Пьесы (fb2)

- Пьесы [сборник] (пер. Нина Алексеевна Световидова,Мария Львовна Аннинская,Ирина Исаевна Кузнецова) 501K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Натали Саррот

Пьесы (сборник)

Натали Саррот

ИД «Флюид ФриФлай», Москва, 2012

Знаменитый канадский пианист Глен Гульд, начав в 60-е годы делать радиопередачи и стремясь отразить в них окружающую сумятицу звуков, использовал наложение и перемещение звуковых планов, полифонию, контрапункт.

Натали Саррот, в сущности, делала то же самое: она изобрела прием перекрестных диалогов (понятно, почему она писала за столиком в кафе, никогда — дома) и разложила хор человеческих голосов на составляющие. Тем самым она максимально приблизилась к истокам речи, заставив читателя совершать своего рода синтез, восстанавливала ситуацию и характеры персонажей. Вообще-то говоря, эта тенденция появилась в искусстве еще в конце XIX века, когда художники-дивизионисты (они же пуантилисты) стали дробить на составляющие цвет и свет, рассчитывая на то, что синтез произойдет в глазу зрителя. Впрочем, все искусство ХХ века, кажется, готово было вовлечь зрителя (читателя, слушателя) в творческий процесс, сделать его соучастником созидания.

Саррот хорошо известна в России: на русский язык переведены ее роман «Золотые плоды», книги «Тропизмы», «Здесь», «Откройте» («ИЛ», 1999, № 5), повесть «Детство» («ИЛ», 1986, № 12) и др. К ее манере привыкли, и все же позволю себе напомнить, что в своих текстах писательница прослеживает драматургию человеческих отношений, столкновение позиций и мировосприятий, зарождение неприязни, формирование мысли. У нее всегда звучит гул голосов: это спор, поиск истины, докапывание до мелочей, до нюансов, первопричины. Это, как правило, диалог, даже если звучит лишь один голос, даже если этот диалог ведут сами мысли или рождающиеся в сознании слова. Персонажи обычно не произносят законченных фраз, они лишь нащупывают мысль — и бросают ее, фиксируют возникшее чувство — и спешат дальше, перебивая друг друга.

В 60-е годы Натали Саррот написала серию радиопьес. Это небольшие диалоги для нескольких персонажей: «Молчание», «Ложь», позже «Это прекрасно» и «Она тут». Впоследствии все эти пьесы ожили на театральной сцене.

Интерес к языку для Натали Саррот не случаен: манере говорить она посвятила не одну книгу. Например, сборник, озаглавленный «Дар речи», где в каждом из десяти эссе анализируется какое-нибудь часто употребляемое выражение. Или одна из поздних книг, «Откройте», где действующими лицами являются спорящие между собой слова. (Любопытно отметить, что нечто похожее написал в 1968 году итальянский классик Томмазо Ландольфи, его рассказ так и называется «Взбунтовавшиеся слова»).

Вот ведь как, оригинальные идеи буквально носятся в воздухе.

Молчание

Действующие лица

Мужские голоса:

М1.

М2.

Жан-Пьер.

Женские голоса:

Ж1.

Ж2.

Ж3.

Ж4 (молодой голос).

Ж1. Ах нет, расскажите еще… Это было так мило… Вы так замечательно рассказываете…

М1. О нет, прошу вас…

Ж1. Напротив… Расскажите. Это так прекрасно — ваши маленькие домики… мне прямо кажется, будто я их вижу… окошки с резными наличниками… как разноцветное деревянное кружево… А за заборами — сады, а в них — жасмин, акации, особенно вечером…

М1. Да нет же, все это глупости… не знаю, что на меня нашло…

М2. Право же, это было прелестно… Как это вы сказали?.. Детство, запечатленное… во всех этих… в этой неге… Бесподобно — как вы это сказали… Как там бишь?.. Не могу вспомнить…

М1. О нет, послушайте… вы меня в краску вгоняете… Поговорим о чем-нибудь другом, прошу вас… Это было нелепо… Не знаю, какой черт меня за язык потянул… Я смешон, когда поддаюсь таким порывам… Такой, знаете, иногда лиризм нападает… глупости, ребячество… сам не знаю, что говорю…

Голоса вразнобой.

Ж3. Вовсе нет, это было весьма трогательно…

Ж1. Это было так…

М1. Нет, прекратите, умоляю вас. Не смейтесь надо мной…

М2. Смеяться над вами? Да кто над вами смеется, помилуйте… Меня это тоже взволновало… Даже захотелось это увидеть… Я туда поеду… Я уже давно…

Ж3. Я тоже… Это было так… Такие… Вам удалось передать… Это было действительно…

М1. Нет, нет, хватит, бросьте…

Ж3. Но это так романтично…

М1 (с еле сдерживаемой яростью и отчаяньем). Ах, вот оно что. Ну конечно. Этого следовало ожидать. Можете радоваться. Вы своего добились. Именно то, чего я хотел избежать. (Стонет.) Любой ценой хотел избежать… (В ярости.) Да вы что, ослепли? Вы оглохли? Вообще уже ничего не чувствуете? (С мольбой в голосе.) Ведь я сделал все, что мог, я предупреждал вас, пытался остановить. Но разве вас удержишь? Вы же прете напролом… точно стадо… Вот именно, стадо. Ну что, теперь ваша душенька довольна?

Ж3. А что случилось? Что я такого сказала? Чем мы должны быть довольны?

М1 (ледяным тоном). Ничем. Вы ничего не сказали. И я ничего не сказал. Ну а теперь — вперед. Делайте что хотите. Валяйтесь по полу. Орите. Сейчас уже все равно. Зло свершилось. Если подумать… (снова стонет) что все это могло пройти незамеченным… Я, конечно, дал маху… такого маху… но можно еще было все исправить… пропустить мимо ушей, не обратить внимания… Я бы спохватился, я уже был близок к этому… И тут вы — вечно что-нибудь невпопад. Как всегда, медвежьи услуги. Но теперь — все. Можете продолжать. Делайте все, что вам заблагорассудится.

Ж1. А что? Что делать-то?

М1 (передразнивая). Что, что? Вы что ж, не чувствуете, какой механизм вы запустили, что вы раскачали?.. своими руками… О (со слезами), все, чего я так опасался…

Ж1. Но чего вы опасались? Что это такое?

Ж2. Что мы раскачали?

Ж3. Знаете, вы меня пугаете…

М1. Это я-то вас пугаю?.. Я?..

Ж3. Ну да, вы, разумеется. А кто ж еще, по-вашему?

М1 (возмущенно). Я! Я кого-то пугаю! Я, наверно, сошел с ума! Ну разумеется. Так всегда и бывает. Но вы-то, вы — ведь это бросается в глаза… Вы не убедите меня, что… Вы тоже это чувствуете, только притворяетесь… Вам кажется, что умнее поступить так, как будто…

М2. Но, черт подери, как будто что? Нет, должно быть, это мы какие-то бестолковые кретины… придурки…

М1. О, пожалуйста, не пытайтесь меня обмануть, не разыгрывайте невинность. Любой нормальный человек это мгновенно чувствует… Это как… как излучение… как если бы…

Приглушенный смех.

Вы слышали? Слышали? Не удержался-таки. Его проняло.

Ж1 (с достоинством). Это Жан-Пьер засмеялся. Честно говоря, было отчего. Действительно ухохочешься. Его прорвало.

Ж2. Жан-Пьер?.. Нет, это невозможно… Вы ведь не о нем говорите?

Ж3. Жан-Пьер, он такой миролюбивый, такой милый…

М1. А о ком же еще мы можем говорить? О ком, я вас спрашиваю?.. Вы, решительно, испытываете мое терпение…

М2 (спокойно). Жан-Пьер? Мило. Превосходно. Выходит дело, это он.

М1. Отнюдь. Это китайский император. (Посмеиваясь.) Царица сабейская… Шах персидский…

Ж1. О, Жан-Пьер, друг мой. Примите мои поздравления. Вы, оказывается, умеете действовать… исподтишка… Ах вы скверный притворщик… Вы хоть понимаете, что вы тут устроили? А сам сидит, как ни в чем не бывало…

Ж2. Так, значит, это из-за вас, мой бедный Жан-Пьер, весь этот сыр-бор.

Ж3. У-у, гадкий… Стыд-позор… Ужас и кошмар… Страшный человек. Жан-Пьер, такой скромный, такой рассудительный молодой человек… Посмотрите, что вы наделали, в какое состояние вы повергли нашего бедного друга.

М2. Жан-Пьер-спасайся-кто-может. Отныне я буду называть вас именно так. Вы опасный гангстер. Только посмотрите на него! Честное слово, он крайне опасен! У него же пистолет в руке!

Смех.

Ж1. Ну же, Жан-Пьер, разве вам это не льстит? А вам было и невдомек, а?

М1. Простите им, они не ведают, что творят. Не обращайте внимания, будьте снисходительны… Мне бы не следовало, это совершенно очевидно… Я и сам прекрасно это сознаю. Но вы должны понять…

Ж2 (хохочет). Вы слышите, Жан-Пьер, вы должны понять… Все понять (менторским тоном) — значит, все простить, Жан-Пьер. Имейте в виду.

ГОЛОСА И СМЕШКИ. Да-да, вы слышите? Будьте снисходительны…

— Заклинаем вас…

— Сжальтесь, Жан-Пьер, мы вас умоляем…

М1 (чрезвычайно серьезно). Вы ведь сейчас скажете, что все в порядке, не так ли? Я в этом убежден… Ведь вы бы сделали это, будь у вас такая возможность?.. Надо всего-то ничего. Одно словцо. Одно ваше словечко — и у нас гора с плеч. Мы все успокоимся. Угомонимся. Ведь они все, знаете ли, — в точности как я. Просто не решаются ничего показать, привычки у них нет… боятся… они никогда себе такого не позволяют, понимаете… играют в игру, как они сами выражаются, и считают себя обязанными делать вид… Одно словечко. Маленькое банальное замечание. Что угодно подошло бы, уверяю вас. Но, похоже, это сильнее вас, да? Вы, как говорится, «замуровались в своем молчании». Кажется, это так называется?.. И хочешь из него выйти — да не можешь. Как будто что-то держит… Как во сне… Я понимаю вас, я знаю, каково это…

Ж2 (возмущенно). Нет, вы только послушайте! Возможно, я действительно нерешительная, трусиха, но у меня хватит смелости попросить вас оставить нашего бедного друга в покое. Он удивительно терпелив… Я бы на его месте…

Ж3. Просто он очень робок, вот и все.

М1 (жадно). Да-да, робок. Он робкий. Именно так, мадам. Совершенно верно. Дальше можно не искать. Незачем и голову ломать. Слово найдено. Робость. Так и запишем. И повторим. Он робок. Великолепно, это так обнадеживает. Отличное успокоительное средство определения и точные эпитеты. Бывает, ищешь, споришь, мучаешься — и вдруг бац, и все встало на свои места. А что было-то? Да ничего. Так, пустяк какой-то… что-то невинное, в высшей степени обыденное. К чему давно уже… А это, оказывается, робость.

М2 (на повышенном тоне). Ну уж нет! Я лично против. Мы с этим не согласны. Это уже неинтересно. Мне так эта игра понравилась. Я вошел во вкус. (По-детски.) Нет, я отказываюсь останавливаться на этих поверхностных банальностях, на этих ленивых упрощениях… Нет-нет, давайте будем искренни… Разве не было в этом чего-то такого? Какой-то невиданной угрозы? Смертельной опасности? Я, знаете ли, обожаю фильмы ужасов, детективы. Так что не будем останавливаться на достигнутом. Робость. Фи! К черту все эти готовые формулировки. Нам пытаются задурить голову. При чем тут робость? Вы хотите усыпить нашу бдительность. Но у меня тоже есть чутье, и оно не дремало во время нашего разговора. Давайте разберемся. Возьмем тайну за горло — или, скорее, вернемся к первоисточнику. Все началось с фразы про резные наличники на окнах — разноцветное деревянное кружево — и с садов, заросших жасмином… Меня не так легко сбить с панталыку, я не забывчив… Вот после этого-то и начались всякие там излияния, перегибы, приступы удушья и крики о помощи. А теперь хотят прикрыть все это робостью… точно одеялом, чтобы загасить пламя… Да только поздно, одеяло все равно уже горит, да еще и потрескивает… принюхайтесь.

М1 (стонет). Смилуйтесь. Не слушайте его. Он сошел с ума. Он сам не знает, что говорит. Хоть одно слово. Слово прощения. Я в точности знаю, что именно вы думали. Я чувствовал это, пока говорил. Мне бы следовало остановиться, но я не смог. Ваше молчание… от него голова идет кругом… я попался на крючок… чертовщина какая-то… как во время мессы, когда так и тянет богохульствовать… Ваше молчание подталкивало меня всей своей массой… Я был где-то далеко, на краю, если не дальше…

Ж2. Он хватил через край. Вы слышали? Но, Жан-Пьер, скажите же что-нибудь. Я уже тоже начинаю беспокоиться. Вы выводите меня из равновесия.

Ж3. Оставьте его. Достаточно. Поиграли — и хватит. Займемся чем-нибудь другим, сделайте милость. Все это уже наскучило. А как туда добраться, вы нам так и не сказали. Как попасть в эту вашу сказочную страну?

М1 (с испугом). Не знаю… Понятия не имею… М-м, скорее, что-нибудь другое… Ну вот, теперь на этом зациклились, все это пухнет, как снежный ком… Куда бы спрятаться… Как это бестактно… Какая бесцеремонность… Видите, я наказан. С лихвой. За то, что оплошал.

Сам виноват, я вел себя бестактно. Я внушаю вам отвращение, не так ли? Вы никогда это не простите. Я посрамлен… Вам это претит. Ведь вы, вы такой чистый. Ну просто ангельской чистоты. Видите, какие пошлости я говорю, а все из-за вас. Я смешон. Уж и сам не знаю, что болтаю. Едва я оказываюсь в вашем обществе, как впадаю в высокопарность… Но знаете, я ведь все прекрасно понимаю. Вам было за меня неловко. Потому что вы все поняли. У меня постоянно это ощущение, что вы все понимаете. Когда вы так молчите и смотрите на наши забавы, а мы резвимся, точно дети, дурачимся, — от вас ничего не ускользает… Вам было за меня неловко. Ну да, мне действительно они нравятся, эти кружевные расписные наличники… вот я и растекся… да так все это вышло… по-дурацки как-то… Безвкусица… Литературщина… А? Так ведь? Так все было? А?

Во время этого монолога остальные персонажи разговаривают. Ровный гул, сквозь который пробиваются отдельные голоса.

ГОЛОСА. Он просто комок нервов…

— У его отца тоже…

— Что касается меня, то разлука… коллеж…

— А моя бабушка…

Потом отдельные голоса звучат явственней.

— Дурной вкус, литературщина.

— Ну вот, теперь он просит у Жан-Пьера прощения…

— Жан-Пьер, великий знаток…

— Знакомая история… Да подарите же ему книгу… Ах, да, книги у него уже есть… Хо-хо-хо. (Громкий хохот.)

М1 (продолжает). О, какие же они все глупцы. Они же ничего не понимают. Не нужно быть суперначитанным, чтобы обладать чутьем, чтобы разбираться… Это дар, талант. Либо он есть, либо его нет. Они могли бы проглотить целые библиотеки… Вы же, я всегда это чувствовал… для вас слово… Вы никогда не говорили ничего беспредметного, ничего претенциозного. Разумеется, вам приходится время от времени прибегать к помощи слов. Куда от этого денешься? Жить-то надо. Но вы — по минимуму. Слово — и вы это знаете как никто — оно имеет вес.

М2. Простите, что вмешиваюсь в вашу уединенную беседу, что нарушаю атмосферу взаимопонимания и прерываю ваши конфиденции (смеется), но мне кажется, что ежели и есть что-то, что не следовало бы говорить Жан-Пьеру, так это именно что слово имеет вес. Бедняга теперь смолкнет навеки… Кто-кто, а он-то знает, что молчание — золото… он совершенно с этим согласен…

М1. Вы видите, к чему они клонят… Видите… Но я, я так не думаю, заметьте. В настоящее время как-то принято говорить подобные вещи… Вот недавно, когда речь зашла о робости… Достаточно немного покопаться, как вот теперь… Даже глубоко рыть не надо, вы же понимаете. Но в конечном итоге наверняка что-нибудь да найдешь… Начать можно с гордыни. А оттуда до комплексов рукой подать… Признаюсь вам, что я и сам… иногда… когда вы упорствуете… но в глубине души, по правде говоря, я не думаю… Вы — и комплексы! Какая чушь… Вы, который…

Ж4 (молодым голосом, очень тихо). Вы не правы, вы же знаете, что таким способом ничего не добьетесь. Со мной такое тоже бывало, когда-то… Так вот, я вам говорю… Единственный способ — не обращать внимания.

М1. Не обращать внимания? Какая вы добрая…

Ж4. Да, я знаю (еще снижая тон), именно на это он и рассчитывает… что вы ничего не добьетесь. Он прекрасно это понимает… и этим вас держит. Это его забавляет. Вы же тем временем… Слушайте, что вам нужно. Я тут недавно встретила Бонваля. Он меня спросил, видимся ли мы с вами… просил передать вам привет… Я нахожу, что он очень изменился, сильно постарел. А его жена, напротив, все так же хороша собой… (Совсем тихо.) Ну же, поняли?..

М1 (дрожащим голосом). Да, она очень красива… Но если бы вы ее знали… Нет (со стоном), я не могу… Вы слишком много от меня требуете, это невозможно. Вы хотите, чтобы я бежал, а я едва передвигаю ноги, будто тащу на себе тысячу тонн… Я раздавлен, задыхаюсь… (Кричит.) Да не молчите же вы наконец, скажите хоть что-нибудь. Или вы полагаете, что нас это развлекает? Мы делаем над собой усилие, не жалеем себя, даже себя компрометируем — а все из сострадания, из любезности, чтобы поддерживать отношения. Да-да, можете меня презирать, можете изничтожить меня, задушить, а я все равно, покуда хватит дыхания, буду кричать. Человеческие отношения… мы жертвуем собой… идем даже на то, чтобы говорить глупости… плюем на чужое мнение…

Ж3. Ну вот, теперь он закатил ему сцену. Да он на него просто-таки наорал, честное слово… вот забавно…

Ж1. Я начинаю верить, что Жан-Пьер — скала, я бы ни за что так долго не выдержала.

М2. Заключим пари. Заговорит или не заговорит?

М1 (бесцветным голосом). Не имеет смысла. Не заговорит. Месье нас презирает. Наши пересуды. Нашу болтовню. Нашу литературщину. Нашу грошовую поэзию. Он бы сам ни в жизнь. Он ни за что не станет якшаться со всяким сбродом. Но я вам скажу, милейший, что я на самом деле думаю. Все мои мысли по этому поводу. Они правы. Вы — робкий. Чего тут думать? К чему все усложнять? Наше мнение вас пугает. А вдруг вы сморозите какую-нибудь глупость? Ведь такое вполне могло бы случиться, а? Какой-нибудь фантастический ляп — и вы как все. И тогда (пищит женским голосом) — ах какой ужас… Что об этом скажут? Ведь я, подумать только, могу сойти за скудоумного, за дурака. Нет, это невозможно вынести… А так сижу себе, как царь, и все вокруг меня суетятся…

Ж3. А знаете, лично на меня молчуны не производят никакого впечатления. Я просто думаю, что им нечего сказать.

Ж4. А я — напротив, должна признаться, что молчаливые люди… Когда мне было пятнадцать, я была влюблена в одного господина… издалека, разумеется, мне же было всего пятнадцать… это был приятель моего отца. Он все молчал и курил трубку… Он мне казался… ну прямо роковым!

Ж3. Да, в этом возрасте я тоже… но потом у меня это, знаете ли, прошло…

М1. Ну вот, видите, они вас за дурака держат. Вот чего вы добились. Впрочем, возможно, вам на это наплевать. Ну разумеется, вам до этого нет никакого дела. Иначе вы бы сделали что-нибудь. (Смягчаясь.) Вам все это безразлично, я был несправедлив, простите меня. Я же, совсем наоборот, понимаете, я чувствую, всегда чувствовал, что в вас… Именно поэтому мне с вами… Если кто другой молчит, я даже глазом не моргну. Но если вы… тут и гадать нечего… Совсем наоборот, ваше молчание наполняет собой пространство, оно весомо. Именно поэтому с интеллектуалами… Ах, так вот оно что!.. Я попал в точку… И как это я раньше не догадался?.. Но знаете, не нужно так думать, только не я… я — нет, я — ни за что, я — никогда. Я не из таких. Я их терпеть не могу… Я совсем не так выстраиваю шкалу ценностей, не так, как вы думаете. Совсем наоборот. Как раз с ними-то мне хуже всего. Они толстокожие, их ничем не прошибешь… Марта, послушайте меня, никогда не влюбляйтесь в интеллектуалов.

Ж4. Не беспокойтесь… Все в порядке. Продолжайте. Ничего страшного… Может, так оно и лучше… Может, вам удастся таким образом…

М1. На самом деле все мои друзья… Это всегда люди простые, ручного труда. Именно в них… Я помню, один плотник… Помнится, он… Впрочем, не знаю, чего это я… Хорошие люди везде есть… среди интеллектуалов тоже… А что это, собственно говоря, такое, интеллектуал? М-м? Тут надо еще разобраться… Вы, без сомнения, интеллектуал… Если уж на то пошло.

Ж1. И я так думаю. Если Высшая горная школа — не рассадник… как говорится…

Ж2. Вот именно. А откуда они берутся в этом случае, интеллектуалы?

М1. Вы абсолютно правы. Откуда они берутся? И потом, что это слово, собственно говоря, означает? Нет, я говорю это потому, что у некоторых людей имеются предрассудки… едва они почуют интеллектуала… как на них находит… что-то вроде ненависти… они с самого детства на них ополчаются. Я знал когда-то одну семью… Так вот, родители, оба, просто на дух не переносили… Бедняги… должно быть, на их совести, немало детей-мучеников… Кстати, Ани, дочка четы Мере… такая, знаете, зубрила… ну просто синий чулок… маленькая старушонка… Должен вам признаться, она и во мне будит такие инстинкты…

Ж2. Ах, как я вас понимаю…

Ж3. Так что же мне делать? Вы решительно не желаете сказать, как туда добраться… Наверно, лучше на машине… Вот только дороги…

М1. Да что вы так за это ухватились? Что вас так заинтриговало? Что тут интересного, ну, деревянные домишки… Знаете, что это? Впрочем, я и сам такой. Мы все рабы моды. В наши дни дерево, например, неизвестно почему… люди просто в ажиотаж впадают… Деревянные вещи… солонки там всякие, перечницы… И еще балки потолочные… Мне тут на днях попалась презабавная статейка, как раз о пристрастии к деревянным балкам… Ну прямо про меня…

М2. Вот уж правда. Это реакция на засилие железа и бетона.

М1. Но вместе с тем надо идти в ногу со временем. Я повторяю это себе всякий раз, как вместо живописной повозки вижу трактор… знаете, такие повозки… очень красивые… какого-то невообразимого голубого… Ах, простите… Вы слышали?

РАЗНЫЕ ГОЛОСА. Нет.

— Нет, ничего.

— А что слышали?

М1. Вроде свист… Он свистел… я сам слышал…

Ж3. Кто он? Опять Жан-Пьер? Опять вы за свое.

М1. Но я отчетливо слышал… Ах нет, оставьте нас… мне надо с ним поговорить. Вы произнесли слово «эстетизм»… Разве нет? Вы ничего не говорили? Но я готов поклясться… Да, я и вправду скатился… с этими повозками… Гротеск… Знаете, никак не могу избавиться от сентиментальности. От романтизма… (Пронзительно смеется.) Сколько ни сдерживаюсь, все равно прорывается. И так всю жизнь, представляете? Я из-за этого счастье свое упустил.

Ж1. Ой, расскажите скорее… Как вы его упустили? Какое счастье? Ну же, расскажите нам все!

М1 (покорно). Расскажу. Все-все… Ничего не утаю. Так вот. Я был ужасно влюблен. Безумно. Она была восхитительна. Замечательная девушка. Ну абсолютно то, что мне нужно. И сильная ровно настолько, насколько сам я слаб. А лицо… Вот смотрите, Жан-Пьер, когда он вот так сидит, в профиль, прямой, непреклонный и чистый, он мне ее напоминает. Она бы ни за что не стала, как я… Да еще из-за какой-то ерунды… Мы сидели на берегу Сены, в сквере Вер-Галан. Готовились к экзаменам. Пытались разобраться, в чем разница между репортом и депортом. Это был экзамен по финансовому праву. И тут я ей говорю… (Прыскает.) Посмотрите, как склонилась ива, как падает свет… какие на воде блики… в общем, какую-то чушь в этом духе… Она даже головы не повернула, так и сидела, уткнувшись носом в конспекты… Я повторил… А она посмотрела на меня строго и спросила, что же такое все-таки репорт… И тут я понял, что наши отношения дали трещину… Я так никогда и не смог это объяснить. Просто все рухнуло. Она так ничего и не поняла. А вся моя семья… И ее тоже. Они были сначала так счастливы… «Это ненормально», — сказал мой отец. Он был в ярости… У меня и вправду что-то не так, отец был прав… Именно поэтому…

М2. Хо, вот умора. Как же вы нас рассмешили! А ваши наличники все ж вам дороги, а, признайтесь?..

М1. Ну да, сами видите, чего мне это стоило. Я потом очень жалел… Может, потому и жизнь не удалась… Вы слышали? Он как будто произнес какой-то звук. Мне показалось, он засмеялся…

М2. Конечно, засмеялся. Вы всех уморили.

М1. Да, он засмеялся, это точно. Я его рассмешил. Как же я рад. Я все бы отдал, лишь бы… Пусть все забирает — все принадлежит ему. Все. Ему. Лишь бы смеялся. Ну что, вы перестали хмуриться? М-м? Я вас рассмешил… Может, вспомнили что-то?.. Что-нибудь смешное… из вашей жизни… Это было бы такое счастье, такая честь… Вам не нужно отдавать столько же, сколько я. Что касается меня (с неожиданным достоинством), я отдал много… и никто даже не заметил (подавленный вздох)… здоровенный кусок… А от вас требуется лишь маленький кусочек… Крупиночка… Былиночка… С нас и того довольно… Но нет, руки прочь! Не любите, когда к вам так, вплотную? Вы ни о чем меня не спрашиваете, не так ли? И с чего это вдруг я к вам прицепился… Вы прямо сжались весь. Это сильней… Ой, смотрите, он отодвигается. Прекратите… (Обращаясь к другим.) Да сделайте же что-нибудь, черт побери, придумайте что-нибудь наконец, это становится невыносимым, неприличным…

Ж1. Ну в самом деле, Жан-Пьер, скажите же что-нибудь…

Ж2. Право, Жан-Пьер нас презирает…

Ж3. Жан-Пьер, вы на меня тоску нагоняете… (Смех.)

М2. Ну хорошо, Жан-Пьер, молчите дальше. (Смех усиливается.)

М1. Они вас дразнят… А я вот что вам скажу в определенном смысле я вас понимаю. Просто это вещи, которых нельзя касаться. Они слишком дороги для вас, эти наличники. Неприкосновенны. С ними должно обращаться очень бережно, как с предметами культа, облачась предварительно в священные одеяния. Профанация вас возмущает. Вы хотите мне выразить свое неодобрение. Хотите отмежеваться. А ведь точно. Молчание — знак несогласия. Вам претит, когда опошляют… Как я вами восхищаюсь. Мне нравится ваша непримиримость. Ваша суровость. Вы поэт. Истинный поэт… Поэт — это вы…

Ж3. Ну вот. Опять вы впадаете в крайности. Только что он был тупица. Теперь — Бодлер. Знаете, Жан-Пьер, то, что вы делаете, — это круто.

Ж1. Ах, если бы я могла удержаться, я бы хранила молчание. Всю жизнь.

Ж2. Вы знаете, Жорж Санд… В этом был секрет ее очарования. Говорят, она рта не раскрывала.

Ж1. Да, и курила толстые сигары. Представляю себе: сидит, полузакрыв глаза, с таинственным видом. Меня не удивляет, что все современники были во власти ее чар.

М2. Вы забыли одну маленькую деталь: ее творения уже создали ей репутацию. Ее молчание было весомо.

М1. Да нет же, вы не понимаете. Как раз в этом и состояла ее слабость. Без романов было бы еще сильнее. Когда ничего не делаешь — это очень сильно. Вот так вот сидеть и молчать, ничего при этом не сделав… Простите, это я не о вас, я знаю, что вы работаете, я даже восхищаюсь вашей работой… Такие, знаете… Но эта область для меня совершенно герметична… Нет, мы говорим вообще. Просто это очень сильно, когда ничего в жизни не сделал, но при этом оказываешь определенное давление…

Ж3. Странное дело, вы знаете, это заразно. Мне передался этот ваш недуг… я чувствую себя, как бы… будто на меня что-то давит… Словно какие-то флюиды… Ах, Жан-Пьер, прекратите сейчас же…

Ж2. Жан-Пьер, уси-пуси, посмотрите, во-он птичка полетела… А ну-ка улыбнитесь… И еще разок… Тю-тю-тю… Ну вот.

Ж3. Он и впрямь улыбнулся… Я видела…

М2. Правда, я тоже видел. Улыбнулся. Абсолютно точно. Он веселится, на нас глядя, это совершенно очевидно… Мы его забавляем. Мы — забавные. Мы им загипнотизированы. Мы в плену. В сетях. Его молчание — это сети. А он наблюдает, как мы в них трепыхаемся.

Ж1. Я тоже буду так делать. Мы все будем. Давайте в это играть. Тишина. Все молчат, исполненные собственного достоинства…

Ж2. Но…

Ж3. Тс-с-с…

Молчание.

Ж2 (прыскает со смеху). Нет, чурики. Я больше не могу. Сил нет, язык чешется…

М2. Нет, мы явно не на высоте. Вынужден это констатировать. Круглый ноль! Никуда наше молчание не годится. Эффект — нулевой. Для меня, во всяком случае.

РАЗНЫЕ ГОЛОСА. И на меня никакого воздействия.

— И на меня.

— Никаких ощущений.

— Это легче воздуха. Пустота.

М1 (страстно). Вот видите, я же вам говорил. У него молчание весомо, оно наполнено до краев. Просто невероятно, сколько там всего. Увязнуть можно. Утонуть.

М2. По правде говоря, вы много насочиняли. Вы наполняете это молчание такими вещами, которых там, может быть…

Ж1. Дается, как известно, только тем, кто уже имеет. Взаймы дают только богатым. Я вот могла бы молчать до скончания времен…

М1. Теперь я знаю, в чем вы меня упрекаете. Вы правы. Все дело в форме. Я говорил вам это недавно… Но понял только сейчас… Форма. Чтобы вы их приняли, эти наличники, надо было, чтобы я вам их преподнес по всем правилам политеса, как должно — в белых перчатках и на серебряном подносе. В виде книги, например. В красивой обложке. С приятным шрифтом. Изящно оформленной. Стилистически выдержанной. А я ленивый — вы сказали, я понял это, — я ни на что не гожусь, все норовлю как-нибудь. Я хотел без усилий, без затрат произвести на вас впечатление, ошеломить, добиться легкого успеха — так просто, за здорово живешь, взять пустой болтовней. Надо было повкалывать в поте лица, посидеть над этим пару ночей. Приправить наличники стилистическими фигурами. Разве нет? Вот этого вы и не можете простить. Все должно быть разложено по полочкам. Если бы это был поэтический сборник, вы бы снизошли… Ах нет, простите. Почему снизошли? Может быть, вы бы даже насладились им сполна — этой квинтэссенцией, этим нектаром, в тиши уединения…

Ж1. Ага! Выходит, это золотое молчание. Теперь вы обязаны написать для нас прекрасную поэму. Вы про эти окна напишете поэму. Вы…

М2. Невозможно. Ничего не выйдет. Слишком обсосано. Банально донельзя. Отработанный материал. Пусть уж лучше так…

М1. Ну вот. Слышали? Все это ни к чему. Так, барахло. Одни только слова, ничего больше. Наши слова. У человека с утонченным вкусом это вызывает отвращение. Вы наш спаситель. Такие люди, как вы, просто необходимы. Они заставляют двигаться вперед… Высоко несут факел…

Неожиданно кричит.

Фальшь! Какая фальшь! Насквозь фальшиво. Я просто безумец. Не в меру расщедрился. На самом деле от вас никакого проку. Даже близко ничего похожего. Сам не знаю, чего я тут навыдумывал. И что вы себе позволяете?.. Как вы смеете меня учить? Вы ненавидите поэзию. Вы ненавидите ее во всех проявлениях, в чистом виде и в виде искусства. Вы прагматик. А то, что вы называете сантиментами… О нет, нам с вами тесно в этом мире. Рядом с вами даже находиться невозможно — мне не хватает воздуха, я задыхаюсь… Рядом с вами вянет все живое. Но я заставлю вас подчиниться, я поставлю вас на колени. Я стану описывать эти наличники, и вас заставят, хотите вы того или нет. Вы будете вынуждены… Он что, повторил слово «вынуждены»? Вы засмеялись и сказали «вынужден».

Ж1. Нет, это я сказала. Повторила за вами.

М1. Нет, он тоже сказал. Я это слышал. Он сказал: «Вынужден?» — и засмеялся. Я — вынужден? Так и сказал. «Вынужден?» Кто же может его вынудить? Что бы ему ни прочли, кто может заставить его восхищаться?

Ж2. О, не будем преувеличивать. У Жан-Пьера отменный вкус. Он своих любимых классиков наизусть знает.

М1 (жалобно). А я как?.. Как я могу?.. Как мне тягаться? Ведь у меня нет имени. А он не хочет признавать… Ни в грош не ставит. Месье — сноб, ему подавай признание. Прагматики, они такие. Какой у вас с этого доход в конце года? Сколько вы на своих наличниках заработали?

Молчание.

Ж3 (немного сомнамбулически). Есть на свете такие люди… одно их присутствие парализует голоса, сердца… И голоса, и сердца…

Ж2. Как красиво сказано. Чье это?

Ж3. Бальзак. Насколько я помню, это сказал Бальзак… Меня это поразило. Кажется, он написал это в «Луи Ламбере», некоторые, не будучи этого достойны, поднимаются до известных высот и одним своим присутствием парализуют и голоса, и сердца…

М1 (в изумлении). Это сказал Бальзак? Господи! Да что же вы раньше молчали? Почему вы раньше это не говори ли? А я-то безумец. Я! Когда Бальзак, сто лет назад… И надо же такому… Он видел, он чувствовал, как я… он понял… Одного мнения достаточно, чтобы доказать… И кто? Бальзак! Ни больше ни меньше! Вот если бы Бальзак был тут… (Радостно смеется.) Ну разумеется, что может быть проще?.. Да я же чувствовал это, я догадывался: этот человек затесался в нашу среду безо всякого на то права, он здесь чужой, самозванец. Он заставляет замереть…

М2. Не знаю, заставляет ли он замереть сердца, но что касается голосов… Ваш, мне кажется… Вы никогда столько не говорили…

М1. А! Что случилось? Ой-ой-ой, он встал… Умоляю вас, не уходите… Только не сейчас… Не так… Помогите… У меня земля уходит из-под ног, я потерялся, один где-то между небом и землей… ох…

Ж1. Ему надоело. (Смеется.) Вы его оскорбили. И есть из-за чего.

М1. Оскорбил? Полноте! Ничуть вы не оскорбились. Скажите же им, скажите… Да я бы что угодно сделал… Он зевнул, он потягивается. Мы ему наскучили. Вот видите, это мы с вами недостойны. Мы принадлежим к низшим сферам. Мы, а не он. Ему с нами скучно…

Ж2. Это еще ничего не значит. Те, кто принадлежат к низшим сферам, томятся с теми, кто…

М1. О, прошу вас, оставьте все эти мудрености, сейчас неподходящий для этого момент… Низшие, высшие… Да в чем между ними разница? Мы все одинаковы, равны, мы братья… и вот среди нас… один из нас… нет, это выше моих сил… вы послушайте, как он хрустит суставами… и так скривился… он сейчас… взгляд блуждает… он приподнимается… мысленно он уже… о!.. о-о… Итак, дамы-господа, минуточку терпения, прошу вас. Жан-Пьер, сейчас я расскажу вам… Нет-нет, не пугайтесь, к наличникам это уже отношения не имеет, черт с ними, с этими треклятыми наличниками… Пропади они пропадом… (Смех.) Я расскажу вам одну презабавную историю. Анекдот. У меня их много в запасе. Обожаю рассказывать — и слушать тоже. Так вот, двое друзей… все время травят анекдоты, одни и те же. В конце концов решили их пронумеровать. Пронумеровали. Один говорит, к примеру: 27-й… Второй думает-подумает и принимается хохотать. Потом наоборот, второй говорит: номер 18-й. Первый соображает, скрипит мозгами и тоже ну хохотать!.. Смешно, правда?

Ж2, Ж3, М2. Ха-ха-ха…

Ж2. Смешно, Жан-Пьер. Вы не находите?

М2 (несколько смущаясь). Знаете, он мне напоминает молодого человека из другого анекдота. Тоже ничего. Все сидят в гостиной и смеются. Один молодой человек молчит. Хозяйка поворачивается к нему: «А вы почему не смеетесь?» А тот: «Спасибо, мадам, я уже посмеялся».

М1. Ха-ха-ха. Отличный анекдот, прямо-таки превосходный. Я его не знал… А я расскажу вам другой. Недавно слышал… Маленький мальчик приходит домой после урока закона Божия. Отец спрашивает: «И о чем рассказывал сегодня господин кюре?» «О грехе», — отвечает мальчик. «Да? И что же он сказал?» Мальчик задумался, а потом говорит: «В общем, он против».

Общий смех.

Ж1. Ха-ха-ха! Я ужасно похожа на этого мальчика… Говорю в точности как он — «это здорово», и точка. Меня муж за это все время ругает. Бывает, схожу на выставку или прочту книгу… Я и в детстве была такая же. Отец спрашивает, что мы проходили по истории… А я ему… (Все менее уверенно.) Не знаю, зачем я это рассказываю… В принципе, все то же самое… Я повторяюсь… В общем, я ему говорю: «Возрождение…» А вид у меня не слишком уверенный… Отец терпеть не мог. Он опять: «И что же это твое Возрождение? У меня впечатление, будто ты понятия не имеешь, что это такое…» А я ему: «Ну в общем, это здорово…» (Кое-кто смеется.) Глупо. Не знаю, чего это я вдруг…

М1 (в ярости). Не знаете? Ну так вам объясню. Все из-за этого господина. Вы стали его жертвой. Он вас заразил. На вас нашло. Он вас притягивает…

Голос. Он ее притягивает.

М1. А я, как вы думаете? Мне зачем понадобилось рассказывать все эти истории? Мало ли чего я знаю… Поверьте, у меня нет ни малейшего желания блистать… Так что дело именно в этом. (С горечью.) Мы как будто не в себе. На все готовы, лишь бы развлечь месье. Да соблаговолит он меня простить, но что мы только не делали, что только не придумывали. Готовы были выставить себя на посмешище, унизиться до последней степени… А она, бедняжка, совсем голову потеряла… Мы душу готовы заложить… Выставить эту душу на всеобщее поругание… Что я, собственно, и сделал… Пусть забирает ее…

Ж1 (умоляюще, шепотом). Да… да, возьмите и мою… Я больше не могу ее удерживать… вы ее вдыхаете… она приподнимается, летит… я вам ее дарю… складываю как дар к вашим ногам… Она вам нравится?

Ж2. А моя? Она вот какая. Печальная? Она вам не нравится?

Ж3. А если не печальная? Если разочарованная? Страждущая? Нет, опять не то?..

Ж4. А если, наоборот, задорная? Смешная. Веселая. Лихая… Сейчас увидите, я…

М2. Нет, лучше такая: комическая, немного гротескная, я знаю… Ему это должно понравиться. Погодите, я вам сейчас расскажу… Ничего, Марта, если я расскажу?

Ж4 (с печалью и безнадежностью в голосе). Ну разумеется… все что захотите. Как я могу вам запретить? Если вы считаете… но только я не уверена…

М2. Честно говоря, я тоже. Но попробовать можно… Терять все равно нечего…

Ж4. Ну что ж, тогда давайте.

М2. Ну так вот, вы прекрасно знаете, что Марта вечно что-нибудь отчубучит. Например, она прекрасно плавает, но у нее есть один недостаток: она боится вставать на ноги…

М1. Видите? Он как будто удивлен, вон, смотрит на вас. И с чего это вы вдруг так, безо всякого перехода?.. Могли бы подготовить… как-нибудь преподнести свой рассказ, поведать нам предысторию. Так повернуть беседу, чтобы… Но что уж теперь… Теперь уж…

М2. Нет, не нужно никаких предисловий… К чему они? Только время терять… Это его раздражает, он начинает нервничать… Ну так вот, это было на берегу моря, в это лето. Марта плавала, был отлив… Вдруг как закричит: «Помогите!» Все повскакивали… Народ начал собираться…

Ж4. Какой еще народ — мы были одни…

М2 (строго). Да нет же, Марта, вспомните: на пляже было много народу. Я ей кричу: вставайте на ноги! На ноги вставайте! Да куда там, только зря горло деру… Люди за животики держатся: у нее же дно под ногами… такая вот потешная история…

М1 (с грустью). Напрасно стараетесь, никакого эффекта. Все ваши жертвы ни к чему. Нам от этого только хуже…

Ж4. Да, по-моему, стало хуже, чем было вначале.

Ж1. В самом деле. О! Даже уйти хочется. Я склонна уйти. На меня тоска напала.

Ж2. О да… ощущение… у меня тоже.

Ж3. Вот именно, что-то похожее на одиночество.

Ж4. Даже на необитаемом острове я бы чувствовала себя менее беззащитной и покинутой…

Ж2. И вправду. Мужество покинуло меня… сердце трепещет…

Ж3. Голоса и сердца… Как это точно сказано… Закон, против которого ничего не попишешь… Голоса и сердца… Его присутствие парализует…

Ж1. Я какая-то опустошенная… Как будто из меня душу вынули…

Ж2. Чернильное пятнышко, впитанное промокашкой…

Долгое молчание, вздохи.

М1 (твердым голосом). Значит, так, друзья мои. Значит, так. (Решительно.) Я говорил вам, что там стоят домишки, точно из волшебных сказок. С деревянными кружевными наличниками. Они окружены садами, утопают в зарослях акации… Там все первозданно и как будто напоено чистотой и детством… А в маленьких церквушках или в часовенках… да, только ради них, чтобы на них взглянуть, стоит туда поехать… Даже самая невзрачная церквушка таит в себе невероятные сокровища… потрясающие фрески… (повышая голос) в византийском духе (все четче проговаривая слова), нечто подобное встречается в Македонии (как будто заученно), неподалеку от Граканики и Декани… И нигде больше, даже в Мистре, вы не найдете такого совершенства. Есть одна деревенька, не помню названия, но я вам потом найду на карте… так вот, там такие великолепные… такое богатство декора. Это Византия в чистом виде, ярчайший образец… (Уверенно.) Впрочем, существует книга на эту тему, с массой документального материала, с великолепными иллюстрациями… Автор — Лабович.

Жан-Пьер. Лабович?

М2, Женщины. Вы слышали?

— Нет, вы слышали?

— Он заговорил.

М2. Вот видите, когда дело касается конкретных вещей… Серьезных вещей. Византийского искусства, к примеру… Это все же несколько иное, чем то, что… (Хихикает.)

М1 (невозмутимо). Да, это великолепная книга. Прекрасно издана. Очень вам рекомендую. Если уж ехать в те края, необходимо как следует подготовиться.

Жан-Пьер. Лабович, вы сказали? А издатель кто?

М1. Кордье, если не ошибаюсь. Я могу потом сказать поточнее.

Все (радостно, восторженно).

— Он разговаривает…

— Вопросы задает…

— Это его заинтересовало…

М1. А почему бы ему не интересоваться византийским искусством?

Ж1. Да потому что некоторое время назад…

М1. А что было некоторое время назад?

Ж2. Да вы же сам…

М1. Что я сам?

Ж3. Ну, его молчание…

М1. Какое молчание?

Ж4 (смущенно). Это было немного… Мне показалось… (Мнется, потом говорит.) А впрочем, нет… Сама не знаю…

М1. Ну и я не знаю. Я ничего не заметил.

Ложь

Действующие лица

Ивонна.

Люси.

Симона.

Жюльетта.

Жанна.

Жак.

Робер.

Пьер.

Венсан.

Ивонна. Я была готова провалиться сквозь землю.

Люси. Я тоже. Я не знала, куда деваться.

Симона. О! Мы чуть не умерли.

Жак. Я ушам своим не поверил. Стивер. Как в дурном сне. Назвать это имя… При Мадлен…

Робер. При Мадлен? Он заговорил о Стивере? Не может быть…

Симона. Как вы осмелились?

Люси. Что касается меня, то я не решалась взглянуть на нее.

Ивонна. На нее больно было смотреть. Она вся сжалась… стала просто серой…

Робер. Послушайте, мне кажется, она скрывает это, как нечто постыдное.

Жак. Я стараюсь избегать, пускай даже отдаленно… И принимаю все меры… А вы… Из какого теста вы сделаны? Откуда у вас берется смелость? Хоть убейте меня…

Пьер. Я не мог удержаться… Как хотите, но это уже слишком. В конце концов, всему есть предел… За кого она нас принимает? За кретинов? Если бы вы только слышали ее! (Он подражает женскому голосу.) «Вы видели новые тарифы? Пожалуй, скоро придется ходить пешком. В метро нельзя будет ездить… И вечно за все расплачиваются такие бедняги, как мы…» А они преспокойно выслушивали все это… Вы бы только посмотрели на них… Как они поддакивали… Вздыхали.

Ивонна. О! Вздыхали… Вы преувеличиваете…

Пьер. Нисколько. Вы готовы были пожалеть ее. Все молчали, никто и пикнуть не смел… Это было свыше моих сил, вот я и взорвался…

Люси. И правда. Слово вылетело, точно пушечное ядро: Стивер! Вы буквально выкрикнули это…

Пьер. Нет, не выкрикнул, мне кажется, я просвистел. Во мне все кипело. (Изображает самого себя.) «А я думал, вы внучка Стивера… единственная наследница… Злые языки утверждают… Ведь это он — тот самый знаменитый стальной король, я не ошибся?» И тогда — вы видели?

Симона. Нет, я не могла смотреть, это было слишком ужасно.

Жак. Не понимаю, по какому праву… В конце концов, это ее дело. Она ни от кого ничего не требует…

Робер. Еще бы. А мне она кажется забавной. Что поделаешь, таких, как она, много. Сколько людей стыдятся того, что у них есть деньги, — невероятно. Вы заметили? Теперь всем хотелось бы иметь отца-пролетария. Я считаю, это здоровая тенденция…

Симона. Да, жанр «пролетария» сейчас в большом почете… Особенно среди интеллигенции… Они даже перенимают кое-что у них… Например, манеру говорить… одежду…

Венсан. Они — возможно… В таких вещах… Вы правы… Но что касается Мадлен, тут дело совсем в другом, у нее это не мода… Скорее, предосторожность: она, мне кажется, скупа… Но, признаюсь, на сей раз она перестаралась, она и меня раздражает… Хотя это вовсе не значит, что надо, подобно Пьеру…

Ивонна. Ах, Пьер такой непримиримый, такой нетерпимый… Знаете, дорогой Пьер, кого вы мне напоминаете? Того самого героя, уж не помню из какого романа, о котором кто-то сказал: он никогда и никому не позволит солгать даже самую малость…

Люси. Это верно, Пьер, вы ужасны… Нельзя же ни с того ни с сего превращать себя в защитника попранных истин, непогрешимого судью… Уверяю вас, это вам не идет.

Пьер. Говорю же вам, это вылетело само собой… как будто кто-то подтолкнул меня… Ничего, ничего — и вдруг… колесо завертелось, костер запылал…

Жюльетта (с прямодушной важностью). Именно так прокладывает себе дорогу истина. Это следует сказать в оправдание Пьера: когда истина ищет выхода, рвется на волю…

Жанна. Да, да! Ее не удержишь… Она требует жизненного пространства, мы и понятия не имеем… Начинается своего рода экспансия…

Жак. Признаться, когда Мадлен затевает это, у меня тоже начинается зуд, и бывают моменты…

Жюльетта. Да, я считаю, что она ведет себя из ряда вон…

Симона. Так и есть, мне кажется, раньше она была скромнее и делала это мягче… А теперь эти бесконечные причитания…

Жанна. Должна сказать, что я бы на ее месте… Не знаю, но я бы ни за что не осмелилась… Я бы испугалась… Я никогда не могла, даже по пустякам… Прежде всего, мой отец с самого раннего детства… Что-что, а с этим у нас было строго… Да потом, мне бы и в голову не пришло…

Венсан. Однако такая кристальная честность… Должно быть, это утомительно…

Жанна. Нисколько, терпеть не могу лгать. Даже в мелочах я никогда бы не смогла…

Жак. Чему вы улыбаетесь, Пьер?

Пьер. Я улыбаюсь?

Жак. Да, и с таким видом… С вами никогда не знаешь… Вы вроде детектора лжи…

Пьер. Почему? Разве кто-нибудь солгал?

Жак. Нет. Но Жанна сказала, что она никогда не лжет… Так вот это ее «никогда»… Я подумал… ведь это такая редкость. Мне показалось, что у вас тут же… как бы это сказать… Словом, у меня сложилось впечатление, будто на вас опять нашло… И вы улыбнулись…

Робер. О, послушайте, хватит наконец. Похоже, это заразно, вот и вы начали…

Жюльетта. В нем тоже прорастает истина. Я же говорила вам: когда она ищет выхода…

Жанна. Очень любезно с вашей стороны…

Жак. Нет, Жанна, вас это нисколько не касается… Но мне показалось… Дело в том, что малейшее преувеличение…

Пьер. Нет, нет, не слушайте его, ничего подобного… С Мадлен дело другое, там речь идет не просто о преувеличении, а о вещах невероятных, о фактах… В каждом из нас есть нечто, и когда это нечто стараются подавить, оно сопротивляется… Ему надо прорваться… Это все равно что пытаться подавить… Ну, не знаю…

Люси. О! Послушайте, до чего мы дойдем, если каждый из нас по всякому поводу… Надо сделать усилие, превозмочь себя.

Симона. Это всего-навсего вопрос тренировки, самообладания.

Робер. Что касается меня, то должен вам признаться — и не ради похвальбы, нет, нет — эта истина может рваться на волю, сколько ей угодно… Я держу ее крепко, уверяю вас… В узде… Ничего не поделаешь, иначе не проживешь.

Симона. А знаете, это великолепно. Это признак настоящего здоровья. Я читала в одной книге по психиатрии, что тот, кто не умеет хранить тайну…

Ивонна. Вот именно. Лучше и не придумаешь. Это-то я и хотела спросить: что происходит с вашей истиной, Пьер, когда надо хранить какую-нибудь тайну? Рвется она на волю или нет?

Пьер. Конечно, рвется. И порой очень болезненно. Так и кажется, что вот-вот разразишься… Но бывают, само собой, случаи… приходится сопротивляться… данное слово… чувство приличия… Да что говорить, сами знаете…

Ивонна. А! Вот видите…

Пьер. Ну что я должен видеть? Что мне надо сдерживаться в отношении Мадлен? Из чувства приличия? Это уже слишком… Кому из нас, спрашивается, не хватает этого чувства приличия: ей или мне?

Жюльетта. А ведь верно, она издевается над нами.

Венсан. Пожалуй, что так… Когда она начинает хныкать по поводу своей нищеты… В один прекрасный день со мной случится то же, что с Пьером, я взорвусь…

Пьер. Вот видите. Он говорит вам то же, что и я. Нет ничего ужаснее, когда это начинает рваться на волю… Тут, кажется, можно убить и отца и мать…

Жанна. Но можно убить и себя. Такие случаи тоже бывали.

Пьер. Например, Сократ…

Жак. О! Прошу вас, не сравнивайте себя с Сократом.

Симона. Так, чего доброго, умрете не вы, а мы! Вы подвергаете нас самой настоящей пытке, и все ради того, чтобы восторжествовала ваша трехгрошовая истина.

Ивонна. К слову сказать, в данном случае речь идет о крупных грошах. И сколько бы ни издевались над тем, что дед Мадлен…

Люси. Да все этим грешат: одни больше, другие меньше. Мелкая ложь… Что поделаешь, люди испытывают необходимость привлечь к себе внимание… Каждый старается как может.

Ивонна. Что касается меня, то мне таких людей просто жаль.

Робер. А меня они забавляют. Признаюсь, мне они даже нравятся. Обожаю наблюдать за ними.

Жюльетта. Вам это нравится? Нравится, чтобы вам лгали? Тут есть что-то порочное…

Робер. Возможно… Но я уже говорил: что касается меня, то я эту истину держу в руках. В узде. Пусть себе рвется на волю сколько угодно, меня не проведешь. Впрочем, я не делаю никаких особых усилий. Вы же видели, когда Пьер взорвался, я, напротив, смотрел Мадлен прямо в лицо…

Венсан. О! Это отвратительно…

Жанна. Лицемер.

Робер. А вы что думали? Когда взрываешься, тут-то и попадаешься на удочку. Взять хотя бы Пьера. Все на него набросились: «Гадкий, противный. Зачем во всем видеть только плохое? Зачем быть таким жестоким?» Его считают чуть ли не убийцей. Не он, а другой, оказывается, невинно пострадал. И защищают не его, а другого. «Чувство приличия… Они имеют полное право… Пусть себе лгут…» Ну а я, я оставляю их в покое. Пускай делают что хотят. Мне это ничего не стоит. И уверяю вас, я нисколько не страдаю. Меня это ничуть не трогает. Еще чего.

Жюльетта. Но почему? Как вам это удается?

Робер. Не знаю… Это довольно трудно объяснить. Пожалуй, тут есть что-то инстинктивное… Поступаешь так или иначе без долгих размышлений…

Жюльетта (с жаром). Да, я понимаю, без размышлений… У некоторых это получается само собой. Есть совершенно особые люди, которые никогда не раздумывают ни секунды. Стоит им дать себе полную волю, как тут же, без всякого труда, они делают именно то, что нужно…

Жанна. Да, но нам, кому в этом отношении не повезло, нам, страдальцам, не могли бы вы все-таки показать…

Робер. Но как?

Жюльетта. Да, да, покажите нам. Я уверена, что и у нас это получится. Я уверена, что и сама смогла бы стать такой, как вы, и даже получать удовольствие… Надо только понять самую суть, я же чувствую.

Жак. Они правы. Продемонстрируйте нам свое умение.

Симона. Все дело тут, наверное, в тренировке.

Жюльетта. Это все равно как упражнения, развивающие гибкость… Мне кажется, я угадала: мы лишены гибкости.

Жанна. В общем, это своего рода гимнастика…

Робер. Да, пожалуй, в какой-то степени… Хотя, может быть, это больше напоминает бокс…

Жанна. Чего же мы ждем? Начинайте урок.

Робер. Извольте…

Ивонна. О! Как забавно. Похоже на психологическую драму…

Робер. Ну хорошо… Только кому-то надо пожертвовать собой… Нужен лжец.

Венсан. Я согласен.

Пьер. Вот и прекрасно. Мне кажется, вы как нельзя более подходите для этой роли.

Венсан. Поверьте, вы неостроумны.

Пьер. Нет, правда. Прошу прощения. Но только о какой роли идет речь? Я имею в виду, какого лжеца? Их столько, и таких разных…

Робер. О! Это не важно. Нашелся бы только завзятый лжец. Такой, с которым трудно бывает удержаться, кто выводит из себя и самых закаленных. Да вот, к примеру, Эдгар. Как только он заводит разговор о своих подвигах во время Сопротивления… Согласитесь, надо иметь немалую выдержку…

Жак. Очень хорошо, пусть будет Эдгар. Прекрасно. Когда он начинает, то даже я…

Робер. Итак, Эдгар. Играйте Эдгара. Начинаем. Приступайте. С видом скромным…

Жюльетта. И очень честным… Что касается меня, то при одной мысли об этом я делаюсь больна…

Симона. Вот именно… Эдгар великолепен. Начинайте.

Венсан. Ну что ж. (Откашливается.) Так вот. Подождите. Сейчас, сейчас. (Изменив голос.) «Знаете, храбрость — это не для меня. Я слышать об этом не могу».

Ивонна. Очень хорошо. Обычно он так и начинает.

Венсан. А все потому, что сам всего боюсь, в сущности, я порядочный трус.

Симона. В точности как он. Великолепно. Вы были бы прекрасным актером.

Венсан. Да, я всего боюсь… Нет, правда…

Робер. И что же… Все молчат? А мне кажется, что если бы все происходило на самом деле, то именно в этот момент обычно кто-то… например, вы, Люси…

Люси. Мне трудно себе представить. Это ведь не на самом деле.

Робер. А если бы это было на самом деле, моя дорогая, то вы непременно остановили бы его: «Вы — трус! Как, вы, Эдгар, и боитесь! В свое время вы доказали…» Ну или еще что-нибудь в таком же духе.

Пьер. И верно, Люси, вы же прекрасно знаете, что не смогли бы удержаться.

Люси. Увы, это сильнее меня… Вечно я лезу вперед, будто кто меня тянет…

Венсан. Бедняжка Люси… Такая послушная…

Пьер. Такая покорная…

Люси. Что ж, смейтесь надо мной, это легко… Но дело в том, что мне всех жалко. Вы, вы способны ничего не дать, когда человек — или даже не человек, а голодное животное — смотрит на вас, ждет… Тут нельзя не дать… Лучше самому терпеть лишения…

Ивонна. Да, я понимаю вас… Это правда, Эдгар внушает мне сострадание… На его месте мне было бы так страшно… Он, верно, просто дрожит от страха…

Венсан. Дрожит! Да знаете ли вы, что такие люди толстокожи. Они ни о чем не подозревают… Они убеждены, что вы им верите… А если и не убеждены, то все, что им требуется, — это чтобы вы делали вид, будто попались на удочку. Им этого вполне достаточно. Таким способом они подчиняют вас себе…

Пьер. А вы всегда готовы подчиниться… И не только Люси. Все вы настолько деликатны… Как только он начинает, глаза у вас делаются круглыми… вы изображаете удивление: «Эдгар, как вы можете так говорить…»

Жюльетта. Ну нет, только не я. Вначале я держусь, не поддаюсь, молчу…

Жак. А что это меняет, молчите вы или нет? Всем известно, молчание — знак согласия.

Жанна. О! Послушайте, мы совсем запутались… Я думала, Робер будет нас учить… Робер, милый, спасите нас, помогите нам выбраться…

Робер. Как же я могу это делать? Мне не дают говорить…

Жюльетта. Признаться, я уже ничего не понимаю, мне кажется, надо все начинать сначала…

Жанна. Она права, мы сбились… Ну что ж, Венсан, начинайте заново…

Венсан. Знаете, я всего боюсь… Вот почему, когда во время оккупации надо было…

Робер. Ну, Люси, на этот раз давайте…

Люси. А может быть, мне лучше попробовать промолчать…

Робер. Нет, лучше говорите, для демонстрации это будет удобнее… Вот увидите…

Люси. Вы, Эдгар, и боитесь!..

Робер. Так. Что вы чувствуете, когда говорите это? Или вернее: где вы находитесь?

Люси. Где я нахожусь?

Робер. Да, на каком расстоянии от Эдгара? В каком положении?

Люси. А! Понимаю… Подождите минутку… Надо подумать… Дело в том, что я не привыкла… Такие вещи… Я не знаю…

Робер. Сделайте над собой усилие. Разбейте действие на составные части. Что происходит, когда вы говорите это? Что вы делаете?

Люси. Мне кажется, я стараюсь приблизиться… Мне хочется подойти к нему вплотную… стать рядом… чтобы он не чувствовал, что я понимаю… Меня это пугает… сама не знаю почему.

Робер. Так вот, отойдите. Подальше. Как можно дальше. Главное — это расстояние. Рассматривайте его, как рассматривают муравья, муху. Или, если хотите, паука.

Люси. О! Нет, этого я не могу…

Робер. Если вы с самого начала не можете сделать даже такой малости, тогда…

Люси. Хорошо, я попробую. Итак, Венсан, начнем сначала.

Венсан. «Я всегда всего боялся. Еще в школе, когда я был мальчишкой…»

Люси. Вы, Эдгар, и боитесь…

Робер. Где вы были на этот раз?

Люси. Ничего не поделаешь, никак не получается. Я была совсем рядом, еще ближе, чем раньше. Я подошла вплотную, чтобы помочь ему заглушить… голос истины… Скрыть ее… начисто… Я так боялась, как бы он не подумал, что я все понимаю… Не могу этого вынести… Мне было бы стыдно.

Робер. Вот потому-то я и говорю вам: не принимайте в этом участия. Сохраняйте дистанцию. Следите за его движениями издалека… Словно поддразнивая веточкой насекомое и ожидая, что будет дальше. Позабавьтесь же немного. Давайте все вместе. Так вам будет легче, вы перестанете ощущать свое одиночество. Попробуйте. На расстоянии. Не наклоняйтесь к нему. Держитесь прямее. И поддразнивайте его длинным стебельком. Начали…

ХОР. Вы, Эдгар, и боитесь…

Робер. Ну вот. Вы ставите ему ловушку, подпускаете его… А теперь — кто кого. Ага, он попался. Разве не смешно?

Симона. Нисколько. Я так не могу. Это настолько цинично…

Жак. А я вот не стремлюсь быть таким, как Робер. Пожалуй, это еще труднее. Мне не хочется следовать его примеру.

Люси. О! У меня мурашки побежали по спине…

Жак. Знаете ли, я не энтомолог, а Эдгар не муравей.

Жюльетта. А как же истина? Вы забыли, она ведь ищет выхода… И самое неприятное… Если ее стараются задушить, то она словно разбухает, ей необходимо вырваться на волю… Я — как Пьер, мне так и хочется закричать: «Ах! Только не говорите нам о своих подвигах… Какой смысл… Все равно все знают…»

Робер. Нет, вы невыносимы. Тогда взрывайтесь, как Пьер. Или же страдайте…

Жанна. А все-таки странно, Робер, что вы не чувствуете подобных вещей. Вы не такой, как все, уверяю вас…

Жюльетта. Бывают люди… для которых истина — превыше всего… И они способны…

Жак. Да, такие люди бывают, это верно… Лишь бы восторжествовала истина… Я уже не говорю о героях или о святых. Случаются вещи совершено из ряда вон выходящие. Взять, к примеру, доносчиков. Во время оккупации я знаком был с одним булочником… Он делал это не из ненависти. И не по убеждению. Нет, просто ему не давала покоя истина. Он не мог этого выносить: фальшивые имена, поддельные документы… А главное, что все с этим соглашались, все действовали заодно. Ему всех надо было вывести на чистую воду… Я убежден, что точно так же он мог бы и спасать…

Венсан. Ну, тут вы преувеличиваете. Не станете же вы изображать святого из этого вашего стукача…

Жак. Но я вовсе не шучу.

Симона. А может, вы и правы. Я припоминаю, как во время войны… Речь идет о канадских парашютистах… Мой муж встретил их в лесу. Они убегали, а муж пытался их догнать, он протягивал к ним руки… В конце концов ему удалось привести их к нам в дом.

Пьер. Я что-то не понимаю, теперь вы взяли на себя роль…

Симона. Какую роль? Я ничего не играю. Все это было на самом деле. Мы жили тогда в департаменте Сен-э-Уаз…

Пьер. Во время оккупации вы жили в департаменте Сен-э-Уаз?

Робер. Так, детектор лжи заработал.

Люси. Замолчите, прошу вас. Дайте Симоне рассказать… Обожаю слушать, как она рассказывает…

Пьер. Дорогая Люси, вы просто неисправимы…

Ивонна. О! Замолчите же наконец. Это становится невыносимым. Вы никогда никому не верите.

Пьер. Ее не могло быть в департаменте Сен-э-Уаз по той простой причине, что всю войну она провела в Швейцарии… Она развлекается, ей хочется пошутить. Да она сама вам сейчас признается… Симона, скажите же им. Скажите, что вы играете.

Симона. Ничего я не играю, говорю вам: это правда.

Пьер. Но вы же сами мне рассказывали…

Симона. Я? Ничего такого я вам не рассказывала, вам приснилось… Вы, верно, путаете…

Пьер. Хорошо, хорошо, прекрасно. Ни слова больше, молчу…

Ивонна. Пожалуйста, помолчите. Вы несносны. Ну, рассказывайте, Симона…

Симона. Так вот, я говорила, что, увидев этих парашютистов, мой муж побежал к ним, а они — от него, они думали, что он хочет захватить их в плен, и напрасно он кричал, размахивал руками… Но в конце концов они поняли. Он привел их… Они были в таком состоянии…

Пьер (жалобно). О…

Жак. В чем дело?

Пьер. О, я больше не могу… Разве во время войны вы не были в Женеве?

Симона. По-вашему, я лгу?

Пьер. О нет! Нет, я этого не говорил. Но вы играете. Вы хотите сыграть с нами шутку.

Симона. Я же сказала вам, что нет… Вы мне ужасно надоели.

Ивонна. Оставьте ее наконец в покое.

Пьер. Нет, прошу вас, одну минутку… Симона, умоляю вас, выслушайте меня. Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется… я помню, как вы говорили…

Симона. Как я говорила что?

Пьер. Вы говорили, что были в Женеве…

Симона. Но, дорогой мой, я ведь уже сказала, что вам это приснилось… Вы все путаете…

Пьер. Как вы можете? Вы прекрасно знаете…

Симона. Ничего я не знаю. За исключением того, что ваша дерзость…

Пьер (стонет). О… я больше не могу… Она довела меня до крайности… Симона, выслушайте меня спокойно, ведь все могло бы быть так просто…

Венсан. Остановите его, он совершенно невыносим.

Жак. И в самом деле. Успокойтесь. Чего вы хотите? Ясно ведь, что вы ничего не добьетесь. Так не лучше ли отступиться?

Пьер. Отступиться? От истины? Но я не могу. Это невозможно.

Жак. Очень даже возможно, стоит только постараться.

Симона. Ну вот, и вы тоже принялись оскорблять меня…

Жак. Да нет же, милая моя Симона, не сердитесь. Я вам верю. Но если он страдает… из-за пустяков… Надо помочь ему… Будьте снисходительны.

Симона. Что ж, от души надеюсь, что это пойдет ему на пользу.

Пьер. Не будьте такой жестокой, я очень хочу вам поверить… Я был бы счастлив…

Жак. Так поверьте же ей, черт возьми. И забудем об этом.

Пьер. Но как это сделать? Это где-то там, во мне…

Жак. Что такое? О чем вы говорите?

Пьер. О фактах. Об истине. Это где-то там.

Жак. Прежде всего, начните с того, что не называйте это истиной. Смените название. Это всего лишь название, произносишь его — вот оно и впечатляет. Цепляешься за него, словно от этого зависит сама жизнь… Чувствуешь себя обязанным… Надо изменить название… Зовите это ложью…

Пьер. Как будто это так просто…

Жак. Ах, дорогой мой, если вы не желаете ничем поступиться… Если для вас превыше всего ваше собственное мнение… Чем я могу помочь вам в таком случае…

Пьер. Нет, прошу вас, помогите…

Жак. Да я ведь уже говорил: отступитесь. Гораздо легче переделать себя, чем мир, в этом вся премудрость…

Пьер. Научите меня, я никак не могу этого постичь.

Робер. В чем дело? Это что, новая демонстрация?

Симона. Нет, нет, это жизнь. Я ничего не играю. Но бедняга Пьер вбил себе в голову, будто всю войну я провела в Женеве. Так вот, это-то обстоятельство и заставляет его страдать, причиняет ему боль. Требуется хирургическое вмешательство. Похоже, что операция проходит довольно болезненно…

Жак. Нет, вот увидите, все будет в порядке. Главное, расслабьтесь, Пьер… Вот так… не напрягайтесь… Прежде всего, вы действительно в этом уверены? Попытайтесь вспомнить. Она в самом деле это говорила?

Пьер. Да, говорила.

Жак. Подождите, я помогу вам. Посмотрите на нее, вглядитесь хорошенько. Разве она способна лгать? Ну вот и прекрасно! Продолжайте в том же духе и вы увидите, дело пойдет на лад. Посмотрите, какой у нее чистосердечный вид, загляните в ее прекрасные и такие правдивые глаза!

Жанна. Да, Симона, за один только вид вас живой возьмут в рай.

Люси. И то верно, неужели с таким видом можно лгать?

Пьер. Это ничего не значит… Мало ли что… Бывают такие случаи… Помню, один раз, в суде…

Жюльетта. О! Послушайте, это же смешно. Вы хотите сделать из нее преступницу?

Симона. Я чувствую себя польщенной.

Пьер. Нет, но… Я только хотел сказать…

Жак. Послушайте, не будем отвлекаться. Все мы честные люди.

Разные голоса. Ну разумеется.

— В том-то все и несчастье.

Жюльетта. Откровенно говоря, я тоже слышала, что Симона… Я была почти уверена… Хотя теперь начинаю сомневаться… все так неясно. И я уже не чувствую столь жестокой необходимости… меня не мучат противоречия…

Жак. А, вот видите, берите с нее пример.

Пьер. Да я только и мечтаю о том, чтобы поверить. Симона, если бы вы хоть немножко помогли мне… Вся эта история с парашютистами… Теперь я как будто припоминаю… вы ведь уже рассказывали об этом?.. Может быть, еще во время оккупации… Скажите же, Симона, скажите…

Симона. Ну, разумеется, нет, во время оккупации я не могла об этом рассказывать. Мы тогда скрывались.

Пьер. Да, да, конечно, в то время вы не могли об этом рассказывать. Но, может быть, после освобождения…

Симона. Да, потом я рассказывала. Например, в тот вечер у Дюкрё… Вы тоже там были…

Пьер. О, у Дюкрё… Но мне кажется, что именно в тот вечер вы мне сказали…

Голоса. Осторожно…

— Опять начинается…

Робер. Нет. Я там был. И она рассказывала об этом. Только об этом и ни о чем другом.

Пьер. О! Благодарю вас. Да, я вам верю. В памяти моей случаются иногда провалы, ведь столько всего произошло…

Жак. Вот видите. Именно так я и советовал бы вам вести себя, и говорю я это не из тщеславия… Такого результата можно добиться и в случаях гораздо более серьезных…

Робер. Каких же именно?

Жак. Да вот, к примеру, если вас обокрали. Исчезла какая-нибудь вещь. Хотя в таком случае сомневаться не приходится: ее больше нет, вещь исчезла, испарилась… Только что она была и… пфф… все…

Ивонна. О, тут уж начинаются настоящие страдания. Просто глазам своим не веришь.

Жанна (с жаром). Да, да, это вы очень точно подметили: глазам своим не веришь.

Жак. Вот именно. И не следует им верить.

Пьер. То есть как?

Жак. А так. Отвлечься от мира вещей. Сосредоточиться на мире людей: вот он, человек, которого вы подозреваете, вор… Понаблюдайте за ним: какой у него чистосердечный взгляд. Открытый. Добрый. Повторяйте про себя: «Не может быть…» Вот, вот, именно с таким ошеломленным видом… Обычно так поступают все люди, когда им говорят: «Это он. Вещь, которая была здесь, исчезла, и только он мог…» Они стараются забыть об этом факте и смотрят на человека: «Не может быть… вещь найдется…» Более того, мне доводилось видеть и такое: им начинает казаться, будто вещи этой и вовсе не существовало. Галлюцинация. Мираж. Какая вещь? Знать ничего не знаем. Обман зрения. Фантасмагория.

Ивонна. Да, я тоже так поступаю. Иначе… О, мне так страшно…

Жанна. Приоткрываются бездны души. Смертоносные пары поднимаются… душат нас…

Венсан. А бывает и такое… люди начинают умолять… «Вы взяли ее: сознайтесь. Мне наплевать на вещь, я дарю ее вам, но сознайтесь…»

Пьер. Сознайтесь, Симона, умоляю вас…

Симона. Что такое? А! На вас опять нашло? Вы снова за свое?

Пьер. Да, нашло. Это возникло само собой, вдруг… Сомнений быть не может, это очевидная истина. Ничего не поделаешь, у меня стоит это перед глазами, и все тут. «Эпервье», отель «Эпервье». В Женеве. Вы же сами мне сказали… Это непоправимо, этого нельзя зачеркнуть… Это начертано вот здесь. Скажите же…

Ивонна. Довольно, Пьер.

Жанна. Я бы на месте Симоны…

Венсан. Вы переходите всякие границы…

Пьер. Симона, вы смеетесь, глядя на них? Ведь правда? Они кажутся вам такими забавными… Согласитесь, они очень трогательны… и простодушны… а может быть, трусливы… Но я-то, я-то вижу вас насквозь. Ваш взгляд исподтишка…

Люси. Ай-ай…

Жюльетта. В чем дело? Что за крик?

Ивонна. Это Люси. Она слишком чувствительна, бедняжка… Как хотите, но я ее понимаю… Можно подумать, что мы в сумасшедшем доме… Сюда, сюда… Не бойтесь, дорогая, это пустяки, не слушайте… заткните уши…

Люси. О, остановите его, неужели он не может замолчать… Мы не в силах… Я не в силах этого вынести…

Жак. Да, Пьер, помолчите. Утихомирьтесь. Мы вам не верим. Это неправда.

Пьер. Нет, ничего не выйдет. Сколько бы вы ни старались, факт остается фактом, острие его вонзается все глубже, жжет… Симона, умоляю вас. Милая моя Симона, и в вас ведь тоже это сидит… Не отрицайте, я знаю, вы стараетесь подавить это… Но от этого никуда не денешься… Вы же прекрасно знаете: отель «Эпервье», на берегу озера… И все эти четыре года в Женеве. Ваши вечера у Рюффье… в их шале… Ваши прогулки в горы… Вам это тоже причиняет боль, дорогая… Очень трудно держать это в себе… а могло бы быть так просто… одно лишь слово.

Жюльетта. Я чувствую, как и во мне тоже… Только что это как-то притупилось, а теперь вот… помимо моей воли, снова начинается…

Жанна. Это истина… она ищет выхода, ее словно притягивает… Это неодолимо… Тут ничего не поделаешь. Симона, послушайте…

Симона. Нет. Вы лжете. Все, все, как один. Какой стыд!

Люси. О! Мне страшно.

Ивонна. Милая моя Люси, идите сюда, в сторонку, мы будем здесь вместе, только вы да я, давайте поговорим о чем-нибудь другом… Я как раз хотела вас спросить: как чувствует себя Клод?

Люси (слабым голосом). Хорошо, спасибо, очень хорошо…

Ивонна. Мне говорили, он перенес…

Люси. Да, да, только прошу вас, подите посмотрите и скажите мне… Что там происходит? Что с ней сделали?

Ивонна. С кем? С Симоной?

Люси. Да… Мне показалось, он говорил что-то о яде, о пузырьке, который открывают…

Ивонна. Он такой смешной. Сравнивает ее с отравительницами… которые накапают несколько капель и наблюдают.

Люси. Я больше не могу. Лучше уж пойти посмотреть…

Жанна. Симона, сдавайтесь.

Жюльетта. Скажите нам.

Венсан. Говорите же… Одно лишь слово…

Люси. Ну вот, началось как раз то, чего я опасалась… Это вожделение, алчность… Они вырвут у нее признание, затравят ее, вот они рыщут с железными прутьями на изготовку, а она прячется… затравленный зверек… Глядит на них испуганными глазами, бьется как в лихорадке… И я тоже как она…

Ивонна. Да вы бредите. Она смотрит на них ледяными глазами.

Робер. Мне кажется, это как раз то, что называется «испепелять взглядом». Она их испепеляет.

Жюльетта. Симона, не отпирайтесь… Скажите… Скажите нам… Теперь нам это необходимо…

Жанна. Это приобрело невероятную ценность… И только вы этим владеете… прячете, скрываете где-то в глубине себя… словно сокровище.

Симона. Что именно — отель «Эпервье»?

Жюльетта. Нет, не смейтесь над нами, это не смешно.

Пьер. Откройтесь нам. Дайте и нам проникнуть в тайну. Для нас это необходимо. Поделитесь. Как это было бы хорошо. Какое это было бы счастье… Умиротворение для всех.

Жанна. Никаких душераздирающих противоречий… и для вас тоже. Все успокоились бы. Все встало бы на свои места.

Жюльетта. Подождите. Сейчас. Она вот-вот уступит. Посмотрите, губы ее приоткрылись. Еще секунда, и слова…

Люси. Симона, умоляю вас, не поддавайтесь. Они хотят уничтожить вас, опустошить. Они вас схватят, обовьют вокруг шеи веревку, снимут с вас голову.

Пьер. Нет, Симона, это неправда… Мы такие же, как вы… все одинаковые… У нас нет ни малейшего желания унизить вас…

Жак. При одной мысли об этом становится не по себе… Как только что с Мадлен…

Пьер. Нет, поверьте нам, все будет честно и благородно. Только признайтесь, и все будет хорошо… Скажите же, скажите лишь: «Ну, разумеется, я была в Женеве. Я пошутила…»

Симона смеется.

Люси. О! Этот смех…

Симона (смеется). Ну хорошо, хорошо, конечно, я пошутила… Вот и все. Вы довольны?

Шум, счастливый смех, поцелуи.

Жюльетта. Симона, вы прелесть.

Венсан. Вы ангел.

Жанна. Симона, я обожаю вас.

Жак. Я ни минуты не сомневался, я это знал. Я заметил ваш хитрый взгляд…

Робер. Ах, ну и разыграли же вы нас, нечего сказать…

Жюльетта. Признаюсь, на какое-то мгновение мне стало страшно…

Жанна. Люси так побледнела…

Робер. Да, я видел… Ивонна поддерживала ее. Ну, Пьер, теперь вы успокоились. Наконец-то наступят мир и согласие.

Пьер. Да. (Неуверенно.) Да…

Робер. Что означает этот вид? Может быть, на вас опять находит?

Жак. На этот раз хватит, слышите?

Пьер. Да, да, конечно… Я тоже к этому стремлюсь… Только разве моя вина, если…

Венсан. Если что? Симона сказала, что пошутила. Большего нам и не требуется. Для вас этого недостаточно?

Пьер (подражая Симоне). «Ну хорошо, хорошо, конечно, я пошутила…»

Робер. Что вы хотите сказать?

Пьер (задумчиво). Я только повторяю то, что сказала Симона, с тем же самым смешком и тем же тоном… Я пытаюсь воспроизвести… те же движения… Она уходит все дальше… и дальше… еще дальше, чем прежде… Теперь-то уж никто до нее не доберется… И на прощанье, чтобы держать нас в повиновении, она бросила нам ради забавы, мол, нате, держите: я пошутила. Вот вам. Вы довольны? Ну как, Симона, рассмешили они вас, когда тут же набросились на добычу… А это кудахтанье… эти восторженные возгласы…

Жак. Пьер, перестаньте, слышите? Хватит уже.

Ивонна. Душ, смирительную рубашку…

Жанна. Какой стыд, я говорила это с самого начала.

Пьер. С самого начала? А вы разве не принимали в этом участия?.. Кто говорил о миазмах? О безднах души? Кстати, что за язык, какая напыщенность… А кто требовал психологической драмы? Я или вы?

Жанна. Это вы нас заставили. Безумие так заразительно…

Венсан. Нервы… Всеобщий зуд.

Пьер. А все эти громкие фразы об истине, которая рвется на волю? Как трогательно… Что ж, она таки рвется на волю, и я ничего не могу с этим поделать. Да и в вас тоже есть ее ростки. «Ну хорошо, хорошо, я пошутила…» Вы так же, как и я, заметили это… Впрочем, не заметить было трудно. Это резало слух.

Жак. Ничего подобного.

Робер. Да ему это нравится. Он только этим и живет.

Ивонна. Я не знаю ничего более пошлого, более отвратительного. Это так ужасно: во всем видеть зло.

Пьер. Я и подумать не мог… Это было так неожиданно, этот ход назад, и в самый последний момент… А смешок… словно жало… и вонзить его в меня… Браво, Симона, прекрасно, очень хорошо… Вы можете радоваться.

Симона. Да, я очень рада… И буду радоваться еще больше, когда вас упрячут в каталажку. Уверяю вас, ваше место именно там.

Пьер (с жаром). Вы думаете? В самом деле? В каталажку? Как хорошо вы это сказали. Убежденно. Прекрасно. Великолепно. И верно, до чего бы мы дошли, если бы заводились вот так по поводу каждого нюанса… едва уловимого нюанса… из-за какой-то там интонации… чуть-чуть насмешливой, а? Чуточку иронической. Вы ведь не станете отрицать, ведь все вы, все это заметили.

Жак. Конечно, заметили.

Пьер. Ага, вот видите! Да…

Жак. А как же иначе: ведь все мы попались на удочку.

Пьер. О! Благодарю вас.

Робер. Не за что. Если это поможет вам успокоиться, позвольте заметить, что любой другой на месте Симоны имел бы полное право посмеяться над нами: сколько переживаний, и из-за чего!

Пьер. Да. Симона, вы с этим согласны?

Симона. Еще бы. Но теперь довольно, это уже не смешно…

Ивонна. Да, хватит. Поговорим о чем-нибудь другом, Пьер, вы не против?

Пьер. Не против! Да я только об этом и мечтаю. Только вот… здесь как будто что-то есть… осталось… едва заметное… и чуть-чуть царапает… словно крошечная колючка от кактуса… или от крапивы… немножко жжет… «Ну хорошо, хорошо, конечно, я пошутила…» И этот смех… этот смешок… Ах, Симона, я схожу с ума, я просто схожу с ума. До чего же мне нравится ваш возмущенный взгляд, ваш разгневанный вид. Если бы вы только знали, Симона, как я их люблю, ваши гневные глаза. Ну посмотрите на меня. Еще.

Симона. Вам незачем умолять меня об этом. Я в самом деле возмущена. От всего сердца.

Пьер. Возмущена. От всего сердца. Да, да. Благодарю вас. Возмущена?.. Как вы это сказали… Точно так же, как тогда… когда я пытался заставить вас признаться… Как вы сердились: «Это отвратительно. Я не играю». Как замечательно вы это говорили. Точно так же, как сейчас.

Симона. Ну, друзья мои, на этот раз увольте, с меня хватит.

Ивонна. Мне тоже кажется, что шутка зашла слишком далеко. Мы были терпеливы. Очень терпеливы.

Пьер. Она отомстила за себя. И как отомстила. Я загнал ее в угол…

Робер. Прощайте, друзья. Всему есть предел.

Пьер. И тогда она подарила мне то, о чем я так ее молил… Но плод был с червоточиной…

Венсан. Робер, идемте, мне надо поговорить с вами.

Пьер. С маленькой колючкой… скрытой внутри. «Ну хорошо, хорошо… (Смеется.) Я пошутила».

Робер. На вашем месте, дорогая Симона, я был бы польщен: вот то, что называется свести человека с ума.

Симона. Я могла бы обойтись и без этого.

Пьер (неуверенно, со скрытым намеком в словах). Хорошо, конечно. «Я пошутила…» (Другим, теперь уже обычным, вполне откровенным тоном.) Хорошо, конечно. «Я пошутила». Нет. Как будто ничего, никакой насмешки.

Жюльетта. Никакой насмешки? Но это же великолепно. Вот видите, дела идут на лад! Пошли, мы вас проводим. Вам надо отдохнуть, мой друг, просто необходимо.

Пьер. Да. Хорошо, я так и сделаю… (Откровенным тоном.) «Ну хорошо, хорошо… конечно, я пошутила». (Тихонько смеется.) «Я пошутила…» (Лицемерным тоном.) «Ну хорошо, хорошо, конечно…»

Конец

Она там!

Первый мужчина. Мне кажется, в последнее время нарастает волна… Все более и более ощутим упадок…

Второй мужчина. Да… да…

Первый. Я на днях читал… Он думает как и я… Это процесс необратимый…

Второй. Да… так и есть.

Первый. Что ж делать? Остается только терпеть. Никто, кстати… вы не находите?

Второй. Да, да, конечно… Я тоже считаю… Простите, одну секундочку… Позвольте, я… Извините… я должен… Сейчас вернусь. (Выходит, возвращается.) Опоздал, ее уже нет.

Первый. Кого?

Второй. Не важно, пустяки… просто я хотел… Но она уже ушла… Да-да, эта женщина, которая…

Первый. Вы хотели ей что-то сказать?

Второй. Вот именно.

Первый. А нельзя оставить записку? Позвонить домой?

Второй. Нет, понимаете… Так… это будет сложно… Ну, ничего… Забудем… Так вы говорили?..

Первый. Я просто отметил, что в нынешней обстановке… при том обороте, какой принимают… Да вы как будто сам не свой… не в своей тарелке… Я вас отвлекаю…

Второй. Нет-нет, наоборот…

Первый. Скажите откровенно, я прекрасно пойму…

Второй. Да нет, что вы… Нет, просто я хотел…

Пауза.

Смешно… Послушайте…

Первый. Да?

Второй. Мы сейчас с вами спорили… Вернее, нет, это нельзя назвать спором, поскольку мы сходились во мнениях… В общем, мы с вами… А она… она была здесь, когда мы говорили, и слушала…

Первый. Кто? А, эта женщина? Она у вас служит?

Второй. Да… в общем… мы вместе работаем… Не имеет значения, кто она… Вы заметили, какое у нее было выражение лица?

Первый. Нет, честно говоря, я…

Второй. Не заметили? Ничего не почувствовали? А она была не согласна с нами. Резко не согласна.

Первый. Признаться, не обратил внимания. Но сильно на то похоже.

Второй. А, сильно похоже! Сильно. Сильно. Очень сильно. А я ничего не сделал. Пустил на самотек… Почему я ее не спросил? Я должен был…

Первый. Зачем? Не понимаю… Для вас настолько важно, что она думает?

Второй. Нет… Да… В общем…

Первый. Вот как… Любопытно. Наверняка это порядочная женщина… Но, по правде сказать, она не производит впечатления…

Второй. Да, я знаю… Звезд с неба не хватает… Но то, о чем мы говорили, право же, доступно… не надо быть семи пядей во лбу… Она вполне способна судить, как любой человек… И знать, что там у нее… как бы вам объяснить… Это сидит там… Вот тут… (Прикладывает два пальца ко лбу.) У нее там своя идейка… И почему, кстати, «идейка»? Не надо себя успокаивать… В ней сидит идея. Она там. Притаилась. И наша, наша с вами идея только что… была схвачена на лету… Ее заперли там, совершенно беззащитную, отдали на расправу… тайно задушили, в застенке… Снаружи никто ничего не заметил… Я должен был вмешаться… заставить ее вытащить свою идею на свет… показать… чтобы все увидели ее распрекрасную идею, которая посмела напасть… чтобы мы разделались с ней…

Первый. Бедный мой друг, если вы станете заниматься… у вас работы будет край непочатый. Я отлично вижу, что бродит у нее в голове… и не только у нее, кстати… Идея-то расхожая…

Второй. Расхожая? Да, расхожая… расхожая… вот именно… Она ходит… расходится… распространяется… это везде… у них у всех…

Первый. И знаете, сколько бы вы ни бились, вам их не переубедить…

Второй. Разумеется. Я о том и говорю… В этих идеях есть какая-то непобедимая сила. Они такие. Людям, в которых они укоренились, они придают невероятную уверенность… убежденность… которая меня бесит… Вы не заметили? У нее промелькнула такая улыбочка… В ее глазах мы достойны жалости… Я должен был сразу вызвать ее на разговор, вынудить… а я не среагировал… И вот теперь это там… она там, в ней… зловредная зверюга… живет и здравствует… Ее оттуда не вытравишь, не…

Первый. И часто с вами такое? Похоже, вам приходится нелегко.

Второй. Нет… Обычно я, слава богу, ничего такого не вижу. Просто сегодня так вышло, что мы в ее присутствии затронули… и в ней сразу… шевельнулось это… а я смолчал по малодушию, по бесхарактерности…

Первый. И хорошо. Представьте себе нас в роли проповедников…

Второй. Да, я знаю… Но…

Входит Женщина.

А, вот и вы, я думал, вы уже ушли… Сам не знаю почему, ведь еще не так поздно… Ладно, главное, что вы здесь.

Задержитесь еще ненадолго. Я должен…

Первый. А мне, наоборот, пора… Я уже и так…

Второй. Да, понимаю… Да-да, до скорого, пока… Созвонимся…

Первый мужчина уходит.

Знаете, я должен вам кое-что сказать… Мне нужно с вами поговорить…

Женщина. Да? О чем?

Второй. Глупо, конечно… Это очень непросто… Не знаю, как… с чего начать…

Женщина. Давайте, давайте. Что я опять не так сделала?

Второй. О, ничего. Ничего. Именно что вы ничего не сделали. Ничего не сказали. Вы промолчали…

Женщина. А я должна была говорить?

Второй. Да, так было бы лучше…

Женщина. Говорить когда? Говорить что? Ничего не понимаю.

Второй. Нет… Сейчас вы все поймете… Только что, когда он был здесь, этот мой приятель… когда мы с ним при вас беседовали, помните, вы как раз вошли…

Женщина. Нельзя было?

Второй. Да можно, можно, что вы… Никаких секретов… Просто мне показалось… Вы ведь были с нами не согласны, так?

Женщина. Возможно… Ну и что?

Второй. А то, что вы не правы.

Женщина. Вот как? Вы полагаете?

Второй. Полагаю? Я совершенно уверен. В корне не правы. Мы говорили очевидные вещи, очевидные до смешного…

Женщина. Не нахожу.

Второй. Не находите? Не видите, что это бросается в глаза? А все возражения, которые выдвигаются против, — бессвязный лепет, чепуха на постном масле.

Женщина. Да не волнуйтесь вы так… Чего ради? Оставим это…

Второй. Нет, не оставим… ни в коем случае… Нельзя… Извините, что я так раздражаюсь… Вы увидите… я буду говорить спокойно… вы увидите, от ваших представлений камня на камне не останется… не может остаться. Это заблуждение… глубочайшее заблуждение… Я знаю, откуда это у вас… Вам вбили в голову… Вы заглотали… Но если вы хоть на минуту задумаетесь… рассмотрите это…

Женщина. А по-вашему, я сама не думаю?.. Вообще никогда? Я все заглатываю, как гусыня. Есть только вы… Вот вы «задумываетесь»… Вы «знаете»… Ваши «истины» не заглатываются, они «предстают со всей очевидностью», они вам «достаются»… Вот мне как раз и досталось… И я проглотила не поперхнувшись. Мало этого… Да куда я вообще попала?

Второй. Действительно, куда? Я с ума сошел… Вот что значит… говорить на равных… вступать в дискуссию… Нет-нет, не уходите… Я виноват. К чему эти нападки? Речь ведь не о нас… не о вас…

Женщина. Не обо мне? Надо же… Вы так добры… «Если вы хоть на минуту задумаетесь», «вам вбили в голову»… Я кретинка, умственно отсталая, которой вы оказываете честь… И я должна это терпеть… Да за кого вы меня принимаете?

Второй. О… за очень достойного человека, поверьте… И доказательство тому — мои старания вас убедить. Вы же видите, ваше мнение для меня…

Женщина. Ну да, вижу… Интересно только почему. Какая вам разница, что я думаю? У вас своя идея. У меня своя. Или я не имею права?

Второй. Нет, нет. Имеете. Имеете полное право. Вы вправе иметь идею. Держать ее при себе. Распространять… (помолчав) среди таких, как вы.

Женщина. Таких, как я? Что вы хотите сказать? (Поворачивается к залу.) Нет, вы только послушайте! «Среди таких, как вы»… Значит, я такая не одна?.. И что же в нас особенного?..

Второй. Да ничего. Прошу вас, оставьте это… Мы отклоняемся, уходим в сторону… Послушайте, мой дорогой друг… Нет, это не просто слова, вы действительно друг, настоящий. Так скажите же мне, ответьте прямо… То, что мы сейчас в вашем присутствии говорили, шло вразрез с какими-то вашими убеждениями, и я хочу понять… Это вызывало у вас протест… Но ведь это азбучные истины.

Женщина. А я считаю, что это полная чушь.

Второй. Чушь? То, что мы говорили? Как же вы не видите: мы попросту ломились в открытую дверь!

Женщина. Не вижу. У меня не хватает широты взгляда.

Второй. Нет, нет, хватает. Почему вы всякий раз обязательно… иначе вы просто не можете… всякий раз обязательно принимаете все на свой счет? Как будто дело только в вас.

Женщина. Ох, слушайте, хватит. Так, значит, завтра? Как договорились, в десять?

Второй. Да, конечно… Еще секунду… Подождите…

Женщина. Чего ждать? Да что вы от меня хотите, в конце концов? К чему все это? Вы меня не переубедите.

Второй. Видите, вы просто не хотите…

Женщина. Не хочу. Это бессмысленно. Я заранее знаю, что вы скажете, меня все это раздражает.

Второй. Ах, раздражает, да? Что ж, буду вас раздражать. Придется вам меня выслушать. Я внедрю это в вас, хотите вы того или нет. (Что-то неразборчиво кричит. Она затыкает уши. Он отводит ей руки от ушей.) Это проникнет… Даже сюда, в эту… в эту… (Стучит ей по лбу.) Не верю, чтобы это не могло туда пробиться, смести то, что там есть, весь этот бред собачий.

Женщина. Да что ж такое!.. Что с вами? Опомнитесь! Вы теряете голову. (Уходит.)

Второй. Курица надутая. Самоуверенная дура. Что у меня за страсть связываться с… опускаться до… Ее идея… скажите, пожалуйста!.. Ну и пусть сидит со своей идеей. Мир не перевернется. Мир не… (Обращаясь к залу.) А, как вы полагаете? Неужели? Вы полагаете, что мир может перевернуться из-за… из-за одной какой-то жалкой идейки… свернувшейся в ней… притаившейся… О, если б вы согласились выйти сюда, ко мне… сказать мне… объяснить, как… почему… Я не понимаю… Я только чувствую, что это совершенно необходимо искоренить, что надо непременно извлечь и раздавить то, что там, в ней… Нет? Вы так не считаете? Значит, я ошибся. Вы не считаете, что из-за этого может перевернуться мир… что это ставит под угрозу… Что я выдумал?.. Какой абсурд…

Пауза.

(Обращается к залу.) Знаю, что бы вы мне сказали, если б захотели, знаю, что вертится у вас на языке… То, что все мы говорим себе в подобных случаях… когда на нас такое накатывает и не отпускает… какая-нибудь такая неотвязная мысль… Есть единственный способ от нее избавиться — подумать о чем-то другом. Клин клином вышибают, да? А клиньев у нас предостаточно. Только выбирай, хорошие такие, толстые клинья.

Пауза.

(Весело.) Ага! Я тоже нашел. Отличный клин. (Сосредоточивается.) Вот. Я его всаживаю… Вот. Ну, кажется, есть… (Молчит, потом начинает корчиться, стонет.) Нет, бесполезно… Это никуда не делось, она прочно засела во мне, ее идея… не пускает, давит… больно. Но неужели тут нет никого… никого, кто бы согласился… О!..

Появляется Третий, загримированный под узколобого буржуа.

О, вы!.. Вы пришли мне на помощь? Надо же… От одного вашего вида мне сразу полегчало… Но, может, я рано обрадовался… Извините, позвольте вас спросить: Вы случайно не служитель порядка? Нет? Не из полиции? Не врач «скорой помощи»? Нет? Вы просто пришли сюда повеселиться, развлечься, «хорошо провести вечер». Да, простите… действительно, насчет веселья тут не очень… Так что вам угодно?.. Может, вы все-таки по профессии доктор… может, даже психиатр… Потому что, знаете, я хоть и мучаюсь, но ни за что на свете не хотел бы, чтобы меня взялись «лечить». Нет уж, спасибо, только не это, только не ваше исцеление, благодарю покорно. Потому что при такого рода… проявлениях… они сразу бросаются наводить порядок. И какой порядок! Нет, лучше уж… Но вы ведь не психиатр, правда? Хорошо, вы меня успокоили. (Молча его разглядывает.) Но… еще только один вопрос. Видите, я осторожничаю. Обжегшись на молоке, да? Просто вы выглядите таким… таким правильным… уравновешенным, что, глядя на вас, можно подумать… То есть, невозможно подумать… что вы… тоже… из таких… как я… Но я ерунду говорю… Будь вы таким, каким кажетесь на первый взгляд, вы бы наверняка сидели себе тихо-спокойно, там, в темноте… Не больной же, во всяком случае, не настолько, чтобы вылезать сюда, на всеобщее обозрение… Вы были бы со всеми… с теми, кто не желает, кто устраняется… даже, возможно, среди тех, кто уходит, кто действительно уже сыт по горло. Но у вас хватило мужества… Вы… Нет, нельзя судить по наружности. Не всяк монах, на ком клобук. Как это верно… Ну, подойдите же ко мне, поближе… Скажите… Необязательно громко, если это вас смущает… Нет, тихонечко, сюда, мне на ушко… этого совершенно достаточно.

Третий что-то шепчет ему на ухо.

Значит, вы меня понимаете… Для вас тоже идея, угнездившаяся в ком-то, не важно в ком… Ах да? Даже в ребенке?.. Правда? И вы порой места себе не находите… А мне это не снится?.. Ведь такого не бывает. Такого не могло быть со мной… потому что, знаете, никто никогда… И вдруг вы! О, вы как я. Точь-в-точь. И абсолютно же нормальный человек, да? Очень приличный. В вас нет ничего от чудака. Безукоризненно одеты. Сама благопристойность… И вот… (Молчит.) Да (обращаясь к залу), видите, чудеса иногда случаются. Когда меньше всего ожидаешь. Так можно и поверить… Ну… со мной уж ничего не поделаешь, я неверующий…

Пауза.

Итак, нас теперь двое. Двое — это сила. Двое. Еще один такой же, как я. Это меняет все. Как сказал кто-то, не помню, в какой пьесе… клоун, кажется: «Это же все меняет. Это меняет абсолютно все». Я больше не одинок. Как хорошо! Теперь можно рассмотреть ситуацию спокойно, трезво. Эта курица надутая… Нет, так нельзя, получается нечестно… Эта «женщина». Этот «человек»… Смешно звучит, но так надо. Надо именно так и говорить: человек, не имеет значения, кто именно, носит в себе идею, которая подрывает… да, самим своим существованием… А? Вы согласны?.. Слава богу, какая удача… Его идея самим своим существованием угрожает… да, не побоимся сказать: угрожает истине… И это недопустимо, такую идею нужно исторгнуть, искоренить, уничтожить… Ее нельзя там оставлять… это опасная бацилла… Необходимо оздоровить… очистить…

Третий кивает, потом вдруг бросается в сторону, смотрит вверх и делает движение рукой, как будто ловит муху. Это оказывается бумажный шарик.

Второй. Что это? Покажите. Что они нам швырнули?

Третий разворачивает бумажку, смотрит и протягивает Второму.

Второй (читает, озадаченно чешет голову). Не-тер-пи-мость. Нетерпимость. Круто они завернули. Одно-единственное слово, брошенное вот так… может и подкосить. Оказывается, то, что мы с вами говорим и делаем, называется попросту «нетерпимость». И это категорически запрещено нашими законами. Смотрите, смотрите… Там прямо настоящий парад у них в голове, за неподвижными глазами… Видите… Слова идут, как субтитры в кино… Можете прочесть? «Свобода мысли», «Уважение к чужому мнению», «Мы живем в демократической стране». Что ж нам теперь делать, а? Ведь мы сами демократы демократовичи. Стоит кому-то покуситься на наши свободы, как мы с вами сразу становимся красными… (Смеется.) Видите, куда такие штампы могут завести… туда, где мы и не думали очутиться… Нет, скажем лучше: мы взрываемся. Не-тер-пи-мость. Да, ничего не поделаешь, придется отступиться. (Подавленно опускает голову.)

Третий (наклоняясь ко Второму). Да, неприятно… Похоже, нас прижали. Мы не имеем права тронуть эту отраву…

Второй. Должны смотреть, как она действует, и не вмешиваться. Терпимость. Мы ею повязаны… по рукам и ногам… Ну и словцо, да? Чем не смирительная рубашка… (Удрученно молчит.) Нет, послушайте… что ж это мы? Мы просто голову потеряли. Я не позволю вот так себя связать. Терпимость? Но я уже говорил: терпимее нас никого нет на свете. Свобода мысли? Прекрасно. Уважение к другим? Очень хорошо. (К залу.) А как насчет свободы дискуссий? Вы ее не допускаете? То-то, конечно, они допускают. Но тогда в чем дело? Нам же только она и нужна — свобода дискуссий. Свобода, Равенство, Братство. По-братски, при полном равенстве, не обращая внимания ни на какие различия, самым свободным на свете образом мы хотим начать дискуссию, борьбу идей… и вполне готовы допустить… да?..

Третий. О, я б сказал даже, что счастлив был бы оказаться не прав, если меня убедят.

Второй. Как ни странно, мне тоже стало бы только легче. Потому что, повторяю, нет людей менее склонных к сектантству, к фанатизму, чем мы с вами… Вы же видели? Это она отказалась вести дискуссию. Я попробовал… а она меня отбрила, и вы видели как?

Третий. По правде говоря, вы обошлись с ней резковато. Мне кажется, надо было действовать мягче.

Второй. Да-да, мягче. Именно. Очень-очень мягко. Главное, не настраивать ее сразу против себя. Не возбуждать подозрений.

Третий. Попросите ее зайти. Вы же можете.

Второй. Нет ничего проще. Только нужно придумать предлог.

Идет к двери, открывает ее, просовывает голову.

Входит Женщина, подходит ближе.

Второй. Позвольте вам представить… Это мой друг.

Женщина. Я вам нужна?

Второй. Да. Да… Я как раз говорил моему другу, что совершенно не в состоянии без вас обойтись. Когда вас нет рядом, я как без рук…

Женщина. Правда?

Третий. Чистая правда. Он мне объяснял, как для него важно… ваше мнение.

Женщина (настороженно). Мое мнение?

Второй и Третий Нет-нет, мы имели в виду не совсем то…(вместе).

Второй (решительно). Нет, в общем-то то. Факт есть факт: трудно поверить, до какой степени все, что вы думаете…

Третий. О да, если б вы знали, насколько… Он придает этому такое значение…

Женщина. Интересно. А я-то думала…

Второй И Третий (с жадностью). Да-да? Вы думали?..

Женщина. Я думала, он просто не переносит, чтобы кто бы то ни было, пусть даже я, позволил себе…

Второй. Как вы глубоко ошибаетесь! Наоборот, я только того и хочу, чтобы вы позволили себе…

Женщина. Вы уверены? Вы сможете перенести, чтобы кто-то жил своим умишком?

Второй. «Своим умишком»… как мило. «Своим умишком»… какая скромность… Так вот, этим своим умишком… если б вы захотели…

Третий. Нет, я против такого выражения.

Второй. Правильно. Почему «умишко»? Почему не ум?

Женщина. Ладно, ладно. Хорошо. Но, надеюсь, вы не собираетесь начинать все снова-здорово? Только не сейчас. У меня масса работы… Надо кое-что срочно доделать…

Второй И Третий (встают и преграждают ей путь; очень сладко, почти слащаво). Нет-нет, сейчас. Мы не в силах больше ждать. Не бойтесь. Мы же не хотим вам ничего плохого. Наоборот. Идите сюда. Вы нам так симпатичны. Идите к нам. Сюда, сюда… Вот сюда… (Второй усаживает ее между ними.)

Третий. Не хотите сидеть между нами? Вам не нравится? Ну, садитесь здесь, рядом со мной. (Женщина смотрит на Третьего.) Только не говорите, будто боитесь меня.

Женщина. Боюсь? Нет. Вовсе нет… Просто…

Второй. Просто что? Если дело в работе, то работа подождет… Это я вам говорю…

Третий. Ну-ну, я уверен, вы не откажетесь потратить на нас немного времени… Вот увидите, вы войдете во вкус. Нам еще придется вас останавливать, напоминать, что есть срочные дела…

Второй (широко улыбаясь). Да-да.

Третий. Сделайте это ради него. Он ведь так дорожит вами, знаете… причем давно… Он к вам очень привязан…

Второй. Так оно и есть. Сколько лет мы уже работаем вместе?

Женщина (кокетливо). О, лучше не считать. Нас это не молодит…

Второй. Итак, для начала вы покаетесь. Признаете свою вину.

Женщина. Еще чего… Интересно, за что?

Второй. За то, что вы сейчас сказали: что я не позволял вам иметь собственное мнение…

Женщина. Но так и было.

Второй И Третий. Когда же? Нет, вы скажите: когда?

Женщина молчит.

Второй И Третий. Ну, сделайте над собой усилие… Что-то недавно произошло, так?

Женщина. Нет-нет, пожалуйста…

Второй. Вот уж поистине история с бревном и соломинкой. Это же вы, вы не желаете свободно, спокойно… Вы сами отказываетесь…

Женщина. О нет… Или я ухожу…

Второй. Ну и ну, поразительно… Когда я вспоминаю наши споры…

Женщина. Какие споры?

Второй. Ну, хотя бы… о воспитании. Помните?

Женщина (доверчиво). Да.

Второй. Я был за строгий подход. (Обращается к Третьему.) И знаете, она в конце концов меня переубедила. С фактами в руках. (Женщине.) Видите, в тот раз я был…

Женщина. Были что?

Третий. Осторожно! (Женщине.) Неужто он и в самом деле сдался? Вы молодец. Потому что, по правде говоря, второго такого упрямца еще поискать… Если у него в голове какая-то идея…

Женщина. Что да, то да… Ладно, надо и в самом деле…

Второй. Нет, не надо ничего… Надо только мне ответить. Только сказать мне почему… Почему такая предвзятость? Такое нежелание пойти навстречу?

Женщина. Не понимаю…

Второй. Да понимаете, прекрасно понимаете, хитрюга вы этакая… Наш разговор о воспитании, когда я признал вашу правоту, был по меньшей мере так же важен…

Женщина. Так же важен, как что?

Второй. Так же важен, как сейчас, когда вы меня оттолкнули… когда я умолял вас…

Женщина. А, опять вы за свое. Я должна была догадаться. Быть начеку. Вечно он так начинает… очень издалека, очень мягко, чтобы добиться своего… Водит за нос…

Второй. За какой нос? Кого я вожу? О чем вы? Я хочу только диалога на основе взаимности. И полного равенства. Единственное, о чем я прошу, — это ответить мне…

Третий (очень сладко). Да… ответьте ему…

Второй (мягко). Скажите, почему вы со мной не согласны… хотя это очевидно, как дважды два. Что у вас в голове?

Третий. Имейте же смелость постоять за свои убеждения.

Женщина. Смелость? Никакая смелость тут не нужна. Я не одна. Есть люди весьма компетентные. Авторитетные, известные. Их бы очень насмешил этот спор…

Второй. Насмешил! Их бы этот спор насмешил. Ну что ж, насмешите и меня, буду рад. Посмеемся вместе…

Женщина. Вы хоть слышите, каким тоном говорите? От одного этого… брр…

Второй. Да, брр, брр, брр… Больше вам и сказать нечего… Вы не решаетесь развернуть передо мной всю эту цепь нелепостей, подтасовок. А я еще просил выложить их мне… Надо быть и правда небрезгливым. Иметь крепкое нутро.

Женщина. Наконец-то… Теперь все ясно… Полагаю, на сей раз вы позволите…

Женщина выходит.

Пауза.

Второй. Ну вот. Теперь мне придется жить бок о бок с этим… скрытым, затаившимся… Знать, что это там, всегда где-то там, в уголке… как мысль о смерти, стоящая за спиной неотступно, что бы вы ни делали…

Третий. Да… И, поверьте, вам еще повезло. А будь она вашей женой… Вот уж пытка так пытка…

Второй. Ну, не знаю… Будь она моей женой, возможно, в этом плане… В браке, знаете ли, идеи — это как общий дом: жены, как правило, их разделяют, пока, во всяком случае.

Третий. Пожалуй… И когда разделяют, то зачастую отстаивают так непримиримо, с такой страстью… вкладывают всю душу…

Второй. Вообще, знаете, существуют, кажется, страны… вот, кстати, американцы… У них такое поведение может стать поводом для развода. Ну да, за моральную жестокость. Это прописано в законе.

Третий. Откровенно говоря… Не знаю… Мне кажется, по части жестокости… тут уж, скорее, вы… Она, бедняжка, только уклонялась, ей хотелось одного — промолчать…

Второй. Верно.

Третий. А потом, вы же знаете, даже если вы с ней расстанетесь, это может действовать и на расстоянии.

Второй. Да, правда же? На расстоянии… Достаточно знать, что это там, что это постоянно там, в ней, притаилось у нее в голове… И как только у нас с вами родится красивая маленькая идеечка, свежая, здоровая, начнет формироваться, резвиться… мы сразу же почувствуем, как оттуда…

Третий. Да, даже совсем издалека… как оттуда что-то тянется… Вы это хотите сказать?

Второй. Нашу идею схватят, утащат, упрячут туда, затопят липкой слюной, выпотрошат, раздавят… Как будто там огромный удав…

Третий. А мне это видится скорее как некая машина, механическая дробилка, которая автоматически…

Второй. Вот-вот, автоматически. Слепая сила. И нетрудно предвидеть, предсказать…

Третий. Там действует особый механизм, в этих мозгах… и он ав-то-ма-ти-чес-ки сгребет, перемелет, сотрет в порошок, разнесет в пух и прах…

Второй. То, что дышит… хочет жить… А мы ничего не сможем поделать.

Третий. Даже не пикнем.

Второй. Между тем это очевидный случай неоказания помощи мысли, терпящей бедствие… разве нет? И это серьезное преступление.

Третий. Очень серьезное. Непростительное. Недопустимое.

Второй. Как ни печально, чтобы оказать помощь нашей мысли, терпящей бедствие, я не вижу иного пути, кроме…

Третий. Знаю. Я о том же подумал. Это единственный способ раз и навсегда покончить с сонным удавом, который сидит у нее в голове… или, если угодно, с этим механизмом…

Второй. Именно. Конец коварным броскам удава.

Третий. Конец автоматическим дробилкам.

Второй И ТРЕТИЙ. Все замрет. Будет разбито. Уничтожено навсегда.

Второй. Да, но как? Разбито — каким образом? Уничтожено навсегда — как?

Третий. Конечно, если бы у нас была… ну, вы знаете… пресловутая кнопочка, чтобы убить мандарина в Китае^[1]…

Второй (раздраженно). Разумеется. Только у нас ее нет.

Третий. Значит, надо решиться… Что ж вы хотите, без труда не вынешь и рыбку из пруда…

Второй. И на сей раз мы будем совершенно одни. Совсем одни, по-настоящему, только вы и я. Никто даже не бросит нам записочку, как только что… Они слишком далеки от нас… Невероятно далеки…

Третий (обращаясь к залу). Правда? Так уж далеки? Дистанция огромного размера? В самом деле? Но как же так? После всего, что было? После всего, что совершали люди, от которых никто не ожидал… такие же точно, как мы с вами… и так много людей… и в таких грандиозных масштабах… Все эти религиозные войны, инквизиция, костры, виселицы, гарроты, расстрельные команды, бойни, концлагеря. В самом деле? Совсем-совсем не понимаете?

Пауза.

Второй. Нет, глухо. Они не из таких. Они особенные, видите ли. Кристально чистые. Никто из них никогда… даже в кошмарном сне… Никто, так ведь? Ну вот. Значит, мы в одиночестве. Я же говорил, что ваше появление сродни чуду… Только мы вдвоем, вы и я… Надо с этим смириться.

Третий. Ну и… Что бы вы предложили? Какой способ?

Второй. О, ничего оригинального, как вы понимаете…

Третий. И все-таки что?

Второй. Ну, открыть газ в плитке, которая стоит у нее в кабинете… Или устроить пожар… Симулировать ограбление… Подкрасться к ней сзади с веревкой или платком… Или с кинжалом, с топором… Не знаю.

Третий. Да уж, по части воображения…

Второй. Что ж вы хотите, чем богаты…

Третий. Ладно, это детали. Главное — оценить…

Второй. Да, результат. Важен только он. У меня при одной лишь мысли об этом начинается нервный смех. Представляете? Прелестная маленькая идея, только-только зародившаяся в вас, едва расцветшая… вся лучащаяся истиной, прелестная стрекоза, необычайной красоты бабочка… могла бы совершенно безбоязненно, даже в присутствии этой женщины, выпорхнуть на волю, летать, сесть, куда захочет… В том числе и ей на голову…

Третий. Мертвую.

Второй. Порхать перед ее глазами…

Третий. Да, угасшими… навсегда.

Второй. Влететь в ее глухие уши. Пощекотать безжизненные куриные мозги…

Третий. И никакой реакции. Никогда.

Второй. А потом полное исчезновение. Как не бывало. Только смутное воспоминание.

Пауза.

К сожалению, в нашем случае… с нашими жалкими средствами… кустарными, ремесленными…

Третий. Ремесленными… это бы еще ничего… Я как раз думал: что за ужасная любительщина…

Второй. Вот-вот… Никакой поддержки… Никакой помощи со стороны государства. А ведь в мире столько стран, где государство берет такие вещи на себя. И как успешно справляется… А тут… Что ж, каждый за себя. На свой страх и риск.

Третий. А риск немалый!

Второй. Я так и вижу, как мы… пытаемся объяснить следователю…

Третий. Оправдываемся в суде присяжных… Ссылаемся на статью об «оказании помощи мысли, терпящей бедствие»…

Второй. Которой нет в Уголовном кодексе…

Пауза.

А, все это только мечты… Немножко повитали в облаках…

Пауза.

Третий. Но что меня утешает… ведь, в конце концов, весь этот нелегкий труд… весь этот колоссальный риск…

Второй. Знаю, почти ничего нам не даст, разве что временное облегчение. Эта гадина… эта гнусная тварь… этот удав… Рано или поздно мы обнаружим его свернувшимся где-то еще… в другой голове… Чего-чего, а голов хватает…

Третий. Точно. Вместо одной вырастает десять.

Пауза.

Второй. Не голову надо уничтожать, а идею… Не носителя… а идею, которую он несет… только идею. Выжечь каленым железом… раздавить…

Третий. Да, и провести дезинфекцию. Хорошенько промыть… Вытравить дочиста…

Второй. И тогда на это место, в те же самые мозги, можно внедрить… чтобы она изливалась оттуда… лучилась…

Третий. Озаряя все вокруг…

Второй и Третий (вместе, на одном дыхании). Истину…

Пауза.

Третий. Знаете, как у них там это называется… У них же для всего есть специальные слова… Они могли бы, если б снова вздумали нас осадить… расставить все по местам и нам указать наше место… в общем, они могли бы сказать, что то, чего мы добиваемся, называется «отречение» с последующим «обращением». Не мы первые…

Второй. Да уж, достаточно вспомнить… Но меня это не остановит… Я не гонюсь за новизной… Меня, скорее, смущает тот факт, что мы ведь уже пытались…

Третий. Мы просто сплоховали. Вы погорячились. Постарайтесь на этот раз держать себя в руках, помните: никакой агрессии против носителя… в данном случае, носительницы… никаких действий против ее личности. Нужно сокрушить идею. Сокрушить до основания… При помощи другой идеи… нашей, которая поборет ту…

Второй. Борьба идей… И наша… исключительно силой истины… должна…

Третий. Да, восторжествовать… везде. Даже там. Верните ее.

Второй. Кого?

Третий. Носительницу, кого же еще. Идеи, знаете ли, нуждаются в носителях, чтобы иметь хождение.

Второй. Разумеется. Извините, сам не понимаю, что у меня в голове… Но носительница… Боюсь, теперь… Как только она поймет, что это не работа… в общем, не то, что принято называть работой… Пойдемте лучше к ней, войдем как ни в чем не бывало…

Третий. Да, с невинным видом… и будь что будет…

Выходят, потом возвращаются.

Ну, вы довольны? Нам все-таки удалось…

Второй. Да…

Третий. У вас разочарованный вид… Хотя поработали мы неплохо. Я главным образом… Потому что вы… Поначалу мне казалось, что вы уже готовы дать задний ход…

Второй. Что вы хотите… стоило мне на нее посмотреть… У нее бывает иногда такой взгляд, улыбка, которые меня совершенно обезоруживают… Там и доброта, и…

Третий. Да, мы оба знаем, что она славная женщина… Но мы ведь решили, что она ни при чем. Дело в идее…

Второй. Что ж, можем порадоваться, она от нее отреклась, от своей идеи, выбросила ее из головы… а взамен приняла…

Третий. Да, бесспорную истину. Непреложную. Она ее признала… И не как-то там скрепя сердце…

Второй. Нет… не скрепя сердце… А…

Третий. А скрепя что?

Второй. Ну, в общем… Когда мы вошли… Вы видели?

Третий. Я видел ее затылок и шею, освещенные лампой… Это напомнило мне о наших планах…

Второй. А мне нет, меня это тронуло. В них была какая-то невинность… беззащитность…

Третий. Вы положили руку ей на плечо, ласково… нежно…

Второй. И тут… Вы заметили?

Третий. Я заметил, что она вздрогнула — от неожиданности, ничего удивительного, — потом оглянулась, прижала руку к сердцу и сказала: «Как вы меня напугали…»

Второй. И все? Больше вы ничего не заметили?

Третий. Ничего.

Второй. Ну а я-то ее хорошо знаю. Она вдруг все поняла. Да, да, у нее молнией пронеслось в голове, что мы собирались… что ее ожидало… И тогда…

Третий. Что тогда?

Второй. Легко догадаться: она мгновенно, в ту же секунду, приняла решение. Решение сдаться.

Третий. Вы думаете?

Второй. Уверен.

Третий. Это как-то неубедительно. Будь оно так, она бы уступила гораздо быстрее.

Второй. По-вашему, она долго не уступала? Но ведь надо было потянуть немножко, как же иначе? Это элементарно… Изобразить, что она против воли, сраженная силой наших неопровержимых доводов, оказалась вынуждена… Это был единственный способ помешать нам снова перейти в наступление…

Третий. Нет, постойте… Давайте разберемся… Когда вы начали подбираться… издалека, исподволь… признаюсь, я даже восхитился… Она подпустила вас…

Второй. Да, а потом, когда я двинулся напрямик… Вы еще говорите, что это главным образом вы… Ладно, не важно… В общем, когда я пошел в атаку, она…

Третий. Она вроде бы не отступала.

Второй. Ну да. Я ж сказал, она не хотела сдаваться сразу. Заранее подготовилась… Схватила свою идею, заслонила, быстренько затолкала подальше… в подвал… в подполье… и наглухо закрыла там свое ненаглядное дитя, чтобы мы не добрались до нее… И только потом подпустила нас, делая вид, будто защищается…

Третий. Один раз тем не менее она встала… Я собрался было преградить ей путь…

Второй. Это не понадобилось. Она тут же села опять.

Третий. Да, верно.

Второй. Минутный порыв.

Третий. Да, что-то вроде вспышки негодования… Она, видимо, сочла, что мы слишком далеко зашли. Не обижайтесь, но это случилось а тот миг, когда могло показаться… в общем, ей могло показаться, что, если она не уступит… Ведь все-таки она отчасти зависит от вас…

Второй. Вы с ума сошли, ей бы и в голову такое не пришло… Чтоб я воспользовался подобными методами… Она так давно меня знает…

Третий. Понимаю, я только сказал, что, возможно, она вообразила…

Второй. Ничего подобного. У нее был момент — что вы хотите, это в природе человека, — когда ей захотелось сбежать, прихватив свою драгоценную идею. Малышка, вероятно, вела себя беспокойно, стучала, чтоб ее выпустили… Но она ее утихомирила и послушно села, готовясь выдержать все до конца. Пока ее идея в надежном месте и ничто ей не угрожает…

Третий. Похоже, вы правы. Она как будто усмехалась, глядя на вас, когда вы обрушили на нее шквал аргументов… Самое смешное было, когда вы запросили у меня факты… срочно…

Второй. И какие факты, а? Тяжелая артиллерия.

Третий. Я смотрел, как вы их выдвигаете. Наносите удар за ударом… И, кстати, именно тогда мне и показалось, что она дрогнула, прекратила сопротивление. Сняла заслоны… и впустила истину, чтобы она проникла повсюду…

Второй. Повсюду? Но только не в глухое подполье, куда забилась ее идейка. Мы, можно сказать, били из пушки по воробьям. Да не было даже и воробьев. Мы изо всех сил лупили в пустоту. Ее-то идея все это время была там, целая и невредимая. Готов поспорить, она уже выбралась из укрытия… и разделывается с большими красивыми истинами, которые мы стянули туда и там оставили… Она оплевывает их ядовитой слюной, обвивается вокруг них, душит… (Стонет.) О, смотрите, вот и она.

Третий. Кто?

Второй. Да носительница…

Женщина входит, что-то делает у стола, складывает бумаги.

(Шепотом.) Вы знаете, а она ведь по-прежнему в ней сидит.

Третий (шепотом). Так и есть, она там, в ней… ее идея… ничего ей не сделалось… какая была, такая и осталась… Сразу понятно… по одному ее виду…

Второй. Да, упрямому, неприступному, недалекому, самоуверенному, о-о… (Стонет.)

Третий. И замкнутому. Именно это, пожалуй, и называется «себе на уме».

Второй (встает со стоном). Ох, только удержите меня от…

Третий. Ну-ну, крепитесь, спокойно…

Второй мужчина снова садится. Женщина выходит.

Пауза.

Второй. Сам не знаю, что со мной… Странно… (Удивленно.) Я смирился. Да. (С яростью.) Я смирился. (Подавленно.) Я смирился. (Твердо, решительно.) Я смирился. Пусть она таскает в себе свою идею. Пусть нянчится с ней. Пусть холит, лелеет. Откармливает… Мне безразлично…

Третий. Быть такого не может… Только не говорите, что стали таким же равнодушным… пассивным, как эти, для кого идеи…

Второй. Что вы! Как вы могли подумать… Конечно нет.

Третий. Может, измучились и хотите выбить клин клином? Подобрали хороший большой клин?

Второй. Нет. Куда уж там! Такое никаким клином не выбьешь… Моя идея тут, на месте, она, как говорится, живет во мне… И тем не менее я согласен, чтобы другая идея — ее идея, там, в ней, — тоже жила…

Третий. Плетью обуха не перешибешь, так?

Второй. Не в этом дело.

Третий. Склоняете голову перед судьбой?

Второй. Опять же нет.

Третий. Решили мужественно нести свой крест?

Второй. Нет, не угадали. Сдаетесь?

Третий. Сдаюсь.

Второй. Так вот знайте, я доволен. Меня все устраивает. Ее идея у нее, моя — у меня, вот и все, что мне нужно. Каждый за себя, Господь за всех. Не желаю больше ни в ком ничего не искоренять. Хватит атак и набегов.

Третий. Но, скажите на милость, это же и есть то, что называется терпимостью? О, я знаю таких (указывает на зал), которые порадуются. Незачем больше бросать нам записки, чтобы вернуть нас на путь истинный. Теперь вы сами подаете пример…

Второй. Что? Опять «терпимость»? Вечно эти слова, которыми нас опутывают, которые все искажают… Оттого что я сказал: пусть ее идея живет, жиреет, — сразу пожалуйста: люди уже считают, что все в порядке: это терпимость… Так вот нет, терпимость тут ни при чем. Я думаю о своей идее, и только о ней… Не хочу ее опошлять… Все, никаких больше стычек, отвратительных рукопашных… Оставьте нас в покое, меня и ее. Наедине.

Пауза.

Извините, я не хочу вас обидеть, мне неловко это говорить… Вы были столь добры, терпеливы… Я так злоупотребил… Но сейчас, понимаете, мне больше не нужна помощь… Не нужна ничья поддержка. Нам нужно только одно, мне и моей идее: остаться в одиночестве, в полном одиночестве. И нам даже забавно… Видите, как люди меняются… Нам даже помогло бы, если бы вы оказались против нас… Да-да. Пусть все будут против нас. Вы, друг, который еще недавно был рядом… Впрочем, как знать, когда он соглашался со мной… не из вежливости ли он это делал… или от лени… Да и вы сами, быть может… просто по доброте душевной… разве узнаешь… Но этому конец. Довольно испытывать сердца и утробы.^[2]

Да, пусть все будут против. И они там тоже… Стоит только вообразить это, странно, мне сразу становится лучше… Но мне и воображать не надо: я чувствую, что они вняли моей просьбе… Неудивительно. Такие желания обычно исполняются легче всего. Посмотрите на них на всех. Посмотрите, где они, как далеко, на каком держатся расстоянии… такой дистанции не преодолеть ни сочувствию, ни пониманию. И эти взгляды, пристальные, враждебные…

Пауза.

Смешно, кажется, я только теперь начинаю понимать… Такая малость, совсем неприметная, пустячная, может порой привести вас туда, куда вы и не предполагали… в самую глубь одиночества… в подземелья, казематы, застенки, пыточные камеры, когда вскинуты ружья, когда к виску прижат револьвер, когда наброшена петля, готов обрушиться топор… В этот час, который именуют последним… как мощно она поднимается… вырывается из своей лопнувшей оболочки, вырастает… Она, сама истина… истина… Она одна… Самим фактом своего существования она повелевает… и все вокруг покоряется… ничто не в силах ей противостоять… все выстраивается… она озаряет… (Свет тускнеет.) Какое сияние… какой порядок… Ах, вот он… этот последний час… конец… Но конец лишь для меня, а я ничто, я не существую… А она, с какой силой… освободившись от лопнувшей оболочки, распрямляется, поднимается, вырастает… освещает… (Свет тускнеет.) Никто не может… это так… Против нее бессильны все, и все это знают… (Свет тускнеет.) Не зря же говорят: «Истина всегда торжествует»… За нее нечего опасаться… О, она за себя постоит… (Свет гаснет.) Самим своим существованием… тем, что она просто есть… только она… она одна… совсем одна… единственная…

Это прекрасно

Он. Это прекрасно, ты не находишь?

Она (неуверенно). Да…

Он. Ты не находишь, что это прекрасно?

Она (нехотя). Да… да…

Он. Что с тобой?

Она. Ничего. А что? Ты спрашиваешь… Я говорю «да».

Он. Но с таким видом… почти сквозь зубы… как будто делаешь мне одолжение. (С тревогой.) Тебе не нравится?

Она. Да нет, нравится, я же сказала… Но просто сейчас… Ты что, не понимаешь?..

Он. Нет, правда не понимаю.

Сын. Слушай, зачем притворяться? Ты же знаешь, что больше ничего не добьешься… Только сквозь зубы… только еле слышно… и никак иначе… Никак, сам знаешь… Потому что здесь я… Мне необязательно даже появляться, не нужно говорить: «Ку-ку, вот и я!»… Достаточно того, что я там, за стенкой, у себя в комнате… Сам факт моего присутствия, даже за бетонной стеной, мешает ей произнести «это прекрасно» так, как тебе бы хотелось…

Он. Ты что? Что он плетет? Он спятил?

Сын. Спятил?.. Я? Ну, правильно, защитный рефлекс, как и полагается, все эти вечные подмены, камуфляж… Кого ты надеешься обмануть? Хочешь, давай попробуем еще раз… Просто проверим… Я пойду к себе в комнату… А ты опять скажешь, повторишь, как только что: «Это прекрасно, а? Ты не находишь?»

Он. Ты, что, издеваешься?.. Да как ты смеешь! Паршивец…

Сын. Смотри-ка, это заразительно, на тебя тоже действует. Ты почувствовал… и дал задний ход. Не можешь. Слова в горле застревают… «Это прекрасно. Прекрасно. Прекрасно. Как это прекрасно!» Невозможно, а? Не получается…

Она. Он прав. Видишь… ты тоже не решаешься…

Он. Да вы спятили оба! Я не решаюсь? Не могу выговорить «это прекрасно» при нем? Потому что он, видите ли, здесь, этот юный придурок? Да! Прекрасно! Прекрасно. Божественно прекрасно. Прекрасно до слез. Прекрасно.

Она. Хватит, умоляю тебя, замолчи!

Сын. Ага, даже слышать это выше ее сил. Ее в жар бросает, так? Она мечтает заткнуть уши… спрятаться…

Он (спохватившись). Да что тут происходит, в конце концов? Куда я попал? Что ты несешь? Во-первых, кто это она? Ты как разговариваешь? Все, кыш, катись отсюда, ты нам мешаешь. Уроки сделал? Не забыл, что тебе задано сочинение?

Сын. Нет, папа. Я почти все уже написал. Мне остался только конец эпохи Реставрации.

Хлопает дверь.

Он (со смехом). Ну, видела? «Кто это она?» «Кто это она?», сказанное твердо. И вот, пожалуйста, он водворен в рамки. Что называется, поставлен на место. С которого никогда бы и не сошел, имей он дело только со мной. Был бы заперт там на висячий замок… Но ты…

Она. Разумеется. Виновата всегда я, как известно…

Он. Именно. И вот доказательство… Кто сказал: «Кто это она?» Ты или я? Ты вообще была в столбняке…

Она. Правда. И, честно говоря, я восхитилась. Восхитилась твоей смелостью, твердостью…

Он (приосаниваясь). Ну, это уж слишком… Я повел себя нормально, вот и все…

Она. Однако в какой-то момент ты все-таки дрогнул, ты тоже испугался, признайся…

Он. Испугался? Я? Ты бредишь…

Она. Но тебе это только в плюс, знаешь… Кто не боится, тот… Но я заметила, когда он бросил тебе вызов… и ты рассердился… тебе это нелегко далось…

Он. Да нет! Мне ничего не стоило… Я сказал, я выкрикнул: это прекрасно! Прекрасно. Прекрасно. Прекрасно…

Она. Да, сказал… Очень громко… Слишком громко… В этом был перебор, надрыв… «Дрожишь, старая туша»^[3]…

Но несмотря ни на что… на силу течения, на бешеный шквал… ты не сдавался… «Прекрасно. Прекрасно. Прекрасно»… Держался из последних сил… О, это было ужасно… Мне действительно хотелось заткнуть уши, спрятаться, оказаться подальше от тебя, я готова была отречься… И вдруг… Где ты это выискал? Какое присутствие духа! Нужно ведь было сообразить… да еще в такой момент… изловчиться, схватить: «Кто это она? Кто это она?» Поразительно! Где ты откопал… Ведь это давно унеслось в такую даль… «Кто это она?»… И потрясал этим… нашел в себе смелость швырнуть… Нет, я действительно тобой восхищаюсь.

Он. Да, я считаю, мы дошли до такой черты… он дошел до такой черты, а?.. что сделать это было просто необходимо… Если б ты меня слушала… когда еще не было поздно… Помнишь, я говорил тебе. Забыла?.. Про запретные слова? Слова, которые нельзя употреблять… Впрочем, должен признать, я и сам… Боже, какие мы были глупые…

Она. Ну, не знаю… И сейчас такие слова есть… Я ни за что бы не смогла…

Он. Да, есть и сейчас… Но вспомни, когда он еще орал в пеленках, весь сморщенный и мокрый… ты под страхом смерти не смогла бы, не посмела бы произнести…

Она. Да. Назвать кого бы то ни было, даже его, «детка». Или хуже того — «деточка». Правда. Меня это коробило. Мне казалось, это все равно что сказать… «жид». Все равно что сказать «черномазый». Все равно что сказать «женщины». Невозможно. Абсолютно исключено. Необходимо полное равенство…

Он. Полное равенство, ничего себе! Равенство… Ты шутишь. Тут надо говорить о превосходстве. Он был лучше, выше нас… В нем был такой невероятный потенциал… Такая потрясающая масса возможностей… только выбирай. Он был чистый, нетронутый. До грехопадения. Грехопадений…

Она (со вздохом). Да… До того, как мы все испортили, исковеркали…

Он. Мы? Ну уж нет. Не мы. Не я. Не я пеленал его, как какой-то тюк. Не я ленился с ним разговаривать, меняя пеленки, не я мало щекотал его, мало целовал… Не я заставлял его ждать грудь…

Она. Неправда, я всегда сразу бежала…

Он (чужим грозным голосом). Не отпирайтесь. Сколько раз я слышал, как он надрывается от крика…

Она (испуганно). Не из-за этого…

Он (насмешливо). Неужели?.. «Не из-за этого». А когда мадам отрывалась от своих увлекательнейших бесед… было уже поздно… Фрустрация… со всеми вытекающими последствиями… Вы еще дешево отделались. Скажите спасибо. Считайте, чудом спаслись… Нам просто повезло. Везуха, как он бы выразился.

Она. О да! Правда. Очень повезло. Как подумаешь, что могло…

Он. Так, значит, было кое-что и похуже? Проступки более серьезные?..

Она. Нет, нет…

Он. Не нет, а да. Говори. Я давно чувствую, что ты от меня что-то скрываешь. Сознайся. Тебе же легче станет. И мне тоже. Мне будет проще понять твое попустительство… Оно не будет так меня бесить.

Она (твердо, совладав с собой). Нет… Ничего…

Он. Давай-давай, соберись с духом. И сразу почувствуешь облегчение, вот увидишь. Наверняка ничего такого уж страшного… Ну, я помогу тебе… Ты приучала его к опрятности? Сажала на горшок… и говорила «пись-пись»?..

Она (в ужасе). Нет, что ты! Как ты мог подумать? Ты же помнишь…

Он. Да, помню… Тогда, может, ты вынимала у него изо рта… пока он спал…

Она. Палец?! С ума сошел! Никогда! Сам знаешь.

Он. Что же тогда, дорогая? Не томи. Скажи… Будем нести это бремя вместе… Скажи, что там такое было?

Она. Ну… Еще до его рождения…

Он. О… до рождения…

Она. Теперь известно, что это имеет значение. Мне так говорили. Компетентные люди. Я читала. Это научно доказано. Все закладывается именно тогда… И все ошибки… преступные ошибки…

Он. Какие? Что ты натворила?

Она. Это действительно ужасно… Когда я его ждала…

Он. В какой период? На каком месяце?

Она. В самом-самом начале…

Он (с облегчением). В самом начале… Не надо все-таки преувеличивать… Наверняка это не так уж опасно.

Она. Представь себе, ты ошибаешься. Некоторые даже утверждают, что это может быть опасно и раньше…

Он (решительно). Ну нет. Не верю.

Она. В общем, не важно. У меня это произошло, когда он уже «существовал»… на стадии эмбриона… Однажды… я…

Он. Да что?

Она. Никогда себе не прощу. На меня вдруг накатило… вдруг… Это был такой кошмар… Жуткая мысль… что я не хочу его.

Он. Ну, подумаешь, мысль…

Она. Нет, не подумаешь! Не какая-то мимолетная мысль, промелькнувшая на секунду… И то еще неизвестно, как бы это сказалось… Но я даже… (помолчав) плакала…

Он. О!

Она. Да, настоящими слезами. Они текли по щекам. Понимаешь? Какая для него травма… Какой стресс…

Он. Чудовищно! И весь этот театр… Как вспомню… Восторги, когда он начал шевелиться… Твой блаженный вид… Сплошное притворство!..

Она. Нет, не говори так! Я не притворялась. Я была счастлива, счастлива, счастлива, счастлива! И только однажды, сама не знаю почему, этот ужасный момент… Как вспомню…

Он (холодно). Что теперь вспоминать! Лучше уж забудь. Что сделано, то сделано. Он такой, какой есть. Закрытый. На замок. Непрошибаемый. (Постепенно приходя в ярость.) Недалекий. «Практичный». О, он не «мечтатель», нет. И не «эстет» — это ему не грозит. Комиксы, детективы… музыкальные автоматы… футбол… Отлично сработано. Браво. До того дожили, что не смеем сказать при нем «это прекрасно»… Не решаемся послушать пластинку… Дрожим… И почему-то должны такое терпеть! Знаешь, что я тебе скажу? Выход один…

Она. Нет! Только не это! Все равно не поможет. У нас не получится, ты отлично знаешь… Сам первый побежишь звать его обратно… И все начнется сначала.

Он. Никогда, слышишь? Никогда. Пусть катится хоть на край света. Пусть попадет в тюрьму… в исправительный дом. Пусть провалится… Ко всем чертям.

Пауза.

Она. Ну и ну… Нет, вы только вдумайтесь… Это уже чересчур… Сказать такое: «Пусть провалится!»… Да-да!.. Вот… Попробуйте поверить, если сможете… Вот до чего мы докатились.

Он. Что это значит? С кем ты разговариваешь?

Она. Тихо… Да… «Пусть провалится. Ко всем чертям»… (Измененным голосом.) Но за что? Что он такого сделал? Он убийца? (Своим голосом.) Нет… Мухи не обидит. (Чужим голосом.) Может быть, он вор? (Своим голосом.) О нет… Сама честность… (Чужим голосом.) Обманщик? (Своим голосом.) Нет. (Чужим голосом.) Аморальный тип? (Своим голосом.) Нет, нет. (Чужим голосом.) Раздолбай?

Он. Что-что? Мне послышалось «раздолбай». Ты так не сказала?

Она (с вызовом). Сказала. «Раздолбай». А что, нельзя?

Он. Бедная ты моя… Как же тебе тяжело… До чего ты дошла… До чего этот паршивец тебя довел… Опускаешься до разговоров бог знает с кем… роняешь себя… компрометируешь… унижаешься…

Она. Тихо. Поскромнее, прошу вас. Чуть-чуть смирения. Когда приходишь сюда просить совета, свой гонор надо оставлять за порогом… Я сказала «раздолбай». Видите, люди добрые, в этом он весь. Он не выносит таких слов. «Раздолбай» говорить нельзя.

Голос. «Раздолбай»? Нельзя?

Она. Нельзя. Зато вслушайтесь: «раз-гиль-дяй». Вот это допускается. Это благородно. Чисто. Возвышенно. «Раз-гиль-дяй». Это прекрасно. «Раздолбай» — это уродливо. А «раз-гиль-дяй» — это прекрасно. Прекрасно. Прекрасно. Вот во что все упирается. Вот во что… Вы не представляете, до какой степени… он всё презирает, как тиранит всех. И когда бедный малыш больше не может этого переносить… и отдаляется, то он, родной отец, готов ему пожелать… О, помогите мне…

Голос. Ну не грешно ли… Не грешно ли… Выгнать бедного ребенка из дому… надо ж до такого додуматься. Ладно еще, если б он был непутевый…

Она. Ничего подобного.

Голос. Ладно еще, если он бандит. Убийца.

Она. Нет.

Голос. Хочу спросить, может быть, он наркоман…

Она. Да нет.

Голос. Ладно еще, если б на беду… Ладно еще, если б он был неблагодарный сын…

Она. Нет-нет.

Голос. Допустим, вы состарились…

Она. Да нет же!

Голос. Допустим, вам нечего есть, а он жалеет для вас куска хлеба… как это часто случается в наши дни…

Он. Сколько можно! Хватит… Не могу больше. Прекратите…

Она (шепотом). Тихо, как ты себя ведешь! Помолчи. Нельзя перебивать. Надо, чтобы все шло своим чередом. Потерпи. Увидишь…

Он. Не могу, нет моих сил. Меня мутит, голова кружится…

Она (шепотом). Да замолчи ты! (Громко.) Продолжайте, не обращайте внимания… Видите ли, он такой нервный… Такой требовательный. Всегда такой нетерпеливый.

Голос. Ну, не грешно ли. Хочу спросить, может быть, он подлец…

Она. Нет.

Голос. Хочу спросить, может быть, он распутник.

Она. Нет, нет.

Голос. Хочу спросить, может быть, он раздолбай…

Он. О…

Она. Нет, он не раздолбай. Он занимается…

Голос. Ну не грешно ли. Не вор. Не обманщик. Не распутник. Не подлец. Не наркоман. Не раздолбай. Другие на вашем месте радовались бы. Другие бы гордились. Другие были бы на седьмом небе от счастья. Многие о таком и не мечтают… Подумать только, в наше-то время… с нынешней молодежью… с этими вертопрахами…

Он. О… хватит! Хватит. Я покоряюсь. Сдаюсь…

Она. С тобой просто невозможно! Погоди. Главное — не подгонять. Сейчас увидишь… Уже скоро…

Голос. Надо же, есть люди, которым так повезло… Вежливый, воспитанный мальчик… Серьезный мальчик… Работящий…

Она. Да, и развит не по годам…

Голос. Как же не совестно… Это какими же надо быть избалованными… испорченными…

Она (восторженно). Да, ведь правда?

Голос. Работящий.

Она. Еще какой!

Голос. Нет, ну надо же… Как подумаю о тех, кто отдал бы все на свете…

Она. Да, в этом смысле… Разве нет? Согласись.

Он. Да, насчет работы в школе… что правда, то правда.

Голос. Насчет работы в школе!.. Как будто это не важно…

Он. Нет-нет, конечно, важно…

Голос. Так в чем же дело?

Он (нерешительно). В том…

Голос. В чем же?

Он (смягчившись, покорно). Да нет, ни в чем… ни в чем. Вы правы. Не о чем говорить. Яйца выеденного не стоит. Из пальца высосано. Кровь себе портим по пустякам. Из мухи слона делаем. Просто мы… мы… мы избалованные… испорченные… Разум потеряли.

Она. Вот видишь, милый.

Голос. Берегитесь, чтоб небо вас не покарало. Если, не дай бог, постучим по дереву… то когда вы станете об этом вспоминать…

Она И ОН. О, не дай бог…

Голос. То-то… Судьбу искушаете…

Она И ОН (вместе). Нет!

Голос. Сами не знаете своего счастья…

Она. Да нет, знаем…

Голос. Еще бы… Неужто я не понимаю? В глубине души вы гордитесь им, верно? Ни на кого его не променяете… А? Признайтесь. Такой красивый мальчик.

Она И ОН. Правда.

Голос. Высокий. Стройный. Богатырь.

Он. Да… Рядом с ним я чувствую себя хлюпиком.

Голос. И уже интересуется, а? Могу поспорить… Неудивительно… И, конечно, все девочки…

Он. Да, есть уже… Вертятся вокруг… На днях телефон зазвонил… Я снял трубку и слышу…

Она. Но он никогда ничего дурного не сделает. Когда отец с ним про это заговорил, хотел предостеречь… он его остановил. Он очень застенчивый, знаете. И ответил так серьезно: «Да. Я с тобой согласен. Я знаю, папа».

Он. Я-то в его возрасте был таким дурачком… Слегка недоразвитым… Всё книги да книги… Музеи… А он… Ну да, ему ведь это неинтересно… Он это не любит… Он любит комиксы… телевизор…

Голос. Что ж вы хотите, время такое… Нормально, он как все…

Он (тревожно). Как все?

Она. Опять ты начинаешь? Только не заводись снова… (Громко.) Да, он как все. Все его ровесники сегодня такие же, как он. Не делай лицо, прошу тебя… Не ерепенься. Давай, повторяй за мной: «Все…» Потренируемся… Вот увидишь, станет легче… Повторяй: «Все так делают. Все так говорят. Вся молодежь такая… Мы как все…»

Он (вяло). Все так делают… Вся молодежь…

Она. Вся молодежь любит комиксы.

Он. Вся… молодежь любит…

Она (строго). Ну!.. Комиксы.

Он. Комиксы.

Она. Музыкальные автоматы. Игровые автоматы.

Он. Музыкальные автоматы… Но ведь есть же… даже среди молодежи…

Голос. Бедный сударь мой, это же исключения… Они только подтверждают…

Она. Ну конечно, сам подумай. Посмотри вокруг… Самые блестящие ребята, из Центральной, из Политеха, даже из Эколь нормаль^[4].

Сыновья Обри, дети Жаме… Однако… Везде то же самое… «Астерикс». «Пим, Пам и Пум». «Лаки Люк». «Пье-Никле». Отец… вполне мог бы запретить… Но нет, он только посмеивается… Говорит, что это очень неплохо…

Пауза.

Он (решительно). Ну все. Точка. Чур, больше не играю. Не хочу.

Она. Что такое?

Он. Ты совершила ошибку. Роковую ошибку.

Она. Какую еще ошибку? Опять с ним? С пеленками? С сосками?

Он. Нет. На сей раз со мной. Да. Заиграла в другую игру. Под шумок, незаметно. Но я-то вижу. Тебе понадобился отец Жаме. Сыновья Обри. Что ж, зато я теперь попрошу тебя дать мне мамашу Дюрантон… папашу Дюрантона… Именно так, и отца и мать…

Она. Что?

Он. Да-да. Дай-ка мне их. Давай-давай. И еще сына и дочь. Да, Дюрантонов. Всю семейку.

Она. Что ты будешь с ними делать?

Он. Сейчас увидишь. Они мне понадобятся. И еще Эрбары. Все: отец, мать, сын, внук. Давай. И всю семью Шаррá. Я мог бы попросить и других… Но пока хватит и этих.

Она. Ничего не понимаю.

Он. Подожди, поймешь. А теперь слушайся меня… Повторяй за мной. Скажи: это прекрасно.

Она. Зачем?

Он. Повторяй, говорю. Я ведь сейчас долго терпел. Повторяй: это прекрасно.

Она. Это прекрасно.

Он. Повторяй: мы не решаемся сказать «это прекрасно» в присутствии собственного сына. И ты посмотришь. Только наберись мужества.

Она. Мы не решаемся сказать «это прекрасно» в присутствии собственного сына. И ты посмотришь…

Он. Нет. «И ты посмотришь» относилось к тебе.

Она. А к кому все остальное?

Он. К Дюрантонам. К Эрбарам. К Шарра…

Она. Ты что, как мы будем выглядеть? Нас примут за помешанных.

Он (мечтательно). За помешанных… (Вздыхает.) За буйно помешанных… Ах, если б ты оказалась права. Если б это было возможно… Ни о чем я так не мечтаю. Но, увы, шансов мало… Ну, смелей. Повторим еще раз. Постой, я соберусь с духом… Ну все. Начали.

Она И ОН (вместе). Мы не решаемся сказать «это прекрасно» в присутствии собственного сына.

Он. Понимаете? «Это прекрасно» не идет с языка. (В сторону.) Господи, помоги, ноги подкашиваются… (Более уверенно.) Да, видите ли… Когда при нем говорят «это прекрасно», мы вздрагиваем, нас бросает в жар… Ну вот, я это сказал… И сейчас же Дюрантоны, Шарра…

Она. Дюрантоны и Шарра — нормальные, вменяемые люди, что они о нас подумают? Скажут, что в жизни не слыхали такой чепухи, никогда не видали ничего подобного?

Он. Нет, дорогая. Сама знаешь. Не строй иллюзий… Приготовься. Удар будет тяжелым. Тяжелее, чем я мог себе представить. Чем все, чего я боялся…

Она. Ох, да что же, что? Не мучь меня…

Он. Ужас! С пол-оборота. С полуслова. Мгновенно. Не задумываясь ни на секунду. Словно это самая обычная, рядовая вещь… Они поняли… Ни тени удивления. Сочувственные взгляды. (Измененным голосом.) «Ах, как грустно… Настоящая беда… Люди, при которых не решаешься сказать «это прекрасно»…»

Голос Мадам Дюрантон. Я от таких бегу как от чумы… Но когда это ваш собственный ребенок…

Голос Месье Дюрантона. Это несчастье…

Он (сдавленным голосом). Вы так считаете?

Голоса Дюрантонов и других. То есть что значит «мы считаем»?

Он. Ну почему, в сущности, почему? Я не до конца понимаю… Убеждаю себя, что сошел с ума. Объясните же мне.

Голос. Объяснить? Зачем? Зачем сыпать соль на рану?

Он. Нет, сыпьте, прошу вас, сыпьте. Я хочу знать. Возможно, у меня и у вас разные причины… Возможно, вы имеете в виду что-то другое, не то, что я…

Голос. Увы, бедный мой друг, что же другое мы можем иметь в виду? Неужели надо говорить?

Он. Да, да. Скажите…

Разные голоса. Да, видно, вам совсем туго приходится… Страшно и бросает в жар, потому что вы чувствуете оскорбительное отторжение… возмутительное презрение… скрытую угрозу… которую несут эти люди для всего, что нам дорого, они опошляют, обесценивают все… что придает жизни смысл… (С нарастающим пылом.) В их присутствии мы боимся осквернить… Стараемся оградить от их прикосновения… укрыть… Главное — не провоцировать их… не подпускать… Словом, как подумаешь… все переворачивается внутри! К чему об этом говорить? Об этом не говорят… из деликатности, да просто приличия ради… Но кто ж этого не чувствует?

Она. Кто? Да большинство! Люди здоровые. Нормальные. Сильные. У которых все в порядке с головой. Уверенные в себе. Cлава богу, на свете такие есть. Люди взрослые. Закаленные. Которым приходилось в жизни сталкиваться… которых она кое-чему научила, помимо этих тонкостей для избалованных неженок без стыда и совести… Угроза? Беда?.. Несчастье… родить… иметь такого сына, как наш? Ушам своим не верю… (Измененным голосом.) Он что, убийца? Нет, конечно. (Измененным голосом.) Вор? Обманщик? Нет. (Измененным голосом.) Аморальный тип? Нет. (Измененным голосом.) Раздолбай?… (Плачет.)

Голоса Дюрантонов. Бедные вы, бедные, до чего же вы дошли… Отправились за помощью… к ясновидящим, к ворожеям… просить совета у неграмотной бабки… Но кто же бросит в вас камень?.. С отчаяния чего не сделаешь! Мы бы и сами, случись, не дай бог, у нас такое с Жаком, с Пьером… Ну, они-то пока, к счастью, не вылезают… когда выдается свободная минутка…

Он (жадно). Да, правда? Не вылезают из книг? Из музеев? С выставок? Хорошие пластинки, книги по искусству… Да, как я в свое время… Но я, знаете, задаюсь иногда вопросом… Не хочу вас обидеть…

Голос. Что такое? Каким еще вопросом?

Он. А вдруг мне тогда просто чего-то недоставало… да… жизненной энергии, что ли… Наш сын, понимаете, веселый крепкий парень. Пышущий здоровьем, юношеской силой. А не маленький старичок, как я в его годы. Спокойный, уверенный. Силач. Уже интересуется… да-да (Усмехается.)… Покоряет сердца… Мы, конечно, не вмешиваемся… Кстати, в нем уже чувствуется такая зрелость… удивительная для его возраста…

Она. У него такой свободный ум… Ничего не принимает на веру… Авторитет для него не довод. До всего докапывается сам.

Голос. Так что ж вы тогда жалуетесь? Чем вы недовольны? Все к лучшему. Радуйтесь. Гордитесь. Каждому свое счастье.

Он (с достоинством). Да. Вы правы. Напрасно мы жаловались.

Она. Извините нас. Да. Каждому свой шанс.

Пауза.

Он. Слышала их сострадательный тон?.. Они говорили с нами как со слабоумными…

Она. Да. Но согласись, мы сами виноваты. Это же надо додуматься! А ты еще ругал меня за то, что я роняю себя! Ты, можно сказать, напросился… (Передразнивает их.) Ах, какие вы бедные-несчастные… Такое прикосновение оскверняет… Хочется все укрыть, спрятать… все, что имеет для нас ценность… Приличия не позволяют говорить о таких вещах, фи… Вот был бы ужас, если б у нас… если б с нами стряслась такая беда… если бы наш Жак… если бы наш Пьер… Но с ними (постепенно меняет тон) ничего такого не происходит, при них смело можно говорить «это прекрасно». Закатывать глаза. Падать ниц… Всем вместе. Всей семьей. Синхронно склонять голову… И не опасаться, что они ее поднимут… Нет. В самом деле. Можно не опасаться ничего. Не то что у нас… (Стучит в дверь.) Иди сюда, мой хороший, иди к нам… Чем ты занят? Я тебя отвлекаю? Но все-таки зайди на минутку, пожалуйста.

Сын. Да, мам. Что?

Она. Знаешь, милый, я хотела тебя спросить…

Сын (слегка раздраженно). Я все написал. Остались только выводы…

Она. Да нет, я не о том хотела поговорить…

Сын. Да?.. А о чем?

Она. Не делай такое лицо…

Сын. Какое лицо?

Она. Не валяй дурака.

Он. Скажешь тоже! Думаешь, у него есть волшебная палочка, которая превращает лебедей в принцев, а жаб — в прекрасных принцесс? Ты же видела, я его заколдовал.

Она (обращаясь к Сыну). Ты понимаешь, о чем отец говорит?

Сын. Нет, мама.

Она (умоляющим тоном). Да нет, прекрасно ты все понимаешь… Просто придуриваешься…

Сын. Ну что ты… Я правда…

Он. Вот так-то, и что ты теперь ни делай… Я же сказал, что вернул его в рамки. Я его там запер. «Кто это она?» Тебе ведь так понравилось. Ты хвалила меня за присутствие духа, за смелость… А теперь требуешь, чтобы он вышел. Разберись сначала, чего ты хочешь. Чтоб он опять…

Сын (с наивным видом). Что опять?

Она. Но, милый, ты же знаешь… Я хочу, чтоб ты снова стал таким, как был только что… когда ты все лучше нас понимал, все так хорошо чувствовал… это мы вели себя как маленькие… когда ты сказал, помнишь, что мы не решаемся произнести… сказать «это прекрасно»… только потому, что ты… что ты здесь… Ты такой восприимчивый, такой тонкий… И все эти вещи для тебя тоже, когда у тебя есть настроение… От тебя ничего не скроешь, тебя ничем не удивишь… Ты так здраво судишь, так свободно мыслишь… Можно только пожелать тем, кто…

Сын. Но ведь вас это так напугало. Папа так разозлился…

Она. Это было просто смешно. Уверена, сейчас он сам сознает… Он должен был дать тебе возможность объясниться, высказаться… А он: «Кто это она?»… Но не затем, чтобы тебя подавить, понимаешь… Я его знаю… У него это непроизвольно вырвалось. Рефлекс…«Кто это она?»… По привычке. Для порядка. Это что-то такое допотопное… «Кто это она?», скажите на милость! Какие пустяки… Откопать такое… когда мы были все вместе, втроем, в один из редких моментов, когда наконец… такое чудо… вдруг… будто просвет… и мы вот-вот могли прикоснуться наконец к чему-то… вместе…

Он. Слушай, перестань, а? Неужели тебе мало? Хочешь еще? Тогда сама и расхлебывай… Предупреждаю. Не рассчитывай, что я приду на помощь…

Она (в экзальтации). Нет-нет, я не рассчитываю… Мне это не понадобится… (Сыну.) Послушай, милый, прошу тебя, скажи… не отказывай мне… скажи только одно: почему? Почему, как ты думаешь, ну ответь мне, из-за того что ты здесь… пусть даже за стеной… как ты сам так верно сказал… мы не решаемся…

Сын (непринужденно, без всякого смущения). А, да, но ведь так оно и есть, сама видишь, даже сейчас, посреди всех этих излияний, ты запинаешься, не можешь…

Она (берет себя в руки). Нет, могу, пожалуйста: это прекрасно. И даже показываю это тебе. Открываю… вот, смотри, это перед тобой. И говорю — слышишь? — это прекрасно. И спрашиваю тебя: ты не находишь?

Пауза.

Да скажи же что-нибудь!

Сын. Нет, не получается… Ничего не могу с собой поделать, меня передергивает. (В шутку, страшным голосом.) Сейчас я, как спрут, выброшу… струю чернил, они разольются… Вон папа уже заранее съежился…

Он и она (дрожащими голосами). Ты не находишь, что это прекрасно? Тебе противно это… все это…

Сын (снисходительно). Да нет, что вы… Совсем не в том дело…

Они (с надеждой). Не в том… О, милый… А в чем же?

Сын. Просто… Но мне как-то неудобно говорить… Вы обидитесь…

Она. Нет-нет, пожалуйста, скажи…

Сын (нерешительно). Ну просто для меня само выражение «это прекрасно» убивает все… К чему его ни примени… все тут же становится…

Она. Да… кажется, я вижу…

Сын. Да, видишь…

Она. Понимаю… Все становится пошлым, неинтересным… да?

Сын. Ну если хочешь, да… Такие затасканные ярлыки, их на что ни навесь…

Они (с надеждой). Да, нельзя, нельзя, ты совершенно прав. Это упрощение. Конформизм…

Сын. Вот именно… И я совершенно не выношу…

Она (с пафосом). Да, ты слишком преклоняешься перед этими вещами…

Сын (раздраженно). Ну вот. Теперь «преклоняешься». Вечно эти ваши слова…

Она (смиренно). Извини… Просто мне хотелось бы, чтобы сама вещь… на которую навешивают… которую ты хочешь спасти от опошления, от обезличивания… в общем, сама вещь… она… тебе… тебе… ну…

Он. Да, мама, конечно…

Она (отцу). Видишь, как мы ошибались. Как плохо знаем собственного ребенка… Верно говорят, что своих детей знаешь хуже всего. Ему вовсе не противно… Он любит, ты же видишь… Ладно, «любит», наверно, не совсем подходящее слово… прости… мы такие неловкие… В общем… я хотела спросить… само по себе то, что отец мне показывал, эта гравюра… может быть, тебе тоже… если б ты пожелал на нее взглянуть и никто бы ничего не говорил, то и тебе тоже…

Сын (успокаивающим тоном). Ну да, мне тоже, конечно…

Он. Тебе тоже? Правда? Ты находишь? Ты не находишь, что это…

Она (обезумев от страха). О нет, стоп, осторожно! Не начинай все сначала… Только без этих слов… таких затасканных… избитых… высокопарных… Видишь, милый, я, кажется, поняла…

Он. Ладно, ладно, хорошо… Раз он у нас такой чувствительный… (Восхищенно.) Такой утонченный… Но в общем, это… а? Ты не находишь?.. (Насвистывает.)

Сын. Да. Довольно круто, не спорю.

Он (восхищенно). Круто. Круто. Круто. Как же я не сообразил! Круто. Теперь буду знать. Иногда ведь достаточно одного-единственного слова…

Она (возбужденно). Да, чтобы все изменилось… чтобы люди поняли друг друга… чтобы можно было… да, правда?

Он. Осторожно! Тебя вечно заносит…

Она. Нет, меня не заносит… (Ее словно прорвало.) Понимаешь, милый, я всегда знала, что такого не может быть… всегда чувствовала, ведь мы очень похожи… И вот теперь я могу сказать тебе, разделить с тобой… правда? Помнишь, как когда-то… когда ты был маленький… когда ты приходил ко мне и что-то показывал… Теперь мы с тобой пойдем… Или нет? Тебе неохота? Ты предпочитаешь сходить один…

Сын. Куда сходить?

Она. Ну, ты же знаешь, я на днях говорила… Это нечто настолько… Нет-нет, не бойся, я слежу за собой… Нечто, что надо посмотреть обязательно, так бы я сказала… Для меня это было потрясение… событие… эта выставка… Но, может быть, ты ее уже видел?.. Нет, ладно, забудь, что еще за допрос… Все, проехали… Но мне хотелось показать тебе… смотри… Нет, не это… не репродукции… (Игриво.) Сейчас увидишь, потерпи секундочку… вернее, услышишь…

Звучит несколько тактов Андре Букурешлиева^[5].

Нет…

Он (шепотом). Ты с ума сошла…

Она. Нет, не то… подожди…

Несколько тактов Веберна.

Нет, опять не то… А, вот, знаю… Думаю теперь…

Звучит Моцарт, чуть дольше.

Он. Ну хватит. (Останавливает пластинку.)

Она (чуть не плача). Зачем? Мы так хорошо слушали… Это проникало… наполняло… было так…

Он. Никак не было. Скучища.

Она. Скучища?

Он. Да. Я нахожу это чудовищно скучным.

Она. Ты? Ты не находишь, что это…

Он. Что это что?

Она. Что это… довольно круто…

Пауза.

Да в чем дело, в конце концов?

Он. В том, что это нагоняет на меня тоску… Что я не хочу… Не хочу сейчас.

Она (плачет). О…

Он. Не хочу, пока он здесь… Меня не берет… Я уже ничего не слышу, ничего не чувствую… Все покрывается… чернилами… Скорей, на помощь… Да помоги же мне…

Сын (очень спокойно и чуть снисходительно). Ну вот. Ну вот. Сейчас. Успокойся… Да, кстати, я о другом: только что звонил месье Бертран. Я взял трубку… Он перезвонит.

Он (с облегчением). Когда?

Сын. Я сказал, что ты будешь после восьми.

Он. Ну почему после восьми?.. Я же просил сказать, что буду поздно…

Сын. Извини, но мне ты ничего не говорил.

Она. Да-да. Ты говорил мне.

Он. Нет, ему.

Она. Нет, мне.

Сын. Вот видишь.

Он. Чтобы тебя защитить, твоя мать что угодно готова сказать…

Сын. Нет. Ты же знаешь, она никогда не врет.

Он. Он еще учить меня будет! И вообще, о ком ты говоришь? Кто это она?

ИССМ, или То, что не имеет названия

Пьеса впервые поставлена в феврале 1973 г. в Театре Пьера Кардена.

Режиссер-постановщик — Клод Режи.

Исполнители:

Он — Мишель Лонсдаль.

Она — Доминик Бланшар.

М1, М2, М3 — Франсуа Дарбон, Жерар Депардьё, Мишель Робен.

Ж1, Ж2, Ж3 — Николь Исс, Паскаль де Буассон, Татьяна Мухин.

Он. Уничижение? У-ни-чи-же-ни-е. Да, именно так: уничижение. Мы занимались уничижением. Вы могли бы также назвать это злословием. Или сплетнями. Но вы предпочли «уничижение». Понимаю… Сказать по правде, я этого ждал. Ты ведь тоже этого ждала, разве нет? Мы оба этого ждали. И довольно давно…

Она. Да… Я видела, к чему все идет. Все было слишком уж хорошо…

Он (со вздохом). Что ж теперь делать? Надо смириться с обстоятельствами. Ничего не попишешь. Видите, какой у всех смущенный вид? Они как будто не знают, куда себя деть. Их смущение могло бы заставить вас сдержаться… Ведь так бывает, разве нет? Хотите смутить кого-нибудь, но от этого сами смущаетесь, и настолько, что лучше уж оставить все как есть… Я не очень складно объясняю, но вы ведь меня понимаете — все это так, замечания по поводу.

Она. Откровенно говоря, я рассчитывала на что-то в этом роде. Но, кстати, вы же не смутились.

Он. Я? Не смутился? А может, все же смутился? Да, пожалуй, есть немного.

М1. Посмотрел бы я на вас, если б вам пришлось услышать такое в свой адрес… Нет, это выше моих сил.

Ж2. Должна признаться, я тоже… когда слышу такое, всегда думаю: и меня, верно, разбирают по косточкам за моей спиной.

Он. Вот видите, она уже пришла в себя. Вы нас пробудили. У нас открылись глаза. Просто удивительно, как все сразу сделалось обычным, нормальным… Чуточку пресным… Или мне только кажется?

М1. Ничего подобного. Я, знаете ли… такого рода возбуждение… я нахожу его отупляющим.

Ж2. Мы вообще-то… занимались тем, что перемывали косточки этим несчастным Дюбюи… Пожалуй, мы немного увлеклись.

М1. Так забудем их, ради всего святого! Давайте найдем другую тему для разговора.

Он. Да-да, вы правы. Я и сам об этом думал. Я легко могу переключиться на любой другой сюжет.

Ж3. Только не надо смотреть друг на друга с таким видом…

Он. Ну-ну, полно, не будем преувеличивать. Мы просто хотели всех развлечь, блеснуть остроумием, покрасоваться, выплеснуть наружу агрессию, чувство вины… Мы хотели пощекотать себе нервы, сделать приятное… слиться воедино, разделиться… убить, сожрать, освободиться… Да что толку перечислять, все это знакомо до боли. Этим занимаются все. Незачем бить себя в грудь. Все уже позади. Нас призвали к порядку. Это заслуга месье: он проявил мужество. Теперь мы подойдем к делу спокойно и творчески.

Молчание.

Он. Ну так что? Чего мы ждем? Похоже, возникло затруднение с выбором. Ну же, смелее, сделайте кто-нибудь первый шаг.

Ж3. Не так-то это просто, по заказу…

М3. Вам больше нравится, когда все молчат?..

Ж1. О нет, только не это… Тем более сейчас…

Ж3. Нет, конечно, что угодно, только не это…

Молчание.

Ж1. Ангел пролетел.

Ж2. Да, ангел.

Он. Прекрасно. То, что надо. Идеально для такого рода ситуаций. Ну, а теперь…

Голоса. Прелестно.

— Удивительно.

— Ничего общего с его прежним стилем.

— Какая жалость! Представьте, я не видел…

— Я тоже. Всё откладывали, откладывали… и вот пропустили…

— Так всегда и бывает.

Голоса переходят в гул, на фоне которого слышны отдельные реплики.

— (По слогам.) С у-ма-сой-ти…

— (Медленно и протяжно.) В подобных вещах я, знаете ли…

— (Сухо и решительно.) Мнения могут расходиться.

Смех.

— Невозможно.

— Совершенно с вами согласен.

— Что вы говорите!

— (Сквозь зубы, пренебрежительно.)

Кошмар. Ни крупицы таланта.

— (Заискивающе, торопливо.) О да, я тоже так считаю. Мне бы больше понравилось…

Фоновый гул голосов. Смешки. Вскрики.

М2. Не забудь, ты подаешь сигнал.

Ж2. Знаю, еще рано. Еще нет и четверти двенадцатого.

М2. Будь внимательна: ты всякий раз говоришь, что еще рано, а потом затягиваешь…

Он (обращаясь к ней, тихо). Они больше не могут…

М1. Что вы там говорите? Они больше не могут?

Он. Да нет же, я этого не говорил…

М1. Говорили-говорили, я слышал.

Он. Вовсе нет. Я хотел сказать, что…

Она. О нет, пожалуйста… только не теперь…

Он (обращаясь к ней, тихо). Тебе не стыдно? Изменница! Предательница! (Вслух.) Знаете, о чем я сейчас подумал?

Голоса. Нет…

— Расскажите.

— О чем?

Он. Я не решаюсь. На меня опять все набросятся.

М1. Значит, опять про Дюбюи. Что, угадал? Неужели снова заведете старую шарманку?

Ж3. Ну хорошо (устало и разочарованно). Значит, Дюбюи тут ни при чем… Что же тогда?

Он. Будьте покойны. Больше никаких Дюбюи. Ни за что. Но месье только что навел меня на мысль.

М1. Весьма польщен. Хотя не вполне понимаю. Вы ведь не считаете, что мы тут снова, как и недавно, занимались тем…

Он. О нет, конечно, нет. И потом, собственно, не мне говорить об уничижении. Хотя, признаюсь, был момент…

Ж3. Это когда мы вспомнили про Валери?

М1 (с достоинством). Никакой связи. Прежде всего, Валери мертв. К тому же это великий писатель.

М3. Немаловажная деталь, в ней-то все и дело.

Ж2. Безусловно. Тут и добавить нечего… Каждый имеет право… Более того, это долг…

Ж1. Плата за гениальность.

Ж2. Вот именно. Нельзя всех мерить одной меркой… Они выше… они за пределами…

Он. Согласен, бедняги Дюбюи не относятся к числу тех, кто «за пределами». Они внутри, целиком внутри, как мы с вами… именно так…

М1. Только не начинайте все сначала.

Он. Да нет, не волнуйтесь. Речь вовсе не о них.

Ж1 (с печалью в голосе). О ком же?

Он. Да, в общем, ни о ком.

Ж3 (разочарованно). А, ни о ком… Значит, опять будет то же самое?

Он. Ну уж нет. Я как месье. Какое-то время я крепился, а теперь буду делать как он.

М1. Что же вы будете делать как я?

Он. Я тоже позволю себе призвать всех к порядку, я, как и вы, отважусь высказать вслух свое скромное мнение о том, что происходит вокруг.

Она. Нет, умоляю, остановись! Я этого не вынесу.

Он. А я очень даже вынесу. По мне, так это даже полезно. Ну, а теперь хватит, в конце концов это утомительно… Вы не чуете, каким нафталинным душком веет от наших разговоров? Мы будто копируем копию, вы не находите?

М1. Копируем копию?

Она. Он хочет сказать, что недавно, когда мы говорили, ему показалось, что мы подражали кому-то… Ты ведь это хотел сказать, правда?

Он. Должен сознаться, меня это и в самом деле приводит в замешательство… После всего, что мы видели… после всего, что нам демонстрируют каждый день, на каждом шагу… в театре, в литературе… и что мы сами иной раз заявляем… с такой серьезностью… немудрено испытывать некоторое смущение…

Она. И вправду удивительно, вы не находите? Сколько бы писатели ни разоблачали, ни срывали маски… так что даже порой тошно становится… нам всё нипочем, продолжаем как ни в чем не бывало…

М1. Это естественно. Какая же связь? Там — искусство. Тут — жизнь. Два совершенно разных мира. Ничего общего.

Он. Ну, что касается меня (валяет дурака), то теперь, когда мне всё показали… В общем… ничего не поделаешь: я это вижу повсюду. Едва люди начинают рассуждать в таком духе — я сразу же реагирую на это, как на…

М2. На что же именно?

Он. Как вам сказать… обмен избитыми фразами. Банальностями, одним словом. Вы понимаете, о чем я? Вам ведь достаточно об этом твердили? Всё уже, поди, наизусть выучили… И вас не смущает, что вы опять влезли в это по уши?

Ж2. Чего ж вы хотите? Иначе было нельзя. Надо же чем-то заполнять молчание.

Ж1. И притом быстро. Ждать было некогда. Надо было хватать, что попадало под руку. Пришлось воспользоваться готовым.

М1. И все же я не понимаю… На что вы, собственно, сетуете? В театре слушаешь такое часами и даже получаешь от этого в некотором роде наслаждение. Или читаешь длиннющие романы — и все ради того, чтобы, страница за страницей, во всех подробностях…

Ж1. О да, я обожаю…

Ж2. В персонажах узнаешь себя. Или же не узнаешь.

Ж1. В самом деле. Как будто видишь себя… но при этом не видишь… Смешно.

М3. Только смех какой-то невеселый.

Ж2. Ну, не то чтобы невеселый… Просто смеешься смеха ради, не по-настоящему… Это так упоительно.

Ж1. Все это знакомо. До боли знакомо. И в то же время немного странно, будто впервые сталкиваешься…

Ж3. Точно пелена спадает…

Он. Какая еще пелена? Что там спадает? Чепуха какая-то. Ничего подобного, небылицы. Так сказать, литература… Ни крупицы правды.

М2. Прямо-таки ни крупицы? И избитых фраз тоже нет? Чем же тогда обмениваются?

М1. Да почему? Как это нет? Избитая фраза — это общее место, то есть место, где сходишься с другими…

М3. И делишься своими скромными запасами.

Она (смиренно). Ну да, вот то самое приданое, что нам готовят с детства…

Ж3 (с иронией). И откуда мы берем, что нам надо, в случае необходимости.

Она (со вздохом). Совсем как недавно…

М1. Вот именно. Как недавно… И я, со своей стороны, нахожу, что это очень даже хорошо. Во всяком случае, лучше, чем ваши мелочные нападки… на этих Дюбюи…

Он. Лучше? Вы так полагаете?

М1. Конечно лучше. Чище. Невинней.

Она. Послушай, месье прав, не спорь с ним. Обмен банальностями — это что-то чистое, без примесей. Тут нет никакого подвоха.

Ж2. Конечно, это всем известно. Так, одна видимость… впрочем, в этом есть свое очарование.

М3. Нет, моя дорогая, видимость — не то. Видимость предполагает невидимую часть, глубину… а глубина, как известно…

Ж2. Да, знаю: что-то старомодное.

М1. Истрепанное до крайности.

Ж1. И все же порой…

Он. Порой вы чувствуете… как изнутри… поднимается что-то вроде… волны… Так ведь? Вы будто слышите милый старый напев? И не можете с этим совладать, верно? Вы не в силах ничего изменить… Чтобы далеко не ходить за примером, вот недавно: достаточно было чуточку напрячь слух… Из ваших реплик, друзья мои, какой получился концерт! Впрочем, нечто подобное происходит со всеми избитыми фразами. Взять, к примеру, любую, самую плоскую, самую невинную. Что-то вроде: «Ну и погодка! Лето от зимы не отличишь!» Или: «О-хо-хо, как время-то летит! Да и мы не становимся моложе». Или еще: «Мне нравится эта книга. Поистине литературный памятник». Во всем этом… сквозит… Если бы мы только захотели… если б осмелились… Только вы не хотите. Не будем трогать избитые фразы. Они для того и существуют, чтобы… смягчать… приглушать… А что касается этих Дюбюи… у них по крайней мере было то преимущество…

М1. Довольно. Вы же обещали.

Ж3. Пусть… оставьте его… пусть немного… Дюбюи все же… должна признаться…

Он. Согласитесь, это было недурно, а? (С видимым удовольствием.) Согласитесь, что в Дюбюи… было что-то такое…

М1. Да у вас просто навязчивая идея. Наваждение какое-то. Кстати, это лечится.

Он. Ничего не выйдет. Поздно. С этим покончено. Не начинайте все сначала. Один раз я уже пошел у вас на поводу…

Она. Иначе было просто нельзя. После вашей выходки… Пришлось действовать силой.

Он. Прямо-таки путч! Зато теперь они увидели, в каких ежовых рукавицах их держали… Все с облегчением вздохнули, когда исчезли эти Дюбюи.

М1. Все хотят вернуться к перемыванию косточек?.. К пересказу сплетен?.. Вам нравится?..

Он. Как видите, это уже никого не приводит в ужас, вы можете сколько угодно твердить: сплетни, уничижение. С них все как с гуся вода.

Ж2. Если хотите знать, я считаю, что это было очень некрасиво. Пусть лучше меня убьют, чем я стану…

М3. И я… Чем изображать из себя… судей…

Он. Вот видите. Все настроены против вас. Я же говорил.

М1 (с возмущением). Но вы же сами недавно…

М3. Нет, я совершенно не переношу скандала… Это выше моих сил. Я всегда отступаю… Во всяком случае, это моя первая реакция…

М2. Да и я тоже… Все эти одергивания, призывы к порядку… Я, конечно, стараюсь не участвовать… но все равно терпеть этого не могу.

М1. А я нахожу возмутительным именно то…

Он. К чему этот спор? Никто вас не слушает.

Она. И никто вам не верит.

Он. Нет, почему же? Я ему верю. Я думал, он ломает комедию: всякие там чистота, нравственность… но я пришел к выводу, что не прав: Дюбюи действительно его не интересуют. Ему до них нет никакого дела.

М1. О да. Абсолютно никакого. Более того — и вас это, наверное, шокирует, — Дюбюи мне скучны.

Она. Дюбюи вам скучны? Не может быть!

Он. Еще как может! Уверен, что это правда. Я понимаю: поверить трудно. Очень редкий случай…

М1. Редкий случай!.. Вот-вот…

Он (серьезно). Именно. Очень редкий. Я говорю о настоящих случаях. Потому что притворщиков не счесть. А вот такие подлинные случаи, как ваш… Нет, они, конечно, встречаются… Хотя бы даже в произведениях мировой литературы… Возьмите, к примеру, Данте… Достоевского…

М1. Данте? Достоевский?.. Это становится любопытно…

Он. Ну да, я хочу сказать, умеренные. Равнодушные. Те, кто в первом круге Ада, о ком сказано в Апокалипсисе… Как это ни грустно, но вы из их числа.

Она. Да нет же, оставь его в покое. Ты отошел от темы… Зря теряем время…

Он. Хорошо-хорошо, не буду. Слушайте: попросту говоря, надо принять решение… Выбирайте. Кто не хочет, чтобы мы обсуждали Дюбюи? Кто хочет продолжить обсуждение?.. Кто хочет вернуться к безобидному разговору о высоких материях?

Голоса. Нет, не хотим.

— Только не это.

— Ни в коем случае.

Он. Вот видите. Они сделали свой выбор. Вы остались в меньшинстве. А кто молчит, тот просто не решается… Вы в одиночестве. Вам ничего другого не остается…

М1. Вот именно. Мне ничего не остается, кроме как уйти. Впрочем, завтра мне все равно рано вставать… Ивонна, ты идешь?

Ж1. Нет… кажется…

М1. Что с тобой?

Ж1. Ничего. Прости, но я останусь.

Он. Вы отказываетесь следовать за вашим супругом, мадам? Вы понимаете, что такими вещами не шутят? Мне бы не хотелось, чтобы из-за меня…

Ж1. Я так решила. Я остаюсь.

М1. Ивонна, заклинаю тебя, одумайся. Я не прощу тебе этого.

Ж1. Ты мне не простишь… Очень хорошо! Вы только послушайте! Он мне не простит… потому что я отказываюсь возвращаться в его мир чистоплюйства, достоинства, целомудрия… к его молочной диете с протертыми кашками… Только высокие материи. ПОЛИТИКА. ИСКУССТВО. Или мертвецы. Великие мертвецы. Жид. Валери. Де Виньи. Шатобриан. Вечно ходить задрав голову, глядя в туманную даль. Не приведи Господи опустить нос и принюхаться, почуять что-нибудь… Сразу — шлеп по спине!.. Вернись, мол, к порядку!..

М1. Ты отвратительна.

Ж1. Я? Отвратительна? Знаете, что я вам скажу: я всегда это предчувствовала, с самого начала, только выразить не могла. Нужно было, чтобы кто-нибудь это произнес, непременно… нужно было как-то это назвать. И вот наконец… какое облегчение! Он умеренный. Равнодушный. Аморфный. И Данте тут! И Апокалипсис! Мне даже не надо столько. Даже чересчур. Благодарю. Разумеется, я остаюсь.

М1 уходит. Обрывки прощальных фраз. Молчание.

Ж3. Ангел пролетел.

Ж1. Не надо. Уже не поможет.

Она. Не надо, прошу вас… Слава богу, всё позади…

Ж3. Вы правы, простите. Старая привычка.

Молчание.

М2. М-да… Ну-с… Значит, так, вот что я вам скажу… Коль скоро теперь можно спокойно, ни на кого не оглядываясь…

Ж1. Да-да, скажите скорее…

М2. В общем, у меня такое впечатление, что в любом случае, даже без этого инцидента…

Ж2. К тому же еще в дурном вкусе…

М2. …у меня впечатление, что мы в любом случае достигли бы цели.

Она. Как это?

М2. Мы были от нее в двух шагах. Я как раз собирался вам сказать, что вы нашли наконец то, что искали. Что-то очень подходящее для вашего случая. Да не смотрите на меня так… Я думал, вы не хотите знать. Вам больше нравится мучить себя. Вы ведь это любите.

Она. Очень тонкое замечание… Хотела бы я, чтоб вы оказались на нашем месте. Ну, так что же это такое? Говорите, не томите.

М2. Ан-ти-па-ти-я.

Она (разочарованно). Антипатия?

М2. Именно. Антипатия. Дюбюи вам антипатичны. И добавить к этому нечего. То, что вы в них чувствуете… непонятное, невыразимое… что вас в них притягивает… что вам мерещится… Все это вызывает у вас то, что именуют антипатией. Ну? Ведь именно это вы искали? В десятку. Прямо-таки на заказ. Общепризнанно. Официально разрешено. Совершенно законно. Что тут можно возразить? И к чему голову ломать? Ну, авось теперь страсти поутихнут.

Он. Антипатия!.. Так вот что вы нам приготовили. Только привереда тут найдет к чему придраться! Только какой-нибудь придирчивый капризник! Что еще нам нужно? Да за кого вы нас принимаете!

Она. Помилуйте, мой бедный друг, это же первое, что пришло нам в голову. Мы подумали об этом с самого начала.

Он. Ну конечно, с самого начала. В тот момент, когда попытались успокоиться. Остановиться…

Она. О да, поверьте, мы сделали все, что в наших силах. Даже, помнишь, мы до того дошли, что стали сравнивать себя с этими помешанными… с этой парой маньяков. Помнишь, у Жанэ: когда на них находило, они спускались в подвал и, взявшись за руки и раскачиваясь, повторяли хором: «Раз, два, три, хватит чертовщины».

Он. Верно, хватит чертовщины. Дюбюи? Ну и что? Что в них такого? Есть, однако, нечто, что все это охватывает. Всё. Смотри. Видишь? Это называется антипатией…

М2. Ну и чего вам не хватало? Что было не так?

Она. Ну-у… просто, сколько бы мы ни повторяли… никакого результата. Что мертвому припарки… Нет, наоборот… как раз парило будь здоров, без передышки. Даже больно было. Но твердить: антипатия, антипатия — от этого ни холодно ни жарко.

М2. Есть тут кто-нибудь, кто в состоянии все это понять?

Она. Да кто угодно может это понять. Помните, в «Меловом круге»? Старый муж восьмидесяти лет и его престарелая жена пришли к судье и хотят разводиться. Судья спрашивает: «Вы давно женаты?» — «Пятьдесят лет». — «Так в чем же дело?» — «Дело в том, что между нами возникла антипатия».

Смех.

Вот видите, вы смеетесь.

Он. Вы и сами видите, что «антипатия» не подходит.

Ж1. Разумеется, после пятидесяти лет брака!

Она (с жаром). Совершенно очевидно, что «антипатия» — это слишком туманно, слишком… отдаленно… Она может быть только первое время… Но потом…

Ж2. Она права. Потом ее неизбежно сменяет что-то другое…

Она. Вот именно. Ах, бедные, как я их понимаю… Что же им пришлось вынести… за всю-то жизнь… только представьте себе… И так ничего у них и не вышло…

Он. Совсем как у нас. Что за наказание…

М2. Да вы просто обманщики. Гнусные заговорщики. Вы хотите, чтобы вам помогали, а сами всех обманываете. «Антипатия», видите ли, им не подходит… Значит, Дюбюи вам очень близки? Вы хорошо их знаете? И давно?

М3. Признайтесь, это ваши родственники?

Она. Ну… в общем… да. Дюбюи, это… так сказать… для отвода глаз… своего рода перенос, проекция… В сущности, речь идет… ну да, о родственниках… вернее, о свекре со свекровью… Просто Дюбюи очень на них похожи…

Он. Ты с ума сошла, что такое ты говоришь?

Она. А что я должна сказать? Что это наши дети?

Он. Ты вконец потеряла голову! Представляешь, куда нас это может завести?..

Она. Ой, я сама не знаю, что говорю… Да нет же. Конечно, не родственники. И не дети вовсе… Нет-нет… Ох, пощадите… Нет, это не комплексы. И не подавленные инстинкты. И не регрессия. Не детские фиксации… Да нет же, это собирательный образ. Мы сами их создали. Проходные персонажи. Продукт серийного производства… Впрочем, нет, извините, я все это придумала.

Молчание.

На самом деле это наши соседи. Мы уже много лет постоянно с ними встречаемся. В общем, вы понимаете…

М2. Ну что ж, пусть так. «Антипатия» лучше всего подходит для вашего случая: соседи. С ними сталкиваешься на лестнице. Здравствуйте. До свидания. Антипатия оправдывает желание держаться от них подальше… хотя оправдываться незачем…

Она. Вот видишь… Соседи тоже не годятся. Вообще-то, вы правы. Речь идет о родственниках… о брате и его жене. Такие добросердечные люди. Они очень нам помогали. Когда они рядом, все прекрасно… И ничего особенного вы не чувствуете… А потом они уходят… и тут начинается…

М2. Это ваш старший брат?

Он. Да нет, что вы! Вовсе даже не он. Я понимаю, почему вы спросили. И прекрасно вижу, к чему вы клоните… Но вы ошибаетесь. Это не проекция. И не зависть. И не комплекс неполноценности. О боже, что ты им наговорила! Короче, мы снова попытались вас обмануть. Должен сказать вам всю правду: нас с ними ничего не связывает. Решительно ничего…

М3. Так в чем же дело?

Она (жалобно). В самих Дюбюи. Которых вы прекрасно знаете. Потому-то мы вас и спрашивали… Но только «антипатия» не подходит… а вы не хотели понять… Вот и пришлось что-то придумывать…

Ж1. Знаете, мне кажется, есть еще что-то… чего вы нам не говорите… Все же вы что-то от нас скрываете…

Ж2. Они не решаются сказать, что именно эти Дюбюи им сделали. Давайте попробуем догадаться…

Ж3. Скажите, в самом деле, что они вам сделали? Скажите же, ну! Наверное, что-то такое, в чем трудно признаться? Я имею в виду, перед всеми… Скажите мне на ушко, я никому не передам.

Она. Да нет же. Ничего они нам не сделали. Ничего такого, о чем стоило бы рассказывать…

Ж1. Значит, это то, о чем не стоит рассказывать. Ну сделайте же над собой усилие, если хотите, чтобы мы вам помогли.

Она. Нет, речь вовсе не об этом…

Ж1. О чем же тогда?

Она. Дело в том… дело в том…

Он. Дело в том, что они существуют.

Ж3. Существуют?

Он. Конечно. Они есть. Неустранимые. Неискоренимые.

Ж1. Ну и что из того? Не вижу, из-за чего тут с ума сходить. Если из-за всего на свете…

Ж2. Даже из-за самого что ни на есть отвратительного… Хотя, по правде, Дюбюи не вызывают у меня отвращения. Если из-за всяких там жаб, змей или крыс…

Ж3. Верно, очень хороший способ. Успокаивает как нельзя лучше. Я знала одного человека, который таким образом пытался отделаться от собственных детей… Они его мучили… точно так же… приходили к нему по ночам и пугали… нелепо… бессмысленно… по-идиотски… А он только за голову хватался… Он мне рассказывал: «Я просто говорю себе: ну что ж, как есть. Ничего не поделаешь. Так уж они созданы… просто живут себе… как мартышки. Или попугаи…» И ему становилось легче.

Пауза.

Ну что? Тоже не подходит?

Он. Нет-нет. Это невозможно.

Она. Совершенно невозможно. Дюбюи, они… Сколько бы мы над ними ни колдовали, сколько бы ни превращали в жаб, змей или крыс… Или в прекрасных принцесс… это ничего не меняет…

Он. Все равно от них будет исходить…

Она. Они что-то такое вокруг себя распространяют… Это «что-то» просачивается… добирается до вас… поднимается изнутри… пробирает до костей… оно рождается из ничего…

Он (строго). Источник этого — в них самих… скрытый источник… Это рождается, выходит наружу, заполняет нас, распространяется на все вокруг…

Пауза.

Ж3. Тогда вот… моя версия вам понравится… Я вас понимаю… В этих Дюбюи есть нечто… (Присвистывает.) Просто они насквозь лживы. Такие притворно-слащавые. А она… она не говорит, а воркует…

Ж1. Ничего она не воркует. Пищит, как…

М3. Ну, хорошо. Если хотите… она такая простушка…

Ж1. Немного инфантильна… И строит из себя дурочку.

Ж2. Почему это «строит»? Она и есть дура, уж можете мне поверить.

Ж3. Ничуть она не дура. Она себе на уме… Исподтишка за вами наблюдает.

Она. Вот как? Исподтишка? И себе на уме?

Он. Продолжайте, прошу вас.

Ж1 (передразнивая). «Ах, пьявда? Это вы сеёзно?» И глазами своими хлопает…

Ж2. И эта ее манера…

Она. Какая манера?

Ж2. Не знаю…

Молчание.

М3. А я вот знаю. Они пытаются встать с нами на одну доску. Снисходят до нас…

Ж2. Это вы верно подметили. Только они плохо рассчитали и спустились слишком низко.

М3. Я-то знал Дюбюи и раньше… Тогда он, наоборот, все стремился подняться повыше… Становился, можно сказать, на цыпочки… на задние лапки… перед сильными, перед «старшими»… Его презирали, ни во что не ставили… Это надо было видеть… А он все терпел, будто так и надо. Но с другими… Ничегошеньки не спускал… Обиду вовек не забывал… Я позволил себе однажды… так он…

Ж1. О нет, простите, это никуда не годится.

М3. Почему же? Что не так?

Ж1 (поворачиваясь к Нему или к Ней). Простите меня, вы видите, я была готова вам помочь. В какой-то степени я вас понимала… я говорила, что эти Дюбюи… мне тоже при них как-то не по себе… (После паузы, твердо.) Но та область, в которую хочет нас затянуть месье, извините… я туда не…

М2. И я тоже не желаю. А вы?

М3. Что-то не так? Очередной моральный кризис местного значения?

М2. Да нет же, нет… Просто она права.

М3. Ну, тогда я ничего не понимаю. Меня попросили помочь, я сделал что мог. Я признал, что она не бог весть что. Но теперь вижу, что ошибся: это чересчур лестный отзыв.

Он. Лестный! Да как у вас язык поворачивается! Вы лили воду на свою мельницу.

М3. Что? На свою мельницу? Что вы хотите сказать?

Он. То, что сказал! Не прикидывайтесь, будто не понимаете. Вы прекрасно меня понимаете. Что, зудит? Почешемся публично. Стыд-то какой!

Она. Вы всего лишь свели свои личные счеты…

Ж2. Как это некрасиво. Воспользоваться именем Дюбюи, чтобы безнаказанно… чтобы втянуть нас…

М3. Что, не понравилось? Слишком уж прямо: я позволил себе без обиняков… показать то, что каждый…

Ж2. Да вы только посмотрите на него… он становится опасным…

М2. Не беспокойтесь, сейчас мы во всем разберемся. Итак, мой дорогой друг, вы находите, что у Дюбюи обостренное чувство иерархии?

М3. Да. Я всегда это замечал.

М2. И он раболепствует перед «старшими»?

М3 (с сомнением). Ну, да… Мне казалось… он вьюном вьется…

М2. Есть тут кто-нибудь, кто разделяет эту точку зрения?

Молчание.

Ну же, покажитесь… Никого. Так я и думал…

Ж3. Дело в том… что касается меня… должна признаться, что все эти тонкости…

Она. Вот-вот, и я тоже — для меня это темный лес.

Он (простодушно). А в чем, собственно, суть?

М3. М-м-м, не знаю даже… Но это же всем известно…

М2. Всем известно, говорите? А мне — нет.

Ж1. И мне нет.

Ж2. И мне.

М2. Объясните же нам, это любопытно. Это основано на репутации? На деньгах? На связях? Мы вас слушаем…

М3. Ну, по-разному может быть… не знаю даже…

М2. Дюбюи пресмыкался перед теми, кого вы называете «старшими». Вы ведь это утверждали? Ну так вот, кто были эти «старшие», хотелось бы знать?..

Смех.

Повернитесь сюда. Посмотрите туда. Кто здесь «старшие»? А кто «младшие»?

М3. Здесь? Да речь вовсе не о «здесь».

М2. Но те, кто, как вы, различают иерархию, они же видят ее повсюду.

Он. Ты, старина, ты — «старший», это точно. И именно поэтому — а тебе было и невдомек — я счастлив быть твоим другом. И я перед тобой вьюном вьюсь…

М2. Бога ради!.. Вы не представляете, куда это нас заведет… если все, как вы… Да со стыда сгореть можно…

Ж2. К счастью, эти… возмутительные интерпретации… это самое мягкое, что можно о них сказать…

Ж3. К тому же в них нет ни крупицы правды! Это поверхностное впечатление. Чистая условность.

М2. Перед кем же, вы говорили, Дюбюи…

М3. Перед… перед… Рудье…

М2. Рудье! Впрочем, это и так ясно. Не нужно далеко ходить… Но ведь это совсем другое. Рудье — натура сангвиническая. Он любит выпить. Любит поесть. А Дюбюи — хилый. В чем только душа держится.

Ж1. Ну да. Ничего удивительного, что Рудье его притягивал.

Ж3. Более того, он внушал ему почтение… в некотором смысле… Почему бы нет?

Ж1. И еще: Дюбюи привлекают натуры беспокойные.

М3. Беспокойные? Это Рудье-то беспокойный? Вы меня удивляете.

Ж3. Да, да. Именно так: его привлекает горячность. Беспокойные не могут без допинга: преуспеть в делах, сделать деньги. У Дюбюи они должны вызывать сострадание. Он, знаете ли, в глубине души такой нежный…

Она. Конечно. Он нежная натура. Золотое сердце, правда? Всякий раз заново в этом убеждаюсь. Ну все, хватит. Хватит чертовщины. (Смеется.) Мы любим его. Да-да, мы его любим. Любим.

М2. Вам, наверное, стало легче?

Он. О да, это успокаивает. Внутри как будто все маслом смазано. Все разгладилось. А потом вдруг снова… как накатит… Точно струна натягивается… Ах, нет, вы не поймете, и ничего с этим не поделаешь…

Молчание.

Ж3 (робко). Вот что вы примете. Это вам подойдет, я знаю… Сами увидите, вас это никак не коснется, не принизит… даже наоборот…

М2. Что? Что вы еще придумали?

Ж3. Во мне самой этого нет и в помине. И ни в ком из вас тоже. Да и не было никогда. Это есть только в них. В Дюбюи… кое-что, что могло бы оправдать…

Она. Что же это? Говорите.

Ж3. Нечто неопровержимое. Факты.

Она. Что за факты? Да говорите же скорее…

Ж3. Я знаю из достоверного источника. У них жила девушка, постоялица… Такое нарочно не придумаешь… В общем, по вечерам, когда она уходила спать, они залезали на стул и… вытаскивали… из-за стопки тарелок… Или еще вставали на колени и… из-под кровати… доставали сундук…

Он. Сундук? Прямо Мольер какой-то. И что же, там были деньги?

Ж3. Нет. Еда. Консервы в банках… консервированные трюфели… шоколадные конфеты… Они начинали все это уписывать… Как-то ночью девушка услышала грохот посуды… Это у них вся стопка тарелок рухнула… варенье разлилось по полу… Они принялись скорее мыть, драить… А сами с виду такие строгие, принципиальные… всех поучают… Как это омерзительно! (Говорит все быстрее, все возбужденнее, захлебываясь.) А люди вокруг слушают… верят… «Нежная натура»! Это Дюбюи-то!.. Ха!

Она. Вот видите, вы попались на удочку. Вас это задевает. Дюбюи и вас поймали.

Ж3. Поймали? Меня? Я-то тут при чем?.. Нет, вы только послушайте! Дюбюи — нежная натура! Куда хватили! Лицемер — согласна. Эксплуататор. Сума переметная. И к тому же еще позволяет себе учить других… А сам… втихаря… Да об этом надо кричать, их надо вывести на чистую воду, заклеймить позором.

Он. Успокойтесь. Вряд ли это у вас получится.

Она. Поверьте, вы только сами себе нервы треплете. Что толку локти кусать… стоять на своем?..

Ж3. Самозванцы… Мерзавцы…

Он. Ну-ну, образумьтесь… Нелегко это, я знаю, когда в ловушку попадешь…

Ж3. И это говорите мне вы. Вместо того чтобы помочь. Вот он каков, ваш «скрытый источник»… который вы чувствуете… Вот он… теперь я поняла… за стопкой тарелок, в сундуке с продуктами… Они обжирались… в то время как все вокруг…

Он (твердо). Возьмите себя в руки. Хватит. Вы сами себя мучите. К чему это?

Она. Эти ваши сеансы… когда вонзаешь булавки в сердце восковой куклы… Ах, какая пустота потом, какое разочарование…

Ж1. Да, прямо с души воротит.

Ж2. Особенно подобные истории… с вареньем и гусиным паштетом…

Она. Вот мы и вернулись к началу.

М3. В самом деле? И что же, легче не стало?

Она. Нет. Нисколько. Все, что мы знаем о них от третьих лиц… понаслышке… ничего не дает.

Он. Это информация извне, понимаете? Она пришла со стороны. Не сравнить с тем, что проявляется само… что проникает в вас… что вы ощущаете… что поднимается у вас внутри… точно шерсть на спине у кошки… прежде чем вы успеете с этим совладать…

Она. Или придумать что-то в свое оправдание… И вот вы уже способны на… Если б только можно было…

Он. Если б это не было наказуемо…

Она. О, какой ужас.

Молчание.

М2. Они правы. Я их понимаю. Варенье и сундуки с припасами — нам это не подходит.

Она. Да-да, вот именно. Не подходит. О, вы же понимаете…

Ж3. Но почему? Разве это неправда?

М2. Не в этом дело. Возможно, что и правда. Но поймите, они хотят, чтобы, ничего не зная, основываясь на одних только ощущениях…

Она. Вот-вот. На одних только… какими бы незначительными, ничтожными они… Исключительно на них… чтобы не было выбора…

Он. Чтобы иметь полное право…

М3. Ну что ж, тем хуже… Я дам вам то, что вы ищете. Я поделюсь с вами… Думаю, на этот раз вы будете довольны. Это именно то, что вам нужно… И даже больше… Признаюсь, я тоже… по отношению к Дюбюи… я тоже. (Шепотом, торжественно.) Я уже давно почувствовал…

Она. О, вы тоже почувствовали?

М3. Тоже. Нечто ужасное, кошмарное.

Она. Что же?

Он. Да помолчи, дай ему сказать.

М3. При них возникает ощущение…

Она (с жаром). Не правда ли? Ощущение… И на чем же оно основано?

М3. Честно говоря, не знаю…

Он. На чем? На чем же? Попытайтесь понять!

М3. Да ни на чем. Ни на чем, чему можно было бы дать название.

Он. А еще на чем?

М3. Возможно, что… Или нет… не то чтобы… А может… у них это что-то вроде порыва, движения…

Она. Ага. Что-то вроде колебания? У нее в глазах… вы замечали?.. Вроде как огонек…

Ж1. Да, и вправду. Недобрый огонек… я тоже заметила. У нее глаза как из матового стекла… Временами кажется, будто там, внутри, что-то зажигается…

М3. Нет, не то…

Он. А чего стоят одни только перекаты его смешка, а?

Ж2. О да. Я тоже заметила. Фальшивый такой смешок, от него делается не по себе.

Ж1. Ледяной смех… ха-ха-ха… он держит вас на расстоянии…

М2. Именно. Такое впечатление, что вас щелкают по носу.

М3. Нет, грубовато…

Она. Ну, тогда… может быть… Вы тоже заметили… такие вещи, как… иссм… иссм…

Он. Прекрати, ты всех напугаешь…

Она (в волнении). Иссм. Иссм… Капиталиссм. Синдикалиссм. Структуралиссм. Как он произносит это «иссм»! Будто приподнимает краешек… проскальзывает… крадется дальше… дальше… И так до сердца… Точно яд. Иссм… иссм…

М2. Тут мне придется вас остановить. Есть одна очевидная деталь… появляется некий дополнительный смысл…

Она. Что еще?

М2. Эта манера произносить «изм» на конце слов — она вам действует на нервы, не так ли?

Она. Ну да, иссм… в конце слов…

М2. А не возникает ли у вас образ перешейка?

Она. Перешейка?.. Нет, никогда.

М2. Ну ладно. Я все прекрасно понимаю. Просто вы не хотите. Слушайте же… я помогу вам. Только не сопротивляйтесь. Ну же… расслабьтесь… Скажите, какие у вас возникают ассоциации?

Ж2. Истм… Кажется, древнее название Коринфского перешейка?

М2. Нет, я серьезно… Скажите первое, что приходит на ум.

Он. Вот видишь, я тебя предупреждал. Теперь выкручивайся, как знаешь.

Она (подчиняясь). Иссм… Ну да, истм… что-то узкое… горлышко… пересекать… океан…

М2. Очень хорошо. Продолжайте. Кажется, мы подбираемся к сути.

Он. Нет. Ни к чему мы не подбираемся. Речь вовсе не об этом. Иссм. Важнее всего это «ссм». Обскурантиссм. Романтиссм. Дюбюи произносит такие слова по-особому.

Она. Да, у нас это вызывает… иногда… Ах нет, вам не понять…

М3. Ну, тогда бросьте все это. Мы не понимаем. Вы совсем нас запутали. «Истм» или не «истм», мне-то что до этого? Чепуха какая-то. Украшательство, орнамент. Мне это ни к чему.

Он (изумленно). Ни к чему? Даже такие вещи, как эта?

М3. Даже. Мне не нужно «ничто». То, что не имеет названия. Мои ощущения не основаны ни на чем… Ни на чем, что можно было бы хоть как-то назвать… Это навело меня на мысль…

Она. О чем?

М3. О преступлении. Идеальном преступлении.

Она. Преступление? Дюбюи?

М3 (шепотом). Да, преступление. Они совершили его когда-то давно. И подготовили с холодным расчетом. Однажды я это увидел так же отчетливо, как вижу теперь вас.

Он. Но все же, что дало вам основания так думать?

М3. Никаких «дало». Это вас уводит в сторону. Забудьте. Я почувствовал, вот и все.

Ж3. Это особый дар, между прочим. Он либо есть, либо его нет. Я знала людей с таким даром…

Ж1. Ясновидение — в самом деле дар…

М3. Ой, только не делайте из меня ясновидящего… прорицателя… Вы прекрасно можете почувствовать это сами… Надо просто отбросить некоторые привычки… Забудьте о внешних признаках…

Он. Обо всех вообще? Ну, это вы чересчур.

М3. Вовсе нет. Признаки так обманчивы. Вы ведь знаете, что в этот час повсюду бродят… тысячи, десятки тысяч убийц… да каких! Они убили, замучили, уничтожили сотни тысяч… Да рядом с ними Дюбюи — просто младенцы… Когда смотришь на них, поддаешься очарованию… ни тени колебания, ни одной фальшивой ноты, ни проблеска… ничего, ну решительно ничего… Громкий, искренний смех, взгляд… да не только это… Они оба так и лучатся добротой… подлинной… душа нараспашку. Для меня, знаете ли, все эти признаки… они для меня ничего не значили. И что же?.. В один прекрасный день у меня вдруг открылись глаза…

Он. То есть как открылись?

М3. Вот так и открылись. И не осталось никаких сомнений. Я больше вам скажу. Временами я чувствую, что они знают, что я знаю.

Ж2. Знают?

М3. То-то и оно. Знают. Только понимаете, им на это плевать. Они приняли это раз и навсегда. Взяли на себя вполне сознательно… Тяжкую ношу взялись нести. Вот что в них такого… Тяжеленная плита с клеймом.

Ж1. Да, теперь и я… Это ведь как ружье охотника, притаившегося в кустах… знаете, на рисунках… Теперь уж всё, я тоже это вижу. На них давит тяжелая плита. Очень тяжелая.

Ж2. Могильная плита!

М2. Дюбюи! Невероятно. Просто в голове не укладывается.

М3 (с нетерпением). Вы прекрасно знаете, мой дорогой, что в жизни…

Ж3. Да, конечно, но только это не аргумент. Всем известно, что в жизни невероятное поджидает нас на каждом шагу… Если я скажу, что…

Ж1. Давайте в другой раз. Не будем отходить от темы… (Обращаясь к М3.) Что это за преступление, как вы думаете?

М3. Этого я и сам не знаю. Настоящее. Вот и все.

Ж1. Ребенок… у них был сын. Я заметила, они никогда о нем не говорят.

Ж2. Верно. Никогда ни единого слова…

Ж3. Или мать. Меня это поразило… после ее смерти…

Ж1. Она была им в тягость…

Он (обращаясь к Ней). Как ты себя чувствуешь?

Она. Не лучшим образом…

М3. Вы недовольны?

Ж1. Недовольны? А я-то думала, что нам всем хорошо…

Ж2. Да. Мы вместе. В совершенном согласии…

М2. Все заодно. Такое единодушие… Тихо и мирно.

М3. Действительно. Мы как будто сплотились. Мы были единодушны в своей неприязни, в своем отвращении… И не нужны были ни тень… ни огонек в глазах… ни колебания… ни «иссмы»… Но, боже правый, что вам еще нужно?

Она. Да поймите же меня. (Стонет.) О нет, это ужасно, с этим ничего нельзя поделать…

М3. Я в самом деле ничего не понимаю.

Она. Попытайся еще раз, растолкуй им…

Он. В общем, так… вы тут упомянули об украшательстве. Об орнаменте. Огонек в глазах, колебания… «иссмы» — для вас все дело в этом. Для нас — совсем наоборот: «иссмы» — вот главное. Единственно важное — это «иссмы». Преступление, оно лишь для отвода глаз… в дополнение… оно ничего не дает. «Иссм» само по себе уже…

Она. «Иссм». И ничего больше. «Иссм»… В нас это вызывает что-то такое… Я могла бы, кажется, только из-за этого поставить к стенке. Отправить на виселицу… Изничтожить. Стереть в порошок… Без снисхождения. Без жалости. Меня это мучит, понимаете? Я не должна. Это стыдно.

Он. Нам бы хотелось избавиться от этого, забыть… Мы стараемся изо всех сил, из кожи вон лезем… Мы готовы…

Она. Понимаете, мы бы хотели их любить. И когда мы их видим… у нас получается, мы их любим… Тогда их «иссмы» нам нипочем… так, чуть-чуть щекочут…

Он. Но как только они уходят, начинается… Впечатление усиливается. И мочи нет терпеть… От одной только мысли, что придется снова с ними встречаться…

Она. Я не теряю надежды, внимательно слежу… Иногда я просматриваю газеты… а вдруг какой-нибудь несчастный случай… Увы. Они по-прежнему живы. И всегда будут живы. Это сидит где-то глубоко внутри…

Пауза.

Ж2. Честно говоря, когда я вас слушаю… Я не в состоянии понять. Просто головоломка какая-то! Вы слишком пристрастны. Слишком строги. Мне жаль вас. Вот если бы, скажем, оттопыренные уши…

Она. Оттопыренные уши?

Ж2. Ну да. Вы не ослышались — оттопыренные уши. Вполне достаточно. Чего же больше? Необходимое и достаточное условие.

Она. Как! И из-за этого вы даете волю ненависти?

Ж2. Ненависти? К чему громкие слова? Ненависть — это утомительно. Слишком много чести. Оттопыренные уши… Не все, конечно, некоторые… именно некоторые, потому что уши ушам рознь… Бывают такие уши… наверное, форма тут тоже важна. Еще важен цвет и, как я уже говорила, угол, под которым они… В общем, в результате я устраняю…

Он. Устраняете? Но как вы это делаете?

Ж2. О, в рамках дозволенного, разумеется, иначе просто нельзя: я держу их владельцев от себя на расстоянии. Даже больше, чем на расстоянии: я попросту их не замечаю. Как будто их вовсе нет. Зачем мне их терпеть, если мне это неприятно?

Ж3. Если вдуматься, вы правы. Уши, зубы… Зубы тоже могут вызывать…

Ж1. Да. Стать определяющими.

Она. А если вам некуда деться?

Ж2. Как это некуда деться?

Она. Ну, если, к примеру, вы едете в одном купе или сидите вместе на работе? Или лежите в одной палате в больнице? Или делите камеру?..

Ж2. Я стараюсь не обращать внимания. Мои глаза смотрят, но не видят.

М2. В самом деле. Так поступают все. Не фокусируются. Нет этого — и всё тут. Не существует.

Он. Весь человек не существует?

Ж1. Вообще-то говоря… если у человека такие уши или зубы, значит, и в нем самом…

Ж2. Возможно. Только я не трачу время на рассуждения. Зачем усложнять себе жизнь? Я отделываюсь от таких людей, вот и все. Я их ликвидирую. Так, во всяком случае, поступаю я. Может, кому-то и нравится… всегда есть любители…

Она. А вас это не смущает?

Ж2. Почему это должно меня смущать? Я, знаете ли, небольшая охотница рассуждать, не интеллектуалка… Я подчиняюсь инстинкту…

Ж3. Как и все женщины…

Ж1. Или художники. Особенно великие. Так или иначе, все сильные личности… Завоеватели…

Он. Ты знаешь, что нам мешает? Мы слишком робкие. Непритязательные.

Ж2. Совершенно верно.

М2. К тому же у вас отсутствует логика. Вы доверяете исключительно тому, что чувствуете. А когда это подводит вас к каким-то выводам… вы упираетесь… «Ой, нет, только не это!»… Вы пугаетесь, говорите, что не должны… Судите сами: из ничего, поддавшись одному только чувству, он сотворил преступление… А в самом деле, почему бы нет? Он прав…

Она. Настоящее преступление. А ведь здорово. Преступление как таковое. Нечто грандиозное. Предусмотренное всеми законами. А мы тут… со своими «иссмами»… Ни к чему серьезному они нас не приведут…

Он. «Иссм»… если исследовать корни… можно прийти…

Она (совсем тихо). К невыразимому. К тому, что не имеет названия. Что нигде не оговорено. Никем не запрещено.

Он. Что-то ускользающее… проскальзывающее между пальцами…

Она. Уловить это можно лишь на мгновение. Романтиссм… Капиталиссм. Синдикалиссм. Структуралиссм. Окончание иссм. Они его растягивают, произносят как-то с присвистом… Оно напоминает хвост скорпиона. Жалит нас… впрыскивает яд… будто в наказание… за эти самые слова… за эти окончания…

Он. Они исподволь пытаются уничтожить в нас… О, это, конечно, безумие, совершенное безрассудство… уничтожить в нас жизненный импульс…

Она. Потихонечку, украдкой, незаметно.

Он. Они пытаются уязвить в нас… попрать… что-то другое…

Она. То, что они всеми силами своей души ненавидят… оба ненавидят…

Он. Определенный стиль жизни… образ мысли… (Приглушенно.) Самоё мысль… Они хотят свести на нет… изничтожить…

Она. И чтобы им это сошло с рук. Чтобы мы не могли и пальцем шевельнуть… чтобы не посмели… чтобы сами себя безумцами считали…

Он. И никто! Никто не может нам помочь.

М2 (со смехом). Вы никогда не пытались поговорить с ними об этом?

Он. Поговорить об этом? С Дюбюи?

М2. На вашем месте я бы взял быка за рога, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Я бы сказал ему: «Произносите «изм», а не «иссм», дружище. Ваше «иссм» действует мне на нервы».

Она (со смехом). Я даже подумать об этом не могу, меня нервный смех разбирает. Да он после этого вызовет «скорую помощь» и отправит нас в больницу…

Он. Вот уж точно. В соответствующую больницу… (Смеется.) Нет, об этом нечего и думать…

М3. Они правы. При наших законах они заранее обречены на поражение. Что им нужно, так это…

М2. Я думал об этом. У них так развито чувство… у вас так развито чувство законности, что вам следовало бы…

Он (понизив голос). Надо, чтобы этот способ попирать, уязвлять… чтобы эта особенность речи… каралась законом.

Она. Да-да, именно, этот затаенный порыв, стремление уязвить, уничтожить… потребность сделать гадость… именно за это… при всеобщем одобрении… схватить их… держать…

Он. Заставить признаться…

Она. Ах, какое это было бы облегчение…

Он. Да, искоренить в них… Выставить на всеобщее обозрение… Вытравить… Сжечь…

Она. Это бы всех нас очистило. Излечило бы. И их. И нас. Мы могли бы даже простить…

Ж3. Простить? Нет, думаю, тут вы ошибаетесь. Это немедленно вылезет в другом месте. Вместо «иссмов» будет что-нибудь другое. Поверьте, появится что-нибудь новое…

Ж1. В самом деле. Подобные вещи — их вырывают с корнем в одном месте, так они пробиваются в другом.

Ж2. Вы думаете?

Ж1. Я совершенно убеждена. Это как метастазы… «Иссм» — это лишь признак. Симптом.

Она. Да-да. Иссм… иссм… Как маленький прыщик, возвещающий о начале чумы…

Ж3. Как ничтожное отступление от правил приличия, которое свидетельствует об отсутствии воспитания…

Ж1. Вот-вот. И позволяет мгновенно и безошибочно распознать человека…

Он. Именно, вы абсолютно правы. Распознать. Отнести к особой категории. К закрытой категории. Поместить в клетку. Мы останемся снаружи. А он будет в карцере.

Она. И мы… мы будем наблюдать за ним в окошко. Вон он, обвиняемый: бритая голова, одежда арестанта, бирка с номером… А что он такого сделал? Он говорил «иссм», упирая на «ссм». Он специально так делает, чтобы низвергнуть, уничтожить… Отныне это наказуемо — официально. «Иссм» — этого довольно. Других доказательств не требуется. Теперь вы никуда не денетесь. И не думайте сбежать. Вас крепко держат. Вас раскусили. Доподлинно известно: вы — враги. Вы осмелились… исподтишка, как всегда, полагая, что никто не заметит… Ведь именно так вы поступали прежде, а? Когда думали, что вам все дозволено? А теперь вас разоблачили, теперь всё как на ладони: вас определили, классифицировали, дали название. Это называется зло. Вы и есть зло.

Он тихонько смеется.

Она. Что ты смеешься?

Он. Ты смешная. Напоминаешь лягушку. Раздуваешься, раздуваешься… Достаточно, чтобы перед тобой были они… И вот ты уже готова их растерзать, испепелить… Забавно… Когда они здесь… Если б только кто-нибудь позволил себе с ними… хоть малейшее… Я уж не говорю о каком-нибудь несчастном «иссме»… Ты бы тут же вмешалась… как заботливая мамаша… Только не при мне, я этого никогда не допущу… стыдно… они такие добрые, такие милые… (Передразнивая ее.) «…Это наши друзья, не забывайте об этом… Помнишь, как мы гуляли по берегу и вдруг он наклонился… низко-низко… и так порывисто… В этом чувствовалось какое-то особое почитание… Но не сорвал… а только наклонился, чтобы рассмотреть… Помнишь?.. Уже только за это…»

Она (с грустью). Вы правы… Я любила его.

М2. Так любите и сейчас.

Она. Да-да, благодарю за совет… но вот тут-то… я вам уже говорила… когда мне кажется, будто мне это наконец удалось… тут вдруг… точно волна какая-то, что-то вроде запаха… от них… что-то неприятное…

Ж2. Вот видите, оттопыренные уши — это чудо что такое. Успех гарантирован. Уши — или зубы — первоклассное средство. И возразить-то нечего. Они говорят сами за себя. И никуда от них не денешься. Никакая жалость не поможет. Никакое умиление. Никакой весенний цветочек. Уши сами по себе вызывают у тех, кому с ними повезло, ощущение чего-то основательного, определенного, чистого. Уверяю вас, когда это чувствуешь, то и сам себя воспринимаешь иначе: будто сделан из вещества без примесей.

Ж1. И вправду — ты как бриллиант… А вот у кого уши оттопырены…

Ж2. Уже сам по себе этот факт — без всяких там «иссмов», без всего остального… Они даже сами могут не замечать… И не нужно их ни в чем обвинять, незачем заставлять их признаваться…

М4. Всё, решительно всё, что вы чувствуете, имеет под собой основание. Все «иссмы», все особенности произношения…

Она. Да, я понимаю. Но у Дюбюи, у обоих, нет оттопыренных ушей. И потом, нам-то что с того?

Он. Действительно, ничего. Мне от этого ни холодно ни жарко.

Ж2. Заметьте, это не единственное. Я взяла как пример оттопыренные уши, потому что имела в виду кого-то определенного… Но и слишком длинная верхняя губа, положим… для кого-нибудь и она…

Ж1. Для меня. Терпеть не могу.

Ж3. Или выдвинутая вперед нижняя челюсть… Вот так, видите… Признаться, я… бр-р-р… А вы нет? У вас не так?

Она. Честно говоря, нет… Почти нет… Не могу сказать, чтобы мне это очень нравилось… Но, в сущности… А ты?

Он. Да в общем тоже нет. В этом есть что-то аморфное, пассивное… никакого яда… ничего, что даже отдаленно имело бы отношение…

М3. К вашим «иссмам». Знаете, тут есть одна тонкость…

М2. Я же вам говорил… А вы смеялись надо мной, когда я пытался им помочь…

Ж1. Ах да, с Истмом, Коринфским перешейком…

Она. О нет, только не это!

М2. Вы слышите? Сколько страсти! Какое упрямство! Поверьте, вот она, первопричина. Что до меня, то… чем больше я наблюдаю, тем больше убеждаюсь. Сомнений быть не может: зло именно здесь.

Она. Вслушайтесь: романтиссм. Капиталиссм. Синдикалиссм… иссм… иссм… прямо шипение.

Он. Они задерживаются на этом иссм… смакуют его.

Она. Оно скользит, это иссм… точно край режущей травы.

Он. Иссм… иссм…

Она. Оно взрезает кожу… проникает в плоть…

Он. И там… Разве вы сами этого не чувствуете?..

Она. Попробуйте, прошу вас… скажите, растягивая… иссм… иссм… Вы слышите?

Ж3. Ну, может быть, если очень постараться…

М2. Да, надо очень постараться. Для меня, откровенно говоря… синдикалиссм, структуралиссм… Сколько ни повторяю… иссм… иссм… Хм, может быть… ну разве, при желании… может быть, действительно…

М3. Пожалуй, да. Я чувствую…

Она. Как! Не может быть! Вы почувствовали!..

М3. М-м… М-м… м-да… В общем, как бы это сказать…

Она. Как бы сказать?

М3 (колеблясь). Н-нет… не то чтобы… Вообще-то… да нет… Собственно, это то, что не имеет названия.

Ни с того ни с сего

Действующие лица

Первый мужчина.

Второй мужчина.

Третий мужчина.

Женщина.

Первый мужчина. Слушай, хочу тебя спросить… Я отчасти потому и зашел… Никак не могу понять… Что случилось? Что ты против меня имеешь?

Второй мужчина. Да ничего… А что такое?

Первый. Ну, не знаю… У меня ощущение, что ты как-то избегаешь… cовсем не появляешься… Мне постоянно приходится самому…

Второй. Ты же знаешь, я редко проявляю инициативу, боюсь помешать, попасть не вовремя.

Первый. Но не со мной же! Я всегда тебе прямо скажу, и тебе это отлично известно… Все-таки до такого мы еще не дошли… Нет, я чувствую, тут что-то…

Второй. Да что тут может быть?

Первый. Вот и я не понимаю. Ломаю голову… Никогда… за столько лет… ничего между нами не было… ничего, что я бы помнил…

Второй. А я-то, наоборот, многое помню. И ты всякий раз оказывался на высоте… Бывали ситуации…

Первый. О чем ты? Ты тоже всегда вел себя безукоризненно… Надежный, верный товарищ… Помнишь, как умилялась, глядя на нас, твоя мать?

Второй. Да, покойная мама… Она тебя очень любила… говорила мне: «Вот это настоящий друг, на него ты всегда можешь положиться». Я, собственно, и полагался.

Первый. Так в чем же дело теперь?

Второй (пожимает плечами). В чем дело… Нечего мне сказать!

Первый. Нет, есть… Я слишком хорошо тебя знаю: что-то изменилось. Ты всегда держал дистанцию… со всеми… а сейчас и со мной тоже… Вот третьего дня по телефону… ты как будто был от меня за тысячу километров… Мне это больно, знаешь…

Второй (порывисто). Представь, мне тоже…

Первый. Ага, видишь, я прав…

Второй. Что ты хочешь… Я люблю тебя по-прежнему… не сомневайся… но это сильней меня…

Первый. Что сильней тебя? Почему ты не можешь ответить? Значит, что-то все-таки произошло…

Второй. Нет… Правда ничего… Ничего, что можно было бы сказать…

Первый. Попробуй все-таки…

Второй. Нет… не хочу…

Первый. Почему? Ответь, почему?

Второй. Не вынуждай меня…

Первый. Неужели все настолько ужасно?

Второй. Нет, не ужасно… Это совсем другое…

Первый. Да что же?

Второй. В общем-то, чушь… что называется, пустяк… да, именно так и называется… И проговаривать все вслух, копаться… это заведет нас в такие дебри… Как мы будем выглядеть со стороны? Никто, кстати… обычно и не решается… о таких вещах не говорят…

Первый. Умоляю… Ради того, чем я был для тебя, как ты уверяешь… ради твоей матери… ради наших родителей… Заклинаю тебя, ты не можешь теперь увильнуть… Что случилось? Скажи… Я заслужил…

Второй (жалобно). Повторяю, о таких вещах не говорят… это под запретом…

Первый. Давай же, давай…

Второй. Да это всего лишь слова…

Первый. Слова? Мы что-то друг другу наговорили? Только не утверждай, будто мы поссорились… не было такого… Я бы помнил…

Второй. Нет, не в том смысле… Совсем другие слова, про которые не скажешь, что их кто-то кому-то наговорил… Как раз никто ничего не наговорил… Вообще неизвестно, откуда они берутся…

Первый. Какие? Какие слова? Не томи… не дразни меня…

Второй. Я и не думаю тебя дразнить… Просто, если я скажу…

Первый. И что? Что произойдет? Ты же говоришь, это пустяк…

Второй. Вот именно, что пустяк… И из-за этого пустяка…

Первый. Ну наконец-то… Из-за этого пустяка ты и отдалился? И хотел порвать со мной?

Второй (со вздохом). Да… из-за него… Ты никогда меня не поймешь… И никто, в общем-то, не поймет…

Первый. А ты попытайся… Не такой уж я тупой…

Второй. Ох, нет… в таких делах ты тупой. Как и вы все.

Первый. Ну, спорим! Давай попробуем…

Второй. Так вот… Ты сказал мне некоторое время назад… ты сказал… когда я похвастался, не помню уж чем… каким-то своим успехом… да… смехотворным… Когда я с тобой поделился… ты сказал: «Ну молодец… что ж…»

Первый. Повтори, пожалуйста… я, видимо, не расслышал.

Второй (осмелев). Ты сказал мне: «Ну молодец… что ж…» С такой вот паузой… с такой интонацией…

Первый. Ты врешь. Чтоб из-за этого… так не бывает…

Второй. Видишь, я же предупреждал… Зачем надо было?..

Первый. Нет, честно, ты не шутишь? Ты серьезно?

Второй. Да. Очень. Очень серьезно.

Первый. Значит, так, ты поправь, если мне послышалось… если я ошибаюсь… Ты поделился со мной неким своим достижением… каким, кстати?..

Второй. Не имеет значения… каким-то мелким успехом…

Первый. И я на это сказал: «Ну молодец, что ж»?

Второй (со вздохом). Не совсем так… Между «Ну молодец» и «что ж» пауза была больше: «Ну молодееец… что ж…» С акцентом на «молодец», с таким растянутым «е» — «молодееец» — и паузой перед тем, как прозвучало «что ж»… это немаловажно.

Первый. Что ж… вот именно «что ж»… Из-за этого «что ж» и паузой перед ним ты порвал…

Второй. О… порвал… Нет, я не порвал… во всяком случае, не по-настоящему… так, чуть-чуть отдалился.

Первый. А какой был прекрасный повод все перечеркнуть, никогда больше не видеться с человеком, с которым дружил всю жизнь… с братом, можно сказать… Любопытно, что же тебя удержало…

Второй. Что это запрещено. Я не получил разрешения.

Первый. А ты просил?

Второй. Да. Я хлопотал…

Первый. Перед кем?

Второй. Перед теми, кто уполномочен давать подобные разрешения. Это как присяжные в суде: нормальные, здравомыслящие люди, уважаемые граждане, чья благонадежность не подлежит сомнению…

Первый. И что? Что они сказали?

Второй. Ну… нетрудно было предположить… Мой случай не уникален. Такое не раз бывало: между родителями и детьми, братьями и сестрами, супругами, друзьями…

Первый. Которые позволили себе сказать «Ну молодееец… что ж…» с такой бааальшой паузой?

Второй. Не именно эти слова… другие, даже менее невинные с виду… Но нет, в иске всем было отказано. Истцы приговорены к уплате издержек. А некоторые, как я, даже подверглись преследованию в судебном порядке…

Первый. Преследованию? Ты?

Второй. Да. По моему заявлению провели следствие, и выяснилось…

Первый. Интересно, что же? Какие еще открытия меня ждут?

Второй. Выяснилось, что мне случалось пойти на разрыв, на настоящий разрыв… с очень близкими людьми… Причину никто не понимал… Я был осужден… по их иску… заочно… Сам я ничего не знал об этом… Оказалось, у меня есть судимость. Я числюсь у них в картотеке как человек, который «может порвать ни с того ни с сего». Тут я призадумался…

Первый. И со мной повел себя более осмотрительно… чтобы не бросалось в глаза. Чтобы все было шито-крыто.

Второй. Не мудрено… Сам подумай: ни с того ни с сего порвать. Каково?

Первый. Да, припоминаю… вроде бы это известно… Я слыхал. Кто-то мне сказал про тебя: «Знаете, с ним надо быть осторожным. Он кажется таким дружелюбным, сердечным… и вдруг бац! на ровном месте, ни с того ни с сего, знать вас больше не хочет». Я возмутился, стал тебя защищать… И вот теперь даже со мной… Да если б мне раньше сказали, что такое возможно… вот уж действительно на ровном месте… За «Ну молодец, что ж»… О, извини, я произнес неправильно: «Ну молодееец… что ж…»

Второй. Да-да, в точности так… именно… с этим ударением на «молодец», с растянутым «е»… Я до сих пор так и вижу, так и слышу, как ты говоришь: «Ну молодееец… что ж…» А я ничего не сказал… и никогда не смогу сказать…

Первый. Нет, уж ты скажи… Между нами… Ну скажи… может, я пойму… Это пойдет только на пользу нам обоим…

Второй. А ты сам не понимаешь?

Первый. Да нет же, повторяю тебе… наверняка я не имел в виду ничего дурного. К тому же убей не помню… Когда я это сказал? По какому поводу?

Второй. Ты воспользовался неосторожностью… Я, можно сказать, на тебя пошел…

Первый. Что ты несешь?

Второй. Да. Пошел… Вот так взял и пошел. С голыми руками. Без прикрытия. Меня посетила богатая мысль похвастаться… хотелось придать себе весу… я собирался… перед тобой!.. похвалиться каким-то своим микроскопическим успехом… я силился вскарабкаться туда, к тебе… возвыситься до тех сфер, где ты обитаешь… Ты поднял меня за шкирку, подержал, повертел… и бросил со словами: «Ну молодееец… что ж…»

Первый. Так, и все это ты изложил в исковом заявлении?

Второй. Да, примерно… точно не помню…

Первый. И удивился, получив отказ?

Второй. Нет, знаешь… меня давно уже в таких делах ничто не удивляет…

Первый. Тем не менее ты пытался…

Второй. Ну да… мне казалось, что случай очевидный.

Первый. Хочешь, скажу одну вещь? Напрасно ты не посоветовался со мной, я подсказал бы, как составить прошение. Есть специальное слово, которое здесь следовало употребить…

Второй. Да ну? Какое же?

Первый. А такое: «снисходительность». Вот что ты почувствовал в акценте на «молодееец»… в последующей паузе… ты почувствовал то, что принято называть снисходительностью. Не утверждаю, что ты получил бы разрешение рассориться со мной навсегда, но, по крайней мере, избежал бы санкций. Снисходительный тон мог послужить смягчающим обстоятельством. «Да, все верно, он хотел порвать с таким близким другом… но, наверно, это можно отчасти оправдать тем, что ему послышалась некоторая снисходительность в тоне…»

Второй. Ага, так ты ее улавливаешь? Ты признаёшь?

Первый. Ничего я не признаю. К тому же вообще не понимаю, с чего… как я мог… по отношению к тебе… Нет, правда, ты, кажется, и в самом деле…

Второй. Нет, стоп… только не это… только не «я такой» или «я сякой»… нет, нет, пожалуйста, ты же хочешь, чтоб мы друг друга поняли… Ты ведь по-прежнему этого хочешь, так?

Первый. Конечно. Я ж сказал, что для того и пришел.

Второй. Тогда давай, если не возражаешь, воспользуемся этим словом…

Первый. Каким?

Второй. «Снисходительность». Давай допустим, даже если ты так не считаешь, что она там была, да… снисходительность. Мне это слово на ум не приходило. Я никогда не нахожу слов в нужный момент… но теперь, когда оно у меня есть, позволь… я попробую еще раз…

Первый. Подать новое заявление?

Второй. Да. Хочу проверить. В твоем присутствии. Может получиться забавно…

Первый. Может… А у кого будем спрашивать?

Второй. О… Не нужно далеко ходить… такие люди есть всюду… Ну хотя бы тут рядом… мои соседи… очень любезная супружеская пара… очень порядочная… как раз таких и выбирают в присяжные… Оба безупречно честные. Серьезные. Здравомыслящие. Пойду их позову.

Выходит и возвращается с семейной парой.

Вот… позвольте вам представить… Прошу вас… это не займет много времени… У нас тут возник спор…

Женщина и Третий мужчина. О, что вы, у нас нет соответствующей компетентности.

Второй. Есть, есть… Вполне соответствующая. Дело вот в чем. Мой друг, здесь присутствующий, с которым мы дружим всю жизнь…

Женщина. Так это о нем вы мне так много рассказывали? Помню… когда он болел… вы места себе не находили…

Второй. Да-да, это он… Потому-то мне так и тяжело…

Женщина. Вы же не хотите сказать, что между вами… после стольких лет дружбы… Вы не раз говорили, что по отношению к вам он всегда вел себя…

Второй. Совершенно верно. И я ему очень благодарен.

Женщина. Так в чем же дело?

Первый. Я вам отвечу: кажется, я поговорил с ним снисходительным тоном…

Второй. Почему ты так это подаешь? С такой иронией? Ты раздумал проверять?

Первый. Не раздумал, не раздумал… Я говорю абсолютно серьезно. Я его задел… он почувствовал себя приниженным… и с тех пор избегает меня…

Они потрясены… молчат… качают головой.

Женщина. Ну… это, пожалуй… чересчур… просто из-за снисходительного тона…

Третий мужчина. Знаете, снисходительность порой…

Второй. Да? Вы понимаете?

Третий. В общем… я, наверно, не стал бы прямо так рвать отношения, но…

Второй. Но, но, но… видите, вы все-таки меня понимаете.

Третий. Так определенно я бы выражаться не стал…

Второй. Нет-нет, стали бы, сейчас вы убедитесь… позвольте обрисовать ситуацию… Ну так вот… Должен сразу сказать, я никогда, действительно никогда, не соглашался идти к нему…

Женщина. Вы никогда у него не были?

Первый. Был, конечно… Что он плетет?

Второй. Я не то имею в виду. Я ходил к нему в гости. В гости — да. Но никогда, никогда не пытался расположиться в его владениях… в тех краях, где он живет… Я в эти игры не играю, понимаете.

Первый. Так вот ты о чем… Да, правда, ты всегда держишься в стороне, живешь вне рамок…

Третий. Маргинал?

Первый. Если угодно, да. Однако на жизнь он зарабатывает… никогда ни у кого ничего не просит.

Второй. Спасибо, очень мило с твоей стороны… На чем же мы остановились? Ах да, он сказал, что я держусь в стороне. Он у себя. А я у себя.

Женщина. Нормально. У каждого своя жизнь, разве нет?

Второй. Так вот, представьте себе, он совершенно не в состоянии этого вынести. Хочет всеми силами меня завлечь… туда, к себе… Ему надо, чтоб я тоже был там вместе с ним, чтоб я не мог уйти… Поэтому он поставил мне ловушку… мышеловку.

Все (хором). Мышеловку?

Второй. Представился случай…

Женщина (смеется). Мышеловка по случаю?

Первый. Не смейтесь. Он говорит всерьез, уверяю вас… Какую же мышеловку, расскажи нам…

Второй. Я поздравил его с повышением… а он ответил, что оно дает ему… в числе прочих плюсов… возможность интересных поездок…

Первый. Ну-ну, дальше. Это становится увлекательно.

Второй. Да, поездок… И я зашел дальше, чем обычно… не сумел скрыть некоторую ностальгию по путешествиям… и тут… он предложил воспользоваться своими связями… У меня есть несколько небольших работ… он сказал, что мог бы попросить одного человека, от которого это зависит, устроить мне турне с лекциями…

Женщина и Третий мужчина (вместе). Очень хорошо с его стороны, по-моему…

Второй (стонет). О-о!

Женщина и Третий мужчина. Вы не согласны? Если бы мне кто предложил…

Второй. Какой смысл продолжать? Все равно объяснить не получится.

Первый. Нет, я настаиваю. Пожалуйста, продолжай. Это не было хорошо?

Второй. Придется начинать сначала…

Первый. Нет. Давай вкратце: ты любишь путешествовать. Я предложил поговорить кое с кем, чтобы устроить тебе поездку…

Второй. Да. Как видите, у меня был выбор. Я мог… как и поступаю обычно, даже не задумываясь ни на секунду… дать задний ход, ответить: «Нет, знаешь, ездить… да еще на таких условиях… нет, это не для меня». И остался бы на свободе. Или поддаться искушению, подойти к приманке, схватить ее зубами, сказать: «Что ж, спасибо, буду счастлив…» Тут бы я попался и был бы отправлен на отведенное мне место, там, у него… на мое истинное место. Уже красиво, правда? Но я выкинул номер похлеще.

Первый. Неужели? А что же похлеще?

Второй. Я сказал… и как я только мог? Как подумаю…

Первый. Я вспомнил: ты сказал, что если б захотел, то мог бы… что тебе предлагали, на прекрасных условиях…

Второй. Вот именно… какой стыд… я устроился в самой глубине клетки. Как будто жил там от рождения. И стал играть в игры, в которые там играют. Я немедленно захотел возвыситься… как все они… Его протекция, фи, я в ней не нуждаюсь, у меня есть свое место здесь, у них… превосходное место… И я им кичился. Играл по полной программе. Словно всю жизнь только это и делал. Тут ему оставалось лишь подцепить меня… Он держал меня на ладони, рассматривал: надо же, вы только поглядите, поглядите на этого человечка, он говорит, что его тоже пригласили… и даже на почетных условиях… и как он горд… смотрите-ка, расправил плечи… да он не такой маленький, как кажется… сумел заслужить, как большой… Ну молодееец… что ж… Молоде-е-ец… что ж… Ох, да что вы понимаете…

Третий. Почти ничего, честно говоря.

Женщина. Я тоже… и не хочу понимать… К тому же я тороплюсь, мне пора… Но он настолько взвинчен… в таком возбужденном состоянии… И эти мысли о мышеловке, о приманке… Может быть, следует…

Первый. Нет-нет, не беспокойтесь. Оставьте нас, я позабочусь…

Женщина и Третий мужчина уходят. Долгая пауза.

Первый (мягко). Ты серьезно считаешь, что, когда я предложил порекомендовать тебя, я поставил тебе ловушку?

Второй. Во всяком случае, ты поставил ее сейчас… Ты же видел, они решили, что я псих… и тебе хотелось, чтобы я доказал это еще нагляднее.

Первый. Ну что ты… Ты ведь знаешь, между нами с тобой… Помнишь, как мы ныряли? Когда ты меня тянул… мне очень нравилось, дух захватывало… Разве я когда-нибудь говорил, что ты псих? Обидчивый — пожалуй, да. Слегка мнительный… Нет, скажи, ты действительно так думаешь? Что я поставил тебе ловушку?

Второй. О, поставил… это сильно сказано. Вероятно, ты ничего и не ставил поначалу, когда говорил о поездках… Но потом, когда почувствовал, как во мне что-то дрогнуло… словно шевельнулась ностальгия… ты принялся раскладывать передо мной, выставлять… как обычно выставляешь…

Первый. Выставляю? Я? Что я выставляю? Разве я когда-нибудь хвалился хоть чем-то?

Второй. Хвалился? Что ты!.. Зачем так топорно… Это я, как деревенщина, пошел хвастаться. Я же просто увалень неотесанный по сравнению с тобой.

Первый. Польщен. Я-то всегда считал, что по части изощренности…

Второй. Да ты куда изощреннее меня.

Первый. Как? В чем изощреннее? В чем, скажи…

Второй. Ну, хотя бы в том, как ты обставляешь свои выставки. Изысканнее не бывает. Их совершенство в том, что никому и в голову не придет, будто они устроены тут нарочно. Просто это естественным образом находится здесь. Это существует, вот и все. Как озеро. Как гора. И точно так же, само собой, оказывается на виду.

Первый. Что «это»? Хватит метафор. Что оказывается на виду?

Второй. Счастье. Да-да. Много разных счастий. И каких! Самых престижных. Которые котируются выше всего. И всякие бедолаги глазеют на них, расплющивая нос о витрины.

Первый. Приведи пример, будь добр.

Второй. Да сколько угодно… Ну вот, если хочешь, пожалуйста, один из самых блестящих… Ты сидел передо мной… удобно расположившись в кресле… придерживая своего первенца, стоявшего у тебя между колен… картина счастливого отцовства… ты ее так себе представлял и демонстрировал мне…

Первый. Ну скажи, что я рисовался…

Второй. Я этого не говорил.

Первый. Спасибо и на том. Я был счастлив… вообрази, со мной такое случается… и это заметно, вот и всё.

Второй. Нет, не всё. Совсем не всё. Хотя ты и правда чувствовал себя счастливым… Как вы, наверно, были счастливы, ты и Жаннина, когда стояли передо мной — идеальная пара, рука об руку, — светясь улыбками или ловя взгляды друг друга… Но краешком глаза, самым-самым краешком, косились в мою сторону, смотрю ли я… тянусь ли я всем существом… как должен тянуться каждый… А я…

Первый. Ага, вот и приехали. Я догадался. А ты…

Второй. А что я? Что я делал?

Первый. Ты… ты…

Второй. Ну, скажи, скажи, что я?

Первый. Ты завидовал.

Второй. Да, действительно приехали. Именно этого ты и хотел. Ты добивался, чтобы я позавидовал… Вот дело в чем. Вот в этом самом: тебе позарез нужно было, чтобы я позавидовал, а я не завидовал. Я радовался за тебя. За вас… Но только за вас. Для себя я такого счастья не хотел. И мне было ни горячо ни холодно… Не завидовал я! Нет, нет, нет, не завидовал. Я тебе не завидовал… Но как такое возможно? Получается, что это не есть Счастье? Подлинное, настоящее Счастье, повсеместно признанное, к которому все стремятся? Счастье, которое стоит любых усилий, любых жертв? Нет? Неужели? Значит, где-то там… в лесу, в чаще, спрятана царевна…

Первый. В каком лесу? Какая царевна? Ты бредишь…

Второй. Ну, ясное дело, брежу. Что ж ты стоишь, беги за ними, догони. «Нет, вы только послушайте, это же бред, натуральный бред… В каком таком лесу?» Да, люди добрые, в лесу, в лесу из сказки, той, где царица спрашивает у зеркальца: я ль на свете всех милее? А зеркальце отвечает: ты прекрасна, спору нет, но в лесу, в глухой чаще, живет царевна, и она еще прекраснее… Ты, как та царица, не в силах вынести, что где-то есть на свете…

Первый. Другое счастье? Больше, чем мое?

Второй. Это бы еще ничего. С другим счастьем ты бы как-то примирился.

Первый. Ты меня, право, удивляешь… Я настолько великодушен?

Второй. Настолько. Другое счастье — ладно, пусть, даже если оно больше, чем твое. Но при условии, что оно почитается как таковое, зарегистрировано надлежащим образом и числится в ваших списках. Оно ведь непременно должно фигурировать в каталоге среди прочих видов счастья. Будь я, скажем, монахом, который счастлив в своей келье, или столпником, блаженствующим на своем столпе… проходил бы по рубрике «экстаз мистиков, святых»…

Первый. Да уж, в этой рубрике я вряд ли тебя найду…

Второй. Разумеется. И ни в какой другой. Это нигде не записано.

Первый. Счастье без названия?

Второй. Ни с названием, ни без названия. Вообще не счастье.

Первый. А что?

Второй. А то, что счастьем не именуется. И рядом нет никого, кто мог бы посмотреть, назвать… Потому что это не на вашей территории… это вне… далеко… сам не знаю где, но в любом случае, этого нет в ваших списках… Вот что вы не в силах стерпеть…

Первый. Кто «вы»? Почему ты смешиваешь меня с… Если в твоих глазах я… И чтоб это выслушивать… Зачем я только пришел!

Второй. Но ты ведь не мог не прийти, а? Надо же посмотреть… Тебя притягивает… тебя тянет, верно? Что там такое? И все так же, по-прежнему, за пределами твоих владений? И все еще не износилась эта… способность быть довольным… просто так… награда ни за что, просто так, просто так…

Первый. Пожалуй, мне правда лучше уйти…

Направляется к двери. Останавливается у окна.

Глядит на улицу.

Второй (смотрит на него, потом подходит, кладет ему руку на плечо). Прости… Видишь, я был прав: вот чем кончаются такие объяснения… Болтаешь сгоряча невесть что… Говоришь больше, чем думаешь… Но я тебя очень люблю, знаешь… и остро это чувствую в такие моменты…

Первый. В такие моменты?

Второй. Да. Как сейчас, когда ты остановился тут, у окна… и смотришь… таким взглядом, который у тебя иногда бывает… в тебе появляется вдруг какая-то незащищенность, ты будто сливаешься с тем, что видишь, растворяешься… и благодаря одному этому… да, одному этому… вдруг делаешься мне очень близок… Понимаешь, почему я так дорожу этим видом? Он может показаться невзрачным… но мне тяжело было бы расстаться с ним… Тут есть… трудно объяснить… но ты же чувствуешь, да? отсюда словно исходит какое-то излучение… от… от этого переулочка, от низкой стены, вон там, справа, от этой крыши… что-то умиротворяющее, живительное.

Первый. Да… понимаю…

Второй. И никогда больше этого не видеть… было бы мне… не знаю… Понимаешь, для меня… здесь жизнь течет… Что с тобой?

Первый. «…Здесь жизнь течет… так тихо, просто»… «О боже мой, здесь жизнь течет / Так тихо, просто». Это же Верлен, да?^[6]

Второй. Ну, Верлен… А что?

Первый. Вот-вот. Верлен.

Второй. Я не думал о Верлене… я просто сказал: «здесь жизнь течет», — и все.

Первый. Продолжение напрашивается… Все мы учились в школе…

Второй. Но я-то не продолжил… Да в чем дело? Почему я должен оправдываться? Какая муха тебя укусила?

Первый. Укусила? «Укусить» — слово весьма уместное. Правда, кто же меня укусил? Я ведь не пропустил мимо ушей то, что ты тут говорил… и ты мне много чего открыл, как ни странно… Кое-что даже я теперь в состоянии понять. На сей раз кусочек сала подложил ты.

Второй. Какой кусочек сала?

Первый. Ясно, как дважды два. Когда ты увидел, что я стою у окна… Когда ты сказал: посмотри, здесь жизнь течет… здесь жизнь течет… так, ничего особенного… жизнь… когда ты почувствовал, что я на какой-то миг потянулся к приманке…

Второй. Ты спятил!

Первый. Не больше, чем ты, когда говорил, что я приманивал тебя поездками, чтобы запереть у себя, в клетке… Это звучало как бред сумасшедшего, но ты, возможно, был не так уж и неправ… А сейчас ты меня заманил…

Второй. Заманил куда? Куда я пытался тебя заманить?

Первый. Брось, не придуривайся… «О боже мой, здесь жизнь течет / Так тихо, просто»…

Второй. Начнем с того, что я этого не говорил.

Первый. Нет, говорил. Подразумевал. Причем не в первый раз. А еще заявляешь, что ты где-то за пределами… бог весть где… далеко от наших каталогов… вне наших рубрик… и не имеешь ничего общего с мистиками, со святыми…

Второй. Чистая правда.

Первый. Да, правда, с ними у тебя ничего общего нет. У вас есть кое-что получше… Что может быть престижнее, чем твои угодья, куда ты милостиво позволил мне вступить, чтобы я тоже мог совершить акт поклонения… «О боже мой, здесь жизнь течет / Так тихо, просто»… Вот где ты обретаешься, вдали от нашей скверны… под покровительством великих… Верлен…

Второй. Повторяю, я даже не думал о Верлене.

Первый. Ладно. Хорошо, пусть не думал. Но ты не можешь не признать, что с этой низенькой стеной, крышей, небом над крышей^[7]… мы окунулись в самую гущу…

Второй. Чего?

Первый. Как чего? «Поэтичного», «поэзии».

Второй. Господи! Как все разом проявляется… благодаря твоим кавычкам…

Первый. Кавычкам?

Второй. Да, в которые ты всегда ставишь эти слова в разговорах со мной… «Поэзия», «поэтичность». Твоя издевка, твоя ирония… презрение…

Первый. Я издеваюсь над поэзией? Презираю поэтов?

Второй. Не «настоящих» поэтов, разумеется. Не тех, что красуются в нишах, на постаментах и которыми вы ходите любоваться по праздникам… Кавычки не для них, боже упаси…

Первый. А для кого же?

Второй. Для… для…

Первый. Ну, скажи, скажи…

Второй. Не хочу. Иначе мы совсем уж далеко зайдем…

Первый. Тогда я скажу. Только с тобой я ставлю такие слова в кавычки… да, только с тобой… Когда я чувствую в тебе это, то удержаться просто не могу, кавычки возникают помимо моей воли.

Второй. Вот. Теперь, похоже, мы добрались до сути. Ты попал в точку. Вот оно. Вот откуда все идет. Кавычки предназначены мне. Стоит мне посмотреть в окно или позволить себе сказать «здесь жизнь течет», как я оказываюсь схвачен и посажен в отделение для «поэтов»… которых запирают в кавычки… заковывают в кандалы…

Первый. Не знаю, «оно» это или не «оно», но чувствую, мы уже близко… Знаешь, у меня тоже, раз уж мы дошли до таких тем, есть картины, которые не изглаживаются из памяти… особенно одна… ты, наверно, забыл… из тех времен, когда мы занимались альпинизмом… в Дофине… мы поднялись на Бар-дез-Экрен… помнишь?

Второй. Конечно.

Первый. Нас было пятеро: мы с тобой, двое наших приятелей и инструктор. Мы уже спускались… И вдруг ты остановился. Остановил всю связку. И сказал… таким тоном: «Давайте чуть-чуть постоим и посмотрим, а? Все-таки оно того стоит»…

Второй. Я так сказал? Я посмел?

Первый. Да. И всем пришлось остановиться… Мы стояли, ждали… и били копытом… пока ты «созерцал»…

Второй. При вас? Я, должно быть, совсем рехнулся…

Первый. Вовсе нет. Ты заставил нас торчать там… хочешь не хочешь… ни туда ни сюда… И тут я не сдержался. Я сказал: «Ну пошли, у нас мало времени. Внизу в киоске можешь купить себе красивые открыточки…»

Второй. Да-да, помню, как же… Мне хотелось тебя убить.

Первый. И мне хотелось тебя убить. Да и остальные, если б их спросить, все, как один, признались бы, что мечтают столкнуть тебя в пропасть…

Второй. А я-то… да за одни эти открыточки… Как же я мог продолжать с тобой общаться…

Первый. О, видимо, потом был момент, когда у тебя возродилась надежда…

Второй. Надежда? После такого?

Первый. Ну да, ты ее никогда не теряешь. У тебя вспыхнула безумная надежда, как сейчас, у окна… когда ты похлопал меня по плечу… «Ну молодец, что ж»…

Второй. «Ну молодец, что ж»?

Первый. Да-да. Ты тоже умеешь такое сказать… во всяком случае, дать понять… «Ну молодееец… что ж…» Хороший мальчик, чувствует такие вещи… С виду вроде не подумаешь, но, знаете, он, хоть и бревно бревном, а все-таки способен оценить…

Второй. Господи, а я-то поверил… как же я мог забыться? Но нет, я не забылся… я знал, я всегда знал…

Первый. Знал что? Знал что? Скажи.

Второй. Что между нами не может быть мира. Даже перемирия… Война до последней капли крови. Не на жизнь, а на смерть. Да, на выживание. Отступать некуда. Кто кого.

Первый. Ну, ты хватил.

Второй. Ничего я не хватил. Надо смотреть на вещи трезво: мы с тобой по разные стороны фронта. Двое солдат из враждующих лагерей вступают в смертельную схватку.

Первый. Из каких лагерей? Они как-то называются.

Второй. Названия по твоей части. Это ты, это вы всему даете названия. Ставите в кавычки… А я не знаю.

Первый. Зато я знаю. Все это знают. По одну сторону лагерь, к которому принадлежу я, где люди борются, отдают все силы… строят жизнь… не ту, которую ты созерцаешь из окошка, а «настоящую», ту, которой живут все. А по другую сторону… ну…

Второй. Ну?

Первый. Ну…

Второй. Ну?

Первый. Нет…

Второй. Да. Я сам договорю за тебя… А по другую сторону «неудачники».

Первый. Я так не сказал. К тому же ты работаешь…

Второй. Работаю, чтобы на прожитье хватало. Я не отдаю все силы…

Первый. А! Так ты их бережешь?

Второй. Знаю, куда ты клонишь. Нет, не «берегу»…

Первый. Нет, бережешь. Для чего же ты бережешь силы?

Второй. Какая тебе разница? Зачем ты вечно приходишь сюда вынюхивать, высматривать? Впечатление, что ты боишься…

Первый. Боюсь? «Боюсь»!

Второй. Да, боишься. Тебе страшно: что-то непонятное, может быть даже опасное, затаилось где-то там, в темноте, на отшибе… какой-то крот, который подкапывается под ухоженные лужайки, где вы резвитесь… Его просто необходимо оттуда вытравить, и есть испытанное средство: «Это неудачник». «Неудачник». И тут же, смотрите-ка, он вылезает на свет, негодует: «Кто неудачник? Я неудачник? Что я слышу? Что вы такое говорите? Нет-нет, вовсе я не неудачник, вы ошибаетесь… Я вот какой, вот каким стану… вы увидите, я вам всем докажу…» Не дождешься! Даже «неудачник», хотя это очень действенная штука, не заставит меня вылезти из норы, мне слишком в ней хорошо.

Первый. Правда? Так уж хорошо?

Второй. Лучше, во всяком случае, чем у тебя, на твоих лужайках… Там я просто изнемогаю, мне хочется бежать прочь… Жизнь теряет всякий…

Первый. Жизнь теряет всякий смысл. Правильно… Точно такое ощущение возникает и у меня, когда я пытаюсь поставить себя на твое место.

Второй. Кто ж тебя заставляет?

Первый. Не знаю… мне хочется понять…

Второй. Вот я и говорю: у тебя душа не на месте, ты все волнуешься, нет ли где-нибудь в чаще леса избушки…

Первый. Нет, просто хочу дознаться, откуда в тебе такая индифферентность. Просто какая-то сверхъестественная. И каждый раз прихожу к одной и той же мысли: у тебя есть покровители.

Второй. А, ты все про Верлена? Поэты… Так вот нет же, я не поэт и, если хочешь знать, никогда им не буду. Никогда в жизни. Такого подарка я тебе не сделаю.

Первый. Мне? Но, окажись ты настоящим поэтом, это было бы подарком скорее для тебя, мне кажется.

Второй. Как бы не так! У вас даже слово есть для такого случая: «выбрался». Я «выберусь». Меня реинтегрируют. И отправят туда, к вам. Уже, разумеется, без кавычек, но на надлежащее место, под постоянное наблюдение. «Ну молодец… что ж» покажется милым пустячком, когда я приду, весь дрожа, сам не свой от волнения, представить на ваш суд… ждать… ловить… «Да? Правда? Вы находите? Вы считаете, неплохо?.. Я, разумеется, не смею претендовать… ведь за мной, вокруг меня такие гиганты…» Вы похлопаете меня по плечу… до чего трогательно, да?.. Улыбнетесь… «О, кто знает, кто знает… Пророков тут нет… Известны случаи…» Нет уж! Не надейся. Можешь все тут обыскать, обшарь хоть все ящики, перерой шкафы — не найдешь ни одного листочка… ни единого наброска… даже робкой попытки… Ничего, чем вы могли бы поживиться.

Первый. Жаль. Наверняка это было бы чистое золото. Алмазы.

Второй. Да пусть хоть свинец, правда? Лишь бы это увидеть, понять, с чем имеешь дело, оценить, занести в соответствующую графу. Просто необходимо выяснить, что там к чему. И все успокоятся. Опасности нет.

Первый. Опасности? Опять ты за свое… Опасность… Что ж, может быть… Не исключаю, что ты и прав… Мне действительно рядом с тобой не по себе…

Второй. Ну вот, я же говорю…

Первый. Да… мне кажется, там, где ты живешь, все какое-то… не могу точно выразить… какое-то неустойчивое, рыхлое… зыбучие пески, которые затягивают… я чувствую, что у меня почва уходит из-под ног… все вдруг начинает шататься, вот-вот обрушится… Мне не терпится вырваться… очутиться у себя, где все крепко и прочно. Стабильно.

Второй. Вот-вот… А я… ладно, раз уж мы вырулили на это… я, когда попадаю к тебе, испытываю что-то вроде клаустрофобии… Это наглухо закрытое со всех сторон здание… повсюду какие-то отсеки, перегородки, ярусы… Мне хочется на волю… но, даже выйдя оттуда и снова попав к себе, я с трудом…

Первый. Ну? Что с трудом?

Второй. С трудом возвращаюсь к жизни… иногда еще и назавтра чувствую себя выбитым… Да и вокруг меня… нужно время, чтобы это вернулось, чтобы я снова это ощутил, этот живой ток, пульс, который потихоньку вновь начинает биться… Так что, видишь…

Первый. Вижу.

Пауза.

Какой смысл лезть вон из кожи?

Второй. Было бы куда разумнее…

Первый. Правильнее… и полезнее для нас обоих…

Второй. Наилучший выход…

Первый. Но мы так устроены… Даже ты не рискнул взять это на себя.

Второй. Не рискнул. Не могу без разрешения.

Первый. Ну а я… ты ж меня знаешь…

Пауза.

Как думаешь… а что, если снова подать прошение… на сей раз от нас обоих… Может, вместе мы сумеем более доходчиво объяснить… вдвоем у нас больше шансов…

Второй. Бесполезно. Хочешь, скажу, что будет? Так и вижу их лица… «Ну, в чем там у вас дело? Что-что? Что они городят? Какие еще кроты, лужайки? Какие зыбучие пески? Какие лагеря? Ну-ка, поглядим их досье… Ничего там нет, ни малейшей зацепки… Искали-искали… изучили все ситуации, обычно чреватые… нигде ничего, кроме проявлений самой безупречной дружбы».

Первый. Так ведь оно и есть.

Второй. «И эти двое просят разрешения порвать! Не желают больше видеть друг друга никогда в жизни… Какое безобразие!»

Первый. Случай очевидный, в иске обоим отказано.

Второй. «А впредь пусть поостерегутся… советуем им крепко задуматься. Известно, какие санкции предусмотрены для тех, кто смеет вот так, без всяких на то оснований… О них сообщат куда следует… Чтобы люди были начеку, не доверялись им. Все узнают, на что они способны, на какие противоправные действия: они готовы рассориться ни с того ни с сего, без причины, из-за того что один сказал «черное», другой «белое», один сказал «да», другой «нет»…

Первый. Один сказал «черное», другой «белое»?..

Пауза.

Второй. Один сказал «да», другой — «нет»?..

Первый. Но это ведь не одно и то же…

Второй. Вот именно. «Да». Или «нет».

Первый. Да.

Второй. Нет!

Занавес

Примечания

1

Намек на нравственный вопрос, который звучит во французской и русской литературе XIX века (Шатобриан, Бальзак, Толстой, Достоевский) и формулируется так: если бы вы могли простым нажатием кнопки убить в Китае старого мандарина и унаследовать его богатство, будучи уверены, что никто об этом не узнает, как бы вы поступили?

(обратно)

2

Перифраз одного из библейских определений Бога: «Но, Господи Саваоф, Судия праведный, испытующий сердца и утробы!» (Иеремия, 11: 20. См. также Псалтирь, 7:10; Откровение, 2: 23).

(обратно)

3

Знаменитая фраза, которую произнес, обращаясь к самому себе, маршал Франции Тюренн перед битвой при Тюркхейме (1672). Полностью звучит так: «Дрожишь, старая туша, но знай ты, куда я тебя везу, задрожала бы еще сильнее».

(обратно)

4

Престижные высшие школы Парижа.

(обратно)

5

Букурешлиев Андре (1925–1997) — французский композитор болгарского происхождения.

(обратно)

6

Цитируется хрестоматийное стихотворение П. Верлена из книги «Мудрость» (III, VI).

(обратно)

7

Отсылка к тому же стихотворению.

(обратно)

Оглавление

Молчание

Ложь

Она там!

Это прекрасно

ИССМ, или То, что не имеет названия

Ни с того ни с сего