Дочь Бересклета (fb2)

- Дочь Бересклета [компиляция] (Дочь Бересклета [Чернотайя]) 2584K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Екатерина Белова

Екатерина Белова (Панова)
Цикл "Дочь Бересклета"

Книга первая. Злодейка чужого мира

Глава 1

Она проснулась мгновенно, как кукла с резко включённым заводом. Ей снился кошмар, в котором она умерла. Что-то страшное, не имеющее ни имени, ни формы, обняло ее щупальцами и смяло, как конфетный фантик.

Просто сон. Бывает.

Несколько секунд она тупо смотрела вверх, чувствуя себя разбитым кувшином, терпеливо собранным вновь, после обвела взглядом доступное обзору пространство, силясь узнать. Но… Над головой сплелись в покатое полотно ветки неизвестного ей растения. Лоза? Рогоз?

Вообще-то она была неплоха в биологии, но раздел ботаники ее всегда нервировал. Все эти голосеменные…

Сердце ещё глухо колотилось, вырабатывая адреналин, сокращались мышцы, кипела кровь, но она лежала в тёплой кровати, и никто не собирался ее убивать. Она осторожно двинула рукой. Под пальцами лежали неровные, но гладкие древесные косы, тело утопало в мягкой кудрявой траве — такой тёплой. Она мыслит, а следовательно… Следовательно это был просто кошмар, успокоила она себя, я жива. Я вижу. Чувствую.

В окно смотрело желтое солнце и длинные лучи добирались до самого лица. В теле гнездилась сладковатая остаточная боль. Воспоминание о собственном — собственном? — изломанном теле, таяло на дне памяти и осознавалось незначительным. Она встала, качнулась на непослушных ногах, как детская неваляшка, и ощутила неровные, но приятные плетения пола.

Ах, ее ножки снова ходят. Какое счас…

И снова задохнулась от накатившего ужаса. Темное ничто, ломающее позвоночник, белые, словно покрытые инеем, ветки дерева, выкручивающие руки. Она ещё помнила страшный сон, в котором ей перебило позвоночник, после такого не встают. Но она стояла, она могла ходить.

Бывают ли сны настолько реалистичны?

Обежала взглядом незнакомую и откровенно странную комнату, но та оказалась пуста. Ни кресел, ни столиков, ни полочек, ни шкафа. Ни единой мелочи, присущей человеческому быту. Только в центре стояло вросшее в пол низкое ложе, покрытое нежной фиолетовой травой. Она провела рукой по ее тёплой глади. После оглянулась в поисках зеркала. Даже усмехнулась мысленно, мол, вот она — женская натура, едва не умерла, а туда же. Зеркало ей подавай.

Но зеркала тоже не было.

— Где я? — спросила она и тут же испугалась собственного голоса.

Слишком громкого для этой тишины.

Обняла себя непослушными от испуга руками. После провела по гладкой коже, ухоженной и белой, лишенной хоть сколько-нибудь видимого изъяна. Скользнула ладонями по груди и животу, коснулась пальцами лица, угадывая лепку скул и надбровные дуги. После вытянула руки, рассматривая кольцо странной вязи на запястье, словно нанесённое фломастером на водяной основе.

Закрыла глаза, пережидая мимолётный накативший ужас.

Это было не ее тело. В память, полную темноты, словно вставили цветное, размытое фото ее далекой самоидентификации — армия веснушек, расселившихся от лба и до щиколоток, десятка два родинок и неистребимый загар. И она никогда не делала «тату».

Но едва она попыталась вспомнить больше, память выключилась, словно в голове повернулся невидимый глазу тумблер.

Где она? Да наплевать!

Кто она!

— Кто я? — спросила она, загнанно уставившись в полутемную комнату. — Что я такое?

Комната, разумеется, молчала, только в прорубленное тесное окно ломилось неяркое холодное солнце. Вязанные стены шли сплошняком, лишенные проемов и дверей.

Она забралась обратно в сиреневую траву, которая тут же спеленала ее, как ребёнка. Сколько она не напрягала память, та была по-прежнему пуста. Воспоминания рассыпались от малейшего касания, но страх не приходил. Психика блокировала любое чувство, за гранью сиюминутного. Она боялась клещей, но не боялась будущего. Боялась холода, но не страшилась умереть от него. Реакция на стресс, мелькнула мысль где-то в отключённом отсеке префронтальной зоны мозга.

Откуда, господи, она знает о префронтальной зоне? Она же имени своего не помнит!

Плетёная стена раскрылась, словно на гигантском свитере расползся продольный шов, и она автоматически сжалась, глядя вошедшего мужчину.

Она подняла взгляд на вошедшего мужчину. Нагота, пусть и скрытая травой, делала ее уязвимой. Мужчина, перекрывая солнце, прошёлся о комнате, как хозяин, оглядывая и конспектируя изменения, а после остановился у самого ложа.

— Ясмин, время лечебной паузы истекло, и ты должна встать. Мы очень зависимы от временного периода и нужно принять решение, двигаться дальше или вернуться. Тебе нужно принять решение.

Слово «тебе» он невольно выделил.

Имя «Ясмин» абсолютно ни о чем ей не говорило. Ум не проводил аналоговых параллелей. Но учитывая, что это тело явно принадлежало не ей, то и имя, конечно, тоже было не ее. Она автоматически закопалась в траву поглубже, но страха по-прежнему не было. Был покой. Ум методично анализировал и примерял версии. Она умерла? Если да, то почему жива, почему в чужом теле? Кто этот мужчина, что это за место, где она, кто она. Кто она?

— Ну же, Ясмин, поторопись. Я знаю, что ты здорова.

Голос был приятным. Бархатным наощупь. Она катала в уме округлые модуляции, расщепляя на звуковые атомы, оценивая тональность и невольные терции — ее учили этому. Ее учили многому. Она даже улыбнулась. Голос звучал очень хорошо — мягко и осторожно, но, конечно, с полным равнодушием к ее судьбе и здоровью.

Она подумала так и тут же испугалась. Эта мысль принадлежала не ей. У неё не было слуха. В школе на уроках музыки ее пихали в последний ряд и слезно просили открывать рот как можно реже.

Она неловко поднялась с постели и тут же осела обратно, все ещё одетая странной травой, будто в живое одеяло. А потом сместилась немного вбок, чтобы видеть лицо этого странного человека с мягким голосом.

А что делать? Ей была нужна информация. Любая. Нужно выяснить, как можно больше, а там, может, и память вернётся. Память работает аналогиями, так что это вполне возможно. Не тушуемых, заговори с ним, подбодрила она себя, будь дружелюбной.

— Привет, — сказала она прежде, чем подумала.

Подняла лицо и окунулась в темные ночные глаза, мягко зеркалящие вечернее солнце. Словно упала с разбегу в тёмную воду. Чёрные волосы, свитые в косу, глянцевой змеей лежали через плечо, провисая под собственной тяжестью. Хищный тонкий нос, по-азиатски высокие скулы, кожа белая, как молоко. Тонкокостный, но ощущаемый подавленной мощью, он был самым странным мужчиной, которого она когда-либо видела. И самым красивым.

На этой мысли ей захотелось засмеяться, и она засмеялась. Сейчас он был единственным человеком, которого она вообще когда-либо видела.

— При… — незнакомец взглянул на неё с недоумением, — вет.

Он ощутимо занервничал, словно она держала у его горла кинжал и за каждый неверный ответ оставляла насечку. Или натянула платье наизнанку, и это сделалось заметно всем вокруг, кроме неё.

Конечно, это тоже была информация, но, говоря откровенно, печальная.

— У тебя хорошее настроение? — уточнил он.

На красивом лице читалось замешательство и что-то ещё. Неуловимое. Интересно, как начинала своё утро Ясмин, если слово «привет» вводит окружающих в оторопь? Туфелькой, что ли, в ухо?

Может, лучше сразу признаться, что она не Ясмин? Она обдумала приятную мысль, в которой снимала с себя ответственность. Это было бы очень приятно на момент времени, но… Только на момент времени. Победила осторожность.

— Где я? — спросила она

Незнакомец обвёл взглядом откровенно тесное помещение. Левая бровь дернулась вверх.

— Здесь, — ядовито заметил он.

Кажется, он уже пришёл в себя от потрясения. Зато стало понятно, почему Ясмин теоретически била его туфелькой. С таким-то характером.

— Пожалуйста поточнее, — упрекнула она совершенно учительским тоном. — Где здесь, и что случилось? — и чуть поколебавшись, пояснила: — Я плохо помню последние дни.

Молодой мужчина, так откровенно излучавший красоту, присел перед ней на корточки. Она заглянула в его холодные настороженные глаза и вдруг отчётливо поняла, насколько он опасен и откровенно не расположен к ней. Мысли о туфельке забились в дальний угол подсознания.

Не он ли обеспечил этому телу отдых в операционном блоке?

Быть может, она — та, другая она, бывшая когда-то внутри этого тела — обидела его чем-то?

— Мы второй месяц в Чернотайе, и ты водишь нас кругами, разряжая метку. Ну а теперь метка и вовсе молчит, как мертвая.

— Как мертвая, — поощрительно отозвалась она, когда незнакомец замолчал.

К сожалению она, понимая смысл каждого слова в отдельности, но совершенно не улавливала смысл предложения в целом. Какая, господи, метка? В голове плавало воспоминание о когда-то прочитанных пяти зернышках апельсина и Шерлоке Холмсе. Там была чёрная метка.

— Ей нужно солнце, много солнца, чтобы заработать, — кивнуло дивное видение в образе человеческом. — Пока метка работала, мы торчали под дождем, а стоило вернуться солнцу, и ты бросилась обниматься с Белым деревом. Ты же понимаешь, что без метки мы просто не сможем вернуться в Варду? О чем ты только думала?

«Ах, кабы знать», — с невеселой усмешкой подумала она.

Особенно хорошо было бы знать, как она оказалась в чужом теле, в чужом мире и наедине с человеком, который, возможно, пытался ее убить.

— Я сплёл дом на скале среди Чаровниц, — продолжил незнакомец, проигнорировав ее молчание. — У нас просто не было выбора. Ты умирала, пошёл дождь, и метка начала пульсировать. Ты же понимаешь, что метка умрет вместе с тобой.

Ей очень хотелось спросить, что такое метка и Чаровницы, но она не решилась. На этот раз воображение услужливо подкинуло картинку с вертлявыми красавицами, укутанными в шелка, с глазами, подведёнными до самого виска чёрной краской. У некоторых в руках была бумажка со словом «метка».

Она с трудом удержала истерический смешок.

— Ты ведь понимаешь, мастер, как мы себя чувствуем? — незнакомец медленно улыбнулся.

Так улыбается палач, оттягивая миг неизбежной казни. Она перевела взгляд на его изящные руки и невольно представила их на собственном горле. Поёжилась и отвела взгляд. После решила, что он не стал бы ее убивать таким ужасным способом. Смерть от удушья — такая морока.

Вдвоём в комнате сделалось тесно, но зато за спиной странного незнакомца зиял проем, словно в плетёной корзинке, где ее поселили, распустился боковой шов. Ей очень захотелось в него выйти. С некоторых пор в одном помещении с незнакомцем стало неуютно, а душа томилась от подозрений. Говорить стало боязно, словно каждым новым словом, она ухудшала своё положение.

— Кто ты? — наконец, спросила она, сжавшись и затаив дыхание.

— Мастер… — На этот раз в его голосе была искренняя усталость, словно она измучила его просто одним своим присутствием. — Мы за пределами Варды, за сто седьмым болотом, без света, еды и командировочных, дар истрачен на быт и обслуживание. Мы, — он невольно выделил это «мы», — очень устали.

Интуитивно, она поняла, что сама в это «мы» не входит.

— Но я действительно… — начала она и тут же остановилась.

Если она не собирается признаваться в том, что она — это не она, то нет смысла возражать и капризничать. Нет смысла задавать новые вопросы и будить подозрения.

Она, наконец, приняла решение, выдохнула, выпрямилась и твёрдо сказала:

— Мне необходимо одеться, принять пищу и обсудить сложившуюся ситуацию.

Едва она приподнялась, как незнакомец резко вскочил и отвернулся, только платье завернулось волнами вокруг колен.

— Это уже слишком, — сказал он низким голосом.

Она нахмурилась, ее анатомия соответствовала образу весьма спортивной и вроде бы молодой особы без видимых изъянов. А у неё всего-то оголились плечи и считанные сантиметры левой ноги. Незачем так реагировать.

Или в этом мире нагота под запретом?

Она оказалась так загипнотизирована его красотой, что только сейчас заметила его странную одежду. Высокие сапоги, словно сшитые по идеальному лекалу, платье до середины икры, слоящееся, как туман, и перехваченное тугим широким поясом. Рукава до самых пальцев. Удобно и почти неправдоподобно изящно.

В руках у него оказалась куча цветного тряпья, которую он, не оборачиваясь закинул на ложе.

Она взяла этот цветной легкий ком. Распутала платья разных оттенков и длины, но единых по форме — чуть выше щиколоток и свободного кроя, а также широкий пояс и плащ, лишенный и рукавов, и застежек.

— Неудобное платье, — сообщила она в пустоту, — Почему бы не сделать только одно?

— Если ты заявишься в нижнем платье на Малый совет, Варда этого не перенесёт, — насмешливо отозвался незнакомец.

Она взялась за цветные тряпки. Легкое и многоярусное платье, тонкое, как лепесток анемоны, легло на тело тремя невесомыми слоями. Вместо белья — лёгкие штаны, неплотно облегающие ногу. Из кучи тряпок остался только неширокий лист ткани, который она идентифицировала как верхнюю часть нижнего комплекта. Она стащила платья и попыталась обернуть им грудь, но тот едва держался.

«Прикажи», — шепнуло в голове.

— Плотнее, — тут же потребовала она, и тонкий платок на груди сжался, сросся швами, перестроился прямо на ее глазах.

Это было жутко и прекрасно. Эмоции словно отключились. «Это все не по-настоящему, — подумала она. — Все здесь не по-настоящему». И нет у неё в голове никакого голоса, только приятная пустота.

— Теперь все? — неуверенно спросила она, и незнакомец неохотно повернулся.

Оказалось, нет.

Двадцать минут прекрасное видение потратил на прическу, в которой семь кос легли в одну корон, охватывая виски и лоб тугим ободом, а после на пояс, свернувшийся вокруг тела удобным корсетом. А когда она приподняла платье до колена, чтобы обуть сапожки, незнакомец едва не загорелся от гнева, сжал рот в узкую скобу и отвернулся снова.

Видимо, открытые колени тоже были табу. Сапожки оказались легкими и мягкими, и избить ими никого было нельзя. Разве что погладить.

Когда она собралась, наконец, шагнуть в проем, он поймал ее за плечо.

Сжал предупреждающе:

— Мы все очень устали. Номер Шесть плохо себя контролирует, и его дар истрачен, номер Два в бешенстве, его лилия дважды переносила дату большого цветения, все-таки брачная церемония — третья веха в становлении цветка.

Цифры ощущались с большой буквы, как имена. Но интуитивно она чувствовала, что именами они не были.

— А ты какой номер? — спросила она с детским любопытством.

Тот вздохнул с той же протяжной усталой нотой.

— У меня нет номера, мастер, — тихо сказал он. — Я всего-то обслуга.

Было в его голосе что-то, от чего волоски на шее вставали дыбом. Она с трудом подавила желание обернуться или по-заячьи метнуться вбок, путая следы. Если бы он мог ее убить — убил бы. А она, кстати, тут сутки голая лежит. Приходи и потроши.

Полученная информация была бедна и неутешительна. Она неизвестно где и неизвестно кто. Зато в сопровождении будущего убийцы весьма привлекательной наружности. Судя по его поведению, свою смерть она заработала непосильным трудом.

Она нервно усмехнулась. Стало быть, она в теле местной злодейки, которая только и делает, что капризничает, ломает вещи и кричит не своим голосом, если ей недостаточно низко кланяются. Таких обычно убивают к концу книги.

У выхода она остановилась, привычно анализируя и расчленяя чувство опасности, пережёвывая каждый чертов миг собственной беспомощности. Усваивая новый и страшный мир, в котором она не понимает ровно счетом ничего. Она не трус.

Она больше не трус.

— Идём, — сказал слуга, наконец, и мягко подтолкнул в спину.

Глава 2

В новом помещении ее ожидали ещё двое. Она автоматически замешкалась на пороге, размышляя, не безопаснее ли вернуться обратно. Картина, представшая перед глазами, не казалась ей обнадёживающей.

Номер Шесть — угрюмый, крупный, похожий на проворного молодого медведя, мрачно смотрел в пустоту. Номер Два — усталый и слишком юный — прятал изломанный гневом рот в высоко поднятом вороте дорожного платья.

Каким-то странным образом она не воспринимала их внешне, словно видела их каждый день, и оба до смерти ей наскучили.

В левом углу гнездилось нагромождение клеток, в одной из которых вяло перекатывалось что-то среднее между тентаклями и щупальцами осьминога. В соседней бесновалась зелёная гадость, похожая на гигантскую змею. В тишине слышались только влажное трение и поскрипывание, и она очень надеялась, что это скрепят не прутья клеток. Товарищи внутри были настроены явно недружественно.

В остальном комната оказалась такой тесной и неуютной. Плетённая попугаячья клетка, выросший из пола стол с неловкой косой столешницей, два стула.

На один из них пластично упал ее ядовитый сопровождающий. Выглядел он, как графский сын, утомленный бесконечными увеселениями, но должный держать лицо перед холопами.

Смотрелось это презабавно.

Она не успела спросить. Кресло, выросшее из пола, пнуло ее под колени, примеряясь под ее рост и размеры.

— А мы-то уж как заждались вас, Миночка, — осторожно, но с деревенской прямотой сообщил номер Шесть.

Покосился на номер Два.

Второй мужчина сидел на оставшемся стуле и был хмур, как ненастный день.

На минуту она растерялась. Ей нужна информация, но… Что спросить, о чем спросить? Настоящей Ясмин здесь больше нет, и если они узнают, что будет с ней?

Разве, черт возьми, у жертв насильной депортации из одного мира в другой не должно быть спойлеров?

Голова была пустой и легкой, как воздушный шар. На несколько секунд малодушно захотелось сесть, расплакаться, сказать, что не помнит ни слова о жизни до, что она не отвечает за действия маргинальной особы, доставившей им проблемы. Попросить о помощи. Не звери же они, в конце концов.

Победила загнанная на подкорку привычка дать миру так мало информации о себе, как это только возможно.

— Рассказывайте, — незнакомым самой себе нейтральным тоном приказала она.

Приказала. Не попросила.

Это было странно, как если бы у неё в голове сидел электронный пульт управления, переключая лобные доли и стимулируя гипофиз. Наверное, так чувствует себя марионетка, насаженная на леску кукольника.

Сказала и едва успела отшатнуться.

— Рассказывайте? — заорал номер Два, мгновенно растерявший большую часть своей дивной красоты. — Сидим в Ловушке четвёртые сутки, пока ты отлёживаешься в лечебном сне! Какого сорняка ты смеешь…

К нему бросился номер Шесть, похожий на крупную сельскую няньку, смешащую к капризному ребёнку. Тип, представившийся слугой, сидел, как король, вяло медитируя в потолок. Только коса его, как живая, переливалась радужным светом от вечернего солнца, глядящего в маленькое окно.

— В самом деле, мастер, — протянул он. — Мы пришли в Чернотайю за образцами, где естественный срок от трёх до семи дней, а ныне в разгаре второй месяц нашего пребывания в условиях магически изменённого мира.

— Магического измененного мира, — тупо повторила Ясмин.

Ее ум оказался не в силах переварить эту информацию. Она действительно в другом мире?

Но как?

Она не ела странных грибов, не принимала антидепрессанты и не переходила дорогу на красный свет. Ее определённо не переехал грузовик, как обычно случается в мангах.

Последнюю мысль она поймала за хвост и мимолётно удивилась. Она ничего не помнит о себе, но знает совершенно ненужные вещи, вроде соблюдений мер безопасности и однажды прочтённой литературы.

Но это же невозможно! Совершенно естественно, что одна ассоциация приводит к другой, рождая руническое мышление. Если она помнит хотя бы одну прочитанную книгу, она должна помнить, при каких условиях ее читала, где купила, что почувствовала.

— Ты, Миночка, ты, родненькая, пойми правильно, — увещевал номер Шесть. — Мы сутками бродим по чёрным лесам, а едва подходит срок, ты бросаешься на Белое дерево. Оно ж передавило тебя всю, а ведь…

Что «ведь» узнать не удалось, поскольку номер Два кричал громче.

Из краткой выжимки его припадка выходило, что и в его голове информации не особенно много. Зато претензий на пять криминальных дел.

Впрочем, она — другая она расстроила его свадьбу. Она могла понять.

Но оставлять ситуацию неразрешенной было просто-напросто опасно. С реципиентами ее методики работали безотказно, почему бы не попробовать спасти себе жизнь?

Она повернулась всем телом к номеру Два:

— Ты недоволен моим руководством, — констатировала она и рассеянно почесала правую руку. Запястье глухо и щекотно ныло, словно по нему прошлись крапивой. — Теперь перечисли все претензии ко мне, только постепенно.

Логика усыпляет невротиков, достаточно только держаться выбранной линии поведения. Номер Два успокоится и все расскажет.

Она взглянула на номер Два и онемела. Тот мгновенно замолчал, словно подавившись собственными словами, только на бледном лице горели сапфировые глаза. Он не отрывал взгляда от ее руки, поэтому она тоже на неё посмотрела.

Совершенно нормальная женская рука, не считая этой бестолковой тату.

В тишине слышалось только загнанное дыхание номера Два, и она попыталась снова:

— Что ж, раз претензий ко мне нет, то, может быть, кто-то вёл конспект…. Полевой дневник или журнал, или…

Она замялась, не в силах подобрать верное определение предмету, который сейчас очень бы ее выручил.

— У меня, — тут же отреагировал слуга.

Ну или тот, кто называл себя слугой.

Он тоже смотрел на ее руку, и в его глазах была темнота.

Да что происходит? С этой рукой — с этой тату — что-то не так?

Слуга — она могла бы поклясться, что из ниоткуда — вытянул потрепанную книгу с тяжёлой резной обложкой, а едва она протянула руку, отдернул.

— Тут чтения до полуночи, — сказал он с неясной улыбкой. — Зачем мастеру так утруждаться? Просто дай мне метку, и я перешагну в Варду за один миг. Всего миг и мы окажемся дома, в своей постели. После хорошего ужина, после ванны со сладким розовым маслом, на льняных простынях.

Впоследствии она отчётливо понимала, что ее спасло лишь незнание сущности метки и непонимание, как именно ею распоряжаться, а уж тем более, как ее отдавать.

Ах… Спасибо, спасибо тебе, дорогое незнание. Скорее всего, ты спасло ее маленькую безымянную жизнь.

А ведь она бы согласилась. Заглянула в эти тёмные чарующие глаза и отдала бы все на свете, уже и рот открыла.

Потом, правда, закрыла. Хватило ума оглядеться. В глазах слуги стыла манящая нежная тьма, от которой сводило живот. Номер Шесть отскочил, словно от слуги шла невидимая разрушительная сила, а номер Два сжал рот, переживая невидимую глазу боль.

— Глупости, — сказала она.

Горло шелковой удавкой перехватил ужас. Однако голос звучал живо и непринужденно, как если бы она болтала на розовом вечере с одним из легкомысленных господ, которые охотно танцуют со всеми ветреными женщинами подряд. Тело напряглось.

Расклад стал яснее. Кем бы она ни была, она лидер этой странной троицы. Или мастер, как назвал ее слуга. Пусть не имеющий авторитета, но имеющий власть некой метки. Но лишь до тех пор, пока эта метка в ее владении. Без неё она лишь слабая девица в окружении трёх мужчин, склонных похоронить ее в ближайшем перелеске.

— Давай-ка сюда, — она перехватила искусно переплетенную книгу и поднялась. — Сейчас я желаю остаться в одиночестве. Слуга перехватил ее руку с зажатой книгой.

— Так не пойдёт, мастер, нам нужен маршрут, нам нужно выбираться отсюда. Здесь становится опасно.

Ясмин автоматически шагнула назад.

— Дай мне время, — спокойно сказала она. — Я хочу составить маршрут с учётом новых данных, но я ведь была в коме. Придётся подождать.

— Один день, — ласково ответил слуга.

— Я учту твои пожелания, — отрезала Ясмин.

Сладкая тьма, дохнувшая ей в лицо из распахнутых траурных глаз, улеглась, стихла. Слуга стал похож на офисный планктон, отчаянно делающий карьеру. Наверное, в детстве он был отличником.

— Да, мастер, — сказал он послушно.

Теперь в его глазах был интерес и что-то ещё — сродни недоумению. Стало совершенно очевидно, что она не вписывается в личность настоящей Ясмин, и он это осознаёт. Он только пока не осознаёт, что замена душ в принципе возможна. Она не должна так откровенно демонстрировать эту разность. Ей бы не помешало узнать настоящую Ясмин получше.

— Очищающий угол я сделал в комнате у четвёртой стены, — вернул любезность слуга, но усилий встать не сделал, после без перерыва добавил: — Ты больна и не справишься с меткой. Это будет самая глупая смерть на свете.

Она беспардонно уставилась на него, словно практикуя игру в переглядки, но совесть в слуге не пробудилась. Она только плечами пожала.

Конечно-конечно. Лучше она умрет от метки, чем от трёх озверевших мужчин за грехи предыдущей владелицы тела.

— Пожелай мне удачи, — нежно сказала она.

Она отвернулась и не увидела, как изменилось его лицо.

* * *

В комнате было холодно и темно. Солнце ушло на другую сторону, и через окно на пол натекла лужица от начинающегося дождя.

Она забралась в тёплую траву прямо в платье. Ложе, словно угадав ее желания, перестроилось в подобие кресла, деревянные прутья мягко текли под ней, ложились гибким полотном, считывая анатомию тела. Это больше не пугало. Даже больше, это было комфортно. Ей нужно сосредоточиться. Понять. Научится жить в этом мире, просто потому что другого выхода нет.

Снова и снова она перетряхивала память, но кроме далекой картинки оставленного мира, в ней не было ничего. Серые высотки, летний парк, озеро, через которое перекинут резной мост, жёлтый, умытый дождем автобус, солнце — такое же, как здесь. Она сама, бредущая в институт, после домой, вечно с книгой в руках. Забавно, но при всей своей замкнутости, она была весьма успешным конфликтологом. За неё боролись три института, но она предсказуемо выбрала столичный. Все же приятные деньги.

Вот и все воспоминания. Ни одного лица в памяти, кроме собственного, открытого в памяти краткими и разрозненными фрагментами.

Впрочем, она помнила прочитанные книги. Читала она много и без перерыва, мешая профессиональную литературу с художественной. Она вполне могла бы прочесть и инструкцию к туалетной бумаге, если бы у неё кончились книги.

В ее копилке даже был приятный роман со злодейкой, сумевшей обмануть судьбу, получить принца, королевство и тысячу поцелуев в придачу. Сказка, которую приятно читать, даже зная, что на самом деле злодейка умерла, просто автор не хотел расстраивать своих читателей.

И она тоже умрет.

В одиночестве, в чужом мире, с украденной личностью, вымаранная со страниц собственной биографии.

Но она так отчаянно хотела жить!

В комнате стало холоднее, и она поёжилась. Милая тёплая травка уже не спасала. Темнота столпилась у ее ложа, словно здесь, на отдельном взятом квадратном метре началась ночь.

— Помоги мне, — тихо сказала она этой темноте. — Просто кто-нибудь, все равно кто…

И некто отозвался.

— Не бойся, — шепнул голос в голове. — Ты поможешь мне, я помогу тебе. Ты пройдёшь испытание, я верну потерянное на семь дней. Это договор. Ты держишь слово, я держу слово.

Шёпот был тихим и далеким, в звук вплетались щелчки и низкое, едва уловимое человеческим слухом гудение, от которого ныло в груди. Она резко выпрямилась, забыв о холоде и темноте. У неё в голове — голос. Она совершенно точно слышала чей-то голос.

Да у неё неврология! Ей нужно мрт головного мозга! В этом мире делают мрт?

Отключённые стрессом чувства мгновенно вернулись, обостряя зрение и слух. Она затряслась от ужаса. А после затряслась ещё сильнее, потому что шипение плохой связи, как бывает при звонке в другой регион, продолжалось.

Ей не было страшно, когда слуга смотрел ей в лицо, не было страшно, когда кричал номер Два, даже пережитая боль уже не казалась такой сильной.

Потому что только сейчас она поняла, что такое «страшно».

— Договор? — спросила он тонким голосом.

— Договор, — подтвердил голос.

Тут она уже и про неврологию забыла. С документами она всегда была аккуратна. Все-таки не с соломой работает. Но голос…

Она действительно, будучи в здравом уме и твёрдой памяти, заключила договор со звуком голоса? Ну, хотя бы не с виниловой пластинкой. Хотя…

При страхе юридической кары страх перед полтергейстом слегка отступил. Рациональная часть активно включилась в разбор полетов.

— Эм, — вежливо спросила она. — А как мы э… познакомились?

Если голос скажет, что по винилу, то можно не волноваться. Она просто сошла с ума. Время такое. Многие сходят.

Но голос тихо и страшно засмеялся, и нервы у неё снова натянулись, как струны на покалеченной арфе.

— Я не Ясмин, — попыталась она снова.

— Ясмин — это я, — усмехнулся голос. — Слушай меня, иди к солнцу, — шёпот вплетался в нейроны, шёл противной дрожью по всему телу. — Всегда на юг, где жаркий бересклет соединяет ветви с горькой рябиной, цветут синие травы и спят пески, в каменной долине ты возьмёшь своё и отдаёшь мое…

Она закрыла глаза. Под веками текли белые башни Варды — единой страны, взявшей в тиски половину мира. Золотые, зелёные, алые вьюны взбирались атласными телами по колоннам, сжимали разноцветный шёлк распахнутых в вечно юные сады покоев. Волшебной красоты сады, перемежались парками, солнечными аллеями, перетекали в леса и чистые, словно выточенные из цельного куска малахита луга. И снова были сады — декоративные, тематические, плодовые, цветочные, лечебные, чайные… Им не было числа.

Четыре ведомства, делившие Варду на профессиональные сообщества, гнездились в столице страны — Астрели. Ясмин принадлежала к мастерам научного ведомства. Одного из самых влиятельных.

Ведомства дробились на части, части на отделы, отделы на мастеров, а стать мастером мог лишь прошедший экзамен и давший жизнь своему оружию. Иногда совсем маленькому и смешному, но ценному своим наличием. Научное, военное, ремесленное и административные ведомства соединялись в великий совет, чтущий право и ненасилие, а выше Примула — единоличного владетеля Варды — было только небо.

Все было подвластно Варде, кроме Чернотайи, лежащей чёрным пятном на репутации предыдущего и давно низвергнутого Примула, лишенного поста и жизни, и вычеркнутого всем тотемом с карты страны. Масштабный эксперимент, закончившийся массовыми смертями и магическим биовзрывом, когда днк растительного и животного миров сплелись воедино в бесконечном множестве новых форм жизни.

Проблема была лишь в бесконечно милостивых законах Варды, которая милосердно давала второй шанс росткам павших тотемов. И Ясмин, узаконенное дитя тотема Бересклета, была одним из таких ростков. Поэтому, даже получив статус мастера, продолжала операции в Чернотайе, рискуя жизнью во имя выгоды всей Варды и ее Примула, в частности.

— Есть что-то очень милое в том, чтобы работать на человека, уничтожившего твой Тотем, — шептал голос. — Но тебе будет легче, ты не всегда будешь мной.

Голос шептал, но все тише, пока от него не осталось и тени звука.

Она тяжело встала с кресла, стряхивая страшный морок и несколько секунд практиковала технику глубокого дыхания.

Этого не может быть. Не должно быть. Такие, как она, не заключают договоров с голосами, не верят в другие миры и уж, конечно, не попадают в них. А если и попадают, то не в героинь и злодеек, а в персонажей третьего плана, которых не видно на галерке. Тихие, скромные и стеснительные, вечно погружённые в свои исследования и книги.

Но она сорвала джек-пот. Попала в местную злодейку. Настоящая мисс удача, взяла первый приз по невезучести.

— Ненавидят-то тебя за что? — хмуро спросила она.

Но голос, принадлежащий истинной Ясмин, не ответил. Он давно ушёл.

Глава 3

Оставшись в одиночестве, она несколько секунд горевала о своей судьбе, но потом бросила это занятие.

Дела сами себя не сделают. Первое, а также второе, третье и единственное, что ей нужно сделать в этом мире — это убраться из этого мира. Она не боец, не ангел и не юрист, у неё нет супер способностей. Ей просто не на кого рассчитывать.

Но если верить Ясмин, в этом мире ее держит договор. Что именно она попросила, если в обмен согласилась пойти в другой мир и рисковать своей жизнью? Чудо?

— Я пройду этот дурацкий квест, — сказала она зло. — И вернусь домой.

А после взяла в руки полевой журнал и открыла тяжелую резную обложку.

День первый.

Седьмой день от начала месяца Ив.

Примул говорил с мастером Белого Цветка наедине, а после говорил со всеми нами, что есть высшая честь для номера ниже Тройки.

Мне доверено вести дорожные записи в свободном формате, дабы мастер не марала нежные ручки и не напрягала ум.

Операция состоит в получении шести биологически активных образцов. С нашей стороны боец, биолог, ремесленник, врач и прислуга (то есть, я).

Войти в Чернотайю, изъять биологические образцы, колосящиеся на приволье, и активировать метку для возвращения в Варду. Правда, Примул забыл сказать, что образцы в зоне биовзрыва, не только колосятся, но и бегают, как кони. Слава соцветию, они тупые и хорошо реагируют на приманки.

Четыре образца мы изъяли уже к вечеру. Осталось меньше половины. Четвёртый образец бесновался и разбил одну из клеток, стабилизировав структуру тела в стальные шипы. Возможно, он был соединён с аллелем железной жабы, способной поднимать определенные химические соединения на поверхность тела, да будет проклят тотем Бересклета на веки вечные. Мы заперли его отдельно от остальных образцов.

Температура чуть выше первой трети.

Ветер со стороны Шелки.

Общий уровень дара — семьдесят.

Уровень опасности — два от десяти.

Климатическая обстановка приемлема

День Второй.

Первый образец (предположительно, дикая малина, мать которой впала в грех с агрессивной сороконожкой 4 класса) увял на глазах. Номер Шесть сказал, чтобы мы не слишком доверяли своим глазам, поскольку не знаем мотивов изменения поведения образца, так что клетку мы не открыли.

Четвёртый образец ко всеобщей радости бежал в неизвестном направлении, поэтому завтра мы снимаемся с места.

Температура выше первой трети.

Ветер со стороны Шелки.

Общий уровень дара — семьдесят.

Уровень опасности — четыре от десяти.

Климатически обстановка приемлема

День третий

Остаёмся на месте. Ясмин сказала, сначала выкопаем Целиатус Кварторум. Поскольку дар взаимодействия с землей достался Номер Семнадцать, то задание ей доверили полностью.

Постфактум. Важно.

Операция началась в двенадцать по часовому календарю Цветущей Астрели. Основной оператор — номер Семнадцать, страховой — Номер Два. Я, служащий седьмого отряда, прикреплённый на период операции к спайке мастера Белого цветка, подтверждаю правомерность составленной связки. В первую треть второго двоечасия дня номер Семнадцать подняла последний пласт, через семь минут четвёртый образец, не замеченный нами, проткнул стальным шипом ее грудь и перебил левое запястье.

Магическое вмешательство произведено номером Шесть в два дневных часа, левое легкое не подлежит восстановлению, в правом обнаружен легочный шунт. Номер Семнадцать переведена на искусственное дыхание, установлена лечебная повязка длительностью на семь солнц. Запястье восстановлено на пятьдесят пять процентов от исходных девяносто семи, восстановлено нейронное полотно на пятьдесят процентов, установлена лечебная повязка, длительностью…

Она закрыла уставшие глаза и отложила книгу.

Значит, был ещё номер Семнадцать, а если верить этому дневнику, то была. Но теперь ее нет. Под закрытыми веками возникло юное ясноглазое лицо, словно кто-то включил в голове диапроектор. Совсем девчонка с коротким хвостиком в походном платье строгой травянистой расцветки, слишком темной для ее весёлой юности.

Легкий ужас коснулся сердца. Здесь произошло что-то действительно плохое, и она, безымянная, маленькая она заперта в чужое тело и не способна к объективному восприятию ситуации.

Она взяла книгу вновь, используя скорочтение, пролистывая незначимые дни. Она должна найти информацию о метке, о своих спутниках. Она должна понимать, насколько опасно находится с ними рядом.

День Четвёртый

Наказан номер Два за провал операции. Магическая плеть, время наказания не зафиксировано. Мое присутствие согласно положению триста четырнадцать, пункту семь, подпункту два не обязательно. Номер Семнадцать получила выговор…

Выговор? Какая-то девочка, лишенная легкого, с кровяным шунтом в груди, умирающая в операционном блоке, получила выговор от своего лощеного мастера Белого цветка. А после та спустила с запястья магическую плеть, маслянисто блестящую семью синими языками и отходила прекрасный номер Два, пока тот не упал перед ней на колени, сдерживая рваные всхлипы. Воображение услужливо включило кадр бледного номер Два, с закушенной губой и синим холодом глаз.

Она засмеялась. К горлу подкатила желчь. Похоже, она — другая она — была душой компании, пока, наконец, не умерла. Она поднесла к лицу запястье, по которому змеился рунический узор, и каким-то незарегистрированных органом чувств поняла, что это та самая плеть.

Всегда с тобой, кисло подумала она.

Зато стало ясно, чего испугался номер Два, когда она лениво почесывала запястье. Боялся снова отхватить люлей от своего доброжелательного мастера.

Вновь пролистнула книгу.

День Седьмой

Темнотайя горит, мы движемся в четвёртый квадрат от востока Шелки, ветер со стороны Ямы. Номер Два беспокоят раны от магической плети. Номер Семнадцать по-прежнему в стазисе. Мастер в дурном расположении духа и торопит нас. Третий образец напал на четвёртый образец, но поранился о шипы. Мы снова разделили их по разным клеткам. Клеток всего шесть, и одна имеет слабый магический запор.

Общий уровень дара сорок девять.

День Десятый

Номер Семнадцать не получается вывести из стазиса. Номер Два беспокоят раны. Скорее всего, его дар вступил в противоречие с энергией мастера и официально в этом нет ни чьей вины. Это очень редкий случай. Дар номера Два не стабилен.

Номер Шесть держится хорошо, но уровень его дара даёт кривую падения. Он берет двойную нагрузку и больше не справляется.

День двенадцатый

Номер Семнадцать мертва. Ясмин сказала оставить ее здесь. Я сделал для неё ивовый кокон и опустил в торфяной грунт, уровень кислотности три с половиной. Вряд ли мы сумеем ее забрать.

Кажется, ее звали Лия. Или Льяна. Она говорила мне своё имя, но я забыл.

Есть ли на этой земле, кто-то бессердечнее нашего мастера?

День четырнадцатый

В копилке новый образец.

Люфтоцветы (пометка: предположительно, люфтоцветы), попавшиеся на свет фонаря, вели себя спокойно, а к ночи распались на микроорганизмы и расползлись по пещере, особенно облюбовав Ясмин. Наверное, потому что у неё глаза все время горят в неправедном негодовании.

Уровень дара менее двадцати единиц. Номер Два насильно заблокирован за безобразный скандал и попытку отнять метку мастера силой. Номер Шесть в тихом бешенстве, но мастер не принимает его всерьёз…

День семнадцатый

Начало месяца Вод. Третьи сутки от начала сезона Дождей, обзор ограничен, передвижение невозможно. Уровень свободного дара даёт держать домовой кокон и держать клетки с образцами в магическом покое. Образец три ведёт себя агрессивно, образец один по-прежнему не функционирует. Оставленные тремя перевалами ранее люфтоцветы добрались до мастера и зацвели. Номер четыре, который удалось вернуть в очередной раз, впал в стазис.

Пришёл сезон Дождей.

День восемнадцатый

Все утро отсаживали люфтоцветы из спальни мастера.

Мастер поймала пятый образец (видовая бамбуковая особь не ниже второго класса, совмещённая с всеядной виверной — беспочвенно агрессивны, склонны к неверным выводам, нападают до начала диалога). Цапнула мастера за предплечье.

Можно ли засчитать это за попытку каннибализма?

Мы остаёмся в седьмом квадрате пустоты. Метка полностью разряжена. Сезон Дождей в разгаре.

День двадцать второй

Припасы закончились, бытовая коробка пуста, из лекарственных средств остались только противоядия и слабый антидот, антибиотики по распоряжению номера Шесть ушли на номер Семнадцать. Номер Шесть по возвращении будет передан комиссии для понижения статуса согласно приказу мастера.

Температура в районе пустоты.

Ветер со стороны Ямы.

Общий уровень дара — девятнадцать.

Уровень опасности — восемь от десяти.

Последняя запись свидетельствовала, что Ясмин перенесла три операции и провела в стазисе неделю. День, когда она пережила нападение, если это было нападение, в дорожном дневнике отсутствовал (первые сутки Золотарника от начала нового исчисления). Это было немного страшно и словно не по-настоящему. На теле не было и следа хирургического вмешательства, только легкая мышечная боль, затихающая, стоило на ней сосредоточиться. Уровень медицины этого мира был высок и не усваивался в голове.

Она закрыла глаза. Она не верила ни в бога, ни в божественное соцветие. Кто бы мог подумать, что однажды настанет день, когда ей захочется помолиться.

— Боже, — шепнула она. — Дай мне выбраться.

Всеобщая ненависть сделалась простой и ясной, как если бы лежала на ее ладони чёрной жемчужиной. Такую не расколоть. Смерть номер Семнадцать, наказание номера Два, истощение и угрозы номеру Шесть.

Сон лёг под веками густой беззвучной темнотой, в которой плавало насмешливое и притягательное лицо ее слуги, и номер Два, стоящий на коленях. Спина, делённая кнутом на кровавые сегменты, постепенно сливалась в пурпурную розу, волосы упали вперёд и закрыли лицо. Она боялась, что он плачет.

— Назовите причину, по который вы хотите жить, — потребовал слуга. Он опирался красивой белой рукой на плечо коленопреклоненного номера Два и мечтательно щурился поверх ее головы. — Хотя бы одну. У вас пять миллисекунд. Ну же!

Она проснулась от обиды. Отчаянно хотелось вернуться в сон, и высказать этому дураку слуге, что за пять миллисекунд она и рта открыть не успеет.

Потом остановилась.

Это просто смешно. Она злится на какого-то картонного слугу, который в свою очередь злится на своего картонного мастера, в теле которого она застряла.

Они все ненастоящие, мелькнула мысль, здесь все нереально. Это сон, фантом, порождение измученного ума, в котором она прячется от собственного горя, изобретая странный и красочный мир. А на деле ее держат в психушке на нейролептиках.

Мелькнула жалкая мысль рассказать все этому жуткому слуге — Слуге — без номера. Исходя из доступной информации, ему она пока ничем не досадила.

Она даже приподнялась в первом порыве. Встать, рвануться, выложить все без утайки. Это было бы таким облегчением.

После осела. Доступной информации было слишком мало для полноценных выводов. Та сладкая темнота из-под ресниц, его ласковая улыбка, от которой веяло сыростью будущего торфяника…

Единственное, на что она могла рассчитывать — это на метку. Неизвестную, не видимую глазу метку, которая сидела где-то в ее… в этом теле.

Она снова закрыла глаза.

— Я не трус, — сказала она в темноту.

Глава 4

Утро было недобрым и темным. Солнце, превозмогая туман, обронило в прорезь окна несколько слабых лучей. После застучал дождь.

Она провела рукой по окну, словно в безмолвной просьбе закрыться, и то послушно сомкнуло прутья. По ногам пробежал холод. Видимо, в дни дождя вентиляция шла понизу.

Ясмин — она решила, что это имя не хуже других — прошла левее и коснулась плетёной стены с такой же немой просьбой открыться. Стена послушно дала просвет размером в четверть метра. Несколько минут Ясмин баловалась, прикасаясь к различным выступам и выемкам плетёного тела дома-кокона.

Нашла ларь с питьевой водой. Узкий длинный короб, в котором хранились шелковые листы ткани всей палитры от палевого до ярко-красного. Запрятанный в самый угол квадрат малахитовой травы, похожей скорее на водоросли, чем на траву, которая, стоило к ней прикоснуться, оборачивалась вокруг тела.

Ясмин из любопытства сунула туда руку, и одна водоросль тут же обвилась вокруг ладони, как плоская змейка. С ладони исчезло пятнышко грязи. Ясмин с удивлением уставилась на чистую руку.

— Хорошая трава, — похвалила она водоросли. — Лежать.

Она дала себе слово прийти к этой травке вечером. Каким бы странным ни был этот мир, он определённо был удобным.

После прошлась вдоль внешней стены и попросила дверь, и едва успела отскочить. Огромный плетёный кокон висел на высоте нескольких десятков метров, вниз катились струи дождя, сливаясь в мутную серую пустоту. Сжала рукой горло, успокаивая сердцебиение. Кокон-дом глухо качнулся, как неповоротливая личинка, закреплённая на стебле собственной паутиной.

С другой стороны, бесшумно разошёлся гигантской шов, в который заглянул ее опасный служка.

— Прекрати, — тихим и страшным голосом сказал он. — Я не бог. Если ты упадёшь, то с тобой в могилу лягут ещё три человека.

У Ясмин сердце заколотилось, как у землеройки. Потом, правда, она вспомнила, что землеройки живут от силы полтора года, и настроение у неё испортилось окончательно.

Таким темпом ее и душить не придётся. Она умрет от тахикардии.

— Стучись, — сказала Ясмин.

Слуга тут же постучал костяшкам пальцев по плетёной стенке.

Лицо — замкнутое и холодное. Глаза, как ночь. Слишком надменный для просто слуги.

Ясмин изучающе взглянула на него. Если она хочет выбраться из этого мира, то должна точно знать, насколько плохи отношения внутри ее группы. Чтобы пройти те испытания, о которых говорила владелица тела, до них надо хотя бы дожить. А это значит, что со сов ми попутчиками придётся договариваться и рисковать.

И она рискнула.

— Мне скучно, — сказала она.

И словно блокируя темную злость, прошедшую густой дрожью по красивому телу напротив, неловко пожала плечами.

— Ты должна составить маршрут, это не скучно, — напомнил Слуга. К удивлению, Ясмин, он прекрасно контролировал раздражение. — Зарядить метку можно только солнцем, а здесь треть суток ливень.

— Мне нужно ещё немного времени, — как можно мягче сказала Ясмин и снова поймала недоуменный взгляд.

Наверное, нужно разговаривать иначе, жёстче. Как это делала настоящая Ясмин. Но она очень быстро снова забудется и станет терпеливой мамочкой. Проще быть собой с самого начала, а если поймают, валить все на кому.

— Я работала над маршрутом весь вчерашний день, — ложь. Во благо. — Чтобы ум работал эффективно его нужно перезагружать, давать послабление. — объяснила она.

— И как ты собираешься это сделать? — недоумение мешалось в Слуге с настороженностью.

— Мы могли бы просто поговорить. О чем угодно.

— Пусть с тобой поговорит номер Два, — сложное выражение лица Слуги сложилось в некоторое подобие усмешки. — Он ранен и не может сопротивляться.

Ясмин нахмурилась.

Прошлая владелица этого — ее — тела была влюблена в этого волшебно притягательного юношу? Со дна мускульной памяти поднялась жаркая истома, словно откликаясь на эту мысль. Страшный и сладкий сон, в котором ид побеждает эго.

Желание подразнить Слугу ещё немного сразу же отступило.

— Просто немного скрасить ожидание, — отказалась она от пикировки, которая могла принести ей новые данные. Но могла и разбудить память тела. Она же рассчитывала на большее. — Ведь если нет солнца…

Если нет солнца — метка не работает. И все, что они могут — просто ждать. Слуга не мог этого не понимать, но, похоже, не желал ее контакта с остальной группой. Но ей необходимо выйти из этой комнаты-тюрьмы! Она больше не могла отсиживаться здесь, где каждый час отдаляет ее от возвращения домой.

— Ну же, — сказала она, тщательно контролируя голос.

Ни просьба, ни приказ, просто слова, в которых нельзя положить двойной смысл.

Судя по взгляду, Слуга всеми силами нарывался на плеть, которую сам же упоминал в дорожном дневнике. Но осторожность победила. Или победил ее, существенно подмоченный, но юридический непоколебимый авторитет.

— Пойдём, — сказал Слуга.

Пропустил ее вперёд, отыгрывая роль джентльмена. Она поймала виском его дыхание, когда протиснулась в распоротый шов прохода.

Мягкая дрожь обняла ее, как тёплая шаль, брошенная на плечи. Он заметил, но не усмехнулся. Посмотрел, как на насекомое.

Ясмин это не тронуло.

Там — в жизни до — она прожила все стадии отвержения и знала наизусть механизм и мотивацию этого явления.

Они молча прошли в помещение, которое вчера ей показалось больше. Тесно, темно.

— Я модифицирую пространство, когда придут остальные, — правильно истолковал ее недовольство Слуга.

На несколько мгновений Ясмин ощутила детское желание поторопить ситуацию. Разбуди! Сделай это немедленно! Нетерпение было ее одним из немногочисленных недостатков, но она умела блокировать негативные стороны своего «я».

Слуга сел напротив и без всякого стеснения принялся истязать ее взглядом. Особое мужское умение вести взглядом сверху вниз, особо отмечая прорехи в броне самообладания жертвы. Девочки обычно ломаются спустя двадцать секунд от начала понимания происходящего. Мальчики, впрочем, тоже. Себя же Ясмин в глубине души причисляла к котикам, и спустя двадцать лет от рождения стыд покинул ее голову. Ее анатомия ничем не отличается от анатомии любой другой женщины. Ее лицо стандартно. В глазах не отражается душа.

Это поэтический самообман про умение читать в душах по глазам. Она лично пережила треть научного симпозиума по сходной тематике. Кажется, они сошлись на том, что эту байку придумали офтальмологи, и ржали, как первокурсники.

— И, о чем бы ты хотела поговорить? — спросил он.

Без иронии. Руки скрещены, ноги тоже, глаза — стекло, за которым только чёрная глухая ночь.

Плохой знак. Возможно, даже опасный.

Ясмин с трудом уговорила себя не менять открытую позу, подавляя желание копирования. Слуга ждёт от неё подвоха, она ждёт от него информации. Замкнутый круг.

— Скажи мне три фразы о себе, и одна из них должна быть правдой. Хочу угадать.

К ее собственному удивлению, ей потребовалось усилие уговорить руки лежать расслабленно, с разомкнутыми ладонями.

В глазах Слуги мелькнуло непонимание. Должно быть, его отношения с настоящей Ясмин включали в себя разговоры другого рода.

— Это просто игра, — тут же пояснила Ясмин. — Способ скоротать время.

Врала, конечно.

Набирала базу знаний.

Слуга взглянул на неё со все той же улыбкой — медленной и жуткой. Но на этот раз в его глазах было любопытство.

— Я твой слуга, я добрый и хороший человек, я — биосочетание человека с аллелем янтарной змеи.

Ясмин вздохнула. Она и не думала, что будет просто.

— Я имела в виду неочевидные утверждения, — бесстрастно заметила она. — Это должно быть что-то, чего я не знаю. Про слугу я знаю, поэтому правда делается автоматически известной.

Слуга посмотрел на неё без всякого выражения.

— Я не хочу говорить тебе правду.

— Мы просто болтаем, — напомнила Ясмин. — Не нужно говорить очень-очень правду. Что-то несерьезное. Мелочь, вроде любви к конфетам.

— Я люблю конфеты, — с охотой отреагировал Слуга. — Я не люблю конфеты, я равнодушен к конфетам.

Лицо у него по-прежнему пустое. Она бы не стала играть с ним в покер. Будь у неё выбор, она бы на одной улице с ним стоять не стала.

Но выбора-то не было. Что поделать…

— Ты не любишь конфеты, — предположила Ясмин.

Слуга промолчал. После, заметив ее вопросительный взгляд, сказал с усмешкой:

— Ты должна угадать правду, но я не обязан говорить, угадала ли ты.

Это было очень близко к тонкой издевке.

«Какой восхитительный мерзавец, — ахнуло ее профессиональное альтер эго, — давненько о нас такие не ломались».

— Хорошо, — покладисто согласилась Ясмин, хотя принять, что он не желает идти ей навстречу было нелегко. — Тогда ты можешь дать три утверждения о чем-либо, и я попробую угадать. Но ты должен сказать, угадала ли я — у загадки должна быть разгадка. Понимаешь?

Ответить Слуга не успел.

— Давай я дам три утверждения, — ядовито заметил номер Два.

Он стоял, прислонившись к древесному выступу, который вытекал из-под его тени чёрной вязаной рябью.

Она не успела заметить, когда он пришёл. И согласиться тоже не успела.

Номер Два шагнул вперёд и наклонился, упершись руками в столешницу. Глаза в глаза, агрессивная поза, волосы кольцами падают на плечо.

— Ты всех достала, ты продолжила операцию, имея на руках раненого члена группы и наполовину пустой резерв, ты — дура.

Краем глаза Ясмин отметила тень, легшую позади и чуть правее от неё. Номер Шесть. Мышцы у неё напряглись от ужаса. Она была в ловушке собственного сочинения. Ее в самом прямом смысле окружили.

Слуга смотрел ей прямо в лицо, считывая язык жестов. Запертым на дне души, даже не профессиональным, а чисто женским чутьем, она вдруг поняла, что миг слабости будет стоить ей жизни.

Ясмин принудила себя успокоиться.

— Последнее утверждение очень общее, перефразируй, — холодно сказала она.

Глаза у номера Два светились в полутемном коконе, как у кошки. На лице отразилось легкое замешательство, словно она обманула его ожидания или отреагировала иначе, чем он привык.

Его взгляд против воли метнулся к ее запястью.

— Ты не имеешь права занимать это место, — без особой уверенности закончил он.

Она кивнула, оставаясь в статичной позе. Напряжение гудело в каждой вене, текло, как электричество по проводам. Вот тот узел на тонкой нити ее пути, слепленный из претензий, ненависти и бессмыслен хождением по Чернотайе.

Три взгляда вонзились в неё, как охотничьи стрелы. Одно неправильное движение, и один из них тренированным псом схватит ее за горло. Ясмин не знала, какое движение будет верным, поэтому не сделала ни одного.

— Какой ты видишь феста группы?

— Каким, — с ненавистью пояснил номер Два. — Это с самого начала должен был быть мужчина.

Слуга сидел так же неподвижно, а номер Шесть застыл за спиной, словно страхуя подельников.

— То есть, я тебе не нравлюсь, потому что я женщина? — уточнила Ясмин.

— Если бы ты была мужчиной, ты бы мне тоже не нравилась. Фест просчитывает риски, фест заботится о группе, фест знает, куда идёт.

— Что происходит с фестом, который не просчитывает риски, не заботится о группе и не знает куда идет?

Боковым зрением она зацепила тень Слуги, который вдруг резко придвинулся и наклонился вперёд, словно она сказала что-то очень его заинтересовавшее. Ясмин чувствовала его взгляд, как маленький ожог на щеке.

Она не может развязать этот узел. Она разрубит его.

Номер Два явно растерялся. Она почти физически чувствовала его недоумение.

— Примул забирает его полномочия, метку и возможность занимать сходную позицию в военно-исследовательском ведомстве и смежных областях на три года.

Номер Два явно цитировал устав, подсказала ей мимолетная вспышка памяти.

— Ты считаешь это наказание достаточным? — уточнила Ясмин.

Номер Два, разом обмякнув, сел рядом. Больше он не смотрел на неё, смотрел сквозь. Дело не в ней. Она понимает.

Пусть теперь это понимает и он.

— Можно подумать, тебя действительно выставят из ведомства, — с добродушной усмешкой сказал номер Шесть.

Она встал так близко, что его дыхание шевельнуло волосы на затылке. Вот это ей уже действительно не понравилось.

Этот медведь нарушил ее чёртову зону комфорта, и Ясмин очень захотела ему об этом сказать. Но осторожность была превыше комфорта.

— В ведомстве закроют глаза на мой просчёт? — спросила она.

— В ведовстве поощряют выгоду.

Это была странная информация. Насколько она помнила из разговора с Ясмин, та относилась к павшему Тотему, ей не прощались ошибки.

Ясмин подождала, но продолжения не последовало.

— Ты должен дать три утверждения, — тихо напомнила она, — Ты дал только одно.

Номер Шесть засмеялся. Смех у него оказался опасным и мягким, как подушка, которую кладут на лицо жертве, чтобы заглушить крики о помощи.

Стул вырос на ее глазах. Тонкий росток пробился из пола, вытянулся и окреп, и свился невообразимой плавной змеей, пока не стал похож на плетёную ракушку. Номер Шесть уселся и долго правил стул под себя, неспешно переваливаясь с бока на бок.

— Дак плевало, родненькая, ведомство наше на жизнь рядового актанта. Главное, чтоб операция была успешная.

На этот раз Ясмин не успела остановить собственное тело, которое развернулось к собеседнику с веселым недоумением.

— Ты добровольно пошёл работать в это ведомство?

Слава соцветию, язык она ещё контролировала, и несколько мгновений переживала острую радость, что изо рта не вырвалось «почему бы тебе не принять постриг, святоша!»

Ее много в чём упрекали. В некрасивости, в прямоте, в молчании, в резкости, в неподчинении. Но ее еще никогда не упрекали в том, что она работает в организации, которая ведёт свои дела недостаточно праведно. С таким же успехом от неё можно требовать хорошей погоды.

Апагогия, ad absurdum!

— Но мы все ещё здесь, — медведь, этот увалень под номером шесть, сверлил ее тяжелым взглядом.

Она почти чувствовала, как поворачивается воображаемое им ребристое жало, пробивая дыру в ее голове.

Но он был прав. При всей своей беспомощности она все ещё фест, который ведёт свою группу в глушь Чернотайи в сезон дождей, с почти истраченным даром, без лечебного ларца, на остатках питательных капсул. Они идут в никуда, тащатся по неизвестной гиперболе в отрицательной части оси координат. Ясмин просто знала это, словно владелица тела передала ей по наследству этот ужасающий багаж знаний.

Почему Ясмин не вернулась? Метка даёт фесту право на единичный возврат. Это знание было доступно ей той частью сути, в которой укореняются самые базовые вещи, вроде умения есть вилкой или заплетать волосы в косу.

Но Чернотайя оставалась для неё темным пятном. Просто место, в котором живет каждый, не вошедший в ранговую систему. Или выбракованный ею. Она воспринимала его, как тёмные воды, в которых ей должно выловить опытный образец.

— Куда мы идём? — с напором спросил номер Шесть. — В сезон дождей невозможно взять образец. Слабые прячутся, сильные получают преимущество.

Ясмин промолчала. Ее целью было погасить конфликт и дожить до завтра. Для начала. Но ответа на этот вопрос у неё не было, а память была тёмной и пустой, как экран выключенного ноутбука.

Номер Два встал, разминаясь, как большой кот, плавно и едва заметно глазу потягивая затёкшие мышцы. Повернулся к Слуге.

— Сколько ещё ты сможешь держать? — в его голосе послышалась застарелая неприязнь, словно фокус его нелюбви сместился с Ясмин на Слугу.

Тот философски дернул белой красивой рукой, словно обозначая незнание пределов собственного дара.

— Ах, мы такие талантливые, — с дурной усмешкой перевел для себя номер Два. — Надрываемся на любимой службе.

Номер Шесть молчал со все той же недоброй улыбкой.

Слуга отвернулся от обоих, словно выключив их, как фоновый шум, и спросил:

— Мастер желает выйти?

Увы. Мастер должна выйти. Она должна увидеть этот страшный и непостижимый мир своими глазами.

Но ей было страшно. Она закрыла глаза и под закрытыми веками лег каменистый холм, по которому весело кудрявились зелёные длинные побеги, ворочая голубыми рупорами цветков, в глубине которых тлел иллюзорный огонь. Обнимали мягкой зелёной плотью встречные камни и вдруг с разбегу ныряли в землю, как в озерную воду. Километровые зелёные червяки с тонким вертлявым тельцем, чьи цветы весьма полезны для поддержания приятной молодости тела. Если она завершит операцию их поимкой, ей простятся незначительные помарки.

Ясмин, словно раздвоившись, одной половиной осознания стояла среди кудрявых цветочных червяков и с ее правой руки тёк синий холодный свет, резавший землю, как меч джедая. Послушный и легкий, повинующийся малейшему движению кисти руки. Она перевернула запястье и поднесла его к глазам, и свет потек в землю, как вода из пробитого кувшина, потому что мысль ее была инертна и нецеленаправленна.

«Нет, — вдруг шепнуло в ее голове. — Нет!»

Ясмин открыла глаза и медленно встала. Это была иллюзия? Предвидение? Память тела? Что значило это «нет»?

Но времени думать не было.

— Мастер желает выйти, — царственно обронила она и подала Слуге руку.

Она решила.

Она станет чертовой Ясмин, пройдёт испытания и вернётся домой.

Глава 5

Перед ней простиралась Чернотайя. Огромная, пугающая и нежная, как едва распустившийся темный цветок, способный увять от слишком настойчивого взгляда.

Дождь стих, пробилось свежее утреннее солнце, от хмурой и мутной зарницы не осталось и следа. Земля исходила мягким паром, отогревая озябшее тело, зияя нагой темнотой, светлая зелень, бегущая из-под ног, чадила мягким светом, многократно отражаясь в бесконечных зеркальцах росы.

Растения, которым Ясмин не знала названия вставали, перед ней причудливыми чудовищами из старых сказок

— Чаровница, — сказала она.

Слово выпрыгнуло из памяти прямо на язык. Нежное полупрозрачное растение в семь метров высотой, любезно изогнутое, словно желающее, чтобы его восхищенно погладили по длинному телу. Растение, посверкивающее алым огнём в неуловимой глубине, похожее на сталлактит, растущий в любой позе и на любой поверхности, только мягкий и приятный на ощупь.

Из недостатков — зверский аппетит. Чаровница сжирала собственных фанатов за считанные секунды, выкачивая лимфу, кровь и тканевую жидкость.

К счастью, при свете дня она была беспомощна и медлительна, как старуха, больная подагрой. Бедная, еле скрючивалась, в попытке поймать добычу, и после отваливалась, не в силах долго хранить форму. Среди Чаровниц было хорошо вить походные гнезда. Будучи едва ли не всеядными, те отпугивали любую агрессивную флору в пределах своего ареала.

Их гнездо, свитое Слугой, покоилось на недосягаемой высоте в расселине горы, имеющей слабый голубоватый отблеск.

«Руда», — отстранённо подумала Ясмин.

Немыслимый объём ресурсов, освоить которые невозможно. Можно лишь крадучись входить в этой мир, отрезанный от цивилизации законом биологического превосходства.

— Хорошо бы споймать один из образцов, пока солнце-то играет, — сказал номер Шесть.

— Смиллы часто прячутся от дневного света в корнях вигийского дуба, — согласился Слуга. — Но смиллы нам не нужны. Лаборатория и сама культивирует их третий год.

Вместе с номером Шесть они смотрелись почти комично. Быковатый, крупный, с шерстяными завитками темно-русых волос, сбегавших по колоннообразной шее до границы походного платья, номер Шесть и Слуга — втрое тоньше, бледный и изящный, рождавший в голове слабое сходство с фантазиями о принце Датском.

Ее собственное платье отливало приятным оттенком «электрик», но чуть глуше, чуть тише по яркости, чем оригинал. Простой крой, простые линии, трапеция, воссозданная в шелке немыслимого цвета и схваченная чёрным корсетом. Короткая стойка ворота, закрывающая ключицы. Ясмин любовалась им с минуты пробуждения, но теперь оно было на ней и не было возможности оценить его со стороны. В гнезде не было зеркал. Но одежда этого мира — многослойность, многоцветие, простота и закрытость — ей импонировала. Она подходила под ее исходные данные.

Ясмин окинула взглядом прозрачные стебли Чаровниц и шагнула в сторону от их поляны, после двинулась вперёд. Ей хотелось увидеть, что будет за ними.

Слуга остался на месте, а номер Шесть двинулся следом.

Ясмин прибавила шаг, но тот без труда нагнал ее.

— Ты что-то хотел? — спросила она холодно.

Номер Шесть развернул ее к себе легко и без усилий, как бумажный лист.

— Мастер хотела найти светового вьюна, не так ли?

Она хотела найти светового вьюна?

Да ладно. Она даже не знает, как тот выглядят.

— Последним образцом не обязательно должен быть вьюн, — возразила Ясмин.

И тут же испугалась. Что если, она действительно хотела поймать в качестве образца эти самые световые вьюны?

Ей вдруг пришло в голову, что память, доверенная ей Ясмин, имеет существенные пробелы. Имея доступ к самым редким и ценным сведениям, она по-прежнему ничего не знала о своих спутниках и истинной цели этой операции. Что есть Чернотайя? По какой причине Ясмин бродила здесь полтора месяца, отказываясь активировать метку и вернуться домой? Неужели ее путники настолько бесправны, что не были в силах принудить ее к этому?

В Варде не было рабства. Варда — государство ненасилия, презирающее открытую и бессмысленную силу. Мастер внутри Квадры не может иметь столь высокое влияние, позволяющее нарушить закон.

— Световые вьюны не популярны в нашей лаборатории, — сказала Ясмин.

Номер Шесть молчал и смотрел нечитаемым взглядом, похожий на не до конца прирученного медведя. Не то кинется, не то начнёт кувыркаться и просить велосипед. Это рождало в груди странный трепет, сродни чувству между нежностью и ужасом.

Она не сразу поняла, что это не ее чувства. Это чувства истинной и, скорее всего, безнадежно мертвой Ясмин.

— Надо б сделать этот нынче, Мина, — сказал номер Шесть. — Дар слабеет, покуда мы в Чернотайе.

Она запоздало удивилась — он запросто называет ее Миной, и все эти дурацкие чувства. Они были знакомы с Ясмин ближе, чем просто мастер и подчиненный на одну миссию? Или что-то большее. Любовники?

Она критично осмотрела номер Шесть и решила, что ни за что. Мастер и подчиненный.

— Да, — она отвернулась и двинулась обратно к кокону на скале. — Мы получим образец.

В присутствии номера Шесть ей было не по себе. Уж лучше Слуга.

Смерть должна быть красивой.

Когда они вернулись, Ясмин была вынуждена признать, что они пропустили что-то важное. Номер Два был зол и бледен, только губы подергивались, а Слуга, как и обычно, щурил свои инопланетные тёмные глаза куда-то сквозь них всех.

Он стоял на расстоянии в пару метров и словно в нетерпении постукивал по мягкому даже на взгляд голенищу сапога тонким стальным прутом.

Его оружие.

В голове открылась доступная любому даже несовершеннолетнему Цветку классификация видов, форм и модификаций оружий боевого ведомства. Ясмин любовно огладила взглядом стальную поблескивающую плоть прута. В глубине души она (да не она, черт все возьми, не она!) немного завидовала дару, способному дать оружие высшего порядка. Их от силы три. Ну, может, пять.

Ее кнут был оружием второго порядка, но на пике формы. Ее гордость и разочарование. Она постигла его до предела развития. В ее карьере не осталось непокоренных вершин. Не то что у него.

Голова мгновенно отозвалась нудной болью, словно эти думы набили оскомину и измучили, выпили ее до дна. Сколько ночей она лежала, мучаясь от этой ненависти-любви к этому мужчине…

— Нам нужно…

Найти образец, хотела сказать Ясмин. А вместо этого тяжело качнулась вперёд, утыкаясь к живую и дышащую стену. На неё с немым укором смотрел номер Шесть.

— Отключилась наша родненькая, — сказал он куда-то вбок. — Хорошо бы и кокнуть ее туточки, захоронили бы под Чаровницами, вовек не сыщут. Прожуют ее, мученицу, с косточками…

Слуга, кажется, засмеялся. Его смех— небрежный и легкий — вспорхнул стайкой светляков, чтобы тут же истаять в ее памяти.

— Нельзя забрать метку силой, — мягко сказал он, отсмеявшись. — Но мысль приятная.

Ясмин с трудом распрямилась. Она, что, потеряла сознание на пару секунд?

Она просто обязана была испугаться, но вместо этого вдруг разозлилась. Какое у неё было положение, если они, не стесняясь обсуждают ее смерть прямо перед ней?

— Я все слышу, — заметила она с легким раздражением. — Вы можете помечтать о моей смерти после окончания операции.

Все трое уставились на неё с откровенным недоумением, как если бы она встала на четвереньки или замяукала по-кошачьи. Она понимала, что ведёт себя иначе, чем оригинал, но что она могла поделать?

Кидаться с проклятиями на каждого, кто ее не любит? Можно подумать, что ей пять лет и она колотит каждого, кто с ней не согласен.

Номер Два — она видела его из-за горы живой пугающей плоти номера Шесть — стоял поодаль в любимой позе. Привалившись к основанию горы, служившему защитой их временному гнезду. Взгляд у него был изучающий.

— Это из-за паястра, — наконец, сказал Слуга. — Из-за походных условий, невозможен синтез антибиотика без побочки, так что какое-то время будет так.

— Как так? — тут же уточнила Ясмин. — Я буду терять сознание?

— Возможно, — легкомысленно отреагировал Слуга, что контрастировало с совершенно чёрным настороженным взглядом.

Судя по физиономии, сочувствия он не испытывал. Судя по физиономии, он ждал от неё буквально чего угодно. Ясмин почти физически чувствовала его напряжение.

— Другого лекарства нет, — пассивно согласился номер Шесть перевёл взгляд на неё: — Я даю тебе семипроцентую выжимку болотницы и паястра после того случая, иначе замучают боли. Или воспаление начнётся… Уж не серчайте на глупые шутки.

Ясмин, конечно, кивнула. Даже снисходительно улыбнулась. Знает она такие шутки, размывающие границы между доступным и недозволенным. Говори слово «убить» ежедневно и однажды ударишь. Старая истина.

Волосатая лапа номера Шесть ещё лежала у неё на загривке, как тяжелый горячий блин, придавливающий ее к земле своим весом. Она аккуратно отстранилась.

Память Ясмин разворачивалась в ее голове, как свиток, доверху набитый нужными сведениями.

— Можно дойти до Крушениц, — сказала она. — Там целая поляна, а на их территории часто селятся световые вьюны.

После своего мимолётного обморокам, она, странным образом, знала чуть больше.

— Никогда такого не слышал, — буркнул номер Два.

Ясмин внимательно взглянула на него. Номер Два отличался от них. Он не носил ни дорожного мужеского платья, ни собирал волосы в косу. Солнце окатывало его от белой простой рубахи до сапог, закрывающих колени. Она бы сказал, что он близок к английской простоте, если бы в этом мире существовали англичане.

— В инструктарии это не упоминается, новейшая информация. Возможно, ее включат в поправки в следующем году.

Ясмин очень надеялась, что говорит правду, а не несёт светлую ересь, будучи под веществами доброго доктора номер Шесть. Не хотелось бы, чтобы эти перевозбужденные сотрудники закопали ее в Крушеницах. Те никого не жрут, но мигрируют каждые полгода, перепахивая Темнолесье на двадцать метров в глубину. Учитывая, научный анамнез, она уже через минуту станет компостом.

— Пойдёшь первым, — сказала она Слуге, обернулась к номеру Шесть. — Ты за мной и номер Два замыкающим. След в след, без резких движений. Какой прогноз?

Слуга поморщился.

— Солнце в зените на два часовых оборота, после вернётся дождь, и мы должны его опередить.

Во второй половине дня начнётся водяной ад, с тоской подумала Ясмин.

Два мира соединились в ее голове воедино. Огромные виргии, похожие на гигантские кедры, стояли чёрными ребристыми колоннами, в три обхват каждая, глянцевое облако листвы лежало над головой ещё продолжая затерявшийся в ней дождь.

Они почти сразу вымокли.

Вдоль колонны виргий, осторожным неслышным шагом мимо Чаровниц, вяло ворочающихся вслед за ними и с опоздание, слабо касаясь их тел. Одна из них, нацелилась на Ясмин, но промахнулась и легла на белое зачарованно-прекрасное лицо Слуги, удерживая его рогатым отростком, как капризная старуха, ухватившая юного племянника за нежные щёки. Сонно повернула его из стороны в сторону, и Ясмин увидела его пустые чёрные глаза, неотрывно глядящие на неё саму.

— Осторожнее, — сказала она, и отвела бессильную ветку.

— Идите за мной, мастер, — сказал Слуга.

Его голос звучал мягко и хрипло. Волосы были мокрыми от дождя, которым их одарили виргии.

Сзади ей в затылок сопел Медведь, которого становилось все труднее назвать номером Шесть.

Мягкая земля охватывала ступни по щиколотку, но также легко выпускала, прогибалась и пружинила, как батут. Сначала шёл мох, который, как знала откуда-то Ясмин всегда сопровождал виргии, после голая каменистая твердь, которую предпочитали Чаровницы, а потом перед глазами развернулся пушистый травяной ковёр, расшитый лиловыми и желтыми цветами. Оттенки лилового — от тёмной синевы до блеклой лаванды, яркий электрик сердцевин и узких, острых, как хирургический скальпель, тычинок. Так нежная английская барышня прячет в складках весеннего платья стилет. Ты сильнее и не боишься, но… Вооруженная барышня вводит в диссонанс.

Номер Два — теперь она знала, что он боец — предложил обогнуть ловушку, поскольку сциллы любят кучковаться на болоте, а он чует легкую гниль.

Поляна оказалась зарослями на полтора километра, и как они не старались, через час их легкие, но прочные сапоги, отяжелели от набранной влаги. Ясмин тяжело шагала, но мысленно была готова вернуться — ее, черт бы все побрал, к этому не готовили! Она кризисный аналитик, а не Артемида, скачущая по лесам в компании трёх нимф мужского пола.

Хотелось домой. Горячая ванна, постель, похрустывающая свежим одеялом, тосты по утрам, кофе, распахнутое в холодное утро окно. Одежда по сезону. Благословенное такси. Кто вообще ходит пешком в двадцать первом веке? Только спортсмены и зожники. А она не спортсмен, она кризис…

— Госпожа, осторожнее, — шепнул Слуга.

Он вдруг оказался очень близко и ловко, как-то незаметно поднял ее на руки. Левый сапожок, отяжелевший от воды, соскользнул с правой ступни. Медведь застыл, как вкопанный, а номер Два, невольно обогнавший его, уставился на ее голую ступню, как заколдованный. Наконец, отвернулся. Ясмин могла бы поклясться, что это было смущение. Первое человеческое чувство за последние тридцать шесть часов.

— Прикажи, и я понесу тебя до самых Крушениц, — шепнул Слуга.

Он был так близко, что она видела веер ресниц, вызолоченный солнцем и тёмные завившиеся от влаги прядки, облепившие лоб и скулы. Если она наклонится чуть ближе, то сможет поймать его дыхание. Губами. Ясмин обеспокоено дернулась.

— Опусти, — строго сказала она.

Слуга усмехнулся ей в лицо и медленно разжал руки, разрешая скользить вдоль собственного тела. Она покачнулась на одной ноге и тут же скользнула ступней с потерянный сапожок.

Ей это не нравилось. В присутствии фееобразного служки она впадала в полуобморочный состояние и едва могла связно мыслить. Это было опасно. И странно. Она всегда прекрасно контролировала эмоции, а к концу той, оставшейся в воспоминаниях жизни и вовсе их лишилась.

Пока они обошли сциллы, солнце разгорелось ярче. Тело шагало, как механическое. Взгляд впился в блестящий хвост, вылившийся блестящим шёлком на правое плечо слуги. Позади слышался двойной осторожный шаг номеров. Без номера Семнадцать было не по себе, ей бы понравилось иметь ее поблизости — ее часы, ее компас, ее хорошее настроение…

Мысль, одновременно ощущаемая, как своя и как чужая, оборвалась.

Крушеницы — тихие от девяти утра и до полудня — вяло тыкались в землю тонкими лапами-корешками, узловатыми и гадкого гнилостного цвета. Тело ствола, делённое на гибкие, покрытые чувствительными усиками сегменты, напоминало гигантскую личинку, вставшую вертикально. Поющие растения, выведенные путём бесконечного скрещивания всего со всем. Им нравилась каменистая почва, которую так приятно буравить ножками-отростками, слившись в общем хоре. Растения милейшие и безобидные. Ну или почти безобидные.

Ясмин осмотрелась. Световых вьюнов не было.

Но…

Но они должны были быть. Она — тело, по самые уши упакованное информацией о флоре и фауне Чернотайи, не могла ошибиться. Вспышка памяти привела ее сюда.

Номер Два устало осмотрелся. Его штаны от колена и до бедра были покрыты брызгами болотной грязи, а сапоги напоминали ком из полусгнивших смилл, ила и неизвестно чьей слизи. Слуга, впрочем, будучи первопроходцем, выглядел ещё хуже.

— Ну и что ты хочешь на этот раз? устало спросил номер Два.

В его голосе не было утреннего запала. Он потоптался на каменистой тверди, счищая грязь с сапог, на его лице одновременно застыло выражение брезгливости, депрессии и смирения.

К ней обернулся Слуга. Медведь тоже смотрел в упор. Ясмин растерялась. Ее сильное место — информация, ее слабое место — отсутствие информации. И проклятая память привела ее сюда. Где. Чертовы. Световые. Вьюны.

Она думала, что они здесь, что они нарвут (выкопают, поймают, заманят в ловушку) доверчивых кудрявых малышей, а после она поймёт, как быть дальше. Для неё это было что-то вроде квеста, где следующее задание получаешь только по прохождении предыдущего.

— Согласно моим источникам, — с достоинством заметила она. — Световые вьюны действительно вступают в союз с Крушеницами. За счёт звуковых вибраций почва становится более рыхлой и насыщенной минеральными веществами, а вьюны слишком тонкие, чтобы приживиться в Чернотайе самостоятельно.

Ясмин вещала несусветную чушь. Голова была пуста, как кошелёк перед Рождеством, а перед глазами стояла страница из учебника биологии за седьмой класс.

Что-то там про грибницу.

— Перестань, мастер, — посоветовал Слуга. — До дождя осталось меньше двоечасия, так что не трать время попусту. Ты хочешь спеть с Крушеницами? Поиграть в догонялки со смиллами? Выступить с патриотичной речью, чтобы мы поняли, почему ты мастер?

— Вьюны здесь, — уперлась Ясмин, в основном из-за отчаяния. — Ты же не думал, что они вылезут тебя встречать? Ищите.

Номер Два и номер Шесть посмотрели на Слугу. Тот философски кивнул — копайте, мол.

Это было странно. Словно она говорила на другом языке, и Слуга переводил ее для широких масс. Она действительно мастер?

Или здесь и сейчас происходит что-то другое. Что-то очень-очень другое, и тот дорожный дневник — ложь от первого и до последнего слова.

Она тупо смотрела, как номер Два стряхивает невидимый взрыв с руки, и земля под ногами встаёт каменно-серым туманом, оставляя глубокие лунки. Стайка коротких толстеньких Крушениц со стонами и лепетом семенила прочь на длинных неуклюжих лапках, и, сбившись в обиженную стайку, завыла на одной непрерывной тихой ноте, от который противно гудело в голове.

Вьюнов, разумеется, не было.

Номер Шесть с усмешкой, перехватывал невидимый взрыв номера Два и словно вдавливал его в землю ладонью, и каменное крошево оседало меловой пылью на его платье.

Правая рука заныла. Ясмин даже решила, что ее задело камнем, но нет. Просто судорога, сложившая пальцы в сложное плетение. На периферии сознания мелькнуло, что нужно просто подгадать момент.

В какой-то момент она собралась их остановить, когда взрывов-лунок-каменного тумана стало слишком много, но не успела. Серия взрывов шла без пауз, и она слышала только глухое бряцание камней о землю. И скоро один из них лёг в метре от неё, следующий у кромки сапог, третий…

— Ну же, — шепнул номер Шесть.

Он смотрел прямо на неё и, конечно, даже не догадывался, что она слышит его, словно он шепчет ей на ухо.

Руку почти выворачивало из суставов.

Взрыв летел ей в лицо.

Вызвать кнут, пройти накопленной волной по всем троим, выворачивая из суставов кости, разрывая сухожилия…

Ясмин явственно представила мертвого Слугу, с раскинутыми крестом руками, навзничь. Весь в красном, как язычник. Картинка была такой жуткой, что она зажмурилась. Господи, соцветие, божественные Лилии, она простой конфликтолог, она не умеет плести интриги! Она умеет их только решать. Особенно, если это чужие интриги. Она просто хочет домой, в тёплую ванну, в город, полный огней и голосов.

— Осторожнее, мастер.

Слуга подхватил ее на руки и словно переместился во времени. Вот они были в эпицентре взрыва, и вот уже на другом конце дурацкой полянки среди резко замолчавших Крушениц. Взрывы прекратились. Лес наполнила тишина.

Ясмин медленно подняла глаза.

— Спасибо?

— Это звучит, как вопрос, — Слуга подтрунивал.

Наверное, забавно спасти жизнь человеку, которого ненавидишь. Видимо, метка — единственная возможность выбраться из Чернотайи.

— Спасибо, — тут же исправилась Ясмин и улыбнулась.

Слуга отшатнулся, что было очень глупо, поскольку он все ещё держал ее на руках. После неловко опустил и отступил на шаг, после ещё на один.

Она отвернулась. Похоже, с улыбками в их маленькой компании все было сложно. Нужно быть осторожнее, иначе они заметят, что она не настоящая Ясмин.

— Прости, мастер, — повинился Медведь. — Увлёкся вьюнами-то.

На темном от загара лице виновато поблескивали глаза неопределённого болотного цвета — неясный сплав зелёного, желтого и коричневого цветов.

— Извинятся не буду, не я перенаправлял и усиливал взрыв, номер Два пожал плечами, но выглядел напряжённо.

Должно быть, ещё помнил кнут своего жестокого мастера.

Но Ясмин больше не верила их словам и взглядам. Не верила дорожному дневнику, и даже собственной памяти не доверяла.

Она вновь была в начале пути. Одинокая и беззащитная посреди Чернотайи.

Глава 6

Они вернулись за миг до Дождя, и Ясмин, выключив из головы немые упреки, уединилась в своей клетушке.

— Не беспокоить, — строго сказала она.

Все трое подняли на неё изумленные глаза.

Судя по лицам, ее поведение все больше разнилось с оригинальной Ясмин, но она не могла ничего с этим поделать. Та, похоже, в свободное время изводила своих подчиненных разговорами и насмешками, и плохо переносила одиночество. Ей же все больше требовалось времени на адаптацию. Она любила уединение и книги.

Она ненавидела причинять боль.

— А трава? — слабо уточнил Слуга. — Поменять и помочь разоблачишься ко сну…

Надо заметить, он прекрасно контролировал своё недоумение. Ещё там, на поляне, он словно одел маску в ответ на ее улыбку. В «Щепке» его бы с руками оторвали. Мол, сделайте пустое лицо…

— Нет, — отрезала Ясмин. — Мне нужно подумать.

— Массаж, снятие напряжения через девять точек…

— Нет.

У проема она помедлила.

— Не беспокоить меня до утра.

Собрала букет потрясённых взглядов и ушла.

Ее больше не волновало, насколько достоверно она отыгрывает роль настоящего мастера Белого Цветка. У неё больше не было времени беспокоиться о добром здравии этой компании. Ей о своём здравии надо беспокоиться.

Теперь она понимала то «нет», услышанное в голове перед выходом в Чернотайю. Ясмин — мертвая или живая — ещё имела влияние на ее действия.

Она села на ложе и закрыла глаза.

В ней нет ничего от истинной Ясмин. Та, настоящая Мина — музыкальна, с развитой слуховой чувствительностью вплоть до возможности слышать чужой разговор на расстоянии нескольких метров и через преграду. Жестока, капризна, неглупа. Совсем не глупа. Дуры не становятся мастерами Белого цветка. Возможно некрасива, но гибкая, ловкая, склонная к верной оценке своих физических параметров и умеющая пользоваться ими сполна. Влюблена в Слугу. Безответно.

Откровенно жестока к номеру Два, косвенно повинна в смерти номер Семнадцать. Явно состоит в сложных отношениях с номером Шесть.

В общем, душа компании.

Ясмин тронула запястье, которое часом раньше выворачивало от боли, и посмотрела на вязь татуировки. Потёрла, пытаясь представить кнут, но вязь молчала, как мертвая, и Ясмин ничего не почувствовала. Единственный правдоподобный кнут она видела в вестерне с Клинтом Иствудом, когда ей было пятнадцать.

Что нужно, чтобы вызвать эту плеть?

— Расслабиться, — шепнул голос. — Выйти за пределы своего жалкого воображения.

Ясмин даже не успела испугаться. Да и что толку пугаться. Голос — ее единственная надежда выбраться из этого мира живой.

— Не могу, — тихо предупредила она. — Я, знаешь, так редко выхожу в другой мир. Все дела, дела…

Голосу было все равно. Он был лишён чувства юмора и эмпатии. Он вытачивал в ее голове мягкие поблескивающие волны приглушенно-синего цвета, обхватывающие руку и ощущаемые живыми и думающими. Послушными воле. Плеть. Голос рисовал плеть и умение ей пользоваться. И та была способна убивать, пеленать, течь, жечь и душить, способна ласкать. Последним умением Ясмин не пользовалась.

— Расскажи о моих подчиненных, — попросила она. Голос промолчал, и Ясмин дополнила: — Сегодня я едва не погибла. Если хочешь, чтобы я помогла тебе, ты должна помочь мне.

Голос долго молчал. Она думала, что не ответит, когда поймала тихое:

— Ты не погибнешь. Слуга не даст тебе умереть, и не даст убить себя, не о чем беспокоиться.

— Из-за метки? — уточнила Ясмин.

— Да, но ты должна слушать, когда я говорю «нет», ты должна слушать внимательно и понимать каждое мое слово.

Ясмин настороженно вслушивалась в тихий голос.

— Я не люблю, когда меня используют вслепую, — холодно сказала она. — Твоё «нет» прозвучало слишком поздно и слишком без объяснений. Номер Шесть говорил о световом вьюне, я не могла его проигнорировать. В каких вы отношениях? В каких вы отношениях с номером Два? В каких…

— Это не важно, — шёпот, наполненный тихим скрипом и неясными помехами, давил на барабанные перепонки. — Больше не выкидывай меня из головы. Я — твои руки, я — твой ум, я — твои глаза, не смей перехватывать контроль.

Вот как. Вот откуда пробелы в памяти. Милая и настоящая Ясмин и не думала рассказывать ей правду.

— Планируешь использовать меня, как марионетку? — с удивлением спросила она.

— Таковы были условия, — прошипел голос.

— Хотелось бы взглянуть на контракт, — парировала Ясмин. — У меня что-то с памятью сталось, не припомню, что мы наобещали друг другу.

Она вскочила, не в силах удержать напряжение. Все, о чем толкует голос, начинало смахивать на ментальную проституцию. Кто-то лишает тебя памяти, берет в заложники твой ум и использует, как наемного работника. А после отключает за ненадобностью. Убирает в сундук, как Мальвину.

— Я отыграла все свои детские травмы ещё до двадцатилетия, — зло продолжила Ясмин. — Я могу потерять память, но не могу потерять себя. Я бы не позволила использовать себя, как сосуд. Поэтому будет разумно, если я получу полный объём твоей памяти, а ты перестанешь мне препятствовать. Либо так, либо никак.

Ясмин остановилась посреди комнатки, тяжело дыша. Должно быть, так чувствует себя охотник, ставший дичью.

Голос молчал. Но не уходил. Слух ещё ловил страшные глухие вибрации, от которых выворачивало грудную клетку.

— Когда вернётся моя память? — спросила она снова. — Почему я ничего не помню?

Ответом снова было молчание.

Ясмин села обратно на ложе, тщательно контролируя эмоции. Уставилась в плетёный кокон. Ее собственная личность рассыпалась, как детский пазл. Мир, который она вспоминала усилием воли, спал в ее голове, а мир Ясмин — становился ярким и настоящим. Ясмин становилась настоящей. А она сама была лишь временным жильцом в чужой голове. Зачем она здесь? Кто она такая?

— Если пройду эти испытания, — поколебавшись, спросила она, — то вернусь домой?

— Вы пройдёте квадрат диких камнеломок, — безмятежно ответил голос, в котором ловились помехи и скрипы, как в испорченном телевизоре. — Валлову вереницу, после на юг, в самую чащу Чернотайи, туда, где тихо, куда не добираются одичавшие образцы, через цветные топи, вдоль солнечной рванины, в которой никогда не наступает ночь, так далеко, так глубоко, там уже ждут тебя.

Кто ждёт? Как идти? Она никогда не видела Валлову вереницу.

Ясмин закрыла глаза. Скрипящий шёпот, обещавший ей прекрасный сон-освобождение, рисовал под закрытыми веками долину, полную золотого солнца и полуденного тепла. Кусты роз, идущих семицветным ярусом вдоль границ уютной башни, в которой такие же цветные веселые стекла, как в башне невесты номера Два.

Дубы, которые никуда не уйдут, не запоют и не запляшут, растут вдоль аллеи, но не дисциплинированно, а свободно, где пожелают. Полевые, не броские цветы забегают на территорию поместья, но никнут, отступают перед высокомерием гиацинтов и роз. Дожди здесь частые, но короткие и тёплые, и после них стоит радуга, дробясь и отражаясь в стёклах. Там есть зеркала, библиотека и большие кресла. В стеклянные двери смотрится солнечный свет. Ее спальня на последнем этаже, под самой крышей, такая маленькая, что в ней умещаются только тяжелый письменный стол (ее гордость, ее любовь) и кровать, в которой можно уложить трёх девчонок и останется место для четвертой. Они стоят вплотную, чтобы освободить квадрат пола для прохода. Как долго она жила там, как была несчастна и как счастлива в своём детском одиночестве… Она хочет. Жаждет вернуться.

О да. Жаждет.

В ее сне начался дождь. Крупные частые капли мягко касались кожи, некоторые надавливали на мышцы до приятной боли, после вдруг сместились и стали точечными.

Ясмин открыла глаза.

Слуга в нижнем одеянии фамильярно разместился на ее ложе и совершенно бесстыдно ее лапал. В темноте не было видно его лица, только смутно белеющий овал, очертания и рельеф. Как фото, недодержанное в проявителе. Она так возмутилась его поведению, что не смогла найти слов, а когда нашла, наконец, сообразила.

— Прежде чем делать массаж, нужно было разбудить меня, — сказала она.

Слуга покачал головой. Она не была уверена, что верно поняла его движение.

— А перед тем, как разбудить меня, — уже ядовито уколола она. — Надо было постучать в дверь.

— Неужели? — шепнул Слуга.

— Да, — отрезала Ясмин. — Ты бы спросил «можно войти», а я бы ответила, что нельзя.

Спать ей уже не хотелось. Тело плавилось под умелыми сильными руками, горела кожа. Ей казалось, что Слуга жадно вглядывается в ее лицо, ждёт, ищет. Ждёт чего? Что ищет? Она не знала ответов.

Этот странный, этот страшный мир был куда большим сном, чем все ее смутные воспоминания.

— Я просто слуга, — тихо сказала ночь голосом ее Слуги. — Я должен служить своей госпоже, заботиться о ее теле, писать ее отчеты и создавать комфорт, а если я не сделаю этого, то буду низложен.

Его голос звучал бесстрастно, поэтому Ясмин не рискнула засмеяться. Неужели в ее ведомстве есть позиция ниже служки при исследовательской операции?

* * *

Он смотрел на неё и не понимал. Тот случай, который они договорились называть несчастным, что-то сделал с Ясмин. Ее лицо, ее глаза, ее чертова родинка на ключице, похожая на крошечную кнопку. Чужие жесты, чужой взгляд. Улыбка.

Неуловимая, инопланетная инакость шла от неё метр, как след цветочной воды от его матери. Глаза, одаривавшие жадной тоской и желанием, теперь смотрели строго и смело, как у невинного цветка, едва окончившего первую ступень образования.

Ясмин никогда не улыбалась. Раньше. А вчера улыбнулась. Взгляд ещё оставался строгим, но улыбка была очень хорошей.

«Останови меня», — подумал он и положил руки ей на плечи. Смял атлас кожи, разглаживая напряженные мышцы.

Она не остановила. Выгнулась, как кошка, и застонала от простого и примитивного удовольствия от расслабления. Он едва не отдернул руки.

— Нужно делать это ежедневно, — шепнул, потому что голос охрип и перестал слушаться.

— Да, — протяжно согласилась Ясмин. — Делай это ежедневно, пожалуйста.

Она не перевернулась и не сделала ни единой попытки перехватить его руки, даже не взглянула. И, что гораздо смешнее, стала засыпать.

«Разлюбила», — мелькнуло в голове.

И вместо радости вдруг почувствовал темноту, в которой никого не осталось.

* * *

Новый день она встретила в пять утра.

Ночью до неё добрались те самые разрекламированные дорожным дневником люфтоцветы, засели в ее каморке и светили своими мерзкими чашелистиками в самое лицо. И это была плохая новость. Но была и хорошая.

Память Ясмин бесконтрольно восстанавливалась во снах, и сегодня она получила немного новых данных.

Например, метку нельзя отнять силой, взять в честном бою, выиграть на спор или дать подержать. Метка, завязанная на жизнь временного владельца, скромно выполняла сразу две функции — охраняла жизнь владельца и одновременно гарантировала его верность ведомству.

Она даже помнила клятву, которую Примул накладывает на владельца метки.

В случае смерти владельца метка автоматически гаснет, в случае насилия — гаснет, если метку изъяли случайно, владелец снял ее добровольно или вроде как обронил — гаснет. И вообще, метка гаснет в любом случае, едва оказывается вне тела владельца. Метка снимается автоматически в случае ее полного использования, а техническая функция у неё одна — вернуть группу в ведомство со всем заполученным скарбом.

Благодаря этому сну, Ясмин сумела обнаружить и саму метку. Та лежала круглым камнем в самой груди и не откликалась на зов, как мертвая. Она попыталась взять ее насильно, но метка словно выскальзывала из рук. Спустя час мучений, Ясмин сменила тактику. Попросила ее выйти из тела добровольно и как-нибудь уже начать отрабатывать паразитическое существованием. В ответ метка сбавила свечение и, как показалось Ясмин, забралась поглубже. На физические (очень скромные) манипуляции метка также не реагировала. Возможно, для контакта требовался ритуал, вроде трёх поклонов на запад или танца Северного лепестка… Она даже попробовала поговорить с меткой, но та, наверное, сочла ее сумасшедшей. Метка просто тихо сидела в груди и жрала энергии, как ядерный реактор.

Хорошо было только одно. Ее никто не убьёт. Метка умрет вместе с ней, и вместе с ней же в Чернотайе останется группа исследовательского ведомства, за которой никто не вернется. Чернотайя так не работает. Одна метка — одна группа.

Это правило.

В тот же день она попыталась отправиться в южную сторону, даже не имея точного ориентира, но Слуга ее высмеял.

— Нужны точные данные, мастер, — сказал он с той самой усмешкой, от которой тянуло повеситься. — Покажите пальцем.

Он достал магическую карту и помахал ею перед носом.

Мерзавец. Гадюка. Чаровница.

Ясмин выхватила карту из его рук.

— Я поработаю с картой, — сказала она сердито.

На самом деле она понятия не имела, как с ней работать. Слуга выводил ее из равновесия раз за разом, и это начинало становиться опасным. Люди, склонные к повышенной эмоциональности, ранимы, уязвимы. Мертвы. Одно неосторожное движение и кто-то воспользуется твоей слабостью.

— У тебя вся неделя впереди, — любезно заметил Слуга. — Южная сторона лежит через Болотную долину, а ты знаешь, что там творится в сезон дождей. Мы просто героически утонем.

— Сезон дождей может продлиться весь год, — сказала Ясмин. — Мы могли попасть во временную петлю.

— Скорее всего, — согласился Слуга. — Но к концу недели я сумею сделать настил, если подкоплю немного дара.

— Да, — устало подтвердила Ясмин.

Каковы пределы дара ее Слуги? Бесконечны? У неё половину резерва забирает невидимая метка просто за содержание, а он держит целое гнездо со всеми удобствами, архивный рюкзак и оружие высшего порядка. И собирается делать создавать настил в процессе хода на неизвестно какое расстояние.

У неё нет такого дара. У номера Два нет такого дара. Про номер Шесть и говорить не стоит. Что же это за слуги такие в Варде?

Глава 7

За неделю Чернотайя, восхищавшая Ясмин до скрипа под ложечкой, обрыдла ей до смерти. Она все же поймала двух световых вьюнов и несколько секунд переживала острый охотничий восторг. Дважды вступала в бессмысленный конфликт с номером Два (он требовал доставить его к цветочному алтарю сейчас же), и стыдилась напомнить Слуге, что он обещал ей ежедневный массаж, а в результате отделался одним-единственным.

Голос молчал, не приходили сны.

Она просто не знала, куда ткнуть пальцем.

Голос, певший ей о юге, пропал на неделю. Ясмин пыталась его вернуть. Сначала угрожала, потом молила, даже отважилась на шантаж, но…

Она даже расслабилась на целые сутки.

Чертова метка висела на энергобалансе Ямины, как атомная электростанция, закрытая на ремонт. Даже при полном ничего неделании, Ясмин к вечеру хотела умереть от усталости. Когда она вернётся, живо уволится с должности мастера Белого цветка и уйдёт в торговую индустрию. Будет продавать булочки. Нормальные люди не едят пилюли.

В один из дней — они потеряли им счёт— она застукала номер Два и собственного Слугу за выяснением отношений. Баловалась с Гнездом, принуждая его открываться и закрываться, тренируя навыки. После спустилась вниз — на три часа ежедневного солнца, чтобы не сойти с ума. Увидела их только когда поняла, что забрела в самые заросли Чаровниц, которые так к ним привыкли, что начали считать частью ландшафта.

Номер Два находился в своём обычном состоянии — орал шепотом, отчаянно жестикулируя, Слуга отмалчивался.

— Какого болота ты ждёшь? — шипел тот. — Чего ждёшь! Я потерял Мальву, ты потерял свободу, номер Семнадцать потеряла жизнь. Что ты хочешь…

Ясмин отшатнулась. Обняла от испуга ближайшую Чаровницу, в бессмысленной попытке слиться со средой. Впрочем, они бы ее и не заметили, даже если бы она вылезла на самую середину и начала петь серенаду. Она были так далеко, что зрение было не способно их различить, зато слух не подводил. Слух-то сделался тонкий, голубиный.

Теперь стало понятно, почему Ясмин не афишировала эту способность. Кому понравится, что безупречный мастер Белого цветка греет уши обо все их ведомство к собственной выгоде.

— … рано, — откликнулся Слуга. — Хочешь рискнуть… Сделаю, что должно…

Они стояли у Вигийских дубов. Мягкий и непрерывный шёпот листвы, мерное движение корней заглушало диалог.

Но и того, что она услышала, было достаточно. Стало ясно, что видимое улучшение отношений — фикция. Их общая ненависть к ней слишком сильна и растёт, питается замкнутостью группы. Она не может с ними договорится, не может им понравится, корни конфликта лежат много глубже разногласий одной этой операции. Но как не мучает память, как не бередит сны, те обходят их маленькую группу за три километра.

Но ночью она так разнервничалась, что буквально вынудила голос появиться.

— Что ты с ними сделала? За что тебя так ненавидит Слуга? Ты что, убила его любимого котика?

Голос был не в настроении.

— Квадрат каменоломок лежит к югу, — слабо заметил он. — Ласка знает, Ласка поведёт тебя. Абаль перестал приходить, это хорошо, это цветок, который нельзя сорвать. Закрой для него двери, закрой от него ум. Когда все закончится, ты получишь свою дорогую награду и вернёшься.

Что такое Ласка, кто такой Абаль? Ясмин отчаянно хотела спросить это, но голос звучал слабо и изможденно. Ловились обрывки слов, пропадали или, наоборот, наслаивались друг на друга паузы, шёл фоновый шум, который она не могла причислить ни к одному из ранее слышанных звуков. Но смысл был ясен, как если бы в ее голове стоял встроенный спектральный переводчик.

— Ты не отвечаешь на вопросы! — наконец, не выдержала она. — А я хочу домой. Домой!

Голос из потусторонья утомленно обещал ей возвращение, если она пойдёт по предложенному маршруту.

— Что я должна сделать? Ты же говорила об испытаниях, а пропала на всю неделю!

К сожалению, она забыла, что бессмысленно спрашивать Ясмин о чем-либо. Единственное, что делала ее умершая подружка по телу, это реагировала на вызов, но болтала только своё.

— Слушайся Ласку. Ты их найдёшь по розам. Розы растут только у них, розы не любят дикой среды и не подвержены мутациям. Протокол от седьмого числа лаванды месяца, третьего года от первой Луны, исследования с большинством культивируемых растений оказались безрезультатны, впрочем, гиацинты начали менять цвет, если увеличить уровень миллиджоулей вдвое…

Голос нёс биологическую ахинею, и Ясмин в отчаянии отключилась. Стало очевидно, что голос молчал всю неделю, просто потому что не мог к ней пробиться. Было ли это следствием просчета истинной Ясмин или ошибкой в заклинании, которым та провернула всю эту авантюру, теперь не узнать.

Но что такое Ласка? Кто такой Абаль?

Слуга?

На этой мысли все словно встало на свои места. У ее Слуги есть имя — Абаль. Просто ей не дозволено его так называть. Имя — для любимых.

А для неё только четыре испытания и навигатор в отключке. А Ласка, должно быть, оружие Ясмин. Та самая плеть, которой она даже воспользоваться не может.

— Ладно, — шепнула Ясмин. — Я пойду на юг, только заткнись во имя соцветия.

У неё не было выбора в очередной раз. Испытания, которые она должна пройти, она пройдёт наугад.

Утром она предложила изменить маршрут.

— К югу лежит вполне приличный пласт камнеломок, — самозабвенно сочиняла она. — почва там куда суше, поэтому Дождь не выведет нас из строя, мы даже сможем передвигаться большую часть суток, не отсиживаясь в гнезде.

— Точно, — тут же согласился Слуга. — Там вообще не будет гнезда, его невозможно сделать из камнеломок.

Он в своей обычной манере растёкся по плетёному креслу, глядя сквозь неё. Должно быть, на это-то и злилась настоящая Ясмин, влюблённая в этого испорченного мальчика-фею.

— Там есть пещеры, — сказала Ясмин.

Номер Два, внимательно ее слушавший вдруг перегнулся через стол.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю, — твёрдо ответила она.

И с удивлением поняла, что сказала правду.

В ее голове словно кто-то включил однажды записанный видеорегистратор. Огромное семицветное холмистое поле, похоже на аляповатый турецкий ковёр, вышитый всеми цветами, которые только разложили перед мастерицей. Гладкие участки сменялись холмом в человеческий рост, после покато сбегали вниз, мелкие пригорки вставали кругом, сплетались в едва различимый водоём, похожий на колодец, спрятанный в цветах, и поля снова разбегалась неровными желто-розово-красными барханами всюду, куда дотягивался человеческий глаз.

Номер Шесть брякнул магнитной картой.

На столе, сплетенном неровно и чуть набок, гладкая карта кренилась и стремилась вниз, поэтому они с номером Шесть придерживали ее в четыре руки.

Ясмин с трудом в ней читала, но красный квадрат нашла сразу. Спасибо, «Ясмин-которая-умерла»! Уж квадрат-то она найти в состоянии.

— До него идти через две топи, — сказал Слуга. — По дождю, который сама понимаешь, как влияет на человеческое тело.

«Как, как, блин, влияет?» — тут же подумала Ясмин.

Этой информации у неё не было. Знаний, приобретённых и изначально встроенных в ее голову на это не хватало. Словно доступ к знаниям настоящей Ясмин открывался лишь по особому случаю и в особых условиях.

— Ещё немного, — веско сказал номер Шесть. — И мы тоже начнём петь, ползать и рыть котлованы, как все эти бывшие камнеломки и Чаровницы.

— Да, — помолчав, согласился номер Два. — Ходили дурные слухи, что исходных Чаровниц скрещивали с человеческой днк, но вот подробности…

Ясмин похолодела. С человеческой днк?

Что ж, неудивительно, что вся Чернотайя отделена от Варды, как масло от воды. Они так отчаянно впиваются друг в друга, проталкиваясь мелкой цепью островков, рощиц, пустыней, и всё же остаются обособленными. Человеческий глаз и ум не ловит Чернотайю. Можно пройти в шаге от неё и ничего не почувствовать.

— Полный бред, — шепнула Ясмин, после уже уверенно, громче: — Полнейший. Нет ни малейших доказательств, что наше ведомство проводило подобные бесчеловечные эксперименты.

— Точно-точно, — фыркнул номер Два. Глаза его, темно-синие от природы, потемнели ещё больше. — Вся эта флора поёт и скачет, потому что военные случайно сбросили на неё слишком много дуста. Биологически это необъяснимо, но люди верят. Вот что ты даёшь своему первому уровню на лекциях?

Ясмин поморщилась.

Доверенный первый уровень ее так же ненавидел. Примерно, как номер Два, номер Шесть и Слуга. Первый уровень, боготворивший ее начальный лунный цикл, люто возненавидел ее ко второму. Никто не сдал первую Завязь, испытание превратилось в пытку, она каждого из Подснежников ткнула в слабое место, вытащила на свет детские страхи и комплексы каждого. В тот день они возненавидели друг друга и ее. Ее — особенно.

Эта часть воспоминаний ей очень не нравилась. Дети были ее слабостью.

— Есть заверенный комплект занятий, утверждаемый каждый год административным ведомством, — холодно ответила Ясмин. — А дуст признан чудовищным анахронизмом и экологическим преступлением.

В ее голове открылась очередная створка памяти, и она как по писанному выкладывала общеизвестные постулаты.

На самом же деле в Варде до сих пор не было единой образовательной системы и каждое ведомство пело по-своему, иногда без всякого умысла перевирая исторические факты, которые, к тому же, переврали до них, переиначивая смысл других ведомств, чтобы повысить собственную значимость в глазах юных цветков. Ведомства функционировали раздельно вплоть до итоговой завязи и призвания личного оружия, поэтому разногласия не имели значения.

Значение они имели только на таких операциях. К исследовательскому ведомству в их группе принадлежала только сама Ясмин и условно номер Шесть. Он относился к хирургическому пункту лечебного подразделения, и, если бы не его очевидная ненависть и явное знакомство, Ясмин решила бы, что они встретились впервые в начале операции. Номер два относился к огневому подразделению военного ведомства и, должно быть, здорово провинился, если его поставили подчинённым к Ясмин. Он был в шаге от получения звания мастера. Глупо умереть в шаге от истинного назначения каждого цветка, рождённого в Варде. А номер Семнадцать — самая юная и чистая из их — относилась к пряхам, которые складывают маршрут группы. Если бы не ее смерть, им бы не потребовалось сидеть сейчас с картой и гадать, кто выведет их из Чернотайи.

Все эти мысли. Воспоминания, приходящие резко, не вовремя и не по делу. Вся эта чужая жизнь, которую надели на Ясмин, как платье не по размеру. Настроение у неё мгновенно испортилось.

— Мастер, — Слуга изучал ее пустым взглядом. — Не отвлекайся и веди нас из Чернотайи.

— Да, — хмуро согласилась Ясмин, поймав краем глаза изучающий взгляд Слуги. — Если мы пойдём по предложенному мной маршруту, сумеем выбраться из временной петли и доберёмся до солнца, — а после со вздохом добавила: — Говорят, если пройти несколько испытаний, то достигнешь области, где солнце светит ежедневно, а дождь идёт совсем нечасто.

Об испытаниях она сказала вынужденно. Видимо, именно они ждут ее на пути возвращения в Варду, и нужно хоть вскользь, но предупредить об этом свою команду.

Она крепко сжала карту и подняла взгляд. Номер Шесть смотрел с недоумением, а Слуга поигрывал собственной косой, протягивая прядки сквозь пальцы. Он выглядел странно довольным, хотя Ясмин ожидала от него насмешек.

Напрасно. Труд высмеять ее взял на себя номер Два.

— Говорят… Говорят, гадание на вишневых косточках говорит правду, — насмешливо протянул он. — А ещё говорят, что Варда вершит свои дела с помощью созданного Чернотайей Судьи, Примул имеет личный отряд консулов, владеющих запрещённым оружием и необычными способностями, а его супруга не человек, а спрут. Он мол, привез ее из Чернотайи, желая создать сына, кот…

— Заткнись, — тихо сказал Слуга.

Номер Два замер. Замолчал.

— Это сказки старой Варды, — сказал он напряжённо и отвёл взгляд. — Я только об этом.

— Оскорбление Примула карается понижением статуса, — уже спокойнее сказал Слуга. — Если кто-то донесёт, то падать ниже будет некуда. Твой тотем отвергнет тебя, номер Два. Они не вынесут двойного позора.

Все трое почему-то уставились на неё.

А… Слабое звено. Ясмин, которая помчится стучать на собственную команду.

— Я не собираюсь доносить, — холодно сказала она. — Это обычные сплетни, и их повторяет половина Варды. А вторая половина их сочиняет.

Номер Два уставился на неё так, словно у неё вырос рог на лбу. Даже номер Шесть выглядел шокированным. Слуга оставался по-прежнему нечитаемым. В его глазах были только ночь и тишина, и то необъяснимое довольство.

— Я принимаю твой маршрут, мастер, — с улыбкой сказал Слуга. — Мы выдвинемся завтра в первую минуту солнца под твоим руководством.

Звучало это так, словно фестон группы был Слуга, а Ясмин постоянно сдавала экзамен на должность. Что, черт побери, происходило здесь? Что случилось такого, что предыдущая Ясмин предпочла умереть?

— Выбора нет.

Ясмин вздрогнула.

— У кого? — голос у неё сел от ужаса.

Несколько секунд она думала, что Слуга говорит о Ясмин и ее смерти.

Тот смотрел на неё в упор. Тёмные глаза, сумрачные, как августовская ночь, вбирали ее лицо, ее скрещённые на груди руки, убранные в тощую рыжеватую косичку волосы. После той ночи с ночным массажем он избегал ее. И перестал притворяться слугой. Он все ещё был частью группы, но был иначе — скорее, негласным лидером, чем прислугой. Маленькая оппозиционная партия, противостоящая официальному статусу Ясмин.

Наверное, ту Ясмин это бы задело, а ей было все равно, хотя от повторного массажа она бы не отказалась. Разве что без лишних вольностей. Не хватало и ей запасть на этого жуткого парня с мертвым взглядом, который прикидывается служкой.

Ясмин, должно быть, была слепая, если не видела его волчье нутро. Ни одного позитивного качества, не считая фейской внешности.

— У нас, — ласково пояснил Слуга. — Поэтому мы пойдём за тобой. Надеюсь, ты знаешь, куда ведёшь нас, мастер?

Замечательный вопрос.

Ясмин бы и сама не отказалась узнать, куда она их всех посылает вместе с драгоценной собой.

— Там всегда солнце, всегда цветут розы, а дубы никуда не уходят с полян, потому что это совсем обычные дубы, — сказала она, когда молчать сделалось неприличным.

В горле пересохло.

Перед глазами стояли дубы и розы, словно она уже бывала там однажды.

— Это может сработать, — вдруг согласился номер Шесть и посмотрел на Слугу, словно вынуждая согласиться и его. — Метка перестанет мерцать и залечится от бесконечных помех, создаваемых дождем, и вернёт на в Варду.

Чудесное открытие спустя две недели настигло Ясмин.

Так вот почему они не могли вернуться и не могли продолжить путь!

Смерть номера Семнадцать лишила их навигации, а дождь нарушил работу метки. Метка — это вроде как телепорт, который отправит из домой, когда перестанет дурить и заработает. Ясмин даже повеселела.

Что ж. Она пройдёт этот путь, выведет группу в то солнечное место, о котором ей говорила Ясмин, а после вернётся домой. Домой.

И пусть Слуга сколько угодно обливает ее ядовитыми взглядами — он ничто перед силой притяжения к миру неэффективного менеджмента и косоруких технологий.

Глава 8

Ладно.

Она берет все свои слова обратно. Возможно, она уже и домой хочет не очень сильно. Во всяком случае она не настолько торопится.

— Я не очень поняла, — обратилась она к Слуге. — С чего ты взял, что перейти квадрат камнеломок можно только м… Неодетыми.

Они дошли до мерзких камнеломок только двое суток спустя и единственное, чего Ясмин по-настоящему хотела, это лечь спать. Возможно, она бы даже могла спать стоя. Могут же лошади.

— Это требование энергетического поля, — терпеливо объяснил Слуга.

Он выглядел таким же измотанным. Энергетический баланс группы был близок к десяти процентам, что составляло меньше половины от уровня критического минуса. То есть, хуже было просто некуда.

— Это просто смешно, — сказал номер Два и безбоязненно ступил в алые неглубокие заросли.

Выскочил с воплями.

— Жжется, — подтвердил с глубоким удовлетворением номер Шесть. — Я испробовал уже.

— Это требование поля, — устало повторил Слуга.

У него был вид профессора, которого поставили преподавать первоклашкам основы ядерной физики.

— Как поле может требовать? Оно в лучшем случае неодушевленное.

Ясмин порадовалась, что успела промолчать, и вопрос задал номер Два.

— У этого квадрата есть владелец, — спокойно подтвердил Слуга ее худшие опасения. — И он поставил для прохождения своей территории именно такие условия.

Он уронил на тёплые камни сумку и скинул плащ. Тот растёкся у его ног шелковой лиловой лужицей.

Ясмин устало села рядом сумкой — преполезная вещица, уменьшает объём вложенного в двенадцать раз, а отбалансировки требует всего-то раз в полгода.

У этого странного мира были свои представления об этике и обнаженность здесь была не в чести. Обнаженные плечи под запретом, обнаженные ступни — верх бесстыдства, воротник не должен открывать ключиц, открытая шея и рукава три четверти допустимы при соблюдении ключевых условий. Украшения, возраст, качество одежды, цвет одежды, сочетание цветов, марка модного дома, статус, вступление в брачный возраст, наличие или отсутствие супруга, наличие и статус оружия, принадлежность к ведомству, принадлежность к тотему… Значение имело все. По одежде можно было читать в душах. Буквально.

Лично Ясмин даже не была уверена, что даже супруги полностью обнажены в своей постели. Или включают свет.

Сейчас, когда ей открылась новая створка памяти, она вдруг поняла, почему Слуга так отчаянно ее избегает. Бедняга пришёл выполнить свой прямой долг — подать госпоже ночное платье и выполнить вечернюю релаксационную процедуру, а та разлеглась перед ним только что не голая. Позволила касаться себя. Да ещё и уснула на середине процесса, когда он уже начал думать невесть что.

Ах, гниль болотная…

— Откуда тут может быть владелец поля, — ревел обожженный номер Два. — Это Чернотайя, мы тут единственные люди на ближайшие… Ближайшую…

— Ближайшее все, — подсказал номер Шесть.

— Чернотайя не всегда была изолирована, — тихо напомнила Ясмин.

Как быстро все забыли обо всем. Но всего четверть века назад Чернотайя была весела и обитаема. И вовсе не жертвами биологических экспериментов.

— Да, — эхом подтвердил Слуга. — Владелец поля мог уже давно умереть, но его приказ будет работать всегда. Чернотайя закольцована. Мы вошли в неё в начале месяца Ив и выйдем в начале месяца Ив. Все, что мы унесли из Чернотайи останется внутри Чернотайи — мы ничего не взяли, мы произвели равный обмен. Если мы возьмём больше, чем отдали, то просто не втиснемся в метку, если мы возьмём меньше, чем отдали, то метка не выпустит нас. А внутри Чернотайи всегда будет месяц Вод, который самые невезучие проходят насквозь, попадая в период Топей, всегда будет действовать приказ, отданный век назад, словно его отдали вчера, и он фонит силой и властью.

Ясмин поёжилась.

Условия в Чернотайе были действительно жесткие. Вот почему они не могут уйти без образцов. За них уже отдано что-то равное.

Стоило заговорить о Чернотайе, как память рекой, прорвавшая плотину, хлынула в ее голову, затапливая, выворачивая, оживляя давно уснувшие годы, вырывая с кровью дни, давно похороненные.

Она знает Чернотайю, она здесь… родилась. Не она, но Ясмин. Это ее любовь к Чернотайе ведёт ее по этим изувеченным землям к солнцу. На несколько секунд она забыла, как дышать.

— Я слышала, что в Чернотайе были случаи, когда метка возвращалась одна, без группы и мастера, — она едва перевела дыхание, так сильна и сладка была боль чужих воспоминаний. — Они попадали в водоворот одного дня и стоило им воспользоваться меткой, как их отматывало в прошлое в процессе активации. И они оставались внутри этого дня с уже пустой меткой, потому что метка единственная чуждая Чернотайе сила, способная преодолеть ее порог.

Номер Два пнул носком сапога невинные камнеломки и тут же отскочил, словно его стегнуло электрическим разрядом. То есть, его наверняка стегнуло электрически разрядом.

— Заплесневелые сказки, — буркнул он. Ожег Ямину неприязненным взглядом, явно припомнив кнут со схожим способом воздействия. — Они, по-твоему, и доныне где-то здесь бродят?

— Теоретически, — подтвердила Ясмин. — Но, скорее всего, погибли. Смерть не нарушает баланса Чернотайи — это естественный процесс. Ей глубоко безразлично в каком качестве находится ее материал, она, как ты видишь, использует любой.

— А я слышал, — вдруг мягко сказала Слуга, — что в каждой группе, отправленной в Чернотайю, всегда есть один погибший.

Это была уже опасная тема.

По-настоящему опасная, отчасти, потому что она не знала всего, но уже начинала подозревать. Так ли случайна была смерть номер Семнадцать? Не ее ли собственная рука подписала смертный приговор той доверчивой девочке? От этой мысли в груди делалось тесно и горько.

Ясмин с трудом усмехнулась.

— А я, — так же мягко ответила она, — слышала, что это заплесневелые сказки.

Слуга, с удовольствием изучавший ее открытое насмешливое лицо, рассмеялся. Он хлопнул по коленям и легко вскочил с камня, словно две бессонные ночи его и не коснулись.

— Что ж. Мы не можем нарушить приказ, но мы можем соблюсти его, обойдя причину, по которой он был создан. Все прошли экзамен слепоты?

Экзамен четвёртого, заключительного уровня для всех цветков без исключения полагал полный отказ от зрения, слуха и силы родовых тотемов. Чистый дар, идущий по сотворенному этим же даром оружию и физические навыки тела. Ум, хитрость, просчёт, умение анализировать и рисковать.

Разумеется, его прошли все. В Чернотайю не отправляли недоучек.

— Снимайте пояса, — весело объяснил Слуга в ответ на непонимающие взгляды. — Мы завяжем глаза и дадим слово чести. Как считаешь, мастер?

Это был выход.

Формально они соблюдали закон чести — не видеть обнаженного тела, не касаться обнаженного тела, не обнажаться с целью привлечения фертильного интереса. И при этом соблюдали приказ поля.

— Бред какой-то, — с ужасом сказал номер Два. Он уже завязал глаза собственным плясом — чёрным и широким, с маслянистым бархатным отливом. — Мастер, прошу вас, завяжите глаза.

Его голос дрогнул, и Ясмин вдруг увидела его совсем юным и испуганным. Семнадцать лет, и не минутой старше. Она била ребёнка!

Кнутом!

— Сколько тебе лет? — уточнила она с ужасом.

— Двадцать пять, мастер, — чуть помедлив, ответил тот.

Это было чуть лучше, чем семнадцать, но, честно говоря, ненамного. Ей было тридцать, когда она умерла. Сколько было настоящей Ясмин?

— Вы ровесники, — напомнил Слуга, словно отвечая на мысленный вопрос. — Разные ведомства, но один выпуск. Вы не встречались на экзаменах?

Номер Два промолчал, и Ясмин тоже. Его она не помнила.

Процесс перехода, превратился в самую страшную неловкость, которую Ясмин когда-либо испытывала. Они шли вслепую, перекликаясь, как перепелки.

Первое двоечасие она почти проснулась от стресса и ужаса перед незнанием ресурсов собственного тела, но теперь, когда двигаться и познавать мир под закрытыми веками было так же легко, как и с открытыми глазами, Ясмин начала засыпать. Кончится тем, что она просто упадёт и уснёт. Глаза, погружённые в темноту, дали мозгу сигнал к долгожданному отдыху.

— Не молчать, — сказала она громко. — Продолжайте говорить. О чем угодно, или мы здесь уснём и погибнем.

— Это поле должно когда-нибудь кончиться, — напряжённо сказал Слуга. — Ты знаешь, как его перейти?

Ясмин знала. Теперь в ее голове действительно была парочка спойлеров от хозяйки тела.

— Здесь есть пещеры. Мы движемся к холмам, среди которых скрыто несколько таких пещер. Формально пещеры не относятся к полю приказа, поскольку в них камнеломки не растут и соответсвенно соблюдать клятву, данную хозяину, там некому. Достаточно дойти до них.

— В них можно переночевать?

Голос Медведя звучал слишком близко, и Ясмин резко дернулась в сторону, стремясь увеличить разрыв. Пасёт ее, а, может, рассчитывает и прикончить ее тут, исходя страстной ненавистью. Ненавидь, ради всех соцветий, но только дай сначала выспаться и одеться! Она желает умереть с комфортом.

— Пещеры совсем небольшие, но их много, и они расположены цепью, так что мы разместился по одиночке, — она старательно контролировала голос, в который просачивалась запоздалая паника.

Зато она выспится, пока камнеломки невольно охраняют ее от дружелюбных соратников. Кто знает к каким выводам приведёт их мысль, что ненавистный мастер спит на расстоянии втянутой руки. Возможно, метка их и не остановит.

Они шли до холмов, когда солнце клонилось к закату. Дождь, настигший их на середине поля, беспощадно леденил кожу. Ясмин не чувствовала собственного тела, отяжелевшие ноги механически шагали вперёд, пальцы ловили вибрации предметов, бесконечно обмениваясь энергией с окружающим миром.

— Нашла, — наконец, крикнула она.

Чуть поодаль откликнулись Слуга и номер Шесть. Ещё дальше — номер Два.

Она заняла одну из крайних пещерок — тесную и почти выталкивающую ее обратно в сиренево-алый океан камнеломок, с редкими желтыми всполохами мутировавших цветов.

Сняла пояс, бросила вымокшую одежду в самый угол и почти упала на колени. Земля была прохладной. Ее тело, привыкшее к пытке голодом, холодом и страхом, плохо справлялось с новой хозяйкой, которая ежедневно получала тёплой ванну и свежую постель. Воспоминания о комфорте мучали ум.

Возможно, она уснула. Или, скорее, потеряла сознание.

Они с номером Два действительно виделись на экзамене.

Он — ещё более юный, холодный, лощеный и высокомерный стоял на чёрной площадке, символизирующей его ведомство. Один из самых сильных цветков в истории всей Квадры, лучший за последние двадцать лет в своём ведомстве, принадлежащий к главной ветке Тотема Повилики, старший сын, уже принявший тату своего рода. Блестящее будущее отметило его печатью власти, наделило его движения аристократичной небрежной леностью. Он резал неспешным шагом человеческое море, чёрный его плащ льнул к белым ступеням. Ясмин, так же одна из лучших в своём ведомстве, смотрела на него едва ли не открыв рот.

— Ясмин от павшего тотема Бересклета?

Он остановился около неё. На холодном лице жили задорные и насмешливые глаза. Ясмин, пересматривавшая чужие воспоминания, видела такие у зарвавшейся золотой молодежи. Наглые, не знающие ни боли, ни стыда дети, лишенные социального опыта. Играя в ледяного прекрасного принца, внутри он оставался вспыльчивым самодовольным юнцом, мало отличным от толпы собственных обожателей.

Будущий номер Два наслаждался своим положением, а Ясмин просто… Ну, просто попалась под руку. Девочка, лишенная статуса, силы родовой ветки и живущая на государственные аккредитации. Бывшая кто-то там. Ей даже не нашлось места на площадке своего ведомства, хотя она действительно была лучшей.

Он так громко произнёс ее неправильное имя — лишенное одной буквы, выставив на показ ее незаконнорождённость. Отвергнутая дважды она стола перед толпой, как маленький Симба против стаи шакалов. Уже через минуту толпа, получившая высшее благословение на травлю, смеялась ей в лицо.

Вот только номеру Два не повезло.

Ясмин не собиралась жить по благородным правилам общества, которые отвергло ее. Она, танцуя со своим кнутом, легко сдала экзамен, изувечив юную красоту девочки, которая смеялась слишком громко. А после, спокойно прошла на территорию ведомства и мазнула семейным снадобьем по повязке для глаз одного высокомерного юнца.

Он, разумеется, проиграл. Держался до последнего поединка, а после сбился. Но мозги у него работали что надо, этого не отнять. Он подскочил к ней прямо с арены, толкнул в грудь.

— Это ты! — заорал прямо в лицо. От ледяной красоты не осталось и следа, перед ней был будущий заводной апельсин. Типаж, склонный решать свои проблемы насилием. — Ты что-то сделала с моей повязкой. Ты была в моей комнате!

Ясмин, которая хотела мести, едва не запела от восторга, смешанного со сладковатым ужасом. Беспочвенное обвинение в преступлении было куда хуже самого преступления. Два его мастера, даже если и хотели замять эту неловкую ситуацию, просто не сумели бы — тот орал на всю арену, и его вопли явно слышал Примул. Да и соцветие всей Квадры замечательно погрело уши. И это, не считая бесчисленных зевак, пришедших на заключительный экзамен.

К сожалению, его первый мастер принял неверное решение.

— Ясмин, — мягко сказал он. — Если ты совершила ошибку, то должна признать ее. Обещаю, мы не накажем тебя строго.

Так она и поверила.

— Я ничего не сделала, — твёрдо сказала она.

Ее допрашивали семь часов без перерыва. Если бы она принадлежала к сильному тотему — да хоть к какому-нибудь действующему на территории Варды тотему, с ней не посмели бы так обращаться. Но на кону было будущее лучшего цветка Квадры, а ее было некому защитить. Поэтому она сама себя защищала. То средство, нанесённое на повязку, давно выветрилось, не оставив и воспоминания от раздражителя. Никто не докажет — незапатентованное средство, попробуй его найди.

Ее допрашивали первый мастер военного ведомства — блистательный Файон, мастер Невидимой сети, мягкий и скрытный, и мастер Бриар, такой же язвительный и колючий, как и его имя. Ходили слухи, что первый сделал карьеру лестью и бесконечным прогибом под административный корпус, а второй просто купил членство в Цветочном круге. Но она жарилась под их гневными взглядами семь часов кряду, так что больше не верила глупым слухам.

— Зачем вы посетили комнату юного господина Верна? Это не запрещено, но новому цветку не пристало…

Новому цветку не пристало до хрена всего. Например, издеваться над сокурсниками, но если вовремя отвернуться и закрыть деликатные уши ладонями, то…

— Я… — Ясмин опустила глаза и вдохновенно замялась. — Он… Я просто оставила ему свой цветок на победу. Тайком. Не хотела, чтобы он чувствовал себя обязанным.

Премилая подростковая традиция. Влюблённая малышня от трёх до тридцати трёх дарила своему фавориту цветы своего тотема, чтобы придать силы в победе, утешить в поражении, дать знать о своих чувствах.

Они ей поверили. Даже растерялись. Им в голову не приходило, что объяснение, настолько прозаично — бедная влюблённая девочка, живущая на окраине зоны комфорта, жаждет приблизиться к своему кумиру. Ха-ха!

Хоть бы мозгами пошевелили. Кто в здравом уме полюбит существо, не способное к элементарной эмпатии?

— Что ж, — мастер Бриар, растерянно поправил короткую косу, перепавшую от ветра на грудь. Он растерял всю свою язвительность. — Если анализ подтвердит отсутствие медицинских составов на одежде и аксессуарах юного господина Верна, то мы принесём извинения.

— На повязке, — поправила Ясмин. — Одежды в комнате не было.

Она сказала это жалобным тоном, но посмотрела на Примула. В конце концов, она не одна такая умная, они сейчас накапают на одежду чего душа пожелает, а ее отправят обратно в Чернотайю. В виде удобрения. А повязочку уже изъяли, за средство она ручается.

Верн — бледный, с горящими гневом глазам — продержался недолго.

— Ты, — заорал он. — Павшая дрянь, ты сделала это нарочно…

Ее даже родной папенька так не обзывал.

Поэтому когда пришел час расплаты, она спросила у первого мастера, каково наказание за создание препоны в победе. Тот, наверное, понял, но был вынужден ответить честно. В допросе исконно участвуют семь лиц от Цветочного круга, а иногда и сам Примул, прилюдная ложь в окружении статусных лиц однажды обернётся против тебя.

— Обычно это понижение статуса, — он немного замялся.

Ясмин его понимала. В ее случае такое понижение означало бы смерть — ее просто было некуда понижать. В их понимании это не жестокость, это — правило. Каждый должен взять ответственность за свои действия, если ты старше тринадцати и моложе двухсот, исключений не было. Никогда. Существо, следующее путём дара и оружия, обязано уметь контролировать себя так же просто и легко, как уметь дышать, спать или принимать пищу. Исключения были опасны.

— Я требую понижения статуса, — твёрдо сказал она. — Это справедливо.

И Ясмин, будучи внутри этого воспоминания, остро проживающая его своим раздвоенным сознанием, своими и чужими чувствами, вдруг поняла, что это действительно было справедливо. Только жаль, что номер Два — что Верн — этого не понял.

Глава 9

Она со стоном очнулась. Темнота в пещере стала гуще, и Ясмин вдруг поняла, что не видит выхода к цветочному полю. Она автоматически подобралась, вскочила, забыв о холоде и усталости, но тут же натолкнулась на преграду.

— Это я, твой верный страж, — сказал Слуга. — Не нападай, у меня завязаны глаза, и я слеп, как новорожденный щенок.

Ясмин тихо выдохнула. Сердце колотилось, как сломанный метроном, задыхаясь от бега.

— Ладно, — она с трудом уговорила голос не дрожать от пережитого страха. — Ты рассказал мне про свои слабые стороны, теперь расскажи про сильные.

— У меня есть плед, — тут же сообщил Слуга.

Тепло и мягкость упали на неё и взяли в плен. Ясмин и не догадывалась, насколько замёрзла. Ее тело работало на остатках дара, переплавляя его в тепло, но любой дар конечен, особенно без подпитки и в полевых условиях.

Он шёл за ней по темноте и после дождя, холодный, как лед, и не спавший две ночи подряд, чтобы вручить ей плед и создать приятное о себе впечатление?

— Ты собираешься меня убить? — спросила она прямо.

Из оружия на ее стороне была только метка, и слабая попытка сбить противника с толку.

— Я не собираюсь убивать тебя сегодня, мастер, — она почти физически почувствовала его бархатную усмешку.

Разумеется, у него будет ещё много возможностей, особенно когда они достигнут солнца.

— Что ж, — Ясмин невольно смягчилась. — Тогда спасибо. — И, словно почувствовав его удивление, пояснила: — За плед.

Конечно, он хочет ее убить. Теперь, когда она знала о настоящей Ясмин так много, его желание казалось естественным.

— Плед универсальный и растягивается почти на восемь метров, — чуть поколебавшись сказала она. — Мы можем завернуться в него с разных сторон и между нами останется вся пещера, так что…

Ей было стыдно. Этот мир уже успел показать ей обратную сторону своей красоты. Мораль, основанная на семи постулатах о грехе, система, контролируемая жесткими правилами, не дающая исключений ни ребёнку, ни старику. Закрытое тело, закрытое сердце, закрытый от вмешательств извне разум — вот идеал цветка, блистающего в обществе. Прямо сейчас она нарушала примерно сотню правил, предлагая мужчине (голому и явно планирующему ее убить) разделить с ней пространство после захода солнца.

— Не откажусь, — с готовностью согласился Слуга и завозился неподалёку. — Оказывается мой жестокий мастер готов отринуть правила во имя любви к ближнему своему.

Это было чуть больше, чем упрёк в легкомысленном поведении. Если бы она была настоящей Ясмин, влюблённой в этого наглеца, то кусала бы до утра губы, чтобы не разрыдаться. Гадюки состояли в близком родстве с этим Слугой.

— Не забудь на заре пасть ниц и возблагодарить меня, — сказала она холодно.

Натяжение пледа чуть ослабло, и Ясмин вдруг поняла, что все это время он ждал от неё удара Лаской.

В пещеру гуськом прошли люфтоцветы. Сначала столпились у самого входа, после засеменили к Ясмин, словно она была их мамочкой.

Слуга мягко засмеялся.

— Никогда не пойму, за что ты им нравишься.

Им нужна темнота, чтобы ее освещать, подумала Ясмин. А мы обе полны холодной ночью до самых краев. Мысль была пафосной и смешной.

— За терпение, ум и душевную красоту, — она с готовностью уставилась на Слугу.

Его лицо, попавшее в зону свечения люфтоцветов, фонило слабой белизной на расстоянии в пару метров. Ему хватило такта не снимать с глаз вымокшую в Дожде повязку, и та пересекала его лицо чёрной маслянистой змеей.

Теперь, когда Ясмин получила практически открытое предупреждение о своём убийстве от этой феи, она могла начать действовать. По-своему.

— Душевную красоту, — тихо повторил Слуга.

К сожалению, он не возражал, поэтому Ясмин тут же бросилась ему на выручку:

— А ты считаешь, что я исконное зло, порождение Чернотайи?

В голове вдруг зазвенело от сладкого далекого ужаса, от близости тайны ее жизни, о которой знали в Варде считанные единицы. Этот Слуга не знал. Было так забавно играть словами с человеком, который так опасен, так пьянит кровь, и так безнадежно отстает на полшага.

К сожалению, он был умён и не особенно вспыльчив, и не хотел вступать в диалог, который мог поколебать его убеждения.

— Я просто Слуга, мне не должно считать, — ответил он. — Спи.

Что ж. Ясмин и не надеялась. Эту тактику она использовала в терапии с преступниками младше двадцати двух, и на номере Два она прекрасно себя показала. Даже номер Шесть зацепила по касательной, хотя на это Ясмин и не рассчитывала. Наверное, Слуга был старше.

Люфтоцветы подобрались ближе и свились змеевидным кружком вокруг ее колен, из ближайшего чашелистика на миг высунулся частокол устрашающего вида зубок. Ясмин грустно закрыла глаза. Эти гадкие цветы гнались за ней от места последней стоянки, потому что она вкусная?

Во что превратилась ее жизнь…

— Пусть убирается, — шепнуло в ее голове. — Пусть убирается, пусть убирается, пусть…

Ясмин потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что Ясмин в ее голове гонит не цветы, а Слугу.

Когда требовалась помощь, голос лежал в обмороке, зато на Слугу сработал, как соль на нечисть. Любовь воистину зла.

— Он уйдёт и унесёт плед, — возразила она мысленно.

Голос взвился новыми упреками. Она не помнила, как уснула под этот бубнеж, а встала на самом рассвете невыспавшаяся и раздражённая.

Слуга к этому моменту благородно исчез, что вызывало смесь странных эмоций от восхищения до гнева. Как можно, желая убить человека, соблюдать с ним социальные реверансы, благородно прикрывая ее ночную доброту от репутационного удара? С таким же успехом, в ее мире наемный убийца мог бы придержать Ясмин дверь в подъезде, чтобы после бестрепетно кокнуть по темечку.

Она вышла из пещеры почти наощупь. Новоприобретенные инстинкты ещё подрёмывали, а воздух был так сладок и свеж. А после слух поймал движение сразу с двух сторон, и Ясмин мгновенно насторожилась. С завязанными глазами она была открыта для любой атаки. Что если один из них окажется не так и благороден?

— Утречка, госпожа, — номер Шесть окликнул Ясмину.

— И тебе цветущих роз, — сахарным голосом отозвалась Ясмин.

Она-то понимала, чего он добивается. Голая девица на цветочном поле в окружении трёх мужиков с неясными намерениями. Пусть бы подергалась немного от переживаний. На этот раз Слуга промолчал, и Ясмин с неожиданным сожалением поняла, что и вчера они расстались врагами.

Можно спать, завернувшись в один плед, можно даже шутить, а после спокойно ударить в спину. Или в лицо. Мир — почему ты стал таким?

— Как двинемся? — номер Два не дал себе труда пожелать доброго утра, но Ясмин и не ждала.

Сон рассказал ей достаточно об их взаимоотношениях.

— Мы вчера обговаривались маршрут и за ночь не изменился, — совсем уж сладким голос заметила Ясмин.

Ее потряхивало от ощущения опасности и странной ярости, охватившей разум. А ее нежный голос окончательно распугал группу, которая тут же рассредоточилась вдоль поля. Это правильно, она не умеет пользоваться Лаской, но они-то этого не знают.

— Поле идёт до самой реки, — второй раз она разлепила пересохшие губы только к полудню. — Идти почти сутки, и мы будем идти, потому что пещер нам больше не встретится.

Ответом ей было только тихое шуршание цветов. Отозвался только Слуга.

— Ты ведь знаешь маршрут, мастер?

— Конечно, милый Слуга, я не заведу нас в топи. Я, как ты можешь прочесть в моем личном деле, совершаю до пяти операций в неделю в Чернотайе.

О да, она была первым цветком в исследовательском ведомстве, лучшей четыре года подряд, а мастером стала одной из последних. Она была лучшей и безотказной, ее можно было послать в Чернотайю на год с извинительной улыбкой, что вернётся она в тот же день, когда взяла метку у Примула, можно было поднять ночью и отправить на поиски пропавшей группы, сбежавшего образца, в одиночку сожравшего пятерых бойцов, или переделывать чужую ошибку.

Ясмин молчала и делала. Ясмин ждала.

Она могла выиграть только один раз, но ждать этот раз было невыносимо.

От чертовых невидимых камнеломок под ногами шёл тихий гул и шорох, как если бы они шли по грунту. Люфтоцветы тоже исчезли, но теперь Ясмин не сомневалась, что они тащатся на шаг позади и пялятся на ее голый зад. Тьфу-тьфу-тьфу.

К полудню зарядил Дождь, и настроение с нулевой отметки плавно перетекло на отрицательную. Одежда, едва ли высохшая за ночь, промокла до нитки снова.

Они не разговаривали, только номер Шесть спросил один раз:

— Привал?

— Нет, дружок, — со всей доступной ей нежностью ответила Ясмин.

Прошли почти целые сутки, прежде чем Ясмин раньше собственного тела ощутила окончание поля. И прикинув перспективы, была вынуждена признать, что, если она не желает попасть в чудовищную неловкость, ей придётся пожертвовать физическим комфортом. Ясмин сняла повязку, благоразумно уставившись вниз.

Она накинула нижнее платье прямо на ходу и едва не умерла от жаркой болезненной дрожи, прокатившейся по телу, зато идти стало легче — она почти бежала. Мокрая ткань липла к коже, задиралась до самых колен, но она больше не чувствовала себя голенькой и беззащитной. Второе платье далось легче, потому что она экономила движения. Штаны и рубаху она пропустила, и ничуть не пожалела об этом — едва она ступила на манящую темную зелень, знаменующую границу поля, как номер Два сдернул с глаз повязку.

Ясмин несколько секунд бесстрастно изучала его ошарашенное лицо, а после деликатно закрыла глаза.

— Ах, милый Верн, оденься скорее, — попросила она.

Внутри закручивалась спираль раздражения.

Она бредёт здесь, на границе яви и сна, этот мир ей в лучшем случае неприятен, а трое ее спутников собираются ее убить. А один из них даже не считает нужным соблюдать приличия. Почему она должна все это терпеть?

Она сделала шаг вперёд, переступая яркую траву к мягкому даже на взгляд песку с оранжевым оттенком.

— Осторожно! — крикнул Слуга.

Номер Шесть механически выдернул Ясмин, когда песок уже провалился под ее ногой и жадно втянул в себя. После отпустил и тупо, даже с некоторой обидой, уставился на собственную руку.

— Не печалься, ты все сделал правильно, — неловко утешила Ясмин. — Метка-то все ещё у меня.

Номер Шесть опустил на неё тяжелый взгляд и словно придавил им к земле. В его глазах не было ни единого из чувств, которым Ясмин знала бы название. Никто и никогда не смотрел на неё так. Она отвела взгляд, но вместо неловкости ощутила новую волну злости.

— Раз мы выбрались, то могли бы сделать небольшую передышку, — влез номер Два. — И больше не называй меня Верном, мастер. Я не даю тебе разрешения.

Демонстративно бросил свою сумку и уселся на ближайший, уже высохший от дождя и нагретый солнцем камень. В Чернотайе все происходило быстро. Ясмин равнодушно пожала плечами и опустилась рядом, чуть помедлив, сел и номер Шесть. Слуга единственный сел напротив и, покопавшись в своей суме, — самой больше из всех — кинул каждому по пилюле.

— Дневная порция минералов и витаминов, а вот воды больше нет.

Даже развалившись на камне, он выглядел, как юная нимфа, разомлевшая в тени кипарисов. Ясмин мысленно пририсовала ему яркий платок, обнявший чело, и белую тогу вместо трехслойного, наполовину мокрого платья. Ему было бы хорошо. Даже круто.

— Можно выжать немного из камнеломок, — буркнул номер Два и нагло уставился на номер Шесть.

Ясмин даже удивилась. Ей казалось, они неплохо ладят, то ли объединённые общим неприятелем, то ли из личной приязни.

— На стакан воды сто миллиграммов алкалоидов, — сказал номер Шесть.

— У меня мать выращивает камнеломки, они не ядовиты, — оспорил номер Два.

Он выглядел уставшим и потрепанным, и было неясно, откуда он брал силы на спор.

— Твоя мамка дальше сада в жизни не выходила, знай, цветочки себе сажает, — упрямо повторил номер Шесть. — А сам ты был в Чернотайе всего три раза, что ты, родненький, знаешь о камнеломках по ту сторону Варды?

Номер Два подскочил, как кузнечик, приземлившись в старинную боевую стойку, передающуюся в его древнем тотеме от матери к дитя. Номер Шесть тяжело поднялся и медленно выпрямился, словно расправляя каждую косточку в теле, а после снова чуть согнулся и двинулся вперёд, похожий на танк, сделанный безумным генетиком из человеческой плоти.

Ясмин с отвращением схватилась за виски. Голову нещадно ломило от боли, градус негодования пересёк ее личную границу дозволенного. Когда она в последний раз была настолько зла? Лет в пятнадцать.

Маленькая стерва Смирнова сидела за ней на химии и беспрестанно тыкала ручкой в спину. Не было больно, но на белой блузке оставались чернила, которые, понимаешь ты это стерва, очень сложно отстирать! Прошло почти двадцать лет, а ярость была настолько сильной, что она наконец испугалась.

Что-то было не так. Ей не свойственен такой клубок чувств, она проработала все свои детские травмы пять лет назад, это было необходимым условием работы в экспериментальной программе института.

Она моргнула и медленно, заставляя тело двигаться, поднялась. Ласка, безразличная к ее зову несколько ночей подряд, языком пламени соскользнула с запястья и развернулась семью золотыми змеями, тут же впившимися укусами в землю. Трава мгновенно почернела.

Первым на неё отреагировал Слуга, сначала приподнявшийся, а увидев Ласку, тут же севший обратно.

— Всего четыре испытания и второе из них уже началось, — с трудом контролируя голос сказала Ясмин. — Добро пожаловать в лабиринт раздора.

Номер Шесть неожиданно проворно развернулся, как был — полубоком, усиливая сходство с медведем. Казалось, даже волоски на загривке у него встали дыбом, напоминая шерсть у разозлённого зверя.

— Ну спасибо, родненькая, что предупредила-то. Вот спасибо…

Ясмин с интересом прислушалась к номеру Шесть. От него оставалось странное впечатление двоякости. Внутри страшной звериной шкуры жил прямодушный деревенский умелец, умеющий плести приятные языковые кренделя. Хирург, хотя она не глядя отнесла бы его к Ремесленникам.

— Сядь, — тихо сказал Слуга.

Номер Шесть метнул в него ненавидящий взгляд, но подчинился, следом, как кукла с выключенным заводом, осел номер Два.

Переночевать после долгих раздумий они здесь не решились и долго брели наугад, пока номер Шесть не сказал, что они бродят кругами. Открыто он не упрекал, но делалось понятно, что если твой мастер — баба, то домой живыми вернутся не все. Ясмин отмалчивалась. Слуга шёл рядом и краем глаза она видела его блестящие волосы, не схваченные в хвост и змеящиеся по плечам и спине чёрной речкой. Он выглядел задумчивым и уставшим.

— Мы ходим по кругу, — наконец-то сделал печальный, но, в целом, очевидный вывод Слуга. — Спим здесь, а утром мастер выведет нас.

Впервые за весь день он поднял взгляд, и Ясмин увидела, что его глаза полны холода и темноты.

— Да, — сказала она. — Мне нужно отдохнуть.

Глава 10

Они проснулись только к полудню, когда небо уже собирало грозовые тучи.

Ясмин проглотила пилюлю и с трудом выпрямилась.

Расселись у самодельного костра, в котором иголок было едва ли не больше веток.

— Уж что есть, миленькая, — пробурчал номер Шесть. — Зато туточки цветогоров полным-полном, вон как распылались, так что я сразу и воды нам запасу.

Он вытащил из своего воистину безразмерного рюкзачища плотный небольшой короб, из которого извлёк две хрупкие колбочки, которые при настройке увеличились в несколько раз. Установил на основание, в которое превратился короб, и вытащил шланг для перегонки.

— Я помогу, — сказала Ясмин. — Соберу цветогоры.

Номер шесть поднял голову и уставился на неё своим фирменным бронебойным взглядом. Таким вполне можно было сворачивать головы и горы, а она-то заподозрила его во взаимных симпатиях с Ясмин. Дура неквалифицированная.

— Бери не одни головки, а целиком со стеблем, тамочки влаги больше. А я покамест жим установлю — старый он, одна возня.

— Старый? — вдруг уточнил Слуга. — Почему не выдали новый аппарат? В условиях Чернотайи без перегонки воды делать нечего.

Ясмин невольно переглянулась с номером Шесть.

— Третий годик с ним шаримся, — ответил номер Шесть. — Новых нетути.

— Официально у них пятилетний срок годности, для досрочной замены нужны существенные основания, — пояснила Ясмин.

Конечно, аппараты ломались куда раньше. Срок практической эксплуатации едва ли превышал два года, но не для Ясмин. Либо Ясмин всегда идеальна, либо мертва.

Она завозилась в собственном рюкзаке — совсем небольшом, где помещались пара сменных одежд, шкатулка с травами, жуткого вида браслеты и несколько коробок. В них она ещё не заглядывала. Она вынула тонкий пакетик, который при встряхивании развернулся едва ли не в простыню. Память подсказывала, что он для сбора растений.

— Пока, — с облегчением попрощалась она с кружком убийц.

Хотя бы полчаса передышки от наимилейшей компании.

— Пойду с тобой, — вдруг сказал номер Два. — Что ты там наберёшь в одиночку, мастер.

Он нехорошо оживился, даже стянул блестящую гриву полоской ленты, но та все равно прорывалась мелкими колечками и нитями прядей.

— Тогда и я пойду, — весело сказал Слуга. — Пригляжу за младшим поколением, как ответственный человек.

Ага. Ясмин даже стойку сделала, как охотничий пёс. Стало быть, Слуга старше их. Интересно насколько? Интуитивно она чувствовала, что прямо спросить нельзя, скорее всего, настоящей Ясмин была известна эта информация.

— Ладно, — согласилась Ясмин. — Больше народу, больше соберём.

Зато номер Два не обрадовался. Близость Лабиринта раздора плохо действовала на него, скорее всего, он замышлял что-то недоброе, но Слуга, из раза в раз спасавший ей жизнь, отпугивал его.

Она пошла вдоль оранжевых песочных островков, выглядевших обманчиво спокойно. Поляна цветогоров выглядела, как одно огромное пушистое солнце, упавшее на землю. Махровое желтое, почти светящееся облако цветов, вызывающее стойкую аналогию с земными одуванчиками, клубилось почти до горизонта.

— Держитесь около меня, — сказала Ясмин. — Перемычка между Лабиринтом раздора и нейтральной территорией очень тонка. Вчера мы уже ощутили на себе действие поля приказа, не нужно рисковать и ссориться заранее.

— Можно подумать, что мы можем существовать мирно, — усмехнулся номер Два.

Вместо ответа Ясмин вручила ему пакет:

— Сначала цветы, потом истерики.

Слуга не выдержал, усмехнулся. Зато номер Два взвился, как отличница на экзамене:

— Я боец, а не собиратель!

Ясмин, подспудно рассчитывающая на его неуравновешенность и мягко ее провоцирующая, тут же ухватилась за фразу.

— Давай-ка проверим твою профпригодность, боец, — ласково пропела она. — Назови три качества, присущие идеальному бойцу. И какой твой любимый цвет, кстати?

На этот раз она поумнела и задала вопросы скопом. Номер Два слишком любопытен, чтобы оставить ее без ответа, а себя без диагноза.

Ну что за ребёнок.

Слуга аккуратно срезал целую охапку цветогоров, и те легли канареечного цвета подушкой в плотный пакет. Ясмин погладила пакетик, но так и не идентифицировала материал. Плотнее полиэтилена, не шуршит, по ощущениям ближе всего к подкладочной ткани, но полностью лишенный нитяного плетения. Интересно, как это вообще возможно?

— Хладнокровный, терпеливый, склонный к быстрой и верной оценке обстоятельств, — ответил номер Два.

Почти угадал.

Но правда в том, что люди никогда не называют правильные качества, они называет те, которыми восхищаются и которые хотят иметь. Но редко имеют. Фактически, номер Два только что назвал все свои слабые места. Действительно, совершенный ребёнок, хотя и очень злой.

— А ты, — с интересом спросила она Слугу.

— А ты? — тут же вернул она ответ.

— Давай так, я отвечаю, и ты отвечаешь, пойдёт? — Ясмин не особенно боялась, она прекрасно обходила эту систему.

Слуга внимательно разглядывал и молчал. И стоял слишком близко. Давил своим чертовым биополем на все рецепторы. Особенно на фоторецепторы. Взгляд блуждал по высокомерному лицу, считывая искры в темных глазах, лаская веер ресниц, опускался в гнездо ключицы.

— Я назову любимый цвет, — наконец, решил Слуга. А потом наклонился, почти тронув пряди у виска и шепнул: — Чёрный.

Ясмин вздрогнула. Ее любимым цветом был зелёный, но вряд ли в этом мире он значил то, что значил в ее. А чёрный везде был одинаково тревожен.

— У меня серый, — хмуро сказал номер Два, наблюдая за ними.

Он успел набрать больше половины пакета.

Ясмин нахмурилась.

— Мастер узнала что-то полезное? — спросил Слуга с улыбкой.

Скорее, что-то страшное. И что гораздо хуже, Ясмин всего одна, а их двое. И с такими предпочтениями… Хотелось вытащить метку из груди и как следует поцеловать. А она на неё ещё и жаловалась, и даже хотела отдать этим опасным людям с негативной энергетикой.

Да никогда.

— У вас депрессия, — сказала с убежденностью. — Вам положены витамины, отдых и сквиши. Комната сквишей.

И амбарный замок на дверь комнаты.

К позднему утру номер Шесть закончил перекачку, и их компания дополнилась серьезным объемом воды. Слуга убрал ее в свой откровенно безразмерный вещдок.

— Как пойдём?

Он взглянул на Ясмин, и та на всякий случай увеличила расстояние между ними. Ну его к черту с такими странными способностями и цветовыми предпочтениями. Даром, что красота необыкновенная.

— Друг за другом, — любезно ответила Ясмин.

Ясмин охотно бы пропустила вперёд любого из троих, но они наверняка погибнут. Они ведут ее на смерть, и уличить их в чистоте помыслов невозможно.

— Я пойду первой, — она со вздохом поднялась и поправила плащ.

Слуга кивнул с явной готовностью, что значило верный выбор.

Из Лабиринта раздора, невзирая на простоту, было всего два пути. Мертвым или на чистый дар, не запятнанный негативными эмоциями, который работает маяком для всех остальных. Не умеющих держать свои чувства под контролем.

— Ты? — с недоумением уточнил номер Два.

Смотрел он так, словно у нее выросли рога, да и те уже начали ветвиться.

— А кто? — спросила Ясмин. — Я самый здравомыслящий член группы, а вот где бродят ваши мысли… Быть может, ты замыслил дурное, и именно оно не дает тебе пройти Лабиринт первым?

Это была открытая провокация, но, конечно, бессмысленная. Никто же не скажет, мол, мы убьём тебя, едва доберёмся до солнца, спасибо за помощь, глупая Ясмин.

Она медленно выдохнула, отвернулась и двинулась вперёд. Вдох, выдох. Элементарная медитация работает именно так. Привкус сожаления осел пеплом на языке.

— Будь осторожна, мастер, — шепнул Слуга.

Был ли у этого пожелания подтекст? Кто знает. Благодаря снам, приходившим к Ясмин каждую ночь, перед ней открывались новые архивы знаний. И этот лабиринт мог пройти только человек, чьи мысли чисты и прозрачны, как горная речка, в который виден каждый камень, ребристый ил, рыбка, блестящая чешуей на солнце… Ясмин усилием воли расслабила ум, заставляя мысли течь вдоль длинной зелёной травы с сахарным блеском на тонких сгибах, песка, лежащего мелким оранжевым рисом, просыпанным на дороге неровными сухими лужицами. Вдали мелькали высокие можжевельники, похожие на кучку клириков в зелёном монашеском облачении, и она вбирала их взглядом, оставаясь в настоящем моменте. Не вспоминать о прошлом, не думать о будущем, оставаться внутри той секунды, когда делаешь вздох. Ей потребовалось семь лет, чтобы научиться этому. За фигурами можжевельников маячила освободительная белизна, когда можно будет…

Этой ночью Ясмин к ней не приходила, но она все равно видела сон.

* * *

Ее привезли из Чернотайи, когда ей исполнилось десять, на два года позже для начала развития дара. Семеро мастеров долго перебирали детей, сутками проводя тесты, испытания, заставляя заполнять стостраничные диагностики и требуя погружаться в глубокую медитация вплоть до истощения.

Ясмин страшно боялась, что выберут не ее и в то же время боялась, что именно ее и выберут. Она была девчонкой, самой слабой из шестерых и к тому же взятая собственной семьей из милости.

Сестру отбросили ещё в самом начале — ей было девять, и она уверено демонстрировала способности будущего Бойца. Сильный цветок им не подходил. Брата забраковали в самом конце, и тогда Ясмин не знала почему. Он был старшим и ужасно слабым. В семье его звали Мечтателем. Детей от побочной ветви Бересклета мать сказала ей не считать, поэтому их она не опасалась. Смешно, но все происходило именно так, как она им рассказывала — ещё до того, как к ним пришли мастера, чтобы взять семя тотема, согласно законам Варды.

Ясмин не знала, рассказывала ли мать об этом ее сестре и брату, но однажды она пришла в ее комнату и сказала, что они будут заниматься. Заниматься, как и обычно, но только неправильно. Ясмин должна будет делать ошибки. Она будет заполнять тест до тех пор, пока количество верных и ложных ответов не сравняются. Мать учила ее медитации, которую нужно прервать на середине, заставив себя вынырнуть из искристой синевы и пожаловаться на рассеянность. Писать быстрым и небрежным почерком, заполняя тест, и застывать мечтательно уставившись в небо и перебарывая концентрацию.

С диагностикой пришлось сложнее всего — мать не учла новейших разработок, но Ясмин действовала по наитию. Она должна была быть хороша лишь на пятьдесят процентов.

Мастер Бамбуковой флейты расположился к ней больше других, был мягок и не ругал за ошибки, но когда пришла пора уходить, ее взяла к себе мастер Белого цветка. Они даже поругались, выбирая, какое ведомство приютит новый цветок. Тогда Ясмин расстроилась.

Мастер Белого цветка оказалась крепкой, похожей на противостоящую ветрам скалу, старухой, плоской и с плохой кожей. Уровень ее дара падал с каждым днём, и она уже не могла поддерживать приятный облик. Зато много позже Ясмин возблагодарила все соцветия, которые были известны истории. Оказалось, мастеру Бамбуковой флейты нравилась не конкретно она, а любые девочки от семи и до тринадцати.

Сестра заперлась в своей комнате, не желая видеть Ясмин.

— Несправедливо, — обиженно сказала она за ужином.

Это был первый ужин, на который позвали Ясмин. Обычно она ела в своей комнате и для неё не делали исключений даже на приезд мастеров.

— Я лучше!

— Ты лучше, — с улыбкой согласился глава тотема.

Однажды Ясмин назвала его отцом и после этого ее отлучили от матери, а комнату перенесли под самую крышу. Ей не запрещалось посещать библиотеку, кухню и бытовые помещения, но не рекомендовалось сталкиваться с законными детьми. Ее единственным другом была мать, если, конечно, ее мать вообще можно было назвать матерью или другом.

Но дети так устроены, что очень быстро привыкают ко всему на свете. Привыкла и Ясмин.

Глава тотема позвал ее за час до отбытия.

Красивой лепки лицо портили жабьи, чуть навыкате глаза. Черные с серебряными нитями седины волосы были собраны в косу, всегда чёрное одеяние убирало в складки любое движение, что делало его непредсказуемым и опасным. Глава сидел в зачарованной шалфеем предсказателей беседке, похожий на страшную костяную статую, которой поклонялись их предки.

— Я дам тебе имя, ты дашь мне слово, — сказал он.

Тогда она едва не умерла от радости. Он станет ее отцом и будет добр к ней, как к Ай и Мечтателю! Ей было восемь, и она согласилась.

Если бы рядом была мать, все могло бы пойти иначе, но ее не было, и Ясмин повторила в беседке слова древней клятвы их тотема. Каждое из них стало стальным обручем на ее сердце.

Тотем Бересклета, державший Варду в руках три столетия подряд, создавший Квадры ведомств, административное соцветие и Совет, в который входило по три цветка от ведомства и трое приглашённых мастеров со стороны.

Это его лекции сейчас зубрили тысячи юных цветков, его разработки лежали на каждом столе каждого ведомства, его исследования открывались и продолжались, подписанные новыми именами. Варда процветала под бессмертной рукой Бересклета, внимая своему Примулу с благоговением и раболепием, свойственному слабому перед сильным.

Ясмин родилась на пять месяцев позднее События, поэтому знала обо всем только из рассказов матери и ее споров с главой тотема — бывшим и низвергнутым Примулом.

Глобальный эксперимент с флорой начался в семнадцатом столетии по-новому исчислению в месяц Дождей, что было совсем не похоже на осторожного Астера. Сейчас Ясмин очень сомневалась, что это была его идея, возможно, на него давил Совет, год от года захватывавший все больше власти, возможно, три столетия мира пагубно сказывались на заскучавших и жаждущих подвигов новых цветках. Ведомство ремесленников, к которым примыкали слабые новоделы и партии торговцев, укрепляло своё влияние и требовало реорганизации экономики Варды.

И родилась Тайя — проект, забравший в своё ведение область между цепью лавандовых гор и Белым зеркалом вод, в которое сливались все реки Варды. Ясмин, которую глава почти не отличал от обстановки, и которой доставалось от сестёр и братьев, часто пряталась в библиотеке, и большей частью от скуки начала читать. Сначала сказки, потом мифы, после легенды. К семи она добралась до первых исследований, которые ныне считались засекреченными, а многие и вовсе отсутствовали в архивах Варды. Понимала она не все, но их тотем благословил ее цепкой памятью. Даже спустя десять лет память открывала под сомкнутыми веками страницы книг и рукописей, которые Ясмин видела лишь однажды.

Она мало представляла себе будущее, когда мастер Белого Цветка взяла ее за руку и шагнула в белый квадрат, похожий на дверной проем, но стоящий посреди луга. В воображении рисовались белые башни Варды, как на картинах матери, игривый вьюнок, опоясывающий резные колонны и кокетливо спадающий с изукрашенного фриза… Анфилады комнат, множащие эхо ее шагов, комнаты, полные солнечного света, сухости и тепла. Вместо этого ее привезли в старый скрипучий дом, стоящий на болотах, дорога к которому открывалась только раз в три дня. Ясмин провела там три года, закрытая внутри, как преступница. Но новый Примул, строго следующий закону Варды, держал своё слово — она семя тотема, пусть и покрывшего себя позором падения, поэтому мастер Белого Цветка посещала ее раз в три дня и наставляла.

Ясмин была подготовлена матерью куда лучше многих новых цветков, но не знала вещей элементарных для общества Варды. Имея практику, не знала теории. Было странно и смешно узнавать вещи, которые она делала тысячу раз, но не знала, как они называются.

— Чего ты желаешь, дитя, — спросила однажды мастер Белого Цветка у Ясмин.

— Стать мастером.

— Стать мастером?

Этот вопрос она задавала ей в начале каждого занятия два года подряд, и весь первый год Ясмин отвечала «стать мастером». После поумнела.

Она кастовала маленькие примитивные заклинания, основанные на новой химической теории. Растила и расчленяла на волокна свой маленький мирный сад, созданный для учения, меняла днк и пыталась укоренить исходник в новой биоструктуре, до рези в глазах выверяя количество ммоль. Тянула оружие из своего тела, в попытках оформить его хотя бы в своём воображении.

— Чего ты желаешь, дитя?

— Стать сильнее.

— Сильнее кого?

— Сильнее тебя, мастер.

Мастер рассмеялась. Мастер была странной. Немолодая и некрасивая, она легко и непрестанно двигалась, даже если сидела с книгой в тени кротких вишен, осыпанных бусинами ягод. От неё словно бы шла неуловимая музыка, и та непрерывно скользила под неё круглые сутки, может и во сне тоже. Белый шёлк, закрывающий мягкие сапожки, вился вокруг колен, когда она — такая неуместная на темном некрашеном дереве — текла между заброшенных старых парт, за одной из которых сидела вечно одинокая Ясмин. В ней было что-то вечно движущее и поражающее, словно чтобы оставаться в статике, ей приходилось денно и нощно трепетать невидимыми крыльями.

— Есть только две вещи нужные для того, чтобы стать сильнее. Ты знаешь?

Ум? Сила? Власть тотема? Знания?

Ясмин не угадала ни разу.

— Самосознание и контроль, — объясняла мастер, скользя белизной одежд по скрипучему дому.

Что есть сознание? Проекция действительности, пропущенная через призму субъективности. Что есть самосознание? Скажи, Ясмин, какой ты увидишь себя, если у тебя заберут зеркало, одежду, дом, друзей, родителей. Твою комнату и твои книги. Скажи кто ты прямо сейчас, Ясмин?

— У меня нет друзей, — хмуро сказала Ясмин.

Мастер снова засмеялась, но не обидно, а словно подначивая продолжить эту дурацкую игру в поиск себя.

— Я — Ясмин, — попробовала она ещё раз, цепко отслеживая реакцию мастера. — Дочь тотема Бересклета, мне двенадцать, и мой айкью превышает среднестатистическую норму Варды на двадцать единиц для цветка моего возраста. Я умею растить, выращивать и скрещивать, делать настойки и простые лекарства, знаю наизусть старый и новый справочники всех трав, даже тех, что давно повывелись. Да я снова могу их вывести! Я люблю есть и спать, и читать. Мой любимый цветок — роза. Ненавижу комаров, особенно новую популяцию, и варить кисель

Мастер долго молчала, а после погладила ее по голове.

— Давай попробуем ещё раз, — мягко предложила она. — Как осознаёт себя маленький жук, который живет в твоём саду? Как он понимает, когда бежать, когда кусать, где ему хорошо, а где опасно? У него нет зеркала, нет семьи, он лишён примитивных социальных навыков, а его мозг столь мал, что может контролировать лишь базовый набор потребностей. Однако весь этот невеликий потенциал он использует на сто процентов. Этот малыш ловит усиками звуки, запахи, оптику и зачастую и весь химический набор сигналов, закодированных в вибрациях, которыми он обменивается с окружающим его миром. Он знает зачем и для чего создан, как действует тело, как обмануть хищника и как приманить добычу. Ты, что же, Ясмин, не достигла даже уровня жучка? У муравьев есть самосознание, ты знала?

Знала, но…

Что есть самосознание, если все что Ясмин знала о себе до этого момента, мастер отвергла, как несущественное?

— Самосознание и контроль, ничего больше. Я знала немыслимое количество цветков, одаренных от рождения и тотема, которым сулили ясное будущее, полное свежей зелени и солнца, и знала, как низко закончили большинство из них, лишь от того, что вся их надежда лежала в области сырой силы. Но сила такова, что нельзя больше, нельзя сильнее, нужно правильнее. Филиграннее. Великий Примул достиг титула путём бесконечного совершенствования своего, изначально несерьезного оружия. Его контроль над изначально невысокими способностями велик настолько, что достоин отдельной диссертации. Попробуй закрыть глаза и увидеть себя вне своих представлений о самой себе. Вот твоё домашнее задание, Ясмин.

Мастер оставила ее на три дня, и впервые Ясмин почувствовала себя одинокой. Она варила и ела безвкусную крупу, резала овощи, мыла пол, ухаживала за садом, и не имела ни малейшего понятия, как увидеть саму себя. Но она Надежда Бересклета, она должна укорениться на изменчивых склонах новой Варды и дать ещё один шанс своему тотему.

Она, сожри ее гниль, дала слово.

Она закрывала глаза и пыталась найти себя в темноте под сомкнутыми веками, но вместо этого видела розовый свет солнца, ласкающий лицо, слышала тяжелое гудение шмелей, тонкий скрип старых досок и стук вишен, дробно бьющихся в крышу старой веранды. На третий день она, наконец, нашла. Маленькую неразличимую искру, плавающую в темноте ее тела — тощую серебряную бабочку, которую кто-то посадил в банку и закрыл сверху крышкой. И та мечется, захлебывается это густой чернильной тьмой, потому что на самом деле она хочет только счастья и радости. И свободы, которая лежит за стеклянной стеной ее собственного тела…

— Чего ты желаешь, дитя?

Радости, свободы, идти босиком по росе, по цветам, не оглядываться…

— Власти, денег, красоты, богатых тканей, вкусной еды, башни на семь этажей, сада, упирающегося в горизонт, в котором тысячи яблонь, слив, вишен и сладких розовых персиков, — со злобой сказал Ясмин. — Титула, которому нет равных. Страсти красивых юношей. Многочисленных даров от людей, восхищенных моими способностями, тысячи книг, который я еще не прочитала, тёплых цветных ковров, сладких вин, признания, восхищения, всего хочу.

Мастер явно не разделяла ее эмоций — уголки ее губ подрагивали, словно удерживая улыбку.

— Ты рассмешила меня трижды, хотя видит соцветие, я не самый весёлый человек в Варде.

Она, наконец, расхохоталась, откинув голову, и белое платье, как живое, плыло по ветру.

Ясмин забрали от мастера, когда ей исполнилось двенадцать.

И весь последующий год стал пыткой, в которой она вспоминала то мать, то мастера, а после только ту маленькую искру, дергающую беспомощными крыльями в полной темноте.

— Осторожнее, мастер, — с укоризной напомнил Слуга.

Ясмин обнаружила себя кучей мокрого цветного тряпья, осевшего в его руках, глаза бессмысленно и стеклянно смотрели в небо. Она, что, потеряла сознание?

— Мы прошли? — хрипло спросила и огляделась.

Можжевельники гигантскими свечами искрились под Дождем, косые струи отлетали от колючих зелёных лап, создавая голубое свечение. Неподалёку стоял номер Два, который отвёл взгляд, едва она посмотрела ему в лицо.

— Ты дошла почти до конца, — с веселым недоумением сообщил Слуга. — Не думал, что ты столько продержишься. Люди вроде тебя не в силах пройти испытание такого рода.

Дождь долбил, как обезумевший дятел, которому дали выжимку из Колеус Блюма, и Ясмин чувствовала только одно желание — сползти с этих крепких рук и отвернуться от этого испытующего взгляда под мокрыми крыльями ресниц. У мужчин не должно быть таких ресниц и таких глаз — это попросту несправедливо!

— Вроде меня? — сварливо переспросила Ясмин, задергалась в кольце рук, с не меньшим удивлением осознавая, что не то, что вырваться, даже отодвинуться от его груди не может.

Это… пугало.

— Люди, способные причинить вред другому только ради самоутверждения, — пояснил Слуга. — Разрушить чужую жизнь, только потому что эта жизнь сложилась лучше его собственной. Способные солгать, украсть, спровоцировать. Убить.

Его лицо склонилось так близко, что перекрыло дождь. Наигранные веселье и мягкость дали трещину, и в страшных провалах его глаз жил гнев. Ясмин перестала сопротивляться.

— Надо же, — сказала она с ледяной усмешкой. — И что же такой плохой человек делает в статусе мастера Белого Цветка? Разве преступники не должны быть отданы под публичный Допрос, чтобы иметь возможность посмотреть в глаза своим обвинителям и защитить себя? Быть может, я так отличаюсь от остальных людей, что мне такая возможность не положена?

Они уставились друг на друга, стараясь победить оппонента взглядом, и глупость положения усугублялась тем, что Слуга все ещё держал ее на руках, как любимую лилию, одетую в свадебный наряд.

Глава 11

— Замечательно.

Ясмин его не винила. Признаться, лес, требующий от путников поцелуев, был за гранью ее представлений об этом мире. Они уже рассекали по полю голышом, а после ее едва не подвергли суду Линча в Лабиринте раздора. А теперь она должна все бросить и перецеловать своих убийц.

Это ненормально!

— Нормально, — Ясмин воззрилась на номер Шесть, с трудом осознавая, что последнюю фразу сказала вслух. — Владелец поля, живой или мёртвый, ни в жизнь не имеет права устаканить туточки условие, нарушающее юридические нормы Варды. За такое можно схлопотать понижение статуса четырежды и, может статься, бедолага помрет дважды.

— Звериная политика, — холодно заметила Ясмин.

— Не преступай закон, и твоя жизнь будет гладкой, — угрюмо сказал Слуга.

Он больше не делал попыток казаться веселым и приятным человеком. Лабиринт раздора обнажил его хладнокровную суть.

— И что? — насмешливо уточнила Ясмин. — Никто не преступает? Или все преступники уже скормлены Чернотайе, а невинные купаются в заслуженном лотосовом озере?

Слуга полоснул ее ледяным взглядом и отвернулся.

Теперь она знала слишком много.

Кем бы ни была та, другая, Ясмин, сходство их жизней — почти дословное совпадение жизненных вех, определивших их путь — поражало. И она не могла не чувствовать ее боли. Она больше не могла закрыть глаза и отвернуться.

— Найти бы этого владельца, — номер Два нехорошо сощурился. — И заставить пробежаться по всем трём испытаниям. Уж лучше бы кровавых жертв требовал.

— Да, сладенький, — согласилась Ясмин, чувствуя, как ее потряхивает от раздражения. — Найди его и съешь.

— Мы все ещё стоим на территории раздора, родненькие, — буркнул номер Шесть.

Это было правдой. Они топтались на границе выхода из лабиринта, но никто не решался сделать первый шаг навстречу золотым деревьям, являющим собой симбиоз кедра с ягодным тисом в начале своей весны. Зелёные тонкие лапки были усыпаны красными бусинами ягод и все было бы неплохо, если бы ягоды не поворачивались в их сторону, как камеры с автонаведением.

— Я тебя целовать не стану, — буркнул Слуга. — И ее тоже.

— Целуй номер Два, — тут же вставила Ясмин.

Слуга и номер Два обменялись далекими от любви взглядами.

— Уж лучше тебя, — нехотя согласился Слуга.

— Овно нетолерантное, — с наслаждением человека, который никогда не позволял себе обсценной лексики, резюмировала Ясмин.

Все трое уставились на неё, словно она стояла на четвереньках и мяукала. Что ж, общество, не допускавшее ни единого намёка на раскрепощённость, было формализовано и закомплексованно донельзя.

У неё же было странное чувство облегчения, словно внутри открылся какой-то шлюз, из которого хлынул поток нечистот, который она проглатывала всю жизнь по капле и запирала внутри собственной головы. Ощущение вседозволенности пьянило.

Значит, так жила Ясмин? Тебя ударили? Получи в ответ.

В этом был что-то очень освободительное.

Слуга подошёл к ней почти вплотную.

— Не боишься за свою репутацию? — спросил он.

Ясмин охотно рассмеялась. В голове смешались ее чувства, чувства Ясмин, сны.

— У меня нет репутации, — сказала она. — Я системная ошибка, эрор четыреста четыре. Ты целуешь дырку от гвоздя, милый.

И, прежде чем он успел ответить, шагнула вперёд и впечаталась поцелуем в изумленно разомкнутый рот. Сначала было странно, после нежно, потом горячо. По-настоящему горячо. Сначала солоно, потом сладко. Ясмин попыталась отпрянуть, но Слуга оказался сильнее, без усилий удерживая одной рукой плечи, другой затылок. Наконец, отстранился. Несколько напряженных секунд она вглядывалась в его лицо, когда Слуга наклонился к ней снова. Жарко коснулся губ.

— Одного раза вроде бы достаточно, — ворчливо сообщил номер Шесть.

На этот раз Ясмин отстранилась сама. Дело не в репутации, то есть… В ней. Внутри все ещё жила отвергнутая девочка, над которой смеются в классе. Гордость — это немного, но иногда это все, что есть. Они с Ясмин знают.

Она тихо скользнула на территорию золотого леса, контрастирующего с нежной зеленью лабиринта, Слуга шагнул следом. А вот номер Два не сумел.

— Как-будто стеклянная стена, — сказал он.

Он словно бы обиженно взглянул вверх, а после вбок, точно отыскивая секрет входа в заколдованный лес. Номеру Шесть тоже не удалось пройти.

Ясмин поколебавшись вышла из леса, а после зашла снова — никакой преграды она не ощутила.

— Жулики, — сказал номер Два.

Он стоял напротив и смотрел обиженными глазами ребёнка, у которого отобрали леденец. С той только разницей, что ребёнком он не был. Ясмин некстати вспомнила, что Тотем Повилики испокон веков селился в южной части Варды в области луговых пустот и мелколесья, и вопрос солнца для Верна стоял острее остальных в группе. Он должно быть скоро свихнётся от Дождя.

Неужели одного поцелуя недостаточно? Лес согласно вздохнул. Ясмин поёжилась. Один поцелуй с одним человеком — это она могла принять, в какой-то степени это было почти нормально, даже в таких обстоятельствах. Но ещё раз, сразу после, с кем-то другим? Тут может пострадать не только репутация. Не стоит забывать, что она имеет дело с тремя мужчинами готовыми ее убить. И кто знает, какой будет ее смерть в свете новооткрывшихся обстоятельств.

— Придётся ещё раз, — с откровенной тоской сообщила Ясмин.

Она критично осмотрела номер Два, борясь с желанием спросить чистил ли тот зубы. Но у Слуги она не спрашивала, поэтому…

Слуга потянул ее за руку, словно привлекая к себе. Ясмин прислушалась к лесу, но тот молчал.

— Нет, наверное, нужно с ним, — она кивнула на номер Два.

Номер Два, судя по всему, тоже не горел желанием, но поцелуй с номером Шесть или со Слугой его прельщал ещё меньше. Они, каким-то странным образом шагнули навстречу друг другу одновременно, как в парном танце.

Номер Два, замявшись, сначала взял ее за плечи, после опустил руки, и снова поднял их, чтобы обнять. Ясмин, оставившая ему инициативу, терпеливо ждала.

— Отвернитесь! — вдруг потребовал номер Два.

Слуга, должно быть, так и стоял, глядя ей в спину. Воспоминание о его поцелуе было ещё слишком сильным.

Когда Номер Два все также неловко склонился к ней, она молилась, чтобы Слуга отвернулся. Это было слишком даже для такого бесстыдного и беспринципного человека, каким они считали мастера Белого Цветка. Ясмин зажмурилась, но почти ничего не ощутила — осталось чувство, с которым она бывала на приеме у дантиста, пока тот ещё не приступил ни к чему серьезному.

На этот раз оба отстранились одновременно. Номер Два уставился на неё с некоторым изумлением, видимо, считал, что у неё вместо языка змеиное жало, а зубы растут в пять рядов, как у тигровой акулы. Надо полагать, она его шокировала.

Номер Шесть медленно прошёл мимо них к золотистым кедрам.

— А ну стой, жулик, — тут же завопил номер Два и ринулся следом.

И, как показалось Ясмин, очень обрадовался, что не нужно ничего говорить, смотреть особенным взглядом или как-то резюмировать произошедшее. Зато Слуга смотрел. Ясмин обернулась и словно шагнула в кипяток, таким горячим и темным был его взгляд.

Замечательно, похвалила она себя. Пусть себе смотрит, но ты жива. Пока ещё.

Не считая, конечно, той мелочи, что поцеловала двух своих будущих убийц. Но как ей следует извернуться, чтобы выжить, она тоже не знала. Она просто тупо шла по инструкции голоса умершего истинного мастера Белого Цветка.

— Надеюсь, на этом все, — тихо сказал Слуга.

— Вообще-то нет, — помолчав, также тихо ответила Ясмин.

Голос обещал четыре испытания, а прошли они только три. Зато ей невозможно полегчало, когда она выговорилась в Лабиринте раздора. Но эйфория давно прошла и теперь ей хотелось молчать.

— Как? — искренне ужаснулся номер Два. — Знаешь, мастер, скажи сразу, сколько ещё испытаний нам предстоит.

Они шли около двух часов в полном молчании, и все это время Ясмин чувствовала себя музейной куклой, на которой сошлись горящие искренним интересом глаза туристов. Это было немного… Немного слишком для неё. Шла под золотым лиственным дождем и думала, что десять лет психологической практики ничего не стоят в такие моменты. Тебе снова двенадцать, и ты не знаешь, о чем говорить наедине с мальчиками. Вот если бы они перестали ей интересоваться, она бы вновь стала сама собой.

— Всего одно, — неохотно сказала Ясмин и тут же пояснила: — Не знаю какое, не спрашивайте.

Чужое внимание выедало нервный ресурс. Она многократно вела публичные выступления, демонстрировала опыты студентам и прекрасно чувствовала себя среди коллег-мужчин, но это было совсем другое. С ними-то она не целовалась. Она никогда не отрабатывала травму такого рода!

Потому что у неё не было этой травмы.

Ей было нужно время. И одиночество.

Мужчины спокойно перекидывались ничего не значащими замечаниями, словно взяли короткое перемирие после Лабиринта раздора, но Ясмин почти физически ощущала себя центром группы, даже выключившись из общения.

Она с усилием отсоединилась от дискомфорта. Это не так и сложно — думать только о сейчас, находится внутри момента. Лист, падающий на ладонь, шорох листьев под ногами — куда они деваются, если все время падают? Настораживали только лёгкие крики птиц, ну или почти птиц. Голоса, звучащие то выше, то ниже.

— Почему ничем? — злился номер Два. — Цветы выращивает. Ее сад — гордость южных областей Варды, к ней весь Кайлаш сходиться смотреть на цветение золотых слив или на земляничное дерево, которое даёт плоды круглый год. Или вот…

Номер Два болтал и болтал, и неотрывно смотрел на Ясмин. Возможно, даже не сознавая этого. Номер Шесть говорил втрое меньше, большей частью только кивал. Вид у него был мрачный. Более мрачным выглядел разве что Слуга, словно Ясмин у него на глазах отужинала его дорогой невестой.

Она тут же задумалась, есть ли у Слуги невеста? Статус его невелик, зато какие глаза, какое все. Живописцы ее мира поубивали бы друг друга за право запечатлеть эти иконописные черты.

— Мы можем остаться здесь до окончания дня, — вдруг предложил Слуга.

В его голосе не были ни моля доброты или участия, только холодная ненависть, словно этот лабиринт, этот глупый поцелуй сдвинули что-то и в его сердце. Только в очень плохую для Ясмин сторону.

— Да, — она покорно остановилась у одного из кедров, который нравился ей своей особенной золотой красотой.

Ей не суждено умереть сегодня. Слуга не сможет.

К ночи пришёл Дождь, но, слава соцветиям и Слуге, они были внутри гнезда, крепко сплетенного вокруг кедрового ствола, и слышали лишь тихий шорох капель. Они засели в такой же тесной низкой комнатке и вяло обменивались впечатлениями о Лабиринте раздора.

— Та дурацкая игра, помнишь? — вдруг сказал номер Два, после неловко объяснил: — Делать все равно нечего, а в ту игру мы можем сыграть снова. Ну, кому что нравится и прочее.

— В такую игру нельзя сыграть дважды, — мягко сказала Ясмин. — Но, если тебе скучно, могу предложить немного другую.

Они устали и вымотались. И просидели молча два часа прямо на жестком полу, похожим на грубое подобие циновки. Если бы номер Два не заговорил, они бы так и уснули. Но номер Шесть здорово оживился, а Слуга вскинул взгляд, оценивая и анализируя.

— Но с тобой я уже играла, и с ним, — Ясмин кивнула на Слугу и повернулась к номеру Шесть. — Я называю предмет, ты даёшь ассоциацию. Только очень-очень быстро. Понимаешь?

Номер Шесть не сводил с неё тяжелого взгляда. Короткие мелкие кудри топорщились звериной шерстью, а ноздри чуть подрагивали, словно считывая ее запах.

— Лестница?

— Прыжок.

— Голос?

— Крик.

— Дом?

— Мать.

— Мать?

— Цветы.

— Цветы?

— Деньги.

— Цветок?

— Белый.

— Белый?

— Ты.

— Красный?

— Мастер.

— Чёрный?

— Чернотайя.

— Чернотайя?

— Ты.

— Слуга?

— Роза.

— Роза?

— Хватит, — Ясмин настолько сосредоточилась что остановилась только когда Слуга пододвинулся вплотную и обратился к ней напрямую. — Мы все устали. Вечер ещё ранний, но мы сможем встать засветло и долго пройти без Дождя.

Ясмин задумчиво уставилась на Слугу. Насколько сознательно он прервал их? В этом мире, насколько она успела понять, не было психологии, как отдельной дисциплины. Но наверняка было что-то подобное, пошедшее другим путём развития, возможно даже не приравненное к изучаемой дисциплине, а оставшееся на уровне личностных умений и способностей, передающихся по вертикале в Тотеме.

— Что ж, — она легко поднялась. — В таком случае, я желаю уединиться перед сном.

Она уже скользнула к темнеющей щели между секциями внутри гнезда, как ее остановил голос Слуги.

— Массаж?

Обычно таким голосом предлагают петлю на шею, а ей шея была ещё нужна. Ясмин усмехнулась, но ответить не успела.

— Нет!

Номер Два и номер Шесть ответили одновременно, только первый крикнул, а второй произнёс тихо и размеренно, как тихо и размеренно делал все на свете. Слуга даже не повернулся в их сторону, только требовательно и холодно смотрел ей в глаза.

— Мы все устали, вечер ещё ранний, но мы сможем встать засветло и долго пройти без Дождя, — с трудом зеркаля слова ответила она всем троим и медленно шагнула в растущую в стене щель.

Глава 12

Она легла в ту волшебную траву, которую каким-то образом контролировал Слуга и ощутила примитивное физическое счастье. Фиолетовые тонкие ленты сплетались вокруг тела, согревая и очищая его, ласкали волосы, и Ясмин могла бы поклясться, что только благодаря им, те выглядят чистыми и ухоженными.

— Ах, — шепнула она, — замечательно.

Впервые за это время в чужом мире, она почувствовала себя на своём месте. Совсем немного, но…

В голове крутились мысли о поцелуе — со Слугой, разумеется. К собственному удивлению, номер Два оказался ей почти безразличен, невзирая на вызывающую привлекательность. Просто красивый ребёнок с опасными способностями. Зато от Слуги шла волна на расстоянии метра, никакого поцелуя не надо. Отключал ей голову взмахом ресниц.

У них на кафедре на эту тему часто шутили, мол, люди и сами рады обманываться, время пришло и шкафы дома сексуальными кажется. Вот только это эмоции. Гормональный фон. Фертильность давит на красную кнопку.

Ясмин сжала веки до слабой рези, после расслабила. Вспомнила про длинное йоговское дыхание и делала его, пока дыхание не стало спокойным, а мысли чистыми.

Воспоминания потекли вдоль прошедшего дня — не погружаясь в него, но собирая данные. Номер Два определённо изменил своё отношение к ней, но он был переменчив и вспыльчив, и не занимал лидирующей позиции. Произошло ли это благодаря поцелую? Возможно. Тяжело убить человека, который тебя поцеловал, чтобы провести к солнцу. Слуга же, изначально не совершивший ничего дурного, теперь почти демонстративно занял оппозицию, и Ясмин чувствовала, что перевес на его стороне. Номер Шесть…

Номер Шесть был влюблён в Ясмин, мастера Белого Цветка. По крайней мере, именно это следовало из экспериментальной тестовой методики, опробованной на нем полчаса назад. Эту методу отрицали, как недоказуемую, но она давала результаты! Весьма точные. И сегодня Ясмин впервые усомнилась в ней. Номер Шесть перехватывал взрывы номера Два, как детские мячики, и один из них едва не стоил ей жизни, и спас ее именно Слуга.

Но почему? Какая часть пазла памяти отсутствовала в ее голове?

— Пошли мне сон, — взмолилась она. — Поговори со мной!

— Лес, а после песок… — с трудом отозвался в голове голос, прерываемый бесконечными помехами.

Голос говорил, и перед глазами Ясмин вставали песочные скалы, слежавшиеся за тысячелетия покоя в камни и скалы, песочные лилии с корнем, достигающим ста сотен метров в длину, маленькие пылевые бури, самопроизвольно возникающие в нишах пещер, пробитых временем в желтых горах. Только ветер, только голос песка, только шорох лилий, чьи стебли прочнее лески и которые не откажутся выпить человеческой крови и лимфы. Это самое страшное и самое важное испытание перед солнцем, и они обе должны выполнить свой долг. Долг тяжёл, держит, берет своё. Долг нельзя нарушить. Долг нужно отдать.

Любой ценой.

— Долг — это слово, которое ты дала отцу? — безнадежно спросила Ясмин в темноту, зная, что голос не ответит.

Он никогда не отвечает.

— Лилии, прочнее лески, — зашептал голос. — Не лги им, не лги никому, сдержи клятву, ибо в оплату уйдёт не только твоя кровь…

Ясмин свернулась калачиком в тёплой фиолетовой траве и молча взмолилась о хорошем сне, в котором не будет насилия и крови.

Ранней весной, в третий день месяца Цветущей Ивы ее увезли в главное соцветие Варды — Астрель. Астрель оказалась ровно такой, какой она ее себе воображала три года назад: белые башни, пробивающие небесную твердь, алые, золотые, зелёные нити вьюнка, обнимающие снеговую белизну колонн, холодный и гулкий мрамор пола, по которому ступают сливки ученического сообщества. Бесчисленные сады, выплескивающиеся разноцветной цветочной пеной на белый камень улиц, домов, на поля и перелески, разбегающиеся цепью любимых Примулом роз по всей Варде. Беседки, скамейки, веранды, свитые методом арбоскульптуры, вызывающе нагие посередине площадей, обнимающие сетью фонтаны, накрытые зелёным шатром виноградных лоз… Здесь бы не просто красиво. Здесь было фантастически.

Сердце у Ясмин колотилось в предчувствии радости.

Возможно, ее поселят в одной комнате с девочкой из другого Тотема или разрешат завести ручную розу. Мастер не разрешила. Сказала, что это предел человеческой нечистоплотности и приговор истинному биоискусству.

Гулкие коридоры научного ведомства, которое, повинуюсь наитию, выбрала Ясмин, легли необъятной рельефной хризантемой зданий, таивших в себе перепутанные коридоры, лестницы, уходящие в никуда или оканчивающиеся тупиком, тысячей дверей, открыв которые, можно было попасть в кирпичную кладку. Тысячи и тысячи тысяч растений, половине которых Ясмин даже не знала названия, цвели по семи этажам ведомства, пролегали длинным канатами стеблей из здания в здание, опутывали внутренние дворы и лаборатории. Мастер ей объяснила:

— Раз в год проводят чистку, обрубают, рассаживают, суют обратно в кадки, а через какой-нибудь жалкий месяц здесь все то же самое. Иногда случаются неудачные переопыления, как с земляничным колокольчиком, или Полигонум Конволвинус, который состыковался с личинками цикад — бедствие семисотого года, тебе, наверное, тогда и пяти не было?

— Не было, — подтвердила Ясмин, не переставая крутить головой.

— Ох и повезло тебе, а меня едва не сожрали, — усмехнулась мастер. — Полигонум расползся по всем этажам и лежал садовым шлангом, прикидывался безопасным, мы ещё радовались, что мошек стало поменьше. Рано радовались. Сообразили кто, когда тот начал водопровод подтачивать. Насилу сняли, пришлось рубить его на куски, как говядину на блюде…

Пыльные, захламлённые флорой, коридоры утекали в никуда, разветвляясь на мелкие проходы и перемычки, дробясь на залы и комнатки — такие же захламлённые и тёмные, с окнами, заставленными и заросшими цветами, и понять, где они и есть ли здесь хоть единый живой человек, было невозможно. Пара коридорных окон выходила в соседнее окно соседнего же коридора, и выйти в него было вдвое проще, чем найти этот соседний коридор, не пользуясь оконной подсказкой. Часто встречались комнаты, в которых крылась ещё одна комната, заставленная, замотанная цветочными проводами. Вокруг вились бесчисленные мошки.

— Популяцию насекомых строго контролируют, но это работа. Денно и нощно, изо дня в день, иначе здесь будет невозможно находиться, сюда сбегутся мириады шестиногих, из которых одни только пчёлы весьма опасны для многих из неустоявшихся Цветков. Тупая, выматывающая работа за право остаться здесь для какого-нибудь беженца из Северных областей, где даже вереск не принимается. Но обслуга нужна, ты-то понимаешь, Цветки должны что-то есть, что-то одевать, использовать исходники и не тратить время на их составление, получать базовые наборы настоек, а не делать их самостоятельно… Гражданские права, Ясмин, — такая докука.

Ямине ужасно хотелось спросить, кем она станет в Ведостве, примут ли ее другие ученики, где ее поселят и будет ли сама мастер продолжать ее обучение, но мастер не давала вставить ей и слова. Все рассказывала про пчёл, про растения, которые побивают двери в комнаты учеников, про Лангарус Тве, которым нельзя дышать ни в коем случае, потому что вот мастер Тонкой Лозы им дышит, а он, знаешь ли, не особенно адекватен…

— Мы встретимся, дорогая Ясмин, — она коротко обняла ее перед огромной дверью, уходящую створками в темноту резного потолка, заселенного гигантским вьюном.

Ясмин мертвой хваткой вцепилась в расшитый алым шёлком рукав.

— Что меня ждёт? Что мне делать?

— Правильно отвечать на вопросы, — громко и глядя куда-то в белую пустоту входа сказала мастер, чуть сжав ее плечо. — Мастера малого Совета желают цветкам только добра.

Створка двери приоткрылась шире, и мастер подтолкнула Ясмин ко входу.

Она неловко, как-то боком, словно боясь задеть руками двери, втиснулась в проход и оказалось в длинном зелёном туннеле. Коридор был чистым, не заставленным зачтениями и походил на частную школу для девочек из романтической литературы времён ее матери. Все очень просто и строго.

Она спрыгнула из более узкого зелёного коридора в обычный, а когда обернулась, тот уже свернулся малахитовыми щупальцами, как гигантский кальмар, закрывая ей отвратный путь. Ясмин быстро прошла его насквозь и толкнула толстую дубовую дверь.

За дверью оказалась большая, но такая же захламлённая комната, усеянная мелкими стрельчатыми окнами, лежащие вдоль стены острыми треугольниками, по которым курчавились кружевной листвой самые разные и странные растения из возможных. Над столом, уставленном колбами и ретортами, и странными коробками с семенами, и личинками, вились мушки, которых не могла вывести ни одна чистка на свете. Ясмин точно знала — ее мать не смогла, а где уж этим.

Малый Совет, если это вообще был он, выглядел преглупо. Три дамы (одна из них выглядела совсем старухой) и четверо мужчин неопределённого возраста, который менялся в зависимости от освещения и гримасы. В тени и с недовольными лицами все семеро смотрелись рано одряхлевшими клерками за сорок, а в солнечной волне, текущей в окна, с мягким участием на лицах, они были юными и неиспорченными адептами, едва ступившими в научную обитель.

— Ты Ясмин, принадлежащая тотему Бересклета.

Это было официальное и весьма уважительное отношение, но оно задевало. Теперь Ясмин и в самом деле принадлежала тотему Бересклета, да только репутация у ее тотема была так себе. Подмочена по самое горло.

— Да.

— Твой мастер рассказал нам о твоих успехах, — улыбнулась дама, похожая на чуть увядшую розочку, которая ещё помнит годы свой юной свежести. — У тебя весьма приемлемый уровень знаний, разве что чуть-чуть не хватает. Совсем капельку.

В ней было что-то жеманное, но не сказать, что дурное. Она очень напоминала Ясмин гувернантку из старого романа, которая крутила роман с драгоценным старшим цветком из высокопоставленного тотема. Лет десять назад. А теперь вянет, тонет в тех воспоминаниях, потому что ничего другого в ее жизни так и не случилось.

— Но уровень очень неплохой, — поддержал ее один из мастеров-мужчин.

Высокий и крепкий, похожий на дровосека больше, чем на утонченного мастера, чьи руки способны к ювелирной селекции. Подкупал его взгляд — прямой и честный.

— Однако… — в сомнениях покачала головой розочка. — Ведь нам просто некуда, ума не приложу, что делать. Вот если бы чуточку выше. Вы взяли ее слишком поздно, вряд ли удасться развить хотя бы ещё на уровень. Про два и говорить нечего — это невозможно, невозможно, говорю вам!

Она восклицала и заламывала руки — очень белые в солнечном свете, и все время называла Ясмин бедной девочкой.

— Но можно хотя бы в санчасть, — горячо оспорил Дровосек, — Хризелла, старая грымза, уволила на днях двух чудесных девочек, а тут мошки эти, Конвинус Актолобус прорвал трубы на третьем этаже, и никто не может с ним справиться. В санчасти нужны талантливые девочки! Мы вот сейчас, пока грымза не опомнилась, подмахнем бумажечку, а Ясмин? Уж не дадим пропасть такой талантливой девочке?

У него был очень честный прямой взгляд, и Ясмин доверчиво, чуть ли не под гипнозом, шагнула вперёд и взяла ручку. А после, почти насильно, закрыла глаза — старая, уже давно убранная из лекций и учебников техника, которой обучила ее мать — и вдруг поняла, что остальные мастера, копошащиеся по углам, около стола и реторт, на самом деле предельно собраны и внимательны. Ясмин и сама бывала такой, когда мастер принуждала ее сражаться. Она вдруг поняла, зачем мастер Белого Цветка несла всю эту чушь про права и гражданство, пока они тащились по темным коридорам ведомства.

— Согласно законодательству Варды я имею право на обучение с нуля и до четвёртого года, по результатам которого следует итоговый экзамен, независимо от начального уровня дара. А в санчасть берут лишь зрелые цветы, прошедшие церемонию конца обучения.

Мастера молчали. В комнате слышалось только нудное гудение подогреваемых реторт, шорох высушенных трав и вялое постукивание чьего-то каблучка о мраморный, засыпанный цветами и травами пол.

— Но, Ясмин, ты очень многого не понимаешь, — с безвекторной улыбкой сказала старуха.

Похожая на приземистый, но бодрый гриб, она, видимо, имела вес среди этих мастеров, поскольку Розочка выпрямилась, а Дровосек выключил свой отвратительно-честный взгляд. — Разве нарушить закон ради высшего блага, не истинная его форма? Твои знания приемлемы, но недостаточны, твое происхождение приемлемо, но страшно. Как сложится твоя жизнь в эти четыре года бок о бок с людьми, не понимающими твоей истории? И не лучше ли сразу начать свой путь в санитарной спайке ведомства, не тратя четыре года на мучения своего ума и тела? Не недооценивай санчасть, ведь ее возглавляет такой же мастер, которым однажды можешь стать и ты. Если ли смысл тратить четыре года…

— Есть, — возразила Ясмин, хотя внутри у неё все дрожало. То ли от несправедливости, то ли от нервного возбуждении, охватившего тело, а, может, и от страха. — Если я не пройду обучение, то как же я смогу получить статус мастера?

Старуха смотрела на неё с ненавистью, такой же старой, как она сама, и Ясмин вдруг отчётливо поняла, что это очень личная ненависть.

Что ж, ее формальный отец вполне мог напакостить этой госпоже, да и забыть об этом на следующее утро. Дровосек угрожающе наклонился вперёд, положив на стол огромные и волосатые, как у орангутанга, руки, а Розочка только и делала, что тряслась от туфелек до пепельных кудряшек. Из рыбьих губок вылетало подобие солнечной молитвы, складывающееся в бесконечное бормотание.

Теперь Ясмин точно знала, что чувствует. Страх. Ужас прокатывался больным покалыванием от затылка до копчика, ноги сделались ватные и непослушные, рука все ещё сжимала ручку. Дыши, вспомнила она, правильное дыхание четыре на четыре, оно совершенное и простое, и убирает большинство психофизиологических воздействий на нервную систему. Ясмин качнулась вперёд.

— Не буду я ничего подписывать! — крикнула она и кинула ручку через всю комнату.

Ее и в самом деле оформили, как новый Цветок, дали комнату, хотя и в самом конце ученической залы, и оформили в библиотеке, столовой и лаборатории — у неё было личное место с полным набором базовых выжимок и настоек. Даже личный уголок сада, где можно было выращивать любое экспериментальное растение, селекционировать и скрещивать. Жаль, что иллюзия покоя длилась недолго.

Ее оборудование постоянно ломалось, сбоили термометры и датчики давления, выходил из строя насос, а сад умирал, словно его поливали ядом. Она была первой на теории и последней на практике. Не говоря уже о том, что учителя игнорировали Ясмин на лекции, словно ее не существовало. Подходил полугодовой экзамен, а дела шли все хуже.

За поучениями и штрафами стали следовать наказания.

— Моя лучшая вытяжка! — вопил тот самый неадекватный мастер Тонкой Лозы. — Глупая девочка, это же драгоценность, семь капель на ученика! Где я в середине года достану такую редкость, пойду пешком в Чернотайю? Сколько, сколько можно?

Он стучал раскрытой ладонью по столу и звук был такой, словно он лупил его бамбуковой палкой.

— Сломанный насос на той неделе, замена датчика два дня назад, тройная очистка сада от вредителей, косорукая ты девчонка!

Она орал и орал, и Ясмин сидела, боясь шелохнуться. Впервые за последние десять лет, ей хотелось расплакаться.

Ее наказали, отдав в ту самую санчасть, вычищать коридоры от лишних отростков и делать отсадку ценных экземпляров, которые уползли из лабораторий и пригрелись по темным углам. А в пару дали Хрисанфа со второго года обучения.

— Не обольщайся, дурища, — сказал он сразу, едва она представилась. — Я твой надсмотрщик, а ты раб на галерах. Сечёшь, родненькая?

На златоцвет он был похож не больше, чем малёк на акулу, и напоминал медведя, разбуженного посередине зимы. Большой, крепкий, с ленцой, но не лишенный таланта к управлению малыми потоками. Такие цветки были незаменимы в паре, увеличивая силу второго мастера, а то и вовсе решая дела прямой физической силой. К тому же он оказался сыном того мастера-Дровосека, которого она так неловко разоблачила на собеседовании в Малом Совете.

Ее наказывали все первое полугодие, постепенно превратившееся в личную гниль при жизни. Ясмин убивали заживо, а она даже не знала имени своих убийц. Кто травил ее сад, ломал ее оборудование, проливал настойки и заменял выжимки? Быть может, это она сама? Она чуть ли не ночевала в лаборатории, чтобы уберечь выведенные образцы, но все равно все оказывалось наперекосяк. А за каждый проступок следовало наказание.

Хрисанф сторожил, а она вкалывала до потемнения в глазах. Иногда он подходил так близко, что она едва не утыкалась лбом в носки его туфель, к которым он имел необъяснимое пристрастие, как всякий деревенский простофиля, дорвавшийся до столичной лавки.

— Пальцами не залапай, — говорил он небрежно. — Грязнуля.

Ясмин отмалчивалась и копалась в кадке, терпеливо расправляя корни очередного переселенца. Она молчала два месяца подряд в его присутствии, пока однажды он не наклонился и не взял ее лицо двумя пальцами. Повернул к себе.

— Ты тут не выступай, родненькая, — сказал он. — Говори со мной, маленькая бывшая госпожа.

— Что значит бывшая госпожа? — спросила Ясмин.

— То и значит, дурища. Тотем твой привёл Варду к биокатастрофе и истреблён под самый корень. Если бы не это, ты бы стала однажды высшей госпожой, и тебе, значится, положили на голову серебряный венец, изукрашенный розами…

— Возложили, — автоматически поправила Ясмин, чувствуя, как пальцы сдавливаются подбородок. — И не розами, а листьями бересклета. Мой тотем не приемлет вульгарную роскошь роз.

Его ненавистное лицо, испорченное деревенским загаром и грубостью черт оказалось совсем близко.

— Ты мне тут не вумничай, родненькая, — сказал он тихо. — Захочу и тебя целиком мне отдадут, будешь мне заместо горничной.

В тот вечер она отмыла семь метров коридора, и пересадила сорок два отростка, три из которых требовали особенной нежности и деликатности в процессе, а когда вернулась в санчасть, ее наказали ещё раз.

— Это отвратительно, Ясмин, — строго сказала Хризелла. — Хрис мне все рассказал. Он, бедняжка, делает всю работу, а ты только топчешься и мешаешь ему. Неужели твоих навыков недостаточно даже для элементарной чистки?

Ясмин подняла голову и посмотрела Хрисанфу прямо в глазах, и вдруг почувствовала огромную, всепоглощающую ненависть. На незначительный миг ей показалось, что его лицо словно дрогнуло, потекло, как актерский грим, обнажая испуг и юность, но она уже отвернулась.

— Простите меня, мастер, — ласково и очень вежливо сказала она. — Некоторые вещи пока сложны для меня, но я исправлюсь. Будет ли достаточно завтра сделать столько же работы, но в одиночестве, чтобы покрыть ущерб сегодняшнего дня?

Формально Хризелла не могла ей отказать, но продолжала бормотать упреки, требовать большей квалификации и зудеть про важность их работы.

Ясмин уже не слушала. В ее ушах отдавался стук крови, гнев был так велик, что затопил сознание.

Они же убьют ее, они все просто ее убьют, а после отошлют тело матери, чтобы та положила плоть от Тотема под куст бересклета. Сердце не дрогнет. Нет жалости, нет любви, нет доброты, нет справедливости. Есть только Ясмин и клятва Тотему.

Ненависть билась внутри тела, как вода, запертая дамбой. Ясмин не могла позволить ей выйти, поэтому ненависть осталась внутри и потекла по венам вместо крови.

Глава 13

Ясмин проснулась от слез, затопивших траву, свернувшуюся удобным валиком под шеей. У изголовья тусовались люфтоцветы, чей неяркий свет бродил по комнатушке, зависимый от покачиваний чашелистиков. Накатила страшная и тягучая тоска по оставленному миру, смешанная с такой же тоской Ясмин из воспоминаний.

— Сегодня, — шепнул голос на грани слышимости, искаженный невидимыми воздушными помехами. — Только правда, одна правда…

Конечно, ядовито подумала Ясмин, правда и ничего кроме правды. А ведь она не в том положении, чтобы рассказывать всю правду.

Она едва успела застегнуть пояс — тонкий кусок атласа, неуместно окольцовывающий ее подростковую фигурку, лишенную прелестных округлостей — и расчесать волосы, как в комнату пробрался мягкий поток воздуха. Она подняла взгляд, одновременно собирая рассыпавшиеся по плечам волосы. Номер Шесть стоял прямо перед ней. Много ближе дозволенного строгим этикетом Варды.

— Госпожа, — сказал он своим особенным бархатным голосом, от которого у неё волосы вставали дыбом. — Ты пощадила Абаля, ты нарушила наши договоренности.

Первые несколько секунд она билась во внутренней панике — слишком близко, слишком наедине, слишком пугает. Раньше номер Шесть не заходил в ее каморку!

После услышала, поняла и мгновенно насторожилась. Из слов номера Шесть выходило, что они в самом безобидном случае просто сообщники. Но где же Слуга, всегда тщательно отслеживающий ее перемещения?

— Где остальные? — спросила она.

— Так ведь спят, миленькая. Упились к ночи семипроцентной выжимкой полыни, разведённой с перебродившим фруктовым соком…

Нажрались абсента, перевела для себя Ясмин. Ее деятельность была связана с биологией крайне опосредованно, но давалась ей относительно просто, и теперь она не удивлялась этому. Были ли они с той, другой Ясмин, двумя сторонами одной души, нет ли, но они были связаны. Намертво.

Она быстрым шагом прошла круговым тесным коридором вдоль кедрового ствола в комнату Слуги. Та была похожа на кладовку, только с окном, в которое вливалась солнечная река и обрушивалась световым водопадом на красивое лицо Слуги. Тот скорее сидел, чем лежал, опрокинувшись на ложе странной формы, которое словно застряло в середине модификации от кресла к кровати. Его обнимала уже знакомая Ясмин фиолетовая трава, и тонкие ее усики непрерывно двигались, словно изучая его лицо.

— Он точно спит? — уточнила она.

Слуга был умён. Единственный, кто не повелся на ее манипуляции, даже не зная их истинной сути. Номер Шесть встал рядом и наклонился, изучая дыхание, после взял расслабленную руку Слуги, чтобы поймать пульс.

Ясмин поёжилась. В ее последнем сне, она и номер Шесть — или его уже можно называть просто Хрисанфом? — расстались далеко не друзьями. Но теперь он стоит рядом и выполняет ее распоряжения.

— Дрыхнет, как сурок в холодную осень, — подтвердил Хрисанф. — Но все равно опасен, так что давай-ка прямо сейчас и кокнем его, Миночка?

Свет омывал это странное иконописное лицо, чёрные волосы блестели, как смазанные маслом.

— Кокнем? — переспросила Ясмин, словно значение этого слова ускользало от неё. После ужаснулась: — Что? Нет!

— Неужто и впрямь влюблена в этот сорняка? — хмуро сказал Хрисанф. — Он жеж все равно что твой личный убийца, либо ты его, либо он тебя. Я, что ж, забесплатно туточки с ним задружился?

— Убийство — это последняя стадия отчаяния. Признак бессилия.

Хрисанф резко выпрямился и отшатнулся от Ясмин, словно поймал грудью отравленную стрелу. Требовательно взглянул в глаза этой странной женщине, которую перестал узнавать. Вражда, которую он начал в свои шестнадцать, когда-то окончилась обморочной страстью, любовью, от которой противно и страшно дрожит в груди — только ее лицо, ее глаза, ее насмешливый рот, шепчущий «ты отвратителен, Хрис».

Это ведь был такой простой план. Простой и элегантный, как и все, что приходило в голову его низвергнутой госпоже.

— Так ведь там же, в камнеломках, — горячо зашептал он. — Я все и сделал, как ты говорила, направил взрыв прямо на тебя, а ты так и стояла, так и стояла, как тогда, у Белого дерева. Разве ж так мы столковались?

— Как мы… — она, взглянула холодными, по-кошачьи раскосыми глазами и чуть замялась, словно перекатывая во рту просторечное и непривычное ей слово, — столковались?

Смерть Абаля должна была быть простой, быстрой и окончательной. Только в дни операции, пока он покорно играет в слугу, а его оружие низведено до третьего ранга.

Он поймал чертов взрыв номера Два, передавая огненный пас госпоже, а та, вместо того чтобы метнуть его Лаской в ненавистного, темноокого Абаля, просто стояла и смотрела на него, как заколдованная. Как тогда, у Белого дерева. И Абаль, которого он уже давно причислил к удобрению, взял на руки его госпожу и вынес из взрыва.

Госпожа так слепа! Так доверчива.

— Когда они проснутся? — госпожа — его собственная госпожа — наклонилась к слуге, и в груди запекло незнакомым и скверным огнём. После распрямилась и весело пояснила:

— По дыханию можно понять не притворяется ли.

У выхода Ясмин обернулась, взглянула, словно что-то понимала внутри него, что, конечно, было невозможно, он ведь и сам не всегда себя понимал.

— Тебе не обязательно следовать за мной или защищать меня, — наконец, сказала она. — Я не могу стать твоей лилией. Я не рассержусь, если с этой минуты ты станешь следовать только своим желаниям.

— А чьей лилией ты хочешь стать? — спросил он и испугался своего хриплого голоса. Кивнул на несостоявшееся удобрение: — Его?

— Нет, — сказала она мягко. — Мне очень хорошо быть своей собственной.

Она вышла, и он пошёл за ней, потому что мир за пределами ее взгляда не имел значения.

* * *

За кедрами начинались пески. Начинались они по чуть-чуть, скрипом песочной пыли под сапогами, ржавым настилом, который постепенно сменил мягкий ковёр кедровых игл, и скоро перед глазами осталось только песочное полотно, лежавшее морской выцветшей рябью до самого горизонта. Низины, полные карамельных теней сменялись льняной тканью песочных вершин, выбеленных тусклым утренним светом, в маленьких гнездах песочных редких пещер гнездились упоминаемые во сне песочные лилии.

— Бестия Лилеа, — сказал Слуга. — Отряд лилейные, подотряд хищники, невероятной красы, а сок в колбе чашелистика способен растворить центральную башню Варды. Повадки песочных лилий были практически не изучены, поскольку в научное ведомство те попадали уже мертвыми.

Лилии явно не имели ни слуха, ни зрения, иначе бы не покачивались невинно на ветру, как юные послушницы с чистыми помыслами.

Люфтоцветы, тащившиеся на шаг позади, смотрелись рядом служанками при высокой госпоже.

— Надеюсь, это испытание будет простым, — вставил номер Два.

— А я не надеюсь, — вздохнула Ясмин.

Ее мертвое зеркальное отражение утверждало, что это испытание самое сложное из четырёх. В глубине души теплилась надежда, что оно казалось сложным только Ясмин-из-сна, потому что сама она не видела ничего дурного в том, чтобы говорить правду.

— В чем заключается испытание? — уточнил Слуга.

От его утренней расслабленности (эти ресницы, расслабленный рот, волосы, льющиеся по белым плечам) не осталось и следа. Он был задумчив, но не рассеян.

Ясмин хотела сказать, что не знает, но вместо этого сказала:

— В том, чтобы говорить правду.

Она с ужасом посмотрела на Слугу. Испытание уже началось?

— Вы должны были сообщить мне госпожа, — тут же рассердился Хрисанф.

— Я забыла, — тут же виновато ответила Ясмин.

Так вот что имела в виду ее добросердечная сверх меры тезка — она просто-напросто не могла проигнорировать ни один вопрос и ни одно восклицание.

— Боже дорогой, — мгновенно сказал ее рот. — Я не могу проигнорировать ни один вопрос, ни одно утверждение!

Она отшатнулась и тут же упала на песок, да так и осталась сидеть на покатом рассыпчатом склоне, вытянув ноги.

— О, — с неожиданным удовольствием сказал Слуга. — Я слышал о барханах, ведающих истину, но не верил. Это было похоже на мифологию, слепленную для широких масс, но кто бы мог подумать…

Он, возможно, и перешёл бы от удовольствия к делу, но номер Два его опередил. Сел перед Ясмин на корточки и требовательно спросил:

— Это ты что-то сделала с моей повязкой на экзамене.

Слуга сразу же замолчал и тоже посмотрел на неё выжидательно. Ясмин едва не засмеялась. Серьезно? Прошло восемь лет.

— Можно сказать, что я, — искренне сказала она. — А что?

Полузабытая ярость, даже не имеющая к ней отношения, поднялась, как ил со дна спокойной реки. В ее жизни был свой номер Два, и она чувствовала странное родство с яростью истинной Ясмин.

— Ты создала препону при сдаче итогового экзамена, ты подвергла другой цветок опасности, ты совершила двойное преступление, каждое из которых карается понижением статуса.

Она думала, что Слуга мечтает ее убить? Глупости. Он был с ней нежен, как жених со своей лилией. Вот сейчас она действительно была близка к смерти от его руки, но, что гораздо забавнее, это перестало ее волновать.

— Да, — согласилась она, ощущая себя единым целым с погибшей Ясмин. — Я совершила преступление, а ты, Верн, случайно не совершал преступления?

— Нет! — с ненавистью сказал номер Два. — Я был в своём праве. Я номер Один и должен был стать мастером спустя год после экзамена, а в результате я в статусе чуть ли не подмастерья.

На этот раз Ясмин не выдержала и засмеялась.

— Самое странное, что ты искренне считаешь себя жертвой. Ты просто чудо Верн. Быть тобой, должно быть, очень приятно.

— Поясни, — потребовал Слуга.

Номер Шесть тихо скользнул за спину Ясмин, но она не испугалась. Теперь она понимала, он просто прикрывает ее. Он прикрывал ее все это время.

— Ты Ясмин от павшего Тотема Бересклета? — передразнила она. — В правилах Квадрума запрещено унижение другого цветка, упоминание его проступков и недостойного происхождения менее чем за неделю до экзамена. Разумеется, со мной никто этих правил не соблюдал, даже мастера, но ты превзошёл их всех, моя радость. Тебе одному хватило наглости выползти на середину центрального полигона и унизить меня прилюдно, и я даже знаю почему. Ты не счёл это преступлением, дорогуша. — Голос у Ясмин сделался сладким, как мёд. — Ты просто не посчитал меня человеком. В твоём понимании ты просто плюнул в урну, в которую тысячу раз плевали до тебя.

Верн побледнел. Слуга молчал. Молчал номер Шесть.

— Это не так! — крикнул Верн. Ясмин видела его испуганные глаза. — Кто, забери тебя болото, реагирует на такие глупости! Я был виноват, но кто так делает? Толкни меня, обзови тоже, а не порть мою повязку, это не одно и то же.

— Точно, — тихо откликнулась Ясмин. — Не одно и то же. Если бы я упрекнула тебя в ответ, никто бы не стал играть в глухонемого, и мой первый допрос случился бы ещё до экзамена. Скажи-ка, Верн, к чему приводит понижение статуса персоны, у которой вообще нет статуса?

У Верна расширились зрачки. Ясмин наклонилась к нему так близко, что видела, как в глубокой синеве его глаз стынет белый блик.

— Это неправда, — сказал он одними губами. — Никто не судит цветки до церемонии цветения, а нам было всего по семнадцать. Никто в Варде не убивает живое существо.

— Разумеется, — согласилась. — Согласно законам Варды, убийство живого существа — наивысшее преступление против человеческой природы, но я хочу спросить тебя, Верн, ты пришёл в Чернотайю без чёрных мыслей на мой счёт? Разве не мое убийство стало стимулом для этой операции?

— Это так, — как-то потеряно и неловко сказал Верн. — Но ты заработала свою казнь множеством преступлений, кто-то должен был тебя остано… — Вдруг замолчал. После крикнул: — Я проиграл Ивару! Ты хоть знаешь, каково было сражаться с такой повязкой?

Он дернулся к ней, и Ясмин подумала, что он ее ударит. Даже смирилась. В ее практике случалось и такое — люди могут вынести немыслимые страдания, но не могут пережить правду о самих себе.

Что случилось потом, она не поняла сразу. На голову Верну запрыгнула какая-то гибкая светящаяся мерзость, и тот снова заорал, на этот раз от боли. Со стороны это выглядело, словно ему на голову приземлилась люстра. Ясмин пригляделась и опознала в ней свои миленькие зубастые люфтоцветы, намертво сплетенные сильными стеблями в гигантскую корону. Верн вцепился в собственные виски и упал на колени. После плашмя. Песок клубился вокруг него, как живой.

— Рехнулись наши родненькие, — расстроился номер Шесть.

Слуга вынул свой прут и легонько ударил им по ладони, и от него в сторону катающегося на песке от боли Верну пошла волна едва различимой дрожи. Люфтоцветы почти мгновенно отпали от добычи, как маленькие змейки, которым ввели анестетик нового поколения. Слуга поднял прут снова, но Ясмин оказалась быстрее.

— Перестань! — она перехватила его руку, и Слуга, качнувшись на съезжающем от их движений песке, упал рядом на одно колено, как принц перед суженой.

— Ну, — с усмешкой, от которой кровь стыла в жилах, сказал он. — Знаешь, каково сражаться с такой повязкой?

Лицо Слуги оказалось так близко, что она поймала кожей его дыхание.

— Конечно, — она не отвела взгляда и медленно восстановила в памяти боль от жжения. — Мне было нужно победить Верна на его территории, поэтому я вымочила в снадобье все своё нижнее белье, и сражалась вместе со своей болью.

Слуга тяжело дышал и молча смотрел ей в лицо, словно считывая остаточный след эмоций. Ясмин тоже молчала.

Она ещё помнила сон, в котором висела плетью перебитая левая рука, тело горело от снадобья, а тонкий металлический шест противницы метался перед глазами, оставляя насечки на коже. Бой, в котором количество ран признано великим, останавливают насильно, но Ясмин знала — ее бой не остановят. Либо она умрет, либо выйдет победителем.

— Хватит винить всех вокруг в своих несчастьях, Верн, — ее собственный голос вдруг показался ей чужим и усталым. — Я билась с куда более серьезным противником, и победила. Я не должна была стать мастером, но стала им. Я не должна была войти в Совет, но вошла в него. А ты проиграл, потому что просто-напросто размазня. Ты на том же уровне, что и восемь лет назад.

Она сказала все это и вдруг ощутила глубокий и безнадежный стыд, от которого стало жарко и нехорошо где-то в груди. Молодец, закрыла все свои гештальты самым жалким и примитивным способом. Самый клёвый кризисный психоаналитик в мире.

Ясмин встала и медленно побрела вперёд. Ей хотелось выбраться с территории пустыни, и она упрямо карабкалась по песочному склону, который разбегался от неё мириадами песчинок, даже когда мышцы заныли от нагрузки, а в голове осталась только звонкая песчаная пустота.

Глава 14

Этот сон был настолько другим, что она не сразу догадалась о том, что это сон.

— Я сделаю все, как приказывает мастер!

Перед ней стояла совсем девчонка. Сколько ей? Семнадцать? Меньше? Кто отправил в Чернотайю этого ребёнка!

На каждую операцию брали от трёх до семи человек, среди которых всегда были один боец, один ремесленник и один учёный, и, разумеется, сам мастер. Ни одна из групп, отправленных в Чернотайю не возвращалась в полном составе, это Ясмин знала наверняка.

Грудь мимолетно обожгла ярость — о, Варда умеет вести свои дела, оставаясь невинной.

— Ты ведь из Тотема Вереска, — для Ясмин это не было тайной.

Она всегда внимательно подходила к вопросу операций и проверяла каждого актанта своей группы. Если она хотела выжить — а она очень хотела выжить — то к личным делам стоило относиться с умом и тщанием.

Девчонка замялась. Глаза у неё были круглые и чёрные, как перезрелая черешня, и она хлопала ресницами, как если бы она желала спрятаться от своего мастера, но одновременно принуждала себя не опускать взгляд. Каким-то немыслимым образом в ней уживались скромность, стеснительность и бойкость.

— Я из Тотема Ворслея, — сказала она, наконец. — Тотем Вереска не входит в наш род, но они были снисходительны к нашим проступкам и соблаговолили взять меня на воспитание.

Номер Семнадцать была очень хорошим и неиспорченным ребёнком, но Варда не щадила цветки, давшие росток на неправильной половине поля.

Тотем Ворслея занимал крепкую оппозицию нынешнему Примулу, будучи последователем Тотема Бересклета. Тотем не был низвержен, но был унижен и забыт, клубясь своими ничтожными отростками на окраинах необъятной и вечнозелёной Варды.

Ясмин едва не рассмеялась. Эта группа была особенной, поэтому из ремесленников она согласилась на первую же кандидатуру, чтобы не вызывать подозрений, а бездушные твари подсунули ей цветок, едва закончивший обучение и примыкающий узами крови к союзникам Бересклета. Должно быть, им показалось забавным, что она собственными руками уничтожит кровь своих союзников во имя научной выгоды нынешнего Примула.

— Как твоё имя, дитя?

— Клирия, — пробормотала та, залившись румянцем от стыда за претенциозное имя. И тут же вскинула голову, сверкая темнотой глаз: — Но госпожа может называть меня Лири.

— Ли, — отрезала Ясмин. — Наедине. При прочих ты номер Семнадцать.

Но, возможно, она ошиблась, и Тотем Ворслея, наконец, сделал свой ход, решив предать идеалы Бересклета, и сейчас перед Яминой стояла ее смерть и смотрела в лицо ясными и веселыми глазами. Она очень хотела бы поверить этой девочке, но, прежде чем доверять, нужно проверять. И проверять. Проверять много раз и всегда, ибо нет в Варде рек, что текут неизменно. Тот, кто клялся в верности ещё вчера, завтра нальёт яда в твою чашу и разорит твой дом.

— Ли, — сказала она с улыбкой. Взяла, наклонившись ее лицо пальцами. — Я хочу, чтобы ты присмотрелась к моему слуге. Я влюблена в него и желаю заполучить целиком, но он ускользает из моих непрочных сетей.

В ответ Ли залилась тяжёлой темной краской, словно ее облили вишневым сиропом по самые плечи. Румянец на смуглой коже — некрасиво.

— Я присмотрюсь, госпожа, — запинаясь, пообещала она.

Смущение, неловкость, но и только. Не то чтобы Ясмин читала в душах, но простейшее считывание эмоций, особенно таких по-детски простых и бесхитростных, гнездилось у неё в крови. В крови Бересклета. У Бересклета очень многое было в крови.

Ли пришла на второй день операции.

— Он хранит медальон с портретом женщины, — отчиталась она.

Ясмин об этом знала.

— Хорошо.

— Что же хорошего? — искренне обиделась Ли. — Это не ваш портрет!

А ещё через день сказала, что Слуга временами болтает с номер Два, хотя не из болтливых, и что странно, она стоит едва ли не рядом, а слышать их не может. Знакомые слова расползаются в звуковую кашу.

— Это из-за оружия, — поясняет Ясмин своей любознательной протеже. — Его оружие искажает пространство, но я не ведала, что это работает и со звуками.

Это был преждевременный вывод, но Ли понравилась ей, поэтому Ясмин поощрительно улыбнулась. А через неделю номер Семнадцать легла в операционный блок с фатальным ранением лёгких. Она лежала в закрытой колбе в лечебном сне вчетверо дольше того срока, что они были знакомы.

И несколько дурацких минут, стоя над ее телом, Ясмин верила, что это несчастный случай. У остальных не было причин убивать Ли, и она была единственным человеком, который мог отдать такой приказ.

Последний раз, когда ей хотелось плакать, случился десять лет назад на лекции мастера Тонкой Лозы.

Она открыла глаза прямо в хмурое небо.

Вчера они уснули прямо в песке, устав от бесплодных хождений по бесконечному песочному плато и таких же бесплодных обвинений. Сначала хотели устроиться в песчаных пещерах, но встретив парочку лилий, засевших под каменные своды, с позором бежали.

— Ну их в гниль болотную, — буркнул Верн, встретив белоснежную красавицу, которая нежно пошелестела лепестками в его сторону.

— Бивуаков тут нет, родненький, — заметил номер Шесть.

Негласный совет негласно постановил ночевать согласно учебно-методическому пособию по Чернотайе. То есть, закопавшись в песок и замотавшись в шёлк по самые уши. Опыт оказался весьма посредственным, поскольку пустыню никто из мастеров, отправленных в Чернотайю не встречал, только слышал.

Небо было все таким же хмурым, словно в Чернотайе изо дня в день стояли бесконечные шесть вечера, не считая совершенно чёрных ночей.

Ясмин выкопалась из песка и тут же пожалела об этом. Было прохладно. Разве в нормальной пустыне не должно быть жарко? Встала, медленно разминая затёкшие мышцы, растягивая связки. Тело просило движения. К сожалению, фитнес в пустыне малоэффективен, вместо него приходилось вытряхивать песок, просочившийся буквально в нижнее белье.

— Что такое нетолерантный?

Ясмин обернулась. Номер Шесть сидел рядом и судя по-всему в эту ночь Гипнос не благоволил ему. Под глазами у него залегли круги. Он казался погружённым в себя и каким-то немыслимым образом, заинтересованным в ней. Наедине с ним было куда неуютнее, чем со Слугой. Любовь, которую поимели, обязывает. Кто бы мог подумать, что в историю токсичных отношений она попадёт в качестве доминанта, склонного к тирании.

— Это… — она замялась, подбирая слова, — нетерпимый к чему-либо.

Номер Шесть кивнул, словно положил ее ответ в некую шкатулку внутри головы.

— А что такое фигня?

— Ерунда. Нечто незначимое.

— А что такое дофига всего?

— Много.

— А что значит…

— Это ты убил номер Семнадцать? — она посмотрела на Хрисанфа в упор, после отвернулась.

Профессиональный опыт позволял предположить, что она уже знает ответ.

— Ее все равно пришлось бы кокнуть, родненькая. Она ж, поди, шпионила для Абаля, а то и для самого Примула. А ты лила в неё свою энергию и энергию метки, это было опасно. Кто-то должен был позаботиться о тебе.

— Она принадлежала Тотему Ворслея, и Примул отправил ее сюда умирать, — Ясмин усмехнулась. — А так-то Варда чтит законы, чтит человеческую жизнь, главное успеть понять, считает ли Варда тебя человеком.

Ответить Хрисанф не успел.

Рядом заворочался Верн, выбираясь из песков — взлохмаченный и серый от песочной пыли. Лицо у него было несчастливое.

Нормальная реакция на стрессовую психотерапию, причинённую против воли.

Верн сонно сел рядом, и они все трое молча смотрели, как пустыня катит свои пески, выстилая их карамельной морской рябью.

— Позавчера солнце ещё было, — наконец, ворчливо сказал Верн. — А вчера уже нет, и сегодня.

— В Чернотайе перемешаны погодные, климатические и часовые циклы, — объяснила Ясмин. — Тебе, наверное, будет сложно понять, потому что в Варде тоже пока никто не понимает. Прошло всего двадцать шесть лет с момента катастрофы, и, боюсь, истинных исследований о проводимых экспериментах в Астрее не сохранилось. Мы приходим в Чернотайю на ее условиях, вынимаем и уносим с собой ее часть, чтобы пытаться понять по этому кусочку принцип целого.

Верн, не отрываясь смотрел на неё все время, пока она говорила, словно она была говорящей черепашкой. На сером от песка лице жили только глаза — жгучие, как лазерный луч. Ясмин говорила и маялась под этим взглядом. Что он ищет в ее лице, о чем думает?

Они позавтракали мерзкими пилюлями и приняли состав от обезвоживания, а после вдруг поняли, что Слуга исчез. Ясмин вяло встала и, проваливаясь по щиколотку, прошлась по песочному плато, но пустыня лежали перед ней тихая и безмолвная. По песку грациозно ползли вчерашние лилии, не отставая на на шаг.

— Абаль! — крикнул Верн, когда они дошли до песочного обрыва, идущего сплошной стеной едва не до горизонта и закаменевшего от времени. Кажется примерно в таких условиях нашли последний скелет зауропода, насколько помнила Ясмин. В ее кругах год об этом трындели. Так замучили, что она и на пьянки бы перестала ходить, если бы не карьера.

— Абаль, — тихо позвал Хрисанф.

Кричать он попросту не умел, а пустыня глушила его и без того негромкий голос.

— А ты меня не позовёшь?

Ясмин медленно обернулась, хотя первым порывом было подскочить от неожиданности. Сердце заколотилось, как обезумевшая птица, пойманная в силок.

— Абаль, — наконец, сказала она.

Он стоял за ее спиной и держал в руках песочную лилию, повисшую на руках, как мертвая невеста. Белёсые, весьма увесистые листы ещё вяло трепыхались, словно в агонии, и отдаленно напоминали медузу, покинутую морем на сухой гальке. Наука требует жертв, но лилию-медузу было жалко.

— Так жалко, — сказал рот, едва Ясмин успела вообще осознать собственную мысль.

— Она напала на меня, — хмуро объяснил Слуга. — Я солгал, и она напала.

Лицо у него словно потемнело от подступающего раздражения, поэтому спросить, о чем он солгал, никто не захотел.

— Предупреждай, когда уходишь, — сказал Верн. — Мы час тебя ищем…

В его сторону сурово зашуршала ещё одна лилейная громада, прятавшаяся за желтым откосом песочной стенки, и тот быстро поправился:

— Около получаса.

Слугу не заинтересовала пантомима. Он снова развернулся к Ямине, сказал:

— Смотри — это не может быть растения рода Лилейных, это же чистый суккулент. Посмотри, какие лепестки.

Он приложил ее руку к ещё подрагивающим лепесткам, и Ясмин ощутила прохладную топкую тяжесть листьев в своей ладони. Обычно на разделочный стол, как называли в их ведомстве лабораторию, эти лилии попадали с лепестками тоньше пергаментной бумаги. Да и как попадали — всего-то дважды. Но никто никогда не рассказывал, какими они были при жизни.

— Наверное, уже скоро они потеряют влагу и высохнут, — расстроилась она. — Лилии при жизни совсем не то, что лилии после смерти.

— Да, — согласился Слуга. — Полагаю, что и ты после смерти будешь совсем другим человеком. Но какой же ты была при жизни?

Прекрасно. Слуга ее уже и похоронил. Хрисанф шумно загребая песок двинулся к ним, но Ясмин коротко махнула рукой, останавливая его. Голос Слуги вибрировал в ее голове, распадаясь на короткие звуки, в которых не было ни ненависти, ни гнева, разве что усталость и искусственная попутка вернуть контроль над уставшим ненавидеть умом.

— Похоже, ты знаешь обо мне больше, чем я сама, — засмеялась Ясмин. — Расскажи, какой я была?

— Мертвая девочка в лаборатории, покалеченная на экзамене Фло, мастер Тонкой лозы, совершенно случайно выпавший из окон собственной башни, Мастер Белого цветка умершая в расцвете сил, а перед смертью наделившая тебя титулом и оружием. Мастер легкой ладони, потерявшая дар речи и дар слуха. Милая и доверчивая номер Семнадцать, которая уже никогда не вернётся домой. Быть может, список длиннее, моя милая мастерица?

— Ты поэтому меня не убил? — вдруг поняла Ясмин. — Ты искал эту пустыню.

— Конечно, — Слуга засмеялся, и его легкий приятный смех искрился почти детской радостью. — Я знал, что ты — дитя Бересклета — найдёшь ее и подпишешь себе совершенно законный смертный приговор.

К ней подошёл Верн и встал плечо к плечу против Слуги.

— Ты сильнее, — сказал он. — Но я больше не считаю это справедливым.

Ясмин взглянула на него с недоумением, но едва он перехватил ее взгляд, отвернулась. Верн не тот человек, которого можно прочесть за полчаса. С виду вспыльчивое великовозрастное дитя, а внутри черт знает что намешано.

Но это все равно было мило. Ясмин обязательно бы это оценила, но внутри уже плескалась горькая беспощадная память, ведя ее по темным коридорам прошлого — ее и настоящей Ясмин. Их обеих, слившихся в единый анатомический суп. Разделанных, как чертовы песочные лилии, раскрошенных на порционные куски, распавшихся на атомы, чтобы вскоре сплавиться в подобие Эриний.

— О, — сказало прошлое ее голосом, наслаждаясь каждым мгновением. — Я с большой радостью расскажу тебе истину, конфетка.

Когда чертова реторта сломалась в третий раз, она вдруг поняла, что волноваться нужно, но о зачете, а о себе. Чертова трубка, выскочившая из паза соседней колбы, по которой шёл аммиак, прошлась химическим ожогом по левой руке и вдруг охватила страшной и едва переносимой болью все лицо. Ясмин хватило ума не вдохнуть, но ожог слизистых она тоже получила — маленькие кровяные язвы не сходили почти месяц, и она сама себе напоминала поле, засаженное сотней миниатюрных маков. Дар, который она копила, чтобы однажды вытащить из него своё прекрасное оружие ушёл в несколько секунд, чтобы спасти ей жизнь. Хрисанф тащил ее по коридорам мертвой санчасти, в которой не было ни единого человека и что-то утешающе бормотал в висок, а она чувствовала только холод и боль. Весь дар вытек из неё, как молоко из разбитой кружки. Она стала воздушным шариком, в который чья-то рука воткнула иголку.

Ужас был сильнее боли.

— Сейчас, сейчас, сейчас… — это походило на молитву напополам с проклятьем. — Я свяжусь с мастером, и кто-нибудь… Обязательно…

Никто не пришёл.

Только наутро явилась молоденькая девчонка, явно взятая не так давно, и с ужасом металась по палате.

— Вам ставили ранозаживительный раствор? — испуганно спрашивала она. — А серебряную сыворотку? Ее нельзя принимать дважды.

Через час вышла Хризелла, и девочка исчезла, как ночной сон, и больше никто не спрашивал ее ни о растворе, ни о сыворотке.

Она вышла через полторы недели, похожая на выброшенную коктейльную трубочку — тонкая, выцветшая и пустая. Хризелла ни разу не подошла к ней лично, а сёстры только делали, что исправно меняли на лице компрессы и давали болеутоляющее. Впрочем, дважды ей давали отвар корня лиловой верченки, работающей с большинством отравлений, в том числе и с отравлением аммиаком. Химические ожоги залечил дар, но на лице ещё долго держались розовые пятна.

Она вышла из боковой палаты, в которой из приятного были только койка и окно, и поняла, что больше ей защищаться нечем. От дара осталось только легкое воспоминание, оружия у неё не было и отныне уже никогда не будет, а мастер Белого Цветка, когда-то пообещавшая ее навещать, тоже не придёт.

Ей было пятнадцать. Но даже ее личный цветок-хранитель не стал бы утверждать, что она доживет до шестнадцати.

Терять ей было нечего.

К занятиям ее допустили ровно за месяц до годового экзаменационного периода. Это бы не особенно страшно, поскольку большинство предметов давались ей просто, не говоря уже о том, что подавляющее количество знаний ей дала семья, но камнем преткновения оставался углублённый курс анализа органических веществ.

— Камера Брода — это несомненно величайшее достижение совершенной научной мысли, — вещал мастер Тонкой Лозы. — До четырёх химических реакций одновременно, два газоулавливателя, берущих из атмосферы камеры два непротиворечивых друг другу газа, сводная трубка, дающая органическое соединение, нужное в результате проводимых реакций… Воистину, открытие века! Ваше же, господа, дело лишь верно сложить компоненты и не перепутать отсеки местами. Это очень важно… Цветок Ясмин что-то желает сказать? Что ж, замечательно. Так вот, если не путать компоненты и аккуратно пользоваться веществами, соблюдать инструкцию, то с вами не случится никакой беды, как с цветком Ясмин из тотема Бересклета…

Никто не засмеялся. Никто не обернулся. Она сидела за последним столом, упираясь спиной в выкрашенную синим стену, и у неё ещё не сошли пятна ожога.

Мастер Тонкой Лозы имел привычку шататься между столами в процессе лекций, и Ясмин видела его безразличные водянистые глаза под набрякшими веками. Она не ненавидела его, и ту девочку, которая испортила ее аппарат, тоже не ненавидела. Хотя это несомненно был кто-то из группы. У неё не осталось сил.

Она должна выжить. Любой ценой.

Клятва цепко держала ее сердце в стальных ладонях.

Глава 15

— Ты прошла экзамен с идеальной общей отметкой, — медленно сказал Слуга. — Что ты сделала?

Всего ничего. Сущую мелочь.

— Цветок Ясмин, сидите, наконец, смирно и не вертитесь!

Она не вертелась. Она практически не шевелилась с момента выписки, но листок с перечислением реактивов, граммами и молями, и порядок их загрузки в камеру лёг на самый край стола, и она потянулась его удержать.

— Если вы будете внимательнее, то будете допущены к общегодовому экзамену на общих началах, но, цветок Ясмин, у вас двадцать четыре нарушения только за полгода, несколько утерянных достаточно ценных веществ, семикратная починка аппарата, сломанный газоотвод, бесчисленные потери среди ценных растений…

Сломанный газоотвод — это потеря дара и ожог.

— А вы все вертитесь и вертитесь, — безразличным голосом упрекал мастер. — Учтите, несданный зачёт и к экзамену вы допущены не будете.

Из его слов, Ясмин поняла только, что зачёт она не сдаст. Вторых шансов в научном ведомстве не существует, как второгодники у военных или ремесленников, поэтому она может рассчитывать только на этот единственный шанс.

— Будьте аккуратны с водой, — брюзжал мастер Тонкой Лозы. — Гнилостное брожение идёт во втором отсеке камеры Брода, давая определенное количество метана, не вздумайте ускорить процесс, уже на третьей стадии будет понятно, прошли ли вы испытание. Загубите ростки и от второго отсека не будет результата.

Это было потрясающе. Начиная с камеры Брода, которая вовсе не камера Брода и заканчивая открытым объяснением, почему именно она не получит зачёт. Ее личный юный палач придёт к ночи и нафигачит во второй отсек воды.

Камеру она загружала осторожно и медленно, а за второй отсек принялась только когда все ушли.

— Что ты сделала? — на этот раз спросил Верн, и в его голосе не было не ужаса, ни осуждения, только любопытство, словно он слышал детскую сказку, в которой умирают только ненастоящие люди.

— О, — почти улыбнулась Ясмин. — Можно сказать я не сделала ничего плохого.

Когда все ушли она достала из собственных, весьма скромных, запасов увесистую пластинку натрия и отрезала половину. Она уложила его на нижнюю сетку под будущими гнилостными испарениями, и при должном невысоком увлажнении, натрий бы так и лежал в полностью изолированном отсеке. Если, конечно, не жахнуть в него воды.

На что она рассчитывала?

Смешной вопрос. Конечно, она рассчитывала на взрыв, хотя реальность превзошла все ее ожидания. Взрыв действительно произошёл, но вместо ожога ее милая однокурсница потеряла дар, левый глаз и окончательную привлекательность.

Когда они вошли утром в класс — Ясмин не спешила, хотя внутренности завязались в узел — весь пол оказался усеян стекольными осколками, а в воздухе стоял слабый запах углекислого газа. Около ее камеры лежала Майя, полосатая от кровяных царапин и нашпигованная стеклянными чешуйками. У Ямины сердце подскочило к горлу от ужаса — оне не хотела этого. Не этого! Она надеялась, что наглая особь, травившая ее весь этот год, потратит дар на защиту, а ей дадут шанс сдать зачёт ещё раз, в связи с очевидным нарушением правил.

У мастера Тонкой Лозы случилась натуральная истерика. Он вихрем рванул в кабинет, но не к раненой ученице, а открыть окна.

— Что вы натворили, Бересклет! Я же предупреждал вас, я предупреждал…

Она дослушала все его крики до конца, а после спросила:

— Почему у моей камеры Брода не огнеупорное стекло?

— Этого не может быть, — отрезал он. — Все камеры получены на складе и среди них нет использованных, все с фабричной биркой, вы сами ее и срезали.

— Но у камеры Брода, которую дали мне вы, стекло разлетелось на осколки, а я ставила роспись при получении аппарата в вашей ведомости. Это ведь противозаконно, не так ли?

Мастер Тонкой Лозы побледнел. И почти наверняка покрылся испариной — Ясмин видела, как блестит его смуглый лоб.

Слово «противозаконно» было самым страшным заклинанием в любом из ведомств. Скажи в столовой, что сплошная каша по утрам — это противозаконно, и, того и гляди, на ведомство насядет отдел здравоохранения в полном составе. Нынешний Примул сделал карьеру на четком следовании букве закона.

И издалека это выглядело справедливо.

Глава 16

— А что Майя делала около моей камеры? — тут же спросила Ясмин, пока мастер не опомнился.

Он ответил, что, мол, придёт в себя, мы и спросим.

— Больше я эту девчонку живой не видела, — честно сказала она Слуге. — Но думаю, люди не умирают от потери глаза. Так что если она и впрямь умерла, то по какой-то другой причине. Лично я бы поспрашивала мастера Тонкой Лозы, все же ее смерть была в его интересах. Кто знает, что бы она наговорила, узнав, что осталась калекой по его милости.

— Этого не может быть, — сказал Слуга. — Этого просто не может быть! Ты мне рассказываешь бесов триллер, в котором тебя ежедневно хотят убить, а ты просто защищаешься, не имея ни особенных возможностей, ни сообщников, ни оружия. Я просто, гниль тебя побери, хочу понять, что произошло. А как же Фло? Ты искалечила ее прямо в прямом эфире соревнований. Тебя тоже вынудили обстоятельства?

Ясмин устало выдохнула.

Вот в чем причина. Фло. Девочка со стальным шестом на экзамене, девочка, сказавшая ей «подними мусор», девочка, засмеявшая над ней. Теперь эта девочка прячется на окраине Астрели, в башнях, укутанных разноцветными шелками, и не выходит дальше собственного сада. Ее отрада — розы и милый, который не оставил ее после увечья.

Что ж. Теперь она знает, как зовут милого, который ее не оставил.

Но она подумает об этом после.

Если останется жива.

— Ну? — спросил Слуга снова. — Как же Фло?

Его королевское безразличие, холод и самоконтроль рассыпались, как рассыпаются песочные замки после прибоя.

— Не скажу, — с трудом произнесла Ясмин.

Ей выпала редкая честь познать сказку о проклятой принцессы, с губ которой срывались только жабы и гадюки, на собственном примере. Слова едва выдавливались из пересохшего горла. В ее сторону тут же рванула одна из песочных лилий, бдивших за Верном. Тонкие корни, похожие на полупрозрачную толстую леску, взрезали песок.

— Лучше я сам все растолкую, — быстро сказал Хрисанф.

Лилия неохотно притормозила, и теперь покачивалась на ветру, как белый парусник, забредший в самое сердце песчаного моря.

— Расскажи, предатель, — тут же вставил Верн.

Хрисанф только лениво подвёл плечами, словно сбрасывая его ненависть, как дорожный плащ.

Он родился на самой окраине Варды, в деревеньке, имеющей в своём названии только порядковый номер. Сорок пять домов, двое братьев, самое большое развлечение — рыбалка по выходным. Тогда его звали Гаем, как его отца, как и половину его деревни. Он не шибко-то мечтал забраться в столицу, в отличии от отца.

Впрочем, что о том говорить.

Отцу удалось все, что он задумал, а новоявленному Хрисанфу, упакованному в новую неудобную одежду, не особенно. Его уровень посмеивался над ним, в группе дразнили Навозом, самые смелые подходили консультироваться насчёт весенней пахоты. Мол, покажь, дурень, как вы мишек запрягаете в своём захолустье. Ха-ха. После первой же драки его избил отец. И заставил выучить правила. Сказал, здесь ему не село, кулаками махать.

Ясмин появилась вовремя. Некрасивая, злая, тонкая до синевы, толкни — переломится. Зато гонору, как у инфанты. На неё правила не действовали. Отец сказал, нечего ей лениться, наделала дел, пусть и отвечает, ты уж пригляди. Он и приглядел. Увлёкся даже. Отсутствие обратной связи стирало грань дозволенного. Она, сначала понарошку, а после и всерьёз, стала принадлежать ему. Вроде как любимое домашнее животное, которое ему подарил отец.

Он вывел ее из-под взрыва, знал, кто портит ее оборудование, знал, кто травит ее сад, но молчал. Его статус был невысок, значит, и Ясмин не положен высокий статус. Ее нелюбовь ничего не значила, а стоимость его собственной любви росла с каждым днём.

Бабы они ведь какие — загони их в угол, те и начнут плести сладкие речи. Он ещё получит свои клятвы и признания, времечко-то на него работает.

Но время шло, и Ясмин менялась. Из красиво-некрасивой отверженной девочки вытачивалась сталь будущего мастера Белого Цветка. Хрисанф начал отставать.

Просто было уже поздно сдавать назад. Понимаешь, Абаль?

Отцовские разговоры он не подслушивал, хотя они велись в их же доме. Но тут остановился у двери. Увидел Флору из Тотема Терна. Вот она была редкой красавицей, но, что важнее, из одной группы с Ясмин.

Они разговаривали очень тихо, но Хрисанф знал способ добыть информацию. Отец научил его. Он прошёл в соседнюю комнату и приник кружкой к стене.

— Это нарушение правил, — тихо говорила Флора. — Преступление, которое карается семикратным понижением статуса. А у моей семьи всего шесть ступеней. В Варде запрещена Казнь, а значит за мое преступление накажут не только меня, чтобы возместить нанесённый ущерб.

— Ты знаешь, что на кону, — мягко ответил отец. — Твоё оружие никто не станет проверять, уж поверь мне.

Хрисанфу понадобилось несколько минут, чтобы осознать задуманное его отцом и, почти наверняка, санкционированное Малым Советом. Жалящий шест — Оружие Флоры — застряло на середине начального уровня и давало показания к некоторой деградации. Тогда, как оружие Ясмин, унаследованное и обнуление, вступило в фазу развития второго уровня. Это было несправедливо. Девочка, которая должна была скончаться ещё на первом уровне, закончила четвёртый и шла на итоговый экзамен, будучи лучшим цветком научного ведомства.

— Тебе кажется это несправедливым, — продолжил отец. — Но посмотри на это иначе. Тотем Бересклета вверг Варду в чудовищный по бесчеловечности эксперимент, принёс в жертву тысячи светлых умов, погибших в Чернотайе, а его прямое порождение смеет претендовать на часть чужих заслуг. Ты видишь в Ясмин одногруппницу, но Варда видит в ней сильный ум, железную волю, готовность к риску. Не самые важные качества для ученого. Опасные качества. Ты окажешь услугу Варде, и Варда не оставит тебя без ответной услуги.

Он устал жаться к стене, так долго молчала Флора.

— Я поверю вам, — тихо сказала она наконец. — Но мое оружие поднимут до конца второго уровня и не вернут к начальному.

Он все рассказал Ясмин в тот же день.

— Я отставала почти на целый уровень, — пояснила Ясмин Слуге. Или теперь уже можно было его называть Абалем? Слишком уж они сблизились за эти несколько дней. — Развитие не тот процесс, которого можно достичь за несколько дней, поэтому я тоже не стала скупиться на полезные мелочи, которые могли дать преимущество мне самой.

— Какие мелочи?

Абаль не выглядел потрясённым. Скорее, печальным.

— Мое милое снадобье, — сказал Ясмин. — Нанесла на плеть и убрала обратно в вязь. Это не яд, просто раздражитель короткого срока действия, так что орудие прошло проверку. И я метила в лицо. Это дезориентирует, а мне нужно было любое преимущество. Фло была действительно сильнее меня. Ты что-то не выглядишь удивленным, Абаль.

Тот посмотрел на неё пустым взглядом.

— Ее оружие за сутки скакнуло на уровень выше. Я доверчив, но не идиот. Ты хотя бы понимаешь, что только эта несуразица и спасла тебе жизнь?

Ясмин недоуменно взглянула на Слугу:

— Я думала, мою жизнь спасла метка.

Слуга засмеялся. Теперь это был не тот легкомысленный и сладкий смех. Этот смех был горек.

— Мастер, вам не приходило в голову, что у меня есть вторая метка?

— Нет, — растерялась Ясмин.

Она что-то упустила? В памяти, которую она получила в наследство, было четкое правило, одна операция — одна метка. Как это возможно?

— Одна операция — одна метка, — сказала она.

— Метка даётся не на собственно операцию, — объяснил Слуга. — Она даётся на количество нагрузки. Четыре человека и груз из Чернотайи.

Мило. Назвать грузом бегающие люфтоцветы или кого-то вроде них.

— И почему не убил?

— Я — Судья, — просто сказал Слуга.

Ясмин онемела. Какой, к черту, судья? Она видела чёртову уйму судей, поскольку их проект открыто сотрудничал со следственным отделом, так что… Да даже если судья, то где это видано, чтобы судья гонялся за преступником по всей Чернотайе?

Впрочем, они, кажется, обсуждали на одном из привалов какого-то сказочного несуществующего судью… Он говорит об этом?

— Эм, — замялась она, давая Слуге возможность отступить. — Ты уверен?

— Это старые сказки, — равнодушно вставил номер Два. — Ты хочешь сказать, что Примула охраняют мутанты с запрещёнными способностями, а его супруга… — он поймал жесткий взгляд Слуги и исправился: — Не вполне человек?

— Консулы, а не мутанты, — поправил Слуга, хотя его взгляд оставался неприятным. — Нет на свете никаких запрещённых способностей. Это незарегистрированные способности. Только и всего.

— Это ж цельное нарушение, — заметил номер Шесть. — Упрекаешь Миночку в преступлениях, а сам-то ты кто?

Слуга, заметно охладевший к спутникам за последние дни, посмотрел на Хрисанфа, как на вошь. Брезгливо дернулся угол губ.

— Юридически — это не верно, — поправил он. — Я не совершал преступления. Пока. Сущность Судьи заключается в безоговорочном следовании духу истины. Судья, совершивший неправомерное наказание, подвергается уничтожению, его убивает собственное оружие.

Ясмин зависла окончательно.

— То есть, — медленно спросила она. — Если бы ты меня убил сразу после входа в Чернотайю, то был бы уничтожен собственным оружием?

— В целом — да, — согласился Слуга.

С него окончательно сползла маска безразличия, как спадает дорогая мантия с тощего мальчишки, заигравшегося в короля. На белом лице осталась только растерянность. Кто бы ни обманул его доверие, отправив в Чернотайю, этот кто-то был дорог ему. Слишком много потрясений пришлось на эти сутки в пустыне.

— Последний вопрос, — сказал Слуга. — Отвечай, имела ли ты дурные намерения, отправляясь на эту операцию?

Вообще-то имела. В памяти ловились обрывки планов ликвидации Слуги, а, возможно, и номера Два. Конечный итог их похода был ей неизвестен, но дурные намерения истинной Ясмин было нельзя не почувствовать.

Она уже открыла рот, что признаться, когда когда ее слабо качнуло. Словно ветер прошёл сквозь грудь. Прополоскал ее в своём прохладном течении и выкинул.

Голову обняло, сжало воздухом и отпустило.

Настоящая Ясмин ушла.

Это было очень странное и приятное чувство. Словно все это время время, не замечая, она несла на плечах лишний вес.

— Нет, — сказала она. — Я никогда не имела дурных намерений. Я просто шла к солнцу, чтобы пройти испытания, зарядить метку и вернуться домой.

Сказала и вдруг поняла. Все было только ради этой фразы.

Она пришла в этот мир только, чтобы однажды сказать «я невиновна» и не солгать.

— Вот как, — все тот же пустой голос.

Все то же выключенное лицо.

— И сколько осталось до солнца? — спросил Верн.

Без солнца он ник, как цветок без воды. Посеревшая кожа, спутанные волосы, небрежно схваченные в хвост, синева под сапфировыми глазами.

— Сколько-то, — неуверенно сказала Ясмин.

Теперь, без подсказок чужой памяти, утверждать что-либо было бы опасно. Полученные данные ещё оставались в голове, но неполученных было больше.

До этого момента жизнь этих троих ее мало интересовала, но сейчас, когда они прошли вместе весь этот путь… После этой пустыни. До этого момента можно было себя утешать тем, что это дело настоящей Ясмин, но не сейчас.

Сейчас Ясмин ушла, и это стало ее делом.

— Думаю, достаточно пройти пустыню до конца, — предположила она. — Если мы перестанем копаться в тайнах друг друга, то сделаем это быстрее.

— Это был суд, — прохладно заметил Слуга.

Чтобы это ни было — оно закончилось. Ясмин выполнила свою часть работы, но чувствовала только усталость и опустошение. Хотелось вытащить голос, спрятанный в подвалах ее подсознания и заставить его вернуть ее домой. Но сил не было.

Глава 17

Как ни странно, из пустыни они вышли спустя час хода на юг. Почти без приключений. Только один раз Верн спросил у Абаля:

— Какого цвета у тебя нижняя сорочка?

— Я убью тебя, белая, — нехорошим голосом сообщил тот.

Больше вопросами никто не баловался, и когда песок, клубящийся серым дымом, выпустил их в долину, полную янтарных камней, они опешили от неожиданности.

— Четыре испытания? — с подозрением уточнил Абаль.

— Четыре, — твёрдо ответила Ясмин. После замялась. — Вроде бы четыре.

— У этого поля нет приказа, — сказал Хрисанф.

Он водил рукой, словно гладил воздух или плавно правил закинутый в море невод. Ясмин присела рядом, дотрагиваясь до странных камней, похожих на янтарь слишком крупной и сложной формы. Те мягко пружинили под ее касаниями, наподобие сквиша, и были тёплыми наощупь. Их было приятно гладить.

— Как детская игрушка, — сказала она. — Антристресс.

— Что такое антистресс? — тут же спросил Хрисанф.

Ей показалось или Абаль насторожился? Его поза не изменилась, но словно вся целиком вслушалась в их тихий диалог.

— Это… — она замялась. — Предметы, которые позволяют снять нервное напряжение.

— Стресс снимают другие вещи, — тихо пробормотал Верн.

Он покраснел и отвернулся. Румянец на серой от недосыпа и пресловутого стресса коже смотрелся непривлекательно. Но гармонично. Классика цветосочетания.

— Стресс хорошо снимает дружеский поединок, чтение и медитация, — нудно перечислил Абаль.

Ясмин усмехнулась. Котов в этом мире не было.

— Это как гладить белок, — покопавшись в остатках чужой памяти сказала она. — Медитация.

— И поединок, — тут же добавил Абаль. — Они же кусаются.

— Дружеский.

— Кусаются они всерьёз.

— Они не любят, когда их гладят.

— Замкнутый круг, — Абаль засмеялся.

На этот раз это был простой и легкий смех.

Хрисанф и Верн переводили глаза с Ясмин на Абаля и наоборот. Она их понимала. Ещё вчера Слуга планировал ее убийство, а сегодня так беззастенчиво мил.

Ясмин пожала плечами:

— Эти камушки не кусаются, когда их гладят, и хорошо бы взять один себе, но… Я чувствую, что нужно оставить их здесь.

Она выпрямилась и двинулась вперёд по тёплым камням всех видов и форм, которые только допускает человеческое воображение. Один из камней она все ещё держала в своих руках — такой тёплый, мягкий и упругий. Прозрачно-оранжевый, как янтарь, и приятно-тяжелый.

Наклонилась и с уважением положила его среди других таких же прозрачных солнечных камней и двинулась за Абалем.

— Движемся на юг, — сказал он, когда Ясмин с ним поравнялась.

Теперь, когда он ее не ненавидел и не хотел убить, рядом с ним стало надежно и хорошо. В какой-то мере она понимала отчаяние настоящей Ясмин, которая вольно или невольно сделала его своим врагом.

— Почему ты потребовала моего присутствия на этой операции? — мирно спросил он. — Ты могла требовать понижения статуса. Это ударило бы по мне, куда больнее.

Он остановился, и Ясмин застыла рядом. Они все ещё были близко к пустыне, которая брала с путников дань правдой и истиной, но давление уже не было таким сильным.

— Так случилось, — с усилием ответила Ясмин.

Она просто-напросто не знала правды. У неё не было снов с его участием.

Абаль изучающе сфотографировал ее взглядом и снова двинулся вперёд. Верн и Хрисанф не вмешивались в их разговор и шли на метр позади, словно давая им возможность остаться наедине и договориться.

Спустя несколько шагов — десять или двадцать, или чуть больше — она вдруг заметила, что идти стало тяжелее. Ноги вязли, как в болоте. Камни обнимали сапожки всем своим мягким телом и тянули вниз. Ясмин попробовала стряхнуть их, но ноги ввинчивались только глубже.

— Пятое испытание, — сказала она с ужасом.

Абаль обернулся. Она вдруг увидела, что он ушёл гораздо дальше неё. В темных глаза мелькнуло удивление.

— Нет, — ответил он на ее испуганный взгляд. — Я ничего не чувствую, и у этого поля нет приказа. Оно свободно от человеческой воли.

— Но я не могу идти, — пожаловалась она. — Вязну, видишь?

Он в два шага вернулся к ней и уже привычно поднял ее на руки. Ясмин с усилием обхватила руками его за плечи, потому что не дотянулась до шеи. Тело стало тяжелым и непослушным, гравитация увеличилась вдвое. Как только он меня держит, подумала она с недоумением.

И отключилась.

* * *

Она уснула. Упала сознанием в прошлое.

Мама — деятельная, светловолосая, всегда в прекрасном настроении — отчаянно пыталась устроить ее на биофак. Это было не сложно, они с отцом работали в одном институте и ее будущее лежало светлой и спокойной дорогой, по которой она не пошла. В конце девяностых они развелись и мать полностью ушла в генетику в частном столичном комплексе, а отец остался. Он хотел сделать карьеру.

Ясмин — тогда ее звали Аминой — ушла, потому что была не в силах каждый день видеть человека, который вычеркнул ее координаты. Просто представила, как отец проходит по институту мимо с пустым взглядом — тот самый человек, который варил ей манку и чинил сломанный пластмассовый вертолёт — и не смогла. Сказала матери, что биология — это скучно.

Она осталась одна против враждебного мира. Ее место в жизни, такой очевидное ещё пять лет назад, никак не находилось. У неё просто не было никаких особенных талантов.

В детстве мать много куда пыталась ее устроить. В музыкалку. Но как заметила ее репетитор:

— Голос ангельский, слуха нет.

Смелая была женщина. Пятая по счету из многочисленных репетиторов.

Мама не смирилась. Амина скиталась по кружкам в поисках собственного таланта, но как правило, уносила только пару практичных умений и желание никогда не возвращаться. В художке завела подругу и умение преподнести себя эпатажно, на танцах приобрела фотогеничность и умение красиво сидеть в углу, а кружок древнегреческой поэзии наделил ее умением лепить к месту цитаты древнегреческих философов. Отец называл это «с миру по нитке».

Он ушёл, когда ей было тринадцать к даме вроде неё самой — лишенной слуха, умело упоминающей прочитанные книжки и явно умеющей готовить. К тому же у неё не было разочаровывающих детей.

Иногда он всплывал на горизонте, чтобы дать ей стольник и похвалить стильное пальто. К тому моменту, как она окончила психфак, он выглядел потрепанным и усталым. Жаловался на вторую супругу, на те самые качества, к которым ушёл девять лет назад. Иногда осторожно спрашивал о матери и по-детски радовался, узнав, что она все ещё не вышла замуж. В его понимании он выиграл. Она смотрела и боролась с тошнотой.

Красотой она не блистала. Детское одухотворенное лицо к старшим классам приобрело черты бледной барышни, работающей белым фоном при более яркой подруге. Русые, с осенней рыжиной волосы неопределенного тона, светлые, едва заметные брови, ресницы, пропадающие при неудачном ракурсе, веснушки, в плохие дни оттеняющие лицо нездоровой желтизной. Она быстро поняла свои минусы.

И плюсы.

Хороший вкус, хороший макияж, благородный крой и дорогая обувь подняли ее на олимп интересных женщин. Она заводила знакомства, заводила романы, весело кутила по выходным в регулярно обновляющихся компаниях, и благодаря умению к месту цитировать поэтов, имела репутацию остроумной красавицы.

А после возвращалась в свою потрепанную двушку, снимая с себя вместе с платьем и макияжем маску прекрасной незнакомки. Становилась отвергнутым гадким утёнком, который никогда не переродится в лебедя. Она была счастлива только в своей старой детской наедине с книгами и наукой. Самоутверждение превращалось в обузу. Но рядом была мама и жить было можно. Были силы лгать. С ее смертью все закончилось. Действительно все.

Она тупо смотрела на квадрат земли, куда криво прилепили крест, и не понимала, зачем все это было. Зачем она живет, если в любой момент сама окажется в такой могиле по соседству? Необычайный талант, красавица, которой нет равных, алкаш, который опохмеляется у пивной, посредственность, старик и ребёнок — все сделались равны. После смерти наступал долгожданный коммунизм, про который они в детстве орали лагерные песни. Каждому по квадрату земли и пучок тонконогих гвоздик в дни поминовения.

Но она привыкла держаться и исправно функционировала. Ходила на работу, потом домой. Что-то ела, что-то носила, что-то говорила на собраниях, устало улыбалась, когда при ней шутили.

И она не знала в какой момент открыла глаза в теле по имена Ясмин, владелица которого, должно быть, бежала в своё собственное небытие.

Проснулась от боли. Кто-кто без всякой нежности отвешивал ей пощечины.

— Хватит, — простонала она, чувствуя, как горят щеки.

Голова казалась чужой и тяжёлой, она попыталась приподняться, но не смогла. С трудом разлепила словно налитые свинцом веки и увидела Слугу.

— Зачем ты разбудил меня, Абаль, — шепнула она. — Я не досмотрела свой сон, а он был очень важным.

— Ты не приходила в себя слишком долго, и я не смог ждать. Ты дышала совсем тихо.

Абаль навис над ней, и Ясмин впервые увидела его волосы распущенными. Они облепили его мягкой чёрной волной, и весь он целиком казался темным и едва уловимым на фоне ночного неба.

— Уже ночь? — не смогла она скрыть изумления. — Но ведь было совсем ещё утро! Мы вошли в долину, полную тёплых камней, едва минуло первое утреннее двоечасие.

— Тише, разбудишь Верна с Хрисанфом. Они изрядно утомились, особенно Хрисанф, когда пытались разбудить тебя. Ты спала шесть двоечасий, а твой пульс упал до сорока шести ударов в минуту. Верн все время держал тебя за руку и все время считал.

— Я же просто спала, — неверяще возразила Ясмин.

В темноте она почти не видела его лицо, ловила его движения скорее адаптивной памятью, чем зрением.

— Значит, не просто, — сказал Абаль.

Он сказал это очень веско, и Ясмин не нашлась, что возразить. Только обнимала взглядом белый контур его лица, темный дым растрепанных волос. Она вдруг поняла, почему видит его таким — ее голова лежала у него на коленях, и Абаль осторожно трогал пальцами ее щеки.

Отлупил, а теперь жалеет, подумала она. Фыркнула.

— Ты меня любишь? — спросил Абаль.

Сначала бьет, потом требует любви. Определённо, это самая странная ночь в ее жизни.

Ясмин сначала растерялась, а после ощутила настоятельную потребность ответить.

— Вряд ли, — сказала она, и ее голос звучал совсем тонко и тихо. — Я не очень люблю людей, которые хотят меня убить, но в постель бы затащила.

Абаль затрясся, отдельные пряди скользнули с плеч и защекотали ее лицо. Ясмин не сразу поняла, что тот смеётся, а когда поняла, засмеялась тоже. Она смеялась и смеялась, пока не почувствовала слёзы на своих щеках. Ей одновременно хотелось вернуться в свой сон, где осталась ее мать, и провести эту ночь с Абалем, который так нежно баюкал ее голову на своих коленях.

Абаль, оставшийся во вчерашнем дне, ласковый, как затаившийся кот и ядовитый, как змея, вызывал у неё ужас и страсть. Этот — незнакомый и нежный, который не в силах дождаться утра, чтобы проверить дыхание — ей очень понравился.

— Если мы узнаём друг друга получше, ты будешь хотеть не только этого?

Не только этого?

Ах, да. Она же угрожала затащить его в постель…

— Я не знаю, — сказала она честно и снова ощутила потребность пояснить свой словно бы отказ. — Такие вещи должны происходить в мелодрамах, где тебя сначала душат, а потом поливают слезами и клянутся в любви. Я бы предпочла что-нибудь простое. Цветочек или прогулки по саду, или смотреть кино до ночи.

Они попыталась вспомнить что-то ещё из шаблонов свидания, про которые ей трындели коллеги, но голова была пустой и легкой, как воздушный шар.

— Ты очень странная, — после некоторого молчания сказал Абаль. — Быть может, ты заболела?

Он тронул ее лоб и тихо цокнул языком.

— Кажется, действительно температура. Завтра ты придешь в себя и предложишь на первом свидании отделать меня кнутом, на втором отдать своё оружие, а на третьем принести голову невесты.

Боги. Зачем ей голова его невесты? Ясмин попыталась встроиться в логику этого мира, чтобы понять смысл кровавой жертвы от любовника, но не смогла. Наверное, она действительно была слишком другой. Странной, как сказал Абаль.

— Я хочу спать, — без особой вины сказала она. — Я должна.

Кажется, Абаль ответил ей. Но она уже не услышала.

На этот раз она сидела в темной узкой комнате, которая до заворота кишок напоминала допросную. Она провела в такой половину своей карьеры. Ее фишкой было предлагать будущим заключённым кофе и спрашивать о самочувствии. Мол, как ваше ничего?

Однажды у нее в подопечных был такой чудный мистер по кличке «Англичанин» — всегда в смокинге, при бабле и в лакированных ботинках. Лощённый и самодовольный, как кинозвезда после первого успеха. Успех в его жизни был только один, что он сам и признавал, без всякого пиелита. Успеху было тридцать пять, полгода из которых он провел в жизни Англичанина в качестве его якобы подружки. Все друзья уверяли, что она расчётливая стерва и умерла от интоксикации. Типа, переизбыток яда в организме. А когда им совали под нос протокол вскрытия, где причиной была указана асфиксия — не верили. Англичанин был обаятельным. Обаятельнее протокола.

И был немного похож на Верна.

Тогда ее звали Амина, что было просто издевательством. Жаркое восточное имя не шло ее блеклой внешности, и Англичанин с удовольствием рассуждал на эту тему. Все что она могла сказать в первые дни допроса — он просто тащился от самого себя. Доказательств нет, людей, обвиняющих его, тоже нет, а подружка была стервой, мало ли кто ее… Он запорол трех психологов, первую и вовсе довёл до слез. Ясмин — Амина — держалась на чистой воле.

Сергей Владимирович — в миру просто Серый — хотел его посадить. Буквально голубая мечта. А Альбина Петровна подвести к экстрадиции обратно в США, где он так насолил, что асфиксия светила ему самому. Та ещё мечта. Амине было плевать, что они ей нашептывали. Она сидела с Англичанином до ночи, расспрашивая о его жизни. Кем была его мать (цветовод, одна из лучших, постоянно на выставках и в разъездах), отец (чтоб он сдох, скотина), сестра (хорошая, но дура редкая, в детстве он зашивал ей колготки). Они жили бедно, как все в Блетчли, но с голоду не умирали. Просто бедно. В шестнадцать он свалил в Нью-Йорк. Наверное, думал там его ждёт слава.

Амина, как опытный терпеливый рыболов, удила в темноте его душе, грамотно подсекая и давая правильную наживку. Она не хотела его посадить и не собиралась убивать.

Она хотела его наказать.

Чтобы он почувствовал то, что однажды почувствовала его жертва, ощутив его руки на своём горле. Англичанин был весел и циничен только пока не видел в ней человека. Работой Амины была заставить его увидеть.

Она хорошо делала свою работу.

— Расскажите про сестру немного подробнее. Что она ест на завтрак?

— Тебе зачем, дура? Ну… яйца.

— Хорошо. Я тоже беру на завтрак яйца.

Она улыбалась, представляя себе светловолосую девчонку (она видела ее мельком около здания тюрьмы), которая как все нормальные люди ест яичницу. Самым странным в ней была внешность — такая же блеклая, как у самой Амины. Ни малейшего сходства с братом.

— Чем увлекается? Послушай, психолог ты там или кто, ничем она не увлекается, ясно? Ищет парня побогаче.

— Нашла? — с живым интересом уточнила Амина.

— Пазлами, — после продолжительного молчания ответил Англичанин. — Я доставал ей несколько раз такие… Сложные, в общем.

— Здорово, — восхитилась Амина. — Я тоже люблю пазлы. И вы знаете, что Малика тоже увлекалась пазлами?

— Кто это? — удивился Англичанин, потом вспомнил. — А, Малик… Не знал. Она никогда не доставала при мне пазлы. Она все больше по бижутерии.

Это был очень тонкий момент. Очень важный. Он расслабился и упоминание подруги больше не вызывало у него приступ гнева.

— Почему?

— Да что почему?

— Почему не доставала пазлы? Их не было в доме? Она увлеклась чем-то другим?

— Опять ты за свое. Ждёшь, что я признаюсь, как задушил ее, что ли… На меня целая адвокатская контора работает, так что не жди, дуреха.

— В мыслях не было, — искренне ответила Амина. — Я просто хочу понять, почему Малика, которая зарабатывала на жизнь рисованием и печатью пазлов вдруг резко потеряла к ним интерес.

Конечно, она знала ответ. В доме не было пазлов. Кистей. Красок. А из дома она не выходила. У неё не было интернета, книг и красивой одежды, она полгода не делала маникюр и потеряла семь килограммов. В конце концов Англичанин завёл подружку вовсе не для того, чтобы она куда-то там ходила и чем-нибудь увлекалась.

Ясмин огляделась. Она больше не чувствовала себя Аминой, и не очень понимала, зачем сон перенёс ее в эту комнату. Англичанин давно мёртв. Кажется, следующая подружка не стала дожидаться, когда ее задушат. Ну или, что вернее, он просто снова куда-то вляпался. Обычное дело при такой-то вспыльчивости.

Ясмин оглядела пустые стены, а когда обернулась, ей в лицо светила круговая лампа. Она сама заняла ее у знакомого фотографа, потому что в допросной остался только общий свет.

За другим концом стола кто-то сидел, и ей ничего не оставалось, как сесть напротив. Свет бил в лицо, и Ясмин не могла разглядеть кто это.

— Ты выполнила своё обещание, Амина, — сказал знакомый голос.

Теперь она слышала его отчётливо и без помех. Этот звонкий насмешливый голос вызывал протест — она уже привыкла быть Ясмин. Амина — это кто-то другой. Какой-то просроченный человек, оставшийся в страшном майском дне две тысячи двадцатого года.

— Я прошла испытания, — она с трудом заставила себя произнести эти слова.

— Чудесно, — голос радостно засмеялся.

Но это был неприятный смех. Смех человека, которому удалось провернуть аферу и остаться безнаказанным.

— Почему ты не прошла их сама? — спросила Ясмин. — Я была тобой, когда проходил Суд, и не солгала ни словом, ни делом.

— Разумеется, ты не была мной, Амина, — тепло напомнил голос. — Ты — это ты, я — это я.

Ясмин ворочалась внутри своего окаменевшего, скованного отвратительным сном тела. Она больше не была Аминой. Свет слепил глаза.

— Я вернусь домой? — пересохшими губами спросила она.

— Ты получишь плату, — жестко сказала Ясмин.

Стало как-то сразу и резко понятно, что это она сидит напротив и допрашивает ее, как преступника.

— Не помню…

Не помню, какое желание я хотела исполнить настолько, что жарюсь под круговой лампой в собственном сознании.

— Видимо, переход из твоего мира в этот оказался слишком болезненным. Твой разум отключил твои воспоминания для адекватной адаптации.

Теперь голос у настоящей Ясмин был озабоченный и напряженный.

— Ты оказалась сильнее, чем я полагала. Но ты выполнила договор, поэтому пройди Долину и получи свою награду.

Свет выключился, и Ясмин проснулась.

Открыла глаза и несколько минут тупо смотрела на тусклый песочный бархан, вставший прямо перед ее носом. Песок?

Она резко поднялась и тут же шатнулась вбок, осела на что-то тёплое и живое. Опустила взгляд и поняла, что всю эту ночь так и лежала на коленях у Абаля. Но это ее это не нервировало. Ее нервировало кое-что другое.

— Ты притащил меня обратно в пустыню, — зашипела она едва ли не по-кошачьи.

Рядом проснулся и завозился в песке Верн.

— Ты очнулась, мастер!

Он вскочил и в два шага схватил ее за плечи. Выглядел он отвратительно бодро для человека, умирающего от депрессии. Просто энергоджайзер.

— Ночевать в Долине Воспоминаний было бы ошибкой, — сказал Абаль.

Уставился на неё безднами глаз. Высокомерное лицо, презрительно сжатый рот. И этот человек ночью спрашивал ее о любви? Ясмин отвернулась. Галлюцинации, как они есть.

— Так вот что случилось, — медленно сказала она.

— Говорят, Долина Воспоминаний забирается в голову только к тем, кто просит ее о помощи, — снова сказал Абаль.

— Я не просила, — отрезала Ясмин.

Точно. Она даже не знала, что ей нужна эта чертова помощь.

Сколько она в этом ужасном слишком зелёном мире? Больше месяца. А дома осталась незапертая квартира, брошенная на полпути карьера, два теперь уже загубленных проекта и мама. Как быстро растёт на могилах трава? Она должна заказать памятник, ограду. Скоро сорок дней. Кто это сделает вместо неё?

Она глухо застонала и схватилась за голову. Верн все ещё держал ее за плечи, и она без всякого стыда привалилась к нему, как срубленная березка.

— Вставай давай, олух! — завопил Верн. — Плохо мастеру!

Ясмин попыталась выпрямиться и тут же попала в руки к Хрисанфу.

— Ну ты что, ты что, Миночка. Что это тебе втемяшилось?

Замечательный вопрос на территории Пустыни, где только правда и ничего кроме правды. Что она должна ему ответить? Что она из другого мира и волнуется о могиле матери?

— Ничего, — с трудом процедила она.

Горло словно забило мокрым песком, язык едва слушался. Лгать на территории правды было тяжело. В их сторону тут же ломанулся десяток песчаных лилий, бдивших за ними из-за отвесной стены карьера.

Глава 18

Абаль мгновенно подхватил ее на руки и рванул обратно к Долине, а спустя пару мгновений к бегу присоединились Хрисанф и Верн.

— Хрисанф — ты идиот! — орал Верн, отплевываясь от собственных волос, которые ветром в спину кидало ему в лицо.

— Спроси и меня о чем-нибудь, — обидно прокомментировал Абаль.

Самая крупная лилия изрядно оторвалась от товарок, и делала отчаянную карьеру чемпионки по спринту.

Ясмин намертво вцепилась в Абаля. Так крепко, что иногда от тряски ее губы невольно касались его горла.

— Учти, — зашипела она. — Умрем вместе, так что активнее, активнее.

Абаль стиснул ее, как мягкую игрушку и, кажется, действительно прибавил скорость.

Спортивная лилия мчалась наперерез.

— Гниль болотная! — взвыл Хрисанф.

За счёт комплекции он немного отставал от Абаля и Верна, и ему приходилось бежать боком, оглядываясь на белоснежных преследовательниц. Но Долина была совсем близко, поэтому они успели.

И сделали ошибку.

Расслабились.

Едва ступили на камни, как Абаль ощутимо сбавил скорость, и лилия хлестнула его по плечу, оставив выжженную и набухающую кровью полосу. Ясмин зажмурилась от ужаса, но тот даже не пошатнулся.

— У них корни тянутся на несколько сот метров, — шепнула она. — Они нас поймают.

Бежать по камням было бы безумием. Мягкие и разнокалиберные, они проваливались под их шагами. Бежать по ним было так же неудобно, как по батуту.

— Постой-ка, мастер, — Абаль поставил ее на ноги и чуть отодвинул.

В его руке засеребрился знакомый шест, от которого на километр шло животным ужасом. Ясмин поморщилась, но не отодвинулась. Приклеилась взглядом намертво к раненому плечу. Абаль взглянул на неё мельком, а после шест дрогнул в его руке, и самая прыткая из лилий затрепетала от боли.

Отвратительно и красиво.

Сзади кралась парочка правдолюбивых лилий помельче.

— Окружают, — с недоумением сказал Хрисанф. — Неужто разумны?

— Да не глупей тебя, — язвительно сказал Верн.

В его руках уже дрожал невидимый взрыв, искажая пространство. Хрисанф послушно перехватил его и усилил — тот вспыхнул тысячей граней, разросся и одна из лилий опрокинулась, как белый парусник, попавший в бурю. Ясмин закрыла глаза и попыталась вызвать Ласку, но та молчала. Теперь в ее голове больше не было настоящей Ясмин и Ласка не желала подчиняться одной только оболочке.

Чертовы лилии сменили тактику после двух смертей. Не окружали, а перли в самую середину, где становилось невозможно атаковать без опасения задеть кого-то из напарников. Единственный, кто был способен к ближнему бою — Хрисанф — отбивался чистой физической силой и очень быстро начал проигрывать. В количественном отношении.

— Даже если лилии разумны, разве могут они быть настолько разумны? — с ужасом спросила Ясмин.

Абаль не выглядел отчаявшимся. Он выглядел сосредоточенным и словно бы ушедшим глубоко в себя. Обдумывающим какое-то судьбоносное решение. Теперь, когда лилии разбрелись по периметру сражения и шли на приступ количеством, он уже не мог бездумно атаковать шестом. Лилии, словно сошли с ума и пытались пробраться в центр сражения, к Ясмин.

А после произошло сразу несколько событий, которые почему-то произошли все сразу и одновременно.

Люфтоцветы, похожие на полуобморочные садовые гиацинты вяло сползли с рук Ясмин и медленно выпрямились перед ней маленьким частоколом. Одна из лилий, среагировав на новый раздражитель, рванулась всем своим полупрозрачным телом навстречу маленьким отважным люфтоцветам, окруживших свою хозяйку.

— Абаль!

Она крикнула неосознанно и тут же выпустила рукав его одежды. Опустилась на камни, предприняв глупую и бессмысленную попытку собрать цветы, уже плотно укоренившиеся в почву.

Вместо ответа те вдруг рванулись в высь, плавясь, соединяясь и сплетаясь, как мышцы в человеческом теле — сотнями и тысячами маленьких подробностей. Именно этот момент выбрал Абаль, чтобы среагировать на ее возглас, и обернулся. Одна из лилий обвила его руку тонким, похожим на леску корнем, а перед Ясмин встало лицо из снов.

Та, темноглазая веселая девочка. Номер Семнадцать. Клирия, ставшая для неё просто Ли. Сплетенная из мириада тонких зелёных нитей люфтоцветов, она была похожа на человека больше, чем при жизни, с одним только отличием — у неё немного светились глаза. Она, черт бы все побрал, светилась целиком, как добрый ангел.

Почти сразу же ее накрыло огромной тенью, и Ясмин не успела выпрямиться. Как в той самой замедленной съемке она видела изящную Ли, совершенно гуттаперчевую и определённо лишенную костей, изгибавшуюся под ударами одной из атакующих лилий. Хрисанфа, обернувшегося в ней с совершенно белым лицом. Его раскрытый в безмолвном крике рот. Бегущего Верна. Абаля, рванувшегося к ней с такой силой, что руку, захваченную прозрачным корнем, вывернуло из сустава.

— … в сторону…

В какую сторону?

Она заторможенно подняла взгляд. Самая крупная из лилий и определённо самая хитрая из них нависла над ней белым шатром. На ткани гигантских лепестков блестели капли внутриутробной жидкости. Ли резко развернулась и обняла ее всем телом, и мерзкая жидкость забарабанила по ее спине, разъедая зелёную плоть.

— Что ты делаешь? — воскликнула Ясмин с ужасом.

С усилием оторвала тонкие зелёные руки, обвившие ее с невиданной силой, и оттолкнула маленькую Ли из-под ядовитого дождя.

Ещё не хватало, чтобы ее защищали дети! Пусть даже и ненастоящие. Разве не должно быть наоборот?

Она встала, выпрямилась, и лилия наклонилась ближе, как магнит, влекомый сталью.

Если Ясмин хоть что-то понимала, они здорово проигрывали. Атаки Верна попадали в цель лишь в одном случае из пяти. Он торопился, злился и расходовал силы вхолостую. Силы Хрисанфа были почти бесполезны. Умные лилии разделили их с Верном — вдвоём они представляли из себя более грозную силы.

Абаль — единственный, кто мог противостоять противнику, был выведен из строя. Если она верно помнила курс анатомии, ему потребуется не одна неделя на восстановление ведущей руки. Она бы поставила месяц.

И малышка Ли. Детям нечего делать на поле боя.

— Держись за спиной, — сказала ей Ясмин.

Улыбнулась.

Она не имела ни малейшего понятия, что делать. Самым разумным было шагнуть навстречу, чтобы изолировать от атаки остальных членов группы, поэтому она шагнула.

Ведь это она не пожелала отвечать на вопрос.

Потом зачем-то обернулась к Абалю. Его рукав окрасился в красный, словно облитый детской гуашью, а шест оказался уже в левой руке. Глаза — тёмные бездны — смотрели прямо на неё.

— Отойди, — сказал он одними губами.

Она услышала, потому что теперь у неё был голубиный слух.

Кивнула, а после посмотрела на лилию. Та нависла над ней и медлила, как гурман перед обедом. Смакуя неуловимым взглядом. Лепестки мягко опустились на плечи. Они были отвратительно склизкими и тяжелыми, вызывая ассоциацию с говяжьей печенью, и Ясмин невольно подняла ладонь, словно отталкивая.

Тело коротко прострелило омерзением.

Ладонь прошило разрядом и вместо лилии перед ней оказался какой-то дурацкий обугленный остов. В детстве она делала тыкву из проволоки и сейчас лилия была очень похожа на такую гигантскую тыковку. Чёрный проволочный каркас, который ещё не обтянули тканью.

— Что? — спросила она с недоумением.

Снова обернулась к Абалю за подсказкой. После поискала взглядом другие лилии.

Проклятые белоснежные твари стояли перед ее носом плотной стеной. Их было не просто много — их было очень много.

— Боже дорогой, — сказала она, не особенно понимая собственные слова.

Пространство словно завесили холодным, набухшим влагой шёлком. Она дернулась вбок, но и там были лилии, и скоро она уже не видела ни Абаля, ни Ли. Ни тем более Хрисанфа или Верна.

Она зажмурилась от отвращения и снова толкнула пространство ладонями, не особенно рассчитывая на результат. Но когда открыла глаза, две преследовательницы лежали на камнях — одна зияя чёрной дырой в белом теле, а от второй остались только вертикальные спицы рёбер, на которых когда-то крепились лепестки.

Толкнула снова. И снова. Она просто чувствовала ладонями пространство, как если бы оно имело плоть. Зачерпывала ладонями этот сырой плотный воздух, комкала и отбрасывала. В голове не осталось ни единой мысли. Она просто зачерпывала и отбрасывала. Зачерпывала и отбрасывала.

В голове у неё помутилось, а к горлу подкатила тошнота. Руки горели от боли, словно она окунала их в кипяток с каждой атакой.

— Мастер!

Крик Хрисанфа.

— Гниль болотная! — Верн. — Да делай, что угодно, не надо мне ныть про не слушаются приказа! Это ты хозяйка чертового поля приказа, а не я!

Тихий тонкий звон, который словно шёл от гибкого тела Ли, которая после каждого удара распадалась на тонкие полосы цветов и вновь собиралась в целое, чтобы прикрывать ей спину.

Голоса Абаля она не слышала, но интуитивно ощущала его рядом. Много ближе остальных. Он двигался к ней сквозь сырую тяжелую стену лилий.

А после, когда она уже не могла толкать, все резко закончилось. Лилии вдруг отпрянули от нее, легли на песок огромным веером, словно открывая проход, и она, пошатываясь двинулась вперёд.

После вскинула взгляд и вдруг увидела свою награду за испытания. Кажется, она заплакала, потом побежала.

Впереди стояла мама и смотрела на нее спокойными серыми глазами.

Глава 19

Эмоции у неё притупились только к самой ночи.

Она вцепилась в мать намертво и не отпускала ни на шаг. Не слышала слов, не видела лиц. Кажется ее приманивали обедом и ароматной ванной. Ха-ха, придурки. Она не отойдёт от своей драгоценной иллюзии ни на шаг.

— Мама, помнишь вишни?

— Конечно, — сказала мама.

Ее голос, ее глаза, ее лицо. Разве что тоньше, чем она помнила и в дурацкой широкополой одежде, даже не схваченной поясом. Серая скользкая ткань текла по ее телу, подчеркивая невыносимую худобу, усталость, морщинки. Маленькие руки ощущались жесткими и шершавыми от постоянной работы, ногти были коротко обрезаны, но покрыты защитным лаком.

— Ты любишь красный, — сказала Ясмин. — Тебе он идёт.

— Он хрупкий, — засмеялась мама. — Полдня и нет маникюра. В Чернотайе жесткие условия существования, специфика растениеводства и земледелия плохо соседствует с красотой и не прибавляет молодости.

— А сказки помнишь? Ты рассказывала на ночь. Одна ночь — одна сказка, каждый день, ты никогда не пропускала.

Иногда в их спутанных словах, которые только и делали, что наслаивались друг на друга, проскакивали неловкости. Шероховатости. Воспоминания были похожи, но не совпадали.

У неё было любимое платье, но вовсе не синего цвета, она действительно упала и разбила коленку, но не из окна, а кувыркнулась с качелей. Ее хлестнуло веткой и на брови на всю жизнь осталась тонкая полоска, но это была ветка осины, а не ореха. Ее любимая сказка — Золушка, а не Белли-алые башмачки.

Но мама смеялась и смеялась, и тоже не отпускала ее от себя.

Они распались только к вечеру.

— Я приду к ночи, — шепнула мама. — Ты должна поужинать, принять ванну, сменить платье, увидеть свою комнату.

Ясмин, сияя, как тысяча люфтоцветов, прошла через холл, залитый солнцем от пола до потолка, звякнула стеклянным, отделанными золотом и серебром дверями, поднялась по старой темной лестнице. Та пряталась в самом углу и мало напоминала парадную, но вела под самую крышу, где пряталась ее детская. Лепилась, как ласточкино гнездо, к самому краю дома.

Все, как в ее воспоминаниях. Огромная кровать, занимающая половину комнату, тяжелый темный письменный стол, вплотную соединённый с кроватью, резной стульчик. Двойная скамейка для ног — без неё не добраться до кровати. Не комната — птичья клетка. Туалетная комната, гардеробная, мини-столовая — все вынесено за пределы детского уютного гнезда.

Ясмин упала на кровать по-птичьи раскинув руки, умирая от сотен тысяч воспоминаний. Она поняла — это не ее мама. Это мама той, другой, давно погибшей Ясмин, которая жила в ее голове. Но имело ли это значение, если они настолько одинаковы?

Мама пришла к самой ночи, и они снова болтали обо всем на свете, и Ясмин позабыла о том, что у неё нет на это прав.

* * *

Она проснулась от стука в дверь. Очень настойчивого.

С трудом сползла с громадной кровати, и путаясь в ночной сорочке до пят, открыла. И не сразу поняла.

В почтительном полупоклоне перед ней согнулась милая девушка в возрастном диапазоне от пятнаднадцати до шестидесяти трёх. Ну или согнулось. Потому что на растение она была похожа ничуть не меньше. Человеческое тело с четырьмя руками, сплетенными из зелёных узловатых волокон, в розовых волосах пробивались редкие листики. Ясмин взглянула в ее глаза, и вздрогнула. Не растение. Человек. Глаза у неё были живые и несчастливые.

Продукт Чернотайи. Тот самый несуществующий на бумаге эксперимент с человеческой днк.

— Доброе утро, — хрипло сказала девушка. — Вас ждут в столовой.

Голос у неё прерывался и поскрипывал, словно сквозь горло у неё рос вьюн.

Ясмин отступила от неё и с трудом удержала маску безразличия. Самоконтроля хватило только на легкое пожатие плечей:

— Через половину двоечасия.

Из краткого анализа доступных данных делалось ясным, что матери в столовой не будет. Там будут совсем другие люди. Ее, якобы, семья. Ее детские данные давно устарели и, возможно, она встретит уже давно и безвозвратно изменившихся людей.

— Как тебя зовут? — крикнула она.

Девушка уже успела завернуть за угол коридора, но услышав ее голос, остановилась. Издалека она была похожа на гигантского муравья, вставшего на задние лапки.

— Мирта, — все так же безэмоционально ответила она, а после продолжила свой неторопливый путь.

Даже не обернулась.

Ясмин приняла ванну, а после отыскала в гардеробе пару блеклых платьев. Наверняка, маминых. Та никогда не заморачивались внешней красотой и не была тщеславна, в отличие от новоявленной Ясмин. Ни в комнате, ни в ванной даже зеркал не было. Но что поделать — нужно работать с тем, что есть.

К завтраку она спустилась свежая, как утренняя роза. Надолго застыла у зеркала, обнявшего белой лентой коридорную стену. Она, наконец, увидела себя. Бледное, классической лепки лицо, серые, полные прозрачного хрусталя глаза, вздёрнутые к виску, крупный рот — ее безусловный козырь, когда окрашен в жаркий ягодный. Тонкие волосы, убранные в детскую косу. Худое, лишенное активно выдающихся достоинств тело, тонкая шейка, схваченная у самого горла полоской платья.

Разве что взгляд стал слишком жестким.

Ничто, типа, не проходит бесследно. Сквозь нежную юность пробивалась стальная госпожа, которую жизнь ох, как потрепала.

И выползли веснушки. Столпились желтым пятном у острого носика. Тьфу просто.

Но это было ее собственное лицо. Некрасивая, но своя, с усмешкой подумала Ясмин.

Она шла по коридору, считая каждое движение в зеркале. Кошачью гибкость и танцевальную пластику, разочаровывающее лицо, холодный острый взгляд. Стоило признать, соединенные в одно целое, они с Ясмин выигрывали.

Целеустремленная, вспыльчивая, мстительная Ясмин. Изящная до умопомрачения. И кризисный аналитик с наработками в криминологии, способная сделать выигрышной любую внешность. Они бы не поладили.

Но, к счастью, им было предначертано встречаться только во сне.

Ясмин прошла по зеркальному коридору, изучая каждое движение, пойманное в ловушку зеркал. Кругом идеальная чистота, которую не знало ее ведомство — ни мушек, ни просыпанной земли, ни потертостей на блестящем паркете. Впрочем, цветов в доме тоже не держали. Это уже был не дом ее детства, где по дому носились весёлый белки и кролики, а на окнах выращивали декоративную мушмулу. Где по углам были воткнуты самые странные, экспериментальные растения, а лаборатории начинались со спальни. Теперь это был высокомерный и холодный дом очень богатого человека.

Даже эти зеркала… Раньше их не было. Этот тяжелый темный бархат, затканный в проемы и коридорные переулки. Тяжелые двери в столовую — двенадцать лет назад здесь позвякивали бесчисленные тонкие цепи из соломенных колец.

Впрочем, изменилась и сама столовая. Ее соединили с музыкальной комнатой и теперь она шла рядом стрельчатых окон вдоль сада и казалось огромной и бестолковой.

— Доброе утро, — сказала она с тщательно отрепетированной годами практики полуулыбкой.

Столовая оказалась полна народу. Большей частью того самого, что никак ее не интересовал. Сначала они воспринимались пестрой толпой, в которой изредка просверливало узнавание. Вот та самая Мирта, а вот тетка — ни капельки не изменилась. Что поделать — сильный дар, такие до смерти как тридцатилетние. А вон и вторая тетка. Выглядит похуже, подкосила ее Чернотайя. Молодое поколение, рассыпанное цветными пятнами по темной глади старшего поколения, она совершенно не опознала.

Надо полагать, двенадцать лет отсутствия плохо отразились на ее памяти.

Никто не приветствовал ее. А Ясмин никак не могла вычленить лидера стихийной человеческой кучи.

Помощь пришла нежданно.

— Доброе утро, сестра, — отозвалась красавица, облачённая в текучее переливающееся платье.

Маленькие сапожки изящно сидели на ножках, бесконечные слои ткани, текущие от бёдер к полу, подчеркивали талию, ежевичный цвет осветлял лицо. Хороший вкус.

Сама Ясмин едва ли смогла бы лучше.

Интуитивно она понимала, что проигрывает внешне. Тупая детская коса, платье с чужого плеча, слишком долгий путь легли мелкими морщинками, синевой, недосыпом, бледностью, ломкостью волос.

— Это я, Айрис, — сказало небесное видение, приветливо сверкая синевой глаз. — Неужели я так изменилась, что ты меня не узнала?

Ясмин с восхищением оглядела так называемую сестру. Вот уж кто истинная дочь Бересклета — волшебно-золотые волосы, синие глаза, кукольный ротик. Светится в любой темноте, как тонкая белая свечка. И рядом она — бледный оттиск семейной печати. Не допеклась. Сырая поделка рядом с оригиналом.

И веснушки.

Она обежала взглядом залу, заново вычисляя знакомые лица среди молодежи. У дальнего высокого кресла золотоволосый юноша. Мечтатель! С ним она почти ладила — он не рвал ее книги, не отнимал кукол, не губил цветы. Рядом Лён и Айра из семейства Катха — оба темноглазые и темноволосые, с правильными, но мелкими чертами лица… Ее детский кошмар.

Мерзкий Лён травил ее до самого отъезда, особенно когда понял, что она обходит его она на тестах. Айра… Айра была ничего, но дружила только с Айрис. Дружить с Ясмин было невыгодно.

Да и сама Айрис была не так чтобы очень добра к своей сестре. Но ей и было всего-то семь.

За столом собрались представители сразу трёх родов. Катх, Древоток и Бересклет. Около десятка старых представителей падших тотемов и несколько человек от новой крови. Начало стола венчало то самое огромное кресло, и Ясмин не сразу поняла, что в нем сидит ее отец. Ну или тот, кто официально считался ее отцом.

То самое, отвратительное и красивое существо, которое она видела в воспоминаниях истинной Ясмин.

— Глава Астер, — она сказала это раньше, чем подумала.

А после склонилась в уважительном полупоклоне, прежде чем поняла, что она делает. От ужаса у неё сердце подкатило к горлу. Она его ненавидела, боялась, хотела заполучить. Добиться давно просроченный отеческой любви и закрыть горячую рану, которая всегда сидела в ее груди.

— Ясмин.

Разумеется. Он никогда не называл ее дочерью. Та Ясмин этого не понимала, но она могла понять. Любимая жена, идеальный брак, благое существование на пике мира, и вдруг ребёнок от другого мужчины. Дитя, нарушившее течение их жизней. Символ предательства.

— Я рад видеть тебя, — произнёс он явно через силу. — Надеюсь этот дом станет для тебя местом покоя и силы.

Этот дом, надо же. Это и ее дом. Она не виновата в половых проблемах своих родителей.

— Благодарю, глава Астер, — ответила она, все также безвекторно глядя сквозь всех них. — Мой дом всегда был местом покоя и силы для меня.

Короткий кивок, поджатый рот. Миг и отец отвернулся, словно в зал зашла поломойка и посмела заговорить с главой тотема. Заговорил с высокой темноволосой женщиной, матерью Айри и Лёна, и одним щелчком выключил ее из общества.

Дураку же понятно, что они собрались здесь ради неё. Ради неё выскочили из постелей в самую рань, выбрав момент, когда мать будет в лаборатории. Все это — лишь способ давления. Проверка давно утраченной связи.

А в груди колет.

Глупая, глупая Ясмин.

Ей хотелось обнять руками тот маленький почти угасший огонёк, который остался внутри неё от той, ушедшей Ясмин. Погладить несчастливое пламя. Сказать, что нельзя. Не получится взять любовь, если ее не дают. Это же не печенье.

— Я присоединюсь, — звонко сказала она.

В идеальной тишине проскользнула к длинному чёрному столу, укрытому снежинками салфеток, уставленному вереницей овальных блюд семи оттенков зелёного. Темный — для салатов и закусок, пастельный для горячего, малахитовый для рыбы, оливковый для мяса, бирюза — для соусов… Ягоды всегда кладут в розовые салатники в форме кувшинок, а фрукты режут и выкладывают на квадратные доски, но на столе их не нашлось. Было установлено лишь несколько мелких чайничков в виде цветочных бутонов самых смелых расцветок и тёплых тонов.

Остановилась у незанятого тыльного края стола, где пустовало такое же высокое кресло. Место напротив главы тотема — место ее матери. Без всякого стеснения села с левой стороны от него. Левая — женская половина.

— Это место принадлежит твоей сестре, — мягко сказала тетка, которая ещё миг назад казалась увлечённой беседой с ее отцом.

Тетушка Ле-Ле. Лилейна из тотема Катха. Ну хоть понятно, в кого пошла Айра. Темная, мягкая, изворотливая и недобрая кошечка. Сердце, впрочем, змеиное.

— Не беда, — улыбнулась Ясмин. — Придётся ей потесниться. Уступишь, Айрис?

Уступит, куда ей деться.

Места шли по старшинству и близости родства. Не будучи дочерью главы тотема, Ясмин все еще оставалась старшей дочерью своей матери.

— Не пойми нас неправильно, — засмеялся дядя Милий. — Сто лет тебя не видели, не подготовились, а ты такая острая, как юная розочка. Колешься. В детстве только и делала, что пряталась в своей комнате дни напролёт.

Не подготовились. Конечно. Именно поэтому они собрались в семь утра при полном параде. Ах, дядя… Она не осуждала, тот любил свою Ле-Ле и поддерживал в любом начинании. Она бы и сама не отказалась от такого тыла.

— Ничего, — сказала Айрис. — Я так рада, что Ясмин, наконец, дома!

Она встала и смело прошла через зал, искрясь и посверкивая, как солнечный зайчик. Всегда милая, всегда улыбчивая и определённо умная. Много умнее, чем пятнадцать лет назад.

— А где же мои спутники? — спросила Ясмин.

Вчера она о них просто-напросто позабыла. Кого интересует кучка мужчин, когда перед тобой стоит мать, которую ты не чаяла увидеть живой?

Айрис села рядом и взяла ее за руку. Ясмин легонько сжала ее ладонь, проверяя реакцию, и вдруг осознала, что не может оценить степень ее искренности. Айрис прекрасно контролировала свои физические реакции. Тёплый взгляд, уверенные руки, дружелюбная улыбка. Внутренний психолог не мог не восхититься подобной способностью к самоконтролю.

— Прости, Айрис, — дружелюбие — игра, в которую Ясмин умела играть бесконечно. — Мы не виделись кучу лет, я страшно боюсь, что забыла все на свете, когда увидела маму.

Да что там игра. Она на этой ерунде карьеру сделала.

— Ясмин, — окликнул отец.

Короткий окрик. Так окорачивают заигравшегося ребёнка или зарвавшегося пса.

Открытый намёк на ее незаконнорождённость. Ее полное имя — Ясмина, но дитя, лишенное покровительства главы тотема теряет одну букву имени.

Ясмин несколько долгих секунд обдумывается тактику, а после отвечает:

— Да, глава Астер?

Она точно знает, что ее рука не дрогнет в руке Айрис. Любовь, так отчаянно нужная оставшейся в прошлом Ясмин, не нужна ей самой. Особенно сейчас, когда рядом мама.

— Я рад, что ты вернулась невредимой, — отец долго изучает ее лицо, прежде чем продолжить. — Мы хотели бы знать последние новости из большого мира, ведь здесь совершенно ничего не происходит.

У него дар, говорить подобные вещи с каменным лицом. Ни единого намёка, какой подвох кроется в его вопросе. А Айрис все ещё держит ее руку. Они была не права, решив, что этот мир лишён психологии, как науки. Вернее было бы сказать, что Варда лишена. В Чернотайе дела обстояли много иначе.

— Мир движется, глава, как двигался до нас, — с улыбкой ответила Ясмин. — Я стала мастером, получила оружие, воспитываю первый курс Цветков и вошла в Малый совет.

— Я раньше была в Большом совете, — задумчиво сказал тетушка Ле-Ле.

Замечательное сравнение. Разве не в их интересах иметь с ней хорошие отношения?

— Мне всего двадцать пять, — непринужденно засмеялась Ясмин. — В большой совет редко берут настолько юных мастеров. Там до шестидесяти делать нечего.

Скорее всего, со стороны это звучало, как намёк на тетин возраст. Тетушка Ле-Ле побледнела, хотя держалась замечательно.

Они отвыкли от такого резкого отпора.

Расслабленные неторопливой жизнью, изолированные от цивилизации, ведущие принуждённо-примитивную жизнь на натуральном хозяйстве, все они давно отучились драться за территорию. Размякли, как хлеб в молоке. А Ясмин только потому и выжила, что училась плавать на глубине без страховки.

— Я бы хотела увидеть маму, — отец собирался сказать что-то ещё, но она опередила его. — И хотела бы узнать, где мои спутники. Мы пережили битву с песочными лилиями, они, должно быть, ранены и взволнованы встречей с моей роднёй.

— Их устроили с должным вниманием, — сказал немолодой мужчина.

Он напоминал полностью седого мастино, и Ясмин с трудом опознала в нем главу Древотока. Вот уж кого помотали годы. Она помнила его молодым и полным сил молодым мужчиной, ровесником нынешнего Лёна или Мечтателя. Любой цветок, достигший звания мастера старел медленно, долго держал юность в теле, а дядя Зеф проскочил семь стадий за пятнадцать лет.

Ясмин не уверена, что хотела бы знать, как это случилось.

Мечтатель расхохотался.

— Их заперли в тихом гроте, дорогая сестренка. Высший знак расположения Бересклета.

Ясмин, отвлеченная на дядины проблемы, даже сразу поняла. А когда поняла, мгновенно встала.

— Они дети Варды, — голос главы Астера остановил ее у самого выхода. — Люди, о которых ты не знаешь ничего, сколько бы лет не прожила с ними. А мы твоя кровь, сколь ненавистной бы она не была.

Ясмин остановилась у самой двери. Взглянула главе Астеру в глаза.

— Кровь отличается от воды на какие-то десять процентов, — равнодушно сказал она. — Безбелковая плазма.

Глава 20

Ясмин промчалась бегом по знакомо-незнакомому дому, выскочила в сад и остановилась, как вкопанная.

Ее детские воспоминания вставали перед глазами и тут же гибли. Это был совсем другой сад. Другой дом. Некогда разделённый на три крыла, как детская вертушка, с сетью внутренних садов, веранд и беседок, теперь он превратился в маленький городок. Яркий и небольшой, словно игрушечный, он лежал в низине сада под ее взглядом. Картонные далекие фигурки людей непрерывно двигались вдоль маленьких полей, садов и ухоженных, одомашненных перелесков, пылала мандариновая роща, горел красным огнём бересклет, опоясывающий сады живой изгородью. Соломенные крыши маленьких домов перемежались деревянными и глиняными постройками. Имея интеллектуальное превосходство, Чернотайя физически проживала примитивный шестнадцатый век, с поправкой на химико-биологический уклон развития этого мира. Натуральное хозяйство, фермерство, животноводство и ткацкие работы. Разве что удобства теперь находились в доме, а огонь и тепло давала многозарядная солнечная батарея.

Откуда здесь все эти люди?

Кто они?

В Чернотайе остался лишь тотем Бересклета и два его ближайших рода-союзника, должные тихо доживать свой век, коли им повезет выжить. А вместо через полтора десятка лет она находит здесь едва ли не целый город. Это как же надо размножаться, чтобы так размножиться?

— Мы назвали его Астрой, — хрипло сказал женский голос.

Ясмин обернулась и увидела Мирту. Тёмные глаза безрадостно смотрели вниз, где весело бежала жизнь.

— Там живут такие, как я, — объяснила Мирта. — Мы приходим в главное поместье к главе Астеру и мастеру Гербе, но они принимают не всех. Работы очень много, а мы пока ещё не приспособились.

— Как ты стала такой? — глухо спросила Ясмин.

Когда-то — теперь можно сказать, в другой жизни — она мечтала о чем-то большем, чем теоретические выкладки в научных сообществах. Наука нуждалась в новых смелых экспериментах. А теперь что-то большее стояло перед ней, и Ясмин не чувствовала ничего кроме ужаса и стыда. Человек, в которого посадили растение. Как она, боже милостивый, ходит?

— Вы не жалейте меня, мастер, — усмехнулась Мирта. — Я совсем не жертва, я продукт собственной вседозволенности. Подсаживала человеческие клетки в ясень, вот и подзаразилась. Я даже думала, что умерла, а денька через три откопалась. Слышали бы вы, как они тут орали. Молодая госпожа в обморок ударилась.

— И сколько вас? — с содроганием спросила Ясмин.

Бросила взгляд в долину, кипящую жизнерадостной вечнозелёной жизнью. Цветные ткани весело перемещались по проложенным тропкам и дорожкам, копошились в полях, собирались кучками и до сада долетал лишь неразличимый гомон. Но если бы Ясмин вслушалась, то услышала бы отдельные голоса — смеющиеся, веселые, печальные, усталые…

— Много. Нас куда больше, чем хотели бы мы сами. Здесь есть и парочка ваш собственных жертв, мастер. Вы освобождаете на операции место для дополнительного багажа, жертвуете ненужным человеком, а он не всегда и умирает. Говоря по правде, он никогда не умирает, но вот сохранить сознание и привести себя в относительно человеческий вид может не каждый. И не всегда.

Мирта усмехнулась, внимательно отслеживая ее реакцию. Лицо Ясмин совершенно окаменело. Прошлое, к которому она даже не имела отношения, находило ее везде.

Зато стало понятно, что случилось с погибшей Ли. Она правильно выжила. Вряд ли по собственному желанию, но она шла за ней, ориентировалась на знакомое лицо/запах/цвет. Возможно, и человеческий облик она приняла, лишь когда Ясмин грозила опасность.

— Думаю, исследователей, когда-то примкнувших к эксперименту, здесь куда больше, — дипломатично улыбнулась Ясмин.

Она больше не хотела здесь находиться. Не могла.

Этот душный, ставший незнакомым сад, вишни, росшие вдоль обрыва давно срублены, и окно воздуха падает в эту страшную низину. На человеческие аллели, срощенные с растительной днк. Какой будет эта страшная новая раса, созданная любопытными человеческими руками?

— Я должна идти, — сказала она замолчавшей Мирте. — Но совершенно не представляю куда.

— Я покажу, — Мирта хрипло откашлялась.

Грот был расположен под водопадом в старой южной части сада, но у этого незнакомого Ясмин сада не было никакой южной части. Было только чёрное кружево ограды над обрывом, падающим в живую низину.

— Мы перенесли его в западную часть, пойдемте, мастер.

Ясмин автоматически двинулась за Миртой. Как можно перенести целый грот? С водопадом! Быть может, у них в семье завёлся Гарри Поттер, пока ее не было дома? Она же завелась. Мол, вингардиум левиоса, и водопад теперь будет на западе, потому что это удобно.

Ясмин вздохнула и двинулась по каменистой дорожке за Миртой. Здесь и впрямь росли те самые дубы, про которые ей рассказывала истинная Ясмин. Они не пели, не танцевали и не разговаривали, и с ними было приятно иметь дело. Под ними цвели мышиный лук и барвинок, и проглядывали редкие шляпки поддубника. И с ними тоже все было в порядке.

Грот вырос перед глазами внезапно, хотя шум водопада, Ясмин слышала ещё в саду. Они давно вышли за пределы домашнего сада и спустились по бывшей звериной тропе в лес. Если бы она обернулись, то увидела бы самый угол дома, просвечивающий белой кладкой сквозь разноцветный вьюн и персиковые деревья, закрывшие зелёной гривой калитку.

Водопад ломился в высоты в два десятка метров, разбиваясь блестящей пеной о зеркало лесного озера, а к гроту шла боковая тропа.

— Там, — сказала Мирта.

Ясмин обогнула ее и побежала к гроту. После сбавила темп и почти остановилась. К решетке из сталактитов она подошла осторожно, как по льду. Пахло тленом, сыростью и кровью.

Почему-то первым она увидела Верна. Белое пятно рубашки притягивало взгляд. Он сидел в самой глубине и вертел в руках соломину. Хрисанфа она нашла только потому, что приглядывалась к Верну — оказалось он сидел едва ли не вплотную и копался в своём рюкзаке.

— Привет, мой маленький лживый мастер, — тихо сказала темнота. Так близко, что она почти ощутила его голос щекой.

Абаль стоял вплотную к сталактитовой решетке, с которой срывались капли воды и смотрел в упор. Сердце, как дрессированное, тут же заколотилось в грудную клетку. Реакция на его голос, на его взгляд.

Хотя нормальное сердце сказало бы бежать хозяйке быстро, потому что взгляд был ледяным, а голос неприятным.

— Абаль, — она протянула к нему руку, а после, наконец, увидела.

Бледность, переходящая в синеву, мокрое от воды и порванное платье. У него не было кисти правой руки.

Это от него пахло кровью. Вместо того, чтобы коснуться Абаля, она поднесла руку к собственному горлу в попытке удержать всхлип.

— А мы тута, Миночка, отлично устроились. Прямочки на сырых камнях. Так что если ты беспокоишься на наше здоровьишко, то не стоит того. Спим мы хорошо, бактерий нами кормят, мох на полу постелен, опять же…

Хрисанф подошёл вплотную и почти загородил Абаля. Усмешка на его лице смотрелась чужеродно и страшно, как если бы ей улыбнулся медведь или тигр. Сразу вспоминалось, что он не столько деревенский увалень, сколько им притворяется.

Верн не подошёл. Отвернулся.

— Я сейчас открою, — слабым голосом сказала Ясмин.

Взгляд намертво приклеился к руке Абаля. Это ведь из-за неё? Из-за песочной лилии? Если бы она сказала правду в пустыне, если бы не искала помощи у Абаля, если бы могла разбудить Ласку…

Но это его решение, тут же сказал голос разума. Он спас тебя, потому что сам этого захотел. Вот так выглядит правда для инфантилов. Все сами за все отвечают, а ты цветочек. Ты вовсе не цеплялась за его силу, не флиртовала с ним, не давала понять, что он тебе нравится.

Ясмин думала об этом, и ее правда становилась кривдой. Уж очень криво она лежала на поверхности. Она молча подошла к боковой кованной дверке и уже отработанным движением толкнула пространство.

Дверь рухнула вместе со стеной. И с половиной пещерного потолка. Вода ливанула внутрь, и Верн, изображавший обиженную барышню на пикнике, выскочил первым и с воплями. Она сосредоточилась и снова скомкала воздух в ладонь, намереваясь не то остановить воду, не то выместить гнев на гроте.

— Перестань!

Голос матери остановил ее. Ясмин медленно обернулась и опустила руки.

— Выпусти их, мама, — сказала она медленно. — Они заперты водой.

— Мирта, — мама обернулась к так и не ушедшей ясеневой девушке и бросила ей связку ключей. — Отопри второй вход.

Мирта полезла по раскиданным камнях куда-то вверх, а мама взяла Ясмин за руки.

— Ну почему ты не пришла ко мне, зачем нужно было так горячиться? Астер ненавидит Варду, а грот накрыт антимагическим шалфеем, забирающим силу, хотя бы одну ночь, но все оставались живы.

Она сосредоточенно смотрела на маму и верила ей. И когда вернулась Мирта, за которой спускались Хрисанф и Абаль, тут же рванула к последнему. Осторожно взяла его за другую руку и подвела к матери.

— Мама, посмотри, ты можешь сделать что-нибудь? — Ясмин осторожно потянула Абаля за правый рукав.

— Да, доченька, — страшным шепотом передразнил ее Верн. — Сейчас схожу за тесаком и отрублю по горло.

Он стоял сзади и почти впритык. Улыбка на лице матери застыла, и Ясмин испугалась, что та услышала идиотскую шутку Верна. Воистину, у парня отчаянный талант делать врагов из ничего.

— Можно? — спросила она. — Это Абаль, он дважды спасал мне жизнь, и я просто не могу…

Ее голос звучал умоляюще.

Ее добрая мама стояла, смотрела на неё и ничего не делала. Она просто молчала. Молчал Абаль.

— Представься мне полностью, мальчик, — потребовала мама.

Почему-то голос у неё стал таким же скрипучим, как у Мирты. Глаза заледенели, как зимнее озеро.

— Абаль из тотема Спиреи, первый сын, — глухо представился Абаль.

Что-то вспыхнуло в голове у Ясмин и рассыпалось, прежде чем она успела поймать это чувство. Что-то из той части памяти, которую так тщательно прятала от неё истинная Ясмин.

Вместо этого она почувствовала железную хватку Верна на собственной талии. Когда он шутил, она почти не чувствовала его прикосновения, но сейчас он сжал ее слишком сильно. Что-то происходило.

Что-то очень важное и всем понятное, но скрытое от неё. Очень тесно связанное с тем, что они прошли четыре испытания и оказались у дома Бересклета, когда-то запертого в Чернотайе. Должного давно уже умереть.

— Попроси меня о помощи сам, — сказала мама и улыбнулась. Эту тонкую улыбку можно было снять, как серп, и резать им каменный грот, словно свадебный торт в ресторане.

Абаль промолчал. Только посмотрел на Ясмин самыми темными на свете глазами.

— Попроси, — сказала она. — Мама может помочь.

Абаль даже не стал делать вид, что колеблется, только дернул левым плечом, потому что правое промокло от крови.

— Помоги мне, мастер Гербе.

Мать несколько секунд цепко изучала его лицо, а после кивнула:

— Я помогу тебе, Абаль, сын Примула.

В голове Ясмин разросся бесшумный взрыв. Разрозненные, раскиданные приманкой по всему подсознанию пазлы памяти со скрипом выстраивали страшную схему. Сначала эйфорический смех— ей прислуживал сын Примула, ха-ха. Как он вообще оказался в роли слуги? После страх. Когда она вернётся, Примул любезно вынет из неё кишки и намотает на замечательный шест своего сына…

Они двинулись почему-то не к дому, а в лес.

— Перенесла туда лабораторию, — пояснила мама.

Она взяла Ясмин за руку, и та мгновенно перестала думать. Зачем? Какая разница? Ее мама была рядом, все прочие вещи не имели значения. Каким-то странным образом, она чувствовала, что ей нужно торопиться. Взять так много времени с матерью, сколько это возможно.

Абаль был важен. Но не настолько важен.

— Боишься, что-нибудь взорвется? — спросила она у матери.

Та кивнула.

— Помнишь, как взорвался торт на Рождение Эшли?

Рвануло знатно. Около матери тогда собралось шесть человек детей и каждый хотел что-то своё. Айрис любила безе, и чтобы из крема что-нибудь выпрыгивало, Мечтатель кисленькое и сюрприз, сама Ясмин хотела, чтобы из торта что-нибудь непременно росло и расцветало прямо на глазах… Торт неотвратимо превращался из вкусного в экспериментальный. Во всяком случае, мама предлагала проверить съедобность на собаке. В том смысле, что на Эшли.

Залу они сутки отмывали. Даже в коридор немного вылетело.

— Я с тех и сладкое ни разу не ела, — сказала Ясмин. — В Варде несладкие сладости.

Лаборатория оказалось неожиданно большой и светлой. Вход вёл внутрь земляного холма вниз, после несколькими пролетами вверх, и расцветал высоким бутоном светлой залы, окружённой стрельчатыми окнами. Должно быть на рассвете здесь волшебно красиво.

В стеклянной крупной колбе, шириной с аквариум, она увидела свои люфтоцветы, и со стыдом поняла, что просто забыла о них.

— Они… — начала она, но мама ее перебила:

— Позже. Сначала я осмотрю руку.

Едва они вошли, мама сразу же подвела Абаля к одной из длинных кушеток и строго сказала:

— Раздевайся, мальчик.

Мальчик пошёл красными пятнами, но спорить не стал. Расстегнул верхнюю застежку платья, а после повернулся к застрявшей в дверях троице.

— Я хочу, чтобы ты ушла, Ясмин, — сказал он.

Несмотря на очевидные физические признаки смущения, его лицо по-прежнему давало так мало информации, насколько это было возможно. А едва Ясмин молча развернулась к двери, добавил: — И вы двое проваливайте.

Абаль перестал соблюдать всякую видимость вежливости. Он — сын Примула, а они — все остальные.

— Мастер Гербе, — язвительно попросил Верн. — Заодно и голову ему проверьте. Ему папенькин венец на виски давит.

Хрисанф без рассуждений выдернул его из двери, как редис из грядки.

Глава 21

— Глупо ждать в саду, я проведу вас в дом. Его так перестроили, что, думаю, мы найдём пару-тройку гостевых комнат. Да и отобедать вам не помешает.

Ясмин повела их от леса к дому, но недалеко ушла. Верн без всякого стеснения взял ее за руку сквозь рукав под недовольным взглядом Хрисанфа и сказал:

— Ты объяснить нам ничего не хочешь?

Держал он ее крепко, но не больно, и Хрисанф никак не мог определиться, стоит ли начинать конфликт. Ясмин осторожно качнула головой в ответ на его взгляд. Мол, пока нет.

— Мы попали в погодную петлю, — осторожно сказала она. — Сколько бы мы не ждали в Чаровницах солнца, оно бы никогда не пришло. Мы вышли из этой петли только через эти испытания, и этот сад — единственное место в Чернотайе, которое находятся в такой же петле, только солнечной. Здесь метка напьётся силы всего за неделю.

Ясмин причудливо мешала правду с ложью, но только потому, что и сама не знала всю правду. Правда была не то, чтобы неприглядна, скорее слишком откровенна. Слишком обнажала слабости самой Ясмин.

— Ты лжёшь, — тяжело сказал Хрисанф.

На миг из его речи исчезли все уменьшительно-ласкательные. Стало понятно, насколько далеко он на самом деле отстоит от образа деревенского Иванушки, которым прикидывался в ведомстве.

Ясмин заколебалась, но причин покрывать слабости давно умершей хозяйки тела больше не было. И ей не хотелось разрушать и без того крайне хрупкие отношения с напарниками. Она знает не всю правду, но ту, что знает, может сказать.

Она попыталась сформулировать разбегающиеся факты и вдруг как-то сразу все поняла. Рассыпающиеся неудобной формы факты сложились в когда-то изобретённую той, другой Ясмин ловушку, из которой нет выхода никому из них.

Ее накрыл хтонический ужас. В голове, как когда-то во сне, звучали слова клятвы, данной главе Бересклета. Теперь она понимала, почему Ясмин не могла пройти четвёртое испытание. Нельзя солгать пустыне, а клятва сидит шипастой розой в груди, тянет кровь, тянет силы.

Она дикими глазами смотрела на веселого Верна, сшибающего тонким прутом алые барвинки, Хрисанфа, с тревогой на неё поглядывавшего. Вспомнила Абаля, напряженного и готового к бою, словно он в окружении саблезубых тигров. Впрочем, скорее всего, это было действительно так. Она привела его к эшафоту. На плаху рода Бересклета, свергнутого родом Спиреи.

— Я дала клятву главе тотема Бересклета. Мне было десять, и я очень хотела стать законной дочерью тотема, а клятва не требовала ничего особенно сложного, как мне тогда казалось. Вернуться с меткой и привести любого человека из рода нынешнего Примула, но желательного прямого потомка.

Вот только она, когда кокетничала с Абалем, когда тащила их через четыре поля приказа, когда билась с песочными лилиями, даже не подозревала, что он сын Примула. Зато делалось ясным, почему Ясмин не могла пройти пустыню. Вряд ли она могла бы сказать, что не замышляла ничего дурного.

Скорее всего, изначально она собиралась убить Абаля, как это описывал Хрисанф — тем вакуумным взрывом, но что-то пошло не так. Переоценила свои силы. Недооценила силы Абаля. Или просто не смогла убить любимого человека.

В груди откликнулось невыносимым огнём. Но на этот раз в ее сознании не было Ясмин, и не осталось никакой возможности солгать себе. Это были ее собственные чувства. Как когда-то другая Ясмин, и она повелась на его улыбку, на чёрный миндаль глаз.

Эта мысль вдруг сделала ее слабой. Мягкой и отупевшей. Ровно такой, какой она боялась стать всю жизнь. Ее мать сломала карьеру из-за любви, оставив институт, кафедру и все наработки бывшему мужу. Англичанин, который попался на слабости к своей сестре. Ее собственный отец, мнивший себя умнее прочих. Встречавшийся с ней, только чтобы узнать, как поживает бывшая.

— Как ты прошла пустыню? — спросил Хрисанф.

О, Хрис, ты не представляешь. Ногами.

Допросы ей осточертели. И в той жизни, и в этой.

— Так же, как и ты, Хрис, — ответила Ясмин.

— Я не лгал, — упрямо возразил Хрисанф.

Стало понятно, что он будет рыть, пока не найдёт что-то стоящее.

— Тебя ни о чем не спрашивали, Хрис, — заметила Ясмин. — И меня спрашивали не обо всем.

— Тебя спрашивали, не замышляешь ли ты дурного, — прохладно заметил Верн.

Он все ещё держал себя в руках, к ее удивлению. Согласно собранной в голове мертвой Ясмин статистике, он уже раз двадцать должен был сорваться. Во всяком случае, он не церемонился даже с сыном Примула. Однако, она стояла перед ним, и он прекрасно себя контролировал.

— Я не замышляла, — устала сказала Ясмин. — Я дала клятву главе Астеру, но сама не желаю никому неприятностей.

К ее удивлению, Верн улыбнулся. Одной рукой он все ещё сжимал через ткань ее запястье, а второй легкомысленно помахивал прутом. Искалеченные барвинки лежали вокруг них

алым крошевом.

— Ну наконец-то, нормальная человеческая реакция, мастер, — сказал он. — После того случая с Белым деревом, ты стала похожа на замороженную лягушку, в которую подселили дух-говоритель.

Ясмин покопалась в память, пытаясь понять, о ком говорит Верн. Кукла, которая озвучивает правила этикета, традиции Варды, или социальные нормы. Популярная игрушка в стране. Наверное, Ясмин единственная, у кого такой не было.

— Все правда, Миночка, — Хрисанф успокоился и принял ее объяснения. — Ты начала разговаривать, как дух праведника. Я уж забоялся, что как вернёмся, тебя у меня заберут и канонизируют.

— Что значит, у тебя заберут? — неприятным голосом уточнил Верн.

Ясмин оказалась не в силах усвоить такое количество перемен. Мама, рука Абаля, оставленные в лаборатории люфтоцветы, неясное положение в семье, а теперь это. Ненависть Верна потихоньку превращалась в детскую ревность, и Ясмин понятия не имела, как это произошло. А Хрисанф словно не видит, знай, подливает в огонь масло.

— Как зовут твою невесту, — тут же спросила Ясмин.

Лучше сразу расставить приоритеты. Верн хмуро уставился на неё своими странными синими глазами, но ответил:

— Мальва.

С точки зрения слогового анализа, Мальва очень перекликалась с Маликой. Ясмин стало не по себе. До какого-то момента она полагала, что ее сходство с Ясмин объяснимо некой зеркальностью душ. Но в эту теорию не умещалось полная идентичность ее матери. Остальное пока отличалось, но… Сходство Верна и Англичанина было высоко. Вспыльчивость, наглость, социальная холодность, желания идти вне системы. Почти одинаковые имена невест, и, кажется, мать Верна тоже разводит цветы…

— А сестра у тебя есть? — спросила она.

— Нет, я одинокий бутон, — сказал Верн с усмешкой.

У Англичанина была сестра-пагодок и старший брат, с которым они крайне не ладили.

Возможно она просто сочиняет. Видит всякую ерунду там, где ее быть не может, но, возможно, прямо сейчас она единственный способ для Мальвы остаться в живых.

— Да… Может, ты просто торопишься со свадьбой?

Ясмин поймала непонимающий взгляд Верна и постаралась объяснить:

— Ты очень молод. В таком возрасте браки редко складываются удачно. Быть может, стоит просто…

— Сменить невесту? — с неожиданным интересом спросил Верн.

— Я не об этом!

— Сменить жениха?

— Ох, Верн, перестань, — с досадой сказала Ясмин. — Это совет от человека, который знает к чему приводит спешка. Хочешь маленькую проверку?

Стоило признать, Верн умел быть обаятельным. Ясмин смотрела в искрящиеся тёплом и светом глаза и чувствовала себя одной из фанаток принца с четвёртого уровня, которого сама же и погубила восемь лет назад.

— Хочу, — сказал Верн.

Хрисанф нахмурился:

— Ты все ещё держишь мастера за руку.

Верн медленно отпустил ее руку, но не отпустил взгляд.

Ясмин расположилась на ближайшием пригорке и спросила:

— Назови любимый цвет госпожи Мальвы, ее увлечение и распорядок свободного дня.

Верн уселся через тропинку — настолько узкую, что они едва не соприкасались коленями. А Хрисанф остался стоять, демонстративно отвернувшись к лесу.

— Ну… — Верн сосредоточенно возил прутом по тропке. — Ну… Синий. Она надевала синее платье.

Ясмин только горько вздохнула. Она за такую терапию, между прочим, деньги брала. Хотя, кого она обманывает…

Ей просто нравятся счастливые люди.

— Увлечение? — напомнила она.

— Не знаю. Цветоводство? Они все поголовно выводят розы.

Верн сразу сделался хмурым, и Ясмин поразило, как быстро он переходит от одной эмоции к другой.

— А свободные дни мало у кого совпадают. Да и чем занимается любая высокорожденная госпожа в Варде? Ест, спит до полудня, меряет украшения, гуляет по саду.

М-да. Признаться, в первые три дня в этом мире, Ясмин считала, что у Верна любовь, выше которой только звёзды. Как же. Вровень только линолеум на кухне, и это не точно.

Верн смотрел на неё и молчал, и Ясмин молчала тоже.

— Эй! Сестра!

От дома ее окликнул Мечтатель. Даже повзрослев, он все ещё казался Ясмин хорошим парнем, который действительно считает ее сестрой.

— Отец хочет тебя видеть!

— Я не одна, — крикнула в ответ Ясмин и развела руками.

— Я тебя не слышу, — тут же весело заорал Мечтатель и закрыл уши ладонями. — Здесь очень плохая слышимость.

Калох. Ее брат. Мечтатель. Напарник по детским играм. Они оба были изгоями, и память непрерывно переключала в голове кадры с их детскими приключениями в доме, который их отвергал. Было бы неверным сказать, что глава Астер не любил Ясмин — он ее игнорировал, а не любил он Мечтателя. Старший сын и будущий глава рода был откровенно слаб и вряд ли стал бы когда-нибудь мастером. Должно быть, это он видел в нем и пятнадцать лет назад, когда шпынял за каждую ошибку и требовал отличного знания всех дисциплин.

Ясмин хотелось бы верить, что он остался неплохим и спокойным человеком. Ну, может быть, немного расчётливым. Но верила она не особенно сильно. Он страшно напоминал ей когда-то лучшего друга, который был им до самого диплома.

— Позже, — крикнула она. — Я дождусь матери.

* * *

Матери она дожидалась до вечера.

Точнее было бы сказать, они дожидались, потому что ни Верн, ни Хрисанф даже не отсели от неё ни на дюйм. Ясмин с Хрисанфом устроились на все том же пригорке, затеяв старомодную игру в листики. Выложи листки бересклета в заданную фигурку — почти, как игра в пазлы. Раньше в неё играли все, кому не лень, а сейчас в Варде, наверное, не осталось ни единого бересклета. Все вырубили.

Верн не присоединился. Сказал:

— Детский сад, цветочные панамки.

Но без запала. У него было лицо человека, который заглянул в себя и не обрадовался увиденному. Инсайт он переживал на удивление молча, разве что хмурился.

Они так увлеклись, что Ясмин чуть было не пропустила возвращение матери. Подняла голову только когда та подошла вплотную и тронула за плечо:

— Ясмин.

Ясмин молча встала, а после, наплевав на все традиции Варды вместе взятые, обняла мать и уткнулась носом ей куда-то в висок. Варда придерживалась очень строго этикета даже среди близкой родни, а допустимость касаний четко ранжировалась, дополнялась и уж, конечно, не допускала и сотой доли той вольности, которую позволяла себе Ясмин.

Но ей было просто наплевать.

— Мастер Абаль нуждается в восстановлении, но руку мы сумели спасти. У него прекрасный магический резерв.

Ясмин покрепче прижалась к матери и попыталась понять. Когда она просила маму помочь Абалю, она с трудом представляла себе, как именно помочь. Остановить кровотечение? Закрыть кость? Что-нибудь придумать, вроде того экспериментального торта? В конце концов, у Мирты было целых четыре руки, а, значит, теоретически, это возможно.

Ведь возможно?

— Он останется на пару дней в лаборатории, ему требуется наблюдение и физический покой. Если хочешь навестить его, то сейчас лучшее время, потому что на ночь я запру его в восстанавливающую камеру.

Ясмин неохотно отстранилась. От матери пахло густой сладкой дрянью, в которую вмешивались нотки горечи.

— Ты никуда не уйдёшь? — уточнила она. — Будешь ждать меня прямо на этом месте?

Мать засмеялась. Морщинки собрались у самых глаз, хотя в вечерней полутьме она выглядела молодой и весёлой.

— Давай так, я устрою на ночлег наших дорогих гостей, а к ночи приду в твою спальню. Как тебе мой отличный план?

— План самый отличный, — тут же согласилась Ясмин.

Ей снова было восемь, и они с мамой — самые главные заговорщики в доме. Они были командой и там, в советской старой трешке, а в этом мире их навыки только возросли.

Но когда мама поманила за собой Верна и Хрисанфа, она вдруг почувствовала себя мамой-уточкой, у которой уводят утят. Оба шли за матерью, но непрестанно оборачивались на Ясмин.

По-хорошему, ей нужно было поторопиться. Идти, бежать. Найти Абаля, который сидит один в темной лаборатории, спасённый человеком, который его ненавидит. Преданный и обманутый Ясмин. Потерявший ради неё кисть руки и снова ее обретший.

Ясмин встала. После снова села на облюбованный пригорок. Ее целью было вернуться в свой мир, а теперь, когда она прошла четыре испытания и получила маму, цель не сильно изменилась. Дом — это мама. Слова-синонимы.

Абаль… Она рада, что удалось спасти его руку, она вернёт его домой, даже если мама будет против, но и только. Ясмин слишком встроилась в чужую жизнь, слишком привязалась к людям, которые были лишь попутчиками на пути к цели. Ясмин не обязана смотреть Абалю в глаза и оправдываться за чужие ошибки.

Она не обязана чувствовать то, что чувствует. И в ее силах остановить эту пытку. Только травмированные невротики считают, что любовь превыше всего или что ее, боже упаси, нельзя остановить. Можно. Конечно, ее нельзя включить или выключить, как пароварку, но можно поменять температуру. Градус. Вектор.

Ей просто-напросто нечего сказать Абалю.

Она медленно поднялась и двинулась к дому, который едва улавливался в темноте.

— А я-то наделся, что ты придёшь поплакать у меня на груди, — остановил ее ядовитый голос.

Ясмин резко обернулась и увидела, что Абаль стоит прямо перед ней. В темноте было невозможно разглядеть выражение его лица, и в фокус взгляда ловились только чёрные тени век, парабола рта, ткань волос, сливающаяся с ночью. Она сглотнула.

Чтобы техники работали нужен холодный ум, а рядом с Абалем было невозможно сосредоточиться. Эмоциями действительно можно управлять.

А химией нельзя.

— Я рада, что с тобой все в порядке, — сказала она, тщательно контролируя голос.

Вот так. В меру прохладно, в меру тепло. Совершенно посторонний человек, который просто не любит, когда кому-нибудь больно. Такой всегда уступает беременной в метро или помогает перейти старушке на зелёный. Такая… мимолетная доброта.

— Как я вижу, — с некоторым удивлением ответил Абаль. — Твоё сочувствие претерпело некоторые изменения.

Слово «сочувствие» звучало так, словно было написано на туалетной бумаге.

Ясмин напрягала зрение до легкой рези, но разглядеть руку не сумела. Поэтому просто шагнула вперёд и легонько тронула опущенный рукав. Спросила:

— Можно?

Вместо ответа Абаль просто поднял руку, и она увидела абсолютно целую кисть руки. Ни шрама, ни швов, ни стыков при сращивании, только чистая гладкая кожа. Уровень медицины этого мира был действительно высок, но вот о выращивании органов или частей тела Ясмин и слыхом не слыхивала. Она, конечно, очень смутно представляла некую технологию, способную заменить или помочь в восстановлении, но… Вот так? Ясмин тут же забыла про высокие планы, держаться от Абаля на расстоянии.

— Как это возможно? — воскликнула она. — Как такое вообще возможно!

Сжала руку сильнее:

— Больно? А так? А если…

Она совершенно беспардонно схватила его за руку и потащила к лаборатории — свет, инструментарий, отчёт об операции. На втором пролёте лестницы накрыло осознание циничности ее действий. Одна, в темноте, тащит за руку рокового красавца в помещение, где, если рассуждать отвлеченно, есть кровать. Хотя пять минут назад клялась на психоанализе Фрейда, что в два счета научит своё сердце хорошим манерам.

— Я просто посмотрю, — извиняться она не умела, да и не за что было пока.

Хотел бы вырваться, давно бы бежал с визгом к напарникам. А раз он здесь и слушает ее лепет на темной лестнице, значит, сделал этот выбор сам.

Она прошли в светлую залу, и Ясмин сразу же забыла обо всех сложностях и снова бесцеремонно потащила Абаля к кушетке. Беспардонно задирала рукав, с неверием рассматривая совершенно чистую кожу. Ни единой царапины.

Она попыталась найти на столе отчёт об операции, но там оказались только дневники наблюдений за гидропоническим садом.

— Как это возможно? — она посмотрела Абалю в лицо.

Она увидела, как сильно вымотали его последние дни. Бледность, пересохшие губы, почти потерявшие цвет, синева у самых глаз. Стыд и запоздавший ужас накрыли ее темным крылом. Она малодушно решала собственные проблемы, хотя создала куда большие другому человеку. Человеку, который дважды спасал ее жизнь.

— А как ты прошла пустыню?

Кажется, она успела забыть, что покажи Абалю мизинец, и он отхватит руку по локоть. Ясмин криво усмехнулась. Она теряет баланс. Базовое равновесие, благодаря которому она всегда была безупречна и оставалась в роли наблюдателя, а не мухи, наколотой на бумагу.

— Туше.

— Туше?

Ясмин замялась. В детстве она ходила на фехтование. А ещё на лепку. На макраме, на выжигание, на шитьё и училась играть на балалайке. Она просто ходячий справочник по детским увлечениям.

— Уколоть, уязвить оппонента, — пояснила она и спрятала кисти рук в рукава. — Ты не хочешь говорить, как восстановил руку, я не хочу говорить, как пошла пустыню, — и тут же попыталась снова: — Я спрошу мать.

Звучало, как детская угроза.

Ясмин даже сделалось неудобно за себя, зато Абаль даже не поморщился:

— Мастер Гербе умеет хранить тайны. Особенно опасные.

А это звучало, как предупреждение.

Что ж. Она ведь знала, что этот разговор не кончится ничем хорошим.

— Моя метка полна на седьмую часть от полного резерва, — наконец, сказала Ясмин, уходя от неприятной темы. — Полагаю, и твоя тоже. Когда она наберёт силу, ты вернёшься в Варду вместе с Верном, Хрисанфом и образцами.

— И ты отпустишь? — спросил он с недоумением.

Наклонился. Приблизился вплотную, запечатав ее между собой и кушеткой с холодным прорезиненным покрытием. Ясмин невольно отклонилась, и кушетка мгновенно дернулась назад с ней вместе, пока одно из колесиков не застряло в щербинке пола. Абаль шагнул вперёд и оперся ладонями по обе стороны от ее бёдер.

Первым было желание ответить «тебе не нужно мое разрешение». Прямо как в провинциальном романе про любовь.

— Перестань, — сказала она жестко. — Никто не знает о второй метке, и ты можешь уйти в любой момент, как заблагорассудится.

Абаль засмеялся, и Ясмин вдруг увидела, насколько он зол.

— Так мастер Гербе не рассказала тебе? Она взяла метку в уплату за помощь, расчётливая, как все Бересклеты. Отец был прав, я должен был просто убить тебя сразу после входа в Чернотайю.

Она смотрела на него и не могла возненавидеть. Беспощадный рот, высокомерный голос, глаза, в которых только темнота и ни одного из тех чувств, о которых он рассказывает.

У неё просто нет сил, чтобы оправдываться и пропускать через себя все эти страшные и незнакомые ей эмоции. Она видела разных людей, с самыми разными проблемами и фобиями, но такие, как Абаль, ей не встречались. Будь она в своем мире, она бы заинтересовалась. Она бы разворачивала его тайну слой за слоем, как рождественский шоколад.

Но они здесь, в Чернотайе. И Абаль совсем не подарок.

Ей стало страшно, что Абаль возненавидит ее за эти слова, но она была просто обязана:

— Моя смерть не решит твоих проблем, не так ли?

Ясмин взяла его лицо в чашу ладоней, заставила смотреть в глаза. Она откровенно нарушила терапевтическую этику, когда попыталась помочь ему вот так.

Так… непрофессионально.

— Человек, которого я считала отцом, ненавидит меня, а мой настоящий отец даже не захотел со мной познакомиться. Я не видела свою мать пятнадцать лет, а своего отца я вообще никогда не видела. Но я здесь, я жива, я не умерла от горя. И ты, Абаль, тоже не умрешь.

Глава 22

Ясмин вернулась в дом расстроенная и злая. Она и вспомнить не могла, когда последний раз испытывала настолько непродуктивные эмоции. В школе? Впрочем, нет. Обид она хлебнула с головой.

А теперь оплачивает чужое горе, причинённое ее зеркальным отражением.

Столовую она не почтила присутствием и сразу проскочила в своё гнездо. Только ванна, постель и мама. Наскоро приняла душ, завернувшись в широкую воздушную сорочку из той странною ткани, что тоньше кисеи, но крепче шелка, с мерцающей на свету искрой. Потом забралась в кровать и накрылась одеялом с головой, пытаясь отключиться от темного жаркого взгляда, который пронесла в самом сердце с собой. В свою спальню, в собственную постель. Так смотрят брошенные любовники, а он всего-то…

Всего-то кто?

Не слуга. Не любовник, не возлюбленный. Он даже не враг, потому что разность их положений проистекала из происхождения, а не идеологических различий. Чужой, в общем-то, мальчик. Пусть даже и очень красивый.

Ясмин медленно отпустила одеяло, развернулась в прямую линию, насильно открывая себя миру. Вот так. Найти внутри себя тот испуганный, сжатый огонёк, побитый чужой ненавистью, обнять. Представить, как обнимаешь. Погладить по тёплым оранжевым крыльям, дать ему расцвести. Ясмин зарыла глаза и почему-то уснула.

Она стояла в светлой зале, изрезанной окнами в самое небо. В научном ведомстве всегда было темно, и видеть так много неба, так много солнца в помещении было для неё в новинку.

— Обычно столбенеют от роскоши, — насмешливо сказала ей мастер, — а ты, дуреха, голову задрала.

Ясмин тут же опустила голову. Низкие банкетки, обитые шёлком, полированные до зеркального блеска столики из голубого гренадила, сладкий запах сандала из сосудов для воскурений. Красиво, тупо и нефункционально.

— Пойдём, пойдём, — заторопила ее мастер. — Нужно представиться.

Каждое ведомство каждый год представляло Примулу семь своих лучших цветков ровно за месяц до экзамена. Ясмин проболела всю церемонию, отравившись собственным экспериментальным салатом. Это было не так уж и важно, ее имя стояло в списке лучших, но… Из семи цветков Ясмин была первой, и Примул пожелал их встречи.

— Мне нужно кланяться? — спросила она у мастера.

Та усмехнулась. Сегодня она была одета в свой любимый белый цвет, но празднично-веселая красная вязь делала ее чужой.

— Кланяться будешь на четвёртом уровне, а ты пока на втором.

Они прошли ту светлую залу и три подобных. Менялся разве что цвет шелка на банкетках. В четвёртой зале от окна к окну таскалась целая толпа в практически идеально тишине. Господа в длиннополых платьях прогуливались кто со своей серебряной госпожой — это было видно по деликатному касанию к локтю или даже запястью, — кто с коллегой. Уровень близости коллег обычно определялся на глазок, но многие ловко обманывали общественность. Например, Ясмин с мастером обманывали.

Уровень доверия в их связке допускал широкий спектр касаний и нарушений личных границ. Поглаживание по голове, касание лица и руки, даже некрепкое успокаивающее объятие. Но вне личной, закрытой от всех следящих растений в комнате они держали дальность в четверть метра. Расстояние, характерное для связки учитель-ученик, где учитель работает за зарплату, а ученик немного ленится. Они не обговаривали это специально. Просто… так вышло.

— Приветствую мастера Белого цветка.

К ним подошёл мастер Тонкой лозы, весьма открыто касающийся серебристой ткани рукава своей спутницы. Открытая заявка на ухаживания. Что ж, Ясмин могла понять его открытую демонстрацию завязи отношений — спутница была красива и весьма элегантна.

— Доброго рассвета, — пробормотала Ясмин, неловко склонив голову перед серебристой госпожой.

Та приподняла ее подбородок короткой метрической линейкой и благосклонно улыбнулась:

— Дитя Бересклета. Так вот ты какая… Не пойдёшь ко мне на практику этой осенью?

Глаза у неё тлели слабой болотной зеленцой, тонкие скулы поблескивали на свету драгоценной пудрой. Ясмин, оставшаяся где-то в своём пятнадцатилетии, побежала бы, взвизгнув от счастья. До сегодняшнего дня ей не предлагали практику добровольно.

Вот только… Касание предметом чужого лица — демонстрация пренебрежения, громкое приветствие именем запретного тотема — открытое приглашение всему окружению посмеяться. Она почти физически ощутила всеобщее любопытство и насторожённость. В Варде любили посмеяться, если это бесплатно. И эта чудесная в своей красоте госпожа — друг мастера Тонкой лозы, что само по себе является очень дурным знаком.

Возможно, эта атака вовсе не на неё, а на мастера Белого цветка, но она уже давно все решила. За каждым ударом последует ответный удар.

— Я бы с радостью, — сказала она тоненьким голоском примерной ученицы. — Но я бы лучше уступила своё место Лаузе. Она двадцать четвёртая в этом году, а я, наверное, справлюсь самостоятельно.

Лауза — личная ученица мастера Тонкой лозы, и почти наверняка обошлась своим родителям в круглую сумму, настолько она бестолковая. Она неплохая, но у ремесленников ей было бы лучше. Это даже не месть. Легкий укол. Мастер Тонкой лозы благосклонно улыбается и безупречно держит удар, но отпускает руку своей серебряной госпожи.

Ну да ничего. В следующий раз они будут будут знать, что Ясмин тоже любит посмеяться. Весьма любит. А теперь, после смерти оружия, ей и бояться особо нечего — ниже падать просто некуда.

— Ты напрасно злишь их, — предупредила мастер, едва они отошли. — Уж больно ты разогналась, девчонка. Власть, сила, деньги и родовые тотемы стоят за их спиной, а за твоей спиной один только гонор.

Мастер брюзжала, а Ясмин улыбалась. За ее спиной был мастер Белого цветка — самый прекрасный в мире.

К Примулу их пригласили последними. Мастер была права, когда говорила взять с собой книгу по селекции розоцветных. Учить все равно нужно, а лень невозможная — розоцветные, по которым Варда сходила с ума, уже в зубах вязли. Уж и не знают, как выслужится перед Примулом, выходцем из тотема Спиреи.

— Высоких роз, мастер Звенящего шипа, — обе склонили головы перед высоким человеком, который не нашёл в себе желания подняться в приветствии.

— Доброго рассвета, — равнодушно ответил тот.

Даже не делает вид, что занят. Просто сидит, откинувшись в массивном кресле, которые так же ввели только при его правлении. Без разрешения Ясмин не смеет поднять головы, поэтому просто пялится на тёмные рукава, растекшиеся по красному дереву стола. Ужасающее сочетание.

— Подними голову, дитя Бересклета, — приказал он.

Ее мастеру он разрешения не дал, и Ясмин выпрямилась в одиночестве. И с удивлением поняла, что лицо Примула просто не ловится в фокус, ускользает, туманится. Смазывается в неяркое пятно. Каким-то немыслимым образом она понимает, что Ясмин-из-сна его видела, а вот она — нет. Быть может, потому что это не реальность, а воспоминания. Мыслимо ли запомнить незаинтересованного в тебе человека, когда рядом с неинтересным стоит Примулом садовая, выпестованная самим солнцем роза в человеческом обличье. Ясмин поднимает голову и падает в ночь его глаз. Эти глаза — самые странные в мире. Вечернее солнце бьет в боковые и задние окна, и когда Ясмин невольно сдвигается, выполаскивает, вынимает всю темноту из его глаз, делая их графитово-синими. Он совсем юн, но на нем знак отличия мастера. Сердце поднимается куда-то к горлу и трепещет, как маленькая стрекозка, пойманная в колбу.

— Мы заинтересованы в талантливых цветках, и каждому из них уготован гладкий путь. Ты, дитя, лучшая второй год подряд, что свидетельствует о незаурядном таланте в науке, мы надеемся, что ты ответишь нам искренностью. Мы не разделяем косность научного сообщества и желаем увидеть в тебе потенциал твоей матери.

Это был первый раз, когда кто-то настолько открыто упомянул ее мать. Ясмин моргнула, пытаясь выбраться из морока волшебной красоты юного мастера, стоящего рядом с Примулом. Даже сумела отвести взгляд, но тот, как припаянный, тут же вернулся обратно. Лёг на белое лицо, на слишком тяжелые для нежных век ресницы.

— Твоя мать была необычайно талантлива, и я надеюсь увидеть в тебе научный восторг мастера Гербе…

— Мастер Эрван!

Только сейчас Ясмин заметила, что в личной зале Примула находится третий человек. Худощавый и улыбчивый Файон — мастер Невидимой сети. Не удивительно, что он посмел прервать Примула, тот забылся и сказал запретное в Варде имя. Имя женщины, когда-то разрушившей научные и социальные устои страны и рискнувшей жизнью тотема во имя научной выгоды. И проигравшей.

Ясмин не почувствовала боли. Слишком много потрясений за одну минуту жизни.

Когда они вышли, Ясмин тут же нервно повернулась к мастеру Белого цветка:

— Кто это?

Ее мастеру не было даровано разрешение поднять голову, поэтому она так и вышла со склоненной головой. Выпрямилась все тем же неуловимо-музыкальным движением, какое следует при приветствии на взаимный танец.

— Ты о Примуле? — удивилась она.

— Да нет же! — нетерпеливо шепнула Ясмин. — Юноша, что стоял по правое плечо от него!

Шёпот получился слишком громким и больше похожим на задушенный вскрик.

Мастер не ответила, только посмотрела строго. После непродолжительного молчания ответила:

— Выброси эти глупости из головы, Ясмин. Он — сын Примула, самый юный мастер, покоривший одно из самых сильных орудий, который окажет часть Флоре из тотема Терна, едва она войдёт в брачный возраст.

Флора из тотема Терна… Ее милая гадкая соуровница с уклоном в самоутверждение за счёт более слабых противников. Что ж. У неё есть впереди четыре года до достижения ими брачного возраста.

У неё по-настоящему много времени.

Она проснулась от омерзительной чужой улыбки, растянувшей рот. Умершая Ясмин добиралась до неё во снах, которые теперь уже не были настолько однозначны. Фло не была добра к Ясмин, но и сама Ясмин открыто провоцировала, дразнила и загоняла соуровницу, которой и в голову не приходило, что она давно поменялась местами с жертвой. Поведение Фло носило черты детского буллинга, неизбежного в больших коллективах, тогда как Ясмин была по-взрослому хладнокровна и методична. Если бы она вошла в пустыню ещё раз, то уже не смогла бы открыто сказать, что невиновна.

Ну или смогла бы. Только потом пришлось бы рассказать, что она не Ясмин.

Она не сразу поняла, что кто-то гладит ее по волосам. Повернула голову и увидела маму.

— Разбудила? — виновато спросила та.

— Нет! — тут же яростно замотала головой Ясмин.

Закрутилась, заворочалась в белой постели, выбираясь из одеяла.

— Я ждала тебя и так боялась, что усну. Расскажи, как ты вернула руку Абалю.

К сожалению, Абаль оказался прав. Плата меткой возымела своё действие.

— Абаль сам вернул свою руку, но большего я сказать не могу, — мягко сказала мама. — Он оплатил мое молчание, и я не хочу возвращать ему плату. Но я могу восстановить твои люфтоцветы, они мне понравились.

— Это Ли, — глухо сказала Ясмин. — Клирия из тотема Ворслея, ее приютил тотем Вереска, а после предал. Отдал, как ремесленника на нашу операцию.

Мать, будучи одной из тех, кто помогал восстановиться погибшим вардовцам в Чернотайе, не могла не знать, каким образом они умерли. Не могла не знать, что ее собственная дочь приложила к этому руку.

— Я понимаю, — она сказала это одними губами, но Ясмин, конечно, услышала.

— Как будет дальше? — спросила Ясмин. — Я не знаю, что делает глава и не знаю, о чем ты думаешь, мам, но я хочу остаться с тобой, я больше никогда… Куда бы ты не пошла, я пойду с тобой, ладно?

Они обнялись, сжались, как две уютные кошки, и лежали в этом объятии, пока не уснули снова. Ясмин было снова десять, и она была счастлива.

* * *

Абаль обошёл весь сад, лес и осторожно исследовал дно озера. Не без тайн, но ничего особенного. А вот лаборатория, будучи открыта любым взглядам, несла в себе по-настоящему хорошие секреты. Чтобы открыть хотя бы один, нужно сидеть сутками, постигая извилистый пусть мысли мастера Гербе по мелким подсказкам, кратким запискам, экспериментальным смесям. Все ее тайны лежат у него перед носом, зашифрованные математическим письмом. У него нет этого времени. Даже сейчас.

Ясмин…

Он помнил, как она была шокирована, когда Хрисанф предложил убить его. Больше — она была в ужасе. И номер Семнадцать, которую Ясмин почти силой отцепила от себя, чтобы встать перед ней и закрыть от лилии. Где это видано? Номер Семнадцать, как бы это не случилось, была мертва, было бессмысленно спасать ее от песочной убийцы, даже наоборот — разумно использовать, как щит. Он бы использовал. А Ясмин не стала.

Он не привык себе лгать — она зацепила его. Семь лет он смотрел сквозь, а теперь видел ее одну. У него перед глазами были тысячи и десятки тысяч дней исследований, о которых Варда и мечтать не смела, а он лежал в лечебной камере, уставившись на луну. Мечтал, как сопливый цветок, переживающий гормональную бурю.

Всего год назад Ясмин предложила ему себя, и несколько секунд он ничего не видел — сначала от желания, пронзившего его длинной иглой до самой макушки, а после от ярости. Его тошнило от насмешливых глаз, читавших в душах. Даже унизительное положение слуги не приводило в такую ярость, как миг ее бесстыдной наготы. А теперь та, что покалечила Фло, сидела у него в голове маленькой белой звездочкой и не давалась в руки. Он не понимал, как эта отвратительная женщина могла быть той Ясмин, которая терпеливо выслушивала истерики Верна и закрывала собой номер Семнадцать. Другой взгляд, другие жесты, улыбка. Неужели Хрисанф, который ходил с ней на каждую операцию, и Верн, следивший за ней восемь лет, ничего не заметили? Как они могли не заметить?!

Или, может быть, они знали такую Ясмин с самого начала? Священный Лотос, одетый в багровые шелка ядовитой кальмии.

Перед глазами стояло лицо Ясмин. Испуганное и нежное. Он хотел поцеловать ее — там, на темной лестнице, где едва ли угадывался абрис губ, и перед лампой, когда она склонилась над его запястьем, лаская дыханием. И потом, когда отшатнулась на скользкой кушетке. Но на ее губах было сочувствие, а не любовь. Он не захотел.

Он хотел большего, но если Ясмин говорила правду, в конце каждой его мечты стояла веселая болотная гниль, вооруженная секирой, и предлагала ему скидку на церемонию сожжения. Мол, умерла, значит, умерла, зато ты на цветах сэкономил.

Абаль с трудом заставлял работать ум, выстраивать линию возможного будущего, выдавливать из проведённого дня крохи информации, заставляя их трудиться на своё благо. Вариантов было откровенно мало, но в одном из них он сумел бы вывернуться с выгодой для себя, даже с невероятной выгодой для себя. И с риском для Ясмин. Но, исходя из ее слов, она уже очень давно рискует, просто потому что родилась. Пришла в Варду. Не захотела сдаться.

Но все идет хорошо, пока они не знают, кто такой Верн. И Абаль, как сын Примула, будет их единственным вариантом выбраться омерзительными преступными ростками из Чернотайи обратно в солнечную счастливую Варду, пока они не знают.

Но здесь половина сада засажена шалфеем предсказателей, который испокон веков использовали для защиты от болотных духов, на церемониях пригляда и для обострения интуиции. Но то в Варде. Что шалфей обостряет в Чернотайе, он и думать боялся. Нужно быть внимательным и осторожным. Ни одного лишнего слова. Ни одного взгляда…

* * *

К собственному удивлению, Ясмин проснулась вместе с мамой. Та никуда не ушла, и они так и заснули на одной кровати, завернувшись каждая в своё одеяло.

Ясмин засмеялась со сна от радости, перекатилась на кровати и обняла маму. Та сначала погладила ее по голове совсем, как маленькую, а после пощекотала. Ясмин казалось, что она никогда не уходила из Чернотайи, не взрослела, не совершала ошибок, и что это ее мама, а не…

— Хочу остаться здесь, — шепнула она. — Навсегда. Не думать больше ни о чем и никуда не уходить.

Мама засмеялась, потом легкомысленно спросила:

— Этот мальчик… Абаль. Что-то серьезное?

Ясмин застыла и вдруг поняла, что на самом деле это очень важный вопрос. Та, другая Ясмин, и не догадалась бы, а вот она прожила с мамой тридцать лет, изучила все ее маленькие хитрости. Маму очень волновали ее отношения с Абалем.

— Ну… — осторожно ответила она. — Он пришёл в Чернотайю, чтобы убить меня, а в результате дважды спас мне жизнь. Вряд ли мы… когда-нибудь… То есть, это маловероятно.

— Сложный ребёнок, — согласилась мама. — Ты целовалась с ним?

Все меньше это походило на мелкие личные сплетни между матерью и дочерью, и все больше напоминало допрос. Ясмин едва заметно нахмурилась, но лгать не стала:

— Мы прошли третье поле приказа, где поцелуй был пропуском на следующий этап испытания. Так что, конечно.

— Это плохо. Больше ничего не было?

Ясмин открыто насторожилась. Она не любила ограничений и приказов, слишком через многое прошла, чтобы ходить в домашнем ошейнике.

— Не было, — перебарывая себя, ответила она. — Почему ты спрашиваешь? Ты не хочешь, чтобы у нас с Абалем что-то… было?

Мама принуждённо засмеялась.

— Он опасен, вот и все, нет никаких иных причин. Я самая обычная и совсем не самая лучшая мать, и просто желаю тебе счастья. Пожалуйста, просто послушай меня. Он не единственный привлекательный мужчина на земле, а вот Лён очень скучал, когда ты уехала, он вырос очень умелым мастером.

— Ну ещё бы он не скучал, — уже не скрывая раздражения усмехнулась Ясмин. — Я была единственным разрешённым обьектом для травли в доме. Он, наверное, был в полном отчаянии, когда я уехала.

Мать изменилась в лице.

— Тот случай в библиотеке… И с водопадом?

— Да, разумеется, это не были несчастные случаи, я не настолько бестолковая, чтобы прыгать со скал или опрокидывать на себя шкафы. Но я не хотела жаловаться.

Ясмин тут же подняла руку, словно защищаясь от материнского взгляда:

— Это не твоя вина. Я весь тот год читала жизнь Священного Антропуса из рода малых Смоковниц, ты его помнишь, наверное. Не солги, не предай, не возжелай чужое, в страданиях и долготерпении растёт качество твоего оружия… Да и потом, в Варде было куда хуже, чем с Лёном.

Теперь из одеяла выбралась и мама, села напротив и заглянула в лицо. От тёплого тревожного взгляда стало хорошо, а потом сразу плохо.

— В Варде было настолько плохо? — спросила она.

Ясмин показалось, что даже с недоумением.

Но да, было очень плохо, и она не может, просто не может об этом сказать. Сказать это человеку, который собственными руками отправил дочь едва ли не в могилу.

— Терпимо, — поправилась Ясмин и сурово улыбнулась.

— Мастер Белого цветка когда-то была моим другом, я верила, что она позаботится о тебе.

Ясмин вздрогнула. Значит, вот как. Вот почему умерла мастер Белого цветка. Она сжала руки, комкая одеяло.

— Да, — с трудом сказала она. — Мастер Белого цветка была твоим другом.

Неприятный разговор они закончили не сговариваясь, только где-то на самом дне сердца остался тонкий меловой осадок от несказанных слов.

Зато к завтраку они вышли при полном параде, как сказала мама. Правда, как выяснилось в процессе, они подразумевают под этим совершенно разное. В мамином понимании одежда должна не стеснять движений, быть чистой, серьги маленькими, а лучше и без них. Браслеты должны быть потеснее, пояс покрепче, а сапожки без всяких глупостей вроде бисера или жемчуга. А волосы в пучок понадёжнее, чтобы не распался до вечера. Полный парад занял у них не больше пяти минут, и Ясмин даже не успела воспользоваться увлажняющим травяным кремом.

Глава 23

В столовой обретались Верн и Хрисанф — одинаково хмурые. Близость Бересклета откровенно угнетающе действовала на первого, а Хрисанф явно был в обиде на саму Ясмин.

— Доброго рассвета, — угрюмо сказал он.

Впился глазами в Ясмин. А Верн, даже не делая вид, что соблюдает этикет, вяло ковырялся в блюде с брезгливо-постной миной. Можно подумать, что в Варде его кормят златом и жемчугом, а не этими пошлыми овощами с парной крольчатиной. Его жажда перессориться с кем только можно буквально выплескивалась невидимым гейзером.

— Доброго, — сгладила неловкость Ясмин. — Хочу после завтрака показать тебе сад, пока мама будет в лаборатории.

— Мне покажи, — недовольно сказал Верн. — Хочу увидеть сливы, а то никогда не видел, знаешь ли. Ну или вишню, та ещё редкость в Варде…

Ясмин краем глаза наблюдала за матерью, но ту не тронул пламенный спич Верна. По всей видимости, он вообще никак ее не интересовал.

— Тогда, может быть, ты хочешь увидеть Мирту? — с рассеянной улыбкой спросила Ясмин. — Второй такой на свете нет, не то, что в Варде.

Верн полоснул ее взглядом и тут же заткнулся. Должно быть, они уже успели познакомиться с ясеневой девушкой, у которой язык, как бритва. Нет-нет, да и резанет по больному.

— Вас достойно разместили? — мама вступила в вынужденный диалог, когда они почти закончили трапезу.

— Мы благодарим вас за приют и покой в вашем доме, — ответил Хрисанф.

К удивлению, Ясмин, Верн забормотал схожие слова благодарности, словно не злился пятью минутами раньше. От спокойного тона матери лицо у него вытянулась и пошло красными пятнами, словно его отходили крапивой, как нашкодившего мальчишку. Фактически, мама демонстрировала забытые традиции Варды, где в покоях не ведут войн и раздоров, а достойные люди всегда сумеют найти общий язык.

Когда они перешли к окнам, чтобы выпить утренний кофе, в столовую заглянул глава Астер.

— Ты уже поднялась, милая Гербе?

Первые несколько секунд было чувство, что он увидел ее одну, но нет. Перевёл взгляд и на них. Жабьи глаза под морщинистым темным пергаментом век уставились на Ясмин в упор.

— Ясмин, — голос обрёл знакомую сухость. — Господа. Доброго рассвета.

Он коротко кивнул и переключился на супругу:

— У нас нынче гости, милая, и я распоряжусь организовать приятный вечер ко второму двоечасию после полудня, ты успеешь?

— Мастер Абаль достаточно здоров, чтобы принять участие в праздничном обеде, — кивнула мама.

Ясмин смотрела только на неё, но не смогла расшифровать сложные эмоции, оживившие ее всегда спокойные глаза. У неё были ещё тысячи вопросов, которые она хотела бы задать матери, но время утекало сквозь пальцы, а Ясмин никак не могла решить, что важнее — спросить про взятую у Абаля метку или узнать, помнит ли она про сливы, которые они собирали на ее шестилетие. Они висели вдвоём на тонких чёрных ветках, как две обезьяны, и все перемазались в тягучей янтарной смоле. Солнце переливалось полуденным огнём, и жизнь казалась беспечной и радостной, как тот день. С точки зрения Ясмин это было важнее.

Но Абаль… Тоже был важен.

Глава Астер ушёл вслед за матерью, а Ясмин, полностью дезориентированная, осталась в столовой. Это было забавно, но без матери утлое суденышко ее судьбы лупило о скалы, потому что ее якорь ушел.

— Хочу в вашу библиотеку, — тут же заявил Верн, едва столовая опустела.

— Нужно будет получить разрешение главы, — со вздохом признала Ясмин. — Он любит книги больше собственных детей.

— Больше тебя? — уточнил Хрисанф.

— Меня он вообще не любит, — усмехнулась она. — Я не его ребёнок.

Верн с Хрисанфом промолчали. Слухи о ее незаконнорождённости бродили по Варде, как молодое вино в бочке, клубясь и пенясь, но не пересекая дубовой крышки. Уязвить в споре не брезговали, как в своё время и сам Верн, но наверняка никто ничего не знал. Ясмин молчала, как тайна следствия.

В столовую просунулась веселая физиономия Мечтателя.

— Дуй к папаше, сестрица, он вчера ждал чуть не до ночи. На последней трапезе был зол, как Актинобус Корва в кондитерской, даже душке Ай досталось.

Ясмин тихо засмеялась. Актинобус Корва — чудный дар Чернотайи, слегка усовершенствованный их матерью. Тот самый, который принудительно рос в памятном торте и разнёс половину столовой залы.

— Айрис ругать не за что, она же идеальна, — сказала она все ещё с улыбкой.

Мечтатель криво усмехнулся.

— Я бы даже сказал, насквозь идеальна. Если ее вскрыть, внутри будут только радуга и розовые помпончики.

Верн и Хрисанф молча следили за их странным диалогом. У Ясмин было неприятное чувство, что они с огромным любопытством изучают ее семью. Оценивают, как тот самый род Бересклета, приведший существующий мир к расколу, мирно обсуждает текущие дела, ссорится или мирится, спит и трапезничает. Они для них, как историко-биографическая драма в театре.

Говорить о тотеме Бересклета, который всего лишь четверть века назад властвовал над умами юного поколения цветков, владел Вардой от колыбели и до посмертия, было дурным тоном. Лучшее забылось в мгновение ока, труды мастера Гербе были скрыты в чёрной части государственного архива, ее изобретения были утилизовать, научные ее лозунги были признаны опасными и вредными. Гениальный боец Астер Бересклет был низвержен вместе с супругой, детьми и боковыми ветками своих ближайших соратников и родни. Гуманный суд Варды оставил их в Чернотайе на милость той судьбы, которую они своими же руками и создали. Предполагалось, что их обрекли на постепенное умирание.

Варда, конечно же, бдила. Мастера Гербе и Астер не те люди, которых можно оставить без пригляда, и раз в полгода доверенный отряд Примула навещал пленников собственного эксперимента.

Так было до того дня, в который они забрали Ясмин. После этого тотем Бересклета исчез — вместе с домом, садом, лекарственным огородом. Даже озеро с водопадом исчезло. Исчезли и официально были причислены к умершим, но Ясмин-то знала. Клятва сидела жабой в ее груди, горела огнём ночами. Бересклет был жив и ждал ее.

Варда, потерявшая лучшие умы семнадцатого поколения от нового исчисления времени, кривила душой. Исследования Бересклета с перештампованным авторством стояли в ведомственных библиотеках, изобретения ее матери пошло переименовывались и вводились на практических занятиях. Последний научный рывок совершила именно ее мать, создав тот самый ящик Брода, который должен был стать ящиком Гербе. После ее низложения эволюция сбавила обороты, и Варда вошла в фазу покоя.

— Калох, — попросила Ясмин. — Покажи гостям наш чайный сад, он очень красив в середине лета, а я посещу отца.

— Покажу, — охотно согласился Мечтатель. — Но только если найду, с тех пор как ты уехала, он взялся наяривать по всему периметру нашей зоны. Прошу, господа.

Он приглашающе повёл рукой, одновременно распахивая дверь залы, но Хрисанф неожиданно заартачился:

— Когда ты вернёшься? — спросил он хмуро.

— Сразу, как смогу. Но, скорее всего, сегодня мы встретимся только на приятном вечере, обещанном главой Астером.

Ясмин виновато улыбнулась и вышла вслед за Мечтателем, но, едва она свернула ко второй лестнице, тот ее окликнул:

— Не здесь. В четвёртом саду, где обычно.

Где обычно — это старая беседка на окраине сада посреди зачарованного шалфея предсказателей. Ясмин пробрало дрожью до кости, даже при воспоминании о чужом воспоминании. Что и говорить, глава Астер обошёлся с Ясмин хуже, чем с рабыней, если бы таковые существовали в этом мире.

Привыкшая держать лицо, она легкомысленно взмахнула рукой, внимательно вглядывающемуся в ее лицо Мечтателю, и вышла в сад.

Смена ландшафта не затронула расположения садов. Все было, как обычно, словно Бересклет полностью скопировал своё старое поместье в новые природные условия.

Ясмин прошла по старой липовой аллее, расплескивающей сладкие феромоны, вдоль алых, как кровь кустов бересклета, стоящих изгородью, отделяющей четвёртый сад от остальных. Вдоль зарослей флоксов и гиацинтов, растущих без всякого замысла, грядами розовых кружев, в самых непредсказуемых местах. Дальше, вглубь, вдоль тонконогих вишен, розовых слив, к каменной беседке, лежащей в самом центре бересклетовых зарослей. Если не искать целенаправленно, ее и нарочно не найдёшь. А если и найдёшь — не подберешься. Бересклет знал волю своего хозяина, предупреждал о каждом чужом шаге в его саду.

Ясмин прошла в беседку, давя легкую дрожь от прохлады.

Здесь, в вечной тени, проводил свои дни глава Бересклета. Зашла и остановилась, споткнулась об оценивающий жесткий взгляд.

— Здравствуй ещё раз, Ясмин, — сказал он, и она вдруг как сразу поняла, что все очень плохо.

Она вдруг поняла, что он очень долго выверял и приводил в действие свой план незаметными неопытному глазу шажочками. И она, даже сидя в чужой шкуре, абсолютно бессильна перед ним. Ее душа была свободна от оков клятвы, а вот тело — нет. Ее тело пролило кровь на старые каменные письмена беседки, где она, стоя на коленях, повторяла запретные слова о полном служении тотему.

— Здравствуй снова, глава Астер, — голос едва заметно надломился.

Перед ней был не тот мужчина, которого она увидела в столовой зале — презрительный, холодный, постепенно теряющий акции среди собственной родни, демонстрирующий жалкое сиюминутное превосходство над блудной не-дочерью. Не тот домашний ласковый муж, который угождал своей госпоже и провожал до самой лаборатории, где наверняка закрыл за ней дверь и попросил не торопиться.

Перед ней было древнее недоброе божество, облаченное в человеческую кожу. Его больше не волновала человеческая суета, его вело желание восстановить род Бересклета в правах, забрать своё влияние из чужих рук и поднести богам тотема заслуженные ими награды.

— Присядь и расскажи-ка мне, как прошли твои годы под ласковой дланью новой Варды.

Ясмин сглотнула ставшую вязкой слюну и вдруг отчётливо поняла, что боится. Что все ее годы в должности кризисного аналитика, опасные проекты, дорогие клиенты с откровенно больными фантазиями и опыт в криминологии ничего не значат перед этим страшным человеком. Возможно, человеком. Она ощущала его, как древнего идола, выжимающее соки из людей своего тотема на благо его процветания.

Она — та, другая Ясмин — когда-то читала об этом в семейной библиотеке. Боги снисходят до человеческой оболочки, когда тотем находится на грани вымирания, а сильный тотем имеет сильных и жестоких богов, которые готовы на многое во имя своего рода. Она сочла это мифом. Кто, в конце концов, поверит в такой бред?

Вот только прямо сейчас она видела этот миф в действии.

— Рассказывай правду, — все с той же жуткой убежденностью в своём праве потребовал глава Астер.

Его лицо застыло торжествующей над всем сущим гипсовой маской. Он возложил руку ей на голову, и его чёрные и страшные провалы глаз ввинтились в ее мозг, как стальные шурупы в картон.

Мир померк.

Под глазами росли тёмные цветы воспоминаний, выворачивался пласт давно утраченной памяти рождения, активировались закрытые травмы. Ее тошнило собственной памятью…

Ей пять, она ставит скамейку на стул и лезет за конфетой, падает, вопит от боли. Ей семь, у неё чудовищные банты, и она отчаянно хочет подружиться с кем-нибудь в классе, но у всех уже есть подруги. Ей пятнадцать, и мастер Тонкой Лозы, уперев тонкий прут ей в горло выговаривает на практике прилюдно за глупую ошибку. Ей семнадцать, и она наблюдает, как Абаль танцует с красавицей Фло, откровенно соприкасаясь рукавами праздничных одежд. Ей двадцать три, и ее лучший друг слово в слово переписал ее дипломную работу, и сдал на неделю раньше. Он был первым и последним мужчиной в ее жизни, из-за которого она проплакала целую неделю. Ей снова пять, и она до рези в глазах всматривается в ночное небо, сидя между матерью и отцом. Ей двадцать…

Память Ясмин причудливо миксовалась с памятью Амины, выворачивая все тайные пласты ее незначительных детских тайн и чаяний, вытряхивая замшелые мечты, покрытые плесенью идеалы, снимая с забытой детской радости ткань серого цинизма, как зубной налёт. Ее тошнило, ей было плохо. Кто она?

Кто она теперь?

Ясмин с трудом разлепила глаза. Перед глазами маячила испачканная тенями беседка, а перед носом рос шалфей. С трудом поднялась на локте, а после встала, покачиваясь, как новорожденный телёнок.

— Тебя стошнило в мой пруд, — равнодушно сказал глава Астер. — Но мы прощаем тебя, мы принимаем твои ответы и поступки во благо процветания нашего тотема.

Ясмин тупо наклонилась над водным зеркалом, в котором отразилось ее собственное измученное лицо. Маска, за которую было заплачено годами труда и психотерапии, раскололась, и за ней стоял перепуганный насмерть ребёнок. Уязвимый, лишенный отцовской любви, обманутый лучшим другом и использованный вслепую душой из чужого мира. Она чувствовала себя голой.

— Вы не имели права делать это со мной, — сказала она глухо.

— Имел, — так же безразлично ответил глава Астер. — Ты дала клятву и стала частью тотема, и сегодня тотем оказал тебе великую честь, присвоив твои заслуги на всеобщее благо. Мы учтём твой вклад и вознаградим тебя сообразно достижениям.

— Каким достижениям? — недоуменно спросила Ясмин. — Каким, сожри вас всех кикимора, достижения?

Глава Астер благостно раздвинул носогубные складки, вытянув губы в полоску. Ясмин передернуло от отвращения, и она не сразу поняла, что это была улыбка.

— Ты выловила зеркальную душу из другого мира, что есть нарушение традиций и правил Варды, но мы не скажем. Мы простим твой проступок, ибо сделан он от отчаяния и жажды помочь нам. Мы принимаем твою жертву в награду за соблюдение клятвы.

Отличная награда. Он — они — ее прощают. Его даже не интересуется, где истинная Ясмин, и что с ней случилось.

У Ясмин даже прошла дурнота от бредовости происходящего. Хотелось рассмотреть тварь поближе.

— Кто ты? — спросила она, наконец, устав вглядываться в серые от тени, словно каменные складки, его лица, вырезанные самим временем.

В этих блеклых глазах, в безразличии мимики не осталось ничего человеческого. Словно кто-то неведомый натянул на себя человеческую шкуру и тщательно копирует поведение своей жертвы, не желая проблем, связанных с разоблачением. Не осталось любви к жене, к дочери, к сыну, даже ненависти к Ясмин не осталось. Только тупое следование приказам богов тотема.

И если против главы Астера у неё было хоть какое-то оружие, то против богов она была бессильна.

Ясмин, пошатываясь встала, вытерла лицо, которое оказалось мокрым, словно она попала в дождь и неуверенно двинулась к выходу из сада.

Глава Бересклета смотрел ей вслед.

* * *

Около дома она застыла, тупо обрабатывая веселое семейное видео, которое крутили громадные стрельчатые окна. На семейном празднестве оказался Абаль, которому отвели место жертвенного барашка, а рядом усадили нежно алеющую Айрис. Последнее вызывало легкую оторопь, вкупе с характеристикой от родного брата. По периметру залы металась тетушка Ле-Ле постоянно таская что-то незначительное в холёных ручках, мама смеялась шуткам невидимого собеседника, скрытого шелковой шторой, а Хрисанф смотрел на все это дикими глазами. Верн выглядел равнодушным и все время пил. И, похоже, не компот.

Она медленно обогнула фасад, падающий всей своей прозрачной красотой в сад и зашла в дом. У столовой залы замедлилась, но не остановилась. Ей нужно было побыть одной. Прямо сейчас.

— Ясмин! — окликнула ее мать. — Мы ищем тебя второе двоечасие, куда ты пропала? Исходили весь сад, а ты, как сквозь землю провалилась.

Ясмин заторможенно обернулась и тут же сощурилась на свет, льющийся из распахнутой залы. Из темного коридора было не различить лиц, свет жёг сетчатку и причинял измученному разуму почти физическую боль. Она не могла дать слабину. Не сейчас.

— Мне нужно побыть одной, — жестко сказал она. — Один час. Не входить, не стучать, не присылать Мирту.

Весёлый говор в зале смолк, и Ясмин слышала только собственные тяжелые шаги, когда поднималась по лестнице, облитая веселым светом. Ей было плевать, что о ней продумают. Какой увидят. Не осталось сил на маску приветливой и терпеливой идиотки, которая якобы не понимает, что ее собираются убить. Что ее собираются использовать. Что все в порядке, и она не обиделась. Ясмин поднималась и понимала, что не в порядке. Актерский грим пошёл трещинами и осыпается, открывая ее настоящее лицо. Лицо девочки, которая умирала, вставала и дралась за каждый дюйм благополучной жизни, и которая ничем не отличалась от своего мертвого двойника. Была ничуть не добрее и не мягче, разве что цивилизованнее.

Заперла дверь спальни, закрыла глаза и упала на постель, как была — в одежде, перемазанная собственной рвотой и садовой грязью.

Первым условием для входа в медитацию является правильное дыхание и слова благодарности вселенной за предоставленное испытание. Да, поэтому спасибо тебе, гадость, за то, что я не умерла. Уверена, ты убиваешь меня к лучшему. Выворачиваешь меня наизнанку, как платье при стирке и прополаскиваешь мозги при главе Бересклета к моей будущей радости, несомненно. Так что теперь он знает, кто я, и может дергать меня за ниточки, как куклу, пока я не сломаюсь окончательно.

Мысли металась перепуганными белками, рассыпались песком, просачивались сквозь пальцы. Но Ясмин терпеливо собирала их снова и снова, пока мир перед глазами не стал упорядоченным и простым. Она хотела снова увидеть мать и заплатила за это. Все происходящее — следствие ее собственных поступков.

Никто не виноват. Так бывает.

* * *

В зале, облитой золотым предвечерним солнцем, выключили свет и зажгли свечи в старинных резных подсвечниках, установленных согласно давно утратившим смысл рунам. Ясмин вошла, рассматривая хаотичную роспись, выявившую себя при свете магических свечей. Бересклет был склонен к хаосу, в отличии от большинства тотемов, и в рунах это было особенно заметно. Никакой симметрии.

— Доброго заката, — любезно обронила она.

Семья, собранная из трёх ветвей, ее мать и напарники по несчастью были уже в сборе, поэтому не пришлось никого выделять.

На этот раз она постаралась. Платье, пусть и скромное, было хорошего кроя и из чистого шёлка, а пояс она, помня способ закрепления, обернула широкой полосой, подчеркивая талию и делая видимой откровенно невидимую грудь. Волосы, так и не пришедшие в порядок заплела и убрала вверх, но косметикой пользоваться не решилась. Чего доброго, мать подумает, что она пытается скрыть плохое самочувствие, а Абаль, что алые губы — это ради него.

И не так уж они будут и не правы.

Но теперь, когда карты открыты, и она понимает, что такое тотем Бересклета, намазать ее на бутерброд будет не просто.

— Ясмин, — с легкой запинкой позвала ее мать.

На этот раз, к вечерней зале отнеслись с вниманием, убрав столовую зону и освободив пространство для возможных танцев и выступлений. Словно кто-то собирается здесь танцевать.

Мама расположилась на старой козетке, вдвинутой в нишу между окнами, и Ясмин автоматически шагнула к ней. А после отпрянула. Глава Астер, хоть и сидел в кресле, но держал ее мать за руку, демонстрируя семейную близость. Интересно, мама понимает, кто сидит с ней рядом? Что. Понимает ли, чем стал ее некогда горевший научной страстью супруг?

Взгляд Ясмин метнулся по зале, отыскивая глав Древотока и Катха. Они знают? Кто-то должен знать. У любой силы есть проводник.

— Я хочу перемолвиться со своими спутниками словечком, — сказала она матери. — Им, должно быть, не по себе.

Мать не успела ответить. Глава Астер мягко похлопал ее по дрогнувшей руке. Большая часть его фигуры скрывалась в полутьме ниши, и Ясмин не видела его глаз.

— Конечно, Ясмин, — сказал он мягко, как если бы был ее отцом. — Но не отвлекай пока мастера Тихой волны, они с Айрис едва познакомились, дай им немного времени.

Сначала она не поняла. Мастер Тихой волны? После вдруг поняла и вспыхнула от смущения. Загорелась, как факел.

Бросила искоса взгляд в дальнюю часть залы, где Абаль высился стройной тенью около ее нежной сестры. В свете свечей Айрис казалась загадочной и необыкновенно красивой. Острые плечики, облитые шёлком, кружечная тень ресниц на щеках, мерцающие сапфиры глаз. Даже если бы рядом стояла Фло, Абаль забыл бы ее в ту же секунду.

После взглянула на мать, но та молчала, опустив взгляд в пол.

— Конечно, папочка, — сладким голосом, согласилась Ясмин.

К ее удивлению, глава Астер спустил ей это с рук, а мама беспомощно сказала:

— Отдыхай, милая, этот вечер организован для радости.

Глава 24

Ясмин улыбнулась и отошла.

Она не очень понимала, что затеяли тотемные боги, но теперь решить это было не так просто, как она полагала изначально. Отдав кровь тотему Бересклета, она стала его орудием и, возможно, прямой угрозой сыну Примула. А если точнее, она была этим орудием с самого начала. Интересно, осознавала ли это истинная Ясмин, отдавшая ей своё тело на служение Бересклету в минуту отчаяния?

— Примешь мою руку? — тут же сказал ей Верн, едва она успела отойти от матери.

Формулировка означала приглашение на парный танец, а Верн оказался рядом так внезапно, словно телепортировался. Ясмин автоматически повернулась в сторону Абаля, но свечи горели далеко от них, и она не смогла разобрать выражения его лица.

— Здесь нет музыки, — шепнула она.

— Под такт можно взять танец райских птиц, все фигуры идут на счёт пять, и он прост, как магнолия. Давай! Здесь страшная скукота.

Ясмин никогда не танцевала этот танец. Успев за эти дни перетряхнуть всю доступную ей память, она могла сказать с уверенностью, что вообще никогда не танцевала. Да обе они никогда не танцевали. Ну, может, вальсировала в школе на выпускном. И пару раз толклась на медляке в клубах, но была такая пьяная, что умение танцевать не имело никакого значения.

— Я не умею, — сказала она страшным шепотом.

— Быть этого не может, — таким же шепотом возмутился Верн. — Впрочем плевать, я тебя научу.

— Только не здесь и не сейчас, — тут же отреагировала Ясмин. — Мы можем просто выручить друг друга, изображая беседу около окна.

— Хорошо бы подойти к Абалю, уж больно далеко его усадили от нас, — задумчиво сказал Верн.

— Ни к чему, это просьба главы Бересклета, — обтекаемо ответила Ясмин.

Виновато пожала плечами, и Верн повёл ее к окну, которое плавало в полумраке залы особенной вечерней синью. По пути она прихватила мрачного Хрисанфа, в надежде, что ей удастся отгородиться от родни так называемыми гостями. Они расположились прямо на подоконнике, сделанном в виде ниши для чтения, что было крайне популярно лет двадцать назад. Ясмин улыбнулась, когда Верн вежливо подал ей руку, а Хрисанф отодвинул с диванчика подушки.

Это было почти забавно. Всего три дня назад Верн собирался ее убить, а теперь приглашает на танец. Согласно памяти Ясмин, его статус был весьма высок среди нового поколения, несмотря на то, что ему пока не удалось стать мастером. Было очевидно, что это вопрос времени и интриг, но не силы его оружия и дара.

Они говорили о чайном садике, о камелиях, которые так охотно выращивают в Варде, о библиотеке. Но взгляд все время убегал в сторону Абаля. Зала неотвратимо покрывалась темнотой раннего вечера, и она не могла разглядеть ни его лица, ни лица Айрис. Но они сидели вместе. Ясмин видела светло-голубой шёлк платья сестры и светлую накидку Абаля.

О чем они говорят? Ведь говорят. Не могут же они целый час сидеть молча!

Дважды за этот невыносимый час к ним подходила тетушка Ле-Ле с просьбой отведать домашние сладости. Мирта разносила чай. Главы Древотока и Катха перегораживали крайние окна в сад темнотой платьев, и практически не участвовали в беседах. Ведущая роль выпала бедным тетушкам и матери, которые периодически втягивали в веселые шарады и околонаучные байки присутствующих.

— У меня чувство, что я внутри хоррора, — сказала Ясмин, когда устала отбиваться от игры в шарады и напрягать зрение, пытаясь рассмотреть Абаля. — Темно, кругом подозрительные люди, свечи внутри пентаграммы…

— Что такое хоррор? — тут же спросил Хрисанф.

Ясмин только вздохнула. Как она себя не контролирует, все время проскальзывает что-то из прошлой жизни.

— Это… — Варда славилась театральным искусством, а вот фильмы предпочитала документальные и научные. — Такой театральный жанр. Есть комедии, есть драмы, а есть спектакль, где зрителя стараются испугать.

— Зачем? — с недоумением спросил Верн.

— М… Это самый простой способ вывести зрителя на эмоции, получить мгновенную обратную связь. Мирный человек добирает через хоррор эмоции, которых лишён в своей законопослушной жизни.

— Полный бред, — искренне сказал Хрисанф. — Ты этого тут набралась?

— Ага, — легко свалила она ответственность за странные знания на семью.

К смене чаепития Верн предложил выйти в сад, и Ясмин согласилась. Если она хоть что-то понимала в этой полутьме, он был не прочь облокотиться около того окошка, где куковала Айрис с принудительным поклонником. Она тоже была не прочь, и теперь Верн добровольно работал прикрытием на случай, если их заметят.

Они прошли через единственным двери в сад, раскрытые по случаю вечера, и Хрисанф, как привязанный, потащился за ними. По наблюдениям Ясмин, он чувствовал себя неуверенно в одиночестве.

Умница Верн похвалил зимолюбку, уставившуюся в небо белыми звёздами, после ненавязчиво предложил сорвать немного вишен и, наконец, облюбовал скамью ровно у правильного окна.

— Здесь так спокойно, — сказал он негромко и протянул горсть вишен Ясмин.

Она немного взяла и совсем уже собралась поблагодарить, как услышала голос Айрис.

— Было бы неплохо войти в парный танец, — робко сказала та.

— Без музыки?

Ясмин вздрогнула. Голос, которым можно замораживать образцы на хранение. В кратчайшие сроки. Голос из памяти, которым Абаль часто разговаривал с настоящей Ясмин.

— Можно на счёт, — явно устало предложила Айрис. — Я отлично считаю до десяти и знаю все старые танцы. Новых, как вы понимаете, у нас нет.

— Я ранен, — лениво отозвался Абаль. — Едва стою на ногах.

— Едва сидите в кресле, — поправила Айрис.

— Верно, я вне зоны комфорта, — невозмутимо и холодно подтвердил Абаль.

Оба замолчали. К Ясмин тут же придвинулся Верн, пересекая границу допустимого приличия и зашептал:

— Ничего не слышно. Сплошной неразборчивый говор и никакого толку.

— Мы просто сидим и едим вишни, — тут же отреагировала Ясмин. — Тут же спокойно.

— Замечательные вишни, — присоединился к хвалебному хору Хрисанф. — И мы их едим…

Он осторожно нагнул одну из веток и раздал собранные вишни в подставленные ладони.

Верн собрался сказать что-то ещё, но Ясмин без всякой нежности замахала на него рукавом. Она-то, в отличии от него и Хрисанфа, слышала замечательно.

— Послушайте, — с заминкой сказала Айрис. — Я вам не нравлюсь, но я выполняю просьбу отца, так что у нас обоих нет выхода.

Абаль обидно засмеялся.

— Ну, я просто заключённый, а вы мой конвоир на этот вечер. Я не танцую с конвоирами.

— А я с заключёнными, — тут же вставила Айрис. — Но я хорошая дочь и у меня прекрасные манеры, чего не скажешь о новом поколении современной Варды.

Ясмин затихла, вслушиваясь в их диалог. До этой минуты она дурно думала об Айрис, ориентируясь на детские воспоминания и отзыв Мечтателя, но та оказалась гораздо лучше. Намного лучше воспоминаний о ней, и лучше самой Ясмин. Да и намного лучше Фло. Интуитивно она понимала, что Айрис не пошла бы на отвратительную сделку с совестью, не стала бы ставить на кон отношения с мужчиной или мстить посредством физического вреда. В ней чувствовался стержень, хорошее упрямство и умение держать удар. Конечно, данных для вывода было недостаточно, но профессиональная интуиции редко ее подводила. Капризная вредная Айрис удачно повзрослела.

Настроение у Ясмин мгновенно и необъяснимо испортилось.

Будь она внутри приятной романтики, которой воображается этот мир на книжной обложке, Айрис стала бы главной героиней. А из Ясмин вышла бы расчётливая и безответно влюблённая антагонистка.

Больше услышать им ничего не удалось, потому что следующие полчаса сладкая парочка молчала, как приговорённый на допросе, а после их компания разбавилась новым поколением Бересклета.

Темноволосый Лён и тихая, едва уловимая глазом на фоне такого темного и тихого сада Айра, и двое детей Древотока, которых Ясмин не узнала, пока они не представились. Ия и Илан, практически полные их одногодки, разве что Ия была старше их всех и редко вмешивалась в детские разборки. В памяти Ясмин она осталась единственным человеком, который входил в библиотеку и никак не реагировал на ее присутствие.

— Мы были представлены, но так и не познакомились ближе, — веско сказал Илан.

Он был самым юным из нового поколения, но Ясмин интуитивно и одномоментно выделила в нем лидера юных цветов павшего тотема. Тёмные волосы и светлые глаза ее матери, которая была таким же выходцем из Древотока, взятая замуж в главную ветвь тотема.

Она разглядывала его с удивлением. В детстве она его от мебели не отличала — тот, либо бродил тенью за Лёном, либо за матерью. Он был моложе Ясмин, да и Айрис тоже.

В его руках покачивался фонарь, явно работающий на солнечной батарее. Свет от него расходился приятными волнами, высвечивая собравшуюся компанию до мельчайших подробностей.

— Глава Астер тебя съест, если не погасишь, — с улыбкой сказала Ясмин. — Сегодня же вечер свечей.

— Первое поколение давно разбежалось по комнатам, — он отзеркалил ее улыбку, но глаза его оставались спокойными и прохладными, как тень на берегу летнего озера.

Пока они с интересом приглядывались друг к другу, Верн поднялся, автоматически прикладывая ладонь к груди. Насколько помнила Ясмин, это старое приветствие в Астрели:

— Родовое имя — Верн, старший сын тотема Повилики.

Следом поднялся Хрисанф. Вместо ладони, он склонил крупную голову, покрытую непослушными завитками, и те зазолотились в свете солнечного фонаря.

— Хрисанф из тотема Цисперуса.

— Никогда не слышал о таком тотеме, — задумчиво сказал Илан. — Не из Астрели?

— Теперича из Астрели, — неспешно произнёс Хрисанф, уставившись на Илана. — Я жеж из молодой поросли, батька мой землепашцем был, и дед был землепашцем.

Ясмин с трудом удержала на лице благожелательные выражение. Внутренний Станиславский обливался слезами гордости за своего истого фолловера.

Новое поколение Бересклета зачарованно уставилось на парня, который назвал себя, а заодно и их, порослью, и не постеснялся заявить, что исходит из рода землепашцев.

— Да не слушайте вы его, — тут же заявил Верн. — Вечно он прикидывается черноземом, а на деле тот ещё умник, и папаше его про соху лучше не напоминать, не то отхватишь люлей на ближайшее столетие.

Он расхохотался, и Айра уставилась на него, как заколдованная. Верн портачил, где умел, но молодое поколение на него только что не молилось. Сходство с Англичанином усиливалось на глазах. То же обаяние, те же барские замашки, те же манящие во взгляде искры.

— Я вот отхватил, — отсмеявшийся сказал он. — По сегодня хожу без титула мастера.

— А я думала из-за меня, — с удивлением сказала Ясмин.

— Ты начала, он закончил, — сказал Верн. — Не бери в голову, там такой клубок, что я лет пять искал, где у ниточки конец.

Хрисанф насупился, но не возразил.

— Тотем Повилики — один из старейших родов в Варде, — медленно сказал Лён. — Повилика служила Бересклету, а теперь служит Спирее. Приятно познакомиться с господином, который однажды станет служить следующему Примулу.

Все произнесенное было очень близко к оскорблению, и Верн механически принял боевую стойку, едва ли успев проанализировать весьма обидное заявление. Ясмин только возвела очи горе. Чего-то подобного она опасалась с той минуты, как Лён подошёл к ним. Когда один очень вспыльчивый человек встречает другого очень вспыльчивого человека, то побеждает дружба. В смысле, бензопила.

— Не сердись на Лёна, — чуть выступил вперёд Илан, и Ясмин вдруг отчётливо поняла, что тот давно покорил уровень мастера и правит своей маленькой, ещё совсем детской империей по праву. — Мы сидим тут, как баклажаны в бочке, на тысячу миль вокруг ни единой живой души, а виноватых нет. Ужасная ситуация, не так ли?

— Не нарушай правил, и жизнь твоя сложится гладко, — прохладно сказал знакомый голос. — Виноватых нет, но они есть.

Абаль шагнул в круг света под старыми вишнями, и Ясмин автоматически развернулась корпусом в его сторону. Они агрессивно вцепились друг в друга взглядами, словно не виделись добрый десяток лет, и теперь жадно отслеживали изменение друг в друге, что появились за время их отсутствия. Ясмин, не успев осознать собственных действий, мгновенно обежала взглядом его фигуру, отмечая бледность, чуть безвольно повисшую правую руку, незнакомую накидку, серебрящуюся легким световым флером. А после поняла, что также подверглась ответной и подробной ревизии со стороны Абаля. За его спиной стояла невеселая, но неожиданно решительная Айрис.

— Виноватых в чем? — имитируя удивление спросил Илан. — В том, что я родился сыном Бересклета?

Абаль безразлично пожал плечами.

— Не требуй с меня ответа. Я стану заботиться о своём сыне, а о тебе пусть позаботится твой отец.

— Разве Примул не должен заботиться обо всей Варде? — тут же спросил Лён.

Он был лишь на год старше Ясмин, но смотрелся сущим мальчишкой. Веселые глаза, задорные тёмные завитки, лёгшие на скулы мазками краски на белый холст. Его приятный облик плохо усваивался в голове вкупе с его беспощадными детскими шутками.

— Обо всей Варде… — Абаль скользнул взглядом по темному саду и снова сосредоточился на Ясмин. — Я, к вящей радости, не Примул.

Илан, судя по сжатому в нить рту, очень хотел заткнуть Лёна, но ситуация и без того была нехороша. Не хватало только раздора в семейных рядах.

Каким-то странным образом накал страстей мгновенно упал до минимума, хотя Абаль не сделал ничего особенного. Никакой тебе дипломатии, ни демонстрации силы мастера, ни даже чистого и несокрушимого обаяния, как в случае с Верном. То есть, обаяние у него, конечно, было, но, скорее, сногсшибательное, чем мягкое, как летний полдень.

Ясмин чувствовала себя очень странно. Возможно, потому что Абаль забыл перевести взгляд на Илана, как требовали нормы вежливости между собеседниками, и продолжал смотреть на нее. Она кусала губы и молчала. Она чувствовала себя самым наистраннейшим образом, потому что половина ее сердца горела огнём, а вторая тонула, как раненный Титаник.

Центр внимания автоматически сместился на Абаля, но та беззаботная атмосфера, созданная Верном, безвозвратно ушла. Абаль был старше и намного опытнее их всех, хотя чисто внешне он трактовался, как их соуровнец. Айра тут же перевела взгляд на него, изменив первоначальной симпатии.

— Неужто тебя выпустили, узник? — весело поинтересовался Мечтатель. — Отец весь вечер стерёг тебя, как дракон свой жемчуг.

Кахол стоял за спиной Лёна, и Ясмин увидела его только сейчас, хотя он был самым высоким из них. Возможно, выше Хрисанфа, хотя и втрое уже.

— Мой очаровательный конвоир позволил мне прогуляться до забора, — со старинной и откровенно едкой вежливостью, сказал Абаль.

На сад давно упала ночь, и не было видно не то, что забора, невозможно было разглядеть собственную руку, вытянув ее перед собой. Видимым был лишь маленький круг, очерченный фонарным светом. Они толклись у фонаря в руках Илана, все в светлых одеждах, как весенние мотыльки.

Ясмин бы засмеялась, если бы могла. Но она смотрела только на Абаля, и сердце бесновалось в груди.

— Я не конвоир, — с достоинством возразила Айрис. — А вы, разумеется, не заключённый, но если вам нравится воображать себя жертвой, то я не стану препятствовать.

— Замечательно, — тут же согласился Абаль. — Тогда я прогуляюсь у забора с мастером Ясмин, которая бессердечно бросила меня в казематы и исчезла в неизвестном направлении.

Ясмин подавила желание бросить его прямо сейчас. Да как следует. Сердце, нежно сходившее с ума, тут же насторожилось. Нарочно или нет, но Абаль сделал ее центром внимания, и Ясмин давилась сотней сигналов, невольно посылаемых ее окружением. Она просто не успевала их считывать. Возмущение Верна, откровенная ненависть Лёна, глухой протест Хрисанфа, дружелюбный интерес от Илана. Неприязнь от Айрис.

Последнее было обидно. Она понравилась Ясмин и интуитивно хотелось понравится ей в ответ.

— Конечно, — она шагнула навстречу Абалю и царственно подала ему руку. — Я пригляжу за ним.

Последнее она сказала Айрис и прошла мимо в сторону чайного садика, который, судя по угрозам Мечтателя, давно сбежал.

Ясмин расслабилась только, когда световой круг, в котором горели белым огнём лица любопытной родни, остался далеко позади, и она уже не могла найти его взглядом. Абаль шёл рядом — темный и бесшумный, но она чувствовала тепло его руки, потому что их рукава тесно соприкасались. Тропинка между рядами флоксов, слившихся в высокие каменистые-серые громады, была слишком узкой, чтобы можно было соблюсти требуемое этикетом расстояние.

Интуитивно Ясмин понимала, что все, что она собиралась сделать, нужно сделать сейчас. Другого момента может не быть, нужно опередить главу Астера прежде, чем он открыто силой крови запретит ей любые попытки вывести сына Примула из-под прицела. Она уже совсем собралась с духом, когда налетела на садовый камень. Выпал, наверное, из ограждения. Автоматически сжалась в предчувствии падения, но буквально повисла в воздухе.

Абаль легонько дернул ее на себя, и она с облегчением приникла к нему, как к единственной оси координат, узаконенной в этом пространстве.

— Мастер такая неловкая, — шепнул он.

Горячий шёпот обжег щеку. В его голосе слышалось отчетливое удовольствие.

Она совершенно бесстыдно дотронулась до его щеки, которая виделась меловым полумесяцем в полумраке сада. Кажется, они застряли ровно у персиковых деревьев — Ясмин макушкой чувствовала недозрелые круглые персиковые тела. Возможно, что и споткнулась она не о камень.

— Ничего не вижу в темноте, — пояснила она и свою неловкость, и руку на его щеке.

А потом он повернул голову и ладонь обожгло жаром и влагой. Личного опыта у неё было не то, чтобы навалом, но хватало. Но чтобы так… Так ее еще никто не соблазнял. Ее, наверное, вообще никто никогда не соблазнял. Возможно, потому что в цивилизованном мире отсутствовал сам факт настолько интимно-изысканного флирта.

— Что ты делаешь? — спросила она, задыхаясь.

Она слышала мягкий шорох листвы, легкий ветер, трогающий щеки, далекий звон водопада. Восприятие обострилось, как у лисицы. Сердце подскочило к горлу и судорожно колотилось, не давая дышать.

— Хочу получить компенсацию за испорченный вечер, — на этот раз его язык скользнул к самому запястью, и Ясмин автоматически впилась пальцами Абалю в волосы второй рукой.

Она не была уверена, что устоит. А потом Абаль выпрямился и безошибочно нашёл губами ее рот. Она не видела ни зги, и несколько секунд ее целовала сама темнота. Сначала Ясмин ласкала пальцами его волосы из полурассыпавшейся косы, после плечи, а потом он толкнул ее к стволу низкорослого дерева и на них посыпались тяжелые плотные персики.

В глубине души она понимала, что он не тот человек, с которым можно легко встретиться и легко разойтись. Если она влипнет, то как муха в янтарь. Когда настанет время уйти — уйдёт не с высоко поднятой головой, а ползком, ящеркой с перебитыми лапками.

Она должна была сказать «перестань» или «это плохо закончиться», а вместо этого смотрела широко распахнутыми глазами в темноту, ловила губами его дыхание.

— Постой, — сказала она, задыхаясь, когда смогла прерваться. — Возьми метку. Я отдаю ее тебе сознательно и добровольно, силой воли и силой веры, будучи смирённым цветком Варды.

Слова передачи метки от одного члена группы другому не менялись с момента ее создания, но Ясмин потребовалось больше недели, чтобы вспомнить их. Слабое серебряное свечение возникло где-то в центре груди и на поверхность выплыл круглый и до смешного маленький камешек, который она коротким толчком отправила к Абалю. Метки были не в силах долго находится вне человеческого сосуда, поэтому быстро находили новый адресат или умирали, не будучи направленными.

— Что ты… — он успел поймать ее запястье, но слишком поздно.

Метке нужен новый адресат, она не спрашивает согласия, заселяясь золотым мягким свечением в темноту его сердца. Совсем крохотная. Похожая на белый речной жемчуг.

— Тебе нужен козырь, — объяснила свой поступок Ясмин. — Я не знаю, что потребует от тебя глава Бересклета, но, думаю, ничего хорошего. Пока они не знают, что у меня есть вторая метка… То есть, была.

— Все плохое можно сделать хорошим, — с невидимой, но почти материально ощутимой усмешкой сказал Абаль.

Он все ещё сжимал ее запястье. И когда вёл по темному саду к дому, и когда зашёл на самый верх по лестнице к ее детскому гнезду.

У самой доверие спальни они остановились.

— Зачем ты отдала мне метку? — спросил он жестко, хотя ещё миг назад был ласковым, как домашний котик.

Мягкость его обращения не сочеталась с голосом. Чувствовалось, что отпускать он ее не намерен.

— Я объяснила, глава…

— Не верю ни единому слову, Ясмин, — все также резко прервал ее Абаль. — Какой бы ты ни была до, какой бы ни стала после, ты не отдала бы преимущество человеку, которого знаешь без году неделю. Я неплохо изучил тебя за последний месяц, ты из тех фей, которые никому не дают подержать свою волшебную палочку.

Ясмин терпеть не могла, когда из неё выдавливали информацию, но… Он все равно узнаёт. Не завтра, так послезавтра. Просто хотелось потянуть время ещё немного, встроиться искалеченным страхом и одиночеством телом в его руки, спрятать истину в тепло его губ. Забыть на несколько минут, как она одинока.

Жаль, что все хорошее кончается настолько быстро.

— Я не вернусь в Варду, — сказала она. — Я останусь здесь, с мамой, мне не нужна метка.

Глава 25

На один короткий миг в его глазах она увидела шок, после неверие, а потом он, наконец, закрылся. Сделал свое любимое пустое лицо.

Она медленно отпустила его руки, прошла в комнату и закрыла за собой дверь. Ясмин не хотелось видеть вывод, который она могла бы так явно прочесть в его лице.

— Тебя так долго не было, — сказала мама.

Она сидела на кровати все ещё в вечернем, слоящемся, как утренний туман, платье, на котором искрами разбегались золотые нити, пропущенные тире и точками на ткани. Длинные сложные серьги лежали блестящей линией до самых плеч.

Ясмин автоматически встала к матери спиной, снимая тонкие резные гребешки и шпильки, инкрустированные резными цветами и россыпью странных, но прелестных камней, и выгадывая время на правильную реакцию.

Мама подошла сзади и неловко обняла ее за плечи. Казалось, она разучилась это делать за четверть века.

— Я все время вижу тебя десятилетней, — сказала она тихо. — Даже сейчас ты кажешься мне ребёнком. Я ведь была плохой матерью, да? Не отвечай, я знаю, что плохой. Возможно, потому что я сама очень долго была ребёнком, который не желал играть ни во что другое, кроме биогенных исследований.

— Не плохая, а сложная, — тут же сказала Ясмин. Она развернулась и обняла мать. — Я понимаю.

Это было полуправдой. Настоящая Ясмин, наверное, не поняла бы. Она и сама понимала только разумом, сказывалась привычка бесконечно отрабатывать травмы.

Она хотела спросить про метку, про Абаля (какого черта он сидел, как заключённый, рядом с бедняжкой Айрис?!), про желание остаться, про розы, которые она так ненавидит, но выращивает… Но хотелось просто быть рядом

— Я потратила свою жизнь на исследования, — с горечью сказала мама. — А надо было потратить ее на тебя.

На этот раз Ясмин промолчала. Она понимала ее страсть к науке. Страстью нельзя управлять, управлять можно разве что автомобилем, да и то без гарантии, что не влипнешь.

— Этот мальчик… Абаль, — продолжила мать. Они все ещё стояли обнявшись, и ее голос тёплом прокатывался по плечу. — Он нравится тебе?

Ясмин застыла. Множество мелких разрозненных деталей вставали на свои места, медленно сдвигаясь с насиженного места. У Абаля забрали метку, посадили с Айрис, как преступника, но приняли, как гостя, избегая силового конфликта. Конечно, она догадывалась. Кто бы не догадался? Мама любила ее, просто Айрис она любила на пятнадцать лет дольше.

А Ясмин… Ну, Ясмин просто хорошо выполнила свою работу. Она отстранила мать и заколебалась снова. Она не могла пожертвовать ею, эта женщина с усталым и скорбным лицом, которое просачивалось сквозь маску спокойной и благородной госпожи.

Ясмин не хватало данных для анализа. Словно было что-то ещё, неучтенное и глубоко запрятанное, маленький страшный секрет, который знала только мама. Он лежал на самом дне ее серых глаз, и от него фонило болью.

— Не то, чтобы нравится, — осторожно, пробуя тонкий лёд недосказанности, проговорила Ясмин. — Просто мы слишком многое пережили вместе, у меня не было времени разобраться в своих чувствах.

— Это благодарность, — уверенно сказала мама. — Люди часто путают ее с другими яркими чувствами, особенно если их сердце свободно и молодо.

Ясмин просто не знала, что делать. Лгать она не хотела, а говорить правду ей едва ли не запретили. На несколько секунд накатила безнадежная тоска, внутри который каждый день был серым и безрадостным. Она хотела остаться с матерью и одновременно хотела получить Абаля, и, разумеется, это было невозможно. Хотя бы по географическим причинам.

Они легли в кровать и снова болтали до самого утра, а в результате проснулись только к обеду.

И покатились странные дни, полные янтарного солнца, смеха, матери и взглядов Абаля. Он по-прежнему ходил под конвоем ее прекрасной сестры, которая воротила красивый носик, что от него, что от Ясмин. Чаще всего она была с матерью, копаясь в лаборатории и пытаясь реанимировать люфтоцветы, а после шла в библиотеку, злоупотребляя уникальной памятью. Набирала базу знаний. Набирала все, что только можно, впитывая книги, слова, взгляды, недомолвки, бродившие по дому.

Под вечер гуляла с Верном и Хрисанфом, взяв их под руки и наплевав на все правила этикета. Иногда болтала с Мечтателем, хотя в его обществе было откровенно неуютно. И к концу недели она уже не могла разобраться, чего хочет больше. Она работала с семнадцати лет, училась на вечернем, сидела ночами за курсовыми, потом за дипломом, после за проектами. И здесь, посреди Чернотайи, она все ещё оставалась маленькой и чужой. Инопланетянкой, которая, лишившись своих исследований и мотивации, не знала, куда деть руки.

Однажды она набралась смелости и спустилась в долину, изучая быт новой полурастительной расы. Рассматривала их сады, устройство домов и их самих любопытными глазами. Основной проблемой те почитали одежду, поскольку технология так называемого магического хвата была им недоступна, а шить они давно разучились. Приходилось учиться самим. Бывшие мастера, ученые, бойцы и ремесленники осваивали свой нехитрый быт, и Ясмин им не нравилась. Ее пускали, потому что она была дочерью мастера Гербе.

В один из таких дней ее застал Абаль.

Она столкнулась с ним в одном из нижних садов, осматривая тощие хвосты моркови. А потом подняла голову и увидела Абаля, которые резал долину быстрым шагом, а за ним золотистой козочкой скакала Айрис, время от времени упираясь и заламывая руки. Со стороны они выглядели, как хозяин с капризным питомцем на прогулке. И роль питомца принадлежала явно не Абалю.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он у Ясмин неприятным тоном.

— Морковь не принимается! — с ответным раздражением сказала Айрис и ткнула пальцем в грядку с недоразумением.

— Плевать, — отрезал тот. — Быстро иди домой. Ты хоть понимаешь, что здесь живет? И как нежно это что-то любит Варду и тебя в частности?

Из ближайшего куста вроде бы акации вылез Хрисанф и демонстративно отряхнул сначала штаны, после крупные, перемазанные в земле руки.

— Да ты не бойся, мастер Тихой волны, я туточки, и Миночка всегда при мне.

Ясмин посмотрела с недоумением. Звучало это так, словно именно он пришёл проведать морковь, а ее взял по старой памяти, как любимую колбу. Наверное, Абаль подумал то же самое. Глаза у него полыхнули какой-то странной вороной синью, как блик на исчерна-сапфировой ткани. Она мгновенно забыла и про Хрисанфа и про морковь, только жадно уставилась в эти инопланетные глаза, считывая эмоции. Опомнилась только когда Абаль уставился в ответ, и она начала проигрывать в переглядки. Медленно поднялась, чувствуя себя семнадцатилетней девочкой, которой нравится одноклассник.

— Ты часто здесь бываешь, Айрис? — спросила она, выгадывая время.

— Нет, — Айрис обдала ее холодом синих глаз и поджала красивый ротик.

Ей-то она что сделала? Не умерла?

— Хватит злиться, — сказала Ясмин примирительно. — Я все равно твоя сестра, а поскольку последние пятнадцать лет меня не было дома, у всех моих прегрешений истёк срок давности.

— Я не злюсь, — продолжала злиться Айрис.

Хоть бы улыбнулась. Но от Айрис шло явное и открытое пренебрежение, имеющее целью только ранить. Ясмин беспомощно переглянулась с Хрисанфом и пожала плечами. Ну, она пыталась.

— Тогда можно возвращаться.

Она подошла к колодцу, который называла колодцем только потому, что не могла найти название созданной водопроводной системе. Небольшой каменный краник, из которого бесконечно текла вода, падая в белую чашу, опоясывающую его. И, должно быть, каждый раз эта вода проходила систему очистки, поскольку здесь можно было как помыть руки, так и напиться.

— Знаешь, Айрис, — с досадой сказала Ясмин. — Тебе нужно приглядеться к Верну, вы с ним замечательно поладите.

Хрисанф обидно хмыкнул, а Абаль симулировал глухоту, но угол губ у него намекающие подрагивал. Айрис перевела взгляд с них на Ясмин и несколько секунд задыхалась от возмущения. А когда Ясмин подошла обратно, вдруг резко развернулась и бросилась бежать прочь, только золотая коса хлестала тонкие плечики.

— Эй, ты меня забыла, — крикнул Абаль вслед, но попытки пойти за ней не сделал. Потёр озабоченно лоб. — Ну что за ребёнок. Никаких манер.

На его голос обернулась несколько женщин, ввозившихся в саду, и некоторые из них выглядели женщинами весьма условно. На их лицах читалось любопытство, насторожённость и затаенная неприязнь. Ясмин сразу же ощутила себя взрослой агрессивной теткой, которая издевается над ребёнком.

Ребёнок мелькал золотом волос уже у самого подъёма на территорию Бересклета.

— Она весенняя? — спросил Хрисанф.

В Варде никто не отмечал конкретный день рождения, отмечали сезон, собирая именинников на розовые вечера, где празднество выключало в себя поочерёдно приветствие в родном доме, в Цветочном круге, куда допускались мастера двух поколений, и в Белом саду, где проходили неспешные беседы и игры для сверстников. Четвёртый день празднования полагался лишь тем, кто состоял или обучался в каком-либо ведомстве. Ясмин, разумеется, выпадал только четвёртый день своего сезона. Если, конечно, можно назвать праздником день, когда тебя можно безнаказанно облить ядом, а тебе остаётся только улыбаться и благодарить.

— Да, мы обе весенние.

— Ты у меня апрельская, а Айрис майская, — сказал Хрисанф. — Майские детишки всегда эмоциональные.

Абаль стоял совершенно окаменевший, внимательно и как-то хищно выслушивая все его измышления про «ты у меня». Наверное, пытался понять, как девица, которая клеила его восемь лет подряд, вдруг оказалась чьей-то. А сама Ясмин плохо представляла, что можно чувствовать. Раньше мальчики не вступали из-за нее в конфликты. Что делают первые красавицы школы в таких случаях? Суетятся и уверяют обоих, что все неверно друг друга поняли? Или довольно жмурятся на кавалеров, как сытые кошки… Наверное, это очень приятно, когда тебя немного ревнуют, пусть и не всерьёз, но Ясмин чувствовала только стыд и неловкость. Ей было дискомфортно. Возможно, потому что она дословно понимала мотивационные процессы этого механизма, которые не имели ни малейшего отношения ни к любви, ни к даже страсти.

И все это, не говоря уж о том, что Ясмин старше Айрис всего на год, но ее никто не считает милым невинным цветком.

— Пойдём, — тихо сказал Абаль.

Словно уловил, наконец, ее гадкие мысли и отступил первым от невидимого поединка.

* * *

Дома их ждали. Мать и глава тотема восседали в золоченных, обтянутых потускневшей, чуть запертой на сгибах парчой креслах, вышедших из моды четверть века назад, и занимали тыльную сторону террасы. Свет бил им в спины, распадаясь радужными всплесками и круглыми бликами, скрывая в полумраке их фигуры. Дом выглядел мрачным и пустым, что казалось странным и жутким в середине полудня.

— Мама, — тихо позвала Ясмин и удивилась, как тонко звучит ее голос.

Эта страшная тишина пугала ее. За тонкой стенкой, за пленкой стёкла медленно текло по небу жаркое полуденное солнце, запертое в петлю времени, в долине копошились люди, лишенные будущего и прошлого, перекликаясь птицами, под тёплым ветром нежились розы… А она стояла здесь, как приговорённая к казни.

— Садись, Ясмин, — голос матери звучал прохладно и спокойно.

Так движется речная вода, лишенная радости и человеческого горя, способная видеть вдоль всего своего русла. Ясмин автоматически отступила к одному из окон, где стояла низкая толстая тумба, на которой она переобувалась в далеком детстве, прибегая из сада. Она села на неё, сложив руки на коленях, как монашка, и уставилась на мать. Но солнце било в глаза, и она видела только тень своей утренней матери.

Глава Бересклета молчал.

Верн стоял у противоположной стены, хотя рядом было два резных стула, явно созданные методом усложнённой арбоскульптуры. Хрисанф тут же направился к нему и уселся на один из них без малейшего стеснения. В какой-то страшный момент было слышно только попискивание тонкого стульчика, вместившего в себя нескромные размеры Хриса. Мечтателя она заметила совершенно случайно. Он стоял по правую руку от отца и едва ловится в фокус, как темное пятно на засвеченном фото. Айрис, вставшая недалеко от Верна, обнаружилась минуту спустя самым странным образом из всех. Ясмин, глубоко нечувствительная к любым проявления неудовольствия, ощутила ее взгляд, как тяжёлое и горячее прикосновение. Сестра стояла почти рядом и едва ли не открыто повернулась к ней спиной. Должно быть, они изрядно ее разозлили.

— Вы собрались здесь ради меня? — спросил Абаль.

Ясмин вздрогнула. В его голосе слышалась лукавая, но лишенная теплоты улыбка, и он стоял прямо за ней, только что не вплотную.

— Конечно, нет, — все так же весело фыркнул Мечтатель. — Ты — человек, а здесь творятся дела меж богами тотемов, так что не мни о себе слишком уж высоко.

Он сдвинулся в сторону от отца, и стал виден весёлый блеск его синих глаз. И Ясмин вдруг поняла, кто был проводником богов Бересклета, когда его отец засыпал внутри собственного тела, выпуская архаичную сокрушительную силу тотема.

— Богов тут нет, — равнодушно заметил Абаль. — Один я.

Судя по голосу, он замечательно держал себя в руках и не собирался сдавать ни пяди.

— Мы снизойдем до тебя, человек, — сказал глава Бересклета.

Ясмин с трудом поборола желание обхватить себя руками, укрывая и баюкая перепуганное подсознание. Глава Астер был таким же, как тогда, в беседке. Или, скорее, это существо уже давно не было главой Астером. Здесь, в полутемной террасе, где гас золотой полдень, между всеми этими замершими людьми, стояла древняя сокрушающая сила, не имеющая имени. Темное коллективное ид, нанизанное на нить столетий, аккумулировавшее в себя ум лучших своих представителей, их умения, разум и кровь. Ясмин вдруг подумала, что ее мать прекрасно понимает, кто сидит подле неё. Уже давно понимает и, может быть, смирилась.

— Свыше двух десятков лет назад, тотем Спиреи обманом сверг тотем Бересклета, что есть естественный и необходимый процесс смены поколений. Свыше двух десятков лет назад, тотем Спиреи, движимый страхом разоблачения, обрёк тотем Бересклета на умирание, что нарушило естественный ход событий.

— Какого разоблачения? — спросила Ясмин, но ей никто не ответил.

Абаль тихо вздохнул и мягкий шёлк его рукава задел ее небрежно убранные волосы.

— Ничего нельзя изменить, я — кровь своего отца, но я — не мой отец, — сказал он.

— Испокон веков сыны платят за отцов, так было, и так будет впредь. Бересклет сольёт кровь с кровью предателей Спиреи и восстановит естественный ход вещей.

Сердце у Ясмин заколотилось в груди, как рыба в бредне. Она ожидала чего-то подобного, но думать и видеть, как это происходит прямо у тебя на глазах, было совершенно иначе, чем просто думать об этом. Насколько она знала, Варде был присущ расчетливый брак, но благородные тотемы учитывали веление сердца своих детей, открытое принуждение считалось дурным тоном. А про мир самой Ясмин и говорить нечего. Хотела бы она видеть человека, который шёл в брак против собственной воли. Бывало, по глупости, но добровольно.

Но… чтобы так?

Я ведь отдала ему метку, подумала она вдруг. Умница Абаль наверняка понял к чему идёт гораздо раньше неё самой, но он все ещё был здесь. Почему?

— Как я понимаю, выбора у меня нет? — скучающим тоном спросил Абаль.

Ясмин хотела обернуться и не могла. Что он чувствует, когда говорит это? Что он чувствует прямо сейчас?

— Нет, — почти эхом отозвался Мечтатель.

Он повернулся к мутным окнам террасы, и вдруг как-то сразу стало понятно, что он уже давно не так весел и не так юн, как казалось вначале. Невидимый глазу венец Бересклета лежал на его челе, а внутри этого немногочисленного и мирного дома уже давно и напряжённо велась незримая и страшная война, где ценой победы была смена власти и захват исследовательских активов. Странно лишь то, что этот разговор все же состоялся и ни Катх, ни Древоток не перехватили такой лакомый кус, как сын Примула.

Ясмин почему-то воображала, как она попросит мать прекратить отвратительный шантаж, и та, разумеется, пойдёт ей навстречу. Но она сидела и боялась даже шелохнуться, не то, что рот открыть.

— Варда не одобрит этот союз, — тихо сказал Верн.

Лицо у него сделалось белым, как молоко, но держал он себя неожиданно хорошо, особенно учитывая собственное положение заложника.

— Чернила выцветают, слова теряют свою суть, и Бересклет скрепляет узы кровью и дарами. Мы желаем видеть наших детей покорными божественной природе тотема, а не каменной бумаге.

Ясмин читала о старинном свадебном ритуале, который имел внешне атрибуты жертвоприношения, только по-настоящему никто не умирал, кроме молодого барашка. Наоборот, все радовались и посыпали друг друга кружевными лепестками камелий после того, как сольют единую кровь и отопьют ее из кубков.

— Ну что же, — все тем же голосом, в котором нельзя было найти ни тени эмоций, продолжил Абаль. — Могу ли я понимать своё положение, как безвыходное?

Ну разумеется можешь, подумала Ясмин с раздражением. Что толку миндальничать с человеком, который даже не человек. Зачем вообще договариваться, если выход из положения у него прямо в руках. Ну или в груди, если быть точнее. Активируй, черт тебя побери, метку, и насилие закончится прямо сейчас!

— Ты можешь понимать наше положение, как безвыходное, — ответил за отца Мечтатель, словно работал переводчиком с божественного на человеческий.

Но, скорее всего, боги тотема просто не были заинтересованы в социальных реверансах и не желали утешать свою жертву.

— Если я вынужден взять за себя одну из дочерей Бересклета, — неспешно сказал Абаль, — то я могу позволить себе хотя бы этот скромный выбор?

Сердце у Ясмин отчётливо остановилось, а после задрожало и ухнуло куда-то в желудок, как плохо переваренный ужин. Он… понимает, что говорит? Он говорит это, потому что связать себя узами с Ясмин безопаснее, чем с Айрис, или потому что несколько дней назад, в саду, они целовались, как сумасшедшие? Или…

Додумать она не успела.

— Нет, — сказала мама. — У тебя нет выбора, Абаль, сын Примула, ты совьёшь нить своей судьбы с нитью Айрис, и пройдёшь свой путь до конца рука об руку с ней.

За прозрачной стеной террасы, едва заметно поделенной на ровные прямоугольники, весело носилась стайка воробьев, кроны дубов бежали вслед за ветром кудрявыми зелёными облаками, Мирта, размахивая сразу четырьмя руками что-то объясняла юнцу с несчастным лицом. А здесь стояла тишина, которую, казалось, можно потрогать, так она была ощутима.

Молчал глава Астер, молчал Мечтатель. Молчал и сам Абаль. Только Айрис едва слышно пробормотала полузадушенное:

— Мама, почему?

Но услышала ее только Ясмин.

Все вокруг вдруг стало показалось ей картонным и ненастоящим. Ненастоящие боги, держащие ее деревянную послушную фигурку в огромных руках, страшный подвижный сад, незнакомые глянцевые растения, которым нет ни места, ни имени в цивилизованном мире. Мама, которая… Просто не ее мама. Обиженная и прекрасная, как светлоокий ангел, Айрис, отыгрывающая партию послушной дочери, но непокорной натуры. Обычно у книжных прототипов вроде нее все складывается отлично к концу книги. Ясмин хотела бы провернуться к Абалю и узнать, остался ли настоящим он, но не смогла.

Настоящим было только воспоминание о маленькой могиле, где давно проросли скорняки, и на которой никто не поставил ограду.

Воздух сделался тяжелым и вязким, а перед глазами образовалась темная пелена, как если бы кто-то накинул на неё траурную вуаль. Кто бы мог подумать, что несостоявшееся замужество так плохо подействует на ее психику? А ведь она вовсе не собиралась замуж. Ей это даже в голову не приходило, потому что любовь к матери была сильнее любой другой любви.

Нужно выйти в сад! На воздух. Куда угодно из этого древесного полумрака, от которого тянет сыростью и тленом мертвых богов Бересклета. Ясмин попыталась встать и вдруг уснула. Упала с размаха в ту гадкую допросную, в которой почти полгода мучила дознанием Англичанина.

На это раз лампа не била ей в лицо. Под потолком горела двенадцативаттная лампочка, ложась неприятным желтым кругом на казенную пустоту комнаты. На другом конце стола, поблескивающего матовой чёрной спиной, сидела Ясмин и улыбалась.

Книга вторая. Наследница

Не успела Ясмин обжиться в новом мире, как на неё свалились новые проблемы предыдущей владелицы тела и класс, полный юных цветков. Маленьких, мстительных, высокопоставленных цветков.

А также преступление, отец и любовь, которой нет места в этом мире.

Глава 1

— Я ушла, мам, — Амина весело звякнула ключами, собранными на белом кольце, и открыла дверь.

— Купи хлеба, Мусенька, и кефира.

Мать выскочила из спальни в белой сорочке, похожая на похудевшего Каспера, и вихрем метнулась в ванную. Их графики не совпадали, и она выезжала в свой центр молекулярно-генетических исследований на сорок минут позже, да и то все время опаздывала.

— Не торопись, — успела крикнуть Амина в захлопнувшуюся дверь.

В прошлый раз мама умудрилась приложиться лбом к краю раковины в попытке уложить волосы, и центр полмесяца обсасывал новость, что их начальницу бьет супруг. А когда выяснилось, что она пятый год в разводе, в центре началась и вовсе истерика. Сошла, мол, с ума баба, завела на старости лет молодого бойфренда, а тот пропивает ее денежки до копейки, да ещё и лупит.

Мама рассказывала и смеялась:

— А я ещё ничего, Мусенька, по некоторым данным пользуюсь успехом у старшеклассников.

Некоторые данные о Генриетте Львовне распространяла ее собственная секретарша, которую они тайком называли мисс Хадсон. Ради свежей сплетни та была готова на шпионаж, подкуп и опасное расследование, где здравый смысл не имел никакого значения.

Ах, да. Генриетта Львовна — это имя ее матери.

С именами в их семье была полная беда. Гентриетта, Амина и Эльдар. И кот Антоний. Эльдару нравилось называть их по имени-отчеству. Впрочем, отец давно ушёл, и можно было спокойно называть себя Леной, Мусей и Тоточкой. Можно было валяться в выходные до полудня, тусить до утра с подругой и ходить по квартире с немытой головой.

Первое время после развода, они с мамой по привычке обедали в гостиной, переодеваясь в платья, а в выходные ходили по научным выставкам или в театр. Тоточка ходил по струнке и мялся у двери.

А после расслабились. Оттаяли. Поняли — отец не вернётся, даже если если они будут очень послушными и хорошими. И почему-то стало легко. Стало нравиться быть свободной от этикета. Мать сменила тяжелые бархат портьер на пошлый ситец в цветочек, и они неделю умирали от восторга. Купили два сарафана, а после — иди все к черту — сменили косы на короткие стрижки. Раздербанили отцовский кабинет, превратив его в библиотеку, выкинули старый диван, тумбу и одёжный шкаф. Оставили только стол. Стол нравился Антонию, и тот развалившись с графским комфортом, дрых на нем круглые сутки… Если бы отец их видел, то сказал бы, что они сошли с ума и превращаются в мещан.

Амина стояла у двери, поигрывая ключами, и не понимала, почему вспоминает все эти глупости. Ей тридцать один. У неё три проекта и четыре поклонника. А вечером они с мамой будут пить кефир, рассевшись на напольном диване, и смотреть какую-нибудь милую чепуху. И гладить Антония, которому было особенно тяжело становиться Тоточкой. Он привыкал к новой жизни дольше всех.

Она медленно вышла из дома, вопреки собственному правилу, не воспользовавшись лифтом, а пройдя все семь этажей медленным шагом. Воспоминания теснились в голове, перебивая одно другое. Голова напоминала шкатулку с тысячей мелочей, где количество этих самых мелочей явно превышало заданный объём. То одно выпадет из шкатулки, то другое.

Свой Шевроле она всегда парковала у второго подъезда, потому что поворот там был неудобный и никто другой не рисковал парковаться. Ну а она научилась. Неудобно, но всегда на одном месте. Амина ценила стабильность. Уселась, закинув сумку на заднее сидение, и нежно погладила плетёный руль.

— Как ты, воробышек? — спросила она, прислушалась к стукам в моторе и тут же продолжила: — Это точно, холодина, хотя на дворе весна в разгаре.

Воробушку в прошлом сезоне исполнилось двенадцать, и он ездил, постукивая и покряхтывая, и отлучаясь каждые полгода в ремонт. Последний подарок отца. Если, конечно, это можно было назвать подарком.

На работе Марк Сергеевич, которого она как раз нежно подсиживала, отправил ее к следакам. Она часто сопровождала допросы сложных индивидуумов или редких типажей.

— Иди, Аминочка, спаси следственный комитет, — сказал он начальственным басом.

Марк Сергеевич имел вид величественный и монументальный, и в прошлом году они встречались минут примерно тридцать на одной из дурацких вечеринок, организованных на их кафедре. Амина давно бы забыла об этом, но Марк Сергеевич не давал. Смотрел иногда так, что дурно становилось.

— Мчусь, Маркуша Сергеевич, — бодро отрапортовала Амина, хотя чувствовала себя сонной и вялой, все ещё погружённой в быстрое течение вод детских воспоминаний.

— Ну какой из меня Маркуша… Совершенной ерундовый.

— Ну какая из меня Аминочка?

Марк Сергеевич расхохотался. Смеялся он, как Дед Мороз — хо-хо-хо… Амину продирало жутью от этого смеха.

Она кисло подумала, что как бы не пришлось увольняться. А все из-за какой-то пьянки. Напомнить, что ли, этому Маркуше, что он женат на совершенно феноменальных деньгах?

— Дуйте, Амина Эльдаровна, в тюрьму, ждут вас там очень.

Он снова издал своё задорное хо-хо-хо, идеально копируя весёлого и жизнерадостного человека, и только глаза оставались сумрачными и жуткими безднами. Если бы не взгляд, многие его принимали за деревенского дурня. Напоминал он ей кого-то…

Амина сосредоточилась, пытаясь поймать за хвост ускользающее полупрозрачное воспоминание, но не смогла. Что-то очень-очень знакомое, совсем недавнее. Ум бешено обыскивал пространство, пытаясь ухватиться за ту часть секунды, в которую она помнила что-то очень важное, что никак нельзя забыть.

— С вами все в порядке, Амина Эльдаровна?

Она вдруг обнаружила, что сидит в кресле и держит в руке стакан воды, а Марк Сергеевич с беспокойством заглядывает ей в лицо.

— Давайте, я Сашечку пошлю в тюрьму, а то на вас дурно действуют местные силы правопорядка.

— Александра Юрьевича, — вяло поправила Амина

Игра с именами у них никогда не заканчивалась и служила своеобразным маркером нормальности в атмосфере коллектива. Она обязана поддерживать эту игру, если хочет вписаться и дернуть вверх по карьерной лестнице. А она хочет.

— Я сама съезжу, — сказала она. — Не выспалась и позавтракать не успела, вот и шатает меня от служебного рвения.

— Ладно… Но давайте-ка небольшой тест? Что вы чувствуете, глядя на клеточки и полосочки?

Амина принуждённо засмеялась.

— Чувствую, что сейчас к ним опоздаю.

Встала и бочком-бочком вытеснилась из начальственного кабинета.

— Ну как он, не бушует? — спросила ее на выходе Ольга Викторовна.

То есть, Оленька, разумеется.

— Оль, ну что ты за секретарь такой, если собственное начальство боишься?

Обе посмеялись, хотя Оленька хихикала без огонька. И в самом деле боится? Пять лет уже работает, а от Марка Сергеевича выходит, как ушибленная. Сказать ей, что ли, что он не ест девочек?

В машину она садилась с надеждой, что на сегодня все потрясения окончены, а в голове упорно прокручивалось Олино лицо. И Оленька ей кого-то напомнила сегодня. Может, однокурсницу в институте? Нет, точно нет. Память у неё едва ли не фотографическая, она бы помнила. С такими, как она, не случается дежавю.

Амина заехала в проулок, припарковалась, а после вышла из машины. И сразу же вернулась. В изолятор она брала только портфель с бумагами, остальное все равно отбирали, а «технические средства связи», которыми ее бесконечно попрекали на пропускном пункте, ей скоро сниться будут. Раздраженно она кинула на сиденье оба телефона и захлопнула дверь.

— Вы Амина Эльдаровна Беклетова? — тихо окликнули ее.

Точно. Она.

Медленно обернулась, прокручивая в голове звук голоса, от которого кишки завязывались в узел не то в ужасе, не то в предчувствии… Глаза у него были темными и глубокими, как колодцы, но, когда он повернулся к ней, мимолётно полыхнули берлинской глазурью. Чёрное пальто от Армани из тонкой шерсти, перчатки из лаковой кожи, бледное высокомерное лицо. Вместо короткой стрижки, на левое плечо лился блестящий длинный хвост, скрученный прозрачной резинкой. На фоне серых промозглых улиц и безликих казенных строений, он смотрелся чужеродно, как антикварная кукла, по ошибке выставленная на витрину советского универмага.

Незнакомец смотрел на нее, терпеливо пережидая приступ восхищения. Она явно была не первой, кто теряет дар речи при встрече с ним. Он будил в Амине что-то темное, давно похороненное, на грани мускульной памяти. Тяжесть шелковых волос, пролитых на ладонь, силу рук, взявших ее за плечи…

— Кто вы?

Она совершенно точно видела его впервые. Ладно Оленька, но такого типа не забудешь даже спустя девяносто лет и будучи в глубоком склерозе.

— Старший брат Верлена Спиретта.

Он говорил с легким акцентом, который Амина могла бы отнести к смеси английского, американского и, возможно, польского языков. Впрочем, она слабый психолингвист, так, по верхам нахваталась.

— Господин Монтроуз?

— Мистер.

— Я так понимаю, мистер Монтроуз, вы приехали узнать о делах своего брата?

— Я не мистер Монтроуз, у меня другая фамилия, и это не важно. Мы могли бы немного пообщаться? Я не займу много времени.

Звучало это, как «у меня мало времени, так что шевелись в темпе». Амина зашевелилась, потому что кошелёк и телефон остались в машине, и ей пришлось снова лезть за ними, стыдясь, что она стоит тощим тылом к этому английскому красавцу. Наверное, это невежливо. Она шарила в машине и отчётливо понимала, что нарушает примерно с десяток правил английского этикета, который, как известно, всем этикетам этикет.

— Здесь неподалёку есть кафе «Берендей», там вполне приличный кофе.

— Бере… что? — переспросил мистер не-Монтроуз.

— Берендей. Не важно, это просто название, и там есть кофе.

До кафе они добрались за десять минут в совершенном молчании и не сговариваясь выбрали угловой столик. Амина его часто брала, когда ввозилась с документами в ожидании допроса. Она боялась, что ее визави затребует сложносочиненный эспрессо, про который здесь слыхом не слыхивали, или кофе с коньяком, но тот, к ее удивлению, взял традиционный горький. Она предпочитала такой же, и не знала никого, кто разделял бы ее пристрастия. До сегодняшнего дня, разумеется.

— Если вы хотите поговорить об Англича… о мистере Монтроузе, то вам нужно обратиться к мистеру Липицкому, он ведёт дело вашего брата и владеет большей информацией о судебных перспективах.

— Но вы, мисс Беклетова, являетесь профайлером, я верно понимаю?

— Неверно, — хмыкнула Амина. — В России не существует профайлинга.

Высокомерное лицо напротив словно бы дрогнуло.

— Вы составляете психологический профиль, используя методу оценки его поведенческих реакций, не так ли?

— Это так, но не совсем так. Я, скорее, сборщик статистических данных, но не более того. Наша кафедра сотрудничает со Следственным комитетом в особых случаях, так что я просто имею доступ к допросным данным и в некоторых случаях участвую в непосредственном допросе.

Она отпила кофе и не чувствуя вкуса. Тело напряжённо отслеживало кинесику темноокого незнакомца, считывая малозаметные эмоциональные сигналы. Интересно, есть ли у него девушка или, может, жена? Что она чувствует, находясь изо дня в день с таким человеком, имея право касаться его?

Амина сошла бы с ума в первые же полчаса, хотя бы от собственного несовершенства и невозможности соответствовать статусно и психологически.

И потом. Профайлинг? Мистер Само Совершенство начитался детективов.

— Но ваше мнение учитывает мистер Липицкий.

— Да, но… Но может и не учитывать. Мое мнение — просто бонусная услуга, если можно так выразиться. На самом деле, оно ни на что не влияет.

— Но вы же понимаете, что он никого не убивал?

Ну, конечно. Малика сама себя задушила.

— Убийство в полностью замкнутом пространстве, — попыталась втолковать своему визави Амина. — Дом в охраняемом посёлке на сорок домов, ключи от дома только у вашего брата, испорченные камеры на подъезде к дому, испорченные камеры в охранном управлении посёлком, отсутствие лая. Вы знаете про собак? Собаки, знаете, очень лают, когда по участку ходят посторонние люди.

— Собаки были у соседей.

— Да, но соседям не нужно портить камеры в охранке, а собаки все равно лают на посторонних, даже через забор.

— Я пока не видел дело, как и мой адвокат. Я решил, что прежде всего нужно встретиться с вами.

Амина только руками всплеснула. Мысленно. Зачем с ней встречаться, она вообще ни на что не влияет, дело ведёт следователь, а не группка ученых. Хотя… Это в России незначимо, а вот в Англии… В Англии это может создать прецедент. Может или нет?

Она так ушла в свои переживания, что не сразу осознала, что произошло.

Сначала она услышала звук, после почувствовала на коленях сначала тепло, потом жар. Мистер Совершенство уронил белую кружку, и кофе бодро рвануло по чуть наклонному столику к Амине, окатило жаркой горечью ноги. А кофейный преступник вместо того чтобы извиниться, осматривал зал широко распахнутыми глазами с недоумением и вроде бы некоторой тревогой.

— Черт возьми, мистер не-Монтроуз, — буркнула Амина, пытаясь промокнуть скатертью пятно, но кофе продолжало стекать и скатерти не хватало. — Вы решили сварить меня заживо в качестве мести за законодательное несовершенство?

Рядом засуетилась официантка с большим белым полотенцем, и они принялись вытирать кофе в четыре руки. А после Амина взглянула на своего собеседника и застыла. Упала в его взгляд, как в тёмную быструю реку, полную воспоминаний. Он не отрываясь смотрел прямо на неё, словно вбирая в себя ее закрученные на затылке волосы, модное пальтишко, бледное от вечного недосыпа лицо. Рядом, словно скорлупа от сказочного драконьего яйца искрилась белизна осколков, и этот незнакомец уже не был тем человеком, который вытряхивал из неё подробности дела своего брата.

Амина механически отпустила скатерть, и руки безвольно свесились вдоль тела. Она смотрела не отрываясь.

— Ясмин, — сказал незнакомец. — Открой глаза.

Амина медленно, словно пробиваясь сквозь толщу воды, встала. Ее ощутимо шатнуло, но она удержалась за столик.

— Почти ничего не заметно, девушка, — пискнуло где-то сбоку. — Но на улице-то холодно, хотите я вызову вам такси?

Она не хотела. Она хотела уйти от этих чёрных траурных глаз, внутри этого страшного английского мистера, который называет ее чужим именем. Бередит, мучает своим голосом.

— Ясмин… — он позвал ее снова, и Амина, тяжело толкнув деревянный неуклюжий столик, бросилась к выходу из кафе.

Пошёл снег, мгновенно тающий на серых тротуарах, и бег слился в сплошную серую полосу зданий, дороги, забора, голых некрасивых берёз, понатыканных возле редких домов. На пропускном пункте она опомнилась, что забыла в кафе документы и ключи от машины, но при мысли о возвращении ее закорачивало от ужаса.

— Паспорт, — металлическим голосом попросила полная блондинка, словно вся целиком вырубленная из каменной глыбы.

О такую только голову расшибить. Издержки профессии.

Амина пошарила в кармане и с облегчением вытащила паспорт. Она ходила сюда уже второй месяц, как по часам, но жестокосердная блондинка, как и ее сменщица, отказывались узнавать ее в лицо. Амина все время чувствовала себя преступницей, пробравшейся в стан врага.

— Проходите, — окатив ее напоследок сканирующим взглядом, сказала блондинка.

Амина кивнула и прошла в знакомый коридор, свернула к кабинетам, но потом оказалось, что здесь то ли что-то переделали, то ли переставили, но коридор снова сворачивал налево, и не было ни охраны, ни кабинетов. Амина послушно протащилась по коридору с тускло мигающей лампой, внутренне успокаивая себя. Мол, чего испугалась, дурочка, хороший парень этот не-Монтроуз, ну кофе разлил, ну смотрел, ну имя ее исковеркал — англичанин же, акцент. Сложно английскому человеку в России весной.

Но коридор, конечно, странный. Разве он был таким длинным? Точно что-то перестроили и пустили граждан таскаться в обход. От граждан не убудет. Лампа мигала, выворачивая душу, а за следующим поворотом было темно.

Амина немного потолклась в темноте, соображая, куда идти, но в глубине вдруг шваркнула металлическая дверь в допросную со знакомым холодным лязганьем, и мимолётно плеснуло белым светом утащенной у приятеля лампы.

Глава 2

Амина медленно, проверяя рукой стены, дошла до допросной и дернула дверь на себя.

Яркая лампа ослепила ее, и несколько секунд она, зажмурившись переживала световую атаку.

— Ты вернулась.

Шёпот скользнул по натянутым нервам холодной змеей.

Амина попыталась разлепить зажмуренные глаза, но было все ещё больно, и она сдалась.

— Серый, это ты шутишь? — наигранно возмутилась она. — Имей совесть, доведи меня до стула, в коридоре гробовая темень.

— Гробовая… — с удовольствием откликнулся шёпот.

У Амина вспотела спина от липкого ужаса. Детский страх темноты, попыталась успокоить она себя, все закончится, едва я открою глаза. Она наощупь прошла в центр комнаты и с трудом уселась на выдвинутый стул.

— Я думала ты не выберешься. Из собственного посмертие выбраться весьма сложно, трудно мыслить трезво.

Теперь шёпот изображал дружелюбие и даже некоторое участие, словно бы Амина ему очень нравилась, и он — этот чертов шёпот — искренне за неё переживал.

— Из какого посмертия? — недоуменно спросила Амина.

Она с трудом разлепила ресницы, пытаясь разглядеть комнату, но глазок лампы бил ей прямо в лицо. Она ещё обманывала себя, что это мистер-господин Липицкий, но на самом деле уже не верила. Впрочем, в полтергейст она тоже не верила, так что, может, ещё обойдётся.

— Кто ты? — спросила она.

Голос звучал хрипло, словно после долгого сна.

— Амина, ты меня совсем забыла… Но это нормально, первое время в посмертии всегда сложно, я тоже долго искала точку перехода.

Этот голос… звучал очень знакомо.

Перебарывая начинающуюся мигрень, она встала и отшвырнула белую лампу с пути ее взгляда, почти насильно разлепила ресницы и увидела себя.

На том конце ее взгляда сидела она сама, только очень худая, гибкая даже в статике, с тем мрачным взглядом, который Амина встречала у недолюбленных детей. Упавшая лампа беспощадно высвечивала острый угол ее локтя.

— Ясмин, — беспомощно сказала она.

И вдруг все вспомнила.

И первым она почему-то вспомнила Абаля, потом маму, после полночный сад, шёпот, касания и только после этого все остальное. Даже удивилась про себя — как удивительно устроена человеческая психика. Она пережила множество потрясений, перенос сначала в чужой мир, после обратно в свой, а единственное что помнит, это как жарко его губы касались ладони.

— Все же вспомнила, — с каким-то неудовольствием произнесла ее негативная копия. И тут же по-детски призналась: — А я надеялась, что не вспомнишь. Лучше умирать в приятных воспоминаниях, чем вот так.

— Умирать? — переспросила Амина. — В нашем договоре не было речи о смерти, мы договаривались о взаимопомощи.

Ясмин весело рассмеялась. Откинулась на спинку стула, как живая, и немного склонила голову к плечу, как любопытная птица.

— По-твоему, заполучить на семь дней свою умершую мать обратно — это взаимопомощь? Это чудо, Амина! Ты попросила меня о чуде, и я дала его тебе, тогда как моя просьба была куда проще.

Формально Ясмин говорила правду. Но, серьезно? Ее едва не подвергли суду Линча и несколько раз планировали убить. Она бегала голой, целовалась с убийцами, ее едва не слопали невменяемые песочные лилии. Ещё неизвестно, кто совершил большее чудо.

— Ты лжёшь, Ясмин, — тихо сказала она.

Это случилось на вторую неделю, когда одиночество в квартире сделалось особенно невыносимым. Соседка по лестничной клетке, с которой Амина едва ли здоровались до маминой смерти, организовывала похороны, занималась документами и кормила ее чуть не с ложечки. Абсолютно посторонний человек бескорыстно приходил и спасал ее каждый вечер.

А сегодня не смог. Сестра вроде бы приехала. Соседка говорила, почему не сможет прийти, но Амина прослушала. Амина сидела где-то очень глубоко внутри себя, где ещё были живы ее кот и мама, а отец никуда не уходил. Соседка говорила, что нужно плакать и станет легче, но слез не было, как не было ни скорби, ни смирения. Измученный ум метался в поисках выхода, как всякий раз, когда находил сложную задачу, не желая верить, что все. Действительно все.

О том, что она голодна до чертиков Амина сообразила только к часу ночи, когда кое-как устроилась онемевшим, затёкшим телом на кровать. Сначала лежала, гадая, получится ли перетерпеть, а после вспомнила, что третьи сутки почти ничего не ест и, наверное, нужно.

Некому больше сопли тебе подтирать, Мусенька, подумала она со злобой. Некому суп в рот засовывать, да ещё и уговаривать. Все сама.

На кухне обнаружился хлеб, немного масла и огурцы. Она сделала бутерброд и тупо пережёвывая безвкусную сухомятку и двинулась обратно в спальню, а в коридоре остановилась. С отражением было что-то не так, в привычной зеркальной глади что-то цепляло глаз. Амина включила боковой свет, разгадывая собственное, утонувшее в полумраке ночной квартиры лицо, и вдруг поняла, что именно не так. Отражение не двигалось. И вроде бы смотрело с некоторым пренебрежением.

— Здравствуй, душа, — с некоторой насмешкой сказало отражение.

Это было очень неожиданно и очень жутко, потому что отражение все ещё не двигалось, а губы, искривленные в усмешке, были плотно сомкнуты.

Амина облизала пересохшие от сухомятки и сладковатого ужаса губы и чуть дернулась вбок, после опрометью бросилась в спальню и захлопнула дверь. В темной комнате было ещё страшнее, а сердце колотилось, как рыба, пойманная в невод. С трудом, но она заставила себя вернуться. Полтергейста не существует. Призраков, русалок и посланий с того света тоже.

Отражение было на месте, все с той же усмешкой, оглядывающей из зеркальной глади ее квартиру.

— Странный мир, очень нервный, и люди здесь бояться совершенно незначительных вещей и явлений.

Девица смотрела в темноту и словно бы сквозь Амину, как будто видела не темный коридор, а весь ее мир целиком.

— Кто ты?

Амина спросила и тут же почувствовала себя очень глупо. Она разговаривает с полтергейстом, который, ко всем его прочим недостаткам, даже не существует.

— Неважно, — сказал зеркальный клон. — Но я знаю о тебе многое и могу помочь. Мы можем помочь друг другу.

Возможно, у неё галлюцинации или плохой сон, порождённый измученным сознанием, но зато Амина осознаёт себя и способна управлять кошмаром.

— Нет, — жестко сказала она, глядя в неприятные саркастичные глаза. — Я собираюсь проснуться.

Двойник засмеялся. Белые зубы вызывающе сверкнули в свете боковой лампы.

— Ты не проснёшься, потому что твоя мать на самом деле мертва, и тебе совершенно незачем жить.

Амина почувствовала себя сухой травой, в которую обронили искру.

— Заткнись, — прошипела она. — Заткнись, заткнись, за…

— Я могу вернуть ее тебе.

Амина с силой дернула зеркало на себя. Оно весь последний год держалось на честном слове и его трижды снимали-вешали, в попытке помочь ему висеть ровно, но сейчас оно словно намертво приклеилось. Стало единым со стеной.

— Представь, что это сон. Кошмар. Не нужно злиться, просто представь, что здесь все возможно, и договорись со мной.

Зеркало заговорило ее собственным терапевтическим тоном, который Амина приберегала для сложных клиентов. Ну и плевать, что полтергейста не существует — это же сон. Руки у неё мгновенно ослабели и соскользнули с резных чёрных завитушек рамы.

— Ты вернёшь маму, а что должна сделать я?

— Пройти путь, который не могу пройти я. А я буду здесь, ждать тебя, и каждый получит желаемое. Ты семидневное воссоединение с матерью, я возможность получить результат без усилий.

Какой ещё маршрут? Какие испытания? Это что, компьютерная игра?

— Какой маршрут?

— Слишком долго объяснять, — сказало отражение. — Я расскажу потом, а теперь дай мне руку.

Она не уточнила условия сделки, не спросила зачем, не спросила, как, просто протянула руку и шагнула в растекшееся во всю стену зеркальное серое марево. Где-то очень глубоко внутри Амина считала все происходящее сном.

А теперь она сидела напротив Ясмин и понимала, насколько глупым был ее поступок. Теперь, когда отступила горечь потери, сделалось очевидным, что ей воспользовались, как если бы она была бумажным платочком или ватным диском. Ей промокнули подтекающую зловонной жижей ложь последнего испытания и собирались выкинуть.

— То, что ты совершила — обман, — очень четко и громко сказала Амина.

— Да, — не стала ломаться Ясмин. — А то, что совершила ты — глупость. Душа, знаешь, за глупость надо платить.

Амина беспомощно пожала плечами.

— А ты мне нравилась. Я понимала, какая ты, но все равно сочувствовала.

— Это потому, что мы похожи, — лицо Ясмин дрогнуло и почти сразу снова закаменело. — Наша разность порождена различием миров, в которых мы были рождены.

Сейчас Амина, как никогда понимала, что очень скоро умрет. Где было ее тело все эти два месяца? Лежало овощем в Кащенко с диагнозом «свихнулась, бедная, на фоне утраты» или

поместилось в соседнюю с матерью могилу? Осталось только тело Ясмин и две души, претендующие на него.

— Ты должна понять, это мое тело, моя мать и моя жизнь. Каким бы ни был договор, его нужно соблюдать, потому что за ним смотрят духи рода, и, разумеется, они предпочтут меня.

— Но ты здесь, — тихо возразила Амина. — Духи рода тебя не забрали. Быть может, они не поощряют обман?

— Ты никогда не лгала?

— Я никогда не убивала. Ты ведь собираешься меня убить?

— Ты уже мертва! — крикнула Ясмин. — Возвращайся в могилу и не кради чужую жизнь! Абаль принадлежит мне, он принадлежал мне с самого начала!

Амина вдруг странным образом успокоилась. Ее любимое качество, которое ей тяжело далось, и которое она любила, — в любой сложной ситуации она сосредотачивалась.

— А ты вернёшься и сполна воспользуешься всем, что я заполучила, будучи в твоём теле?

Она не планировала злить Ясмин, ей было действительно интересно. Та смотрела на неё в упор с другого конца стола, и ее глаза блестели вызывающе и нагло. За серыми стёклами ее глаз умирала та испуганная отчаянная девочка, которая когда-то снилась Амине. От сильной, смелой и насмешливой Ясмин осталось только… вот это.

— Точно, я собираюсь воспользоваться всем и всеми, так что спасибо тебе и прощай.

Ясмин с кошачьей грацией вспрыгнула на стол и неспешно шагнула к ней по чёрной глади столешницы. С ее лица ушла та неприятная усмешка, и оно стало сосредоточенным и холодным. Ясмин побежала, а после прыгнула с ловкостью и мощью Джульбарса, и Амина опрокинулась под ее весом вместе со стулом. Перекатилась вбок и почти сразу почувствовала тяжесть тела Ясмин, настигшей ее. На горле сомкнулись горячие руки.

— Прекрати, — выдавила Амина.

Каким-то парадоксальным образом она не чувствовала давления, только тошноту и нарастающую головную боль, бьющую набатом в левый висок. Физически она уступала Ясмин безоговорочно, поэтому все на что ее хватало, это слабо извиваться и взбрыкивать неудобными и бесполезными каблуками. Всю жизнь она сидела на интеллектуальной работе и пренебрегала фитнесом, а вот и ответочка прилетела. Упирайся теперь шпильками в затертый линолеум, пошедший барханами от преклонного возраста.

— Это же посмертие, — вдруг сказал ей кто-то в самое ухо. — Внутри своего посмертия ты практически всесильна, внутри не существует никакого влияния, кроме твоего собственного.

Голос был похож на голос Абаля, который словно бы сидел внутри ее головы и зачитывала инструкцию по пользованию собственным подсознанием. Амина начала задыхаться, правда, намного позже, чем представляла себе, но горячий красный жар постепенно охватил всю голову и запульсировал острой болью. Я умру, подумала она с ужасом. Умру прямо сейчас!

— Внутри посмертия бессмысленная любая борьба, если ты сама не пожелаешь этой борьбы.

Голос пробивался освежающим зелёным ростком в сухую землю ее жара. Амина цеплялась за сказанные слова, чтобы продолжать дышать, и вдруг поняла. Это она делает Ясмин сильной, вкладывает в ее руки оружие против себя. Едва она так подумала, как руки на горле дрогнули. Амина заставила себя открыть зажмуренные от ужаса глаза и посмотреть в напряженное, почти испуганное лицо своего двойника.

— Умри, наконец, — прошипела Ясмин, но голос ее звучал слабо.

Растерянное бледное лицо блестело потом в свете опрокинутой лампы. Амина положила руки на душащие ее ладони и легко разомкнула их, как если бы они были свежепойманными рыбками, задыхающимися вне родной стихии.

— Рианор Бересклет, Фалена Бересклет, Злато Бересклет, духи Древотока, духи Катха, духи мертвых Древогубца и Майтенуха…

Амина не сразу поняла, что Ясмин затихающим шепотом зовёт духов рода, упав ей на грудь, а ее голос прокатывается тёплом где-то между плечом и ключицей. Она обняла ее худую, вздрагивающую спину и словно втиснула в себя. Погладила по истаивающим в полумраке волосам.

— Я останусь здесь, с тобой, — шепнула она. — Не бойся.

— Открой глаза, — сказал Абаль внутри ее головы.

Амина попыталась отрешиться от его голоса, сосредотачиваясь на Ясмин, но тот был, как колокол. Он звенел, набирая силу, и Ясмин истаивала в ее руках, как масло, как туман. Открой глаза, открой глаза, открой глаза…

* * *

Она открыла глаза, подсознательно ожидая увидеть все ту же мерзкую допросную, которая теперь навсегда была пропитана для нее кровью и отчаянием. Обвела взглядом лепной потолок, увитый золотистым плющом, от которого шёл слабый свет и на редкость манящий запах. Нововыведенная медицинская Хедера рода Аралиевых, благотворно воздействующая на нервную систему и показанная при выгорании, усталости, депрессиях и стрессовой работе. Ясмин о таком могла разве что мечтать. В чисто вымытые окна лился солнечный свет, согревая любовно рассаженные хлорофитум, сансеверию и карликовый цитрус. И Леокум Хамедора, которая в простонародье зовётся птичьи слухом, поскольку помимо токсинов и ядов поглощает звуки. Прелюбопытная вещь. Мало кто знает, что это растение можно использовать в качестве прослушки.

Она с трудом приподнялась и тут же упала обратно в льняное тепло кровати. После слабыми руками обняла подушки и заползла на них, как раненная черепаха, пытаясь одновременно заставить свой ум работать.

Ум не хотел. Ему было отлично. Тепло и спокойно, и он рассеянно блуждал по комнате, ленясь составлять выводы. Ей удалось выбраться из сна или она ещё внутри его продолжения? Но если да, то Ясмин умерла?

— Амина, — сказала она, чтобы не забыть. — Я — Амина.

Комната была составлена в тех драгоценных оттенках нагретых сливок, которые дают чувство уюта и успокоения, а золото плюща, делало ее радостной. Сливочные кресла с отделкой легкого карамельного оттенка, полированный кофейных стол ей в тон, стеклянный шкаф, демонстрирующий содержимое банок, пузырьков, флаконов и керамических суден с медицинскими инструментами. Будучи совковым ребёнком, Ясмин поежилась от столь откровенно облагороженной демонстрации медицинского насилия. И тут же напомнила себе — Амина, она — Амина, а не Ясмин. Но почти сразу забыла.

Около кровати гнездился крупный белый аппарат, от которого шла к ее телу полупрозрачная трубка. Ясмин осторожно вытащила иглу из локтевой вены, и аппарат тут же судорожно замигал красным и запищал.

— Ох, вы вернулись!

Из кресла, остававшегося вне зоны видимости из-за балдахина, поднялась заспанная женщина средних лет. Мягкое улыбчивое лицо, строгий пучок, тёмные внимательные глаза. У неё были манеры хорошо вышколенной прислуги, но Ясмин не обманывалась. В этом мире не было прислуги. Были профессионалы, которых можно запросто потерять из-за собственной несдержанности, но нелегко заменить. Это цветкам помоложе, послабее даром, не набравшимся опыта, приходилось терпеть. Грубость и применение физической силы в обществе порицались, однако, люди были по-прежнему склонны решать вопросы силовым методом и вербальным насилием. Закон можно изменить, а человека очень сложно.

— Где я? — спросила Ясмин осторожно.

На больницу это мало походило, на ее дом тоже, и уж никак не походило на Чернотайю. Это был мир Варды, определённо, но где именно в этом мире находилась такая чудесная комната?

— В доме покоя «Зелёные листы», — таким же убаюкивающим голосом успокоила ее женщина.

Ну хорошо хоть не дом упокоения, кисло подумала Ясмин. «Зелёные листы» — что-то вроде санатория для высших чинов, и она могла бы представить в этой комнате мастера Файона или самого Примула, но себя? Сколько она себя помнила, ей доставались услуги тех самых неопытных цветков, которых приютила расчётливая и ныне мертвая мастер Легкой ладони.

Глава 3

— И… как я здесь оказалась?

Ясмин с удивлением осознала, что манипулировать этой милой дамой совершенно невозможно. Те самые профессионалы, которых ее предшественница не без оснований причисляла к обслуге, легко поддавались на недоуменное молчание. А эта не поддалась.

— Вы были ранены, — со всей той же приятной безликой улыбкой объяснила женщина. — Вы мастер с оружием четвёртой ступени, а стало быть, где же вам проводить профилактический отдых, как не в «Зелёных листах».

Звучало, как законопослушный бред. Но ведь не придерёшься. Официально она на многое имеет право, а на деле у неё даже нет поместья. Будучи политической фигурой, Ясмин оставалась персоной нон грата в высшем обществе Варды, цветочном круге, и была бедна, как церковная мышь.

— И как давно?

— Почитай, второй месяц без сознания лежите.

Так долго.

Следуя простейшей логике, можно понять, что Абаль воспользовался меткой и сбежал из-под скоропостижного венца с ее бесчувственным телом на руках. Обратно в Варду под крылышко к папе. Дома, как известно, ему и стены помогают.

— Мастер Тихой волны почтил вас присутствием этим утром, а также предыдущим утром. Он приходил к вам каждое утро, кроме первой недели.

Ясмин хватило ума воздержаться от внешнего проявления удивления. В лице заботливой женщины слабо улавливалось любопытство. Тёмные глаза поблескивали чёрными быстрыми осами из-под ресниц, оглядывая Ясмин. Непростая женщина. Здесь не могут работать простые. Почти наверняка мастер, почти наверняка не из простой семьи, но в какой-то момент пережившая либо трагедию, либо не сумевшая вытянуть достойное оружие. Наверное, рада до соплей, что ее назначили приглядывать за Ясмин, в ожидании скандала и ежедневных сплетен о том, как эту нахалку проведал сын Примула. А ведь сначала медицинская сестра показалась ей приятной женщиной.

Впрочем, и понять ее можно. Репутация Ясмин бежала впереди неё, а в «Зелёных листах» можно было умереть от скуки.

— Расскажите мне поподробнее… — сестра с готовностью уставилась ей в лицо, и Ясмин кисло улыбнулась. — О моем состоянии.

Сестра замешкалась, словно ждала другого вопроса. Ну, правильно, ей бы посплетничать, а тут все о работе, да о работе.

— Врачи не сумели найти ничего, что держало бы вас в бессознательном состоянии. Сначала посчитали, что кома, но исследование показало, что организм прекрасно функционирует, и ваше состояние ничем не отличается от глубокой фазы сна.

Что правда, то правда. Организм ещё как функционировал. Особенно в последние минуты сна. Насилу жива осталась.

Теперь, проснувшись, она знала о посмертии все. В Варде эта тема была под запретом, как все, касавшееся двоедушия, но Ясмин воспитывалась матерью и знала все тайны. Всю историю Варды от секунды создания и до расцвета. Посмертие — лишь сладкий сон разума, уберегающего своего хозяина от смерти. Тонкий перешеек между мирами, в котором ты можешь вообразить тот мир, где был счастлив. В нем можно и умереть, даже не почувствовав этого. Чтобы проснуться, нужен маяк — кто-то, кто ждёт тебя на той стороне. Твой компас, ориентир, луч надежды. Тот самый свет в конце бесконечно длинного тоннеля.

Ее светом был Абаль.

— Можно ли вызвать Абаля? — спросила Ясмин.

И тут же пожалела о воспросе. Глаза у бедной женщины загорелись, как зелёный на светофоре, наверное, от счастья, что интеллектуальная пища обеспечена на ближайшее столетие.

— Вы о мастере Тихой волны? — задыхаясь от ужаса и восторга уточнила она.

Ну, конечно, мастер Тихой волны, сын Примула, глава триады консулов и Первый номер административного ведомства. А она его по имени, как любимая жена, да ещё и прилюдно.

Ясмин стала неосторожна. Пережитая во сне смерть и убийство сделали ее бесстрашной и цельной, соединив два мира в единый.

— Да.

Нужно быть внимательнее, больше нельзя ошибаться. Это женщина ей не друг, она чьи-то глаза и уши, орудие, которое может уничтожить ее самым что ни на есть законным и примитивным методом.

— Мне недоступен этот уровень связи, — с подобострастием, к которому щедро примешивался пережитый шок, ответила сиделка.

— Разбудите меня, как он придёт, а пока принести мне несколько книг из библиотеки. Я продиктую, запишите…

Ясмин заказала несколько дисциплин, которые вела ее предшественница, и мифологию старой Варды, хотя интересовала ее только последняя из книг. Но, спрятанная среди прочей литературы, она не вызовет вопросов. Мифология редко попадает под законодательные санкции, однако содержит многочисленный компромат на все и вся, зашифрованный в аллегории.

— Конечно, госпожа.

Сиделка, немного поколебавшись, вышла, осторожно прикрыв дверь, и Ясмин тут же выпрямилась, пытаясь нащупать то чувство, которое когда-то позволило ей управлять силой воздуха. В дни, проведённые дома у Ясмин, ей удалось прочесть несколько полезных книг по рождению и управлению оружием, но вот практического опыта у неё все ещё не было. Но выхода нет, нужно сделать это сейчас. В ближайшие несколько минут, пока сиделка не завернула к своему высокопоставленному патрону с чудесными сплетнями.

Воздух не нужно комкать и толкать, он не любит насилия. С ним можно иначе. Поманить пальцем, вытягивая белую струну силы, и хлестнуть по ненавистному Леокуму, ведущему противозаконную прослушку в ее палате. Теперь сиделка может сколько угодно клясться в истинности своих слов, но доказательств-то нет.

Леокум, попавший под белую вспышку, потемнел, скукожился и осыпался скрученными в запятые листьями.

* * *

Она и забыла какова Варда. Точнее она о ней и не знала, воспоминания Ясмин не давали полной картины того невыносимого давления, под которым она жила.

— Мы надеялись, вы завершите миссию немного раньше, — с мягкой улыбкой пожурил ее мастер Файон. — Согласно протоколу, вы должны были вернуться в седьмой день месяца Ив, однако вернулись тремя месяцами позднее. Мы надеемся понять, что произошло.

Мастер Файон завернул в ее палату почти сразу после уничтожения Леокума, и Ясмин против воли чувствовала страх. В поднимался ужас, как ил со дна быстрой реки. Руки автоматически сцепились в замок, напряглись плечи.

Это не ее страх, вдруг поняла она. Маленькое наследство от Ясмин.

В Файоне было что-то летящее, поблескивающее и томное. Он никогда никуда не торопился, но случись что на территории Варды перемещался с завидной скоростью, хоть и не без изящества. Светлые волосы ниже плеч, одежда преимущественно благородных синих оттенков, всегда нежная полуулыбка, хотя видит бог, нежности в нем было не больше, чем в королевской кобре. Глаза только подкачали, желтые, как у кошки, с темными едва заметными точками. Яблоко с червоточиной.

— Кто мы?

Ясмин, будучи ребёнком Варды до мозга костей, не пользовалась оружием, заложенным в ее голове самой природой. Прямотой. Варда, построенная на сложном межличностном этикете, брезговала прямыми вопросами, и Амина собиралась это исправить.

Должно быть, вопрос оказался слишком уж прямолинеен, потому что мастер Файон замешкался.

— Большой круг

Ясмин едва заметно улыбнулась.

Она ненавидела страх. Она собиралась от него избавиться.

— Большой круг не контролирует операции в Чернотайе, это полностью ответственность Примула.

Мастер Файон равнодушно качнул головой, словно отметая ее детскую атаку. Он устроился в кофейном кресле, напротив самой Ясмин, но смотрел на неё словно вскользь, как если бы она не ловилась в фокус.

— Однако, это не меняет того факта, что раньше таких случаев не было. Вы возвращалась день в день, сколько бы времени ни прошло в Чернотайе.

В переводе на доступный язык это звучало весьма опасно. Ясмин, будучи фестом группы, ушла на три месяца и, неизвестно где таскала сына Примула все это время. Не говоря уже о том, что она ещё в детском возрасте наступила мастеру Файону на хвост, лишив Верна первого номера на экзамене.

— Мастер Файон, простите мой вопрос, поскольку я задаю его по незнанию, но как часто вы бывали в Чернотайе?

Ясмин могла бы поклясться, что ни разу. Примул не рисковал лучшими кадрами, а Файон был одним из лучших.

— Это не имеет значения, — чуть помолчав, сказал мастер Файон. — Значение имеет только мой вопрос.

— Вы здесь, как официальное лицо? — зашла с другой стороны, Ясмин.

На ее памяти из стального захвата закона ускользали матёрые преступники, благодаря юридическим несостыковкам, документальным ошибкам и проволочкам. На все нужна бумага с сотней подписей и печатей. Кто такой мастер Файон без бумаги? Просто авторитетный мастер, который хочет вытащить из неё запрещённую к разглашению информацию. Та, теперь уже бесповоротно мертвая Ясмин, опасалась делать его своим врагом, но не видела самого главного. Они уже давно были врагами.

— Нет, — медленно сказа мастер Файон. — Я здесь не как официальное лицо.

Он вдруг уставился ей в лицо круглыми совиными глазами. Лицо его оказалось белым, как сахарный песок, и совершенно бесстрастным, как если бы Ясмин смотрела на литую статую. С неудовольствием она отметила его редкую привлекательность. Насколько она знала, ему было уже пятьдесят, но он выглядел, как юноша, столь сильно было его оружие.

Ясмин не смогла бы ответить, как долго они смотрели друг другу в глаза, но успела трижды проклясть свою неудачную тактику. Голова наливалась жаркой болью.

— Вы очень странное дитя, Ясмин, — сказал он, наконец. — Я запомнил вас немного другой, но, возможно, эта операция в Чернотайи повлияла на вас. Все-таки три месяца очень опасный срок.

Он все ещё не отводил взгляд, и мысли в голове у Ясмин путались. Давление сделалось невыносимым. Мастер Файон действительно был слишком серьезным противником для неё. Сеть, которой он владел, можно было использовать весьма разнообразно, и теперь Ясмин знала — ее можно использовать вот так. Пытая противника невыносимым давлением, ввинчиваясь острой болью в самый мозг. Нет сил воспротивиться и нет возможности упрекнуть. Попробуй, докажи, что он использовал оружие. Леокум она уничтожила своими руками, а сиделку он услал. На мгновение захотелось сдаться, что, в конце концов, она расскажет нового — ее версия слово в слово совпадёт с версией Абаля, Верна и Хрисанфа.

— Согласно медицинским показателям, я полностью здорова и не пострадала.

Ясмин с трудом выдавила возражение и тут же стиснула зубы, переживая боль. Кровь колотилась в висках, словно задумала вырваться из тела.

Ну уж нет, она и слова не скажет, убить ее мастер Файон не посмеет, а оставшись жива, она с ним поквитается. Сдохнет, но вынудит его заплатить за каждую секунду пытки. Темное страшное ид подняло голову внутри ее подсознания требуя мгновенной и беспощадной мести. Больно — бей и сопротивляйся, страшно — беги и плачь. Ид — лишь тупое животное начало и нуждается в усмирении, Ясмин не позволит ему разрушить эту жизнь.

И боль словно бы отпустила. Стало глуше, переносимее.

— Благодарю за беседу, мастер Ясмин, — мастер Файон отпустил в ее сторону пренебрежительные поклон и снова взглянул куда-то вбок, вскользь, как если бы она была подорожником под его ногами. — Поправляйтесь и не торопитесь, здоровье важнее прочих дел.

Он вышел все тем же неспешным шагом и очень скоро перед глазами засуетилась недавняя сиделка, деловито расставляя принесённые книги. Ясно, почему сбежал, подумала Ясмин со злобой, свидетеля побоялся.

— Мне плохо, — с трудом сказала Ясмин. — Вызовите любого медицинского мастера для быстрой диагностики.

Возможно, все же удасться найти последствия применения оружия мастером Файоном. Сиделка уставилась на неё лукавыми чёрными глазами.

— Не сочиняйте, мастер Ясмин, — сказала она благодушно, словно не видя ее бледного лица. — Диагностика проводилась только вчера вечером, и все было замечательно.

Ясмин закрыла глаза. Если она скажет о воздействии на неё оружием мастера Файона, диагностику, конечно, проведут, но вот если ничего не найдут, получится очень плохо. Она вполне может получить понижение статуса за лжесвидетельство и наговор. А статус ей слишком дорого обошёлся.

Но Файона нужно остановить сейчас, прежде чем он понял, насколько они сблизились с Абалем. Иначе ее устранение станет его прямой задачей. Это просто-напросто необходимость во имя выживания. Ее собственное оружие изменилось, и она больше не владеет браслетом силы настоящей Ясмин. Ее оружие — воздух, и если попробовать ранить себя изнутри, то не будет ли это сходно с силой оружия мастера Файона? Почти наверняка, поскольку они оба владеют воздухом.

Никто не сможет доказать, что она ранила себя сама, и никто не сможет доказать, что ее ранил мастер Файон. Но она будет ранена, этот факт не сможет ускользнуть от всевидящих глаз двух Советов и Цветочного круга. Пойдут слухи, пойдут домыслы, мастер Файон узнаёт цену запятнанной репутации.

Она должна рискнуть. Прямо сейчас.

Ясмин вздохнула поглубже, набирая внутри собственного тела маленький шарик той странной силы, которая так недавно ей открылась, а после отпустила. И на секунду потеряла сознание. Боль была такой страшной, что на мгновение ей отказал язык, разум и зрение. Она глухо застонала и опрокинулась в темноту.

Когда она пришла в себя, за окном уже зажглись веселые желтые огни и в окно стали видны мастера, прогуливающиеся по зелёному парку парами или в одиночестве. Ее снова подключили к страшноватому на вид белому аппарату и по голубому окошку датчика бежали малопонятные ей данные. В палате оказалось неожиданно шумно. Рядом суетилось около шести или семи человек, включая недавнюю сиделку.

— Она пришла в себя, — сказал кто-то у неё над ухом.

Ясмин попробовала повернуть голову, но не смогла. Тело совершенно ее не слушалось. Господи, что она сделала? Вот такой маленький шарик воздуха натворил это с ней?

— Вы можете говорить?

Строгая женщина лет тридцати на вид, присела на самый край кровати, хотя даже врачебная этика запрещала столь близкий контакт вне лечебного процесса. Глаза у неё оказались темными и тревожными, и Ясмин не сумела найти в них какого-то иного подтекста. Эта женщина просто беспокоилась о ее здоровье.

— Могу.

На самом деле она не была уверена, что получится. Ещё свежо было воспоминание о полной потере контроля над собственным телом.

— Что произошло? За двенадцать часов до несчастного случая вы были в полном порядке.

Это был именно тот вопрос, ради которого Ясмин так глупо рискнула. Но ей было настолько плохо, что она не сразу вспоминала об этом. А когда вспомнила, не сразу сообразила, что делать и как говорить.

Нужно быть осторожнее. Обвинить Файона напрямую она не может, если ее поймают на лжи, однократным понижением статуса она не отделается. Поэтому она не будет лгать.

Она просто будет очень несчастна.

Марк Сергеевич называл это тактикой бедной сиротки — люди, мол, склонны жалеть юных и несчастных девочек. А уж с какой целью девочки плачут совершенно неважно. Слёзы вызывают инстинктивное желание утешить.

Плакать Ясмин разучилась давным-давно, поэтому просто опустила глаза и как двоечник у доски отчиталась:

— Ничего не произошло. Все в порядке.

Брови у мастера, наклонившегося взглянуть на датчик, взметнулись вверх.

— Послушайте, — сердито сказала она. — Я мастер Режущей нити и как бы ни был невысок мой статус, не могу поверить в то, что ничего не произошло. Всего двенадцать часов назад вы были здоровы, а сейчас у вас микроскопические разрывы почти на всех внутренних органах!

На ее громкий голос обернулось несколько человек. Двое из них, как сумела понять Ясмин, устанавливали вдоль окон какие-то растения, ещё двое что-то уносили.

— Но микроскопические разрывы не смертельны. Мастер с оружием четвёртого ранга, как мастер Ясмин, залечила бы их за сутки самостоятельно.

Недавнюю сиделку Ясмин не было видно, но она узнала ее голос.

— Конечно, не смертельны, — снова повысила голос ее лечащий мастер. — Зато она могла умереть от болевого шока. Такие случаи вовсе не редки в наши дни.

Боль ещё гнездилась в теле, но стала глухой и почти ласковой, в сравнение с недавней болевой бурей.

— Я же говорила, что мне плохо, а вы сказали, что я выдумываю, — тоном хорошей девочки упрекнула Ясмин невидимую сиделку.

Успех следовало развить и укрепить. Просто замечательно, что здесь так много народа.

— Госпожа Милона, вы должны звать меня сразу по первой просьбе пациента, а не ставить диагнозы самостоятельно. Это могло сегодня закончиться смертью, надеюсь, вы понимаете свою ошибку.

Должно быть, Милона — имя сиделки. Мастер Режущей нити отчитывала ее, а Ясмин просчитывала последствия собственного поступка. Больше вредить самой себе своей же силой нельзя, это слишком опасно, но есть и существенный плюс. Мастер Файон очень близкок к репутационному провалу и именно в эту секунду ей предстоит решить, отважится ли она на ответный удар. Это станет открытым объявлением войны между ними. Но кто она, и кто мастер Файон. Она рискует умереть от его гнева гораздо раньше, чем выйдет из «Зелёных листов».

Но он уже делал это. Он уже делал это с Ясмин. И почти наверняка не с ней одной. Просто все молчат и боятся, даже тени намёка не допускают о его добром имени, так велик их страх. А прямое обвинение почти наверняка навредит им самим.

— Значит не все было в порядке, — снов обратилась к ней мастер. — Рассказывайте по порядку, как прошло ваше утро, если спустя два часа после пробуждения мы нашли вас в таком ужасном состоянии.

И Ясмин решилась. Если она промолчит, мастер Файон вовсе не станет ее другом, он просто продолжит свои тайные пытки, получая удовольствие от ее бессилия и боли.

— Ничего особенного, — тихим голос сказала Ясмин. — После пробуждения я немного поговорила с госпожой Милоной о своём состоянии, а после попросила принести мне несколько книг из местной библиотеки. И… Ну … все.

— Что значит «ну все». Что вы ели, что пили, к вам кто-то приходил? Вам давали лекарства?

— Я не успела позавтракать, но выпила немного воды, — Ясмин откровенно замешкалась и осторожно добавила. — Лекарств мне не давали.

Мастер Режущей нити замолчала что-то обдумывая, но пауза была слишком откровенной, чтобы ее можно было пропустить.

— У вас были посетители?

Ясмин наклонила голову ещё ниже и непослушные пряди, давно выбившие я из косы, сползли до самого подбородка, закрывая лицо.

— Меня посетил мастер Файон с целью получения информации об операции в Чернотайе. Он был здесь не как официальное лицо, поэтому… Я не уверена, что могу рассказывать об этом.

На этот раз мастер молчала намного дольше. Две юные девчонки и высокий юноша в костюме адептов медицинского корпуса перестали делать вид, что они копаются в цветах, и в комнате наступила почти осязаемая тишина.

— Он что-то сказал или… сказал? — возможно мастер хотела спросить «сделал», но благоразумно не решилась.

— Нет-нет, — тут же истово заверила Ясмин, вскинув голову. — Все в порядке, мастер Файон был очень добр ко мне, просто я… Дело не в этом, просто… Наверное я провела неудачную операцию, но это так сложно… Там все время шёл дождь, а метка работает от солнца, что я могла поделать против погодных условий!

Голос у неё неожиданно надломился, и Ясмин повалилась в подушки, как кукла с выключенным заводом. Захотелось плакать. Несколько секунд она лежала, хватая прохладный, напоённый сложным запахом растений воздух и пыталась подавить неуместный эмоциональный срыв. Она прекрасно себя контролировала, но тело, которое так часто пытали, дало сбой.

— Я очень устала, простите, — сказала Ясмин. — Могу я побыть одна?

Глава 4

Конечно, никто не оставил ее в одиночестве.

— Наше присутствие необходимо. При слабости в комнате нужные другие цветы, другая фаза цветения, вам необходимо наблюдение. Эту ночь я останусь сама, а вот завтра обсудим одиночество.

Голос у лечащего мастера стал мягче.

Это было показательно. Не все в Астрели и уж тем более в Варде участвовали в политической борьбе, многие, возможно, очень многие не разделяли тихой войны мастера Файона с тощим ростком Бересклета. А кто-то даже сочувствовал этому ростку. Предыдущая Ясмин не понимала этого или просто не желала верить и тем самым обрекла себя на одиночество. На отчаяние.

— Хорошо, я понимаю.

Ясмин закрыла глаза. Она лгала от первого до последнего слова, играла от первого до последнего жеста, но усталость и боль были настоящими. А тоска по умершей матери и Ясмин, ставшей ей плохой старшей сестрой, сделалась невыносимо острой. Она делила ее на маленькие доли и прятала, убирала в дальний угол сознания. Заставляла себя думать о реальном.

Если ее расчеты верны, то уже к завтрашнему вечеру слухи о том, что мастер Файон перешёл разумные пределы, допрашивая Бересклет, которая едва пришла в себя после двухмесячной комы, разойдутся по всем «Зелёным листам». А к послезавтрашнему — по всей Астрели.

Она сделала свой ход.

Почти всю ночь ее рвало, и Ясмин, ориентируясь на воспоминания, вдруг подумала, что это не последствия ее собственной глупой атаки. Ясмин всегда рвало после допросов мастера Файона. Неделя, полная тошноты, головокружений и раскоординированности, была ей обеспечена.

К утру она чувствовала себя выжатой, как лимон. Хотелось спать, пить и в душ, но сил было только на то, чтобы лежать, уставившись в лепной полоток. Вместе с очередным приступом накатывало ощущение бессмысленности. Зато сейчас она как никогда понимала чувства Ясмин, старавшейся заползти в норку на момент слабости. Одно дело, когда ты выблёвываешь внутренности, заперевшись в личном туалете, и совсем другое, когда тебя выворачивает публично.

— Мы заживили микротрещины ещё вчера, — с сожалением сказал вчерашний лекарь. — Но убрать тошноту не получается.

— Уж, конечно, — тихо сказала одна из вчерашних девиц, которая снова суетилась у растений и вроде бы что-то там меняла. — Это тошноту естественного происхождения убрать легко, а последствия применения оружия попробуй убери. Я уже дважды меняла Либолу Беллум, а он, знай себе, вянет через каждый час.

Ясмин вяло скосила глаза на Либолу, и ее снова вывернуло прямо на свежее одеяло. Около неё остановился вчерашний юноша весьма привлекательной наружности и наклонился к самому ее носу, вытирая рот длинной медицинской салфеткой.

— Можно вообще эту Либолу убрать, — сказал он. — Все равно от неё нет никакого толка.

— Небольшой есть, — отозвалась ещё одна молоденькая медицинская сестра, которую Ясмин не могла увидеть в силу ограниченного обзора. — Раз вянет, значит работает.

Под их голоса она принялась вновь немного задрёмывать. Внимания на неё обращали немного и воспринимали, как больную кошечку. После укола приступы тошноты сократились, и организм впал в подобие покоя. Мир перед глазами кружился, и ужасно хотелось спать.

Она почти заснула, когда дверь в палату распахнулась и знакомые танцующие шаги остановились около ее постели. Сквозь слабость пробилась пугающая мысль, что после матери, Абаль единственный человек, которого она опознаёт по таким незначительным признакам, как ритм шагов или звук дыхания.

— Ясмин!

Абаль наклонился к ней, и Ясмин увидела его тревожные отливающие траурной синью глаза близко-близко. Ясмин попыталась улыбнуться ему, чтобы он не переживал по пустякам, но вместо этого ее снова стошнило.

Следующие полчаса она отчаянно мечтала упасть в обморок или хотя бы спрятаться в процедурной под предлогом каких-нибудь процедур. Однако ее по-прежнему держали в постели, и Ясмин все время сталкивалась взглядом с Абалем, который удобно устроился в кресле. Он придвинул его к самой кровати и вооружился целым мотком тканевых салфеток.

— Представь, что я твоя медсестра, — сказал он с сочувствием, поймав ее взгляд в очередной раз и тут же повернулся к лечащему врачу: — Так как, вы говорите, мастер Белого цветка оказалась в операционной прошлым утром?

Безымянный мастер что-то глухо забормотала в своё оправдание. Ясмин ее искренне понимала. Не скажешь же вслух, что сутки назад здесь лютовал трижды клятый Файон под предлогом неофициального допроса. Мало приятного влезть между двух серьезных политических фигур и остаться в живых.

Напортачившая сиделка, которая явно работала на мастера Файона, сидела ни жива, ни мертва в попытке слиться со стенами. И судя по цвету, вполне могла этого достичь.

— Это очень странно, — голос у Абаля зазвучал ещё мягче, и Ясмин решила, что это отвратительный признак. — Вечером она была в чудесном состоянии, вы сами полагали, что она придёт в себя со дня на день, а наутро оказалась в операционной.

Ясмин с трудом дотянулась до рукава Абаля, чтобы привлечь его внимание.

— Перестань, я оказалась в операционной по собственной неосмотрительности.

— Какой неосмотрительности? — тут же спросил Абаль.

До чего же дотошный человек! Предыдущая Ясмин мечтала заполучить его в постель, но понятия не имела, с кем имеет дело. Из всех знаний только, что он высокомерен, талантлив и умён, никакого представления об истинных масштабах катастрофы. Что она ему скажет? Что изо всех сил пытается подвести под монастырь правую руку его отца и угрожает государственности в его лице?

— Потом, — хмуро сказала Ясмин. — Как станет получше, я обо всем расскажу.

Правда она не представляла, как выкрутится. Она жила, как Ясмин, но мыслила, как Амина, и привыкла решать свои проблемы без учета временных факторов. Даже таких приятных временных факторов, как Абаль.

— Тогда спи, — бессердечно сказал Абаль и аккуратно промокнул ей рот салфеткой. — Пить хочешь?

Пить хотелось неимоверно, и, если бы Абаль не нравился ей до дрожи в коленках, она бы взяла целый жбан и выпила без всякого стеснения. Но представить себя перед ним, заползающей на подушки во всей красе — с желтой кожей, свалявшимся комом волос, вспотевшей от постоянного озноба — было выше ее сил.

— Давайте-ка я помогу.

Лечащая врач верно поняла ее загнанный взгляд, и наклонившись терпеливо напоила ее из прозрачной емкости с удобным краем.

В комнате — язык не поворачивался называть эти хоромы палатой — стояла вязкая нервная тишина, в которой свободно чувствовал себя только Абаль. Молодежь, обслуживающая лекарственные растения, жалась по стенам, сиделка забилась в самый угол, и весь удар принял на себя врач. К удивлению, Ясмин, та вполне стойко выдерживала атаки Абаля.

В остальном день продвигался вполне спокойно, не считая Абаля, который нервировал медицинский персонал и вёл себя так, словно у него нет никаких дел кроме как ухаживать за Ясмин. Или ей так казалось. Голоса то повышались, то стихали, и скоро солнечные пятна поблекли, выцвели, тошнота сделалась переносимой, и Ясмин перестала сопротивляться слабости. Закрыла глаза, уплывая на волнах тихого говора. Это было очень странно, но заснуть в присутствии Абаля оказалось легче, чем без него. С ним было безопасно, а она так давно настороже… Она так давно не была близка ни с единым человек, кроме собственной матери. Ясмин закрыла глаза, поддаваясь слабости и сладкому чувству защищенности, а после неожиданно проснулась.

От тряски. Темная фигура наклонилась над ней и аккуратно встряхивала ее за плечи, а после пыталась прижать пальцы то к носу, то ко рту. Первой реакцией было сопротивление, после пришёл страх. Ее пытаются задушить? Кто? Тут же был Абаль, врач, сиделка, ещё человек пять на подхвате! Где они все?

— Ясмин, ты не спишь? — прошипела фигура после особенно сильного встряхивания.

Нет, ну разумеется она не спит. Особенно теперь, когда она опознала своего ночного грабителя, который трясёт ее, как яблоню в урожайный год.

— Ос-та-но-вись… — боль в теле мгновенно вернулась, мышцы ослабели.

Абаль услышал, замер, шумно выдохнул, а после прижал ее к себе так сильно, что у неё затрещали рёбра.

— Что ты творишь? Ты меня едва не отправил в операционную по второму кругу! — отчитала его шепотом Ясмин.

— Ты так тихо спишь, я прислушиваюсь, а ты не дышишь, я даже ладонь приложил. Мне нужно было проверить, понимаешь?

Ничего себе проверка. От такой проверки умереть можно, в ее-то состоянии. Абаль даже в полной темноте умудрялся выглядеть немного опасным и одновременно виноватым. Возможно, его психика не настолько крепкая, как предполагала Ясмин, просто он лучше себя контролирует. Не сразу заметны прорехи. Но да ничего. Она, можно сказать, узнаёт его с каждым днём все лучше.

— Ты меня едва не прикончил, — почти против воли упрекнула Ясмин. — Такую тряску не всякая здоровая девица выдержит, а я и без тебя второй месяц в коме.

— Не прикончил бы, — терпеливо объяснил Абаль. — А вот если бы я не проверил, а у тебя был рецидив, то могла умереть. Лучше перепроверить.

Самое смешное, он верил в то, что говорил. Это даже звучало разумно, если бы не такой шок в момент пробуждения. Да тут от шока окочуриться можно, ему, считай, повезло, что она не нежный цветочек, а крепкий сорняк. Помниться, это уже было. В пустыне, когда ему приспичило разбудить ее пощечиной. Она даже обидеться не смогла, таким испуганным он был. Вот и сейчас она тоже не могла обидеться.

— Прости. Я, наверное, сильно тряхнул тебя, но ты не просыпалась и…

Абаль уронил ее в подушку и опрокинулся рядом, уперев лоб в локтевой сгиб ее руки. Снежное белье окатило темным водопадом его волос. Ясмин неуверенно погладила его по голове, как ребёнка, заблудившегося в темноте.

— Ну что ты в самом деле, я не собираюсь умирать. А все мои жизненные показатели выведены на табло кровати.

Абаль виновато завозился рядом, похожий на тёмную громаду, не имеющую контура.

— Не подумал, вот же болотная гниль…

— Расскажи, что случилось, пока я была в коме? — попросила Ясмин.

И с трудом удержалась, чтобы не упрекнуть — рассказывай, раз уж разбудил.

— Примул был в ярости. Нас допрашивали раз сто, а меня все двести, я в жизни столько сока литоры не пил, сколько за эти дни. Но нам поверили, ну или были вынуждены поверить. Айрис здесь, поэтому деваться им некуда, так что будет суд, будет расследование и… многое будет.

Ясмин буквально подскочила на кровати, взметнув одеяло.

— Айрис здесь? Но как?

— Это было условием твоей матери, чтобы мы взяли Айрис с собой и позаботились о вас обеих. Она дала нам вторую метку, чтобы мы могли переместить и вас, и образцы.

Чудовищный риск. Абаль мог солгать. Более того, солгать было в его интересах. Он не жесток, но что ему за дело, как обойдутся с ещё одним ростком Бересклета, навязанного шантажом?

— Мама рисковала, — тихо сказала Ясмин. — Ты был не обязан брать ее. Или спасать меня.

Абаль резко развернулся и дернул ее на себя. Ясмин упала ему на грудь и автоматически свернулась клубком, так спокойно было в его руках. В этой темноте она видела в нем своё единственное пристанище, а не мужчину, от которого гормоны сходят с ума.

— Я не чудовище. Ты можешь упрекнуть меня в том, что я жесток, но я жесток ко всякому, кто мне безразличен или не нравится. Но не подлец.

— Я понимаю, — пробормотала Ясмин куда-то в ворот его платья. — А за что будут судить Айрис?

Абаль пах свежестью и сладким розовым мылом, и чем-то ещё — неуловимо мужским. Пульс непроизвольно участился, а тело охватила новая волшебная волна слабости. Слабость от близости сильного мужчины, который пришёлся ей по нраву. Ей очень хотелось провести руками, изучая тепло его кожи, твердость мышц и границы дозволенного. Но он был наверняка не позволил. Варда была в его голове слишком глубоко, чтобы рискнуть и презреть законы, впитанные с молоком матери.

— Не Айрис. Будут судить тех, кто оставил ее, ее брата и ещё четырех детей от падших тотемов Катха и Древотока в Чернотайе, презрев законодательство Варды. Согласно закону чести каждый росток, независимо от происхождения, но наделённый даром, едва достигнув возраста развития берётся в обучение ведомством, которое соответствует его способностям.

А… Старая байка. Интересно сам Абаль верит в неё? Они лежат в одной постели и прижимаются друг к другу так тесно, что между ними нет ни шанса на кислород, а он рассказывает ей патриотическую лабуду. Это было почти обидно.

— Ты в это веришь? — не удержалась Ясмин.

— Я верю в закон, — шепнул Абаль. — Но я бессилен против отца. Айрис временно разместили в твоей комнате, выделили гражданский паек для неустановленных лиц и взяли на общее содержание до выяснения всех обстоятельств. Не беспокойся о ней. Сейчас Айрис под общественным надзором и в безопасности. На данный момент ее можно уничтожить только легально.

— И что вы сочинили, раз Примул не ограничил ваши передвижения и принял Айрис?

Абаль рассмеялся.

— О, все очень просто. Мы полностью следовали пройденному маршруту, зафиксированному в дневнике, ровно до момента встречи с тотемом Бересклета. На самом деле мы нашли только единственную оставшуюся в живых из всего рода Айрис, которую оттеснило от семьи временной петлей. В Чернотайе это бывает. А кто не верит, может сходить в Чернотайю сам и проверить на личном опыте. Но ты помнишь, да? Сока мы выпили очень много. Как ты себя чувствуешь?

Ясмин с сожалением отстранилась от Абаля, поскольку прижиматься к нему и одновременно думать было невозможно. Особенно, когда он в словно бы рассеянной ласке водил пальцами по ее спине, а его дыхание сделалось быстрым и неслышным. Она не могла не откликаться на этот невидимый призыв.

— Странно чувствую. Но это не важно. Я не понимаю очень многих вещей из тех, что ты рассказываешь. Почему вы не взяли брата или отпрысков Древотока и Катха? Почему согласилась Айрис, почему ее отпустила мама, и почему ты не оставил меня в Чернотайе? Я хотела этого. Я не собиралась возвращаться в Варду!

Она так разнервничалась, что ей наконец хватило сил вырваться из горячих рук. Или, скорее, Абаль согласился выпустить ее из странных ночных объятий, от которых кружилась голова и обрывалось дыхание. Он привстал следом за ней. В лунном серебре коротко сверкнули глаза, шелковая волна волос послушно стёкла на плечи. Абаль все ещё воспринимался темной громадой, и от этого делалось жарко и тесно где-то в груди. Хотелось прильнуть к его груди и перепоручить ему все свои беды и думы. Такая очень женская, мимолетная слабость.

— Да у меня, можно сказать, не было выхода. Твоя мать не сумела тебя вылечить, она даже не смогла понять, что с тобой. В ее распоряжении все знания мира, редчайший талант и тайны Бересклета, но нет ни техники, ни новейших технологий. Ее технический ресурс крайне беден. Она была вынуждена отдать тебя в надежде, что в Варде найдётся врач, способный вывести тебя из комы. Она попросила меня взять с собой Айрис, но в этом разговоре не участвовал ни Древоток, ни Катх, ни твой… отчим? Он ведь не твой отец?

— Нет, — хрипло ответила Ясмин. — Я рассказывала, я не знаю своего отца.

— Да, верно. — Абаль легонько взъерошил ее волосы, а после положил ладонь ей на щеку. Поймал, как яблоко. — Мастер Гербе вернула мне вторую метку, и ее пришлось взять себе Верну, ведь у меня уже была твоя. Ты представить себе не можешь, как я изворачивался, чтобы объяснить, почему метку берет нервный юнец с задатками капризного инфанта, а не мастер, в котором та должна была находиться. Но не хотелось рисковать, сложно удержать внутри две метки. Айрис, кстати, не очень-то и хотела идти с нами, но после краткого общения с матерью согласилась на все. Скажи честно, мастер Гербе владеет гипнозом?

Ясмин не удержалась и усмехнулась.

— Мама слишком рациональна, уж какой там гипноз. Но ты ее слушаешь и просто делаешь, что она говорит, потому что в ста случаях из ста она права.

— Позже я расскажу тебе более подробную версию нашего похода, чтобы не было расхождений между нашими отчетами, но сейчас я хочу спросить у тебя кое-что другое.

— Что? — Ясмин даже удивилась.

Абаль не часто задавал ей вопросы, не считая суда в пустыне. Обычно он просто заранее знал все ответы.

— Ты не выходила из комы два месяца и тогда я попробовал одну горошину сна.

— Какую горошину сна? — удивилась Ясмин.

Про горошину сна она слышала впервые.

— Мне дала ее Айрис. Понятия не имею, что это за штука, но я смог использовать горошину только один раз, — Абаль выразительно пожал плечами. — Немного похожа на метку, только не светится. Ее достаточно положить между собой и реципиентом, чтобы создать ментальную связь, я не верил, что получится. Твоя мама всучила Айрис целый чемодан экспериментальных образцов всего, и мы тащили его в клетке с нашими образцами под видом «какая-то гадость налипла». Уверяю, я в жизни столько не врал, сколько за последние два месяца…

— Так что там с горошиной? Ну же! — поторопила Ясмин.

Сердце затрепетало в груди, словно слабая бабочка, пойманная в стеклянную банку. Тогда, в кафе. Это был Абаль?

— Наверное, я все же попал внутрь твоего сна, — немного смущенно объяснил Абаль. — На тебе были ужасно узкие штаны и очень узкое и короткое платье с высоким воротом, мы пили кофе, и ты не была похожа на саму себя. То есть, конечно, это была ты, но словно бы другая. Очень странно убранные волосы, очень странное место, очень странные люди вокруг. Ты только не подумай, что я осуждаю, это же сон, приватное место.

— Так это был ты. Я не ошиблась.

Он все ещё едва ощутимо трогал пальцами ее щеку и волосы, и Ясмин казалось, он чувствует сквозь кожу ее скачущий пульс. В конце концов, он мастер Тихой волны с оружием пятого порядка. Это был Абаль, который вошёл внутрь ее сна и не дал ей умереть.

— Правда потом я перестал тебя видеть и слышать, но мы были внутри твоего сна, и я начал читать выкладки исследования твоей матери, которые прилагались к концентрату горошины. Слушай, только не молчи. Ты злишься, что я вошёл в твой сон? — Абаль неуверенно заглянул ей в лицо. — Если злишься, отомсти мне сразу, я ненавижу недомолвки.

Ясмин, преодолевая вернувшуюся слабость, взяла его смутно белеющее в темноте лицо в чашу ладоней и попыталась улыбнуться.

— Ты спас мне жизнь, — сказала она. — Поэтому все в порядке.

Глава 5

Через сутки ей разрешили вставать. А ещё через пару дней выходить из комнаты на цветущий сладкой настурцией балкончик. Было тяжело, но Ясмин упорно выползала на воздух и внимательно осматривала окрестности и копалась в цветах. Со стороны она смотрелась весенним юным цветком, внимающим красотам природы, а на самом деле искала Леокум или ещё какую-нибудь дрянь, которую ей могли подсадить в палату. Птичий слух, подгляд, токсин. Все, что угодно.

— Потеря мышц почти сорок процентов, — пугала ее лечащий врач, мастер Режущей нити. — Нельзя давать неравномерную или слишком большую нагрузку. В сад идите и два захода от одной скамье к другой.

Ясмин слушалась и шла в сад. Огромный, выполненный в технике элементарного лабиринта, чтобы дать множество укромных мест для уединенного отдыха под сенью тихих громоздких вязов, ив, яблонь. Ясмин старалась не уходить далеко от собственных покоев, опасаясь потеряться. Иногда здесь встречались закрытые дворики с такими же отдельными покоями, как у неё, хотя общее здание смахивало на маленький замок, как, собственно, и все здания Астрели. В архитектуре Варды она ловила черты античности и ампира, и, может быть, классицизма в его первозданной упрощённости. Ей нравилось здесь, но было понятно, что без карты лучше никуда не ходить. Только по самым широким общественным дорожкам, где невозможно заблудиться, даже будучи слепых, глухим и очень упрямым.

И Ясмин гуляла. Глотала сладкий воздух зрелой солнечной весны и цепко сортировала растения взглядом. Кто знает, что эти твари тут посадили. Все сияет и цветёт, а по низу хоп — и клубится «птичий слух» или токсичный Витанорум, от которого приличные люди впадают в спячку, как медведи зимой. Вон, цветок какой-то неизвестный. Надо бы подойти и глянуть, да боязно. Пусть кто-нибудь другой подойдёт, а она посмотрит на результат… Через получасие ее отпустило. Ну кто станет травить господ в самом дорогом санатории столицы? Напридумывала себе…

Ясмин расслабилась и увлеклась подсчетом приветствий и сочувственных восклицаний. Слух о мастере Файоне, который довёл бедную девочку до операционной неуместным допросом хоть и запоздало, но все же дал свои плоды, и, как ни странно, очень выгодно сказался на положении самой Ясмин. На третий день к ней подошли две дамы неопределённого возраста, которых она затруднялась причислить к достойным мастерам, но обе были богато одеты и очень ухожены.

— Яркого рассвета, мастер Белого цветка, — поприветствовали ее обе в унисон.

Настоящая Ясмин ограничилась бы настороженным кивком. Ее мало интересовали особи, не добившиеся успеха на профессиональном поприще. Амина же мыслила гибче, чем было принято в высокомерной Варде. Ни к чему плодить врагов, их у неё и без того немыслимое количество. Вон как глазами на неё сверкают из акаций и ивовых полян. Эти две хотя бы поговорить с ней пытаются.

— И вам доброго рассвета.

Ясмин склонила голову, что явно понравилась обеим госпожам. Та, что была в расшитом алыми камнями платье и маленькой диадеме, удерживающей тёмные локоны в прическе тут же, любезно кивнула в ответ. Чувствовалось, что она одновременно ощущает любопытство и превосходство, что в результате будило любопытство самой Ясмин.

— Я слышала вы были в Чернотайе?

Голос у неё оказался неожиданно звонкий, девичий, несмотря на несколько грузную фигуру. Тёмные глаза восхищенно сверкали в предчувствии хорошей сплетни. Ясмин тут же решила, что она много моложе той возрастной неопределённости, которую она ей приписала изначально. Возможно даже ровесница.

— Да, — скромного потупилась Ясмин. — Я часто там бываю.

— О, лилии небесные! А там и вправду деревья могут ходить, а цветы говорить человеческим голосом?! — тут же воскликнула вторая. Синее платье ей совершенно не шло, но было изукрашено серебряной нитью и мелкой жемчужной россыпью по подолу. — А животные, животные там есть?

— Некоторые деревья ходят, а вот разговорить не умеют. Зато поют, — засмеялась Ясмин.

Должно быть, настоящая Ясмин смеялась редко, поскольку ее смех вызвал небольшой фурор в саду «Зелёных листов». Двое господ выглянули из-за декоративной стены щиповника, опоясывающей деликатным полукругом уединенную полянку для отдыха, а ещё несколько прогуливающихся дам начали прогуливаться в существенной близости от Ясмин и ее собеседниц. А Ясмин-то была популярна. Замкнула, холодна и вечно насторожена, но весьма популярна. Люди обожают тайны, а у Ясмин тайн было сверх меры.

— А белочки, — тут же перебила первая, — белочки там были?

— Нет, белочек я не встречала. И к лучшему.

— Почему? — не выдержал один из господ, уже откровенно покинув свою полянку.

Судя по легкой аскетичной одежде, он был мастером и не последним в своей категории, но Ясмин видела его впервые. Это было немного неожиданно. Она знала всех серьезных мастеров, поскольку незнание представляло угрозу ее существованию в Варде. Впрочем, он был весьма юн, так что возможно стал мастером совсем недавно.

— Я бы тут же захотела их спасти, а невозможно.

Ясмин улыбнулась в очередной раз.

— Милева из старой ветви Ильма, — представилась дама в синем. Смуглое высокомерное ее лицо отразило всю спесь, свойственную роду розоцветных.

Ясмин сжала руку в кулак, утишая боль от мускульной памяти. Ильм сплетал вековые корни с тотемом Спиреи и был близок к власти, как ни один другой род. Эта некрасивая темнолицая госпожа имела полное право на заносчивость и понты.

— Анда из тотема Кутры, — представила вслед за ней курпулентная подруга в алом. Госпожа Милена тут же снисходительно похлопала ее по руке.

— Ну, милая, не смущайся, как моя золовка ты давно принадлежишь к золотой ветке Ильма.

К золотой ветке. Надо же. В дни расцвета Бересклета, Ильм и пикнуть не смел, и тихо цвёл на окраине Варды, поскольку был обделён талантами и дарами. Но Ясмин могла победить эти воспоминания. Могла мыслить трезво и не кормить ненависть к двум госпожам, которые пришли к власти через родство или брак.

Юный господин, невольно присоединившийся к их беседе, представимся не успел. Из-за пушистых шаров шиповника вышел его старший собеседник и довольно мрачно поклонился Ясмин.

— Влаар из тотема Кориара, — с некоторой досадой представился он и было непонятно к чему именно относится его досада. Что был вынужден представиться? Мог бы и не представляться. Впрочем, тотем Кориара когда-то давно приникал к последователям Бересклета, поэтому причин для неприязни Ясмин не видела. — А этот невежливый мальчишка — мой сын Эгир.

— Мастер Эгир, — тут же бодро отрапортовал невежливый мальчишка.

Он и в самом деле выглядел юным, неиспорченным и очень симпатичным. Энергия искрилась в нем, как если бы он проглотил аккумулятор или съел на завтрак немного солнца. Он сиял от кончиков золотых волос до белых сапог, и смотреть на него было больно. Вот у кого детство было счастливым.

— Мне очень приятно познакомиться со всеми вами, — вернула любезность Ясмин.

Ей показалось или госпожа в синем выдохнула? Боялась, что их утренние любезности закончатся открытым хамством, отповедью или презрением?

— Хорошо бы встретиться за обедом или ужином, — довольно прямолинейно предложил господин Влаар. — Мы тут со всеми давно перезнакомились, а из Листов этого нахала выпишут разве что на будущей неделе. Можно было бы поесть перепелов в хорошей компании.

Ясмин немного замешкалась, не допуская, впрочем, внешних оплошностей. Раньше ее никуда не приглашали, она была презираемым ростком Бересклета, и было странно видеть такое хорошее приглашение. Это могло быть подвохом. Но… Если она не примет его, то ее не пригласят и другие господа, которые сейчас нарезают круги вокруг их маленькой компании, как акулы, почуявшие свежую кровь.

— Я буду рада отобедать с вами этим завтрашним днем. Если нас не выпишут, конечно.

— Не выпишут, — господин Влаар хмуро взглянул на сына. — Мой дурень здесь на месяц застрял. Экспериментировал с энергетическими токами в собственном оружии.

— Тогда и с нами отобедайте. А лучше отужинайте сегодня, повара обещали исключительное рагу с ягодами и молодым кроликом, — набралась храбрости крупная госпожа.

Ясмин для вида поколебавшись согласилась, и они расстались довольные друг другом. Более того, Господин Влаар с сыном проводили ее до самого входа в покои, провожаемые заинтересованными взглядами прогуливающихся господ. Ясмин показалось, что за последние пятнадцать минут их количество возросло вдвое. Сад был просто-напросто переполнен людьми, которые жаждали рассмотреть ее поближе.

И когда она стала так популярна?

* * *

В покоях ее поджидала катастрофа.

Катастрофа состояла из двенадцати хмурых подростков, двое из которых были выше самой Ясмин.

— Доброго рассвета, господа, — автоматически сказала она, проходя вглубь покоев.

К счастью, сиделке хватил ума привести в божеский вид разобранную кровать и столик, заваленный книгами. Ясмин окинула комнату инспектирующим взглядом и вернулась к подросткам.

Она знала каждого из них. Леро, Лун и Ланна — тройняшки из тотема Таволги, из которых только Ланна и представляла интерес для научного ведомства. Слабый тотем, славный лишь дальними родственными отношениями со Спиреей.

Взгляд метнулся по неровному ряду детей, выхватывая самых проблемных. Необыкновенной красоты блондинка — Литола из тотема Баланзы, неприступная и колючая, желтоглазый Санио — единственный сын тотема Омелы, которая отличалась от большинства тотемов тем, что весь их род жил едино. Род Арцеутобиум включал в себя почти два десятка родов и являл собой грозную силу, даже без поддержки правящего тотема. Снежный принц Вейгел из тотема Северной Линнеи, мечта всех девочек с первого по четвертый уровень в ведовстве. Остальные чуть менее опасны…

Их первый уровень движется с совершенно отвратительным результатом, насколько помнила Ясмин, и обвинят в этом ее.

Их неприязнь ещё не превратилась в полноводную ненависть, но уже близко. Очень близко.

Экзамен первого уровня начнётся в следующем месяце. Успеет ли она что-то исправить?

Сможет ли? Им сейчас по тринадцать-четырнадцать лет. Возраст, в котором хочется повеситься, убить всех обидчиков и налить яду собственным родителям. Нет детской невинности, нет взрослого самоконтроля. Зато самомнения на семь баррелей и три тазика.

Ясмин поёжилась.

— Желаем скорого выздоровления мастеру Белого цветка, — нестройным хором заорали ученики, и Ясмин вздрогнула снова.

— Тише! Вы же не на плацу.

Ученики тут же замолчали и уставились на Ясмин с ненавистью.

— Мастер Ясмин, мы так рады вас видеть! — пропищал чей-то особо тонкий голос.

Она даже подумала, что над ней издевается кто-то из детей, но из толпы долговязых подростков вылезла блеклая дама неопределенных лет. Низкая, тонкая, с мелкими чертами лица она чем-то напоминала злую фею, которую окунули в раковину, уж такая она была прилизанная.

Почти наверняка уши Файона и человек истово верящий, что сломать ей жизнь — ее прямая задача. А дети — расходный материал. Теперь Ясмин отчётливо видела, кто именно стал ее учениками. Дети слабых тотемов, дети из тотемов, которым не плохо бы укоротить крылышки и трое учеников из Таволги, чтобы отвлечь внимание. Скорее всего, на третьем уровне их передадут другому мастеру.

Вывод? Очень просто. К концу третьего уровня она будет либо ликвидирована, либо понижена в статусе.

— И я рада видеть вас, мастер Струны.

Только бог и Примул знают, как именно Низа стала мастером Струны, потому что Ясмин этого не знала. Слабее Низы были только фиалки в городском саду Астрели. Ее род не сумел даже выделиться в отдельный тотем, невзирая на многочисленность. Но с ней нужно быть осторожной, очень осторожной. Низа здесь не просто так, слабая и бесполезная Низа, взятая на должность подмастерья, опаснее многих змей.

— Присесть здесь негде, — сказала Ясмин. — Но мы можем расположиться в саду, я охотно послушаю отчёт за пропущенную мной неделю.

— Конечно, мастер Ясмин. Ну же, цветки, проходите, не толкайтесь, здесь же стекло, не нужно открывать двери ногой. Ланна, милая, нельзя дёргать за волосы другого человека так сильно, он останется без волос. Леро, дорогой, не хватай подол чужого платья, у тебя есть своё.

Неожиданно. У Низы, не имеющей тотема, есть чувство юмора. И хорошие отношения с учениками. У быстрый ум. Низа, не имеющая реальной силы, была действительно опасна.

Глава 6

Не так давно Ясмин, точнее, ее тезка, пыталась избавиться от Низы. А вместо этого испортила отношения с группой окончательно. Низа им нравилась, а Ясмин нет.

Ясмин расположилась в беседке, обнесённой круговой лавкой, на которую вместилась большая часть группы. Только несколько мальчишек предпочли остаться за пределами беседки, уныло заглядывая к проем.

Цветки ожидали разнос, и тихо бесились. Ясмин устало потёрла переносицу, настраиваясь на рабочий лад. Может ли она исправить отношения с детьми? С Низой?

Второе очень сомнительно, а вот дети ей нравились. Давно, в той жизни.

— Цветок Лун, насколько я помню вас помимо общего задания ожидала карта точек течения энергии в теле человека. Неделя достаточный срок, чтобы изучить ее, — она опустила глаза, чтобы не нервировать учеников.

Лун — худощавый и нескладный, как все мальчишки его возраста, неохотно выполз вперёд.

Ясмин прикрыла глаза, слушая бубнеж Луна и посылая мысленные хвалы своей фотографической памяти. Она понимала, что именно пыталась сделать настоящая Ясмин, и понимала, как бессмысленны были ее стремления.

Лун — самый проблемный подросток в группе, негласный лидер, заводила и определённо революционер. В Варде не было бальной системы оценивания, но были зачеты на каждой теме. Сдал зачёт — идёшь дальше, не сдал — через тему придётся сдать два зачета. И так до окончания года.

Итоговой экзамен уровня решает перейдёшь ли ты на второй уровень. И если выражаться земными понятиями, то Лун был двоечником, каких свет не видел.

Самым смешным при этом было только то, что он старался. Он учил! И оставался идиотом. Можно сказать, что у Ясмин и Луна возникли непримиримые разногласия. Это если сказать вежливо.

— Седьмые точки находятся в районе локтевого сгиба, — вдохновенно нёс ахинею Лун. — Вот тут. И если цветок привнёс достаточно силы в нажим, то можно заблокировать энергию в точке…

У Ланны, которая соображала на олимпиадном уровне, задергался глаз. Ну правильно задергался. Ее близнец рекордными скоростями шёл на новую пересдачу. А у него и так их три.

— Подойди сюда, цветок Лун, — прервала Ясмин.

Тот сжался и загребая ученическими туфлями пролез вперёд. Физические наказания в Варде были запрещены официально, но вот в тотемах встречалось. Судя по злому взгляду, Луну доставалось дома на орехи за неуспеваемость.

— Давай попробуем на практике, — миролюбиво предложила Ясмин и протянула руку. — Найди эту точку в так называемом локтевом сгибе и заблокируй мою энергию.

— Мастер Ясмин, — прохладным голосом зажурчала Низа. — Вы ставите дорогого Луна в неловкое положение. Касаться обнаженной руки госпожи непозволительно!

Ясмин усмехнулась.

— Пусть ищет точку через рукав. Вряд ли его противник будет дожидаться, пока Лун найдёт у него точку, да ещё и заблокирует ее.

Лун полыхнул взглядом и сжал рот. Вик и Альяр — вымахали оба со взрослого мужика, — переживая за друга притиснулись к проему и обшаривали взглядом рукав платья. Наверное, помогали искать точку. В беседке настала такая тишина, что даже дыхания не было слышно, только стрекот цикад.

— Тут где-то, — шмыгнув носом, заявил Лун.

Он явно наугад ткнул пальцем куда-то в середину вытянутого рукава, и Ясмин закатила глаза.

— Почти угадал. Кто-то хочет помочь Луну?

Ланна почти выпрыгнула из компании девочек, который расположились на второй стороне беседки.

— Седьмая точка находится в районе локтевого сустава, ее непросто угадать из-за высокой подвижности. И… Нельзя заблокировать энергию в теле человека через одну точку, можно только качественно отвести удар, направленный через неё в том числе.

— Уже ближе к истине, — согласилась Ясмин. Потом подвернула рукав на левой руке и обтянута им локоть. — Показывай точку.

Ланна немного растерялась. Заморгала кукольными голубыми глазами, но точку угадала почти верно. Но, к сожалению, угадала, а не нашла.

— Кто-то ещё попытается? Ясно… Думаю, нам стоит…

Договорить Ясмин не успела, потому что на середину беседки вылезла угловатая и неловкая, словно высохшая до старушечьей худобы, Низа и неожиданно загородила фейским тельцем Луна. Тот заполыхал красными щеками, как советский флаг, только что молнии из глаз не посыпались.

— Вы несправедливы, мастер Ясмин! — отважно заявила фея. — Лун — хороший мальчик, несправедливо смеяться над ним только потому, что он немного медленно… Медленно…

Такие фокусы случались примерно на каждом занятии, и очень развлекали класс. Низа начинала кого-нибудь защищать, а Ясмин начинала злиться, обзывать ученика тупоголовым и обязательно хлопала дверью. Но для начала она никогда не давала себя труда дослушать тираду Низы до конца. Но на этот раз она ее слушала и молчала, и Низа постепенно попадала в неловкое положение. Ещё более неловкое, чем сам Лун.

— Медленно что?

Ясмин улыбнулась, рассматривая Низу. Умная зараза. Ссорила ее с детьми, а Ясмин — доверчивая дурочка при всех своих мозгах — даже не видела этого.

— Вы всегда говорили, что он туповат, и сердились на него, а это несправедливо!

— Что за глупости? — удивилась Ясмин. — Я никогда не считала Луна тупым, и сержусь я только на тебя, мастер Струны. Если ты можешь обучать лучше меня, то я с радостью поменяюсь с тобой местами, а если нет, то тебе придётся сидеть на занятиях немного потише.

Низа растерянно подняла глаза. Она всегда сложно относилась к Ясмин. Восхищалась ее стойкостью, упрямством и силой, смеялась над ее доверчивостью и невниманием к мелочам. Стоило ее разгадать, как управлять Ясмин стало просто, как магическим ландо, считывающим намерение своего владельца. А сейчас перед ней был другой человек.

Участливое внимание в прохладных глазах, полностью закрытая поза, неуловимая усмешка на бледных губах. Низа почувствовала, как капля пота ползёт по виску. Недооценила. Мастер Файон будет недоволен.

— Но вы всегда… — сказала она непослушными губами. Контроль над ситуацией выскальзывал из ее рук. — Всегда говорили о Луне, как о неспособном мальчике.

Ясмин добродушно засмеялась, словно не чувствуя напряжения, накрывшего беседку плотным куполом.

— Что за глупости, мастер Струны. Мы искали седьмую точку, только и всего. И я не называла Луна тупым, тупым его назвали вы.

— Но вы всегда…

— Это вы всегда, уважаемая Низа, лезете в процесс обучения, а в результате дети не могут запомнить даже карту энергетической акупунктуры. Кроме того, я не позволяю называть детей такими словами, как «тупица», «неспособный» или что вам там почудилось.

Подростки молчали в попытке проанализировать ситуацию, а вот Лун уставился на неё, как суровый крестоносец, обнаруживший себя на детском утреннике.

Это было объяснимо. Не так давно, Ясмин не стеснялась в выражениях, вступая с Низой в спор. Но она не могла изменить прошлое

Будущее — другое дело.

Ясмин отвернулась от Низы.

— Итак, бесполезно понять акупунктуру без практики, как мы видим на сегодняшнем примере. Поэтому будет разумно разбиться на пары и потренировать свой навык. Не бойтесь нажимать на точки, никакую энергию вы не заблокируете.

Лун умудрился покраснел повторно. Это умиляло. Все-таки он ещё ребёнок, хотя и очень сердитый.

— А завтра в это же время навестите меня и продемонстрируете, как усвоили тему.

— Но это только одна тема из двенадцати, к тому же самая простая, — Вейгел небрежно склонил голову и блестящие снежно-белые волосы буквально стекли по рукаву его платья. Девочки, как зачарованные, уставились на его рот. — А экзамен уже через месяц. Я не желаю тратить время на благотворительность.

Лун превзошёл все ожидания, сравнявшись цветом со свеклой. Кажется, конфликт между вспыльчивым Луном и снежным Вейгелом начался уже очень давно, но Ясмин этого не замечала.

Чудовищная невнимательность!

— В таком случае, к завтрашнему дню цветок Вейгел подготовит показательный бой с цветком Луном, выполненный исключительно с помощью энергетической карты. Цветок Лун принимает бой?

Конечно, принимает. Цветок Лун, с учетом всех его характеристик, не может не принять.

— Принимаю.

Вейгел даже не усмехнулся. Редкий тип человека, способный унизить взглядом.

— Мастер Ясмин, — завопила Низа. — Как можно стравливать детей! А если произойдёт несчастный случай?!

Ясмин подавила усмешку. Должно быть Низа подогревала неприязнь между мальчишками не один день, а Ясмин перехватила конфликт в последней стадии. Заорёшь тут.

— Стандартный учебный бой под моим присмотром.

Она проникновенно посмотрела Низе в глаза и улыбнулась. Приятно видеть панику в рядах противника.

* * *

На ужин она после некоторых раздумий прибыла минута в минуту. Опоздание можно расценить, как неуважение, а ранний приход, как попытку навязаться. Если уж откровенно, Ясмин была рада этому приглашение по целому ряду причин, главной из которых была возможность бездействия. Пока она в «Зелёных листах» нет смысла волноваться об Айрис, ждать прихода Абаля, ждать новостей от Верна или Хрисанфа, тревожиться о будущем допросе по поводу последней операции в Чернотайе. Можно болеть и праздно проводить время, а можно сутками сидеть в депрессии — итог будет один и тот же. Перевод собственной жизни на бесплодные размышления, страхи и переживания — самое страшное преступление на земле. Человек не должен убивать и без того краткий отрезок своей жизни собственными руками. Но… Мало кто понимает это.

— Доброго заката, — поприветствовала Ясмин госпожу Милеву.

Милева сменила платье на броский серебристый наряд с короткой шалью. Вечерами здесь ещё было прохладно. А госпожа Анда накинула на утреннее платье мягкий шелковый плащ и стало заметно, что она не столько крупная, сколько упитанная.

Они расположились на приятное чаепитие в одном из уютных уголков лабиринта, где неподалёку от столика расположился фонтан и кокетливая резная беседка с мраморными ступенями. Гиацинты всех цветов радуги одуряюще пахли и лежали разноцветным кружевом под самыми ногами. Вся эта поляна была полна какой-то сказочной редкой красоты. Кролик с ягодами и какими-то на редкость пахучими травами оказался восхитителен. Ясмин опасалась его пробовать и зря. Это действительно было вкусно.

— Люблю кролика, — не смогла удержаться она от неловкой похвалы.

— Платонически?

— Гастрономически!

Госпожа Анда весело засмеялась и чуть не захлопала в ладоши от радости, словно Ясмин сказала невесть какую смешную шутку.

— Вы такая искренняя, — сказала она. — И тоненькая. А я вот ем и все уходит в бока.

— Я просто бегаю много, а так и сама люблю поесть. Хотя, конечно, такого кролика я впервые пробую.

— Это потому, что в Листах необыкновенный повар, я переманивала его к нам, да он отказался.

Госпожа Милена сожалеюще взмахнула руками, живописуя размах кухонной трагедии, и Ясмин невольно засмеялась. Да, нужно быть настороже. Но так приятно поболтать о ничего не значащих пустяках с людьми, которые знают толк в приятной беседе.

Они обсудили прогнозы собственных заболеваний, даты выписки и условились непременно встретиться за пределами санатория, как добрые подруги. Даже обменялись данными о проживании, хотя госпожу Милеву немного смутил адрес Ясмин.

— Мастеру с оружием четвёртого порядка положено личное поместье в пределах Астрели, — искренне возмутилась она. — Не понимаю, как можно селить мастера в убогих парных покоях?! Да их и покоями не назовёшь!

На самом деле так называемые парные покои были достаточно большим помещением — точнее двумя помещениями, соединенными большой свободной аркой. Но теперь там расположилась Айрис, так что о приватности можно забыть, поскольку одна из комнат была проходной.

— Нам с сестрой как раз по комнате, — простодушно заметила Ясмин.

— У вас есть сестра?!

Глаза дам заблестели от любопытства. Конечно, она рисковала, преждевременно рассказывая об Айрис, но выгода такого шага превышала возможные риски. Она даст правильное впечатление о своём положении и положении Айрис, предупредит шаг Примула, вздумай тот запретить ей рассказывать об этом, а заодно и немного очистит имя Бересклета от копоти.

— Мы случайно встретили Айрис в Чернотайе во время этой операции, она осталась совсем одна, я не смогла оставить ее. Она бы не выжила. Все-таки она моя младшая сестренка.

— О святая Лилия, совсем одна! Как она там оказалась, бедняжка?

— А где же… Где же ее… ваши родители?

Ясмин виновато пожала плечами. Этот момент они с Абалем не обсуждали, поэтому она трогательно потупилась.

— Милая Анда, — упрекнула госпожа Милева, — не причиняй расспросами боль. Каковы бы ни были родители, они родители.

— Простите, мастер Ясмин, язык мой без костей, я не желала вам вреда…

Ха-ха. Серьезно? После всего, что с ней сделали в Варде, они стесняются причинить ей боль расспросами? Ясмин с трудом подавила усмешку, а после вдруг подумала, что это может быть правдой. Только ее предшественница считала всю Варду своими врагами, но являлись ли они таковыми? О Бересклете не принято говорить, но не запрещено. Бересклет принято винить в случившемся катастрофе, но его юные ростки законодательно все ещё дети Варды. И Айрис — тоже. Настоящая Ясмин, запуганная отчимом и пережившая многочисленные лишения, возможно, просто не видела истинного положения дел.

— Я не видела родителей много лет, — успокоила Ясмин свои случайных подруг. — Последний раз мы виделись на мое десятилетие, ведь их держали в закрытой зоне.

— В закрытой зоне, — вдруг удивилась госпожа Анда. — Мы полагали, что вы видитесь с ними каждый раз, как отправляетесь в Чернотайю. Мы полагали, что именно поэтому вы так часто отправляетесь туда.

— Это невозможно. Родители заперты за преступление в закрытой зоне, и я даже не знаю, кто именно имеет туда доступ. Меня отправляют в Чернотайю лишь за образцами или в поисках пропавших групп.

— Ох, лилия… Сколько несчастий на одну голову!

— Воистину сложная судьба!

Ясмин нежно алела под сочувственными восклицаниями и обдумывала своё положение. В то, что это знакомство продлиться дольше сегодняшнего обеда она не верила, все же госпожа Милева, даже не достигнув уровня мастера, представляла существенную политическую силу в пределах Варды. Более того, она была обязана своим положением Примулу и не могла не понимать этого. Падение Бересклета было выгодно ей.

Но госпожа Анда — другое дело. Взятая в драгоценный тотем Ильма, она по-прежнему была дочерью Кутры и не могла забыть бедственное положение собственной семьи. Ясмин могла бы отдать руку на отсечение, что ее положение в нынешнем тотеме весьма унизительно. Госпожа Милева обращается с ней, как с любимой горничной — вроде и добра, и ласкова, и ни единого упрёка, а только не забывает ее подруга, что взята в семью супруга из обнищавшего тотема. Толстая, некрасивая, на всем ее существовании лежит ярлык неудельности и глупости. Вот только некрасивые и толстые редко выходят замуж так ловко и выгодно, как госпожа Анда. По круглому неровному ее лицу не угадать эмоций, а значит, есть госпоже Анде, что скрывать.

Средства госпожи Анды весьма ограничены в ее нынешнем положении, но вот обронить пару слов о «бедной девочке» она всегда сумеет. На большее Ясмин и не рассчитывает. Из неё просто тянут информацию, а она льёт елей в правильные уши. Не госпоже Милеве, госпоже Анде.

А если госпожа Анда струсит, то не беда. Только очень богатые и по-настоящему высокомерные люди забывают о сотрудниках сервисных служб. Все эти официантки, меняющие блюда, медсестры, служащие теплиц, камеристки, предоставленные в рамках санаторных услуг. Все они — люди, которых нынешнее законодательство лишило возможности сделать в Варде карьеру выше личной прислуги при высокопоставленной госпоже. При нынешнем Примуле социальное расслоение было юридически закреплено.

— Какой чудесный ужин, не так ли?

Госпожа Милева, вытрясшая все, как ей казалось, тайны из Ясмин, разливалась певчей птичкой. Госпожа Анда помалкивала, но глаза ее таинственно и жарко блестели в вечерней прохладе. Ясмин не знала, какая страсть жжёт эту госпожу изнутри, но умела подогревала ее. Ей на пользу хотя бы просто немного взбаламутить воду.

После ужина они горячо распрощались.

Глава 7

А вот ужин с господами, а отличие от обеденного чаепития, наполненного взаимным мурлыканьем, не удался. Потребовалось не больше часа, чтобы понять, что ее беззастенчиво сватают.

Мастер Влаар приглашал ее посетить своё имение, расхваливал сына, а тот сиял, искрился и молчал.

— Полагаю, всю следующую неделю я буду занята. Я даже отчёт об операции не делала, меня ждёт ужасная суета.

— Ничего страшного, — добродушно отбил подачу господин Влаар. — Всегда можно передать цветок с датой.

Средства связи в Астрели имели магический характер, но, как понимала Ясмин, были основаны на квантовой теории. Та самая теоретическая связь между энергией и веществом воплотилась в мире Варды самым примитивным образом. Это можно назвать поиском через растение.

Растения есть везде, и тот, кто ищет тебя — всегда найдёт. Возможно, поэтому Варда достигла расцвета цивилизации так быстро и так долго удерживала этот расцвет. Преступнику, мошеннику или мятежнику нигде не скрыться. Через все, имеющее корни, его можно настичь. А с помощью Абаля и уничтожить. Его невидимая волна, следуя за ведущими ее травами, пеленала неугодного и распоряжалась его телом, как своим собственным. Довольно жутко, если подумать. Странно, что Ясмин не задумывалась об этом, когда играла с ним, как кот с едой.

— Боюсь, я не вольна распоряжаться собственным временем в пределах ближайшей триады.

Ясмин талантливо состроила сожалеющую мордашку и трогательно опустила глаза. Были дни, когда она всерьёз пыталась управлять физическими реакциями тела. При обостренной эмоциональности можно заставить себя покраснеть, заплакать, побледнеть, даже испытать дурноту. Но со временем живость восприятия притупилась. Кончилось тем, что она использовала прямолинейное актерское мастерство.

— Ах, да не молчи же, Эгир, расскажи нашей гостье немного о себе. А я, пожалуй, отойду, заварю нашего чаю из семейного сбора. Я туда тайком дыньку сушеную добавляю и немного острых трав, необыкновенный вкус.

Чтобы Эгир не чувствовал, но сыном он был отличным. Даже глаза не закатил.

— Только много трав не добавляй, пап, — он так запросто назвал его папой, хотя вся столица поголовно считала это моветоном и демонстрацией семейственности. Но Ясмин это пришлось по душе. — Я, мастер Ясмин, в этом полугодии прошёл экзамен на мастера в военном ведомстве. Мне присвоили титул мастера Бьющего листа.

Неожиданно. Весьма громкий титул для настолько юного господина. Ясмин не могла не признать хороших способностей у этого мальчика.

— Серьезное достижение. Сколько вам лет? Только не сочтите за бестактность, но вы так молоды.

— Еще тридцати нет, — ликующим голосом отозвался из проема беседки господин Влаар.

— Неплохо, — скупо похвалила Ясмин, но не сдержалась — улыбнулась.

В Эгире было что-то очень подкупающее. Обаятельное и одновременно доброе. Хотя всем своим нутром она понимала, насколько глупо покупаться на первое впечатление. Сказочные королевичи не получают титул Бьющего листа. Такой титул дают лишь тем, кто не боится замарать руки и готов причинить боль. Дар сложен и одновременно прост. Он принимает ровно ту форму, которую желает его хозяин, он — человеческое ид, вышедшее на поверхность тела.

На поверхность Эгира вышли бьющие листы.

— У вас такие теплые отношения, — сказала она, стараясь не демонстрировать суровый академический интерес. — Редко встретишь людей, которые ценят семейные узы. Должно быть, мать счастлива иметь таких сына и мужа.

Сладкая улыбка Эгира застыла, а обаяние отключилось мгновенно. Это случилось так моментально, что Ясмин растерялась. Нет, она рассчитывала на реакцию, но не настолько же явную!

— Супруга моя нас покинула годом ранее, и наша боль ещё свежа, — после некоторого молчания ответил господин Влаар. Из темноты беседки, в которой метался блик от солнечного фонаря, слышался только мерный шорох чайных листьев. — Сын тяжело воспринял эту утрату.

Ясмин с трудом подавила желание узнать побольше, но, к черту, она не на работе, она видит Эгира первый и последний раз. Ну разве что столкнуться однажды около учебных классов. Мастерам всегда вручают юные цветочки, дабы передать основы мастерства новым поколениям.

— Сожалению.

Голос ее прозвучал сухо. Она умела понимать, но умела иначе прочих людей, просто потому что видела самые основы эмоциональных механизмов, где основой горя работали самые разные чувства. А вот любви набиралось дай бог, если на чайную ложку.

Проводить ее до покоев условно вызвался юный мастер Эгир. Условно, потому что Мастер Влаар давил на него безмерно и только что пирожное за него не пережевывал. Но, как ни странно, без отцовского присутствия дела у них очень быстро наладились.

— Здесь море гиацинтов, страшно идти.

— Любите гиацинты?

— Люблю поспать, но гиацинты мне нравятся. У них приятный аромат, особенно у последнего выведенного сорта.

— «Снежный ангел»?

— М… Совершенно не помню названия, — виновато отозвалась Ясмин. — Этот сорт слишком последний.

— А «Лору» и «Розовый восторг» помните?

Ясмин содрогнулась.

— Помню, особенно розовый восторг, который был уж очень восторг. Кажется его запретили разводить из-за наркотических свойств.

Эгир расхохотался и сразу сделался тем же обаятельным и ангелоподобным принцем, которого она встретила в начале чаепития.

— У меня мать поклонница гиацинтов. Была, разумеется. Кстати, изобретение «Лоры» дело ее рук.

Ясмин очень надеялась на темноту, в которой не видная ее кислая мина.

— Лора в целом потрясающий сорт, — стараясь пощадить чувства Эгира, обтекаемо сформулировала она.

И поймала едва различимый смешок

— Воистину так, мастер Ясмин, воистину так. Красота, сравнимая с божественной, и вонь свиного хлева.

Вот так, весело перебрасываясь смешками и остротами, они добрались до крыльца ее покоев, выходящих в сад.

— Здесь, — с некоторым изумлением, сказал Эгир, — очень хорошо. Просто очень хорошо.

Ясмин огляделась и словно увидела свой милый заоконный садик впервые. Резная, тонкой работы беседка, мраморное зеркало пруда, поймавшее в свой омут круглый мяч заходящего солнца, гамма роз от молочного до жгучего индиго, похожего на чёрную пену этим, пока ещё не ярким вечером. Да здесь было не просто хорошо. Здесь было волшебно!

— Да, — запинаясь, согласилась она. — Очень хорошо. Благодарю, что проводили меня, мастер Эгир, это был очень приятный вечер.

— Это мне стоит бла…

Договорить он не успел. Из темноты розовых кустов вычленилась медведоподобная фигура Хрисанфа и с явной игрой на перепуганную публику косолапо прошлась по садовой белой дорожке к ним.

Эгир — стоило отдать ему должное — не дрогнув, автоматически выступил вперёд, загораживая ее. Хрисанф был ему малознаком, и проявление рыцарских качеств умиляло до слез. Надо же. Не сдрейфил.

— А я уж заждался тебя, Миночка. Ну куда тебя понесло на ночь глядя с твоими-то ранами?

— Да я только прогуляться, — послушно оправдалась Ясмин.

Хрисанф был на ее стороне с той секунды, как ее окатил газ, а она прощала и принимала его мелкие слабости. Такие как беспричинная ревность, уменьшительно-ласкательные и желание припугнуть поклонника. У него было прав на Ясмин много больше, чем у неё самой. Особенно теперь, когда от его любимой женщины осталась только оболочка.

— Мастер Усиляющей длани, доброго заката, — пробормотал Эгир. — Я лишь проводил мастера Ясмин…

— Благодарю вас, — тут же отреагировала Ясмин.

Она чувствовала напряженность Эгира и недовольство Хрисанфа, и не хотела их сталкивать. Ей было неловко под их изучающими взглядами.

— Будет новый день, мастер Ясмин, и мы встретимся снова, — Эгир откланялся и медленно направился к выходу из сада.

— Будет новый день, — подтвердила Ясмин.

Она с улыбкой взмахнула Эгиру рукой вслед. Вряд ли они когда-нибудь встретятся.

Обернулась к Хрисанфу, похожему на крупного растревоженного медведя.

— Никто меня не предупредил, — с некоторым извинением сказала Ясмин. Ей было неловко, что Хрисанф прождал ее до начала темноты. — Ты давно пришёл?

Это было странно, но в его компании ей было не так комфортно, как рядом с Абалем. Это было смешно и странно одновременно. Чувствовать покой рядом с человеком, который способен одним взглядом рассечь до кости, и который волновал ее до неконтролируемой дрожи. Хрисанфа же она просто больше не боялась.

Мускульная память Ясмин. Не больше. Всего лишь истаивающие остатки чужих чувств.

Они уселись в саду, потому что в покоях расхаживала сиделка и всей сутью стремилась к окну.

— Подглядывает, — пожаловалась Ясмин.

— И подслушивает, — согласился Хрисанф.

Ясмин фыркнула.

— Не волнуйся за меня, я здорова и меня с минуты на минуту выпишут. Как Верн?

— Да что ему сделается. Расхаживает, задрав нос, хотя мог бы и опустить пониже.

Хрисанф сел вполоборота к Ясмин, едва слышно постукивал по столу указательным пальцем. В полумраке было не разобрать выражение его лица, а включать фонарь не хотелось.

— И как же так вышло, что мастер Белого цветка, вышедшая из комы без единого повреждения, снова оказалась в реанимации? — спросил он задумчиво.

Ясмин помолчала. У неё было лишь несколько секунд на решение. Она могла бы солгать, но доверие Хрисанфа стоило дорого. Он единственный, кто не предавал ее. Он был слишком ценным союзником, чтобы потерять его из гордости. Ясмин раздумывала недолго, в конце концов, они тут одни, а слова — это просто слова.

— Ну… Скажем так, я взяла горошину силы и направила ее внутрь. Эффект, как видишь, превзошёл все ожидания. После Чернотайи моя сила изменилась, и я пока не очень понимаю, как с ней справиться.

Хрисанф привстал в шоке. Фонарь дрогнул на столе, и солнечные блики заметались по темной зелени кустов.

— Зачем? — поразился он. После сел, беспокойно поправив фонарь и уставился на неё многоцветными ореховыми глазами. — Так и помереть недолго, Миночка. О чем твоя головушка только думает!

Ясмин отобрала у него солнечный фонарь, понимая, что это жалкая попытка прикрыться и потянуть время. Зачем-то зажгла и тут же выключила. Ее головушка, да. Ее головушка попала в другой мир и все ещё никак не придёт в себя, потому что у неё нет времени на прокрастинацию.

— Из-за Файона? — вдруг спросил Хрисанф. Поймал ее взгляд и уже увереннее сказал: — Это, значится, правда, что мастер Файон применил пытки при допросе. Слухи тут нехорошие ходят, будто, правая рука Примула слегка зарвался.

Ясмин даже засмеялась и весело толкнула Хрисанфа в плечо.

— Можно подумать, ты не знаешь, как мастер Файон ведёт свои дела. Ну, со мной, я имею в виду. Он же слова без угроз сказать не может. Я сначала думала, что из-за Верна, поэтому терпела и считала частью платы за все произошедшее, а на днях поняла, ему просто нравится.

— Ты толкуешь, что он всегда… Ты никогда не рассказывала.

— О чем? О том, что два дня после встречи с мастером Файном я лежу около унитаза и выблевываю собственные внутренности? О таком не рассказывают, Хрис. А сейчас слишком хороший момент, чтобы не воспользоваться репутацией Зелёных листов. Мол, девица после допроса мастера Файона попала в реанимацию, и ладно бы просто девица…

Хрисанф тяжело поднялся, разминаясь и неслышно потягивая мышцы. Взглянул куда-то в сторону.

— Рисковая затейка. Мастер Файон могёт и в совет настучать.

— На что настучать? Прецедента нет, а слухи не судимы, — Ясмин невольно выпрямилась, как спица, словно уже была на суде.

Хрисанф невольно похлопал ее по руке, словно уверяя, что на ее стороне, и Ясмин немного расслабилась. Напряжение ещё не ушло, но потеряло накал. Ослабло, как нить в канве разговора.

— Он же садист, — уже не паясничая, сказала Ясмин. — Я должна была это остановить. Лучше один раз проиграть, чем всю жизнь бояться.

— Ты могла бы попросить Абаля о помощи, — помолчав сказал Хрисанф. Весь он, надежно укрытый вечером и тенью яблонь, словно отвернулся от неё в сторону заходящего солнца. — Он не отказал бы. Уж не знаю, чем ты его зацепила спустя пять лет бурного знакомства, а только он бы не отказал.

Ясмин встала, и незаженный фонарь опрокинулся с ее колен. Она медленно его подняла.

— Я не стану этого делать. Мужская помощь — штука ненадёжная, Хрис, — она улыбнулась, сглаживая обидные слова. Пояснила: — Или даже не мужская, а просто помощь. Доброта приручает, откармливает, делает тебя сначала любимой, а потом слабой, а когда сбрасывают тебя с колен, как кошку, ты не знаешь, как жить самой. Тебе кажется, что тебя сбросили не с колен, а с обрыва.

Она же не может объяснить ему, что однажды так поступил ее отец. Он оставил квартиру, машину, счёт, картины и книги, и, кажется, забрал только паспорт, а они все равно не знали, как дожить до завтра.

* * *

Абаль вжался в стену садовой беседки. С его способностями он вполне мог сойти за вечерний туман или жгут ползучего осота.

Ушла Ясмин, ушёл Хрисанф, а он все ещё стоял вплотную к беседке. Окна покоев затопило неоновым светом, от которых сетчатку пронзила мимолетная резь, после сразу стемнело. Она выключила свет?

Выключила. А после зажгла светильник у кровати и вытолкала сиделку из комнаты. Он и отсюда видел, что ее тощая фигурка полна непримиримости. Он ещё помнил ее бесстрастное насмешливое лицо.

Руки-веточки, худые бёдра, почти плоская грудь. Юная женщина в теле подростка. В том самом теле, что ещё год назад вызывало спазмы ненависти, а теперь стало самым желанным на свете. Хотелось взять ее на руки, как испуганную белку и спрятать от всего мира. Шепнуть, что никогда не обидит. Что будет рядом всегда. Будет на ее стороне. Но он не был на ее стороне всегда, да и она не собиралась прятаться от мира. В его руках точно не собиралась.

Откуда он вообще взял мысль, что шаг навстречу ее любви, все решит? Она позволяла ему будить себя среди ночи, целовать, касаться, вертеть, как куклу. Любила и не верила ему ни одной секунды.

А Хрисанфу верила, тот спросить не успел, как она ему все выложила про Файона. Мысль о том, что Ясмин искала защиты не у него, что вообще искала защиты, вдруг стала темной и густой, как смола. Забилась в горло застарелой кровью и не смогла найти выхода. Темнота затопила голову. Горячая жаркая ярость охватила грудь, как пламя охватывает сухое полено. Его власть все ещё не превосходит власть Файона, но тот расплатится за каждую секунду боли Ясмин.

И эти слухи, в которых Файон выступал в роли мерзавца, третирующего бедную сиротку, а в роли бедной сиротки сама Ясмин. Нетривиальный подход к битве умов. Абаль, все ещё греясь о непогасшую ярость, глухо рассмеялся. Ясмин подходила ему идеально.

Он не отдаст ее Хрисанфу, он не отдаст ее Верну, на растерзание своему отцу или Совету. Он не отдаст ее никому.

Глава 8

Дни пролетели незаметно. Ясмин выписали с предписанием тренироваться осторожно, а ходить, как стеклянной, поскольку врачи не боги. Слухи о Файоне витали в воздухе, как цветочный аромат — ощутимый явственно, но неуловимый. Самым странным было то, что он до сих пор не дал обратной реакции. Это беспокоило. Иногда Ясмин перебирала воспоминания, связанные с ним, и боялась, что недооценила мастера Файона.

Вечерами приходил Хрисанф или Абаль. Самым забавным было то, что они ни разу не столкнулись и не пришли вместе.

Хрисанф все время нудел про здоровье, учеников и пытался контролировать график ее тренировок. С Абалем было проще.

Сложнее.

Было чувство, как на качелях в детстве. Сердце от одного взгляда на него падает в живот и замирает, таится, как кролик в зарослях. От одного взгляда на самоуверенное, изящной лепки лицо, на крепкие красивые руки немеет горло. Ясмин не верит, что он полностью ее. Ясмин не верит, что он ее хоть сколько-нибудь. Не верила, что это продлиться долго. Может, месяц, два. Максимум полгода. Но взгляд следовал за Абалем магнитом, влюблённым в сталь, пока она приучала себя к неизбежному расставанию.

— Ты держишь меня за руку, — тихо упрекнула она.

Они прогуливались по саду у всех на виду и повышали популярность дневных моционов.

Во всяком случае народу высыпало на полуденный солнцепёк немеряно. Они прогуливались, и с Абалем постоянно здоровались, перекидывались новостями, просили представить спутницу. Ее в смысле. Можно подумать, до этого дня ее не существовало.

Абаль коротким кивком приветствовал очередного знакомца, а после наклонившись шепнул:

— Неправда, это ты держишь меня за руку.

Ясмин попыталась пошевелить пальцами, но вырваться из хватки не удалось.

— Это знак помолвки! Что о нас подумают?

— Пусть думают.

Глаза у него таинственно мерцали, переливаясь от ночной синевы к полной черноте. Она ни у кого не видела таких странных глаз. Таких… притягательных? Странных? Просто странных.

— У тебя очень странные глаза, — не удержавшись сказала она.

— Странные?

Абаль выглядел удивленным и почему-то настороженным. Она сказала что-то не то?

— Я все время думала, что они чёрные, — попыталась объяснить Ясмин. — Но иногда словно не совсем чёрные.

Абаль засмеялся, отчужденность ушла, расслабилась линия плеч. Он игриво затянул ее на одну из бесчисленных полян садового лабиринта и прижал спиной к старому дубу.

— Ты что? — Она невольно отшатнулась. Лицо окатило жаром и легкой дрожью от близости.

Абаль склонился над ней, манящий, как лесной бог. В его волосах запуталось несколько глянцевый листов падуба.

— Смотри, — сказал он.

Наклонился близко-близко, и Ясмин увидела, что глаза у него вовсе не чёрные, а темно-синие, как августовская полночь. Как сапфир, упавший на дно чёрного озера. Ясмин смотрела, как заворожённая, отслеживая каждую золотую искру, плавающую в темной воде его глаз. После не удержалась и поднялась на цыпочки, приникая поцелуем — сначала к векам, потом к губам.

Абаль ответил, осторожно обнял, словно она была фарфоровая, и Ясмин вздрогнула, так сильно ей хотелось большего. Она знала, каким Абаль может быть, и этой нежности, аккуратной ласки ей было недостаточно, но даже так было хорошо. Слишком хорошо, чтобы длиться долго.

Не то чтобы Ясмин никогда не влюблялась, она даже замуж собиралась пару раз, но как-то вскользь, понарошку. Отыгрывая взрослые дочки-матери. Но Абаля в ее жизни не было и словно не было ничего. Она не помнила ни лиц, ни имён, только его лицо, только его голос.

Когда они выходили из лабиринта, Ясмин вытащила из его волос листики, а Абаль наклонился к ней настолько интимно, что на них начали оглядываться. Но хоть больше не здоровались. В покои она вернулась настолько счастливой, что не могла притушить этот радостный огонь, даже когда увидела Хрисанфа. Абаль выпустил ее руку, но не захотел уходить, Хрисанф тоже, поэтому они уселись за поздний обед втроём. Ясмин поняла, что что-то не так, только когда осознала всеобщее молчание. Хрисанф мрачно изучал собственную тарелку, Абалю было все равно, а сама Ясмин чувствовала себя фейерверком в опасной близости от спички. Но сил заговорить, перекинуть мостик между двумя мужчинами не было. Счастья тихо искрилось внутри неё, как шампанское в тонких стенах бокала. Ему было тесно внутри. Ясмин боялась, что, если заговорит, оно выплеснуться, затопит солнечным светом поляну, стол, беседку, увитую разом плющам.

Затопит ее саму.

Когда ее выписали, она вернулась в свой маленький дом, пылая от счастья, как факел. Ясмин казалось, что жители Варды видят ее издалека, опознавая по золотому сиянию, исходящему от влюблённого сердца. Ни хмурая Айрис, ни прощальное письмо матери, ни тень предстоящего допроса не могли омрачить ее радости. Так вот, что значит любить, думала она. Любить — это вот так. Летать, петь, скользить по кромке его темного от желания взгляда. Окунать пальцы в темный водопад волос. Сидеть на пристойном чаепитии в цветочном круге, болтать о погоде и печеньях, а думать о его губах. Знать, что пуританская, помешанная на пристойности Варда даже не знает, каково это, так думать и так желать.

Абаль ввёл ее в цветочный круг с легкостью щеголя, зашедшего в дамский магазин. Все оказались слишком очарованы его присутствием, чтобы не то, что возразить, а хотя бы осознать это возражение. Они катались в цветочном ландо, если розовое мороженое и даже зашли в магазин, который Ясмин определила, как немного свадебный.

А спустя день ее счастье закончилось

* * *

Ее, наконец, вызвали на допрос. Вызов был осенён печатью Примула, и Ясмин немного струхнула. Сквозь марево счастья пробилось легкое беспокойство. Мастер Файон в таких случаях был высшей инстанцией, и формально он уже допросил ее.

Зачем она понадобилась Примулу?

— Дура, — равнодушно заметила Айрис.

Она сидела в кресле с яблоком и пустыми глазами смотрела, как собирается Ясмин.

— Ясно же, что из-за Абаля. Не отдаст же он свою кровиночку твари из Бересклета.

Ясмин застыла с поясом в руках и отчётливо удивилась. И в самом деле. Как она сама об этом не подумала? Совсем поглупела. Счастье, похоже на внезапный взрыв, оказалось таким огромным и ярким, что вытравливало любой негатив в пределах зоны поражения. Мелкий и незначительный Примул отсвечивал где-то на окраине ее сознания и не ловился в фокус. Кто, боже дорогой, на этом свете может включать и выключать любовь по своему усмотрению? Это же невозможно! Это как ловить бурю сачком для бабочек.

— Даже если так, то что он мне сделает? — возразила Ясмин.

Она была дома всего месяц, а отношения с Айрис у неё становились хуже с каждой минутой. Они спорили из-за всего. Даже кто на какой половине стола ставит йогурт. Ясмин отмахивалась, потому что у неё был Абаль, так что пусть ставит йогурт хоть на голову. Лишь бы успокоилась.

— А то ему нечем тебя зацепить, — ядовито ответила Айрис, навернув йогурта из креманки. — Я тут наслушалась сплетен про твоё житьё-бытье, волки в лесу живут лучше.

Ясмин только плечами пожала. Это было не ее житьё-бытье. А ей пока удаётся существовать очень даже хорошо.

Из дома она вышла в прекрасном настроении, помахав на прощание расстроенной сестринской физиономии.

— Цветы полей, — крикнула она.

В целом к допросу она была готова ещё неделю назад. Хрисанф и Абаль, отыгрывая хорошего и плохого полицейских, натаскивали ее с первых дней, отрабатывая даже самые неожиданные вопросы. Верн тоже приходил, но редко. Сидел злой и потерянный, и даже не язвил. Только рассматривал ее исподтишка. По слухам он попытался бросить невесту, но безуспешно.

По зданию Совета, которое вело к палатам Примула она прошлась, как цунами по болоту. Бедные мастера, которые раньше и здороваться с ней брезговали, теперь выворачивали глаза ей вслед. Даже мастер Тонкой Лозы пал жертвой косоглазия.

К кабинету Примула, Ясмин входила, как солнце, снизошедшее к смертным. Земной и очевидный, он был слишком далеко от сияния, которое поселилось в ее груди.

Это было очень глупо, но мастера Файона она заметила куда раньше Примула. Может, потому что он стоял на том месте, где когда-то стоял Абаль, высеченный в сумраке лучами утреннего света.

— Садись, — Ясмин послушно села, реагируя на прохладный и чем-то знакомый голос.

Даже не удивилась. Ясмин виделась с Примулом всего дважды, но ведь виделась. Сначала она просто разглядывала мастера Файона, уставившегося на неё в ответ своими мерзкими совиными глазами. Он не мог не знать сплетни о собственным подвигах, гуляющих по Астрели. И не мог не догадываться, кто их блистательный автор.

Смешно. Но в отличии от Примула, его она всерьёз опасалась.

— Разговор нам предстоит более долгий, чем я ожидал, — мягко сказал Примул, и Ясмин наконец взглянула на него.

Взглянула и не сразу поняла. Картинка не усваивалась мозгом. Отслаивалась и расплывалась, как плохо сделанный снимок.

— Что? — спросила она. И тут же совершенно по-детски добавила: — Это же неправда. Этого не может быть.

Ум метался, как волк в ловушке из красных флажков.

Она тупо уставилась на Примула, пытаясь усвоить. Понять. Напротив Ясмин сидел ее собственный отец с тем же незнакомым холодком в глазах, который она видела в прошлой, якобы цивилизованной жизни. Его лицо, его брезгливая складка у губ, морщинка гордеца, превратившаяся со временем в чёрный порез, словно рассекающий лоб на две половины. Мозг медленно перезагружался, как ноут, у которого на середине действия кончился заряд. Ясмин почти физически чувствовала белые точки, бегущие строкой по чёрной глади собственного сознания.

Кто-то безымянный вырезал из ее груди сердце тупым мачете.

Наконец, странности заметил и мастер Файон, настороженно переводя взгляд с Ясмин на Примула и обратно.

— Мой мастер, — осторожно окликнул он Примула. — Мы должны продолжить допрос. Сегодня напряженный график, мы не может потратить на мастера Ясмин слишком много времени.

— На мастера Ясмин, — тупо повторила Ясмин.

Ее мир и этот перекликались, если не дословно, то в основных вехах. Это значит, что Абаль ее брат? Что она целовала собственного брата и мечтала о нем ночами? От ужаса у неё начали дрожать руки, а к горлу подкатил комок тошноты и несказанных слов.

— Мастер Ясмин, — Начал вкрадчиво мастер Файон. — Мы не станем спрашивать об операции в целом, у нас уже есть отчёт от участников, но есть несколько… непроясненных моментов…

— Пусть он уйдёт, — Ясмин коротко мотнула головой. Сил на этикет больше не было. — Скажи ему убраться.

Примул, сидевший застывшей статей, наконец отмер и коротко кивнул.

— Мастер Файон, оставьте нас ненадолго.

Мастер Файон вскинул голову, глаза непонимающе сузились, но Ясмин почти не заметила его реакции. Он ее не интересовал, он должен был уйти.

Несколько беззвучных секунд мастер Файон и Примул провели в неясном и молчаливом противостоянии, но в конечном счёте победил папочка. Так было в той жизни, так будет и в этой.

— Она рассказала тебе…

Когда они остались одни, Примул встал, открыл шторы и уронил взгляд куда-то в зелёный весёлый сад, полный диковинных цветов. И если бы он немного подумал, то понял, что мастер Гербе ничего не рассказывала. Но он был подлецом, так что охотно поверил бы в такой же поступок любого другого человека. Даже бывшей любимой.

— Да, — произнесла одними губами Ясмин. — Но почему? Почему? Мне было всего десять, и я ничего не знала. Тебе было мало превратить мою жизнь в болото, ты мечтал уничтожить меня!

Примул — отец! — не счёл нужным даже повернутся к ней.

— Я не могу позволить себе шероховатости в биографии, — снисходительно пояснил он. — Мой наследник вошёл в силу, но противников моего режима все ещё многие тысячи, всех вас не выкорчуешь…

Он говорил и объяснял ещё, но Ясмин запомнила только одно слово. Шероховатость. Он назвал ее шероховатостью. Она ждала ответа на своё «почему» двадцать лет и наконец дождалась — в другом мире. И все каким-то странным образом встало на свои места. Все стало понятно.

— И ты послал Абаля убить меня. Брата сестру. Разве это не…

Не что? Грех? В этом мире грех голым ходить, а убить и не попасться — обычное дело. И это ее считают исчадием ада. Или нет — болота, в этом мире нет другого ада.

— Но, Ясмин, Абаля ты вынудила сама пойти на эту операцию. — Примул засмеялся, и Ясмин с отвращением увидела, что от него не осталось даже человеческой формы. Только человекообразная клякса с чужим взглядом. — Если бы ты не спровоцировала его на вечернем приеме, то все сложилось бы иначе.

Иначе, это если бы ее убийство передарили кому-то другому. Тому же Верну.

— Ты, конечно, все это затеяла назло мне и не скрою, мне понятны твои чувства. Но Абаль мой сын и наследник Варды, тебе придётся обратить свой взор на других достойных мастеров. Поверь… Поверь, ни один тебе не откажет.

Ясмин сидела прямая, как спица, и слушала все эти гадости. Человек, который был ее отцом. Или правильнее сказать — не был ее отцом? Который забрал у неё семью, детство и мать, право на спокойную жизнь, а в конечном счёте забрал и Абаля. А теперь предлагает ей взять взамен любого другого мужчину, словно она ручная змейка, которой безразлично около чьего тела греться.

Она надеялась, что ее стошнит. Что она проснётся или наоборот, упадёт в обморок. Но она сидела, и кабинет оставался прежним, только тени ползли по потолку.

— Я хочу поместье, — сказала она мертвым голосом. — Хочу гражданство и подтверждение статуса Айрис. Хочу, чтобы в Варду вернулись все ростки Бересклета и Древотока. И, разумеется, место в Большом совете. Мое оружие достигло четвёртого уровня, что выше уровня большинства мастеров, и я единственный мастер, который покорил Чернотайю.

Примул повернулся к ней всем корпусом, неспешно и плавно, как бригантина в узкой речной протоке, и недоуменно приподнял брови.

— Одного ростка Бересклета достаточно для Варды.

— Абаль не поверит, что я предала его ради поместья, — Ясмин не была уверена, что понимает все свои слова. Мир перевернулся у неё в голове дважды за последние две недели. — А вот ради Бересклета — другое дело. Достойное дело.

— Но лишь юные ростки Бересклета, Катха и Древотока, — равнодушно согласился Примул. — Совет будет наказан за несправедливость, допущенную к детям. А ты взамен никому не скажешь ни слова и будешь раз в неделю приходить ко мне для личного отчета. Мы заключим клятву, где ты поклянёшься кровью исполнять сказанное, а теперь… Теперь расскажи мне о мастере Гербе.

И Ясмин, как кролик, заворожённый удавом, рассказывала непослушными губами о матери. Об отчиме, о Чернотайе. Рассказывала даже то, что полагала скрыть.

Из кабинета она вышла выпотрошенная, как окунь на прилавке торговца. Ясмин готова поклясться, что потеряла в весе, настолько пустой и легкой стала ее голова. Пустой и легкой стала ее жизнь. Ее сердце рассекли надвое, вынули из него мечту и наспех склеили обратно — авось прослужит ещё сколько-нибудь.

Навстречу ей шагнул Абаль. Ещё искрящийся от летнего смеха, которым он провожал ее все каких-то… Ее взгляд метнулся к часам. Каких-то полчаса назад.

— Как ты? — шепнул он и ловко приподнял ее над полом, как фарфоровую куколку. — Я весь извертелся и решил, что подожду здесь. Все равно же все узнают.

Ясмин окаменела в его руках. Уставилась в его юное привлекательное лицо, которым грезила эти три месяца. Отлавливая не замеченное ранее сходство с его — их! — отцом. Очень отдаленное и настолько слабое, что она тут же простила себя за неумение его увидеть.

— Неплохо, — она попыталась улыбнуться непослушными губами, но у неё ничего не получилось.

Она хотела домой. Спрятаться от горя под одеяло, как в детстве, когда боялась темноты. Разве не странно? Почему дети прячутся от темноты в темноте?

— Отвези меня домой, я устала, — попросила она.

Это ведь не преступление, пока она не целует его и не дотрагивается? Она просто будет сидеть на своей стороне магической лодки и молчать. И смотреть. Чтобы запомнить его вот таким — счастливым.

Абаль, словно что-то почуял. Как опытный гистолог — уловил изменения на клеточном уровне.

— Я хочу взятку, — сказал он с улыбкой. — За проезд один поцелуй.

— Сделай мне скидку, — горько усмехнулась Ясмин.

— Со скидкой будет уже два поцелуя, — возразил Абаль. — А по акции свадьба и море роз.

— Ненавижу розы, — равнодушно сказала Ясмин. Мягко высвободилась из его объятий и отступила. — Я правда устала, и прекрасно доберусь до дома сама.

Отступила от Абаля ещё и отвела взгляд. Лишь бы не видеть, как на его лицо набегает первая тень непонимания.

Наверное, нужно быть мягче. Не резать по-живому, отнимать по чуть-чуть, приучать к мысли о расставании. Но она не умеет.

Хотя нет. Враньё. Умеет, просто не собирается. Рвать надо сразу, с кровью, с болью, из живой плоти, пока любовь не пустила корни слишком глубоко.

— Я что-то пропустил? — спросил Абаль, и Ясмин поймала в его голосе первый ледок.

Он так давно не говорил с ней своим фирменным гадким тоном, что это неожиданно задело. За — дело. Так говорил Марк Сергеевич и смеялся — хо-хо-хо…

В темных глазах Абаля наметился иней, рот сжался в параболу, но даже таким она любила его до умопомрачения.

— Примул пообещал мне огромное количество преференций, если я тебя брошу, — сказала она. — Я просто не смогла отказаться.

— Даже так?

Абаль толкнул ее к стене и облокотился рядом одной рукой. Второй приподнял ее подбородок, чтобы было легче смотреть глаза. Она и забыла, насколько он сильный. Не трепыхнуться. В темных глазах напротив только всполохи ледяной ярости.

— Так!

Сейчас, когда Ясмин ещё чувствовала себя обескровленной и выпитой до дна, ей овладело дурное веселье. Он хочет знать? Ну пусть узнаёт, поймёт, что она такое. Женщина, способная променять любимого человека на красивый дом и тёплое место на политической карте Варды. Пусть отвернётся в ужасе.

— И сколько же я стою?

Абаль зло усмехнулся и наклонился так близко, что она почувствовала его дыхание на своих губах. Но на этот раз тело не откликнулось.

— Гражданство для Айрис, большое поместье с садом и место в Большом круге, — нудно перечислила Ясмин.

— Ты могла получить все это и так! — Абаль совершенно притиснул ее к стене и шипел куда-то между плечом и ключицей.

Впервые Ясмин видела, как кричат шепотом.

В залу начали заходить. Хотя, как сказать. Мелькнули две госпожи, но заметив их, тут же юркнули обратно. Заглянул некий господин и даже имел смелость кашлянуть, но тут же удалился. То ли воспитанный, то ли мастер Файон его спугнул. Ясмин не сомневалась, что тот бдит неподалёку и отваживает особо настырных.

Со стороны террасы зашли ещё несколько человек, но увидев Абаля резко рассосались.

Ясмин поняла в чем дело, только когда вырвалась сама. Призрачный шест маячил за его плечом и фонил силой, заставляя колебаться платье и обняв тёмные волосы Абаля льдистым ореолом. Ясмин впервые видела его силу, воплощённую материально. Белая, как снег, холодная, как лёд.

Зала дрожала, словно в предчувствии землетрясения.

— Я устала, — повторила она бессмысленную фразу, вскинула в прощании руку и медленно вышла из залы.

Мимо проплывали знакомые лица, искаженные до неузнаваемости жадным любопытством, колонны, вычленившиеся из полумрака залы белым рельефом. Солнце, бьющее в узкие высокие арки. Ясмин подняла голову повыше. Пол под ее ногами ещё дрожал. Сила Абаля обтекала ее, как морской бриз, не причиняя боли, но будоража. Приказывая вернуться.

У самого выхода ее поймал мастер Файон.

— Надеюсь, все прошло удовлетворительно, мастер Ясмин? — спросил он с почтением.

Глаза у него блестели от удовольствия. Он не знал, что произошло, но понимал, что Примулу удалось разлучить ее с Абалем. Наверное, внутри он умирал от восторга, что можно безнаказанно издеваться над ней, пока она слишком опустошена, чтобы сопротивляться. Тем более здесь свидетели. Ее нервный срыв придётся ему на руку.

— Вы должны зафиксировать отчёт в секретариате Круга…

Мастер Файон говорил что-то ещё, но Ясмин с удивлением поняла, что не понимает ни слова. Она просто выключила его у себя в голове. Говорящая отвертка, вспомнила она вдруг из Стругацких. Просто говорящая отвертка.

— Да пошёл ты, — сказала она с удовлетворением.

Плевать на последствия. Хотя бы раз в жизни нужно поддаться инстинкту и сбросить напряжение. О, граждане вежливой Варды, не нужно так потрясённо на неё смотреть. Послать мерзавца — запретное для вас удовольствие, а для меня — для меня — просто удовольствие.

Она обошла мастера Файона и двинулась к долгожданному выходу. Лицо у мастера Файона вытянулось, на бледные щёки плеснуло жаром. Должно быть, такого ему ещё слышать не приходилось.

— Мастер Ясмин! — в его голосе наконец прорезалось что-то настоящее. Ей даже захотелось обернуться и увидеть — что там живое бьется на дне его глаз, но Ясмин подавила это желание.

Потому что там, за Файоном, на линии ее взгляда стоял бы Абаль.

Глава 9

Она понятия не имела, как добралась до дома. Порог ей перегородила раздражённая Айрис, но Ясмин ее почти перешагнула. Прошла, как десертный нож сквозь кремовый тортик. Закрылась в единственный комнате, которую обозначила, как свою.

Скинула подушки, покрывало, легла и практически мгновенно заснула. За дверью бесновалась Айрис, но после утихла. А, может, Ясмин уснула и просто выключила сестру из своего сна.

Абаль, юный и высокомерный, как и полагается первому цветку Варды, плыл по глуховатым звукам музыки подобно волнам. Фло, подходящая ему, как ножны к острой стали, оттеняла его смуглым атласом кожи. Они были первой парой года и кружились по зале, подобно двум лилиям на воде, а Ясмин, погасшая и измученная, стояла у дальней стены, скрытой рядом колонн. В ее голове собрались все бесы, которые только существуют на свете. Злоба, зависть, ненависть, желание, горечь, даже полузабытая нежность в тоненьком белом платье жалась к стенкам ее измученной головы.

Хрисанф, как ни клялся в любви, ни разу не пригласил ее на танец. Фло, пройдя мимо, хмыкнула. Человеческая река огибала ее, как если бы она была камнем, выпавшим из основной запруды.

Она шла, ведомая сном, по темным плетениям коридоров, входила в тёмные залы, гулко жалующиеся на ее шаги, и сердце ее пело от злой радости. Она знала, что он идёт за ней. Смотрит. Как она распускает пояс платья, позволяя ткани течь наземь, как поворачивается в свете лунного круга, падающего на центр залы. В темноте не видно ни зги, но Ясмин знает, что Абаль наблюдает из темноты, слышит его дыхание. Стеснение умерло, и она откидывается бёдрами на стол, опираясь на руки и позволяя лунному молоку литься по груди. После переворачивается, едва не ложась грудью на стол и словно предлагая взять себя сзади.

— Ты омерзительна… — шепчет Абаль.

Но Ясмин слышит. У неё прекрасный слух. Смеётся.

— Тогда отвернись.

Он не отворачивается. Она знает. Она снова меняет позу, почти опрокидываясь в ложе ближайшего кресла и чуть раздвигает ноги. Едва заметно, но достаточно, чтобы услышать, как Абаль рвёт ворот тесного платья и почти выбегает из залы.

Ясмин проснулась и несколько секунд тупо пялилась в темноту комнаты. Без покрывала она замёрзла, а сердце грохотало, как цыганская арба по каменной тропе. Она заползла под одеяло и снова закрыла глаза, словно пытаясь забыть бесстыдный и страшный сон, в котором ее отвергли.

На этот раз сон был чёрным и пустым, как экран сломанного ноутбука. Ни звука жизни не билось в его чёрной глухой пустоте. Когда Ясмин проснулась, то чувствовала себя такой же выключенной и пустой. Цветок, лишенный корней. В голове то выло, то журчало, то сладко нашептывало. Она не сразу сообразила, что с ней общается эхолор — прелестного вида дерево, заменяющее жителям телефон. На него не позвонишь и он стационарный, а вот оставить два десятка гневных сообщений — самое милое дело. Мол, мастер Белого цветка, а как же дети? А ваш поединок, который вы затеяли среди учеников? Как же ваша совесть, мастер Белого цветка?

Съела, подумала Ясмин. Нормальные люди совесть пропивают, а я съела. Променяла на поместье, гражданство и прочие несущественные для моего комфорта вещи. Впрочем, ещё не вечер. Может, она и пить скоро начнёт. После таких-то снов.

— Проснулась?

Айрис стояла у двери, изящно оперевшись плечом о боковину входа. Ясмин промолчала. Даже у очень качественных психотерапевтов есть недостатки. Вряд ли Айрис понравиться место, куда ее посылают в подробностях в течение полчаса. Ясмин вдруг вспомнила, что однажды сорвалась так на маму, а та ее простила. Хуже, даже не рассердилась, словно бы поняла, что даже у очень качественных профессионалов бывает больно.

— Я завтрак сделала.

— Бутерброды? — с обидной улыбкой предположила Ясмин. Айрис скривилась, как от боли, но промолчала. — Ладно, давай.

К ее удивлению, сестрица ушла, а после вернулась с малоприятного вида бутербродами и горячим чаем. Устроила поднос на стул, а сама села на пол.

— Ешь. Ты два дня валялась, твоя Низа мне чуть дверь не выбила. От ее воплей эхолор вянет, да и мне немного трудно. Она полюбила орать в два ночи, а я в это время, к сожалению, сплю.

— А… Ясно.

Ясмин съела один бутерброд, а следом другой. Она не чувствовала ни голода, ни насыщения, но если бы Айрис принесла ещё один, то съела бы и его. Зачем она вернулась в этот мир?

Ах да, тело. Тело было только одно.

— Медведь твой приходил и Верн. Верн, если хочешь мое мнение, выглядит ещё хуже тебя. Его что, пытали? Ты спроси там, мне любопытно, что даёт такой эффект на живом человеке, — Айрис поймала ее взгляд и неохотно добавила: — А твой двуличный высокопоставленный любовник не приходил. Наверное решил, что ты сама к нему придёшь, как оклемаешься. Так что не зевай и беги к своему сокровищу, пока он не начал тебе изменять.

Ясмин допила чай и осторожно встала.

— Помоги одеться, — попросила она Айрис, и та послушно потрусила к деревянному, во всю стену шкафу, который куда больше походил на законсервированную грядку.

Внутри колосилась очищающая трава, стоял дезинфектор и переплетались толстые стебли аронума, синтезированного для бытовых нужд. Как они тут живут-то господи, в таком огороде. Хорошо дезинфектор берет большинство растений, а то давно умерли бы от мушек и жучков.

Она оделась в полном молчании под лепет Айрис про «брось этого мерзавца». Имей гордость. Верн симпатичнее. Ну или хотя бы вернее. Он же пришёл? Пришёл. Хоть что-то.

На выходе Ясмин обернулась, как это делала ее тезка десять лет жизни до неё, и увидела, что вместо злорадства или хотя бы приятного удовлетворения в глазах Айрис стоит тревога.

— Пока-пока, — сказала она Айрис и улыбнулась.

* * *

В ведомстве стоял шум, от которого тут же противно заныло в голове. И вроде бы закололо в боку. На первый взгляд связано это не было, но Ясмин связала и, поднимаясь в лодке, ползущей по травяным стеблям, мысленно крыла ведомство матом с первого по шестой этаж.

В комнатах, отведённых под ее класс, стояла тишина. В коридоре шум, говор, жадные взгляды, смешки, но стоило закрыть дверь, как в голове словно повернули тумблер. Вверенный ей половозрелый детсад во главе с Низой храбро ожидал ее у своих столов.

— Доброго рассвета, мастер Ясмин, — запищала Низа и за ней грянул нестройный хор подростков.

У многих уже ломались голоса, и Ясмин поморщилась. Дети ещё куда ни шло, но подростки!

— Доброго рассвета, — она могла взять себя в руки. Она брала себя в руки с той секунды, как ушёл отец.

Она улыбнулась и медленно пошла вдоль столов, отслеживая эмоции подростков. Насмешках, насмешка, ненависть, злоба и снова ненависть. Даже холодный и достаточно трезвомыслящий Вейгел смотрел с неприязнью. Интересно, он понимал, как оказался в классе опального мастера? Понимал ли, что ценой ненависти станет окончательное падение его тотема? Зато Литола демонстрировала открытый интерес. Ясмин слышала, она удачно просватана и ей, в случае расформирования класса, ничего не грозит. Ее тотем нашел защитника.

— Вейгел, Лан, во вторую аудиторию.

— Мастер Ясмин! — Низа скакнула вперёд, заламывая тонкие ручки. — Надо стоит отложить учебный бой, вы опоздали, а у детей скоро обед.

Ясмин обернулась на пороге. Вейгел красиво гипнотизировал женскую часть класса, а Лан был бледен и собран.

— Низа, — сказала она мягко. — Сделай мне кофе. Остальные пока могут занять свободные места по кольцу комнаты. Помните, не садитесь слишком близко, чтобы не нарушить защитный контур.

— Прецедентов ещё не было, — кто-то из детской толпы.

— Кофе? — обиженное недоумение со стороны Низы.

— Титорум агрессивен даже в состоянии покоя, — напомнила Ясмин, проигнорировав Низу, — Не переступайте и не трогайте работающий Титориум.

Словно в знак подтверждения, Титориум развернул пурпурные листья и улёгся всем канатообразным телом в выемку щитового устройства. Вейгел и Лан прошли на бойцовую мини-арену, лёгшую полукругом около одной из стен. Столкнулись взглядам, но, прежде чем разойтись, помедлили.

— Я тебя закопаю, сорняк, — вдруг шепнул Лан. — Намотаю кишки на шест отца, а весь твой никчемный тотем пойдёт на подножный корм скоту.

Сказал тихо, но Ясмин услышала. Спасибо приятным навыкам. Интересно, как много тайн знала Ясмин, пользуясь голубиным слухом?

Глаза у Вейгела потемнели, и он без предупреждения толкнул Лана сырой силой тотема, а после подскочил и сжал пальцы у того на горле. Глупый поступок.

— Да он… Да без предупреждения!

Это Вик. Друг Лана, а также его сообщник и, видимо, собрат по разуму.

— Тихо, — сказала Ясмин. — Не прерываем бой. Бой прерывает Титориум.

Лан, явно рассчитывавший на ближний бой, ловко и гибко обхватил Вейгел ногами и попытался свалить на пол. Тот, наконец сообразил, что поддался провокации, и крутанулся вокруг своей оси, лишая Лана ориентации. Его пальцы мягко пробежали по незащищенному локтю Лана, и тот неожиданно обмяк, как варенная спагетти, сполз на холодную плитку пола. Вейгел его не поддержал. А после присел рядом и бесстрастно положил Луну руку на горло, как врач, проверяющий пульс.

Ясмин напряглась. Она хотела видимой кульминации конфликта, но не травм. Титорум — хитроумное растение, считывает превышение допустимой силы дара, но не считывает прямое физическое насилие. Вейгел чуть повернул голову, и Ясмин поймала его взгляд, жестко удерживая. Он должен понять.

На этот раз никто не визжал и не вопил. Не было ободряющих выкриков, ни критики боя. Щит пал, и в тишине слышалось только тяжёлое дыхание Вейгела. Он все-таки остановился.

Подростки понимали, что с этим боем что-то не так, но не понимали что. Слишком много ненависти. Слишком много тяжёлой недетской ярости. Бой, в который вмешали тотем, — уже не бой двух цветков. Лун поступил глупо и опасно, а Вейгел и того глупее.

— Хорошо, — Ясмин прошла в полной тишине к Вейгелу и осторожно взяла его за рукав платья. — Цветок Вейгел взял победу над цветком Луном, но сам бой никуда не годится. С таким боем ни один из вас не пройдёт зачёт. — Вскинула взгляд на ошеломлённых подростков. — В класс!

Когда все расселись в аудитории, Ясмин медленно оглядела почти испуганные юные лица, возможно, сегодня они впервые столкнулись с тем будущим, которое ждало их за пределами класса.

Она прошлась перед партами, отслеживая реакцию. Отпускать детей в таком состоянии нельзя. Слухи расходятся быстро.

— Ланна, твоё мнение о бое. Быстро, четко, только факты.

Ланна взглянула исподлобья. Взгляд метнулся на Вейгела, потом на брата. И снова на Вейгела. Что-то кружилось вокруг них троих. Аура вражды, ярости, темного холода и… Чего-то ещё. Школьный милый флирт?

Ланна симпатичная и решительная, красивые ножки, блестящие волосы. Вейгел… Вейгел по-настоящему красив и необычайно талантлив. Единственный капитал своего обнищавшего тотема, бывшего близким другом Бересклета. Ясмин поневоле чувствовала к нему симпатию — когда-то и она прошла путь Вейгела, с нуля от уничтоженных корней своей семьи до вершины своего оружия.

— Цветок Ланна, я жду, — поторопила Ясмин ещё присматриваясь к ним.

Ланна нервничала. Руки хаотично трогали стол, прыгая по древесным волокнам.

— Цветок Вейгел повёл бой неверно, ему невыгоден прямой контакт, — наконец, выдавила из себя Ланна. — Рациональнее атаковать только седьмую точку и на расстоянии.

— Недочеты Луна?

— Недооценил, — сухо сказала Ланна и тяжело села обратно. Вид у неё был тревожный и невеселый.

— Кажется ещё Виктор желал высказаться.

Долговязый, неровно слепленный, с мышиного оттенка волосами Вик тут же подскочил, как мяч, брошенный в стену. Он напоминал Ясмин обиженного волчонка.

— Да он же напал без предупреждения! — возмутился он. Глаза у него горели гневом, словно Вейгел уложил на холодный пол его, а не Луна. — Он должен был… Должен, в общем, вести бой нормально, а не вот так… Это непорядочно…

Под конец пылкой речи Вик взялся мямлить и метаться взглядом.

— Провоцировать тоже непорядочно, — неожиданно заметила Литола. — Нам может и не было слышно, зато как Лун бодро шлепал губками мы все видели.

Лун вскинул злой взгляд, но промолчал. Вейгел даже не пошевелился, словно они обсуждали погоду за окном. Ну и выдержка, удивилась Ясмин. Что же он так в бою завёлся?

— Ты не знаешь, что он сказал, — мрачно сказала Ланна.

— Он всегда говорит одно и то же. Мой папа то, мой папа это, мой папа тебя прикончит, — равнодушно заметила Литола. — Ни малейшего стыда.

По-хорошему Ясмин стоило остановить такий спор, но она и не думала. Приглядывалась к участникам с огромным любопытством. Она и рассчитывать не смела на такую удачу. Но едва Лун раскрыл рот, она вмешалась:

— Как вы думаете, почему я не остановила бой?

Ответ читался на хмурых детских лицах. Потому что стерва и садистка. Взвинченная аудитория мгновенно нашла нового врага.

— Только факты, — напомнила она. — Цветок Литола сумеет резюмировать?

Та пожала плечами. Ее смелость никуда не делась, но на прямой конфликт с ней она была не готова. То есть, думала то же, что и остальные.

— Это будет вашим домашним заданием, — сказала Ясмин с улыбкой. — Каждый письменно изложит причины, по которым я не остановила бой, можно даже самые фантастичные. Завтра мы продолжим практическое изучение карты энергетических точек, а сейчас все свободны.

— Да, мастер Ясмин.

На этот раз ответили не все. Низы не было, а неуважение к мастеру высказать хотелось.

— Цветок Лун, задержитесь.

Тот даже не притормозил у ее стола, отвернулся и махнул ключиками от шкафа Вику и Альеру.

— Цветок Лун, задержитесь, — терпеливо повторила Ясмин. — Или же с завтрашнего дня ищите новую группу для обучения.

Тот наконец остановился. Ученики навострили ушки и терпеливо копались в своих партами карманах, переносных сумках, оттягивая момент изгнания из аудитории. Любопытные котята.

— Обед, мастер Ясмин, — сказал Лун не оборачиваясь.

— Целый час, а ты задержишься на пятнадцать минут.

Лун, судя по сдавленным смешкам, скорчил гримасу, но остался. Остановился около стола с видом провинившегося ученика, который знает, что ничего ему не будет. Выскользнет.

Когда они остались одни, Ясмин медленно поднялась, занимая более выгодную психологическую позицию. Слева, но не напротив, стоя, но не возвышаясь.

Интересно, о чём говорят в его тотеме? Плюнь на мастера Ясмин, с нового года перейдёшь к мастеру получше?

Видимо, да.

Сможет ли он услышать ее?

— Лун, я не стану осуждать твои действия…

Договорить она не успела.

— Какие действия, — агрессивно спросил Лун. — Если этот смазливый принц не умеет держать себя в руках, это его беда.

— Я тебя закопаю, сорняк, намотаю кишки на шест своего отца, — тихо сказала Ясмин. — Я не стану спрашивать, кто тебя надоумил, но ты остался жив только потому, что смазливый принц тебя пощадил. Титорум не контролирует физические атаки, не наделённые даром. Прямо сейчас ты мёртв.

Лун сделался бледным, как молоко. Под глазами синие полукружия недосыпа, губы обветрены. Смотрит глазами измученного ангела. И не поверишь, какую грязь исторгало это иконописное дитя жалкую четверть двоечасия назад.

— Сядь, — Ясмин отодвинула стул рядом с собой и хлопнула по сиденью. А когда тот устроился, села рядом: — Я ни о чем не стану спрашивать, кроме одного. Ты знаешь, почему ты проиграл?

— Потому что я тупой, — вдруг искренне ответил Лун и не опустил взгляд. — Недоумок. Не дано мне, понимаете?

Вот и вылезла на поверхность вся нехитрая философия тотема Таволги. Дети, которым день за днём говорят, что они тупые, почему-то растут очень тупыми. И они привыкают, им даже начинает это нравиться. Это становится щитом. Любая ошибка, промах, недочёт наталкиваются на забрало с лозунгом «я тупой, а чего вы хотели?» Таволга явно не церемонилась со своими Цветками.

— Я понимаю только, что ты очень любишь человека, который сказал тебе это, — Ясмин жестко держала визуальный контакт. — Ты хочешь выучить чёртову карту энергетических потоков?

— Да! — вдруг заорал Лун. Грохнул со всей дури кулаками по столу. — Хочу. Просто я слишком тупой!

Дверь мгновенно распахнулась и в класс ввалились ее бывшие соратники в почти полном составе. Хрисанф, Верн. За плечом последнего телепался бледный ангелоподобный Эгир. Судя по зверским лицам, они с минуты на минуту ожидали ядерного взрыва.

Было неловко их разочаровывать.

— Что за шум, Миночка, — своим фирменным — опасным и мягким — голосом спросил Хрисанф.

Она даже ответить не успела, Лун опередил ее.

— Что это? — севшим голосом ужаснулся он.

— Учебные пособия, — хладнокровно заявила Ясмин. — Вот ты, Верн, иди-ка сюда. Все нормально, Хрис, мы просто занимаемся.

На миг ее кольнула мысль, что Абаль не пришел. Выкинул ее из своей жизни, как старые тапочки.

Следующее двоечасие осталось в ее памяти пыткой, в которой они в четыре руки правили Луну стойку, писали на дорогом шелковом платье Верна кружки и точки, а после дрессировали на атаку. Лун сначала едва не рыдал, а после адаптировался. Смотрел на Верна глазами безумного фаната и на каждую поправку орал: «Да, мастер!»

— Я прогулял обед и «Органическое программирование», — Лун, уже не стесняясь, почти лежал на спинке стула.

— Я отдам тебе свой пирожок, — благородно предложила Ясмин.

Открыла ящик стола, потом закрыла. Пирожок выглядел усталым и немного каменным. Неудивительно, если учесть, что последний раз она его видела перед Чернотайей.

— Но лучше иди домой и плотно пообедай. Это намного полезнее.

— Поужинай, — прохладно поправил ее Верн.

Лун уставился на него, как на икону. Впрочем, Абаль ведь рассказывал, что Верн популярен среди цветков младшего поколения, да и мастера его не недооценивают. Юридический уровень не всегда коррелирует с реальным.

— Дуй, парень, — добродушно согласился Хрисанф. — Взрослые хочут посекретничать.

Лун соскреб себя со стула и побрел к двери. На пороге оглянулся. Ясмин поймала его взгляд, но не сумела понять.

Следом, после незначащей беседы об учениках и «как вы с ними справляетесь», слился и Эгир.

— Сейчас я угадаю, — сказала Ясмин. — Вы что-то натворили.

— А что натворила ты? — тут же засмеялся Верн. Смех у него был горький и опасный. — Абаль ходит мрачнее ядерного взрыва и разговаривает ласковым голосом. Его Примул бояться начал.

— И мастер Файон.

— И его личный отряд.

— И…

— Тема закрыта — отрезала Ясмин. Ей больно, и будет больно ещё не один день. Она не готова забыть и посмеяться. — Говорите только по делу или я иду обедать.

— Ужинать, — страшным шепотом поправил ее Верн.

Чему он радовался было неясно, но глаза горели тёплом и обманчивым пониманием.

— Этот оболтус, Миночка, кокнул свою подружку, — тяжело вздохнул Хрисанф и облизал оболтуса взглядом, полным горячей неприязни. — Но мне до него ровнёхонько никакого дела, и ты обособься. Он человек не последний, а все равно, что болото, втягивает и тебя, и меня.

Глава 10

Ясмин села там же, где и стояла. По счастью, ровно на стул.

Замкнутое пространство, камеры, просматривающие каждую щель на закрытой территории, но именно в этот день испортились. Собаки. Чертовы собаки не лаяли. Да и кому бы понадобилась бедная Малика, которая после полугодового романа выглядела, как иссякшая речка? Её собственная мать забывать стала.

— Мальва, — вспомнила она. — Ты убил Мальву? — опёрлась на стол и помассировала указательным пальцем лоб, это помогало при стрессе. — Но зачем? Зачем?

— Кому она нужна, убивать ее, — заорал Верн.

Переход от добродушия к ярости был настолько резким, что Ясмин отшатнулась. Верн вскочил, опрокидывая парту, а после перевернул следующую. Пнул стул и тот с птичьим писком сложился пополам. Обломок парты он запустил в обособленную кафедру, как тяжеловесный самолётик не-из-бумаги, но тот срикошетил в окно. Хрисанф и Ясмин в полном онемении смотрели на истерику и даже не пытались ее остановить.

Дверь беззвучно открылась и на пороге появились Низа с резным подносом и мастер Файон.

Верн застыл с поднятой вверх рукой, в которой была зажата ножка от стула.

— Ваш кофе, мастер Ясмин, — металлическим и одновременно обиженным тоном отчеканила Низа.

Выставила на одну из целых парт чёрный кофейник, чашку и, видимо, сахарницу. Варда, помешанная на зож и правильном питании почти не употребляла сахар, но активно использовала безопасные аналоги химического происхождения.

— Доброго заката, мастер Белого цветка, — мастер Файон улыбался мягко и безвекторно, и напоминал кота, который сменил позицию, но не цель.

— Доброго заката, мастер Невидимой сети.

Они поприветствовали его вразнобой, и Ясмин привычно сжалась в тугой комок. Ей хотелось стать улиткой и сесть в домик. Пусть море швыряет ее о скалы, внутри бронебойной скорлупы будут тишина и покой. Распускать слухи было безопасно и академически забавно только будучи на существенном расстоянии на мастера Файона. В его присутствии ум впадал в панику, а тело немело.

— Вы долго беседовали с Примулом, однако отчёт все ещё пуст, — мастер Файон отпил кофе, словно Низа налила чашку именно ему.

Вероятно, так и было. Он уютно устроился на единственном уцелевшем стуле и держался по-королевски. Сложно не было слухов, не было ее срыва после расставания с Абалем, как если бы Ясмин была попискивающей под его сапогом цикадой.

Мастер Файон обвёл пустым взглядом пространство, исключив из него досадные детали вроде разломанных парт, Хрисанфа и собственно Низы, вившейся вокруг него ручной сойкой. Ясмин прострелило от жути. Вот чем Файон держит Низу. Она присмотрелась к красивой, но мертвой оболочке мастера Файона, внутри которого жил садист и насильник, и содрогнулась. Неужели Это можно любить?

— Цветок Лан, — едва слышно напомнила Низа, но мастер Файон только отмахнулся.

Хрисанф завозился на стуле, и стало ясно, что он побаивается Файона не меньше самой Ясмин. А вот Верн чувствовал себя едва ли не хозяином положения.

— Я ей ничего не рассказывал, — он опустил руку, развернулся всем корпусом к мастеру Файону и агрессивно уперевшись руками в стол.

В эту секунду он был хорош, как глянцевый демон из преисподней, которого в своих мечтах рисуют старшеклассницы. Чисто технически Ясмин могла бы в него влюбиться. Хотя технически она могла бы влюбиться и в Хрисанфа, и в кого угодно вообще, потому что ее сердцу ничего не грозило. Она отдала его Абалю, и мантра про родственные узы не работала.

Ясмин тяжело вздохнула и чуть двинула поднос, привлекая внимание.

— Спасибо, Низа, что сходила за кофе в соседний город, — она отзеркалила пустую улыбку мастера Файона. — Занятия окончены, не смею вас задерживать.

Низа метнула взгляд на Файона, но тот обращал на неё внимания не больше, чем падишах на рабыню.

— Иди, — коротко бросил он, и феечка прижав тонкими ручками поднос к груди заскользила к выходу. От узкой спинки фонило болью.

Интересно, каков был реальный статус Ясмин, если ее не слушалась собственная помощница? С тоской она вспомнила номер Семнадцать — Ли. Они бы поладили. Они уже ладили, за исключением того, что Ли была немного мертва.

— Расскажите мне, мастер Белого цветка, о мастере Абале, — все с той же удушливой мягкостью отозвался мастер Файон. — О том, как же так вышло, что по всей Варде ходят слухи о ваших несуществующих, я охотно в это верю, взаимоотношениях…

Каких взаимоотношениях, тупо подумала Ясмин. А потом поняла, что сказала это вслух.

— Несуществующих, — шепотом подсказал Хрисанф.

Сейчас он меньше всего походил на медведя, разве что на медвежонка. Верн застыл в дурацкой позе полунаклона, как неожиданно выключенный автоматон. В комнате царил мастер Файон, меняя сеть пространства под собственные желания. Невидимая сеть, которой можно жечь, сечь, любить и дарить ласку, лежала душным пологом везде и всюду. Ясмин ощущала ее даже внутри. Сеть тошнотворно ворочалась в грудной клетке и ощущалась, как очаговая пневмония. Сетью хотелось откашляться, вытащить неощутимый чужеродный туман из собственных лёгких, кишечника, головы. Лимфы.

— Ты станешь говорить мне правду, — сказал мастер Файон. Животный ужас поднялся из глубины ее тела, как ил со дна темной реки. — Я услышу, если ты солжешь. Сеть мягко дрогнула где-то глубоко внутри ее тела. — Вопрос первый, что связывает тебя с мастером Абалем?

Что ж. Пришло время сказать «туше». Мастер Файон показал ей лишь самый край своей реальной власти, в которой он может игнорировать приказы Примула и работать сетью вне одобренного боя. И плевать на свидетелей. Ясмин чуть прикрыла глаза, представляя собственный страх куском чёрной ткани: закрывающей лицо. Она молчала и комкала его в темный сгусток, разрешая себе видеть. Разрешая не бояться видеть.

— Он мне очень нравится, — сказала она, наконец. — А то, что вы делаете, противозаконно и подрывает этические основы Варды.

— О чем вы говорили с Примулом? Можешь опустить незначительные подробности.

Сеть не принуждает к правде, лишь ловит ложь, поэтому Ясмин не стала лгать. Просто не сказала всю правду.

— Я войду в Большой совет, получу поместье, соответствующее статусу, а молодые ростки Бересклета получат гражданство и статус. В случае… Если я откажусь от мастера Абаля.

Хрисанф тихо охнул.

Мастер Файон усмехнулся. Усмешка ему шла. Вечернее солнце осторожно толкалось в окна, и глаза у него сделались скорее золотыми, чем желтыми. Теоретически Ясмин понимала Низу. Опасность влечёт. Особенно такая красивая опасность.

Она отвела взгляд.

— Идеальный выбор, — мастер Файон прикрыл глаза, смахивая на разомлевшую в тепле гадюку. — Я сам не сделал бы лучше. Вы получите своё поместье и место в Совете, а юные ростки получат свой новый дом. Полагаю, отныне мы будем видеться чаще.

Ясмин явственно ужаснулась перспективе. Наверное, что-то сложное отразилось на ее лице, потому что мастер Файон засмеялся. Где бы записать. Для истории. Возможно, они единственные живые Цветки, наблюдающие эпохальное событие.

Сеть схлынула.

— У кого скрижали есть? — спросила она под впечатление, когда мастер Файон уже ушёл. — Записать для потомков. Дату, время…

На шутку никто не отозвался.

— Это правда? — спросил Верн.

Его сеть держала особенно крепко, и он выглядел потрепанным. Ясмин ответить не успела, потому что Хрисанф ее опередил.

— Святая истина, дружочек. Пошто детские вопросы задаёшь?

— Детские?! Какого болота здесь произошло? Вчера ещё слухи ходили, что мастер Тихой волны обхаживает мастера Белого цветка с самыми серьёзными намерениями. Он оставил Фло, и это дорого обошлось ему!

Ясмин похолодела. Этого она не учла. Она не учла ни единого внешнего фактора, ориентируясь только на собственную боль.

Моральный долг, невидимый и неотвратимый, лёг на сердце каменной плитой. Насколько она знала, разорвать помолвку в Варде стоило очень дорого и оплату брали далеко не золотом.

— Слишком ты добрая, Миночка, — Хрисанф язвил, но сидел сгорбившись и отводил глаза. Невидимая сеть измотала и его. — Тебе что до Фло, что до Абаля? Дом Терна и Дом Спиреи сами о себе позаботятся.

Ясмин мысленно взяла чёрный комок этих мыслей, в которых покалеченная Фло, смеющийся Абаль, ненавистные розы, которые так идут его смеху, и убрала в дальний угол сердца. Она разберётся с этим после. Наедине. Этот отвратительный ком принадлежит только ей одной.

— Давай сначала с тобой разберёмся.

Она взглянула на Верна, который наблюдал за ней все ещё взбудораженный, с горящими глазами.

— Нет, — заупрямился он. — Сначала ты. Это — правда?

— Что правда? — раздраженно спросила Ясмин, резко встала и наклонилась к нему. Руки у неё дрожали. — Правда, что мы расстались? Правда, что в обмен на расставание с Абалем Примул наобещал мне золотые горы?

— Что такое золотые горы? — тут же встрял Хрисанф.

Нервное напряжение оторвалось, как высоковольтный провод, хлестнув по нервам.

— Правда, — беспомощно сказала она. — И то, и другое. Тема закрыта.

Как же. Закрывал темы в их троице только Верн, поэтому он ожидаемо ее не услышал.

— Но ведь Фло! — возмутился он, заметался по классу, огибая обломки собственной несдержанности. После остановился и пробормотал — Он оставил Фло ради тебя, это серьезный поступок. Вы же, как магнитом притянутые, я только в мифах такое читал. Я… Я тогда сам на тебе женюсь, когда… Когда все закончится.

Хрисанф мягко засмеялся.

— Ты сначала статус верни, многоженец, — сказал он почти весело. — А то у твоих невест так себе перспективы.

Ясмин страшно хотелось откосить от чужой проблемы. Ну кто такой Верн? Человек, запустивший маховик преследования, человек, желавший убить ее, любимый ученик садиста Файона. Но он человек, который сказал однажды «я верю тебе». Человек, вставший на ее сторону. Она не могла отмахнутся от Верна и сделать вид, что их ничего не связывает.

— Подожди, Хрис, — мягко остановила она Хрисанфа. Взяла Верна за руку и усадила за одну из парт. — Расскажи, что случилось?

Тот послушно сел и доверчиво уставился на неё, как ребёнок на потерянную и вновь найденную мать.

— Я отослал Тотему Абельмош Голос о расторжении связей, а после навестил Мальву, — он поколебался и добавил: — В тот же день.

— Кто так делает? — с осуждающей ехидцей спросил Хрисанф, и сам себе с удовольствием ответил: — Мерзавцы.

Верн мрачно зыркнул, но промолчал. На скулах обозначились желваки.

— Белку ей принёс ручную, ласковую, — сказал он. — И браслет нашей семьи. Артефакторика моей прабабки — это существенный откуп, но Мальва не взяла. Я полагал, что она согласится, поэтому был невнимателен к ней, а она не взяла, и даже сказала, что не желает меня видеть, пока я не повзрослею. Не повзрослею!

Лицо его сделалось холодным и замкнутым, и он вдруг стал очень похож на Абаля, в котором ярость успешно мешалась с ледяным самоконтролем.

— Это мне не о чем не говорит, — осторожно сказала Ясмин. — Кто был с ней, кто видел тебя, день, час, свидетели?

Следак из неё был не очень, но дело Англичанина отпечаталось в памяти намертво. Она могла читать выдержки из дела наизусть, будучи под наркозом и в реанимации.

— Никто ничего не видел, никто ничего не слышал, — влез Хрисанф, которому нравилось троллить Верна. — Он выбрал удачное время для убийства.

— Зачем мне было ее убивать? — Верн вскинул взгляд. — Расторжение помолвки длительный и неприятный процесс, но из-за этого не убивают.

— Убивают из-за подвески, — тихо ответил Хрисанф.

Подвеска. То самое исключение, которое держит людей вместе не хуже эпоксидного клея. Помолвка — этап притирки двух тотемов и самой пары, тот самый осуждаемый всеми сми планеты конфетно-букетный период в неповторимой вардовской манере. Научные эксперименты наедине, спектакли травяной тематики, затяжные прогулки в зарослях дикой сливы… В переводе на человеческий, помолвка — это очень долго. Некоторые не дожидаются.

Варда добра к молодым. Влюблённые могут скрепить брак на ложе, отдав нареченной подвеску, так коротать помолвку становится легче. Вот только обратного хода нет. Можно разорвать помолвку, вернуть подвеску нельзя. В одностороннем порядке нельзя.

Возврат подвески — юридическое и скреплённое двумя тотема действие, и положа руку на сердце, Ясмин с трудом верила, что нетерпеливый Верн соблюдал предсвадебный целибат.

— Я не дарил ей подвеску, — напряжённо опроверг Верн, словно услышав ее мысли. — Я мерзавец, а не дурак. Мать бы не позволила мне.

Его лицо сделалось незнакомым и пустым, и он снова напомнил Ясмин Абаля.

— Это ты так говоришь, дружочек, а токмо тебе одному выгода от девкиной смерти.

— Неправда, — совершенно по-детски обиделся Верн. — Мальва — унаследовала бы от матери членство в Большом совете. Место в Совете получить непросто даже при существенных заслугах, а ее тотем ослаб, потерял былую силу. Вот за это можно убить.

Ясмин против воли задумалась. Это более существенная причина для убийства.

— Место, скорее всего, получу я, — она устало потёрла лицо руками. — Но у меня алиби. Я два месяца была в коме.

— Да и не знал никто, что ты оттяпаешь себе место в Совете, — поддержал Хрисанф.

Ситуация становилась безвыходной. Самый простой способ доказать виновность Верна — перевести стрелки на другого возможного виновника. То есть, на себя. А на себя Ясмин ничего переводить не хотела. Она хотела бы помочь Верну, но не такой ценой. Но что хуже, та, прошлая жизнь, оставленный в камере Англичанин, говорили только о виновности Верна.

— Как ты во все это ввязался? — с тоской спросила Ясмин.

— Мать долбила помолвкой, то одну ей невесту подай, то другую, год перебирала, пока я сам Мальву не встретил, — Верн устало смотрел на нее, не пытаясь спрятать взгляд. — Она была нормальная. Не давила, не пыталась быть остроумной, не лезла с заумными разговорами, не лгала. Я ей нравился.

Он не сказал «она мне нравилась», сказал «я нравился ей». Эгоист даже в смерти. Верн — побитый грозой цветок, Верн, не любивший Мальву, Верн, сожалеющий о ее гибели. У Ясмин не было сил отвернуться от его несчастливых глаз.

— Как я помогу? Соберу птичий слух, который растёт в саду тотема Абельмош? Или отыщу около покоев Мальвы незамеченный чёрный глаз, который запрещено высаживать на территории Астрели?

— Абельмош непростой, там не засаживают ни птичий слух, ни чёрный глаз. Сплошные розы и аптекарский огород, из их тотема выходят приличные врачи, — с удовольствием сообщил Хрисанф.

Ясмин помолчала. Ей просто ничего не приходило в голову. Не считая, конечно, Абаля. Тот не только приходил, но и, можно сказать, не уходил. Оставаться сосредоточенной на щенячьем взгляде Верна становилось все сложнее.

Начала болеть голова.

— Не убивал, кому она нужна, засоси ее болото, — снова вопил Верн и лупил кулаком по единственной уцелевшей парте.

— А подвесочка твоя где? Подвесочки нетути, — подзуживал Хрисанф.

— Если бы убил, то подвеска была бы у меня! У матери она, у ма-те-ри, ясно тебе, деревенщина?

Деревенщина открыто веселился, моргая на Верна насмешливыми крапчатыми глазами. Верн бесился, но уже ничего не ломал. Ясмин даже казалось, что он не столько в ярости, сколько имитирует. Но не могла понять, что именно изменило его настроение.

— Ладно, — сказала она. — Все равно ничего не надумаем, а я устала, мне ещё с мебелью разбираться.

Верн виновато заглянул ей в глаза, все больше напоминая несправедливо обиженного пёсика. Головная боль взвыла с новой силой.

— Я неплохо знаю местных кладовщиков, я же спец по взрывам, приходится…

Оставшиеся минуты до окончательно испорченного дня, Ясмин воспринимала фрагментарно. Вот Верн заверяет, что знает всех смотрителей и администраторов учебного корпуса, потом решает для верности что-нибудь взорвать, что бы убедить всех в своей вине. И действительно взрывает.

А после распахивается дверь, и Ясмин видит на пороге Абаля.

Глава 11

Глянцевая змея косы через плечо. В глазах гнев и холод. Короткий плащ, который он снимает, должно быть, только в постели, но клясться бы Ясмин в этом не стала.

Она знала такого Абаля.

Он уже был таким. Для неё. Для той Ясмин, который давно уже нет на свете.

— Что здесь происходит?

— Да, — поддакнула Ясмин, — что здесь происходит, Верн?

— Ничего, — агрессивно выдвинув челюсть заявил Верн. — Ничего не происходит, я просто нервничаю. У меня стресс.

— У меня тоже стресс, — буркнула Ясмин, стараясь не встречаться взглядом с Абалем.

Она так старательно отводила глаза, что, наконец, углядела небольшую толпу за спиной брошенного возлюбленного. И что это была за толпа! Непоследние люди, между прочим.

Мастер Бриар, поднявший тотем Вереска на невиданную высоту, необщительный, хмурый, блестящий мечник. Умён и сознает свои недостатки.

Смуглая, темноокая Лив из маленького тотема Каламуса. Кроме замечательной красоты, заслуг за ней найдено не было, однако место в Большом совете она получила наравне с мастером Бриаром. Тот весьма нежно для его комплекции сжал ее руку, едва они шагнули в аудиторию. Ясмин не знала, что это значит, но привычно отложила этот жест в шкатулку мелочей внутри собственной головы.

— Мастер Ясмин, объяснитесь, — ее она тоже знает.

И ненавидит.

Мастер Дея. Та жуткая старуха, едва не отправившая ее на пару с отцом Хрисанфа мыть цветочные горшки и травить дрозофил, как Золушку. Безвозростная, словно уже родилась в состоянии предсмертного инфаркта, исчёрканная морщинами, с лицом, закаменевшим в форме напряженного недовольства. Она вызывала естественное отторжение и ужас, как приступ холеры на детском празднике. Тотем Ятрышника тихо попискивал под ее тяжёлой дланью, но свергнуть не смел. Ясмин подозревала, что мастера Дею побаивается и сам Примул.

— Мастер Верн нечаянно сломал стол, — про стресс она говорить не стала.

Любая несерьезность с мастером Деей могла обернуться операцией в Чернотайе или понижением статуса. Ясмин не могла позволить себе выпустить ненависть. Ненависть — это слабость, слабость — сила твоего противника. Слабость должно искоренять.

От страшного чёрного взгляда мастера Деи по виску пополз холодный пот. Головная боль стала невыносимой. Она не смотрела на Абаля, но чувствовала его.

— Но вы отвечаете за эту аудиторию, вам повезло, что дети уже разошлись, — резюмировала та. Неподвижный взгляд был вперен ровно в Ясмин. — Извольте вести дела достойным образом.

— Но… — Верн не успел вставить и слова.

— Молчи, — мастер Дея даже не сделала труда поднять руку. — Как мастер оружия четвёртого порядка, вы не можете применять силу в общественных местах и вести себя безрассудно.

Это было слишком. Так было всегда? Здесь, под огнём ненавидящих взглядов, делалось ясно, почему настоящая Ясмин превратилась в милое чудовище.

— А вы пожалуйтесь на меня, — без всякого стеснения заметила Ясмин. Раз Примул дал ей привилегии, она будет ими пользоваться, с радостью. — Как мастер, прикреплённый к Чернотайе, я подчиняюсь напрямую Примулу. Вы всегда можете изложить ему свои соображения о моей профпригодности, дабы он отстранил меня от великого дела на благо Варды.

Каменисто-серая шея мастера Деи налилась нездоровым багрянцем, затрясся короткий палец, нацеленный ей в лицо, как палочка Гарри Потера. Примерно такой Ясмин представляла себе старуху-процентщицу.

— Замолчи, гадкая девчонка, — прошипела мастер Дея. — Взятая из милости, ты должна ежедневно отмаливать грех своей семьи!

На этот раз онемел даже Верн. Хрисанф угрюмо молчал, потому то в толпе стоял его отец и сверлили его взглядом. Стало понятно осторожное отношение Ясмин к своему верному фанату, который любил ее, но отца он любил больше.

Мастер Бриар — та ещё колючка, но не лишенный чести — явно пытался понять, как он попал в эту злоязычную компанию, а вот его прекрасная подруга безразлично взирала на происходящий цирк. Увядшая дама на заднем плане растерянно моргала.

Ясмин равнодушно рассматривала коллектив демонов. Нечистая сила, не иначе. Стайные животные. С кем она работает? Тьфу. Ее неудачливая сестра по телу, слишком близко принимала к сердцу происходящее и не умела делать карьеру. Она не понимала главного — невозможно угодить всем, поэтому угодить нужно только одному.

Примулу.

— Мастер Ясмин — дочь Варды и владелец оружия четвёртого порядка, к ней должно относиться с уважением, — голос Абаля лёг в тишину тяжело и емко, и Ясмин не сразу его узнала. — Я не потерплю нарушения чужого статуса.

Она растерянно подняла на него глаза и тут же опустила. Обожглась о его темный взгляд.

Надо же. Защитил. Этого она не ожидала. Даже головная боль сделалась чуть ли не приятной, сердце затрепыхалось, задергало крылышками, как бестолковая бабочка. Ему, глупому, не объяснишь, что нельзя. Что никогда больше.

— Мастер Верн, вы в ответе за восстановление аудитории, отчёт мне лично сегодня вечером. Мастер Хрисанф, вы также свободны.

Абаль медленно прошёлся по аудитории, оглядывая обломки парт и, наконец, уселся на тот же стул, который себе облюбовал и мастер Файон. Ясмин оказалась напротив него и больше не могла избегать визуального контакта.

Но сердце дергалось, лицо горело. Она предприняла попытку вернуть контроль над ситуацией.

— Верн, на твоих плечах ответственность за мебель в моем кабинете, — Ясми неспешно сняла с шеи ключ и вложила цепочку Верну в руку. — Обращайся с ним, как с божественным артефактом, а завтра утром вернёшь.

Верн тут же отмер. Повесил цепочку на шею и проказливо улыбнулся:

— Вот прямо так и доверишь мне ключик?

— Божественный артефакт, — невозмутимо поправила Ясмин. — Только на этот раз без вакханалий.

Верн, остававшийся единственным, на кого не действовало давление Абаля, легко подбросил ключ и выскочил в дверь. За ним, тяжело ступая, вышел Хрисанф, но у двери задержался. Обернулся, словно спрашивая у неё разрешение на уход. Его отец нахмурился, но промолчал, и Ясмин кивнула, словно разрешая уйти. Нет смысла проверять верность Хрисанфа таким отвратительным способом, он уже доказал ее.

— Чем обязана?

Она, наконец, набралась смелости посмотреть на Абаля. Картина маслом. Король-солнце на утреннем приеме. Неспешно листает донесения подданных, а человек пятьдесят народу подобострастно замерли около господина, ловят каждое слово, каждое движение ресниц.

Надо заметить, Абаль сносил всеобщее внимание с завидной стойкостью. Но и против неё давление негативно настроенной толпы мало работало. Сказывались бесчисленные лекции у студиозусов, мнивших себя умнее учителя. На психфаке такое случалось сплошь и рядом, каждый второй считал себя гением.

— Мастер Белого цветка вошла в Большой совет, и мой визит продиктован необходимостью.

— Но, мастер Тихой волны, мастер Ясмин не проходила экзамен на соответствие, — мастер Дея с ненавистью уставилась ей в лицо.

Из той кучи народа, что вломилась в аудиторию, Ясмин не глядя вычленила троих. Словно это было частью повседневного ритуала и давно превратилось в привычку. Дея, Бриар и Дровосек. Бриар был, пожалуй, лучше других, но ее ненавидел до кровавой рвоты. После проигрыша Верна на экзамене, он заработал понижение статуса, что привело к временному исключению из Цветочного круга.

Как она вообще выжила, вдруг подумала с недоумением Ясмин. Какой бы необыкновенной не была Ясмин, она была одна, а в Варде водились монстры и пострашнее Примула. Один только мастер Файон чего стоил. Отец Хрисанфа, решивший выслужится за ее счет, но в результате покалечивший Фло. Мастер Дея, которой стоило лишь пальцем шевельнуть, как летели статусы и головы.

Что-то было не так. Что-то очень сильно не сходилось.

Она чего-то не знает? Ее память — память Ясмин — ещё не вернулась полностью?

С ужасом, который ещё плескался на дне мускульной памяти, она подняла взгляд на Абаля, и тот удержал ее взгляд.

— Экзамен не обязателен, — лицо Абаля словно оттаяло, голос потеплел. — Мастер Ясмин владеет оружием четвёртого порядка и состоит в Малом совете.

— Мастер Ясмин не справляется с классом. Согласно отчету мастера Низы, ее навыки преподавания крайне слабы, половина цветков не прошли первые зачеты. Она должна объясниться.

А… Та увядшая розочка, чьё имя Ясмин так и не удосужилась запомнить, и которая маялась сейчас под ласково-дрессирующим взглядом мастера Деи.

— Объяснись, мастер Ясмин, — Абаль согласно кивнул

Они были в своем праве потребовать объяснений. Ясмин была отвратительным учителем, не ладила с детьми, а мастер Низа вертела ей, как захочется. Что она им объяснит? Что дети ни во что ее не ставят? Да ей в лицо рассекаются и будут правы.

Мастер Дея, которой не досталось стула медленно прохаживалась вдоль окна. Не беспокоилась. Наверное, знала из первых рук, каковы достижения Ясмин в преподавательской сфере. В Бриаре чувствовалось неуловимое довольство, даже увядшая дамочка радостно трепыхалась на заднем фоне. Дровосек постукивал тонкой тростью в ожидании. Разве что Лив не высказала ни единой эмоции, застыла прекраснолицым темнооким сфинксом.

— Чернотайя.

Ясмин дернулась и растерянно огляделась. Она совершенно точно слышала, как кто-то сказал «Чернотайя», но никто не отреагировал. Все по-прежнему с нетерпением ожидали ее ответа. Абаль…

Абаль смотрел прямо на неё, удерживая взгляд.

— Скажи о Чернотайе, ну же, — он подпер одной рукой щеку и чуть отвернулся к окну, и говорил одними губами.

Просто Ясмин слышала. Ясмин владела голубиным слухом, и Абаль знал об этом. Как же так? Впрочем, она обдумает это потом, когда выкрутится. Если выкрутится.

— Я выполняю до трёх операций в неделю в Чернотайе, — сказал она неуверенно.

Это даёт ей какие-то преимущества? Даёт или не даёт?

— Это не так, — Абаль поощрительно дернул уголком губ. — Согласно отчетам последних трёх лет, твоя нагрузка не превышает одной операции в месяц. Говори о Примуле, Примул не посмеет солгать.

Последнее он снова сказал одними губами, и никто кроме Ясмин его не услышал.

Все дело крылось в юридической нежности научного ведомства. Отчеты писались людьми, которые в глаза не видели настоящих отчетов, но отчеты были и шли сразу на стол Примулу, курировавшему Чернотайю лично.

— Верно, — поддержал Дровосек. — Ваша нагрузка рассчитана согласно трудовой законодательной норме.

Мастер Дея перестала шарахаться у окна.

— Я подаю отчеты лично Примулу, — послушно повторила Ясмин, от отрывая взгляда от Абаля. Тот едва заметно склонил голову и промолчал.

Мастер Дея медленно подошла к столу и встала за его левым плечом, подобно бесу-искусителю.

— Если вы брали операции сверх нормы добровольно, то юные цветки Астрели не в ответе за вашу безалаберность. Берите столько, сколько можете осилить. Вот если бы вы…

— Это эмоции, — равнодушно перебил Абаль. Встал, откинув с плеча косу. — А отчеты я возьму у Примула лично, и тогда вы получите или не получите приглашение в Большой совет, мастер Ясмин.

— Благодарю за понимание, — сдавленно отозвалась Ясмин.

Он помог ей. После предательства, после безразличиях после отмены помолвки с Фло из тотема Терна. Особенно после последнего. Судя по Верну, разорвать помолвку в Варде было сродни разрыву связи между двумя тотемами и влекло за собой поражение в статусе. Интересно, он отдавал Фло подвеску? Их помолвки длилась долгих десять лет с момента совершеннолетия Фло, наверняка, отдавал.

Она выходила из аудитории последней, и лицо у неё горело, как после удара.

* * *

Астрель цвела. Ясмин, не успевшая ее разглядеть в первые дни, теперь смотрела во все глаза. Цветы пенились разноцветьем вдоль каменных дорожек, обнимали жгутами зелёных тел кипенно-белые статуи, колонны, проемы публичных зданий. Тракт, предназначенный для грузовых перевозок и обслуживающего персонала сместили к окраинам, где роились ремесленные пункты, станции и расчетные заведения. А центр Астрели остался раем, воплощённым на земле. Под солнцем горели его сады — плоды самых смелых человеческих фантазий. Рыдали вишни, истекая жемчужным цветом, тонконогие сливы и коренастые персиковые деревья смешивали кружевную пену цветения, в бархатной траве лежали белые звёзды птицемлечника. Резные беседки и прудов, каменные скамьи, украшенные орнаментом и росписью вдоль озёр и ручьев. Белая и почти нарочитая простата зданий, идеально вписывающихся в ландшафт. Ясмин даже не чувствовала себя достойной находится здесь. Ходить ногами по волшебной земле, присаживаться на вьюнковые качели, приятно поскрипывающие и утонченные в своей девственной простоте, проводить пальцем по тонким перилам мостика. Распугивать мелких древесных змеек, которые словно нарочно лезли под руки.

В один из дней, устав от нудного ожидания и занятий с нервными подростками, она выбралась на прогулку. По крайней мере так она говорила себе, пока тело двигалось в четко заданном направлении. Столько всего нужно было обдумать, но голова походила на разбитую чашку. Боль ушла, но мысли вытекали в трещины отвратительной реальности.

Абаль защитил ее перед представителями Большого совета, но не пожелал с ней встретится наедине. Откуда он знал ее тайну? Почему не выдал ее? Почему мысль о его доброте причиняет боль?

Ясмин насильно заставляла себя сместить фокус внимания на другие вещи, но и эти вещи были такими же беспокойными и неприятными. Верн, возможно, убил Мальву, Хрисанф исчез, как утренний туман, и ходили слухи о его конфликте с отцом. Она плохо поступила с Фло. Дважды. Она не может это исправить. Ученики ее ненавидят и вряд ли сдадут очередной зачёт, а Лан и Вейгел никогда не поладят. Мастер Файон продолжит мучать ее, а Низа отслеживать каждый шаг.

Мама умерла.

Теперь эта мысль уже не причиняла боли. Время шло вперёд и все сильнее отдаляло ее от матери, от маленькой квартиры, от Антония, который любил дремать в ее кресле и точить когти о диван. От Амины, которой не было места в Варде. От Абаля, который был ее якорем в море нового мира. Был бы. Если бы не оказался ее братом.

Все это — вещи, которые она не может исправить. Кроме одной.

Ясмин вытянула из поясной сумочки небольшой флакон, повертела и убрала снова. Мольбами выпросила у матери. Та не хотела давать, когда услышала историю их боя с Флорой. Ясмин таскала его в поясной сумочке с первого дня в Варде, но к Фло все не шла, всегда находила предлог обождать. А сейчас она так удачно добралась до самых ее покоев. Это оказалось совсем несложно. Достаточно отключить голову или слишком уж задуматься, и ноги сами приведут тебя к порогу твоих проблем. Она пересаживалась из лодки в лодку, что пробегали неслышными корневыми рельсами через всю Варду, после всходила на паром, а в результате просто удлинила путь, который могла бы преодолеть всего за одно двоечасие.

Фло отделилась от семьи, и найти ее оказалось неожиданно просто. До кругового тракта от ее поместья было рукой подать, оно было единственным в округе. Остальные дома — мелкие, одноэтажные, часто откровенно бедные — принадлежали гражданским без статуса или небогатым ремесленникам.

Здесь было шумно, пыльно и серо. Торговые пути переезда лежали внахлест, как гигантские кладбищенские кресты, сброшенные на землю рассерженным богом. Ближайшей ассоциацией Ясмин было чувство вселенского переезда, только вместо телег — лодки. Покачивались тяжёлым боком, груженые до самого верха, схваченные жгутами рабочего осота, изредка стукаясь бортами. В пыли изредка посверкивали мелкие змейки и ящерицы, юрко скользящие между лодок и ног. Глухое бряцание сапогов по каменной крошке, гул голосов, запах рабочего масла, смазки канатов, дешевых разносной еды. Хотелось схватиться за висящий в воздухе смрад и выползти из душного разлома на волю, глотнуть чистого воздуха.

— Если вы Флорочку нашу ищите, то вона ейный домишко. Видите? От сих начинается и до сих идёт, вкругаля забором.

Рыжий загорелый мужичонка, словно просмоленный собственным потом, лихо грузил неясного назначения ящики и при этом умудрялся раздавать указания, показывать дом Фло и бурно жестикулировать. Бронзовый тощий гном, покрытый серой пленкой пыли. Зато голосу в нем было на семерых.

— Спасибо, — поблагодарила Ясмин, а когда мужичок приставил ладонь к уху, без стеснения заорала: — А вы здесь живёте? Ремесленник?

— Гражданский я, — с непонятной гордостью засмеялся мужичок. — Якоп, третий год, как с востока приехал с семьей, недавно гражданство дали.

— А какой тотем? — осторожно спросила Ясмин, понизив голос.

Гражданские не любили вопросов о своём тотеме. Статуса лишали приверженцев Бересклета, переселенцев, преступников.

— Из Белозора, — помолчав, сказал Якоп.

Всю его говорливость, как рукой сняло. На веселом лице прорезались недовольные морщины. Белозор — ближайший соратник Бересклета, когда-то возглавлявший ремесленное сообщество, а ныне низведенный до подмастерья. Должно быть, талантливый, раз их тотем был прощен и допущен до столицы. Якопа она не знала, наверное, Белозор сменил главу, чтобы уважить нового Примула. А главу менять — больно, теперь она знала, насколько сильны боги тотемов.

На несколько минут она все же задержалась, немного поболтать о незначащих вещах с Якопом. После взглянула на время.

— Спасибо, — поблагодарила Ясмин ещё раз и задумчиво двинулась прочь.

Было бы неловко, если бы Якоп спросил ее собственный тотем, но, возможно, он и так догадался.

Пыльные тропы, отходящие от тракта сменились цветными дорожками, что тонкой вереницей поднимались к белым колоннам поместья. На несколько секунд, она испытала малодушное желание отдать флакон любому из домочадцев с подробной инструкцией, а после сбежать. Но она поднималась, у ног словно позванивали тонкие желтые лютики, а терн сросся в сплошную фиолетовую стену лабиринта, в котором нет выхода, кроме как к дому.

Ясмин чувствовала, что ей управляют, но все равно шла. И очень надеялась, найти хоть кого-то из прислуги. Тёрн был богатым тотемом, ходили слухи, что глава тотема сама и с постели не встаёт. Одна из доверенных слуг укладывает ей волосы, другая подбирает платье и надевает сапожки, а третья белит личико и наносит макияж. Ей приносят чай и краткие записи новостей, и делают массаж плеч, пока она внимает известиям. Слухи, конечно, но презабавные.

Лабиринт кончился неожиданно, вышел просветом в заброшенный зелёный сад. Под ногами вместо пушистой садовой травы стелилась нечесанная осока.

— Здравствуй, Ясмин.

На секунду простое «здравствуй» заставило ее споткнуться на ровном месте. Не «доброго рассвета», а «здравствуй», как если бы Фло тоже была землянкой. Но нет, Фло была дочерью Варды до мозга костей и стояла прямо перед ней. От кукольной красоты, от чёрных волос, белых рук, синих глаз, распахнутых в деланном удивлении, перехватывало дыхание. Как если бы Белоснежка вышагнула на белый свет, сбросив сказочный покров книги, и встала под самое солнце. Внешность, от которой было невозможно отвести глаз, портили три красных мокнущих рубца, два из которых пересекались на переносице, а третий бороздил скулу. Ненависть Ясмин разъедала эту бессмертную красоту даже восемь лет спустя.

— Доброго… Здравствуй, Фло.

Никаких титулов. Ясмин приняла это обращение легко, и удивление Фло на миг стало неподдельным. Наверное, теперь ее ненависть была так же страшна, как когда-то ненависть Ясмин. Она смотрела на неё искала признаки неприязни, но не находила. Фло была совершенно свободной от тех чувств, которую наполняли саму Ясмин.

Их юные годы складывались отвратительно.

Фло — заводила и негласный лидер группы — избрала Ясмин мишенью для острословия. Никто не обращался к ней напрямую, но никто не запрещал обсуждать в аудитории признаки незаконнорожденного происхождения или неудачные опыты. Даже расположившись за соседней партой, даже глядя в глаза. Садизм, лишенный и без того тонкой социальной шкурки, обнимал юную и сказочно прекрасную Фло, подобно невидимому доспеху. И против него не было оружия.

— Цветок Ясмин, ты знаешь три правила Варды?

— О, лилии, как стыдно потерять букву имени. Я бы утопилась в болоте от стыда!

— Мастер Абаль подарил мне кольцо, цветок Ясмин, тебе дарили когда-нибудь кольцо?

— Ясмин, я рассыпала ингредиенты, не обижайся, но ведь собирать мусор — твоя работа.

Если бы на ее месте была истинная хозяйка тела, она бы не пришла сюда. Разве что полюбоваться на изувеченную Фло

— Я как раз заварила чай, ты вовремя. Присаживайся.

Ясмин не сомневалась, что чай заваривали ровно к ее приходу.

С первым удивлением Фло справилась довольно быстро. Плавно скользнула на старую рассохшуюся скамью, а чай разлила прямо в кружки, которые поставила на ту же скамью между ними. Столика в саду не было.

Кругом лежали заросли гигантского грузового осота, слежавшегося под ногами в подобие циновки, без всякого пригляда росли розы, астры и золотые шары. В неровной перезрелой осоке суетились все те же древесные змейки, игривые и беззаботные, как котята. Необрезаные яблони и персики сплетали кроны в цветное одеяло, а лепестки падали прямо в чай. За этим садом никто не ухаживал.

Тёрн, что, разорился?

— Тут есть беседка, но в ней провалился пол, — любезно информировала Фло, заметив недоумение Ясмин.

Платье на ней было темным и, кажется, очень простым, волосы собраны в неровный пучок, такой крупный, что он ложился волной на плечи. У неё совершенно точно не было трёх служанок, которые организовывали чай, массаж и прочие ништяки, положенные детям из богатых тотемов.

— У Варды есть три правила, и в тотеме Терна есть три правила, знаешь какие?

Это было почти забавно. Секунду назад Ясмин вспоминала про правила Варды, и вот они, тут, как тут.

— Нет, — выдавила она.

Фло улыбнулась. Маленький марионеточный рот растянулся в улыбке, но лицо осталось неподвижным и бесстрастным, как у фарфоровой куклы.

— Блюди интересы Терна, достигни статуса, будь безупречной. Я больше не безупречна, поэтому мой дом перенесён к окраине Астрели, дабы не расстраивать взор моих домочадцев и близких. Мои подруги отвернулись от меня, поскольку им было больно смотреть на мои шрамы, разбежались поклонники. Тоже под благовидными предлогами. Всем, знаешь, стало со мной неловко, а мать все время плакала и не хотела меня видеть. Она, видишь ли, так сильно меня любила, что не смогла перенести моего уродства.

Вот как. Ясмин предавали многие, ненавидели всей Вардой, но за ее спиной мать, и это давало силы выжить. А от Фло, любимой всеми, мать отвернулась первой.

— Абаль не отвернулся, — Ясмин отпила чай, чувствуя горечь дешевой заварки.

— Не отвернулся, — равнодушно подтвердила Фло. — Просто разлюбил, если он вообще меня когда-нибудь любил. Он бы и себе в этом не признался, но меня не обманешь. Я знаю любовь, и знаю нелюбовь. Я была его другом с трёх лет, когда его поставили за мной приглядывать, а моя красота делала наш будущий брак приятным предприятием. Теперь у меня нет красоты, и я могу снова быть его другом.

Ясмин подмывало спросить, ненавидит ли ее Фло. Но ответ, воплощённый в этой равнодушной зрелой женщине, сидел прямо перед ней. Какое дело ей до Ясмин, если ее предали те, кому она верила больше всего на свете. Мать, семья, тотем.

— Я не стану извиняться, — Ясмин подняла на неё взгляд и снова отвернулась к неухоженный цветам. — Мы обе сражались нечестно, но я победила.

Фло осторожно поставила чай на скамью, словно боялась выплеснуть его на Ясмин.

— Редкая гадость, но здесь не вырастить приличный, мало воды, а чай любит воду. Ты тоже не жди извинений. Тебе не понять, но, когда Абаль смотрел на на тебя… Я могла бы убить, я хотела…

— Смотрел на меня? — искренне удивилась Ясмин.

Насколько она помнила, в те дни Абаль ее ненавидел не меньше Фло.

— Не любил, не надейся, — с чисто женским, но каким-то добродушным злорадством заметила Фло. — Но хотел. Для меня он так не горел. Конечно, я тебя ненавидела, что можно найти в блеклой госпоже вроде тебя? Взглянуть не на что. Мой тотем воспользовался мной, прикрываясь моим же благом, и боги Терна подняли уровень моего оружия на целую единицу, а когда не получилось… Ну, ты знаешь. Ты теперь видишь, что бывает с теми, у кого не получилось.

Они сидели, глядя друг другу в глаза. Чай остыл и покрылся пеной персиковых лепестков.

— Я разбила все зеркала в доме. Тебя я ненавидела сначала по привычке, а после, чтобы не начать ненавидеть остальных.

— А сейчас? — почти шепотом спросила Ясмин.

— А сейчас повзрослела. Чай здесь и впрямь отвратителен, Абаль привозит хороший, но я не беру, хочу так, без подачек. Осознать своё положение, мне ведь придётся провести здесь всю жизнь, работая пятном на солнце, а может и хуже.

— Разве ты не можешь вернуться? — Ясмин ещё раз обвела взглядом сошедший от буйного цветения сад, в котором не было видно ни троп, ни принадлежностей человеческого быта. — Твоё заключение добровольно и причиняет боль только тебе самой.

Фло даже не усмехнулась, только прищурилась на солнце, пролитое в плетение персиковых веток.

— Приказ тотема может быть высказан в любой форме, но ты узнаешь, что это приказ. Я похожа на человека, который будет гнить у рабочего тракта добровольно?

На такого человека Фло не очень походила. Она родилась блистать в Цветочном круге, кружить головы и менять наряды. Что она чувствовала все эти восемь лет, запертая в этой заброшенной древесной клетке собственным уродством и своей семьей?

— Моя мать умирает, а будет ли ко мне добр младший брат, когда станет главой, я не знаю. Я не верю. Он печётся о чистоте репутации, и ему не нужен трагический провал в эксперименте по подъёму уровня оружия.

Слышать это было невыносимо.

Ясмин автоматически схватила Фло за руки, хотя это было верхом невежливости. Потом отпустила, судорожно рванула поясную сумку, нащупывая флакон.

— Подожди, — сказала она. — Вот. Не бойся, я выпросила у матери противоядие от средства, которым тебя покалечила. Ведь если шрамы сойдут, то, согласно старшинству, ты станешь главой тотема и войдёшь в Большой совет?

Рука у Фло дернулась и чашка опрокинулась в траву. Тишина стала осязаемой, только в глубине сада надрывалась одинокая сойка. Ясмин нервно сжимала флакончик и пыталась выбежать глазами из проклятого заброшенного сада. Не умеет она ненавидеть.

— Ты была в Чернотайе?

— А как же? — удивилась Ясмин. — Трижды в неделю. По мне часы сверять можно, такая пунктуальная.

Фло медленно поднялась, не отводя взгляда от маленького флакона. На белом лице пылали синие глаза, в ее лице не осталось ничего кукольного, так жадно она хотела жить.

— Это не яд, — бестолково повторила Ясмин, трактуя возникшую паузу, как страх. — Не бойся.

— Я не боюсь, — хрипло сказала Фло, но флакон не взяла. Взглянула Ясмин прямо в лицо: — Я не скажу тебе спасибо, не стану твоим другом, не буду подпевать Бересклету в Большом совете.

— И слава всем соцветиям, — облегченно парировала Ясмин. — Мне двадцать пять, и до сегодняшнего дня я прекрасно справлялась самостоятельно.

В голове тяжело повернулась отвратительная мысль о том, как именно она справлялась. Неужели человеку под силу вынести столько ненависти в одиночку? Эта мысль — единственная, которую она гнала от себя, как больного пса от дома — сидела занозой в самой мякоти мозга.

Фло хмыкнула и, наконец, взяла флакон. Качнула в руке, словно считывая вес.

— И как его использовать?

— Выпить, — Ясмин пододвинула ей собственный чай. — Запей, мама сказала, что лекарство горькое, как полынь. Раны будет жечь, поднимется температура, ночной зуд обеспечен, но нужно перетерпеть, и через месяц будешь, как новая.

Последние слова она договаривала в спешке, потому что Фло, не слушая опрокинула флакон в рот и даже не запила. Вместо неё от кислой горечи, разлившейся в воздухе, скривилась Ясмин.

Глава 12

От Фло она вышла обновлённой и почти счастливой. Все-таки делать добрые дела очень приятно, даже если ты не имеешь к ним отношения. Ее мама — гений. Раны, конечно, не зажили за секунду, но хотя бы перестали мокнуть. Через месяц Фло будет живой фарфоровой статуэткой без единого изъяна. Точнее, без единого внешнего изъяна.

Искромсанное сердце уже не заживет.

Когда-то очень давно, в той жизни, она пережила что-то подобное, но на открытый конфликт ее не пошла. Подруга, бывшая лучшей, ушла в небытие такой же прекрасной и неповрежденной, какой и была все семнадцать лет до этого. А любовь, из-за которой они так страшно рассорились, ночами стояла на коленях перед квартирой и пьяно извинялась. Мол, бес попутал, а любит он только ее. Амина — в моменты воспоминаний, она почему-то всегда думала о себе, как об Амине — прощала. Сначала прощала, после устала и начала просто перешагивать. Сколько можно орать под дверью? В глубине души она понимала, что ее прощение ничего не стоит. Такие как она не прощают. Девочки, пережившие предательство, не дают вторых шансов. А подруга жалела. Иногда они сталкивались в институте, и та все порывалась что-то сказать, но Амина смотрела сквозь — в будущее, и предателям в нем не было места.

Ясмин заморгала, словно под веко попала пылинка. Надо же, расчувствовалась. Но в этом мире Фло не была ей подругой и уж, конечно, ее не предавала.

Тёрн шел сплошной стеной, и Ясмин казалось, он расступается ровно за шаг до ее появления и снова сливается в тёмную стену за спиной. Выглядело это жутко. Подобной техникой пользовался и Бересклет. Странно, что их тотемы никогда не сотрудничали, у них было много общего. Объединись они, и Варде бы не поздоровится. Может, и зря она так. Тогда, в той жизни, с подругой?

Но ответа не было. Теперь некому было отвечать.

— Доброго заката, мастер Ясмин, — этот голос она узнала бы из тысячи.

Ясмин остановилась, словно натолкнувшись на стекло, а когда обернулась, увидела только стену терна, пробившую белые полуразрушенные ступени лестницы, и росшую прямо на них.

— Я здесь, — окликнул Абаль.

Он стоял, небрежно облокотившись на кустарник, и тот вывернулся гладкими завитками под его рукой, ласковый, как огромный зелёный кот. Ясмин совершенно онемела. Одно дело думать, что справишься с одиночеством, другое дело встретить Абаля вот так. Снова. У дома его бывшей возлюбленной, которую она же и покалечила. Особенно в момент собственной слабости.

— Представляешь, — легкомысленно продолжил Абаль, — она меня не пустила, — он кивнул на терн, перегородивший вход на территорию поместья. — Впервые за двадцать лет.

— Прямо, как в сказке про Шиповничек, — механически согласилась Ясмин.

— Какой сказке?

Абаль сбился с мысли, и уставился на неё своими инопланетными глазами. Колодцы чёрные, а не глаза. Ясмин опустила взгляд на собственные руки, как выпускница Смольного. Не смотреть мужчинам в глаза, не кокетничать, ножки вместе, глазки вниз. Она полгода ходила в театральный кружок и всю школу воображала себя знатной девицей времён Марии Фёдоровны. Сейчас об этом было даже думать смешно, но театральная практика делать раньше, чем думать, взяла своё.

— Сказка про царевну Шиповничек, — пояснила она собственным стиснутым пальцам. — Злая ведьма заколдовала принцессу на столетний сон, а возле замка вырастила шиповник, чтобы никто не мог пробраться к ней. Но однажды в замок пришёл отважный и прекрасный принц, и шиповник пал, чтобы тот смог разбудить спящую принцессу. В общем, я пойду. Фло жива, если что, я ее не съела. Тёрн же растёт, значит все с ней в порядке, просто характер дурной.

Тёрн мгновенно вывернулся шипами в опасной близости от Ясмин. Та сошла ступенькой ниже, а после ещё и ещё.

— Я пойду, рада повидаться, передай Флоре при… То есть не передавай, мы же только что с ней виделись.

Абаль усмехнулся той ласковой усмешкой, от которой сладко кололо сердце и почему-то спустился вслед за ней. Двигался он намного быстрее Ясмин, и через какое-то время она обнаружила, что он идёт спиной вниз прямо перед ней. Это выглядело опасно и глупо. Если он упадёт, то просто сломает себе позвоночник. Он думает, что бессмертный?

— Прекрати, — буркнула она. — Иди нормально, а то шею сломаешь. Тогда твоя нежная Фло сама меня съест.

— Ага, — согласился Абаль, и лицо его мгновенно прояснилось, как небо после бури. — Но мне очень интересно, шиповник пал, потому что принц был прекрасным и отважным?

— Ничего подобного, — отрезала Ясмин. — У шиповника закончился столетний контракт с ведьмой. Принцу просто повезло.

— А принцессе?

Абаль засмеялся, и его голос снова был ласковым, а взгляд насмешливым и тёплым. Ясмин очень хотелось остаться внутри этого момента. Но уже скоро — вот-вот — он спросит, что произошло, ты же бросила меня. Выкинула, как чёртову игрушку, а теперь рассказываешь мне сказки.

— Кто знает. У принцесс жизнь заканчивается на титрах, но если хочешь мое мнение…

— Хочу, — тут же вставил Абаль. Глаза у него весело блестели.

Ясмин посмотрела на него с неодобрением. Половина ее сердца горела радостью, вторая тонула в тоске. Как он ее нашел? Пришёл к Фло, а здесь она? Досаждает его необыкновенной. Ну или бывшей необыкновенной. Встревоженные высоковольтные провода ее нервов мгновенно встали дыбом от последней мысли. Какого черта, он здесь ходит, если разорвал помолвку?

— Лично я думаю, что их жизнь была похожа на ад, — с язвительной любезностью сказала Ясмин. — Как и у всех людей, которые живут в рамках одного сюжета.

— По-твоему нарушить сюжет нельзя?

— Нельзя, — твёрдого ответила Ясмин и из чистого садизма прибавила: — Ни в коем случае.

— Тогда как насчёт ведьмы?

— Ведьмы?

— Согласно твоей сказке, у меня с принцессой Фло нет шансов, а что насчёт ведьмы? Ну, одной симпатичной ведьмочки?

Ясмин смотрела на веселого Абаля и совершенно не понимала. Они расстались едва ли не врагами, он не приходил ее навестить, всего три дня назад он стоял перед ней в аудитории и выслушивал гадости мастера Деи. Он защитил ее, но… Кто знает почему. Ясмин — не знает. Она остановилась, когда они уже сошли с лестницы, и мимо уже плыли магические ландо с усталыми ремесленниками. Вечер лежал темной синевой, а тракт горел огнями, как новогодняя Москва.

Абаль, конечно, не сел в общее ландо, он пригнал своё, резное и сверкающее, как золоченая скорлупка ореха в масштабе. Со все той же опасной ласковостью он протянул ей руку, но не стал дожидаться, когда она пересядет. Поднял ее пушинкой и усадил напротив.

Ландо рвануло с изрядной скоростью. Ремесленники смотрел им вслед с нескрываемой завистью.

Ясмин даже решила, что отделается глупой сказкой. Что Абаль галантно довезет ее до дома, а после попрощается. Святая наивность

— Скажи-ка мне, Ясмин, — Абаль вдруг наклонился близко-близко, вылавливая ее взгляд из темноты. — Эта сказка… Из твоего мира? В Варде, о такой и не слышали.

Ясмин окаменела. Выпрямилась спицей и сжала руки на коленях. Абаль аккуратно взял ее кулаки, и они оказались совсем маленьким в его руках. От шока она мгновенно забыла, что хотела рассказать о Фло, расспросить о голубином слухе, узнать о Большом совете.

— Ты двоедушница? Я все вспоминал тот сон, переворачивал его в памяти, а после пошёл в архивы. Варда хранит все, хоть и держит на поверхности лишь сотую долю своих сокровищ. Ты не первая, были и другие, немного, но… Истории, записанные ещё на дощечках и коже, рассказывают о первом Примуле Варды, который общался на чужом языке и принёс электричество, синтез и бухгалтерию, а его записи разгадывали несколько столетий спустя. Говорят, он был необычайно умён, но жил совсем мало. Не как мы. Его считают первым двоедушником.

— А ещё?

Вместо того, чтобы испытать ужас, Ясмин наклонилась вперёд и схватила Абаля за плечи.

— Ещё? — он нахмурился. Не понял вопрос.

— Ещё истории!

— Значит, даже отрицать не станешь? — Абаль словно развеселился ещё больше. Погладил нежно ее напряженные руки. — Ещё была госпожа, которая знала необыкновенные танцы, она называла их балетом. Их сочли очень вольными и стыдными, но в основном потому, что сами вардовцы не сумели их освоить. Говорят, это было очень красиво. Были и другие, уже не такие известные двоедушники. Твой отец… отчим… признал их преступниками, захватывающими чужое тело, но, я думаю, это не так. Это ведь не так?

— Кто-нибудь смог вернуться?

Ясмин сама не заметила, что уже трясёт Абаля, требуя ответа, только коса мечется по плечу блестящей змеей

— Никто, — шепнул он. — И ты тоже не вернёшься. Но ты ведь и сама это знаешь? Двоедушницы так зовутся, потому что на одно тело две души.

— Я больше не двоедушница, — Ясмин отпустила его. Столица, особенно прекрасная к ночи — цветущая, сонная, расцвеченная пятнами солнечных фонарей — плыла мимо, как мираж. — В моем теле осталась только моя душа. Ясмин мертва, как вы все и хотели.

— Хотели… — Отозвался Абаль эхом. — Твоё имя Амина? Могу я называть тебя Ами или Мина?

Ясмин вспыхнула, как спичка. Она ему про смерть, он ей про уменьшительно-ласкательные. Абаль действительно нормален? Что сделало его таким? Или он был таким всегда?

Не говоря уже о том, что право называть человека сокращённым именем, даёт огромные преимущества. Его можно попросить об услуге, его можно вызвать и тот обязательно придет, да он даже преступление может покрывать, если попросить его помощи. Такие вещи дозволяются только самой близкой родне или возлюбленным. Даже лучшим друзьям не позволено сокращать имена. Все же желание злоупотребить доверием слишком велико.

— Хочешь, называй Ами, — сказала она сахарным голоском, который делался особенно приторным, когда она злилась. — А я буду называть тебя Аль. Здорово, правда? Так сближает.

Она ждала, что Абаль разозлится. Или хотя бы посмеётся и предложит забыть о сказанном. Одно дело, когда тебе делается обязанной девица со сложным положением, другое — Судья и глава Чёрных консулов. Весьма неравноценно.

— Есть два человека, которые называют меня малым именем, но оно сокращается как Баль, — сказал он, помолчав. — А мама называет Алем. Называй и ты.

Не мать, мама. От этих слов откликнулось что-то глубоко в груди, слишком близкое, слишком родное. Что-то вроде одной травмы на двоих.

Коса у Абаля растрепалась, лицо белело в вечернем сумраке восковой маской. Они уже проехали центр Астрели, и многие господа, так же едущие в ландо или прогуливающиеся по зелёным дорожкам, косились на них с изумлением. Но они держались за руки и молчали, словно соединенные общей тайной.

Ландо плавно качнулось у дома. В окно выглянула встревоженная Айрис, но не вышла. Только смотрела, изучая настороженным взглядом Абаля.

— Мой отец этим тебя зацепил? — тихо спросил он. Ясмин уже успела остыть, отпустить его и наполовину выбраться из ландо. — Мол, ты оставишь моего сына, а я никому не скажу, что тебе место в казематах?

Он легко выпрыгнул из ландо, но едва протянул к ней руку, Ясмин отшатнулась. Айрис тут же наполовину выпала из окна:

— Помощь нужна? — спросила она деловито.

— Конечно, нет! — возмутился Абаль, но не очень искренне. — Я все-таки целый верховный консул, сам с ней справлюсь.

Айрис, да и сама Ясмин, посмотрели на него с возмущением.

— Я скоро, дай мне несколько минут, — с трудом контролируя подрагивающий голос, успокоила Ясмин сестру.

Оттеснила Абаля куда-то к темным кустам жимолости, просверкивающей фиолетом ягод в свете солнечных фонарей. Уже хотела усадить его на старую посеревшую от дождей скамью, но Абаль перехватил инициативу. И на скамейку осела сама Ясмин, а Абаль навис сверху гигантским соколом.

— Так чем тебя держит мой отец, если не этим?

Она даже не сразу поняла, о чем говорит Абаль. Потом вспомнила — про двоедушниц.

Здесь было совсем темно, свет фонарей не доходил даже до края платья, лёгшего на траву, но Ясмин вдруг отчётливо поняла, что Абаль вовсе не ласков и не весел, это просто одна из сотен его масок для выхода в свет. Просто здесь, наедине, он становится собой, а не гламурным принцем на розовом вечере. И прямо сейчас этот принц зол.

А она, вместо того, чтобы испугаться, жадно ловит его дыхание, голос, тепло рук.

— Нет, — сказала она. — Примул ничего не знает об этом.

— Тогда чем?

Если бы она не любила его, то боялась бы. Шипит, словно змея, взгляд — и в темноте жжется. Давит, как могильная плита, всем биополем.

— Ничем. Ничем! Он предложил мне сделку, и я согласилась, и завтра у меня будут неприятности. Я обещала ему держаться от тебя подальше, а взамен поместье, Большой совет и прощение юным Бересклетам. Давай, ты будешь просто считать меня беспринципной, потому что я такая и есть. Не нужно придумывать мне оправданий.

Ясмин с усилием выскользнула из ловушки его рук и шагнула к дому.

Абаль не обернулся.

— Завтра состоится Большой совет, — тихо сказал он ей в спину и вышел за резные ворота

Дома оказалось светло, тепло и словно бы уютно. Айрис наготовила гору кривых бутербродов и назвала это ужином.

— У нас с тобой несварение будет. Я… — оставлю тебе деньги, хотела сказать Ясмин, но осеклась. Роза — денежная единица Варды, числилась на статусе владельца, но ее невозможно было обналичить. Она кочевала со статуса на статус, а Айрис пока официально не существовало. — Куплю завтра продукты.

— Йогурт малиновый и обычный белковый, творог, соевое молоко и фиалковый пудинг. Не разоришься?

Айрис говорила насмешливо, но в глазах ещё стояла утренняя тревога. От неё делалось приятно где-то в груди.

— Не разорюсь, — скупо улыбнулась Ясмин, хотя ненавидела молочку всем сердцем.

Кто добровольно станет пить молоко и есть кислый йогурт? Пятилетний молочный фанат?

— Он красивый, — без всякого перехода заметила Айрис. — Но сидит высоко, падшему Бересклету не стоит подниматься дважды. Второго падения мы не переживем.

Ясмин, ещё не успевшей убрать улыбку, едва не перекосило. Почему Айрис настолько бессердечна?

Хотелось запихать ей в рот новый бутерброд. Или хоть скотчем его заклеить.

— Ты пойми, я не из вредности, но за тобой стоит ответственность за других Бересклетов, которых возьмут из Чернотайи. Я готова доверится тебе, но не мастеру Тихой волны. Ты хоть задумывалась, кто он такой?

Айрис заметалась по кухне. Просторное алое платье льнуло к загорелым ногам, пряди, выбившиеся из пучка, налипли на вспотевший лоб. Красивая. Умная. Она права.

Конечно, Ясмин не задумывалась, кто такой Абаль. Сначала он был просто Слугой, после — почти сразу — убийцей, чьего удара она подспудно ждала. А затем он стал ее другом. Любимым. Хлебом, солью, вином.

Он даже сыном Примула не успел для неё стать, потому что сразу же стал братом.

— Он верховный консул, Ясмина! В его руках все военное ведомство и теневой отряд, он держит на привязи военную силу и сферу правопорядка, а ты с ним, как с ручной белкой. Хочу поглажу, хочу с колен сгоню. Хотя бы не выбалтывай семейные тайны…

— Я их не знаю, — успела вставить Ясмин. — И не нужно называть меня Ясминой, я отвыкла, и мне все равно..

Айрис напирала. Она остановилась прямо напротив Ясмин, притулившейся у окна с чаем, и тяжело дыша продолжила:

— Что будет, когда ты ему надоешь? Ты уверена, что вы разойдётесь цивилизованно, а тебя не отправят в Чернотайю под благовидным предлогом?

Когда ты ему надоешь. Не если — когда. Такой ее видит Айрис? Скучной, бледной, тенью. Проекцией ослепительного оригинала, который она сама. Какое чудовищное количество комплексов порождает внешность — как прекрасная, так и отвратительная. Ясмин допила остывший чай и отставила чашку, съеденный бутерброд уселся в животе каменным комком. Айрис вольна думать все, что угодно, а лично ее интересуют более конкретные вещи.

— Кто рассказал тебе о том, что мне позволено взять юные ростки Бересклета в Варду?

Айрис виновато отвела глаза, но почти сразу оживилась.

— Мастер Верн. Он был здесь, ждал тебя почти до самой ночи, пока ты разгуливала с этим… мастером Тихой волны.

Айрис заметалась с удвоенной силой и зарозовела, загорелась, как спичка от дыхания огня. Ясмин даже стало не по себе. Она тоже так выглядит, когда видит Абаля? Какой чудовищный стыд. Мнишь себя неуязвимой, а тело рассказывает всем подряд, как жарко, когда он рядом.

— Верн тоже не прост, — тяжело обронила она. — Будь внимательна и будь осторожна.

— Прекрати ревновать, Ясмина, — Айрис по-кошачьи фыркнула, но даже это ей шло, как шло все на свете. — Это глупо и некрасиво.

Не делай добра, подумала Ясмин. Бледно улыбнулась, рассматривая самоуверенную юную Айрис.

И эту ночь она провела без сна. Все самые страшные и мучительные мысли выползли на свет, свились в чёрное личиночье гнездо. Если бы Абаль любил ее, то не отпустил бы так легко. Но он отпустил, не обернулся.

Нет, это очень хорошо, что не обернулся, но вот если бы любил… Фло — дура и к тому же слепая. Они договорились называть друг друга сокращенными именами, но так и не воспользовались этим. Он разозлился на неё, но право называть его Алем не забрал. Интуитивно Ясмин понимала, что в случае Абаля это многое значило.

— Аль, — сказала она тихо.

В груди что-то испуганно сжалось. Потом расслабилось и сдалось снова, словно по телу пошла невидимая рябь. Ясмин привстала на кровати и поняла, что нет никакой ряби, просто в одеяле возилась мелкая древесная змейка, размером с ладонь.

— Развелось вас, — шепотом упрекнула Ясмин, но змейку взяла осторожно и пересадила в горшок с неясного вида цветами, которые не то очищали помещение от пыли, не то были почтальонами.

На грани засыпания она вдруг подумала, что в Абаля жизни есть четыре человека, которым позволено называть малое имя, включая родителей и ее саму. А кто четвёртый? Фло?

Настроение испортилось окончательно. Снова вернулась та гадкая мысль, как Ясмин выживала все это время. Ей помогает Абаль, на ее сторону встали Хрисанф и Верн, за ее спиной Айрис и, возможно, Примул, но ей все ещё тяжело. Каково было настоящей Ясмин, у которой не было ничего из этого, кроме Хрисанфа?

Спустя несколько часов мучений, когда за окном серел рассвет, голова окончательно разнылась от бесконечных тревог, она тихо завыла в подушку, набитую лавандовым цветом. Хотелось снять голову с плеч и швырнуть детским мячом о стену, чтобы выпали все мысли, кроме одной. Завтра Большой совет, она должна быть готова, а у неё головная боль, как у замученной первокурсницы, которая весь год гуляла и опомнилась только в ночь перед экзаменами.

* * *

На Большом совете ее ждало большое фиаско. Ясмин и залу окинуть взглядом не успела, как ее попросили не садиться.

— Примул желает внести небольшие поправки в закон, мы должны выслушать его с уважением, — с отвратительной улыбкой шепнула мастер Дея.

С уважением — это стоя.

Мастер Дея остановилась рядом, и от неё несло смесью розового масла и нафталина, и Ясмин с позором дернулась вправо, едва не прижавшись к не менее отвратительному мастеру Файону. Оба встали по обе стороны от неё, как верные стражи. Мастер Файон даже не счёл нужным потесниться, даже напротив — повёл на неё томными круглыми глазами, как если бы она была его подружкой.

Зала, пронзённая солнцем в арки стрельчатых окон, купалась в золотом, розовом и зелёном, то зеркаля веселый полдень, то отражая цветущий сад. В мыслях Ясмин Большой совет ассоциировался с чем-то из рыцарей круглого стола. И зала, развёрнутая перед ее глазами, повторяла мысли о ней. Тот самый круглобокий, вырубленный в мраморе стол, карта Варды, стекающая вдоль стены, маячки, брошенные по глянцевому телу карточной плоти, мигающие магические указки и глубокие кресла, в которых дремлют нерадивые избранные. Квадратным в этой зале был только периметр. Вторая половина залы до боли напоминало родную аудиторию в университете: возвышение для Примула и стройные чёрные ряды кресел с магически передвижными тумбами для прочих. Ясмин опустила взгляд и увидела, что тумбы двигались по тонким зелёным стеблях наподобие уличных ландо и лодок.

Примул в напряжённой тишине прошёл к кафедре и ненадолго застыл, словно давая рассмотреть себя во всех подробностях. Пластика человека, привыкшего повелевать, лицо рано увядшего Адониса, аура власти, облегающая его невидимым доспехом. Наделённый юридической мощью, но генетически — жалкий дубликат собственного сына, вставшего рядом.

Абаль стоял около Примула и смотрел прямо на неё.

— Цветы Варды, я стою перед вами и понимаю, что моя речь смутит многих. Но идут дни, и изменения становятся неизбежны, — Примул, откашлявшись приник к алому цветку Гардиус Пленум, который усиливал звук. К сожалению любой, поэтому кроме голоса Примула, комната полнилась его надсадным дыханием и скрипом старой древесины. — Все мы дети Варды и наша цель — расцвет ботанической империи, ибо мы есть рупор науки. Но кто, говорю я вам, тот Цветок, что стоит во главе научного мировоззрения, кто истинный плод наших горячих мечтаний, кому мы можем без страха доверить наше будущее? Кто может дотронуться до сердца и сказать, что его помысли чисты, и он движим только благополучием всей нации, а не одним только низменным интересом?

— Воистину так, — голосом ученицы воскресной школы сказала смуглолицая Лия, подруга мастера Бриара, который с неудовольствием покосился на свою нежную лилию. — Но разве это возможно проверить, великодушный Примул?

Веко великодушного Примула дернулось. Никто и не заметил, но Ясмин на кинесике собаку съела, привыкла сидеть статуей, отслеживая пациента. Забавно. Чем его выводит эта прекрасная Лия? Да и каким чудом она вообще смогла войти в совет в столь юном возрасте? Из молодых здесь были только сама Ясмин, Абаль и собственно Лия.

— Возможно, — сухо ответил Примул. Но было заметно, что он уже сбился и потерял настрой, который бил из него потоком красноречия. — Наш совет потерял свою первоначальную цель, ибо был создан по статусному принципу и представительству…

— Но как иначе? — искренне удивилась дебелая госпожа относительно дряблого вида. Она представляла тотем Базеллы, но Ясмин не помнила ее имени. Капризная, злопамятная, дурно относящаяся к собственным цветкам и с оружием всего второго порядка. — Каждый тотем представлен своим главой, но лишь статус и форма его оружия определяют вступление в Совет.

— Именно так, именно так, но что есть статус? Что есть оружие? Что есть слабое человеческое существо, радеющее лишь свою интересы, алкающее лишь своих преимуществ?

Примул поднял руку, и Ясмин не могла не признать, это смотрелось весьма впечатляюще.

— Ничто. Человек — ничтожная пыль, пепел от горнила науки, кто мы, чтобы указывать нашей прародительнице-земле, как ей цвести? Взгляните в окна наших домов, на цветущие…

Гипноз, с сонным недоумением подумала Ясмин, против воли повернув голову к стрельчатому окну. Ее щека почти касалась плеча мастера Файона.

— Я навещу вас завтрашним вечером, мастер Ясмин, — неслышный шёпот мастера Файона лёг тонкой паутинкой звука. — Будьте готовы и будьте одни, зачем нам лишние уши? Кивните, если понимаете меня.

Ясмин так же против воли кивнула, и не почувствовала ни ужаса, ни боли, словно тело ее лежало в глубоком стазисе.

— Есть лишь один способ наполнить цветник Варды достойными, — вещал Примул, и его, набирающий силу голос, впивался в мозг гвоздями. — Дать войти в совет лишь главам тотемов, что защитит нас от нечистоплотности ее членов, ибо каждый род и каждая семья Варды, движима интересами общей истории страны. Лишь тот, чью волю признали боги тотема, способны править Вардой!

Давление, от которого ум превращался в овсянку, наконец, спало, и Ясмин словно проснулась, окунулась в потрясённое молчание, сменившееся возмущённым гулом.

Что это вообще было? Мастер Файон, не стесняясь свидетелей, влез к ней в голову своей Невидимой сетью?

Гул нарастал. Несчастные, легким мановением руки лишились места в Совете и непрерывно орали. Нечестно, мол. Нечестно к ней в голову залезать!

— Голосование, — потребовал Примул, и руки даже самых возмущённых потянулись к цветкам их тотемов, вложенным в петлицы плащей.

Даже рука самой Ясмин. Примул переиграл ее. Слишком умной она себя посчитала, потребовав место в Большом совете, а что в результате? На ее глазах свершиться несправедливость, отрезающая ей путь к прямому влиянию на политическую жизнь Варды и ее семьи.

Но что важнее, почему не сработала клятва? Они дали обоюдную клятву, Ясмин ещё чувствовала на языке ее тягучий смоляной вкус, но Примул нарушил ее и не пострадал. Он обманул ее? Но обмануть клятву невозможно!

— Кто птицей летает, тот камнем падает, — философски шепнул кто-то за ее спиной. — Не рвись в небо, коли тебе предначертано заниматься садовой дезинфекцией.

Ясмин обернулась, и увидела Дровосека. Отец Хрисанфа щурил неопределённого цвета глаза, и было невозможно представить его истым последователем радикальной политики Примула, таким добродушным и сельским был весь его вид. Просто образец английского падре образца прошлого века.

— И то верно, — с улыбкой сказала Ясмин и подняла цветок вверх.

Это символизировало одобрение, и Дровосека слегка перекосило. То ли от ее слов, в которых он и сам оставался простым пахарем, то ли от ее попытки удержать лицо. Она-то понимала, как будет выглядеть с опущенным цветком — круглой дурой, которой указали ее место, и которая даже взять себя в руки не сумела.

На секунду ее глаза поймали взгляд Абаля, но тут же ускользнули. Страх видеть его был сильней. Что он чувствует? Удовлетворение, что ее щелкнули по носу? Радость, что отвергнувшая его женщина, попала в ловушку?

— Это несправедливо, — вдруг вскричала несчастная представительницы тотема Базеллы. — Нельзя менять правила единолично!

— Мастер Веяра, — холодно оборвал ее монолог мастер Файон. — Решение принято общим голосованием.

— Не было представителя Абельмош, не было Терна!

— Тотем Абельмош постигло великое горе, — стальным голосом отрезала мастер Дея. — Тотем Терна на грани падения…

Все снова начали орать. Мол, так нельзя, это против правил и этики, против чего-то там ещё…

Тёрн был великим тотемом, вознесшимся вместе со Спиреей, и слова о его открытом падении стали первым камушком, рванувшим вниз по склону нерушимой горы Большого совета. Тотем Терна действительно практически пал, его глава умирала в своих законсервированных покоях, ее сын получил оружие лишь первого порядка, а ее отверженная изуродованная дочь, пряталась на окраине Астрели. Тёрн потерял место в круге, ибо одного лишь статуса было недостаточно для получения места на политической арене. Не было и представителя тотема Повилики, из которого происходил Верн. Его статус был временно заморожен до решения конфликта с тотемом Штокрозы, и глава рода не решилась посетить Большой совет.

Но и без бессильных воплей было ясно, что новый закон принят. Большинством.

Ясмин автоматически запоминала представителей, насильно выведенных из Большого совета. Веяра из тотема Базеллы, Лия из тотема Астрагал, Лют из тотема Шелковника, что славится ядами… Всего отвергнутых было семеро.

Много.

Много для осторожного Примула, который рискнул поссориться с их тотемами из страха перед Ясмин. В груди разлилось густое желчное удовлетворение. Она забыла про выходку мастера Файона, насмешки Дровосека и даже про потерянное в Совете место.

И у неё есть власть. Настолько внушительная, что способна изменить состав Большого совета.

Глава 13

Следующее утро она потратила на попытки выдавить из аналога сахара собственно сахар. Мозг отчаянно требовал норму глюкозы, а съесть столько фруктов Ясмин в себе сил не находила.

Вчерашний Большой совет крутился в голове темным комом. Даже по самым скромным прикидкам выходило, что Примул легко нарушил клятву, тогда как сама Ясмин нарушить ее не могла. Клятва текла по венам тягучей смолой, добираясь до центра дара. Ясмин попыталась отогнать неприятную мысль, но тут же вернулась обратно в новой вариации.

Если Примул оставил пост в Большом совете, и его место занял Абаль, то… То, получается, теперь Абаль глава тотема Спиреи. Как это возможно? Дозволено ли занимать место Примула человеку, лишенному покровительства богов? Впрочем, если она добудет себе немного приличного сахара, то голова начнёт работать эффективнее, и она найдёт ответы на свои вопросы.

— Ну, хоть ложечку сахара, — в отчаянии попросила Ясмин у перегоночного аппарата, но тот выдал ей ещё большую кислятину, чем первый образец.

Нужно было признать, таланта к научной деятельности у нее было втрое меньше, чем у оригинальной тезки. А усердия во все семеро. На секунду Ясмин испугалась, что рано или поздно это станет заметно, а после рукой махнула. Конечно, станет заметно. Она уже изменилась безвозвратно.

— Пришёл мастер Верн, — Айрис осторожно заглянула в комнату. — Если ты занята, я могу развлечь его беседой или предложить фруктовый…

— Зови сюда, — Перебила Ясмин. — Пусть посмотрит.

Верн зашёл и посмотрел.

— Ерунда, к тому же вредная, — сказал он через несколько минут мучений. — Ты делаешь из съедобного продукта несъедобный, не стану я тебе помогать.

— Ты просто не можешь, — обиделась Ясмин.

Верн выглядел одновременно очаровательным и встревоженным. В белой рубашке, свободных штанах, схваченных широким шелковым поясом, улыбкой, давно ставшей частью его имиджа. Айрис смотрела на него, как заворожённая. Он чувствовал. Светился солнцем, перетекая из одной картинной позы в другую. Ясмин сразу ощутила себя старшей сестрой, которую приставили следить за двумя непослушными детьми.

Он был такой весёлый, что мрачное настроение развеялось без следа. На душе стало легче. Примул не оставит ее без объяснения и что толку мучатся заранее?

— Если я плох, покажи Хрисанфу, а после пойдём со мной.

— Хрисанф продержался на полчаса дольше тебя, — с лаской в голосе заметила Ясмин. — Правда, вместо сахара у него вышла ещё большая гадость, чем у меня. Ты пока даёшь самый лучший результат.

— Я лучший, — согласился Верн, засмеялся и наклонился к ней, рассматривая проклятый аналог. — Брось эту затею, а я куплю тебе тысячу штокроз. Или хочешь тысячу книг?

Ясмин хотела тысячу килограмм сахара.

Айрис смотрела на них с противоположной стороны комнату обиженными глазами, словно Ясмин испортила ей хорошее утро.

— Пойдём, — Верн потащил ее к двери, и она едва успела схватить поясную сумочку.

— Ай, приготовь ужин.

— Айрис, — тускло поправила сестра. — Не называй меня детским прозвищем.

Верн и вовсе не обернулся.

Они, смеясь выскочили на улицу, свернули к парку, после к круговой площади Астрели, которая якобы славилась своими несъедобными правильными сладостями, и только у входа в Тихий квартал, вспомнили, что толком даже не попрощались с Айрис.

Легонько кольнуло в груди напоминанием, но Ясмин отмахнулась. Она все объяснит ей потом, верно?

— Я проведу тебя через свой сад, — объяснил Верн. — Абельмош меня на порог не пустит, Мастер Лакроза всем рассказывает, какой я негодяй, так что полезем через наш тайный проход.

Ясмин остолбенела.

— Куда ты меня проведёшь?

— К Абельмош, — с наигранным терпением повторил Верн. — Меня здорово бесит, что никто мне не верит, но ведь своим глазам ты поверишь?

Видимо, Верн задался целью доказать ей свою невиновность в смерти Мальвы. Идти не хотелось, но Верн стал ее другом, пусть и не близким, но тем, кто не отвернулся от неё по возвращении в Варду. Это стоило дорого. Стоило верности. Поэтому Ясмин расслабилась и позволила себя вести.

Сад — визитная карточка любого поместья в пределах Варды — лежал глянцевой картинкой перед глазами и с трудом усваивался глазом. Неправдоподобная пышность и красота вызывали стойкую ассоциацию с гигантским флердоранжем и легким звяканьем фарфора. Тотем Повилики жил не просто богато. Это была роскошь, считываемая с вызывающего и почти животного удовольствия этого сада. Пурпурные гигантские пионы, рассаженные без всякого порядка или пепельный водопад глициний, или кандида, подобная сотне танцующих фей. Даже скромная повилика — символ тотема — окутывала белые веранды бугристым полотном и умудрялась выглядеть по-плотски бесстыдно. Сеть изящных дорожек терялась в жуткой и сочной густоте ив, яблонь и старых тисов.

— Сюда.

Верн потянул ее дальше. И дальше. Где кончилась сначала белокаменная дорожка, после тропинка и остался только пунктирный намёк на неё. Ясмин только успевала крутить головой, запечатлевая жаркую садовую красоту.

— Мы с Мальвой часто ходили друг к другу. Я покажу тебе.

Ясмин вскользь удивилась. Выходит, тотемы Абельмош и Повилика граничат поместьями, а их отпрыски тайно встречались в садах. Версия с подвеской выглядела все более правдоподобно. Она в этом саду не больше получаса, а он уже наводит на грешные мысли.

Ясмин взялась за руку Верна и переступила невидимую, но ощутимую границу тотемов. Словно прошла сквозь жидкое стекло. Огляделась.

Штокрозы шли венками и гирляндами, от бесконечной градации розового рябило в глазах. Сочный алый вплетался в безупречный белый, как кровь в свадебное полотно, глянцевый оливковый скромно оттенял мятную легкость травы. И розовый, розовый, бесчисленные ряды подвесных розовых чаш штокроз стыли аляповатыми поделками на продажу. Воздух изнемогал от пьяного медового аромата.

И только под тонкой медовой нотой ловился пряный запах тлена.

— И что я должна увидеть?

— Штокрозы, — тихо сказал Верн. — Смотри.

Он коснулся ладонью одной из чаш и та, тихо шелохнувшись, выдала малый ментальный снимок их лиц, как если бы они смотрелись в озёрную воду. Ясмин тронула картинку пальцем, и та истаяла в воздухе белым дымом.

— Как видеокамера, — искренне удивилась она. — Сотни, тысячи видеокамер!

— Что? — Верн непонимающе взглянул на неё.

— Глазастые штокрозы, — исправилась Ясмин. — Сотни, тысячи штокроз! Как можно жить в таком аду?

Верн засмеялся. Наклонился так близко, что можно было разглядеть каждую ресничку. Ясмин автоматически отклонилась.

Они уселись где-то в траве, и немыслимым образом это отрезало их от окружающего мира. Штокрозы глазели на них миллионом сенсорных волосков, запечатлевая каждое движение.

— Тебя ведь увидят, — подумала вслух Ясмин. — Разве тебе не запрещено пересекать территорию тотема после… Ну, после смерти госпожи Мальвы?

Верн рассмеялся. Да так заразительно, что Ясмин сама едва улыбнулась. Остановила себя в последнюю минуту. Здесь траур, а они влезли без разрешения, ворошат чужой сад, хохочут.

— Пока они сообразят, что я здесь, — снисходительно пояснил Верн, — меня здесь уже не будет. Они же не проверяют свои штокрозы сутки напролёт.

Значит, они здесь все-таки незаконно. Обшаривают частную собственность без всякого стыда.

— Выгодно иметь такие штокрозы, — не могла не согласиться Ясмин.

Верн придвинулся ближе, словно собрался открыть ей тайну.

— Секрет тотема Абельмош, благодаря которому он остается на вершине Варды. И знаешь что? В день смерти Мальвы ментальный оттиск даёт только мое отсутствие.

Верн взглянул с видом победителя, и Ясмин невольно улыбнулась. Так вот почему он все ещё на свободе.

— Но ведь ты был у неё в день смерти, ты сам об этом говорил.

Верн наклонился к ней ещё ближе, доверчивый и тревожный, как ребёнок наедине с единственным взрослым.

— Я был и вышел через главный вход, и Мальва хоть и не вышла проводить меня, но ее оттиски часом позднее были найдены на домашних штокрозах.

— Если все так просто, то почему нет оттиска убийцы? — искренне изумилась Ясмин. — Вряд ли она предложила убийце пойти в место, где розы его не увидят.

— Она пошла в лабораторию, а там нет штокроз. Никто не собирает компромат на самого себя.

Это звучало правдоподобно. Исследования каждый тотем вёл в самой наисекретной обстановке из страха, что твои выкладки утащат конкуренты. Дела в Варде обстояли так, что за новый сорт слив тебя и прикончить могли. Все как у них в институте. Если хочешь остаться автором исследования, то не проси о помощи коллег и руководство, а то твоя фамилия скроется под грифом «в том числе». А награду хапнет директор отдела.

Ясмин понимающе вздохнула. Сама прошла через это.

Впрочем, это не объясняло странностей дня убийства. Штокрозы видели, как ушёл Верн, но не видела, как пришёл убийца. Но Штокрозы не видеокамеры, их нельзя отключить на минутку.

— Но ведь убийца не канализацией же пришёл! Он пришёл через сад, через дверь, через окно, а штокрозы благоухают на каждом шагу, они не могли не заснять его физиономию.

— Я не знаю, — буркнул Верн. Его благодушное настроение испортилось так мгновенно, что Ясмин растерялась. — Может, в лаборатории есть запасной ход за пределами сада. А, может, ее убил кто-то из членов тотема, и тотем его покрывает. Им ничего не стоит заставить штокрозы выдавать информацию в неверном порядке или с пробелами.

В неверном порядке или с пробелами.

Что-то царапнуло Ясмин в этой фразе, но едва она сосредоточилась, мысль ускользнула юркой змейкой. Потому что Верн, словно это было продолжением их диалога, взял ее лицо в ладони и поцеловал. Сначала просто коснулся, после скользнул языком по сомкнутым губам, а когда Ясмин сумела его оттолкнуть — вскрикнул. Оказалось, маленькая древесная змейка, каких в каждом саду было не меньше десятка, впилась ему в руку.

— Я думала они не кусаются, — она неловко отводила взгляд от Верна и чувствовала себя виноватой.

Он действительно был красив. Он даже нравился ей. Просто она ничего не чувствовала, кроме проклятой тоски по Абалю. Сад, похожий на могилу, вяло тёк по ветру, пахло землей, сыростью и истлевшей садовой плотью. Когда-то Верн целовал здесь Мальву, как сегодня целовал Ясмин. Возможно, они сидели прямо здесь, в длинной осоке под штокрозами, и умирали от страсти. И Верн смотрел на неё с той же нежностью, с которой сейчас смотрит на неё.

— Я хочу поцеловать тебя ещё раз, но только не здесь. Здесь кругом проклятые змеи, вечно следят.

Ясмин пробрал озноб. Какие, господи, змеи. Здесь всего неделю назад умерла его возлюбленная, а он про поцелуи, про змей. Не говоря уже о том, что он старательно ходит к Айрис в ее отсутсвие.

— Даже не думай, и так уже поздно, — она встала, отряхнула подох от налипшей травы и поправила волосы. — Теперь мчи меня в ведомство к моим школярам. В смысле, к цветкам.

Верн хмуро и без улыбки взглянул на неё из травы. От темноты его взгляда нервно дергало где-то в груди.

— Ладно, — медленно согласился он, приподнимаясь.

И спустя секунду снова сделался ласковым, как котёнок, словно не было ни взгляда, ни поцелуя.

По пути в ведомство Ясмин ненавязчиво насела на Верна с девичьей болтовней, которой умело маскировала интерес к его жизни. Незначащие глупости. Что читает, с кем обедает, кто его друг, кто его мать. Отчасти из страха, что он вернётся к поцелуям, отчасти из практичности. Информации не бывает много. А Айрис ей все-таки не чужая, не может же она бросить собственную сестру на съедение маньяку.

Верн откликнулся сначала неохотно, но после разговорился. Ясмин умела добывать сведения, как-никак, быть милой — ее работа.

Читал он трактаты о героях, давно ставших частью вардовского эпоса, обедал один, если мама не желала присоединиться. Друзей нет. То есть, полно, но на самом деле ты сама все понимаешь, ха-ха, а отец — болотная тварь, ты его не знаешь.

С каждым словом вырисовывалась пустая и невыносимая жизнь принца из стеклянного замка, из которого можно выйти только на цепи. Цепь длинная, но ее грохот слышен, наверное, и на том конце земного шара.

Обаятельный королевич. Инфант террибль. Ребёнок, которому все можно и ничего нельзя.

Англичанин. И как только мать решилась отпустить его в Чернотайю?

— А ты не пробовал выйти из-под контроля матери? — открыто спросила Ясмин.

Верн сидел, откинувшись на вставленное в лодку ложе, достойное короля, и полусонно смотрел в небо. Он выглядел человеком, выпущенным в тюремный дворик на прогулку.

Но как Ясмин не билась, дальше стеклянной стены Верн не пускал ее в свою жизнь.

— Куда выйти? На балкон? Есть вещи, которые не могут произойти. Мой тотем мал, а из прямой ветви остались только мать и я, один неверный шаг и тотем Повилики падет.

Верно. Врагов у Повилики достаёт. Но никто из них не обладает ни оружием, ни возможностями, достаточными для сокрытия преступления подобного уровня. Даже сам Верн не обладает. С помощью взрыва не уговоришь штокрозу шельмовать с данными.

Ясмин чувствовала себя очень странно. Если бы она провела с Верном те самые семнадцать тестов, как с Англичанином, то уверена, они совпали бы до последней закорючки. С другой стороны, в отличии от пошлой реальности, в Варде цвели волшебные розы, круглосуточно снимающие быт тотема. И по волшебным цветочкам выходило, что Верн очень даже никого не убивал.

Против него играло разве что отсутствие печали по погибшей невесте. Полное эмоциональное тупло. Она и не распознала, хотя писала дипломную по девиациям.

— А кто занимается расследованием?

Верн, ещё секунду назад, расслабленно медитирующий на облака, резко выпрямился. Вытянулся и напрягся, как стрела, уже лёгшая в тетиву. Морщинка гордеца, будившая дурные ассоциации, разрезала чистый лоб.

— Откуда я знаю? — раздраженно спросил он. — Военное, болото его забери, ведомство.

* * *

На еженедельный отчёт к Примулу ее позвали в тот же день. Эхолор вытянулся во всей немаленький рост и взвыл около самого уха в учебной комнате, и озвучил время приема.

Ясмин, ожидавшая чего-то подобного тут же вскочила. Нервы…

Решение Примула стало шоком и для неё. Полная реорганизация Большого совета и снятие полномочий. С завтрашнего дня должность главы совета переходила к Абалю, а сам Примул признавался приглашённым мастером со стороны, что допускалось вследствие заслуг некоторых членов научного сообщества. Вывернулся, как змея из старой шкуры. Остался в Большом совете, а формальную должность отдал сыну.

С другой стороны, разве это не значило, что главой тотема Спиреи теперь является Абаль? Ясмин не знала, возможна ли передача титула главы тотема наследнику, если предыдущий глава жив и в силе. Обычно тотем держался своего главы до смертного часа.

Мысли были дурные, знаний не хватало. Ясмин хлопнула ладонями по столу, привлекая внимание, и встала.

— Я отлучусь. Меня вызвал Примул.

— Да, мастер Ясмин, — безразлично отозвалась Низа.

Со вчерашнего дня Низа была скучной и сонной, как муха в заморозки. Реагировала с опозданием и не пыталась ссорить ее с детьми. А собственно дети обиженно сопели и записывали под диктовку прописные истины. В Варде это было не принято, просто потому что намного проще пользоваться цветами Лиданы Копри, позволяющей копировать информацию на слух сроком до месяца. Ясмин, понимающая связь руки и мозга, принудительно восстанавливала нарушенную связку. Чтобы выучить, надо понять, а чтобы понять, нужно записать. Не один раз. Поэтому она рассадила свой класс по школьной русской схеме и ходила по рядам, проверяя задание.

Ходила и мучалась. Почерк кривой и неуверенный, построение фраз — детское. Чем дальше уходит наука, тем быстрее теряются основы.

— Мастер Низа, в конце занятия соберите тетра… листы и сверьте каждое задание с копией на учебной Лидане. А класс попрошу подписать свои листы. Будьте внимательны, поскольку небрежность будет стоить вам более низкого балла.

— Балла? — тут же переспросила с любопытством одна из девочек.

Голубоглазая Кая из тотема Песчанки. Капризная, насмешливая и та ещё раздолбайка.

— Я буду ставить оценки за домашние задания, — немного подначила ее Ясмин.

— Оценки? — тут же возмутился Вик. — В системе обучения предусмотрены только зачеты. Это против правил.

Ясмин покосилась на Низу, но та сидела, опустив голову и не реагировала. Лун, к ее удивлению, промолчал, а Вейгел слушал даже с интересом.

— Зато учитель имеет право на свой стиль преподавания, это очень по правилам, цветок Вик. Что такое зачёт, кто мне ответит?

— Пять вопросов, по одному от каждого члена комиссии, — лениво ответила Литола. — Ответишь хотя бы на три из из них и зачёт сдан, ну а если меньше, то через сезон у тебя будет уже два зачета.

Литола не сочла нужным встать, сидела, как сытая кошка, покачивая изящным сапожком. Кто-то видел в этом вызов, а Ясмин первые признаки депрессии. Такие вещи начинаются с самых незначительных вещей, вроде нежелания вставать по утрам или скуки. Усилием воли она заставила себя отложить этот вопрос. Ее ждёт Примул, и она должна прийти не слишком рано, но и не слишком поздно. Что случилось у Литолы она узнает чуть позже.

Усилием воли она вернулась внутрь настоящего момента.

— А теперь представим, что пять баллов — высшая оценка. По баллу за каждый ответ. Есть цветки, ответившие на пять вопросов, а есть цветки, ответившие только на три, и хотя зачёт сдан у всех, равны ли их знания между собой?

— Не равны! — крикнул кто-то с заднего стола.

— Не по правилам, — тут же взвыл Вик, стараясь перекричать оппонента.

Потом все начали спорить и стихли только когда Ясмин легонько постучала по столу. И в наступившей тишине Вейгел отчётливо сказал:

— А мне нравится. Сразу станет ясно, то тянет назад весь класс.

— Верно, — с улыбкой согласилась Ясмин, — и сразу станет понятно, где слабое место у каждого цветка. Лучше исправить это в классе, чем за его пределами.

Система обучения Варды была такова, что было невозможно пройти лучшим, оставив позади отстающих. Либо проходят все, либо класс признаётся слабым и расформировывается в соответствии со способностями. Большинство уходят в ремесленники, а часть в обслуживающий персонал. Действенно и несправедливо.

Умение работать в команде стоит дороже таланта.

Она думала об этом всю дорогу от научного ведомства до административного корпуса, которые, как оказалось, соединялись длинным переходом зелёных путей, проходящих канатными шнурами рабочего осота. Лодки, которые здесь называли фаэтонами, плавно покачивались королевскими кувшинками. У самых дверей Ясмин замешкалась, но после подняла нос повыше и вошла.

Она не сдрейфит.

— Доброго полудня, мастер Белого цветка, — первым ее приветствовал мастер Файон, и все повторилось по старой схеме.

Она сказала: «Доброго полудня», Примул ответил, после разговора зашёл о погоде. Ровно по правилам чертового хорошего тона.

Они говорили и говорили, а мастер Файон и не думал уходить. Это было почти смешно. Примул не может его выставить? Или не хочет, тянет нервы, как паук нитку.

— Вы обещали показать мне мои новые покои, — наконец, устав от словоблудия, оборвала Ясмин пламенный спич о погоде.

Какая, мол, прекрасная весна в этом году. К черту весну.

— Конечно, мастер Ясмин, — с облегчением согласился Примул. — Приглашаю вас разделить мою лодку.

— Буду признательна, — кивнула Ясмин и бесстыдно прибавила: — Надеюсь в скором времени завести свою. Прощайте, мастер Файон.

Длинное тело мастера Файона расслабленно покоилось в кресле, только белые пальцы перебирали незримую сеть. На несколько коротких мгновений Ясмин посетила бредовая мысль, что эта сеть лежит на всем ведомстве. И она ходит по ней, она дышит ею, кладёт её в рот вместе с кусочком яблока за обедом. Как и все остальные, включая Примула и Абаля.

Сплошной смех. Чтобы создать сеть такого уровня и масштаба мастеру даже самого высокого порядка пришлось бы выложиться до последней капли дара. А это опасно. Известно случаи, когда мастера, воевавшие с Риданой, падали замертво, выложившись до последнего. Дар — есть суть жизни мастера.

— Я провожу вас, — Файон все так же расслабленно поднялся и шёл с ними до самой лодки.

Молчание его не удручало.

Лодка Примула была двухместной, так что мастеру Файону пришлось остаться.

— Прощайте, мастер Файон, — преувеличено вежливо сказал Ясмин.

— До скорой встречи, мастер Ясмин, — глаза у мастера Файона тускло поблескивали, как две медяшки при свечном огарке.

Вслед им он смотрел с безмятежностью человека, у которого все хорошо, и который прекрасно провёл время.

* * *

— Вы нарушили клятву.

Ясмин опустила руку в озёрную воду, пугая серебряных рыбок. Зелёные рельсы, уходили под воду и снова выбирались на поверхность, поскольку пути Арстрели были проложены самыми краткими и рациональными маршрутами.

— Стало быть и я могу ее нарушить?

На самом деле не могла, она это чувствовала. Но спросить хотелось.

Примул бросил на неё острый взгляд. Не взгляд — кинжал. Словно впервые увидел. До этого момента, даже когда она давала клятву, он был холоден и безразличен.

— Мастер Ясмин не понимает очевидного. Вардой правят боги, а мы лишь проводники их воли, и клятва, нарушение которой одобрило большинство ведущих тотемов, теряет часть силы.

— Большинство богов, а не тотемов, — полувопросительно поправила Ясмин.

— Верно, — Примул засмеялся и тут же закашлялся.

Смех перешёл в хрип.

— Стало быть, и я могу нарушить клятву…

— Глупая девочка, — голос, прерываемый кашлем. — Ты не глава тотема.

— Но вы тоже не глава тотема, — усмехнулась Ясмин. — Главой тотема стал Абаль. Как же так вышло?

Жалкий выпад. Судя по равнодушней физиономии Примула, его и вскользь не задело.

— Он мой сын и проводник моего слова. А что до клятвы, ее нарушение не должно приносить выгоды нарушителю. Боги почитают силу слова и не снисходят до глупцов.

Ясмин изумлённо вскинула взгляд. Клятву, оказывается, можно нарушить, достаточно иметь для этого силу большинства и не иметь личной выгоды.

— Но ведь вы получали выгоду от нарушения клятвы! — воскликнула она.

Примул засмеялся снова и снова закашлялся.

— Остальные обещания тоже не имеют силы?

— Не имеют, но я их сдержу. Будь благодарной, дочь.

— Мастер Ясмин, — поправила она.

Больше они не разговаривали.

Дом стоял гнездился в самом сердце Астрели. Тихий квартал, где селились лишь избранные тотемы, сиял нежным кружевом роз, цвёл яблоневый белой пеной. Насмешливые статуи каждого из тотемов ютились в укромных углах садов, у порогов зелёных веранд стлались зеркала прудов, горели фонари, вспыхивая по велению владельца от интимного свечения до утренней белизны.

Покои оказались на удивление хороши. Мягкий ветер обнимал тонкие коленца перил, сад горел мелкими звёздами гипсофилы. Белые тела колонн купались в солнечной волне. Прохладные залы перетекали одна в другую, сменялись коридорами и переходами из одной половины особняка в следующую.

— Я, конечно, помогу с обстановкой, мы не чужие друг другу люди.

Ясмин с недоумением отвернулась. Второй за день переход на личную территорию. Слышать про родственные узы от человека, который подписал ей смертный приговор, было почти неприлично. Верить в отцовские внезапные чувства она тоже не собиралась, и вместо боли в груди копилось раздражение. Что ему нужно? Такие как он, торгуют своей любовью, но никого не любят.

Даже забавно. Отыграть собственную травму спустя десять лет и в другом мире.

— Я предпочитаю розовое дерево, — отрезала Ясмин. — Шёлк, батист и качественный хлопок. А канделябры чтоб позолоченные.

Последнее она прибавила из чистой злобы. Вспомнилась глупая детская мечта Ясмин про любовь красивых юношей. Про ковры, вино, розы… Может, не так она и отыграла свою травму. Не болит, но вот в чем дело — она точно знает, где именно не болит.

— Мой дом совсем рядом, — вместо ответа сказал Примул и неопределенно взмахнул рукой. — Ты сможешь для отчета приходить в мой дом.

Где-то справа плыли крыши домов, тонущих в буйной зелени дубов и понять, который из них принадлежит Примулу, было невозможно.

— Так удобнее за мной следить? — уточнила Ясмин.

Примул развернулся к ней всем корпусом. Лицо, как кусок глины, сжатой в кулак, — каждый год жизни оставил свою борозду. Весь он — отрез бархата, истертый временем и скомканный холодной рукой времени. Он выглядел много хуже своих ровесников и старше собственного возраста, что было удивительным для мастеров Варды. Он выглядел человеком, которого мучает неизвестный миру недуг.

— Ты моя дочь и доказала это. У тебя будут покои, будут последователи, будет статус, но в Большом совете Бересклету делать нечего.

Они вышли из покоев и стояли посреди пруда, в лодке, осматривая дом только снаружи. После снова сошли на мрамор садовой площадки перед входом, и Примул вдруг стал говорить громко, отрывисто и нелицеприятно.

— Операция в Чернотайю планируется следующей неделей, поэтому покои подготовят спешно, а не как желает мастер Белого цветка.

Минуту назад он называл ее дочерью и говорил вдвое тише. Ясмин сопоставила информацию и незаметно огляделась. Хотелось знать, кто настолько смел, что пробрался в самое сердце Тихого квартала и подслушивает речи Примула.

Неидентифицируемая тень гнездилась в кустах акации. Ясмин осторожно развернулась в ее сторону, якобы разглядывая остролистые туберозы.

— Разве я не вхожу в состав группы?

— Пойдёт старый состав, но твоё место займёт Айрис.

— Нет! — первый порыв — зло. Ясмин спаяла ладони в замок и уже спокойнее продолжила: — Она слишком юна и порывиста.

— Она жила в Чернотайе, знает все ловушки, знает маршрут, она козырная карта группы.

— Ни один из них не сможет быть фестом!

— Фестом станет мастер Тихой волны.

Абаль? Смешно, но ей сразу стало легче дышать. Абаль, даже будучи изворотливой змеей, держал слово и был благороден. Отпустить с ним Айрис было уже не так страшно.

— Кто будет пятым? — уже смирившись уточнила Ясмин.

Примул помедлил.

— Мастер Любарус из тотема Морозника.

О таком мастере она и не слышала. На операцию берётся один ремесленник, так что скорее всего, это именно он. В голове крутилось что-то очень знакомое. Любарус из тотема Морозника… А Морозник соединяет корни с тотемом Шелковника, и род их плодовит и щедр на дары своим детям. Верно. Лют из Шелковника был выдавлен из Большого совета. Даже имена у них похожи — Лют и Любарус.

Ясмин окинула напоследок акацию неприязненным взглядом и склонила голову.

— В таком случае, я смиренно принимаю милость.

Ясмин полагала попрощаться с Примулом у входа в поместье, но тот взял ее под руку, как близкого родственника, и прошёл с ней внутрь.

Гулкие залы, соединенные арками, текли, вымытые солнечным светом. Стерильная белизна стен и темный мрамор пола. Фрески со стандартными сценами из истории Варды, войны с Риданой и садовым бытом. Ясмин без стеснения вертела головой, пытаясь усвоить масштаб будущего счастья. Боже, так вот как живет элита Варды! Ей и в самом прекрасном сне не виделось такой красоты.

На пороге центральной залы она оглянулась и увидела садовую змейку, которая весело прыгала в солнечном пятне. Надо бы ее выкинуть обратно в сад, подумала Ясмин и тут же забыла, уставившись на Примула, шурующего в бытовой зоне.

Он без всякого стеснения засучил рукава и полез под бытовой навес, где обычно грели чай или регулировали температуру в помещении.

— Что вы… — она не договорила.

Примул выбрался по уши в пыли и с хвостом Титориума в руках. Навес нагрелся и Титориум послушно загудел, подключая контур к периметру дома.

— Так никто не услышит, — бесстрастно уведомил ее Примул. — Ты на пороге нарушения клятвы, дочь моя.

Он говорил совсем тихо, но ужас прошёл холодом от колен до макушки. Волосы встали дыбом от его голоса.

— Я не нарушала клятву. Я вижусь с мастером Тихой волны, но клятва не запрещает видеться и разговаривать, и наши отношения не выходят за рамки дружеских.

Примул словно не услышал.

— В клятву входит мастер Тихой волны и мастер Взрыва. Я не виню тебя, но должен напомнить тебе неукоснительно соблюдать клятву, ибо плата ее велика. Старший сын Повилики…

Мастер Взрыва? Старший сын Повилики. Верн. Ясмин нахмурилась пытаясь усвоить, каким образом Верн оказался в клятве. Она вроде бы обещала не связываться с сыном Примула и клялась кровью и на крови.

— То есть, — уточнила она чужим голосом. — Верн тоже твой сын? А как же Абаль?

— Старший сын Повилики имеет вес, — Примул прошёл к окну, оглядывая сад, лежащий семью оттенками зелёного, как требует столичная мода. — Но его ценность для Варды менее значима, чем ценность моего первого сына. Но и он мой сын, а значит, Ясмин, обрати свой взгляд на другого мастера.

Ясмин даже онемела на пару минут от бесстыдства. Неужели нельзя было сказать с самого начала? Не говоря уже о том, что ее с Верном ничего не связывает, кроме разовой глупости.

— А нельзя ли мне перечислить всех ваших сыновей? — без иронии спросила она. — Мало ли.

Примул задумчиво обошёл залу по кругу, рассматривая невидимые глазу мелочи и направился к выходу. И уже у самой двери сказал:

— Ты моя дочь и высоко взлетишь, но не стоит злоупотреблять моей добротой.

Взлетит. Конечно. Только успевай солому стелить, чтобы от полетов организм окончательно не разбился. Когда Ясмин выбралась в сад, Примула уже не было. Она вытащила за собой змейку, аккуратно прихватил ее пальцем за свитое в кольцо тельце.

— Количество моих братьев растёт в геометрической прогрессии, — язвительным шепотом сообщила она в желтые бусинки глаз. — К людям страшно подходить. Завтра выясниться, что Хрис мой племянник, а мастер Дея любимая тетушка.

Змейка внимательно смотрела на неё, словно что-то соображала.

— Ладно, — Ясмин со вздохом опустила ее в траву. — Беги и больше не заползай в дома, а то не выберешься.

Глава 14

Ясмин сидела в аудитории и мечтала уволиться. Шибануть книгой об стену, дать ученикам емкое определение и хлопнуть дверью. А из Низы сделать паштет.

— Как именно вы проверяли э… домашнее задание?

— Я проверяла обыкновенно, — оскобленная невинность в образе Низы возвела на неё измученные очи.

То ли ночь не спала, то ли пила с кем-то. Насколько было известно, мастер Низа не пила, и вела незаметную, социально бедную жизнь, в силу своего положения. Ясмин, хоть и была ненавидима, была заметна. Против всякого желания она становилась самым ярким бутоном на цветочном вечере. Низа же… не выделялась.

— Зачем вы дописываете за детей ответы?

— Дети могут ошибаться, — грустно ответила Низа. — На то они и дети.

— А кто за них на экзамене будет дописывать? Вы думаете, мастер Файон, скажет, ах, они же дети, давайте упростим?

Низа разрыдалась. Ясмин даже сначала не поняла, и только когда та скривилась и всхлипнула, вскочила и замечталась по классу. Кажется, женщинам в истерике нужно предложить воды. Внутрь или наружно?

Впрочем, воды все равно не было. У неё нет опыта успокоения плачущих женщин! Мама никогда не плакала, а Ясмин плакала ночью в подушку без свидетелей.

Цветки очумевшими глазами смотрели на развернувшуюся картину женщины в кризисе, видимо, личной жизни. Мастера не плачут, даже слабые. Особенно слабые.

— Ну, ну, — Ясмин неловко похлопала Низу по вздрагивающему плечу. — Что вы в самом деле.

— Это все вы, все из-за вас… — Низа не стесняясь вытирала лицо руками.

— Все из-за нас, — расстроенно повторила Ясмин. — Послушайте, нельзя же так. Ну хотите я вам кофе принесу? Литола, принеси кофе мастеру Низе… или нет, воды, воды принеси.

Литола помедлила, огляделась, нервно перекладывая на парте разложенные учебные артефакты.

— Вейгел, пойдём со мной, поможешь нести.

— Тебе поручили, ты и иди! — крикнул кто-то из девочек.

Кажется, Ланна. Ясмин не обратила вниманиях нарезая круги вокруг рыдающей Низы.

— Вы же хороший человек!

Ясмин сделала ошибку подойдя к ней слишком близко, и мастер Низа тут же вцепилась в ее рукав. Бледная, нервно подергивающиеся пальцы, лихорадочные пятна на щеках.

— Не ходите, — вдруг сказала она со страстью, шокирующей своим наличием в таком маленьком тощем теле. — Ну что вам стоит?

Ясмин автоматически выдернула рукав из захвата.

— Куда не ходить? — дети смотрели на них с любопытством зрителей, перед которыми отыгрывали низкопробную пьеску.

Низа зарыдала с новой силой. Аудитория превратилась в бедлам. Литола принесла воду, Вейгел кофе, и оба по очереди попытались влить это в Низу, заглянул мастер Эгир и посоветовал вместо кофе, заварить гибискус или хотя бы чабрец. Вдвоём они и отвели Низу на первый этаж, где обретались санитарные и медицинские службы. Внизу постоянно хлопали двери, бегал персонал, и им стоило труда найти мастера, который осмотрит рыдающую Низу.

— Позаботьтесь о ней, — сказала Ясмин совсем молоденькой гражданской, работавшей в отделе.

— Чабрец ей заварите, — совершенно безразлично поддержал мастер Эгир. Низу он воспринимал, как приступ меланхолии или бабу с нервными затеями. — У меня двоюродная сестрица со дня на день получит титул мастера, возьмите ее, а эта пусть полечится.

У Низы от рыданий началась икота, ей сделали укол от обезвоживания, натащили в палату растений монстроидного вида, и те обвились вокруг тела, мягко пульсируя и перекатываясь.

В класс Ясмин вернулась задумчивая и в паршивом настроении. Ну кто ей эта Низа? Совершенное никто и вредитель. А в груди ноет, словно она разорила у этой мерзавки родовое гнездо и сожгла любимый сад.

— Благодарю, мастер Эгир, — попрощалась она у дверей.

— Незначащая мелочь, — отмахнулся тот.

Такой блестящий и юный, он прислонился к косяку, чуть рисуясь, и понимая, как он хорош в утреннем солнце. Весь он был неуловимая солнечная патока.

— Я совершенно не умею приглашать на свидания, так что пойдёмте вместе все равно куда? Можно к площади фонтанов или в радужный парк. Вам нравится радужный парк?

Ясмин тупо кивнула.

— Чудесная новость, — тут же засиял мастер Эгир, щурясь на неё лукавыми светлыми глазами. — Этим вечером я занят, а вот к концу недели, мы обязательно…

— Нет, вы меня не поняли. — оборвала Ясмин. — Мне нравится радужный парк, но никуда я не пойду.

Мастер Эгир, словно ждал ее возражений, бестрепетно сбросил козырь.

— У меня самые серьёзные намерения, — заверил он с солнечной улыбкой.

Конечно. Разумеется. После чаепития они не виделись так долго, что Ясмин начала его забывать, и на тебе. Неожиданно мастер Эгир почувствовал непреодолимое желание сводить ее все равно куда, да ещё и с серьёзными намерениями. Наверное, Примул был очень настойчив, когда советовал ему обратить внимание на дочь Бересклета.

— А у меня зачёт на носу, а мои Цветки никуда не годятся, — уже мягче отказала Ясмин. Ссорится с Примулом совсем не то, что с мастером Эгиром. — Сами знаете, какие шалопаи эти второкурсники.

— Надо им просто давать материал, а осваивать его они должны сами, это долг каждого Цветка.

Отличный совет для мастера, жаждущего провалить зачёт.

— У вас ведь первый курс?

— Второй.

Второй? Но как? Не он ли рассказывал, что получил статус мастера совсем недавно?

— Я думала, у вас первокурсники? — Ясмин с неудовольствием отметила, что смягчила голос ещё больше.

Такое случалось каждый раз, когда ей хотелось получить больше информации от незаинтересованного собеседника. Настоящая Ясмин рвала сразу, чуть что не по ней, а она привыкла долго примерятся, прежде чем отсечь лишнее. Может, потому что ее мир был более цивилизован. Варда, не взирая на необыкновенный подъем науки, принимала насилие и управляла им, но в России, навсегда запечатленной в памяти, это было невозможно. Попробуй один раз сорваться и станешь изгоем в профессиональных кругах.

— Мне дали курс в прошлом году, потому что сдать на статус мастера я не успевал, но был номинально зачислен, — мастер Эгир улыбнулся. — Раз вы заняты в эти дни, мы могли бы встретиться в начала месяца Мирта. Начнётся цветение миртовых деревьев, это очень красиво.

Ясмин аж похолодела. Мирт — свадебный цветок, и цветет он свадебным кружевом, и все парочки ходят к нему, взывая о счастье с любимым. Если он придёт туда с мастером Эгиром, то до пенсии не отмоется от клейма либо его любовницы, либо невесты. А если после таких прогулок останется не замужем, то век будет носить клеймо использованной и брошенной госпожи.

— Конечно, увидимся, — прохладно ответила она, а когда Эгир победно усмехнулся, добила: — На зачете. У второкурсников он как раз в начале месяца Мирта. Удачи нам?

Эгир уставился на неё голубыми озёрами глаз в некотором потрясении. Сжал губы, после отлип от косяка.

— Удачи, — ответил уже совсем холодно.

Наверное, не ожидал отказа.

Ясмин скользнула в аудиторию, все ещё чувствуя спиной его неверящий взгляд. Ах Ясмин-Ясмин, мужчин можно класть на лопатки и без помощи плети. Иногда — когда тебя так открыто используют — это даже приятно

Впрочем, на этом потрясения дня не закончились.

Едва она зашла, как ее драгоценные цветки полезли с парт обратно. Оказалось, класс, оставшийся без присмотра, взгромоздился на столы и приник рецепторами к смежной с коридором стене. Поверху цепью шли квадраты окошек и подглядывать в них было прикольно и безопасно. А некоторым и подслушивать было удобно. Вон как глазоньки у некоторых блестят, особенно у мелких гаденышей из тотема Таволги. Впрочем, Литола и Вейгел тоже выглядели посвящёнными.

— Нельзя стоять на парте ногами, — бесстрастно заметила Ясмин. — Это неприлично.

Подростки, красные от смущения, расползлись по местам, пряча глаза. Ясмин даже умилилась, какие они ещё дети. Совсем котята, хоть и кусачие.

— Результат вашего домашнего задания я уже оценила. Я раздам проверенные работы в конце дня, и вы сможете оценить, насколько ваши знания далеки от требований Малого совета, курирующего экзамены. И завтра вы должны найти верные ответы и отчитаться.

— А если ученик ответил на все вопросы верно? — спросил Вейгел.

Его русалочий шарм сегодня проявлялся особенно ярко, а сам он выглядел задумчивым и словно бы умиротворенным.

— Конкретно вы, цветок Вейгел, ответили не на все вопросы верно.

Это было неправдой. Он ответил верно и подробно, но интуитивная сигналка внутри Ясмин буквально вопила задержать этого ребёнка. Сегодня в Вейгеле было что-то не так. Она знала его недолго, но успела понять. Под ледяной коркой его красоты жила беспокойная и мятежная натура, и это смирение… Эта покорность была полярна его натуре.

— Не может быть, — искренне сказал он. Словно бы очнулся.

Глаза сразу ожили. Лун весело хмыкнул.

— Что, умник, напортачил?

— Не радуйтесь, цветок Лун, — оборвала его Ясмин. — Вы ответили ещё хуже.

Лун сник, и Ланна утешающе погладила его по плечу.

— А я? — у Каи даже глаза заблестели от азарта.

За ней подтянулся Виктор и Леро. Даже скрытный Санио вскинулся на задней парте, уставился исподлобья солнечными глазами.

— Очень средне. Этот зачёт вы сдадите, а через год уже не угонитесь за другими цветками. Вы учили акупунктурную карту?

— А зачем ее учить? — равнодушно вставила Литола.

Она сидела на задних рядах и безразлично взирала на суету одноклассников, и, похоже, кроме Вейгела, была единственной, кто не полез на парты подсматривать и прослушивать. Литола все больше походила на оболочку от человека. Глянцевый чехол, которым прикрывают внутреннюю пустоту. Отсутствие присутствия.

— Чтобы сдать экзамен? — тут же с улыбкой спросила Ясмин.

Человеческая боль будила в ней психолога, заброшенного в последние месяцы. Ради этого она когда-то пошла на психфак, ради этого зубрила ночами, шла на практику в сельские школы, центр аутистов и детский дом. Ее вело глубинное желание истребить такое очевидное и одновременно никем не видимое неравенство, в котором один ребёнок имеет семью и любовь, а другой лишён удовлетворения даже базовых потребностей. Сейчас Литола ощущалась таким нелюбимым ребёнком. И была очень близка к какой-нибудь глупости, вроде суицида или разрыва с семьей.

И Литола, словно услышала, и не преминула совершить эту глупость.

— И так всем известно, кто сдаст зачёт, а кто нет, и что через год, максимум через два наш класс расформируют. Вейгела снизят до прислуги в ремесленном отделе, девочек повыдают замуж, если они симпатичные и услужливые, или отдадут в отдел санитарии. А тотем Таволги в полном составе перейдёт к юному мастеру Бьющих листов. Они уже общались, кстати, так что будьте поосторожнее с этим… мастером. И с Ланной будьте поосторожнее, она же стучит, как дятел. Может, у неё в роду тотем Желнов из Риданы?

В классе наступила идеальная тишина. Можно было услышать, как неслышно сжимает кольца Титориум в смежной аудитории.

Ланна залилась клубнично-розовым.

— Это неправда, — запинаясь, сказала она. — Никуда мы не планировали переходить и с мастером Бьющего листа никогда не разговаривали.

Санио, скрытный и обманчиво тихий подросток, встал и словно разом вырос и повзрослел. Ясмин заглянула в его тигриные вздёрнутые к вискам глаза и припомнила слухи, что тотем Обелы, восходит родом к звериным тотемам Риданы, отделенных от их территорий Чернотайей. Рысь он напоминал больше цветка. В отличии от Ланны, он, похоже, действительно имел связи с Риданой. Это объясняло, почему тотем с сильными воинами, низведён до ремесленников. Санио — первый росток тотема, допущенный к научному ведомству впервые за полвека.

— Вчера в двоечасие пополудни ты разговаривала с мастером Бъющего листа и с тобой были Леро и Лун.

— Я тоже видел, — Вик неуверенно оглянулся на помрачневшего Луна. — Лун?

— Лично я никуда не перехожу, ясно тебе? — хмуро отрезал Лун и из его слов автоматически вытекало, что все разговоры о переходе к другому мастеру — правда.

— Замолчи, — все так же смущенно улыбаясь, сказала Ланна и подняла небесно-чистый взгляд на Ясмин. — Мы просто желали хорошего рассвета его начинаниям, как того требуют правила ученического этикета.

Все снова загалдели, и шум, сполоснувший буйной волной всю аудиторию, то тёк слаженным хоровым пением, то распадался на отдельные птичьи вскрики.

Ясмин с интересом разглядывала Ланну. Какое потрясающее высокомерие в ребёнке четырнадцати лет. А ведь она ее ни во что не ставит. Даже искренне считает, что мастер Белого цветка не заслуживает уважения.

Больше. Искренне верит, что мастер Белого цветка не посмеет сказать ни слова, проглотит все оскорбления и послушно пойдёт на завершение карьеры, не в силах свернуть с назначенного пути.

Что же это за тотем Таволги, в котором растут такие высокомерные дети?

Она ещё помнила последний год обучения Абаля. Уже ставший мастером, он покорно выслушивал наставления мастеров и прекрасно ладил со своим классом, ведомством и целым миром. Больше — нравился всем. Никто не шептал вслед ему проклятий, не подкладывал боль-траву и не путал его экспериментальные сборы.

Но даже если отключить в голове высокомерную девочку Ланну, Ясмин отделял от пропасти всего один — едва заметный — шаг.

Мастер, не доведший свой класс до выпуска, карался трехкратным понижением статуса. А у Ясмин всего-то три единицы статуса. Она была лишена двух статусных единиц, которые даются любой другой уроженке Варды. Если класс расформируют, она окажется на улице, лишенная званий, поместья и с заблокированным оружием. Мелкий ужас пробил ее от макушки до стоп. Если бы не Литола, если бы не Ланна с ее звездной болезнью, она бы узнала о ловушке, только наступив в неё.

К счастью, Ясмин была лишена особой нежности к подросткам.

Она не желала зла Ланне, как не желала зла никому на свете, но и использовать себя никому не позволяла. Не могла позволить. Они с Примулом дали обоюдную клятву, но тот, похоже, не собирался ее соблюдать, нарушая свои обещания чужими руками. Ясмин не верила, что тотем Таволги зашевелился, не дожидаясь экзаменов, по доброй воле. Куда они так торопятся?

Сердце сжалось от полузабытой боли. Тогда, в Тихом квартале, ей показалось, что Примул был искренен с ней. Его слова были ложью?

— Хорошо, Цветок Ланна, я поговорю с мастером Бьющих листов о твоём переводе, — Ясмин улыбнулась. — Учиться у мастера, который заслужил твоё уважение, всегда приятно. Полагаю, цветок Лун и цветок Леро перейдут с тобой?

Ланна, вопреки сомнениям, сделалась неуловимо похожей на довольную кошку, сцапавшую добычу.

— Да, со мной, — вызывающе сказала она. Облик пай-девочки, спортсменки, комсомолки и отличницы, сполз с неё, как змеиная шкурка. — Мастер Бьющих листов владеет редкими приемами освоения оружия и преподаёт по необычной методике. У него большое будущее.

Класс сразу заткнулся, видимо, потрясённый изменениями в согрупнице.

— Я сейчас соединюсь с мастером Бьющих листов, — тут же предложила Ясмин. — К чему откладывать!

Верно. Если отложить, то уже завтра тотем Таволги исправит оплошность Ланны. Принесут извинения, подарки и льстивые комплименты, а предадут ровно накануне зачета, как это и планировалось изначально. Если бы Ланне хватило ума промолчать.

Ясмин коснулась Эхоники — цветка, работавшего живым телефоном, реагирующим на тон, мысль и требование коммуникатора. Лимонно-бледные цветы работали подвидом эхолора, но имели более широкий спектр действия, опутывая сетью все четыре ведомства. Не каждый тотем мог его себе позволить.

— Зайди ко мне, — мысленно внушала она цветку, а немного подумав прибавила: — Пожалуйста.

Если она будет невежливой, Эгир может и не прийти, а ей очень нужно, чтобы он пришёл.

— Молчать, — строго сказала она в никуда, и в комнате снова образовала недавняя привлекательная тишь. — Ждём.

Ясмин села и чинно сложила руки на коленях. Ум бешено работал.

Такая простая, такая примитивная ловушка. Теперь, когда она приживилась в Варде, привыкла к жизни Ясмин, она стала интуитивно улавливать подводные течения тех или иных поступков. Если дети Таволги перейдут к другому мастеру после проваленного зачета, Совет поднимет вопрос о профпригодности мастера Белого цветка. И, разумеется, вместо мастера она станет простой жительницей Варды с заблокированным оружием, как преступница. И у неё нет гражданства, что ставит ее под удар. С любым другим мастером этого бы не случилось, поскольку трёхкратное снижение статуса — невероятная редкость. Восемь лет назад судили мастера Бриара за ошибку Верда, но он отделался лишь единичным понижением, да и то через полгода его восстановили в правах. А мастера Файона и пальцем не тронули.

Другое дело, когда юный цветок желает перейти к мастеру в середине курса обучения. Тотемы часто устраивают судьбу своих детей, к этому относятся с пониманием. Ланна, нашпигованная историями о чудовище Белого цветка, искренне ее ненавидит, но мало понимает природу этой ненависти. Иначе бы не рискнула говорить о желании перевода к мастеру Эгиру.

— Мастер Белого цветка?

Как официально! В аудиторию заглянул Эгир и прохладно обозрел пространство с застывшими дети в самых непредсказуемых позициях. Половина класса сбилась в стайку за спиной Литолы, словно бы прикрываясь ею, как щитом, а беззащитные дети Таволги остались стоять в центре. Только Вик продолжал метаться между ними и мрачным Луном. Леро держался сестры, а Ланна стояла с превосходством победителя. Наверное, рассчитывала похвастаться дома, как уделала мастера Белого цветка.

— Вы просили меня зайти, мастер Ясмин?

Насколько Эгир был любезен с ней наедине, настолько же он сделался холоден и словно бы брезглив прилюдно. А ведь он ей понравился. Тогда, после их чаепития. Он был искренним и неглупым, и ухаживал за ней без оглядки на статус. Оставалось впечатление, что кто-то поговорил однажды с ним, вложил в голову дурные мысли о Ясмин и подтолкнул в верном направлении.

Но сказать Ясмин ничего не успела.

— У меня мало времени, мастер Ясмин, — совершенно беспардонно сообщил он, и уставился в ожидании, когда она униженно попросит его общению наедине.

Он-то полагал, что Ясмин позвала его забрать свой отказ в свидании. Ах, мужчины. Одно удовольствие щёлкать по носу таких зазнаек.

— В таком случае, я буду краткой, мастер Эгир, — она поманила к себе Ланну. Та подошла ближе, но оробела и изрядно потеряла в самомнении. Сразу начала переминаться и бегать глазками по аудитории. — Юные цветки тотема Таволги желают перевестись на обучение к вам, мастер Бьющих листов.

Эгир застыл. В отличие от Ланны, он явно понимал механику перевода и все, что могло случиться с Ясмин в случае успешности этого плана. Ясмин с трудом удержала дрожь в руках. Приступ злости был таким сильным, словно она снова очутилась в лабиринте раздора.

— Я не могу себе позволить долгие прения накануне зачетов, поэтому предлагаю оформить перевод прямо сейчас, — лёд в собственном голосе напугал даже ее саму.

— Но мы не можем… — мастер Эгир метнулся взглядом по настороженным лицам детей. — Мы должны поставить в известность главу тотема, Совет, секретаря отдела обучения… Это так неожиданно.

Ну конечно. Ясмин сладко улыбнулась.

— Цветок Ланна, глава тотема Таволги в курсе твоего перевода?

— Да… — Ланна не была глупой. Просто ничего не знала, только испуганно теребила тесьму на ученической мантии, интуитивно чувствуя напряжение между мастерами. Зато смелости ей было не занимать. — Да, — сказала она уже тверже. — Мы ведь говорили с вами об этом, мастер Бьющих листов. Вы сказали, что будете рады детям тотема Таволги.

На заднем плане картинно ахнули. Ясмин подозревала, что это развлекается Кая с подругами. Вполне в ее характере.

Если бы взглядом можно было убивать, то мастер Эгир пытал бы ее сутки, а после расчленил наживую. Весь белый сделался от гнева.

— Вы просто недавно получили титул мастера, — притворно утешила Ясмин, наслаждаясь его бессильной ненавистью. — На самом деле, перевод — дело пяти минут. Тут каждые полчаса кто-нибудь переводится.

Она, конечно, безбожно гнала пургу. Но переводы были обычным дело и при согласии сторон оформлялись буквально за минуту. За годы карьеры в институте и следственном отделе, Ясмин научилась ценить бумажки. Вы не помните, что говорили? Это ничего, у нас на этот случай есть документик, а там и подпись ваша, и дата, и время, а то и дагеротип ваш в фас и профиль.

— Я никуда переводится не буду, — вдруг сообщил Лун.

Руки в боки, ноги на ширине плеч, упрямый взгляд из под отросшей челки.

— Замолчи, — отмахнулась Ланна.

Она снова осмелела, как смелела всегда на фоне своих братьев.

А дальше закрутилась чудовищная кутерьма, в которой Ясмин взяла на себя ведущую роль. Наказав классу учить чертовы акупунктурные карты, протащила Эгира и Ланну в секретариат, который был никаким не секретариатом, а подведомственным центром управления отделом обучения, и чуть не сама составила договор о переводе. Назывался он уведомлением о переводе, и Ясмин к нему в придачу убедила Ланну и Леро написать заявление на перевод. Мол, много бумажной волокиты не бывает.

А пока те писали, скользила рядом, чуть не пританцовывая. Мастер Эгир стоял впритык ошеломлённый и перепуганный до смерти, но возразить не смел. В отделе было слишком много свидетелей. Впрочем, через каких-то несколько минут, Ясмин была уже не так довольна.

— Вы можете перебраться прямо сейчас, — любезно заявила она Ланне и Леро.

На миг мелькнула мысль, что обоим попадёт от любимых родственников. Учитывая, как они относятся к Луну, здорово попадёт. Но и дать себя уничтожить она тоже не могла. Детям влетит, а она лишится статуса и дома, все-таки не одно и то же.

Теперь проблема была только одна. Лун отказался переводиться.

Глава 15

В класс она вернулась недовольная. Лун плёлся рядом и жёг ее лазером взгляда.

— Он не перевёлся? — без удивления уточнила Литола, едва они зашли в класс.

— А ты-то рада от меня избавиться! — тут же бурно отреагировал Лун.

— Стучать будет, — Литола смерила его неприязненным взглядом, но уже без особого напора.

Ясмин только плечами пожала. Да пусть стучит, дело-то сделано.

— Цветок Вейгел, — Ясмин повернулась к настороженным детям. — Отключи Эхонику, включи Титориум и усиль его. Сумеешь задать координаты? Прекрасно. — Вышла в центр аудитории ближе к Литоле. — Цветок Лун проявил необыкновенную изобретательность, желая остаться в нашей группе.

Последнее она сказала не без иронии.

— И что теперь будет? — Кая с любопытством кошки оглядела класс. — Тотем Таволги самый могущественный из нашей группы, а Ланна шестая по успеваемости в параллели.

— И что? — Клем из тотема Гематуса. — Скатертью ей. Высокомерная уж больно.

Литола царственно перекинула косу за спину и обидно постучала костяшками пальцев по столу. Клем мгновенно сжался, как черепаха в панцире.

— А то, мой скудоумный друг, что наша группа потеряла в статусе.

— Лун остался, — буркнул Альяр, но Литола равнодушно отмахнулась.

Вейгел бесшумно сел за свой стол, и Ясмин благодарно кивнула ему. Титориум работает на полную мощность, и вряд ли их разговор услышит хоть одна живая душа.

В классе снова загомонили. Половина класса обвиняла Литолу в том, что та спровоцировала Ланну, другая половина что-то соображала. Санио, Кая, Вигол, Крон, Витана, Вейгел… Вейгел определённо соображал.

— Мастер! — наконец, воззвал кто-то из мелких оппонентов. — Скажите им!

Ясмин думала, что поймает новую волну раздражения, но подростки — дети — смотрели на неё со смесью тревоги и ужаса. В глубине коллективного ид отчётливо горела надежда. Ну, что мастер Белого цветка их всех спасёт, достанет волшебную палочку или ещё что-то такое же маловероятное. Даже в замученной и проданной своим тотемом Литоле теплилась эта надежда, похожая на мольбу о помощи.

— Литола… — тяжело обронила Ясмин. — Литола сказала правду, хотите вы в это верить или нет. Если вы возьмёте лист бумаги и перепишете все тотемы, которые состоят в нашей группе, то не найдёте ни одного значимого дома. Возможно вы даже найдёте, что все эти тотемы так или иначе находятся на грани поглощения родственными тотемами, а то и на грани уничтожения. Среди нас нет ни одного человека, о чьём будущем позаботились бы заранее. И я тоже человек, который рискует этим будущим. Как уже сказала Литола, после третьего года обучения, если вы не сдадите экзамены, нашу группу расформируют. Дети из сильных тотемов перейдут в другие группы, а для детей слабых тотемов не найдётся места. Девочек, имеющих лишь первичный статус, основанный на происхождении, выдадут замуж. И это очень хороший вариант. Знаете, что случается с цветками, потерявшими статус полностью?

Подростки уставились на неё перепуганными глазами. Ясмин могла физически почувствовать, как движутся шестеренки в их головах.

— Их берут в сильные тотемы якобы, как приемных детей, — безжалостно ответила Литола. — На самом деле они практически бесплатные рабы, их талант, ум и гены принадлежат тотему.

— И что это значит? — с ужасом уточнил Альяр.

— Это значит, — весело отреагировала Кая, — что девочки беспрестанно рожают, а мальчики либо сражаются на передовой в Чернотайе или в Ридане, дабы увеличить славу тотема. Впрочем, мальчикам и по — другому достаётся. Ну… Ну вот Вейгелу точно достанется. Будет обслуживать стареющих красавиц.

Вейгел обвел аудиторию скучающим взглядом и уставился в окно. Наверное, он уже не один день думал об этом.

— Перестань нагнетать Кая, — с теплотой пожурила Ясмин. — Иногда приемные дети тотемов становятся действительно приемными детьми, к ним относятся, как к родным. Но бывают и другие ситуации, как те, про которые рассказала цветок Кая. — Немного помолчала и решила нагнести обстановку обратно, чтобы дети не расслаблялись. — Цветок Вейгел, тебе ещё не поступало предложение о покровительстве из других тотемов?

Лун задергался, как карп на леске.

— Поступало, — безразлично обронил Вейгел. — От тотема Таволги. И дети тотема уже успели просветить меня, что именно со мной сделают.

— Что сделают? — с недоумением уточнил Вик.

— Маленький ты ещё знать такие вещи, — насмешливо ответила одна из девочек.

Ния из малочисленного тотема Калониктиона. Тоненькая, большеглазая и наделённая неяркой прелестью. Скорее всего, какой-то из тотемов предложил свою защиту и ей.

— Лун? — Вик неверяще посмотрела на Луна, а тот вцепился пальцами в собственные вихры, непрестанно дёргая их в разные стороны.

— Ну сказал я ерунду какую-то! — заорал он. — Сказал! Зол я был, вот и сказал! Можно подумать я стал бы это делать на самом деле! Можно подумать, мне кто-то позволил бы…

— Ага, — перебила Литола. — Никто бы не позволил портить Луну собственность тотема. Разве что так, по мелочи… Ну там, пальца не хватает или уха, или лицо изуродовано. На боеспоспособность это не влияет.

Лун снова начал орать, что он не об этом, что он никогда бы, что если бы Ланна не тюкала его постоянно оценками, он бы вообще такого не сказал. Но никто его словно не услышал. Все словно ушли в себя, пережидая болезненное «по мелочи» и пытаясь понять, что можно сделать с человеком, если тот не защищён юридически.

Ясмин им не мешала

Если у детей есть возможность сделать выводы самим, пусть сделают. Взросление — это больно.

— А почему вы раньше не сказали? — вдруг возмутился Григор, тихий подросток из тотема, который даже Ясмин не сумела толком запомнить.

Обычно он сидел в задних рядах и головы не поднимал, но ситуация задела за живое и его.

— Даже если бы мне пришла в голову такая глупость, — веско заметила Ясмин. — Я бы промолчала. Мастер Низа верна мастеру Файону, а мастер Файон формировал мою группу.

— Мастер Низа добрая, — сообщил кто-то из детской толпы.

— Конечно, — согласилась Ясмин. — Почему она должна быть злой? Одно другому не противоречит. А промолчала бы я потому, что выход по-прежнему всего один — сдать зачеты. Для вас нет окольных путей, поэтому вы должны должны уметь больше, знать больше, понимать глубже.

— И что теперь делать? — спросил кто-то другой.

— Прямо сейчас? Сдать мне акупунктурные карты. Сдаём и проходим во второе помещение на учебный бой. Цветок Виктор и Цветок Литола, готовы?

Те напряжённо кивнули.

— Приступайте, — кивнула Ясмин.

* * *

Домой она вернулась похожей на бесплотный дух. Желудок прилип к спине, ноги не чувствуют лодки, голова пустая и легкая, как воздушный шар. Ясмин подозревала, что близка к вознесению, кабы не грехи ее тяжкие. Даже посмеялась.

Пока не обнаружила у осиротевшего дома нервную Айрис.

Та бродила по золочённому поздним солнцем саду и шепталась с цветами. Одним из даров Бересклета было умение договариваться с растениями. Не со всеми, конечно, символы сильных тотемов не вступают в контакт с незнакомцами. Откликаются слабые, немногочисленные, сорные и позабытые. Но обычно с ними договаривается глава тотема. Но Айрис?

— Айрис?

Та встрепенулась, как прелестная яркая птичка. Она была хороша в алом, подернутом бирюзовой нитью платье, простых льняного цвета туфельках, в белых бусинах шпилек, поймавших волосы в низкий пучок.

— Доброго заката, Ясмина, — на красивом личике чопорность граничила с язвительностью. Ясмин растерялась от завуалированного упрёка, и Айрис смилостивилась: — Ты задержалась, ждём тебя четвёртый час. Вечерница скоро раскроется, а тебя все нет.

Вечерница расцветала к ночи, в самом прямом смысле, и Ясмин виновата покосилась на браслет, на котором числилось время, а также ее статус, расписание, звания и количество роз. К ее удивлению количество роз зашкаливало, а собственность располагалась в Тихом квартале. Она с недоумением потрясла браслет, а после прислонила его к уху. Может, сломался?

— Да хватить заниматься глупостями, — Айрис незнакомо и как-то высокомерно улыбнулась, почему-то напоминая ребёнка, который повторяет за взрослыми их гримасы. — Тебя одну ждём.

Когда зрение перестало фокусироваться на ярком пятне, которое олицетворяла собой ее сестра, она вдруг заметила на старой садовой скамье Хрисанфа и Верна.

— Хрис! — против воли воскликнула она, и ее тут же оборвала Айрис: — Ясмина, сначала нужно поздороваться, ты совсем одичала, никаких манер.

Сказала она это шепотом, но достаточно громким, на что Верн недоуменно поднял брови. А Хрисанф даже не заметил, и Ясмин, забыв про странное поведение сестры, шагнула навстречу, едва не повиснув у него на руке. Она не видела его после той некрасивой сцене в классе. Наверное, он стыдился своей трусости переде отцом, словно в этом было что-то стыдное. Ясмин покорно выполняла все распоряжения матери, и ей в голову не приходило их осуждать или анализировать. Она же ее мать. Это просто другая форма близости. Но в глазах Хрисанфа горела вина.

Ясмин была так рада его видеть, что тут же забыла об этом. Она почти обняла его, нарушив с добрый десяток вардовских правил, на что Айрис возмущённо зашипела. Верн нахмурился. Наверное, обиделся. Как его поцеловать, так ни за что, а на Хрисанфу висит, как сумочка. Но и на это Ясмин было наплевать. До этого момента ей и в голову не приходило, что она так к нему привязалась.

— Миночка, а я вот тут… — он виновато полез в кожаную сумку, вроде тех, с которыми ходили молодые щеголи по всей Астрели, и извлёк пластиковую коробку. — С новосельицем тебя. Ты бери, бери, я сам все делал.

Ясмин послушно приняла короб. Через прозрачную крышку просматривались ряды трав, пилюль, кристаллов странной формы и матовых жемчужин. Она смотрела и не знала, как реагировать. Интуитивно она понимала, что ей сделали очень дорогой подарок, и в то же время, она понятия не имела, что он значит. Травы эти, пилюли… Позади судорожно вздохнул Верн, тихо ахнула Айрис.

— Хрис, я не могу принять, — все так же интуитивно отреагировала она.

— Нет, прими! — он почти силой впихнул ей короб обратно в руки. — Это не значит то, о чем ты подумала, это просто подарок, без всякого значения.

Он сделался особенно похож на взъерошенного медведя, и Ясмин взяла.

От кустов отделилась чёрная тень. Судя по реакции остальных, Ясмин единственная не подозревала о присутствии этой тени, которая при близком рассмотрении оказалась совсем не тенью. Худощавый молодой мужчина, весь в чёрном, смуглый и некрасивый, в одежде, далекой от канонической моды Варды.

— Позвольте представиться, мастер Белого цветка, — он чуть кивнул, но это не выглядело ни высокомерно, ни заискивающе. — Мое имя мастер Белого клинка, — на этом слове Ясмин невольно улыбнулась, но тот словно не заметил. — Я прибыл сопроводить вас с госпожой Айрис к поместью в Тихом квартале.

В голосе легкая прохлада и ни тени эмоций.

Айрис смотрела на нее с натянутой улыбкой, Верн не смотрел совсем. Такое чувство, что ее на кладбище сопровождают. Даже Хрисанф казался тихим и ненастоящим. Его яростная вспышка — возьми подарок! — погасла, не задев ни единой струнки в прохладе вечера.

— Я возьму, Хрис, спасибо, — она взяла из его рук спорный короб с травами и повернулась к провожатому. — Я готова.

Тот посмотрел на неё внимательными темными глазами и жестом пригласил к лодке.

К поместью они добрались всего за час, и весь этот час Айрис не прекращая жаловалась на высокомерие Примула, высокомерие сына Примула и высокомерие самой Ясмин. Ясмин помалкивала, хотя больше всего на свете ей хотелось хватить Айрис по голове расписной подушкой, которых было накидано в лодке неисчислимое количество. Но она только поглядывала на сопровождающего и радовалась, что Хрисанфа и Верна в лодку не взяли. Ни сказав и слова, их мрачный спутник умудрился их обоих оставить посреди старого сада и даже не попрощался.

А Ясмин всю дорогу то радовалась, что удалось избежать разговора с Верном, то сожалела, что не удалось побыть с Хрисанфом. За последние сумасшедшие дни она совсем о нем забыла. С другой стороны, там был Верн. Теперь, когда их отношения усложнялись на глазах, Ясмин было неловко в его обществе. Он смотрел на неё так, что хотелось спрятать лицо в рукава.

— Прошу, — сопровождающий подал руку, облепленную чёрным наручем по самые пальцы, как у робота, а Айрис вынул из лодки, как ребёнка, подняв над бортом. Та взвизгнула и отвернулась вся красная. — Я проведу вас по поместью.

Ясмин надумала было отнекиваться, но промолчала. Странный провожатый заинтересовал ее. Человек. Мужчина. Никаких эмоций. Даже базовых, свойственных любому высшему животному.

Вечерняя прохлада цветущих лип лежала сладкой пеленой над садом. Фиолетовые плошки вечерниц толклись у ног белых статуй и колонн, солнце расплылось, как желток, взрезанный вилкой.

— Вы сопровождаете меня по приказу Примула? — устав мучаться от невысказанный вопросов, прямо спросила Ясмин.

Тот — первая и единственная эмоция — распахнул глаза.

— Нет, мастер. Мое имя мастер Белого клинка. Я седьмой консул, и мастер Тихой волны единственный, кто мне приказывает.

Это было неожиданно и приятно. Сердце у неё затрепетало по-птичьи. Ясмин уткнулась глазами в траву под ногами и больше не задавала вопросов. И прослушала половину объяснений.

Мебель разложили не всю, большая ее часть в центральной зале, мастер Ясмин. Зато кухня полностью оборудована, но вряд ли вам пригодиться, Тихий квартал на полном обеспечении и пять раз в день вы можете встречаться на центральной площадке у фонтана для завтраков или обедов. А это, мастер Белого цветка, спальни, вам бы подошла голубая, но и бирюзовая не хуже. Потом второй этаж, третий, купальни, переход в следующее крыло.

Спустя час голова шла кругом. А спустя еще два, Ясмин повалилась в кровать, которую нашла с трудом и наощупь и даже не поинтересовалась, застелена ли она. Айрис, едва разошлись зрители и ценители ее юной красоты, тут же сделалась нормальной и заботливой. Ясмин с трудом оказалась от бутербродного ужина и отправила сестрицу спать.

— Седьмой консул, — зачарована сказала Айрис перед порогом спальни. Уже совсем сонная, она прислонилась щекой к двери, от которой за метр несло пафосом и деньгами. — Ты ведь с ним спишь?

Ясмин, такая же сонная, едва не проснулась от возмущения.

— Да я этого консула впервые вижу! — возмутилась она, и Айрис апатично засмеялась.

— Да я не про него, я про твоего мастера Тихой волны, — пояснила она, и взгляд ее вдруг сделался внимательным и цепким. — Ты хоть представляешь, что такое консул? А ты, сорняк, только что не повисла на нем, когда из лодки выходила. Ни манер, ни гордости.

Переход от нежной сестры к раненому бизону был слишком резким. Что сегодня творилось с Айрис? То она милая и пушистая, как панда, то, как заряженное ружьё в последнем акте пьесы.

— А чтобы Абаль прислал сопровождающего, мне обязательно с ним спать? — осведомилась она с недоумением.

Айрис рассмеялась снова. И теперь Ясмин отчётливо видела, что Айрис вовсе не сонная, а только кажется такой. Чего она добивается? Ссоры? Увы, этого она ей дать не может. Ей абсолютно наплевать на мнение и капризы сестры. К тому же она ей не сестра, как не была сестрой настоящей Ясмин. В детстве она ее игнорировала, а в двенадцать они уже расстались.

— Ты хотя бы понимаешь, что такое консул? — снова начала та. — Один такой половину Варды в суп покрошит, а их в личном отряде всего двадцать человек! Каждый на вес золотого лотоса. Их лица почти никому неизвестны и им гарантирована полная неприкосновенность и инкогнито, и пожалуйста. Он заявляется к тебе, любезно подаёт ручку и водит, как слепую, по поместью, и все это — с открытым лицом! Осторожно, здесь идёт провод Инкардиум Телла, мастер Белого цветка, перешагните, а здесь купальни, вам больше нравится с голубой отделкой или с серебряной? — передразнила она консула. — По-твоему, это самое обычное дело в Астрели?

Айрис раскраснелась и гневно надвинулась на Ясмин. Ясмин устало смотрела на Айрис и не узнавала ее. Она ведь ей нравилась, и они, казалось, поладили. То есть, они совершенно точно ладили ещё сегодня утром.

— Ну хорошо, я сплю с Абалем, — покорно согласилась она. — Теперь-то мы пойдём спать?

— Ты! — бедняжку заколотило, словно из них двоих именно она наступила на Инкардиум. — Ты — сорванный цветок! Позор Бересклета, предвестник падения! Отец был прав, а я не поверила!

Ясмин собиралась послушать ещё, но голос Айрис делался все пронзительнее. Они выбрали симметричные спальни, поэтому Ясмин без зазрения совести оставила беснующуюся Айрис в коридоре и закрыла дверь спальни прямо у неё перед носом. Покричит и перестанет. Говорить лучше на свежую голову. И завтра она обязательно уточнит, что она там кричала про любимого папу, про цветок и предвестника.

И только перед тем, как провалиться в сон, вдруг подумала, что сорванный цветок — это обидно. Сорванным цветком в Варде называли госпожу, отдавшую благосклонность в обмен на видимые блага. Для закомплексованной общественности такое поведение было на грани фола. Не то, чтобы никто так не поступал, это не главное.

Главное, чтобы никто не поймал.

И это ей предъявила родная сестра. Как-будто не видела ее монашеский быт, белье, лишенное намека на сексуальность, наплевательское отношение к собственной внешности. Ясмин не могла быть сорванным цветком хотя бы потому, что никто не захотел ее срывать, кроме Хрисанфа.

А Хрисанфу она не далась.

Глава 16

Проснулась она от мягких волн, окатывающих тело. Что-то невидимо и слабо пробегало по коже — спина, плечи, цепь позвонков, волосы, снова плечи. Как тысячи мышиных лап, переминающих ее, превратившуюся в тесто. Ясмин с трудом открыла глаза, потом села — почти заползла, опираясь на тяжелые резные столбцы кровати, соединённый над головой в тюльпан балдахина.

Ей было дурно и одновременно хорошо. Она с трудом заставила себя открыть веки, и то, только потому, что незримые касания перетекали на грудь.

Ясмин снова упала на постель, словно из тела вынули все кости, и оно превратилось в варёное спагетти. Взгляд упорно стремился к потолку.

Кровать под ней прогнулась под двойным весом и прикосновения сделались откровенно материальными. Ясмин, заколдованно смотрящая в потолок, попыталась дернуться, но не смогла. Она бы решила, что это сонный паралич, случавшийся с ней довольно часто, если бы не касания. Это не паралич, это что-то другое. Кто-то. А потом ощутила знакомое подташнивание и поняла кто.

— Мастер Файон…

Она не была уверена, что произнесла это вслух, но он услышал. Наклонился над ней всем своим подобным змеиному телом, и тошнота накатила снова.

— Ты пытаешься что-то сказать? — наконец, налюбовавшись на ее рыбьи попытки издать человеческий звук, сказал он. Глаза у него в полутьме блестели от удовольствия. — Сейчас, я сниму сеть и память вернётся. Правда, будет немного больно, ты слишком долго была в Чернотайе, и носила сеть дольше возможного. Но ты виновата, ты скоро поймёшь, что заслужила немного наказания.

Чуть двинул пальцами, словно сматывая клубок, и Ясмин заорала от боли. Так чувствует человек, с которого живьём снимают кожу, все тело полыхает от боли и нет ни единого выжившего миллиметра.

Память, беспощадная память разорвала неровно сшитые разнокалиберные куски своей прошлой версии и хлынула рекой. Глаза, слух, ум, всю голову затопили воспоминания, которые мастер Файон старательно вытравливал из Ясмин ночь за ночью. И Ясмин не была простив. Ясмин была благодарна.

Она не хотела помнить.

Выжить в Варде можно было только двумя способами. Став лучшей или став подружкой лучшего. Ясмин, с уничтоженным даром и обожженным лицом, стать лучшей не светило. Конечно, в конце ее туннеля тоже был свет, но то был свет поминальной лампады, которую Варда лицемерно зажигает почившим.

Однажды, ненавидя себя за каждое слово, она попросила помощи у Хрисанфа, но тот только посмеялся. Сказал, что к концу сезона листопада возьмёт ее в жены и думать об уровнях ей станет некогда. Он выглядел удовлетворённым и успокоившимся.

Мастер Белого цветка ещё не вернулась, а если бы и вернулась, то промолчала бы. Что она могла поделать? Ясмин стала Пустой. Хуже, чем Пустой. Одаренный без гражданства совсем не то, что Пустой без гражданства. Пустые никому не нужны — калеки. Поломанные человеческие манекены.

Куклы, внутри которых только кишки.

Замер дара проводился стабильно в конце каждого зачета, а зачёт Ясмин был слишком близко. Считай, вплотную. Всего месяц, и какой бы умной она не была, все узнают, что она пустышка, и ей не дано освоить даже первый уровень.

Она ходила на уроки, возвращалась в холодную ученическую, корпела над учебникам и слайдами, и ненавидела каждую секунду своей жизни. Мастер Тонкой лозы, не зная жалости, третировал ее на каждом уроке, соуровницы смотрели с усмешкой.

Иногда встречались и те, кто не смотрел. Встречались и сочувствующие, но они были ещё хуже. Знали и прятали глаза. Им было неловко.

Не знали о произошедшем считанные единицы, вроде Абаля, который в тот период пропал на полгода. Она точно знала. Ходили слухи, что мастер Тихой волны сочувственно относится к росткам павших тотемов. Тотем Зельмы просил его о защите. Абаль отказал, но их двенадцатилетнего сына взял под покровительство. Тотем Конквисты отослал ему свою дочь, и та стала одной из консулов.

Даже какая-то Ежевика просила его о помощи с гражданством и он дал его всем детям тотема. В минуту отчаяния, Ясмин почти решилась пойти к нему. Пусть поможет. Любой ценой. В обмен на что угодно. Но мастер Тихой волны исчез, и даже Фло не знала, где он.

А дни текли всё быстрей. До зачета оставалась неделя. Мастер Тонкой лозы ходил и облизывался, как удачно нашкодивший кот.

В один из таких дней она вернулась в особенно дурном настроении. Мастер Тонкой лозы трепал ее половину двоечасия. Она была голодна, тело шло мелкой дрожью, не то от усталости, не то от ярости, будущее лежало перед ней и было чёрным, как самая темная ночь.

Она распахнула дверь и совершенно не удивилась, увидев мастера Невидимой сети в собственной комнате. Пришёл добить, мелькнуло в голове. Чтоб не мучалась.

— Доброго рассвета, — вяло поприветствовала она.

Мастер Файон сидел в единственном кресле, развёрнутом спинкой к окну, и смотрел с улыбкой.

— Заката, Ясмин, — сказал он тепло.

— Что? — не поняла Ясмин, уставившись на матера Файон.

Улыбка изменила его лицо до неузнаваемости.

— Доброго заката, — он махнул куда-то за спину, в темное окно, в котором ловились редкие проблески первых вечерних фонарей.

— Ах, да, — все так же неуверенно ответила Ясмин. — Вечер.

Комната с присутствием мастера Файона стала чужой и было непонятно, что она здесь делает. Ей не было здесь места. Нигде не было. Агрессия и здоровая злоба, служившие извечным щитом при любых обстоятельствах, не приходили. Именно сегодня! Ясмин нужна хотя бы одна ночь на подпитку. Вспомнить всех, кого она ненавидит, перечислить их проступки, повторить клятву, вслушиваясь в каждое слово. А вместо этого она стоит перед собственным врагом, голая и беззащитная, как новорождённый котёнок.

Ненавижу, подумала она устало, ненавижу вас всех. Даже Хрисанфа. Его — особенно.

— Напрасно, — сказал мастер Файон, и Ясмин поняла, что произнесла все это вслух. — Что толку ненавидеть людей, которым нет до тебя дела.

— Хочу и ненавижу, — сказала она безразлично. — Вам-то что.

Без всякого стеснения стянула верхнее платье и прошла за деревянную ширму, какие вечно ставили в ученических, и многие брали их себе. Облагородить общажную комнатку. Ясмин тоже взяла. Уже там сняла белое нижнее платье и осталась в тонких штанах и нательной полоске, облегающей грудь. В тёмном зеркале напротив плавала блеклая тощая пигалица со злыми глазами. Кажется, она собиралась отбить Абаля у его кукольной невесты? А-ха-ха… Наверное, была не в себе. С Бересклетами такое случается.

Может, Абаль и не просто пропал, а пропал из принципа. Чтобы не ввязываться в травлю Бересклета. И не помог, и чистеньким остался. Благородненьким. Придёт к шапочному разбору и утрёт слезу на красивой морде, когда ее уже будут упаковывать в вымоченный в уксусном растворе белёный хлопок. И будет транслировать окружающим, чтобы он бы помог, он за справедливость… Он просто не знал. А какой спрос с несведущего господина?

Злоба навалилась душным одеялом. Ясмин чеканным шагом прошла через комнату и зашарила в буфете. Взяла усталого вида яблоко и агрессивно впилась в бочок.

— Вы что-то хотели, мастер Файон? — она нагло опёрлась бёдрами на столешницу и обратила с нему по имени, как близкий друг.

Мастер Файон сидел прямой и бледный, только глаза потемнели, как ром трехлетней выдержки. Ясмин не сразу сообразила, почему он так уставился. Потом поняла. Она же фактически голая. Даже дернулась в сторону шкафа, но после передумала. Тоже мне ценность какая — селедка средней паршивости без верхнего платья. К нему, наверное, пол-Варды ходит в таком виде в надежде, что он снизойдёт. Даже засмеялась.

Замолчала только когда он подошёл вплотную и взял ее за плечи. Качнул к себе, как невесомую тычинку, и жадно поцеловал. У Ясмин яблоко в горле застряло, и большую часть поцелуя она думала не о «святые лилии, как он смеет», а старалась как-нибудь дышать. Когда мастер Файон отпустил ее, она закашлялась. Кусок тупого яблока, наконец, проскочил, и она от облегчения почти повисла на своём кавалере.

Первый раз он взял ее прямо на столе. Второй — на полу. В первый раз ее подташнивало, а во второй, она лежала, закрыв глаза, и пыталась представить Абаля, но у неё ничего не выходило.

Река воспоминаний затопила голову. От памяти больше невозможно было скрыться. Амина смешным образом была участником этих воспоминаний и одновременно сторонним наблюдателем. И все происходящее была похоже не на роман в глянцевой обложке, а на сухое описание насилия в желтой прессе. Мол, такого-то числа, в девять вечера, гражданку Беклетову отловили на улице двое неизвестных… Ну, в случае настоящей Ясмин — известных. И всего один.

Зачёт она к собственному удивлению сдала. Мастер Беглого пера, вечно сидевшая на измерителе, пялилась в нулевые показатели дара, а в карточке писала, что у неё минимальные пятнадцать единиц. Ну а теория и вовсе была ее сильной стороной. Ясмин это настолько шокировало, что она не задала ни единого вопроса, а мастер писала и писала, и ни разу не посмотрела ей в глаза.

Первые два месяца мастер Файон не выпускал ее из поля зрения и приходил каждую ночь. Иногда под утро, но всегда. Ежедневно. Сначала это было почти весело. Смотреть в невинные лица сокурсниц, которые алея шептались о поцелуях, и чувствовать себя зрелой и умудрённой опытом. Носить новые платья, которые раньше не могла себе позволить. Подбирать книги и редкие концентраты для практики, не глядя на цену. Купить пусть маленький, но собственный дом, огрызаться на занятиях мастеру Тонкой лозы, наслаждаясь злобой в бесцветных глазках. Смотреть с усмешкой на бледных от унижения соуровниц, отбирая у них внимание мужчин — смелым нарядом, поведением, граничащим с вседозволенностью, улыбками, которые так дозировано даются в Варде.

А ночами за все это платить.

Первый кризис наступил после возвращения Абаля. Тот вернулся, словно из тюрьмы — обескровленный до синевы и с глазами старика на юном лице. Девчонкам-то что, вились вокруг него стайкой веселых разноцветных птиц, а тот смотрел сквозь. Разительная перемена от вечно галантного мастера к равнодушию. Обиженные поклонницы мстили быстро и яростно, распуская слухи, что не так он и красив, не так и хорош, как мастер. Не будь он сыном Примула, разве взлетел бы так высоко? Может и не пятого ранга у него оружие, а Флора — первая красавица Астрели — выходит замуж не за него, а за тотем.

— Бедняжка, — манерно растягивая слова, сказала Мариат из тотема Агапетуса на одном из вечеров. — Разве может она отказаться? Придётся ей жить с холодным мерзавцем, который даже светский разговор поддержать не в силах.

— Муки страшные, — согласилась ее подружка, имя которой Ясмин не сочла нужным запомнить.

Глаза у обеих были тоскливые, и весь вечер ушёл на сплетни о мастере Тихой волны и его плохом поведении.

Ясмин не слушала. Сидела окаменевшая среди взволнованных девиц, и реальность надвигалась на неё монстром с беспощадными глазами мастера Файона. Абаль был для неё потерян. Ни один тотем не возьмёт порченный цветок, ибо боги любят чистую кровь. До этого момента Ясмин даже не подозревала, как сильно верила, что ее можно заметить и полюбить. Жениться и привести в свой тотем, одеть на руку кольцо своей матери и глядя в глаза брать ее ночь за ночью. По любви.

Именно в эту ночь мастера Файона дернуло определить границы их отношений.

— Я куплю тебе покои неподалёку от ведомства по завершении обучения, — сказал он небрежно. — Но ты будешь вести себя тихо.

Он одевался, собираясь уходить, а Ясмин лежала в кровати, чувствуя себя оболочкой от человека.

— Тихо, это как? — уточнила она.

— Не устраивать скандалов с моими учениками, — терпеливо объяснил мастер Файон. — Не ходить ко мне в зал приемов, не инициировать контакты со мной вне своего дома. Тебя могут не верно понять.

Ясмин расхохоталась. Ходить к этому слизняку? Достаточно того, что он сам к ней ходит, как заведённый.

В себя она пришла с бордовыми от пощёчин щеками в холодной ванне.

— Приведи себя в порядок, — брезгливо сказал ей мастер Файон.

Он был весь мокрый и с всклокоченными волосами. А едва убедился в ее адекватности, отошёл подальше и что-то черкнул на стене позолоченным маркером.

— Это адрес моего личного врача. Завтра после занятий подойдёшь к нему и назначишь дату приема, после отчитаешься.

Ясмин сходила. Она научилась различать, когда мастер Файон серьёзен. Личный врач спел ей про обстоятельствах душевного комфорта и пользе противозачаточного пойла. Ясмин слушала и кивала. Ей же всего семнадцать. Дети ей были не нужны, тем более от жестокой реальности.

Второй кризис случился, когда мастер Файон запретил ей контакты с мастером Белого цветка. Та изволила вернуться и через неделю затребовала у Ясмин отчета за все слухи, которые бродят по научному ведомству о ее ученице. Ясмин даже не сразу поняла, на что она злиться. Произошло так много всего. Произошёл мастер Файон, безответная любовь, которой она так боялась дать имя — вспыхнула и погасла. Но мастер Белого цветка вспоминала только устаревшие и не имеющие значения вещи: взрыв ящика Брода, покалеченная при этом взрыве девочка, порча выданных реактивов. Ах, да… Мастер Тонкой лозы возмущён ее непрофессионализмом и отсутствием дисциплины.

— Я желаю сменить мастера, — сказала Ясмин, выслушав все претензии, хотя очень хотела спросить, какого черта мастер Белого цветка бросила ее одну.

Если бы она не уехала, ее не посмели бы тронуть. Не отняли бы дар. И Абаль… Она могла бы продолжать мечтать.

— На кого? — задавать такие вопросы было не принято.

Слишком прямо. Слишком откровенно. Но мастер Белого цветка спросила, и Ясмин растерялась. Мастер Файон отрепетировал с ней диалог, но ответы на такие вопросы туда не входили. Ему-то в голову не приходило, что они могут быть настолько близки.

— На мастера Файона? — она даже не поняла, почему ответ прозвучал вопросительно.

Об этом они с мастером Файоном не говорили. Не смотря на секс, у них продолжались отношения мастера и подчиненного. Но уточнения и не потребовалось, потому что мастер Белого цветка неинтеллигентно хмыкнула.

— Чушь собачья. Или ты уже успела получить гражданство?

— Ну… — Ясмин растерялась ещё больше и начала злиться. — Я, наверное, получу его по окончании обучения.

— То есть у тебя его нет, — удовлетворенно резюмировала мастер. — А знаешь ли ты, милая Ясмин, что ученик, не имеющий гражданства не может сменить мастера? Знаешь ли, что он даже не может его завести? Мне стоило литра крови узаконить твоё ученичество.

Разговор шел не так, совсем не так, как планировала Ясмин. Вместо того, чтобы подмахнуть бумажку, мастер спрашивала и спрашивала.

— Мастер Файон личный учитель мастера Тихой волны и мастера Взрыва, и около сотни тотемов готовы отдать последнее платье, чтобы тот хоть на один круг взял потренировать их цветок. А ты мне заявляешь, что он возьмёт тебя. Девочку без гражданства и из павшего тотема. А теперь и без оружия. Что он там тренировать-то будет?

Конечно, мастер Файон не говорил, что возьмёт ее личной ученицей, но из его слов плавно

вытекало, что все-таки возьмёт. Но не могла же она сказать мастеру Белого цветка, в чем тут дело.

— Меня не было всего три месяца, а ты потеряла оружие, взорвала ящик Брода и прикончила соуровницу. Я верно расслышала?

— Нет никакого ящика Брода, — зашипела Ясмин, хотя этот ящик сейчас никого не интересовал.

— Верно, есть только непуганая девица, вообразившая себя ученицей мастера Файона. Давай-ка вернёмся к самому началу…

Мастер Белого цветка все давила и давила, и Ясмин дрогнула. И рассказала ей все.

С самого начала.

От мастера она вышла с горящей от пощечины щекой и тут же напоролась на Абаля. Щеку рассекло тяжёлым перстнем до самого подбородка, а ноги противно дрожали от слабости. Наверное, это нормальная реакция пустого на удар одаренного. Абаль проскочил было мимо, а после вернулся и крутанул ее за плечи.

— Доигралась, дура, — сказал он. — Довела собственного мастера. Так тебе и надо.

А потом положил руку ей щеку, и тёплая щекотная волна прошла по коже. Головная боль мгновенно отступила, а лицо перестало пылать от боли. Рука у мастера была тяжелая.

Ясмин даже спасибо не сказала. Только стояла и смотрела. Почему-то ей не приходило в голову, что мастер Файон может ее обмануть. Что мастер Белого цветка уехала по приказу Примула, а не чтобы оставить ее без защиты. Что Абаль ужасно добрый, даже когда очень злой. Что она могла бы дождаться мастера и попросить о помощи. Попросить о помощи Хрисанфа или Абаля, или связаться с матерью через цветок тотема, хотя это и было запрещено. Она обиделась на весь белый свет, вместо того, чтобы решать проблему. И вот чем это закончилось.

— Извините, — промямлила она.

Абаль вместо ответа потрепал ее по волосам, как ручного ягуара. Подобная вольность допускалась от старшего к младшему, и Ясмин вдруг поняла, что Абаль видит в ней ребёнка. И во Фло, и в остальных девочках их уровня обучения, чтобы те себе не воображали. Ясмин оттолкнула его руку и бросилась бежать.

Амина, отделившаяся от Ясмин, плавала внутри этой каши событий, то погружаясь полностью, то выныривая на поверхность, чтобы хлебнуть из настоящего времени. Не забыть, что все давно закончилось. Это только воспоминания.

Вдруг как-то разом стало понятно, что тогда на экзамене Ясмин мстила не Верду. Ее никак не тронули слова о незаконнорожденности, зато дали повод для мести мастеру Файону. Было приятно сидеть на допросе и троллить собственного любовника, включая время от времени трогательную невинность. Верд, который орал каждые полминуты и влезал в диалог, никого не интересовал. Мастер Бриар чуял подводное течение в их противостояния с мастером Файоном, но и подумать не мог, что тот спит с несовершеннолетним цветком. Регулярно.

Потом ей досталось, и эту часть Ясмин вспоминать уже не хотела.

События шли скачками, смешиваясь, сжимаясь или растягиваясь во времени. Иногда Ясмин набиралась смелости и погружалась в эту быстротекущую реку, чтобы увеличить, приблизить к глазам тот или иной день своего-чужого прошлого.

Мастер Белого цветка, отдавшая жизнь, чтобы передать ей дар, и умирающая в собственных покоях. Абаль, растерявший всю доброту к ней после экзамена. Мастер Файон, погружающий ее в собственную сеть перед каждым посещением Чернотайи, чтобы она могла пройти тест до и после, и не рассказать об их связи. Ему это даже стало нравится. Каждое возвращение из Чернотайи превращалось в пытку, потому что он снимал сеть не сразу. Ясмин отбивалась, как раненный кот, не помня об их связи, а он после со смешком рассказывал ей подробности. С трудом, но она свела их свидания к одной штуке в неделю, а мастер Файон в ответ увеличил количество операций в Чернотайе. Расстаться Ясмин боялась, отбывая повинность в качестве одной ночи в неделю. Она стала ходячим компроматом на мастера Файона, и потеряв над ней контроль, он мог бы разозлиться. Он мог бы убить ее.

И сейчас Ясмин лежала, как мертвая, скованная сетью, заново переживая самые страшные события своей — теперь своей — жизни. С трудом, но ей удалось дернуться под сетью, намертво придавившей ее к кровати.

— Айрис, — позвала Ясмин, и собственный голос показался ей чужим. Сорванным и простуженным. — Пожалуйста…

Айрис не могла не услышать. Бересклет всегда слышит Бересклета, тем более на таком малом расстоянии.

— Не нужно шуметь, милая Ясмин, — с тёплом в голосе сообщил мастер Файон. — Я попросил ее выйти в сад. Там есть чудесная благоустроенная веранда, где можно переночевать мечтательной девушке, любящей уединение.

Ясмин разрыдалась от липких прикосновений по всему телу. От ласкового голоса. От того, что никто не придёт. От того, что даже Айрис…Что знания прошлого мира на самом деле не дают ей никаких преимуществ. Наоборот, ставят ее под удар. Ясмин с ангельским смирением переносила насилие, от которого запросто сойдёт с ума дитя двадцать первого века.

— Ты знаешь, за что я наказываю тебя? — так вот зачем он вернул ей голос.

И память.

Она должна каяться и умолять о прощении. Жажда выползти из собственного окаменевшего тела стала невыносимой. Ум лихорадочно метался в клетке собственного тела. Ясмин напрягла все силы, но смогла только трепыхаться, как полумертвая птица.

Перед лицом всплыли змеиные желтые глаза мастера Файона.

— Я слушаю, Ясмин, — поощряющие произнёс он.

Его ласковый голос составлял разительный контраст с жестокостью действий.

Он же психопат, подумала она с ужасом. Неудивительно, что она его не распознала. Психопата днём с огнём не поймаешь. Даже если она станет умолять, он не остановиться, потому что цель его действий — не получить извинения, а причинить боль.

Ясмин сжала зубы и решила, что не скажет ни слова.

Глава 17

Но когда поняла, что осталась без сорочки, снова затряслась от ужаса. Ее никогда не били, не насиловали и не мучали. Ее не наказывали родители, а мужчины всегда были с ней милы. Может, потому что она пережила весь период юности, закрывшись в детской с книгами. Самое страшное, что с ней случалось — упившийся до синих демонов бывший, цапнувший ее за колени, когда она в очередной раз через него перепрыгивала. Вся боль, случившаяся в ее жизни, произошла вне сферы физического.

У неё просто не было статистики.

Плакать, как наполовину разделанная жертва маньяка?

А потом вдруг все закончилось. Руки, медленно жалящие тело, исчезли. Несколько секунд Ясмин лежала затаившись, как жучок в траве, прислушиваясь к собственным ощущениям. Но ее действительно больше никто не трогал.

В комнате стоял едва уловимый гул, как в трансформаторной будке, где высоковольтные провода словно шли через саму Ясмин. Или внутри улья. Или…

Или на арене при сражении мастеров. Она почти могла угадать звуки атак и защиты. А вот увидеть не могла. Ясмин по-прежнему лежала уставившись глазами в потолок, спелёнатая сетью. Это вернулась Айрис? В ней проснулась совесть, и она пришла ее спасти. Но… Айрис может сражаться с Файоном на равных?

Потом прикосновения вернулись. Что-то отвратительно медленно ползло по ее телу, царапая холодом ноги, потом живот и рёбра. Ясмин сжалась было от ужаса, но перед носом качнулась мелкая садовая змейка. Встав вертикально, как палочка, та покачивалась и кажется увеличивалась в размерах. То есть, она совершенно точно увеличивалась. На мгновение мелькнула пугающая мысль, что это мастер Файон полностью утратил человеческий облик.

— О господи, — сказала она с ужасом. — Это питон?

Или нет, не питон. Или питон, но очень маленький. Кто-нибудь видел живого питона? Ясмин — ни разу. Не считая сегодняшней змеищи.

Змейка качнувшись ещё раз, упала ей на предплечье и обернулась в три кольца, свесившись до пола, и дышать стало легче. Сеть словно истончилась и стала прозрачнее. Ясмин дернулась с новой силой, разрывая сковавший ее дар. А после зацепилась свободной рукой за столбец кровати и кое-как приподнялась. Странным образом ей подчинялась только верхняя половина тела. Подобное случается при анестезии в позвоночник.

Но и про непослушное тело, и про змейку она тут же забыла, глядя на двух дерущихся мужчин. Мастер Файон бесконечно складывал пальцы в незнакомые символы, сплетая свой дар для защиты, а Абаль… Абаль только нападал. Шест, раскалился до белизны и от его волн делалось не по себе даже Ясмин, хотя между комнатой и мастерами посверкивала едва уловимая глазом пленка.

Титориум, вдруг поняла она. Кто-то из них активировал Титориум этого дома, чтобы не создавать шум, поэтому она едва может расслышать звук боя. Ну или Титориум активировался автоматически.

Да уж, у Тихого квартала есть свои преимущества, подумала она с невольным уважением.

Впрочем, ничего, что ничего не слышно, зато все видно.

Абаль наступает танцующим шагом, шест крутится в руке, превращаясь от скорости в белый шар. Сосредоточенное лицо, работает только запястья, от волны преграда между боем и комнатой идёт рябью, как кадр в сломанном телевизоре. Мастер Файон ускользает от атак, но сам не атакует. Выжидает. В его характере ударить раз, но наверняка. Оба бесконечно перемещаются по комнате, и рябь дёргается за ними, то мелькая у Ясмин перед самым носом, то отдаляясь в другой конец спальни. Хорошо спальня большая, есть где развернуться.

Абаль слишком горяч. В ярости. Его атаки сильны, но беспорядочны, он просто выпускает силу, а от раскалённого дара дрожит воздух и рвётся сеть. В отличии от него мастер Файон осторожен и собран. Сеть плывёт, удерживая удары Абаля, отдельное плетение обнимает преграду Титориума, пытаясь зайти сзади.

К удивлению Ясмин их силы оказались практически равны. Мастер Файон немного уступал в силе, но много выигрывал в опыте.

Их бой был красив.

Она бы чувствовала себя, как в кино, если бы не понимала, что на кону ее физика и психическое здоровье. А, скорее всего, и жизнь. Мастере Файону будет проще убить ее, чтобы она не заговорила. За мертвую Ясмин с него спросят вдвое меньше, чем за живую.

Они кружили по комнате, примериваясь друг к другу, пока, наконец, мастер Файон не нащупал уязвимое место Абаля.

Его первая атака оказалась нацелена на Ясмин. Сеть агрессивно вплелась в защиту дома, стремясь нитью проскочить наружу, и Ясмин непроизвольно отшатнулась.

Абаль обернулся. В горящей лазури взгляда вычленялись по-звериному вертикальные зрачки.

— Беги, — заорал он, и Ясмин услышала его только благодаря голубиному слуху.

В ответ она развела руками, но Абаль уже отвернулся. Вторая сеть, пущенная Файоном, облепила ему левую руку, вывернув под неправильным углом. Ясмин было видно, как напряжены мышцы, пытающиеся вернуть руку в исходное положение, но сеть была сильнее.

Сломается, подумала отстранённо. Треснет, как сухой крекер. Или отломится сухой веткой в грозу. Абаль снова останется с одной рукой, но рядом уже не будет матери, чтобы за полдня отрастить ему новую.

Незнакомое чувство толкнулось в грудь. Абаль совсем ее не знает. Несколько разговоров, несколько поцелуев, множество недопониманий, но он стоит между ней и мастером Файоном и пытается ее спасти. Он ведь в невыгодной позиции. Если он продолжит движение кружным шагом, они с Файоном будут снова на равных, но он стоит. Он защищает ее, оставаясь в неэффективном положении статики.

Третья сеть снова нацелилась на Ясмин, и Абаль так же автоматически сместился, закрывая ее от атаки. На этот раз сеть обернулась матовой паутиной вокруг его запястья.

Даже если он рука не оторвётся, то будет покалечена безвозвратно.

Внутри Ясмин поднималась буря. Она почти безразлично смотрела на пот, выступивший у Абаля на лбу, на добродушное и насмешливое лицо Файона, на сеть, по-хозяйски размножающуюся внутри сферы боя.

Ясмин чувствовала себя мелкой горошиной, брошенной в тёмную воду. Такая маленькая. Беспомощная. От наэлектризованного болью тела расходились невидимые широкие круги, убегая волнами далеко за пределы этой комнаты, дома, сама. Может быть, даже Астрели. Ясмин больше не могла сдерживать без этих волн.

Грудь горела от боли.

Она чувствовала себя сосудом с кипящей водой. С кипящей силой. Ясмин, повинуясь интуитивному желанию, вытянула руку с белым поблескивающим шариком. Тот покачивался у неё на ладони, словно хвастаясь своей снежной красотой, но не падал. Он не лежал, он рос. Прямо из Ясмин.

Она поймала приглушённый вскрик боли по ту сторону Титориума и не думая швырнула свой симпатичный шарик прямо в мастера Файона. Ясмин мало понимала на что рассчитывала. Отогнать его от Абаля? Детский сад.

Однако шарик вошёл в защитный контур, как нож в масло, завис напротив мастера Файона и распустился цветком — ослепительно-белым. Цветок разрастался незнакомой звездой, а вся сеть собралась щитом вокруг своего потрясённого хозяина. Время словно превратилось в кисель. Вот к ней оборачивается Абаль, после мастер Файон, в глазах обоих шок. Лучше бы на цветок смотрели, а не на неё. Ее они уже видели.

Ясмин все ещё сидела с вытянутой рукой, сеть ещё медленно сползалась к Файону, Абаль все ещё поворачивался к эпицентру… Эпицентру взрыва.

Цветок наконец лопнул, Абаля отбросило на кровать к Ясмин, да и саму кровать ощутимо тряхнуло. А мастер Файон просто-напросто исчез. Правда не один, а вместе со стеной от комнаты. И насколько Ясмин видела соседней стене тоже пришлось нелегко.

Титориум запоздало взвыл.

Наверное, для Тихого квартала это было слишком громко. Честно говоря, это и для громкого квартала было бы слишком.

Титориум выл на одинарной ноте, Абаль, тяжёл они медленно пытался приподняться, а Ясмин слышала только собственное дыхание, солоно у неё заложило уши. Она пыталась понять, что случилось. Где Файон, где стена, что сделал ее маленькая горошина?

Горошинка ей нравилась, она хотела ещё одну такую же.

В дверь заколотили. В темном саду вспыхнули солнечные фонари, окна в соседних домах загорались одно за другим.

— Они что, на крыльце караулили? — буркнула Ясмин, обдумывая что делать и можно спрятать Абаля хотя бы в шкаф.

Она хмуро уставилась на Абаля. Тот ответил прямым и нисколько не испуганным взглядом.

— Ясмин, — сказал он без улыбки. — Ты хоть иногда обращаешь внимание на окружающих?

— Ты о чем? — насторожилась она.

— Ты — событие поколения. Росток падшего тотем взошёл, как мастер, взял оружие четвёртого порядка, упокоил трёх мастеров и не попался, покорил Чернотайю, а теперь прикупил себе поместье в Тихом квартале. И не где-нибудь, а в самом центре, впритык к дому Примула. Клянусь, при всем своём уме, ты самый невнимательный человек на свете.

— То есть, в шкаф ты не полезешь? — уточнила Ясмин.

Она внимательная. Внимательная! Просто нет смысла отслеживать весь окружающий мир. Отслеживать надо только важные вещи.

— Не полезу. Я ранен, мне плохо и я не могу бросить тебя голышом на произвол судьбы.

Ясмин нервно присмотрелась к Абалю. Это он пошутил только что? Но глаза у него были честными, как у советского врача, и Ясмин немного усовестилась. Куда ему в шкаф с вывихнутой рукой и разорванным платьем. К тому же она действительно голая.

— Я не могу двигаться, — сказала она со смирением воспитанницы Смольного. — А в коридоре лежит мастер Файон и тоже не может двигаться. Я его убила, наверное, той штукой. Ну, горошинкой.

Абаль странно посмотрел на неё и здоровой рукой натянул на них одеяло. В коридоре послышался топот. Хлопнула дверь.

— Может он двигаться, не сомневайся. И если я хоть что-то понимаю, он сейчас активно двигается в сторону родного дома.

Абалю наконец удалось кое-как подтянуть одеяло, и очень вовремя. В комнату ворвались трое… Ан нет. Четверо. Или пятеро?

Впереди, конечно, мастер Дея. Недурно она носится в свои почтенные годы. Вон Бриара обогнала.

— Я полагал… Полагал вам может быть нужна помощь… — чуть запинаясь сказал тот.

Лицо у него было виноватое и бордовое от смущения.

— Взрыв был громкий, — подтвердила мастер Дея.

— Реторта взорва… — Начал было Абаль, но Ясмин ткнула его локтем, пока он не наговорил ерунды.

Какая реторта? Реторта, получается, взорвалась, а они лежат в голые в постели. Естественные последствия взрыва.

— У нас ролевые игры, — с тоской сообщила Ясмин.

Плакала ее репутация. Плакала ее клятва и хорошие отношения с Примулом. Да и пошло оно все к черту. После всего, что она пережила за последний час, плевать она хотела на мнение этих ханжей, которые без всякого стыда сбежались к ней в спальню.

— Какие игры? — с недоумением уточнила Лия.

Они с мастером Бриаром стояли чуть не вплотную и выглядели, как люди, которых только что вытащили из постели. Причём, из одной и той же.

— Ролевые, — устало пояснила Ясмин. — Решили разнообразить интимную жизнь. Абаль — иноземный захватчик, а я вроде как спасала от него Варду, но малость не рассчитала силу.

— Называй меня Аль, милая, — сахарным голосом попросил Абаль.

Ясмин посмотрела на него с подозрением. Выглядел он плохо. Весь белый, в поту, с лихорадочно блестящими глазами. Хорошо визитерам в темноте не видно новоявленную жертву страсти.

— И что все это значит? — мастер Дея явно не купилась на сказку о любви. — Мастер Белого цветка должна объясниться. Что здесь произо…

— Убирайтесь, — тихим и незнакомым голосом сказал Абаль, и воздух дрогнул от тёплой волны его оружия.

У Ясмин все волоски на теле встали параллельно полу. Она примиряюще похлопала Абаля по плечу, стремясь убрать напряжение на лицах вторженцев.

— В самом деле, — сказала она небрежно. — Три ночи, а вы все ходите и ходите. Спать ложитесь, завтра рабочий день, между прочим.

— Простите ещё раз, доброй ночи, мастер Белого цветка, — судорожно залепетал кто-то невидимый из названных гостей.

Лия бочком вышла за дверь и за ней шагнул мастер Бриар, старательно пряча глаза.

— Прошу простить за вторжение в поздний час, мы действительно решили, что вам требуется помощь…

Мастера Дею, окаменевшую от унижения, буквально унесли две малоизвестных Ясмин госпожи. В коридоре явно сделалось посвободнее. Визитеры спешно покидали дом, и их было куда больше пяти человек. В отдалении промелькнула Айрис.

— Дверь закройте, — крикнула Ясмин.

Какой-то доброхот понял ее неверно, вернулся и прилежно закрыл дверь в спальню. Судя по звукам, удалялся он скачками и на цыпочках. После, к счастью, громыхнула и входная дверь.

Ясмин попыталась пошевелиться, чувствуя себя Русалочкой. Нижняя половина тела лежала, как приклеенная, вызывая зуд в позвоночнике.

— Зря мы их выгнали, тебе нужен врач, — она с тревогой приспустила одеяло.

Рука у Абаля выглядела плохо. Ясмин пробежалась пальцами по кости, с трудом вспоминая уроки анатомии. Не сломана, только вывернута. Обрывок сети впился нитями в самую плоть и, кажется, наполовину прошёл внутрь.

— Послушай, эта штука наполовину в тебя пролезла, — она осторожно тронула кончик сети и вздрогнула.

Тот истаял туманом от ее касания, а едва убрала руку, тут же восстановил структуру. Получается, она сама носила эту паутину внутри и даже ничего не почувствовала. Ясмин передернуло от отвращения.

— Ты за меня боишься, Ясмин, — с непонятным удовлетворением усмехнулся Абаль.

— Чему ты радуешься? Я не могу пошевелиться, а ты можешь, но на самом деле не можешь. В гроб кладут краше.

— Успокойся, к утру и следа не останется. Я уберу сеть, просто не сразу.

Ясмин раздраженно подскочила, но все без толку. Позвоночник словно отключили.

— Ты предлагаешь расслабиться до утра?

— Именно, — Абаль нежно улыбнулся ей с другой стороны подушки. — Ты позволишь мне использовать волну?

Да она просто полигон для опытов. Сначала сеть, теперь волна. Ясмин подняла на него вопросительный взгляд.

— Тебе полегчает, — попытался объяснить он. — Это что-то вроде обезболивающего. Станет легче.

Ясмин задумалась. Она не чувствовала особого беспокойства или потрясения от пережитой попытки насилия, но… Через час-другой ее накроет. Нормальная отсроченная реакция.

— Ладно, — согласилась она, и волна прокатилась невидимым тёплом от пальцев ног до макушки.

Чувство сходное с горячим чаем и пледом в зимнюю ночь. Стало уютно и легко. Она с благодарностью улыбнулась Абалю, поймав мимолетное смущение в его ответной улыбке.

Сам он выглядел плохо.

Синие тени недосыпа, заострившийся нос, бледность, которой гордился бы любой фильм ужасов. Улыбка. Все равно улыбка. Ясмин выдохнула и послушно скользнула в одело. Улеглась нос к носу.

— И что теперь будет? — спросила она. — Мастер Файон не остановится, это длиться слишком долго, чтобы он остановился. Люди вроде него привыкают считать своей вещь, которая долго находилась в пользовании.

Говорить, думать, даже вспоминать об этом было неприятно, хотя волна и снизила остроту восприятия. Но картинки утерянных воспоминаний ещё горели под веками. Оставили свой оттиск на сетчатке глаза.

— Не будет ничего. До сегодняшнего дня был только один мастер, способный противостоять Файону — я. Вряд ли он пойдёт рассказывать всей Варде, как его взгрели два мастера с оружием пятого уровня.

Абаль попытался пожать плечами, включая левое вывихнутое, и охнул от боли.

— У меня четвёртый уровень.

— Был, милая Ясмин. И уже никогда не будет. Сегодня ты взяла пятый уровень, надеюсь ты достойно переживешь это безобразие.

Абаль с усмешкой попытался ее толкнуть рукой, и это снова оказалась левая рука. Ясмин несколько минут лежала молча, уставившись в потолок и пытаясь приручить мысль об оружии пятого уровня. Она же видела воспоминания. Слышала каждое слово. И Мастер Белого цветка перед смертью сказала не надеяться на пятый уровень. Он не возможен для человека, получившего дар через передачу. Развить можно только свой, выкормленный в сосуде тела.

Просто что-то пошло не так. Что-то очень сильно пошло не так, когда они с Ясмин встретились.

— А как ты узнал… Ну, об этом. Если бы ты не пришёл…

Спросила, путаясь в словах и ненавидя себя за это. Оказалось, очень трудно называть вещи своими именами.

— Змейки, конечно, — Абаль приподнялся на локте здоровой руки, склонив к плечу бедовую голову. — Я же говорил тебе о биосочетание человека с аллелем янтарной змеи. Я не солгал.

Да, она припоминала что-то такое. Давно, ещё в Чернотайе, когда она дышать боялась в его присутствии. Кажется, они играли в одну из ее методик. Угадай правду.

— То есть, все эти садовые змейки…

— Мои.

Абаль рассмеялся. Для человека на грани магического истощения он выглядит слишком весело.

Ясмин это очень не одобряла, но ум шел дальше, отыскивая всех пропущенных в своей жизни змеек. Одна из них цапнула Верна. С другой она секретничала про уменьшительно-ласкательное Абаля. А третьей в самую морду рассказывала про расплодившихся братьев. Наверное, эффект был ошеломительным, как если бы она шепнула все это Абалю на ухо. Какая-то змейка телепалась по поместью, когда Примул отгонял ее от Верна. Получается, эта змейка все слышала, если не дура, а после прошуршала к хозяину с докладом.

Ясмин едва не взвыла.

— Ты! — от возмущения сорвался голос. — Ты подслушивал!

Абаль смотрел на неё серьёзными глазами и не увернулся, когда она занесла руку для пощечины. Занесла и опустила. Разум взял верх. Абаль и не думал отворачиваться, наоборот, словно подставлял под удар гладкую кремовую щечку.

На что сердиться? Он бы и так рано или поздно все узнал. Наоборот, так даже лучше. Она не нарушила клятву, и Абаль знает, почему она ее дала. Вдвоём бороться с наваждением легче. По телу прокатилась волна мурашек, концентрируясь в ногах.

— Что ж, — сказала она медленно, — Теперь ты знаешь. Братик?

Абаль хмыкнул. Испортил трогательный момент.

— Не больше, чем Хрисанф. А вот Верн тебе действительно приходится братом по отцу.

Ясмин не поняла.

— Только не говори мне, что Примул тебе не отец. Это все-таки Варда, а не Санта-Барбара.

— Что такое Санта-Барбара?

Ясмин отмахнулась.

— Я скорее поверю, что ты змея целиком, чем в измену твоей матери.

— Мама никогда не изменяла Примулу, — согласился Абаль. — А Примул действительно был моим отцом. Во всяком случае отцом этого тела.

* * *

Сколько он себя помнил, отец всегда хотел его немного улучшить. Абаль был лучшим в детской учебной группе, лучшим в экспериментальном круге юных воинов, лучшим на курсе, лучшим в ведомстве. Лучшим в Астрели.

Лучшим в Варде.

Увы он не был лучшим статистически. Бересклет из века в век порождал сильнейших из человеческой породы. И где-то прямо сейчас в Чернотайе росли сорной травой эти неведомые дети, превосходившие его эвентуально. Он проигрывал математике в голове отца.

Отец долго искал зацепку в формуле, которая позволит его семени превзойти всех возможных и невозможных соперников. И нашел. Задолго до его рождения. Когда создал его мать из дикой помеси древесной змеи и собственной личной помощницы, которая ни черта не умела, но устраивала его визуально. Мама никогда не рассказывала, как это было, но это и не имело значения. Когда ему исполнилось три, он узнал как.

Очень больно.

Условием приживления чужеродного днк было нахождение реципиента в сознании. Абаль все запомнил. Он вообще оказался злопамятным парнем.

Постоянный холодный раствор, темная комната, иглы отца, его взгляд — как на подопытное животное. Теперь это вспоминалось без особой боли, но тогда он плакал. Сначала терпел, потом, наверное, плакал. Он уже не очень помнит, как именно это было. Наверняка плакал. Или просил. Снова терпел, когда отец терпеливо уничтожал человеческую днк в его теле — свою собственную днк.

После первого же эксперимента, Абаль впал в кому на полгода. Свернулся на полу змеей и заснул. Мама рассказывалась, что отец хотел отключить аппарат жизнеобеспечения, пока никто не узнал, что его сын наполовину пресмыкающееся. Потом оставил.

В тот год он зачал Верна. Видимо, на всякий случай.

Когда материнская днк взяла верх и укрепилась, отец вздумал приживлять ему все новые и новые возможности. Мастер Файон, занявший место второго экспериментатора, словно издеваясь, подкидывал новаторские идеи, словно задался мыслью, свести его в могилу. Возможно так и было. Управлять Верном было легче, чем Абалем. Будучи гордостью и надеждой отца, мастеру Файону он только мешал.

Последний эксперимент пришёлся на его двадцать, и Абаль чудом остался жив. После он взбунтовался.

С его братом обращались нежно, никаких экспериментов, никаких отказов, он шёл по проторенному Абалем пути, не спотыкаясь о физические неудобства. Примул не то чтобы любил его, но был привязан. Забавно, но Верн, будучи осыпан благами с головы до пят, платил отцу чёрной ненавистью. А ведь его даже ни разу не вскрывали, в отличии от Абаля. Так, пару раз провели анализы.

Мать, даже напуганная мужем до икоты, пыталась его защитить. Первые несколько лет. В двенадцать он нашёл ее без сознания, и с тех пор, отец всем лицемерно жаловался на здоровье жены. В себя она приходила всей реже. Последний раз был почти год назад.

Ясмин внимательно смотрела на него, но не перебивала. Она владела умением слушать, как сам Абаль — волной. На бледном лице — волшебные глаза, похожие на озеро, подернутое коркой льда.

— Наследник и запасной, — улыбнулась она, когда услышала про Верна.

Наверное, в ее мире это было расхожей шуткой. Глаза у Ясмин оставались невеселыми, даже когда она улыбалась.

— Ты, жестокая девчонка, — Абаль развеселился. — Разве ты не должна меня пожалеть? Пролить немного слез о моей судьбе?

— У тебя от слез сердце отрастет обратно? — спросила она грустно.

Глупышка.

Сердце у него было. И как у всякого аспида его сердце тянулось к теплу. Воспоминания, одетые в дымку змеиной меланхолии, давно превратились в часть хронологии человека, который перестал быть им. Должен ли он рассказать Ясмин и об этом? Если он возьмёт ее супругой, ей лучше заранее знать, каким станет их союз.

Глава 18

Остаток ночи они провели плодотворно. Ясмин, наконец, смогла поднять себя с постели и, хромая, ринулась к настойкам и лекарствам, которые хранил Тихий квартал в немыслимом количестве.

На полках гнездились настойки с весьма спорными названиями. Синий клык, Бодрость Ока орла, Танец отражённого лотоса. Она с трудом представляла, что можно лечить с помощью Танца отражённого лотоса. Но пара пузырьков заслужили своё доверие с помощью краткой аннотации.

К вывиху она примеривалась то так, то эдак, но оставляла на потом. Пока не заметила, что от вывиха не осталось и следа.

— Приятные последствия змеиной регенерации, — пояснил Абаль. — Я ещё и не такое могу.

Да. Ясмин слышала, что может и почему. Она механически вчитывается в этикетки лекарств, но думают не об этом. Думает, что такое не лечится. Все лечится, а прошлое — нет. Не лечится нелюбовь отца, не лечатся иглы, которые загоняли под кожу, не лечится скальпель, занесённый любимым человеком.

В Абаля она влила настойку Боргуса Цинверо, который описывался, как первая помощь по окончании боя. Мол, проверяет внутренние органы на предмет повреждений.

И, наверное, настойка подействовала.

К пяти утра Абаль выглядел, скорее, цветущей розой, чем пациентом клиники.

Завтракать они уселись в шесть утра, хотя это нарушало все принципы здорового питания.

— Я страшно голоден, — пожаловался Абаль.

— Я умею делать яичницу, — с готовностью согласилась Ясмин.

Она решила не рассказывать, что это ее коронное и единственное блюдо. Готовила она так себе, к тому же пересаливала.

У Ясмин была целая армия вопросов, но она оттягивала момент просветления, как могла. Нравится ли ему яичница (а кому нет, милая Ясмин?). Подсолить? Ни в коем случае. Где-нибудь болит? Ужасно, в области сердца — чуть левее, чуть ближе, по сказкам твоего мира, поцелуй должен облегчить страдания.

Чем дальше они дурачились, тем страшнее виделось ей будущее. До этого момента Ясмин не приходило в голову, что отказаться от Абаля — самый простой путь. Остаться с ним…

Остаться с ним, значило ступить на скользкую, мокрую от крови и разбитых чужих судеб дорогу. И замуж она будет выходить не только за Абаля, но и за всех его демонов. У неё-то демонов куда меньше. У неё вообще нет демонов. Так, штуки две. Даже не демоны, а мелкие бесенята, которые положены каждой уважающей себя леди. Или нет — госпоже.

— Ты ведь стал главой тотема Спиреи? — спросила она с сожалением.

Нарушать едва разгоревшееся мирное утро не хотелось, но не все родились сыновьями Примула. Кое-кому надо на работу и как можно раньше. Кое-кого ждёт скандал с тотемом Таволги. А информация… Информации много не бывает.

— Конечно, — и поймав ее непонимающий взгляд, дополнил: — Я превосхожу Примула грубой силой, даже без учета техники атак.

— А… Он разозлился?

Абаль расхохотался.

— Яса, он принудил меня взять на себя заботу о тотеме. Это просто приказ. Взять власть в тотеме можно двумя способами, если умирает предыдущий глава, и если глава добровольно отказывается от главенства.

— Примул сделал тебя главой? Но зачем? Разве он не теряет влияние на твою волю?

Абаль отодвинул тарелку и взял ее руки в свои. Серьезно заглянул в лицо.

— Он сумасшедший, Яс. Вся его жизнь нацелена на удержание власти над Вардой и на процветание Спиреи. Я — идеальное оружие, новый Примул, на мне пять клятв, и мне некуда бежать. Поэтому… Просто ты должна знать. Я скован. Однажды — скоро — я стану Примулом и дам богам Спиреи процветание, которого они так жаждут.

Пять клятв против парочки бесенят. Зато он называет ее «Ясой» и ест ее яичницу.

— Ты делаешь мне предложение? — Ясмин лукаво заглянула ему в лицо.

— Нет! — и не успела она возмутиться, как он коснулся пальцем ее губ. — Я сделаю предложение по всем правилам, в месяц Мирта, в свадебном саду, когда закончу операцию в Чернотайе. А теперь я имею право на встречный вопрос?

Ясмин, все ещё улыбаясь, кивнула.

— Он тебе не понравится.

Она кивнула ещё раз, но улыбнулась уже натянуто. Он хочет спросить ее о мастере Файоне, Ясмин знала это наверняка. Чуяла, как волк заячью кровь. И тогда утро резко подурнеет.

— Но об этом все равно придётся поговорить, понимаешь? Мы не можем сделать, что вчерашнего боя не было… Это давно началось?

Абаль не пояснил, но она поняла.

— В ее семнадцать. И продолжалось все это время… Можно я не буду рассказывать подробности? — он смотрел на Ясмин не отрываясь. — Он менял ее память с помощью сети, а, может, и эмоциональный фон, вот как ты сейчас мой. Почему ты не помог ей, Аль?

Ясмин не хотела, чтобы это прозвучало, как упрёк, но оно именно так и прозвучало. Абаль вертел в руках вилку, волосы лежал единым полотном на плече и подрагивали от утреннего ветра.

— Это когда Ясмин поссорилась с мастером Белого цветка? — он не спрашивал, но Ясмин все равно кивнула. — Я не знал. Меня не был полгода, и это был последний эксперимент моего отца и мастера Файона. Я чудом остался жив, — ох криво усмехнулся, и снова спрятал взгляд за стрелы ресниц. Усмешка не шла ему, но неожиданно превращала мужчину в глянцевой обложки в несовершенного, но очень живого и уязвимого человека. Ясмин уставилась на него, словно заколдованная. — Выбрался из их бережной опеки только оставив в исследовательской половину днк и пять клятв. Но я буду не лгать. Если бы я знал… Знал, что делает Файон с Ясмин, я бы не помог. Я бы попытался и погиб. На тот момент я был слабее.

Слышать это было неприятно. Почему-то до этой секунды она видела в Абале рыцаря без страха и упрёка. Не без ласковой рациональности, но все же. Почему-то до этой секунды ей не приходило в голову, что он смертен. Что он бы проиграл. А ведь она видела их бой с мастером Файоном. Тот был равен Абалю по силе, но опытнее в стратегии и технике боя.

Она встала и начала разбирать стол — посуду, вилки, стаканы. Не столько разбирала, сколько переставляла их с места на место. Водила пальцем по травяной глазировке идеально-тонких тарелок. Ремесленники Астрели — настоящие умельцы.

— Разочарована во мне?

Абаль снова улыбнулся. Нежно и словно бы понимающе. Наверное, остаться перед ней без защитных лат было сложно. Было сложно сказать — я бы не справился. Солгать было проще, но он не солгал. Он остался сидеть напротив, не отводя взгляда, и интуитивно Ясмин чувствовала, с каким трудом ему даётся видимое спокойствие.

— Нет, — определилась Ясмин. — Просто… Ты сын Примула. Это ведь даёт какие-то преимущества…

Абель наконец встал, помогая убрать посуду в траву-мыльнянку. Потом упёрся лбом ей в плечо, обхватывая талию. Так близко, что у неё заколотилось сердце. Его дыхание, его тепло ещё продолжали оставаться для Ясмин под запретом. Ей требовалось время, чтобы разблокировать собственную голову. В отличии от сердца, которое не волновали проблемы разума.

Абаль усмехнулся.

— Сыну Примула даёт какие-то преимущества, — эхом отозвался он. Волна его дыхания прокатилась от плеча по всей руке, и Ясмин невольно поёжилась. — Но у мастера Файона нет детей.

Сначала она, конечно, не поняла и честно об этом сказала.

— При чем здесь мастер Файон? Ты сын Примула, а мастер Тонкой иглы — твой отец, Примул и… Так?

— Мой отец — прикрытие для истинного Примула Варды, Ясмин, — сказал он с сочувствием. — Неужели ты хоть на секунду веришь, что мой… наш отец, обладая навыками кропотливого жучка, способен взять власть у Главы Бересклета? Файон — самый опасный человек в Варде и истинный ее владетель.

Абаль сжал ее чуть сильнее, но Ясмин совершенно окаменела. Главу Бересклета называли мастером Урожая, и Абаль прав, взять у него власть было непросто. Особенно для мастера с оружием третьего порядка, который усовершенствовал собственный дар ювелирным владением иглой. Но разве филигранность мастерства превосходит силу пятого — высшего! — порядка?

Странным образом, Ясмин не задумывалась об этом. А ведь даже мастер Белого цветка, владея оружием четвертого порядка, превосходила Примула в грубой силе, но склоняла голову перед ним. И он всегда пользовался этим. Он не простил ей дружбы с мастером Гербе и покровительства ее дочери.

Почему никто в Варде не думал об этом? Почему мастера так слепо приняли нового Примула, не пытаясь оспорить право мастера Тонкой иглы на владение Вардой?

— Потому что его поставил Бересклет, — ответил Абаль, и Ясмин поняла, что задала вопрос вслух. — Когда недовольство мастеров в Чернотайе приняло опасный оборот, мастер Урожая поставил росчерком своей золотой крови мастера Тонкой иглы своей правой рукой, чтобы, как ты догадываешься, переложить ответственность за эксперимент на его плечи. А заодно и окоротить мастера Файона, который плёл свои сети для сердец юных и горячих господ Астрели.

— Мастер Файон принял сторону мастера Тонкой иглы?

Абаль развернул ее к себе лицом.

— Я… очень мало знаю об их отношениях. Но мастер Файон принял сторону мастера Тонкой иглы, и мастер Урожая им проиграл.

Взять власть у Бересклета было непросто. Но можно. Достаточно одной революции и двух одержимых. Мастер Файон не претендовал на высший титул, а прикрываться Примулом оказалось весьма удобно — неограниченная власть и никакой ответственности.

Подумать только. И такой страшный человек помешался на Ясмин — ничтожном и ослабленном ростке Бересклета, на тот момент даже лишенном дара. Ясмин недоумевающе хмыкнула и словно бы отмерла. Чуть пошевелись, перехватывая руки Абаля.

— Но номинально Примулом является твой отец, — невольно акцентируя слово «твой». Чтобы Абаль помнил и не думал возражать. — Варда считает Примулом его. Файон для них лишь один из мастеров.

— Лучший из мастеров, — поправил Абаль.

Тихая трель отвратной желтой поросли, которую высадили у подножия окон, застала их врасплох. Абаль нехотя отлепился. А после снова шагнул к Ясмин и поцеловал — мимолетно и коротко. Так крыло бабочки касается щеки.

Ясмин прикрыла глаза, пытаясь задержать в памяти это мгновение.

— Ты же проводишь меня?

— Куда? — искренне удивилась она.

Варда все же очень странная страна, в которой девица провожает милого на ежедневный трудовой подвиг.

— В Чернотайю, — на Ясмин плеснуло синевой удивленных глаз. — Сегодня тот самый день, надеюсь, ты не позабыла.

— А-а-а…

А-а-а… Верно, сегодня день операции в Чернотайе.

— Не волнуйся, с тобой останутся мои змеи и двое из Консулов, — неверно истолковал Абаль ее восклицание. — Никто не посмеет тебя обидеть. Сегодняшняя ночь никогда не повторится.

Он снова уткнулся носом в ее волосы, как ребёнок, получивший долгожданную игрушку. Абалю хотелось ее крутить, вертеть и постоянно дотрагиваться, и почему-то это казалось очень хорошей привычкой.

Ясмин понежилась в тёплых ладонях, мягко прошедших от плеч до запястий, и откинулась головой Абалю на грудь. Так странно. Почему-то раньше она полагала, что его красота станет препятствием для отношений. Как вообще можно расслабиться в присутствии настолько идеального человека — кусочка не проглотишь, а дышать станешь через раз. Однако неловко ей было по-прежнему в присутствии Верна и Хрисанфа. А Абаль действовал на неё, как хороший релаксант. Можно было все, и не осталось никаких тайн.

— Одну из Змей — Калму — бери с собой всегда, она удобно модифицирована и при желании принимает форму браслета или ленты. Только не завязывай ее, она страшно этого не любит.

Ясмин растеряно посмотрела на садовую золотистую змейку со знакомой мордой. Ну точно та самая, что стучала на неё весь месяц. Хотя все они казались на одно лицо, Ясмин в это не верила. У этой змейки и имя уже есть. Мастера не раскидываются именами налево-направо.

— Ладно, не буду завязывать, — сказала она змейке и повинуясь мимолетному воспоминанию, дернула Абаля за рукав. — Мастер Тихой волны, возьми Вейгела учеником.

Абаль недоуменно нахмурился. Он взялся править платье на Ясмин под свой вкус и теперь задумчиво вертел пояс, размышляя, как лучше его пристроить. Корсетом или лентой.

— Вейгел… — наконец, оживился. — Это же тот белоснежный мальчик с редким атакующим даром? Он ещё третий курс не окончил, неэтично брать ученика, лишив его выбора на четвёртом курсе.

Обычно лучшим ученикам предлагали ученичество по окончании четвёртого курса и на каждого талантливого цветка находилось по десятку учителей. Каждый хотел поднять статус своего тотема шефством над достойным учеником. Впрочем, были мастера бравшие учеников редко и неохотно. Файон, Примул, мастер Белого цветка, большинство Консулов… Абаль не брал ни разу. Ясмин для мастера Белого цветка была исключением. Если бы не ее дружба с матерью, Ясмин вообще не светило бы ученичество.

— Тотему Таволги все этично, — буркнула она и сомкнула ладони Абаля у себя на талии. Она использовала корсет и привыкла к нему, как к родному. Все же не десять слоев телепается на теле, и хоть как-то закреплено. — Если мою группу расформируют, то у него не останется выбора, кроме как стать приемным сыном Таволги, а те… Цветки Таволги уже рассказали бедняге, как невесело ему будет жить в их серпентарии. Страшные в Варде дети.

— Так, стоп-стоп, — Абаль легко, как фарфоровую куклу, развернул ее лицом к себе и испытующе уставился в глаза. На этот раз взгляд держался молодцом и не разу не сполз на ее грудь или губы. Ясмин бы восхитилась, если бы не неприятная тема. — Что значит расформируют твою группу? Закрытки этим годом не предусмотрены, а твои ученики стабильно в входят в двадцатку по всем ведомствам. Не лучшие, но планку держат хорошо. Ты же понимаешь, что риски составляюсь ежегодно и твоя группа ни разу в них не упоминалась?

Эм… Вообще-то нет. Не понимает.

— Тотем Таволги передал своих цветков мастеру Эгиру, — принялась объяснять Ясмин.

Минут пятнадцать она раскладывала интригу, из которой чудом дала деру, а Абаль мрачнел на глазах. Поскольку Ясмин себя нахваливала, реакция Абаля вызывала возмущение.

Бледный, злой, под крыльями ресниц спряталась молния. Напряглись на шее жилы. Он поднял ее буквально одной рукой, усадил на стол, а после размашистым шагом прошёл к окну и резким взмахом прошёлся по трезвонящим цветам. Те сразу же заткнулись.

Абаль вернулся к Ясмин и наклонился вперед, расставив руки по бокам от ее бёдер.

Вообще-то ей не нравились такие замашки, но… С Абалем это не казалось ни пленом, ни ловушкой. Скорее, убежищем.

— Хорошая реакция, — сказал он скупо. — Ты хотя бы понимаешь, какой беды избежала по чистой случайности?

Ясмин нахмурилась. Она, конечно, избежала расформирования группы. Трехкратного понижения и потери репутации. Но ведь избежала. К тому же теперь, рядом с Абалем, который так эффективно решил большинство ее проблем, она чувствовала себя приятно слабой. Все же есть что-то очень манящее в любви мужчины, облеченного властью.

Ясмин, даже став популярной на профессиональном поприще, никогда не пользовалась таким очевидным инструментом. Было бы так просто — сказать «реши за меня». Не хочу вникать во всю это вардовскую двусмысленную систему, замешанную на юридических обманках и социальных недомолвках. Помоги мне. Сделай за меня. Стань моим щитом на несколько минут-дней-лет. В глубине души, она чувствовала, что Абаль стал бы им.

Это был бы миг слабости, но очень приятный миг.

Ясмин стоило труда встряхнуться. Она не верила в слабость и не очень-то хотела, чтобы Абаль видел ее такой.

— Ладно, — сказала она со вздохом. — Поясни.

И он объяснил.

Интрига, которую она считала простой, как табурет, распускалась у неё глазах ядовитым цветком Симантуса. А Симантус… Симантус был характерен тем, что имел тройной ряд лепестков и служил для производства семи форм галлюценогенов. Обычно его называли коротко и просто — Обманка.

* * *

Прощание их вышло скомканным и коротким.

В основном потому что операция в Чернотайю должна была начаться с минуты на минуту, а Абаль мало того, что не явился, так ещё и дома не ночевал.

Не прошло и четверти двоечасия, как почти вся компания осела около дома Ясмин. Оказалось, мир не без добрых людей, и жители Тихого квартала оповестили, где искать мастера Тихой волны, кого только можно. Разве что Примул к ним на дом не заявился.

— Мастер Ясмин, отдай нам мастера Тихой волны, — начал Верн, как самый смелый.

Он постучал в дверь, и стук, усиленный гулом Титориума прокатился по пустым ещё комнатам, как колокольный набат. Ясмин открыла дверь и испытала немедленное желание закрыть ее снова. Хрисанф, Верн, Низа, мастер Файон, Айрис, два Консула с закрытыми темной вуалью лицами…

В глазах Хрисанфа понимание и темнота, а в глазах Верна темнота и ничего больше. Низа, бледная, как молоко, и подурневшая походила на перегоревшую лампочку. Мастер Файон безразличный и задумчивый, словно не его вчера прокатило через две залы белым цветком мастера Ясмин. Его меланхоличная едва различимая усмешка напугала Ясмин до холодного пота. Особенно теперь, когда она осознала интригу, в которой ей отводилась роль глупой мыши.

Айрис — неприступная, как мраморная статуя. На Ясмин она взирала без страха, но с некоторым пренебрежением. Она ведь слышала, как Бересклет просит о помощи, но отвернулась, и теперь Ясмин знала почему. Айрис не считала ее Бересклетом.

Они вышли в сад к лодкам и теперь неловко топтались на луговом пятачке, не занятом цветами.

— Я вернусь уже после обеда, — со смехом сказал Абаль и к потрясению присутствующих чмокнул ее в нос.

Ясмин тут же встряхнулась, отодвинув пережитый ужас и боль, и с улыбкой подергала его за выпавшую из косы прядку. Она и забыла. Время в Чернотайе и в Варде течёт неравномерно. Как правило, группа, уходящая в Чернотайю, возвращалась часа через два, хотя могла пробыть там недели и месяцы. Случай, приключившийся с их группой, был исключением, и никто не мог сказать, с чем это было связано. Может, они нарушили временную петлю, проходя испытания, или попали в место, которое неверно коррелирует с часовым поясом Варды. Но как бы то ни было, Ясмин хотела расставить все точки над «и» прямо сейчас. Она достаточно долго бездействовала, собирая информацию. Пора сделать свой первый ход.

Она стряхнула липкий ужас перед собственным решением, перед Файоном, перед долгом. Но для уверенности взяла Абаля за край рукава. Даже забавно, как мелочи придают человеку сил.

— Айрис, — сказала она с улыбкой. — Ты можешь вернутся из Чернотайи с ростками Бересклета, но в моем доме для тебя не найдётся места.

Глава 19

С Айрис мгновенно слетела вся ее неприступность. Она растерянно моргнула, потом зачем-то оглянулась, словно за ее спиной стояла какая-то другая Айрис.

— Что ты говоришь, Ясмин? Я твоя… Мы дети Бересклета и наше предназначение в славить тотем, мы не должны ссориться по пустякам.

Ясмин, к сожалению, слабо интересовала слава Бересклета. Ей от него никакого толку. Мог бы быть — вот, например, вчера — но не было. С ней едва не случился пустяк. Она равнодушно пожала плечами.

— Мы будем славить тотем по отдельности, — без особой искренности сказала она.

Айрис нахмурилась, налилась клубничной краснотой, сжала в нить губы. Ясмин никогда не видела стадии гнева в такой наглядной последовательности, словно перед ней прокручивали слоу мо. От изящной белизны к бычьей ярости. Ясмин смотрела и очень хотела почувствовать удовлетворение, но чувствовала только приятное безразличие. Абаль обезболил эту ночь. Один только ночной рассказ тянул на антибиотик тяжелого типа. Не то чтобы спас, просто показал, что дно лежит намного ниже, чем отказ в помощи сестре.

— Мой отец дал тебе имя, чтобы ты открыла дорогу детям Бересклета! — глухо сказала Айрис. — Ты не должна вмешивать сюда личные мотивы!

Ясмин улыбнулась. А какие мотивы она должна вмешивать?

— Я полагала… — не дождавшись ответа, снова начала Айрис, но Ясмин ее перебила:

— Ты полагала, что я расчищу дорогу Бересклету, а после самоуничтожусь, чтобы не портить благородный тотем мутной кровью. Но, понимаешься Айрис, что мое, то мое. И все это, — Ясмин безразлично крутанула кистью руки, пытаясь обозначить, как многое здесь принадлежит ей, — мое.

— Никто бы не стал бы выгонять тебя из дома, — раздраженно буркнула Айрис, и Ясмин даже брови подняла от удивления. Звучало это, как милостивое разрешение, адресованное прислуге. — Что за преувеличение! Но ты выполняешь долг перед тотемом, ты связана кровной клятвой с каждым из Бересклетов, поэтому и твоё имущество принадлежит всему тотему. Ведь когда-то и ты жила в доме Бересклета, не принадлежа к нему полностью.

Это было грубо. Заявить о чьей-либо незаконнорождённости в Варде было сродни преступлению. Преступлению самого незаконнорожденного, разумеется. Милая Айрис начала играть по-крупному, и Ясмин сладко улыбнулась. Это было очень хорошо. Это значило, что у Айрис нет других козырей.

— Я выполню свой долг перед Бересклетом, — заявила она сахарным голосом Ясмин. — Но перед тобой, Айрис, у меня нет долга.

Айрис покраснела от смущения или может быть от ярости. Но и виноватой она себя не чувствовала. Она искренне считала, что именно так Ясмин и надлежит поступить — отдать и исчезнуть, отработать, наконец, свою незаконнорождённость. Вполне в духе старых родов, которые рассматривали семью, как ресурс.

— Отец не простит тебя. Если это из-за мастера Взрыва, то с твоей стороны просто низко пользоваться такими уловками, чтобы избавиться от моего присутствия.

Верн с недоумением уставился на Айрис.

— Какими уловками, — уточнил он. — Я тут при чем?

— Что значит при чем? — так же растерялась Айрис. — Ты же… Вы говорили, что… То, что обычно говорят невестам. Я подумала… Я решила, что только из-за Ясмин ты не просишь о помолвке.

Верн выглядел человеком, который очнулся от долгого сна, а ему предъявляют кучу векселей, просроченных акций, и какие-то люди, которых он впервые видит, требуют не то уплаты, не то прилюдного бичевания. Он с недоумением оглянулся.

— Какая, милостивые лилии, помолвка! — с ужасом открестился Верн. Он испуганно шагнул к Ясмин, едва не оттолкнув Айрис, которая оказалась у него на пути. — Ясмин, я дурак, я же просто дурак, я всем это говорю.

Абаль плавно скользнул между ним и Ясмин.

— Не всем, — заметил он. — Я вот впервые слышу, как ты признаешься в дурости.

Верн тут же отмахнулся.

— Да не в этом, ты же знаешь, о чем я. Я всем девчонкам говорю одно и то же, и почему госпожа Айрис решила, что это помолвочная речь, я не знаю. Откуда она вытащила это? Из тьмы веков? Ну, может, назвал ее пару раз милой или похвалил ее вкус на составление икебан. Я просто хотел иметь хорошие отношения с сестрой своего друга. Я, гниль разэтакая, просто старался быть приятным собеседником!

— И немножко собирать у этого собеседника информации о хорошем друге, — тихо заметил Хрисанф.

— Айрис, — Ясмин устало потёрла лоб. От любых разборок у неё начиналась мигрень и снижался жизненный тонус. — Возможно, ты не в курсе, но мастер Взрыва был помолвлен до недавнего момента, а сейчас его ждёт два года траура и хорошо если не судебное преследование. А ты, Верн… — она повернулась к нему и тут же ощутила печаль. — Поступил очень глупо.

— Но этого не может быть, не может, — забормотала Айрис. — Есть правила, которые должно соблюдать, слова, которыми не должно разбрасываться. Этого не может быть…

Верн безразлично отвернулся от ее склоненной белокурой головки, следом отвернулась Ясмин.

На несколько секунд она остановилась. Задумалась. Здесь она ступала на скользкий путь, который очень тесно лежал к пути Абаля. Но Верн был ее другом, вот в чем дело. Она успела оценить его, успела привязаться к нему такому — капризному, неуверенному, злому и одновременно ранимому. Он оставался таким даже сейчас, когда она понимала, что он натворил.

Это будет ее второй ход. Она не могла говорить открыто, но не сомневалась, что Верн ее поймёт.

— Я думаю, тебе не станет легче Верн, — сказала Ясмин с тяжёлым сердцем. — Ты ищешь покоя во мне или в моей сестре, или, — она мельком взглянула на Абаля, — в ком-то ещё, но ты ищешь не там. Не знаю, куда делся запас твоего собственного покоя, но снаружи ты его точно не найдёшь. Нельзя исправить уже сделанное. Но, наверное, можно жить дальше с учётом этого… обстоятельства.

С учётом смерти Малики. С учётом ее убийства. Ясмин плохо представляла, что случилось, но люди, подобные Верну, убивают в приступе кратковременной ярости, а после просят о помощи того, кто не может не помочь. Например, брата, который завязан на клятву тотему Спиреи и будет покрывать убийцу ценой собственной жизни. Это не сложно, если в твоём распоряжении все военное ведомство.

— Если довести человека до отчаяния, он будет защищаться, — Ясмин не ожидала, что Верн ответит, но он ответил.

С легкой прохладцей, как уставший джентельмен, вынужденный объяснять очевидное. Уставший, но очень настойчивый джентельмен. Абаль сжал руку Ясмин чуть сильнее, но у неё не было сейчас сил ответить тем же. Она вытаскивает их обоих. И она их вытащит. Абаля из-под клятвы, себя из под обломков двух сломанных жизней — своей и Ясмин.

Если повезёт, она вытащит и Верна. Если он услышит.

— И как? — спросила она с интересом. — Этот человек защитился?

Верн дрогнул. В руках он держал поникший цветок османтуса и нервно крутил его. Мастер Файон не стремился ему помочь, даже наоборот, смотрел с интересом энтомолога на умирающую мушку. Зато Айрис слушала на редкость внимательно.

— Все на свете очень взаимосвязано, — попыталась объяснить Ясмин. — Если ты попросишь о помощи, то останешься навечно обязан. Если солжешь, будешь вечно бояться, а если будешь вечно боятся, то ничего не сможешь исправить.

Верн промолчал, но неожиданно в диалог вступил мастер Файон.

— Госпожа Айрис, не знаю, чем вы разгневали старшую сестру, но я готов дать вам покровительство, если вы вернётесь в Астрель. Здесь дивная весна, будет жаль, если вы ее не увидите.

Это было настолько бесстыдно, что у Ясмин в глазах потемнело. Верн ничего не понял, Хрисанф и Низа тоже. Да и Консулы, наверное, не настолько хорошо понимали, о чем толкует мастер Файон. Зато Ясмин на личном опыте опробовала его покровительство.

Айрис, судя по испуганному личику, дурой все-таки не была. Сжала тонкими ручками розовый подол платья и метнулась взглядам по лица в поисках помощи. Верн отвернулся, Абаль опустил глаза. Ему было неловко.

— Ясмин, — сказала она тихо. — Мы же сестры. Возможно, я погорячилась, поэтому прос…

— Нет, — тут же оборвала Ясмин. — Не вздумай даже.

Сказала и резко отвернулась, чтобы не поддаться жалости. У Айрис есть хотя бы выбор, но ей самой такого выбора вчера ночью не оставили. Дверь, зачарованная на владельца, пропустила постороннего, Титориум активировался без приказа Ясмин, этих данных было достаточно для анализа. Если этого не делала Ясмин, значит сделал кто-то с такой же кровью и полномочиями.

Мастер Файон мог бы ее убить или покалечить безвозвратно, и вряд ли бы Айрис очень плакала о ней. Она бы перевезла в этот дом своих сестёр и братьев, а о Ясмин вспоминала бы с брезгливой жалостью, как поступает любой истинный вардовец с сорванным цветком. Но домом бы она не побрезговала. Она бы забрала все, что сумела получить Ясмин за эти годы.

Хрисанф настороженно переводил взгляд с Ясмин на сестру:

— У тебя, Миночка, проблемы?

Он стойко игнорировал все телодвижения Абаля и обращался только к Ясмин. И Ясмин это нравилось. Все-таки он стал ее первым другом, и теперь было смешно вспоминать, что когда-то она его боялась до дрожи. Хрисанф смотрел на неё с улыбкой, но в его глазах стояла темнота. И что-то ещё. Одиночество?

Когда он вернётся, они поговорят. Ее судьба изменилась за несколько ночных часов, и она обязательно поговорит с Хрисанфом об этом, ведь уже после обеда они будут дома.

— Им пора уходить, — напомнил мастер Файон и тут же испортил момент заявив, что времени у него мало, он очень занятой мастер.

Интуитивно Ясмин прижалась к Абалю всем телом и чмокнула куда-то в ключицу, потому что не дотягивалась выше, а когда он сам потянулся к ней, отпрыгнула.

— Иди, — сказала она. — И возвращайся ко мне.

* * *

Без Абаля она чувствовала себя уже не такой смелой. Оказывается, его поддержка служила щитом от реальности, в которой она оставалась наедине с мастером Файоном и Низой. До обеда-то ещё дожить надо.

В ведомство она добиралась в их компании, обдумывая свои следующие действия. Но молчаливая Низа сбивала с толку, а уж от мастера Файона и вовсе бросало в дрожь. И даже присутствие Консула Ясмин не успокаивало. Теперь, достигнув пятого уровня, она странным образом ощущала потоки и мощь оружия в окружающих. Низа была совсем слабая. Консул шел рядом с ней и покрывал агрессивной мощью сразу несколько метров, пересекаюсь с невидимой, но ощутимой сетью мастера Файона.

Вот только Файон был сильнее. Он не делал попытки заговорит с Ясмин, но она не улавливала в нем ни ярости, ни ненависти. Яркие чувства были ему чужды. Его ненависти Ясмин боялась меньше, чем этой солнечной утренней тишины.

У ведомства они остановились.

— Светлого рабочего дня, мастер Невидимой сети, — Низа склонилась перед Файоном, хотя и так всю дорогу не отрывала взгляда от кончика собственных сапожек.

Сходство с вышколенной прислугой сделалось полным.

Файон ведь не сорвался на Низе после вчерашнего случая? Вызвал к себе и проделал с несчастной женщиной все то, что не успел с ней. У Ясмин в глазах потемнело от отвращения.

— Светлого рабочего дня, седьмой из Консулов, — Консулу Низа лишь чуть кивнула с высокомерием все той же высокостатусной прислуги.

Видимо, мастер Файон на ней все-таки не срывался. Держал на поводке, что ни укусить, ни лизнуть, в вечном ожидании награды за собачью преданность.

Ясмин с трудом стряхнула с себя морок чужого несчастья. Она уже приняла решение и пойдёт до конца.

— Я бы хотела взять у вас несколько минут личного времени, мастер Невидимой сети, — она развернулась к мастеру Файону.

Они остановились в самом райском углу сада, которым пользовались крайне редко, поскольку его облюбовал для полуденного отдыха мастер Файон. А теперь, завидя его, и вовсе делали крюк подальше от неприятностей.

— Говори, Ясмин, — его голос сочился лаской, как рассеченная березовая кора истекает соком.

Низа крупно вздрогнула. Ясмин тоже.

Это было очень откровенно для человека, который тщательно скрывал свои отношения с Ясмин. Прятаться почти десять лет, а после заявить едва ли не во всеуслышание. Ярость, утрамбованная в дальний угол сердца, проснулась снова. Ясмин ещё помнила свой утренний разговор с Абалем, и ненависть, которую однажды познала настоящая Ясмин, подняла голову и внутри неё. Ненависть превосходила страх.

— Здесь? — уточнила она.

Мастер Файон засмеялся. Он знал, как дорого обошлась честь Бересклета Ясмин, и как трепетно она относилась ко всему, что могло ее опорочить. Наверняка, думал, что она не рискнёт сказать ничего существенного в присутствии Низы и Консула.

Вот только одна поправочка. Она — не настоящая Ясмин.

Хотя теперь-то настоящая.

Ясмин заглянула в насмешливые желтые глаза и склонилась в полупоклоне наподобие Низы:

— Мастер Файон, хотя нас не связывали официальные отношения, позвольте мне разорвать их официально. Я желаю вернуть себе свободу.

Как и всякий цветок, разрывающий связи с партнером, она склонила голову и не видела реакции на свои слова. Но слышала тонкий писк Низы и рваный выдох Файона. Наверное, он думал, ей не хватит воли обналичить их отношения.

— Это все, что я хотела сказать, — хмуро заметила Ясмин, устав стоять в полусогнутом положении.

— Идите, Ясмин, мы поговорим позже, — прошипел мастер Файон.

Перемена от благодушия к агрессии была такой разительной, что Ясмин от цепкой руки спасли только рефлексы. Она увернулась и автоматически отскочила к Консулу.

— Нет, — почти выкрикнула она. — Я желаю закончить сейчас.

На ее вскрик обернулись две женщины из рабочего персонала ведомства. Тропа пролегала поодаль и можно было разглядеть ссору или услышать сильный крик. Несколько человек шли на расстоянии в пару десятков метров, и Ясмин отчаянно хотела оказаться среди них.

Мастер Файон метнулся вперёд, смазавшись в темное пятно, и откинул Консула, как надувную игрушку. Тот опрокинулся в траву без единого звука. Низа, одеревеневшая и серая от ужаса, оцепенело отходила спиной от Ясмин и Файона.

Стояло солнечное свежее утро, ветер катил на них море зелёных трав, над головой позванивали птичьи голоса. Умытое румяное солнце безмятежно взирало на них сверху. Идущие мимо работницы отвели взгляд и прибавили шаг, от их спин чадило страхом.

— Не вздумайте кричать, милая Ясмин!

Мастер Файон неожиданно оказался прямо у неё перед носом, а сама Ясмин обнаружила себя прижатой к стволу кедра. Консул, опрокинутый навзничь, лежал на поляне и напоминал сломанную куклу. Низа цеплялась за ветки дерева и вяло двигалась в сторону ведомства. Из носа у неё шла кровь и падала прямо на белый ворот платья.

Женщины из рабочего персонала шли быстро и не оглядываясь.

Солнечное утро горело золотом и белизной, прохлада и тишина лежали над садом, только птичий щебет вплетался в сонную тишь. И в этой тишине, в солнце, веселых цветах, все происходящее казалось нереальным.

— Что вы делаете? — выдавила Ясмин. — Отпустите меня.

— Я делаю правильные вещи, неблагодарная госпожа, — Файон задумчиво сощурился и сдавил ее горло чуть сильнее. — Я привёл росток из Чернотайи и дал ему покровительство, но гнилое семя не ценит добрую землю.

Хотя мастер Файон держал ее за горло, боли Ясмин не чувствовала. Даже наоборот, чувствовала, что при желании легко вырвется. В хватке Файона ее держало скорее потрясение, чем сила.

— Это ты! — вдруг поняла Ясмин. — Ты сломал ящик Брода!

Шок был таким сильным, что она невольно отпустила руки Файона, чувствуя себя марионеткой, подцепленной на леску.

Все разрозненные несчастья ее жизни вдруг сложились в единое полотно, на котором больше не было пробелов.

О мастере Файоне было известно немногое, но его жизнь до вступления в должность мастера была проста и прозрачна. Тотем Аквилегии, провинциальный и нищий, произвёл на свет юного Файона в глубокой деревне, ещё меньшей, чем деревня Хрисанфа. Про розы там и слыхом не слыхивали. Свободную землю засевали пшеницу, кукурузу и рис, а около дома высаживали яблони, ягоды и грибы. Цветы были у крестьян не в чести.

Про оружие слышали, но не видели. В тотеме Аквилегии не было мастеров. Они продолжали оставаться тотемом, потому что в столице о них никто не помнил.

— Почему? — хрипло шепнула Ясмин. — Я просто Бересклет, я не имею отношения к твоему тотему, никто из нас не сплетал корни с Аквилегией.

Мастер Файон засмеялся так же сдавленно и хрипло, словно душил самого себя. Ясмин не видела его лица, но чувствовала вибрацию его смеха, отдающегося в висок.

— Хочешь знать обо мне немного больше, маленькая Ясмин?

Шепнул он куда-то в волосы, и его страшный голос отдавался прямо в голове.

Мастер Файон был старшим из трёх братьев и двух сестёр, но тотем сделал ставку на его младшего брата, наделённого редким даром предвидения. Слабым и беспокойным даром, в котором будущее виделось нечетко, как улица в залитое дождем стекло, но редким. Для тотема давно упавшей на социальное дно Аквилегии, рождение дара было подобно волшебству.

Младший брат был обожествлен при жизни. Ему доставался лучший кусок, чистая вода и меньше работы. Глубокие старики, ещё помнившие относительно благополучную жизнь пытались наставлять его, но чему они могли его научить? В Аквилегии не было мастеров.

Смысла тратиться ещё и на Файона и без того бедный тотем не видел. Он работал больше других, а спал на сундуке. И не жаловался. В отличие от него, малышня спала на полу вповалку и постоянно простужалась. Он даже считал, что его жизнь идёт неплохо, пока брату выделили отдельный угол и не сколотили для него кровать.

После этого жизнь тотема изменилась.

Уделом Файона стало место в группе поддержки брата. Связанный кровной клятвой, он обязался отдать жизнь на возвышение собственного брата, и едва ему минуло тринадцать весен отправился в Астрель. У тотема не было денег на большее сопровождение.

Он был слишком взрослым для поступления в ведомство, а его брат — напротив, был слишком юн. Брату не исполнилось и девяти. Их это не смутило, потому что тотем Аквилегии и понятия не имел, что на свете есть ведомство и каждый цветок Варды имеет право на обучение. В Астрели их ждало потрясение. Не смотря на то, что их взяли на обучение, их дар оказался откровенно мал для сколько-нибудь существенном карьеры. Юному Файону было не суждено стать мастером, и ему прочили карьеру дезинсектора, а брата ждало ремесленное отделение хирургии. В должности чьего-нибудь ассистента. Вся сила предвидения брата уходила на точность удара, а его оружие не смогло подняться выше второго порядка.

Вот только Файон не хотел был дезинсектором.

Варда, построенная по научно-иерархическому принципу, игнорировала социальные навыки цветка, и будущий мастер Файон этим воспользовался. Лестью, смелостью, красотой и умением дружить с наивными золотыми цветками Астрели, он превосходил любого ровесника. На третьем курсе он поднялся до личного ассистента мастеров Древотока, приближенных к Бересклету родственными узами, а на последнем совершенно неожиданно стал мастером четвёртого порядка. В своё время это было шоком для Большого совета. Юноша, который едва сформировал оружие первого порядка, за год прошёл ещё три ступени.

Тебе интересно как, Ясмин?

Так же, как и Абалю — больно.

Настоящей Ясмин не приходило в голову задуматься над этим. Ей просто было некогда — она всех ненавидела. Но если мыслить трезво, Древоток с полного одобрения Бересклета в те дни уже начал первые опыты будущей Чернотайи.

Резкий подъем мастера Файона — результат одного из экспериментов. Бересклет охотно возвысил его, видя в Файоне одно из своих подопытных животных. Как глупо. Как неосторожно с их стороны. И как справедливо.

— Как ты обошёл клятву? — спросила Ясмин.

Одними губами, потому что голос ей не подчинялся. Взрыв уже стих, и Файон безмятежно смотрел ей в лицо, словно не его только что выворачивало от злобы. Или это было отчаяние?

— Я не нарушал ни одну из данных когда-либо клятв. Надо было взять одну и с тебя, красивая бестолковая кукла.

Красивой куклой ее еще не называли. Ясмин с недоумением повертела в голове сказанное и отмахнулась. Все планы мастера Файона шли прахом из-за скромной подмены одной девицы на другую, так что она делала скидку на плохую реакцию. Мастер Файон медленно расцепил руку, словно опасаясь задушить Ясмин, и та с упоением вздохнула.

— Я о другом, — хрипло уточнила она. — Как ты обошёл клятву, данную тотему?

— Вот ты о чем! — Мастер Файон бережно погладил ее по волосам, как ручную галку и попытался поцеловать. Словно не он только что душил ее. Низа успела добрести до края поляны, и смотрела на них с ужасом. — Клятва не запрещала мне делать карьеру, клятва требовала от меня возвысить собственного брата. Мой брат должен был превосходить меня, и я сделал все для этого.

Превосходить мастера Файона? Ясмин не была уверена, что в Варде есть такой человек, даже Абаль не обладает такой властью.

— Но…

— Мой брат превосходит меня, — с усмешкой помог ей мастер Файон. — Юридически.

Ясмин моргнула, усваиваю информацию. В Варде был только один человек, превосходящий мастера Файона — не силой оружия, но силой титула.

Примул.

— Но… это же невозможно. Примул… принадлежит тотему Спиреи.

Ясмин беспомощно смотрела на Файона.

Тот повторно рассмеялся. Наклонился к ней, и она увидела его злые отчаянные глаза близко-близко.

Бересклет был к нему холоден, но справедлив, и когда Файон рассказал о клятве, милостиво пошел ему навстречу. Файон превзошёл брата и автоматически нарушил клятву, но, конечно, способ обойти ловушку был всегда. И высокомерный тотем Спиреи, лежавший под пятой Бересклета, сцепив зубы, принял младшим учеников сына Аквилегии. Судьба его была бы незавидна, но мастер Гербе приняла в ней недюжинное участие. Ее усилиями он поднялся до старшего ученика, после до приемного сына. Все, за что Файон платил болью и кровью, брат забирал из его рук бесплатно.

А после смерти главы тотема Спиреи, взял власть. Не без помощи Файона, но кто бы посмел его упрекнуть? Файон имел право на вмешательство, ибо кровные клятвы превосходили любые другие.

Мастер Файон, который был однажды хорошим братом, уже давно забыл о своей любви, но помнил о слове. И вёл своего младшего брата на невидимом поводке, как ручного хорька.

Тотем Аквилегии, ведомый заботой о своих ростках, подчинил одного брата другому и включил бесконечный круг насилия внутри семьи. Внутри всей Варды. Файон ненавидел и использовал Примула, Примул ненавидел Файона и использовал сына. Оба использовали Ясмин, а Ясмин ненавидела всех без исключения.

Круг насилия начатый человеческим эгоизмом. Даже не круг — чёрная дыра, захватывающая все новые и новые жертвы. Такой жертвой была и Ясмин. Но теперь, привитая сетью к древесному стволу, она не знала, кто запустил цепную реакцию бессмысленной бойни.

Это действительно был мастер Файон, которого росчерком крови сделали рабом собственного брата?

Глава 20

Файона отпустило минут через десять, если считать по московскому времени. По-вардовскому минуты считали не то в листах, не то в лепестках, и Ясмин так и не привыкла.

— Сейчас ты пойдёшь к Примулу, разорвёшь все договоренности с мастером Тихой волны и дашь новую клятву. Я буду рядом и продиктую, — Файон не глядя на неё, поправил плащ и медленно взялся переплетать растрепанные волосы в новый хвост. — Низа, иди к Примулу, пусть будет готов в ближайшую сотню лепестков.

Все-таки в лепестках. В смысле, время считается в лепестках. Но сколько минут значит сотня лепестков, Ясмин не помнила. Около часа?

Тело едва не звенело как натянутая струна. Голова ощущалось пустой и легкой.

— И не подумаю, — удивилась она логике Файона.

Не думает же он, что ее удалось разжалобить историей про тяжёлое прошлое? Удалось, конечно. Вот только сам Файон рассказала ей это по другой причине и не считал собственную жизнь такой уж сложной.

Все гораздо хуже. Он считал свою жизнь нормальной.

— Не волнуйся, — мастер Файон бросил на неё короткий взгляд и вернулся к плащу, у которого вывернулся ворот. — Я возьму тебя женой, а не рабыней без гражданства.

— К сожалению, — злобно вставила Ясмин.

Надо же, как позитивно влияет на мужчину другой мужчина. Она засмеялась и вдруг поняла, что дрожит. Мужчина, который заманил ее в самую страшную ловушку из всех возможных, спокойно предлагает ей брак. Словно маньяк, которому не удалось добить жертву, уговаривает ту скрепить узы в загсе. Сюрреализм в материальном воплощении.

Что-то не так с Вардой. С мастером Файоном. С ней самой.

Что-то не так со всем этим сверх ласковым миром.

— Дайте-ка подумать, — продолжила она сладким голосом, который делался сахарным всякий раз, когда Ясмин впадала в бешенство. — Такое заманчивое предложение. Я чувствую, что прямо сейчас соглашусь, только уточну кое-что.

— Что?

Потрясающая самоуверенность. Видимо, верит, что она согласится. Да, только платье отряхнет и побежит регистрироваться.

— Правильно ли я понимаю, что драгоценный мастер Файон надеялся взять меня приемным цветком в тотем Аквилегии в случае удачного стечения обстоятельств? Да, стечения обстоятельств. Не могу же я подумать, что вы вынудили тотем Таволги забрать у меня троих учеников накануне зачёта и поднять вопрос о моей профпригодности. Я бы была буквально прислугой, а вы бы мной помыкали и на совершенно законных основаниях калечили мне психику.

— Я планировал сломать тебе руку в качестве воспитательной меры, — любезно заметил Файон. — Так что не преувеличивай. В дальнейшем ты бы стала послушной, и мы бы продолжали хорошо ладить.

Ясмин все ещё стояла спиной в дерево, а сеть плавала вокруг неё, словно воздушный забор, запирающий ее наедине с мастером Файоном.

— О, наш брак делается все более привлекательным. Пообещайте сломать мне еще и ногу, тогда я точно соглашусь.

Ясмин истерически расхохоталась. Сеть плавала около руки, словно примериваясь, с какой руки начать дрессировку. Сломать девчонке руку, чтобы хорошо с ней ладить — слышала ли она что-то глупее?

Интересно, в тотеме Аквилегии ломали руку самому Файону? Ну, чтобы он согласился дать клятву. Может быть. Всплыла же у него в голове безотказная техника перелома, едва он встретил упрямого оппонента.

— К тому же, — безмятежно продолжил Файон, игнорируя ее хохот, — твои ученики перешли к мастеру Эгиру. Не стоит подозревать меня во всех происходящих с тобой несчастьях.

Он даже не старался казаться искренним. Смотрел на неё все тем же терпеливым взглядом кота, поджидающего маркированную мышь.

Верно. Не узнай Ясмин об этой ловушке, винила бы Эгира во всех несчастьях, а мастер Файон стал бы для неё спасителем. Лучше быть приемным и бесправным цветком чужого тотема, чем жить с заблокированным даром.

Особенно после оружия четвёртого порядка. Это даже не фантомные боль, а боль совершенно реальная, от которой ночами выворачивает внутренности. Именно поэтому в Варде так невысока преступность и нет тюрем. Зачем? Заблокируй дар и выпусти бывшего мастера на свободу, и месяца не пройдёт, как он повесится на собственном поясе. Максимум протянет полгода и умрет от болевого шока.

Если бы Абаль не рассказал ей об этом, Ясмин и дальше продолжала бы быть оставаться милой с Эгиром и мастером Файоном. Посчитала бы произошедшее за очередные козни мастеров, желающих принизить дар Бересклета. Теперь же с виду стандартная ситуация с переходом учеников от мастера к мастеру приобретала характер капкана. Выберешься живой, но с перебитыми ногами.

Осознавать это было невыносимо. Получается, Эгир понимал с самого начала, что обрекает Ясмин на безрадостное существование вне системы. Что либо она униженно станет приемным цветком, отдавая собственных детей на славу чужого тотема, либо умрет в течении месяца, не вынеся мучений. Неужели человеческая жизнь настолько ничтожна в справедливой законопослушной Варде?

— Верно, — усмехнулась Ясмин, ощущая собственный голос чужим и хриплым. — Для мастеров, блюдущих кодекс чести, виновным в моем падении оставался бы мастер Эгир и расчетливый тотем Таволги. А вы явились бы спасителем, тернового венца на вас нет.

— Из терна не плетут венков, милая Ясмин, — с все той же терпеливой улыбкой объяснил мастер Файон.

Это было странно. Ни ее реакция, ни отказ его не расстраивали, словно он по-прежнему владел ситуацией и знал о Ясмин больше, чем она сама.

— Я дам тебе время подумать. Например, до вечера.

Он отпустил ее, и его лицо снова стало добродушной непроницаемой маской. Чистым листом, на котором можно писать любые эмоции. Мастер Файон сделал шаг назад, и ещё один. Сеть сплетать вокруг него как воздушное одеяло, ластясь к рукам, как послушный кот. Ясмин вглядывалась в темноту его фигуры, пока не заболели глаза, а когда моргнула, оказалось, что она уставилась в ствол тонконогого каштана. Мастера Файона не было на поляне.

На негнущихся ногах она бросилась к распростертому на траве Консулу и упала рядом с ним на колени.

— Мастер Белого клинка, — позвала она. — Вы можете говорить?

Спрашивать, жив ли он, было глупо. Он смотрел осмысленно, но едва ли мог двигаться.

— Нужно… врем… время.

Мастер Файон провернул на нем одну из своих техник, как со ней или Абалем. Ничего страшного, но двигаться невозможно. Я повернулась в сторону Низы, но та была уже далеко. Одинокая, согнутая вопросительным знаком фигурка брела в сторону ведомства, не смея оглядываться.

Что ж. Это тоже информация. Как бы мастер Файон не унизил ее, она будет ему верна. Бедная женщина, пойманная на крючок иерархической системы Варды, в которой ты никто без сильного тотема или дара.

На плечо Ясмин опустилась рука, и та дрогнула. Без Абаля она упорно чувствовала себя беззащитной ланью, на которую открыта охота. За спиной стоял незнакомец, замотанный темной вуалью по самые глаза, отдаленно напоминая не то бедуина, не то араба. Она взирала на него снизу вверх, вбирая глазами странности его одеяния и темный нетрактуемый взгляд.

— Мое имя мастер Молнии, и я виновен в том, что вы пострадали.

Мастер Молнии попытался виновато свесить голову, что выглядело немного дико, как если бы гепард пытался изобразить перед ней поклон. Можно сказать, это противоречило его сути. Гордый, не привык склоняться перед другими.

— Вы не виноваты, — тут же прервала его Ясмин, — И я не пострадала.

Тот словно не услышал.

— Когда вернётся мастер Тихой волны, вы вольны выбрать мне наказание.

— Я не пострадала, лучше помогите мне отнести мастера Белого клинка в ближайшую клинику, кажется он не может двигаться.

— Нет, — ещё более холодно отказался бедуин. — Он был нерасторопен и оказался пойман сетью. Через четверть двоечасия очнётся и придёт в клинику сам. А когда вернётся мастер Тихой волны, выберете ему соответствующее наказания.

Ясмин хмуро посмотрел на Консула. Что он заладил со своими наказаниями. Ей нравится мастер Белого клинка, а от сети и Абаль не смог защититься. Она закрыла глаза, медленно копаясь в силе и умениях данного ей дара. Кажется, это возможно. С улыбкой она вытянула руку и на ладони качалась знакомая белая горошина. Ясмин бережно опустила ее перед поверженным мастером Белого клинка, и та, выгнувшись шатром, раскинула над ним светлые лепестки.

Оба Консула уставились на неё в потрясении.

— Это на случай, если мастер Файон вернётся, — неловко пояснила она. — Мой цветок — неплохой щит.

Сказала и вдруг почувствовала огромную радость, пронзившую ее от застылка до пальцев ног. Это — ее цветок, ведь у настоящий Ясмин не было дара пятого порядка. Результат, который принадлежит только ей и никому больше.

Все эти месяцы, она слепо копировала жизнь настоящей Ясмин, словно марионетка на теневой леске, но этот день первый из дней, которые принадлежали только ей одной.

Верн уже не был врагом Ясмин, он стал ее другом. Хрисанф больше не был сообщником Ясмин, его она ощущала братом. Этот цветок — ребёнок ее сердца.

И Абаль… При мысли об Абале сердце дрожало перепуганный арфой. До полудня всего несколько часов, и она увидит его снова.

— Пойдём, — сказала она мастеру Молнии, и улыбалась всю дорогу до ведомства.

* * *

— Почему мы сидим по двое и переписываем в акупунктурные карты?!

Вик, конечно, не выдержал первым. После ухода детей Таволги и завуалированного предательства Луна он был на взводе, и Ясмин старательно доводило его до ручки. Пусть взорвется сейчас, в вакуумных условиях и под ее контролем, чем выдаст пламенный спич на зачете.

Вскочил, рассерженный, резкий, жилистый, как молодой пёс. Некрасивый, но неожиданно обаятельный в своей вспыльчивости и идейности. Ясмин только этого и ждала, тут же отложила книгу, за которой пряталась от взвинченных подростков, и взглянула на группу.

— Почему же? — тут же спросила Ясмин у Вика.

Тот непонимающе таращил на неё бурые обиженные глаза. «Это я спросил!», «Отвечай!» — примерно это было написано у него на лице.

— Выйди к кафедре и ответь всей группе, — терпеливо направила она его.

Тот, загребая ногами, выполз к кафедре, и в группе послышались первые смешки, настолько уморительно выглядела его обида на Ясмин. Та выдержала небольшую паузу и спросила:

— Кто поможет Вику с ответом?

В классе тут же затаились, смех стих.

— Потому что это основа, — Вейгел поднялся, словно выражая таким образом уважение к Ясмин. Тонкий, резкий. Настоящий ледяной принц. — Как бы ты ни был силён, если не знаешь акупунктуры, твоя сила будешь течь впустую. Ты растратишь резерв в никуда.

— Верно, — одобрительно кивнула Ясмин. — Из всей группы лишь половина пробудила оружие первого порядка, чем же вы собираетесь сражаться? Фоновой силой, которую даёт даже непроснувшееся оружие. Но эта сила невелика, а резерв мал, и если выпускать силу впустую, то вы умрете в первые минуты боя. Если это будет настоящий бой. Ещё вопросы?

— А почему мы приходим так рано?

Кая. Ясмин и не сомневалась.

— Выходи к нам, Кая, — позвала она добрым голосом, но Кая на удивление весело проскакала через аудиторию, чтобы встать рядом с Виком. — У тебя есть предположения?

Та уставилась на Ясмин веселыми синими глазищами, в которых не то бурлило море, не то стояла летняя ночь.

— У меня есть две версии. Чтобы побольше заниматься или чтобы не сталкиваться с другими мастерами, которые начнут судачить про тотем Таволги. Ну… Расспрашивать там или приставать с соболезнованиями…

Умница, хоть и болтливая. На самом деле, Ясмин хотела выиграть немного времени до официального начала рабочего дня. Прощупать остов свой утлой лодчонки и найти все прорехи. И она нашла.

Прорехи было всего две. Лун и Литола. Лун откровенно не тянул и попал в чёрный список у бывших друзей, а Литола все больше погружалась в депрессию. Чистейшее ПТСР. Ясмин смотреть на неё было больно. Ей же всего четырнадцать. Варда сошла с ума, если позволяет союзы между детьми. С виду помолвка, а на деле рабство без права разорвать контракт. Насколько она знала третьему сыну тотема Крестовника, который брал Литолу в жены, было почти тридцать, и он славился дурным нравом.

Ясмин с улыбкой взглянула на Каю.

— Это верная версия, Кая, можешь вернуться на место.

— Первая или вторая? — вот же неугомонная.

— Обе. Садись. И ты, Вик, тоже иди. А теперь внимание, зачёт в конце следующей недели, и судя по знанию карт, вы сдадите их на крепкий трояк. То есть, на три бала из пяти возможных, а что это значит? — она назидательно подняла палец, прохаживаясь между рядами. — Это значит, что едва втиснитесь в требования комиссии. Поэтому мы поступим следующим образом, мы будем работать в парах, через каждую четверть двоечасия меняя партнёра.

Она усмехнулась, глядя на потрясённые лица подростков.

Ещё бы. В застенчивой Варде требовался не один день на социальную адаптацию, а здесь такой стресс. Новый партнёр каждую четверть двоечасия. Порядочные цветки после такого с ума сходят.

Подростки тут же загалдели, но Ясмин жестко оборвала зарождающийся протест.

— Кроме пары Луна и Вейгела, — и тут же подняла ладонь, останавливая возражения обоих. — Лун, для тебя это бесценная практика, Вейгел для тебя это самый непредсказуемый противник. У Луна есть сильные стороны, ты не должен их отрицать.

Вейгел скривился, но кивнул, а Лун шокировал внимающую распоряжениям аудиторию — молча поднялся и пересел у нему поближе.

— Я это… — помучавшись, сказал он в наставшую тишину. — Я сказать хотел… Моя… Ну, то есть, Ланна…

Но в дверь постучали, и Ясмин предупреждающе посигналила Луну, приложив к губам палец, после крикнула:

— Входите!

Она ожидала Низу, которую насильно отвела в медпункт. Ту зацепило сетью мастера Файона вскользь, но крови натекло немеряно. Буквально дотащив Низу на руках, как мертвую невесту, Ясмин ощутила насколько слабым мастером та была. Все же Варда была устроена очень странно и иерархически запутанно. Верн, так же получивший титул мастера только после их возвращения из Чернотайи превосходил Низу на несколько ступеней, как силы, так и мастерства. Но номинально Низа была старшей по положению в титульной схеме.

Ясмин так увлеклась странностями Варды, что не сразу усвоила представшую перед ней картинку.

Вместо Низы, в комнату вошел тотем Таволги едва ли не в полном составе. Глава тотема господин Верес, его супруга, его личный помощник, перепуганный Леро и бледная до синевы Ланна. За их спинами маячил мастер Эгир, все такой же солнечный и прекрасный, как Аполлон, которого не трогают человеческие беды.

Беды, однако, стояли на пороге и гневались.

— Доброго рассвета, мастер Ясмин, — процедил господин Верес.

Мастер и просто по имени. В переводе с вардовского на разговорный русский — крайняя степень пренебрежения, где границы вежливости обозначены слабым пунктиром.

— Доброго, мастер Верес.

Ясмин улыбнулась. Она собиралась сделать третий ход, и разгневанный господин Верес ей бы очень в этом помог. И верно. Бедняга весь побагровел. Он носил титул мастера Долгой длани, и один из немногих имел оружие четвёртого порядка. Пятый по влиянию после Примула, третий по силе после Абаля, взявший победу в Разноцветном лесу в последней битве с магами Риданы. Сухопарый, длинноносый и вызывающе молодой для своего почтенного возраста. Обратиться к нему по имени было заходом на личную территорию. Так обращаются к родне, к младшим по силе, к ученикам и починенным. Но это с одной стороны.

С другой, мастер Верес с ней тоже не церемонился.

— Мастер Долгой длани, — почти не разжимая губ подсказал ей безымянный помощник из Таволги.

Ясмин тут же покаянно склонила голову:

— Мастер Белого цветка.

А что? Она мастер с оружием четвёртого порядка, таких в Варде не больше десятка. К тому же носитель благородной крови Бересклета, в отличии от той же Таволги, которая из века в век рождала ремесленников.

В аудитории настала кристальная тишина. Упади лепесток, они бы услышали.

— Литола, — Ясмин взглянула на бледных детей. — Проводи группу во вторую комнату, подключи Титориум и приступайте к парным занятиям. Мастер Струны сегодня больна, так что ты заменишь ее. Справишься?

— Да, — неслышно согласилась девочка, после уже смелее добавила: — Справлюсь.

Дети гуськом, не отрывая взглядом от пола, тенями проскользнули мимо и неслышно прикрыли за собой дверь, как если бы она была стеклянная. Дождавшись гудения Титориума в соседнем помещении Ясмин бестрепетно уселась за кафедральный стол, не предложив присесть тотему Таволги. Лицо мастера Вереса и без того слежавшееся в вековую депрессивную маску, скривилось ещё больше.

— Я слушаю вас, мастер Верес.

Она спокойно кивнула, как обычно разговаривала с трудными пациентами и капризными детьми. Тот снова засверкал очами, и Ясмин вздохнула. Зачем все так усложнять? Вот к чему приводит раздутое самомнение.

— Имейте уважение, мастер Ясмин, — процедил мастер Верес. — Я спущу это на первый раз, а вы возьмёте моих бестолковых ростков обратно в свою группу. Ланна!

Последний окрик звучал, как удар хлыстом по спине раба. Бледная девочка, утратившая всякое очарование юной привлекательной нахрапистости, тут же рванула вперёд и только что на колени не упала перед Ясмин. Склонилась буквой «г».

— Приношу глубочайшие извинения, мастер Белого цветка, мой поступок заслуживает порицания!

Это точно. Жаль изменить ничего нельзя. Ланна вытянула вперёд руки, и на ее ладонях поблёскивали магические розги. Вот она Варда, отрицающая насилие, во всей красе. Нельзя бить юный цветок, кроме тех случаев, когда он сам алкает наказания. Нельзя брать приемную дочь, как жену, кроме тех случаев, когда она сама об этом просит. Нельзя, как обратная сторона «можно».

— Я нисколько не сержусь на тебя, цветок Ланна, и желаю тебе хорошего обучения у мастера Бьющих листов.

Эгир даже не дрогнул, безмятежно разглядываю склоненную головку Ланны. Что же у него за положение, если он может позволить себе переложить ответственность на росток тотема Таволги?

— Прошу вас, — прошептала Ланна, и сердце у Ясмин дрогнуло.

Она сжала губы в нить, чтобы не наделать глупостей. На кону не только ее жизнь, на кону жизни всех ее учеников. Это только в сказках, дети держат данное слово, исправляются и хранят верность мастеру. В жизни они обычно легко предают.

— Нет, Ланна, — мягко отказала Ясмин. — Я желаю тебе достойно повзрослеть под руководством нового мастера.

Мастер Верес сделался мрачнее тучи, но понял ее намерения верно.

— Вставай Ланна. А вы, мастер Ясмин, чересчур жестоки к ребёнку, совершившему ошибку.

— Не к ребёнку, — поправила Ясмин. — А самому ребёнку четырнадцать лет, это хороший возраст для самоопределения.

Это ужасно, но ещё немного и она начнёт получать удовольствие от злобы мастера Вереса. Ей-богу, он же скоро задымиться.

— Мастер Эгир достойный преемник моего опыта, не стоит принижать его заслуги.

Даже так? Звучит, словно она бежала за мастером Эгиром до первого этажа и умоляла не забирать Ланну. Зато ясно, почему тот настолько самоуверен. Ученик мастера Вереса, легко поднявший оружие до третьего порядка в его-то юном возрасте.

Они просто не оставили Ясмин выбора.

— В таком случае я вынуждена просить мастера Эгира о поединке, — Ясмин смиренно опустила глаза. — Мое положение не позволяет мне избежать столкновения. Прошу, мастер Бьющих листов, примите вызов.

Ясмин номинально привстала и тут же уселась обратно. Как с ней, так и она. Свидетелей тут нет, а слухи эти горгульи распустят в любом случае, будь она хоть девой Марией.

— Принимаю, — высокомерно обронил мастер Эгир.

В его глазах не осталось ни капли расположения, и на удивление это задело Ясмин. Как горько и глупо закончилась ее попытка дружбы в астрельцами. Милева, тепло принявшая ее в Зелёных листах, Анда, ее невестка, Эгир… Их дружба разрушилась в одну секунду, подобно песочному замку, смытому первой же волной. И если чувства Милевы и Анды, приближенных тотемом к Примулу, Ясмин могла понять, то Эгир вызывал вопросы. Как ученик мастера Вереса он не мог не знать о положении Ясмин, но так тепло к ней отнёсся. Такая редкая перемена.

Такое высокомерие.

— В таком случае удачи нам в поединке, — с улыбкой Ясмин прошла к двери и открыла ее, почти открыто выпроваживая тотем Таволги. — Как инициатор, я подтверждаю слово в присутствии свидетелей и прошу о более подходящей дате. Глаз?

Глазом официально назывался Зекокумом Тарде и был способен запечатлять значимые кадры по требованию мастера. До Штокроз семейства Мальвы ему было далеко, но пятисекундное запечатление ему было доступно. А вот растения-покровители были способны на многое, особенно в сильных тотемах. Штокроза далеко не самый сильный тотем, но качества цветка тотема поражали воображение.

Увы, самой Ясмин это было недоступно. Глава Астер не дал своего позволения на использование цветка тотема.

Глава 21

Абаль не вернулся.

Ясмин ждала окончания операции сначала до обеда, после до полдника, затем каждые полчаса. Даже из ведомства не уходила. Но Абаль не вернулся. Ни в этот день, ни на следующий, ни через три дня. В ведомстве ходили слухи, что спайке Абаля на операцию дали три пустых метки.

Некоторые из девушек открыто плакали. То ли были влюблены в кого-то из спайки, то ли у них были лишние слёзы. Говорили, как такое возможно? Все три и пустые! Неужели невозможно отличить использованную метку от заряженной? Кто вообще делает эти метки?

Ах, мастер Файон? Мастер Файон очень хороший человек, а какой у него сад… Он вывел чёрный водосбор и пустил расти вдоль стены, как траву. Гений. Гениям все дозволено. На этом месте девицы прекращали плакать и принимались закатывать глаза. Потом, снова плакали. После осуждали Ясмин.

Ясмин не плакала, да и чёрного водосбора у неё не было, так что немного подергать ей пёрышки сделалось местной забавой.

Ясмин было не до них. Неприятности пошли на неё войной, словно за углом ждали и давно построились в очередь.

Для начала ее вызвал Примул и пропесочил, а когда она сказал, что Абаль ему больше не сын и клятва не действительна, впал в грех нецензурщины. Всякое подобие вежливости и достоинства опали, как листья с осеннего клена, и Примул стал тем, кем он и был с самого начала. Сыном крестьянина.

Хитрость, жестокость и страсть к накопительству выплескивались ид, как каша из андерсоновского горшочка. Хотелось закрыть уши и крикнуть: «горшочек, не вари!» Уважение к таланту обернулось завистью, управление — контролем, а любовь к сыновьям — безраздельным владением ими. Исчезновение Абаля сломало лубочную маску, расписанную под доброту и выдержку. Ясмин не имела ни малейшего понятия, как воспитывали детей в тотеме Аквилегии, но то, что просачивалась наружу из-за закрытой двери прошлого, вызывало у неё ужас. Чистый и почти прекрасный. Насколько, конечно, прекрасным может быть чёрный цвет.

Как у чертового водосбора от мастера Файона.

— Маленькая тварь, — шипел Примул, притиснув ее кресло к стенке кабинета. — Кто дал тебе волю, кто дал тебе жизнь? Пролезла земляном червем в золотое яблоко, да осталось недолго. Мастер Эгир поставит тебя на место, гнилое семя!

Ясмин сидела в кресле и молчала, разглядывая искаженное чистой ненавистью лицо Примула. Сухой, рано постаревший, все ещё красивый холоп. Соль вордовский земли. Чернозём, которым он так открыто пренебрегал, но в который был посеян и из которого взошёл. Повадки крестьянина вышли из темницы его души.

Замолчи, подумала Ясмин. А потом подумала — это ее отец. В ней течёт часть этой крови, и когда ей причинят боль, она по-волчьи оскалится, она перекусит яремную вену своему врагу. Вот и сегодня она причиняет боль. Немезида с обломанными крыльями.

— Ты ведь знал про меня и мастера Файона? — увидела его лицо. Так близко — искаженное детской примитивной злобой. — Конечно, знал. Ты с самого начала знал, что представляет собой Файон, но все равно допустил. Меня было не жалко, а Абаля? Ты знал, когда отпускал его в Чернотай?

Не знал. Конечно, не знал. А если бы и знал, ничего бы не смог изменить. Абаль был его единственной попыткой выйти из ловушки мастера Файона.

— Абаль не возьмёт порченную кровь, — прошипел он. На лбу вздулись вены, щеки пошли красной сетью сосудов, дыхание — запах застарелой болезни вперемешку с фиалковыми пастилками. Третьей мыслью было — он умирает. Примул-отец-мучитель уже очень скоро окажется в могиле.

— Он знает, — уже без былого запала закончила Ясмин. — Я хочу увидится с его матерью. А если не пустите, я предложу свою помощь прилюдно и вам все равно придётся согласиться. Чудесно. Завтра пополудни мне вполне удобно.

Без особого труда она вывернулась из стальной хватки Примула и бесконечными коридорами вышла в ведомственный сад.

Второй ещё более неприятной новостью стало немыслимое давление со стороны мастера Файона.

По каким-то причинам, Ясмин решила, что их отношения закончены. И напрасно. У мастера Файона было совершенно иное мнение. Всякий раз, когда Ясмин напоминала, что отношения разорваны, тот реагировал, как отец на непослушную дочь. Терпеливо дожидался финала ее отповеди и гнул своё. Поскольку встречались они только в людных местах, на них начали реагировать.

Ещё бы.

Скандально известная мастер Белого цветка и мастер, которому сам Примул не указ. Однажды они умудрились поссориться в ведомственной столовой, где их слышали под два десятка мастеров и ремесленников. Но теперь с Ясмин все время находились рядом два Консула, и она заставляла себя сдерживаться. Не хватало посвящать в тонкости своей личной жизни всех вокруг. Но основной конфликт случился накануне поединка с мастером Эгиром.

На третий день отсутствия Абаля, она впала в тоску и потеряла осторожность. Взяла свой нехитрый обед из цветочного салата и запеченной рыбы и ушла в ведомственный сад, где можно было легко потеряться. Даже хуже. Она обманула своих трижды драгоценных Консулов, которые наивно охраняли пустую аудиторию, из которой Ясмин вышла через смежную комнату.

Воздух горел от солнца, с лип тёк мёд, пчёлы липли к Ясмин, словно она была карамельная. Та лениво их отгоняла, углубляясь в изучение незнакомой еды. Надо же. Салат из цветов! Она угадала розмарин, настурцию и кажется листья одуванчиков.

— Ты должна отказаться от поединка с Эгиром.

Ясмин скривилась. Она впервые за последние пять минут думала о настурции, а не об Абале, и вот снова. Аппетит мгновенно пропал, настроение атрофировалось. Ей нужна перезагрузка, час, два, сутки, чтобы дать голове отдохнуть от метаний и ужаса. Чтобы начать думать эффективно, а не трястись в панике. Осина на ветру мыслит более здраво, чем мастер в неврозе.

— Я не могу, — буркнула она. — Твоими стараниями, — желания соблюдать вежливость и паритет у Ясмин не осталось. — Если я спущу мастеру Эгира с рук уход учеников, то потеряю репутацию, а как следствие и репутацию всей группы. Я должна позаботиться о детях.

Она что, много просила? Час покоя и цветочный салат.

Мастер Файон живописно опирался плечом на одну из одуряюще пахнущих лип, и мог служить прекрасным натурщиком для одной из художественных ремесленных школ Астрели. Жаль только красота сосуда не коррелировала с содержимым. Ясмин поймала себя на мысли, что не может увидеть его объективно. Для неё он оставался липкой душной ночью, совиными глазами, шепотом, от которого стынет кровь.

Она даже не был для неё человеком. Он был явлением, против которого нет щита.

— Откажись от поединка, заключи со мной помолвку, и Абаль вернётся, — мастер Файон безмятежно расправил платье и плавно опустился на резную скамью, идущую широким полукругом вдоль лип.

Липы цвели золотым и зелёным, малахитовые горы сада искрились под солнцем, жемчуг рос лежал под ногами, но Ясмин этого не видела. Мир для неё покрылся серым.

— Что это значит? — глухо переспросила она.

— Это значит, что мастер Тихой волны не вернётся до нашей свадьбы, — Файон безразлично теребил собственную косу, рассматривая горизонт. — Видишь ли, милая Ясмин, я не желаю видеть его своим гостем. Я верну его после… После всего.

После чего?

После того, как имя Ясмин будет прочно связано с именем мастера Файона, и их связь будет невозможно разорвать без последствий? Даже если она решится, то от неё отвернётся Астрель и отвернётся Варда. В Варде проще умереть, чем развестись. Брак — часть репутации мастера.

Ясмин подумала об этом и задрожала от ужаса.

— Почему он не вернётся? — упрямо переспросила она.

Мастер Файон наконец перевёл на неё взгляд:

— Без метки невозможно вернутся. Он будет бродить по Чернотайе годами, если я не пожелаю вернуть его. А я несомненно верну своего любимого племянника, когда все закончится.

Ясмин до боли сжала руки. Пальцы переплелись не хуже браслета-змейки, словно спаянные в скульптурный монолит.

Когда все закончится. Вероятно он имеет в виду ее жизнь. Ясмин хмыкнула. Странным образом мозг отказывался усваивать эту информацию. Мы здесь, под липами и в полной безопасности, говорил он, у тебя ещё есть время. Абаль взрослый человек, как он мог не предусмотреть, что мастер Файон, курировавший операцию, может дать ему пустую метку. Использованную пустышку.

Он слишком умён, чтобы позволить себя обмануть. Он найдёт выход, он обязательно найдёт…

— Мне нужно подумать, — тихо сказала Ясмин. И тут же перебила саму себя: — Примул не позволит причинить ему вреда! Оба его сына в Чернотайе, он не станет рисковать ни одним из них, слишком много сил на них потрачено!

— Конечно, он не станет рисковать, — согласился мастер Файон. — Он и не рискует, мой глупый брат искренне полагает, что дал сыновьям верные метки, а те верят отцу. У них нет причин не верить. Но видишь ли, я единственный человек в Варде, который умеет создавать метки и отличать использованную метку от пустой. Моему брату дан титул, но не дано силы, чтобы влить в метку даже сотую долю резерва.

Ясмин опустила глаза. На ее памяти, мастер Файон впервые назвал Примула братом, и в его голосе не было ни горечи, ни ревности. Зато теперь она понимала бешенство Примула, который знал — не мог не знать — почему Абаль ещё не вернулся. Дочь, которой он пренебрегал, оказалась единственным средством вернуть сына домой.

— И на что вы рассчитываете? Что мы сумеем долго и счастливо, после того, как вы обманом заставите меня связать наши судьбы перед алтарем наших тотемов?

— Но я тебя не заставляю, — вдруг искренне удивился мастер Файон. — Ты сама примешь или не примешь это решение, не так ли?

Это звучало очень… тупо.

— А ваши родители, — осторожно спросила Ясмин, — как принимали решения?

Она не рассчитывала, что Файон ответит, но он ответил:

— В семье принимает решения только один, иначе начнётся бардак, — слишком быстро и гладко.

Клиентоориентированная Ясмин мгновенно поймала то тягостное раздумье, которые всегда лежит за быстрым согласием.

— Это правильно? — подбодрила она мастера Файона.

— В стае один вожак, в цветке одна сердцевина, — раздраженно сказал тот. — Знаешь, как устроены тотемы Риданы? — и не дожидаясь ее отрицания, продолжил: — Вожак кроет всех женщин стаи, он может взять любую женщину, даже дочь, и его тотем крепок тем, что следующий вожак будет прямым продолжателем его рода. Но, знаешь, что происходит, если в зверином тотеме насильно меняется глава?

Догадывается.

Она смотрит телевизор. Точнее, смотрела. Первое, что делает новый вожак стаи — убивает детей предыдущего вожака.

— Так жила твоя семья? — спросила она осторожно.

— Моя семья — не звери, но нам нравилась организация их быта.

Звучало расплывчато и почему-то страшно. Что творилось в маленькой многодетной Аквилегии, затерянной на окраине Варды? Лишенной образования, контроля и самой возможности выбора. Выбора жить иначе, чем их тотем.

Абаль был частью этого тотема. Как он, воспитанный в их системе социальных координат, остался таким цельным? Чем он заплатил за возможность остаться человеком, став змеей?

Ясмин не хотела знать.

Человек перед ней в платье благородных тонов, с блестящей косой, нежными руками и дорогими браслетами больше не был мастером Файоном. Взлетевший немыслимо высоко, он оставался сыном сумасшедшей Аквилегии. Цветок, лишенный корневой системы. Просто семя. Материал, потраченный для восхождения другого сына. Не более, чем часть земляного пласта, по которому ступит нога его брата.

Что он чувствовал, когда был пластом и семенем?

Он ведь чувствовал?

— Мне нужно время для раздумья, — Ясмин закрыла глаза, отчаянно желая нового прилива ненависти к мастеру Файону.

Но ненависти не было. Внутри было пусто и темно.

* * *

Она дала себе неделю, хотя и долго колебалась.

Впервые за долгое время Ясмин осознала истину, в которой врач не может лечить самого себя. Ей бы не помешал врач. Врачеватель душ человеческих.

Минуту за минутой она отыскивала саму себя под сомкнутыми веками, но видела только перепуганный дрожащий огонёк, который никого не мог согреть. Даже наоборот, он собирался умереть от любого дуновение. А иногда она закрывала глаза и видела Абаля.

Слышала насмешливое, ласковое «Яс».

Сначала она тянула время, потому что при мысли о мастере Файоне ее охватывался ужас, потом потому что надеялась на Примула. Он ведь может что-то предпринять? Это его сын. Сыновья. Дети, ради которых родитель… Ну, биологический родитель, а если коротко, то просто биолог.

Это был второй и последний раз, когда они говорили с Примулом.

Накануне боя с мастером Эгиром ее допустили в покои супруги Примула, о которой она теперь знала чуть больше, чем хотела бы. Госпожа Канна, истинная дочь Спиреи, без боя отдавшая место главы приемному сыну семьи и сделавшая ставку на замужество.

И проигравшая.

Ясмин была впервые в доме Примула и на несколько минут забыла, как дышать. Утонченная роскошь сада, белых статуй, выложенных разноцветной мозаикой дорожек и синих стёкол прудов складывались перед глазами в волшебство. Иллюзию красоту, едва ли доступной человеку.

— Прошу вас, госпожа Ясмин, — без улыбки, но с безукоризненной вежливостью пригласила одна из прислужниц, присланных за ней.

Ясмин не без трепета вошла в дом, который даже издалека казался ожившей картиной Питера Янса. Залы шли единым зеркальным коридором, складываясь в лабиринт, и очень быстро Ясмин потеряла ориентацию. Они трижды сворачивали налево, дважды направо, один раз понимались вверх и один раз спускались вниз — намного дольше, чем поднимались. Мозаичный пол вторил узоры в соседней зале, а узор соседней залы был неотличим от узоров первой. Залы повторялись с ювелирной точностью до последнего завитка. Натренированный на внимательность ум Ямин искал отличия и не находил. Зеркала без единого изъяна или отличительного знака складывались в единую полосу, едва ли разделённую порогом. Мириады ламп, горящих даже при дневном свете плавали мутными шарами в бесконечных отражениях зеркал.

Прислужницы шли быстро, и Ясмин не успевала ориентироваться в этих жутких одинаковых коридорах-комнатах.

Пол, декорированный орнаментом бесконечных битв Риданы и Варды при отражении давал рисунок гигантской розы багрово-коричневых тонов. Бесчисленные отражения этой жуткой цветочный кляксы в зеркальных стенах, белые колонны, на которых недолго отдыхал глаз, скоро слились в единое буйство краски и стекла.

В таких стенах сходят с ума, мелькнуло в голове, когда они проходили очередной поворот. Абаль жил здесь. Родился и вырос здесь.

И остался в здравом уме. Может, он ходил по дому с закрытыми глазами?

Вскоре Ясмин заметила на руке одной из горничных Триллиум, оплетённый вокруг запястья на манер браслета. Она слышала о нем, но никогда не видела раньше. Триллиум использовался, как маршрутизатор, прокладывая пути, запоминая и воспроизводя их по первому требованию. Зато стало ясно, почему прислужницы так ловко ориентируются в доме.

Минут через десять блужданий, Ясмин стало страшно. Она поняла, зачем Примул создал дом таким. Сложный декор, повторяющийся из залы в залу, заставлял терять концентрацию. Глаз обманывал аналитические рецепторы. Сколько зал ты прошёл? Ты уверен, что эта зала не та, что была несколько минут назад за очередным повтором?

Вполне возможно, что они ходят кругами, но на лицах прислужниц не прочесть ни слова. В их глазах, опущенных на маршрутизатор, стояла темнота.

Наконец, они остановились у одного из зеркал и после нескольких манипуляций, то отворилось, оказавшись дверью. Входом в неожиданно простой внутренний дворик, где росла клочковатая тощая омела и лежал пруд с декоративными рыбками.

— Уже скоро, — обронила первая из прислужниц, и указала рукой вдоль ряда длинных скамей. — Если госпожа пройдёт через двор, то увидит покои госпожи Канны. Мы не смеем пройти далее.

Прислужница склонила голову, но взгляд ее не вязался с раболепной позой. Слишком наглый для прислуги.

— Благодарю, — почти искренне сказала Ясмин и вручила прислужнице фирменную белую горошину. — Держи.

Та автоматически взяла, потом опомнилась и протянула обратно:

— Нет-нет, госпожа, нам запрещено брать подарки!

Ты, однако, взяла, подумала Ясмин и ласково улыбнулась.

— Увы, этот подарок очень сложно забрать обратно, но, скажем, лепестков через сто, я его заберу. Только не отлучайтесь далеко, подарок не любит находится вдали от меня и может плохо отреагировать.

— Что? — тёмные глаза прислужницы распахнулись в ужасе. — Но я не могу остаться, я обязана следовать приказу господина и предоставить отчет после вашего прихода в комнату госпожи Канны. За нарушение приказа следует увольнение.

— Значит, ты уволишься, — спокойно заметила Ясмин. — Зато будешь живая и здоровая. Сядь на скамью и не тряси моим белым цветком, не дай бог, взорвется. И дай-ка мне свой Триллиум для надежности. Подарками надо обмениваться, не так ли?

Наглость в прислужнице выключилась, словно в ней повернули невидимый глазу тумблер, и перед Ясмин стояла насмерть перепуганная девчонка. Протянула к ней дрожащими руками маршрутизатор и тяжело осела на скамью.

— А ты иди, — равнодушно сказала Ясмин второй девочке, смотревшей на них нечитаемым взглядом, и прошла в покои.

Что за примитивная ловушка?

Даже слабоумный поймёт, что его планируют запереть, если водят одинаковыми коридорами, пялясь в маршрутизатор. Этого и следовало ожидать, все же Примул и Файон братья, и последний, помнится, требовал отменить поединок с мастером Эгиром. А ведь тот уже завтра!

Хороша бы она была, потребовав сатисфакции, а после не явившись. Да она бы стала посмешищем для четырёх ведомств.

В комнате было наредкость нормально. После безумных темных фресок с кровавыми боями и зеркал, отражающих темноту и друг друга, здесь было почти по-человечески. Кровать, стол, стул, шкаф и чудовищных размеров дерево. Вот только… У дерева не было кроны. Дерево росло корнями вверх, оплетая сетью весь потолок и кровать, на которой, в древесной колыбели покоилась госпожа Канна. Мастер Меткого удара, истинная дочь тотема Спиреи, наивно отдавшая свою милость приемному сыну своего тотема.

Она лежала, спелёнатая узловатыми корнями, белая и неживая, как фарфоровая кукла: тёмные волосы, белая кожа, красота, от которой так много отошло Абалю. Совершенная юность, пленённая сотнями старческих, покрытых пятнами времени рук странного дерева.

У Ясмин волосы на голове зашевелились. Из всего, что она когда-либо знала, когда-либо читала, на ум приходила только одна аналогия.

Иггдрасиль. Перевёрнутый ясень. Дерево вверх корнями.

Преодолев ужас Ясмин коснулась тёплой древесной кожи и отчётливо ощутила, как в нем пульсирует жизнь, перекачивая ее в безжизненное тело на кровати. Она с недоумением проследила путь древесных жил, соединенных с госпожой Канной. До этого момента ей в голову не приходило, что она может ошибаться.

До этого момента брак Примула был очевидным расчётом, в котором его жене отводилась роль экспериментальной самки. Ее роль заткнуться и плодоносить. И, желательно, не не задавать вопросов. Конечно, Примул бы стал заботиться о своём эксперименте по мере сил, но… Иггдрасиль?

Дерево, которого даже не существует в природе, стоит в изголовье кровати нелюбимой жены. Настолько нелюбимой, что ради неё был выведен мифический ясень.

— Тогда почему ты спишь? — спросила она шепотом в пустоту. — От такого ясеня мертвые встают и бегают.

— Его сил хватает только на поддержание жизни.

Ясмин резко обернулась и в углу комнату в кресле увидела Примула. Поёжилась. В последний раз когда они виделись, он обещал свернуть ей шею, а после закопать весь Бересклет поименно. Но он сидел, глядя мимо неё, усталый, рано состарившийся человек.

— Что с ней? — спросила она дрогнувшим голосом.

— Змеиная часть отслаивается.

Голос у него был равнодушный. Примул не отрываясь смотрел на жену.

— Лучше бы вы ее отпустили, чем держать ее в спальне, как кабачок, — язвительно сказала Ясмин. — Но вы, конечно, не можете. Она вам нужна живой, чтобы держать Абаля на крючке.

Примул даже не поморщился.

— Он и так на крючке. Абаль дал все клятвы, положенные моему сыну.

— Хорошо бы вы помогли этому сыну, — холодно заметила она. — Уж вы-то не могли не знать, что мастер Файон дал им пустые метки.

— Он мой сын. Если он хочет владеть Вардой, то должен приручить и Чернотайю…

— Да ладно вам, — невежливо перебила Ясмин. — Мастер Файон просто сильнее и вы не можете ему противостоять, и жизнь сына — плата за вашу собственную жизнь.

Примул с усилием качнул головой:

— За ее жизнь. Мой брат гениален, и Канна жива, только потому что он так хочет.

Значит, это милое несуществующее дерево — произведение Файона?

Ясмин отвела взгляд. Ей сделалось неловко. Она не знала, что связывает Примула с госпожой Канной, и знать не хотела. В голове тут же поселилась мысль, что он взрослел и рос рядом с ней, как с сестрой. Что госпожа Канна стала первой, кто поверил и доверился ему, став, в итоге, его первым экспериментальным материалом. Это ведь не произошло ни с того, ни с сего, они прошлой долгий путь прежде, чем он закончился у кроны Иггдрасиля.

Любовь не равна любви. Любовь брата не равна любви мужчины, но не менее сильна.

— Если я пойду снова в Чернотайю, то спрошу у матери что-нибудь для… госпожи.

— Спроси, Ясмин, — Примул качнул головой, но не отвел взгляда от жены. — Но это не изменит наших отношений.

— У нас нет отношений, — сказала Ясмин и вдруг поняла, что это правда.

Просто чужой человек. Незнакомец с лицом ее отца. Призрак давно умерших чувств. Даже меньше — призрак призрака. Ее отец жив, здоров и ректорствует, а по воскресеньям ездит на кладбище к бывшей жене. Возможно, он даже счастлив, ведь мама больше не может закрыть дверь у него перед носом.

— Да… Она выбрала Астера.

А. Так вот какие отношения он имел в виду. Не отношения с ней, а отношения с ее матерью. С мастером Гербе, которая обманула его ожидания.

— Если это вас утешит, то мастер Урожая не намного вас лучше, — весело заметила Ясмин. — Ну а я, пожалуй, пойду, одна из ваших девочек оставила мне Триллиум, так что не стоит меня провожать.

От статичной позы у неё затекло все тело, поэтому к выходу она развернулась со спортивной радостью. Свобода от отцовской любви оказалась сладкой. И чего она так мучалась?

— Я знал, что ты его обманешь, — ответил Примул. Обернулся. На изможденном, сером от неведомой болезни лице сияли гордостью все ещё прекрасные глаза. — Файон считает себя идеальным, но разве знание своей силы не есть слабость?

Ясмин замялась у выхода, не понимая, как трактовать это признание.

— Возможно, я ошибся, и вы с Абалем станете хорошей парой, — Примул все ещё смотрел на неё. — Почти, как я с Гербе.

Это что, запоздалое родительское благословение? Ха-ха. Да пусть на бутерброд его намажет.

— Станем, не сомневайтесь, — Ясмин засмеялась от снизошедшей на неё легкости и выскочила в сад.

Запястье некрепко сжало. Рядом с Триллиумом сидела змейка, закольцованный в браслет, и смотрела обиженными глазами.

— Ой, — тут же извинилась Ясмин. — Я и не подумала. — Она на только привыкла полагаться на себя, что и забыла про змейку, а ведь та, наверняка, знает этот дом, как собственный хвостик. — Ну хочешь я сниму Триллиум, а ты меня поведёшь?

Змейка хотела.

Поэтому Ясмин стащила маршрутизатор и сунула его в карман и едва не пританцовывая пошла вслед за мелькающей в зарослях пиний змеей по имени Калма.

Глава 22

К ее удивлению, у дома Примула, у самой цветочной арки, начинающей вход в поместье, стояли оба ее Консула. Их лица были закрыты темной вуалью, но Ясмин нутром чуяла их недовольство.

Ну правильно.

Ушла без разрешения. Вошла в зону риска… то есть в дом Примула без защиты. А заодно и обманула их, умчавшись вчера гулять без сопровождения. Список ее грехов был написан на похоронных лицах Консулов. Ясмин виновато проморгалась, но ни чего не сказала.

Она ненавидит контроль. Она сделает это снова. Либо кайся и не грешить либо…

Ясмин выбрала второе.

Они шли по цветочным глянцевым улицам Тихого квартала, как особы королевской крови. На них оборачивались и только что пальцем не показывали. Абаль был прав. Ясмин стала новостью номер один в мире Варды за последние пару месяцев. Полумёртвая девочка из уничтоженного тотема взошла сверхновой.

Ясмин шла по белым дорожкам парка, полностью выращенного в стиле уютной залы. Деревья в виде скамей и кресел, кустарник в форме стола, опрокинутые зеркала озёр лежали на цветочном ковре, отражая солнце. Цветочные качели, спрятанные в медные ниши плакучего бука манили присесть. Цветущие глициния горела на солнце белым фонтаном.

Иногда встречались веревочные качели и песочницы, до боли похожие на русские детские площадки, где бегали дети. Дети постарше галчатами грудились на спинках скамей и ветках деревьев, настороженными взглядами провожая Ясмин.

Да я знаменитость, с удивлением подумала она. Память подсказывала, что ее оригинальную тезку такое внимание выводило из себя. Она же напротив, чувствовала знакомое спокойствие. Ясмин любила работать с аудиторией.

Умела работать.

Особо смелым детишкам, подскочившим едва не впритык, она весело подмигнула, и те с счастливым воем помчались впереди неё.

У порога собственного дома ее поймала мастер Лия. Ясмин удивилась. В ее голове та плотно коррелировала с Бриаром и не считалась самостоятельной единицей. Ясноглазая и томная, как кошка, Лия отбилась от стайки подруг и тут же бросилась к Ясмин. Консулов словно не заметила.

— Мастер Ясмин! — воскликнула она с необычайной радостью. — А я вас так ждала, вы представить себе не можете.

Ясмин натянуто улыбнулась.

— Доброго полудня, мастер Лия, что-то случилось?

— Доброго, да, — тут же торопливо добавила Лия, махнув рукой подругам, и увлекла Ясмин в глубь одной из круглых лужаек. Те хорошо просматривались со всех сторон, и в то же время давали необходимое уединение. — Хотела извиниться перед вами за то глупое ночное вторжение. Нам так стыдно за него…

То есть, она решила извиниться за ночной визит спустя пять дней. И так торопилась, что едва не задыхается от радости. Надо же.

— Извинения приняты, — Ясмин великодушно попыталась добавить в голос тепла.

Лия ни в чем не виновата. Просто Абаля рядом нет, и мысль о его смерти изматывает душу. Час за часом.

Консулы отступили в тишь глянцевой зелени и словно растворились в золотом полудне, а Лия все трещала и трещала, что ей жаль, что она рада пригласить Ясмин в свой круг, и что она хотела бы очень поболтать о секретном.

Что, мол, Ясмин, как женщина, ее обязана понять.

К сожалению, Ясмин никак ее не понимала, и та, устав намекать, наконец-то выразилась прямо:

— Я об этих играх… — смуглое точеное личико сделалось едва ли не багровым. Тёмные глаза виновато спрятались за ресницами. — Которые ролевые. Я хотела… немного узнать об этом.

Ясмин, ждущая подвоха буквально из воздуха, едва не расхохоталась. Смех расслаблял и делал мир не таким чёрным.

— Если вы не против, мы хотели бы немного отдохнуть с вами в восточной беседке, — смущенно предложила Лия. — Там подают изумительный чай из желтого гибискуса и белые персики с ореховой пастой.

Ясмин оглядела смущенные юные мордашки, выглядывающие из зарослей цеанотуса, похожего на розовый снег, и согласилась. Впервые за долгое время она чувствовала покой.

— Чудесный чай, — похвалила Ясмин.

Это были ее первые слова за все чаепитие. Золотая молодежь Астрели создавала идеальный шумовой фон, вовсю веселилась, но сама поглядывала в сторону беседки.

Ясмин терпеливо внимала всеобщему интересу. Позволяла разгадываться себя.

Думала с иронией — хорошо в зубы не смотрят, не то заглянули бы.

— А… персики? — неуверенно спросила одна из девушек.

— Чудесные.

А паста дерьмо. Ясмин аккуратно счищала ореховый ужас с персиковых боков на край тарелки. В Варде это было не принято. Угощение съедали полностью, даже если оно не нравилось. Терпи и ешь, таковы правила этикета. Самый максимум, который могла позволить себе госпожа — съесть совсем немного и отказаться под предлогом бережного отношения к фигуре. А Ясмин плевать хотела на традиции. Она и так полжизни провела, отыскивая истоки собственных комплексов. Заводить новые она не собиралась.

А юные госпожи все теснее собирались вокруг беседки. Звенел смех, мелькали тонкие на руках браслеты, золотились косы на полуденном ярком солнце. Взгляды, быстрые, как осы, кружили рядом, приманенные свежей сплетней. Ясмин чувствовала себя свадебным караваем, который не знают, с какого бока взрезать.

— А мастер Тихой волны… Вы заключили помолвку?

Тишина настала мгновенно и оглушительно. Ясмин звякнула чашкой.

— Нет, — безмятежно сказала она. — Я не верю в помолвки, и если выйду замуж, то одним днём, без долгих раздумий.

Девицы заохали, но не разбежались в ужасе. Даже наоборот, подсели ближе, выспрашивая подробности. Одна даже предложила начать рисовать эскиз свадебного платья, раз уж в Астрели’ это священнодействие длиться около полугода. Ясмин со смехом отказалась.

Она не хотела платье.

Ясмин хотела, чтобы Абаль вернулся, и она свернулась бы в перепуганный насмерть комочек в его руках. Пережила эту битву, укрытая щитом его любви. Как говорила мама: «Мечтаешь все».

— А мастер Файон? Ходят дурацкие слухи, что он претендует на помолвку с Бересклетом, так?

Это уже было сказано шепотом. Ясмин равнодушно улыбнулась.

— Если эти слухи подтверждает сам мастер Невидимой сети, то так и есть, — она качнула пальцем очередной персик. Надо купить таких домой. — Но мне о его намерениях неизвестно.

Она глупо поступила тогда, в «Зелёных листах». Нужно владеть информацией прежде чем заводить себе врага. Зачем Файон вообще в неё так вцепился? Она даже не истинный Бересклет. Одной половиной ее крови владеет низвергнутый тотем, а второй — ненавистный ему тотем Аквилегии. Да она даже не красавица! Сколько в Астрели юных высокопоставленных прелестниц молятся, чтобы мастер Файон взглянул на них. И мало, кто откажет.

Возможно, никто не откажет.

Ну, кроме неё.

Она даже признавала, что Файон красив. При этой мысли она привычно содрогнулась, ибо красота жила в глазах смотрящего.

— А ты встречаешься с мастером Бриаром? — Ясмин прямо взглянула на Лию.

Если ей задают такие прямые вопросы, значит, и сами готовы отвечать. Та смутилась. После вскинула взгляд. Ее подруги странным образом сдвинулись, словно закрывая собой полукруг беседки.

— Здесь Титориум, — пояснила одна из них. — Вы не думайте, никто из этих, — она пренебрежительным кивком обозначила любопытствующих девиц за резьбой беседки, — и слова не слышал.

Ясмин приятно удивилась. Надо же, о ней пекутся. Вот что делает с человеком статус будущей снохи Примула. Интересно, как они запоют, если Абаль не вернётся? Ясмин подумала об этом и ощутила равнодушие. Если Абаль не вернётся, ничья реакция не будет иметь значения. Абаль — ее личная Декартова система координат. Начало летоисчисления. Точка отсчета, с которой началась ее жизнь. Без него…

На несколько секунд Ясмин ощутила собственную надломленность. Она всегда была сильной. Цельной. Абаль сделал ее слабой.

— Встречаюсь, но вы… ты, — Ясмин кивком подтвердила переход на близкое общение, и Лия улыбнулась, — понимаешь, что у меня не будет ни свадьбы, ни помолвки.

— Почему? — удивилась Ясмин. — Ты же из тотема Каламуса? Это уважаемый тотем.

Последнее она добавила из вежливости. Каламус, если чем и славился, то только изворотливостью и коварством. Но Лия, пусть и недолго, представляла его в Большом совете, что значило весьма высокое положение.

Лия понимающе переглянулась с подругами и расхохоталась:

— Я приемная дочь тотема Каламуса, знаешь, как я оказалась в совете? Чтобы не пришлось отдавать место любимому сыну.

— В совете сидеть опасно, — подтвердила ещё одна девушка.

Такая же темноокая и смуглая, как Лия. Кажется, ее звали Пион. Такие претенциозные имена давали только в глубоких деревнях, в Астрели это считалось дурным тоном.

— Мы тут все в одном положении, — пояснила ещё одна. — Приёмные дочери высоких тотемов. Пока ещё дочери.

Ясмин уставилась на них в ужасе. Талантливые мастера, не имеющие поддержки семьи, забирались сильными тотемами. В дочери. Но через год-другой либо становились матерями-одиночками, приносящими сильный приплод, либо выдавались замуж за союзников тотема. Или становились мастерами, идущими на опасные военные операции, в Ридану, в Чернотайю, куда не отдашь родного ребёнка.

Но формально придраться было не к чему. Одна только Лия была одета в золото с головы до ног, словно и в самом деле была любимой дочерью.

— Меня сделали членом совета на случай неудачного хода, — пояснила Лия. — Каламус продавливает спорную политику, и если что-то пойдёт не так, голова моя с плеч, а тотем чистенький и не при чем.

— Но Каламус убрали из совета, — возразила Ясмин.

Подобралась, как кошка. В самом центре Тихого квартала изо дня в день собирались в круг отверженные дети великих тотемов. Чёрное пятно на репутации политики Примула. А девицы, бродящие поодаль — настоящие цветы своих тотемов. Приглядывают за приемными отщепенками.

— Единственное, что Бриар смог сделать для меня, — Лия невесело усмехнулась. — Может теперь я стала и не особенно ему интересна. Ему нравится побеждать, разгадывать и исследовать, а я уже прогнулась. Попросила.

Мысленно Ясмин согласилась.

— Не подавай виду, — посоветовала она. — Будь ты хоть на атомы разобрана, он все равно пару раз вернётся, чтобы проверить, как ты. Выжила ли. Будешь валяться в ногах, уйдёт счастливый, а будешь счастлива без него, сразу занервничает. Охотникам всегда кажется, что после них жизни нет.

Девчонки засмеялись.

Уже к вечеру, когда прощались, одна из них — знать бы кто — шепнула:

— Будь осторожна завтра, тотем Таволги не играет честно.

* * *

Утром Ясмин с трудом съела тост, пересоленное яйцо, а чай вылила в раковину. Сознание было холодным и ясным, как свежевымытое стекло.

Мастер Эгир буквально на днях стал мастером с оружием третьего порядка. Необычайно высокий прогресс для его возраста. Вполне возможно, что и на нем потопталась Чернотайя. Теоретически, оригинальная Ясмин с оружием четвёртого порядка превосходила мастера Эгира, но вот практически…

Она могла проигрывать технически. Получив титул в восемнадцать, она осталась без наставника, а книги не давали должного объема практических знаний. А если тотем Таволги не играет честно, то мастер Эгир будет много сильнее третьего порядка. Он может использовать приемы Таволги, если получил одобрение главы. Он может использовать его силу, если тот сумеет передать ему цветок тотема. В отличие от Ясмин, Эгир тренировался под руководством опытного бойца, отличившегося в войнах с Риданой. Он выгодно смотрелся на фоне самоучки Ясмин.

Его самоуверенность имела под собой фундамент.

У Ясмин из козырей был только Белый цветок. Ее собственный. И множество способов его использования, но, к сожалению, теоретических. Она тренировалась пару раз с Консулами, но быстро бросила эту затею. Цветок брал взрывную площадь в десяток метров, и Ясмин пока не удалось сделать атаку более ювелирной. Она не умеет драться, не умеет выяснять отношения силовым методом и, ко всему прочему, лишена спортивной злости. Единственное, на что хватило ее уверенности — сменить наряд. Ну бегать же по чертовой арене в платье.

Из дома она вышла сосредоточенной, задрав нос повыше.

— Пожелай мне ни пуха, ни пера, — сказала она мастеру Молнии.

Тот ошарашено замялся. Даже через чёрную вуаль ее жёг изумленный взгляд.

И пусть смотрит, подумала Ясмин с раздражением. Она бы все равно долго в юбках не протянула. Кому-нибудь приходило в голову, какую фору мастеру-мужчине дает оппонент женского пола своей юбкой? Ей приходится тратить вдвое больше усилий, чтобы хоть в подоле не запутаться. А она даже не боец.

Она не бегает, она не прыгает. Она не кенгуру. Правда, в юности она ходила на танцы. Одна из маминых попыток сделать ее качественнее. Но вряд ли умение вальсировать спасет ей жизнь.

— Что такое "ни пуха, ни пера", — переспросил второй Консул, но первый его перебил: — Это очень смелый стиль одежды.

Ясмин могла поклясться, что если снимет с него вуаль, тот окажется, красным, как пожарная машина.

— Удобно, — сказала она и мгновенно закрылась.

Широкая рубаха, схваченная корсетом, не стесняла движений, а свободные штаны давали ее нехитрым танцевальным па выиграть немного времени. В конце концов, она ещё не так ловко обращалась со своим цветком.

Всю дорогу до ведомства, она пункт за пунктом вычисляла, что делает ее слабой. Откуда это дурное волнение и тревога? Чего она боится? Таволги? Файона? Самоуверенного золотоволосого Эгира?

Ясмин медленно отшелушивала страх, волнение, настойчивость Файона, перепуганные мордашки своих подзащитных. С трудом она сдвинула сторону и тревогу за Абаля, и бесполезность его — их — отца. В чистом остатке остался только сам Эгир. Бывали случаи, когда талантливый юный мастер превосходил оппонента с более высоким порядком оружия. Ясмин сама тому подтверждение. Она превзошла Фло и сделала это играючи, хотя на тот момент уступала ей и в опыте, и в силе оружия.

Сила Эгира в опыте, технике боя и сильных учителях. И в знаниях слабости Ясмин. Его наверняка готовил к бою мастер Файон, поэтому Ясмин будет перед ним, как на ладони.

Задумавшись она едва не проскочила арену.

Белый круг арены лежал сердцевиной гигантского каменного цветка, поднимавшего лепестки ступеней к небу. Чтобы добраться, приходилось спускаться в беломраморную чашу. Семь сотен шагов. Наверху оставался сад, оглушающе пахла глициния, гнулись к земле померанцы, осыпанные кислыми мандаринами. Развернула к солнцу глянцевые листья скимия, а вдоль шли вишни — сплошь в белом кружеве.

На несколько секунд Ясмин малодушно и остро ощутила своё одиночество. Беззащитность. Хотелось вернуться в цветущий обманчиво безопасный сад и снова почувствовать себя целой

Но Ясмин спускалась все ниже, и скоро остался только пятачок неба над головой. Арена была тиха, но небезлюдна.

По левую сторону арены расположился тотем Таволги. На удивление многочисленный. Она смотрела, изучала. Вспоминала слухи, что Таволга поглотила около трёх мелких тотемов и не брезговала брать приемных детей. Эгиру повезло, что он стал Таволге учеником, а не компостом. Рядом сидел отец Эгира, но когда Ясмин взглянула она него — отвел глаза.

Правая сторона заполнила один из ступенчатых лепестков почти целиком.

Тотем Омелы, тотем Баланзы, тотем Северной Линнеи. Тотем Песчанки тотем Калониктиона… Из мраморных ниш на неё смотрели родители ее учеников и сами ученики. Их семьи, близкие и сочувствующие. С ужасом, с надеждой. Все равно с надеждой. Ясмин мгновенно узнала Вейгела — по белым волосам, а после взгляд автоматически скакнул к Луну. Тот сидел особняком. В глубокой нише он делался похожим на лису, пойманную в капкан. На семь ступеней вверх от семей учеников сидела Фло, похожая в своём вызывающе розовом платье на одну из диснеевских принцесс. Все они пришли доказать ее право на защиту.

Так вот как выглядят битвы чести.

Под всеобщим молчанием Ясмин прошла к оператору для регистрации явки. Автоматически она отметила, что ее наряд вызвал глухое возмущение обеих сторон. Она коротко отвечала на вопросы мастера Идеальной защиты, мысленно выстраивая стекло между собой и окружающим миром.

— Порядок оружия?

— Четвёртый, — автоматически ответила Ясмин. Потом опомнилась: — Возможно, пятый. Точно пятый, но я все равно не уверена.

Мастер растерянно взглянула на неё, после куда-то в ок, как ученик за подсказкой. Ясмин, как сквозь толщу воды, наконец, увидела мастера Файона. Почти завершённое стекло в голове не давало пробиться эмоциям, но не мешало увидеть его торжественную красоту. Совиные глаза безразлично скользнули по ней.

— Доброго рассвета, мастер Невидимой сети, — вынужденно проговорила Ясмин.

Тот не счёл нужным ответить на вежливость.

— Теперь твой отказ от боя плохо скажется на моей репутации, — сказал он с безразличной полуулыбкой. — Но когда все закончится, я накажу тебя. Ты должна знать своё место в иерархии.

Мастер Идеального чего-там сидела прямая, как стрела, уставившись на собственные стиснутые руки.

— А… — припомнила Ясмин. — Сломаете руку. Или ногу? Я забыла.

Выводит на эмоции. Будит страх. Выуживает в темноте ее сердца забитые на подкорку воспоминания. Но прекрасное, ощутимое пальцами стекло не позволяло даже дать верное название ее чувствам. У неё их просто нет осталось.

Ясмин пожала плечами и вышла в центр арены. Плюсов в ее положении было катастрофически мало, поэтому она заняла центр, как потенциально удобное для круговой защиты место.

Тотем Таволги нехорошо оживился, видимо, радуясь, что она выбрала неудачную позицию для боя. Если подумать, центральное место выбирают только дураки, а лучше всего встать спиной к союзникам. Титориум, пущенный в траншею вокруг арены загудел и между ней и зрителями повисла белёсая дымка. Мир за пределами круга воспринимался словно сквозь дождевое стекло. Обычно это говорило о мощности Титориума. Но она так же понимала, что зрители видят их как на ладони.

Забавно, но Эгира она увидела последним, хотя он уже стоял в круге, разумно выбрав левый фланг и оставив простор для атаки. Она не видела его в бою, но сам титул говорил об атакующем даре.

— Доброго рассвета, мастер Бьющих листов.

Она формально склонила голову.

— Доброго рассвета.

Эгир коротко кивнул. Вся его красота, все добродушие сползли, как позолота с деревянной поделки. Почему? Ведь они и правда поладили!

— Почему? — усмешка испортила его красивое лицо. Не улыбка — оскал. Как у зверя. — Вы спрашиваете, почему? Разве не я должен спросить почему?

Ясмин напряжённо выдохнула, невольно встав в четвёртую балетную позицию. Наверное, Эгир посчитал ее боевой стойкой, начав едва заметное движение по кругу. Неслышный крадущийся шаг, осторожность, считываемое по глазам удовольствие от охоты. Он искренне считал ее простой добычей, и запоздало Ясмин поняла почему. Он знает о ней все, записи ее боев лежали в архиве, а мастер Файон имел к ним доступ. Он знал ее атаки наперечёт, форму оружия, стратегию, эмоциональность. И слабость. Настоящая Ясмин не была вынослива, поэтому первую половину боя тратила на изучение противника, даже принимая серьёзные атаки, вторая сводилась к минимуму — молниеносное нападение и финал. Она заканчивала бой в несколько секунд.

— Спросите

Спросить о чем? — Ясмин отстраненно наблюдала за Эгиром, одновременно формируя в сжатой руке бутон.

— Спросить? Спросить, как смеет сорванный цветок быть милым с первым сыном тотема Кориара? Мой тотем настолько низок, что вы посмели принять наше чаепитие?

Ясмин удивленно хмыкнула. Подумать только, научный мир и девственность, возведённая в абсолют. Ей даже в голову не приходило, что чужая личная жизнь может кого-то обидеть.

— Это просто чаепитие, — буркнула она. — Не нужно придавать ему такое значение. Вряд ли бы мы увиделись после.

Эгир ответил пробной атакой. Тонкий лист, свернувшись в тугое остриё, взорвался каменной крошкой у самых ног. Интуитивно, каким-то шестым — седьмым, восьмым, неучтенным — чувством Ясмин ощутила, что третий порядок его оружия подошёл вплотную к четвёртому. Возможно, он станет мастером четвёртого порядка после этого боя.

Ясмин мгновенно выпустила бутон, и тот окутал ее тёплыми туманными лепестками. Она уже пробовала свой щит на Консулах, но на себе он ощущался иначе. Не как кокон, а как невидимый доспех. Ясмин лениво перетекла в одного танцевального па в другое, чтобы держать Эгира в пределах видимости. Чувство защиты было приятным.

Как сквозь толщу воды она поймала общий потрясённый выдох по ту сторону Титориума.

— Разве у неё не плеть? — донеслось едва слышное.

Иногда голубиный слух причинял беспокойство. Отвлекал. От неприятно удивленного Эгира.

— Я полагал, вы атакуете плетью или цветами, — невольно сказал он.

После отпрыгнул вбок, хотя Ясмин не атаковала, и запустил в неё серию листов. Все они отскочили от защитного кокона.

— Это ничего, — утешила Ясмин. — В отличии от вас, я даже не была знакома с вашим боем. Правда, я вас и не боялась.

Видимо попала в больное место. Эгир, опасный холодной контролируемой яростью, неожиданно взял два из своих листов, туго спелёнатых в гигантские иглы, и перешёл на ближний бой. От первого удара Ясмин автоматически увернулась, второй пропустила. Лист вскрыл часть лепестка, но не до конца. От третьего удара она увернулась уже активнее. Интуитивно, она чувствовала в его листах чужеродную энергию. Прежние атаки Эгира даже не задевали щит, эти два — вскрыли в один удар. Даже если ему помогала Таволга… Нет. Не Таволга. Таволга не настолько сильна.

— Тебе помог мастер Файон? — теперь она внимательнее наблюдала за техничными экономными движениями Эгира.

Эгир снизил атаку, переходя на мягкий круговой шаг. Смотрел словно сквозь. Пытался понять устройство кокона.

— Учитель учителя может помочь избранному цветку тотема согласно правилам, — рассеянно ответил Эгир.

Варда, с усталой злостью подумала Ясмин.

— Надо полагать, мастер Файон стал учителем главы Таволги примерно вчера? — уточнила она с нежностью. — Как удобно.

Сарказм пропал втуне. Эгир, наконец, взглянул ей прямо в лицо. Около десяток листов вонзилось по левую сторону от Ясмин, отрезав от неё часть арены.

— Я действую согласно правилам, госпожа Ясмин, в отличие от вас, — с чистой убеждённостью в своей правоте сказал Эгир.

— Ну и какие я правила нарушила? — со скукой в голосе спросила Ясмин.

Ответ ее не волновал. Она просто тянула время. Через несколько минут беготни стало ясно, что сражаться она не умеет, мыслить стратегически тоже. Умеет только скакать по арене, как коза, развлекая публику.

— Сорванный цветок, госпожа Ясмин, не смеет принимать приглашения, входить в общество и дарить знаки внимания мужчинам.

— И женщинам, — поспешно вставила Ясмин между собственными прыжками.

Спасибо тренированному телу. Оно не успела растерять навыки за дни прокрастинации. Если выберется живой, тут же займётся фитнесом. Ну или чем тут занимаются мастера…

— Женщинам? — с недоумением переспросил Эгир. — При чем тут это?

— Ну как же, а мастер Файон? — охотно пояснила Ясмин. — Я ввела в искус достойнейшего из мужей, лет пятидесяти от роду… Вы не знаете, сколько мастеру Файону лет? Я тоже не знаю, возможно ему пятьдесят пять. Или шестьдесят?

— Сорок четы… Я ничего не понял.

Эгир вдруг резко остановился, и Ясмин сразу полегчало. Мельтешение перед глазами очень утомляло.

— Я, значит, сорвала невинный лютик, но ему-то можно ходить на чаепития и делать комплименты какой-нибудь госпоже. Ну или господину. Где справедливость?

Эгир медленно моргнул, словно пытаясь усвоить информацию. Ясмин всмотрелась в идеальные аполлоновские черты и поёжилась. Эгир был слишком юн, слишком запутался. Застрял в промежуточной фазе между юностью и взрослением, но ещё не был окончательно испорчен. Не окончательно встроился в порочную рабскую систему Варды.

Смешно, но почти мгновенно мастер Эгир стал ей симпатичен снова.

— Но… Это же разные вещи.

Ясмин зло усмехнулась.

— Для греха нужны двое, — сказала она, наклонившись к Эгиру. В летней глубине его глаз лежал страх перед выбором. — И отвечать должны двое, а не тот, который семнадцатилетняя госпожа.

— Вам было семнадцать? — переспросил Эгир и ту же, словно опомнившись, упрямо мотнул головой. — Мастер Невидимой сети предупреждал, что вы станете лгать. Сказал, вы хитры и бессердечны, меняете мужчин и свои симпатии… Ваша красота сплошной обман!

Переход от сомнений к ярости был таким резким, что Ясмин не успела отпрыгнуть от новой атаки. Один из листов вскрыл лепесток щита, а второй, пройдясь по остаточному следу, зацепил кожу. Рукав туники отсекло начисто. На плече набух кровавыми бусинами порез.

Ясмин запоздало отскочила, но Эгир уже нашёл ее слабое место. Щит не был достаточно крепок, да и она ещё не умела управлять им профессионально.

Нужно атаковать, подумала она испуганно. Куда простому психотерапевту против мастера с колюще-режущим. Атаковать, иначе он меня зарежет прямо на арене, просто потому что мужчина физически сильнее женщины.

Их уравнивала только магия.

Пока уравнивала.

Эгир кружил вокруг неё ястребом, в глазах горела решимость. С десяток листов взрезали каменный пласт под ногами и землю ощутимо качнуло. Ясмин отпрыгнула снова. И ещё раз. Эгир сообразил, что необязательно пробивать щит, достаточно бить в незакрытую точку — под ногами.

Ясмин сформировала обеими ладонями цветок и шепнула:

— Пожалуйста… Давай закончим! — и швырнула в Эгира, который мгновенно рванулся в противоположный край арены.

Но цветок смазанным движением оказался буквально у него перед носом и из белой точки раскрылся сотней белоснежных лепестков. От взрыва у Ясмин заложило уши. Титориум замолк. Ясмин покачнулась и с трудом разлепила глаза, но перед носом стояла завеса каменной плотной пыли.

А когда рассеялась…

Мастер Эгир, похожий на сломанный манекен, лежал на несколько сотен ступеней вверх. Алая полоса крови тянулась по ещё белой диагонали арены, а юный мастер лежал под полуденным солнцем, неловко свесив голову.

Кажется, у него был сломан позвоночник.

Глава 23

Ясмин с ужасом вцепилась в собственные волосы.

Это она сделала?

Убила человека?

Убила. Или покалечила.

Мир вокруг казался сюрреалистичной декорацией к фильмам фентези. Ну, там «снято» или «дайте кадр». После мига страшной тишины, действительность сошла с ума и превратилась в мельтешение рук, ног, криков. Ум выхватывал отдельные кадры искривлённого в рыдании лица Влаара, спрутообразного Антурус Пайо бережно пеленающего мастера Эгира, трёх мастеров из ремесленного сословия, упавших на колени около. Красного от гнева главу Таволги и его испуганных домочадцев. Солнце по-прежнему высоко стояло над головой, а каменные ниши взирали бесстрастными темными провалами глаз на человеческое горе. Мир узаконенного насилия.

Интуитивно Ясмин понимала, что другой мир здесь невозможен. Нельзя жить без боли, когда в каждом пятом человеке просыпается дух оружия и требует применения. Оружие, как часть тебя. Как часть любви к себе. Даже покалеченная любовь Ясмин требовала поединка с мастером Тихой волны и его низвержения. И Эгир, не в силах выразить свои чувства словами, отдал их через своё оружие: разочарование, ненависть и честолюбие. Но больше всего, страх перед обманом. Осознание, что его использовали, как промокашку, и выбросили, когда она выполнила своё предназначение.

Все это могла бы чувствовать Ясмин.

— Хороший бой, — Ясмин с усилием моргнула. Рядом стояла Флора, щурясь одновременно мягко и насмешливо. — Тотем Терна пришлёт свой цветок в знак признания заслуг Бересклета.

Ясмин осмотрелась. Арена опустела, и только несколько ремесленников суетились вдоль периметра, оценивая последствия взрыва. Не пройдёт и часа, как от их боя не останется и напоминания. Она с трудом нашла слова для Флоры, но и рта открыть не успела.

Ее место занял незнакомый мастер, будивший в голове чувство звериной ловкости и грации. Предпочтения золотого цвета в платье, белые ленты в туго заплетенных мелкими косами волосах.

— Тотем Омелы пришлёт свой цветок в знак признания… В знак солидарности.

Омела. Тотем Санио. Ясмин слабо кивнул, но не ответила.

К ней шагнули представители тотема Северной Линнеи, одетые в белое и голубое. После тотем Гематуса, тотем Калониктиона…

Тотемы ее учеников шли вереницей, высказывая расположение, а окаменевшая Ясмин пыталась сдвинуть взгляд с кровавой полоски на белизне.

Тотем Баланзы подошёл последним. На лице престарелого вряд ли главы тотема застыли далекие от любви чувства. Военная выправка и рубленные морщины напоминали Ясмин офицера в глубокой отставке. Глядя Ясмин куда-то в лоб, как прицел, он пообещал ей «возможно, прислать цветок».

— Я бы хотела принять Цветок Литолу, как своего ученика, — опомнилась она, когда глава уже уходил.

Тот застыл. Повернулся, как кукла на шарнирах. В лице сквозь ловчую сеть морщин, наконец, пролегло что-то человеческое. Литола, стоящая рядом, словно застыла. Тонкие, красивой лепки руки сжались в кулаки.

— Я мастер владеющий оружием пятого порядка, — без особой надежды прорекламировала себя Ясмин. — А Литола талантлива и неглупа. Мы сработаемся.

Глава молчал слишком долго, но все же кивнул. Глаза у него блестели, и Ясмин испугалась, что довела его до слез. Почему-то она воображала, что тотем Баланзы продал дочь и ничего не почувствовал. Но на самом деле она понятия не имела, что там произошло.

— Спасибо, — зашептала Литола, — Спасибо, спасибо…

В ответ Ясмин потрепала ее по волосам, как котика, чувствуя бесконечную неловкость. Подростка, который говорит «спасибо», она последний раз видела в американском фильме про идеальную семью. Юности не свойственна ни мудрость, ни вежливость. Это как надо прессовать ребенка, чтобы тот тебя благодарил? Ясмин поёжилась и прошла прочь с арены. Мастера Эгира уже унесли, тотем Таволги ушёл, только мастер Файон все ещё расслабленно сидел на месте. Словно бой даже не развлёк его. Но обернувшись у первой ниши, Ясмин поймала его взгляд, полный ненависти.

— Один день, — сказал Файон одними губами.

Он был по ту сторону арены, но Ясмин услышала. Проклятый голубиный слух докладывал ей обо всех звуках в округе.

Ясмин резко отвернулась и бросилась к выходу.

* * *

Оказывается, она произвела фурор. Фурор разогрелся к самом обеду, а к вечеру взялся праздновать. Пьяная молодежь, не то нализавшись каких-то смол, не то нанюхавшись благовоний, осаждала дом Ясмин, лезла в окна и требовала ее присутствия. И какая-то маленькая, едва заметная глазу часть Ясмин требовала пойти и припасть к источнику веселья.

«Все равно ничего не изменить», — разумно говорила часть. — «Хоть оторвёмся!»

Но Ясмин держалась. Она понимала собственный защитный механизм. Часть занимала тысячную долю ума и была такой громкой, только чтобы заглушить ужас, захвативший остальное тело. Остался всего один день.

А потом Абаль не вернётся?

В дом постоянно ломились. Консулы стояли насмерть, но Ясмин по-детски залезла под стол и натянула до пола скатерть.

В самодельной четырёхстенной коробке одиночество стало острее. Время шло быстрее, сжирая драгоценные минуты. Секундная стрелка колола в самое сердце. Ясмин пыталась думать, как выкрутиться из сложившейся в брачную лилию ситуации, а думала только о секундной стрелке.

Сначала она смотрела в темное окно, за которым стоял веселый гул, потом утащила громадный мягкий плед и улеглась прямо на полу. Бахрома на скатерти щекотала ей лицо, и Ясмин все время хотела отодвинуться. Но почему-то не отодвигалась.

Она поняла, что спит только когда Абаль легонько стукнул ее по носу.

— Темной ночи, Яс, — сказал он с невеселой улыбкой.

Ясмин оглядела его и с удивлением поняла, как память обкрадывала ее все это время. Ум незаметно начал стирать из памяти неуловимые штрихи. Чуть обветренные губы, изгиб недоуменно заломленной брови, яркость глаз. Начал превращать живого человека в плакат. Но здесь, во сне, Абаль был живым.

— Ты мне снишься, — твёрдо заявила Ясмин. — Ты…

Голос у неё дрогнул. Не успев договорить, она с визгом бросилась ему на шею.

— Аль, — зашептала она, как молитву. — Аль, Аль, Аль…

На миг глубина собственных чувств испугала ее. Его имя было ключом к бездне. Хорошо, что она спит и видит сон, и Абаль, которого она видит, никогда никому не расскажет об этом.

Ну. Об этом.

Ненастоящий Абаль стиснул ее до хруста в рёбрах и накинулся с поцелуями, а Ясмин ответила. Когда, если не во сне? Зачем она вообще ломалась и экономила собственные чувства, пытаясь угодить Варде, отцу и даже самому Абалю? Теперь она хотела взять все, что отложила на десерт. Смешно, но она чувствовала вкус, цвет, запах. Вкус поцелуя, цвет неба, застывшего над головой пасмурным пуховым одеялом. Запах озона и пепла.

— Отпусти ее, — сказал чей-то голос, звучавший, как трещина в фарфоре.

Знакомо звучавший.

Ясмин сначала застыла, после покрепче вжалась в Абаля, чтобы не слышать. Это же ее сон, и если она как следует сосредоточится, то отключить посторонние шумы. Ее планам помешал сам Абаль, взяв ее за плечи и чуть повернув в сторону.

Ясмин вынужденно оглянулась и увидела Мечтателя. Под глазами тень бессонницы, кожа в желтизну. Мечтатель больше походил на тень оригинала, чем на самого себя. Рядом с ним стояла мама.

— Мама? — Ясмин с трудом расцепила руки, чтобы не висеть на Абале и непонимающе обвела взглядом рунный круг, около которого они стояли.

Она определённо была в Чернотайе. И даже видела мельком кварцитовые руны, словно впаянные в тело земли. Да и земля вокруг куда больше походила на окаменелое дерево, чем на пашню. Раньше она этого круга не видела. Где его прятали? В саду? Но она видела сад — весь засаженный глициниями, сливами и яблонями. Там протолкнуться было негде, не то, что округ спрятать.

Ясмин огляделась ещё разу уже внимательнее.

Это все-таки был сад, только бывший. Агрессивно настроенное нечто выкосило всю флору и фауну в пределах видимости, и теперь вдали виднелся не закрытый деревьями обзор на обрыв, а справа мерцал отвратительно знакомый пруд, в котором ее тошнило от главы Астера.

Дом, обычно служивший ориентиром, выглядел, как полигон для военных испытаний.

По нему словно проехались танком, искалечив грацию и белизну, выпавшие окна первого этажа уставили пустые глазницы в сад, второго этажа не было. Левое крыло тянуло вдоль сада штрихами обломков и часть от них попадала на рунный круг.

Издалека дом походил на гигантский кусок торта, упавший на край рунной тарелки. Переломанные кусты бересклета сомкнули круг, похожие на кровавые месиво. Бересклет цвёл.

Ясмин автоматически сжалась, и Абаль словно почувствовал, ладонями провёл по спине и плечами, стряхивая напряжение. Мама, окинула Абаля нечитаемым взглядом и подошла ближе.

— Круг Бересклета начинает своё движение, — она обняла Ясмин обеими ладонями за щеки, заставляя наклониться.

Поцеловала, как в детстве, сначала в глаза, потом в нос, затем в макушку, и Ясмин давшая себе слово стать самостоятельнее, тут же всхлипнула. Лечишь, лечишь, а не лечится. Ее любовь к маме — точно нет. А ведь думала, что наконец прошло или хотя бы отпустило. Она послушно склонилась к матери, давая утешающе гладить себя по голове, как брошенного котёнка. Наверное, со стороны их троица смотрелась презабавно, но никто не засмеялся.

— Какой круг? — послушно спросила она, хотя голос у нее звучал слезливо и по-старчески надтреснуто.

Зачем только спрашивала? Руны горели перламутром и от круга отчётливо попахивало костром. У них тут что, вход в Преисподнюю? Неудивительно, что Примул так боялся Бересклета, все-таки жил с ними десять лет. Ясмин знает их всего два месяцам а ей уже нехорошо.

— Это случайно не твоя идея? — Лён.

Ясмин так давно его не видела, что и вспомнила не сразу. Наглый, смотрит волком, пожалуй, очень красив в полумраке хмурого дня. Рядом его сестрица Айра. Чудь поодаль почти полный состав Древотока: Илан, Ия, дядя Зеф и тетушка Клиана с похоронным лицом. Что происходит? Она точно-точно спит?

Сон есть отработка навязчивых мыслей. В крайнем случае, закодированный способ решение проблемы, и сонник тебе в помощь. То есть, она могла объяснить в своём сне только наличие Абаля и матери, а Древоток она не звала и, признаться, малость подзабыла их лица.

— Какая идея? — спросила она, сдавшись на милость фентезийного двоюродного братца, подсунутого в сон.

— Шлёпнуть папочку.

Ясмин даже не сразу поняла. Ее папочка плотно поужинал и спит, в крайнем случае, горюет у постели жены. Даже если к нему подошлют лучших наёмников Варды, те просто тупо его не найдут, в таком-то лабиринте. Ясмин даже хмыкнула с некоторым весельем.

Потом сообразила, обвела глазами круг внимательнее. Настороженные бледные лица. Катх, Древоток, Бересклет. Верн, бережно поддерживающий заплаканную Айрис, Хрисанф, грузно осевший на оставшийся на обломок надо полагать дома. Мама — единственная, кто смотрел на неё с царапающей сердце нежностью.

— Глава Астер мёртв, Ясмин, — она устало потёрла запавшую между бровями морщинку. — Бересклет нуждается в новом лидере, иначе тотем падет. Как ты понимаешь, мы должны его выбрать.

— Так я сплю или не сплю? — она хмуро отбросила ногой одну из щеп, валяющихся по всей округе. Пот посмотрела на маму и смягчилась. — Я, наверное, легла спать, а оказалась здесь.

— Именно, ты оказалась здесь, — вмешался Мечтатель. Он уже не пытался казаться ни милым, как в детстве, ни взрослым, как при их последней встрече. Смерть одна обнажила его прохладную, но неожиданно твёрдую суть. — Можно назвать это небытием. Видишь ли… Как же объяснить тебе проще?

— Выбор богов, — шепнул ей куда-то в затылок Абаль. — Безвыходная ситуация. Помни и будь осторожна.

Он сказал это так тихо, что кроме Ясмин и, может быть, матери, никто не услышал. С другой стороны круга откликнулся дядя Милий, и его голос слышался, как если бы он стоял рядом.

— Ты можешь называть это небытием. Мастера с достойным потенциалом и открывшие в себе силу оружия, повинуются приказу богов и собираются вместе в случае опасности или ситуации угрожающей существованию тотема. И, конечно, в случае выбора нового главы.

У Ясмин от ужаса сдавило горло.

Никакое это не небытие.

Это посмертие.

Она мастера Файона так не боялась, как той чёрной следственной комнаты, где последний раз виделась с настоящей Ясмин. Место, которое воссоздаёт мозг для принятия кровных решений, затрагивающих весь тотем. Поле битвы богов, где человеческие шахматные фигурки прыгают с квадрата на квадрат. Где любая пешка может свергнуть ферзя по щелчку божественных пальцев.

— Что? — вдруг дрогнувшим голосом спросила мама. — Посмертие?

В родных глазах плеснуло ужасом. Словно что-то почувствовала. Кто же, как не мать. Ясмин мгновенно очнулась от собственного страха. Если бы мама знала, где осталась ее настоящая дочь, то не была бы с ней такой доброй.

Абаль чуть развернул ее к себе, словно пытаясь спрятать от этой мысли, но Ясмин заупрямилась.

— Я читала о небытие, — сказала она уже тверже. — В одном из изданий его называли посмертием, вот я и сказала.

Ясмин посмотрела маму, но та, словно отключилась от реальности. Или, вернее было бы сказать, от небытия. Абаль баюкал ее в руках.

— Решила блеснуть начитанностью, — ехидно ввинтился Лён, от которого все трое отмахнулись. — Самое время, да.

— И что же теперь будет? — Ясмин потёрла виски.

Мама коротко взглянула на неё:

— Мы должны утвердить главу тотема, Ясмина. Каждый из членов триады должен принести клятву верности новому главе.

Ясмин несколько секунд непонимающе смотрела на маму, после обернулась за подсказкой к Абалю. Но тот именно в этот миг наклонился поцеловать ее в волосы, и она не увидела его лица.

Мама насильно развернула ее к себе.

— Ты знаешь, как выбирают нового главу, Ясмина?

Ну. Примерно. Кажется, глава должен передать полномочия своему приемнику, ну или отдать титул в бою, что в данном случае малоосуществимо. Все-таки глава Астер мёртв.

— Ну и? Кому он передал титул? — вынужденно уточнила Ясмин, поскольку все молчали.

Она все ещё стояла спиной к Абалю, но чувствовала его всем биополем. Рядом с ним снова было спокойно. Особенно теперь, когда он не пытал ее взглядом.

— Папа никому не передал титул, — негромко сказала Айрис и шагнула вперёд. — Он был убит.

Шагнула ещё раз. Верн потянулся было за ней, но рунный круг сомкнулся у Айрис за спиной и начал вращение. Если Ясмин хоть что-то понимала, руны работали наподобие Титориума, хотя имели не защитное, а сакральное значение.

— Мы выберем нового главу боем, — Айрис взмахнула рукой и материализовала меч. Буквально поймала из воздуха. Ясмин автоматически напряглась, поскольку рассталась с сестрой не лучшим образом, но та даже не взглянула в ее сторону. — Дядя Зеф, я вызываю тебя первым. Я должна наказать убийцу своего отца.

Меньше всего дядя Зеф походил на убийцу кого бы то ни было. Ну разве что своего здоровья. От сильного полного сил человека, который, когда маленькая Ясмин уезжала за пределы поместья Бересклета, был похож скорее на юношу, чем на мужчину средних лет, осталась одна оболочка. Руины. Изрезанное морщинами лицо, руки в старческих пятнах. Усмешка намертво приклеенная к губам. Тетушка Клиана разрыдалась, но не попыталась его остановить, когда тот шагнул в круг. Ия и Илан, намертво сцепившись руками, смотрели в круг остановившимся взглядом — словно одним на двоих.

— Кто послал тебя убить главу? — Айрис, похожая на юную волшебницу, покрытую невидимым доспехом света, взмахнула мечом. — Отвечай!

Ясмин отшатнулась от ее звериного крика, и туже ощутила тепло. Абаль поймал ее за плечи и прижал спиной к груди.

Дядя Зеф без особого труда щёлкнул пальцами и рунная земля, слежавшаяся в камень, откликнулась глухим ворчанием. Дядя Зеф был мастером с оружием пятого порядка. Вот только здоровье его изрядно подводило. Айрис плотно ассоциировалась у Ясмин с Эгиром. Третий порядок, вплотную подошедший к четвёртому. Уступая дяде в силе, она находилась на пике расцвета и силы. Юности. Ярости.

— Ну? Отвечай! Отвечай!

Айрис нерационально тратила силы, кидаясь на дядю Зефа обезумевшими скачками. Верн пошёл было снова к кругу, но его удержал Хрисанф. Но Айрис и не нуждалась в спасении, потому что дядя Зеф только защищался. Земля тонкой тканью вставала на пути меча и опадала, разрезанная надвое. И поднималась вновь. И в какой-то момент, когда Айрис обезумела от бестолковых метаний, ее меч вместо земли встретил дядя. Ясмин дернулась вперёд, но Абаль удержал ее.

— Нельзя, — шепнул. — Это битва за род. Тебя руны сожгут.

Ты не понимаешь, подумала Ясмин. Он был добр ко мне. Дядя Зеф был единственным из взрослых кроме матери, кто был добр. Он обучал ее первым шагам в искусстве битвы, дал доступ к библиотеке и не отказывался отвечать на детские вопросы, которые Ясмин было некому задать. В груди было так больно, что Ясмин не сразу вспомнила к кому именно был добр дядя Зеф. Не к ней.

К той, другой.

Но он ведь даже не дрался, просто разрешил Айрис себя убить.

Сестра тупо смотрела на окровавленный меч. И когда дядя согнувшись от боли пошёл к выходу из круга, протянула руку, словно пытаясь ему помочь. Глаза у неё слепо уставились вслед дяде Зефу, а губы беспрестанно что-то шептали. Поколебавшись Айрис двинулась вслед за ним, но Илан опередил ее. Подхватил раненного отца, всматриваясь в угасающий взгляд.

— Передаю, — прохрипел дядя, и Илан, мягко опустил его на землю, ответил: — Принимаю.

На его шее вспыхнула и погасла вязь главы Древотока.

Так вот как происходит передача титула главы в случае добровольной передачи. Так… просто. Но кажется нужно прикосновение, по крайней мере, если глава формально ещё жив. В страшном молчании к дяде бросились Клиана и Ия.

Илан помедлили около отца несколько лепестков и шагнул в круг навстречу Айрис. Холодный, собранный и опасный. Ясмин не хотела бы сейчас стоять напротив мальчика, которого отобрали отца. Интуитивно она причисляла его к наиболее сильных соперникам независимо от уровня оружия. Он был умён. Умнее ее и умнее Айрис. Она покосилась на Абаля.

Нет. Абалю бы он проиграл. Но проиграл бы только в силе.

Ещё миг назад казавшийся сказочным рунный круг нёс запах трагедии. От земли поднимался предвечерний туман, и Айрис уже не казалась вооруженной принцессой. Скорее, маленьким перепуганным зверьком, натянувшим взрослую шкуру, чтобы поиграть в важные дела.

— Отец не мог тебе ответить почему, так что спроси меня, — Илан безразлично провёл пальцами по левому запястью.

Воздух наполнило стозвучное гудение, словно в воздух поднялись тысячи ос. Вокруг него стояла едва уловимая глазом завеса, сотканная из вибрирующих лепестков. Оружие четвёртого порядка. И ни единой слабости. Как и Айрис, Илан был на пике формы. И ярости.

— Почему? — уже не так зло спросила Айрис.

Подспудно в ее голосе звучал ужас. Наверное, она ещё ни разу не убивала до этого дня.

— Замечательный вопрос, который задали на двадцать лет позже, — Илан холодно улыбнулся и крутанул запястьем. Миллионы жужжащих лепестков ринулись к Айрис. — Как известно, Бересклет был слишком хорош, чтобы взять себе приемный цветок, поэтому его взял к себе Древоток. .К.н.и.г.о.е. д…н.е.т.

— Какой ещё цветок? — заорала Айрис, выкашивая лепестки. В отличии от Илана ей выпало бегать и уворачиваться. — У вас нет ни единого приемного цветка!

— Есть, — тихо ответила мама. — Мастер Файон стал первым удачным экспериментом и мы не могли его отпустить, мы взяли его в семью. Но Зеф пошёл на это добровольно, поверь мне, Илан. Я бы не поступила так со своей семьей.

Илан отвел от неё глаза, но поток лепестков не стал меньше.

— Я вас не виню, тетушка, — наконец, тяжело сказал он. Лепестки казались белой метелью. — Не вас.

Мама тоже из Древотока, вспомнила Ясмин. Сестра дяди Зефа. Уже протянула руку к ней, чтобы поймать. Утешить. Но мама уже отошла к Клиане и опустилась на колени вместе с ней. Обняла ее, потом Ию, и те разрыдались ещё громче. Дядя, видимо, был мёртв.

— Дядя действительно убил главу Астера? — одними губами спросила Ясмин.

Абаль мягко перебирал ее волосы. Все время, пока они наблюдали за боем, он тискал ее, как мягкую игрушку. Чужое горе почти не произвело на него впечатления. Разве что мелькнуло в темной воде его взгляда — даже не чувство, а тень от него, но и только. На белой маске Судьи лежала печать безразличия. Ясмин с беспокойством подумала, что это очень похоже на первые признаки притупления эмоций. Впервые она подумала, что Абаль отличается не только от мужчин ее мира, но и от большинства мужчин Варды. Воспитание в духе калокагатии принудительным методом не могло не дать последствий.

— Скорее всего, — после паузы сказал он. — Я — Судья, на слово никому не верю, да и не было меня при этом. Но, исходя из процессуальной логики, это мог быть только он. Понимаешь, преступления не видел никто, а в доме наедине с главой оставался только твой дядя.

Вот как.

Абаль прав.

— Хорошо было взять с Древотока все возможные клятвы и тянуть из нашей семьи дар! — кричал ломанный юношеский голос. Илану, наконец, изменила выдержка. — Это не вы переносили дом и сад, только потому что Бересклету не нравился, как падает солнечный угол! Не ты клянчила милости у Примула, бестолковая девочка!

Ясмин недоуменно уставилась на Абаля.

— Древоток общался с Примулом? — Ей ответил раненный крик Илана:

— Откуда по-твоему мы брали лекарства? Шёлк на платья, парчу на занавески, лён на простыни, реактивы для мастера Гербе, щенка для тебя? Они не с неба падали!

Айрис, словно запнувшись о невидимую ступень, упала. Один из лепестков перечеркнул ее щеку кровавой ниткой.

Туманная завесь лепестков зависла над головой Айрис, а несколько из них нацелились в спину едва заметно вибрируя, как зависшие над цветком пчёлы. Ясмин с ужасом ждала, что он вновь крутанёт запястьем, и Айрис умрет, но нет. Илан медленно опустил руку:

— Если Бересклет возглавит мастер Айрис, Древоток выйдет из триады. Это мое слово, — Илан мягко повёл рукой и лепестки растворились в сумрачном небе. Он уже не кричал и словно оделся в невидимую броню, сквозь которую не проникало ни звука.

Инстинктивно Ясмин чувствовала в нем ту же силу, что и в Абале — идеальный самоконтроль. Нежелание уступать уступать тело темной стороне личности. Даже ради отца.

Пошёл дождь. Верн взял на руки Айрис и вынес из круга. Отросшие волосы закрывали половину лица, и были видны только сжатые в нить губы. Издалека он выглядел человеком, который вырос за сутки. Вчерашний капризный принц стал похож на мужчину, которому есть, что терять. Ясмин хотелось приблизить, увеличить, как движением пальца на айпаде, чтобы рассмотреть ту невидимую черту, изменившую его безвозвратно, но он уже отвернулся.

Отвлеклась она только когда в круг встал Лён и, активировав серебристый кнут, щелчком направил его в сторону Ясмин:

— Я вызываю тебя.

Абаль автоматически перехватил ее за пояс и притиснул к себе ещё крепче. После поколебавшись отпустил.

— У тебя пятый порядок, — сказал он тихо. — А если не справишься, я помогу. Меня руны не возьмут. Я же не совсем человек.

Наверное, он врал. Он наверняка бы погиб, шагнув в круг чужого тотема. Особенно такого сильного, как Бересклет. А это значило, что бой нужно закончить очень быстро, чтобы не волновать милого по пустякам. Даже если круг его не сожжет, то змеиную шкурку попортит основательно.

Ясмин потерлась носом о его щеку и шагнула в круг. Тишина стояла такая, что было слышно потрескивание рун и испуганный пересвист малиновок в саду. Внутри круга дождя не было, только воздух плыл от играющей силы. Ясмин сразу распустила три цветка, поскольку опасалась Лёна. Тот всегда ее не любил.

— Чтобы не тратить время, сразу поясню, — сказала она устало. — Мое оружие шагнуло на пятый порядок и я плохо его контролирую. Вчера я убила мастера Эгира, хотя совсем этого не хотела. Я вынуждена тебя предупредить, Лён…

— Выйди из круга! — закричала тетушка Ле-Ле, и Ясмин оглянулась.

Это она ей?

Нет. Лёну. Ясмин перевела взгляд на Лёна, и тот дрогнул. Умирать он не хотел. Он, как и все злые дети просто хотел хорошенько пройтись кнутом по сбежавшей от него кукле. Ему в голову не приходило, что поломанная игрушка может дать сдачи. Ясмин пожала плечами и оглянулась:

— Калох, ты?

— Нет, сестра, — насмешливо отказался Мечтатель. — У меня оружие всего второго порядка. Отец уже пробовал передать мне тотем, но боги воспротивились. Они любят сильных.

Ясмин вздохнула и повернулась к Айрис. Та уже встала и покачиваясь подошла к ней. Руны ее пропустили, вспыхнув костровой цепью.

Встала напротив. Глаза в глаза.

— Прости, — сказала она неловко. На щеке набухла алым полоска шрама. — Не знаю, что на меня нашло. Мама все десять лет только и говорила, что о тебе, а этот… мастер Файон, приходил, рассказывал про тебя. Я думала, ты предала Бересклет и ну… Теперь с ним.

Ясмин мгновенно ощутила себя перегоревшей спичкой. Секунду назад она полагала, что ей придётся биться с каждым из Бересклетов, но… Она стёрла в щеки Айрис набежавшую нить крови, после, повинуясь жалости, обняла ее.

— И ты прости. Я была слишком жестока, забыла, какой ты ещё ребёнок. Варда слишком жестока обошлась с нами. В общем… ты не думай, мой дом всегда открыт для тебя, и я стану покупать тебе чертовы йогурты каждый вечер. Я и лавочку присмотрелась, там всегда что-то новенькое.

Айрис шмыгнула носом.

— Я останусь. По крайней мере пока. Я не могу оставить Чернотайю, я родилась здесь и здесь мой настоящий дом, — после легонько толкнула Ясмин в грудь. — Я передаю свои победы тебе.

Ясмин успела взять ее за пальцы, но Айрис тут же выскользнула. Улыбнулась и вышла из круга. За ней поспешно шагнул Лён.

— Кто-то ещё? — тихо спросила Ясмин. — Мама? Место главы твоё по праву, я не стану сражаться.

Мама тяжело поднялась с колен. От ее легкокрылой стрекозиной грации не осталось и тени.

— Нет. Я буду плохой главой, детка. Я отказываюсь.

— Отказываюсь, — подтвердила Айрис.

Следом Мечтатель. После отказ подтвердил каждый из Катха, потом из Древотока. Тетушке Клиане пришлось дать успокоительные смолы, но и те постоянно выпадали из искривлённого в плаче рта. Прошло не меньше двух десятков лепестков, прежде чем она смогла произнести отказ внятно.

— Принимаю, — шепотом сказала Ясмин.

Сердце заколотилось пойманной рыбкой. Рунный круг полыхнул золотом. И стало резко заметно, что день погас, и вокруг настала беззвездная тихая ночь. Только в саду надрывалась малиновка.

Рука поднялась вверх без ее участия, и Ясмин невольно похолодела. Не очень-то ей нравились шутки. Но страх прошел, а следом прошло и сомнение. Инстинктивно она чувствовала правильность незримого ритуала.

Запястье загорелось болью, и его обвила руническая вязь, смысл которой давно затерялся во тьме веков.

Глава 24

Несколько секунд Ясмин боялась проснуться. Стояла в напряжении, вцепившись в собственную руку, и с ужасом ждала, что откроет глаза. Но миг шел за мигом, а она оставалась внутри погасшего круга.

Спустя десяток лепестков она жалела, что не проснулась. Потому что с противоположной стороны импровизированной арены на неё смотрели Хрисанф и Верн, а поодаль от них с колен уже поднималась мама. А позади, как верный страж, оставался Абаль. Ясмин закрыла на минуту глаза и приняла решение.

— Я ненадолго, — сказала она, обернувшись к Абалю. — Так давно не видела маму.

Абаль метнул далёкий от любви взгляд на ее мать и натянуто улыбнулся. Было очевидно, что мастер Гербе ему не нравится и никогда не понравится, даже ради Ясмин. Но ради Ясмин он будет вежлив.

— У тебя есть время, Яс, ведь теперь ты глава Бересклета, — Абаль играл кончиком косы и демонстрировал социально одобряемое поведение.

И захочешь упрекнуть — не подкопаешься. Ясмин виновато улыбнулась и пошла навстречу к матери. Подумаешь. У него и самого родственники не сахар. Она быстрым шагом пересекла круг и обняла подошедшую к ней маму. Боль от потери настоящей, оставшейся в другом мире матери уже не была такой сильной. Между ней и болью вставали Абаль и Варда, Хрисанф и Верн, ее ученики и Консулы, и мать Ясмин — так сильно похожая на ее собственную мать.

— Я ждала тебя, — мама слабо улыбнулась и морщинки сложились в знакомый рисунок — лучики вокруг глаз, мелкие заломы у губ. — Ты должна рассказать мне все-все.

Ну, все-все она не расскажет, никому.

Мать увела ее в свой лабораторный замок, где не было места ни дружескому чаепитию, ни даже приличных кресел. Пришлось садиться на передвижные носилки. Там можно было обняться.

— Я скучала, — Ясмин тут же воспользовалась этим и спряталась в маминых руках.

Мама ласково перебирала ее волосы. Если не приглядываться, она по-прежнему выглядела юной девчонкой, но Ясмин приглядывалась. Слишком резкие движения, закаменевшие мышцы рук, едва уловимая глазом сеть морщин, лёгшая на все еще юную фигурку. Сквозь молодость ума проглядывала физическая старость. Ясмин намертво вцепилась в мать, она хотела терять ее снова.

— Подожди же, детка, — со смехом отстранилась мама. — У меня есть для тебя сюрприз!

— Не надо, — тут же отказалась Ясмин. После виновато исправилась: — Приятный?

Вместо ответа из-за белой двери в белизне медицинской сорочки к ней навстречу выплыла номер Семнадцать. Юная Ли имела салатовый оттенок кожи и рожки-веточки, проглядывающие из высокого пучка. Глаза у неё влажно блестели.

— Приветствую мастера Белого цветка, — она пыталась сказать это с присущим Варде достоинством, но голос у неё сорвался и она почему-то бросилась перед Ясмин на колени. Онемевшая от шока Ясмин взялась ее приподнимать, а после обхватила всю ее тонкую, как молодое деревце фигурку и прижала к груди.

— Ох, Ли, я не надеялась увидеть тебя в порядке. Прости меня, прости меня за все.

— За что? — ее голос остался прежним — высокий и звонкий, он звучал колокольчиком.

— Что не защитила, — серьёзно сказала Ясмин. — Взрослые должны заботиться о младших, а я знала, что тебя послали умирать, но не смогла остановить это. Ты ведь… помнишь, как…

Помнишь, как умерла?

Ли помнила, но почему-то солгала. Ясмин интуитивно чувствовала слабые волны ее эмоций. Тёплый розовый — к ней, золотой — к ее матери, холодный и темный к Хрисанфу, который слабо угадывался в ее мыслях, когда она думала о смерти.

— Не помню, мастер, наверное, я умерла во сне. Или не совсем умерла… Зато я теперь зелёная, прямо, как первые березовые листочки, красиво, правда? — Ясмин сначала содрогнулась, после стоически кивнула. — Мастер Гербе смогла меня починить.

— Вылечить, — автоматически поправила Ясмин. — Нельзя говорит о себе, как о вещи.

Ли весело пожала плечами и снова полезла обниматься, доверчивая и ласковая, как котик.

Ясмин уложила ее голову себе на колени и посмотрела на мать:

— Что происходит, мам? — мама все ещё обнимала ее за плечи и со стороны они наверняка походили на трех граций, присевших в тени деревьев отдохнуть.

Мама внимательно рассматривала ее, словно пыталась не столько увидеть, сколько разгадать. Ясмин даже засмеялась и поторопила:

— Ну! Глава Астер действительно умер?

— Конечно, — мама удивилась и снова взяла ее лицо в чашу ладоней, пристально вглядываясь в ее лицо. — Глава Астер мёртв, и убил его вовсе не Зеф, ты ведь понимаешь?

— Не понимаю, — тут же вставила Ясмин, с беспокойством глядя на мать. — А кто убил? И зачем?

Мама спокойно улыбнулась, разглаживая пальцами собравшийся в маску скорби лоб Ясмин.

— Он дал слово, что позаботиться о Ясмине, даст ей кров, имя и статус, и никогда не причинит вреда, и я поверила ему. Он никогда не лгал мне, даже в мелочах. Вместо этого он использовал ее, как средство мести Примулу. Его сердце не дрогнуло, хотя она была ненамного старше Айрис, которую он баловал и любил. Я не взяла с него кровную клятву, и он воспользовался этим. Взамен, он тоже не взял с меня клятвы, и этим я тоже воспользовалась.

— Ты его убила? — с немыслимым удивлением спросила Ясмин.

Мама кивнула с застывшей улыбкой:

— Он бы умер в любом случае. Много лет назад, мастер Файон взял с Зефа клятву о выполнений трех его приказов в обмен на жизнь Древотока, и тот согласился. У него уже родилась Ия, и ты знаешь, как сильно он любит ее. Изначально милость жизни была дарована только главной ветви Бересклета, а Древоток и Катх подлежали уничтожению, поэтому я его не винила. Первым приказом Зефу было найти наиболее одаренную девочку в Бересклете, вторым лишить Абаля оружия, а третьим — убить главу Бересклета. Невыполненная клятва уничтожила бы его в любом случае, так что когда Абаль сохранил свой дар, Зеф пришёл ко мне и рассказал обо всем. С самого начала. — голос матери тёк спокойным ручьём, словно она рассказывала сказку на ночь.

Ясмин слушала и обманывалась спокойствием ее голоса. Вот только она помнила, каково быть пустой. Кишкой, в которой бултыхается воздух. Они хотели сделать Абаля таким?

— Дядя пытался лишить Абаля дара?

— Конечно, но никто из нас не знал, что… он такое. Никому из нас не приходило в голову, что Примул сделает такое с собственным сыном. Впрочем, как видишь, мне не приходило в голову, что мой муж поступит так с моей дочерью.

Ли задремала. Во сне ее лицо разгладилось, а кожа приобрела более густой цвет. Ясмин переложила ее на кушетку и подивилось, насколько легкой та была. Или тому, насколько сильной она стала. В России она не поднимала ничего тяжелее кастрюли с супом.

В дверь просунулась встрепанная голова Мечтателя.

— Мам, гости беснуются, требуют выдать им сестрицу.

— Мастер Абаль? — мама остро взглянула на Калоха, а Ясмин растерянно застыла у кушетки.

— Венценосный помалкивает, но ведь он всегда такой. Терпит-терпит, а после атакует без предварительных реверансов.

Калох язвил, на его лице застыла нарочитая смешливость, но веселым он не выглядел. Он выглядел… плохо. Он был голосом богов, а теперь снова стал просто Калохом — мальчиком с оружием второго порядка из падшего тотема. Марионеткой с отрезанными нитями.

— Сейчас выйдем, — мягко мама прикрыла дверь и повернулась к Ясмин. — Мастер Тихой волны многое рассказал мне, но я по-прежнему не одобряю ваш союз. Ты видишь в нем волшебного принца, но понятия не имеешь, что находится в его красивой голове. Невозможно… Просто невозможно ужиться с человеком, который прошёл немыслимые испытания и не получил базовой любви.

В дверь снов застучали, но мама прислонилась к двери спиной, словно блокируя выход.

— Почему же не получил? — удивилась Ясмин. — И у него была мать. Мне же было достаточно тебя одной, чтобы вырасти адекватным человеком. Вот и он справится.

— Если бы он гневался или ненавидел, если бы был жесток, с ним ещё было бы можно иметь дело, — попыталась мама снова. — Но он спокоен, как лесное озеро, как много от человека осталось в нем?

Ясмин хмыкнула, бросив взгляд на руны запястья. У неё был цветок и мама. Всего год назад — ещё до маминой смерти — она бы прислушалась. Она бы испугалась.

— Если бы он был жесток, никакого дела я бы с ним иметь не стала.

— Но после всего, что он пережил… — мамин голос дрогнул. — Жить и не знать, что чувствует человек на другой стороне постели. Что думает и вынашивает его сердце… Хотя бы ты должна остаться и жить счастливо.

Она с мольбой протянула к ней руки. Постаревшая, усохшая от бесконечных лишений, в простом хлопковом платье. Человек немыслимого таланта, который, однако, всего лишь человек.

— Никто не знает, что думает другой, — мягко сказала Ясмин. Взяла маму за руку и отвела от двери, за которой, судя по голосу, вопил Верн. — И никогда не узнает. Ну чем не счастье?

* * *

В дальнейшем, Ясмин решила причислить встречу с друзьями к личному подвигу. Едва они вышли за дверь, она без всяких экивоков обняла вмиг подобревшего Хрисанфа, а после и Верна, который повёл себя неожиданно сдержанно. Но глаза у него блестели знакомой радостью и он нежно гладил ее по спине, как уставшую лошадь, пока Абаль не намекнул ему, что погладить Ясмин он сможет и без его участия.

— Я же во сне, — с полуутвердительной интонацией сказала Ясмин. — Могу хоть обнять.

— Ты такая искренняя, — Айрис подошла поближе, разглядывая их троицу. — Я за всю жизнь обнималась только с мамой.

— И все? — с удивлением вдруг уточнил Верн.

— И все, — отрезала Айрис и отвернулась.

Верн приобрёл черты отвергнутого щеночка и надулся. Абаль хмыкнул.

К удивлению Ясмин за порогом лаборатории лежал не лес, а сад, хотя всего половину двоечасия назад они видела выжженное пятно на его месте. Пятно и рунный круг. А теперь вокруг цвели глицинии, в темной листве влажно блестели сливы и глянцевые точки вишен. На горизонте пролились первая кровь рассвета.

— Мы ведь во сне?

— В небытие, — напомнил Абаль. — Все, что ты видишь — своего рода иллюзия. Память тела. Большинству привычно увидеть здесь сад, и мы его видим, а если захотим увидеть дом, то увидим дом. Ты даже почувствуешь тепло очага и вкус еды, потому что небытие работает на тонком силовом уровне.

— Если можно так выразиться, мы сейчас находимся в мире своего оружия, — равнодушно подтвердила Ия.

— Получается, я вернусь, едва закончится сон?

— Все сложно, Миночка, — после длинной паузы Хрисанф чуть оттеснил Абаля и встал рядом. Почти вплотную. — Мастер, вызванный в тотемный круг, возвращается после выбора главы тотема, вот уж истинная правда.

Ясмин близко-близко видела его тёмные крапчатые глаза и пот, выступивший бисером на широком лбу. Как и всегда, рядом с Хрисанфом ей делалось неловко и жарко. Подумать только, лет в пятнадцать она мечтала стать роковой красавицей, в которую влюбляются целыми автобусами. А на деле не может перенести тоскливого взгляда одного-единственного человека.

Ах… К черту, к черту.

— То есть, я проснусь, а вы останетесь здесь? — нервно уточнила она.

— Конечно нет, глупая, — буркнул Лён. — Видишь ли, куколка, любые клятвы, данные тобой до этого момента обнулились, кроме тех, что ты дала богам Бересклета. Ты настолько тупая, что еще не поняла значение титула? До конца своих дней ты будешь работать на благо Бересклета, а если богам не понравится ход твоих мыслей, тебя выжгут, как твоего папашу…

Мечтатель, оставленный в тени яблонь, как это обычно с ним и случалось, вдруг подскочил и ударил Лёна с подлёта. На диво удачно. Кровь хлынула носом, и тетушка Ле-Ле с причитаниями взялась размазывать ее по бледной физиономии сына. Голова у Ясмин тут же разболелась. Видимо, ей придётся держать Лёна в руках, как это делал глава Астер, но… Как?

— Потребуй клятву, — шепнула мама.

Она стояла у неё за левым плечом, как змей-искуситель, и ласково улыбалась. Лицо ее было спокойным и тихим, и замечательно одухотворенным, словно не она убила собственного мужа и советовала взять в узду расшалившийся тотем через кровь. — Да, — кивнул Абаль. — Это будет кстати. Когда мы вернёмся, Яс, нам будет не до детских истерик в наших тотемах. Так что возьми с него клятву послушания главе, раз он не понимает этого самостоятельно.

— Как же мы вернёмся? — тут же уцепилась за приятные сердцу слова Ясмин. — У вас метки пустые.

Абаль рассмеялся своим фирменным бархатным смехом и лукаво посмотрел на ее мать.

— Мастер Гербе невероятно талантлива, неужели она не сможет ничего придумать?

Лицо у него сделалось нехорошо лукавым, как у злого мальчишки, хотя расслабленно пальцы путались у Ясмин в волосах. Молодежь, как и обычно реагирующая почти на каждый поворот головы Абаля, затихла, жадно наблюдая противостояние. Противостояние, которое началось задолго до рунного круга, как теперь понимала Ясмин. Эти двое успешно пикируются не первые сутки, перекидывая друг другу мяч, слепленный из недомолвок и нелюбви.

Мама с усилием засмеялась.

— Я талантлива и кое-что придумала, но я помогаю своим детям, а не чужим.

— А давайте меняться, мастер, — с искусственным азартом предложил Абаль. — Вы поможете парочке чужих детей, а я забуду, что Судья исполняет приказы совести, а не Примула?

И Ясмин вдруг поняла, что Абаль знает, кто убил главу Астера. Знает и без зазрения совести шантажирует ее мать, одновременно пытаясь уберечь от правды ее саму. Это было настолько жестоко и трогательно, что она даже опешила. В какой-то мере мама была права. В голове у Абаля творилась очень сложная ерунда.

В гляделки мама проиграла. Опустила глаза и согласилась:

— Всем чужим детям я не помогу, только тебе, если ты готов стать частью Бересклета.

— Получается, помочь-то вы можете? — уточнил Хрисанф

Мама усмехнулась. Обвела взглядом настороженные семьи Древотока и Катха, и кивнула:

— Та метка, которую ты мне оставил, — она мельком взглянула на Абаля. — Неплохо придумана. Изобретение Файона? Разумеется, его… С десяток меток я уже сделала, но они настроены на Бересклет, чтобы ни у кого не возникло желания взять чужое.

— А мы, значится, останемся туточки? — Хрисанф перестал изображать вежливость и набычился.

В темноте глаз мелькнула та полузабытая опасность, которую чуяла в нем Ясмин в свои первые дни в этом мире. Верн непокорными глазами смотрел на Ясмин, не отводя глаз.

— Я заберу вас сразу, как вернусь и получу новые метки, — лениво заверил Абаль Хрисанфа, мельком глянул на Верна: — Слово Судьи.

Верн послушно опустил голову.

* * *

Обвенчали их тем же вечером.

Время в небытие текло странно, а пространство то растягивалось, то сокращалось, и Ясмин чувствовала себя клеткой какого-то неведомого организма, который не ловит глаз. Настолько велик, настолько величественен он был. Можно было войти из рунного круга в мамину лабораторию, а после вышагнуть сразу в сад, хотя они видели, что сад был уничтожен яростью богов Бересклета. А вечер длился и длился, и никто не чувствовал усталости, вынимая словно из воздуха предметы быта, старые книги, алое полотно… В это полотно завернули Ясмин, наподобие сари, а едва она открыла рот, положили на язык ядовитую ягоду бересклета. Она протестующе пискнула, но мама успокаивающе погладила ее по руке:

— Бересклет принял тебя, Бересклет не уничтожает своих.

О… Главы могут многое. По-настоящему многое. К примеру Ясмин выяснила, что может загнать себя в кому, уйти без тела на другой конец страны, приказать подчинённым Бересклету растениям и даже обвенчать саму себя. Теоретически.

Практически ее с Абалем обвенчал Илан, старательно читая слова древней клятвы и размазывая кровь жертвенной сойки по их запястьям. Ясмин давила тошноту, избегая взглядом алтаря, где прикончили птицу. Абаль загородил его, но Ясмин продолжала видеть мертвую сойку даже под закрытыми веками.

Церемония венчания включала в себя ритуальный танец, круговой ход по кругу Богов, который те вкладывают в голову новобрачных, и распитие алкоголя неясного происхождения, в который, кажется, накапали крови. Ясмин сначала отказалась, но мама хлопнула ее пониже спины, как маленькую.

— Пей, детка, не упрямься.

Всю церемонию, она страшно боялась смотреть на Абаля. Что бы он не говорил про свадьбу, но женился он прямо сейчас и ради возвращения домой. Мама ясно дала понять, что метка рассчитана только на Бересклетов, так что у Абаля было не очень много шансов вернуться обратно иным способом.

— Послушай, — спросила она шепотом, невозмутимо глядя в сторону, — если ты глава Спиреи, как ты можешь стать частью Бересклета?

Она хотела спросить, ты не против? Ты действительно хочешь этого? И Абаль словно услышал:

— Я делаю это, потому что хочу, — развернул ее к себе и жадно поцеловал.

Дыхание у Ясмин застряло в горле, и возражения, просьбы, мольбы превратились в птичий клёкот. Абаль с трудом оторвался от поцелуя и судорожно зашептал, что скрепление уз лучше провести здесь, потому что в Варде их достанут своими нравоучениями. Будут ходить и возмущаться, пока не протопчут жёлоб через Тихий квартал к их дому.

— Да соединят боги вашу кровь воедино… Целоваться во время церемонии не положено, — буркнул Илан и перелистнул страницу катехизиса. — Так… Дети воды и солнца, придите к своим богами и станьте на колени пред их ликом…

Айрис весело хмыкнула и опрокинула на них корзинку с лепестками флоксов и герберы. Она выглядела умиротворенной и была очень мила, хотя Ясмин чувствовала на себе неотпускающий взгляд Верна. Но Верн, пусть и ненадолго, оставался с Айрис, а Ясмин становилась замужней госпожой, что смешным образом улучшило отношения сестер. Айрис даже простила Верну его взгляды, поскольку он был послушным и соблюдал этикет.

Перед возвращением в Астрель Ясмин взяла в оборот маму на предмет различных целебных настоек и лекарств, но та упорно называла ее деткой и отшучивалась. Лекарства, впрочем, дала. Одно для Эгира, второе, в виде крупного бледного цветка, для матери Абаля. На маму это было не очень похоже, и Ясмин вдруг подумала, что она перестала называть ее по имени. Все детка, да детка. В груди кольнуло, и ту же погасло.

Она не успела додумать мысль, потому что мама передумала и отдернула цветок, глядя на Абаля.

— Десятилетие на него потратила, — сказала она ворчливо. — А теперь раз и отдай.

— Ну ладно, не давай, — тут же отступила Ясмин.

И мама тут же сделалась виноватой, и через несколько минут отдала и цветок, и собственную рукопись с новооткрытыми веществами, которые даёт Чернотайя. И целую тьму каких-то склянок, колб и пузырьков. И все это без учёта жизненного скарба, который всучили юным ростках Катх и Древоток. Абаль оглядел творящееся безобразие с усмешкой, а после с беспрецедентной вежливостью поблагодарил мастера Гербе за доброту, проявленную к его матери. Любезность в его исполнении выглядела, как атака на поражение. В процессе шутовских прений, Абаль все так же ненавязчиво отжал у Древотока останки древней связи с Вардой и клятвенно пообещал, что связь останется. Но между Ясмин и ее матерью.

Маму и это не проняло. Абаль числился в ее вселенной сыном врага, и Ясмин снова подумала о жизни с человеком, который умеет делать больно. Умеет не прощать. Сейчас Абаль ее любит, но что будет завтра? А через десять лет? Через двадцать?

Она не умеет искать компромиссы, не имеет опыта семейной жизни, а с людьми, которые ей причиняли боль она поступала одним и тем же способом. Выкидывала их из своей жизни и закрывала дверь.

Глава 25

В Варду она вернулась не так, как другие. Она просто проснулась. Все так же под столом, запутанная в толстый плед и с бешено бьющимся сердцем.

А первое, что она увидела были знакомые сапоги из кожи особой выделки. Вспомнила ночь, и почему-то подумала об Абале, но когда вылезла из под стола, увидела мастера Файона. Тот поставил кресло напротив ее самодельной кровати и терпеливо ждал, когда Ясмин проснётся.

— Доброго рассвета, мастер Файон, — Ясмин чихнула и по-детски прикрыла рукой рот.

Он не ответил, но его взгляд изменился. В каменно-прекрасном лице мелькнуло что-то человеческое и снова безвозвратно ушло. На миг она увидела себя его глазами. Худое, навечно полудетское тело, сонная нега во взгляде, сорочка, которая показывает больше, чем скрывает. И умиротворение, транслируемое любым человеком, принявшим наконец сложное решение. Автоматически она стянула скатерть и завернулась в неё коконом. Мысль о том, что Файон смотрит на неё не только, как на средство достижения цели, но и иначе, привела Ясмин в знакомый неприятный трепет.

— Значит, ты получила титул главы, — его взгляд жадно впился в вязь, кольцующую запястье. — Это очень хорошо. Поскольку ты очень затянула, свадьба будет короткой и поспешной, но это уже твоя вина, Ясмин. Ты должна понимать, что поставила меня в сложное положение.

Ясмин нервно хихикнула и ощутила знакомое умиротворение, которое дал ей Абаль.

— Замуж я за вас не пойду, — заверила она.

С Абалем она так толком и не успела ни о чем поговорить, потому что сначала бой, потом венчание, после скрепление уз… Последняя мысль заставила ее покраснеть. Интересно, тот факт, что они сделали это во сне, отражается в материальном мире?

— Пойдёшь. Потому что дом оцеплен, семьи твоих учеников взяты на контроль, а юный мастер Абаль все ещё в Чернотайе, и с каждым днём его шансы вернуться, становятся все призрачнее. Чернотайя любит все необычное, а Абаль очень необычный.

Файон с улыбкой наблюдал за ней, щурясь на солнце ленивым котом. Пальцы отбивали по подлокотнику кресла что-то вполне веселое. Прекрасный рыцарь с далеко идущими намерениями.

И Ясмин вдруг все поняла.

Причину, по которой много лет назад мастер Файон попросил из Бересклета девочку и провёл ее через ад. Ребёнок, взятый из милости, шел лабиринтами его темной души, направляемый старательной рукой. Ум, сила, воспитанный и отнятый бесконечными невзгодами дар, возможно, даже ее любовь к Абалю была частью его плана. Толкнуть ее в этот омут, а после поймать, отброшенную силой инерции. И Файон не прогадал, она упала ему в руки, как спелое яблоко, и даже считала их роман завязанным по обоюдному согласию.

Как удобно иметь бесконечно благодарную любовницу, посаженную не на цепь, но на тонкую нить, свитую из человеческого тепла. На такой и повеситься не жалко.

— Зачем ты лишил меня дара? — спросила она с любопытством. Ненависть за ту, юную доверчивую Ясмин, оставшуюся в прошлом, давно перегорела. — Какой был бы толк от Бересклета, ставшего пустым?

Файон картинно пожал плечами. Настроение у него было превосходным

— Твой дар никуда не годился, и не поднялся бы выше второго уровня. Природа не одарила тебя, и любой мастер с оружием от четвёртого порядка, видел твой жалкий потенциал. Поэтому тебя не признал Примул, поэтому у тебя не появилось подруг, поэтому учителя не хотели на тебя тратиться. Поэтому тебя отдал Бересклет. Талант не может искупить отсутствие силы дара, и целый год я считал, что ошибся… Однако, мастер Белого цветка продолжала с тобой возиться, и я рискнул. И выиграл.

Она попыталась представить

— Вы знали, что мастер передаст мне свой дар?

— Догадывался, но не знал, — Ясмин с ужасом уставилась на Файона. — Даже если бы ничего не получилось, оставалась Айрис. Знаешь, несколько лет я был на тебя немного сердит, ведь Айрис превосходила тебя потенциалом, и разбудила оружие раньше тебя. А ведь ты была старше. Но ты оправдала мои надежды, так что теперь я сержусь уже не так сильно.

За окном стояла темная утренняя тишина. От вчерашнего сабантуя не осталось и следа, а Тихий квартал словно вымер. Ясмин едва дослушала этот самодовольный монолог, с трудом контролируя вновь накатившую ярость.

Взять девочку из Бересклета, загнать, как зайца, дождаться, пока та прыгнет в ловушку, а после благородно спасти. Например взять в свой тотем приёмной дочерью. В крайнем, самом крайнем случае — жениться. А спустя пару лет у благородного господина Файона в полном подчинении окажется не безродная бессильная девица, взятая из милости, а новорожденная глава Бересклета — самого сильного тотема Варды. Все равно, что сделать бога ручной зверушкой. Поймать в кувшин джинна, который бесконечно исполняет желания.

Боги тотема обнуляют клятвы, данные в ущерб тотему, но не могут обнулить брачную клятву или клятву крови приемного дитя. Боги уважают чужую доброту и платят за спасение сильного ребёнка тотема.

— Да откуда вы могли знать, что я стану главой Бересклета? У Илана почти четвёртый уровень, Айрис к нему близка, не говоря уже о матери и главах Древотока и Катха!

— Жалкий глава Древотока… — Файон взял ее руку, рассматривая вязь. В ее прикосновении не было ни следа законченных отношений, только медицинская безличная прохлада. — Он бы взял для тебя все победы, а после отдал их тебе. Боги не могут отказаться, могут только ускорить смерть неугодного главы. Но и это мне не потребовалось, ты все-таки получила недостижимый пятый порядок оружия. До этого дня, переданный дар не считалось возможным развить выше четвёртого порядка, но ты смогла. После свадьбы у нас будет время изучить твой феномен…

Ясмин снова вспомнила Абаля. Что он там говорил? Сначала терпел, потом просил, после плакал. А у неё нет ни силы воли Абаля, ни его упорства, чтобы выдержать эксперименты Файона.

— Конечно, я не надеялся на тебя одну, милая Ясмин, ты слишком бестолковая и вспыльчивая, чтобы выполнять указания. — Ясмин вырвала руку и усмехнулась:

— Ничего у вас не выйдет, — она торжествующе встала во весь невеликий рост и рассмеялась, чувствуя, как ее отпускает напряжение последних дней: — Видишь ли, мастер Файон, сегодня ночью я обвенчалась с мастером Тихой волны, и скрепила узы.

И не один раз. Абаль называл это «чтобы наверняка», но Ясмин думала, что всему виной вардовский целибат. После вдруг вспомнила о подарках матери и совершенно забыв оценить реакцию мастера Файона, заоглядывалась. Зашарила в кармашках-невидимках сорочки, после полезла под стол.

Нашла! Вот и лекарство для мастера Эгира, вот цветок для матери Абаля. И как она сразу не заметила этот гигантский лопух? Только драгоценные склянки с неведомой прелестью, которые ей рекламировала мама, пропали. Склянок было жаль. Ясмин стащила плед, вдруг они где-то там?

От поисков ее отвлёк грохот. Мастер Файон, вставший одним слитным движением, отшвырнул кресло пинком в окно, и то печально осыпалось градом стекла.

Ясмин даже испугаться не смогла. Сцена перед глазами была ближе к театральной, чем к реальности. Мастер Файон и истерика? Глупости какие. Есть вещи, которые не случаются, просто потому что никогда.

— Он мёртв, — с холодной убеждённостью произнёс Файон. — А ты глупая фантазерка, которая придумывает себе счастливые воспоминания. Но тебе пора кое-что усвоить. То, что я тебя не люблю, не означает, что ты можешь не любить меня.

Если бы Ясмин впоследствии спросила, почему она сделала, то что сделала, она бы не ответила. То ли ее возмутило эмоциональное давление или, наоборот, она среагировала на знакомое «фантазерка». Но Ясмин автоматически вошла в рабочий режим и с непередаваемой лаской в голосе уточнила:

— А ты придумываешь себе счастливые воспоминания?

В окно вылетел стол. Файон отшвырнул с пути подвернувшийся коврик и размашисто вышел из дома прямо в разбитое окно, ещё миг назад бывшее стеклянной стеной, за которой горел пожар бурбонских роз подкласса альба. Ясмин поёжилась на утреннем ветру, игриво вошедшим в комнату и весело прокатившим через комнату те самые потерянные склянки.

Наверное, и впрямь придумывает, грустно решила Ясмин. А кто нет?

Следом она не вышла только потому что была в сорочке. Терпеливо собрала склянки и даже рассортировала из согласно маминым подписям. Немного помедлила на пороге, давя желание побежать за Файоном следом, чтобы точно знать, куда и зачем он пошёл. И что он там на натворит без ее тонкого контроля. Последняя мысль показалось особенно забавной. Можно подумать, она может его контролировать.

Включив разум, она переоделась и сходила в душ, хотя разумнее было бы сказать, сходила в траву, которая любезно дезинфицировала все, до чего дотягивалась. После долго пила кофе, и двинулась к выходу только когда других дел не осталось. После вернулась и заварила ещё один кофе. Если ее застукают за прокрастинацией, она скажет, что не напилась.

Признаться, Ясмин малодушно решила пересидеть. Абаль, наверняка, уже вернулся, в ведомстве стоят грохот и вопли, а у неё нежная душевная органика. Вот покричат, успокоятся, тогда она и подойдёт.

Но когда стрелка часов стала клониться к обеду, Ясмин вынужденно потащилась в ведомство. Сколько кофе не выпей, а в третьем двоечасии у неё урок и будь добра поспевай к началу.

К сожалению, профессиональная чуйка ее не подвела.

У научного ведомства толпа напоминала небольшой рынок. Человеческий поток залил холл, центральный сад, выплеснулся разноцветьем одежд на улицу. Часть любопытствующих, похожих на аккуратно отломленный от общего пирога кус, висела на балконе второго этажа, даже не пытаясь сделать вид, что им не интересно. Ученики облепили окна. Из окна условной учительской маячили физиономии обслуживающего персонала.

Ясмин выдернули с дорожки, как репу из грядки, едва она остановилась и задумалась, а не сбежать ли? Пусть мужчины выясняют отношения без неё. В последний раз, когда они выясняли отношения при ней, Ясмин выпала роль древнеримской статуе в музее. В смысле, она лежала голая и не могла пошевелиться. Одно из самых отвратительных чувств в ее жизни.

— Вот она! — выкрикнула Низа.

Та неожиданно оказалась в эпицентре событий и застыла между Абалем и мастером Файоном. Даже Примула оттеснило человеческой волной к краю импровизированного круга.

— Это ее вина! — Низа заломила руки, и все ее маленькое фейское тельце застыло и словно нацелилось всей своей ненавистью в Ясмин. — Ее удивительные способности в ядоварении известны всей Варде, и кто знает, что она заставила выпить мастера Тихой волны?

Толпа заволновалась, и Ясмин поспешно отреагировала:

— Я вообще не была в лаборатории после последнего возвращения из Чернотайи.

— Я пока живой, — поддержал ее Абаль.

Они переглянулись, как попугайчики-неразлучники, и Ясмин окатило ещё не забытым ночным жаром. У Абаля порозовели скулы, и он с трудом отвернулся.

— Сие правда всем известная, — мастер Дея не посмела пересечь невидимой границы круга, которая отделила их вчетвером от толпы. — Мастер Белого цветка всегда славилась афродизиаками и приворотными.

Абаль открыл было рот, но Ясмин несильно ткнула его в живот. Мол, замолчи.

— Я варила приворотное один раз, — она уставилась на мастера Дею. — В качестве дипломной работы по вашему же предмету, и опробовала его на белке.

В толпе послышались смешки. Многие помнили развеселый опыт, когда влюблённая белка ходила за Ясмин хвостом и все время кусалась. То ли дозировку напутали, то ли приворотное оказалось забористым.

— И то верно, — крикнул кто-то из толпы. — Приворотное у неё только дурак возьмёт.

— И действует оно всего две недели, — поддержал второй. — А мастера-то месяц, как не видели. И было бы — выветрилось.

— Я оправдан, — одними губами шепнул Абаль. — Я не пил.

Ясмин невольно усмехнулась.

Потом ее обвиняли, что она опаивала мастера Файона, и тот художественно молчал, хотя она ему и воды не наливала за все время их общения. Ко всеобщему удивлению, на ее защиту стал Примул, объявив их брак с Абалем законным.

— Принимаю тебя, как дочь и отдаю сердце сына, — он возложил руку ей на голову, И Ясмин невольно склонилась.

Возможно это была клятва, потому что тело окатило мелкой дрожью, и тут же схлынуло. А когда выпрямилась, поняла, что все это время Примул смотрел на Файона.

— Нет, — сказал Файон. — Я вызываю на бой мастера Тихой волны и заберу силой своё по праву первого.

Он сказал это негромко, но его услышали. Тишина настала резко, словно кто-то выключил звук, только на балконе ещё переговаривались. Наверное, наверху слышимость было похуже.

Ясмин почти физически ощутила на себе сотни липких взглядов. Право первого обозначало, что она уже принадлежала другому мужчине — тому, который только что заявил это право. Медленно огляделась. Вчера она победила мастера Эгира, и ее едва на руках не качали, а сейчас готовы распять. Вчерашние идолы — топливо революций.

Вот чего хочет Файон. Именно этого. Победа в бою не даст ему Ясмин, но он пройдёт вихрем через Астрель с глазами, горящими свящённым гневом. С сердцем, пробитым стрелой измены. И если в бою погибнет Абаль, его простят и не раздумывая преподнесут венец следующего Примула. Но вот Абалю смерти Файона могут и не простить. Слишком многих он зацепил. Вчерашние влюблённые девочки выросли в юных дочерей сильных тотемов, юнцы, проигравшие ему на экзамене давно шагнули в мастера.

Абаль нахмурился. Понимал, в какую ловушку завёл их любимый дядюшка.

— Это невозможно, — говорить было страшно, но Ясмин привычно давила в себе этот страх. Роняла слова в звенящую тишину, как гальку в воду. — Вчера, приняв долг главы Бересклета, я связала свою судьбу с мастером Тихой волны.

Она подняла вверх руку, и дорогой шёлк стек до локтя, обнажая вязь главы тотема и филигранную розу, намертво спеленутую бересклетом.

Она мельком бросила взгляд вбок, на Файона. Тот молчал. Драматичная маска добродетели плотно сидела на его лице, но в желтых, по-совиному круглых глазах горел огонь. Пожар страшных и совсем не понятных Ясмин чувств пожирал его заживо. Несколько лепестков он смотрел на неё не отрываясь, а после развернулся и пошёл прочь. Человеческое море распалось перед ним на две испуганные половины. За ним побежала Низа, после, сохраняя достоинство, ушли мастер Дея и отец Хрисанфа. После кто-то ещё. Несколько боевых мастеров, занимавших оппозицию нынешнему Примулу, тотем Таволги и тотем Ильма, предавшие своего покровителя. Только госпожа Милева скользнула сожалеющим взглядом по Ясмин. Но о чем бы она не сожалела, ее выбором стало подчиниться главе Аквилегии.

Абаль встал рядом с Ясмин, перетягивая внимание на себя, и также поднял руку, обнажая запястье с парной венчальной татуировкой. Толпа заволновалась, текуче сдвинулась цветными стенами, сжала их в узкое кольцо, чтобы рассмотреть парную вязь подробнее. Подивиться новой главе Бересклета, которая поколение спустя вознеслась снова.

Вязью восхищались, филигранной розе делали комплименты, заверяли в преданности Абаля и опасливо изучали Ясмин. Вчерашнюю бесправную девочку, которая нагнула систему. И ведь выгорело, надо же.

Ясмин высокомерно улыбалась и читала в лицах — никто и никогда не упрекнёт ее отныне. Никто и никогда не вспомнит мастера Файона в ее присутствии. Мастер Файон стал прошлым в ту секунду, как вышел из круга, но уже никогда Ясмин не узнает, почему он вышел.

— Примите поздравления в столь светлый день! — заверили Ясмин две одинаковые девчонки, пока их отец мялся около Абаля, выражая преданность Примулу и ему лично.

Ясмин благосклонно кивнула. Оглядела напиравшую толпу и вдруг поймала растерянные напряженные взгляды юных ростков Бересклета, которых огибало взволнованное человеческое море. Она взмахнула рукой, подзывая их.

И мастер Файон стал прошлом и для неё.

* * *

В совете все прошло на удивление чинно.

Мастер Дея оказалась единственным человеком, который повёл против неё войну. Хотя Абаль, просто занявший место за ее плечом, шепотом язвил и насмешничал. Ну какая война, Яс, бесплодная схватка сойки с ястребом. Попытка ненависти.

И верно, ветер так переменится, что сторонников у Ясмин стало вдвое больше, чем у мастера Деи. Ясмин попыталась представить себя ястребом, который гоняет невинную сойку с лицом мастера Деи, но воображение корчилось в муках.

— Падшим женщинам не место во власти, — наконец, тяжело сказала та, поднимаясь с кресла, которое в совете всегда стояло чуть в стороне и считалось ее личным. Она была похожа на ястреба больше Ясмин. Орлиный нос, стянутые в заострённый пучок волосы, лицо постаревшей Покахонтас и учительская спесь. Она напоминала ей старую математичку из школьных лет. Той было семьдесят пять и ее держали из уважения к… Ну, к чему-то. Просроченному опыту, который выражался в размахивание указкой над головами учеников и криках. Учеников она называла олухами, а Ясмин — особо одаренной. Четверку в аттестат математичка ставила ей со слезами на глазах. На этапе экзаменов старую каргу хватил гипертонический криз, а ее молоденькая замена по наивности вкатила Ясмин законный четвертак. На выпускном Ясмин не стала сдерживаться и подарила стерве букет желтых гвоздик, и судя по взгляду, математичка немного понимала в языке цветов. Хорошо придушить не могла.

Примерно такое лицо было у мастера Деи сейчас. Но назвать ее падшей женщиной прямо на Совете?

Ясмин зачла это за прямую атаку, но, к ее удивлению, в диалог вступил Примул:

— Будьте внимательны к своим словам, мастер Бегущего стебля, вы говорите с госпожой будущего Примула.

Мастер Дея метнула в Примула взгляд-копье и вышла едва ли не строевым шагом.

Обстановка сразу сделалась тёплой и почти домашней. Абаль взял отдельное поместье на окраине Тихого квартала для ростков Бересклета, а Ясмин назначила каждому из них даты экзаменов.

Илан, Ия, Лён, Калох, Айра. Они — слишком взрослые и слишком чужие— вернулись в эпицентр бывшей славы тотема. Дети Бересклета, не существующие на бумаге, но слишком яркие, чтобы их можно было не учесть практически. От них фонило силой, и эта сила лежала в руке Ясмин. Они шли по Астрели со взглядом ее истинных хозяев и вчерашние насмешники жались к кустам разноцветных роз. На Илана и Лёна заглядывались, Ию открыто оценивали — она уже вошла в возраст замужества. На ее экзамен придёт не один тотем. Айра нравилась меньше, но гены Бересклета проглядывали и в ней. Кошачьи повадки, томность, высокомерие знати жестоко сочетались в ней. Глупо, но Ясмин ревновала к ней. Сама Айра заглядывалась на Абаля.

Их собственный дом оказался большим, гулким и тихим. Примул был так любезен, что выкупил весь проулок, соединяющий между собой сады двух домой — нововыделенного и подаренного Ясмин. Старый дом Ясмин с легким сердцем отдала дорогой родне и выдохнула. Воспоминания, оставшиеся в этом доме, не отличались радостью. Она и забрала только подарок Хрисанфа. Абалю это не понравилось, но он промолчал.

Впрочем, к лету он надарил ей такое количество наборов — от лечебных до косметических, что подарок мерк рядом с ними. Лежал, как галька среди жемчужин. Глупый, не понимал, что Ясмин дорожит подарком не в силу полезности.

К апрелю, они обустроились на новом месте, что далось им космическими усилиями, потому что они бегали то на экзамены, то к ученикам, то к юным Бересклетам, то к Примулу, а любую свободную минуту запирались в спальне. Впрочем, это враньё. Однажды они запирались в спальне прямо во время Большого совета и четыре часа подряд делали вид, что их нет дома.

К апрелю Ясмин перевелась из научного ведомства в административное, осев в дипломатическом отделе. Отдел сразу сделался популярным, особенно благодаря Абалю, который трижды в день изобретал предлог, чтобы зайти, и ни разу не повторился. Сотрудники настолько распоясались, что начали закатывать глаза при виде его фигуры в проеме двери.

— К тебе, — коротко вызванивал цветок на подоконнике, и в отделе начинали переглядываться.

Это было неловко, но приятно. Приятно, потому что Абаль.

К маю Вейгел под руководством Абаля вытянул оружие и почти сразу сдал экзамен на второй порядок.

Литола находилась на стадии формирования оружия и замуж не собиралась. Когда Ясмин в шутку сосватала ей Вейгела, она сказала «ни за что, умру девственницей». И шансы у неё были. Ясмин лоббировала в Совете закон о контроле в приемных семьях. Абаль был против, Примул был против, а мастер Дея едва не сорвала голосовые связки. Но Ясмин воспользовалась старым добрым приемом, поделившись проектом с подругами в Тихом квартале. Большой совет при всем высокомерии не мог игнорировать желание толпы, к тому же инициативу Ясмин неожиданно поддержали Флора и мастер Бриар. Законы конечно, не приняли, но положением приемных цветков озаботились. Ясмин ночами составляла правки к семейному кодексу и кляла Абаля на двух языках. Русском и вардовском.

— Невыгодно принимать такой закон, — устало объяснял Абаль. — Тотем, который контролирует закон, а не глава — мёртв. Закон должен контролировать только главу тотема и социальные связи внутри семьи.

— Получается приемный ребёнок не защищён законом, — возражала Ясмин. — Как-будто ты сам не знаешь.

— Переформулируй. Поставь поправки к закону, который дал главам лазейку. Просто помни, что нельзя забрать у главы тотема право, можно только наделить дополнительной обязанностью.

Ясмин вардовская юридическая система казалась на редкость убогой, но, к ее удивлению, функционировала, как часы. А учитывая ничтожный процент преступности, была по-своему сильна.

Через полгода последние из Бересклетов получили титулы мастеров, а Илан начал интересоваться Флорой. Мастер Бриар сделал предложение Лив и вывел ее из тотема Каламуса, что Ясмин искренне поставила себе в плюс. Это же она писала правки к закону.

Но ни к маю, ни через полгода Верн не вернулся в Астрель. Абаль ходил в Чернотайю дважды, но вернулся ни с чем. Сказал, это решение Верна и пусть остается, ему двадцать шесть, а не пятнадцать. Гораздо больше Ясмин не понравилось, что Хрисанф тоже остался в Чернотайе. Она общалась с матерью через бересклет, проросший сетью от Варды к Чернотайе, и знала, что у них все хорошо. У Хрисанфа, у Ли, у Айрис и у Верна. Ясмин не знала, почему мама перечислила их в такой последовательности, а спрашивать не захотела. Они заговорили о матери Абаля, которая недавно пришла в себя и нуждалась в специальном уходе.

Каждый разговор с мамой становился одновременно радостью и трагедией. С ней можно было говорить обо всем, но никогда о них самих. Мама называла ее деткой и малышкой, и никогда по имени, и где-то очень глубоко Ясмин понимала почему. Ну конечно понимала. А ещё понимала, что будет молчать, потому что она все равно оставалась для неё если не матерью, то проекцией матери. Отзвуком. Отголоском потерянной материнской любви.

В такие дни, полные отвратительных мыслей, она пряталась на груди Абаля, сворачиваясь по-кошачьи клубком. Плакать она давно разучилась, поэтому просто тяжело дышала, стараясь задавить детские порывы. Вжималась Абалю куда-то под подбородок, словно стала меткой и хотела заселиться внутрь его тела.

Даже в такие дни она была так счастлива, что делалось немного больно. Разве может человек быть так счастлив? Как у любого советского ребёнка, счастье Ясмин ассоциировала с платной функцией и подспудно ждала расплаты. Иногда она жаловалась на это Абалю и тот смеялся:

— Скажи, что перешлешь счёт мужу. Мы страшно богаты, ты знаешь?

Знает, конечно. Наверное, это была чисто змеиная черта, но Абаль буквально превращал в золото все, к чему прикасался и любил заводить тайники. В доме, в банке, в ведомствах и даже в зале Большого совета. Мол, кто знает, когда пригодится. Однажды Ясмин нашла заначку в их спальне. В ее секретере оказался ложный ящик, по уши набитый мелким речным жемчугом, а рядом пристроился какой-то коллекционный талмуд бог знает какого года с зарисовками вымерших растений.

— Я живу на поле Чудес с подозрительно богатеньким Буратино, — сказала тогда Ясмин.

Почему-то Абаля очень смущало, когда она находила его тайники, и пыталась дать ему три монетки, чтобы утром забрать десять. Они гонялись по всему дому, бренча бесценными уликами, и ржали, как подростки. Иногда их догонялки заканчивались в постели, иногда в душе или в саду. А иногда Абаль ловил ее у самого порога, сжимал до ломоты в костях и спрашивал:

— Хочешь я о тебе позабочусь?

Ясмин заглядывала в синие, нисколько не змеиные глаза, и по-детски прижималась к нему:

— Позаботься. А я позабочусь о тебе, идёт?

ЭПИЛОГ

Беременность протекала плохо, сколько бы лекарственных настоек Ясмин не выпила. Перед завтраком ее стабильно выворачивало желчью, а еда пахла просроченной селедкой. Токсикоз плевать хотел на правила и изгонялся над ней шестой месяц.

Ясмин с недоумением вспоминала повыскакивавших замуж подруг из обоих миров — все жаловались на тошноту, но толстели на глазах. А она издалека напоминала тростинку, съевшую теннисный мячик. Абаль забросил алмазный венец Примула, Большой совет и распоясавшуюся Ридану, и сутки напролёт колдовал в лаборатории. Пытался усмирить гормоны беременной супруги. Или пытался ее накормить.

Ясмин сутками паслась около унитаза и время от времени изрекала проклятия на головы всех, кому не посчастливилось попасть под горячую. В основном ей попадал Абаль.

— Ты нарочно заделал двойню, — говорила она трагичным голосом и сама себя ненавидела за слезливый тон.

Абаль перемещался около неё сосредоточенными скачками, пытаясь одновременно ее вылечить, накормить и померять давление. А когда у Ясмин упал сахар до двух единиц, приволок откуда-то банку мёда из лекарственных цветов.

— Ты отвратительный тип, заманил меня замуж, а я не хотела…

Абаль смотрел на неё сочувственными глазами советского врача и не спорил. За пять лет брака Ясмин уже успела выяснить, что с ним невозможно поругаться. То есть, она орала, а Абаль слушал, соглашался, да ещё и кивал с пониманием. Невозможный… змей.

Днём дела обстояли получше и напившись лекарств, Ясмин плела интриги, под видом послеобеденного променада. Абаль стал Примулом всего полгода назад, и его власть по-прежнему казалось ей недостаточно надежной. Особенно теперь, когда они так безнадежно упустили ситуацию.

Файон по-прежнему оставался вторым лицом государства, но пропадал то в Ридане, то в Чернотайе, то где-то на границе… Ясмин расслабилась и начала забывать его лицо. Вспоминала только в дни Большого совета, где Файон появлялся в неизменном чёрном платье, перехваченным золотым поясом и поигрывая пальцами, на которых клубилась его страшная, едва видимая нить. На Советах он отмалчивался, а попытки отжать власть пропускал мимо ушёл. Просто сидел, молчал и не отрывал взгляда от лица Ясмин. А она глупая привыкла. Адаптировалась. О том, что он перехватил у неё под носом Чернотайю она узнала, когда уже все случилось.

— Прости, — шептала Айрис в цветок, и ее голос, транслируемый за несколько сот тысяч километров, был искажён виной и детской обидой. — Он приходил вместо других мастеров и говорил, что ему не сложно, что он чувствует перед Бересклетом вину. Мама не верила, но мама… ты знаешь.

Мама слегла ещё полгода назад, и Ясмин ничем не могла ей помочь. Интуитивно она понимала, что никто не может помочь. А Файон приходил, плёл сети, и смерть дяди Зефа, смерть главы Астера стирались из памяти, как карандашная надпись ластиком. Зато он приносил ткани, украшения, мелочи, без которых не мыслим быт, новую технику, материалы для работы, редкие минералы, книги, фильмы, семена… И Бересклет брал. Ненавидел, но брал, ведь Файон пришёл от нового Примула, который не смел им навредить. Новый Примул взял в жены кровь Бересклета и был верен ей.

Но Файон взял больше. Файон взял Чернотайю.

— Почему ты не сказала раньше?

— Когда раньше? — голос Айрис то затухал, то снова набирал силу. — Ты то выходишь замуж, то рожаешь, то едешь в Ридану, то принимать венец, то экзамены у тебя… А мастер Невидимой сети всегда корректен, всегда берет сопровождение, выполняет заказы, как какой-то ремесленник. Я думала, это ты его так наказала. Отправила в Чернотайю на побегушках к нам, а он…

А он спустился в искалеченный первый в Чернотайе город, и взял его, как спелый плод, который только и ждал, что его ладони. В городе селились продукты неудачных экспериментов, жертвы, вроде Ли, преступник, отвергнутые, потерявшиеся мастера, которыми так легкомысленно пожертвовала Варда. Они подчинялись мастеру Гербе, но не любили ее. Может, даже ненавидели. А Файон был одним из них. Экспериментом.

Ясмин понимала, что близок тот день, когда ей придётся считаться с властью Файона на равных.

Сил злиться на Айрис не было. Та по какой-то причине не вышла замуж за Верна, хотя тот по-прежнему оставался в Чернотайе и жил через стенку. Когда Ясмин видела их в последний раз, они имитировали братско-сестринские отношения и разговаривали друг с другом на вы. Выглядело это жалко и немного смешно. Абаль долго смеялся, а после подарил обоим по леденцу, за что они целый месяц с ним не разговаривали. Илан только пальцем у виска покрутил:

— Айрис, у тебя и так три брата, зачем тебе ещё один?

— Верн чувствует себя здесь одиноким, — монашеским голоском отозвалась Айрис.

Калох невежливо заржал и, кажется, в тот день они все переругались.

В отличии от Верна, Хрисанф женился скоротечно. На Ли. А Ясмин надарила им тьму подарков и поздравлений, и ни разу не спросила почему. Ну что он, маленький? Наверное, знает, что делает. А Ли… Ли сказала ему «да», стало быть, Ясмин сказать нечего.

Поэтому она незаметно ткала для Абаля невидимую паутину связей, ела мёд, жаловалась на тошноту и перезванивалась с Чернотайей. Ее любимым напитком вместо кофе стал чай особого сорта, лучшей подругой — Лив, а мастер Бриар неожиданно поладил с Абалем. Последнее больше всего изумило самого Абаля, который отродясь друзей не имел и не планировал.

А любимым временем дня стала ночь.

Ночью не тошнило. И возвращался Абаль. Ясмин ложилась к не у грудь и перебирала его чёрную косу, которая матово зеркалила, что от солнца, что от луны.

— Клянись, что любишь, — требовала она, и Абаль клялся, хотя не очень-то любил клятвы.

— Тогда клянись, что после родов мы переедем обратно в старую спальню!

— Переедем, если захочешь, — обещал он.

Врал. Едва они переехали в новый дом Абаль построил лабораторию в центральном коридоре, а после заявил, что это неудобно, и перекрыл вход. И построил ещё два коридора, которые обтекали эту самую лабораторию двойным рядом окон. А поскольку это было ещё менее удобно, пустил по краю двухэтажную оранжерею, внутренний дворик и озеро с в неведомой красоты кувшинками. И Ясмин даже возразить не смогла, потому что оранжерею он подарил ей на первый юбилей помолвки, а дворик в честь первой встречи. А поскольку за пять лет юбилейных дат накопилось много, дом разросся и углубился. Переходы и коридоры струились, извивались и путались, как нити в клубке. Комнаты перекрывались другими комнатами, двери прятались в окнах, шкафах и люках, а их старая спальня однажды оказалась комнатой в комнате. А после ещё раз. И чтобы в неё попасть приходилось совершать по дому бессмысленные и трудоемкие перебежки. Мать Абаля сказала, что это нормально.

— Это в порядке вещей, мастер Ясмин, он просто вьёт гнездо. Он же змея.

Ясмин мысленно взвыла и решила, что больше одного ребёнка им не надо.

Разумеется это было ещё до того, как она узнала до беременности. А теперь было поздно. Поэтому она дергала Абаля за косу, теребила и капризничала, в глубине души понимая, что происходит равноценный обмен. Она живет в гнезде, а Абаль терпит ее норов и не умение жить стадно. Да и готовит она не очень… Но они все ещё притираются, принюхиваются друг к другу. И в глубине души Ясмин нравится жить спальне, которая спрятана в самом сердце дома, куда не дотягивается ни один цветок, не проникает птичий слух, которую не ловит Титориум. Можно расхаживать голой до полудня, по часу мокнуть в ванне и знать, что кроме Абаля никто не переступит порог. Никто просто не найдёт их приватный мир, затерянный в лабиринте. И никто не узнает, что за закрытой дверью великий Примул теряет железный самоконтроль, а по утрам самолично готовит супруге блинчики.

Когда прекращался токсикоз, Ясмин искренне считала себя счастливой. Почти.

Иногда что-то царапало глубоко в груди. Скреблось вежливо, как послушница в закрытую дверь кельи, но едва Ясмин ловила себя на тревоге, та тут же и ускользала. Таяла, как масло над огнём. Но в ночь перед родами, накатило снова. Ясмин привычно прижалась к Абалю, а после разрыдалась. Тот перепугался до смерти.

— Болит? Где болит? А ты, гниль болотная, где Калма, где Лют? Надо врача…

Он запустил три воздушные волны, и те мелкими змейками судорожно метались в архитектурном бедламе их дома.

— Здесь болит? А здесь?

Ясмин мотала головой, но Абаль словно ослеп и оглох.

— Не болит! — крикнула она наконец. — Я просто плачу, и просто не знаю почему. Беременная женщина — существо гормональное, бывает.

Абаль остановился и волны, сканирующий дом, стихли. Он долго смотрел на заплаканную Ясмин и ни о чем не спрашивал, а после опрокинул в постель и начал целовать. Ясмин благодарно закрыла глаза и упала сознанием в темноту.

И вышла из тюрьмы. Той самой тюрьмы, в которой когда-то содержался Англичанин. На улице была все та же полузабытая слякоть и легкая изморозь ловилась фантомным холодом. Тюрьма располагалась недалеко от частного сектора и Ясмин шла и шла куда-то мимо заброшенных на зиму дач, иногда проходя их насквозь, как призрак. Долго блуждала, а потом вышла к тому самом кафе. Берендей, кажется… Она так долго жила в Астрели, что родной язык начал выветриваться из памяти.

— Два кофе, два омлета, четыре гренки, — сосредоточенно повторила официантка, глядя на Ясмин и та автоматически возразила:

— Нет-нет, один кофе и один омлет, а гренок не надо. Меня от них тошни…

Официантка прошла сквозь неё, и Ясмин обернулась. Куда она смотрела, если не на неё?

Они сидели там же, где когда-то и она сама. Дальний столик, отделённый от основного клиентского массива вечно пустующим административным уголком.

Красивая пара.

У неё была стрижка пикси, массивные серьги, и от вардовской Ясмин в ней остались только глаза. Все ещё пугающе пристальные. Нежная улыбка на губах смотрелась незнакомо. Он… Он все ещё был Абалем, переделанным этим миром в пресыщенного эстета. Они держались за руки и бесстыдно перегнувшись через столешницу, жарко шептались. Ни одному из них не приходило в голову пересесть. Две чужеродные человеческие единицы в кафе по имени «Берендей». Они были чужды этому месту, как была чужда и сама Ясмин — босая, призрачная и беременная. Пропитанная Вардой до кончиков волос.

— Говорят, они каждый год сюда приезжают, — зашепталась у неё за спиной.

— Да ты что? Каждый? — не поверил кто-то.

— Да говорю тебе — каждый. Вроде бы встретились здесь и каждый год отмечают день встречи, и даже заказывают то же, что и в тот день, представляешь? Вот твой Вовка так может, а?

— Ну… Съесть все это он может, это да, — взгрустнул голос. — А так нет. А они такие красивые…

Они и правда были красивые. Ясмин словно видела саму себя рядом с Абалем — только со стороны. Не столько красивые, сколько идеальные — друг для друга. Значит, Ясмин не умерла. Ясмин была здесь все эти пять лет. Фантомные слёзы подкатили к горлу.

Она прошла мимо, едва слышно проведя рукой по волосам Ясмин, и вышла на улицу. Нужно было возвращаться, она это понимала, но у окна, где был виден самый край их столика, все равно остановилась. Ясмин держала Абаля за руку и смеялась. И словно светилась изнутри, подсвеченной солнцем жемчужиной. Или теперь следует называть ее Аминой?

Как забавно. Быть может, они поменялись судьбой? Ясмин не сразу поняла, что плачет. Она яростно вытерла слёзы, но они набежали вновь. Что-то темное и полузабытое таяло у неё в груди, и слёзы невозможно было остановить.

Ясмин проснулась с улыбкой.

Оглавление

Книга первая. Злодейка чужого мира

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

Книга вторая. Наследница

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  ЭПИЛОГ