Русские писатели — апостолы свободы (fb2)

- Русские писатели — апостолы свободы 225K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Софья Николаевна Шиль (С. Орловский)

С. Орловский
(Шиль, Софья Николаевна)
Русские писатели — апостолы свободы

I

Наши писатели всегда были апостолами свободы и человеколюбия.

Это значит, что когда они брали в руки перо и писали, сердце их было переполнено не желаньем славы, не желаньем богатства и почета, но великой любовью к своему народу.

Народ был обездолен, он проходил свою жизнь путем страданий и лишений. Чем тяжелее были народные цепи, чем больше слез проливал труженик на свой насущный хлеб, — тем сильнее разгоралась любовь писателей и тем смелее звучало их слово, как медный колокол набата.

Этим могучим словом долгие годы поддерживалась надежда и мужество в сердцах людей.

Быть апостолом значит — не только провозглашать учение правды и любви, но провозглашать его бесстрашно, с готовностью принять казнь за свою проповедь. Так после Христа проходили по городам и селам Его апостолы, несли слова братства во все страны и принимали за свой подвиг проповеди — страшные мучения и смерть.

Наши писатели столько страдали за свои книги, так смело ратовали за свободу и человеколюбие, что скорбный их список можно сравнить с летописью о христианских мучениках.

Они тоже готовы были смертью запечатлеть свой подвиг любви к народу, и враги народа втайне дивились их мужеству и еще больше боялись их. Преследовать писателей стало законом — в царской России. К словам их придирались, искали в них тайный смысл. За каждым шагом писателей следили, как будто за врагами. И действительно, будучи друзьями угнетенного народа, они могли быть только врагами правительства. Нет таких мучений, которым не подвергали бы писателей слуги царского правительства. На долю писателей выпадали унижение, доносы и тайный надзор, их письма перехватывались и читались жандармами; их жилища подвергались обыскам. Их сажали за малейшее свободное слово под арест, их высылали, над ними глумились и издевались. Их судили за правду их пламенных слов, ссылали в Сибирь, на каторгу, ввергали в казематы крепостей, где они умирали, или откуда выходили разбитыми, больными старцами, — их казнили дважды, как Кондратия Рылеева.

Наши писатели были первыми верными друзьями народа, они были бесстрашными апостолами его освобождения.

Потому мы так любим их книги, как величайшее сокровище России, ее гордость и путеводную звезду. Потому мы так чтим их память, будто это наши собственные «святые», и если святость полагать в любви к человечеству и к свободе, то наши писатели вполне заслужили народную любовь подвигом своего слова и своей жизни.

Теперь, ценою крови и ценою долгих-долгих лет мученичества, мы, наконец, стали свободными. Что же? Исчезла для нас прелесть и святость нашей литературы? Становится ли она пожелтевшей страницей, которую бросают на ветер, потому что давно прочли ее и теперь ею не интересуются?

Нет.

Книги наших писателей, как были, так и останутся для народа драгоценной святыней. Это тот нерукотворный храм, куда всегда мы будем стремиться, потому что там раздается слово любви и братского милосердия. В этом храме в несказанной красоте покоятся сокровища высоких мыслей. Какое золото, какое серебро, какие драгоценные камни, изумруды и алмазы — могут сравниться с ними? Если мы хотим, чтобы наш народ был не последним, а одним из первых в семье народов мира, мы должны изучать книги наших писателей и наполнить нашу душу тем дыханием свободы и человеколюбия, которым проникнуто каждое их слово.

Они писали кровью своего сердца, и всею жизнью готовы были пожертвовать, чтобы сказать то, что совесть приказывала им говорить.

Потому не только книги наших великих поэтов для нас драгоценны. Мы должны с малых лет повторять их имена, мы должны знакомиться с историей их жизни и свято чтить ее. Мы должны изучать их жизнь, внимательно и усердно собирать все, что известно о них; мы должны их знать так, как будто сами жили с ними. Так хороший сын, похоронив отца, не бросает за дверь его старых писем, его дневников, его любимых книг, — а, наоборот, бережно собирает все в одно место и запирает на ключ; и всегда помнит, что хотя и умер отец, но не совсем, и не может совсем умереть, — но живет бессмертно в любви и памяти сына.

Так в любви и памяти русского народа бессмертно и вечно будут жить его великие писатели.

II

Это служение своему народу началось среди наших писателей давно.

Можно сказать, что как только проснулась мысль на Руси, и люди, озирая свою жизнь, стали искать: почему она такая скудная и горькая? — с той поры и пошли попытки высказать свой совет и свою боль, свои надежды и свое негодование. Даже в Московской Руси при всем невежестве и застое народа, поднимали бесстрашно свой голос лучшие люди. Писали и говорили против московской татарщины не только свои, коренные русские люди, но также иностранцы, которым еще тягостнее и отвратительнее была азиатчина, в какой томилась страна.

Иностранцы приходили в Москву с желаньем просветить народ, который так странно жил: боялся Запада, считал всех других христиан, кроме себя, еретиками и нехристями, погибал в невежестве и духвной лени, считал обряды — религией, жил грязно, пьяно и развратно. Иностранцы видели, что народ не плох, а даровит и умен, — только условия его жизни таковы, что он застыл в вековечной спячке.

Так пришли на Русь ученый грек Максим и ученый серб Юрий Крижанич. Оба они не вернулись на родину. Оба погибли в полудиком Московском государстве. Им московские люди не простили того, что они осудили их азиатскую жизнь и говорили против нее. И грека Максима, принесшего драгоценные дары греческой образованности, и серба Крижанича, первого славянофила, который мечтал о союзе и братстве всех славян, — обоих их погубила Московская Русь. Оба без вести погибли в ссылке, и никому на Руси не было стыдно, никто даже не пожалел их и не поник головою перед таким позором, — что задушили жизнь двух просвещенных друзей русского народа, изо всех сил старавшихся помочь ему вырваться из той глубокой ямы невежества, в которой он жалко прозябал.

Но то была старая, Московская Русь. Она смотрела подозрительно на новшества. Она отмежевалась от всего мира и самодовольно считала себя превыше всех других народов.

Однако, пробил час ее конца.

Необходимость заставила Московскую Русь променять свое старое на европейское новое.

Как громоносная буря разразились над русской землей мятежи, войны и преобразования Петра I. В Европу было, наконец, «прорублено окно». Пахнуло в затхлый дом свежим ветром, и зашевелилась жизнь, заснувшая по углам.

Казалось бы, пришел, наконец, праздник и для русской мысли. В новой России неужели должен будет погибнуть писатель, если он дерзнет сказать правду в своих книгах? Ведь так было в старину. А теперь — Россия стала европейским государством! Неужели Петру I и его наследникам на престол великой империи не дорого будет услышать свободное слово подданного, который желает родине добра?

Как смутная тень в сумерках, едва выступает перед нами личность крестьянина Ивана Посошкова, современника Петра I.

Кто был этот удивительный человек? Как мало мы знаем о нем, и верно никогда не узнаем всех подробностей его жизни! Он оставил нам только свою замечательную книгу: «Книгу о скудности и богатстве». Иван Посошков не был поэтом. Его дух не был волнуем красотою, — он не был рожден для того, чтобы творить красоту. Другие мысли и чувства волновали его. Его суровой душе близка была настоящая, будничная жизнь народа, скудость и богатство этой будничной жизни.

Иван Посошков учился грамоте по старому; он был начетчик московской церковной письменности. От славянской азбуки, от Часослова и Псалтыря он уже сам ушел, самоучкою, далеко вперед. Он стал первым русским экономистом: он глубоко размышлял об основах русского хозяйства. Этот замечательный человек не был даже знаком с наукою Запада, он сам дошел до своих умозаключений. Все, что он обдумал, так прекрасно и так одиноко, он написал в своей «Книге о скудости и богатстве». Откуда в народе богатство бывает, и откуда бедность? Вот какой трудный и сложный вопрос поставил себе Иван Посошков. На него он дает свой ответ в этой книге. Она замечательна. Как силен язык этого самоучки, как он меток! А еще не пришел великий Ломоносов… Какое богатство мысли у крестьянина, не прочитавшего ни одного научного труда западных ученых! Какие важные государственные вопросы затронуты им! Иван Посошков предлагает план, как переустроить всю русскую жизнь. Он так смел, что указывает на меры решительные; он не боится стоять за права и за свободу крестьянства. Он — не только искатель безбедной жизни, он искатель также и христианской правды.

Иван Посошков умер в Петропавловской крепости в 1726 году, просидев в ней 5 месяцев. Что испытал прежде, нежели попал в тюрьму? Как страдал и умирал?.. Как мог Петр I, царь-преобразователь, названный «Великим», — так жестоко расправиться с человеком, который захотел помочь ему своим советом, своим чудесным, ярким, творческим умом? «Книга о скудости и богатстве» не должна ли была принести крестьянину-самоучке почетное положение в государстве, дать ему должность, где он мог бы блистать своим умом и приносить великую пользу? При Петре самостоятельные, мыслящие люди неужели были обречены на гибель?.. Да!.. Даровитый самоучка, Иван Посошков, был ввергнут в крепость, как преступник, томился в ней и умер горькою смертью узника.

Прошли года, прошли смуты после смерти Петра I и императорским престолом завладела Екатерина II.

Понемногу образование пускало корни в русской жизни. Теперь образованный человек не был уже так одинок, как будто он жил один в пустыне. Любитель книги и просвещения мог надеяться, что его поймут два-три человека. Он мог надеяться, что найдет друзей. Конечно, рассчитывать на все общество было невозможно. Русские люди заимствовали только внешний облик европейца. Под этой внешностью все осталось старое: привычки пьянства, невежества, рабства, неряшества и лени. Страшная несправедливость была законом жизни. Вельможи, любовники Екатерины II, проедали и пропивали за одним обедом тысячи рублей. Крестьяне были рабами, и с каждым годом рабов становилось больше. Судьи брали взятки и решали дела только в пользу тех, кто им много платил.

При Екатерине II два писателя смело подняли свой голос в защиту угнетенного народа. Оба они пострадали за такую отвагу. Их талант, их жизненные силы, их ум и горячая любовь к родине не были использованы в полной мере. Вместо того, чтобы преклониться перед ними, — вместо того, чтобы поставить их примером и образцом для всего народа — обоих ввергли в тюрьмы и обоим искалечили жизнь.

Первый из них был Николай Иванович Новиков, знаменитый писатель — масон^[1] (родился в 1744 г., умер в 1818 году).

Новиков писал в журналах: «Трутень», «Живописец», «Кошелек» которые он сам издавал в Петербурге, один за другим; так как гнев Екатерины II обрушивался на смелые речи, и приходилось журналы прикрывать. Екатерина II сама выступала писательницей. Ее журнал назывался «Всякая Всячина». Она осмеивала щегольство и подражание всему французскому в жизни вельмож и дворян. Ее насмешка над нравами была веселая и легкая. Того же хотела она от писателей. Но писатели считали маловажным то, о чем она говорила на страницах «Всякой Всячины». Писатели видели в русской жизни страшное и отвратительное; их смех звучал как удар хлыстом, в этом смехе слышалось негодование и страдание. Впереди всех таких писателей-сатириков шел Новиков. Его сатира беспощадно высмеивала беспутство вельмож и продажность судей. Его картины сельской жизни были картинами горькой нищеты и одичания народа. Его смех разил, как молния. Екатерине II неприятно было такое обличение русской жизни. Она желала быть пышной, блестящей императрицей, желала, чтобы все признавали русскую жизнь благополучной, а ее — матерью народа.

Новиков не имел сил бороться с нею. Журналы приходилось закрывать один за другим. Его пригласили в Москву, просили принять на себя ведение типографии при университете. Он согласился и покинул навсегда Петербург.

В Москве кипучая деятельность Новикова собрала вокруг него всех друзей просвещения. Он стал душою обширного круга людей, которые стремились работать на пользу народа. Новиков был принят членом в масонскую ложу. Он учредил «Дружеское Ученое Общество», цель которого была — просвещение народа. Он положил начало «Типографической Компании»; она выпускала в свет великое множество книг ученых и учебных. Книги эти рассылались по училищам, шли в провинцию. Так впервые на Руси появились в изобилии полезные и всем по цене доступные книги. Новиковым была открыта в Москве первая публичная библиотека, были учреждены больницы, аптеки. Он не забыл своего долга, как писатель. В журнале «Покоящийся Трудолюбец» он смело писал против крепостного права.

Ближайшими друзьями Новикова, его сотрудниками и соратниками были московские масоны: Иван Тургенев, Гамалея, Лопухин, Шварц и другие. Могучая сила создавалась из союза этих людей — лучших людей своего времени.

Когда великий голод поразил внутренние области России, эта кучка самоотверженных людей посвятила все свои силы облегчению участи голодавших и умиравших с голоду крестьян.

Новиков и его друзья работали на благо народа, как истинные его покровители. Они не искали себе славы. Они печатали книги и продавали их по самой дешевой цене, только бы увеличивалось число охотников до чтения на Руси. В бедные училища книги отправлялись даром. Юноши, кончавшие в те годы Московский университет и знавшие иностранные языки, могли немедля достать себе работу, как переводчики, в «Дружеском Обществе». Каждый талантливый и работающий человек находил там поддержку.

Наш знаменитый историк Ключевский так определяет значение Новикова и его кружка друзей:

«Сквозь вызванную им усиленную работу переводчиков, сочинителей, типографий, книжных лавок, книг, журналов и возбужденные ими толки, — стало пробиваться то, с чем еще незнакомо было русское просвещенное общество: „общественное мнение“».

Это общественное мнение было за угнетенный народ, а не в пользу Екатерины II и ее расточительного, пышного, развратного двора.

Екатерина II понимала это и решила жестоко отомстить главному деятелю Москвы — Новикову.

Она стала шаг за шагом преследовать все его дела и начинания. Приходилось все бросать и закрывать. Она обвинила самого Новикова в отпадении от веры и поручила архиепископу Платону исповедовать его. Платон нашел в себе достаточно мужества, чтобы ответить так: «Молю Всещедрого Бога, чтобы во всем мире были христиане таковые, как Новиков». Однако, ответ епископа не утишил гнева Екатерины. Она давно решила покончить с великим другом народа и только ждала случая. По ее приказу к Новикову нагрянули власти с обыском, а его самого предали суду, как преступника. Новиков был подвергнут страшной пытке и присужден к заключению в Шлиссельбургскую крепость на 15 лет. Вместе с ним самоотверженно пошел в крепость его молодой друг доктор Багрянский. Это было в 1792 году. Через 4 года воцарился Павел I. Новиков был выпущен на свободу; ему приказано было безвыездно жить в своем имении Авдотьине, Московской губернии. Какова была горесть друзей великого человека, когда они встретили его! Перед ними стоял согнувшийся, дряхлый старик. Силы его были сломлены; болезни удручали изнуренное тело. Так прожил он до самой своей смерти, двадцать лет, почти не оставляя своего села Авдотьина.

Если бы не жестокая расправа Екатерины II, сколько добра народу, сколько полезных дел мог бы совершить за эти двадцать лет Николай Иванович Новиков! Какой источник просвещения был безжалостно затоптан тяжелой пятой!..

Второй друг народа во времена Екатерины II был Александр Николаевич Радищев (род. в 1749 г., умер в 1802 году).

Радищев был истинным апостолом свободы. Имя его не забудется, покуда звучит русская речь.

Радищев получил блестящее образование, учился несколько лет за границей. Он был врач и философ, он изучил историю и государственные науки. Он знал пять языков, кроме своего родного. Когда он вернулся из-за границы в Петербург, то оказалось, что дела ему на родине никакого нет. Не странно ли это? Не следовало ли такому человеку поручить важные государственные дела? Но Екатерина II поручала их своим любовникам, часто совсем невежественным. Она только на словах любила просвещение. И так, Радищев поступил в военную службу, потом в ведомство торговли, потом в таможню. Он оказывал влияние на людей своей высокой честностью. Но духовные силы его не были вовсе использованы. Мысли одна другой важнее теснились в нем, они рвались наружу. Он не мог молчать, видя ясно перед собою все безобразие русской жизни.

Екатерина II разрешила в 1790 году открывать вольные типографии.

Радищев немедленно воспользовался указом, завел свою типографию и отпечатал в ней свою книгу, плод долгих дум, — «Путешествие из Петербурга в Москву».

Форма путешествия, любимая тогдашними писателями, как нельзя лучше подошла к замыслу Радищева. Он описывает свое путешествие на лошадях, разговоры с ямщиками, со встречными на почтовых станциях, с народом. Он рассказывает, что видел в дороге. Перед нами развертывается яркая картина русской жизни. Перед нами ужасы крепостного права, страшная гибель людей, темное невежество, пьянство и разврат. Радищев часто прерывает рассказ горькими восклицаниями. Мы чувствуем, как глубоко потрясен он своим рассказом. Его волнение заражает и нас. Мы скорбим вместе с ним, мы любим его и любим пламенную правду его слов. В начале книги Радищев выставил стих из старинной поэмы: «Чудище абло, озорно, огромно, стозевно и лаяй». Книга должна дать ответ на эти слова. Что же для Радищева «огромное, озорное чудище?» Крепостное ли право? Дошедшее ли до преступлений самодержавие? Радищев — республиканец; он — друг свободы, он за народовластие, за общий для всех закон. «Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человеческими уязвлена стала!». «Человек родится в мире равен во всем другому. Все имеем одинаковые члены, все имеем разум и волю». Так рассуждал Радищев. Каково же было ему, другу людей, видеть рабство в родной земле! «Земледельцы и доднесь между нами рабы; забыли в них человека!.. Кто же к ниве ближайшее имеет право, как не делатель ее?.. Может ли государство, где две трети граждан лишены гражданского звания, назваться блаженным?.. Назовем ли блаженною страну, где сто гордых граждан утопают в роскоши, а тысячи не имеют надежного пропитания, ни собственного крова от зноя и мороза?.. Звери алчные, пиявицы ненасытные! Что крестьянину мы оставляем? То, чего отнять не можем, — воздух. Да, один воздух… О, горестная участь многих миллионов! Конец твой сокрыт еще от взора внучат моих!».

Душа великого человека, уязвленная страданиями при виде рабской доли народа, искала причины такого бедствия. Причина была одна: власть царей, забывших свой долг перед народом. Вельможи, стеною стоявшие у царского престола, не допускали освобождения даровых своих работников; они были опорой царя; как мог царь лишить своих верных слуг богатства и власти над крестьян нами?

Потому с таким пламенным, гневом обрушивается Радищев на самодержавие.

Во «Сне» он видит себя владыкою, окруженным льстивыми придворными. Они славят своего царя, называют его мудрым, щедрым, великим. Поодаль стоит женщина; в ее глазах — презрение и негодование, она скорбно вздыхает и молчит. Кто сия? — вопрошает владыка. — Странница, нам неизвестная, именует себя Прямовзорой. — Странница подходит к царю и предлагает ему снять с его глаз бельма. Она прикасается к его глазам и снимает с них пленку. «Ты видишь, — говорит она, — что ты был слеп совершенно. Я есмь Истина… Един раз являюся я царям во все время их царствования, да познают меня в истинном виде… Бди убо, да паки не удалюся от тебя». Она предостерегает царя, чтоб он не верил лести вельмож. «Всяк, порицающий царя в самовластии его, есть странник земли, где все перед ним трепещет… Но таковые твердые сердца бывают редки; едва един в целом столетии явится на светском ристалище… Но обрати теперь взоры на себя и на предстоящих тебе!» Царь ощутил в своем сердце небывалую радость. Он взглянул на свои одежды и ужаснулся. Он был весь в крови и в грязи, слезы несчастных блестели на его платье. Он взглянул на придворных и увидел их злобу, коварство, хищность. Он увидел, что щедроты его изливаются на богатого, на льстеца, на предателя, на убийцу.

Вещим своим взором Радищев видел в будущем другую, счастливую и свободную Россию. «Блажен, живущий в мечтании!» Тем ненавистнее была для него тогдашняя жизнь. Он, как ветхозаветный пророк, грозно обличает Екатерину, самодержавие, крепостное право, — и предсказывает, что русский народ завоюет свободу, восстанет «от самой тягости порабощения». Наступит час, когда последняя капля переполнит сосуд; терпение народа истощится, он свергнет с себя вековые цепи.

Как описать гнев Екатерины II, когда она с пером в руках сидела над смелой книгой, где вся ложь, весь блеск и пышность ее царствования были преданы суровому суду?

Радищев был приговорен к смертной казни за измену отечеству. Его заперли в Петропавловскую крепость. Казнь была заменена ссылкой в Сибирь, в Илимский острог.

В Сибири Радищев стал благодетелем своей округе, как врач и друг всех несчастных. Он изучал природу Сибири, делал наблюдения над климатом. Он много писал, стараясь в постоянных трудах заглушить свою тоску.

По воцарении Павла I в 1796 году, вместе с Новиковым был прощен и Радищев. В царствование Александра I он работал над составлением новых законов и удивлял всех своею горячностью, «молодостью своих седин». Он составил план нововведений в государстве. Этот план был так смел, что председатель комиссии сделал ему строгое внушение и упомянул о Сибири: не хочет ли он вновь туда попасть? Потрясенный угрозою, Радищев вернулся домой, принял яду и умер в страшных мучениях.

«Радищев, рабства враг, цензуры избежал», — сказал про него Пушкин. Как могло это быть, когда книга «Путешествие из Петербурга в Москву» была уничтожена палачом, как величайшая опасность для страны? Как мог избежать запрещения власти несчастный писатель? Очень просто. Радищев, когда над ним разразилась гроза, успел спасти рукопись. Друзья тоже спрятали, как святыню, свои экземпляры опальной книги от глаз сыщиков и доносчиков. С этих книг стали приготовлять рукописные списки. Списки ходили по всей России. Охотно платили 25 рублей, чтобы только получить ее на один час. Так, по рукописи, прочитали знаменитую книгу все образованные русские люди. Она не погибла. Она принесла свои плоды. Имя Радищева стало священным. Когда Пушкин писал свое стихотворение «Памятник», он сначала выразился так: «И долго буду тем любезен я народу… что вслед Радищеву восславил я свободу и к милосердию воззвал».

Мы читаем книгу Радищева, как исповедь прекрасной пламенной души, которая не могла примириться с рабством родного народа. И теперь еще, когда крепостных нет, и когда наступили дни свободы, книга Радищева волнует и привлекает нас, несмотря на старинный язык. Как прекрасен в начале ее знаменитый «Сон», когда перед писателем является видение истины; как глубоки мысли его о воспитании детей, — невольно вспоминаешь, что сыновья обожали своего отца и с благоговением берегли после его смерти память о нем и его труды.

III

Радищев умер в царствование Александра I, в самом его начале, когда молодой царь мечтал о созыве народных представителей и о переустройстве всей русской жизни.

Эти мечты так и остались мечтами. Чтобы их осуществить, нужны были великие и строгие труды, на которые царь был неспособен. Александр I увлекся войнами с Наполеоном, своей славой, ушел далеко от горькой русской жизни, которая оставалась все тою же рабской жизнью, без света, без справедливости. После грозного восстания Пугачева (1772 г.) крестьянство, усмиренное жестокой расправой, притихло; однако, постоянно то тут, то там вспыхивали волнения. Когда Наполеон двинул свои рати на Россию, народ встал, как один человек, грудью своею защищая родину. Солдаты думали, что наградою будет освобождение крестьян. Они ошиблись. Наоборот, жить стало еще труднее. Царь предоставил управление внутренними делами грубому Аракчееву. Железная рука этого невежественного человека лежала над всеми. Аракчеев придумал неслыханную дотоле вещь — военные поселения. Так назывались деревни, где мужики считались солдатами, должны были постоянно упражняться в военном искусстве. Вся жизнь таких деревень, жизнь мужчин, женщин и детей была скована множеством военных законов и приказов. За неисполнение их следовало жестокое наказание. По мысли Аракчеева, всю Россию надобно было превратить постепенно в одну огромную солдатскую казарму.

Когда наши войска, победив Наполеона, из прекрасных городов и селений Европы возвращались на родину, их ждали невеселые картины. Один из офицеров, декабрист Якушкин, в своих воспоминаниях рассказывает так:

Его полк вместе с другими морем на кораблях вернулся в Россию. Высадка была в одном из приморских городков Финского залива. Первое, что увидели воины, со слезами радости ступая на родную землю — были безобразия жандармов, жестоко разгонявших толпу, собравшуюся для встречи победоносных войск.

Молодые образованные офицеры, прожив в Западной Европе и узнав западную жизнь, — не могли примириться с ужасным положением дел в России. Среди них начался ропот. Образовалось тайное общество «Союз Благоденствия» (1818 г.).

В «Союз Благоденствия» вступил цвет молодого офицерства и служилого дворянства. Молодые люди проводили в жизнь устав союза. Они занимали судейские должности, чтобы неподкупной честностью своей показать, чем бывает истинный судья. Они учили солдат грамоте. Они распространяли мысли о законной гражданской жизни. Просуществовав несколько лет, «Союз Благоденствия» распался на два тайных общества: Северное и Южное. Целью обществ было политическое обновление России.

Среди членов этих тайных обществ находились писатели той поры. Из поэтов и романистов были членами Рылеев, Кюхельбекер, Одоевский, Бестужев. Из писателей-экономистов вступил в его ряды Николай Тургенев, сын того Тургенева, который при Екатерине II работал с Новиковым.

Из писателей-декабристов остановимся на Рылееве и Тургеневе.

Рылеев к концу наполеоновских войн был молодым офицером. Он принадлежал к масонской ложе «Пламенеющей Звезды». Его стихи: «К временщику» поразили неслыханною дерзостью: молодой поэт громил Аракчеева!.. Оставив военную службу, Рылеев принял должность судьи. Его неподкупная справедливость составила ему славу. С юных лет он много писал, как будто предчувствовал, что жизнь его будет коротка. Он издавал сборники (альманахи) «Полярная Звезда». В альманахах печатал свои стихи и поэмы. Особенно привлекала его история. Он любил малороссийскую старину, свободолюбивых гетманов Малороссии. В 1823 году Рылеев вступил в «Северное Тайное Общество». Через год он стал его председателем; собрания происходили у него на квартире. Члены «Северного Общества» были горячие друзья народа. Они обсуждали вопрос об освобождении крестьян непременно с землею. Когда внезапно умер Александр I, решено было воспользоваться междуцарствием и требовать конституции, т. е. созыва народных представителей для новой законодательной работы. 14 декабря 1825 года в Петербурге на Сенатской площади некоторые полки подняли мятеж. Ими командовали офицеры, члены «Тайного Общества». Новый царь Николай I приказал без жалости стрелять в восставших. Офицеры были схвачены и заключены в Петропавловскую крепость.

Среди них был и Кондратий Федорович Рылеев.

12 июля 1826 г. Рылеев был казнен в числе пяти главных заговорщиков. Когда палачи вешали его, веревка оборвалась и он упал. В других странах в таком случае даруют жизнь, хотя бы и каторжанина. Но палач поднял его и вновь стал вешать.

Прекрасны стихи Рылеева. Они дышат свободой и силой. Долгое время их не разрешали печатать. Рылеев говорил про себя: «Я — не поэт, я — гражданин» Среди поэтов пушкинской поры, Рылеев самостоятелен, он сам по себе, ни на кого другого не похож. Пушкин очень любил его поэму «Войнаровский».

Этот поэт-революционер был в жизни человеком редким и обаятельным. Он обладал силою притягивать к себе все сердца. Один из декабристов, товарищ его по восстанию, писал о нем: «В его взгляде, в чертах его лица видна была одушевленная готовность на великие дела. Его речь была ясна, определенна и убежденна».

Так погиб на виселице поэт Рылеев, апостол русской свободы. Правительство думало, что страшными казнями и каторгой с корнем вырвало своеволие. Однако, оно ошибалось. Когда Рылеев принял мученическую смерть, уже народилось новое поколение бойцов, и уже подрастал другой поэт, Огарев, впоследствии посвятивший Рылееву горячие свои слова:

Другие поэты, вступившие в ряды мятежников, поплатились за свою любовь к свободе ссылкою. В изгнании горестно закончили они свои дни.

Николай Тургенев, про которого говорили: «Имя его равносильно с именами честности и чести», — был известен как автор научного труда о налогах в государстве. Он учился не только в России, но и за границей, как Радищев.

Он вступил членом в «Союз Благоденствия». В начале 1820 года в Петербурге было собрание Коренной Думы «Союза Благоденствия». Шли горячие прения. Был поставлен вопрос: что следует предпочесть для России: самодержавие или народовластие, — монархию или республику?.. Когда очередь дошла высказать мнение Николаю Тургеневу, он воскликнул: «Без рассуждения за президента (председателя республики)!» Все члены присоединились к его мнению и при голосовании единогласно высказались за республику.

Николай Тургенев был членом Думы Северного общества. Он написал план государственного переустройства. По этому плану в первую голову должно было быть проведено освобождение крестьян с землею. Затем он требовал равенства всех граждан перед законом, свободы печати и веры, учреждения Государственной Думы, ответственности министров, свободного гласного суда. В восстании на Сенатской площади в Петербурге 14 декабря 1825 года он не участвовал. Он вскоре уехал за границу. В его отсутствии его приговорили к смертной казни. Но Тургенев жил в свободной Англии. Англия не выдавала тех, кто жил под сенью ее свободы. Как ни желало русское правительство, чтобы выдали ему Николая Тургенева, оно не могло добиться этого. Так Николаю Тургеневу пришлось прожить долгую жизнь изгнанником. Но и вдали от России, все носил он в своем сердце и в своих верных думах ее скорбный, великий образ. Он написал на французском языке большое сочинение: «Россия и русские». Он хотел, чтобы в Европе узнали истину о России. Это сочинение было запрещено у нас до последних дней самодержавия. Еще в 1916 году не позволили его напечатать целиком.

Не будучи смелым революционером, как поэт Рылеев, Николай Тургенев, как ученый, всем весом своей научной мысли и научной работы помогал тому, чтоб мысль о свободе пустила крепкие корни среди русского образованного общества. Этой свободе он посвятил все свои труды.

Но вместо созыва народных представителей, русское общество должно было еще пережить усиление самодержавия. Оно должно было еще пережить долгие годы неслыханного гнета.

IV

Жизнь величайшего нашего поэта, жизнь Пушкина была изуродована и смята жестокостью того времени.

Он вырос, когда еще сияла заря «дней Александровых прекрасного начала». Он был другом декабристов и горестным свидетелем их гибели. Он писал им в каторжные их норы в Сибирь слова любви и утешения: «Во глубине сибирских руд храните гордое терпенье! Не пропадет ваш скорбный труд и дум высокое стремленье!» Он половину жизни своей провел в ссылке, а другую половину под тайным надзором полиции, потому что был весь — свобода, весь — непокорность, весь — дерзновение гения. В царствование Николая сумели его забрать в ежовые рукавицы.

Один наш ученый, академик Тихонравов, сказал: «Пушкин был как соловей в когтях у кошки».

Еще юношей, Пушкин жил в мечтах о близкой свободе:

Его земным очам не суждено было увидать ни свободного крестьянства, ни падения царской власти. Его собственная жизнь была этою властью задушена на вершине расцвета. Но своим духовным взором. Пушкин провидел в будущем великую свободу. Ей он посвящал свои пламенные стихи. Он знал твердо, что «придет она, заря пленительного счастья», он знал, что его великое имя и имя его друга Чаадаева «напишут на обломках самовластия». Он бесстрашно нападал на временщика Аракчеева. «Всей России притеснитель, а царю он — друг и брат!» Он воспевал «Кинжал», карающий злодеев; кинжал — тайный страж свободы, последний судья позора и обиды. В те дни, в Австрии, молодой студент Занд убил кинжалом врага народа. Пушкин в восхищении говорит, что могила казненного Занда — священна; ее все знают, ее никогда не забудут, хотя «горит на ней без надписи кинжал». Знаменитое стихотворение звучит, как звон набатного колокола, как удар меча, беспощадно и могуче. Своим «Кинжалом» Пушкин громко сказал, что если нет другого пути к освобождению народа, как только смерть врагам народа, то надо идти и по этому пути.

Гнев Александра I обрушился на молодого поэта. Ему грозила Сибирь. Друзья поспешили заступиться за него, и наказанием его была ссылка, сначала на юг, потом в Псковскую губернию.

Среди множества стихотворений Пушкина в прославление свободы, одно должно было в особенности раздражать Александра I. Это была ода Пушкина «Вольность». В ней Пушкин яркими словами описывал убиение императора Павла I его придворными. О замышлявшемся убийстве знал его сын Александр I и знала его жена-императрица. Но ни жена, ни сын не предупредили о заговоре царя. Они своим молчанием доказали, что были за одно с убийцами его. Несчастный Павел I, — человек, не лишенный добрых мыслей, но необузданный, подозрительный и жестокий, — был задушен ночью в своей спальне шайкой вельмож, которые ненавидели его за строгость и жаждали возвращения распущенности времен Екатерины. Этому страшному событию посвятил Пушкин свою оду «Вольность».

Он написал ее сильно и грозно:

Он обращается к государям и народам:

Он мысленно озирает многострадальную историю человечества:

Для Пушкина величие закона выше величия царя. В законе — сила правды, справедливости; в царских руках — грубая сила власти.

Один закон для всех, — для бедных и богатых, одна вольность и одни права для всех жителей, — вот светлая мечта Пушкина. Свободный гражданин добровольно несет свои обязанности и подчиняется законам. И царь должен быть ничем иным, как гражданином.

Пушкин вспоминает великую французскую революцию, когда в потоках крови утонула прежняя развратная, жестокая власть. Пушкин обращается к русской, истории. Он воскрешает в памяти недавнее прошлое, — зверское убийство императора Павла I его же вельможами и с ведома сына-наследника. Ужасом веет от его строк:

<…>

Пушкин увещает царей ― первыми склоняться главою перед законом, дать народам вольность и покой. Не могут охранить владык ни высокие стены, ни наказания, ни темницы, — их ждет грозный Божий суд.

В дни рабства, в дни молчанья и терпенья, — сладко было современникам читать стихи Пушкина. Радостно было читать, что уже во Франции

Радостно было верить, что и для родной Руси неизбежно должен настать день свободы, неизбежно должен пробить час ее вольности!

И кто же не знал тогда наизусть грозных, прекрасных стихов Пушкина? Он, как Радищев, стоял выше запрета. Цензура не пропускала стихов, — они тысячами рукописей расходились по всей Руси.

Прав был великий поэт, когда, подводя итог своей кипучей жизни, так определил свое значение:

Жизнь Пушкина была оборвана в самом пышном расцвете его творчества (1837 г.). Он был убит презренным человеком, представителем того знатного, бесстыдного общества, против которого он писал язвительные и горькие стихи.

Незадолго перед роковым концом Пушкина, вся читающая Россия была потрясена сочинением друга его юных лет, Чаадаева.

Слова Чаадаева среди страшного безмолвия — сковавшего всех после жестокой расправы царя с декабристами, — прозвучали как надгробное рыдание, как, похоронный звон над несчастной Русью.

Чаадаев уцелел от разгрома. Видя гибель друзей и торжество грубого самовластия, он пал духом и усомнился в самых силах своей родины.

Что такое Россия? — спрашивает себя Чаадаев. — Царские слуги возглашают: и прошедшее, и настоящее, и будущее России великолепны, она стоит на трех основах: на самодержавии, православии, крепостном праве (народности). Чаадаев отвертывается от этого самохвальства, от этой грубой лжи, и в горьких словах оплакивает Русь, ее прошлое и настоящее.

Он говорит:

«Мы никогда не шли вместе с другими народами, мы не принадлежали ни к одному из великих семейств человечества».

«Мы не имеем ничего».

«В самом начале у нас дикое варварство, потом — грубое суеверие, затем — жестокое, унизительное, владычество, следы которого в нашей жизни не изгладились и доныне».

«Мы растем, но не зреем».

«Общий закон человечества — не для нас. Отшельники в мире, мы ничего ему не дали. Мы не приобщили ни одной мысли к мыслям человечества, мы ничем не содействовали совершенствованию человеческого разумения».

«Уединившись в своих пустынях, мы не видали ничего, происходившего в Европе; мы не вмешивались в великое дело мира»…

Чаадаев замечает:

«Я не умею любить свое отечество с закрытыми глазами, с преклоненной головой, с запертыми устами… Я нахожу, что можно быть полезным отечеству только под условием ясно его видеть».

Гроза обрушилась на Чаадаева. Журнал, где была помещена его статья, был закрыт. Чаадаева объявили сумасшедшим и подвергли домашнему заключению.

Однако, обмануть русское образованное общество было уже не по силам царскому правительству. Никто ему не поверил. Все взволновались, все читали знаменитые «Письма Чаадаева», все спорили, все думали над ними. Среди общего оцепенения это был первый порыв свежего ветра, он предсказывал грядущую освободительную бурю.

V

Как ни душили просвещение, как ни казнили друзей свободы, все-таки не могли убить жизни. С каждым годом увеличивалось число образованных людей, и каждый из них был за народ и за вольность, а не за царя.

Студенты кончали университет, и как ни урезывали ученье, как ни сокращали прием, — год за годом выходили из университетов новые деятели.

Стало много писателей, они дружно шли к одной цели: своими книгами учили русских людей правильно понимать жизнь родной страны.

Один из них, Герцен, родившийся в тот год, когда Наполеон был в Москве (1812 г.), так писал о своей молодости:

«Жизнь моя сложилась рано, и я долго оставался молод. Воспоминания мои переходят за пределы царствования Николая I. Это им дает особый фон. Они освещены вечерней зарей другого, торжественного дня, полного надежд и стремлений. Я еще помню блестящий ряд молодых героев, неустрашимо и самонадеянно шедших вперед. В их числе шли поэты и воины, таланты во всех родах, — люди увенчанные лаврами и всевозможными ветками».

«Я помню появление в печати первых песен Онегина и первых сцен „Горе от ума“».

«Я помню, как, прерывая смех Грибоедова, ударял словно колокол на первой неделе поста, серьезный стих Рылеева»…

«И вся эта передовая рать, несшаяся вперед, одним днем сорвалась в пропасть и исчезла за глухим раскатом»…

«Я четырнадцатилетним мальчиком плакал о них, я обрекал себя на то, чтобы отомстить их гибель».

«Время светлых лиц и надежд, время светлого смеха и светлых слез кончилось… Начали показываться какие-то потерянные люди, несчастные, ненужные, — не знающие куда идти, не знающие ни цели, ни дороги, — но чувствующие, что так жить нельзя, — люди откуда-то оторванные и покинутые в опасном месте».

«Старшие из них были уцелевшие декабристы»…

Но сам Герцен не принадлежал к тем, кто смирился или потерялся. Его природа бойца за народ и за свободу не позволяла ему унывать. Как ни круто приходилось ему, он хранил в душе непобедимую отвагу.

«Несмотря на Аракчеева, на военные поселения, — Александровская эпоха была великим временем».

Это была эпоха основания университетов и лицеев, Пушкина и 1812 года, эпоха гражданского сознания… Юные, гордые силы были уже готовы выступить за гранитные берега. Грубый отпор (Николая I) осадил их, тяжелый гнет налег на все, сгущая, сосредоточивая, и все выросло в молчании. Юношеская самонадеянная мысль александровского времени смирилась, стала угрюмее — и стала серьезнее. Боясь светить ярко, светить сверх, — она, таясь, жгла внутри и иной раз светила вниз. Громкие речи заменяются тихим шепотом, подземная работа идет среди студентов. Живая мысль надевает рабскую маску, чтобы дать знак глазами; каждый намек, каждое слово прорвавшееся — становятся силой… Удивительное время наружного рабства и внутреннего освобождения!

«Настоящая история этого времени в двух-трех бедных профессорах, в нескольких студентах, в кучке журналистов».

Выступают в первые ряды бойцов за правду писатели и ученые, которых потом стали называть «людьми сороковых годов», так как главная их работа происходила в сороковых годах XIX века (до и после 1840 г.).

К числу этих писателей, апостолов человеколюбия и свободы, принадлежат и те, кто склонялся к совершенному духовному слиянию русской жизни с жизнью Западной Европы, и те, кто считал нужным охранять и наше самобытное. Первых назвали западниками, вторых — славянофилами.

Высота и сила мысли выдвинула этих писателей в первые ряды. Как будто среди мрака невежества вспыхнул далеко в вышине ярким своим пламенем маяк, — цель и спасение для всех погибающих и ищущих берега! Этот ослепительный маяк мысли бросал свои лучи далеко во все стороны. Вскоре не было уже на Руси ни одного уголка, куда бы не долетал его спасающий свет.

Западники вели на страницах книг и в собраниях жаркий спор со славянофилами. Эти споры помогали тем и другим уяснить себе главные вопросы: в чем смысл жизни, и в чем свобода? В чем должно заключаться развитие русского государства? Герцен-западник так описывает тогдашнее настроение писателей:

«Чувство безграничной любви к русскому народу обхватывало все существование… Мы, противники, смотрели в разные стороны, — а сердце было одно».

Из славянофилов самыми замечательными писателями, поборниками свободы, были братья Киреевские и братья Аксаковы.

Из западников огромное влияние оказали Грановский, Белинский, Бакунин и Герцен.

Грановский в самое мертвое время царствования Николая I был профессором в Московском университете. На лекциях перед студентами и в своих книгах Грановский призывал всех к работе мысли. Для Грановского ничего не могло быть выше свободной личности. Но для свободы нужно знание. Без знания, без науки нельзя себе представить светлую жизнь. Кротостью веяло от всего того, что говорил Грановский. Он сам был живым примером мудрости и благородства.

Еще большее влияние имел на современников Белинский.

Про него сказал поэт Некрасов, что он шел к истине «упорствуя, волнуясь и спеша».

Белинский был пламенным рыцарем добра: он всю жизнь боролся со злом и умер, надорвав свои силы.

Белинский посвятил свои книги одному главному вопросу: каковы истинные задачи человеческого существования? Он видит эти задачи в служении свободе и добру, в служении всему тому, что поднимает народ из тьмы невежества и предрассудков и уводит его на вершины знания, справедливости, свободы.

Когда великий сатирик Гоголь напечатал «Переписку с друзьями», где, как показалось Белинскому, защищал крепостное право и царских чиновников, — Белинский воспылал великим гневом. Кровью своего сердца писал он ему в ответ, прямо и открыто называя самодержавие несчастьем для русского народа, великим бедствием России. Это письмо Белинского во множестве списков быстро распространилось по всей стране. Его прямота и страстность зажигали ответный огонь в сердцах читателей. Долгое время письмо Белинского было как бы всенародным сокровищем, которое берегли как святыню. Белинскому грозила тюрьма и каторга, но ранняя смерть спасла его от рук тюремщиков (1848 г.). «Благо Белинскому, умершему во-время», — горестно сказал Грановский. Долгое время самое имя Белинского было под запретом.

Александр Иванович Герцен тоже поплатился за свое свободолюбие.

Когда юношей, с другом своим Огаревым, он давал клятву отомстить за смерть декабристов, — он как бы предугадывал свою бурную судьбу.

Со студенческой скамьи попав в ссылку, Герцен долго томился в изгнании. Наконец, получил разрешение проживать в Москве. Молодой писатель сразу завоевал себе славу в кружках московских западников и славянофилов, как первейший умница и спорщик. Все выдающиеся люди того времени были близки с ним. Из романов Герцена особенно нравились «Сорока-воровка» и «Кто виноват?» В «Сороке-воровке» описаны ужасы крепостничества. По смерти отца, в 1847 г., Герцен уехал за границу. Ему не суждено было вернуться. За границею Герцен сходился с передовыми людьми Европы, с борцами за свободу. После многих скитаний он поселился в Англии, в Лондоне; он основал там вольную типографию для печатания тех книг, которые были запрещены в России. С 1857 года он стал издавать «Колокол». Как благовест скорого воскресенья, зазвучали смелые речи о свободе. Несмотря на запрещение, «Колокол» тайно привозили в Россию. Все накидывались с жадностью на печатные листы, где прямо и бесстрашно говорилось о всех неправдах, о всех притеснениях на Руси. Царь Александр II был одним из постоянных читателей «Колокола» в первые годы царствования. Он нередко узнавал там ту истину, которую скрывали от него министры. Однако, если бы Герцен вздумал вернуться в Россию, его засадили бы в тюрьму, как государственного преступника. Так он и умер изгнанником за границею, тоскуя о своей далекой родине (в 1870 г.).

Герцен верил в человека. Он верил в творческую силу каждого человека, который не скован цепями. Но и цепи расторгает сильная воля. Нет преград для жизни и для сил ума.

«В истории все — воля, — писал Герцен. — Впереди ни пределов, ни дорог нет. Есть условия, святое беспокойство, огонь жизни, и вечный вызов бойцам пробовать силы, идти вдаль, куда хотят, куда только есть дорога! А где дороги нет, там ее сперва проложит гений».

«В беспрерывном движении всего живого, в этих переменах природа обновляется, живет. Ими она вечно молода. Оттого каждый исторический миг полон, он замкнут по-своему, — как всякий год с весной и летом, с зимой и осенью, с бурями и хорошей погодой. Оттого каждый исторический период нов и свеж, исполнен своих надежд; сам в себе он носит свое благо и свою скорбь, — настоящее принадлежит ему!.. Но людям этого мало: им хочется, чтоб и будущее было их!»

«Человек свободнее, нежели обыкновенно думают… Мы никогда не сыщем гавани иначе, чем в нас самих, в сознании нашей беспредельной свободы, нашей самодержавной независимости».

Друг молодости Герцена, Михаил Бакунин, из любви к свободе стал апостолом всеобщего разрушения. Бакунин думал, что надо разрушить все законы, все обычаи и верования, чтоб свободный человек остался ничем не связанным.

Герцен не разделял таких взглядов. Он тоже всею душою стремился к вольности, но его отталкивало односторонность анархиста Бакунина. Его тонкий и острый взор ясно постигал недостатки жизни не только у нас, но и на Западе; он надеялся, что эти недостатки исчезнут перед силою творческой воли и творческого ума.

Искатель истины, вечный скиталец, проповедник бодрой веры в человека, Герцен был одним из величайших русских писателей после Пушкина.

Его сочинения были запрещены в России. Только с 1905 года стало возможным печатать их у нас, и то только наполовину. Толстой, перечитывая Герцена в старости, воскликнул: «Какое несчастье, что русская жизнь была лишена влияния этого писателя! Наша жизнь пошла бы по-другому».

Нет у нас другого писателя, у которого, подобно Герцену, каждая страница была бы полна такой благородной и страстной веры в человека.

VI

Самым неотложным делом того времени было освобождение крестьян. Нигде в Европе не оставалось больше рабства; только у нас вся жизнь государства держалась на нем. Царское правительство провозглашало крепостное право основой русской жизни, несмотря на то, что крестьяне не переставая то тут, то там поднимали восстания, жгли усадьбы и убивали своих господ.

Наши писатели, хотя сами были помещиками, тем не менее не могли по совести своей переносить подобного порядка.

Просвещение им говорило, что все люди родятся равными и все должны иметь одинаковые права в жизни.

Не было ни одного великого писателя, который не восставал бы против рабства крестьян.

Иван Сергеевич Тургенев, друг Герцена, бывший на 6 лет моложе его, всею душой ненавидел это рабство. Он родился (в 1818 году) в богатом дворянском гнезде и сам должен был получить в наследство земли с крепостными крестьянами. Но Тургенев не радовался этому, он страдал. Он хорошо знал, что такое это жуткое право одного человека распоряжаться жизнью и смертью, счастьем и несчастьем другого такого же человека. Он в родной матери своей имел страшный пример. Мать Тургенева была жестокая самодурка. Она царствовала над своими рабами без милосердия и справедливости. От ее гнева страдали все: она за малейшую провинность ссылала крестьян и дворовых, она находила наслаждение в том, чтобы всячески их мучить. Особенно мучила она тех из крепостных, которым давала образование. Она насмехалась над образованным и во всем доказывала ему, что будь он врач, архитектор или учитель, — все-таки он раб, и она может продать его как скотину и сослать в Сибирь, как преступника.

Все это видел Тургенев с нежных детских лет. Он сам был мучим и унижаем матерью. В его душу закралась непобедимая холодность к злой женщине и горячая любовь к тем, кого она мучила, — к крестьянам.

Когда Тургенев стал писателем, он дал себе клятву, что все силы таланта употребит на то, чтобы содействовать освобождению крестьян.

В книге своей «Записки охотника», в ряде прелестных рассказов Тургенев развернул душу крепостного раба.

Он показал его милое детство, близкое к матери-природе; он показал, как он умеет сильно и преданно любить друзей, жену, детей; он рассказал про ум и сметливость крестьянина-крепостного, про его сильную волю и способность чувствовать красоту. Он будто говорил: смотрите, смотрите все: я пишу про рабов, но ведь они — люди, у них такая же душа, как у нас, господ их! Многие из них лучше господ, потому что господа — угнетатели, а они — страдальцы! Неужели еще долго мы будем терпеть, что люди, такие же, как все, — остаются рабами?

Так и поняли Тургенева все, кто читал «Записки охотника».

Как известно, книгу Тургенева читал и царь Александр II с большим вниманием. Он решил освободить крестьян, из боязни, что если это не будет сделано сверху, то совершится снизу, то есть, открытым восстанием самих рабов. Они повсюду волновались; жить помещикам становилось с каждым днем труднее. И самая жизнь требовала совсем новых основ: нужны были фабрики, заводы, необходимо было развитие промышленности, торговли, дорог, построек; нужны были школы, книги, газеты, потому что население возрастало с каждым годом и требовало культурных благ, нужных для существования.

В 1861 году, наконец, крестьяне были освобождены. Крепостное рабство пало, но помещики позаботились о том, чтобы не упустить из своих рук полевых рабочих. Крестьянам была дана земля в самом ничтожном количестве, многие получили нищенский надел. Это было сделано с расчетом. Мужик, не имея своей земли в достаточном количестве, пойдет к тому же барину работником, или у того же барина возьмет землю по высокой арендной плате.

Как ни скудно было наделение крестьян землею, все же день 19 февраля 1861 г. был счастливым днем для России.

Тургенев рассказывает, как он, живя в ту пору во Франции, в Париже, пошел в русскую церковь помолиться за свободную крестьянскую Россию. Он со слезами на глазах отстоял молебен, сердце его было переполнено счастьем. В церкви среди народа молился и другой Тургенев, старик-декабрист, тридцать пять лет перед тем требовавший освобождения крестьян и приговоренный за то на родине к смертной казни.

В одном из своих романов Тургенев описывает Россию после освобождения. Он говорит, что вся русская жизнь была взволнована, — «весь поколебленный быт ходил ходуном, как трясина болотная, и только одно великое слово: свобода — носилась, как Божий дух над водами».

Что думал Тургенев о царской власти, которая казалась тогда большинству русских людей незыблемой и даже священной? Перед зорким взглядом писателя эта власть стояла обнаженная от всех ее прикрас. Тургенев метко и образно выразился о ней в одном из своих писем к Герцену: «Да и откуда взяться консерваторству (приверженности к царской власти) на Руси?.. Не подойти же к гнилому плетню и сказать ему: ты — не плетень, а каменная стена, к которой я намерен пристраивать!»

Не только крестьянам нужна была воля, — ее жаждали все: жаждали свободы слова и свободы веры! В старой России ни о чем нельзя было открыто говорить, ничего нельзя было открыто печатать. Рабское молчание царило над страной. Больше всего страдали писатели. «Слова писателя суть дела его», сказал Пушкин. Но если не позволено ни говорить, ни писать, — что же делать мыслителю с теми мыслями, которые теснят его ум и просятся наружу? Как же служить своей родине, если уста должны хранить молчание? Поэты не переставали славить свободное слово; они не могли дождаться дня, когда будут свергнуты запрещения.

восклицает Алексей Толстой.

И как только при царе Александре II стало несколько свободнее, писатели немедленно воспользовались этим и начали смелее говорить о том, что накопилось на душе.

(Хомяков).

Однако, преобразования, начатые царем, очень скоро приостановились. Вскоре оказалось, что освобождение крестьян с таким малым количеством земли не принесло счастья стране. Вместо цепей крепостного рабства были выкованы цепи другие — железные цепи бедности и нужды.

Поэт Некрасов стал певцом и печальником народной жизни. Хотя и хранил он в душе святую веру, что «уступит свету мрак упрямый», — все же мало веселого видел он в сельском быту. Безотрадные картины тяжкого труда, невежества и страдания нарисовал Некрасов в своих стихах. Для Некрасова, как для Тютчева, край русского народа был краем долготерпения, над которым лежало незримо благословение самого Христа. Над Волгою, над великой рекой, Некрасов слышал не золотую, вольную песнь, но стон бурлаков, идущих берегом бичевою. «Укажи мне такую обитель, где бы русский народ не страдал!» — восклицает он.

Некрасов в задумчивости останавливается над мыслью, — как примирить естественные богатства России с бедностью народа?

В чем же надежда? В чем источник будущего счастья? Поэт бодро верит в него, он восклицает:

Когда Некрасов умер в 1877 году, уже окончательно определилось, что никаких свобод больше не будет дано царем. Наоборт, — и то, что было дано, изо всех сил старались урезать и свести на нет.

Как жилось на Руси на этом переломе ее бытия, как хозяйничали помещики накануне и после освобождения крестьян, как управляли по областям и городам царские чиновники, из которых каждый был у себя маленьким царьком, — все это рассказал современник Некрасова Салтыков-Щедрин.

Щедрин не горевал над русской жизнью, не плакал над нею, как другие писатели. Он смеялся!

Но можно ли смеяться над несчастьем родины?…

Еще Герцен сказал, что смех — одно из самых могучих орудий разрушения. Смех бьет и жжет, как молния с небес. От смеха падают идолы, падают венки.

Таким страшным, горьким смехом смеялся великий Гоголь. «На зеркало неча пенять, коли рожа крива!» грозно написал он под самым заглавием своей рукописи «Ревизора».

То, что сделал Гоголь для России времен Николая I, то совершил Щедрин для своего времени. В своих книгах он горько посмеялся над гнилыми порядками Александровского царствования. На великом переломе русской истории все еще крепко держалось старое: самовластие чиновников, их грабеж и черная неправда в управлении, их ленивая и роскошная жизнь. Все еще было раздолье для плута, для вора, для преступника. Все еще томился в бесправии и унижении народ. Все еще в железных веригах томилась мысль. Свободы не было, и даже неизвестно было, когда же она, наконец, придет? Скорбью и стыдом переполнялась душа Щедрина, когда он изучал русскую жизнь. Эту скорбь и этот стыд он изливал в грозном смехе. Казалось, что у писателя не перо в руке, а тот карающий бич, которым некогда Христос изгнал торгующих из храма. Так из светлого храма родной жизни бичем своего смеха писатель старался изгнать всю ту мерзость, которая в ней крепко засела. Страшный смех Щедрина разрушал гнилой строй жизни; каждой книгой своей, каждым рассказом Щедрин бил метко и больно — не даром ненавидели его! Он был враг сильный и ловкий; часто нельзя было даже уличить его — так умел он намеками говорить правду.

То же уменье говорить намеками выработали другие писатели того времени. Среди них самым замечательным был Добролюбов.

Добролюбов рано умер, но за короткую свою жизнь он успел много сделать. Он был критик, как Белинский, и писал в журнале. Как Белинский, он разбирал произведения изящной литературы. Однако, к искусству, к выражению красоты в слове Добролюбов был равнодушен. Он не стремился разрешать основные законы прекрасного, как то делал Белинский. Часто он вовсе оставлял в стороне все вопросы этого порядка. Для Добролюбова писатели были интересны постольку, поскольку они могли говорить о смысле и ценности свободы. Разбирая создания поэзии, он думал не о ней, а только о русской жизни. Он пользовался каждым случаем, чтоб громить насилие и бесправие. Так, разбирая сочинения Островского, Добролюбов не столько заботился о том, чтобы разъяснить их во всей их полноте и красоте, — сколько старался выставить во всей чудовищной силе безобразие грубого гнета. Под самодурством купечества, как его изображал Островский, — Добролюбов понимал вообще самовластие, произвол самодержавия. Читатель угадывал «между строк», во что метил критик. Темное царство было для Добролюбова не царство дикого купечества, но вся Россия. Так, подобно Щедрину, молодой критик иносказательно учил читателей ненавидеть гнет и желать для отчизны свободы.

VII

В последние годы царствования Николая I, кучка молодых людей в Петербурге собиралась у товарища и сообща читала новые книги, приходившие из Франции. Молодежь говорила между собою о строгостях нашей цензуры, не пропускавшей в печать ни единого живого слова; толковала о том, как бы открыть свою тайную типографию.

Среди этой молодежи находился угрюмый, некрасивый человек, только что кончивший на инженера. Это был будущий знаменитый писатель, Достоевский.

Вскоре нашелся предатель, который донес по начальству о кружке чтецов запрещенных книг. Их арестовали, посадили в крепость, как преступников. Тяжко было сидеть в каменном мешке в ожидании приговора. Однажды солдат, стоявший на часах, видя бледное лицо заключенного, не вытерпел и сказал: «Скучно вам?… Потерпите! Христос тоже мучился!» В лютый декабрьский мороз вывели, наконец, заключенных на казнь. Их повели к столбам, привязали для расстрела. Бледен, тороплив, взошел на помост Достоевский; его стали привязывать к столбу. Уже раздалась команда, чтоб солдаты готовились стрелять, как вдруг появился всадник, с помилованием от царя. Смертная казнь заменялась каторгою. Ужасно было то, что заранее начальство знало, что расстрела не будет. Проделали только все это, чтобы напугать несчастных. И они достигли своей цели. Когда отвязали от столбов молодых людей, они были без чувств, один из них, Григорьев, сошел с ума.

Такова была расправа царя Николая I с кучкой молодежи, виноватой только в том, что она читала книги, которые во Франции продавались всюду открыто всем желающим.

Достоевский пять лет прожил в каторге. Только гораздо позже, при царе Александре II, получил он разрешение жить в Петербурге.

В творениях Достоевского мы повсюду находим отголосок пережитых потрясений.

Достоевский в своих взглядах на исторические судьбы России сходился со взглядами старых писателей-славянофилов. Как они, он находил, что самодержавие, подобное самодержавию императоров — глубокое несчастье для народа. Как славянофилы, так и Достоевский провозглашали: царю — сила власти, а народу — сила мнения. Пусть царствует царь, но народ должен иметь свободу прямо говорить всю правду, Эту правду народ должен говорить на народном собрании, на Земском Соборе. И горе царю, если он не исполнит того, чего требует этот всенародный голос правды.

Достоевский сошел в могилу, так и не дождавшись осуществления своих надежд (1881 г.).

Что же это были за книги, из-за которых так жестоко пострадали молодые люди?

Франция пережила великую революцию, и после революции не мало других переворотов. То обновление жизни на началах справедливости, о котором так мечтали французы, все-таки не пришло. Стало легче жить, чем при королях и их министрах; народ оправился от тяжких налогов и грабежа чиновников, — но все-таки как далек был тот светлый идеал жизни, о котором мечтали лучшие люди! Оказалось, что не только короли и их безответственные чиновники мешают народному счастью. Нет, кроме того самая жизнь далека от справедливости. В руках одних людей власть, деньги, земля; в руках других — ничего, кроме привычки к тяжелому труду. За этот труд награда была так мала, что едва хватала на прокормление семьи.

Великие французские писатели много размышляли о несовершенстве человеческой жизни. Они писали пламенные сочинения, в которых предлагали переустроить общество на новых началах.

Среди этих апостолов равенства и братства людей, самыми знаменитыми были Руссо, Мабли, а несколько позже — Сен-Симон, Леру и другие.

Герцен еще студентом вместе с другом своим Огаревым восхищался сочинениями Сен-Симона. То, что Сен-Симон предлагал для Франции, студенты мысленно переносили в Россию. Сердца горели великолепной надеждой, что у нас тоже когда-нибудь утвердится общественное равенство и братство. За это чтение пострадали и Герцен с Огаревым в Москве, и весь кружок Достоевского в Петербурге.

Как ни преследовало русское правительство новые мысли, они все более и более пускали корни у нас на Руси.

Скоро все передовые люди пришли к убеждению, что у нас необходимо полное переустройство жизни. Не только государственное устройство, наше царское правительство должно быть заменено новым; но также общественная, социальная жизнь требовала перемен. Первая перемена уже была совершена в 1861 году: рабство пало. Однако оставалось много другой неправды. Народ оставался без земли, о равенстве всех перед законом не было и речи; по-прежнему существовала вопиющая пропасть между богатством одних и нищенской бедностью других.

Если цари и их министры боролись со всяким противником самодержавия, — то не менее яростно стремились они уничтожить те освободительные социалистические мысли, которые шли к нам из Франции. Расправа с Достоевским и его товарищами показывает, как страшен был для царя этот невидимый враг, эта живая и неистребимая мысль.

Одним из самых замечательных русских ученых, апостолов равенства и братства, был Чернышевский. Он, подобно Добролюбову, работал в журналах и писал критические разборы. Художественных талантов и понимания поэзии у Чернышевского было так же мало, как у Добролюбова. В его душу никогда не вторгалась красота, он не знал трепета и слез восхищения перед нею, как перед чудесной тайной и святыней. Для острого, точного ума Чернышевского святыня была другая: святыня науки. Если-б не страшная его судьба, Чернышевский был бы одним из двигателей русской науки. Всего больше его занимали науки социальные, — об обществе. Он всею душою разделял мысли, высказанные знаменитыми французами. Он тоже был твердо убежден, что надобно перестроить все общество, всю жизнь людей на новых началах — на началах равенства и братства.

Вскоре после освобождения крестьян, в 1862 году был закрыт журнал «Современник», где вместе с Добролюбовым писал и Чернышевский. Самого Чернышевского посадили в Петропавловскую крепость, а через два года отправили на каторгу в Сибирь. В то время, однако, политические арестанты не несли настоящих каторжных работ в рудниках. Чернышевский мог жить своею жизнью; он много читал и писал. Наказание состояло в том, что человек был отрезан от всей живой жизни, как будто опущен в глубокую яму. От тоски, от одиночества, от сознания, что жизнь разбита, — можно было сойти с ума. Чернышевский старался умственным трудом наполнить свои дни. Когда каторга кончилась, его сослали на поселение. Это поселение оказалось еще страшнее: он попал в Вилюйск, в Якутскую область, в самый суровый климат. Там, среди диких якутов, в полярном холоде протомился он еще 13 лет. Наконец, уже седым стариком Чернышевский вернулся в Россию и вскоре скончался на своей родине, в Саратове (1889 г.).

Так бесплодно была загублена жизнь человека, который был одним из величайших ученых России.

Однако, имя его и страшная судьба его стали священны у нас в глазах всякого, кто любил родину и желал для нее той свободы, того равенства и братства, о которых проповедовал Чернышевский.

Другой великий писатель, Лев Толстой, был как бы живым примером того, что мысль не умирает и что мысль убить нельзя.

Лев Толстой тоже полагал, что все теперешнее общество должно быть перестроено на новых началах. Толстой прямо говорил, что должно уничтожиться всякое насилие и замениться свободным и любовным единением людей. За такие речи царское правительство ссылало и казнило других, но графа Льва Толстого тронуть не решилось. Он был знаменит на весь мир, как поэт и как «учитель жизни». На всем земном шаре его имя гремело, его читали в Америке и в Африке, в Австралии и в Азии. Его сочинения были переведены на языки всех образованных народов. Тронуть такого писателя, — значило бы осрамиться на весь свет. Ограничились тем, что отлучили его от православной церкви и оставили самого в покое доживать свой век помещиком и барином, а стали сажать в тюрьмы его учеников. Когда после освободительного движения 1904–1905 года вся Россия была залита кровью, когда вешали людей без суда и без вины, Лев Толстой написал свое знаменитое воззвание: «Не могу молчать»! Он требовал, чтоб на его старческую шею накинули веревку и вздернули бы его, старика, на виселицу, вместе с теми сотнями и тысячами невинных, которых казнил Столыпин и другие царские министры.

Больше половины сочинений Толстого ходило по Руси тайно, в рукописях. Они были напечатаны заграницею, а у нас запрещены. До сих пор он считался опасным, и, подобно Герцену, не мог влиять в полной мере на русскую мысль. Только теперь, когда завоевана свобода, увидит Россия полностью сочинения одного из самых великих своих писателей. Еще жив доселе другой знаменитый поборник свободы, князь Петр Кропоткин.

Жизнь Кропоткина, как жизнь Герцена, была безжалостно оторвана от родины. Кропоткин тоже искал убежища в Англии и долгие годы жил среди англичан. Подобно Чернышевскому, Кропоткин представляет из себя настоящего ученого. Наука — вот его истинное царство. Молодым человеком попав в Сибирь, Кропоткин изучал природу сибирских гор, равнин и рек. В своих знаменитых «Воспоминаниях» Кропоткин дал блестящие научные страницы. Спасшись почти чудом из заключения, он бежал из России и нашел приют в Англии.

По своим взглядам Кропоткин близко стоит к Льву Толстому. Кропоткин также убежден, что жизнь человека скоро примет совсем новый вид. Он думает, что общество переустроится само по себе, — неизбежно, как неизбежно растет дерево и приносит цветы и плоды. Кропоткин указывает, что на наших глазах уже совершается эта великая перемена. В старые времена, например, мосты и дороги принадлежали тому могущественному и богатому человеку, который их строил, — королю, рыцарю, владетелю замка, или монастырю, даже купеческому обществу. Кто ехал по дороге или через мост, платил дань. Хозяин моста и дороги мог во всякое время их закрыть. Теперь такие порядки невозможны. Мосты и дороги принадлежат государству, обществу. То же самое, говорит Кропоткин, произошло и с книгохранилищами. Раньше собирали книги монастыри и отдельные богачи и владыки. Книгою мог пользоваться монах, или сам владелец библиотеки, и только для друзей был открыт доступ гуда, где хранились книги. Теперь нет города, где бы не имелось для всех равно открытой библиотеки. Мы видели, что уже в Екатерининскую пору друг народа Новиков открыл в Москве библиотеку для всех желающих. В наше время бесплатная общественная библиотека кажется самой простой, самой обыкновенной вещью. Точно также переменилась жизнь и в других своих проявлениях. Водопроводы стали городскими и отпускают свежую воду одинаково всем горожанам, им же предоставлен электрический ток для освещения и газовый для нагревания, — так что каждый гражданин, будь он беден или богат, пьет ту же здоровую воду и освещает свое жилище тем же ярким светом. Железные дороги мало-помалу тоже становятся достоянием государства, и дохода с них уже не кладет себе в карман богач; эти доходы идут на улучшение дорог и на их расширение по стране. Так естественно совершается великая перемена жизни. Кропоткин думает, что и земля, и рудники, и недра земли, и воды рек, озер и морей со всеми их богатствами перейдут потом в руки государства и станут принадлежать не отдельным богачам, а всему народу, как бы всей человеческой семье. Так, по мысли Кропоткина, со временем водворится на земле то Царство Божие, то царство духа, о котором говорил Христос, утешая апостолов. Не будет ни владык, ни рабов, — ни богатства, ни нищеты. Все будут строго и честно работать свою долю работы, нужной для общества. Все получат то, что необходимо для жизни. Все преступное и позорное отлетит от души человека, она, наконец, после тысячелетий полуживотного бытия расправит свои крылья. Кровавые войны, жестокости и ужасы отойдут в прошедшее. Не нужно будет никакой власти, потому что люди без зависти и злобы, без обмана и лености научатся дружно и сообща вести все дела. Счастливое человечество устремит свои силы на развитие всех способностей и поставит себе новые, чудные цели.

Наши писатели, в горячей любви к родине, мечтали об этом золотом будущем веке; они страстно призывали его. Они радостно носили цепи и готовы были принять казнь, лишь бы слово их было тою каплею воды, которая точит камень и разрушает его. Для родной Руси, для земли страдания, они со слезами на глазах призывали желанное, светлое будущее. Они верили, что неизбежна и святая свобода, и святое братство и равенство. Перед их духовным взором рисовалась будущая прекрасная Россия, — им всем хотелось нарисовать ее образ в тех же словах, в каких поэт Хомяков изобразил страну иную:

Примечания

1

Масоны, или вольные каменщики — члены тайных обществ. Они признавали Бога Великим Водчим вселенной, а себя — Его смиренными помощниками. Целью своей масоны полагали строительство чистой, нравственной жизни. В такой нравственной жизни не могло быть господ и рабов. Потому в свои общества, или ложи, масоны принимали всех, без различия сословия. Вступая в масонскую ложу, новый член давал торжественное обещание вести чистую жизнь, помогать бедным, распространять просвещение. Во всех передовых странах Европы существовали тайные масонские общества.

(обратно)

2

Михайловский замок в Петрограде.

(обратно)