Мир в капле дождя. Осень. Зима. Хайку на все времена (fb2)

- Мир в капле дождя. Осень. Зима. Хайку на все времена [litres+] (пер. Александр Аркадьевич Долин) 14675K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Антология

Мир в капле дождя. Осень. Зима. Хайку на все времена
Составитель Александр Долин

Перевод с японского и примечания Александра Долина

Составитель Александр Долин

Оформление обложки Вадима Пожидаева-мл.

В оформлении книги, помимо классической японской живописи, использованы иллюстрации Олега Усова, а также каллиграфические работы Станислава Усова

Книга рекомендована к печати Ученым советом факультета МЭиМП Национального исследовательского университета Высшая школа экономики

© А. А. Долин, состав, перевод, примечания, 2024

© О. Б. Усов, иллюстрации, 2024

© С. О. Усов, иллюстрации, 2024

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024

Издательство Азбука®

* * *

Осень

Приметы осени

* * *

* * *

* * *

На водах в Яманака

* * *

* * *

* * *

* * *

В Цубахада со священником Химу

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

В думах о янтаре

На горячем источнике Утиномаки

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Камакура

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Вечер 07.07^[4]

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Отражение

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Четыре-пять дней назад я посе тил Мокусэцу^[7] и, получив большое удовольствие, пробормотал такое хайку

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Катада

* * *

Река Макацу, павильон четырех часов

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Горная хижина в ущелье

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Сумрак осени

* * *

К портрету Басё

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Небо и стихии

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

На озере. Большая заводь

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

В горах

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Каруидзава

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

У Кито слушаю хор лягушек

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Горячие источники в Юта

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Ночую в храме Дзэндзё-Дзи в Кага

* * *

Сложено в пути

На смерть Иссё^[24]

На смерть дочери

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

По случаю прощания с усоп шим Басё тороплюсь на встречу с друзьями в храм Кисо

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

К вершине Якэ

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Поля и горы

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Пора любования полной луной в середине осени. Прохожу в окрестностях заводи Сюга

* * *

Боги и будды

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Храм Рёан-Дзи

* * *

* * *

Храм Сайхо к западу от столицы

* * *

* * *

* * *

* * *

Каменный барельеф с изображением будды в храме Оно

* * *

Дела человеческие

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Птицы и звери

Замок Мацуяма

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Путешествие в Сирахонэ, в край Синано

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Деревья и цветы

* * *

* * *

На дороге, за горой Бандай

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Близ зверофермы, где разводят лис, в северной части Каруидзавы

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Южные горы в Миясиро

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Старею

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Зима

Приметы зимы

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Ночую в безымянной хижине

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Снегопад во время болезни

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

На постоялом дворе в пути

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Подпись к автопортрету

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Небо и стихии

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

В ночь 14-го числа двенадцатой луны^[59]

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

На высокогорье в солнечное утро

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Вхожу в Бамбуковую обитель

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

На ложе болезни

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

В уединении горной хижины

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Поля и горы

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

На озере под сенью отвесного горного уступа

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Боги и будды

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

На поэтическом собрании по случаю проводов года^[73]

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Дела человеческие

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Изливаю душу в стихах

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Птицы и звери

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Деревья и цветы

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Сухая трава

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Крытая соломой хижина в Нэгиси

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Начало зимы

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Сухие листья банана

* * *

* * *

* * *

Приложение
Рассуждения о хайкай

Китамура Кигин
Светляки
(Из трактата «Горный колодец», 1648)

Те святляки, что вьются меж диких гвоздик, напоминают нам о чувствах принца Хёбукё^[85], а те, что порхают меж лилий, вызывают в памяти Минамото Итару^[86]. Тех, что водятся на горе Хиёси, можно уподобить краснозадым обезьянам-вестникам, а тех, что мерцают над горой Инари^[87], можно сравнить с «лисьими огнями»^[88].

Еще считается, что в светляках живет душа китайской красавицы Баосы^[89], вселившаяся также в нашу Тамамо-но-маэ. Кроме того, в поэзии можно найти строфы, рассказывающие, как светляки кажутся порой неподвижными в лунную ночь, ввиду того что они виляют задней частью тельца в темноте, а также такие, в которых светляки образуют свечение над водой, словно на реке жгут камфару или фитили для прижигания моксой, и еще такие, в которых светляки сравниваются со звездами — например, с Плеядами или с роем падучих звезд.

Оканиси Итю
Из трактата «Введение в хайкай»
(1675)

Вся суть «Чжуан-цзы» воплощена в хайкай. Линь Шии^[92] пишет о главе «Беззаботные блуждания»: «Многие читатели не понимают тех мест, где автор претендует на юмор: это прием, который сегодня называют „разорванной речью“». Линь также пишет: «При чтении „Чжуан-цзы“ становится ясно, что основой текста является аллегория».

Дух «Чжуан-цзы» хорошо виден, например, в следующем эпизоде: «В Северной Пучине водится рыба под названием Кунь. Рыба эта так огромна, что никто не знает, сколькими тысяч ли она измеряется. Рыба эта может превращаться в птицу под названием Пэн. Никто не знает, сколькими ли измеряется та птица. Когда море приходит в движение, птица перелетает из Северного Океана в Южный. Под крыльями ее вода вскипает на пространстве в три тысячи ли вглубь, и волны взмывают в небо на высоту девяноста тысяч ли»^[93].

Вот они, небесные блуждания духа, высшая свобода неожиданных превращений. Так же и нынешние хайкай должны освободиться от всякой узости духа-разума, вольно устремиться в просторы неба и земли. Они должны смешивать существующее в действительности и несуществующее, быть ничем не ограничены в методе и стиле. Такова истинная суть хайкай.

Мы должны блюсти этот дух во время путешествий по горам, прогулок в полях, любуясь вешними цветами и созерцая осеннюю листву. Не в том ли «вольные блуждания хайкай»? Давайте же уменьшим до предела весь массив пяти гор гряды Тайшань, что протянулась через земли Ци и Лю, давайте увеличим до огромного размера кончик осеннего волоска на шкурке зверя. Продлим краткую жизнь ребенка, что умер в возрасте трех месяцев, и превратим семьсот лет жизненного срока Пэнцзу^[94] в одно мимолетное мгновение. Такое смешение великого и малого, вечного и бренного, измышления правды и правды измышленного, признания верного неверным, а неверного верным — все это не только аллегории из «Чжуан-цзы», но и сама сущность хайкай.

(Классическая литература жанра хайкай. Большая серия = Котэн хайбунгаку тайкэн. Т. 4. Токио: Сюэйся, 1970. С. 98.)

Морикава Кёрику
Из «Диалогов о хайкай»
(1697)

Учитель (Басё): «При сочинении хокку мои ученики начинают с поиска внутри темы. Это мало что дает. Если же они начнут с поиска вне темы, то найдут массу полезного».

Я сказал: «Я обнаружил это при чтении (антологий) „Пустынный луг“ и „Соломенный плащ обезьянки“. Я бы определил мой метод так: помещаю тему в ларь, взбираюсь на этот ларь и оттуда созерцаю небо и землю».

Учитель: ″Совершенно правильно. Вот почему ты смог сложить стихи наподобие этих:

Я сказал: «И тогда я осознал вот что. Если я буду искать в пределах темы стиха, ничего нового не найду. Если даже и есть небольшой шанс, что еще что-то осталось внутри темы, то мой сосед, решив сложить хокку о том же самом и в тот же день, без сомнения, тоже это обнаружит. Поскольку он следует тем же путем, то со всей вероятностью набредет на то же самое. Такая вероятность будет еще больше, если речь пойдет о выходце из глухого селенья в дальней провинции, который будет искать в незнакомом мне месте. Могу ли я найти что-то еще? С другой стороны, если я перенесусь за пределы темы, то уподоблюсь ребенку, который думает отлично от своих родителей, или же родителю, который осознает все не так, как ребенок».

Учитель: ″Воистину, ты должен понимать хокку как некую комбинацию. Те, кто умеет сочетать и сопрягать две темы, и есть наилучшие поэты. Недавно я подумал, что образ «аромат сливы» должен хорошо сочетаться с «голубой чашей», и попробовал дополнить их промежуточной строкой в нескольких вариантах, но получалось не то, что надо:

Ни один из трех вариантов мне не нравился. Если основная тема и комбинация к ней хороши, значит все дело в промежуточной строке, которую надо найти. После долгих поисков я наконец пришел к такой версии:

Хаттори Дохо
Из «Трех очерков»
(Издан в 1777 г.)

Хокку предполагает такое состояние духа, которое движется в определенном направлении, а затем возвращается. Вот, например:

* * *

Поэт сначала объявляет, что новогодний балаган запаздывает в горную деревушку, а затем как бы возвращается назад, чтобы показать сливы в цвету. Дух возвратного движения — самая суть хокку. Если бы здесь были только первые строки «Селенье в горах. // Запаздывает балаган», то они бы имели не больше значения, чем строфа в стихах-цепочках рэнку.

Учитель сказал: «Вы должны пробудить свой дух к восприятию высокого, а затем вернуться к низкому. Вы должны постоянно искать истину в искусстве поэзии и каждый раз с возвышенным духом приступать к сложению хайкай».

Когда Учитель говорил: «Учись сосне у сосны, бамбуку — у бамбука», он имел в виду, что следует отбросить все личные желания и намерения. Те, кто воспринимает это «учение» в плане личном, кончают тем, что ничему не учатся.

Слово «учиться» означает здесь проникнуть в объект, быть эмоционально взволнованным эманацией той сущности, что заключена в объекте, и посредством такого преображения слагать стихи. Даже когда объект изображен вполне верно, в случае, если в этом произведении не видно естественной эманации чувства, то, стало быть, объект и личность автора остались раздельны, а значит, поэтическая истина не достигнута. Вместо этого будет создана словесная поделка, проистекающая из личного желания.

В стихах Учителя (Басё) есть как вовеки неизменное, так и изменяющееся в данный отрезок времени. Хотя эти качества и раздельны, но основа их едина — это истинность утонченной красоты. Кто не постиг неизменного, тому недоступна истина, и ему не понять стихов Учителя. Неизменное не зависит от того, что новое, а что старое, не связано с непрестанными переменами и модой — оно коренится в понятиях истинности и искренности.

Если взглянуть на песни многих поколений поэтов былых веков, то мы увидим, что они меняются с каждой эпохой. При этом есть много песен, стоящих выше старого и нового, — тех, что и ныне находят отклик в сердце, как находили его в далеком прошлом. Такие песни мы можем отнести к разряду неизменных.

Согласно законам природы, все на свете претерпевает бесчисленные изменения. Если не стремиться к переменам, поэзия не будет обновляться. Если не стремиться к переменам, остается довольствоваться модным, преходящим стилем и отказаться от поиска истины. Если не искать истины, не направлять сердце на путь поиска, не постигнешь и истинного смысла перемен. Такие поэты могут лишь подражать другим. Те же, кто взыскует истины, наоборот, будут шаг за шагом продвигаться вперед, поскольку для них недопустимо стоять на месте. И как бы ни менялись хайкай в будущем, если эти перемены зиждятся на истине, то все они отразятся в тех хайкай, которые верны заветам Учителя.

Учитель сказал: «Никогда мы не должны даже на краткий миг подбирать остатки за древними. Подобно бесконечной смене времен года, все в мире подвержено переменам». Это справедливо и для поэзии хайкай.

Когда учитель лежал на смертном одре, ученики спросили его, что будет далее с хайкай. Учитель ответил: «С тех пор как я вступил на этот путь, хайкай уже стократно переменились. И все же, если сравнивать с тремя стадиями в обучении каллиграфии — стоять на месте (син), идти (гё) и бежать (со), — то хайкай еще предстоит перейти от первой и второй стадии к третьей». При жизни Учитель не раз говаривал: «Мои хайкай должны только развязать завязки на мешке».

(Классическая литература жанра хайкай. Большая серия. Т. 10. Токио: Сюэйся, 1970. С. 334.)

Мукаи Кёрай
Из «Записок Кёрай»
(Опубликовано в 1775 г.)

Учитель (Басё) сказал: «Хайку, что переходит плавно от начальных пяти слогов к завершению, и есть превосходное сочинение».

Сядо заметил: «Учитель однажды наставлял меня: „Хайку — это не то, что, как ты полагаешь, сопрягает две или три разные вещи. Слагай хайку так, чтобы оно перетекало, словно нагретое золото под молотком ювелира“».

Кёрай: «Если поэт сочиняет, сопрягая различные предметы, он может быстро создать множество стихов. Это нужно знать начинающим. Однако, когда ты стал настоящим поэтом, вопрос сопряжения уже не столь важен».

* * *

Учитель сказал: «Сёхаку критиковал это стихотворение, утверждая, что я мог бы выбрать местность Тамба вместо Ооми и „уходящий год“ вместо „уходящей весны“. А ты что думаешь о его замечаниях?»

Кёрай сказал: «Замечания Сёхаку совершенно беспочвенны. Что может быть более естественно, чем грустить об уходящей весне, когда над водами озера Ооми висит чарующая дымка?! К тому же вполне понятно, что человек, живущий подле озера, написал именно такое хайку».

Учитель сказал: «Да, поэты древности любили воспевать весну в этом краю почти так же, как и весну в столице».

Кёрай, под глубоким впечатлением от этих слов, продолжал: «Если бы вы оказались в Ооми в конце года, с чего бы вы стали печалиться о том, что старый год уходит? И если бы вы оказались в Тамба в конце весны, едва ли вам довелось бы испытать такие чувства. Сколько же истинности в поэзии человека, который непосредственно был взволнован картинами природы!»

Учитель сказал: «Кёрай, ты тот человек, с которым я могу говорить о поэзии!»

Он был очень доволен.

* * *

Кёрай сказал: «Я чувствую, что стихотворение Какэй намного лучше моего. Задавая вопрос „Не сорвет ли с небес?..“ — он делает упоминание двухдневного месяца еще более уместным и точным».

Учитель ответил: «Хайку, которое сложил Какэй, построено на обыгрывании слов „двухдневный месяц“. Убери „двухдневный месяц“, и от стихотворения ничего не останется. В твоем же хайку неясно, на чем именно оно держится. И тем оно хорошо».

* * *

Однажды, когда Учитель лежал больной в Осаке, он позвал меня и сказал: «Это хайку похоже на то, что я написал недавно в доме Сономэ:

Вот почему я изменил хайку „Чистый водопад“ на такое:

Черновик первоначальной версии должен быть в доме у Ямэй. Пожалуйста, уничтожь его».

Но было уже поздно, поскольку изначальная версия уже вышла в нескольких сборниках. Этот пример показывает, с какой тщательностью Учитель шлифовал каждое хайку, хоть и был великим мастером.

* * *

Это хайку собирались включить в «Соломенный плащ обезьянки». Кёрай сказал: ″А ведь это похоже на хайку Учителя:

«Да, пожалуй, надо включить, — сказал Учитель. — „Кукушка в Акаси“ — это неплохой образ».

Кёрай ответил: «Ну, не знаю насчет „Кукушки в Акаси“, но, по-моему, здесь просто вместо лошади выступает лодка. Оригинальности недостает».

Учитель заметил: «Да, он ничуть не продвинулся в смысле новизны образа, но поступай на свое усмотрение с этой „Кукушкой в Акаси“».

В конце концов мы так и не включили это хайку в антологию.

* * *

Я сложил это хайку потому, что оно имеет для меня особое значение. Сначала я попробовал «старые придворные шапочки», потом «бумажные одежки», но все это не оставляло места воображению, а упоминание о костюмах кукол затемняло основную идею. С другой стороны, просто восклицание вроде «Какая жалость!» или «Вот не повезло!» было бы слишком слабо. Когда наконец мне пришла на ум первая строка, я спросил Учителя, что он думает о ней, и он ответил: «Если ты и впрямь хочешь всю душу вложить в первую строку, то должен высказать нечто в духе Синтоку: „О, наш бренный мир!“ Твое „Вот как обошлись!“ не слишком удачно, но сойдет и так».

* * *

Это хайку поначалу сложил Бонтё, а Учитель его подправил. Когда мы составляли сборник «Соломенный плащ обезьянки», Бонтё заметил: «В моем хайку нет ничего особенного, не стоит его включать». Кёрай возразил: «Огоньки светлячков по кромке полей над бобовыми лозами прекрасно рисуют образ темной ночи». Но мои слова Бонтё не убедили. Тогда Учитель сказал: «Что ж, если Бонтё выбрасывает это хайку, я его подберу! К счастью, у одного поэта из Ига есть похожее хайку — мы из них сделаем одно». Так в конце концов хайку появилось за подписью Банко.

* * *

Кёрай сказал: «Очень хорош Кикаку! Ну кому бы еще пришло в голову сложить стихотворение о каком-то блошином укусе?!»

Учитель на это заметил: «Ты совершенно прав. Он просто Тэйка от поэзии хайку. Ему удается сущий пустяк превратить в целое событие». И эти слова, как мне показалось, полностью охарактеризовали Кикаку.

Я сочинил это хайку за три года до составления «Соломенного плаща обезьянки». Тогда Учитель сказал мне: «Сомневаюсь, что кто-нибудь сможет сейчас оценить эти стихи. Тебе придется подождать год или два». Позже он писал мне из своего путешествия в Ёсино, предпринятого совместно с Тококу: «Разум мой был постоянно занят то одним стихотворением о вишнях в Ёсино, то другим, которые столь полно отображают красоту этих видов, так что сам я в Ёсино не написал ни единого хайку. Каждый день, бродя по окрестностям, я повторяю твое „Только позавчера // перешел я через те горы…“. Когда я прочитал стихотворение знакомым, его все хвалили». Как Учитель мог знать, что оно будет оценено через год-другой? Я, например, об этом никогда не мечтал.

Когда мы составляли «Соломенный плащ обезьянки», нам было поручено выбрать одно из этих двух хайку для включения в антологию. Бонтё сказал: «Хайку о больном гусе очень хорошо, но второе, о пении сверчка среди креветок, отмечено необычайной свежестью и потому просто великолепно».

Кёрай ответил так: «Хайку о креветках и впрямь звучит свежо, но если бы я представил себе рыбачью лачугу, то, наверное, и сам бы мог сочинить такое. С другой стороны, хайку о больном гусе так возвышенно по тональности и так трогательно, что я, право, не знаю, кто еще мог бы создать такой образ».

После недолгого спора мы в конце концов попросили у Учителя разрешения включить в книгу оба хайку. Учитель на это заметил со смехом: «Вы, кажется, доспорились до того, что признали равноценными больного гуся и креветок!»

* * *

Кёрай сказал: «Сядо полагает, что последняя строка должна звучать как „обезьяна и луна“». Учитель заметил: «Как же он может предлагать такое слово — „обезьяна“? Вот что было у тебя на уме, когда ты писал это хайку?»

Кёрай ответил: «Однажды ночью, когда я шел через горы при свете полной луны, слагая по пути стихи, я увидел кого-то, вероятно поэта, на гребне утеса».

Учитель сказал: «Но ведь хайку было бы куда интереснее, если бы вместо слов „И сюда добрался кто-то в гости к луне“ ты написал о себе самом. Ты и должен быть главным в этом стихотворении».

* * *

В этом хайку поначалу не было первой строки, и все, начиная с Учителя, старались ее придумать. Через некоторое время Учитель остановился на «Нижнем городе». Бонтё согласился, но все еще казался не вполне удовлетворенным.

Тогда Учитель сказал: «Бонтё, отчего же ты не предложишь строку получше? Если тебе это удастся, я никогда больше не стану сочинять хайку!»

Кёрай заметил: «Всем видно, как хороша эта строка, но не так легко понять, что никакая другая здесь не подошла бы. Если бы члены другой поэтической школы слышали подобное заявление, Учитель, они, вероятно, сочли бы вас излишне самоуверенным и попытались бы предложить множество начальных строк. Однако те, что казались бы им подходящими, для нас были бы смехотворно скверными».

* * *

Когда я спросил Учителя, что он думает об этом хайку, он надолго задумался, не говоря, хорошо оно или плохо. Я ошибочно решил, что Учитель не знает, как охотники ночью поджидают дикого кабана, когда тот ближе к рассвету возвращается в свое логово, и все подробно ему рассказал.

Учитель заметил: «Еще в древности поэты проявляли интерес к таким темам. Вот, например, вака:

* * *

Если эта тема может быть раскрыта даже в утонченной форме вака, то не имеет особого смысла подавать ее в более упрощенной форме хайку. Я так надолго задумался потому, что хайку все же показалось мне любопытным и я прикидывал, что можно еще с ним сделать. Однако, боюсь, оно безнадежно».

* * *

Когда я еще только начинал изучать хайку, я спросил Учителя, как сочинить начальную строку. Он ответил: «Надо, чтобы она звучала ясно и твердо». Сложив это хайку для пробы, я спросил Учителя, каково будет его суждение. Он рассмеялся и сказал: «Главного ты еще не постиг!»

* * *

Это вторая строфа из двух строк, сложенная к Новому году. Учитель услышал ее, когда обитал в своей хижине в Фукагава. Он заметил: «Цветы сливы — это тема для второго (лунного) месяца. Как же ты, Кёрай, допустил такую ошибку: упомянул сливу в новогоднем стихотворении?»

* * *

Поначалу в строке была не «вода», а содержимое ночного горшка. Бонтё спросил: «Разрешено ли будет в хайку использовать такой образ, как „содержимое ночного горшка“?»

Учитель ответил: «Избегать таких образов не стоит, но ты можешь использовать их не более чем пару раз на сотню хайку, а можно и вообще без них обойтись».

Тогда Бонтё заменил слово на «воду».

* * *

Поначалу эта строфа звучала так: «Фазан зовет подругу — жалобно кличет». Учитель сказал: «Кёрай, неужели ты так плохо разбираешься в поэзии? Хайку должно иметь законченную форму. Если ты скажешь о том же так, как я предлагаю, стихотворение обретет форму».

(Классическая литература жанра хайкай. Большая серия. Т. 10. Токио: Сюэйся, 1970. С. 253–293.)

Из «Рассуждений на ночлеге в пути»

(1700)

В сущности, все хайку сосредоточены на одном объекте изображения. Позвольте привести примеры. Прежде всего такой, где все сводится именно к одному объекту:

* * *

Говорят, что Учитель был очень доволен этим стихотворением и сказал Сико: «Это хайку сложено именно об одном объекте».

Вот еще примеры:

Кто-то может сказать, что «утиные лапки» и «пуховые покровы» образуют сочетание или что поэт сопрягает «головку фазана» и «пуховые покровы», но с чем же тогда сопряжено «любование снегом»? Когда Учитель говорил о сопряжении объектов, он проводил различие между объектами внутри одной темы и вне ее. Но в некоторых хайку видно сочетание как внутри единой темы, так и вне ее:

* * *

Кайбара Иккэн говорил: «В поэзии пейзаж всегда передан в чувстве, а чувство — в пейзаже».

(Классическая литература жанра хайкай. Большая серия. Т. 10. Токио: Сюэйся, 1970. С. 206–207.)

Кагами Сико
Из «Десяти бесед о хайкай»

Поистине, когда речь идет о современных хайкай, приходит на ум стихотворение о лягушке в старом пруду. Хотя кажется, что в хайку отсутствуют эмоции, Басё удалось вложить в него ощущение грустного одиночества и покоя. Вот что называют послечувствием в поэзии. Не к тому ли сводится и вся поэтика хайкай?

(Сочинения в жанре хайкай. Большая серия = Хайсё тайкэй. Т. 9. Токио: Гундзося, 1976. С. 218.)

Татибана Хокуси
Из «Диалогов на водах в Яманака»
(Опубликовано в 1838 г.)^[97]

Тем, кто еще не следует по пути хайкай, проложенному единственно верным стилем школы Басё (Сёмон), безусловно, не следует блуждать в неведении, рискуя утратить все благие возможности, а тем паче цепляться за дурацкие словеса всяких «ворон и цапель». Как говорил Учитель, «нужно лишь, ощущая за собой всю вселенную, землю и небо, не забывая об истинных чувствах, что позволяют постичь все сущее — горы, реки, деревья, травы и человека, — наслаждаться летящими по ветру лепестками цветов и опадающими листьями. Наслаждаясь же этим, нужно следовать своим путем, черпая из Старого и Нового; не утеряв принципа Вечного, переправляться через поток перемен Преходящего. При этом, как бы ни были велики стремления, они не помешают делу. Нужно лишь предоставить переменам идти своим чередом, вносить в мир гармонию и совершенствовать человеческие чувства».

Душа поэзии хайкай единственно верного стиля бродит по бесчисленным путям, погружаясь в сонмы дел, и остановиться ей не дано.

Люди, праздно развлекающиеся рассуждениями о нравственности и теории хайкай, совершить какой-то важный поворот в поэзии не смогут. Путающиеся в одном лишь теоретизировании тоже ничего не изменят. Такими житейскими понятиями, как «умелое-неумелое», путь, именуемый хайкай, ни измерить, ни определить невозможно. Не зря Старец Басё хвалил лучших своих учеников, которые глубоко постигли истинное и ложное при выборе единственно верного стиля.

Учитель говорил:

«Нечего и искать иного пути, кроме чтения древней китайской поэзии и японских песен. Ведь так обычно и бывает в мире: кто путается в текстах хайкай, тот не в силах уразуметь и достоинств мастеров вака. Конечно, многие впадают в пошлую вульгарность, будучи способны запомнить лишь цветистые цитаты из примитивных фарсов. До постижения истины им далеко».

«В постижении пути хайкай само обучение надо лелеять, как цветок. Надо отбросить мудрствование и находить поначалу удовольствие в глупости, невежестве».

«Сущность хайкай в том, что, прибегая к использованию просторечия и обыденного языка, то есть как бы впадая в вульгарность, поэты все же не становятся вульгарны. Надо знать и ощущать эту границу. Начинающим эту границу различать не дано».

«Иным хайкай приносят печали, а не радости. Бьются они над последней строкой, пытаются понять, как лучше повернуть тему, — а ведь всему есть пояснение. Все старания надо прилагать в самой повседневной жизни. Стремление подняться на более высокое место требует безраздельной целостности усилий».

«Вот начинающие путаются с выбором отсекающих восклицательных частиц кирэдзи. Но отсекающая частица (в сцепленных строфах) должна сама приходить на ум сразу же, как только определишься с открывающей строфой хайку. Есть восемь строф, в них четыре излома и соответствующее распределение мелодических ударных фраз. Хайку должно выглядеть как хайку, проходная строфа хираку как хираку».

«Нельзя в хайку забывать об утонченной красоте. Если у вас не будет такой душевной установки, то либо просторечие прозвучит пошло и банально, либо просто бестолково и бессодержательно, либо вся тональность окажется грубой и вульгарной. Если же вы скатитесь в излишне выспреннюю манеру, то потеряете весь сокровенный смысл стихов и ничего хорошего на этом пути не создадите».

«Надо усвоить, что хайкай сродни песнопению. И для создания истинного шедевра надо отбросить все преходящее, проникать в суть вещей, позабыв о собственной выгоде».

(Классическая литература жанра хайкай. Большая серия. Т. 10. Токио: Сюэйся, 1970. С. 21–23.)

Ёса-но Бусон
Из трактата «Прошлое в настоящем»
(1774)

Тем, кто следует по пути хайкай, нет нужды непременно увязать в канонических правилах, завещанных учителем. Подчиняясь порыву, не оглядываясь на то, что было раньше, что будет потом, следует меняться вместе со временем, преображаться вместе с ним. Одного такого «удара палкой», полученного от моего учителя (Соа), оказалось достаточно, чтобы я прозрел и понемногу уразумел, в чем сущность хайкай. А ныне, наставляя учеников в моей школе, я говорю: чем следовать непосредственно указаниям почтенного Соа, лучше обратиться к завещанным старцем Басё саби и сиори, вернувшись к старине. В самом деле, то, что внешне кажется ложным, оказывается по внутренней своей сути соответствующим истине. Это я и назову «дзэн поэзии хайкай», заветом «передачи сердца».

(Классическая литература жанра хайкай. Большая серия. Т. 12. Токио: Сюэйся, 1970. С. 322.)

Из предисловия к собранию хайку «Персик и слива»
(1781)

Для тех, кто радеет на поприще хайкай, преходящие модные течения как бы и существуют, и не существуют. Это можно сравнить с бегом по кругу в замкнутой галерее, где два человека бегут друг за другом: каждый из них и убегает, и догоняет другого. Вот так и с преходящей модой — следуешь той, что ближе, но в то же время и обращаешься к той, что в прошлом. Просто день ото дня запечатлеваешь те чувства, что у тебя в груди; сегодня слагаешь хайкай для дня нынешнего, а завтра — для завтрашнего. Как в названии «Персик и слива» — читай хоть с начала, хоть с конца, ничего особо не изменится. В чем и заключен емкий смысл названия сего сборника.

(Классическая литература жанра хайкай. Большая серия. Т. 12. Токио: Сюэйся, 1970. С. 327.)

Из предисловия к собранию хайку «Весенняя распутица»
(1778)

Меня спросили, как я понимаю хайкай. Я сказал так: «Отличные хайкай получаются тогда, когда, отринув „низменное“, сам используешь это „низменное“; вся трудность такого метода в самом отречении. Один дзэнский мастер спрашивал: можно ли услышать хлопок одной ладони?^[98] Вот и дзэн хайкай заключается в том, чтобы отринуть „низменное“».

Следует читать вслух китайские стихи, с детства овладевать китайской поэзией. Ничего другого тут и пробовать не стоит.

Сёха, сомневаясь, спросил: «Но ведь поэзия ши и хайкай так сильно различаются — а вы говорите: оставить хайкай и читать вслух китайские стихи… Разве это не удаляет от цели?»

Я ответил: «Для художника есть заповедь „ухода от низменного“. Она гласит: „В живописи нет другого закона, кроме ухода от низменного. Чтобы дух был возвышен, надо читать книги, изучать свитки. Только тогда исчезнет базарная низменность духа и возобладает дух учености. Людям же ученым следует соблюдать осмотрительность. В живописи желающим отринуть низменное надо на время отложить кисти и заняться чтением книг“. Так ли уж далеки от того же китайские ши и хайкай?»

Он всё понял, но однажды снова спросил: «С былых времен поэты хайкай создавали свои школы, предлагали разные стили, открывая ученикам свои врата и дверцы. В какие же врата войти, к какой школе обратиться, чтобы постигнуть ее сокровенные глубины?»

Я сказал: «Нет в хайкай никаких особых ворот и дверей. Есть лишь врата истинной поэзии хайкай. Поистине, как сказано в теории живописи, „настоящие мастера не навешивают лишних ворот и дверей. Все врата, все школы — внутри единого“^[99]. То же и в хайкай. Все стили течения сливаются в единый сосуд, а уж затем можешь выбирать из него лучшее и следовать нужным тебе путем».

(Классическая литература жанра хайкай. Большая серия. Т. 12. Токио: Сюэйся, 1970. С. 324–325.)

Масаока Сики

Из трактата «Разные вопросы, разные ответы»
(1899)

Не следует останавливаться, если ты сумел извлечь из какого-то объекта одно-два хайку. Просто посмотри под ноги и поработай над тем, что увидишь. А видишь ты траву, распустившиеся цветы. Если приложишь должные усилия, получишь десяток, а то и два десятка стихов, не сходя с места. Материалом может послужить все, что тебя окружает. Увидишь одуванчик — напиши о нем, заметишь дымку — напиши о ней. Темы для стихов в изобилии витают вокруг тебя.

(Полное собрание сочинений Масаока Сики = Масаока Сики дзэнсю. Т. 5. Токио: Арусу, 1924–1926. С. 262–263.)

Как Басё слагал знаменитое хайку о лягушке, прыгнувшей в старый пруд
(Из трактата «Поэт-странник Басё», 1893)

Он чувствовал себя так, будто его окутал густой туман, и сидел, погрузившись в транс. В то мгновение, когда все в природе затихло и все его дневные грезы ушли, он услышал всплеск — лягушка прыгнула в старый пруд за окном. Нет, это не он прошептал эти строки, и никто другой не сказал их. Хайку прозвучало само собой:

Будто пробудившись ото сна, он на миг наклонил голову, затем вновь поднял ее, и широкая улыбка озарила его лицо.

Воробей чирикает, ворона каркает, ива зелена, цветы вишни алы — все это истина для мастера дзэн, и этом же сущность поэтики Басё. Хайку «Старый пруд» в самом деле описывает все как оно есть, и это «как есть» превращается в стихотворение.

(Полное собрание сочинений Масаока Сики. Т. 4. Токио: Арусу, 1924–1926. С. 235–236.)

Из трактата «Поэт хайку Бусон»
(1896)

Как литература должна основываться на реальности, так и живопись должна основываться на зарисовках с натуры. Но не только… Сочинения автора, который отталкивается от своего рутинного опыта, не смогут избежать банальности. Ведь литература — это не просто чья-то биография или набор фактов. Пока рука сочинителя лежит на старом письменном столе в его комнатушке размером в четыре с половиной татами, воображение его витает в пространстве вселенной, далеко за пределами родной страны, и взыскует красоты в абсолютной свободе. Не имея крыльев, сочинитель воспаряет в воздух, не имея плавников, погружается в глубь морей; там, где царит тишина, он слышит звуки; там, где цвета не видно, он наблюдает краски.

(Полное собрание сочинений Масаока Сики. Т. 4. Токио: Арусу, 1924–1926. С. 640.)

Из трактата «Описательная литература»
(1900)

Если сосредоточишься на чем-то красивом и трогательном, оно и в описании воплотится как красивое и трогательное. Причем наиболее красивое и трогательное вовсе не обязательно должно воплощаться в объемном и подробном описании. Зачастую оно может представать в смутном образе, будто полускрытом тенью. Так, один алый цветок на деревце камелии, мелькнувший в мрачной лесной чащобе, дарит свою красоту и приносит чувство радости. Эту камелию можно сделать центром своего описания, но нет необходимости передавать все подробности. Если обрисовать угрюмую лесную чащу и затем всего лишь упомянуть алую камелию, сильнейшее эмоциональное воздействие на читателя может быть оказано единственным словом.

(Полное собрание сочинений Масаока Сики. Т. 5. Токио: Арусу, 1924–1926. С. 178.)

Из трактата «Ложе болезни в шесть сяку длиной»
(1902)

Написано поэтом в последние месяцы жизни, когда он был прикован параличом к постели.

Отражение натуры есть важнейшая составляющая как в живописи, так и в художественной литературе, в поэзии; можно сказать, что без него и то и другое невозможно. В западной живописи зарисовки с натуры были известны с давних времен. Когда-то в старину они были несовершенны, но в дальнейшем достигли исключительной точности. В Японии же на зарисовку с натуры всегда смотрели как на нечто низменное, в результате чего тормозилось развитие живописи. Да и в прозе, и в поэзии особого прогресса не наблюдалось… Такое восприятие превратилось в традицию, и даже сегодня девять человек из десяти все еще не могут оценить по достоинству зарисовку с натуры, отвергая ее как слишком примитивную и поверхностную. В действительности же как раз воображение слишком поверхностно: оно не может даже приблизительно передать все то разнообразие, что несет в себе зарисовка с натуры.

Не хочу сказать, что все работы, основанные на воображении, скверны, но многие их них и впрямь никуда не годятся. Воображение есть выражение человеческого духа и разума, так что, если мы имеем дело не с гением, вполне естественно, что воображение обязательно будет содержать черты посредственности и бессознательной подражательности. Между тем зарисовка с натуры, наоборот, всегда отражает природу, а исходящие из этого принципа скетчи в прозе или поэзии могут меняться вместе с внешним миром. Когда смотришь на такое произведение, оно порой может показаться слишком легковесным, но чем больше в него вглядываешься, тем больше выявляется в нем разнообразия и глубины.

Зарисовки с натуры, конечно, тоже могут иметь недостатки, но их, полагаю, все же не так много, как в плодах воображения. Используя чистое воображение, иные пытаются одним прыжком взлететь на крышу, а кончают тем, что падают в пруд. Зарисовка с натуры, может быть, и выглядит простоватой, но зато с ней не случаются такие падения. Когда же речь заходит о соблюдении хорошего вкуса в подобной простоте, можно только дивиться его неизменному присутствию.

У моего изголовья поставили цветущую ветвь глицинии. Пока я добросовестно делал с нее набросок на бумаге, мне показалось, что я постепенно постигаю таинство Творения.

Одна из радостей этюда с натуры заключается в размышлении над тем, как добиться темно-красного или желтоватого оттенка. Любопытно, когда боги создавали цветы, они тоже предавались подобным раздумьям?..

(Полное собрание сочинений Масаока Сики. Т. 11. Токио: Арусу, 1924–1926. С. 289–344.)

Накацука Иппэкиро
Из трактата «Хайку нашего времени»
(1911)

Хайку, в которых есть живое чувство, должны затрагивать саму жизнь. Я полагаю необходимым, чтобы в каждом стихотворении проявлялся дух времени, чтобы стихи передавали наши печали и горести, заботы и тревоги. Нынешние хайку уже сумели избавиться от плена старческих, архаических вкусов и представлений, но нельзя не заметить, что они всё еще остаются в русле вкусов, присущих старшему поколению. Задора молодости и юношеского пыла в них ничуть не заметно. Нам нужно разбить обветшалые вкусы и представления о сезонном делении поэзии, покончить с ними раз и навсегда. Только тогда мы сможем жить и творить без ограничений. Вот почему мы стремимся к радикальной реформе хайку… Я совершенно не задумываюсь о такой важнейшей эстетической категории хайку, как сезонное и тематическое деление. Хуже всего, если мои стихи будут оценивать как хайку, если в них есть сезонные слова, или не как хайку, если сезонного слова там нет.

(Оноэ Ринка. Оценка и критика хайку Нового времени = Киндай хайку-но кансё то хихё. Токио: Мэйдзи-сёин, 1988. С. 82–83.)

Огивара Сэйсэнсуй
Из трактата «Врата природы»
(1914)

Хайку — поэзия впечатлений. Тем не менее нет смысла просто воспроизводить в импрессионистической манере любые впечатления — все, что попадается на глаза. Как бы незначительно ни было впечатление, оно должно пробуждать в нас чувство природы, взывать ко всему человеческому естеству. Когда поэт полагает, что он проник вглубь, преодолев поверхностное восприятие природы, когда он чувствует, что уловил нечто в своей душе (но не так, как это обычно фиксируют в дневниковой записи), тогда чувства его в ответ должны вспыхнуть, как молния. Впрочем, если он вознамерится явить свои чувства в высокопарной манере, его постигнет неудача и все будет потеряно. Передать чувство можно, лишь намекая на него в нескольких коротких словах. Хайку возникают из впечатления, но перерастают в символы. Хайку — поэзия символов.

Впечатления, почерпнутые из природы, имеют свой физический ритм. В них есть центральные моменты и есть второстепенные, есть моменты сияния и моменты тени, есть моменты сгущения и моменты разжижения, есть моменты напряжения и моменты расслабления. Одни властно притягивают к себе сердце поэта, другие — лишь слегка. И то, каким образом поэт обращается со всеми этими впечатлениями, определяется его собственным пульсом, его жизненным ритмом.

(Лекции по поэзии хайку = Хайку кодза. Т. 7. Токио: Мэйдзи-сёин, 1970. С. 299–300.)

Танэда Сантока
Из «Дневника из хижины Одинокой Былинки»
(1940)

Словесность очеловечивается. Хайку становятся душой, выявляют душу. Если душа не очищена до блеска, почему твои хайку должны сверкать? Сверкание хайку есть сверкание души, свет, исходящий от человека…

Чем больше я размышляю, тем сильнее болезненное ощущение, что я недостоин жить на земле… Что меня наводит на такие раздумья? Нынче нет у меня никакого достатка, нет и уверенности в себе. Пусть я всего лишь побирушка. Но и в таком своем качестве я допущен в царство хайку…

Всё и Одно — вечность улавливается в бренном, а проявляется и во всем, и в одном. Через что-то одно суметь выразить все. Символическая экспрессия невозможна, пока не вступишь в мир символов.

* * *

Итак, прозябание в одиночестве и нищете — вот единственный путь, что мне остается.

Спонтанно возникающие пейзажи, дела, состояния души — только это и есть, только так и должно быть.

Как душевный настрой — готовность к сложению хайку.

Выбросить из сердца помыслы о бедной одежке.

Добиться единения тела и души.

Воспринимать все незамысловатое — сильно-сильно, тонко-тонко…

Вчера дул вчерашний ветер, сегодня дует сегодняшний, а завтра, вероятно, будет дуть завтрашний. Жить сегодня, сейчас! Правильно идти по жизни!

(Танэда Сантока. Стихи и проза. СПб.: Гиперион, 2002. С. 139, 244.)

Хун Цзычэн
Из книги «Рассуждения о корнях овощей»^[100]
(1624)

ЧАСТЬ 1

7

Слишком кислое, соленое, горькое и сладкое не имеют подлинного вкуса; подлинный вкус есть не-присутствие вкуса. Сверхъестественные способности и необычайные деяния нехарактерны для настоящего человека — настоящий человек ведет себя вполне обыденно.

21

Истинный Будда обитает в доме; истинный Путь — в повседневной жизни. Человек искренний, миролюбивый, приветливый с виду и вежливый в общении, обретший гармонию в соотношении тела и духа, в отношениях с родителями и братьями, — такой человек имеет неоспоримые преимущества перед тем, кто занят лишь дыхательной гимнастикой и самосозерцанием.

65

Если дух-разум светел, то и в темной комнате увидишь голубое небо. Если дух-разум омрачен, то и при свете дня народятся бесы и демоны.

91

Человек благородный не взыскует счастья. Оттого что дух его отрешен, небо открывает ему сокровенное. Низкий человек озабочен лишь тем, как избежать неприятностей. Небо осуждает его за сие стремление.

О сколь непостижим промысел небесный! Сколь тщетна и бессильна мудрость человеческая!

150

Когда унимаются волны, вода сама успокаивается. Зеркало, с которого стерта пыль, не замутнено и отражает свет. Таким надлежит быть и духу-разуму (сердцу). Когда уходят омрачавшие его тучи, ясность возвращается. Не стоит алкать радостей — когда уйдут треволнения, радости явятся сами.

158

Путь есть всеобщее достояние. Он доступен каждому встречному. Учиться столь же естественно, как есть рис дома. При всех обстоятельствах следует из всего извлекать урок.

170

Древние «оставляли немного риса мышам и не зажигали светильник, жалея мошкару»^[101]. Их мысли и устремления должны служить для всех нас источником жизни и человечности, без которой наша плоть не лучше обрубка дерева или кома грязи.

221

Прекрасны на вид персик и слива, но их красе не дано долговечной стойкости сосны или кипариса. Сладки плоды груши и абрикоса, но их сладости не сравниться с долгим послевкусием и ароматом апельсина или мандарина.

Кто усомнится в том, что роскошная, но недолговечная красота не идет в сравнение с красотой неброской, но долговечной, что распустившиеся раньше цветы на деревьях не могут соперничать с появившимися позже плодами?

ЧАСТЬ 2

230 (5)

Немного нужно человеку для радости. Истинное блаженство может подарить и маленький садик в ящичке. Не нужно уходить далеко, чтобы насладиться красотою видов. Довольно и луны в окошке, чтобы испытать восторг.

231 (6)

При звуке колокола в ночной тиши я пробуждаюсь от сна в нашем мире грез. Созерцая отражение луны в чистом пруду, прозреваю истинную сущность бренной плоти вне ее самой.

232 (7)

Пение птиц и голоса насекомых — это и есть те средства, которые необходимы, чтобы донести истину до нашего духа-разума (сердца). В цветах и травах видим мы знамение Пути. Ученый муж, чей дух чист и незамутнен, как яшма, чье сердце открыто и исполнено благодати, ощутит в себе веление неба и во всем найдет то, что будет питать его в поиске истины.

233 (8)

Люди умеют читать письмена в книгах; но они не умеют читать книги, у которых нет письмен. Они умеют играть на цитре со струнами, но не умеют играть на цитре без струн. Отдаваясь поверхностному, но не глубинному и духовному, разве могут они постигнуть поэзию книги без письмен или музыку цитры без струн?

236 (11)

Если ведом тебе скрытый смысл вещей, затуманенная луна над Пятью озерами уже пребывает в тебе. Если ты постиг суть превращений, действий рода людского, в тебе уже есть доблесть и благородство великих мужей всех времен.

246 (21)

Мироздание необъятно. Кто может довольствоваться малым, обитает в царстве блаженства, кто не может — в мире людей. Все имеет свою причину. Кто постиг первопричину бытия, тот порождает жизнь, а кто не постиг — смерть.

248 (23)

Когда бреду я один, опираясь на посох, через сосновую рощу вдоль ручья в ущелье, клубы облаков обвивают мою ветхую одежду. Засыпаю с книгой у изголовья, у окна под сенью бамбука и просыпаюсь, когда лунное сиянье заливает ложе.

258 (33)

Одинокое облако выходит из горного грота. Оно медлит или уплывает прочь, никому не подвластное. Ясное зерцало висит в небесах, чуждо покою и суете. Никому не под силу сдвинуть его с места.

260 (35)

Учение чань (дзэн) гласит: «Коли голоден, ешь, коли устал, спи». Поэзия призвана описывать прекрасные виды простыми словами. Утонченное сокрыто в обыденном, сложное — в простейшем. Что основано на умствовании, далеко от истины; отрешенный дух к ней близок.

264 (39)

Укрывшись рубищем, вкушать сон в горной хижине средь снегов и плывущих облаков — вот как следует закалять дух. С листа бамбука пить вино, словно из чаши, слушать ветер и созерцать луну — вот что поможет отринуть скверну мира.

265 (40)

Встретит сановник горного отшельника — возвысится духом. Встретит рыбак или лесоруб сановника — предастся суетным заботам.

270 (45)

В созерцании гор, лесов, струящихся меж скал ручьев очищается дух-разум от скверны мирской. За чтением древних книг и созерцанием картин живописцев былых времен отрешаешься от суетных пристрастий. Благородный муж не предается праздному любованию окружающим, но смотрит в него, словно в зеркало, тем самым вселяя гармонию в сердце.

274 (49)

Тело подобно лодке без парусов: оно то движется по течению, то застывает в глубокой заводи. Дух — словно пересохшая древесина, которой уже не грозит попасть ни к резчику, ни к мастеру лаковой утвари.

277 (52)

Если человек обуреваем страстями, ему чудятся волны и в сонном пруду, он не знает покоя даже в горном урочище. Если же он проникнут пустотой, то и в зной ощутит прохладу, и не достигнет его слуха гомон городского базара.

279 (54)

Утром читаю у окна «Книгу перемен»^[102], созерцая, как каплями киновари сочится смола, стекая по стволу сосны. Обсуждаю с гостем смысл сутры, когда ветер доносит из бамбуковой рощи музыкальный перестук подвешенных камней^[103] в дзэнском храме.

288 (63)

Славный муж в древности говорил: «Тень от бамбука колышется на ступенях, но пыль неподвижна. Лик луны скользит по воде озера, не оставляя следа». Некий конфуцианец изрек: «Быстро струится поток, но он спокоен на вид. Беспрестанно опадают цветы, но их не слышно». Если ты уловил смысл этих слов, ты свободен телом и духом.

269 (64)

Когда в лесу внемлешь шуму ветра в соснах и журчанью потока меж валунов, будто слышишь нехитрую музыку неба и земли, всего мироздания. Когда созерцаешь луг, повитый туманом, или проплывающие в воде облака, будто сама природа разворачивает перед тобой свиток.

291 (66)

Если в сердце твоем не бушуют волны, то повсюду откроются голубые горы и зеленые деревья. Если твоя истинная природа столь же склонна к созиданию, как сама великая Природа, то, где бы ты ни находился, будешь так же свободен, как резвящаяся в воде рыба и парящий в небе коршун.

315 (91)

Погруженному в полнейшее безмолвие прозвучавший голос птицы открывает в сердце беспредельную глубину. Погруженному в пустоту зеленый стебелек открывает всю необоримую силу жизни. Самоочевидно, что ниспосланная нам свыше природа не терпит застоя, а неожиданное явление пробуждает дух-разум.

332 (108)

Когда хочется мне того, снимаю башмаки и иду босиком по лугу через душистые травы, и провожают меня птицы без всякого страха. Сердцем я един с природой. Распахнув одежду, сижу под дождем опадающих лепестков, пока клубы белых облаков окутывают меня, будто не желая отпускать.

345 (121)

Как вихрь, пронесшийся над долиной, исчезает бесследно, так и слух твой не должен задерживаться на том, что верно и что неверно. Как луна отражается в пруду, так и дух твой, проникнутый пустотой и отрешенный, не будет знать различия между внутренним миром и внешним.

358 (134)

Хотя чай мой и не лучшего сорта, чайник никогда не бывает пуст. Пусть вино мое не столь изысканного вкуса, но бочонок всегда полон. Хоть и нет струн на моей простой цитре, она всегда настроена. Хоть и не имеет отверстий моя коротенькая свирель, мне довольно ее напева. Если не можешь ты превзойти в долголетии Фу Си^[104], то хотя бы можешь взять в сотоварищи Цзи Кана и Жуань Цзи^[105].

359 (135)

Буддисты толкуют о том, как избавиться от «зависимого бытия»; конфуцианцы призывают «вести себя в соответствии со своим положением». Эти заповеди будут указывать вам путь в жизненном море. Неисчислимы дороги жизни. Если возжелаешь совершенства, встретишь множество препон; если же будешь следовать путем недеяния, везде и всюду будешь свободен.

(Хун Цзычэн. Рассуждения о корнях овощей. https://www.guwenxuexi.com/caigentan/ 454.html)

Примечания

1

Саса (бамбуковая трава) — низкорослая трава японских равнин, напоминающая ростки молодого бамбука.

(обратно)

2

«Дни хризантем» («хризантемовая погода») — аллегорическое название золотой осени.

(обратно)

3

Ри — мера длины, примерно 3,9 км.

(обратно)

4

В седьмую ночь седьмой луны (по старому лунному календарю) празднуется воссоединение влюбленных звезд Танабата, рубеж лета и осени.

(обратно)

5

Перестук вальков, которыми отбивают одежду при стирке, — характерная примета осени в японской и китайской поэзии.

(обратно)

6

Таким образом монах просит подаяния.

(обратно)

7

Мокусэцу — поэт хайку, знакомый автора.

(обратно)

8

Имеется в виду комната для чайной церемонии.

(обратно)

9

Сёдзи — раздвижные перегородки-двери из вощеной бумаги.

(обратно)

10

Имеется в виду деревянный подголовник, обитый материей с прокладкой.

(обратно)

11

Нара — древняя столица Японии.

(обратно)

12

Мацусима — знаменитая своей красотой бухта на северо-востоке острова Хонсю с десятками маленьких островков, поросших соснами.

(обратно)

13

Сямисэн — трехструнный щипковый музыкальный инструмент.

(обратно)

14

Небесная Река — японское и китайское название Млечного Пути.

(обратно)

15

Садо — большой остров у северо-западного побережья острова Хонсю.

(обратно)

16

Имеется в виду картина автора стихотворения (Бусон был одним из лучших художников своего времени).

(обратно)

17

Вечер полной луны — 14-е число восьмого лунного месяца; в этот день принято было с друзьями любоваться красотой полнолуния.

(обратно)

18

Бон — праздник поминовения усопших. Празднуется в середине августа (по лунному календарю — в середине восьмого лунного месяца).

(обратно)

19

Моти — лепешки из рисовой муки.

(обратно)

20

Предсмертное хайку знаменитого писателя и поэта Ихары Сайкаку, который умер в 52 года. Средняя продолжительность жизни в эпоху Эдо составляла 50 лет.

(обратно)

21

В качестве плаща в Японии использовали толстую соломенную накидку мино.

(обратно)

22

Гэта — японские деревянные сандалии.

(обратно)

23

Тэнгу — дух из японской мифологии, обычно изображается в облике мужчины с красным лицом и длинным носом.

(обратно)

24

Иссё — поэт из Канадзавы, ученик Басё.

(обратно)

25

Люффа — тыквенное растение, похожее на кабачок. Употребляется в пищу и для изготовления мочалок.

(обратно)

26

Мисо — соевая паста.

(обратно)

27

Чистая земля — райская обитель в мифологии одноименной амидаистской буддийской секты.

(обратно)

28

«Роса с хризантем» — название сорта саке.

(обратно)

29

Имеется в виду заливное рисовое поле.

(обратно)

30

Идзумо — древняя провинция Японии, область, воспетая в классической поэзии.

(обратно)

31

Дхарма — здесь: учение буддизма.

(обратно)

32

Желчный пузырь рыбы фугу содержит яд, поэтому ее приготовление требует особой осторожности.

(обратно)

33

Асама — вулкан в центральной части острова Хонсю.

(обратно)

34

Мандзю — рисовые пампушки.

(обратно)

35

Листья банана, рвущиеся на полосы под порывами ветра, — символ печали и душевного смятения в японской поэзии.

(обратно)

36

Имеется в виду чашка работы известного гончара Нонко (ум. 1657).

(обратно)

37

Миномуси — мотылек из семейства мешочниц.

(обратно)

38

В Японии существовало поверье, будто земляные черви холодной осенью имели привычку печально напевать.

(обратно)

39

Хаги — полукустарник, цветущий осенью лиловыми и розоватыми цветами.

(обратно)

40

Цветы патринии (оминаэси) в иероглифическом написании читаются как «две девицы легкого поведения».

(обратно)

41

Госе́ — название сорта хурмы.

(обратно)

42

Хорю-дзи — старейший в Японии буддийский храм, построенный в начале VII века н. э. Расположен в городе Икаруга префектуры Нара.

(обратно)

43

Кото — струнный музыкальный инструмент, японская цитра.

(обратно)

44

К осеннему празднику хризантем делают остовы деревянных кукол, на которые надевают пышные платья из цветов.

(обратно)

45

Коку — мера объема в Японии. 1 коку примерно равен 180,4 л.

(обратно)

46

«Княжеская тропа» — дорожка, по которой проносят цветы-победители на празднике хризантем.

(обратно)

47

В стихотворении Исса сравнивает большие плоские хризантемы, слегка напоминающие подсолнух, с бритыми черепами послушников, которые увенчаны белыми головными повязками хатимаки.

(обратно)

48

Столичные птицы — поэтическое название птиц миякодори, разновидности чаек, воспетой еще в IX веке прославленным поэтом Аривара Нарихира в его странствиях вдали от императорской столицы Хэйан (Киото).

(обратно)

49

«Малая весна» (кохару) — поэтическое название одиннадцатого (зимнего) месяца по лунному календарю.

(обратно)

50

В Центральной и Южной Японии слива зацветает еще зимой.

(обратно)

51

Десятый месяц по лунному календарю относится к зиме.

(обратно)

52

Мино — толстая накидка из соломы, служившая укрытием от дождя и снега.

(обратно)

53

Хаси — палочки для еды.

(обратно)

54

Камышовка — название японского (восточноазиатского) соловья.

(обратно)

55

Имеется в виду кисть для письма и рисования.

(обратно)

56

Котацу — низкий деревянный каркас стола, накрытый одеялом, на которое сверху положена столешница. Под одеялом располагался источник тепла, например ящик с нагретыми камнями.

(обратно)

57

«Дневник путешествия из Тоса» — произведение японской литературы X века. Автор — Ки-но Цураюки.

(обратно)

58

На праздник весеннего равноденствия перед началом весны в доме, по обычаю, рассыпают бобы, приговаривая: «Черти вон! Счастье в дом!»

(обратно)

59

Аллюзия на знаменитую «месть сорока семи ронинов», которая свершилась 14 декабря 1701 года. В эту ночь бывшие вассалы князя Асано штурмовали усадьбу Кира Ёсинака и убили обидчика своего сюзерена. Это событие стало отмечаться как народный праздник.

(обратно)

60

Стражи врат (два царя) — два из четырех стражей сторон света в буддийской культуре. Обычно их грозные изваяния размещаются у входа в большой буддийский храм.

(обратно)

61

Тёкодо — псевдоним Акутагавы Рюноскэ.

(обратно)

62

Камфарный лавр (кусу) — огромное дерево с мощной корневой системой.

(обратно)

63

Деревья камелии цветут зимой.

(обратно)

64

1 сяку — 30,3 см.

(обратно)

65

Имеется в виду двенадцатый лунный месяц.

(обратно)

66

В Японии, в силу особенностей морского климата, разновидность града часто проявляется зимой.

(обратно)

67

Искры летят от железных наконечников дорожных посохов носильщиков паланкина, ударяющих о камень.

(обратно)

68

Ёсида Дзотаку — известный в Мацуяме каллиграф и мастер живописи тушью сумиэ эпохи Эдо.

(обратно)

69

Мэйгэцу — дзэнский храм в Камакуре, основан в 1160 году.

(обратно)

70

Нижний город — центральный район Киото.

(обратно)

71

Обычай колотить ночью в миски в течение сорока восьми дней с 13-го числа одиннадцатого лунного месяца связан с поминовением святого подвижника Куя (903–972), который строил по всей стране мосты и рыл колодцы.

(обратно)

72

В десятом лунном месяце Каннадзуки (месяц ушедших богов), согласно поверью, все боги, покидая места своего постоянного обитания, собираются в синтоистском святилище Идзумо.

(обратно)

73

Проводы уходящего года в виде дружеской вечеринки — старинный японский обычай, сохранившийся и поныне.

(обратно)

74

Фудо-мёо — верховное божество в сектах эзотерического буддизма Сингон и Тэндай.

(обратно)

75

Большая чистка (букв. очистка от сажи) — генеральная уборка, которая, по обычаю, проводится в зимнее время. В частности, чистят синтоистский и буддийский алтари в доме.

(обратно)

76

Нори — сушеная прессованная морская капуста в виде тончайших листков.

(обратно)

77

В данном случае имеется в виду встроенная в углубление в полу жаровня, вокруг которой по традиции располагались все члены семьи.

(обратно)

78

Имеется в виду камико — дождевая накидка из вощеной бумаги.

(обратно)

79

Будда Шакьямуни — основатель буддизма.

(обратно)

80

Тесто для рисовых колобков моти толкут в большой ступке деревянными молотами.

(обратно)

81

По-японски слово «папа» звучит как «тити».

(обратно)

82

Имеется в виду озимая посадка ячменя.

(обратно)

83

Нарциссы в Японии местами расцветают и зимой.

(обратно)

84

Речь идет о синтоистских мистериях Кагура на темы священных мифов и легенд.

(обратно)

85

Хёбукё — персонаж романа Мурасаки Сикибу «Повесть о Гэндзи», брат принца Гэндзи. В главе «Светлячки» Хёбукё видит прекрасную деву Тамадзакура в мерцании светляков, которых Гэндзи умышленно выпустил у нее за ширмой, и влюбляется в нее.

(обратно)

86

В «Повестях из Исэ» (эпизод 39) вельможа Минамото Итару видит лицо сидящей в карете дамы при свете от роя светляков.

(обратно)

87

Храм Инари, посвященный синтоистскому божеству, лису Инари, находится в Фусими, на окраине Киото.

(обратно)

88

«Лисьи огни» — название блуждающих огоньков на лугах и горах. Храм Инари ассоциировался с лисьими чарами и «лисьими огнями».

(обратно)

89

Баосы — любимая дочь чжоуского царя Ю-вана. Согласно японской легенде, после смерти она перевоплотилась в девятихвостую золотую лису Тамамо-но-маэ, которая, обернувшись красавицей, обольстила императора-инока Го-Тоба. Поскольку от девицы исходило золотое свечение, император приказал Миура-но Ёсиаки изгнать из нее злого духа, однако заклинания привели к тому, что девица обратилась в скалу Сэссёсэки в Насуно.

(обратно)

90

Гора Коя — священная гора в префектуре Вакаяма, центр влиятельной секты эзотерического буддизма Сингон.

(обратно)

91

В хайку обыгрывается созвучие слов «хидзири» («мудрец», «подвижник») и «хи-дзири» («огненный задок светлячка»).

(обратно)

92

Линь Шии — ученый и чиновник, живший в сунском Китае. Автор популярного в Китае и Японии комментария к книге «Чжуан-цзы» (1253).

(обратно)

93

Итю цитирует «Чжуан-цзы» в вольном и сокращенном переложении. Оригинал в «Чжуан-цзы»: «Ничего нет в мире больше кончика осеннего волоска (меха), а гора Тайшань мала. Никто не жил дольше умершего во младенчестве ребенка, а Пэнцзу умер молодым».

(обратно)

94

Пэнцзу — мифический долгожитель.

(обратно)

95

Зимние хризантемы — поздние хризантемы белого или желтого цвета, распускающиеся в зимний период (по лунному календарю в основном в двенадцатый месяц).

(обратно)

96

«Живая редька» — крупная редька-дайкон, которую крестьяне в районах с относительно мягким климатом оставляли надолго в земле для хранения.

(обратно)

97

Хокуси встретил Басё в Канадзава во время путешествия Учителя «по тропинкам Севера», затем отправился с ним на горячий источник в Яманака и там вел записи бесед. Три года он редактировал текст, показывая его Басё, но записки были опубликованы только почти полтора века спустя.

(обратно)

98

Известный образ, использованный дзэнским мастером Хакуином (1685–1768) как способ постижения мудрости дзэн.

(обратно)

99

Цитата из популярного в Японии китайского трактата по теории живописи «Слово о живописи из сада в горчичное зерно».

(обратно)

100

Книга была издана в 1624 году как приложение к даосскому своду «Восемь сочинений об укреплении жизни» и вскоре попала в Японию, где завоевала необычайную популярность в кругах творческой интеллигенции эпохи Эдо и, в частности, среди поэтов хайку, которые нередко ее упоминают как некую философскую базу эстетики хайкай.

(обратно)

101

Аллюзия на стихотворение поэта XI века Су Дунпо.

(обратно)

102

Священная книга даосизма, дающая своеобразное объяснение природе вещей.

(обратно)

103

Древний музыкальный инструмент наподобие «каменного ксилофона», воплощавший космическую музыку сфер.

(обратно)

104

Фу Си — мифический первопредок китайского народа.

(обратно)

105

Цзи Кан и Жуань Цзи — знаменитые поэты и даосские философы из «семи мудрецов из бамбуковой рощи» (III век н. э.).

(обратно)

Оглавление

Осень

  Приметы осени

  Небо и стихии

  Поля и горы

  Боги и будды

  Дела человеческие

  Птицы и звери

  Деревья и цветы

Зима

  Приметы зимы

  Небо и стихии

  Поля и горы

  Боги и будды

  Дела человеческие

  Птицы и звери

  Деревья и цветы

Приложение Рассуждения о хайкай

  Китамура Кигин Светляки (Из трактата «Горный колодец», 1648)

  Оканиси Итю Из трактата «Введение в хайкай» (1675)

  Морикава Кёрику Из «Диалогов о хайкай» (1697)

  Хаттори Дохо Из «Трех очерков» (Издан в 1777 г.)

  Мукаи Кёрай Из «Записок Кёрай» (Опубликовано в 1775 г.)

  Кагами Сико Из «Десяти бесед о хайкай»

  Татибана Хокуси Из «Диалогов на водах в Яманака» (Опубликовано в 1838 г.)[97]

  Ёса-но Бусон Из трактата «Прошлое в настоящем» (1774)

    Из предисловия к собранию хайку «Персик и слива» (1781)

    Из предисловия к собранию хайку «Весенняя распутица» (1778)

  Масаока Сики

    Из трактата «Разные вопросы, разные ответы» (1899)

    Как Басё слагал знаменитое хайку о лягушке, прыгнувшей в старый пруд (Из трактата «Поэт-странник Басё», 1893)

    Из трактата «Поэт хайку Бусон» (1896)

    Из трактата «Описательная литература» (1900)

    Из трактата «Ложе болезни в шесть сяку длиной» (1902)

  Накацука Иппэкиро Из трактата «Хайку нашего времени» (1911)

  Огивара Сэйсэнсуй Из трактата «Врата природы» (1914)

  Танэда Сантока Из «Дневника из хижины Одинокой Былинки» (1940)

  Хун Цзычэн Из книги «Рассуждения о корнях овощей»[100] (1624)