Расплата за ошибку (fb2)

- Расплата за ошибку (пер. Олег Евгеньевич Лушников,Л. М. Мадякина,Ф. П. Петров) 1584K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Юрай Менчик - Роберт Шулиг

Расплата за ошибку

Ю. Менчик
РАСПЛАТА ЗА ОШИБКУ

Маркета Боркова уложила пирожки на тарелку, посыпала их сахарной пудрой и крикнула старшей дочке:

— Марта, доченька, подойди ко мне! Отнеси это Гелене и пожелай ей приятного аппетита. Ну, беги. А вернешься, сядем ужинать, хорошо?

Девочка ушла. Маркета накрыла на стол, расставила пять тарелок с пирожками, налила в чашки ароматный кофе и направилась в комнату за детьми. Не пройдя и двух шагов, она остановилась и удивленно посмотрела на вернувшуюся с полной тарелкой Марту…

— Тети Гели нет дома, у нее темно, — сообщила девочка и поставила тарелку на край стола.

— А ты звонила? Может быть, она в комнате… Наверное, ты вообще к ней не заходила. Посмотрела наверх, увидела, что нет света, и вернулась, лентяйка эдакая. Зови остальных, садитесь есть. Я сама сбегаю.

Маркета сняла фартук, мимоходом взглянула на себя в зеркало. Взяв тарелку с пирожками, она вышла из квартиры.

Во дворе она посмотрела на окна и убедилась, что дочь сказала правду. Окна Гелены Багаровой на верхнем, четвертом этаже действительно не светились. Однако Маркету это не остановило, и она побежала наверх. Они были подругами, и Маркета была благодарна Гелене за то, что та помогала ей ухаживать за детьми. Гелена регулярно навещала Борковых. Гладила, штопала, стирала пеленки, часто купала двухлетнего Милана, которого любила как собственного сына.

Маркета поднималась наверх, удивляясь про себя, что Гелены до сих пор нет дома. Обычно она возвращалась с работы в половине четвертого. Около часа назад, когда она спустилась во двор за высохшим бельем, в окне Гелены свет горел.

С такими мыслями Маркета поднялась на последнюю лестничную площадку и, чуть задыхаясь от быстрой ходьбы, подошла к двери. Нажав на звонок, она стала ждать, запахнув полы цветастого халатика, так как здесь было довольно холодно. Через полминуты она нажала на кнопку еще раз. Что такое с Гелей? Неужели не слышит?

На правах старой знакомой она уверенно взялась за ручку двери. Геля никогда ее не закрывала на ключ, когда была дома. И сейчас она оказалась незапертой. Однако Маркета смогла лишь приоткрыть дверь, что-то ей мешало. Осторожно, чтобы не рассыпать пирожки, она проскользнула в образовавшуюся щель, споткнулась обо что-то в темноте и упала. Тарелка выпала из ее руки, пирожки покатились по полу. Маркета почувствовала, что упала на что-то большое и мягкое. Скорее всего, это собака соседей, подумалось ей. Геля любит собак… Но собака бы зарычала… Мелькнула мысль: вот сейчас Гелена откроет дверь комнаты, зажжет свет, увидит ее и расхохочется во весь голос.

Когда глаза Маркеты привыкли к темноте, она поняла, что на полу лежит человек. Господи! Неподвижное тело какого-то мужчины. Но, кажется, он стонет!

У Маркеты были крепкие нервы, и она не падала в обморок по пустякам. Энергичная и решительная, она находила выход из любого положения. Вот и теперь она вскочила с пола и, нащупав выключатель, зажгла свет. Она сразу же его узнала. На полу лежал их дворник, старый Войтех Адам. Седые волосы на затылке слиплись от крови, которая уже образовала под его головой темную лужицу, Маркета охватила все это одним взглядом. Из ее горла вырвался сдавленный крик, и, прижав руку ко рту, она выбежала на лестничную площадку. Первое, что пришло ей в голову, это побежать вниз и сказать обо всем Адамовой. Но что с Геленой? Господи, что же случилось, если у нее в квартире лежит почти мертвый человек?!

— На помощь! Пан Цабай! Помогите! — Она забарабанила в дверь соседней квартиры.

Едва Цабай открыл дверь, как Маркета схватила его за руку и потащила к квартире Гелены. Ее крики услышали другие жители, кое-где открылись двери. Зазвучали голоса, поднялся шум, люди бросились туда, откуда доносился голос Маркеты.

Цабай некоторое время молча стоял над неподвижным телом Адама. Оглянувшись, он увидел, что Марке-та показывает рукой на дверь Гелениной комнаты.

— Жив! — сообщил он столпившимся соседям и двинулся к комнате.

Гелена Багарова лежала одетая на постели, ее широко открытые глаза неподвижно смотрели в потолок.

— «Скорую»! Вызывайте «скорую»! — крикнул Цабай в толпу.

Зимнее утро тихо и несмело вступало в свои права. На заснеженных крышах домов уже заиграли первые солнечные лучи, но внизу, на улицах, было еще сумрачно. В переполненном трамвае тихо переругивались несколько пассажиров, остальные или дремали, или думали каждый о своем. Поэтому звонкий девичий смех, раздавшийся на задней площадке, где шептались две школьницы, вызвал у пассажиров недовольство. Народу в трамвае не уменьшалось: почти все ехали в центр.

Мария Чамбалова вышла на перекрестке Главной и Широкой улиц вместе с толпой мужчин и женщин, работающих с ней в одном учреждении. Со многими она была знакома. По пути Мария забежала в кондитерскую. В этот момент автоматический выключатель, расположенный неизвестно где, погасил все уличные фонари. Было пять минут восьмого.

Вскоре Мария Чамбалова уже входила в здание управления уголовного розыска. Дежурный, мужчина в годах, ответил на ее приветствие традиционными комплиментами. Ему давно нравилась эта девушка.

Среди многих папок, лежащих на столе у дежурного, она искала свою, в которую каждое утро складывались сообщения об уголовных преступлениях во всей республике. Однако сегодня папки не было. Мария удивленно посмотрела на дежурного, и тот сразу же изменил тон:

— Минуту назад ваши бумаги взял Франта. Спрашивал о вас и обрадовался, узнав, что пришел раньше. А зачем вам папка? Обо всех происшествиях вы можете прочитать и в газетах.

— Вам бы все шутить…

— Я нисколько не шучу. Все именно так, как я сказал. Какой-то идиот разболтал в «черной хронике» про убийство.

Дежурный начал было развивать свою теорию борьбы с недостатками, с которыми его любящая порядок натура не могла смириться, но Мария уже побежала в отдел. В ее обязанности входило готовить все необходимое к оперативному совещанию, которым ежедневно начинался рабочий день.

В кабинете Франтишека Дуды горел свет. Открыв дверь, она поздоровалась с ним, подошла к столу и взяла свою папку.

— Берите, берите, мне эти сообщения вряд ли еще понадобятся. Обо всех уголовных и иных преступлениях я буду узнавать из газет.

За годы совместной работы Мария уже привыкла к шуткам Дуды, его речам и словечкам и по-своему его любила. Капитан никогда не позволял себе грубостей или двусмысленных намеков, как некоторые другие. И шутки у него были остроумные.

Уже открывая дверь, она вдруг остановилась. Что-то в его словах насторожило ее.

— Вы уже второй, кто говорит о газетах. Чем они вас так разозлили?

— Прочти «черную хронику»! Свежее, новое убийство. А уголовный розыск узнает об этом из газет, в то время как о нем уже информированы все обыватели. Что же это за порядок?! — И он со злостью хлопнул свернутыми в трубку газетами о стол.

Хотя Марии и не терпелось узнать, о чем идет речь, она сначала все подготовила к совещанию. Отнесла материалы в комнату заседаний, разложила бумаги на столе. Один экземпляр сообщения об особо опасных преступлениях Мария отнесла в кабинет начальника отдела. Только после этого она села за свой стол и принялась за чтение второго экземпляра.

Там был целый ряд сообщений, но Мария сразу обратила внимание на информацию об убийстве Гелены Багаровой. Она подумала, что Дуда возмущался именно по этому поводу. Она прочитала сообщение еще раз:

«12 февраля 1969 года между 16.30 и 18.30 в своей квартире на 4 этаже дома № 55 по ул. Швабки, 17, неизвестным преступником была задушена Гелена Багарова, служащая предприятия «Тесла», род. 11 июня 1941 г. в селе Баня, район Лукавец, не замужем, В этой же квартире был обнаружен в бессознательном состоянии тяжелораненый Войтех Адам, род. 18 сентября 1903 г., проживающий в этом же доме на первом этаже, пенсионер, дворник. Дело расследует отдел уголовного розыска городского управления общественной безопасности».

Мария отметила про себя, что она всего на год моложе Багаровой, тоже не замужем и тоже живет одна. До чего же хрупка человеческая жизнь! Кто-то пришел и ушел, и между этими мгновениями произошла трагедия, о причинах которой знают только двое: жертва и преступник. Такая трагедия может случиться в любом доме, в двух шагах от людей, и никто не узнает! Б-р-р-р! Марии расхотелось читать дальше. Она взяла газету и в «черной хронике» нашла сообщение:

«Вчера около пяти часов вечера в своей квартире неизвестным преступником была задушена член КПЧ Гелена Багарова. Загадкой остается то, что в прихожей ее квартиры был обнаружен истекающий кровью дворник этого дома В. А.».

Мария Чамбалова потеряла отца во время войны. Она плохо его помнила. Его образ она создала в основном по фотографиям и рассказам матери. В конце войны партизана Чамбала схватили нацисты, и с той поры о нем не было никаких известий. Мать умерла, когда Мария училась в восьмом классе. Ее взял к себе дядя, пять лет назад он умер. Кто знает, какая судьба была у этой Багаровой? Может, и она была одна-одинешенька. Бедняжка. Однако что же это делается, если любой писака может разболтать о такой трагедии в газете!

Она грустила над судьбой убитой Гелены, но думала о себе, о нелегкой жизни одинокой девушки. Будь она немного легкомысленнее, недостатка в мужчинах у нее бы не было… Но такая жизнь ей претила…

Быстрый взгляд на часы вернул ее к действительности. Она промокнула платком глаза и побежала на совещание.

Короткие оперативные совещания уже давно стали традиционным началом каждого рабочего дня сотрудников уголовного розыска. Работники небольшого отдела осуществляли, как правило, методическое руководство нижестоящими учреждениями, а в случае необходимости оказывали им и непосредственную практическую помощь. Кроме того, отдел играл роль координатора, когда местные органы были не в состоянии сами расследовать какое-либо преступление и было необходимо, чтобы к делу подключались другие службы.

Лишь изредка отдел сам рассматривал дела, поступавшие из низовых органов. Как правило, это происходило в тех случаях, когда речь шла об особо опасном или запутанном преступлении.

Требования при подборе людей в отдел были очень высокими. Начальник отдела майор Виктор Глушичка был в этом отношении педантом. Месяцами, а иногда и годами он наблюдал за работой понравившегося ему следователя из низшего звена. Примечал все: с чего он начинает работу, как ведет следствие, каких добивается результатов, не являются ли его успехи случайными. И только после этого он принимал решение о переводе способного работника в свой отдел. В отношении знаний майор был непреклонен. Он придерживался принципа, что хороший криминалист должен знать вдвое больше того, чем требуется для расследования дела. Он понимал, что такие знания не приобретаются автоматически в высшей школе, и, бывало, отдавал предпочтение талантливому работнику без высшего образования, а не посредственному криминалисту, имеющему два диплома.

Теми же принципами он руководствовался и на совещаниях. Внимательно выслушивал каждую версию, каждую выдвигаемую гипотезу, не подавляя говорящего вопросами и контрдоводами. За это он пользовался уважением у своих подчиненных, чем не все начальники могли похвастаться…

При появлении майора шум в комнате стих. Глушичка оглядел присутствующих и без лишних формальностей начал совещание.

Поручик Тимрава доложил об окончании дела по ограблению сельской почты: вчера поздно вечером грабитель был задержан.

— Первоначальная версия начальника районного отделения была правильной, и хорошо, что мы ее поддержали, — закончил он.

Надпоручик Стругар сообщил о результатах скоординированной работы трех районов в расследовании дела об изнасиловании двух студенток.

Всю эту неделю Дуда исполнял обязанности дежурного по отделу и каждое утро сообщал о преступлениях, совершенных за истекшие сутки. Вот и сейчас он проинформировал всех об убийстве Багаровой.

— Не знаю, кому было нужно, — говорил он с нескрываемым раздражением, — сообщать об этом сразу в газеты! Я сам прочитал об этом случае раньше, чем получил официальное сообщение. Вероятно, кому-то хочется держать людей в напряжении. Иногда мне кажется, будто я на диком Западе. Бульварная пресса у нас уже есть, не хватает только стрельбы из кольтов.

Глушичка жестом остановил его. Прослушали еще несколько сообщений. Потом начальник отдела определил каждому задание. Мария Чамбалова стенографировала и с нетерпением ждала, когда Глушичка заговорит об убийстве Багаровой. В конце совещания майор обратился к Дуде:

— Посмотри еще раз дело Багаровой. Сейчас половина девятого. Сможешь к обеду подготовить подробную информацию? Подумай, с чего нам лучше начать. Продиктуй Марии служебную записку на имя начальника управления, что мы протестуем против необдуманного информирования общественности, потому что это усложняет расследование, и так далее. В общем, ты знаешь, что нужно писать. Потом дашь мне ее посмотреть.

Дуда сидел, откинувшись на спинку стула и согласно кивая головой. Всем своим видом и позой он демонстрировал свое положительное отношение к тому, о чем говорил начальник.

— Есть вопросы?

Вопросов не было.

Когда Мария Чамбалова сообщила капитану Элешу по телефону о том, что к нему придет Дуда, тот нисколько не был этим обрадован. Он ждал Дуду с минуты на минуту, так как городское управление находилось недалеко от министерства внутренних дел, в здании которого помещалось и управление уголовного розыска.

«Сейчас начнет цепляться, — подумал Элеш. — Для этого он всегда найдет какой-нибудь повод. Вернее, уже нашел, раз идет почтить своим присутствием». Элеш хорошо знал Дуду по совместной учебе на юридическом факультете. Знал, что тот вернулся в уголовный розыск, не завершив образования, хотя учился хорошо. Произошел парадокс: Элеш с законченным высшим образованием стал начальником отдела в городском управлении и подчиненным не имеющего высшего образования Дуды.

Тот, о ком он думал, как ветер, ворвался в кабинет. Его было слышно еще издали: в коридоре, в приемной. Он знал здесь каждого, со всеми здоровался. Элеша это раздражало. Теперь все будут гадать, зачем Дуда сюда пришел.

— Тебя слышно за километр, Франта. Как президент идешь, только фанфар не хватает.

— Привет, Габриэл! Извини, иначе не могу, хотя я и не занимаю такой высокий пост.

Оба засмеялись. Капитан Элеш положил на стол папку с документами и, заметив в руках у Дуды бутерброд с колбасой, ехидно предложил ему сначала поесть, а потом уж сесть за работу.

У Дуды лукаво блеснули глаза:

— Не волнуйся. Не испачкаю я твоих бумаг. Зато сделаю сразу два дела. Можешь заниматься своей работой, а через час поговорим. Идет?

— Прямо святая инквизиция!

— Ну что ты! Просто посмотрю, кто мешает вам работать, — засмеялся Дуда, уловив в голосе Элеша беспокойство.

Элеш чувствовал превосходство Дуды, именно поэтому его и раздражало поведение Дуды… Он вдруг понял, что Дуда его обошел… Да, без диплома, без белого воротничка и запонок, в старом костюме и зеленом свитере, он все равно всегда и везде будет хозяином положения. Препятствием на жизненном пути у образованных людей. Таких, как Элеш. С Дудой невозможно сработаться. Для этого необходимо на работе жевать бутерброд и одинаково относиться ко всем людям, будь то подсобный рабочий, инженер или банковский служащий. Но это был бы путь назад, от высшего к низшему. В конце концов, так и с пьяницами можно сойтись. Черт с ним, пусть поступает как хочет!

— Хорошо, — сказал Элеш в заключение своих размышлений и, сделав обиженное лицо, вышел из кабинета, явно не желая больше находиться рядом с Дудой.

После его ухода Дуда некоторое время жевал бутерброд, глядя в одну точку, потом принялся за работу. В папке лежали документы о вчерашнем преступлении: сообщение об убийстве, план квартиры, где были обнаружены труп Багаровой и раненый, общие и детальные фотографии, протокол осмотра места происшествия, вещественные доказательства, медицинское заключение, списки жителей дома и свидетелей. Были здесь и протоколы допросов свидетелей, закончившихся сегодня к четырем часам. Отсутствовал лишь план расследования, одобренный начальником отдела. Но Дуда махнул на это рукой, посчитав, что Элеш познакомит его с планом лично.

Дуда закрыл папку. Перед ним встали проблемы и вопросы, на которые он не нашел ответа в просмотренных материалах.

Дуда оглядел кабинет Элеша. На маленьком столике возле письменного стола стояло три телефонных аппарата, в левом углу — телевизор, на нем радиоприемник. Вокруг всего этого в больших горшках росли комнатные цветы: пышный филодендрон, ветвистая аралия, два красивых аспарагуса и еще какое-то растение. Пол покрывал ковер, а стену над небольшим книжным шкафом украшал пейзаж современного художника.

«И надо же было сообщить об этом в газетах», — подумал Дуда, которого не смогла отвлечь от основных проблем элегантность кабинета.

Элеш вернулся через час: он был точен до секунды. Капитан заметно нервничал и был полон решимости отразить любые атаки на свой отдел. Едва он вошел в кабинет, как вынужден был убедиться, что его противник не знает точного значения слова «поговорить» и путает его со словом «допрос» — с допросом, который унижает его, Элеша, достоинство. Дуда мгновенно засыпал его вопросами:

— Здесь нет плана расследования за твоей подписью. Он у тебя, конечно, в голове. Да, Габриэл, не завидую я тебе с этим делом. Преступника никто не видел… Странно, что у тебя нет ничего об этом дворнике, Адаме. Он мог бы стать главным свидетелем. Но это еще можно восполнить. Будем надеяться, что старик выживет. И потом, в протоколе об осмотре места происшествия упомянуты паспорт и партийный билет убитой, а здесь я их не вижу. Нет также медицинского свидетельства о точном времени смерти. Да и допросы какие-то вялые, не конкретные. Отпечатки пальцев есть… Что еще? В остальном вроде бы порядок. Ну, давай, рассказывай теперь ты.

Элеш подошел к письменному столу и стал доставать из ящика отсутствующие вещи. Извинился, что не включил их до сих пор в документацию. О плане сказал, что еще нужно завершить допросы свидетелей, выяснить возможность допроса старого дворника, получить письменное точное заключение врачей о причине и времени смерти и только потом развернуть расследование, исходя из четырех версий. Первая: убийца хорошо знал Багарову. Он мог свободно прийти к ней домой (никаких следов насильственного вторжения не обнаружено), во время разговора они могли поссориться — возможно, по политическим мотивам, — и в порыве ярости он ее задушил. Потом неожиданно появился дворник, и убийца пытался ликвидировать и его. Версия вторая: убийцей мог быть человек, ненавидевший Багарову по политическим соображениям. После ее убийства его испугал приход дворника и он пытался убрать ненужного свидетеля. Третья версия: это может быть убийство, совершенное с целью ограбления двумя преступниками. Один из них после убийства Багаровой хотел устранить и своего сообщника, то есть дворника. И четвертая: убийство с целью грабежа. Неожиданный приход дворника заставляет преступника убрать и старика.

— Хорошо, Габриэл. Только я не понимаю, почему сегодняшние газеты уже сообщили об этом убийстве, подчеркивая, что жертва — член партии? И с другой стороны, в своем сообщении нам об убийстве вы об этом обстоятельстве даже не заикнулись. Что это за странная таинственность?

— Когда мы сообщали об этом преступлении дежурному по городскому управлению, я еще не имел таких сведений…

— Опытный криминалист не имеет права допускать таких оплошностей, — не удержался Дуда. — Если был обнаружен паспорт, то можно было найти и другие документы. Так что не надо было торопиться…

— Подожди! Дежурный составил информацию по самому первому сообщению, а я после осмотра места происшествия забыл дополнить и исправить его. Не удивительно: у нас дел по горло.

— Удивительно, что это говорит капитан, начальник отдела, который обязан не допускать и малейшей неточности в такой сложной и ответственной работе.

Элеш сел в кресло и развел руками:

— Ты просто не хочешь понять…

— Нет, Габриэл, я понимаю, но я понимаю только разумные вещи, другие же — нет. И еще я хочу знать, какой болван предоставил точную информацию газетам, а не Центру? И кто ему на это дал разрешение?

— Ты как маленький! Ведь знаешь, что городское управление ежедневно находится под обстрелом журналистов, которые кормятся свежей информацией. Очевидно, кто-то из наших им разболтал…

— Но ты же начальник отдела! В твои обязанности входит и сохранение служебной тайны. Ты отвечаешь за всех, кто работает в отделе.

От удара кулаком по столу Элеш вздрогнул.

— Да не стучи ты так! Мы уже переросли это. Лет пятнадцать назад. Так что ты проспал свое время! Такие, как ты, сегодня стране уже не нужны…

— Ага… вот откуда ветер… Это значит, что информация была передана в газеты умышленно. А ты не хочешь или не можешь сказать, кто ее передал! — повысил голос Дуда. — Я не болтать с тобой пришел. Возможно, я, в твоем понимании, чернорабочий, но, как криминалист, я считаю своим долгом защищать граждан нашего государства от убийц и другой нечисти, а не нарушать их спокойствия и не отвлекать от дел разными кровавыми историями, публикуемыми в газетах. А может быть, это ты сообщил?

Элеш побагровел.

— Можешь думать, что хочешь, — проговорил он, едва разжимая губы.

Дуда усмехнулся, но взгляд его голубых глаз оставался суровым.

— Не злись, Габриэл. Уж такой я человек… Не мешай мне работать, и я оставлю тебя в покое. Мы знакомы достаточно давно, чтобы по-дружески решить все недоразумения. Я действительно уверен, что сообщать об убийстве в печати без нужного на то разрешения — нарушение дисциплины и политическая ошибка. Особенно сейчас. Разве ты не читаешь газет, не слушаешь радио, не смотришь телевизор? Ты прекрасно знаешь, как журналисты охотятся за нашими работниками. Или ты думаешь, что, если будешь поставлять им информацию, так сможешь перед ними выслужиться? Ни черта подобного!

— У нас с тобой на этот счет разные взгляды и мнения.

— Уверяю тебя, мое мнение — это одно дело, а служебные обязанности — другое. Конечно, я приложил руку к тому, чтобы выяснить допущенную вами оплошность, но по своей воле я этим бы не занимался. Мне было приказано.

— Меня это не интересует.

— А должно интересовать. Ведь так ненароком можно лишиться и должности…

— Я не желаю разговаривать в таком тоне!

— А тебе не кажется, что в таком тоне к тебе может обратиться любой рабочий? По какому праву ты нарушаешь законность и помогаешь тем, кто приносит вред социалистическому обществу? Я всегда знал, что ты пижон, но мне и в голову не приходило, что ты, капитан министерства внутренних дел, не знаешь сам, на чьей ты стороне. Я не удивлюсь, если ты вдруг забыл воинскую присягу…

— Не беспокойся о моей памяти. Обойдусь как-нибудь без твоей заботы.

— Буду информировать майора Глушичку о том, что сообщение в газеты дал ты, — уже спокойно произнес Дуда. — Результат этого предсказывать не берусь…

Дуде было грустно от того, что он так ошибся в своем бывшем однокашнике. Хочешь ты этого или нет, а всегда становится грустно, когда в ком-то разочаровываешься…

В конце концов они все же помирились, но Дуда понимал, что это не мир, а только перемирие. Когда Элеш полностью успокоился, Дуда сказал, что он будет настаивать, чтобы дело Багаровой было передано в отдел центрального аппарата, поскольку нет уверенности, что Элеш со своими сотрудниками с ним справится.

В полдень Дуда пришел к майору Глушичке. Он уже успел ознакомиться с результатами вскрытия, с заключением о состоянии здоровья Адама и результатами дактилоскопической экспертизы. Дуда провел над всеми этими бумагами почти час, потягивая кофе, который он выклянчил у Марии Чамбаловой. И теперь он был готов дать точную информацию, высказать по делу свою точку зрения и обосновать предлагаемые мероприятия.

Положив бумаги на стол майора, Дуда сел на предложенный стул.

— Я думаю, товарищ майор, — начал он, — что этим делом нам надо заняться самим. Поэтому, если не возражаешь, я проинформирую тебя о нем подробнее. Это займет больше времени, но зато потом не нужно будет возвращаться к отдельным моментам. Согласен?

Глушичка хорошо знал Дуду. Он уже понял, что тот считает дело своим, и кивнул в знак согласия. Дуда начал свой доклад:

— Гелена Багарова работала в бухгалтерии национального предприятия «Тесла», куда пришла шесть лет назад. Она приехала из района Лукавец и поселилась у своей тетки по материнской линии. Ковачева, ее тетка, два года назад умерла, и Багарова по закону стала хозяйкой квартиры. Ее мать живет в деревне, отец во время второй мировой войны был партизаном, погиб. Круг ее друзей пока еще не выяснен. Убийство произошло следующим образом. Ее задушил неизвестный преступник, смерть наступила вчера между 17.30 и 18.30. Она была задушена руками, никаких следов борьбы нет. Место, где была найдена убитая, можно считать и местом преступления. В комнате на полу валялась только одна декоративная подушка. Багарова была случайно обнаружена соседкой, некой Маркетой Борковой. Вторая жертва, Войтех Адам, работает дворником в этом доме и может быть исключен из числа подозреваемых. Боркова в темноте споткнулась о его неподвижное тело, когда несла своей приятельнице Багаровой тарелку с только что испеченными пирогами. На фотографиях видно пироги и тарелку. Состояние здоровья дворника Адама, благодаря своевременному медицинскому вмешательству, хорошее, и, по словам главврача хирургической клиники, с ним через сутки можно будет говорить. У него сотрясение мозга от удара по голове твердым тупым предметом, но без серьезных последствий.

Попытку ограбления можно исключить. Сберкнижка с вкладом на сумму 7000 крон лежала на месте в ночном столике. Более того, в кухне были разбросаны деньги различного достоинства: одна купюра в 50 крон, две купюры по 20 крон, одна крона и мелочь. Там же был найден обрывок почтового перевода из Лукавца на 92 кроны, адресованного Гелене Багаровой. Отправитель Анна Багарова, ее мать. По словам жены дворника, Адам получил вчера эту сумму для Гелены Багаровой. На столе в комнате лежал небольшой блокнот-ежедневник. В нем разные пометки, но лист с датой 10 февраля 1969 года вырван. В ночном столике обнаружено письмо в конверте без адреса, без почтового штемпеля и без марки. В письме только поздравление с днем рождения и подпись «Душан», даты нет. В кухне под шкафом найден латунный пестик. Ступа стояла на столе. На пестике обнаружены следы крови и несколько волосков. По всей вероятности, это предмет, которым ударили Адама. Результаты экспертизы пока не готовы.

— Кто дал информацию журналистам? — прервал Дуду майор.

Дуда немного помолчал, обдумывая ответ, а потом заговорил как можно небрежнее, стараясь показать, что не придает этому большого значения:

— Наш общий приятель капитан Элеш берет все на себя. Но думаю, что это произошло случайно, из-за какой-то оплошности.

— Ну и ну! И я должен в это поверить? Начальник отдела допускает такую оплошность? — Глушичка так недоверчиво посмотрел на Дуду, что тот покраснел. — Ну, продолжай!

— Отпечатки пальцев принадлежат Багаровой, Адаму, Борковой, жене Адама и другим жителям дома. За исключением единственного отпечатка пальца левой руки. Кому он принадлежит — неизвестно. Подпоручик Фекиач обнаружил его на двери, ведущей из кухни в комнату. Из предварительных допросов явствует, что Багарову любили в доме. Она всем помогала, чем только могла, активно участвовала в работе гражданского комитета. В тот день, после обеда, дворник сказал жене, что почтальонша оставила ему для Багаровой деньги и он отнесет их наверх, как только Гелена вернется домой. Дворничиха не возразила мужу; он часто ходит по жильцам, а время от времени заглядывает на кружку пива в соседнюю пивную. Однако когда он пошел к Багаровой, установить не удалось.

Преступника никто не видел, никто ничего не мог сказать о каком-либо чужом человеке, находившемся в доме. Но есть надежда, что Адам завтра непременно нам что-нибудь скажет. Он наверняка разговаривал с преступником. Другая надежда слабее, но попытаться стоит. У Борковой пять детей. По ее словам, Багарова часто ей помогала. В тот день Боркова напекла к ужину пирогов и послала свою десятилетнюю дочку Марту угостить ими Багарову. Но та через минуту вернулась, уверяя, что у тети Гелены темно. С девочкой еще никто не разговаривал. Понимаешь, Боркова послала ребенка наверх, поскольку незадолго до этого собственными глазами видела свет на кухне у Багаровой. А вскоре Марта убеждается, что там темно. В этот промежуток времени преступник, вероятно, и покинул место преступления…

— И наконец, я думаю, — сказал в заключение Дуда, — что здесь нет смысла говорить об убийстве по политическим мотивам. Верно, что наши границы стали теперь, как Вацлавская площадь: кто хочет, приходит, уходит. Но я не думаю, чтобы какой-то диверсант приехал за сотни километров только для того, чтобы задушить молодую активистку гражданского комитета. В газетах дано короткое сообщение без всяких комментариев и измышлений, поэтому я не думаю, что убийство было заранее подготовлено с целью накалить страсти.

— Не фантазируй, — махнул рукой Глушичка.

— Я не фантазирую… Знаешь, как меня злит это сообщение в газетах. Ведь наши писаки могли наплести все что угодно. Если бы я мог… если бы мне не мешало хорошее воспитание, я бы врезал разок этому пижону Элешу.

— Не ругайся, лучше скажи, что ты предлагаешь?

— Я предлагаю забрать это дело. Честно говоря, я бы сам им занялся. Обработаю протоколы допросов, побываю на предприятии, а потом предложу тебе и план расследования…

— И для этого тебе нужно человек десять?

— Достаточно троих или четверых.

— Хорошо. И если нам даже поставят памятник, старик все равно не поймет, почему мы взялись за это дело. Не думаешь?

Глушичка сказал это так, что Дуда понял: одним из этих четверых будет сам начальник отдела.

Дуда остановился за спиной Марии Чамбаловой и некоторое время смотрел, как она пишет, не зная, с чего начать.

— Манечка, дорогая…

— Ох, как ты меня напугал! — Мария подскочила на стуле.

— Не сердись, пожалуйста. Я хотел спросить, что ты делаешь сегодня после работы? Не могли бы мы зайти в один дом? Ты ведь любишь детей?

После небольшой дружеской перепалки они договорились. В половине шестого Мария Чамбалова уже талантливо играла роль милой и доброй тети. Боркова разговаривала с Дудой. Время от времени в разговор вступал надпоручик Лацо Илчик, один из назначенной четверки. Пока они беседовали о том, как Маркета обнаружила раненого Адама, Мария играла на диване с детьми. Особенно ее забавлял маленький озорной Милан: он забрался к ней на колени, дергал за волосы, за нос, серьги. Старшая Марта не столько играла, сколько следила за братишкой, переодела его в чистые ползунки, за что получила от Марии шоколадку.

— А знаете, ваша дочь может выступать в этом деле как свидетель, — указал Дуда на Марту.

Борковой стало приятно за свою умную девочку, но вслух она произнесла:

— Что вы, ведь она маленькая. И боится темноты. Ведь ты не была наверху, детка?

— Была, только ты мне не веришь, — возразила девочка, прижимаясь к Марии.

— А я говорю, что ты через минуту вернулась назад с тарелкой. Как ты смогла так быстро подняться по лестнице и спуститься вниз? Ты же не птичка.

— А я там была! Была! У самой двери, — настаивала на своем девочка, ободренная присутствием Чамбаловой. — Но там было темно, и я сразу пошла домой. Тот дядя, который догнал меня на лестнице, тоже видел, что там темно, если хочешь знать!

— Какой дядя? Ты же всех знаешь в доме, — не успокаивалась Боркова, своими возражениями помогая, сама того не ведая, Дуде.

— Он не из нашего дома. У него были очки, а очки здесь никто не носит. Он был в перчатках и хромал.

— Что же ты мне сразу не сказала? Я бы тогда поверила, что ты была там.

— Но ты меня об этом не спрашивала. Он мне сказал, чтобы я шла домой. У него был такой низкий голос.

Все на мгновение оцепенели, потом Дуда встал. Пора было расставаться. За ним поднялись Мария с Илчиком. Все стали прощаться с семьей Борковых. На прощание Мария поцеловала Марту.

Боркова проводила их во двор. Там Дуда попросил ее:

— Пани Боркова, постарайтесь на эту тему с Мартой больше не разговаривать, а если она сама начнет, то как-нибудь уклонитесь от разговора, хорошо? Она может подумать, что вы ей не верите. Дети тяжело это переносят. Она решит, что вы считаете ее лгунишкой, и сама перестанет верить вам. Спасибо вам за помощь, спокойной ночи.

Они двинулись к ближайшей остановке трамвая. Дуда, задумавшись, не слышал, как Мария болтает с Илчиком о погоде и о планах на уик-энд. Его беспокоил вопрос, не нафантазировала ли Марта Боркова. Если она действительно была наверху, у дверей квартиры, то лишь по счастливой случайности избежала смерти. Он подумал об этом еще у Борковых, когда слушал, как девочка твердила, что действительно ходила к соседке. И незнакомец, догнавший ее на лестнице, хромавший человек в очках и перчатках, которого она никогда раньше не видели в доме, был не кто иной, как убийца. Если бы она вошла в квартиру без стука, как, очевидно, не раз входила туда с матерью, этот человек не задумываясь убил бы ее… Итак, он был в очках, говорил низким голосом и хромал… Для описания личности этого недостаточно, но тем не менее три приметы уже есть: плохое зрение, походка и необычный голос. Будем надеяться, что Боркова не станет выпытывать Марту о подробностях. Если Маркета правильно себя поведет, то в ходе расследования от ребенка можно будет получить ценные сведения…

— Он притворяется, будто не слышит, — донеслось до Дуды. — Знаешь, Франта, а эта Боркова строила тебе глазки. Просто неудобно было смотреть. — Илчик засмеялся, вместе с ним рассмеялась и Мария.

Дуда уже закончил свои умозаключения и потому сразу переключился на другую тему:

— А что, Боркова очень симпатичная женщина. Верно, Мария? Ну что, Лацо, завидуешь мне? Запомни, где бы мы с тобой ни появились, женщины будут смотреть только на меня. На тебя никогда. Ясно? Их всегда тянет к самым ловким, смелым, высоким и сильным.

— Интересно! Раньше ты никогда не был таким самоуверенным! — уколола его Мария.

— Зря стараешься, дорогая. Все это шутка. На квартире у Борковой я думал не столько о хозяйке, сколько о ее дочке… А дошло ли до вас, что она уже могла быть на том свете?

Они сразу перестали шутить. Все трое понимали, что рассказ Марты несколько продвинул вперед расследование убийства Багаровой…

Утром, едва Глушичка вошел в свой кабинет, Мария Чамбалова соединила его с Дудой.

— Я звоню с «Теслы», — начал капитан, — перед этим заходил в больницу справиться о дворнике. Думаю, ты примешь участие в разговоре с ним. Мы можем там сегодня встретиться в одиннадцать. Главврач разрешил нам зайти к Адаму минут на пятнадцать. Для начала и это хорошо. А остальное завтра.

— Приеду. Дальше?

— Хочу тебя порадовать. Вчера утром двое коллег Багаровой с «Теслы» уехали с женами по турпутевкам в Вену. Они должны вернуться через четыре дня, но кто знает… Это все… Появится Илчик — пошли его ко мне. Для одного дел слишком много. Ну, пока.

Глушичка выполнил просьбу Дуды и даже, сверх того, направил Стругара закончить опрос всех жителей дома, в котором жила Багарова.

Какое-то время майор обдумывал это дело, а потом позвонил подполковнику Йонаку из управления госбезопасности. Когда-то они вместе учились на юридическом факультете, вместе участвовали в схватках с различного рода антисоциалистическими группами, особенно в прошлом году. И жили они в одном доме. Глушичка много лет был председателем домкома, а Йонак — членом гражданского комитета.

— Павел, — начал Глушичка, — я хотел вчера поговорить с тобой, но не застал тебя дома. А после десяти звонить было уже неудобно…

— Мы были у дочери, со дня на день ждем маленького. Так что скоро буду дедом. О чем ты хотел со мной поговорить?

В нескольких словах Глушичка рассказал ему об убийстве Багаровой. Высказал свои соображения относительно того, что за этим делом может скрываться интерес определенных сил, которым на руку убийство молодой коммунистки, заметив, что прямых доказательств этого пока нет.

Йонак, покашливая, расспросил о некоторых подробностях и предложил ему оставить это дело пока у себя. А если в процессе расследования откроются какие-либо связи с заграницей, то сразу дать ему знать.

— Я, Павел, уже думал о связях с заграницей. Сейчас к нам едут все кому не лень. Может быть, ты все-таки что-нибудь посоветуешь или, что еще лучше, сам посмотришь это дело?

— Ладно, посмотрю. Тут, конечно, надо исходить из данных о месте рождения и работы жертвы. Позвони мне послезавтра, может быть, завтра я уже кое-что узнаю. Хорошо?

Глушичка понял, что Йонак хочет искать связи с заграницей среди жителей села, где родилась Багарова, среди ее соседей и на работе.

«Я еще сегодня вечером зайду к тебе», — подумал он, но по телефону не стал об этом говорить.

Вдоль дороги при выезде из города с обеих сторон тянулись толстые черные стволы. Аллее было, наверное, лет сто. За аллеей деревьев тоже было много, но росли они уже беспорядочно.

На фоне ясного голубого неба голые ветви деревьев были похожи на толстую паутину. Над кронами в лучах солнца сверкали засыпанные снегом крыши больничного комплекса.

Выйдя из автобуса, Дуда взглянул на часы и с удовлетворением отметил, что до прихода начальника остается еще полчаса. Он медленно пошел по обочине дороги, ведущей к больнице. Вокруг было так тихо, что он даже вздрогнул, когда с ветки неожиданно упал снег.

Дуда нагнулся, поднял пригоршню снега и сделал снежок. Потом, как когда-то в детстве, вытянул руку в направлении ближайшего дерева, прицеливаясь, и бросил. «Ну, подожди, — подумал он, не попав в цель. — Все равно от меня никуда не уйдешь».

Он снова набрал снегу, сделал новый снежок и метнул, на этот раз не целясь. На мокром черном стволе осталось белое пятно. Дуда с увлечением продолжал свое занятие, пока его не остановил смех Глушички.

— От самого шоссе иду и думаю: не иначе как кто-нибудь убежал из психиатрической больницы. А это, оказывается, знаменитый сыщик Дуда! Ты что, тир себе здесь устроил?

— Расстреливаю таким образом мешающих нам жить негодяев, раз уж не могу сделать это на самом деле.

У них было хорошее настроение, и оба подумали, что этому способствует и прекрасная погода, и уже ощущаемый запах весны.

Высокие ворота были распахнуты настежь, но путь преграждал шлагбаум. Когда они его обошли и направились к больнице, из окошка будки высунулся усатый старик в белом халате. Фуражку, как подумали оба, он позаимствовал у водителя трамвая.

— Куда, куда? Сегодня нет посещения.

Они вежливо поздоровались с ним и предъявили свои документы. Внимательно осмотрев их, старик взял под козырек:

— Пожалуйста, проходите. Не сочтите любопытным, в какой корпус вам нужно? Чтобы вы напрасно не блуждали… Хирургия? Это третий корпус слева. Вы увидите большую букву «Д».

Дорога постепенно поднималась в гору. В обе стороны от дороги тянулись тропинки к отдельным корпусам. Кабинет главврача находился на втором этаже хирургической клиники. Его самоотверженно охраняла пожилая женщина в белом фартуке. Фартук был надет поверх облегающего фигуру голубого форменного платья.

Едва Глушичка и Дуда появились в дверях, как женщина решительно двинулась им навстречу. И хотя она не сказала ни слова, было понятно, что к главному врачу, профессору медицины доктору Мариану Ламошу, попасть будет не так-то просто. Она грудью встала на защиту двери, высоко подняв голову.

Выражение ее лица не изменилось и тогда, когда они вежливо попросили передать главврачу, что по договоренности с ним пришли майор Глушичка и капитан Дуда. Она скрылась за дверью, вся — воплощенное достоинство, и закрыла ее за собой. Через секунду женщина появилась снова и уже любезно пригласила их войти.

Главному врачу было за пятьдесят. Огромного роста, он был скорее похож на гренадера, чем на хирурга. Сквозь редкие волосы поблескивала лысина. У него были румяные щеки, на носу — очки в широкой черной оправе, над ними топорщились густые темные брови. Он дружески поприветствовал их и предложил сесть в большие кожаные кресла.

— Пожалуйста, товарищи, я вас жду. В нашем распоряжении десять минут, я жду еще одного посетителя. Вас интересует больной Адам, если не ошибаюсь. Доктор Гал уже сообщил мне об этом.

В словах врача они почувствовали искренность и действительное желание помочь им. Оба молча кивнули.

Профессор Ламош сам оперировал Адама. Он рассказал им о характере ранения, стараясь не пользоваться специальными терминами, и констатировал, что состояние больного таково, что можно разрешить разговор с ним в течение пятнадцати минут.

— А каково его психическое состояние? — спросил Глушичка. — Можем ли мы с ним говорить откровенно об убийстве, которое расследуем?..

— Как вам сказать… Это здоровый человек, несмотря на сотрясение мозга. Основные функциональные органы мозга не были задеты, память не пострадала. Ранение было вызвано ударом, который, по неизвестной причине, не был сильным. У меня такое впечатление, что больной увернулся от удара, вероятно машинально. Можете говорить с ним без опаски.

— Товарищ профессор, что вы думаете по поводу предмета, которым его ударили? — обратился к хирургу Дуда.

— Однозначного мнения у меня нет. Скорее всего, это был круглый, твердый предмет. Что-то вроде железного шара на палке. Заключение для вас уже подготовлено. Пожалуйста…

Профессор встал, протянул им лист бумаги и предложил пройти к Адаму. Они молча поднялись. Профессор вел их длинным коридором к палате номер 131. По пути к ним присоединился молодой человек в белом халате, доктор Гал. Дойдя до палаты, Ламош с извинениями простился с криминалистами.

Они искренне его поблагодарили. Не успела за ними закрыться дверь, как Глушичка обратился к молодому врачу:

— Товарищ Гал, вы можете остаться здесь, но предупреждаем, наш разговор с пациентом будет строго конфиденциальным.

Хирург молча кивнул.

В палате с огромным, во всю стену, окном стояла только одна кровать. На ней, укрытый одеялом, лежал старый Адам. На голове у него была повязка. Щеки и подбородок заросли седой щетиной. Но усы были старательно закручены. Из рукавов полосатой больничной пижамы высовывались большие руки, местами покрытые коричневыми пятнами. Голубые, как небо, глаза вопросительно смотрели на вошедших.

Криминалисты представились, спросили о здоровье. Глаза больного сразу оживились. Он небрежно махнул рукой:

— Я здоров как бык, только вот в голове трещина. Но врачи говорят, что срастется. А что с нашей Геленкой? Она очень странно лежала на кровати. Не заболела ли, бедняжка?.. Здесь мне никто ничего не говорит…

— Как вы попали в квартиру Гелены Багаровой и с какой целью?

— Почтальонша принесла ей деньги, но ее не было дома. Тогда она попросила меня отнести их ей. Прихожу я, значит, к ней вечером, а этот парень меня не пускает. Говорит, что она больна и что деньги он отдаст ей сам.

— Это был ее брат или знакомый?

— Черта лысого брат, у нее нет никого, только одна мать. Да и вряд ли это был знакомый, ведь к ней никто никогда не приходил… А вы его знаете?

— Если бы знали, не стали бы вас расспрашивать, — засмеялся Дуда, который вел разговор. — Я думал, что вы его знаете, поскольку с ним говорили.

— Говорил, говорил… Это как сказать… Я несу деньги, а вместо Гелены вижу парня. Незнакомого. Я стоял на своем, что деньги должен отдать в ее собственные руки, как просила почтальонша…

— А потом?

— Он только указал мне на дверь, в комнату, мол, проходи. А сам зашел в кухню.

Гелена почему-то лежала поперек кровати. Я ее окликнул, но она даже не пошевелилась… Я решил пойти позвать свою старуху. С девушками всякое случается, может, это был обморок.

Адам облизнул пересохшие губы и продолжал:

— Иду я назад, уже до двери дошел — только ручку повернуть, — и вдруг в глазах у меня потемнело, стало больно, и больше я уже ничего не помню…

— Не вспомните ли, как выглядел этот человек?

— Как выглядел?.. Обыкновенно. Хотя нет, у него был такой голос, что мне показалось, будто он пьяница. На нем был темный полушубок, наверное, он уже собирался уходить. Выше меня ростом и хромой… Но скажите же, что случилось?

Глушичка, сидевший возле кровати, стал поправлять одеяло, стараясь выглядеть равнодушным. Искоса посмотрел на Дуду, потом перевел взгляд на врача. У него сложилось убеждение, что Адаму нужно сказать, что случилось. Его рассказ подтвердил то, что уже было известно. Старик тоже жертва и никак не может быть соучастником преступления. А его реакция на их сообщение может кое-что дать.

Наклонившись над Адамом, он сказал, глядя ему в глаза:

— Гелена Багарова убита, пан Адам. И вы были первым, кто видел ее после смерти.

В светло-голубых глазах появился испуг, сменившийся выражением ужаса. Сухие губы скорее шептали, чем говорили:

— Господи боже мой! За что? Ведь у бедняги ничего не было… Такая добрая душа, мухи не обидит. Это ее тот парень убил! Я чувствовал, что там пахнет смертью… Вы уже поймали его?

Голос его задрожал, из глаз потекли слезы. Правой рукой он пошарил по ночному столику, нашел носовой платок. Громко высморкался, вытер глаза.

— Больше вы ничего не заметили?

— Да нет… Хотя постойте… очки!.. Больше ничего не помню.

— Поправляйтесь скорее, пан Адам, — простился с ним Глушичка, заметивший знак врача. — Если что-нибудь еще вспомните, сообщите нам, мы придем поговорить.

— Вы ведь поймаете его, правда? Вы должны его поймать!

— Не волнуйтесь, все для этого сделаем.

В отдел оба криминалиста возвращались городским автобусом. Всю дорогу они молчали, погруженные в свои мысли. Входя в управление, Глушичка с удивлением заметил, что Дуда не собирается идти вместе с ним к лифту.

— Зайду к соседям, — объяснил Дуда. — Посмотрю результаты дактилоскопических исследований. И к Ноге заскочу.

Майор пожал плечами и один вошел в лифт.

Эксперт-дактилоскопист разочаровал Дуду, надеявшегося, что на блокноте, найденном в комнате Багаровой, будут обнаружены отпечатки пальцев.

— На такой шероховатой поверхности отпечатков не нашли бы и специалисты из Скотланд-Ярда. Как всемирно известный сыщик, ты это должен знать, — пошутил он.

Но капитан не принял шутки. Он взял блокнот, перелистал его, потом постучал пальцем по обложке:

— Преступник держал этот блокнот в руке и, конечно, листал его. Результат — отсутствие странички с датой 10 февраля. Он вырвал эту страницу, и у нас ее нет. Следовательно, он прикасался и к другим страницам! Иначе ведь нельзя ее вырвать. Поэтому не ссылайся на Скотланд-Ярд и посмотри еще раз.

Осторожно, касаясь лишь края страниц, эксперт начал исследовать листочки блокнота с помощью разноцветных лучей. Дуда с интересом наблюдал за его действиями. На странице с датой 9 февраля эксперт задержался:

— Все правильно. Бумага гладкая, и кое-какие отпечатки на ней есть. Скорее всего, они принадлежат самой хозяйке. Но есть и другие, к сожалению, смазанные. Скорее пятна, чем отпечатки. Попробую их обработать.

Эксперт потер страничку специальным средством. Проступило пятно.

— Видишь? Это не отпечаток. Здесь к странице приклеилось что-то мягкое, не похожее на человеческую кожу. Жаль, что ничем не могу тебе помочь.

— Очевидно, это опытный парень, раз действовал в перчатках.

— Совсем не обязательно! Сегодня перчатками пользуются даже сопляки, грабящие табачные киоски.

Дуда поблагодарил и двинулся пешком на четвертый этаж. На белой двери, перед которой он с улыбкой остановился, кто-то написал крупными буквами одно слово: «Нога». Потом слово зачеркнули и нарисовали босую волосатую ногу. Дуда уже был знаком с такого рода шутками: на его двери тоже кто-то нарисовал дудку.

Капитан Нога принял Дуду как доброго знакомого. Предложил кофе, но Дуда отказался:

— Не хочу тебя задерживать. Здесь, как видишь, отсутствует одна страница. На ней было написано что-то важное, поэтому убийца ее вырвал. В дактилоскопической лаборатории отпечатков не обнаружили, но в графе на семнадцать часов что-то выдавлено. Может быть, определишь, Ярослав?

Капитан Нога взял из его рук блокнот и стал рассматривать его страницы. Потом приставил к глазу лупу, отчего сразу стал похож на часовщика. Отложив лупу, он сел за маленький столик в углу кабинета и нажал какую-то кнопку. Слева от него загорелась фиолетовая лампочка. Он долго манипулировал с блокнотом, и Дуде показалось, что коллега что-то обнаружил.

Наконец Нога подозвал Дуду, тот склонился над плечом товарища.

— Видишь? — Нога указал острием карандаша на совершенно чистое место. — На предыдущей странице было что-то написано. Мне кажется, большое «Д» и за ним точка. Тот, кто писал, сильно нажимал на ручку. Бумага тонкая, и не удивительно, что остался след. Я не уверен полностью, но иначе не объяснишь.

— Говоришь, «Д» с точкой?.. Ну, спасибо тебе, Ярослав.

Штефан Панек, в строгом черном смокинге с блестящими лацканами, со снежно-белой манишкой и бордовой бабочкой, стоял в углу и бдительным оком наблюдал за залом. Время от времени он посматривал на официанток, обслуживавших гостей с любезной улыбкой, как и положено в ресторане первого класса. Обе они были опытные, и ничто не могло вывести их из равновесия, даже излишняя фамильярность некоторых посетителей. Когда они проходили мимо него, он веселил их острыми прибаутками.

Музыканты на маленькой эстраде закончили играть вальс и сложили инструменты. Для них наступил перерыв, во время которого они могли поужинать в помещении возле кухни. Пробило одиннадцать часов. Панек тоже уже чувствовал голод и ждал Анечку, чтобы попросить заменить его на время.

Наконец она появилась, неся в руках полный поднос. Но он тут же забыл о ней, увидев через большие стеклянные двери раздевающуюся в гардеробе новую пару.

Блондинку он узнал сразу. Это была девица, хорошо известная в ресторане, не обслуживавшая кого попало. Ей всегда везло на иностранцев, и у нее всегда были деньги.

Панек отложил свое намерение поужинать и двинулся навстречу входящей паре. Его несколько насторожило, что мужчина ответил на приветствие по-словацки. На этот раз Олинка Паскова подцепила своего земляка, однако это никак не отразилось на профессиональном радушии Панека. Он провел их к небольшому столику возле окна и принял заказ на два бифштекса и бутылку «Бикавера», который мужчина продиктовал ему пропитым голосом. Со своей стороны, он предложил аперитив, на что получил согласие. После этого метрдотель отправился на кухню.

— Аня, две порции грузинского коньяка и бутылку «Бикавера». Олинка Паскова для разнообразия привела своего, обслужи их и сама посмотри, что это за клиент. Ты же опытная, — распорядился он.

Вернувшись, Аня отозвалась о госте как о не заслуживающем внимания. Панек, приняв ее слова к сведению, занялся подсчетом выручки.

В час ночи словак подозвал метрдотеля. Было видно, что он здорово набрался. Они выпили две бутылки красного вина и четыре порции коньяка. Паскова курила длинную сигарету. Это означало, что сети уже раскинуты.

Зал постепенно пустел. Блондинка заплетающимся языком объявила, что они хотят расплатиться, только не знают чем. И вульгарно захихикала.

Панек молниеносно подсчитал сумму, округляя цены, чтобы помочь клиенту уйти налегке. Однако неожиданность ждала его, а не гостя.

— Дружище, — обратился к нему словак, — проводи меня в туалет, я не совсем в форме.

— Конечно, пожалуйста, — Панек ни на секунду не потерял самообладания, хотя такие просьбы случались нечасто.

Пока он вел, поддерживая, гостя, в его мозгу машинально отпечаталось, что тот хромает. И верно, он не видел их танцующими, хотя Олинка — прекрасная партнерша. В туалете гость сразу, как по волшебству, протрезвел.

— С этой девушкой все в порядке? — удивил он метрдотеля своим вопросом.

— Можете быть абсолютно спокойны.

— Это хорошо. Я не люблю дополнительных осложнений, понимаешь? Тебе, правда, на это наплевать, не так ли? А вот на то, что у меня нет денег, тебе не наплевать, так?

Естественно, Панеку это было небезразлично. Мысленно выругавшись, он решил, что ни на шаг не отпустит их от себя, пока они не раскошелятся, пусть даже и Олинка.

Несмотря на возникшее осложнение, Панек хотел остаться вежливым. Но прежде чем он собрался с мыслями, чтобы с достоинством ответить, гость опустил руку в карман своего пиджака и, когда ее вытащил, метрдотель увидел на его ладони золотые украшения.

— Это золото я оставлю в залог, а завтра приду расплачусь. Что скажешь?

— Пан… полиция… Ведь это противозаконно! — инстинктивно отшатнулся Панек.

— Болван! Я же не продаю, а оставляю в залог. Не такой уж был крупный счет, чтобы ты получил в его оплату серьги, цепочку и этот браслет. И оставь в покое полицию. Берешь или нет?

— Что за вопрос! — Панек изменил тон. — Давайте сюда, жду вас завтра, до свидания.

Он собрал золото с ладони клиента и опустил в свой карман. С большой готовностью метрдотель проводил гостя к столу и помог встать на ноги и Пасковой. Он рассыпался в любезностях, поскольку сразу сообразил, что стоимость золота во много раз превышает счет, а если бог даст, этот словак здесь больше не объявится. Свидетелей нет, и он может скрыть эту операцию, внеся в кассу свои деньги.

Эта мысль настолько обрадовала Панека, что он проводил гостей до самого гардероба и даже помог им одеться, чего еще никогда не делал.

Вечером 14 февраля, через двое суток после убийства, проконсультировавшись со Стругаром и Илчиком, Дуда подготовил циркуляр об объявлении общегосударственного розыска. Он торопился, чтобы застать Глушичку, потому что без его подписи сообщение не взяли бы на телетайп. Майор не отдавал приказа о подготовке циркуляра, но догадывался, что Дуда работает над ним. За долгие годы совместной службы они хорошо изучили друг друга. Кое-кто из сослуживцев их даже называл близнецами. Когда Глушичка стал начальником, он еще больше полюбил великана Дуду, который умел и шутить, и работать в поте лица. Повышение Глушички никак не отразилось на их отношениях. Они продолжали так же спорить, если имели различные взгляды на какие-то проблемы, Дуда остался таким же вспыльчивым, как и раньше, полной противоположностью уравновешенного Глушички. Так же, как и они, продолжали дружить их дети и жены.

Майор внимательно прочитал предложенный Дудой проект циркуляра о розыске:

«Отдел общей криминалистики управления уголовного розыска министерства внутренних дел разыскивает человека, подозреваемого в убийстве Гелены Багаровой и нанесении тяжелого ранения Войтеху Адаму. Преступление совершено 12 февраля с. г. Приметы разыскиваемого: рост — 172—175 см, возраст — 28—32 года, одет в темный полушубок, носит очки в темной оправе, обладает низким, глухим голосом. Хромает на левую ногу. Между 16.00 и 19.00 часами указанного дня находился в окрестностях дома № 55 по улице Швабки. Одновременно разыскиваются золотые украшения: серьги, цепочка и браслет».

— Да, Франта, описание неважное. Кое-кто может нас высмеять… Ну и ладно! Посылай. Пусть сразу же отстучат во все районы.

— Я послал также сообщение матери Багаровой. Думаю, мы можем дать разрешение на похороны.

— Можем. Ничего нового мы уже не обнаружим. Я не настаиваю, но было бы неплохо, если бы завтра ты мне доложил о сделанном. Меня интересует твоя версия… У меня тоже кое-что есть.

— Лучше бы подождать еще дня два-три. Я пока не закончил опрос на «Тесле», бросаюсь с одного на другое. Стругар тоже вряд ли запротоколировал все допросы, а Илчик копается в бухгалтерии. Он хочет допросить некую Злату Млчохову. Это единственная близкая подруга Багаровой с «Теслы». Сегодня я не мог добиться от нее ни слова. Все время плачет. Они дружили шесть лет. Думаю, она поможет нам выяснить кое-что о личной жизни Багаровой.

— А странно, что ты не можешь справиться с женщиной.

— И такое бывает. Потом еще эти туристы, которые вчера уехали в Вену. Один — заведующий отделом технического развития, а второй из бухгалтерии. Нужно их осторожно прощупать.

Глушичка согласился с его доводами и не стал давать никаких указаний: Франта — опытный криминалист, не зря его негласно считают заместителем начальника, пусть поступает по своему усмотрению.

На следующий день в одиннадцать часов Дуда вернулся с «Теслы». За ним как тень в комнату Марии Чамбаловой вошел Илчик. Капитан сразу же направился к дверям кабинета Глушички. Но Мария решительно остановила его, сообщив, что майор запретил себя беспокоить, поскольку принимает важного гостя.

Оба сели возле стола Марии. Однако не прошло и пяти минут, как Дуда вскочил со стула и стал нетерпеливо шагать по комнате. Он чувствовал, что сделал важный шаг в расследовании, и хотел как можно быстрее продолжить работу на основе тех фактов, которые они с Илчиком обнаружили. И вот пожалуйста, начальник сидит себе в кресле и спокойно разговаривает неизвестно с кем и неизвестно о чем.

Дважды он пытался позвонить майору по телефону, но Мария так же решительно пресекала и эти его попытки. Он послушался ее только потому, что хорошо знал: без серьезной причины она бы этого не стала делать. Мария всегда помогала сослуживцам. Иногда она даже занималась делами, которые ее коллеги из-за нехватки времени или невнимательности забывали делать сами. Поэтому ее все любили и считали полноправной сотрудницей отдела, а не девочкой-секретаршей начальника.

Прошло пятнадцать минут, Дуда уже едва сдерживал свое нетерпение. Он внезапно подскочил к двери и уже хотел взяться за ручку, как вдруг сама дверь распахнулась. Из кабинета вышел подполковник Йонак, за ним Глушичка. Они пожали друг другу руки, и Йонак ушел.

Не успела за ним закрыться дверь, как Дуда затараторил:

— Я звонил с «Теслы», но меня не соединили! Поэтому я примчался сообщить, что мы обнаружили. По-моему, это очень важно. Гораздо важнее всяких бесед.

Глушичку это задело: они с Йонаком обсуждали возможную связь этого преступления с заграницей. И вообще, он не любил эту манеру Дуды. Майор придерживался того мнения, что существуют определенные правила, которые нельзя нарушать ни при каких обстоятельствах. Он сурово одернул Дуду:

— Никакое важное дело не дает тебе права вести себя как мальчишка. Кстати, разговор мой с Йонаком был весьма важным и имел отношение к твоему делу. У меня полна голова забот, а ты…

Дуда смутился. Глушичка почувствовал, что переборщил, и примирительно произнес:

— Ладно, не злись. Пойдем спокойно поговорим. Только знай, я не люблю, когда такой криминалист, как ты, теряет голову. Не возражай! — Он взмахнул рукой и засмеялся, заметив, что Дуда хочет что-то сказать. — Знаю, знаю, хочешь процитировать наш девиз: холодная голова, горячее сердце, чистые руки. Лучше повторяй его про себя. И как можно чаще.

Они вошли в кабинет майора, и Дуда сразу начал рассказ о сделанном:

— Что касается украшений, о которых говорил Адам, — на этот счет можно теперь не сомневаться. Кроме того, у Багаровой дома была тысяча крон наличными. Десятого она получила аванс. Эта Млчохова сказала, что у Багаровой был гарнитур: серьги, кулон, в виде паука, на тяжелой цепочке и браслет… Да, да, нам это уже было известно. Однако она очень точно описала эти вещи, поскольку не раз держала их в руках. У девушек на побрякушки прекрасная память. Хорошо, что я в циркуляре упомянул эти вещи.

— С ней самой все в порядке? — уточнил Глушичка.

— Да, вполне. Ее можно исключить из числа подозреваемых. Она рассказала о Багаровой массу подробностей. Багарова ни с кем из парней не встречалась, ничего серьезного у нее ни с одним мужчиной не было. Только однажды, летом шестьдесят пятого года, Млчохова видела ее в кафе с каким-то молодым человеком. Багарова представила его, но Млчохова помнит только его имя — Душан. Он был в очках, волосы темные.

— Кто она сама, Млчохова?

— Работает на сборке транзисторов, приятная девушка, учится на втором курсе училища. Хочет стать официанткой.

— А ты не спрашивал, почему у такой молодой и симпатичной девушки, как Багарова, никого не было?

— Спрашивал. Она сказала о каком-то разочаровании в любви, но без подробностей. У Багаровой были какие-то отношения с инженером Томашем Тяпушиком, заведующим отделом технического развития на «Тесле». Но я не успел получить его показания, так как утром тринадцатого он уехал в Вену. Жена Тяпушика, по словам местных франтов, красивая женщина, поэтому речь не может идти о любовной связи с Багаровой, хотя на сто процентов ее тоже нельзя исключить. Уж я мужчин знаю. Вместе с ним уехал и Петр Урбан, сослуживец Багаровой. Экскурсия продлится четыре дня, послезавтра они должны вернуться.

— Если вернутся, — заметил Глушичка. — Оглянись вокруг. Бегут наши милые граждане на Запад, как будто у нас ожидается потоп.

Майор опять рассердился, но попытался успокоить себя тем, что каждый имеет право на плохое настроение. В кабинете стало тихо, каждый думал о сложных проблемах, возникших перед страной. Тишину нарушил Илчик:

— Еще одна деталь: я наткнулся на некоего Зденека Возара, он хорошо знал Багарову, так как они работали в одной комнате, за соседними столами. Он случайно упомянул, что ей звонил какой-то мужчина.

— Когда?

— Это самое интересное. Возар утверждает, что десятого февраля. Помнит точно, потому что в этот день на «Тесле» была зарплата и на столе у Багаровой лежали деньги.

— Возможно, это имеет какую-то связь с вырванной из блокнота страницей, — проговорил Глушичка. — Только нам это уже не поможет. Мы ее уже вряд ли увидим. Жаль, конечно… А этот Возар не сказал, о чем она разговаривала по телефону?

— Возар такой «разговорчивый», что из него каждое слово приходилось клещами тащить. Но ему можно верить. Багарова, говорит, при первых же словах вся вспыхнула и сказала: «Никак не ожидала, что это ты». Разговор был очень кратким.

— Жаль, жаль, — вдруг улыбнулся Глушичка.

А Дуда не упустил возможность дополнить его:

— …что среди нас нет Шерлока Холмса.

Все с удовольствием посмеялись, и этот смех разрядил тяготившую всех атмосферу нервозности и злости из-за неудач в расследовании.

— Я хочу только сказать, — перешел Дуда на деловой тон, — что нам на пути все время попадается этот Душан. Возьмите то письмо с подписью «Душан». Млчохова помнит имя «Душан» еще с шестьдесят пятого года. И наконец — Нога. Я был у него. В блокноте на странице от двенадцатого февраля остался след от заглавной буквы «Д» с точкой. Это может быть имя «Душан». Если принять во внимание, что убийство было совершено между пятью и шестью часами вчера, а эта буква оставила след под 17 часами, то можно предположить, что Багарова написала ее после телефонного разговора, условившись о встрече с тем человеком именно в это время, не так ли?

Оба его собеседника недоверчиво молчали. По выражению их лиц было видно, что они не слишком доверяют такому дедуктивному методу.

— До чего ты только не додумаешься, Франта… Но рациональное зерно в этом есть. Только почему десятого в пять, когда убийство было совершено двенадцатого в пять?

— Ты прав, здесь действительно имеется несоответствие, — признался Дуда. — Десятого она могла это записать, а что было дальше, мы можем узнать только от убийцы.

Вечером Дуда неподвижно сидел в кресле и размышлял. Он думал о своем предположении, которое так изумило всех. Ни с кем из домашних он не разговаривал. Если его о чем-то спрашивали, огрызался или не отвечал вовсе, поскольку всецело был занят своими мыслями. Это был один из тех редких вечеров, которые Дуда проводил в кругу семьи, но и дома голова его была забита разными версиями, предположениями, осмыслением сделанного за день.

Божена Дудова к этому уже привыкла. Она понимала, что его служба — дело нешуточное, особенно если к ней относиться серьезно, с рвением. А Франта именно так и относился к службе. Божена сама работала в министерстве внутренних дел и, хотя занималась всего лишь канцелярскими делами, довольно хорошо знала всю специфику работы его сотрудников. Она старалась создать дома для мужа спокойную обстановку, превратить семью в надежный тыл. Прошедший год был тяжелым, рецидивы тех событий проявлялись до сих пор, и Франта часто приходил с работы усталый и злой.

Дуда перебирал в памяти все имеющиеся по делу факты. Где-то в глубине души он надеялся, что наступит миг озарения, как уже не раз случалось с ним при расследовании дел об убийстве. Появится ниточка, которую пока никто не заметил — такая она тоненькая. А когда он за нее потянет, она непременно выведет его на преступника. И все будет так просто, что покажется удивительным, как это не было ясно с самого начала. Однако сам он знал, почему такое случается: чем больше набирается фактов, тем явственнее в общей картине преступления вырисовывается незаполненное место.

Поэтому все еще впереди, и в конце концов загадка будет решена. Но пока он чувствовал, что этот миг от него еще далек. Не за что зацепиться. Он даже не может установить причину преступления. Конечно, это может быть связано и с политикой, но данных, свидетельствующих об этом, очень мало. Месть отпадает, если верить тому, что все говорили о Багаровой. Зависть тоже. Ограбление… тысяча крон и украшений тысячи на две — этого для грабежа с убийством слишком мало. Если его, конечно, не совершил какой-нибудь грязный подонок. Такую возможность тоже нельзя исключить. Многое осложняет образ жизни этой девушки. Всем она помогала, ко всем хорошо относилась, ее любили и уважали. Как тут искать убийцу?

Короче, это дело чем дальше, тем больше превращается в крепкий орешек, и, чтобы его расколоть, необходимо сконцентрировать все силы. Свои и других. А тут еще существует опасность, что в отдел может поступить другое дело, и тогда расследование убийства симпатичной девушки может затянуться. Нужно еще внимательнее посмотреть район, где родилась Багарова. С этой мыслью Дуда пошел спать.

Следующий день прошел спокойно, будто по заказу. Сотрудникам надо было немного отдохнуть. На понедельник были назначены похороны, и Дуда надеялся увидеть мать Гелены, Анну Багарову.

Когда в понедельник Глушичка пришел на работу, он застал Дуду в страшной ярости. Как можно спокойнее он спросил:

— Что случилось?

— Подлецы!

— Их достаточно, дорогой товарищ Дуда! Кого конкретно имеешь в виду?

— Учителей нашей школы. Ты и представить себе не можешь, что случилось. Я думал, меня хватит удар, — с возмущением говорил капитан.

А случилось вот что.

В пятницу он пришел домой поздно и от жены узнал, что их сын, пятиклассник Франтик, ушел с уроков. Их классная руководительница заменяла в пятницу учительницу математики и вместо решения задач занималась обществоведением. Она объясняла детям значение слова «суверенитет». Поскольку, сказала она, это слово сейчас часто встречается, нужно знать, что оно означает.

Из всего класса только у Франтика отец работал в министерстве внутренних дел. Учительница подчеркнула это и спросила его, как он понимает слово «суверенитет». Естественно, мальчик говорил то, что слышал дома от родителей: пусть господа-прогрессисты катятся к черту со своим суверенитетом, или рабочие им покажут.

— Интересно, Франта, в кого он такой? — засмеялся Глушичка.

Дуда, уже успокоившись, улыбнулся и продолжал:

— Учительница еще в мае прошлого года распустила пионерский отряд и вместо него создала новый — «Юнак». С той поры Франтик зол на нее. Тогда, после его, Франтика, ответа она вызвала его к доске и поставила перед всем классом. Сказала, что дома его плохо воспитывают, высмеивала его. Франтику это надоело, он забрал свои вещи и ушел с урока домой. Учительница, естественно, нажаловалась директору.

— А ты, конечно, прошелся по мальчишке своей железной рукой, — покачал головой Глушичка, хорошо знавший темперамент своих сотрудников.

— Ошибаешься, — засмеялся Дуда. — Больше всего мне хотелось пойти в школу и по душам поговорить с этой наставницей.

— Наивный ты, Франта! Будто не знаешь, что это пустая трата времени…

— То же самое мне сказала Божена.

— Не говоря уже о том, что ты наверняка использовал бы чересчур сильные аргументы для такой «тонкой» натуры, каковой является ваша учительница.

— Не скажи, ведь ты ее не знаешь.

— Не знаю, это верно, но ты учти одно: не все люди, делающие глупости, плохие.

— Ты так говоришь, потому что не знаешь это сокровище.

— Не отрицаю, однако я почти уверен, что через некоторое время этой учительнице будет стыдно смотреть тебе в глаза. Запомни. И напрасно не ругайся.

— Да нет, на мальчика я не сержусь. Мы уже договорились с бабушкой, что она возьмет его к себе в деревню. Там люди порядочные. Будет ходить в сельскую школу. Хотя бы пока. Меня только удивляет и возмущает, откуда у нас берутся такие учителя. Ведь ей не больше двадцати двух. Ее воспитывала наша школа, наша передовая интеллигенция. И видишь, она плюет на рабочий класс, на социализм, на государство трудящихся, на наших кровных братьев!

— Ну, ну! Ты зашел слишком далеко. Скорее, она плывет по волнам моды. Точно такая же картина и в других учреждениях, где больше болтают, чем вкалывают у станка. И не стучи кулаком по столу. Консолидацию этим не ускоришь. Это процесс долгий и сложный. А насчет бабушки мысль хорошая. Полгода уже прошло, и до конца учебы Франтик будет там как на каникулах.

После этого разговора Дуда отправился на улицу Швабки, чтобы поговорить с Анной Багаровой. Убитая горем, она была у Борковых. Пожилая женщина тихо причитала, повторяя, что ушла ее последняя надежда, единственная опора в жизни. Деньги, которые Адам получил от почтальонши, она послала дочери на шерсть, чтобы та связала себе свитер… Они редко писали друг другу, потому что на все праздники и в отпуск дочь приезжала домой. Она не знала, был ли у Гелены близкий знакомый, но думала, что, скорее всего, не было, иначе дочь наверняка сказала бы ей об этом. Со слов Гелены она поняла, что у дочери была несчастливая любовь и она боялась, как бы это не случилось снова. Возможно, поэтому у нее не было ухажеров.

Намерения Дуды выяснить какие-нибудь подробности оказались тщетными. Горе старой женщины было еще настолько свежим, что она не могла ни думать, ни говорить о чем-то другом. Он простился и пошел на кладбище.

Похороны были запланированы очень скромные, поэтому его удивило то, что он увидел на кладбище. Пришли все жители дома с улицы Швабки, пришли рабочие и служащие с «Теслы», чтобы проводить в последний путь милого, всеми уважаемого человека. Гроб полностью был закрыт букетами цветов и венками.

Но капитан напрасно искал среди присутствовавших человека, который по приметам хоть немного походил бы на убийцу.

Во вторник утром всем районным отделениям по телетайпу были переданы дополнительные сведения о золотых украшениях, о которых Дуде сообщила Злата Млчохова. Поскольку она и Анна Багарова утверждали, что эти украшения покойная получила в подарок от своей тетки из Америки, в сообщении обращалось особое внимание на стоящую на них американскую пробу.

Дуда подошел к зданию управления в половине одиннадцатого; он был страшно голоден. Минуту он размышлял: купить бутерброд или потерпеть до обеда. При каждом медосмотре врач пугает его, что осенью обязательно пошлет в санаторий для лечения от ожирения. Кошмар! Там дают порции для новорожденных, все время мясо, мясо, причем постное, и совсем немного картошки. И этого им еще недостаточно, каждый день врачи заставляют совершать пешие прогулки, а по вечерам танцевать. Правда, теряешь восемь — десять килограммов, но какая это каторга! О боже, как хочется есть!

Он не выдержал и купил колбасы с рогаликом. В кабинете Дуда положил сверток на стол и, стыдясь своего слабоволия, уже собрался поесть, как неожиданно зазвонил телефон. Звонил прапорщик со странным именем, которое Дуда никак не мог запомнить, из отделения третьего района города.

— Товарищ капитан Дуда? Только что я получил телефонограмму с дополнительными сведениями о золотых украшениях…

— Хорошо, вы что-нибудь хотели сообщить?

— Странно, что с прошлого четверга вы ничего не предприняли, хотя мы докладывали об этом.

— Что? Что мы не предприняли? И о чем вы докладывали?

— Об этих украшениях. Из кафе «Орион».

Дуда забыл о еде. Ему показалось, что над ним кто-то сыграл злую шутку. Однако голос был незнакомым, хотя ребята могли попросить кого-нибудь позвонить, либо кто-нибудь из них изменил голос.

Он еще раз переспросил имя, адрес и телефон звонившего и, не объясняя, положил трубку. Потом тут же поднял ее и набрал номер. Трубку снял прапорщик Иван Гомбасецкий.

— А я уж удивился, товарищ капитан, тому, что вы положили трубку, не дослушав сообщения.

Дуда заверил прапорщика, что имел на это основания, и обещал через полчаса приехать в отделение.

Прапорщика он нашел очень просто. Это был коренастый, пожилой человек. Он по-военному поприветствовал капитана и радостно пожал руку.

— Я вас знаю, товарищ капитан, поэтому и позвонил.

— О каких украшениях вы говорили?

— О тех, что вы ищите. В прошлую среду вечером ко мне домой пришел один из наших добровольных помощников, Юла Хорват. Молодой инженер. В тот вечер… скорее, ночью, он пришел прямо из кафе «Орион». Хорват довольно часто ходит туда. Он холостой, прекрасно танцует. В этот раз он был один. Так вот, он рассказал мне, что, когда зашел в туалет, туда пришли двое. Одного он узнал по голосу, это был метрдотель Штефан Панек. Хорват слышал, как второй предлагал Панеку какие-то вещи вместо денег, чтобы заплатить по счету. Панек раньше сидел за перекупку краденого.

— Ну хорошо, а что общего это имеет с нашим делом? Вы думаете, что…

— Это же они! Юла слышал, как второй говорил о золоте, а потом сказал, что завтра придет оплатить счет, а золотые серьги, кулон и браслет оставляет Панеку под залог.

— Он их перечислил?

— Ну да! А когда пришло ваше сообщение по телетайпу, я сразу же сообщил об этом дежурному в район.

— Вы хорошо сделали, товарищ Гомбасецкий.

— Вот видите, товарищ капитан! Поэтому я и удивился, что сегодня пришло дополнительное сообщение. И опять о золотых украшениях! Перечисляются серьги, кулон и браслет с американской пробой. Не странно ли все это?

Дуда начал приходить в ярость. Он только не хотел, чтобы прапорщик заметил это. Неизвестно, что это были за люди и о каких украшениях они говорили. Однако, по установленной системе, это сообщение должно было тут же поступить в отдел. Они бы уж сами выяснили, куда поведет этот след. Но кто-то этого не сделал, и почти неделя прошла впустую!..

Ему вдруг захотелось, чтобы эти украшения были другими и не имели ничего общего с делом Багаровой. Потому что в противном случае весь отдел, включая начальника, будет просто в бешенстве.

— А этот ваш помощник, Хорват, надежный человек? Не мог он что-то придумать?

— Лучшего и желать нельзя. Правда, в этом отряде все хорошие ребята, с их помощью мы схватили не одного любителя кривых дорожек. Но Хорват — душа отряда, я верю ему на сто процентов. Он никогда не скажет, если в чем не уверен.

— Спасибо, товарищ Гомбасецкий, я проверю. Возможно, это не связано с нашим делом. Но ваша добросовестность похвальна.

— Я только выполняю свои обязанности, товарищ капитан!

— Наказать, чтобы не повадно было, — так закончил Дуда свой доклад у Глушички. — Пора кончать с этим свинством. Девяносто два процента надрываются на работе, а несколько трепачей на все плюют и придумывают, как переделать аппарат управления уголовного розыска…

— Ну, ну, — примирительно отозвался Глушичка.

— Ладно, Виктор! Я не думаю так обо всех без исключения. Но есть такие, которые плюют на работу и считают, что лучше болтать языком. Конечно, это может быть просто небрежностью… Не дай бог, чтобы это были украшения, которые мы ищем! Тогда этим людям лучше не попадаться нам на глаза!

Майор задумчиво смотрел в окно и молчал. Этот случай тоже вывел его из себя, но он не хотел предполагать самое плохое. Махнув рукой, он сказал:

— Кто знает, где и почему задержалось это сообщение. Главное, что прошла почти неделя, как ты говоришь. И если предположить, что эти вещи предлагал убийца или человек, получивший их от убийцы, то мы, конечно, упустили весьма выгодный момент. Сейчас никого не наказывай, а лучше займись метрдотелем.

— Уже распорядился.

— Возможно, что этот должник уже приходил выкупить свой залог…

Мысль Глушички прервал телефонный звонок. Послушав, он передал трубку Дуде. Стругар сообщал, что метрдотель «Ориона» Панек взял с пятницы четырехдневный отпуск и уехал в горы кататься на лыжах. Место его пребывания неизвестно.

— Бросьте его к черту! — крикнул в трубку Дуда, а Глушичке добавил: — Он может быть где угодно, этот метр. Уехал куда-то кататься на лыжах на четыре дня! И все-таки я попытаюсь выяснить, кто утерял сообщение Хорвата.

В четверг, в одиннадцать часов, Стругар сообщил по телефону, что Штефан Панек только что пришел на работу. У Дуды отлегло от сердца: Панек не исчез с горизонта и они могли продолжать действовать в этом направлении.

Однако, с другой стороны, возвращение Панека означало, что он не имеет с убийством ничего общего и проходит по делу, скорее всего, случайно. Скажем, как перекупщик. Теперь вся надежда на то, что он сможет дать точное описание предполагаемого убийцы. Если бы он был как-то связан с убийством, он, конечно, не вернулся бы из отпуска.

Метрдотель расхаживал по залу с видом заботливого хозяина. Дуда с Илчиком попросили его принести что-нибудь перекусить. Поев, Дуда подозвал Панека:

— Штефан, принеси нам что-нибудь безалкогольное.

— Минутку, пан инспектор, сейчас будет.

Дуда удивился: откуда Панек его знает? Илчик улыбнулся, заметив его изумление.

Когда Штефан принес воду, Дуда сказал ему:

— Сейчас мы расплатимся, а потом проводишь нас к себе домой.

— Но я на работе, — проговорил Панек.

— Договоритесь как-нибудь. — Дуда перешел на «вы». — Нам нужна ваша помощь. Это займет немного времени.

Официальность и твердость тона подействовала: через минуту Панек садился с ними в машину. Там он приободрился. Начал говорить, что за ним ничего не водится, потом попросил объяснить, что от него требуется.

— Нам нужно, чтобы вы показали золото, которое купили не в магазине…

— Если вы хотите обыскать квартиру, то нужен ордер.

Дуда вытащил из кармана разрешение прокурора и протянул Панеку, который внимательно прочитал бумагу. Потом молча вернул ее капитану. Дуда мысленно поблагодарил Марию Чамбалову. Они настолько были заняты, что забыли заручиться разрешением прокурора на обыск квартиры Панека. Но Мария не забыла, и, когда они убегали, она молча отдала ордер Дуде. Без этого документа хлопот с Панеком было бы гораздо больше, поскольку он был стреляный воробей.

Они тряслись в старой «Волге» по брусчатке улиц, по трамвайным путям и молчали. Уже недалеко от своего дома Панек проговорил:

— Я ничего не украл… Такая неприятность! Что могут подумать люди?!

— Никто не утверждает, что вы украли. А о человеке говорят и судят по его поведению, не правда ли?

— Да, конечно, но у меня дома жена… И это золото, о котором вы говорите, лежит вместе с ее украшениями. Имейте это в виду.

Дуде стало весело от этих слов.

— Не волнуйтесь, мы не выдаем мужчин их женам. Совсем не обязательно нашим половинам знать обо всем.

После этих слов Панек ожил и горячо их поблагодарил.

— Пойдемте посмотрим, что вы называете украшениями вашей супруги, — охладил его Дуда.

Прихожая была тесной, и ее делали еще меньшей двери, ведущие в другие помещения. Пани Панкова встретила их в халате, заметно удивленная. Когда-то красивая брюнетка, со все еще прекрасной фигурой, она была без косметики, щеки блестели от крема. Увидев незнакомых мужчин, она испуганно кинулась к кухонным дверям. Едва она открыла рот, чтобы что-то сказать, Панек грубовато подтолкнул ее в кухню:

— Не мешайся, дорогая, потом, потом…

Он провел Дуду с Илчиком в комнату, достал из шкафа изящную резную шкатулку и открыл ее одним из своих ключей. Шкатулка была полна женских безделушек: брошки, шпильки, заколки. Среди них попадались и дорогие украшения, была даже платиновая диадема. Там же находилось то, что они искали: массивный золотой браслет, две золотые серьги с сапфирами, на золотой цепочке кулон в виде паучка с рубином на спинке.

Панек держал трясущейся рукой крышку шкатулки и с виноватым видом смотрел на блестящую груду.

— Кроме этой шкатулки, у вас ничего больше нет? — спросил Дуда и, когда Панек кивнул, продолжил: — Чтобы мы не искали, лучше покажите добровольно.

— Это все, что у нас есть, пан инспектор.

— Выложите на стол, что вы купили незаконным образом.

— Это все украшения моей жены. Кроме мелочи, — сказал Панек и взял в руки брошь, которая явно была сделана в Яблонце и стоила не дороже сорока крон. Потом добавил к ней две шпильки для волос и золотое кольцо.

Криминалисты переглянулись. Они узнали вещи, которые искали. Все детали золотых украшений Багаровой прочно врезались в их память.

— Пани Панкова, — крикнул Дуда в открытую дверь, — пройдите сюда, пожалуйста.

Она неслышно, как кошка, подошла и стала в трех шагах от них.

— Ближе, пожалуйста. У вас есть ключ от этой шкатулки? — вежливо спросил Дуда, закрыв крышку.

— Нет, он у мужа.

— Благодарю. Так чьи же это вещи, пан Панек? Не хотите же вы сказать, что женщине, которой они принадлежат, необязательно иметь ключ? Дайте его сюда.

Он взял шкатулку и направился к двери. Панкова, почувствовав себя виноватой, быстро скрылась в кухне. Ее муж собрался было запротестовать, но Дуда не дал ему сказать ни слова:

— Лучше пойдемте к нам в управление, пан Панек. Там вы нам все объясните.

— Вы меня арестуете? Но ведь я…

— Боже упаси! Это позже… когда будет повод. Мы вас не арестуем, если скажете, откуда вы взяли эти украшения. В противном случае вы только продлите себе неприятные минуты и создадите трудности на работе. Расскажите нам все — и не придется никуда идти. Мы выслушаем вас здесь, а потом вы вернетесь в кафе. Ну как?

Было видно, что Панек мучительно размышляет, что же выбрать. Дуда внимательно следил за ним и думал, что Панек всего лишь жадный, нечистый на руку человек, использующий в своих интересах человеческие слабости. Убить человека не в его силах. Ведь он боится собственной тени. Он просто мелкая рыбешка в грязных водах уголовщины. Он, конечно, все сейчас расскажет, чтобы не осложнять себе жизнь.

И Панек его не обманул. После раздумий он галантно предложил им сесть в кресла у журнального столика и придвинул стул.

— Мне нечего от вас скрывать. Все это мне досталось случайно, — сказал он, протягивая руку к шкатулке, которую Дуда поставил на столик. Открыв ее, Панек вытащил и положил на столик браслет, серьги и кулон.

Он разговорился, решив, видно, рассказать все. Путаясь и жестикулируя, он объяснял, что всегда покупал драгоценности у людей, попавших в затруднительное положение. Тем самым им помогал. Когда кто-то из них приходил выкупать драгоценность, он, конечно, все отдавал.

Дуда, заметив, что Панек говорит не по существу дела, остановил его:

— В ваших интересах говорить только правду. Но чтобы мы до нее быстрее добрались, обращу ваше внимание на две вещи: во-первых, нас, кроме этих серег, кулона и браслета из вашей коллекции, больше ничего не интересует. И во-вторых, из-за этого золота произошло убийство. Поэтому прежде всего объясните, каково ваше участие в этом.

Панек побледнел и тут же выложил правду, как случайно приобрел эти украшения в кафе вместо оплаты по счету. Он, конечно, пытался приукрасить свое поведение, но суть его рассказа совпала с тем, что уже было известно. Он с готовностью описал давшего ему под залог золото клиента и его даму.

Илчик, подробно записавший показания, предложил Панеку подписать протокол.

Прежде чем уйти, Дуда конфисковал все золотые вещи и небрежно подтолкнул шкатулку к Панеку, который с облегчением спрятал ее в шкаф. Он даже не попросил, чтобы его подвезли до кафе.

Дуда и Илчик быстро вернулись в управление, чтобы проинформировать майора.

— Мы можем допросить Паскову. Пошлем к ней Илчика, — размышлял Глушичка вслух.

— По-моему, это ничего не даст. Слишком поздно, — махнул рукой Дуда. — Содрать бы шкуру с того, кто не передал сообщение Хорвата. В то время еще был шанс. Тогда можно было бы поймать этого хромого очкарика. А теперь ищи ветра в поле!

Тем не менее Илчик получил приказ допросить Паскову. Ему потребовалось два дня, чтобы найти ее. Когда он наконец вернулся в управление и сообщил, что ему рассказала Паскова, вся группа была удивлена.

Чтобы Паскова говорила правду, Илчик сразу предупредил ее, что она проходит по делу об убийстве. Паскова испугалась. В процессе допроса он якобы в шутку спросил ее, как это она подцепила туземца, хотя обычно специализируется по иностранным туристам. И здесь Паскова гордо возразила: мол, ошибаются те, кто так думает. Он никакой не словак, а американец, только прекрасно говорит по-словацки.

— А как это она объяснила? — не удержался Дуда.

— Толком она это не объяснила, да и не могла. В тот вечер около восьми она заметила его в гостинице «Астория» и приклеилась к нему. Утверждает, что говорила с ним по-немецки. Когда они сидели за столиком, он неожиданно заговорил по-словацки. Расплачивался в «Астории» долларами. Когда они оттуда уходили, Пасковой пришла в голову мысль удивить публику в своем кафе. И она уговорила его пойти в «Орион».

Вернувшийся из больницы Войтех Адам сразу оказался в центре внимания всех жителей дома. Раньше уборка двора занимала у него полдня, и жители не могли нарадоваться на его добросовестность. Теперь же ему и дня не хватало. И не потому, что он еще не мог работать в полную силу. Главная причина была в том, что ему мешали работать сами жители: все его приглашали к себе, предлагали посидеть, отдохнуть. То здесь, то там ему наливали рюмочку, просили рассказать о своем приключении. Затаив дыхание, любопытные слушали, что произошло в тот раз в квартире Гелены.

Нужно сказать, что с каждым днем Адам рассказывал все больше и больше подробностей, все дольше и дольше засиживался в гостях и все дольше курил свою трубку. Так же было и в пивной «У солнышка». В те дни, когда Адам не подметал двор, он стоял в воротах, приветствовал знакомых, проходивших мимо, непременно останавливал и почтальоншу, считая ее тоже участницей случившегося, потому что именно она принесла те самые деньги.

У каждого свои заботы. И постепенно почтальонша стала избегать старого Адама. Исключительно из-за недостатка времени. После обеда старик углублялся в изучение газет. Он регулярно покупал вечерку и в первый день прочитывал ее всю, кроме объявлений. На следующий день он читал только объявления и перечитывал заинтересовавшие его статьи. А вечером он с удовольствием ходил в пивную «У солнышка» выпить кружку пива. Причем жене он говорил, что идет за табаком. Пани Адамова прекрасно понимала, куда он ходит, но между ними была молчаливая договоренность, и ей не хотелось нарушать ее своим ворчанием.

В пивной всегда находился кто-нибудь, интересовавшийся его повязкой. Это служило Адаму сигналом, и он начинал рассказывать свою историю. Кое-кто подозревал, что под повязкой у него не осталось и следов от ранения и что носит он ее, чтобы потешить посетителей пивной, но это было не так. Он действительно все еще ходил на перевязку, так как ранение его было не простым. Старик, как правило, рассказывал недолго, но со временем его рассказ становился все более колоритным. Заканчивал он обычно словами: «Жаль девушку! Собственными руками повесил бы того гада!»

В тот день, заметив, что в пивную вошли люди в запорошенной снегом одежде, старый Адам быстро допил пиво и заспешил домой, объясняя на ходу:

— Моя старуха всегда забывает включить свет на лестнице, еще упадет кто-нибудь.

Подходя к воротам дома, он почти столкнулся с Дудой.

— А, товарищ инспектор! Вы его уже поймали?

— К сожалению, еще нет, — улыбнулся Дуда, — но рано или поздно он допустит ошибку…

— Да, да, — живо подтвердил старик, — как я тогда. Дурак старый.

Капитан взял старика под руку, и они вместе направились к нему домой погреться и поговорить. От этого жеста дворник почувствовал себя королем и оглянулся, видит ли кто-нибудь его торжество.

На кухне Адамова быстро вытерла стулья. Снедаемая любопытством, она специально искала себе работу, лишь бы не уходить оттуда. Но Адам очень хорошо знал свою жену. Он строго посмотрел на нее и тоном, не допускающим возражений, сказал:

— Иди займись чем-нибудь в комнате, пока товарищ инспектор снимет с меня показания.

Дуда заметил, что ей это очень не понравилось, и попросил:

— Нет, нет, оставайтесь, нам может понадобиться ваша помощь.

Он вынул из папки небольшой сверток, осторожно развернул его и разложил на столе украшения, конфискованные у Панека.

— Какие красивые! — искренне восхитилась пани Адамова, наклонившись над столом.

— Да ведь это украшения, которые носила Геленка с четвертого! — воскликнул Адам. — Я их на ней видел.

Дуда внимательно наблюдал за обоими, хотя и не сомневался в их честности. Потом спросил, уверены ли они в том, что эти украшения принадлежали Гелене. Они в один голос подтвердили, и пани Адамова тоже вспомнила, что раза два видела их на покойной Геленке.

— Значит, вы напали на след преступника?! — воскликнул Адам.

— Как сказать, — ушел Дуда от прямого ответа. — Преступник всегда оставляет какой-нибудь след, — проговорил он, убирая в папку все вещи и прощаясь со старыми супругами, которые погрустнели, вспомнив Геленку.

Дуда остался доволен посещением, потому что это была уже вторая проверка. Злата Млчохова тоже узнала вещи, принадлежавшие Багаровой. Но все это были детали, которые не продвигали вперед расследование. Оставалось надеяться на случай. Еще вчера Глушичка предупреждал, что, возможно, им придется переориентироваться на долговременный поиск с привлечением всего аппарата управления.

Он возвращался домой, обдумывая по пути дальнейший план действий. Необходимо еще раз просмотреть и проработать протоколы, чтобы не оставалось ни одного непроверенного факта.

Дуда вышел из машины, распрощался с начальником областного отдела и с шофером и направился к маленькому четырехместному самолету, который ожидал его на учебном аэродроме «Свазарма»^[1].

Пилот уже запустил моторы. Поднимаясь в самолет, капитан почувствовал приступ тошноты. Он смотрел на одуванчики, сгибавшиеся под напором мощной струи воздуха от моторов. За самолетом в траве тянулись три следа от колес. Он вспомнил свой неприятный полет сюда в этой маленькой машине. С виду она была похожа на безобидную пчелку, но в воздухе… Когда поднимается, еще можно вытерпеть. Но при снижении — без пакета не обойтись…

Он поздоровался с пилотом, пристегнулся и отдался божьей воле.

Его никто сюда не посылал. Он сам настоял на поездке к Анне Багаровой. Майору же не очень хотелось отпускать его. И он был прав, все можно было проверить централизованным путем и не тратить времени ответственного сотрудника уголовного розыска. Драгоценного времени. Но после того как Дуда заявил, что согласен взять два дня в счет своего отпуска, майор изменил точку зрения. По его указанию Мария организовала специальный самолет, точнее, самолетик, как пушинка летающий в бесконечном воздушном море. Она же установила и необходимые контакты.

Сначала Дуда побывал у Анны Багаровой и передал ей Геленины украшения. Хорошо, что он совершил это путешествие! Старая пани отдала ему два письма, которые она нашла в книгах дочери. Из городской квартиры она привезла с собой только мелкие вещи. Мебель и крупные вещи распродала, но книги взяла на память.

Сейчас Дуда вспоминал их содержание. В обоих письмах оно было кратким. В первом письме, датированном 19 сентября 1960 года, было поздравление с окончанием школы, подписанное Душаном; в постскриптуме три фразы, что он чувствует себя хорошо, встретился с отцом и устроился на неплохую работу. Адреса отправителя не было. Во втором письме, также без обратного адреса, с датой И января 1965 года, был только привет «от того, кто тебя все время помнит и надеется, что в этом году тебя увидит». И оно было подписано Душаном.

На конвертах были чехословацкие марки и штемпели лукавецкого почтового отделения с числами, лишь ненамного отличавшимися от дат в письмах. Адресованы они были Гелене Багаровой. Рассказывая о дочери, о ее детстве и отъезде в город, Анна Багарова вспомнила, что одно из этих писем она послала Гелене, так как та уже не жила дома, а до рождества, когда она хотела приехать, было еще далеко.

В доме Багаровой Дуда посмотрел семейный альбом, свадебные фотографии родителей Гелены, несколько ее фотографий в младенчестве, но заинтересовали его два снимка школьных лет, где она сидела среди других учеников на лужайке перед школой. Один был сделан в четвертом классе, в начале лета 1951 года, второй — в восьмом, в 1955 году. Имя Душан не оставляло Дуду и, во сне. И когда он вместе с Анной Багаровой и ее братом Ондреем Ковачем рассматривал старые фотографии, то неожиданно для себя самого спросил, кто из учеников Душан.

Осиротевшие старики указали на двух мальчиков. Одного из них Ондрей Ковач назвал Варгой. Он вспомнил эту фамилию, потому что судьба семьи Варги была очень необычной.

Петр Варга когда-то был простым канцелярским работником на лесопилке, но с приходом к власти Тисо стал все выше тянуть руку в фашистском приветствии. Однако это его не спасло. Местный фашистский комиссар послал его на восточный фронт. Там его ранило, и после госпиталя он появился в селе в черной эсэсовской форме. Было удивительно, что его, словака, взяли на службу в СС, так как это было привилегией немцев. Ондрей Ковач тогда сражался в горах в партизанском отряде. Петр Варга грозился перевешать всю эту партизанскую банду, но никто его не принимал всерьез.

В конце 1944 года Варга исчез, и с тех пор его никто не видел. Он оставил дома молодую красавицу жену с четырехлетним сыном Душаном. Их никто никогда не попрекал, но Варгова стыдилась своего мужа. И в 1951 году она с Душаном переехала к своему отцу в соседний Голубков.

Фамилию другого Душана старики не могли вспомнить. Дуда поинтересовался, как получилось, что Душан Варга сфотографировался вместе с Геленой, хотя к этому времени он уже уехал с матерью из села. Ондрей Ковач объяснил ему и это обстоятельство.

В Бане была школа с восьмилетним, а потом и двенадцатилетним обучением, в то время как в Голубкове было только пять классов начальной школы. В старшие классы ребята из Голубкова ходили в Баню. Таким образом Душан Варга остался в одном классе с Геленой, хотя и переехал с матерью из Бани.

С тех пор обе деревни неузнаваемо изменились. Исчезли старые школы и другие строения, бывшие тут еще со времен монархии. Вместо них построили новые дома, которые не уступали городским. Появились новые предприятия, заменившие когда-то единственную лесопильню.

Обратный полет спецсамолета продолжался всего четверть часа, но Дуде казалось, что он его не переживет. Он изо всех сил боролся с тошнотой, старался как-то отвлечься, заставляя себя думать о расследуемом деле.

С помощью районного отделения он проверил все факты. Благодаря старикам их работа облегчилась. В Лукавец он летел выяснить все о Душане, не зная ничего, кроме его имени. Душану Варге, родившемуся 10 ноября 1940 года в семье Петра и Юлии Варговых, не был выдан паспорт, и эту загадку никто не мог объяснить. Но в регистрационных списках жителей Дуда нашел запись, из которой узнал, что этот молодой шестнадцатилетний человек, оказывается, нелегально уехал за границу.

Юлия Варгова, к которой Дуда зашел для верности, подтвердила это. Она сохранила на память одно-единственное письмо, которое получила от сына в 1957 году. На пожелтевшей бумаге Дуда не нашел ни слов сыновьей любви, ни угрызений совести. На письме была австрийская марка и штемпель венской почты от 21 мая 1957 года.

Варгова не старалась скрыть от Дуды своих слез. Но и не сетовала на то, что сын уехал. Наверное, он встретился с отцом и ему за границей хорошо, раз он о матери не вспоминает…

Капитан мысленно пожалел ее. Заглянув в окошко самолета, он увидел, что самолет снижается, и облегченно вздохнул…

Капитан Габриэл Элеш, в замшевом пиджаке и безупречно выглаженных брюках, нервно барабанил пальцами по столу. Взгляд его блуждал по кабинету. Капитану было грустно. Он еще не знал окончательного решения начальника городского управления, но после результатов инспектирования он не сомневался, что наказание будет строгим.

Он с силой стукнул кулаком по столу. Никто не хочет его понять, а этот обжора Дуда мстит ему. Элеш хорошо помнит тот февральский разговор, когда Дуда отчитал его, как школьника, и забрал у него дело об убийстве. И это Франта, с которым он когда-то корпел над учебниками и которого считал своим товарищем… Если бы он им был на самом деле, то наверняка поступил бы сейчас иначе, а не мстил.

К нему прицепились из-за такой ерунды, как сообщение какого-то добровольного помощника. Глупости. Он помнит, как получил от дежурного эту информацию, а дальше он должен был поступить по своему усмотрению, поскольку дело входило в компетенцию отдела угрозыска. Он сунул это сообщение в стол, так как спешил на собрание, а на следующий день о нем и не вспомнил.

Гнетом давило на него сейчас воспоминание об этом собрании. Почти все присутствующие обвиняли его в том, что он заодно с противниками консолидации, и не хотели понять, что он ратует за усовершенствование службы, не зря же он все-таки имеет высшее образование. В конце концов Элеш послал их всех к черту. Помнит, как он разозлил их еще больше, заявив, что предвидит будущее без догматиков, «социализм с человеческим лицом». Потом он ушел.

Только на следующий день, после обеда, когда злость прошла и Элеш наконец занялся делами, он вспомнил о сообщении. В тот момент он растерялся, так как сообразил, что опоздал с ним почти на сутки. Он снова внимательно прочитал строчки сообщения. Эту информацию передал прапорщик Гомбасецкий. Элеш не любил его и считал, что он похож скорее на автомат, чем на человека. Каждое поручение он выполнял с такой точностью и так пунктуально, что становилось противно. А как он выступал на собраниях! Всегда ополчался на молодых, то есть и на него, Элеша. Все время говорил о своем опыте работы в угрозыске, гордясь, что начал ее сразу после войны. Как будто он один начинал службу в сорок пятом! И именно он посылает сообщение о золотых украшениях, объявленных в общегосударственном розыске. Болван!

Жаль, что этих добровольных помощников не разогнали еще в шестидесятые годы. Крутятся возле стариков, которым нечего делать и которые требуют, чтобы те всегда помнили об их самоотверженности, и так далее! Так пусть этот помощничек не выпендривается перед ним, капитаном и юристом с высшим образованием! Услышал звон, да не знает, где он… А этот прапорщик все до пунктика передает в Центр.

Он со злостью засунул сообщение еще дальше в стол, будто его и не было. Будет гораздо лучше забыть о нем, как о прошлогоднем снеге, чем посылать его дальше. И не надо никому объяснять, почему оно задержалось почти на сутки…

Элеш смотрел в окно. Его утешала мысль о предстоящем отпуске. Все забудется, перемелется…

Ход его мыслей нарушил телефон. Секретарша сообщила, что его вызывает начальник управления.

Ну вот и началось! Он открыл платяной шкаф и посмотрел на себя в зеркало. Пригладил волосы, подтянул галстук, поправил левый лацкан пиджака, потом стряхнул с себя невидимые пылинки и вышел.

Войдя в кабинет подполковника, он доложил как положено о своем приходе и неожиданно почувствовал дрожь в коленях. За длинным столом сидели человек десять, знакомых и незнакомых. Он увидел своего начальника, начальника отдела кадров, председателя парторганизации, заместителя начальника управления и начальника инспекционной комиссии. Подполковник кивком головы указал ему на одиноко стоящее недалеко от стола кресло. Место для виновника преступления, пронеслось в голове.

Едва он сел, как встал заместитель начальника управления. На его обращение «товарищи» встали все присутствующие. Элеш тоже встал.

— Приказом начальника городского управления номер 91 от 3 июля 1969 г., — начал он, — капитану Габриэлу Элешу объявляется выговор.

Это был сильный удар. Элеш плохо слышал цитируемые параграфы, номера инструкций, распоряжений и приказов, которые он нарушил. В памяти остались только заключительные фразы:

— …Габриэл Элеш понижается в звании на одну ступень и снимается с должности начальника отдела… Причина: грубое нарушение своих обязанностей, что привело к осложнению расследования дела об убийстве Гелены Багаровой. Это решение можно обжаловать…

— Товарищ надпоручик Элеш! У вас есть вопросы?

Это обращались к нему… Горло у него перехватило, и он только отрицательно покачал головой.

— Товарищ Элеш, у вас за плечами годы успешной службы. Вы юрист, а угрозыску нужны образованные люди. Постарайтесь за этот год, пока вы понижены в звании, зарекомендовать себя с лучшей стороны… И главное, постарайтесь не допускать в будущем подобных ошибок, тем более умышленно.

После этого все разошлись.

Хотя все факты и свидетельские показания косвенно свидетельствовали против Душана Варги, ни Дуда, ни Глушичка не могли поверить, что убийство совершил он. Отсутствовал мотив. На совещании 2 августа они целый час говорили об этом.

Душан и Гелена вместе росли и были друзьями. Даже когда Душан уехал на Запад, его письма к Багаровой свидетельствовали скорее о симпатии его к ней, нежели о скрытой неприязни. Можно было предположить, что и в шестьдесят пятом году Гелена Багарова была в кафе именно с Варгой.

Все же остальные нити ни к чему не вели. Единственный отпечаток пальца не принадлежал ни знакомым и близким Багаровой людям, ни подозреваемым. Его не было в дактилоскопической картотеке. Описание внешности предполагаемого преступника в общих чертах было таким: низкий голос, очки в темной оправе, гладко зачесанные назад черные волосы, припадает на левую ногу. Далее следовало описание одежды.

Дуда настаивал на том, чтобы расследование и поиск продолжались. Мы обязаны помнить, говорил он, что это может быть и другой человек, не Варга. И он, возможно, сейчас преспокойно разгуливает по нашим улицам.

— Черт возьми! Лично я уверен, что преступником является Варга, — закончил дискуссию Глушичка. — Между ним и Багаровой могло произойти что-то, приведшее к убийству. Вспышка ненависти, взрыв гнева. Мы же ничего не знаем о жизни Варги за границей. Чем он там занимается, как живет и так далее…

— Прежде всего, товарищ майор, мы не знаем, откуда взялся этот Варга. Даже товарищ Йонак не выяснил ничего конкретного в этом направлении, — отозвался Дуда.

— Вы официальны, как некролог, капитан, — усмехнулся Глушичка. — Время-то какое! Думаешь, так просто выяснить, кто был в Чехословакии из-за рубежа? Ты сам совсем недавно говорил, что на наших границах, как на Вацлавской площади. И ты был прав… Он мог быть здесь.

— Не понимай меня буквально, Виктор. Я имел в виду, что было бы неплохо доказать, что он был здесь. От этого нам стало бы легче, — примиряюще сказал Дуда. — Жаль, что с украшениями так получилось.

— Да. Но Элеш, как я слышал, свое получил.

Дуда помолчал, потом вздернул голову и резко заметил:

— Я согласен, что он пижон и гоняется за дешевой популярностью. Но в принципе он умеет работать. Думаю, что понижение в звании слишком суровое наказание.

В том году август был жарким и солнечным. Когда группу, занимавшуюся расследованием убийства Багаровой, распустили, ее сотрудники стали встречаться гораздо реже. Однажды во второй половине месяца Илчик сидел в буфете с Дудой.

— Будто что-то висит в воздухе, — проговорил Илчик.

— Ты что, не читаешь сводки и инструкции? Возрожденцы готовятся к годовщине. Будет жарко, Лацо.

И все-таки все было гораздо серьезнее, чем он думал.

С вечера 20 августа у них уже было полно работы. Хулиганье толпилось где попало, а когда их разгоняли, тут же собирались в другом месте. С двадцать первого по стране были введены всеобщие меры безопасности. Все расследуемые дела в управлении были отложены. Глушичка был назначен начальником штаба. Остальных сотрудников распределили в команды и отряды под общим началом опытных офицеров службы порядка. Всех одели в тренировочные костюмы и снабдили необходимыми средствами самообороны. В таком виде их направили восстанавливать в городе общественный порядок, нарушаемый разным отребьем, считавшим, что их время пришло.

Вечером Дуда, Стругар и Илчик дежурили в отряде, задачей которого было разогнать с перекрестка недалеко от управления большую группу. Голос Стругара, усиленный мегафоном, призывал толпу разойтись. Чем громче звучал его голос, тем сильнее шумела толпа.

— Что вы здесь стоите? — орал Дуда стоящим на тротуаре людям, с интересом наблюдавшим за происходящим и жаждавшим сенсации. — Хотите, чтобы вас закидали камнями или пырнули ножом? Вы что, не видите, что это бандиты? Расходитесь по домам, чтобы потом не жалеть!

Недалеко от него тем же занимались Илчик и другие их коллеги. За Илчиком как тень ходил какой-то человек с собакой на поводке. Она яростно лаяла и путалась у Илчика под ногами.

Их отряд призывал прохожих разойтись: ожидали, что группа хулиганов может напасть на них, и тогда придется давать им отпор. Однако прохожие теснились все ближе к орущей толпе. Илчик потерял терпение, а тут еще собака преследовала его по пятам вместе со своим хозяином. Вдруг с угла донесся звон разбитого стекла. Кто-то бросил камень в витрину большого магазина. У Илчика сдали нервы. Он рывком выхватил из кармана приспособление со слезоточивым газом и пустил небольшую струю в собачью морду. Пес завыл. Хозяин схватил его на руки и с бранью кинулся на повернувшегося к нему спиной Илчика, пытаясь ударить его ногой. Но Дуда успел подставить ему подножку.

Члены отряда вытянулись цепью через всю улицу и побежали к толпе на перекрестке. Оттуда вдруг раздался грохот и звон. Это повалили телефонную будку и начали строить баррикаду. Из-за нее полетели булыжники, бутылки. Дуда уже подбегал к орущей массе людей, когда почувствовал удар по ноге и упал на колени. Тут его что-то стукнуло по голове. Потекла кровь, заливая глаза. Платком он вытер лоб. Боли он не чувствовал и, поднявшись, побежал помогать своим разгонять толпу.

Он пытался преследовать убегающих, но неожиданно у него подвернулась нога. Откуда-то с верхнего этажа высокого дома раздался выстрел. Капитан присел на обочину тротуара и стал развязывать ботинок.

— Что с тобой, Франта? — услышал он над собой знакомый голос и, подняв голову, увидел Илчика. Тот стоял на тротуаре и встревоженно смотрел на капитана.

Рядом с ним стояла группка из трех человек. Один был в джинсах с разноцветными заплатами на коленях. На голое тело была надета цветная майка, на шее болтался большой железный крест. У него были длинные, до плеч, жирные волосы, грязная борода и усы. В маленьких глазах застыл страх. Встретившись со взглядом Дуды, он быстро отвернулся.

Левая рука волосатика была схвачена стальным наручником с правой рукой другого человека. На голову ниже его и очень худого. Тот выглядел гораздо старше. Его коротко остриженные волосы были почти совсем седыми. На нем были сандалии, в то время как его молодой сосед стоял босой. На старике были прекрасно сшитые серые брюки и короткая зеленая рубашка с расстегнутыми пуговицами. Дуда с удивлением уставился на его живот и грудь, сплошь покрытые татуировкой. Старик упорно глядел в землю, не поднимая головы. Вторая его рука была прикована цепью к правой руке третьего человека.

Это был толстяк, и Дуде показалось, что с него капает грязь. Он был похож на вылезшего из-под машины механика, но такое сравнение было бы обидным для работяги. Этот был грязным не от работы и не потому, что упал и испачкался, он был грязным по своей природе и с самого рождения. Маленькая голова на тучном теле напоминала луковицу. Хотя на улице было двадцать четыре градуса, этот человек был одет по-зимнему — в выцветшую лыжную куртку, которая была расстегнута. Толстый живот опоясывала веревка, поддерживавшая брюки. Короткие поросячьи ножки были обуты в драные кеды.

За ними Дуда заметил Стругара с дубинкой.

Поглощенный необычным видом хулиганов, Дуда забыл о ноге.

— Прекрасное общество!.. Будто из джунглей вышли… — сказал он, обращаясь к Илчику.

— Большинство разбежались. Там были еще получше экземпляры.

— Что с тобой? — обратился к Дуде Стругар.

— Какой-то подонок швырнул в меня камень и попал в ногу. Хотел посмотреть, что с ней.

— Наши побежали наверх искать того, кто стрелял. Хорошо, что в тебя не попал. У нас пятеро раненых. Булыжниками, гайками швыряли в нас, сволочи! — Илчик взмахнул рукой, но не ударил.

Парень в джинсах инстинктивно отшатнулся:

— Я не хотел…

— Чего не хотел, подлец?

— Случайно в вас попал…

— Так это ты мне так удружил? Хорошо, что сознался, оплатишь лечение. Если бы я в тебя швырнул булыжник, от тебя бы и мокрого места не осталось… Господи, как распухло, как будто лошадь лягнула, — заскрипел Дуда зубами.

— Пошли, обопрись на меня, — подошел к нему Стругар, и с его помощью капитан поднялся с земли.

Члены отряда возвращались из переулков на центральную улицу, ведя с собой задержанных.

— Вот тебе и человеческое лицо! Дай им волю — они всех перебьют. Меня, во всяком случае, они чуть не лишили человеческого лица, — попытался пошутить капитан, отлично понимая всю серьезность происшедшего.

Поддерживаемый друзьями, он доковылял до управления. Его больше никуда не посылали. На следующий день везде был восстановлен порядок.

Свет, падавший от настольной лампы, освещал раскрытую папку с уголовным делом и рядом с ней — большую руку с толстыми пальцами. В кабинете был полумрак.

Неожиданно из угла донеслось какое-то бульканье — это вскипела вода в чайнике. Дуда зевнул, посмотрел на часы. Было половина одиннадцатого. Он вышел, пошатываясь, из-за стола и включил верхний свет, чтобы приготовить кофе. Потом снова сел за изучение дела, время от времени потягивая из чашки горячий напиток.

А что еще оставалось делать оперативному дежурному? Сейчас он заменял заболевшего сослуживца. По опыту он уже знал, что лучше вообще не ложиться спать, чем вставать чуть свет.

Не успел он допить кофе, как в дверь постучали и в кабинет вошел Илчик.

— К тебе можно?

— Проходи, раз уж ты здесь… Дежурный послал какое-нибудь сообщение или разрешил своему помощнику на минутку выйти?

— Он сюда позвонит, если что случится.

— Уже звонит, наверное, тебя. — Дуда указал на аппарат.

Илчик снял трубку, некоторое время слушал и, закончив разговор, поспешил к выходу:

— Уже случилось. Сообщили об убийстве за городом. Черт бы их побрал!

После его ухода Дуда пытался продолжить изучение материалов старого дела о нераскрытом убийстве, но не мог сосредоточиться. Он отодвинул папку и набрал номер дежурного по управлению.

— Что за убийство, Лацо?

— Не убийство, а только попытка.

— Мы только что записали сообщение, — услышал он голос Илчика на другом конце провода. — В Баронове около восьми стреляли в… подожди, посмотрю его имя.

— В Баронове? В двадцати километрах отсюда… Знаешь что, я, пожалуй, туда съезжу, ладно? Скажи дежурному… Мне нужна машина с радио.

— Поедешь в Баронов? А стоит ли?.. Его имя Урбан. Стреляли на его даче. Преступник неизвестен.

— Поеду один, все равно здесь нечего делать. Если я кому-нибудь понадоблюсь, свяжись со мной.

Год назад Дуде присвоили звание майора и назначили заместителем начальника отдела. Теперь его слова звучали как приказ.

Стоял конец октября 1974 года, и майор с удовольствием вдыхал свежий ночной воздух. Шофер уверенно вел машину по незнакомой дороге.

После крутого правого поворота они неожиданно выскочили к поселку. Их внимание сразу же привлекли огни метрах в двадцати от дороги.

— Это, наверное, там, — указал шофер, — у них ручные фонари.

Навстречу им двинулся кто-то, помахивая фонарем с зеленым светом. Это был надпоручик Репка из районного отделения угрозыска.

— Я думал, приедет выездная группа, но потом сообщили, что ты едешь один…

— Вас и так здесь достаточно… Что произошло?

— Пойдем в дом, все расскажу на месте.

Застекленная веранда была обставлена мебелью, стилизованной под деревенскую. На полу возле двери, ведущей в комнату, чернела лужа крови. На столе были разложены вещественные доказательства и инструменты эксперта, а сам он на улице при свете рефлектора занимался изучением следов. Майор окинул взглядом гильзу, рядом с которой лежали фольга с отпечатками пальцев, план дачного участка и паспорт в красной обложке.

— План — только набросок, утром, при дневном свете, уточним, — начал Репка. — В хозяина дачи Урбана кто-то стрелял из пистолета. Около семи вечера на веранде. Он без сознания, санитарная машина забрала его в больницу. Прострелено левое плечо. Преступник, по всей видимости, стоял здесь, — надпоручик встал между столом и входной дверью. — Между ними не было никакой борьбы, все на своих местах. Гильза закатилась под плинтус.

— Установили личность раненого?

— По паспорту, — указал Репка на стол. — Он был у него в кармане.

Майор взял паспорт. С фотографии на него смотрело мужское лицо, которое показалось ему знакомым. Петр Урбан… Дуда быстро перелистал документ. На странице, где фиксировались пометки о трудовой деятельности, он увидел штамп национального предприятия «Тесла».

— Вот так! Я и не знал, что у него такая роскошная дача.

— Ты его знаешь?

— Немного. Говоришь, он жив? Как думаешь, что здесь произошло?

— Подождем, пока он сможет говорить. Лично мне кажется, что здесь сводили какие-то счеты. На первый взгляд ничего не пропало. Урбан, по свидетельству очевидцев, был на даче весь день. Вряд ли преступник решился бы на грабеж в его присутствии.

— Логично. А как вы узнали о преступлении?

— Урбана нашел некий Затько и побежал звонить в деревню, в кафе, а это примерно в километре отсюда.

— А что собака? Это ведь та самая, что победила в прошлогоднем конкурсе?

— Да. Но тут есть одна загадка, пойдем, покажу.

Они вышли из дома.

— Там задняя калитка, — показал Репка на забор слева. — Тропинка от нее ведет вниз, к деревенскому кафе. Отсюда, где эксперт обрабатывает след, собака бежала к калитке и по тропинке к кафе, не поднимая морды от земли. Но там встала и ни с места.

— Там же ходит много народу.

— Я тоже так думал. Во второй раз, когда пес отдохнул, мы снова привели его на этот след. И знаешь, куда собака побежала? К главным воротам, на дорогу, потом на шоссе, по которому вы приехали, и там остановилась.

— Да, удивительно, — сказал майор. — Интересно, куда она поведет в третий раз?

Но его уже занимало другое. Он стоял, внимательно разглядывая дом, сад, забор, окружавший участок, и покачивал головой. Воздух благоухал спелыми фруктами.

— Я тебя попрошу, — он быстро повернулся к Репке, — никого не посылай к Урбану в больницу, хорошо? Я сам им займусь. Утром закончишь осмотр и жди моего звонка. Возможно, делом заинтересуется наш отдел. Не знаешь, ранение тяжелое?

— По словам врача, сама рана не опасная, но он потерял много крови. Он лежал здесь больше часа, потому что этот Затько потерял от страха голову. Побежал звонить и сюда уже не вернулся. Ждал нас возле кафе. Санитарная машина приехала одновременно с нами.

— Это хорошо… не для Урбана, конечно. Для расследования. А кто он, этот Затько?

Репка удивился про себя, что уж тут может быть хорошего, но сразу же выбросил это из головы: Дуда знает, что говорит.

— Затько тоже дачник. Он услышал выстрел и пошел на звук, думая, что это какой-нибудь охотник не смог дождаться начала сезона. Так он и нашел Урбана. Бедняга до сих пор, наверное, дрожит от страха.

Они простились. Сев в машину, майор связался с Илчиком:

— Позвони, пожалуйста, старику, пусть придет на работу, поскольку жертва — наш общий знакомый с «Теслы». А если он захватит и своего соседа, будет еще лучше. Передай ему это.

По дороге в управление он заехал в больницу, в хирургическое отделение. Там он застал знакомого доктора Гала, у которого было ночное дежурство. Доктор сообщил, что Урбана он оперировал сразу же, как только его привезли, и подтвердил первоначальную информацию о ранении:

— Прострелена мускульная ткань левого плеча, пуля лишь задела ключицу. Но рана довольно кровоточащая. Еще полчаса, и он истек бы кровью. Потребовалось немало консервированной крови. Пулю могу дать вам сейчас же, но заключение напишу завтра… Пациент в порядке. Утром, часов в девять, можете с ним поговорить. Вы довольны?

— Вы когда-нибудь видели, чтобы следователь, не решив загадку, был доволен? А ее нам только что загадали, — улыбнулся Дуда симпатичному хирургу. — Могу я вас попросить оказать нам одну услугу?

— Пожалуйста, если это будет в моих силах…

— У меня такая просьба: не взяли бы вы этого человека на свое личное попечение? Только до утра. Чтобы с ним, кроме вас, никто не входил в контакт и чтобы, кроме вас, никто не знал о его состоянии.

Хирург охотно согласился:

— Это можно. Я прослежу…

Вернувшись в отдел, Дуда поставил воду для кофе. Глаза слипались от бессонной ночи. Он готовил кофе для троих, и не ошибся. Вскоре в кабинет вошли Глушичка с Йонаком. Еще у двери Глушичка воскликнул:

— Хоть кофе нас угости, раз уж вытаскиваешь стариков среди ночи из постели!

— Согласитесь, что мне одному было здесь скучно, — засмеялся майор. — Вода уже кипит. А собрал нас всех вместе Петр Урбан с «Теслы», раненный пулей неизвестного преступника и находящийся сейчас в хирургическом отделении. Прошу прощения, больше ничего сказать не могу. Черт возьми, до меня только сейчас дошло, что я из-за этого случая поднял с постели двух подполковников! Разреши, дорогой Виктор, сердечно тебя поздравить со второй звездочкой! Сегодня я видел приказ по кадрам. Там об этом написано черным по белому.

— Спасибо. Однако, надеюсь, ты не собираешься отмечать это событие здесь?

Они пожали друг другу руки и обнялись. Йонак с улыбкой смотрел на них, ожидая своей очереди поздравить Глушичку.

— Нет, не собираюсь, — перешел Дуда на серьезный тон. — Хочу вместе с вами подумать над одним делом.

Он поставил перед ними чашки с кофе.

— Не знаю, известно ли вам имя «Урбан»… Когда-то я занимался им. Он тогда вернулся из эмиграции вместе с Тяпушиком.

Он сделал паузу и посмотрел на своих старших товарищей, с которыми сдружился за долгие годы службы. Оба они молчали, потягивая кофе. Но майор и не ждал ответа. Как обычно, он давал им время на обдумывание, понимая, что сказанное пока не совсем понятно. Через минуту он продолжал:

— Я полагаю, что утром было бы уже поздно что-либо предпринимать. Сейчас именно тот решающий момент, когда можно или все испортить или, наоборот, исправить. Я мог бы все взять на себя, только…

Он замолчал, обдумывая, как лучше сформулировать мысль, чтобы его поняли. Однако прямой характер не позволил ему изворачиваться:

— …только не рискну. Не потому, что боюсь, нет. Речь идет о слишком серьезных вещах. Поэтому я вас и разбудил.

И он опять замолчал. Кашлянув и кивнув головой, оба подполковника продолжали пить кофе. Еще не все поняли, подумал майор и продолжал размышлять вслух:

— Я скажу, что меня пугает… Буду краток. Услышав имя «Урбан», я убедился на даче, что это действительно тот самый возвращенец. Шестое чувство подсказало мне поехать туда и посмотреть. Скажу вам честно: за всю мою практику это был самый откровенный, самый прямой и самый порядочный подозреваемый. Правда, не знаю точно о его жизни в эмиграции… Итак, возьмем следующие факты: первое, в середине недели, осенью, просто так люди на дачу на целый день не ездят. Тем более такие, как Урбан. Значит, он приехал туда специально. Второе, он мог, например, спугнуть у себя на даче кого-то чужого — вора, бродягу. Этого не было, поскольку, по словам свидетеля, он находился на даче с утра, а стреляли вечером. Поэтому элемент неожиданности я исключил. Третье — у него ни с кем не было никаких личных разногласий, которые могли бы привести к покушению на его жизнь. Исключая, конечно, его взаимоотношения с кем-либо на Западе. Понимаете?

Подполковники, заинтересованные ходом его мыслей, кивнули.

— Поэтому мне и пришла в голову мысль: не связано ли это дело с заграницей? Нам сейчас нужно решить, как дальше вести расследование, чтобы, не дай бог, ничего не испортить.

Дуда взволнованно ходил по кабинету. Пытаясь успокоиться, он открыл и снова закрыл шкаф, отодвинул оконную штору, переставил чернильницу на столе, поправил чехол на пишущей машинке. Он ждал помощи. Нет, ответственности он не боялся. Он боялся сделать неверный шаг в расследовании, так как хорошо знал, как трудно его потом исправить.

После долгого молчания первым отозвался Глушичка:

— Твои рассуждения логичны, хотя мне, откровенно говоря, кажется, что ты немного забегаешь вперед. Ты думаешь о вражеской разведке, агент которой прибыл устранить Урбана, поскольку он, как возвращенец, стал почему-то опасным. Я правильно тебя понял?

— Да, да, — вместо Дуды ответил Йонак.

— А поскольку ты, по счастливой случайности, вел дело Урбана после его возвращения из эмиграции, — продолжал Глушичка, — то не выяснилось ли что-либо подобное в ходе его допросов?

— Но, товарищи, вы это тоже знаете. Урбан не скрывал, что его в эмиграции поддерживали незнакомые ему люди и различные общества.

— Мне нравится ход твоих мыслей, — заявил Йонак. — Это с виду простое дело о попытке убийства ты связываешь со всем тем, с чем познакомился уже раньше. Я понимаю твое чувство ответственности. Но ты уже заходишь в область, где ваш отдел не компетентен. Я не говорю, что это плохо, наоборот. Но в области госбезопасности мы должны быть как можно более точными. Пока это все предложения, не так ли? Мы не можем строить теории на песке…

— Я представил факты.

— Я вот что скажу. Вполне возможно, что человек, возвратившийся на родину из эмиграции, вынужден был за границей с кем-то сотрудничать, брать деньги в долг, Я повторю: возможно. Но только из-за этого не будут убивать! Скорее всего, следует ожидать шантажа и попытки склонить к разведывательной деятельности за хорошее вознаграждение. Пистолет — последнее средство. Вначале этому человеку пообещают хорошее вознаграждение за небольшие услуги. Потом будут пугать компрометирующими материалами. Могу познакомить вас с десятком тех, кто за границей для вида обязались сотрудничать, потому что их вынудили к этому обстоятельства, но здесь, дома, они информируют наши органы о попытках склонить их к разведывательной деятельности. В одиночку они не вступают в героический бой с иностранными агентами. Тех же, кто серьезно включились в борьбу против социализма, немного, и о них нам хорошо известно.

Дуда покачал головой:

— Ты говоришь, что их немного и что мы о них знаем…

— Наверное, я не должен тебе объяснять, что наша контрразведка не сидит сложа руки. К ней идет поток информации отовсюду. В том числе и сведения об организации, деятельности, планах враждебных эмигрантских обществ. А также об их связях, источниках материальной поддержки. Обо всем этом мы знаем даже больше, чем сами члены этих обществ.

Дуда ждал, когда Йонак закончит. Потом резко повернулся к нему и с жаром заговорил:

— Ну вот мы и у цели! Вражеской агентуре не удается вербовать у нас себе помощников, как бы ей хотелось. Социализм и его достижения сильнее демагогии его врагов. Люди больше верят в социализм. Что остается делать агентуре? Не сидеть же спокойно в стороне! Она должна искать! Искать и искать. Найти слабых. Оставим явных наших врагов, возьмем обыкновенных граждан. Где нужно искать, если известно, что наши явные враги уже несколько раз себя скомпрометировали и что мы знаем о каждом их шаге? Конечно, прежде всего среди тех, кто в той или иной степени проявил свое недоверие к социализму. И если агентура в безвыходном положении, так она в первую очередь займется теми, кто проявил такое недоверие. А мы сошлись во мнении, что она в безвыходном положении. Все люди разные, они по-разному реагируют на подобные требования и предложения. Конечно, риск здесь для вражеских агентов большой. Я еще ни разу не общался с агентами, мое дело — уголовный розыск. Но как поступит агент, если человек, с которым он вступил в контакт, отвергнет его предложения? Пожмет ему руку и извинится за ошибку? Черта с два! Он прежде всего захочет замести следы, отвести грозящую ему опасность. Вот откуда эта стрельба! Так я думаю.

Дуда уже не один ходил по кабинету. По небольшому помещению возбужденно двигались все трое, мешая друг другу, жестикулируя и оживленно дискутируя.

Наконец Йонак и Глушичка согласились, что в теории Дуды что-то есть. Она смела. И хоть построена на предположениях, однако это не означает, что ее нужно отвергнуть. Если на практике она поможет спасти хотя бы одного человека, то ее стоит принять во внимание и изучить.

Первым подвел итог Йонак:

— Давайте примем все это во внимание и посмотрим, что покажет расследование. Разумеется, будем поддерживать тесный контакт, памятуя о высказанной здесь смелой гипотезе. — Он улыбнулся, посмотрев на Дуду. Майор, довольный, потер руки и тоже улыбнулся.

Йонак распрощался. По пути он размышлял о том, что необходимо принять соответствующие меры на тот случай, если попытка убийства Урбана действительно связана с деятельностью разведывательных служб Запада. Иначе можно будет оказаться застигнутым врасплох перед лицом дальнейших событий. А для этого нужно немедленно проверить ряд данных, подумать о тех объектах, которые могли бы заинтересовать вражескую агентуру, заняться некоторыми людьми… Посмотреть дела, имеющиеся в их распоряжении.

В небольшом кабинете с белыми стенами, обставленном мебелью, выкрашенной в белый цвет, слабо светила настольная лампа. В полумраке были едва заметны контуры дивана, на котором лежал доктор Гал. Он отдыхал, закрыв глаза.

Час назад он был у пациента. Раненый спал, дыхание и пульс были ровными. Майор своей просьбой поставил врача в неудобное положение перед старшей медсестрой, которая во что бы то ни стало хотела сама наблюдать за пострадавшим. Как нарочно, она тоже дежурила этой ночью. Поэтому Гал был вынужден закрыть дверь палаты пациента на ключ, объяснив это своей личной заинтересованностью в наблюдении за ним. Раз обещал, нужно выполнять.

До чего же разные у людей характеры! Конечно, сестра обиделась, потому что по доброте душевной хотела ему помочь. А раненый… кто знает, почему в него стреляли? Кто он такой, жертва или преступник?

Ход мыслей доктора прервал телефонный звонок. Он поднялся с дивана и, сняв трубку, услышал майора Дуду. Гал сразу понял, что интересует майора. Он сообщил, что пациент чувствует себя хорошо и что приказ майора выполняется. Дальнейший разговор испортил ему настроение. У майора была очередная просьба. Он хотел узнать, возможно ли теоретически перевезти больного после тяжелой операции в другое место. «Теоретически можно все, — с раздражением подумал доктор, — но ведь ты думаешь осуществить это на практике!»

Он объяснил, что в общем это возможно, но все зависит от обстоятельств. Майор без обиняков признался, что имеет в виду Урбана. Доктор оценил откровенность майора и успокоил его:

— Если вам это необходимо, можете его перевезти. Оперировали его пять часов назад… Конечно, определенный риск есть, но дело есть дело. Он будет подготовлен к перевозке.

После разговора доктор Гал уже не ложился. Он приготовил шприц с успокоительным средством и сделал Урбану укол. В три часа утра ему позвонили из проходной и сообщили, что к нему идет посетитель. Это был майор. Он опять начал объяснять, что дело тут не в доверии, просто необходимо перевезти пациента в другое место, тем более что его состояние не внушает опасений. Доктор Гал с пониманием отнесся к его доводам:

— Не волнуйтесь, на нашей фабрике по ремонту людей исчезновения одного пациента никто и не заметит. Ночью к нему, кроме меня, никто не подходил, а утренняя смена о нем и знать не будет.

Приехавшие с Дудой санитары забрали спящего Урбана в машину.

Эмилию Урбанову разбудил звон будильника. Полусонная, она привычным жестом нажала кнопку и несколько секунд лежала, постепенно просыпаясь.

Потом левой рукой похлопала по одеялу мужа:

— Петя, проспишь. Автобус уйдет.

«Что же это такое, я все еще сплю? — тут же мелькнула мысль, и Эмилия соскочила с постели. — Петя же на даче. И уже семь часов!»

Она дернула за шнур занавески и выглянула в окно: какая погода ждет ее сегодня? По асфальту стелился редкий туман. На улице уже было шумно. Сегодня она встала на час позже, чем обычно. В среду муж вдруг надумал поехать на дачу и попросил ее сегодня после работы заехать за ним.

Она включила радио и сбросила с себя ночную рубашку. Остановилась перед зеркалом, разглядывая свое гибкое, молодое тело. Не удержавшись, подошла поближе и начала рассматривать лицо. С некоторым неудовольствием отметила, что стоматолог не совсем удачно сделал ей зуб. Потом повернулась боком к зеркалу и подумала, что начинает полнеть. С этой мыслью она под звуки музыки принялась делать зарядку.

Десять минут она энергично занималась зарядкой, не щадя ни одной мышцы. В заключение сделала приседания.

Порозовевшая, она побежала под душ и с удовольствием направила на себя сильные струи воды. Завернувшись в махровую простыню, поставила чайник и, пока он закипал, успела покраситься. Все так же, как и всегда, Эмилия даже чай хотела налить в две чашки, будто Петр был дома.

Ее скромный завтрак состоял из чашки чая и кусочка черного хлеба с двумя ломтиками колбасы. Потом она принялась за прическу. Было уже без пятнадцати восемь, когда она наконец стала одеваться — немного быстрее, чем обычно, чтобы не опоздать на работу. В восемь Эмилия уже была готова.

Звонок в дверь несколько удивил ее. Когда она открыла, на пороге стояли двое незнакомых ей людей.

— Вы пани Урбанова? — спросил Дуда.

— Да, что вам угодно? Я спешу на работу.

Перед ее глазами появилось удостоверение с гербом и фотографией. Эмилия собралась пригласить их войти, но они уже входили и без приглашения. Оба показались ей довольно симпатичными: один, лет пятидесяти, с приятным лицом и голубыми глазами, был одет в элегантный светлый костюм и бежевый плащ; второй, повыше и помоложе, плотный, с черными как смоль волосами, выглядел усталым, под глазами залегли темные круги. Проходя в комнату, он сказал ей:

— Мы можем дать вам справку, что вы опоздали на работу по уважительной причине.

— Хорошо, но объясните, пожалуйста, в чем дело.

— Ваш муж на даче в Баронове? — спросил Дуда.

— Что с ним?

— Не волнуйтесь, пани Урбанова. С ним произошла неприятность.

— Господи! — прошептала Эмилия и испуганно посмотрела на Дуду.

— Он жив, все в порядке. В него кто-то стрелял…

Эмилия, сидевшая в кресле, вдруг как-то сразу обмякла, голова и руки ее безвольно повисли.

Дуда подскочил к ней, взял ее на руки и осторожно перенес на диван. Глушичка поспешил в ванную и вернулся с пузырьком. Когда он его с трудом открыл, в нос ударил запах ацетона.

— Лучше принеси воды, — не сдержал улыбку Дуда, — это не подойдет.

Глушичка снова сбегал в ванную и принес мокрое полотенце и крем после бритья «Янтарь». Дуда положил полотенце Урбановой на лоб, а «Янтарем» натер ей виски. Вскоре Эмилия очнулась. Открыла глаза и еле слышно проговорила:

— Он не умер?

— Да нет же, говорю вам, он жив! Что вы так перепугались? Сколько в войну было раненых, а ведь ничего, живут и до сих пор. А сообщать вам об этом так или иначе все равно пришлось бы, — сказал Дуда. — Поднимитесь, у вас немного сдали нервы, но уже все прошло. Мы хотим задать вам несколько вопросов, чтобы облегчить себе поиск стрелявшего в вашего мужа человека. Ваш муж ничего не может вспомнить. Вы должны нам помочь. Нам… и ему тоже.

Молодая женщина постепенно успокаивалась. «Бедный Петр, что ты натворил, почему в тебя стреляли? Господи, ведь он же и словом-то никого не обидит! Что же это такое? Несчастный случай?.. О чем спрашивает этот черноволосый? Могут ли быть у Петра враги? — Это предположение удивило ее. — У Петра только приятели, он никогда ни с кем не враждовал. Как он вел себя в последнее время и с кем встречался? Ни с кем, многие ее знакомые завидуют, что у нее такой муж, он всегда дома, они всегда вместе, с работы он сразу идет домой, а не как другие — выпить пива или еще куда. Почему поехал на дачу?.. Показать ее покупателю…»

Она видела, как они нетерпеливо ждут ее ответа. «Главное, что Петру ничто серьезное не грозит, а все остальное будет в порядке, — думала она и одновременно искала слова, чтобы ответить на их вопросы. — Не смеешь говорить все, не смеешь! — кричала она мысленно сама себе. — Это не имеет ничего общего с происшедшим, Петр бы мне все рассказал».

— У Петра, то есть у мужа, по-моему, не было врагов, — медленно начала она. — Я не могу вспомнить, кто был бы настроен против него. Он никогда не сердился, не выходил из себя. Но в последнее время мне казалось, что он нервничает.

Она замолчала, почувствовав, что допустила ошибку. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы сосредоточиться и попытаться как-то сгладить впечатление от сказанного.

— Точнее, со вторника. Он вернулся тогда с работы и сказал, что должен поехать на дачу, чтобы встретиться там с покупателем. Возможно, мне показалось, что он был взволнован. Мы уже давно хотим продать половину участка, дача требует много работы, да и детей у нас нет… На вырученные деньги хотим купить подержанную машину. Конечно, я без особого удовольствия восприняла то, что ехать надо в среду, а не в субботу или воскресенье. Но Петр утверждал, что покупатель может приехать только в среду и ему необходимо там быть. Он взял три дня отпуска, а я должна была сегодня приехать за ним после работы. Я смирилась с этим и даже радовалась случаю нарвать плодов шиповника. Хотя уже осень, но его там много и он хорошо сохранился. Я очень люблю чай из шиповника…

Эмилия говорила и говорила, перебирая ухоженными пальцами край вышитой скатерти. Голос ее журчал, как поток горного ручья. Им никак не удавалось увидеть ее глаза; ее взгляд ускользал от них. Они переглянулись, и Дуда понял, что Глушичка думает то же, что и он: потоком слов Урбанова стремится отвлечь их внимание отчего-то.

— Пани Урбанова, — прервал этот поток Дуда, — мы забыли предупредить вас об ответственности за дачу ложных показаний. В данном случае мы можем посчитать ваш рассказ умышленным стремлением усложнить расследование преступления. Имейте это в виду, пожалуйста, когда станете продолжать. Я не знаю, что вы от нас скрываете и почему, но этим самым вы усложняете и свое положение, и наше.

Впервые за все это время она посмотрела им прямо в лицо — и они заметили в ее взгляде страх. Красивые голубые глаза начали заполняться слезами, она была готова расплакаться.

— По недомыслию часто допускаются ошибки, в которых потом приходится раскаиваться, — заговорил Глушичка.

— Вы можете быть уверенной, что мы желаем вашему мужу и вам только добра. Сейчас мы хотим ему помочь. Спасти его. Возможно, вас тоже.

Эмилия достала из сумки маленький носовой платочек и осторожно, но тщательно вытерла глаза. Они заметили, как дрожат у нее руки.

— Муж никогда бы этого мне не простил, — тихо проговорила она. Они предпочли промолчать, потому что это уже был первый шаг к откровенности.

— Поверьте, он честный человек. Я хорошо его знаю.

— Вы больше ничего не хотите добавить к своим ответам?

Она молчала. В ее глазах снова появились слезы, лицо исказила гримаса отчаяния. Она закрылась платочком, судорожно всхлипывая.

Дуда и Глушичка пожали плечами и направились к выходу.

— Пожалуйста, подождите…

Эмилия минуту боролась с собой и наконец решилась:

— Я не знаю, кто это был. Он пришел к Петру на работу, поэтому он и стал таким нервным. Я знаю, что предаю его, но, пожалуйста, помогите! Он взял с меня клятву, чтобы я молчала. Говорил, что это его дела и он сам с ними управится. Только просил, чтобы я сегодня приехала. Это не был покупатель… Когда я стала настаивать, он признался, что это человек оттуда. Ну… из эмиграции. Но он сам не знал, кто это и что ему нужно. Мы только догадывались, что он будет чего-то требовать. Больше я ничего не знаю!

— А может быть, знаете, пани Урбанова? Попытайтесь что-нибудь вспомнить. Кстати, вы могли бы сообщить нам об этом раньше.

— Нет, больше мне действительно ничего не известно. Вы хорошие люди, я вам верю, но я и вправду больше ничего не знаю. Боже, как расстроится Петр, узнав, что я вам об этом рассказала!

У Дуды блестели глаза, он был рад, что его версия подтвердилась. Глушичка прочитал это по его лицу и еле заметным кивком головы с ним согласился. Ободренный этим жестом, майор быстро перешел к выполнению своего плана, чем совершенно перепугал молодую женщину. Он попросил ее не ходить на работу, одеться во все черное и вести себя как вдова, ожидающая похорон.

— Но зачем? — воскликнула Урбанова испуганно.

— Так надо. Это в интересах вашего мужа, — сказал Дуда, а про себя подумал, что, возможно, это напрасный труд.

После короткого объяснения Урбанова все быстро поняла и успокоилась, думая уже о своей новой роли.

— Бодритесь! — улыбнулся, прощаясь, Дуда, глядя на ее красивое лицо. — Через несколько дней спасибо нам скажете. И с мужем вас помирим. Но помните, что теперь вы молодая вдова, переживающая тяжелую утрату!

Мощное трехэтажное здание, окруженное ветвистыми деревьями, величественно возвышалось над оградой. Красивые, художественно отлитые решетки больших ворот и маленьких калиток придавали ему солидность. Возле ворот была прикреплена доска, сообщающая о том, что здесь находится психиатрическая больница. На территории больницы был парк, между деревьями прятались небольшие корпуса специального назначения. Недалеко от задних ворот стоял маленький домик с красной крышей и четырьмя окнами. Когда-то здесь жил сторож. Потом домик изменил свое назначение, стены внутри выкрасили белой краской, обставили простой мебелью, прикрепленной к полу, окна застеклили матовыми стеклами и поставили на них решетки.

Сейчас в этом домике находился Петр Урбан. На крылечке стоял человек в белом халате с сигаретой в руке. Завидев приближающихся Дуду и Глушичку, которых сопровождал незнакомый врач, он отдал им честь и пропустил в помещение.

От Дуды не ускользнуло, с каким интересом взглянул на них Урбан, как только они вошли в комнату. Однако, едва они подошли к его кровати, глаза его потухли и на лице появились признаки уныния.

Поэтому Дуда вначале начал разговаривать с ним о ране, болях и уходе за пострадавшим.

— А что, собственно, произошло у вас на даче? — спросил он потом осторожно.

— Пан доктор, пить! — голосом умирающего проговорил Урбан, хотя на тумбочке стоял полный графин и стакан с водой.

— Я работал в саду, — начал Урбан, — до самой темноты, потом вошел в дом. И вдруг в меня кто-то выстрелил.

— Вы знаете этого человека?

— Нет.

— Может быть, он пришел к вам днем? Или прятался в саду?

— Откуда мне знать… Все возможно.

Дуда внимательно смотрел на его изможденное лицо. Урбан производил впечатление очень страдающего человека. Конечно, он многое пережил, за эти сутки, однако вряд ли эти страдания происходят от физической боли. Наверное, нет смысла сейчас давить на него, лучше подождать еще день, дать ему время на размышление.

— Вы правы, — спокойно сказал Дуда, — все возможно, пан Урбан. Только не то, что вы с этим человеком не говорили. Ну кто вам поверит, что можно просто так прийти и застрелить человека? По какой причине? Вы можете это объяснить? Не можете. Мы же не дураки, пан Урбан… Вероятно, вы с кем-то договорились там встретиться? Поймите, произошло тяжкое преступление. Вы могли уже лежать в могиле. Мы расследуем его в ваших же интересах. Правда о том, что произошло тогда на даче, что этому предшествовало, поможет нам обнаружить преступника. Поэтому постарайтесь нам помочь и не усложняйте нашу работу. Ведь мы с вами уже встречались, как вы помните…

— Что вы от меня хотите? Что я…

— Чистую правду.

— Послушайте, пан Урбан, — вступил в разговор Глушичка, заметивший, что Дуда начал терять терпение, — мы знаем, что вы несколько лет были в эмиграции.

— Но я вернулся домой! С чистой совестью! Я могу спокойно смотреть в глаза каждому!

Урбан побагровел от напряжения. Дальнейший разговор с ним был бесполезен, поэтому они простились, пообещав прийти завтра.

В четверг утром Илчик выехал в районный центр и оттуда, вместе с Репкой, — на дачу Урбана. Пока Репка уточнял составленный ночью план дачи и окрестностей, Илчик занялся исследованием тропы, ведущей к закусочной, к которой ночью вывела служебная собака. Ни на тропинке, ни на обочине он не обнаружил никаких следов. Илчик пытался найти хоть какую-нибудь мелочь, которая могла бы помочь: окурок, спичку, обрывки бумаги, пуговицу… Он был способен разглядеть даже волос. Но ничего не было. Ни перед дачей, ни на тропинке. Это было плохо.

Однако возле закусочной ему повезло. Двое свидетелей, независимо друг от друга, сообщили, что вчера вечером здесь стояла большая белая машина, похожая на «мерседес». Но черт бы побрал человеческую невнимательность! Никто из свидетелей не обратил внимания на номер машины. Правда, одному из них показалось, что знак был западногерманский, но, разумеется, это в расчет брать было нельзя.

Дуду обрадовало известие о машине. Он с интересом выслушал Илчика, но тут же его разочаровал, сделав вывод:

— Какой-нибудь западный турист заскочил на кружку пива. Чудес не бывает. Возможно, и западный немец… Они сейчас шастают у нас повсюду.

На реплику, что в закусочной никакого иностранца не было, он ничего не ответил.

На этом их рассуждения закончились, так как обоих вызвал к себе на совещание Глушичка.

Начальник отдела обратился сразу к Илчику:

— Так ты считаешь, Лацо, что преступник приехал и уехал на машине?

— А почему бы и нет? Только я не могу взять в толк, что искала собака на дороге перед дачей. Мы должны это как-то выяснить.

Присутствующие один за другим высказывали свои мнения. Дуда сосредоточенно молчал, а когда подошла его очередь, медленно и задумчиво начал:

— Эти барбосы, — Дуда смотрел на Илчика, который когда-то был экспертом-кинологом и любил собак, — часто откалывают разные фокусы. Конечно, они нам помогают, и мы, люди, не зря им доверяем. Но с другой стороны — что, если по дорожке перед дачей пробежала какая-нибудь сучка?

— Чтоб тебе пусто было! — обиделся Илчик. Все расхохотались.

Когда смех прекратился, Глушичка дал всем срочные задания и распустил. Своего заместителя он задержал:

— На, прочти и отдай в печать!

— «В среду 30 октября, вечером на своей даче в Баронове неизвестным преступником был тяжело ранен гражданин П. У. После операции он скончался. Преступник разыскивается», — прочитал Дуда текст, написанный Глушичкой.

— Не рискованно ли?

— Риск — благородное дело. Йонак с этим согласен. Может быть, нам удастся опубликовать это объявление в завтрашних газетах. Что скажешь?

— Ничего. Думаю. Мысль хорошая, но необходимо подстраховаться медицинским заключением.

— Естественно. Это ты можешь сделать сам. Интересующимся отвечать, что вскрытия еще не было и дата похорон не определена. Ну, ты знаешь, что и как.

Выходя из кабинета, Дуда размышлял, как лучше все устроить. Этот агент наверняка не дурак и не попадется на любую приманку. Он все равно захочет убедиться в смерти Урбана и пойдет в морг. Ведь для него это очень важно. Если верить Урбановой, то именно он говорил с Урбаном и Урбан мог бы доставить ему много неприятностей, окажись он жив, или… Стоп, этим сообщением надо попытаться убедить агента и в том, что Урбан после ранения и до своей смерти не сказал ни слова. Поэтому текст нужно подправить.

Майор вернулся к начальнику, и они вместе внесли исправление.

Однако Дуда не переставал анализировать эту операцию. Если агент опытный, он сам не пойдет в морг, а подыщет какого-нибудь человека. Ему достаточно через подставное лицо проверить сведения о смерти Урбана. Нужно предупредить людей в морге, чтобы в случае вопросов об Урбане они не спугнули агента.

Операцию майор подробно разъяснил Илчику и поручил ему обеспечить все необходимое для ее проведения.

Под прилавком в киоске старого Панкраца докрасна раскалилась спираль электрического камина. Было жарко, как в бане. Но старый Панкрац был доволен, потому что для его ревматизма жара была в самый раз.

Его газетный киоск со всех сторон был плотно увешан всем, что было в продаже. Каждое утро он вывешивал газеты и журналы, оставляя между ними просветы для того, чтобы наблюдать, что происходило на улице. Здесь, на Главной улице, основное движение начиналось около восьми. Панкрац распродавал газеты, а потом развлекался, глазея на молодых девушек; он был готов заниматься этим до самого вечера. Когда час пик заканчивался и девушек становилось меньше, он начинал читать детективы.

В половине десятого Панкрац дочитал одну книжку и раздумывал, начать ли следующую или почитать газеты. Через улицу к киоску шел какой-то длинноволосый человек в очках. Темная силоновая куртка на нем была расстегнута, на руках замшевые перчатки. «Экий франт», — подумал Панкрац. — Посидел бы здесь с пяти утра, так не распахивал бы куртку». Он заглянул под прилавок, чтобы немного отодвинуть рефлектор, — уже и солнце припекало…

— «Спорт», «Правду», «Праце», «Смену»! — заставил его вздрогнуть резкий грубый голос над головой.

— А подшивку «Плейбоя» не хочешь? — огрызнулся он на обладателя грубого голоса, не видя его лица. — …То есть, это я просто так, — выдавил он из себя, увидев на внешней стороне прилавка руки в замшевых перчатках.

— Нет, — прозвучал краткий ответ, и Панкрац быстро достал из-под прилавка один «Спорт» — вдруг это контролер?

— Мой дорогой пан, вы что, из Америки приехали? Не знаете, что в половине десятого утренних газет уже не бывает? Нужно раньше вставать…

Рука в перчатке просунула в окошко десятикронную бумажку и взяла «Спорт».

— Сдачи не надо, — проговорили за стеклом, но перчатки не сдвинулись с места.

Панкрац увидел, что это не контролер, а тот самый франт, который только что переходил улицу. Ему, очевидно, очень нужны утренние газеты, раз он дает десять крон. Поэтому старик опять нырнул под прилавок и достал все три газеты. Он услышал хриплое «благодарю», и перчатки исчезли.

Панкрац медленно повернулся, раздвинул пошире с левой стороны журналы и увидел удалявшегося от киоска человека в серых брюках, светло-серых полуботинках и темной куртке, который держал в руках развернутую газету, уткнувшись в нее головой.

За угол дома старый Панкрац уже не мог заглянуть. А там человек сел на скамейку, осмотрелся и развернул следующую газету. Постороннему наблюдателю показалось бы, что он не читает, а что-то ищет. Он просматривал заголовки статей, быстро переворачивая страницы. Наконец он нашел то, что искал. «Тени вчерашнего» — так называлась рубрика, под которой были опубликованы краткие сообщения о дорожных происшествиях, пожарах, смертях, убийствах и самоубийствах.

Он прочел их все и только в конце обнаружил информацию об Урбане. Она была такой же, как и в уже просмотренной газете:

«В среду 30 октября, вечером, на своей даче в Баронове неизвестным преступником был смертельно ранен гражданин П. У. Не приходя в сознание, он скончался. Ведутся поиски преступника».

Это сообщение нашли в утренних газетах и Дуда с Глушичкой и внимательно его прочитали. «Черт возьми! — подумалось Дуде, — не намудрили ли мы с этим трюком?» И Глушичка подумал: «Не дай бог, если все это произошло по глупости самого Урбана и он просто с кем-то поругался. Полковник нас с землей сровняет!»

Они переглянулись и рассмеялись: все, о чем оба думали, было написано на их лицах.

Пришел Йонак. Они сразу же предложили ему газеты, но тот отказался:

— Уже читал.

— Пришлось немного подредактировать…

— Сообщение-то в порядке, а вот вы похожи на мальчишек, которых поймали в чужом саду. Ну, ничего, не волнуйтесь, в случае чего отвечать будем все трое.

Дежурный при входе в здание управления уголовного розыска справился по телефону, действительно ли эта женщина была сюда вызвана, и, пока Стругар спускался вниз, выписал ей пропуск: «Эмилия Урбанова, ул. Кукорелли, 17».

— Немного подождите, пожалуйста. Сейчас за вами придут.

Стругар привел ее к Марии Чамбаловой, после чего обе женщины зашли в свободный кабинет.

— Наверное, не очень приятно играть роль вдовы?

— Да, конечно, но все-таки это лучше, чем оказаться ею на самом деле, — ответила Эмилия. — Хорошо, что я никого не встретила. Если бы меня начали расспрашивать, я бы, наверное, выдала себя.

Мария помогала ей переодеться в ее обычный костюм, который привезли еще ночью. Эмилии Урбановой было неловко переодеваться в незнакомом помещении, без зеркала и привычных туалетных принадлежностей. Произошла заминка с черными чулками. Ночью она забыла положить вместе с остальными вещами обычные чулки, а оставаться в траурных было не совсем хорошо. Мария предложила ей пару из своего запаса.

— Не волнуйтесь, сюда никто не войдет, — успокаивала она Эмилию, которая при малейшем звуке за дверью пряталась в угол кабинета. — У меня и зеркало есть. Все будет в порядке…

— Если бы вы знали, как я себя чувствовала, когда шла сюда! Вышла из дома, радуюсь, что никого не встретила, ни в лифте, ни у дома. И вдруг по улице навстречу мне идет какой-то парень. Уставился на меня, вытаращив глаза. Понятия не имею, почему он так смотрел…

— А я этому не очень удивляюсь, — заметил с улыбкой Дуда, когда она повторила свой рассказ. — Вы красивая женщина, почему бы мужчинам и не смотреть на вас? Может, он специалист по вдовам, особенно молодым, а вы как раз и попались ему на глаза.

Через некоторое время из задних ворот управления выехала «Волга» с переодетой Урбановой, в которой непосвященный наблюдатель вряд ли узнал бы молодую вдову, пришедшую на допрос.

В палату ее сначала пустили одну, не желая мешать ее встрече с мужем после всего, что произошло. Когда криминалисты наконец вошли к Урбану, он выглядел гораздо приветливее и, поздоровавшись с ними, заявил, что чувствует себя намного лучше и просит прощения за свое вчерашнее поведение.

— Значит, сегодня вы нам скажете, кто стрелял в вас на даче? Это был тот человек, который приходил к вам на работу? — Дуда ковал железо, пока горячо.

— Не знаю, с чего вы это… — начал удивленно Урбан, и его укоризненный взгляд остановился на жене, которая преданно смотрела на него.

Эмилия была готова к этому. Наклонившись к нему, она тихо, но твердо сказала:

— Петя, я тебя предупреждала… Можешь быть совершенно спокоен и говорить все.

— К чему эти секреты, пан Урбан, ведь мы же знаем, во что вас там втянули.

Йонак и Дуда моментально поняли, что Глушичка берет Урбана на пушку, и мысленно с ним согласились. Йонак добавил:

— Не вы первый, не вы последний. Таковы их методы — давать деньги, а потом требовать уплаты по счету. Вы убедились в этом на собственном опыте, не так ли?

Урбан выпил воды из протянутого ему стакана, переводя взгляд с одного посетителя на другого.

— Да, я знаю, что заслужил наказание, и готов понести его. И все же я не чувствую себя виновным, поверьте мне. Я попался, как мальчишка… А он хотел застрелить меня, будто собаку.

— Расскажите нам все по порядку, не волнуйтесь, — успокоил его Дуда. — С вами уже ничего не может случиться, ведь вы покойник.

— Как покойник? Я же жив!

— Тот парень должен быть уверен, что вы умерли.

— Но он же стрелял в темноте!

Дуда показал ему сообщение в газете. Урбан прочитал его несколько раз, потом отложил в сторону:

— Мне уже все равно… Там, в эмиграции, я несколько раз оказывался без средств к существованию. Когда мне предложили помощь, я взял деньги и даже не поинтересовался, от кого они. Однажды, когда я был зол на весь мир, ко мне пришел еще один благодетель, но с ним я разругался, заявив, что от агента мне не нужны деньги. Он рассмеялся мне прямо в лицо. Мол, я все выдумываю и помощь эта от земляков. Меня это в какой-то мере успокоило. Потом мы решили вернуться. Как-то меня пригласили в Вену, где от одной важной личности я выслушал целую лекцию о патриотизме и о родине вообще. После этого он тоже оказал мне материальную поддержку: дал двести долларов и бумагу, которую я подписал. Если уж ты не отказался от семнадцати таких пособий и на все дал расписки, то какой смысл отказываться от восемнадцатого? Я очень боялся, что они могут помешать нашему возвращению.

Не знаю, поверите ли вы мне, но я сильно расчувствовался, ступив на родную землю. Нашим органам я рассказал все, что пережил там, и у меня сложилось впечатление, что мне поверили. На «Тесле» мне дали мою прежнюю работу. Меня мучили угрызения совести, и я старался работать изо всех сил. Наверное, поэтому через год меня восстановили в должности. И квартиру мою вернули. Не было более счастливого человека, чем я, жена может это подтвердить. Правда, Мила? До того самого вторника, когда мне позвонили по телефону насчет покупки половины нашей дачи в Баронове. Мы не договорились, и трубку повесили. Я вскоре забыл о звонке! Однажды после работы иду домой и вдруг слышу, как сзади меня окликают по имени. Я оглянулся и увидел незнакомого человека. Он категоричным тоном приказал мне, чтобы в среду я был на даче, он приедет договариваться о сотрудничестве. Какое сотрудничество, говорю, когда я вас впервые вижу, а вы хотите только купить участок. А он отвечает, что приехал оттуда и привез привет от моих бывших меценатов. Прежде чем я успел ему что-либо сказать, он исчез.

Хотя у меня и было нехорошее предчувствие, я все-таки взял три дня отпуска и решил встретиться с этим человеком.

— Когда он пришел, пан Урбан? — прервал его воспоминания Дуда.

— Точно не знаю. Уже было почти темно, когда я увидел с веранды, что кто-то подошел к задней калитке и стукнул щеколдой. Не успел я опомниться, как он был на веранде. Я хотел включить свет, но он крикнул, что не надо.

— Значит, вы разговаривали в темноте? Что он от вас хотел?

— Именно то, чего я и опасался. Чтобы я снабжал их информацией о нашем производстве к обо всем, что могу разузнать. Обещал уничтожить все мои расписки, а за каждую информацию сулил большие деньги. Я отказался и указал ему на дверь. Он стал угрожать, что передаст органам безопасности компрометирующие меня материалы… Наверное, те самые расписки. Он оскорблял меня, кричал… Я надеялся, что кто-нибудь услышит его крики и придет посмотреть. Но кто в октябре живет на даче? Я сказал, что оплачу все расписки, даже если на это уйдут все деньги от продажи дачи. А он рассмеялся: у них, мол, миллиарды, и им от меня нужна не милостыня, а информация. Ну, а потом…

Он замолчал. Казалось, он собирался с силами, чтобы приступить к самому страшному. Криминалисты вынуждены были признать, что все услышанное полностью соответствовало предположениям Дуды. На лбу Урбана крупными каплями выступил пот, он жадно пил воду. Очевидно, рана еще болела, ведь оперировали его совсем недавно. Но душевная боль была гораздо сильнее…

После небольшого перерыва Урбан продолжал:

— Потом… я опять отказался. Он снова стал орать, обзывал меня свиньей, вошью, не помню, как еще. Кричал, что он меня убьет, как паршивую собаку. Он был недалеко от дверей и внезапно включил свет. Меня ослепило, но я заметил, что он полез во внутренний карман куртки. Я подумал, что он действительно может выстрелить, поэтому необходимо погасить свет. Возле двери в комнату, где я находился, есть второй выключатель. Я выключил свет. В этот момент увидел вспышку, услышал выстрел. Почувствовал боль в плече и потерял сознание…

Урбанова погладила мужа по волосам. Она была безмерно счастлива, что все уже позади.

— Мы предполагали, что именно так и было, пан Урбан. Ваша ошибка заключается в том, что вы решили сыграть роль героя-одиночки. В результате чуть не лишились жизни. Наша задача, как вы понимаете, поймать стрелявшего в вас человека. К сожалению, как явствует из вашего рассказа, вы его не знаете…

— Не знаю.

— Хотя бы опишите его внешность.

— Высокий, стройный, плечистый…

— Если можно, поточнее, пожалуйста.

Урбан задумался и начал медленно вспоминать, мысленно возвращаясь к этому трагическому моменту своей жизни:

— На нем была спортивная куртка. Темно-серая, в ней он был и во вторник. На руках перчатки. Длинные вьющиеся волосы… Кажется, черные, до плеч…

Больше он ничего не мог вспомнить. Впрочем, это можно было понять. Урбан видел преступника короткое время по дороге домой с предприятия и на даче, когда уже были сумерки. Следовательно, многого он не мог разглядеть. Тем не менее Дуда задал ему еще один вопрос:

— А не было ли у него каких-нибудь особых примет — очки, усы, бакенбарды?

— Да, очки были.

— А почему вы уверены, что он был в перчатках?

— Я их видел, когда он закрывал калитку. Они бросились мне в глаза… Хотя и не помню, был ли он в перчатках на веранде.

Дуда вопросительно взглянул на своих коллег: нет ли вопросов и у них?

Но ни тот ни другой вопросов не имели. Дуда протянул Урбану руку, прощаясь, и заметил его взгляд, брошенный на сообщение о своей смерти. Засмеялся:

— Это всего лишь тактическая уловка. Вы сейчас находитесь не в той больнице, куда вас привезли с дачи и где оперировали. Спокойно поправляйтесь, ваше затворничество здесь долго не продлится. Скоро вы воскреснете. А пока подумайте, узнаете ли вы этого человека, если еще раз его встретите. Хорошо?

— Необходимо скоординировать наши действия, — сказал Йонак, садясь в кресло и раскуривая свою трубку.

Они собрались в кабинете Глушички. После слов Йонака оба его собеседника почувствовали разочарование. «Едва мы вышли на след, — подумал Дуда, — как дело забирают. Досадно, хотя, может, это правильно и необходимо».

— Вы все-таки чудаки, — рассмеялся Йонак, посмотрев на их расстроенные лица. — Никто не собирается недооценивать вашу работу! Однако то, что рассказал Урбан, относится целиком и полностью к компетенции органов госбезопасности. Ведь это же самая обыкновенная вербовка.

В кабинете наступило молчание.

— Вы же сами исходили из предпосылки, что если речь идет о шпионаже, то агент после Урбана будет продолжать выполнять свое задание. То есть вербовать. Теперь мы знаем, что он хорошо осведомлен. Он знал даже о дачном участке! Мы поступим вот как. Я вам дам список возвращенцев, а вы мне скажете, кто из них может быть на очереди. Мы будем делать свое дело, а вы свое. Будете расследовать убийство. Только деликатно. Ну а мы постараемся найти ту ниточку, которая может привести нас к агенту.

Слова Йонака обрадовали Дуду и Глушичку. Они с готовностью придвинули стулья ближе, чтобы обсудить все возможные варианты, которые уже подготовил Йонак, будто знавший заранее, чем закончатся их дебаты.

В кабинете Йонака за длинным столом расположились шестеро сотрудников. Во главе стола сидел Йонак и набивал трубку. Кабинет тонул в клубах дыма: почти все курили.

— Я попросил Прагу, — говорил Йонак, раскуривая трубку, — чтобы там выяснили, не посылали ли с той стороны кого-нибудь к возвращенцам. Наши органы пока ничего такого не отмечали. Но, возможно, именно инцидент с Урбаном является началом. Если это подтвердится, то наш агент, по всей видимости, является курьером, которому дано задание по вербовке. Наиболее вероятный способ проникнуть к нам — это туризм.

Ему не надо было объяснять суть дела. Его подчиненные были опытными и способными ребятами. Продиктовав им собранные сведения о преступнике, он разделил собравшихся на три группы, каждая из которых получила свои задачи.

— Необходимо просеять все туристские группы и всех иностранцев. Только бы наш не жил на частной квартире! Параллельно необходимо поднять все имеющиеся у нас материалы на возвращенцев. Списки получите. Очень важно определить, в ком из них агент может быть заинтересован. Кажется, все. Думаю, не надо подчеркивать, что на этого подлеца должны быть точные сведения, поскольку мы до сих пор не знаем, кто он — обычный турист или дипломат.

Отпустив подчиненных и оставшись один, Йонак задумался. Как его искать, если о нем так мало сведений? Не дай бог, спугнем. Уедет голубчик, тогда и поминай как звали. А на его место пришлют другого, что будет означать провал всей работы.

У Йонака заболело сердце. Он заглянул в ящик письменного стола, ища лекарство, выписанное врачом. Но его там не было. Впрочем, сейчас ему нужно было не лекарство, а отдых. Он постучал трубкой о пепельницу, выбивая ее, и подумал о том, что им предстоит тяжелая работа без какой-либо гарантии на успех.

На столе лежало шесть гипсовых отпечатков с номерами и протокол экспертизы. Молодой человек в белом халате объяснил:

— Единица — след хозяина дачи. Размер обуви сорок первый. У двойки размер сорок три. Такой обуви у нас не производят. Точно не уверен, но, кажется, такую подметку выпускают в ФРГ. Это все. Вы довольны?

— Я — да, послушаем, что скажет Франта, — пожал плечами Стругар и, захватив с собой протокол и отпечатки, вышел из кабинета.

— Знаешь, это какое-то нашествие белых автомобилей! — такими словами встретил его Дуда, читавший сообщение.

— Белая машина в Баронове, «мерседес». Второй белый «мерседес» потерпел аварию на шоссе и третий украли у некоего Мюллера.

— Хоть выбрать можно, — проворчал Стругар, пряча отпечатки в сейф.

— Нечего нам выбирать. Беги в больницу, в хирургическое отделение, и допроси парня, которого вытащили из разбитой машины на шоссе. Нам необходимо выяснить, где ее украли. Это была угнанная машина, понимаешь? Я позвоню в районное отделение относительно того немца. Ганс Мюллер, гостиница «Лотос», номер машины ГГЦ 46-934…

Уже в дверях Стругар услышал восклицание майора:

— Боже милостивый! Уже четыре белых машины!

Впрочем, майору было уже все равно, слышал ли его Стругар. Он весь углубился в новое сообщение:

«30 октября с. г. в 16 часов на перекрестке улиц Глубокой и Октябрьской произошло дорожное происшествие, в результате которого получила повреждение машина иностранного подданного. Виновник происшествия таксист Л. Канька, выехавший на перекресток на желтый свет светофора. Произошло столкновение машины Каньки «Жигули», номер СПЗ АБО 77-10, и ехавшего слева белого «мерседеса». Нанесен ущерб в размере 800 крон. Петер Бруннер, гражданин ФРГ, водитель «мерседеса», и Канька договорились о возмещении ущерба. Пострадавших не было».

— Лацо, не спишь? — постучал Дуда в стенку, разделявшую кабинеты его и Илчика. — Иди сюда! Одни белые «мерседесы»!

— Я слышал, что у тебя их уже четыре, — сказал входя улыбающийся Илчик.

— Нам это сообщение мало что дает, кроме факта аварии. Маловато данных.

Илчик прочитал сообщение и согласился с майором.

— Я не верю, что виновен таксист. Наверняка опытный парень и город знает, как свои пять пальцев! — в раздумье проговорил Дуда.

— Что здесь удивительного? Я, например, думаю, что так и было. Таксисты всегда позволяют себе больше других.

— Ну, ладно, иди и расспроси его хорошенько сам.

После ухода Илчика майор позвонил в районное отделение. Прошло какое-то время, прежде чем его соединили с нужным человеком. Майор остался доволен полученными сведениями. Личность Мюллера была установлена. О краже он сообщил в пятницу 31 октября, в 15.30, однако обнаружил ее во второй половине дня в четверг. Он сказал, что машину угнали со стоянки перед «Лотосом». Сотруднику, которому Мюллер заявил об угоне машины, показалось, что потерпевший не очень уверен в месте угона. В конце концов немец сознался, что точно не знает, откуда украли машину.

«Очевидно, одна из трех зафиксированных машин — его», — удовлетворенно подумал Дуда и отправился в Баронов, на дачу Урбана.

Постоянно в Баронове проживает 998 человек. В субботу и воскресенье количество жителей увеличивается в три раза за счет дачников, которые выпивают все пиво, и поэтому местным приходится запасаться пивом среди недели. Мартин Оравец знал это по собственному опыту, как постоянный посетитель пивной. Вот и сегодня, в субботу, он выпил кружку пива, и Кралик сказал ему, что оно уже кончается. Оравец поднялся: у него дома достаточно бутылочного пива, закупил его еще в среду.

В этот момент в пивную вошел сапожник Цирох. У него было плохое настроение еще со вчерашнего дня. И все из-за старых настенных часов, которые умел заводить только он, осторожно подтягивая гири. У жены же была дурная привычка заводить их одной рукой; часы при этом сдвигались и часто останавливались. Так было и вчера. Цирохова поняла, что допустила ошибку, и хотела их подправить длинной ручкой щетки. При этом из-под часов выпали две дощечки, с помощью которых старик держал их в ровном положении. Что ей оставалось делать? Бросила дощечки в печку, а мужу, когда он пришел, заявила:

— Эти развалюхи опять остановились.

Сапожник обиделся:

— Развалюхи! Да они гораздо лучше многих новых! Нечего было в них тыкать метлой!

— Ну, конечно! У тебя не спросилась! Мастер какой нашелся. Во всем разбирается: в часах, комбайнах, тракторах, машинах, только никто в это не верит! — выпалила Цирохова и вышла из кухни.

Старик успел крикнуть ей вслед:

— И разбираюсь! Не то что ты, петуха от курицы отличить не можешь!

С того времени они не разговаривали…

— Пива! — крикнул Цирох Кралику. — Попробуй только сказать, что его нет. Всяким бродягам наливаешь, а нам отказываешь? А если дачников не будет, кто будет приносить тебе денежки, а? Я и Мартин, — уже спокойнее проворчал он, подсаживаясь с кружкой к Оравецу. — Возьми еще одну, Мартин, для аппетита, ведь уже сегодня все равно на трактор не сядешь.

— Наверное, бутылочное пиво уже выпили, дедушка, раз вас жена отпустила в пивную? — заметил Оравец.

— Я его все выпил, когда ты еще был в пеленках, — проворчал Цирох, допивая кружку. — На, принеси еще две, — он бросил Оравецу через стол десять крон, — проницательный!

Оравец на удивление послушно взял пустые кружки и спокойно направился к стойке. Однако при этом он думал о том, как бы отомстить старому сапожнику за насмешку. В пивной было человек десять дачников. Из местных они были вдвоем, так что помощи ждать было неоткуда. Если бы были свои, можно было бы подшутить над стариком, которого некоторые из здешних называли старым перцем.

Неожиданно внимание Оравеца привлекли двое незнакомцев. Один был большой и плотный, второй — маленький и худощавый. Они осмотрелись и направились к столу, где сидел Цирох. Мартин не расслышал, о чем они спросили старика. Он расплатился с Краликом и вернулся к столу с полными кружками. Одну поставил перед Цирохом, вторую перед собой.

— Вот, проницательный, тебя разыскивают, — встретил его сапожник. — Из уголовного розыска. Так что пиво пока пусть постоит.

— Пан Оравец, видели ли вы здесь в среду вечером белую иностранную машину? — спросил Дуда.

Несмотря на совет Цироха, Оравец отпил из кружки. Затем поставил ее на стол и, вытерев губы, указал пальцем на Цироха:

— Мы оба видели и уже вашим об этом говорили. Этот сапожник обладает такими способностями, что видит в темноте! Он говорит, что это был «мерседес», хотя это был «фиат».

— Вы пан Цирох? — спросил Дуда, удивленный таким совпадением.

— Да. А если вам кажется странным, что я здесь сижу, так это благодаря тому, что дома со мной не разговаривают. А вы и меня тоже искали?

— Еще нет, но собирались. Вы тоже видели здесь белую машину?

— Я видел белый «мерседес», но этот хитрец, — он ласково погладил Мартина по волосам, — этот хитрец думает, что разбирается в машинах лучше меня, потому что работает трактористом.

— Пан Оравец, вы видели «фиат»?

— Вот эти лапы, — Оравец похлопал Цироха по руке, которая только что гладила его по волосам, — эти лапы когда-то шили башмаки, а теперь только заплаты на них ставят, верно, дедуля? Машину от заплатки он отличит с первого взгляда, но не знаю, сумеет ли он отличить «фиат» от «мерседеса».

— Что ты плетешь, Мартин? Не слушайте его, — взмахнул рукой Цирох. — Вечером в среду, да, еще было светло, правда, Мартин? Ну, да. Я как раз шел к Кралику за бутылочным пивом. Этому меня научили дачники, они за субботу и воскресенье все пиво выпивают. Подхожу к пивной и вижу: недалеко от нее стоит белая машина, пустая. Она же стояла ко мне передом! Что я, не знаю этого знака — треугольная звезда в круге? Широкая машина, с большими прямоугольными фарами.

Закончив свою речь, Цирох взялся за кружку. Этим воспользовался Оравец.

— С той поры, как однажды ваш зять приехал на «мерседесе», вы никаких машин больше не признаете. — Он пренебрежительно махнул рукой. — Потом, вы говорите, что в машине никого не было. А я видел, как из машины вылез парень, во всем черном.

— Вы в этом уверены? — спросил Дуда.

— Еще бы! Он открыл капот и начал копаться в моторе. Наверное, что-то заело. Я еще подумал, не помочь ли ему, но не стал. Буду я помогать какому-то немцу!

— А вы можете под присягой повторить ваши показания?

— Я — да, — ответил Цирох. — Но наш наблюдатель, скорее всего, нет. — И сапожник вызывающе посмотрел на Оравеца.

Тракторист медлил с ответом. Наконец, оглядев присутствующих, он сказал:

— Да! Вы ведь будете писать протокол. Так я вам где угодно скажу, что это не был «мерседес». Это был «фиат», правда, я не помню, какого выпуска.

Дуда и сопровождавший его поручик Козар ушли, оставив Оравеца и Цироха препираться на тему, как мог «мерседес» за короткое время превратиться в «фиат».

Пивная стояла у шоссе, проходившего через Баронов, приблизительно посередине села. Человек, едущий в машине, мог бы увидеть ее лишь с небольшого расстояния, так как она скрывалась стоявшими по обе стороны дороги толстыми тополями. От шоссе к пивной вела небольшая дорожка.

Небольшая площадка перед пивной не годилась для автостоянки: была неровной и большую ее часть занимали пустые пивные бочки и ящики из-под продуктов. Зато сбоку было достаточно много свободного пространства. Оно тянулось до самого поворота шоссе.

Дуда с Козаром внимательно осмотрели это место. Опавшие листья покрывали землю ковром. Их запах вызвал у Дуды воспоминания детства, когда вместе с братом и сестрой он ходил в лес собирать листья. Они сгребали их, насыпали в маленькую тележку и отвозили домой. Отец забивал ими весь чердак над хлевом, чтобы зимой козам было что подстилать.

Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что здесь белую машину отлично видно и в темноте. Для этого совсем не обязательно подходить близко. С другой стороны шоссе это место можно было увидеть из окон нескольких домов. В одном жил, как они узнали, Цирох, в другом, сравнительно далеко от него, семья Оравецев. Оба любителя пива могли видеть эту машину еще по пути в пивную или возвращаясь домой.

— Илчик мог бы разобраться в этом противоречии, — ворчал Дуда, когда они шли к даче Урбана. — Здесь наверняка было две машины, а не одна.

— Нельзя, вероятно, исключать и случайное совпадение. У кого-то сломалась машина, водитель ее отремонтировал и поехал дальше, — высказал предположение Козар.

Они поднялись к даче Урбана, откуда открылся красивый вид на село. Примерно в километре от села шоссе поднималось круто в гору и исчезало за поворотом. За Бароновом его местами обрамляли кусты. Земля вдоль дороги не была распахана: на ней росла трава, которую никто не косил. За поворотом начинался лес. Между сосен в лучах осеннего солнца виднелись золотистые березы, коричнево-красные дубы, желтые ясени и уже голые акации.

Согласно начерченной схеме, шоссе вело в расположенное неподалеку селение Дубово. Но уже отсюда просматривались разноцветные крыши дачных домиков этого поселка. Дуда подумал, что оба поселка наверняка должна соединять проселочная дорога, но на схеме она не была обозначена. Он жевал сухой стебелек травы, внимательно осматриваясь вокруг. Налево от них был расположен участок Урбана с красивым рубленым домом, хорошо смотревшимся на фоне пестрых деревьев. Дом был выстроен на отшибе, недалеко от того места, где проходил овраг.

— Эта схема ни к черту не годится!

Майор вернулся к своей мысли. Он отбросил стебелек и, пошарив в кармане пиджака, вытащил сложенный лист бумаги. Козар, заинтересовавшись, подошел ближе.

— Ну-ка, повернись. — Майор взял его за плечо и разгладил на спине коллеги бумажный лист.

— Так, это деревья на участке, эта дорога, — он топнул ногой, — ведет к шоссе, это шоссе, деревня и пивная. Все это правильно. Но должна же быть проселочная дорога, ведущая к тем дачам? — Он показал рукой в направлении леса.

— Пойдем посмотрим, — предложил Козар.

— Мы-то посмотрим, но уж если ты взялся чертить план местности, то любая мелочь в нем должна присутствовать.

Они медленно направились к лесу. Дуда внимательно смотрел по сторонам, но ничего интересного так и не обнаружил. Только пройдя половину пути, он наконец нашел то, что искал: за высоким кустарником шла проселочная дорога — через мостик над оврагом и в лес.

— Вот она! Как замаскировалась, — обратился Дуда к своему молчаливому спутнику. — Было бы просто странно, если бы ее не оказалось.

— Однако по ней не так часто ездят, — заметил Ковар. — Уверен, что в последний раз здесь проехала машина на прошлой неделе.

— И она была маленькой, — майор вытянул руки в стороны, — ей ничего не помешало выехать в поле. Посмотри!

Он внимательно глядел себе под ноги на четкие следы шин. Посредине дороги изредка был набросан щебень, а по краям она была засыпана песком.

Козар подошел к тому месту, где отпечатался рисунок шины. Дуда стоял рядом.

— Ну что я говорил! Здесь было одно колесо, а второе — где-то там, на траве. Дорога слишком узкая.

— Действительно, здесь стояла машина. Может, кого-то ждала, — решился Козар произнести несколько слов.

Оглянувшись назад, они увидели как на ладони равнину, где слева расположилась дача Урбана.

— Да, Людек. Ты говоришь редко, но уж если скажешь, то в самую точку.

— Но тебя, наверное, больше интересует, кто был в этой машине?

— Знаешь что? Подожди здесь, а я пошлю к тебе эксперта. Попробуйте этот след отлить. Он не такой старый и довольно четкий. Может, пригодится… если найдем и машину.

Подпрапорщик Клемпирж удивленно встретил Илчика: совсем не часто к нему домой приходили сотрудники уголовного розыска.

— Извините, товарищ Клемпирж, что беспокою вас, но нам нужна ваша помощь. В среду произошла небольшая авария, в результате которой пострадал иностранец, и я хотел бы узнать некоторые подробности…

Подпрапорщик был педантом: он открыл шкаф, достал папку и вынул из нее блокнот.

— Здесь записано все, что случилось за неделю. Сейчас найду среду. Вот. Что вас интересует?

— Сведения об иностранце и его машине, о таксисте, ваше мнение о степени вины того и другого в случившемся…

— Так вот: гражданин ФРГ Петер Бруннер, белый «мерседес» с номером ГГЦ 46-934, живет в гостинице. Такси АБО 77-10, «Жигули», Ладислав Канька. Что касается моего мнения, то я считаю виновным немца, хотя таксист взял всю вину на себя. Ущерба почти никакого, лишь царапина на левом переднем крыле «мерседеса». Они договорились между собой, и меня больше ничто не интересовало.

— А вы не подумали, почему таксист взял все на себя?

— А что тут думать! Он получил марки, машина его не пострадала. А если бы виноватым признали немца, он заплатил бы штраф, а таксист не получил бы и гроша…

Клемпирж сообщил, где находится стоянка такси, и Илчик, поблагодарив, ушел.

Ладислав Канька сидел в своей машине. Вначале он произвел на Илчика приятное впечатление. Но, увидев служебное удостоверение, Канька изменился в лице. Илчик понял, что у того нет никакого желания быть ему чем-либо полезным и, значит, совесть у Каньки нечиста.

— А, тот западный немец! Тут и говорить нечего. Мы разобрались здесь же, на месте, еще до того, как приехали из аварийной службы. Я его задержал только потому, что он иностранец и у него было поцарапано крыло. Знаете, как бывает, отпустишь, а потом тебе же и влетит от начальства… Есть специальное распоряжение на этот счет.

— И много он хотел с вас получить?

— Он ничего не хотел, говорил, что страшно спешит… Я извинился…

— За что? Свидетели утверждают, что виноват был он.

Они сидели в «Жигулях», и Канька, свободно откинувшись, держал руль левой рукой. При последних словах Илчика он вздрогнул и схватился за баранку обеими руками. Краска залила его лицо, он искоса поглядывал на Илчика, взвешивая, что можно сказать, а что нет.

— Если честно, пан инспектор, — таксист, очевидно, выбрал верный путь, — так этот парень сам хотел мне заплатить, а когда я отказался, он сунул мне маленький презент. А кто бы не взял? Только чтобы я взял вину на себя и не задерживал его, поскольку он спешит, а вечером…

— Вечером вы с ним снова встретились? — Илчик выстрелил наугад, не ожидая, что попадет точно в цель.

— Да, причем совсем неожиданно, — сказал Канька, решивший, что его собеседник все уже знает и сейчас лишь испытывает его.

И Илчик выслушал его рассказ о том, как случай снова свел двух участников небольшой дорожной аварии, рассказ, которому, возможно, предстоит сыграть значительную роль и в расследовании дела Урбана.

После аварии Канька вернулся на стоянку. Не успел он развернуть газету, как в окошко постучал его знакомый, доктор Бенеш, с просьбой довезти до Дубово, где заболела его дочка: об этом ему сообщила по телефону жена. Конечно, он не отказал доктору. В Дубово он еще немного подождал, надеясь прихватить какого-нибудь пассажира, чтобы не остаться внакладе, но никто к нему не подошел. Тем не менее на обратном пути он все-таки заполучил пассажира в Баронове. Канька был там около половины восьмого. Еще не выехав из села, заметил при свете фар человека, сигналившего рукой. Когда он остановился, человек по-словацки попросил отвезти его в город, пообещав хорошо заплатить. Он сел на заднее сиденье и всю дорогу не проронил ни слова. Только при въезде в город незнакомец назвал гостиницу «Лотос».

Перед гостиницей пассажир вышел из машины и стал расплачиваться. И таксист его узнал. Это был тот самый немец, с которым судьба свела его днем. Они посмеялись над таким совпадением, и это было все.

— Вы дважды с ним встречались, — сказал после небольшого раздумья Илчик, — смогли бы вы его узнать?

— Думаю, что да, — прозвучал уверенный ответ.

Однако он тут же сник, потому что Илчик попросил описать этого щедрого незнакомца.

— Ну, на нем был темный плащ болонья, под ним темный костюм. Волосы длинные, до плеч.

— Цвет?

— Темные, но не уверен, что черные. Он был в перчатках, это я заметил. И в очках. По-моему, в темной оправе.

— Гражданин Канька, мы ведем расследование серьезного преступления, и ваши показания могут нам очень помочь. Придите к нам в понедельник, мы запишем их в протокол.

Чрезмерная готовность, с которой таксист согласился прийти, показалась Илчику подозрительной, но адрес доктора Бенеша был у него в кармане, так что в случае чего можно будет проверить.

— О нашем разговоре никому ни слова, хорошо? У вас, случайно, нет оружия? — спросил он таксиста.

— Нет и никогда не было, клянусь богом, пан инспектор.

Вдоль автомагистрали на окраине города тянулись ряды деревьев. Между тополями на тротуаре стояли скамейки. В теплую погоду здесь можно было спокойно посидеть, подышать чистым воздухом, так как проезжая часть дороги была отделена от тротуара широким поясом деревьев и кустов. Слева тянулась роща, где находился больничный комплекс. С другой стороны, за магистралью, открывался вид на высокие панельные дома. В этом году осень была теплой, сухой, будто природа решила щедро вознаградить людей за дождливое лето.

На скамейках сидели молодые мамы с младенцами в колясках. Дети постарше играли рядом на траве или возводили из песка фантастические строения. В шум детских голосов вплетались окрики родителей. Среди взрослых, гуляющих с детьми, было много дедушек и бабушек. Кому же гулять с детьми, как не им, если молодые родители работают.

В эту общую картину очень хорошо вписывался пожилой, солидный человек, медленно шедший по аллее. Элегантное серое пальто было расстегнуто, открывая полосатый костюм с жилетом. Человек не спешил, время от времени он останавливался возле играющих детей и с улыбкой наблюдал за ними. Он восхищался их постройками из песка, прислушивался к их спорам и крикам и шел дальше. Так, гуляя, он подошел к перекрестку и повернул к больнице. Пройдя несколько шагов, он остановился, осмотрелся, будто радуясь теплому дню, и двинулся дальше. Однако от взгляда внимательного наблюдателя не ускользнуло бы напряженное выражение его приветливого лица.

Привратник, сидевший на стуле у больничных ворот, греясь на солнышке, был примерно одного возраста с человеком в сером пальто. Увидев подходящего, Страка надел свою фуражку водителя трамвая, чтобы выглядеть официально.

— Ничего не поделаешь — сегодня не приемный день, — начал Страка, не дожидаясь вопроса.

— Я знаю. Но я пришел не навестить больного, — улыбнулся человек в сером пальто, — я ищу отдел судебной медицины, чтобы кое-что выяснить.

Страке стало легче. Это другое дело. Наверное, пан — судебный врач.

— Ах, так! Видите вон ту мачту у дороги? Пойдете влево от нее, второй дом направо.

Юлия Моравцова, сотрудница отдела судебной медицины, которой привратник сообщил о приходе посетителя, с нетерпением ждала его. Она нервничала. Особое задание, которое поручил ей надпоручик Илчик, хотелось выполнить как можно лучше. Но на раздумье времени уже не оставалось. Раздался стук в дверь, и на ее приглашение в хорошо протопленный кабинет вошел солидный пожилой человек. Держа шляпу в руке, он вежливо ждал, когда его спросят, по какому поводу он здесь.

От волнения у Моравцовой сел голос. Откашлявшись, она спросила, что пан желает.

— Меня зовут Бартонь, Йозеф Бартонь. Я прочитал в газете, что в результате несчастного случая умер пан П. У. Может быть, это мой земляк Петр Урбан?..

— Почему вы решили, что это он? — с улыбкой спросила Моравцова. — У меня вот здесь записаны Павел Угрин, Патрик Уйвари, Прокоп Улман.

Озадаченный Бартонь растерялся, но сразу же пришел в себя:

— Собственно… я увидел пани Урбанову в трауре, случайно, из окна трамвая, поэтому не смог ее спросить. Если это так, когда будут похороны?..

Моравцова усадила посетителя в кресло и с извинениями подвинула к себе большую книгу, лежавшую на столе. Она начала искать в ней нужные сведения. Естественно, для отвода глаз. Она сразу поняла, что это тот самый человек, о котором ее предупредили. Она лихорадочно думала, как поступить, чтобы, не возбуждая подозрений, запомнить его внешность и заручиться двумя свидетелями.

— Минуточку, пожалуйста, — сказала она и вышла.

Она ушла, и посетитель вдруг понял, что остался один, а книга лежит открытой на столе. Он быстро огляделся — его никто не мог увидеть. Может, книга открыта именно на той странице, которая его интересует? Он здесь один и посмотреть — дело одной секунды… И дело было бы сделано. А вдруг сотрудница вернется? Придется извиняться и оправдываться… Конечно, риск есть…

Моравцова вернулась в тот момент, когда он уже собрался встать и пройтись по кабинету, чтобы незаметно заглянуть в книгу.

— Вы его родственник?

— Нет. Просто Урбан из нашей деревни, и мне хотелось бы проводить его в последний путь, если, конечно, это он.

— Дайте, пожалуйста, ваш паспорт, я запишу данные.

Моравцова медленно стала писать. В кабинет один за другим вошли три врача. Это насторожило Бартоня. Врачи скрылись за другими дверями и больше уже не появлялись. Бартонь чувствовал, что волнуется, и пожалел, что вообще сюда пришел. Слишком уж все затянулось… На лбу выступил пот. На улице свежий ветер, хотя и тепло. А здесь, в этих катакомбах с метровыми стенами, топят вовсю, чтоб не замерзнуть при сидячей работе. А он еще и пальто не снял. Господи, да что же эта женщина так долго пишет? Ну наконец-то!

Моравцова вернула ему паспорт и строго сказала:

— Пан Бартонь, это действительно Петр Урбан и его похороны состоятся не раньше, чем через неделю. Это все, что я могу пока сказать.

Он поблагодарил за информацию и с облегчением вышел из кабинета.

С четверга минувшей недели в аппарате управления уголовного розыска шла кропотливая работа в разных направлениях. Используя полученные от Урбана сведения, работники угрозыска нашли всех его знакомых и приятелей, которые почему-либо бывали у него на даче. Всем задавали одни и те же вопросы: когда в последний раз были на даче, что делали в прошлую среду с 18.00 до 19.30, как относятся к Урбану и так далее. В заключение у каждого брали отпечатки пальцев.

Из общего количества полученных отпечатков пальцев эксперты выделили единственный, который не удалось идентифицировать. Прочитав протокол, Дуда тихонько проговорил: «Ну, вот ты и попался! Не волнуйся, голубчик, мы найдем и палец, и руку, и всего тебя!»

В заключении баллистической экспертизы значилось, что выстрел был сделан из бельгийского браунинга калибра 7,65 мм. Полезная информация была получена и от техника-эксперта надпоручика Ганки. Ему было поручено сделать слепки с отпечатков шин. Слепки сейчас лежали на столе и на первый взгляд казались одинаковыми. Под номером первым был слепок следа неизвестной машины на стоянке за пивной в Баронове, под номером два — след «мерседеса», потерпевшего аварию на шоссе, опознавательный знак ГГЦ 46-934; третий номер носил слепок следа неизвестной машины, который они с Козаром обнаружили на обочине проселка. Заключение Ганки было следующим: «Единица и двойка — след одной и той же машины».

«Хорошо, — думал Дуда. — Это подтверждает, что Цирох в Баронове действительно видел «мерседес». Стругар выяснил в больнице, что «автомобилисты» украли «мерседес» возле пивной в Баронове в среду вечером, примерно в половине седьмого. Он тождествен с «мерседесом» на шоссе и с машиной Мюллера. Стало быть, след ведет к Бруннеру. Теперь остается самое сложное… а возможно, наоборот, самое простое. Завтра мы тебя, господин Бруннер, найдем и поинтересуемся здоровьем». Дуда просмотрел все, что осталось. Заключение хирургии его не интересовало, его содержание он знал. Химики вновь подтвердили первоначальное заключение:

«Сожженная ткань вокруг пулевого отверстия на пиджаке Урбана и остатки пороха позволяют теоретически определить расстояние между дулом оружия и Урбаном. Оно приблизительно равно 2,8—3,2 м».

— Прекрасная работа, любо-дорого поглядеть… — бормотал Дуда, складывая материалы. — Одного не хватает, самой малости: преступника! — с иронией, громко произнес он.

Наверное, только самый дотошный историк мог бы объяснить, почему эта часть города называется Мурань. Новый Город, Луга — это еще можно понять и объяснить: наши предки не долго размышляли, давая названия новым районам города. Раньше здесь были луга, так и стали называть район. Но откуда здесь появился Мурань, трудно сказать. А Дуда никогда не был историком. Для него было важно только то, что в центре Мурани расположена гостиница «Моравия».

Вместе со Стругаром они сидели в холле гостиницы, делая вид, что кого-то ждут. Притворяясь равнодушными, они тем не менее внимательно присматривались к входящим и выходящим из гостиницы мужчинам, отыскивая среди них того, кто был бы похож на Петера Бруннера. Они уже пришли в себя после шока, вызванного звонком Илчика, посланного в понедельник в гостиницу «Лотос» для того, чтобы под предлогом автомобильной аварии пригласить его на беседу. Так вот, Илчик сообщил, что Бруннер в «Лотосе» не проживает.

Йонак со своим аппаратом быстро установил, что Бруннер живет здесь, в «Моравии». Теперь надо было смотреть в оба и не прозевать его!

В окно они видели автобус, к которому тянулись иностранные туристы. Дуда обменялся со Стругаром взглядом: нужно изменить тактику. Ведь они ни разу его не видели, а словесный портрет недостаточно точен.

Дуда встал и подошел к администратору. Стругар последовал за ним.

— Здравствуйте. У меня здесь назначена встреча с господином Бруннером, — начал Дуда. — Но я опоздал и думаю, что он ждет меня у себя в номере.

Лысая голова, склонившаяся над столом, оставалась неподвижной. Служащий гостиницы, который должен быть вежливым, внимательным и услужливым, сейчас был воплощением важности и недоступности. «Ну и тип! Заговори с тобой по-испански, так сразу подскочишь», — подумал Стругар.

Он уже собрался высказаться, как лысая голова неожиданно поднялась:

— Извините, я должен был кое-что записать, чтобы не забыть. Что вы желаете?

Стругар успокоился. Дуда повторил свой вопрос.

— Да, да, господин Бруннер из Западной Германии. Минуточку подождите, пожалуйста, сейчас посмотрю.

Он полистал в регистрационной книге, нашел фамилию «Бруннер» и его номер. Потом заглянул в ячейку для ключа под номером 119 и достал оттуда белую карточку.

— А господин Бруннер вас обманул! Он уехал в субботу, а вернется сегодня или, самое позднее, в среду.

Главное — сохранить спокойствие, мелькнуло в голове у майора, и он загородил собой Стругара, чье побледневшее от неожиданности лицо могло их выдать. Второе фиаско в течение полутора часов. Бруннер испарился! Он уже, конечно, не вернется, и дело закроют… Черт побери, как же выйти из этого положения?

— Он, наверное, забыл, — как можно равнодушнее сказал майор, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — А куда он уехал, не подскажете?

— Здесь написано — в Татры. Татранске-Ломнице, гостиница «Поляна».

Они поблагодарили и вышли из гостиницы.

Когда криминалисты подошли к своей машине, Дуда обронил:

— Никогда со мной такого не было. Вот теперь думай — случай это или хорошо подготовленный маневр!

Мотор серой «Волги» уже был заведен. Сидевший в ней надвахмистр Мезера ждал, когда они захлопнут дверцу. Машина тут же рванулась.

— Сначала в управление, потом в гостиницу «Лотос», — бросил ему Дуда. — А тебе, Тонда, нужно как можно быстрее в Ломнице!

Майор, сидевший впереди, обернулся к Стругару, и тот увидел по его глазам, что майор встревожен.

— Я все понимаю, Франта. Не волнуйся.

— Поезжай скорым, лети самолетом, все равно, только чтобы быстрее. По телефону ничего не решить… Лучше самим разобраться на месте. Сам я не могу поехать из-за Мюллера.

На мгновение он отвернулся, но затем повернулся снова: ему нужно было еще кое-что сказать своему помощнику в оставшееся время:

— Скажи Марии, пусть достанет билет на любой самолет до Попрада, погода хорошая. И еще: пусть попросит шефа заблокировать границу и аэропорт. Для полного спокойствия.

— Хорошо. Скорее всего, этот немец там. Ведь…

— Я тоже так думаю. Не приехал же он только из-за Урбана. И сигналов о его дальнейших делах у нас все еще нет. Ты прав, он там. Не выпускай его из поля зрения! И звони. Я буду звонить тебе в районное отделение.

— Начальнику. Никому другому.

— Конечно, я бы с большим удовольствием поехал с тобой, поверь мне, Тонда. Ну, ни пуха!

Едва «Волга» остановилась, как Стругар выскочил из нее. Мезера сразу же дал газу и погнал машину к «Лотосу».

В вестибюль гостиницы Дуда вошел почти успокоившись, решив сначала выпить чашечку кофе. Он снял пальто в гардеробе, осмотрелся и решительным шагом направился в кафе. Он никогда здесь не бывал раньше, предпочитая более скромные заведения. В кафе стояла такая тишина, что можно было услышать, как жужжит муха. Элегантность кафе несколько смутила майора, вызывая ощущение неловкости, неуместности его нахождения здесь. В большие окна, зашторенные тюлем, светило солнце. В противоположном углу зала майор заметил сидящего за столом плечистого мужчину средних лет, тихо беседующего с хрупкой женщиной. Дуда не понял его слов, но по интонации догадался, что это иностранец.

Заказанный кофе ему принесла голубоглазая блондинка. Он с удовольствием посматривал на ладную фигурку официантки в форменном голубом костюмчике и в кружевном фартучке.

«Лет тридцать, наверное», — подумал майор. Он был специалистом в отгадывании возраста.

Официантка с улыбкой смотрела ему прямо в лицо. И тут он понял, что где-то уже встречался с этой женщиной. И даже разговаривал с ней. Но где, когда?

Кофе здесь подавали в роскошных сервизах. Да и цена его была соответствующая. Так и не вспомнив, где он мог видеть эту женщину, майор поблагодарил ее за кофе и добавил с улыбкой:

— Лучше бы мне пересесть в тень. Когда тебя обслуживает такая красавица, и без солнышка становится тепло и приятно.

— Можете перейти в ресторан, там прохладнее. Хотите, я отнесу туда кофе?

— Очень хочу.

Она поплыла впереди него с кофе на подносе, сама подыскала для него отличное место в углу, откуда было хорошо видно все помещение.

— Спасибо, вы очень милы. Не подумайте, что это всего лишь комплимент, это на самом деле так.

В ее глазах мелькнула искорка заинтересованности, но внешне она оставалась спокойной, наверное, как всегда, когда с ней пытались кокетничать.

— Уж не собираетесь ли вы за мной ухаживать? Кстати, вам не кажется, что мы с вами знакомы?

Он вопросительно посмотрел на нее.

— Вы капитан Дуда, так ведь?

— О, вы меня знаете? Впрочем, мне тоже сразу показалось, что я где-то вас видел, только не знаю…

— При каких обстоятельствах, да? Помните Гелену Багарову?

Майор облегченно вздохнул и кивнул.

— Вы Млчохова, ее подруга с «Теслы». Там без отрыва от производства вы закончили школу официанток, — уверенно сказал он.

— Все правильно, добавлю еще, что за это время я постарела.

— Все мы стареем, но вас время явно щадило. Вы даже не представляете себе, как я рад тому, что встретился здесь именно с вами. Вы не могли бы мне помочь?

— Конечно могу. По старому знакомству.

— Мне нужны кое-какие сведения об одном из ваших клиентов из «Лотоса». Это иностранец, и поэтому надо сделать все осторожно, чтобы не было никаких неприятностей.

— Администратором в гостинице работает моя подруга. Это серьезная женщина, пойдемте, я вас с ней познакомлю.

Разница между администраторами «Моравии» и «Лотоса» сразу бросалась в глаза. На женщине, к которой привела Дуду Млчохова, отлично сидел темно-синий костюм, кружевной воротничок подчеркивал привлекательность лица. На слова Дуды она реагировала быстро, с какой-то врожденной находчивостью. Оставив за себя свою помощницу, она пошла с Дудой в ресторан.

— У одного из ваших жильцов украли машину. Мы хотели бы побыстрее покончить с этим делом. С этими иностранцами одни неприятности. Машину мы уже нашли, похитителей тоже. Но машина в плачевном состоянии. Владелец уже никогда в нее не сядет, но и те ребята, что ее угнали, тоже дорого поплатились. Один из них уже умер, другой едва ли доживет до завтра…

— Как все это грустно… В чем я могла бы вам помочь?

— Где я могу найти хозяина, то есть господина Мюллера? Надо было бы составить протокол…

— Мюллер из Западной Германии… да, вам не повезло, он уже уехал.

Майора как обухом по голове ударили. Как же он мог уехать, если у него здесь осталась машина? Это, вероятно, ошибка! Сначала Бруннер, теперь Мюллер. Стоп, может, эта женщина ошибается?

— Это очень странно. Ведь у него пропала машина, как же он мог уехать?

— Я уверена в этом, но давайте еще посмотрим по книге. В субботу я как раз дежурила и хорошо помню, как он отдавал мне ключ. По-моему, он поехал в Татранске-Ломнице, вместе с женой.

— Как же они могли… Посмотрите, пожалуйста, в книге. Вдруг это был его однофамилец?

— Пойдемте посмотрим. Но такая вероятность исключена. За последние дни это был один-единственный Мюллер, хотя иногда здесь бывает и по три Мюллера сразу, — говорила она тихим, спокойным голосом, когда они возвращались в комнату администратора.

Она зашла за барьер и с минуту листала книгу жильцов гостиницы. Когда женщина подняла на майора серые глаза, он сразу понял, что она не ошиблась. Она что-то написала на бумажке и протянула ему.

— Он вернется завтра, самое позднее в среду, — сказала она и с улыбкой подала ему руку.

Дуда вежливо ее поблагодарил. С листочком в кармане он возвратился к своему недопитому кофе. Сев за стол, он украдкой посмотрел на листок. На нем аккуратно были написаны две цифры: 383 и 384. Очевидно, это были номера комнат Мюллера и его жены.

Познакомив майора с администратором, Млчохова тактично отошла. Но она, наверное, все-таки ждала его, так как теперь снова появилась в дверях ресторана. По взгляду майора Млчохова поняла, что он хочет что-то ей сказать. Она огляделась по сторонам, как это делают люди, когда хотят убедиться, что за ними никто не наблюдает, потом подошла к его столу.

— Вы чем-то разочарованы, у вас это на лице написано, — сказала она вполголоса, ловко складывая на поднос чашки с соседнего стола. — Я не могу с вами здесь долго говорить, — произнесла она еще тише. — Иначе старший официант может меня спросить, о чем я это тут с вами беседовала. Не могу же я ему выдать вас.

— Вы варите прекрасный кофе, — громко сказал майор, до которого сразу дошло, что он должен завязать такой разговор, который бы не вызвал любопытства старшего официанта.

— Подождите минут двадцать в парке, что напротив гостиницы, я выйду к вам, если, конечно, вы этого хотите, — добавила она опять вполголоса и с улыбкой отошла.

Дуда сомневался, сможет ли она прийти в парк сейчас, когда у нее много работы, но сделал так, как она просила. Он ждал ее на асфальтированной дорожке парка недалеко от тротуара. Млчохова подошла к нему, как и обещала, через двадцать минут.

— Как видите, я пришла. Вы, наверное, подумали, что я решила от вас избавиться, но у меня и в мыслях этого не было. — Она улыбнулась, видя, что он растерян. — В десять часов у меня кончается первая половина смены, а вторая начинается только вечером.

— Я, конечно, не собираюсь задерживать вас столько времени, — сказал Дуда. — Я только хотел узнать некоторые подробности о жильцах из комнат триста восемьдесят три и триста восемьдесят четыре. Это некий господин Мюллер и его жена из Западной Германии. Я заскочу к вам сюда вечером, а до этого времени…

— Не стоит. Все, что я о них знаю, я могу вам рассказать сейчас. Вы удивлены? Я обслуживаю их ежедневно и кое-что знаю от старшего официанта, горничной и уборщицы.

Они свернули на узкую дорожку, как два заговорщика, желающие избежать лишних глаз и ушей.

— Они, конечно, далеко не богачи, — начала она свой рассказ, — но все из этой группы любят показать себя состоятельными людьми. По-моему, это самая обычная туристическая группа. Накопили денег на туристскую путевку и теперь внимательно следят за тем, чтобы им предоставили здесь все, за что они платили.

— Кичливые скряги?..

— Нет, не все. Англичане, например, ведут себя в этом отношении лучше.

Дуда внимательно слушал ее рассказ, хотя он пока не имел ничего общего с тем, что его интересовало. Мнение о том, кто из туристов более или менее скромен, вряд ли могло в чем-нибудь ему помочь. Он попытался дать ей понять, что ему нужны факты, а не впечатления.

— Впечатления не всегда бывают хорошими советчиками, особенно в нашей работе, — перебил он ее, видя, что она собирается продолжить свой рассказ. — Знаете что, раз уж вы их так хорошо знаете, опишите мне их всех. А я выберу себе из этого то, что мне нужно, хорошо?

— Ну, тогда по порядку, — приняла она его предложение без всяких оговорок. — Ганс Мюллер со своей женой Гедвикой. Он небольшой, плотный, рыжеволосый. Примерно сорока пяти лет. Его жена — брюнетка, в очках. Номера комнат вы знаете. Потом профессор Кент Тейлор, англичанин, симпатичный мужчина высокого роста. Ему примерно лет пятьдесят пять, носит очки в золотой оправе. С ним нет ни жены, ни секретаря, но их с успехом заменяет его спутница, это сейчас модно. Зовут ее Пегги Уайтхаус. Это двадцативосьмилетняя брюнетка, как видите, разница в возрасте достаточная. Профессор живет в комнате номер триста семьдесят девять, его спутница — в трехсотвосьмидесятой, длинные переходы им, следовательно, делать не нужно. Затем некий Дэн Браун из Америки, примерно вашего роста, элегантный, с коротко подстриженными темными волосами. Ему лет сорок пять. Живет он в комнате номер триста восемьдесят два. С ним вместе путешествует Марго Келли, двадцати восьми лет, волосы черные, прямо как вороново крыло, разумеется, крашеные. Тоже живет рядом со своим благодетелем, в комнате номер триста восемьдесят один. И последние — шведы. Их вы видели в кафе. Даг Свенссон, высокий мужчина лет сорока со светлыми, как лен, волосами, и Соуке Свенссон, будто бы его жена, та маленькая блондинка. Западногерманское бюро путешествий в своем заказе обусловило, что все они должны жить компактно, один возле другого. Но все равно в этом ряду комнат одна осталась незанятой, это комната номер триста восемьдесят пять. Она пустует, потому что девятый член этой группы не приехал. Но за проживание его здесь заплачено, так что это никому не мешает. Члены группы держатся в основном вместе. Что они делают днем — не знаю, но завтракают и ужинают всегда вместе. После ужина долго сидят за столом, развлекаются.

— Столько национальностей… Как же они разговаривают между собой?

— Все они владеют немецким или английским. У Мюллера будто бы украли машину, много говорилось на эту тему. Сегодня почти все они решили поехать в Татры. Самая шикарная машина у Брауна, белый «альфа-ромео». У Тейлора «пежо», у его спутницы «опель».

— Вы, случайно, не знаете, кто должен был быть тем девятым? Имя «Бруннер» вам ни о чем не говорит?

— Не знаю, но никакого Бруннера среди них нет.

— Если бы к кому-нибудь из этой группы пришел посетитель, вы бы узнали об этом?

— Кто-нибудь из нас обязательно узнал бы об этом. О посещении в номере наверняка знала бы горничная или уборщица. От них такой визит нельзя утаить: они все равно узнают об этом при уборке. Встречу в кафе или ресторане — опять же нельзя утаить от нас, официанток. Интересное или примечательное событие всегда становится достоянием всех. Разве не поделишься с другими? Вот, например, на прошлой неделе с нашими господами выпивал какой-то немец, Петер… Короче говоря, они повеселились на славу.

— Вы помните, когда это было?

— Вечером, после ужина.

— Нет, я хочу знать, в какой день.

— Во вторник.

— Ну и как они развлекались? Впрочем, может, вы их не обслуживали?

— Развлекались, как обычно в таком случае… анекдоты, шутки… Я после своей смены подменяла подружку. У меня были другие столы, но знакомые всегда бросаются в глаза больше других, даже если их не обслуживаешь.

— Конечно. А тот их гость, Петер, вы смогли бы описать, как он выглядит? Хотя бы приблизительно.

Млчохова задумалась, но вспомнить что-либо не смогла. Извинившись, она объяснила, что не обратила на него внимания, но майора это не расстроило. Наоборот, он был бесконечно рад, что случай свел его с Млчоховой. Расставаясь с ней, он попросил ее никому не рассказывать об их разговоре и поблагодарил за информацию и готовность снова при необходимости оказать ему услугу.

В отделе Чамбалова дала Дуде понять, что происходит что-то важное: Глушичка с Йонаком сидят в кабинете шефа и над чем-то ломают головы. Майор был немного удивлен тем, что его не позвали. На вопрос, может ли он зайти к Глушичке, Чамбалова пожала плечами:

— Он ничего не говорил, значит, можете, наверное.

Он открыл дверь. В кабинете было так накурено, что, казалось, в нем подожгли дымовую шашку. Дуда поднял голову, прищурил глаза и направился к окну. Проходя мимо стола, он увидел перед Йонаком папку и рядом с ней несколько листов бумаги. Когда он взялся за ручку окна, собираясь его открыть, Йонак показал рукой на другое окно:

— Открой вот это, а то я боюсь сквозняка, что-то в последнее время у меня поламывает поясницу.

— Ну если уж ты там занялся с окном, то давай и к Марии сходи, пусть нам сварит кофе, — попросил его Глушичка.

— Что-то вид у вас невеселый, — сказал Дуда, присаживаясь наконец к ним. — Впрочем, мне тоже радоваться нечему. Вот смотрю на вас, как вы сосете эти соски, и самому хочется; говорят, лучше думается… Бруннер и Мюллер убежали.

— Не расстраивайся понапрасну, никуда они не убежали, — веско сказал Йонак, махнув трубкой. — У меня есть подтверждение этому.

— Письменное, за подписью Бруннера или Мюллера, о том, что они никуда не уедут, пока не отделают еще кого-нибудь? — пошутил майор.

— Нет, на самом деле. Я получил сообщение из Центра. Десять дней назад к нам с той стороны прибыла группа из девяти туристов. В ней находится человек, который должен нас заинтересовать.

— Их только восемь, — возразил Дуда, наглядно продемонстрировав это на пальцах.

— Ого, как ты встрепенулся! Только нам-то наплевать, сколько их приехало, главное — узнать, кто курьер. Центр в этом плане никаких сведений нам не дал. Следовательно, эта задача целиком ложится на нас.

Дуда чувствовал, что эти двое думают об этом уже давно и теперь хотят услышать от него что-нибудь новое. В это время Чамбалова принесла кофе. Собираясь с мыслями, он ждал, пока она расставит чашки перед Йонаком и Глушичкой и уйдет. Он решил пока напомнить им об имеющихся фактах:

— Вчера я подвел некоторые итоги. У нас есть один неопознанный отпечаток пальца, я имею в виду — на даче Урбана, потом, два автомобиля. Принадлежность одного из них не установлена, второй — «мерседес» Мюллера. Оружие тоже известно, только его надо найти.

— Итоги, прямо скажем, не совсем радостные. Давай выкладывай лучше свои выводы.

В голосе Йонака не чувствовалось недовольства или упрека, просто он давал понять Дуде, что все это уже проанализировал сам.

— Больше всего меня бесят эти Бруннер и Мюллер. Против Бруннера у нас много показаний.

— Да, но Бруннер живет в «Моравии», — вставил Йонак.

— В то время как, по сообщению из Центра, курьер находится в группе, проживающей в «Лотосе», — добавил Глушичка.

— Где он живет, не имеет значения. Говорю вам, что девятый в «Лотос» не приехал. Но мною установлено, что Бруннер поддерживает контакт с группой из «Лотоса». За день до того, как таксист привез его из Баронова, он веселился в «Лотосе» с господами из этой группы.

Оба подполковника удивленно на него посмотрели.

— Не бойтесь, это факт, а не результат умозаключений. Дальше. Я хоть еще и не видел самого Бруннера, но возьмем оба описания внешности. Одно дал Урбан, это описание стрелявшего в него человека, а второе дали подпрапорщик и таксист. В основных чертах оба портрета совпадают. Это очкастый, длинноволосый тип, и в то время он находился в Баронове за рулем машины Мюллера. Больше всего подозрений падает на Бруннера, и в этом меня никто не разубедит. Боже мой, да ведь мы могли бы без труда его изобличить! Нам нужно только более осязаемое доказательство, и его мы можем получить, скорее всего, у него в гостиничном номере. Ботинок, пистолет! Может, стоит заглянуть к нему в номер? Меня это так задевает за живое, что я готов влезть туда даже через окно. Мы наверняка нашли бы там доказательства!

Йонак энергично замотал головой. Потом резко вытащил трубку изо рта и так махнул ею, что она едва не вылетела:

— Я не буду рисковать. Это может кончиться международным скандалом. Начальство на этот счет очень щепетильно.

— Иногда надо отбрасывать щепетильность. Если только прокурор даст согласие на обыск…

— Ты что, пойдешь к прокурору с пустыми руками? Он не даст тебе письменного разрешения. Он примет это к сведению и, если все пройдет хорошо, выпишет тебе ордер задним числом. Но если ты провалишься, он пришьет тебе статью, и тогда выпутывайся сам, как знаешь.

Йонак снова махнул рукой, в голосе его слышалась безнадежность.

— Мне кажется, он прав, — тихо проговорил Глушичка. — Это единственная возможность заполучить их обоих, Бруннера и Мюллера. Повод у нас есть — «мерседес». Если все хорошо устроить, то можно продержать их здесь, например, полдня. И это наше предложение или подтвердится или наоборот.

— Мне все время кажется, что эти двое еще выкинут нам какой-нибудь номер. Хоть бы уж Стругар отозвался!

При этих словах Дуда резко встал и начал нервно прохаживаться вдоль стола:

— Татры могли быть чистейшей выдумкой, и теперь оба они уже за границей. С субботы. Я позвоню в Попрад.

Он схватил трубку и начал набирать номер, но в то же мгновение Йонак опустил свою тяжелую руку на рычажок аппарата. Это так удивило Дуду, что он еще некоторое время продолжал держать трубку около уха. В глазах подполковника светилась уверенность. С минуту они молча пристально смотрели друг на друга, будто соревновались, кто кого переглядит. Победил тот, у кого нервы были крепче, и трубка снова легла на рычаг. Майор сел, а Йонак заговорил медленно, четко выговаривая каждое слово:

— В больнице кто-то выспрашивал, когда состоятся похороны Урбана. Давайте сохранять спокойствие. Те немцы, может быть, и упорхнули, потому что, вероятно, они с нашим делом не имеют ничего общего, но наш курьерчик еще здесь.

Майор посмотрел на Глушичку, который до сих пор еще не участвовал в разговоре. Тот бесстрастно, спокойным голосом познакомил его с телефонограммой из больницы и при этом положил перед ним карточку с данными о человеке, который был так заинтересован в судьбе Урбана: Йозеф Бартонь, родился 4 ноября 1914 года, проживает на улице Жижки, дом 81.

— Так вот. Это отъявленный преступник, — твердо сказал Глушичка. — У профессора Кропача люди не такие уж опытные, чтобы раскусить такую бестию. Они вежливо записали данные из паспорта. Хорошо, что при этом они этого Бартоня основательно осмотрели. Наши коллеги уже ищут эту птичку по описанию. А паспорт, конечно, оказался поддельный. Этот тип воспользовался паспортом, который настоящий Бартонь потерял месяц назад.

— Смотрю я на все это, — сказал Дуда печальным голосом, — и кажется мне, что мы выступаем в роли каких-то дилетантов. Все у нас не так, все от нас убегают. Бруннер, Мюллер, а главное, тот стрелок…

Никто не отозвался, не прозвучало ни слова утешения, сомнения или согласия. Йонак и Глушичка смотрели куда-то отсутствующим взглядом, и от этого у майора стало тягостно на душе. Если бы они обрушились на него с возражениями, упреками, он мог бы, по крайней мере, защищаться. Но они молчали. Тогда он снова заговорил:

— Так значит, вы считаете, что курьер должен быть еще у нас, потому что ему нужно окончательно удостовериться в том, что Урбан ликвидирован? Но что, если этот Бартонь не имеет к нему никакого отношения? Что, если это курьера уже и не интересует? Не ошиблись ли мы также, полагая, что у него есть еще какие-то задания, кроме уже упомянутого — посетить Урбана, а?

Йонак отверг его сомнения:

— Сотрудники госбезопасности на прошлой неделе просмотрели массу протоколов и составили список граждан, которые вернулись из эмиграции приблизительно в то же время, что и Урбан. На основе специального метода из них выбрали двенадцать человек, которым, вероятнее всего, может угрожать агент. С этой минуты все эти двенадцать товарищей находятся под неусыпным вниманием сотрудников госбезопасности. Но пока что агент ни с кем из них не пытался установить контакт. И этот Бартонь, очевидно, основательно проинструктирован насчет того, до которого времени его донесения будут ожидать, после чего они станут бесполезными.

— Мы полагаем, что нити, по всей вероятности, ведут к группе туристов, проживающей в «Лотосе», — оживленно произнес Дуда. — Так что и этот фальшивый Бартонь должен рано или поздно направить свои стопы туда. Надо взять «Лотос» под контроль. Если он придет туда с каким-то сообщением, мы будем знать, что акция агента еще продолжается. Я сейчас же иду туда. — Он вскочил со стула, видя, что Йонак и Глушичка с ним согласны. Напоследок Дуда решил сказать, из какого источника он почерпнул информацию:

— Тебя, Виктор, это заинтересует. Ты помнишь о деле Багаровой? Ну, о том памятничке! Это ее подружка с «Теслы». Она закончила школу официанток и теперь работает в «Лотосе».

— Ну, считай, что можешь есть в ресторане за полцены, — усмехнулся Глушичка.

— Не завидуйте. Стоит заказать в «Лотосе» несколько раз кофе, как от сэкономленных денег ничего не останется.

Администрация кафе «Цембало», устроенного в бывшем монастыре, могла гордиться тем, что его постоянными посетителями были, как правило, люди искусства. В основном это были литераторы. В свое время они устраивали здесь вечера поэзии, спорили, попивая вино. Все это способствовало росту популярности «Цембало». Со временем стихи в этом кафе стали звучать все реже и реже, на смену им пришли жаркие политические дискуссии. С 1970 года «Цембало» стало местом воспоминаний о бывших литераторах, когда-то здесь выступавших.

Одним из постоянных его посетителей был и Радуз Кон. Сегодня он сидел за своим столиком у двери, немного нервничая. Обо всем уже заранее было договорено, текст отпечатан и подписан… Главное — подписан, Ночью он его еще подправил в соответствии с последними указаниями. И теперь ждал того момента, когда наконец-то сможет отдать его в нужные руки.

Данный манифест был продолжением предыдущего, в сущности, это был такой же памфлет. Основная цель, которую преследовал автор, — чтобы о нем узнали и заговорили. Не больше и не меньше. Об этом он договорился с издателем из Нюрнберга. Тот пообещал издать последнее произведение Кона тиражом не меньше десяти тысяч экземпляров при условии, что вещь будет актуальной.

Задумавшись, Кон не заметил, как к его столу подошел пожилой господин в темно-сером, в полоску, костюме. И только когда подошедший вторично и погромче спросил, можно ли ему сесть рядом, Радуз очнулся от своих размышлений и машинально проговорил: «Да, да, пожалуйста».

Пожилой господин удобно уселся слева от него. Хотя Кон смотрел в другую сторону, но все равно почувствовал на себе его изучающий взгляд. Ему пришло в голову, что этот забулдыга с морщинистым лицом и ячменем под глазом своим присутствием может испортить ему запланированную встречу.

Время было послеобеденное: в кафе сидели всего лишь несколько человек. Казалось, здесь царили неторопливость и какая-то сонливость. Этому в немалой степени способствовала и официантка: прошла целая вечность, прежде чем она появилась перед новым посетителем и спросила, что он желает. Ждать заказанного кофе пришлось тоже целую вечность. Пока официантка выполняла заказ, человек, сидевший рядом с Коном, рассеянно взглянул на немногих посетителей: кроме Кона, его здесь, очевидно, никто не интересовал. Потом пальцами левой руки, лежавшей на столе, стал крутить хрустальную вазочку с двумя искусственными гвоздиками.

Когда наконец на столе появился кофе, он с удовольствием закурил сигарету и выпустил дым к потолку. Затем осторожно опустил два кусочка сахара в металлический кофейник, из которого распространялся приятный аромат. Он долго и основательно мешал в кофейнике ложкой, пока сахар не растворился полностью. Половину кофе он шумно перелил в чашку и с видом сибарита отхлебнул первый глоток.

Повернувшись к своему соседу, он произнес спокойным, уверенным голосом:

— Прекрасная осень! Сейчас теплее, чем весной.

Радуз Кон мысленно послал его ко всем чертям и уже хотел пересесть за другой стол, но тут до его сознания дошел смысл сказанных соседом слов. Ведь это же…

Он смерил неизвестного оценивающим взглядом — отнюдь не дружеским, но сосед выдержал этот взгляд и даже улыбнулся. Наконец Кон отозвался:

— Весна действительно была прохладной, но… не последняя же она.

Оба улыбнулись: начиналось все хорошо…

Радуз взял бумажную салфетку, лежавшую на столе, и перевернул ее на другую сторону, на которой вместо обычного знака Raj красовался венский Шенбрунн. Там была еще какая-то надпись, но прочесть ее было нельзя: как раз в этом месте из салфетки был вырван кусочек. На одном краю стояли буквы «Ра», а на другом — «Лер».

Пожилой господин снова отхлебнул кофе, затянулся сигаретой и выпустил дым прямо в своего соседа. Со стороны он наверняка выглядел невоспитанным человеком. На первый взгляд казалось, что этих двух мужчин привела к одному столику чистая случайность. Но более внимательное наблюдение показало бы, что это не так. Пожилой господин пристально смотрел на салфетку, будто собираясь провести опыт из парапсихологии. Потом он допил кофе в чашке и вылил в нее остатки из кофейника. Затем вытащил из кармана белый платок и вытер рот.

В следующую минуту сосед Кона развернул на столике носовой платок, взял из него кусок салфетки в форме треугольника и положил на стол, а платок убрал. После этого он аккуратно вложил треугольник в вырванное место салфетки. С первого раза сделать это правильно ему не удалось. Он посмотрел на Кона, дружески улыбнулся и, немного поправив треугольник, удовлетворенно посмотрел на свою работу.

Радуз Кон с интересом наблюдал за его действиями, не забывая, однако, время от времени осматривать помещение кафе. Он видел руку, на которой блестело гладкое золотое кольцо, изуродованный ноготь на пожелтевшем указательном пальце. Точно таким же желтым был средний палец. Это говорило о том, что сосед — заядлый курильщик. И правда: за эти неполные полчаса он курил уже третью сигарету. Потом рука исчезла из его поля зрения. Коп поднял глаза и увидел обращенное к нему улыбающееся лицо своего соседа. Он тоже улыбнулся и посмотрел на салфетку. Вложенный треугольник точно вошел в вырванное место и дополнил недостающие голубые буквы. «Раткеллер» — стояло в прекрасном ободочке под надписью«Шенбрунн».

Кон облегченно вздохнул, с улыбкой сложил свою салфетку и спрятал ее в карман. Пожилой господин подал ему руку:

— Простите меня, пожалуйста, за одно упущение: меня зовут Бартонь.

Кон пожал протянутую руку и невнятно пробормотал свое имя. Пожилой господин допил свой кофе, снова полез в карман и вытащил оттуда аккуратно сложенную бумажку в десять крон.

— Будьте любезны, — обратился он к Кону, — заплатите за меня. Я тороплюсь, а наших официантов, как вы знаете, дождаться очень нелегко.

— Да, да, конечно, — сказал Кон. — Но что делать со сдачей?

— Пусть они это себе оставят за быстрое обслуживание, — усмехнувшись, сказал Бартонь.

Потом он встал, поклонился Кону и потянулся к своему маленькому «дипломату», который лежал на свободном стуле. На полпути его рука изменила направление и продолжила свое движение… к другому стулу, где лежал точно такой же «дипломат».

— До свидания, — сказали они оба почти одновременно.

— Слушай, я только что подумал о том, что человеку хотя бы изредка должно везти, — и вдруг фортуна посылает мне навстречу именно тебя. Вот так удача! — обрушил Дуда поток слов на маленького человечка, которого повстречал на тротуаре недалеко от управления уголовного розыска.

Человек, державший в руке алюминиевую петлю, немедленно отреагировал на иронический тон майора: он остановился, выпятил вперед живот и отсалютовал ему несуществующей саблей.

— Ну, Франта, если уж ты так заговорил, значит, тебе от меня что-то нужно позарез, — сказал он. — Мне надо укоротить эту петлю. Я полагаю, ты бы мог это сделать.

— Вот освобожусь немного, брат, так я укорочу тебе хоть подштанники. Сейчас я преследую похитителя маленьких детей, так что ты меня понапрасну не задерживай.

— Вот всегда у тебя так. Когда надо помочь товарищу, у тебя нет времени! Постой, но ведь не я же тебя останавливал?

Поручик Вртек из дактилоскопии, признанный специалист своего дела и большой знаток криминалистики, уступил Дуде дорогу. Майор положил руку ему на плечо и, наклонившись, прошептал в самое ухо:

— Слушай, я прослеживаю некоторую аналогию между нераскрытым преступлением, совершенным примерно четыре года назад, и преступлением, которое мы расследуем теперь. Что, если бы ты в воскресенье вместо игры в кегли взял бы да посмотрел оба дела?

— Ладно, пусть мне все это принесет ваша Мария. Завтра у меня будет время, а сейчас, как видишь, меня обременяют мирские заботы. — Вртек показал на двойную алюминиевую полоску и торопливо зашагал дальше.

Майор кивнул ему на прощанье и пошел к машине. Однако мысль о везении не покидала его вплоть до того момента, когда он открыл дверь гостиницы «Лотос», откуда вышел неполных пять часов назад. Он направился в кафе в надежде увидеть там Млчохову, но ее не оказалось; заказ у него принял молодой официант. Ожидая, когда ему принесут кофе, Дуда осмотрел помещение и констатировал, что обслуживающий персонал здесь состоит теперь полностью из мужчин. Он пошел посмотреть в ресторан, завидев через стеклянные двери, что там мелькают женские фигуры.

Дуде повезло. Млчохова вместе с несколькими коллегами накрывала столы к ужину. Она улыбнулась ему, и он сразу почувствовал, что все будет хорошо. Дуда надеялся, что она найдет повод для того, чтобы остановиться возле него на несколько секунд. А пока что он вернулся к своему столу и стал спокойно пить черный кофе, погрузившись в размышления. Из них его вывели тихие слова приветствия подошедшей Млчоховой.

— Как видите, я снова здесь, — сказал он озабоченно. — И снова мне требуется наша помощь.

— За залом находится раздевалка для обслуживающего персонала. Там на дверях есть табличка. Идите туда, я скоро приду к вам, — сказала она и взяла со столика пустую чашку.

В коридоре, ведущем в кухню, он легко нашел нужную дверь: она была открыта. По стенам комнаты, куда он вошел, стояли покрашенные серой краской жестяные шкафчики. В углу помещения были два стола с небольшими креслами. Пока он раздумывал, сесть ему или нет, Млчохова была уже тут.

— Если бы вас здесь увидела жена, она наверняка потребовала бы объяснений, — улыбнулась она.

— Но она этого не увидит. А глаз не увидит — сердце не заболит… Все у нас с вами прямо как в романе.

— У вас при такой работе времени на роман не хватит.

— Мне бы надо воспылать к вам любовью, как это бывает в детективах, — засмеялся он, — а я вместо этого вожусь с вашими гостями.

— Сегодня после обеда я никого из них не видела.

— Сейчас мне от вас нужна несколько иная помощь. Мне нужно знать, не получали ли они сегодня какое-нибудь письмо или записку, не искал ли их кто-нибудь и не говорили ли они по телефону.

— Да, вашу просьбу скромной не назовешь. Вы всегда так много хотите от других или же это своеобразное проявление симпатии к моей особе? — пошутила Млчохова, но мысли ее уже были заняты тем, как и от кого получить нужную информацию. — Хорошо, я постараюсь вам помочь. Вот вам ключ, запритесь и ждите меня здесь.

Она ушла, а майор стал нервно ходить по комнате. Дуда был рад, что она дала ему ключ, но в то же время он сознавал, что может очутиться в крайне неприятной ситуации, если кто-нибудь из персонала захочет попасть в комнату именно сейчас. Поэтому он очень обрадовался, когда наконец услышал условленный стук в дверь.

— Пану Тейлору пришла открытка, скорее всего, из Америки, — выпалила Млчохова, едва он открыл дверь. — Пану Мюллеру лежит какое-то официальное уведомление, больше ничего. Никто их не искал.

— Душечка вы моя, вам надо было бы их сюда принести, чтобы я смог на них посмотреть, — сказал укоризненно Дуда. — Здесь есть телефон, попросите вашу подругу или того, кто вам об этом сказал, принести открытку и уведомление сюда. Но так, чтобы никто не видел, хорошо?

Через минуту Млчохова вернулась вместе с администратором. Та вручила Дуде открытку и уведомление. На открытке был изображен небольшой пейзаж, на обратной стороне по-английски было написано поздравление. Млчохова перевела его. Дуда долго ломал голову, но ничего интересного в тексте не нашел. Потом он посмотрел на уведомление. Третье местное отделение ВБ^[2] посылало Мюллеру повестку. Дуда возмутился: он тут развил такую инициативу, а ему ненароком могут все испортить! Слава богу, что это попало ему в руки. Он поблагодарил администратора и возвратил ей открытку для Тейлора.

— А эту повестку я оставлю у себя, передам ее отправителю. Они напрасно вызывают вашего жильца, этим делом сейчас занимаемся мы. Но ничего ему об этом не говорите, хорошо?

— Насчет телефонных разговоров, о которых вы спрашивали, вам лучше всего поговорить с телефонисткой, — сообщила Млчохова, когда администратор ушла. — Но та, которая дежурит сегодня, насколько я знаю, разговоры не подслушивает. Она сидит в комнате номер одиннадцать в цокольном этаже.

Комнату под номером одиннадцать Дуда нашел в конце коридора. На стук в дверь никто не отозвался. Тогда он нажал на ручку и вошел в комнату.

Перед большой панелью в удобном кресле сидела женщина средних лет. На пульте перед ней лежала открытая книга. На ушах женщины были наушники, соединенные с микрофоном, висевшим у нее под подбородком.

Она бросила изучающий взгляд на вошедшего и внимательно посмотрела на его служебное удостоверение.

— Вы не могли бы мне помочь? Всего лишь несколько вопросов.

— Пожалуйста, садитесь, — указала она на стул рядом с собой. — Извините, я буду разговаривать с вами и одновременно работать, если вы разрешите. Сейчас как раз наступает оживленное время.

При этом она смотрела Дуде в глаза, как будто хотела услышать от него, согласен он или нет.

В этот момент в третьем ряду отверстий с тихим щелчком открылась крышка и сразу загорелась маленькая зеленая лампочка. Телефонистка заученным движением воткнула штырь в отверстие под лампочкой и произнесла: «Битте».

— Как я вам сказала, теперь работы у меня будет хватать.

— Вспомните, пожалуйста, не звонили ли сегодня из города в какой-нибудь из этих номеров. Ну, скажем, с десяти утра и по настоящее время, — Дуда положил на пульт листок с номерами: 379, 380, 381, 382, 383, 384, 385, 386, 387.

Женщина посмотрела на эти числа, и, несмотря на то что в это время снова упали несколько крышек, а на пульте замигала красная лампочка, она после каждого включения вглядывалась в числа на листке. Потом, когда наступила минута затишья, она взяла листок, еще раз внимательно на него посмотрела и проследила взглядом крышки на панели с номерами, призывая на помощь зрительную память.

Майор почти потерял всякую надежду, что ему удастся здесь что-нибудь узнать. Перед женщиной лежала открытая книга, чтением которой она заполняла свободное гремя. И кроме того, номеров на панели было, наверное, больше двухсот. Как может она вспомнить о каком-то конкретном звонке? Видимо, эти сведения придется добывать в другом месте.

Он едва не вздрогнул, когда телефонистка неожиданно обратилась к нему:

— Я кое-что вспомнила. Около полудня говорил жилец комнаты номер триста восемьдесят два, а в половине первого разговаривали из комнаты номер триста восемьдесят три. Потом еще звонили жильцу из комнаты номер триста восемьдесят шесть. Это могло быть около двух пополудни.

Дуда взял у нее листок и к названным номерам комнат приписал соответствующее время. Да, он явно недооценил способности телефонистки.

— Как же это вы смогли так точно запомнить? Я бы, например, ни за что не запомнил эти номера.

— Да я, собственно, тоже не могу похвастаться памятью, но в течение дня здесь большей частью бывает спокойно. Поэтому я и беру с собой книгу. Разговоры я не подслушиваю. Телефонисток всегда в этом подозревают, хотя каждый знает, что нам это делать запрещено. Я не считаю это развлечением. У каждого, в том числе и у меня, полно своих забот, так зачем я буду еще интересоваться чужими? Так вот я предпочитаю чтение.

— А что, вот эти, о которых вы говорили… вы знаете точно, когда вы их соединяли? Дело в том, что для меня это очень важно.

— Ну, с точностью до минуты, конечно, я не знаю. Я помню только, что номер триста восемьдесят два я соединяла перед тем, как пойти на обед, буквально за несколько минут, а ухожу на обед я обычно без пяти двенадцать. Да и разговор этот был очень короткий. Номер триста восемьдесят три был вообще первый, который я соединяла после обеда. Подключение номера триста восемьдесят шесть я помню в общем-то приблизительно, это произошло где-то около двух часов. Тогда было примерно пять разговоров…

— И еще вопрос: на каком языке вас просили соединить с абонентом?

— На нашем, словацком. В номере триста восемьдесят шесть вообще никто не отозвался, я сказала звонившему, что там никто не берет трубку.

— А как в остальных? Там трубку брали?

— Только в номере триста восемьдесят два. Я услышала, что вызываемый ответил по-словацки, и отключилась. Следующий номер тоже не отозвался.

— У вас тут одни иностранцы, а по телефону вдруг говорят по-словацки… Спасибо вам за информацию. Никому, пожалуйста, не говорите о том, что я здесь был и чем интересовался, хорошо?

Прощаясь с ней, он заметил в ее зеленых глазах веселые искорки. Это была красивая женщина, и майору пришла в голову мысль о том, что всегда, когда ему бывает что-нибудь нужно от женщин по служебной линии, он встречается с большим пониманием и желанием помочь с их стороны.

Уходя из «Лотоса», Дуда повстречал Млчохову. Она спросила его, узнал ли он что-нибудь новое от телефонистки. Он ответил ей ничего не значащей фразой, хотя и чувствовал при этом некоторые угрызения совести: она не заслуживала такого недоверия. Но иначе поступить было невозможно.

— Не бойтесь, я не буду на вас сердиться. Женщины… Все мы в ваших глазах немного сплетницы, так ведь? — Млчохова стала говорить тихо, почти шепотом: — После обеда двое из моей группы уехали на экскурсию. В Высокие Татры. Дэн Браун и его спутница Марго Келли. На машине. Только что мне сообщили, чтобы я не накрывала на них ужин.

Выражение лица Дуды, его кивок головой и поднятый вверх указательный палец убедили ее в том, что это сведение для него очень важно. Пожав ей руку на прощание, он приложил палец к губам, давая понять, что все это должно остаться в тайне. Неожиданно у него вырвалось:

— Боже мой, вот живут люди! На экскурсии ездят, а тут одни черные трудовые будни.

На столе под календарем в своем кабинете Дуда нашел два сообщения от Марии Чамбаловой. Первое звучало так: «Козар в «Моравии» негативный» — и означало, что Бруннеру никто не звонил и не оставлял никакой записки. В другом сообщении было:

«Все три особы находятся в Ломнице. Сегодня в 16 часов 25 минут скорым поездом они поедут назад. Звонил Стругар, он возвращается тем же поездом».

Когда Дуда прочитал это, у него сразу поднялось настроение. Он вспомнил, что Йонак утверждал, что Мюллер и Бруннер никуда не убежали. Теперь это подтверждается. И, как сказал Виктор, завтра они возьмутся за это дело сразу с утра. Или же при допросе Бруннера и Мюллера удастся соединить отдельные нити, или с них придется снять подозрение.

Он набрал номер домашнего телефона Стругара. К телефону подошла жена. Дуда сообщил ей, что Тонда вернется из командировки ночью, и попросил ее сразу же утром направить Тонду к нему: его ждет важная работа. Прежде чем уйти домой, он сунул в портфель папку с делом Гелены Багаровой. Пока семья сидит у телевизора, он еще раз просмотрит находящиеся в ней документы, прежде чем отдать их Вртеку.

«Это было в почтовом ящике. Вернусь, как всегда, со второй смены».

Прочтя записку, Тяпушик смял ее и машинально сунул в карман пиджака. «Черт возьми, вот дурья голова, как же я мог забыть, что на этой неделе Гела работает во вторую смену», — проворчал он, злясь на самого себя. Ведь она ему вчера вечером об этом говорила. План сорван.

На конверте стояло его имя, напечатанное на машинке. Он положил его на край стола и пошел вымыть руки. Прогулка, следовательно, отпадает, разве что пойти одному. И ужин будет холодным. Он вошел в кухню и открыл холодильник. Ветчина, сыр, масло, три яйца на тарелке.

Тарелку он поставил на стол, а яйца оставил в холодильнике. Надев свой зеленый халат, он снова подумал о конверте: «Что-то в нем есть необычное». Он пошел в переднюю, взял его в руки. «Инж. Т. Тяпушик». Больше ничего. Никакой марки, штемпеля, имени отправителя. Так бросают письма или другие сообщения прямо в почтовый ящик в доме, минуя почту… Она, конечно, как всегда, спешила. Целый час причесывается, еще час одевается, а все остальное хочет успеть сделать за несколько минут.

Может быть, его приглашают на какое-нибудь собрание? Он поспешно вскрыл конверт, и поначалу ему показалось, что его предположения верны: в конверте была узкая полоска бумаги.

Тяпушик развернул сложенную бумажку и увидел там нечто другое.

«Сегодня в семь часов вечера к вам в гости придет знакомый. Жена у вас на работе, так что разговору никто мешать не будет».

В отдельных словах были допущены ошибки.

Тяпушик машинально посмотрел на часы, показывавшие без нескольких минут четыре. Конечно, это шутка, подумал он. А впрочем, это даже неплохо, по крайней мере, он не будет дома один. Надо только хорошо подготовиться и встретить гостя на уровне. Это значит, что надо купить вина или лучше чего-нибудь покрепче… И какую-нибудь закуску, потому что в холодильнике пусто.

Он еще точно не знал, что будет покупать, а уже снял халат и взял свой пиджак. В кладовке привычным движением нащупал авоську и сунул ее в карман. Мысленно прикинув, сколько денег у него в кошельке, он запер квартиру и вышел из дома. С минуту постоял на тротуаре, глядя на продовольственный магазин самообслуживания, но потом зашагал в противоположную сторону, к небольшому лесочку.

Деревянный дом, в котором они жили, стоял на самом конце улицы. Когда старый Тяпушик строил его своими мозолистыми руками, земельный участок находился далеко от последних городских домов. Поэтому он и стоил не так дорого. Домик был небольшой, его едва хватало для семьи из трех человек. Во время войны старый Тяпушик пристроил к нему еще две комнаты, начал возводить второй этаж. Но докончить строительство не успел. Его арестовали за антифашистскую деятельность прямо на литейном заводе. Из Бухенвальда от него лишь однажды пришло небольшое письмецо. Дом достроил Томаш, закончив институт. Потом умерла мать. Город, однако, разрастался, несмотря на судьбы его жителей, и вскоре улицы протянулись к самому лесу. Дом Тяпушика стал последним домом улицы, потому что дальше к лесу никто уже не строился.

Лесник при виде такого леса пренебрежительно махнул бы рукой, но для жителей этой части города это был ближайший кусочек природы, который они очень любили. А Томаш прирос к нему всем сердцем, он считал его лучшим уголком на свете. В эмиграции самое тоскливое, ностальгическое настроение в нем вызывали воспоминания именно об этом месте детских развлечений.

— Куда лезешь? Сломаешь ветку. Смотри, какая она тонкая, не выдержит же тебя! — крикнул он мальчишке, который влез на молодой ясень и подбирался теперь к птичьему гнезду.

— Выдержит! Там яички.

— Ты в своем уме? Видел ли ты когда-нибудь птичьи яйца в гнезде осенью? Быстро вниз, пока не заработал по шее!

Но в душе он улыбнулся, сам ведь когда-то так же лазил по деревьям и никогда не размышлял, выдержат ветки или нет. С того времени прошло много лет. Он повидал настоящие леса, в которых можно было и заблудиться. Повидал и за границей. Там, правда, не во всякий лес войти можно. Леса там большей частью находятся в частном владении, и хозяева придумывают самые хитроумные способы их охраны. И в эмиграции можно было жить неплохо, если, конечно, ты молод, силен и удачлив. Но что будет потом, когда тебя покинут силы и счастье? Когда корни, связывающие тебя с родиной, будут окончательно перерублены? Нет, он должен был возвратиться домой. Душевные раны, на которые щедра жизнь, на чужбине болят сильнее и дольше, а иногда не заживают вообще.

Бесцельная ходьба Тяпушика осенним днем по знакомым тропинкам навевала на него воспоминания, вызванные одиночеством и любовью к родным местам. Удивительное дело: и здесь, дома, тоже иногда бывает грустно и плохо. Так душа заболит, что в глазах станет темно, но на колени в грязь не упадешь, всегда за что-нибудь ухватишься. Ни один удар судьбы здесь, на родине, не приводит к тому, чтобы ты ползал на четвереньках и смиренно ожидал своей дальнейшей участи. Это потому, что здесь ты с каждым в отдельности и со всеми связан навеки невидимыми, неосязаемыми узами; тончайшими волокнами ты крепко-накрепко умом и сердцем прирос к своему народу, традициям, земле, где прошло твое детство, где ты испытал первую любовь… Одним словом, родина есть родина и философствовать на эту тему излишне.

В половине шестого Тяпушик резко повернулся и пошел назад, перестав предаваться воспоминаниям и размышлениям. Потемневший лес шумел под порывами ветра. Сквозь деревья пробивался свет далеких уличных фонарей города, а вокруг то здесь, то там загорались маленькие огоньки. Это зажигали сигареты прогуливающиеся курильщики. Тяпушик прошел мимо своего дома и направился к магазину. Теперь он уже серьезно думал о том, чем угостить своего гостя, чтобы создать хорошую непринужденную обстановку.

Он купил ветчины, колбасы, несколько банок анчоусов, кекс, вино и коньяк. По дороге домой и потом, положив, сумку с продуктами на кухне, он не переставая размышлял: кто же это хочет пожаловать к нему в гости? Да разве догадаешься? Неожиданно его озарила мысль: Винклар из модельного цеха! Это наверняка он. Они дружат, иногда заходят друг к другу в гости. В пятницу, когда он зашел к нему в модельный цех, тот выглядел как-то странно. Винклар разговаривал там со своим другом. Когда Тяпушик попросил его помочь по работе, Франта начал шутить, говоря, что он теперь всю неделю будет соломенным вдовцом и что это время надо использовать как можно лучше. Очевидно, он придет просто поболтать или посоветоваться о чем-нибудь… В конце концов, какая разница.

Инженер вытащил покупки из авоськи, переоделся снова в халат и взял газету. Садясь в кресло, он повернул рычажок радиокомбайна собственного изготовления, который в свое время очень удачно встроил в стенку в гостиной. В этот момент ему в голову пришла идея: если уж шутить, то шутить до конца! Они будут сидеть с гостем в этом углу, и он весь разговор запишет на магнитофонную пленку. После того как они хорошенько выпьют, он откроет этому оригиналу свой козырь. А почему бы не оставить эту пленку, чтобы развлечься потом?

Перед ним стоял какой-то замухрышка с огромным кинжалом в руке и время от времени помахивал им у самого его горла, так что он вынужден был всякий раз отклоняться назад, чтобы острие кинжала не коснулось его шеи. Он был назойливый, словно комар. Спящий человек еще раз отпрянул назад перед грозным оружием и проснулся.

Он открыл глаза, спальня еще была погружена во мрак. Из гостиной отчетливо доносилось неторопливое тиканье больших стенных часов. С минуту он лежал без движения, прислушиваясь к звукам дома и улицы. Потом слез с кровати и тихо, чтобы не разбудить жену, вышел из спальни и посмотрел на часы. Было четыре часа утра. Теперь уже не уснуть. Идиотская привычка — рано вставать, поздно ложиться. Жена, естественно, злится, ее можно понять, а ко всему прочему, и нервная система не успевает отдохнуть.

Дуда быстро оделся и пошел на работу. Не было еще и пяти часов, когда он попросил соединить его с Попрадом. Голос дежурного по отделению прозвучал в трубке так отчетливо, будто он сидел здесь, за столом напротив.

— Товарищ капитан, мне нужно поговорить с вашим начальником, но будить его не надо, просто скажите ему, чтобы он мне позвонил, как только придет… Что? Он уже там? Так соедините меня с ним.

Через минуту в трубке раздался новый голос, но звучал он уже очень слабо. Что-то у них там со связью не в порядке, подумал Дуда, прося начальника установить место пребывания Дэна Брауна.

— Мне нужно как можно быстрее установить, где он точно остановился в Татрах. Понимаешь? — Дуда продиктовал фамилию и имя по буквам. — Готово? Вчера вечером он должен был приехать в Ломнице со своей спутницей. Как только обнаружите его, сразу звоните мне, Глушичке или Йонаку. И не спускайте с него глаз. Это очень важно!

Так! Хорошо что этот замухрышка с кинжалом заставил меня проснуться, подумал Дуда, кончив говорить по телефону. Он пошел сварить кофе, мысленно ругая себя, что не позвонил в Попрад вечером. Такое важное дело, а он забывает о нем из-за какого-то Бруннера. Черт бы его побрал! Уже этот короткий телефонный разговор с жильцом из номера триста восемьдесят два должен был его насторожить. К тому же и Млчохова сообщила ему, что во второй половине дня Браун уехал на экскурсию и не вернется даже к ужину! И обо всем об этом он забыл, занятый каким-то Бруннером.

Тишина и покой позволили Дуде сосредоточиться и обдумать все как следует. В шесть зазвонил телефон.

— Вас вызывает Попрад, — сообщила ему телефонистка, когда он снял трубку.

— Дуда? — услышал он через несколько секунд голос из Попрада. — Он здесь. В Ломнице. С той своей барышней, о которой ты говорил.

— Когда приехал?

— В первом часу ночи. Номер в гостинице он заказал заранее. Сегодня его разбудят в половине седьмого, он попросил об этом перед тем, как лечь спать. Вероятно, поедет дальше.

— В семь позвони снова, хорошо? Если он отправится дальше, организуй за ним наблюдение. Мы должны знать о каждом его шаге. Спасибо тебе, жду звонка.

Когда он еще говорил по телефону, в дверях появился Стругар. Дуда махнул ему рукой и указал на стул рядом с собой, приглашая сесть. Закончив разговор с Попрадом, он обрушился на вошедшего:

— Ты должен был остаться в Ломнице, там сейчас у нас много работы… Наш гусар торопился к женушке, разве не так?

Вместо ответа Стругар положил ему на стол утренние сообщения и указал на одно из них, лежавшее сверху:

— Сейчас ты у меня заговоришь по-другому. На-ка, почитай, как пристукнули еще одного твоего знакомого.

— Этого нам еще не хватало! — произнес Дуда, закончив чтение. — И не стыдно тебе, Тонда? Если бы ты без разрешения не уехал из Ломнице, ты бы, может быть, следил сейчас за одним из самых подозрительных типов из этой компании, за Брауном. Вчера он уехал туда, и я вынужден был беспокоить коллегу из Попрада, чтобы он занялся этим делом. Ты и Илчик в больнице стоите друг друга. Ему доверили такое деликатное задание, а он спокойно перепоручает его какой-то девушке. Ладно, присядь на минутку.

Стругар не сел, его мучило то, что своим необдуманным поступком он мог на самом деле усложнить ход следствия. Нотации Дуды он выслушал вполне спокойно, и тем не менее ему, опытному криминалисту, слышать это было неприятно. Он прохаживался по кабинету, пока майор звонил.

— Виктор, не хочется вытаскивать тебя из постели, но ничего не поделаешь… Тяпушик убит… Да, да, тот инженер с «Теслы». Как видишь, сообщение для нас чрезвычайно неожиданное… Вчера вечером в своей квартире… Наверное, тебе следует зайти к Йонаку, он дома… Да, подождем.

Он и сам был бы не прочь поехать сейчас на квартиру Тяпушика, но в данный момент были дела и поважнее. Из короткого сообщения он узнал только то, что смерть инженера наступила между девятнадцатью и двадцатью часами. Самоубийство исключено, преступник не обнаружен.

На следователя он не был сердит, хотя его и задело то, что не сообщили об убийстве еще вчера вечером. Могли бы и позвонить, смотришь — кое-что могло бы уже проясниться. Например, мотив убийства. О мотиве здесь ничего не написали. И даже если бы они что-то нащупали, они все равно не знают столько, сколько он; например, то, что Тяпушик возвращенец. На месте убийства можно было бы установить, что это, несчастный случай или, не дай бог, работа агента, которого они ищут. Теперь и Йонаку будет не до шуток. Что поделаешь, им снова придется догонять.

Дуда несколько раз брал телефонную трубку, и Стругар понял, что своими телефонными звонками он стремится как можно быстрее получить максимум информации о случившемся. Когда Стругар шел с этим сообщением, он и не предполагал, что оно произведет такое сильное впечатление на Дуду. Франта, несмотря на свою долголетнюю работу в органах внутренних дел, никак не мог смириться с тем, что повседневная жизнь сплошь и рядом подбрасывает им вот такую незапланированную «работенку». Он всегда старался и старается действовать быстро, чтобы избежать подобных несчастий. Но удается ему это не всегда.

Прохаживаясь по старому ковру, Стругар невольно подумал о том, почему Франта не сменит эту истертую до дыр дерюгу. В свое время ковер этот, как отслуживший свой срок, хотели выбросить, но Дуда буквально вырвал его из рук рабочих. И вот он уже стал заместителем начальника, а тряпка эта так и лежит у него на полу.

— Ты что здесь разбегался? — услышал он голос Дуды. — Будет мне еще топтать мой персидский ковер! Это мой плац, и ничей другой, ясно тебе? И дыры эти, думаю, достаточное тому доказательство. Послушай, Тонда, хватит тебе здесь бегать, пойди лучше разыщи Тимраву, он, наверное, уже пришел. Этого Бруннера из всех нас видел только ты. Так вот, идите в «Моравию» и приведите мне его сюда часам к десяти, раньше не нужно. Если он утром куда-нибудь направится, задержите его или обеспечьте за ним наблюдение, но так или иначе в десять часов вы должны быть с ним здесь. Ясно?

— Хотел бы я иметь после такого сообщения твое настроение, — проронил Стругар и направился к двери с единственным желанием побыстрее исчезнуть из этого кабинета.

— И Илчик… слышишь? Пусть Илчик к половине восьмого придет в «Лотос», я с ним там встречусь! — крикнул Дуда вдогонку Стругару, когда двери уже закрылись.

Стругар приоткрыл дверь и кивком головы дал понять, что ему все понятно.

Пустой ящик из-под молока нетвердо стоял на остальных ящиках в кузове маленького грузового автомобиля. Иван Левицкий, ученик повара, из-за своего маленького роста не мог поставить его как следует, и он в любой момент мог свалиться со своей шаткой основы. «Бог с тобой», — подумал Левицкий и постарался побыстрее убежать на кухню. Ему удалось это сделать. Когда Иван был уже за дверями, ящик с грохотом упал на бетонный двор. Шофер отпустил по этому поводу сочное ругательство, остановил машину и снова водрузил ящик на свое место в кузове.

Ганс Мюллер открыл глаза и беспокойно начал озираться по сторонам в своей комнате. Уж не стреляют ли внизу, подумал он и посмотрел на циферблат часов, лежавших на ночном столике. Было шесть часов утра. Из ванной комнаты доносился шум душа. Это его успокоило. Настроение сразу улучшилось. Вчера они с женой поздно легли спать, но усталости не чувствовалось: несколько дней, проведенных в Высоких Татрах, пошли им впрок.

— Доброе утро, Геди, как ты спала? — спросил он, вставая с постели и окидывая взглядом полное тело жены, вышедшей из ванны.

— Прекрасно, Ганс, у меня и сейчас стоят перед главами эти удивительно красивые горы… А воздух! О-о-о, это было очаровательно! — кокетливо ответила она.

Мюллер пошел бриться и, войдя в ванную, сразу помрачнел, увидев на полочке под зеркалом футляр несессера с маркой фирмы «Блюхер — Райзен». Знак внимания туристического бюро. Агент господина Блюхера в Гамбурге заверил его, что в Чехословакии достаточно прийти к леснику, хорошо ему заплатить и можно застрелить медведя. Тот получает от шефа комиссионные вознаграждения за каждого клиента, ищет их, как может, а он, осел, попался ему на удочку! Балбес! Кретин!

— Ганс? — услышал он сквозь открытые двери голос Гедвики. — А этот лесник оказался парнем что надо, не так ли?

Он поморщился, вспомнив воскресенье в Стари-Смоковце. Расходов было много. Всю субботу и воскресенье он безрезультатно пытался раздобыть необходимое разрешение на отстрел медведя, пока официант не пригласил своего знакомого лесника. Ганс думал, что деньгами можно соблазнить всех, в том числе и лесника. Сначала он по-королевски накормил его, а потом и напоил по-королевски… Сливовицей и можжевеловой водкой.

Бедняга Бруннер! Он мобилизовал все свои знания языка и изо всех сил помогал уговаривать лесника, чтобы тот помог Мюллеру убить медведя. Они уже собирались отправиться в путь, бородатый лесник был уже порядочно поддатый, только ноги не захотели их слушаться. Тогда они выпили еще по одной рюмке для поднятия тонуса, и вдруг ни с того ни с сего бородач выдал, что все равно из этого ничего бы не получилось, потому что лес, в котором он работает, больше похож на парк. Это так их огорчило, что они все едва не расплакались, как малые дети.

Ганс Мюллер завязал узел на галстуке. Ему было немного не по себе оттого, что он никак не мог вспомнить, как добрался тогда до постели. Скорее всего, его привела Гедвика… с тем лесником.

Пора было перестать предаваться воспоминаниям и спуститься в ресторан на завтрак. В коридоре Ганс, подумав, сказал жене:

— А этот Бруннер все равно какой-то чудак. С нами не живет, хотя и числится в нашей группе. Вчера вернулся самолетом. Зачем эта эксцентричность, не понимаю…

Часы показывали семь, когда они подошли к общему столу и поздоровались со старым профессором, его спутницей и шведами.

— Ну как ваше путешествие, господин Мюллер? — приветствовал его профессор.

Свенссон бросил на него взгляд и тоже спросил:

— Убили медведя?

— Дамы и господа, вы будете удивлены, но экскурсия оказалась великолепной, — начал Мюллер восторженным тоном. — Моя жена может вам это подтвердить.

Его жена, оказавшаяся в центре всеобщего внимания, согласно кивнула головой. Она сразу же защебетала о прекрасных горных вершинах, покрытых снегом, о чистом воздухе и солнечной погоде, закатывая при этом глаза.

Они терпеливо выжидали, пока она закончит свою оду, снисходительно улыбаясь. Маленькая госпожа Свенссон с озорной улыбкой поглядывала на подругу господина профессора.

— А что медведь? — не отступал швед.

У Мюллера на губах застыла улыбка. В голове у него с быстротой молнии пронеслись все его хвастливые речи, которые он произносил по случаю своей предстоящей охоты на медведя. Глаза его забегали по сидящим за столом, и он лаконично проговорил:

— Козла я старого застрелил!

— Что, что? Горного козла? Это вы поднялись так высоко в горы?

Свенссон сразу понял, что Мюллер болтун. Уже один его взгляд, который тот бросил на них, чтобы оценить ситуацию, свидетельствовал о том, что это просто пижон, пытающийся сыграть роль светского человека.

— Понимаю вас, господин Мюллер, — сказал Свенссон, и уголки его губ в усмешке поползли вверх.

— Да, да, старого козла! — смеялся Мюллер. — Да еще рогатого! Это оттого, что я поверил туристическому бюро господина Блюхера, форменного мошенника. В другой раз я постараюсь добыть медведя другим способом.

— Ну, значит, господина Брауна тоже ожидают напрасные хлопоты, — заметил профессор. — Он вчера тоже поехал за медведем. Если дела у него пойдут так же, как и у вас, господину Блюхеру придется возвратить деньги.

Услышав о коллеге, Мюллер весело рассмеялся, а так как рот его был набит едой, то он едва не поперхнулся. Быстро проглотив еду, он попытался восстановить свою репутацию шуткой:

— Если он, конечно, действительно поехал охотиться на медведя, а не на девушек!

Когда Млчохова собирала со стола посуду, ее прямо передернуло от отвращения к этому толстому немцу, к которому она с самого начала чувствовала резкую антипатию. Было точно восемь часов девять минут, когда она с полным подносом остановилась в вестибюле. Дуда, удобно устроившийся в кресле, посмотрел на нее поверх газеты. Когда их взгляды встретились, официантка кивнула головой. Это означало, что гости расходятся по своим номерам. Илчик тоже «читал» газету, но у него, видно, не хватило терпения. Он встал и как бы случайно прошел рядом с ней.

— Они уже позавтракали, — прошептала ему Млчохова. — Идут в номер упаковывать вещи. Я слышала, что они собираются сразу же уехать, как только выяснят в полиции насчет кражи автомобиля, — и исчезла.

Поэтому Дуда был удивлен, увидев, как господин Мюллер изменился в лице, когда они постучали в дверь его номера и, войдя, представились.

— Полиция?! Что вам угодно, господа? А, вы насчет угона машины… Грустно становится, господа, оттого, что у вас так процветает воровство. Очень грустно! В цивилизованной стране…

— Во всяком случае в гораздо меньшей степени, нежели в Федеративной Республике Германии, в Америке, во Франции или где-либо еще, — строго ответил ему Дуда.

По дороге в третье отделение ВБ немец, однако, начал расхваливать красоты Чехословакии, восторгаться ее людьми. Некоторое время майор даже не знал, как себя вести: сначала этот Мюллер заявляет, что пойдет в полицию, потом трясется как осиновый лист, увидев в своем номере сотрудников ВБ, пытается очернить хорошую репутацию страны и тут же начинает ее расхваливать. Вот и попробуй поговори с таким.

В отделении, где их ждал техник, немец никак не хотел понять, зачем нужны его отпечатки пальцев.

— Что же это такое? Вы обращаетесь со мной, как с вором! Машину украл ваш гражданин. Я же пострадавший. Так что, извините, отпечатки моих пальцев вы брать не будете. В противном случае я обращусь в наше консульство.

— Господин Мюллер, отпечатки ваших пальцев нужны нам для того, чтобы исключить их при расследовании и по другим отпечаткам пальцев установить конкретно личность вора. Если вы не согласитесь дать их нам, то этим вы только осложните следствие. Я думаю, что вы в этом не заинтересованы. Если хотите, я могу позвонить в ваше консульство. Уверен, что там вам посоветуют то же самое.

Мюллер с минуту раздумывал. Лицо его становилось то бледным, то пунцовым. Наконец он махнул рукой и вытянул обе руки над столом. Техник принялся за работу. Отпечатки должны быть четкими, так как на даче Урбана был обнаружен лишь фрагмент единственного отпечатка пальца, и любая, даже самая маленькая небрежность могла повлиять на результат следствия.

Когда отпечатки были взяты, Мюллер еще с минуту растерянно смотрел на свои черные пальцы. Лицо его начало проясняться только тогда, когда техник вымыл ему руки.

— Да, да, — повернулся он к переводчику, — ваши люди работают хорошо, основательно.

Он сел в предложенное кресло и с благодарностью принял от сотрудницы с погонами поручика черный кофе.

— Ну, а что будет с машиной?

— Она попала в аварию, одним словом, от нее мало что осталось, — сказал Дуда, с трудом заставляя себя быть вежливым. — Но наше государство возместит вам ее стоимость. Для этого вполне хватит вашего заявления о краже машины и протокола, который мы сейчас составим.

Мюллер отхлебнул горячего кофе. Снова, наверное уже в сотый раз, поправил полы своего пиджака. Казалось, что главной его заботой было следить за своим внешним видом.

— Да, да, хорошо. Пусть его составят побыстрее, я тороплюсь, господа.

Дуда, еще не совсем забывший немецкий язык после учебы на юридическом факультете, в основном понимал то, что тот говорил, и это давало ему время на подготовку, прежде чем переводчик успевал все подробно перевести. Он уже раньше почувствовал, что Мюллер хочет побыстрее уйти отсюда, и его заинтересовало почему.

— Вы еще ничего нам не рассказали, а ваше заявление противоречиво. Сначала я хотел бы задать вам несколько вопросов. Надеюсь, вы дадите на них правдивые ответы. Во-первых, ваша машина была угнана не со стоянки у гостиницы, как вы указали в письменном заявлении, а в двадцати километрах отсюда, в селе Баронов. Еще до этого ваш земляк, некий господин Бруннер, на той же машине нарушил правила уличного движения здесь, в городе. Поэтому мы просим вас объяснить нам, что вы делали 30 октября вечером в Баронове, зачем господин Бруннер брал вашу машину и что вы хотели утаить от нас своими неправдивыми показаниями?

Мюллер совсем не знал языка своего собеседника. Он целиком зависел от переводчика, и поэтому в ту минуту, когда майор задавал ему неприятные вопросы, Мюллер улыбался ему. Слушая, как переводчик переводит его вопросы на немецкий язык, Дуда внимательно смотрел на Мюллера.

Немец менялся на глазах. Его бледное лицо временами напоминало цветом мякоть недозревшего арбуза, В глазах застыли удивление и страх. Он бегал ими по сторонам, стараясь не встретиться взглядом с Дудой.

— Это неслыханно! Вы меня в чем-то обвиняете! Я бы попросил вас не забываться!

— Я только задаю вам вопросы, на которые вы должны дать правдивые ответы. Так делает полиция во всех странах.

— Я не знаю никакого Баронова и никогда там не был! Там был господин Бруннер, он ездил к своей тете. А машину у меня он одолжил. Вот и все! Я буду на вас жаловаться!

— Если вы не измените тон, — твердо чеканил слова Дуда, — я прикажу немедленно удалить вас из помещения официального учреждения нашей республики. Вы находитесь не у себя дома и не где-нибудь в колонии! На вашей машине было совершено уголовно наказуемое преступление, и я вправе потребовать от вас правдивых показаний, потому что вы ее владелец. Если вы отказываетесь это делать, пожалуйста, можете идти.

Дуда сделал паузу, чтобы успокоиться и не сказать лишнего. Он выразительно посмотрел на немца, который теперь уже вроде бы не хотел уходить, и сказал ему спокойнее, но таким же решительным тоном:

— Так вы все продумали? Начните с того, почему вы в заявлении указали, что ваша машина была угнана со стоянки у гостиницы «Лотос» в четверг утром. Вероятно, вы ошиблись?

— Ну конечно я ошибся. Согласитесь, нельзя же следить за машиной постоянно. В среду в полдень она еще там стояла, а в четверг утром ее и след простыл…

— Бросьте сочинять! Минуту назад вы сказали, что одолжили свою машину Бруннеру. Или прикажете понимать так, что это он украл вашу машину?

Мюллер окончательно сник. Он поправлял складки на брюках, одергивал полы пиджака, при этом его руки тряслись. Очевидно, у него была привычка во время беседы машинально поправлять свою одежду. А сейчас, кроме того, он просто хотел выиграть время, чтобы обдумать следующие свои шаги. Майор не препятствовал ему в этом, специально перестав задавать вопросы.

Ганс Мюллер понял, что вопросы, которые ему задают, весьма серьезны. Он шел сюда с надеждой быстро уладить формальности и спокойно уйти, но сейчас ему стало ясно, что этот широкоплечий полицейский знает кое-что и без его показаний. Время шло быстро. Мюллер спросил, может ли он закурить. Сделав несколько затяжек, он заговорил спокойным голосом:

— Знаете ли, господа, это просто небольшое приключение. Бруннер, мой земляк, попросил у меня во вторник во время ужина автомобиль. Он объяснил это тем, что ему надо съездить к девушке, живущей недалеко от города. Видите ли, настроение у нас тогда было хорошее, женщины ушли спать, а в мужской компании в такое время всегда рождаются авантюристические идеи.

— Вы говорите, во время ужина. Будьте любезны, назовите всех, кто сидел тогда за столом.

— Насколько я помню, за столом сидели только мужчины нашей группы. Бруннер хотел взять машину в среду после обеда, а вечером вернуть. В среду вечером он пришел как ни в чем не бывало к нам в «Лотос», поужинал с нами. А потом вдруг говорит мне, что машину у него украли. Мне это известие особой радости не доставило, потому что мы с женой запланировали поездку в горы. Но что поделаешь? Украли так украли. Главная моя забота состояла в том, чтобы об этом не узнала моя жена, потому что в противном случае она бы стала подозревать меня в этом… Ну, короче, в распутстве. Вот мы и придумали с Бруннером историю о том, что машина была угнана со стоянки у гостиницы.

— Но это же обман официальных органов.

— Органов, органов! Собственной жены, а не органов! Вы ведь тоже, кажется, женаты… А кроме того, в расчет принималась и такая вещь: мы с Бруннером думали, что по вашим законам не получим компенсацию, если полиция узнает, что я одолжил машину и что ее украли не у владельца, а у кого-то еще. Но если я не ошибаюсь, вы сказали, что убытки будут мне компенсированы…

— Разумеется. Машина ведь ваша, господин Мюллер… а мы — цивилизованное общество.

Говоря эти слова, Дуда думал уже о другом. Такое объяснение выглядело достаточно правдоподобным. Сам немец ничем не похож на преступника, скорее это какая-то размазня с большим апломбом. Но если по времени угон совпадает с нападением на Урбана в Баронове, то это уже не будет простой случайностью. Такие совпадения случаются очень и очень редко.

— Господин Мюллер, вспомните поподробнее, чем мотивировал свою просьбу Бруннер.

— Вспомнить… Знаете ли, мы тогда были навеселе, Бруннер все напевал ту вашу известную «Жаль любви».

— Кто там был еще кроме вас двоих?

— Все мужчины нашей группы, абсолютно все, женщин не было. Профессор, Браун, швед… Мы дошли до того, что хотели пойти на улицу за девушками, но Бруннер заявил, что у него уже девушка есть. Только сейчас мне пришло в голову, где я мог слышать название этого населенного пункта — «Баронов». Бруннер сказал, что его девушка живет в Баронове и что в среду он хочет к ней поехать. Для этой цели он и попросил у меня машину. Вот как тогда было.

— Это правда? Ведь вы же говорили, что Бруннер поехал туда к своей тете. Так к кому же все-таки он поехал?

— Простите, это я сказал просто так, ну… со злости. Ему нужна была машина, чтобы найти какую-нибудь девушку легкого поведения. Это можно понять, ведь он ездит сюда довольно часто.

— Откуда вы это знаете?

— Он сам мне говорил.

Голос Мюллера звучал так равнодушно, что майору это показалось странным. Мюллер общается с Бруннером, дает ему машину, едет вместе с ним на трехдневную экскурсию и вдруг такое неестественное равнодушие.

— Где вы познакомились с Бруннером?

— Здесь, у вас. Он должен был ехать с нашей группой, но прибыл сюда на несколько дней раньше и поселился в другой гостинице, не знаю почему. Потом охотно отправился вместе с нами на экскурсию… Он знает ваш язык, что нас, естественно, устраивало.

— Вы вместе ехали в Татры, а потом обратно… времени вполне достаточно, чтобы познакомиться поближе, не так ли?

— Поверьте мне, я действительно больше о нем ничего не знаю, — сказал Мюллер, и это прозвучало правдоподобно. — Туда мы ехали вместе, а назад — нет. Он сказал мне, что вернется самолетом. С того времени, собственно со вчерашнего дня, я его не видел. Впрочем, я даже не знаю, где находится гостиница, в которой он живет.

— Вы могли бы предъявить нам ваши железнодорожные билеты, если бы это потребовалось, господин Мюллер?

— Разумеется. Мы купили их при помощи вашего бюро путешествий в гостинице. Одну минуту, они у меня где-то здесь, в кошельке.

— Спасибо, не стоит. Я спросил о них просто так, на всякий случай.

Дуда взглянул на часы и заторопился. Все это время его не переставала волновать мысль о Бруннере. Беседа окончена, и делать ему здесь больше нечего. У него еще есть время, чтобы к десяти поспеть в отдел и побеседовать со вторым.

— Господин Мюллер, мой коллега, — он кивнул в сторону Илчика, который все подробно записывал, — оформит протокол, после чего вы его подпишете. Здесь же вам выпишут и подтверждение на материальную компенсацию. Больше у меня вопросов к вам нет. Желаю хорошо провести остаток времени у нас в стране и счастливо возвратиться домой.

Петр Урбан чувствовал себя как в доме отдыха. Рана заживала, никаких осложнений не было. Тишина в домике за высоким забором действовала на него благотворно.

Время! Наверное, он никогда не имел его столько, как теперь. Каждый день, лежа на кровати с закрытыми глазами, он как бы прокручивал в голове интереснейший фильм: воспоминания о прошлом. А воспоминаний было много.

В этом фильме не было ничего такого, чего бы он мог стыдиться. Кроме проклятой эмиграции!.. После возвращения он с воодушевлением брался за любую порученную работу; этим самым он хотел как-то заглушить мучившее его чувство стыда и вины за ошибочный шаг. Рабочие завода, его коллеги по работе стремились сойтись с ним поближе, подружиться, оказывали ему все большее доверие. А потом он даже занял свое прежнее место.

Однако не все, что Петр делал, получалось у него так, как он того желал. Когда-то он утешал себя надеждой, что работа и время загладят тревоги, все неприглядные факты прошлого исчезнут, вытесненные из памяти новыми добрыми делами. Но результат оказался прямо противоположным: угрызения совести не только не исчезали со временем, но становились все сильнее. Чем большее доверие ему оказывали, тем больше он мучился, тем безжалостнее в душе карал себя. И только здесь, в тишине больницы, он понял, почему это происходило.

Вероятно, этому способствовало какое-то предчувствие, которому Урбан сначала не уделял достаточного внимания. Дело в том, что он постоянно ощущал какую-то опасность, связанную с эмиграцией, хотя с того времени прошло уже несколько лет. Он постоянно чего-то ожидал, и это что-то должно было обязательно произойти, но что именно это могло быть, он не знал. И только шестов чувство подсказывало ему, что это будет что-то неприятное. Это было беспокойство человека, который уже однажды совершил ошибку и теперь не был уверен, не совершит ли он ее во второй раз под сильным давлением определенных обстоятельств.

Сейчас, с той самой роковой минуты, он обрел уверенность. Пришло то, что должно было прийти, и он выдержал это испытание. Выдержал! С этой минуты он мог без всякого страха заглянуть даже на самое дно своей души.

Он ждал случая, чтобы поблагодарить товарищей, которые помогли ему избавиться от этого пятна. Когда же он сможет покинуть больницу, когда «воскреснет из мертвых»?

Петр Урбан выглянул в открытое окно и увидел подходившего к домику подполковника Глушичку. По его походке и улыбке он понял, что что-то произошло.

— Пан подполковник, вид у вас усталый, но довольный. Вы его уже схватили? — спросил он Глушичку, едва тот вошел.

— Знаете ли, пан Урбан, мы всегда кого-нибудь ищем и, разумеется, находим. Но стоит нам найти одного, как возникает необходимость искать другого. Так что удачи у нас всегда чередуются с неудачами и разочарованиями.

— Всегда вы скрытничаете, не говорите так, как есть на самом деле. Это что, влияние профессии?

— Мы никогда много не рассказываем о каком-то деле, тем более о вашем, ведь оно еще не закрыто.

— А я думал, что вы уже идете освободить меня из этой тюрьмы. Правда, жена навещает меня здесь каждый день, я вам очень благодарен.

— Я пришел сюда, чтобы договориться с вами об определенной форме сотрудничества. Короче, нам нужна ваша помощь.

— Я с радостью сделаю для вас все, что в моих силах. Я еще никогда никого не подводил… То есть почти никогда, разве не так?

— Не надо упрекать себя. Каждый человек защищается от неприятных внешних явлений. Вы в этом плане не исключение. А теперь ближе, к делу. Вы нам потребуетесь для опознания стрелявшего в вас человека. И сделать это нельзя никаким иным способом, кроме как поставить вас буквально лицом к лицу. Поймите, это не будет простым делом ни для вас, ни для того человека, ни тем более для нас. У нас есть определенная уверенность, но может получиться так, что мы поставим вас перед человеком, на которого подозрение пало случайно.

Внимательно слушавший его Урбан кивнул:

— Понимаю, задание это ответственное.

— Да, вы правы, задание действительно ответственное, но кроме ответственности оно предполагает еще и определенный такт.

— Заверяю вас, товарищ подполковник, что буду вести себя спокойно, без эмоций. Я здесь, в этом доме отдыха, привел в порядок свои нервы и уяснил для себя многие вещи. А в отношении эмоций у меня иммунитет… Не знаю, может, вы мне и не поверите, но я только сейчас снова начинаю жить… Что, конечно, учитывая мои годы, звучит немного смешно.

Хороший человек, подумал Глушичка, глядя на Урбана. Он прямо как будто переменился. Кто знает, какому суду совести он подверг себя здесь, изолированный от внешнего мира? Дуда не ошибся, считая его порядочным человеком.

— Я рад, что вы облегчили мне задачу, — сказал он на прощание, дружески пожимая Урбану руку. — Будьте готовы. Сказать точно, когда мы за вами придем, не могу. Может быть, в самое ближайшее время, и тогда вы наконец воскреснете из мертвых.

Несмотря на то что было только чуть больше шести утра, в гостинице «Моравия» уже кипела жизнь. Когда Стругар с Тимравой подходили к гостинице, от нее отъехала хлебная машина. Немного дальше рабочие ссыпали уголь с грузовой машины на конвейер, который переправлял его через люк в подвал котельной. Пожилая женщина-почтальон с большой сумкой на двух колесиках вошла в холл со свежими газетами и вскоре вышла оттуда.

Когда Стругар с Тимравой вошли в гостиницу, все службы уже были на своих местах. В коридоре сильно пахло кофе, ветчиной и луком. Через застекленные двери они видели зал ресторана, где младшие официанты и официантки расставляли на столах приборы, фужеры, плетеные тарелки с рогаликами, графины, тарелки, бутылки с минеральной водой, кетчуп и всевозможные холодные закуски. Криминалисты уселись в кресла как люди, имеющие точный план действий: Стругар так, чтобы хорошо видеть помещение администратора и вход, Тимрава — чтобы наблюдать за лестницей, ведущей к номерам гостиницы, и одновременно за входом в ресторан. Они погрузились в газеты и, казалось, ничем больше не интересовались.

В ресторане и расположенном рядом с ним кафе постепенно становилось все оживленнее. Раньше всех в ресторан спустились пожилые мужчины в изысканных костюмах, с лицами, выбритыми тщательно, до синевы.

Через некоторое время следом за ними степенно прошествовали пожилые дамы: женщинам утром требуется больше времени для того, чтобы привести себя в надлежащий, по их мнению, вид, ну а мужья должны позаботиться о том, чтобы занять удобные места.

Стругар посмотрел на часы, которые показывали уже без одной минуты семь, и тут заметил, как швейцар, сидевший у двери, поднялся и направился к ним. Он сразу понял, о чем тот будет их спрашивать, но не думал, что старик будет таким суровым в эти ранние часы.

— Вам что-нибудь нужно, панове? — спросил швейцар, остановившись перед Стругаром.

Стругар посмотрел на его ноги в старых растоптанных ботинках, затем скользнул взглядом вверх по штанинам с темно-красными лампасами. В брюках угадывались тонкие кривые ноги. Живот, туго натягивавший темно-голубую рубашку, почти касался газеты Стругара. У швейцара были толстые губы, над которыми красовались седые закрученные усы.

Тимрава сделал ошибку, оторвавшись от газеты и посмотрев прямо на швейцара. Естественно, он не смог выдержать его инквизиторского взгляда и вынужден был заговорить:

— Мы…

Стругар не дал ему продолжить:

— Нам ничего не нужно.

Хорошо закрученные усы зашевелились.

— Я не помню, панове, чтобы вы были клиентами нашего заведения.

Стругар чувствовал, что атмосфера накаляется. И так бывает иногда на службе. Вроде бы все предусмотрено, продумано. И тут врывается кто-нибудь, кого ты вообще не принимал во внимание, и с необыкновенной важностью и серьезностью начинает что-то выяснять, доказывать, ставя на грань срыва задуманную операцию. Проклятье!

— Мы не клиенты вашего заведения!

Голос его вибрировал от раздражения. Уже тогда, когда они направились сюда из отдела, он предположил, что Бруннер, вероятно, спустится завтракать около семи, И вот в такое критическое время у тебя на пути становится этот человек, настроенный так решительно.

— Простите, но в таком случае я не знаю, почему вы читаете наши газеты и сидите в креслах нашего заведения. Я прошу вас удалиться отсюда! Или я вызову полицию!

Ну вот и началось, подумал Стругар. Краем глаза он увидел, как Тимрава лезет в карман за служебным удостоверением. Стругар остановил коллегу движением руки. От его внимания не ускользнуло то, что со стула в помещении администратора поднимается еще один старик в ливрейном одеянии, пристально смотря в их сторону, очевидно, собираясь помочь своему коллеге.

Стругар подавил в себе злость и проговорил, стараясь выглядеть как можно спокойнее:

— Мы ожидаем здесь встречи с одним из ваших жильцов и, чтобы как-то скоротать время, читаем газеты. Выгнать нас отсюда вы не имеете права. Я думаю, что директор не похвалит вас за это.

— Видите ли, я сразу понял, что вы здесь не просто так. Кого вы ждете? Я бы мог вам помочь…

— Мы ждем, пока пан позавтракает, Спасибо за помощь, не затрудняйте себя, пожалуйста.

Швейцар с внушительным животом повернулся и пошел к своему стулу. Он был оскорблен тем, что эти люди отвергли его помощь.

Все кончилось как нельзя лучше. И тут Стругар, заметив спускающегося по лестнице Бруннера, бросил на Тимраву предупредительный взгляд и показал глазами на лестницу.

Тимрава понял знак и посмотрел туда, куда указал взглядом коллега. Он мог хорошо рассмотреть интересующего их человека, потому что на лестнице, кроме него, никого не было. Высокий, стройный Бруннер в необыкновенно элегантном темно-сером костюме гордо прошествовал мимо них к ресторану. На ногах его поскрипывали новые чехословацкие туфли. Перед дверью ресторана он приостановился, поправил галстук и пригладил свои темные волосы, спадавшие до самых плеч, обнаружив на правой руке красивую запонку из желтого металла. Затем правая рука его потянулась к очкам в темной оправе, сдвинула их к кончику носа, а потом снова вернула на место к переносице. Левой рукой он крутил ключ от номера с деревянной дощечкой, на одной стороне которой стоял номер комнаты, а на другой — знак гостиницы.

Когда он исчез за дверью, Тимрава прошептал Стругару, что Бруннер взял ключи с собой и, следовательно, вернется после завтрака к себе в номер.

Они «читали» газеты еще полчаса, находясь под внимательным наблюдением швейцара, прежде чем Бруннер поднялся из-за стола и вышел из ресторана. Тимрава оказался прав в своем предположении: Бруннер направился к лестнице и стал подниматься наверх.

Стругар и Тимрава непринужденно двинулись следом за ним и стали подниматься по ступенькам. Зная, что толстяк швейцар не спускает с них пристального взгляда, они каждую секунду готовы были услышать его громовой голос, запрещающий им вход в жилую часть гостиницы. В таком случае выход у них будет один: назвать себя и предотвратить таким образом скандал.

Им повезло: швейцар как раз куда-то отошел. Бруннер же, войдя в коридор второго этажа, исчез в комнате номер 119.

— Войдите! — донеслось изнутри вскоре после их стука в дверь.

— Господин Бруннер? Мы из уголовного розыска, — представился Стругар и протянул ему свое служебное удостоверение. — Вы хорошо говорите по-словацки, поэтому, надеюсь, вы простите нас за то, что мы не взяли переводчика.

— Не беда. Я знаю словацкий в совершенстве. Моя мать была словачкой. Поэтому меня и посылает сюда шеф. Лучше всего заключать торговые сделки без всяких переводчиков, не так ли? Впрочем, простите, вы из полиции. Что случилось?

— Ничего страшного. Мы пришли попросить вас явиться к нам в отделение к десяти часам утра. Вам предстоит выступить в качестве свидетеля. Автомобиль марки «мерседес» с номером ГГЦ 46-934 на прошлой неделе в среду попал в дорожную аварию. Он принадлежит господину Мюллеру, вашему земляку. К тому же он был похищен.

— Ах, вот оно что? Похищен. Это что такое? Украден, да?

— Точно так, господин Бруннер.

— Хорошо, — улыбнулся он после минутного раздумья. — Мне надо идти сейчас? Не потерпело бы это дело до завтрашнего дня?

— Нет, вам надо явиться сегодня к десяти. При расследовании каждый день на счету.

— Так можем идти прямо сейчас или нет?

— Можем. Но вам придется подождать несколько минут. Это вам не помешает? Мы отвезем вас туда и обратно.

— Ну, несколько минут ожидания я как-нибудь переживу. Пойдемте сейчас, может быть, этот вопрос решится сразу.

Он с готовностью взял пальто и пошел вместе с ними вниз. Стругару и Тимраве показалось, что, кладя ключ от номера в карман пальто, он на секунду заколебался. Потом Бруннер еще раз сунул в этот карман руку. Он будто убеждался, есть ли там ключ, не скользнул ли он случайно мимо кармана.

Когда они вышли в холл, немец неожиданно произнес: «Простите, одну минуту» — и повернул в сторону. Стругар и Тимрава не были готовы к этому и растерялись, не успев его остановить. Но они тут же успокоились, потому что Бруннер направился к туалету.

Они остановились, как будто ничего особенного не произошло, затем Тимрава решительно направился к тому же туалету.

Немец уже выходил. Он с усмешкой посмотрел на Тимраву, словно ему было смешно, что и тот испытывает аналогичное желание. Потом он подошел к стойке и положил на нее ключ. В это время из туалета появился Тимрава. Постороннему наблюдателю, наверное, показалось бы странным, что немец провел в туалете всего несколько секунд, в то время как Тимрава находился там значительно дольше.

— Не хочу у вас там искать туалет, — рассеянно улыбнулся Бруннер, когда они вышли на тротуар и направились к стоящей у гостиницы «Волге».

Оба криминалиста улыбнулись, но тут же их лица снова приняли серьезное выражение. В машине за все время езды не прозвучало ни слова.

Позвонив от дежурного, они узнали, что Бруннер действительно не может быть принят раньше десяти часов. Поэтому они расположились с ним на первом этаже, где была маленькая комната ожидания со столом, на котором лежали старые журналы. К счастью, среди них были и немецкие, и Стругар таким образом был избавлен от необходимости вести беседу. Тимрава же вскоре извинился и ушел. Стругар и Бруннер просидели в комнате ожидания добрых полтора часа, время от времени перелистывая старые журналы.

Когда Бруннера привели в кабинет заместителя начальника отдела, Дуда, не ожидая доклада, приветствовал немца кивком головы и пригласил сесть в кресло.

Наконец-то он его увидел. Ему хватило мимолетного взгляда, чтобы убедиться, что сидевший перед ним человек и тот, которого описывали Урбан и таксист, — одно и то же лицо. Майор почувствовал волнение: перед ним сидел вражеский агент и убийца. Но Дуда не имел права показать, что это ему известно: Йонак в самой категорической форме приказал при допросе вести себя так, будто речь идет об обычном уголовном преступлении, — до того момента, когда к допросу приступит он сам. Принять же участие в допросе с самого начала он отказался, сославшись на то, что у него нет времени.

— Господин Бруннер, речь пойдет вот о чем, — начал Дуда, когда немцу предложили кофе. — Наши органы нашли разбитый в результате аварии «мерседес», который был украден у вашего земляка Ганса Мюллера. Но перед этим, тридцатого октября во второй половине дня, это была среда прошлой недели, за рулем этой машины видели вас. И еще, проезжая по городу, вы нарушили правила уличного движения. Нам необходимы отпечатки ваших пальцев, чтобы при расследовании мы могли изолировать их от отпечатков пальцев преступника. Здесь присутствует переводчик… Может, вы хотите говорить по-немецки?.. Но, как я слышал, вы прекрасно владеете и словацким. Потом вы ответите нам еще на несколько вопросов для протокола.

— Я понимаю вас, но в таком деле я все же хотел бы воспользоваться переводчиком.

Он сразу же перешел на немецкий язык. Переводчик начал переводить:

— Пожалуйста, берите отпечатки пальцев.

Он не перестал улыбаться даже тогда, когда техник раз за разом опускал его пальцы в краску и прикладывал их к бумаге. Когда техник, сделав свое дело, направился к выходу, Бруннер весело помахал ему рукой.

— Ну что, все в порядке? Можно продолжать? — спросил он.

— Ваш земляк заявил нашим органам, что машина была похищена, но похищена, разумеется, не вами. Объясните нам, пожалуйста, что же произошло?

— Чтобы я украл машину? — возмущенно воскликнул он, тряхнув головой; его длинные волосы рассыпались. — Он мне одолжил эту машину. Правда, я немного зацепил такси, но я хорошо заплатил таксисту. Машину украли только потом.

— Не можете сказать нам поточнее, когда?

— Вечером, когда я возвратился… одним словом, вечером.

— Вы знаете место, где она в это время находилась?

— Об этом вам надо спросить господина Мюллера, он ведь заявил вам о краже автомобиля, не так ли?

— Я спрашиваю сейчас вас. Знаете ли вы, откуда была угнана машина, или нет?

— Знаю.

— Но не хотите сказать нам об этом?

Бруннер сразу посерьезнел, услышав этот вопрос и почувствовав тон, каким он был задан. Он начал поправлять манжеты рубашки, галстук, очки, приглаживать волосы. Словом, он вел себя как человек, который не знает, что делать со своими руками. Очевидно, вопрос застал его врасплох, и он не мог сразу решить, как на него отвечать.

Майор не торопил его. Он наблюдал за своим гостем, подмечая все нюансы его поведения, чтобы составить о нем полное представление. Затем встал, подошел к окну и посмотрел на улицу с высоты пяти этажей. Когда Дуда вернулся на свое место, Бруннер еще молчал. Майор пристально посмотрел на него, немец поднял голову, их взгляды встретились.

— Господин инспектор, — заговорил Бруннер глубоким голосом, — я не заинтересован что-либо скрывать от ваших органов. У меня с вашей страной самые дружеские отношения, как, впрочем, с недавнего времени и у моей родины. Я езжу в Чехословакию довольно часто и хорошо знаю ее людей. Но ближе к делу: я одолжил у господина Мюллера машину, чтобы навестить свою тетю Амалию Киршнер, живущую в Баронове. Когда я бываю в Чехословакии, я всегда к ней приезжаю.

— Кто знает о том, что у вас в Баронове живет тетя?

— Из нашей группы никто. Я об этом предпочитал не говорить.

— Вы из Гамбурга… Кто там знает о вашей тете?

— Это другое дело, там об этом знает множество людей, например, мой шеф. Именно поэтому он и предложил мне такую работу.

— А господин Мюллер?

— Тот об этом не знает.

— Однако же странные у вас с ним отношения. Он дает вам машину, а вы не говорите ему о том, что едете к тете?

— Ему я сказал, что еду к девушке.

— И машину украли у вас, господин Бруннер. Мы кое-что знаем и без вас, мы просто хотим, чтобы вы об этом рассказали сами.

— От тети я вернулся к пивной, где оставил машину, но ее там уже не было. Хорошо еще, что мимо проезжало такси. В «Лотосе» я рассказал Мюллеру о случившемся, и он решил заявить об этом вашим властям, причем указать, что машина была похищена со стоянки гостиницы.

«Попробуем подойти с другой стороны, — подумал Дуда. — Это все нам уже известно».

— Почему вы поселились в гостинице «Моравия»?

Немец удивленно взглянул на него, но тут же сориентировался:

— Я всегда там останавливаюсь, когда приезжаю сюда. Не люблю селиться где попало, а там всегда охотно резервируют для меня мой номер, сто девятнадцатый. Не понимаю, какое имеет значение, где я проживаю?

— Мне просто пришло в голову, что вам бы лучше жить в «Лотосе», ведь вы там часто бываете.

— Это верно, но, знаете ли, привычка оказалась сильнее. Я остался верен «Моравии».

«Он сейчас находится в выгодном положении. Даже в более выгодном, чем я был, когда имел дело с Мюллером, — подумал Дуда. — Этот понимает наш язык, как свой родной. И все же ждет, когда ему переведут каждую фразу. Хитрая лиса, выигрывает время на обдумывание».

— Товарищ капитан, принесите нам, пожалуйста, кофе, для господина Бруннера тоже, — неожиданно попросил Дуда переводчика.

Когда капитан с понимающей улыбкой вышел, майор опять обратился к немцу:

— Вы были с Мюллером на экскурсии… Я знаю, что она была отличной. Меня интересует, где вы были и что делали вчера с семи до восьми часов вечера, господин Бруннер! Отвечайте точнее, это в ваших интересах.

Взгляд немца скользнул по собственным рукам, потом по пустому стулу, на котором только что сидел переводчик. Поняв его взгляд, Дуда махнул рукой, предлагая отвечать без переводчика. Бруннер выдавил из себя тихим голосом:

— Я был в городе… в гостинице меня не было. Но какое это имеет отношение к машине Мюллера?

— Об этом позвольте, пожалуйста, судить нам. Самолет из Попрада приземлился в шесть часов девять минут, оттуда полчаса езды до города, около семи вы могли уже быть в гостинице. Там вы, как говорите, не были.

— Не был, но деликатность заставляет меня…

— Деликатность, господин Бруннер, пока оставьте в стороне. Может, этой деликатностью вы сейчас вредите сами себе. Я вам немного помогу. Какая опасность вам грозила после возвращения с Высоких Татр? Даже, возможно, еще в Татрах, потому что вы бросили Мюллера и возвратились назад более быстрым транспортом — самолетом. Что это была за опасность, которая грозила вам и кому-то еще?

Пришел переводчик, и немец поспешил воспользоваться этим, подождав, когда тот еще раз задаст ему вопрос уже по-немецки. И только потом он ответил по-немецки:

— Вы мне, господин инспектор, не стройте ловушек, я гражданин Федеративной Республики Германии, и если мне будет грозить какая-то опасность, то меня защитят наши органы, а не ваши…

— Я не строю ловушек, я только вас спрашиваю, какая это была опасность и каким деликатным вопросом вы были заняты вчера вечером с семи до восьми часов. Ничего больше меня не интересует.

— Не знаю ни о какой опасности… И я не обязан давать вам отчет, где я был и что делал.

— Я уже говорил вам, что это в ваших интересах. Поступайте, как считаете нужным. У меня есть очень веские основания для того, чтобы категорически потребовать от вас объяснения следующего: по какой причине перед тем, как выйти из гостиницы, вы хотели избавиться от конверта вот с этим листочком? — Майор показал белый конверт и узкую полоску бумаги, на которой было написано: «Немедленно найди меня, большая опасность». — Так что, господин Бруннер, не надо выкручиваться.

Бруннер заметно побледнел: вопросы окончательно выбили его из колеи. Во время перевода он, очевидно, лихорадочно размышлял, что ответить.

— Не пытайтесь навязать мне что-либо. Этот конверт, эту бумагу и все остальное.

— Не отказывайтесь от всего так сразу. Конверт с листком в хорошем состоянии, и на них есть отпечатки ваших пальцев. Конверт вы выбросили сегодня утром в туалете гостиницы «Моравия», направляясь сюда к нам. У нас есть свидетели.

— Я протестую! Я не имею с этим ничего общего.

— Этого недостаточно, господин Бруннер. Я вынужден попросить вас не покидать своего номера в гостинице до особого разрешения. — Майор решил закончить допрос. — Если же вы попытаетесь это сделать, я отдам приказ арестовать вас.

— Но позвольте! За что?

— Причину мы вам объясним потом, когда придет время. А сейчас наши люди отвезут вас в гостиницу. До свидания.

Белый «альфа-ромео» стремительно несся по шоссе. Дэн Браун сидел за удобным рулем, как в кабине самолета. Нажимая на педаль акселератора, он пытался развить еще большую скорость и с сожалением думал о том, что здешние дороги не позволяют развить скорость больше сотни, а на хорошей автостраде можно было бы ехать со скоростью и больше ста миль в час.

— Не разовьешь приличной скорости, — бросил он своей спутнице, сидящей рядом с ним. — Все какие-то повороты, деревни, встречные машины, от которых надо то и дело увертываться…

— Не знаю, куда ты так гонишь… У нас масса времени. Мне не хотелось бы врезаться в кого-нибудь или переворачиваться.

— Что с тобой, дорогая? Ты боишься перевернуться при скорости девяносто миль?

У человека, увидевшего эту машину, непременно возник бы вопрос, куда она так летит. И, конечно, гадая, какой марки эта машина, он наверняка не успел бы прочитать западногерманский номер МНК 56-969.

Радиоприемник «альфа-ромео» был настроен на какую-то немецкую или австрийскую станцию, которая свою немногословность с лихвой компенсировала музыкой. В кабине звучал приятный голос Карела Готта. Марго Келли с удовольствием затягивалась сигаретой и слегка притопывала стройной ногой в такт музыке. Но ее хорошее настроение сразу же испортилось, как только Браун рискованным маневром обогнал польский «фиат» и едва успел уклониться от встречной «Татры-138». Шины так и завизжали по асфальту.

— Говорю тебе, что мы перевернемся! — крикнула Марго, отброшенная вбок, к дверце, и судорожно вцепившаяся в приборную доску. — Если ты хочешь покончить жизнь самоубийством, то направь лучше машину о моста в воду, но только без меня.

— Чего это ты вдруг испугалась? Ты же у меня опытный боец! — с усмешкой проговорил Браун.

Его нервы были натянуты как струна, но он не хотел, чтобы Марго заметила это. Ей вовсе не надо знать обо всем, по крайней мере хоть не будет донимать расспросами.

— Пошел ты к черту! Вчера буквально летели в Татры только за тем, чтобы там переночевать. Потом на рассвете ты поднимаешь сладко спящего человека с постели для того, чтобы снова гнать туда, откуда мы только что приехали.

— Ты своей маленькой головкой все равно не сможешь понять, почему мы ехали сначала сюда, а потом снова обратно. Но пойми хотя бы то, что гостиница в Ломнице со своим администратором, швейцаром и прочим персоналом является нашей крепостью. Администрация гостиницы в любой момент может подтвердить наши слова, хотя бы о том, что мы там были и спокойно спали.

— Только и всего! Заночевать мы могли бы и в другой крепости, милый мой, где-нибудь на полпути, а не тащиться в такую даль, тебе не кажется? Швейцары и официанты есть во всех гостиницах.

— Ну вот видишь, я же говорю, что это недоступно для твоей головки! Лучше подумай о том, где и что мы будем есть, а то после этих яиц я начинаю испытывать голод.

— Вот-вот, о желудке ты никогда не забудешь, не то что о любви. Ты не задумывался над тем, что начинаешь жить только ради своего желудка? В твоем возрасте от этого начинают выпадать волосы, — ворковала Марго, перебирая рукой его короткие темные волосы.

— Ну и идеи приходят тебе в голову, моя кисонька. На четверть часа мы могли бы остановиться, но природа сейчас никак не способствует любви. К тому же ты не выспалась и тебя все раздражает. Кстати, я спал меньше тебя, однако не ворчу на тебя по пустякам, как ты. Где же тут справедливость?

— Ты мечтал о чем-нибудь, глядя на луну? Или тебя мучили заботы?

— Где там! Просто никак не мог заснуть. И вообще все это ерунда… Найди там какой-нибудь шлягер. Эти арии действуют мне на нервы.

«Зачем мне все это надо? — думала Келли, крутя ручку приемника. — Вот уже неделю он злой как черт, и злость свою всегда срывает на мне, как будто я в чем-то виновата. Не надо его дразнить, а то еще наделает бед — врежется в кого-нибудь или перевернет машину. Так недолго и калекой остаться…»

Браун действительно едва сдерживал злость. Он на самом деле не спал ночь, но об этом это ограниченное создание ничего не должно знать. И откуда только ее выкопали? Да, ночь он прободрствовал напрасно, что и было причиной его дурного настроения.

Вечером он подождал с час, пока Марго крепко заснула, и вышел из гостиницы. Некоторое время он искал на карте село Спишске-Кметевце и изучал ведущую к нему дорогу. Езда туда заняла у него больше часа. Приехав в село, он никак не мог узнать, где находится дом номер семнадцать, в котором проживает Ян Гашпарик. Никто не мог ему подсказать. Пришлось искать самому. Наконец этот злосчастный семнадцатый номер был найден. Собаки во дворе не было. Пока Браун не убедился в этом, он даже не пытался открыть калитку. Войдя во двор, он мысленно уже видел себя у цели далекого пути. Но напрасно он стучал в дверь — в доме никто не отзывался. У Брауна сдали нервы: он бил в дверь кулаками и ногами, как бешеный, надеясь, что в доме все-таки кто-нибудь есть. Все было напрасно, дом оставался таким же темным и безжизненным. Взяв себя в руки, Браун пригнулся и зорко осмотрелся. Ничего подозрительного он не заметил. Несмотря на это, уходил он с неприятным ощущением, что из-за каждого угла за ним наблюдают и ждут только удобного случая, чтобы его схватить. На обратной стороне калитки он увидел почтовый ящик. Открыть ящик было делом одной минуты. В углу в нем лежала едва заметная заклеенная телеграмма. Когда Браун трясущимися руками расклеил ее и повернул к свету стоящего неподалеку уличного фонаря, он увидел те самые слова, которые написал вчера утром на бланке телеграммы в Братиславе: «Ожидайте во вторник ночью визит друга. Оскар». Он облегченно вздохнул, хотя это облегчение было недолгим. Гашпарика просто не было дома, и телеграмму он вообще не читал.

Со скомканной телеграммой в кармане, раздосадованный неудачей, он вернулся в Ломнице, когда до рассвета оставалось не больше двух часов. И как тут было не злиться!..

— Дорогой мой, — раздалось рядом с ним.

— Вот видишь, ты уже не сердишься, — с трудом улыбнулся он своей соседке. — Не бойся, ты получишь хорошую компенсацию за все свои переживания и неудобства.

— Я в этом не сомневаюсь! Лучше посмотри назад. Видишь ту коричневую машину? Я наблюдаю за ней уже больше часа. Похоже, что она нас преследует.

Браун окончательно отогнал воспоминания о прошлой ночи и внимательно посмотрел в зеркало заднего вида:

— Не болтай ерунды, ведь это «шкода». Такую скорость она бы не выдержала и полчаса.

Он постарался сказать это уверенным тоном. Тем не менее он все-таки прибавил газу, хотя и видел, что по обеим сторонам шоссе появились дома. Они въехали в какое-то большое село.

— Смотри, как мы сейчас от нее оторвемся, — процедил Браун сквозь зубы и сам стал следить в зеркало заднего вида, как увеличивается расстояние между ними и коричневой «шкодой».

— Осторожно!

Выкрик Келли, однако, прозвучал слишком поздно.

Они не почувствовали почти никакого удара. За ними, рядом с дорожным указателем с надписью «Лиескове», лежала старая женщина.

— Остановись! — приказала Марго.

Браун остановился, включил заднюю скорость. Сбитая женщина лежала на асфальте и стонала. Они вышли из машины и склонились над ней, не зная, что делать. Чуть в стороне на краю шоссе лежала белая палка.

— Она слепая, — прошептала с жалостью Келли. — Ведь я же просила тебя ехать медленнее, сумасшедший!

— Я помигал фарами, но она шла себе через дорогу как ни в чем не бывало, — солгал он. — Надо было нажать на клаксон…

Возле них остановилась голубая «Волга» с белой полоской, из нее вышел прапорщик Гутира. Браун только и смог прошептать: «Полиция». К горлу его подступил комок, по спине пробежал озноб. Гутира послал шофера с «Волги» вызвать «скорую помощь», а сам подошел к старушке. Она лежала, маленькая, сухонькая, держа костлявой рукой одну ручку авоськи с четвертушкой хлеба, несколькими пакетиками и кошельком. По асфальту раскатились дешевые конфеты. Прапорщик спросил ее, не болит ли у нее что.

— Помоги мне встать, сынок, — пролепетала старушка сморщенными губами. — Я страшно испугалась. Где моя палка?

— Что у вас болит? — спросил Гутира, собирая конфеты в бумажный пакет.

— Когда человеку восемьдесят два года, у него болит все.

Прапорщик помог ей встать. На помощь ему пришли и пассажиры белой машины. Но вдруг у старушки задрожали колени, и она чуть было не упала. Хорошо, что Гутира стоял рядом и успел подхватить ее. Он укоризненно посмотрел на Брауна, на лице которого было написано сожаление о случившемся. Приехала «скорая помощь», и старушку увезли. У Гутиры в руке осталась ее авоська с покупками.

Он повернулся к виновнику несчастного случая:

— Где же это вы научились так ездить по населенному пункту? Ну, конечно, конечно, вы меня не понимаете, но мы измерили скорость вашего автомобиля. Она превышала 90 километров в час… Быстрая езда, слишком быстрая. Поехали! — добавил он на ломаном немецком языке.

Скорее по его жестикуляции, нежели по словам, они поняли, что им надо следовать за голубой «Волгой». Из группы собравшихся на обочине шоссе местных жителей им грозили кулаками. На Келли это подействовало угнетающе.

— Из-за этой ерунды они продержат нас здесь не меньше часа, — сказала она с пренебрежением. — И надо же было тебе испугаться этой «шкоды».

— Что я, по-твоему, виноват, что она слепая? И хватит об этом! — раздраженно бросил он ей. — Для меня это большая неприятность. Я и так опаздывал, а теперь план вообще летит ко всем чертям!

Гутира был озабочен. Ни в местном районном отделении ВБ, ни в ближайшей округе не нашлось ни одного человека, хорошо владеющего немецким языком. Пришлось ему объясняться без переводчика.

— О, да вы не немцы, а американцы! — проговорил он, просматривая их паспорта, и указательным пальцем подвинул фуражку на затылок. — Мирек, пиши: Дэн Браун… На, спиши отсюда. — Он передал паспорт своему коллеге.

— Мой контроль, — сказал он по-немецки и положил перед Брауном фотозапись из контрольного аппарата. А вот как объяснить американцу, что скорость его автомобиля достигала без малого ста километров в час в границах населенного пункта, он не знал. Тогда Гутира взял кусок бумаги и написал на нем: «98 км/час».

— Ну что, понял? — обратился он к Брауну без всяких церемоний. — Альте фрау кранк, ферштейн? Мирек, дай мне баллончик. На алкоголь, понимаешь? — Он подал его Брауну и показал, что с ним надо делать.

Увидев, что контрольная трубка не изменила своего цвета, он проговорил вполголоса: «Повезло же тебе, мерзавец!»

Он продиктовал Миреку протокол. Но Браун отказался его подписывать: он требовал переводчика. Это вывело Гутиру из себя.

— У нас нет переводчика! — путал он немецкие и словацкие слова. — Я тебе покажу переводчика, подлец! Чуть было не убил старую женщину и будет еще здесь требовать писать ему по-немецки или по-английски! Может быть, ты хочешь, чтобы мы написали протокол на розовой бумаге с золотыми звездочками, хулиган? Переводчик есть в районном центре. Поезжай туда, но ты не будешь у меня больше так спешить, это я тебе обещаю!..

Гутира был разгневан. Он продолжал бы и дальше метать громы и молнии, если бы его не вызвал начальник.

После его ухода Марго Келли проговорила со злорадством в голосе:

— Ну и зол он на тебя! Я не понимаю у него ни слова, но мне кажется, что они посадят тебя за решетку прямо здесь, хи-хи-хи.

— Ну вот еще. Заплачу штраф, и баста. Что он нас задерживает? Ну подожди, сяду за руль… я быстро от него избавлюсь.

— Опять хочешь рисковать! Они все равно нас где-нибудь заблокируют, это точно. Не хочешь же ты снова попасть в полицию? И без документов? Непохоже, чтобы этот парень тебе их вернул.

— Посмотрим. Вид у него прямо дьявольский. Все станет на свои места, как только они найдут переводчика.

Их разговор прервал возвратившийся Гутира. Глаза его выражали гнев и возмущение, но он не сказал ничего. Он молча собрал в одну стопку паспорта Брауна и Келли, водительские права и документы от машины, обжег взглядом Брауна, который сидел напротив него, и потом небрежно подтолкнул документы в его сторону.

— Вы свободны, поезжайте домой. Я сообщил об этом своему начальству, — сказал он на своем ломаном немецком языке. — Вот так. Ну что смотришь на меня, как баран на новые ворота? — набросился он на Мирека. — Пусть идут ко всем чертям! Я доложу об этом в Центр. Проваливайте отсюда! — крикнул он иностранцам и характерными жестами объяснил значение своих слов. Так обычно выгоняют незваных гостей. Он даже сам открыл им двери.

Двери спальни открылись тихо, совсем беззвучно; хозяин квартиры не любил скрипа и всегда смазывал дверные петли и замки. Несмотря на то что сейчас он сидел за столом со склоненной головой и был всецело занят подсчетом денег, он все же почувствовал, что дверь открылась. Может быть, в этом ему помог подувший из двери ветер, а может, он заметил, что в комнате стало немного больше света. Он оглянулся на дверь:

— Этка! Ты уже встала?

Карас молниеносно прикрыл деньги небольшим портфельчиком, лежавшим у него под рукой.

Одетая в просвечивающую ночную рубашку, она молча стала в открытых дверях. Он влюбленно посмотрел на нее прищуренными глазами. Этка всегда нравилась ему больше других. Сейчас она была просто божественна.

Божественное создание зевнуло, широко открыв рот, и спросило:

— Что ты вылупил так на меня глаза? Идет мне эта рубашка?

Она двинулась к нему. Карас, придавив портфель локтями, торопливо ответил:

— Идет, видит бог, что идет.

Этка подошла к нему вплотную, оперлась одним коленом на стул, на котором он сидел, и прижалась грудью, просвечивающей сквозь рубашку, к его плечу.

— Подсчитываешь наши кровные денежки? Ну-ка покажи, сколько мы их тебе насыпали? — сказала она далеко не божественным голосом и грубо сдвинула его локти с портфеля. — Ого, да у тебя здесь даже и доллары?! Кто же это из нас подцепил большую рыбину?

— Отстань! — отстранил он ее от себя. — Как же, получишь от вас когда-нибудь доллары! Все таскаете мне какую-то мелочь.

Она разозлилась и ударила его по костлявой руке:

— А ты ведь ничем не гнушаешься! Скажешь, другие дают тебе меньше, чем я? От каждой берешь по три сотни с каждого клиента, ненасытная твоя утроба! Не зли меня, а то плюну да уйду отсюда. Не думай, что в другом месте не найду себе крышу над головой. И давай вытряхивайся отсюда, мне надо хоть немного убрать этот твой свинарник и хорошо проветрить, в двенадцать у меня будет здесь встреча.

— Но, но, Этушка, — пытался утихомирить Карас божественное создание, которое теперь больше походило на дьявола. — Ты же ведь знаешь, что тебя я люблю больше всех. Для тебя я всегда делаю все, что ты пожелаешь, разве не так?

— Это потому, что я нравлюсь тебе больше других, и потому, что ты можешь выдавать меня за свою родственницу, так как я тоже Карасова. С Юлкой и Агатой этот номер не пройдет.

— Они тоже хорошенькие, но до тебя им далеко, это говорю тебе я. Послушай, Этка, приготовь что-нибудь на завтрак. Ты что, еще не проголодалась?

— Приготовила б, если бы было из чего, — сказала она уже спокойно.

— Да тут же всего полно! — открыл он холодильник. — Моя кисонька сварит яички, — похлопал он ее пониже спины. Карас был рад, что успокоил бурю.

Этела Карасова не была с ним ни в каких родственных отношениях, так же как и две другие девушки, которые, по словам самого Караса, находились под его «защитой». Все они были у него временно прописаны как родственники. Этим самым он выбивал почву из-под ног тех, кто захотел бы привлечь его к ответственности за сомнительную деятельность этих дам. Будучи на пенсии по инвалидности, он, как видно, жил прекрасно. Впрочем, когда было надо, он умел в совершенстве сыграть роль согбенного, убитого болезнями старца, опасность проходила, и он опять пользовался всеми благами мира.

После королевского завтрака, приготовленного руками Этки, Карас проворно вышел из квартиры, чтобы не помешать ее свиданию. Выйдя на лестничную клетку, он хмуро посмотрел на табличку на дверях своей квартиры, потому что имя Михал Карас, написанное на дверях, никак не совпадало с именем Йозеф Бартонь, значившимся в паспорте, который лежал у него в кармане. Быстро спускаясь по лестнице, он подумал о том, что после вчерашнего посещения больницы от этого паспорта нужно избавиться.

Карас взглянул на часы. У него было достаточно времени, чтобы без опоздания прийти к месту условленной встречи, где, как он надеялся, ему легко удастся обменять доллары.

На улице он огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что все «чисто». Вот так он всегда стрелял взглядами по тротуарам своей улицы, когда уходил из дома и когда возвращался домой. Это уже стало его привычкой: осторожность ведь никогда не помешает.

Впереди него, довольно далеко отсюда, на тротуаре, стоял какой-то человек. Прежде чем Карас смог определить, кто бы это мог быть, человек скрылся в переулке. Карас, насторожившийся было при виде его, вздохнул с облегчением.

— Чтоб тебя черти побрали! — прошептал он, снова увидев неизвестного, который неожиданно вынырнул на углу улицы и шел прямо на него. Наверное, он что-то потерял, так как шел нагнув голову и сосредоточенно всматриваясь в брусчатку тротуара.

Неизвестный шел так медленно и искал так внимательно, что едва не столкнулся с Карасом. «Пардон», — проговорил он, бросив на Караса рассеянный взгляд. Когда Карас увидел этот открытый взгляд, у него исчезло всякое подозрение, и он спросил:

— Что случилось, молодой человек? Вы что-то ищете?

Карас не заметил, как за его спиной на покатой улице тихо притормозил старый автомобиль с выключенным мотором. Он видел только широкую довольную улыбку на смуглом лице еще совсем недавно грустного молодого человека и два ряда крепких белых зубов. Молодой человек молча улыбался до тех пор, пока из машины не вышел другой молодой мужчина, ставший за спиной Караса. В эту минуту Карас услышал веселый ответ:

— Я ищу как раз вас, пан Бартонь, меня послали за вами.

— Ошибаетесь, молодой человек, — произнес Карас, тут же на глазах превращаясь из щеголя в старца с болезненным видом. — Я никакой не Бартонь, я — Карас.

Спина его сгорбилась, грудь впала, а плечи заметно опустились. Он мог даже менять положение морщинок на лице. Единственное, что он не мог делать, — это менять цвет кожи, иначе тогда это был бы настоящий хамелеон. Только сейчас он заметил, что молодой человек смотрит ему через плечо. Он оглянулся и увидел другого.

— Послушайте, что это такое?

— А вот что, — ответил второй молодой человек. — Сейчас вы поедете вместе с нами. Надо все-таки выяснить, кто же вы, собственно, на самом деле.

Старый лис проклинал себя за такую неосмотрительность и неосторожность. Надо же так попасться! В руках первого он увидел удостоверение с государственным гербом, так хорошо знакомое и такое неприятное.

Карас не протестовал, не сопротивлялся. Даже не потребовал официальный документ о задержании. Он быстро перебирал в голове все, что сделал за последнее время, но ни одной ошибки не находил. Очевидно, это просто случайность или недоразумение, жаль вот только, что этот паспорт с ним, можно было бы легко выкрутиться, но теперь придется признать, что этот паспортишко он, так сказать, в некотором роде использовал, но больше ничего.

— Чем я удостоился такого внимания, панове, что вы даже приготовили для меня экипаж? — пытался он шутить.

— Нас интересует только паспорт на имя Йозефа Бартоня и ваше вчерашнее посещение больницы.

— В таком случае я отказываюсь что-либо говорить, дока не посоветуюсь со своим адвокатом.

Старый автомобиль, к удивлению Караса, быстро и легко набрал хорошую скорость. Смуглый молодой человек, сидевший рядом с ним на заднем сиденье, только махнул рукой, услышав его слова:

— Не надо делать вид, пан Карас, будто мы не знакомы. Мы могли бы вызвать вас письменным извещением, но так, я думаю, будет удобнее и для нас, и для вас тоже. Не знаю, чем бы вам смог помочь адвокат. Думаете, он стал бы выгораживать вас? Он бы вам только посоветовал, чтобы вы сами во всем признались, сказали всю правду. Вот что для вас главное, а не адвокат. Да и деньги сэкономите.

Наступила тишина. Они миновали тихий район вилл и выехали на оживленную улицу, ведущую к центру города. Карас понимал, что спокойный тон молодого человека ровно ничего не значит.

Он охотно вышел из машины и, не протестуя, последовал наверх в одну из комнат здания госбезопасности. Здесь у него уже прошло всякое желание сопротивляться; он начал раздумывать, почему его привезли именно сюда. Он не совершил ничего страшного, исключая использование тех девчонок. Но сутенерство не расследует госбезопасность, для таких дел существует уголовная служба…

— Ну что, пан Бартонь, начнем? — услышал он первый вопрос. — Не лучше ли вам рассказать все самому, без всяких формальностей?

— Я, знаете ли, не Бартонь. Разумеется, я расскажу вам обо всем, что вас интересует. Буду рад, если мои показания помогут вам в раскрытии преступления… Сам я чист как стеклышко. А с этим паспортом я… просто пошутил. Случайно нашел его и еще не успел сдать.

— И вы решили пошутить с ним в больнице?

— Меня попросил об этом один незнакомец. Он будто бы прочитал в газете заметку о смерти одного человека, который мог быть его земляком, а времени проверить это у него не было. В том случае, если бы предположения его подтвердились, он непременно бы принял участие в его похоронах. Ну вот он и попросил меня установить это… за сотню. И из-за этого пустяка вы доставили меня сюда? Это что, по-вашему, большое преступление?

— Ну какое это преступление. Это всего лишь вознаграждение за услугу. А кто это был?

— Я его не знаю, панове. Могу вам поклясться в этом, чем угодно.

— Сотенку для вас не лишне получить и от незнакомого человека… если это, конечно, была сотня. Может, больше? Или сотня в иностранной валюте?

— Откуда бы взял иностранные деньги наш гражданин?

— Здесь вопросы задаю я, а вы обязаны на них отвечать. Учтите, что мы расследуем тяжкое преступление. Вы еще не поняли этого? Так вот знайте. Надеюсь, что вы поможете нам как свидетель?

Вид у Караса был совсем несчастный. Теребя костлявой рукой угол полы пальто, он все время думал о паспорте на имя Бартоня и долларах, лежавших в кармане. Вдруг они потребуют сейчас, чтобы он вывернул карманы? Вот будет дело! Если уж ему сказали, что он здесь выступает в качестве свидетеля, то не лучше ли свалить все на другого, разумеется, осторожно.

— Да, в иностранной валюте, в долларах… Хорошая сумма. Почему бы не помочь человеку? Но я его на самом деле не знаю. Деньги эти у меня с собой, могу их сдать.

— Когда он их вам дал? Сразу или потом, когда вы передали ему информацию?

— Потом, разумеется…

— И где вы ему передали эти сведения?

Оказавшись зажатым в углу, как крыса, он злобно выругался и добавил:

— Черт бы вас побрал! Я позвонил ему в гостиницу «Лотос». Номера телефона не помню.

— Пан Карас, мы знаем, что вы старый грубиян и сутенер, и ваши оскорбления мы, естественно, будем пропускать мимо ушей. Оскорбления обидны, если они исходят от порядочных людей. Не знаю, в состоянии ли вы это понять… В ваших интересах как можно быстрее вспомнить этот номер телефона. Не забывайте, что вы почти соучастник преступления, а вы хорошо знаете, что это такое.

— Это был номер триста восемьдесят три.

— Ну вот видите, как правдивые показания экономят нам время. Одну минуту.

Человек, ведущий допрос, снял трубку телефона и набрал номер. Услышав в трубке голос Йонака, он представился и сказал:

— У нас здесь тот самый осведомитель… Все в порядке. Работодатель просил передавать информацию в комнату номер триста восемьдесят три.

Он повесил трубку.

— Ну, что будем делать, пан Карас? Расскажите нам обо всем сами? Я думаю, что, сказав «а», надо сказать и «б». Зачем ходить вокруг да около? Нам сэкономите время и с себя, возможно, снимете подозрение и будете фигурировать в качестве… Одну минуту.

Он снял трубку зазвонившего телефона. С минуту слушал, бросая время от времени удивленный взгляд на Караса. «Хорошо, позвоню», — сказал он и положил трубку. Потом, многозначительно посмотрев на допрашиваемого, он произнес:

— А я уж думал, что вы и вправду решили быть откровенны. Оказывается, это далеко не так. Вы решили пойти по пути обмана официальных органов и, очевидно, думаете, что вам удастся поводить нас за нос? Вы бросили тень подозрения на невинного человека! Как это называется? Или вы хотите расширить перечень параграфов уголовного кодекса, по которым вам будет предъявлено обвинение? Вы не звонили в номер триста восемьдесят третий! То, что вы здесь мне сказали, — чушь!

— Но я звонил туда, правда. Другое дело, что там никто не ответил, тогда я позвонил в…

— Ну, ну?!

— …в комнату номер триста восемьдесят два.

— Как же мне теперь вам верить? Ведь вы лжец, каких свет не видывал! Говорите в последний раз, но правду!

— Во всем виновата моя старая забывчивая голова, панове, — проговорил Карас, всем своим видом пытаясь выразить раскаяние. — Вчера я действительно забыл этот номер и позвонил сначала в комнату номер триста восемьдесят три. Ну а когда там никто не взял трубку, я позвонил в комнату номером меньше и на этот раз не ошибся…

— Ну ладно, я завожу на вас дело по соучастию в попытке убийства чехословацкого гражданина… и так далее. Получите письменное уведомление с согласием прокурора о вашем задержании. Сейчас сделаем перерыв, чтобы подготовить нужные документы, а потом расскажете нам все подробно. И о кафе «Цембало» тоже. Что смотрите на меня такими глазами? Это также относится к делу. Положите на стол все, что у вас в карманах. Портфель пусть лежит. И никаких глупостей, вы же не новичок и знаете, чем это пахнет. А пока что я оставляю вас на попечение этого молодого человека, — кивнул он на своего молчаливого коллегу и вышел.

Даже такое большое горе не смогло погасить красоту Тяпушиковой, хотя беспрерывный плач и наложил свой отпечаток на ее красивое лицо. Дуде было жаль Тяпушикову, которая прошла с мужем бок о бок весь тяжелый период эмиграции, вместе с ним испытала невзгоды и лишения. И вот теперь, когда они оба возвратились домой, получили хорошую и спокойную работу и снова устроили свою жизнь, приходит какой-то негодяй и убивает его.

Ее допрос не продвинул расследование ни на шаг вперед. Возвратившись домой из больницы с ночной смены — это было после полуночи, — она обнаружила там мертвого мужа. Никаких подозрений у нее не было. Томаш все это время был спокойный, уравновешенный, об эмиграции вспоминал с сожалением, стыдясь совершенного когда-то необдуманного шага.

На столе перед Тяпушиковой стоял магнитофон с вложенной кассетой. Дело в том, что утром при осмотре квартиры Тяпушиковых был обнаружен хорошо замаскированный стационарный магнитофон. Он был включен на запись, свободный конец ленты тихо шелестел при вращении кассеты.

На ленте не было записано ничего, кроме примерно получасового разговора двух мужчин. Поручик Туги переписал часть разговора на другую пленку. Криминалисты предположили, что это разговор Тяпушика с его убийцей. Запись кончалась выстрелом, остаток ленты был чистый. Ничего определенного по этому вопросу никто сказать не мог. Положение немного прояснилось, когда Тяпушикова вскользь упомянула о невинных проделках своего покойника мужа. Когда у них собирались гости, он незаметно для них записывал разговор за столом, а потом, когда эти люди вновь у них собирались, он веселил их, прокручивая записанную пленку. Ну а все остальное объяснил напечатанный на машинке текст на узкой полоске бумаги, информировавший Тяпушика о визите.

Дуда подождал, пока Тяпушикова немного успокоится, и спросил:

— Можем продолжать, пани Тяпушикова?

Она молча кивнула. Поручик Туги включил магнитофон на воспроизведение.

— …Разумеется, я могу вам помочь. Сколько вам надо? — зазвучало в комнате.

— Это сейчас не играет никакой роли. Вы неправильно меня поняли. Деньги вам хотим предложить мы.

— Что вы, собственно, хотите?

У внимательно слушавшей Тяпушиковой вдруг задрожали руки; она узнала голос своего мужа. Глаза ее вновь наполнились слезами. Но Дуда вынужден был продолжать, хотя ему было очень жаль эту женщину.

— …Кое-какую информацию с вашего завода, касающуюся современного состояния и перспектив развития звуковой техники, — звучал чужой голос.

— Все, о чем вы мне здесь говорите, называется шпионажем, — ответил Тяпушик.

— Как это называется — неважно. Вы получили от нас поддержку в эмиграции, а теперь будьте добры расплатиться, и мы будем квиты.

Дуда энергично взмахнул рукой; и Туги нажал на «стоп», хотя они не до конца прокрутили приготовленный кусок. Они молча ждали, пока Тяпушикова будет в состоянии говорить.

— Вы узнали кого-нибудь? — спросил майор и попросил Туги сходить в соседний кабинет за Чамбаловой.

— Да. Один мой муж… Другого голоса я никогда в жизни не слышала.

Она открыла сумку и стала искать носовой платок. Она делала это машинально, забыв, что мокрый платок ее лежит на столе. Чамбалова молча подошла к ней и своим платком вытерла ей слезы.

— Ну не надо, не надо так плакать, ведь этим уже ничего не поправишь, — успокаивала она ее ласково. — Теперь главная задача состоит в том, чтобы поймать этого негодяя. Пойдемте, я приготовлю вам кофе, пойдемте…

Дуда никогда не жаловался на нервы, но тут даже он расстроился так, что в кабинет к Глушичке пришел с покрасневшими глазами.

— Она узнала голос мужа, — произнес ой сухо.

— А мы поймали Караса!^[3] — сообщил ему Йонак.

— Не иначе как плавал в мутной воде. Но мне кажется, что нам пора браться за щуку, не так ли?

— Ты не знаешь, о чем идет речь. По описанию, взятому в больнице, наши ребята вышли на некоего Караса. Кто-то его помнил еще с пятидесятых годов, представь себе! Уже тогда он якшался с иностранцами и участвовал в их грязных делах. Отсидел за это три года согласно статье двести тридцать первой. Ну вот теперь его нашли, и он во всем признался!

— Какое совпадение! Номер статьи такой же, как и название их контрреволюционной организации, — заметил Дуда.

— Да, кстати, в шестьдесят восьмом году он будто бы был весьма активным членом «К-231», — вспомнил Йонак.

— А я жду сведений об этом Брауне, но еще больше его самого. Этот клубок надо скорее распутать, пока не появились следующие жертвы, — размышлял вслух майор, глядя через плечо Йонака на телетайпный аппарат, который в это время выдавал сообщение о дорожном происшествии, приключившемся с Брауном.

Йонак набил трубку и, раскуривая ее, продолжил разговор, начатый Дудой.

— Надо, надо… Это я и сам знаю. Не думай, что меня не мучает наша промашка с этим… Тяпушиком. — Раскурив трубку, он продолжил свою мысль: — Но кто мне даст гарантию, что этот Браун — тот самый агент? Может быть, ты? Я не могу просто так арестовывать иностранца. Для этого у меня должны быть веские основания. Это ведь не какой-то там уголовный элемент, а хорошо обученный, умеющий вести себя в любой обстановке агент… Понимаешь меня?

— У тебя пепел сыплется из трубки, — сказал вместо ответа Дуда. — Я тебя очень хорошо понимаю, но, прости, я об этом думаю совсем иначе. Бруннера я загнал в ловушку. Посмотрим, что он будет делать теперь, когда у него уже начинают пошаливать нервишки. То же самое надо проделать и с Брауном, я так понимаю.

— Не кипятись, Франта, — вмешался в разговор молчавший до этого Глушичка. — У нас же все готово, зачем нам эти дискуссии? Посмотри: графологи между тем подтвердили наши догадки.

Он подошел к столу, отодвинул в сторону лежащие на нем документы, чтобы расчистить место для двух полосок бумаги. Одну они нашли в квартире у Тяпушика, а от другой безуспешно пытался избавиться Бруннер.

— Оба текста написаны на одной и той же машинке, бумага тоже одинаковая. Больше того, им даже кажется, что печатала одна и та же рука.

Дуда стоял сзади, смотря ему через плечо.

— Проклятие, что ты набиваешь в свою трубку, воняет так, что трудно выдержать! — проворчал он с усмешкой, повернувшись к Йонаку.

— «Тараса Бульбу». Научись курить, тогда этот запах будет тебе казаться уже другим.

— Лучше я открою окно, если, конечно, позволит твой радикулит.

— Он позволит, но лучше загляни-ка в «Лотос», по дороге проветришься. Согласен? Вот возьми, — подал он ему конверт, — здесь согласие прокурора на обыск в номере триста восемьдесят два. Техник и Стругар уже пошли вниз, — добавил Глушичка.

— Искать отпечатки пальцев, наверное, не имеет смысла? — уточнил Дуда, явно обрадовавшись этому заданию. — Пока у нас нет его отпечатков пальцев, взятых официально, с другими, я думаю, нам нечего возиться. Ну кто там еще?

Последние слова относились к тому, кто в это время постучал в дверь.

— Вижу, что весь штаб в сборе, — влетел в комнату Вртек, юркий, как стриж. — Выдала вас ваша верная сторожиха Чамбалова, моя давняя любовь. Так вот, Франта, я выполнил твою просьбу.

На маленьком худеньком человеке был одет просторный серый рабочий халат с множеством черных пятен, будто бы им вытирали грязные руки. Он помахивал конвертом.

Лицо Дуды расплылось в широкой улыбке. Он быстро пошел навстречу вошедшему, протягивая ему руку:

— Поручик, я готов заключить любое пари, что ты несешь мне положительный результат.

— Ну уж прямо любое пари! Не жалко будет денег? — пытался немного охладить своего высокорослого коллегу маленький Вртек.

— Ставлю тысячу крон, что ты подготовил для меня хорошее известие!

— Что это за театр вы здесь устроили? — выпрямился у стола Глушичка. — А может, вы собираетесь открыть здесь игорный дом?

Они не замечали его. Впрочем, Виктор был деликатным человеком и умел ценить шутку. Они смотрели друг на друга — маленький Вртек и большой Дуда, и потом оба разом рассмеялись.

— Как же это ты узнал, дьявол? — спросил Вртек. — Ведь ты не знаешь, что в этом конверте. Передать тебе тоже никто не мог…

— Послушай! — захохотал майор. — И ты еще называешь себя криминалистом? Неужели бы ты пришел лично — повторяю: лично! — сообщить мне, что ты ничего не нашел? Черта лысого! Ты бы ограничился звонком. Вот так-то, брат.

— Ты прав, Франта. Они идентичны. Ну, я побежал, привет!

Вртек исчез так же быстро, как и появился. Но ушел он недалеко. Еще с полчаса он просидел у Марии Чамбаловой за чашкой кофе. Проходя мимо них, Дуда махнул им рукой. Ему было очень приятно оттого, что эти двое любят друг друга.

Спускаясь вниз, Дуда вспомнил удивленное лицо Глушички, когда тот после ухода поручика услышал от своего заместителя, что отпечаток пальца в квартире Гелены Багаровой совпадает с отпечатком на даче Петера Урбана.

— Как ты думаешь, что мы могли бы найти в номере гостиницы? — спросил Глушичка Йонака, когда Дуда ушел.

Он был все еще под впечатлением слов Дуды и сейчас чувствовал необходимость говорить, чтобы немного прийти в себя. Задав вопрос просто так, он не ждал на него ответа. Выйдя из кабинета, он попросил Чамбалову купить им что-нибудь на обед и, вернувшись, начал расхаживать по комнате. Из размышлений его вывел голос Йонака.

— Знаешь, Виктор, — сказал Йонак, смотря в потолок, — в гостинице мы, вероятно, ничего не найдем. Я еще не знаю, кто убийца Тяпушика, но, без сомнения, это тот человек, который стрелял в Урбана. Меня в этом убедила магнитофонная запись. Бруннер это или нет — об этом мы узнаем в ближайшее время. Главное то, что нам не надо бегать за подозреваемыми: один у нас теперь всегда под рукой, а второй едет к нам. Для встречи у нас все готово. Как только будут улики, мы наденем ему наручники, и все заботы останутся позади. Я думаю уже о суде…

— Я тебя понимаю, — кивнул Глушичка.

— Кое-какие доказательства у нас есть, единственное, чего нам не хватает… Послушай, а что, если Бруннер начнет шалить? Кто за ним присматривает?

— Двое молодых людей из районного отделения. Мы вынуждены были пойти на это, потому что нас почти всех немец знает. В случае чего они сразу дадут нам знать и будут неотступно следовать за ним. У них машина с радиостанцией.

— Это очень хорошо. Если он начнет выкидывать номера, то это нам только на руку: сам себя изобличит, да и может наделать ошибок сгоряча. С Брауном поступим так же. Франту я послал в «Лотос» — так, на всякий случай, чтобы совесть не мучила. Вдруг найдет что-нибудь…

— Усы или очки в проволочной оправе? — усмехнулся Глушичка над его последними словами.

У него тоже появились подобные мысли, когда они с Дудой анализировали обстоятельства этого дела. И вот Йонак высказал теперь точно такое же предположение вслух.

— Может быть, и это, — ответил Йонак лаконично.

— Павел, а не кажется ли тебе, что такие вещи давно вышли из моды?

— Не торопись, не торопись с выводами. Нужда может заставить пойти и на такие уловки, особенно если это поможет достигнуть цели. И в атомном веке, наверное, иногда могут пригодиться фальшивые волосы, усы и прочая подобная дребедень. Если ты так же, как и я, предполагаешь, что оба эти преступления совершил один человек… Я имею в виду убийство Багаровой и попытку убийства Урбана. Тяпушика я специально не упоминаю, его убийца — тот же человек, который стрелял в Урбана, это совершенно ясно… Баллистики установили, что обе пули одинаковы. Так вот, если оба…

— Уж не насмехаешься ли ты над нами, вспоминая Багарову? — бросил Глушичка вопросительный взгляд на Йонака.

— Наоборот, я приятно удивлен тем, что ты еще не выбросил из головы этот случай. Некоторые наши товарищи со временем забывают о таких вот нерасследованных преступлениях, как будто для раскрытия их они уже сделали все возможное и невозможное… В то время как вы, например, продолжаете незавершенную работу, ищете, проверяете и так далее. Следовательно, если эти оба преступления на совести одного и того же человека — кстати, Вртек это подтверждает, — то как ты после этого объяснишь, что описание внешности расходится в некоторых деталях? Или он изменял внешность… или мы все ошибаемся.

— Кушать, кушать, товарищи начальники, не хватало еще, чтобы вы из-за какого-то подонка умерли с голоду!

Чамбалова нарезала ветчину и огурцы, положила все на тарелки, достала вилки и ножи. Они сели за стол и принялись за еду.

— Сейчас кофе сварю, — сказала она, направляясь к выходу, и в дверях едва не столкнулась с Дудой.

— Для меня тоже? — спросил он ее.

— Разумеется, товарищ майор, если вы хотите.

— Ну, что вы там нашли? — сразу спросил Глушичка.

— Ничего. Ничего, кроме этого куска бумаги. Комната абсолютно пустая, как после генеральной уборки…

Он вытряхнул на стол из полиэтиленового мешочка маленький обрывок блестящей темно-желтой бумаги. Подполковники на противоположной стороне стола отодвинули тарелки и устремили на него свои взгляды. После недолгого молчания Глушичка осторожно перевернул бумажку обратным концом вилки. Все увидели букву «А» и направо от нее какой-то хвостик, отпечатанные голубой краской.

Глушичка откинулся на спинку стула и, отрезая себе кусок ветчины, спросил серьезно:

— Ты что, пошутить вздумал?

— Почему пошутить? — медленно проговорил Йонак, который еще рассматривал бумажку. — Все зависит от того, где это было.

— В шкафу. Когда мы осматривали его, техник увидел этот клочок под деревянной планкой — внизу. Если бы мы не были внимательны, то эта бумажка, конечно, осталась бы незамеченной. Техник говорит, что это обрывок клейкой ленты от фотопленки «Агфа». Я сам не фотолюбитель…

— Сейчас все фотографируют.

— Да, и Браун, конечно, тоже, — заметил Йонак.

Они спокойно принялись доедать свой импровизированный обед, а Дуда осторожно, кончиками пальцев, сбросил бумажку опять в мешочек.

— Бывают такие моменты, — проговорил Йонак с полным ртом, — когда ничего не остается, кроме как покориться судьбе. Согласны?

Свое согласие они выразили по-разному. Дуда молча махнул рукой. Вид у него был такой, будто он откусил кислого яблока. Глушичка только кивнул. Казалось, он и вправду согласился с Йонаком. Через некоторое время он проговорил:

— А что остается делать? И обыск не дал никаких результатов…

Йонак бросил на него быстрый взгляд: всерьез ли тот говорит? Он не знал, как отреагировать — то ли нахмуриться, то ли засмеяться.

— Не ропщи, Виктор, — сказал он. — Люди работают не покладая рук, буквально из-под земли достают вещественные доказательства, а ты так…

— Ты имеешь в виду это «А» с голубым хвостиком?..

— Это и все остальное. И этот обрывок бумаги тоже может пригодиться.

Женщина и мужчина в оранжевых куртках сгребали в кучки листья на краю дороги. Сюда почти не доносились звуки проходящих трамваев. Гостиница «Лотос» была размещена очень умело: находясь рядом с оживленными магистралями, она тем не менее была в стороне от городского шума. Архитекторы спланировали строительство так, что на участке остались почти все деревья. В тени деревьев находилась и стоянка для машин. Одним словом, гостиница стояла посреди зеленого острова, теперь, конечно, сменившего свой цвет на пестрые краски осени.

Дуда знал, что ожидаемая машина может появиться каждую минуту. Из «Волги» на стоянке двадцать минут назад ему сообщили последние сведения: преследуемая машина пересекла черту города. Другая «Волга» стояла немного в стороне от главного входа в гостиницу в изгибе дороги. Стругар, который один знал Брауна в лицо, сидел на скамейке около стоянки. А вот и американец! С того времени, как его разбудили сегодня утром, не прошло еще и семи часов, мысленно подсчитал Дуда. Так быстро доехать сюда с Высоких Татр не каждый сможет. Если еще учесть задержку, связанную с дорожным происшествием.

Машина Брауна закачалась на амортизаторах, резко затормозив перед входом в гостиницу. Из кабины вышел человек среднего роста с гладкими темными волосами. Длинными шагами он обошел машину и помог выйти из кабины своей барышне, очаровательной брюнетке. Когда она вышла, он захлопнул кабину, потянулся и что-то ей сказал.

Дуда направился к машине, следом за ним шел переводчик. Подойдя к американцу, Дуда вежливо представился.

— А, снова полиция? — усмехнулся Браун, который хотя и подготовился внутренне к такой встрече, но не думал, что она произойдет так скоро. Это было заметно по его натянутой улыбке. — Что угодно господину полицейскому?

— Скажи ему, что я хочу допросить его об обстоятельствах дорожного происшествия. Пусть они следуют за нами в управление на машине, — обратился майор к переводчику.

— А нельзя ли подождать с этим до завтра? Мы немного устали и голодны.

Тон его речи был неуверенный, будто сказал он это всего лишь для того, чтобы проверить, как чехословацкий полицейский будет реагировать на его просьбу. Пока переводчик переводил его слова, Браун окинул оценивающим взглядом окружающее пространство (опытный глаз сразу бы установил, что человек этот ищет возможные пути для бегства).

— Мы бы хотели как можно быстрее покончить с этим делом, — ответил майор. — Но если вы хотите сначала поесть, то, разумеется, я не буду препятствовать. Прошу! — Он показал приглашающим жестом на ресторан.

— Нет, нет, — быстро ответил Браун, — вы правы, чем раньше мы закончим с этим делом, тем лучше. А наши желудки еще несколько минут выдержат.

Голос его обрел решительность. Он галантно открыл дверку машины перед своей спутницей, затем сел сам. Резко развернув машину, американец сразу же набрал хорошую скорость, направляясь к шоссе. В эту минуту Дуде пришло в голову, что опыт Йонака и его советы для таких вот случаев очень полезны. Не окажись сейчас впереди Брауна серой «Волги», кто знает, как бы он повел себя. Может, уже летел бы куда-нибудь. Мотор в его машине чертовски сильный. А теперь ему пришлось остановиться и подождать, пока Дуда с переводчиком сядет в машину, находящуюся на стоянке. Маленький кортеж отправился по улицам города. Брауна эта езда между двумя «Волгами» нисколько не радовала.

— Лапочка, по-моему, затевается что-то для нас не совсем приятное, — сказал он Келли с наигранной веселостью. — Не нравится мне это почетное сопровождение. Особенно если присылают его из-за какой-то столетней старухи. Надо бы нам было все же перекусить.

— Перестань! Раздуваешь из мухи слона. Мы — граждане Соединенных Штатов. Не поведут же они нас пешком? Что плохого в том, что одна машина едет впереди нас, а другая сзади? — сказала она с апломбом.

— Дура, это-то как раз и плохо!

— Мало того, что ты грубиян и хам! Ты к тому же еще и трус!

Передняя машина остановилась и с минуту ждала, пока откроются высокие железные ворота.

— Как только за нами закроются эти ворота, можешь считать, что мы сели в глубокую калошу, — проговорил Браун, чувствуя, как у него защемило под ложечкой.

Когда они очутились на большом квадратном дворе, Келли тоже охватила тревога. Со всех сторон их окружали высокие здания.

— А теперь прошу вас подняться наверх, — сказал майор американцу, едва тот вылез из машины. — И вашу даму тоже. Можете все оставить здесь, машину вашу посторожат наши сотрудники.

— Одну секунду, — сказал Браун, — я возьму с собой документы.

В кабинете их уже ожидали Йонак с Глушичкой.

— Даму я попрошу зайти в соседний кабинет. Может быть, она потребуется нам позже как свидетель. Разрешите представить вам доктора философии Кучерову, которая очень хорошо владеет вашим языком и любезно согласилась занять вас на это время, — сказал Дуда, обращаясь к Келли.

Когда Келли вышла, Глушичка кивнул Брауну на кресло. Испытующе посмотрел на американца. Густая темная щетина, пробившаяся на щеках, подбородке, шее, подчеркивала его бледность. Руки с необычно длинными пальцами, сцепленными вместе, лежали на коленях. Взгляды обоих мужчин на мгновение встретились. В узких щелках глаз подполковник успел заметить злобу и неуверенность. Длинные пальцы расцепились, Браун полез в карман за сигаретами. Переводчик щелкнул зажигалкой.

— Господин Браун, вы находитесь в учреждении, представляющем государственную власть Чехословакии. — Глушичка сделал паузу, чтобы подчеркнуть значение своих слов.

Рука с сигаретой потянулась к пепельнице и загасила ее.

— Простите, мне как-то не пришло в голову, что здесь нельзя курить.

«Какой странный голос. Будто напильником водят по старой жести, — подумал Глушичка. — Наверное, у него что-то не в порядке с голосовыми связками».

— Я не имел в виду курение, можете спокойно продолжать курить дальше. Речь идет о том, что сегодня по вашей вине произошло дорожное происшествие. Это во-первых. Во-вторых, в гостинице «Лотос», где вы проживаете, было совершено тяжкое преступление. Мы не подозреваем вас, но для расследования преступления нужно исключить все посторонние отпечатки пальцев. В том числе и ваши. Поймите, что без этого мы не сможем исключить вас из числа подозреваемых.

Прошу вас предоставить в наше распоряжение отпечатки ваших пальцев. Техник готов. Нам они нужны для официальной идентификации. Что касается дорожного происшествия, вы, конечно, признаете свою вину? Вы готовы возместить причиненный ущерб?

Он сказал это быстро, монотонным голосом. Предчувствие, которое появилось у него несколько минут назад, не обмануло. Дэн Браун наверняка нехороший человек, это видно по его глазам. Глаза всегда выдают характер человека, его душу. По ним всегда почувствуешь, что за человек перед тобой. Вот именно, почувствуешь!

— Да, я готов возместить ущерб, но отпечатки своих пальцев давать не собираюсь. Впрочем, и с юридической точки зрения вы не имеете права предъявлять мне такие требования. Категорически отказываюсь.

— Ну хорошо, господин Браун. Вы знаете, какая допустимая скорость езды в пределах населенного пункта?

— Пятьдесят километров в час.

— Вы с такой скоростью ехали по Лиескове, когда случилось это происшествие?

— Я не смотрел на спидометр, но в моих привычках соблюдать правила дорожного движения, особенно за границей. Думаю, что и в том селе я их не нарушил. Если я ехал с повышенной скоростью, то только каких-нибудь несколько километров. Та женщина выскочила у меня перед машиной, я все равно ничего не смог бы сделать, даже если бы ехал со скоростью сорок километров в час.

— Вы ехали со скоростью девяносто восемь километров в час.

Подполковник вытащил из стопки бумаг телефото и молча подал его через стол Брауну. Тот отнесся к нему спокойно, хотя другой на его месте повел бы себя иначе, увидев документ, отрицающий его утверждение. Стреляный воробей, подумал Глушичка. Впрочем, снимок он мог видеть и в Лиескове.

Рука с длинными пальцами вернула телефото.

— Очевидно, у меня испорчен спидометр. Не понимаю… Естественно, я возмещу все понесенные убытки.

— Здесь дело пахнет судом. Если в подобных случаях потерпевший теряет трудоспособность или лишается здоровья, то дело передается в суд, — напористо продолжал Глушичка, почти физически ощущая растущее между ним и Брауном напряжение. Он сейчас отдал бы все, что угодно, лишь бы узнать, о чем теперь думает этот американец. Если он сумеет логически и спокойно все взвесить, то он, конечно, придет к выводу, что то, чем его пугают, — всего лишь простая судебная процедура.

Переводчик смотрел на Брауна и ждал, что он ответит, но допрашиваемый молча глядел поверх головы Глушички на портрет государственного деятеля, висевший на стене, на его лице не дрогнул ни один мускул. Дуда вышел в приемную к Чамбаловой, Йонак несколько раз обменялся взглядами с Глушичкой, выражая всем своим видом удовлетворение допросом.

— Курите, если хотите, — сказал он Брауну и сам принялся неторопливо набивать свою трубку.

В наступившей тишине громко скрипнула ручка двери, которую услужливо открыл перед Чамбаловой Дуда. Чамбалова внесла на подносе пять чашек кофе. Ему понравилось, что она, как хозяйка, прежде всего с улыбкой предложила кофе американцу. Когда он кивнул, она поставила перед ним чашку, потом обошла всех присутствующих. Последними, против обыкновения, оказались Глушичка и Йонак. Она посмотрела им обоим в глаза и незаметно кивнула головой. Для Глушички и Йонака это означало многое: Урбан наблюдает за Брауном из соседнего помещения, Келли изолирована с преподавательницей английского языка, а с машиной Брауна проделываются операции, предусмотренные планом.

— Как вам нравится наш кофе? — спросил Глушичка Брауна. — Мы называем его турецким, но он, скорее всего, все-таки словацкий.

— Нет, нет, у вас готовят отличный турецкий кофе, — ответил Браун, отхлебнув из чашки. — Хотя лично я больше люблю венгерский, потому что он крепче.

«Что поделаешь, иногда и такой разговор идет на пользу, — подумал Глушичка. — Мы становимся похожими на двух беседующих соседей. Не заметил ли он этого тоже? Кажется, еще нет. Это хорошо. Мне нужны два часа, всего лишь два часа для того, чтобы узнать, на правильном мы пути или нет».

— Когда человек много странствует по свету, он наверняка перепробует множество различных блюд и напитков, — дружески сказал он. — Вы раньше бывали в Чехословакии?

— Нет, не был. Но мне здесь нравится. Я постараюсь продлить срок пребывания. А на следующий год хотел бы застрелить у вас медведя.

— А в этом году что, не получилось?

— Нет. Законы оказались другими, нежели я предполагал. Я надеялся уладить все здесь, на месте. А оказалось, что заказ нужно было оформить еще перед отъездом, причем он должен быть подтвержден чехословацким охотничьим органом и, естественно, оплачен.

— Очевидно, охотников на медведей сейчас развелось больше, чем самих медведей, господин Браун, И из-за этого вы отправились в такую даль, в Татры?

— Да, вчера к вечеру я приехал туда в надежде, что все будет в порядке, но сегодня возвратился с пустыми руками, — говорил он оживленно, показывая всем своим видом, что его напряжение уже прошло.

— Охота на медведя — занятие очень интересное, господин Браун. Но сейчас давайте возьмем ваши отпечатки.

Спокойная атмосфера была тут же нарушена. Браун встал так резко, что даже кресло поехало назад. Поднятые на высоту плеч руки с растопыренными длинными пальцами означали категорический отказ.

— Ни в коем случае, господа. Я не преступник! Прошу дать мне возможность связаться с нашим послом!

— Он посоветует вам то же самое. Вернее, он посоветует вам делать так, как это зафиксировано в консульской конвенции, заключенной между нашими сторонами, и так, как практикуется во всем мире. Впрочем, как угодно, я могу соединить вас с посольством, — сказал Йонак.

Его голос был твердым и спокойным. Он снял трубку с одного из телефонных аппаратов, стоявших на столе, и начал набирать номер.

— Соедините меня с посольством Соединенных Штатов, немедленно, — сказал он, когда в трубке послышался голос телефонистки, и стал спокойно ждать.

Прошла минута томительного ожидания. Йонак, держа у уха трубку, посматривал на американца. Неожиданно их взгляды встретились — изучающие, пронизывающие, — но выражение лица у Йонака оставалось спокойным. Браун опустил голову, прижав ее к груди так, что образовался двойной подбородок, потемневший от пробившейся щетины. Вдруг он сел так же резко, как перед этим встал. Когда Йонак нетерпеливо проговорил в трубку: «Алло, ну что же вы там?», он начал расстегивать манжеты рубашки и заворачивать их.

В его движениях было что-то заученное. Глушичка мог бы дать голову на отсечение, что у этого человека отпечатки пальцев берут не первый раз. Удовлетворенный развитием событий, он вышел из кабинета. Браун находился здесь уже достаточно долго для того, чтобы Урбан смог составить о нем мнение. Он прошел по коридору и вошел в комнату, расположенную за углом, которая примыкала к его кабинету и откуда можно было видеть его кабинет через маленький глазок.

Урбан в обществе Илчика смотрел из темного помещения через этот глазок на Брауна, который сидел прямо напротив него. Расстояние между ними было порядочным, но ничего лучшего для подобных целей у них предусмотрено не было. Глушичка вопросительно посмотрел на Урбана, тот отрицательно покачал головой. Его уверенный вид исключал всякое сомнение. Настроение у Глушички упало.

— Идите отдыхать, товарищ Илчик вас проводит. Спасибо вам, извините за причиненное беспокойство.

Он попрощался с Урбаном и вернулся в кабинет. Техник уже закончил свою работу. Глушичка услышал, как переводчик перевел слова Брауна:

— Теперь, я надеюсь, все?

Однако это было скорее утверждение, нежели вопрос. Поймав на себе взгляд Йонака, Глушичка отрицательно покачал головой. Поняв, что Урбан Брауна не узнал, Йонак решил подойти к американцу с другой стороны:

— Еще один момент. По дороге с Высоких Татр вы фотографировали в местах, где это запрещается делать соответствующими дорожными знаками. Поэтому сдайте нам все имеющиеся у вас пленки.

Лицо Брауна застыло, рука с длинными пальцами скользнула к ноге, где он поставил маленький портфель. Неприятный голос попросил переводчика перевести фразу еще раз. Внимательно слушая перевод, Браун взглядом прищуренных глаз оценил выражение лиц присутствовавших в кабинете людей и не нашел в них каких-либо признаков уступчивости.

— Я ничего запрещенного не фотографировал. Я протестую! Это чистый вымысел!

— Господин Браун, как вы докажете, что говорите правду?

— Но позвольте?! Разве вам мало моего слова? Слова гражданина Соединенных Штатов.

— А если мало? Какое доказательство вы нам можете предъявить, кроме вашего слова? У меня есть причины подозревать, что вы засняли на свои пленки то, что фотографировать у нас запрещено.

— Я требую защиты. Вы еще за это ответите! Свяжите меня с нашим послом.

— Вы требуете этого уже во второй раз. Но это ведь не доказательство. Посол наверняка посоветует вам то же, что и я. В ваших же интересах.

— Конечно! Я ведь совсем беспомощен! Отдан вам на растерзание! Ну допустим, что я дам вам эти пленки. Но зачем они вам, если я даю честное слово, что нигде в запрещенной зоне не фотографировал?

— Не драматизируйте, господин Браун. Вы хорошо знаете, что у нас с пленками работают хорошие специалисты и они ни в коем случае не пострадают. Я перефразирую ваш вопрос: чего вы боитесь, если ваши пленки при проявлении не будут повреждены и если, по-вашему, в них нет ничего, касающегося нашей государственной тайны?

Американец понял, что опять проиграл спор за неимением надлежащих аргументов. Он махнул рукой и начал вытаскивать из портфеля пленки в кассетах.

Йонак кивнул Дуде, чтобы тот ему помог. Майор сделал это по-своему: перевернул вверх дном портфель над столом и высыпал все его содержимое. При этом он основательно простучал его, осмотрел со всех сторон и только потом начал складывать вещи назад. Кроме пленок, которые он положил перед Йонаком.

— Ну вот, — произнес Йонак, — семь пленок марки «Агфа», запомните, господин Браун. Это будет в протоколе, который вы подпишите в гостинице: мы привезем его вам туда.

Американец с полной покорностью судьбе смотрел на Йонака. Он был здесь уже более двух часов и за это время мысленно несколько раз поменял свои первоначальные планы. Прошла и его нетерпеливость. Зато нетерпеливость Глушички возрастала с каждой минутой. Такое чувство охватывало его всегда, когда он что-то недопонимал.

Он уже догадывался, что Йонак отпустит Брауна. И знал при этом, что с Брауном не все в порядке, несмотря на то что Урбан не признал в нем стрелявшего в него агента. Между тем руководитель группы, которая в течение допроса основательно обследовала машину Брауна, сообщил условленным способом, что осмотр принес интересные результаты. Группу инструктировал Йонак, так что Глушичка не стал интересоваться деталями обыска. Он полагал, что именно из-за этих «интересных результатов» Браун должен был бы остаться под присмотром.

Прощаясь с Брауном и Келли, он заставил себя улыбнуться. Когда за ними закрылась дверь, он, взволнованный, повернулся к Йонаку:

— Послушай, что мы делаем? Я думаю, что у нас есть все основания задержать его. Оснований у нас вполне достаточно. Но мы его отпустили!

— Спокойно, Виктор! Он останется под наблюдением, но это не означает, что он должен сидеть здесь. Теперь от финала нас отделяют всего несколько часов.

— Мы рискуем.

— Я знаю, но иногда приходится и рисковать. Я верю, что ребята не сделают ошибки, в противном случае мы можем проиграть. Но мы должны им верить, иначе нельзя… Ты тоже какой-то возбужденный, — обратился он к Дуде, едва тот появился в дверях. — Мы не совершили никакого опрометчивого поступка. И через несколько часов, — сказал он, выбивая трубку в пепельницу, — дело будет закончено. Который час? Половина четвертого… Теперь из-за одних только пленок он не будет знать покоя, вот увидите.

Высокие железные ворота остались открытыми после того, как белая машина с номером МНК 56-969 выехала со двора. Браун с такой силой сжал руль, что побелели суставы пальцев. Лицо его стало бледно-восковым. Рядом с ним неподвижно сидела Келли. Когда они выехали на широкую улицу, ведущую к центру города, Браун дал выход своей злости. Он ругался, плевался, проклинал все и вся. Келли хотела спросить его, что случилось, почему его так долго держали, но едва она открыла рот, как он прикрикнул на нее, чтобы она молчала.

Машина петляла в плотном транспортном потоке, как мышка, убегающая от кошки. Браун смотрел в оба, готовый сразу же заметить всякое подозрительное движение.

Он долго колесил по улицам города, иногда резко останавливался у тротуара, чтобы через несколько секунд поехать в обратном направлении. Постепенно Келли начала догадываться, в чем дело. Она поняла, что Браун хочет избавиться от возможных преследователей, очевидно, дело их дрянь. Она набралась смелости и спросила:

— Очень плохо, да?

Она почувствовала, что ее голос подействовал на него успокаивающе. Он сбавил скорость и посмотрел на нее. Едва заметно улыбнулся. Это была улыбка человека, который после большого потрясения начинает понемногу воспринимать окружающих его людей и предметы.

— Мы должны изменить наши планы, — сказал он. — Будет еще каждый полицейский трепать мне нервы… Что поделаешь, дорогая, видимо, надо уносить ноги. Как ты на это смотришь?

— Я думаю, что с полным желудком смотреть на мир, каким бы он ни был, гораздо веселее. Насколько я помню, с самого утра мы еще ничего не ели.

Она видела, что ее предложение пришлось ему по душе, однако ответа ждала напрасно. Он молчал, как воды в рот набрал.

— Это, наверное, твоя болезнь — ездить как сумасшедший, — вновь заговорила она. — Неужели тебе недостаточно одной неприятности? Я не раз бывала в подобных зарубежных поездках, но такого лихача еще не видела.

Она почувствовала на себе его изучающий взгляд и улыбнулась, чтобы сгладить резкость своих слов. Предложила ему сигарету, которую только что закурила.

— Не хочу, после еды. Тебе нечего волноваться, дорогая. За все это время ты ничего такого не сделала, так что в этом смысле ты совершенно чиста… Чего же ты тогда боишься? Вот мое положение значительно хуже.

Странное дело, подумала она, он говорит об опасности, как о погоде.

— Не следует ли нам обговорить дальнейшие планы?

— Подожди минуту.

Над рестораном «Будапешт» уже светилась неоновая реклама. Браун свернул к стоянке, расположенной в стороне от ресторана за посаженными в несколько рядов деревьями. Он заехал в дальний угол и поставил свою машину за «шкоду» так, чтобы не был виден номер.

— Если кто-нибудь поставит машину рядом с твоей, то тебе не выехать, — заметила Келли.

— Чепуха, выедем через газон, — махнул он небрежно рукой.

Он закрыл машину и проверил все ручки. Они вошли в ресторан и сели за маленький стол на троих в углу зала: сидя за этим столом, Браун мог просматривать все помещение. Он заказал еду, и, пока официантка не принесла ее, они не обменялись ни словом.

Они действительно сильно проголодались. Марго с аппетитом ела шницель, ее партнер тоже усиленно работал вилкой и ножом. Он сидел прямо, наблюдая за залом, и, только когда подносил вилку ко рту, немного склонял голову. Было без четверти четыре. В ресторане народу было мало, так как время обеда уже прошло, а ужин еще не наступил.

— Мы должны разойтись, — проговорил наконец Браун, проглотив очередной кусок мяса. — Я не удивлюсь, если какой-нибудь полицейский остановит и арестует меня. Глупое положение.

Келли вернулась к вопросу, который хотела задать ему, когда они только что выехали со двора управления уголовного розыска:

— А что, собственно, они хотели? Со мной та женщина говорила о всякой ерунде. Я вынуждена была сдерживать себя, чтобы сохранить спокойствие.

— Да крутились все вокруг этого происшествия. Даже угрожали судом. Та старуха будто бы потеряла работоспособность, — с усмешкой сказал он. — Здесь, наверное, работают и столетние. Но… они добивались чего-то другого. Уверен на сто процентов, что они основательно обшарили нашу машину. У меня не выходит из головы, почему они нас тогда отпустили? Здесь что-то не так.

— Вероятно, они не нашли то, что искали.

— Возможно. В их распоряжении было два часа — не так уж и много. Одним словом, мы расстаемся, дорогая.

— Не понимаю, почему?

— Послушай и тогда все поймешь. В семь в Вену летит самолет. Я забронировал в нем одно место, совершенно случайно, когда мы уже приехали. Я должен еще кое-что сделать. Ты поведешь машину, по дороге высадишь меня.

— Дальше я поеду одна?

— Одна. Имей в виду, что границы закрыты. Тебя будут там наверняка прощупывать, понимаешь? Но ты не бойся. Если будут спрашивать обо мне, скажешь им, что я остался здесь, а тебе нужно возвращаться. Понимаешь меня?

Они уже поели, и в это время подошла официантка, так что Келли не успела ему ответить. Она подождала, пока та убрала посуду. Дэн между тем подозвал старшего официанта, заказал две чашки кофе и заплатил за все. Кофе принесли быстро. Рядом с ними никого не было, и можно было продолжить разговор.

— Не могу же я одна предстать перед шефом…

— Не бойся, я там буду, возможно, раньше, чем ты. Встретимся в нашем кафе. Кто придет раньше, подождет другого. В машине нет ничего такого, из-за чего тебя могли бы задержать. Если же они к чему-нибудь прицепятся, машина оформлена на мое имя, ссылайся на меня. У тебя есть деньги?

— Есть. Это меня меньше всего волнует. Не нравится мне что-то все это, — сказала она с грустью и посмотрела ему в глаза. — Наверное, я к тебе слишком привыкла.

— Не будь сентиментальной, дорогая. Пойдем, мне еще надо посмотреть кое-что в машине.

Келли вздохнула с облегчением, увидев, что их машину никто не заблокировал. Она ловко вырулила со стоянки и поехала по маршруту, указанному Брауном. Он проходил недалеко от гостиницы «Лотос». Когда они проезжали мимо гостиницы, она почувствовала на руке его прикосновение. Она свернула к краю шоссе и остановила машину. Вокруг было пусто. Она осталась сидеть на своем месте, Браун вышел, чтобы осмотреть машину. Было 16 часов 22 минуты.

Штефан Куруц спустился по ступенькам, ведущим к дверям гостиницы «Моравия», и на тротуаре огляделся — просто так, на всякий случай, вдруг обнаружится что-нибудь интересное. Он хорошо знал гостиницу и территорию, окружающую ее. Не обнаружив ничего заслуживающего внимания, он перешел на противоположную сторону улицы, потом повернул налево, где стояла «Шкода-110 ЛС». Из машины был хорошо виден вход в гостиницу, хотя он был отсюда довольно далеко. Куруц открыл дверцу и сел рядом с шофером.

Питонак вопросительно посмотрел на него поверх газеты.

— Он может выйти только через выход, другой путь исключен, я ведь тебе говорил, — ответил он на немой вопрос шофера.

Питонак сложил газету и кивнул в сторону гостиницы:

— Сейчас видно хорошо, но, как стемнеет, нам надо перебраться поближе.

— Времени еще достаточно.

Они замолчали. Куруц осмотрел гостиницу и был доволен тем, что застраховал себя от всяких неожиданностей. Они стояли здесь с тех пор, когда серая «Волга» привезла Бруннера, и он был уверен в том, что немец не сделает ни одного шага незамеченным.

В половине четвертого он поднял трубку радиотелефона и сообщил, что объект наблюдения пока находится в гостинице. Минуты шли медленно.

— Послушай, Йожка, — обратился он к Питонаку, — я думаю, что он никуда не пойдет, наверное, у него хватит ума на то, чтобы не нарушать распоряжения полиции. В случае чего, я иду за ним. Но ты далеко от нас не отставай, хорошо? Вдруг он остановит такси?

— Ладно, не в первый раз, — пробурчал Питонак, и они снова надолго замолчали.

Сидеть вот так и сторожить человека, о котором им никто ничего конкретного не сказал, — радость небольшая. На практике всегда сталкиваешься с каким-нибудь ребусом. Можно ломать голову, заранее придумывать разные варианты, а в действительности получается совсем другое. Впрочем, сегодня вряд ли ожидается что-нибудь серьезное, иначе сюда не послали бы только их двоих.

— Идет! — тихо сказал Питонак: последние десять минут была его очередь наблюдать за входом. Куруц увидел в гостиничных дверях длинноволосого немца. Вот он вышел, остановился и с высоты трех ступенек внимательно посмотрел по сторонам. Потом сбежал вниз и направился прямо к их машине. Поручик откинул голову на спинку сиденья и сделал вид, что спит. Питонак снова начал «читать» свою газету.

Через полузакрытые глаза Куруц видел, как Бруннер приближается к ним, но путь его лежал не к их машине, а дальше. Об этом говорил сосредоточенный взгляд немца. Нарушил приказ… Куда же он направился? Куруц снял трубку и доложил: «Объект уходит по направлению к центру. Следуем за ним».

Поручик подождал, пока Бруннер отойдет подальше, и вышел из машины.

— Как договорились, да? — напомнил он Питонаку и пошел за немцем. Он слышал, как Питонак завел мотор.

Бруннер остановился на ближайшем перекрестке и пытался поймать такси, как и предполагал Куруц. Спустя две минуты около него затормозили зеленые «Жигули» с номером АЕ 73-70.

Обернувшись, Куруц увидел подъезжавшую к нему «шкоду» и быстро сел в нее.

— Вон те зеленые «Жигули», — показал он Питонаку, но прапорщик уже набирал скорость в том направлении.

— Видишь, какой фрайер, погулять отправился! Наверное, у него встреча, если решился на такое, как ты думаешь?

Куруц думал точно так же и при этом сосредоточенно наблюдал за удалявшимся такси. У него мелькнула мысль, что ему надо было бы подойти поближе к немцу, тогда он наверняка бы услышал, куда тот попросил шофера его отвезти, и теперь они были бы в лучшем положении. Сейчас же они не знают, куда направляется машина. Если она от них ускользнет, все пропало.

— Не бойся, я от нее не отстану, — заверил Питонак, начавший понемногу сокращать расстояние. — Неужели ты думаешь, что от меня уйдет таксист?..

— Ты прямо читаешь мысли, Йожка. Да уж, постарайся, пожалуйста, не потерять ее из виду.

На большом перекрестке «Жигули» остановились на красный свет. Питонак притормозил:

— Чтобы он нас не засек. Лучше ехать за ним на некотором удалении.

Это ему удалось, правда не без помощи двух лихачей, которые обошли их машину и пристроились за «Жигулями». За перекрестком один из них свернул в сторону. Куруц пытался угадать, куда же направляется немец, как вдруг такси затормозило и свернуло с автомагистрали.

— Уверен на сто процентов в том, что он едет к «Лотосу», — сказал Питонак.

— Если он действительно едет туда, то тогда остановись, не доезжая немного до гостиницы. Я пойду за ним. Потом позвоним Дуде.

Все было так, как они и предполагали. Машина исчезла из их поля зрения за поворотом, и Куруц быстро выскочил из резко затормозившей «шкоды». Обойдя кустарник у поворота, он увидел Бруннера. Тот расплачивался с таксистом. Потом немец вбежал в холл, и Куруц видел сквозь стеклянные двери, как он исчез в коридоре за помещением администратора. Когда он сам вошел в холл, немца уже и след простыл. Молодой поручик знал гостиницу «Лотос» плохо: она находилась не на его участке. Он лихорадочно размышлял, что может делать немец здесь, в чужой гостинице, однако ни к какому определенному выводу не пришел.

В холле сидело несколько человек. Что же делать? Питонак следит за входом снаружи, наверное, надо бежать за немцем, попытаться его найти. Если же это не удастся, то он спустится вниз и будет ждать немца здесь.

Куруц пошел по коридору и тут увидел лифты. На одном из них горела цифра «3». Второй лифт стоял открытый. Он вошел в кабину, нажал на кнопку третьего этажа. Будь что будет! За такое короткое время немец никуда не может скрыться. Интересно, что ему надо на третьем этаже?

Через несколько секунд двери лифта открылись, и он вышел в коридор. На стене висели таблички с номерами комнат и стрелками. Вправо номера 350—388, влево — 301—349. Пойду вправо, решил он. В коридоре не было ни одной живой души.

Он дошел до самого конца коридора и обнаружил, что тот не кончается, а поворачивает направо. И тут у него кровь прилила к голове: он увидел Бруннера, стоящего перед одной из дверей. Ему не оставалось ничего другого, как спокойно продолжать идти. К счастью, коридор был не длинным. Он снова поворачивал направо. Завернув за угол, Куруц прибавил шагу. Он подошел к лестнице и пешком спустился на первый этаж. В холле он сел в кресло и стал ждать.

«Пришел к кому-то, — вертелась у него мысль. — К кому, выяснить легко. Он стоял у двери с номером 383».

Через минуту Куруц мысленно разразился проклятиями: «Черт бы его побрал, этого Бруннера, попробуй уследи за ним, бегает все время, словно у него земля горит под ногами!»

И неудивительно: едва поручик уселся в мягкое кресло в надежде немного посидеть, пока немец будет с кем-то говорить, как тот уже появился в холле и направился прямо к администратору.

«С этим парнем одна морока», — подумал Куруц, видя, как немец о чем-то говорит администратору, а он не может этого слышать, так как сидит слишком далеко.

Бруннер наклонился над стойкой. Женщина-администратор, сидевшая на стуле, неожиданно рассмеялась, очевидно над веселой шуткой. Бруннер выпрямился, оживленно жестикулируя. Куруц увидел в его левой руке конверт. Немец снова наклонился, опершись правой рукой о стойку. Администратор встала и посмотрела на панель с ключами. Потом повернулась к посетителю и пожала плечами. Так вот почему он выглядел таким несчастным, стоя перед дверью на третьем этаже! Того, кого он ищет, нет дома. Интересно, куда он побежит теперь.

Они перебросились несколькими словами, после чего Бруннер повернул голову туда, куда показала администратор. Потом он поблагодарил женщину и прошел мимо Куруца с конвертом в руке, снова направляясь к лифтам.

Куруц встал и подошел к администратору:

— Весельчак этот ваш жилец.

— Он не наш, но веселый — это точно. Шутки сыплются из него как из рога изобилия.

— Я наблюдаю за ним уже продолжительное время, все бегает как угорелый, — пытался кое-что выпытать Куруц.

— Ищет какого-то знакомого, но того нет в номере. Хотел мне здесь что-то оставить, потому что будто бы спешит, но я послала его к заведующему производством. Иначе меня завалят записками и посылками… вместо того чтобы сделать все при встрече, оставляют потом всякие записки, посылки.

— Что там говорить! — произнес, соглашаясь, Куруц. — Вот и я забыл, что мне надо позвонить другу!

Он поблагодарил женщину, показавшую ему, где находится телефонная будка, и попрощался с ней.

Насчет телефонного разговора Куруц сказал правду. Он быстро нашел в кармане монету в пятьдесят геллеров и набрал номер. Трубку долго не брали. Наконец он услышал голос Дуды.

— Говорит Куруц. Нахожусь в «Лотосе». Бруннер хотел попасть в комнату номер 383, но там никого не было. Тогда он решил оставить здесь какую-то записку, это мое предположение. Я знаю только, что он хочет здесь что-то оставить, объяснял это тем, что очень спешит. Администратор не взяла это и послала его к заведующему производством. Вот и все, что мне удалось узнать. Продолжать наблюдение?

Получив согласие, поручик наконец-то успокоился, чувство неуверенности прошло. Он медленно вернулся в холл. Проходя мимо пепельницы, вытащил из кармана сигареты и закурил. Посмотрел на часы. Они показывали 16 часов 28 минут. Потом он уселся в кресло и начал наблюдать за происходящим в холле. Между тем уже стемнело, в холле стало оживленнее. Чтобы не проглядеть своего «клиента», Куруц пересел на другое место, откуда можно было видеть весь холл и начало коридора.

Дуда оставил шофера о «Волгой» на стоянке у «Лотоса» и направился к входу в гостиницу. У дверей он увидел стоявшего с растерянным видом Куруца и прапорщика Питонака.

— Если не ошибаюсь, ты упустил его…

Поручик только кивнул светлой головой. Прапорщик выглядел более независимо, давая понять, что он к этому провалу не имеет отношения.

— Я жду его снаружи, как дурак, а он возьми да упусти его. Лучше получить пару оплеух, чем такое, — проговорил он, но без всякого злорадства.

— Ну что ж, пойдем, раззявы. Мы так вам верили, а вы… — тихо выговаривал он обоим, но потом ему стало жаль поручика: — Не вешай голову, с другими тоже такое случается, давай лучше посмотрим, что предпринять дальше.

Он видел, что эти слова немного ободрили Куруца. Поручик резво пошел впереди, ведя его по коридору куда-то за лифты. Они подошли к дверям, на которых было написано: «Заведующий производством Новотный». Куруц постучал и, не дожидаясь ответа, нажал на ручку; двери оказались запертыми.

— Ну что, и этот от тебя убежал? — с ехидцей спросил Дуда.

— Одну секунду, — тихо произнес Куруц и куда-то ушел, оставив Дуду с Питонаком в коридоре.

Дуда был здесь как дома. Отсюда он проходил к телефонистке на коммутатор, тут же, недалеко, была раздевалка для обслуживающего персонала, где он разговаривал с Млчоховой и администратором. Тогда он не заметил эти двери. Кто знает, что за птичка этот Новотный, думал он, повернувшись в сторону помещения администратора.

— Вот он, — услышал Дуда за спиной.

Куруц вел небольшого полного мужчину лет сорока со светящейся лысиной, обрамленной венчиком редких рыжих волос. На носу его сидели очки в черной оправе, полы белого рабочего халата разлетались в разные стороны. На первый взгляд он казался испуганным. Не говоря ни слова, он вытащил из кармана ключ и открыл свой кабинет.

Стены родного кабинета будто прибавили ему сил и смелости. Он указал Дуде и Куруцу на стулья, придвинул Питонаку скрипучий табурет.

— Чем могу служить? — спросил он высокомерным тоном. — Вы оторвали меня от производства как раз во время приготовления ужина. А вдруг что-нибудь не понравится нашим гостям и возникнет скандал? Вы наверняка не позволите, чтобы я потом направил их с жалобами к вам, панове. Так что у меня очень мало времени…

— Простите нас, пан Новотный, мы не станем вас долго задерживать.

После этих слов Дуды тот заартачился еще больше:

— Что мне ваши извинения, я ими даже суп не посолю! Я был бы очень рад, если бы вы сейчас оставили меня в покое, а пришли, скажем, часов в восемь. Тогда я нашел бы для вас несколько минут…

— Сядьте, пожалуйста! — строго сказал Дуда. — Вы, кажется, забываете, с кем разговариваете! Я майор Дуда из управления уголовного розыска министерства внутренних дел, вот мое удостоверение. Нам не нужно от вас ничего, кроме той вещи, которую несколько минут назад оставил здесь один иностранец. Дайте ее, и мы вас отпустим… чтобы вы могли посолить ваш суп! Мы пришли сюда не шутки шутить!

Новотный сразу присмирел. От взгляда майора не ускользнуло, как настороженно тот посмотрел на него, прищурив хитрые глаза. Когда заведующий производством снова заговорил, в его тоне не было даже и следа прежнего высокомерия:

— Какой иностранец? Хотя здесь и много иностранцев, но никто из них у меня ничего не оставлял.

— У нас мало времени, пан Новотный. Если вы и дальше будете морочить нам голову, я буду вынужден произвести у вас обыск. Мы расследуем одно преступление, и в совершении его подозревается тот самый немец, который искал вас здесь около часа назад.

— Я вас не понимаю… и буду жаловаться на вас вашему начальству.

Несмотря на то что он старался произнести эти слова как можно энергичнее, майор почувствовал в них неуверенность. «Э, брат, тут перед тобой не новички, нас не запугаешь, а вот нервишки у тебя уже сдают, — подумал майор. — Не хочешь добровольно, тогда придется рискнуть».

— Пан Новотный, я вижу, что по-хорошему мы не договоримся… Куруц, обыщите у него карманы!

Однако Новотный не ждал, когда к нему подойдет Куруц. Он метнулся к дверям, но на его пути уже стоял прапорщик Питонак. Стремительность Новотному не помогла: прапорщик был тертый калач. Крепко схватив Новотного за руку, он с улыбкой на лице, но с железными нотками в голосе проговорил:

— Супчик посолит кто-нибудь еще, не надо спешить.

Новотный растерянно закивал головой, как будто и вправду собирался бежать на кухню, чтобы посолить суп. Куруц подскочил к нему сзади и профессиональным движением провел руками по карманам.

Установив, что оружия у Новотного нет, поручик стал вытаскивать содержимое его карманов. Молча он вынул и положил на стол проездной билет на трамвай, календарик, бумажник, шариковую ручку, мелочь, зажигалку, пачку сигарет «Мальборо», ножнички для ногтей, маленькую логарифмическую линейку, носовой платок, связку ключей, очешник, конверт с чем-то твердым внутри, аккуратно сложенный листок бумаги, несколько белых карточек из плотной бумаги и портмоне для мелочи.

— Это неслыханно — так нападать на человека! — протестовал Новотный.

— А слыхано ли, пан Новотный, чтобы так принимали сотрудников уголовного розыска? Что мы о вас можем подумать? — сказал Дуда. Внимание Дуды уже было приковано к предметам на столе. — Это тот конверт? — повернулся он к Куруцу.

Прежде чем поручик успел кивнуть, майор уже взял в руки сложенный листок бумаги. Он был вырван из блокнота. Дуда развернул его и увидел слова, написанные карандашом. Карандаш был мягкий, так что отдельные буквы были размазаны. Когда майор прочитал написанное, его брови полезли вверх от удивления.

— Вот так! — сказал он с ударением и прочитал вслух: — Сегодня послать по адресу инженера Тяпушика: «Сегодня в семь часов вечера к вам в гости придет знакомый. Жена у вас на работе, так что разговору никто мешать не будет». — Некоторые слова были написаны с ошибками.

— Это вы писали?! — резко спросил он Новотного.

— Не… нет…

— Так я и подумал! А это? Это у вас оставил тот иностранец? — показал он на конверт.

Новотный кивнул.

— И была вам нужда хранить все это в тайне, — сказал Дуда с довольным видом и раскрыл конверт. В нем лежала зеленая карточка, на которой значилось, что владельцем машины марки «мерседес» является Ганс Мюллер, государственный опознавательный номер ГГЦ 46-934. Он вложил карточку в конверт и встал.

Новотный стоял как столб, без единой кровинки в лице.

— Пан Новотный, — проговорил после напряженной минутной тишины майор, — именем закона я арестовываю вас за соучастие в убийстве. Товарищи, берите его сразу с собой. Кабинет опечатать, мы еще сюда вернемся, сейчас у нас просто нет времени.

Куруц и Питонак уже не раз были свидетелями арестов, но такого им еще не приходилось видеть. Однако приказ есть приказ. Когда Новотного проводили через холл, Куруц бросил взгляд за стойку на женщину, у которой незадолго до этого спрашивали, кого Бруннер пришел навестить. Та с удивлением посмотрела на заведующего производством. Большие часы на стене показывали 17 часов 30 минут.

— Снова ухарство? Кто этот рыжий?

Йонак говорил с иронией в голосе, но в его словах чувствовалась заинтересованность. Дуда засмеялся:

— Это, товарищ подполковник, так сказать, главный свидетель. Когда мы к нему пришли, я чуть не дал ему по морде, потому что вел он себя самым безобразным образом. Я лечу туда с надеждой взять Бруннера, а вместо немца привез вот этого рыжего, потому что Бруннер ушел из-под самого носа этих двух шерлокхолмсов.

Куруц и Питонак при этих словах горестно вздохнули. Два подполковника и майор открыто смеялись над ними. Лучше бы им всего этого не видеть. И только ирония майора позволяла надеяться, что провинность их не такая уж большая.

— Так что же вы здесь стоите как столбы? Я бы на вашем месте уже обегал полгорода.

Дуда с улыбкой посмотрел на провинившихся и движением головы показал на Йонака:

— Вот вам пример, как нас умеют гонять наши начальники. По их мнению, мы и переобуваться должны на ходу.

— Бруннера вы, конечно, должны найти! — посерьезнел Йонак. — Если бы его даже пришлось вытащить из-под земли. Свидетелями мы займемся потом.

— Вы прямо не даете человеку договорить до конца, — развел руками Дуда. — По-моему, Бруннер вернулся в «Моравию». Пусть ребята летят туда и задержат его, через минуту и я там буду и тогда уже сведу с ним все счеты. Вперед, — показал он рукой Куруцу и Питонаку на дверь, увидев одобрительный кивок Йонака.

Когда оба сотрудника ушли, Дуда вытащил из кармана листок, конфискованный у Новотного. Все подсели к столу. Майор приводил свои доводы старшим по службе товарищам:

— На этом листочке написано то же самое, что и на том, который был положен в конверте в почтовый ящик Тяпушика. Абсолютно то же самое, только там эти слова были напечатаны на машинке. Это оригинал, черновик, который написал убийца. Я уверен на все сто процентов, что его перепечатал на машинке, а также, вероятно, и вручил Тяпушику именно Новотный, Следовательно, он знает, кто убийца.

— Но это ничего не меняет в наших планах, — заметил Глушичка.

— А я и не говорю, что меняет, — парировал Дуда. — Это же новые улики, с чем ты не можешь не согласиться. Где был напечатан текст, можно определить: у Новотного в кабинете есть пишущая машинка. Впрочем, сам он здесь, и, если мы его спросим, он наверняка что-нибудь расскажет, разве я не прав?

Йонак тем временем молча исследовал текст на бумаге, затем задумчиво проговорил:

— Обращает на себя внимание и такая деталь. Кто из числа подозреваемых умеет говорить по-словацки? Ведь это одни иностранцы: немцы, американцы и так далее… В этом тексте масса грамматических ошибок, и составлял его, несомненно, иностранец. Наш бы таких нелепых ошибок не наделал.

Глушичка следил за его узловатым указательным пальцем, останавливающимся у отдельных, с ошибкой написанных слов. Оторвав взгляд от пальца, он высказал то, о чем думал каждый из них:

— Человеком, написавшим это, мог быть только Бруннер. Он один знает словацкий. Но этот контакт с Новотным кажется мне несколько странным.

— Ничего странного, Виктор, — возразил Дуда. — Он действительно принес это техническое удостоверение для Мюллера. Я к нему еще зайду. Пусть он объяснит мне это сам. Я убежден, что он возвратился в «Моравию». Разумеется, до шести я не успею, но… могу я тебе позвонить?

Йонак, которому был адресован этот вопрос, кивнул:

— Позвони, но лучше поспеши, чтобы вернуться сюда как можно раньше. Надеюсь, что около половины седьмого здесь с нами уже будет сидеть и Браун.

— Франта сообразительный парень, — сказал он после того, как Дуда ушел. — Если у тебя нет возражений, Виктор, я бы его…

— Ты это серьезно?!

Глушичка, меривший кабинет шагами, при этих словах резко остановился и посмотрел Йонаку в глаза. Тот развел руками, словно желая сказать: ну и что, что в этом такого? Но потом спокойным голосом проговорил:

— Я думаю, что у нас он хорошо бы себя проявил. Подумай об этом.

— Знаешь что? Давай при случае спросим его самого Мне было бы, конечно, жаль, если бы он захотел перейти, но заместителя я себе уж как-нибудь найду.

Йонак улыбнулся. Виктор обрадовал его своим ответом. Не спрашивая больше ни о чем продолжающего ходить по кабинету Глушичку, Йонак принялся звонить по телефону. Он позвонил Вртеку в отдел дактилоскопии, своему заместителю и, наконец, домой жене.

— Забеги к Маркете и скажи ей, что мы вместе с Виктором придем домой часов в девять, — попросил он ее.

Он часто смотрел на часы: казалось, время остановилось. Нетерпение его росло с каждой минутой. Глушичка чувствовал себя не лучше. Он ходил по кабинету, время от времени глядел в окно на уличные фонари. Наверное, он переживает сейчас не меньше моего, подумал Йонак. Да в этом и нет ничего удивительного. У Виктора до сегодняшнего дня не было опыта в решении вопросов, которые то и дело возникали при расследовании этого дела. Он привык сам руководить расследованием своих дел, принимать решения на основе собственных умозаключений. В данном же случае они должны были координировать свои действия, часто уступать друг другу, менять свои выводы, а главное, планы. Но все, кажется, все трудности, связанные с этим, скоро будут позади.

Йонак вздрогнул, услышав звонок телефона. Глушичка тоже остановился и повернулся к аппарату. Йонак с минуту слушал, потом приказал: «Соберите все, как мы договорились».

Положив трубку, он посмотрел на сосредоточенное лицо друга. Потом тихо произнес:

— Машина с Келли здесь, Виктор…

— Выходит, что…

— Да, она была в ней одна.

Напряжение спало. Это было первым доказательством того, что их теория была правильной. Но радоваться было еще слишком рано. Впрочем, на это у них и не было времени, потому что телефон снова зазвонил. Глушичка перестал ходить и подсел к другу за стол. Он нетерпеливо ждал, наблюдая за ним. Выражение его лица подсказывало, что сообщение это хорошее. На мгновение задумавшись, он пропустил мимо ушей то, что Йонак сказал звонившему, и вздрогнул, когда тот радостно стукнул его по плечу.

— Ну, что, все так? — спросил он, когда Йонак положил трубку.

— Да. Он бросился бежать, но один из наших подставил ему ногу. Немножко ушибся. Словом, они везут его сюда.

Когда часы показывали без пяти минут шесть, Йонак вновь взял трубку:

— Да, Франта, все получилось, как мы думали. Господина Брауна везут сюда, так что ты поспеши, мы тебя подождем.

Йонак встал, с удовольствием потянулся, так что в суставах захрустело. Подошел к окну и открыл его. Холодный вечерний воздух приносил с собой характерный шум большого города — гудение автомобилей, звонки трамваев, отдаленный разговор и музыку.

Он отошел от окна и вытащил из кармана трубку. Поигрывая ею, он начал рассуждать, будто про себя:

— Ну вот все и кончается. Меня интересует, как он будет теперь себя вести. Это ведь такой мерзавец, каких поискать, а как играет роль светского человека, все знает, все понимает… Да, очень хорошо, — сказал он, когда в дверях появилась Чамбалова. — Все несете?

— Все, товарищи. Данные дактилоскопии, баллистиков, короче, все. Сейчас кофе сделаю, — добавила она, кладя на стол документы и целый сверток различных предметов.

— Товарищ Вртек еще сравнивает последние отпечатки пальцев, обнаруженные на пистолете, говорит, что через полчаса все будет готово.

Когда она ушла, оба начали разглядывать принесенные вещи. Заглянули и в мешочек из грубого полотна, где лежал пистолет.

— Виктор, проверь еще, все ли готово для очной ставки. Через минуту они будут здесь. Сначала им займусь я, если ты не возражаешь, а потом дам слово тебе, идет?

Глушичка только кивнул и вышел в соседнюю комнату. В обществе Стругара и Илчика там сидели три человека. Он всем подал руку и извинился:

— Простите, товарищи, за причиненные беспокойства, все кончится очень быстро. Пан Урбан, когда вы войдете в кабинет, сохраняйте, пожалуйста, спокойствие, потому что, вероятно, вы увидите человека, который в вас стрелял. Я говорю «вероятно», понимаете меня? Потом можете идти прямо домой. Внизу вас ждет ваша жена. Товарищи Паскова и Панек, от вас нам нужно только одно — опознать одного человека. В помещении будет много людей. Если среди них вы узнаете кого-нибудь, скажите нам прямо там, на месте, откуда вы его знаете и при каких обстоятельствах произошла ваша встреча. Потом также можете возвратиться домой.

Паскова как ни в чем не бывало вытащила из сумочки пудреницу, зеркальце и подпудрила себе лицо.

В своем кабинете Глушичка увидел Дуду:

— Так ты Бруннера не доставил?

— Не доставил, время еще есть, — бросил майор от столика, где они вместе с Йонаком рассматривали пистолет и другие вещественные доказательства. Но в мыслях они были далеко отсюда, на шоссе, ведущем из аэропорта, по которому сейчас мчался сюда автомобиль с Дэном Брауном. Мысленно они проехали по этому шоссе уже несколько раз.

Из этого состояния их вывело сообщение дежурного о том, что машина с Брауном уже прибыла.

Йонак в последний раз осмотрел кабинет Глушички, который из тактических соображений был выбран местом действия ожидавшегося спектакля. Все было готово к допросу. Было 18 часов 39 минут, когда сотрудники государственной безопасности открыли двери и ввели Дэна Брауна. Оставив его стоять у порога, они вышли. Двери закрылись, и Йонак, единственный из присутствующих, встал и сказал, обращаясь к американцу:

— Господин Дэн Браун, вы здесь сегодня уже однажды были. С того времени нам удалось выяснить некоторые вещи. Именем закона я арестовываю вас за совершение нескольких преступлений на территории Чехословацкой Социалистической Республики. Здесь ордер на арест, — помахал он бумагой, — и обоснование. Я начинаю допрос. Садитесь.

За спиной Брауна стоял переводчик, и Йонак подождал, пока он переведет его слова. Только потом он сел одновременно с Брауном. Йонак видел, каких трудов стоило Брауну сохранять спокойствие. Наступила тишина, нарушаемая лишь звоном ложечек, мешающих сахар в кофе; Чамбалова принесла его и Брауну. Видя, как Дуда обжегся, сделав первый глоток, Йонак решил подождать. Браун тоже едва прикоснулся губами к горячему напитку.

— Очевидно, произошла какая-то ошибка, — произнес он и подождал, когда переводчик переведет его слова Йонаку. — Признаю, что мои действия могут вызвать определенное подозрение. Я неожиданно вспомнил об одном срочном деле в Вене и поэтому хотел улететь туда. Но уже один мой билет, как вы заметили, свидетельствует о том, что я хотел сразу возвратиться назад. Он взят туда и обратно.

Американец помолчал, отхлебнув кофе. Теперь у него было предчувствие, что он попал в ловушку, хотя какой-то час назад он был убежден в том, что нигде не допустил никакого промаха, никакой ошибки, которая позволила бы его в чем-то уличить. И этот допрос он мог бы посчитать случайным, если бы они не ждали его в аэропорту. Где-то совершена ошибка, где-то он споткнулся перед самым финишем…

Йонак слушал переводчика, который старался переводить как можно точнее, и чувствовал, как его начинает злить наглость Брауна. А злость — плохой советчик. Возможно, впрочем, что это не наглость. Ведь должен же этот агент чувствовать, если не точно знать, что у него нет никакой надежды на спасение, что он проиграл по всем статьям. Кто знает, что теперь у него в голове? На что он еще рассчитывает? Какую сохраняет надежду?.. Ведь, как говорится, надежда умирает последней. Это грубый, вульгарный преступник, без интеллекта… Конечно, он будет хвататься сейчас за каждую соломинку.

Дискутировать здесь не имело никакого смысла. Йонак решил прекратить дебаты, которые, очевидно, хотел навязать им допрашиваемый.

— Мы напрасно теряли бы время, слушая ваши вымыслы. Вы прибыли к нам для того, чтобы выполнить определенные задания вашего работодателя. С вашего разрешения, я назову эти задания. Во-первых, вывезти отсюда античехословацкий памфлет одного писаки по имени Кон. Во-вторых, подыскать новых агентов для разведывательной сети. Много наших граждан вернулось из вашего «рая», и вы теперь начинаете среди них промышлять. Дилетантски, господин Браун. Вы направились к Петру Урбану, строя из себя этакого Джеймса Бонда. По пути сюда вы повстречали некоего Бруннера и выяснили, что у того есть тетя в Баронове. Совсем недалеко от нее находится дача Петра Урбана… Позовите сюда пана Урбана, — попросил Йонак.

Он заметил, что Браун занервничал, по лицу его пробежало подобие усмешки, он пытался выглядеть самоуверенным. Пока не увидел свою жертву. Вошедший Урбан непонимающе посмотрел на него, потом на Йонака и остальных. У него не выходило из головы, почему ему сегодня уже во второй раз показывают этого человека. От Йонака не ускользнуло колебание Урбана, но он заметил и волнение Брауна: тот сразу побледнел и глазами, полными страха, смотрел на того, кого он отправил на тот свет. Для него это было поистине явление из загробного мира.

— Тогда у вас еще не было намерения его убить, — продолжал Йонак. — Но на всякий случай вы решили сделать небольшой трюк. Вы надели очки с обычными стеклами и парик с волосами до самых плеч, чтобы походить на Бруннера. Этого вы в какой-то степени добились. Так ведь?

— Н-нет… — сказал Браун сдавленным голосом и покачал головой: — Я не знаю, о чем вы здесь говорите…

Для Йонака были важны не слова Брауна, а его голос, противный, похожий на скрип железа, когда его обрабатывают напильником. При этом он внимательно посмотрел на Урбана. Глядя через глазок, он не мог слышать голос американца, и теперь он буквально содрогнулся, вспомнив его.

— Боже мой, это он! — прошептал он. — Так измениться!..

В голосе Йонака чувствовалось удовлетворение, когда он продолжал:

— Видите, он узнал вас. В тот раз вы были вне себя от гнева, господин Браун, что такой обычный человек отвергает ваши предложения, несмотря на обещание хорошо заплатить. Тогда вы его застрелили, как вам показалось. Вы торопились и даже не убедились в том, мертв ли он. Это потом устанавливал Карас… Смотрите, — показал Йонак на предметы на столе. — Они были в машине.

Он показал американцу парик, очки, пистолет и снова положил их на стол.

— На ваших пленках заснята каждая страница памфлета Кона, так что вы хорошо знали, что, давая нам пленки, вы сами себя губите.

— Если разрешите, — проговорил молчавший до сих пор Дуда. — Господин Браун имеет и свою собственную рукопись.

Из кучи предметов на столе он вытащил листок, взятый у Новотного:

— Заведующий производством в «Лотосе» помогал вам вербовать людей, так? Это он вручил Тяпушику сообщение о встрече, на которой вы подло убили инженера… И тот, несмотря на ваши уговоры, не захотел заниматься антигосударственной деятельностью. Это было ваше второе фиаско в этой поездке. Наша же ошибка была в том, что мы не ожидали вас именно там.

Переводчик едва поспевал переводить, майор заметил это и решил говорить помедленнее. Подождав, пока тот закончит перевод, он обрушил на Брауна следующие удары:

— В своей афере вы хорошо использовали Бруннера. Тот, когда изрядно выпивал, всегда много болтал в вашей компании, а вы все наматывали на ус. Вы знали, что он вернется с Татр самолетом и поэтому подсунули ему в гостинице «Моравия» сфабрикованное предупреждение.

Дуда обернулся к Глушичке и Йонаку:

— Бруннер поддерживал тайные контакты с заместителем директора одного нашего предприятия, торговым партнером западногерманских фирм в области авиационной техники. Тот всегда давал ему хорошие советы. Когда вчера Бруннер нашел в конверте это предупреждение, он сразу же пошел к заместителю директора. Разумеется, тот ничего не знал об этом, поэтому Бруннер был таким упрямым и одновременно растерянным. Он сам не знал, каким образом кто-то вмешался в его тайные связи. Господин Браун точно рассчитал, какой это будет иметь эффект. У Бруннера не было алиби на то время, когда было совершено убийство инженера Тяпушика. Так он попал в число подозреваемых. Еще немного, и он был бы арестован.

— Я протестую против таких действий! — выкрикнул Браун, но тут же сбавил тон: — Пришили мне неизвестно что, но вы ошибаетесь…

Все смотрели на него. Даже дух захватило от такой наглости. Браун сидел неподвижно в кресле, бросая по сторонам злобные взгляды. Когда переводчик перевел его слова, он продолжил:

— Моя спутница Келли, которая сегодня уехала домой, наверняка сделает все, чтобы меня защитили от этих ужасных обвинений.

Он посмотрел на них, надеясь увидеть удивленные лица. Йонак и Глушичка, однако, спокойно переглянулись. Его слова их уже не злили.

— Наверное, мы вас разочаруем, господин Браун, — весело проговорил Йонак. — Я же вам показывал реквизит из вашей машины. Келли тоже здесь. Мы решили, что ей не стоит ехать до самой границы. Словом, мы остановили ее за городом и вернули назад… Видите ли, я бы продолжил с вами дискуссию, но к вам имеет несколько вопросов мой коллега.

Он показал рукой на Глушичку, и тот понял, что настало его время вести допрос. Он встал, сделал несколько шагов по направлению к Брауну:

— У вас плохая память, господин Браун. В Чехословакии вы уже однажды были.

Американец посмотрел на него непонимающе.

— Днем вы сказали нам, что приехали к нам в первый раз, но это ложь. Вы у нас были, причем были в особое время, весной шестьдесят девятого года. И не один, в тот раз вас было много. Я имею в виду подобных вам рыцарей плаща и кинжала. Вы прибыли тогда к нам на стажировку: учиться вести подрывную деятельность среди наших людей, сеять среди них страх и, разумеется, искать и организовывать воров, убийц и прочий уголовный сброд. Против социализма, конечно. Для этого вы получили точные инструкции и массу денег. И вообще вы думали, что деньгами можно сделать все. Вы не хотели понять, что купить вам удалось разве что одних подонков. Это, конечно, не ваша ошибка. Вы выполняли приказы своих работодателей. Но я не хочу здесь дискутировать с вами на эту тему или убеждать вас в чем-то, это бесполезно.

Он повернулся и сделал несколько шагов по кабинету.

— С убийцами не дискутируют, — заметил Дуда.

— Правильно… Сидите, — сделал Глушичка предупреждающий жест рукой, увидев, что Браун поднимается. — Вы убийца, причем на вашем счету не одна жертва, а несколько. Не переводить! — крикнул он неожиданно переводчику.

Он не думал, что у него получится так резко, и поэтому с улыбкой извинился перед капитаном.

— Не переводить, — повторил он еще раз, помолчав. — Дело в том, что этому господину, — он показал на Брауна, — никогда не требовался переводчик, это он только перед нами играл роль туриста с американским паспортом, хотя в первый раз ему удалось избежать наказания. Вы были осуждены «in contumatiam», — сказал он ему в лицо. — Знаете, что это означает? Заочно.

Он показал рукой на дверь. Дуда с готовностью ее открыл и пропустил в комнату Паскову и Панека.

— Посмотрите на всех, кто здесь сидит, — спокойно сказал он и отошел в сторону.

Он видел, как вошедшие переводили взгляды с одного человека на другого, пока не остановились на сидящем Брауне.

— Этого человека я знаю, — сказала Паскова. — Лет пять назад мы с ним вместе развлекались.

Панек кивнул головой в знак подтверждения и ждал, пока Паскова кончит.

— Это тот человек, который дал мне под залог золотые украшения. И больше не пришел. Я мог бы сейчас вернуть их ему… но вы их у меня конфисковали.

— Спасибо, вы можете идти, — сказал Глушичка.

С минуту было очень тихо, потом вновь заговорил Глушичка:

— Видите, у людей очень хорошая память, они помнят даже о таких вещах, о которых и вспоминать-то не хочется. У нас очень много улик против вас, Душан Варга! Понимаете меня? Это вы двенадцатого февраля тысяча девятьсот шестьдесят девятого года убили Гелену Багарову в ее квартире! Очевидно, она отвергла ваше предложение эмигрировать, и вы побоялись того, что она может рассказать об этом нашим органам. В этот момент вы забыли о детстве, о дружбе, о любви. И задушили ее…

— Нет! Я не хотел… Я совсем не хотел…

Эти слова, произнесенные на родном языке, с трудом вырвались из его горла, и Варга, ставший Брауном, склонив голову на грудь, затрясся от бессильной злобы.

В кабинете воцарилась глубокая тишина. Потом Йонак жестом уставшего человека приказал увести его.

Они остались в кабинете втроем. Дуда отодвинул занавеску и посмотрел на мигающие уличные фонари и освещенные окна домов, в которых мелькали фигуры людей. Он вспомнил дом номер 17 на улице Швабки, где пять лет назад…

Йонак медленно складывал документы в портфель, Глушичка смотрел на него невидящими глазами. Потом вдруг тихо произнес:

— Это ведь ужасно, когда так ошибаешься в человеке, как Гелена Багарова… или делаешь такую глупую ошибку, как Тяпушик, которая привела его к эмиграции… и за которую он так дорого заплатил.

Р. Й. Шулиг
ЦЕНТР МОЛЧИТ

Часть первая
ПАУК ПЛЕТЕТ ПАУТИНУ

I

Был поздний вечер.

Из виллы «Розмари», утопающей в зелени на возвышенном берегу Штарнбергерского озера, струился свет десятков люстр, лампочек, лампионов, возвещая посвященным, что празднество, которое Розмари Кейтель ежегодно устраивает в честь прихода лета, началось. Непосвященные могли лишь констатировать, что наверху опять происходит что-то, не являющееся ни чем-то необычным, ни чем-то удивительным. Частенько именно здесь устраивали свои сборища отпрыски мюнхенского газетного магната Юлиуса Кейтеля и их приятели, в то время как их «предки» появлялись в «Розмари» не чаще, чем три-четыре раза в год. Июньский праздник в честь прихода лета стал уже традицией как в жизни Розмари Кейтель, так и в жизни виллы, носящей ее имя. Уже лет десять этот праздник отмечался с неизменной регулярностью и помпой.

Ганс Крюгер, фланирующий в просторном зале первого этажа от одной дискутирующей группки к другой, помнил почти все летние банкеты, состоявшиеся на вилле «Розмари». Его пригласили сюда как-то в конце пятидесятых годов, когда он еще значился в мюнхенском «Квике» репортером номер один, и с тех пор он появлялся здесь из года в год. Он и сам толком не знал, кому или чему обязан тем, что Розмари Кейтель продолжала его приглашать, хотя он уже давным-давно не являлся репортером номер один ни в «Квике», ни где-либо еще.

В настоящее время Крюгер работал в отделе писем иллюстрированного еженедельника и отвечал на письма читателей, о которых заявлял без стеснения, что в подавляющем большинстве это идиоты. Ни один нормальный человек не будет выставлять свои чувства напоказ, утверждал он. Тем более что в редакциях полно циников, не имеющих ничего святого. Тот, кто это делает, по меньшей мере придурок или псих.

Так заявлял Ганс Крюгер, однако в своем отделе он строго следил за тем, чтобы каждое письмо было внимательно изучено и автору был дан ответ. Злые языки в редакции даже утверждали, что падение с журналистских высот принесло Крюгеру большую пользу, что теперь он стал куда человечней и к делу относится с большей ответственностью, чем тогда, когда был репортером…

Ганс Крюгер достиг вершины своей журналистской карьеры к середине пятидесятых годов, причем успех к нему пришел относительно легко и быстро. Крюгеру везло. Ему досталось несколько дел о нашумевших в ФРГ убийствах, и он сумел выжать из них максимум. Два или три раза ему удалось получить какие-то дополнительные сведения, которых не имела даже полиция, и он приобрел известность.

Слава вскружила Крюгеру голову, он начал зазнаваться, а это всегда опасно: достаточно чуть оступиться, и сразу найдется кто-нибудь, кто подтолкнет к краю пропасти. Крюгер изведал это на собственном опыте. Несколько раз он задел в своих репортажах кого-то из сильных мира сего, пришло несколько жалоб, а следом за ними — лавина разносов. Звезда Ганса Крюгера исчезла с журналистского небосклона так же быстро, как и взошла.

Теперь, в минуты слабости, Ганс Крюгер говорил, что он похож на старый изношенный автомобиль, на котором никто не рискнет выехать из гаража. На таком автомобиле не отважился бы поехать даже он сам. У него уже не хватает смелости и честолюбия, а также дерзости — качеств, без которых нельзя существовать в репортерской среде.

Несколько минут назад Крюгер, никем не замеченный, вышел из зала на террасу «Розмари» и теперь сидел в одиночестве в плетеном кресле перед рюмкой шотландского виски. Через широкие окна он мог следить за тем, что происходит в самой вилле и в саду.

Ганс Крюгер знал большинство гостей виллы лучше, чем они могли предполагать. Разумеется, и потому, что Мюнхен, будучи столицей Баварии, все равно оставался большой деревней, где можно было утаить лишь очень немногое из того, что нужно скрыть. А из этого немногого тайной для репортера-профессионала оставалось совсем уж мало.

Крюгер с удовольствием попивал виски, время от времени затягиваясь сигарой. Но при этом от его взгляда не ускользало ничего заслуживающего внимания.

Несмотря на то что ему не все было видно, он прекрасно знал, что сейчас делалось в многочисленных помещениях виллы. Он мог бы с кем угодно побиться об заклад, что в задней части виллы, где устроен роскошный бар с танцплощадкой и откуда доносились дикие звуки ультрасовременной музыки, сейчас выламывает коленца охочая до танцев хозяйка, обнимая свою очередную жертву. Другие же танцоры откровенно подыгрывают вошедшей в раж Розмари и, изображая на лице глуповатую улыбку, наверняка отмечают про себя ее необычайную жизнеспособность и тупость. Так, конечно, думают и пузатый банкир Кроль, и фабрикант-кондитер Перси, о которых известно, что они предаются всем существующим порокам. В баре виллы «Розмари» чаще других танцевали именно эти двое, хотя было известно, что оба они ненавидели танцы. Никто, однако, этому не удивлялся, потому что логичность не являлась у здешней публики чем-то достойным внимания.

Крюгер допил рюмку своего излюбленного шотландского виски и обернулся, ища глазами официанта, чтобы спросить следующую. Вместо официанта он увидел в дверях, ведущих на террасу, болтливого адвоката Шютца. А рядом с ним молоденькую девицу из мюнхенского кабаре, имя которой он, как ни старался, никак не мог запомнить. Стареющий селадон повел ее куда-то в направлении садовой беседки, и бывший репортер мысленно прокомментировал это, не стесняясь в выражениях. Гуляка Курт опять идет убедиться в том, что он еще мужчина. Паршивый старикашка, и когда он перестанет…

Ганс Крюгер равнодушно посмотрел через окно в зал, где в кожаных креслах развалились двое мужчин. Высокий и худой профессор Шмидт, археологические экспедиции которого в Турцию и Грецию уже не раз финансировал Юлиус Кейтель, что-то рассказывал грузному Францу Рихтеру — предпринимателю, связанному со строительством. Эту пару объединяла любовь к истории и предметам старины. В то время как Шмидт копался в пожелтевших манускриптах и раскапывал древние метрополии, пытаясь доказать, что Троянской войны вовсе не было, Франц Рихтер был настроен явно более практично: он собирал старинное оружие. В его коллекции было уже много экспонатов. Так много, что она вызывала зависть не одного европейского музея.

«Впрочем, в этом обществе Франц Рихтер не был единственным, кто интересовался старинным оружием, — глядя в пустую рюмку, вспоминал Крюгер. — Там было еще два страстных любителя оружия: Юлиус Кейтель и полковник Шварц».

Полковник Шварц… Так он называл себя, когда знакомился, но ни в коем случае нельзя было верить всему, что говорили эти люди. Здесь, в «Розмари», он всякий раз Шварц (Черный), но кто знает, может, на другом конце Мюнхена он какой-нибудь Грюн (Зеленый) или Рот (Красный)? А если случайно вы спросите его в этом их распрекрасном Центре, то окажется, что полковник Шварц носит совершенно другое имя, не похожее на то, под которым он выступает в этом обществе.

Полковник Шварц… С ним ему тоже пришлось когда-то общаться, вспоминал Крюгер. Но не по вопросам, связанным с предметами старины. Это было в тот период, когда его счастье в «Квике» стало ему изменять. В 1961-м?.. Или в 1962-м? Тогда он и познакомился с полковником. Причем именно здесь, в «Розмари». Но переговоры, которые они потом вели, проходили в другом месте… Шварц пригласил Крюгера на рюмку вина в кафе отеля «Кайзер». Будто бы для дружеской беседы… А там взял сразу быка за рога и стал уговаривать его поступить в Федеральную разведывательную службу. Шварц был хорошо информирован о том, что у Крюгера дела обстояли плохо, и поэтому выступил с великодушным предложением: не желает ли Крюгер отправиться пожить на Восток? Говорил что-то насчет Будапешта, Софии, а также Белграда. Официальным занятием будет журналистика, неофициальным… Шварц обрабатывал его добрых полчаса. А когда кончил, Крюгер послал его вместе с его предложением ко всем чертям. Вежливо, но послал, поскольку знал кое-что об этом способе существования от коллег, а также из официальных сообщений, время от времени появлявшихся в печати. Не составляло никакой тайны, что многие из журналистов, кого завербовали на такую работу, попались с поличным как раз в Венгрии или в Болгарии, и дело не обошлось обычным выдворением из страны. Несколько коллег Крюгера получили там довольно-таки длительный срок тюремного заключения. Разумеется, не за свои корреспонденции. И влипнуть в такую историю Крюгер решительно не желал. Он отказался.

И вот теперь он отвечал на идиотские письма. Очень может быть, что не без участия господина полковника Шварца. Он наверняка на него донес: в то время он уже дружил с его шефом. Как и теперь. Липнет к шефу, как оса на мед, и вечно ему что-то нашептывает. Наверняка и сейчас он отвел его куда-нибудь в угол и знай долбит свое…

В то время как Ганс Крюгер в одиночестве размышлял о жизни, полковник Шварц и Юлиус Кейтель стояли в одном из просторных помещений виллы, которое без колебаний можно было назвать арсеналом. На стенах комнаты были развешаны сабли и шпаги, палаши и тесаки, старые винтовки и ружья. Все указывало на то, что Кейтель занимается коллекционированием оружия не первый год и, судя по всему, вложил в него кругленькую сумму.

Близкие друзья Кейтеля знали и кое-что еще. Ну, например, что сначала он специализировался на холодном оружии, но с тех пор как познакомился с полковником Шварцем и его собранием старинного огнестрельного оружия, распространил свой интерес и на эту сферу. И теперь он с поистине бульдожьим упорством старался наверстать упущенное. Не проходило и месяца, чтобы в его коллекции не появлялся новый экспонат, которому Кейтель радовался, как малое дитя, и которым он непременно должен был похвастаться.

Именно это он и делал в данный момент, с сияющим лицом открывая перед полковником старинный футляр.

— Внимание, полковник, это один из сюрпризов сегодняшнего вечера, подготовленный как раз для вас…

Перед взором офицера предстала пара старинных дуэльных пистолетов со всем, что к ним полагалось.

— О какие прекрасные экземпляры! — с искренним восхищением воскликнул полковник Шварц. С минуту он рассматривал пистолеты, не прикасаясь к ним руками, и добавил: — Австрия! Первая половина девятнадцатого века, не так ли?

— Точно, полковник. Вы, как всегда, попали в яблочко. Это Вена, но мастерскую пока определить не удалось. Похоже на одного из братьев Цельнеров…

— Или на Штекеля…

— Вы думаете? Но ружейная мастерская Штекеля прекратила существование где-то в конце восемнадцатого века…

— О Цельнерах тоже так говорят, но на самом деле все было иначе. Эти мастерские существовали еще долго после того… Разрешите рассмотреть эти экземпляры получше?

— Разумеется, полковник, кто же еще может оценить их лучше, чем вы?

— Ну, например, тот, кому они принадлежат. Признаюсь вам, Кейтель, я чертовски вам завидую. Такие пистолеты со сменным стволом теперь достать почти невозможно… Можете мне признаться, где раздобыли это сокровище?

— Отчего же нет? Но вы, полковник, очень удивитесь. Эти пистолеты привезены не из ФРГ, и не из Австрии. Их на прошлой неделе привез мне один мой редактор. И откуда? Не падайте, пожалуйста, в обморок: из Будапешта!

— Но… Я не знал, что кто-то от вас ездил в Венгрию.

— Этот человек был там частным образом. Я, собственно говоря, даже и не знал, что он туда поехал… Пока он не объявился у меня с этим сокровищем.

— Ах так, понимаю… Кстати, раз уж мы про это заговорили… У вас нет кого-нибудь, кто хотел бы работать журналистом в странах Юго-Восточной Европы?

— Вы имеете в виду: журналистом и для вас?

Полковник Шварц сосредоточенно рассматривал гравировку на металлических деталях пистолета и делал вид, будто не расслышал вопроса Кейтеля. Когда пауза слишком затянулась, полковник произнес вполголоса:

— Для нас и за наши деньги.

— Да, понимаю… В данный момент ничего не могу вам сказать, но я подумаю и попробую подыскать подходящую для этого дела кандидатуру.

— Благодарю вас, Кейтель. Но, разумеется, этот человек должен действительно уметь писать, чтобы публиковать статьи и комментарии в нашей прессе. И он не должен поливать грязью жизнь в Восточной Европе. Скорее наоборот. Чтобы ему там доверяли…

— Понимаю, полковник, и надеюсь, что мне удастся найти подходящую фигуру.

— Прекрасная работа… Лучше мог, наверное, сделать разве только пражский Лебеда. Вы знаете его дуэльные пистолеты? Божественные! Но мы их можем видеть лишь во сне! Или, в лучшем случае, на картинках…

— Послушайте, полковник, мне, кажется, пришла в голову мысль. Я знаю человека, который вам нужен. Но он не из Мюнхена…

— Слушаю вас, дружище.

— Этот человек возглавляет одно информационное агентство в Гамбурге. «Дер норд шпигель», если вам это что-то говорит.

Полковник молча кивнул, и Юлиус Кейтель продолжил:

— Его фамилия Гегенман, и он толковый парень. Я имею в виду его журналистские способности. Но сейчас он оказался в затруднительном положении и буквально стоит на краю пропасти. Очень похоже на полное фиаско, и он вряд ли выкарабкается сам. Если вы ему поможете, он наверняка захочет вас отблагодарить… Я проверю все еще раз, полковник, и дам вам знать…

— Благодарю, Кейтель. Я очень вам признателен. А теперь, пожалуй, вернемся к другим гостям.

Полковник Шварц выглядел даже более довольным, чем счастливый владелец старинных пистолетов. На лестнице он с улыбкой повернулся к Кейтелю:

— А что Рихтер? Он не будет ревновать, что я первый имел честь лицезреть ваше новое приобретение?

— Будет, разумеется, полковник, но это мне как раз и нужно. Я хочу отомстить ему за пистолет с восьмигранным стволом. Я как-то сказал ему про него и не успел оглянуться, как он у Кюльберга буквально увел его у меня из-под носа.

Веселье было в полном разгаре. Особенно шумно было в задней половине дома.

Ганс Крюгер между тем выпил еще три рюмки шотландского виски, а адвокат Шютц убедился, что он все еще мужчина.

Раут в честь прихода лета еще будет продолжаться долго. Предстоит еще много съесть и много выпить, и кое-кто испортит себе желудок.

Впрочем, это происходит в «Розмари» из года в год. И не является ни чем-то необычным, ни чем-то удивительным.

II

Официально эти регулярные воскресные встречи пражских филателистов в кафе «У Новаков» именовались встречами для обмена марками. Но в разговоре знатоков зубчатых картинок часто упоминался другой термин: филателистическая биржа. Последнее название, безусловно, точнее, потому что в воскресное утро «У Новаков» активнее шла купля-продажа, нежели обмен. Маленькие пестрые картинки в этой неповторимой атмосфере превращались в некое подобие акций.

На столиках кафе продающие выставляли марки, давно уже утратившие свою почтовую функцию и ставшие ценными бумагами.

Покупатели прохаживались между столиками, у некоторых останавливались, доставали из кармана лупу и пытливо разглядывали заманчивый товар. По просторному залу медленно проходили люди, метрики которых были заполнены где-то в начале нашего столетия, и зеленые юнцы, только что закончившие школу. И каждый специализировался в какой-то узкой области. Один собирал преимущественно Францию, или Советский Союз, или Австрию, другой интересовался марками с изображением художественных творений, третий искал марки Италии, Испании или Чехословакии.

Поистине неповторимая и достойная внимания атмосфера царила в эти воскресные дни в кафе «У Новаков».

Йозеф Рудольф регулярно ходил сюда уже много лет. Сидящим за столиками примелькалась его невысокая сухонькая фигурка, быстрый взгляд глаз сквозь толстые стекла очков, от которого не ускользал даже самый незначительный дефект марки, обесценивающий ее. Они знали, что у Рудольфа — обширное собрание марок Австрии и Чехословакии и что в последние годы он занялся и Венгрией. Однако нельзя сказать, чтобы за столиками встречали его с большой радостью.

Йозеф Рудольф был капризным клиентом. И не только потому, что тщательно рассматривал каждую марку, но, что гораздо неприятнее, потому что он никогда не соглашался на назначенную цену. Он торговался, спорил, называл цены, указанные в разных каталогах. И, как правило, добивался своего. Может быть, поэтому те, кто продавал тут марки уже многие годы, прозвали его скопидомом. Йозеф Рудольф тоже знал об этом своем не очень-то лестном прозвище, но это его нисколько не волновало. «Лучше быть скопидомом, чем дураком», — сказал он как-то одному своему знакомому, когда тот при бурном обмене мнениями припомнил ему его прозвище.

Вот и сегодня, в это сентябрьское утро, Йозеф Рудольф курсировал среди столиков, ничего при этом, однако, не покупая. Он, скорее, наблюдал за теми, кто покупает, и запоминал, какие марки кто спрашивает. Это тоже было чертой характера Рудольфа, за которую его не очень-то жаловали «У Новаков». Уже не раз случалось так, что когда человек не находил на столиках желаемого, к нему вдруг подкатывался Рудольф и предлагал марки из своего обменного фонда. Казалось бы, в этом не было ничего дурного, однако в мире филателистов это считалось предосудительным поступком, потому что таким образом уводили клиентов у продавцов, заплативших за столики на бирже установленную таксу.

Сейчас Йозеф Рудольф прислушивался к разговору: иностранец по-немецки спрашивал у одного из продавцов марки так называемого протектората «Чехия и Моравия».

— Таких марок вы теперь не достанете, — объяснял ему человек за столиком. — У нас они не продаются.

— А по какой причине?

— По многим причинам. Одна из них заключается в том, что мы охотно забыли бы об этом периоде нашей истории. Мы не любим о нем вспоминать.

— Понимаю, но это ничего не меняет в том факте, что период такой был и в протекторате выпускались свои почтовые марки, — возразил иностранец.

— Был, к сожалению. Против воли большинства граждан нашей страны. Поэтому сегодня мы не заинтересованы в том, чтобы демонстрировать марки с изображением Гитлера или Гейдриха и вообще марки с фашистской тематикой. Мы не желаем их продавать. Ни я ни мои коллеги не сможем вам помочь в этом деле.

Вот так необычно резко закончился этот разговор. Но человека, так решительно говорившего с иностранцем, можно было понять — большую часть военного времени он провел в концлагере «Маутхаузен» и имел совершенно определенный взгляд на данный вопрос.

Иностранец растерянно улыбнулся, кивнул головой и перешел к столику напротив. А Йозеф Рудольф, который и на этот раз был внимательным слушателем, последовал за ним. Когда они оказались где-то в задней части зала, Рудольф обратился к иностранцу.

— Простите, я совершенно случайно услышал, что вы интересуетесь нашими марками военного времени, — начал он разговор. Он говорил на хорошем немецком языке, в голосе его слышались подобострастные нотки. Возможно, поэтому иностранец ответил несколько сурово:

— Да, но мне сказали, что их здесь не продают.

— Открыто нет, но если они вас в самом деле интересуют, я могу вам предложить почти полный набор марок протектората.

— Отлично. Они у вас с собой?

— Нет, господин…

Йозеф Рудольф на минуту замолчал: возможно, он искал подходящее слово для следующей фразы, но иностранец воспринял это как предложение представиться.

— Шерппи. Я швейцарский журналист и время от времени наезжаю к вам в Чехословакию.

— Очень приятно с вами познакомиться, господин Шерппи. Моя фамилия Рудольф. Йозеф Рудольф. Я могу продать вам эти марки, они у меня дома.

— Дома… Как жаль! Дело в том, что у меня очень мало времени. Завтра днем я улетаю…

— Только завтра? Прекрасно! Я могу сегодня после обеда занести марки в гостиницу. Или, если вас это не затруднит, вы можете зайти ко мне домой. Там вы спокойно выберете экземпляры, которые вам нужны.

— Пожалуй, я так и сделаю, сегодня у меня есть несколько часов свободного времени.

— В таком случае я вас жду, господин Шерппи. Вот моя визитная карточка.

Йозеф Рудольф подал швейцарскому журналисту свою карточку, из которой явствовало, что он живет в пражском районе Малешице, Почерницка улица, 23. Он объяснил Шерппи, как доехать, после чего они простились. Их беседа длилась недолго. С учетом того значения, которое она будет иметь для дальнейшей судьбы Йозефа Рудольфа, это была, пожалуй, даже слишком короткая беседа.

Шесть часов спустя новые знакомые встретились вновь — на квартире у Рудольфа. Норберт Шерппи был сейчас гораздо разговорчивее, чем утром среди филателистов «У Новаков». Он оживился при виде превосходной коллекции австрийских марок и всей обстановки квартиры. И главным, что заставило Шерппи оставить свою суровость и высокомерие за порогом, были разнообразные изделия из хрусталя, расставленные по всей квартире.

«И кто бы мог подумать, что у такого старичка может быть такое, — удивился Норберт Шерппи, оглядевшись, — Там, среди столиков с марками, он выглядел как нищий, который считает каждую копейку, а здесь вы узнаете, что он прямо-таки Ротшильд! Одна обстановка этой комнаты стоит столько же, сколько шикарный автомобиль новейшей марки. Не говоря уже о капитале, заключенном в почтовых марках. А хрусталь! Ведь это наверняка выставочные экземпляры…»

Так думал Шерппи, склонившись над марками протектората, ради которых он, собственно говоря, и пришел. Вслух он, однако, произнес:

— Я вижу, вы не только хороший филателист, но и любитель красивых вещей. Например, вот эта огромная шлифованная хрустальная ваза — действительно мастерская работа. Честь и хвала ее создателю. А также, разумеется, тому, кто решился заплатить за нее огромную сумму, которую она, вне сомнения, стоит. Я в этом немного разбираюсь. Я как-то готовил серию статей о чешском стекле, поэтому имел возможность видеть, как такие вещи рождаются. Потрясающая работа! Я был не только «У Мозера» в Карловых Варах, но и в Подебрадах и в Новом Боре. И потом, еще где-то на Шумаве. Забыл, как называется…

— Не «Ленора»? — подсказал Рудольф своему гостю.

— Нет, на «Леноре» я тоже был, но сейчас имею в виду не ее: то была совсем маленькая мастерская. Где-то около Сушице…

— А… так это, наверное, «Анин».

— Да-да, «Анин»! Забытая деревенька с церквушкой, в которой давным-давно нашли массу человеческих скелетов… Об этой мастерской мало где слышали, но там делают великолепные вещи. Я там познакомился с одним прекрасным мастером. Однако для вас это вряд ли представит интерес, вы разбираетесь в стекле гораздо лучше, чем я. Все эти экземпляры служат тому подтверждением.

— Когда-то я работал в этой области. Я служил в министерстве внешней торговли, и экспорт стекла был на моем попечении. Теперь я второй год как на пенсии, а это всего лишь память о тех временах.

— К чему такая тоска, пан Рудольф? Часть этого сказочного хрупкого мира всегда перед вами, и связи с мастерами «стекольных дел» тоже у вас, наверное, сохранились…

— Да что говорить, связи у меня сохранились не только там, но к чему мне они теперь? Если вы не занимаете должность, вам не предложат даже пустячного образчика. В лучшем случае скинут с цены крон десять, но при этом вы должны смотреть в оба, чтобы вам не подсунули чего-нибудь второго сорта. Дилетант этого и не заметит, но специалисту такой дефект сразу бросается в глаза. Стекло — то же самое, что марки. Знаете ли вы, сколько среди редчайших экземпляров, за которые порой люди платят тысячи, встречается «инвалидов» — марок, которым в «филателистических клиниках» подклеивали зубчик или уголок? Вы и представить себе не можете…

Норберт Шерппи согласно кивнул головой и вдруг резко изменил тему разговора:

— Послушайте, пан Рудольф, у меня есть к вам предложение. Не хотели бы вы со мною сотрудничать?

— Какое сотрудничество вы имеете в виду, господин Шерппи?

— Я хотел бы использовать ваши таланты и, может быть, ваши знакомства для своей работы. Мне нужен здесь человек, который регулярно информировал бы меня о том, что происходит в Чехословакии. Я имею в виду все интересные события, включая те, о которых в печати не пишут. Вы могли бы также организовать для меня встречи в ваших учреждениях и на предприятиях, о которых я буду писать. До сих пор я пользовался услугами иностранного отдела здешнего Союза журналистов, но там, как правило, мне не удавалось договариваться обо всем, чего я хотел. Уж слишком часто мне отвечали, что то, о чем я хочу писать, является государственной тайной… Возможно, они и правы, но мне это непонятно, ведь меня секретные вещи совершенно не интересуют. Но, к сожалению, этот отдел — официальный орган для связей с зарубежными журналистами, и я не могу обойтись без него в своей работе. Словом, мне нужен в Чехословакии человек, который бы пробивал мои заявки, все время напоминал о них. Понимаете меня?

— Очень хорошо понимаю, господин Шерппи…

— Кроме того, вы могли бы быть мне полезны и в качестве переводчика, когда я езжу по Чехословакии как репортер. Разумеется, все ваши услуги будут оплачены. Итак, что вы на это скажете?

— Это очень заманчивое предложение. А если учесть, что я теперь имею довольно много свободного времени, я думаю, господин Шерппи, что мы с вами договоримся…

В тот же воскресный вечер они обговорили все детали своего будущего сотрудничества.

Йозеф Рудольф при этом узнал помимо прочего, что Норберт Шерппи снабжает своими статьями и репортажами сразу несколько швейцарских газет. Причем пишет он не только о Чехословакии, но и обо всей Центральной Европе. Поэтому он обосновался в Вене. Именно туда и должен Рудольф посылать регулярно свои сообщения. А время от времени и доставлять их лично, используя для этих целей поездки к брату, который живет в столице Австрии уже более сорока лет.

— Вы знаете, господин Шерппи, у нашей семьи интересная судьба, — говорил, улыбаясь чуть иронически, Йозеф Рудольф. — Мы родились в Словакии неподалеку от Мартина еще во времена Австро-Венгрии. А когда монархия развалилась, мы трое разъехались по трем государствам, которые возникли на ее развалинах. Брат уехал в Вену, сестра вышла замуж и переехала в Будапешт, а я поселился в Праге. И в этих городах мы закрепились надолго.

— Значит, у вас есть родные и в Будапеште?

— Да, сестра. Она на несколько лет старше меня, но все еще бодра и полна сил. Впрочем, когда вы поедете в Венгрию, вы можете к ней зайти, я дам вам адрес…

Первоначальная цель визита Шерппи к Йозефу Рудольфу была почти забыта. В конце концов иноземный гость ушел, унося с собой марки, на которые, по его мнению, совершенно напрасно в Чехословакии наложен запрет. Но завязанное знакомство представлялось ему куда более ценным, чем если бы он раздобыл целый счетверенный блок «розовых меркуриев».

III

В гамбургской холостяцкой квартире Вернера Гегенмана было тепло и уютно, хотя в стекло большого окна барабанил дождь и дул холодный осенний ветер. Скверной погоде соответствовало и настроение пятидесятичетырехлетнего хозяина квартиры.

Вернер Гегенман лежал на широкой французской тахте, смотря отсутствующим взглядом в потолок.

На стенах квартиры были видны несколько картин, лишь одна из них содержала некоторые реалистические элементы. Гегенман говорил, что на этой картине изображен разрушенный город, в котором вместо домов — руины, но это не обычные развалины, в них пульсирует жизнь, готовая вырваться из-под обломков. Полотно, на первый взгляд полное уныния, светится внутренним теплом. Гегенман видел в картине Германию первых послевоенных месяцев 1945 года — тогда она тоже лежала в руинах, но готовилась жить.

Полки напротив любимой картины Гегенмана привлекали взгляд пестрыми обложками книг. Их тут было сотен пять-шесть. Классики мировой литературы здесь уживались с малоизвестными авторами дешевых детективов, ученые труды стояли рядом с зачитанными юмористическими книжонками, толстые научные словари и энциклопедии соседствовали с продукцией, которая мало чем отличалась от порнографии. Среди книг там и сям виднелись фотографии полуобнаженных женщин и несколько «древнеегипетских» статуэток.

На большом рабочем столе стояла портативная пишущая машинка, а около нее были сложены аккуратные стопки разных иллюстрированных журналов и бюллетеней. Тут же лежали в беспорядке несколько курительных трубок, различных по размерам и форме.

В квартире были еще предметы, привлекающие внимание, но Вернер Гегенман ничего в эту минуту не видел. У него трещала голова, как после хорошей попойки. Но на этот раз причина головной боли крылась не в ночном кутеже. В это дождливое осеннее утро Вернер Гегенман переживал несколько иное похмелье, нежели обычно. Над ним висел дамоклов меч, который уже завтра или, самое позднее, послезавтра должен был упасть на его голову. К нему в Гамбург прибывал кто-то из руководящей верхушки, и с ним — целая свора ревизоров.

В голове Гегенмана крутилась бешеная карусель. Он уже слышал, как приехавшие требуют от него документы на оплату десятитысячных счетов, деньги по которым никогда и никуда не посылались. Они будут допытываться, куда девались десятки тысяч марок, истребованные им как гонорары для сотрудников, на которые также нет документов. Они обязательно спросят, где редакционная автомашина и почему он два года не оплачивал телефонные разговоры и аренду редакционных помещений. Зачем он, собственно, ездил в Стокгольм и Париж, если из этих командировок не прислал для агентства ни строчки…

О чем еще они спросят и сколько раз повторят: почему?

Почему?

Глава гамбургского филиала агентства «Дер норд шпигель» знал ответ на этот простой вопрос. Но он ничего не мог сказать этим сухарям-цифроедам, которые делают важный вид только потому, что копаются в миллионах, до которых им так же далеко, как ему до путешествия на Луну. Но даже если бы он им и ответил, они все равно не поняли бы его. Как и сам он не понимал того, что случилось с ним полтора года назад, когда он начал жить именно так, как живет сейчас.

Может быть, виной тому был страх перед приближающейся старостью, подумалось Вернеру Гегенману. Она подкралась к нему, как тать в ночи, сразу же после празднования его пятидесятилетия и с тех пор преследовала его по пятам. Его все чаще стала посещать мысль, что жизнь свою он прожил вечным слугой и рогоносцем, что впереди у него — пятнадцать, в лучшем случае, двадцать лет, не обещающих ничего лучшего. Какое-то время он боролся с этими нагоняющими тоску мыслями, пытался подавить их, но они со временем становились все назойливее и назойливее. И в один прекрасный день настал поворот. Что-то в нем разом перевернулось, и он перестал быть тем серьезным и пунктуальным главным редактором, каким был до той поры. Он начал пользоваться «радостями жизни». На всю катушку. Надо было урвать от жизни хоть что-нибудь из того, в чем он полвека себе отказывал. Он открыл в себе вкус к спиртному, перед которым всегда испытывал панический ужас, и научился пить. Он пил часто и помногу. Алкоголь, в отличие от девиц, с которыми он проводил ночи, был всегда хорош. Собственно, все было хорошо. Только стоило слишком дорого. А лишних денег у него никогда не водилось. И тогда он стал приглядываться к кассе филиала, которым руководил. Сначала он брал не очень большие суммы, но они увеличивались из месяца в месяц. Они росли как снежный ком. А когда он познакомился с группой молодых художников и начал играть роль мецената, снежный ком превратился в лавину. Но отступать назад было уже поздно. Почти у каждого из них он купил какую-нибудь картину, заплатив за нее гораздо больше того, что она стоила. Несколько оригиналов он подарил знакомым, некоторые до сих пор висят на стенах его квартиры…

Вернер Гегенман перестал смотреть в потолок, заложил руки за голову и посмотрел на картину, висевшую напротив.

«Хиршнер, — мысленно произнес Гегенман, — «Упоение чувств». Я заплатил ему за эту картину три тысячи. Но заслуженно!» Он вряд ли смог бы объяснить, почему он это делал. Может быть, в благодарность за то, что они так естественно приняли его в свой круг, что с удивительным тактом сумели перебросить мостик через пропасть, разделяющую его поколение и поколение молодых. Они сделали его на тридцать лет моложе. Он чувствовал себя одним из них и был счастлив. Он ни о чем не жалеет. Наоборот, если бы ему пришлось решать заново, он опять сделал бы то же самое. Но те, которые приедут завтра или послезавтра, чтобы предъявить ему счет, никогда не поймут этого. Для них он будет самым обыкновенным неплательщиком налогов, вором… Преступником.

Самым обыкновенным преступником…

И Вернер Гегенман начал играть этим словом. «Преступник Гегенман», — повторил он несколько раз. Что сказал бы об этом покойный отец? Он, уважаемый издатель и главный редактор газеты «Мангеймер тагеблатт», — отец преступника… А мама? Эта вечно испуганная, робкая женщина, никогда не чувствовавшая себя уверенно в роли супруги шеф-редактора… С его Кэти все было совсем по-другому. Она стала играть роль шеф-редакторши еще до того, как его сделали главным редактором. Из-за этого все так и получилось…

Воспоминание о родителях и жене, с которой Гегенман был уже пятнадцать лет в разводе, возвратило его мысли в прошлое. Как на экране, проходили перед его мысленным взором события, предшествовавшие этому хмурому сентябрьскому утру, Гегенман вспоминал и подводил некоторые итоги…

Сначала школа в Мангейме. Счастливые годы юности. Он был единственным ребенком в семье, и родители холили его, как редкое оранжерейное растение. Им не приходило в голову, что однажды настанет день, когда ему придется покинуть тихую гавань семьи и жить в среде, весьма далекой от той, в которой он рос. Он вышел в мир хрупким и неподготовленным и скоро узнал почем фунт лиха.

Это началось уже в Гейдельбергском университете. Он поступил на философский факультет, проучился три семестра и понял, что не тянет. Философский факультет он оставил по собственному желанию. А вот факультет журналистики, на который он перешел, его уже вынудили покинуть. После четырех семестров он получил последнее предупреждение: «Если до начала нового учебного года Вы не ликвидируете академическую задолженность, Вы будете исключены».

Задолженность он, конечно, не ликвидировал.

Его выгнали, и на какое-то время он опять вернулся под крылышко родителей. Именно тогда он стал писать свои первые статьи. Позднее, познакомившись с Кэти, и стихи. Стихи были слабыми, но влюбленным все кажется лучше, чем на самом деле. А они были влюблены друг в друга. Так сильно, что через четыре месяца он женился на Кэти. Должен был жениться. Она ждала ребенка, а его отец был человек в этом отношении принципиальный. Он великодушно простил ему то, что в то время Вернер не был в состоянии прокормить даже себя самого, не то что семью.

Не успел он найти работу, как его призвали в армию. Ему было тогда двадцать два года, и два года службы стали для него первой настоящей школой. Они дали ему больше, чем вся предшествовавшая учеба. Прежде всего в том, что касалось самостоятельности. Он перестал быть хрупким, субтильным созданием, потому что таких людей не терпели в создававшейся гитлеровской армии. Он не стал громилой, но перестал быть тем нерешительным наивным юношей, который не знает, чего хочет, и со всем соглашается.

Вернувшись в 1935 году из армии, он стал искать работу, которая давала бы больше, чем писание статей. По-видимому, он занимался этим слишком долго, что не понравилось новым властям Германии. Его в принудительном порядке послали на строительство Западного вала, который создавался на немецко-французской границе. Он поехал туда без особых огорчений, потому что нуждался в деньгах, которые, как считалось, можно было там заработать. Он пробыл там целых два года. Возможно, выдержал бы и дольше, если бы не лопнула афера с мисками. В столовой было похищено несколько сотен мисок, которые Вернер вместе со своим приятелем Бушем помогали сбывать. Его уволили и отдали под суд. Но на пороге была уже война, и у немецкого судопроизводства появились другие заботы, более важные, чем дело о нескольких сотнях украденных мисок.

Его забрали в армию в июле 1939 года. Через несколько месяцев он уже имел чин унтер-офицера и хорошее место в резервной пехотной дивизии вермахта, стоявшей в Пфальце. Он работал в разведотделе штаба, и эта работа ему нравилась. Хотя офицеры и не посвящали его тогда в тайны операций против французов, он все-таки имел возможность слегка заглянуть за кулисы событии. Эта работа притягивала его, волновала своей таинственностью.

Он учился зашифровывать и расшифровывать донесения, а также многим другим вещам, необходимым для работы в разведывательной службе. Возможно, он так бы и просидел всю войну в штабе этой дивизии. Но его самого это не устраивало. Когда осенью 1940 года в вермахте стали искать добровольцев на курсы планеристов в люфтваффе, он был среди вызвавшихся.

Этот курс он окончил успешно. Видимо, поэтому его сразу же по окончании направили в офицерскую школу. И опять он попал в поток, связанный с разведкой. Люфтваффе также нуждалась тогда в разведчиках.

Год спустя Вернер Гегенман уже сидел в штабе авиаполка, действовавшего в южной части Советского Союза. Вернеру хватало работы как в воздухе, так и на земле. Он часто летал над советской территорией, добывая материал о передвижении войск, о строительстве оборонительных сооружений, о состоянии коммуникаций. Прежде всего их интересовало Черноморское побережье. Его нога ни разу не ступала по этой земле, но он до сих пор может отчетливо себе представить некоторые заливы и многие города, расположенные на побережье. Это была интересная работа. Пожалуй, самая интересная из всех, которые он когда-либо выполнял. И он старался делать ее хорошо. Никогда потом не работал он с такой ответственностью и четкостью. Именно тогда Вернер привык к педантичному порядку. Однако за последний год он сумел поддерживать его только вот в этом своем дупле…

А потом началось немецкое отступление. Вернер попал в плен к американцам. Несколько дней они его допрашивали, а когда узнали все, что им было нужно, перебросили в английскую оккупационную зону. Кое-что он им сказал, но далеко не все, что знал. С англичанами, тоже взявшими его в оборот, он обошелся так же. По-видимому, это было самое разумное, потому что, скажи он им всю правду, они бы с ним так скоро не расстались. А так они сунули его в Гольштенский лагерь для военнопленных, и в конце лета 1945 года он был уже на свободе.

Он отправился в Мюнстер, куда к тому времени перебралась Кэти с детьми. Детей уже было двое: Петер и Лизель. Когда он вернулся домой, Лизель как раз исполнилось три года. Военное дитя… Он до сих пор не уверен, его ли дочь Лизель, или Кэти заимела ее от какой-нибудь тыловой крысы. Какое-то время он ломал голову над этим вопросом, но потом плюнул и перестал, решив оставить все как есть.

В Мюнстере ему нравилось. Может быть, и потому, что там жил давнишний приятель его отца Ашендорф, который сразу же по окончании войны стал добиваться разрешения издавать в городе газету. Он пообещал Вернеру взять его к себе в редакцию редактором и выполнил это обещание. Когда осенью 1946 года Ашендорф получил разрешение издавать «Вестфелише нахрихтен», он назначил Вернера главой филиала в Ленгерихе. Вот тогда, собственно, Вернер и стал знакомиться с подлинной журналистской работой. В филиале он занимался всем: был редактором и машинисткой, экономистом и главным редактором. Кэти предпочитала называть его главным редактором. Работа ему правилась, но прежде всего ему доставляло радость сознание того, что он наконец сам содержит семью. За четыре года, прожитые им в Ленгерихе, он весьма поднаторел в журналистской работе. В 1950 году его перевели в центральную редакцию в Мюнстере, где он познакомился со всеми тайнами журналистской профессии. И когда он уяснил себе, что учиться ему уже нечему, он поблагодарил господина Ашендорфа и ушел на вольные хлеба.

В 1954 году они переехали в Гамбург, и Вернер начал сотрудничать в различных северо-немецких газетах. Работать приходилось много, чтобы прокормить семью: в 1956 году к Петеру и Лизель прибавился Оливер. Он появился на свет так же неожиданно для него, как и Лизель, но Вернер признал его своим сыном. Он был его любимцем. Сейчас он единственный оставшийся с ним ребенок. Кэти ушла от него в 1960 году, Петер и Лизель уже устроили свою личную жизнь, с ним остался только Оливер. Оливер и работа. После пяти лет работы в Гамбурге фон Мор, которому принадлежал «Дер норд шпигель», предложил ему место главного редактора здешнего филиала. Вернер согласился. В его жизни мало что изменилось. Только к писанию статей добавились заботы по руководству филиалом. Он тянул лямку шесть лет. Шесть лет он был ответственным и серьезным главным редактором, на которого господин фон Мор мог положиться на сто процентов. А потом все пошло вкривь и вкось…

Вернер Гегенман очнулся от воспоминаний. Он по-прежнему лежал на широкой тахте, прикрыв ладонями глаза, и, казалось, не замечал, что дождь перестал монотонно барабанить по стеклам окон, потому что думал о смерти.

«По-видимому, это единственный способ выйти из этой проклятой ситуации с честью, — думал Вернер Гегенман. — И даже если не с честью, то все равно это выход. Решительный и простой. Нужно только чуточку смелости, чтобы нажать на спусковой крючок… Пистолет лежит в ночном столике, никто не помешает протянуть к нему руку… Или лучше принять розовые порошки, про которые Ирма говорила, что достаточно трех-четырех, чтобы тебя перестало интересовать все, что совершается вокруг? Да, пожалуй, лучше порошки». При его характере это будет легче. Но тогда надо позвонить Ирме…

Нет, он никому не будет звонить, ни с кем не будет прощаться, только Оливеру напишет несколько строчек. Ему он должен объяснить, почему все это случилось. Может, он поймет. Он должен понять! Он молод и…

В этот момент нить его размышлений прервал пронзительный телефонный звонок. С минуту он еще медлил, но потом все-таки решился подойти к аппарату…

IV

Было еще светло, но у входа в ночной ресторан брненского отеля «Слован» уже висела табличка с надписью «мест нет». Несмотря на это, стайка молодых людей, желающих потанцевать и повеселиться, уже довольно давно уговаривала швейцара пустить их внутрь.

— Сожалею, уважаемые, но сегодня у нас нет ни одного свободного местечка, — повторял уже не в первый раз швейцар. И привычно добавлял, поясняя: — Вы же понимаете, сейчас время осенней ярмарки, к нам слетелись гости со всей Европы…

— Каждый раз новая причина, — возразил один из юношей. — Сегодня осенняя ярмарка, вчера конкурс, завтра будет какая-нибудь выставка почтовых марок, а нам, выходит, и повеселиться нельзя в своем ресторане…

— Я вас понимаю, ребятки, — оправдывался человек у дверей, — но что делать: на нет и суда нет. Ни одного свободного местечка.

— А как же те двое, которых вы только что впустили? Они что, на коленях у кого-нибудь будут сидеть? — опять возразил кто-то из толпы.

— У них столик был заказан.

Двое, о которых шла речь у входа, действительно заказали столик с утра. Инженер Зденек Росицкий и его коллега из «Стройимпорта» Бедржих Видлак уже многие годы регулярно ездили на Международные осенние ярмарки в Брно и поэтому приобрели опыт получения мест в вечерних увеселительных заведениях. Нельзя сказать, чтобы они были их завсегдатаями, но у них сложилась своего рода традиция: хотя бы раз за период работы ярмарки как следует погулять. Первый раз они так «гуляли» девять лет назад, когда приехали сюда впервые, и с тех пор старательно поддерживали традицию. Заслуга в этом принадлежала прежде всего Зденеку Росицкому с его донжуанскими замашками, прославившими его на службе. Он не хотел отказываться от них ни в прошлом, хотя кадровики неоднократно грозили ему, тогда еще молодому человеку, пальцем, корили и уговаривали, ни теперь, когда ему перевалило за сорок. Он носил свое прозвище «бабник» даже с какой-то гордостью и, в отличие от многих ему подобных, готов был понести за это любое наказание.

Его коллега Бедржих Видлак был прямой его противоположностью. Ему не было присуще стремление покорять женские сердца, он был более сдержан, и не будь Росицкого, он давно бы нарушил традицию «одного великого вечера». На его лице лежала печать эконома. Нельзя сказать, чтобы он был скрягой, но тратить деньги зря он не любил. И если один раз в году он и отправлялся вместе с Росицким в «ночной объезд Брно», как некогда назвал инженер эти вечера, то делал это не только по установившейся традиции, но и из опасения, что Росицкий раззвонит по всему учреждению, что он сухарь и нелюдим. Ни тем ни другим он себя решительно не считал, хотя ему было уже под пятьдесят. Впрочем, столько ему нельзя было дать — он выглядел почти ровесником Росицкого. Он был высок и строен, волнистые волосы темны и густы, черты продолговатого лица приятны и выразительны. Он наверняка мог бы пользоваться у женщин таким же успехом, как и Росицкий, но, по-видимому, это его не интересовало.

Хотя инженер заказал на вечер отдельный столик на двоих, их с извинениями провели в кабинет, где уже сидела одна парочка.

Зденек Росицкий тут же сделал вывод относительно этих двоих: сидящие напротив не муж и жена. Этим открытием он поделился с Видлаком, когда начала играть музыка и их визави отправились танцевать.

— Надеюсь, тебе ясно, Бедржих, что этот парень всего лишь ухажер. Он ведет себя так же, как в прошлом году наш приятель Кадлец, когда он ухлестывал за той вечно непричесанной австрийкой.

— Думаю, что ты прав. Кстати, а где же редактор Кадлец? Неужели не приехал?

— Не знаю, я его тоже не видел, но вряд ли он пропустит такое удовольствие. Наверное, приедет позже.

— И сразу примется наверстывать упущенное.

— Ты что, завидуешь ему, Бедржих? Впрочем, я думаю, что сегодня и тебе фортуна улыбнется. Прямо здесь, за столом. Так что хватай ее за гриву.

— Будто ты меня не знаешь… Во-первых, эта дама меня совершенно не волнует, а во-вторых, в отличие от тебя я не спец по этим делам.

— Да, ты прав. Послушай, Бедя, держу пари на бутылку мавруда, что этот усатый типчик даже не знает свою красотку по имени.

— Я совершенно с тобой согласен, так что заключать пари не имеет смысла…

— Так я и думал. Боишься, что придется поставить бутылку красного вина?..

— А зачем мне швырять деньгами, если я думаю то же, что и ты? Если уж тебе непременно хочется побиться об заклад, давай поспорим вот на что: если тебе удастся сегодня отбить у него эту красотку, ставишь бутылку ты, в противном случае — я.

— Постой, постой, Бедржичек, ты что-то малость перепутал. Ты, видимо, хотел сказать наоборот? Если мне это не удастся, плачу я, а если удастся — ты. То, что предлагаешь ты, не совсем логично. Ведь для того, чтобы выиграть, просто-напросто ничего не надо делать. А?

— Это верно, но я ведь, пан инженер, знаю вас как облупленного. Неужели ты из-за какой-то бутылки мавруда пойдешь против своей натуры и лишишь себя шанса продемонстрировать прекрасному полу свои таланты? Никогда! Пари заключается в предложенном мной варианте. Покоришь ее — платишь ты. Не покоришь — плачу я.

— Ну, как хочешь… Принимаю!

— Однако похоже на то, что ситуация не очень тебе благоприятствует. Посмотри, как она к нему льнет…

— Провокатор!.. И все равно, я тебе скажу, она стоит бутылки.

— Еще бы! Я думаю, ей лет тридцать пять… Хорошо сохранившаяся, приятная, холеная… И не похоже, чтобы она бывала тут часто. Скорее наоборот. По-моему, она учительница, разведенная, и ее единственная цель — снова выйти замуж.

Вскоре стало ясно, что Росицкий прав. Коткова и Гофмейстер действительно виделись сегодня впервые. Но познакомились они не по объявлению, а способом несколько необычным. Йозеф Гофмейстер был из Остравы. Он работал на Витковицком металлургическом заводе и тоже приехал в Брно в командировку на осеннюю ярмарку. «Чедок»^[4] гарантировал ему жилье, но, поскольку в это время мест в гостиницах обычно не хватало его поместили в квартире пани Котковой, которая в таких случаях сдавала одну из своих трех комнат. А там слово за слово и Йозеф Гофмейстер пригласил Квету Коткову поужинать вместе.

В битком набитом ресторане опять зазвучала танцевальная мелодия, и Гофмейстер со своей партнершей снова пошли танцевать.

— Как ты оцениваешь положение? — спросил Росицкий Видлака, как только парочка отошла от столика.

— Пожалуй, на этот раз я поставил не на ту лошадь, Против этого парня у тебя маловато шансов. Он спит с ней под одной крышей, и это, по-видимому, будет решающим фактором в дальнейшем развитии событий.

— Я вижу, Бедржих, ты трубишь отбой раньше, чем началась атака. Помнишь, что говорил покойный Голубек?

— Ну как же! Обделаться, братцы, всегда успеете!

— Да, только не в столь приличных выражениях. Знаешь, ты мне напомнил юмористический рисунок — два парня сидят за столом, а под столом лежит вдрызг пьяная женщина. И один говорит другому: «Только без неприличных шуточек, пан коллега, — среди нас дама…» Что, хорошо? Ты тоже выражаешься так, словно здесь присутствует дама, хотя ее и нет за столом.

— Я вижу, пан инженер, ты начинаешь деградировать.

— Как это?

— Ты только погляди вокруг себя. Не меньше полдюжины нетанцующих дам, а ты мне тут пересказываешь анекдоты. Может, тебе стоит изменить направление атаки, раз ты здесь натолкнулся на глухую защиту?

— Во-первых, Бедржих, тут и не пахнет глухой защитой. А во-вторых… эта Квета так покорила меня своими чарами, что у меня нет желания атаковать на других фронтах. Впрочем, времени у нас еще вполне достаточно, не так ли?

В течение нескольких следующих часов Зденек Росицкий превзошел самого себя. Видлак видел, что он вполне оправдывает свою репутацию. Он был тактичен, но действовал наступательно. Стоило ему два раза выйти с Кветой на танцплощадку — и ее глаза цвета незабудок уже не отрывались от него.

Кто знает, что говорил ей Росицкий и что слышал в ответ. Факт остается фактом: в результате Росицкий и Видлак получили приглашение к ней домой на утренний кофе. Или, если есть охота, она предложила пойти к ней сразу после ресторана, отведать домашней копченой колбасы и крепкого бульона, который после ночного кутежа действует как бальзам на тело и душу.

Росицкий и Видлак приняли второе предложение.

В ту ночь их постели в гостинице пустовали. Отправляясь утром из квартиры Кветы Котковой прямо на выставку, они были убеждены в том, что побывают еще в доме 26 по Битовской улице.

Они были в восхищении от новой знакомой. Зденек Росицкий восхвалял ее прелести, Бедржих Видлак преклонялся перед ее самостоятельностью и решительностью. Она импонировала ему и тем, что, разведясь с мужем, смогла сама накопить денег на машину, сумела найти дополнительный заработок. В течение ночи Видлак несколько раз провозглашал, что с такой женщиной, как Коткова, не страшны никакие испытания, что таких женщин вообще мало на белом свете. Причем совершенно искренне. Потому что дома у него была прямая ее противоположность: кислое, вечно больное существо, для которого мир — юдоль слез.

Они уже забыли о своем пари. На следующий вечер оба, Росицкий и Видлак, купили по бутылке шампанского и отправились к Квете Котковой — поблагодарить за приятно проведенный вечер. И за то, что утром она сама отвезла их на выставку на собственном «фиате».

Ну что же, дружба, если здесь применимо это слово, рождается при различных обстоятельствах.

V

«Боинг-727», выполняющий рейсы по маршруту Гамбург — Мюнхен, вскоре после старта пробил толстый слой облаков, висевших над аэродромом, и теперь купался в солнечных лучах. После этого обычного, но всегда впечатляющего полетного пролога прояснились и лица большинства пассажиров. Лишь постоянные клиенты авиакомпании «Люфтганза» уткнулись в газеты и не обращали никакого внимания на окружавшую их красоту.

Вернера Гегенмана, который тоже был в самолете, в это январское утро 1967 года не привлекли ни сообщения гамбургских газет, ни романтический вид небес и снежно-белых облаков. У него хватало забот, хотя теперь это были совсем другие заботы, чем несколько месяцев назад.

Бывший главный редактор гамбургского филиала агентства «Дер норд шпигель» уже в который раз воспроизводил в памяти ту роковую сентябрьскую встречу с человеком, которому он, несомненно, обязан тем, что еще жив. И сейчас он летел для новой встречи с этим несколько загадочным человеком.

Все началось с того неожиданного телефонного разговора.

— Добрый день, господин Гегенман, — раздался в трубке мужской голос. — С вами говорит Штейнметц. Мое имя вряд ли вам что скажет. Я не из Гамбурга, и мы лично с вами не знакомы. Но мне хотелось бы сейчас с вами встретиться. Дело в том, что я хотел бы вам кое-что предложить. Это очень выгодное предложение. Но было бы желательно переговорить с вами об этом при личной встрече.

— Если это касается написания статьи или комментария, то я должен вас, господин Штейнметц, разочаровать. У меня нет ни времени, ни…

— Речь идет не о статье и не о комментарии, господин Гегенман, — живо прервал его незнакомец, — речь идет о вашем будущем существовании.

— Как-как? О моем будущем существовании? Да что вы можете знать о нем, когда я сам…

— Кое-что я о нем знаю, потому и хочу с вами встретиться, — произнес твердо и решительно мужчина. — Я буду ждать вас в одиннадцать часов на втором этаже ресторана «Мюлен кампер фархаус». Полагаю, вы знаете адрес. Это в районе Улен Хорст на углу Мюлен Камп и Корнштрассе!

— Да, но как вас…

— Не беспокойтесь, я найду вас сам. Итак, в одиннадцать в «Мюлен кампер фархаус», второй этаж. До скорой встречи, господин Гегенман.

Он произнес это столь решительно, что человек, три минуты назад думавший о самоубийстве, сразу забыл о том, что жизнь его уже не интересует.

Через полтора часа условленная встреча действительно состоялась. Йозеф Штейнметц уже сидел в ресторане «Мюлен кампер фархаус». Однако вид его никак не соответствовал голосу, звучавшему по телефону энергично и властно. Это был мужчина лет пятидесяти, невысокий, склонный к полноте, с круглым лицом, похожий скорее на сельского трактирщика, нежели на человека, способного влиять на судьбы людей.

Но это была лишь видимость, как обычно, обманчивая. Как только Штейнметц заговорил, Гегенман сразу же вновь почувствовал его решительность и властность.

— Садитесь, господин Гегенман, — строго сказал Штейнметц. — Что будете пить? Коньяк? Вино? Пиво?

— Ничего спиртного не хочу — голова болит. Я выпью кофе.

— Несколько необычно для вас, господин Гегенман, — с нескрываемой иронией произнес Штейнметц. — У нас в Аугсбурге говорят, что клин клином вышибают.

— Ну, это говорят не только в Аугсбурге. Но если вы думаете, что голова моя трещит только от вина, то вы ошибаетесь.

— Я не хотел вас обидеть, господин Гегенман. Кофе так кофе. Это не принципиально. Главное, на чем мы с вами сойдемся.

— Я тоже так считаю и потому слушаю вас, господин Штейнметц.

— Хорошо, тогда я приступаю к делу. Я сотрудник международного экономического института в Аугсбурге и приехал сюда специально, чтобы пригласить вас работать в этом институте…

— Не понимаю, почему ваш выбор пал на меня.

— В этом нет, господин Гегенман, ничего удивительного. Просто мы узнали, что истекает срок вашего договора с агентством «Дер норд шпигель», и вот я здесь.

— Вы хорошо информированы. Вам даже известно, когда истекает срок моего контракта.

— Скажите прямо, если договор с вами будет расторгнут, можем мы рассчитывать на сотрудничество с вами?

— На какое сотрудничество, позвольте вас спросить?

— Наш институт, господин Гегенман, хотел бы поручить вам подготовку материалов о некоторых государствах Юго-Восточной Европы. Прежде всего речь идет об экономических вопросах, но, разумеется, со всеми вытекающими отсюда политическими аспектами.

— Не совсем понятно. Нельзя ли поподробнее?

— С удовольствием сейчас вам все объясню… Насколько нам известно, вы принадлежите к тем журналистам, которые занимаются преимущественно экономическими вопросами. Так?

— Да, так.

— Теперь… В процессе своей работы вы собираете самый различный фактический материал. Ну, например, вы собираетесь написать статью о строительстве плотины. Вы собираете материал об этом как на месте ее строительства, так и в разных организациях, которые эту стройку проектируют и финансируют. Определенную часть того, что вы выясните, вы используете для своей статьи, но кое-что, разумеется, остается неиспользованным. Наш институт интересуют все данные, включая те, которые вы не используете при написании статьи. А также те, которые вы при сборе материалов найдете специально для нас. Эти данные вы можете позднее подать в виде сводки и получить вознаграждение согласно договору. Разумеется, это будет касаться различных областей экономики того или иного государства.

— Я начинаю кое-что понимать, господин Штейнметц. Но эта работа предполагает регулярное посещение государств, о которых я буду писать.

— Разумеется. Вы постоянно обосновываетесь где-нибудь, ну, скажем, в Вене, и оттуда ездите то в одну, то в другую страну по соседству. Мы рассчитываем на то, что вы будете продолжать свою обычную журналистскую практику и писать статьи и комментарии для некоторых немецких газет и журналов.

— Вот это я не очень понимаю, господин Штейнметц. Я буду сотрудником вашего института или корреспондентом? Кто будет оплачивать мое пребывание в Вене? Мои поездки в страны?

— Разумеется, наш институт. Гонорары за статьи были бы довеском к зарплате.

— Интересно… Еще один вопрос…

— Пардон… Официант, принесите этому господину кофе по-венски! Простите, господин Гегенман… Вы хотели о чем-то спросить?

— Да, хотел. Этот ваш международный экономический институт… государственная или частная организация?

— Отчасти государственная, отчасти частная…

— Хорошо, господин Штейнметц, скажу вам откровенно: это предложение столь же заманчиво, сколь и неожиданно. Я полагаю, вы не ждете от меня немедленного ответа. Я должен тщательно взвесить все.

— Конечно, я ничего не имею против. Но было бы неплохо, если бы вы сделали это поскорей. Нам хотелось бы с началом наступающего года уже иметь на этом месте человека.

— Понимаю… Какую сумму, вы говорили, ассигнует ваш институт на мою работу, господин Штейнметц?

— Об этом, господин Гегенман, я еще не говорил ничего. Это будет зависеть от вашего решения и от качества материалов, которые вы будете передавать нашему институту. Но, во всяком случае, это будет не менее двух тысяч марок в месяц. Не считая сумм, предназначенных для покрытия специальных расходов.

— Хорошо, я дам вам знать. Вы можете сообщить мне точный адрес вашего института?

— Я сам позвоню вам, господин Гегенман.

Ровно через две недели Йозеф Штейнметц действительно позвонил…

«Он позвонил… — размышлял сейчас, летя в Мюнхен, Вернер Гегенман. — И я сказал ему, что принимаю его предложение».

Он согласился, хотя к тому времени уже знал, что никакого международного экономического института в Аугсбурге нет и никогда не было. Но об этом он не сказал Штейнметцу. Выбора-то у него не было… Все его дела с агентством закончились именно так, как и предполагал Йозеф Штейнметц. Он должен был радоваться, что у него появился новый интерес к жизни, и благодарить судьбу, что все случилось именно так. Гегенман никак не ожидал от господина Мора такой снисходительности. Его обязали в двухгодичный срок расплатиться со всеми долгами. Только и всего. Весьма великодушное и неожиданное для него решение. Вряд ли это было связано только с его прошлыми заслугами в «Дер норд шпигель»…

Вернер Гегенман откинулся в кресле и закрыл глаза. Но в эту минуту он услышал голос стюардессы, предлагавшей пассажирам пристегнуть ремни и не курить, ибо «Боинг-727» шел на посадку в аэропорту Мюнхена.

Зал на первом этаже мюнхенского ресторана «Шпатенброй» был почти пуст, когда сюда вошел Вернер Гегенман. Те, кто тут завтракал, уже ушли, а те, кто будет обедать, еще не пришли. Что и говорить, Йозеф Штейнметц имел опыт в организации неофициальных встреч. А что речь идет о встрече именно неофициальной, Вернер Гегенман сейчас был абсолютно уверен.

Йозеф Штейнметц уже ожидал его. Он выглядел куда свежее, чем тогда, когда приезжал к Гегенману в Гамбург. С его лица исчезло и напряжение, которое было заметно во время первого их разговора.

— Приветствую вас, господин Гегенман, в этом славном городе, отличительной чертой которого является хорошее пиво и прекрасное настроение его жителей. Надеюсь, что и у вас хорошее настроение. Как вы долетели?

— Спасибо, ничего…

Они сели за столик в нише и несколько мгновений испытующе смотрели друг на друга. Потом заговорили одновременно. Вернер Гегенман вовремя остановился. Штейнметц продолжал:

— Так с чего начнем, господин Гегенман? Я бы посоветовал с пива. Говорят, оно развязывает язык и раскрывает сердце.

— Но это, разумеется, говорят не только у вас в Аугсбурге, — прокомментировал с легкой усмешкой и явной иронией Вернер Гегенман.

— Это говорят и в других местах, но здесь, в Мюнхене, правильность этой поговорки постоянно доказывают на практике.

— Ладно, тогда давайте, господин Штейнметц, сразу же попробуем это сделать. Не знаю, из Аугсбурга ли вы или из Мюнхена, но в одном я уверен твердо: никакого международного экономического института, от лица которого вы предложили мне сотрудничество, в Аугсбурге нет…

Произнося эти слова, Вернер Гегенман внимательно следил за своим собеседником.

Но Йозеф Штейнметц остался совершенно спокойным. На его полных губах даже появилась улыбка.

— Я ждал, господин Гегенман, что вы выложите этот козырь. Вы опытный журналист, и я предполагал, что вы проверите все, что я говорил вам в Гамбурге. Международного экономического института в Аугсбурге действительно не существует. Но все прочее, что я вам предлагал, остается в силе.

— Но тогда какую же организацию вы, господин Штейнметц, представляете?

— Федеральную разведывательную службу… — Штейнметц проговорил эти слова вполголоса, но с соответствующим ударением. И остановился, чтобы дать Гегенману время переварить сказанное. Тот, однако, спокойно отнесся к услышанному.

— Я так и думал… Только не понимаю, зачем надо было из этого делать такую тайну…

— Каждая игра имеет свои определенные правила, и эти правила мы должны соблюдать и в данном случае. В ту пору, когда я приезжал к вам в Гамбург, все было далеко не так ясно, как сейчас. Сегодня мы можем говорить откровенно…

— Что-то похожее вы говорили, насколько я помню, и тогда, однако…

— На этот раз я говорю совершенно серьезно. Вот, господин Гегенман, мое служебное удостоверение…

С этими словами Йозеф Штейнметц вынул из кармана удостоверение с фотографией, на котором виднелась четкая печать Федеральной разведывательной службы.

— Итак, что вы скажете мне теперь, господин Гегенман? Вы готовы принять наше предложение?

— Я не имею ничего против, однако считаю, что сейчас надо более детально рассмотреть условия нашего дальнейшего сотрудничества. До сих пор мы говорили о них в общих чертах.

— Именно для этого мы, господин Гегенман, здесь сегодня встретились. Прежде всего о наших требованиях. Их я наметил вам уже в Гамбурге. Нам нужен человек, который регулярно поставлял бы нам информацию политического, экономического, а иногда и военного характера о странах Юго-Восточной Европы. Конкретно речь идет о Чехословакии, Венгрии, Румынии, Болгарии и Югославии. Самым подходящим для такой работы человеком, на наш взгляд, является журналист, аккредитованный в этом регионе. Собирая материал для своих статей, он имел бы доступ к многим другим важным сведениям, и его интерес к этим вопросам не бросался бы никому в глаза. Получение информации — один из основных моментов в профессии журналиста.

— Все это мне, господин Штейнметц, ясно. Я когда-то делал подобную работу — во время войны, что вам, очевидно, известно. Пожалуйста, поподробнее о той информации, которую я вам должен поставлять.

— Прежде всего нас интересует информация экономического характера. Вам следует интересоваться всеми решающими отраслями промышленности в странах, где вы будете работать, и главным образом вопросами машиностроения, энергетики, строительства, производства товаров широкого потребления, транспорта и внешней торговли. В сфере вашего внимания следовало бы также держать все, что касается Совета Экономической Взаимопомощи, как они именуют свое экономическое сообщество. Вам надо интересоваться методами координирования народнохозяйственных планов отдельных стран — членов СЭВ, и, конечно, вообще хозяйственными и политическими отношениями между этими государствами. Разумеется, в процессе вашей работы мы будем уточнять наши требования…

— Не кажется ли вам, господин Штейнметц, что это многовато для одного человека, к тому же уже немолодого?

— Я бы выразился иначе. Это немало, но вам не надо беспокоиться, господин Гегенман. Как только наши требования будут конкретизированы, все ваши проблемы исчезнут сами собой. И потом, речь ведь идет не о каком-то кратковременном визите; у вас на всю эту работу будет много времени… Мы были бы рады, если бы вы проработали у нас до пенсии…

— Я как-то слышал, что люди на такой работе обычно не выходят на пенсию. Говорят, эта профессия сопряжена с риском…

— Болтовня, господин Гегенман. Я лично знаю не один десяток людей, которые много лет выполняют эту работу, и могу сказать, что они довольны и чувствуют себя прекрасно. Если время от времени кто-нибудь из них и проваливается, то большей частью это происходит или из-за женщин, или из-за алкоголя. Агенты начинают жить на широкую ногу, бахвалиться… А главное в этой профессии — умение остаться незаметным. Чем больше людей будет знать о том, чем вы действительно занимаетесь, тем меньше вероятность того, что вы проработаете на этой работе до старости. Что касается вас, то тут, я думаю, все опасения излишни. У вас есть кое-какой опыт, приобретенный в годы войны. А кроме того, против журналистов, если они мало-мальски осторожны, обычно невозможно выдвинуть обвинение в том, что они собирают не только ту информацию, которая им нужна для работы.

— В Гамбурге вы говорили, что я должен продолжать писать как журналист. Из этого следует, что мне надо договариваться с некоторыми здешними журналами и газетами о сотрудничестве, которое будет прикрывать мою работу на вас…

— Именно так мы это себе и представляем.

— А теперь обсудим финансовые аспекты нашего сотрудничества. В Гамбурге вы мне намекнули…

— Теперь я буду совершенно конкретен, господин Гегенман. Вы будете получать от нас две тысячи марок в месяц и еще три сотни на дополнительные расходы, в которых вы не должны будете отчитываться. Кроме того, вам будут возмещаться все расходы, связанные с поездками в страны, нас интересующие, а именно билеты на поезд, самолет и тому подобное, проживание в гостиницах, деньги, передаваемые лицам, с которыми вам придется сотрудничать. На эти суммы вы будете представлять документы. Кроме того, вы будете получать командировочные — сто марок в день. Довольны?

Вернер Гегенман молча кивнул. Но, казалось, он опять о чем-то раздумывал. Медленным движением он извлек из кармана и положил на стол кожаный футляр, в котором лежали курительные принадлежности. Гегенман стал набивать трубку, говоря о вещах, никак не относящихся к тому, о чем они только что беседовали со Штейнметцем. Лишь выпустив первое облачко дыма, он возвратился к обсуждаемому вопросу.

— У меня, господин Штейнметц, есть еще одна проблема… Мне надо в ближайшее время переселиться в Вену…

— Мы так и предполагали…

— Да, но я в настоящее время не располагаю никакими средствами…

— Мы и это учли, господин Гегенман. Ваш переезд в Вену оплачивает наш институт. Кроме того, мы можем предоставить вам кредит на покупку машины, которая вам, очевидно, понадобится для работы. Продумайте все как следует и представьте нам ваши предложения. А пока…

Йозеф Штейнметц опустил руку в карман и вытащил оттуда конверт и листок бумаги, на котором было написано всего несколько строчек. И то и другое он положил перед Вернером Гегенманом.

— Прочтите это. Это соглашение о сотрудничестве. А в конверте — тысяча пятьсот марок. Для начала…

Вернер Гегенман достал ручку, чтобы подписать свое обязательство перед учреждением, которое представлял Йозеф Штейнметц.

— Было бы неплохо, господин Гегенман, если бы вы выбрали себе какой-нибудь псевдоним, которым и подписали бы это соглашение… и который в будущем служил бы вам при нашем общении…

— Псевдоним?.. А вы сами не предложите что-нибудь? Что-то мне сейчас ничего в голову не приходит…

— Вы можете взять какое-нибудь имя.

— Ну, тогда пусть будет Карл, согласны?

— Это ваше дело…

Пиво, принесенное официантом, давно уже было выпито этими господами, но они все не уходили. Они остались в ресторане «Шпатенброй» на обед и просидели еще почти целый час после него. Им было о чем поговорить, было что уточнить. Но главное было сказано до полудня. И то, о чем они договаривались, касалось не только их двоих…

VI

По дунайской набережной Будапешта все еще гулял колючий ветер, а от реки веяло морозным холодком. В этом не было ничего удивительного, ведь до конца зимы оставался почти целый месяц.

Работы у Вернера Гегенмана со дня его мюнхенской встречи с Йозефом Штейнметцем было по горло. События, имеющие непосредственное отношение к его персоне, после беседы в «Шпатенброй» стали развиваться с бешеной скоростью, размышлял он, сидя за рулем новенького «Пежо-404», который мчал его по проспекту Бечи к центру города.

Сначала он улаживал в Гамбурге свои личные дела, кое-что продавал, а то, с чем он не хотел расстаться, готовил к перевозке, потом объезжал издательства, предлагая им свои услуги в качестве собственного корреспондента в странах Юго-Восточной Европы. Честно говоря, он нашел гораздо больше желающих, чем ожидал. Особенно ему повезло в Вюрцбурге. Тамошнее издательство «Фогель-ферлаг», издававшее целый ряд специальных журналов по вопросам экономики, даже предложило ему стать постоянным корреспондентом. Теперь он должен был посылать ему самые различные заметки и статьи. Вюрцбургские газеты «Дойче тагеспост» и «Майн пост», напротив, интересовались только политической хроникой. Вернер Гегенман договорился также с журналами и дневными газетами в Мюнхене, Билефельде, Реклингхаузене и некоторых других городах о написании для них материалов по интересующим их вопросам.

За прошедшие полтора месяца Вернер Гегенман еще несколько раз встречался с Йозефом Штейнметцем, а также с тремя другими сотрудниками разведывательной службы, которые хотя и назвали ему свои имена, но запоминать их не стоило труда, поскольку это были псевдонимы. Его Штейнметц представил им как Карла. Встреча с этими людьми имела для Гегенмана большое значение. Они говорили мало, но по существу, давая конкретные указания Гегенману о том, что нужно выяснить о состоянии энергетики, транспорта и планирования в Венгрии и Чехословакии.

Пройдя все беседы и инструкции, Гегенман начал оформление дел, связанных с аккредитацией, и параллельно стал подыскивать себе жилье в городе вальсов — Вене. Пока он поселился на Кроттенбахштрассе у госпожи Гесснер, решив, что, немного осмотревшись, найдет себе другую квартиру, куда постепенно перевезет и некоторые свои вещи.

Так что дел с устройством было у него немало. Теперь худшее осталось позади, и Гегенман наконец смог приступить к выполнению своего первого задания. Он собирался пробыть в Будапеште четыре — пять дней, потом заехать в Белград, Софию и Бухарест и возвратиться в Вену. Во всех этих столицах ему как корреспонденту известных газет предстояло вступить в контакт с союзами журналистов, а также с некоторыми организациями, с которыми в дальнейшем он хотел бы поддерживать сотрудничество.

Кофейно-коричневый «Пежо-404» выехал у Западного вокзала на проспект Ленина и остановился неподалеку от Будапештской музыкальной академии.

В гостинице «Рояль» Гегенману забронировали номер. Администратор, к которому он обратился, утвердительно кивнул, попросил паспорт и затем подал ему ключ.

Вернер Гегенман поднялся на лифте на третий этаж. Когда он отпирал двери своего номера, к администратору подошел мужчина, тоже живущий в гостинице «Рояль», до этого сидевший на диванчике в холле.

— Кажется, приехал мой земляк? — сказал мужчина администратору, не скрывая любопытства.

— Скорее коллега, господин Шерппи. Журналист, как и вы.

— Не может быть! Вот это случай… А откуда?

— Господин Гегенман прибыл из Вены, но паспорт у него западногерманский.

— Прекрасно, господин Сабо, я вижу, что сегодня вечером мне обеспечена компания. В каком он номере? Я ему позвоню…

Телефон в номере 206 зазвонил в ту минуту, когда Вернер Гегенман собирался принять душ.

— Слушаю, — проговорил он устало.

— Добрый день, господин Гегенман, с вами говорит редактор Шерппи из Цюриха. Точнее, из Вены, где я аккредитован… Простите за беспокойство, но я случайно узнал, что мы коллеги, и потому хотел бы с вами встретиться. Надеюсь, вы не откажетесь выпить со мной рюмку коньяку?

— Напротив, с удовольствием, господин…

— Шерппи, Норберт Шерппи.

— С удовольствием, господин Шерппи, встречусь с вами, но я… только что приехал. Если вам удобно, давайте встретимся через часок…

— Прекрасно, коллега, я за вами зайду. Я живу с вами на одном этаже, в двести четырнадцатом номере. Значит, через час. До свидания.

Вернер Гегенман положил трубку и недоуменно покачал головой. «Не успеешь в окошко выглянуть, — подумал он, — а про тебя уже известно. Одно из двух: или этот господин Шерппи из тех людей, которые узнают все сразу, или эта гостиница такое решето, в котором ни одна новость не удерживается в тайне дольше пяти минут. Для меня, конечно, был бы лучше первый вариант. Если Шерппи — то, что я думаю, он может быть мне полезен. В общем, увидим…

Через полтора часа оба журналиста уже сидели в ресторане гостиницы и дружески беседовали. Точнее, поначалу говорил преимущественно Норберт Шерппи. Он не скрывал радости, что встретился в Будапеште с Гегенманом, рассказывал ему о газетах, в которых работал, о том, почему он, собственно, сейчас находится в Будапеште.

Коллега Шерппи говорил гораздо меньше… Он сидел, откинувшись в кресле, курил трубку и слушал Шерппи. Порой он кратко отвечал на его вопросы. Когда ему показалось, что Шерппи наговорился, он начал сам прощупывать почву:

— Как я понял, коллега, вы ездите в Будапешт в течение длительного времени, — произнес Вернер Гегенман, и в голосе его прозвучало что-то похожее на восхищение.

— Шестой год пошел, — тотчас откликнулся явно довольный Шерппи. — Однако нельзя сказать, что здесь можно написать что-нибудь сенсационное. Пятьдесят шестой год, когда этот город был подобен вулкану, давно канул в Лету, и теперь мы обречены на роль вечных искателей жемчуга, занятых поисками перлов среди тусклых и, скажем честно, весьма скучных фактов действительности…

Вернер Гегенман выпустил клуб дыма из трубки и намеренно польстил коллеге:

— Очень удачное сравнение… Слушая вас, господин Шерппи, я подумал, что вы сами, вне всякого сомнения, принадлежите к удачливым искателям жемчуга.

— Не совсем так, господин Гегенман. Я приезжаю сюда раза три-четыре в год, как правило во время международных ярмарок или важных государственных визитов. А иногда вот как сейчас, когда какая-нибудь из моих газет заказывает конкретное интервью. Если вы надеетесь послать из Будапешта что-нибудь сенсационное, то я считаю своим долгом вас предупредить: здесь не бывает ни политических, ни прочих скандалов. Разве что мы с вами вдвоем что-нибудь организуем… Как говорится, «Оставь надежду всяк сюда входящий».

— Скандалы — не моя специальность, господин Шерппи.

— Однако, скажу я вам, хорошенький политический скандальчик не помешал бы. Если бы нашелся…

— Меня больше интересует венгерская экономика, и здесь, я полагаю, всегда можно о чем-нибудь пронюхать. Или я ошибаюсь?

— Да, пожалуй, нет… Если вам удастся проникнуть в среду экономистов, не исключено, что вы сможете обнаружить и какой-нибудь желательный для читателей перл. Мне это пока не удалось.

— Похоже, мое положение здесь будет не из легких. А в Чехословакии как, не проще в этом смысле?

— Ну, в Чехословакии найдутся люди, которые пойдут вам навстречу во всем и когда угодно, но вы должны знать, с кем имеете дело.

— В таком случае я был бы вам, коллега, весьма признателен, если бы вы подсказали мне, как лучше действовать.

— С превеликим удовольствием, господин Гегенман. Я охотно передам вам мой дорогой ценой добытый опыт, но сначала… Не кажется ли вам, что мы слишком долго разговариваем, не промочив горло? За наше знакомство и за ваши успехи!

Рюмки с коньяком, которые уже давно стояли на столе, оказались в руках обоих журналистов. Потом говорил преимущественно Норберт Шерппи. Вернер Гегенман внимательно слушал и время от времени что-то записывал в блокноте. В нем появились названия организаций и фамилии людей, которые могли оказаться полезными в его будущей работе. Швейцарский журналист в самом деле оказался бескорыстным и любезным информатором.

День клонился к вечеру. Вернер Гегенман уже исписал несколько страниц в своем блокноте. Он все еще слушал Шерппи, хотя мысли его были обращены к завтрашнему дню. Он решил завтра же отправиться в отдел информации министерства иностранных дел, а также в приемную «Хунгаро-экспресс» и познакомиться с тамошними работниками. Ему было ясно, что в обход этих организаций он в Венгрии ничего не сможет предпринять. Но он и не собирался их обходить…

Четыре февральских дня, прожитых в венгерской столице, Вернер Гегенман провел с максимальной пользой. Норберт Шерппи был несколько удивлен и снисходительно улыбался при виде необычайной активности своего коллеги. «Новая метла чисто метет», — говорил он про себя.

Вернер Гегенман не только завязал необходимые знакомства в официальных организациях, отвечающих за связи с иностранными журналистами, но и получил одно из незапланированных интервью с инженером Вашем из министерства транспорта. Интервью на тему о состоянии и строительстве шоссейных дорог, данное ему Вашем, превзошло все его ожидания. Он узнал гораздо больше, чем ему было необходимо. Эта беседа также укрепила его в первоначальном мнении, что Норберт Шерппи как журналист не отличается особой расторопностью и его методы несколько тяжеловесны.

На пятый день рано утром «Пежо-404» отправился дальше. Из Будапешта его путь лежал на юго-восток — в Белград.

VII

Пресс-центр для журналистов, аккредитованных на конференции европейских коммунистических и рабочих партий в Карловых Варах, напоминал в эти апрельские дни 1967 года гудящий пчелиный улей. Стук пишущих машинок перемежался с речью репортеров, говоривших на многих языках мира. Хотя заседание в большом зале карловарского отеля «Империал» начиналось только в десять, наиболее опытные корреспонденты уже знали от секретарей делегаций гораздо больше, чем было сообщено в утреннем информационном бюллетене. И теперь они старались быстро обработать полученный материал и передать по телефону в свои редакции, прежде чем начнется осада телефонных кабин.

У Вернера Гегенмана не было таких забот. Ему не нужно было спешить в отличие от журналистов агентств печати и корреспондентов дневных газет. Ему не нужна была информация, предназначенная для немедленной передачи ее радио и телевизионными станциями. У Вернера Гегенмана были совсем другие намерения и цели…

Многие иностранные корреспонденты, собравшиеся в Карловых Варах, знали друг друга не первый год. Поэтому сейчас они посиживали за чашкой кофе или чая, обменивались мнениями и сведениями о предстоящей конференции. Вернер Гегенман, работавший в журналистике более двух десятилетий, еще ни разу не был на такой большой международной встрече. Однако нельзя сказать, чтобы он действовал в Карловых Варах как новичок. Напротив, его блокнот пополнился новыми именами, и он щедро раздавал свои визитные карточки. Вернер Гегенман быстро установил, что кроме работников ЧТК^[5] здесь присутствуют и руководящие деятели Союза чехословацких журналистов, с которыми он собирался познакомиться по окончании конференции, в Праге. Но, следуя принципу: что можно сделать сегодня, не откладывай на завтра, он сразу же установил с некоторыми из них дружеские контакты.

Уже в воскресенье днем он обедал с заведующим иностранным отделом Союза журналистов Франтишеком Цюркнером, а вечером пригласил на рюмку вина и его заместителя Иржи Швеца. И тому и другому он представил в самом выгодном свете себя и свою работу. При этом Гегенман несколько раз подчеркнул свою заинтересованность в том, чтобы давать западногерманскому читателю правдивую информацию, что он ни в коем случае не намерен чернить Чехословакию, как иной раз делают некоторые его коллеги на Западе.

Франтишек Цюркнер и его заместитель независимо друг от друга заверили Вернера Гегенмана, что иностранный отдел Союза журналистов предоставит ему всю информацию, которой располагает, чтобы он мог в полной мере осуществить свои журналистские замыслы. Они пообещали также, что при первой же возможности познакомят его с работниками отдела печати министерства иностранных дел, с которыми ему непременно нужно будет наладить соответствующие деловые контакты.

Вернер Гегенман был удовлетворен своими первыми шагами в области завязывания знакомств. Труднее оказалось наладить контакт с директором карловарского пресс-центра Верой Бенешовой. Не потому, что она не обеспечила его всем, что полагалось ему как аккредитованному журналисту, а потому, что никак не могла выбрать минутку, чтобы посидеть с Гегенманом за рюмочкой вина. А это для него, было очень важно, и не только по деловым соображениям.

Вера Бенешова привлекала его как женщина. Он часто крутился около стола, за которым Бенешова «выполняла свои руководящие функции», но каждый раз, когда он просил ее уделить ему несколько минут, у нее оказывались какие-нибудь неотложные дела. Однако Вернер Гегенман добился от нее обещания, что по окончании конференции она в Праге посвятит ему целый день или по крайней мере один вечер. Она согласилась показать ему в городе на Влтаве не только некоторые культурно-исторические памятники, но и один уютный погребок в Старе-Месте^[6].

Если учесть, что Вернер Гегенман находился в Карловых Варах всего двадцать четыре часа, то можно сделать вывод, что поработал он на благо своей будущей журналистской и нежурналистской деятельности более чем достаточно. Он даже успел прогуляться под главной карловарской колоннадой и попробовать не слишком приятную на вкус воду целебных источников, а также очень приятные на вкус карловарские «облаки»^[7]. Он посидел в прелестном кафе под названием «У слона» и выяснил, где находилась книжная лавка Карла Германа Франка. Он мог бы узнать об этом знаменитом курорте гораздо больше, мог бы познакомиться с целым рядом достопримечательностей, но для него важнее было узнать, где находится дом, в котором орудовал нацистский палач, расправлявшийся с чешским народом.

Вернер Гегенман испытывал удовлетворение и сейчас, прохаживаясь среди групп журналистов, беседующих под стук пишущих машинок.

Потом Вернер Гегенман сел поближе к тому месту, откуда до него доносилась родная речь. Очень быстро, однако, он установил, что ни один из трех собеседников не был его земляком; просто венгерский корреспондент Пауль Вайде, его чешский коллега Роман Кадлец и румынский репортер Станеску говорили на немецком языке, знакомом каждому из них.

Гегенман быстро подключился к дебатам о повестке дня открывающейся конференции. Он узнал, что уже во вводной части речь будет идти не только о главных принципах европейской безопасности, но и о проблемах, связанных с борьбой вьетнамского народа за свое освобождение. Несколько делегатов будут говорить о событиях, связанных с государственным переворотом в Греции, и на эту тему должно быть опубликовано специальное коммюнике, которое, как утверждает редактор Кадлец, уже готовится.

Хотя Вернера Гегенмана не волновал ни один из этих пунктов, он делал вид, что ему это интересно, и время от времени вставлял в дискуссию свое словечко. И не зря: постепенно его список пополнялся новыми знакомыми.

Вера Бенешова сдержала слово, которое опрометчиво дала в Карловых Варах несколько назойливому западногерманскому журналисту. Когда он позвонил ей в Праге, она мысленно пожалела о своем обещании, но деваться было некуда. Она повела Вернера Гегенмана в Старе-Место, выступая в роли гида. Вера очень хорошо знала Прагу. Дело в том, что ее уже со школьной скамьи привлекала история Праги. Она даже мечтала стать экскурсоводом. Но мечте не суждено было сбыться. Как-то во время каникул она вместе с несколькими другими старшеклассниками была на практике в иностранном отделе ЧТК, и вот тогда ее покорила журналистика. Со временем она заочно окончила факультет журналистики и теперь работала заместителем заведующего в том самом отделе, в котором школьницей проходила практику. Но она осталась верна своему увлечению — истории Праги, и, хотя профессия заставляла ее ездить по другим городам Европы, ее личная коллекция все время пополнялась новыми экспонатами о Праге.

Обо всем этом Вернер Гегенман, конечно, не подозревал. Его мужское тщеславие не давало ему покоя. Ему казалось, что он еще в Карловых Варах произвел на Веру Бенешову впечатление своим умом и обаянием. К тому же он довольно строен, и хорошо сшитый костюм скрывает округлившийся животик. Выглядит он моложе своих лет. Правда, несколько морщинок на его высоком челе говорят о том, что кое-что он в своей жизни видел, но в быстрых зеленоватых глазах все еще горит молодой огонь. А седина на висках? Ну, она делает человека скорее интересным, чем старым…

Вера Бенешова со знанием дела рассказывала Вернеру Гегенману о Староместской ратуше, о ее прославленных курантах и Староместской площади — арене многих событий, сыгравших значительную роль не только в истории Праги, но и в судьбе всей страны.

Она говорила об Иржи Подебрадском, который 2 марта 1458 года был избран чешским королем как раз в Староместской ратуше. Так сторонник гуситского движения стал властителем Чехии, несмотря на сопротивление папы римского. После голосования народ повел Иржи из ратуши через площадь в Тынский храм. А оттуда по Целетной улице прямо в королевский двор, который находился тогда на том месте, где сейчас стоят Пороховые ворота. Это было настоящее триумфальное шествие.

Она рассказывала о том, как на этой площади в июне 1621 года построили эшафот, обтянув его черным сукном, на котором Ян Мыдларж, пражский палач, снял головы двадцати семи чешским дворянам, виновным только в том, что они препятствовали Габсбургам в их продвижении к власти.

Она говорила о майских днях 1945 года, когда на Староместскую ратушу и на площадь падали бомбы, сброшенные фашистскими фанатиками, которые до последней минуты яростно уничтожали все вокруг, рассказывала о морозном февральском дне 1948 года, когда на этой площади тысячи пражан слушали речь Готвальда.

Потом они пошли по Парижской улице в направлении Старо-Новой синагоги. Но прежде чем они подошли к месту, где по древней легенде, должен был почивать мифический Голем, Вернер Гегенман обратился к своему эрудированному гиду:

— Пани Вера, могу ли я вас кое о чем спросить?

— Пожалуйста…

— Вы член коммунистической партии?

— Конечно!

Вера Бенешова сказала это с такой твердостью, что Вернер Гегенман даже остановился в замешательстве. На лице его гида появилась легкая улыбка.

— Вы ждали, что я скажу иное? — спросила она с иронией.

— Не знаю, я об этом не думал, но, признаюсь, я несколько озадачен…

— Чем вы озадачены?

— Честно говоря, не знаю. Мне, пожалуй, уже давно пора было понять, что у вас тут много коммунистов…

— Много. Больше полутора миллионов. Но среди них есть и такие, которые только числятся коммунистами…

Сказав это, Вера Бенешова вдруг спохватилась. Она внезапно осознала, что не обязательно делиться с иностранцем своими мыслями.

— Я не очень понимаю. — Гегенман ухватился за эти слова, ненароком оброненные Верой.

— По правде говоря, я тоже, — смущенно проговорила Вера, пытаясь уклониться от этой темы.

Но Вернер Гегенман уже увидел возможность отыграться за свое первоначальное замешательство и засыпал свою спутницу вопросами, которые нельзя было просто оставить без ответа.

— Вы думаете, что у вас в партии много таких, которые вступили в нее только из корыстных побуждений?

— Их не так много, но, к сожалению, они есть.

— А вы считаете, их быть не должно?

— Конечно нет.

Вера Бенешова ответила неожиданно резко, и Вернер Гегенман почувствовал это. Поэтому он немного изменил тактику.

— Такие люди, милая пани Вера, встречаются повсюду. Со временем ситуация проясняется, корыстные и лживые люди разоблачают себя, и все налаживается.

Услышав эти слова, произнесенные вкрадчивым голосом, Вера Бенешова снова пожалела, что пообещала ему эту экскурсию по Праге. Однако вслух она сказала:

— Наверное, вы правы.

Она надеялась, что эти слова положат конец неприятному разговору, но Гегенман упорно продолжал свое:

— Я бы сказал, что лживые люди опаснее расчетливых. Я имею в виду не только в партии, но и вообще в жизни. В Карловых Варах мы как раз об этом говорили с редактором Кадлецем. Он поплакался в жилетку, что сейчас у вас слишком много людей, пекущихся лишь о собственном благополучии, которым чужды интересы общества. И таких людей можно встретить не только среди беспартийных, но и среди коммунистов. Не знаю, насколько это верно, но, если такая ситуация действительно возникла, у вашей партии есть причина для озабоченности…

— Как-нибудь мы с этим, господин Гегенман, сами разберемся… Взгляните, вот это та самая знаменитая синагога, в которой Эгон Эрвин Киш искал мифического Голема…

— И не нашел… Знаю, я читал его репортаж. Блестящий…

Вера Бенешова повела дальше Вернера Гегенмана по своему родному городу. Они вместе пообедали, а потом, после осмотра Градчан, зашли поужинать и выпить пива в небольшой ресторан «Золотой горшок». Ужин прошел весело, но утренний разговор около синагоги оставил у Бенешовой неприятный осадок. Гегенман несколько раз пытался вернуться к этой теме, но его приятная собеседница сразу становилась замкнутой и неразговорчивой. И видимо, поэтому у нее уже больше не нашлось времени для Вернера Гегенмана, хотя западногерманский журналист провел в Праге еще три дня.

Самолюбие Вернера Гегенмана было уязвлено, однако другие пражские знакомства позволили ему быстро забыть очаровательную Веру, потому что кое-кто из тех, с кем он в эти дни знакомился, охотно беседовали с ним о положении в Чехословакии и о ситуации в компартии этой страны. А это было для него очень важно.

VIII

Лето 1967 года было на исходе. По календарю до осени оставалось меньше недели.

Вернер Гегенман провел эти дни в Вене. Позади остались напряженные недели в Румынии, Венгрии и Чехословакии. Но и сейчас он не отдыхал. Напротив, из его квартиры на Кроттенбахштрассе с раннего утра до позднего вечера каждый день слышался стук пишущей машинки. Только в часы еды, когда экономка Мицци Циллингер накрывала стол в столовой пансиона, Вернер Гегенман присоединялся к прочим постояльцам госпожи Гесснер. Перед сном он совершал ежедневную прогулку в одном из парков северного предместья Вены. Но и во время этих прогулок он продолжал обдумывать свои статьи.

Первые дни по возвращении в Вену он работал над статьями, обещанными вюрцбургскому издательству «Фогель-ферлаг». Это была довольно сложная работа, потому что ему пришлось разрабатывать три совершенно различные темы. Сначала он написал статью о движении по шоссейным дорогам и строительстве автострад в Венгрии, потом репортаж о добыче нефти в Румынии и, наконец, подготовил комментарий на основе своих материалов о строительстве атомных электростанций в странах Юго-Восточной Европы. Именно этот комментарий был для него особенно важен, потому что его публикация широко открыла бы ему двери к другим специалистам в Югославии и Чехословакии. Он тщательно обдумывал каждую фразу, стараясь придать статье видимость объективности.

Окончив эту работу, он взялся за другую, весьма далекую от журналистики. Весь отпечатанный на тридцати страницах материал предназначался Йозефу Штейнметцу и содержал больше информации, чем подготовленный для публикации текст. Впрочем, эти материалы он тоже приложит.

Времени у Гегенмана было в обрез. Йозеф Штейнметц вчера уже звонил ему. Он приедет в Вену послезавтра. Гегенман должен его встречать около десяти часов утра на Западном вокзале. Ясно, что он приедет подводить итоги трехмесячной работы Гегенмана.

«Мне кажется, он будет доволен, — подумал Гегенман, сворачивая с шумной улицы в тихий парк. — Особенно информацией из Чехословакии, где я провел последние две недели перед возвращением в Вену. Прага сейчас как паровой котел, а в Румынии и Венгрии этим летом мало что произошло, хотя и из этих стран я приехал не с пустыми руками».

В Румынии кроме официальных контактов с сотрудниками Союза журналистов и отдела печати министерства иностранных дел ему посчастливилось встретить своего давнего знакомого еще по военному времени — Михала Шнелля. Это была удача…

Михал был немцем по происхождению, и похоже было, что он этого не забыл. Он вышел на пенсию — до этого работал инженером — и жил в городе Галати у румынско-советской границы, но часто наезжал в Бухарест, так как сотрудничал в нескольких столичных специальных журналах.

Это была удача, думал Гегенман. Счастливый случай. Счастливый потому, что Шнелль согласился во всем ему помогать. Он пообещал не только переводить для него материалы, но и постоянно снабжать информацией. У него достаточно времени, чтобы следить за всеми специальными журналами, выходящими в Румынии, и готовить по ним для Вернера обзоры.

«Михал, наверное, догадывается, почему я интересуюсь информацией такого рода, — размышлял Гегенман. — Он даже дал мне это понять… Тем не менее он заявил, что для земляка и старого сослуживца готов кое-что сделать. Разумеется, за деньги. Он сразу намекнул, что где-то в ноябре ему понадобятся доллары на поездку к сестре в Италию и поедет он во Флоренцию через Вену… Ну, если он привезет все, что я ему сказал, то получит свои доллары. Вот если бы найти такого человека и в Праге, и в Будапеште…»

Вернер Гегенман уселся на свободную скамейку, достал из кармана трубку и табак. На соседней скамье сидела в обнимку юная парочка. Как-то незаметно мысли Вернера унеслись в недавнее прошлое. Он думал о Вере Бенешовой, с которой ему так и не удалось посидеть в каком-нибудь уютном ресторанчике во время второго визита в ЧССР.

Он тогда даже заказал два места на террасе очаровательного ресторана на Малой Стране, который непонятно почему называется «Золотой колодец». Освещенная Прага была видна оттуда как на ладони. Но он ждал напрасно. Вера не пришла. Она позвонила ему по телефону и сообщила, что у нее срочная работа.

Вернер Гегенман выпустил легкое облачко ароматного дыма и вернулся мыслями к информации для Штейнметца.

Материал о строительстве атомных электростанций в Чехословакии был весьма неплох. В нем содержались факты, по которым в Пуллахе смогут составить точную картину того, как в Чехословакии обстоят дела с использованием не только ядерной энергии, но и других энергетических ресурсов. Инженер Гоуска из министерства энергетики, с которым он беседовал на эту тему, к счастью, оказался достаточно разговорчивым… Первую атомную электростанцию, в Богунице, строят без малого девять лет. Уже несколько раз они были вынуждены передвигать сроки сдачи ее в эксплуатацию, а теперь к тому же приверженцы атомной энергетики очутились под огнем критики. Любопытная ситуация… Кто-то из Братиславы публично выступил с заявлением, что за то время и за те деньги, которые были вложены в строительство атомной электростанции, можно было завершить каскад гидроэлектростанций на Ваге. Сейчас у них там не хватает, кажется, четырех ступеней. Да, четырех, так сказал Гоуска… Между Мадунице и Комарно. Есть и еще весомые аргументы. В частности, с завершением каскада Ваг становится судоходным от Жилины до Дуная. Все это вошло в его информацию, включая данные о капиталовложениях в электроэнергетику, росте потребления электроэнергии в Чехословакии и о дальнейших перспективах развития в этой отрасли промышленности…

Юная пара на соседней скамейке заметила непрошеного соседа и ушла дальше, в глубь парка. Гегенман еще с минуту покурил, потом аккуратно выбил трубку о спинку скамьи и тоже поднялся. Неторопливой походкой пошел по направлению к дому на Кроттенбахштрассе.

«Сегодня не буду больше писать, — пообещал он себе, — но завтра сразу же после завтрака возьмусь за ту часть информации, которая касается идей некоторых пражских экономистов о внедрении рыночного механизма в чехословацкое хозяйство. В Пуллахе наверняка этим заинтересуются. В Чехословакии пока по этому вопросу идет полемика, но, если бы такой замысел удалось осуществить, это означало бы не что иное, как постепенную ликвидацию того, что они называют всенародной собственностью… Разумеется, если бы предприятия сами начали организовывать производство и сбыт, со временем можно было бы ограничить влияние государства на планирование и руководство их экономикой… Да, это наверняка означало бы ликвидацию всенародной собственности. Но допустят ли это коммунисты? Поживем — увидим… Все равно осенью мне опять придется ехать в Прагу. Съезд писателей невероятно взволновал общественность страны. О нем много говорят, надо постараться раздобыть все выступления, которые вызвали эту бурю. Может быть, редактор Кадлец… Пообещал приехать, но что-то не подает голоса. Он утверждал, что материалы съезда будут опубликованы, но кто знает…»

Гегенман медленно шел по венской Кроттенбахштрассе, но думал о Праге.

Скорый поезд из Линца, прибывающий на венский Западный вокзал, опаздывал почти на двадцать минут. Вернер Гегенман, прохаживаясь по вестибюлю, терпеливо ждал, когда из выхода с платформы появятся первые пассажиры. Он долго искал среди них знакомое лицо. Йозеф Штейнметц шел последним. Гегенман снова подумал, что он похож на добродушного сельского трактирщика. И по виду, и по разговору.

— Доброго здоровьица вам, господин Гегенман. Простите, что мы немного задержались, я никак не мог уговорить машиниста поддать пару… Как житье-бытье?

— Спасибо, лучше некуда.

— Чудно, я вижу, вы бодры и веселы. Так куда вы меня, Гегенман, пригласите в этом прекрасном городе?

— Честно говоря, у меня еще не было возможности подыскать подходящее место, где бы мы могли беседовать совершенно свободно. Я ведь больше был в разъездах, чем здесь…

— Машина у вас есть? Я вам покажу один кабачок, где нам наверняка никто не помешает. Вы знаете, где Гринцинг?

— Знаю. Это недалеко от дома, где я живу…

— Ну, тогда поехали в Гринцинг.

Оба сели в машину Гегенмана, и «Пежо-404» отправился в путь, ведущий к летнему ресторану. Когда они выехали на Лерхенфельдштрассе, Штейнметц начал разговор, ради которого он приехал в Вену:

— У вас были трудности?

— Никаких. Везде ко мне относились очень дружелюбно.

— Только не сглазьте. Перед моим отъездом из Мюнхена как раз был разговор о том, что кое-кого из тех, кто делает такую же работу, как и вы, выставили из Чехословакии в два счета.

— Так, значит, их выдворили?

— Да. Один некто Разумовский из «Франкфуртер альгемайне цайтунг», другой Кольшюттер из «Нойе цюрихер цайтунг». Вам что-нибудь говорят эти имена?

— Совсем немного. Они были аккредитованы в Праге, я с ними особенно не общался. С Кольшюттером один раз ужинал в пражском Клубе журналистов. Его взгляды показались мне чересчур экстремистскими. Он мне показал тогда то, что написал о событиях, связанных со съездом писателей. Я ему сразу предсказал, что коммунисты этого не потерпят и быстренько отправят его восвояси…

— И отправили… Но вы, надеюсь, не привлекли к себе в Праге особого внимания?

— Напротив, я снискал их особое доверие. А теперь, когда будет опубликована моя статья о чехословацкой энергетике, мои акции еще больше поднимутся в цене.

— Не забудьте послать им ее…

— Не беспокойтесь. Они всегда будут получать все в наилучшем виде. Даже в более лучшем, чем есть на самом деле. Я пишу так, чтобы мои выводы совпадали с их представлениями, а не так, как есть в действительности, понимаете?

— Хорошо, Гегенман. Надеюсь, что в той информации, которая предназначается мне, вы даете все как оно и есть…

— Конечно!.. Ведь именно за это вы и платите мне деньги, не так ли? Это все у меня здесь в портфеле. Все как есть. Включая фамилии людей, которых я привлек.

— Открытым текстом?

— Да…

— Я забыл вам сказать, Гегенман, что вы и своим сотрудникам тоже должны дать псевдонимы.

— Хорошо, но как мне тогда оформлять выплату им денег?

— В этом случае вполне достаточно псевдонима. Кто знает, не сидит ли в бухгалтерии Центра кто-нибудь оттуда? Понимаете?

— Понимаю.

«Пежо-404» уже ехал по Гринцингу, району, известному своими кабачками и ресторанами. Йозеф Штейнметц показал водителю дорогу к ресторану, на вывеске которого было написано: «Кобенцель».

Выбрав себе подходящий столик в полупустом зале, они сели за него. Штейнметц принял от Гегенмана помимо объемистой информации различные платежные документы из чехословацких, румынских и венгерских гостиниц.

Оба на первый взгляд производили впечатление коммивояжеров, которые обмениваются опытом в деле заключения торговых сделок. Они и в самом деле были торговыми дельцами, хотя разговор, который они вели, не имел никакого отношения к торговле.

— А что вы сами, Гегенман, думаете об этом пражском съезде писателей? — спросил Йозеф Штейнметц.

— Я высказал свое мнение в информации, которую вам передал. Нельзя недооценивать это событие. Я мог не раз убедиться, что многие пражане считают сейчас писательскую организацию чем-то вроде парламента, депутатов которого никто не выбирал. К ее заседаниям в кругах интеллектуалов проявляется больший интерес, чем, скажем, к сессии Национального собрания. Их союз считают как бы организованной оппозицией. И во время июньского съезда это проявилось в полной мере. На нем выступили несколько человек, очень резко критиковавших нынешнюю политику центрального комитета коммунистической партии. Это породило раскол… Поднялась политическая буря.

— Вы сказали, что выступления оппозиционеров вам не удалось получить?

— Я получу их в ближайшее время. Я только слышал, что там говорили в кулуарах самые радикальные…

— То, что говорят в кулуарах, хорошо знать, но для нас, Гегенман, важны конкретные факты. То, что вы слышали, было хорошо для Кольшюттера и Разумовского. Для нас же важны документы. Нам необходимо раздобыть протоколы съезда, нам нужно знать, кто выступил против политики коммунистов, а кто продолжает ей симпатизировать, понимаете?

— Конечно. Протокол я получу, мне обещал его один пражский редактор. Он либо пришлет мне его, либо передаст, когда я снова поеду в Прагу.

— Значит, вы рассчитываете вскоре опять туда отправиться?

— Да. Может быть, уже в будущем месяце…

— Чем раньше, тем лучше. Центр интересуется сейчас преимущественно Прагой. Болгария, Румыния и Югославия могут подождать. Но будьте осторожны, мы не хотели бы вас лишиться. Газетные утки не ваша забота. Выясняйте прежде всего факты! В настоящее время нас больше интересует политика, нежели экономика, хотя одно от другого нельзя отделять.

— Нет, я не согласен. Я убежден в том, что именно экономические проблемы послужили причиной того, что Чехословакия начала бурлить. В этом плане очень важна, я думаю, полемика, которую ведут сейчас чехословацкие экономисты… Поэтому я подробно остановился на ней в своей информации…

Гегенман и Штейнметц просидели в ресторане «Кобенцель» почти до вечера. Гость из Мюнхена расспрашивал о самых разных проблемах, требовал подробностей. Гегенман иногда чувствовал, что Штейнметц знает гораздо больше, чем говорит, но снова и снова проверяет данные.

Когда на Вену начал опускаться вечер, они возвратились в центр города, оба в отличном настроении. И не только потому, что выпили две бутылки прекрасного австрийского вина, но и потому, что приятно поговорили.

IX

Был хмурый день декабря. Светловолосая администратор пражской гостиницы «Флора» молча вписывала в книгу фамилии трех новых постояльцев и отмечала про себя, что сейчас, в конце года, западногерманские, австрийские и швейцарские журналисты буквально наводнили Чехословакию. Раньше во «Флоре» постоянно останавливался один только Норберт Шерппи, теперь их тут не меньше полдюжины.

Вернера Гегенмана администратор уже знала, потому что он останавливался у них во время последнего визита в Прагу.

— Вижу, господин Гегенман, что вам у нас нравится, если решили снова здесь остановиться, — заводит она обычный в таких случаях разговор.

— Да, мне у вас нравится, думаю, что понравится и моим двум знакомым журналисткам из Вены, которым я усиленно расхваливал вашу гостиницу.

— Очень мило с вашей стороны. Надеюсь, вы не потребуете с меня за это комиссионных.

— О нет, только два хороших номера. Один для меня, другой для дам.

— Постараюсь, господин Гегенман.

— А что новенького в Праге?

— Да, по-моему, ничего особенного, но вы, наверное, другого мнения, иначе зачем бы вам брать подкрепление.

— Трое журналистов — это не так много.

— Трое, конечно, немного, но кроме вас тут уже четверо других. Господин Шерппи живет у нас уже вторую неделю…

— Как? Шерппи в Праге?

— Да. Я думаю, вы найдете его наверху, в кафе. Он вернулся с полчаса назад.

— Благодарю, я к нему загляну, — сказал Вернер Гегенман и повернулся к своим спутницам: — Я думаю, милые дамы, что вечером развлечение нам обеспечено. Коллега Шерппи — выдающийся специалист по ночным заведениям Центральной Европы, и я не сомневаюсь, что он с удовольствием будет нашим гидом.

— Если он так же мил, как эрудирован в этом вопросе, мы охотно примем его в свое общество, — чуть высокомерно бросила тощая корреспондентка газеты «Дейли телеграф».

«Будь у меня такое лицо, — подумала администратор, услышав слова журналистки, — я была бы рада и не такому обществу, как господин Шерппи». Но вслух произнесла:

— Прошу вас, вот ключи от комнат и ваши паспорта.

Они разошлись по номерам, договорившись о встрече в ресторане через час.

Через час — это значит в пятнадцать часов. Но Вернер Гегенман вошел в ресторан, едва пробило половину третьего. Он распаковал свои вещи, ополоснулся и сразу направился на место условленной встречи. Его влек сюда прежде всего Норберт Шерппи. Гегенман жаждал узнать новости, которых у его швейцарского коллеги всегда хоть отбавляй.

И он не ошибся.

Норберт Шерппи буквально обрушил на него поток информации, едва они успели пожать друг другу руки.

— Я вижу, коллега, что у вас хорошее чутье газетчика. Вы приехали в самое время. Вы помните, что я вам говорил в будапештском «Рояле»?

— Не знаю, что вы имеете в виду.

— Я вам говорил, что ни политические скандалы, ни аферы не случаются в столицах социалистических стран.

— Да, теперь вспоминаю. Вы даже предлагали самим что-нибудь подобное организовать, если не ошибаюсь…

— Именно так, коллега… И видите теперь, что человеку свойственно заблуждаться. Вот он, тут как тут. Роскошный политический скандал. И без всякого с нашей стороны воздействия.

— Не понимаю вас, господин Шерппи.

— Как, вы ничего не знаете? В Праге состоялась политическая демонстрация. Случилось нечто такое, чего не было в этой стране двадцать лет. Демонстрация со всеми ее атрибутами, коллега, включая участие полиции. Студенты против полиции! Как вам нравится такой заголовок? Звучит, не так ли? Я только что вернулся из студенческого общежития на Страгове. Побеседовал там по душам с несколькими молодыми людьми, которые все видели сами, и теперь жду не дождусь, когда распишу все это на бумаге. Гвоздь сезона, коллега, честное слово!

— Я все-таки не совсем понимаю, господин Шерппи, о чем речь, — сказал несколько уязвленный Вернер Гегенман. — Я приехал с двумя коллегами из Вены час назад. Я еще и оглянуться не успел, а вы уже на меня выходите с такой бомбой.

— Правильно, братец, это и есть бомба. Я нисколько не сомневаюсь, что уважаемые читатели нашей «Бунте иллюстрирте» попадают в обморок, когда будут читать мой репортаж. Ничего подобного тут не было, коллега, двадцать лет! Вы когда-нибудь слышали, чтобы кто-нибудь в Чехословакии отважился принять участие в демонстрации?

— Нет, не слышал. А какова, собственно, причина этой демонстрации?

— Ужасные условия в студенческих общежитиях. Не было света, горячей воды. Вот они и вышли на улицу. А полиция против них. Разве это не сенсация?

Вернер Гегенман пожал плечами. Он вынул свои курительные принадлежности и с некоторым сомнением произнес:

— Может быть…

— Как это «может быть»? Наверняка! Вы что, Гегенман, не понимаете? Это же камешек, который может вызвать лавину!

— А что вам говорили студенты, с которыми вы встречались, господин Шерппи?

— Да ведь я вам уже сказал! Они недовольны условиями в общежитиях. У них часто отключают свет, часто не бывает горячей воды, поэтому они и вышли на демонстрацию.

— Только и всего: несколько раз отключали воду и свет?..

— Гегенман, я вас не узнаю. Разве в том дело, сколько раз отключали воду или свет? Дело в самой демонстрации, в стычке с полицией! Вы не думаете? Если к этим фактам добавить немного соответствующей приправы и каплю фантазии, получится репортаж, острый как бритва.

— Или легкий как воздушный шарик…

Норберт Шерппи разразился смехом. Небрежным жестом он вытянул из пачки «Астора» сигарету и закурил.

— Господин коллега, — сказал он через какое-то время несколько раздраженно, — если бы я не знал, что вы западногерманский журналист и только что приехали из Вены, я мог бы предположить, что вы постоянный корреспондент московской «Правды».

— Благодарю за комплимент, господин Шерппи… Мне кажется, вы меня не очень понимаете. Или не хотите понять. Послушайте… Вы напишете репортаж, приправив его фантазией, это не сложно. Там будут свистеть дубинки, обрушиваясь на чьи-то головы или спины. Вы можете нафантазировать и еще с три короба. Ведь у полицейских, утихомиривавших студентов, наверняка было оружие, а? По меньшей мере, пистолеты… Их тоже можно пустить в ход в вашем репортаже. Но когда его опубликуют, — а я не сомневаюсь, что это будет именно так и что это будет как раз тот самый перл, о котором вы давно мечтали, — то в каком положении можете оказаться вы? Жемчужина увидит свет, но вы сами можете лишиться благодатного поля, на котором подбираете эти жемчужины.

— Вы думаете, они сделают со мной то же, что с Кольшюттером и Разумовским?

— Не сомневаюсь. Они тут же выдворят вас или не дадут вам въездную визу в следующий раз. И представьте себе, что это случится как раз тогда, когда ваши коллеги будут находить здесь перлы каждый день и на каждом шагу. Вам не было бы этого жаль?

— Я вас в самом деле не понимаю, Гегенман. Неужели вы не заметили, что сейчас обстановка совсем не та, что была здесь с полгода назад? Сегодня о таких вещах пишут уже в здешних газетах. Извольте почитать «Руде право». Там изложены все факты, касающиеся данного инцидента, которые я предложу нашим уважаемым читателям, только с соответствующим комментарием.

— Как хотите. По-моему, Шерппи, вы играете с огнем и можете обжечься, прежде чем успеете сообразить, что к чему.

— Не беспокойтесь за меня, коллега. Это пламя не так велико, чтобы об него можно было обжечься. Ну, а если… Не я первый, не я последний.

— Как хотите, Шерппи. Мне только было бы жаль лишиться приятного собеседника во время моих поездок по странам Европы.

— Не лишитесь, Гегенман, не лишитесь. Я думаю, что напрасно вы и ваши коллеги приехали сюда именно сейчас. С вашим подходом вам здесь в данный момент делать нечего. Вы думаете, что в области экономики тут теперь тишь да гладь? Как раз наоборот, господин Гегенман. Чехословацкая экономика сейчас напоминает штормящее море, и если вы собираетесь что-нибудь извлечь из этого моря, то вам тоже придется побегать. В отличие от меня вы, может, и не погорите, но наверняка намокнете, и весьма изрядно.

— Я буду осторожен, господин Шерппи. За свою жизнь я уже дважды оказывался в воде не по своей воле и один раз даже тонул, так что теперь я не допущу этого. Я уже стар для подобных развлечений…

«Да, это верно. Старый запуганный дедок. До того трусливый, что я удивляюсь, как ты вообще можешь работать в журналистике», — подумал про себя Норберт Шерппи. Вслух же он сказал совсем другое:

— А что за коллеги приехали с вами, господин Гегенман?

— Это две дамы, я привез их из Вены. Они узнали, что я еду сюда, и попросили меня взять их с собой. Это Хауснер, венский корреспондент голландского радио, и Аннелизе Глюкфельд из «Дейли телеграф».

— Первую не знаю, а вот с Глюкфельд я имею честь быть знакомым. Велеречивая, высокомерная и…

— Тише, коллега, каждую минуту они могут войти. Кстати, они уже узнали, что вы здесь, и надеются, что сегодня вечером вы составите им компанию.

— Гегенман, что я вам плохого сделал? Я вас встречаю хлебом-солью, а вы мне подкладываете свинью. Зачем мне в Праге нужны эти Хауснер и Глюкфельд? Здесь же полно хорошеньких женщин! Вы что, не знаете этого?

— Эту информацию, господин Шерппи, я пока не могу подтвердить. Может, позднее… А сейчас вот что… Когда-то в «Рояле» вы говорили о некоем Рудольфе, припоминаете? Вы обещали познакомить меня с ним. Он мне сейчас очень нужен…

— Да, да, вспоминаю… Рудольф… Я вас познакомлю. Но только это, Гегенман, не тот человек, который поставляет спутниц…

— Могу вас заверить, что я и не думаю использовать его в этих целях.

— Простите, я пошутил. Завтра я приглашу Рудольфа на обед и познакомлю вас. Идет? Или поднять его по тревоге сегодня?

— Нет, лучше завтра. Я хотел бы попросить его помочь устроить мне несколько встреч в Праге, а также сопровождать меня иногда по Чехословакии в роли переводчика. Надеюсь, это не нарушит ваши планы?

— Не беспокойтесь, господин Гегенман, тут мы с вами всегда договоримся. Я в нем нуждаюсь нечасто. А что касается организации встречи и перевода, то в этом деле ему опыта не занимать. У него есть связи, и он прекрасно говорит по-немецки…

— И много он берет за свои услуги?

— Нет, не слишком. Я с ним обычно расплачиваюсь марками.

— Марками?

— Да, почтовыми марками. Рудольф — филателист. Что-то я у него беру, что-то ему привожу, и он доволен. Кроме того, у Рудольфа в Вене есть брат, которому он изредка что-нибудь передает или, наоборот, что-то от него получает. Я охотно выполняю эти его поручения, и он умеет это ценить.

— Благодарю за информацию, коллега Шерппи. Если не ошибаюсь, на этот раз моя очередь угощать вас коньяком?

— Пожалуйста… Но я вижу, что вместо двух рюмок вам придется поставить четыре. Приближаются наши милые коллеги.

Дамы подошли, познакомились и сели за стол. Остаток дня они провели вместе…

Йозеф Рудольф пришел на следующий день в гостиницу «Флора» за добрых полчаса до назначенного Норбертом Шерппи времени. Официант сначала удивился, когда этот бедно одетый человек заказал коньяк, но потом, с приходом двух журналистов, понял, что тому не придется платить самому за столь дорогой напиток.

Норберт Шерппи представил мужчин друг другу и сразу же приступил к делу.

— Господин Рудольф, коллега Гегенман хотел бы воспользоваться вашими услугами. Он работает журналистом в несколько иной области, чем я. Его интересует прежде всего экономическая тематика… Строительство, транспорт, машиностроение и так далее. Ну так как, господин Рудольф, возьметесь помочь моему коллеге?

Карие глазки заморгали за толстыми стеклами очков. Потом Рудольф бросил несколько выразительных взглядов на иностранных журналистов. Шерппи сразу понял, что волнует Рудольфа.

— Господин Гегенман, конечно, не хочет пользоваться вашими услугами даром. Финансовая сторона вопроса будет решена для вас вполне удовлетворительно, господин Рудольф.

— Разумеется… — осторожно проронил Йозеф Рудольф.

Вернер Гегенман, который был не в восторге от внешнего вида Рудольфа, молчал. Честно говоря, он представлял себе его несколько иначе. Неужели этот сухонький старичок будет договариваться о встречах с министрами или их заместителями? Будет сопровождать его в поездках по Чехословакии? А уж о том, что он сумеет отобрать нужный материал из специальных журналов, вообще не могло быть и речи!

Таково было первое впечатление Вернера Гегенмана о Йозефе Рудольфе. Но оно тут же изменилось, как только Йозеф Рудольф заговорил. Он вдруг почувствовал, что этот худенький старичок далеко не так прост, как ему сначала показалось.

Йозеф Рудольф очень скромно представился как некогда безупречный сотрудник министерства, потом рассказал о своих знакомствах с целым рядом лиц. Под конец он сказал:

— Господин Гегенман, я охотно окажу вам содействие в организации встреч и как переводчик, но что касается отбора и перевода статей, интересующих вас в наших специальных журналах, никаких обязательств я взять на себя не могу. Это гораздо более сложная работа, чем та, которую я делаю для господина Шерппи. Но я могу вам рекомендовать одного моего доброго знакомого, который сможет выполнять эту работу вполне добросовестно.

— А что это за человек?

— Как я уже сказал, мой хороший знакомый. Его зовут Бедржих Видлак, работает он экономистом в «Стройимпорте».

— Прекрасно, господин Рудольф, я согласен. Буду вам признателен, если вы познакомите меня с этим господином.

— Это не проблема, господин Гегенман. Сегодня, я ему позвоню, а завтра вечером мы можем встретиться…

На следующий день Гегенман убедился в том, что Рудольф действительно отличный организатор и хороший переводчик. Они сходили в иностранный отдел Союза чехословацких журналистов, где Рудольф с должным тактом и уверенностью договорился о том, что уже в ближайшие дни Гегенман будет принят одним из руководителей государственной плановой комиссии. К вечеру он познакомил западногерманского журналиста с Бедржихом Видлаком.

Уходя из кафе «Альфа» после встречи с Видлаком, Вернер Гегенман был убежден в том, что в лице этого человека он нашел своего второго Михала Шнелля.

X

И опять было летнее солнцестояние. Но на календаре был уже 1968 год.

Вилла «Розмари», как всегда вечером в этот день, сияла тысячью огней. Сияла и хозяйка дома Розмари Кейтель. Собственно, в хорошем настроении пребывали все, кто пришел сегодня в этот дом. Даже Ганс Крюгер оставил за дверью свою меланхолию и мило улыбался.

И вот, пока в задней половине виллы гремела музыка и танцы были в разгаре, на террасе уселись в плетеные кресла Юлиус Кейтель и полковник Шварц. Официант, знавший, что оба вечером пьют только вино, разбавленное водой, молча поставил на столик две новые рюмки. Когда он отошел на несколько шагов, хозяин дома обратился к гостю:

— Вы хотели поговорить со мной, полковник, с глазу на глаз — прошу, сейчас для этого прекрасная возможность. Слушаю вас.

Но гость не торопился. Он медленно вынул из кармана пачку сигарет, закурил и только после этого начал говорить, понизив голос:

— Не знаю, дружище, скажу ли я вам что-нибудь новое. По моим сведениям, есть люди, пытающиеся мутить воду в кругах западногерманских журналистов.

— Не понимаю вас, полковник.

— Постараюсь быть конкретней. Я узнал, что в среде журналистов раздаются голоса, усиливающие недовольство действиями нашего Центра. Они говорят, что мы используем иностранных корреспондентов для своих нечистоплотных целей и слишком часто бросаем их на произвол судьбы, отдавая в руки органов безопасности стран Востока.

— Я тоже кое-что об этом слышал. Эти разговорчики начались в связи с высылкой нескольких западногерманских корреспондентов из Чехословакии и арестом ряда западногерманских журналистов в Польше и Югославии.

— Правильно… И что вы, Кейтель, думаете на этот счет?

— Откровенно говоря, я об этом как-то не думал. Такие разговоры были, есть и, очевидно, будут. В том, что наша разведывательная служба использует журналистов в своих целях, я лично не вижу ничего плохого. А то, что некоторые из них попадают иногда впросак, вовсе не довод, чтобы прекратить эту практику.

— Я хотел бы вас заверить, что далеко не все журналисты работают на наш Центр.

— В этом вы меня, полковник, можете не убеждать. Я понимаю, что далеко не каждый годится для такой работы…

Последнюю фразу Юлиус Кейтель произнес с усмешкой, которая несколько озадачила офицера пуллахского Центра. В голосе его уже не было прежней доверительности и интимности.

— Кейтель, я говорю серьезно. Вы же сами отлично знаете, сколько людей едет от вас за границу и что только определенная часть из них имеет для нас значение.

— Разумеется… Именно поэтому я не хотел бы, полковник, этим заниматься.

— Тут я не могу с вами согласиться. Некоторые из этих людей грозят, что, если использование журналистов в нечистоплотных целях не прекратится, они опубликуют сведения о том, как их вербовали. Кроме того, они, кажется, собираются использовать и тех журналистов, которые были осуждены на Востоке.

— Это, конечно, было бы крайне неприятно…

— Крайне. И для нас обоих тоже. Потому что эти люди располагают некоторыми аргументами, которыми они могут оперировать и против вас.

— Не думаю, что они рискнули бы ими воспользоваться. Да и вряд ли им удастся найти издателя, который предоставил бы им свою газету или журнал для пропаганды таких взглядов.

— Никогда нельзя недооценивать противника, Кейтель. Не забывайте, что журналистов, отказавшихся иметь с нами дело, довольно много. Что, если они соберутся и побеседуют на тему, как их вербовали и что им при этом обещали?..

— Это означало бы скандал.

— Вот именно. А его ни вам, ни мне не нужно. Потому-то я и хотел поговорить с вами сегодня наедине. Главой этих оппозиционеров, как нам удалось выяснить, является некий редактор Вильке в Гамбурге. Где-то в первой половине пятидесятых годов он уже был осужден за то, что систематически критиковал экономическую политику Бонна, чем вредил нашим государственным интересам. Но он так и остался оппозиционером до сего дня. Как и бывший главный редактор «Гамбургер фольксцайтунг»… Фамилию его я сейчас не помню, но он тоже имел дело с нашим судом за какие-то протесты против официальной политики. Что касается Гамбурга, то мы уже предприняли некоторые шаги. Сейчас меня волнует Мюнхен. Я должен вам сказать, Кейтель, что и у вас есть людишки, которые не умеют держать язык за зубами. К сожалению, это именно те, кого мы приглашали сотрудничать с нами, но получили отказ.

— Об этом вы, полковник, мне до сих пор ничего не говорили.

— Это была ошибка с моей стороны.

— Так давайте исправляйте ее, называйте конкретные фамилии!

— Возможно, для вас это будет неожиданностью, дружище, но один из них — ваш постоянный гость на этих летних приемах…

— Вы имеете в виду Ганса Крюгера?

— Да, Ганса Крюгера! Когда-то он отклонил наше предложение о сотрудничестве, а теперь принадлежит к тем смутьянам, которые довольно часто выступают с заявлениями, что, мол, Федеральная разведслужба посылает западногерманских журналистов в коммунистические страны с разведывательными заданиями.

— Мне не хочется в это верить, полковник.

— А мне нет смысла рассказывать вам сказки. Я могу представить доказательства. Крюгер — один из главных рупоров этих взглядов. А Рихард Гофман и еще какой-то Бессер охотно ему в том помогают.

— Это невероятно… Я немедленно его уволю! Уволю их всех троих!

Юлиус Кейтель, известный своей уравновешенностью и спокойствием, вдруг начал страшно волноваться, в то время как полковник Шварц, достигший своей цели, теперь спокойно выжидал. Он даже стал успокаивать Кейтеля:

— Выгонять их с работы, дружище, было бы неразумно, да и тактически неправильно. Напротив, вы оказали бы медвежью услугу всему нашему делу. Вы можете себе представить, какой поднимется шум?

— Я вам говорю, что они не найдут никого, кто предоставил бы им место в газете для выпадов против вашего Центра.

— Да нашли уже, Кейтель, нашли… Не в наших интересах притворяться, будто у нас нет врагов. Скорее наоборот. В настоящее время Пуллах для многих как бельмо на глазу. И не только для каких-нибудь рядовых граждан Федеративной Республики. Когда во главе Центра стоял генерал Гелен, оппозиция не поднимала голову, как сейчас. Это началось с выборов преемника Гелена. Насколько мне известно, кандидатов на его место было трое. При содействии генерала Гелена шефом Центра стал генерал Вессель. Но оба его противника не отказались от надежды занять место шефа Пуллаха. Поэтому они пользуются сейчас любой возможностью, чтобы подставить нам ножку. Этот скандал с журналистами они, конечно, максимально используют против генерала Весселя.

— Понимаю… Так как же, по-вашему, следует поступить с этими людьми, полковник?

— Я считаю, что разумнее всего будет с ними просто поговорить. Прежде всего с Крюгером. Намекните ему, что он может вылететь со своего места. А потом пригласите на ковер двух других крикунов. После хорошего промывания мозгов они станут как шелковые, не такие уж они храбрые.

— Заверяю вас, полковник, что я разберусь с этим делом в ближайшее время. Крюгером я займусь уже сегодня.

— Это в наших общих интересах, дружище, поверьте мне… Да, а этот человек из Гамбурга, которого вы мне тогда рекомендовали, оказался замечательной находкой!

— Вы имеете в виду Гегенмана?

— Ну зачем же сразу называть имена, Кейтель? Я сказал: «Этот человек из Гамбурга», и этого нам совершенно достаточно.

— Да, вы правы. Я очень рад, полковник, что хоть в чем-то оказался вам полезен.

— Я не хочу быть плохим пророком, но думаю, что именно при помощи этого человека мы сможем отыграться за ту «ведьму», которую нам когда-то подсунул Восток и которая до сих пор не дает спокойно спать многим нашим людям.

— Мне известно это дело?

— Не знаю. Когда-то об этом было кое-что написано, но в открытую печать просочилось немного. Те, кто делает нашу работу, не хотят особенно этим хвалиться…

Полковник Шварц замолчал и закурил новую сигарету. Только после этого он задал Юлиусу Кейтелю вопрос:

— Вам что-нибудь говорит имя Френцель? Альфред Френцель?

— Да-да, припоминаю… Депутат бундестага, который лет семь-восемь назад был замешан в каком-то деле, если не ошибаюсь, связанном со шпионажем…

— Нет, не ошибаетесь, Кейтель. Но это было не «какое-то дело, связанное со шпионажем», а взрыв, подобный извержению Везувия. Это было одно из величайших фиаско, какие я пережил за время своей службы. Пятнадцать лет этот человек работал у нас на чехословацкую разведку, а мы о том не имели ни малейшего представления. Канцлер Аденауэр награждал его за успешную депутатскую деятельность, а может быть, и за его работу в военном комитете бундестага. Надо признать, что этот человек работал безукоризненно, и я готов снять перед ним шляпу. Именно от него Чехословакия получала самую секретную информацию. Все военные, планы и бюджеты нашего министерства обороны, полные данные об организации и численности отдельных родов войск, программы авиации и флота… Можете себе представить?

— Фантастика…

— Смею утверждать, что Альфред Френцель был звездой разведки первой величины в послевоенное время. Жаль только, что эта звезда светила не нам…

— А как тогда обнаружилось, что Френцель шпион?

— Случайно. Совершенно случайно. Один из связных Френцеля допустил маленькую оплошность, а это в нашей работе не прощается. И вот эта оплошность парнишки, которого Френцель, наверное, толком и не знал, привела к главному звену в цепи. Я думал, генерала хватит удар. Пятнадцать лет работать у всех на виду! Если бы хоть один человек заинтересовался его прошлым, то сразу бы все стало ясно…

Полковник Шварц поднял к губам рюмку, выпил вино и с минуту молчал, очевидно, думая о прошлом Альфреда Френцеля…

Человек, оказавшийся для западногерманской разведывательной службы «ведьмой», родился в последнем году XIX столетия в Йозефодоле в Яблонецком районе. Уже в молодом возрасте Альфред Френцель принимал активное участие в рабочем движении. Позднее, когда в пограничных районах Чехословакии стал поднимать голову фашизм, он был с теми чехословацкими гражданами немецкого происхождения, которые активно выступили против фашизма. Уже в то время Френцель сотрудничал с чехословацкой разведывательной службой, участвовал в формировании организации немецких антифашистов «Роте Вер», члены которой были полны решимости сражаться бок о бок с чехословацкой армией против гитлеровцев в случае агрессивных действий Германии против ЧСР.

После оккупации гитлеровскими войсками чешских пограничных территорий Альфред Френцель попал в список лиц, которые подлежали немедленному отправлению в немецкие концентрационные лагеря. Он спасся от ареста, бежав за границу. Через Польшу переправился в Англию, вступил там в чехословацкую авиационную часть.

После войны Френцель вернулся в Чехословакию, но ненадолго. По договоренности с работниками чехословацкой разведки он перешел на территорию нынешней Федеративной Республики Германии. Там он обосновался и постепенно начал принимать участие в политической жизни страны. Был избран депутатом баварского ландтага, позднее получил мандат депутата бундестага. В течение нескольких лет был членом военного комитета.

В голове полковника пронеслись основные моменты биографии человека, доставившего им столько неприятностей.

Когда молчание слишком затянулось, полковник Шварц снова обратился к хозяину дома:

— Знаете, Кейтель, я лелею в душе одну мечту: отплатить им за Френцеля! Подсунуть им на Востоке такую же «ведьму». И последнее время у меня такое чувство, что моя мечта начинает постепенно сбываться…

Всего за несколько часов до того, как полковник Шварц заговорил с Юлиусом Кейтелем о человеке из Гамбурга, на территории ЧССР неподалеку от Гавличкув-Брода произошла серьезная автомобильная авария.

Вернер Гегенман, ехавший в своем кофейно-коричневом «Пежо-404», не справился с управлением на мокрой дороге, машину занесло на повороте и перевернуло.

Так что пока в вилле «Розмари», купающейся в зелени над Штарнбергерским озером, говорили о появлении классного разведчика в западногерманской разведке, чехословацкие врачи боролись за его жизнь в одной из больниц Гавличкув-Брода.

Часть вторая
РАЗОРВАННАЯ ПАУТИНА

I

В то июльское утро 1968 года капитан чехословацкой контрразведки Милан Немечек возвращался к себе в кабинет от начальника в подавленном настроении, которое нельзя было объяснить одной только холодной и дождливой погодой, подходящей больше для апреля, чем для июля. Нет, погода его не смущала, отпуск он все равно берет в сентябре, когда его нестареющая любовь — Шумава — превращается в самое прекрасное место на земле. В лесах вокруг Кашперских гор уже почти нет людей, зато полно грибов, склоны гор пестрят самыми фантастическими красками, а от Белого ручья иногда доносится боевой и любовный клич оленей. Милан Немечек ездит в Кашперские горы уже с тех пор, когда, служа в пограничных войсках, узнал Шумаву и полюбил ее всем сердцем.

Плохое настроение капитана нельзя было объяснить и тем, что как раз сегодня на него свалилось дело, которое он уже в кабинете начальника отнес к категории «сизифаков». Слова этого вы не найдете ни в одном словаре. Милан Немечек сам изобрел его когда-то для обозначения дел, которые требуют приложения невероятных усилий, но конечный результат при этом, как правило, бывает минимальным, если не нулевым.

Что дело, порученное ему сейчас, принадлежит к разряду «сизифаков», капитан Немечек определил сразу же, как только начальник стал объяснять ему, о ком идет речь.

— Это какой-то западногерманский журналист, зовут его Вернер Гегенман. Он ехал из Праги в Брно, по дороге потерпел аварию в нескольких километрах от Гавличкув-Брода. Жив остался, но основательно поломал себе скелет. В обломках его машины служба безопасности движения обнаружила вот эту записную книжку. Тут полно разных адресов, а также уйма всяких сведений, которые могут нас заинтересовать. Ты найдешь тут данные о нашей экономике из разряда тех, что в наше время не выходят за пределы страны. Он явно получил их от кого-то здесь, у нас, а что он собирался с ними делать, остается под вопросом. Интересно также то, что он очень торопился покинуть нашу страну. Доктора в Гавличкув-Броде еще не успели его как следует склеить, а из Вены уже приехала за ним санитарная машина и увезла в Австрию…

Милан Немечек слушал подполковника, предлагавшего ему посмотреть на эти записи и на людей, с которыми общался Гегенман или которые сами искали с ним знакомства, но продолжал думать о том, что в конечном счете это дело окажется «сизифаком». «Даже если нам удастся установить, — размышлял он, — что этот тип собирал сведения о нашей экономике, чтобы потом использовать их не только для своих статей, мы вряд ли сможем что-нибудь доказать. К тому же он теперь за пределами страны… Ну а что касается людей, которые с ним сотрудничали, то мы можем, конечно, узнать, кто они и что из себя представляют, но чтобы кто-нибудь из них признался, что сотрудничал с господином Гегенманом, выходя при этом за рамки закона, право, трудно предположить».

Капитан Немечек поделился своими соображениями и опасениями с подполковником. Но причиной его хмурого настроения были все-таки не эти опасения. Немечека беспокоило нечто иное. Уже в течение нескольких недель его беспокоила политическая атмосфера, царящая в стране, в партии, а также в отдельных подразделениях министерства внутренних дел.

«Все вдруг стало как-то странно запутываться, — думал он, вернувшись к себе в кабинет. — Каждый критикует все и всех на свете, и постепенно тебя охватывает чувство, что ты должен посыпать пеплом голову только потому, что ты коммунист и работаешь в системе внутренних дел».

Немечек положил на стол записную книжку Гегенмана и сел. Раньше он сразу же раскрыл бы ее и углубился в чтение, но сейчас он не спешит. Он вынимает из кармана пачку «Марицы», машинально берет сигарету, щелкает зажигалкой.

«С каждым днем обстановка все тревожнее». Эту фразу он повторяет про себя всякий раз, когда перед его мысленным взором проходят события, происшедшие в стране с конца прошлого года вплоть до этих июльских дней.

«Партии необходимо исправить недостатки, накопившиеся за последние годы, — рассуждает он, — но сейчас, похоже, она уже не контролирует положение в стране. Тон в политике вдруг стали задавать те, кто всегда был против нас и только и делал, что вставлял нам палки в колеса. А кое-кто и стрелял. Там, в шумавских лесах, я пару раз испытал это на собственной шкуре…»

Капитан Немечек энергично погасил в пепельнице окурок и медленно раскрыл записную книжку Гегенмана. Имена, адреса, телефоны лиц, проживающих в Чехословакии, Венгрии, Болгарии, Югославии и Румынии… Дальше идут страницы с данными о чехословацких шоссейных дорогах, о строительстве какой-то плотины…

Не успел капитан выяснить, о какой именно плотине идет речь, как на его столе зазвонил телефон. Немечек поднял трубку и произнес свое обычное «алло».

— Приветствую тебя, Следопыт… — послышалось из трубки, и Милан Немечек тотчас узнал голос. Это прозвище он получил в пограничной роте на Шумаве. Однажды зимой 1954 года он вел группу пограничников по следам двух нарушителей. Те шли с большим отрывом, но их удалось настичь благодаря его умению читать следы. И тогда тот, кто сейчас ему звонит, Ирка Черногорский, назвал его Следопытом. Это прозвище сохранилось за ним и потом, когда оба сняли пограничную форму и осенью 1955 года пришли работать в министерство внутренних дел. Они попали в разные отделы, но сохранили верность своей дружбе. Окончив курсы, Милан стал контрразведчиком, а Иржи Черногорский занялся криминалистикой. — Что-то ты не звонишь. Уж не замерз ли у тебя телефон? А то лето такое, что всего можно ожидать.

— Да нет, до этого еще дело не дошло, просто я стараюсь пользоваться им как можно меньше.

— Ай-яй-яй… Это что же значит? Не иначе как и ты поверил в этот треп о подслушивании телефонных разговоров?

— Нет, в это я не верю. Извини, Ирка, у меня сейчас нет ни времени, ни настроения болтать с тобой.

— Да ну? Ты что, опять соскучился по шумавскому воздуху?

— Пожалуй… Да и не только по шумавскому, но и по другому… Трудно сказать…

— Слушая тебя, Милан, я прихожу к выводу, что звоню вовремя. От имени и по поручению своего верховного командования напоминаю тебе, что завтра вторая суббота месяца и в нашем уютном доме состоится обычный прием.

«Обычный прием»… Так называли они регулярные встречи в семейном кругу, устраиваемые уже не первый год. Собственно, с той поры, как оба женились. В определенные дни Черногорские приходили к Немечекам, Немечеки к Черногорским. Программа, за малыми исключениями, была всегда одна и та же. Сначала они разговаривали о горестях и радостях жизни, потом на столе появлялась закуска, какое-нибудь коронное блюдо, которым одна кулинарка хотела похвалиться перед другой, и третьим пунктом повестки дня шла канаста, сопровождаемая распитием одной, а то и двух бутылок вина и приятными разговорами.

— Да, да, завтра же прием у тебя, — после короткой паузы отозвался Милан Немечек. — На этот раз не только я забыл, но и Иржина…

— Вот этого мы вам ни за что бы не простили! Власта ждет не дождется этого вечера! Она уже три дня ищет специальное мясо для какого-то китайского блюда.

— Ладно, Ирка, завтра вечером часов в восемь мы придем, — несколько резко закончил телефонный разговор капитан Немечек. Он и сам толком не знал, что было тому причиной. Уж конечно не то, что ему не о чем поговорить с приятелем. Наверное, он просто вспомнил о своих недавних размышлениях.

Дом, стоящий недалеко от Нусельского моста, помнил две мировые войны. И вид у него тоже был соответствующий. Несмотря на многочисленные лепные украшения, он выглядел донельзя убого и уныло.

Семья Черногорских жила здесь с той самой поры, когда построили дом. Иржи родился в нем, сюда же в 1958 году он привел свою Власту.

Вскоре после этого у Иржи умерли родители: сначала отец, потом мать. Но затем пришла пора радостных событий. Вначале Власта родила синеокую Зузану, а через два года — глазастого Владю. Этот второй потомок являлся предметом некоторой зависти Милана, потому что у него дома была настоящая дружина Шарки^[8].

Немечеки, как и Черногорские, начали с дочки. Ее назвали Либуше. Потом настал период некоторого замешательства, потому что вместо ожидаемого сына родились двойняшки. И обе девочки. Та, что выбралась на свет первой, получила имя Шарка, ее сестренка, на три часа моложе, была названа Властой.

Если учесть, что у Немечеков в доме, кроме того, были еще две женщины — жена Милана Иржина и ее мать, — то, как со смехом иной раз утверждал Милан, в случае возникновения женской войны, из них можно было бы сформировать боеспособное отделение. К счастью, их семья не страдала от недостатка жилой площади. Они жили в двухэтажной вилле на холме по соседству с Баррандовом, и, по словам Милана, его женщины все время глядели на Девичьи горы, чтобы не пропустить момент, когда там появятся амазонки: дружине Немечеков не терпелось прийти им на подмогу.

Но как только посетитель из темного коридора вступал в квартиру Черногорских, он оказывался в другом мире. Уже в прихожей его встречала веселая современная стенка, первое значительное творение мастера интерьера Иржи. Первое, но далеко не последнее, потому что украшение семейного гнезда стало для криминалиста Иржи Черногорского способом разрядки. Все, кто приходил к ним в дом, восхищались его необыкновенной работой. Он говорил, что ловкость рук унаследовал от отца, а вкус от матери. Оба природных дара он развил уже сам, работая до призыва в армию в мастерской по оформлению одного из пражских универмагов.

После окончания срока службы он собирался вернуться в эту мастерскую, но судьба распорядилась иначе. Виноват в этом был некий следователь госбезопасности, который несколько раз приезжал к ним в пограничную часть за пойманными нарушителями. Во время одного такого визита он долго беседовал с Иржи Черногорским и Миланом Немечеком. В результате оба пограничника подали заявления о приеме на работу в министерство внутренних дел. Иржи простился с мастерской по оформлению, а Милан, с некоторой долей грусти, — с наборными кассами одной смиховской типографии.

Сегодня Иржи применял свои таланты только у себя дома да иной раз — у Немечеков.

Впрочем, свои эстетические познания он мог углублять прямо на работе. Начальство Иржи, учитывая его талант, включило его в группу криминалистов, расследующих правонарушения в области искусства, а также филателии.

Милану Немечеку в плане применения его старой профессии повезло меньше. Работа контрразведчика не имела с ней ничего общего. Она скорее напоминала деятельность репортера. Репортер в своих поездках тоже ищет ответы на главные вопросы, где, когда, кто, что, как и почему, а найдя их, предоставляет материал читателю. Обычно при этом он должен быстро усваивать сумму знаний из той области, о которой будет писать, чтобы так же быстро ее потом забыть, ибо на следующий день или через неделю ему придется проникать уже в тайны иной профессии. И контрразведчик вынужден вращаться среди людей самых разных специальностей и нередко овладевать тайнами профессий, которые принято считать уделом узкого круга специалистов. Это, бесспорно, интересная, но и сложная работа, требующая постоянного интеллектуального роста человека.

Может быть, именно поэтому у Милана Немечека было не одно хобби, как это бывает у большинства людей. Он очень хорошо знал литературу, он проник в тайны филателии и альпийской флоры, на службе он считался самым эрудированным микологом, который мог обнаружить съедобные грибы где угодно, даже на стадионе злиховского «Слована», куда он ходил болеть за футболистов в черно-белой форме. Круг интересов Милана был очень широк, но его единственной истинной страстью оставалась Шумава. С этим пришлось со временем смириться и его жене Иржине, и она не сердилась, когда в начале сентября Милан на пару недель уходил в дремучие леса Шумавы.

В удобные мягкие кресла синего цвета, стоящие вокруг низкого круглого стола, где обычно рассаживаются две супружеские пары, на этот раз уселись только мужчины; их жены были в кухне, где Власта Черногорская завершала свой эксперимент с китайским блюдом, а Иржина Немечкова ей ассистировала. Не исключено, что Иржи специально подстроил это, потому что друзьям надо было посекретничать друг с другом.

— Ну, давай, Следопыт! — без предисловия обратился Черногорский к Немечеку. — Что тебя так мучит, если тебе некогда позвонить даже своему лучшему другу? У тебя неприятности на службе? Или в кого-нибудь влюбился?

Милан Немечек грустно усмехнулся:

— Ни то, ни другое. Просто все мне опостылело. Я ничего не понимаю. То, что я всегда считал истиной, сейчас оказывается ложью, некоторые категории вовсе теряют смысл, мне кажется, я сплю и вижу дурной сон. Как будто на меня опустилась гигантская ночная бабочка и я не в силах стряхнуть ее с себя…

— Тебя мучает то, что происходит у нас в стране, да? Тебе неприятно, что кое-где у нас из честных и заслуженных людей делают мишень и бьют по ним из тяжелых орудий? Не так ли?

— Пожалуй, да… — кивнул Милан Немечек.

— И я в таком же положении, дружище. Но только я стараюсь не принимать это близко к сердцу. Я делаю свое дело и не смотрю по сторонам.

— Но так же нельзя…

— Можно, Милан, можно. Вот например, вчера, когда я тебе звонил, я поставил точку на одном деле, которое сидело у меня в печенках добрых полгода.

Иржи открыл деревянный ящичек с сигаретами, предложил Милану и закурил сам. Потом продолжил:

— Это дело поступило к нам из Карловарского района. Начиная с января там пошли ограбления церквей — одно за другим. Цепочкой… Сначала этим занимались ребята из Карловых Вар, потом попросили помощи у нас, потому что дело приняло серьезный оборот. Слишком уж много было украдено позолоченных чаш, дарохранительниц, статуй святых и так далее. Мы провели там почти две недели, облазили все чуть ли не на карачках, расспрашивали людей, а потом побеседовали со всеми известными нам в прошлом ворами, которые специализировались на таких кражах, но все напрасно. Даже ухватиться было не за что. Создавалось впечатление, что воры имели клиентуру среди иностранцев, потому что к нам не поступило ни одного сигнала о том, чтобы кто-то пытался краденые вещи сбыть, хотя мы и разослали описания вещей во все места, где их можно было продать. При каждой новой краже мы предупреждали все пограничные посты, но вещи как сквозь землю проваливались. И вот на прошлой неделе…

Иржи Черногорский замолк. И не только для того, чтобы затянуться сигаретой. Ему пришла в голову идея.

— Что на прошлой неделе? — спросил Милан Немечек.

Но его друг как будто не слышал вопроса и начал издалека:

— Ты меня, Милан, знаешь, я не очень-то верю в судьбу, но в этом деле она сыграла прямо-таки фантастическую роль. Представь себе… В прошлый четверг захожу в антикварный магазин в Старе-Месте. Я туда уже две недели заглядывал — полюбоваться на один старинный кубок, который мечтал купить… Замечательная вещь, только вот никак денег на нее не могу наскрести…

Милан Немечек покосился на шкафчик, за стеклами которого поблескивало несколько чашек в том же стиле, и с пониманием кивнул.

— Так вот, захожу я, значит, в магазин, посмотрел на свой кубок, а потом стал рассматривать статуэтку из майсенского фарфора. И тут вдруг в лавку входит здоровый парень в кепчонке с битком набитым портфелем. Сразу же бросилось в глаза, что родом он не из нашей матушки Праги. Но странное дело… Парень вел себя в лавке как постоянный посетитель. Продавщица, увидев его, сразу заюлила вокруг него, залебезила. Мы, мол, по вас уже соскучились, что это вы так долго не приезжали. Тут же появился заведующий и тоже залебезил. А потом увел дорогого пана Сикору, как они его называли, куда-то в заднее помещение. Я смотрел на это представление, и вдруг меня осенило. Я постарался с осторожностью расспросить продавщицу, не принес ли этот господин какой-нибудь фарфор, наплел ей с три короба, уже не помню что. И знаешь, что она ответила? Где там, пан Сикора эксперт по другим вещам: подсвечники, распятия и так далее…

— Ладно, Ирка, не закручивай детектив! Это и было карловарское привидение?

Черногорский скорчил кислую мину:

— Ах, друг мой, я вижу, у тебя не хватает терпения выслушать до конца своего ближнего.

— Хватает, хватает, только говори скорей…

— Нет, уже не получится, ты оборвал нить моего повествования, как выражался старик Кодытек… Короче говоря, он действительно оказался, как ты его окрестил, карловарским привидением. Он со своим зятьком и совершал эти церковные кражи. И знаешь, кем они были? Рабочими по ремонту громоотводов. Громоотводы по понятным причинам они чинили преимущественно в костелах.

— Постой, а как же заведующий? Он что, не знал, что вещи краденые?

— Очень даже знал. И поэтому предлагал их только тем покупателям, у которых мы не могли их обнаружить. Он был с ними заодно. Сам он тоже хорошо грел на этом руки, потому что воры не разбирались в том, что крали.

— Так что теперь твои карловарские привидения сидят под замком, а ты — довольный и счастливый человек, не так ли? Поздравляю!..

— Милан, не издевайся!

— Ну что ты, какая издевка! Слушая тебя, я скорее готов издеваться над самим собой. И если говорить откровенно, я немного тебе завидую. Ты вчера аккуратно оформил свою документацию, передал ее прокурору и испытываешь удовлетворение от честно выполненной работы. Ты даже можешь подсчитать, какие ценности ты сберег для страны. Начальство твое будет довольно, и даже люди, которые сейчас поливают нас грязью, тоже признали бы твои заслуги… У нас же все намного сложней, Крутимся мы так же, как и вы, и нам тоже не раз удавалось сберечь ценности, исчисляемые миллионами.

— Я тебя понимаю… Тебе кажется, что люди, непосвященные в эту работу, не могут ее оценить. А посвященных очень мало… Но так и должно быть, ведь о ней нельзя ни рассказывать по телевидению, ни писать в газетах, так что не удивляйся. Такова уж судьба твоей работы…

— Нет, ты меня не понимаешь, Ирка. Я вовсе не хочу, чтобы о нас писали в газетах, меня волнует другое…

— Что же?

— Скажи мне, неужели так трудно понять, что в наше время государство, не имеющее разведки и контрразведки, не может быть сильным? И чем лучше функционируют эти органы, тем больше преимуществ имеет оно перед своими противниками. Неужели это трудно понять? Мне сейчас кажется, что для наших людей вдруг перестали существовать такие понятия, как «шпион» и «агент», они согласны принимать их только в детективах. Они отказываются признавать, что против нас работают иностранные шпионские центры, собирающие о нас всевозможные данные и самые различные секретные сведения. Некоторые журналисты дошли до того, что уже пишут, будто мы придумываем этих противников как пугало, чтобы не лишиться куска хлеба. Это, мол, сказки для малых детей, пережиток эры «холодной войны». Я даже как-то на днях прочел, что у нас в стране, собственно, и скрывать нечего, потому что промышленность наша так отстала, что о ней на Западе известно все… Понимаешь?

— Понимаю. И, будь я на твоем месте, я высоко оценил бы работу конкурирующей службы, пустившей в ход эту мысль. Ведь это гениально, а? Это подготавливает превосходную почву для работы агентуры. Приходите и собирайте у нас информацию, потому что скрывать нам нечего!..

— Смеешься, а ведь у нас так обстоят дела на самом деле. Стоит проехаться на трамвае или посидеть в какой-нибудь забегаловке, переброситься с кем-нибудь парой слов — и ты можешь получить самые секретные сведения, не прилагая никаких усилий.

— И ты удивляешься? Да сейчас секретные сведения публикуются прямо в газетах, и на это никто даже внимания не обращает. По крайней мере у нас. За границей, конечно, очень даже обращают. Им-то секретные данные как раз нужны. Наверняка в Пуллахе потирают руки…

— Вот видишь, и ты еще хочешь, чтобы я веселился. Мне даже иногда кажется, что я делаю работу, в настоящее время никому не нужную и бесполезную. Ты, по крайней мере, хоть препятствуешь расхищению художественных ценностей нашей республики.

— Отчасти, братец, отчасти…

— Хорошо, пускай отчасти, а вот я чувствую себя совершенно бессильным.

— Милан, перестань хныкать! Не может же это продолжаться до бесконечности. Настанет момент, когда кто-то скажет: хватит!.. Хватит болтать, хватит науськивать, хватит натравливать… Ну и вообще…

— А не ответишь ли ты мне, кто это скажет?

— Кто-нибудь наверняка найдется…

— Прежде всего это должна сказать партия, не так ли?

— Да, ты прав. Но для нас, Милан, самое главное даже в этой неразберихе — сохранить чистую совесть и чистые руки, согласен?

В эту минуту в дверях появилась Власта Черногорская. Услышав последние слова мужа, она тут же подхватила:

— Прекрасно, спорщики. Если у вас чистые руки, прошу проследовать в столовую. Кушать подано.

Мужчины поднялись, но оба чувствовали, что разговор не разрешил мучивших их сомнений.

Далее все шло как заведено. Только вино, которое они попивали за канастой, казалось друзьям не таким вкусным, как всегда.

II

В тот момент, когда Йозеф Штейнметц вошел в приемную кабинета Шварца в Пуллахе, над обитой дверью светилась красная табличка с надписью «не входить». Секретарь Шварца попросил Штейнметца немного подождать, объяснив, что шеф ждет его, но совещание, которому давно пора бы кончиться, неожиданно затянулось. Как, впрочем, и большинство других совещаний, проходящих в эти дни в кабинете полковника.

Пожалуй, никогда еще за все время существования пуллахского Центра сотрудники чехословацкого сектора не имели столько работы, как в последнюю декаду августа и теперь, в первой половине сентября 1968 года. Это кое-что да значит, если учесть, что в декабре будет уже двадцать один год, как разведывательная служба Гелена переехала в Пуллах.

Двадцать один год…

В начале второй половины тридцатых годов, когда этот обширный комплекс зданий был только что построен в десяти километрах к югу от Мюнхена, в нем расположился тогдашний заместитель Гитлера Рудольф Гесс, который приказал оборудовать пуллахскую резиденцию в соответствии со своими вкусами. Все двадцать двух- и трехэтажных домов, ряд одноэтажных строений и бункеров были обнесены высокой стеной общей протяженностью в полтора километра. Уже тогда комплекс был снабжен автоматической сигнализацией и бдительно охранялся эсэсовцами.

Рудольфа Гесса сменил в Пуллахе Мартин Борман со своим партийным аппаратом. А в самом конце войны здесь нашел прибежище штаб фельдмаршала Кессельринга.

После падения третьего рейха американцы разместили в Пуллахе свою военную цензуру. Но военные цензоры недолго тут загорали. Уже 6 декабря 1947 года за пуллахскими стенами обосновался генерал Гелен со своими людьми и сразу же начал перестраивать здесь все по-своему. Своей резиденцией шеф зарождавшейся разведывательной организации, носившей его имя, выбрал небольшую трехэтажную виллу в центре территории. Эта вилла получила тогда неофициальное название «Белый дом». Вскоре сюда начала стекаться информация не только из Германии, но и со всех концов земли.

Разумеется, при строительстве пуллахского Центра Рейнгард Гелен думал не только о своих удобствах. Он создал прекрасные условия работы и для всех своих сотрудников и их семей, постепенно переселявшихся в дома за высокой стеной.

Разведывательная организация Гелена, насчитывавшая сначала 200 человек, быстро стала расти, и вскоре в ней было 3000 сотрудников. Рейнгард Гелен следил за тем, чтобы его люди имели оптимальные условия жизни, то же касалось и членов их семей. Поэтому со временем внутри тщательно охраняемой территории Центра появились разные магазины, ясли, школа и даже больница.

Более двадцати лет Рейнгард Гелен руководил из пуллахского «Белого дома» своей разведывательной организацией. В апреле 1968 года он простился с Центром, уйдя на пенсию. Его место занял генерал-лейтенант Герхард Вессель.

Новый шеф пуллахского Центра был известен своей ненавистью к консерватизму, но при этом он вовсе не собирался менять то, что оправдывало себя долгие годы. Центр будет и впредь базироваться на старых принципах — так он решил, когда принимал от Рейнгарда Гелена пост директора Федеральной разведывательной службы.

После двадцатиминутного ожидания красный свет над дверью кабинета полковника сменился наконец зеленым, и вслед за тем из кабинета Шварца вышла группа молчаливых людей.

Йозеф Штейнметц вошел в прокуренный кабинет. Полковник даже не счел нужным как-то извиниться за задержку.

— Садитесь, Штейнметц! — приказал он.

Тот, к кому были обращены эти слова, сел на один из стульев, стоящих вокруг длинного стола заседаний, и стал ждать дальнейших указаний начальника. Но полковник не торопился. Он перекладывал на своем столе какие-то папки с документами, потом посмотрел на Штейнметца.

— Я прочел ваши последние донесения… — начал он. Потом замолк и опять переложил одну из папок. Штейнметц молча за ним наблюдал. Полковник, по-видимому, размышлял, как продолжить разговор. — Они неплохие… — добавил он через некоторое время.

— Благодарю, господин полковник. Я рад…

— Погодите, Штейнметц, — оборвал Шварц подчиненного. — Если я говорю, что они неплохие, это еще не значит, что все в идеальном порядке. Меня беспокоит ситуация, в которой очутился Карл. Насколько мне известно, вы были на этой неделе в Вене. Как там обстоят дела?

Йозеф Штейнметц устроился на стуле поудобнее, провел ладонью по гладко выбритой щеке и начал:

— Как я уже сообщал в своих донесениях, господин-полковник, состояние здоровья Карла не слишком обнадеживающее. Во время аварии он получил серьезные травмы: переломы ног, ребер и в дополнение к этому еще какие-то внутренние повреждения. По заключению врачей, ему предстоит полугодовая госпитализация с последующими двумя-тремя месяцами курортного лечения или хорошего отдыха.

— Черт, и надо же такому случиться именно сейчас, — прервал полковник Штейнметца, — когда Карл нужен нам в Праге больше чем когда-либо. Вы уверены, что авария не была подстроена?

— Абсолютно, господин полковник. Карл сам говорит, что это целиком его вина. Он просто не справился с управлением на мокрой дороге и врезался в дерево.

— Материал, который был при нем, сможет его в будущем как-то скомпрометировать?

— И в этом плане вроде бы все в порядке. То, что осталось в машине, почти все сгорело. Да и там у него были только обычные журналистские записи.

— Ладно, Штейнметц. Как вы намерены вести это дело дальше?

— Карл заверил меня, господин полковник, что информация будет поступать к нему, как и прежде. У него в Праге есть несколько лиц, которые согласны на него работать. Они будут посылать ему сведения до тех пор, пока он сам не сможет отправиться в путь.

— Это я уже прочел в вашем докладе, теперь я хотел бы слышать подробности. Вы знаете, что за люди эти его пражские информаторы? Нет ли опасности, что они поставят под угрозу его деятельность в Чехословакии?

— Карл заверил меня, что все в полном порядке. Один из его информаторов — псевдоним Вильгельм — работает в каком-то учреждении, связанном с экспортом и импортом машин, и имеет возможность довольно часто выезжать за рубеж. Он падок на деньги и за них готов на все. Кроме того, он не любит коммунистов.

— Ладно, а другие?

— Еще Карл рассчитывает на некоего Руди. Это псевдоним человека, у которого есть родственники в Будапеште и Вене и которых Карл рассчитывал использовать в будущем.

— Хорошо. Хотя это и слабая компенсация. Я прошу вас, Штейнметц, и впредь уделять Карлу первоочередное внимание! Мы приобрели хорошего агента. Как насчет его финансовых дел?

— Я сделал все согласно вашим приказаниям, господин полковник. Транспортировку из Чехословакии и лечение в больнице оплачивает Центр. Условленное вознаграждение мы будем переводить на его банковский счет в течение всего периода лечения и долечивания. Об этом мы с ним договорились уже в больнице. По выздоровлении он составит подробный отчет о своем последнем визите в Чехословакию и перешлет его мне…

— Хорошо, Штейнметц. Сколько мы платим ему сейчас в месяц?

— Две тысячи триста марок. Не считая оплаты дополнительных расходов и командировочных.

— Командировочные он теперь не получает. Постарайтесь, чтобы во Франкфурте с ним продлили контракт вместо двух лет до четырех, и договоритесь в административном отделе — пусть повысят ему зарплату до двух с половиной тысяч…

— Я позабочусь об этом, господин полковник.

— В данном случае мелочная экономия неуместна. Все, что мы выплатим Карлу, через некоторое время вернется к нам с лихвой. А теперь пойдем дальше. Как там дела с вашей троицей, ответственной за операцию «Адлер»? В последнем донесении вы не указали, отозвался ли кто-нибудь из них?

— К сожалению, господин полковник, до сих пор от них нет никаких вестей. По-видимому, на их деятельность в Чехословакии оказали воздействие последние тамошние события.

— Вы говорите как новичок, Штейнметц. При таких обстоятельствах они должны были проявлять наибольшую активность, вы не думаете? Сходите к их родным и напомните о себе!

— Есть, господин полковник.

— Теперь о Рихтере. Вы уже говорили с ним?

— Говорил, и он готов принять наше предложение, но у него несколько более высокие требования по сравнению с тем, что я ему предложил.

— Какие?

— Он согласен ездить за наш счет туристом в Чехословакию, но за каждую такую поездку требует вознаграждение в пятьсот марок.

— Вот паразит! Ему устраивают бесплатные поездки за границу, а он еще требует вознаграждение!

— Сначала он требовал тысячу марок за каждую поездку, но я отказал.

— Что он себе позволяет, этот парень? — взорвался Шварц.

— Он сказал, что у него сейчас много работы не только в Мюнхене, но и в Нюрнберге, и потому такие поездки сопряжены для него с финансовыми потерями.

— Паразит, — повторил полковник Шварц. — Но ничего не поделаешь. Соглашайтесь на его условие, и пусть он выезжает с первой же группой, которая отправляется в Чехословакию. Инструктаж ему организуйте как обычно. И если будет возможность сбить с него спесь, воспользуйтесь ею. Но я не хотел бы, чтобы это дело затягивалось. Чехословакия сейчас для нас — первоочередная задача, и чем больше там будет наших людей, тем лучше. Месяца через два-три это наверняка будет сложнее.

— Понимаю, господин полковник.

— Ну тогда все, Штейнметц. Жду вашего доклада в ближайшее время. И еще раз вас предупреждаю: Карл должен и впредь быть в центре вашего внимания. До свидания.

— До свидания, господин полковник.

Йозеф Штейнметц вышел из кабинета Шварца. Полковник нажал кнопку, и табличка над дверью его кабинета загорелась зеленым светом: к нему могли входить новые посетители для доклада и получения приказаний.

Середина сентября 1968 года. В пуллахском Центре по горло работы. Особенно у тех, кто занимается Чехословакией.

III

Август 1969 года в Будапеште был теплым. В воскресный день горожане дружно высыпали на берега Дуная. Особенно многолюдно было на пляже «Палатинус», что на острове Маргит. Люди стремились позагорать напоследок. Кто знает, долго ли еще будет таким щедрым солнце? В этом году погода не особенно баловала будапештцев. Почти весь июль шли дожди.

Поэтому сейчас берега Дуная и остров Маргит заполонили все, кто не хотел мириться с тем, что летний отпуск из-за плохой погоды не удался и теперь остается ждать следующего лета. Однако на травке «Палатинуса» загорали не только жители венгерской столицы. В дальнем углу пляжа, где было меньше народу, на широкой пестрой подстилке сидели четверо мужчин, оживленно разговаривая. Разговор велся на немецком языке, хотя единственным немцем в этой четверке был Вернер Гегенман. Его собеседниками были Норберт Шерппи, Йозеф Рудольф и Бедржих Видлак.

Им было о чем поговорить, ведь эта четверка встречалась последний раз более года назад, незадолго до того, как Вернер Гегенман попал в эту злосчастную аварию у Гавличкув-Брода. А в течение этих тринадцати месяцев в интересующей его и Шерппи Чехословакии произошло много событий.

Именно об этой стране и шла в основном речь. Особый интерес проявлял Норберт Шерппи, который уже девятый месяц был лишен возможности посетить Чехословакию. Сбылось все точь-в-точь как предсказал ему когда-то в кафе «Флора» Вернер Гегенман. В ноябре 1968 года Шерппи был выдворен из страны, и теперь его надежды в скором будущем вновь полюбоваться Прагой практически были равны нулю. Поэтому он уже битый час бомбардировал обоих пражан вопросами о событиях, которые произошли в Чехословакии после его отъезда. Он кормился теперь только тем, что писал ему Йозеф Рудольф в своих регулярных, но куцых ежемесячных сообщениях. Но ведь и самая буйная фантазия не может заменить личных контактов.

Сегодня Норберт Шерппи полностью признал правоту своего западногерманского коллеги. Он был слишком неосторожен и шел на неоправданный риск, хотя… решающим фактором в выдворении его из Чехословакии были вовсе не его статьи об этой стране. Шерппи был выслан из Праги за действия, с журналистикой никак не связанные.

Просто ему очень не повезло, сказал Норберт Шерппи Вернеру Гегенману, рассказывая, как все получилось. Он случайно оказался замешан в уличных беспорядках, когда группа юнцов срывала на Летенском поле флаги.

Случайно оказался замешан…

Норберт Шерппи не похвалился перед своим западногерманским коллегой, что именно он платил за угощение этой «группы юнцов» в ресторане, что именно он подговорил двух из них, выпивших пива больше других, залезть на шесты с флагами и сорвать их. К чему детали — Гегенман все равно не сумеет их оценить и, чего доброго, опять начнет читать свои нудные проповеди о пользе осторожности. «Он все такой же осторожный дедок, каким был тогда, когда я с ним встречался в «Рояле», а потом в пражской «Флоре». Осторожный и хитрый как черт», — думал Шерппи, искоса поглядывая на загорелое тело Гегенмана.

«Осторожный, хитрый дедок», — повторял Шерппи про себя, внимательно слушая при этом Бедржиха Видлака, рассказывавшего о том, что за несколько дней до их отъезда в Будапешт в Праге опять была какая-то заварушка. Несколько групп молодежи столкнулись с органами охраны общественного порядка, и как будто в разгоне молодых людей участвовала и народная милиция.

— Значит, Прага все бурлит?.. — нетерпеливо допытывался Норберт Шерппи.

— Бурлит?.. Вряд ли это можно так назвать, — оценил ситуацию в Праге Видлак и после некоторого раздумья добавил: — Скорее, это отдельные эксцессы, на которые идет та или иная группа молодежи. На что-нибудь серьезное мы уже не можем рассчитывать. Это последние отголоски…

— Вы слишком быстро сложили оружие, — ехидно заметил швейцарский журналист.

— Может быть, господин Шерппи, но ничего другого нам не оставалось делать. Плетью обуха не перешибешь. А сегодня коммунисты опять крепко сидят в седле, их из него не выбьешь. Те, что стояли у руля в прошлом году, постепенно уходят, и обстановка, как пишут газеты, консолидируется.

— Это ваша вина, приятель, вы упустили уникальную возможность избавиться от власти коммунистов. Если бы это удалось, американцы не только рукоплескали бы вам, но и засыпали бы вас товарами, пользующимися большим спросом. Вроде джинсового костюма, который коллега Гегенман должен привезти вам для сына…

Норберт Шерппи сказал это так ядовито, что Видлак даже вздрогнул. Он растерянно улыбнулся и беспомощно пожал плечами. Он пожалел о том, что высказал свою просьбу Гегенману в присутствии Шерппи. Ведь вечером они встретятся с Гегенманом наедине, вот тогда он и мог бы попросить его об этом без свидетелей.

Вернер Гегенман, выступавший до сих пор в основном в роли слушателя, почувствовал, что пора помочь своему пражскому информатору, и перевел речь на другую тему:

— Должен вам, друзья, признаться, что я заскучал по Праге. Вы не можете себе представить, какое это мучение — лежать все время в кровати и не видеть вокруг себя никого, кроме врачей и сестер. Я, как мог, пытался бороться с беспомощностью и скукой, часто вспоминал изумительные пражские улочки, мысленно переносился на террасу ресторанчика «Золотой колодец» и видел перед собой живописные крыши Малой Страны^[9] и величавую, спокойную Влтаву…

После такого излияния чувств Вернер Гегенман на минуту замолк и принялся чистить давно погасшую трубку. Его швейцарский коллега подумал про себя: «Ну, ну, дедуля, смотри только не раскисни в сладкой истоме».

Бедржих Видлак также молча выслушал воспоминания Гегенмана, думая о чем-то своем. Только Йозеф Рудольф согласно кивнул:

— Это вы очень хорошо сказали, господин Гегенман. Как видно, Прага вам действительно запала в душу. Меня это, впрочем, не удивляет. Я живу в этом городе уже почти полвека и все время им восхищаюсь…

Интернациональная четверка некоторое время говорила про Прагу, затем речь зашла о новом «мерседесе», на котором Гегенман приехал в Будапешт, поговорили о его предстоящей поездке в Румынию и вернулись к обсуждению последних политических событий. Постороннему человеку их встреча могла бы показаться сердечной, но в действительности они уже давно не питали никаких иллюзий в отношении друг друга — для этого они слишком хорошо друг друга знали.

О главном, из-за чего эта четверка встретилась в Будапеште, разговор все еще не начинался. У каждого из них были для этого свои причины. Шерппи пока не вступал в разговор с Йозефом Рудольфом потому, что любопытный Гегенман мог позаимствовать у него какую-нибудь идею, которую можно было бы воплотить в статье или репортаже. Пара Видлак — Гегенман также имела свои причины отложить беседу на вечер.

И поэтому человек, который в течение всего этого воскресного утра пролежал рядом с ними, делая вид, что его ничто не интересует, кроме увлекательной книги, так и не узнал того, ради чего был сюда послан.

В то время как Норберт Шерппи шел на встречу, которая должна была состояться в квартире сестры Рудольфа Илоны Бордаши, Вернер Гегенман с Бедржихом Видлаком прогуливались по набережной Дуная.

Стоял теплый летний вечер, подходивший больше для поэтических бесед, чем для разговора, который вела эта парочка, бродившая между величественными зданиями парламента и Венгерской академии наук.

— Я хотел бы еще раз поблагодарить вас, господин Видлак. Вы оказали мне неоценимую услугу. В прошлом году вы блестяще справились со своей задачей. Разумеется, я в долгу не останусь. Пока что, в соответствии с нашим уговором, я положил на ваш счет в венском банке пятьсот марок. После возвращения из Румынии я переведу на него еще двести.

— Благодарю вас, господин Гегенман. Они мне пригодятся. В конце года я собираюсь съездить в Швейцарию. Правда, не знаю, удастся ли. У нас на работе начались кое-какие перемены, боюсь, что это затронет и меня.

— Что вы имеете в виду?

— Наверное, мне придется поменять работу.

— Это было бы нежелательно…

— Не столько для вас, сколько для меня, но похоже, что так и будет. Я не хотел на пляже в присутствии остальных говорить об этом. Вероятно, мне придется уйти из «Стройимпорта».

— Вас увольняют?

— Да нет, рекомендуют найти другое место. Весной 1968 года я немного прижал к стене некоторых наших членов парткома, когда был руководителем группы активных беспартийных. Ну а теперь, видимо, бумеранг возвращается.

— Да, это очень нежелательно, — повторил еще раз Вернер Гегенман, — но я надеюсь, что это не скажется на нашем сотрудничестве.

— Наоборот, господин Гегенман, я бы с удовольствием его продолжил.

— Я тоже, поскольку ваши материалы оказались просто замечательными. Скажем, то, что вы мне послали в прошлом месяце о проблематике СЭВ. Следите, дружище, и в дальнейшем за работой этой организации и собирайте для меня всевозможную информацию, связанную с интеграцией. И еще об одном я хотел бы вас попросить. Не могли бы вы узнать некоторые подробности, касающиеся вашей химической промышленности? Я имею в виду данные о мощности заводов, о планах, которые намечаются на ближайшие годы в этой отрасли…

— Не знаю, господин Гегенман, эта область для меня незнакома, но я попытаюсь.

— Господин Видлак, это не спешное дело. Меня устроит, если вы соберете эту информацию через три-четыре месяца. Все равно в Чехословакию я попаду только в конце года. Сначала я хотел заехать на ярмарку в Брно, но теперь у меня появились кое-какие неотложные дела в Румынии, поэтому поездку в Чехословакию пришлось отложить.

— Я попробую за это время что-нибудь раздобыть, господин Гегенман. Кстати, я собираю интересующие вас данные о строительстве. Их у меня уже очень много, в том числе о применяемой технике и новых методах строительства.

Беседуя, они подошли к Цепному мосту и снова повернули назад. Разговор шел уже о других отраслях промышленности, интересующих Гегенмана.

Походив так часа два, они зашли в небольшое летнее кафе. Заказали кофе, потом коньяк. Разговор о чехословацкой экономике, проблемах СЭВ был окончен. Мимо них проходили веселые молодые люди, рядом, за соседним столиком, оживленно беседовали пожилые жители венгерской столицы. Вторая рюмка коньяка подняла настроение Бедржиха Видлака. В последний раз он чувствовал себя так же хорошо в уютной комнатке Кветы Котковой. Бог знает почему, но он вдруг вспомнил об этой женщине. Воспоминания были настолько живыми и яркими, что он не выдержал и начал рассказывать Гегенману о Квете Котковой. Он говорил о ее красоте и очаровании, о ее непосредственности и энергичности, а также о ее необыкновенном гостеприимстве. А затем, желая хоть как-то отблагодарить своего знакомого за приглашение в Будапешт, он предложил ему, когда тот будет в Брно, зайти при случае к Квете Котковой.

— Она будет очень рада вашему визиту, господин Гегенман, вот увидите. А жизнь у нее — сплошной комфорт, со всеми приложениями…

Вернер Гегенман лукаво улыбнулся:

— Говорите, со всеми приложениями?.. Не знаю, что вы имеете в виду, но я весьма признателен вам за ваше любезное предложение. Я обязательно как-нибудь зайду к пани Котковой…

— Вы можете сослаться на меня, господин Гегенман. Я убежден, что вы останетесь довольны. Если хотите, запишите адрес: Битовская, 26.

В новенькой записной книжке Гегенмана появились адрес Кветы Котковой и ее телефон.

Около двенадцати часов ночи они разошлись. Вернер Гегенман направился в гостиницу «Рояль», а Бедржих Видлак поплелся на улицу Мессароша, где ему было предложено переночевать в квартире сестры Рудольфа.

IV

Город только просыпался, а Милан Немечек уже шел вдоль спортзала «Соколовна» к остановке трамвая. Было холодное январское утро 1970 года, и чистое небо говорило о том, что и днем ртуть термометра не поднимется выше нуля. Капитана это не пугало. Когда-то в лесах Шумавы он пережил и более сильные морозы, чем нынешние, оказавшиеся сюрпризом для пражан. Он шел быстрым шагом и через некоторое время догнал мамашу с малышом, спешивших, очевидно, в детский сад. Пожалуй, это слишком спартанское воспитание, мысленно пожалел малыша Милан, обгоняя их и ободрительно улыбаясь шустрому мальчонке.

Выйдя на главную улицу, он замедлил шаг, потому что до остановки было уже недалеко, и задумался о предстоящем рабочем дне.

Теперь служба не вызывала у него таких душевных мук, которые он некогда переживал. Его уже оставило тягостное чувство, будто он зря старается, потому что результаты его труда никого не интересуют. Он вновь всерьез боролся с теми, кто противостоял ему на невидимом фронте, снова скрещивал оружие с противником, выступавшим против социалистической Чехословакии, и делал все для того, чтобы сорвать его планы. И можно сказать, что это ему удавалось.

Подошел трамвай. Милан сел в полупустой вагон и мысленно стал перебирать некоторые дела, которые он расследовал за последние месяцы.

Сначала был Арношт Петрлик… С тех пор прошло уже около года. Этот либерецкий текстильщик пришел к ним тогда сам… Капитан Немечек мысленно переносится в Либерец, в здание районного отдела госбезопасности. Вот перед ним сидит Арношт Петрлик. Невысокого роста коренастый мужчина, сильно взволнованный. Волнение его вполне понятно: кто знает, что пришлось пережить Петрлику, прежде чем он решился переступить порог районного отдела госбезопасности? И тут он произносит такое, что у Немечека дыхание перехватывает.

— Я агент разведки ФРГ, номер сорок девять, — проговорил Петрлик, словно желая выложить сразу самое трудное. Затем запнулся и начал немного сбивчиво объяснять: — То есть я не агент, но они хотели, чтобы я им был… Они готовили меня к этому… Четыре дня меня готовили…

В эту минуту Милан Немечек отказался от своей привычки дать возможность выговориться допрашиваемому и начал помогать растерявшемуся человеку:

— Давайте, пан Петрлик, начнем с самого начала. Насколько мне известно, в июле прошлого года вы были в гостях у своей матери в Федеративной Республике Германии, так?

— Да, в Бабенхаузене. Понимаете, я из немецкой семьи, но еще до войны мы были антифашистами и поэтому после 1945 года остались здесь. Кроме Рудольфа, моего брата… Он во время войны женился в Германии и после ее окончания остался в Бабенхаузене. Когда в 1949 году у него умерла жена, он попросил мать переехать к нему, поскольку у него был небольшой дом. Ну, мать так и сделала. Но знаете, как говорится, беда никогда не приходит одна. Через два года брат попал под грузовик и умер. Мать осталась там одна. Я хотел, чтобы она вновь вернулась к нам, но она боялась обременить нас, потому что у меня в доме семеро детей. Поэтому она там осталась, а я ездил к ней один-два раза в год.

— Последний раз вы были там в июле прошлого года?

— Да. Из Либереца я выехал 3 июля. Примерно на четвертый день моего пребывания в Бабенхаузене ко мне пришел какой-то человек. Он назвался работником Информационной службы из Штутгарта и сказал, что его интересует, доволен ли я своим пребыванием в ФРГ и не испытываю ли недостатка в чем-либо. Меня это немного удивило, потому что до сих пор ничего подобного никогда не было, а потом я подумал, что, вероятно, это какой-нибудь новый пропагандистский трюк, но продолжал слушать этого человека. Он спрашивал меня, правится ли мне в ФРГ, лучше ли здесь, чем у нас в Чехословакии, и наконец заговорил о моей матери. Сказал, что ему жаль ее, что живет она трудно и обещал помочь ей через какую-то католическую секцию. Я против этого не возражал. Мать действительно жила в трудных условиях, а поскольку он хотел помочь ей, то зачем ему было мешать в этом? Он предложил мне приехать к нему во Франкфурт-на-Майне, чтобы там все оформить. Товарищ капитан, это была ловушка, и я в нее попался. Как мы и договорились, встреча состоялась во Франкфурте. Только этот человек повел меня не в католическую секцию, а в отель «Адлер». Там он пригласил меня на обед и вместо того, чтобы говорить об улучшении условий жизни моей матери, принялся болтать о том, что я немец и что мне следовало бы это доказать на деле. Он рассказывал о том, что границы ФРГ все равно будут изменены, что в ближайшие годы все переменится и что если я буду вести себя с умом, то мог бы на этом выиграть. Хотите верьте, хотите нет, но у меня в этот момент появилось огромное желание схватить этого типа за горло и выкинуть его на улицу…

Во время этого монолога Арношт Петрлик так распалился, что даже покраснел.

— Но вы ведь не выкинули его на улицу?

— Нет, я ему просто сказал, что такое сотрудничество для меня было бы рискованным, так как на текстильном заводе у меня приличное место начальника отдела эксплуатации, дома — жена и семеро детей, и мне не хотелось бы этого всего лишиться… Представьте себе, товарищ капитан, он начал мне угрожать. Говорил, что у меня в ФРГ живет мать и что если я ее действительно люблю, то мне надо хорошенько подумать. А то может случиться так, что я в последний раз приехал к ней в гости. Он даже сказал, что может добиться того, чтобы мать лишили тех ста пятидесяти марок пенсии, которую она получала, и что тогда ей придется еще хуже, чем сейчас. Должен вам сказать, что во мне все кипело, но что я мог сделать? И тогда я спросил его, что мне нужно делать, чтобы доказать, что я настоящий немец. Вместо разъяснений он расплатился за обед и пиво и провел меня наверх, в комнату, где уже сидели два каких-то типа. Тому, что мне надо делать, они учили меня четыре дня…

Арношт Петрлик замолчал и вытащил из кармана пачку сигарет.

— Закурите? — предложил он, и Немечеку показалось, что сидевший напротив него человек уже вполне успокоился. Взяв предложенную сигарету, капитан прикурил сам и дал прикурить Петрлику. А тот продолжал:

— Хотите знать, чем они там меня напичкали?

— Да, да, конечно.

— Ну, прежде всего они рассказали мне, что я должен для них делать. Их интересует, где у нас расположены воинские части, как они вооружены, когда и каким образом осуществляется переброска войск, фамилии командиров и вообще офицеров. Они посоветовали мне получать эти сведения как путем собственных наблюдений, так и у разных болтливых людей, с которыми мне придется сталкиваться. Потом долго разъясняли, как нужно посылать эти сведения. Я должен был писать матери письма на бумаге в клеточку, причем каждое слово следовало начинать со следующей клетки. Это было бы для них сигналом, что я не работаю под контролем. Прежде чем заклеивать конверт, нужно было вставить в середину заклеиваемой части с правой стороны полоску бумаги шириной в пять миллиметров и только потом заклеивать конверт. После этого полоску надо было вытащить. Тогда в правой части конверта осталась бы маленькая незаклеенная часть, что также свидетельствовало бы о том, что у меня все в порядке. Вы понимаете меня?

— Понимаю…

— Ну а мать должна была эти письма открывать с левой стороны и, прочитав их, отсылать по адресу, который ей должны были сообщить. Да, и еще меня проинформировали о том, как я буду получать от них инструкции для шпионской деятельности. Предполагалось использовать для этого различные открытки, которые будут мне приходить из ФРГ. Я уже получил две открытки, они у товарища, с которым я говорил раньше…

— Да, я их уже видел.

— А к ним был такой ключ. Если я получал видовую открытку, причем черно-белую, то это означало, что мне нужно послать сведения об общем положении в Либереце. Если же приходила цветная, то это значило, что инструкции мне направляются особой посылкой, в которой будет чай, сигареты или печенье. Черно-белая открытка с лесным пейзажем должна была сигнализировать мне о том, чтобы я перестал посылать сведения, но продолжал наблюдения. А открытка с изображением какого-нибудь животного означала приказ уничтожить все материалы по связям и немедленно прекратить работу… Все эти премудрости они вдалбливали мне в голову четыре дня, а потом еще устроили экзамен. Мне пришлось зашифровать с помощью шифровального ключа, который я получил, несколько сообщений. Они остались довольны. На четвертый день мне было сказано, что за эту работу я буду получать деньги. За каждое сообщение — пятьдесят марок. Я должен был давать о себе знать два раза в месяц и получать за это соответственно около ста марок. Тот, кто приезжал ко мне в Бабенхаузен, предложил половину заработка перечислять на мой счет, который я должен был открыть в каком-нибудь франкфуртском банке, а вторую половину они переводили бы матери, якобы как помощь от католической секции. Потом они дали мне номер, под которым я буду у них числиться, — сорок девять. Вот, наверное, и все… Понимаете, я не знал, что мне делать. С одной стороны, мне было ясно, что я никогда не стану врагом собственного народа, но, с другой стороны, я опасался за мать. Я выжидал, что будет, а теперь, после Нового года, все решилось само собой. Мать умерла…

— И вы даже не были на похоронах?

— К сожалению, когда мы получили извещение о смерти, ее уже похоронили…

В тот день Немечек узнал от Арношта Петрлика еще некоторые подробности. Это, по сути, было лишь началом открыточной операции, как он назвал это дело. Петрлик был первым. Затем пришли Клингер, Шмид и некоторые другие, которых специалисты Центра также обучали во франкфуртском отеле «Адлер». Да, нелегкая была работка у сотрудников разведки ФРГ. Выбрать из тысяч граждан, побывавших в ФРГ, подходящих людей…

Через полчаса Милан Немечек уже подходил к зданию управления. Как всегда, он пришел на работу на четверть часа раньше.

Встретив у входа своего начальника, он поприветствовал его. Подполковник Тесарж дружески махнул ему рукой:

— Хорошо, что я тебя поймал с утра, Милан. Есть к тебе одно дело, зайди ко мне сейчас.

— Сразу же иду к вам, товарищ подполковник, только сниму пальто.

Через минуту он уже по всем правилам доложил о своем приходе подполковнику Тесаржу. Подполковник начал сразу, без всякого вступления:

— Помнишь дело некоего Гегенмана, которым ты занимался, если не ошибаюсь, летом шестьдесят восьмого года?

Капитан Немечек кивнул. Как не помнить, тогда все получилось именно так, как он и предполагал, — стопроцентный мартышкин труд.

— Я помню эту аварию у Гавличкув-Брода. Я тогда вместе с Крейчиком довольно тщательно проверил все, связанное с пребыванием у нас в стране этого западногерманского журналиста, но ничего не обнаружил. Люди, которые встречались здесь с Гегенманом, оказались в порядке. По крайней мере, тогда они были в порядке. Пожалуй, только у одного из них, некоего Рудольфа, нашлись кое-какие грешки, но все больше связанные с валютными спекуляциями, а в остальном, насколько я помню, это дело было не по нашей части…

— Говоришь, не по нашей части… Не знаю, старина… Вчера я получил сообщение из Будапешта, длинное, как роман. Похоже, что тебе вновь придется тщательно покопаться в этом деле. Главное, проверить людей, крутившихся около Гегенмана. Вот перевод того, что пишут товарищи из Будапешта. Потом проштудируешь… Они сообщают нам, что в августе прошлого года Гегенман встречался именно с Рудольфом и еще с каким-то Видлаком. Там же крутился этот швейцарец, Шерппи, которого мы выставили осенью шестьдесят восьмого. Будапештским товарищам эта компания сразу не понравилась, и они за ними последили. Они подозревают, что этот Гегенман под видом корреспондента занимается шпионажем. И не только в Венгрии, но и у нас. Более того, довольно часто он бывает в Болгарии и Румынии. Ну, что ты на это скажешь?

— Конечно, это не исключено, но в то время порученное мне дело действительно было похоже на мартыш…

— Ну, договаривай, не бойся, на мартышкин труд, да? Было похоже, Милан. Откровенно говоря, я тоже тогда так думал и поручал тебе это дело только для того, чтобы чем-нибудь тебя занять, дабы отвлечь от тех мыслей, которыми у тебя была забита голова. Но теперь, как видишь, ситуация изменилась, и дело это, на мой взгляд, весьма серьезное. Сообщи в Будапешт венгерским товарищам, что мы знаем о Гегенмане и о тех двоих, что с ним встречались. Подготовь план своих действий и заходи ко мне…

— Когда я должен представить план действий?

— Как можно раньше, желательно сегодня вечером. Так что поспеши…

Была середина января 1970 года…

V

Вернер Гегенман лежал на уютном диване и, широко открыв глаза, смотрел на причудливые очертания теней, отбрасываемых на стену неярким красноватым светом настольной лампы. Рядом с ним на белоснежной подушке покоилась рыжеволосая головка Кветы Котковой. Ее глубокое и ровное дыхание говорило о том, что она спала.

За окнами стояла лунная апрельская ночь. Вернер Гегенман никак не мог уснуть. Он думал о Квете Котковой.

«Замечательная женщина, — в который уже раз пронеслось у него в голове. — Она не притворяется и не прячется за лицемерными условностями, которые так часто воздвигают непреодолимую преграду между влюбленными. Она вся отдается любви — пылко и страстно». У него еще не было такой женщины. Ирма из Гамбурга тоже была хороша, но не идет с ней ни в какое сравнение.

И обязан он этой радостью Видлаку… Видлак… С его стороны это был замечательный подарок. Она будет очень рада вашему визиту, говорил он тогда в будапештском кафе. А жизнь у нее — сплошной комфорт со всеми приложениями. Со всеми…

Видлак…

Мысли Гегенмана моментально унеслись от любовных мечтаний. Завтра надо попросить Квету позвонить Видлаку. Нужно, чтобы он договорился в Праге о встрече в министерстве транспорта. Штейнметц теперь интересовался прежде всего чехословацкими контейнерными перевозками, их методами, перегрузочными пунктами, планами на предстоящие годы… Потом еще нужно записаться на прием к Швецу в иностранный отдел Союза журналистов. Ему надо передать все статьи и репортажи о чехословацкой экономике и промышленности, которые за последние месяцы были им опубликованы в западногерманских газетах. Их набралось достаточно, и, самое главное, все они настроены вполне позитивно по отношению к государственному строю ЧССР. А статьи о чехословацком строительстве и нефтехимии? Разве это не вершина серьезности и рассудительности? С точки зрения коммунистов они совершенно безобидны…

Рыжеволосая головка на соседней подушке повернулась, из губ спящей женщины вырвался глубокий вздох. Мысли Гегенмана вновь вернулись к Квете Котковой.

«Надо будет тебя, мой рыжеволосый ангел, должным образом вознаградить. Ты делаешь для меня больше, чем тебе кажется. И не только в постели. Надо тебя отблагодарить за те контакты, которые ты помогла мне установить вчера и позавчера на ярмарке… Первая международная ярмарка товаров широкого потребления в Брно, о которой я напишу, наверняка станет еще одной блестящей дымовой завесой. В этом случае не нужно будет даже много добавлять или приукрашивать. Это действительно отличная выставка, и организаторы пытаются превзойти самих себя. Кое-что будет и для Штейнметца. Главным образом то, о чем удалось узнать во время неофициальных бесед на самой ярмарке и потом, в этом роскошном ресторане… Как называла его Квета? Ах да, «Мысливна»^[10].

Клянусь, моя милая, что я по-царски тебя награжу. Ты заслужила это не только за все уже сделанное для меня, но и за то, что еще сделаешь. А сделать ты можешь немало. Битовская улица, 26 могла бы стать моей базой, откуда можно предпринимать поездки не только в Прагу, но и в Словакию. Хорошо бы и в Братиславе найти такого человека, как Видлак. В Братиславе или Кошице. Нужно съездить в эти города: Братиславу, Банска-Бистрицу, Кошице, Прешов, а может быть, на пару деньков заглянуть и в Высокие Татры…

Туда можно было бы поехать с Котковой, — вдруг мелькнуло в голове у Вернера Гегенмана. Он тут же ухватился за эту мысль и начал ее развивать. — Почему бы ей не сопровождать меня по всей Словакии, она могла бы быть моей переводчицей. Немецкий она, правда, знает не так хорошо, как Видлак или Рудольф, но для неофициальных встреч ее знаний хватит.

Отличная идея, Вернер, совместишь приятное с полезным, — похвалил он себя. — Да, и еще одна приятная деталь. Ведь вчера она мне предложила пользоваться ее машиной во время поездок по Брно, чтобы не слишком мелькать на своем белом «мерседесе». Наверняка она не будет возражать против поездки в Словакию на ее «фиате». Так для меня будет лучше…»

В этот момент он спохватился. «Почему Квета решила, что мне надо меньше мелькать на своем «мерседесе»? Неужели она подозревает, что я занимаюсь еще кое-чем кроме журналистской деятельности?»

Гегенман беспокойно заворочался на диване. В памяти его всплыли слова Штейнметца, сказанные когда-то в мюнхенском ресторане «Шпатенброй»: «Чем больше людей будет знать, чем вы занимаетесь в действительности, тем больше опасность того, что на этой работе вы не состаритесь…» И потом, он еще что-то говорил о женщинах и алкоголе, вспоминал Вернер Гегенман. Как это? «Если время от времени кто-то и проваливается, то в большинстве случаев в этом бывают повинны женщины или алкоголь. Наибольшее искусство в нашей работе — остаться незаметным».

Гегенман вновь заворочался на диване и еще раз повторил: «остаться незаметным»… Это ему удавалось, не так ли? Пока что о его действительных занятиях кроме Штейнметца и его Центра знали только двое: Видлак в Чехословакии и Шнелль в Румынии. А они очень осторожны, чтобы болтать об этом где попало. Впрочем, они замешаны в этом деле так же, как и он, и выпутаться из него безнаказанно уже не смогут.

Вернер Гегенман щелкнул выключателем настольной лампы, и комната погрузилась в темноту. Но мысль о том, что Квета Коткова могла о чем-либо догадываться, продолжала вертеться у него в голове. Лишь окончательно решив сказать ей, кто он и чем занимается, он успокоился и уснул. Это было уже на рассвете.

Предполагаемая трехдневная остановка в Брно затянулась на неделю, на семь восхитительных дней, о которых Вернер Гегенман не мог забыть даже в Праге, куда он заехал всего на пару дней.

Времени было не так уж много, чтобы успеть сделать все, что он запланировал, но самое главное ему удалось осуществить.

Благодаря Бедржиху Видлаку он был принят в иностранном отделе Союза чехословацких журналистов, где вручил все свои опубликованные статьи о Чехословакии, и в министерстве транспорта.

Вернер Гегенман уезжал чрезвычайно довольным. Он вез с собой массу заслуживающей внимания информации, которую можно было использовать для написания дальнейших статей о Чехословакии.

VI

Сначала это была сторожка, потом ее переделали в охотничий домик, а теперь здесь снова сторожка. Много лет назад ее построили по приказу графов Шварценбергов. Такие сторожки служили маяками в необозримом море шумавских лесов.

Сегодня уже никто, наверное, не мог бы с уверенностью сказать, сколько лесников прошло через эту сторожку. Их было много. Может быть, немногим меньше, чем форелей, резвящихся в кристально чистой воде в месте слияния Белого ручья и Лосенице. Милан Немечек мог сам назвать по меньшей мере полдюжины лесников, с которыми там познакомился.

При смене они заочно передавали его друг другу, словно он входил в инвентарь сторожки. Сменявшийся лесник говорил своему преемнику, что в сентябре в сторожке на пару дней появится постоянный клиент Немечек. Он из Праги, но тем не менее приличный парень. Приезд его отмечался всегда. Или в трактире на Свойше, или где-нибудь еще. Со временем это даже превратилось в некий ритуал, хотя Милан Немечек, по обыкновению, оставался в сторожке лишь на два-три дня, обходил свои места и потом продолжал свой путь, который вел к Модраве или же к Кашперским горам.

Коренной пражанин, Немечек был твердо убежден, что отпуск надо проводить только так. И действительно, он всегда возвращался в Прагу в приподнятом настроении, отдохнувший, заряженный новой энергией, которой обычно хватало на год. Своим «возрождением», как он называл это отпускное время, он был обязан не только многоцветию красок шумавского бабьего лета, навевавшему какое-то особое спокойствие; Шумава неоднократно встречала Немечека и дождливой погодой, которую ей может простить лишь тот, кто ее действительно любит. Своим физическим и духовным возрождением он был обязан также людям, с которыми встречался. У него было там много друзей, которых он ценил, и они ценили его. У них были различные профессии, но все они были искренни и доброжелательны. У каждого были свои слабости и свои достоинства, были там люди суровые и мягкие, застенчивые и безудержно веселые. Жили они без притворства, открыто, не переносили фальши, потому что в этом краю для нее не было места ни в природе, ни среди людей.

Милан Немечек как-то попытался разобраться в том, почему же именно этот забытый богом уголок земли так очаровал его. Он отыскал много причин, но дать точный и исчерпывающий ответ так и не сумел. И тут он вспомнил одно высказывание Есенского: «Если человек знает, почему он любит, значит, он не любит». Больше он уже не занимался таким философствованием. Просто он любил этот край таким, какой он есть, и все в этом краю.

Проводил здесь свой отпуск Милан и сейчас, в первые сентябрьские дни 1970 года. Он проснулся рано утром, как обычно просыпался в Праге. Только здесь ему не нужно было вскакивать с постели, чтобы проглотить наскоро приготовленный завтрак и бежать на трамвай. Здесь у него была уйма времени. Он мог полежать и насладиться тишиной, спокойствием и утренней негой. Подосиновики, белые и лисички, за которыми он хотел пойти после завтрака, все равно никто не соберет. Нынешний хозяин этой сторожки Индра Баум, который сейчас уже наверняка бродит где-то в лесу, грибов почти не собирал. Он позволял себе нагнуться только за особо выдающимися экземплярами. А больше здесь никого во всей округе не было.

Как назло, проснулся сегодня рано, подумал он. А ведь можно было бы прихватить еще часика два, тем более что вчера с Индрой просидел до полуночи. Но было здорово. Этот парень — отличный рассказчик. Весь вечер он так и сыпал различными историями и приключениями. Милан подумал о бородатом леснике и сразу же вспомнил его вчерашние рассказы.

— Когда я впервые появился в этих краях и познакомился с братьями Гофбауэрами, мне показалось, что я очутился среди каких-то сказочных героев, — так начал он один из своих вчерашних рассказов. — Вот сидим мы, к примеру, в пивной на Червеной, Гофбауэры в полном составе, и все, как один, молчат. Серьезно, если за вечер эти парни произнесут пять-шесть фраз, так это уже много. А если случайно наговорят больше, то Голечек, старший официант, уже делает вывод, что сегодня эти Гофбауэры заболтались!

Однажды там с ними произошел такой анекдотичный случай. Сидели они все за одним столом, цедили пиво и… молчали. Час, быть может, два. Вдруг один из братьев по имени Милош поднялся, обошел вокруг стола на ту сторону, где сидел Пепик, и влепил ему такую оплеуху, что тот едва удержался на скамье. Пепа даже не пикнул, а Милош, не говоря ни слова, пошел и сел на свое место. Примерно через три минуты, допив пиво, поднялся уже Пепик и направился с пустой кружкой к Милошу. Размахнулся и… Вашек едва успел перехватить его руку с кружкой над головой Милоша. И тут я впервые увидел, как самый старший из них, Станда, разозлился. Он стукнул кулаком, которым можно было гвозди забивать, по столу, и Пепа, словно овечка, сел на свое место, а пустую кружку подал Голечеку, чтобы тот налил в нее пива.

И на работе они ведут себя так же. Представь себе, что случилось однажды. Подхожу я как-то к ним в лесу, они там рубили деревья, смотрю, а их только четверо. Где же Станда? Они все только плечами пожимают. Посмотрел я вокруг и вижу — лежит Станда в пятнадцати — двадцати метрах от нас. Подошел к нему, а у него нога зажата между бревнами. Причем бревна такие, что мы все в поте лица поработали, пока его высвободили. Видишь, вместо того чтобы позвать на помощь кого-нибудь из братьев, он ждал, пока они его найдут сами. Если бы не я, так он там и лежал бы до вечера.

Теперь он вновь уже бегает, а тогда на ногу пришлось накладывать гипс. Начал этот Станда одно время ухаживать за какой-то девушкой. До сих пор ездит к ней, а она живет возле Праги. Не знаю, как они познакомились — по объявлению или еще как-нибудь. Одним словом, раз в месяц он к ней ездит. И вот в последний раз, представляешь, опоздал он на местный поезд, что идет из Клатовы до Сушице, а следующий шел только в четыре утра. Так он взял и пошел пешком, всю ночь шел, больше сорока километров…

«Эти его истории стоило бы записать», — улыбнулся про себя Милан и с наслаждением потянулся в постели. Хорошо, что в последние дни он совсем перестал думать о работе.

Встав и быстро позавтракав, он вышел из сторожки и начал подниматься по тропинке в горы. Оглянувшись, он вдруг почувствовал очарование и тишину, окружившие его, и позавидовал местным жителям. Они живут здесь намного спокойнее, чем мы в этой городской суматохе. Им не надо пересаживаться с одного трамвая на другой, на них не обрушиваются эти ужасные шумы, их не отравляют всевозможные вредные выбросы в атмосферу, им не надо бегать с совещания на собрание, с собрания на занятие, их не беспокоит то, что в эту минуту делает некий Франц Рихтер…

Немечек глубоко задумался и остановился. «Погоди, Милан! Ты ведь торжественно обещал целых две недели не думать об этих проклятых Гегенмане и Рихтере… Да, обещать-то обещал, но что поделаешь, если они преследуют его и здесь, в этом оазисе спокойствия. Гегенман продолжает сбор интересующей его информации, а у нас нет ни одного доказательства его разведывательной деятельности. Он не сделал ни одного неверного шага, ни единой ошибочки, за которую можно было бы ухватиться. Да и те, кто с ним сотрудничает, тоже. Если бы не пришло донесение о том, что Пуллах располагает достоверной информацией о нашей промышленности и обо всей экономике, то Гегенман мог бы носить нимб святого. Статьи, которые он публиковал на Западе, были настолько хвалебны, что даже закрадывалось подозрение. Но попробуй сказать против него что-нибудь — сразу такой шум поднимется: мы, мол, не позволяем иностранным журналистам писать о Чехословакии. Да, делает он все умно, только ведь, сколько веревочке не виться, а конец все равна будет. И господин Гегенман когда-нибудь споткнется… Споткнется, но когда? Хоть бы Видлак на чем-нибудь споткнулся… Или Коткова… И с Рихтером ситуация такая же. Приезжает к нам со всевозможными туристическими группами, осматривает наши крепости и замки, а сам при этом интересуется военными объектами. Это ясно как божий день. Но попробуй уличить его в чем-нибудь… Очень осторожен… Черт возьми, я снова начал думать об этой проклятой работе… Немечек, Немечек, здесь вокруг тебя тучи лисичек, а ты идешь словно слепой. И кто знает, сколько подосиновиков ты уже пропустил…»

Он начал собирать грибы.

В то утро его мысли уже не возвращались ни к Гегенману, ни к Рихтеру.

VII

Шварц метал громы и молнии. В роли его жертвы на этот раз выступал человек, к которому до сих пор в Пуллахе не имели особых претензий. Конечно, у Йозефа Штейнметца бывали время от времени провалы, что на жаргоне работников Пуллаха означало неудачу агента, однако по сравнению с остальными коллегами дела у него обстояли неплохо. За годы работы он заслужил уже не одно поощрение. Особенно он преуспевал в вербовке эмигрантов, приезжавших в ФРГ. Обработка и вербовка — вот те области, где Штейнметц чувствовал себя в своей стихии. Он умел говорить с людьми. Он знал, когда надо действовать напористо и энергично, а когда — осторожно и тонко. Его заметили и назначили на пост руководителя группы агентов. Однако на этом посту у него далеко не все получалось так, как ему хотелось бы. И вот теперь, сидя в кабинете Шварца, он думал, что дело его, видимо, дрянь, если шеф так разошелся.

— Все, чем вы в последнее время занимались, Штейнметц, — говорил Шварц, — развалилось как карточный домик. Все!.. Вы знаете, чем закончилась ваша многообещающая акция «Адлер»? Вся пятерка, которую вы готовили во Франкфурте, не принесла нам никакой пользы. Выброшены на ветер большие деньги. Но деньги — чепуха по сравнению вот с этим…

Полковник Шварц размахивал над головой какой-то газетной вырезкой, наклеенной на кусок плотной бумаги.

— Вы знаете, что это такое? Если нет, тогда я вам скажу. Здесь черным по белому изложен рассказ одного из тех, кого вы готовили к акции «Адлер». Петрлик, агент номер сорок девять! Он выложил все, без остатка. «Руде право» впору поставить вам памятник. Они здесь описывают каждый ваш шаг и каждое слово с тех пор, как вы приехали к этому типу в Бабенхаузен. Все, в чем вы его убеждали, что обещали и как ему угрожали. Вот это удача!

Вырезка из газеты вновь оказалась над головой полковника, потом полетела на стол.

— Я понимаю, Штейнметц, что в нашей работе не всегда бывают одни удачи, но выбрать человека, который выложил чехословацкой контрразведке всю систему нашей связи с помощью открыток, — это уже не просто недостаток способностей, это вопиющая глупость. Разве можно теперь удивляться тому, что никто из всей вашей пятерки не дал о себе знать?

Полковник Шварц замолчал, и Штейнметцу показалось, что он успокаивается, но тут Шварца снова взорвало:

— А этот ваш Разумовский Отто! Ничего не скажешь, хорошее приобретение! Слава богу, что вам не удалось его быстро обработать. Вы знаете, что это было бы за фиаско? Этого вашего Отто, как вам, вероятно, известно, посадили в Остраве на полтора года в тюрьму. Отличный выбор для нас! Что мне прикажете обо всем этом думать, Штейнметц? Ожидать, что теперь, ко всему прочему, провалится и Карл?

— Это исключено, господин полковник, — попытался несмело перебить Шварца Штейнметц.

— «Исключено»!.. — повторил полковник с явной иронией. — Насколько я мог убедиться, у вас не исключено ничего. А Рихтер? Не кажется ли вам, что эти его истории, которые он привозит с Востока, можно рассказывать только маленьким детям? Вы что, не могли за все это время сказать ему, что он идиот? Или же вы, как и он, считаете, что эта его болтовня имеет ценность для Центра? Что это, скажите вы мне, за информация, если он нам сообщает, что в какой-то там Лготе у них расположена казарма с солдатами? Этот тип даже не удосужился выяснить, какие войска там стоят. Такая информация нам не нужна. И при этом я отлично знаю, что этот мерзавец может блестяще работать, но ему недосуг. Там, на Востоке, он гоняется за антикварными вещами, и ему просто наплевать на то, чем следовало бы заниматься, получая наши деньги. Абсолютно наплевать, Штейнметц!

— С Рихтером я разберусь, господин полковник, — осмелился перебить Шварца Штейнметц.

— Вы, Штейнметц, не будете уже разбираться ни с чем и ни с кем! По крайней мере у меня! Вы вернетесь туда, откуда пришли. К майору Дитриху! Но прежде все свои дела передайте своему преемнику Тони Лотару, понятно? Он ждет в приемной…

У Йозефа Штейнметца потемнело в глазах, застучало в висках. В голове у него вертелась одна-единственная мысль: как же так, как же это могло случиться?

— Говоря о передаче всех дел, — вновь послышался голос Шварца, — я имел в виду прежде всего Карла, поняли? А также этого эмигранта, с которым вы начали работать. Вам понятно, о ком я говорю? Того, который недавно переехал из Чехословакии в Нюрнберг. Передадите Лотару и Рихтера. Он-то уж с ним разберется лучше вас. Вам ясно, Штейнметц?

— Да, господин полковник, мне все ясно.

Только теперь Шварц успокоился. Уже другим тоном он добавил:

— Честно говоря, мне неприятно, что мы расстаемся при таких обстоятельствах, но ничего не поделаешь. Со мной тоже не церемонятся… в подобных случаях.

Йозеф Штейнметц очень хорошо понимал Шварца. Жизнь полковника тоже нельзя было назвать безоблачной, как, впрочем, и у всех в Центре. А тут еще общественное мнение донимает Пуллах.

Это началось в мае 1968 года, когда Гелена сменил генерал-лейтенант Вессель. Штейнметц не помнит, чтобы за несколько месяцев случалось столько скандалов, непосредственно связанных с деятельностью Центра. И вершиной всего было самоубийство Вендланда. Генерал-майор Хорст Вендланд, заместитель Весселя, застрелился в начале октября 1968 года в своем кабинете в Пуллахе. Вместо того чтобы замять это неприятное для Пуллаха дело, некоторые газеты начали кампанию не только против Вендланда, но и против Центра. По их мнению, генерал-майор Вендланд застрелился потому, что был замешан в афере с похищением ракеты «Сайдуиндер» типа «воздух — воздух».

Генерал-лейтенант после самоубийства Вендланда приказал изучить все его связи, но результаты расследования были положены в сейф. Очевидно, Вендланд был действительно замешан в этом неприятном деле. Вместе с пилотом Кнопе и неким Линовским. Вполне возможно, что генерал-майор и был тем загадочным мистером X, о котором генеральный прокурор говорил на пресс-конференции в Карлсруэ. На нее съехались журналисты со всей Федеративной Республики. И именно после той пресс-конференции Центр начали связывать с похищением этой несчастной ракеты.

Похищение произошло в октябре 1967 года. Позже, во время разбирательства на суде, выяснилось, что пилот Кнопе из 74-й эскадрильи западногерманских ВВС вместе со слесарем, неким Линовским из Крефельда, проникли в ангар на аэродроме у Нойбурга и без труда похитили ракету типа «Сайдуиндер»…

Без труда? Трехметровую ракету весом семьдесят пять килограммов украли, будто какой-нибудь пистолет. Похитители вывезли ее на тележке за территорию аэродрома, где их с машиной ждал мистер X. Там ракету перенесли в автомобиль, и мистер X увез ее неизвестно куда. Ни Кнопе, ни Линовский о нем, по сути дела, ничего не знали. По крайней мере, так они заявили на суде. Они только сообщили, что он ездил в «мерседесе» и был весьма щедр. Настолько щедр, что денег, которые он им заплатил, могло бы хватить на долгое время, если бы, конечно, вся эта афера не провалилась.

Западногерманская контрразведка была поднята на ноги, но единственное, что ей удалось, — это разоблачить одну секретаршу, некую Гизелу Мок, из министерства обороны. Она состояла в любовной связи с агентом, который, видимо, работал на несколько разведок. Секретарша призналась, что передала ему копии некоторых писем и список сотрудников министерства обороны, но с похищением ракеты она явно не имела ничего общего. В этом деле, видимо, действительно был замешан генерал-майор Вендланд. Однако это были всего лишь догадки, а Центр молчал…

В день самоубийства генерала Вендланда с собой покончил еще один человек из западногерманского генералитета — адмирал Герман Людке, и это самоубийство тоже связывали со шпионажем.

В последние месяцы за адмиралом Людке следила контрразведка, и, как впоследствии выяснилось, вовсе не без оснований. Однажды Людке сдал в боннскую фирму «Даннкер» на проявление пленку, снятую специальной мини-камерой. Лаборант, который проявлял пленку, заметил, что на ней кроме совершенно невинных сцен отпускной жизни были также запечатлены военные объекты и различное вооружение. Фирма «Даннкер» не колеблясь предупредила об этом факте полицию, а та — контрразведку. Сотрудники контрразведки установили, что речь идет о тайно снятых объектах европейского командования НАТО, где Людке до 30 сентября 1968 года занимал пост начальника отдела вооружения и снабжения. По роду своей деятельности он был очень хорошо информирован о размещении войск, о складах оружия и военного снаряжения в ФРГ и во всей Западной Европе.

Адмирал Людке застрелился в лесу около своей машины, а через несколько дней после этого самоубийства прогремел еще один выстрел. На этот раз в министерстве обороны. Человеком, покончившим с собой, был полковник Гримм. Затем при загадочных обстоятельствах исчез важный чиновник министерства обороны Герхард Бём, оставив своей семье прощальное письмо, в котором намекнул, что ему не осталось ничего другого, кроме самоубийства. Вот тогда-то началась паника не только в военных кругах. Некоторые газеты воспользовались создавшейся ситуацией для критики Федерального бюро по охране конституции Центра.

Хотя ядовитые стрелы, направленные на Пуллах, отскакивали от его высоких стен, тем не менее за ними царила нервозность.

Йозеф Штейнметц знал эти обстоятельства очень хорошо. У него даже возник вопрос, не коснулась ли сложившаяся ситуация как-то и его. Уж слишком сурово с ним обошлись. Но ответить на этот вопрос он не успел, так как в кабинете Шварца появился человек, который должен был сесть на его место.

— Познакомьтесь, если вы еще не знакомы, — сухо сказал полковник Шварц.

Штейнметц подал руку сравнительно молодому человеку, который выглядел полной его противоположностью: высокий, стройный, с маленькими усиками на округлом лице и выразительными карими глазами.

Штейнметц промямлил свое имя, и у Тони Лотара, очевидно, с артикуляцией тоже дело обстояло не лучшим образом. Тем более выразительно прозвучали на этом фоне слова Шварца:

— Штейнметц уже информирован о том, что ему надлежит передать вам все свои дела. Подробности вы обговорите позже. Хотел бы только вам, Лотар, напомнить, что Штейнметц уходит со своего поста, кроме всего прочего, еще и потому, что слишком цацкался с теми, кем руководил. Панибратство с подчиненными ни к чему хорошему не ведет. С ними надо обращаться строго и не распускать их…

Полковник, очевидно, считал необходимым сразу же дать преемнику Штейнметца как можно больше жизненных советов. Потом он говорил о Карле, в работе которого, и он не скрывал это от Лотара, был лично заинтересован.

VIII

В зимние месяцы поток иностранных туристов в чехословацкие замки ослабевает. Именно поэтому при появлении хмурым февральским днем 1972 года группы западногерманских туристов перед государственным замком Закупы ей было уделено особое внимание.

Туристам детально, со знанием дела рассказали обо всех экспонатах и даже о том, на что обычно не хватает времени в период сезона. Они узнали, как, бывшая некогда готической, крепость постепенно превратилась в замок в стиле ренессанса, сколько дворянских родов здесь сменилось и как в начале 50-х годов прошлого века замок приобрел свой нынешний вид.

Иностранные посетители с интересом познакомились с очаровательными картинами художника Йозефа Навратила, украшавшими главные комнаты замка, осмотрели обстановку, которая использовалась здешними господами во второй половине XIX века, многочисленные экспонаты, привезенные сюда после второй мировой войны, для того чтобы придать помещениям замка средневековый интерьер. К таким экспонатам относилась и редкая коллекция исторического оружия, рассказывая о которой, экскурсовод не жалел эпитетов.

— Уникальной в этой коллекции, — говорил он, — несомненно, является пара дуэльных пистолетов, называемых лебедовками. Около них за последние годы останавливался не один коллекционер пистолетов, восхищаясь работой известного пражского оружейника. Имя «А. В. Лебеда», выгравированное на этих экземплярах, принадлежит одному из известных европейских мастеров ручного оружия девятнадцатого века. Для многих видных дворян старого континента изготавливала его мастерская пистолеты и ружья, оснащенные «пражским замком» — изобретением самого Лебеды.

— А вы уверены, простите, — прервал вдруг один из туристов рассказ экскурсовода, — что эти дуэльные пистолеты не копии оригиналов Лебеды? Ведь в различных коллекциях фальсификаций гораздо больше, чем оригиналов!

Неожиданное замечание посетителя застало экскурсовода врасплох. Он смущенно улыбнулся, переведя взгляд с недоверчивого туриста на руководителя группы. Та моментально попыталась исправить возникшую неловкость:

— Извините, господин Рихтер — специалист по старинному ручному огнестрельному оружию… Его коллекция известна во всей ФРГ…

— Понятно, — кивнул головой экскурсовод, овладевая собой, — но меня тем более удивляют сомнения господина… господина Рихтера. Я могу вас заверить, что подлинность этих лебедовок и раньше и сравнительно недавно удостоверялась гораздо чаще, чем происхождение рода графов Герберштейнов, из коллекции которых эти дуэльные пистолеты попали к нам в Закупы…

— Браво, браво… — громко рассмеялся Франц Рихтер, — я вижу, что вы настоящий патриот, и ценю это.

— Патриотизм здесь ни при чем, господин Рихтер, однако для того, чтобы доказать подлинность наших экспонатов, я готов вытащить шпагу из ножен…

— Замечательно, — защебетали престарелые дамы.

Группа западногерманских туристов направилась в следующую комнату осматривать остальные экспонаты. В эту минуту Франц Рихтер пробился к экскурсоводу и спросил, можно ли ему сфотографировать пистолеты.

— Если уж нет самих пистолетов, хороши будут и их фотографии, — сказал он экскурсоводу с улыбкой, получив от него согласие.

Пока в соседней комнате продолжался рассказ, Франц Рихтер со своим фотоаппаратом фирмы «Никон» крутился у массивного стола, фотографируя изделия знаменитого оружейного мастера со всех сторон.

Май в том году был холодный и неприветливый. А если еще в придачу шел дождь, как в этот день, то не хотелось и носа высовывать на улицу.

Колоннада в Карловых Варах была пуста, в ресторанах — ни одного свободного места. В кафе «Элефант» было, как никогда, много народу. Единственный свободный стул вот уже более четверти часа бдительно охранял человек, настроение которого вполне соответствовало погоде. Всем, кто спрашивал, свободно ли место, он сухо отвечал: «Занято!»

Вплоть до десяти часов Франц Рихтер неизменно повторял всем, что пустой стул напротив него занят. Наконец в дверях появился молодой человек, при виде которого Франц Рихтер встал, махнул рукой и, убедившись, что вошедший его заметил, вновь сел. Из груди его вырвался вздох облегчения.

«Наконец-то, — подумал он. — Цейпек слишком серьезен для того, чтобы меня надуть, и он наверняка хорошо помнит, что я для него сделал там, у нас».

Яромир Цейпек действительно пришел в карловарское кафе «Элефант» только потому, что чувствовал себя в некоторой степени обязанным Францу Рихтеру. Примерно три года назад тот оказался единственным в ФРГ человеком, протянувшим ему руку помощи, когда Яромир оказался на мели.

Тогда, в 1969 году, Яромир Цейпек в составе футбольной команды «Баник» выезжал в ФРГ. А поскольку он был весьма высокого мнения о своем футбольном мастерстве, то решил не возвращаться на родину и начать жизнь профессионального футболиста. Ему казалось, что он закрепится в одном из западногерманских клубов бундеслиги и будет жить припеваючи. Сначала он попытал счастья в мюнхенской «Баварии», однако там с ним не стали и разговаривать. Тогда он поехал в Нюрнберг, пытаясь обосноваться в местном футбольном клубе. За ним наблюдали несколько дней во время тренировок, а потом без излишних разъяснений сказали, что им он не подходит. Он попытал счастья в других местах, но безрезультатно. После многих неудачных попыток он понял, что таких футболистов, как он, в каждом клубе бундеслиги ФРГ хватает по меньшей мере на две дублирующие команды, и с ужасом стал ждать, что его ожидает.

Вот тогда-то он и познакомился с Францем Рихтером. Это был счастливый случай. В Нюрнберге он встретил соотечественника из Соколовского района, работавшего мастером-строителем в филиале одной фирмы, шефом которой был Рихтер. И тот привел Цейпека к Рихтеру. Может быть, у господина предпринимателя тогда было особенно хорошее настроение, а может быть, тому были другие причины, однако он дал работу Яромиру Цейпеку в своей фирме и даже добился, чтобы его приняли в местную футбольную команду.

Тогда со стороны Франца Рихтера это был жест великодушия, тем не менее все это совершенно не отвечало представлениям Цейпека о жизни на Западе. Поэтому, узнав после трех месяцев пребывания в ФРГ, что в Чехословакии объявлена амнистия, он собрал свои пожитки и быстро вернулся домой. С тех пор он неоднократно заявлял, что хлеб нигде даром не достается и что он уже не хочет иметь ничего общего с Западом.

И видимо, так оно и было бы, если бы неделю назад не дал о себе знать его спаситель Франц Рихтер. Бог его знает откуда Рихтер вынюхал адрес Цейпека, но только он написал ему письмо, в котором очень просил приехать к нему в Карловы Вары.

Они пожали друг другу руки. Рихтер заказал две рюмки коньяка, и разговор начался.

Они разговаривали час, а может быть и больше, кафе постепенно пустело, и Рихтер подумал, что они поговорили уже обо всем, а еще не было сказано главного, ради чего он пригласил Цейпека в Карловы Вары. Только тогда, когда они остались в кафе почти совсем одни и наступило долгое молчание, Рихтер произнес:

— Что бы вы сказали, Цейпек, если бы я предложил вам одно небольшое дельце?.. Приличные деньги… Скажем, шесть-семь тысяч марок чистыми.

Цейпек с удивлением посмотрел на своего собеседника. Тот продолжал:

— Нет, нет, не бойтесь, я не намерен втягивать вас ни в какую шпионскую деятельность, ничего подобного…

— Так о чем идет речь?

— Я же говорю, дельце. Мне нужно достать у вас два старинных дуэльных пистолета, которые называются лебедовками. Что-то вроде этого…

Франц Рихтер вытащил бумажник, вынул из него три фотографии и подал их Яромиру Цейпеку. Тот посмотрел на снимки и пожал плечами:

— Не знаю… Дуэльные пистолеты… Я в них совершенно не разбираюсь.

— Ничего страшного, я вас просвещу. Так вот, если достанете мне эти игрушки, то семь тысяч у вас в кармане.

Цейпек вернул снимки, а Рихтер продолжал:

— Вам говорит что-нибудь название Закупы?

— Закупы? Да, это какое-то село в районе Ческа-Липы или где-то там.

— Правильно. Там есть очень симпатичный замок с коллекцией старинного ручного оружия. Частью этой коллекции как раз и являются эти дуэльные пистолеты. Вот они. — И он снова протянул Цейпеку фотографии.

Молодой человек еще раз просмотрел их.

— Так вы хотите, чтобы я эти лебедовки…

Движение руки Цейпека говорило само за себя.

— Это уж ваше дело, Цейпек. Если достанете, я плачу семь тысяч марок наличными! Я появлюсь здесь опять, наверное, во время кинофестиваля и деньги возьму с собой. Ну, что вы на это скажете? Разве не выгодное дельце?

— Дельце довольно интересное, а вот сказать, чтобы оно было выгодное…

— Цейпек, семь тысяч марок в пересчете на ваши деньги — это вполне приличная сумма, не так ли? На нее вы сможете купить хороший автомобиль, и еще кое-что у вас останется. За две лебедовки получить машину… Я думаю, что ради этого стоит немного рискнуть, как вы думаете?

— Вы говорите — лебедовки?

— Да, лебедовки, они выставлены в этом замке в Закупах. Вы наверняка видели их, а фотографии я привез только для того, чтобы вы случайно не перепутали…

И Франц Рихтер подробно проинформировал Яромира Цейпека обо всем, что он несколько месяцев тому назад узнал во время туристической поездки в Закупы.

А потом они подняли рюмки за успех будущей операции.

IX

Об уютном кафе «Савой», находящемся на окраине Нюрнберга, знают немногие. В большинстве своем его посещают люди из ближайших домов, а также те, кто хочет спокойно почитать газету или в уединении, без помех побеседовать о делах или о любви.

Двое мужчин, сидевшие в самом углу зала, вели явно деловой разговор, хотя обсуждаемая ими тема могла по меньшей мере вызвать удивление. Видимо, поэтому Вацлав Пешель говорил с Тони Лотаром вполголоса. Он докладывал о том, что ему удалось сделать во время своего недавнего пребывания в Чехословакии. Пешель рассказывал, строя неуклюжие предложения на немецком языке, о том, как обрабатывал в ЧССР одного человека с целью склонить его к сотрудничеству с западногерманской разведкой.

Бутылка виски была почти выпита. Однако Милан Шимон и Вацлав Пешель и не думали заканчивать разговор. Они сидели в комнате дома Шимона, который некогда принадлежал Пешелю, говорили об общих знакомых, о жизни в Чехословакии. Потом наконец гость Шимона заговорил о том, ради чего сюда пожаловал:

— Так вы говорите, Шимон, что на ремонт этой халупы угрохали деньги, отложенные на покупку «шкоды»? Да, это не совсем приятно. Особенно теперь, когда у вас достаточно свободного времени и вы могли бы вволю покататься не только по Чехословакии, но и за ее пределами. Что вы собираетесь делать?

— Ничего, я уже смирился с тем, что вместо машины у меня дом с вполне приличным садом. Теперь я выращиваю розы и картофель…

— Отлично, картофель и розы… Я хорошо помню эту песню. Когда я в здешнем ресторане работал администратором, пластинка с этой песней была в музыкальном автомате, и я слушал ее по меньшей мере раз двадцать в день… Сыт был ей по горло. «Картофель и розы росли в одном саду…» Так, да? Ну, серьезно, Шимон, не говорите мне, что вас удовлетворяет это копание в саду. Вы всегда были светским человеком, а не садоводом. Куда девалась ваша щедрость, с которой вы оплачивали счета половины посетителей пивной?

При этих словах Шимон иронично улыбнулся. С минуту он молча смотрел в пустую рюмку, а потом вздохнул:

— Что было, Пешель, то прошло. Теперь я уже не офицер, ушел в отставку.

— И из-за этого вы вешаете голову? Самое важное — это уметь делать деньги, а вы это умеете, Шимон, не так ли?

— Умел.

— Что значит умел? Вы с вашими знаниями и способностями не можете найти себе применения? Там, где я сейчас живу, у вас, конечно, было бы больше возможностей. Но вы только скажите — и старик Пешель поможет, и более того, хорошо заплатит.

— Еще скажите, что в марках…

— Разумеется, в марках, и за это многого не потребую. Мне нужна только свежая информация о том, что здесь происходит.

— Чем дальше, тем больше… Прямо как в дешевом детективном романе. К отставному офицеру приезжает иностранный турист и предлагает ему сотрудничать с зарубежной разведывательной службой. За предоставленную информацию он обещает ему щедрое вознаграждение. Вскоре оба оказываются за решеткой.

— Ошибаетесь, Шимон. Почему вы сразу о самом плохом? Смотрите, я занимаюсь этой работой с тех пор, как выехал отсюда, и никто об этом не подозревает. Приезжаю сюда на кладбище и к знакомым, а мне еще за это платят. Откуда, вы думаете, у меня деньги на такую машину, что стоит перед домом? Но на все у меня одного сил не хватит. Я предлагаю вам сотрудничать. Ведь вы далеки от симпатии к нынешнему режиму, не так ли?

— Да, все это — как в плохом детективном романе.

— Чтобы вам не казалось, Шимон, будто вы читаете роман, вот вам пятьсот марок. Это аванс…

— А что я должен сделать, Пешель?

— Ничего особенного. Узнайте дислокацию частей в шумавской области и данные о новой технике, поступившей на вооружение.

— Я подумаю, Пешель, и когда вы в следующий раз приедете, я сообщу вам свое решение.

— Хорошо, но от аванса, я надеюсь, вы не откажетесь?

— Нет, не откажусь.

Вот об этом и рассказывал теперь Вацлав Пешель Лотару. Заканчивая свой доклад о том, чем он занимался в шумавском пограничном городке, который был для него когда-то родным, он убеждал не только Лотара, но и себя:

— Если бы он не хотел с нами сотрудничать, то наверняка не взял бы деньги. В будущем на него вполне можно будет рассчитывать. Это солидный, знающий себе цену человек, и он никогда не забудет оказанной ему услуги. Он сам это несколько раз подчеркивал.

— Почему его уволили из армии? По политическим причинам или еще почему-нибудь? — строго спросил Лотар.

— Ну, если считать алкоголь политической причиной, то по политическим.

Пешель попытался шуткой разрядить напряженную атмосферу. Однако Лотар, видимо, не склонен был шутить.

— Что же мы можем ждать от этого человека?

— Всего, что касается тамошнего гарнизона, и прежде всего новой техники, которая сейчас туда поступает на вооружение. Шимон в этом отлично разбирается, и, я думаю, он согласится сделать для нас несколько приличных снимков. Ему нужно передать хороший фотоаппарат.

— Хорошо, в самое ближайшее время доставьте ему шифровальные таблицы и проинструктируйте, как и куда надо отправлять донесения. Шимон у нас будет проходить под именем Франц, а вы, Пешель, в переписке будете Геркуром, поняли? Вам следует поскорее отправиться к этому человеку. Нечего терять время зря…

— Хорошо, господин Лотар.

Затем на стол легли счета и квитанции. Уютное кафе «Савой» на время превратилось для этих двоих людей в кабинет бухгалтера.

X

Франц Рихтер сидел на террасе виллы «Розмари». Кругом царило веселье, поскольку опять был большой день Розмари Кейтель. Однако Франц Рихтер чувствовал себя одиноким в этой компании. И чувство это возникло у него в самом начале вечера — от нескольких холодных слов приветствия, адресованных ему Розмари Кейтель. А Юлиус Кейтель даже не удосужился подать ему руку, так же как и этот напыщенный офицер из Пуллаха Шварц. Никого больше здесь он не знал.

«Зачем меня сюда пригласили, — подумал он, — и зачем я сюда вообще пришел?»

За эти несколько лет здесь полностью изменился состав гостей, пришло вдруг ему в голову. Сплошь новые лица. Исчез бывший некогда постоянным участником вечеров в честь прихода лета Ганс Крюгер. Исчез, и никто даже не знает куда. Впрочем, этим никто и не интересуется. Нет также адвоката Шютца. Его уже здесь больше никогда не будет. Полгода назад он ушел туда, откуда не возвращаются. Поговаривали, что инфаркт случился с ним в тот момент, когда он этого меньше всего ждал — в постели с какой-то красоткой. Эту девицу потом таскали в полицию, о ней писали газеты. Но Шютц умер так, как, наверное, и хотел.

Толстый Кроль тоже перенес инфаркт. Правда, с тех пор он не показывается в обществе и пить, говорят, бросил. Конечно, живет не так, как прежде, но пусть и этому будет рад.

Но почему здесь нет фабриканта Перси? Почему этот лев салонов и неизменная душа компании Хорст Перси не отмечает у Кейтелей приход лета? Неужели и он впал в немилость? Это не исключено. Если он перестал помещать у Кейтеля рекламные объявления о своих баварских бубликах и печенье, занимавшие когда-то целые газетные полосы…

А где же девица из мюнхенского кабаре? Может, уже уехала из Мюнхена? Никому до нее нет сейчас дела.

Пришли и ушли. Такова жизнь. Однако Рихтер обойдется и без них. Не хватает, пожалуй, лишь профессора Шмида. Это был единственный человек, с которым он любил поговорить. Розмари Кейтель не могла его не пригласить, но он, очевидно, отказался, сославшись на занятость. Впрочем, он всегда здесь скучал и приходил только потому, что Кейтель вкладывал деньги в его исследования о Троянской войне. Теперь ему, видимо, уже не нужен покровитель. У него есть имя и, несомненно, какой-нибудь капитал, приобретенный наверняка благодаря трудам о Троянской войне.

Франц Рихтер погрузился в размышления, и все происходящее в «Розмари» перестало для него существовать. Он даже не заметил, как за его спиной на террасе появился полковник Шварц. Он вышел откуда-то из темноты сада, незаметно подошел вплотную к задумавшемуся Рихтеру и громко спросил его:

— Что, Рихтер, вы надоели обществу или оно надоело вам?

Франц Рихтер испуганно обернулся. В течение нескольких секунд он никак не мог прийти в себя. Шварц воспользовался замешательством собеседника и язвительно произнес:

— Вы, видимо, не нашли здесь никого, кому можно было бы похвастаться тем, что в вашей коллекции в ближайшее время появятся замечательные лебедовки?

— Откуда вам это известно, полковник?

— О, узнать об этом было совсем не трудно, особенно если вы болтаете о своих лебедовках везде, где бываете. Меня только удивляет, что вы еще не похвастались об этом господину Кейтелю…

— Да вот все не было подходящего случая.

— Ах, так! Могу заверить, что и господин Кейтель уже информирован о пополнении в скором будущем вашей коллекции.

— Я этого не скрываю…

— И зря, Рихтер!

— Наверное, вы правы, полковник. Очевидно, я сделал глупость…

— Мне кажется, что вы вообще делаете много глупостей.

Полковник Шварц с той же бестактностью, с какой говорил, сел к столу, вынул из кармана серебряный портсигар и предложил сигарету Рихтеру. Тот отказался. Закурив, Шварц выдохнул сизый дым и вновь обратился к Рихтеру:

— Я рад, что нам представилась возможность поговорить с глазу на глаз. Пуллах недоволен вашей работой, Рихтер. Я говорю вам это не только от своего имени.

— Мне очень жаль, полковник, но я делаю все, что могу и умею.

— В таком случае я должен вам сказать, что вы не слишком много умеете.

— С вашей точки зрения, может быть, и так…

— Дело не только в моей точке зрения, Рихтер. Мне кажется, что вы стали смотреть на сотрудничество с Центром не как истинный немец, а как вульгарный, хитрый торговец!

— Извините, полковник, что вы имеете в виду?..

— То, что я вам говорю. Вы вульгарный, хитрый торговец, использующий государственные деньги для того, чтобы пополнять свою коллекцию старинного оружия!

— Как вы можете говорить такое?! Оружие для моей коллекции я покупаю на свои деньги, и никто в этом смысле не имеет права предъявлять мне какие-либо претензии. И вы в том числе, полковник!

— Не будем спорить. Однако вспомните, сколько раз вы были в Чехословакии за счет Центра! А сколько денег вы получили от Центра в качестве премий? Теперь скажите, что вы дали нам взамен этих денег? Лично мне кажется, что ничего. Да, по сути дела, ничего.

— Я уже сказал вам, полковник, что я делаю все, что могу и умею.

— Нам не нужна такая работа, Рихтер! То, что вы пишите в своих информациях, — это глупости, о которых Центр может узнать из последних страниц чехословацких газет, где пишут о спорте. Вы потчуете нас слабеньким чайком, водичкой без вкуса и запаха.

— Тогда вам придется найти такого человека, который будет готовить для вас крепкий, душистый чай. Видимо, у меня для этого не хватает способностей!

— Скорее желания, Рихтер! Вы избегаете малейшего риска, чтобы вам, упаси бог, не прищемили пальчик. Но мы платим людям за то, что они поставляют нам ценные сведения и при этом рискуют, ибо совсем без риска в нашей работе ничего сделать невозможно. Должен заметить, что риск, как правило, бывает небольшим, минимальным, но у вас на этот счет свое мнение. Как хотите, убеждать вас мы не будем. Но и финансировать ваши экскурсии по чехословацким музеям и замкам тоже больше не будем.

— И не надо, полковник, ведь вы все равно не сможете заставить меня выполнять задания так, как вам хочется.

— Сможем, Рихтер, мы все сможем. Мы сможем, например, сделать так, что вы уже не поедете в Чехословакию за своими пистолетами. И я думаю, что мы так и сделаем.

Рассерженный, полковник вышел.

Франц Рихтер проводил его отсутствующим взглядом, затем потихоньку встал и вышел с террасы. До полуночи оставалось совсем немного времени, вечер в честь прихода лета был в самом разгаре, но Франц Рихтер уже шел к своей машине. Он уехал, ни с кем не простившись.

Примерно в то же самое время, когда Рихтер на своем «форде» отъезжал от виллы «Розмари», к задней стене замка в Закупах подошли двое мужчин. Остановившись, они довольно долго молча смотрели на темный силуэт здания. Потом тот, который был повыше, прошептал:

— Все в порядке, кругом тихо. Лезем по лесам на третий этаж, там есть окно…

— Понял, пошли…

Осторожно, не спеша оба человека полезли по лесам вверх. Им понадобилось около четырех минут, чтобы добраться до одного из окон замка. Бесшумно высадив его, они незаметно проникли внутрь.

В замке эти двое были менее получаса. Когда они тем же путем возвращались обратно, в портфеле у них лежали два редких дуэльных пистолета.

Ночь была темная и теплая. Под ее покровом двое похитителей направились к мотоциклу, спрятанному в нескольких сотнях метров от села Закупы.

Они выехали на серое асфальтированное шоссе, и в ночи замигал яркий свет мотоциклетной фары. Яромир Цейпек, сидевший за водителем, крикнул ему, пытаясь перекричать шум мотора:

— Это оказалось проще, чем я ожидал. Теперь, Штефан, у нас в кармане уйма денег!..

В то время как «форд» Рихтера приближался к Мюнхену, мотоцикл с Яромиром Цейпеком и его приятелем Штефаном Шандором на большой скорости катил в сторону Усти-на-Лабе.

Была теплая июньская ночь 1972 года.

XI

Стояла дождливая погода, но капитану Милану Немечеку она не мешала. Уже целую неделю он по распоряжению врачей сидел на больничном. И все из-за этих проклятых почечных колик. Отродясь у него не было ничего подобного. Приступ оказался очень сильным, по сравнению с ним зубная боль, например, была вообще пустяком.

Началось все совершенно неожиданно. Милан сидел у телевизора и вдруг почувствовал боли в животе. Он перестал смотреть концерт «Братиславская лира» и прилег. Ночью боль не утихла, но ему и в голову не приходило, что это может быть связано с ночками. К утру боли стали настолько сильными, что Иржине пришлось разбудить соседа и попросить его отвезти мужа в больницу.

Немечек не помнит, как его туда доставили. Ему сделали инъекции в вену и оставили на три дня для обследования. Теперь уже четвертый день он лежал дома, глотал порошки и капли и пил какой-то противный чай и пльзеньское пиво. Сначала ему хотелось наплевать на все и пойти на работу, однако доктор об этом и слышать не хотел. Он предупредил Немечека, что, пока тот не выпьет все таблетки и капли, которые ему были прописаны, не может быть и речи о его выписке.

«Наверное, доктор прав», — думал Милан Немечек, чувствуя слабость, которая мешала ему даже читать. Тем не менее Милан Немечек читал теперь гораздо больше, чем когда-либо ранее, и пил пльзеньское пиво, к которому до сих пор был почти равнодушен. А сейчас, словно в наказание, он должен был пить его как лекарство. Когда доктор рекомендовал ему это питье, Милан спросил его, нельзя ли вместо трех-четырех кружек пльзеньского пива выпить литр вина. Человека в белом халате вопрос Немечека явно обескуражил.

Газеты, которые ему приносила Иржина, он прочитывал от начала до конца. Он следил за международной жизнью, радовался успехам, достигнутым в экономике своей родной страны и в братских странах социализма. С неменьшим вниманием он изучал и спортивные рубрики газет, главным образом отчеты о матчах чехословацких футболистов в Бразилии. Ничьи на Маракане с хозяевами поля и с шотландцами в Порту-Алегри могли означать начало перемен к лучшему в чехословацком футболе.

Милан Немечек читал в газетах все сообщения, но это занимало у него максимум пару часов, а потом он снова думал, за что бы ему взяться.

Если бы дома были дети, ему было бы, конечно, веселей. Но девочки, к сожалению, в пионерлагере, где-то в Крконоше.

Он пробовал читать и детективы, которые были в библиотечке у тещи, но дальше середины книги дело не шло. Содержание рассказов казалось ему настолько нереальным, настолько далеким от того, чем он занимался в своей повседневной работе, что у него проходила всякая охота читать. В жизни все гораздо более прозаично и просто. Вовсе не бывает стольких убийств, как в детективах, зато полно неинтересной канцелярской работы. Но кто будет писать о такого рода работе криминалистов? Ведь читателю это не интересно. Как раз вчера они говорили об этом с Иржи Черногорским, который пришел его навестить.

— Ты понимаешь, — говорил капитан Черногорский, — автору детектива гораздо проще. Ему не нужно учитывать такие вещи, как нам, он просто комбинирует так, как ему нужно. Придумывает преступление и расставляет вокруг него фигуры, как на шахматной доске. Завязка есть, а остальное уже дело фантазии и мастерства писателя. Тут и ошибки следователей, хитроумные действия преступников, необычные орудия убийства и так далее.

— Да, ты прав, — поддакивал ему Милан Немечек, — в детективе автору без завязки не обойтись. А на практике зачастую бывает так, что нет никакой завязки, вот и ломай голову. Как мы, например, с одним проклятым западногерманским журналистом. Он приезжает к нам уже в течение целого ряда лет, ведет себя тихо, хорошо пишет о Чехословакии, но при этом — даю голову на отсечение — это стопроцентный шпион. Каждый раз, когда он к нам приезжает, мы глаз с него не спускаем, но ни одного прямого доказательства того, что он у нас шпионит, получить не можем. Классическое дело без завязки… Никакого движения вперед, а нервы уже на исходе.

— Да, дружище, жизнь — это не детектив…

— С ума сойти можно. Мне этот Гегенман уже по ночам снится.

— Какой Гегенман?

— Да тот журналист, о котором я тебе говорил.

— Ах да… А я думал, что это какой-нибудь герой нового романа Сименона.

— Ничего себе герой… А знаешь что, Иржи, интересно было бы знать, каким путем пошел бы известный мастер детективных романов, если бы ему в качестве основы для романа предложили вот это мое дело.

— Ну, это, дружище, я и сам могу тебе сказать, хотя я не Сименон и не Агата Кристи.

Капитан Черногорский уселся поудобнее в кресло и начал выдумывать:

— Во-первых, рядом с этим чертовым разведчиком должна быть какая-нибудь женщина. Не обязательно, чтобы она была самых строгих правил, но должна быть красивой. Экземпляр, похожий на Бриджит Бардо.

— Такая есть…

— Наш разведчик постепенно втягивает эту красавицу в свою игру. Способов осуществления этого — огромное количество. Само их знакомство может состояться в результате какого-нибудь происшествия. Например, они могут познакомиться при столкновении их автомобилей. В аварии, разумеется, будет виновата она, а он проявит себя истинным джентльменом. Потом они еще раз или два встретятся — и красотка в западне. Сначала она не предполагает, что ее, по сути дела, используют для установления контактов с нужными людьми, но со временем она сама случайно это обнаружит. Естественно, она спрашивает его об этом, назревает первый конфликт. Наш разведчик не знает, что ему делать: то ли убить ее, то ли сохранить ей жизнь. Наконец он склоняется к последнему, и больше того, он начинает использовать ее в сложных и опасных делах, в которых мужчины обычно терпят неудачу. Понимаешь, что я имею в виду? У автора рассказа про шпионов широкое поле деятельности. Он может сделать ее любовницей большого человека, которая при благоприятных обстоятельствах украдет у того совершенно секретные документы, или же телефонисткой в генеральном штабе. Возможностей тут очень много. Ну а потом она должна сделать какой-то ошибочный шаг. Достаточно небольшого промаха. Но тут уже на сцену выходит новый герой, который замечает этот промах. Это, конечно, не представитель закона, а хитрый и ловкий человек, который начинает шантажировать нашу красотку. Он может требовать от нее денег или любви, или же и того и другого. Вот тебе и первое убийство, потому что в шпионском романе это самый лучший способ избавиться от лишнего свидетеля. И более того, в каждом таком романе должен быть не один, а несколько трупов. А потом уже приходят представители закона и начинают искать мотивы убийства и, разумеется, преступников. Все, конечно, должно быть подстроено так хитро, чтобы подозрение пало не на этих двоих, а на совершенно иного человека. Криминалисты некоторое время будут топтаться на месте, прежде чем поймут, что они пошли по ложному следу, а между тем он и она будут продолжать свою шпионскую деятельность. Однако потом приходит…

— Хватит, Иржи, достаточно! Я вижу, что у тебя такая же фантазия, как и у авторов большинства этих шпионских романов, которые я дальше середины не дочитываю. Ты только начал, а уже один труп есть…

— Но ты же сам хотел знать, что с твоим прозаичным делом сделал бы автор шпионских романов, не так ли? А как дело обстоит в действительности, ты сам лучше меня знаешь.

На этом разговор был закончен. Однако сегодня, шагая по квартире, Милан Немечек мысленно все время возвращался к нему. Фантазии Иржи навели его на такую идею: а что, если кто-нибудь из их парней попробует установить контакт с Котковой? Может быть, удастся выведать у нее что-нибудь такое, за что можно было бы ухватиться?

Милан Немечек сел в кресло, в котором вчера фантазировал Иржи Черногорский, и стал взвешивать все «за» и «против». Затем он представил себе, как удивился бы его начальник, выслушав такое предложение.

Впрочем, кто знает, быть может, Коткова и не догадывается о шпионской работе Гегенмана, думал капитан Немечек. Может быть, она — лишь пешка в руках Гегенмана, которую тот двигает туда, куда ему нужно… А если она даже знает, чем занимается западногерманский любовник, то она все равно все будет отрицать, и опять у них не будет прямых доказательств, так же, как в деле Видлака и Рудольфа.

Подполковник Тесарж появился в тот субботний вечер у Милана Немечека как раз в те минуты, когда капитан сидел перед телевизором и выкрикивал непонятные для тещи слова: офсайд, мазила, дыра! Он был так поглощен игрой, что даже не услышал, как в прихожей раздался звонок. Милан оторвался от экрана только тогда, когда за его спиной раздался хриплый голос начальника:

— Так я и думал! Мы там работаем в поте лица, а товарищ капитан удобно устроился перед телевизором и смотрит футбол…

Милан Немечек быстро поднялся и дружески пожал руку подполковнику. Затем направился к телевизору, намереваясь его выключить, но подполковник задержал его:

— Оставь, не выключай, а то будешь потом упрекать, что из-за меня просмотрел отличный гол…

— Ну, в этом матче вряд ли будет забит гол. «Острава» ушла в глухую защиту, а «Дукла» не может взломать ее.

Милан Немечек повернул выключатель, экран погас, и оба мужчины уселись к столу.

— Ты говоришь, игроки «Дуклы» не могут ничего сделать с глухой защитой соперника? Значит, они в таком же положении, как и мы. Но об этом позже, а сейчас рассказывай, как ты себя чувствуешь.

— Спасибо, теперь уже хорошо. В понедельник схожу на прием к врачу — и на работу…

— Ты только не спеши, старина, с почками шутки плохи, тем более что Гегенман твой из страны уехал. А остальное может подождать…

— Так Гегенман опять у нас был? Черт возьми, почему мне никто не позвонил?

— Он был здесь все это время, пока ты болел. Приехал как раз в тот день, когда тебя отвезли в госпиталь.

— Вот не везет…

— Ребята хотели тебе позвонить сразу, как только ты вернулся из госпиталя, но я им запретил. Иначе ты прибежал бы к нам в одной пижаме…

— Чем он здесь занимался?

— Путешествовал с Котковой по Словакии.

— И больше ничего?

— Ничего. Все время был в глухой защите, как ты только что выразился. Мы снова не обнаружили ничего такого, за что можно было бы ухватиться.

— Чем же он на этот раз интересовался?

— Да многим… Ребятам, которые за ним следили, пришлось попотеть. Особенно в Словакии. Но должен тебе сказать, что поработали они на славу. Да ты узнаешь об этом, когда вернешься. У Крейчика скопилась для тебя целая стопка донесений.

— А Коткова была с ним?

— Да, и еще Рудольф. У Видлака, очевидно, на новой работе не очень-то попутешествуешь. Ездили в «фиате», принадлежащем Котковой. Гегенман оставил свой «мерседес» у нее в гараже. Я уже теперь, Милан, убежден, что эта женщина отлично знает, чем у нас занимается Гегенман. И не только знает, но и сознательно помогает ему в этом…

— И где они побывали?

— Из Брно через Высокие Татры они отправились в Попрад, там переночевали, потом поехали в Кошице. Оттуда компания направилась в Чиерну-над-Тисой. Гегенмана интересовало место встречи руководства КПСС и КПЧ, состоявшейся в 1968 году, но я убежден, что больше всего его притягивал железнодорожный узел, погрузка и разгрузка товаров. Он там довольно долго крутился с фотоаппаратом в руках, как докладывали ребята. Впрочем, он фотографировал все подряд. В Кошице ему понравился Восточнословацкий металлургический комбинат, но когда мы потом все проанализировали, то пришли к выводу, что это не повод для того, чтобы взять его с поличным. Он наверняка выскользнул бы из наших рук, и мы остались бы на мели. С востока страны они направились в Банска-Бистрицу, потом два дня отдыхали в пансионате в горах, после чего поехали в Братиславу. Там Гегенман развил бурную деятельность. Доставал различные проспекты, в Девине встречался с двумя журналистами, но, как показала проверка, интересовался главным образом развитием туризма в Словакии. Был весьма активен на международной химической выставке, но, кажется, его интересовали не сами химические изделия, а станки, используемые в нашей химической промышленности. Впрочем, все это есть в донесениях, так же как и фамилии людей, с которыми он встречался.

— Следовательно, и после этого визита мы не продвинулись ни на шаг?

— Это как посмотреть, Милан. Мы теперь более четко знаем область его интересов, начинаем проникать в его методы. Сейчас можно определенно сказать, что его интересуют промышленность и политика, военной разведкой он не занимается. Это и осложняет дело! Если бы в поле его деятельности оказались какие-нибудь военные объекты, нам было бы проще. Но все равно мне кажется, что он скоро провалится.

— Я тут знаете о чем подумал? Хорошо было бы кому-нибудь из наших парней познакомиться с Котковой. Может быть, она чем-нибудь похвастается…

— Посмотрим… Если не познакомиться, то уж, во всяком случае, глаз с них не спускать. Будапешт бомбардирует меня запросами почти каждый месяц, а теперь, когда мы информировали Софию, ходом дела, начинают интересоваться и болгары. Наверное, скоро откликнется и Бухарест, Гегенман, видимо, занимается всем этим регионом…

— Может, попытаться задержать ему на некоторое время визу? Или что-нибудь в этом роде…

— А что это даст, Милан?

— Думаю, что тогда пришлось бы поактивнее быть тем, кто с ним здесь связан.

— Может быть, они и стали бы активней, но в отсутствие главного действующего лица начинать операцию было бы нецелесообразно. Мелкую рыбешку переловим, а щука улизнет. Нужно что-то делать, но спешить нельзя. Когда ты познакомишься с последними данными, подумай хорошенько над ними, нужно составить план действий. Мы уже с ребятами кое над чем покумекали и, видимо…

Подполковник Тесарж не закончил фразу, так как в дверях появилась Иржина Немечкова, неся на подносе кофе.

Прощаясь с капитаном Немечеком, подполковник как бы мимоходом сказал ему:

— Быстрее поправляйся, поступили кое-какие сведения из Шумавы, которые тебя наверняка заинтересуют.

XII

То субботнее утро в конце октября было хмурым и холодным. Облака плыли так низко, что казалось, будто вот-вот зацепят за землю. По автостраде, протянувшейся от Нюрнберга до Байрейта, ехал темно-синий «мерседес». Вацлав Пешель равнодушно смотрел на обгонявшие его машины. Он не спешил. Ему нужно было к обеду попасть в один шумавский городок, из которого он уехал всего лишь два года назад, и его не покидала уверенность в том, что он будет там вовремя, даже не нажимая на педаль акселератора до отказа. Всю свою жизнь он ездил аккуратно, зачем же теперь менять свои привычки, когда ему скоро стукнет шестьдесят?

Он медленно ездил в 1944 году, когда на автокурсах вермахта его учили управлять грузовиками и танками, и потом, когда его посадили в пятнистый «тигр» и послали на западный фронт. На этом танке в апреле 1945 года он воевал так «героически», что американцы даже не сочли нужным его подбивать. Они только вытащили членов экипажа одного за другим из этого железного гроба и отправили в лагерь для военнопленных…

На стекло «мерседеса» Пешеля упали крупные капли дождя. Он нажал кнопку стеклоочистителя, а про себя пробурчал: «Дождь мог бы и подождать часа два…» Скоро дорога поведет его по Западной Чехии, к родным местам.

Родные места… Когда в 1946 году американцы выпустили его из лагеря, он сразу поехал туда, в родной уголок Шумавы, к матери, так как отец еще до того, как Вацлава призвали, погиб где-то под Сталинградом, а о Хильде с Гертой он вообще ничего не знал. Тогда они были в сложной ситуации. Мать должны были включить в список на выселение, но она везде показывала метрику, согласно которой считалась чешкой…

На лице Пешеля появилась ироническая улыбка: чешка… Может, она и была ею до тех пор, пока не вышла замуж за отца. Детей своих отец тоже превратил в немцев, послав их в «гитлерюгенд». А дальше уже все шло одно за другим: сестра Хильда работала в люфтваффе, он стал танкистом, а Герта перевязывала раненых в госпитале. В итоге все они, кроме отца, пережили тяжелые времена. Сестры после войны остались в Германии, а для него мать благодаря своей метрике добилась даже чехословацкого гражданства.

После смерти матери он попросил разрешения на выезд. Получив такое разрешение, он продал Шимону доставшийся ему от матери домик и выехал в Нюрнберг, туда, где жила одна из его сестер. Она подыскала ему приличную квартиру, и он начал искать работу. Это оказалось непростым делом: кому был нужен шестидесятилетний старик? Сначала он думал, что мог бы, как в Чехословакии, работать администратором в какой-нибудь гостинице, но куда бы он ни обращался, все было напрасно. В конце концов ему пришлось устроиться швейцаром. Работа, конечно, не ахти какая, заработок маленький, и он: так и влачил бы жалкое существование, если бы не повстречал Тони Лотара…

Раздумья Пешеля прервал предупреждающий знак, говоривший о приближении к границе. Он подстроился на своем «мерседесе» к колонне автомобилей, стоявшей перед таможней. Не прошло и десяти минут, как у окошка его «мерседеса» появился пограничник. Он взял у Вацлава Пешеля паспорт, внимательно просмотрел его и пошел к зданию таможни.

Через несколько минут он вернулся к «мерседесу» с представителем таможенного контроля и попросил Вацлава Пешеля заехать за здание таможни.

Пешель сделал удивленное лицо.

— Что происходит, господа? — спросил он по-чешски.

— Нам нужно выяснить с вами некоторые формальности, господин Пешель, — сказал пограничник, — поставьте машину за зданием и следуйте за мной.

В голове Вацлава Пешеля мелькнула мысль: что им от меня нужно? Неужели они о чем-нибудь догадываются? А вдруг Шимон…

Он поставил «мерседес» на указанное место и прошел за пограничником. Тот отвел его в какую-то комнату и попросил минуточку подождать, объяснив это тем, что им нужно кое-что проверить.

Представителям паспортного контроля, однако, не надо было ничего проверять. Они знали про Вацлава Пешеля все, что им нужно. В данных им инструкциях все было предельно ясно.

Меньше чем через час к Вацлаву Пешелю подошли два человека, представившиеся работниками чехословацкой службы безопасности.

— Но, господа, это какое-то недоразумение. Вы можете объяснить мне, в чем, собственно, дело?

— Конечно, объясним, господин Пешель, и в свою очередь потребуем объяснений и от вас.

— Ничего не понимаю, впрочем, пожалуйста, я к вашим услугам…

Вацлав Пешель делал вид, будто ничего не понимает, до тех пор, пока ему не стало ясно, что о его шпионской деятельности известно достаточно много, гораздо больше, чем он мог предполагать.

Он понял, что нет смысла ничего скрывать. Перед ним на столе были разложены неопровержимые доказательства его преступной деятельности: шифровальные таблицы, пособия для написания шпионских донесений, задания, подготовленные Центром в Пуллахе для агента Франца. Несмотря на хитрые тайники, придуманные теми, кто готовил Вацлава Пешеля в дорогу, сотрудники органов безопасности быстро их нашли.

Немечек, принимавший участие в допросе, слушал рассказ Пешеля о том, как его завербовали для работы в БНД, какие суммы ему выплачивались и кто им руководил. А затем Пешель подошел к той части рассказа, в которой все чаще слышалось имя «Шимон».

Шимон… Это имя капитан Немечек услышал, когда вышел на работу после болезни. Тогда начальник передал ему донесение, посланное сотрудником контрразведки из одного шумавского городка, в котором Немечек не раз бывал. В донесении содержался рассказ Милана Шимона, в котором он обращал внимание на шпионскую деятельность Вацлава Пешеля.

— Поезжай, разберись на месте, — сказал ему тогда подполковник, — расспроси Вопатека, который послал это донесение, а также Шимона…

В тот же день капитан Немечек выехал. Из разговора со своим давним знакомым Зденеком Вопатеком он узнал много интересного о жизни Шимона.

— Он был неплохой командир, — рассказывал Вопатек, — но у него был один недостаток: он любил выпить. Именно это его и подвело. Однажды весной 1969 года в субботу вечером он зашел в «Розу» с двумя или тремя солдатами. Они выпили по паре кружек пива и немного рома и разошлись. Однако менее чем через два часа в полку была объявлена тревога. Весь полк выехал в поле, и один из парней, с которым пил Шимон, попал со своим танком в аварию. Ну и Шимон, конечно, понес наказание…

Припомнили и некоторые его проступки из-за выпивок в прошлом. Короче говоря, получил он шесть месяцев условно и из армии, конечно, был уволен. Тогда он считал себя немного обиженным, но теперь все в порядке. Мы с ним откровенно побеседовали, как раз в связи о тем делом, из-за которого ты сюда приехал.

И Зденек Вопатек рассказал Немечеку, почему так быстро удалось разоблачить Пешеля…

В комнате дома Шимона, в которой некоторое время назад сидел Вацлав Пешель, в тот вечер был другой гость — Зденек Вопатек. Он сидел в кресле напротив хозяина и решительно не скрывал, что он не в восторге от этого визита. Это наложило отпечаток и на начало их разговора.

— Тебе может показаться удивительным, Зденек, — начал Шимон, — что после всего того, что произошло, я попросил зайти ко мне и поговорить именно тебя…

— У тебя, наверное, есть для этого причина?

— Конечно есть, иначе я бы не позвонил тебе…

— Подожди, Милан, если ты опять о своем деле, тогда лучше сразу же закончим этот разговор. Я тебе уже несколько раз высказывал свое мнение по этому вопросу и не хочу его повторять.

— Я знаю, что совершил ошибку, проявил какое-то ребячество. Выгони я тогда из пивной того парня — все было бы в порядке…

— Это, Милан, было не ребячество, а поразительная разболтанность, отсутствие всякой дисциплины, панибратство с солдатами наконец, за что несколько человек могли заплатить жизнью.

— К счастью, никто не пострадал, но меня тогда обвинили во всех грехах. Все, что я сделал за двадцать лет службы в армии, было забыто…

— Да, дело свое ты знал хорошо, но согласись, что и всяких ЧП у тебя хватало на почве злоупотребления алкоголем.

— Ну, хватит об этом, ведь я тебя, Зденек, не для этого пригласил к себе. Ты знаешь Пешеля, который года два назад смотался от нас в ФРГ? Кстати, дом этот когда-то принадлежал ему…

— Знаю, а что?

— Недавно он был у меня. Принес бутылку виски, много говорил и… Одним словом, он предложил мне сотрудничать с ним по шпионской линии, понимаешь?

— Вот оно что! То-то он к нам зачастил. Я думал, что он тоскует, а он… Ну а что ты? Надеюсь, отказался?

— И да и нет. Я сказал, что подумаю. Тем не менее он оставил мне пятьсот марок.

— Говорил, что ты за это должен сделать?

— Да, его интересует наша часть и вообще армия здесь, на Шумаве. В следующий свой приезд он хочет получить информацию о новых машинах, которые мы недавно получили. До сих пор он, по его словам, делал это сам, а теперь ему нужен специалист.

— Так вот оно что… Пешель занялся шпионажем, ловит рыбку в мутной воде и тебя задумал в ней поймать…

Шимон молча кивнул. В комнате воцарилась тишина. Наконец Вопатек сказал:

— Спасибо, Милан.

— Зачем ты меня благодаришь, это же мой долг. А может, ты думал, что если я теперь не ношу форму, так буду заодно с теми, кто выступает против нашей страны?

— Нет, так я не думал, но и не ожидал, что ты с подобным делом обратишься именно ко мне.

— Когда речь идет о таком деле, то, наверное, все равно, к кому обращаться, разве не так?

— Конечно, но тем не менее я тебя благодарю. Мне казалось, что после всего, что с тобой произошло, ты не хочешь иметь со мной ничего общего, что ты винишь меня…

— Может быть, и так, Зденек. Ведь это ты сказал, что видел, как я с теми парнями сидел тогда в «Розе» и выпивал. Но сейчас речь не об этом… Пешель говорил, что, прежде чем приехать сюда еще раз, он напишет письмо. Когда я получу его, то сообщу тебе…

Потом они еще раз подробно обсудили все, о чем тогда говорил Пешель с Шимоном. Разошлись они поздно вечером. Оставшись один, Милан Шимон вдруг почувствовал, что после визита Вопатека все его обиды исчезли.

Капитан Милан Немечек очнулся от воспоминаний. Пешель как раз рассказывал о том, что Шимону, как ему показалось, была ненавистна социалистическая власть в Чехословакии. «Какими сложными могут быть человеческие судьбы, — подумал капитан, — однако честный, порядочный человек навсегда останется патриотом своей родины».

Немечек задал арестованному Пешелю несколько вопросов, чтобы окончательно припереть к стенке этого агента, числившегося в разведке ФРГ под именем Геркур.

XIII

На совещании, проходившем в кабинете Шварца в Пуллахе, присутствовали четверо. Один из них — Тони Лотар — имел право говорить только тогда, когда его спрашивали. Тем не менее на совещании он должен был присутствовать, поскольку разговор касался его человека, а именно Геркура, который должен был вернуться из Чехословакии еще неделю назад. Но до сих пор от него не было ни слуху ни духу. Все говорило за то, что его в Чехословакии арестовали.

Об этом и шла речь на совещании. Ведь Геркур поехал в Чехословакию, будучи основательно «оснащенным».

— У него был специальный шифровальный ключ для Франца, — докладывал один из экспертов технической группы, — но, насколько мне известно, он был надежно спрятан, так что даже в случае ареста Геркура его вряд ли найдут.

— А что это за тайник, Ранкль? — спросил полковник Шварц.

— Он был в тюбике с пастой, которую применяют против запотевания стекол. При выдавливании пасты бумага с шифровальным ключом уничтожается.

— Хорошо, что еще?

— Еще в машине Геркура были спрятаны пособия по тайнописи. Мы их вмонтировали под ящичком в приборной доске, и если не делать особо тщательного осмотра, то заметить их вряд ли можно.

— Об этом и речи быть не может. Осмотр будет самым тщательным, в этом можно не сомневаться. Сейчас меня беспокоит вопрос, при каких обстоятельствах его задержали.

— По моему мнению, господин полковник, имеются две возможности: или же это случайность, и Геркур был арестован в то время, когда фотографировал какие-нибудь объекты, снимки которых он должен был привезти, или же проговорился Франц.

— С этим я согласен. Теперь нужно узнать, когда арестовали Геркура: до того, как он вручил шифровальный ключ Францу, или уже потом. Если Франц даст о себе знать, майор, его информацию нужно тщательно проверять и не очень ей доверять, ясно? Далее, в ближайшее время нужно выяснить, как обстоят дела с Францем. Кто мог бы провернуть это деликатное дело? На Рихтера мы уже не рассчитываем… Есть у вас, Лотар, какая-нибудь кандидатура для выполнения этого задания?

— В настоящее время, господин полковник… Может быть, кое-что в этом плане мог бы сделать Карл?..

— Вы с ума сошли! — взорвался Шварц. — Посылать Карла на такое скользкое дело! Хотите, чтобы и он провалился? Выходит, у вас больше никого нет? А что бюро путешествий?

— У меня есть там несколько человек, я попытаюсь…

— Мне кажется, Лотар, вы постепенно оказываетесь в такой же ситуации, в которой до своего ухода от нас очутился Штейнметц. Соберитесь с мыслями! И не думайте, что место здесь вам обеспечено до пенсии! Продолжаем, господа, вернемся к Геркуру… Что еще у него было с собой?

— Ну и, конечно, задания для Франца, также в специальном тайнике…

— Да, да, разумеется, сплошные специальные тайники. Мы должны исходить из того, что они найдут и самые надежные тайники. Что тогда попадет в руки их контрразведки?

— Полковник задал этот вопрос и тут же сам на него ответил:

— Прежде всего шифры, но это не должно нас беспокоить, потому что для Франца был разработан специальный ключ, который мы в других случаях не используем, так?

— Да, господин полковник.

— Однако если им в руки попадет ключ, то они определят метод, применяемый нами при шифровании, а это значит, майор, что вам придется поломать голову и как можно скорее разработать новый.

— Видимо, так.

— Станет также ясной область наших интересов. Это уже хуже, поскольку на Востоке быстро примут контрмеры, которые значительно усложнят нашу работу в будущем.

В течение всего совещания в кабинете Шварца царила гнетущая атмосфера. Его участники так ничего и не решили. Они лишь выяснили, какие последствия для их отдела принесет задержание Геркура.

Шварц и его помощники зарегистрировали еще один «провал». В следующие месяцы их предстояло немало, причем «провалы» эти будут настолько серьезными, что поколеблют положение и человека, сидящего сейчас за обитыми дверьми, над которыми попеременно горит то зеленый, то красный свет.

XIV

Лишь в майские дни 1973 года Вернер Гегенман в полной мере вкусил все прелести города вальсов. За шесть лет своего пребывания в Вене, если можно так выразиться, учитывая его частые отлучки, он наконец позволил себе настоящий отдых.

Идея отбросить на некоторое время все заботы и устроить себе хотя бы месячный отпуск родилась у него в день шестидесятилетия. Правда, исполнения своей задумки ему пришлось ждать примерно полгода, но тем не менее время это подошло, и теперь он пребывал в состоянии блаженства. Наконец-то удалось прервать нескончаемую цепь длительных поездок, которые он совершал по самым разным городам Восточной Европы. Кроме того, ему часто приходилось бывать в Мюнхене, Вюрцбурге и других городах Западной Германии. В Вене же в основном он проводил время за пишущей машинкой, печатая свои репортажи и «специальные» статьи, которые с нетерпением ожидал Тони Лотар.

Так продолжалось целых шесть лет. И вот наконец он мог уделить время себе, Вене, ее культурным памятникам, развлекательным заведениям, а также своей новой квартире. Ныне он уже не снимал угол у госпожи Гесснер на Кроттенбахштрассе, у него появилась своя квартира в восемнадцатом районе Вены на улице Варингер Гюртель. Удобная квартира с окнами, выходящими в сад университетской клиники, от которой до центра города к тому же было рукой подать.

Квартира уже начинала выглядеть так, как ему хотелось. Гостиная, кабинет и кухонька были обставлены со вкусом, рационально и по-современному. Гегенман перевез сюда из Гамбурга все, что ему было дорого и с чем он не хотел расставаться.

Поэтому и в новой его квартире в кабинете висела картина с видом мертвого города, рядом с ней нашла свое место работа Хиршнера «Упоение чувств». Эта картина имела особое значение для Гегенмана. Она напоминала ему о диких и безумных гамбургских днях и ночах, когда шаг за шагом он приближался к пропасти, в которую едва не свалился. Она висела здесь как предостережение.

В новой квартире были и «древнеегипетские» скульптуры, весьма далекие от времен фараонов. Гегенман когда-то купил их у одного знакомого, который пережил Эль-Аламейн и хотел затем быстро избавиться от всего, что напоминало ему этот ад.

Современная стенка была заполнена рядами книг, тут же стояли фотографии Ирмы из Гамбурга и Кветы Котковой.

В нишах стенки удобно разместились цветной японский телевизор и стереомагнитофонная аппаратура. На большом письменном столе и вообще во всей квартире был образцовый порядок.

Недавно в кабинете появилось старинное, но тем не менее удобное кресло-качалка, которое он купил у Норберта Шерппи. Швейцарский журналист переехал из Вены в свой родной Цюрих, поскольку и Будапешт недавно отказал ему во въездной визе. Расстроенный, он попытал счастья в посольствах Румынии и Болгарии, но и там ему сообщили, что, к сожалению, его журналистская деятельность в их странах нежелательна.

Вернер Гегенман часто отдыхал в кресле-качалке, куря одну из своих трубок, коллекция которых пополнилась несколькими прекрасными экземплярами табачных фирм «Данхил» и «Бульдог». Он качался, попыхивал трубкой и перебирал в мыслях самые различные события последних шести лет.

Вот и сегодня, прогулявшись после обеда по Лихтенштейнскому саду, Вернер Гегенман с наслаждением уселся в качалку и с удовольствием вспомнил, что вечером его ждут в одном из ночных заведений Вены. Он был доволен собой. Истекшие шесть лет прошли для него весьма успешно. Правда, некоторое время его беспокоила проблема уплаты долгов фон Мору, но в течение трех лет с помощью Пуллаха он привел в порядок свои финансовые дела. Если бы не эта злосчастная авария, он уладил бы все еще быстрее. К счастью, Центр тогда не только не отказался от него, как он того ожидал, а начал даже переводить на его счет больше, чем ему было обещано Штейнметцем, якобы в качестве аванса за дальнейшие услуги Пуллаху после выздоровления. Штейнметц тогда даже не потребовал никакой расписки за этот аванс, но Гегенман не остался перед ним в долгу. Впрочем, он продолжал работать на Центр и во время своей болезни. Пуллах получил все, что ему было нужно. Наверное, там немного людей, которые могли бы делать подобные квалифицированные анализы экономического положения стран СЭВ. От таких данных, которые доставал для него Видлак, у специалистов Центра, наверное, дух захватывало. Кто мог быть информирован об экономических трудностях Чехословакии или Венгрии лучше, чем знакомый Видлака, работавший в одном из руководящих органов СЭВ? Что же касается непосредственно Чехословакии, ее промышленности и экономики в целом, то в этом Видлака было превзойти трудно. Его информации о положении дел в строительстве, химической промышленности, контейнерных перевозках, энергоснабжении были верхом совершенства. Впрочем, Видлак, работавший под именем Вильгельм, это также понимал и в последнее время требовал за свои услуги все более крупные суммы. Лотар, по-видимому, не имел никаких возражений против их выплаты. Жаль, что Видлаку пришлось уйти из «Стройимпорта». Некоторое время он поддерживал контакты со своими бывшими коллегами, однако постепенно терял возможность доставать секретные материалы. Во время их последней встречи он даже сказал, что уже не будет получать вестники торговой палаты, из которых всегда можно было выбрать кое-что интересное. Ну что ж, поживем — увидим… Все равно Видлак вместе со Шнеллем в Румынии оставались его самыми лучшими источниками информации.

Вернер Гегенман встал с качалки и удивительно быстро для своего возраста направился к письменному столу. Выбив трубку в огромную пепельницу с надписью «Люфтганза», он положил ее на этажерку, взял другую, фирмы «Бульдог», и не спеша начал ее набивать.

Где-то за дверью, ведущей из кабинета в гостиную, часы с кукушкой известили о том, что уже пять часов вечера. Однако Вернер Гегенман никуда не спешил. Он опять расположился в качалке и закурил только что набитую трубку.

Да и Рудольф, продолжал он вспоминать, в последнее время работал неплохо. Лишившись хлеба у Шерппи, он приполз к нему на коленях и теперь занимался тем, что раньше делать не хотел — отбирал и переводил для Гегенмана статьи экономического характера из чехословацкой печати.

«Хорошо еще, что сначала ему хотелось этим заниматься, — с удовлетворением отметил Гегенман. — Если бы тогда во «Флоре» он согласился, то я не завербовал бы Видлака. Впрочем, Рудольфу я обязан целым рядом контактов в Праге. Например, знакомством с таким человеком, как инженер Зеленый, которое всегда может оказаться полезным. Он работает в министерстве внешней торговли и не скупится на неофициальные комментарии. Более того, последние полгода он снабжает меня докладами своего министра и различной информацией, из которой можно кое-что отсеять и для Центра».

Гегенман с удовольствием потягивал свою трубку, отмечая про себя, что в последние годы он завоевал прочные позиции в Чехословакии.

В иностранном отделе Союза журналистов Гегенман известен теперь как серьезный журналист, которому трудно в чем-либо отказать. Там получают все его статьи, публикуемые в западногерманской печати. Им довольны, и никому даже в голову не приходит, что у него могут быть не только журналистские интересы. Этого никак не мог понять Шерппи. Он гонялся за сенсациями, как футболисты за мячом, но в итоге забил гол в свои ворота. Это был урок для Гегенмана. Впрочем, еще в будапештском «Рояле» он понял, что гораздо выгоднее играть осторожно, как говорится, от обороны. Если хорошо освоить эту систему, то можно и голы забивать, и чувствовать себя в безопасности.

Если бы только везде везло так, как в Чехословакии. В Венгрии до сих пор приходится использовать в основном официальные источники. Правда, кое-что сверх этого можно было почерпнуть во время каких-либо официальных переговоров, но тогда приходилось рассчитывать только на то, что кто-нибудь сболтнет лишнее. Иногда добыча бывала заслуживающей внимания, иногда он оставался ни с чем. Пока что в Будапеште ему действительно не особенно везло, хотя он пытал счастья во многих ведомствах и организациях. В Институте международной экономики он был уже по меньшей мере трижды. Каждый визит приносил ему материал для какой-нибудь специальной статьи, но Центр это в восторг не приводило. Тем же заканчивались визиты в Будапештскую торговую палату. Венгры весьма любезны, в этом Шерппи был прав, но они очень осторожны с иностранцами. Ничего особенного ему не удалось добыть и при посещении будапештских ярмарок. «Хунгэкспо» предоставляет материалы, которых, конечно, достаточно для журналистов, каким он был когда-то в Гамбурге…

Вспомнив о Гамбурге, Гегенман взглянул на картину «Упоение чувств» Хиршнера. Название картины вернуло его мысли в Чехословакию, но не в Прагу, а в главный город Моравии.

Гегенман откинул голову на спинку качалки. Закрыв глаза, он вспоминал Квету Коткову.

Жаль, что ее нет сейчас здесь со мной, подумал Вернер Гегенман. Но тут же спохватился. Наверное, тогда он был бы слишком счастлив, а счастье непрочно. Достаточно того, что дает ему Квета, когда он приезжает к ней в Брно. Она ласкова и пленительна, нежна и полна страсти и, кроме того, чрезвычайно смела и самоотверженна. Чего только она не делала ради него! Например, с теми пленками, которые передал ему редактор Кадлец. Теперь, правда, он уже не редактор, так как ему пришлось сменить работу. Бог его знает чем он теперь занимается, но пленки заслуживали внимания. Он заснял их в то время, когда был на военных сборах. Гегенман все никак не мог набраться смелости перевезти их через границу. И Лотару пока о них ничего не говорил, чтобы тот его не подгонял. Пленки были спрятаны в надежном месте в комнатке на Битовской улице. Может быть, осенью он попытается как-нибудь переправить их в Вену. Хотя бы из-за Кадлеца. Он все время спрашивает, пригодились ли они, и пристает со своими произведениями, требуя опубликовать их в какой-нибудь венской газете. Но они написаны таким корявым немецким языком, что их нужно в корне переделывать, более того, они давно уже не актуальны, так что их трудно будет куда-нибудь пристроить. Подождем немного, а там видно будет, что можно сделать для этого человека. Коткова находит, что сотрудничество с ним может обернуться неприятностью, а Гегенман ей верит… Она умеет рассуждать весьма умно и рационально обо всем, в том числе и об их отношениях. Уже неоднократно она давала ему понять, что хорошо было бы им пожениться…

Вернер Гегенман выпрямился и раскурил трубку, которая во время этих размышлений погасла. Над качалкой вновь поднялись облачка дыма.

«Жениться на Котковой или же оставить все как есть?» — в который уже раз за последнее время подумал Гегенман.

Здесь были свои «за» и «против», свои положительные и отрицательные стороны. В пользу женитьбы на Котковой говорила ее преданность и любовь к нему. Она заботилась бы о квартире в его отсутствие. О квартире и об Оливере, которому приходилось в Вене жить в общежитии. В этом году он заканчивает гимназию и хочет поступать на факультет журналистики.

Против брака было то, что с женитьбой он потерял бы свою основную точку опоры в Чехословакии. И главное, смущал возраст Кветы. Она была на пятнадцать лет моложе его. Ей еще жить да жить. А ему?.. А вдруг с ним что-нибудь случится? У него теперь приличное состояние, и все должно достаться Оливеру, чтобы он мог завершить учебу и чтобы у него осталось кое-что на первое время, прежде чем он встанет на нога… Если он женится, то ситуация значительно усложнится. Кроме того, его месяцами не бывает дома, зачем же ему ломать голову над тем, чем в это время занимается его милая женушка? Сейчас она разведена и имеет право развлекаться как ей заблагорассудится, а если такая жизнь понравилась ей и она продолжит ее и после свадьбы? И если быть искренним с самим собой, то нынешняя жизнь вполне его устраивала. В Вене он сам себе хозяин, и если захочется, то всегда может немного развлечься. А Квета будет ждать его в Брно… Оставлю все как есть, решил он, а ей уж как-нибудь объясню, почему со свадьбой пока не получается. Приглашу ее летом в отпуск в Румынию и постараюсь объяснить. В Румынию? А может быть, лучше в Болгарию? Все равно ему придется заехать в обе эти страны. Правда, Шнелль регулярно снабжал его материалами и информацией из Румынии, но нет ничего лучше личных контактов. У него в Бухаресте появилось еще несколько знакомых, которые в будущем могли быть весьма полезны. Видимо, лучше будет съездить с Котковой в Румынию и при этом поближе сойтись с ними.

Из соседней комнаты вновь послышался бой часов с кукушкой, возвестивший о том, что прошло еще полчаса. Для Гегенмана это был сигнал начать подготовку к выходу в свет.

Выбив пепел из трубки, он положил ее обратно на этажерку, а затем не спеша направился в ванную бриться.

Во время бритья он с удовольствием думал о новых знакомствах, которые завел во время путешествий по странам Юго-Восточной Европы, причем не только в журналистских кругах, но и среди дипломатов.

Вернер Гегенман также отметил, насколько умно он поступал, посещая во время каждого приезда в одну из европейских столиц посольство Федеративной Республики Германии. Среди его сотрудников-дипломатов он приобрел много друзей, которые теперь оказывали ему всевозможные услуги. Интересно, догадывались они о его настоящей миссии или нет?

За эти шесть лет многие дипломаты вернулись домой, в Федеративную Республику, но их важное положение в политических кругах сохранилось. В будущем знакомство с ними не повредит, удовлетворенно подумал он. Двое из тех, что были в Венгрии и Болгарии, стали депутатами бундестага, а это факт немаловажный.

Одевшись, Гегенман бросил еще раз быстрый оценивающий взгляд в зеркало. В тот момент, когда неутомимая кукушка возвестила половину седьмого, он закрыл двери своей квартиры и окунулся в прохладу майского вечера.

XV

Пражские улицы были накалены июльским солнцем, но в квартире семьи Видлаков стояла приятная прохлада. Может быть, поэтому Томашу не хотелось выходить из дома.

Он сидел у большого стола, на котором были разложены кляссеры с почтовыми марками самых различных государств и каталоги. Юноша попеременно смотрел то на марки, то на страницы каталогов и внимательно сравнивал приведенные в них цены. Он переводил франки в кроны, а кроны в франки. В нем сразу был виден сын экономиста. Впрочем, он тоже изучал эту науку.

Для Томаша Видлака каникулы были тем временем, когда он наконец мог посвятить себя целиком своему филателистическому увлечению. Уже несколько лет он собирал почтовые марки, на которых были изображены произведения искусства. В последний год, ввиду огромного количества подобного рода марок, он начал специализироваться лишь на трех всемирно известных художниках — Рубенсе, Рембрандте и Гойе. Со временем он хотел собрать коллекцию марок с произведениями этих мастеров кисти, которую можно было бы направить на выставку. Теперь он выискивал данные о том, где то или иное произведение выставлено, или же какова его судьба. Все это, наряду с основными сведениями о художнике, временем создания произведения и другими фактами, должно быть в материалах коллекции.

В тот момент, когда он записывал данные о бельгийской марке 1939 года, на которой был изображен автопортрет Рубенса, в прихожей раздался звонок.

— Кого еще черт сюда несет? — пробубнил себе под нос Томаш и неохотно встал из-за стола.

Его недовольство еще больше возросло, когда, открыв двери, он увидел своего двоюродного брата Яромира Цейпека. Томаш превозмог себя и дружески улыбнулся:

— Здорово, Мирек, проходи. Какими судьбами?

— Привет, студент, хорошо, что ты дома, — с видимым облегчением сказал Цейпек.

Они вошли в прихожую, и Цейпек начал расстегивать свои сандалии.

— Я боялся, — сказал он, поднимая голову, — что ты куда-нибудь уехал. Каникулы ведь… Вчера целый день тебе звонил, но никто не подходил к телефону. Тогда я решил рискнуть и приехать…

— Какие там каникулы. Одно название только. Хотел с ребятами поехать на байдарках по Лужнице, но отец не разрешил. Снаряжение, видите ли, у меня недостаточное. Теперь каждый вечер поручает мне какую-нибудь работу.

— Вот черт, значит, я не вовремя…

— Да нет, что ты. Я рад твоему приезду!

— Когда ты узнаешь, зачем я приехал, то обрадуешься еще больше.

— Это интересно, да ты входи… Лучше всего, наверное, пойти на кухню, в комнате я разложил всю свою филателию…

— Все равно куда, Том, главное, чтобы мы смогли спокойно поговорить вдвоем.

— Вдвоем?

— Да, именно вдвоем.

Они расположились на кухне, и Яромир Цейпек, пришедший с массивным портфелем, поставил его на стол.

— Так чем ты меня хочешь обрадовать, Мирек? — с любопытством спросил Томаш Видлак.

— Речь пойдет о таком деле, Том, которое может принести тебе, скажем, тысяч десять…

— Ты что, Мирек?! А ну-ка, дыхни на меня!

— Я говорю серьезно.

— И я тоже. Выпил, наверное, кружек пять пива, а теперь и заливаешь, не моргнув глазом.

— Я говорю тебе, Том, не пил ни капли. У меня есть к тебе дельце. Если провернешь его, то уж точно тысяч десять получишь.

— Подожди, тогда это дельце не совсем чистое?

— Да нет. Послушай, я тебе все объясню. Весной прошлого года один тип из Западной Германии попросил меня раздобыть дуэльные пистолеты, лебедовки. Может быть, слышал? Редкие экземпляры, за которые коллекционеры платят сумасшедшие деньги. Он обещал дать мне за них семь тысяч марок. Я их ему достал. Он должен был приехать на кинофестиваль в Карловы Вары и забрать их. Однако там он не появился. В прошлом году он прислал мне письмо, б котором сообщал, что пошлет кого-нибудь за этими пистолетами. И действительно послал. Перед рождеством вдруг в Усти появилась какая-то старуха и сказала, что приехала за пистолетами, которые у меня есть для господина Рихтера. Мне уже казалось, что все идет отлично, но она… Приехала без денег и думала, будто я такой идиот, что отдам ей эти вещички под честное слово. Она уехала ни с чем, а Рихтер послал мне еще одно письмо с просьбой сохранить для него эти пистолеты, что при случае кто-нибудь за ними приедет и привезет обещанные деньги…

— И никто не приехал, да?..

— С той поры никто не появлялся, и от Рихтера тоже ни слуху ни духу. Видимо, он хотел меня провести… хотел получить их даром… Так что пистолеты остались у меня, и теперь мне их нужно продать. Лучше всего это сделать в Праге.

— За семьдесят тысяч крон? Хотел бы я, Мирек, видеть того безумца, который заплатит за них такие деньги.

— Погоди, во-первых, ты не знаешь этих типов, которые собирают такое оружие, они готовы отдать за него последнюю рубашку, а во-вторых, я вовсе не собираюсь продавать их кому-либо из наших, понимаешь? Поэтому я и приехал к тебе. Оставлю их у тебя, а ты попытайся их кому-нибудь сплавить…

— Ты имеешь в виду какого-нибудь иностранца, да?

— Именно иностранца. Походи по хорошим гостиницам, где живут иностранные туристы, потолкайся среди них, наверняка найдутся коллекционеры, заинтересованные в покупке таких вещей. Здесь, в Праге, это будет сделать проще, чем у нас в Усти. Я уже пытался, но у нас там ведь в основном туристы из ГДР, а с ними такое дельце не обстряпаешь.

— Слушай, Мирек, что-то не очень мне все это нравится…

— Ну, ну, не трусь! Если тебе удастся продать эти пистолеты, получишь десять тысяч на руки, обещаю. Можешь продать их дороже — это твое дело.

— Что и говорить, дело заманчивое, но провернуть его будет нелегко. Представь себе, как я прохаживаюсь по гостинице и показываю иностранцам пистолеты. Что, если на меня кто-нибудь капнет? Ведь мне могут пришить дело за недозволенную продажу антикварных вещей. Если они столько стоят, то это антикварные вещи, не так ли?

— Будь спокоен, Том. Никто на тебя не накапает, потому что с этими пистолетами ты ходить не будешь. Они будут лежать у тебя на квартире, а иностранцам ты будешь показывать только фотографии. Вот эти…

Яромир Цейпек вынул из бумажника фотографии, которые когда-то в карловарском кафе «Элефант» вручил ему Франц Рихтер.

Томаш Видлак посмотрел на снимки и кивнул головой:

— Ну, это другое дело… я попытаюсь. Покажи, как эти вещицы выглядят в натуре.

Цейпек вытащил из портфеля ящичек с дуэльными пистолетами.

— Да, они действительно хороши…

— Еще бы, ведь я тебе говорил, что Рихтер был без ума от них, только, вероятно, не собрал семь тысяч, хотя мне это очень и очень подозрительно…

— Так ты говоришь, Мирек, семьдесят тысяч, десять из которых мои? Ну что ж, договорились?

— Договорились, но ты можешь получить за них больше, это твое дело. Я назвал минимальную цену.

— Ясно… Только отцу ни слова, понял?

— Хорошо… Ну ладно, я побежал. Иди к своим маркам.

— Ты даже и кофе не выпьешь?

У Томаша Видлака вдруг пропало все недовольство, с которым он некоторое время назад открывал дверь. Теперь он был любезен и разговорчив.

Прошло около часа, прежде чем он снова засел за кляссеры и каталоги. Однако ему не удавалось сосредоточиться ни на Рубенсе, ни на Рембрандте, ни на Гойе. Он думал о сделке, в которой речь шла о десятках тысяч крон. Томаш догадывался, что дело это, конечно, не очень чистое, но это его не слишком смущало. Ведь он был сыном своего отца…

XVI

Первого воскресенья периода летних отпусков с нетерпением ждут все пражские филателисты. Точнее говоря, утренних часов, когда после двухмесячного перерыва они вновь встречаются в кафе «У Новаков», или, как чаще говорят, на филателистической бирже, для обмена марками.

В этот раз воскресенье оказалось вторым днем месяца. И вот второго сентября рано утром на Водичкову улицу потянулись люди с портфелями и чемоданчиками, в которых были спрятаны тысячи марок самых различных стран мира. Они поднимались на второй этаж и входили в большую комнату, которая в эти часы превращалась в царство филателистов, раскладывали свой товар на десятках столов, выставляя вперед последние новинки, выпущенные почтой летом. К девяти часам в кафе «У Новаков» приходили те, кто хотел купить или обменять почтовые марки. Среди них был и Томаш Видлак. В его бумажнике, к сожалению, пока не зеленели сотни крон, обещанные ему за продажу дуэльных пистолетов, потому что, несмотря на все попытки, ему до сих пор так и не удалось найти покупателя. Тем не менее Томаш не хотел уйти с филателистической биржи с пустыми руками. Он накопил немного денег, полученных за работу во время каникул, и был готов заплатить их за серию испанских марок с картинами Гойи, которая, как он узнал из каталогов, была выпущена еще в 1958 году и которой в его коллекции еще не было. Он хотел также посмотреть серию 1930 года, которая кроме автопортретов Гойи включала и три марки с его картиной «Обнаженная маха». Фиолетовый экземпляр стоимостью в одну песету он уже когда-то приобрел, а вот остальных марок этой серии у него не было.

Молодой Видлак затесался в говорливую толпу филателистов, стремясь найти марку, о которой мечтал все каникулы, и надеясь, что цена не будет слишком высокой. Прохаживаясь вдоль столов, он осматривал выставленные экземпляры и замечал марки, которые намеревался купить. Томаш не спешил. Он хотел обойти все столы, чтобы выбрать по возможности самые дешевые экземпляры интересующих его марок.

Потолкавшись с час по комнате, он наконец решил купить серию Гойи у мужчины, который выставил свои марки на угловом столике.

— Можно взглянуть на вашу Испанию? — спросил он.

— Пожалуйста.

Видлак вытащил из кармана пинцет и осторожно извлек из кляссера марки. Перевернув их на ладони, он внимательно изучал, не нарушен ли в каком-нибудь месте клей. Когда он осматривал четвертую марку из семнадцати, входивших в серию, рядом с ним остановился еще один филателист, иностранец. Его интересовали не иностранные, а чехословацкие марки, что было вполне объяснимо.

Молодой Видлак продолжал рассматривать испанские марки, прислушиваясь при этом к происходившему по соседству разговору.

— Я бы купил у вас эти марки со старинным оружием, — сказал иностранец, указывая на серию чехословацких марок, выпущенных в 1969 году, на которой были изображены различные типы огнестрельного оружия.

Продавец вытащил из кляссера серию из шести марок и положил их в целлофановый пакетик.

— Если вас интересует тема оружия, то у меня есть еще серия румынских марок 1965 года, — предложил он, — они были выпущены по случаю состоявшегося тогда чемпионата по стрельбе…

— Нет, благодарю…

— Или, если хотите, могу показать венгерскую серию с холодным оружием.

— Благодарю, — повторил еще раз иностранец и пояснил: — Я скорее коллекционер оружия, чем филателист, и эти марки ценны для меня именно как для коллекционера оружия…

— А, понятно, в таком случае разрешите мне преподнести вам в качестве сувенира проспект, рассказывающий как раз об этой серии старинного оружия…

Продавец вытащил из чемоданчика цветной проспект и вместе с марками протянул его клиенту. Заплатив деньги, иностранец попрощался и пошел к двери. Томаш Видлак торопливо расплатился и поспешил за иностранцем.

Он догнал его почти у выхода из кафе.

— Извините, пожалуйста, — остановил он иностранца в коридоре, — я слышал, что вы собираете старинное оружие… Не заинтересовала бы вас пара дуэльных пистолетов?

— У вас есть что-нибудь в этом роде?

— Да, я могу предложить вам два дуэльных пистолета, лебедовки.

Иностранец недоверчиво посмотрел на молодого человека и чуть заметно усмехнулся:

— Лебедовки? Не может быть…

— Настоящие лебедовки, я могу показать вам фотографии.

Томаш Видлак открыл портфель и вынул три фотографии. Мужчина надел очки, посмотрел на снимки и растерянно покачал головой.

— Они действительно похожи на оригиналы лебедовок.

— Я вам гарантирую, что это оригиналы.

— Сколько вы хотите за них?

Теперь уже улыбка появилась на лице Томаша Видлака, только не снисходительная, как раньше у иностранца, а растерянная. Он пытливо посмотрел на мужчину и медленно сказал:

— Это в зависимости от того, в какой валюте вы будете платить. Если в марках, то девять тысяч, если в чехословацкой валюте, то в десять раз больше.

— Девяносто тысяч?

Томаш Видлак кивнул и готов был уже сбавить, но вдруг обнаружил, что названная им сумма не слишком удивила иностранца.

— Так вы говорите девяносто тысяч? Это немало, но если это действительно оригиналы из пражской мастерской Лебеды, то я бы их купил. Когда я могу их увидеть?

— Увидеть… Понимаете, я в этом деле всего лишь посредник, но мы можем договориться… Я надеюсь, что владелец даст их мне, и тогда я мог бы принести их вам в гостиницу, скажем, сегодня вечером…

— Сегодня вечером меня не устраивает, я уже договорился с друзьями, мы поедем в Конопиште. А если завтра вечером? Сможете? Приходите ко мне в гостиницу «Ялта». Я живу в номере 31, фамилия моя Ульрих, Вальтер Ульрих.

— Очень приятно… Меня зовут Томаш Видлак.

— Вот мы и познакомились. Я только должен вам сказать, господин Видлак, что с собой в Чехословакии у меня нет такой большой суммы, но я могу через две недели сюда заехать за пистолетами с деньгами, я живу в Вене.

— Я понимаю, девяносто тысяч — это немало… Впрочем, я тоже не знаю, разрешит ли мне владелец принести эти пистолеты в гостиницу…

— В любом случае я хотел хотя бы до завтра оставить фотографии, чтобы спокойно их рассмотреть. Завтра вечером я сообщу вам свое решение. Можете ко мне прийти, скажем, часов в семь?

— Да, конечно.

— Я буду ждать вас на террасе около гостиницы. Если меня там не будет, позвоните мне в номер от администратора.

— Обязательно приду, господин Ульрих, мы наверняка договоримся.

— Я тоже надеюсь.

Оба новых знакомых попрощались. Вальтер Ульрих вышел на улицу, а Томаш Видлак вернулся на филателистическую биржу. Он бродил между столиками с выставленными марками и думал о том, что многие из этих миниатюрных произведений искусства, которые в данный момент для него совершенно недоступны, через три-четыре недели он, видимо, сможет приобрести. Вальтер Ульрих показался ему весьма серьезным человеком.

В то воскресное утро, когда пражские филателисты толпились у кафе «У Новаков», Милан Немечек тоже встал рано. Нет, он не собирался идти на филателистическую биржу, куда, впрочем, время от времени захаживал, он просто не мог дождаться, когда наконец сложит все свое богатство, как он любил говорить, в огромный туристский рюкзак, когда набросит его на плечи и направится к автобусному вокзалу «Флоренц», чтобы сесть на автобус, идущий по маршруту Прага — Кашперские горы.

Иржина немного поворчала, когда он встал с постели, не дождавшись семи часов: после возвращения от Черногорских можно было немного поспать, но он был непоколебим. Вчерашний их поход к Черногорским в гости сильно затянулся, но он не понимал, почему это должно было нарушать обряд его приготовлений к отпуску. Не вступая в пререкания с женой, он пошел в ванную комнату и начал бриться.

Вчерашний вечер действительно был особый. Капитан Черногорский отмечал свое производство в майоры. Поэтому пили не только традиционное белое вино, но и грузинский коньяк, и водку, а после полуночи мужчины взялись и за ром.

И теперь у Милана Немечека было такое ощущение, будто его кто-то хорошенько ударил по голове, но он рассчитывал, что холодный душ вернет его в нормальное состояние. А если это не произойдет, подумал он про себя, то вечером он наверняка отойдет на чистом шумавском воздухе. Он сбрил отросшую щетину и пустил себе на голову струю холодной воды.

Выйдя из ванной, он, не ожидая завтрака, начал сносить в угол, где уже стоял подготовленный рюкзак, различные предметы своего туристского снаряжения: белье и майки, пижаму и плотную водолазку, носки и любимые тапочки. Он отнес к рюкзаку еще множество других вещей, из которых ему обычно требовалась, в лучшем случае, половина, но которые он тем не менее всегда брал с собой.

Милан Немечек ждал этого момента с каким-то особым, радостным чувством. Вчера у Черногорских он все время говорил о Шумаве, так что Иржине пришлось напоминать ему, что он мог бы найти и другие темы для разговора.

Первые утренние часы Милана Немечека были заполнены суетой, потом, когда все вещи были собраны, он немного успокоился. Поговорил с Шаркой и Властой о том, что завтра в первый раз после каникул они пойдут в школу, а Либуше наказал уделять теперь больше внимания математике, а не волейболу, так как именно из-за этого предмета она не стала отличницей. Девочки одна за другой давали обещания, а про себя думали: скорей бы отец уехал, хоть десять дней в доме можно будет свободно разгуляться.

Потом Немечеки пообедали, и до отъезда Милана осталось всего несколько часов. И тут в прихожей зазвонил телефон. Подняв трубку, Милан услышал голос своего коллеги Гомолки:

— К сожалению, Милан, дела обстоят так, что тебе, видимо, придется на несколько дней отложить свой отъезд на Шумаву.

У Немечека сразу пересохло во рту.

— Вот те раз! А в чем дело, Йозеф?

— Приехал Гегенман.

— Не может быть… Ты шутишь, Йозеф?

— Нет, не шучу. Я сначала позвонил шефу, он, правда, не приказал тебя задерживать, но сказал, чтобы я тебе сообщил об этом до отъезда. Знает, что ты останешься…

— Большое спасибо…

— Не сердись, Милан, на меня. Я здесь, как ты понимаешь, ни при чем…

— Я понимаю, Йозеф. Что поделаешь, отъезд в Кашперские горы откладывается на неопределенное время. А что касается передвижения Гегенмана, все обеспечено?

— Все в порядке… Ну, будь здоров…

Милан Немечек положил трубку и выругался. Успокоившись, он ушел к себе в комнату и задумался над тем, что может ожидать его в предстоящие дни. Он считал, что Гегенман на какое-то время останется в Брно, а потом направится в Прагу.

XVII

За окнами кабинета новоиспеченного майора Черногорского было солнечное утро, которое способно подарить только самое хорошее бабье лето. Иржи Черногорский собрался открыть свой рабочий стол, но тут зазвонил телефон.

«Кому это, черт возьми, не спится», — проворчал майор и поднял трубку.

— Иржи, ты стоишь или сидишь? — спросил хорошо знакомый ему голос. Он принадлежал одному из видных чехословацких знатоков старинного огнестрельного оружия.

— Пока стою, но если ты, Франтишек, сразу с утра хочешь меня чем-нибудь огорошить, тогда я лучше сяду.

— Наверное, так будет лучше, потому что то, что ты сейчас услышишь, наверняка ошеломит тебя.

— Хватит испытывать мои нервы. Говори же!

— Ну тогда слушай… Представь себе, вчера вечером мне попал в руки снимок тех самых дуэльных пистолетов из Закуп, причем снимок-то совсем не тот, который рассылали вы…

— Те лебедовки? Не болтай! А как он к тебе попал?

— Странно, не так ли? А попал он ко мне совсем просто. Вчера вечером я встретился с одним своим знакомым из Австрии, который сейчас находится в Праге. Решили немного побродить по Конопиште, посидеть в каком-нибудь укромном местечке, поговорить в непринужденной обстановке. Это милый и порядочный человек, я знаю его по меньшей мере десять лет. Он заядлый коллекционер старинного оружия. Вот у него-то и была та фотография. Собственно, не одна, а целых три. Он показал мне их после ужина в ресторане, отчего я едва не свалился со стула. Ему хотелось услышать мой совет, потому что у него будто бы есть возможность эти лебедовки купить. За девяносто тысяч крон…

— Ты узнал адрес человека, который их ему предлагал?

— Нет, не узнал, но речь, по-видимому, идет о посреднике. Человека, который предлагал ему пистолеты, зовут Видлак. По словам этого Видлака, у него пока что имеются только эти фотографии…

— Черт… А когда этот твой австриец должен с ним встретиться?

— Сегодня вечерам. В семь часов вечера Видлак придет к нему в гостиницу «Ялта». Там они должны договориться об условиях…

— Отлично… У меня прямо камень с души свалился! Ну что ж, Франтишек, это прекрасная новость… Ты откуда звонишь?

— Из института. Думаю, что ты не заставишь себя ждать?

— Да, через полчасика я буду у тебя. А ты пока что разыщи этого австрийца, я с удовольствием поговорил бы с ним перед обедом.

Через полчасика, конечно, майор Черногорский не приехал. Во-первых, его непредвиденно задержали техники, готовившие ему фотоаппарат для цветных снимков, а во-вторых, пражские улицы и перекрестки в это время были совершенно забиты транспортом.

Потом, однако, все пошло как по маслу. Майор со своими коллегами в сотрудничестве с австрийским коллекционером быстро вели дело к завершению операции по обнаружению и изъятию у воров пистолетов, которые криминалистами уже считались потерянными.

Солнечный сентябрьский день сменился теплым вечером. У Вальтера Ульриха из Вены при разговоре с Томашем Видлаком выступил на лбу пот, однако не только по этой причине. Он боялся, все ли делает так, как просили его полицейские, не совершил ли какого-нибудь необдуманного шага. Пока что все шло прекрасно.

— Поймите, господин Видлак, девяносто тысяч крон — это далеко не пустячная сумма, поэтому мне бы хотелось увидеть оружие в оригинале или по крайней мере на цветном снимке. Я не хотел бы через две недели ехать в Прагу из-за каких-то подделок.

— Я все понимаю, но те фотографии, которые я вам одолжил, они ведь ясно дают понять, что речь идет об оригиналах, разве не так?

— Не совсем, Я надеялся, что сегодня вы будете в состоянии показать мне оригиналы, но, как вижу…

— К сожалению, вышло так, как я и предполагал. Владелец намерен передать их вам из рук в руки, получив взамен деньги…

— Все это понятно. Я и сам, по правде говоря, не исключал подобного варианта и поэтому принес вот этот фотоаппарат. Я одолжу его вам, господин Видлак, в качестве гарантии того, что я действительно заинтересован в приобретении этих пистолетов. А вы сделаете им несколько снимков… Постарайтесь, пожалуйста, запечатлеть на фотографиях как можно больше деталей, чтобы по ним можно было убедиться в подлинности пистолетов. В Вене мы проявим пленку, и, если речь на самом деле вдет об оружии А. В. Лебеды, я куплю их.

— За девяносто тысяч?

— Если это будут действительно оригиналы, то я дам за них девяносто тысяч. Я мог бы приехать за ними через четырнадцать дней…

— Согласен. Завтра утром я верну вам фотоаппарат с отснятой пленкой. Принесу его сюда, в гостиницу, примерно в половине восьмого…

Томаш Видлак взял фотоаппарат и направился к трамвайной остановке. Следом за ним устремились двое мужчин. Они шли за ним до самого его дома, потом узнали все, что им надо было знать о молодом Видлаке. Парень об этом, конечно, и понятия не имел. И он не будет ничего знать об этом до следующего дня…

Майор Черногорский долго раздумывал, брать ли ему разрешение у прокурора на обыск в квартире Видлака или подождать до завтрашнего утра, когда станет ясно, у Видлака хранится оружие или нет. Наконец он все же решил пока ограничиться наблюдением за домом. Если Видлак сегодня никуда не будет больше выходить из квартиры и утром на следующий день отнесет заснятую пленку Вальтеру Ульриху, то в таком случае пистолеты, очевидно, хранятся у него на квартире.

Домой майор попал только к полуночи. В кухне на столе Власта оставила ему записку: «Позвони Милану! Он на работе. Власта».

«Черт, что этот Следопыт вытворяет, — проворчал Черногорский, прочитав записку. — Ведь сегодня он должен был уже быть где-то под Кашперком…»

Он снял трубку и набрал номер служебного телефона Немечека.

— Ну, ты меня удивляешь, Следопыт, — сказал он вместо приветствия. — Ты же должен сейчас шагать по горным шумавским тропинкам, а торчишь на службе. Что случилось?

— Лучше не спрашивай. Опять приехал этот проклятый бумагомарака из Вены, о котором я тебе рассказывал…

— Да, да, припоминаю… Я уже вспоминал о тебе в этой связи. Как зовут того парня, с которым он так успешно сотрудничает в Праге?

— Рудольф?

— Нет, иначе…

— Видлак.

— Да, Видлак. Томаш Видлак…

— Нет, Бедржих Видлак.

— Неважно, это отец и сын.

— А что такое?

— Того парня мы засекли при попытке продать закупские реликвии.

— Подожди, я тебя не понимаю.

— А ты вспомни о тех пистолетах, которые примерно год назад выкрали из замка в Закупах. Помнишь, как у меня тогда голова шла кругом?

— Ну и что?

— Так вот, брат, они в наших руках. То есть еще не совсем, но скоро будут. И все говорит о том, что находятся они как раз на квартире у Видлака. Уверен в этом на девяносто девять процентов.

— Серьезно?

— Так же, как и в том, что я капитан Черногор… Черт, я еще не успел привыкнуть…

— Да… Если у тебя такая уверенность, то надо брать.

— Конечно, возьмем. Завтра утром. К утру мы будем уверены уже на все сто процентов.

— Ирка, только теперь до меня дошло… Боже мой, это же сенсация!.. Говоришь, завтра утром займетесь всей семьей Видлаков?

— Насчет всей семьи не знаю, но вот Видлаком младшим обязательно…

— Если пистолеты у него на квартире, то давать показания вам наверняка будет и Видлак старший, не так ли?

— Обязательно, в любом случае.

— Прекрасно… Мы используем этот случай в качестве повода для того, чтобы спросить его еще о некоторых вещах. Когда я все хорошо подготовлю, например… Ирка, это же фантастика! А теперь, прошу тебя, выслушай меня внимательно. Я должен знать обо всем, что вы будете предпринимать в отношении этой семьи. Если у меня будет хоть немного свободного времени, то я с удовольствием поприсутствую на допросах…

— Ну, брат, что касается времени, это уж твое дело, мы же со своей стороны обязуемся информировать тебя обо всем, что будет происходить…

— Ирка, ты даже не знаешь, какую доставил мне радость этими пистолетами!..

Капитан Немечек понял, что именно сейчас, в эту минуту, начал завершаться и их поединок с пауком, так далеко раскинувшим свою паутину.

XVIII

Во вторник утро было таким же ясным и очаровательным, как и накануне.

Томаш Видлак вышел из дома чуть раньше, чем обычно. Но направился он не в сторону школы, а к Вацлавской площади. И на этот раз за ним велось наблюдение. В отеле «Ялта» его ожидал Вальтер Ульрих. Но он был не один…

Томаша задержали.

Через двадцать минут, испуганный и ошеломленный, он уже сидел перед майором Черногорским и капитаном Немечеком. Без долгих проволочек он признался, что пистолеты находятся у него дома, и выразил желание добровольно их отдать. В то же время он решительно утверждал, что к похищению оружия он не имеет никакого отношения.

— Я действительно не знаю, откуда были взяты эти пистолеты. Это вам сможет объяснить мой двоюродный брат Мирек Цейпек. Это он их мне принес. Мирек говорил, что достал их для какого-то западногерманского коллекционера… Его зовут Рихтер или еще как-то. Этот человек должен был приехать за пистолетами во время Карловарского кинофестиваля, но не приехал. Тогда двоюродный брат попросил меня найти покупателя в Праге. Он говорил, что эти пистолеты стоят по меньшей мере семьдесят тысяч, но если мне удастся продать их дороже, то все остальное я могу забрать себе. И вот я нашел этого австрийца, который был согласен заплатить девяносто тысяч…

— Где живет ваш двоюродный брат?

— Он из Усти-на-Лабе. По крайней мере, сейчас он живет там. Спросите его, где он достал эти пистолеты и для кого.

— Правильнее будет спросить, для кого он эти пистолеты украл, — сказал майор, заканчивая предварительный допрос.

Через несколько минут по телефону из Праги в Усти-на-Лабе был отдан приказ о задержании Яромира Цейпека и немедленной доставке его в Прагу.

Прежде чем Яромир Цейпек предстал перед майором Черногорским и капитаном Немечеком, в кабинет майора были доставлены лебедовки. Задержанный грабитель ничего не отрицал. Он рассказал о своем пребывании в Федеративной Республике Германии, о Франце Рихтере, о том, как встретился с ним в карловарском «Элефанте» и о той самой июльской ночи семьдесят второго года.

Из Праги снова позвонили в Усти-на-Лабе. На этот раз речь шла о задержании сообщника Цейпека Штефана Шандора.

Первые же допросы дали кое-что интересное и для капитана Немечека. Имя Франца Рихтера, которое упоминал Цейпек, хорошо было ему известно.

К вечеру того лучезарного сентябрьского дня под крышей управления уголовного розыска оказались не только трое молодых людей вместе со своей «добычей», но и Бедржих Видлак.

Когда Бедржиха Видлака ввели в кабинет майора Черногорского, вид у него был очень растерянный. Еще в квартире ему сказали, что сын его арестован, и объяснили почему. Для него это известие прозвучало как гром среди ясного неба. Однако потом он быстро пришел в себя и начал повторять одно и то же, что речь, видимо, идет о мальчишеских шалостях, о которых он не имеет никакого понятия. Он надеется, что все станет на свои места в самое ближайшее время.

Это он утверждал и сидя в кабинете майора Черногорского, хотя его слова в защиту сына звучали уже не так убедительно.

— Уверяю вас, панове, что я не имел ни малейшего представления о существовании этих пистолетов. Я ничего не могу сказать вам по поводу того, как они попали к Томашу, но я убежден в одном: речь идет об обыкновенной мальчишеской проказе…

— Эта проказа, пан Видлак, по мнению экспертов, могла бы обойтись государству по меньшей мере в сто тысяч крон, не говоря уже об исторической ценности обоих экспонатов. Пистолеты были украдены из замка, государственного музея… Что вы можете нам сказать о своем племяннике Яромире Цейпеке?

— Ах, вот оно в чем дело! Эти пистолеты украл сын Ружены, так ведь? Он всегда был шалопаем. Сестра с ним хватила горя. А после того как она развелась с мужем, он совсем отбился от рук и делал все что хотел. Сестра после развода уехала из Праги в Соколов, Мира, то есть Цейпек, устроился там на работу. Только его интересовал больше футбол, а не работа. Яромир играл там за какой-то клуб. Однажды в 1969 году он с футбольной командой выехал в Федеративную Республику Германии, где и остался, то есть фактически эмигрировал. Но через несколько месяцев он вернулся…

— Все это мы уже знаем, пан Видлак. Нас интересует, когда вы в последний раз видели Цейпека.

— Панове, уж не думаете ли вы, что я тоже замешан в этом деле? Этого парня я не видел уже по крайней мере год. А может, и больше. От сестры мне известно только то, что сейчас он осел где-то в Усти-на-Лабе. Лично я о ним вообще не встречаюсь.

— Вы знаете Франца Рихтера?

— Франца Рихтера? Нет, это имя мне ни о чем не говорит.

До сих пор Видлака допрашивал майор Черногорский. Теперь к нему присоединился и капитан Немечек. Он подал Видлаку фотографию Франца Рихтера.

— Вы когда-нибудь видели этого человека? — спросил капитан.

Бедржих Видлак нацепил очки и посмотрел на фотографию. Потом отрицательно покачал головой и проговорил:

— Нет, с этим человеком я никогда в жизни не встречался. В этом я абсолютно уверен…

— А теперь посмотрите на этого человека. Его вы тоже не знаете? — спросил капитан Немечек и подал Бедржиху Видлаку следующую фотографию.

На этот раз, стоило только допрашиваемому бросить мимолетный взгляд на снимок, как он весь переменился в лице. В его глазах, увеличенных стеклами очков, неожиданно появилось выражение неуверенности и растерянности.

— Этого человека я знаю, — произнес он подавленно. — Это господин Гегенман, но он никак не может иметь ничего общего с этими пистолетами, это очень серьезный человек.

— Он такой же серьезный, как и господин Рихтер, который запечатлен на первом снимке, — медленно проговорил капитан Немечек. — Оба работают на разведку ФРГ. — Капитан делал акцент на каждом слове.

— Не может быть… Это исключено… Господин Гегенман журналист и…

— Господин Гегенман занимается у нас здесь, пан Видлак, шпионажем, — сказал капитан Немечек. — Уже в течение нескольких лет, и вы с ним сотрудничаете в этом деле!

— Нет, нет!.. — почти истерически закричал Бедржих Видлак. Однако тут же он попытался взять себя в руки: — Нет, это неправда.

— У нас есть столько доказательств, подтверждающих это, пан Видлак, что вы и представить себе не можете. Причем сведения о вашей преступной деятельности собраны не только в Чехословакии, но и в Венгрии и в Болгарии. И даже в Вене, где вы несколько раз встречались с Вернером Гегенманом.

— Но все это страшная ошибка. Мое сотрудничество с Гегенманом касалось исключительно его журналистской деятельности, — возразил Бедржих Видлак вяло.

— Журналистскую работу Гегенмана и его деятельность как шпиона можно легко разграничить, пан Видлак. Мы этим занимались довольно долго и кропотливо. Вот так мы и узнали о ваших связях с этим господином. Готовы ли вы, пан Видлак, рассказать о своей преступной деятельности вместе с Вернером Гегенманом?

— Я снова вам повторяю, панове, что никакой преступной деятельностью не занимался. О чем же мне тогда рассказывать?

— Ну, как угодно, пан Видлак. Я только хочу вас предупредить, что ваш сын в этом отношении был более благоразумным и разговорчивым.

— Что он может знать?.. — вырвалось непроизвольно у Бедржиха Видлака, но он вовремя спохватился, не докончив предложения.

— Несомненно меньше, чем вы, пан Видлак. Например, он не знает размеров гонораров, которые вы получали за свою службу от Гегенмана.

— Я получал от господина Гегенмана некоторые суммы за материалы, которые он использовал для написания статей о Чехословакии. И, насколько мне известно, статьи эти были весьма позитивными.

— Это нам известно. Так же, как и тот факт, что эти ваши материалы нередко содержали сведения, которые в нашей стране считаются секретными и не подлежат разглашению.

— Вам не удастся это доказать.

— Удастся, пан Видлак! Ваш сын…

— Черт возьми! Не подозреваете ли вы и Томаша в сотрудничестве с Гегенманом? Он об этом ничего не знает…

— Это мы еще увидим.

— Панове, клянусь вам своей честью, что Томаш о моем сотрудничестве с Гегенманом абсолютно ничего на знает.

— Если вы так бравируете своей честью, пан Видлак, то не лучше ли вам просто рассказать о том, как все это было! А также о том, какую роль в ваших делах выполняли Йозеф Рудольф, Квета Коткова и еще некоторые известные вам особы.

Капитан Немечек, называя эти имена, понимал, что рискует. Однако подсознательно он чувствовал, что идет по верному пути. И действительно, риск оказался оправданным. Едва Видлак услышал оба имени, как сразу же перестал запираться.

— Я вижу, что вы знаете больше, чем я предполагал. Придется рассказать вам все…

— Итак, пан Видлак, вы хотите давать показания?

— Да, но, честное слово, Томаш не имеет со всем этим ничего общего.

Майор Черногорский встал и подошел к столику с пишущей машинкой. Через минуту он начал заполнять графы специального стандартного листа, озаглавленного «Протокол допроса».

Бедржих Видлак начал свой рассказ: «С Вернером Гегенманом меня познакомил Йозеф Рудольф…»

Более двух часов в кабинете майора Черногорского слышался голос Видлака и стук пишущей машинки. За окнами день уже давно клонился к вечеру, люди города на Влтаве готовились к вечерним развлечениям или отдыху, однако капитан Немечек ни о чем подобном и подумать не мог. Он будет работать до самой ночи, так как сегодня сделать надо особенно много.

В первом часу ночи на столе подполковника Тесаржа появился ордер прокурора на арест Вернера Гегенмана, подозреваемого в шпионаже. Также были получены санкции прокурора на арест Кветы Котковой и Йозефа Рудольфа.

Гегенмана, однако, сотрудники органов безопасности не торопились задерживать. На коротком оперативном совещании было решено оставить его на некоторое время в покое. Вернер Гегенман в прочных сетях, и вырваться ему из них не удастся. А оставаясь на свободе, он может навести сотрудников органов госбезопасности на какие-нибудь ранее неизвестные связи. Поэтому брненская служба госбезопасности получила приказ задержать Гегенмана в том случае, если он попытается покинуть территорию Чехословацкой Социалистической Республики.

Но у Вернера Гегенмана такого намерения не было…

XIX

Белый «мерседес» с западногерманским номером мчался по новому шоссе к Праге. Вернер Гегенман, сидевший за рулем, встал сегодня рано. Шел только седьмой час утра, а он уже выехал из гаража, в котором обычно стоял «фиат» Кветы Котковой, и покатил в направлении на запад.

Западногерманский журналист не спешил. Встреча с Йозефом Рудольфом в пражском отеле «Палац» была назначена на одиннадцать часов, так что торопиться было некуда.

На приборной доске лежала погасшая трубка «Бульдог», однако водитель не обращал на нее ни малейшего внимания. Не потому, что трубка мешала ему управлять автомобилем, нет, он давно уже привык к курению во время езды, просто сейчас он погрузился в размышления.

Прошлый месяц удался на славу. Он провел его вместе с Кветой Котковой. Черноморское побережье Румынии, автомобильные путешествия. Несколько дней они прожили в Будапеште и Брно.

Да, это время они провели отлично, и к тому же с пользой для дела. Квета была очаровательна и очень тактична. В течение всего этого времени она и словом но обмолвилась о желательности их официального брака, хотя он думал об этом достаточно часто. Неожиданно в голову ему пришла мысль, что факторов, которые говорят за женитьбу на ней, больше, чем ему казалось раньше. Он должен снова все взвесить. Сначала он опасался, как бы у моря она не стала слишком кокетничать с разными франтами, каких там пруд пруди, но она вела себя примерно. А если какой-нибудь «красавец» и пытался завести с ней знакомство, она тут же охлаждала его пыл с такой вежливой решительностью, что Гегенман даже невольно улыбался.

«Мерседес» Гегенмана свободно обходил все машины, ехавшие в том же направлении, оставляя их далеко позади. Одна только темно-красная «симка» не отставала от него от самого Градец-Кралове. Гегенман зафиксировал этот факт, но не придал ему значения.

Он снова мысленно возвратился к дням прошедшим. Улыбнулся, вспомнив о том, как он ловко добился своего в Бухаресте и у Шнелля, да и Будапешт в этот раз отнесся к его нуждам с бо́льшим пониманием, чем в прошлый. Тони Лотар будет наверняка доволен, пронеслось в голове у Гегенмана. И, вероятно, это поможет ему укрепить свои пошатнувшиеся позиции в Центре. В последний раз он жаловался, что ему начинают наступать на пятки. Лотар даже сказал, что ему не помешал бы еще один такой Карл.

Вернер Гегенман самодовольно улыбнулся. Такого человека, как он, не прочь был бы иметь, очевидно, не только Тони Лотар, но и другие начальники в Пуллахе.

Подобного рода приятные размышления сопровождали Гегенмана до самой Праги. В городе Гегенман сосредоточил внимание на управлении машиной. Путь его лежал в центр города к гостинице «Палац».

Часы показывали десять с небольшим. Йозефа Рудольфа в кафе гостиницы еще не было, и Вернер Гегенман решил справиться о номере у портье.

Гегенман катался по Праге еще два дня, совсем не подозревая о том, что за ним организовано наблюдение. У него было много дел в главном городе страны. Сначала он заехал в иностранный отдел Союза чехословацких журналистов, потом побывал в отделе печати министерства иностранных дел, встретился с работниками министерства внешней торговли и транспорта. Все шло хорошо, но на душе у Гегенмана было неспокойно. Его волновал тот факт, что он никак не мог дозвониться Бедржиху Видлаку. Сразу же на другой день своего пребывания в Праге он несколько раз звонил ему домой, но никто не брал трубку. Тогда он послал Рудольфа узнать, в чем дело, почему Видлак молчит. Но и это не прояснило ситуацию: Рудольф вернулся с известием, что жена Видлака уже второй месяц находится в Лугачевице, а где отец с сыном, никто в доме не знает. Исходя из этого, они могли только предполагать, что Бедржих Видлак с сыном и женой поехали на курорт.

А потом пришел день, которого капитан Немечек так долго ждал.

Осенним вечером, когда Вернер Гегенман находился в своем номере в гостинице, в дверь постучались два человека. Войдя в номер, они показали западногерманскому журналисту свои служебные удостоверения и попросили его следовать за ними.

Они отвезли его в здание, которое на долгие месяцы стало для Вернера Гегенмана его новым жилищем, хотя нужно заметить, что, в отличие от обычного дома, в этом здании было много зарешеченных окон.

Арестом Вернера Гегенмана, однако, дело не кончилось. Оно еще только начиналось.

XX

Длинный коридор здания Городского суда в Праге напоминал в то октябрьское утро 1974 года пчелиный улей. Собравшиеся, а их было несколько десятков, ждали, когда откроются двери большого зала и начнется судебный процесс над Вернером Гегенманом и его сообщниками, обвиняемыми в шпионской деятельности против Чехословацкой Социалистической Республики. Ожидалось, что предстоящий судебный процесс продлится несколько дней.

В коридоре слышалась чешская и немецкая речь, люди, разделившись на группы, оживленно переговаривались. Здесь ожидали суда свидетели, журналисты, сотрудники посольства ФРГ, родственники и знакомые обвиняемых.

В самом конце коридора у окна стояли два человека, знающие о преступлениях людей, которые сегодня предстанут перед судом, гораздо больше, чем все собравшиеся здесь. Майору Милану Немечеку и следователю министерства внутренних дел капитану Вацлаву Коглику сегодня здесь, собственно, нечего было делать, но они не сумели отказать себе в удовольствии посмотреть последний акт пьесы, ведь они были своеобразными режиссерами этого спектакля.

— Долго вы возились с этим делом, — сказал Немечек следователю.

— Во всяком случае, дольше, чем предполагалось, — согласился капитан. — И при этом нам пришлось порядком попотеть.

— Господин Гегенман, наверное, никак не хотел говорить правду?

— Да, мы изрядно с ним помучились, прежде чем он разговорился и признался, что с января шестьдесят седьмого года является агентом Федеральной разведслужбы. Сначала о своей агентурной деятельности он и слышать не хотел, утверждая, что занимался исключительно журналистской работой, искал будто бы материалы для своих статей. Мы предъявляли ему одно доказательство за другим, но всякий раз он пытался найти какую-нибудь лазейку, чтобы проскользнуть в нее, словно угорь. А когда наконец он начал сознаваться в том, что сотрудничал с разведкой, дело неожиданно осложнил защитник Гегенмана. Кто знает, где он достал статью под названием «Ножницы и клей»? Но не это главное. Главное то, что он начал очень умело использовать ее для защиты своего клиента. Он даже деликатно намекал на то, что нас ожидает такое же фиаско, о каком говорилось в этой статье.

— А что это за статья?

— Ты наверняка услышишь о ней от защитника во время процесса… Впрочем, если хочешь, можешь ее почитать сейчас, она у меня с собой. Я обещал принести ее прокурору.

Капитан открыл свой «дипломат» и вытащил из него газетную вырезку. Майор взял статью и углубился в чтение…

«Ножницы и клей

В 1934 году в Швейцарии вышла маленькая книжонка писателя-публициста Бертольда Джекоба под названием «Боевой приказ». Книга эта привлекла внимание общественности, а также организаций, занимавшихся шпионажем и контршпионажем. Но особый интерес она вызвала у соответствующих экспертов в нацистской Германии.

Когда эта книга попала в руки Гитлера, она будто бы вызвала у него приступ ярости. Дело в том, что в ней содержались подробные и точные сведения о генеральном штабе вермахта, о штабах и организации военных округов и отдельных армий, дивизий и других более мелких воинских формирований. Кроме того, в книге был помещен список ста шестидесяти восьми генералов вермахта с краткими биографиями и служебными характеристиками.

Гитлер приказал своему тогдашнему советнику по вопросам разведки полковнику Вальтеру Николаи как можно быстрее раскрыть и ликвидировать шпионов, обосновавшихся в высших инстанциях вермахта, которые добывали Бертольду Джекобу сведения для его документальной книжки.

Полковник Николаи, установив, что ключом к раскрытию всей шпионской сети является прежде всего сам автор книги Бертольд Джекоб, решил поручить своему агенту Гансу Вессеману лично встретиться с Джекобом и все разузнать. Ну и, если это будет возможно, доставить его в Германию.

Выполняя приказ своего шефа, Ганс Вессеман приехал в Швейцарию, где выдал себя за человека, скрывающегося от нацистов. В Базеле он установил контакт с некоторыми немецкими эмигрантами и вскоре основал там литературное агентство. При посредничестве немецких эмигрантов он познакомился и с Бертольдом Джекобом и однажды пригласил его для заключения контракта. Закончив деловой разговор, Вессеман угостил гостя вином, в которое предварительно подсыпал сильнодействующее снотворное. Потом он положил бесчувственное тело писателя в машину и помчался с ним в Германию.

Около полуночи 20 марта 1935 года Вессеман со своим помощником и жертвой остановились перед главной резиденцией гестапо на берлинской Принц Альбрехт Штрассе. В это время Джекоб очнулся наконец от глубокого сна и был страшно удивлен тем, что происходит. Вскоре он понял, что послужило причиной его похищения.

Вессеман привел публициста в комнату на третьем этаже, где его уже ожидала специальная комиссия, составленная из офицеров абвера и зихерхайтсдинста^[11]. Возглавлял ее полковник Николаи. Тот сразу же приступил к делу:

— Расскажите нам, господин Джекоб, откуда вы получили такую точную информацию, использованную вами при написании книги «Боевой приказ»?

Услышав этот вопрос, Бертольд Джекоб улыбнулся и объяснил:

— Все сведения, содержащиеся в моей книге, господа, я почерпнул из немецких газет и журналов.

Все присутствующие в комнате были шокированы. Полковник Николаи строго посмотрел на публициста и сказал ему:

— Прошу вас, господин Джекоб, отвечать на мои вопросы по существу, не увиливая.

— Господин полковник, я говорю совершенно серьезно. Для того чтобы вы мне поверили, я приведу несколько примеров. Скажем, когда я писал, что генерал-майор Хаазе является командиром 17-й дивизии, дислоцированной в Нюрнберге, то эту информацию я получил из одного нюрнбергского журнала. В нем было опубликовано сообщение, что командир 17-й дивизии генерал-майор Хаазе принял участие в каких-то похоронах. В другом журнале, который издается в Ульме, в светской хронике я прочитал сообщение о свадьбе дочери полковника Вирова и майора Штеммермана. В нем упоминалось, что полковник Виров командует 36-м полком, входящим в состав 25-й дивизии. Майор Штеммерман был представлен в качестве офицера войск связи в этой дивизии. Далее в этом сообщении говорилось, что на свадьбе почетным гостем был генерал-майор Шаллер, командир 25-й дивизии, приехавший из Штутгарта. Вот такие сообщения и послужили мне материалом для моей книги, господин полковник…

На этом допрос был закончен. Полковник Николаи, к счастью, сумел оценить кропотливую работу «шпиона» Джекоба и в знак признательности обеспечил ему сравнительно неплохие условия содержания в тюрьме гестапо. Однако само похищение не прошло бесследно и вызвало дипломатическую перепалку. Швейцарцы послали Гитлеру ноту протеста, в которой потребовали немедленно освободить Бертольда Джекоба и предоставить ему возможность вернуться на родину. Министерство иностранных дел, возглавляемое Риббентропом, узнавшее о похищении только из ноты, было вынуждено принять необходимые меры для его освобождения.

В рапорте, который полковник Николаи подал Гитлеру, говорилось, что у автора скандальной книги «Боевой приказ» не было никаких сообщников. Все сведения он взял из периодической немецкой печати и военных журналов…

Вот так и закончилась эта история, поначалу грозившая перерасти в грандиозную шпионскую аферу, способную основательно потрясти: вермахт. Ее героем был один-единственный публицист Бертольд Джекоб, вооруженный ножницами и клеем».

Майор Немечек дочитал газетную вырезку и отдал ее следователю.

— Ну, что скажешь?

— По-моему, это не аргумент в защиту Гегенмана.

— Сначала и я тоже так думал, но господин адвокат весьма ловко манипулировал отдельными местами из этой статьи при защите своего клиента.

— Вот это да!

— Правда потом, когда мы предъявили ему доказательства разведывательной деятельности его клиента, он немного сбавил тон, но параллель между Джекобом и Гегенманом он, вероятно, будет проводить и на суде…

— Думаю, что при наличии такого большого количества доказательств преступной деятельности обвиняемого это не будет принято судом во внимание. Кажется, уже скоро начнется, что-то народу в коридоре стало меньше…

Они вошли в зал, в котором уже почти не было свободных мест. Вскоре ввели обвиняемых: Вернера Гегенмана, Бедржиха Видлака и Квету Коткову.

— А где Рудольф? — спросил Немечек следователя. — А Кадлец? Или вы не смогли предъявить им обвинение?

— Рудольф тоже должен был предстать перед судом, но сейчас он лежит в больнице и, кажется, оттуда уже не выйдет.

— Нервы?

— И это тоже, но основная болезнь — рак… А Кадлецу удалось выкрутиться. С большим трудом, но удалось. Ты увидишь его здесь в качестве свидетеля…

— А как же те фотографии, которые он передал Гегенману?

— К счастью для Кадлеца, а может, и для Гегенмана, они остались в квартире Котковой. Это, собственно, и спасло Кадлеца.

Суд начался. Председательствующий предоставил слово прокурору, который зачитал заключение по обвинению в шпионаже Вернера Гегенмана, Бедржиха Видлака, Кветы Котковой, а также отсутствовавшего на суде Йозефа Рудольфа:

— «Обвиняемый Вернер Гегенман в течение ряда лет работал в ФРГ журналистом в разных журналах. В 1966 году у него кончился срок контракта с редакцией гамбургского агентства «Дер норд шпигель» и обвиняемому, уже немолодому человеку, трудно было найти новую работу. В конце 1966 года обвиняемому позвонил неизвестный человек, представившийся Йозефом Штейнметцем, представителем международного экономического института в Аугсбурге, и предложил обвиняемому встретиться. Во время встречи, происшедшей в одном гамбургском ресторане, Йозеф Штейнметц предложил обвиняемому Гегенману работать в упомянутом институте в качестве журналиста в странах социалистического содружества, главным образом в ЧССР, добывать и обрабатывать для института информацию экономического характера. Обвиняемый в принципе принял это предложение. Все детали этого дела должны были быть обсуждены на очередной встрече в начале декабря 1966 года в Мюнхене.

Между тем обвиняемый Гегенман решил проверить, о каком, собственно, институте идет речь, и установил, что в Аугсбурге такого института и в помине нет…»

После этих слов прокурора в зале суда стало шумно. С мест, где сидели иностранные журналисты, послышались замечания и реплики. Прокурор сделал паузу в своей речи, а председательствующий призвал присутствующих к спокойствию.

— «Этот факт, — продолжал читать прокурор, — а также поведение Йозефа Штейнметца во время первой встречи в Гамбурге натолкнули обвиняемого на мысль, что Йозеф Штейнметц в действительности является сотрудником какой-то разведки. Тем не менее обвиняемый Гегенман поехал на условленную встречу в Мюнхен. На этой встрече, состоявшейся в одном из мюнхенских ресторанов, Йозеф Штейнметц, отвечая на вопрос обвиняемого, подтвердил, что речь идет о сотрудничестве с Федеральной разведывательной службой, а не о какой-то там журналистской деятельности. Обвиняемый Гегенман все же согласился сотрудничать, несмотря на это разъяснение Штейнметца. Он хотел лишь быть уверенным, что сотрудничать он будет с западногерманской разведкой, а не с какой-либо другой…»

На скамейках, занятых иностранными журналистами, опять поднялся шум. Председатель снова призвал к спокойствию.

Продолжая свою речь, обвинитель назвал условия, которые предложил Вернеру Гегенману пуллахский Центр, и рассказал о том, как новый сотрудник, получив конспиративное имя «Карл», совершил свою первую поездку по странам Юго-Восточной Европы. Прокурор говорил о деятельности Гегенмана в период работы Карловарской конференции европейских коммунистических и рабочих партий, о тех инструкциях, которые он получил от Йозефа Штейнметца перед отъездом в Карловы Вары. Потом он предъявил суду доказательства преступной деятельности обвиняемого, полученные на основе его допросов.

— «Руководящие органы западногерманской разведывательной службы, — читал дальше прокурор, — ориентировали Вернера Гегенмана на сбор информации прежде всего о положении в чехословацкой промышленности, о политике цен, об источниках сырья и энергии, о том, какие трудности имеются в отдельных отраслях экономики. Кроме того, западногерманская разведка дала ему задание собирать сведения и политического характера, главным образом о взаимоотношениях между членами партийного руководства и правительства, о взглядах руководителей на различные проблемы и так далее. В руководящих органах Федеральной разведывательной службы Вернеру Гегенману дали письменные инструкции о том, как вести себя в различных ситуациях. Некоторые из этих инструкций были обнаружены при задержании обвиняемого и приложены к обвинению.

Во время командировок в ЧССР, беседуя с работниками центральных и иных органов, обвиняемый интересовался положением в области снабжения промышленности углем, нефтью, природным газом, а также поставками этих видов сырья из стран — членов СЭВ. Особый интерес у него вызывала секретная информация, касающаяся железнодорожного, автомобильного и авиационного транспорта, тенденций развития автодорожного транспорта, перспектив строительства дорог и так далее. Как явствует из свидетельских показаний Иржи Швеца, инженера Йозефа Сикоры и Яна Вашижки, приложенных к обвинительному акту, обвиняемый Вернер Гегенман интересовался сведениями, представляющими собой государственную тайну…»

«Вот так! Оказывается, несколькими предложениями можно сказать то, что содержится в целой куче документов», — удивлялся капитан Коглик, слушая речь прокурора. За каждым предложением скрывался обширный материал о том, кто и каким образом поручал Гегенману задания, как он их выполнял и какова была реакция Пуллаха. «Всегда так, — думал капитан. — В обвинительный акт нельзя поместить все, что включает в себя подобная шпионская деятельность…»

Два часа читал прокурор свое обвинение. В нем говорилось о преступной деятельности Гегенмана не только против Чехословацкой Социалистической Республики, но и против других стран социалистического содружества.

А потом говорили свидетели, судебные эксперты, адвокаты обвиняемых. Коглик ошибался, адвокат Гегенмана не проводил на суде параллели между Джекобом и Гегенманом. Вероятно, он уже окончательно осознал, что между этими людьми нет ничего общего и доказательств вины его клиента более чем достаточно. Говорили и те, что сидели на скамье подсудимых и ожидали приговора.

Три дня продолжался процесс над людьми, которые попали в крепкие сети пуллахского Центра. На третий день судебного процесса во второй половине дня суд вынес свое решение. Именем республики трое подсудимых были приговорены к таким срокам тюремного заключения, которых никто из них, наверное, не ожидал…

Подсудимый Вернер Гегенман был приговорен к десяти годам лишения свободы. После отбытия наказания он подлежал выдворению с территории ЧССР. Бедржих Видлак приговаривался к пяти годам лишения свободы, а Квета Коткова — к трем…

После объявления приговора председатель суда зачитал обоснование соответствующих приговоров, но все сидящие в зале понимали, что главное уже сказано. Некоторые из зарубежных журналистов обменивались мнениями, другие сидели, погруженные в собственные размышления. Трудно сказать, о чем они думали сейчас, после оглашения приговоров…

«Может быть, они думают о том, что напишут об этом процессе? — мысленно спрашивал себя майор Немечек. — Интересно, как они отнесутся к фактам, услышанным здесь? Будут ли использовать их в своих статьях против нашей республики? А может, обратят их против того, кто не присутствует в этом зале, но тем не менее является главным виновником?»

XXI

Вот уже несколько недель в пуллахском «Белом доме» царила нервозная обстановка. Причина этого заключалась не в том, что в Праге посадили в тюрьму человека, которого весьма ценил полковник Шварц, а в реакции общественности на этот инцидент. С тем, что Карл будет осужден, в Центре считались с того самого дня, когда Тони Лотар привез в Пуллах известие об аресте Гегенмана. После доклада Шварца штабом были немедленно проведены соответствующие мероприятия.

Центр не отказался от Карла даже после его ареста. Наоборот, он сделал все возможное, чтобы как-то облегчить его положение. По поручению Пуллаха некоторые западногерманские дипломаты в Праге попытались облегчить его судьбу. Кроме того, находясь в тюрьме, Карл получил сообщение о том, что Центр позаботился о его сыне Оливере и будет выплачивать Карлу причитающуюся заработную плату в течение всего периода его заключения. В этом плане Вернер Гегенман мог быть спокойным, такие льготы Центр давал лишь в исключительных случаях и только тем агентам, использование которых планировалось на длительное время. А Гегенман, бесспорно, относился к этой категории агентов.

Центр пытался также сделать все, что было в его силах, и для неразглашения этого неприятного дела в ФРГ. Но на это, однако, у него сил не хватило. После того как в ЧССР было объявлено о начале открытого процесса над западногерманскими шпионами, в ФРГ только и разговоров было, что об этом скандальном деле.

Вот и сегодня в «Белом доме» обсуждалась создавшаяся в общественном мнении ФРГ ситуация. Совещанием руководил сам генерал-лейтенант Герхард Вессель. Он не скрывал своего огорчения.

— Такое наступление против Центра, — говорил он, — это подножка всем нам, господа. И ставят нам ее наши же люди. Вот посмотрите статью какого-то щелкопера под названием «Пражский приговор». А подзаголовки уже прямо нацелены против нас. Пожалуйста: «Вернер Гегенман и разведслужба — Бонн ищет трещину в Пуллахе!..» Такая дерзость! Просто поразительно, что себе позволяет этот писака. Полковник, прочтите это всем!

Генерал-лейтенант Вессель подал полковнику газету. Полковник погасил сигарету и начал читать:

— «Директор Федеральной разведывательной службы, отчитываясь вчера перед комитетом, констатировал, что все разведывательные службы мира обычно сотрудничают с журналистами.

Западногерманский журналист Вернер Гегенман, освещавший экономические вопросы, как известно, 26 октября был осужден пражским судом на десять лет тюрьмы за шпионаж в пользу ФРГ.

В процессе судебного разбирательства Гегенман признал, что сотрудничал со службой Гелена, а потом и с Центром Весселя. Чехословацкие судьи, вероятно, имели в своем распоряжении и фотокопию личного дела Гегенмана из Пуллаха. Как она попала в Прагу?

Боннские соответствующие органы лихорадочно пытаются найти хоть какое-нибудь объяснение этому факту. Известно, что на решение суда повлияли именно эти фотокопии — кто же тогда подкинул их чехословацким обвинителям?

Вернер Гегенман родом из Мангейма. В шестидесятых годах был заведующим гамбургской канцелярией агентства «Дер норд шпигель», которая поставляла сведения газетам, радиостанциям, коммунальным учреждениям и частным лицам. Канцелярия эта не имела никакого отношения к разведывательной деятельности… Остается предполагать, что Гегенман уже тогда имел какие-то контакты с Пуллахом.

В отличие от этого нет никаких сомнений в том, что около десяти лет назад он поспешно ушел со своей работы в Гамбурге. В связи с его уходом ходили слухи, что в тот период, когда Гегенман руководил гамбургским филиалом «Дер норд шпигель», в нем возникли финансовые неурядицы, а если говорить точнее, деньги, которым положено было лежать в кассе, перекочевали в его карман.

Тогда корреспондент по вопросам экономики Гегенман в спешном порядке переселился с Эльбы на Дунай. В Вене он создал бюро, в задачи которого входило снабжение журналов и радиостанций новостями экономики из стран социалистического содружества. Иногда он посылал материалы для западногерманского радио.

Во времена генерала Гелена, бывшего шефа разведки ФРГ, в практику работы этой службы вошел такой метод: к немецким журналистам, работавшим за рубежом, нежданно-негаданно заходил незаметный господин из Пуллаха с портфелем в руках и требовал информацию для разведывательной службы, тут же предлагая за нее деньги. По всей видимости, такой визит был совершен и к Гегенману. Ему предложили дополнительный месячный заработок в сумме 3000 марок, о чем говорилось на суде.

Гегенман, очевидно, чувствовал себя в безопасности. Но перед тем как отправиться со своей венской квартиры на Международную ярмарку в Брно, он был предупрежден. Кто его предупреждал? Кто знал о том, что ему грозит опасность? Знал ли кто-нибудь о тех документах, которые лежали подготовленными в Праге? Пока что для Бонна это остается загадкой. А сотрудники в Пуллахе продолжают хранить каменное выражение лица. «Что вы хотите, — говорят они, — нам запрещен шпионаж только внутри страны. А здесь речь идет о работе за рубежом…» На догадки, что провал Гегенмана был специально подстроен, пуллаховцы неопределенно заявляют: «По этому поводу мы сказать ничего не можем». Следовательно, вопрос о том, был ли Гегенман специально выдан или нет, остается открытым.

Депутат бундестага Хорст Эмке, в свое время курировавший деятельность разведывательной службы, отрицает всякую причастность к этому делу. «Впервые слышу имя этого человека, — говорит он. — Это снова кампания, направленная против меня!»

В связи с реакцией у нас на суд над Гегенманом пражское радио осудило сотрудничество западногерманских журналистов с разведкой. И вот что интересно: стоит только уличить западногерманских журналистов в шпионаже, как тут же органы власти и печать заявляют, что они стали жертвой своей профессии. Напрашивается вопрос, какой профессии: той, которая значится в их удостоверении личности, или той, которая в конце концов погубила Вернера Гегенмана?»

Шварц отложил газету. В конференц-зале, где проходило заседание штаба Центра, воцарилась мучительная тишина. После продолжительной паузы снова раздался голос генерал-лейтенанта Весселя:

— Ну, что скажете, господа?

— Саботаж.

— Дерзость, не знающая границ.

— Хамство.

Господа из Центра сразу стали очень строгими и агрессивными. Один из них спросил:

— Как вообще могло возникнуть предположение, что документы из Центра попали в Прагу?

— Этот факт уже проверяется, господа. Так же, как и то, был ли Карл кем-то предупрежден или нет. В самой статье есть некоторые неточности. Как мы уже установили, Карл ехал в Брно не из Вены, а из Будапешта. А до этого он без малого месяц провел в Румынии. Здесь, очевидно, господин Зигфрид фон Бок дал волю своей фантазии.

— А кто он вообще, этот Зигфрид фон Бок? — спросил один из сидящих в зале.

— Это псевдоним, — поспешил с ответом полковник Шварц. И тут же добавил: — Под этим псевдонимом скрывается некий Ганс Крюгер. Одно время этот журналист был у нас весьма известен. Теперь он работает в какой-то провинциальной газетенке, но иногда пишет для крупных газет статьи, направленные против Центра. Он стремится всеми способами подорвать наш авторитет, как уже делал это в свое время, работая здесь, в Мюнхене, в газетном концерне господина Кейтеля.

— Неужели не найдется человек, который бы хорошо дал ему по рукам? — спросил опять кто-то из членов пуллахского штаба.

— Возьмите эту миссию на себя, полковник, — приказал генерал-лейтенант Шварцу. — Вопрос с Крюгером вам помогут решить люди из аппарата ферфассунгсшутц!^[12] Дальше… Поскольку речь идет о настоящем выпаде против Центра… я обращаю ваше внимание на одну фразу из статьи: «…а Пуллах многозначительно молчит» — и приказываю никому по этому поводу не высказываться ни сейчас, ни в будущем. Да, Центр молчит и будет молчать и дальше. Хотя Карл для нас и чувствительная потеря, но не незаменимая. И в интересах второго большого «Г» необходимо обойти это дело молчанием.

Из присутствовавших только несколько человек знали, что имел в виду генерал-лейтенант, говоря: «в интересах второго большого «Г». Этот агент уже в течение нескольких лет находился в Чехословакии и представлял для Центра крупную величину. Генерал-лейтенант Герхард Вессель унаследовал этого опытнейшего разведчика еще от своего предшественника Гелена.

Полковник Шварц, разумеется, не принадлежал к числу посвященных, которые знали о другом «Г». Кстати, во время заседания штаба Центра он еще не знал, что сидит здесь в последний раз. Он узнает об этом в скором времени. В этом смысле его судьба отчасти будет похожей на судьбу его бывшего подчиненного Йозефа Штейнметца. Причина однозначна: паутина, которой в течение ряда лет Центр опутывал свои жертвы, оказалась разорванной. И штаб полагал, что в этом была вина и Шварца.

XXII

Был пасмурный декабрьский день 1974 года. Майор Немечек уже продолжительное время сидел в кабинете полковника Тесаржа, слушая своего начальника, и пытался понять, куда тот клонит.

Полковник действительно говорил о вещах, весьма отдаленных от службы.

— Ты мне еще не докладывал, Милан, как провел отпуск на Шумаве.

— Но, товарищ полковник, это было так давно, что я об этом уже позабыл…

— Почему давно? Два месяца — это не такой уж большой срок… Грибы были?

«Может быть, этим разговором он хочет напомнить мне, что я еще не принес ему, как обычно, сушеных грибов?» — подумал Немечек.

— В этом году грибов было столько, что хоть косой коси, товарищ полковник. Я уже приготовил для вас мешочек сушеных грибов, но все время забываю положить его в портфель. К тому же и вас не было здесь почти две недели, вот я и выпустил это как-то из памяти…

— Я не о том. Я хотел спросить, как ты вообще провел время.

— Как всегда, товарищ полковник. Солнечная Шумава никогда меня не обманывает. Грибов было очень много, погода стояла великолепная.

— Я рад, что ты хорошо отдохнул. Ну а теперь относительно моей командировки… На совещании в Будапеште обсуждались вопросы, касающиеся непосредственно и тебя.

— Меня?

— Да, тебя и вообще всех, кто занимался делом Гегенмана. На совещании было хорошо оценено наше сотрудничество с Будапештом и Софией. У наших зарубежных коллег словно камень с сердца свалился, когда мы посадили под замок этого Гегенмана.

— Я надеюсь, товарищ полковник, что вы не пригласили меня сюда только затем, чтобы беседовать со мной о Шумаве, грибах и о Гегенмане…

— Ты прав. Я пригласил тебя, Милан, чтобы сообщить о том, что существует другое «Г». И, кажется, гораздо более значительное, нежели Гегенман. Если я скажу тебе, о ком идет речь, у тебя в глазах потемнеет. Но уж придется…

Полковник произнес имя, услышав которое майор Немечек даже дыхание задержал. Ему не хотелось верить, что этот, человек мог иметь что-то общее с Пуллахом.

Немечек шел в свой кабинет будто во сне. Подойдя к двери, он услышал звонок телефона. Он быстро подбежал к столу, снял трубку.

— Приветствую тебя, Следопыт, — послышалось в трубке, и он сразу понял, кто это звонит и зачем. — Знаю, что завтра вторая суббота месяца, и твое высшее начальство приказало тебе напомнить мне, что завтра у вас приемный день. Можешь быть спокойным, будем у вас в полном составе.

— Прекрасно, Милан. Я вижу, что ты меняешься прямо на глазах. А может, ты сидишь без дела и размышляешь о чем-нибудь приятном?

— Ты угадал. Я только что был у шефа, мне поручили одно весьма приятное дельце. Ну что ж, такова жизнь. Так завтра около восьми мы с Иржиной придем. Надеюсь, что ты опять расскажешь что-нибудь интересное, например о каком-нибудь церковном стороже или об украденных пистолетах…

— Нет, на сей раз могу предложить тебе нечто иное. Ты еще собираешь марки?

— Пытаюсь.

— Ну, тогда можешь радоваться. Подарю тебе целую кучу. Мне дали их целый сверток за одну-единственную спасенную марку. Ну, пока, завтра не позже восьми ждем вас у себя…

Милан Немечек положил трубку, но думал он уже не об обещанном подарке. Все его мысли были заняты сейчас человеком, имя которого начинается с той же буквы, что и «Гегенман».

В тот же день он приступил к выполнению задания.

XXIII

Был поздний июньский вечер 1975 года. Календарь показывал число, когда в «Розмари» обычно празднуется приход лета. Но на этот раз люди, знающие об этом обычае, напрасно ждали веселья. Вилла не засветилась во тьме всеми своими огнями. На «холме» в этом году не отмечали приход лета.

Розмари Кейтель сидела в кресле в холле на первом этаже. В помещении горела всего лишь одна настольная лампа. Перед Розмари лежала какая-то книга, но она уже давно ее не читала. Она думала о том, что люди, которых она считала своими друзьями, вовсе таковыми не являются. В последнее время и муж стал сторониться ее больше, чем когда-либо. Большинство из тех, кого она пригласила на празднование прихода лета, которое в этом году должно было быть юбилейным, двадцатым, под разными предлогами отказались.

Света, который в это время обычно вырывался из окон «Розмари», освещая все окружающее пространство, теперь не было, и Кейтелей окружала темнота. Эта темнота воцарилась и вокруг них, и в них самих.

Был поздний вечер. Грустно и невыносимо тоскливо было в «Розмари»…

Прага, август 1977

Примечания

1

Добровольное общество содействия армии. — Прим. ред.

(обратно)

2

ВБ (Вержейна безпечност) — милиция в ЧССР. — Прим. ред.

(обратно)

3

Карас — карась (чешск. и словацк.) — Прим. ред.

(обратно)

4

Чехословацкое бюро путешествий. — Прим. ред.

(обратно)

5

Чехословацкое агентство печати. — Прим. ред.

(обратно)

6

Один из районов Праги, известный памятниками средневековой архитектуры. — Прим. ред.

(обратно)

7

Вафли в виде больших кругов. — Прим. ред.

(обратно)

8

Шарка — предводительница амазонок в чешском эпосе. — Прим. ред.

(обратно)

9

Один из исторических районов Праги. — Прим. ред.

(обратно)

10

Охотничий домик. — Прим. ред.

(обратно)

11

Служба безопасности в фашистской Германии (СД). — Прим. ред.

(обратно)

12

Один из отделов контрразведки. — Прим. ред.

(обратно)

Оглавление

Ю. Менчик РАСПЛАТА ЗА ОШИБКУ

Р. Й. Шулиг ЦЕНТР МОЛЧИТ

  Часть первая ПАУК ПЛЕТЕТ ПАУТИНУ

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

    VII

    VIII

    IX

    X

  Часть вторая РАЗОРВАННАЯ ПАУТИНА

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

    VII

    VIII

    IX

    X

    XI

    XII

    XIII

    XIV

    XV

    XVI

    XVII

    XVIII

    XIX

    XX

    XXI

    XXII

    XXIII