Энн из Зелёных Крыш (fb2)

- Энн из Зелёных Крыш [litres] [Anne of Green Gables — ru] (пер. Валерия Ивановна Бернацкая) (Anne Shirley — ru - 1) 3271K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Люси Мод Монтгомери

Люси Мод Монтгомери
Энн из Зеленых Крыш

Посвящается памяти моих отца и матери

Добрые звезды в твоем гороскопе:

Вся ты – и дух, и огонь, и роса.

Роберт Браунинг^[1]

© Перевод. В. Бернацкая, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Глава 1
Миссис Рейчел Линд удивляется

Дом миссис Рейчел Линд стоял на том месте, где основная дорога Эйвонли спускалась в неглубокую лощину, окаймленную ольховником и фуксией – цыганскими сережками. Посреди лощины тек ручей, начинавшийся в лесах старика Гутберта, про этот ручей говорили, что в лесах он, еще молодой, бежит стремительно, совершая немыслимые кульбиты и разливаясь таинственными заводями, но у дома Линдов успокаивается и принимает благообразный вид, будто понимает, что рядом с жилищем миссис Рейчел надо вести себя чинно и соблюдать приличия. Похоже, ему было ведомо, что миссис Рейчел постоянно сидит у окна и зорко следит за тем, что происходит вокруг, включая ручьи и детей, и если ей что-то покажется странным или неуместным, она не успокоится, пока не докопается до причины.

Многие жители Эйвонли и окрестностей внимательно следят за тем, что происходит у соседей, запуская собственные дела, но миссис Рейчел Линд была из тех удивительных созданий, которые способны заниматься своим хозяйством, не упуская из вида и того, что творится у других. Она слыла превосходной хозяйкой, успевала все делать вовремя и хорошо, а еще вела кружок кройки и шитья, помогала в воскресной школе и принимала активное участие в церковно-благотворительной организации и Обществе помощи миссионерам. И при такой нагрузке миссис Рейчел ухитрялась часами сидеть у окна на кухне, вязать полушерстяные одеяла (она связала уже шестнадцать, как с благоговейным трепетом перешептывались домохозяйки Эйвонли) и не спускала глаз с дороги, пересекавшей лощину и преодолевавшей крутой подъем на горку, где земля была красноватого цвета. Поселок Эйвонли расположен на небольшом треугольном полуострове в заливе Святого Лаврентия, окруженном с двух сторон водой, и поэтому каждый, кто из него выезжает или в него въезжает, должен ехать по дороге через лощину, где непременно попадет под неусыпное око миссис Рейчел.

Однажды днем в начале июня она сидела, как обычно, у окна. Стоял теплый солнечный день. Сад на склоне за домом был в полном цвету, над бело-розовыми бутонами жужжали рои пчел. Томас Линд – маленький коротышка, которого жители Эйвонли называли не иначе как «муж Рейчел Линд», сеял на холме за сараем поздний турнепс; должно быть, тем же самым занимался Мэтью Катберт из Зеленых Крыш на своем большем поле возле ручья. Миссис Рейчел было это доподлинно известно, потому что она собственными ушами слышала, как он говорил Питеру Моррисону прошлым вечером в магазине Уильяма Дж. Блэра, что на следующий день собирается сеять турнепс. Конечно, вопрос задал Питер, так как было известно, что Мэтью Катберт никогда по собственной воле ничего о своих делах не рассказывает.

Однако именно Мэтью Катберт в половине четвертого, в самый разгар трудового дня, неспешно миновал лощину и въехал на холм; более того, он был одет в выходной костюм и белую рубашку, а это говорило о том, что он выезжает за пределы Эйвонли, и ехал он в коляске с запряженной гнедой кобылой, и это означало, что он пускается в дальний путь. Так куда же едет Мэтью Катберт и зачем?

Будь на его месте любой мужчина из Эйвонли, миссис Рейчел, проворно сложив два и два, получила бы ответ на оба вопроса. Но Мэтью так редко покидал свой дом, что должно было случиться нечто чрезвычайное, что побудило бы его ехать куда-то среди бела дня. Это был самый робкий человек на свете, ему претило находиться среди незнакомых людей или в любом другом месте, где от него ждали разговоров. Мэтью при полном параде с белым воротничком, пустившийся непонятно куда в коляске, – такое не часто увидишь! Как ни ломала миссис Рейчел голову, причину таких действий она не нашла, и ее послеполуденный отдых был полностью испорчен.

«Пойду-ка я после чая в Зеленые Крыши и разведаю у Мариллы, куда это он отправился, – решила в конце концов эта достойная женщина. – Обычно в это время года он в город не ездит, а в гости вообще никогда не ходит. У него, конечно, могли закончиться семена турнепса, но, если б он поехал за ними, то не стал бы так наряжаться и брать коляску. Ехал он неспешно – значит, не за доктором. И все же что-то случилось со вчерашнего дня, что заставило его пуститься в путь. Вот загадка! И не знать мне ни минуты покоя, пока я не получу ответа на вопрос – что заставило Мэтью выехать сегодня из Эйвонли?»

Итак, после чая миссис Рейчел вышла из дома. Путь до усадьбы Катбертов был недолгим – всего четверть мили по идущей вверх дороге. Там в окружении плодовых деревьев стоял большой разлапистый дом. Для точности скажем, что еще какое-то, довольно значительное, расстояние миссис Рейчел пришлось идти по тропе. Отец Мэтью Катберта, такой же робкий и молчаливый, как пошедший в него сын, приступив к возведению усадьбы, постарался настолько, насколько можно, отодвинуться от соседей и в то же время не углубиться в лес. Дом поставили в дальнем углу земельного участка, где он и стоит до сих пор, почти не заметный с главной дороги, вдоль которой вытянулись дома более общительных жителей Эйвонли. Миссис Рейчел Линд считала, что такое житие на отшибе – жизнью не назовешь.

«Да это просто существование, и больше ничего, – говорила она про себя, идя по протоптанной дорожке вдоль кустов диких роз. Ничего удивительного, что Мэтью и Марилла – оба с чудинкой. Живут вдвоем, как отшельники какие-то. Деревья трудно назвать подходящей компанией, хотя их здесь хватает. Мне больше по душе люди. Но хозяева, похоже, довольны – наверно, привыкли. Человек ко всему привыкает. У ирландцев есть такая поговорка: даже к виселице можно привыкнуть».

С этими словами миссис Рейчел свернула с тропы на задний двор Зеленых Крыш. Двор был очень зеленый, опрятный и ухоженный, на одной его стороне росли высокие, патриархальные ивы, на другой – пирамидальные, ломбардские тополя. Нигде ничего лишнего – ни палки, ни камешка, будь что не так, миссис Рейчел сразу бы заметила. Лично она не сомневалась, что Марилла Катберт подметает двор так же часто, как дом. Можно было есть прямо с земли – грязи не прибавится.

Миссис Рейчел энергично постучала в кухонную дверь и, услышав приглашение войти, ступила внутрь. В Зеленых Крышах кухня была радостным местом – точнее, могла бы им быть, если б ее не отчищали до такой степени, что она выглядела стерильным, нежилым помещением. Окна в ней выходили на восток и запад. Через западное окно, смотревшее во двор, в кухню лился мягкий свет июньского солнца. А если глянуть в увитое плющом восточное окно, можно увидеть с левой стороны вишневые деревья в белом наряде, а чуть ниже, в лощине у ручья, стройные березки, покачивающие своими кронами. У этого окна обычно и сидела Марилла Катберт, когда ей удавалось присесть. Она недоверчиво относилась к солнечным лучам, казавшимся ей слишком задорными и безответственными для мира, который следует принимать всерьез. Сейчас она тоже сидела здесь за вязанием, а стоящий за ее спиной стол был уже накрыт для ужина.

Еще толком не закрыв дверь, миссис Рейчел цепким взором приметила все, что было на столе. Марилла поставила три тарелки – значит, кроме Мэтью, к вечернему чаю ждали кого-то еще. Но посуда была не парадная, и на стол хозяйка поставила только джем из лесных яблок и пирог – выходит, гость ожидался не так чтобы очень важный. Тогда зачем белый воротничок и гнедая кобыла? У миссис Рейчел даже голова закружилась от невозможности разгадать эту тайну, да еще связанную с таким спокойным, совершенно не таинственным местом, как Зеленые Крыши.

– Добрый вечер, Рейчел, – бодро приветствовала ее Марилла. – Прекрасная погода, правда? Присаживайтесь. Как вы поживаете?

Мариллу Катберт и миссис Рейчел связывало нечто, похожее – за неимением другого слова – на дружбу, – несмотря на всю их непохожесть или благодаря ей.

Марилла была высокой и худой женщиной, состоящей из одних углов без намека на изгибы, ее темные волосы с легкой проседью были всегда крепко скручены узлом и скреплены двумя агрессивно торчащими металлическими шпильками. Она выглядела как женщина не очень сведущая, но с твердыми нравственными устоями. Таковой она и была, но в очертании ее губ было нечто, позволявшее предположить наличие у нее чувства юмора.

– У нас все хорошо, – сказала миссис Рейчел. – Но я испугалась за вас, когда увидела, как Мэтью выезжает сегодня из поселка. Не за доктором ли он едет, подумала я.

Губы Мариллы сложились в ироничную улыбку. Она ожидала прихода миссис Рейчел, понимая, что соседке не даст покоя вид неспешно проезжающего мимо Мэтью.

– О, нет. Сейчас я прекрасно себя чувствую, хотя вчера у меня раскалывалась голова, – ответила она. – Мэтью отправился в Брайт-Ривер. Мы забираем из приюта в Новой Шотландии маленького мальчика, который приедет на поезде сегодня вечером.

Если бы Марилла сказала, что Мэтью поехал в Брайт-Ривер за прибывающим из Австралии кенгуру, это не удивило б миссис Рейчел больше. Некоторое время она стояла как громом пораженная. Невозможно предположить, чтобы Марилла издевалась над ней, но на какие-то секунды она поверила в это.

– Ты не шутишь, Марилла? – потребовала она ответа, когда к ней вернулся дар речи.

– Конечно, нет, – ответила Марилла так невозмутимо, словно забирать мальчиков из приюта в Новой Шотландии не было чем-то необычным, а входило в число необходимых весенних работ на любой приличной ферме в Эйвонли.

Миссис Рейчел была в полной растерянности. Ее мысли превратились в цепочку из восклицательных знаков. Мальчик! Марилла и Мэтью Катберт берут мальчика! Из приюта! Мир поистине сошел с ума! Чему после этого удивляться! Ничему!

– Как такая мысль могла прийти вам в голову? – потребовала она ответа.

Решение приняли без консультации с ней – вот, что было самым неприятным.

– Мы и раньше об этом подумывали. Практически всю эту зиму, – ответила Марилла. – Перед Рождеством сюда заезжала миссис Спенсер, и она рассказала, что весной собирается взять маленькую девочку из приюта в Хоуптоне. Там живет ее кузина, миссис Спенсер ее навещала, и все о приюте разузнала. С тех пор мы с Мэтью не раз вспоминали разговор с ней. И решили взять мальчика. Мэтью стареет – ему ведь шестьдесят – и он уже не такой ловкий, как раньше. И сердце у него шалит. А вы сами знаете, как трудно в наше время найти подходящего помощника. Никого нет, кроме глупых французских мальчишек-недоростков, а если и возьмешь кого-то из них и чему-то научишь, то он норовит либо сбежать на завод по консервированию омаров, либо вообще в Америку. Сначала Мэтью предложил взять мальчика из метрополии. Но я твердо заявила «нет». Мне не нужны на ферме лондонские бродяжки арабского происхождения, хотя и среди них, наверно, попадаются приличные экземпляры. Пусть мальчик лучше будет из местных. Здесь тоже есть риск, не отрицаю. Но на душе у меня будет спокойнее, и я буду крепче спать, если мы возьмем канадского мальчика. В конце концов мы решили попросить миссис Спенсер, когда она поедет за девочкой, подобрать нам подходящего мальчика. На прошлой неделе до нас дошла весть, что она собирается в путь, и мы через родственников Ричарда Спенсера в Кармоди передали просьбу, чтоб она захватила с собой смышленого мальчика лет десяти-одиннадцати. Это лучший возраст, решили мы – достаточный для помощи по дому и подходящий, чтобы успеть правильно воспитать. У него будет не только крыша над головой, но и хорошее образование. Утром мы получили телеграмму от миссис Спенсер, ее принес почтальон со станции, в ней сообщалось, что они прибывают на поезде в пять тридцать сегодня вечером. Поэтому Мэтью и поехал в Брайт-Ривер. Там миссис Спенсер передаст мальчика мужу, а сама поедет дальше до Уайт-Сэндз.

Миссис Рейчел гордилась тем, что всегда без лукавства высказывает свое мнение. И на этот раз, услышав и оценив такие поразительные новости, она не отступила от своих принципов.

– Положа руку на сердце, Марилла, я уверена, что вы совершаете большую глупость, и очень рискованную к тому же. Вы не ведаете, что творите. Берете чужого ребенка в свой дом, ничего о нем не зная – ни его характера, ни кто его родители, ни того, что из него получится. Только на прошлой неделе я прочла в газете, как живущие на западной стороне Острова супруги взяли из приюта мальчика, а он ночью поджег дом. Поджег нарочно! Приемные родители чуть не сгорели в своих постелях. Я знаю и другой случай – усыновленный мальчик высасывал содержимое яиц, и отучить его от этой досадной привычки никак не удавалось. Спроси вы моего совета – а вы этого не сделали, – я бы сказала: ради всего святого, даже не думайте об этом. Вот так.

Эта бестактная речь, казалось, не произвела на Мариллу никакого впечатления. Она продолжала вязать.

– В ваших словах есть резон, Рейчел. У меня самой были сомнения, но Мэтью упорно стоял на своем. И когда я это поняла, то сдалась. Мэтью редко чего-то требует, но когда такое случается, я понимаю, что мой долг – ему уступить. Что до риска, то он есть во всяком деле. Даже от родных детей непонятно, чего ожидать. А Новая Шотландия недалеко от наших мест. Мы ведь не берем ребенка из Англии или Штатов. Он не может сильно отличаться от наших детей.

– Ну, будем надеяться на лучшее, – произнесла миссис Рейчел таким тоном, который говорил, что она сама на это не надеется. – Только не говорите, что я вас не предупреждала, если он сожжет дотла Зеленые Крыши или насыплет стрихнин в колодец. Такой случай был в Нью-Брансуике, где сирота из приюта отравил семью, и все они скончались в жутких муках. Только тот приемыш был девочкой.

– Ну, мы берем не девочку, – сказала Марилла таким тоном, словно отравленные колодцы были исключительно женским делом и от мальчика такой беды можно было не ожидать. – Никогда не думала взять на воспитание девочку. Меня удивляет миссис Спенсер, решившаяся на это. Но ей может взбрести в голову взять домой весь сиротский приют.

Миссис Рейчел хотелось дождаться приезда Мэтью с приемышем, но, прикинув, что раньше чем через два часа он не вернется, она сочла за лучшее дойти до дома Роберта Белла и рассказать новости. Это произведет сенсацию, а миссис Рейчел ничего так не любила, как производить сенсации. И она удалилась к большому облегчению Мариллы, в которой снова возродились под влиянием миссис Рейчел прежние сомнения и страхи.

– Вот это история! – воскликнула миссис Рейчел, ступив снова на тропинку. – Не почудилось ли мне это? Правду сказать, мне жалко этого бедного мальчика. Мэтью и Марилла ничего не знают о детях и будут ждать, что он окажется мудрее и благоразумнее своего дедушки, если тот у него только есть, что сомнительно. Странно даже представить в Зеленых Крышах ребенка – там никогда детей не было. Мэтью и Марилла были уже взрослыми, когда дом строился – если они когда-нибудь были детьми, а глядя на них, в это трудно поверить. Не хотела бы я оказаться на месте этого приемыша. Мне просто жаль его!

Эти слова миссис Рейчел от всего сердца произнесла перед дикими розами. Однако, если б она видела одинокого ребенка, терпеливо дожидающегося помощи на станции Брайт-Ривер, ее жалость многократно бы умножилась.

Глава 2
Мэтью Катберт удивляется

Мэтью Катберт и гнедая кобыла неспешной трусцой проехали восемь миль до Брайт-Ривер. Красивая дорога вилась вдоль ухоженных уютных ферм, пихтовых рощ, пересекала лощины с пышно цветущими дикими сливами. Воздух был напоен ароматом яблочных садов и лугов, которые простирались до горизонта, теряясь в перламутово-багряной дымке.

Мэтью нравилось ехать так, в свое удовольствие, за исключением тех моментов, когда на пути ему попадались женщины, с которыми надо было поздороваться хотя бы кивком. На острове Принца Эдуарда было принято кивать всем встречным – неважно, знаешь их или нет.

Мэтью испытывал страх перед всеми женщинами за исключением Мариллы. Вид этих таинственных существ смущал его, вызывая чувство, что они в душе посмеиваются над ним. И, возможно, в этом не ошибался: выглядел он и правда странновато – фигура неказистая, седые волосы до сутулых плеч, окладистая, мягкая, темная борода, не стриженная с двадцати лет. Можно сказать, что и в двадцать, и в шестьдесят он выглядел почти одинаково – разве только седины прибавилось.

Когда Мэтью добрался до Брайт-Ривер, нужного поезда там не было. Он решил, что приехал раньше времени, привязал кобылу во дворе небольшой гостиницы и пошел на станцию. На длинной платформе никого не было – только в дальнем конце на куче сваленной черепицы сидело живое существо, оказавшееся при ближайшем рассмотрении девочкой. Мэтью мельком это отметил и постарался как можно быстрее прошмыгнуть мимо. Если б он присмотрелся, то увидел бы напряженную позу ребенка и взволнованное выражение глаз. Девочка сидела в ожидании кого-то или чего-то – ей не оставалось ничего другого, кроме как, собрав все свои силы, ждать.

Мэтью столкнулся с начальником станции, который запирал кассу, чтобы успеть домой к ужину, и спросил того, скоро ли прибудет поезд пять тридцать по расписанию.

– Поезд пять тридцать пришел и отбыл полчаса назад, – ответил бойкий железнодорожник. – Одного пассажира высадили, за ним должны приехать. Это маленькая девочка, она сидит вон там, на груде черепицы. Я пригласил ее в зал ожидания, но она строго ответила, что предпочитает оставаться снаружи. «Здесь больше пищи для воображения», – сказала она. Ну и штучка, я вам скажу.

– Я приехал не за девочкой, – беспомощно произнес Мэтью. – Я жду мальчика. Он должен быть здесь. Его обещала привезти из Новой Шотландии миссис Александр Спенсер.

Начальник станции присвистнул.

– Здесь какая-то ошибка, – сказал он. – Миссис Спенсер сошла с поезда с этой девочкой и доверила ее мне. Сказала, что вы с сестрой решили взять девочку из приюта и скоро за ней заедете. Вот все, что мне известно, и никаких других детей я тут не прячу.

– Ничего не понимаю, – проговорил растерянно Мэтью. Как жаль, что сейчас он не мог посоветоваться с Мариллой!

– Расспросите лучше девчонку, – посоветовал беспечно начальник станции. – Думаю, она все объяснит. Поверьте, язык у нее хорошо подвешен. Может, в приюте закончились мальчики.

Голодный начальник станции весело поспешил к ужину, а несчастный Мэтью остался стоять на месте. Ему было проще зайти в клетку с хищниками, чем подойти к девочке – незнакомой девочке— сиротке и потребовать ответа: почему она не мальчик? Мэтью внутренне застонал и, повернувшись, медленно побрел по платформе.

Девочка заметила мужчину еще раньше, когда он проходил мимо, и теперь не спускала с него глаз. Мэтью не смотрел на нее и не знал, как она выглядит, но сторонний наблюдатель увидел бы девочку лет одиннадцати, одетую в очень короткое, тесное и уродливое платье из желто-серой полушерстяной ткани. На голове у нее была выцветшая коричневая матросская шляпа, из-под которой торчали, падая на спину, две ярко-рыжие тяжелые косы. Веснушки на маленьком личике, бледном и худом, тоже были рыжие, рот – большой, как и глаза, которые в разных обстоятельствах могли быть зелеными или серыми.

Внимательный наблюдатель увидел бы больше обычного соглядатая, его внимание привлек бы четко выраженный, заостренный подбородок, большие живые глаза с озорным огоньком, красиво очерченный, выразительный рот и высокий умный лоб. Короче говоря, наш проницательный наблюдатель пришел бы к выводу, что в теле маленькой бродяжки, которой так боялся чудак Мэтью, заключен незаурядный дух.

Мэтью удалось избежать мучительной необходимости начать разговор первым: девочка, поняв, что он направляется к ней, встала, сжимая одной худенькой смуглой ручкой потрепанную, старомодную дорожную сумку, а другую – протянула ему.

– Вы, наверное, мистер Мэтью Катберт из Зеленых Крыш? – произнесла девочка приятным звонким голосом. – Рада с вами познакомиться. А я уж стала бояться, что вы вообще не приедете, и воображала разные вещи, которые могли вас задержать. И тогда решила: если никто не приедет, пойду по тропе к той большой дикой вишне на повороте, взберусь на нее и проведу там ночь. Я бы не сробела. А как прекрасно спать при лунном свете в ветвях дикой цветущей вишни, правда? Я не сомневалась, что утром вы приедете, если сегодня не удалось.

Мэтью неуклюже взял худенькую маленькую руку девочки – и вдруг понял, что сделает. Он не расскажет ребенку с сияющими глазами о том, что произошла ошибка, а возьмет ее в свой дом, и Марилле придется с этим смириться. В любом случае нельзя оставить эту девочку в Брайт-Ривер, пусть даже и произошла ошибка. Так что все вопросы и объяснения отложит на потом, когда они благополучно доберутся до Зеленых Крыш.

– Прости, что я опоздал, – робко произнес Мэтью. – А теперь пойдем. Лошадь ждет во дворе. Давай сюда сумку.

– Я сама справлюсь, – весело отозвалась девочка. – Она не тяжелая, хотя там все мои вещи. А потом ее надо уметь носить, иначе ручка оборвется; так что лучше я понесу – знаю, как ее надо прихватывать. Это очень старая сумка. Я так рада, что вы приехали, пусть я теперь и не проведу чудесную ночь на дикой вишне. А дорога у нас предстоит долгая? Миссис Спенсер сказала – восемь миль. Я рада, потому что люблю ездить. Как здорово, что я буду жить у вас и стану вашей. У меня никогда не было по-настоящему близких людей. Но хуже всего было в приюте. Я была там только четыре месяца, но и этого с лихвой хватило. Думаю, вы не были сиротой в приюте, поэтому вам не понять, что там за жизнь. Ничего хуже нельзя вообразить. Миссис Спенсер сказала, что плохо так говорить, но я никого не хотела обидеть. Легко прослыть плохой, даже не догадываясь об этом, правда? В приюте все были хорошими. Но там мало простора для воображения – разве только наблюдать за другими сиротами. Конечно, интересно придумывать о них разные вещи: например, представлять, что твоя соседка за столом – на самом деле дочь графа, которую в младенчестве похитила злая кормилица, не успевшая перед смертью признаться в своем злодеянии. Днем у меня не было времени, поэтому эти фантазии рождались ночью, когда я лежала без сна и мечтала. Думаю, из-за этого я такая тощая – жутко тощая – так ведь? Кожа да кости. Мне нравиться воображать, что я хорошенькая и пухлая, с ямочками на локотках.

Тут маленькая спутница Мэтью замолкла – отчасти потому, что утомилась, а отчасти потому, что они подошли к коляске. Она не произнесла ни слова, пока они не выехали из деревни и не покатили вниз по склону холма. Дорога здесь местами проваливалась в мягкий грунт, и часто их головы были на несколько футов ниже поверхности холма, цветущих диких вишен и стройных белых березок.

Девочка протянула руку и отломила ветку дикой сливы, хлестнувшую коляску.

– Как красиво! О чем вы думаете, глядя на склонившееся к вам дерево в белом, кружевном уборе? – спросила она.

– Ну, не знаю, – сказал Мэтью.

– Конечно же, о невесте в белом одеянии, с прелестной кружевной вуалью. Я никогда не видела ни одну невесту, но представляю, как она выглядит. Не думаю, что я когда-нибудь сама буду невестой. Я такая простушка – никто не захочет на мне жениться, разве что приезжий миссионер. Они, наверное, не очень разборчивы. Но белое платье, надеюсь, у меня когда-нибудь будет. Это мое самое заветное желание. Я так люблю красивую одежду. А у меня, насколько помню, никогда не было красивого платья – но ведь все впереди, правда? Зато могу вообразить, будто я роскошно одета. Покидая приют сегодня утром, я испытывала стыд за свое убогое платье из этой ужасной ткани. Представляете, все сироты должны такое носить. Один торговец из Хоуптона прошлой зимой подарил приюту триста ярдов этой ткани. Кое-кто говорил, что тот не смог ее продать, но я лично думаю, что этот дар от чистого сердца. В поезде мне казалось, что все смотрят на меня с жалостью. Тогда я собралась с духом и вообразила, что на мне невероятно красивое, голубое, шелковое платье – если уж начинаешь фантазировать, надо представлять себе что-то действительно стоящее. И еще – большая шляпа, украшенная цветами и перьями, золотые часы, лайковые перчатки и сапожки. Настроение у меня поднялось, и я получила большое удовольствие от поездки на остров. Никакой морской болезни на пароходе я не испытала. Миссис Спенсер тоже чувствовала себя хорошо, хотя обычно при качке страдает. По ее словам, ей было не до болезни, потому что она все время следила, чтобы я не свалилась за борт. Она сказала, что в жизни не встречала такого шустрого ребенка. Но если таким образом удалось спасти ее от морской болезни, я только рада. Просто мне хотелось своими глазами увидеть все, что только можно на пароходе. Кто знает, будет ли у меня еще шанс! О, посмотрите, вон еще вишни в цвету! Этот остров – прямо цветущий сад! Я уже люблю его и счастлива, что буду здесь жить. Я и раньше слышала, что остров Принца Эдуарда – самое красивое место на земле, и часто представляла, что я там живу. Но я и вообразить не могла, что мое желание сбудется. Чудесно, когда твои мечты сбываются, не так ли? А эти красные дороги такие забавные. Когда мы сели на поезд в Шарлоттауне и за окном замелькали дороги, я спросила у миссис Спенсер, отчего они красные. Она ответила, что не знает, и попросила пощадить ее и не тормошить больше. Хватит с нее той тысячи вопросов, которые я уже задала. Наверное, так и было, но как узнать о том, что вокруг тебя, если не задавать вопросы. Так скажите, отчего они красные?

– Как сказать… Я не знаю, – признался Мэтью.

– Надо будет это выяснить. Как прекрасно, что есть вещи, о которых ты со временем все узнаешь! Думая об этом, я испытываю радость, что живу. Мир так интересен. Если б мы все о нем знали, он не был бы и наполовину таким интересным. Тогда не осталось бы места для воображения. Наверно, я много болтаю? Люди всегда делают мне замечания. Может, вас тоже раздражает моя болтовня? Скажите, и я тогда замолкну. Я могу заставить себя остановиться, хотя это нелегко.

К своему удивлению, Мэтью получал удовольствие от ее болтовни. Как большинству молчунов, ему нравились разговорчивые люди, если те не требовали от него активного участия в беседе. Но ему и в голову не могло прийти, что можно наслаждаться обществом маленькой девочки. По совести говоря, с женщинами ему всегда было нелегко, но с маленькими девочками – еще хуже. Он испытывал отвращение к их манере робко прокрадываться мимо и отводить глаза, словно боясь, что он их проглотит, скажи они хоть слово. Именно так в Эйвонли вели себя хорошо воспитанные девочки. Но этот конопатый дьяволенок совсем не походил на них, и хотя Мэтью с его медлительностью с трудом поспевал за ее стремительной мыслью, ему была приятна ее болтовня. И он ответил с обычной робостью:

– Говори на здоровье. Я не возражаю.

– О, я так рада. Я чувствую, что мы с вами подружимся. Это такое облегчение говорить, когда хочешь, и не слышать, как тебя постоянно одергивают: дети якобы должны быть тише воды, ниже травы. Мне это говорили миллион раз. И еще смеялись надо мной из-за того, что я произношу умные слова. Но если у тебя умные мысли, нельзя не употреблять умные слова, правда?

– Звучит разумно, – сказал Мэтью.

– Миссис Спенсер сказала, что у меня язык без костей. А разве бывает иначе? А еще сказала, что ваш дом называется Зеленые Крыши. Я спросила: почему? А она ответила, что он утопает в зелени. Я ужасно обрадовалась – очень люблю деревья. А рядом с приютом их вообще не было, если не считать несколько жалких кустиков с побеленными подпорками перед входом. Эти кустики напоминали сироток. Глядя на них, хотелось плакать. Я говорила им: «Ах, вы бедняжки! Если б вы оказались в большом, настоящем лесу в окружении других деревьев и у ваших корней рос мягкий мох и колокольчики, плескалась речка и пели птицы, вы бы выросли в лесных великанов! А здесь это невозможно. Мне понятны ваши чувства, крошки». Сегодня утром было тяжело с ними расставаться. К таким вещам привязываешься, правда? А поблизости от Зеленых Крыш есть речка? Я забыла спросить у миссис Спенсер.

– Ну, есть ручей, чуть дальше от нашего дома.

– Прекрасно. Всегда мечтала жить у воды. Хотя не верила, что так будет. Мечты ведь не часто сбываются. А как было бы хорошо, если б сбывались! Но теперь я чувствую себя почти счастливой. Полностью счастливой не могу, потому что… Кстати, как вы думаете, какого она цвета?

Она перекинула через плечо одну из длинных, блестящих кос и поднесла к глазам Мэтью. Тот не привык определять оттенки дамских локонов, но в этом случае сомнений не было.

– Рыжего? – спросил он.

Девочка отбросила косу со вздохом, исходившим, казалось, из самой глубины сердца и говорившим много о предмете ее постоянных страданий.

– Да, рыжего, – безропотно согласилась она. – Теперь вы понимаете, почему я не могу быть полностью счастлива. Как может быть счастлива рыжая девочка? Другие вещи – веснушки, зеленые глаза и худоба – меня не так беспокоят. Я могу представить, что их нет. Могу представить, что кожа моя прекрасна, как лепесток розы, и глаза фиалкового цвета. Но с цветом волос так не получается. Как я ни стараюсь. Я говорю себе: «Мои волосы жгуче черного цвета, как вороново крыло». Но ничего из этого не выходит. Я ни на минуту не забываю, что они просто рыжие. Это разбивает мне сердце. Я всю жизнь буду от этого страдать. В одном романе я читала о девушке, которая страдала всю жизнь, но там дело было не в рыжих волосах. Ее волосы струились чистым золотом, открывая алебастровый лоб. Что такое алебастровый лоб? Я так и не выяснила. Может, вы скажете.

– Боюсь, не скажу, – ответил Мэтью, у которого начала кружиться голова. Он испытывал сейчас такие же ощущения, что и в детстве, когда во время пикника один мальчик затащил его на карусель.

– Это должно быть что-то замечательное, ведь девушка была неземной красоты. Как вы думаете, какие чувства испытываешь, если обладаешь неземной красотой?

– Понятия не имею, – простодушно признался Мэтью.

– А я часто воображаю себя красавицей. Скажите, что вы предпочли бы – обладать неземной красотой, выдающимся умом или ангельской добротой?

– Ну, как сказать… не знаю.

– Я тоже не знаю. Никак не могу решить, что лучше. Впрочем, это значения не имеет, потому что мне ничего из этого не светит. Уж ангельски доброй мне точно не быть. Миссис Спенсер говорит… О, мистер Катберт! О, мистер Катберт!! О, мистер Катберт!!!

То не были слова миссис Спенсер. И девочка не выпала из коляски. Да и Мэтью не сделал ничего из ряда вон выходящего. Просто дорога свернула в сторону, и они выехали на Бульвар.

Бульвар – так жители Ньюбриджа называли часть дороги длиной 400–500 ярдов – проходил под аркой из широко раскинувшихся ветвей огромных яблонь, посаженных много лет назад чудаковатым старым фермером. Над головой – длинный навес из белоснежных нежных цветов. Под ним – сиреневый полумрак, а далеко впереди – закатного света небо, похожее на витраж в виде розы в кафедральном соборе.

Эта красота потрясла девочку. Она откинулась в коляске и сложила на груди руки, восторженно устремив взор кверху – на пышную белоснежную красу. Даже когда они выехали из-под арки и покатили по длинному склону к Ньюбриджу, девочка все еще молчала и не шевелилась. С восторженным лицом она смотрела вдаль, на закат солнца, и перед ее глазами на сияющем фоне проносились видения. В молчании проехали они через Ньюбридж, шумную деревушку, где их облаивали собаки, с криком провожали дети, а из окон выглядывали любопытные лица. За последующие три мили девочка не проронила ни слова. Видно было, что молчать она может так же долго и упорно, как говорить.

– Ты, наверно, очень устала и проголодалась, – осмелился наконец заговорить Мэтью, увидев в этом причину затянувшегося молчания девочки. – Но ехать недолго осталось – всего одну милю.

Девочка с глубоким вздохом рассталась с грезами и устремила на Мэтью мечтательный взор, который еще не успели покинуть волшебные видения.

– О, мистер Катберт, – прошептала она, – что это было? То место – все в белом цвету, которое мы проехали?

– Ты, видно, говоришь о том участке пути, который зовется Бульваром, – ответил Мэтью после недолгого размышления. – Место и правда красивое.

– Красивое? Нет, красивое – неточное слово. И не великолепное, нет. Оба определения не подходят. Оно – блистательное, именно блистательное. Впервые мне не захотелось ничего не улучшать. Воображение смолкло. Вот здесь, – и она приложила руку к груди, – возникло ощущение счастья. И странно – мне стало больно, но боль была приятная. Вы испытывали такое, мистер Катберт?

– Как сказать. Что-то не могу припомнить.

– А у меня такое каждый раз, когда я вижу что-то по-настоящему прекрасное. Бульвар нельзя называть просто приятным или красивым местом. Такое определение ничего о нем не говорит. Его нужно назвать – дайте подумать – Белым Путем Блаженства. Так будет лучше, правда? Когда я не знаю имени человека или места, я выдумываю свое, и потом всегда так их про себя называю. В приюте была одна девочка, ее звали Хепзиба Дженкинс, но я всегда думала о ней, как о Розалии де Вер. Пусть другие называют то место Бульваром, для меня оно навсегда останется Белым Путем Блаженства. А что, до дома действительно всего одна миля? Я этому рада, и в то же время мне грустно. Грустно, потому что дорога была такая приятная, а я всегда грущу, когда что-то приятное кончается. Конечно, потом может прийти что-нибудь еще приятнее, но в этом нельзя быть уверенной. То, что приходит на смену, часто приятным не назовешь. Это я по своему опыту знаю. И все-таки радостно сознавать, что едешь домой. Сколько я себя помню, у меня никогда не было настоящего дома. И при мысли о доме у меня опять возникает сладкая боль. Ой, как красиво!

Коляска перевалила через холм. Внизу открылся пруд, больше похожий на речку – так далеко и причудливо он вытянулся. Посредине был перекинут мост, и от него вплоть до янтарного пояса песчаных холмов, отделявших пруд от темно-синего залива, вода переливалась множеством оттенков – нежнейших шафранно-розовых и изумрудных, и еще других, ускользающих, которым трудно подобрать названия. Выше моста, в колеблющихся тенях елей и кленов, растущих на берегу, пруд мерцал темной водой. То там, то здесь склонялись над прудом дикие сливы, словно девушки в белых платьицах, стоящие на цыпочках и ловящие в воде собственное отражение. Из заболоченной верхней части пруда доносился звонкий, окрашенный нежной печалью лягушачий хор. На склоне из цветущего яблоневого сада выглядывал серый домик, в одном окне, хотя только начинало смеркаться, уже светился огонек.

– Это пруд Барри, – сказал Мэтью.

– О, это название мне тоже не нравится. Я назову этот пруд Озером Мерцающих Вод. Это подходящее для него название. Я знаю это по нервному трепету, если он охватывает меня, значит, название подобрано точно. Вас когда-нибудь охватывал нервный трепет?

Мэтью задумался.

– Пожалуй, да. Мне всегда не по себе, когда я вижу уродливых белых гусениц, которые копошатся в грядках огурцов. Глаза бы мои их не видели.

– Не думаю, что это вещи одного порядка. А вам как кажется? Ведь между гусеницами и озерами с мерцающей водой мало общего. А почему этот пруд называют прудом Барри?

– Думаю, из-за того, что как раз над ним стоит дом мистера Барри. Это место называется Яблоневый Косогор. Если б не тот большой куст, мы увидели бы отсюда Зеленые Крыши. Но нам надо еще переехать мост, обогнуть холм – примерно полмили осталось.

– А у мистера Барри есть дочки? Только не очень маленькие – как я примерно?

– Есть одна – лет одиннадцати. Ее зовут Диана.

– Ох! – восхищенно выдохнула девочка. – Какое прекрасное имя!

– Ну, не знаю. На мой взгляд, есть в нем что-то ужасное – языческое. Куда лучше Джейн, или Мери, или другое разумное имя. Но когда девочка родилась, у них жил учитель, родители попросили его выбрать дочке имя, он и назвал ее Диана.

– Жаль, что при моем рождении такого учителя рядом не было. О, мы уже на мосту. Сейчас закрою крепко глаза. Я всегда боюсь переезжать мосты. Каждый раз мне кажется, что, как только мы достигнем середины, мост сложится, как перочинный нож, и мы окажемся в ловушке. Поэтому я закрываю глаза. И все-таки на середине открываю, ничего не могу с собой поделать, ведь если он и правда рухнет, я должна это видеть. Какой будет веселый грохот! Мне это понравится. Сколько же замечательных вещей в мире! Ну вот и проехали. Сейчас обернусь назад. Спокойной ночи, Озеро Мерцающих Вод. Я всегда желаю спокойной ночи полюбившимся вещам точно так же, как и людям. И мне кажется, им это нравится. Вода в пруду будто улыбается мне.

Когда они въехали на следующий холм, Мэтью сказал:

– Вот мы почти и дома. Зеленые Крыши вон…

– Не говорите мне, – взволнованно перебила его девочка, останавливая уже поднятую руку и закрывая глаза, чтобы не видеть, на что он указывает. – Я попробую угадать. Уверена, мне это удастся.

Девочка открыла глаза и огляделась. Они были на вершине холма. Солнце уже село, но в нежных сумерках еще можно было разглядеть местный пейзаж. К западу на фоне бархатисто-оранжевого неба вздымался церковный шпиль. Внизу была небольшая долина, а за ней – мягкий покатый склон с разбросанными по нему уютными фермами. Глаза девочки мечтательно и восхищенно перебегали от одной к другой. Наконец они остановились на крайней слева, расположенной дальше от дороги – цветущие яблони белым пятном выделяли ее во тьме сумеречного леса. Над фермой на юго-западной стороне стального неба ярко сияла, как символ надежды, кристально-белая звезда.

– Вот это место, да? – спросила девочка, указывая на дом.

Мэтью восхищенно стегнул гнедую кобылу.

– Ну что ж… Ты угадала. Наверно, миссис Спенсер тебе подробно все расписала.

– Вот и нет. Я правду говорю. Ее слова могли относиться и к другим фермам. Я совсем не представляла, как наша ферма выглядит. Но сердце подсказало, что вот он, мой дом. Мне кажется, что я во сне. Я столько раз сегодня щипала себя, что моя рука, наверно, вся в синяках. Время от времени сердце мое сжимается от страха, что все это мне снится. Тогда я щиплю себя, чтобы убедиться в обратном. Но потом мне пришло в голову, что если это сон, то лучше подольше не просыпаться, и я перестала себя щипать. И вот, это не сон, и мы почти дома.

Она восхищенно вздохнула и погрузилась в молчание. Мэтью беспокойно заерзал на сиденье. Он был рад, что Марилле, а не ему придется рассказывать маленькой сиротке, что она не будет жить в доме, о котором мечтала. Они проехали мимо погруженного во мрак дома Линдов, не укрывшись, однако, от вездесущего ока миссис Рейчел, а потом, миновав лощину, покатили к Зеленым Крышам. По мере приближения к дому у Мэтью сердце защемило с такой силой, что он даже испугался. Его не так беспокоили затруднения, которые эта ошибка доставит ему и Марилле, он думал только о предстоящем горестном разочаровании ребенка. При мысли о том, что восторженный свет в глазах девочки может погаснуть, у него возникло неприятное чувство сопричастности к убийству, похожее на то, что испытывал он, когда ему приходилось убивать ягненка, или теленка, или любое другое невинное маленькое существо.

Когда они свернули к дому, во дворе было совсем темно, только листья тополя нежно перешептывались над ними.

– Прислушайтесь, как во сне разговаривают деревья, – тихо проговорила девочка, когда Мэтью помог ей выбраться из коляски. – Какие прекрасные сны им снятся!

И, крепко вцепившись в дорожную сумку, где лежали «все ее богатства» она последовала за Мэтью в дом.

Глава 3
Марилла Катберт удивляется

Услышав, как Мэтью открывает дверь, Марилла поспешила навстречу, но, увидев странную маленькую фигурку в уродливом платье из грубой ткани, с длинными рыжими косами и вопрошающе горящими глазами, она застыла на месте как вкопанная.

– Что это значит, Мэтью Катберт?! – воскликнула она. – Где мальчик?

– Никакого мальчика не было. Там была только она, – жалким голосом произнес Мэтью.

Он кивнул в сторону девочки, только сейчас сообразив, что не знает ее имени.

– Никакого мальчика? Мальчик должен быть! – настаивала Марилла. – Мы предупредили миссис Спенсер, что нам нужен мальчик.

– Но она его не привезла, а привезла ее. Начальник станции подтвердил. Я был вынужден забрать девочку с собой. Нельзя было ее там оставлять, пусть даже и произошла ошибка.

– Вот те раз! – возгласила Марилла.

Во время этой перепалки девочка молчала, но из ее глаз, перебегающих от одного к другому, исчезла прежняя радость. Наконец до нее дошел смысл сказанного. Уронив свою бесценную сумку, она шагнула вперед и в отчаянии стиснула руки.

– Я вам не нужна, – воскликнула она. – Не нужна, потому что я не мальчик. Этого можно было ожидать. Я вообще никому на свете не нужна. Могла бы догадаться, что долго такая радость продолжаться не может. Должна была понять, что ничего хорошего со мной не может произойти. О, что мне делать? Я сейчас разревусь!

Девочка и правда разрыдалась. Упав на стоящий у стола стул, она плакала навзрыд, обхватив лицо руками. Слезы лились рекой. Марилла и Мэтью обменялись растерянными взглядами. Никто из них не знал, что говорить и делать. Наконец Марилла, запинаясь, произнесла:

– Ну-ну… Перестань. Ничего не случилось.

– Еще как случилось! – Девочка подняла голову. Лицо ее было все в слезах, губы дрожали. – Будь вы сиротой, вы бы тоже плакали, если б приехали в место, надеясь, что он будет вашим домом, и узнали, что вас там вовсе не ждут, потому что вы не мальчик. Ничего более трагического со мной не случалось!

Угрюмое выражение лица Мариллы смягчила неожиданная улыбка – несколько неестественная от редкого применения.

– Хватит плакать. Никуда мы, на ночь глядя, тебя не отправим. Поживешь здесь, пока мы во всем не разберемся. Как тебя зовут?

Девочка мгновение колебалась.

– Я бы хотела называться Корделией. Вы не возражаете? – пылко проговорила она.

– Корделией? Тебя что, так зовут?

– Не-е-ет. Это не совсем мое имя. Просто оно мне нравится. Так изысканно звучит.

– Я что-то не пойму. Если Корделия не твое имя, тогда как тебя зовут?

– Энн Ширли, – неохотно призналась владелица этого имени. – Но, прошу, зовите меня Корделией. Раз я здесь надолго не задержусь, вам все равно, как меня называть. А Энн – такое неромантическое имя.

– Неромантическое… Вот глупости! – презрительно фыркнула Марилла. – Энн – хорошее, разумное имя. Тебе нечего его стыдиться.

– О, я его совсем не стыжусь. Просто Корделия мне больше нравится. Я всегда воображаю, что меня зовут Корделия, – по крайней мере, в последнее время. Когда я была маленькой, то представляла себя Джеральдиной, но сейчас мне больше нравится Корделия. Впрочем, если хотите, можете звать меня Энн, только в письме добавляйте «и».

– Не все ли равно, как пишется имя? – сказала Марилла, снова неестественно улыбнувшись, и взялась за чайник.

– Что вы! Это очень важно. Так гораздо красивее. Когда вы произносите имя, разве вы не видите его в уме напечатанным? Энн выглядит ужасно, а вот Энни – совсем другое дело. В этом случае я смирюсь с тем, что меня не будут звать Корделия.

– Ну хорошо. Тогда скажи, Энн с «и» на конце, как могла произойти такая ошибка? Мы просили миссис Спенсер привезти мальчика. В приюте что, не осталось мальчиков?

– Да их там тьма-тьмущая. Но миссис Спенсер твердо сказала, что вы хотите девочку лет одиннадцати. И заведующая предложила меня. Вы даже представить не можете, в какой я пришла восторг. От радости я не смогла уснуть. Ну почему вы, – с упреком повернулась она к Мэтью, – не сказали мне на станции, что я вам не подхожу, и не оставили меня там? Тогда я не увидела бы Белого Пути Блаженства и Озера Мерцающих Вод и мне не было бы так тяжело.

– О чем она говорит, не пойму? – потребовала ответа Марилла, глядя на Мэтью.

– Она… она просто вспоминает наш разговор по дороге, – поспешно произнес Мэтью. – Пойду, пожалуй, отведу кобылу в конюшню. Пожалуйста, Марилла, приготовь чай к моему возвращению.

– А миссис Спенсер везла еще кого-нибудь, кроме тебя? – продолжила Марилла после ухода брата.

– Да, везла Лили Джонс к себе домой. Лили только пять лет, она потрясающе красивая, и у нее чудесные, каштанового цвета волосы. Если б я была красивая, и у меня были бы каштановые волосы, вы бы оставили меня?

– Нет. Нам нужен мальчик – помощник Мэтью на ферме. Девочка нам без надобности. Сними шляпу. Я положу ее и твою сумку на стол в прихожей.

Энн послушно сняла шляпу. Мэтью вскоре вернулся, и они сели ужинать. Энн не могла есть. Тщетно она пощипывала хлеб с маслом и ковыряла яблочный джем из стеклянной розетки рядом с тарелкой. Как говорится, ей кусок в горло не лез.

– Ты ничего не ешь, – сказала Марилла, глядя на девочку с упреком, словно это был серьезный недостаток.

Энн вздохнула.

– Я в глубоком отчаянии. А вы способны есть, когда находитесь в глубоком отчаянии?

– Никогда не была в глубоком отчаянии, так что не скажу.

– Правда? И вы никогда не пытались представить себе, что находитесь в глубоком отчаянии?

– Нет.

– Тогда вы, скорее всего, не поймете, что это такое. Очень неприятное чувство, на самом деле. Кладете кусочек в рот, а проглотить его не можете, даже если это шоколадная карамелька. Я один раз съела шоколадную карамельку два года назад. Это было что-то волшебное. С тех пор мне часто снилось, что у меня много шоколадных карамелек, но, как только я собиралась положить конфету в рот, я тут же просыпалась. Надеюсь, вы не обиделись на меня? Все очень вкусно, я просто не могу есть.

– Полагаю, она очень устала, – сказал Мэтью, который после возвращения из конюшни не произнес ни слова. – Уложи ее спать, Марилла.

Марилла прикидывала в уме, где постелить Энн. Для желанного и ожидаемого мальчика она приготовила место на кушетке подле кухни. Там все было опрятно и чисто, но для девочки тот уголок не совсем подходил. Гостевую комнату она в расчет не брала, так что для сиротки оставалась только каморка на чердаке, под крышей. Марилла зажгла свечу и велела Энн следовать за ней. Та безропотно повиновалась, захватив по дороге из прихожей шляпу и сумку. Прихожая была угрожающе чистой, а комнатка под крышей, где в результате оказалась Энн, выглядела просто стерильной.

Марилла поставила свечу на треугольный столик на трех ножках и постелила постель.

– Ночная рубашка у тебя, надеюсь, есть? – спросила она.

Энн кивнула.

– Даже две. Наша воспитательница сама их сшила. Они жутко тесные. В приюте всегда всего не хватает, поэтому там все неудобное – во всяком случае в таком бедном приюте, как наш. Я просто ненавижу тесные рубашки. Хотя в них тоже хорошо спится – не хуже, чем в длинных с рюшками вокруг шеи – и это единственное утешение.

– Давай раздевайся поскорей и ложись. Через несколько минут я приду за свечой. Я не доверю тебе затушить, еще спалишь дом.

Когда Марилла ушла, Энн тоскливо обвела взглядом комнату. Свежепобеленные стены были болезненно голыми, и, глядя на них, Энн подумала, что они должны стыдиться собственной наготы. Пол тоже был голым – только посредине лежал круглый плетеный коврик. Таких она прежде не видела. В одном углу стояла высокая, старомодная кровать на четырех темных ножках. В другом – уже упомянутый треугольный столик, а на нем украшение – пухлая подушечка из красного бархата, достаточно плотная для булавок самого авантюрного склада. Над столиком висело небольшое – шесть на восемь дюймов – зеркало. Между столиком и кроватью было окно с белоснежной муслиновой занавеской с оборками, напротив стоял умывальник. Помещение было настолько аскетично-суровым, что словами не передать, и Энн даже пробрало холодом. Еле сдерживая рыдания, она торопливо скинула одежду, натянула тесную ночную рубашку и прыгнула в постель, где зарылась лицом в подушку и натянула одеяло на голову. Придя за свечой, Марилла увидела на полу неряшливо разбросанную одежду, это – и еще взбаламученный вид постели – говорило о том, что в комнате кто-то есть.

Марилла осторожно подобрала одежду, аккуратно сложила ее на строгий желтый стул и потом со свечой в руке подошла к кровати.

– Спокойной ночи, – неловко, но добродушно пожелала она.

Из-под одеяла с поразительной быстротой вынырнуло бледное личико.

– Как вы можете говорить о «спокойной ночи», когда меня ждет худшая ночь в моей жизни? – укоризненно произнесла обладательница личика.

И тут же снова скрылась.

Марилла медленно спустилась по лестнице и принялась мыть оставшуюся после ужина посуду. Мэтью курил, что было верным знаком его растерянности. Курил он редко – Марилла не одобряла эту вредную привычку. Но когда он чувствовал необходимость покурить, сестра закрывала на это глаза, понимая, что мужчинам иногда надо выпустить пар.

– Ну, попали мы как кур в ощип, – раздраженно проговорила Марилла. – Вот что значит передоверять свои дела другим. Родственники Спенсеров все перепутали. Завтра кому-то из нас придется поехать к миссис Спенсер, это уж как пить дать. Девочку нужно вернуть в приют.

– Да, наверное, – неохотно отозвался Мэтью.

– Что значит «наверное»? Ты в этом разве сомневаешься?

– Ну, девочка действительно очень милая. Ей так хочется здесь остаться, что жалко отправлять ее обратно.

– Не хочешь ли ты, Мэтью Катберт, сказать, что мы должны оставить ее?

Изумление Мариллы не могло быть большим, если бы Мэтью выразил желание стоять на голове.

– Нет, я не то имел в виду, – пробормотал Мэтью, чувствуя, что его загнали в угол. – Думаю, никто не ждет от нас, чтобы мы ее оставили.

– Конечно, не ждет. Какая нам от нее польза?

– Может, ей будет польза от нас, – неожиданно для самого себя выпалил Мэтью.

– Похоже, Мэтью Катберт, что девчонка тебя околдовала! По глазам вижу, что ты хочешь ее оставить.

– Она, и правда, очень занятный ребенок, – настаивал Мэтью. – Слышала бы ты, что она говорила мне по пути домой.

– Да, язык у нее хорошо подвешен. Я сразу поняла. Но это не говорит в ее пользу. Мне не нравятся болтливые дети. Я не хочу девочку, но, если б захотела, ее бы не выбрала. Что-то есть в ней непонятное. Нет, надо отправить ее обратно в приют.

– Я мог бы нанять мальчишку-француза в помощь, а для тебя она стала бы компаньонкой.

– Я не нуждаюсь в компаньонках, – отрезала Марилла. – И не собираюсь оставлять ее здесь.

– Как скажешь, Марилла, – сказал Мэтью, отложил трубку и встал. – Пойду спать.

Вслед за ним, перемыв посуду, отправилась на покой, решительно нахмурив брови, и Марилла. А наверху, в каморке под крышей, одинокий, жаждущий любви и дружбы ребенок заснул в слезах.

Глава 4
Утро в Зеленых Крышах

Яркий дневной свет разбудил Энн. Она села в постели, растерянно глядя в окно, из которого лился поток веселых солнечных лучей. На фоне голубого неба колыхалось что-то белое и пушистое.

Энн не сразу поняла, где находится. Сначала ее сердце охватил восторг от чудесного зрелища, но потом разом обрушились горькие воспоминания. В Зеленых Крышах ее никто не ждал, потому что она не мальчик.

И все же утро было прекрасным, и за окном пышным цветом распустилась вишня. Энн спрыгнула с кровати и побежала по полу. Она толкнула оконную раму, та с натугой заскрипела, словно к ней век не прикасались (почти так и было), и наконец поддалась, хотя для этого пришлось приложить немалые усилия.

Энн опустилась на колени, любуясь красотой июньского утра, ее глаза блестели от восторга. Какое восхитительное место! И как горестно, что она здесь не останется! Какой простор для воображения!

Огромное вишневое дерево росло так близко от дома, что его ветви били по окну, а цвело оно так роскошно, что зеленых листьев почти не было видно. Сад окружал дом со всех сторон: по одну – росли яблони, по другую – вишни, и все они цвели одновременно. Поверх травы стелился ковер из одуванчиков. Немного дальше росла сирень – вся в фиолетово-лиловых цветах, утренний ветерок доносил их нежный аромат до окна.

За фруктовым садом простирался зеленый луг, усеянный клевером, он спускался в лощину, где бежал ручей. На берегу раскинулись группки белых берез, беззаботно растущих в подлеске из папоротников, мхов и прочих лесных растений – там можно было хорошо отдохнуть. За ручьем возвышался холм – зеленый и пушистый от елей и пихт; в нем был просвет, и Энн увидела краешек дома, который заметила днем раньше с другой стороны Озера Мерцающих Вод.

Слева стояли большие амбары, за ними зеленели спускавшиеся по склону поля, они открывали взору сверкающую синюю гладь моря.

Энн с нежностью взирала на эту красоту, жадно впитывала ее в себя. Бедный ребенок, как много уродливого видела она за свою жизнь! Но то, что предстало перед ней сейчас, было выше самых смелых ожиданий.

Энн стояла на коленях, позабыв обо всем, кроме окружавшего ее великолепия, пока не почувствовала руку на своем плече. Маленькая мечтательница не услышала шагов Мариллы.

– Пора одеваться, – сказала та коротко.

Марилла не понимала, как нужно говорить с этим ребенком, и непривычная ситуация заставляла ее быть чрезмерно строгой и резкой, хотя она этого совсем не хотела.

Энн поднялась и глубоко вздохнула.

– Разве это не прекрасно? – восхищенно произнесла она, указывая рукой на красивый вид за окном.

– Да, дерево большое, – сказала Марилла, – и цветет обильно, но плоды оставляют желать лучшего – они мелкие и червивые.

– Я не имею в виду это дерево, оно красивое, завораживающе красивое, и цветет восхитительно, я говорю обо всем – и о саде, и о деревьях, и о ручье, и о лесе, обо всем этом прекрасном мире. В такое утро, как сегодня, любишь весь мир, правда? Я слышу, как ручей смеется внизу. Вы замечали, какие смешливые эти ручьи? Все время смеются. Их смех даже зимой доносится из-подо льда. Я так рада, что рядом с Зелеными Крышами есть ручей. «Какая для нее разница?» – возможно, подумаете вы, все равно она здесь не останется. Но для меня это имеет значение. Мне будет приятно вспоминать, что в Зеленых Крышах есть веселый ручей, пусть я его больше никогда не увижу. Если б его не было, у меня осталось бы неприятное чувство, что здесь чего-то не хватало. Сегодня я не в глубоком отчаянии. В такое утро это невозможно. Как прекрасно, что на свете есть такая вещь, как утро! Вы согласны? И все же мне грустно. Я воображаю, что вы ждете именно меня, и я останусь здесь навсегда. И тогда на время успокаиваюсь. Но потом осознаю, что все это мечты, с ними пора расстаться, и тогда мне становится больно.

– Лучше оденься и спускайся вниз, а не предавайся мечтам, – проговорила Марилла, как только у нее появилась возможность вставить слово. – Завтрак на столе. Умывайся и причешись. Окно оставь открытым и застели постель. Поторопись.

В случае необходимости Энн могла быстро собраться, и через десять минут она, аккуратно одетая, умытая, с причесанными и заплетенными в косички волосами, спустилась вниз, чувствуя удовлетворение, что выполнила все требования Мариллы. Одно лишь она забыла – застелить постель.

– А я здорово проголодалась, – радостно объявила Энн, скользнув на стул, поставленный для нее Мариллой. – Теперь мир не кажется таким гиблым местом, как вчера. Как прекрасно солнечное утро! Правда, дождливое – мне тоже нравится. Каждое утро по-своему хорошо, правда? Вы не знаете, что произойдет днем, и можете вообразить, что захотите. Но я рада, что утро сегодня не дождливое – когда светит солнце, легче быть веселой и не поддаваться унынию. А я чувствую, что сегодня меня ждут нелегкие испытания. Можно беззаботно читать про чужие горести и невзгоды и воображать, как героически ты справилась бы с ними, но, когда дело касается тебя, все не так просто.

– Ради бога, попридержи язык, – сказала Марилла. – Для маленькой девочки ты слишком много болтаешь.

После этих слов Энн послушно замолкла, и в комнате надолго воцарилась тишина. Затянувшееся молчание вызвало у Мариллы нервную реакцию – пауза была какая-то неестественная. Мэтью за весь завтрак не проронил ни слова. Впрочем, для него это было обычным поведением. Никто не нарушал тишину.

С каждой минутой Энн становилась все более задумчивой, ела рассеянно, отрешенно устремив невидящий взгляд огромных глаз на небо за окном. Марилла еще больше занервничала. Ее мучило неприятное чувство, что, хотя эта странная девочка и сидит у них за столом, ее душа в это время витает на крыльях воображения в далеком мире грез. Кому захочется терпеть в доме такого ребенка?

По какой же необъяснимой причине Мэтью хотел ее оставить? Марилла чувствовала, что за ночь это желание брата не прошло, не исчезнет оно и дальше. Таков уж Мэтью – если что вобьет в голову, то держится за это крепко – и эта молчаливая настойчивость в десятки раз эффективнее любых слов.

После завтрака Энн вышла из задумчивости и предложила помыть посуду.

– А ты хорошо ее моешь? – недоверчиво спросила Марилла.

– Даже очень. Хотя лучше всего мне удается ухаживать за детьми. Тут у меня большой опыт. Жаль, что у вас нет детей, за которыми надо смотреть.

– Я бы не хотела, чтобы в моем доме было больше детей, чем сейчас. По совести говоря, ты одна большая проблема. Ума не приложу, что с тобой делать. Такого чудака, как Мэтью, больше не найти.

– Но он такой милый, – укоризненно проговорила Энн. – Просто замечательный. Он не противился моей болтовне – похоже, ему даже нравилось. Я сразу увидела в нем родственную душу.

– Вы оба немного не в себе, если ты об этом, – фыркнула Марилла. – Хорошо, вымой посуду. Не жалей горячей воды и потом вытри все досуха. Мне есть чем заняться сегодня утром, а днем надо будет поехать в Уайт-Сэндз и повидаться с миссис Спенсер. Ты поедешь со мной, и там решим, что с тобой делать. Сейчас мой посуду, а потом поднимись наверх и застели наконец кровать.

Марилла держала Энн в поле зрения, пока она мыла посуду, и убедилась, что девочка ловко с этим управляется. Постель она убрала не так успешно, не освоив пока искусства борьбы с периной. Когда дело все же было закончено, Марилла, чтобы избавиться от девочки, разрешила ей пойти погулять до обеда.

Радость осветила лицо Энн, и она с горящими глазами бросилась к двери. Однако на пороге вдруг резко остановилась, повернула назад и села у стола. Свет померк в ее глазах, словно кто-то резко его потушил.

– Что еще такое? – недовольно спросила Марилла.

– Я боюсь выходить из дома, – проговорила Энн голосом мученика, лишенного всех земных радостей. – Если я здесь не останусь, нет никакого смысла еще сильнее привязываться к Зеленым Крышам. На воле я перезнакомлюсь со всеми деревьями, цветами, садом и ручьем и тогда всем сердцем их полюблю. Мне и так сейчас тяжело, и я не хочу, чтобы было еще тяжелее. Я с радостью вышла бы на улицу. Кажется, что меня оттуда зовут: «Энн, Энн, выйди к нам! Давай поиграем!» – но лучше не выходить. Что толку привязываться к чему-то, если впереди разлука. А находиться вдали от любимых тяжело. Я сначала очень обрадовалась, думая, что останусь тут жить. Здесь столько всего можно полюбить, и никто не станет тебе препятствовать. Но сейчас я смирилась с мыслью, что придется уехать, и потому боюсь выходить из дома – вдруг смирение снова покинет меня. Скажите, как зовут эту герань на подоконнике?

– Яблочная пеларгония.

– Я не имею в виду название. Какое у нее домашнее имя? Как вы ее зовете? Хотите, я придумаю имя? Можно, я назову ее… дайте подумать… Красуля, хорошее имя… Могу я звать ее Красуля, пока нахожусь здесь? Прошу, позвольте!

– Да зови как хочешь. Но какой смысл давать имя герани?

– Мне нравится давать всему имена, даже герани. Так окружающие нас вещи становятся больше похожи на людей. Как знать, может, герань обижена в своих чувствах оттого, что ее называют просто герань? Вы ведь не хотите, чтобы вас все время называли только женщиной? Да, я буду звать ее Красулей. Сегодня утром я дала имя вишне за окном. Теперь она Снежная Королева – она такая белая. Конечно, вишня не всегда цветет, но можно представить, что всегда, правда?

– Никогда в жизни не видела и не слышала ничего подобного, – бормотала Марилла, спускаясь в погреб за картошкой. – Действительно, интересный ребенок – Мэтью прав. Скажу откровенно, я сама с любопытством жду, что она еще скажет. Девчонка меня околдовывает. А Мэтью сразу подпал под ее чары. Мне все сказал его взгляд, когда он выходил из дома. Вчера он тоже намеками говорил о том же. Был бы он, как другие мужчины, которые все говорят напрямик. Тогда с ним можно было бы спорить. Но как быть с мужчиной, который просто смотрит и молчит?

Когда Марилла вернулась после своего путешествия за картошкой, Энн сидела в глубокой задумчивости, подперев подбородок руками. Ее глаза были устремлены в небо. Марилла не трогала ее, пока не пришло время обеда.

– Так я возьму сегодня коляску с гнедой кобылой, Мэтью? – спросила Марилла.

Мэтью кивнул и тоскливо глянул на Энн. Марилла перехватила его взгляд и мрачно сказала:

– Я собираюсь в Уайт-Сэндз уладить наше дело. Энн я возьму с собой. Возможно, миссис Спенсер удастся сразу отправить ее в Новую Шотландию. Я оставлю тебе чай, а сама вернусь к вечерней дойке.

Мэтью ничего на это не ответил, и у Мариллы возникло чувство, что она все говорит впустую. Что может быть хуже мужчины, который никак не реагирует на твои слова? Разве что такая же женщина.

Когда подошло время, Мэтью запряг лошадь в телегу, и Марилла с Энн тронулись в путь. Мэтью открыл перед ними ворота и, когда они проезжали мимо, сказал как бы в пустоту:

– Утром приходил этот мальчишка Джерри Бют из Затона, и я обещал нанять его на лето.

Марилла никак не отозвалась на эти слова, но с такой яростью огрела плетью бедную гнедую, что толстая кобыла, не привыкшая к такому обращению, рванула вперед изо всей мочи. Отъехав на некоторое расстояние, Марилла обернулась и увидела, что несносный Мэтью, прислонившись к воротам, тоскливо смотрит им вслед.

Глава 5
История Энн

– Хочу вам сказать, – проговорила доверительно Энн, – я приняла решение насладиться этой поездкой. По собственному опыту знаю: если твердо решить, что получишь от чего-то удовольствие, так тому и быть. Но решение должно быть обязательно твердым. На время нашего путешествия я забуду, что мне суждено вернуться в приют. И в голове будет только одна наша дорога. О, взгляните, как рано распустилась дикая роза! Правда, красиво? Как вы думаете, приятно быть розой? Если б они еще могли говорить! Не сомневаюсь – мы услышали бы чудесные истории. А розовый цвет самый завораживающий, правда? Я его обожаю, но мне он не к лицу. Рыжие не могут носить розовые платья – даже в мечтах. Вы встречали людей, которые были в детстве рыжими, а с возрастом цвет волос у них изменился?

– Нет, таких не встречала, – безжалостно ответила Марилла, – и, думаю, в твоем случае надеяться на это не стоит.

Энн тяжело вздохнула.

– Вот и с этой надеждой придется расстаться. Моя жизнь – сплошное «кладбище разбитых надежд». Помнится, такую фразу я прочитала в одной книге, и всегда повторяю это себе в утешение, когда в очередной раз что-то не ладится.

– Не пойму, как это может утешить, – удивилась Марилла.

– Эти слова звучат красиво и романтично, и я могу вообразить себя героиней из книги. Я так люблю все романтическое, а разве можно представить что-нибудь романтичнее кладбища разбитых надежд? Вы так не считаете? Я почти рада, что у меня оно есть. А Озеро Мерцающих Вод нам по пути?

– Рядом с прудом Барри, если ты его имеешь в виду, мы не окажемся. Мы поедем прибрежной дорогой.

– Как прекрасно звучит – «Прибрежная дорога», – мечтательно произнесла Энн. – Она так же красива, как это звучание? Как только вы произнесли эти слова, в моей голове сразу же возникла прелестная картина. Уайт-Сэндз тоже звучит неплохо, но мне больше нравится Эйвонли. Чудесное название. В нем слышится музыка. А далеко до Уайт-Сэндз?

– Пять миль. Вижу, ты явно настроена на разговор. Тогда поговорим о чем-то дельном. Расскажи мне о себе.

– В том, что мне известно о себе, нет ничего интересного, – поспешно произнесла Энн. – Вот, если б вы позволили рассказать то, что я придумываю о себе, было бы гораздо интереснее.

– Нет, уволь меня от твоих фантазий. Мне нужны голые факты. Начни с самого начала. Где ты родилась и сколько тебе лет?

– В марте исполнилось одиннадцать, – приступила со вздохом Энн к изложению голых фактов. – Родилась я в Болинброке, Новая Шотландия. Отец, Уолтер Ширли, был учителем в городской школе. Мать звали Бертой. Уолтер Ширли и Берта Ширли – красиво звучит, правда? Я рада, что у моих родителей такие благозвучные имена. Было бы ужасно, если б отца звали, например, Джедедайя, вы согласны?

– На мой взгляд, неважно, как человека зовут, главное – как он себя ведет, – сказала Марилла, почувствовав, что сейчас самое время преподать урок морали.

– Ну, не знаю. – Было видно, что Энн задумалась. – Я читала в одной книге, что розу как ни назови, она будет источать тот же нежный аромат. Но я никогда не могла этому поверить. Разве роза будет такой же изысканной, если ее назовут чертополохом или скунсовой капустой. Наверное, отец остался бы хорошим человеком, даже нося имя Джедедайя, но я уверена, что это было бы для него тяжким испытанием. Моя мать тоже была учительницей, но, выйдя замуж, она, конечно, бросила работу. Муж – это большая ответственность. Миссис Томас говорила, что мои родители были большими детьми, бедными, как церковные мыши. Они жили в крошечном желтом домике в Болинброке. Родительский дом я никогда не видела, но часто представляла его себе. В моем воображении, у окна гостиной росла жимолость, в палисаднике – кусты сирени, а у калитки – ландыши. И на всех окнах муслиновые занавески. Они придают особенный уют дому. Там я родилась. По словам миссис Томас, такого невзрачного ребенка она больше не видела – худющая, маленького роста, только глаза большие, но мама считала, что красивее меня нет никого на свете. На мой взгляд, мать лучше знает своего ребенка, чем бедная женщина, которая приходит в дом убираться, ведь так? Мне приятно, что я маме нравилась. Думаю, я бы очень расстроилась, если б узнала, что явилась для нее разочарованием – ведь вскоре после моего рождения ее не стало. Когда она умерла от лихорадки, мне было три месяца. Как бы мне хотелось, чтобы она пожила подольше, и я бы помнила, как звала ее «мамой». Наверное, приятно произносить это слово «мама». Отец умер через четыре дня после мамы – тоже от лихорадки. Так я оказалась сиротой. Миссис Томас рассказывала, что люди растерялись и не знали, что со мной делать. Даже тогда я была никому не нужна. Видно, такая уж у меня судьба. Родители были родом из отдаленных мест, и все знали, что никого из родственников в живых у них не осталось. В конце концов миссис Томас согласилась меня взять, несмотря на свою бедность и пьяницу-мужа. Она выкормила меня из рожка. Как вы думаете, есть что-нибудь особенное в кормлении из рожка, что делает тех, кого кормили, лучше других людей? Потому что, всякий раз, когда я шалила, миссис Томас с укоризной вопрошала – как я могу быть такой плохой девочкой, если она выкормила меня из рожка?

Мистер и миссис Томас переехали из Болинброка в Мэрисвиль, и до восьми лет я жила с ними. Я нянчилась с их детьми – все четверо были младше меня – и, надо сказать, дело это не из легких. Потом мистер Томас попал под поезд и скончался, и его мать предложила миссис Томас переехать с детьми к ней, меня же взять категорически отказалась. Миссис Томас, по ее словам, стала ломать голову, не зная, что со мной делать. Тогда миссис Хэммонд, жившая выше по реке, увидев, как я ловко управляюсь с детьми, сказала, что возьмет меня. Так я стала жить в их доме, стоящем на выкорчеванной от пней поляне. Место было уединенное. Уверена, если б не мое воображение, я не смогла бы там жить. Мистер Хэммонд работал на лесопилке, а миссис Хэммонд сидела с детьми. Их у нее было восемь! Она три раза рожала близнецов. Я люблю детей, но не в таком количестве, близнецы три раза подряд – это уж слишком. Так я и сказала миссис Хэммонд после последней пары. Я ужасно устала таскать их на руках.

Я жила у миссис Хэммонд более двух лет. Потом мистер Хэммонд умер, и миссис Хэммонд утратила интерес к домашнему хозяйству. Она раздала детей по родственникам и уехала в Штаты. Никто не хотел мной заниматься, и мне пришлось перебраться в Хоуптонский приют. Там меня тоже не ждали, ссылаясь на переполненность. Но в результате приняли, и я прожила там четыре месяца до приезда миссис Спенсер.

Закончив рассказ, Энн с облегчением вздохнула. Она не любила вспоминать о своем жизненном опыте в мире, которому была не нужна.

– Ты хоть в школу ходила? – спросила Марилла, направляя гнедую кобылу на прибрежную дорогу.

– Недолго. Немного ходила в последний год жизни у миссис Томас. А когда жила на реке, школа от нас была так далеко, что зимой до нее не добраться, а летом в школе каникулы. Так что в школу я могла ходить только весной и осенью. Но в приюте я, конечно, училась. Я с удовольствием читала стихи и многие из них знаю наизусть. Например, такие, как «Битва при Гогенлиндене», «Эдинбург после наводнения», «Бинген на Рейне», а также отрывки из «Владычицы Озера», а также «Времен года» Джеймса Томсона. Нельзя не любить поэзию, от которой мороз по коже пробирает, вы согласны? В учебнике для пятого класса есть стихи, называются «Падение Польши» – вот они как раз такие. Хотя я была в четвертом, но старшие девочки давали мне его читать.

– А эти женщины – миссис Томас и миссис Хэммонд – хорошо к тебе относились? – спросила Марилла, поглядывая на Энн краем глаза.

– Ну, как сказать, – произнесла, запинаясь, Энн. Ее нервное личико вдруг покраснело, она явно смутилась. – Они очень старались. Я знаю, они старались изо всех сил. А когда люди хотят быть к тебе добрыми, ты не обижаешься, если у них это не всегда получается. У них и без меня забот хватало. Представляете, каково это иметь мужа-пьяницу или родить три раза подряд близнецов! У меня нет никаких сомнений, что они, как могли, старались быть ко мне добрыми.

Марилла больше не задавала вопросов. Энн сидела молча, с восхищением взирая на прибрежную дорогу. Глубоко задумавшись, Марилла рассеянно управляла кобылой. В ее сердце шевельнулась жалость к девочке. Как ее обделила жизнь любовью и лаской! Тяжелая работа, бедность и невнимание – вот все, что у нее было. У Мариллы хватало проницательности, чтобы прочесть между строк подлинную историю жизни Энн и догадаться, что та пережила. Неудивительно, что девочка так мечтает обрести настоящий дом. Жаль, что ее надо отвести обратно в приют. А что, если ей, Марилле, пойти навстречу Мэтью, удовлетворить его необъяснимый каприз и оставить Энн у них? Брат явно этого хотел, да и девочка, вроде, хорошая, вполне обучаемая.

«Конечно, она болтушка, – думала Марилла, – но ее можно от этого отучить. И в том, что она говорит, нет ничего грубого, никаких жаргонных словечек. Она довольно воспитанная. Похоже, что ее родители были приличными людьми».

Прибрежная дорога была «лесистая, дикая и пустынная». Справа густо разрослись карликовые пихты, их дух не сломили долгие годы борьбы с морскими ветрами. Крутые скалы красного песчаника так близко подступали слева к дороге, что не столь устойчивая кобыла, как гнедая, могла изрядно потрепать нервы путешественникам. Внизу, у основания скал скопились груды отшлифованных волнами камней, а в маленьких песчаных бухточках поблескивала, похожая на драгоценности, морская галька. Дальше простиралась мерцающая синева моря, а над ней парили чайки, чьи крылья на солнце отливали серебром.

– Как прекрасно море! – воскликнула Энн с широко распахнутыми глазами, она наконец вышла из затянувшегося молчания. – Однажды, когда я жила в Мэрисвиле, мистер Томас нанял фургон и повез нас на морское побережье в десяти милях от дома. Несмотря на то что мне пришлось все время следить за детьми, я наслаждалась каждой минутой этого дня. Все эти годы я жила воспоминаниями о нем. Но ваш морской берег еще прекраснее, чем в Мэрисвиле. Какие чудесные чайки, правда? Вам никогда не хотелось быть чайкой? Мне бы хотелось – только я родилась девочкой. Представьте себе – просыпаешься на рассвете, взмываешь в воздух и весь день свободно паришь над чудесной морской синевой и только к вечеру возвращаешься в родное гнездо. О, я так и вижу себя в небе! А скажите, пожалуйста, чей это большой дом впереди?

– Это отель «Уайт-Сэндз». Его хозяин – мистер Керк, но сезон еще не открыт. Летом сюда приезжают толпы американцев. Им тут нравится.

– А я боялась, что это дом миссис Спенсер, – проговорила печально Энн. – Мне не хочется туда. Кажется, что это конец всему.

Глава 6
Марилла принимает решение

Однако в должное время они добрались до места. Миссис Спенсер жила в большом желтом доме у бухты. Она встретила их на пороге, и на ее добродушном лице отразились разом и радость, и изумление.

– Моя дорогая! – воскликнула она. – Вот уж кого я сегодня не ждала, но я очень вам рада. Привяжете лошадь? Как поживаешь, Энн?

– Хорошо, насколько это возможно, спасибо, – ответила Энн с помрачневшим лицом.

– Полагаю, мы немного у вас посидим – пусть лошадь отдохнет, – сказала Марилла. – Но надолго не задержимся – я обещала Мэтью скоро вернуться. Видите ли, дорогая миссис Спенсер, произошла досадная ошибка, и я приехала в этом разобраться. Мы с Мэтью просили передать, чтобы вы привезли нам из приюта мальчика. Так и сказали вашему брату Роберту, что хотим взять мальчика лет десяти-одиннадцати.

– Что вы говорите, Марилла Катберт! – Миссис Спенсер не могла скрыть своего огорчения. – Роберт передал мне через свою дочь Нэнси, что вы хотите девочку. Ведь так было, Флора Джейн? – обратилась она к дочери, которая тоже вышла на крыльцо.

– Именно так, мисс Катберт, – подтвердила серьезно Флора Джейн.

– Я очень сожалею, – сказала миссис Спенсер, – но, поверьте, мисс Катберт, тут нет моей вины. Как мне казалось, я все выполнила, согласно вашим пожеланиям. Нэнси – такая легкомысленная особа. Сколько раз я отчитывала ее за беспечность!

– Это наша вина, – смиренно признала Марилла. – Нам следовало бы самим связаться с вами, а не перекладывать такое важное дело на других людей. Как бы то ни было, ошибка произошла, и ее надо исправить. Можно ли вернуть ребенка в приют? Ее возьмут назад, надеюсь?

– Думаю, это возможно, – задумчиво произнесла миссис Спенсер. – Хотя, может быть, и не придется ее отсылать. Вчера к нам заходила миссис Питер Блюит и говорила, что очень жалеет, что не попросила привезти ей девочку, которая помогала бы ей по хозяйству. У миссис Блюит большая семья, и ей трудно без помощи. Энн ей подойдет. Какой счастливый случай! Тут не обошлось без руки Провидения.

Марилла не видела в этом руки Провидения. Просто появилась неожиданная возможность сбыть с рук нежеланную сироту, но Марилла почему-то не испытывала облегчения.

Она лишь мельком видела миссис Блюит – невысокую женщину с сердитым лицом, худющую, как скелет, но кое-что о ней слышала. Говорили, что она никудышная хозяйка, и даже с лошадью справиться не умеет. Уволенные служанки рассказывали страшные вещи о ее жутком характере, крайней скупости и дерзких, драчливых детях. Марилла испытала угрызения совести при мысли о передаче Энн на произвол этой страшной женщины.

– Надо будет с ней обсудить этот вопрос, – сказала Марилла.

– А вот, к счастью, и она идет, – воскликнула миссис Спенсер, сопровождая гостей через прихожую в гостиную, где их обдало холодом, как будто воздух, пробиваясь сквозь темно-зеленые, плотно закрытые ставни, потерял все свое тепло. – Как удачно! Все решим прямо сейчас. Располагайтесь в кресле, мисс Катберт. А ты, Энн, садись на диван и не ерзай. Дайте мне ваши шляпки. А ты, Флора Джейн, поставь чайник. Добрый день, миссис Блюит. Мы как раз говорили, как удачно, что вы проходите мимо. Позвольте вас представить друг другу. Миссис Блюит. Мисс Катберт. Простите, я на минутку вас покину. Я забыла попросить Флору Джейн вынуть булочки из плиты.

Миссис Спенсер выскользнула из комнаты, предварительно открыв ставни. Энн сидела молча на диване, крепко сцепив на коленях руки, и напряженно смотрела на миссис Блюит. Неужели ее отдадут этой женщине со злым лицом и колючим взглядом? От этой мысли у нее комок встал в горле и в глазах защипало. Она испугалась, что не сможет сдержать слез, и как раз в этот момент вернулась миссис Спенсер, раскрасневшаяся и сияющая. Казалось, в ее силах справиться с любыми трудностями – физическими, психологическими и духовными.

– Похоже, в отношении этой маленькой девочки произошла ошибка, миссис Блюит, – сказала она. – Я была уверена, что мистер и мисс Катберт хотят удочерить девочку. Мне так передали. Но оказалось, что речь шла о мальчике. И если со вчерашнего дня вы не передумали, эта девочка как раз то, что вам надо.

Миссис Блюит смерила Энн зорким взглядом с головы до ног.

– Сколько тебе лет и как тебя зовут? – потребовала она ответа.

– Энн Ширли, – пролепетала испуганная девочка, на этот раз не вдаваясь в особенности написания имени, – и мне одиннадцать лет.

– Гм… Ты не выглядишь на свой возраст. Но ты жилистая. А такие – лучше всего. Но если я решусь тебя взять, учти, ты должна быть хорошей девочкой – умелой, ловкой и послушной. Свое содержание ты должна отработать – заруби это себе на носу. Пожалуй, я избавлю вас от нее, мисс Катберт. Малыш очень капризный, я с ног валюсь, ухаживая за ним. Если вы не возражаете, я прямо сейчас ее заберу.

Марилла взглянула на Энн, и ее сердце дрогнуло при виде бледного личика с глазами, полными скорби. Беззащитное маленькое существо, покинув одну западню, тотчас угодило в другую. Марилла поежилась от неприятного чувства – если сейчас она оставит без внимания этот умоляющий взгляд, он будет преследовать ее до самой смерти. Миссис Блюит ей решительно не нравилась. Передать в руки такой женщины чувствительного, ранимого ребенка! Нет, такого она допустить не может!

– Даже не знаю, – медленно протянула она. – Мы с Мэтью точно не определились, как быть с девочкой. Что до Мэтью, он хотел бы ее оставить. Сюда я приехала, чтобы узнать, как произошла такая ошибка. Наверно, будет лучше, если я заберу Энн домой, и мы еще раз с Мэтью все обсудим. Я должна сначала переговорить с ним и только тогда окончательно все решить. Если мы не придем к обоюдному согласию, тогда завтра, ближе к вечеру, привезем девочку. В случае, если от нас не будет известий, это будет означать, что мы решили оставить Энн. Вас это устраивает, миссис Блюит?

– А что мне остается? – грубо буркнула та.

От слов Мариллы личико Энн озарилось радостью. Исчезло потерянное выражение лица, в глазах промелькнула надежда, они стали глубокими и яркими, словно утренние звезды. Девочка полностью преобразилась и, когда миссис Спенсер и миссис Блюит в поисках нужного для гостьи рецепта, вышли из комнаты, она вскочила и бросилась через всю комнату к Марилле.

– О, мисс Катберт, я не ослышалась? Вы действительно можете оставить меня в Зеленых Крышах? – задыхаясь от волнения, прошептала она, словно боялась, что от громкого голоса волшебная перспектива может разрушиться. – Вы так сказали? Или мне пригрезилось?

– Думаю, тебе надо научиться контролировать свое воображение, Энн, чтобы отличать реальность от вымысла, – сказала Марилла сердито. – Да, ты не ослышалась – я такое говорила. Но ничего пока не решено, и, возможно, тебе придется отправиться к миссис Блюит. Она нуждается в тебе гораздо больше, чем я.

– Да я предпочту, скорее, вернуться в приют, чем жить у нее, – горячо проговорила Энн. – Она прямо… буравит тебя глазами.

Марилла еле сдержала улыбку, хотя сознавала, что должна выговорить Энн за такие слова.

– Маленькой девочке должно быть стыдно говорить такое о незнакомой женщине, – строго сказала она. – Вернись на место, сиди тихо и помалкивай – веди себя так, как положено воспитанному ребенку.

– Я постараюсь сделать все так, как вы хотите, только заберите меня, – пообещала Энн, покорно садясь на диван.

Когда этим вечером они подъезжали к Зеленым Крышам, Мэтью встретил их на дороге. Марилла еще издали увидела, как он беспокойно ходит взад-вперед, и сразу поняла, в чем дело. Когда Мэтью понял, что сестра вернулась не одна, на его лице проступило радостное выражение облегчения. Марилла не обмолвилась ни словом о поездке, пока они не остались наедине за амбаром, где доили коров. Там она вкратце пересказала ему историю Энн и поделилась тем, как прошло объяснение с миссис Спенсер.

– А этой Блюит я бы и собаку не доверил, – сказал Мэтью с необычным для него пылом.

– Мне она тоже не нравится, – согласилась Марилла, – но надо решать – отдать девочку ей или оставить у себя. Похоже, ты хочешь Энн оставить, в таком случае и я согласна – то есть мне придется согласиться. Я не сразу смирилась с этой мыслью. Но, похоже, это наш долг. Я никогда не занималась воспитанием ребенка – тем более девочки, и боюсь опростоволоситься. Однако я сделаю все, что в моих силах. Считай, что с моей стороны возражений нет – Энн может остаться.

Радостная улыбка озарила застенчивое лицо Мэтью.

– Я так и думал, что ты придешь к этому решению, Марилла, – сказал он. – Девочка такая занятная.

– Было бы лучше, если б ты мог назвать ее полезной, – возразила Марилла. – Но я приложу руку и постараюсь этого добиться. Только учти, Мэтью, ты не должен вмешиваться в методы моего воспитания. Старая дева мало чего знает о воспитании детей, но старый холостяк, думаю, знает еще меньше. Так что предоставь это дело мне. Если у меня не получится, у тебя будет время исправить положение.

– Ну, что ты говоришь, Марилла. Я тебе полностью доверяю, – поспешил заверить сестру Мэтью. – Но прошу, будь с ней добра – насколько это возможно при воспитании. Мне кажется, она из тех детей, с которыми можно добиться результатов только любовью.

Марилла презрительно фыркнула, всем своим видом показывая, что не стоит ему совать нос в женские дела, и, взяв в руки ведра, пошла доить коров.

«Сегодня вечером я, пожалуй, не скажу Энн, что мы ее оставляем, – размышляла Марилла, разливая молоко по кувшинам. – Иначе она так разволнуется, что ночью глаз не сомкнет. А в своем ли ты уме, Марилла Катберт? Разве могла ты представить, что настанет день, когда ты удочеришь сироту? Удивительное дело, но удивительнее то, что захотел этого Мэтью, который всегда в ужасе шарахался от маленьких девочек! Но как бы то ни было, мы решились на эксперимент, и бог знает что из этого выйдет!»

Глава 7
Энн молится

Вечером, перед сном Марилла строго сказала Энн:

– Вчера я обратила внимание, что ты, раздеваясь, бросаешь одежду на пол. Это плохая привычка, и я не стану закрывать на нее глаза. Все, что с себя снимаешь, аккуратно складывай вот на этот стул. Я не люблю неаккуратных девочек.

– Вчера вечером я была в таком смятении, что об одежде даже не думала, – сказала Энн. – Сегодня я все тщательно и красиво сложу. От нас в приюте тоже это требовали. Но я часто об этом забывала – спешила поскорее забраться в теплую постель и погрузиться в мечты.

– Если хочешь остаться у нас, постарайся не забывать, – предупредила Марилла. – Ну вот так лучше. А теперь помолись на сон грядущий и ложись в постель.

– Я никогда не молюсь, – заявила Энн.

Марилла посмотрела на нее с ужасом и изумлением.

– Что ты говоришь, Энн? Разве тебя не учили молиться? Бог хочет слышать молитвы маленьких девочек. Разве ты ничего не знаешь о Боге?

– Бог – это дух, бесконечный, вечный и неизменный в проявлениях мудрости, силы, святости, добра и истины, – бойко, без запинки отбарабанила Энн.

Марилла с облегчением вздохнула.

– Значит, ты все-таки что-то знаешь! К счастью, не совсем язычница. Где тебя этому научили?

– В воскресной школе при приюте. Там хотели, чтобы мы знали весь катехизис. Мне это нравилось. Как великолепны эти слова – «бесконечный, вечный и неизменный»! Грандиозно! Словно звучит большой орган. Это не совсем поэзия, но что-то очень близкое, правда?

– Сейчас мы говорим не о поэзии. Речь идет о том, что тебе нужно молиться. Да будет тебе известно, что пропускать вечернюю молитву страшный грех. Боюсь, ты очень плохая девочка.

– Если у тебя рыжие волосы, легче быть плохой, чем хорошей, – с укоризной произнесла Энн. – Тот, кто не родился рыжим, никогда не поймет, какое это несчастье. Миссис Томас сказала, что Бог специально наградил меня рыжими волосами, и тогда я перестала о Нем думать. Кроме того, я так уставала к ночи, что мне было не до молитв. От того, кто ухаживает за близнецами, трудно ждать другого. А вы как думаете? Скажите откровенно.

Марилла решила, что нужно немедленно заняться религиозным просвещением Энн. Нельзя было терять ни минуты.

– Пока ты находишься под моей крышей, Энн, ты должна читать молитвы.

– Конечно, если вы так хотите, – радостно согласилась Энн. – Я сделаю, что угодно, чтобы доставить вам удовольствие. Только скажите, что нужно говорить. Когда лягу в постель, я придумаю по-настоящему хорошую молитву и буду всегда читать ее перед сном. Сейчас, когда такое пришло мне на ум, думаю, это будет даже интересно.

– Молитву читают, стоя на коленях, – смущенно проговорила Марилла.

Энн послушно опустилась на колени и серьезно посмотрела на женщину.

– Почему надо читать молитвы, обязательно стоя на коленях? Хотите, скажу вам, чтоб я сделала, если бы захотела молиться? Я вышла бы из дома одна и встала посереди широкого поля или углубилась в дремучий лес и там воздела бы глаза ввысь – высоко-высоко, – в чудесную небесную синеву, которой конца и края нет. И тогда почувствовала бы приближение молитвы. Теперь я готова. Что нужно говорить?

Марилла смутилась еще больше. Она намеревалась научить Энн традиционной детской молитве – «Боже, я отхожу ко сну…», но, как уже говорилось, ей было не чуждо чувство юмора. Она понимала, что сейчас заучивание молитвы неуместно. И тут ее осенило, что эта короткая и наивная детская молитва, сокровенная для детишек в белых ночных рубашках, лепечущих ее у материнских коленей, совершенно не подходит для этой веснушчатой колдуньи, которая ничего не знает о Божьей любви, потому что не получила любви человеческой.

– Ты достаточно взрослая, чтобы молиться сама, – проговорила наконец Марилла. – Просто поблагодари Бога за все его милости и смиренно попроси о том, чего хочешь.

– Хорошо. Я постараюсь, – пообещала Энн, зарывшись лицом в колени Мариллы. – Милосердный Отец Небесный – так говорят священники в церкви, значит, и в моей молитве можно – так ведь? – и она вопрошающе подняла голову. – Милосердный Отец Небесный, благодарю Тебя за Белый Путь Блаженства и за Озеро Мерцающих Вод, и за Красулю, и за Снежную Королеву. Я так благодарна Тебе за все Твои благодеяния, которые сейчас пришли мне на ум. А если говорить о том, чего я хочу, всего не назвать – желаний так много. Поэтому назову только два, самые важные. Позволь мне остаться в Зеленых Крышах, и еще – сделай так, чтобы я стала красивой, когда вырасту. С уважением, Энн Ширли.

Я правильно все сделала? – нетерпеливо спросила она, поднимаясь на ноги. – Если б у меня было больше времени подумать, я бы выразила свои мысли гораздо изящнее.

Бедная Марилла чуть не грохнулась в обморок от такой немыслимой молитвы, но, вспомнив о духовном невежестве девочки, поняла, что непочтительной та быть не намеревалась. Она уложила Энн в постель, мысленно поклявшись, что на следующий день научит ее правильно молиться. Когда Марилла со свечой выходила из комнаты, девочка позвала ее.

– Я сейчас вот о чем подумала. Наверное, мне, вместо «с уважением», надо было сказать «аминь»? Ведь священники так говорят. Я про это забыла, но чувствовала, что в конце молитвы надо добавить что-то еще. Как вы думаете, это важно?

– Не думаю, – сказала Марилла. – А теперь будь паинькой и засыпай. Спокойной ночи.

– Сегодня я могу сказать «спокойной ночи» с чистой совестью, – отозвалась Энн, уютно зарываясь в мягкие подушки.

Марилла вернулась на кухню, поставила свечу на стол и посмотрела на Мэтью.

– Вот что я скажу тебе, Мэтью Катберт… Пришло время всерьез заняться этим ребенком и научить ее уму-разуму. Энн почти язычница. Только представь себе – до сегодняшнего вечера она ни разу не молилась! Завтра отведу ее к пастору и попрошу детский молитвослов – вот что я сделаю. Как только я сошью ей подходящую одежду, она начнет ходить в воскресную школу. Похоже, меня ждут изрядные хлопоты! Но, видно, иначе нельзя жизнь прожить. Похоже, до этого времени я не знала забот, но теперь мое время пришло, и надо постараться не ударить в грязь лицом.

Глава 8
Воспитание Энн начинается

По причинам известным только ей, Марилла до полудня следующего дня не говорила Энн, что ее оставляют в Зеленых Крышах. С утра она загрузила девочку разными делами и внимательно следила за тем, как та с ними справляется. К полудню Марилле стало ясно, что Энн ловкая и послушная, не ленится и легко обучается. Единственный ее серьезный недостаток заключался в том, что во время работы она могла погрузиться в мечты и забыть обо всем на свете. Тогда только резкий оклик или непредвиденная случайность возвращали ее на землю.

Закончив мыть посуду после обеда, Энн повернулась к Марилле с выражением отчаянной решимости на лице – в страхе услышать жуткий приговор. Худенькое тело сотрясала дрожь, лицо пылало, зрачки расширились, от чего глаза стали почти черными. Крепко сжав руки, она произнесла умоляющим голосом:

– Мисс Катберт, прошу вас, скажите, какое вы приняли решение. Все утро я старалась быть терпеливой, но чувствую, что не могу больше оставаться в неведении. Это непереносимо. Пожалуйста, скажите.

– Ты не прополоскала кухонное полотенце в чистой горячей воде, как я просила, – невозмутимо проговорила Марилла. – Прежде, чем задавать вопросы, пойди и сделай это.

Энн послушно взялась за полотенце и сполоснула его. Потом снова повернулась к Марилле с мольбой во взгляде.

– Ну что ж, – начала Марилла не в состоянии найти повод, чтобы уклониться от ответа. – Мы с Мэтью приняли решение оставить тебя при условии, что ты будешь хорошей, послушной девочкой, которая ценит заботу о себе. Что такое? Что с тобой, Энн?

– Я плачу, – растерянно произнесла Энн. – Сама не знаю почему. Я так рада. Рада – это слово не передает всех моих чувств. Я радовалась Белому Пути и цветущей вишне – но это другое. И оно больше радости! Я так счастлива! Я буду стараться изо всех сил быть хорошей. А это нелегкая задача. Миссис Томас часто говорила, что я очень плохая девочка. Но я сделаю все, что смогу. Только не пойму, почему я плачу?

– Думаю, ты очень взволнована – просто не в себе, – с неодобрением сказала Марилла. – Сядь на стул и успокойся. Боюсь, ты легко переходишь от слез к смеху. Да, ты можешь остаться, и мы постараемся хорошо воспитать тебя. Ты пойдешь в школу. Правда, до конца учебного года осталось всего две недели – нет смысла торопиться. Начнешь учиться в сентябре, когда кончатся каникулы.

– Как мне вас называть? – спросила Энн. – По-прежнему, мисс Катберт? Или можно тетя Марилла?

– Нет. Называй меня Марилла. Я не привыкла, чтобы ко мне обращались мисс Катберт. Это меня раздражает.

– Но просто Марилла звучит неуважительно, – запротестовала Энн.

– Ничего подобного. Если произносить имя с уважением, не будет никаких проблем. Все в Эйвонли, независимо от возраста, зовут меня Марилла – кроме священника. Он называет меня мисс Катберт.

– Мне бы очень хотелось называть вас тетя Марилла, – мечтательно произнесла Энн. – У меня никогда не было тети – и вообще никаких родственников, даже бабушки. Тогда я почувствовала бы, что действительно являюсь членом семьи. Разрешите называть вас тетя Марилла!

– Нет. Я не твоя тетя. Не думаю, что будет правильно называть людей теми, кем они не являются.

– Мы могли бы вообразить, что вы моя тетя.

– У меня не получится, – мрачно проговорила Марилла.

– Вы что, никогда не представляете вещи не такими, какими их принято считать? – спросила Энн, раскрыв глаза от удивления.

– Никогда.

– Ох, – печально вздохнула Энн, – как много вы теряете, мисс… Марилла!

– Я не вижу смысла давать вещам другие имена, – возразила Марилла. – Когда Бог даровал нам жизнь, Он не думал, что мы захотим в ней что-то менять. И это навело меня на мысль… Энн, пойди в гостиную – только, смотри, не натопчи там и мух не напусти – и возьми цветную открытку с каминной полки. На ней текст Молитвы Господней. Сегодня днем улучи время и начни учить ее наизусть. Чтоб я больше не слышала той молитвы, какая звучала из твоих уст вчера.

– Наверно, она действительно была нескладная, – попыталась оправдаться Энн, – но у меня совсем нет опыта. Нельзя ожидать, что человек, который прежде ни разу не молился, сделает это хорошо. Вчера, лежа в постели, я придумала (как вам и обещала) замечательную молитву. Она была почти такая же длинная, как у священника, и очень поэтичная. И что вы думаете? Проснувшись утром, я не помнила ни единого слова. Боюсь, больше мне не удастся сочинить ничего подобного. Когда пытаешься что-то повторить, ничего хорошего не выходит. Вы обращали на это внимание?

– Я советую тебе, Энн, вот на что обратить внимание – сразу исполняй мои требования, а не стой истуканом и не вступай в спор. Иди и сделай то, что тебя просят.

Энн стремглав бросилась в гостиную, но обратно не вернулась. Прождав ее минут десять, Марилла отложила вязание и с недовольным видом пошла за девочкой. Энн неподвижно стояла перед картиной, висевшей на стене между окнами. Мечтательная дымка заволокла ее глаза. На девочку из сада падал, проходя меж яблонями и виноградными лозами, бледно-зеленый свет, озаряя маленькую фигурку неземным сиянием.

– О чем ты задумалась, Энн? – окликнула ее грозно Марилла.

Энн вздрогнула и вернулась с небес на землю.

– О ней, – указала она на довольно удачную репродукцию картины «Христос, благословляющий детей». Я представила себя среди детей – вон той девочкой в голубом платье. Она стоит в стороне, как будто у нее никого нет – как и у меня. И выглядит такой одинокой и печальной, правда? Думаю, у нее нет ни отца, ни матери. Она хочет, чтобы ее тоже благословили. И стоит на отшибе, чтобы ее никто не заметил, кроме Него. Мне словно передаются ее чувства. Сердце учащенно бьется, руки похолодели – как у меня, когда я спросила у вас, могу ли остаться. Девочка боится, что Он не заметит ее. Но Он ведь заметит, как вы думаете? Я пыталась представить, как это произойдет. Она потихоньку приближается к Нему, пока не оказывается совсем рядом. И тут Он видит девочку и кладет руку на ее голову. И какая же радость охватывает ее! Жаль, что художник изобразил Его таким печальным. Почему-то на всех картинах Он такой, вы замечали? Но я не верю, что Он действительно так выглядел, иначе дети боялись бы Его.

– Энн, – сказала Марилла, удивляясь, почему она не прервала этот монолог раньше, – так нельзя говорить, это непочтительно.

Энн с удивлением подняла на нее глаза.

– Непочтительно? Почему? Я испытывала благоговение. Как я могла быть непочтительной?

– Я верю тебе, но нельзя так фамильярно говорить о подобных вещах. И еще, Энн, когда я посылаю тебя за чем-то, приноси это сразу, а не стой, позабыв обо всем с мечтательным видом. Прими это к сведению. Возьми открытку и возвращайся на кухню. Там сядь в углу и выучи молитву наизусть.

Энн прислонила открытку к вазе, в которой стояли ветки цветущей яблони – она принесла их утром, чтобы украсить обеденный стол. Тогда Марилла неодобрительно глянула на эту затею, но промолчала.

Подперев подбородок руками, Энн на несколько минут целиком погрузилась в чтение.

– Мне нравится, – сказала наконец она. – Очень красивая молитва. Я слышала, как ее читал руководитель воскресной школы при приюте. Но тогда она не произвела на меня впечатления. Слишком неприятен был его скрипучий голос и скорбное лицо. Казалось, он исполняет какую-то тяжелую повинность. Это не стихи, но у меня такое чувство, словно я прикоснулась к настоящей поэзии. «Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое!» Это же чистая поэзия! Звучит, как музыка. Я буду рада выучить ее наизусть, мисс… Марилла.

– Хорошо. Так учи и не болтай зря, – осадила ее Марилла.

Энн слегка наклонила к себе вазу, нежно поцеловала розовый бутон и на некоторое время снова ушла в чтение.

– Марилла, – вдруг спросила она, – как вы думаете, найду я в Эйвонли закадычную подругу?

– Какую… подругу?

– Закадычную – ну, близкую, какой я могла бы открыть душу. Я всю жизнь о такой мечтаю. Раньше я думала, что это так и останется мечтой. Но последнее время сбываются мои самые заветные желания – может, и это сбудется? Как вы думаете, это возможно?

– В Яблоновом Косогоре живет Диана Барри, она примерно твоего возраста. Очень милая девочка – возможно, вы подружитесь, когда она вернется домой. Сейчас она гостит у тети в Кармоди. Но тебе придется следить за собой – миссис Барри очень требовательная женщина. Она не позволит Диане дружить с невоспитанной девочкой, которая не умеет себя вести.

Глаза Энн, смотрящей на Мариллу сквозь яблоневые ветки, зажглись интересом.

– А как выглядит Диана? Она не рыжая? Надеюсь, что нет. То, что у меня рыжие волосы, – это плохо, но я не выдержу, если такие же будут и у моей близкой подруги.

– Диана – очень привлекательная девочка. У нее черные глаза и волосы и румяные щеки. Еще она добрая и смышленая, что важнее, чем быть просто хорошенькой.

Марилла, как и Герцогиня в Стране чудес, не могла обойтись без морали, твердо веря, что в воспитании ребенка мораль должна сквозить в каждом слове.

Но Энн, не обратив внимания на моральную подоплеку, увидела в этих словах лишь увлекательные перспективы.

– Как же я рада, что она хорошенькая! Хорошенькая – почти то же самое, что красивая. Хочется, чтобы близкая подруга была красивой, раз уж тебе не повезло. У миссис Томас в гостиной стоял книжный шкаф со стеклянными дверцами. Правда, книг там не было – в шкафу миссис Томас хранила дорогой фарфор и банки с вареньем, когда они у нее были. Одна дверца была разбита. Ее разбил мистер Томас, когда был под хмельком. Но другая уцелела, и я воображала, глядя на свое отражение в стекле, что за ней тоже живет девочка. Я назвала ее Кэти Морис, и она стала моей подругой. Я подолгу с ней разговаривала, особенно в воскресные дни и рассказывала все, что было на душе. Кэти стала моей радостью и утешением. Мы придумали, что шкаф волшебный, и если б я знала заклинание, то могла бы открыть дверцу и, несмотря на фарфор и варенье миссис Томас, вошла бы в комнату, где она жила. И тогда Кэти Морис, взяв меня за руку, отвела бы в чудесное место, полное цветов, солнечного света и фей, и с тех пор мы бы счастливо жили там вдвоем. Когда меня передавали миссис Хэммонд, сердце мое разрывалось от горя – ведь я расставалась с единственным другом. Кэти Морис тоже страдала, я это знаю – она плакала, когда целовала меня на прощание через стеклянную дверцу. В доме миссис Хэммонд не было книжного шкафа. Но недалеко, у реки, была зеленая долина, и в ней обитало прелестное эхо. Оно отзывалось на каждое слово, даже если говоришь негромко. И я вообразила, что мне отвечает маленькая девочка по имени Виолетта, с которой мы дружим. Я любила ее так же сильно, как Кэти Морис – ну, почти… Вечером, накануне отъезда в приют, я простилась с Виолеттой, ее прощальный привет вернулся ко мне, и он звучал так печально. Я привязалась к ней всем сердцем и потому не надеялась обрести близкую подругу в приюте – тем более что там не хватало простора для воображения.

– Я думаю, это только к лучшему, – сухо произнесла Марилла. – Я не одобряю таких необычных привязанностей. Ты слишком зависишь от своих фантазий. Лучше найди себе подругу в реальном мире, а эти выдумки выбрось из головы. Постарайся, чтобы до миссис Барри не дошли эти россказни о Кэти Морис и Виолетте, а то она подумает, что ты много болтаешь языком.

– Нет, не подумайте, такое не случится. Я мало кому это рассказываю – эти воспоминания священны для меня. Только вам мне захотелось рассказать. Ой, взгляните! Большая пчела выбирается из бутона. Какой прекрасный домик – цветок яблони! Как уютно спать в нем, когда его раскачивает ветер! Если б я не была человеком, мне бы хотелось родиться пчелой и жить среди цветов.

– А вчера ты хотела быть чайкой, – фыркнула Марилла. – Твои желания меняются слишком часто. Я велела тебе выучить молитву и держать рот на замке. Но, вижу, ты не можешь не болтать, если кто-то находится рядом. Так что отправляйся в свою комнату и сиди там, пока не выучишь.

– Я ее почти выучила – осталась только последняя строчка.

– Неважно. Делай, как тебе говорят. Иди к себе, доучивай молитву и не выходи оттуда, пока я не позову тебя, чтобы помочь приготовить чай.

– Могу я взять с собой яблоневые ветки для компании? – попросила жалобно Энн.

– Нет. Не надо устраивать в комнате беспорядок. Лучше вообще не срывать их с дерева.

– Я тоже так подумала, – сказала Энн. – Не стоило лишать раньше времени эти прелестные цветы жизни. Будь я цветком яблони, не хотела бы для себя такой участи. Но искушение было слишком велико. Как вы справляетесь с неодолимым искушением?

– Энн, ты слышала, что тебе говорят? Иди к себе в комнату.

Тяжело вздохнув, Энн повиновалась. В своей комнатке под крышей она села на стул у окна.

– Ну, молитву я выучила. Поднимаясь наверх, я запомнила последнее предложение. А теперь представлю, что вещи в этой комнате выглядят иначе – такими и останутся они навсегда. На полу – белый бархатный ковер, расшитый розами, на окнах – розовые шелковые шторы. Стены украшают золотые и серебряные парчовые гобелены. Мебель изготовлена из красного дерева. Сама я никогда такую мебель не видела, но сочетание «красное дерево» звучит роскошно. На кушетке небрежно разбросаны изысканные шелковые подушки – розовые и голубые, малиновые и золотистые, и я в изящной позе сижу, откинувшись на них. Я вижу свое отражение в великолепном большом зеркале на стене – высокая, с королевской осанкой девушка, на мне белое кружевное платье, на груди крест из жемчуга, и жемчужины сверкают в волосах. Волосы мои чернее воронова крыла, а кожа цвета слоновой кости. Меня зовут леди Корделия Фицджеральд. Нет, не так… Это уж слишком.

Пританцовывая, Энн подошла к маленькому зеркалу и всмотрелась в свое отражение. Из зеркала на нее серьезными серыми глазами глядело усыпанное веснушками лицо.

– Ты всего лишь Энн из Зеленых Крыш, – строго проговорила она, – и можешь, сколько угодно изображать из себя леди Корделию, ты ей не будешь. Но в тысячу раз лучше быть Энн из Зеленых Крыш, чем Энн из Непонятно Откуда.

Она потянулась губами к зеркалу, нежно поцеловала свое отражение и вернулась к открытому окну.

– Добрый день, Снежная Королева. Приветствую и вас, дорогие березы в лощине. И тебя милый серый домик на холме. Станет ли Диана моей близкой подругой? Надеюсь, что станет, и я крепко ее полюблю. Но я никогда не забуду Кэти Морис и Виолетту. Они очень расстроятся, если их забудут, а я не хотела бы кого-то расстраивать – даже маленькую девочку из книжного шкафа или девочку-эхо. Я должна никогда их не забывать и каждый день посылать воздушный поцелуй.

Энн послала пару воздушных поцелуев в сторону цветущей вишни, а потом, подперев подбородок руками, погрузилась в мечты.

Глава 9
Миссис Рейчел Линд приходит в ужас

Энн жила в Зеленых Крышах уже две недели, когда миссис Рейчел Линд пришла впервые посмотреть на нее. Надо отдать справедливость, вины миссис Рейчел тут не было. Сразу после визита в Зеленые Крыши эту достойную даму сразил жестокий не по сезону грипп. Миссис Рейчел редко болела, испытывая презрение к тем, кто уступает болезням. Однако грипп занимал особое место – его, по ее глубокому убеждению, посылал перст самого Провидения. Как только доктор разрешил ей выходить из дома, миссис Рейчел первым делом отправилась в Зеленые Крыши. Она сгорала от любопытства – так не терпелось ей поскорее взглянуть на сиротку, которую приютили Мэтью и Марилла. О той в Эйвонли ходило много разных слухов и догадок.

Энн старалась не упустить ни одного мгновения из этих двух недель. На новом месте она перезнакомилась со всеми деревьями и кустарниками. За яблоневым садом Энн обнаружила тропу в рощице и прошла по ней до конца. По дороге ей попадались настоящие сокровища – ручей, мостик, пихты, арка из диких вишен, заросли папоротника, сплетения веток клена и рябины.

Она подружилась с родником в долине – ледяным и кристально-чистым, его, обложенного гладким красным песчаником, окаймлял папоротник с большими, как у пальмы, листьями. Бревенчатый мост приглашал ее перейти через ручей.

Этот мост привел быстрые ноги Энн к лесистому холму, где под густыми и стройными елями и пихтами царил вечный полумрак. Единственными цветами здесь были ландыши, воздух был пропитан их нежным ароматом, среди ландышей затерялось лишь несколько бледных, воздушных цветков лапчатки, словно души прошлогодних цветов. Паутинки серебряными нитями оплетали деревья, и казалось, что еловые ветви и шишки по-дружески болтают между собой.

Эти восхитительные открытия свершались Энн в часы, отведенные для отдыха, и, вернувшись, она вполголоса пересказывала свои впечатления Мэтью и Марилле. Мэтью ничего не говорил, но каждый раз слушал ее рассказы со счастливой улыбкой на лице. Марилла разрешала девочке «болтать», но потом, заметив, что сама начинает с интересом вслушиваться в «болтовню», быстро ее осаживала, приказывая держать язык за зубами.

Когда пришла миссис Рейчел, Энн была в саду, наслаждаясь бесцельной прогулкой среди густой, колышущейся травы, озаренной красноватым светом заходящего солнца. В ее отсутствие почтенная дама рассказала во всех подробностях историю своей болезни, с таким удовольствием смакуя каждое болезненное ощущение, каждое изменение пульса, что Марилла подумала: «Оказывается, и в гриппе могут присутствовать приятные моменты». Исчерпав все свое красноречие, миссис Рейчел заговорила об истинной цели своего визита.

– До меня дошли удивительные вещи, касающиеся вас и Мэтью.

– Я сама до сих пор удивляюсь, – ответила Марилла. – Только сейчас начинаю привыкать.

– Жаль, что произошла такая нелепая ошибка, – сочувственно произнесла миссис Рейчел. – Но разве вы не могли отправить девчонку обратно?

– Наверное, могли бы, но не отправили. Она запала Мэтью в душу. Да и мне она нравится, хотя, признаю, что у нее есть свои недостатки. Наш дом совсем изменился. Энн согрела его и словно внесла в дом солнышко.

Марилла увидела в глазах миссис Рейчел явное неодобрение и поняла, что сказала больше, чем намеревалась.

– Вы взяли на себя большую ответственность, – мрачно проговорила гостья. – Тем более что у вас нет опыта обращения с детьми. Вы ничего толком не знаете ни о ней, ни о ее склонностях. Кто знает, что вырастет из такого ребенка? Я не хочу пугать вас, Марилла.

– Я не из пугливых, – сухо ответила Марилла. – Когда я что-то начинаю, то довожу дело до конца. Наверное, вы хотите увидеть Энн? Сейчас я ее позову.

Энн сразу же прибежала. Лицо ее восторженно светилось после прогулки в саду. Смутившись от присутствия в доме постороннего человека, она нерешительно застыла у порога. Вид у нее был весьма невзрачный – из-под короткого, тесного, приютского платьица неприглядно торчали худые, казавшиеся чересчур длинными ноги. Веснушки никогда в таком количестве раньше не высыпали у нее на лице и были заметнее обычного. Ветер растрепал на непокрытой голове волосы, которые прежде никогда не казались настолько рыжими.

– Да, тебя явно выбрали не из-за красоты, – категорично заявила миссис Рейчел. – Она была из числа тех милейших людей, которые гордятся тем, что всегда говорят в лицо правду, какой бы неприятной та не была. – Она просто кожа да кости. И еще страшненькая. Подойди ближе, девочка, дай на тебя посмотреть. Бог мой, она вся в веснушках! А волосы рыжие, как морковь! Говорю тебе, подойди ближе!

Говоря «подойди ближе» – миссис Рейчел не ожидала того, что случилось. Одним прыжком Энн преодолела кухню и встала с пылающим от гнева лицом перед миссис Рейчел. Губы девочки дрожали, худенькое тело била дрожь.

– Я вас ненавижу, – проговорила она сдавленным голосом и топнула ногой. – Как я вас ненавижу… ненавижу… – Девочка с каждым выкриком топала все сильнее. – Как вы смеете называть меня костлявой и некрасивой? И еще – веснушчатой и рыжей. Вы грубая, невоспитанная, бесчувственная женщина!

– Энн! – воскликнула Марилла в ужасе.

Но Энн продолжала бесстрашно смотреть в лицо миссис Рейчел, глаза ее пылали, руки сжаты в кулачки – вся она излучала страстное возмущение.

– Как вы смеете говорить обо мне такие вещи? – яростно вопрошала она. – Вам бы понравилось услышать такое о себе? Что вы толстая, неуклюжая и начисто лишенная воображения тетка? Если я оскорбила ваши чувства, знайте, мне до этого нет дела. Надеюсь, что оскорбила. До вас никто не делал мне так больно, даже муж миссис Томас, беспробудный пьяница. Этого я вам не прощу! Никогда! Никогда!

И Энн снова топнула ногой.

– Ну и характер! – воскликнула испуганная миссис Рейчел.

– Энн, иди в свою комнату и не выходи, пока я тебя не позову, – велела Марилла, с трудом обретая дар речи.

Обливаясь слезами, Энн бросилась к двери, захлопнув ее за собой с такой силой, что стоявшая на полках посуда сочувственно задребезжала. Вихрем промчавшись по коридору, она взлетела вверх по лестнице. Снизу было слышно, как дверь в ее комнату с грохотом захлопнулась.

– Да, вам не позавидуешь! Трудно воспитывать такую штучку! – проговорила миссис Рейчел с не поддающимся описанию величием.

Марилла открыла рот, не зная, с чего начать – с извинений или порицаний. Но то, что она произнесла, стало сюрпризом для нее самой:

– Вам не стоило так колко отзываться о ее внешности, Рейчел.

– Надеюсь, Марилла Катберт, вы не одобряете эту ужасную выходку, свидетельницей которой вы только что стали? – спросила возмущенная миссис Рейчел.

– Конечно, нет, – медленно произнесла Марилла. – Я не оправдываю Энн. Она была неучтивой, и я еще поговорю с ней об этом. Но нужно делать скидку, учитывая все обстоятельства. Ее никогда не учили хорошим манерам. А вы очень жестко вели с ней разговор, Рейчел.

Марилла не удержалась от этого упрека, в очередной раз удивившись самой себе. Миссис Рейчел встала с видом оскорбленного достоинства.

– Я вижу, Марилла, что теперь мне нужно тщательно следить за своими словами, ведь нежные чувства сирот, привезенных бог весть откуда, учитываются в первую очередь. Прошу, не волнуйтесь – я нисколько не обиделась. Мне просто очень жаль вас. Вы еще натерпитесь с этим ребенком. Последуйте моему совету (в чем я сомневаюсь, хотя я воспитала десять детей и двух схоронила) и сопроводите ваш «разговор» березовой плеткой. Это как раз то, что нужно для такого ребенка. Ее норов подстать огненным волосам. Ну, доброго вечера, Марилла. Надеюсь, вы будете, как прежде, заглядывать ко мне. Но от меня в ближайшее время визита не ждите – здесь могут наброситься с оскорблениями. Для меня это что-то новенькое.

После того как миссис Рейчел выплыла из дверей – если так можно сказать о тучной женщине, которая всегда ходила вперевалочку, Марилла, приняв очень серьезное выражение лица, направилась в комнату под крышей.

Поднимаясь по лестнице, Марилла не могла толком понять, как себя вести. Она очень переживала из-за случившегося. Особенно неприятен был тот факт, что Энн показала свой характер именно перед Рейчел Линд. Марилла упрекала себя за то, что ее больше заботит отношение соседки к досадной сцене, чем изъяны в воспитании Энн. Неясно также, какое наказание следует применить. Дружеское предложение использовать плетку (эффективность которой доказывал пример детей миссис Рейчел) не привлекал Мариллу. У нее в голове не укладывалось, как можно отхлестать ребенка. Нет, нужно отыскать другой способ наказания – Энн должна осознать чудовищность своего поступка.

Войдя в комнату, Марилла увидела, что Энн лежит на кровати лицом вниз и горько плачет. Девочка не сняла грязные ботинки, и они замызгали чистое покрывало.

– Энн, – мягко окликнула ее Марилла.

Никакой реакции.

– Энн, – уже строго обратилась она к девочке, – сейчас же встань с кровати и выслушай меня.

Энн неуклюже сползла с кровати и села рядом на стул. Она сидела прямая, как струна, – лицо опухло, слезы размазаны по щекам, глаза буравят пол.

– Ты показала себя во всей красе. Неужели не стыдно?

– У нее нет права называть меня рыжей уродиной, – с вызовом ответила Энн.

– А у тебя нет права впадать в такую ярость и дерзить взрослым. Мне было стыдно за тебя, Энн, очень стыдно. Я ждала, что ты будешь вести себя вежливо с миссис Линд, а ты меня опозорила. Не понимаю, за что ты так взъярилась на нее – ты ведь сама часто называешь себя рыжей и некрасивой.

– Это большая разница. Одно дело – говорить самой такие вещи, а другое – слышать, как посторонние люди так тебя называют, – проговорила, всхлипывая, Энн. – Ты знаешь, что так оно и есть, но надеешься, что другие этого не замечают. Вы, наверное, считаете, что у меня ужасный характер, но я просто не могла с собой совладать. Когда она произнесла эти грубые слова, кровь бросилась мне в голову и дыхание перехватило. Я уже не могла себя сдерживать…

– Да уж, показала ты себя в наилучшем свете. Представляю, что миссис Линд наговорит соседям, а, поверь мне, она не преминет это сделать.

– А какие чувства испытали бы вы, если б вас при всех назвали костлявой уродиной, – проговорила Энн со слезами в голосе.

Далекие воспоминания пробудились вдруг в душе Мариллы. Она была еще совсем маленькой девочкой, когда услышала, как одна из ее теток сказала другой: «Какая жалость, что малышка такая некрасивая». Боль от этих слов жила в Марилле до пятидесяти лет и только потом притупилась.

– Я не на стороне миссис Линд – ей нельзя было такое говорить, – сказала Марилла, смягчив тон. – Рейчел бывает очень несдержанная. И все-таки это не служит тебе оправданием. Она незнакомый тебе человек, пожилая и к тому же моя гостья – вот три причины, по которым тебе следовало бы проявить к ней уважение. Ты была грубой и дерзкой, и – тут Марилле пришла спасительная мысль насчет наказания – ты должна пойти к ней, извиниться за плохое поведение и попросить прощения.

– Ни за что, – упрямо, с мрачной решимостью проговорила Энн. – Придумайте мне любое другое наказание. Засадите в темное, сырое подземелье, полное змей и жаб, держите на хлебе и воде, и вы не услышите от меня ни слова жалобы. Но просить прощения у миссис Линд я не стану.

– У нас не заведено сажать людей в темные, сырые подземелья, – сухо произнесла Марилла, – тем более что в Эйвонли их трудно найти. А вот извиниться перед миссис Линд придется, и ты будешь сидеть в своей комнате до тех пор, пока не скажешь мне, что готова это сделать.

– Значит, я буду сидеть здесь вечно, – сказала Энн печально, – потому что у меня язык не повернется сказать миссис Линд, что я сожалею о моих словах. Как я смогу? Я нисколько об этом не жалею. Мне грустно, что я вас расстроила, но я рада, что все ей высказала. Это большое облегчение. Ведь не могу же я сказать, что сожалею, если это неправда? Даже представить такое не могу.

– Возможно, к утру у тебя воображение разыграется, – сказала Марилла, поднимаясь, чтобы уйти. – В твоем распоряжении ночь, чтобы подумать о своем поведении и образумиться. Ты говорила, что постараешься быть хорошей девочкой, если мы оставим тебя в Зеленых Крышах, но сегодня вечером в это верится с трудом.

Пустив парфянскую стрелу в мятущуюся душу Энн, Марилла вернулась на кухню. Ум ее был в беспокойстве, душа – в смятении. Она злилась на себя не меньше, чем на Энн, потому что всякий раз, когда она вспоминала растерянное лицо миссис Рейчел, на ее губах дрожала улыбка, и она с трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться.

Глава 10
Энн приносит извинения

Вечером Марилла ни словом не обмолвилась Мэтью о случившемся. Но наутро, когда Энн продолжала упорствовать, отказываясь приносить извинения, ей пришлось объяснить Мэтью, почему девочка не вышла к столу. Марилла в подробностях рассказала, как было дело, стараясь донести до брата всю чудовищность проступка Энн.

– Я рад, что Рейчел Линд дали от ворот поворот. Назойливая старая сплетница, – такова была одобрительная реакция Мэтью.

– Ты меня удивляешь, Мэтью Катберт. Поведение Энн перешло все границы, и все-таки ты принимаешь ее сторону. Может, хочешь сказать, что ее и наказывать не надо?

– Ну… не совсем так, – заерзал Мэтью. – Немного наказать можно. Только не переусердствуй, Марилла. Не забывай – ее некому было воспитывать. Ты ведь дашь ей чего-нибудь поесть?

– Неужели я заставлю девочку голодать, чтобы добиться хорошего поведения? – возмутилась Марилла. – Энн будет регулярно получать еду – я сама буду ей относить. Но пока она не извинится перед миссис Линд – из комнаты выйдет. Так и знай, Мэтью.

Завтрак, обед и ужин прошли в полном молчании – Энн не сдавалась. Марилла каждый раз относила наверх поднос со всякой снедью и приносила потом назад почти полным. После ужина Мэтью заволновался. Неужели Энн ничего не ест?

Когда Марилла пошла вечером загонять коров, Мэтью, улучив момент, тихо, как грабитель, прошмыгнул в дом и бесшумно поднялся по лестнице. Обычно Мэтью перемещался в пространстве между кухней, коридором и комнатой, где он спал. Редко, когда на чай приходил священник, он робко проскальзывал в гостиную. А наверх поднялся лишь однажды, когда помогал Марилле клеить обои в гостевой комнате. С тех пор минуло четыре года. Пройдя на цыпочках по коридору, Мэтью остановился перед комнатой под крышей, и прошло несколько минут, прежде чем он решился тихонько постучать, а потом приоткрыть дверь и заглянуть внутрь.

Энн сидела у окна на желтом стуле и печально смотрела на раскинувшийся внизу сад. Она выглядела такой маленькой и несчастной, что у Мэтью к горлу подкатил ком. Он тихо прикрыл за собой дверь и на цыпочках подошел к девочке.

– Энн, – прошептал он, словно боялся, что их подслушивают. – Как ты, Энн?

Энн слабо улыбнулась.

– Ничего. Фантазии помогают скоротать время. Конечно, мне одиноко, но со временем, надеюсь, привыкну.

Представив себе долгие годы заточения, Энн храбро улыбнулась.

Мэтью вспомнил, что надо торопиться сказать, что хотел, пока не вернулась Марилла.

– Послушай, Энн, может, сделаешь, что просят, и покончим с этим? – прошептал он. – Все равно рано или поздно придется уступить – Марилла на редкость упрямая женщина, от нее не отвертишься. Прошу тебя – пойди ей навстречу, и все уладится.

– Выходит, мне надо принести извинения миссис Линд?

– Вот именно. Принести извинения – и не больше, – с готовностью подтвердил Мэтью. – Уладить это дело, так сказать. Как раз это я и хотел сказать.

– Ради вас, я готова согласиться, – задумчиво проговорила Энн. – Будет правдой сказать, что я сожалею о случившемся, потому что так оно и есть. Но вчера все было по-другому. Я просто голову потеряла от бешенства, и это продолжалось всю ночь. Это мне известно наверняка – я три раза просыпалась, и каждый раз меня охватывала ярость. Но утром я успокоилась. Злость отхлынула, я только чувствовала себя опустошенной. Мне стало очень стыдно. Однако я гнала от себя мысль об извинении перед миссис Линд. Это казалось мне унизительным. И решила – лучше останусь здесь навсегда, чем пойду на примирение. Но для вас я это сделаю, если хотите…

– Конечно же, хочу. Без тебя внизу ужасно одиноко. Сделай это, признай свою вину – будь хорошей девочкой.

– Хорошо, – покорно согласилась Энн. – Когда Марилла придет, я скажу ей, что раскаиваюсь.

– Правильно, Энн. Это очень правильно. Только не говори Марилле о нашем разговоре. Она решит, что я влезаю не в свое дело, а я обещал держаться в стороне.

– Буду держать язык за зубами, – торжественно обещала Энн. – Не понимаю, почему так говорят. Язык и так за зубами.

Но Мэтью уже скрылся, боясь, как бы она не передумала. Он поспешил уйти в самый дальний конец пастбища, чтобы Марилла не заподозрила, что он поднимался наверх. А Марилла, придя домой, была приятно удивлена, услышав жалобный голосок зовущий ее сверху.

– Что там еще? – спросила она из коридора.

– Я признаю, что была не права, и готова извиниться перед миссис Линд.

– Очень хорошо. – Марилла постаралась скрыть облегчение, услышав эти слова. Она не представляла, как бы себя вела, если б Энн не пошла на попятную. – После дойки сразу отправимся к ней.

Марилла подоила коров, и они двинулись к дому миссис Линд; одна шла торжествующая, с гордо поднятой головой, другая – понурая и удрученная. Но на полпути Энн, будто по волшебству, неожиданно повеселела. Плечи ее расправились, походка стала легкой, глаза устремились на закатное небо, во всем ее облике ощущалось еле сдерживаемое возбуждение. Марилла с опаской отнеслась к такому перерождению. Энн не выглядела кроткой, полной раскаяния девочкой, какой ей следовало предстать перед обиженной миссис Линд.

– О чем ты задумалась, Энн? – строго спросила она.

– О том, что мне нужно сказать миссис Линд, – задумчиво ответила Энн.

Ответ был обнадеживающим, во всяком случае таким казался. Но Марилла не могла избавиться от мысли, что в задуманном наказании что-то идет не так. Энн не могла выглядеть такой восторженной и сияющей.

Но она оставалась именно такой, пока не предстала перед очами миссис Линд, которая сидела с вязанием у кухонного окна. Здесь радость исчезла с ее лица, сменившись выражением скорбного раскаяния.

Не сказав ни слова, Энн неожиданно рухнула на колени перед изумленной миссис Рейчел и умоляюще простерла к ней руки.

– О, миссис Линд, я так раскаиваюсь, – произнесла она дрожащим голосом. – У меня нет слов, чтобы выразить всю глубину моего раскаяния, их не найдешь ни в одном словаре. Вам придется самой это домыслить. Я ужасно себя повела по отношению к вам и опозорила дорогих Мариллу и Мэтью, позволивших мне остаться в Зеленых Крышах, хоть я и не мальчик. Я испорченная и неблагодарная девочка, заслуживающая строгого наказания и изгнания из общества достойных людей. Как я могла впасть в гнев – ведь вы сказали чистую правду? Каждое ваше слово было справедливым. У меня действительно рыжие волосы, я костлявая, уродливая и вся в веснушках. Я тоже сказала вам правду, но я не должна была ее говорить. О, миссис Линд, пожалуйста, простите меня. Если вы этого не сделаете, я буду скорбеть всю жизнь. Вы ведь простите бедную сиротку, пусть и со скверным характером? Уверена, что простите. Скажите, что это так, миссис Линд.

Энн сложила руки и склонила голосу в ожидании приговора.

Сомнений не было – речь была пронизана искренностью. И Марилла, и миссис Линд это почувствовали. Но что-то подсказывало Марилле, что Энн упивается признанием своей ничтожности и наслаждается тщательной продуманностью такого самоуничижения. В чем тогда смысл придуманного Мариллой наказания, которым она гордилась? Энн превратила его в удовольствие.

Простодушная миссис Линд, не обладающая проницательностью, ничего не заметила. Она считала, что Энн чистосердечно признает свою вину и приносит извинения, и ее, не лишенное доброты, сердце растаяло.

– Встань же, дитя мое, – сердечно произнесла она. – Конечно, я тебя прощаю. Я сама была слишком резка с тобой. Но такой уж я прямолинейный человек. Ты просто не должна на меня обижаться. Твои волосы действительно ярко-рыжие, но я знала одну девочку – мою школьную подругу, кстати, – чьи волосы были того же цветы, что и у тебя, но с возрастом они потемнели и приобрели красивый каштановый оттенок. И я нисколько не удивлюсь, если с тобой произойдет то же самое.

– О, миссис Линд! – Энн глубоко вздохнула и поднялась на ноги. – Вы подарили мне надежду. Я буду всегда считать вас моей благодетельницей. Я готова все вынести – только бы знать, что в будущем мои волосы будут приятного каштанового цвета. Насколько проще быть хорошей, если у тебя красивые каштановые волосы, правда? Скажите, можно мне, пока вы разговариваете с Мариллой, посидеть у вас в саду на скамейке под яблоней? Там мечты будут рождаться сами собой!

– Конечно, дитя. Беги! И, если хочешь, можешь собрать букет нарциссов в дальнем углу сада.

Как только дверь за Энн закрылась, миссис Линд поднялась, чтобы зажечь лампу.

– Да, она действительно необычный ребенок. Сядь лучше на этот стул, Марилла, – он удобнее. А тот я держу для наемных рабочих. Странная девочка, но есть в ней что-то притягательное. Теперь меня не удивляет, что вы с Мэтью решили ее оставить. Я не осуждаю вас. Она может вырасти хорошей девочкой. Конечно, выражается она довольно странно… немного возбужденно, что ли, но это пройдет – теперь она будет жить среди воспитанных людей. Еще эта вспыльчивость… Утешает то, что вспыльчивые люди быстро остывают и не бывают хитрыми или коварными. Храни Господь от хитрых детей. Так что, Марилла, девочка мне скорее понравилась.

Когда Марилла собралась домой, Энн вышла из ароматных сумерек сада с букетом белых нарциссов в руках.

– Я хорошо извинилась, правда? – гордо сообщила она. – Я решила, раз уж на то пошло, сделаю это по высшему классу.

– Да, ты все сделала правильно, – ответила Марилла.

Она сердилась на себя за то, что при воспоминании об этом извинении ей хотелось рассмеяться. Казалось, следовало бы отругать Энн за хитрость, но это будет смешно выглядеть! Марилла успокоила свою совесть тем, что строго сказала:

– Надеюсь, тебе больше не придется прибегать к извинениям. Надо учиться контролировать себя, Энн.

– Это было бы нетрудно, если б люди не обсуждали мою внешность, – сказала Энн со вздохом. – Остальное меня не так беспокоит, но от разговоров о цвете моих волос я просто устала и сразу начинаю кипятиться. Как вы думаете, со временем мои волосы действительно станут красивого каштанового цвета?

– Ты слишком много внимания уделяешь своей внешности, Энн. Боюсь, ты очень тщеславная девочка.

– Как я могу быть тщеславной, зная, что я некрасивая? – запротестовала Энн. – Я люблю все красивое, поэтому ненавижу смотреться в зеркало и видеть уродливое отражение. Мне становится очень грустно – так всегда бывает, когда я смотрю на безобразную вещь. Ее всегда жалко.

– Тот хорош, кто для дела гож, – процитировала Марилла пословицу.

– Мне такое уже говорили, но у меня есть некоторые сомнения, – скептически заметила Энн, нюхая нарциссы. – Как сладко пахнут эти цветы! Как мило, что миссис Линд разрешила их собрать. У меня не осталось к миссис Линд никаких недобрых чувств. Когда тебя прощают, на душе становится легко, не так ли? Как ярко сегодня светят звезды! Если представить, что на звездах живут люди, какую вы выберете? Я – вон ту, яркую и большую, прямо над темным холмом.

– Энн, помолчи, – попросила Марилла, уставшая следить за скачками мыслей Энн.

Девочка замолчала и хранила молчание, пока они не свернули на тропу, ведущую к дому. Их лица обвевал легкий ветерок, напоенный пряным ароматом мокрых от росы папоротников. Вдали в сумраке деревьев весело светилось окно кухни в Зеленых Крышах. Энн вдруг прижалась к Марилле, и ее ручонка скользнула в жесткую ладонь женщины.

– Как приятно знать, что ты возвращаешься в свой дом, – сказала она. – Я уже полюбила Зеленые Крыши, полюбила так, как прежде не любила ни одно место. Нигде я не чувствовала себя дома. О, Марилла, я так счастлива! Я могла бы начать молиться прямо сейчас, и мне не было бы трудно.

От ощущения маленькой руки в ладони сердце Мариллы наполнило приятное тепло – чувство материнства, которого ей, возможно, в жизни не хватало. Это непривычное и сладостное чувство ее испугало. Она постаралась вернуть себя в прежнее состояние, прибегнув к привычной морали.

– Если будешь хорошей девочкой, Энн, то всегда будешь счастлива. И тебе не будет трудно читать молитвы.

– Читать молитвы не то же самое, что молиться, – раздумчиво сказала Энн. – Я собираюсь вообразить себя ветром, колышущим верхушки деревьев, а устав, спущусь и нежно пробегусь по папоротникам, потом полечу в сад миссис Линд и заставлю цветы танцевать, а потом, промчавшись над клеверным полем, окажусь у Озера Мерцающих Вод, где от моего дыхания по воде пойдет рябь из искрящихся легких волн. Про ветер много чего можно вообразить. Поэтому я лучше сейчас помолчу.

– Слава Богу! – благочестиво подытожила Марилла.

Глава 11
Энн делится впечатлениями от воскресной школы

– Ну как, нравится тебе? – спросила Марилла.

Энн стояла в своей комнате и мрачно взирала на три новых платья, разложенных на кровати. Одно было из ситца табачного цвета, который Марилла купила прошлым летом у торговца, соблазнившись его видимой практичностью; другое – из сатина в черно-белую клетку – эту ткань она приобрела зимой в магазине уцененных товаров; и наконец третье – из грубой ткани уродливого синего оттенка, купленной на этой неделе в Кармоди.

Платья Марилла сшила сама, и все они выглядели как близнецы – простые юбки плотно прилегали к лифу, рукава были самой обычной кройки.

– Я представлю себе, что они мне нравятся, – честно сказала Энн.

– Но я не хочу, чтобы ты всего лишь представляла, – проговорила обиженная Марилла. – Вижу, платья тебе не нравятся. Что в них такого плохого? Ведь они опрятные, чистые и новые?

– Да.

– Тогда чем они тебе не угодили?

– Они… ну… не так чтобы красивые, – неохотно произнесла Энн.

– Некрасивые! – фыркнула Марилла. – Я не ломала голову над созданием красивых платьев. Прямо тебе говорю, Энн, – тщеславные замашки мне не по душе. Эти платья – крепкие, надежные, ноские, без всяких кружев и оборочек, и именно их ты будешь носить этим летом. Коричневое и синее подойдут и для учебы, а то, что из сатина, – для церкви и воскресной школы. Надеюсь, ты будешь носить платья бережно, не порвешь и не испачкаешь. После тех обносков, которые тебе дали в приюте, ты должна быть довольна.

– Я довольна, – поспешила сказать Энн. – Но я радовалась бы еще больше, если, хотя бы у одного из них, рукава были пышные. Пышные рукава – это так модно. В платье с пышными рукавами я была бы на вершине блаженства.

– Придется обойтись без блаженства. На пышные рукава у меня не хватило бы материи. К тому же такие рукава смешно выглядят. Я предпочитаю рукав прямой, чтобы крой не бросался в глаза.

– Лучше выглядеть смешной, как все, но не носить в одиночку обычную, простую одежду, – упорствовала Энн.

– Это похоже на тебя. А теперь аккуратно повесь платья в шкаф и садись готовиться к завтрашнему уроку в воскресной школе. – И глубоко обиженная Марилла удалилась.

Сжав руки, Энн смотрела на платья.

– Надеюсь, когда-нибудь у меня будет белое платье с пышными рукавами, – горестно прошептала она. – Я о нем молилась, но, по правде говоря, многого не ждала. У Бога слишком много других забот, помимо платья для девочки из приюта. Надо положиться в этом на Мариллу. К счастью, я могу вообразить, что одно из этих платьев муслиновое с прелестными кружевными оборками и рукавами-фонариками.

На следующее утро Марилла проснулась с сильной головной болью и не смогла сопровождать Энн в воскресную школу.

– Энн, спускайся и иди к миссис Линд, – сказала Марилла. – Она отведет тебя в нужный класс. Смотри, веди себя хорошо. Останься на проповедь и попроси, чтобы миссис Линд показала тебе наше место на церковной скамье. Вот тебе цент на пожертвования. Не гляди по сторонам и не ерзай. Вернешься и все мне расскажешь.

Энн послушно отправилась в путь, облаченная в плотное сатиновое платье в черно-белую клетку. Будучи нормальной длины и наглухо закрытым, это платье умудрялось однако выставить напоказ всю угловатость худенькой фигурки. На голове у Энн была новая, плоская и блестящая матросская шляпа, заурядность которой расстраивала девочку, и она тут же мысленно поменяла ее на кокетливую шляпку в лентах и цветах. Что до цветов, то, не доходя до главной дороги, Энн увидела на поляне золотое буйство колышущихся на ветру лютиков и великолепие диких роз и, недолго думая, сплела из них роскошный венок, которым украсила шляпу. Что бы ни думали об этом убранстве другие люди, саму Энн оно устраивало, и она с гордо поднятой головой весело зашагала дальше.

Дойдя до дома миссис Линд, Энн выяснила, что та уже ушла. Нисколько не испугавшись, Энн продолжила путь к церкви одна. В церковном притворе стояла небольшая группа девочек в нарядных белых, голубых и розовых платьях, которые с любопытством разглядывали новенькую с необычным украшением на шляпке. До девочек из Эйвонли уже дошли слухи о странностях Энн. Миссис Линд рассказывала о ее ужасном характере; а по словам мальчика по найму из Зеленых Крыш, она все время говорит сама с собой или с деревьями и цветами – совсем как сумасшедшая. Девочки бросали на Энн исподтишка любопытные взгляды и перешептывались, прячась за книгами. Никто не заговорил с ней по-дружески ни перед молитвой, ни перед началом классных занятий. Урок у Энн проводила мисс Роджерсон.

Мисс Роджерсон, дама среднего возраста, уже двадцать лет вела занятия в воскресной школе. Ее метод преподавания был на редкость прост. Она зачитывала из книги очередной вопрос и устремляла строгий взгляд на какую-нибудь девочку, которая, по ее мнению, должна была на него ответить. Мисс Роджерсон часто поворачивалась к Энн, и та, благодаря натаске Мариллы, быстро отвечала, хотя было непонятно, понимает ли она толком вопрос, да и свой ответ тоже.

Мисс Роджерсон не очень понравилась Энн. К тому же, она чувствовала себя несчастной: у всех девочек в классе были пышные рукава. Ей казалось, что жизнь без пышных рукавов нельзя считать удавшейся.

– Ну как, понравилось тебе в воскресной школе? – Марилле не терпелось узнать у Энн все подробности. Венок к этому времени уже завял, Энн выбросила его по дороге, так что Марилла пока ничего о нем не знала.

– Совсем не понравилось. Там ужасно.

– Энн Ширли! – укоризненно проговорила Марилла.

Тяжело вздохнув, Энн уселась в кресло-качалку, поцеловала листочки Красули и приветливо помахала цветущей фуксии.

– Им могло быть одиноко в мое отсутствие, – объяснила она. – А сейчас расскажу о воскресной школе. Я вела себя хорошо, как вы меня учили. Миссис Линд я не застала и до школы дошла сама. В церковь вошла вместе с остальными девочками, села в конце скамьи у окна и сидела там на протяжении вступительной молитвы. Мистер Белл говорил очень долго. Если б я не сидела у окна, то смертельно бы устала. Но с моего места было видно Озеро Мерцающих Вод. Я глядела на него, и перед моим мысленным взором проносились прекрасные картины.

– Нельзя так себя вести. Нужно слушать мистера Белла.

– Но он говорил не со мной, – возразила Энн. – Мистер Белл говорил с Богом и, похоже, сам был не очень заинтересован в беседе. Наверное, считал, что Бог слишком далеко. Белые березы склонились над прудом, и струящийся между ними свет лился дальше, уходя глубоко в воду. О, Марилла, это было так прекрасно! Меня охватил восторг, и я сказала: «Боже, спасибо Тебе за это» – два или три раза.

– Надеюсь, не очень громко, – забеспокоилась Марилла.

– Нет, шепотом – себе под нос. Когда мистер Белл наконец закончил, мне велели идти в класс мисс Роджерсон. Там занимались еще девять девочек. На всех были платья с пышными рукавами. Сколько я ни старалась представить, что у меня они тоже есть, ничего не получалось. Не пойму почему. Ведь могла же я такое вообразить, находясь одна здесь, в комнате под крышей! А среди этих девочек, у которых на самом деле были рукава-фонарики, сделать это было ужасно трудно.

– Не следует думать о всяких пустяках в воскресной школе. Нужно внимательно слушать, что тебе говорят. Надеюсь, ты это понимаешь.

– Да, конечно. Я ответила на все заданные мне вопросы. Мисс Роджерсон много спрашивала меня. Не думаю, что она поступала справедливо, сама задавая вопросы. Мне тоже много чего хотелось спросить, но я не решилась, понимая, что мы с ней не родственные души. Потом остальные девочки читали наизусть библейские парафразы. Мисс Роджерсон спросила, могу ли я что-нибудь прочесть. Я сказала, что парафразы не знаю, но, если она хочет, могу прочесть стихотворение «Пес у могилы своего хозяина» из учебника для третьего класса. Это стихотворение не относится к религиозной поэзии, но оно такое печальное и грустное, что может за нее сойти. Мисс Роджерсон сказала, что стихотворение не подойдет, и задала мне к следующему воскресенью девятнадцатый парафраз. Я прочла его в церкви и нашла восхитительным. Две строчки меня особенно поразили:

Я не знаю, что за полки такие и что такое Мидиан, но стихи звучат очень трагически. Не знаю уж, как дождусь воскресенья, чтобы прочитать их вслух. Всю неделю буду учить. После воскресной школы я попросила мисс Роджерсон (миссис Линд поблизости не было) показать мне ваше место. Я сидела тихо как мышка. Мы читали третью главу, второй и третий стих из Откровений. Очень длинный отрывок. На месте священника я выбрала бы покороче. Служба тоже длилась долго. Думаю, священник старался, чтобы проповедь соответствовала тексту. Но говорил он неинтересно. Думаю, дело в том, что он лишен воображения. Я не могла долго его слушать и дала волю своей фантазии, и мне привиделись удивительные вещи.

Марилла понимала, что слова Энн заслуживают сурового порицания, однако то, что говорила девочка о проповеди священника и молитве мистера Белла, она сама переживала год за годом, не умея выразить свои чувства в словах. Ей казалось, что эти тайные, невысказанные, крамольные мысли неожиданно обрели зримую, укоряющую форму в лице простодушной девочки – маленького изгоя.

Глава 12
Торжественная клятва и обещание

Только в следующую пятницу Марилле рассказали про украшенную цветами шляпу. Вернувшись от миссис Линд, она призвала Энн к ответу.

– Энн, я услышала от миссис Линд, что ты в прошлое воскресенье явилась в церковь с лютиками и розами на шляпе, и это выглядело нелепо. Зачем выставлять себя в дурацком виде? Представляю себе это зрелище!

– Я знаю, что розовое и желтое мне не к лицу… – начала Энн.

– Не к лицу! Речь не об этом. Смешно видеть венок на шляпе – неважно, какого он цвета. Ты несносный ребенок!

– Не понимаю, почему цветы на платье – это хорошо, а на шляпе плохо, – возразила Энн. – Многие девочки прикололи букетики на платья. В чем разница?

Но Марилла не собиралась переводить разговор в абстрактное русло и вернулась к этому конкретному случаю.

– Не спорь со мною, Энн. Твой поступок глупый. Никогда больше так не делай. Миссис Рейчел сказала, что была готова провалиться сквозь землю, когда такое увидела. Она не смогла подойти к тебе и велеть снять венок – было слишком поздно. По ее словам, люди шушукались по углам. Они, наверное, решили, что я свихнулась, раз отпустила тебя в церковь в таком виде.

– О, простите. – Глаза Энн наполнились слезами. – Я не подумала, что вам это не понравится. Лютики и розы были такие красивые, и они чудесно пахли. Мне казалось, что они украсят шляпу. У многих девочек к шляпкам были приколоты искусственные цветы. Наверное, я вам очень досаждаю – лучше вернуть меня в приют. Это будет ужасно, у меня, скорее всего, начнется чахотка – я ведь такая тощая. Но лучше чахотка, чем быть наказанием для вас.

– Какая чепуха, – сказала Марилла, ругая себя за то, что заставила девочку плакать. – Я не собираюсь отсылать тебя в приют. Об этом даже речи нет. Я только хочу, чтобы ты вела себя, как остальные маленькие девочки, и не казалась смешной. Не плачь. У меня для тебя хорошие новости. Диана Барри вернулась сегодня домой. Я собираюсь к миссис Барри за выкройкой для юбки, и, если хочешь, можем пойти вместе, ты как раз познакомишься с Дианой.

Энн поднялась, стиснув руки, слезы еще не высохли на ее щеках; полотенце, которое она подшивала, соскользнуло с коленей и упало на пол.

– Я боюсь, Марилла. Теперь, когда этот момент наступил, я очень боюсь. А что, если я ей не понравлюсь? Это будет для меня самым большим жизненным разочарованием.

– Не волнуйся. Только прошу, избегай длинных фраз, они звучат комично в устах маленькой девочки. Я думаю, ты понравишься Диане. Но главное – понравиться ее матери. Если ты не приглянешься миссис Барри – пиши пропало. Как бы до нее не дошло, что ты набросилась на миссис Линд или что появилась в церкви с венком на шляпе. Не знаю, как она к этому отнесется. Так что будь вежлива, веди себя как воспитанная девочка и, ради бога, не произноси свои заумные речи. Что с тобой? Ты вся дрожишь.

Энн била дрожь. Лицо побледнело и напряглось.

– О, Марилла, вы бы тоже волновались перед знакомством с девочкой, которая может стать вашей лучшей подругой при условии, что вы понравитесь ее матери, – ответила Энн, торопливо надевая шляпку.

Они направились в Яблоневый Косогор коротким путем – через ручей и дальше вверх по еловой роще. Марилла постучала в дверь кухни, и миссис Барри вышла им навстречу. У миссис Барри, высокой, темноволосой женщины, с решительной складкой губ была репутация женщины, которая в строгости воспитывает своих детей.

– Здравствуйте, Марилла! – приветливо поздоровалась она. – Заходите. А это та маленькая девочка, которую вы взяли?

– Да. Это Энн Ширли.

– Энн пишется с «и» на конце, – задыхаясь от волнения, проговорила Энн, желая внести ясность в этом важном вопросе.

Миссис Барри, то ли не расслышав, то ли не поняв это объяснение, пожала ей руку и ласково спросила:

– Как ты поживаешь?

– Спасибо, мэм, все хорошо, только в душе некоторое смятение, – серьезно ответила Энн. И, обернувшись к Марилле, спросила громким шепотом: – Я все правильно сказала, Марилла?

Диана сидела на диване и читала книгу, которую отложила, когда вошли гости. У этой хорошенькой девочки были черные глаза и волосы матери, румяные щеки и веселое выражение лица, позаимствованные у отца.

– Вот моя дочь – Диана, – сказала миссис Барри. – Покажи, дорогая, наш сад и твои цветы Энн. Чем портить глаза за книгой, лучше погулять. Дочь слишком много читает, – пожаловалась она Марилле, когда девочки вышли. – С этим я ничего не могу поделать – отец во всем ее поддерживает. Диана вечно корпит над книгами. Я буду рада, если девочки подружатся – дочь будет чаще бывать на воздухе.

А тем временем в саду, залитом мягким послеполуденным солнцем, чей свет струился меж старыми елями с запада, стояли у тигровых лилий Энн и Диана и робко разглядывали друг друга.

Все в саду семейства Барри буйно цвело, что непременно восхитило бы Энн, не будь она так взволнована переменой в жизни. По краям сада росли огромные старые ивы и высокие ели, под ними прекрасно себя чувствовали любящие тень цветы. Аккуратные, прямоугольные дорожки, обложенные с двух сторон ракушками, пересекали сад влажными красными лентами, а на клумбе разноцветной палитрой буйно росли старомодные цветы. Здесь были розовые багульники и огромные, роскошные багряные пионы; белые хрупкие нарциссы и дивно пахнущие шотландские розы; розовые, голубые и белые гиацинты и сиреневые мыльнянки; кустарниковая полынь, ленточная трава и мята; фиолетовые орхидеи, желтые нарциссы и заросли нежного белого клевера со сладким, тонким ароматом; алый лихнис, посылающий свои огненные копья к пряным мускусным цветам; это был сад, откуда не хотел уходить солнечный свет, где сонно гудели пчелы, а в ветвях деревьев перебирал листья очарованный ветер.

– О, Диана, – произнесла наконец Энн, стискивая руки и переходя почти на шепот, – скажи, можем мы стать близкими подругами, если я, конечно, тебе хоть немного нравлюсь?

Диана засмеялась. Она всегда смеялась перед тем, как заговорить.

– Думаю, можем. Я очень рада, что ты поселилась в Зеленых Крышах. Хорошо, когда есть, с кем играть. Никто из девочек поблизости не живет, а сестра еще маленькая.

– Поклянись, что ты всегда будешь моей подругой.

Диана была шокирована.

– Но клясться – грех, – укоризненно сказала она.

– Нет, это совсем другая клятва.

– Я ни о какой другой никогда не слышала, – с сомнением произнесла Диана.

– Но она есть, правда. И в ней нет греха. Она вроде торжественного обещания.

– Тогда я согласна, – с облегчением согласилась Диана. – Как она делается?

– Мы должны взяться за руки, – серьезно сказала Энн. – Это нужно делать над бегущей водой. Но сейчас просто представим, что эта тропинка – ручеек. Я первая произнесу клятву: «Торжественно обещаю быть верной подругой Дианы Барри, пока не погаснет свет луны и солнца». Теперь ты ее повтори, только с моим именем.

Диана повторила «клятву», рассмеявшись перед ней и после.

– Ты ни на кого не похожа, Энн. Я и раньше слышала, что ты странная. Но я уверена, что полюблю тебя.

Диана проводила Мариллу и Энн до бревенчатого моста. Девочки всю дорогу шли обнявшись. У ручья они расстались, много раз пообещав встретиться на следующий день.

– Ну как, нашла ты в Диане родственную душу? – спросила Марилла у Энн, когда они шли по саду к дому.

– О да! – восхищенно ответила Энн, не заметив иронии в голосе Мариллы. – В настоящую минуту я самая счастливая девочка на всем острове Принца Эдуарда. Уверяю вас, сегодня я прочитаю вечерние молитвы с особым благоволением. Завтра мы с Дианой собираемся устроить домик для игр в березовой роще мистера Уильяма Белла. Можно мне взять разбитую фарфоровую посуду из сарая? У Дианы день рождения в феврале, а у меня – в марте. Не находите, что это странное совпадение? Диана обещала дать мне одну книгу. По ее словам, книга замечательная, просто захватывающая. И еще она покажет место в лесу, где растут рисовые лилии. Правда, у Дианы очень красивые глаза? Хотелось бы мне иметь такие же. Она обещала научить меня песне «Нелли в орешнике». И еще – подарить картину для моей комнаты, очень красивую – на ней изображена хорошенькая женщина в голубом шелковом платье. Ей дал эту картину агент по продаже швейных машин. Мне тоже хотелось бы что-то подарить Диане. Я на дюйм выше Дианы, но она полнее. Диана говорит, что хотела бы похудеть и стать стройной, но мне кажется, она просто хочет утешить меня. Как-нибудь мы поедем на взморье собирать раковины. А родник у бревенчатого моста мы решили назвать Ключом Дриады. Думаю, дриада – это выросшая фея.

– У меня надежда только на то, что ты не заговоришь Диану до смерти, – сказала Марилла. – Однако в своих планах, Энн, не забывай о часах, отведенных для работы. Нельзя все время играть. На первом месте должно быть дело.

Энн переполняло счастье, а тут еще и Мэтью принес ей подарок. Он ездил за покупками в Кармоди. Вытащив из кармана пакетик, Мэтью вручил его Энн, бросив на Мариллу опасливый взгляд.

– Помнится, ты говорила, что любишь шоколадные конфеты, вот я и привез тебе немного, – сказал он.

– Гм, – хмыкнула Марилла. – Это не пойдет на пользу ее зубам и желудку. Ну ладно, ладно, Энн, не впадай в уныние. Раз Мэтью купил и привез конфеты, можешь полакомиться. Хотя лучше б он привез мятные леденцы. Они полезнее. Только не ешь все сразу, это вредно.

– Конечно, Марилла, – с готовностью подтвердила Энн. – Съем только одну вечером. А завтра поделюсь с Дианой. Отдам ей половину, тогда другая покажется мне еще слаще. Приятно знать, что я могу что-то ей подарить.

– Этого ребенка жадным не назовешь, – сказала Марилла после того, как Энн удалилась в свою комнату. – И я этому рада. Из всех пороков больше всего не люблю в детях жадность. Только подумать, она только три недели с нами, а мне кажется, она жила здесь всегда. Уже не представляю дом без нее. Да не смотри ты на меня так, Мэтью, словно хочешь сказать: «Я ж тебе говорил». Даже у женщины такой взгляд неприятен, а у мужчины – просто невыносим. Признаю, я рада, что согласилась оставить девочку, я привязываюсь к ней и начинаю любить – только не вспоминай старое, Мэтью, не сыпь мне соль на рану.

Глава 13
Прелесть предвкушения

– Пора Энн приниматься за шитье, – сказала Марилла, глянула на часы и перевела взгляд на двор за окном – знойное августовское солнце, казалось, все погрузило в дрему. – Она играла с Дианой на полчаса дольше, чем я разрешила, а сейчас пристроилась на бревнышках рядом с Мэтью и трещит без умолку, хотя знает, что должна заняться делом. А он и уши развесил. Никогда не видела, чтобы мужчина так терял голову. Чем больше она говорит, изрекая странные речи, тем в большее восхищение он приходит. Энн Ширли, слышишь меня? А ну-ка немедленно домой!

После серии отрывистых постукиваний по окну, выходящему на запад, Энн примчалась со двора – глаза ее сияли, щеки раскраснелись, не заплетенные в косички волосы развевались ярко-рыжим потоком.

– О, Марилла, – вскричала она, переводя дыхание, – на следующей неделе воскресная школа устраивает пикник на лугу мистера Хармона Эндрюса, рядом с Озером Мерцающих Вод. И миссис Белл совместно с миссис Рейчел Линд собираются изготовить мороженое – представляете, Марилла, – настоящее мороженое! Могу я тоже пойти?

– Взгляни на часы, Энн. К какому часу я велела тебе вернуться?

– К двум. Правда, потрясающая новость про пикник, Марилла? Можно мне пойти? Я никогда еще не была на пикнике… Я мечтала об этом, но никогда…

– Правильно, к двум. А сейчас без четверти три. Хотелось бы знать, почему ты не пришла вовремя, Энн?

– Я хотела, Марилла, очень хотела. Но вы не представляете, как прекрасен Приют Безделья. А потом нужно было рассказать Мэтью о пикнике. Мэтью – такой благодарный слушатель. Пожалуйста, Марилла, можно мне пойти на пикник?

– Тебе надо научиться сопротивляться очарованию Приюта… как его там? Если я говорю тебе прийти в какое-то время, то именно его я имею в виду, а не то, что будет через полчаса. Также не следует останавливаться в пути, чтобы поболтать с благодарным слушателем. А на пикник, конечно, можешь пойти. Ты ученица воскресной школы, и нет никакой причины отказать тебе, если остальные девочки пойдут.

– Да, но… – запинаясь, начала Энн. – Диана говорит, что нужно взять с собой корзинку с едой. Я готовить пока не умею, вы знаете это, Марилла, и… и… я готова пойти на пикник с обычными, а не с пышными рукавами, но идти без корзины слишком унизительно. Я только об этом и думаю с тех пор, как поговорила с Дианой.

– Не думай об этом. Я соберу тебе корзину.

– Ох, дорогая Марилла! Какая вы добрая! Я стольким вам обязана.

Не переставая произносить бесконечные «ох», Энн бросилась обнимать Мариллу, восторженно покрывая поцелуями ее бледные щеки. Впервые за всю жизнь детские губы любовно коснулись щек старой девы. И снова внезапное ощущение необычайной сладости заполнило ее душу. Она не подала виду, что ее обрадовала эта импульсивная ласка, и потому резко произнесла:

– Хватит этих телячьих нежностей. Лучше всегда делай то, что тебе говорят. А что до готовки, я на днях приступлю к твоему обучению. У тебя еще ветер в голове гуляет, Энн, поэтому я жду, когда ты угомонишься, и тогда дам тебе несколько уроков кулинарии. Когда готовишь еду, нужно быть сосредоточенной, не бросать стряпню посредине процесса и не витать в облаках. А теперь доставай свой лоскутный коврик и пришей несколько лоскутов до чая.

– Не нравится мне лоскутное шитье, – уныло проговорила Энн, доставая рабочую корзинку и со вздохом разглядывая кипу красных и белых лоскутов. – Думаю, какое-нибудь другое рукоделье может доставлять радость, но в этом – совсем нет места для воображения. Просто соединяешь швами кусочки ткани, и конца этому не видно. Однако лучше быть Энн из Зеленых Крыш и заниматься лоскутным шитьем, чем играть и ничего не делать в другом месте. Конечно, хотелось бы, чтоб за этой работой время летело так же быстро, как за играми с Дианой. Мы так интересно проводим время, Марилла. Игры в основном придумываю я – у меня это просто лучше получается. Зато Диана хороша во всем остальном. Помните ту небольшую полосу земли по другую сторону ручья, которая отделяет ферму мистера Барри от нашей? Она принадлежит мистеру Уильяму Беллу. Там в углу растут кружком белые березки – какое это романтичное место! Мы с Дианой устроили там домик для игр и назвали его Приют Безделья. Правда, поэтическое название? Мне пришлось изрядно поломать голову, прежде чем оно у меня родилось. Я почти целую ночь провела без сна. И только когда сомкнула глаза, название родилось само, словно по вдохновению. Диана пришла в восторг, услышав его. Наш домик мы красиво обустроили. Вам надо посмотреть его, Марилла, хорошо? Сиденьями служат большие камни, поросшие мхом, а от дерева к дереву положены доски – так получились полки. На них мы поставили нашу посуду. Она, конечно, побитая, но так легко вообразить, что она целая. На обломке одной тарелки изображена красно-желтая веточка плюща – она особенно красиво смотрится. Мы поместили ее в гостиную, где находится волшебное стекло. Это стекло прекрасно, как мечта. Диана нашла его в зарослях за курятником. Оно все испещрено маленькими радугами, которые еще не успели вырасти. Мама Дианы сказала, что это отбитый кусок старой люстры. Но приятнее воображать, что его на балу потеряли феи, поэтому мы и дали ему название «волшебное стекло». Мэтью обещал сделать нам стол. А небольшой пруд на лугу мистера Барри мы зовем Ивовый пруд. Это название я взяла из книги, которую мне дала Диана. От этой книги невозможно оторваться. У героини пять возлюбленных. Мне бы хватило одного, а вам? Героиня – красавица, и ее жизнь – сплошные волнения. Она то и дело падает в обморок. Я бы тоже хотела, а вы, Марилла? Это так романтично! Но я для этого слишком здоровая, несмотря на свою худобу. Впрочем, я надеюсь нагулять жирок. Как вы думаете, получится? Каждое утро, просыпаясь, я осматриваю свои локти – не появились ли на них ямочки. Рукава на новом платье Дианы доходят до локтей. Она наденет его на пикник. Надеюсь, что погода в следующую среду будет хорошая. Я просто не переживу, если пикник не состоится. Нет, пожалуй, в живых я останусь, но буду сожалеть об этом всю оставшуюся жизнь. И неважно, на скольких пикниках мне удастся еще побывать, они не заменят мне этого. Говорят, мы будем кататься на лодках по озеру и есть мороженое, как я уже говорила. Я никогда даже не пробовала мороженого. Диана пыталась мне объяснить, какой у него вкус, но, по-видимому, мороженое относится к таким вещам, которые не поддаются описанию.

– Энн, ты говоришь, не переставая, уже десять минут – я замерила по часам, – сказала Марилла. – Давай, любопытства ради, проверим, сможешь ли ты столько же молчать.

Эту проверку Энн выдержала. Но все оставшиеся дни пикник не шел у нее из головы, она непрерывно говорила о нем и видела во сне. В субботу лил дождь, и она голову потеряла от страха, что он продержится до среды. Чтобы успокоить расшатавшиеся нервы девочки, Марилла надолго усадила ее за лоскутное шитье.

В воскресенье Энн призналась Марилле, когда они возвращались из церкви, что ее озноб пробил от волнения, когда священник с кафедры объявил о предстоящем пикнике.

– У меня аж ледяные мурашки по спине побежали! Думаю, я до конца не верила, что пикник на самом деле состоится. Я не могла отделаться от мысли, что все выдумала. Но когда с кафедры сам священник это подтвердил – сомнений уже не было.

– Ты все принимаешь слишком близко к сердцу, Энн, – вздохнула Марилла. – Боюсь, в жизни тебе часто придется разочаровываться.

– О, Марилла, предвкушение приятных вещей – половина удовольствия! – воскликнула Энн. – Может, их и не будет, но радость ожидания у тебя никто не отнимет. Миссис Линд говорит: «Благословенны те, кто ничего не ждет, потому что их никогда не постигнет разочарование». Но мне кажется, лучше быть разочарованной, чем вообще не мечтать.

В этот день Марилла приколола на платье аметистовую брошь, как делала всякий раз, когда ходила в церковь. Ей казалось кощунством оставить ее дома – это почти как забыть захватить Библию или монетку на церковный сбор. Аметистовая брошь была ее самой ценной вещью. Дядя-моряк подарил брошь матери Мариллы, а та, в свою очередь, завещала ее дочери. Это была овальной формы брошь с прядкой материнских волос в обрамлении великолепных аметистов. Марилла не настолько хорошо разбиралась в драгоценных камнях, чтобы оценить их по достоинству, но видела красоту броши и догадывалась, не без удовольствия, как чудесно мерцают фиолетовые огоньки у ворота ее лучшего коричневого сатинового платья, хоть и не могла этого видеть.

При виде броши Энн была сражена ее великолепием.

– Марилла, какая потрясающе элегантная вещь! Не представляю, как вы можете слушать проповедь или обращать внимание на прихожан, когда на вас такое чудо. Я бы не смогла. Аметисты такие красивые. Я думала, так могут выглядеть только бриллианты. Задолго до того, как я увидела настоящий бриллиант, я читала о них и пыталась представить, какие они на самом деле. В мечтах они виделись мне мерцающими фиолетовыми камнями. Каково было мое разочарование, когда я увидела на руке одной дамы кольцо с бриллиантом. Да, оно было красивое, но бриллианты я представляла другими. Пожалуйста, Марилла, дайте мне на минутку подержать брошь! Как вам кажется, аметисты могут быть душами фиалок?

Глава 14
Энн раскаивается

Вечером в понедельник перед пикником Марилла вышла из своей комнаты с встревоженным лицом.

– Энн, – сказала она маленькой особе, которая лущила горох за безупречно чистым столом, напевая «Нелли в орешнике» энергично и выразительно, что делало честь Диане как учителю. – Ты не видела мою аметистовую брошь? Я думала, что, возможно, придя вчера вечером из церкви, сунула ее в рукоделие, но не нашла там.

– Я… я видела ее сегодня днем, когда вы были в Обществе помощи, – чуть медленнее обычного ответила Энн. – Я проходила мимо вашей комнаты, увидела ее на подушечке и вошла внутрь, чтоб полюбоваться ею.

– Ты ее трогала? – строго спросила Марилла.

– Да-а, – призналась Энн. – Я взяла брошь в руки и приколола на грудь, чтобы увидеть, как она на мне смотрится.

– Ничего подобного делать нельзя. Плохо, когда маленькие девочки лезут куда не надо. Во-первых, нельзя без спросу заходить в мою комнату, а во-вторых, нельзя трогать вещи, которые тебе не принадлежат. Ну и куда ты ее положила?

– Опять на комод. Я уже через минуту сняла брошь. Я, правда, не хотела лезть куда не надо. Просто не знала, что нельзя без спросу заходить в чужую комнату и примерять брошь. Но теперь, когда я все поняла, обещаю, что больше такое не повторится. Хоть одно хорошее качество у меня есть – я никогда не совершаю дважды одну и ту же ошибку.

– Ты не вернула брошь на место – сказала Марилла. – На комоде ее нет. Куда ты убрала брошь, Энн?

– Нет, я положила ее туда, откуда взяла, – быстро ответила Энн. («Слишком быстро», – подумала Марилла.) – Не помню только, воткнула ее в подушечку для булавок или положила на фарфоровый поднос. Но я уверена, что вернула.

– Пойду еще посмотрю, – сказала Марилла, желая быть справедливой. – Если ты положила ее на место, она там будет. Если я брошь не увижу, будет понятно, что ты ее там не оставляла. Все просто.

Марилла пошла в комнату и в очередной раз тщательно все осмотрела – ни на комоде, ни в каком другом месте броши не было. Понимая, что искать больше негде, Марилла вернулась на кухню.

– Брошь исчезла, Энн. Исходя из твоих слов, ты была последняя, кто ее видел. Скажи, наконец, правду. Ты взяла ее и потеряла?

– Нет, – торжественно произнесла Энн, выдержав сердитый взгляд Мариллы. – Я не выносила брошь из вашей комнаты, и это правда. Пусть меня в участок отведут – хоть я толком не знаю, что такое участок. Вот и все, Марилла.

Говоря «вот и все», Энн всего лишь хотела придать выразительность своим словам, но для Мариллы они прозвучали вызовом.

– Я не сомневаюсь, что сейчас, Энн, ты говоришь неправду, – резко проговорила Марилла. – И не отрицай этого. С этой минуты не произноси ни слова, пока не будешь готова сказать правду. Иди в свою комнату и оставайся там, пока не решишь признаться в содеянном.

– Горох взять с собой? – смиренно спросила Энн.

– Не надо. Я сама закончу. Делай, что говорят.

Энн ушла, а Марилла приступила к своим обычным вечерним делам, но на сердце у нее было тяжело. Ее беспокоила пропажа ценной броши. Что, если Энн ее потеряла? И как неприятно, что девочка отрицает очевидное, когда все указывает на нее. И делает это с таким невинным лицом!

«Не знаю, чего мне ждать в будущем, – размышляла Марилла, нервно луща горох. – Конечно, я не думаю, что Энн сознательно присвоила брошь. Наверное, взяла поиграть, и тут ее пылкое воображение разыгралось. Ясно, что брошь взяла она: после нее в комнате никого не было, пока я сама не зашла. А брошь пропала – это очевидно. Скорее всего, она ее потеряла, а теперь боится признаться из-за страха наказания. Очень неприятно сознавать, что она лжет. Это во много раз хуже прошлого приступа ее гнева. Опасно держать в доме ребенка, которому не можешь доверять. Энн продемонстрировала хитрость и лживость, и это для меня хуже, чем утрата броши. Если б она сказала правду, мне не было бы так тяжело».

В течение вечера Марилла несколько раз заходила в свою комнату и тщетно искала брошь. Визит перед сном в комнату под крышей тоже не дал результатов. Энн продолжала отрицать свою причастность к пропаже, однако Марилла почти не сомневалась, что в исчезновении броши виновна именно она.

На следующее утро Марилла рассказала Мэтью о случившемся. Тот был смущен и озадачен. Он не мог внезапно утратить веру в Энн, однако признавал, что обстоятельства складываются не в ее пользу.

– Ты уверена, что брошь не упала за комод? – только это он и смог предположить.

– Я отодвигала комод, выдвигала ящики, осмотрела все щели и трещины, – ответила Марилла. – Брошь пропала, и взяла его девчонка, а теперь врет. Как не неприятно так думать, Мэтью Катберт, но надо смотреть правде в глаза.

– И что ты собираешься теперь делать? – сиротливо спросил Мэтью, радуясь в душе, что не ему придется с этим разбираться. У него не было никакого желания принимать участие в экзекуции.

– Энн не покинет свою комнату, пока чистосердечно не покается, – решительно заявила Марилла, вспомнив, как успешно сработал этот метод в прошлый раз. – Тогда посмотрим. Может, нам удастся найти брошь, если она скажет, куда ее дела. В любом случае, наказания ей не избежать. Вот так, Мэтью.

– Тебе лучше знать, – сказал Мэтью, берясь за шляпу. – Но я не хочу в этом участвовать. Ты сама просила меня не вмешиваться.

У Мариллы было ощущение, что ее все бросили. Она даже не могла спросить совета у миссис Линд. Приняв строгое выражение лица, она поднялась в комнату под крышей и вскоре покинула ее с тем же выражением. Энн упрямо стояла на своем, продолжая заявлять, что не брала брошь. Было заметно, что девочка плакала, и у Мариллы защемило от жалости сердце, но она подавила в себе это чувство. К ночи Марилла была, как она сама определила, полностью «выбита из колеи».

– Энн, ты останешься в этой комнате, пока не скажешь правду. Так что крепко подумай, – твердо произнесла Марилла.

– Но завтра пикник! – вскричала Энн. – Вы ведь не лишите меня этой радости? Позвольте мне пойти на праздник, пожалуйста! А вернувшись, я буду сидеть здесь, сколько пожелаете. Мне обязательно нужно пойти на пикник.

– Ты не пойдешь на пикник и вообще никуда не пойдешь, пока не сознаешься, Энн.

– О, Марилла, – задыхаясь, проговорила Энн.

Но Марилла уже вышла, плотно закрыв за собой дверь.

Утро среды было таким ярким и веселым, как будто оно само готовилось к пикнику. Птицы звонко пели в саду, белые лилии источали нежнейший аромат, невидимый ветерок вносил его в каждую дверь, в каждое окно, и тот благословенной молитвой распространялся по комнатам и коридорам. Березы в лощине радостно покачивали ветвями, дожидаясь ежедневного утреннего приветствия, которое посылала из окна Энн. Но этим утром Энн не стояла у окна. Когда Марилла принесла ей завтрак, то увидела, что девочка сидит на кровати с бледным, полным решимости лицом, плотно сжатыми губами и сверкающими глазами.

– Марилла, я хочу признаться.

– Вот как. – Марилла поставила поднос. Выходит, и на этот раз ее метод сработал, но почему-то это ее не радовало. – Я тебя слушаю, Энн, говори.

– Я взяла аметистовую брошь, – забубнила Энн, словно повторяла вызубренный урок. – Все было так, как вы говорили. Когда я вошла, я даже трогать ее не собиралась, но, Марилла, она была так прекрасна. А после того, как я приколола ее себе на платье, меня охватило непреодолимое искушение. Я представила, как великолепно она будет смотреться в Приюте Безделья, когда я буду изображать там леди Корделию Фитцджеральд. Вообразить себя такой изысканной леди намного проще, если на твоей груди поблескивает настоящая аметистовая брошь. Мы с Дианой делали ожерелья из цветов шиповника, но разве они могут сравниться с аметистами? Вот так я и взяла брошь. Я думала успеть вернуть ее на место до вашего прихода. Чтобы растянуть время, я пошла окружной дорогой, и, оказавшись на мосту через Озеро Мерцающих Вод, не утерпела и взяла брошь в руки, чтобы еще раз на нее полюбоваться. Как она засияла на солнце! Но когда я склонилась над мостом, брошь вдруг скользнула меж пальцами и полетела вниз – она падала, посылая огненные лучи во все стороны, пока не скрылась в глубине Озера Мерцающих Вод. Вот и все мое признание, Марилла. Лучшего у меня нет.

Марилла почувствовала, как ярость снова вскипает в ее сердце. Девчонка взяла без спросу и потеряла ее драгоценную аметистовую брошь и теперь сидит здесь и спокойно пересказывает подробности своего отвратительного поступка, явно не чувствуя ни угрызений совести, ни раскаяния.

– Твое поведение ужасно, Энн, – сказала Марилла, стараясь сохранять спокойствие. – Такой испорченной девочки я еще не встречала.

– Так и есть, – невозмутимо согласилась Энн. – Я знаю, что заслуживаю наказания. Вы обязаны наказать меня, Марилла. Только, если можно, сделайте это побыстрее. Мне хотелось бы пойти на пикник с чистой совестью.

– Пикник?! Никакого пикника у тебя сегодня не будет, Энн Ширли! В этом – твое наказание. И оно и вполовину не такое суровое, какого ты заслуживаешь, учитывая то, что ты натворила.

– Только не это! – Энн вскочила на ноги и вцепилась в руку Мариллы. – Вы ведь обещали! Я должна пойти на пикник, Марилла! Поэтому я и призналась. Я вынесу любое наказание, но отпустите меня на пикник. Пожалуйста, Марилла, ну, пожалуйста, отпустите. Ведь там будет мороженое! Когда еще у меня будет шанс его попробовать!

Марилла с каменным выражением лица высвободила руку.

– Не стоит умолять меня, Энн. Никакого пикника – это мое последнее слово.

Энн поняла, что рассчитывать на снисхождение не приходится. Она сложила руки, издала жалобный вскрик и рухнула плашмя на кровать в полном отчаянии, чувствуя себя одинокой и заброшенной, она рыдала и сотрясалась всем телом.

«Боже сохрани, – вздохнула Марилла, выходя из комнаты. – Похоже, она свихнулась. Никто в здравом уме не станет вести себя так, как она. Неужели она до такой степени испорченный ребенок? Боюсь, Рейчел была права. Но я взвалила на себя этот груз, и сдаваться не в моих правилах».

Утро прошло хуже некуда. Покончив с обычными делами, Марилла принялась оттирать пол в прихожей и скоблить полки для молочных продуктов, хотя ни пол, ни полки в этом не нуждались. Когда и с этим было покончено, она вышла из дома и стала мести двор.

Пришло время обеда. Марилла поднялась по лестнице и позвала Энн. Заплаканное лицо склонилось через перила.

– Спускайся обедать, Энн.

– Я не хочу есть, Марилла, – произнесла Энн голосом, в котором слышались рыдания. – Мне ничего в горло не полезет. Мое сердце разбито. Когда-нибудь вы пожалеете об этом, Марилла, но я заранее вас прощаю. Когда придет время, вспомните, что я вас простила. Только, пожалуйста, не заставляйте меня есть, особенно вареную свинину с овощами. Когда тебя постигает горе, есть вареную свинину с овощами совсем неромантично.

Расстроенная Марилла вернулась на кухню и выплеснула свое раздражение на Мэтью, который, разрываемый между чувством справедливости и запретной симпатией к Энн, был самым несчастным человеком на свете.

– Я согласен, Марилла, что ей не следовало брать брошь и тем более врать, – признал он, печально глядя на тарелку с неромантичной свининой с овощами, словно он, как и Энн, считал, что это неподходящее блюдо для кризисных ситуаций, – но она еще такая маленькая и такая необычная девочка. Ты не думаешь, что будет слишком жестоко не пускать ее на пикник – она его так ждала?

– Мэтью Катберт, ты не перестаешь меня удивлять. Мне кажется, Энн еще мало наказана. Похоже, она даже не осознает, как скверно поступила – это меня тревожит больше всего. Если б она испытывала угрызения совести, тогда другое дело. Но ты, видимо, так не думаешь и в глубине души ее постоянно оправдываешь, я это вижу.

– Ну, она и правда еще очень мала, – слабо настаивал Мэтью. – И еще надо принять в расчет, что ее никто не воспитывал.

– Но сейчас ее воспитывают, – возразила Марилла.

Если это возражение и не убедило Мэтью, то во всяком случае заставило замолчать.

Обед прошел в угрюмом молчании. Веселым выглядел только наемный мальчишка Джерри Бют, но Марилла восприняла его веселость почти как личную обиду.

Когда посуда была вымыта, хлеб убран, а курам насыпано зерно, Марилла вспомнила, что заметила небольшую дырочку в своей красивой шали из черного кружева, когда снимала ее после похода в Общество помощи.

Марилле захотелось сразу же ее зачинить. Шаль лежала в ящике в сундуке. Когда Марилла ее вытаскивала, солнечные лучи, проскользнув сквозь обвившие окно виноградные лозы, осветили запутавшуюся в шали вещь, и та ярко блеснула, вспыхнув фиолетовыми гранями. Марилла коснулась ее, еле переводя дыхание. То была аметистовая брошь, прицепившаяся к кружевной нити.

– Вот те на! – беспомощно произнесла Марилла. – Что это значит? Брошь, про которую я думала, что она лежит на дне пруда, – здесь, передо мной, цела и невредима. Почему же Энн сказала, что взяла ее и потеряла? Я начинаю думать, что Зеленые Крыши стали заколдованным местом. Помнится, в понедельник днем я сняла шаль и на минуту положила на комод. Наверное, тогда брошь к ней и прицепилась. Вот так!

С брошью в руке Марилла направилась в комнату под крышей. Вдоволь наплакавшись, Энн безучастно сидела у окна.

– Энн Ширли, – торжественно начала Марилла, – я только что обнаружила брошь, запутавшуюся в моей черной кружевной шали. И теперь хочу знать, что за вздор ты несла мне сегодня утром?

– Вы сказали, что будете держать меня взаперти, пока я не признаюсь, – устало проговорила Энн. – Мне очень хотелось пойти на пикник, поэтому я решила выдумать признание. Я сочинила его вчера вечером, перед сном, и постаралась, чтобы оно звучало как можно интереснее. Я повторяла его снова и снова, стараясь не забыть. Но все мои усилия оказались тщетными – на пикник меня все равно не отпустили.

Марилла невольно рассмеялась и тут же почувствовала укол совести.

– Энн, ты превзошла себя! Я была неправа – теперь это ясно. Если б я тебе сразу поверила – не пришлось бы придумывать эту историю. Хотя тебе тоже не стоило признаваться в том, чего ты не делала, – это было неправильно. Впрочем, я сама тебя к этому подтолкнула. Прости меня, Энн, а я прощу тебя, и мы все начнем с нуля. А сейчас готовься к пикнику.

Энн мигом вскочила на ноги.

– А разве не поздно?

– Нет, сейчас только два. Гости только собираются, чаепитие начнется примерно через час. Умойся, причешись и надень платье в клетку. Я соберу тебе корзину. У меня много разной выпечки. Я велю Джерри запрячь гнедую кобылу, и он отвезет тебя на место.

– О, Марилла! – радостно воскликнула Энн, подбегая к умывальнику. – Пять минут назад я была так несчастна, что мне жить не хотелось, а теперь я бы и с ангелом не поменялась местами.

Вечером уставшая, но совершенно счастливая Энн вернулась в Зеленые Крыши, радость ее не поддавалась описанию.

– Я провела сногсшибательный день, Марилла. Слово «сногсшибательный» я выучила сегодня. Я услышала его у Мэри Элис Белл. Очень выразительное, правда? Все прошло чудесно. Чай был замечательный, а потом мистер Хармон Эндрюс катал нас на лодке по Озеру Мерцающих Вод – шестерых за раз. Джейн Эндрюс чуть не свалилась за борт. Она наклонилась, чтобы сорвать водяную лилию, и, если б мистер Эндрюс в последний момент на поймал ее за пояс, могла бы и утонуть. Жаль, что на ее месте не оказалась я. Это так романтично – чуть не утонуть. А каким увлекательным мог быть об этом рассказ! Потом мы ели мороженое. У меня нет слов, чтобы описать мои ощущения. Поверьте, Марилла, ничего вкуснее мороженого нет на свете!

Вечером, склонившись над корзиной для чулок, Марилла рассказала обо всем Мэтью.

– Признаю, я совершила ошибку, – откровенно заключила она в конце, – но я извлекла урок. Когда я вспоминаю о «признании» Энн, мне хочется смеяться, хотя на самом деле это неправильно – все-таки она солгала. И все же это лучше, чем то, что я предполагала, хоть я и сама приложила к этому руку. Иногда Энн бывает трудно понять. Но я верю, что в результате все будет хорошо. И уж точно – с ней не соскучишься.

Глава 15
Буря в стакане воды

– Какой прекрасный день! – воскликнула Энн, глубоко вдыхая свежий воздух. – Как хорошо всем, кто живет в этот день. Мне жаль тех, кто еще не родился. Конечно, у них тоже будут свои прекрасные дни, но этот день они никогда не увидят. А эта красивая дорога, по которой мы идем в школу, еще больше прибавляет радости, согласна?

– Да, это намного лучше, чем идти кружным путем, умирая от жары и пыли, – разумно подтвердила Диана, поглядывая в свою корзинку с обедом и подсчитывая в уме, сколько кусочков достанется каждой из десяти девочек от трех малиновых мягких и вкусных пирогов, которые она несла с собой.

Девочки из младших классов всегда делили между собой те вкусности, что приносили из дома, и съесть три пирога одной или с ближайшей подругой означало остаться навсегда с прозвищем «жадина-говядина». Однако, когда пироги мгновенно исчезали в десяти ртах, у хозяйки оставалось легкое чувство несправедливости.

Дорога в школу была очень красивая. Энн считала, что их маршрут с Дианой туда-обратно даже не нуждается в привлечении воображения. А вот ходить в школу по главной дороге было совершенно неромантично, не то что – Тропой Влюбленных, Ивняком, Фиалковой долиной или Березовой рощей.

Тропа Влюбленных начиналась сразу за садом у Зеленых Крыш и шла по лесу до границы фермы Катбертов. По ней отводили коров на дальнее пастбище и привозили зимой дрова. В первый же месяц своего пребывания в Зеленых Крышах Энн назвала ее Тропой Влюбленных.

– Не то чтоб по ней гуляли влюбленные, – объясняла Энн, – просто мы с Дианой читали одну занимательную книгу, и нам захотелось, чтобы у нас тоже была такая тропа, как в книге. Очень уж красивое название, правда? Необыкновенно романтическое. Можно даже представить, что по ней прогуливаются влюбленные. А тропу я люблю еще и потому, что на ней можно произносить мысли вслух, не боясь, что тебя услышат и сочтут сумасшедшей.

Энн вышла утром из дома и одна по Тропе Влюбленных дошла до ручья, где ее уже поджидала Диана. Дальше девочки пошли вместе (над ними аркой сплелись ветви кленов – «Какие все-таки клены общительные деревья, – сказала Энн, – все время шелестят и что-то шепчут тебе»), пока не достигли бревенчатого моста. Там они вступили во владения мистера Барри, миновали задний луг и ивняк и вошли в Фиалковую долину – зеленую ложбинку, за которой начинались темные леса мистера Эндрю Белла. «Конечно, сейчас фиалок нет, – сказала Энн Марилле, – но Диана уверяет, что весной их там тьма-тьмущая. Вообразите, Марилла, это зрелище! У меня даже дух захватывает. Я назвала это место Фиалковой долиной. Диана говорит, что занятные названия мест у меня прямо с языка соскакивают. Хорошо, когда что-то получается, вы согласны? Диана тоже придумала название – Березовая тропа. Я не спорила, хотя могла придумать что-то поинтереснее Березовой тропы. Такое название каждый может придумать. Но сама Тропа – одно из прекраснейших мест на свете, Марилла».

Так оно и было. Не только Энн, но и другие люди, набредшие на тропу, разделяли это мнение. Узкая, извилистая тропа вилась по длинному взгорью у леса мистера Белла, где свет, пройдя сквозь множество изумрудных сетей, становился чистым, как бриллиант. С обеих сторон тропы росли юные березки, с белыми стволами и гибкими ветвями, а также папоротники, звездные цветы, дикие ландыши и густо растущие алые кустики голубиной ягоды; здесь воздух был всегда пропитан пряным благоуханием, в ветвях пели птицы и веял ветерок. Изредка, если вы передвигались достаточно тихо, можно было увидеть перебегавшего тропу кролика, но Энн и Диане, по понятным причинам, этого видеть практически не приходилось. Выходя из долины, тропа сливалась с главной дорогой, а там, через ельник – рукой подать до школы.

У свежепобеленной школы в Эйвонли была низкая крыша и широкие окна. Внутри находились удобные и прочные старомодные парты, которые могли открываться и закрываться, их крышки были исписаны вдоль и поперек инициалами и иероглифами представителей трех поколений школьников. Школа стояла в отдалении от дороги, позади нее рос тенистый ельник и бежал ручей, в который школьники ставили бутылки с молоком, чтобы сохранить его прохладным и свежим до обеда.

Первого сентября, провожая Энн в школу, Марилла не могла избавиться от дурных предчувствий. Энн – такая необычная девочка. Как она поладит с другими детьми? И сможет ли удержаться от лишней болтовни на уроках?

Но все прошло лучше, чем ожидала Марилла. Энн вернулась домой в прекрасном настроении.

– Думаю, в школе мне понравится, – объявила она. – Хотя от самого учителя я не в восторге. Он все время подкручивает усы и посматривает на Присси Эндрюс. Ты ведь знаешь, Присси старше нас. Ей шестнадцать, и она готовится на следующий год поступать в Королевскую академию в Шарлоттауне. Тилли Боултер говорит, что учитель запал на нее. У нее прекрасный цвет лица, кудрявые каштановые волосы, и она их со вкусом укладывает. Присси сидит сзади на длинной скамье, и учитель часто подсаживается к ней – чтобы, по его словам, помочь с уроками. Однако Руби Джиллис утверждает, что видела, как он что-то написал на ее грифельной доске, после чего Присси покраснела как рак и глупо захихикала. Руби Джиллис уверена, что все это не имело никакого отношения к урокам.

– Энн Ширли, я больше не хочу слышать, как ты в таком тоне говоришь об учителе, – строго сказала Марилла. – Не для того ты ходишь в школу, чтобы его критиковать. Учитель учит тебя важным вещам, а твое дело – хорошо учиться. И я хочу, чтобы ты зарубила себе на носу – никогда в доме не говори о нем ничего плохого. Здесь ты не найдешь поддержки. Надеюсь, что ты была хорошей девочкой.

– Само собой, – спокойно произнесла Энн. – Это совсем не так трудно, как ты думаешь. Я сижу с Дианой. Наша парта у окна, и оттуда видно Озеро Мерцающих Вод. В классе много славных девочек, и после обеда мы сногсшибательно проводим время, играя в разные игры. Как хорошо, что девочек много – есть, с кем играть. Но лучше Дианы никого нет. Я ее обожаю.

Конечно, материал я знаю хуже остальных. Все девочки уже на пятом уровне, а я пока на четвертом. Для меня это позор. Ни у одной из них не развито воображение так сильно, как у меня, – я это быстро поняла. Сегодня мы читали, потом занимались географией и историей Канады и еще писали диктант. Мистер Филлипс сказал, что правописание у меня хромает, и показал мой исчерканный диктант всему классу. Я была готова под землю провалиться! Неужели, Марилла, он не мог быть повежливей с новенькой? Руби Джиллис угостила меня яблоком. А София Слоун одолжила мне прелестную розовую открытку с надписью: «Можно проводить тебя домой?» Завтра мне нужно ее вернуть. А Тилли Боултер позволила днем носить ее колечко из бисера. Можно мне тоже сделать колечко из жемчужин старой подушечки для булавок, что хранится на чердаке? А еще, Марилла, не поверите – по словам Джейн Эндрюс, Минни Макферсон сказала ей, будто слышала, как Присси Эндрюс говорила Саре Джиллис, что у меня хорошенький носик. Это первый комплимент в моей жизни, Марилла, и вы представить не можете, какие странные чувства он во мне пробудил. Неужели у меня действительно хорошенький носик, Марилла? Я знаю, что вы скажете правду.

– Твой нос вполне хорош, – кратко ответила Марилла. В глубине души она находила носик премиленьким, но не намеревалась Энн об этом говорить.

Прошло три недели, и пока все шло неплохо. Этим бодрящим сентябрьским утром Энн и Диана беспечно шли по Березовой тропе, чувствуя себя самыми счастливыми девочками в Эйвонли.

– Надеюсь, Гилберт Блайт будет сегодня на занятиях, – сказала Диана. – Он все лето гостил у кузенов в Нью-Брансуике и вернулся домой только в субботу вечером. Он ужасно красивый, Энн! И любит дразнить девочек. Он нас просто изводит. – По голосу Дианы было понятно, что она скорее предпочтет, чтоб ее дразнили, чем оставили в покое.

– Гилберт Блайт? – переспросила Энн. – Не его ли имя написано на стене веранды рядом с именем Джулии Белл? И еще приписано: «Только взгляните на них».

– Да, – сказала Диана, вскинув голову. – Но я не верю, что он влюблен в Джулию Белл. Я слышала, как он говорил, что количества ее веснушек хватит, чтобы выучить таблицу умножения.

– Прошу, только не говори про веснушки, – взмолилась Энн. – У меня их так много, что упоминать о них в моем присутствии просто бестактно. А что касается надписи… Я считаю глупостью писать такое на стенах про мальчиков и девочек. Пусть кто-нибудь только попробует написать мое имя рядом с именем мальчика. Впрочем, – поспешила она прибавить, – никто этого делать не станет.

Энн вздохнула. Ей не хотелось, чтоб ее имя красовалось на стене. Но знать, что это ей не грозит, было унизительно.

– Вздор! – возразила Диана, чьи черные глаза и блестящие локоны до такой степени сводили с ума мальчиков Эйвонли, что ее имя в разных комбинациях не сходило со стен. – Это все шутки. И не будь так уверена, что твое имя никогда здесь не напишут. Чарли Слоун сохнет по тебе. Он сказал своей маме – только подумай, маме! – что ты самая умная девочка в школе. А это лучше, чем быть просто хорошенькой.

– Нет, не лучше, – возразила женственная до мозга костей Энн. – Я предпочла бы быть скорее хорошенькой, чем умной. А Чарли Слоун мне не нравится – не выношу мальчишек с выпученными глазами. Если кто-то напишет мое имя рядом с его – я этого не вынесу. Но быть в классе лучшей ученицей – здорово!

– Кстати, Гилберт будет учиться в твоем классе, – сказала Диана – а он всегда был первым учеником. Хотя ему почти четырнадцать, он только на четвертом уровне. Четыре года назад его отец заболел, и ему посоветовали ехать лечиться в Альберту. Гильберт поехал с ним. Там они пробыли три года, и Гилберту удавалось лишь урывками посещать школу. При нем тебе будет нелегко оставаться первой ученицей.

– Я этому рада, – быстро ответила Энн. – Что такого особенного быть лучшей в классе среди школьников десяти-одиннадцати лет? Вчера надо было написать слово «кипение», и Джози Пай (заметь, лучшая ученица!) подсмотрела его в учебнике. Мистер Филлипс ничего не заметил – он глаз не спускал с Присси Эндрюс, но я увидела и окинула Джози презрительным взглядом. Она покраснела как рак и все равно написала слово неправильно.

– Эти сестры Пай всегда жульничают, – проговорила с негодованием Диана, перелезая вместе с Энн через ограждение главной дороги. – Джерти Пай вчера положила бутылку молока на мое место в ручье. Можешь такое представить? Я с ней теперь не разговариваю.

Когда мистер Филлипс удалился на заднюю скамейку, чтобы помочь Присси Эндрюс с латынью, Диана прошептала Энн:

– Гилберт Блайт сидит через проход от тебя. Посмотри и скажи, находишь ли ты его красавчиком.

Энн так и сделала. У нее был хороший шанс разглядеть Гильберта, который в этот момент был целиком поглощен пришпиливанием длинной белокурой косы Руби Джиллис, сидевшей впереди, к спинке ее стула. Гильберт был высоким мальчиком, с кудрявыми каштановыми волосами, карими глазами с хитринкой и насмешливой улыбкой. Когда Руби Джиллис стала подниматься, чтобы сказать учителю результат сложения, она вскрикнула и откинулась назад, решив, что у нее с корнем вырвало волосы. Все посмотрели в ее сторону, а у мистера Филлипса был такой строгий взгляд, что Руби расплакалась. Гилберт поспешил спрятать булавку и сделал вид, что с головой погрузился в изучение истории. Когда же суета улеглась, он взглянул на Энн и шутливо подмигнул.

– Я нахожу Гилберта Блайта красивым, – доверительно сказала Энн подруге, – но, на мой взгляд, он слишком самоуверенный. Разве можно подмигивать незнакомой девочке?

Но это были еще цветочки. Самое интересное развернулось после обеда.

Мистер Филлипс, по своему обыкновению, находился в дальнем углу класса, объясняя задачу по алгебре Присси Эндрюс. Остальные школьники распоряжались своим временем, кто как хотел – ели зеленые яблоки, шептались, рисовали картинки на грифельных дощечках, управляли кузнечиками на нитках, пуская их по проходу. Гилберт Блайт из кожи вон лез, чтобы добиться внимания Энн Ширли, но все было впустую. Энн в тот момент забыла не только о существовании Гилберта Блайта, но и о существовании всех других учеников. Подперев руками подбородок, она не сводила глаз с синего проблеска Озера Мерцающих Вод, которое виднелось в западном окне. Энн погрузилась в сказочный мир грез и ничего не видела и не слышала, помимо своих фантастических видений.

Гилберт Блайт не привык к тому, чтобы заинтересовавшая его девочка не обращала на него внимания. Эта рыжая девчонка должна смотреть на него, эта Энн Ширли с острым подбородком и огромными глазами, каких больше нет ни у одной девочки в Эйвонли.

Гилберт потянулся через проход, ухватил Энн за длинную рыжую косу и, удерживая ее на расстоянии вытянутой руки, прошептал пронзительным шепотом:

– Морковка! Морковка!

Энн повернулась к нему, и ее глаза зажглись гневом.

Но дело не обошлось только этим. Энн вскочила на ноги – ее яркие фантазии рассыпались в прах. Она метнула на Гилберта уничтожающий взгляд, быстро сменившийся гневными слезами.

– Гадкий мальчишка! – пылко воскликнула она. – Как ты посмел?

И тут – бац! – Энн со всей силой заехала ему грифельной доской по голове, и та треснула (доска – не голова) четко поперек.

Ученики обожали подобные сцены. А эта была особенно впечатляющей. Послышалось дружное «ох», произнесенное с восторгом и ужасом. Диана дышала с трудом. Истеричная по натуре Руби Джиллис разрыдалась. Томми Слоун позабыл о своих кузнечиках, которые тут же разбежались, и уставился на разбитую доску.

Медленно пройдя по проходу, мистер Филлипс положил руку на плечо Энн.

– Что это значит, Энн Ширли? – сердито спросил он.

Энн молчала.

Что толку отвечать, когда тебя перед всем классом назвали «морковкой»! Но тут раздался решительный голос Гилберта.

– Это моя вина, мистер Филлипс. Я ее дразнил.

Мистер Филлипс не обратил никакого внимания на слова Гилберта.

– Я глубоко сожалею, что моя ученица оказалась такой несдержанной и проявила черты мстительного характера, – торжественно провозгласил он, словно быть его ученицей подразумевало обязательное изгнание всех злых помыслов из сердец маленьких несовершенных существ. – Энн, подойди, встань у доски и стой так до конца урока.

Энн предпочла бы скорее, чтобы ее выпороли, чем вынести такое наказание. От мысли о нем ее чувствительная душа содрогалась, как от ударов кнутом. С белым, отрешенным лицом она повиновалась требованию учителя. Мистер Филлипс взял мел и написал на грифельной доске над ее головой следующие слова: «У Энн Ширли скверный характер. Ей следует контролировать свои эмоции». А потом произнес написанное вслух, чтобы даже первоклашки, еще не умеющие читать, поняли, в чем дело.

До конца занятий Энн стояла у доски под этой надписью. Она не плакала и стояла с гордо поднятой головой. Справиться с мукой унижения ей помогал кипевший в сердце гнев. Сочувственный взгляд Дианы, возмущенные жесты Чарли Слоуна, злобные ухмылки Джози Пай – это все она встречала с раскрасневшимся от ярости лицом и глазами, полными негодования. В сторону Гилберта Блайта Энн даже не смотрела. Никогда в жизни она не посмотрит на него больше! И никогда не заговорит!

После уроков Энн вышла из школы с гордо вздернутой рыжей головой. Гилберт Блайт предпринял попытку перехватить ее на крыльце.

– Мне жаль, Энн, что я так глупо пошутил над твоими волосами, – сокрушенно проговорил он. – Я правда раскаиваюсь. Не сердись на меня, прошу.

Энн презрительно прошла мимо, словно она ничего не видела и не слышала.

– Как ты могла? – укоризненно и в то же время со скрытым восхищением сказала Диана, когда они возвращались домой. Сама она понимала, что сразу простила бы Гилберта.

– Я никогда не прощу Гилберта Блайта, – твердо проговорила Энн. – К тому же мистер Филлипс написал мое имя без «и» на конце. Душа моя ожесточилась, Диана.

Диана не поняла, что имела в виду подруга, но догадывалась, что речь шла о чем-то ужасном.

– Не нужно так пылко реагировать на шутки Гилберта, – успокаивала подругу Диана. – Он дразнит всех девочек. И над моими волосами смеется – говорит, что они черные, как уголь. Много раз называл меня вороной и, заметь, ни разу не принес извинения. Сегодня я впервые услышала, как он извинился.

– Большая разница, как тебя называют – вороной или морковкой, – важно произнесла Энн. – Гилберт Блайт ранил мои чувства – беспредельно!

Возможно, эта история с течением времени рассосалась бы – и «беспредельности» был положен конец, но, когда что-то не заладится, это может долго продолжаться.

Школьники в Эйвонли часто в полуденные часы отдыха собирали смолу в ельнике мистера Белла и использовали ее как жвачку. Оттуда можно было следить за домом Эбена Райта, где жил учитель. Завидев, что тот выходит, они стремглав неслись к школе, но расстояние до нее было в три раза больше, чем тропа от дома мистера Райта, и им еще везло, если они, запыхавшиеся и обессиленные, прибегали на уроки, опоздав минуты на три.

И как раз на следующий день мистера Филлипса вдруг охватило возникавшее у него изредка стремление навести порядок и укрепить дисциплину. Перед тем, как отправиться на обед, он объявил ученикам, что к его возвращению все должны находиться на своих местах, а опоздавшие будут наказаны.

Мальчики и кое-кто из девочек отправились как обычно в ельник мистера Белла, решив по-быстрому набрать «жвачки» и тотчас свалить. Но ельник – обольстительное место, а желтые смоляные подтеки такие притягательные; школьники собирали смолу, болтали, слонялись без дела и вспомнили об опасности, только услышав крик забравшегося на старую ель Джимми Гловера: «Учитель идет!»

Девочки, которые стояли на земле, бросились бежать первыми, и им удалось попасть в школу вовремя, хотя еще минута – и они б опоздали. Мальчики, поспешно слезавшие и спрыгивающие с деревьев, прибежали позже. Хуже всего дела обстояли у Энн. Она не собирала смолу, но бродила, счастливая, в дальнем конце ельника, утопая по пояс в зарослях папоротника и что-то тихо напевая. С венком из рисовых лилий на голове она казалась лесной богиней. Покинув ельник последней, она помчалась к школе со скоростью лани, и несмотря на то что ей удалось догнать мальчишек, тем самым их посрамив, она влетела в школу вместе с ними. Мистер Филлипс в тот момент как раз пристраивал на вешалку свою шляпу.

К этому времени приток энергии у мистера Филлипса иссяк, и у него пропало желание наказывать всех подряд, однако надо было спасти лицо. Он оглядел школьников, ища козла отпущения, и его взгляд остановился на Энн, которая, запыхавшись, плюхнулась на свое место, позабыв о венке из лилий, который сполз ей на ухо, придавая облику дерзкий и разболтанный вид.

– Я вижу, что Энн Ширли предпочитает общество мальчиков. Что ж, пойдем ей навстречу, – сказал учитель язвительно. – Убери эти цветы с головы и сядь рядом с Гилбертом Блайтом.

Мальчики захихикали. Побледневшая Диана сняла с подруги венок и сочувственно сжала ей руку. Энн словно окаменела и не сводила глаз с учителя.

– Ты слышала, что я сказал, Энн? – строго спросил мистер Филлипс.

– Да, сэр, – медленно произнесла Энн, – но я подумала, что вы говорите не всерьез.

– Так вот, знай теперь – это всерьез, – проговорил учитель с саркастической интонацией, которую ученики ненавидели, а Энн – особенно. Это был удар ниже пояса. – Так что – вперед.

На мгновение показалось, что Энн не собирается выполнять этот приказ. Затем, осознав, что помощи ждать неоткуда, она поднялась с высокомерным видом, ступила через проход, села рядом с Гилбертом Блайтом и, положив руки на парту, зарыла в них лицо. Руби Джиллис, возвращаясь с подругами домой, сказала, что, увидев мельком лицо Энн, была потрясена: «Ничего подобного я раньше не видела – оно было белее бумаги, и эти “ужасные красных крапинки” были особенно заметны».

Для Энн это был конец всему. Плохо было уже и то, что ее единственную наказали из десятка столь же виновных, еще хуже – что ее отправили на сторону мальчиков, но хуже всего было то, что ее заставили сесть рядом с Гилбертом Блайтом. Словом, оскорбительные наказания накладывались одно на другое – и это уже становилось непереносимым. Энн понимала, что такая ноша выше ее сил и нечего пытаться с ней справиться. Ей казалось, что вся она состоит из стыда, гнева и унижения.

В первые минуты остальные ученики глазели на нее, перешептывались, посмеивались и подталкивали друг друга локтями, но Энн не поднимала головы. Гилберт же погрузился в математику – казалось, что его интересуют только дроби и ничего больше. Вскоре все занялись своими делами и об Энн забыли. Когда мистер Филлипс вызвал тех, кто изучает историю, Энн даже не пошевелилась. Мистер Филлипс, находившийся в процессе сочинения стихотворения «К Присцилле», как раз подыскивал никак не дающуюся рифму и не обратил внимания на поведение Энн. Когда никто не смотрел в их сторону, Гилберт вытащил из парты розовое конфетное сердечко с золотой надписью «Самой милой» и подсунул Энн под руку. Та мгновенно поднялась, брезгливо взяла сердечко кончиками пальцев, швырнула его на пол, раздавила ногой в крошки и заняла прежнее положение, не удостоив Гилберта взглядом.

Когда уроки закончились, Энн решительно подошла к своей парте, подчеркнуто, на глазах у класса, собрала все свои вещи – учебники, дощечки для письма, ручку, чернила, молитвослов, учебник арифметики и аккуратно все сложила на надтреснутую грифельную доску.

– Зачем ты несешь все это домой? – поинтересовалась Диана, как только они вышли на дорогу. Раньше она не осмеливалась задать этот вопрос.

– Я не вернусь больше в школу, – отрезала Энн. У Дианы перехватило дыхание. Она внимательно посмотрела на подругу, желая понять, правильно ли ее поняла.

– А разве Марилла позволит тебе не пойти? – спросила Диана.

– Ей придется, – сказала Энн. – К этому учителю я никогда не вернусь.

– О, Энн! – Глаза Дианы налились слезами. – Похоже, ты уже все решила. А что мне делать? Мистер Филлипс заставит меня сидеть с этой ужасной Джерти Пай. А он точно заставит – ведь она сидит одна. Не уходи, Энн!

– Я бы все сделала для тебя, Диана! – печально произнесла Энн. – Отдала бы себя на растерзание, только чтобы тебе было хорошо. Но того, что ты просишь, сделать не могу. Даже не проси. Ты разрываешь мне душу.

– Только подумай, скольких удовольствий ты лишишься, – печально произнесла Диана. – Мы собираемся построить красивый новый домик у ручья, на следующей неделе будем играть в мяч, а ты ведь никогда не играла в мяч. Это потрясающая игра. А еще будем разучивать новую песню – Джейн Эндрюс ее сейчас готовит. Алиса Эндрюс принесет на следующей неделе новую книгу про Пэнси, и мы будем по очереди читать ее вслух у ручья. А ты ведь так любишь читать вслух, Энн.

Но Энн была непреклонна. Все было решено. Она никогда больше не пойдет в школу к мистеру Филлипсу, о чем она сразу по приходе домой объявила Марилле.

– Ерунда, – отмахнулась Марилла.

– Вовсе не ерунда, – сказала Энн с укоризной. – Как вы не поймете, Марилла? Меня оскорбили.

– Оскорбили! Вот еще глупости! Пойдешь завтра в школу – как обычно.

– Нет, – Энн спокойно, но твердо покачала головой. – Я туда не вернусь, Марилла. Буду учить уроки дома. И вести себя буду хорошо, и не болтать попусту, насколько смогу. Но в школу я не вернусь, поверьте.

В выражении маленького личика Марилла увидела несокрушимое упорство. Было понятно, что переубедить девочку трудно, если вообще возможно, и потому Марилла решила, что лучше отложить этот разговор. «Пойду-ка я вечером к Рейчел и посоветуюсь об этом деле, – подумала она. – Нет смысла сейчас спорить с Энн. Она слишком взвинчена. Может заупрямиться, если что-то вобьет себе в голову. Насколько я поняла из ее рассказа, мистер Филлипс перегнул палку. Но ей я этого говорить не буду. Сначала посоветуюсь с Рейчел. У нее десять детей ходили в школу, и она все знает о местных порядках. Думаю, ей уже и так рассказали об этом случае».

Марилла застала миссис Линд в хорошем настроении, та сидела у окна и как обычно вязала одеяла.

– Вы, наверное, догадываетесь о цели моего визита? – несколько смущенно спросила Марилла.

Миссис Рейчел кивнула.

– Скорее всего, дело касается Энн, – сказала она. – Тилли Боултер по дороге из школы все мне рассказала.

– Я ума не приложу, что мне делать, – растерянно проговорила Марилла. – Энн объявила, что в школу больше не пойдет. Я никогда не видела, чтобы ребенок был настолько взвинчен. С тех пор, как Энн стала ходить в школу, я все время жду неприятностей. Я чувствовала, что долго тишь да гладь продолжаться не могут. Девочка слишком возбудимая. Что вы посоветуете, Рейчел?

– Раз уж вы спрашиваете моего совета, Марилла, – дружелюбно сказала миссис Линд, которая обожала давать советы, – я бы сначала пошла ей навстречу. Я убеждена, что мистер Филлипс тут неправ. Конечно, ребенку говорить это необязательно. Вчера он воздал ей по заслугам – нельзя давать волю гневу. Но сегодня – другой случай. Если уж наказывать – то надо было наказать всех, кто опоздал. И наказание он выбрал неправильное. Сажать девочку к мальчику – нескромно. Тилли Боултер была в негодовании. Она целиком на стороне Энн, и все остальные, по ее словам, тоже. Похоже, Энн пользуется популярностью. Вот уж не думала, что она поладит с детьми.

– Выходит, вы советуете оставить Энн дома? – удивленно спросила Марилла.

– Да. И не заговаривать с ней о школе, пока она сама не начнет. Поверьте, Марилла, через неделю-другую девочка остынет, и ей самой захочется вернуться. А вот если вы будете настаивать на ее возвращении в школу прямо сейчас – неизвестно, что она еще выкинет. Положение может усугубиться. Так что – тише едешь, дальше будешь. При нынешнем положении вещей учебу она не запустит. Мистер Филлипс – из рук вон плохой учитель. Он завел отвратительный порядок, и все это знают: малышам он практически внимания не уделяет, а все время отдает старшим школьникам, готовя их в Королевскую академию. С ним никогда не продлили бы договор, если б его дядя не был попечителем – причем главным, остальными двумя он вертит, как хочет. Такие вот дела. Куда катится образование на острове?

Миссис Рейчел покачала головой, словно говоря – возглавляй она комитет образования, дела шли бы намного лучше.

Последовав совету миссис Рейчел, Марилла даже не заикнулась о возвращении Энн в школу. Та делала уроки дома, помогала по хозяйству и играла с Дианой в прохладных осенних пурпурных сумерках. Но, встречая Гилберта Блайта на занятиях в воскресной школе или просто на улице, Энн отводила от него взгляд, полный ледяного презрения, и даже очевидное желание Гилберта задобрить ее не находило у нее отклика. Миротворческие акции Дианы тоже не приносили результата. Не было сомнений – Энн приняла решение навсегда исключить Гилберта из своей жизни.

Энн ненавидела Гилберта с той же силой, с какой любила Диану – всем своим пылким сердечком, которое не могло любить или ненавидеть наполовину. Однажды вечером Марилла, возвращаясь из сада с корзиной яблок, застала Энн горько плачущей в сумерках у выходящего на восток окна.

– Что случилось, Энн? – спросила она.

– Я думаю о Диане. – Энн рыдала, не в силах остановиться. – Я ее очень люблю, Марилла. Не могу представить себе жизнь без нее. Но я точно знаю, что, когда мы вырастем, Диана выйдет замуж и уедет отсюда, а я останусь одна. Что мне тогда делать? Я ненавижу ее будущего мужа. Ненавижу всем сердцем. Я так и вижу свадьбу и все такое – Диана в ослепительно-белом наряде, под вуалью, прекрасная и величественная, как королева, и рядом я, тоже в прелестном платье с пышными рукавами, но под моей улыбкой скрывается кровоточащее сердце. А потом расставание – прощай, Диана-а-а… – И Энн, полностью потеряв над собой контроль, разрыдалась еще горше.

Марилла поспешно отвернулась, чтобы скрыть улыбку, но это не сработало, и тогда она, рухнув на ближайший стул, разразилась таким гомерическим хохотом, что шедший по двору Мэтью застыл в изумлении. Он не мог припомнить, чтобы Марилла когда-нибудь так звонко смеялась.

– Вот что, Энн Ширли, – сказала Марилла, когда снова обрела дар речи, – если тебе так уж нужны выдуманные проблемы, спустись тогда с небес на землю и поищи их у себя дома. Ну и фантазия у тебя, скажу.

Глава 16
Приглашение Дианы на чай заканчивается трагически

Октябрь – благодатный месяц в Зеленых Крышах. Березы в лощине становятся золотыми, словно солнце замерло на них, клены за садом – багряными, дикие вишни вдоль тропы окрашены в прелестные темно-красные и бронзово-зеленые цвета, а поля золотятся и греются на солнце после дождя.

Энн наслаждалась этим буйством цвета.

– О, Марилла! – воскликнула она субботним утром, входя в дом танцующей походкой с охапкой роскошных веток в руках, – как я рада, что живу в мире, где есть октябрь. Было б ужасно, если после сентября мы сразу перепрыгивали бы в ноябрь. Только взгляните на эти кленовые ветки! Глядя на них, тебя охватывает трепет, правда? Я украшу ими свою комнату.

– От них только беспорядок, – не одобрила это намерение Марилла, у которой эстетическое чувство было недостаточно развито. – Растительность, которую ты постоянно тащишь из сада, захламляет комнату. Спальня существует для того, чтобы в ней спать.

– И еще мечтать. А знаете, Марилла, что в комнате, где много красивых вещей, лучше спится? Я поставлю эти ветки в большой кувшин на столе.

– Тогда следи за тем, чтобы листья не осыпались на лестнице. Днем я поеду в Кармоди на собрание Общества помощи и, скорее всего, не вернусь домой до темноты. Тебе нужно будет накормить Мэтью и Джерри ужином, и смотри, не забудь поставить чайник на огонь до того, как сядете за стол – не повторяй прежних ошибок.

– Да, это было позорище, – сконфуженно произнесла Энн. – Тогда я весь день пыталась придумать название для Фиалковой долины, и все остальное вылетело из головы. Мэтью такой добрый. Он совсем меня не ругал. Поставил сам чайник на огонь и сказал, что ничего особенного не случилось – можно и подождать. Пока мы ждали, я рассказала ему прелестную волшебную историю, и он признался, что время пролетело незаметно. История была действительно очень красивая, Марилла. Я забыла конец, и мне пришлось по ходу его выдумывать, но Мэтью сказал, что он даже не заметил разницы.

– Даже если ты решишь кормить его посреди ночи, он подумает, что так и надо. Но в этот раз попробуй сосредоточиться. И вот еще – не знаю, правильно ли я поступаю – это может еще больше вскружить тебе голову – я разрешаю пригласить Диану к нам на чай.

– Как это мило, Марилла, – всплеснула руками Энн. – Все-таки вы наделены воображением, иначе не догадались бы, как я мечтала об этом. Это будет совсем по-взрослому. Не беспокойтесь, я не забуду поставить чайник, раз у меня будут гости. Марилла, а можно взять чайный сервиз с розовыми бутонами?

– Конечно, нет. Сервиз с розовыми бутонами! Что еще ты в следующий раз попросишь? Ты ведь знаешь, я ставлю этот сервиз на стол только при священнике и членах Общества помощи. Возьми старый – коричневый. Но можешь открыть желтый горшочек с вишневым вареньем. Его надо есть, а то засахарится. Нарежь еще фруктового пирога, можешь взять также печенье и орехи.

– Я так и представляю, как сижу во главе стола и разливаю чай, – сказала Энн, в восторге зажмуривая глаза. – Предлагаю Диане положить сахару. Я знаю, что она не пьет чай с сахаром, но все же предлагаю, как будто это мне не известно. А потом настаиваю, чтоб она взяла еще кусок пирога и подложила варенья. О, Марилла, даже предвкушать это – уже приятно. Можно ей оставить шляпку в свободной комнате? А затем нам посидеть в гостиной?

– Нет, это лишнее. Для вас хороша и столовая. У меня после чаепития в церкви и прочих встреч осталось полбутылки малинового сиропа. Бутылка стоит на второй полке в кладовой и, если захотите, можете запивать им печенье. Мэтью может опоздать к чаю: он перетаскивает картофель на корабль.

Энн побежала к лощине, и дальше – мимо Ключа Дриады вверх через ельник к Яблоневому Косогору, стремясь поскорее пригласить Диану. В результате, вскоре после того, как Марилла отправилась в Кармоди, пришла Диана в одном из своих лучших платьев – одетая именно так, как положено приглашенной на чай гостье. В другое время она вбежала бы в кухню без предупреждения, но сейчас чинно постучала во входную дверь. И когда Энн, тоже парадно одетая, так же чинно ее открыла, обе девочки чопорно пожали друг другу руки, словно никогда прежде не встречались. Это неестественное поведение продолжалось и после того, как Диана оставила в свободной комнате шляпку, и потом, когда они минут десять сидели неподвижно в столовой, ровно сомкнув ноги.

– Как себя чувствует мама? – вежливо поинтересовалась Энн, как будто не видела, как миссис Барри в прекрасном настроении собирала сегодня яблоки.

– Очень хорошо, спасибо. Кажется, мистер Катберт занят сегодня погрузкой картофеля на «Лили Сэндз», не так ли? – спросила Диана, которую нынешним утром Мэтью на своей телеге подвозил к мистеру Хармону.

– Да. В этом году у нас хорошо уродился картофель. Надеюсь, твой отец тоже снял хороший урожай.

– Спасибо. Очень хороший. А вы уже много яблок собрали?

– Порядочно. – И тут Энн, позабыв о хороших манерах, быстро вскочила на ноги. – Пойдем в сад и соберем несколько яблок «рэд делишес». Марилла разрешила брать все яблоки, что остались на дереве. Марилла – очень добрая женщина. Она оставила нам фруктовый пирог и вишневое варенье к чаю. Правда, говорить гостям, чем ты собираешься их угощать – неприлично, поэтому я утаю от тебя, что мы будем пить, кроме чая. Скажу только, что оно начинается с «М» и «С» и ярко-красного цвета. Мне нравятся напитки красного цвета, а тебе? Они вдвое вкуснее, чем питье любого другого цвета.

Сад с большими ветвями, склонившимися до земли под тяжестью яблок, которые прямо таяли во рту, был так прекрасен, что девочки провели там много времени, сидя на траве в углу, где прохлада пощадила зелень. Мягкое осеннее солнце их согревало, они ели яблоки и без умолку болтали. Диане было что рассказать о школьных делах. Она страдала от того, что ей приходится сидеть с Джерти Пай. У той была отвратительная привычка скрипеть карандашом, и от этого у Дианы, по ее словам, кровь стыла в жилах. Руби Джиллис заговорила все свои бородавки – честное слово! – с помощью волшебного камешка, который ей дала старая Мэри Джо, что живет у бухты. Нужно всего лишь в новолуние потереть камешком бородавки, а потом бросить его через левое плечо, и бородавки исчезнут. Имя Чарли Слоуна написали на стене рядом с именем Эмили Уайт, и та просто взбесилась от злости. Сэм Боултер нагрубил в классе мистеру Филлипсу, и тот при всех его отхлестал, а отец Сэма пришел в школу и пригрозил учителю, запретив поднимать впредь руку на его детей. У Мэтти Эндрюс новая красная шляпка и синяя накидка с кисточками, и у нее при этом такой высокомерный вид, что прямо тошнит. А Лиззи Райт не разговаривает с Мэми Уилсон, потому что старшая сестра Мэми Уилсон увела кавалера у старшей сестры Лиззи Райт; и еще все скучают по Энн и ждут, когда она снова вернется в школу, а Гилберт Блайт…

Но Энн даже слышать ничего не хотела о Гилберте Блайте. Она заторопилась в дом, предложив поскорей выпить малинового сиропа.

Энн тщательно осмотрела вторую полку в кладовой, но малинового сиропа там не нашла. Он нашелся на верхней полке. К столу Энн принесла на подносе бутылку, а также стакан.

– Пожалуйста, угощайся, Диана, – вежливо предложила Энн. – Я пока подожду – слишком много съела яблок.

Диана налила себе сироп, восхищенно любуясь его ярко-красным оттенком, и изящно его пригубила.

– Какой восхитительный малиновый сироп, – сказала она. – Я даже не думала, что малиновый сироп может быть таким вкусным.

– Я так рада, что тебе нравится. Пей, сколько хочешь. А я пока пойду разведу огонь. Когда отвечаешь за дом, на тебе большая ответственность.

Когда Энн вернулась из кухни, Диана допивала второй стакан сиропа и всем своим видом показывала, что не откажется и от третьего. Стаканы были вместительными, а малиновый сироп был выше всяких похвал.

– Ничего вкуснее не пила, – сказала Диана. – Он лучше сиропа миссис Линд, хотя она его вовсю расхваливает. Но ее сироп этому уступает.

– Я не удивлюсь, если так оно и есть, – убежденно согласилась Энн. – Марилла – замечательная хозяйка. Она пытается научить меня стряпать, но, признаюсь тебе, Диана, это нелегкий труд. В хозяйственных работах воображению негде разгуляться. Тут надо все делать по правилам. Когда я недавно собралась испечь пирог, я забыла положить муку. В тот раз я придумала замечательную историю про нас с тобой. Ты в ней заболела оспой, все тебя бросили, но я осталась у твоей постели и спасла тебе жизнь. Однако сама заразилась и умерла, и меня похоронили на кладбище под теми раскидистыми тополями, а ты посадила рядом с моей могилкой розовый куст и оросила его слезами, и до конца дней не забывала о подруге детства, которая пожертвовала ради тебя жизнью. О, Диана, это была такая трогательная история, что слезы струились у меня по щекам, когда я готовила тесто. Но в тесте главное – мука. Марилла очень рассердилась, и я ее понимаю. Я для нее вообще большое испытание. Во вторник на обед у нас был сливовый пудинг, и половина пудинга, и кувшин соуса остались. Марилла сказала, что оставшегося хватит и назавтра, и велела мне отнести все в кладовую, поставить на полку и хорошенько накрыть. Я собиралась все сделать в самом лучшем виде. Но по дороге мне представилось, что я монахиня – на самом деле, я протестантка, но тут вообразила себя католичкой, – которая приняла решение из-за разбитого сердца постричься в монахини и жить в монастырском уединении. Пребывая в мечтах, я забыла накрыть крышкой соус. Наутро я вспомнила о невыполненном обещании и помчалась в кладовую. И вообрази, Диана, мой ужас, когда я увидела в соусе дохлую мышь! Я подцепила мышь ложкой, бросила ее во двор и вымыла ложку в трех водах. Марилла в это время доила коров, и я твердо решила по ее возвращении спросить, можно ли отдать соус свиньям. Но когда она вернулась, я уже вообразила себя Феей Мороза, проносящейся над лесами и окрашивающей деревья в багряные и желтые цвета – какой кому нравится. Я совсем позабыла и о пудинге, и о соусе, а тут еще Марилла послала меня собирать яблоки.

Днем к нам приехали мистер и миссис Честер Росс из Спенсервейла. Ты ведь знаешь, они очень чопорные люди, особенно миссис Честер Росс. Когда Марилла позвала меня к обеду, стол был уже накрыт, и все за ним сидели. Я старалась вести себя достойно и вежливо – мне хотелось, чтобы миссис Росс сочла меня воспитанной девочкой, пусть и не очень красивой. Все шло хорошо до тех пор, пока Марилла не вошла в комнату, держа в одной руке пудинг, а в другой – разогретый соус. Это было ужасно! Я все вспомнила и вскочила на ноги с криком: «Марилла, этот соус нельзя подавать! В нем утопилась мышь. Я забыла вам об этом сказать». О, Диана, этот страшный момент мне никогда не забыть – даже по прошествии ста лет. Миссис Честер Росс внимательно посмотрела на меня, и я от унижения была готова провалиться под землю. Миссис Честер Росс – потрясающая хозяйка, и бог знает что она о нас подумала. Марилла покраснела как рак, но ничего не сказала – тогда. Она просто унесла пудинг и соус, а взамен принесла клубничное варенье. Она и мне его предложила, но мне ничего в горло не лезло. Я прямо сгорала от стыда. Ну и дала мне взбучку Марилла после того, как ушла миссис Честер Росс… Диана, что это с тобой?

Диана встала, пошатываясь, потом снова села, обхватив руками голову.

– Меня… сильно тошнит, – проговорила она хрипловатым голосом. – Я лучше пойду домой.

– Нет, даже не думай идти домой, не выпив чаю! – воскликнула Энн в отчаянии. – Я мигом все сделаю, сию минуту поставлю чайник.

– Я должна идти, – повторила Диана с глупой решимостью.

– Но позволь угостить тебя, – взмолилась Энн. – Съешь хоть кусочек фруктового пирога, попробуй вишневого варенья. Полежи на диване, и тебе станет лучше. Где у тебя болит?

– Я должна идти домой, – только и могла сказать Диана на все мольбы Энн.

– Никогда не слышала, чтобы гости уходили домой, не выпив чаю, – сетовала Энн. – О, Диана, а вдруг ты на самом деле заболела оспой? Если это так, знай, я тебя не оставлю, можешь на меня положиться. Я никогда не брошу тебя. Но мне так хочется, чтобы ты дождалась чая. Что у тебя болит?

– У меня страшно кружится голова, – сказала Диана.

Она и правда шаталась при ходьбе. Разочарованная Энн со слезами на глазах принесла Диане шляпку и проводила ее до самой усадьбы. Всю обратную дорогу до Зеленых Крыш она проплакала, а, придя домой, унесла в кладовую остатки малинового сиропа и приготовила чай для Мэтью и Джерри, но теперь все утратило для нее интерес.

На следующий день, в воскресенье, с утра до вечера лил дождь. Энн и шагу не ступила из Зеленых Крыш. Днем в понедельник Марилла послала Энн с каким-то поручением к миссис Линд. Но очень скоро Энн уже бежала обратно по тропе к дому с глазами, полными слез. Влетев в кухню, она бросилась лицом вниз на диван, тело ее сотрясали рыдания.

– Что еще случилось, Энн? – в предчувствии чего-то недоброго тревожно спросила ее Марилла. – Надеюсь, на сей раз обошлось без конфликта с миссис Линд?

Ответом был очередной поток слез и отчаянные рыдания.

– Когда я задаю тебе вопрос, Энн Ширли, то жду ответа. Сию минуту сядь и расскажи, почему ты плачешь.

Энн села – воплощенная трагедия.

– Миссис Линд заходила сегодня к миссис Барри и застала ту в ужасном состоянии, – прорыдала Энн. – Она утверждает, что я в субботу допьяна напоила Диану и отправила ее домой в безобразном состоянии. Меня она назвала насквозь порочной девчонкой и сказала, что никогда… никогда… не позволит Диане играть со мной. Марилла, я охвачена горем.

Марилла только хлопала глазами, ничего не понимая.

– Напоила Диану! – сказала она, с трудом обретя дар речи. – Энн, либо ты, либо миссис Барри сошла с ума? Что ты ей такого дала?

– Только малиновый сироп, – проговорила Энн сквозь рыдания. – Я не предполагала, что от него можно опьянеть, даже если выпиваешь три больших стакана, как это сделала Диана. У меня такое ощущение, будто мы говорим о муже миссис Томас… Я совсем не хотела, чтобы она опьянела.

– Опьянела! Что за чушь! – сказала Марилла, направляясь к кладовой на кухне. На полке стояла бутылка, в ней, как она вспомнила, хранилась смородиновая настойка, изготовленная ею еще три года назад, за которую она получила приз в Эйвонли. Но некоторые жители, особенно строгих правил – среди них и миссис Барри, настойку не одобрили. И Марилла вдруг спохватилась – ведь бутылку с малиновым сиропом она поставила в погреб, а не в кладовую, как сказала Энн.

Она вернулась на кухню с бутылкой настойки в руке. Лицо ее непроизвольно подергивалось.

– У тебя просто талант, Энн, влипать в разные неприятности. Вместо сиропа ты дала Энн смородиновую настойку. Разве ты не знаешь разницу между ними?

– Я никогда не пробовала настойку, – оправдывалась Энн. – Я думала, это сироп. Я просто хотела… хотела быть гостеприимной. Диану затошнило, и ей пришлось идти домой. Миссис Барри сказала миссис Линд, что Диана была вусмерть пьяная. Когда мать спросила, что с ней такое, она только глупо хихикала и тут же завалилась спать, и спала очень долго. Мать принюхалась, и по дыханию поняла, что дочь пьяная. Вчера весь день у Дианы раскалывалась голова. Миссис Барри полна негодования. Она никогда не поверит, что я не подстроила этот инцидент.

– Я бы на ее месте хорошенько наказала Диану за жадность, с какой она выпила три стакана чего бы то ни было, – сказала сухо Марилла. – Даже от сиропа после трех больших стаканов ее бы затошнило. Эта история сыграет на руку тем, кто напустился на меня за изготовление настойки, хотя я не делаю эту настойку с того времени, как ее не одобрил священник. Эту бутылку я держу на случай болезни. Ладно, ладно, дитя, не плачь. Тебя винить не за что, хотя сама история неприятная.

– Мне нельзя не плакать, – сказала Энн. – Мое сердце разбито. Все против меня. Мы с Дианой расстались навеки. Я даже вообразить такое не могла, когда мы клялись друг другу в верности.

– Не говори глупости, Энн. Миссис Барри, хорошенько подумав, поймет, что ты не виновата. Ей, наверное, кажется, что ты решила глупо пошутить или что-нибудь в этом роде. Тебе стоит пойти к ней под вечер и рассказать, как все было.

– Мне даже представить страшно, как я посмотрю ей в глаза, – призналась со вздохом Энн. – Может, лучше вам пойти, Марилла? Вы такой уважаемый человек – не то, что я. Вас она скорее послушает.

– Хорошо, – согласилась Марилла, подумав, что это и правда более мудрый ход. – Кончай лить слезы, Энн. Все будет хорошо.

Но вернувшись из Яблоневого Косогора, Марилла уже так не думала. Энн высматривала ее в окно, а завидев, бросилась на крыльцо, чтобы поскорей встретить.

– Я вижу по вашему лицу, Марилла, что радостных известий нет, – печально произнесла она. – Значит, миссис Барри не простит меня?

– Ох уж эта миссис Барри! – с раздражением произнесла Марилла. – Самая неразумная женщина из всех, кого я знаю. Я объяснила ей, что произошла ошибка, и ты ни в чем не виновата. Представь, она мне не поверила. И опять заговорила о моей настойке, вспомнила и мои слова, что смородиновая настойка не может принести вреда. Тогда пришлось прямо сказать, что настойку не принято пить стаканами – причем тремя – за раз, и если б ребенок, за которого я отвечаю, проявил такую жадность, я бы мигом привела его в трезвое состояние, всыпав по первое число.

Марилла в оскорбленных чувствах проследовала на кухню, оставив на крыльце страдающую в одиночестве детскую душу. Не задумываясь, Энн босиком спустилась в холодный осенний полумрак и решительно направилась по увядшему клеверу к бревенчатому мосту, а потом – вверх, через ельник, под бледными лучами луны, нависшей над западными лесами. Услышав робкий стук, миссис Барри открыла дверь и увидела на пороге маленького просителя с посиневшими губами и умоляющим взором.

Лицо миссис Барри посуровело. У нее были твердые предубеждения и неприязни, а переживаемый ею гнев был холодным и упрямым, и ему было трудно противостоять. Справедливости ради, добавим, что она действительно верила в злой умысел Энн, специально напоившей Диану, и стремилась уберечь дочь от пагубного влияния такой порочной особы.

– Что тебе надо? – строго спросила она.

Энн стиснула руки.

– Миссис Барри, простите меня, пожалуйста. У меня и в мыслях не было… напоить Диану. Как я могла? Только представьте себя на месте бедной сиротки, которую приютили добрые люди, и у нее появилась одна закадычная подруга на всем белом свете. Разве может она нарочно причинить этой подруге вред? Я думала, что она пьет малиновый сироп. Я была твердо уверена в этом. Прошу, не говорите, что вы запретили нам вместе играть. Иначе мою жизнь навсегда затянет пелена печали.

Эта речь, которая растопила бы сердце миссис Линд, оказала противоположное действие на миссис Барри и еще больше ее разозлила. Ей показалось, что Энн своими заумными словами и экзальтированными жестами просто издевается над ней. Поэтому она холодно и жестко сказала:

– Не думаю, что ты годишься в подруги Диане. Возвращайся домой и задумайся о своем поведении.

Губы Энн дрогнули.

– Может, вы хотя бы разрешите нам попрощаться?

– Диана уехала с отцом в Кармоди, – ответила миссис Барри и ушла в дом, закрыв за собой дверь.

Энн вернулась в Зеленые Крыши с чувством безысходности.

– Моя последняя надежда рухнула, – сказала она Марилле. – Я пошла, чтобы самой объясниться с миссис Барри, но она обошлась со мной оскорбительно. Знаете, Марилла, я не нахожу, что она хорошо воспитана. Теперь мне остается только молиться, но надежды мало на то, что это поможет – не верится, что даже Господь Всемогущий может вразумить такую упрямую женщину, как миссис Барри.

– Что ты такое говоришь, Энн? – упрекнула девочку Марилла, стараясь сдержать распирающий ее кощунственный смех, который никак не хотел ее отпустить. Вечером, когда она пересказывала Мэтью события дня, то вдруг неожиданно расхохоталась, вспомнив слова и треволнения Энн.

Заглянув перед сном в комнату девочки, Марилла увидела, что Энн заснула в слезах. И тогда на лице женщины проступило необычно мягкое выражение.

– Бедняжка, – прошептала Марилла, откидывая выбившуюся прядку с заплаканного лица ребенка. И, склонившись, поцеловала раскрасневшуюся на подушке щечку.

Глава 17
Новый интерес в жизни

На следующий день склонившаяся над рукоделием Энн вдруг увидела сквозь кухонное окно Диану – она стояла рядом с Ключом Дриады и посылала в сторону Зеленых Крыш какие-то таинственные знаки. Через мгновение Энн уже была на крыльце и неслась вниз – к лощине. В ее выразительных глазах недоумение боролось с надеждой. Но надежда постепенно увядала: выражение лица Дианы было слишком удрученным.

– Твоя мама не смягчилась? – задыхаясь, произнесла Энн.

Диана грустно покачала головой.

– Нет. И знаешь, Энн, она говорит, что нам никогда уже не играть вместе. Я плакала, не переставая, и повторяла, что ты ни в чем не виновата, но ничего не помогло. Я еле умолила ее позволить прийти сюда, чтобы с тобой попрощаться. Она дала на все десять минут и засекла время.

– Десять минут – это слишком мало для прощания навеки, – сказала Энн со слезами в голосе. – О, Диана, пообещай, что не забудешь меня, свою детскую подругу, даже находясь в кругу дорогих друзей?

– Конечно, не забуду, – заливалась слезами Диана, – у меня никогда не будет такой близкой подруги. Да я и не хочу другой. Я никого не смогу любить с такой силой, как тебя.

– Диана, дорогая, – плакала Энн, стискивая руки, – так ты любишь меня?

– Конечно, люблю. Разве ты этого не знала?

– Нет, – сказала Энн, сделав глубокий вдох. – Я думала, что просто нравлюсь тебе, но даже не надеялась, что ты меня любишь. Мне было трудно представить, что меня можно любить. Насколько я помню, никто меня никогда не любил. А как чудесно, когда тебя любят! Это как луч света, который помогает найти в темноте дорогу. Скажи это еще раз, Диана.

– Я люблю тебя всем сердцем, Энн, – твердо произнесла Диана, – и всегда буду любить, не сомневайся.

– И я тебя тоже, Диана, – сказала Энн, торжественно протягивая ей руку. – Всю мою жизнь память о тебе будет моей путеводной звездой. Помнишь, Диана, как в той книге, которую мы читали вместе? Дай мне, пожалуйста, на память твой черный, как смоль, локон – я буду хранить его, как величайшую драгоценность.

– А у тебя есть, чем отрезать? – спросила Диана, возвращаясь в реальность и утирая слезы, которые с новой силой потекли у нее при проникновенных словах Энн.

– К счастью, после рукоделия у меня остались в кармане ножницы, – обрадовалась Энн и осторожно отстригла у подруги локон. – Прощай, мой драгоценный друг. Отныне мы будем чужими друг другу, хотя живем рядом. Но сердце мое всегда с тобой.

Энн стояла, провожая глазами Диану, и каждый раз, когда та оборачивалась, махала ей вслед рукой. Потом она пошла домой, и даже их романтическое прощание не могло ее утешить.

– Все кончено, – сообщила она Марилле. – У меня никогда не будет больше подруги. Мне сейчас тяжелее, чем раньше – ведь у меня нет ни Кэти Морис, ни Виолетты. Да если б и были – это не то же самое. После настоящей подруги вымышленные – уже не так интересны. Мы так трогательно простились с Дианой у родника, что каждая минута нашего расставания навсегда сохранится в моей памяти. У меня рвались из груди разные патетические слова, хотелось обращаться к ней на «вы» – это, мне кажется, звучит более романтично, чем «ты». Диана дала мне локон своих волос, я сошью ладанку, положу его туда и буду носить на шее всю жизнь. Пожалуйста, проследите, чтоб ее похоронили со мной – мне кажется, я скоро умру. Может быть, тогда миссис Барри, увидев мой хладный труп, почувствует угрызения совести, поняв, что натворила, и разрешит Диане пойти на похороны попрощаться со мной.

– Слушая, что ты несешь, Энн, я не думаю, что тебе грозит скорая смерть, – сказала без тени сочувствия Марилла.

Наутро Энн удивила ее по-настоящему. Девочка спустилась вниз с корзиной книг, плотно сжатые губы выдавали решимость.

– Я возвращаюсь в школу, – объявила она. – Теперь, когда мою единственную подругу отлучили от меня, учеба – единственное, что мне осталось. В школе я смогу хотя бы смотреть на нее и вспоминать былые дни.

– Лучше сосредоточься на уроках и решай задачи, – посоветовала Марилла, стараясь скрыть радость от такого развития ситуации. – Если ты вернешься в школу, я надеюсь, мы не услышим больше о грифельных досках, разбиваемых об головы учеников и прочих проделках. Будь умницей и делай то, что говорит учитель.

– Я попробую стать идеальной ученицей, – с унылым видом произнесла Энн. – Конечно, радости от этого будет мало. Мистер Филлипс считает лучшей ученицей Минни Эндрюс, у которой нет ни капли воображения. Она туповата и простовата, и вид у нее такой, будто она никогда не испытывает радости. Но я нахожусь в такой депрессии, что выгляжу не лучше. В школу буду ходить окружной дорогой – не смогу ходить одна по Березовой тропе. Иначе всю дорогу буду лить слезы.

Энн встретили в школе с распростертыми объятиями. Без ее воображения игры стали скучнее, в пении не хватало ее звонкого голоса, не доставало и художественной интонации в чтении вслух книг. Во время изучения Евангелия Руби Джиллис потихоньку передала Энн три спелые сливы, а Элла Мей Макферсон – вырезанные из обложки цветочного каталога огромные анютины глазки желтого цвета, такие украшения на партах очень ценили в школе Эйвонли. София Слоун предложила научить ее изысканному кружевному узору, очень украшавшему фартуки. Кейт Бултер подарила ей бутылочку из-под духов, удобную для хранения воды, чтобы промывать грифельные доски, а Джулия Белл аккуратно переписала на листок бледно-розовой бумаги с зубчатом краем следующее признание:

– Это было восхитительно, – призналась Энн вечером Марилле.

Не только девочек обрадовало возвращение Энн в школу. Когда после обеда Энн подошла к своей парте – мистер Филлипс усадил ее рядом с отличницей Минни Эндрюс – она увидела на своей стороне большое, сочное яблоко «клубничного сорта». Энн уже поднесла его ко рту, чтобы откусить, но тут вспомнила, что такие яблоки растут только в старом саду Блайтов по другую сторону Озера Мерцающих Вод. Она тут же отбросила яблоко, словно оно обожгло ей пальцы, и тщательно вытерла руки носовым платком. Яблоко так и лежало нетронутым до следующего утра, пока Тимоти Эндрюс, подметавший классы и разжигавший огонь, не взял его себе за труды. Чарли Слоун послал Энн после обеда грифельный карандаш, красиво завернутый в полосатую красно-желтую бумагу, такой карандаш стоил два цента вместо одного. Этот дар был принят более благосклонно. Энн наградила дарителя улыбкой, которая вознесла влюбленного юношу от счастья на седьмое небо и заставила сделать такое немыслимое количество ошибок в диктанте, что мистер Филлипс заставил его переписать.

Но, как и в Древнем Риме, «когда на имя Брута лег запрет, лишь слава Брута стала ощутимей»^[2] – так и отсутствие каких-либо признаков внимания от Дианы, сидящей с Джерти Пай, заставляло Энн больше думать о ней.

– Диана могла бы хоть разок улыбнуться мне, – пожаловалась Энн вечером Марилле. Однако на следующее утро Энн каким-то чудесным образом получила сложенную записку и маленький пакетик.

«Дорогая Энн, – говорилось в записке, – мама запрещает мне играть с тобой и даже говорить в школе. Я в этом не виновата, поэтому не сердись на меня, ведь я люблю тебя так же сильно, как раньше. Я страдаю, что не могу больше делиться с тобой секретами, и мне неприятно сидеть с Джерти Пай. Я сделала тебе новую закладку из красной папиросной бумаги. Такие закладки сейчас очень популярны, и только три девочки из нашей школы умеют их делать. Когда будешь смотреть на нее, вспоминай свою верную подругу – Диану Барри».

Энн прочитала записку, поцеловала закладку и отправила быстрый ответ тем же путем.

«Моя дорогая Диана, конечно же, я не сержусь на тебя – ведь ты обязана слушаться маму. Но наши души не разлучить. Я никогда не расстанусь с твоим милым подарком. Минни Эндрюс – хорошая девочка (хотя у нее нет ни капли воображения), но после того, как у меня появилась ты, Диана, я уже не смогу близко дружить ни с кем. Прошу прости, если я ошибусь в орфографии, ошибки у меня еще встречаются, хотя грамотность возросла. Твоя – пока смерть не разлучит нас – Энн или Корделия Ширли.

P. S. Сегодня я засну с твоим письмом под подушкой. Э. или К. Ш.».

С тех пор как Энн вернулась в школу, Марилла постоянно ждала новых неприятностей. Но пока все шло гладко. Возможно, повлияло соседство с отличницей Минни Эндрюс, но отношения с мистером Филлипсом у Энн тоже наладились. Она с головой погрузилась в учебу, приняв решение ни в чем не уступать Гилберту Блайту. Их соперничество вскоре стало для всех очевидным. И если Гилберт относился к этому спокойно, то об Энн того же сказать было нельзя: она с недостойным похвалы упорством держала на юношу обиду. Она умела ненавидеть с такой же силой, как и любить. Энн никогда бы не призналась, что хочет превзойти Гильберта в школьных успехах, ведь это означало бы, что его существование что-то для нее значит. Однако соперничество все же существовало, и то один, то другой вырывались вперед. Вот Гилберт стал первым в правописании, но почти сразу же Энн, тряхнув длинными рыжими косичками, написала диктант лучше. В другой день Гилберт решил правильно все арифметические примеры, и его имя как лучшего ученика написали на доске. Но уже на следующее утро Энн, сражавшаяся весь вечер с десятичными дробями, добилась не меньшего успеха. Теперь их имена были написаны на доске рядом, что было для Энн ужаснее всего. Это напоминало надписи на стенах. Энн испытывала унижение, а Гилберту, похоже, все нравилось. Напряжение усиливалось к концу месяца, когда проводились письменные экзамены. После первого месяца Гилберт был на три балла впереди, зато после второго Энн обошла его на целых пять. Ее триумф омрачило лишь то, что Гилберт искренне поздравил ее с победой перед всей школой. Для нее было бы намного приятнее, если б он кусал локти от досады.

Мистера Филлипса никто не назвал бы хорошим учителем, но когда ребенок так зациклен на успех в учебе, как Энн, даже плохой учитель не сможет помешать прогрессу. В конце семестра Энн и Гилберта перевели в пятый класс и ввели дополнительные дисциплины – латынь, геометрия, французский язык и алгебра. Геометрия стала для Энн ее личным Ватерлоо.

– Это что-то ужасное, Марилла, – стонала она. – Я ничего не понимаю в этом предмете. Воображению тут не к чему прицепиться. Мистер Филлипс говорит, что второй такой тупицы он в своей жизни не встречал. А вот Гил… – я имею в виду некоторых других учеников – неплохо преуспевают в геометрии. Это так унизительно, Марилла. Даже Диане этот предмет дается лучше, чем мне. Но ей я никогда не завидую. Хотя теперь мы и держимся друг с другом как чужие, моя любовь к ней непоколебима. От этого я очень грущу. Но, Марилла, скажите, ведь нельзя долго грустить в этом интересном мире, правда?

Глава 18
Энн спешит на помощь

Все великие дела связаны с мелочами. На первый взгляд, решение канадского премьер-министра включить в свой политический тур посещение острова Принца Эдуарда никак не могло отразиться на судьбе девочки Энн Ширли из Зеленых Крыш. Однако отразилось – и еще как.

Премьер-министр прибыл на остров в январе, чтобы обратиться с речью к своим сторонникам, а также к представителям оппозиции, которые решили не пропускать такое событие и присоединились к массовому митингу в Шарлоттауне. Большинство жителей Эйвонли поддерживали политический курс премьер-министра, поэтому почти все мужчины и изрядное количество женщин отправились в город за тридцать миль от родного места, чтобы присутствовать на вечернем митинге. Среди них была и миссис Рейчел Линд. Последняя горячо интересовалась политикой, и у нее не укладывалось в голове, как митинг может пройти без ее участия, хотя она была на оппозиционной стороне. Миссис Рейчел Линд отправилась в город в обществе мужа Томаса – в его обязанности входила забота о лошади и упряжке – и Мариллы Катберт. Марилла не очень интересовалась политикой, но, решив, что это, возможно, ее последний шанс увидеть премьер-министра живьем, согласилась поехать, оставив Энн и Мэтью на хозяйстве. Вернуться она предполагала на следующий день.

И пока Марилла и миссис Рейчел наслаждались пребыванием на многочисленном митинге, уютная кухня в Зеленых Крышах принадлежала только Энн и Мэтью. В старомодной плите марки «Ватерлоо» ярко горел огонь, а на оконном стекле поблескивали голубовато-белые морозные кристаллики. Устроившись на диване, Мэтью клевал носом над «Защитником фермеров», а Энн, сидя за столом, с мрачным упорством делала домашнее задание, хотя ее взгляд то и дело устремлялся с тоской к полке, где лежала новая книга, которую Джейн Эндрюс дала ей почитать. Она заверила Энн, что книга заставит ее испытать трепет, и руки Энн подсознательно подрагивали от желания прикоснуться к заветным страницам. Но мысль о том, что Гилберт Блайт может завтра ее обойти, заставила Энн повернуться спиной к полке, убедив себя, что там ничего нет.

– Мэтью, вы изучали в школе геометрию?

– Да вроде нет, не изучал, – ответил Мэтью, которого этот вопрос резко вывел из дремоты.

– Жаль, что не изучали, – произнесла со вздохом Энн. – Тогда вы пожалели бы меня. Тот, кто не имел дела с геометрией, не сможет меня понять. Этот предмет омрачает мою жизнь. Я чувствую себя бестолочью, Мэтью.

– Ну-ну, ничего подобного, – успокоил ее Мэтью. – Я знаю, что тебе все по плечу. На прошлой неделе я встретил мистера Филлипса в Кармоди в магазине Блэра, и он сказал, что ты самая смышленая ученица в школе и делаешь большие успехи. «Большие успехи» – именно так он выразился. Ходят слухи, что Тедди Филлипс никудышный учитель, но по мне он достаточно хорош.

Каждого, кто похвалил бы Энн, Мэтью непременно счел бы «достаточно хорошим».

– Я уверена, что мои успехи в геометрии были бы лучше, если б мистер Филлипс не менял так часто буквы, – жаловалась Энн. – Я заучиваю теорему наизусть, а потом он рисует фигуру на доске и обозначает ее не теми буквами, что в учебнике, и у меня в голове все путается. Не думаю, что учителю дозволено получать преимущество таким некрасивым способом. Кстати, мы сейчас изучаем сельское хозяйство, и я наконец узнала, отчего наша земля красноватого цвета. Интересно, что сейчас поделывают Марилла и миссис Линд. Миссис Линд говорит, что в Канаде все пойдет прахом из-за того, что в Оттаве отвратительно ведутся дела, и на предстоящих выборах это надо учесть. По ее мнению, если б женщинам дали право голоса, скоро наступили бы благословенные времена. А вы за кого голосуете, Мэтью?

– За консерваторов, – быстро ответил Мэтью. Быть на стороне консерваторов являлось частью его религии.

– Тогда я тоже за консерваторов, – решительно произнесла Энн. – Я этому рада, потому что Гил… потому что кое-кто из мальчиков в школе сочувствуют «гритс» – либералам. Думаю, что и мистер Филлипс либерал, как и отец Присси Эндрюс. Руби Джиллис говорит, что, когда мужчина ухаживает за девушкой, ему следует придерживаться религиозных убеждений матери и политических – отца. Это так, Мэтью?

– Да я, право, не знаю, – сказал Мэтью.

– А вы когда-нибудь ухаживали за кем-нибудь, Мэтью?

– Да вроде нет. Не помню, чтобы ухаживал, – ответил Мэтью, которому никогда такое не приходило в голову.

Энн задумалась, подперев руками подбородок.

– А это, наверно, очень интересно. Вы так не думаете, Мэтью? Руби Джиллис говорит, что, когда вырастет, за ней будут увиваться и сходить с ума много молодых парней. Мне кажется, это слишком утомительно. Я предпочла бы одного, но умного и надежного. Однако Руби виднее: у нее много старших сестер, и миссис Линд говорит, что девочки Джиллис разлетаются, как горячие пирожки. Мистер Филлипс навещает Присси Эндрюс почти каждый вечер – якобы помогает ей с уроками. Но Миранда Слоун тоже готовится в Королевский колледж, и ей помощь нужна гораздо больше, чем Присси, которая гораздо умнее. Однако учитель никогда не ходит к Миранде и не готовит к поступлению по вечерам. Сколько же вещей в мире, Мэтью, которых я не понимаю!

– Да и я, откровенно говоря, тоже мало чего понимаю, – признался Мэтью.

– Пора бы мне уже закончить с уроками. Пока не закончу, не прикоснусь к новой книге, которую мне дала Джейн. Какое же это большое искушение, Мэтью! Даже когда я поворачиваюсь к книге спиной, я словно вижу ее. Джейн сказала, что обливалась слезами, когда ее читала. Мне нравятся книги, которые заставляют плакать. Но сейчас я отнесу книгу в гостиную, запру в буфет, а ключ отдам вам. И вы ни за что не отпирайте буфет, Мэтью, пока я не покончу с уроками. Даже если я буду умолять вас на коленях. Хорошо говорить о преодолении искушений, но насколько легче с ними справляться, если у тебя нет ключа. Только сначала я сбегаю в погреб за яблоками «рассет»? Вам принести?

– Ну, сейчас не надо. Может, позже, – сказал Мэтью, который никогда в рот не брал «рассет», но знал, что Энн испытывает к ним слабость.

Как раз в тот момент, когда Энн с победным видом выходила из погреба с миской, полной яблок, раздались торопливые шаги по заледеневшему дощатому настилу, затем распахнулась дверь на кухню, и в дом влетела запыхавшаяся, с побелевшим лицом Диана Барри, которая явно второпях замотала шалью голову. Энн от удивления выронила из рук свечу и миску – и все, включая яблоки, покатилось вниз по лестнице, где их, пропитанных свечным жиром, нашла на следующий день Марилла. Она все собрала, возблагодарив Бога за то, что не спалили дом.

– Что стряслось, Диана? – воскликнула Энн. – Твоя мама наконец смягчилась?

– Энн, поторопись! – взмолилась Диана. – Минни Мей очень плохо – у нее круп. Так считает Янг Мэри Джо. Мама и отец уехали в город, и за доктором поехать некому. Минни Мей страдает, а Янг Мэри Джо не знает, что делать. Ох, Энн, я так боюсь!

Не говоря ни слова, Мэтью взял пальто и шапку и, прошмыгнув мимо Дианы, скрылся в темноте двора.

– Мэтью пошел запрягать гнедую кобылу, чтобы отправиться в Кармоди за доктором, – объяснила Энн, торопливо натягивая куртку с капюшоном. – Хоть он этого не сказал, но я и так знаю. Мы с Мэтью – родственные души, и мне не нужны слова, чтобы знать его мысли.

– Не думаю, что он отыщет врача в Кармоди, – рыдала Диана. – Известно, что доктор Блэр поехал в город, и доктор Спенсер – наверное, тоже. Янг Мэри Джо никогда не имела дела с крупом, а миссис Линд на митинге. Ох, Энн…

– Не плачь, Ди, – сказала уверенно Энн. – Я знаю, что надо делать при крупе. Ты забыла, что у миссис Хэммонд три раза подряд рождались близнецы. А когда ухаживаешь за тремя парами близнецов, многому научаешься. Они все поочередно болели крупом. Подожди, я захвачу с собой бутылочку с рвотным корнем – у вас в доме может не быть. Теперь пойдем.

Две девочки, взявшись за руки, торопливо миновали Тропу Влюбленных и покрытое ледяной коркой поле: короткой дорогой идти было нельзя – нападало слишком много снега. Хотя Энн искренне переживала за Минни Мей, она тем не менее не могла не почувствовать романтизм ситуации, которую делала еще более таинственной близость родственной души.

Вечер был ясный и морозный, серебряно-снежный склон омрачали только темные тени деревьев; крупные звезды мерцали над молчаливыми лугами; то там, то здесь высились ели, припрошенные снегом, и ветер свистел в их ветвях. «Как восхитительно, – думала Энн, – бежать в этом таинственном и прекрасном мире рядом с закадычной подругой, которую у тебя надолго отняли».

Трехлетней Минни Мей было действительно очень плохо. Она металась в жару на диване в кухне, ее хриплое дыхание разносилось по всему дому. Янг Мэри Джо, грудастая широколицая французская девушка с залива, которую миссис Барри наняла для ухода за детьми во время ее отсутствия, пребывала в смятении, не знала, что делать, а если б и знала, то вряд ли бы справилась.

Энн быстро и ловко приступила к работе.

– У Минни Мей действительно круп, ее состояние тяжелое, но мы видали и похуже. Первым делом надо много горячей воды. Диана, я вижу, что в котелке воды не больше чашки. Я наполню его, а ты, Мэри Джо, подбрось дров в печку. Не хочу ранить твои чувства, но, мне кажется, ты могла бы подумать об этом раньше, будь у тебя чуточку воображения. Сейчас я раздену Минни Мей и отнесу ее в постель, а ты, Диана, принеси кусок мягкой фланели. Я собираюсь дать малышке сначала немного рвотного.

Минни крутила головой, отказываясь от неприятного питья, но Энн не зря воспитала три пары близнецов. Рвотное давали не единожды, а много раз за эту долгую, суматошную ночь, проведенную двумя девочками у постели больной. Янг Мэри Джо послушно выполняла то, что ей поручали – поддерживала в печке огонь и нагрела столько воды, что ее хватило бы на целую больницу детей с крупом.

В три часа ночи Мэтью привез доктора – для этого ему пришлось проделать путь до Спенсервейла. Но большой необходимости в его приезде уже не было. Минни Мей чувствовала себя гораздо лучше и сейчас спала сладким сном.

– Я была близка к отчаянию, – рассказывала Энн. – Минни Мей становилось все хуже, никому из близнецов миссис Хэммонд не было так плохо – даже последней паре. Я со страхом подумала, что ребенок может задохнуться. Рвотное заканчивалось, и после оставшегося в бутылке последнего глотка я сказала себе: это последняя надежда – как бы ни произошло страшное. О своих опасениях я не сказала ни Диане, ни Янг Мэри Джо – не хотела их волновать, они и так измучились за ночь. Но минуты через три малышка сильно откашлялась, и с того момента началось улучшение. Можете представить, какое облегчение я почувствовала, доктор, словами такое не выразить. Бывают моменты, когда слов не хватает.

– Да, понимаю, – подтвердил доктор, глядя на Энн таким взглядом, будто видел в ней нечто, что нельзя выразить в словах. Позже он, правда, нашел слова при разговоре с мистером и миссис Барри.

– Эта рыжеволосая девочка, живущая у Катбертов, исключительно умна. Скажу больше, она спасла вашу малышку – к тому времени, когда я приехал, могло быть слишком поздно. Похоже, кроме способностей, она обладает еще силой духа – удивительной для ее возраста. Не забуду выражение ее глаз, когда она пересказывала мне события ночи и свои действия.

Чудесным, морозным зимним утром Энн возвращалась домой, глаза ее слипались от усталости, ее тянуло в сон, и все же она, не переставая, говорила с Мэтью. Минуя большое, заснеженное поле, они ступили под сверкающую, волшебную кленовую арку Тропы Влюбленных.

– Какое прекрасное утро, Мэтью, не правда ли? Такое ощущение, что Бог создал мир, чтобы себя порадовать. Эти деревья кажутся прямо неземными, словно я могу сдуть их одним дыханием – пуф! Как я рада, что живу здесь, где все серебрится от мороза, а вы? И еще я рада, что миссис Хэммонд родила три пары близнецов, иначе я бы не знала, как лечить Минни Мей. Теперь я жалею, что сердилась на миссис Хэммонд за ее страсть рожать близнецов. Боже, Мэтью, как же я хочу спать. В школу я завтра не пойду. А то глаза у меня будут слипаться и я наговорю много глупостей. Вообще я не люблю пропускать занятия, потому что тогда Гил… другие ученики будут лучшими в классе и опередить их уже труднее. Хотя то, чего добиваться труднее, приносит большее удовлетворение, ведь так?

– Не сомневаюсь, все у тебя получится, – сказал Мэтью, глядя на бледное личико Энн и темные круги под глазами. – А сейчас сразу ложись в постель и хорошенько выспись. Я сам приберусь в доме.

Энн последовала его совету, быстро заснула и спала так крепко и долго, что проснулась и спустилась вниз, когда зимний день искрился от солнца. Марилла уже вернулась из города и вязала, сидя за столом.

– Так вы видели премьера?! – с порога воскликнула Энн. – Как он выглядит, Марилла?

– Если б судили по внешности, никогда бы ему не стать премьер-министром, – сказала Марилла. – Видела бы ты его нос! Но говорить он умеет. Я радовалось, что принадлежу к консерваторам. А вот либералке миссис Рейчел Линд не было до него дела. Твой обед на плите, Энн, и можешь взять еще сливовое варенье из кладовой. Думаю, ты проголодалась. Мэтью рассказал мне о вашей прошлой ночи. Счастье, что ты знала, как поступать в таких случаях. Я бы растерялась – никогда не имела дела с крупом. Даже не вздумай ничего говорить, пока не пообедаешь. Вижу по твоему виду, что тебе не терпится все рассказать, но это может подождать.

Марилле самой было что сказать, но она помалкивала, зная, что после ее слов Энн возбудится до такой степени, что это отобьет у нее аппетит и она забудет про обед. Нет, Марилла держала язык за зубами до тех пор, пока Энн не доела все до конца.

– Днем приходила миссис Барри, – начала Марилла. – Она хотела видеть тебя, но я не разрешила тебя будить. Миссис Барри сказала, что ты спасла жизнь Минни Мей, и она очень сожалеет, что не разобралась тогда со смородиновой настойкой и обвинила во всем тебя. Теперь она знает, что у тебя и в мыслях не было напоить Диану, и надеется на твое прощение. Вы с Дианой снова можете стать близкими подругами. Если хочешь, можешь навестить Диану сегодня вечером. Сама она выйти не может, потому что вчера сильно простудилась. А сейчас, Энн Ширли, прошу, не прыгай от радости до небес.

Предупреждение было сделано кстати. Глаза Энн засветились от счастья, казалось, она вот-вот взлетит. Она вскочила на ноги, восторженная радость отразилась на ее лице.

– О, Марилла, можно я пойду прямо сейчас, не помыв за собой посуду? Я вернусь – и сразу помою. В такой захватывающий момент нельзя заниматься неромантическим делом.

– Да, беги, – милостиво согласилась Марилла. – А ну, постой, Энн Ширли – ты что, с ума сошла? Вернись сейчас же и надень на себя что-нибудь! Нет, это все равно, что кричать в пустоту. На голове – ни шапочки, ни платка. Вон как мчится по саду – волосы развеваются на ветру. Будет чудо, если она не свалится с сильнейшей простудой.

В багровых зимних сумерках Энн, подпрыгивая, бежала домой по заснеженному полю. Далеко на юго-западе, сверкая и мерцая перламутровым сиянием, всходила на бледно-золотистом небе вечерняя звезда, освещая неземным розовым светом нанесенные сугробы и темные, поросшие елью долины. Звон колокольчиков на санях звенел в морозном воздухе, словно упряжкой управляли эльфы, но даже их волшебный перезвон не мог заглушить музыку, звучавшую в сердце Энн и рвущуюся с ее губ.

– Марилла, вы видите перед собой по-настоящему счастливого человека, – объявила она. – Я полностью счастлива, несмотря на мои рыжие волосы. В настоящий момент душа моя витает выше рыжих волос. Миссис Барри поцеловала меня, всплакнула, сказала, что сожалеет о прошлом и навсегда останется моей должницей. Я была очень смущена, но все же ответила как можно вежливее: «Я не держу на вас зла, миссис Барри. Уверяю вас, мне и в голову не приходило напоить Диану, и отныне предадим это забвению». Как вы считаете, Марилла, достаточно достойно я выразилась?

Мне кажется, мои слова вызвали у миссис Барри угрызения совести, ведь я отплатила добром за зло. Потом мы с Дианой провели вместе чудесный день. Диана показала мне новый способ вязания крючком, которому ее научила тетушка из Кармоди. Никто другой в Эйвонли его не знает, и мы дали клятву, что никому его не покажем. Диана подарила мне прелестную открытку с венком из роз и надписью:

Все так и есть, Марилла. Мы попросим мистера Филлипса позволить нам опять сидеть вместе, а Джерти Пай пусть отправляется к Минни Эндрюс. А потом у нас был элегантный чай. Миссис Барри поставила нам лучший фарфоровый сервиз – как будто я настоящая гостья. Не могу передать вам, какое это доставило мне удовольствие. Раньше никто ради меня не ставил на стол лучшую посуду. Мы ели фруктовый пирог, кекс, пончики и два сорта варенья. И миссис Барри спросила, хочу ли я еще чаю, и сказала: «Дорогой, передай печенье Энн». Как замечательно быть взрослой, Марилла, если с тобой так любезно обращаются.

– Ничего об этом не знаю, – сказала со вздохом Марилла.

– Во всяком случае, когда я вырасту, – решительно проговорила Энн, – то буду разговаривать с маленькими девочками как с равными и не буду смеяться, если они станут употреблять сложные слова. По своему печальному опыту знаю, как это больно. После чая мы с Дианой занялись изготовлением ирисок. Получилось не очень хорошо, ведь это был наш первый опыт. Диана предоставила мне помешивать тягучую массу, а сама стала смазывать маслом тарелки. Но я забылась, масса подгорела, а потом, когда мы вылили ее на тарелки, чтобы остывала, по ней прошлась кошка, и пришлось все выбросить. Но сам процесс изготовления доставил нам удовольствие. Когда я собралась уходить, миссис Барри сказала, что я могу приходить к ним в любое время, а Диана стояла у окна и посылала мне воздушные поцелуи, пока я не свернула на Тропу Влюбленных. Марилла, у меня такое чувство, что я не смогу не помолиться сегодня, и я попробую придумать особенную молитву в честь такого события.

Глава 19
Концерт. Катастрофа. Чистосердечное признание

– Марилла, можно мне к Диане на минутку? – спросила Энн одним февральским вечером, сбегая, запыхавшись, вниз по лестнице.

– Не знаю, зачем тебе надо бродить в темноте, – отрезала Марилла. – Вы с Дианой возвращались вместе из школы, потом еще полчаса болтали, стоя в снегу, как язык еще не устал? Поэтому не думаю, что тебе так уж надо снова с ней повидаться.

– Но ей нужно со мной поговорить, – умоляла Энн. – Она хочет сообщить мне нечто важное.

– Откуда ты это знаешь?

– Она послала мне сигналы из своего окна. Мы придумали, как общаться при помощи свечи и картона. Ставим свечу на подоконник и перед ней водим картон – вперед и назад. От количества вспышек зависит смысл послания. Это я придумала, Марилла.

– Кто бы сомневался, – многозначительно произнесла Марилла. – Следующий шаг – поджог шторы вашим сигнальным устройством.

– Нет, мы очень осторожны, Марилла. И это так интересно. Две вспышки – «ты дома?», три – «да», четыре – «нет». Пять означает: «Приходи как можно скорее – у меня важная информация». Диана просигналила пять раз, и я с ума сойду, если не узнаю, что случилось.

– Ладно, не сходи с ума, – сказала Марилла саркастически. – Даю тебе десять минут на разговор – и тут же домой. Помни!

Энн запомнила эти слова и вернулась точно в назначенное время, хотя никто не знал, чего ей это стоило. Пришлось сократить обсуждение с Дианой очень важной темы. Но десять минут были использованы ей с толком.

– Представляете, Марилла! Завтра у Дианы день рождения. И миссис Барри разрешила ей пригласить меня после школы к ним домой, чтобы провести весь день вместе. Приедут также кузины из Ньюбриджа на больших санях, чтобы завтра вечером пойти на концерт в Дискуссионный клуб. Они хотят взять туда и нас с Дианой, если вы, конечно, меня отпустите. Ведь вы отпустите, да, Марилла? Я так взволнована.

– Советую тебе успокоиться, потому что ты никуда не пойдешь. Лучше побудешь дома, заснешь в своей уютной постельке, а что до этих клубных концертов – то это просто ерунда, и маленьким девочкам негоже ходить в такие места.

– Я уверена, что Дискуссионный клуб – респектабельное место, – умоляющее проговорила Энн.

– Я этого не отрицаю. Но ты не будешь таскаться по разным концертам и проводить вечера вне дома. Хорошее занятие для детей! Я удивлена, что миссис Барри отпускает на концерт Диану.

– Но это особый случай! – пробормотала Энн со слезами на глазах. – У Дианы день рождения – раз в году. Дни рождения – не рядовые события. Присси Эндрюс собирается прочесть «Комендантский час не должен быть объявлен сегодня»^[3]. Это прекрасное, нравственное стихотворение, Марилла, и мне будет полезно его послушать. А хор исполнит четыре трогательные песни, которые по духу близки к церковным гимнам. И еще, Марилла, сам священник примет участие в церемонии – он произнесет вступительную речь. Так что это будет почти как служба. Марилла, ну, пожалуйста, разрешите мне пойти.

– Ты слышала, что я сказала, Энн? Сними обувь и марш в постель. Уже девятый час.

– Еще одна вещь, Марилла, – сказала Энн, используя свой последний шанс. – Миссис Барри разрешила нам спать на кровати в свободной комнате. Только подумайте, какой чести удостаивается ваша маленькая Энн – спать на постели в гостевой комнате.

– Этой чести тебя могли удостоить и без концерта. Ложись спать, Энн, и чтобы я больше ни слова от тебя не слышала.

Когда Энн, размазывая по щекам слезы, грустно поднималась по лестнице, Мэтью, который, казалось, во время разговора крепко спал в гостиной, открыл глаза и решительно произнес:

– Я думаю, Марилла, что тебе надо пустить Энн на концерт.

– А я так не думаю, – возразила Марилла. – Кто занимается ее воспитанием – ты или я?

– Ну ты, – признал Мэтью.

– Тогда не вмешивайся.

– Да я и не вмешиваюсь. Иметь свое мнение – не значит вмешиваться. Но я думаю, что тебе следует отпустить Энн.

– По твоему мнению, я должна во всем ей потакать. А если она захочет луну с неба, ты тоже ее поддержишь? – подчеркнуто вежливо проговорила Марилла. – Я позволила бы ей провести с Дианой ночь, если б этим все ограничилось. Но план насчет концерта я не одобряю. Она пойдет туда и подхватит простуду, перевозбудится и наберется там всякой чепухи. Это на неделю выбьет ее из колеи. Я разобралась в характере этого ребенка и лучше тебя, Мэтью, понимаю, что для нее хорошо.

– Я считаю, что тебе надо отпустить Энн на концерт, – настойчиво повторил Мэтью.

Аргументация не была его сильной чертой, но упрямое следование своей линии нельзя было не заметить. Марилла безнадежно вздохнула и сочла за лучшее промолчать. На следующее утро, когда Энн мыла посуду в кладовой после завтрака, Мэтью остановился на своем пути в сарай и еще раз сказал Марилле:

– Думаю, надо позволить Энн туда пойти.

На мгновение Марилла решила, что такие вещи не дозволено произносить вслух, но потом, смирившись с неизбежным, язвительно произнесла:

– Хорошо, пусть идет, раз ты так хочешь.

Энн пулей вылетела из кладовой с мокрой тряпкой в руках.

– О, Марилла, произнесите еще раз эти благословенные слова.

– Думаю, хватит и одного раза. Это желание Мэтью, а я умываю руки. Если ты заболеешь воспалением легких, заснув в чужой кровати, или выскочишь, распаренная, из клуба в холодную ночь, не вини меня в этом, вини Мэтью. У тебя с тряпки капает на пол грязная вода. Никогда не видела раньше такого беспечного ребенка.

– Я знаю, что являюсь для вас тяжелым испытанием, Марилла, – произнесла покаянно Энн. – Я столько ошибок совершаю. Но, только подумайте, сколько ошибок я могла бы еще совершить. Места, куда я накапала, я ототру песком еще до того, как пойду в школу. О, Марилла, сейчас все мои мысли заняты концертом. Я никогда не была ни на одном концерте, и когда другие девочки говорят о них, я чувствую себя не в своей тарелке. Вы даже не представляете, как я переживаю по этому поводу, а вот Мэтью представляет. Он понимает меня, а как приятно, когда тебя понимают, Марилла.

Энн была так возбуждена, что провела школьный день без особого успеха. Гилберт Блайт обошел ее в правописании и оставил далеко позади в устном счете. Но Энн в предчувствии концерта и постели в комнате для гостей не испытала того унижения, которое обязательно испытала бы в другом случае. Они с Дианой упоенно проболтали весь день о предстоящем вечере, и будь на месте мистера Филлипса более строгий учитель, им влетело бы по первое число.

Энн чувствовала, что не перенесла бы этот день, если б ей запретили идти на концерт, потому что ни о чем другом в школе не говорили. Дискуссионный клуб Эйвонли устраивал разные мероприятия раз в две недели на протяжении зимы, но такого большого праздника еще не было, билет стоил десять центов, сбор шел на помощь библиотеке. Молодые люди в Эйвонли готовились к концерту несколько недель, и все школьники ждали этого события с интересом, потому что в нем были задействованы их старшие братья и сестры. Все школьники старше девяти лет собирались идти на концерт, кроме Кэрри Слоун, чей отец разделял мнение Мариллы, что маленьким девочкам не след ходить вечерами по клубам. Кэрри Слоун проревела весь день, придя к выводу, что жизнь у нее не сложилась.

Для Энн подлинное ликование началось сразу после школы, оно постепенно нарастало и достигло высшего экстаза на концерте. У Дианы они провели «элегантную чайную церемонию», а затем перешли к сладостной подготовке вечера в маленькой комнате Дианы на втором этаже. Диана уложила волосы Энн в модном стиле «помпадур», а Энн завязала бантики на волосах Дианы с особым, свойственным ей умением. Потом они стали экспериментировать с волосами на затылке и, перепробовав с полдюжины способов, добились наконец желаемого результата. И вот они готовы, щеки пылают, глаза горят от волнения.

Энн, правда, не смогла сдержать болезненный укол самолюбия, сравнивая свой простой черный берет и бесформенное, домотканое серое пальто с меховой шапочкой и красивой курткой Дианы. Но она вовремя вспомнила, что наделена воображением и может всегда его использовать.

Приехали кузины Дианы – Мюррей, из Ньюбриджа. Все забрались в большие сани, устроившись среди соломы и меховых шуб. Энн наслаждалась дорогой, скольжением по гладкой поверхности и хрустом снега под полозьями. Закат был чарующим, и заснеженные холмы, и темно-синие воды Залива Святого Лаврентия напоминали очертаниями великолепную вазу из жемчужин и сапфиров, наполненную до краев вином и пламенем. Перезвон колокольчиков, отдаленный смех, словно веселились лесные эльфы, неслись со всех сторон.

– О, Диана, – выдохнула Энн, сжимая ее руку в варежке под шубой, – не в волшебной ли мы сказке? Неужели я та самая Энн? Я переживаю такие необычные чувства, что это может отразиться на моем лице.

– Ты выглядишь чудесно, – сказала Диана, которая только что получила комплимент от одной из кузин и чувствовала, что должна передать его дальше. – У тебя прелестный цвет лица.

Программа вечера состояла из череды «нервных потрясений» – по крайней мере, для одной из присутствующих, и, как Энн прошептала Диане, каждое было сильнее предыдущего. Когда Присси Эндрюс в нарядном платье из розового шелка, с ниткой жемчуга на гладкой белой шее и живыми гвоздиками в волосах (говорили, что учитель специально послал за ними в город) – «поднялась по скользкой лестнице, темной, без единого лучика света», Энн, слушая, трепетала в сочувствии; когда же хор запел «Высоко над нежными маргаритками», Энн перевела взгляд на потолок, как будто ожидала увидеть там фрески с ангелами; а когда Сэм Слоун показывал инсценировку «Как Сокери посадил курицу на яйца», Энн хохотала так заразительно, что все вокруг тоже стали смеяться – больше ради компании: ведь сам текст устарел даже для Эйвонли. Затем мистер Филлипс произнес душераздирающую речь Марка Антония над мертвым Цезарем, бросая после каждой фразы взгляд на Присси Эндрюс, и тут Энн почувствовала, что ей самой хочется подняться и поддержать мятеж римского гражданина.

Только один номер в программе не вызвал у нее интереса. Когда Гилберт Блайт декламировал «Битву на Рейне», Энн взяла у Роды Мюррей библиотечную книгу и изучала ее до конца его выступления. Диана аплодировала, пока у нее руки не заболели, а Энн все это время сидела и молчала, с прямой и напряженной спиной.

Дома они оказались в 11 часов, полные сильных впечатлений и предвкушающие удовольствие от предстоящего их обсуждения. В доме было темно и тихо – казалось, все в нем спали. Энн и Диана на цыпочках прошли в гостиную – длинную и узкую, из которой можно было пройти в гостевую комнату. В гостиной было тепло, мягкий свет от догорающего камина распространялся по комнате.

– Давай разденемся в гостиной, – предложила Диана. – Здесь так уютно и тепло.

– Как мы прекрасно провели время, – вздохнула восхищенно Энн. – Наверное, приятно выйти на подиум и прочитать стихи. Как ты думаешь, Диана, нас когда-нибудь пригласят выступить?

– Конечно. Старших школьников всегда приглашают. Гилберта Блайта, например. А он всего на два года старше нас. О, Энн, как ты могла притворяться, что его не слушаешь? Когда он произносил слова: «Здесь есть другая – не сестра», то посмотрел прямо на тебя.

– Диана, – сказала Энн с достоинством, – ты моя лучшая подруга, и все же прошу тебя, не говори при мне об этом человеке. Ты уже готова ложиться? Давай побежим наперегонки и посмотрим, кто окажется в постели первой.

Это предложение Диане понравилось. Две маленькие фигурки в белых рубашках пронеслись через длинную гостиную, влетели в гостевую комнату и одновременно плюхнулись на кровать. И вдруг что-то зашевелилось под ними, тяжело задышало, вскрикнуло, и потом кто-то произнес приглушенным голосом: «Боже правый!»

Энн и Диана не смогли потом рассказать, как соскочили с кровати и выбежали из комнаты. Они только помнили, как после сумасшедшей гонки, на цыпочках, дрожа всем телом, поднимались на второй этаж.

– Кто это был? Что это было? – прошептала Энн, клацая зубами от холода и страха.

– Это была тетя Жозефина, – сказала Диана, давясь от смеха. – Да, Энн, это тетя Жозефина; значит, она все-таки приехала. Я знаю – она придет в ярость. Это ужасно, правда, ужасно – но, согласись, безумно смешно.

– Кто такая тетя Жозефина?

– Тетя со стороны отца и живет в Шарлоттауне. Ей очень много лет – то ли семьдесят, то ли больше – даже не верится, что она была когда-то маленькой девочкой. Мы ждали, что она к нам приедет, но не думали, что так скоро. Она очень строгая и чопорная и, конечно, теперь поднимет скандал. Сейчас нам придется спать с Минни Мей – знала бы ты, как она брыкается!

На следующее утро мисс Жозефина Барри не вышла к раннему завтраку. Миссис Барри с доброй улыбкой приветствовала двух подруг.

– Хорошо вы повеселились вчера вечером? Я хотела дождаться вас, чтобы сообщить о приезде тети Жозефины и о том, что вам придется ночевать на втором этаже, но так устала, что мигом уснула. Надеюсь, ты не потревожила тетю, Диана?

Диана хранила сдержанное молчание, но они с Энн обменялись виноватыми и лукавыми улыбками через стол. После завтрака Энн заторопилась домой и долгое время пребывала в блаженном неведении о тех перипетиях, что происходили в доме Барри. Глаза Энн открыла миссис Линд, к которой ее отправила Марилла с каким-то поручением.

– Итак, вы с Дианой чуть ли не до смерти напугали вчера несчастную, старую мисс Барри? – проговорила сурово миссис Линд, но в глазах у нее плясал озорной огонек. – Миссис Барри несколько минут назад была тут на пути в Кармоди. Она очень встревожена. Старая мисс Барри, когда поднялась, была в ярости, а с ней в таком состоянии шутки плохи. Уж я знаю, о чем говорю. Она не хочет даже говорить с Дианой.

– Но Диана не виновата, – сокрушенно произнесла Энн. – Это моя вина. Я предложила поспорить, кто быстрее запрыгнет в постель.

– Я так и знала! – сказала миссис Линд, радостно убедившись в правильности своих догадок. – Я не сомневалась, что эта мысль зародилась именно в твоей голове. И именно она стала причиной всех неприятностей. Старая мисс Барри собиралась погостить у родных с месяц, но теперь объявила, что и дня здесь не пробудет и уже завтра вернется в город – в воскресенье к тому же. Она уехала бы и сегодня, но некому было ее захватить. Раньше мисс Барри обещала оплатить часть уроков музыки для Дианы, но теперь не намерена помогать девчонке, которая ведет себя как сорванец. Полагаю, утро сегодня в Яблоневом Косогоре было не из веселых. Барри очень расстроены. Старая мисс Барри богата, и они стараются сохранять с ней хорошие отношения. Конечно, об этом мы с миссис Барри не говорили, но я человеческую природу хорошо знаю – мне и так все ясно.

– Какая же я несчастная девочка, – сетовала Энн. – Вечно попадаю в переделки, а еще и впутываю лучших друзей – ради которых и жизнь бы отдала. Ну почему так, миссис Линд?

– Ты слишком беспечная и импульсивная, дитя мое. В этом все и дело. Когда какая-то мысль приходит тебе в голову, ты не останавливаешься, чтобы подумать – стоит ли это говорить или делать.

– Но это самое приятное, – возразила Энн. – Что-то вдруг вспыхивает в твоем мозгу, что-то волнующее – и ты должна поделиться с кем-то этим. А если начать раздумывать – все испортишь. Неужели вы никогда не испытывали это, миссис Линд?

Нет, миссис Линд никогда не испытывала. Та глубокомысленно покачала головой.

– Но думать все-таки надо, Энн. Следуй поговорке «Тише едешь – дальше будешь». Это относится и к событиям в гостевой комнате.

Миссис Линд от души посмеялась своей незамысловатой шутке, но Энн оставалась задумчивой. Она не видела ничего смешного в ситуации, которая, на ее взгляд, была очень серьезной. Покинув миссис Линд, она через замерзшие поля пошла к Яблоневому Косогору. Диана встретила ее у дверей кухни.

– Так тетя Жозефина очень рассердилась на нашу проделку? – шепотом спросила Энн.

– Да, – ответила Диана, сдерживая смех и в то же время встревоженно поглядывая на закрытую дверь комнаты. – Ее прямо колотило от злости. А как она ругалась! Она сказала, что такой испорченной девочки еще не видела, а моим родителям надо стыдиться, что они так плохо меня воспитали. Она здесь не останется, заявила тетя, и, поверь, жалеть об этом я не буду. А вот отец и мама расстроены.

– Почему ты не сказала, что во всем виновата я? – потребовала ответа Энн.

– Разве я похожа на ябеду? – почти с презрением произнесла Диана. – Нет, я не из таких, Энн Ширли. К тому же я виновата не меньше тебя.

– Тогда я сама все расскажу, – решительно заявила Энн.

Диана вытаращилась на нее.

– Энн Ширли, не делай этого! Она съест тебя живьем.

– Не пугай меня – я и так напугана, – взмолилась Энн. – Легче, наверно, стоять под пулями. Но я должна это сделать, Диана, это моя вина, и надо в этом сознаться. К счастью, у меня большая практика.

– Она сейчас вон в той комнате, – сказала Диана. – Иди, если хочешь. Я бы не смогла. И мне не верится, что из этого может выйти что-то хорошее.

С таким напутствием Энн направилась в логово ко льву – другими словами, бесстрашно подошла к двери и тихо постучала. Последовало резкое: «Войдите!»

Мисс Жозефина Барри, худощавая, чопорная и суровая, быстро перебирала спицами, сидя у камина. Гнев ее еще не улегся, и глаза грозно щурились сквозь очки в позолоченной оправе. Она развернулась в кресле на колесиках, ожидая увидеть Диану, но на нее смотрела бледная девочка с огромными глазами, в которых отчаянная смелость сочеталась с беспредельным ужасом.

– Кто ты такая? – без лишних церемоний потребовала ответа мисс Жозефина Барри.

– Я – Энн из Зеленых Крыш, – ответила маленькая гостья, вся дрожа и сжимая по своему обыкновению руки. – Я пришла сделать признание, с вашего разрешения.

– Признание? В чем?

– Это по моей вине мы прыгнули на вас прошлой ночью. Предложение было сделано мной. Диана никогда бы до этого не додумалась. Диана очень воспитанная девочка, мисс Барри. Теперь вы сами должны понять, как несправедливо ее в этом обвинять.

– Я должна, вот как? Мне кажется, часть ее вины в этих прыжках тоже есть. Такое неприглядное поведение в уважаемом доме!

– Мы были просто в веселом настроении, – продолжала Энн. – Думаю, нас можно простить, мисс Барри, – теперь, когда мы извинились. В крайнем случае, хотя бы Диану, ей нужно продолжать заниматься музыкой. Она любит музыку всем сердцем, мисс Барри, а я по своему опыту знаю, как тяжело отказываться от чего-то, что по-настоящему любишь. Если вы очень рассержены, перенесите ваш гнев на меня. За прошлую жизнь на меня так часто гневались, что мне будет это легче перенести, чем Диане.

Раздражение в глазах старой леди постепенно меркло, в них зажегся огонек веселого интереса. Но потом она строго произнесла:

– Не думаю, что пребывание в приподнятом настроении может служить оправданием вашего проступка. В моей молодости маленькие девочки никогда не впадали в состояние такой необузданной веселости. Ты представить себе не можешь, каково это после долгой, утомительной дороги, когда ты наконец крепко заснула, почувствовать, что на тебе прыгают.

– Такого со мной не было, но я могу это вообразить, – пылко проговорила Энн. – Уверена, то, что случилось, было крайне неприятно. Но, прошу, посмотрите на этот прискорбный случай с другой стороны. Вы ведь наделены воображением, мисс Барри? Если – да, то поставьте себя на наше место. Мы не знали, что на этой кровати кто-то лежит, и сами испугались до смерти. Наш ужас невозможно описать. Нам ведь обещали, что мы будем спать в гостевой комнате. Вы, наверное, привыкли спать в отдельной комнате. Но вообразите чувства девочки из приюта, которая никогда раньше не удостаивалась такой чести.

На лице мисс Барри не осталось следов гнева. Она рассмеялась – и звук смеха доставил большое облегчение Диане, которая с молчаливым беспокойством дожидалась в кухне результатов разговора.

– Боюсь, мое воображение немного заржавело – много времени утекло с тех пор, как я им пользовалась, – сказала мисс Барри. – Я согласна, что вас тоже можно пожалеть, равно как и меня. Все зависит от точки зрения. Сядь вот сюда и расскажи мне о себе.

– Мне очень жаль, но я сейчас не могу, – твердо сказала Энн. – Мне бы хотелось остаться, вы кажетесь таким интересным человеком, может быть, даже родственной душой, хотя в это трудно поверить. Но мне надо идти домой – к мисс Марилле Катберт. Мисс Марилла – добрейшая женщина, которая взяла меня к себе, чтобы правильно воспитать. Она старается изо всех сил, но пока ей мало что удается. Вы не должны упрекать ее за то, что я прыгнула на кровать. И перед тем как уйти, мне бы очень хотелось услышать от вас, что вы прощаете Диану и не покинете в спешке Эйвонли.

– Пожалуй, я останусь, если ты станешь ко мне изредка заходить поболтать, – сказал мисс Барри.

Этим вечером мисс Барри подарила Диане серебряный браслетик и сказала старшим членам семьи, что она распаковала чемодан.

– Я решила остаться для того, чтобы ближе познакомиться с этой девочкой по имени Энн, – откровенно призналась она. – Она развлекает меня, а в моем возрасте встретить занятное существо – большое чудо.

Когда Марилла узнала о случившемся, ее комментарий был краток: «Я ведь тебе говорила». И предназначался он для ушей Мэтью.

Мисс Барри жила у родственников больше месяца. Ладить с ней было легче обычного, во многом благодаря Энн, которая ее веселила.

На прощание мисс Барри сказала:

– Запомни, Энн, когда окажешься в городе, обязательно навести меня, и я уложу тебя спать на отдельной кровати в гостевой комнате.

– В конце концов, мисс Барри оказалась родственной душой, – поведала Энн Марилле. – Глядя на нее, этого не скажешь. Это не Мэтью, про которого сразу все понятно. К ней нужно присмотреться, чтобы это разглядеть. Оказывается, родственных душ не так уж и мало, как я думала. Приятно узнать, что в мире их достаточно много.

Глава 20
Воображение дает сбой

Весна, как ей положено, пришла в свое время в Зеленые Крыши – прекрасная, своенравная, с неохотой вступающая в свои права, словом, канадская весна. Она тянулась на протяжении апреля и мая, в ней были и теплые, чудесные дни, и свежие, и даже прохладные ночи, розовые закаты и чудо воскрешения и пробуждения природы. Клены на Тропе Влюбленных набухли красными почками, а рядом с Ключом Дриады дружно повылезли кудрявые ростки папоротников. Дальше, на пустоши за усадьбой мистера Сайласа Слоуна зацвели майники, нежные розовые и белые цветы под коричневыми листочками. Школьники – и девочки, и мальчики – в солнечные дни, во время перерывов рвали их и в прозрачных, звенящих сумерках приносили домой в руках и сумках ароматную добычу.

– Как мне жаль людей, живущих в местах, где не цветет майник, – сказала Энн. – Диана предполагает, что там, возможно, цветет нечто еще более завораживающее, но разве может быть что-то лучше наших майских цветов, правда, Марилла? И еще Диана говорит, что если в тех местах никогда не видели цветов майника, то и тосковать по ним не станут. На мой взгляд, это и есть самое печальное. Не знать, как выглядит майник, и потому не тосковать по нему – это ж трагедия! Я вот что думаю, Марилла, цветы майника, должно быть, души умерших прошлым летом цветов, и здесь – их рай.

Сегодня мы отлично провели время, Марилла. Мы расположились на ланч в поросшей мхом лощине у старого колодца – очень романтическое место. Чарли Слоун подбивал Арти Джиллиса перепрыгнуть через колодец, и Арти перепрыгнул – он не мог не принять вызов. Каждый школьник сделал бы то же самое. Это сейчас модно. Мистер Филлипс отдал все собранные цветы Присси Эндрюс, и я слышала, как он сказал: «Прекрасное – прекрасной». Я знаю, что он вычитал это из книги, и все же это говорит о том, что у него есть зачатки воображения. Мне тоже преподнесли цветы, но я с презрением их отвергла. Я не могу назвать имя этого человека, потому что поклялась никогда его не произносить. Мы сплели венки из майских цветов и надели их на шляпки, а когда пришло время идти домой, мы растянулись процессией по дороге, шли парами в венках и с букетами и распевали «Мой дом на холме». Это было потрясающе, Марилла. Из дома мистера Сайласа Слоуна все домашние высыпали на улицу, чтобы поглазеть на нас, и прохожие тоже останавливались и смотрели вслед. Мы произвели настоящий фурор!

– Ничего удивительного! Всем интересна глупая затея! – отозвалась Марилла.

Отцвели майники, распустились фиалки, и Фиалковая долина утопала в них. Энн ходила в школу через долину, осторожно ступая по земле и благоговейно озираясь вокруг, словно шла по святой земле.

– Когда я иду по долине, – говорила она Диане, – я все забываю, у меня все вылетает из головы, и мне все равно, опередит ли меня сегодня Гил… кто-нибудь из учеников или нет. Но стоит оказаться в школе, и мне опять важны мои успехи. Сколько во мне живет разных Энн! Иногда мне кажется, что именно из-за этого я такой трудный ребенок. Будь во мне только одна Энн, насколько всем было бы удобнее, хотя и не так интересно.

Одним июньским вечером, когда сад опять зарумянился розовыми бутонами, а в болоте у верховья Озера Мерцающих Вод стали распевать серебристыми голосами лягушки, Энн сидела у окна в своей комнате под крышей. Воздух был напоен доносившимся с полей ароматом клевера и острым хвойным запахом ельника. Энн делала уроки, но, когда стемнело и текст в учебнике стал почти не различим, устремила мечтательный взор вдаль, сквозь ветви Снежной Королевы, нарядившейся в белоснежную мантию из цветов.

За прошедшее время эта маленькая комната существенно не изменилась. Стены были такими же белыми, подушечка для булавок такой же твердой, стулья – жесткими, желтоватыми, с прямой спинкой. Однако дух комнаты изменился. В ней поселилось новая, живая, пульсирующая личность, которая пронизывала всю комнату и существовала отдельно от книг, платьев и лент школьницы и даже от синего кувшина на столе, полного цветущих яблоневых веток. Казалось, что все мечты, переходящие из снов живущего здесь существа в реальность, вдруг обрели зримую, хотя и нематериальную форму и украсили голую, пустую комнату гобеленами, сотканными из тонких нитей радуги и лунного света.

В комнату быстро вошла Марилла, держа в руках только что отглаженный школьный фартук. Она повесила фартук на стул и села, издав короткий вздох. Сегодня ее весь день мучила мигрень, и хотя сейчас боль ушла, женщина ощущала сильную слабость – «умаялась», говорила она. Энн смотрела на нее глазами, полными сочувствия.

– Я искренне хотела бы, чтобы ваша головная боль передалась мне, Марилла. Ради вас я терпела бы ее с радостью.

– Ты и так помогла мне с работой, и я смогла отдохнуть, – сказала Марилла. – Похоже, ты неплохо справилась и на этот раз почти не ошибалась. Конечно, не было особой надобности крахмалить носовые платки Мэтью. И еще – большинство людей, ставящих пирог в печь, чтобы подогреть к обеду, вынимают его, когда он теплый, а не когда превратился в угли. Но ты на такие мелочи внимания не обращаешь.

Когда Мариллу мучила головная боль, она иногда прибегала к сарказму.

– О, простите, – виновато произнесла Энн. – Я забыла о пироге сразу, как только поставила его в печь, хотя инстинктивно ощущала, что на обеденном столе чего-то не хватает. Когда утром вы доверили мне вести хозяйство, я твердо решила не предаваться мечтаниям, находиться в реальности. И все шло хорошо до этого пирога, когда меня вдруг накрыло искушение. Мне представилось, что я заколдованная принцесса, заключенная в темницу, и меня рвется освободить прекрасный рыцарь на вороном коне. И я совсем забыла о пироге. Я не знала, что накрахмалила платки Мэтью. Во время глажки я как раз придумывала название для нового островка, который мы с Дианой открыли, путешествуя по ручью. Такое прелестное местечко, Марилла. Там растут два клена, и ручей омывает островок. И потом меня осенило: лучше всего назвать его Островом Виктории, ведь мы наткнулись на него в день рождения королевы. А мы с Дианой любим нашу королеву. Мне очень жаль, что я испортила пирог и платки. В этот день мне хотелось быть особенно прилежной – ведь сегодня исключительная годовщина. Вы помните, Марилла, что произошло в этот день год назад?

– Нет, не припоминаю.

– Именно в этот день я приехала в Зеленые Крыши. Мне никогда этого не забыть. Этот день круто изменил мою жизнь. Конечно, вам он не кажется таким уж важным. Я живу здесь уже год и чувствую себя счастливой. Конечно, у меня были некоторые неприятности, но у кого их нет? Скажите, Марилла, вы жалеете, что взяли меня к себе?

– Нет, этого я не скажу, – ответила Марилла, которая иногда задавала себе вопрос, как она могла жить до появления в их жизни Энн, – не скажу, что жалею. Если ты сделала уроки, Энн, я бы хотела, чтобы ты сбегала к миссис Барри за выкройкой фартука Дианы.

– Но сейчас… очень темно, – воспротивилась Энн.

– Очень темно? Еще только сумерки. И вспомни, сколько раз ты бегала к подружке после наступления темноты.

– Можно я сделаю это рано утром? – спросила Энн. – Встану на рассвете и быстро туда и обратно. А, Марилла?

– Что на тебя нашло, Энн Ширли? Мне нужна выкройка сегодня вечером, чтобы сшить тебе новый фартук. Иди же и будь умницей.

– Мне придется идти по окружной дороге, – сказала Энн, неохотно надевая шляпку.

– Зачем идти по дороге? Ты потратишь лишних полчаса! Я не понимаю.

– Я боюсь идти Зачарованным Лесом! – в отчаянии воскликнула Энн.

Марилла в изумлении смотрела на нее.

– Зачарованным Лесом! Ты в своем уме? Что ты называешь Зачарованным Лесом?

– Еловый лес за ручьем, – прошептала Энн.

– Какая чушь. Нет никакого Зачарованного Леса. Кто тебе наплел такую чепуху?

– Никто, – призналась Энн. – Мы с Дианой просто вообразили, что этот лес полон призраков. Все остальные места здесь… такие обычные. Мы придумали таинственный лес, чтобы было интересней. Затеяли игру мы в апреле. Зачарованный Лес – это так романтично, Марилла. Ельник мы выбрали из-за того, что туда редко проникает солнце. Какие душераздирающие истории мы придумали! Вечером, в такое время, как сейчас, к ручью приходит дама в белом, она заламывает руки и стонет. Если ее видишь, это означает смерть в семье. Еще в районе Приюта Безделья бродит призрак зарезанного ребенка, он подкрадывается сзади и хватает тебя за руку ледяными пальцами. О, Марилла, при одной мысли об этом я вся дрожу. По тропе ходит взад-вперед обезглавленный мужчина, а из ветвей за тобой злобно следят скелеты. Нет, Марилла, ни за что на свете я не пойду вечером через Зачарованный Лес. Я уверена, что белые призраки вылезут из потаенных мест за деревьями и нападут на меня.

– Никогда не слышала ничего подобного! – воскликнула Марилла, выслушав фантазии Энн в немом изумлении. – Энн Ширли, неужели ты хочешь заставить меня поверить в этот нечестивый бред твоего воображения?

– Не полностью поверить, – неуверенно произнесла Энн. – Я сама днем в него не верю. Но в темноте, когда царят призраки, все меняется.

– Призраки не существуют, Энн.

– Еще как существуют! – воскликнула пылко Энн. – Я знаю людей, которые с ними встречались. А это весьма уважаемые люди. Чарли Слоун говорит, что его бабушка видела, как однажды вечером дедушка загонял коров в хлев, хотя его за год до этого похоронили. А бабушка Чарли Слоуна не станет говорить такое ради красного словца. Она очень религиозная женщина. А отца миссис Томас как-то вечером преследовал огненный агнец с отсеченной головой, которая болталась на полоске кожи. Он сразу понял, что это дух его брата, и увидел в этом предупреждение, что в течение девяти дней он умрет. Правда, он умер спустя два года, но предсказание все же сбылось. А Руби Джиллис рассказывает…

– Энн Ширли, – решительно перебила ее Марилла, – я не хочу больше слышать от тебя подобной чепухи. У меня были сомнения относительно твоего воображения и раньше, но если оно приводит к таким результатам, я больше не стану это поощрять. Сейчас ты пойдешь в дом Барри, и пойдешь туда через еловый лес – пусть это будет тебе уроком. И чтоб я никогда больше не слышала от тебя ни слова о зачарованных лесах.

Энн умоляла и плакала – ведь она испытывала настоящий ужас. Ее воображение разыгралось не на шутку, и еловый лес после наступления темноты вызывал у нее смертельный ужас. Но Марилла оставалась неумолима. Она довела съежившуюся от страха девочку до ключа и велела ей перейти через мост и идти дальше – в мрачные пристанища стонущих дам и обезглавленных привидений.

– О, Марилла, как можете вы быть такой жестокой? – рыдала Энн. – А что, если призраки в белом схватят меня и унесут неизвестно куда?

– Я попробую рискнуть, – проговорила Марилла безмятежным голосом. – Ты знаешь, я хозяйка своего слова. Я излечу тебя от нелепых фантазий о призраках. А теперь в путь!

Энн повиновалась. Спотыкаясь, перешла она мост и, содрогаясь от страха, ступила на пугающую мрачную тропу. Никогда ей не забыть этот вечер. Горько раскаивалась она в том, что дала волю своему воображению. Гоблины в ее фантазиях таились в каждой густой тени, они тянули ледяные, костлявые руки, желая схватить испуганную девочку, которая своим воображением вызвала их к жизни. Белая полоска березовой коры, которую раскачивал ветер на фоне коричневой земли, заставила замереть ее сердце. От протяжного стона старых, задевающих друг друга ветвей капельки пота выступили на ее лбу. Стайка летучих мышей, пролетавших над ее головой, казалась неземными существами. Достигнув поля мистера Уильяма Белла, она побежала вперед, как можно быстрее, словно за ней гналась целая армия призраков. У дверей кухни семейства Барри она еле отдышалась и с трудом объяснила, что ей нужна выкройка фартука. Дианы дома не было, и у Энн не было повода задерживаться. Теперь предстоял тот же ужасный обратный путь. Энн возвращалась домой, по возможности, с закрытыми глазами, предпочитая скорее разбить себе голову о дерево, чем увидеть привидение. Только споткнувшись на бревенчатом мосту, она вздохнула с облегчением.

– Ну что, никто тебя не поймал? – спросила с наигранным равнодушием Марилла.

– О, Марилла, – проговорила Энн, клацая зубами. – Теперь я буду с большим уважением относиться к обычным местам.

Глава 21
Новое направление в кулинарии

– Как говорит миссис Линд: «Дорогая, в этом мире нет ничего, кроме встреч и расставаний». – Эти слова пожилой дамы Энн печально повторила в последний день июня, выкладывая грифельную доску и учебники на кухонный стол и вытирая мокрым платком красные от слез глаза. – Какое счастье, Марилла, что я догадалась взять сегодня в школу лишний носовой платок! Меня не обмануло предчувствие, что он может понадобиться.

– Я не предполагала, что ты так любишь мистера Филлипса. Неужели это из-за его ухода ты пролила столько слез? – удивилась Марилла.

– Не думаю, что я плакала только из-за расставания с мистером Филлипсом, – задумалась Энн. – Я плакала, потому что плакали все вокруг. Начала это Руби Джиллис. Раньше она всегда заявляла, что терпеть не может мистера Филлипса, но как только он поднялся, чтобы произнести прощальную речь, она вдруг залилась слезами. И тогда все девочки – одна за другой – заревели в голос. Я держалась, сколько могла, Марилла. Напомнила себе, как мистер Филлипс заставил меня сесть за одну парту с Гил… с мальчиком и что он всегда писал на доске мое имя без «и» на конце, называл тупицей на уроках геометрии, смеялся над моими ошибками в правописании, часто был грубым и язвительным, но ничего не помогло, и я тоже разрыдалась. Джейн Эндрюс целый месяц говорила, что ее только обрадует уход мистера Филлипса и она по этому поводу и слезинки не прольет, и что вы думаете? Она рыдала навзрыд, ей даже пришлось позаимствовать платок у брата (мальчики, естественно, не плакали), а свой она не принесла: ей даже в голову не пришло, что он может понадобиться. О, Марилла, картина была душераздирающая. Мистер Филлипс произнес прекрасную прощальную речь, которая начиналась словами: «Ну вот и пришло время расставаться…» Все было так трогательно. У него тоже в глазах стояли слезы. Мне стало очень стыдно: я чувствовала раскаяние за то, что болтала на уроках, рисовала на него карикатуры на грифельной доске и высмеивала его отношение к Присси. Мне вдруг захотелось стать такой же примерной ученицей, как Минни Эндрюс. У нее совесть чиста. Девочки продолжали плакать и по дороге домой. Каждые несколько минут Кэрри Слоун повторяла: «Ну вот и пришло время расставаться…», и это вызывало новый поток слез, не давая нам возможности немного отвлечься. Мне очень грустно сейчас, Марилла. Но нельзя же погружаться в пучину отчаяния, когда впереди два месяца каникул, ведь правда? Кроме того, мы встретили нового священника и его жену, они ехали со станции. Несмотря на грусть от расставания с мистером Филлипсом, я не могла не проявить интереса к новому священнику. У него хорошенькая жена. Не скажу, что царственно красива – священнику красавица жена и не нужна, это может смущать прихожан. Миссис Линд говорит, что жена священника в Ньюбридже одевается слишком модно и тем самым подает другим плохой пример. Жена нового священника была в голубом муслиновом платье с рукавами-фонариками и в шляпке с розочками. По мнению Джейн Эндрюс, такие рукава смотрятся слишком по-светски на жене священника, но я не была бы столь придирчива. На собственном опыте знаю, как можно страстно мечтать о пышных рукавах. Кроме того, женой священника она стала недавно, и на это можно сделать скидку. Они поживут у миссис Линд, пока им подготовят дом.

Если Марилла пошла тем же вечером к миссис Линд не только с целью вернуть ей раму для стежки ткани, взятую у нее еще зимой, то она проявила простительную слабость, свойственную большинству жителей Эйвонли. В этот вечер к миссис Линд вернулось от заемщиков много вещей, о которых она и думать забыла. Новый священник, да еще с женой – лакомый объект для любопытства жителей тихого маленького поселка, куда новости приходят издалека и редко.

Старый мистер Бентли, у которого, по мнению Энн, не доставало воображения, служил пастором в Эйвонли восемнадцать лет. Он приехал сюда вдовцом, им он и оставался все эти годы, несмотря на то что время от времени рождались слухи о его матримониальных намерениях. В предыдущем феврале он сложил с себя полномочия и уехал, оплакиваемый прихожанами, которые привыкли и полюбили старого священника за проведенные рядом годы, несмотря на его слабые ораторские способности. С тех пор церковь в Эйвонли была лишена опытного руководителя, ее лишь время от времени, по воскресеньям, посещали разные проповедники и кандидаты на место постоянного пастора. Они выстояли или пали по решению отцов и матерей в Израиле^[4], но маленькая рыженькая девочка, скромно сидящая на углу скамьи Катберт, имела о них собственное мнение и делилась им с Мэтью. Марилла всегда уклонялась от любой критики в адрес священников.

– Я не думаю, что победит мистер Смит, – подытожила Энн. – Миссис Линд считает, что у него слабые проповеди, но мне кажется, он, как и мистер Бентли, страдает недостатком воображения. А вот у мистера Терри воображения, напротив, слишком много, и оно заносит его неведомо куда, как меня – с Зачарованным Лесом. Кроме того, миссис Линд говорит, что он не силен в богословии.

Мистер Грешэм – очень хороший человек и глубоко религиозный, но он рассказывает слишком много смешных историй, и прихожане в церкви часто смеются. Он ведет себя несолидно, а в священнике важно чувство собственного достоинства, так ведь, Мэтью? Я думала, что мистер Маршалл идеальная кандидатура, но, по словам миссис Линд, он не женат и даже не помолвлен – она наводила справки. Молодой, неженатый священник нежелателен в Эйвонли – он может жениться на ком-то из прихожанок, и это создаст проблемы. Миссис Линд всегда зрит в корень, правда, Мэтью? Я рада, что пригласили мистера Аллена. Мне он нравится. Его проповеди всегда интересные, и молится он искренне, а не по привычке. Миссис Линд говорит, что и он не идеален, но где мы найдем настоящее сокровище за 750 долларов в год? Во всяком случае, отмечает миссис Линд, богословие он знает хорошо – она сама его экзаменовала с пристрастием. Миссис Линд знакома с родственниками его жены – все они респектабельные люди, и женщины в семействе – отменные хозяйки. А если мужчина силен в богословии, а женщина умеет вести хозяйство – это залог образцового семейства священника.

Новый пастор и его жена были молодой, симпатичной парой, у них еще не закончился медовый месяц; они были полны добрых и благородных намерений и с энтузиазмом приступили к своим обязанностям. Жители Эйвонли с самого начала приняли их с открытым сердцем. И старым, и молодым полюбился искренний, жизнерадостный молодой человек с высокими идеалами и его умная и добрая жена, взявшая на себя обязанности хозяйки прихода. Энн моментально и всем сердцем полюбила миссис Аллен. Она нашла еще одну родственную душу.

– Миссис Аллен такая милая, – объявила Энн в один из воскресных дней. – Она ведет наш класс, и лучшей учительницы я не знаю. Она сразу сказала, что несправедливо, когда вопросы задает только учитель, – помните, Марилла, я тоже так считала. Мы можем задавать ей любые вопросы, какие хотим. Больше всех задаю вопросы я. Никто не обгонит меня по вопросам, Марилла.

– В этом я не сомневаюсь, – последовал выразительный комментарий Мариллы.

– Больше никто вообще вопросов не задает, кроме Руби Джиллис, которая спросила, организует ли воскресная школа этим летом пикник. Я не уверена в уместности вопроса, ведь он не имел никакого отношения к уроку: мы проходили «Даниил в яме со львами». Но миссис Аллен улыбнулась и сказала, что ей кажется, пикник будет. У нее такая милая улыбка и очаровательные ямочки на щеках. Как бы я хотела иметь такие ямочки! Я и вполовину не такая худая, какой была, когда приехала, но ямочек у меня пока нет. Будь они у меня, я могла бы влиять на людей во благо. Миссис Аллен сказала, что нам надо всегда стараться влиять на людей во благо. Она так интересно обо всем рассказывает. Раньше я не догадывалась, что религия такая увлекательная вещь. Мне она всегда представлялась занятием меланхолическим, но с миссис Аллен я поняла, что это не так. И я хочу быть христианкой – похожей на нее, но не на директора мистера Белла.

– Нехорошо так отзываться о мистере Белле, – строго сказала Марилла. – Он замечательный человек.

– Конечно, замечательный, – согласилась Энн, – но, похоже, это не доставляет ему радости. Если б я была замечательной, я танцевала бы и пела весь день от счастья, что я такая хорошая. Я понимаю, что миссис Аллен достаточно взрослая, чтобы танцевать и петь, да это и не пристало жене священника. Но я чувствую, что она рада быть христианкой и осталась бы ей, даже если б ее забрали на небо просто так.

– Думаю, надо пригласить мистера и миссис Аллен в ближайшее время к нам на чай, – задумчиво произнесла Марилла. – Они почти у всех побывали. Надо подумать. Следующая среда – подходящее время. Только Мэтью об этом ни слова. Если он узнает об их визите, то обязательно найдет какой-нибудь предлог и сбежит. К мистеру Бентли он привык и никогда не уклонялся от встреч с ним, но знакомство с новым священником он может счесть трудным делом, не говоря уж о молодой жене, которая напугает его до смерти.

– Я буду держать рот на замке, – пообещала Энн. – Но, Марилла, позвольте мне самой испечь пирог по этому случаю. Мне так хочется сделать что-то для миссис Аллен, тем более, как вы знаете, я научилась печь пироги.

– Хорошо. Испеки слоеный пирог, – разрешила Марилла.

В понедельник и вторник в Зеленых Крышах кипела работа. Визит священника с женой был серьезным и важным событием, и Марилла не хотела ударить в грязь лицом. Энн постоянно пребывала в состоянии волнения и восторга. Во вторник они с Дианой, сидя в сумерках на больших красных камнях у Ключа Дриады, обсуждали предстоящую встречу, рисуя радуги веточками, смоченными в смоле.

– У нас все готово, Диана, за исключением моего пирога, который я должна испечь утром, и печенья в сахарной пудре, которое Марилла приготовит перед самым чаем. Поверь, Диана, мы два дня хлопочем с Мариллой с утра до вечера. Принимать в гостях семью священника – большая ответственность. Раньше ничего подобного в моей жизни не было. Заглянула бы ты сейчас в нашу кладовую. Это надо видеть! Мы подадим на стол заливную курицу и холодный язык. У нас два вида желе – красное и желтое, взбитые сливки, лимонный пирог и вишневый пирог, три сорта печенья и фруктовый торт, и еще знаменитое варенье Мариллы из желтых слив, которое она держит специально для священников, и пудинг, и слоеный пирог, и печенье в сахарной пудре, о котором я уже упоминала. Хлеб тоже заготовили – и свежий, и подсушенный, на тот случай, если у священника проблемы с пищеварением. Миссис Линд говорит, что у священников такое часто встречается, но мистер Аллен еще молод и вряд ли нажил себе эту профессиональную болезнь. Что до моего слоеного пирога, то при мысли о нем я обливаюсь холодным потом. А что если он у меня не получится! Ночью мне снилось, что меня преследует страшный гоблин и вместо головы у него слоеный пирог.

– Не волнуйся. Все пройдет хорошо, – сказала Диана, всегда готовая утешить подругу. – Я помню вкуснейший кусок испеченного тобой пирога, что ты принесла на завтрак в Приют Безделья две недели назад.

– Да, но у пирогов есть скверная привычка получаться плохо, когда тебе обязательно надо, чтобы он удался, – вздохнула Энн, пуская по воде особенно густо пропитанную смолой веточку. – Мне остается только довериться Провидению и не забыть насыпать муку. О, взгляни, Диана, какая прелестная получилась радуга! Как ты думаешь, когда мы уйдем, Дриада выйдет, чтобы накинуть ее на шею, как шарфик?

– Ты ведь знаешь, что дриады не существуют, – сказала Диана, помня, как мама страшно рассердилась, когда услышала истории о Зачарованном Лесе. В результате Диана решила воздержаться от безудержных полетов фантазии и не позволяла себе верить даже в безобидных дриад.

– Но так легко вообразить, что она есть, – сказала Энн. – Каждый вечер перед сном я выглядываю из окна – не сидит ли перед источником Дриада, расчесывая свои локоны, как перед зеркалом. Иногда я ищу следы ее ног на росе. О, Диана, не теряй веру в нашу Дриаду!

Наступило утро среды. Энн поднялась на рассвете – она была слишком взволнована, чтобы спать. Балуясь предыдущим вечером на источнике, она подхватила сильную простуду, но ничего, кроме разве крупозного воспаления легких, не могло ослабить сегодня ее интерес к кулинарии. После завтрака она занялась пирогом. Закрыв наконец духовку, она издала облегченный вздох.

– Я уверена, что на этот раз ничего не забыла положить. Как вы думаете, Марилла, пирог поднимется? А вдруг разрыхлитель не хорош? Я взяла его из новой банки. Миссис Линд говорит, что в наше время нельзя точно знать, хороши ли продукты – все теперь подделывают. Этим вопросом должно заняться правительство, но она думает, что на правительство консерваторов рассчитывать не приходится. А что если пирог все же не поднимется, Марилла?

– У нас и без него всего полно, – равнодушно отнеслась к такому предположению Марилла.

Пирог однако поднялся и вынутый из плиты выглядел легким и воздушным, похожим на золотую пену. Покраснев от удовольствия, Энн украсила его слоями рубинового желе и мысленно представила себе, как миссис Аллен его ест и, возможно, даже попросит положить еще кусочек.

– Вы, наверняка, достанете лучший сервиз, Марилла, – предположила она. – А можно мне украсить стол папоротником и дикими розами?

– Мне кажется это пустым занятием, – фыркнула Марилла. – Главное – хорошее угощение, а не бессмысленные цветы.

– А вот миссис Барри украсила свой стол, – сказала Энн, которая иногда не гнушалась прибегнуть к хитрости. – И священник отвесил ей по этому поводу изящный комплимент, назвав обед пиршеством не только для желудка, но и для глаз.

– Ну, делай, как знаешь, – согласилась Марилла, которая не могла позволить миссис Барри или кому-то еще ее превзойти. – Только не забудь оставить место для посуды и блюд с едой.

Энн превзошла самое себя, постаравшись украсить стол с бо́льшим вкусом, чем миссис Барри. Используя много роз и папоротников и обладая отменным художественным вкусом, она превратила обеденный стол в изысканный предмет искусства. Священник с женой, подойдя к столу, не удержались от восхищенных возгласов, вызванных такой красотой.

– Это дело рук Энн, – призналась сухо Марилла. А одобрительная улыбка миссис Аллен была для Энн высшей наградой.

Мэтью тоже сидел за столом, но как удалось этого добиться, знали только Энн и высшие силы. Видя, что брат находится на грани нервного расстройства, Марилла в отчаянии отступила. Но Энн взяла дело в свои руки, да так успешно, что Мэтью теперь сидел за столом в своем лучшем костюме с белым воротничком и вел не лишенную интереса беседу со священником. С миссис Аллен он и словом не перемолвился, но, похоже, этого от него никто и не ожидал.

Все шло как по маслу, пока очередь не дошла до пирога. Миссис Аллен, пресытившись разнообразием и обилием разных вкусностей, от него отказалась. Но Марилла, видя огорчение Энн, сказала с улыбкой:

– О, вы должны хотя бы попробовать, миссис Аллен. Энн испекла пирог специально для вас.

– В таком случае я обязана его отведать, – рассмеялась миссис Аллен, кладя себе на тарелку вслед за священником и Мариллой аппетитный треугольный кусочек.

Миссис Аллен откусила от него, и, хотя на ее лице появилось странное выражение, она, ничего не говоря, доела кусок. Заметив эту перемену, Марилла поспешила попробовать пирог.

– Энн Ширли, – воскликнула она, – что ты в него положила?!

– Все точно по рецепту, Марилла, – ответила Энн с горестным видом. – Что-то не так?

– Что-то не так! Да хуже не бывает. Мистер Аллен, не прикасайтесь к пирогу. А вот ты, Энн, попробуй, что у тебя получилось. Что за специи ты употребила?

– Ваниль, – сказала Энн с пунцовым от стыда лицом после того, как попробовала свою выпечку. – Только ваниль. Наверное, дело в разрыхлителе. Я подозревала, что…

– Разрыхлитель! Что за ерунда! Пойди принеси мне ту ваниль, что ты положила в пирог.

Энн покорно побежала в кладовую и вернулась с маленькой бутылочкой, частично заполненной коричневой жидкостью. Наклейка на бутылочке гласила: Первосортная ваниль.

Марилла взяла бутылку в руки, откупорила ее и понюхала.

– О, боже… Энн, ты добавила в тесто болеутоляющее средство. На прошлой неделе я разбила бутылочку с ним, а остатки вылила в старую емкость от ванили. Частично это моя вина – я должна была тебя предупредить. Но как ты умудрилась спутать запах ванили?

Энн разразилась слезами не в силах пережить двойной позор.

– Я не чувствовала запаха – у меня был сильный насморк. – После этих слов она помчалась к себе в комнату, рухнула на кровать и горько разрыдалась.

Вскоре на лестнице послышались легкие шаги, и кто-то вошел в комнату.

– О, Марилла, – рыдала Энн, не поднимая головы. – Я опозорена навеки. Мне этого не пережить. Все об этом узнают – в Эйвонли слухи распространяются быстро. Диана спросит, хороший ли получился пирог, и мне придется сказать ей правду. На меня будут указывать пальцами и говорить за спиной: вон девочка, которая добавила в тесто болеутоляющее средство. Гил… ну, мальчики в школе никогда не перестанут потешаться надо мной. Сжальтесь, Марилла, будьте милосердной, не заставляйте меня спускаться сейчас и мыть посуду. Я все перемою после ухода священника и его жены – теперь я никогда не посмею поднять глаза на миссис Аллен. Вдруг она подумает, что я хотела ее отравить. Миссис Линд говорила, что знает одну сиротку, которая пыталась отравить своего благодетеля. Но раз это средство принимают внутрь – не в пироге, конечно, – значит, оно не ядовитое. Скажите это миссис Аллен, Марилла.

– Ты можешь встать и сказать ей это сама, – послышался веселый голос.

Энн вскочила на ноги. У кровати стояла миссис Аллен, глаза ее смеялись.

– Моя дорогая девочка, не надо лить слезы, – сказала молодая женщина, встревоженная трагическим выражением лица Энн. – Это всего лишь забавная ошибка – такое с каждым может случиться.

– Нет, только со мной, – произнесла Энн жалобным голосом. – А я так хотела испечь для вас вкусный пирог, миссис Аллен.

– Я знаю, дорогая. И поверь, я ценю твою доброту и заботу, как если б пирог удался. А сейчас утри слезы, спустимся вниз, и ты покажешь мне свой цветник. Мисс Катберт сказала, что ты все сама посадила. Мне хочется на него взглянуть: цветы – моя слабость.

Энн позволила миссис Аллен увести себя вниз и, успокоившись, подумала: «Какое все-таки счастье, что миссис Аллен – родственная душа». Никто больше не вспоминал об «обезболивающем» пироге, и, когда гости ушли, Энн вдруг поняла, что, несмотря на злополучный инцидент, получила большое удовольствие от вечера. Тем не менее она глубоко вздохнула.

– Как приятно думать, Марилла, что завтра будет новый день и в нем еще нет никаких ошибок.

– Заверяю тебя, ты скоро это исправишь, – сказала Марилла. – У тебя это хорошо получается.

– Я знаю это, – признала печально Энн. – Но какая-то надежда все-таки теплится. Я никогда не совершаю одну и ту же ошибку дважды.

– Не знаю, можно ли это рассматривать как достижение, если ты всегда делаешь новые.

– Как вы не понимаете, Марилла? Существует предел ошибок для каждого человека. Когда я подойду к нему, ошибки сами собой кончатся. Это утешает.

– Пойди и брось лучше этот пирог свиньям, – велела Марилла. – Людям есть его не под силу – даже Джерри Бют спасует.

Глава 22
Энн получает приглашение на чай

– Что ты так выпучила глаза? В чем дело? – спросила Марилла после того, как Энн вернулась с почты. – Неужели нашла еще одну родственную душу?

Энн была охвачена волнением, оно сияло в ее глазах, озаряло каждую черту лица. Она шла по тропе, пританцовывая, похожая на фею, несомую ветром сквозь мягкий солнечный свет и томные тени августовского вечера.

– Нет, не то, Марилла. Вообразите, меня пригласили на чай в дом пастора завтра днем! Миссис Аллен оставила на почте для меня письмо. Только взгляните, Марилла: «Мисс Энн Ширли. Зеленые Крыши». Меня впервые назвали «мисс». Какой восторг меня охватил! Я буду вечно хранить это письмо как бесценное сокровище.

– Миссис Аллен сказала мне, что будет поочередно приглашать на чай всех членов воскресной школы, – отозвалась Марилла таким тоном, будто это необыкновенное приглашение было рядовым событием. – Не нужно впадать в экстаз по каждому поводу. Приучайся спокойно смотреть на вещи, дитя.

Чтобы спокойно смотреть на вещи, Энн пришлось бы изменить свою природу. Она была «и дух, и огонь, и роса», и все в жизни – и радость, и боль – переживала особенно остро. Это вносило в душу Мариллы смутное беспокойство, она боялась, что этой чувствительной душе будет тяжело переносить жизненные взлеты и падения, не до конца понимая, что восторг Энн перед миром с лихвой все компенсирует. Поэтому Марилла считала своим долгом воспитать в Энн спокойное отношение ко всему, а это было так же невозможно, как не дать солнечному зайчику плясать на воде. И Марилла понимала, что большого прогресса не добилась. Крушение надежд или планов ввергало Энн в «пучину страданий». Зато от успехов у нее кружилась голова, и она мигом взлетала на вершину блаженства. Марилла была близка к отчаянию, боясь, что ей не удастся сделать из маленькой бродяжки примерную девочку с утонченными манерами. Впрочем, она вряд ли смогла бы любить «перерожденную» Энн больше, чем любила ее сейчас.

Энн пошла спать, безмолвно переживая то, что напророчил Мэтью, сказавший, что дует северо-восточный ветер, который обычно приносит дождь. Ее тревожил шелест тополиных листьев за окном, похожий на стучащие капли дождя, и отдаленный шум волн, к которому в другое время она с наслаждением прислушивалась – этот странный, четкий, навязчивый ритм сладко ее убаюкивал. Но сейчас он казался ей предвестником бури и большим несчастьем для девочки, которой был так нужен назавтра хороший солнечный день. Энн подумала, что утро никогда не наступит.

Но все на свете имеет конец – даже ночь перед днем, когда тебя ждут на чай в доме священника. Несмотря на мрачный прогноз Мэтью, утро было чудесное, и настроение Энн взлетело до небес.

– О, Марилла, сегодня я ощущаю в себе что-то новое, и оно помогает мне любить всех! – воскликнула она, моя посуду после завтрака. – Вы представить не можете, как хорошо сейчас у меня на душе! Как было бы прекрасно, если б такое продолжалось и дальше. Не сомневаюсь: если б меня приглашали на чай каждый день, я была бы идеальным ребенком. Однако, Марилла, это такое торжественное событие. Я очень волнуюсь. А вдруг я совершу какую-нибудь оплошность? Прежде меня никогда не звали на чай в дом пастора, и я не уверена, что знаю, как положено там себя вести, хотя с самого приезда сюда регулярно читаю о правилах хорошего тона в журнале «Семейный вестник». Вдруг я совершу какую-нибудь глупость или забуду сделать то, что должна? Удобно ли попросить добавку, если тебе что-то очень понравилось?

– Твоя проблема, Энн, в том, что ты думаешь слишком много о себе. Лучше подумай о миссис Аллен, о том, что будет приятно ей, – сказала Марилла, выдав наконец по-настоящему дельный совет. Энн мгновенно это оценила.

– Вы правы, Марилла. Постараюсь не думать так много о себе.

Очевидно, поход в гости обошелся без серьезных нарушений этикета, потому что Энн в превосходном настроении вернулась домой в сумерках, когда облака уже окрасились шафранным и розовым цветом. Положив усталую кудрявую головку на колени Марилле, Энн сидела на большой красной плите из песчаника у кухонной двери и со счастливым выражением лица рассказывала Марилле, как прошел день.

Прохладный ветер проносился над неубранными полями, над еловым лесом на западных холмах и рядами тополей. Над садом взошла яркая звезда, а в папоротниках и в шелестящих кустах у Тропы Влюбленных замелькали светлячки. Рассказывая Марилле о чаепитии, Энн одновременно не выпускала из поля зрения все, что происходило вокруг, и у нее возникло чувство, что ветер, звезда и светлячки сливаются вместе во что-то невыразимо прекрасное и волшебное.

– О, Марилла, это было нечто особенное! У меня возникло чувство, что я жила не зря, и это чувство не уйдет, даже если меня никогда больше не пригласят на чай в дом пастора. Миссис Аллен встретила меня в дверях. На ней было изящное платье из бледно-розового органди с множеством оборок и рукавами по локоть, и она показалась мне ангелом. Мне хочется, когда я вырасту, стать женой священника. Он ведь не будет осуждать меня за рыжие волосы – такие мирские вещи его не волнуют. Но тогда надо быть по-настоящему хорошей, какой я никогда не стану, так что нечего об этом и мечтать. Некоторые люди хорошие уже от рождения, но я к таким не принадлежу. Миссис Линд говорит, что во мне много первородного греха. Так что, сколько бы я ни старалась, мне никогда не сравняться с теми, кто хорош от природы. Вот и с геометрией так. А как вы думаете, если очень постараться, можно чего-то добиться? Миссис Аллен принадлежит к тем, кто хорош по своей природе. Я ее обожаю. Есть такие люди, как Мэтью и миссис Аллен, которых можно полюбить сразу, без всяких усилий. А есть такие, как миссис Линд, которых полюбить трудно, тут надо постараться. Ты знаешь, что их есть за что полюбить – они много знают и по церковным делам активно помогают, но ты должна все время напоминать себе об этом, а то забудешь. На чай пригласили еще одну девочку из воскресной школы в Уайт-Сэндз. Ее зовут Лоретта Брэдли, и она очень славная. Не родственная душа, вы понимаете, но все равно милая. Чаепитие у нас было очень изысканное, и мне кажется, я не нарушила правила этикета. После чая миссис Аллен играла и пела, и настояла, чтобы мы с Лореттой присоединились к ней. Миссис Аллен говорит, что у меня хороший голос и что мне нужно петь в хоре воскресной школы. Одна мысль о такой возможности вызвала у меня восторг. Я мечтала о том, чтобы петь там, как Диана, но считала, что недостойна такой чести. Лоретте надо было уходить рано: у них в Отеле вечером состоится большой концерт, и в нем примет участие ее сестра. Живущие в Отеле американцы проводят концерты каждые две недели в помощь больнице Шарлоттауна и просят жителей участвовать в них. Лоретта надеется, что и ее когда-нибудь привлекут. Я с восхищением смотрела на нее. После ее ухода у нас с миссис Аллен завязался задушевный разговор. Я рассказала ей все – о миссис Томас и близнецах, о Кэти Морис и Виолетте и о том, как попала в Зеленые Крыши, и о проблемах с геометрией. И представьте себе, Марилла, миссис Аллен призналась, что была тоже полной тупицей в геометрии. Это не могло меня не вдохновить. Незадолго до моего ухода в дом пастора пришла миссис Линд, и что вы думаете, Марилла? Попечители наняли нового учителя, и это дама. Ее имя – Мюриэл Стейси. Правда, романтическое? Миссис Линд сказала, что до этого в Эйвонли не было женщины учителя, и она думает, что это опасное нововведение. А мне кажется, что это замечательно, и теперь я не представляю, как проживу оставшиеся две недели до начала школы. Мне так не терпится ее увидеть.

Глава 23
Стараясь сохранить достоинство, Энн попадает в беду

Случилось так, что Энн пришлось ждать больше, чем две недели до встречи с новой учительницей. Прошел почти месяц после неудачи с «обезболивающим» пирогом, и, казалось, Энн пора создавать себе и близким новые проблемы. Нельзя же считать серьезными проступками мелкие оплошности вроде вылитой кастрюли обезжиренного молока в корзину с клубками пряжи, а не в ведро для свиней или то, что она, задумавшись, сошла с бревенчатого моста прямо в ручей.

Спустя неделю после чаепития в доме пастора Диана позвала Энн на вечеринку.

– Будет немного избранных гостей, – заверила Энн Мариллу. – Только девочки из нашего класса.

Вечеринка оказалась удачной, девочки веселились от души, и ничто не предвещало изменений к худшему, пока после чая девочки не вышли в сад и, уставшие от обычных игр, не захотели поозорничать. Возникло желание испытать свои силы, началось «подначивание», и тогда было решено поиграть в игру «Слабо?».

Эта игра в настоящее время была популярным развлечением среди младших школьников. Первыми в нее стали играть мальчики, но вскоре к ним присоединились и девочки. Если собрать все глупости, совершенные этим летом в Эйвонли теми, кто соглашался рискнуть и попытаться сделать то, на что его подталкивали сверстники, из них можно было бы составить целую книгу.

Сначала Кэрри Слоун выразила сомнение, что Руби Джиллис сможет залезть на высокий сук огромной старой ивы, росшей напротив парадной двери. Руби Джиллис до смерти боялась жирных, огромных гусениц, заразивших дерево, и гнева матери в случае, если она порвет новое муслиновое платье, однако она ловко справилась с заданием к большому неудовольствию вышеупомянутой Кэрри Слоун. Затем Джози Пай предложила Джейн Эндрюс проскакать вокруг сада без остановки на левой ноге, не наступая на правую. Как ни старалась Джейн Эндрюс, но на третьем повороте она сдалась, признав свое поражение.

Джози так наслаждалась своим триумфом, что это было почти неприличным. И тогда Энн Ширли предложила ей пройти по верхней части дощатого забора, огораживающего сад с востока. «Хождение по заборам» требует большого мастерства и умения сохранять равновесие – тот, кто пробовал, это знает. Но Джози Пай, обделенная многими достойными качествами и потому не столь популярная в классе, обладала природным даром ходить по заборам, который она старательно развивала. Джози ловко прошла по забору, всем своим видом показывая, насколько простое задание ей дали, оно даже не явилось для нее вызовом. Девочки неохотно, но все же выразили ей свое восхищение – многие пытались этому научиться, но всякий раз безуспешно. Джози спрыгнула с забора, щеки ее раскраснелись от удовольствия, и она метнула дерзкий взгляд на Энн.

Энн тряхнула своими рыжими косами.

– Не думаю, что пройти по низкому дощатому забору – такой уж подвиг, – сказала она. – Я знала одну девочку в Мэрисвилле, которая умела ходить по гребню крыши.

– Я в это не верю, – решительно заявила Джози. – Никто не может ходить по гребню крыши. И ты в том числе.

– Я не смогу? – опрометчиво воскликнула Энн.

– Тогда я вызываю тебя, – дерзко продолжила Джози. – Я сомневаюсь, что ты влезешь на крышу и пройдешь по гребню над кухней миссис Барри.

Энн побледнела, но пути назад не было. Она подошла к лестнице, прислоненной к крыше над кухней. У всех девочек из пятого класса дружно вырвалось «ох!» – у кого-то от волнения, у кого-то из страха.

– Не делай этого, Энн, – умоляла Диана. – Ты упадешь и разобьешься. Не обращай внимания на Джози Пай. Нечестно подбивать кого-то на заведомо опасную вещь.

– Я должна. Моя честь под угрозой, – торжественно произнесла Энн. – Я пройду по этому гребню, Диана, или погибну при попытке. Если меня не станет, возьми на память мое колечко из бусинок.

Все замерли. Энн поднялась по лестнице, добралась до гребня крыши, выпрямилась, стараясь удержать равновесие на сомнительной опоре, и пошла вперед, смутно сознавая, что находится непривычно высоко и что передвижение по гребню не та вещь, где тебе может помочь воображение. Однако до катастрофы ей удалось сделать несколько шагов. Потом Энн покачнулась, утратила равновесие, споткнулась, зашаталась и упала, покатившись по раскаленной на солнце крыше и дальше сквозь заросли виргинской лианы. Дружный крик ужаса вырвался из груди стоящих внизу испуганных девочек.

Если б Энн упала с той стороны, с какой влезла на крышу, Диана точно унаследовала бы колечко с бусинками. К счастью, Энн съехала с той стороны, где крыша низко нависала над крыльцом, и падение было не таким страшным. Тем не менее, когда Диана и другие девочки (кроме Руби Джиллис, которая будто приросла к земле, впав в истерику) бросились к месту катастрофы, они увидели белую как мел Энн, лежавшую в странной позе среди истерзанной виргинской лианы.

– Энн, ты умерла? – выкрикнула Диана, бросаясь на колени рядом с подругой. – Энн, дорогая, скажи мне хоть словечко – ты умерла?

К величайшему облегчению обступивших ее девочек и особенно Джози Пай (которая хоть и была полностью лишена воображения, с ужасом догадывалась, как страшно отзовется на ней ранняя и трагическая смерть Энн – в таком случае от клейма «убийцы» ей никогда не отмыться), Энн села, рассеянно озираясь, и неуверенно произнесла:

– Нет, я не умерла, Диана, но, думаю, что потеряла сознание.

– Как? Как это, Энн? – рыдала Кэрри Слоун.

Не успела Энн ответить, как на крыльцо вышла миссис Барри. При виде ее Энн постаралась приподняться, но откинулась назад с криком боли.

– Что случилось? Что у тебя болит? – забеспокоилась миссис Барри.

– Лодыжка, – тяжело дыша ответила Энн. – Диана, пожалуйста, найди папу и попроси его отнести меня домой. Сама я туда не дойду. На одной ноге не допрыгаю, раз даже Джейн не смогла доскакать до конца сада.

Марилла собирала в саду летние яблоки, когда увидела на бревенчатом мосту мистера Барри, за ним поднималась по склону миссис Барри, а следом шла целая процессия из девочек. Мистер Барри нес на руках Энн, голова которой бессильно свисала с его плеча.

В этот момент к Марилле пришло знание. Пронзившая сердце острая боль открыла, как много значит для нее Энн. Марилла не скрывала, что Энн ей нравится – даже больше, что она любит ее. Но сейчас, когда, потеряв от страха голову, она неслась вниз по тропе, сомнений не было – ничего дороже этой рыжеволосой девочки у нее нет.

– Мистер Барри, что с ней? – задыхаясь, выкрикнула она – дрожащая, с белым как бумага лицом, совсем не похожая на уравновешенную, рассудительную Мариллу, какой ее знали много лет.

Приподняв голову, ей ответила сама Энн.

– Не волнуйтесь так, Марилла. Я шла по гребню крыши, оступилась и упала. Наверное, потянула лодыжку. Но на это можно посмотреть и с другой, более светлой стороны. Я все же не сломала себе шею.

– Надо было два раза подумать, прежде чем отпускать тебя на вечеринку, – ворчливо проговорила Марилла, почувствовав облегчение. – Несите ее сюда, мистер Барри, положите на диван. О, боже, она потеряла сознание!

Так и было. Еще одно желание Энн исполнилось – подобно героиням, она была в глубоком обмороке.

Мэтью, которого поспешно вызвали с полевых работ, немедленно отправился за доктором. Тот явился довольно скоро и определил, что травма сложнее, чем предполагали. У Энн был перелом лодыжки.

Вечером, когда Марилла поднялась в комнату под крышей, где лежала бледная девочка, с кровати до нее донесся жалобный голосок.

– Разве вам не жаль меня, Марилла?

– Ты сама виновата, – ответила Марилла, закрывая ставни и зажигая лампу.

– Именно поэтому меня надо пожалеть, – сказала Энн, – ведь от мысли, что все случилось по моей вине, становится особенно тяжело. Если б я могла свалить вину на кого-то другого, было бы намного легче. А что бы сделали вы, Марилла, если б кто-то сказал, что вам слабо пройти по гребню крыши?

– Да я бы с места не сдвинулась, пусть ищут других дурочек. Такая глупость!

Энн вздохнула.

– Вы сильная духом, Марилла. А я нет. Я чувствовала, что не вынесу презрения Джози Пай. Она всю жизнь дразнила бы меня. Не сердитесь на меня сильно, Марилла, я и так наказана. А падать в обморок оказалось совсем неинтересно. И было ужасно больно, когда врач вправлял лодыжку. Мне нельзя ходить шесть или семь недель, и я пропущу первое появление новой учительницы. Когда я смогу посещать школу, она уже не будет новой. И Гил… все обойдут меня в классе по успеваемости. О, я несчастная… Но я постараюсь держаться достойно, только не сердитесь на меня, Марилла.

– Ну будет, будет. Я не сержусь, – сказала Марилла. – Тебе не повезло, сомнений в этом нет, и ты сама знаешь, что придется немного пострадать. А сейчас, первым делом – поесть.

– Хорошо еще, что у меня есть воображение, – заметила Энн. – Думаю, оно здорово поможет мне справиться с испытанием. А как быть тем, у кого его нет, если они сломали ногу? Как вы считаете, Марилла?

Энн еще не раз благословляла свое воображение на протяжении этих трудных семи недель. Но не только оно скрашивало ее существование. Ей не давали заскучать друзья – дня ни проходило, чтобы кто-нибудь из девочек не навещал ее, они приносили цветы и книги и рассказывали о том, что нового происходит в их жизни.

– Все такие хорошие и добрые, Марилла, – радостно вздохнула Энн, когда впервые смогла пройти по комнате. – Болеть неприятно, но есть в болезни и светлая сторона. Ты узнаешь, как много у тебя друзей. Даже директор Белл пришел навестить меня, он правда хороший человек. Не родственная душа, конечно, но он мне нравится, и я сожалею, что в прошлом критиковала его молитвы. Теперь я верю, что он произносит их искренно, просто у него сложилась определенная привычка, и потому кажется, будто он думает о другом. Он мог бы это исправить, если б постарался. Я даже намекнула ему об этом, рассказав, каких трудов мне стоило сделать мои собственные молитвы интересными. А он рассказал, как тоже сломал в детстве ногу. Неужели директор Белл был когда-то мальчиком? Даже моего воображения не хватает, чтобы такое представить. Если я все же пытаюсь, то вижу его с седыми висками и в очках – каким он стоит перед нами в воскресной школе – только маленьким. А вот миссис Аллен легко представить маленькой девочкой. Миссис Аллен навещала меня четырнадцать раз. Разве это не повод для гордости, Марилла? Ведь у жены священника столько забот! И она столько веселья с собой приносит! Никогда не говорит, что это я во всем виновата и что этот случай послужит мне уроком. А слушая миссис Линд, я понимаю, что она пока не теряет надежды, что из меня выйдет что-то путное, хотя и не очень в это верит. Даже Джози Пай приходила повидаться. Я приняла ее так вежливо, как только могла, понимая, что она сожалеет о случившемся и о том, что подбила меня ходить по гребню крыши. Если б я погибла, угрызения совести мучили бы ее всю жизнь. А верная Диана навещает меня каждый день, желая подбодрить больную подругу. Мне не терпится поскорее пойти в школу – о новой учительнице девочки рассказывают взахлеб. Все находят ее восхитительной. По словам Дианы, у нее прекрасные белокурые кудрявые волосы и выразительные глаза. Она превосходно одевается, а таких пышных рукавов, как у нее, ни у кого в округе нет. Каждые две недели, по пятницам, она проводит занятия по декламации, и каждый должен прочитать отрывок или принять участие в диалоге. Я прихожу в восторг от одной только мысли об этих занятиях. Джози Пай говорит, что ненавидит эти уроки, но это оттого, что у нее мало воображения. Диана, Руби Джиллис и Джейн Эндрюс готовят для следующей пятницы диалог под названием «Утренний визит». А днем по пятницам у них нет занятий по декламации, и мисс Стейси проводит «урок на открытом воздухе» в лесу, там они изучают папоротники, цветы и птиц. Еще мисс Стейси ввела физическую зарядку – перед уроками и после них. Миссис Линд говорит, что никогда не слышала о существовании таких занятий, и все это из-за того, что учитель женщина. А мне кажется, что это замечательно, и я верю, что найду в мисс Стейси родственную душу.

– Мне ясно только одно, Энн, – сказала Марилла. – Падение с крыши не избавило тебя от привычки болтать.

Глава 24
Мисс Стейси и ее ученики готовят концерт

Только в октябре Энн смогла снова ходить в школу. Октябрь стоял роскошный – красно-золотой, с тихими, мягкими утренниками. Лощины были затянуты нежным туманом – аметистовым, перламутровым, серебристым, розовым и дымчатым – словно осень разлила его по лощинам, чтобы днем напоить солнце. Росы были настолько обильные, что поля сверкали серебряным покрывалом, а в лощинах скапливались кучи хрустящих листьев, которые трещали под ногами. Березовая тропа накрылась желтым навесом, а растущие вдоль нее папоротники высохли и стали совсем бурыми. Острый, бодрящий осенний воздух веселил сердца школьниц, которые бодро и охотно шагали в школу, ничем не напоминая медлительных улиток. Как здорово было оказаться снова за коричневой партой рядом с Дианой, видеть Руби Джиллис, кивающую ей через проход, и Кэрри Слоун, передающую записочки, и Джулию Белл, приславшую ей жвачку с задней парты! Энн глубоко вздохнула, ощущая полное счастье, заточила карандаш и разложила картинки на парте. Как интересна жизнь!

В новой учительнице Энн обрела настоящего и доброго друга. Мисс Стейси была умной и доброжелательной молодой женщиной, обладавшей счастливым даром завоевывать и удерживать любовь учеников, а также находить и развивать их лучшие интеллектуальные и нравственные качества. Энн расцвела, как цветок, под таким целительным влиянием и дома восторженно рассказывала восхищенно внимавшему Мэтью и недоверчивой Марилле о школьной деятельности и своих достижениях.

– Я люблю мисс Стейси всем сердцем, Марилла. Она держится как истинная леди, и у нее приятный голос. Когда она произносит мое имя, мне кажется, я вижу, что она пишет его с «и» на конце. Сегодня у нас был урок декламации. Как бы мне хотелось, чтобы вы на нем присутствовали и слышали, как я читаю «Марию, королеву Шотландии»! Я вложила всю душу в этот отрывок. Руби Джиллис по дороге домой сказала: «Когда ты произнесла “прощай навсегда, мое женское сердце”, у меня кровь застыла в жилах».

– Прочти мне тоже как-нибудь на днях, когда я буду в амбаре, – попросил Мэтью.

– Конечно, прочту, – произнесла Энн раздумчиво. – Но, думаю, так хорошо уже не получится. Когда перед тобой полный зал слушателей и они ловят каждое твое слово – это возбуждает. Я не смогу прочесть так, что у вас кровь застынет в жилах.

– А вот у миссис Линд кровь застыла в жилах в прошлую пятницу, когда она увидела, что мальчики забрались за вороньими гнездами на самые верхушки больших деревьев, что растут на холме Белла, – сказала Марилла. – Удивительно, что мисс Стейси это поощряет.

– Нам нужно было воронье гнездо для уроков природоведения, – объяснила Энн. – Мальчики этим занялись во время занятий на открытом воздухе. Эти уроки такие познавательные, Марилла. И мисс Стейси так замечательно все объясняет. Нам надо было написать сочинение о наших открытиях во время этих уроков. И мое сочинение признали лучшим.

– Не будь такой тщеславной, Энн. Не хвали себя – пусть тебя учитель лучше хвалит.

– Она и хвалила, Марилла. И я совсем не загордилась. Да и как это возможно, когда я непроходимая тупица в геометрии. Хотя я понемногу начинаю кое-что понимать. Мисс Стейси очень хорошо объясняет. И все же я никогда не достигну в этом предмете высот, и сознание этого унизительно. А вот сочинения я люблю писать. В основном мисс Стейси разрешает нам писать на свободную тему, но на следующем уроке нам предложено написать о какой-нибудь выдающейся личности. Трудно выбрать кого-то одного – великих людей много. Как должно быть прекрасно быть выдающимся человеком, о котором пишут сочинения даже после его смерти? Ах, как бы мне хотелось быть знаменитой! Я решила, что, когда вырасту, стану медиком и буду ездить с Красным Крестом на поля сражений как сестра милосердия. Если только не пойду в миссионеры. Эта деятельность полна романтики, но для этого надо быть очень хорошим человеком, и это может стать камнем преткновения. Еще у нас каждый день физкультура. От нее становишься изящнее, и улучшается пищеварение.

– Глупость какая! – сказала Марилла, которая искренне верила, что такая гимнастика яйца выеденного не стоит.

Но занятия на открытом воздухе, уроки декламации и физкультура – все это меркло перед проектом, предложенным мисс Стейси в ноябре. Ученикам школы в Эйвонли предлагалось подготовить концерт и показать его на Рождество. Собранные средства решили потратить на благую цель – школьный флаг. Учеников обрадовал этот проект, и подготовка к концерту началась сразу же. Все участники были взволнованы, но Энн Ширли больше всех. Она отдавалась новому делу всем сердцем и душой, сдерживало ее только неодобрительное отношение к концерту Мариллы. Та считала это несусветной глупостью.

– Вместо того, чтобы сосредоточиться на уроках, вы забиваете свои головы этой чепухой, – ворчала она. – Я против того, чтобы дети участвовали в концертах и тратили время на репетиции. От этого они делаются излишне самоуверенными, распущенными, приучаются шататься и бить баклуши.

– Но это все для благого дела, – оправдывалась Энн. – Флаг вдохнет в нас дух патриотизма.

– Все это выдумки. Кто из вас думает о патриотизме? Для вас это – очередное развлечение.

– Но разве плохо, когда патриотическая идея совмещена с развлечением? Готовить концерт – это так увлекательно. Мы исполним несколько хоровых песен, а Диана будет солировать. Я участвую в двух сценах – «Общество по борьбе со сплетнями» и «Королева фей». Мальчики также сыграют свой отрывок. Еще я должна прочесть два стихотворения, Марилла. Как подумаю об этом, начинаю трястись от страха, но это волнение во благо. А в конце предусмотрена живая картина – Вера, Надежда и Милосердие. В ней принимают участие Диана, Руби и я, все мы задрапированы в белое, волосы распущены. Я изображаю Надежду, руки мои сжаты – вот так – глаза устремлены ввысь. Стихи я буду репетировать на чердаке. Не пугайтесь, если до вас донесутся стоны. В одном стихотворении я должна стонать душераздирающе, а так трудно добиться по-настоящему художественного эффекта, представляете, Марилла? Джози Пай надулась от обиды – ей не досталась в сценке та роль, которую она хотела. Она хотела быть королевой фей. Но это было бы смешно! Где это видано, чтобы королева фей была такой толстухой, как Джози? Все феи стройные. Королевой будет Джейн Эндрюс, а я буду одной из придворных дам. Джози сказала, что рыжая фея не лучше толстой, но я на ее слова не обращаю внимания. На голове у меня будет венок из белых роз, а Руби Джиллис даст мне туфельки, потому что у меня своих нет. Туфельки фее необходимы. Представить фею в башмаках просто невозможно. Особенно с медными заклепками на носу. Зал мы украсим хвойными гирляндами c лозунгами и вплетенными бумажными розочками. Когда зрители усядутся, мы войдем парами в зал, а Эмма Уайт в это время исполнит марш на органе. Я знаю, Марилла, что вы не в восторге от нашего мероприятия, но разве вы не надеетесь, что ваша маленькая Энн отличится на нем?

– Моя главная надежда на то, что ты будешь примерной девочкой. И я буду безмерно рада, когда вся эта суета закончится и ты сможешь заняться делом. Сейчас, когда голова у тебя занята сценками, стонами и живыми картинами, ты ни на что не годишься. А что до твоего языка – чудо, что он не стерся.

Энн вздохнула и вышла во двор, над которым поднялась молодая луна. Ее свет пробивался сквозь голые ветки тополя, он лился с нежно-зеленой западной стороны неба. Мэтью неподалеку колол дрова. Энн присела на поленницу и стала рассказывать ему о концерте, зная, что на этот раз перед ней сочувствующий и благодарный слушатель.

– Похоже, ваш концерт будет интересным. А ты, я думаю, покажешь себя во всей красе, – сказал он, глядя с улыбкой на ее нетерпеливое, живое личико. Энн улыбнулась ему в ответ. Эти двое были лучшими друзьями, и Мэтью много раз благодарил небо, что ему не надо ее воспитывать. Воспитание – удел Мариллы. Если б воспитание поручили ему, то Мэтью постоянно метался бы между сочувствием Энн и обязанностью исполнять строгий долг воспитателя. А так у него было право баловать Энн (Марилла называла это «портить»), сколько ему хотелось. Впрочем, тут складывалось неплохое равновесие: похвала бывает так же ценна, как серьезное внушение.

Глава 25
Мэтью настаивает на пышных рукавах

Мэтью пережил десять тяжелых минут. В холодный пасмурный декабрьский день в сумерках он вошел на кухню и сел рядом с ящиком для дров, чтобы снять тяжелые башмаки. Он не знал, что Энн с подругами репетируют в гостиной «Королеву фей». Вскоре девочки тесной группкой, смеясь и весело болтая, перешли из гостиной в кухню. Они не заметили Мэтью, который метнулся в темный уголок за дровяным ящиком, держа в одной руке башмак, а в другой – приспособление для снятия обуви – так называемый «денщик». Он робко наблюдал за ними в те десять минут, о которых сказано выше, пока они надевали шапочки и куртки и обсуждали сценку и самый концерт. У Энн так же горели глаза, и она была не меньше возбуждена, чем другие, но Мэтью вдруг осознал, что есть что-то такое, что отличает ее от подруг. И больше всего Мэтью встревожило то, что он понял – эта разница не должна существовать. Личико у Энн было ясное, большие глаза лучились, черты лица утонченнее, чем у остальных – это видел даже робкий, ненаблюдательный Мэтью. Но не это беспокоило его. Так что же?

Этот вопрос мучил Мэтью еще долго после ухода девочек, которые спустились, держась за руки, по обледенелой тропе, а Энн засела за книги. К Марилле он не мог обратиться за помощью, зная, что она презрительно фыркнет и скажет, что видит единственную разницу между Энн и подругами в том, что некоторые из них, в отличие от Энн, умеют держать язык за зубами. Мэтью понимал, что существенной помощи он от нее не дождется.

Этим вечером он, ища разрешения загадки, закурил трубку – к явному неудовольствию Мариллы. После двух часов курения и упорного размышления Мэтью понял, наконец, в чем дело. Энн была одета иначе, чем остальные девочки.

Чем больше Мэтью об этом думал, тем яснее для него становилось, что Энн никогда не одевалась так, как другие, – с самого приезда в Зеленые Крыши. Марилла шила для нее простые, темные платья – все по одному неизменяемому фасону. Мэтью знал, что на свете есть такая вещь, как мода, но это было все, что он о ней знал. Однако он был уверен, что рукава одежды Энн совсем не похожи на рукава других девочек. Мэтью вспомнились обступившие Энн подружки – все в веселых платьях с красными, голубыми, розовыми поясами, и он задумался, отчего Марилла одевает Энн в такие обыденные и мрачные платья.

Наверное, это правильно. Марилла занимается ее воспитанием, и ей виднее. Может, и есть в этом какая-то непостижимая мудрость. Но нет ничего плохого, если у ребенка будет одно нарядное платье, похожее на те, что носит Диана Барри. Мэтью решил, что подарит Энн такое платье, и это не будет выглядеть так, будто он лезет не в свое дело. До Рождества осталось две недели. Красивое платье – подходящий подарок к празднику. С чувством глубокого удовлетворения Мэтью отложил трубку и пошел спать, а Марилла тем временем открыла все двери, чтобы проветрить дом.

Уже на следующий день Мэтью отправился в Кармоди за платьем, решив быстрее покончить с этим трудным делом. Он понимал, что это будет нелегким испытанием. Были вещи, которые Мэтью покупал уверенно, зная, что делает хорошую покупку, но тут, собравшись покупать платье, знал, что окажется в полной зависимости от продавца.

После долгого раздумья Мэтью принял решение пойти в магазин Сэмюеля Лоусона, а не к Уильяму Блэру. Надо сказать, Катберты всегда ходили к Блэру. Этот выбор не подвергался сомнению, также как их принадлежность к пресвитерианской церкви и поддержка консерваторов. Но в магазине часто обслуживали покупателей две дочери Уильяма Блэра, перед которыми Мэтью испытывал неодолимый страх. Он мог обратиться к ним, только если точно знал, что ему нужно и мог указать на нужный предмет. Однако в выборе платья требовались объяснения и консультации. Он решил идти к Лоусону, где его обслужит сам хозяин или его сын.

Вот те раз! Мэтью не знал, что Сэмюель недавно расширил бизнес и потому взял на работу еще и продавщицу. Она была племянницей его жены, очень энергичной юной особой. У нее была высокая прическа в стиле «помпадур», большие карие глаза навыкате и широкая, сбивающая с толку улыбка. Одежда ее отличалась особым шиком, при каждом движении ее рук, многочисленные браслеты сверкали, постукивали и позвякивали. Уже от одного вида женщины в магазине Мэтью смутился, а от перезвона браслетов у него вообще поехала крыша.

– Чем могу вам помочь, мистер Катберт? – оживленно и вкрадчиво спросила мисс Люсилла Харрис, постукивая пальчиками по прилавку.

– Скажите, есть у вас… ну…эти… садовые грабли? – заикаясь, произнес Мэтью.

Мисс Харрис посмотрела на него с удивлением: мужчина, покупающий садовые грабли в середине декабря, – большая редкость.

– Думаю, что-то могло залежаться наверху, в кладовой, – сказала она. – Пойду посмотрю. – За время ее отсутствия Мэтью собрал все оставшиеся силы для следующей попытки. Когда мисс Харрис вернулась с граблями и весело поинтересовалась: – Что-нибудь еще, мистер Катберт?

Мэтью собрал волю в кулак и спросил:

– Ну, раз мы заговорили об этом, я бы… пожалуй… посмотрел… семена для посадки.

Мисс Харрис слышала, что Мэтью Катберта многие считают странным. Теперь она уверилась, что он законченный псих.

– Мы продаем семена только весной, – высокомерно объяснила она. – Сейчас у нас ничего нет.

– О, конечно… конечно… вы правы, – смущенно пробормотал Мэтью и, схватив грабли, направился к двери. У порога он вспомнил, что не расплатился, и с несчастным видом повернул назад. Пока мисс Харрис отсчитывала ему сдачу, он собрался с духом и предпринял последнюю попытку.

– Если вам не трудно… Не будете ли так любезны… Ну, это… мне бы… сахару.

– Белого или коричневого? – терпеливо допытывалась мисс Харрис.

– Ну… как сказать… коричневого, – слабым голосом проговорил Мэтью.

– У нас есть бочка коричневого сахара, – ответила мисс Харрис, позвякивая браслетами. – Другого нет.

– Я возьму… да возьму… двадцать фунтов, – сказал Мэтью, на лбу у него выступили капельки пота.

Мэтью пришел в себя, только преодолев половину обратного пути. Испытание было тяжелым, но Мэтью считал, что ему поделом – зачем предал мистера Блэра и пошел в другой магазин? Вернувшись, он поставил грабли в сарай для инструментов, а сахар отнес Марилле.

– Коричневый сахар! – воскликнула Марилла. – Что на тебя нашло? Зачем нам так много? Ты знаешь, я им не пользуюсь – только кладу работнику в кашу или добавляю во фруктовый пирог. Джерри уволился, а пирог я давно не пекла. Да и сахар не очень хороший – грубый и слишком темный. Уильям Блэр обычно такого не держит.

– Я подумал, что ты найдешь для него применение, – сказал Мэтью, посчитав за лучшее поскорее удалиться.

Вернувшись к своему плану, он решил, что для его воплощения без женщины не обойтись. Марилла не в счет. Мэтью знал, что она не одобрит его замысел. Оставалась только миссис Линд – ни у какой другой женщины в Эйвонли Мэтью не осмелился бы просить совета. К миссис Линд он и направился, и эта добрая женщина мгновенно сняла заботу с его неловких плеч.

– Выбрать платье для подарка Энн? Конечно, помогу. Я завтра еду в Кармоди и займусь этим. У вас есть какие-то особые предпочтения? Нет? Тогда буду выбирать на свой вкус. Думаю, насыщенный коричневый цвет пойдет Энн, а в магазине Уильяма Блэра сейчас как раз есть красивая полушелковая ткань «глория». Я могу сама сшить платье. Ведь если за дело возьмется Марилла, Энн может узнать обо всем раньше времени и никакого сюрприза не будет. Решено – я сошью платье. Никакого труда для меня. Я люблю шить. Буду примерять его на моей племяннице Дженни Джиллис – они с Энн как близнецы – по крайней мере, по части фигуры.

– Не могу передать, как я вам обязан, – сказал Мэтью, – вот только… не знаю, как сказать… кажется, сейчас носят немного другие рукава… не такие, как раньше. И если я не прошу слишком многого… я бы хотел, чтоб они были… в новом стиле.

– Ну конечно. Могли бы и не говорить, Мэтью. Я сошью платье по последней моде, – обещала миссис Линд. А когда Мэтью ушел, прибавила: – Наконец бедная девочка будет одета во что-то приличное. Просто смехотворно одевает ее Марилла. Другого слова нет. Я много раз собиралась ей это сказать, но держала язык за зубами, понимая, что Марилле мой совет не понравится. Ей кажется, что она больше меня знает о воспитании детей, хоть и старая дева. Впрочем, так обычно и бывает. Люди, которые вырастили своих детей, знают, что в мире нет такого доступного и быстрого метода воспитания, который подошел бы каждому ребенку. А те, которые не имели детей, полагают, что воспитание – дело такое же простое и легкое, как тройное правило в математике – просто подставьте три числа в соответствии с правилом, и результат найден. Но плоть и кровь не поддаются арифметическим расчетам – вот в чем ошибка Мариллы. Думаю, одевая девочку в такую простую и темную одежду, она стремится приучить ее к скромности, но возможен и противоположный результат: в ребенке может развиться зависть и чувство неудовлетворенности. Ведь Энн не может не видеть разницу между ее одеждой и одеждой других девочек. И надо же, именно Мэтью обратил на это внимание! Похоже, мужчина, проспав шестьдесят лет, наконец, пробуждается.

Последующие две недели Марилла чувствовала, что Мэтью что-то задумал, но не могла догадаться, в чем дело, пока в Рождественский сочельник миссис Линд не принесла новое платье. Марилла в целом держалась хорошо, хотя, похоже, и не поверила дипломатическому объяснению миссис Линд, что она взялась сама шить платье, так как Мэтью боялся, что Энн раньше времени обо всем узнает.

– Так вот почему у Мэтью последние две недели был такой таинственный вид и необъяснимая улыбка на лице, – сказала Марилла несколько натянуто, но снисходительно. – Я так и знала, что у него на уме какое-то озорство. Сама я не считаю, что Энн нужно новое платье. Я сшила ей осенью три добротных, теплых платья – больше уже чересчур. На эти ваши рукава пошло столько материала, что хватило бы еще и на блузку. Это только подогреет тщеславие Энн, а она и так достаточно тщеславна. Надеюсь, теперь она успокоится, а то прямо с ума сходила по этим глупым рукавам, стоило им только войти в моду. Но, высказавшись в первый раз, она больше о них не заикалась. А рукава тем временем становились все пышнее и пышнее – до смешного; они смотрятся, как воздушные шары. Если это и дальше будет так продолжаться, скоро в платьях с такими рукавами придется входить в дом боком.

Утро Рождества накинуло на мир прекрасный белоснежный покров. Декабрь стоял достаточно теплый, и люди готовились к «зеленому» Рождеству, но за одну ночь нападало столько снега, что он полностью преобразил Эйвонли. Восхищенными глазами взирала Энн на эту красоту из заиндевевшего окошка своей комнаты. Ели в Зачарованном Лесу стояли в пушистом белом наряде, березы и дикие вишни накинули на себя жемчужные бусы, пашни затянул неровный снежный покров, а морозный свежий воздух был упоительно бодрящим. Энн с пением сбежала вниз по лестнице – ее голосок звенел по всему дому.

– Веселого Рождества, Марилла! Веселого Рождества, Мэтью! Какой прекрасный Рождественский день! Я так рада, что выпал снег. Без него Рождество уже не то. Мне не нравится Рождество без снега. Его еще называют «зеленым», но оно никакое не зеленое, а коричнево-серое, унылого-преунылого цвета. О, что это, Мэтью? Неужели это мне? О, Мэтью…

Мэтью робко извлек платье из бумажной упаковки и протянул Энн, бросив примирительный взгляд на Мариллу, которая, как бы ничего не замечая, наполняла чайник, однако искоса, с заинтересованным видом следила за происходящим.

Энн взяла платье и замерла в благоговейном молчании. Оно было прекрасно – красивая, мягкая, коричневая «глория» переливалась, как шелк; гофрированная юбка с изысканными рюшами и лиф модно задрапированный с оборкой из тонкого кружева у шеи – радовали глаз. А рукава – они придавали платью особый шик! Манжеты на локтях, а над ними два восхитительных пышных рукава, разделенные оборками и ленточками из коричневого шелка.

– Это подарок тебе на Рождество, Энн, – робко произнес Мэтью. – Что такое… что такое, Энн? Тебе не нравится? Ну будет… будет…

Глаза Энн были полны слез.

– Очень нравится! О, Мэтью! – Энн положила платье на стул и стиснула руки. – Оно – само совершенство. Я не знаю, как вас благодарить. Только взгляните на эти рукава! Мне кажется, что я сплю и вижу прекрасный сон.

– Ну хорошо, а теперь давайте завтракать, – вмешалась Марилла. – Должна сказать, Энн, что я не видела необходимости в новом платье, но это подарок Мэтью, и постарайся его беречь. Там еще лента для волос – ее оставила для тебя миссис Линд. Она коричневая – в тон платью. А теперь садись за стол.

– Уж не знаю, смогу ли я сейчас есть, – восторженно произнесла Энн. – В такой волнующий момент завтрак кажется такой обыденной вещью. Смотреть на это платье – для меня уже пир. Как я рада, что пышные рукава не вышли из моды. Мне кажется, я не пережила бы, если б не успела походить в платье с такими рукавами. Осталось бы чувство неудовлетворенности. Как мило со стороны миссис Линд подарить мне ленту. Теперь я обязана быть очень хорошей девочкой. В подобный момент мне жаль, что я не образцовый ребенок, и я каждый раз даю себе обещание, что впредь им буду. Но как трудно его выполнить, когда вокруг столько соблазнов. Но теперь я приложу все усилия, чтобы не сорваться.

После «обыденного» завтрака все увидели на заснеженном бревенчатом мосту Диану – веселую, маленькую фигурку в малиновом пальто. Энн побежала вниз по склону навстречу подруге.

– Счастливого Рождества, Диана! Какое чудесное Рождество! Я тебе покажу сейчас что-то необыкновенное. Мэтью подарил мне прекраснейшее платье с самыми пышными рукавами на свете. Ничего лучше я и представить не могла.

– У меня для тебя тоже кое-что есть, – проговорила Диана, задыхаясь. – Вот в этой коробке. Тетя Жозефина прислала нам большой ящик – чего там только нет! А вот эта коробка тебе. Я принесла бы ее еще вчера, но не успела до темноты, а идти через Зачарованный Лес поздно вечером я теперь боюсь.

Энн открыла коробку и заглянула внутрь. Сверху лежала поздравительная открытка с надписью: «Для девочки Энн. Веселого Рождества!», а ниже пара очаровательных туфелек, украшенных бисером, атласными ленточками и блестящими пряжками.

– Ох, Диана, – вымолвила Энн. – Это уже слишком. Все как во сне.

– Я вижу в этом руку Провидения, – сказала Диана. – Теперь тебе не придется одалживать туфли у Руби, и это замечательно: они на два размера больше, и, представляешь, как было бы странно видеть шаркающую фею. Джози Пай была бы в восторге. А ты знаешь, что Роб Райт позавчера после репетиции провожал Джерти Пай? Слышала что-нибудь подобное?

В этот день все школьники Эйвонли были до предела возбуждены, оставалось еще украсить зал и провести последнюю репетицию.

Концерт состоялся вечером и имел большой успех. Небольшой зал был переполнен. Все участники выступили хорошо, но звездой однозначно признали Энн, и даже завистники, вроде Джози Пай, не посмели это отрицать.

– Прекрасный был вечер, не так ли? – вздохнула Энн. Они с Алисой возвращались вместе домой под усеянным звездами темным небом.

– Можно сказать, что концерт удался, – трезво оценила его Диана. – Думаю, мы собрали не меньше десяти долларов. Кстати, мистер Аллен собирается послать отчет о нашем концерте в газеты Шарлоттауна.

– Неужели мы действительно увидим наши имена напечатанными в газете? От одной мысли об этом охватывает трепет. Твой сольный номер, Диана, был превосходным. Меня переполняла гордость, когда тебя вызывали на бис. Я говорила себе: «Они чествуют мою ближайшую подругу!»

– А твоя декламация потрясла зал. Особенно великолепно прозвучало печальное стихотворение.

– Я так волновалась, Диана. Помню, как мистер Аллен назвал мое имя, а как поднялась на сцену – не помню. Мне казалось, миллион глаз смотрят на меня и видят насквозь, и в какой-то момент я с ужасом подумала, что не смогу открыть рот. Но тут я вспомнила о моих пышных рукавах и воспряла духом. Я понимала, что должна быть их достойна. И начала читать. Казалось, мой голос доносится откуда-то издалека. Я чувствовала себя как попугай. Еще повезло, что я много репетировала одна в комнате, иначе бы точно не справилась. Я хорошо стонала?

– Еще как! Очень достоверно, – заверила ее Диана.

– Когда я села, то увидела, как миссис Слоун утирает слезы. Необыкновенное чувство – знать, что ты кого-то растрогала. Принимать участие в концерте – так романтично. Незабываемый день!

– А мальчики тоже хорошо себя показали, – сказала Диана. – Особенно Гилберт Блайт был на высоте. Энн, я считаю, что ты несправедлива к Гилу и ужасно с ним обходишься. Послушай, что я тебе скажу. Только не перебивай. Когда ты сбегала со сцены после диалога фей, одна из розочек выскользнула у тебя из волос. Гил поднял ее и положил в нагрудный карман. Вот так. Ты натура романтическая, и я уверена, что этот поступок должен тебе понравиться.

– Мне безразлично, что делает этот человек, – высокомерно произнесла Энн. – Думать о нем – пустая трата времени.

Этим вечером Марилла и Мэтью, которые впервые за двадцать лет были на концерте, засиделись на кухне после того, как Энн ушла спать.

– Вот, что я тебе скажу – Энн выступила не хуже остальных, – с гордостью проговорил Мэтью.

– Так и есть, – признала Марилла. – Энн – умный ребенок. И выглядела она очень хорошо. Поначалу я не поддерживала идею концерта, но теперь вижу, что вреда в нем нет. Признаюсь, сегодня вечером я гордилась Энн, хотя не собираюсь ей этого говорить.

– А вот я сказал, когда она отправилась к себе, что испытываю гордость за нее, – сказал Мэтью. – На днях нам надо подумать, Марилла, что мы можем для нее сделать. Я полагаю, она заслуживает большего, чем школа в Эйвонли.

– Еще достаточно времени для раздумий, – сказала Марилла. – В марте ей стукнет только тринадцать. Хотя сегодня мне бросилось в глаза, как она выросла. Миссис Линд сшила платье чуть длинновато, и от этого Энн казалась выше. Она способна к учению, и думаю, что самое лучшее для нее – это продолжить учебу в Королевской академии. Но год-другой можно об этом не думать.

– Вреда не будет, если мы будем потихоньку это обдумывать, – сказал Мэтью. – Такие вещи требуют взвешенного решения.

Глава 26
Рождение литературного клуба

Молодежь Эйвонли с трудом возвращалась к прежнему, будничному существованию. После пенящегося кубка из страстей и волнений, из которого Энн пила несколько недель, обычная жизнь стала казаться ей монотонной, скучной и бессмысленной. Могла ли она вернуться к тихим радостям жизни, которые были у нее до концерта? Сначала – и Энн сказала об этом Диане – она думала, что такое невозможно.

– Знаешь, Диана, наша жизнь никогда не будет такой, как раньше, – печально проговорила Энн, словно речь шла о событиях по меньшей мере пятидесятилетней давности. – Возможно, через какое-то время я привыкну и успокоюсь, но, боюсь, концерты надолго вырывают людей из повседневной жизни. Наверное, поэтому Марилла их не одобряет. Марилла – очень рассудительная женщина. Должно быть, во много раз лучше быть рассудительным человеком, но мне этого не хочется, у таких людей отсутствует романтическое начало. Правда, миссис Линд уверяет, что рассудительность мне не грозит, но кто знает? Сейчас мне кажется, что я могу вырасти разумной, но, возможно, я просто устала. Прошлой ночью я не могла долго уснуть. Просто лежала и мысленно переживала наш концерт снова и снова. Самое прекрасное в таких событиях – то, что к ним можно бесконечно возвращаться.

Со временем школьная жизнь Эйвонли вернулась в нормальное русло, восстановились прежние интересы. Но концерт оставил свои следы. Руби Джиллис и Эмма Уайт, которые поссорились из-за распределения мест на сцене, больше не сидели за одной партой и казавшаяся крепкой трехлетняя дружба разрушилась. Джози Пай и Джулия Белл не разговаривали три месяца из-за того, что Джози сказала Бесси Райт, будто Джулия во время своего выступления была похожа на нахохлившуюся курицу, и Бесси передала это Джулии. Никто из Слоунов не поддерживал отношений с Беллами, потому что последние настаивали, что Слоуны захватили большую часть программы, а Слоуны уверяли, что Беллы не справились и с тем немногим, за что взялись. В довершении всего Чарли Слоун подрался с Муди Сперджен Макферсоном, потому что Муди Сперджен сказал, что Энн Ширли заважничала после своего выступления, и был за это побит. В результате Элла Мей, сестра Муди Сперджена, оставшуюся часть зимы не разговаривала с Энн Ширли. Но если не считать этих незначительных размолвок, все шло хорошо и гладко в маленьком королевстве мисс Стейси.

Быстро пролетели последние зимние недели. Зима была на редкость мягкая, снега выпало так мало, что Энн и Диана почти каждый день шли в школу Березовой тропой. И сегодня, в день рождения Энн, они легко шагали по ней и, хотя непрерывно болтали, однако замечали все вокруг. Мисс Стейси объявила, что вскоре ученики будут писать сочинение на тему «Прогулка в зимнем лесу», и девочки старались быть особенно наблюдательными.

– Только подумай, Диана, сегодня мне исполнилось тринадцать лет, – произнесла Энн с благоговением. – Трудно представить, что я уже подросток. Проснувшись утром, я подумала, что теперь все должно стать другим. Тебе, Диана, уже месяц тринадцать, и ты, наверно, не испытываешь того чувства новизны, какое испытываю я. Жизнь мне кажется теперь намного интереснее. Через два года я буду совсем взрослая. И тогда я смогу произносить сложные слова без страха быть осмеянной. Это большое утешение.

– Руби Джиллис говорит, что в пятнадцать лет станет встречаться с мальчиком, – сказала Диана.

– Руби Джиллис только о мальчиках и думает, – презрительно фыркнула Энн. – На самом деле она рада, когда на доске объявлений пишут ее имя, хотя притворяется рассерженной. Боюсь, сейчас я произнесла недобрые слова. Миссис Аллен говорит, что плохо осуждать других людей, но недобрые слова выскакивают сами по себе – ты и подумать не успеешь. Я просто не могу, говоря о Джози Пай, не произносить недобрые слова, поэтому стараюсь даже имя ее не упоминать. Возможно, ты обратила на это внимание. Я стараюсь, насколько возможно, быть похожей на миссис Аллен, но она – само совершенство. Мистер Аллен тоже так думает. По мнению миссис Линд, он готов целовать землю под ногами жены, но она не уверена, что такое подобает священнику – он не должен всю свою любовь отдавать простой смертной. Но, Диана, священники ведь тоже люди, и у них тоже могут быть особые искушения, как и у других людей. В прошлое воскресенье у меня был интересный разговор с миссис Аллен о личных грехах. Есть только несколько тем, о которых подобает беседовать в воскресенье, и это одна из них. Мой главный грех – уход в фантазии и забвение основных обязанностей. Я изо всех сил стараюсь исправиться, и теперь, когда мне исполнилось тринадцать, дела, возможно, пойдут лучше.

– Через четыре года мы сможем убирать наверх волосы, – сказала Диана. – Элис Белл всего шестнадцать, а она уже носит высокую прическу. Мне это кажется смешным. Я подожду, когда мне исполнится семнадцать.

– Если б у меня был такой крючковатый нос, как у Элис, – решительно произнесла Энн, – то я бы… нет, нельзя продолжать… Я не скажу того, что собиралась, ведь это были бы недобрые, осуждающие слова. Кроме того, я хотела сравнить ее нос со своим, а это уже тщеславие. С тех пор, как мой нос похвалили, я стала слишком много о нем думать. Но эта похвала вселяет в меня уверенность. Ой, Диана, смотри, вон зайчик! Надо не забыть об этой встрече, когда будем писать сочинение. Мне кажется, зимой лес так же красив, как и летом. Белый и тихий – он как будто спит и видит чудесные сны.

– Я готова написать такое сочинение, если нужно, – вздохнула Диана. – Написать про зимний лес я смогу, но то, которое надо сдать в понедельник, для меня – ужас. Как пришла такая мысль в голову мисс Стейси – сочинить каждому рассказ!

– Но это просто – как дважды два, – сказала Энн.

– Просто для тебя, у которой богатое воображение, – возразила Диана. – Но что делать тем, у кого его нет? Ты, я полагаю, рассказ уже написала?

Энн утвердительно кивнула, безуспешно стараясь скрыть самодовольное выражение лица.

– Я написала его в прошлый понедельник вечером. Он называется: «Ревнивая соперница, или И смерть не разлучит их». Я прочитала его Марилле, и она отозвалась о нем как о полной белиберде. Но Мэтью пришел в восторг. Вот таких критиков я люблю. Это печальная, трогательная история. Когда я сочиняла ее, то плакала, как ребенок. Главные героини – красивые девушки, их имена – Корделия Монморанси и Джеральдина Сеймур. Они живут в одной деревне и очень привязаны друг к другу. Корделия – жгучая брюнетка, с короной волос чернее воронова крыла и темными сверкающими глазами. Джеральдина – утонченная блондинка, с волосами, словно из чистого золота, и бархатными, лиловыми глазами.

– Лиловыми? Никогда не видела лиловых глаз, – с сомнением сказала Диана.

– Я тоже. Просто так придумалось. Мне хотелось чего-то необычного. И лоб лилейно-белый – алебастровый. Я выяснила, как выглядит алебастровый лоб. В этом преимущество тринадцати лет. В этом возрасте знаешь больше, чем знала в двенадцать.

– Так что приключилось с Корделией и Джеральдиной? – спросила Диана, заинтересовавшись дальнейшей судьбой девушек.

– Их красота с каждым годом все больше расцветала. Наконец им обеим исполнилось шестнадцать. В тот год в их родную деревню приехал Бертран Де Вер и сразу влюбился в белокурую Джеральдину. Он спас ей жизнь, когда ее лошадь понесла. Она потеряла сознание, и юноша нес девушку на руках целых три мили до ее дома, потому что карета, в которой она ехала, была полностью разбита. Работа моя застопорилась, когда Бертран собрался сделать Джеральдине предложение руки и сердца. Я понятия не имела, как это происходит. Я спросила Руби Джиллис, не знает ли она, как мужчины делают предложение. Она мне казалась авторитетом в этом вопросе – ведь у нее много замужних сестер. Руби рассказала, что пряталась в кладовой, когда Малкольм Андрес делал предложение ее сестре Сьюзен. Малкольм тогда сказал, что отец отдает ему ферму, и задал вопрос: «Что скажешь, малышка, не окольцеваться ли нам осенью?» А Сьюзен ответила: «Даже не знаю… мне нужно подумать» – и вскоре после этого они поженились. Мне такое предложение показалось не очень романтическим, и в результате я сама, как смогла, сочинила подобный ритуал. Сцена получилась очень живописной и романтической. Бертран опустился перед любимой на колени (хотя Руби Джиллис утверждает, что сейчас так не делается). Джеральдина приняла предложение, и ее согласие вылилось в речь, которая заняла целую страницу. Не могу передать, каких трудов мне стоило сочинить эту речь. Я переписывала ее раз пять и теперь с уверенностью могу сказать, что это мой шедевр. Бертран подарил Джеральдине кольцо с бриллиантом и рубиновое ожерелье и сказал, что медовый месяц они проведут в Европе, так как он сказочно богат. Но тут над их счастьем сгустились тучи. Корделия была тайно влюблена в Бертрана и пришла в ярость, когда узнала от Джеральдины о помолвке; еще больше ее разозлили дорогие подарки – кольцо и ожерелье. Любовь к подруге сменилась черной завистью, и она поклялась, что этому браку не бывать. Но на людях она держалась, как и раньше, и выглядела преданной подругой новоиспеченной невесты. Однажды вечером они стояли вдвоем на мосту над бешено несущимся потоком, и Корделия, думая, что их никто не видит, с диким, сумасшедшим смехом столкнула Джеральдину с моста. Это злодеяние увидел Бертран и с криком «Я спасу тебя, моя бесценная Джеральдина!» бросился в свирепый поток. Но, увы, он забыл, что не умеет плавать, и они оба утонули, сжимая друг друга в объятиях. Их тела были выброшены на берег, где их вскоре нашли. Влюбленных похоронили в одной могиле, их похороны прошли с особой торжественностью. Когда любовная история заканчивается похоронами, а не свадьбой, это намного романтичнее. Что касается Корделии, она сошла с ума от угрызений совести и ее поместили в психиатрическую лечебницу. Я решила, что достаточно такого поэтического возмездия за ее преступление.

– Какой прекрасный рассказ! – вздохнула Диана, принадлежащая к той же школе критики, что и Мэтью. – Я не могу понять, как такие потрясающие истории рождаются в твоей голове. Хотелось бы мне иметь такое богатое воображение.

– Его можно развить, – весело заверила подругу Энн. – У меня есть план, Диана. Давай создадим литературный клуб и будем писать рассказы для практики. На первых порах я тебе помогу, а потом ты освоишься. Фантазия требует тренировки. Так говорит мисс Стейси. Только надо выбрать правильный путь. Я рассказала ей про Зачарованный Лес, но она сказала, что мы пошли не в том направлении.

Вот так возник литературный клуб. Сначала его членами были только Диана и Энн, но вскоре к ним примкнули Джейн Эндрюс и Руби Джиллис и еще кое-кто из желающих развить воображение. Мальчиков в клуб не звали (хотя, по мнению Руби Джиллис, их присутствие оживило бы работу) и договорились, что каждый из членов должен приносить по рассказу в неделю.

– Это безумно интересно, – рассказывала Энн Марилле. – Каждая девочка зачитывает вслух свой рассказ, а потом мы его обсуждаем. Мы собираемся свято хранить наши сочинения, чтобы потом читать потомкам. Пишем мы под псевдонимами. Мой – Розамунда Монморанси. Все девочки стараются, и у них получается. У Руби Джиллис истории довольно сентиментальные. В них много говорится о любви, а всем известно, что чрезмерность во всем вредна. Джейн, напротив, никогда не пишет о любовных отношениях, она говорит, что чувствует себя глупой, когда читает это вслух. Рассказы Джейн говорят о ее уме. А в рассказах Дианы слишком много крови. Она объясняет это тем, что в большинстве случаев не знает, что делать с героями, и потому их убивает. Обычно я сама даю девочкам темы для рассказов, это мне не трудно – у меня миллион идей.

– Я думаю, что сочинительство – одна из глупейших вещей на свете, – насмешливо произнесла Марилла. – Вы забиваете свои головы разной чепухой и тратите на это драгоценное время вместо того, чтобы прилежно учиться. Чтение рассказов само по себе – вредное занятие, но писать – еще хуже.

– Мы стараемся, чтобы в каждом рассказе была мораль, – оправдывалась Энн. – Я на этом настаиваю. Все хорошие люди в конце истории вознаграждены, а плохие – наказаны по заслугам. Я уверена, что это оказывает благотворное влияние. Мораль – великая вещь. Так говорит мистер Аллен. Я прочла ему и миссис Аллен один из моих рассказов, и они оба согласились, что мораль в нем отличная. Странно только, что смеялись они не в тех местах, в каких надо. Вообще мне больше нравится, когда льют слезы. Вот Джейн и Руби всегда рыдают навзрыд, когда я дохожу до трогательных мест. Диана написала тете Жозефине о нашем клубе, и тетя в ответном письме попросила ее прислать что-нибудь из наших рассказов. Мы переписали четыре наших лучших рассказа и отослали. Мисс Жозефина Барри ответила, что в жизни не читала ничего смешнее. Отзыв нас озадачил, ведь все истории были печальные, и почти все герои умирали. Но я рада, что они понравились мисс Барри. Значит, наш клуб что-то хорошее приносит в мир. Миссис Аллен говорит, что в этом и должна состоять наша цель. Я изо всех сил стараюсь приносить пользу, но часто, когда веселюсь, об этом забываю. Я надеюсь, в будущем быть хоть немного похожей на миссис Аллен. Как вы думаете, Марилла, такое возможно?

– Полагаю, у тебя немного шансов, – последовал не очень ободряющий ответ Мариллы. – Вряд ли миссис Аллен была такой безрассудной и забывчивой девочкой, как ты.

– Ну, она не всегда была такой идеальной, как сейчас, – серьезно промолвила Энн. – Миссис Аллен сама мне рассказывала. По ее словам, в детстве она была большой озорницей и часто попадала в разные переделки. Это вселило в меня надежду. Наверно, это плохо, но когда я слышу, что и другие люди не были ангелами, у меня появляется радостная надежда, что я тоже могу исправиться. Миссис Линд говорит, что всегда расстраивается, когда кто-то ведет себя плохо, независимо от того, сколько ему лет. Однажды миссис Линд услышала, как один священник признался, что в детстве стащил у тетки из кладовой клубничный пирог. После этого она перестала его уважать. Мне это непонятно. Я, напротив, считаю признание этого священника благородным поступком. Он обнадежил маленьких мальчиков, которые шалят, а потом раскаиваются. Теперь они знают, что, когда вырастут, смогут быть священниками, несмотря на детское озорство. Вот что я думаю об этом, Марилла.

– А я думаю, Энн, – сказала Марилла, – что тебе уже давно пора домыть посуду. Из-за болтовни ты моешь ее на полчаса дольше, чем нужно. Запомни: сначала работа – потом болтовня.

Глава 27
Суета и томление духа

Одним апрельским вечером Марилла возвращалась домой из Общества помощи, и вдруг ее осенило, что зима прошла, и это открытие наполнило ее тем восторженным трепетом, который всегда дарит весна – как старым и грустным людям, так и молодым и веселым. Марилле было несвойственно подвергать анализу свои мысли и чувства. Она считала, что думает об Обществе помощи, о благотворительных членских взносах и новом ковре для ризницы, но в эти размышления гармонично вплетались красные поля, затянутые бледно-лиловым туманом на фоне заходящего солнца, и длинные заостренные тени елей, падающие на луг за ручьем, и неподвижные клены с красноватыми почками, и зеркальная поверхность пруда, и весь пробуждающийся мир, скрывающий под бурой землей нежное пульсирование новой жизни. Весна разливалась по земле, и размеренные шаги пожилой женщины становились легче и быстрее из-за этой вечно возрождающейся, первобытной радости.

Ее глаза любовно остановились на Зеленых Крышах. Дом смотрел на нее сквозь сетку деревьев, и его окна отражали закатный свет россыпью сияния. Шагая по сырой тропе, Марилла думала, как хорошо знать, что идешь домой, где весело потрескивают дрова и красиво сервирован к чаю стол. А ведь до приезда Энн она всегда возвращалась после собраний Общества в холодный дом.

Войдя в кухню, Марилла испытала разочарование и досаду – огонь в плите погас, и никаких следов присутствия Энн в доме не было. А ведь она просила Энн обязательно приготовить к пяти часам чай! Теперь ей самой нужно торопиться, снять нарядное платье и приготовить еду до возвращения Мэтью с весенних полевых работ.

– Ну, достанется мисс Энн, когда она вернется домой, – мрачно проговорила Марилла, стругая щепки для растопки большим ножом и вкладывая в свои действия больше энергии, чем было необходимо. Тем временем вернулся Мэтью и сел в своем углу, смиренно дожидаясь чая. – Болтает где-нибудь с Дианой, сочиняет рассказы или разыгрывает сценки или предается еще каким-нибудь дурачествам, позабыв о времени и своих обязанностях. Придется ее прибрать к рукам и прекратить это разгильдяйство раз и навсегда. Я не приму во внимание, что миссис Аллен называет ее самым смышленым и милым ребенком на свете. Может, она и смышленая, и милая, но в голове у нее полно вздору, и никогда не знаешь, что еще она выкинет. Только выпутается из одной глупой истории, как тут же попадает в другую. Только подумать! Ведь я сейчас повторяю слова Рейчел Линд, которые так меня разозлили на заседании Общества. Я обрадовалась, когда миссис Аллен заступилась за Энн, иначе я сказала бы Рейчел что-нибудь резкое при всех. У Энн куча недостатков – мне ли не знать. Но воспитываю ее я, а не миссис Линд, которая и у Архангела Гавриила, если б он жил в Эйвонли, отыскала грехи. И все же не дело Энн уходить из дома, если я велела ей остаться и позаботиться о порядке. Несмотря на все ее недостатки, она никогда раньше не была непослушной или безответственной, и мне больно сталкиваться с этим сейчас.

– Ну, не знаю, – сказал Мэтью, который будучи спокойным и мудрым и прежде всего голодным, почел за лучшее позволить Марилле выпустить пар, по опыту зная, что она сделает все намного быстрее, если не вступать с ней в неуместный спор. – Возможно, ты торопишься с выводами, Марилла. Не называй ее безответственной, пока не убедишься в ее вине. Может, еще все объяснится – Энн в этом мастер.

– Я велела ей остаться, а ее нет дома, – возразила Марилла. – Думаю, Энн будет трудно найти объяснение, которое удовлетворило бы меня. Ты всегда на ее стороне, но воспитанием Энн занимаюсь я, а не ты.

Уже стемнело. Ужин был готов, но Энн по-прежнему отсутствовала. Марилла поглядывала в окно. Но Энн не бежала торопливо по бревенчатому мосту и не спешила, задыхаясь от бега, по Тропе Влюбленных, полная раскаяния от сознания невыполненного долга. Марилла мрачно вымыла и убрала посуду. Когда ей понадобилась свеча, чтобы спуститься в подвал, она поднялась в комнату на чердаке, чтобы взять ту, что обычно стояла у Энн на столе. Марилла зажгла ее, и, когда повернулась, чтобы уйти, вдруг увидела Энн, лежащую на кровати и уткнувшуюся лицом в подушку.

– Боже мой, – произнесла с удивлением Марилла. – Ты что, спала, Энн?

– Нет, – послышался приглушенный ответ.

– Может, заболела? – с волнением спросила Марилла, подходя к кровати.

Энн еще глубже зарылась в подушку, словно хотела навсегда скрыться от людских взоров.

– Нет. Пожалуйста, Марилла, уходите и не смотрите на меня. Я в глубоком отчаянии, и меня больше не волнует, кто в классе первый по успеваемости, кто лучше сочиняет рассказы или поет в воскресной школе. Такие пустяки меня больше не волнуют – теперь я, скорее всего, нигде не смогу появляться. Моя жизнь закончена. Пожалуйста, Марилла, уходите и не смотрите на меня.

– Что ты такое говоришь? – ничего не понимала Марилла. – Энн Ширли, что с тобой? Что ты еще натворила? Сию минуту вставай и рассказывай. Я сказала – сию минуту. А теперь говори – что случилось?

С несчастным выражением лица Энн покорно поднялась с кровати.

– Взгляни на мои волосы, Марилла, – прошептала она.

Марилла подняла выше свечу и внимательнейшим образом осмотрела ее волосы, тяжелой гривой ниспадавшие на плечи. Они действительно выглядели как-то странно.

– Энн Ширли, что ты сделала со своими волосами? Почему они зеленые?

Зелеными их тоже можно было назвать с натяжкой, название такому цвету было трудно подобрать; волосы – тусклые, бронзово-зеленого оттенка, с проступавшими то тут, то там рыжими прядями – выглядели ужасно. За всю свою жизнь Марилла не видела ничего комичнее.

– Да, зеленые, – простонала Энн. – Я думала, что хуже рыжих волос нет ничего на свете. Но зеленые – в сто раз хуже. О, Марилла, вы представить себе не можете, как я страдаю.

– Я не представляю и того, как такое могло случиться. Но собираюсь это выяснить, – сказала Марилла. – Давай спустимся на кухню – тут слишком холодно, и ты мне все расскажешь. Я ждала чего-нибудь в этом роде. Ты уже около двух месяцев не замечена в проказах, и я была уверена, что очередная проказа – на носу. Так что же ты сделала со своими волосами?

– Я их покрасила.

– Покрасила! Покрасила волосы! А ты разве не знала, что красить волосы безнравственно?

– Я понимала, что делаю что-то нехорошее, – признала Энн. – Но решила: ладно уж, согрешу немножко, зато избавлюсь от рыжего цвета. Я все просчитала, Марилла. И дала себе обещание, во всем остальном быть очень хорошей, чтобы загладить свою вину.

– Если бы я (не дай бог!) решила, что мне пора красить волосы, – язвительно заметила Марилла, – то выбрала бы для этой цели цвет поприличнее. Во всяком случае, не зеленый.

– Я и не собиралась краситься в зеленый цвет, – печально возразила Энн. – Если уж поступать плохо, то хотя бы делать это со смыслом. Он сказал, что мои волосы обретут красивый цвет воронова крыла – и слово мне дал, что так будет. Разве я могла не поверить ему? Я знаю, каково это, когда тебе не доверяют. И миссис Аллен говорит, что нельзя в ком-то сомневаться, если не знаешь наверняка, что тебя обманывают. Вот теперь я знаю наверняка: зеленые волосы – достаточное доказательство. Но тогда этого доказательства у меня не было, и я верила каждому его слову.

– О ком ты говоришь? Кому верила?

– Бродячему торговцу. Он проходил здесь днем. Краску я купила у него.

– Сколько раз я говорила тебе, Энн Ширли, не пускать в дом этих итальянских бродяг! Не надо их поощрять, а то будут постоянно здесь ошиваться.

– Я его в дом не впустила, вспомнив ваш наказ. Вышла на улицу, плотно закрыла за собой дверь, и товары рассматривала на крыльце. Кстати, он не итальянец, а немецкий еврей. У него был большой лоток, набитый всякой всячиной, и он сказал, что много работает: ему нужны деньги, чтобы перевести жену и детей из Германии. Он с таким чувством говорил о семье, что растрогал меня. И мне захотелось что-нибудь купить у него, чтобы как-то помочь. И тут я обратила внимание на пузырек с краской. Торговец заверил меня, что его краска окрасит любые волосы в цвет воронова крыла и не будет смываться. Я тут же представила себя с блестящими черными волосами и не смогла не поддаться искушению. Он продавал бутылочку за семьдесят центов, а у меня было только пятьдесят. Думаю, у него доброе сердце, потому что он сказал, что мне отдаст краску за пятьдесят центов, а это все равно, что даром. Я купила бутылочку и, как только он ушел, вбежала в дом и сразу же стала наносить краску старой расческой на волосы, согласно инструкции. Я использовала всю бутылочку и, когда увидела, в какой жуткий цвет окрасились мои волосы, раскаялась в моем поступке. И до сих пор пребываю в раскаянии.

– Надеюсь, твое раскаяние – к добру, – серьезно проговорила Марилла. – Возможно, ты прозреешь и увидишь, куда завело тебя тщеславие. Но как быть с волосами? Давай, первым делом хорошенько помоем голову и посмотрим, изменится ли что-нибудь.

Энн тут же приступила к мытью головы, терла и скребла волосы, но смыть краску не удалось – новый цвет держался так же цепко, как раньше – естественный рыжий. Торговец не солгал, сказав, что краска не смоется, хотя остальные его обещания слова доброго не стоили.

– Что мне делать, Марилла? – вопрошала Энн, обливаясь слезами. – Я этого не переживу. Люди почти забыли мои прежние ошибки: торт с болеутоляющим средством, настойку, которой я напоила Диану, и дикий крик, с которым набросилась на миссис Линд. Но этот случай они не забудут. Меня перестанут уважать. О, Марилла, «когда обмана сеть плетешь, сам, скорей, в него попадешь». Это стихи, но так на самом деле и есть. Представляю, как будет смеяться Джози Пай! Я самая несчастная девочка на острове Принца Эдуарда.

Страдания Энн продолжались неделю. Все это время она не выходила из дома и каждый день мыла голову с мылом. Страшный секрет знала только Диана, но она торжественно поклялась никому об этом не говорить и, надо сказать, слово сдержала. В конце недели Марилла решительно заявила:

– Все бесполезно, Энн. Это очень стойкая краска. Волосы надо состричь – другого способа нет. В таком виде нельзя появляться на людях.

Губы у Энн задрожали, но она понимала, что это горькая правда. Со скорбным вздохом она отправилась за ножницами.

– Отрезайте все сразу, Марилла, и покончим с этим. О, у меня сердце разрывается. Как все это неромантично. В книгах девушки теряют волосы в лихорадке или продают их, чтобы потратить деньги на доброе дело, и я бы не возражала, если б и со мной случилось нечто подобное. Но нет ничего утешительного в том, что тебе состригают волосы из-за твоей глупости – ведь ты собственноручно приобрела краску, изуродовавшую тебя. Можно, я буду плакать все время, пока вы будете меня стричь, если не помешаю? Ведь это по-настоящему трагическое событие.

Энн, как и обещала, лила слезы во время стрижки, но, поднявшись к себе и посмотрев в зеркало, впала в холодное отчаяние. Марилла выполнила свою работу безукоризненно, срезав все волосы до корней. Вид был неутешительный, и это еще мягко сказано. Энн поспешила повернуть зеркало к стене.

– Пока волосы не отрастут, не взгляну на себя в зеркало! – воскликнула она в сердцах.

И тут же вернула зеркало на прежнее место.

– Нет, взгляну. Пусть это будет мне наказанием за то, что я плохо поступила. Буду смотреть в зеркало каждый раз, когда вхожу в комнату, и видеть это уродство. И не буду представлять, что ничего этого не было. Никогда бы не подумала, что буду жалеть о своих волосах, но теперь я знаю, что, несмотря на рыжий цвет, они были густыми, длинными и кудрявыми. Как бы чего не приключилось теперь еще и с носом!

В следующий понедельник стриженая голова Энн произвела настоящий фурор, но, к счастью, никто не догадался, в чем причина такой перемены. Даже Джози Пай, которая однако не преминула сообщить Энн, что та выглядит настоящим чучелом, ничего не заподозрила.

– Я ничего не ответила Джози на эти слова, – рассказывала Энн вечером Марилле, которая лежала на диване после очередного приступа головной боли, – решив, что это мне в наказание и надо терпеливо снести эту грубость. Неприятно, когда тебе говорят, что ты похожа на чучело, и у меня с языка чуть не сорвались в ответ гневные слова, но я сдержалась. Я только бросила на нее презрительный взгляд, но потом простила. Когда прощаешь людей, на душе так благостно, правда? После всего случившегося я обращу свою энергию на добрые дела и никогда больше не буду пытаться стать красивой. Лучше быть хорошей. Я это знала, но иногда так трудно поверить во что-то, даже когда это знаешь. Я действительно хочу быть хорошей, Марилла – как вы, и миссис Аллен, и мисс Стейси, чтобы, когда я вырасту, вы бы гордились мной. Диана советует, когда мои волосы немного отрастут, носить на голове черную бархатную ленту с бантиком на одной стороне. Она думает, что лента будет мне к лицу. Мне кажется, ободок звучит романтичнее, так я и буду называть эту повязку. Но я слишком много болтаю, Марилла. Сильно у вас болит голова?

– Теперь уже меньше. Но днем прямо раскалывалась. Эти головные боли с каждым разом все сильнее. Придется, видно, обратиться к доктору. А что касается твоей болтовни, возражений нет – я к ней привыкла.

Глава 28
Несчастная Лилейная Дева

– Энн, конечно, ты должна быть Элейн, – сказала Диана. – Мне не хватит смелости плыть одной в лодке.

– Мне – тоже, – с дрожью в голосе проговорила Руби Джиллис. – Вдвоем, втроем плыть в плоскодонке, да еще сидеть – пожалуйста. Это даже в радость! Но лежать на дне и притворяться мертвой я не смогу. Я умру от страха.

– Это, конечно, очень романтично, – признала Джейн Эндрюс, – но я знаю, что не смогу лежать неподвижно. Я буду то и дело высовываться, чтобы увидеть, где я плыву, и не унесло ли меня слишком далеко. И тогда вся затея будет испорчена. Ты согласна со мной, Энн?

– Но у Элейн не могут быть рыжие волосы! Это смешно, – расстроилась Энн. – Я не боюсь плыть в лодке и охотно возьму на себя роль Элейн. Но это дела не меняет. Руби должна быть Элейн, она блондинка, у нее длинные золотые кудри. Помните, у Элейн тоже были «струящиеся локоны». Ее называли Лилейной Девой.

– У тебя цвет лица такой же нежный, как у Руби, – сказала уверенно Диана, – а волосы намного темнее, чем были до того, как ты их состригла.

– Ты действительно так думаешь? – обрадовалась Энн, покраснев от удовольствия. – Мне иногда тоже так кажется, но я не осмеливалась спросить, так ли это – из страха, что все выдумала. Как ты думаешь, Диана, их можно теперь назвать каштановыми?

– Да, и они очень красивые, – сказала Диана, глядя с восхищением на короткие, шелковистые завитки, обрамляющие голову Энн и перехваченные сбоку кокетливой черной бархатной лентой с бантиком.

Девочки стояли на берегу пруда, ниже Яблоневого Косогора, на небольшом мысе в окружении берез. Мыс заканчивался деревянным помостом, водруженным в воде для удобства рыбаков и охотников на уток. Руби и Джейн пришли в гости к Диане, чтобы провести этот летний день вместе. Пришла и Энн, чтобы с ними поиграть.

Этим летом Энн и Диана проводили много времени на пруду. Игры в Приюте Безделья остались в прошлом. Весной мистер Белл безжалостно вырубил рощицу на заднем пастбище. Энн сидела среди пней и плакала – это было так романтично. Но она быстро утешилась, решив, что тринадцатилетним девочкам, которым вскоре будет четырнадцать, не пристало проводить время за детскими забавами вроде домика для игр. На пруду было больше возможностей для интересных занятий. Как увлекательно было ловить форель с моста или грести поочередно в плоскодонке, с которой мистер Барри стрелял уток!

Потом Энн придумала постановку про Элейн. Зимой они проходили в школе стихотворение Теннисона, включенное по распоряжению руководителя департамента в курс английского языка для школ острова Принца Эдуарда. Школьники его анализировали и разбирали по частям так детально, что было удивительно, как после всего этого они находили в нем какой-то смысл. И все же белокурая Лилейная Дева, и Ланселот, и Гвиневра, и Король Артур стали для них реальными людьми, и Энн втайне сожалела, что не родилась в Камелоте. «В то время, – говорила она, – было полно романтики – не то что сейчас».

План Энн девочки встретили с восторгом. Они рассчитали, что, если плоскодонку оттолкнуть от помоста, она проплывет по течению под мостом и уткнется в нижний мыс, где пруд совершает изгиб. Девочки часто плавали этим маршрутом и знали его досконально.

– Хорошо, я буду Элейн, – неохотно согласилась Энн. Перспектива играть главную героиню была соблазнительной, но ее эстетическое чувство требовало точности во всем, а в себе Энн не видела внешнего сходства с Элейн. – Руби, ты будешь Королем Артуром, Джейн – Гвиневрой, а Диана – Ланселотом. Но сначала вам придется изобразить братьев и отца Элейн. Старого немого слугу придется исключить, потому что в лодке лежа может уместиться только один человек. Дно лодки надо украсить черной парчой. Старая черная шаль твоей мамы, Диана, тоже подойдет.

Черную шаль принесли. Энн приподняла ее над лодкой, потом постелила на дно, легла на нее, закрыла глаза и сложила на груди руки.

– Да она выглядит совсем как покойница, – испуганно прошептала Руби, глядя на бледное лицо, с колеблющейся на нем тенью берез. – Мне страшно, девочки. Вы уверены, что мы правильно делаем, разыгрывая эту историю? Миссис Линд говорит, что актерство от лукавого.

– Руби, нельзя сейчас говорить о миссис Линд, – сурово произнесла Энн. – Это погубит эффект от постановки. Ведь эти события происходили за сотни лет до рождения миссис Линд. Джейн, разберись с этим. Глупо, что Элейн заговорила после своей смерти.

Джейн активно включилась в работу. Покрывало из золотой парчи прекрасно заменила накидка из желтого японского крепдешина со старого пианино. Белой лилии тоже не нашлось, но длинный синий ирис в руках Энн был достойной заменой.

– Ну, теперь все готово, – сказала Джейн. – Нам осталось только поцеловать ее спокойное чело. Ты, Диана, скажешь: «Прощай навсегда, сестра», а ты, Руби, вторишь ей: «Прощай, любимая сестра!» Произнесите свои прощальные слова как можно печальнее. А ты, Энн, ради бога, улыбнись хоть немного. Помнишь, как там сказано «словно играла улыбка на ее лице». Вот так лучше. Теперь толкаем лодку.

Плоскодонка отошла от берега, сильно задев торчащий из воды встроенный столб. Диана, Джейн и Руби дождались, когда лодку подхватит течение, и тогда побежали через рощу по дороге вниз, к нижнему мысу, где должны были уже в качестве Ланселота, Гвиневры и Короля Артура встретить ладью с Лилейной Девой.

Несколько минут плоскодонка медленно плыла по течению, и Энн упивалась романтикой ситуации. Но то, что произошло дальше, было лишено всякой романтики. В лодку стала просачиваться вода. Энн мигом вскочила на ноги, подобрав убранство из золотой и черной парчи, и тут увидела широкую трещину в нижней части лодки, которая активно пропускала воду. Отчаливая, лодка задела грубый столб, который прямо-таки вырвал прибитый кусок ватина. Не зная ничего этого, Энн однако быстро сообразила, что оказалась в ужасном положении. Вода прибывала, и было ясно, что лодка скроется под водой раньше, чем ее прибьет к нижнему мысу. Где же весла? Остались на берегу.

Энн издала слабый сдавленный крик, который никто не слышал, смертельно побледнела, но самообладания не утратила. Оставался один шанс – только один.

– Я страшно испугалась, – рассказывала она миссис Аллен на следующий день, – мне казалось, что прошли годы, пока лодку несло к мосту, а вода тем временем медленно, но верно ее заполняла. Я молилась, миссис Аллен, молилась от всей души, но глаза держала открытыми, потому что знала – надо дождаться, чтобы лодка подошла близко к сваям, и там, Бог даст, постараться уцепиться за одну из опор и подняться на мост. Опоры сделаны из стволов старых деревьев, на них множество узлов и обрубков от суков. Нужно было молиться и в то же время смотреть во все глаза, чтобы не упустить нужный момент. Я только повторяла одно и то же: «Боже милостивый, сделай так, чтобы лодка подплыла ближе к опоре, а дальше я сама постараюсь».

В таких обстоятельствах не думаешь, как приукрасить молитву. Но моя была услышана. Лодка уткнулась прямо в опору и на минуту застряла. За это время я, набросив на плечи шаль и накидку, вскарабкалась на ниспосланный мне свыше большой обрубок. Я прильнула к скользкому стволу, вцепившись в него, и не знала, что делать дальше. Моя поза была далеко не романтичная, да и какой она могла быть, когда я только что спаслась от смерти в водной пучине. Произнеся сразу же благодарственную молитву, я сосредоточила все силы, чтобы удержаться на опоре, понимая, что без помощи людей мне отсюда не выбраться.

Плоскодонка, покружившись немного у свай, еще немного проплыла, а потом резко ушла под воду. Руби, Джейн и Диана уже ждали Энн у нижнего мыса. Охваченные ужасом при виде этой трагедии, они не сомневались, что Энн тоже погибла, и, бледные, как полотно, на мгновение застыли на месте, а потом с диким визгом побежали через лес и дальше – по главной дороге, даже не глянув на мост. Энн, еле удерживаясь на ненадежной опоре, видела, как девочки бегут вверх по склону и слышала их отчаянные крики. Помощь скоро придет, а пока ей надо крепиться и ждать, хотя ее тело уже затекло.

Проходили минуты, которые казались часами несчастной Лилейной Деве. Почему никто не идет? Куда побежали девочки? А что, если они все попадали в обморок? Вдруг никто не придет! А что, если она так устанет, что ноги у нее сведет судорогой, и она не сможет больше удерживаться на опоре? Энн посмотрела вниз, на зеленую толщу воды, поверх которой колыхались длинные размытые тени, и содрогнулась от ужаса. Воображение стало ей подбрасывать разные перспективы – одну хуже другой.

И в тот момент, когда Энн почувствовала, что больше не может терпеть боль в плечах и запястьях, под мостом в рыбачьей лодке Хармона Эндрюса появился Гилберт Блайт.

Гилберт поднял глаза и к своему величайшему удивлению увидел побелевшее от страха личико и большие, испуганные серые глаза, смотревшие однако с презрением.

– Энн Ширли! Какого черта ты туда забралась?

Не дожидаясь ответа, он подплыл к опоре и протянул руку. Делать было нечего, и Энн, ухватившись за руку Гилберта Блайта, спустилась в лодку, где, мокрая и злая, уселась на корме. С шали и накидки на плечах капала вода. В подобной ситуации трудно сохранить достоинство!

– Так что же все-таки случилось, Энн? – спросил Гилберт, берясь за весла.

– Мы разыгрывали историю Элейн, – холодно, не глядя на своего спасителя, ответила Энн, – и я должна была приплыть в Камелот на ладье – я хочу сказать, в лодке. Но в лодке образовалась течь, я вылезла оттуда и забралась на сваи. Девочки побежали звать на помощь. Будь любезен, высади меня на берег.

Гилберт послушно погреб к берегу, и Энн, отказавшись от его помощи, проворно спрыгнула на песок.

– Благодарю за помощь, – небрежно бросила она, отворачиваясь. Но Гилберт тоже выпрыгнул из лодки и удержал ее за плечо.

– Послушай, Энн, – торопливо проговорил он, – разве мы не можем быть добрыми друзьями? Я страшно сожалею, что тогда посмеялся над цветом твоих волос. Я не хотел обидеть тебя – просто глупо пошутил. Да и было это сто лет назад. Сейчас твои волосы очень красивые – я говорю искренне. Давай будем друзьями.

На какое-то мгновение Энн заколебалась. Наряду с оскорбленным достоинством она теперь испытывала какое-то странное новое чувство – ей было приятно видеть в карих глазах Гилберта наполовину робкое, наполовину нетерпеливое выражение. Сердце ее забилось сильнее. Но воспоминание о прежней горькой и неуемной боли остановило этот порыв. Перед ее глазами живо всплыла сцена из прошлого – словно все случилось вчера. Гилберт обозвал ее «морковкой» и тем самым опозорил перед всей школой. Ее обида, которая более зрелым людям показалась бы смешной, как и причина, по-прежнему оставалась острой, не смягчаясь со временем. Она ненавидела Гилберта Блайта! И никогда его не простит!

– Нет, – холодно ответила Энн. – Мы никогда не будем друзьями, Гилберт Блайт! Я этого не хочу!

– Пусть так! – Покраснев от обиды, Гилберт запрыгнул в лодку. – Больше я никогда не предложу тебе дружбу, Энн Ширли. Я тоже к этому не стремлюсь.

Он быстро отплыл от берега, решительно и вызывающе работая веслами, а Энн пошла вверх по крутой, поросшей папоротником тропинке между кленами. Она шла с высоко поднятой головой, однако ее не оставляло странное чувство грусти. Энн почти сожалела, что не согласилась на предложение Гилберта. Конечно, он ужасно ее обидел, но все же… Какое бы облегчения она испытала, если б могла сесть в уголок и хорошо выплакаться. Энн чувствовала, что просто не в состоянии владеть собой – пережитый страх и скрюченное положение на сваях давали о себе знать.

На полпути она встретила Джейн и Диану, девочки мчались назад к пруду в состоянии, близком к безумию. В Яблоневом Косогоре никого не было – мистер и миссис Барри отсутствовали. У Руби началась истерика, ее оставили дома приходить в себя, а Джейн и Диана побежали через Зачарованный Лес, мимо Ключа Дриады к Зеленым Крышам. Но и там дом был пуст: Марилла уехала в Кармоди, а Мэтью убирал сено на дальнем поле.

– Ох, Энн, – выдохнула Диана, бросаясь подруге на шею со слезами облегчения и радости. – Ох, Энн, мы думали… что ты… утонула, и считали себя убийцами. Ведь это мы заставили тебя быть Элейн. Как же ты спаслась, Энн?

– Я забралась на сваи, – проговорила устало Энн. – Мимо проплывал Гилберт Блайт в лодке мистера Эндрюса, он и доставил меня на берег.

– Какой прекрасный поступок! Как это романтично! – сказала Джейн, которая только сейчас обрела дар слова. – Теперь ты наконец будешь с ним общаться.

– Вовсе нет, – вспыхнула Энн, к которой мгновенно вернулся прежний мятежный дух. – И прошу, Джейн Эндрюс, не упоминай больше при мне слово «романтично». Мне жаль, девочки, что я вас так напугала. Это моя вина. Не сомневаюсь, что я родилась под несчастливой звездой. Все, что я делаю, приносит мне или моим лучшим друзьям неприятности. Мы взяли и утопили лодку твоего отца, Диана, и у меня предчувствие, что нам больше не разрешат кататься на лодке.

Предчувствие Энн сбылось в полной мере. Как только стало известно о событии на пруду, в семействах Барри и Катбертов поднялся большой переполох.

– Обретешь ли ты когда-нибудь здравый смысл, Энн? – тяжело вздыхала Марилла.

– Думаю, что обрету, Марилла, – оптимистично ответила Энн. Наревевшись от души в своей комнатке под крышей, она успокоилась и вновь обрела привычный здоровый взгляд на вещи. – Мне кажется, шансы на это значительно увеличились.

– Не понимаю, каким образом, – сказала Марилла.

– Сегодня я получила новый и бесценный урок, – объяснила Энн. – С самого приезда в Зеленые Крыши я совершаю ошибку за ошибкой, и каждая ошибка помогает мне исцелиться от очередного большого недостатка. Случай с аметистовой брошью научил меня не рыться в чужих вещах. Зачарованный Лес показал, как опасно давать волю воображению. Ошибка с болеутоляющим средством в пироге излечила меня от поспешности при стряпне. После окрашивания волос я избавилась от тщеславия. Теперь я никогда не думаю о своих волосах и носе – разве что очень редко. А сегодняшний случай показал, что не надо во всем искать романтику. Я пришла к заключению, что бессмысленно насаждать романтику в Эйвонли. Тысячи лет назад в замке Камелот это было нетрудно. Но в наши дни романтика обесценена. И я уверена, что скоро вы увидите, Марилла, большие перемены во мне.

– Буду надеяться, – проговорила скептически Марилла.

Но Мэтью, который безмолвно сидел в своем углу, дождался, когда из комнаты вышла Марилла, и положил руку Энн на плечо.

– Не расставайся совсем с романтикой, Энн, – робко попросил он. – Немного романтики не помешает. Полностью в нее уходить не стоит – но чуточку сохрани, Энн, чуточку сохрани.

Глава 29
Важный этап в жизни Энн

Энн гнала коров с дальнего пастбища по Тропе Влюбленных. Этим сентябрьским вечером все просветы и полянки в лесу были залиты рубиновым светом заката. Этот свет иногда выплескивался на тропу, но обычно ее затеняла листва кленов. Пространство под елями дышало лиловым сумраком, словно легким, воздушным вином. Ветер шелестел в верхушках елей, и слаще такой вечерней музыки нет ничего на свете.

Коровы мирно ступали по тропе, а Энн, погрузившись в мечты, следовала за ними, повторяя вслух боевую песнь из «Мармиона»^[5]. Этот роман в стихах они проходили прошлой зимой, а теперь мисс Стейси задала им выучить отрывок наизусть. Энн восхищалась стремительными стихами, битвой и звоном оружия. Дойдя до строки: «Но копий лес не проходим…»^[6], она остановилась и закрыла в экстазе глаза, чтобы лучше представить себя участником сражения. Когда она вновь их открыла, то увидела Диану, выходящую из ворот, ведущих к полю Барри. Вид у нее был такой загадочный, что Энн сразу догадалась, что подруге есть, что рассказать. Но выдать свое любопытство она не торопилась.

– Этот вечер как лиловая мечта, правда, Диана? Он пробуждает во мне радость жизни. Просыпаюсь я с мыслью, что утро лучшее время дня, но с приходом вечера я начинаю в этом сомневаться – вечер еще прекраснее.

– Замечательный вечер, – согласилась Диана. – А у меня потрясающая новость, Энн. Попробуй догадаться. У тебя три попытки.

– Шарлотта Джиллис в результате будет венчаться в церкви, и миссис Аллен хочет, чтобы мы ее украсили! – воскликнула Энн.

– Нет. Жених не дал своего согласия. Он говорит, что никто уже не заключает браки в церкви, иначе свадебная церемония будет похожа на похороны. Жаль. Было бы весело. Вторая попытка.

– Мама Джейн разрешила ей устроить вечеринку по случаю дня рождения?

Диана покачала головой. Ее черные глаза озорно блестели.

– Тогда не знаю, – огорченно сказала Энн. – Может, Муди Сперджен Макферсон проводил тебя домой вчера вечером после молитвенного собрания? Было такое?

– Конечно, не было, – воскликнула Диана с возмущением. – Неужели я стала бы хвастаться, если б этот ужасный мальчишка пошел со мной?! Так я и знала, что ты не догадаешься. Сегодня мама получила письмо от тети Жозефины, она ждет нас с тобой во вторник в городе, мы погостим у нее и пойдем на Выставку. Вот!

– О, Диана, – прошептала Энн, почувствовав необходимость от наплыва чувств прислониться к клену. – Это правда? А что если Марилла меня не отпустит?! Скажет, что не станет поощрять пустую трату времени. Именно так она сказала на прошлой неделе, когда Джейн пригласила меня поехать в их просторной коляске на организованный американцами концерт в отеле «Уайт-Сэндз». Мне очень хотелось на этот концерт, но Марилла сказала, что лучше остаться дома и засесть за уроки, да и Джейн это не помешало бы. Как я расстроилась, Диана! У меня сердце разрывалось от горя, я даже перед сном не прочитала молитвы. Но я в этом раскаялась и, проснувшись посреди ночи, помолилась.

– Мы вот что сделаем, – сказала Диана. – Попросим маму поговорить с Мариллой. Тогда тебя скорее отпустят, и, если Марилла согласится, это будет лучшим временем в нашей жизни. Я никогда не была на Выставке, и, когда другие девочки восторженно рассказывают о своих впечатлениях, становится обидно. Джейн и Руби уже два раза посетили Выставку и в этом году опять собираются.

– Я не буду даже думать об этом, пока не узнаю, поеду я или нет, – проговорила решительно Энн. – Если я размечтаюсь, а потом все сорвется, мне этого не пережить. Но если меня отпустят, я буду рада, что к этому времени у меня будет готово новое пальто. Марилла считала, что мне не нужно новое пальто – старое еще на одну зиму сгодится, говорила она, а я должна радоваться тому, что у меня есть новое платье. Оно и правда очень красивое, Диана, – темно-синее и фасон современный. Теперь Марилла всегда шьет мне модные платья, она не хочет, чтобы Мэтью обращался за помощью к миссис Линд. И я этому рада. Насколько легче быть хорошей, если на тебе модные вещи. Мне, во всяком случае. Думаю, для людей по-настоящему хороших это значения не имеет. Но Мэтью сказал, что новое пальто пошить нужно, и Марилла купила отрез красивого синего сукна, и его шьет настоящая портниха из Кармоди. Пальто должно быть готово к субботнему вечеру, и я пытаюсь заставить себя не думать о том, что пойду в церковь на воскресную службу в новом пальто и шляпке. Боюсь, мечтать об этом нехорошо, но будущая картина против моей воли встает у меня перед глазами. Шляпка тоже прелесть. Мэтью купил ее для меня, когда мы ездили в Кармоди. Эти маленькие шляпки из синего бархата с золотым шнуром и кисточками – последний писк моды. Твоя новая шляпка тоже очень элегантная и очень тебе к лицу. В прошлое воскресенье, когда ты вошла в церковь, мое сердце наполнилось гордостью от того, что ты моя близкая подруга. Как ты думаешь, это плохо, что мы уделяем столько внимания своей одежде? Марилла считает, что это грешно. Но как приятно на эту тему говорить!

Марилла согласилась отпустить Энн в город, и было решено, что мистер Барри сам во вторник отвезет туда девочек. До Шарлоттауна было тридцать миль, а так как мистер Барри предполагал вернуться домой в тот же день, выезжать из Эйвонли надо было очень рано. Но Энн все было в радость, и во вторник она еще до рассвета была на ногах. Выглянув из окна, она убедилась, что день обещает быть хорошим – небо на востоке, за елями Зачарованного Леса, было безоблачным и серебристым. В просвете между деревьями Энн увидела в Яблоневом Косогоре свет – верный знак, что Диана тоже не спит.

Когда Мэтью развел огонь, Энн была уже одета, а к тому времени, когда вышла Марилла, был готов и завтрак. У самой Энн от волнения кусок в горло не лез. После завтрака, надев новую шляпку и пальто, Энн поспешила через ручей и еловый лес к Яблоневому Косогору. Мистер Барри и Диана ее уже ждали, и вскоре коляска с путешественниками отъехала.

Путь был долгий, но Энн и Диана наслаждались каждой минутой поездки. Как приятно было катиться по влажным дорогам и смотреть, как красноватые лучи рассвета расползаются по скошенным полям. Воздух был чист и свеж, с холмов спускался и застилал долины легкий дымчато-голубой туман. Иногда дорога шла через лес, где клены уже начали развешивать багряные знамена; иногда коляска проезжала через реки по мостам, и тогда Энн ежилась от старого, смешанного с наслаждением страха; иногда дорога вилась вдоль залива, мимо серых от штормов рыбацких хижин, потом резко взмывала вверх – на холмы, откуда открывался вид на гористую местность и затянутое дымкой голубое небо. Все на долгом пути было им интересно, всегда находилось что-то, о чем хотелось поговорить. Был почти полдень, когда они въехали в город и нашли дорогу к «Бичвуду» – красивому, старинному особняку, уединенно стоящему в глубине улицы в окружении зеленых вязов и раскидистых буков. Мисс Барри встретила их у дверей. В ее умных, черных глазах поблескивал лукавый огонек.

– Наконец ты приехала навестить меня, девочка-Энн, – сказала она. – Боже, как ты выросла! Ты уже выше меня. И очень похорошела за это время. Думаю, ты и сама это знаешь.

– На самом деле не знаю, – лучезарно улыбнулась Энн. – Веснушек и правда стало меньше, что несказанно меня радует, но я даже не осмеливалась думать, что есть и другие улучшения. Мне очень приятно слышать ваши слова, мисс Барри.

Дом мисс Барри был обставлен «просто роскошно» – именно такое определение дала Энн, передавая Марилле свои впечатления. Две деревенские девочки были ошеломлены великолепием гостиной, где мисс Барри их оставила, а сама ушла распорядиться насчет обеда.

– Да это просто дворец, – прошептала Диана. – Я никогда прежде не была у тети Жозефины дома и не представляла, что у нее так красиво. Хотелось бы, чтоб Джулия Белл видела эту роскошь, а то ее прямо распирает от гордости, когда она говорит о гостиной своей матери.

– Бархатный ковер, – восторженно вздохнула Энн, – и шелковые шторы. О таком можно только мечтать. Но должна сказать тебе, что среди всего этого великолепия я не чувствую себя комфортно. В этой комнате слишком много прекрасных вещей, и они не оставляют места для воображения. У бедных людей одно утешение – можно все нафантазировать самому.

Энн и Диана часто потом вспоминали о поездке. Пребывание в городе было полно восхитительных моментов.

В среду мисс Барри повезла их на Выставку, и там они провели весь день.

– Это было потрясающе, – рассказывала Энн. – Ничего более интересного в жизни не видела. Даже затрудняюсь сказать, какой раздел был самым интересным. Мне понравились кони, цветочная выставка и конкурс рукоделия. Джози Пай получила первый приз за плетеные кружева. Я за нее рада. И мне приятно, что я радуюсь ее победе, это означает, что я меняюсь к лучшему, правда, Марилла? Раз я рада победе Джози?

Мистер Хармон Эндрюс занял второе место за яблоки сорта Гревенстайн, а мистер Белл получил первый приз за свинью. Диана сказала, что смешно, когда руководитель воскресной школы получает приз на выставке свиней. А что тут такого? Как вам кажется? Диана сказала, что теперь, когда он будет прилюдно произносить торжественные молитвы, ей всегда будет приходить на ум эта свинья.

Клара Луиза Макферсон получила приз за рисунок, а миссис Линд за домашнее масло и сыр. Так что Эйвонли не ударил в грязь лицом, не так ли? Миссис Линд провела тот день в городе, и я не знала, как сильно ее люблю, пока не увидела ее родное лицо среди других – незнакомых. Там были тысячи людей, Марилла, и от этого я чувствовала себя букашкой. Мисс Барри повела нас на конные соревнования. Миссис Линд не захотела пойти, она сказала, что скачки – это гадость и она как прихожанка церкви считает своим долгом показать хороший пример и держаться от соблазна подальше. Но на трибунах было полно народу, и отсутствие миссис Линд вряд ли заметили. Мне, наверно, тоже не стоит часто ходить на скачки, слишком уж это увлекательное зрелище. Диана впала в такой раж, что предложила мне поспорить на десять центов, что рыжий конь придет первым. Я так не думала, но спорить отказалась, зная, что захочу подробно рассказать миссис Аллен о поездке, а история с пари ей бы не понравилась. То, о чем не можешь рассказать жене священника, всегда плохо. Иметь в друзьях жену священника – все равно, что иметь еще одну совесть. И я рада, что не поспорила, потому что рыжий конь действительно выиграл, и я бы потеряла десять центов. Так что добродетель сама по себе награда. Мы видели, как один человек летал на воздушном шаре. Я бы тоже хотела полетать. Наверно, испытываешь при этом фантастические ощущения. Еще мы видели прорицателя. Платишь десять центов, и маленькая птичка вытаскивает тебе предсказание. Мисс Барри дала нам с Дианой по десять центов, чтобы мы узнали нашу судьбу. Мне выпало, что я выйду замуж за смуглого, очень богатого человека и буду жить за морем. С тех пор я внимательно приглядываюсь к смуглым мужчинам, и ни один мне не нравится. В любом случае еще рано об этом думать. Марилла, это был незабываемый день! Я настолько устала, что никак не могла заснуть. Мисс Барри, как и обещала, отвела нам гостевую комнату. Это была элегантная спальня, но я ждала чего-то особенного от сна в таких условиях, а этого не случилось. Я начинаю понимать, что взросление таит в себе недостатки. То, чего ты страстно хочешь в детстве, оказывается со временем не таким уж важным.

В четверг девочки ездили на прогулку в парк, а вечером мисс Барри взяла их на концерт в Музыкальную академию, где выступала известная певица. Этот вечер запомнился Энн как дивный, полный восторга сон.

– О, Марилла, это не поддается описанию. Я была так взволнована, что не могла и слова сказать, а вы знаете, как это на меня не похоже. Я молчала, сидя в кресле, как зачарованная. Мадам Селицкая очень красивая, на ней было белое атласное платье и бриллианты. Но когда она запела, я позабыла обо всем на свете. Не могу передать, что я испытывала. Мне казалось, что быть хорошей совсем не трудно. Подобные чувства я испытываю, когда смотрю на звезды. На глазах у меня выступили слезы, но это были слезы счастья. Мне было очень жаль, когда концерт закончился, и я сказала мисс Барри, что не представляю, как вернусь к обычной жизни. Она ответила, что помочь мне может только хорошая порция мороженого в ресторане. Это звучало прозаически, но, как ни странно, помогло. Мороженое было восхитительным – оно таяло во рту. Приятно сидеть в ресторане в одиннадцать часов вечера, есть вкусное мороженое и чувствовать себя почти взрослой. Диана сказала, что рождена для городской жизни. А что думаю я, спросила мисс Барри. Я сказала, что должна сначала серьезно поразмышлять, прежде чем ответить. И я долго думала перед сном. Ночь – прекрасное время для раздумий. И в результате, Марилла, я пришла к выводу, что я не рождена для жизни в городе, чему я очень рада. Да, приятно поесть мороженое в роскошном ресторане в одиннадцать часов вечера, но только иногда. А так я предпочитаю в это время крепко спать в своей комнате под крышей и даже и во сне знать, что на небе сияют звезды, а за ручьем в верхушках елей шумит ветер. За завтраком я рассказала об этом мисс Барри, и она засмеялась. Мисс Барри обычно встречает смехом все, что я говорю, – даже серьезные вещи. Мне это не нравится, Марилла, ведь я не пытаюсь быть забавной. Впрочем, она очень гостеприимная дама и принимает нас по-царски.

Но пришла пора возвращаться домой, и в пятницу мистер Барри приехал за девочками.

– Надеюсь, вы получили удовольствие от поездки? – спросила мисс Барри при расставании.

– Еще какое! – ответила Диана.

– А ты, девочка-Энн?

– Я наслаждалась каждой минутой, проведенной здесь, – сказала Энн, бросаясь в порыве чувств на шею старой женщины и покрывая поцелуями ее морщинистые щеки.

Диана, которая никогда бы не осмелилась на такое, пришла в ужас от ее вольности. Но мисс Барри была растрогана и еще долго стояла на веранде, провожая глазами коляску. Потом она со вздохом вернулась в свой большой дом. Без веселых юных голосов он показался ей унылым. По правде сказать, мисс Барри была довольно эгоистичной особой и никогда ни о ком особенно не заботилась, кроме себя. Она привечала только тех людей, которые были ей полезны или забавляли. Энн забавляла старую даму и потому могла рассчитывать на ее расположение. Но мисс Барри думала не столько о смешных речах Энн, сколько о ее юном энтузиазме, искренних чувствах, обаянии, свежести ее глаз и губ.

«Я считала Мариллу старой дурой, когда услышала, что она берет в дом сиротку из приюта, – сказала она себе, – но, похоже, она не совершила ошибки. Я была бы гораздо счастливее, если б рядом со мной был такой ребенок, как Энн».

Дорога домой доставила девочкам не меньшее удовольствие, чем дорога в город. Возможно, даже большее – из-за сладостного предчувствия домашнего тепла в конце пути. На закате они проехали Уайт-Сэндз и свернули на прибрежную дорогу. Впереди были видны холмы Эйвонли, вырисовавшиеся темной линией на фоне шафранного неба. Позади из моря поднималась луна, преображая своим сиянием все вокруг. Каждая бухточка вдоль извилистой дороги казалась маленьким чудом из-за мерцающей рябью воды. Волны тихо плескались у скал, а острый, солоноватый запах моря витал в воздухе.

– Как же хорошо жить на свете и возвращаться домой! – выдохнула Энн.

Когда она переходила бревенчатый мостик над ручьем, кухонное окно подмигнуло ей ласковым огоньком, словно приветствуя с возвращением в Зеленые Крыши. А сквозь открытую дверь в прохладный осенний воздух посылал красноватое тепло горящий в очаге огонь.

– Вот ты и вернулась, – сказала Марилла, откладывая вязание.

– Да. Как прекрасно вернуться домой! – радостно отозвалась Энн. – Все хочется расцеловать – даже часы. Запеченный цыпленок! Неужели вы приготовили его ради меня?

– Да, – сказала Марилла. – Я подумала, что ты проголодаешься с дороги, поэтому нужно приготовить что-то вкусное и аппетитное. Так что раздевайся, и, как только придет Мэтью, сядем ужинать. Должна признаться, я рада, что ты вернулась. Без тебя здесь одиноко. Эти четыре дня тянулись бесконечно.

После ужина, устроившись у огня между Мэтью и Мариллой, Энн подробно рассказала им о своей поездке.

– Это было прекрасное время, – закончила свой рассказ счастливая Энн, – и я чувствую, что оно знаменует важный этап в моей жизни. Но самым лучшим в нем было возвращение домой.

Глава 30
Создание подготовительного класса

Марилла положила вязание на колени и откинулась на стуле. У нее устали глаза, и в голове мелькнула мысль, что в следующий раз при поездке в город нужно подобрать новые очки – в последнее время глаза все чаще ее подводили.

Почти стемнело. Густые ноябрьские сумерки окутали Зеленые Крыши, и кухню освещал только свет от ярко горящих дров в очаге.

Энн сидела по-турецки на коврике, глядя на весело пляшущее пламя, вобравшее в себя жар сотен солнечных, летних дней, и этот жар теперь возвращали назад кленовые поленья. Энн читала, но потом книга выскользнула у нее из рук, и она погрузилась в мечтания с улыбкой на приоткрытых губах. Ее живая фантазия создала на радужно-туманном фоне очертания сверкающих испанских замков. В этом призрачном мире ее ждали удивительные и захватывающие приключения, которые всегда заканчивались для нее триумфом, и в них не было тех неприятностей, которые сопровождали ее в реальной жизни.

Марилла смотрела на Энн с нежностью, которую скрывала при ярком свете, но нежный полумрак располагал к открытости. Марилла не научилась той любви, которая сквозит в словах и взглядах, но эту хрупкую, сероглазую девочку она, несмотря на свою сдержанность, любила глубоко и сильно. Она боялась быть слишком мягкой и снисходительной, испытывая беспокойное чувство, что совершает грех, сосредоточив свою любовь на одном человека, и, как бы в наказание за это, вела себя строже и требовательнее, чем следовало. Энн даже не догадывалась, как сильно Марилла ее любит. Иногда она с тоской думала, что Марилле трудно угодить – слишком мало в ней сочувствия и понимания. Но тут же одергивала себя, вспомнив, скольким обязана этой женщине.

– Энн, – неожиданно заговорила Марилла, – сегодня днем, когда вы с Дианой гуляли, заходила мисс Стейси.

Энн вздрогнула и со вздохом покинула свой волшебный мир.

– Мисс Стейси? Какая жалость, что я ее не застала. Почему вы не позвали меня, Марилла? Мы с Дианой были неподалеку – в Зачарованном Лесу. Как сейчас там хорошо! Все небольшие растения – папоротники, атласные листья и дерен – погрузились в сон, словно кто-то укрыл их до весны одеялом из листьев. Думаю, это маленькая серая фея в радужной шали тихо подкралась к ним прошлой лунной ночью и совершила это чудо. Диана не хочет об этом говорить. Она никак не может забыть ту взбучку, что дала ей мама, когда услышала о призраках в Зачарованном Лесу. Это нанесло большой удар воображению Дианы. Просто подавило его. Кстати, миссис Линд говорит, что Миртл Белл находится в подавленном состоянии. Я спросила у Руби Джиллис, что случилось с Миртл, и та сказала, что, по ее мнению, Миртл страдает от того, что ее бросил молодой человек. В голове у Руби Джиллис одни молодые люди, и чем старше она становится, тем это заметнее. В молодых людях нет ничего плохого, но все хорошо в меру. Мы с Дианой всерьез подумываем, не дать ли нам друг другу обещание никогда не выходить замуж, остаться старыми девами и жить вместе. Диана еще не приняла окончательного решения – в ее мозгу зародилась новая идея: не будет ли благороднее – выйти замуж за необузданного, законченного негодяя и перевоспитать его? Мы с Дианой теперь подолгу говорим о серьезных вещах. Чувствуется, что мы очень повзрослели, и нам не пристало говорить на детские темы. Ведь нам почти четырнадцать, Марилла, а это много. Мисс Стейси в прошлую среду собрала всех девочек нашего возраста, и мы у ручья говорили о серьезных вещах. Она сказала, что нельзя недооценивать значение привычек и идеалов, которые складываются в подростковом возрасте, потому что к двадцати годам наши характеры уже сформированы и фундамент заложен на долгие годы. И если он шаткий, на нем не построишь ничего стоящего. По дороге домой мы с Дианой обсуждали этот вопрос и отнеслись к нему очень серьезно. Мы решили, что постараемся быть благоразумными, будем укреплять в себе достойные привычки, приобретать как можно больше полезных знаний, чтобы к двадцати годам наши характеры сформировались твердыми и благородными. Даже не верится, что нам когда-то будет двадцать. Страшно подумать, какими взрослыми мы будем. А зачем заходила мисс Стейси?

– Я как раз хочу рассказать, если ты дашь мне такую возможность. Разговор шел о тебе.

– Обо мне? – Вид у Энн был испуганный. Она вдруг покраснела и воскликнула: – Я понимаю, о чем она говорила! Марилла, я собиралась сама об этом рассказать, но забыла. Честное слово. Мисс Стейси поймала меня на том, что вчера я на уроке истории Канады читала роман «Бен-Гур». Мне его дала Джейн Эндрюс. Я читала в обеденное время, и когда уроки возобновились, как раз дошла до состязания колесниц. Мне не терпелось узнать, чем все закончится, хотя я не сомневалась, что Бен-Гур победит. Если б он не победил, это было бы несправедливо. Я положила раскрытый учебник истории на парту, а роман пристроила на колени. Все выглядело так, будто я ушла с головой в историю, а на самом деле я наслаждалась чтением романа. Сюжет так меня захватил, что я не заметила, как подошла мисс Стейси. А когда подняла голову, она стояла рядом и укоризненно смотрела на меня. Как же мне было стыдно, Марилла, – особенно, когда я услышала хихиканье Джози Пай. Мисс Стейси ничего мне не сказала, но книгу забрала. На перемене она подозвала меня, чтобы поговорить. Я поступила плохо по двум причинам, сказала она. Во-первых, потратила время, отведенное на уроки, а во-вторых, обманывала учителя, делая вид, что поглощена историей, а на самом деле читала развлекательный роман. Поверьте, Марилла, я до этого времени не осознавала, что кого-то обманываю. Я была ошеломлена. Горько плача, я умоляла мисс Стейси простить меня, обещая, что такое никогда не повторится. Я была готова понести наказание – не заглядывать в «Бен-Гура» целую неделю и даже не знать, чем закончилось состязание колесниц. Но мисс Стейси сказала, что она этого не требует и полностью прощает меня. Поэтому удивительно, что она пришла жаловаться.

– Мисс Стейси даже не упомянула об этом случае. Тебя просто мучают угрызения совести. Конечно, незачем носить в школу развлекательную литературу. Ты вообще читаешь слишком много романов. Когда я была в твоем возрасте, мне даже смотреть в их сторону не разрешали.

– Разве можно «Бен-Гура» причислить к развлекательной литературе? Это религиозное сочинение, – запротестовала Энн. – Конечно, для воскресного дня это не подходящее чтение – слишком уж яркие эмоции оно вызывает, но я читаю книгу только по будням. А теперь буду читать только те романы, которые мисс Стейси или миссис Аллен сочтут подходящими для девочки тринадцати с половиной лет. Мисс Стейси пообещала за этим следить. Однажды она застала меня за чтением романа под названием «Ужасная тайна заколдованной комнаты». Его мне дала Руби Джиллис. От него у меня сердце бешено стучало, и мурашки по коже бегали. Кровь застывала в жилах. Но мисс Стейси сказала, что это глупая и даже вредная книга, и попросила больше не брать в руки подобное чтиво. Я ей это пообещала, но как мучительно было возвращать книгу, так и не узнав, чем все закончилось. Но любовь к мисс Стейси перевесила, и я сдержала слово. Это поразительно, Марилла, ведь, чтобы доставить удовольствие дорогому человеку, на какие только жертвы не пойдешь!

– Пожалуй, зажгу лампу и примусь за работу, – сказала Марилла. – Тебе, верно, совсем неинтересно, зачем к нам приходила мисс Стейси. Тебя больше забавляет собственная болтовня.

– Конечно же, мне интересно! – воскликнула Энн. – Больше ни слова не скажу. Да, я много говорю, но постоянно борюсь с этим. Если бы вы знали, сколько всего мне хочется рассказать, но я этого не делаю, тогда проявили бы больше сочувствия. Пожалуйста, не томите меня, Марилла.

– Мисс Стейси хочет создать класс, куда войдут лучшие ученики, желающие продолжить образование в Королевской академии. Она намеревается давать для таких учеников дополнительные уроки. Мисс Стейси пришла спросить у Мэтью и меня, хотим ли мы, чтобы ты ходила в этот класс. А что ты думаешь по этому поводу, Энн? Хочешь поступить в Королевскую академию и выучиться на учителя?

– О, Марилла, – выпрямилась Энн и крепко сцепила руки. – Это моя мечта. Я уже шесть месяцев только об этом и думаю – с тех пор как Руби и Джейн заговорили о том, что надо начинать подготовку к вступительным экзаменам. Я молчала, потому что считала это невозможным. Быть учителем – моя мечта. Но учеба ведь очень дорогое удовольствие. По словам мистера Эндрюса, поступление Присси обошлось ему в сто пятьдесят долларов, а ведь у Присси геометрия шла хорошо.

– Это не твоя забота. Когда мы с Мэтью взяли тебя на воспитание, то решили, что сделаем для тебя все, что сможем, в том числе дадим и хорошее образование. Я считаю, что девушке не помешает умение зарабатывать себе на жизнь – неважно, пригодится ей это или нет. Пока мы с Мэтью живы, Зеленые Крыши всегда будут твоим домом, но мы никогда не знаем, что нас ждет впереди. Надо быть ко всему готовым. Так что, Энн, если у тебя есть желание, записывайся в подготовительный класс.

– Ох, Марилла, спасибо вам! – Энн обняла Мариллу за талию и подняла на нее восторженные глаза. – Я бесконечно благодарна вам и Мэтью. Обещаю усердно учиться и делать все, чтобы оправдать ваше доверие. Не могу обещать больших успехов в геометрии, но в остальном надеюсь добиться многого.

– Не сомневаюсь, у тебя все получится. Мисс Стейси сказала, что ты умная и старательная. – Марилла ни за что на свете не призналась бы, как расхваливала Энн учительница – ведь это могло пробудить в девочке тщеславие. – Только не переусердствуй и не выбивайся из сил над книгами. Нет никакой спешки. У тебя впереди еще полтора года. Но мисс Стейси советует начать подготовку заранее, чтобы к поступлению быть во всеоружии.

– Теперь я буду учиться с бо́льшим интересом, – произнесла радостно Энн, – потому что у меня появилась цель. Мистер Аллен говорит, что у каждого должна быть цель и к ней надо упорно стремиться. Только надо знать, что цель того стоит. Быть учительницей, как мисс Стейси, – достойная цель. Профессия учителя – благородная миссия.

В надлежащее время подготовительный класс был собран. В него вошли: Гилберт Блайт, Энн Ширли, Руби Джиллис, Джейн Эндрюс, Джози Пай, Чарли Слоун и Муди Сперджен Макферсон. В нем не было Дианы Барри: родители не намеревались учить ее дальше. Для Энн разлука с Дианой стала вселенским горем. С той ночи, когда у Минни Мей случился приступ крупа, они практически не расставались. В день, когда подготовительный класс впервые приступил к занятиям и Энн увидела, как Диана неспешно вместе с другими покидает школу, и представила, как подружка бредет одна вдоль Березовой тропы и Фиалковой долины, ей стоило большого труда не сорваться с места и не броситься вслед. К горлу подкатил ком, и Энн поскорей спрятала лицо за раскрытым учебником по латыни, чтобы никто не видел ее слез. Ни за что на свете не допустила бы она, чтобы Гилберт Блайт или Джози Пай видели, что она плачет.

– Я действительно почувствовала, Марилла, ту горечь смерти, о которой мистер Аллен говорил в воскресной проповеди, когда увидела, как Диана идет домой одна, – печально произнесла Энн. – Как было бы прекрасно, если б Диана тоже готовилась к поступлению в академию! Но как говорит миссис Линд, не все может быть идеально в этом неидеальном мире. Конечно, мисс Линд не подходит на роль утешительницы, зато дает много здравых советов. В подготовительном классе, похоже, будет интересно учиться. Джейн и Руби решили стать учителями. Это предел их амбиций. Причем Руби собирается после окончания академии работать только два года, а потом выйти замуж. Джейн говорит, что всю свою жизнь посвятит преподавательской работе и никогда-никогда не выйдет замуж. Ведь за работу ей будут платить, а муж ничего платить не будет, зато если попросишь у него денег на яйца или масло, услышишь в ответ только ругань. Думаю, она исходит из своего печального опыта, потому что миссис Линд говорит, что отец у нее тот еще скупердяй – за копейку удавится. Джози Пай хочет только получить образование, а работать не собирается. Ей не надо зарабатывать на жизнь, говорит она, в отличие от сироток, которые живут у чужих людей из милости. Вот им, если хотят нормально жить, придется вертеться. Муди Сперджен собирается стать священником. Как говорит миссис Линд, с таким именем ни на что другое рассчитывать не приходится. Надеюсь, я не покажусь вам злой, Марилла, но при мысли, что Муди Сперджен станет священником, я не могу удержаться от смеха. Он такой забавный с большим, толстым лицом, маленькими синими глазками и оттопыренными ушами. Но, возможно, с возрастом все изменится и выглядеть он будет умнее. Чарли Слоун собирается идти в политику и стать членом парламента, но миссис Линд говорит, что в политике он не преуспеет. Ведь все Слоуны честные люди, а больших высот на этом поприще достигают одни негодяи.

– А что думает делать Гилберт Блайт? – спросила Марилла, заметив, что Энн открыла «Цезаря».

– Я не знаю, какие цели у Гилберта Блайта в жизни – если они у него вообще есть, – презрительно отозвалась Энн.

Между Гилбертом и Энн шло открытое соперничество. Если раньше оно было односторонним, то теперь, вне всякого сомнения, Гилберт не меньше Энн стремился быть первым учеником. Он был достойным противником. Остальные ученики молчаливо признавали превосходство этих двоих, и никто не пытался с ними конкурировать.

С того дня у пруда, когда Энн отказала ему в прощении, Гилберт, если не считать школьного соперничества, делал вид, что не замечает ее существования. Он разговаривал и шутил с другими девочками, обменивался с ними книгами и головоломками, обсуждал уроки и планы, иногда провожал кого-то из них домой после церкви или диспута в Дискуссионном клубе. Но Энн Ширли он открыто игнорировал, и ей это не нравилось. Она тщетно внушала себе, гордо встряхивая головой, что ей до этого нет дела. Но в глубине своего маленького женского сердечка она знала, что это не так, и если б можно было отыграть все назад, тогда на Озере Мерцающих Вод она повела бы себя иначе. Внезапно и, похоже, даже с некоторым огорчением она поняла, что давняя старая обида на Гилберта ушла – ушла, когда она особенно нуждалась в ее надежной поддержке. Энн пыталась вспомнить все подробности того давнего случая, свои чувства и ощутить прежний гнев. Тот день на пруду был свидетелем его последней вспышки. Энн осознала, что все простила и забыла, даже не подозревая этого. Но было слишком поздно.

Во всяком случае ни Гилберт, ни кто-то другой, даже Диана, не должны были подозревать, как сожалеет она о том, что была такой надменной и противной. Энн решила «предать свои чувства глубокому забвению» и делала это так искусно, что Гилберт, который, возможно, не был к ней так равнодушен, как казался, не сомневался, что она чувствует к нему презрение. Единственным слабым утешением для него было то, что Энн постоянно и незаслуженно воротила нос от Чарли Слоуна.

За приятными обязанностями и учебой незаметно прошла зима. Энн не успевала оглянуться, как пролетал очередной день. Дни мелькали, как бусины на ожерелье года. Энн чувствовала себя счастливой, энергичной, полной интереса к жизни. Надо было учиться, завоевывать награды, читать замечательные книги, разучивать новые произведения для хора воскресной школы. А какие прекрасные часы проводила она по субботам в доме пастора, беседуя с миссис Аллен! И вот так, незаметно для Энн, в Зеленые Крыши пришла весна, и мир в очередной раз расцвел!

К занятиям интерес немного остыл. В то время, когда обычные школьники гуляли по зеленым тропам, оживающим лесам и полям, подготовительный класс продолжал учиться и, тоскливо глядя из окон, вдруг обнаруживал, что латинские глаголы и французские упражнения утратили ту притягательность и прелесть, какими были изрядно наделены в морозные зимние месяцы. Даже Энн и Гилберт выглядели усталыми и равнодушными к своим достижениям. И учительница, и ученики были одинаково рады окончанию учебного года и маячившим впереди веселым каникулам.

– В этом году вы проделали большую работу, – сказала мисс Стейси в последний вечер, – и заслуживаете хорошего, полноценного отдыха. Наслаждайтесь отдыхом на природе, накапливайте здоровье, силы и не забывайте о поставленных целях. Все это вам понадобится в следующем учебном году. Тогда надо будет сделать большой рывок, ведь это последний год перед поступлением в академию.

– А вы останетесь с нами на следующий год? – спросила Джози Пай.

Джози Пай никогда не стеснялась задавать личные вопросы, но в этот раз весь класс был ей благодарен. Никто другой не осмелился бы спросить об этом у мисс Стейси, хотя все хотели знать, имеют ли под собой почву наводнившую школу слухи о том, что мисс Стейси уходит. Ей якобы предложили работу в начальной школе недалеко от родного дома, и она собирается принять это предложение. Подготовительный класс затаил дыхание в ожидании ответа.

– Похоже, что останусь, – сказала мисс Стейси. – Я подумывала о переходе, но все-таки решила не уезжать из Эйвонли. Сказать по правде, мне нравятся мои ученики, я привязалась к вам и не хочу бросать на полпути. Так что я остаюсь, и мы продолжим подготовку.

– Ура! – воскликнул Муди Сперджен. Прежде он никогда не давал воли чувствам и всю следующую неделю заливался краской, когда вспоминал о своей несдержанности.

– Как я рада! – сказала Энн с сияющими глазами. – Дорогая мисс Стейси, было бы ужасно, если б вы нас оставили. Я не верю, что смогла бы успешно заниматься с другим учителем.

Вернувшись вечером домой, Энн запихнула учебники в старый сундук на чердаке, заперла его, а ключ бросила в ящик с постельным бельем.

– Не собираюсь даже заглядывать в книги летом, – сказала она Марилле. – В этом году я занималась в полную силу, корпела над геометрией, пока не выучила наизусть все теоремы из учебника, и могу их ответить, даже если поменять все буквы. Я устала от зубрежки и теперь хочу выпустить на волю свое воображение. Нет, не беспокойтесь, Марилла. Все будет в разумных пределах. Но этим летом я хочу повеселиться от души. Может, это последнее лето, которое я проведу как маленькая девочка. Миссис Линд говорит, что я очень выросла в этом году, и, если и в следующем году так же вытянусь, то мне придется носить юбки длиннее. Она говорит, что у меня все идет в ноги и глаза. Длинная юбка обязывает держаться с достоинством. Боюсь, тогда я уже не смогу верить в фей, поэтому этим летом хочу уделить им особое внимание. Кажется, лето будет очень веселым. Ожидается вечеринка в честь дня рождения Руби Джиллис, потом пикник в воскресной школе и в следующем месяце благотворительный концерт. А еще миссис Барри обещает свозить нас с Дианой на ужин в ресторан отеля «Уайт-Сэндз». Они там часто ужинают. Джейн Эндрюс была там один раз прошлым летом и рассказывает, что там потрясающе, горит много электрических светильников, повсюду цветы, и все дамы в умопомрачительных платьях. Это было ее первое знакомство со светской жизнью, и Джейн говорит, что не забудет эту поездку до конца своих дней.

На следующий день в Зеленые Крыши заглянула миссис Линд, чтобы узнать, почему Марилла не была в четверг на собрании Общества помощи. Если Марилла не является на такое собрание, члены Общества знают, что в Зеленых Крышах что-то случилось.

– В четверг у Мэтью был сердечный приступ, – объяснила Марилла, – и я побоялась оставить его одного. Да, сейчас ему лучше, но приступы теперь случаются чаще, чем раньше, и меня это очень волнует. Доктор говорит, что ему противопоказаны волнения, но Мэтью не из тех людей, которые волнуются по любому поводу. Еще ему нельзя выполнять тяжелую работу, с этим труднее – работа Мэтью нужна как воздух. Входите и располагайтесь, Рейчел. Останетесь на чай?

– От такого любезного приглашения не откажусь, – сказала миссис Рейчел, которая и так не собиралась уходить.

Миссис Рейчел и Марилла удобно расположились в гостиной, а Энн тем временем приготовила чай и горячее печенье – такое воздушное и белое, что у миссис Рейчел не нашлось повода для критики.

– Не могу не отметить, что Энн повзрослела и стала разумной, – признала миссис Рейчел, когда Марилла на закате вышла ее проводить. – Должно быть, она теперь вам хорошая помощница.

– Так и есть, – ответила Марилла. – Теперь на нее можно положиться. Я боялась, что она никогда не отделается от своего легкомыслия, но ей это удалось, и мне не страшно доверить ей серьезное дело.

– Когда я три года назад впервые увидела Энн, то подумала, что из нее вряд ли выйдет что-то путное, – сказала миссис Рейчел. – Никогда не забуду, с каким гневом она накинулась на меня тогда. Вернувшись домой, я сказала Томасу: «Запомни мои слова, Томас – Марилла еще наплачется с этой девчонкой». Но я ошибалась, чему искренне рада. К счастью, Марилла, я не принадлежу к той породе людей, которые никогда не признаются в своих ошибках. Я была не права в отношении Энн, но это неудивительно: никогда прежде я не встречала такого странного и необычного ребенка. Все дело в этом. К ней нельзя применять те же правила, которые подходят при воспитании других детей. А как она изменилась внешне за последнее время – стала настоящей красавицей, хотя я не поклонница бледнолицых девушек с огромными глазами. Мне больше по душе румяные, крепкие девицы, вроде Дианы Барри или Руби Джиллис. От Руби так прямо глаз не отвести. Но когда рядом с ними Энн – не знаю, как это объяснить, – они, несмотря на всю свою красоту, кажутся обычными и простоватыми. Энн – белая июньская лилия, которую она называет нарциссом, на фоне крупных красных пионов.

Глава 31
Там, где ручей встречается с рекой

Энн, как и хотела, замечательно провела лето, как никогда наслаждаясь отдыхом. Они с Дианой практически все дни проводили на природе. Им дарили радость Тропа Влюбленных, Ключ Дриады, Ивняк и Остров Виктории. Марилла не чинила препятствий вольной жизни Энн. Доктор из Спенсервейла, приезжавший в дом Барри в ту злополучную ночь, когда у Минни Мей был приступ крупа, увидел Энн в начале каникул в доме своего пациента, недовольно сжал губы, покачал головой и послал Марилле Катберт через знакомых записку. В ней было написано:

«Старайтесь, чтоб ваша рыжеволосая девочка как можно больше времени проводила на воздухе, и не позволяйте ей читать, пока она не окрепнет».

Это послание очень напугало Мариллу. Она увидела в нем угрозу смерти от чахотки для Энн и решила скрупулезно придерживаться указаний доктора. В результате это лето стало лучшим в жизни Энн, полным свободы и шалостей. Энн гуляла, каталась на лодке, собирала ягоды, всласть намечталась, и когда наступил сентябрь, была полна энергии; ее глаза светились здоровым блеском, а пружинистая походка удовлетворила бы и взыскательного доктора из Спенсервейла. Ее сердце снова наполнилось жаждой побед.

– Я чувствую, что полностью готова к учебе, – объявила она, доставая учебники с чердака. – Ах, вы мои милые друзья! Как я рада видеть снова ваши честные лица – даже твое, геометрия. Я провела чудесное лето, Марилла, и теперь «радуюсь, как исполин, готовый пробежать поприще»^[7], как сказал мистер Аллен в прошлое воскресение. У мистера Аллена потрясающие проповеди, вы согласны? Миссис Линд говорит, что проповеди у него с каждым днем становятся все лучше, и мы не успеем оглянуться, как его уведет у нас какая-нибудь городская церковь, а нам пришлют неопытного проповедника. Но какой толк придумывать несчастья раньше времени, не так ли, Марилла? Лучше наслаждаться проповедями мистера Аллена, пока он с нами. Родись я мужчиной, обязательно стала бы священником. Если их вера крепка, они могут принести в мир много добра. А как замечательно произносить яркие проповеди, трогающие души людей! Почему женщины не могут быть священниками, Марилла? Я задала этот вопрос миссис Линд, чем повергла ее в шок. «Это немыслимая вещь, – сказала она. – Такое еще может быть в Штатах, а, возможно, уже есть, но, слава богу, в Канаде это пока невозможно, и, надеюсь, впредь ничего не изменится». А вот я не пойму, почему так. Я думаю, женщины могут быть превосходными священниками. Когда нужно исполнить какую-то общественную миссию – устроить чаепитие при церкви или собрать деньги на благую цель, женщины берутся за это и успешно справляются. Я уверена, что миссис Линд могла бы не хуже нашего директора, мистера Белла, читать молитвы, а после небольшой практики – и проповеди.

– Да, думаю, могла бы, – сухо сказала Марилла. – Она и так на каждом шагу произносит проповеди. От ее зоркого ока никто не скроется, так что у жителей Эйвонли мало шансов сбиться с пути.

– Марилла, я хочу кое-что рассказать вам, – произнесла Энн в приступе доверительности, – и узнать, что вы думаете по этому поводу. Меня этот вопрос очень беспокоит – особенно в воскресные дни. Я искренне хочу быть хорошей, и, когда нахожусь с вами или с миссис Аллен или мисс Стейси, особенно сильно этого хочу. Я стремлюсь доставить вам радость, сделать что-то, заслуживающее вашего одобрения. А вот рядом с миссис Линд я чувствую себя испорченной девчонкой – меня так и подмывает пойти и сделать как раз то, против чего она возражает. Во мне нарастает непреодолимое искушение. Как вы думаете, в чем тут причина? Неужели я неисправимо плохая?

Марилла колебалась одно мгновение, а потом со смехом ответила:

– В таком случае и я тоже. Рейчел вызывает у меня такое же желание. Иногда мне кажется, что она большего добилась бы, если б не шпыняла людей, стараясь наставить их на путь истинный. Было бы правильно создать особое предписание, запрещающее некоторым людям давать наставления направо и налево. Впрочем, я не имею права так говорить. Рейчел – добрая христианка и хочет только блага. В Эйвонли нет добрее души, и она никогда не отлынивает от работы.

– Я так рада, что вы чувствуете то же самое, – сказала Энн. – Это меня успокаивает и поддерживает. Теперь я не буду так волноваться. Но меня беспокоит не только это. Вопросы подступают со всех сторон. Только разберешься с одним, как появляется другой. Когда начинаешь взрослеть, столько всего надо обдумать, принять важные решения. Понять, что хорошо, а что плохо, – нелегко и отнимает много времени. Взросление – такая серьезная вещь. Но когда меня окружают такие добрые друзья, как вы и Мэтью, миссис Аллен и мисс Стейси, у меня есть все шансы двигаться в правильном направлении. А если что-то пойдет не так, в этом будет только моя вина. Я чувствую огромную ответственность – ведь у меня есть только один шанс. Если я пойду не тем путем, нельзя будет вернуться и начать все заново. За лето я подросла на два дюйма, Марилла. На празднике у Руби мистер Джиллис измерил мой рост. Я так рада, что вы сделали новые платья длиннее. Темно-зеленое особенно красивое, и как мило с вашей стороны отделать его оборками. Я знаю, что в этом не было особой необходимости, но оборки – модная тенденция этой осенью, и у Джози Пай оборки на всех ее новых платьях. Я знаю, что благодаря оборкам буду учиться лучше. У меня по этому поводу хорошее предчувствие.

– Ну, ради такого стоило их пришить, – согласилась Марилла.

Мисс Стейси вернулась в Эйвонли и с радостью обнаружила, что ее ученики горят желанием продолжить занятия. Особенно боевое настроение было у подготовительного класса. Ведь в конце предстоящего учебного года неясно маячило нечто роковое под названием «вступительные экзамены», и при мысли о них у всех «подготовишек» душа уходила в пятки. А что, если они не пройдут? Эта мысль омрачала жизнь Энн с самого утра в эту зиму, она не оставляла ее и в воскресные вечера, почти не давая возможности погрузиться в моральные и богословские проблемы. Энн снились плохие сны, в них она с жалким видом стояла перед списком успешно сдавших экзамены абитуриентов, первую строку в котором занимало имя Гилберта Блайта, а ее имени и в помине не было.

И все же зима была веселой, плодотворной и счастливой, и пролетела она как одно мгновение. Уроки был интересные, а соперничество таким же азартным, как и прежде. Перед любопытным взором Энн открывались новые миры – мысли, чувства и стремления, завораживающие просторы еще неизведанных знаний.

Во многом тут была заслуга мисс Стейси, которая тактично, внимательно и терпеливо руководила учебным процессом, приучая свой класс думать, исследовать и открывать для себя новые вещи самостоятельно, избегая старых избитых путей. Это беспокоило миссис Линд и школьных попечителей, с сомнением взирающих на новые методы обучения.

Не ограничиваясь уроками, Энн расширяла круг своих интересов, тем более что Марилла, помня о наставлениях доктора из Спенсервейла, не препятствовала ее отлучкам из дома. Дискуссионный клуб был на подъеме и дал несколько концертов. Пара вечеринок, на которых Энн побывала, уже чем-то напоминали взрослые. Еще были катания на санях и веселое время, проведенное на катке.

Энн росла не по дням, а по часам, и однажды Марилла, стоя рядом с девочкой, с удивлением обнаружила, что та ее выше.

– Как же ты вытянулась, Энн! – удивленно и даже с некоторым недоверием сказала Марилла. Свои слова она сопроводила вздохом, испытывая странную грусть от перемены. Ребенок, которого она полюбила, вдруг исчез, а его место заняла высокая пятнадцатилетняя девушка с серьезными глазами, умным лбом и гордо вскинутой головой. Эту девушку Марилла любила так же сильно, как любила ребенка, и все же не могла отделаться от непонятного чувства утраты. Тем вечером, когда Энн ушла вместе с Дианой на молитвенное собрание, Марилла, сидя одна в зимних сумерках, дала волю слезам. В таком состоянии застал ее Мэтью, вошедший в дом с фонарем. Он уставился на нее с таким испугом, что ей пришлось засмеяться сквозь слезы.

– Я думала об Энн, – объяснила Марилла. – Она уже совсем взрослая, и, возможно, следующей зимой будет жить вдали от нас. Я буду по ней очень скучать.

– Она сможет часто приезжать домой, – успокоил ее Мэтью, для которого Энн была и навсегда останется той маленькой, любознательной девочкой, которую он четыре года назад июньским вечером привез из Брайт-Ривер домой. – К тому времени железную дорогу дотянут до Кармоди.

– Но это не то же самое, что сейчас, когда она постоянно живет с нами, – тяжело вздохнула Марилла, настроенная, похоже, и дальше упиваться своим горем. – Мужчинам этого не понять.

Не только внешние изменения коснулись Энн. Она стала заметно спокойнее – больше думала и, как раньше, мечтала, но болтала гораздо меньше. Марилла обратила на это внимание.

– Что-то ты меньше щебечешь, Энн, и почти не употребляешь заковыристые слова. Что с тобой?

Энн покраснела и тихонько засмеялась. Отложив книгу, она мечтательно посмотрела в окно, где на плюще, пригретые весенним солнцем, раскрывались большие красные почки.

– Даже не знаю… как-то не хочется много говорить, – ответила она, задумчиво приставив к подбородку указательный палец. – Приятнее думать о чем-то, что тебе дорого, и хранить эти мысли глубоко в сердце, как сокровище. Мне не хочется, чтоб над ними смеялись или недоумевали по их поводу. И как-то само собой пропал интерес к заумным словам. Даже жаль, что это совпало со временем, когда я выросла и могу их произносить, не вызывая у окружающих смеха. Мне нравится взрослеть, и все же это не совсем то, чего я ожидала. Очень многому еще предстоит научиться, столько нужно сделать и обдумать, что мне не до заумных слов. Кроме того, мисс Стейси говорит, что короткие слова сильнее и выразительнее. Она просит, чтоб эссе мы писали простым языком. Поначалу мне это трудно давалось. Я старалась вместить в сочинение как можно больше сложных и вычурных слов, а я их знаю достаточно. Но теперь я привыкла, и сама вижу, что так лучше.

– А как поживает ваш литературный клуб? Давно о нем не слышала.

– Клуб больше не существует. На него нет времени, да и мы от него изрядно устали. Глупо сочинять рассказы только о любви, убийствах, побегах и тайнах. Мы иногда пишем в классе сочинения, чтобы потренироваться в композиции, но мисс Стейси просит нас писать не о чем попало, а о том, что может случиться с нами в Эйвонли. Она подробно анализирует наши истории и призывает нас самих тоже критично к ним относиться. Я даже не подозревала, что в моих сочинениях столько нелепостей, пока не начала сама себя проверять. Мне стало так стыдно, что я решила никогда больше не пытаться сочинять, но мисс Стейси сказала, что у меня все получится, если я стану для себя самым суровым критиком. Теперь я стараюсь это делать.

– До вступительных экзаменов осталось всего два месяца, – сказала Марилла – Как тебе кажется, ты сможешь их сдать?

Энн вздрогнула.

– Не знаю. Иногда я не сомневаюсь, что все пройдет хорошо, но в следующую минуту меня охватывает паника. Мы усердно учились, и мисс Стейси тщательно нас готовила, но все может случиться. У каждого есть свое слабое место. У меня, конечно же, геометрия, у Джейн – латынь, у Руби и Чарли – алгебра, у Джози – арифметика. Муди Сперджен, по его словам, нутром чувствует, что может завалить английскую историю. Мисс Стейси собирается в июне устроить репетицию вступительных экзаменов примерно той же трудности, что и в академии, и будет столь же строго оценивать. Это станет проверкой наших знаний. Скорей бы все кончилось, Марилла. Мысли об экзаменах не оставляют меня. Иногда я просыпаюсь посреди ночи и думаю, что буду делать, если не поступлю.

– Вернешься в школу и повторишь попытку на следующий год, – невозмутимо произнесла Марилла.

– Не думаю, что у меня лежит к этому душа. Провалить экзамены – это такой позор, особенно, если Гил… если другие успешно их выдержат. На экзаменах я всегда так волнуюсь, что могу все перепутать. Иметь бы мне такие крепкие нервы, как у Джейн. Ее нельзя вывести из себя.

Энн со вздохом отвела глаза от волшебного весеннего мира за окном, от манящей синевы небес и легкого ветерка, от рвущейся на свободу зелени в саду и решительно взялась за учебник. Еще не одна весна будет в ее жизни, но если она не сдаст экзамены, то никогда не сможет в полную силу ей насладиться.

Глава 32
Список поступивших известен

В конце июня закончился учебный год, а с ним и пребывание мисс Стейси в Эйвонли. Энн и Диана возвращались домой полные печали. Красные глаза и мокрые носовые платки были убедительным доказательством того, что прощальная речь мисс Стейси была не менее трогательной, чем слова, произнесенные мистером Филлипсом при тех же обстоятельствах три года назад. У подножия холма, поросшего хвойными деревьями, Диана остановилась, оглянулась на здание школы и глубоко вздохнула.

– Такое чувство, что пришел конец всему, – произнесла она уныло.

– Тебе и наполовину не так грустно, как мне, – сказала Энн, тщетно пытаясь отыскать сухое место на платке. – Следующую зиму ты опять проведешь здесь, а вот я навеки покидаю старую добрую школу – если мне повезет.

– Так, как раньше, уже не будет. Ушла мисс Стейси; ты, Джейн и Руби, возможно, тоже уйдете. За партой я буду сидеть одна – другой соседки, кроме тебя, мне не надо. А как весело мы проводили с тобой время, Энн! Ужасно знать, что все закончилось.

Две крупные слезы скатились по носу Дианы.

– Перестань плакать, а то и я не остановлюсь, – умоляюще произнесла Энн. – Только уберу платок, как ты снова начинаешь реветь, и я тут же к тебе присоединяюсь. Как говорит миссис Линд: «Если не можешь быть веселой, будь ей, насколько можешь». Скорее всего, я буду здесь в следующем году. Сейчас я прямо уверена, что не одолею экзамены. И такая уверенность накатывает регулярно.

– Ты прекрасно проявила себя на проверочных экзаменах у мисс Стейси.

– Все потому, что на них я не нервничала. Ты представить себе не можешь, какой леденящий ужас охватывает меня при мысли о настоящих экзаменах. К тому же у меня тринадцатый номер, а Джози Пай считает его несчастливым. Я не суеверна и понимаю, что это чепуха, но предпочла бы иметь другой номер.

– Как бы мне хотелось поехать с тобой! – сказала Диана. – Мы бы отлично провели время в городе. Но тебе, наверно, придется вечера просиживать за учебниками.

– Нет. Мисс Стейси взяла с нас обещание вообще не открывать книг. Иначе мы только устанем, и в голове у нас будет каша. Она советует больше гулять, стараться не думать об экзаменах и рано ложиться спать. Хороший совет, но следовать ему трудно. Присси Эндрюс рассказывала, что в экзаменационный период она каждый день полночи проводила за зубрежкой, и я решила, что поступлю так же. Как мило, что твоя тетя Жозефина пригласила меня пожить на время экзаменов в «Бичвуде».

– Ты будешь писать мне из города?

– Напишу уже во вторник вечером и расскажу, как прошел первый день, – обещала Энн.

– В среду я весь день буду крутиться у почты, – поклялась Диана.

В понедельник Энн уехала в город, а в среду Диана, осаждавшая, как и обещала, почту, получила от нее письмо.

«Моя дорогая Диана» (писала Энн).

«Сейчас вечер вторника, и я пишу тебе это письмо из библиотеки “Бичвуда”. Прошлым вечером мне было очень одиноко в моей комнате – ах, если б ты была со мной! Я обещала мисс Стейси не зубрить перед экзаменами и сдержала обещание, хотя было тяжело справиться с желанием открыть учебник истории. Так в прошлом было трудно не заглядывать в роман, пока не сделаешь уроки.

Сегодня утром за мной зашла мисс Стейси, и мы вместе отправились в академию, прихватив по дороге Джейн, Руби и Джози. Руби протянула мне руки – холодные, как ледышки. “Видно по тебе, что ты ночью глаз не сомкнула”, – сказала мне Джози и добавила, что не уверена, что у меня достанет сил на учебу, даже если я поступлю. Сколько времени прошло, сколько воды утекло, а я так и не продвинулась в своей попытке полюбить Джози Пай.

У академии толпилось много молодых людей – со всего острова. Первым, кого мы увидели, был Муди Сперджен, он сидел на ступенях и что-то бормотал себе под нос. Джейн спросила, что он делает, и услышала в ответ, что он раз за разом повторяет таблицу умножения, так он успокаивает нервы и просит, бога ради, ему не мешать. Ведь если он собьется, его опять охватит страх, и тогда он забудет все, что когда-либо учил. Таблица умножения сдерживает его знания, не давая разлететься.

Нас пригласили войти внутрь, и на этом мы с мисс Стейси расстались. Мы с Джейн сели в классе рядом, и Джейн выглядела такой спокойной, что я ей позавидовала. Никакая таблица умножения не требовалась уравновешенной и разумной Джейн! “Интересно, – подумала я, – заметно ли по мне, что я сейчас чувствую, и не слышно ли, как гулко стучит мое сердце?” Потом вошел мужчина и стал раздавать экзаменационные листы по английскому языку и литературе. Когда я взяла свой, руки мои похолодели, а голова закружилась. На какой-то ужасный момент, Диана, я испытала то же чувство, что и четыре года назад, когда спросила у Мариллы, могу ли я остаться в Зеленых Крышах. Но тут в голове неожиданно все упорядочилось, сердце снова забилось (я забыла сказать, что на какое-то время оно совсем остановилось), и я поняла, что, по крайней мере, с этим заданием я справлюсь.

В полдень нас отпустили домой обедать, а во второй половине дня начался экзамен по истории. Задание было сложным, и я основательно запуталась в датах. Но в целом, я считаю, что день прошел неплохо. Завтра экзамен по геометрии, и, когда я об этом думаю, то с трудом сдерживаюсь, чтобы не открыть учебник. Если б я знала, что таблица умножения мне поможет, твердила бы ее без остановки до самого утра.

Вечером я пошла посмотреть, как там дела у других девочек. По дороге мне повстречался Муди Сперджен, он бесцельно бродил по улице. Муди уверен, что провалился по истории, говорил, что является вечным разочарованием для родителей, собирался утренним поездом возвращаться домой и все время повторял, что проще быть плотником, чем священником. Я постаралась его взбодрить и убедить дождаться окончания экзаменов, иначе это будет несправедливо по отношению к мисс Стейси. Иногда я жалею, что родилась не мальчиком, но, глядя на Муди Сперджена, испытываю радость от того, что я девочка и не его сестра.

Когда я пришла в пансионат, Руби была в истерике. Она только что поняла, что допустила досадную ошибку в экзаменационной работе по английскому. Когда она немного успокоилась, мы пошли гулять и съели по мороженому.

Ох, Диана, как было бы хорошо, если б экзамен по геометрии остался позади! Но, как говорит миссис Линд, – провалюсь я по геометрии или нет, солнце будет по-прежнему неукоснительно вставать и заходить. Это истина, пусть и неутешительная. А по мне, хоть бы и не вставало, если я провалюсь.

Твоя верная Энн».

Все экзамены, включая геометрию, были сданы в срок, и Энн вернулась домой вечером в пятницу уставшая, но еле сдерживающая ликование. Диана ждала ее в Зеленых Крышах, и подруги встретились так, будто не виделись много лет.

– Дорогая, как радостно тебя снова видеть. Кажется, прошли годы с того дня, когда ты уехала в город. Как все прошло, Энн?

– Кажется, неплохо, хотя я не уверена в геометрии. Не знаю, прошла я или нет, но меня мучает нехорошее предчувствие, что могла провалиться. Зато как хорошо вернуться домой. Зеленые Крыши – лучшее место на земле.

– А как сдали остальные?

– Девочки уверяют, что не прошли, но, думаю, у них все в порядке. Джози говорит, что экзамен по геометрии был настолько легким, что с ним и малолетка справится. Муди Сперджен по-прежнему считает, что завалил историю, а Чарли не сомневается, что не сдал алгебру. Но никто ничего толком не знает и не узнает, пока не вывесят проходной список, а это случится через две недели. Каково это жить две недели в подвешенном состоянии! Хочется заснуть и не просыпаться, пока все не закончится.

Диана понимала, что бессмысленно спрашивать об успехах Гилберта Блайта, и просто сказала:

– Ты поступишь, Энн. Вот увидишь.

– Лучше не поступить, чем оказаться не в начале списка, – вспыхнула Энн, и Диана поняла, что подруга имеет в виду. Успех не принесет ей радости, если она не обойдет Гилберта Блайта.

По этой причине Энн напрягла все свои силы, чтобы как можно лучше сдать экзамены. То же самое сделал и Гилберт. Они часто встречались на улице, делая вид, что не замечают друг друга, и каждый раз Энн чуть выше вскидывала голову и чуть больше жалела, что не помирилась с Гилбертом, когда он этого просил, и давала себе клятву превзойти его на экзаменах. Ей было известно, что все школьники Эйвонли с нетерпением ждут, кто из них окажется победителем, знала она также и то, что Джимми Гловер и Нед Райт заключили пари, а Джози Пай заявила, что нет никаких сомнений – первым к финишу придет Гилберт. И Энн чувствовала, что не перенесет унижения, если проиграет.

У нее был и более возвышенный стимул пройти экзамены успешно. Она хотела сдать экзамены лучше всех ради Мэтью и Мариллы – особенно Мэтью. У того не было никаких сомнений, что она «утрет нос всему острову». Энн понимала, что надеяться на такое невозможно даже в самых безумных фантазиях, но страстно желала попасть хотя бы в первую десятку, чтобы добрые карие глаза Мэтью светились гордостью за нее. Это стало бы для нее лучшей наградой за проделанную тяжелую работу и утомительное заучивание скучных уравнений и спряжений.

К концу второй недели Энн стала часто наведываться на почту в обществе встревоженных Джейн, Руби и Джози. С замиранием сердца они раскрывали дрожащими руками газеты из Шарлоттауна и словно второй раз переживали то же волнение, что и на экзаменах. Даже Чарли и Гилберт заглядывали на почту. Только Муди Сперджен категорически отказывался следовать их примеру.

– У меня не достанет смелости идти на почту и хладнокровно просматривать газеты, – сказал он Энн. – Предпочитаю просто отсиживаться дома и ждать, пока кто-нибудь не придет и не скажет, поступил я или нет.

Прошли три недели, а известия о проходном списке так и не приходили. Энн чувствовала, что не в состоянии больше выдерживать такое напряжение. У нее пропал аппетит, и перестало интересовать, что происходит в Эйвонли. «Что еще можно ожидать, если министерство образования возглавляет консерватор!» – негодовала миссис Линд. А Мэтью, видя бледное личико Энн, охватившее ее равнодушие ко всему и заторможенную походку, с какой она возвращалась с почты, серьезно задумался, не голосовать ли ему в следующий раз за либералов.

Но однажды вечером все решилось. Энн сидела у открытого окна в своей комнате, забыв на время о заботах этого мира, в том числе и об экзаменационных горестях. Она упивалась красотой летних сумерек, нежным ароматом цветов, доносящимся из сада, и легким шелестом тополей. На востоке, над елями, небо было нежно-розовым – отражение заката на западе, и Энн мечтательно задумалась, не так ли выглядит дух цвета. Но тут она заметила Диану, вбегавшую с развернутой газетой в руках из ельника на деревянный мост и мчавшуюся дальше вверх по склону.

Энн вскочила на ноги, мгновенно сообразив, что может быть в газете. Проходной список! У нее закружилась голова, сердце бешено заколотилось, она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Казалось, прошел час, прежде чем Диана пробежала по коридору, взлетела вверх по лестнице и ворвалась в комнату без стука – так велико было ее возбуждение.

– Энн, ты прошла, – кричала она, – ты в списке первая – ты и Гилберт, вы разделили первое место, но твое имя стоит первым. О, я так тобой горжусь!

Диана бросила газету на стол, а сама, задыхаясь, рухнула на кровать, не в силах больше говорить. Энн зажгла лампу, рассыпав прежде коробок спичек, и лишь с десятой попытки сумела дрожащими руками зажечь фитиль. Потом схватила в руки газету. Да, она прошла, ее имя стояло на самом верху списка из двухсот фамилий! Ради такого момента стоило жить.

– Ты блестяще сдала экзамены, Энн. – Диана с пыхтением приняла сидячее положение и заговорила, в то время как Энн, потеряв от восторга и изумления дар речи, молчала, словно в рот воды набрала. – Отец десять минут назад привез газету из Брайт-Ривер. Почту доставляют вечерним поездом, и газета к нам попадет только завтра. Когда я увидела список поступивших, то сразу со всех ног бросилась к тебе. Вы все поступили, все до единого, и Муди Сперджен тоже, хотя по истории ему грозит пересдача. У Джейн и Руби все в порядке – они в середине списка, как и Чарли. Джози прошла со скрипом – у нее всего на три балла выше минимального проходного. Но вот увидишь, вид будет у нее такой, словно она возглавляет список. Думаю, мисс Стейси будет в восторге. Скажи, Энн, каково это видеть свое имя в начале списка? Будь я на твоем месте, прыгала бы от радости до потолка. У меня и сейчас голова идет кругом, а ты спокойна и холодна, как весенний вечер.

– Меня словно околдовали, – ответила Энн. – Хочется так много сказать, но слова не идут с языка. Я о таком даже не мечтала, нет, мечтала, но только однажды! Один раз я позволила себе подумать (хотя это казалось невозможным), а что, если я сдам лучше всех? Извини, Диана, мне надо сбегать в поле и рассказать хорошие новости Мэтью. А потом пойдем и поделимся ими с остальными ребятами.

Девочки побежали на луг за сараем, где Мэтью ворошил сено. К счастью, там же у ограды миссис Линд разговаривала с Мариллой.

– Я прошла, Мэтью! – воскликнула Энн. – Мое имя первое в списке… ну, одно из первых! Я не хвалюсь, просто меня переполняет благодарность судьбе.

– Я всегда это говорил, – сказал Мэтью, с удовольствием просматривая список. – Я знал, что ты всем утрешь нос.

– Ты молодец, Энн, – поддержала Марилла, стараясь скрыть от критического ока миссис Рейчел переполнявшую ее гордость. Но добрая душа сердечно отозвалась на это известие:

– Энн действительно молодец, и я никогда не откажусь от своих слов. Ты пример для своих друзей, Энн, мы все гордимся тобой.

Ночью Энн, которая провела восхитительный вечер в доме миссис Аллен за короткой и содержательной беседой, преклонила колени у открытого окна и произнесла при ярком лунном свете молитву благодарности, идущую из самого сердца. В этой молитве были слова признательности за прошлые благодеяния и смиренная мольба о будущем, и когда Энн заснула не белоснежной подушке, ее сны были такими чудесными, яркими и красивыми, какие только может пожелать юная девушка.

Глава 32
Концерт в Отеле

– Обязательно надень свое белое платье из органди, Энн, – решительно потребовала Диана.

Они были вдвоем в комнате под крышей, а за окном приближались сумерки – нежные, желто-зеленые под голубым безоблачным небом. Большая круглая луна над Зачарованным Лесом медленно меняла свой цвет от бледного глянца до полированного серебра. Воздух был полон нежных летних звуков – сонного чириканья птиц, шелеста ветерка, отдаленных голосов и смеха. Но в комнате Энн были закрыты ставни и горела лампа – там шло важное дело, ей подбирали наряд.

Комната под крышей кардинально изменилась с того вечера четыре года назад, когда Энн пробрал до костей холод, идущий от пустых стен. Изменения совершались постепенно, Марилла потворствовала им, и теперь комната превратилась в уютное гнездышко, о котором мечтает каждая девушка.

Бархатный ковер с розами и розовые шелковые шторы из ранних мечтаний Энн так и не появились, но по мере ее взросления мечты тоже менялись, и она не сожалела о неисполненных желаниях. Пол теперь украшал симпатичный коврик, а бледно-зеленые муслиновые шторы прикрывали большое окно, колыхаясь от легкого ветерка. Стены не покрывали гобелены из золотой и серебряной парчи, они были оклеены обоями с изысканным рисунком из цветущих яблоневых веток, а поверх Энн повесила несколько хороших картин, подаренных миссис Аллен. На почетное место Энн поместила фотографию мисс Стейси, никогда не забывая ставить под ней свежие цветы. Сегодня это были белые лилии, нежный запах которых плыл по комнате ароматом мечты. Мебели из красного дерева тоже не было, зато стоял белый книжный шкаф, заполненный книгами; плетеное кресло-качалка; туалетный столик с муслиновой накидкой в оборках; причудливое, в позолоченной оправе зеркало с пухлыми розовыми купидонами и лиловыми гроздьями винограда (оно раньше висело в комнате для гостей) и низкая белая кровать.

Энн собиралась на благотворительный вечер в отель «Уайт-Сэндз». Посетители организовали концерт в помощь больнице Шарлоттауна, и для участия в нем разыскивали таланты по всей округе. Берту Сэмпсон и Перл Клей из хора баптистской церкви в Уайт-Сэндз попросили спеть дуэтом; Милтон Кларк из Ньюбриджа должен был исполнить соло на скрипке; Уинни Аделла Блэр из Кармоди – спеть шотландскую балладу, а Лора Спенсер из Спенсервейла и Энн Ширли из Эйвонли – декламировать стихи.

Как Энн сказала раньше, начался «новый этап в ее жизни», и она с трепетом и волнением его принимала. Мэтью был на седьмом небе от счастья и гордости за оказанную Энн честь, не отставала от него и Марилла, хотя она бы скорее умерла, чем призналась в этом, и, напротив, говорила, что не дело молодым людям разгуливать по отелю без сопровождения старших.

Предполагалось, что Энн и Диана поедут вместе с Джейн Эндрюс и ее братом Билли в большой коляске. На концерт собрались ехать еще несколько девочек и мальчиков из Эйвонли, ждали также гостей из города. После концерта исполнители были приглашены на ужин.

– Ты правда считаешь, что платье из органди подойдет больше? – беспокоилась Энн. – Мне кажется, оно не такое красивое, как синее муслиновое в цветочек, и не такое модное.

– Но оно тебе больше идет, – сказала Диана. – Мягкое, обтягивающее, с оборками. В муслиновом ты слишком разряженная. А платье из органди сидит на тебе так, будто ты в нем родилась.

Энн со вздохом сдалась. Диана слыла среди девочек законодательницей моды, и ее советы пользовались большим спросом. В этот вечер она была очень хороша в платье цвета дикой розы – этот цвет Марилла не приветствовала, – но Диана не выступала в концерте, и потому ее внешний вид был не так важен. Весь свой пыл она сосредоточила на Энн, чтобы та не ударила в грязь лицом и представила Эйвонли в лучшем виде. Диана поклялась, что одежда и прическа подруги будут на самом высшем уровне.

– Подправь эту оборку – вот так, и дай я завяжу тебе пояс; теперь примемся за туфли. Волосы я заплету тебе в две толстые косы и свяжу большими, белыми лентами… Нет, не выпускай завиток на лоб, просто сделаем аккуратный пробор. Миссис Аллен говорит, что с прямым пробором ты похожа на Мадонну. Эту белую домашнюю розочку я закреплю у тебя над ухом. У меня распустилась только одна, и я сберегла ее для тебя.

– Можно мне надеть жемчужные бусы? – спросила Энн. – Мэтью купил бусы в городе на прошлой неделе, и ему будет приятно увидеть их на мне.

Диана поджала губы, с критическим видом склонила черноволосую головку набок и дала согласие. Бусы вскоре обвили тонкую, молочно-белую шею Энн.

– В тебе чувствуется порода, Энн, – восхищенно произнесла Диана без капли зависти. – Ты так горделиво держишь голову. Думаю, все дело в твоей стройной фигуре. А я такая пышка. Всегда боялась растолстеть, и все-таки это случилось. Ну, ничего не поделаешь, надо с этим смириться.

– Зато у тебя ямочки, – сказала Энн и ласково улыбнулась, глядя на наклонившееся к ней милое, оживленное лицо. – Такие симпатичные, словно маленькие углубления в креме. Я уже потеряла надежду, что у меня будут такие же. Ямочки так и останутся моей несбывшейся мечтой, но грех жаловаться, другие мои желания осуществились. Ну, я готова?

– Вполне, – заверила ее Диана, и тут в дверях появилась Марилла, худая, с прибавившейся сединой в волосах, такая же угловатая, но с гораздо более мягким выражением лица. – Входите, Марилла, и взгляните на нашего декламатора. Правда, красавица?

Марилла издала звук – средний между фырканьем и ворчанием.

– Энн выглядит опрятно, и наряд подходит к случаю. Прическа мне тоже нравится. Только бы не испортить платье в пыли или росе, разъезжая в коляске. Оно слишком легкое для наших сырых и прохладных вечеров. Органди – самый непрактичный материал, я говорила об этом Мэтью; это он купил. Мэтью совсем переменился – бесполезно ему что-то говорить. Время, когда он прислушивался к моим советам, прошло. Теперь он скупает для Энн все подряд, и продавцы в Кармоди смекнули, что могут всучить ему что угодно. Стоит им сказать, что вещь красивая и модная, как он тут же выкладывает денежки. Держи юбку подальше от колес, Энн, и надень теплую куртку.

Марилла спустилась вниз, с гордостью отметив, как прелестно выглядит Энн с этим «лунным лучом от лба и до макушки»^[9], и пожалела, что не поехала на концерт, где будет блистать ее девочка.

– А может на улице и правда сыро? Выдержит мое платье? – с тревогой произнесла Энн.

– Совсем не сыро, – отозвалась Диана, открывая ставни. – Смотри, какой прекрасный вечер, росы не будет. А какая роскошная луна!

– Я так рада, что мое окно выходит на восток и я могу видеть восход солнца, – сказала Энн, подойдя к Диане. – Как восхитительно любоваться солнцем, встающим над длинными холмами, заливающим светом острые верхушки елей. Ни один восход не похож на другой, и я чувствую, как моя душа купается в лучах солнечного света. О, Диана, я обожаю свою комнату. Не представляю, как расстанусь с ней в следующем месяце.

– Хотя бы сегодня не упоминай о своем отъезде, – взмолилась Диана. – Как только подумаю об этом, сразу плакать хочется, а сегодня вечером я намерена повеселиться. Что ты будешь читать, Энн? Очень волнуешься?

– Вовсе нет. Я так часто выступала на публике, что уже привыкла. Буду читать «Девичью клятву»^[10]. Это такое трогательное стихотворение. Лора Спенсер прочтет комические стихи. Но мне больше нравится вызывать у людей слезы, а не смех.

– А что прочтешь, если тебя вызовут на бис?

– Никто меня не вызовет, – насмешливо отозвалась Энн, которая втайне надеялась, что такое случится. Она даже представляла, как расскажет об этом Мэтью за завтраком. – Но слышен шум колес – вот и Джейн с Билли.

Билли Эндрюс настоял, чтобы Энн села с ним впереди, и она нехотя согласилась. Ей больше хотелось к девочкам, чтобы во время езды поболтать и посмеяться от души. А с Билли не посмеешься и не поболтаешь. У этого большого, толстого, флегматичного юноши лет двадцати с круглым, невыразительным лицом полностью отсутствовал дар красноречия. Но Билли безмерно восхищался Энн, и его раздувало от гордости при мысли, что он приедет в Уайт-Сэндз, сидя рядом с этой стройной, высокой девочкой.

Энн умудрялась через плечо поддерживать разговор с девочками и иногда вежливо вовлекала в разговор Билли, тот улыбался и посмеивался, но ответить не мог, а если и пытался, то было слишком поздно. Энн же, несмотря ни на что, наслаждалась поездкой. Вечер обещал быть веселым. На дороге было много колясок, и все они направлялись к отелю, в воздухе звенел смех, и эхо несло его дальше. Когда они подъехали, отель сверкал огнями сверху донизу. Их встретили дамы из комитета по подготовке концерта, одна дама сопроводила Энн в комнату для исполнителей. Там было много членов Симфонического клуба Шарлоттауна, и Энн неожиданно оробела, почувствовав себя глупой провинциалкой. Ее платье, такое изящное и красивое в комнате под крышей, здесь, среди сверкающих и шуршащих уборов из кружева и шелка, выглядело простым, обыденным. Разве могло ее жемчужное ожерелье сравниться с бриллиантами полной красивой дамы подле нее? А белая розочка выглядела такой жалкой на фоне цветов из оранжереи, украшавших других гостей. Энн сняла шляпку и куртку и забилась в угол. Ей отчаянно захотелось оказаться в своей белой комнатке в Зеленых Крышах.

Еще хуже было на сцене большого концертного зала отеля, где она потом оказалась. Электрический свет слепил глаза, аромат духов и несмолкаемый гул изнуряли. Как бы она хотела сейчас находиться в зале рядом с Дианой и Джейн, которые, похоже, прекрасно проводили время. Энн очутилась между тучной дамой в розовом шелковом платье и девушкой в белом кружевном, с презрительной миной на лице. Тучная дама иногда поворачивала голову и сквозь очки внимательно осматривала Энн, и та с ее обостренной чувствительностью боялась, что еще немного, и она не выдержит и закричит. Девушка в белом кружевном платье громко обсуждала с соседкой присутствующих в зале «мужланов» и «деревенских красоток», предвкушая «потеху» от выступлений местных талантов. Энн почувствовала, что возненавидела девушку в белых кружевах на всю жизнь.

К несчастью для Энн, в отеле остановилась профессиональная актриса, которая согласилась выступить с чтением стихов. Это была стройная, темноглазая женщина в изумительном платье из мерцающего, словно лунный свет, серого материала. На шее и в волосах у нее сверкали драгоценные камни. Необыкновенный тембр ее голоса в сочетании с выразительной мощью чтения околдовал зал. Позабыв на время о себе и своих проблемах, Энн с восторгом и сияющими глазами внимала этому голосу, но когда актриса закончила, закрыла лицо руками. Как может она теперь подняться и декламировать? Нет, никогда. И как вообще она могла подумать, что ей подвластно это искусство! Как хотела бы она оказаться сейчас в Зеленых Крышах!

И, как нарочно, в этот самый неподходящий момент прозвучало ее имя. Каким-то образом Энн – не заметившая удивленно-виноватого взгляда девушки в белых кружевах, который был своего рода комплиментом, – поднялась и, не чувствуя под собой ног, вышла вперед. Ее бледность испугала сидящих в зале Диану и Джейн, и они в нервном волнении сжали друг другу руки.

Энн стала жертвой нахлынувшего на нее страха перед сценой. Ей приходилось читать стихи на разных общественных мероприятиях, но никогда еще она не сталкивалась с такой изысканной публикой, и это зрелище ее парализовало. Все было необычным, ярким, непонятным – ряды дам в вечерних платьях, критические взгляды, атмосфера богатства и изящества. Как все это отличалось от простых скамей в Дискуссионном клубе и родных, симпатичных лиц друзей и соседей. «А сидящие здесь люди, – подумала Энн, – будут безжалостными критиками». Возможно, как та девушка в белых кружевах, они ожидают от нее веселого «деревенского» балагурства. Энн почувствовала себя безнадежно униженной и несчастной. Колени у нее дрожали, сердце трепетало, ее охватила слабость, она не могла произнести ни слова и в следующий момент сбежала бы со сцены, несмотря на еще большее унижение от трусливого побега.

Но тут ее расширенные, испуганные глаза выхватили из зала лицо Гилберта Блайта, сидящего в задних рядах. Он наклонился вперед с улыбкой, показавшейся Энн победной и насмешливой. На самом деле все было не так. Гилберт улыбался, потому что ему нравилась обстановка в целом, и в частности – стройная фигурка Энн и ее одухотворенное лицо на фоне пальм. А вот сидящая рядом Джози Пай действительно смотрела на нее с победной насмешкой. Но Энн ее не увидела, и, даже если б увидела, мнение Джози для нее ничего не значило. Энн сделала глубокий вдох, гордо вскинула голову, отвага и решимость пронзили ее, как электрический ток. Она не спасует перед Гилбертом Блайтом, он никогда не сможет посмеяться над ней, никогда, никогда! Куда-то ушли страх и волнение, и она начала читать. Ее чистый, звонкий голос, без дрожи и срывов, проникал в самые дальние углы зала. Самообладание полностью вернулось к ней, а реакцией на пережитый шок стала декламация столь вдохновенная, как никогда прежде. Когда она закончила, зал взорвался аплодисментами. С пылающим от робости и восторга лицом Энн вернулась на свое место, где ее руку пылко сжала и потрясла тучная дама в розовом шелке.

– Дорогая, это было потрясающе, – отдуваясь, проговорила она. – Я рыдала, как дитя, правда. Смотрите, вас вызывают, другого и быть не могло.

– О, я не могу идти, – смущенно произнесла Энн. – Но должна… иначе Мэтью будет разочарован. Он не сомневался, что меня вызовут на бис.

– Нельзя разочаровывать Мэтью, – сказала со смехом дама в розовом.

Улыбаясь, с пылающим лицом и сияющими глазами Энн снова вышла вперед и на этот раз прочла подборку забавных, смешных коротких стихов, чем совсем покорила зал. Остальная часть вечера была для нее настоящим триумфом.

После концерта полная дама в розовом, оказавшаяся женой американского миллионера, взяла Энн под свое крыло и представила ее гостям, и все были с ней очень любезны. Участвующая в концерте профессиональная актриса, мисс Эванс, подошла к ней поговорить и сказала, что у Энн чарующий голос и она прекрасно прочла свою стихотворную подборку. Даже девушка в белых кружевах ее похвалила. Ужинали они в большой, красиво украшенной столовой. Диану и Джейн тоже пригласили на ужин, потому что они приехали с Энн. Билли тоже был приглашен, но найти его не смогли. Он испытал смертельный ужас от приглашения и сбежал, а теперь смиренно дожидался девушек у коляски. Наконец все закончилось, и три девушки весело выбежали на белый, пушистый снег, залитый лунным светом. Энн глубоко вздохнула и посмотрела на чистое небо над темными ветвями елей.

Как было хорошо снова оказаться в чистоте и тишине ночи! Все было таким величественным, неподвижным и прекрасным. Слышался шум моря, вдали темнели скалы – угрюмые великаны на страже волшебного берега.

– Как замечательно мы провели время, – вздохнула Джейн, когда они отъехали от отеля. – Хотелось бы мне быть богатой американкой, жить летом в отеле, носить драгоценности и платья с глубоким вырезом и каждый день есть мороженое и салат с цыпленком. Не сомневаюсь, что от этого получишь больше удовольствия, чем от работы учителя. Энн, ты так замечательно сегодня читала, хотя поначалу я боялась, что ты никогда не начнешь. Мне кажется, ты читала лучше, чем миссис Эванс.

– Не говори такие вещи, Джейн, – быстро сказала Энн. – Это звучит глупо. Я не могла читать лучше, ведь миссис Эванс – профессионал, а я всего лишь школьница, которой немного удается декламация. Я полностью удовлетворена, если людям просто понравилось мое чтение.

– У меня есть комплимент для тебя, Энн, – сказала Диана. – По крайней мере, я сочла это комплиментом по тону, с каким были произнесены эти слова. Ну, или почти комплиментом. За нами сидел американец, вид у него очень романтичный – черные, как смоль, волосы и черные глаза. По словам Джози Пай, он известный художник, бостонская кузина ее матери вышла замуж за человека, который учился с ним в одной школе. Так вот, мы слышали, как он сказал – не так ли, Джейн? – «Кто эта девушка на сцене с роскошными тициановскими волосами? Хотелось бы ее нарисовать». Вот так, Энн. А какие они, тициановские волосы?

– Проще говоря, просто рыжие, – засмеялась Энн. – Тициан – знаменитый художник, который любил рисовать рыжеволосых женщин.

– А вы видели, какие бриллианты на дамах? – вздохнула Джейн. – Что может быть ослепительнее? Неужели вы не хотели б родиться в богатой семье, девочки?

– А чем мы хуже? – сказала уверенно Энн. – Нам шестнадцать лет, все еще впереди, и мы счастливы, как королевы. Мы все в какой-то степени наделены воображением. Взгляните на море, девочки, – как дивно серебрится вода и сколько тайн спрятано там. Мы не могли бы наслаждаться этой красотой больше, даже если б имели миллионы долларов и несметное количество бриллиантов. Да вы ни с кем из них не поменялись бы местами, даже если б могли. Неужели кто-то захочет превратиться в девушку в белых кружевах с кислым выражением лица, будто она уже родилась с задранным носом? Или дамой в розовом? Да, она добрая и милая, но такая полная и низкорослая – у нее просто нет признаков талии. Или даже миссис Эванс с печальными глазами? Наверное, в прошлом она перенесла большое горе, если у нее такой несчастный вид. Ты и сама все знаешь, Джейн Эндрюс!

– Ну, я не совсем уверена, – произнесла с сомнением Джейн. – Думаю, бриллианты могут служить большим утешением.

– А я хочу остаться собой, даже если у меня никогда не будет бриллиантов, – объявила Энн. – И я рада быть Энн из Зеленых Крыш с жемчужными бусами на шее. Любовь, которую мне подарил Мэтью вместе с ними, стоит дороже всех драгоценностей дамы в розовом.

Глава 34
Ученица Королевской Академии

Следующие три недели в Зеленых Крышах были очень суетливыми. Энн готовилась к отъезду в Королевскую академию, и потому в доме постоянно что-то шилось, обсуждалось и организовывалось. У Энн хватало модной и красивой одежды, об этом позаботился Мэтью, и Марилла на этот раз не препятствовала его многочисленным покупкам и новым предложениям. Более того, как-то вечером она поднялась в комнату под крышей, держа в руках нежную бледно-зеленую ткань.

– Это тебе, Энн, материал на красивое легкое платье. Конечно, необходимости в нем нет – у тебя много красивой одежды, но я подумала, вдруг тебе понадобится надеть что-то особенно нарядное, если тебя пригласят в городе на вечеринку или куда-то еще. Я слышала, что у Джейн, Руби и Джози есть «вечерние платья» – так их называют, и я не хочу, чтобы ты была хуже других. Миссис Аллен помогла мне, и на прошлой неделе в городе мы купили эту ткань. Платье сошьет тебе Эмили Джиллис. У Эмили отличный вкус, а в искусстве шитья ее никто не превзойдет.

– О, Марилла, какая красивая ткань! – восхитилась Энн. – Большое спасибо. Я не заслуживаю вашей доброты. С каждым днем мне все труднее уехать отсюда.

Зеленое платье было украшено таким количеством оборок, складок и рюшей, какое смог допустить вкус Эмили. Однажды вечером Энн надела платье специально для Мэтью и Мариллы и прочитала им на кухне «Девичью клятву». Марилла, глядя на умное, оживленное лицо и грациозные движения девочки, унеслась мыслями в тот далекий вечер, когда Энн впервые переступила порог их дома, и в ее памяти ожило личико странного, испуганного ребенка в уродливом желтовато-коричневом платье из полушерстяной ткани. Несчастное дитя с печальными, заплаканными глазами. Слезы выступили и на глазах Мариллы.

– Вот видите, мое чтение довело вас до слез, – весело проговорила Энн и, склонившись над Мариллой, нежно ее поцеловала. – Вот это настоящий триумф.

– Нет, не стихотворение заставило меня плакать, – сказала Марилла, которая никогда бы ни призналась в том, что поэзия может вызвать у нее слезы. – Я не могла не думать о той маленькой девочке, какой ты была. И мне захотелось, чтобы ты оставалось той девочкой со всеми ее причудами. Теперь ты выросла и уезжаешь, и выглядишь такой высокой и стильной… такой необычной в этом платье… как будто ты не из Эйвонли. И при мысли об этом я почувствовала себя одинокой.

– Марилла! – Энн опустилась перед женщиной на колени, взяла в руки ее морщинистое лицо и посмотрела внимательно и нежно в ее глаза. – Я нисколько не изменилась – правда. Только повзрослела и стала серьезнее. Но в глубине души я все та же. И, знайте, куда бы я ни поехала и как бы ни изменилась внешне, в сердце я навсегда останусь вашей маленькой Энн, которая будет любить вас и Мэтью и дорогие Зеленые Крыши с каждым днем все больше.

Энн прижалась юной щекой к поблекшей щеке Мариллы и протянула руку, чтобы погладить по плечу Мэтью. В эту минуту Марилла многое бы отдала, чтобы уметь, как Энн, облекать чувства в слова, но природа и привычка взяли свое, и она только сильнее прижала к себе девушку, всем сердцем желая, чтобы она никуда не уезжала.

Мэтью с подозрительно влажными глазами встал и вышел на улицу. Он ступил в синеву летней ночи с сияющими наверху звездами, возбужденно прошелся по двору и остановился у калитки под тополями.

– Вижу, она не сильно избалована, – пробормотал он с гордостью. – И то, что я приложил руку к ее воспитанию, не принесло много вреда. Она смышленая, красивая и любящая, а это самое главное. Все эти годы она была благословением для нас, и миссис Спенсер совершила прекрасную ошибку в своей жизни, когда ее привезла. Хотя вряд ли это было случайностью. Это была рука Провидения – Всевышний видел, как она нам нужна.

Наступил день отъезда. Прекрасным сентябрьским утром Энн с Мэтью отправились в путь. При расставании Диана непрерывно лила слезы, Марилла же крепилась, простилась с Энн по-деловому и дала ей несколько практичных советов. Когда же коляска скрылась из вида, Диана утерла слезы и поехала на пикник в Уайт-Сэндз с кузинами из Кармоди и там хорошо провела время. А Марилла загрузила себя ненужной работой, пытаясь унять душевную боль, но та жгла и грызла ее – от такой боли не избавиться при помощи слез. Вечером, когда Марилла легла спать, ее пронзила мысль, что в комнате под крышей не живет больше веселое молодое существо, комната не согревается теплым девичьим дыханием, и она, зарывшись лицом в подушку, горько разрыдалась. Эта неутешная боль ее испугала, и, когда она упокоилась, то подумала, что, должно быть, испытывать такие сильные чувства к простому смертному созданию большой грех.

Энн и остальные школьники из Эйвонли приехали в город как раз к началу занятий. Первый день прошел в приятном волнении, между будущими студентами завязывались знакомства, запоминались некоторые преподаватели, проходило распределение по классам. По совету мисс Стейси, Энн записалась сразу на второй курс, то же самое сделал и Гилберт Блайт. Это давало возможность получить лицензию учителя первой категории при успешной учебе за один год вместо двух. Правда, тогда необходимо выкладываться по полной. Джейн и Руби удовлетворяла и лицензия учителя второй категории. Энн почувствовала себя одинокой, оказавшись в одном классе с пятьюдесятью студентами, из которых она никого не знала, кроме сидевшего напротив высокого юноши с каштановыми волосами. Энн с грустью подумала, что это знакомство, в силу определенных причин, ничего ей не даст. И все же ее радовало, что они будут учиться в одном классе, прежнее соперничество может возобновиться, и ей это только поможет.

«Без нашего соревнования жизнь была бы совсем скучной, – думала она. – Видно, что Гилберт настроен по-боевому. Наверное, хочет заполучить медаль. А у него красивый подбородок! Почему я раньше этого не замечала? Как бы я хотела, чтобы Джейн и Руби тоже учились на нашем курсе. Впрочем, когда я с кем-то познакомлюсь, то перестану чувствовать себя одинокой. Интересно, кто из девочек станет моей подругой? Здесь есть над чем подумать. Я обещала Диане, что ни одна из девушек в Королевской академии, как бы она мне ни понравилась, никогда ее не заменит. Но у меня могут быть просто подруги – не закадычные. Мне нравится, как выглядит девушка с карими глазами в малиновом платье. Она живая, и щеки у нее румяные, как спелые яблоки. И еще нравится та, белокурая, с бледным лицом, которая смотрит в окно. У нее чудесные волосы, и, похоже, она умеет мечтать. Мне хочется познакомиться с обеими, хорошо их узнать, гулять, обнимая друг друга за талию, и называть уменьшительными именами. Но пока я с ними не знакома, а они, возможно, и не стремятся завести новые знакомства. Как же мне одиноко!»

Энн почувствовала себя еще более одинокой, когда тем же вечером осталась одна в спальне. Она не снимала жилье с другими девушками, тех приютили у себя городские родственники. Мисс Жозефина с радостью приняла бы ее, но «Бичвуд» расположен далеко от академии, и этот вопрос даже не рассматривался. Мисс Барри подыскала для Энн подходящий пансионат, заверив Мэтью и Мариллу, что ей будет там хорошо.

– Содержит пансионат одна обедневшая дама, – объяснила мисс Барри. – Ее муж был британским офицером, и она очень щепетильна в выборе постояльцев. В ее доме Энн не грозит встретиться с сомнительными личностями. Там хорошо кормят, и сам пансионат расположен в тихом районе, по соседству с академией.

Все это могло быть правдой и, как оказалось, так оно и было, но это не помогло Энн справиться с тоской по дому. Она уныло озирала узкую комнатку с тусклыми обоями, голыми стенами без картин, железной кроватью, пустым книжным шкафом, и в горле у нее стоял ком. Ей вспомнилась белая комната в Зеленых Крышах, где за окном раскинулся большой зеленый мир, рос душистый горошек, лунный свет заливал сад, внизу бежал веселый ручей, еловые ветви покачивались от ночного ветра, огромное небо усыпали звезды, и сквозь заросли было видно, как в окошке Дианы горит свет.

Здесь ничего такого не было. Энн знала, что за окном мощеная улица и сеть телефонных проводов, закрывающих небо, звук чужих шагов и чужие лица, освещенные тысячами огней. Она чувствовала, что вот-вот заплачет и, как могла, сопротивлялась этому.

– Я не буду плакать. Это глупо… это слабость… Ну вот, уже третья слеза стекает по носу. И другие подступают! Нужно вспомнить что-то смешное, чтобы остановить слезы. Но все веселое и смешное связано с Эйвонли, и от этих воспоминаний становится только хуже… четвертая слеза, пятая. В следующую пятницу я поеду домой, но, кажется, до пятницы еще сто лет ждать. Сейчас Мэтью уже возвращается домой… Марилла высматривает его на тропе… шестая… седьмая… восьмая… Что толку считать слезы! Они уже льются потоком. Я не могу развеселиться. И не хочу этого. Лучше уж быть несчастной!

Без всякого сомнения, поток слез не остановился бы, если б в этот момент не появилась Джози Пай. От радости, что перед ней знакомое лицо, Энн забыла, что между ней и Джози никогда не было особой любви. Джози была частью Эйвонли, и потому даже ее было приятно видеть.

– Я так рада, что ты зашла, – сказала Энн, и слова ее прозвучали искренно.

– Вижу, ты льешь слезы, – отметила Джози с коробящей жалостью. – Полагаю, ты скучаешь по дому. Некоторые люди не могут себя контролировать. Признаюсь, я не намерена тосковать по дому. В городе веселая жизнь – не то что в скучном старом Эйвонли. Удивляюсь, как только я там жила. Не плачь, Энн, тебе это не идет – нос и глаза становятся красными, потом и все лицо. Сегодня в академии у меня был прекрасный день. Наш преподаватель французского – милейший человек. Одни его усы чего стоят! Скажи, Энн, есть у тебя чего пожевать? Я буквально умираю с голода. Не сомневаюсь, Марилла не отпустила тебя без пирогов. Поэтому я и заглянула к тебе. Иначе пошла бы в парк с Фрэнком Стокли послушать музыку. Он живет там, где и я, и он то что надо. Он обратил на тебя внимание сегодня и спросил, кто такая эта рыжеволосая девушка. «Эту сиротку взяли из приюта Катберты, – сказала я, – и никто толком не знает, что с ней было раньше».

Энн подумала, что, наверно, лучше б ей в одиночку поплакать, чем выносить общество Джози Пай, но тут пришли Джейн и Руби, у каждой к пальто были приколоты цвета академии – лилово-алые ленточки. Так как Джози в этот период «не разговаривала» с Джейн, ей пришлось замолчать и стать на время относительно безвредной.

– Мне кажется, – сказала Джейн со вздохом, – что этот день тянется бесконечно. Сейчас я должна быть дома и корпеть над Вергилием – безжалостный старый профессор задал на завтра выучить двадцать строк. Но я просто не смогла заставить себя сесть за книгу. Энн, я вижу на твоем лице следы слез. Если ты плакала, признайся. Это восстановит мое самоуважение – ведь до прихода Руби я сама лила слезы. Я готова прослыть плаксой, если другой тоже претендует на это звание. Это что, пирог? Дашь мне кусочек? Спасибо. Только в Эйвонли умеют так печь пироги.

Руби, увидев на столе расписание занятий в академии, спросила, не собирается ли Энн идти на золотую медаль.

Энн покраснела и сказала, что у нее есть такие планы.

– Кстати, я вспомнила, – сказала Джози, – в академии все-таки выделили одну стипендию Эйвери. Новость пришла сегодня. Я узнала об этом от Фрэнка Стокли: его дядя – член Совета директоров. Завтра это объявят в академии.

Стипендия Эйвери! Сердце Энн забилось сильнее, и горизонт ее амбиций мгновенно расширился, как по волшебству. До принесенного Джози известия все, о чем мечтала Энн, сводилось к получению лицензии учителя первой категории в конце курса и, возможно, медали. Джози еще продолжала говорить, а Энн уже представила, как получает стипендию, поступает на гуманитарное отделение Редмондского университета и заканчивает его в мантии и четырехугольной академической шапочке. Стипендию Эйвери присуждали в области английского языка, а тут Энн чувствовала себя как рыба в воде.

Эйвери, богатый фабрикант из Брансуика, завещал после своей смерти направить часть своего состояния на стипендии учащимся колледжей и академий Приморских провинций, согласно рейтингу. В отношении Королевской академии оставались некоторые сомнения, но теперь решение было принято: в конце учебного года студент с высшим баллом по английскому языку и литературе получит стипендию – двести пятьдесят долларов в год на четырехлетнее обучение в Редмондском университете. Неудивительно, что Энн отправилась спать c пылающими от волнения щеками.

«Я выиграю эту стипендию, если ее получение зависит от усердной работы, – решила Энн. – Представляю, как будет горд Мэтью, если я стану бакалавром. Как прекрасно, когда у тебя есть цель. А у меня их много. И, похоже, конца им не будет. И это здорово! Как только достигаешь одной цели, впереди маячит другая. Это делает жизнь такой интересной».

Глава 35
Зима в Королевской Академии

Ностальгия у Энн схлынула благодаря частым поездкам на уик-энд домой. Пока стояла хорошая погода, студенты из Эйвонли каждую пятницу ехали до Кармоди по новой железнодорожной ветке. Их обычно встречала Диана и еще кое-кто из молодежи, и они вместе веселой гурьбой шли пешком до Эйвонли. Энн считала эти пятничные прогулки цыганским табором по осенним холмам, чистый золотистый воздух и мигающие вдали огни Эйвонли – самым дорогим и бесценным временем за неделю.

Гилберт Блайт обычно шел рядом с Руби Джиллис и нес ее сумку. Руби была красивой девушкой, считавшей себя уже взрослой, да она такой и была. Юбки она носила настолько длинные, насколько ей позволяла мама. Волосы по-взрослому убирала наверх и распускала, только когда ехала домой. У нее были большие, ярко-голубые глаза, изумительный цвет лица и соразмерная, чуть полноватая фигура. Эта веселая и добродушная хохотушка в полную меру наслаждалась жизнью.

– Не думаю, что Руби из тех девушек, которые нравятся Гилберту, – шепнула Джейн.

Энн тоже так считала, но не призналась бы в этом даже ценой утраты стипендии Эйвери. Она не могла не думать, как было бы хорошо иметь такого друга, как Гилберт, шутить и болтать с ним, обмениваться впечатлениями от книг, говорить об учебе и жизненных целях. Гилберт был юношей с амбициями, она это знала, а Руби Джиллис не производила впечатления человека, с которым можно с толком обсуждать важные проблемы.

Мысли о Гилберте никогда не приобретали глупого сентиментального оттенка. Энн думала о юношах только как о возможных добрых друзьях. Будь они с Гилбертом друзьями, ее бы ничуть не беспокоило, сколько у него еще друзей помимо нее и кого он провожает домой. Энн умела дружить, среди девушек у нее было много подруг, но она смутно подозревала, что мужская дружба тоже может пригодиться, обогатить представление о товариществе и путем суждений и сравнений углубить ее знания в этом вопросе. Пока здесь у нее не все складывалось. Но она думала, что, если б Гилберт, сойдя с поезда, пошел с ней рядом по стерне и заросшим папоротником тропам, они переговорили бы о многом, делясь интересными и веселыми соображениями об открывающемся перед ними новом мире, о надеждах и заветных целях. Гилберт был умный молодой человек с собственным взглядом на вещи и твердой решимостью взять от жизни самое лучшее и лучшее отдать ей. Руби Джиллис пожаловалась Джейн Эндрюс, что не понимает и половины из того, что говорит Гилберт, он становится похож на Энн Ширли, когда та впадает в задумчивость. Сама же Руби не видит никакого удовольствия в том, чтобы рассуждать о книгах и подобных вещах, когда ее к этому не принуждают. Во Фрэнке Стокли больше задору, но он и вполовину не так хорош, как Гилберт, и она никак не может решить, кого предпочесть.

В академии вокруг Энн сложился небольшой кружок молодых людей такого же, как она, склада – умных, творческих, целеустремленных. Энн быстро подружилась со Стеллой Мейнард, «розовощекой девушкой», и Присциллой Грант, «мечтательницей». Правда, бледная Присцилла с одухотворенным лицом оказалась той еще озорницей, любительницей розыгрышей и проказ, а живая, черноглазая Стелла, напротив, была фантазеркой и часто погружалась в мечты – такие же воздушные и радужные, как и у Энн.

После Рождественских каникул студенты Эйвонли прекратили по пятницам ездить домой и засели за учебу. К этому времени все учащиеся Королевской академии определились с выбором предметов и классов, и каждый выявил свою индивидуальность. Некоторые вещи стали очевидны. Все сошлись во мнении, что претендентов на медаль трое – Гилберт Блайт, Энн Ширли и Льюис Уилсон. С премией Эйвери дело обстояло сложнее, на нее претендовали шесть человек, и любой мог стать победителем. Судьба бронзовой медали по математике была практически решена – она по праву принадлежала толстому смешному деревенскому парню в латаном пальто с большим, выпуклым лбом.

Руби Джиллис признали в академии первой красавицей года. Среди студенток второго курса пальму первенства присудили Стелле Мейнард, однако нашлись и те (они были в меньшинстве), которые высказались в пользу Энн Ширли. У Этель Марр, по мнению знатоков, были самые стильные прически, а Джейн Эндрюс – простая, трудолюбивая, добросовестная Джейн – была первой по ведению домашнего хозяйства. Даже Джози Пай присвоили звание самого «острого язычка» академии. Так что можно сказать, что ученики мисс Стейси не затерялись на широкой академической арене.

Энн занималась усердно и упорно. Соперничество с Гилбертом Блайтом было таким же интенсивным, как и в школе (хотя в академии никто не знал о предыстории их отношений), но к нему уже не примешивалась горечь обиды. Энн не хотелось достичь победы только для того, чтобы унизить Гилберта, теперь ей хотелось в честной игре обойти достойного соперника. Победить – это прекрасно, но Энн знала, что, если она не будет первой, ничего страшного не случится.

Несмотря на большую загруженность, студенты находили время на отдых и развлечения. Энн часто проводила свободное время в «Бичвуде», регулярно обедала там по воскресеньям и посещала с мисс Барри церковь. Мисс Барри сама признавала, что она стареет, но ее черные глаза не утратили блеска, а язык остался таким же острым. Но она никогда не пускала его в ход при Энн, которая по-прежнему оставалась любимицей насмешливой старой дамы.

– Эта девочка-Энн становится все лучше, – говорила она. – От других девочек я устаю – они все похожи друг на друга и совсем не меняются. А в характере Энн, много разных оттенков, как у радуги, и каждый цвет поочередно становится самым красивым. Может, она и не такая забавная, какой была в детстве, но я не могу ее не любить, а мне нравятся люди, которые умеют заставить себя любить. Это избавляет меня от лишних усилий.

А потом пришла весна – и так неожиданно, что никто сразу этого не заметил. В Эйвонли майские цветы повылазили, где попало, даже в тех местах, где еще лежал снег, а леса и долины окутал зеленый туман молодой листвы. Но в Шарлоттауне усталые студенты Королевской академии думали и говорили только об экзаменах.

– Даже не верится, что учебный год подходит к концу, – сказала Энн. – Осенью казалось, что он закончится нескоро, – ведь впереди была долгая зима с лекциями и домашними заданиями. И вот, пожалуйста – на следующей неделе уже экзамены. Знаете, девочки, иногда мне кажется, что эти экзамены важнее всего, но, когда я смотрю на набухшие почки на каштанах и на туманный голубой свет в глубине улиц, экзамены перестают казаться мне такими уж важными.

Но Джейн, Руби и Джози, заскочившие вечером к Энн, так не думали. Близкие экзамены нависли над ними дамокловым мечом и были гораздо важнее, чем набухшие почки или майские цветы. Конечно, Энн бояться нечего – она в любом случае сдаст экзамены и может позволить себе преуменьшить их значение. Но когда от сдачи экзаменов зависит твое будущее (а именно так считали девушки), философствовать не приходится.

– За последние две недели я похудела на семь фунтов, – сказала со вздохом Джейн. – Что толку говорить – не волнуйся! Я все равно буду волноваться. Волнение даже помогает – когда волнуешься, кажется, что время проходит не зря. Было бы ужасно не получить лицензию, проучившись в академии всю зиму и потратив кучу денег.

– А мне все равно, – сказала Джози Пай. – Провалюсь в этом году – поступлю на следующий. Отец может мне это позволить. Кстати, Энн, мне сообщил Фрэнк Стокли, что, по словам профессора Тремейна, Гилберт Блайт наверняка получит медаль, а Эмили Клей – стипендию Эйвери.

– Возможно, это известие испортит мне настроение завтра, Джози, – засмеялась Энн, – но сейчас, когда я знаю, что в лощине у Зеленых Крыш распускаются фиаки, а вдоль Тропы Влюбленных поднимают свои маленькие головки папоротники, меня мало волнует, получу я стипендию Эйвери или нет. Я сделала все, что могла, и поняла, что такое «радость борьбы». Прекрасно стараться и выигрывать, но так же достойно стараться и проигрывать. Давайте не будем сейчас говорить об экзаменах. Лучше взгляните на арку бледно-зеленого неба над теми домами и представьте себе, как выглядит небо над лилово-темными буковыми лесами Эйвонли.

– Что ты наденешь, Джейн, на день вручения дипломов? – деловито спросила Руби.

Джейн и Джози одновременно ответили на этот вопрос, и дальше разговор пошел о модных нарядах. А Энн оперлась локтями на подоконник, прислонилась щекой к руке, задумчиво устремила глаза поверх городских крыш и шпилей на дивный купол закатного неба и предалась мечтам о будущем со всем оптимизмом юности. Предстоящие годы манили ее своими возможностями, и каждый из них вплетал розу надежды в бессмертный венок жизни.

Глава 36
Триумф и мечта

Утром того дня, когда результаты экзаменов должны были обнародовать и вывесить на доске объявлений Королевской академии, Энн и Джейн вместе шли по улице. Джейн радостно улыбалась: экзамены сданы, и она была уверена, что по меньшей мере прошла дальше. Подробности Джейн не волновали – у нее не было особых амбиций, и вся суета вокруг экзаменов оставляла ее равнодушной. За все, что мы получаем или чего добиваемся в этом мире, надо платить, и хотя иметь амбиции хорошо, но, чтобы их реализовать, нужно потрудиться, и тут не обойдешься без самоотречения, тревог и разочарований. Энн была бледная и молчаливая. Через десять минут она узнает, кто выиграл медаль, а кто – стипендию Эйвери. И, казалось, кроме этих десяти минут, нет ничего, что имело бы право называться Временем.

– Конечно, какой-то из двух призов ты обязательно выиграешь, – уверенно произнесла Джейн. Нельзя было представить, чтобы кто-то мог опередить ее подругу – это было бы несправедливо.

– На стипендию Эйвери я даже не надеюсь, – сказала Энн. – Все говорят, что ее получит Эмили Клей. И я не собираюсь со всех ног мчаться к доске объявлений, чтобы первой увидеть результаты. У меня духу не хватит. Я пойду сразу в гардеробную для девочек. А ты, Джейн, прочти результаты, пожалуйста, и скажи мне, что там. И умоляю, во имя нашей давней дружбы, сделай это как можно быстрее. Если я потерпела неудачу, так прямо и скажи, не пытайся смягчить эту новость. Только не жалей меня. Обещай мне это, Джейн.

Джейн торжественно обещала все в точности исполнить, но, как оказалось, необходимости в таком обещании не было. Когда они взошли по ступеням в Королевскую академию, холл был полон юношей, которые несли на руках Гилберта Блайта и истошно вопили: «Ура! Блайт – медалист!»

На мгновение Энн испытала тошнотворную горечь поражения и разочарования. Итак, она проиграла, и Гилберт победил! Мэтью расстроится – он не сомневался в ее победе.

И вдруг!

Раздался крик:

– Трижды ура мисс Ширли, выигравшей стипендию Эйвери!

– О, Энн, – охнула Джейн, когда они вбежали в гардеробную, приветствуемые восторженными криками. – Энн, я так горжусь тобой! Разве это не чудесно?

Их окружили девушки. Энн оказалась в центре ликующей группы и принимала поздравления. Ее хлопали по плечам, крепко жали руки, тянули, толкали, обнимали, и среди всего этого гвалта Энн улучила момент, чтобы шепнуть Джейн: «А как обрадуются Марилла и Мэтью! Нужно сразу же сообщить им новости!»

Следующим важным событием стало вручение дипломов. Оно проходило в большом актовом зале академии. Там читали лекции и эссе, пели песни, вручали дипломы, премии и медали.

Мэтью и Марилла сидели в зале. Все их внимание было приковано только к одной студентке – высокой девушке в бледно-зеленом платье с раскрасневшимся лицом и горящими глазами, она читала со сцены свое эссе, признанное лучшим. В зале перешептывались: это она выиграла стипендию Эйвери.

– Думаю, теперь, Марилла, ты радуешься, что мы оставили ее у себя? – прошептал Мэтью. Это были первые слова, которые он произнес после того, как вошел в зал и дождался конца выступления Энн.

– Я не один раз радовалась этому и прежде, – возразила Марилла. – Любишь ты, Мэтью Катберт, сыпать соль на рану, вспоминая прошлые ошибки.

Сидевшая позади мисс Барри наклонилась вперед и ткнула зонтиком Мариллу в спину.

– Ну что, гордитесь девочкой-Энн? Я горжусь, – сказала она.

Тем же вечером Энн в сопровождении Мэтью и Мариллы приехала в Эйвонли. Она не была дома с апреля и не могла больше ждать ни дня. Расцвели яблони, все вокруг было молодым и свежим. Диана уже ждала ее в Зеленых Крышах. Оказавшись в своей светлой комнате с цветущей розой на подоконнике, куда ее поставила Марилла, Энн огляделась и издала глубокий счастливый вздох.

– О, Диана, как хорошо вернуться домой! Как радостно видеть верхушки елей на фоне розоватого неба, и цветущий белый сад, и постаревшую Снежную Королеву. Как прекрасно пахнет мята! А эта чайная роза, в ней все – и песня, и надежда, и молитва. И какое счастье видеть тебя, Диана!

– Я думала, ты теперь больше любишь Стеллу Мейнард, – с упреком произнесла Диана. – Так мне сказала Джози Пай. По ее словам, ты сходишь по ней с ума.

Энн рассмеялась и осыпала Диану увядшими «июньскими лилиями» из своего букета.

– Стелла Мейнард – прекраснейшая девушка на свете, и с ней может посоперничать только одна – это ты, – сказала Энн. – Я люблю тебя еще больше, чем раньше, и мне столько надо тебе рассказать. Но сейчас для меня радость – просто сидеть и смотреть на тебя. Я устала – устала быть трудолюбивой и целеустремленной. Завтра я собираюсь провести хотя бы два часа, валяясь в саду на траве и ни о чем не думая.

– Ты так много сделала, Энн. Думаю, теперь, когда ты выиграла стипендию Эйвери, ты не пойдешь работать учителем?

– Нет. В сентябре я поеду в Редмонд. Разве это не замечательно? К этому времени после трех восхитительных, золотых месяцев каникул у меня появятся новые цели. Джейн и Руби станут учителями. Как прекрасно, что все мы достойно преодолели учебный год – даже Муди Сперджен и Джози Пай!

– Джейн уже предложили преподавать в школе Ньюбриджа, – сказала Диана. – Гилберт Блайт тоже пойдет в учителя. Ничего другого ему не остается. У его отца нет возможности оплатить университет, поэтому Гилберту придется зарабатывать на учебу самому. Думаю, он будет работать в нашей школе, если мисс Эймс решит уйти.

Энн с удивлением и огорчением выслушала эту новость. Ничего не зная о ситуации в семье Гилберта, она полагала, что он тоже будет учиться в Редмонде. Что она будет делать без их мобилизующего соперничества? Не будет ли учеба, пусть и в университете с перспективой получения настоящей степени, скучной без такого соперника?

На следующее утро за завтраком Энн обратила внимание, что Мэтью плохо выглядит и сильно поседел с прошлого года.

– Марилла, – неуверенно начала Энн, когда Мэтью вышел, – как чувствует себя Мэтью? Он здоров?

– Не могу этого сказать, – проговорила Марилла встревоженным голосом. – Он совсем себя не щадит, и этой весной у него было несколько сердечных приступов. Я серьезно забеспокоилась, но потом ему стало немного лучше. Мы наняли добросовестного работника, и я надеюсь, что теперь он сможет отдохнуть и набраться сил. Особенно с твоим приездом. Ты всегда живительно на него действуешь.

Энн перегнулась через стол и взяла лицо Мариллы в свои ладони.

– Вы тоже не очень хорошо выглядите, Марилла. У вас усталый вид. Теперь, когда я здесь, дайте себе отдых. Мне нужен только один день, чтобы посетить любимые места, вспомнить старые мечты, а потом я возьму хозяйство в свои руки, и вы позвольте себе расслабиться.

Марилла ласково улыбнулась своей девочке.

– Дело не в работе, а в моей голове. Она болит все чаще – в области глаз. Доктор Спенсер подобрал мне новые очки, но и от них никакой пользы. Есть один известный окулист, он приедет на остров в конце июня, и доктор советует ему показаться. Наверное, я так и сделаю. Мне стало трудно читать или шить. А вот ты Энн – молодец, добилась таких успехов в Королевской академии. Получить лицензию учителя первой категории за один год, да еще выиграть стипендию Эйвери – что может быть лучше? Правда, миссис Линд говорит, что после взлета случаются падения, она вообще думает, что женщине не надо получать высшее образование – это якобы мешает ей исполнять исконно женские обязанности. Но я считаю, что она не права. Я упомянула о Рейчел и тут вспомнила… Ты слышала что-нибудь о банке Эбби в последнее время, Энн?

– Ходят слухи, что его дела плохи, – ответила Энн. – А что?

– Рейчел тоже это слышала. Она приходила к нам на прошлой неделе и сказала, что о таком поговаривают. Мэтью забеспокоился. Все наши сбережения хранятся в этом банке – до последнего пенни. Поначалу я советовала Мэтью положить деньги в Сберегательный банк, но старый мистер Эбби был большим другом нашего отца, и отец всегда хранил сбережения в его банке. И Мэтью ответил, что банк во главе с таким человеком заслуживает доверия.

– Думаю, он давно уже номинальный глава банка, – сказала Энн. – Мистер Эбби – очень старый человек, и всем в банке заправляют его племянники.

– Вот и Рейчел говорит то же самое. Услышав это, я попросила Мэтью забрать наши деньги, и он обещал подумать. Однако мистер Рассел заверил его вчера, что с банком все в порядке.

Энн провела прекрасный день на природе. Она навсегда сохранила его в памяти – этот яркий, полный солнца день, такой светлый, что, казалось, тень в нем невозможна, все заполнено буйным цветением. Несколько благословенных часов Энн провела в саду, потом посетила Ключ Дриады, Ивняк, Фиалковую долину, зашла в пасторский дом, поговорила по душам с миссис Аллен, а вечером пошла по Тропе Влюбленных с Мэтью, чтобы пригнать коров с дальнего пастбища. Лес был озарен лучами закатного солнца, его теплый свет лился с запада сквозь просветы в горах. Мэтью шел медленно, с поникшей головой. Высокая и стройная Энн приноравливалась к его неспешной походке.

– Вы сегодня слишком много и тяжело работали, Мэтью, – укоризненно произнесла она. – Вам надо беречь себя.

– У меня это плохо получается, – сказал Мэтью, открывая загон, чтобы пропустить коров. – Я просто старею и забываю следить за собой. Я всегда много работал, и мне трудно измениться.

– Если бы вы тогда взяли вместо меня из приюта мальчика, – сказала с тоской Энн, – он помогал бы вам и избавил от тяжелой работы. Как бы я хотела быть этим мальчиком, чтобы снять с вас часть забот.

– Я не променял бы тебя и на дюжину мальчиков, Энн, – сказал Мэтью, поглаживая ее руку. – Разве мальчик выиграл стипендию Эйвери? Это сделала девочка, моя девочка… девочка, которой я горжусь.

Входя во двор, он улыбнулся ей своей застенчивой улыбкой. Эта улыбка осталась с ней и дальше – когда она вошла в свою комнату и долго сидела у открытого окна, вспоминая прошлое и мечтая о будущем. За окном окутанная белым туманом красовалась в лунном свете Снежная Королева, распевали лягушки в болоте за Яблоневым Косогором. Энн навсегда запомнила серебристую, мирную красоту и ароматное спокойствие этой ночи. Это была последняя ночь перед тем, как в ее жизнь вошло горе и жизнь перестала быть такой, как прежде, ибо ее коснулась холодная, священная тайна.

Глава 37
Жнец, чье имя – смерть

– Мэтью…Мэтью… что с тобой? Ты не заболел?

Голос Мариллы звучал тревожно. Энн как раз вошла в коридор с охапкой белых нарциссов в руках (еще долго Энн не будет выносить ни вида, ни запаха нарциссов), услышала взволнованный голос Мариллы и увидела стоящего в дверях Мэтью. Он сжимал в руке газету, лицо его странно искривилось и стало совсем серым. Энн выронила цветы и бросилась к нему одновременно с Мариллой. Но они не успели его подхватить, и Мэтью рухнул на порог.

– Он потерял сознание. – Марилла дышала с трудом. – Энн, беги за Мартином – скорее, скорее! Он в сарае.

Мартин, наемный работник, только что привезший почту, сразу побежал за доктором, крикнув по дороге мистеру и миссис Барри о несчастье. У них как раз находилась миссис Линд, и они все вместе поспешили в Зеленые Крыши. Тем временем Энн и Марилла тщетно пытались привести Мэтью в чувство.

Миссис Линд вежливо отодвинула обеих, пощупала у Мэтью пульс, а затем приложила ухо к сердцу. Она печально обвела взглядом присутствующих, на ее глазах выступили слезы.

– О, Марилла, – скорбно произнесла она. – Думаю, ему уже ничем не поможешь.

– Миссис Линд, вы ведь не думаете… не можете думать, что Мэтью… – Энн была не в силах произнести ужасные слова, она страшно побледнела и пошатнулась.

– Дитя мое, боюсь, что случилось худшее. Посмотри на его лицо. Я часто видела такое выражение, его ни с чем не спутаешь.

Энн взглянула на дорогое, спокойное лицо, уже отмеченное печатью Смерти.

Пришедший доктор сказал, что смерть наступила мгновенно и, скорее всего, безболезненно. Ее могло вызвать сильное потрясение, внезапный шок. Как выяснилось, причина крылась в привезенной Мартином газете, которую Мэтью держал в руке. Там писали о крахе банка Эбби.

Печальная новость быстро распространилась по Эйвонли, весь день друзья и соседи тянулись к Зеленым Крышам, чтобы поклониться покойнику и утешить живых. Впервые застенчивый, тихий Мэтью Катберт оказался в центре внимания, коронованный Ее Величеством Смертью.

Когда тихая ночь окутала Зеленые Крыши, старый дом замолк и успокоился. В гостиной лежал в гробу Мэтью, длинные седые волосы окаймляли его спокойное лицо, а на губах играла добрая улыбка, словно он спал и видел прекрасные сны. Его окружали цветы – нежные, старомодные цветы, посаженные еще его матерью в день свадьбы. К этим цветам Мэтью испытывал потаенную, нежную любовь. Энн собрала их и принесла к гробу. Ее сухие, полные страдания глаза сверкали на бледном лице. Это все, что она могла сделать для него.

Барри и миссис Линд провели этот вечер в Зеленых Крышах. Диана пришла в комнату под крышей, где у окна стояла Энн, и мягко спросила:

– Энн, милая моя, хочешь, я останусь с тобой на ночь?

– Спасибо, Диана, – сказала серьезно Энн. – Прошу, не обижайся, но сейчас я хочу побыть одна. Мне не страшно. Весь этот день я провела среди людей, но сейчас мне хочется побыть в тишине и попытаться осознать случившееся. Пока мне это не удается. Иногда кажется, что Мэтью не мог умереть, но потом приходит мысль, что он умер давно, и с тех пор во мне поселилась эту ужасная тупая боль.

Диана не совсем понимала, что хочет сказать подруга. Ей была понятнее безудержная, ничем не сдерживаемая боль Мариллы, которая сметала ее многолетнюю привычку к сдержанности, чем молчаливое страдание Энн. Но она послушно ушла, оставив Энн наедине с ее первым настоящим горем.

Энн надеялась, что, оставшись в одиночестве, она даст волю слезам. Ей казалось чудовищным, что она не пролила ни одной слезы по Мэтью, которого любила всей душой и который всегда был добр к ней. Мэтью, с которым еще вчера она возвращалась на закате домой, теперь лежал внизу в темной комнате с этим ужасным спокойствием на челе. Но слезы так и не шли, даже когда она стояла в темноте у окна на коленях и молилась, устремив взор на звезды над холмами. Слез не было – одна только мучительная тупая боль, ни на минуту ее не оставляющая. С ней Энн и заснула, измученная тяжелым днем, полным переживаний и скорби.

Ночью она проснулась, в комнате было темно и тихо, и тут горестной волной на нее накатила память о вчерашнем дне. Перед глазами Энн возникло улыбающееся лицо Мэтью, когда они расставались у калитки, а в ушах звучал его голос: «Моя девочка… девочка, которой я горжусь». И тут у нее ручьем хлынули слезы. Марилла услышала этот горький плач и поднялась наверх, чтобы ее утешить.

– Ну, будет, будет… успокойся, милая. Его уже не вернешь. Неправильно так терзать себя. Я и раньше это знала, но сегодня сдержаться не смогла. Он всегда был мне хорошим, добрым братом… но Богу лучше знать.

– О, дайте мне поплакать, Марилла, – рыдала Энн. – Когда плачешь, не так больно. Побудьте немного со мной, обнимите меня. Я не хотела, чтобы со мной осталась Диана, она очень хорошая, добрая и милая, но это не ее горе – она не сможет понять моей скорби и помочь мне. Это наше горе – ваше и мое. О, Марилла, как мы будем без него жить?

– Мы есть друг у друга, Энн. Не знаю, как я выдержала бы это, не будь тебя рядом. Может, я была с тобой строга и сурова, но ты не должна думать, что я любила тебя меньше Мэтью. Я хочу сказать тебе это сейчас, пока могу. Мне всегда было трудно произнести рвущиеся из сердца слова, но в тяжелые времена это легче сделать. Я люблю тебя так сильно, как любила бы родную дочь, и с твоего появления в Зеленых Крышах ты стала моими радостью и утешением.

Спустя два дня Мэтью Катберта вынесли из родного дома, и он навсегда расстался с полями, где много трудился, с садом, который любил, и с посаженными им деревьями. И Эйвонли вернулся к своему обычному мирному существованию, даже в Зеленых Крышах все пошло своим чередом, работа не прекращалась, обязанности выполнялись, хотя всегда с болезненным ощущением утраты. Энн, у которой эта потеря была первой, с печалью недоумевала: разве можно жить как прежде, без Мэтью? Она ощущала нечто вроде стыда и угрызений совести за то, что солнце все так же всходит над ельником, в саду распускаются бледно-розовые бутоны, при виде которых ее охватывает прежняя радость, ей приятны приходы Дианы и ее веселые рассказы, вызывающие у Энн улыбку и смех. Короче говоря, цветущий сад, любовь и дружба не утратили власти над ее сердцем и воображением. Жизнь настойчиво призывала ее к себе множеством голосов.

– Кажется, будто мы предаем Мэтью, испытывая радость, несмотря на то что он умер, – задумчиво сказала Энн миссис Аллен, когда они гуляли в пасторском саду. – Я очень скучаю по нему… все время… и все же, миссис Аллен, мир и жизнь по-прежнему кажутся мне прекрасными и интересными. Сегодня Диана сказала что-то смешное, и я рассмеялась. И сейчас корю себя за этот смех.

– Мэтью любил слушать твой смех, и ему нравилось, что тебе жизнь в радость, – мягко сказала миссис Аллен. – Сейчас его с нами нет, но, верю, ему по-прежнему это приятно. Не надо противиться целительному влиянию природы – я в этом уверена. Но твои чувства мне понятны. Думаю, все такое переживают. Нам неприятна мысль, что нас может что-то радовать, когда дорогой нам человек не может разделить радость с нами. Нам кажется, что мы его предаем, если начинаем проявлять интерес к жизни.

– Сегодня днем я была на кладбище и посадила на могиле Мэтью розовый куст, – произнесла задумчиво Энн. – Это отросток от мелкой белой розы, которую его мать много лет назад привезла из Шотландии. Мэтью очень любил эти розы – маленькие цветки с нежным запахом на колючем стебле. Мне доставило радость посадить куст на его могиле – казалось, его обрадует близость этих цветов. Надеюсь, на небе его окружают такие цветы. Возможно, души маленьких белых роз, которые он так благоговейно любил из года в год, встретят его там. Ну, мне пора домой. Марилла сейчас одна, и в сумерках ей одиноко.

– Боюсь, ей будет еще более одиноко, когда ты уедешь в университет, – сказала миссис Аллен.

Энн ничего не ответила и, попрощавшись, медленно пошла домой в Зеленые Крыши. Марилла сидела на крыльце, Энн села рядом. Дверь в дом была открыта, ее подпирала большая розовая раковина, в ее глубине скрывалось нечто, напоминавшее морские закаты.

Энн сорвала несколько веточек бледно-желтой жимолости и воткнула в волосы. Девушке нравился тонкий аромат, исходивший воздушным благословением при каждом ее движении.

– В твое отсутствие приходил доктор Спенсер, – сказала Марилла. – Сказал, что окулист, о котором он говорил, будет завтра в городе, и настоятельно рекомендовал показаться ему. Я собираюсь поехать, чтобы разобраться наконец с этим. Если приезжий доктор подберет мне нужные очки, я буду более чем благодарна. Ты согласишься остаться здесь за хозяйку, пока меня не будет? Мартин отвезет меня в город, а тебе нужно будет погладить белье и что-нибудь испечь.

– Я все сделаю. Диана составит мне компанию. Управлюсь и с глажкой, и с выпечкой – не бойтесь, что я опять накрахмалю носовые платки или добавлю в пирог лекарство.

Марилла рассмеялась.

– Да, в свое время ты много чего натворила. Все время попадала в какие-нибудь переделки. Иногда мне казалось, что ты не в своем уме. Помнишь, как ты покрасила волосы?

– Да уж. Это не забудешь, – улыбнулась Энн, дотрагиваясь до тяжелой косы, оплетавшей изящную головку. – Сейчас я посмеиваюсь, когда вспоминаю, как переживала из-за цвета волос, но быстро останавливаюсь: ведь я по-настоящему страдала из-за рыжих волос и веснушек. Веснушки сошли, а люди так добры, что называют теперь мои волосы каштановыми. Все – кроме Джози Пай. Еще вчера она сказала, что, на ее взгляд, цвет моих волос стал ярко-рыжим. «Хотя, возможно, – прибавила она, – это особенно бросается в глаза на фоне черного платья». И еще она спросила, привыкают ли рыжеволосые люди к цвету своих волос. Знаете, Марилла, я, наверное, перестану пытаться полюбить Джози Пай. Один раз я уже предприняла попытку – почти героическую – ее полюбить, но, похоже, это невозможно.

– Джози из семейства Пай, – резко сказала Марилла. – Уже поэтому она не может быть приятной особой. Возможно, такие люди почему-то нужны в обществе, но лично я не понимаю, какую пользу может принести чертополох. Джози тоже собирается учительствовать?

– Нет. Следующий год она проведет в Королевской академии, как Муди Сперджен и Чарли Слоун. Преподавать будут Джейн и Руби, обе уже устроились – Джейн в Ньюбридже, а Руби где-то в западной части острова.

– Гилберт Блайт тоже пойдет в учителя?

– Да, – был краткий ответ.

– Какой красивый юноша, – сказала рассеянно Марилла. – Я видела его в церкви на воскресной службе – он очень рослый и вид мужественный. Он очень похож на своего отца в том же возрасте. Джон Блайт был хорошим молодым человеком. Мы с ним дружили. Люди называли его моим ухажером.

Энн посмотрела на Мариллу с живым интересом.

– О, Марилла… И что же случилось?.. Почему вы…

– Мы поссорились. Когда он попросил прощения, я его не простила, слишком разозлилась. Решила повременить и простить чуть позже. Мне хотелось его наказать. А он не вернулся. Все Блайты – гордецы. Мне было грустно. После я жалела, что его не простила, когда была возможность.

– В вашей жизни тоже была романтика, – сказала мягко Энн.

– Можно и так сказать. Хотя, глядя на меня, в это трудно поверить. По внешнему виду судить нельзя. Все давно забыли обо мне и Джоне. Да я и сама забыла. Но все вдруг вспомнилось, когда я увидела в прошлое воскресенье Гилберта.

Глава 38
Крутой поворот

На следующий день Марилла уехала в город и только к вечеру была дома. Энн проводила Диану до Яблоневого Косогора и, когда вернулась, застала Мариллу, сидящую за кухонным столом с опущенной на руки головой. Вид у нее был такой отрешенный, что у Энн защемило сердце. Раньше она никогда не видела, чтобы Марилла пребывала в унынии.

– Вы очень устали, Марилла?

– Да… нет… не знаю, – проговорила Марилла слабым голосом. – Думаю, устала, но дело совсем не в этом.

– Вы были у окулиста? Что он сказал? – забеспокоилась Энн.

– Я с ним виделась. Он внимательно проверил мои глаза и сказал, что мне нельзя читать, шить и выполнять работу, при которой большая нагрузка на зрение. И если я постараюсь не плакать и буду носить очки, которые он дал, мои глаза хуже не станут, а головные боли прекратятся. Но, если я не последую его совету, через полгода полностью ослепну. Ослепну! Энн, только подумай!

Энн испуганно вскрикнула и потом минуту молчала. Казалось, у нее отнялся язык. Наконец, набравшись духу, она заговорила прерывающимся голосом:

– Марилла, не думайте о плохом. Доктор дал вам надежду. Если будете осторожны, зрение не утратите, и, если очки исцелят вас от головной боли, это вообще будет прекрасно.

– Я бы так не сказала, – горько произнесла Марилла. – Если я не смогу читать, шить и делать все, что привыкла, для чего мне жить? Это та же слепота или смерть. А что до плача – оставшись одна, я просто не смогу удержаться от слез. Но какой толк говорить об этом. Лучше приготовь мне чашку чая, дорогая. Я совсем без сил. И, пожалуйста, никому ни слова. Я просто не вынесу, если сюда потекут люди с вопросами, сочувствием и советами.

После того, как Марилла поела, Энн убедила ее лечь в постель, а сама поднялась к себе и села в темноте у окна. На сердце было тяжело, из глаз лились слезы. Как все переменилось с той ночи после ее возвращения, когда она так же сидела здесь у окна. Сколько горя и боли вошло с тех пор в ее жизнь. Тогда ее переполняли радость, светлые надежды, будущее обещало так много. Казалось, с той ночи прошли годы! Однако, когда Энн легла спать, на ее губах заиграла улыбка, а в сердце воцарился мир. Она поняла и отважно приняла свой долг, и долг стал ее другом, как бывает всегда, когда мы искренне его встречаем.

Спустя несколько дней Марилла медленно вошла в дом со двора, где она какое-то время говорила с мужчиной, в котором Энн узнала некоего Сэдлера из Кармоди. О чем же они говорили, если Марилла пришла с печальным лицом?

– Марилла, что понадобилось у нас мистеру Сэдлеру?

Марилла села у окна и посмотрела на Энн. Несмотря на запрет окулиста, в ее глазах стояли слезы, голос дрожал:

– Он услышал, что я продаю Зеленые Крыши, и хочет их купить.

– Купить? Зеленые Крыши? – Энн подумала, что ослышалась. – О, Марилла, вы не станете продавать Зеленые Крыши.

– А что мне делать, Энн? Я все продумала. Если б не эта напасть с глазами, я сохранила бы хозяйство, наняв хорошего помощника. Но при нынешнем положении дел это невозможно. Я могу полностью потерять зрение и в любом случае не способна вести хозяйство. Не ожидала, что доживу до того, что придется продавать родной дом. Но со временем все тут придет в упадок, и тогда уж никто не захочет его купить. Все наши накопления до последнего цента хранились в том рухнувшем банке, еще придется выплачивать долги, оставшиеся с осени. Миссис Линд советует ферму продать и поселиться у кого-нибудь – скорее всего, у нее. Продажа фермы много денег не принесет – ферма небольшая, да и постройки все старые. Но на мой век хватит. Слава богу, что ты выиграла стипендию, Энн. Прости, что тебе некуда будет приезжать на каникулы. Но ничего не поделать. Уверена, ты как-нибудь справишься.

Марилла сорвалась на рыдания.

– Вам не придется продавать Зеленые Крыши, – решительно заявила Энн.

– Как бы мне этого хотелось, но ты сама все видишь. Я не могу жить здесь одна. С ума сойду от тоски и одиночества. И зрение будет все больше падать.

– Вы не останетесь здесь одна, Марилла. Я буду с вами. Я не поеду в Редмонд.

– Не поедешь в Редмонд! – Марилла обратила к Энн свое измученное лицо. – Что ты такое говоришь?

– То, что вы слышите. Я откажусь от стипендии. Тем вечером, когда вы приехали из города, я так решила. Не думаете же вы, Марилла, что я оставлю вас в беде после всего, что вы для меня сделали. Последнее время я много думала и строила планы. Сейчас я ими с вами поделюсь. Мистер Барри хочет арендовать ферму на следующий год – так что по этому поводу можно не беспокоиться. А я буду учительствовать. Я подала прошение в нашу школу, однако не уверена, что меня возьмут: попечители совета обещали это место Гилберту Блайту. Но я могу устроиться в школу Кармоди – об этом мне сказал мистер Блэр вчера вечером в магазине. Конечно, работать там не так удобно, как в местной школе. Но я могу жить дома и ездить каждый день в Кармоди, по крайней мере в теплое время года. А зимой буду приезжать домой по пятницам, для этого надо держать лошадь. Я все продумала, Марилла. Буду читать вам вслух, чтобы вы не падали духом. Тоскливо вам не будет, и одна вы не будете. Заживем здесь спокойно и счастливо вдвоем – вы и я.

Марилле казалось, что она спит.

– Конечно, с тобой мне было бы лучше, Энн. Но я не позволю тебе принести эту жертву ради меня. Это несправедливо.

– Какой вздор! – весело рассмеялась Энн. – Нет никакой жертвы. Ничего не может быть хуже утраты Зеленых Крыш, ничего не ранило бы меня сильнее. Мы должны сохранить этот прекрасный старый дом. Я уже все решила, Марилла. В Редмонд я не еду, останусь здесь и стану учителем. И не надо обо мне беспокоиться.

– Но твои цели, устремления…

– Ничего не пропало. Мои амбиции сохранились. Только цель теперь другая. Я хочу быть хорошим учителем и еще хочу, чтобы вы сохранили зрение. Кроме того, я собираюсь заниматься дома и самостоятельно пройти университетскую программу. У меня куча планов, Марилла. Я неделю их вынашивала. Здесь я могу отдать жизни все лучшее, что во мне есть, и верю, что все вернется с лихвой. Когда я окончила Королевскую академию, мне казалось, что будущее – это прямая дорога, расстилающаяся предо мной на много миль веред. Теперь в ней обозначился крутой поворот. Я не знаю, что ждет меня за этим поворотом, но верю – что-то очень хорошее. И в самом повороте таится очарование. Мне интересно знать, какая за ним лежит дорога, есть ли там такое же зеленое великолепие, мягкая игра света и тени, какие там пейзажи, какие красоты, какие простираются холмы и долины.

– Не могу допустить, чтобы ты отказалась от своего счастливого шанса, – сказала Марилла, имея в виду стипендию.

– Но вы не сможете помешать. Мне шестнадцать с половиной лет, и я «упрямая, как мул», по выражению миссис Линд, – сказала со смехом Энн. – И не вздумайте меня жалеть, Марилла. Я этого не хочу, да и повода нет. Сама мысль остаться в Зеленых Крышах делает меня счастливой. Никто не полюбит это место сильнее, чем мы с вами, поэтому нам надо его сохранить.

– Да благословит тебя Господь, девочка, – сказала Марилла, сдаваясь. – Ты словно вдохнула в меня новую жизнь. Наверное, мне следует настаивать, чтобы ты поехала в университет, но я не могу и даже не буду пытаться это делать. Все будет так, как ты сама решишь.

Когда по Эйвонли поползли слухи, что Энн Ширли не продолжит учебу в университете и останется работать в школе, мнения по этому поводу разделились. Большинство жителей, не знавших о заболевании Мариллы, сочли такой поступок глупостью. Миссис Аллен не была в их числе. Она поддержала решение Энн, чем вызвала у девушки слезы радости. Миссис Линд тоже его одобрила. Однажды вечером она пришла в Зеленые Крыши и застала Энн и Мариллу, сидящих на ступенях крыльца. Теплые, ароматные летние сумерки окутывали их. Им нравилось сидеть там вечерами, следить, как белые мотыльки порхают в саду и вдыхать свежий, влажный запах мяты.

С долгим вздохом усталости и облегчения миссис Рейчел опустила свое тучное тело на каменную скамью, рядом с которой росли высокие розовые и желтые мальвы.

– Как же приятно сидеть. Я сегодня за весь день ни разу не присела, а двести фунтов – нелегкая ноша для ног. Не быть толстой, Марилла, – это милость Божия. Надеюсь, вы это цените. Я слышала, что ты, Энн, отказалась от мысли учиться в университете. Рада это слышать. Ты получила достаточно знаний для женщины. Я не доверяю девушкам, которые едут наравне с парнями в университеты и там забивают свои головы латинским и греческим языками и прочей ерундой.

– Но я все равно собираюсь учить латинский и греческий, – смеясь, сказала Энн. – Я пройду университетский гуманитарный курс на дому – здесь, в Зеленых Крышах, и ничего не потеряю.

Миссис Линд воздела руки в праведном гневе.

– Энн Ширли, ты погубишь себя.

– Вовсе нет. Это будет мне поддержкой. Однако из кожи вон лезть не собираюсь. Как говорит жена пастора миссис Аллен, во всем должна быть умеренность. Долгими зимними вечерами у меня будет много свободного времени, а к рукоделию у меня нет способностей. Ведь я буду работать в Кармоди.

– Не знала этого. Я думала, ты будешь преподавать в нашей школе. Попечители школьного совета решили отдать эту должность тебе.

– Что вы говорите, миссис Линд! – удивленно вскричала Энн, вскакивая на ноги. – Разве это место не обещали Гилберту Блайту?

– Обещали. Но как только Гилберт услышал, что ты тоже подала заявку, он явился на заседание попечительского совета – оно состоялось вчера вечером – и сказал, что забирает заявление и рекомендует взять на работу тебя. Кажется, он будет вести занятия в Уайт-Сэндз. Гилберт, видно, знал, что ты хочешь остаться с Мариллой. Думаю, он по-настоящему добрый и чуткий человек. Такое самопожертвование. Ему придется оплачивать пансион в Уайт-Сэндз, а все знают, что он хочет накопить денег на университетское образование. В результате попечительский совет решил взять тебя. Я до смерти обрадовалась, когда пришел Томас и рассказал мне об этом.

– Но как я могу согласиться? – пробормотала Энн. – Я хочу сказать… как я могу принять такую жертву от Гилберта…

– Ничего изменить нельзя. Он уже подписал договор с попечительским советом Уайт-Сэндз. И если ты откажешься от освободившегося места, пользы ему от этого не будет. Конечно, нужно соглашаться. Сейчас, когда никто из семейства Пай в школе не учится, дела у тебя пойдут хорошо. Джози была последней – та еще штучка! Последние двадцать лет дети Пай всегда учились в нашей школе, и, думаю, их основная миссия на земле – мучить учителей, чтобы тем жизнь медом не казалась. О, боже! Что означают эти вспышки и мигания в окне Барри?

– Это Диана зовет меня, – рассмеялась Энн. – Мы сохранили прежний обычай – переговариваться сигналами. Простите, нужно к ней сбегать – узнать, что случилось.

Энн легко, как дикая козочка, сбежала по склону, поросшему клевером, и скрылась в тени елей Зачарованного Леса. Миссис Линд снисходительно смотрела ей вслед.

– Сколько в ней еще детского…

– Но взрослого гораздо больше, – возразила Марилла, у которой в голосе вдруг прорезалась прежняя суровость.

Суровость теперь не была определяющей чертой ее характера. Об этом миссис Линд сообщила Томасу тем же вечером:

– Вот что я тебе скажу. У Мариллы Катберт характер стал мягче.

На следующий день Энн пошла на маленькое кладбище Эйвонли, чтобы положить свежие цветы на могилу Мэтью и полить шотландскую розу. Она пробыла там до сумерек, ей нравились тишина и покой этого уединенного места, где шелест тополей напоминал спокойный дружеский голос, а шепот травы на ветру успокаивал и утешал. Наконец она покинула кладбище и пошла вниз по склону большого холма к Озеру Мерцающих Вод. Солнце уже село, и перед ней раскинулся сказочным видением Эйвонли – «обитель древнего покоя»^[11]. Свежий воздух был напоен сладостным ароматом клевера, его приносил ветер с полей. Огоньки домов весело мигали среди густых приусадебных деревьев. Вдали раскинулось затянутое лиловым туманом море, слышался непрерывный рокот волн. На западе небо окрасилось в чудесные цветовые сочетания, это великолепие отражалось в озере нежнейшими оттенками. От такой красоты у Энн сильнее забилось сердце, и она распахнула навстречу свою душу.

– Старый добрый мир, – прошептала она, – ты прекрасен, и я рада, что живу на земле.

На половине тропы, спускающейся с холма, у ворот усадьбы Блайтов показался высокий юноша. Он шел и что-то насвистывал. Это был Гилберт. При виде Энн он перестал свистеть, вежливо приподнял шляпу и, скорее всего, прошел бы мимо, если б Энн его не остановила и не протянула руку.

– Гилберт, – проговорила она, залившись краской. – Я хочу поблагодарить тебя за то, что ты уступил мне место в школе. Это благородно с твоей стороны, и знай – я это ценю.

Гилберт горячо пожал протянутую руку.

– Ничего особенного я не сделал, Энн. Я рад оказать тебе эту маленькую услугу. Теперь мы можем стать друзьями? Ты простила мне старые грехи?

Энн рассмеялась, безуспешно пытаясь отнять руку.

– Я простила тебя еще тогда у озера, хотя и не знала этого. Какой же упертой ослицей я была! И если начистоту – с тех пор я много раз жалела, что мы тогда не помирились.

– Теперь мы будем лучшими друзьями, – сказал сияющий Гилберт. – Нам предопределено быть друзьями. Ты долго противилась судьбе, но, я знаю, мы во многом можем помочь друг другу. Ты ведь собираешься учиться дальше? Я тоже. Пойдем. Я провожу тебя домой.

Марилла с любопытством взглянула на Энн, когда та вошла в кухню.

– С кем это ты шла по тропе, Энн?

– С Гилбертом Блайтом, – ответила Энн, со стыдом чувствуя, что заливается румянцем. – Я встретила его на холме Барри.

– Не знала, что вы с Гилбертом такие хорошие друзья. Вы разговаривали у ворот с полчаса, не меньше, – сказала Марилла, сдержанно улыбаясь.

– Мы не были друзьями, были скорее хорошими врагами. Но теперь решили, что разумнее в будущем дружить. А что, мы действительно разговаривали полчаса? Мне казалось – всего несколько минут. Но мы столько интересных бесед пропустили за эти пять лет, Марилла. Надо наверстывать.

Вечером Энн долго сидела у окна с ощущением радости в душе. Ветер нежно перебирал ветки вишни, запах мяты поднимался к окну. Звезды мерцали над вершинами елей в долине, а в просвете между деревьями виднелся свет в окне Дианы.

Со времени возвращения из Королевской академии горизонты Энн сузились. Но, если впереди осталась узкая тропа под ногами, девушка знала, что цветы тихого счастья распустятся вдоль нее. С Энн остается интересная работа, достойные устремления и настоящая дружба, никто не отнимет у нее воображение и идеальный мир грез. И на дороге всегда есть поворот!

тихо прошептала Энн.

Примечания

1

Строка из стихотворения Роберта Браунинга (1812–1889), известного английского поэта.

(обратно)

2

Джордж Гордон Байрон. «Паломничество Чайльд-Гарольда», 4 песнь, строфа 59. Перевод В. Левика.

(обратно)

3

Стихотворение Роуз Хартвик Торп (1850–1939), написанное в 1867 г.

(обратно)

4

Псалом Давида, 19.

(обратно)

5

«Мармион» (1808) – роман в стихах английского и шотландского романиста и поэта Вальтера Скотта (1771–1832).

(обратно)

6

Перевод Василия Бетаки.

(обратно)

7

Псалом 18.

(обратно)

8

Из «Опыта о критике» – поэмы известного английского поэта Александра Поупа (1688–1744), пер. А. Субботина.

(обратно)

9

Цитата из романа в стихах «Аврора Ли» выдающейся английской поэтессы Элизабет Баррет Браунинг (1806–1861).

(обратно)

10

Стихотворение Вальтера Скотта.

(обратно)

11

Из стихотворения «Дворец искусств» английского поэта Альфреда Теннисона (1809–1892).

(обратно)

12

Из «Песни Пиппы» английского поэта Роберта Браунинга (1812–1889). Перевод Н.С. Гумилева.

(обратно)

Оглавление

Глава 1 Миссис Рейчел Линд удивляется

Глава 2 Мэтью Катберт удивляется

Глава 3 Марилла Катберт удивляется

Глава 4 Утро в Зеленых Крышах

Глава 5 История Энн

Глава 6 Марилла принимает решение

Глава 7 Энн молится

Глава 8 Воспитание Энн начинается

Глава 9 Миссис Рейчел Линд приходит в ужас

Глава 10 Энн приносит извинения

Глава 11 Энн делится впечатлениями от воскресной школы

Глава 12 Торжественная клятва и обещание

Глава 13 Прелесть предвкушения

Глава 14 Энн раскаивается

Глава 15 Буря в стакане воды

Глава 16 Приглашение Дианы на чай заканчивается трагически

Глава 17 Новый интерес в жизни

Глава 18 Энн спешит на помощь

Глава 19 Концерт. Катастрофа. Чистосердечное признание

Глава 20 Воображение дает сбой

Глава 21 Новое направление в кулинарии

Глава 22 Энн получает приглашение на чай

Глава 23 Стараясь сохранить достоинство, Энн попадает в беду

Глава 24 Мисс Стейси и ее ученики готовят концерт

Глава 25 Мэтью настаивает на пышных рукавах

Глава 26 Рождение литературного клуба

Глава 27 Суета и томление духа

Глава 28 Несчастная Лилейная Дева

Глава 29 Важный этап в жизни Энн

Глава 30 Создание подготовительного класса

Глава 31 Там, где ручей встречается с рекой

Глава 32 Список поступивших известен

Глава 32 Концерт в Отеле

Глава 34 Ученица Королевской Академии

Глава 35 Зима в Королевской Академии

Глава 36 Триумф и мечта

Глава 37 Жнец, чье имя – смерть

Глава 38 Крутой поворот