я чокнулся.
– Ты как себя чувствуешь? – спрашивает она с такой типа полуулыбкой.
– Но если змее отрубить голову?
– Эм-м… Чего?
– Что, если змее отрубить голову? – говорю я и понимаю, что это звучит бредово, хоть я и знаю, что имею в виду.
– Ну тогда, конечно, – медленно произносит Ки с таким видом, будто разговаривает с умственно отсталым.
– Значит, так и нужно сделать. Нужно придумать, как отрубить змее голову.
– О чем это ты?
И я объясняю. Что я размышлял, как мышь может победить змею, и что никак – только если змею обезглавить. Но я и сам слышу, что это звучит тупо, так что я замолкаю на полуслове.
Через минуту она улыбается себе под нос и говорит:
– А ты все-таки гений.
– Можно и без сарказма, – говорю я.
– Да нет. Серьезно. Я подумала о том же.
И тут она произносит слова, которые меняют всю нашу жизнь. Такие слова не возьмешь назад. Они начинают жить сами по себе. Это как посадить семечко. Можно только отойти и наблюдать, как оно прорастает.
– Нам нужно убрать Фейса. Тогда все сразу закончится. И у нас снова будет более-менее нормальная жизнь. Никаких больше пряток, как будто мы беглые преступники.
– Да! Я к этому и вел! – говорю я, пораженный, что хоть раз в жизни додумался до чего-то умного. И тут до меня доходит смысл ее слов. – Нам? Я про «нас» ничего не говорил. – Мне уже не нравится, к чему она, как мне кажется, клонит.
– А кому еще? Гилти? Ты думаешь, у него получится? – Она смотрит прямо на меня.
– Думаю, да. Мы можем устроить Фейсу какую-нибудь подставу, а Гилти его завалит. Один на один. Эффект неожиданности.
– Гилти? – Она распахивает глаза. – Он, насколько я понимаю, даже мусор вынести не сможет. Нет, малыш. Мы не можем так рисковать.
– Не знаю, Ки, с кем ты разговаривала и что слышала, но с Гилти лучше не связываться. Он чувак жесткий.
– Дело не в этом. Мне не важно, насколько он жесткий. Мне важно, хватит ли ему мозгов, чтобы подобраться к Фейсу. А судя даже по тому, что мне рассказывал ты, не хватит, – говорит Ки, и я понимаю, что она права.
– И что? – спрашиваю я. – Кто тогда это сделает?
– Мы. Это придется сделать нам, – говорит она и выходит из комнаты.
Длинный перерыв: 16:05
Центральный уголовный суд Т2017229
Дело рассматривает: ЕГО ЧЕСТЬ СУДЬЯ СЭЛМОН, КОРОЛЕВСКИЙ АДВОКАТ
Заключительные речи
Суд: день 36
Четверг, 13 июля 2017 года
ВЫСТУПАЮТ
Со стороны обвинения: К. Сэлфред, королевский адвокат
Со стороны защиты: Подсудимый, лично
Расшифровка цифровой аудиозаписи выполнена Закрытой акционерной компанией «Т. Дж. Нэзерин», официальным поставщиком услуг судебной стенографии и расшифровки
31
10:15
Так вот, Кирин план, о котором я рассказывал вчера, план, как убрать Фейса. Не знаю точно, когда и как так получилось, что Ки, по сути, стала главной. Может, это потому, что она умная, или потому, что у нас идей не было. Но в то время всей операцией руководила Ки. В нашем маленьком отряде из трех человек генералом была она.
Я все еще не совсем понимал, что Кира имеет в виду, говоря, что с Фейсом придется разобраться «нам». Что она имеет в виду, что нам реально придется все сделать самим. Думал, может, мы устроим все так, чтобы это сделал кто-нибудь из Пушек. Или еще как-нибудь. Так, чтобы физически это не пришлось делать нам.
Ну то есть да, убить его. Взять и убить. Но я же говорю: я не думал, что она имеет в виду, что убить его должны мы. Так что нет, на этом вы меня не поймаете.
И да, еще раз: это все выглядит так, будто я виновен. Но, как я уже говорил, я не думал, что она реально имеет в виду, что убивать его будем мы. Короче, на следующий день мы позвали Курта, чтобы все с ним обсудить. Мы не могли до него дозвониться и подумали, что он, как обычно, меняет симки. Но в конце концов Ки разыскала его, позвонив маме: там он и оказался.
– Приходи к нам, надо кое-что перетереть, – сказал я и положил трубку. Ки снова улыбнулась той своей улыбкой, которую, как предполагается, я должен расшифровать, но не могу.
Курт пришел очень нервный.
– Творится полная жопа. – Он стягивает куртку и перекидывает ее через спинку стула.
– Погоди, – я протягиваю ему пиво до того, как он успевает взять его сам, – сначала скажи, что ты делал у мамы.
– Ты хочешь сказать, у Блесс. – Ки улыбается так, будто это шуточки.
Курт чуть не роняет пиво.
– Да ничего. Просто зашел посмотреть, все ли у них в поряде. – Он становится каким-то бордовым. – Короче, люди поговаривают, что… – начинает он, как вдруг Кира прыскает со смеху.
– Почему ты так выражаешься? – спрашивает она.
– Как – так?
– Как сутенер из американских фильмов семидесятых.
Мне почему-то тоже становится смешно:
– Реально, чувак. Что это у тебя за словечки?
– Какая разница, – говорит он. – Но жопа творится полная.
– И что за жопа?
– Вонючая. Сегодня утром Фейс стрелял в Гилти.
– Чего? Он умер? Блин, да ну на хрен? – Глаза у меня округляются: уже не до шуток.
– Да не. Стрелял, а не застрелил. Ну, не сам Фейс, а один из его мелких. Их было четверо, на великах. Они проезжали мимо клуба как раз, когда тот выходил, и один из них пальнул в него раз сто. Не поверите, но ни одна пуля его не задела.
– Бля, – говорю я и смотрю на Ки.
Знаю, это звучит странно. Бандиты на великах. Но, как я уже говорил, вся эта тема с наркобизнесом – все равно что армия. Генералы, лейтенанты, рядовые. Генералы, лейтенанты, ну и некоторые рядовые, ездят на тачках. Остальные рядовые, помладше, как раз те, кого мы называем – то есть они называют – мелкими, гоняют на великах.
Вы, наверное, видели, как такие ребята ездят по улицам туда-сюда. С виду обычные школьники. Но знаете что? Эти школьники – не просто школьники, и они не всегда ездят просто так. Эти десятилетки – барыги. Будущие рядовые. И когда они ездят, то ездят формированием. В зависимости от того, сколько их, двое могут ехать впереди, оценивать обстановку. Мелкий с пистолетом – на некотором расстоянии, по сторонам от него – еще по двое. Они его прикрывают. Ищут мишень. Едут мимо. Тот, что с пистолетом, стреляет и уезжает. Остальные забирают всю наркоту и все деньги, которые находят, и – пуф – их уже нет.
И вся суматоха, когда они потом разъезжаются в разные стороны, – тоже не случайна, все продумано. Рассредоточиваемся. Чтобы не поймали. Если пахнет жареным, пистолет выбрасывают. На нем не будет отпечатков, потому что мальчишки в латексных перчатках. Эти мелкие – не дураки.
Короче, Курт говорит, что мелкие попытались убить Гилти. И тут Ки слетает с катушек.
– Фейса надо убирать. Немедленно. – Она, прищурившись, смотрит на нас обоих. – Если так и будем тянуть, Гилти убьют, а за ним – нас. Нужно действовать.
– И все? Что ж ты сразу не сказала? Блин, погоди, я сейчас вызову киллера на час, – говорю я.
Ки пристально смотрит на меня.
– Да не, чувак, все норм, – говорит через некоторое время Курт. – Мы можем это провернуть.
– Как?
– Я скажу Гилти, что ему готовят подставу и что он может расставить ловушку, – говорит Курт, – и потом, типа, убрать Фейса. Или типа того.
Мы с Ки смотрим на него и пытаемся найти слова, но он все понимает и опускает взгляд в пол.
– Слушай, мы все понимаем, что он типа плохой чувак и все такое, но Гилти даже слово «ловушка» правильно написать не сможет, – говорит Ки.
– Ни за что на свете, – говорю я. – Ни за что, блядь, на свете.
– Другого выхода нет. – Она крепко сцепляет на груди руки.
Мне вдруг показалось, что она выскальзывает у меня из рук. Все, чего я хотел, – вернуть нашу прежнюю жизнь. Когда днем мы вместе ходили в «Барнардос»[14], где она выбирала книги. Когда валялись по вечерам на диване и смотрели кино, и ничто на нас не давило. Я хотел снова смотреть в ее глаза и видеть в них свое отражение. Я хотел, чтобы она снова стала собой.
Слушайте, я знал, что сам Гилти точно не додумается, как убрать Фейса. Фейс слишком умный и переиграл бы его в секунду. Еще я знал, что, если мы хотим остаться в живых, Фейса надо убрать. В теории я понимал, что все это так. Но все равно не мог перекинуть мостик от того, что кажется логичным в теории, к практике. Мне это казалось диким. Дико, что мы вообще говорим о том, чтобы убить человека. Да блин, мы и так уже чуть не убили одного. В смысле, случайно. Но тут уже совсем другая херня.
Во-первых, мне не хотелось втягивать Ки в очередную историю. Ей и так переживаний хватит на десять жизней вперед. Только преднамеренного убийства не хватало. И даже ее несгибаемости есть предел. Со стороны может показаться, что она крепкая. Как восьмицилиндровый двигатель. Но любой двигатель под давлением сломается. Периодически его можно крутить до осечки, но постоянно так делать не будешь. А она крутится так уже некоторое время. Короче, я не хотел в очередной раз испытывать ее на прочность. Нельзя было впутывать ее снова.
И был еще другой риск. Фейс был такой умный, что мог переиграть не только Гилти, – его, блин, и пятилетка мог переиграть. Фейс был слишком умный, пожалуй, даже умнее Ки. Да, она способная, и даже очень, но я знал пределы ее способностей. А вот пределов его способностей не знал. Насколько он умный? И если все пойдет по пизде, это не игра, где можно перезагрузиться, получить еще жизней и начать сначала. Если все пойдет не так и Фейс нас разоблачит, мы умрем. Это точно. Он пришьет нас, не раздумывая.
И еще. И еще оставался один простой факт – речь идет о жизни. В конечном итоге это ведь человеческая жизнь. Пусть даже и такого человека, как он. Знаю, Ки стреляла в Джамиля и чуть не убила его, а мы потом выбросили его, думая, что он труп, но это же была случайность. Ки не собиралась в него стрелять. Не собиралась его убивать. И я знаю, что не погиб он тоже случайно. Мне сказали, что я, возможно, помог ему выжить, потому что замотал скотчем его рану и кровотечение прекратилось. Не знаю, так ли это, но точно знаю, что даже если я и помог ему выжить, то опять же случайно. Я не собирался его спасать, но и убивать не собирался.
Но с Фейсом – дело другое. Я знал, что он, не моргнув глазом, убил бы меня, убил Ки, убил Курта, убил наших родственников. Можно ли тогда убить его? Даже не знаю. Но все равно, если только он не стоит передо мной, направив на меня пистолет, мне казалось неправильным взять и убить его. Ну то есть намеренно. Это как стрелять в спину. Готовить убийство живого человека, у которого бьется сердце, – не то же самое, что убить его случайно. И не то же самое, что спровоцировать замес, чтобы на спусковой крючок нажал кто-то другой. А готовиться сделать это самому – уже другой уровень. Это, как по мне, уже убийство.
Перерыв: 10:45
32
11:20
Позже Курт ушел, и мы договорились, что обдумаем план действий и все обсудим на следующее утро. Чем больше я думал, тем больше мне казалось, что иначе нельзя. Но я все равно не мог сжиться с этой мыслью. Почему мне так погано? Он бы убил меня, если бы вычислил. А я тут угрызениями мучаюсь. Чем это отличается от того, когда я выстрелил в парня под мостом, чтобы увезти Ки? А если бы Фейс размахивал пистолетом у меня перед носом, мне было бы о'кей убить его? Тогда я бы выстрелил? Надо ли мне ждать, пока так и случится? Если ты знаешь, что человек воспользуется малейшей возможностью, чтобы убить тебя, будет ли это все еще считаться самозащитой? Если ты просто попытаешься сделать это первым? Честно – не знаю. Никак не могу разобраться.
В тот вечер мы с Ки допоздна разговаривали. Два часа она записывала в блокноте детали плана и потом дала почитать мне. Но чем больше я читал, тем сумасброднее мне казалась наша затея. Нам нужен пистолет. Нам нужно знать местонахождение Фейса. Нам нужно продумать уход с места преступления. И нам нужно больше удачи, чем человеку дается за десять жизней. И тут меня прорвало.
– Все, отменяется, – говорю я, бросая ее блокнот на стол.
– В смысле?
– В прямом. Отменяется. Мы не будем убивать двоих человек без веской причины.
– Веской причины? А твоя жизнь? Моя? Моя жизнь – это для тебя недостаточно веская причина? – Ее глаза снова искрят.
– Ки, твоя жизнь – это одно дело. Наша жизнь в наших руках. Мы можем уехать. В Шотландию или еще куда. В Испанию, мы же собирались в Испанию. Мы все еще можем поехать. Деньги у нас есть. У нас есть выбор. Давай просто уедем. Я не могу никого убивать. И не могу позволить тебе участвовать в убийстве.
– Мне?! – переспрашивает она, повышая голос. – Не можешь позволить мне участвовать в убийстве? А раньше ты об этом подумать не мог? До того, как поехал забирать меня от Пушек и устроил стрельбу?
– А что мне было делать? – Мой голос тоже взлетает на максимальную громкость. – Оставить тебя там? По-твоему, у меня был выбор?
– А сейчас у тебя какой выбор? Вот серьезно? Если исчезнешь, Блесс убьют. Маму тоже. Фейс не остановится. Ты и сам знаешь. Он как робот. Он пошлет своих мелких мальчишек на великах к дому твоей мамы, это просто вопрос времени. Хочешь подождать, пока они сто раз выстрелят в нее? Или надеешься, что опять промажут?
– Ки, пока он не наставляет на меня пистолет, он обычный человек.
Тут она все бросает и смотрит прямо мне в глаза.
– Так вот в чем дело? За душу свою переживаешь? – Она чуть ли не смеется, но так, что мне не по себе.
– За душу? Ничего я не говорил про душу. Я говорю о жизни. О живом человеке. Ты говоришь о том, чтобы человека убить. Спланировать, осуществить. Осуществить убийство. Ки, если мы это сделаем, мы станем такими же, как он.
– Мы ни разу не такие. Он убивает из-за денег. Он убивает просто ради развлечения. Он продает наркотики. Ты продаешь машины. Ты – не он. Мы – не он. Никто по нему плакать не будет. Поверь. Никто. Даже его мать. Он сам подписал себе приговор. Не мы. А он, – говорит она уже более спокойно. Глубоко вздыхает и смотрит на меня чуть более ласково. – Ну так что, хочешь еще раз пробежаться по плану?
– Не-а. – Я выхватываю блокнот, которым она помахивает у меня перед лицом. – Я уже все прочитал.
– Хорошо. Завтра все обговорим еще раз. Когда придет Курт, останетесь с ним, пока план не уложится у вас в голове.
– А ты? Ты что будешь делать?
– Пойду в мечеть, – отвечает она, встает и уходит в спальню, а я остаюсь сидеть и смотреть на ее записи. Это будет полная катастрофа – нутром чую.
* * *
На следующее утро Курт приходит точно к завтраку. Как будто почуял запах яичницы. Он кивает Кире и подтягивает к себе стул.
– Ну так что, у Ки есть план? – спрашивает он меня, но указывает на Киру, которая накладывает ему яичницу.
– Ага, – говорю я и показываю ему блокнот.
Он садится за стол и начинает читать. А дочитав, улыбается.
– Ки, – говорит он ей, поднимая блокнот вверх, – респект.
– Ешьте завтрак, – говорит Ки в ответ, – мне надо утрясти последние мелочи. Но к моему возвращению вы должны все это запомнить, – добавляет она и, прежде чем я успеваю попрощаться, уходит, держа паранджу под мышкой.
– Че как? – спрашивает Курт, видя, что я нервничаю.
– Никак.
– О'кей. Ну тогда… Что с настроением?
– Переживаю из-за Ки.
– Почему?
– Да из-за всего. План этот. Убить Фейса – это же пипец, бро. Мы не можем взять и застрелить бандита. Мы же не в кино.
– Понимаю, бро. Но какие у нас еще варианты?
– Можем просто свалить. Пуститься в бега.
– Бля, чувак. Ты же сам знаешь, что без Блесс не поедешь. И без мамы, конечно. Нам ничего другого не остается.
– Ладно. Предположим, ты прав. Вариантов нет. Понятно. Бежать мы не можем. Пойти в полицию не можем. И не можем просто ждать, пока нас прикончат. Так что да, что нам еще остается? Скажи мне тогда вот что. Как, блин, мы это провернем? – Я трясу перед ним блокнотом. – Этот план? Как мы уберем этого чувака, Фейса?
– Застрелим. Как Кира предлагает.
– Ага. Но как мы, по-твоему, его найдем? Мы как бы не можем позвонить его секретарше и спросить, где он.
– Ну так через Ки, – говорит Курт так, будто ответ все это время был у меня перед глазами.
– Ха-ха, бро, очень смешно. О'кей, ладно. Как Ки его найдет?
– Ну она просто знает. – Его лицо ничего не выражает.
– В смысле «она знает»? – Я уже вообще ничего не понимаю.
– Она просто знает всякое.
Курт заталкивает в рот огромный кусок яичницы, наклоняет голову и смотрит на меня так, будто теперь это он ничего не понимает. А потом говорит:
– Ну, вся инфа, которую она мне передавала, подтвердилась. У нее надежные сведения.
Я делаю вдох, пытаясь осознать смысл его слов.
– Чего? Кира передавала тебе инфу? Бро, какую еще инфу?
– Ну, типа, туда сегодня не ходи, там будет такой-то.
– Ки? Ты серьезно?
– Ну да, серьезно. Думаешь, Гилти чисто случайно от пуль не пострадал? Кевлар, бро.
– Чего? – поражаюсь я. Я просто в шоке. Я даже не сразу сообразил, о чем это он, чтобы задать нужные вопросы.
– Кевлар. Бронежилет. Гилти был в бронежилете. Он знал, что Фейс готовит покушение. Вот почему те девятимиллиметровые пули ничего ему не сделали, – говорит Курт, разглаживая рубашку, будто показывая, где обычно носят бронежилет.
– Да это понятно. Что такое кевлар, я знаю. В смысле, как? Ты говоришь, это Ки сказала тебе, что Фейс попытается убить Гилти? – Я ушам не могу поверить.
– Ага, она. Назвала дату и время.
– Бля, и она сказала, как это узнала?
– В мечети.
– Где-где?
– В мечети. Она знает кого надо. Ей сливают инфу. И она всегда подтверждается, отвечаю. Сам ее спроси, когда она вернется. Блин, я думал, ты знаешь. Ты не знал?
– Нет, ни хрена я не знал.
Я уже вообще не понимал, что происходит. Ки передает инфу Курту, чтобы тот передал Гилти, что Фейс собирается его грохнуть? Твою мать, она-то откуда знает? Я не мог поверить, что ей это говорят в мечети. А я-то че? Я, что ли, вчера родился?
Она что, сходила туда и сразу зазнакомилась с чуваками, которые сливают инфу об одном из самых матерых гангстеров в стране? Да ну на хрен. Я на такую хрень не куплюсь. И потом, даже если какие-то мужики – или даже женщины – что-то ей говорили, откуда ей знать, что это не Фейс их подослал? Это в его стиле. Он же как комиссар по информации. Я бы нисколько не удивился, что он скармливает кому-то ложные сведения. Из этого могла получиться как раз такая история, которую люди еще долго пересказывали бы друг другу. Как ту, другую, про футболки с буквами R.I.P.
– Слушай, бро, подожди меня тут. Я быстро. – Я оглядываюсь в поисках ключей и направляюсь к двери.
– Эй, ты куда? – удивляется Курт, но не настолько, чтобы перестать есть.
– Пойду посмотрю, куда она ходит, – говорю я и ухожу.
Обеденный перерыв: 13:00
33
14:10
Надеюсь, вы хорошо пообедали. Мой обед, понятное дело, Гордон Рамзи разнес бы в пух и прах.
Так вот, я решил пойти поискать Киру. Погода до сих пор была довольно английская. Серость с дождем, который так и не решился ливануть как следует. Я натянул капюшон худи, опустил голову и вышел из дома. Залез в автобус и сам не заметил, как оказался у женского входа с обратной стороны мечети. Сам не знаю, как туда добрался. Вообще этого не помню.
Я жду, гадая, какой у нас будет разговор. Я более-менее знаю, что скажу сам, но вообще не могу представить, как можно объяснить эту ситуацию, чтобы она стала менее дикой. И больше всего меня накаляло вот что: что бы она там ни делала, она делает это втихаря – почему? Правда же? Могла хотя бы рассказать.
– Друг, тебе нельзя стоять у женского входа.
Я удивленно оглядываюсь и вижу заговорившего со мной парня. Он улыбается, и я понимаю, что он не дерзит. Я перемещаюсь к главному входу. Капает уже сильнее, так что я стою прямо у входа и жду. И снова вижу в дверных окошках ту же картину. Люди стоят рядами, как бутылки в алкогольном магазине, соприкасаясь плечами. Все двигаются, как один, встают, опускаются на колени, встают. Даже когда они принимают позу типа «я презренный», все опускаются и поднимаются одновременно, как будто внутри у них таймер.
Когда они наконец высыпают наружу, некоторые кивают мне. Я даже узнаю их с прошлого раза. И тут, кажется, прямо ко мне идет низенький мужчина в белой маленькой шапочке и таком типа хлопковом платье и улыбается так, что на щеках показываются ямочки. Прежде чем я успеваю отойти с дороги, он протягивает руку:
– Ас-саляму алейкум, брат.
– Сламалайкум, – отвечаю я или что-то вроде того.
– Имам хочет поговорить с тобой, – говорит он, все так же улыбаясь.
– Кто?
– Имам. Наш… Э-э… Священник.
– Зачем? Я ничего такого не делаю. – Я хмурюсь и поворачиваюсь, будто собираясь уходить.
– Да-да, он просто хочет поговорить. Может, ты хочешь что-нибудь спросить? – Он по-прежнему улыбается.
– Спросить?
– Об исламе.
– А, да нет. Я просто ищу кое-кого, – говорю я и делаю вторую попытку уйти.
– Я уже видел тебя здесь, брат. Может, тот, кого ты ищешь, – Аллах? – спрашивает он с той же улыбкой Будды.
– Аллаха я не ищу, уж поверьте, – говорю я и отворачиваюсь по-настоящему. Но как только я делаю шаг, я чувствую, как мою руку осторожно сжимают, и вижу, что он удерживает меня. Я подавляю инстинктивное желание вырваться и ударить его в лицо.
– Зайди, всего на пять минут. Спроси имама, о чем хочешь, а потом иди по своим делам. Только пять минут.
Толпа почти разошлась, так что мы с ним остались практически вдвоем. Дождь полил сильнее, и, наверное, это все и решило. К тому же неплохо бы зайти внутрь и посмотреть, что это за место такое, где Ки проводит столько времени.
Я думал, что имам окажется крикуном с повязкой на глазу и крюком вместо руки, но нет. Он, знаете, нормальный. Лет тридцать, с аккуратно подстриженной бородой. Невысокий. Не толстый. Обычный. И он не сидел ни в какой типа ложе и не стоял наверху на лестнице, размахивая палкой. Он сидел в углу и говорил что-то на прощание знакомым прихожанам.
– А, брат. – Он встает и протягивает мне руку. – Ас-саляму алейкум.
Я ответил как мог.
– Ты тот молодой человек, о котором говорил Абдул. Он сказал, ты ждал снаружи. Он подумал, может, ты хочешь что-нибудь спросить?
Я оглядываюсь в поисках мужчины, который привел меня, но его нигде нет.
– Да нет. Я просто ждал кое-кого, – говорю я и начинаю переминаться на носках.
Он продолжает улыбаться, и мне становится немного неловко за него. Нужно спросить его о чем-нибудь, чтобы он не переживал, что зря затащил меня сюда. Я пытаюсь придумать, что бы такого спросить.
– Вообще-то, один вопрос у меня есть. Почему во время молитвы все стоят вплотную? Вам, что ли, места не хватает?
– Мусульмане, – отвечает он, – любят говорить, что если между двумя молящимися остается место, то его занимает дьявол.
– Ясно.
– Но это выражение означает немного другое. Оно означает, что, если во время молитвы между людьми будет оставаться место, некоторые скажут, например: «А я не хочу стоять рядом вот с этим, он грязный и от него плохо пахнет». На самом деле дьявол проявляется в нашем поведении, а не стоит в мечети с хвостом и рогами, – говорит он, показывая жестом рога.
– Но, может, кто-то правда не хочет стоять рядом с человеком, который воняет, а хочет стоять с тем, кто чистый, – говорю я. – Если вы хоть раз ездили в автобусе до Пекхэма, вы меня поймете.
– Чистые люди – это просто грязные люди, которые помылись. А грязные – это чистые, которые еще не мылись, – улыбается он.
– Вы имеете в виду, что мы все одинаковые?
– Нет, не одинаковые. Но можем ими стать.
Когда я собираюсь уходить, то понимаю, что не застану Ки. Она уже ушла. Я снова ее упустил. Я хотел спросить имама, где женщины, но побоялся, что он подумает, что я какой-то извращенец, поэтому я просто пожал ему руку и вышел.
Когда я возвращаюсь домой, Ки уже там, оживленно беседует с Куртом. Я захожу и вижу, что они сидят у стола и листают блокнот с ее записями. Ки поднимает голову, встает и начинает говорить, как будто заранее зная, что я собираюсь сказать.
– Слушай, я знаю, что ты скажешь, – она подходит ко мне, – но я могу объяснить.
– Сомневаюсь. Потому что тут понадобится больше объяснений, чем у тебя в загашнике. Но валяй. Рассказывай. Что, блин, происходит?
– Я не знала точно, надежную ли инфу мне сообщают. Нужно было удостовериться. Поэтому я передала ее Курту, чтобы он проверил, подтвердится ли она. И все подтвердилось! – говорит она, и ее глаза горят возбуждением.
– Погоди-ка, погоди. Ты не знала, надежную ли инфу тебе сообщают? Сообщает кто? Кира, кто? Кто тебе все это передает? – Я уже завелся до предела.
– Одна девушка из мечети. Я подслушала ее разговор с подругами. Это она. Она все рассказывает. Вот почему я хожу туда каждый день. Добывать инфу.
– Одна девушка? Ки, ты совсем? Какая-то девушка разговаривает с подругой, и ты вдруг узнаешь, что матерый бандюган планирует покушение на Гилти? Ты реально считаешь, что я в это поверю?
– Это не какая-то девушка, – говорит она тихо, и ее интонация немного меняется. – И вообще, какая разница, веришь ты мне или нет? Все же подтверждается.
– Кира, где твои мозги?! Ты веришь какой-то девушке, которую даже не знаешь? Откуда ты знаешь, что это не подстава от Фейса? И ты так и не сказала, кто она вообще такая.
– Это девушка Фейса. То есть Фейсала, так его зовут по-настоящему. Слушай, не важно, веришь ты мне или нет, суть в том, что я этой информации доверяю. Это не подстава, потому что она понятия не имеет, кто я такая. Я с ней даже не разговариваю. Просто сижу рядом и слушаю.
– Так откуда ты знаешь, что она девушка Фейса? Или что Фейс – это и есть Фейсал? Ки, ты же не такая глупая. – Все это звучит так тупо, что я начинаю злиться.
Тут ее телефон звякает уведомлением, она быстро нажимает кнопку и убирает его в сумочку. Думает, я не заметил. Но я заметил.
– Я и не знала сначала. Но чем больше слушала, тем больше было похоже, что это он. Поэтому я все рассказала Курту. Чтобы он проверил. Можно ли этому доверять.
Курт встает, держа блокнот.
– Ребят, слушайте. Сейчас не важно, откуда у Киры инфа. Нам по-любому надо его остановить. Он подбирается к Гилти, а мы – на очереди, это сто процентов. Нельзя же просто сидеть и ждать, пока нас замочат.
Ки снова садится и берет свой блокнот. Я пытаюсь поймать ее взгляд – может, смогу ее прочитать, – но она нарочно не смотрит на меня.
– Ладно, Курт, – она открывает блокнот, – если делать, то делать быстро. Фейс в пятницу будет в клубе «Чарли Хорс» на Джейк-стрит. Это наша возможность.
Курт кивает, будто она предложила пойти съесть по бургеру.
– Что, вот так просто? – Я поражаюсь, как легко они об этом говорят.
– Да. Вот так просто. У тебя все еще есть пистолет. Пойдем туда в девять.
Я чувствую, что она снова отдаляется от меня. Мне не хватает сил ее удержать. Она ускользает у меня из рук. Правда, в этот раз я не знаю, она отстраняется или я. Она говорит так, что почти кажется, что все это сон. Я то включаюсь, то отключаюсь, прежде чем нахожу четкий сигнал.
– Я все утрясла с вышибалами, они пропустят меня через главный вход. Вы с Куртом зайдете с черного. Я договорилась, что двери запирать не будут. Вы их просто потянете на себя и зайдете. Внутри увидите коридор и лестницу, она ведет в основной зал клуба. Будет темно, так что посветите телефонами. Слева будет дверь. Подождете там. Я впущу вас, когда будет пора.
Курт кивает.
Я все еще не могу поверить своим ушам. Все кажется нереальным. Я как будто попал в середину фильма, в котором должен был участвовать с самого начала. Я не то чтобы забыл свои реплики, я как будто и не знал, что они у меня есть. Я выхожу из транса, вдруг заорав на Курта:
– Курт, ты это вообще слышишь? Ки, мать твою, ты о чем говоришь?!
– До сих пор не можешь смириться? – Она наклоняет голову набок, из ее глаз сыплются яркие искорки.
Курт становится между мной и Ки, будто опасаясь, что я что-нибудь ей сделаю.
– Бро, какие у нас еще варианты? У меня же не получится вечно спасать Гилти от пуль, – говорит Курт, но смотреть на меня он не может, поэтому смотрит на свои ладони.
– Блядь, – говорю я, – так нельзя.
– Почему? Почему нельзя? Нельзя как раз по-другому, – говорит Ки и не сводит с меня глаз до тех пор, пока я не могу больше смотреть на нее.
Перерыв: 15:00
34
15:35
Говорят, бывают такие моменты, когда ты на перепутье. Не знаю, может, вы о таких моментах и сами слышали. Но что бы вам ни говорили, на каком бы перепутье вы ни стояли бы сами – поверьте, никакое это было не перепутье. Скорее, поворот или участок дороги, с которого слез асфальт. А вот я тогда, в тот момент, реально был на перепутье.
Не знаю, случилось бы то, что случилось, если бы я хоть в чем-то поступил по-другому. Может, если бы я даже сказал другие слова, это что-то бы изменило. Но я помню, что в тот день увидел перед собой перекресток. И каждая дорога вела туда, куда я идти не хотел. Все они вели либо в один ад, либо в другой. И ни с одной из них потом не свернешь. Что я знаю точно, так это если вы хотите пойти по какой-нибудь из дорог или можете принять тот факт, что пойти придется, то никакое это не перепутье, уж поверьте.
– Ладно, – говорю я наконец, – но, если мы собрались это сделать, делать будем по-моему. – Я смотрю на их лица и не вижу сопротивления, и поэтому продолжаю: – Во-первых, я не знаю, где мой пистолет. Я не видел его с той заварушки с Джамилем в притоне. Во-вторых, Ки, ни через какой главный вход ты не пойдешь, ты останешься здесь. В-третьих…
– Стоп. Стоп. Стоп, – говорит Ки. По ее глазам я вижу, что она не отступит. – Без меня у вас ничего не выйдет. Вас убьют. Ты понимаешь? Без меня вы не попадете в клуб, и никто не позвонит вам и не скажет, когда Фейс останется один. Если вы пойдете туда сами и он вас увидит, все его двадцать парней наперегонки кинутся вас мочить.
– Да? А теперь для разнообразия ты попробуй угнаться за моей мыслью, Ки, потому что никто свой телефон в этом клубе включать не будет. Никаких телефонов, значит, и ты не нужна.
– Можно подумать, ты меня плохо знаешь. – Она улыбается уголком губ. Снова открывает сумочку и бросает мне и Курту по куску черного пластика.
– Это еще что за хреновина? – спрашиваю я.
– Рация двусторонней связи. Взяла у вышибал. Они пользуются одним каналом, мы – вторым.
– Когда? Когда ты их достала? – Все до сих пор кажется нереальным, и я не успеваю за ней. Смогу ли я вообще за ней угнаться, подумал я в ту секунду. – А пистолет? Откуда мы его сейчас возьмем?
– Курт. – Она переводит взгляд на него. Он стоит у окна и смотрит на улицу, его огромная фигура отбрасывает на пол тени. – Можешь как-то помочь с пистолетом?
– Если только такой, который уже был в деле, но, наверное, к пятнице достать смогу, – отвечает он.
– Ну вот и решили, – говорит Ки. Она все продумала.
– Еще вопрос, – говорю я. – Откуда ты знаешь, что Фейс там будет?
– Просто знаю, – отвечает она так, будто говорить больше не о чем.
Как только Курт ушел, все огоньки у нее в глазах потухли. Затворы закрылись, и каждый раз, когда я пытался вовлечь ее в разговор, она просто смотрела сквозь меня. Естественно, я понимал, что для нее все это стресс. Для меня тоже, но отвечаю: если снять несколько слоев, под ними, скорее всего, буду прежний я. Да, чуть более дерганый, но в целом такой же, как раньше. А Ки изменилась. Не поймите неправильно. Понятно, что после всей херни она имеет право измениться. Но она менялась прямо на моих глазах, да так, что за всеми этими изменениями я не поспевал. Уверен, что все это из-за Спукса.
Больше всего она менялась после встреч с ним. Когда она ходила к нему в первый раз и вернулась в парандже, напугав меня до смерти. Тогда-то это и произошло. Изменение. Не такое, которое бросилось бы в глаза кому-то со стороны, но я-то видел. Сначала оно было еле заметно, как будто краски, которыми она нарисована, начали менять тон. Зеленые стали не такими чистыми. Синие – не такими звенящими. Все цвета стали приглушенными, как на фотографиях семидесятых годов, на которых цвета такие, какие надо, разве что менее резкие и яркие, чем натуральные. Но ее цвета были теперь совсем не правильные.
Я беспокоился и попытался поговорить с ней, когда Курт ушел, но, если бы вы знали Ки, вы бы знали, что она не из тех, кого можно переубедить. Ничего удивительного. Она всегда была такая. Эту ее черту я ненавидел.
Любому нормальному человеку можно поднять настроение, рассказав, допустим, что-нибудь смешное. И даже если не сразу, то со временем это обычно действует. С Ки такое не пройдет. Она воспринимала такое как оскорбление в адрес своего состояния. Как будто ты говоришь ей: «Ты сейчас чувствуешь не то, что надо, так что давай-ка чувствуй что-нибудь другое». Ей хоть что говори. Из ее состояния ее не вытащить, что ни делай. Уж я-то знаю, сам сколько раз пробовал. Самое лучшее – дать ей время переварить чувства. Оставить все, как есть, пока они не сделают свое дело так, как надо ей. Я в таких случаях просто менял тему.
Я, понятно, попробовал, но разговаривать она не стала. Иногда она в таком настроении, что кажется, будто она меня ненавидит, но не в этот раз. Она просто меня не замечала. Мыслями она была далеко, а когда такое случалось, она вся тоже была далеко, вместе с мыслями. Оставшуюся часть дня мы почти не разговаривали. Когда я спросил, не хочет ли она бутерброд, она пробурчала, что нет, но посидела со мной, пока я ел. Правда, потом, когда вечером я включил телик, она ушла в спальню и просто лежала там и думала, уставившись в потолок и что-то бормоча себе под нос. Мне еще не хотелось ложиться, так что я позвонил маме.
– Мам, разбудил?
– Конечно, разбудил – звонить в такое время.
– Извини. Я просто…
– Да я шучу, дурачок. Какой тут сон, когда эти двое сидят внизу?
– Какие еще двое? – Я вдруг забеспокоился.
– Твоя сестра и этот парнишка.
– Мам, какой парнишка? Кто у вас? – поверить не могу, что я мог быть таким беспечным и что мама, кажется, совсем не боится.
– Твой друг. Конь.
– А, – говорю я, – Курт. – И через секунду: – Курт? А чего он у вас делает?
– Ты меня спрашиваешь? Мне откуда знать, чем вы с вашим конем постоянно заняты? Он сказал, что ему надо поговорить с твоей сестрой, вот он и говорит. А больше я ничего не знаю.
Я вешаю трубку и решаю, что мне тоже пора спать. Но, слава богу, что есть Курт. Заглянуть к маме и Блесс – очень на него похоже. Мне стало спокойнее, потому что он с ними.
Я пошел и лег рядом с Кирой. Она еще не спала, смотрела вверх, на люстру и тихонько бормотала. Я положил голову рядом с ее, постарался ни о чем не думать и сам не заметил, как заснул.
На следующий день она немного вышла из своего транса, но, по правде говоря, скорее потому, что почти все время висела на телефоне. Когда ей звонили, она выходила в общий коридор на лестничной площадке и разговаривала там. Странные это были звонки. Я это понял, хотя и не знал, кто звонит. Она в основном кивала, прижимая трубку к уху. Изредка она говорила: «Да. Да. Хорошо». И все. Разговоры были короткие. Ни привет, ни пока. Я же говорю – странно. Когда я спросил, кто звонит, она сказала, что это вышибалы из клуба – давнишние друзья. Или кто-нибудь еще, кто должен помочь нам войти и выйти.
– Просто оргвопросы, – сказала она, – тебе вникать не обязательно.
Наверное, я должен был обо всем догадаться, но, клянусь, до такого я бы не додумался. Я такие штуки просто не улавливаю. Сейчас я думаю, какой же я тупой, но тогда я ни о чем не подозревал, честное слово. Когда я отматываю все назад, иногда думаю, что должен был понять, что дело нечисто. Потому что на следующий день я снова пошел за ней в мечеть. Я имею в виду: конкретно проследил. На этот раз я выждал всего минуту, прежде чем пойти за ней, чтобы увидеть, куда она идет. Увидеть своими глазами. И я должен был догадаться.
Длинный перерыв: 16:20
Центральный уголовный суд Т2017229
Дело рассматривает: ЕГО ЧЕСТЬ СУДЬЯ СЭЛМОН, КОРОЛЕВСКИЙ АДВОКАТ
Заключительные речи
Суд: день 37
Пятница, 14 июля 2017 года
ВЫСТУПАЮТ
Со стороны обвинения: К. Сэлфред, королевский адвокат
Со стороны защиты: Подсудимый, лично
Расшифровка цифровой аудиозаписи выполнена Закрытой акционерной компанией «Т. Дж. Нэзерин», официальным поставщиком услуг судебной стенографии и расшифровки
35
11:10
Я за ней проследил. Тогда-то я и должен был догадаться: что-то тут не так. Ну то есть это и так ясно, но нужно же быть повнимательнее. Я виню себя за это. Но это такой дикий поворот, которого я никак не предвидел. Как когда в тебя летит машина, и ты не понимаешь, что происходит, пока не услышишь звук удара. И повторяешь себе: надо было быть внимательнее. Надо было быть внимательнее.
Так вот, как я уже сказал, на следующий день я за ней проследил. В эту хуету про Фейсала я не поверил. Я хотел по возможности увидеть все своими глазами. Может, несмотря на мое недоверие, все бы подтвердилось. Не поймите неправильно, я надеялся, что так и будет. Я думал, может, в этот раз получится незаметно все обойти и посмотреть, не ошиваются ли рядом парни Фейса. Потому что, если Ки говорит правду, то, может, я прав, может, это подстава. Сам себе я оправдывался так. Я слежу за ней не чтобы проследить за ней. Я слежу, чтобы она была в безопасности.
Я спустился на первый этаж и быстро оглядел улицу, выискивая ее. Сперва я ее не увидел, но это потому, что я смотрел не туда. Она шла в противоположную сторону от той мечети, куда ходил я. Теперь понятно, почему я ни разу ее там не застал. Она шла в другую мечеть. Короче, моя тачка стояла прямо на углу, и я запрыгнул в нее, хоть и знал, что брать ее рискованно. Но, по правде говоря, вся эта фигня уже начинала действовать мне на нервы, и надо было выяснить, не опасно ли там, куда она ходит. Я выехал на дорогу как раз вовремя, чтобы увидеть, как Ки садится в автобус, и поехать следом.
Уже тогда в голове у меня толкались разные мысли, но на самом деле я не слишком удивился, что Кира едет в другую мечеть, она же в Лондоне не единственная. Чему я удивился, так это тому, что она доехала до самого Элефант энд Касла. Во-первых, это далеко. А во-вторых, что-то не сходится. Ее же Курт отвез в мечеть в первый раз? Он, наверное, сказал бы, что отвез ее аж в Элефант? Я все хотел спросить у него, но боялся, что он подумает, что я не доверяю Ки – или ему.
Я не упускал автобус из виду, но пропустил вперед пару машин. Нужно быть достаточно близко, чтобы не пропустить, когда она выйдет. Я увидел ее сразу после кольца. Вон она. Одетая, как Дарт Вейдер. Я знал, что как только она выйдет из автобуса, мне нужно быть поосторожнее, потому что даже если никто больше не узнает мою тачку, Кира-то узнает ее сразу, как только увидит. Так что я решил припарковаться и пойти пешком. В конечном итоге проследить за ней оказалось нетрудно: наверное, в парандже ей ничего не видно, кроме собственных ног. Она свернула в переулок, я – за ней.
Что меня удивило, так это что она остановилась у здания, которое ни разу не походило на мечеть. Ничем не примечательное здание, выделялась только черная дверь. Затем Ки посмотрела в телефон и позвонила в звонок.
Я наблюдал, затаившись в дверном проеме. Сердце у меня почему-то колотилось. Через несколько секунд дверь открылась, и Кира вошла. Я был в ступоре. Я не мог даже представить, что она, блин, там делает. Может, это дом той девушки? Может такое быть? Или, может, это мечеть? Я знаю, что иногда обычные дома типа переделывают под мечети. Я подождал пару минут и решил постучаться. Если откроет девушка, я бы и сам задал ей пару вопросов. Я подошел к двери, в которой только что скрылась Ки, и сделал вдох. Я толкнул дверь, но она оказалась заперта. Я посмотрел на здание вверх, но не увидел ничего примечательного. Мимо такого можно запросто пройти, не обратив внимания. Это-то и странно. Со стороны никак не понять, что это за место. На мечеть оно точно не походило. И потом – люди. Здесь никого не было. Ни одного человека. Никто не выстраивался перед этой дверью в очередь.
Я подумал: здесь точно что-то не так. Поэтому я прошел подальше и решил подождать в конце переулка. Наверное, заходить в непонятное здание – так себе идея. Я ждал минут двадцать, но за все это время никто больше не вошел и не вышел. И вдруг там, в конце этого переулка, я вижу кое-что знакомое, почти скрытое от глаз – стоит, втиснувшись между серебристым «фольксвагеном гольф» и черным «БМВ-Х5». Бледно-голубая «альпина». Только я успеваю заметить ее, как дверь здания снова открывается, и я вижу Ки. Она выходит, поправляя свою паранджу, и идет обратно к главной улице. Она даже не оборачивается, так что прятаться мне не приходится. Честно сказать, даже не знаю, стал бы я прятаться. Я был совсем сбит с толку. Это точно никакая не мечеть, а еще эта бледно-голубая «альпина» – это как понимать?
Я никак не могу сообразить. Все слишком странно, ничего не сходится. Так вот, я уже собираюсь пойти за ней, когда дверь опять открывается. Я отчасти надеюсь, что выйдет еще одна женщина в парандже. Но надежда не оправдалась. Выходит какой-то белый парень. Ростом футов шесть. Короткие светлые волосы. Серый костюм. Идет в ту же сторону, что и Ки, но на полпути останавливается и выуживает что-то из кармана. Фары «альпины» дважды мигают, он садится в машину и уезжает. Видимо, этот муфел и подвез ее тогда до соседнего дома. Как так? И кто он такой?
Я должен был все понять тогда. Но не понял. Честно. Даже близко.
Слушайте, я знаю, что говорю уже долго. Реально долго. Но, мне кажется, я должен рассказать все подробности, чтобы вы меня понимали. И сейчас судья всякими покашливаниями и косыми взглядами намекает мне, что пора закругляться. Как раз об этом говорил мой адвокат перед тем, как я от него отказался. Он сказал, говорить надо покороче, чтобы присяжные не успели потерять интерес. В среднем речь должна длиться максимум часа два. Но этого за два часа не расскажешь. Даже он сам не смог бы уложиться в два часа, если бы его обвинили в убийстве. Это понимаешь, только когда сам оказываешься здесь. Так что я выложу все. И сделаю это побыстрее. Но не потому, что хочу о чем-то умолчать. Не хочу. Но и терять ваше внимание не хочу тоже.
Правда, скажу вот что: в тот день я все ей выложил. Я смотрел, как уезжает «альпина», и в голове у меня крутилась только одна мысль. Что происходит? Что происходит? Я дошел до своей тачки и сел в нее. Домой я ехал как в тумане. Как она все это объяснит? Тут враньем не отделаешься. Слишком все запутано.
Я вернулся домой и стал ждать. Она скоро пришла, на лице – улыбка, которой она улыбалась мне раньше и при виде которой я ничего не сказал в прошлый раз. Но теперь я на это не повелся. Она аккуратно закрыла за собой дверь и перекинула паранджу через спинку стула.
– Привет, как дела? Есть что-нибудь поесть? – Она такая же спокойная, как и всегда, и я не знаю, как ей это удается.
– Кира, что, блин, происходит? Я знаю про того парня, – говорю я из-за чашки, из которой пью чай.
Она замирает и прекращает копаться в холодильнике. Я вижу, как она делает вдох, будто просчитывая варианты. Наконец говорит:
– Это не то, что ты думаешь.
– Откуда ты знаешь, что я думаю? – Я встаю, чтобы, когда она обернется, посмотреть прямо ей в лицо.
– Точно не то, что нужно. – Она по-прежнему смотрит в холодильник.
– А что я должен думать? – Я стараюсь не повышать голос.
– Я не могу рассказать. Но ты должен доверять мне, – говорит она и наконец поворачивается. Она спокойна. Совсем не такая, как я ожидал. Она не нервничает. Ведет себя не так, будто ее только что поймали на лжи. Кажется, она почувствовала, не знаю, облегчение.
– Как?! – ору я. – Кира, мать твою, как я после такого должен тебе доверять? Ты даже не говоришь, что происходит!
– Просто… Обещаю. Я все тебе расскажу. Но потом. Завтра.
Ну что я мог поделать? Она пообещала, что расскажет, и пришлось этим удовлетвориться. Но я придурок. Я должен был заставить ее рассказать. Или догадаться сам. Все было у меня перед глазами. Все кусочки пазла, но я просто не знал, как их сложить.
По лицу судьи я вижу, что пора переходить к главному. Прежде всего вам надо знать, какой у нас был план. Итак, наступил вечер пятницы, вечер, когда Фейс должен быть в клубе, и Курт зашел к нам пораньше, чтобы мы еще раз пробежались по плану. Мы все слегка нервничали и разговаривали по минимуму. Курту удалось достать не слишком палевный девятимиллиметровый пистолет. Он побывал в паре ограблений, но, насколько Курту было известно, из него никого не убили. Он принес пистолет в пакете из «Макдональдса» и положил на наш круглый кухонный стол.
Я открыл пакет, чтобы посмотреть, но откуда ни возьмись появилась гигантская ручища Курта и оттолкнула меня.
– Чувак, перчатки надень, – говорит он и вытаскивает из кармана куртки пару латексных перчаток.
Я надеваю их и заглядываю в пакет. Пистолет там, лежит на дне, похожий на толстый черный ломоть. Я беру его и чувствую его тяжесть в затянутой в перчатку руке.
– Заряжен?
– Пять пуль. Больше достать не смог.
– Готовы, ребят? Если остались вопросы, сейчас самое время их задать, – говорит Ки, выходя из спальни. Она на высоченных каблуках и в черно-белом платье. Волосы убраны наверх и почти никакого макияжа. Она очень красивая.
– Ага, – говорит Курт, едва замечая ее, – погнали.
– Рации взяли?
Мы киваем.
– Не забудьте: пользуемся только этим каналом. Телефоны в клубе не ловят, – говорит Ки и протягивает мне спортивную сумку.
– Не очень подходит к платью, – говорю я, но она не в настроении шутить.
Я беру сумку и кладу в нее пистолет. Стягиваю перчатки и засовываю в карман джинсов. И мы уходим.
Когда мы спускаемся по лестнице, я замедляюсь и пропускаю Курта вперед. Беру Киру за руку и немного торможу ее. Она оборачивается и смотрит на меня. Мне хочется сказать что-нибудь, что угодно, просто чтобы найти с ней контакт, но нужные слова не приходят в голову. В итоге я молчу. Несколько секунд она смотрит мне в глаза.
– Прости, – говорит она, останавливается и целует меня в щеку.
На улице мы расходимся в разные стороны. Ки – ловить такси. А мы с Куртом идем на остановку ждать автобус. Мы оба одеты в почти одинаковые белые худи и белые кроссовки. Мы знаем, что в автобусах камеры. Мы хотим на них попасть. Это часть плана, который мы с Ки прогоняли несколько раз подряд. Через несколько минут приходит нужный автобус, мы запрыгиваем в него, поднимаемся на второй этаж и садимся сзади, где нас никто не подслушает. В конечном итоге это не важно, потому что за всю поездку ни я, ни Курт не придумали, что бы такого сказать.
Следующие пятнадцать минут проходят медленнее, чем обычно. Они тянутся так долго, что в какой-то момент мне начинает казаться, что мы едем в этом автобусе уже час. Время от времени меня захлестывает паника, и я замедляю дыхание, чтобы успокоиться. Мысли бегут по кругу, который я не могу разорвать. Убить человека. Не подстроить, чтобы кто-то другой нажал на спусковой крючок и отнял жизнь. И не как в кино или в Call of Duty, а по-настоящему. Когда кровь. Когда я буду стоять с ним лицом к лицу и чувствовать его дыхание. Вот такое убийство. Я собираюсь совершить нечто такое, что врастет в меня навсегда, станет моей частью. Я буду просыпаться утром и полсекунды думать, что забуду случившееся. Полсекунды, когда мне покажется, что это был сон или что мы просто об этом говорили, но все же не сделали. А потом полсекунды пройдут. И потянется мой день. А потом, на следующий день, все повторится. Как тюремный срок, только хуже, потому что срок хотя бы кончается. И есть надежда. Надежда, что когда-нибудь это перестанет казаться реальным, а станет похоже на сон. Точно не знаю. Единственное чувство, которое у меня осталось, – это как когда похитили Ки. Именно так я себя чувствовал тогда. И все опять вернулось в ту же точку. К Кире. Я не могу ее потерять. Я смогу сделать это ради нее. Я смогу сделать это ради нее, пусть даже это означает, что я буду вспоминать об этом каждый день до конца жизни. Потому что без нее у меня ничего нет.
Клуб, который нам нужен, находится прямо по маршруту автобуса, и мы проезжаем практически мимо главного входа.
Пятничная толпа собирается. Уже выстроилась небольшая очередь. Все эти люди, видимо, живут жизнью, где нет ни перестрелок, ни банд, ни учащенного сердцебиения. Странно даже находиться вне дома и видеть людей, у которых обычная жизнь. Автобус останавливается совсем рядом с клубом, но мы не двигаемся. Через пару секунд он отваливает, увозя нас, и клуб остается позади. Я смотрю в заднее окно и мельком вижу Ки. Она стоит рядом с мужиком размером с гору и кажется крохотной. Любой вышибала впустил бы ее, даже не зная, думаю я. Пока клуб исчезает из виду, я успеваю заметить вспышку ее улыбки, которая предназначена не мне и которую я не видел уже несколько недель. Затем она поворачивается спиной и проскальзывает в двойные двери, а вышибалы смотрят ей вслед.
Через пять остановок мы с Куртом выходим. Клуб в полумиле от нас, но мы точно там, где и должны сейчас находиться. Мою щеку все еще покалывает от поцелуя, и, наверное, он должен казаться мне талисманом, но почему-то не кажется. Кажется, правда, вроде как реликвией. Я уже собираюсь дотронуться до него, но в последний момент передумываю. Не хочу, чтобы пропало его сияние. Сейчас звучит тупо, но я хотел, чтобы он меня защитил. Я до сих пор не знаю, почему она попросила прощения, но тогда я отложил эту мысль на потом.
На главной улице полно людей, как всегда в это время в пятницу. Люди пришли, чтобы развлечься после рабочей недели или просто отметить ее окончание. На пару часов забыть об обычной жизни. Мы смешиваемся с ними. Мы даже могли бы быть как они. Просто обычные люди, которые живут обычной жизнью и делают что-то обычное.
Мы приближаемся к первой боковой улочке на нашем пути, и Курт подталкивает меня локтем. Мы сворачиваем туда, я открываю сумку и, пока Курт снимает белое худи, достаю оттуда черное и протягиваю ему. Он его надевает. Потом переодеваюсь я. Оба белых худи отправляются в сумку. Дальше – кроссовки. Мы переобуваемся в черные, которые достаем из сумки, а белые кладем на их место. Мы проделываем это так быстро, что почти не теряем времени. Доходим до конца улочки и сворачиваем налево, так что теперь идем параллельно главной улице. Сердце у меня снова начинает биться чаще. Ладони потеют, но с этим ничего не поделаешь. Я вытираю их о худи, но Курту ничего не говорю. Он шагает так, будто выбросил из головы все остальное. Судя по его лицу, так он и планирует относиться к нашей операции. Сначала один этап, потом другой.
Минут через двадцать показывается задняя сторона клуба. Мы накидываем капюшоны и подходим. Сбоку стоит мусорный бак, полный строительного мусора. Убедившись, что вокруг никого, я надеваю перчатки, приседаю за ним, вытаскиваю пистолет из сумки и засовываю за пояс.
Я снова лезу в сумку и достаю другую, поменьше – белую полиэтиленовую, для покупок. В ней лежат еще одно худи, треники и кроссовки. Сумку с нашей белой одеждой я прячу в баке под какими-то досками – быстро, на ходу, чтобы, даже если нас увидят, никто ничего не заметил. Когда бак остается позади, в руках у меня только белая сумка для покупок. Спортивная, с белой одеждой и кроссовками, остается в баке, и мне кажется, что вместе с ней остается и часть моей жизни.
Дальше мы идем к клубу, одетые в черное. Я смотрю на Курта. Чернота одежды, темнота ночи, оттенок его кожи – все сливается вместе. Он молчит, но натягивает капюшон худи прямо на глаза. Я тоже. Мы знаем, что на этой улице камеры, но, если закрыть лицо, это не проблема. Любой, кто посмотрит записи, скажет, что мы – те ребята в белом, которые ехали в автобусе. А не в черном. А камеры… Не важно, с какой стороны мы подойдем к клубу, мы все равно на них попадем. В Лондоне камеры повсюду. Пробраться мимо всех не получится, так что придется сделать так, чтобы они сыграли в нашу пользу. Пусть они расскажут другую версию. Обеспечат нам алиби.
Еще через две минуты мы оказываемся у заднего входа. Мы шли пешком, но я начинаю дышать тяжело. Почему-то сейчас сложнее, чем было в нашем псевдопритоне, – кажется, вечность назад, хотя прошла всего пара недель. Я пытаюсь выровнять дыхание и киваю Курту. Я готов.
Мы на месте. Курт налегает всем весом на дверь, и она открывается, как и обещала Ки. Мы переглядываемся, тихо проскальзываем внутрь и закрываем за собой дверь. Ки была права: здесь темно. Если когда-нибудь здесь и были лампочки, то все перегорели. Я вытаскиваю телефон, включаю и свечу им, как фонариком. Тогда я не понял, что даже просто включенный телефон посылает на вышку сигнал, благодаря которому обвинение через несколько месяцев узнает, где я находился в ту минуту.
Телефон дает как раз столько света, чтобы прямо рядом с лестницей, слева, разглядеть дверь, о которой говорила Ки. Мы толкаем ее. Она подается. Мы с Куртом пробираемся внутрь, и нас окружает сплошная чернота. Я нашариваю на стене выключатель. Комнату заливает свет. Я вижу лицо Курта, который сощуривает глаза от резкого белого света и чуть улыбается. Мы вошли.
Мы усаживаемся на пол спинами к двери, так что, если ее толкнут, мы узнаем, что снаружи кто-то есть, прежде чем они поймут, что внутри мы. Я ставлю сумку рядом с собой, и мы с Куртом вытаскиваем рации и включаем на низкой громкости, они шипят, и мы начинаем ждать. Лицо у Курта как маска. Понять, о чем он думает, невозможно. Наверное, если бы в тот момент нас кто-нибудь сфотал, даже он сам не смог бы сказать, о чем тогда думал. А я гадал, думает ли он хоть о чем-нибудь. Разве что о плане. Только о нем.
Обеденный перерыв: 13:01
36
14:05
По плану Ки должна высматривать Фейса. Если она его увидит, то свяжется с нами по рации. Если она увидит что-то другое, то свяжется с нами по рации. Если она увидит помеху, то свяжется с нами по рации, и мы уйдем. Мы не можем рисковать еще сильнее. Когда мы узнаем, что Фейс в клубе, мы дождемся, пока он пойдет в туалет. Если все будет чисто, то есть если Ки увидит, что он пошел туда один, она свяжется с нами, я выйду из комнаты и поднимусь по маленькой лестнице в конце коридора. Она ведет в основной зал клуба. Туалеты как раз там. Мужские – первая дверь налево. Я войду, сделаю дело и уйду. Ки свяжется с нами, только если у нас будет возможность застать Фейса, а если нет, мы свалим.
Курт останется. Он должен будет убедиться, что выход свободен, а если нет – расчистить его, чтобы мы могли уйти. Как только я все сделаю, я встречусь с Куртом в комнате, где мы сидим сейчас, мы свяжемся с Ки и дождемся ее. Она придет и переоденется в одежду, которую я принес в белой сумке. И мы все уйдем.
Я оглядываю комнату и пытаюсь зацепиться за что-нибудь взглядом, чтобы успокоиться. Но это нереально. Здесь жарко, хотя отопления вроде бы нет. Курт немного потеет, но он большой парень, а с больших парней иногда бежит в три ручья. Правда, мне кажется, он нервничает. Уж я-то точно. Мы практически молча сидим в комнате полчаса, прислушиваясь к белому шуму раций. Мы сильно убавили звук, но все равно слышно, как они трещат. Я задумался о своем, и Курт, судя по его лицу, тоже.
Проходит десять минут – или час? – но рация до сих пор молчит. Напряжение невыносимое. Вот бы из этой сраной рации раздался Кирин голос. Пусть даже она скажет, что все отменяется. Мне просто нужно, чтобы что-нибудь наконец произошло.
– Курт.
Он так и сидит рядом со мной. Вытянул ноги и дышит так глубоко, что все его тело поднимается и опускается, будто подскакивает на волнах. От него исходит сильный жар.
– Нам придется это сделать, да? – продолжаю я. – В смысле, у нас же нет выбора?
– Да, чувак, – говорит он, вытирая лицо. – Если так посмотреть, то мы все уже сделали. Уже сделали выбор.
Я киваю – больше себе, чем ему.
– Если хочешь, я сам все сделаю, – говорит он затем, не глядя на меня. – Так будет лучше. Мне не впервой.
Я смотрю на него и не верю своим ушам.
– Чего не впервой?
– Не делай вид, что не понял.
– Бля, чувак. Я думал, мы как братья. Бро. И ты мне не рассказывал? – Мне на голову как будто кирпичи валятся.
– Ну блин, а как я, по-твоему, должен был рассказать? – Он снова вытирает ладонью лицо. – Короче, я могу вместо тебя. Только скажи.
Я смотрю на него и говорю:
– Не, чувак, ты уже и так до фига сделал.
Вдруг рации начинают сильно трещать, и до нас доносится голос Ки. Кажется, будто она на другом конце света. На другой планете. Как Армстронг, когда связывался с Землей с Луны.
– Пора. – Ее резкий голос пробивается через помехи. – Прямо сейчас, быстро. Фейс в туалете. Быстро.
Курт смотрит на меня и медленно поднимается на ноги, хотя я знаю, что он двигается так быстро, как только может.
– Бля, где полотенце? – спрашиваю я. Голова у меня вдруг начинается кружиться от паники. Ладони потеют, и я вытираю их об одежду.
– Блин, наверное, осталось в баке. Вот, возьми это. – Он достает из белой сумки еще одно худи, которое мы взяли для Киры, и протягивает мне.
Держа пистолет за ручку одной рукой, я заворачиваю его в худи.
– Ладно, чувак. Я пошел, – говорю я и выхожу в коридор.
Я быстро шагаю в темноте. Телефон я включить не успел. Но это ничего, потому что я вижу, что щелка между дверью и лестницей светится. Я иду туда.
Я толкаю дверь, но она не двигается. Блин, заранее мы не проверили. Почему мы не догадались проверить, пока сидели там все это время и ждали сигнала от Ки? Бля. Я толкаю дверь снова, но она, похоже, заперта. Мысли толкаются в голове и не могут распутаться. «Твою мать, что же мне делать?» – думаю я. Вытаскиваю из кармана рацию.
– Курт, чувак, нужна помощь. Дверь заперта, что ли. Не могу открыть.
Он не отвечает, но через несколько секунд в коридор падает свет из открывшейся двери, и Курт идет ко мне. Поднимается и жестом показывает отойти с дороги. На шаг отступает, а потом врезается плечом прямо в дверь. Она распахивается. В уши хлещет музыка. Курт приподнимает брови, разворачивается и уходит обратно в комнату, из которой в коридор сочится свет.
Я делаю шаг. В помещении тоже темно, но чуть светлее, чем в коридоре. Басы гремят так, будто бьется огромное сердце, и кажется, что этот звук исходит из меня. Матовая черная дверь в туалет, на которой нарисован человечек, находится точно там, где говорила Ки. Я толчком открываю ее. Пистолет влажный от пота, и несколько раз он выскальзывает у меня из руки в худи, которое его прикрывает. Я перехватываю рукоятку и оглядываюсь. У писсуаров никого нет. У раковин – тоже. Видимо, он в одной из кабинок. Я жду. Смотрю в темно-зеленый пол, чтобы успокоиться. Он такого оттенка, что меня как будто в него засасывает.
Сердце у меня опять шалит. Бум, бум, бум – на секунду я забываю дышать. В голове пустота. Что мне делать? Выбить ногой двери кабинок? Подождать, пока он выйдет? Эту часть плана мы не обсуждали. Тогда она не казалось важной. Теперь же я думаю, что она самая важная. Я решаю ждать. Подхожу к писсуару и наклоняюсь над ним, влажное худи по-прежнему обернуто вокруг руки. Пахнет дерьмом, мочой и хлоркой. Запах такой сильный, что на мгновение мне кажется, что я сейчас потеряю сознание.
Басы из клуба доносятся, но не слишком громко, так что я слышу в одной из кабинок плеск. Затем, как раз когда там смывают, звук ударных вдруг становится громче, а потом снова тише, как будто поднялась и схлынула волна. Как будто открылась дверь. Блин. Кто-то зашел в туалет. Я оборачиваюсь настолько небрежно, насколько могу. Как я пойму, Фейса это чувак или нет? Что мне делать? Ждать? Застрелить и его? Взгляд фокусируется, и я отчетливо вижу вошедшего. Даже слишком.
Бля. Это Ки. Стоит на зеленом полу, широко расставив ноги, так что она похожа на статую Свободы. Лицо у нее как будто стеклянное, я ничего не могу по нему прочитать.
Она прижимает палец к губам, чтобы я молчал, потому что я уже собираюсь наорать на нее. Блядь!
Я показываю на кабинку, где только что смыли, и она кивает. Понятия не имею, почему она здесь. Я, как сумасшедший, машу рукой, чтобы она сейчас же уходила. Но она лезет в сумочку, достает оттуда дверной клин, кладет на пол и загоняет под дверь туалета. Я хочу вытолкать ее, но времени нет. Щеколда на двери кабинки лязгает. Я поворачиваюсь лицом к ней, пистолет на уровне пояса. Он снова взялся за свое и шепчет. Стреляй. Стреляй. Стреляй. От его тяжести уже болит рука, и кажется, что, если выстрелить, станет легче. И в ту секунду это единственное, чего мне хочется. Просто выстрелить и сбросить этот груз. Я вижу лицо. И вдруг понимаю. Я даже не знаю, как выглядит Фейс.
На меня смотрит высокий симпатичный мужчина. Похож на кинозвезду. Выглядит дорого. Как человек, который мог бы править миром. Он смотрит на меня, замечает всего лишь мое присутствие, а потом следит за моим взглядом – туда, где стоит Ки. В глазах читается замешательство, но тут в мозгу у него что-то щелкает. Он кричит в дверь другой кабинки, будто умоляя, чтобы она открылась.
– Фейс!
И она открывается. Дверь кабинки открывается.
Время останавливается.
Я вижу второго. Фейса. Что-то меня настораживает. В нем нет ничего особенного. Обычный человек. Как любой другой. Этого человека я собираюсь убить. Я представлял его чудовищем. Может, даже самим дьяволом. Но человек, который смотрит на меня, напуган. Он видит пистолет. Но еще он видит мое лицо. Он знает, что это значит.
На долю секунды мне кажется, что я вышел из собственного тела, и теперь стою и смотрю на всех со стороны и на себя тоже. Улыбаюсь, будто мне интересно: что же я буду делать? Застрелю его? Сбегу? Что это, черное или белое? Или это серая зона, или разноцветная? Все как будто перевернулось с ног на голову. Кажется, что небо очутилось у меня под ногами. Я вроде как в новом измерении. В какой-то альтернативной реальности, где изнанка стала лицевой стороной, а небо – зеленым.
И тут меня накрывает. Все безумство жизни, в которой я нахожусь и которая даже больше не кажется мне моей. В голове проигрываются все события последних месяцев. Разматываются, как катушка, картинки меняются все быстрее. Так быстро, что меня тошнит. Я хочу, чтобы все слова исчезли. Все имена и названия вещей, которые я раньше не знал. Все эти Гилти, Фейсы, Джей Си, банды, пистолеты, эта жизнь. Я хочу, чтобы все это вымылось у меня из головы. Хочу вернуться в то время. Когда я даже не понимал, как все было хорошо. А сейчас я не пойму, как все дошло до такого. И это даже не мой выбор. Все случилось само собой. Как будто одно цеплялось за другое, и теперь я совсем не владею ситуацией.
Это ради Ки, напомнил я себе. Все ради нее. Джамиль рассказал о ней этому Фейсу, и теперь он убьет ее. Я делаю это ради Ки.
Я возвращаюсь в свое тело, только когда слышу ее крик и чувствую в руке тяжесть направленного вниз пистолета.
Два выстрела – и оба мертвы. Они тяжело валятся на пол, лицо у каждого обезображено пулей. Фейс падает лицом вверх. Глаза широко раскрыты. Я ловлю себя на том, что смотрю в них. Его взгляд стекленеет. Кажется, я вижу, как жизнь уходит из него, и не могу отвернуться.
Ки выкрикивает мое имя, и я вижу, как она поворачивается к двери и выпинывает из-под нее клин. Открывает ее и видит прямо перед собой еще одного парня. Но она соображает быстро. Адреналин начал действовать, и все ее движения быстры и точны. Ее мозг работает на таких скоростях, что мне не угнаться. Она видит парня на пороге и понимает, что нужно не дать ему войти, пока мы не уйдем. Решение – ее глаза. Сияющие серебристые глаза, которыми она останавливает машины на дорогах. Ки распахивает их, и они засасывают парня, словно черные дыры. Он меняется в лице. Весь остальной мир для него исчез, есть только он и глаза этой девушки. Она обхватывает его за шею и выталкивает обратно в грохот клуба. Другую руку держит за спиной. Я протискиваюсь мимо и бегу к двери, которая ведет к лестнице, по пути хватаю Ки за руку и тяну за собой.
Мы сбегаем по ступеням, и Курт уже ждет нас: он открыл заднюю дверь, чтобы было светлее. Он заводит нас в комнату и прислоняется к двери. Я складываюсь пополам, пытаясь перевести дыхание и унять колющую боль в боку. А Ки как шестицилиндровый двигатель. Работает ровно и четко.
Она быстро задирает платье и натягивает треники, которые подал ей Курт, и одновременно сбрасывает туфли. Смотрит на меня. Я – на нее. Не знаю, кто из нас выглядит более чужим. Сердце у меня до сих пор колотится, мешая думать.
– Верх.
Я непонимающе смотрю на нее. Не пойму, что она говорит.
– Верх, – повторяет она уже громче и показывает на мою руку.
Я опускаю глаза и понемногу возвращаюсь в реальность. Разматываю худи, обернутое вокруг до сих пор горячего пистолета, и протягиваю его Кире.
Через несколько секунд мы выбегаем на улицу – на свободу. Накидываем капюшоны, опускаем головы и идем тем же путем, которым пришли мы с Куртом. Никто из нас так ничего и не сказал. У главного входа в клуб начинается какое-то волнение. Я вроде бы слышу, как кто-то кричит, что надо вызвать полицию. Но мы продолжаем идти. Все дальше от входа. Каждый шаг уносит нас от опасности и приближает к спасению. Каждый шаг – это шаг к новой жизни. Если повезет, то даже к прежней жизни. Шум толпы стихает. Издалека слышится вой сирены, но он все ближе.
Я оборачиваюсь. За нами по переулку идут двое. Оба – молодые парни. Почти бегут, и, когда они приближаются к нам, мы слышим, о чем они говорят. Видно, что они взбудоражены тем, что произошло в клубе, но пытаются делать вид, что все в порядке вещей. Что это обычное дело. Мальчишки хотят походить на мужиков. Стараясь не показывать лица, я осторожно оглядываюсь, чтобы посмотреть, где они и что. Они смотрят в сторону клуба, на суматоху, которую навели мы, но они этого не знают.
Мы чуть замедляемся, пропуская их вперед. Лучше, чтобы мы видели их, а не наоборот. Через пару секунд они нас обгоняют. По сути, просто мальчишки. Худые. Веселые. Смеющиеся. Невинные. Я вижу, как один из них подходит к машине, и раздается «бип». Индикаторы загораются. «Фольксваген гольф» MK3 GTI, без значка, выхлопная система «Pico», сиденья, кажется, «Recaro» – я невольно замечаю это даже после всего, что случилось. Мальчишка открывает дверь и садится в машину. Другой ждет и, когда машина уезжает, вытаскивает телефон.
Курт подталкивает меня локтем. Это плохо. Нам ни к чему, чтобы парнишка стоял посреди улицы. Нужно, чтобы он был впереди. Спиной к нам. А не лицом. Нельзя, чтобы нас увидели. Мы еще не все сделали. Осталось забрать сумку из мусорного бака и выбросить пистолет. Мы чуть ли не останавливаемся, но пройти мимо мальчишки все равно придется. Он прямо у нас на пути. Но выбора нет. Нужно идти дальше. Мы проходим так близко, что почти можем расслышать, что он говорит в телефон. Даже при таком свете он точно сможет дать полиции приличное описание нашей внешности, если его допросят. Нам нельзя поднимать головы. Мы идем, уставившись в асфальт. Видим только собственные ступни.
Вот почему только на расстоянии пятидесяти футов я понимаю, как мы влипли.
– Блядь. Курт, ты тоже это видишь? – спрашиваю я, хоть это и не нужно.
Он чуть приподнимает голову и выглядывает из-под капюшона.
– Твою мать. Джамиль! Какого хера он тут делает?
Мы вообще не ожидали увидеть его. Почему он здесь? Теперь-то я понимаю, что это на самом деле неудивительно. Он, наверное, был с Фейсом в клубе или шел встретиться с ним. Правда, судя по тому, как беззаботно он болтает по телефону, он еще не знает, что Фейс мертв.
А вот потом реально случилось нечто пиздец странное, чего я даже не могу объяснить.
Перерыв: 15:05
37
15:15
Все происходит за долю секунды, я не успеваю даже ничего подумать. Джамиль идет прямо на нас, и мы уже не сможем разойтись, он слишком близко. Если мы развернемся, это привлечет внимание, и он нас точно увидит – если не сейчас, то вспомнит потом, – сложит два и два и сдаст нас. Правда, я даже не уверен, что думал об этом в ту секунду. Знал только, что он прямо у нас на пути.
Мы продолжаем идти. Помню, что я так и шел, опустив голову и низко натянув капюшон. Рядом огромная фигура Курта, он идет своей медвежьей походкой. Ки прямо за нами, в паре шагов. Джамиль все ближе. Максимум футах в тридцати. Я подталкиваю локтем Курта: может, у него есть план, но он молчит. Судя по всему, его план – просто идти и действовать по ситуации. Но это сумасшествие, потому что, если он увидит нас или даже подумает, что видел нас, он разболтает. А Ки? Блин, уж ее-то он точно заметит, так? Даже в трениках.
И тут, когда я уже собираюсь предложить развернуться, даже при том, что это значит идти обратно к клубу, Ки протискивается мимо нас с Куртом. Я поднимаю голову и вижу, что она бросилась бежать. Сначала я подумал, что она убегает, потому что увидела Джей Си, и чуть было не окликнул ее. Только этого, думаю, не хватало. Она теперь вздумала бежать? Она что, совсем? Ведь Джей Си увидит ее, и тогда все. А еще, блин, камеры! Нам вообще не надо, чтобы они засняли, как кто-то сейчас тут бегает. Что она, мать ее, творит?! Я чуть не позвал ее, но это бы только все испортило.
И тут я вижу, что все понял не так. Она не просто бежит по той же улице, где идет Джамиль. Нет, она бежит прямо на него. Картинка не складывается. Я вообще ничего не понимаю.
Я могу только смотреть, как она летит к нему. Он узнает ее и меняется в лице. Начинает понимать. Кажется, он сейчас остановит ее, чтобы поболтать. Затем он переводит взгляд за ее спину и видит нас. Его лицо снова меняется. Но поздно. Следующее, что он видит, – асфальт. Ки стоит над ним, держа в вытянутых руках пистолет. Она его застрелила. Я в шоке. Курт раскрывает рот.
Не знаю, зачем она это сделала. Пусть даже он нас увидел, его не обязательно было убивать. Было бы лучше, если бы он не увидел? Да, в сто раз. Было бы лучше, если бы ему нечего было рассказать всем, кто готов слушать его треп. Лучше, если бы он не мог ничего рассказать полиции, захоти он вдруг с ними сотрудничать. Но это? Убивать его не было никакой нужды. В этом-то и смысл. Джей Си – никто. Если нужно, я бы мог и сам закрыть этому говнюку рот. Но есть же Олды. Есть банда, которая его крышует. Мочить его было не обязательно. Подходя ближе, я ищу в темноте Кирины глаза, сердце у меня уже замерло. Она смотрит на меня. Глаза пустые. Я больше не могу ничего в них прочесть. Затем она бежит.
Я смотрю, как она добегает до угла улицы, где останавливается такси, желтые фары резко выделяются на фоне черного неба. Я смотрю на Курта. На лице у него написано сразу все и вообще ничего. Пораженный, он прирос к земле, а Ки тем временем исчезает в машине. В конце концов мне приходится потянуть его за руку, чтобы привести в себя.
– Пошли, – говорю я. – Надо валить.
Так как у нас нет времени придумать план Б, мы, как можем после Кириной выходки, действуем по изначальному плану. Забираем из мусорного бака сумку. Снова надеваем белые худи. И кроссовки. Через несколько минут выходим на главную дорогу и ждем автобуса, чтобы ехать домой. Мы одеты в ту же одежду, в которой вышли из дома. Все в белом. Если будут искать тех, кто вошел в клуб, окажется, что они были в черном. Это все равно идеальное алиби.
Черную одежду мы сожгли. Нашли зеленую зону, которая и не парк, и не газон, полили одежду бензином и подожгли. Пистолет мы зарыли. Это было не так важно, отпечатков на нем не осталось, да и в любом случае он палевный. Что важно, так это ДНК на черной одежде. От нее нужно было избавиться, и теперь она исчезла в сером небе. Пепел поднялся вверх и начал падать обратно на землю грязными снежинками. Оседал у Курта на лице и волосах. С той секунды, как Ки застрелила Джея Си, он не произнес ни слова. Он уже потерял логику событий сегодняшней ночи. Это написано у него на лице, хотя ничего больше по нему не прочитаешь. Даже я потерял эту логику, но Курт, правда, еще не знает того, что знаю я.
Когда мы дошли до дома и я открыл дверь, я, честно говоря, думал, что Ки уже там. Думал, что она будет сидеть за столом, но не мог представить выражение ее лица. Мне нужно было ее увидеть. Нужно было увидеть ее лицо, чтобы осознать: то, что случилось, случилось на самом деле. Нужно было узнать, почему она так поступила. Нужно было убедиться, что это правильный поступок. И сказать мне об этом могло только ее лицо.
Курт догадался первым.
– Она была здесь. И ушла, – сказал он и показал на стол.
На нем лежало Кирино худи. Я узнал его по иероглифам на спине. Сверху лежал пистолет, «Байкал». Типичное бандитское оружие. Пистолет, который я считал пропавшим. Все это время он был у нее.
Курт посмотрел на меня, покачал головой и сказал:
– Какая-то хуйня.
Я открыл было рот, но он меня перебил:
– Даже знать не хочу. Вообще не хочу.
– Курт, слушай. Я тут ни при чем. Она сама так решила. И я даже тебе не рассказал, что было в туалете.
– Ну я-то уж точно ни при чем, бро. Она твоя девчонка. Бля, где она вообще? – спрашивает он, взмахивая руками.
– А мне-то откуда знать? – Теперь уже я набрасываюсь на него. – Может, это ты мне расскажешь?
– Я? – Курт подходит ко мне вплотную. – Я?!
– Да, ты. Ты же ее возил в мечеть. Это тебе она сливала инфу, бро. «Скажи Гилти, чтобы надел, мать его, бронежилет» и так далее.
– Да пошел ты! – Он сильно толкает меня гигантской ручищей. – Все, что я делал, я делал для тебя и твоих родных. Ты совсем ебанулся?! Мне что, надо было послать Ки, когда она просила отвезти ее в Элефант? Или когда делилась со мной инфой?
Я смотрю на него и больше не нахожу ответов.
– Не знаю, чувак. Я уже вообще ниче не знаю, – говорю я и оседаю на пол.
– Ага, вот именно. Ниче ты не знаешь. – Он разворачивается и, громко хлопнув дверью, уходит.
* * *
Целыми днями я ждал, что она вернется или хотя бы свяжется со мной, но она этого не сделала. Я даже съездил к тому зданию, куда она ходила, когда я проследил за ней и увидел белобрысого парня. Но без толку. Двери были заперты. Оно снова стало тем, чем было, – пустым зданием, мимо которого можно пройти десять раз за день и даже не заметить.
Я возвращался к тому разговору, который был у нас с Кирой после того, как я проследил за ней тогда, за день до стрельбы в клубе. Ваша честь, вот сейчас важное. Я помню, какое у нее в глазах было потрясение, когда я сказал ей, что проследил за ней. И как она изменилась в лице, когда потом я сказал, что знаю, что ни в какую мечеть она не ходила. И еще потом, когда я сказал о белобрысом парне.
В тот вечер. После клуба. Она собиралась все мне рассказать, но потом все пошло наперекосяк, и она сбежала. Теперь я думаю, что должен был сам догадаться. У меня были все подсказки. Но, понимаете, у меня голова так не работает. Я не мог собрать это «Лего». Наверное, меня сбил с толку тот факт, что она исчезла. Где она, мать ее?! Почему не звонит? Я не мог ничего делать, не зная, где она. Мне как будто нужно было узнать, прежде чем позволить себе жить дальше. А пока я просто ждал.
Через несколько дней после всего, что случилось в клубе, Курт улетел в Испанию. Деньги он оставил, и когда я позвонил ему спросить, что мне с ними делать, он просто сказал:
– Оставь себе, бро. Я в это влез не из-за денег.
– Но они ведь тебе нужны. Как же Гилти?
– Он меня отпустил. Я сказал ему, что разобрался с Фейсом, и он отпустил. Даже подарок мне подарил.
Слова повисают в воздухе, пока я думаю, что бы сказать. Наконец я вспоминаю, что хотел спросить его кое о чем.
– Бро, как ты вообще с ними связался?
– Не знаю, чувак. Долго рассказывать.
– Пускай. Мне сейчас все равно делать нечего, – говорю я.
– Пушки подсадили маму на герыч, и, когда она не смогла заплатить, они сказали, что расплатиться должен я, просто по-другому. Так и началось. Мне пришлось выбить для них кое из кого долг. Через некоторое время, когда все стало серьезнее, они дали маме еще наркоты, а потом снова вызвали меня собирать долги. Ты же знаешь, в банду меня никогда не тянуло. Да и сейчас не тянет. Просто они всегда находят, как поймать тебя на крючок.
– Бля. Сочувствую, бро. Я не знал.
– Да все норм. Потом в прошлом году случился серьезный замес, и один чувак попытался пырнуть меня ножом. Ну я взял этот нож и развернул на него. И тогда Гилти уже не пришлось ничего выдумывать, чтобы держать меня на крючке. Я был в жопе. Пушки или полиция. Такой у меня был выбор.
И тут я вспомнил, как в клубе он обмолвился, что уже убивал. И я подумал тогда: интересно, сколько человек замочил мой лучший друг?
– Может, я приеду тебя повидать, – говорю я.
– Если поедешь, возьми с собой сестру. Мне нужно ей кое-что объяснить, но пока духу не хватает.
– Блесс? Что тебе нужно объяснить?
– Да так, бро. Не важно. Просто, ну, передай ей привет. И маме своей.
Как и вам сейчас, я попытался рассказать ему о Ки и о том, что случилось в туалете, но он и слушать не стал. Для него все уже кончилось. Он устал. Думаю, в конце концов у него кончилось терпение.
– Тебе тоже надо уезжать, бро, – сказал он мне наконец.
– Не могу, чувак. Только не без Ки.
– Она тебя обманула. Просто сваливай, чувак. Уже пора, – тихо говорит он.
В тот день я купил новый билет в Испанию, но знал, что им не воспользуюсь. Не поеду без Ки.
– Не могу.
Я ждал ее. Я не верил, что после всего она вот так возьмет и исчезнет. Так что я просто сидел и ждал. Еще пара дней, и она войдет в эту дверь. Жара уже немного спала. Почему-то о стрельбе в клубе даже не говорили в новостях. Двое убитых – и ничего. Но об одном все-таки сказали. Я имею в виду о Джее Си. Но и о нем через пару дней говорить перестали. Теперь всех интересовал только Брекзит. Так что я знал, что она вернется. Должна вернуться. Ей больше некуда пойти. Она просто затаилась. Я не мог ее найти, но только потому, что она умная. Она затаилась так, что такому, как я, ни за что ее не найти. Но я был уверен, что она вернется. Сто процентов. Надо просто подождать. Но знаете, это было как тогда, когда она пропала в первый раз. Все по новой.
Так что, когда неделю спустя пришла полиция и вынесла дверь, все было как было. «Байкал», худи, деньги, билет в Испанию, паспорт, телефоны. Я. А потом, ну, что было потом, вы и так знаете. Курт был прав. Надо было валить, но я тогда не понимал, что к чему.
Перерыв: 15:35
38
15:45
Даже когда меня арестовали за убийство Джея Си и поместили под стражу, я все еще думал, что она вернется. Даже если не придет сама, может, ее хотя бы приведет полиция. Тогда мне уже было все равно. Мне просто нужно было ее увидеть. И даже если я не смогу увидеться с ней лично, мне было бы достаточно знать, что она жива.
Но она не пришла. Я был один. И это, наверное, хуже всего, что произошло за этот год. Не сидение в тюрьме. Не даже обвинение в убийстве. А Ки. Не знать, что с ней.
С предварительным заключением я смирился. Ведь я не осужденный, а просто содержусь под стражей, так что мне дают практически столько свиданий, сколько хочешь. Блесс и мама приходят так часто, как могут. Вообще-то, за этот год я видел их чаще, чем когда-либо. Сначала я не хотел, чтобы они приходили. Сидеть в центре для посетителей вместе с ними и другими заключенными, знаете ли, отстойно. Даже не поговорить нормально. Надо, чтобы была какая-нибудь комната, куда, например, можно пойти поплакать. Не мне, понятное дело, а им. Но им приходится сдерживаться, пока они не уйдут. Так что, честно говоря, несколько раз я даже думал не посылать заявку на посещение. Но, наверное, это в какой-то степени хорошо. Помогает подготовиться. Готовит их к тому, как это будет в тюрьме. Не меня готовит. Их.
Я однажды спросил начальника, почему нельзя организовать отдельные комнаты и прочее, но он сказал, что с этим слишком много заморочек.
– Но мы над этим работаем, – сказал он, – и ты не первый, кто это предлагает. Идея хорошая.
Идея хорошая. Может, вы потом напишете об этом своим депутатам или еще кому.
Короче. Следующая часть – это, можно сказать, важный кусочек пазла, как любит говорить обвинение. Типа это все пазл, и, пока не поставишь последнюю деталь, не поймешь, что там за картинка. Отстойное сравнение, как по мне. Как будто без последнего кусочка непонятно. Да любой и так увидит. Немного бесит. Так что следующая часть никакой не кусочек пазла. Это скорее двигатель. Или свеча зажигания. Без нее двигатель не работает. И даже не запустится.
Так что придется вернуться к началу и тому разговору с адвокатом. Вы, наверное, до сих пор думаете, что глупо было отказываться от него перед заключительной речью. Он же так хорошо выступал в суде, да? С чего бы мне от него отказываться? Я говорил, что отчасти сделал это потому, что хочу рассказать всю правду, а он не хотел. Ну, он просто не знает того, что я вам сейчас расскажу.
Прямо перед встречей с адвокатом – накануне вечером, если быть точным, – мне сказали, что ко мне посетитель. И меня повели не в комнату для свиданий, а в какую-то комнатушку в другой части тюрьмы. Я в той части никогда раньше не был, думал, там помещения для персонала.
Я вошел и сразу подумал: ни фига, они сделали, как я предлагал. Отдельную комнату. Так что сел и стал ждать маму или Блесс. Охранник запер дверь и сказал, что сейчас приведет посетителя. Больше там заняться все равно нечем. Даже стены скучные. Просто выкрашенные белым кирпичи. Просто окно, которое выходит в коридор, а не на улицу. Просто стол. Просто два стула. Просто бетонный пол. «Но блин, это все равно отдельная комната, – подумал я, – а потом подумал: – Бля, вот сейчас будут слезы».
Проходит несколько минут, и я начинаю немного психовать, потому что все эти минуты засчитываются за время посещения. Вертухаи любят кота за хвост тянуть, так что, пока все соберутся, часовой визит превращается в двадцатиминутный. Некоторым даже не говорят, когда к ним придут. Вертухаи иногда такую херню вытворяют. Меня, по крайней мере, предупредили. Так вот я разговариваю сам с собой, когда охранник возвращается. Вставляет ключ, дверь открывается. И я вижу ее.
Киру.
* * *
Блин, ну у вас и лица! Правда, у меня тогда лицо было, наверное, совсем другое. Я не просто столько времени ждал, чтобы увидеть девушку, которую люблю. Или девушку, ради которой я рискнул жизнью, а она сбежала от меня. Или девушку, о которой я не знал даже, жива она или нет. Она же вся моя жизнь, понимаете. А потом, когда она исчезла и я не знал, увижу ли ее снова когда-нибудь, я чувствовал себя так, как, наверное, чувствует себя наркоман, если ему сказать, что наркоты он больше не получит. И когда я увидел ее перед собой спустя целый год, моя жизнь снова изменилась.
«Ки», – чуть не крикнул я. Глазам своим не верю. Это реально она. О красивых людях говорят, что они как с картины. Кира тогда была как с картины, но не в том смысле. Да, такая же красивая. Глаза сияли, как и раньше. Даже в обычных джинсах и белой рубашке она выглядела потрясно. Но как с картины, как ненастоящая. Бывает, смотришь на картину и понимаешь, что на ней человек, но ненастоящий: невозможно ни прикоснуться к его лицу, ни почувствовать дыхание. Это как просто представлять его себе. Вот такой я ее и увидел.
– У вас ровно двадцать минут, – говорит вертухай и уходит. Дверь снова запирается, но он видит нас через окно.
– Привет, – говорит она. И все. Взгляд для надежности опущен.
– И ты пришла только сейчас? – спрашиваю я.
Я готов расплакаться или разораться. Я в такой ярости, и в таком замешательстве, и в таком возмущении, что не могу даже собраться с мыслями.
– Извини. – Она садится напротив меня и расцепляет руки.
Я не видел ее год, и то, что она сидит напротив и смотрит на меня этими своими глазами, кажется нереальным.
– Надеюсь, у тебя есть что-то получше извинений, Ки. Где ты, блин, была?
– Не здесь.
– Не здесь? Я и так знаю, что не здесь! Но не здесь – это где? И как ты вообще сюда попала? Что, блядь, происходит?
У меня мелькает мысль: вдруг она встанет и уйдет, и меня охватывает паника. Она берет сумочку и снова ставит на место. Удивительно, что ей вообще позволили ее пронести.
– Это они все устроили. – Она смотрит на свои руки.
– Они? – переспрашиваю я. Кровь стучит в висках, и я чувствую, как пульсируют мышцы лица. Не уверен, что смогу держать себя в руках.
– Ну то есть Джеймс. – Она переводит взгляд на потолок. – Джеймс все организовал.
– Что еще за Джеймс?
– Тот парень. Помнишь, в доме с черной дверью, – говорит она, опустив глаза.
– Джеймс? Ки, ты, блядь, издеваешься? Джеймс? – Я начинаю смеяться, но это истерический смех.
– Так его зовут, – говорит она и крепко сцепляет руки на груди.
– Да мне срать, как его зовут. Кто он такой?
– Это он все устроил. – Теперь она смотрит на меня. – Он следил за тобой, когда ты пошел за мной туда, в Элефант энд Касл.
– Следил за мной? Зачем? – ору я. Мысль о том, что этот Джеймс следил за мной, пока я следил за ней, меня бесит. Ужасно бесит. Я что, какой-то мелкий пацан?
– Слушай, мне очень жаль…
– Ага, жаль, как же. Про жалость можем потом попиздеть. А сейчас давай-ка о том, что происходит. Что ты хотела рассказать мне после стрельбы в клубе? – Я встаю, но стол приварен к полу и не двигается, так что я снова сажусь и зло смотрю на нее.
Она молчит. Смотрит на меня, а потом опять на свои руки, как будто ей больше некуда деть взгляд. Кажется, она смахивает слезу, но в тот момент меня это вообще не волнует.
– Почему ты застрелила их, Ки?
– Что?
– Почему ты застрелила Фейса и того, другого? – спрашиваю я, оглянувшись, чтобы убедиться, что никто не услышит.
– Мне пришлось, – отвечает она. – Ты ведь этого делать не собирался?
– Я что, по-твоему, просто так туда пришел? С пистолетом?
– Ты завис. У тебя глаза остекленели. Я думала, ты в обморок упадешь, – говорит она и почти что выдыхает следующие слова: – Мне пришлось.
– Но я все равно мог бы, – говорю я, но уже знаю, что это ложь. Она права. Я спасовал. Я опускаю взгляд в стол. У меня есть еще вопросы. Я не знаю, как задать следующий, потому что не знаю, каким будет ответ. Знаю только, что он в любом случае все изменит. Но ведь все и так уже изменилось?
– А Джамиль? Его-то зачем? Его ведь можно было не трогать. Фейс был уже мертв. Джамиль – просто пацан. Не представлял никакой опасности.
Ки проводит ладонью по лицу, как будто это поможет сделать его новым. Убрать с него боль или, может, ложь.
– Джеймс так хотел.
Я чуть ли не смеюсь.
– Чего?! Джеймс-то, мать его, тут при чем?!
– Он агент.
– Агент? Ки, ты о чем?
– Из МИ–5.
– МИ–5? – Тут я расхохотался так, что брызнули слезы. Так и знал, что когда-нибудь у нее от всех этих книжек крыша поедет. Но МИ, мать вашу, пять?!
– Ты себя вообще слышишь? – Но, пока я произношу эти слова, на меня обрушивается понимание. Как удар кулаком в лицо. Это правда.
– Ему нужен был Фейс. Но он сказал, что чем больше, тем лучше.
– В смысле, нужно было, чтобы его убили?
– Джеймс называет это по-другому. Выключили.
Длинный перерыв: 16:20
Центральный уголовный суд Т2017229
Дело рассматривает: ЕГО ЧЕСТЬ СУДЬЯ СЭЛМОН, КОРОЛЕВСКИЙ АДВОКАТ
Заключительные речи
Суд: день 38
Понедельник, 17 июля 2017 года
ВЫСТУПАЮТ
Со стороны обвинения: К. Сэлфред, королевский адвокат
Со стороны защиты: Подсудимый, лично
Расшифровка цифровой аудиозаписи выполнена Закрытой акционерной компанией «Т. Дж. Нэзерин», официальным поставщиком услуг судебной стенографии и расшифровки
39
10:05
Ну что ж, у вас были целые выходные, чтобы обдумать то, что я рассказал в пятницу. И, честно говоря, я и сам об этом думал, а еще думал о вас. Пытался понять, что вы думаете.
Но я знаю, что вы думаете. Вы думаете, что я все это сочинил. Или, даже если вы верите мне, вы думаете, что все сочинила она. Поверьте, я прокручивал это в голове все это время с тех пор, как она приходила. Отвлекался на это вместо того, чтобы сосредоточиться на своей речи. Но теперь, когда вы знаете, вы, наверное, понимаете, почему кое-что из того, что я рассказывал, не стыкуется. И почему я должен был выступить с этой речью сам.
Но я – как, думаю, и вы – гадал, не обманывает ли Ки. Если бы я мог на чем-то ее подловить, я бы, поверьте, так и сделал. Но я ее знаю. Ну то есть я реально ее знаю. Не просто, что у нее серые глаза, или как она улыбается, или что она любит читать, или как планы разрабатывает. Я знаю и другую Киру. Ее темную, скрытую сторону. И не важно, хочу я верить ей или нет, я знаю, что это правда.
Так вот, за следующие двадцать минут она все мне выложила. Все началось, когда она пошла проведать в тюрьме Спукса. Там они ее и подцепили. Спукса в тюрьме прессовали все больше, и он реально боялся того, что с ним будет дальше. Его уже пару раз чуть было не замочили, так что поджилки у него тряслись. Он пытался подключить кого-нибудь, чтобы Пушки немного остыли, но бесполезно. Этим он сделал себе только хуже.
В конце концов, когда вариантов не осталось, он решил попытать счастья с полицией. Сказал, что готов на что угодно, лишь бы выбраться из этого замеса. Что угодно, лишь бы его перевели в безопасное место. Полиция не особенно заинтересовалась, но он начал называть имена, и тут интерес у них проснулся. Когда называешь имя Фейса, интерес у кого-нибудь да проснется.
Полиция сидела у Фейса на хвосте уже некоторое время, и его было за что повязать: от убийств и стрельбы до вооруженных ограблений и наркоторговли.
Но на хвосте у Фейса сидели не только они. Ки сказала, что за ним наблюдал кое-кто посерьезнее. Как только ребята из МИ–5 узнали, что Спукс в курсе его разборок с Пушками, то навострили уши. Им кто-то слил, что Фейс связан с крупной поставкой наркотиков. Подробностей Ки не рассказывала, но, как я понял, речь шла о десяти тоннах наркоты класса А, которые планировалось ввезти в страну по морю. Во всяком случае, так они ей сказали, но, как по мне, это полная херня.
Видимо, они планировали операцию уже давно, просто никак не могли подобраться к Фейсу. Чувак был как призрак. Стоило им решить, что он у них в руках, как он делал свой ход. Так быстро, что они никак не могли поймать его с поличным. Это в целом неудивительно, потому что Фейс из таких, кто всегда на шаг впереди. При этом они использовали еще всякую хероту типа прослушки, чтобы перехватывать его разговоры, е-мейлы и так далее. Но Фейс постоянно менял симки, а электронной почты у него не было. Иногда, если повезет, он появлялся у них на радаре, а потом пропадал на несколько недель, пока не всплывал его очередной номер. Вот почему он как призрак. И вот почему им тоже понадобился свой призрак. Кто-то, кто мог бы внедриться без палева.
И однажды им повезло. Каким-то образом они внедрили к нему в банду своего человека. Информатора. Он-то и слил им инфу о разборках с Гилти. И потом они короткой дорожкой вышли на Спукса.
Правда, им нужен был кто-то в Пушках, кто передавал бы им инфу и кто мог бы сделать дело. У них не было времени «сажать зернышко», как они, по словам Ки, это называют, и ждать, пока из него, видимо, не вырастет дерево или еще какая херня. Им нужен был готовый кадр. Им некогда было кого-то внедрять, потому что они знали, что скоро их информатора накроют.
Так что через некоторое время к Спуксу приставили личного спецагента. Это тебе не полицейский, которому ты рассказываешь всякое, а он что-то пишет на бумажке, чтобы, может, поизучать потом на досуге. Не, эти ребята из МИ–5 умеют дела делать, причем делать быстро.
Как только Ки получила свидание, Спукс пошел прямо к своему агенту и сказал: «Моя сестра, она знает Пушек. Можете использовать ее? Она реально умная. Ее можно использовать. Серьезно». Этот говнюк даже не предупредил Ки. Он опять продал ее, как и в прошлый раз. Чуваки согласились и через день знали о ней столько, сколько она, наверное, и сама не знала.
Когда ребята из МИ–5 встретились с ней, то сразу поняли: это то, что надо. Она умная. Знает, кто есть кто. И может действовать по плану. Она им подходила, и, что самое важное, ее можно было сразу пустить в дело.
Судя по вашим лицам, вы думаете, что я того. Пум – и мой мозг больше не работает. Или, может, вы думаете, что я эту хрень выдумал. Но я клянусь: это правда. Вот что я не мог рассказать, а мой адвокат не хотел, чтобы я рассказывал. Потому что как я могу обвинять МИ–5? Это же просто бред, безумие. А в бред никто не поверит. Но погодите и подумайте минуту.
Это кое-что объясняет.
Например, всю ту инфу о Фейсе, которую она получала. Всю эту историю с мечетью, которая с самого начала казалась мне какой-то мутной. Как бы там ни было, в тот день, когда они привезли ее к соседнему дому, они объяснили ей расклад.
– Если ты нам поможешь, мы вытащим твоего брата. По программе защиты свидетелей.
– А если нет? – спросила она.
– Тогда за то, что с ним будет дальше, мы не отвечаем.
Не то что они хотели, чтобы она сделала все сама. Как раз наоборот, ей нельзя было так делать. Им за это никакого бонуса не заплатят. Предполагалось, что это я нажму на спусковой крючок, и это пиздец как обидно. Что она подставила меня, чтобы спасти своего конченого братца. Ей нужно было только привести меня туда. Они разработали план. Они разобрались с охраной. Они достали рации. Ей нужно было только позаботиться о том, чтобы на спусковой крючок нажал я. Или Курт. Им было вообще насрать. После всего они обещали помочь ей. И Спуксу. Им обоим. Чтобы они уехали.
А Джей Си? Этот придурок даже не должен был там оказаться. Я до сих пор до конца не понимаю, зачем она его застрелила. Он нас увидел, и, наверное, из-за этого Ки размотало. Она не могла допустить, чтобы какой-то сопляк пошел в полицию и сдал нас. Что мы причастны к убийствам в клубе. Может, она решила, что это карма. Может, запаниковала. А может, и нет, просто поняла, как все повернется. Поняла, как разыграть эту карту. Сказать честно, если бы Джей Си был тогда где-то в другом месте, то и я бы сюда не попал. Убийства в клубе просто замяли бы. Спукса бы спрятали, а мы с Ки… У нас была бы возможность снова стать собой.
Не знаю, почему она явилась ко мне сейчас, когда уже прошло столько времени. Может, совесть замучила.
Блядь. Сейчас, пока я стоял и все это рассказывал, я понял. Она пришла, потому что я уже дал показания. Понимаете? Она пришла только тогда, когда я уже побывал на свидетельской трибуне и все рассказал. Теперь ведь суд не остановишь? Слишком поздно. Она знала. Ее уже не впутать. Но я все равно не понимаю, зачем тогда она вообще приходила. Чтобы повиниться или типа того? Может, и так. Может, почувствовала вину. Ну и правильно. Она и виновна.
Все эти дни я стоял перед вами и вешал на себя убийства, которые совершила она, и ради чего? Ради чего? Потому что люблю ее? Вы так думаете? Я так думал. Но еще я знаю, что если бы тогда я знал то, что знаю сейчас, – что она предаст меня, чтобы вытащить брата и спастись самой, – я бы, наверное, не стал молчать. Рассказал бы все как есть. Она подставила меня, чтобы выйти сухой из воды. Вот и все.
Но она все-таки пришла. А это было непросто. Она, видимо, в программе защиты свидетелей. Ее, по сути, больше не должно существовать. Ей позволили встретиться со мной только потому, что она угрожала все на хрен раззвонить. Это была уже даже не Кира. Это был уже совсем другой человек.
Но все равно. Она пришла. Вы же понимаете. И вот как все получилось.
– Значит, ты можешь сделать так, чтобы все кончилось? Ты расскажешь правду, а они скажут, что я невиновен? – спросил я, когда двадцать минут почти прошли, и охранник уже стучал в дверь.
– Не могу.
– И что теперь? – Я снова посмотрел ей в глаза. Подернутые слезами, но все равно безумно красивые.
Секунду она смотрела на меня, а потом тихо спросила:
– Почему ты не уехал? Я думала, ты уедешь.
– Почему? Я ведь ждал тебя, Ки. А ты даже не позвонила.
– Я не могла. Мне не разрешали.
– А.
Она замолчала, и я увидел, что из глаз у нее по-настоящему текут слезы.
– Почему ты не уехал? Ты ведь мог.
– Не мог.
– Я оставила тебе деньги. И «Байкал». Думала, что…
– Что я уеду без тебя?
– Нет. Что ты спасешься.
– Все ведь не просто либо черное, либо белое, да? Кто-то должен остаться и платить по счетам.
И она ушла.
Перерыв: 10:45
40
12:30
ОБВИНЕНИЕ:
Господа присяжные, в Хартфорде, Херефордшире и Хэмпшире почти не бывает ураганов. Здесь, в Центральном уголовном суде, почти никогда не бывает, чтобы сторона обвинения выступала с заключительной речью дважды. Однако, в соответствии с распоряжением достопочтенного судьи, так будет прямо сейчас.
Это необычное дело.
Не потому, что оно касается умышленного и преднамеренного убийства подростка. И даже не потому, что оно касается убийства посредством огнестрельного оружия. Увы, но случаи, когда одни молодые люди стреляют в других из оружия смертельного действия, стали в Лондоне обычным делом. Нет, это дело необычное, поскольку подсудимый предпочел произнести заключительную речь лично. Он выступает перед вами вот уже несколько дней. Что само по себе необычно.
Но увы, в своей речи подсудимый ссылается на факты, которые в ходе дачи показаний не упоминались. Многое из того, что он рассказал, – абсолютно новые сведения. Вы их слышите впервые. Я их слышу впервые. Следовательно, все то, что он рассказал вам сейчас, осталось за рамками перекрестного допроса. Это ставит вас, господа присяжные, в крайне невыгодное положение. Ведь как можно оценить качество этих сведений, если они не были проверены в ходе перекрестного допроса? Другими словами, как можно судить об их надежности? Как вы можете быть уверены, что они правдивы?
Вот почему, заручившись согласием и поддержкой Его чести, я обращаюсь к вам во второй раз. Однако, чтобы не нарушать законное право подсудимого сказать последнее слово, ему также будет позволено обратиться к вам с ответом на речь обвинения.
Я не буду повторять все то, что сказал подсудимый. Это значило бы оскорбить ваш интеллект. Вы только что его выслушали. Я здесь не для того, чтобы просто опровергнуть его слова. Вы и сами видите все слабые места и сделаете собственные выводы. Нет. Я просто обращу ваше внимание на некоторые вещи. Как и раньше. Если вы с ними согласны, примите их к сведению. Если же нет – не берите их в расчет.
Важно прояснить кое-что с самого начала. Сторона обвинения утверждает, что все, что подсудимый рассказал в свою защиту, – ложь.
Он солгал, когда его допрашивали в полиции, и повторил эту ложь в суде, когда давал показания. Однако теперь мы имеем свежую порцию лжи. Отличной от той, что звучала в показаниях. Но сторона обвинения настаивает, что это все-таки ложь, которую подсудимый выдумывает в буквальном смысле по ходу дела.
Давайте, если угодно, остановимся и рассмотрим эту новую выдуманную версию событий более подробно. Сомнительным может показаться следующее.
Во-первых, нет никаких доказательств, что господина, которого подсудимый может назвать только прозвищем Фейс, действительно застрелили, как говорит подсудимый. Нет никаких – я подчеркиваю, – никаких доказательств, что этот человек в принципе существовал, поскольку подсудимый не может больше рассказать об этом, предположительно убитом, человеке, ничего. Нет доказательств, что в том клубе и в тех обстоятельствах, о которых рассказал подсудимый, были застрелены наркоторговцы или какие-либо другие люди. Никаких. Ни малейших. Это, дамы и господа, не просто ложь, это ничем не подкрепленный вымысел.
Если двух человек, или даже одного, застрелили в клубе, наверняка этому найдутся подтверждения, не так ли? Например, заявление в полицию? Или это происшествие ускользнуло от внимания полиции в результате коварного замысла МИ–5, в чем, без сомнения, хочет убедить вас подсудимый? А как же пресса? Нет ни одного новостного репортажа, заметки или статьи, где говорилось бы о событиях, о которых рассказал подсудимый. МИ–5 заставила замолчать и все средства массовой информации?
А таинственная, обворожительная Кира? Где она? И кто она, в самом-то деле? Она в принципе существует? Мы что, действительно должны поверить, что девушка подсудимого – убийца, которую завербовали спецслужбы? Смею предположить, что никогда еще в этом зале не слышали такой несусветной чуши. Это настоящее оскорбление в адрес суда. И в ваш адрес.
В завершение этой благословенно короткой речи я хотел бы сделать две последние ремарки. Сторона обвинения считает, что они исчерпывающие. Если, как утверждает подсудимый, он собирался хладнокровно застрелить двух человек из девятимиллиметрового пистолета, как далеко он, по-вашему, готов зайти, чтобы достичь своей цели? И в конечном итоге, даже если вы дадите подсудимому такой большой кредит доверия, какой он пытается получить, пойдет ли это ему на пользу? Или же тот факт, что он собирался убить двух человек, означает, что он виноват в том убийстве, в котором обвиняется сейчас?
И последний вопрос. Почему никто из тех, кто мог бы подтвердить его рассказ, этого не сделал? Курт, который мог бы в этом помочь, очень кстати исчез. Вот ведь не повезло подсудимому. Кира тоже исчезла и обзавелась новой вымышленной личностью. Но один человек не исчез. Она находилась в зале суда все это время. Блессинг, сестра подсудимого. Почему не давала показания она? В конце концов, теперь она, судя по всему, разговаривает. Но не с вами, дамы и господа. Не с вами.
Обеденный перерыв: 13:05
41
14:10
ПОДСУДИМЫЙ:
Ну, он, по сути, прав. Все, что он говорит, в общем, правда. Он говорит, что Ки не существует. Я не могу представить вам никаких доказательств того, что она существует. А МИ–5 не дураки, чтобы оставлять информацию о том, что она приходила в тюрьму. Если бы я знал, что он будет такое говорить, может, я бы собрал какие-нибудь доказательства. Мог бы принести вам фотки, но знаете что, если бы я их принес, он бы сказал: «Откуда мы знаем, что это не просто какая-то случайная девушка?» Даже если бы я принес ее свидетельство о рождении, он бы сказал: «Да это просто девушка, которую тоже так зовут. Откуда нам знать, что ты вообще ее знаешь?» И так до бесконечности. Да, кое в чем вам все-таки придется поверить мне на слово. Я вот тоже много чему верю на слово.
Например, тому, что Земля круглая. Я не вижу этого своими глазами, но верю фотографиям. Я верю, что где-то в Америке действительно существует Обама. Лично я его не видел. И даже не видел никого, кто видел. Я его видел только по телику. Говорят, он был президентом. Но наверняка я этого не знаю. Я не знаю наверняка, что этот человек – адвокат. Он так говорит, и я верю ему на слово. Так что я тоже в этой лодке, и я прошу вас сесть в нее вместе со мной. Поверить на слово. Иногда можно просто поверить на слово.
Ки читала много исторических и всяких таких книг. Генрих какой-то, его двенадцать жен и так далее. И в таких книгах всегда пишут, что, мол, у такого-то короля был такой-то советник, столько-то слуг, а здесь они делали это, а вон там – вот то, а на завтрак тот чувак ел то-то, бла-бла-бла. И я всегда спрашивал ее: откуда, блин, они все это знают? И она обычно отвечала: вычисляют благодаря разным другим штукам. Например, находят картину, на которой изображен какой-то чувак. Потом во всяких бумажках находят описание советника, и кто-то говорит, типа, погодите, это же тот чувак на картине. Потом кто-то еще такой: смотрите, у него в руке пара дохлых уток, он, наверное, любил поохотиться. Потом кто-нибудь еще говорит: раз он убил двух, он, видимо, хорошо стреляет. А потом еще кто-нибудь скажет, мол, смотрите, куда он смотрит, он смотрит на маленького мальчика, значит, он педофил, и так далее. Это, как по мне, полная херня. Это, как по мне, хороший пример, как что-то может что-то означать, но ведь это же не доказательство?
В моем рассказе, значит, много сомнительного? Как доказать, что все было именно так, как я говорю? Все, что я рассказал, – это как в книгах по истории. Можно соединить точки, но картинка получится ненастоящая. Я говорю, что случилось одно, потом случилось другое и по такой-то причине. Но это не значит, что все действительно так и было. Это значит только, что я говорю, что было так. В конечном итоге это, может, вообще ни хрена не значит. Просто теория. Так что я вроде как в жопе, да?
Но, с другой стороны, то, как обвинение объясняет, как, по их мнению, все было, – это ведь та же херня? Просто теория. Они не могут доказать, что я застрелил Джамиля, потому что нет ни одного свидетеля. Они не могут доказать, что моя кровь оказалась там именно так, как говорят они, потому что у них нет свидетеля, который мог бы сказать: «Да, кровь на него попала вот так». Они не могут точно сказать, что следы продуктов выстрела остались на мне потому, что я застрелил Джамиля, или потому, что его застрелил кто-то другой, например, Кира, одетая в мое худи, или потому, что я был в нем, когда выносил Джамиля из нашего псевдопритона. Они не могут ничего сказать с уверенностью. Они не могут даже доказать, что ничего из того, что я рассказываю, не было или что все было как-нибудь по-другому. Они не могут доказать, что не существует Ки, или Курта, или Фейса, или Гилти.
Так что в итоге? Остались одни «может быть». Может быть, все было вот так. А может, по-другому. Но что толку? Толку никакого. Как говорило обвинение, нужна абсолютная уверенность, а не предположения.
Кое в чем, правда, вы можете быть абсолютно уверены. Первое – Джамиля застрелили. Второе – из всех людей в этом зале только я знаю, как именно его убили. Даже обвинение не может с этим не согласиться. Либо я его застрелил, либо видел, как его застрелила Кира. Третье – у меня дома лежат тридцать штук. Чего обвинение не может объяснить, так это откуда у меня эти деньги. Единственная теория, которая у вас есть, – моя, ну или любая другая, которую вы можете придумать. Но откуда еще у меня могли взяться эти деньги? Я ограбил банк? Выиграл в лотерею? Откуда-то они ведь появились?
Есть еще кое-что. Джамиля застрелили не просто так. В людей обычно просто так не стреляют. Да, обвинение говорит, что им не надо доказывать мотив и прочее. Но это, что ли, логично? На это должна быть причина, и причина, как я уже говорил, только одна: назвать кого-то «конченым» – никакой не мотив. Из-за этого людей не убивают.
Я знаю, что все, что я вам рассказал, – правда. Но знаете, может, в конечном итоге это и не важно. Я уже подумываю на все забить и сказать, что я виновен.
Если я признаю, что застрелил его, вам будет проще? Тогда вы уйдете отсюда с чистой совестью и скажете себе: «Мы все сделали правильно»? Ладно, тогда это я. Я его застрелил. Он был конченый. Он меня выбесил, и я застрелил его из «Байкала». Убил. На улице. Одетый в сделанное на Тайване худи с иероглифами. Потом сел в такси. Купил билет в Испанию и собирался улететь. Не знаю, откуда у меня тридцать штук, но да и по фиг. И не знаю, почему так и не улетел. Не знаю, почему не взял эти тридцать штук и не сбежал, вместо того чтобы сидеть и ждать, пока меня арестуют. И не знаю, почему оставил пистолет в квартире. Но доказательства против меня неопровержимые.
Ну и что теперь? Теперь вы довольны? Вы же знаете, что я получу пожизненное, это справедливо, как по-вашему? Если я и застрелил его, справедливо сажать меня на всю жизнь? А если бы на моем месте были вы? Но вы-то на моем месте никогда бы не оказались, да? Он бы никогда не появился у вас на пороге. У вас по улицам барыги не ходят. У вас есть дела поважнее. Есть работа и минимальные возможности. А у меня что есть?
Единственное, что у меня было, – это Кира, но больше ее нет. И не важно, верите вы в нее или нет, но вы можете верить, что она правда была. Она появилась в моей жизни, когда я ехал в автобусе, и изменила ее. А потом ушла. Вот и все. Я понимаю аргументы обвинения. Но вы можете верить, что она существует. А если нет, что существует кто-то вроде нее, и не важно, как ее зовут. Ведь может же быть, что я был влюблен в девушку, которая все для меня изменила?
Но дело во всей этой фигне с МИ–5. В это вы поверить не можете.
Но знаете что? Можете, если захотите.
Вы ведь верите, что МИ–5 существует. Верите, что МИ–5 занимается всякими мутными штуками. Знаете, что это секретная служба, но должен же в ней кто-то работать. Вы знаете, что в мире существуют реальные люди из МИ–5 и что МИ–5 занимается своей херней, а когда она ею занимается, то вся эта херня происходит так, как и должна, – причем тайно. А подробностей вы и знать не хотите. Блин, да даже я не хочу знать подробностей. Но вы все равно хотите, чтобы МИ–5 своей херней занималась.
Только не дайте ему вас обмануть. Он произносит эти буквы так, что кажется, будто это что-то огромное. ЭМ, И, ПЯТЬ. И когда он их произносит, я даже сомневаюсь, что МИ–5 реально существует. Как будто он говорит: «Люди Икс». Но знаете, МИ–5 – не выдумка. Так что почему бы им не надавить на какую-то случайную девчонку в своих целях? Они знают ее слабые места. Знают о брате. Могут сделать так, чтобы он исчез. Чтобы он был в безопасности. И она. Чтобы никто о них не знал.
И, если подумать, вы же знаете, что такая херня случается. Я имею в виду, реально случается. Вспомните того русского, Литвиненко. Его отравили ураном или какой-то такой хренью, укололи зонтиком. Среди бела дня. Мы знаем, что так и было. Мы знаем, что его убили. Все это похоже на штучки из «Джеймса Бонда», и, хотя мы знаем, что это правда было и случалось, наверное, кучу раз и раньше, мы все равно не хотим в это верить. Это портит нам все удовольствие от жизни. Мы скорее поверим, что нашей страной управляет белая старушка, похожая на учительницу, и что здесь происходит только всякая скучная фигня типа проблем с Национальной службой здравоохранения, или сокращений, или еще чего-нибудь. Но все на самом деле херовее. Даже мне не хочется в это верить. Мне хочется, чтобы кто-нибудь сказал, что это теория заговора и что наш мир не такой. Но он такой. И он в тысячу раз хуже, потому что большую часть всякой херни мы наверняка никогда не узнаем. Эту херню нам никогда не позволят узнать.
Ну и вот, господа присяжные. Когда я начинал свою речь, я никак не думал, что смогу говорить пять часов, как Пальмерстон. Но я, блин, говорил десять дней. Хоть и не так хорошо, как, наверное, говорил бы он. Хоть и без всяких красивых слов, как у него, которые заставляют задуматься о более возвышенной цели. Да я все эти десять дней говорил хуже, чем прокурор – десять минут. Он всю мою речь разгромил. Вот такая сила есть у того, кто знает, как пользоваться словами. Но я все равно рад, что произнес свою речь сам, потому что, пока я вам все это рассказывал, я кое-что понял. Я понял, что тот чувак в мечети имел в виду, когда сказал, что люди не одинаковы, но могли бы такими стать. Я не такой, как вы, а вы не такие, как я, но вы можете стать как я, если попытаетесь.
Так что попытайтесь. Попытайтесь стать мной.
В конце концов, все зависит от вас.
Виновен или невиновен?
Присяжные удаляются.
Центральный уголовный суд Т2017229
Дело рассматривает: ЕГО ЧЕСТЬ СУДЬЯ СЭЛМОН, КОРОЛЕВСКИЙ АДВОКАТ
Вердикт
Суд: день 39
Вторник, 18 июля 2017 года
ВЫСТУПАЮТ
Со стороны обвинения: К. Сэлфред, королевский адвокат
Со стороны защиты: Подсудимый, лично
Расшифровка цифровой аудиозаписи выполнена Закрытой акционерной компанией «Т. Дж. Нэзерин», официальным поставщиком услуг судебной стенографии и расшифровки
Послесловие
За последнюю четверть века я познакомился с тысячами самых разных людей, которые столкнулись с системой уголовного правосудия.
Когда работаешь адвокатом по уголовным делам, быстро понимаешь, что ум – не обязательно синоним образованности и что ум и образование не всегда взаимозаменяемы. Много раз я встречал исключительно способных молодых людей, не имеющих никакого образования. Они могли на ходу сочинять стихи, только называли их рэпом. Они схватывали сложные правовые понятия, стоило только объяснить, и, самое удивительное – они могли профессионально проанализировать улики в своих делах.
Я понял это в день, когда молодой человек, которого я представлял, проходил перекрестный допрос по поводу местонахождения его мобильного телефона, который запеленговали с помощью сетей сотовой связи. Дело было серьезное и касалось обвинения в ограблении, разбирали его опытные юристы. Вскоре стало ясно, что подсудимый настолько хорошо разобрался в заключении экспертов, что обвинение не могло его подловить. Это было и впечатляющее зрелище, и ценный урок.
Впоследствии я взял за правило не делать о своих клиентах поспешных выводов. Я также старался не забывать, что каждое изложение дела, перевязанное розовой лентой, – это, по сути, свобода реального человека, который заслуживает каждой крупицы моих усилий. Однажды, много лет назад, когда я произнес заключительную речь от лица клиента, молодого человека, которого обвиняли в торговле наркотиками, он подошел поблагодарить меня. Он был благодарен, потому что ему казалось, что он не смог бы сказать все, что нужно, так, как это сделал я. Я это запомнил и годами думал, почему же подсудимый не мог сказать то, что ему было нужно. В том, что касается суда присяжных, наша система уголовного правосудия лучшая в мире. Да и сам суд присяжных, когда, в теории, человека судят люди с похожим опытом. Однако на деле бывает так, что молодых неблагополучных людей, выросших в сложной социальной и семейной обстановке, судят люди, которые на них не похожи.
Тогда я задумался: что, если бы подсудимых судили такие же люди, как они сами? И, если так, какую речь мог бы произнести подсудимый? И хотя порой меня трогали рассказы подсудимых об их жизни и событиях, которые в их ситуации казались мне неизбежными, я не мог выразить все так, как они. Дилемма состояла в том, как произвести на суд такое же впечатление, какое рассказ подсудимых произвел на меня.
Вскоре после этого у меня родилась идея написать роман, в котором подсудимый произносил бы заключительную речь сам. Главное преимущество такого романа в том, что подсудимого будет судить коллегия не из двенадцати присяжных, а из всех, кто услышит его речь: коллегия читателей.
В книге «Вы меня не знаете» мне было важно затронуть реальные проблемы, с которыми сталкиваются те, кто попадает в систему криминального правосудия. По моему опыту, в нее попадает огромное количество молодых людей из числа темнокожих, азиатов и этнических меньшинств из неблагополучной среды. Я понимаю, что многие могут посетовать на стереотипы, но для некоторых молодых людей из определенных частей страны банды – реальность.
Молодых людей без социальной поддержки, которую обычно обеспечивают семья и школа, с ранних лет притягивает бандитская культура. Для многих банды становятся альтернативной системой порядка, власти, безопасности и статуса, в то время как в противном случае их обычно не ждет ничего. Как только создаются условия для появления субкультур, но при этом исчезают возможности расти и развиваться посредством образования, банда в каком-то смысле становится единственной возможностью реализовать себя.
Мне важно было показать именно социальную действительность банд, избегая при этом их романтизации. Мне кажется, что банды и так слишком обширно присутствуют в популярной культуре, и, чтобы оградить молодых людей от их целенаправленного влияния, мер предпринимается недостаточно. Главные герои книги не состоят в бандах. Они населяют пространство, в котором так трудно противостоять давлению банд. Мне хотелось, чтобы герои рассказывали о притягательности бандитской культуры, о которой я знаю из первых рук, но в то же время мне хотелось наделить их силой ей сопротивляться.
Подсудимый в этой книге был создан в попытке опровергнуть массу стереотипов, но сделать это жизненно и реалистично. В финале нам придется объективно и критически взглянуть на окружающий мир. В конечном итоге важна не столько биография героев, сколько вопросы, которые они задают:
Абсолютна ли справедливость или есть разные ее виды в зависимости от того, что собой представляет человек?
Абсолютна ли мораль или существуют серые зоны? Как их определить?
В каком случае личная ответственность должна отступить перед лицом личных обстоятельств?
Абсолютна ли вина или в целях справедливости ее следует рассматривать сквозь призму обстоятельств?
Что есть истина и меняется ли ее вес в зависимости от тяжести лишений?
Отвергаем ли мы инстинктивно презумпцию невиновности?
В насколько невыгодное положение ставит подсудимого тот единственный факт, что ему предъявлено обвинение?
Возможно ли по-настоящему узнать человека? И как судить тех, кого мы по-настоящему узнать не можем?
Благодарности
Маме, которая первой стала рассказывать мне истории и которая привила мне любовь к чтению – эта любовь всегда со мной. Без твоих молитв и поддержки я не смог бы сделать всего хорошего, что сделал.
Папе, который научил меня, что читать – важно. Читать все. Читать что угодно. Главное – не переставать это делать.
Им обоим за то, что благодаря им я поверил: если трудиться, все возможно и все получится, несмотря ни на что.
Моей жене Садии. Ты – моя жизнь. Мой первый читатель. Второй читатель. Мой последний читатель – и все, что между. Я пишу для тебя. Спасибо за все. За то, что читаешь бесконечные черновики. За все идеи. За терпение. Но в основном – за любовь и веру. Я до сих пор помню слова, которые вдохновили меня на эту книгу: «Просто напиши что-нибудь нескучное». Надеюсь, у меня получилось, хотя бы отчасти. Люблю тебя, жена. Нет, не люблю. Нет, люблю.
Моим братьям и сестре: Кашу, Омеру, Хурраму и Аише. Думая о вас, я всякий раз возвращаюсь домой. Спасибо, что смешите меня, даже когда я не с вами.
Прекрасным людям из мира книг.
Моему великолепному агенту Камилле Рэй (вы же так и говорили: «великолепному», да?). Без вас эта книга так и осталась бы разрозненными отрывками и заметками на старом ноутбуке. Спасибо, что поверили в меня. Спасибо, что сгладили бесчисленные острые углы, навели лоск и сделали из чего-то мутного и тусклого нечто сияющее. Спасибо за ваш нелегкий труд. И за Имада: за то, что пропихнули ему эту книгу! Если бы «Карлсберг» производили агентов, они бы, наверное, произвели вас: пожалуй, лучшего агента в мире.
Спасибо всем остальным из литературного агентства «Дарли Андерсон», кто работал с этой книгой. Отдельное спасибо Марку Симонссону за работу со всем, что касается телевидения и кино. Вы – настоящие профессионалы, и я всегда был абсолютно в вас уверен.
Моему первому редактору Имаду Ахтару, моему духовному брату. Мне очень повезло, что твой гений сопровождал меня на протяжении этого пути. Без тебя не было бы никакой книги. Не хватит слов, чтобы отблагодарить тебя за весь твой труд. За цепкий взгляд, который не пропустит ни строчки. За дружбу. За смех. За обложку! За огромный запас уличного сленга. Кто бы мог подумать! Брат, если бы моя книга была прекрасной дамой, ты был бы ее рыцарем. Спасибо.
Несравненным Джессике Лики и Майклу Джозефу, которые легко и непринужденно приняли эстафету у Имада. У вас получилось так хорошо, что, кажется, вы были со мной с самого начала. Спасибо за идеи и энтузиазм и за все, что вы делаете за кадром: молча и незаметно, но замечательно.
Спасибо блистательным молодым людям из команды Майкла Джозефа: вы так первоклассно и виртуозно делаете такую трудную работу. Отдельное спасибо моему пиар-менеджеру Лоре Никол и талантливой и несгибаемой Кэти Боуден за труд и щедрые порции волшебства. И многим другим: Аннабель Уилсон, Эмме Браун, Софи Уилсон и всем, кто остался на заднем плане, но сделал так много, чтобы эта книга появилась.
Лео Николлсу, который создал такую прекрасную и эффектную обложку. Настоящий талант!
Рут Кенли-Леттс и Дженни Ван дер Ланде из Snowed-In Productions за то, что поверили в мое произведение. Спасибо!
Также я рад возможности поблагодарить Райана Малана за выдающееся произведение «Сердце моего предателя», которое вдохновило меня на эпизод с Молотобойцем. Искренне рекомендую эту книгу к прочтению. Она обогатила мою жизнь больше, чем я могу описать.
Моим первым читателям, друзьям и коллегам по судебной коллегии и адвокатуре. Спасибо, что выкроили время и сделали мне одолжение.
Стефану, моему брату, моему братану. Спасибо. За чувство плеча. За дружбу. За поддержку. За веселость. За спонтанность. За юмор. За неординарность. У всех должен быть такой друг, как ты, но так повезло немногим. Спасибо, что делил со мной все волнующие мгновения этого пути. Ты такой один. Курт.
И, наконец, Зозо. Ты можешь осветить самый темный уголок моей жизни одной лишь улыбкой и одним словом. «Дзын-н-нь!»
Примечания
1
Британская национальная партия.
(обратно)2
Blessing – благословение (англ.).
(обратно)3
JC (Джей Си) – акроним имени Jesus Christ, то есть Иисус Христос.
(обратно)4
Отсылка к настольной игре «Монополия»: по правилам считается, что фишка, попавшая на клетку «Тюрьма», не проходит через начальную клетку «Вперед».
(обратно)5
Белмарш – мужская тюрьма строгого режима, одна из самых крупных в Великобритании.
(обратно)6
Американский пистолет-пулемет.
(обратно)7
Имеется в виду Риджентс-канал.
(обратно)8
Летучими отрядами в Великобритании называются полицейские подразделения быстрого реагирования, которые специализируются на преступлениях с применением оружия и/или насилия.
(обратно)9
Две самые известные банды Лос-Анджелеса, чье соперничество стало частью уличной культуры и нашло отражение в том числе в хип-хопе.
(обратно)10
Близнецы Рональд и Реджинальд Крэй – преступники, которые в 1950–1960-х годах контролировали большую часть организованной преступности в Лондоне. Считается, что главой семьи была их мать Вайолет, и у братьев была с ней тесная душевная связь.
(обратно)11
Великое ограбление поезда – реальное преступление, произошедшее в 1963 году в Англии на железнодорожном мосту Брайдегоу. Банда из пятнадцати человек напала на почтовый поезд и похитила мешки с деньгами, большую часть которых впоследствии так и не нашли.
(обратно)12
Имеется в виду специальное подразделение британской полиции «Операция Трезубец», которое расследует преступления с применением оружия и убийства, преимущественно связанные с преступными группировками.
(обратно)13
«Оксфам» – международное объединение организаций, которое занимается решением проблемы бедности и содержат одноименную сеть благотворительных магазинов.
(обратно)14
Сеть магазинов одноименного детского благотворительного фонда.
(обратно)