Кафе на острове Сен-Луи. Родственные души всегда находят друг друга (fb2)

- Кафе на острове Сен-Луи. Родственные души всегда находят друг друга [litres] (пер. Юлия Михайловна Воробьева) 1345K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сабрина Филипп

Сабрина Филипп
Кафе на острове Сен-Луи
Родственные души всегда находят друг друга

Кристиану, Феликсудля Самюэля

Sabrina Philippe

Tu verras, les âmes se retrouvent toujours quelque part

ISBN 978-5-04-212959-9

Предисловие автора

Есть люди, которые за долю секунды, за пару часов, за одну улыбку проникают в нас глубже, чем другие за всю нашу жизнь.

Есть те, кого узнаешь с первого взгляда, и те, кого учишься узнавать.

Есть те, кого мы любим инстинктивно, принимаем их естество целиком, все темное и светлое, запах и текстуру кожи, слова и молчание, а к другим приходится приспосабливаться.

Есть те, кому достаточно задать всего один вопрос, другим же нужно задать сотни.

Есть те, кого оцениваем, и те, кого просто видим.

Есть те, кто не выходит из головы, и те, кто всеми силами цепляется за нас.

Но почему?

За свою жизнь я встретила множество мужчин и женщин. Они делились со мной чувствами, сомнениями и переживаниями, задавали извечные вопросы: зачем любить, как любить или как перестать любить?

Однако некоторые пережили настолько необычную и сильную историю любви, что природа испытанных ими чувств непонятна даже им самим. Когда подобные истории заканчиваются, воспоминания о былых чувствах никуда не уходят, они длятся вечно и постоянно напоминают о себе. Прошедшим через этот опыт порой кажется, что они сошли с ума.

Поскольку жизнь без такой сильной любви для них теряет смысл, они замыкаются в своей боли, ожидании и часто в отрицании. Та встреча видится им проклятьем, а расставание – наказанием.

Я написала эту книгу, чтобы сказать: они не сошли с ума. Ваши переживания абсолютно нормальны, вас окружают те, кто проживает аналогичные чувства, я сама – одна из них.

Не все можно объяснить с помощью психологии, есть и другие способы трактовки этой невероятной любви, другие ответы на ваши вопросы…

Такая любовь – это дар.

Боль – это лишь отправная точка в долгом путешествии, в которое я приглашаю вас на страницах этой книги…

1
До

Будет много рассветов и солнечных дней,

Будут грозы и пляски огней

Впервые перейдя через мост и оказавшись в той части города, окруженной водой, я поняла, что не ошиблась. Жить нужно именно здесь, в «междуречье». И переехала на бульвар Морлан, 14, в квартиру, которую решила превратить в пространство, свободное от напоминаний о прошлой жизни. Было распродано все: посуда, картины, мебель ушли по дешевке, покрывала выброшены. Много месяцев после ухода мужа я прожила в привычных интерьерах своего брака и теперь решила, что пора выйти из роли хранительницы канувшей в Лету истории. Как же много слез было пролито!

Их потоки каждую ночь оплакивали одиночество, бесцеремонно ворвавшееся в мою жизнь. Пустая кровать, неразобранная постель, мое свернутое калачиком тело. Я ждала, когда придет сон, и он приходил, как дар, как отдых. В глубине души казалось, что слезы заставят его вернуться. Боль часто становится последней связующей ниточкой с тем, кого больше нет рядом. Поэтому мы цепляемся за нее, какие бы муки это ни приносило, всеми силами держимся за страдание, до полного изнеможения. Я была измотана. Измотана бесконечной битвой за сохранение крупиц того, что когда-то было свято для нас обоих.

Я боролась за то, чтобы он не ушел к ней, она – за то, чтобы он ушел от меня. Она победила. Тогда я вступила в борьбу за то, чтобы он вернулся, она – за то, чтобы не пожалел о сделанном выборе. Она снова победила. В итоге я начала бороться за то, чтобы ничего не забыть, и в этой борьбе с самой собой наконец одержала триумфальную победу. Однако нести бремя столь увесистого трофея с каждым днем становилось все более утомительно. К тому же при каждой встрече с бывшим мужем на его лице явственно читался восторг от новой жизни, хотя он и силился прикрыть его напускной грустью. И одним прекрасным утром, незаметно для меня самой, эта чаша памяти выскользнула из рук и разбилась.

Однажды на рассвете я открыла ящик искусственно состаренного синего комода, ящик, который легко открывался, но плохо закрывался, ящик, в котором мои вещи лежали вперемешку с оставленными им вещами. Сидя на полу, я смотрела на этот причудливый, тоже искусственный, купаж прошлого, которое перестала узнавать. Даже если бы захотелось вспомнить что-то, связанное с этими тряпками и ремнями, у меня бы не вышло. А ведь последние несколько месяцев я с таким упоением пряталась в скорлупе собственного горя. Но в то утро мне показалось, что вместе с воспоминаниями я распрощалась и с этим неуютным коконом из слез и носовых платков, из круговорота причиняющих боль картинок.

А ведь в этом ящике пряталась вереница мелких воспоминаний. Трикотажный бирюзовый топик, в котором я была в тот день, когда он впервые увидел меня. А я его нет. Я прекрасно помнила тот день, дождь, его машину и меня, сидящую на заднем сиденье. Он обернулся и увидел мои светлые глаза. Влюбился с первого взгляда, о чем рассказал гораздо позже. И именно поэтому я сохранила тот бирюзовый топик.

Дело в том, что я совершенно не запомнила его лица в тот день. И сейчас держала в руках лишь его воспоминание: общими были только эмоции от его рассказа о той встрече. Я встала, взяла большую сумку и выгребла в нее все вещи из синего комода, свои тоже, поскольку выбирала их для него. Спустя время около входной двери выросла гора таких сумок. Я переходила от одной полки к другой. Брала в руки предметы, откладывала, возвращалась к ним. И в конце концов выбрасывала. Старалась хоть что-то почувствовать, но не получалось. В ту ночь я не спала и не плакала. Я опустошила себя. Опустошила запасы своей боли и память.

Убедившись, что ничего не осталось, приняла душ, накрасилась, надела единственные оставшиеся джинсы и свитер и позвонила Симону.

Симон – приятный молодой человек, с которым я, сама не знаю как, познакомилась недавним бесцветным вечером. Он звонил много раз, но всякий раз натыкался на такой же бесцветный разговор. А сейчас возникла потребность в живой энергии, внутри и вокруг. В этой новой для меня пустоте понадобился кто-то теплый, кто вдохнет в меня жизнь. Поэтому и позвонила ему сама.

Он примчался без промедления на своем скутере. Я ждала его внизу у подъезда. Приехал с улыбкой, полон надежд. Я села сзади, он нажал на педаль газа, и ветер прогнал все мысли прочь. Мне понравилась эта скорость, этот ветер. Симон повел меня в кино – название фильма не помню, это была комедия. Я наблюдала за окружающими меня парочками: они болтали, улыбались или молча наслаждались присутствием друг друга.

В тот момент захотелось влиться в эту воскресную атмосферу. Я взяла Симона за руку. Он улыбнулся. У него было красивое, немного кукольное лицо – первый признак простодушия, в чем можно убедиться только с возрастом. От него приятно пахло мужским парфюмом, складки свежей рубашки напоминали складки простыни. Я подумала о его постели, о своем теле в его постели. Поняла, что хочу, чтобы мое инертное тело немного расшевелилось. Он поцеловал меня в шею, я ответила поцелуем в губы.

Мы молча вышли из зала и поехали в его маленькую студенческую квартирку, хотя студентом он давно не был. Между нами не было неловкости. Движимые молчаливым согласием, мы стали любовниками.

Позже я внутренне поздравила себя с этим событием, благодаря которому снова стала желанной женщиной. Он спросил, не хочу ли я остаться, я вспомнила о сумках в прихожей и согласилась. Мы заснули, а когда проснулись, больше не было слез, только кофе в постель. Я поделилась, что хочу продать все имущество. «Даже машину?» – спросил он. Да, даже машину.

Он сказал, что может посоветовать знающих в этом толк людей и готов помочь переехать из пригорода – пригорода сонных, как мухи, семейных пар.

Я уточнила: «Хочу, чтобы вокруг меня кипела жизнь, постоянно сновали машины, куда-то спешили и о чем-то разговаривали люди, мне даже больше не нужны воскресенья». Он развернул карту столицы и сказал: «В таком случае жить нужно только здесь». Выкурив свою первую сигарету, я подумала: он совершенно прав. Но потом пришлось поторапливаться, ведь в тот день мне снова нужно было говорить о любви.

Любовь была моей профессией – говорить о ней и слушать о ней. Любовь во всех проявлениях: от любви с первого взгляда до разрыва, от супружеской неверности до одиночества. Мне были знакомы все ее мотивы, каждая фальшивая нота. Странным образом, пока мой собственный брак трещал по швам, ко мне приходили за советом мечтавшие успокоить сердце люди. Надо полагать, я справлялась с задачей хорошо и убедительно, ведь именно работа сделала меня популярной. Несколько раз в неделю мое лицо появлялось на экранах телевизоров, я написала книгу об отношениях, получала бесчисленное количество писем от пар, находящихся на грани разрыва. В этом и состоял парадокс моей одинокой жизни: вечарми я плакала, а днем помогала улыбаться незнакомым людям. Однако моя боль часто помогала лучше понять страдания других, настроиться на их волну, найти самые подходящие для них слова.

Даже сейчас я не понимаю, как у меня хватило сил поверить в возможность счастья других и улыбаться перед камерой. В тот период я часто воспринимала счастливые истории любви как удар ножом в самое сердце, а менее счастливые – как суровое подтверждение собственных неудач на этом поприще.

Тем не менее я всегда сохраняла профессионализм. Все начиналось с макияжа – я редко смотрела на себя в зеркало, ибо мне было все равно, как я выгляжу, это ровным счетом ничего не меняло. Затем выходила из гримерки на съемочную площадку. Все ждали ведущего. Иногда долго, очень долго. Когда он приходил, шоу начиналось. Меня он приветствовал кивком головы. Мы не были знакомы ни лично, ни профессионально. Продюсеры просто решили, что я хорошо смотрюсь в кадре, ведущий согласился. Этого достаточно. На съемочной площадке он часто вел себя со мной с поверхностным дружеским покровительством. Какой бы ни была тема, я всегда находила слова. И это сильно удивляло даже меня саму. На каждый вопрос у меня был готов ответ. Я почти не готовилась заранее. Просто настраивалась на каждого гостя и давала советы. Иногда ведущий хвалил меня за ответ или замечание, которое казалось ему справедливым. Вот, собственно, и все. Когда шоу заканчивалось, он уходил в гримерку, а я – к себе домой. Иногда в один день записывали сразу несколько выпусков подряд, что было одновременно прекрасно и утомительно. Но мне нравилась эта усталость: ощущая острую необходимость погрузиться в сон, я чувствовала себя живой.

На самом деле мне трудно было осознать, что часы, проведенные там, под светом софитов, станут достоянием широкой публики. Я всегда удивлялась, когда меня узнавали на улице, и это постоянно и часто неуместно напоминало, какая у меня странная работа. Возможно, в глубине души я чувствовала, что хаос, царящий в личной жизни, не дает мне права говорить о любви. Однако легкость, с которой я говорила о ней, компенсировала мою неуверенность.

Образовавшаяся в душе пустота сделала меня моим собственным подопытным кроликом. Любая эмоция могла пригодиться в этой другой жизни. Именно так я и нашла нового любовника.

В тот день, как и в любой другой, я собиралась говорить о любви, но с более легким сердцем и телом, наполненными новыми эмоциями, или, скорее, забытыми старыми. Шли дни, я позволила себе отдаться на волю легковесного энтузиазма Симона. Ночевала у него, редко бывала дома, каждый день покупала необходимое. Носила одежду со съемок. Жила с беззаботностью девушки в отпуске, в отпуске от самой себя. После работы думала только об очень простых вещах, например что съесть, с кем сегодня заняться любовью или как провести вечер и выходные.

Очень быстро нашла квартиру в районе, о котором говорил Симон. Очень быстро он продал мою мебель, картины, машину. Очень быстро я переехала.

2
Накануне того дня

Я разрушу до основания

Мои чувства и воспоминания…

Матрас, круглый столик, два стула и пианино – вот и вся обстановка моей скромной квартирки в самом центре Парижа. А еще там был камин, и я с нетерпением ждала прихода зимы, чтобы услышать, как в нем потрескивает огонь. Когда вокруг тебя ничего, кроме пустоты, ее нужно чем-то заполнять. Человеку плохо жить в пустоте.

Заполнить окружающее пространство оказалось довольно просто: я купила новые вещи. И первые ощущения новизны раз за разом доставляли много удовольствия. Первый кофе в этой чашке, первая ночь на этом постельном белье, первый душ и тело, первый раз закутанное в это полотенце. Справиться с пространством оказалось легко, а вот с разумом дела обстояли гораздо сложнее. Поначалу я искренне верила, что полностью опустошила проданную с молотка, как все мои вещи, память, что каждое воспоминание нашло своего покупателя. Конечно, я прекрасно понимала: не все так просто, но хотелось в это верить.

Они пришли, вернулись, отголоски любви.

Через несколько дней после того, как я обжилась на новом месте, Симон начал периодически оставаться ночевать у меня. Я с удовольствием принимала его в своем доме. Мне нравилось, когда он был рядом, но не каждый день. Однажды ночью он крепко обнял меня, как делал сто раз до этого, однако я, сначала неуловимо, а потом с возрастающей очевидностью поняла, что совсем ничего не чувствую. Тело не реагировало. Стоило это осознать и застыть с широко распахнутыми глазами рядом со спящим Симоном, как я вспомнила другого мужчину: его запах, нагое тело, затем одетое, одетое в воспоминания, воспоминания о нас, слезы.

Проклятая только-только успокоившаяся боль вновь проснулась в эту ночь.

Несколько долгих часов до рассвета, пачка сигарет – и беззаботность нескольких недель растаяла как дым. Сменить постельное белье легче, чем человека, лежавшего на нем.

Тем не менее я решила не разрывать отношения, лишь реже встречаться, хотя наши свидания с каждым разом приносили мне все меньше и меньше удовольствия. Симон был ширмой, дамбой, которая не позволяла прошлому стереть меня с лица земли. Увы, его хорошее настроение больше мне не передавалось. Тем не менее я старалась сохранить некую видимость благополучия. Он все прекрасно понимал и тоже хорошо это скрывал. Отрезвев от иллюзий, я замерзала на его скутере, была холодна в постели, словно внутри меня вновь медленно наступала осень.

Но удалось воспользоваться своим же советом, который я часто давала другим: не сравнивайте, избегайте любых негативных мыслей, живите настоящим моментом, таким, какой он есть. Сложная задача. Настолько, что я проводила все больше и больше ночей в одиночестве.

Боль никуда не ушла, однако притупилась. Мои слезы совершенно бессмысленны, ничего не вернуть. Наше прошлое пролетало мимо меня, как пейзаж в глазах пассажиров корабля. Памятные моменты размывались, большие воспоминания постепенно искажались.

В итоге я перестала понимать, что делать с новым этапом своей жизни. Друзей и знакомых осталось мало, многих я потеряла в борьбе. Иногда звонили, однако часто, даже слишком, чтобы спросить моего мнения или совета о делах амурных. И я играла в эту игру, хотя мне практически нечего было сказать. Все радовались моим новым отношениям, надеялись, что они положат конец долгим горестным месяцам после разрыва. А вдаваться в подробности не хотелось. Новая любовь, новая квартира: да, у меня на руках все карты для нового начала, но как именно я должна ими распорядиться?

Знакомые думали, что я веду удивительный и насыщенный событиями образ жизни: хожу на вечеринки, свидания, общаюсь с известными личностями, что я востребована. При моей профессии им это казалось само собой разумеющимся.

Только меня никогда не приглашали на такие мероприятия, я мало с кем контактировала и быстро уставала от общества.

Я стала дичиться людей, отчасти из-за моих обязанностей, но в основном от усталости. Словно ребенок с обломками разбитой игрушки в руках, я не знала, как собрать в одно целое кусочки собственной жизни.

Прошел месяц после переезда, а у меня так и не нашлось времени изучить новый район. Я бродила по кварталу Марэ как туристка и каждый раз удивлялась, насколько это близко к моему дому. Меня изумляла возможность возвращаться домой со съемок ночью по набережной Сены. Именно этого и хотелось: людской муравейник, на улице везде, постоянно, даже вечером, непрекращающаяся городская суета, позволявшая чувствовать себя живой среди живых.

На работе я этого не ощущала. Студия располагалась в подвальном помещении, без дневного света, без ощущения времени. Спускаясь по ступенькам к съемочной площадке, я переступала границу другого мира. Мира напускных образов и искусственно созданных личностей. Там люди не являлись теми, кем были на поверхности, превращаясь в тех, кем их хотели видеть. Рельеф жизней распрямлялся, истории искажались, они погружались в искусственность, имитировавшую их существование. Гости, визажисты, техники – все казались отрезанными от повседневности. Впрочем, и я сама была не более чем сублимированной проекцией самой себя. Именно это и вызывает пристрастие к такого рода деятельности. Дело не столько в свете софитов или в том, что мы делаем там внизу, прежде чем оказаться перед объективом. А просто в том, что жизнь снаружи перестает существовать в привычном виде, видится ничтожной. Я отражаюсь в кривом зеркале себя самой, становлюсь другой, искусственно улучшаюсь, и на мои слова реагируют аплодисментами. Но в тот самый момент на самом деле чествуют не меня, и в этом заключается нарциссическая ловушка.

Я в нее не попадалась. И дело не в моей силе или ясности ума. Просто, когда я поднималась по ступенькам, ведущим со съемочной площадки, мне казалось, что этого всего никогда не было, это сон. На следующий день я уже не помнила, о чем слышала и что говорила. Именно проведенное там время казалось ничтожным. К тому же я чувствовала острую нехватку энергии жизни, а не какой-то химеры.

Зато ведущий, и мне это было очевидно, делал все, чтобы съемка длилась как можно дольше, он не хотел возвращаться наверх – реальный мир давно перестал его интересовать.

При этом, надо признать, в нерабочее время и в отсутствие Симона меня часто охватывала гнетущая тоска. В голове роилась туча вопросов. В чем смысл каждого дня, каждого часа, каждого слова? Моя жизнь, осиротевшая без той увядшей любви, казалась пустой, и ее не могли заполнить ни вещи, ни мебель, ни чашки. Почему? Может, я обманываю сама себя, может, заблудилась в новой жизни до такой степени, что забыла о главном или первостепенном? Какой смысл в работе, все больше и больше походившей на шумный маскарад, в котором я принимала участие с притворным энтузиазмом? Не превращается ли сама жизнь в этот маскарад?

Я выросла без отца и постоянно пыталась исправить эту несправедливость, мое детство нельзя было назвать беззаботным. Брак стал шагом на пути к восстановлению справедливости, так как наконец-то нашелся мужчина, полюбивший меня достаточно сильно, чтобы дать мне свою фамилию. Но фактически она мне не принадлежала. Я взяла ее взаймы и должна была вернуть. То же и с медийной популярностью, от которой я, по крайней мере вначале, ждала признания, которого мне так не хватало. И напрасно, с высоты сегодняшнего дня стало понятно: все попытки оказались тщетными. Так что же оставалось делать?

Сидя на новом диване, я часами не могла ответить на этот вопрос. Бесконечные внутренние монологи приходилось прерывать игрой на пианино. Музыка всегда уводила меня далеко от любых размышлений, потому пальцы сами порхали по клавишам, и это не требовало особой концентрации. Мои ночи были коротки. Спать я ложилась поздно, а просыпалась все раньше и раньше. Одну за одной выпивала множество чашек кофе на маленькой кухне, чтобы скрасить ожидание более приемлемого для начала дня времени.

Однажды утром захотелось нарушить эту новорожденную монотонность, прогуляться, увидеть рассветную столицу. Я быстро оделась, вышла и немного прошлась. Прямо передо мной оказался тот самый мост. Я перешла по нему на другой берег. Оказалось, я и забыла, что остров так близко. И так красив. Сколько лет прошло с моего переезда сюда? Город стоил того, чтобы посмотреть на него с другого берега. Солнце не спеша поднималось над старыми, пропитанными историей зданиями. По Сене скользили кораблики. Я бродила по улицам, и ничто не смущало мой взгляд. Эта невероятная встреча с прекрасным поглотила меня целиком – как давно я не испытывала ничего подобного. Рядом с домом находилась драгоценная жемчужина, настоящее сокровище посреди воды. Всеобъемлющая тишина узких и пустынных улочек, по которым, куда бы ты ни пошел, все равно придешь к Сене.

Остров был невелик. Хотелось заблудиться в нем, но снова и снова я ходила по знакомым маршрутам, чтобы не уйти с него. Тогда решила прогуляться по центральной улице, разделявшей остров на приблизительно равные части. Такая аскетичная в начале, она постепенно разукрашивалась множеством магазинчиков, которые, казалось, были здесь испокон веков и заставляли противоположный конец улицы переливаться всеми цветами радуги.

Я повернула направо и оказалась перед кафе на углу набережной. Оно было открыто и только и ждало, что какой-нибудь посетитель окажет ему честь своим визитом. Пройдя мимо террасы, я раздвинула бархатную пурпурную, сохранявшую тепло, портьеру. Сделав этот жест, я почувствовала, будто выхожу на театральную сцену. Большой бар, высокие, тоже пурпурные, стулья и шоколадного оттенка стены создавали в помещении ту степень уюта, которая у каждого своя, но при этом подходит всем. В кафе не было ни души, если не считать поприветствовавшего меня официанта. Я выбрала столик в центре зала, села и погрузилась в редкое для меня в последнее время блаженство. Заказала чашечку кофе и на этот раз выпила ее с огромным удовольствием. В это сентябрьское утро я наконец нашла в этом кафе столь необходимое мне тепло.

Друг за другом вошли двое мужчин, очевидно завсегдатаи. Им даже не нужно было делать заказ, дымящийся кофе уже ждал их на барной стойке. Я заказала вторую чашечку – так не хотелось уходить. Они говорили о работе, об общих знакомых, особенно об одном, который им явно не нравился. И, как часто бывает, общая неприязнь сплачивала их сильнее.

На пороге появился пожилой бородатый мужчина и сел в дальнем конце бара. Официант окликнул его по имени. Из разговора я поняла, что это булочник. Он улыбнулся мне, я ответила тем же, потому что его лицо и, пусть и грустные, глаза излучали мягкость.

Так, один за другим, приходили завсегдатаи. Для туристов было слишком рано. Все тут оказались знакомы, коротко приветствовали друг друга и, проходя мимо, бросали на меня удивленные взгляды. Я почти час не спеша потягивала второй стакан воды, поданный с моим вторым кофе, устававшись на пустую чашку, навострив уши и наслаждаясь необычной утренней компанией.

А потом вошла она – ее встретили несколькими короткими приветствиями. Я обернулась и взглядом встретилась со взглядом светлых голубых глаз. Было заметно, что она тоже заинтересовалась. Может, все люди со светлыми глазами чувствуют друг в друге некую общность? Она прошла к маленькому столику у окна, из которого открывался потрясающий вид на мост и ратушу. Это совершенно точно было ее любимое место, немного в стороне от других. Ей не пришлось ничего заказывать – официант поспешил к ней с почтительной улыбкой и чашечкой кофе.

Я воспользовалась возможностью и снова обернулась, чтобы украдкой понаблюдать за ней. Распущенные седые волосы, тонкие черты лица, легкий макияж, темный костюм, шарф и сигареты на столе. Сколько ей лет? Очевидно, больше шестидесяти, хотя не намного. В то же время поражала необычайная стройность ее фигуры. От нее исходили какая-то непринужденность и выстраданная мудрость, которые меня заинтриговали.

Сама того не замечая, я смотрела на нее слишком долго. Она понимающе улыбнулась. По-видимому, внимание ее ничуть не смутило. Я ответила улыбкой с легким кивком головы и отвернулась.

Затекшие ноги красноречиво намекнули, что пора поменять позу. С сожалением покидая бар, я сказала официанту «до свидания» и искренне понадеялась, что вселенная поймет эти слова буквально. Раздвинув пурпурную портьеру, я еще раз попрощалась с женщиной со светлыми глазами. Пришло время перейти на другой берег и приступить к делам, за которые мне платили деньги.

Однако в этом месте, на этом острове я нашла ту смесь энергии и безмятежности, которой так не хватало в последние месяцы. Пока я шла по мосту, образ женщины постепенно таял, а я все размышляла о ее жизни и о своей. Шум города резко вернул меня к менее поэтическим мыслям. При этом я знала: сегодня я нашла то, что искала так долго, даже не догадываясь, насколько была права.

3
В тот день

Озаренная светом твоей души, вдруг засияла и я

Если бы я не искала тебя, то не нашла бы себя

Тот день начался так же, как остальные. Я неспешно направилась в сторону острова, параллельно продолжая изучать, как восторженный турист, свой район. Глаза широко распахнуты, легкая походка, полная готовность рассмотреть в мельчайших подробностях все детали старинных построек. Перешла через мост, с радостью поприветствовала залитую солнечными бликами реку, счастливая от того, что иду на свидание с самой собой. Мой путь лежал в полюбившееся кафе с видом на реку, мое кафе с пурпурными стульями и теплыми стенами, где я планировала встречать каждое свое утро. Именно там будут начинаться все мои дни, и это не обсуждается. В эти беззаботные пару часов меня ждет встреча: с чашечкой кофе и сигаретой. Скромное, но очень приятное свидание. В общем, я шла туда, где ожидала найти покой после слишком холодных и одиноких ночей, и в конце пути с наслаждением погрузилась в тепло этого места.

Села за барную стойку. Уже привыкший ко мне официант поспешил меня обслужить. Как обычно, раскрыла газету. Лето задержалось в этом году немного дольше, однако совсем скоро его настигнет осень. Неизменный круговорот времен года всегда меня успокаивал: это единственное предсказание, которое всегда сбывалось.

Я начала узнавать лица завсегдатаев. Иногда через барную стойку до меня долетали обрывки фраз: я выхватывала какую-нибудь из них и возвращала обратно, приправив нейтральным комментарием и улыбкой. Затем снова утыкалась в свою чашку кофе и новости. Это свидание хотелось проводить наедине с самой собой.

В тот день в кафе вошла та самая пожилая женщина со светлыми глазами и, как каждое утро, села на любимое место, словно ученица за парту. Я поприветствовала ее – это уже вошло в привычку, – как всегда, немного задержалась взглядом на ее лице. Она ответила непринужденным кивком головы. В этот момент меня осенило: я тоже почти стала завсегдатаем заведения. Бежевый шерстяной жакет, который был на ней этим утром, особенно выразительно подчеркивал ее черты, возможно, именно поэтому я не сводила с нее взгляда дольше, чем обычно. Во всяком случае, именно в этом крошечном промежутке времени она впервые заговорила со мной.

– Вы живете на острове? – спросила она.

– Нет, а вы?

– Да, в двух шагах отсюда.

В уверенном голосе слышался легкий акцент, который делал ее более хрупкой, чем она казалась.

– Хотите еще кофе? – это прозвучало как приглашение присоединиться.

– Да, конечно, – ответила я, и беглый взгляд на официанта, сигнализирующий о том, что пересаживаюсь, укрепил меня в мысли: женщина только что выделила меня из толпы. Она в самом деле никогда не была замечена в симпатии к кому бы то ни было. Я взяла вещи, села напротив нее и подарила в знак благодарности свою самую красивую улыбку.

– Я вас знаю.

Эти три слова мгновенно стерли с моего лица всю благость. Я расстроилась и ответила вежливой ухмылкой. Мне не нравилось, когда меня узнавали, поскольку за этим следовали вопросы или, хуже того, разглагольствования о телевизионном мире, об известном ведущем, с которым я работала. Обо мне самой ничего не пытались узнать, и все разговоры затевались не из-за привлекательности моей персоны.

– Вы очаровательны, – продолжила она с легким неуловимым акцентом, – вы очаровательны, но совершенно не понимаете, о чем говорите.

Эта фраза поразила меня как гром среди ясного неба, и усталость на лице мгновенно сменилась изумлением. Однако мое эго поспешило изменить его выражение на веселое.

– Не принимайте близко к сердцу мои слова, – тоже с улыбкой добавила она, – вы хорошо выражаете мысли, говорите понятно и прямолинейно. Я не часто видела вас на экране, но вы всегда убедительны. И к тому же красивы…

Комплименты не стерли из памяти первые слова, хотя и смягчили их восприятие.

– Но… вы сказали, что я не знаю, о чем говорю, – ответила я, все еще прикрываясь напускным весельем.

– Когда говорите о любви, нет. Вы хорошо рассуждаете о паре, о том, как устроены мужчины и женщины, что их сближает или отдаляет. Однако, что такое любовь, вы не знаете, это видно.

– У меня свой опыт в этом вопросе, – ответила я, – такой, какой есть. Ваш опыт, стоит признать, более богат. Но через меня прошло больше информации на эту тему, чем через всех, сидящих здесь. Это еще одна форма опыта.

Мой голос изменился, стал серьезным, профессиональным.

– Если бы вы знали, что такое любовь на самом деле, ваш взгляд не был бы таким.

Она прикурила сигарету и пристально посмотрела на меня, делая первую затяжку.

– Нет, это не то, что вы подумали, – продолжила женщина. – Вам, скорее всего, тысячу раз говорили, что у вас грустный взгляд. Я тоже часто это слышу: голубые глаза – идеальное зеркало для меланхолии. На самом деле, – она затянулась, – ваш взгляд ищет то, чего никогда не находил. В ваших глазах не грусть, они полны разочарования.

Доброжелательность, исходившая от нее и ее слов, подбодрила. В других обстоятельствах я, конечно, заняла бы оборонительную позицию, но сейчас в этом не было необходимости. И в этот раз разговор шел обо мне.

– Я нашла любовь, – ответила я, – но он ушел к другой. Мы были женаты, я думала провести с ним всю жизнь, а он не хотел этого. Невозможно заставить кого-то любить.

– Нет, – произнесла она, откидываясь на спинку стула, – нет, и вы прекрасно об этом знаете. Я имею в виду совершенно другую любовь. К слову, я много раз слышала, как в разговорах о любви вы употребляете словосочетание «родственная душа». Не стоит этого делать, поверьте, из ваших уст это звучит немного нелепо. Когда найдете родственную душу – если найдете, ибо немногим на планете выпадает такая удача, а порой и проклятье, – сразу поймете, что родственная душа не имеет ничего общего с развесистой клюквой, подаваемой на ваших шоу.

Хотя от ее слов пахнуло жаром истины, мне было интересно, откуда она черпала такую непоколебимую уверенность в своей правоте. Совершенно не хотелось проявить бестактность, и все же я решила спросить, кто она или кем была по профессии.

– Я писательница и все еще пишу, но уже меньше. Долгое время была журналисткой. Освещала политические и исторические темы. Это было давно. И больше меня не интересует. Все это похоже на бег по кругу: кажется, что вы находитесь в эпицентре событий, а на самом деле давно выпали из реальности. Касательно исторических реалий: чтобы их смысл раскрылся полностью, должны пройти десятилетия. Мне это совершенно не по возрасту, слишком долго… А вы пишете?

– Да, иногда. У меня в прошлом году вышла книга, но это не художественная литература.

Учитывая ее последние слова, я не осмелилась признаться, что это своего рода руководство по построению отношений.

– Вероятно, вы пишете о любви, раз вам так много есть чего сказать о ней? – спросила я, немного осмелев от наличия объединяющего нас занятия.

– Нет, – ответила она, слегка наклонив голову, – нет, я не имею на это права. – Она устремила взгляд в сторону моста, Сены или чего-то на мосту. Я обернулась, чтобы посмотреть, в чем дело, но ничего не увидела, поэтому снова сфокусировалась на ее лице. А она добавила:

– Он попросил. «Ты никогда не напишешь обо мне, правда?» – это его слова. Я всегда с уважением относилась ко всему, что он говорил.

Теперь женщина смотрела на меня, а я так и не решилась спросить ее еще о чем-либо. Однако в этот самый момент поняла: у нее за плечами совершенно точно есть история и знания, которые разожгли во мне любопытство.

– Да, я познала ту самую любовь, – продолжила она, словно в ответ на незаданный вопрос, – и люблю до сих пор. И буду любить до последнего вздоха, потому что иначе быть просто не может ни в этой жизни, ни в следующей.

Эти слова, сказанные сидящей передо мной пожилой женщиной, потрясли меня до глубины души. Хотя я не до конца понимала, о чем она говорит, поскольку глубокий смысл ускользал, убежденность в правоте, слышавшаяся в ее голосе, заставила меня замолчать.

В том кафе с шоколадными стенами остановилось время, мир вокруг перестал существовать: не было больше ни людей, ни столика, ни чашки. Меня захлестнули ее эмоции, смешались с моими собственными.

Словно разрушая эту близость, не подобающую ни месту, ни времени, ни обстоятельствам нашего первого разговора, она улыбнулась и сказала:

– Я была немного резка с вами. Мне жаль, но я перестала вести разговоры ради разговоров. Банальности меня раздражают.

– Банальности составляют большую часть того, что я слышу в течение дня, – ответила я. – Но мне пора.

Уходить совершенно не хотелось, однако я почувствовала: сейчас самый подходящий для этого момент.

– Была рада с вами познакомиться, – добавила я, вставая из-за столика, – давайте вернемся к этому разговору, когда вам будет удобно. Я здесь каждое утро…

– Да, я тоже, хотя и прихожу не по тем же причинам, что и вы. Или, может быть, впрочем… До завтра.

Приглашение присоединиться к ней завтра облегчило уход из кафе. Я протянула ей руку на прощание. Ее рука, как лицо и голос, – все в ней излучало гармоничный диссонанс. Я быстро вышла из зала, преодолев легкое сопротивление пурпурной портьеры. И лишь оказавшись на улице и вдохнув отрезвляющего свежего воздуха, поняла, что нарушила все правила приличия, не заплатив ни за свой, ни за ее заказ.

Затем на меня навалились разные задачи, которые я должна была выполнить днем, а вечером предстояла встреча с Симоном, и вот эта мысль навеяла на меня дикую скуку. Подлинность одного жизненного момента часто подсвечивает приземленность других. Впервые у меня хватило сил или, скорее, ясности мысли, чтобы признать: я нуждаюсь в этих отношениях гораздо меньше, чем могла подумать. Хуже того, они больше не могли принести никакой пользы нам обоим. Они давно при смерти, а мы, словно родственники у постели больного, продолжали отрицать неизбежное.

4
В начале

Я знала тихие зимы, как утро от страсти рвется…

«Давным-давно, на краю пустыни, мы сидели на большом камне. Оба в белых одеждах, на нас опускался вечер. В тот день он говорил со мной, говорил о небе. Я слушала его голос долго, пока не зажглись звезды. У него была глиняная дощечка, и он показывал, как выводить на ней символы. Он открыл мне глаза на то, чего женщине лучше не видеть. Каждое слово проливалось медом на душу.

Давным-давно мы оба были в белых одеждах, и солнце обдавало жаром наши лица. Он взял меня за руку, и мы пошли сквозь толпу. Я не имела права быть с ним, находиться рядом, это право принадлежало его жене – женщине, которой я не была. Поэтому, опустив голову, я скользила тенью по его следам. Я уже научилась читать символы, которым он меня учил. С наступлением ночи мы всегда оказывались на том камне.

Он сказал, что ситуация становится для меня опасной и он не хочет запятнать мою честь. И все же мы поцеловались. В ту ночь его губы слились с моими, его тело с моим, мы любили друг друга. Он сказал, что больше не может видеться со мной, что он связан обязательствами с другой. Но наши души связаны навечно, и он обязательно найдет меня, потому что души существуют далеко за пределами бренного человеческого мира.

Я ответила, что не сумею жить вдали от него, что с момента, как он впервые заговорил со мной, я каждый день ждала его прихода. Все мои мысли неразрывно связаны с его лицом, его голосом. Что жизни без него предпочту смерть. “Убежать от судьбы невозможно: если тебе суждено умереть, ты умрешь”. Как он и говорил, в меня бросали камни. И камни обрушились на мое лицо и тело. Я ждала прихода смерти, чтобы найти его в ином мире. И смерть пришла.

Это самое ранее воспоминание о нас, которое всплывает в памяти», – сказала она.

– Давным-давно? Я не понимаю.

– Да, очень давно. Я знаю, что вы не понимаете.

Именно так началось утро следующего дня. Я села напротив нее и спросила: «Вы не против продолжить вчерашний разговор?» По пути к острову мой мозг буквально кипел, в нем скопилось немного гнева и много вопросов. Однако стоило раздвинуть пурпурную портьеру и увидеть ее улыбку, как я поняла: она тоже ждала меня, поэтому я просто села напротив и приготовилась к новой беседе.

Проходя сквозь пурпурный бархат, я решила, что на этот раз хочу слушать, только слушать, и у меня не будет своего мнения, а разум не станет формировать никаких суждений.

Даже если эта женщина сошла с ума, ее слабоумие казалось намного богаче, чем моя реальность.

– На то, чтобы осознать и понять то, что я вам сейчас рассказала, мне понадобилось много лет. Даже несколько жизней. Так что эта моя жизнь будет последней, ибо я наконец познала все.

Ответить было нечего. Я просто потупила взгляд, в очередной раз пытаясь уловить истинный смысл слов.

– Я слишком тороплю события, – добавила она.

– Да, немного.

– Что вы хотите знать?

– Что вы пережили, чтобы так говорить о любви, вот что мне хотелось бы услышать.

– Не уверена, в том ли вы состоянии, чтобы это понять, но вы здесь не случайно, вы пришли в поисках чего-то, и, похоже, именно я могу вам это дать.

– Вы совершенно точно владеете знанием, которым не обладаю я.

– Вы и не можете им обладать!

И ее смех прорезал тонкое полотно доверительных отношений, которых мы вроде бы достигли.

– Знание само решает, в какой момент осенить вас, и происходит это не просто так, можете мне поверить. Истинным знанием невозможно овладеть намеренно. Его никак не запереть на страницах книг.

– Если расскажете свою историю, может, вам удастся просветить меня?

Эта мысль вроде бы ей понравилась. Она взяла новую сигарету и закурила, глядя на меня.

– Да, справедливо. Следовало бы начать с моей истории. Хотя не уверена, получится ли, к тому же это очень долгий рассказ…

– У меня есть время, все мое время в вашем распоряжении. Ваша уверенность заставляет меня быть абсолютно искренней… Понятия не имею, что я здесь делаю, сидя напротив вас. А через несколько часов я точно так же не буду знать, зачем сижу перед всеми этими камерами и говорю о служебных романах или супружеской неверности. Меня постоянно мучает вопрос, какого лешего я делаю на этой земле. Полюбила мужчину, он ушел, переехала, работаю, у меня есть любовник, но все это не имеет никакого смысла. Я искала, честно, однако не нашла. Каждое утро просыпаюсь и жду вечера, каждую ночь засыпаю и жду рассвета, а в промежутках ощущаю леденящий холод. И единственное место, где я нашла хоть немного тепла, передышку, единственное место, где меня, пусть и совсем немного, ждут, где я чувствую радость воссоединения с миром, – это здесь, каждое утро. И ваш взгляд меня согревает тем огнем, который совершенно точно в нем пылает. Мне нравится вас слушать, в ваших словах я надеюсь найти причину верить, что завтра будет не таким, как сегодня. Может, когда-нибудь проснусь и перестану торопить стрелки часов. В общем, что касается моего времени, если у вас здесь и сейчас есть понимание, как мы могли бы его потратить, я к вашим услугам!

Я выпалила все это быстро, охваченная яростным отчаянием и осознанием истины, так мучившей меня долгие месяцы, но только сейчас прорвавшейся наружу. Меня будоражило то, что я раскрыла душевную тайну, которая с каждым днем отнимала у меня все больше жизненных сил. И в этот момент наступило облегчение, что больше не нужно играть предписанную кем-то роль.

– Я прекрасно понимаю, о чем вы говорите, – ответила она.

И эхо ее слов отдалось во мне вздохом облегчения.

Она продолжила:

«Можно сказать, что я родилась не в том месте и не в то время. Однако дети сами выбирают, где хотят прийти в этот мир. Я решила родиться в 1935 году в Польше у еврейки, матери-одиночки по имени Мириам. К слову, ее несчастливая судьба и спасла меня. Я знаю о ней только то, что в 31 год она все еще не была замужем и вела богемный образ жизни. Она была далека от традиционных ценностей, любила проводить время в компании варшавских художников, некоторые были ее любовниками. Один из них стал моим отцом, как минимум биологическим. Позже я узнала, что являлась плодом супружеской неверности, и именно по этой причине он так меня и не признал, хотя и видел, как я росла. Легкий нрав матери уже был позором для ее семьи. А когда она забеременела, ее решили отослать подальше. Последние шесть месяцев беременности она провела в деревне, вдали от людей, а когда родила, ей дали понять, что не может быть и речи о возвращении. Мать поселилась со мной в Варшаве. А так как она была полна решимости вернуться, естественно, чтобы воссоединиться с отцом, семья предложила сделку.

Обе ее сестры вышли замуж за французов и жили в Париже. Одна из них согласилась взять меня к себе. Поэтому решили так: мама отвезет меня туда и оставит, я буду расти без нее, что спустя несколько недель после моего рождения и сделали. Но, ко всеобщему удивлению, оказавшись в Париже, мать отказалась уезжать без меня. Я и по сей день счастлива от осознания сего факта, это чувство сопровождало меня всю жизнь. Отречение от собственной прошлой жизни и сделало ее моей матерью.

Она осталась жить в столице у одной из сестер. Я знаю, отец дважды приезжал к нам в Париж. И могу сделать вывод: они все же любили друг друга.

Моя никогда по-настоящему не работавшая мама довольно быстро стала портнихой. Женщина, познавшая все прелести богемной жизни, кружившаяся в водовороте мужчин и вечеринок, теперь спала на матрасе в крошечной столовой, и ее непростую жизнь хоть как-то скрашивало материнство. Так она прожила четыре года. Знаю, сестры несколько раз пытались выдать ее замуж, но она отказывалась.

В августе 1939 года заболела моя бабушка, и мама решила поехать на несколько недель в Варшаву, чтобы поухаживать за ней. Она хотела взять меня с собой, но дед был непреклонен. Он по-прежнему не желал, чтобы его дочь появилась на людях с “бастардом”, как тогда было принято красиво изъясняться на эту тему. Я как-то нашла письмо, где он описывал отказ именно в таких выражениях.

Думаю, после четырех лет лишений мать решила вернуться в Польшу не только чтобы сидеть у одра больной женщины. Вне всякого сомнения, она планировала встретиться с моим отцом и хорошо провести время со старыми друзьями. Так сложилось, что оттуда она не вернулась. В октябре 1939 года мама оказалась запертой в гетто. В 1942 году ее отправили в концентрационный лагерь Треблинка, где она и умерла.

У меня сохранилось несколько писем того периода, в них она беспокоилась обо мне и обещала скоро вернуться домой. Думаю, я тогда ужасно скучала. Позже я нашла тетрадь с ее стихами того периода, тетрадь, перевернувшую мое представление о том, какой была эта женщина. Она не была легкомысленной, но обладала большой чувствительностью и очень развитой для того времени внутренней культурой. Могу лишь представить, с какими трудностями она столкнулась за четыре нелегких и долгих года ремесла портнихи, ведь все это время душа рвалась к совершенно другим удовольствиям.

Хотела бы я рассказать, как ждала ее возвращения и страдала, но я ровным счетом ничего не помню. Все это время меня с упоением баловали тетушки: детей не было ни у одной, ни у другой.

Тревожная волна ужесточения законов касательно евреев и сложной ситуации в Польше вскоре дошла и до Франции, поэтому одна из теток увезла меня на неоккупированную территорию. Я смутно помню, что мы жили в маленьком деревенском домике и она часто плакала, так как больше не получала вестей от моего дяди.

В 1942 году эти территории начали утрачивать статус, поэтому ради моей безопасности она отправила меня в католический пансион в пригороде Экс-ан-Прованса. Там я жила до совершеннолетия, не получая никаких вестей от семьи. Я выросла в окружении монахинь и, хотя мне было очень тоскливо, постепенно забыла лица матери, теток, забыла польский, на котором свободно говорила, забыла ждать, когда они вернутся за мной, забыла, как смеяться. В итоге сама тоска стерлась из памяти. Четырнадцать лет подряд я много читала и обучалась музыке, в основном игре на фортепиано. Очень долго отказывалась играть Шопена – он слишком остро и эмоционально напоминал о моих славянских корнях и их исчезновении».

5
Соединительная черта

Знала жаркое лето, как грохочет в небе гроза…

«К моменту выпуска из пансиона в 1957 году монахини стали моей единственной семьей. Тем не менее мне необходимо было узнать о судьбе мамы и тетушек. Мысли об ответе на этот вопрос частенько вгоняли меня в дрожь. На самом деле детский разум постоянно мучился сомнениями, что от меня попросту решили избавиться.

Поездка в Париж дала ответ, который я так боялась получить. Мама, ее сестра и мои дяди были депортированы. Они не выжили. Чтобы разыскать вторую тетю, ту, которая отправила меня в пансион, понадобилось время, и нашла я ее в доме для душевнобольных в пригороде Парижа.

При встрече она меня даже не узнала. Осталось так много вопросов, на которые она оказалась не в состоянии ответить. Тетя находилась там уже десять лет, как и я, взаперти. Мне не удалось узнать, что произошло. Я навещала ее два или три раза, но быстро поняла, что это бесполезно. Она умерла несколько лет спустя, а когда мне передали ее немногочисленные личные вещи, в них я нашла письма моей матери, ее стихи и послание от отца. Позже попыталась разыскать и его, без особой надежды на успех, однако он к тому времени умер, как и остальные.

Приехав в Париж, я поселилась в общежитии для девушек, адрес которого мне дали монахини. Затем устроилась секретаршей у одного врача. Он и его жена довольно быстро привязались ко мне. Надо сказать, я была девушкой тихой и вежливой и в то время не имела никаких амбиций касательно собственной жизни. У них был единственный сын, который пошел по стопам отца в медицину. Естественно, мы начали встречаться и через год поженились.

Я была скромной сироткой, о которой могли только мечтать любые родители. Каждое воскресенье ходила на службу, была приучена к домашнему труду и даже могла время от времени скрасить их досуг игрой на фортепиано. Монахини обрадовались объявлению о моей помолвке, а вот я сама не имела ни малейшего представления, что это на самом деле значит. Я обрела домашний очаг, и это было важнее всего остального.

Я всегда говорю себе, что мне несказанно повезло встретить этого образованного, привлекательного и, самое важное, очень открытого мальчика, который довольно быстро влюбился, в отличие от меня самой. Не то чтобы он мне не нравился, просто я ничего не знала ни о любви, ни о сопутствующих ей чувствах. К тому же я сейчас поймала себя на мысли, что рассказываю вам об этих фактах из своей жизни с некоторой холодностью. Положа руку на сердце, скажу: я много лет жила, не испытывая никаких эмоций. Долгое время мне удавалось изображать в нужный момент и радость, и печаль. На самом же деле происходившее не вызывало во мне отклика. С вашими профессиональными навыками вы легко поймете, почему».

Я утвердительно моргнула. Да, было очевидно, что эта женщина пережила слишком много разлук, чтобы впустить в свою жизнь привязанность к кому-либо, что забытая ею боль была настолько сильна, что она больше никогда не позволила бы себе пережить подобный опыт снова. И главное, я поняла: лагерное клеймо оставляло след не только на самих заключенных, но и на их детях, и потомках их детей, – столкнувшись с человеческим варварством, невозможно жить и игнорировать его. Она продолжила:

«Мне было почти 23, ему 27, мы поженились и поселились в небольшой квартирке по соседству со свекрами, недалеко от бульвара Малезерб.

Первый год совместной жизни был счастливым. В первую очередь я открыла для себя независимость, которой прежде не знала. Кроме того, муж любил гулять и веселиться, иногда брал меня с собой. Когда я вечером оставалась одна, часто упражнялась в писательстве, поскольку в глубине души всегда чувствовала некоторую тщетность этой комфортной, но пустой жизни.

В какой-то момент я заговорила с мужем об этом. Он ответил следующее:

– Знаю, нам пора завести ребенка, если ты об этом, и мои родители постоянно намекают, но зачем торопить события?

Говоря о бессмысленной череде дней, когда мы готовили обед для всех, ужин для нас двоих или выходили развеяться, я не подразумевала материнство. И, честно сказать, не стремилась стать матерью. Я только-только начала понимать, что означает женственность. Мужу нравилось, когда я наряжалась, делала макияж, он считал меня красивой. Другие мужчины тоже делали комплименты, все это было для меня в новинку. Иметь ребенка? Нет, что вы, я об этом даже не помышляла.

И не решилась сказать ему об этом. Однако меня не покидало чувство, что из-за материнства я снова окажусь запертой в четырех стенах на долгие годы, и эта мысль была невыносима. Муж понял это по-своему и даже почувствовал облегчение. В конце концов, у нас обоих была тяга к свободе. Именно поэтому он и предложил заняться изучением литературы, так как я была по-настоящему увлечена ею. Спустя два года после свадьбы я поступила в Сорбонну.

У него в это время был свой врачебный кабинет: большого наплыва пациентов не было, но, несколько раз мимоходом заглянув туда, я поняла, что особенной популярностью он пользовался именно у представительниц прекрасного пола, которые и делали его кабинет таким популярным.

Я была наивной, но не глупой. Когда мы выходили на улицу, я замечала сияющие глаза женщин, направленные на проходящего рядом мужа. И даже испытывала некоторую гордость, но не только. Я быстро осознала: довольно неприятно быть в паре с привлекательным человеком, особенно если он обожает соблазнять.

Возможно, первым чувством, которое я испытала тогда, стала ревность, хотя мне удалось быстро подавить ее, как, собственно, и все остальные.

Я с наслаждением погрузилась в учебу, мне нравилось учиться и общаться с другими студентами. Женщин среди них было немного, так что вокруг образовалась прослойка друзей, постоянно подпитывавших мою уверенность в собственной привлекательности в глазах мужчин. Тогда этого было достаточно.

Постепенно муж стал все чаще и чаще выходить из дома без меня. Однажды я узнала, что он играет, в основном в казино в Энгиене, правда, не каждый вечер. Тем не менее несколько раз в неделю домой он приходил на рассвете. Поначалу я, конечно, ждала, а потом…

К четвертой годовщине свадьбы праздновать было нечего. Мы жили параллельными жизнями. Свекры сожалели, однако были в курсе происходящего. До меня доходила информация, что муж много раз просил у них взаймы, чтобы покрыть игровые долги и прихоти любовниц. Тем не менее они постоянно просили меня забеременеть, уверяли, что с появлением ребенка сын полностью изменится, отцовство заставит его посмотреть на нашу пару в новом свете.

Они думали, что я в отчаянии. Но это было не так.

Заключенное нами негласное соглашение меня полностью устраивало. Любовника у меня не было, зато были друзья, знакомые, и учеба восполняла все потребности. По вечерам я писала, днем училась или часами вела беседы с однокурсниками. У меня остались теплые воспоминания о том времени. Душевное одиночество меня ничуть не беспокоило.

Как бы там ни было, изредка пересекаясь с мужем вечером перед его уходом или утром, когда он возвращался, я лишь констатировала удручающее состояние супруга. Кроме того, совершенно не понимала, как этот человек мог заниматься медициной.

Муж умер в результате несчастного случая – утонул 6 июля 1965 года, ровно через семь лет после свадьбы. Два года, предшествовавших его смерти, мы почти не виделись. Он большую часть времени жил у другой женщины.

Однако незадолго до смерти жизнь подарила нам последнюю встречу. Однажды утром он вернулся домой в подавленном состоянии. Очередной раз проигрался в пух и прах, и, думаю, любовница больше не пожелала терпеть его частое отсутствие. Он спросил, почему я его ни разу ни в чем не упрекнула. Почему так легко позволила уйти? Сказал, что, кажется, я его никогда не любила, и, возможно, именно по этой причине он бросился в объятия других женщин. “И вообще, ты никогда не говорила, что любишь меня. Вот я говорил! А ты так ни разу и не ответила”. Эта фраза врезалась мне в память, поскольку заставила задуматься.

Это была правда, я никому никогда не говорила “я люблю тебя”. Он спросил, есть ли у меня любовник, я отрицала, он не поверил. Оглядываясь назад, его можно понять. Он назвал меня святошей-недотрогой, потом извинился. Накануне много выпил, от него сильно пахло перегаром, да и былую привлекательность растерял с годами. Сказал, что уезжает на несколько дней на Лазурный Берег, но к этому разговору нам придется вернуться, что я все еще его жена, в конце концов. Добавил, что я красивая, и попытался поцеловать.

Несколько дней я волновалась, какой поворот могут принять эти события. Если бы он по каким-то причинам решил вернуться, я могла забыть о своем спокойствии и комфортном уединении. Однако он так и не вернулся.

Его родители не оправились от горя. Я же оплакивала его уход сильнее, чем ожидала. Несколько месяцев подряд оплакивала не только его, но и всех, кого потеряла, рыдала, как ребенок, которым перестала быть, как ребенок, которым была когда-то. Оплакивала их всех долгие месяцы, запершись в квартире, из которой почти не выходила. Отрезала себя от мира, от литературы, от музыки, запечатала свою боль. Даже думала, чтобы самой умереть. Но в итоге эта мысль постепенно улетучилась».

6
Притворство

Я знала томные взгляды, никогда, может быть, и всегда…

«Никакого наследства я не получила, только долги. Его родители хотели оставить мне квартиру, в которой я тогда жила. Я отказалась. Сказала, что съеду, как только найду работу.

Так в 30 лет я стала журналисткой, а затем редактором женского журнала. Поселилась в Пятом округе, через дорогу отсюда, в бывшей комнате для прислуги».

Она указала пальцем на противоположный берег реки.

«Писала глупые статьи о моде, но гордилась тем, что смогла найти работу. Будучи в браке, я думала, что свободна, однако лишь теперь поняла, что вкус настоящей свободы совсем другой. Раньше я была привязана к семье, к мужчине, мне казалось, что я обладаю большой свободой действий, а на самом деле не могла в браке позволить себе ничего, что могло бы расстроить, шокировать или причинить боль моим близким. Мое религиозное воспитание, обремененное чувством вины и подчиненности, сильно способствовало такому образцовому отношению к жизни.

В этой комнатке для прислуги я впервые оказалась по-настоящему одна и по-настоящему свободна, свободна вести себя так, как хочу, встречаться с кем захочу и приходить домой в любое удобное мне время. Появились любовники, которыми я крутила, как хотела. Открыв наконец глаза на окружающий мир, я обнаружила, что нравлюсь мужчинам. Поскольку у меня была совершенно бестолковая работа, я и сама решила стать более легкомысленной. Забросила великих и сложных писателей и сосредоточилась на маникюре и шпильках. Наконец-то открыла для себя чувственное и сексуальное удовольствие и присвоила собственную женственность. Вне всякого сомнения, я тогда подсознательно стремилась сблизиться с матерью, женщиной, которую почти не знала, но которая тридцать лет назад, как и я, жила полной удовольствий жизнью.

Конечно, я всеми силами пыталась подражать ей и почувствовать родство с той, кого так мало знала и даже не помнила.

Ну а потом, вдоволь навеселившись, я, как водится, влюбилась. Директор нашего журнала уволился, и пришедший ему на замену понравился мне с первого взгляда».

Эта информация заставила меня улыбнуться. Я представила ее молодой влюбленной женщиной. После долгих лет заточения она виделась мне в весеннем платье в цветочек, идущей легкой походкой по парижскому асфальту.

«Душевный трепет я познала довольно поздно, – продолжила она. – Он входил в мой кабинет – я бледнела, проходил мимо – меня охватывала дрожь. Когда отсутствовал на работе, мне было бесконечно грустно. А вот когда с утра становилось понятно, что он проведет весь день в конторе, энергия била ключом. Лежа в постели, я часами думала о нем. И вскоре стало невыносимо продолжать пустые отношения, которые у меня были с любовниками.

Высокий, светловолосый, элегантный, с правильными чертами лица… Женский коллектив редакции был очарован, и все мы как дурочки замирали при каждом его появлении. Я, конечно, влюбилась сильнее всех, но тщательно это скрывала. Никогда не уходила раньше его с работы, тем более, в отличие от коллег, меня дома никто не ждал.

Я грезила, что однажды вечером он пригласит меня на ужин, и каждое утро собиралась на работу с этой надеждой. Мы знали, что он холост, по крайней мере официально, и тот факт, что рядом с ним не было замечено ни одной женщины, оставлял широкий простор для мечтаний.

Наконец-то вечером накануне Рождества он сделал это. Мы всем коллективом отпраздновали сочельник скромной вечерней трапезой и засобирались покинуть редакцию довольно рано. Я ненавидела этот праздник, он слишком остро напоминал о моем семейном одиночестве. Настроение было мрачное, к тому же усугублялось усталостью, накопившейся от неразделенной любви. Впервые за долгое время зеркало не увидело с моей стороны никаких попыток прихорошиться этим утром. Так не хотелось возвращаться вечером в эту пустую комнату. Поскольку я старалась скрыть свое одиночество, то наплела всем про двухдневную семейную поездку за город.

Когда почти все ушли, он вызвал меня в кабинет. Я в этот момент заканчивала убирать со стола бокалы.

– Вы тоже празднуете Рождество? – спросил он с улыбкой.

– А что в этом такого? – резко ответила я.

– Ну, готов поспорить, вы еврейка. А у евреев Рождество не празднуют, так ведь? Не думаю, что рождение Иисуса для вас грандиозный праздник, я не прав?

– Вас натолкнуло на эти мысли мое имя?

– Ваше имя и ваше лицо. Моя бабушка полька, как и вы, и вы очень похожи на ее фотографии. Она тоже была еврейкой. Почему вы солгали? Чем вы на самом деле заняты сегодня вечером? – произнес он с иронией в голосе.

– Честно говоря, ничем, если вам так интересно, – ответила я, расставляя последние бокалы на полке. – А вы?

– Я тоже. Мои родители умерли много лет назад.

– Мои тоже.

Это признание мгновенно сблизило нас.

В итоге он пригласил меня в ресторан, и несколько часов спустя мы оказались в его квартире. Такой поворот событий меня очень порадовал, однако первая ночь сильно разочаровала, скажем так, в техническом плане, да и в эмоциональном тоже. Его ласки были банальны и лишены страсти. Проснувшись утром, я была поражена холодом окружающей обстановки: белые стены, кровать, телефон, несколько газет на стуле. И только моя разбросанная по полу одежда придавала хоть немного жизни этому стерильному помещению.

– И что теперь? – спросила я, открыв глаза.

– В смысле? – ответил он.

– В редакции…

– Что в редакции? – Он на мгновение замер, как бы размышляя. – Ничего не поменяется, если ты это имеешь в виду, я никогда не смешиваю личную жизнь и работу. Хочешь есть?

Мы спустились в закусочную на первом этаже его дома, позавтракали и разошлись по своим делам. Я о нем практически ничего не знала, кроме работы. А он знал обо мне только то, что я вдова и сирота, и воспринимал мою участь с иронией.

На следующий день он встретил меня в редакции с тем же безразличием, что и всегда. Поэтому я, как обычно, дождалась вечера, когда офис опустеет и мы сможем поговорить.

– С тобой все в порядке? – осторожно начала я. Казалось, он сейчас отправит меня куда подальше.

– Что ты делаешь в эти выходные? – спросил он. На календаре была только среда.

– Вроде бы ничего. Есть предложения?

– Давай поужинаем в субботу вечером?

Я приняла приглашение, он встал и небрежно произнес:

– Хорошо, тогда увидимся в субботу? Хорошего вечера!

Я как дура осталась стоять на месте, одновременно довольная приглашением и обескураженная холодностью. Вот так и начались наши странные отношения. Мне казалось, я влюбилась. Оглядываясь назад, я понимаю, что это было не совсем так, хотя, конечно, он мне понравился.

Мы встречались субботними вечерами, иногда еще раз среди недели, но редко.

Утром после свидания он так или иначе давал понять, что теперь ему надо побыть одному. Я знала, что он пишет книгу, однако мы никогда о ней не говорили. Да и в целом темы наших разговоров не затрагивали личных вопросов, только литература, политика, общество, и ни слова о личной жизни! Спустя много месяцев общения я не узнала о нем почти ничего нового, разве только о его анатомии. Он всегда уклонялся от ответов на слишком личные вопросы и сам не проявлял излишнего любопытства ко мне.

А потом…»

Ее взгляд помрачнел, и она опустила голову. Затем продолжила:

«А потом я забеременела…»

В моей голове молнией пронеслось: как ее мать. Словно прочитав мои мысли, она добавила:

«Да, как моя мать, но я не оставила эту беременность. Услышав от меня новость, он сказал, что это не входит в его планы и вообще он решил уехать в Лондон, чтобы работать корреспондентом в издании, “достойном так называться”. Я спросила, любил ли он меня, он ответил, что это были его первые длительные отношения с женщиной, а это можно расценивать как признак некой привязанности, которая тем не менее не вызывала у него желания создать семью.

Абсолютная холодность вызвала у меня отвращение к нему, к нашей любви и к ребенку в моем животе. При этом он не преминул прочитать мне лекцию, как я должна развивать карьеру, сказал, что мои статьи неинтересны, мои знания устаревают и т. п. В конце заверил, что готов помочь войти в мир “настоящей” журналистики, ни разу не обмолвившись при этом о моем положении.

Помню, как вышла из его дома и шла куда глаза глядят долго-долго. В глубине души я знала, что не хочу этого ребенка, и тем более ни при каких обстоятельствах не хочу пережить то, что пережила моя мать. Жизнь свернула куда-то не туда. Я перестала видеть смысл в происходивших событиях, в этой любви, рассыпавшейся в пыль при помощи нескольких слов.

Через несколько дней я нашла “создательницу ангелов”. Красивые слова для того, что не должно иметь никакого названия, правда? В то время других вариантов просто не было. Она извлекла из меня ребенка, а вместе с ним и огромный кусок моей жизни.

Он все же сдержал слово. Нашел мне место в ежедневном издании, где я должна была “делать выжимку” из текущих событий и публиковать несколько статей в месяц в качестве литературного критика. Он употребил именно это словосочетание, “делать выжимку”, – как же отвратительно прозвучало. Из меня он тоже “сделал выжимку”. К слову, он неоднократно предпринимал попытки снова начать встречаться по субботам, но я больше не могла разделить с ним моменты близости; более того, я вообще ничего не могла ни с кем разделить.

Когда он уволился и уехал в Лондон всего за несколько недель до моего собственного ухода из журнала, я даже не зашла с ним попрощаться. Просто прошла, не поворачивая головы, мимо его кабинета, в тот момент, когда оттуда раздался хлопок пробки от шампанского. Совсем как в тот рождественский вечер, когда он пригласил меня на ужин. И все же он впервые за всю историю наших отношений окликнул меня: вышел из кабинета и произнес мое имя. Представляю изумленные лица коллег, которые ни о чем даже не подозревали и вдруг оказались свидетелями этого жалкого окрика, предавшего огласке отношения определенного порядка.

Однако я не обернулась.

Приступив к новым обязанностям в ежедневном издании, я пообещала себе никогда больше не смешивать работу и чувства. А затем, так как моя зарплата увеличилась вдвое, переехала. Здесь, на острове, на улице Де-Пон, я нашла меблированную двухкомнатную квартиру. Это роскошное пространство должно было помочь мне забыть прошедшие несколько месяцев, и все же я с грустью вспоминаю, как переезжала. Я пыталась ощутить радость – место потрясающее, – но у меня не получалось.

Видите ли, мне кажется, тогда я находилась в состоянии, сильно похожем на то, которое вы переживаете сейчас. Вот почему я вас понимаю, так хорошо вас понимаю».

Я слушала долгий рассказ, не проронив ни слова, и казалось, отныне мы сильно сблизились. Пока она говорила, ее лицо становилось все более и более знакомым, последовательно отражая каждый возрастной этап, о котором шла речь. Тем не менее было не очень понятно, каким образом ее опыт отношений вылился в некие особые знания. Когда она замолчала, я подумала, закончила ли она рассказывать свою историю. Не хотелось смотреть на часы, это было бы неловко. А больше всего я надеялась на продолжение, каким бы оно ни было. В глубине души я чувствовала разочарование от услышанного до сих пор и надеялась, что продолжение истории его развеет.

Я не хотела показывать, что мне пора уходить. Понадобилось несколько секунд, чтобы принять решение оставаться на месте ровно столько, сколько она будет продолжать рассказ.

«Именно здесь все и началось», – произнесла она, слегка улыбнувшись.

И посмотрела на меня своими голубыми глазами, цвет которых сильно изменился. Они казались бледнее во время предшествующего повествования, которое, очевидно, утомило не только меня, но и ее саму.

«Да, – продолжила она, – до того дня я не знала, что такое настоящая жизнь, хотя каждый день вдыхала воздух. Что такое вселенная, хотя часто поднимала взгляд к звездам. Я исполняла музыкальные произведения, не зная, что такое музыка, писала и говорила, не зная слов. В тот день я родилась».

7
В тот день

А потом появился ты на заре моих скорбных дней

«Тот день начался как обычно, как и все до него. После переезда на остров я обзавелась привычкой приходить сюда по утрам и выпивать чашечку кофе перед работой. Заведение тогда выглядело более традиционно, чем теперь, но располагалось на том же месте, где и сейчас. Я всегда садилась за стойку вон на то место, на деревянный барный стул. Я уже говорила? Ну не суть… Новая работа мне нравилась, она позволяла использовать весь мой интеллектуальный потенциал. Я готовила краткие обзоры событий для более опытных журналистов, при том продолжая писать для редакции как литературный критик. В итоге литература заполнила мою жизнь, которая, несмотря на это, казалась пустой. Круг друзей, который я смогла собрать за прошедшие несколько лет, сузился до двух близких, с кем я время от времени общалась. Фактически мой нетрадиционный образ жизни отрезал меня от определенных кругов общества, особенно от самых консервативных.

Чтобы развеять одиночество, я решила купить фортепиано. Но, подойдя к кассе в магазине, вдруг вспомнила, что оно у меня есть. Я совсем забыла о подарке мужа, сделанном накануне свадьбы, единственном, который я согласилась оставить после его смерти, сказав родителям, что заберу позже. Однако долго не решалась позвонить им после стольких месяцев молчания. Очевидно, мой звонок причинит боль как им, так и мне.

Но все-таки я решилась позвонить, ведь не забрав единственное, что смогла принять от них на память, я оскорбляла их чувства. Спустя несколько дней после короткого телефонного разговора, в котором я прочувствовала всю глубину их страдания, лишь усилившегося со временем, фортепиано доставили. Сняв упаковку, я обнаружила внутри конверт с посланием, которое перечитала несколько раз, будучи не в силах поверить своим глазам.

“Это пианино в нашей гостиной так же бесполезно, каким было и ваше присутствие в жизни нашего сына”.

Эта фраза повергла меня в глубокое замешательство. Однако я понимала: со временем весь их гнев сконцентрировался на мне, единственном известном им человеке, разделившем жизнь с их сыном. Я стала той, на кого можно взвалить ответственность за произошедшее, за непредвиденные обстоятельства, не оставившие в их жизни ни следа, ничего, даже ребенка.

Так что у меня не осталось ничего, ничего и никого, кроме пианино цвета слоновой кости. Я не играла долгие годы, пальцы потеряли легкость, но, несмотря на это печальное открытие, было приятно снова услышать звук инструмента. И я прилежно начала вновь разучивать старые партитуры.

Через две или три недели жизни в новой квартире я поймала жизненный ритм, который мягко развеял меланхолию. Утром приходила в кафе, потом ехала на метро на работу. Вечером приходила домой с романом под мышкой, вроде как с домашним заданием. Ужинала, играла на фортепиано и, так как заснуть частенько не удавалось, читала до рассвета. Усталость помогала переживать монотонность дней.

В то самое утро все было как обычно: и угрюмое настроение, и дымящийся кофе, и привычный барный стул. В то самое утро решил появиться он.

Он вошел в кафе в странной шляпе на голове – что-то вроде старой бежевой панамы, скрывающей его вьющиеся темные волосы, – словно герой какого-то романа. И я, будто наблюдая собственную жизнь со стороны, даже не удивилась. Он прошел в зал уверенной, танцующей походкой, но лица я не видела. Только руки. Его сильные мужские загорелые руки на барной стойке, руки непревзойденной красоты, совершенные и рельефные. Руки, которые обхватывали чашку и искали мелочь в кармане, его спокойные руки. Эти руки говорили о многом, рассказывали свою историю, долгую историю его жизни, как мне показалось, богатой и хаотичной, как вены, которые рассыпались по ним в известном им одним порядке. Эти руки выдавали силу и слабость через белые и гладкие ладони. Измученные и спокойные одновременно, они начали рассказ о странствиях и привалах…

Эта картина вызвала во мне такую бурю эмоций, которую я не могу описать даже сейчас. Всю жизнь я пристально вглядывалась в руки окружающих меня мужчин, однако мысленным взором видела только эти пальцы и ладони и всегда разочаровывалась в тех, на которые смотрела. Я неосознанно искала взглядом именно эти руки, и теперь, когда они появились передо мной, настоящие, я почувствовала, что теряю связь с реальностью. Эти руки не могли существовать на самом деле. Сначала появился некий дискомфорт, и я не сразу связала его с этим открытием. Сознание парализовало, и это мешало мыслить логически. Я просто почувствовала, как силы покидают меня, секунды тянулись, словно часы, а кровь отхлынула от тела, как волна, набирающая силу, прежде чем обрушиться на берег.

Потом зазвучал его голос, уверенный и низкий, с оттенком иронии, что придавало ему элегантности. Меня словно пронзило разрядом тока, исходящего от его рук, силуэта и звука его голоса. Меня поразила огромная сила притяжения, и я изо всех сил попыталась удержать равновесие на уходящем из-под меня стуле.

До сих пор не понимаю, как удалось сделать вид, что я спокойно пью кофе, сидя за барной стойкой. Я еле-еле выполняла все необходимые манипуляции, при этом все же пытаясь украдкой взглянуть на него. Поскольку он на меня не смотрел и даже не видел, мой взгляд задержался на его темных кудрях. Он немного повернул голову, и наконец стала видна часть его профиля. Большего мне и не было нужно, его лицо казалось невероятно мужественным и женственным одновременно. Я опустила голову, испугавшись потерять равновесие еще сильнее, поскольку до меня дошло, что мое состояние связано именно с присутствием этого удивительного человека. Наконец-то я заметила, как пляшут мои пальцы по барной стойке, как стынет кофе в чашке. В тот момент было лишь одно желание: чтобы он ушел, чтобы внутреннее цунами успокоилось навсегда. И он наконец ушел. Когда проходил мимо меня, я закрыла глаза в попытке сбросить с себя наваждение.

Помню, как застыла на месте, дрожа всем телом, не в силах пошевелиться, долго, целую вечность. Я просто боялась встать и упасть в обморок, потерять сознание. Не могла произнести ни слова. У меня пересохло во рту и очень хотелось пить. Постепенно, хотя я уже потеряла надежду на это, гулкие удары в груди стихли. Первой мыслью было, что чье-то присутствие никак не может вызвать такой сильный физический отклик. Наверное, банальное стечение обстоятельств – его приход и мое пошатнувшееся от усталости здоровье, – и нужно бы показаться врачу. Я расплатилась и вышла из кафе с чувством огромного облегчения, которое часто приходит на смену большим переживаниям.

Но постепенно оцепеневший разум восстановил пропущенные минуты. Вполне возможно, он был завсегдатаем кафе, он уверенно заказал кофе, за брошенным “как дела?” явно стояла какая-то общая с этим местом история, как до, так и после сего момента. Кем он был? Я ничего не видела вокруг, кроме темных кудрей, и пыталась вспомнить хоть что-нибудь еще. Шляпа, шляпа на голове, волосы спадают на плечи, руки ищут мелочь в кармане пальто песочного цвета, голос глубокий и чистый. А он сказал “до встречи”? Обязательно нужно вспомнить. Он сказал? Я шла по набережной, и только один вопрос без остановки звучал в моей голове: он сказал?

Пока я силилась собрать этот пазл из воспоминаний, воссоздать его образ, мое сердце снова забилось с бешеной скоростью. На меня навалилась жуткая усталость, которая сменилась каким-то трепетом и блаженной улыбкой. Я должна увидеть его снова, я пойду туда и увижу. Именно он вызвал цунами в моем сердце и теле, это не могло быть случайностью. Тогда что же это?

День прошел в бесконечных мучительных догадках. Я была не в состоянии ни работать, ни писать, а реагировать на запросы коллег оказалось вообще мучительно.

Я пыталась представить его лицо, которое так и не увидела, и глаза, взгляд которых даже на мгновение не пересекся с моим. Пыталась вспомнить его голос. Мне совершенно не хотелось его забыть. Именно поэтому решила уйти домой, чтобы снова погрузиться в тишину, на которую, как на белый экран, собиралась спроецировать и собрать все кадры сцены той встречи и попытаться понять ее смысл.

Понять, что пытается сделать наш разум, когда не может найти смысл происходящего, когда теряет его. Мы хотим понять, найти логику, смысл, чтобы положить конец душевным метаниям, тому, что от нас ускользает. Я долго и яростно пыталась понять. Просветление наступило, когда я перестала упорствовать в этом. Ибо понимание никогда не охватывает суть вещей, лишь мелкие детали.

Оказавшись дома, я всецело предалась брожению по чертогам памяти и провела так весь день. Затем меня осенила мысль, равная по своему значению величайшему научному открытию: если он вернется туда, возможно, это будет завтра. Эта идея поглотила меня целиком. Конечно, он придет туда именно завтра, да. Он же завсегдатай, а вдруг он бывает там каждый день? Сейчас же сентябрь: может, он был в отпуске и теперь возвращается к своим утренним привычкам? Может, он даже живет на острове? И эта вторая мысль с ошеломляющей очевидностью наложилась на предыдущую.

Вы же понимаете, ведь я не видела ни лица, ни глаз? Мне этого хотелось больше всего на свете. И поговорить с ним, узнать, кто он.

Нетерпение было столь велико, что я так и не смогла заснуть. Читала один роман за другим, не запоминая ни единой фразы. Попыталась немного поиграть на фортепиано, но вспомнила, что на дворе ночь. Бесконечно ворочалась в постели, пытаясь унять эту адскую взбудораженность. Завтра он точно придет, и я наконец-то узнаю, что это было. Дважды в одну воду не входят. В конце концов, он просто мужчина, как и любой другой. Мне определенно многое померещилось. Завтра все встанет на свои места.

Наступление нового дня пришло как избавление. Усталость помогла немного замедлиться, а то я была бы при полном параде уже к рассвету. Обычно я приходила в кафе в 8:30 утра. Сегодня же, утром нашего второго дня, я появилась на пороге на полчаса раньше.

И чем ближе подходила к кафе, тем яростнее билось мое сердце».

– Вы снова его увидели? – спросила я, еле дыша, как, наверное, и она тогда.

8
И другие дни

Надежда – всего лишь утес, за которым маячит обрыв

«Нет, ни в этот день, ни в другие. Но отпечаток, оставленный первой встречей, никуда не исчез. Я каждый день ждала его появления. Ждала на следующий день и через день. Тогда была пятница, поэтому я ждала наступления пятниц. Пятницы, как много пятниц… Если бы вы знали, какими долгими мне казались дни, как бесконечно тянулись недели. Я надеялась, я так надеялась, что мне все померещилось. Просто хотела увидеть его снова, хоть один разочек. Каждое утро вставала, собиралась и приходила в кафе с одной надеждой, что он там, что это наконец закончится, что я лицом к лицу столкнусь с обычным мужчиной, может, привлекательным, даже интригующим, но похожим на остальных.

Я заказывала кофе, потом второй и уходила. Работала, писала, смеялась вместе со всеми, однако все мысли были прикованы к острову. Я много раз пыталась себя образумить, злилась на себя, повторяла, что, как только увижу его, наваждение исчезнет, как кошмарный сон или видение.

И вот, несколько недель спустя, он наконец вернулся. Вошел в дверь, когда я сидела на своем барном стуле спиной к двери. Могу поклясться, да, поклясться: стоило ему переступить порог, как все началось снова. Кровь отлила от тела, голова пошла кругом. И я услышала звук приближающихся сзади шагов и его голос. Он сел в другом конце барной стойки, и я впервые увидела его лицо. В этот раз он был без шляпы. Темные кудри обрамляли львиные черты лица, челюсти словно тиски; глаза обводили все вокруг величественным взглядом, жесты были одновременно утонченными и экспрессивными. И снова весь мир этого острова перевернулся вверх дном. Стул подо мной буквально заходил ходуном, и чтобы сохранить хоть какое-то подобие равновесия, я заземлилась взглядом за край барной стойки, как за линию горизонта. А потом снова уставилась на него. Он не смотрел на меня, просто пил кофе, то наклоняя, то поднимая голову от чашки. Через некоторое время его взгляд, естественно, встретился с моим, по-другому быть просто не могло. Мне было жизненно необходимо увидеть его глаза – этот взгляд мог все изменить.

Меня вполне бы устроил взгляд глупый, недоверчивый, равнодушный или даже соблазняющий. Но этот видел меня насквозь, на меня смотрели два бездонных черных глаза. Мало того, взгляд был совершенно безоценочным и без какого-либо умысла. Он положил на стойку две монеты и ушел, снова.

Он пробыл в кафе всего пару минут, но долгожданное присутствие взбудоражило меня больше, чем я могла представить.

Вторая встреча развеяла всякие сомнения. Меня охватило почти такое же волнение, чуть менее интенсивное, и все же. Он, несомненно, был привлекателен – черты его лица излучали загадочную силу, только не был похож на мужчин, которые мне всегда нравились. К тому же на нем была несколько мешковатая, хотя и добротная одежда. Привлекательный, да, но не настолько, чтобы выбить меня из равновесия. И все же его присутствие вводило меня в совершенно необъяснимый транс, а отсутствие погружало в столь же непонятное замешательство. Ведь стоило ему уйти, как меня тут же начал мучить один-единственный вопрос: когда я снова его увижу? В очередной раз придется неделями ждать его появления?

И словно сама не своя, каждое утро я ждала. Каждую минуту с 8:30 до 9:00. Иногда дольше. Я ждала так долго, что начала опаздывать. Опаздывать на собственную жизнь».

Эта фраза повисла в воздухе. Возможно, она подумала, что я начну ее осуждать, однако я просто пыталась представить, как она сидит там, в нескольких сантиметрах от меня, на стуле, каждое утро. Пыталась представить себе ожидание, которое она старалась обуздать.

«Я знаю, о чем вы подумали: что моя жизнь была пустой, грустной, и это ожидание скрашивало ее. В некотором смысле вы правы.

Но, знаете, а какой у меня был выбор? Ведь это влечение было невероятно сильным. И это не просто любовь с первого взгляда, а что-то большее».

Большее… А что может быть больше? Я никогда не задавалась этим вопросом. У сотен встреченных мною людей всегда был один сценарий: более или менее сильная влюбленность, отношения, патологическая фиксация в случае отсутствия взаимности… Мне встречались люди, которые любили друг друга, и те, кто делал вид, что любит. Более того, у меня появилось искушение сказать, что я не вижу в этом ничего необычного, разве что некоторую спутанность мыслей, свойственную сердечным переживаниям.

«В общем, как я уже говорила, я ждала. Неделю, две, три, а он все не возвращался. Постепенно я даже начала получать удовольствие от самого ожидания, которое перестало быть таким напряженным. В итоге оно меня стало забавлять. Несколько месяцев подряд я пыталась убедить себя, что ошиблась, хотя лгать себе было трудно. Но думать, что у меня помутился разум, было гораздо удобнее, чем тонуть в непонятном страдании. Октябрь, ноябрь, декабрь… Наступила зима, а за ней и весна.

Я завела новые знакомства через работу в газете и снова начала вести светскую жизнь, выходить в люди. Книги постепенно утрачивали значимость, как и фортепиано. У меня появились две новые незамужние подруги, которые жили недалеко от моего дома, и мы, как подростки, шатались по столичным кафе или вечерами по джаз-клубам. Я провела домой телефон, и он постепенно начал звонить все чаще и чаще. Я была счастлива, что рядом есть женщины с похожей ситуацией в личной жизни, как у меня, и, хотя наши разговоры в основном вращались вокруг мужчин, в глубине души мы наслаждались свободой и вольной жизнью.

Кроме того, на Париж обрушился ветер свободы, шел 1968 год, и для меня как для журналистки каждый день становился более захватывающим, чем предыдущий.

И все же я каждое утро вспоминала о том, кого не было в моей жизни, хотя эта мысль больше не мешала мне жить. А потом, в марте, я встретила молодого человека, мы сидели на террасе, наслаждаясь бурной, но необычайно мягкой весной. Он был моложе и наделен замечательным чувством юмора и большим количеством друзей. Наше трио разрослось. В последующие месяцы я постепенно начала забывать о суровости прошлой жизни и связанных с ней страданиях. Обнаружила приятные свойства алкоголя, и что усталость от ночного образа жизни помогает существовать в постоянно расслабленном состоянии днем.

Эта легкость бытия продлилась до лета и планов отправиться всем вместе на Лазурный Берег в августе. Мой любовник обладал веселым нравом, мне было с ним хорошо. Мы много смеялись в любых обстоятельствах, что только усиливало романтическое влечение.

И вот одним июньским утром, когда я пила свой кофе, он вернулся. Сел недалеко от меня. И я снова была взбудоражена, потрясена и сильно этим удивлена, ведь окончательно себя убедила, что прошлые волнения – лишь плод моего воображения. Я опустила голову и захотела уйти. Но ноги меня не слушались. Тогда я собрала все оставшиеся силы и решила: нужно остаться, нужно с ним поговорить. У меня пересохло в горле, и казалось, я не могу выговорить ни звука. К счастью, один из посетителей забыл на стойке газету, поэтому я впилась глазами в страницу и сидела не шевелясь. А он не уходил. Сидел на месте, заказал второй кофе. Кафе опустело, люди разошлись, однако он все еще был там, и я тоже. Я по-прежнему не шевелилась, боялась сдвинуться с места, сердце разрывалось в груди, было трудно дышать.

И тогда он впервые со мной заговорил:

– Вы живете неподалеку?

Показалось, что мое “да” было едва слышно.

Все силы, все, что осталось, я вложила в следующие два слова:

– А вы?

– Да в каком-то смысле не всегда.

– И чем вы занимаетесь? – осмелела я.

– Я работаю на другом конце земного шара, с драгоценными камнями. Кстати, уезжаю завтра. Обычно остаюсь там на несколько месяцев. А вы?

– Я журналистка.

– Не люблю журналистов, – резко ответил он. Сделал паузу, а затем добавил: – Уже поздно, хорошего дня.

И исчез, выскочив из кафе, как кот.

Мне оставалось лишь сидеть, разочарованной и раненной нашим коротким диалогом. Я месяцами ждала этого разговора, а он оказался совсем не таким, как мне мечталось. Сидя на стуле, я пыталась собраться с силами и выйти из кафе. Идя по залитому солнцем мосту к метро, смахнула несколько слезинок. Как же все это глупо, и какая же я несчастная. Он просто грубиян, к тому же невоспитанный. Мне что, больше заняться нечем, кроме как сидеть и ждать его за барной стойкой? Погруженная в свои мысли, я забыла спуститься в метро и пошла пешком до станции “Опера́”, расположенной недалеко от работы. Я сильно опоздала, так что уже было все равно.

Шаги становились все тверже, и в итоге я решила, что пора перестать опаздывать из-за подобных глупостей. Винила себя за впустую потраченное время и с нарастающей силой злилась на женщину, в которую превратилась. На мою долю и так выпало немало бед, и теперь, когда я наконец-то научилась радоваться жизни, я не позволю морочить мне голову каким-то химерам, повторяла я как мантру. Вокруг полно других!

И потом, скоро отпуск, чудесная перспектива уехать с друзьями и любовником, с любовником, с которым мне бесконечно весело. К тому же я обнаруживала в нем все больше и больше положительных качеств, и природная жизнерадостность удивительным образом усиливала нежность, которую я к нему испытывала. Разница в возрасте в смешные пять лет мне не мешала, и, хотя он не блистал знаниями в науке или культуре, его доброта и открытость делали его замечательным партнером.

Я шла и шла, чеканя шаги по асфальту так же быстро, как скакали мысли в голове.

Внезапно меня пронзила сильная боль с левой стороны грудной клетки, как долгий прострел. Я упала на одно колено, затем на оба, пораженная этой неожиданной физической болью. Первая мысль, которая меня посетила, – это сердченый приступ, я скоро умру. А вторая… Вторая…»

Она произнесла эти слова на одном дыхании. Мне показалось, что ей стало больно так же, как и много лет назад: выражение лица слегка исказилось, веки опустились.

«Второй мыслью пришла необходимость увидеть его еще раз прежде, чем я покину эту землю. Что я не должна умереть сейчас, после одного короткого диалога, так и не узнав его по-настоящему».

9
В конечном счете

Как дыхание, как глоток воздуха,

Наконец приходишь ты

В кафе, ставшем свидетелем череды лет из ее рассказа, уже начали накрывать к обеду все столики, кроме нашего. Мы ничего не заказывали, лишь несколько стаканов воды. Но в образовавшемся вокруг нас коконе нас никто не беспокоил. В этот самый момент она преподносила мне всю свою жизнь как бесценный дар, и понятие возраста перестало для нее существовать. Я не могла оторвать взгляд от ее глаз. Мне начало казаться, что я знала ее всегда, это лицо стало мне абсолютно знакомым. Я не осмеливалась ни говорить, ни перебивать, ни торопить… Это было бы кощунством. Думаю, она поняла, поскольку продолжила рассказ, а черты лица смягчились.

«Лето пролетело в череде вечеринок и попоек. Я загорала, меняла легкие летние платьица и сбрасывала их, когда в том была необходимость. Любовник признался мне в чувствах, и я поддерживала эту игру. В глазах окружающих мы стали парой. Эта очень удобная роль беспокоила меня, но я не хотела рушить создавшуюся гармонию, которая нас объединяла. И достаточно веских причин для этого не было. Больше всего я не хотела продолжать рефлексировать и страдать и вложила в это все силы. Конечно, иногда мысли уносились вдаль к острову в центре Парижа, однако усилием воли я возвращала себя на землю, чтобы вырвать из груди острое лезвие отчаяния. Да, лето пролетело на побережье и в его окрестностях, а затем, в конце августа, пришло время вернуться домой и погрузиться в повседневность.

После многих летних ночей, проведенных вместе, любовник вернулся из поездки не в свою комнатушку под крышей, а сразу ко мне в квартиру, вместе со своим чемоданом.

– Может, мы с ним немного передохнем у тебя? – предложил он, как только открылась моя дверь. Я ничего не сказала. Ответа на этот вопрос не было, точнее, я просто не хотела его иметь.

На следующее утро, после абсолютно целомудренной ночи, я стремительно собралась и выскочила из дома, но его оклик остановил меня прямо на лестнице:

– Подожди, я с тобой. Пойдем выпьем кофейку?

От этих слов я замерла как вкопанная.

– Нет, не сегодня.

– Да брось, – продолжил он, – ты же говорила, что каждый день ходишь в кафешку в двух шагах отсюда. Ну же, пойдем!

Взял меня за руку и потащил за собой.

– Это та, что на углу набережной, да? – спросил он, идя впереди и не оставляя мне другого выбора, кроме как следовать за ним.

Оказавшись за барной стойкой, я попыталась расслабиться, но это оказалось невозможно. Я вернулась в место, которое влекло меня так же сильно, как и пуга́ло, и дрожала от одной мысли, что встречу его, а в компании с любовником мне этого совсем не хотелось.

Он все рассказывал о планах на день, о продажах светильников, которыми занимался, а я медленно потягивала кофе и рассматривала его. Пыталась сосредоточиться на пустой болтовне, дурацких шутках, над которыми он сам и смеялся, на его монологе, на который мне было плевать.

И чем больше я на него смотрела, тем дольше мой взгляд задерживался на плохо выглаженной рубашке, на выглядывающих из нее руках, маленьких тонких руках. Затем опустился вниз на потертые брюки и туфли. А потом стал подниматься по субтильному торсу и наконец остановился на лице, коротких темно-русых волосах, переносице, тоже тонкой, и очках, почти нелепо сидящих на ней.

Чашка кофе пустела, а мне вдруг стало совершенно понятно, что нас больше ничего не связывает, кроме возможности посмеяться и нескольких совместных ночей. И влечение к нему иссякло так же, как и желание понимать его юмор.

Официант, который, конечно же, знал меня, понимающе улыбнулся. Он впервые увидел меня там в сопровождении мужчины, и это фальшивое одобрение было невыносимо. Нужно уйти, и побыстрее. Поэтому, вопреки обыкновению, я не стала задерживаться, заплатила за оба кофе и выскочила за дверь. Он последовал за мной.

– Нелегко возвращаться в обычный режим, да? До вечера, сердце мое! – сказал он и попытался меня поцеловать.

Я сделала шаг назад и посмотрела на него: было не по себе произносить эти слова, однако мысль еще хоть об одном мгновении вместе стала невыносима.

– Нет, не сегодня, я бы хотела… Ну, в общем… Я хочу, чтобы ты ушел, ушел из моего дома.

Он уставился на меня в полном замешательстве, но, прежде чем успел что-то сказать, я продолжила, не оставив ему выбора. Момент и так был болезненным – продлевать его не хотелось. Насколько помню, я дала ему ключ, чтобы он забрал чемодан, попросила потом опустить его в почтовый ящик, сказала, что мне больше нечего добавить, и ушла. Перешла через мост, не оборачиваясь. И больше никогда его не видела.

Спустя некоторое время я внезапно осознала, что круг общения и наши бесполезные разговоры начали меня утомлять. Наступила осень, потом зима, я перестала выходить на улицу. Полностью погрузилась в работу. Получила повышение и новое поручение писать статьи на остросоциальные темы, в дополнение к литературной критике. Продолжила приходить сюда на утренний кофе, ждать его, не особо веря в успех и даже не зная зачем. Иногда представляла его на другом конце света, в джунглях или на пляже, а потом переключалась на что-то другое.

Прошли месяцы, начало нового года было особенно тоскливым. Обе подруги остались со мной, и мы иногда встречались вечерами, чаще всего у меня дома, на большее не хватало запала.

В первых числах марта 1969 года я вышла отсюда, выпив два кофе, и увидела на мосту его силуэт. Он был одет во все черное и, казалось, парил в утренней дымке. Пока я закуривала сигарету, чтобы сосредоточиться на чем-то одном, он оказался прямо передо мной.

– Здравствуйте, – обыденно произнес он.

Я ответила быстрым прохладным “здравствуйте” в надежде как можно быстрее сбежать. Уже подступали первые признаки головокружения: стула, чтобы сесть, рядом не было, а внезапно падать на тротуар не хотелось.

– Уже уходите? – продолжил он.

– Да, – ответила я, прикрыв от волнения глаза.

– Пешком?

– Даже не знаю, да, – прошелестела я на одном дыхании.

– Можно я вас провожу?

Я даже не нашла, что ответить. Просто смотрела невидящим глазами на него, будто человек явился из сновидений.

– Я думал о вас, – произнес он. – Я был на другом острове, но думал о вас.

Слова прозвучали глубоко и искренне. И низкий голос эхом прокатился по моей душе.

Я направилась в сторону моста, он последовал за мной. Я тоже много думала о нем. Он это знал. Я прочла это в его глазах. Да, звучит безумно, но это так.

Мы гуляли. Эмоциональная и физическая волна, накатившая на меня, не утихла, при этом больше не разбивала меня о землю, а бесконечно накрывала все существо. Он вкратце рассказал о драгоценных камнях, о работе за дальними морями. О театре и античных героях, в которых воплотились все основные черты человека. Описывал их одного за другим. Я комментировала или слушала, не проронив ни слова. Иногда нас на несколько минут обволакивала звенящая тишина. А потом он продолжал рассказ. Мы прошли по улице Риволи почти до площади Согласия, и там он пригласил меня на кофе.

Я впервые села рядом, потому что, несмотря на холодную погоду, мы решили остаться на террасе. От легкого соприкосновения с ним по телу пробежал короткий разряд тока. Но я к тому времени уже впала в такой транс, что едва это заметила. На столе появился кофе. Мы пили его в тишине.

– Что будете сегодня делать? – спросил он, слегка улыбнувшись.

– Писать то, чего вы никогда не прочтете, – ответила я тем же тоном.

– Опаздываете?

– Да, но это не так важно.

“Я уже опоздала почти на два года”, – подумалось мне.

– Вам пора идти, и мне, кстати, тоже.

Я встала. Повернулась к нему лицом и посмотрела на него. Расставание разрывало на куски. Мне было нужно, чтобы он что-то сказал, куда-нибудь пригласил или взял номер телефона. Однако прошло несколько секунд, а он так ничего и не сделал.

– До скорой встречи, – сказал он. Я с сожалением ответила тем же и пошла вдоль галереи из арок, но не удержалась и обернулась.

Взгляд его черных глаз был прикован ко мне. Я постаралась изобразить улыбку. Он не ответил: взгляд был таким серьезным, что по коже пробежал холодок.

Меня настолько взбудоражила эта встреча, что вечером этого же дня я заболела. Несмотря на жар, я могла думать лишь о времени, проведенном рядом с ним. Я не могла встать с постели целых три дня и жутко злилась, что не способна вернуться к утренним привычкам, воображала, что он ждет меня напрасно, и от этого становилось только хуже. Однако на четвертый день его в кафе не оказалось. И на следующей неделе тоже.

На третью неделю мое разочарование переросло в отчаяние. Только и оставалось, что день и ночь молиться, чтобы он появился, одновременно осознавая абсурдность молитвы. Он не хотел поддерживать связь. Он дал мне уйти.

Кроме того, с его стороны не было ни единого намека на соблазнение. Наше общение, показавшееся настолько прекрасным, явно было для него очередным банальным разговором с какой-то журналисткой. И эти размышления погружали меня в нескончаемую грусть. Выйдя из кафе в то пятничное утро, я ощутила, как тяжело для меня бремя этой боли.

Как бы я ни замедляла шаги на мосту, он никогда не пойдет мне навстречу».

10
Призыв

Есть те, кого узнаешь с первого взгляда, и те, кого учишься узнавать

«Это был дождливый субботний день, унылая апрельская суббота. Я легла спать чуть позже обычного, встала, сварила кофе, а потом еще и еще, – так и бродила все утро между гостиной и кухней. Днем у меня была назначена встреча с мужчиной, с которым пару месяцев назад меня познакомила одна из подруг. Он несколько раз приглашал меня на ужин, у нас даже случился первый поцелуй, скрепивший начало истории холодной стальной печатью. Я смиренно покорилась. Он меня хотел, и в тот момент этого было достаточно. Однако в тот дождливый день все изменилось, и я не понимала, зачем должна идти на это свидание.

Ближе к полудню с трудом оделась. С усилием натянула на себя синий свитер и тяжелое ожерелье. Но мне было все равно. Ведь самым тяжким грузом стало собственное сердце, которое всей массой давило на грудь при каждом вдохе. Пока собиралась, постоянно делала паузы и садилась, чтобы перевести дух от невыносимой усталости навалившегося на меня горя. И каждый раз размышляла о жизни, которая казалась такой долгой и бессмысленной. Вспоминала мужчин, которых никогда по-настоящему не любила, и добавила в их число того, кто ждал меня сейчас, как последний штрих серой краски на и без того мрачной картине.

В итоге вышла из дома, прекрасно зная, что встреча назначена на более позднее время. Если бы я пробыла в квартире еще хоть час, точно осталась бы там до завтра. На улице было холодно, я пошла пешком. На мне было серое кожаное пальто – первое, что попалось под руку, – никак не сочетавшееся со свитером. Да и сама я была в полном раздрае.

Ноги сами привели меня сюда. Посетители заканчивали обедать. Я никогда не приходила в это кафе по выходным. Заказала кофе в баре, надеясь, что он придет, не веря в это. Я стояла вон там и думала, что уже потеряла рассудок от абсурдности ожидания. В тот день я по-настоящему хотела только одного: увидеть его.

Это желание было таким глубоким и сильным, что хотелось кричать. Я простояла там ровно столько, чтобы допить чашку кофе. Чувствовала себя абсолютно нелепо, хоть и была единственной, кто знал истинную причину моего присутствия. Этого времени хватило, чтобы полностью осознать свое отчаяние, и я вышла на улицу.

По дороге к левому берегу Сены, где была назначена встреча, мое лицо начали заливать слезы. К ним присоединился дождь. Оба потока смешались на коже. А потом меня скрутило таким безудержным рыданием, что пришлось спрятаться в ближайшем подъезде. Разрываясь от боли, я рухнула на кафельный пол и заполнила все незнакомое пространство горем, усталостью и бессмысленностью предстоящей встречи. Почему так больно, почему моя жизнь так невыносима, чем я заслужила это наказание болью, идущей от всего, что сопровождало мое существование? И самое главное, почему я оказалась во власти бессмысленного ожидания, которое в глубине души казалось таким глупым? Я была раздавлена, и даже рыдания не приносили облегчения. Не знаю, как долго я пролежала, забившись в угол в том подъезде. Никто, кроме меня, в него не заходил.

Когда слез не осталось, появился гнев. Бледное подобие гнева, из-за которого грусть померкла, а улица стала еще сумрачней. Дождь прекратился.

Нужно было идти, нужно было дойти до свидания, нужно было заставить себя жить, несмотря ни на что. Погруженная в мысли, я плутала по улицам 5-го округа, затем 6-го и снова по кругу, уходя в совершенно противоположном направлении.

Было около 16 часов, когда я оказалась на бульваре Распай. Было около 16 часов, когда он снова появился передо мной, возник из ниоткуда, одетый в черное, опять. Он уставился на меня с удивлением, хотя явно меньшим, чем мое.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он, перейдя на “ты” и сократив дистанцию между нами, чего раньше не происходило».

– И знаете, что я ответила? – спросила она меня с торжествующим видом. – «Я ждала тебя на острове, но тебя там не было, поэтому пошла тебя искать».

«Мой ответ его нисколько не удивил, и он предложил выпить кофе в ресторанчике за углом.

С той самой секунды время перестало существовать. Я была в шоке от его присутствия и ответа на мои мольбы. Мы сели друг напротив друга, он заказал два кофе. Его черные глаза смотрели на меня с беспокойством. И внезапно оно растворилось в улыбке его чувственных губ.

– Знаешь, меньше часа назад я был королем!

И рассказал, что, приезжая в Париж, посещал уроки актерского мастерства, “сам не знаю зачем”.

Он задал мне тысячу вопросов о моих статьях и об источниках вдохновения. Я расспрашивала его о камнях и поинтересовалась, каким камнем могла бы быть.

– Ты неограненный камень, – ответил он, но я тогда не смогла уловить глубокий смысл этих слов.

Его присутствие, как и отсутствие, всегда оборачивалось неописуемыми страданиями, однако момент, который мы переживали сейчас, казался вообще за гранью понимания. Наконец-то я там, где должна быть, и с тем, с кем должна. В каждом жесте и слове чувствовался аромат совершенства. Шторм утих, волны улеглись, хотя каждая клеточка моего существа продолжала тянуться к нему.

Я на мгновение вспомнила о встрече, назначенной недалеко оттуда, но отбросила эту мысль-паразита так же быстро, как она пришла в голову.

Он предложил мне заглянуть в его квартиру, “потому что она в двух шагах отсюда”. Я восприняла приглашение как подарок, награду, которую он мне преподнес, наверное, поскольку я о ней не просила. Меня будоражила возможность увидеть место, где он жил, спал и просыпался.

Я прошла следом всего несколько метров. Он остановился перед большим темно-красным крыльцом и, заходя внутрь, произнес: “Это здесь”.

Мы поднялись на лифте и остановились на третьем этаже напротив бордовой двустворчатой двери.

Она открылась, и мне показалось, что я уже была там раньше. Мне были знакомы просторная столовая-гостиная, старый диван, старинное кресло, широкий письменный стол, проигрыватель пластинок, книги на полу. Анфилада пустынных комнат, длинный коридор, ведущий в почти пустую кухню, и его спальня напротив. Я знала, где находится каждая вещь, комната, предмет мебели. Да, я инстинктивно понимала каждый сантиметр его квартиры. Когда время перестает течь как обычно, перед вами открывается совершенно другое измерение…

Я села на диван. На нем лежали карты Таро. Он сказал, что искал у старьевщиков другие, старинные, но не нашел. Купил те, что были.

– Ты умеешь гадать?

– Да, – ответила я, не задумываясь. Эти слова прозвучали из моих уст как само собой разумеющееся, хотя я ни разу не гадала о будущем и даже не держала в руках таких карт.

Я перетасовала колоду и выложила из нее десять карт рубашкой вниз.

Мне они показались знакомыми, как и история, которую рассказывали. Темноволосый мужчина и светловолосая женщина соединились, но впереди их ждало расставание и смерть, – вот что я увидела.

Оцепенев от видения, я стремительно сложила карты обратно в колоду.

– Что они говорят? – спросил он.

– Ничего такого, чего ты сам бы не знал, – ответила я.

Мы продолжали смотреть друг на друга, пристально, но от стеснения я часто опускала взгляд. В зрачках виднелось скорее изумление, чем желание. Казалось, каждое сказанное нами слово отягощалось смыслами и последствиями. Меня поражала красота произносимых им фраз и моих ответов.

Он рассказал мне о Греции, в которой я не бывала. Он утверждал обратное, однако я не понимала смысл его слов. Рассказал о своей прошлой жизни: на судах, на улицах и пришедшей в итоге удаче. Ему было 45 лет. Расспрашивал о моей жизни, об отце, которого, как он догадался, не было, о вдовстве.

А потом спросил, не хочу ли я есть. И чтобы продлить этот момент как можно дольше, я ответила утвердительно.

– Я совершенно не знаю Париж. Куда пойдем? – спросил он с детской непосредственностью.

– Не знаю… Есть один ресторан недалеко от площади Бастилии, мне не нравится слишком яркий свет, – ответила я.

– Запомню. Пойдем.

Поскольку старый лифт поднимался медленно, мы спустились по лестнице. Оказавшись на улице, он взмахом руки остановил такси, и мы сели в машину, смеясь. Даже не знаю почему.

Говорили и говорили. Обогащали друг друга словами и мыслями. Его ум и интеллект поражали меня. Но, что более странно, мне казалось, будто мой собственный разум тоже пробуждается с каждым его словом. Я обнаружила в себе талант оратора, склонность к философствованию, чего раньше не замечала. Меня изумляла уместность и глубина моих ответов, я никогда не чувствовала себя такой проницательной и сообразительной. Чем больше проходило часов, тем сильнее действовала магия. Какое невероятно счастье, когда тебя понимают с первого слова и ты понимаешь другого так легко и естественно. Все, от расположения камней на булыжной мостовой до теорий Паскаля, – все это понималось нами на инстинктивном уровне.

Мы добрались до ресторана. Ужинали, сидя рядом в полутьме.

Мимо прошел пожилой мужчина с охапкой белых роз. Он купил розу и подарил мне. Храню до сих пор.

– Я дам тебе свой номер телефона, – сказал он, доставая перьевую ручку.

Протянул мне маленькую бумажку. Я оторвала пустую половинку, записала на ней свой и отдала ему.

– Ты смотришь так, будто влюблена в меня, – произнес он.

– Как ты хочешь, чтобы я на тебя смотрела?

– Именно так.

Он наклонился и поцеловал меня. Его губы едва коснулись моих, буквально на мгновение. От этого невесомого, но такого яркого сближения у меня бешено закружилась голова. И мы встали».

Морщины на ее лице разгладились. Блеск лучезарных глаз говорил о том вечере больше, чем любые слова.

11
Поле возможностей

Душа потерянная,

Души половина,

Душа призванная…

«Мы шагали сквозь ночь, я больше не проронила ни слова. Он шел рядом. Я держала в руках белую розу как материальное доказательство его присутствия. Он сказал: “Убывающая луна – это хороший знак”. Я не ответила. У меня перехватывало дыхание при каждом шаге, а сердце учащенно билось с каждым его вдохом. Мы шли дальше, он шел за мной, ко мне. Мне было нужно одно: чтобы он не прекращал идти, дышать им, прикасаться к нему, чтобы он не оказался сном. Я боялась, что это видение рассеется от одного моего взгляда или слова… Поэтому шла молча. Он здесь, он рядом, наконец-то.

Я толкнула дверь подъезда, мы поднялись по лестнице. Открыла дверь квартиры. Он был там, позади меня. Вошел. Я не зажгла свет и в полной темноте почувствовала его руки на своем животе, его дыхание на своей шее.

Затем он снял свои “жокейские” ботинки, тяжелые черные ботинки. Наклонил кудрявую голову, посмотрел на меня и, не говоря ни слова, ушел в ванную. В душе зажурчала вода, и я представила, как его взгляд скользил по моим пузырькам и флаконам духов, пока он раздевался. Какое неожиданное счастье знать, что его глаза смотрят на то же, что и мои каждое утро. Я думала, как они задерживаются на этикетках, закрываются под струями теплой воды. И его тело, обнаженное, сейчас там, где мое собственное обнаженное тело стоит каждый день…

Я была так взбудоражена, что не могла пошевелиться. Потом пошла в свою комнату, включила прикроватный светильник и тоже разделась. Скользнула под одеяло, слушая журчание воды совсем рядом. Я подумала: неужели это правда, это происходит на самом деле, здесь и сейчас? Шум воды стих, и он вышел из душа с полотенцем на бедрах. Выключил свет. Мы погрузились в темноту.

Я почувствовала, как он подошел к кровати и лег рядом со мной. Обнял меня. И вот наконец, наконец-то я смогла запустить пальцы в его темные кудри, дышать им, дышать так глубоко, прикоснуться к ласкающим меня рукам, поцеловать его лицо, его глаза. Он провел рукой по моим светлым волосам, сплел свои пальцы с моими. Я чувствовала губами его губы, язык и снова его дыхание на моей шее. Его запах, такой знакомый, такой яркий. Его тело словно смычок, мое будто скрипка, и мы исполняли самую восхитительную на свете музыку. Снова и снова тонуть пальцами в его волосах. Дышать его телом, чувствовать прикосновения рук, искать их, находить, целовать, ощущать его губы на моей груди, бедрах. А потом наши тела превратились в бесполезные, слившееся воедино куски плоти. Из глубины души воспарило удовольствие, на смену которому пришло не поддающееся описанию наслаждение, ощущение неслыханной легкости. Мне казалось, я парю над простынями, а тело перестало существовать. Мы не занимались любовью, просто были сама любовь. Всю ночь напролет мы тонули в пьянящем дурмане друг друга. Мы не сомкнули глаз».

– Вы не поняли, правда?

От каждого слова у меня перехватывало дыхание. Я представляла ее моложе, стройнее, не видела ничего, кроме двух тел, их обнаженных тел, а она вдруг заговорила о чем-то совершенно другом.

– Эта ночь была самой прекрасной в моей жизни. Я подарила ему свою душу, выплеснула на него с кончиков пальцев всю накопившуюся во мне любовь. Той ночью он взял не мое тело, понимаете, а мою душу, хотя она и так давно принадлежала ему… Вы никогда не любили всей душой, правда?

У меня не нашлось, что ответить, и по сути, это было подтверждением ее слов. Я любила мужа, по крайней мере, мне так казалось. О чем и сказала.

– Вы так думаете? – Она улыбнулась. – Мы сейчас говорим не об этом. Занимаясь любовью, вы ищете удовольствия, так ведь? Физического? И если другой человек вам его дарит, вы начинаете испытывать к нему какие-то чувства, я не ошибаюсь?

Она не ошибалась.

– Искомое вами наслаждение не наполняет вас, потому что в нем не участвует душа, ей там нет места. В этом случае удовольствие не более чем приманка. Его никогда не будет достаточно. Можно сколько угодно менять любовников, но вы всегда будете чувствовать пустоту, эту звенящую пустоту и одиночество. Именно одиночество заставляет вас после любовных утех класть голову ему на плечо, чтобы убедить себя в несуществующих чувствах. И вы это понимаете, в глубине души, вы все понимаете, правда?

Я молчала, но да, понимала. Чем больше она говорила, тем понятнее становилось, что глубинная пустота моего существования, так явственно пожиравшая меня сейчас изнутри, на самом деле жила во мне всегда, припорошенная химерами, в существовании которых я силилась себя убедить. Она продолжила:

– Я говорю это не чтобы вас расстроить, поверьте, мне самой эта пустота хорошо знакома. Она существовала до него, и уж тем более после. Просто от всего сердца желаю вам однажды отдаться любви всей душой; это самый прекрасный танец, священный союз, в котором тела перестают существовать.

Я опустила взгляд. А дальше? Я хотела знать! Что было дальше?

«Мы заснули утром, всего на часок. Я проснулась раньше, вырванная из сна жутким предположением. Вдруг он уже ушел? Однако он спал рядом. Встала, приготовила себе кофе. Выпила чашку, потом другую и закурила. В моей голове просто не укладывались произошедшие события, чувства и порывы. Я сидела там, на кухне, совершенно потрясенная. Если бы не его ботинки в коридоре, я бы спросонья ни за что не поверила в его присутствие. Но они чернели совсем рядом со мной вещественным доказательством только что закончившейся ночи.

Я услышала, как он встал и надел брюки. Появился передо мной с голым торсом.

– Ты в порядке? – спросил он. И не дав ответить, добавил: – Я никуда не уйду.

Откуда он знал? Как смог угадать все мои чувства?

Я предложила кофе, он согласился, затем подошел и обнял меня.

По пути в гостиную пробежался по корешкам книг. К моему удивлению, он читал почти все. Мы обменялись мнениями об их содержании, и он попросил вкратце рассказать о тех, с которыми не был знаком. Этот разговор доставил мне много радости, ведь я и представить не могла, что смогу разделить с кем-то интерес к такому интимному занятию, как чтение.

Остановившись у пианино, он констатировал, что я музицирую. Он не успел это договорить, но одного беглого взгляда на него было достаточно, чтобы понять: он тоже.

Потом предложил прогуляться по набережным.

Мы долго бродили по серым улицам этого воскресенья, заходя то в одно, то в другое кафе. Как же много мы говорили! Беседы были такими разнообразными, такими волшебными. Каждое слово тянуло за собой следующее, малейшая деталь прохожих, зданий, улиц погружала нас в бесконечную диалектику. Впервые в жизни я была не одна, рядом оказался человек, разделявший мой образ мыслей. Это чувство общности было настолько восхитительным, странным и новым, что пьянило.

Наступило время обеда. Мы зашли в маленький ресторанчик недалеко от Сен-Жермен-де-Пре. Стоило сесть за столик, как на нас навалилась тяжесть. Официанты кружились по маленькому залу, словно стрелки часов, а мы были осью их вращения. Он пристально посмотрел на меня.

– Ночью было так хорошо… – произнесла я с придыханием.

– Да, – почти печально ответил он, – да. Что теперь будет?

– Мы можем встретиться снова… Или нет… – ответила я, убежденная, что за прошедшие несколько часов и так получила бесценный дар, не смея надеяться на большее.

– Поле возможностей действительно широко. – Пауза. – Но мы еще увидимся, правда?

– Да.

– Да, но когда? – спросил он.

– В следующую субботу? – ответила я и сама себе удивилась.

Однако я была взбудоражена и прекрасно понимала: этих нескольких дней без него будет недостаточно, чтобы справиться с переполнявшими эмоциями.

Он кивнул, сказал, что позвонит, назначит место следующей встречи, и ему пора ехать на другой конец Парижа, чтобы играть джаз с группой единомышленников. Нам обоим пора идти.

Когда мы ждали такси на станции «Одеон», он обнял меня и поцеловал. Картинка в моих глазах так бешено закружилась, что все смешалось в них, словно краски, на которые плеснули растворителем. Серый цвет крыш смешался с черным – асфальта, синим – крыльев голубей, красным цветом машины, остановившейся на светофоре. Мне показалось, я вот-вот упаду в обморок, поэтому закрыла глаза, сердце бешено забилось.

Когда снова их открыла, он как-то странно смотрел на меня.

Мы сели в такси. Он хотел подвезти меня домой.

Мы больше не разговаривали. Грядущая разлука уже засасывала меня в омут невыносимых мучений. Машина остановилась, он обнял меня за шею и прильнул губами к моему уху. Голосом, более низким, чем обычно, шептал мне слова на незнакомом языке, звуки которого напомнили какой-то древний диалект. Казалось, он произносил их в определенном порядке, как заклинание. Я не могу вспомнить их точно, но эти несколько слов до сих пор звучат в моей голове.

Я вышла из такси, наши взгляды встретились, и он исчез.

Я вернулась домой в 16 часов. Это были самые невероятные, самые немыслимые двадцать четыре часа моей жизни. На диване лежала его бежевая шляпа, которую он снял, когда вошел.

Я наклонилась и взяла ее в руки. Почувствовала его запах, вдыхая который наконец смогла выплеснуть все накопившиеся и сдерживаемые до сих пор эмоции.

Два часа кряду я плакала, держа в руках эту шляпу. Плакала от радости, что встретила того, кого всегда ждала и в чье существование даже не верила. Плакала от невероятной красоты, красоты того, как люди находят друг друга, соединяются и становятся единым целым. Плакала от жизненной мудрости, позволяющей распознать нечто уникальное и сокровенное. Плакала от переполняющей меня силы, силы чувств, жизни, судьбы.

Однако слезы лились и от единственно важного вопроса, который нестерпимо мучил и вел к смерти. Вопроса, ответ на который можно искать всю оставшуюся жизнь:

А что дальше?»

12
Встреча

Шум дождя и шагов

Их приход и уход

Бесконечный круговорот

«Следующей ночью я почти не спала, проснулась от такого же приступа страха, что и вчера. Казалось, мир вокруг не тот, что прежде, отныне я смотрела на него под кардинально другим углом. У меня развилась какая-то сверхчувствительность к предметам, свету, звукам и всему остальному. Все вокруг стало удивительным, и каждая деталь восхищала.

Сердце буквально выпрыгивало из груди через равные промежутки времени. Я пошла в кафе, зная, что его там нет, но это единственный способ быть ближе к нему, и несмотря ни на что, я решила не отказывать себе в этой возможности. При этом было непросто связать долгие месяцы ожидания и последние несколько часов моей жизни. Сидя там на обычном месте, я силилась принять тот факт, что мой невероятный незнакомец больше таковым не является, мы были близки, и даже больше.

Ни в этот, ни в последующие дни я не могла нормально работать. Только о нем и думала, он заполнил собой всю меня. Даже простой диалог с окружающими давался невероятным усилием воли, поскольку каждое сказанное слово отвлекало меня от греющих душу мыслей. Все вокруг озарилось невиданным светом: мир, человечество, я среди людей, объединяющая нас всех любовь, вообще все, что звалось любовью на этой земле.

Это лишь первая пробоина. Тонюсенькая, но даже через нее прорвался невероятно мощный поток… Сейчас объясню.

Беспокойство накрыло через два дня. В среду я начала ждать звонка. Бегом бежала домой с работы, на которой только и могла что буравить взглядом потолок или стену напротив, и садилась перед телефоном. Целый вечер среды прошел в ожидании звонка, но напрасно. На следующий день беспокойство переросло в тревогу. Настолько сильную, что мой остекленевший взгляд привлек внимание главного редактора, и он вызвал меня в кабинет. Пришлось врать о врачах и ужасных подозрениях на серьезное заболевание. Я звучала убедительно, ведь мои страдания действительно казались невыносимыми. Эта ложь дала мне небольшую передышку.

Я ушла из редакции пораньше и побрела домой. Очень надеялась, что встречу его по дороге, случайно или нет. Каждая минута оборачивалась тяжким грузом разочарования. Когда вечером зазвонил телефон, я лихорадочно схватила трубку, но услышала в ней голос подруги – она звонила поболтать. Сославшись на сильную мигрень, я поспешно прервала разговор, чтобы не занимать линию. Да и рассказать о том, что пережила, было невозможно: никаких слов не хватит описать эти безумные чувства.

Увязшие в болоте ожидания часы текли очень медленно. После бесконечных препираний с собой я решила позвонить сама. Много раз поднимала и вешала трубку, прежде чем набрать номер. Однако на другом конце провода сообщили, что номер абонента не обслуживается. Но я же так аккуратно набирала, что просто не могла ошибиться. Я знала его наизусть. Набрала еще раз. Автоматический голос повторил то же самое. Он сбежал. Эта новость меня добила окончательно. Заснула я лишь глубокой ночью, перебрав кучу сценариев, как его снова увидеть, как избежать встречи, как о нем забыть.

На следующее утро я не могла даже думать о том, чтобы что-то писать или читать. Со всех ног бросилась в кафе, думала встретить его там, но, хоть я и просидела больше часа, он так и не появился. В итоге отправилась бродить по острову в надежде его увидеть, мечтая только, чтобы он исчез не потому, что решил сбежать.

Я довела себя до совершенно ужасного состояния, когда вошла в церковь Сен-Луи-ан-Лиль, надеясь успокоить там свою больную душу. Играл орган, музыкант оттачивал мастерство, внутри никого не было. Я села на первую попавшуюся скамью. Вспоминала молитвы, которым меня обучили сестры, и службы, в которых участвовала. Я никогда в это не верила. Никогда не обращалась к высшим силам с просьбой о чем-то или с мольбой о прощении.

Я всегда читала молитвы монотонно, как заученный урок. Может, в самом начале у меня получалось молиться более сердечно, надеясь на возвращение матери или тети, даже не припомню. В любом случае они так и не вернулись. Это окончательно убедило меня: помощи сверху ждать не приходится.

И все же в то утро я впервые молилась по-настоящему. Истово просила помочь разобраться, что теперь делать, как жить дальше. Ждала успокоения, ответа. Пыталась наложить мольбы на звуки органа, чтобы довести их страстность до совершенства. Я пробыла там больше часа и потом вышла из церкви. На ступеньках меня осенила “божественная” идея написать записку и просунуть ему под дверь. Так я дошла до 6-го округа, не разбирая дороги, путаясь в плясавших в голове словах, пытаясь подобрать самые правильные, которые помогут увидеть его снова.

У меня не было ни ручки, ни бумаги. Я их купила и зашла в ближайшее кафе, где написала несколько строк:

“Часы, проведенные вместе, разожгли во мне желание увидеть тебя снова. Если можешь сказать то же самое обо мне, встретимся у театра Опера́ в субботу в 18 часов”.

Я подошла к его дому, вбежала в здание, села в лифт, надеясь не столкнуться с ним в этот момент. Хотела просунуть записку под бордовую двустворчатую дверь, но щель оказалась слишком узкой. Поэтому сложила бумажку пополам и воткнула ее между створками. Потом бросилась вниз по лестнице. Выйдя на улицу, осмотрелась и заметила кафе, откуда был виден подъезд его дома. Зашла и стала ждать. Менее чем через полчаса заметила его на углу улицы. Я была далеко, однако отчетливо выделила его из огромной толпы.

Он идет домой, он прочтет мое послание, можно уходить.

Эта эпопея утомила меня. Метро, дом, сон до утра.

На рассвете я выпила утренний кофе и твердо решила прожить этот день как нормальный человек. Пришла на работу, чем изрядно порадовала и удивила редактора. Он волновался, поскольку я даже не подумала отпроситься вчера. “Отлично, тогда за работу! Я ценю, что вы вышли в субботу. В последнее время было заметно, что вы выпали из ритма. Что ж, пусть это станется в прошлом!” – сказал он. В профессиях, где только настоящее имеет значение, прошлое и будущее не существуют вовсе.

Так как я могла думать лишь о нем и о приближающейся встрече, усилием воли пришлось заставить себя сосредоточиться на рабочих задачах, и на мое удивление – получилось. Зато теперь я знала, что способна перебороть любую мысль, если постараюсь, даже самую навязчивую.

Тем временем наступило 17 часов, пора уходить. Я немного подкрасилась в туалете, – не хотелось наносить на лицо ничего лишнего, – а затем отправилась к Опера́.

По дороге на меня навалилась вся накопленная за день тревога. Сердце билось все чаще и чаще, все сильнее и сильнее. Увижу ли я его снова? Придет ли он?

Я специально замедляла шаг, потому что категорически не хотела прийти первой, заглядывалась на витрины. За несколько минут до назначенного времени я села на ступеньки Опера́. Думать не осталось никаких сил. Лишь наблюдать за вальсом окружающих меня людей, которые приходили и уходили, встречались и расставались, проходя мимо этого храма музыки и не замечая его. Его не было. Эти секунды стали самыми долгими в моей жизни. Время шло, но никто не приходил.

В этот самый момент я странным образом почувствовала готовность умереть. Казалось, со мной произошло все, для чего я была рождена, то есть наша встреча. И если в моей жизни больше не будет его, смысл существования терялся. Я полностью погрузилась в это состояние безнадежной покорности судьбе, и в тот момент передо мной возник он. Я встала, не веря своим глазам. Он улыбался, ни словом не обмолвившись об опоздании. Я коснулась его щеки поцелуем, он подставил другую, затем губы.

– Ты чувствуешь страх, – сказал он. – Тебе нужно научиться жить без него. Другого способа жить не существует.

Именно это, сама того не осознавая, я и сделала первый раз в жизни. Когда смерть перестает пугать, страх – все страхи исчезают и внутри появляется невиданная сила. Никакие чувства, никакие события больше не отвлекают от того, что нужно делать, думать, говорить. Все становится предельно понятно».

Эти слова сильно меня задели. Как это жить без страха? И самое главное, как не бояться смерти? Мне это показалось утопией. Я долго молчала, но теперь решила поделиться этой мыслью.

– Позже, – ответила она и продолжила свой рассказ.

Впервые за все время мне показалось, что теперь она не просто говорит, а преследует какую-то цель.

«Он взял меня за руку и положил голову мне на плечо. Я ощутила запах его кожи, яркий и уже знакомый. Затем выпрямился.

– Какое счастье, что у меня проблемы с телефоном! Я даже рассказал об этом таксисту, который привез меня сюда. Какая удача, ведь именно это заставило девушку оставить записку у моей двери, чтобы меня найти. Давай напьемся! – добавил он, указывая на кафе напротив.

Мы сели на террасе, он заказал шампанское. И выглядел абсолютно счастливым.

– Я хотел купить газету, для которой ты пишешь, чтобы почитать твои статьи, но передумал. Эта часть твоей жизни принадлежит только тебе.

Мы рассказали друг другу о том, как прошла неделя. Когда я подняла тему телефонного номера, он понял, что перепутал местами две цифры. “Я постоянно их забываю!” – это было единственным объяснением. Я не настаивала. Ведь он рядом, его взгляд излучал нежность, радость от встречи со мной, и это стало вознаграждением за ожидание. Он погрузился в мой рассказ так же глубоко, как и я в его. Как всегда, ни одно слово не звучало банально, даже описание прошедших будней. Каждая фраза наводила на размышления.

С оттенком гордости он объявил, что на этот вечер забронировал столик в ресторане “без яркого света”, что искал его всю неделю, расспрашивая каждого встречного ресторатора именно об этом, об освещении. И этими словами дал понять, что думал обо мне каждый день.

Предложил зайти к нему перед ужином, сообщив, что вернемся в Опера́ завтра. Я не задавала вопросов. По дороге, часть которой мы проехали на автобусе, он остановился, чтобы купить вина.

Он вошел в небольшой винный магазинчик, словно персона королевских кровей, и попросил бутылку. Продавец предложил вино средней ценовой категории, на что тот по-детски округлил глаза: “Нет уж, дайте мне что-нибудь получше; это важно, это для нее”. И обнял меня за талию, а продавец заулыбался. Радость, которую я испытала в тот момент, невозможно описать словами. Сама от себя не ожидала. Самые драгоценные мгновения, и я ими наслаждалась.

Пропустив по паре бокалов, мы спустились поужинать в ресторан неподалеку. Я была пьяна во многих смыслах. Он убедил меня съесть клубнику на десерт, потому что “нельзя отказываться от дара богов”. Я спросила, при чем тут это, он ответил: “А как ты думаешь, почему они красные?”

К нему домой вернулись за полночь. Войдя в темную спальню, я заметила разбросанные тут и там вещи и ковры на стенах. Он меня ждал. Лихорадочно прильнула к нему. Я ни секунды не сомневалась: этой ночью мы займемся любовью, ведь, несмотря на наши страстные объятия, до этого пока не дошло. А прошедшая неделя переполнила меня нестерпимым желанием. Я хотела только одного: отдаться ему. Но этого не произошло. Наши тела снова сплелись в медленном танце, я погрузила пальцы в его кудри, он вдохнул мой аромат, а потом погрузился в сон. Лежа рядом с его спящим телом, я долго не могла заснуть.

На следующее утро он ждал меня на кухне. Сварил кофе в турке и подал его в старых чашках из разных сервизов. Я заметила, что он ходит и стоит, как танцовщик. Он подтвердил мою догадку, рассказав, что занимался классической хореографией в молодости. Но мне казалось, его осанка и постановка ног были по-прежнему очень выверенными. Создавалось впечатление, будто его манера держать себя, странноватая одежда и квартира – будто из прошлого века. Вещи почти отсутствовали, а немногочисленную мебель и предметы интерьера можно скорее назвать антикварными.

Повсюду валялись книги, в спальне, ванной, кабинете, письменный стол был ими завален. Старинные книги неизвестных мне авторов, в основном греческих философов, писателей XVII и XVIII веков, пьесы и даже трактаты по астрологии. Но казалось, все знания он получил откуда-то еще, – я сама себе не могла объяснить это ощущение.

Я быстро собралась, и мы спустились, чтобы выпить по чашечке кофе. Нам нужно идти в Опера́. Было солнечно, и когда он взял меня за руку, причудилось, будто мы идем вдвоем под палящими лучами солнца, одетые во все белое. Я подумала, что это наше будущее, что мы проведем лето или отпуск вместе.

На самом деле это наше прошлое, но поняла я это намного позже.

Это было первое из моих видений.

Он остановился и посмотрел на меня. Его черные глаза утонули в моих.

– Ты волшебница, ты это знаешь? Нет, – продолжил он без заминки, – пока еще не знаешь…

А потом научил меня ходить с высоко поднятой головой.

И тогда я открыла для себя целый неизведанный мир: я в жизни бы не подумала, что на подъездах, фасадах зданий, над памятниками можно увидеть такое количество статуй. Я посмотрела на Париж под новым углом, просто опустив затылок на несколько градусов. Он обратил мое внимание на выражение лиц, взглядов этих неподвижных существ, застывших на своих местах десятилетия тому назад. Эти статуи были здесь не случайно, они передавали тем, кто проходил перед их каменными взорами, особую энергию: иногда загробную, иногда жизнеутверждающую.

– Видишь ли, – рассказывал он, – все зависит от перспективы…

И повел меня на репетицию малоизвестной оперы Вагнера Das Liebesverbot, которую в итоге так и не представили широкой публике. Понятия не имею, как ему удалось попасть на нее. Шли часы, сидя рядом с ним, я постепенно и все яснее осознавала, что каким-то непостижимым образом “чувствую” его. Он знал обо мне все, это было очевидно, теперь и я начала понимать, что читаю его мысли и эмоции все лучше и лучше. Это чувство окутало меня вместе со звуками музыки.

Когда мы вышли на улицу, пошел такой сильный дождь, что пришлось укрыться в том же кафе, что и вчера. Там я поняла, что скоро придется расстаться.

За прошедшие двадцать четыре часа мы постоянно общались, но в кафе уже не разговаривали. Смотрели друг на друга молча и серьезно. Я взяла его за руку. Наконец-то у меня была возможность почувствовать его кожей и любоваться этой рукой, которую я искала всю жизнь, тщетно пожимая чужие руки. Я запомнила ее навсегда, и даже сейчас отчетливо помню силу ладони и нежность пальцев, переплетенных с моими.

Я нарушила молчание, задав лишь один вопрос:

– Почему ты не занимаешься со мной любовью?

В ответ он повернул голову в сторону Опера́, потом перевел взгляд обратно на меня, но не сказал ни слова.

Когда мы вышли из кафе, я уже знала, что ему пора. Мы договорились встретиться снова в следующую пятницу. Я решила, что сама заеду к нему после работы, обезопасив себя от необходимости ждать телефонных звонков. И от мучительного ожидания, которое больше никогда не хотела испытывать.

На остановке моего автобуса он обнял меня очень крепко. Сначала я почувствовала биение его сердца, которое было готово вырваться из груди, потом моего, затем наши сердца забились в унисон так громко, что ритм этой музыки застучал в висках. Это было так неожиданно, что оба вздрогнули и отступили на несколько шагов внутрь остановки. Когда он меня поцеловал, наши души, словно подхваченные вихрем, поднялись над телами. Я смотрела на нас с высоты статуй, которые мы разглядывали утром, увидела два тела, слившиеся воедино на мостовой, транспорт, снующий вокруг; он был рядом и тоже это видел. Мы парили в бесконечной нежности и абсолютном покое. А потом камнем рухнули обратно на землю.

Открыв глаза, я увидела его ошарашенный взгляд. Уверена, у меня был точно такой же. Подъехал автобус. Объятия ослабли. Не говоря ни слова и не отводя взгляда, я на дрожащих ногах поднялась внутрь. Автобус тронулся, а мы все еще не могли оторваться друг от друга, глядя сквозь оконное стекло.

Он снова задумчиво повернул голову в сторону Опера́. Я проследила за его взглядом и опять снова посмотрела на него.

Das Liebesverbot по-немецки значит “запретная любовь”».

13
В теле

Любовь без надежды – печаль бесконечная

«Всю следующую неделю я чувствовала себя спокойнее, хотя по-прежнему была взбудоражена. Просто ждала пятницы. Каждое утро повторяла кофейный ритуал в кафе на острове, хотя прекрасно знала: его там не встречу. После этого шла, высоко задрав голову, по улицам Парижа на работу. Если опаздывала, садилась на автобус возле Дворца правосудия. Он рассказывал, что часто заходит посмотреть на судебные процессы, потому что разыгрываемая там человеческая комедия “не имеет равных”.

Однажды вечером, проходя мимо кинотеатра, где показывали музыкальный фильм “Девушки из Рошфора”, я решила туда заглянуть. Все равно ни с кем не виделась и не общалась. Любая компания мне претила».

– Меня потрясла атмосфера этого фильма, особенно музыка. Больше всех песня Дельфи́н, главной героини. Вы ее знаете?

«Нет», – покачала я головой. Она продекламировала текст песни, который помнила наизусть:

Я не знаю его и все же ясно его вижу,

Его имя мне знакомо, я голос его слышу.

Как часто во сне вижу я его черты.

Его взгляд и любовь всего лишь мечты.

[…]

Хочешь, расскажу тебе все о глазах,

До утра буду петь о любимых руках.

Его любовь – моя жизнь, но как мечту спасти?

Иметь иллюзию любви – не значит ее найти.

«Эта песня со мной всю мою жизнь, как и музыка Мишеля Леграна. Я, которая слушала только классику, открыла для себя его мелодии, сокровище за сокровищем. Скупила все пластинки. Эта музыка так хорошо передавала все переполнявшие меня чувства. Даже сегодня, стоит ее услышать, как я снова начинаю переживать моменты и эмоции, которыми делилась с вами последние несколько часов.

Итак… В ту пятницу я твердо решила приехать к нему домой не с пустыми руками. Хотелось сделать ему приятное и порадовать. Я никак не могла выбрать, что было бы достойно этого уникального человека, и эти мысли занимали все свободное время. Выбор пал на серый свитер, однако были сомнения в размере. Когда продавщица попросила меня уточнить, я ответила: “Не знаю, когда он меня обнимает, я закрываю глаза”. Свитер уложили в красивую красную коробку. Я решила, что вся упаковка должна быть красной. Потом нашла довольно старое издание книги о театральном искусстве и аккуратно завернула ее в алую бумагу. А в пятницу утром даже заглянула в дорогущий продуктовый магазин, чтобы купить тот самый “дар богов”, который так ему нравился. Он был упакован в коробочку такого же цвета, что и ягоды в нем.

В пятницу вечером я уехала с работы на такси, чтобы быть у него дома точно в назначенное время вместе со всеми подарочными пакетами и, в этот раз, некоторыми личными вещами.

“Ты красивая” – это первое, что он сказал, открывая дверь. Красивая, ну конечно, красивая, ведь я излучала любовь. Он расчистил письменный стол и превратил его в обеденный, постелив сверху белую простыню вместо скатерти. В его большой гостиной был старый камин, я как-то обмолвилась, что люблю огонь, поэтому он за эту неделю отыскал немного дров и разжег его к моему приходу. Конец апреля выдался на удивление холодным. Еще бросился в глаза громадный отрез темно-синего бархата – он повесил его на стену, и ткань свисала до самого пола, придавая полупустой комнате некоторую театральность.

После бокала шампанского я радостно протянула ему подарки. Он удивленно принял их и сказал: “Одежда, знания и еда, все это – базовые потребности человека, правда?”

Как и всегда, мы говорили и говорили, не останавливаясь. Стоило оказаться рядом с ним, как во мне начинало раскрываться бесконечное число способностей. Мышление расширялось, чувственное восприятие тоже. Запахи, звуки, образы приобретали новые масштабы. Впервые в жизни я ощутила, что он моя вторая половина, хотя и не совсем понимала, что это.

В какой-то момент он пересказал разговор двух женщин, невольным свидетелем которого стал на террасе одного кафе. Они говорили о ком-то, кто вел маргинальный образ жизни, и пришли к заключению, что “у него очень странная жизнь”.

– Я не хочу, чтобы обо мне говорили, будто у меня “странная” жизнь. – Он имел в виду свои путешествия, нестандартный опыт, специфический образ жизни. – Это нормально жить так в моем возрасте?

Он угостил меня собственноручно приготовленной уткой в медовом соусе и картофельным пюре с белыми грибами. Настаивал, что необходимо употреблять в пищу только качественные продукты, поскольку “мы – то, что мы едим, продукты проходят через наше тело так же, как мысли проходят через наш разум. Поэтому плохая еда, как плохие мысли, нам вредит”.

Ближе к вечеру наш разговор перешел на тему цвета. Тогда же он объяснил присутствие синей ткани на стене тем, что синий цвет в интерьере меняет восприятие комнаты, как и белый цвет скатерти. Мы прекрасно провели время в полной гармонии с этим синим.

Он рассказал о квартире и о том, как ее купил. Человек, живший когда-то на улице, нашел агента по недвижимости и сказал ему то, чего людям этой профессии никогда не говорят: “Найдите мне что-нибудь очень дорогое”. Меня рассмешило, как он описывал сцену, когда этот агент, не воспринявший его слова всерьез, предложил крошечную студию. “Если это самое дорогое, что у вас есть, мы не сработаемся”, – ответил он. Агент предложил еще несколько вариантов, но ответ был неизменным: “У вас есть что-нибудь подороже?” Пока не появилась эта квартира, которую он тотчас купил.

Ну а потом я угнездилась на очень старом диване. Утомленная алкоголем, эмоциями и разморенная его присутствием, к которому постепенно привыкла.

Он накинул на меня одеяло, так как огонь в камине потихоньку затухал, и долго гладил мои волосы. “Я хочу, чтобы ты была свободной”, – прошептал он. И я заснула.

Проснулась рано утром на том же диване. Без обуви, он снял ее. Встала и накинула на плечи одеяло. Очень хотелось кофе. Идя по коридору, услышала шум, доносящийся из кухни. Он стоял там, повернувшись ко мне спиной, и засыпал в кофеварку коричневый порошок. На нем был серый свитер, который я подарила вчера. Он обернулся.

– Хорошо спалось? – спросил он с улыбкой. Я неуверенно кивнула. Он не разбудил меня, чтобы я легла рядом, не обнял меня. От этой мысли стало грустно с самого утра.

– Мне придется поработать сегодня вечером, – добавил он, что окончательно испортило настроение. Он прочитал это в моем взгляде и подошел ближе. Обнял меня за талию и продолжил: – Иногда мне приходится работать ночью, когда на другом конце земного шара утро. Но у нас в запасе целый день! – Затем посмотрел на кофеварку и добавил: – Не уверен, что этот кофе можно пить… Пойдем, спустимся вниз!

Я быстро собралась. Мы сели на открытой террасе под лучами выглянувшего солнца. Он начал рассказывать о своем видении любви, о “стрелах” Купидона, пронзающих сердца, которых он успешно избегал. Смешивал романтизм с генетикой, так как считал, что инстинкт размножения всегда побеждает. Потом каждый из нас вспомнил о своей ушедшей любви. Он встречался со многими женщинами, кто-то старше, кто-то моложе. Я рассказала о муже, о любовнике, который теперь жил в Лондоне. Потом мы смотрели на проходящие мимо пары. С восторгом делились похожими наблюдениями. Мы сидели рядом и болтали обо всем и ни о чем, и в какой-то момент мне стало интересно, а что мы за пара.

Мы пообедали в ресторане в Сен-Жермен-де-Пре и отправились пешком на остров. Я была счастлива наконец оказаться там вместе с ним. Но в кафе, где мы впервые встретились, он меня не повел.

Проводил до дома, однако заходить не стал.

– Мне нужно идти. Хочешь, завтра сходим в театр? В «Комеди-Франсез».

Перспектива нового свидания и скорого воссоединения подбодрила.

– Приходи ко мне завтра утром, около одиннадцати, хорошо?

Не дав ответить, он быстро поцеловал меня и исчез за поворотом.

Поднимаясь в квартиру, я почувствовала неописуемое беспокойство, пыталась скрыть его от себя самой, но не могла. И я все еще оставалась под воздействием его голоса, присутствия, запаха. Эта смесь была для меня живительным эликсиром. Села за стол – нужно было писать статьи. Впервые в жизни слова полились потоком, неудержимым потоком. В голове теснился целый рой текстов: международные отношения, хроника, представления о любви сквозь века. Я никогда так не писала: так точно, четко и уверенно. Я забыла о тезах, антитезах, синтезе, которые всегда составляли каркас моих статей, слишком нейтральных, чтобы передавать информацию в более литературном или даже сатирическом стиле. Я писала, как никогда прежде, несколько часов подряд. На столе выросла внушительная стопка исписанных листов, а я в изнеможении села на кровать, думая лишь о нем.

Проснувшись, я была приятно поражена, что все написанное накануне мне по-прежнему сильно нравилось. Удивительно! Откуда во мне взялось это вдохновение, эта легкость?

Утром я решила радикально подчеркнуть свою женственность: выбрала умеренно облегающее платье и чулки, – этот наряд я носила редко и надеялась разжечь им его желание.

Неспеша прокатившись на автобусе, я приехала к его дому слишком рано, поэтому устроилась на террасе соседнего кафе. Вскоре увидела, что он выходит из дома. На нем были знакомые черные ботинки странной формы и длинное пальто того же цвета. Темные вьющиеся волосы сливались с тканью.

Я поспешно встала и окликнула его. Он обернулся, оглядел меня с ног до головы, и я прочитала в глазах, что настроение у него такое же мрачное, как и одежда.

– Ты пришла раньше, – отметил он, целуя меня.

Я рассчитывала ненадолго подняться к нему, пока будем ждать открытия театра, однако он, не говоря ни слова, пошел в сторону Пале-Рояль. Я последовала за ним. В это воскресенье на улицах Парижа почти никого не было. Он схватил меня за руку.

– Я думал о тебе. О нас, – сказал он, улыбнувшись, что было приятно. Только я заметила, что улыбка никак не отразилась на выражении лица, а темные как смоль глаза по-прежнему хмуро смотрели вперед.

Мы пообедали в ресторанчике недалеко от театра, он охотно общался, но я почувствовала, что из разговора исчезла свойственная ему игривость. В самом театре мне так и не удалось сосредоточиться на бесконечно долгой пьесе. Он иногда поворачивался, чтобы посмотреть на меня, и в лице читалась грусть, от которой на душе не становилось легче.

Выйдя на улицу, мы пошли вдоль Сены, тон прогулки стал более расслабленным, поскольку душевное состояние и единение позволяли без проблем вести диалог на любые темы. Мы перешли от театра к литературе, а от «Комеди-Франсез» к его квартире. У него дома разговор вполне естественно зашел о произведениях, которые он изучал. Его интеллект, восприятие мира и способность видеть за пределами обыденного или привычного ежесекундно ослепляли меня.

Наступал вечер. Я дотронулась до его ладони, лежавшей на столе, на котором он угощал меня чаем. Потом встала, чтобы поцеловать и сесть к нему на колени. Он оцепенел. Я почувствовала, как тело напряглось, и инстинктивно отступила на шаг назад.

– Я не могу предложить тебе то, что ты хочешь, я здесь не для этого, – холодно произнес он, уставившись на стену напротив. Потом вскочил. – Кстати, почему мы здесь? Можешь мне сказать?

Голос стал громким, в нем слышались гнев и раздражение. Руки двигались с такой лихорадочной скоростью, на которую, казалось, были просто не способны.

За этим последовала длинная тирада о рабстве духа, который только и может, что подчиняться желаниям тела, о проклятой любви, вроде бы созданной, чтобы вдыхать жизнь во все вокруг, об этом глобальном заблуждении, которому все потворствуют. Он не желает участвовать в этом грандиозном маскараде. Никогда не опустится до этой роли. “За кого ты меня принимаешь?” – в конце концов закричал он на пике гнева.

Я не запомнила всего, о чем он говорил. Просто несколько часов сидела, ошеломленная, на стуле и слушала взбудораженный голос, смотрела, как он жестикулирует и не останавливаясь мечется по комнате. Не могла вставить ни да, ни нет. Впрочем, не все мысли были взаимосвязаны.

Было темно, когда он замолчал и вышел из транса так же внезапно, как и вошел в него. Я молчала, окаменев от внезапной вспышки ярости и демонстрации его всепоглощающего страдания. Он вдруг, совершенно неожиданно, бросился мне в ноги.

– Прости, прости, – зашептал он, кладя разгоряченную голову мне на колени. – Не уходи. Уже темно, ты не можешь уйти ночью. Пойдем…

Я не ответила, у меня не было сил. Он взял меня за руку и повел за собой. Мы легли не раздеваясь. В тишине спальни он безотрывно смотрел в мои глаза. Он поцеловал меня в лоб, затем в щеку, к которой в итоге прислонил голову.

– Прости, я здесь не для того, чтобы причинять тебе боль, только не тебе…

Снова воцарилась тишина. Я слушала, как он засыпал, измученный, его дыхание замедлилось, температура тела понизилась, и как эпилог к этой пьесе, по моим щекам покатились безмолвные слезы.

На следующее утро я проснулась на рассвете в мятой одежде. Сварила на кухне кофе, параллельно стараясь запечатлеть в памяти каждую вещь, каждый предмет, на который падал взгляд. У меня не возникало сомнений, что эти моменты больше не повторятся. Вернулась в спальню, чтобы еще раз полюбоваться его лицом. Однако он спал, как ребенок, свернувшись калачиком.

Потом я прошла сквозь всю его огромную квартиру и, подойдя к двустворчатой входной двери, обернулась, чтобы запомнить это место, которое боялась больше не увидеть.

Пока я шла по пустынным улицам, подавленность постепенно сменялась надеждой. Несмотря ни на что, он хотел, чтобы я осталась, хотел, чтобы я осталась, хотел, чтобы я осталась…»

14
Цикл

Все наскучит, пройдет, разобьется…

«Я решила не доводить до адских мук ожидания, которые грозили мне, если бы пришлось ждать вестей. Вечером позвонила сама и пригласила поужинать к себе. Он сообщил, что только что купил виолончель, на которой не умеет играть, но “было бы желание”. Насколько я поняла, он играл на саксофоне, фортепиано и гитаре, и для этого блестящего ума действительно не было ничего невозможного.

Он оказался свободен только в пятницу, но с радостью принял приглашение. Долго разговаривать по телефону ему не нравилось, он его бесил, и тем не менее это не помешало ему подчеркнуть, что утром я ушла слишком поспешно, было бы лучше, чтобы я разбудила его и попрощалась, прежде чем уходить.

Пожелал мне хорошей недели и повесил трубку.

Перспектива будущей встречи немного успокоила. Но и обманывать себя по поводу сложившейся ситуации и моего состояния было невозможно. В тот момент я чувствовала себя словно больной под действием дозы морфина, который точно знает, что эффект будет недолгим и боль скоро вернется.

Я прожила очередную неделю как отшельник, сосредоточившись в основном на выборе блюд, которые хотела подать ему на ужин. Тем не менее статьи вызвали интерес у главного редактора, он не опубликовал их сразу, но явно посмотрел на меня по-новому. Показалось, он даже засомневался в авторстве, настолько стиль и идеи отличались от прошлых работ. За всю неделю я так и не написала ничего подобного, так как все вдохновение было заморожено перспективой новой встречи.

В пятницу вечером он опоздал, что вылилось для меня в бесконечные минуты беспокойства. Я приготовила изысканный ужин и создала теплую атмосферу, украсив стол свечами.

Познакомила его с музыкой Мишеля Леграна – у меня уже было много пластинок, которые я была готова слушать в его присутствии бесконечно. Всего несколькими словами он сумел описать вселенную, которую рождала во мне эта музыка, и даже тот момент городской суеты, окружавшей меня на берегу Сены, когда эти мелодии крутились в моей голове. Он сказал:

– Это там, за мостом. Мимо проходят люди не спеша, и вдруг кто-то срывается на бег… Именно в этот момент взрывается музыка!

Я застыла от изумления.

Но, как всегда, всего было слишком много: эмоций, информации, размышлений, которые я не могла переварить и которые меня переполняли.

Ужин и наш диалог продолжались до ночи. Пока я убиралась на кухне, даже не заметила, как он лег спать в моей комнате.

Он спал голым под моим одеялом. Я легла рядом и вскоре тоже уснула.

Той ночью мне приснился странный сон: в нем он овладел моим телом, но явился в образе полуангела, полудьявола, и в этом кошмаре хотел забрать и мою душу. Я сопротивлялась, но понимала, что не удастся спастись. Когда я открыла глаза, то увидела его, склонившегося надо мной.

– Я смотрел, как ты спишь, – произнес он. – Хочу запомнить твое лицо.

Потребовалось несколько секунд, чтобы освободится от химер сна, а его образ меня даже напугал. Кто он на самом деле? Почему его присутствие, эта встреча так потрясли все мое существо?

В тот момент хотелось сказать, что я никогда не смогу забыть ни его лица, ни голоса, ни рук, но побоялась поставить его в неловкое положение. Ведь для меня важно никогда и ничем не задеть его.

Он встал и быстро оделся.

Глядя на книжные полки в гостиной, сказал:

– Здесь не хватает еще одной, самой главной. Я хочу подарить ее тебе, это важно. И даже знаю, где мы можем ее найти.

Мы пошли пешком вдоль Сены, среди длинных рядов букинистов он искал того, у кого есть экземпляр “Страданий юного Вертера” Гете, – именно его он хотел купить.

Мы шли рука об руку под лучами теплого солнца от одного зеленого прилавка к другому.

Я восхищалась его умением общаться с лавочниками, его уважением, юмором, эрудицией. Он передвигался с грацией кошки, от чего создавалось ощущение, будто он парит над землей. Казалось, даже самим торговцам он казался необычным, это читалось в их взглядах. До этого я всегда была слишком поглощена его присутствием и никогда не обращала внимания на окружающих нас людей и то, как они его воспринимали.

Мы решили передохнуть на террасе кафе. Оба обожали крепкий кофе, который были готовы пить в любое время суток.

Рядом сели две молодые американки. Одна из них была особенно красива той самой англосаксонской красотой с правильными идеальными чертами лица. Мой внезапный фокус на внешний мир позволил заметить, что она смотрит на него и определенно находит красивым этого мужчину с вьющимися волосами, львиными чертами лица и органичной уверенностью. Я попыталась проследить его взгляд, чтобы уловить, есть ли хоть малейший намек на связь между этими двумя существами.

– Пойдем дальше? – спросил он.

И, пройдя несколько метров, добавил:

– Неужели ты думаешь, что я мог смотреть на другую женщину в твоем присутствии?

От него ничего не удавалось утаить, он знал обо мне все…

Не найдя искомого, ему ничего не оставалось, как пойти в книжный в конце бульвара Сен-Мишель и купить новое издание. За неимением лучшего.

После этого он предложил отправиться в Люксембургский сад.

Сначала мы расположились на стульях у бистро. Деревья защищали от солнца, блики от густой зеленой листвы заполняли собой все пространство. Этот густой рассеянный свет создавал особую атмосферу. Звуки вокруг доносились будто издалека. Мы сидели друг напротив друга, и он кивком головы и взглядом дал понять, что момент действительно был наполнен волшебством. Я ответила тем же. Обрамленные золотыми и зелеными нимбами, мы долго смотрели друг на друга, наверное, больше часа, в абсолютном молчании.

Однако это была кажущаяся тишина, с наших губ не слетело и единого звука, но мы разговаривали. Я слышала внутренним слухом его мысли, он отвечал на мои. Да, это был диалог наших душ. Слова постепенно становились бесполезными.

– Ты волшебница, – наконец прошептал он.

Потом мы пошли к фонтану Медичи. Даже статуи теперь говорили со мной, а эти были особенно красивы. Циклоп Полифем смотрел сверху на Галатею в объятиях Ациса. Они были самой Любовью, мы были Любовью. Чем больше я на них смотрела, тем явственнее их лица сливались с нашими.

– Смотри, он собирается убить Ациса обломком скалы вулкана Этна, – произнес он очень тихо.

– У него получится?

– Да, они любят друг друга в последний раз.

Эта фраза прозвучала как приговор, хотя я и предпочла ее проигнорировать.

Мы погрузились в чтение “Вертера”, каждая фраза которого воспринималась мной как сокровище. Мы читали вслух целые главы, одну за другой, и меня все глубже потрясало отчаяние главного героя. Как вообще возможно с таким изяществом сочетать слова? Почему же я раньше так тонко не воспринимала поэзию?

Неожиданно, чтение этого произведения стало для меня откровением. После “Вертера” все прочитанные книги наполнялись алхимией слов.

Часы посещения сада заканчивались, и он пригласил меня к себе.

Дома предложил чаю, и я снова оказалась за его столом. Допив чай, он встал, поставил пластинку с классической музыкой, подошел к окну и наконец сел на диван.

Я подошла, чтобы сесть рядом, но он резко вскочил.

– Что ты хочешь делать? – спросил он.

Я посмотрела на него, сбитая с толку, озадаченная и опечаленная этим осязаемым дискомфортом, беспокойством, незаметно поселившимся в недрах его квартиры с наступлением вечера.

– Мы можем вызвать такси и покататься по Парижу, – добавил он. – Что скажешь?

Я не ответила. Сделала глубокий вдох, собрала остатки мужества и наконец спросила:

– Что, черт возьми, происходит? Ты перестал меня целовать.

Мы и в самом деле не обменялись ни единым поцелуем с момента его прихода ко мне домой, и в тот момент было очевидно: в замкнутом пространстве своей квартиры он еще активнее избегает меня.

– Ты задала этот вопрос лишь потому, что я заговорил о такси? Оно напомнило тебе о другом такси, где был поцелуй…

Ему нравилось поворачивать вспять ход наших мыслей, любой образ или идея могли внезапно вынырнуть из непрерывного потока нашей мозговой активности. Он часто вовлекался в эту игру и вовлекал в нее меня.

– Да, конечно, но ты не ответил на мой вопрос: что происходит?

Он долго молчал, а потом его лицо преобразилось, исказилось. И он начал кричать:

– Я не люблю тебя! Ты же прекрасно знаешь, что я тебя не люблю!

Эти жестокие слова обрушились на меня, словно самый страшный на свете удар. Я ощутила, как тело скрутило от боли. Это было так мучительно, что только спустя несколько минут удалось выдавить из себя:

– Прости, не поняла.

– Что не поняла? – крикнул он. – Что ты не поняла? Ты прекрасно видишь, я тебя не люблю!

Полностью оглушенная и раздавленная этим признанием, я схватила сумку и пошла к выходу из квартиры.

Он встал перед дверью. Взгляд его черных глаз пронзил меня насквозь.

– Я слишком много страдала, – сказала я, – в моей жизни не было ничего, кроме разочарований и расставаний, с меня довольно.

Он не сдвинулся с места, и мой голос, движимый силой отчаяния, зазвучал громче и увереннее.

– Я точно знаю, что значат эти слова. Ты сказал вслух то, о чем другие заставляли меня догадываться. Спасибо за спасительную откровенность, а теперь дай мне пройти!

Все еще не сводя с меня взгляда, он нахмурился и вздохнул.

– Ты дрожишь, тебе холодно. Я схожу за свитером.

Произнося это, он закрыл дверь на два оборота и исчез в конце коридора с ключом в руке. Через пару мгновений вернулся с синим кардиганом.

– Это мой любимый, вернешь потом.

Его голос снова стал мягким, почти умоляющим.

– Сядь, пожалуйста, сядь.

Я стояла в прихожей с перекинутым через руку кардиганом. И действительно дрожала, ведь его слова заморозили мое тело и душу холодом, какого не бывает даже в самую суровую зиму. Но я сказала:

– Мой отец любил меня недостаточно, чтобы признать, муж – чтобы не изменять, а последний мужчина – чтобы захотеть от меня ребенка. А ты до какой степени собираешься меня не любить? Мне нужно идти. Открой дверь.

– Утеплись, пообещай, что поужинаешь со мной, тогда открою.

Силы начали покидать меня, и если его присутствие превратилось в муку, то я точно знала, что его отсутствие принесет страдания в тысячу раз сильнее.

Я молча кивнула, он накинул мне на плечи кардиган, и мы спустились на улицу.

Пройдя пару минут пешком, сели на террасе кафе, в котором согласились нас обслужить. Было поздно.

Поужинали в полной тишине, сидя рядом. Каждая проведенная вместе минута была на вес золота. Закончив ужинать, он взял меня за руку.

– Ты поднимешься со мной обратно, правда? Умоляю тебя, останься.

– Мне нужно идти.

Да, мне нужно было идти, нужно было бежать, бежать от него, чтобы спасти себя от многих лет ожидания, месяцев напрасной надежды, недель безусловной любви, дней мучительных сомнений и часов страданий. Мне надо было уйти: раз он меня не любит, пусть хотя бы уважает. Мне надо было уйти, чтобы сохранить память об этих удивительных моментах, не запятнав их унижением. Мне надо было уйти, чтобы иметь хоть малейшую надежду на то, что он может скучать по мне.

– Я возьму такси.

Встала. Он пошел за мной. На станции стояло несколько машин.

Он обнял меня и сжал так крепко, что я чуть не задохнулась. Почувствовала, как его сильный запах окутал все тело, заполнил каждую клеточку моей кожи, волос, как его душа слилась с моей.

– Позволь мне тебя проводить, – прошептал он совсем тихо.

Поскольку ответа не последовало, он разжал руки, и я села в первую же машину.

Смотрела на него сквозь стекло и уже скучала. Появилось предчувствие темных времен, перед лицом которых я бессильна.

Он постучал по водительскому окну, тот его опустил.

– Берегите ее, – сказал он, – это самый драгоценный камень, которым мне дано восхищаться на этой земле и далеко за ее пределами.

Такси тронулось с места. Мы не сводили взгляд друг от друга, и я увидела в его глазах мою печаль, растворенную в них.

Однако расстояние нас разделило. Я обхватила руками голову. Но когда горе слишком велико, слезы знают, что они бесполезны».

15
Бесконечность

Любовь без надежды – любовь бесконечная…

«И вот я вернулась домой. Совсем не спала, просто легла, накрылась его свитером и застыла. Прошла ночь, потом день. Я не могла пошевелиться. Казалось, стоит мне встать, как все пережитое станет реальным, но такая реальность мне была не нужна. Потеря этого человека равносильна медленной и жестокой смерти. Я хотела умереть быстро и ждала этого. Несколько раз удалось задремать. Но каждый раз, когда просыпалась, боль была такой сильной, что я мечтала снова погрузиться в темноту и утонуть в ней навсегда. Это было моим единственным желанием.

Во вторник – как потом выяснилось – сквозь затуманенное сознание я услышала стук в дверь. Встать сил не было, но я подумала, что это не может быть он и, следовательно, делать над собой усилие и открывать дверь бессмысленно.

Когда я снова открыла глаза, то увидела знакомое женское лицо, склоненное надо мной. Потребовалось несколько минут, чтобы понять, кто она.

– Пей, – сказала она, поднося стакан воды к моим губам. – И ешь. – В руке держала кусочек кекса. – Не двигайся, я приготовлю кофе.

Я не могла произнести ни слова. Эта девушка работала со мной в одной редакции, освещала светские мероприятия. Она была довольно симпатичной и умной брюнеткой с сильным характером, открывавшем перед ней все двери. Всегда накрашена, с идеально зачесанными темными волосами, в яркой, но никогда не вульгарной одежде и украшениях. Я наблюдала из кровати, как она суетится на кухне в юбке и на высоких каблуках. За все время мы обменялись всего парой реплик, чаще улыбками, хотя всегда приятными.

Она вернулась с двумя чашками кофе.

– Я не нашла снотворного, ты ничего не принимала?

Я отрицательно покачала головой и очередной раз удивилась неуместности ее присутствия.

– Мне открыла консьержка. Она у тебя суровая. Мы уже несколько недель волнуемся. Когда ты не пришла вчера и мы не смогли с тобой связаться, забеспокоились. Сегодня утром ты опять не появилась, и босс признался, что ты подозреваешь у себя серьезное заболевание… Это правда?

Я не ответила.

– Короче говоря, он решил, что ты могла наложить на себя руки. Я вызвалась приехать и посмотреть, что здесь происходит. Давай, пей!

Горячий кофе помог немного восстановить силы. И наконец покатились слезы.

– Да что случилось-то? Рассказывай… Ты умираешь, да?

Что я могла ответить? Кто мог понять это безумное отчаяние, которое я и сама не понимала?

– Именно этого я и хочу.

– Умереть? – она помолчала. – Это все из-за мужика, верно?

Мужика… Это слово прозвучало так комично, что даже вывело меня из оцепенения. Наверно, именно оно побудило меня рассказать ей свою историю, или я подумала, что если раскрою секрет, он станет менее реальным, или она посмеется надо мной, станет легче, и я сама посмеюсь над собой.

Поэтому рассказала все об ожидании и наших встречах, в том числе о последней. О том, какая она была странная и сколько горя принесла.

Она умела слушать и слушала, не перебивая, так хорошо, что робкое начало истории вскоре сменилось на безудержный поток слов.

Когда я закончила, она произнесла только это:

– Мне очевидно одно: он тебя любит. Я отвезу тебя к тому, кто может тебе помочь. Прими душ, оденься, мы идем ужинать. Ты увидишься с ним снова, это точно. Еще рано опускать руки.

Я последовала совету, ее слова меня подбодрили.

На следующий день пришла на работу, и, к счастью, все притворились, что не заметили моего внезапного возвращения. Никто ничего не сказал. На следующий день я возобновила утренний ритуал, естественно, не теряя надежду его увидеть. Однако он не появился.

Наступили выходные. Моя новая подруга несколько раз вытаскивала меня на прогулки, которые немного смягчили мое беспокойство. Я так по нему скучала.

Она заметила.

– Позвони ему. Чем ты рискуешь? Если все так, как ты мне рассказала, ты ничего не теряешь…

Я дождалась вечера понедельника и, собрав в кулак все мужество, набрала номер.

– Это я, – произнесла я дрожащим голосом.

– Я знаю.

– Я… я хотела узнать, как твои дела.

– Все в порядке.

– Мне нужно вернуть тебе свитер.

– Да, хорошо бы.

– Ты хочешь… ты хочешь, чтобы я его куда-нибудь подвезла?

– Ты не хочешь меня видеть?

– Конечно, хочу.

– Ты свободна в субботу?

– Да.

– «Одеон», суббота, в 19 часов?

– Хорошо.

И повесил трубку. Мои легкие наполнились воздухом, радость зажглась, и я танцевала по квартире. И села за фортепиано. И ноты выпархивали из-под пальцев, совершенные, как никогда. Музыка овладела телом, головой и руками. Впервые в жизни я играла не заученные с трудом композиции и чужие аккорды. Впервые в жизни я исполняла свою музыку, которая лилась прямо из души, из всего моего существа. Впервые в жизни я наколдовала мелодию, инстинктивно, сочинила музыку для него и только для него. Как я раньше не понимала, что такое музыка? Как можно было столько лет играть на инструменте и ничего не чувствовать? В тот вечер я стала музыкантом.

В следующую субботу я поехала к театру «Одеон» с новыми силами, почерпнутыми из фортепиано и музыки, которую я извлекала из него часами. А еще они подпитывались дивной перспективой новой встречи, хотя я сама себе в этом боялась признаться.

В этот раз он не опоздал, а уже ждал меня на месте в светлом костюме из жатого льна и в той самой бежевой шляпе.

Он встретил меня с улыбкой. Когда я подошла, поцеловал в щеку.

Был май, на город опускался теплый вечер, предвестник приближающегося лета. Он предложил заглянуть в ближайшее кафе и, как обычно, заказал шампанское.

Наши разговоры снова полились рекой, будто и не прерывались. Наконец-то я снова чувствовала все это: его восторг, элегантность, нашу особую сопричастность.

Я отдала ему кардиган, он забрал, эта сцена вызвала во мне сожаление. Он предложил занести его к нему домой перед ужином.

Переступив порог квартиры, я испытала странное чувство. Я была так уверена, что никогда больше не увижу это место, что мое нахождение там казалось чем-то запретным. Пока он относил в комнату вновь обретенное вязаное сокровище, я села на краешек дивана. Вернувшись, он сказал:

– Теперь он пахнет тобой. Не уверен, что он по-прежнему хочет быть моим кардиганом, возможно, он выбрал другого владельца.

И улыбался.

Я заметила стоящую рядом со мной виолончель. Он проследил за взглядом.

– Да, ее уже доставили. Попробуй!

– Я не умею играть на виолончели.

– Всему можно научиться. Попробуй!

Я зажала виолончель между ног и взяла смычок. Сначала нерешительно, но потом все более и более уверенно я извлекала из инструмента звуки, которые слились в незнакомую доселе мелодию, полностью меня захватившую.

Пальцы сжимали струны, смычок скользил по ним. Я играла на виолончели, которую не держала в руках ни разу в жизни, как и любой другой струнный инструмент. Это нельзя назвать виртуозным исполнением, хотя получалось очень мелодично.

Музыка мгновенно опьянила меня, казалось, она лилась из живота и бедер, обхвативших инструмент. Я закончила играть и настороженно посмотрела на него.

– Вот видишь, умеешь, – сказал он с озорной улыбкой. – Пойдем ужинать!

Оказавшись на улице под пристальным взглядом его темных беспокойных глаз, я осмелилась задать вопрос, мучивший меня в последнее время.

– Кто ты? – Он смотрел на меня в упор и не отвечал. – Кто ты? Почему я знала точное расположение комнат в твоей квартире, никогда там не бывая? Кто ты, почему твои и мои мысли так идеально перекликаются? Кто ты, почему так уверенно заставил меня играть на виолончели, ведь я никогда в жизни не прикасалась к этому инструменту?

Он опустил голову.

– Ты должна выяснить сама.

– Ответь мне!

Он поднял голову.

– Нет. Мне нечего сказать.

И пошел дальше, не оставив другого выбора, кроме как последовать за ним.

Сказать в самом деле было нечего; но я поняла это только потом.

Мы поужинали в Сен-Жермен-де-Пре, затем бродили от бара к бару до позднего вечера. В какой-то момент я начала рассеянно рассматривать складки его мятого пиджака, и он рассказал, что постирал костюм в тазу, “обычно никто так не делает”. В ответ на это признание я расхохоталась, тем более что результат, по правде говоря, был неожиданным: он выглядел как джентльмен-бродяга, но неизменно из другого времени.

Глядя на него в тот вечер, я поняла одну вещь: мне нравилась его внешность, я находила его невероятно красивым и соблазнительным, а руки сводили с ума, но главное не в этом. Он мог потерять ноги и руки, лицо могло быть обезображено – это ничего бы не изменило. Хотелось лишь одного: быть рядом, потому что в его присутствии я чувствовала себя по-настоящему цельной. Не была кем-то другим, лишь квинтэссенцией себя самой, абсолютной истиной. Наконец-то каждый прожитый момент, каждое слово, каждый жест были такими, какими должны быть в нужное время и в нужном месте. Вот каково было находиться рядом с ним, воспарить над реальностью, чтобы превратить ее в священнодействие через переплетение наших душ.

Мы вышли из последнего открытого ресторанчика в районе двух часов ночи.

Когда шли к стоянке такси, он предложил встретиться завтра в Венсенском лесу, поцеловал меня в шею и исчез.

Впервые я почувствовала умиротворение, ибо поняла: то, что нас объединяет, в тысячу раз сильнее того, что может разлучить, и, несмотря на увиливания, он тоже это знал.

Он позвонил назавтра в полдень, обеспокоенным незнакомым голосом подтвердил встречу и убедился, что я смогу быть.

Лежа на покрывале в тени деревьев, мы прочитали всю поэму Овидия “Наука любви”, он принес с собой старинное издание. Этот провокационный для того времени текст был наполнен юмором. Мы читали вслух целые отрывки. Он похвалил меня за дикцию.

– Займись актерским мастерством, – сказал он. – Запишись, прямо завтра, наверняка есть занятия рядом с островом.

Я даже не стала спорить, поскольку теперь точно знала: у его советов всегда есть причина.

Мы читали до наступления темноты, и все это время наши руки ни разу не соприкоснулись, хотя до смерти хотелось оказаться в его объятиях, – но я ни разу не шелохнулась в его сторону из страха спугнуть.

– Овидий написал комедию любви, комедия любви – это не любовь, – сказал он, поднимаясь.

– Тогда что же такое любовь?

– Мы с тобой это знаем лучше всех на свете, – ответил он, и его черные глаза растворились в свете моих глаз.

Почему он выбрал для нашей встречи именно это произведение, я поняла много позже. В нем Овидий описал стадии соблазнения с точки зрения мужчины и женщины – довольно новаторский подход для античной литературы. Там можно было найти множество наставлений и советов, сексуального характера тоже, о том, как создать прочную пару. Но по сути, ничего не говорилось о любви. Мы просто не могли разыгрывать эту комедию, для нас это было бы кощунством.

В такси, увозившем нас обратно в Париж, мы молчали. Потом подошли к моему дому, он поцеловал меня в щеку.

С грустью сказал:

– Я позвоню.

Но глаза говорили об обратном, и мне отчаянно хотелось, чтобы слова поглотили эту очевидность. И вот на городские кварталы опустилось его отсутствие».

16
Отъезд

Я чувствую горечь леса…

Она сделала паузу, а затем сказала:

– Мне нужно кое-что найти, чтобы продолжить рассказ, вы подождете меня здесь?

Сколько прошло времени? Я ни разу не посмотрела на часы, выключила мобильный телефон. Много часов назад я покинула этот мир, чтобы оказаться в ее мире, в ее прошлом, в этом же кафе, но гораздо раньше. Все это время она прерывала свой рассказ только чтобы сделать несколько глотков воды. Нас никто не беспокоил, даже официанты просто исправно заменяли пустой графин на полный. Поскольку я давно не произносила ни звука, то с трудом выговорила:

– Да, конечно.

Она встала.

– Вы, наверно, проголодались. Закажите что-нибудь, не ждите меня, я никогда не ем днем. Скоро вернусь.

Я заказала омлет и кофе. Было почти четыре часа пополудни.

Пришлось выйти на улицу, чтобы немного размять ноги, в этот момент она и вернулась. Эта женщина не заставила себя долго ждать. Она приближалась твердым шагом, держа в руке большой крафтовый конверт.

К тому моменту я еще не составила мнения о ее рассказе и просто ждала продолжения, как зрители с нетерпением ждут второго действия после антракта. Однако успела заметить, что красота, исходящая от женщины, ее слов и нашей встречи, сделала этот день одним из самых прекрасных в моей жизни.

И хотя я несколько задеревенела от многих часов молчания, это не мешало заметить, что внутри меня закружилось что-то невесомое и яркое, словно бабочка, прикоснувшаяся крылышками к моей душе. Мне впервые показалось, что наша жизнь наполнена каким-то скрытым смыслом, что случайностей не существует. В глубине души зародилась уверенность, что возможно, все к лучшему, даже тот болезненный разрыв, ведь именно он привел меня в такую даль, к этой женщине, к ее словам, которые потоками устремлялись внутрь и заполняли собой зияющую там необъяснимую пустоту. И потом, знала ли я на самом деле, что такое любовь? Разве ее я пережила не так давно?

Мы зашли обратно в кафе, она заняла свое место, я – свое. И, ни секунды не колеблясь, она продолжила:

«Естественно, он не позвонил. Я, как обычно, каждый день ждала, но что-то изменилось. Незаметно для себя стала чаще играть на фортепиано, вновь почувствовав легкость в пальцах, обнаруженную неделей ранее. И чаще читать, открывая в каждой фразе скрытые смыслы, раньше от меня ускользавшие. С наслаждением погрузилась в классическую литературу, которую до этого никогда по-настоящему не понимала. Смысл вещей становился все понятнее. А потом ко мне вернулась способность писать вдохновенно.

Я постоянно думала о нем, точнее, он жил во мне, а потом стало очевидно: он сопровождал меня во всех делах. Его образ витал рядом, нашептывая ноты и слова. Отсутствие ранило не так сильно, когда я писала, музицировала или читала. Остальное время я искала его глазами, тысячу раз ошибаясь, замечая его силуэт на улицах города.

Теперь у меня на работе была сообщница, которая каждое утро спрашивала взглядом, приходил ли он. Мы часто обедали вместе, иногда она заходила ко мне вечером пропустить по бокалу вина. Она знала, что я не пойду к ней, поскольку жду звонка.

Она ни разу меня не осудила, что бы я ни рассказывала, часто сама была озадачена происходящим, и это в некоторой степени успокаивало меня в отношении собственного психического состояния. Ее ум, юмор и деликатность много значили.

Когда она сказала, что должна на две недели поехать в Японию, я почувствовала себя одинокой, как никогда раньше.

И так прошло больше десяти дней без него.

Потом еще десять.

Чтобы скоротать время, я решила привести в порядок комнату и квартиру, параллельно бесконечно спрашивая себя, понравится ли ему.

Потом, прогуливаясь по городу, набрела на галерею, в которой были выставлены удивительные картины. На одной из них была изображена абстракция и внизу выведена подпись: “Верь в ВолшебсТво(ё)”.

“Ты волшебница”, – всплыли в памяти его слова, и я надолго застыла перед этой картиной.

Чем и привлекла внимание владелицы галереи. К сожалению, это загадочное полотно было мне не по карману, но, к счастью, оно было центральным произведением выставки, и, не говоря ни слова, хозяйка галереи подарила мне постер с его изображением.

Я в ответ улыбнулась.

– Вы выглядите очень грустной, – сказала она.

Я снова молча улыбнулась.

Она исчезла, а потом снова подошла ко мне.

– Он вернется, вот увидите. Я дам вам два постера, один для него, другой для вас.

Я подозрительно уставилась на нее, хотя, честно говоря, меня почти ничего уже не удивляло.

Однажды в понедельник он позвонил на работу. Мне передали телефонную трубку, в которой я с удивлением услышала его голос. Долгожданный голос. Было даже все равно, где он взял номер.

– Я не звонил… У меня было много работы, я… я завтра уезжаю. Но и ты не позвонила.

– Не хотела тебя беспокоить. Все хорошо? Ты… ты надолго уезжаешь?

– Да, все очень хорошо. В самом деле, – настаивал он. – Мне придется уехать, думаю, довольно надолго. У меня не так много времени, но, если хочешь, можем увидеться. Ты свободна через час? Встретимся в саду Нотр-Дам?

– Да, хорошо.

Я повесила трубку, взбудораженная двойной новостью: и звонком, и отъездом.

Вызвала такси».

В этот момент она вынула из крафтового конверта написанное от руки письмо. Там их было несколько, но первым появилось это.

– Берите, у меня есть копия. Я написала это письмо подруге, когда она была в Японии. Можете прочитать.

Я взяла его, словно реликвию.

«Как бы мне хотелось, чтобы ты была здесь, но я могу написать тебе, а это уже неплохо.

Он объявился, да, неожиданно позвонил в офис вчера днем. Сказал, что у него все хорошо, даже очень, и это его “очень хорошо”, сама не понимаю почему, причиняет много боли. Хотя в глубине души я знаю ответ: мне так плохо, а с ним в то же самое время все ОЧЕНЬ хорошо. Он предложил выпить кофе, и я, естественно, согласилась. Он будет ждать меня в парке за собором Нотр-Дам, дышать свежим воздухом. Сказал, что у него мало времени, нужно многое успеть до отъезда. Да уж, жестокая реальность…

Я поехала туда на такси, потому что была без сил. Еще утром я отчаянно надеялась увидеть его снова, но не так.

Нет, совсем не так, не короткая встреча в парке с человеком, у которого мало времени, мало времени на меня. Визит вежливости. Я вошла в парк, разве могла я не найти его в этом крохотном пространстве, уже привыкнув искать повсюду? Заметила на дальней скамейке. Он сидел ко мне спиной. Начала медленно приближаться, очень медленно, медленно, ведь эти минуты были на вес золота. Он не заметил, что я стою сзади, поэтому я украдкой подворовывала у жизни картинки: его спина, волосы, склоненный затылок.

Наконец он передо мной, улыбающийся, красивый, как небесное светило, сидит на скамейке, читает и делает пометки в черном молескине, едва оторвав от него взгляд, чтобы поприветствовать меня: “Секунду, – говорит, – еще одно предложение”.

А я стою и смотрю на него, и он знает, что я смотрю, и все вокруг исчезает: и деревья, и листья, и темное небо. Есть только копна его темных волос, голова, склоненная над маленьким блокнотом, очки, скрывающие глаза. Остался лишь он.

Он встал, поцеловал меня. Вежливость, беспощадная вежливость. Я села рядом. Не могла подобрать слова, не была готова к напускной любезности: “Как у тебя дела? А у тебя? А в целом…” Мне ничего не оставалось, как быть любезной, невыносимо.

– Ну что, – сказала я, – ты пропал…

– Да, но ты этого ожидала, правда? – ответил он.

И пустился в объяснения, что в принципе мало о себе рассказывает даже друзьям. Я сказала, что наши отношения нельзя сравнивать с другими. На эти слова ушли последние силы, они прошли навылет через мозг и умерли на моих губах; измученный умирающей надеждой и тревогой мозг оцепенел.

“Вот как? – ответил он. – Почему?” Полюбуйтесь им, сидит передо мной и паясничает. Темные, вьющиеся, шелковистые, мягкие, длинные волосы, от которых не могла оторваться моя рука, эти волосы превратились в шерсть черного пуделя. Он паясничает, кривляется, гримасничает: “О чем ты говоришь? Не понимаю. У тебя никогда не было таких отношений? Нет, в этом нет ничего странного, нет, все нормально, просто так забавно это слышать, какая же ты забавная!”

А я тихо сидела и чувствовала себя глупо. Такие важные, бесценные отношения за какой-то двадцать один день стали вдруг банальными. Надо же, как время влияет на творческие умы. Видимо, у меня не такой ум.

– Я тебя не обидел? – спросил он, глядя на меня глазами побитой собаки.

– Чуть-чуть, – ответила я, – чуть-чуть…

Я как мячик для этой собаки, прыгаю то влево, то вправо, потом закачусь под скамейку, там меня и забудут.

– Поэтому я и позвонил, – сказал он, – почувствовал, что должен, было бы неправильно не сказать тебе, так ведь? Я не собирался уезжать, не предупредив, в конце концов, ты могла бы сама позвонить… Хотя да, если нагружать простой звонок скрытыми смыслами, сделать его становится практически невозможно, но в нашем случае какой скрытый смысл может быть у телефонного звонка?

Я мячик, собачий мячик, подпрыгиваю в пыльном парке, я и сама – пыльная, обросшая грязью устаревших чувств; горстка пыли.

– Пойдем выпьем кофе, – предложил он, – прохладно.

Я пошла за ним, потом поравнялась, ушла немного вперед, какая, в сущности, разница, как идти. Мне не было холодно или жарко, хорошо или плохо, время на этом берегу Сены остановилось.

– Я переделала комнату, убрала все красное, теперь все белое. – Чтобы быть более точной, пришлось добавить: – Я переделала свою комнату, хотела убрать с ее стен твой образ. Она теперь белая, чтобы вобрать тебя в себя по-другому, мне стал невыносим этот красный, красный поцелуев и любви, которой у меня нет. Белый цвет больше подходит для свадеб и скорби, и я прекрасно знаю, что ты торопишься причинить мне мучения, которые очень не свойственны идеальному союзу двух людей.

Какими же тяжелыми были мои шаги…

– Ты теперь можешь спать там, как ангел!

Да уж, сильно сказано, как ангел…

– Давай посидим, – сказал он с улыбкой. – Ну как же хорошо! Какое счастье жить!

Ему кажется, что со мной все отлично, какая ирония. “ВСЕ В ПОРЯДКЕ”, – объясняет он. Завтра уезжает на край света, дела улаживаются, он чувствует себя лучше и очень рад, что уезжает. Он прочитал все книги, которые хотел, закончил театральные курсы, разобрался с работой. КОНЕЦ, да, очень правильное слово, все кончено. Может, вернется в сентябре, но это не точно, да и какая, в сущности, разница?

Как у меня дела? Он захотел, чтобы я рассказала ему… Мои губы настолько отяжелели, что пришлось через силу вы-го-ва-ри-ва-ть слова. Как там надо правильно вести беседу? Что говорят друг другу вежливые собеседники?

“На ра-бо-те-все-в-по-ряд-ке. Я-е-ще-не-ре-ши-ла-ку-да-по-е-ду-в-от-пуск”. Какое облегчение, у меня получилось сложить из слов фразу, все в порядке, я на правильном пути.

– Не решила? – ответил он. – А что так?

Еще один вопрос. Нужно что-то отвечать:

“В-го-ло-ву-не-при-хо-ди-ло!”

Он расхохотался и откинул назад копну своих волос – собака снова стала львом с развевающимися кудрями. К нему снова вернулся львиный облик, и он смеялся, говорил с раскатистым львиным полурыком: “А для чего тебе вообще нужна голова?”

И время снова остановилось, секунды увязли в его смехе, который был глух ко всему, не желая ничего слышать, кроме себя. Во мне крутились только дурацкие мысли и желание прокричать ему все, что вертелось на языке.

Секунды снова продолжили бег: 56, 57, 58… Надо что-то ответить, 59, 60… что-то подходящее моменту, 1, 2, 3… Голова нужна, чтобы думать о тебе, 4, 5, 6, 7… Моя бедная голова болит, 8, 9, 10, 11… болит от твоего отсутствия, 12, 13, 14, 15… болит от ожидания встречи с тобой, 16, 17, 18, 19… я живу только тобой, 20, 21, 22, 23… твоими словами, 24, 25, 26, 27… Дурацкие мысли, а затем звук: “Го-ло-ва-нуж-на-для-карь-е-ры”.

Фееричное выступление, бурные аплодисменты, пожалуйста. Низкий поклон той, которая давно перестала быть собой, но по-прежнему бродит по берегам Сены. На глазах почтенной публики исполнено головокружительное сальто назад с последующим скольжением на коньках по речной глади воды.

И тут меня кольнуло что-то малозаметное и в то же время очень реальное – отчаяние от потери. Потеря, огромная потеря, невероятно ужасная, и отчаяние, ее верный спутник, заполнивший тело вязкой жижей. Я тонула в ней и, как все утопающие, отчаянно барахталась ногами.

– Может, пригласишь меня в жаркие страны? – Ко мне вернулась способность говорить, словно крик на последнем глотке кислорода, перед погружением в темноту водных глубин.

– Там нечего делать, это не место отдыха, – ответил он, и моя голова, нос, уши погрузились в эту темноту. Полное погружение. Я почти перестала различать предметы вокруг себя, он встал, он спешил.

– Я вернусь, – сказал он.

А там, на дне моей сумки, лежал сложенный постер, помнишь? «Верь в ВолшебсТво(ё)». Этот постер, вставленный в рамочку, украшает мою комнату, будит меня каждый день, это моя мантра, мой символ уверенности. Тем утром я взяла его с собой, чтобы и у него появился этот символ. Достала ручку, написала на нем несколько строк и вложила в его книгу. Я наделила его магической силой. Маленький кусочек глянцевой бумаги мог согреть мое тело, откачать воду из легких, заставить меня дышать. Он заметил это, вернулся и ничего не сказал.

“Это тебе”.

Он вложил постер поглубже в книгу. Я заслужила этот последний дар. Утопающая нашла обломок и отчаянно цеплялась за него.

Ему нужно было бежать, быстро-быстро, у него дела. Мы снова шли вдоль Сены. Нет, это он шел вдоль Сены, я же была самой Сеной, водой, мутной водой, глубокой водой, я была сделана из воды, из слез, пошел дождь. Я достала зонтик, ветер усилился. Он шел рядом, забрал у меня зонтик: всегда так делал? С первой секунды знакомства? Он шел вперед, вода текла сверху и следовала за нами. Остановился, метро. Момент настал.

Он посмотрел на меня, надолго впился в меня глазами. Они словно говорили: “Ну как? Я хорошо сыграл свою роль, было правдоподобно, правда?”

Наклонился и прошептал:

– Мы обязательно встретимся снова, мы снова встретимся…

И я ответила:

– Да, да…

Эти слова, лучше бы я их не слышала, поцелуй в щеку.

– Сейчас весна. Значит, летом! – крикнул он, обернувшись. Я опустила взгляд. И осталась стоять на месте в коконе из его короткого присутствия в моей жизни.

Потом долго сидела на скамейке. На постере я написала послание тому, кто, скорее всего, никогда не вернется в страну возможностей, а может, он ее никогда и не покидал:

“Сам того не зная, сам того не желая, ты изменил мою жизнь. И поэтому ты так важен мне, и за это я говорю тебе спасибо. Счастливого пути”.

Когда я пишу тебе эти строки, Париж без него уже осиротел. Улицы заполнили незнакомые мне темноволосые головы, я по-прежнему ищу его взглядом, зная, что это бесполезно. Нужно научиться не угадывать его силуэт в случайных прохожих. Светлые шляпы снова стали просто шляпами, а кудри – волосами. Париж теперь просто столица, а моя душа – лишь одинокий вздох.

Целую, надеюсь у тебя все хорошо и ты счастлива быть там.

Как бы я хотела оказаться рядом с тобой. В Токио темные волосы никогда не вьются…»

17
Отсутствие

Безмолвно говорит о многом

Им медленно сейчас дышу

Она рассказала, что вечером того же дня пошла на первый урок актерского мастерства недалеко от дома, потому что так выпало по расписанию, потому что он попросил ее об этом, потому что для нее это был еще один способ хоть немного побыть рядом с ним.

Несколько дней спустя, проснувшись в своей постели, она почувствовала, что сердце бьется очень быстро, бешено. Решила, что умирает, хотя ничуть не испугалась. Смерть стала бы освобождением. Затем поняла, что поднимается с постели и уходит. Сначала ей показалось, что тело пришло в движение, однако то была ее душа. Она позволила потоку подхватить себя не потому, что так решила, просто не сопротивлялась, и в итоге он привел ее к нему. Она прикоснулась к его душе, разуму, услышала, как бьется его сердце, сначала рядом, а потом в ней самой. Их разделяли тысячи километров, но с ней происходило то же странное явление, что и на площади у Опера́. Как только закрутивший ее вихрь успокоился, она увидела его. Было жарко, он лежал в белой комнате. Наступила ночь, хотя он не спал. Смотрел в потолок и курил. В практически пустом доме. Он грустил. Она чувствовала его печаль, вернее, его печаль пронизывала ее, проникала в душу. Он думал о ней, и она пришла.

А потом улыбнулся. Он знал – она рядом. И в этот момент ее унесло назад. Открыв глаза, она увидела собственную комнату, почувствовала умиротворение, но в то же время безумную усталость.

С этого дня он начал являться не только по ночам, но и днем. Она видела, как он поднимается по лестнице, обувается, спит или разговаривает с людьми. Эти видения и сны не были ее выбором. Иногда хотелось, чтобы это прекратилось, но как это сделать… Иногда с нетерпением ждала этих вырванных из реальности весточек о нем. Решив, что сходит с ума, рассказала о происходящем подруге. Но та не сильно удивилась и пообещала помочь, не уточняя как.

Я смотрела на ее лицо, которое будто заново переживало те темные часы ее жизни, в глаза, в которых отражалось его жестокое и бессмысленное отсутствие. Эти глаза пролили так много слез.

Я смотрела на скрещенные руки, которые сжимались все сильнее, пока она рассказывала о своем отчаянии.

В тот момент меня пронзала бесконечная боль не только за нее, но и за себя. Ведь она рассказывала о том, чего со мной никогда не было, но, оказывается, мне так хотелось это испытать.

Потом рассказала, что вечерами прогоняла тоску как умела, пила бокал за бокалом и много курила. Сигареты были нужны, чтобы отсчитывать минуты и убивать бесцельно проживаемое время. Пока дымилась сигарета, она была хоть чем-то занята, а именно испепелением себя: сжигала снаружи то, что не могла сжечь изнутри. Каждая минута кричала о потере и попытках ее найти в неумолимо утекающих сквозь пальцы секундах. Так хотелось изгнать его из своей души, чтобы этих часов, проведенных с ним, не существовало. И в то же время она не могла больше жить без него. Будто его дух заполнил собой все существо. Себе она больше не принадлежала.

И все-таки она каждый раз с нетерпением ждала ночи в надежде, что измученный разум наконец успокоится, что наступят те несколько часов, в которых не будет его. Когда эта милость была оказана, в то же утро она решила, что все кончено. Как маленькая! Конечно, она строго следовала своей же заповеди изгнания его из мыслей. Однако, как бы ни сопротивлялась, видения все так же проецировались на стены парижских домов. Она шла за темными вьющимися волосами, мерила не только взглядом, но и шагами расстояние до похожих на него силуэтов. К концу дня все поспешные выводы развеялись в прах. Она засыпала с мыслями о его лице.

– Что было делать? Как с этим бороться? – сказала она.

Он на другом конце света, а она не могла остановиться и искала его повсюду. Что будет, когда он вернется?

Ей руководит страх, именно его она испытывала с первой секунды этой маловероятной в обычной жизни встречи, страх. Страх перед необходимостью выживать без него в мире, где она скучала по этому человеку задолго до того, как увидела.

Душа преобразилась: она не была и никогда не будет прежней. Он разбудил ее своим теплым голосом, потоком слов, словно мед проливавшимся на ее разум; этим голосом, словами он пробудил в ней все, что было погребено глубоко внутри: жажду слов, музыкальных нот, жажду знаний, жажду смотреть и видеть суть вещей и людей. Поднимать выше голову и любоваться небом и луной, облаками и статуями, украшающими незнакомые здания. Эти волшебные статуи говорили с ней и постоянно напоминали: он здесь и всегда был. Он был там, и все же его там не было, и абсурдность ситуации вызывала внутри близкое к безумию раздвоение.

Того, кого она искала всю жизнь, его идеальной души, глаз, совершенства рельефных и нежных рук, которое она украдкой пыталась разглядеть в сотнях чужих, но тщетно, – самого желанного в мире существа не было рядом, и что хуже, он сам того не хотел. Это невозможно пережить, если не надеяться, что однажды, да, когда-нибудь, он снова придет. Что она снова увидит это лицо, руки и будет смотреть на них бесконечно. Руки, от которых по щекам катятся слезы.

Только эти мысли пугали, ведь она знала, что надежда – штука жестокая. Что приходит на смену надежде? Она может длиться вечно? Или на помощь придут усталость и разочарование и прольют целительный бальзам на воспаленное сознание? Никак не удавалось убедить себя в этом, и поэтому она просто боялась возможной развязки, унылой, ужасно жалкой развязки. Как сбежать из этой крепости, чьи стены держались лишь на воспоминаниях о нем? Казалось, время теперь течет иначе, его ритм сбился, оно перестало существовать. Казалось, она будет вечно искать его на своем пути, куда бы ни пошла, искать во взглядах и силуэтах, чей танец никогда не покажется знакомым. Что он всегда будет рядом.

18
Дара́

Видя, как время летит безвозвратно…

«А дальше, – продолжила она, – примерно через месяц после его отъезда, подруга сжалилась над моей скорбной миной, поблекшими голубыми глазами, изможденными губами, которые больше не могли говорить. На ее долю тоже выпало немало испытаний, и она сказала, что сейчас же отведет меня к хранительнице своего будущего, без каких-либо дополнительных объяснений. Помню, как она улыбалась в тот день, улыбалась, чтобы вернуть улыбку на лицо той, чей рот кривился от горя, доверяя ей самый сокровенный секрет.

Она повела меня за руку по теплой брусчатке пустынных улиц, хотя в это время мы должны были сидеть в редакции.

Позвонила в дверь консьержа в каком-то ветхом доме. Так я познакомилась с Дара́.

Я оказалась в удивительной комнате, заставленной различными предметами и обшарпанной мебелью, в центре которой торжественно возвышалась старая швейная машинка. Повсюду висела одежда, костюмы, платья, рубашки, которые должны были скрыть неприглядность того, на чем висят. В углу стоял самовар и еще кое-какие мелочи, которые навели меня на мысль, что Дара́ – славянка, что нашло подтверждение в очень сильном акценте.

– Это женщина, о которой я тебе говорила, – сказала подруга.

Я из вежливости улыбнулась, но моя улыбка осталась без ответа.

Неизвестно откуда перед нами появились два стула – мы сели рядом с ней перед швейной машинкой.

– Я приготовлю кофе, – произнесла она хриплым голосом и вынула папиросу из пачки, лежавшей на столе рядом с полной окурков пепельницей.

Подруга взглядом заверила меня в доброжелательности женщины, правда, с первого взгляда это было не так очевидно.

Ни молодую, ни старую, Дара́ можно было назвать женщиной без возраста, возможно, потому что на ней была тонна макияжа, волосы окрашены, а пестрая одежда довершала весь необычный образ. Она не была мила с нами, казалось, мы ее раздражали. Угловатые черты лица придавали ей почти мужскую жесткость, которая подчеркивалась быстротой жестов.

В полной тишине она включила единственную конфорку и поставила на нее старую кастрюлю с водой.

Когда вода закипела, выключила плиту и бросила в кастрюлю несколько ложек кофе и кусочков сахара. Перемешала все ложкой, порылась в груде хлама, достала оттуда три чашки, три блюдца и поставила их перед нами.

Затем налила в них коричневую густую жидкость.

– Ты как, в порядке? – спросила она мою подругу, изобразив полуулыбку, которая внезапно придала ей более дружелюбный вид, быть может, потому что ее темно-голубые глаза чуть прояснились.

– Да, – ответила она, – все нормально.

– Давай пей! – грубо окрикнула меня женщина без возраста.

Я практически залпом выпила горячий кофе, и когда на мои рецепторы обрушилась вся горечь гущи, скривилась лицом.

– Не все сразу, притормози, – сказала она с раскатистым “р”.

Она оторвала несколько кусочков туалетной бумаги от валявшегося на грязном, местами потрескавшемся кафельном полу рулона. Положила их на мое блюдце, забрала у меня из рук чашку, мельком взглянула на содержимое и перевернула вверх дном на блюдце с бумагой.

– Ты такая же, как я, – сказала она, глядя на меня.

– У нее польские корни, – поспешила вставить подруга, которой я вкратце рассказала историю семьи.

– Нет, я не об этом. Она видит.

Дара́ снова взяла у меня чашку и начала внимательно изучать рисунки, оставленные кофейной гущей на донышке. Изучила чашку, затем перевела взгляд на меня. Показалось, на этот раз во взгляде читался страх, что-то промелькнуло во взгляде, выражении лица и искривленных губах.

Подруга, поначалу смотревшая на нее с уверенностью и отвечавшая смехом почти на каждое слово, внезапно растеряла легкость. У меня было ощущение, будто я сижу в зрительном зале и смотрю пьесу, в которой играю главную роль, не зная текста.

– Это серьезно! – сказала Дара́, вставая с чашкой в руках. – Серьезно, – повторила она, доставая из пачки очередную папиросу.

Я заинтригованно уставилась на нее.

– Бедная ты, – прошептала она.

– Она познакомилась с мужчиной, – затараторила подруга, наверно, чтобы разбавить гнетущую атмосферу, отягощенную пристальным взглядом Дара́. Она смотрела на меня, как смотрят на какую-то диковину.

Та прервала:

– Знаю. Но он не мужчина.

Кровь застыла в жилах. Что она имеет в виду?

– Ты сама это знаешь, так? – продолжила она.

– Я ничего не знаю, – ответила я, – я больше ничего не знаю. Просто хочу, чтобы это прекратилось.

– Ты видишь его во сне, он постоянно рядом с тобой, так?

– Да.

– Сейчас он далеко, но вернется. Но… Это не важно.

– Почему? – Все внимание сосредоточилось на ее губах. Мне показалось, кто-то наконец разгадал загадку пережитых мной ощущений, и, несмотря на овладевший мной страх, я почувствовала огромное облегчение.

– Ты так ничего и не поняла? До сих пор? Он вторая половина твоей души. Ты не можешь это остановить. Он всегда будет возвращаться в твою жизнь, и никак иначе. Это не твой выбор и не его. Однако он это знает.

Половина моей души? Эти слова сработали как детонатор, как ключ к коду, который наконец расшифровал месяцы сомнений и абсурдных вопросов. Тем не менее это утверждение было абсурдным.

– Что это значит? – спросила я, позаимствовав один из любимейших вопросов отсутствующего предмета обсуждения. Когда в разговоре я настаивала на чем-то, что он якобы не понимал, он всегда задавал этот вопрос, глядя на меня с детской непосредственностью. Больше всего на свете ему нравилось наблюдать, как я развиваю мысль.

– Это значит, дорогая, что ты ничего не можешь с этим поделать.

– Я увижу его?

Она снова взяла чашку со стола и внимательно изучила на предмет ускользнувших от ее внимания подсказок.

– Да, увидишь. Но не в этой, в следующей.

– В следующей что? – настаивала я, взбудораженная мыслью, что мы скоро воссоединимся.

– В следующей жизни, дорогая. Эта жизнь – чтобы понять. В следующей будет легче. А он, он это знает.

Подруга опустила голову, кажется, ей расхотелось присутствовать при этом.

– Ты можешь ей помочь, Дара́? – спросила она.

Та перекрестилась.

– Не особо, дорогая. Он подарил ей свет, никто не сможет его погасить. Это тебе не лампочка.

Внезапно меня охватила ярость, я была на грани срыва от пассивного молчания, подавлена противоречивыми и жестокими чувствами, видениями, его постоянным присутствием, от которого невозможно избавиться, и словами женщины, звучавшими как смертный приговор.

– И что мне делать? – закричала я, вскочив с места и не обращая внимание, что шокировала присутствующих. – Что мне делать? А? Сидеть одной, пока не состарюсь на кладбище воспоминаний, или прямо сейчас покончить эту жизнь самоубийством, чтобы попасть в следующую? Да что здесь вообще происходит? Боже ты мой!

– Знаю, дорогая, знаю, – сказала Дара́ все еще хриплым, но смягчившимся голосом, звук которого заставил меня сесть на место. По щекам потекли слезы, которые я была не в силах остановить.

– Я больше так не могу, – прошептала я, обхватив голову руками, – я больше так не могу.

– Успокойся, дорогая, я тебе помогу. Не сильно, но постараюсь… Приходи ко мне в субботу, сможешь?

Я утвердительно покачала головой.

– Сейчас в это трудно поверить, но Бог преподнес тебе дар, которого удостаиваются единицы.

– Жизнь, полная страданий, ну да, прекрасный подарок.

– Нет, вот увидишь. Приходи в субботу.

Подруга дала понять, что пора уходить, но перед этим нужно отблагодарить, и я полезла в сумку за кошельком.

– Нет, только не ты, – произнесла она, положив ладонь на мою руку. Потом взялась за золотой православный крест, висевший у нее на шее. – Это свято, свято, – повторяла она, – с тебя денег не возьму.

Отказ принять вознаграждение окончательно выбил меня из колеи, поскольку он подтверждал ее искренность и убежденность в своей правоте, отчего пророчество пугало еще сильнее. И потом, одно дело чувствовать, что живешь на грани реальности, и совсем другое – получить подтверждение.

Когда мы вышли на улицу, подруга нахмурилась и как-то странно посмотрела на меня.

– Если она говорит, что это серьезно, значит, так и есть. Я никогда не видела ее такой. Придешь в субботу?

– Не знаю, – ответила я, находясь под сильным впечатлением от встречи. – Ты давно ее знаешь?

– С детства. Но…

Подруга замялась и все же добавила:

– Она еще никогда не ошибалась.

От этих слов мне не полегчало.

– Так, ты точно сейчас не в состоянии работать. Водки? – решительно спросила она.

– Водки! – сделав над собой усилие, ответила я тем же тоном.

Больше ничего не оставалось, кроме как утопить горе в алкоголе.

Следующие несколько дней слова Дара́ не выходили из головы, в итоге субботы я ждала с нетерпением.

Несколько месяцев подряд я приходила к ней раз в неделю, в основном по выходным. Рядом с ней казалось, что я ближе к нему. Постепенно я перестала замечать царящий вокруг нее беспорядок и погрузилась в теплоту доброжелательности и горячего кофе.

Ее гадание на кофейной гуще меня успокаивало. Она невероятно ясно видела будущее, при этом давала здравые советы.

Многие платили ей, но с меня она не взяла ни единой монетки. Только иногда принимала цветы и шоколад.

Денег у нее было не много, но жизненная философия делала ее богаче большинства мужчин. Жизнь не была простой, но она ни полусловом не обмолвилась об этом при мне. Муж ушел, сын далеко.

Потребовалось время, чтобы понять: в ней я вижу отголоски своего детства. Починка одежды, швейная машинка, вечный беспорядок, царивший вокруг, и ее славянская душа, напоминавшая мне о моем происхождении. Казалось, будто лишь она может по-настоящему понять меня, по-матерински.

Дара́ помогла постепенно обуздать преследовавшие меня видения, перестать их бояться. “Он вернется, – говорила она, – но не забывай, что я сказала… Время для тебя и для него течет по-разному, по-разному”.

Я не желала понимать намеки, для меня было важно только то, что он вернется и я снова его увижу. Была и надежда, что она ошибается, хотя по другим пунктам она не раз доказала свою правоту.

Она соглашалась пролить свет на мои профессиональные или даже дружеские проблемы, предупреждала о зависти или денежной удаче, но о нем отказывалась говорить: “Ты же знаешь, мне нечего сказать. Прислушайся к себе и все узнаешь. Когда почувствуешь, что он далеко, позови его, и он придет”.

Однако так не работало, поскольку большую часть времени меня обуревали сомнения, страх и смертная тоска по нему, я была не в силах звать кого-то, я застыла в собственном страдании, в ожидании.

Однажды она дала мне четыре стеклянные бутылочки с травяными настоями и четыре белые свечи. Велела в воскресенье вечером вымыться и вылить содержимое одной бутылочки на голову, потом зажечь свечу и не гасить ее до наступления следующего дня. Так нужно было делать четыре воскресенья подряд.

Я была заинтригована и спросила, зачем все это.

– Чтобы помочь свету.

– Какому свету, Дара́?

– Божественному.

Я сделала все в точности, как она сказала, потому что слушалась ее беспрекословно. И четыре недели спустя действительно увидела первые проблески света».

19
Знаки

Никогда ими не пренебрегай, в них твоя сила, они твой закон, непреложный закон, суть твоей веры

«Париж не такой уж большой. Я часто оказывалась в местах, где мы с ним проводили выходные, иногда приходила туда по своей воле, иногда нет. А к его дому приходила специально, чтобы посмотреть на его окна. Просто не переставала надеяться, что он вернулся, хотя и знала: это не так. По утрам все так же пила кофе здесь, ничего не ожидая, но чувствуя его присутствие.

Я слишком часто плакала, но случалось и так, что меня переполняла всепоглощающая радость от одной лишь мысли, что мы знакомы, что он существует.

Однажды в воскресенье ко мне пришла подруга. Мы перешли мост и отправились гулять вдоль левого берега Сены. Было солнечно, хотелось смеяться, мне хотелось забыть о страданиях. В тот день я желала лишь этого. Кстати, она заставила меня задуматься, удивившись, что у меня есть чувство юмора. Поэтому я рассмешила ее до колик, ибо наконец-то смогла посмеяться над собой, скорчив мину полудохлого влюбленного. Показалось, что это стало первым признаком возможного исцеления.

Продавцы книг грелись на солнце. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы не проводить параллелей между этим временем, местом и воспоминаниями о дне, когда я была здесь с ним. Я отмахивалась от всплывающих в памяти образов, чтобы сосредоточиться на настоящем моменте.

Подруга застряла у зеленых прилавков с книгами. Сначала хотелось сбежать, но я заставила себя помогать ей в выборе выставленных изданий, чтобы хоть что-то делать и перестать думать. У второго прилавка первого по ходу продавца книг сердце остановилось.

У меня в руках оказалось очень старое издание “Вертера”, еще лучше, чем он тогда пытался найти. Это небольшая толстая книга начала XIX века в потертом от времени кожаном переплете. На нем кое-где еще можно было различить следы позолоты. На тонких пожелтевших страницах слева был напечатан текст на немецком, а справа на французском. По своему формату она напоминала молитвослов. Сама того не осознавая, я начала дрожать всем телом.

Подруга подошла ко мне с беззаботностью, которая только что меня покинула.

– Ты что-то нашла?

Она пристально посмотрела на меня.

– Что-то не так?

Я молча смотрела на нее, сжимая в руках книгу. Она взяла ее у меня, полистала страницы и, не найдя в ней ничего интересного, вопросительно уставилась на меня.

– Я очень давно искала это издание, – еле слышно пробормотала я.

– Тогда бери, – ответила она.

– Нет, в другой раз.

Я положила книгу обратно, увидев в этом жесте некий символизм. Это нужно было прекратить, мне необходимо освободиться от адской хватки, которая рушила мой первый день легкости здесь, в настоящем, который я хотела прожить под лучами теплого солнца, согревающими кожу. Оставив книгу на прилавке, я словно одержала первую победу, победу ради будущего, которое могло наступить. Пусть без него, но могло.

– Пойдем, – сказала я, – жарко, давай выпьем чего-нибудь освежающего.

И специально прошла мимо кафе, где мы сидели несколько недель назад. Выбрала другое, подальше.

День продолжался. Потом был поход в кино и поздний ужин недалеко от площади Бастилии. Мы сидели на террасе, когда за соседний столик сел мужчина. Он был немного похож на него волнистыми темными волосами, загадочными черными глазами и цветовой гаммой одежды. На этом сходство заканчивалось, ибо оригинальность образа скорее была результатом точного расчета, а не шла изнутри.

Он много раз посматривал на нас украдкой, и я быстро поняла: он хочет завязать разговор. Мужчина воспользовался недолгим отсутствием подруги и заговорил со мной.

Объяснил, что был режиссером и много работал в Германии. Я поделилась, что занимаюсь актерским мастерством как хобби, просто потому что надо было что-то отвечать.

Подруга вернулась, села на свое место, наш разговор ее ничуть не смутил, и она с легкостью присоединилась. В конце концов, она была свободна, и притворное обаяние этого человека вполне могло привлечь ее внимание. Я самоустранилась, предоставив ей полное право голоса.

Когда официант принес счет, режиссер оставил нам номер телефона, чтобы договориться о следующей встрече. Подруга согласилась.

– Как вас зовут? – спросила она, ведь мы даже не представились друг другу.

– Вертер, – ответил он.

В тот момент, когда он произнес свое имя, я наклонилась к земле, чтобы взять сумку.

Я не поверила ушам, подумала, что ослышалась.

– Как вы сказали?

– Вертер, – повторил он. – На самом деле это сценический псевдоним, но все меня так и называют. Кстати, сегодня я прошелся по лавкам букинистов и нашел там великолепный экземпляр моих “Страданий”. Я их коллекционирую.

С этими словами он вынул из кармана пиджака книгу, которую я положила на прилавок несколько часов назад.

– О, смотри, – воскликнула подруга, – это та, которую ты хотела взять!

– Правда? – сказал он, глядя на меня. – Что ж, буду рад подарить ее вам.

Меня пригвоздило к стулу, безмолвную, бледную, ошеломленную, не сводящую глаз с книги. Я взяла сумку и встала.

– Это очень мило с вашей стороны, но я не могу ее принять. Мне нужно идти.

“Увидимся завтра”, – сказала я подруге, удивленной моим внезапным уходом. И убежала, не оборачиваясь.

Совершенно раздавленная, я тяжелой походкой возвращалась на остров. Мне никак от него не сбежать, и, если верить Дара́, даже смерть не принесет покоя. В тот день я решила перестать бороться. Против чего, против кого – мне было неизвестно. Нужно смириться. Это было начало.

Нет, я не боролась, даже увидев его профиль на фотографиях из Колумбии, которые рассыпались из чужой папки с документами прямо перед моим рабочим столом. Просто встала и помогла коллеге собрать их. Фотографии по большей части были сделаны в Медельине для репортажа о незаконном обороте наркотиков, но во время поездки на поезде в Боготу он решил пофотографировать пассажиров. И он был среди них, я узнала: он сидел слева и смотрел в окно. На сиденье рядом в камеру улыбалась какая-то колумбийская женщина с детьми. Я сидела на корточках на полу, не в силах оторвать взгляда от снимка. Встала, не выпуская фотографию, поболтала с коллегой, сказала, что этот снимок великолепен, и спросила, можно ли оставить его себе. Он удивился, но согласился, заметив, что у него есть много других, откровенно говоря, гораздо лучше. Для публикации отобрали всего парочку, а эти отсеяли.

Вечером я пришла домой с маленьким сокровищем в сумке и часами смотрела на его лицо, рубашку, брюки, руку, профиль, нос, глаза, которые не были видны, но я-то их знала.

Заснула в надежде, что фотография оживет, однако этого не произошло.

Я не удивилась, когда однажды утром пила кофе здесь, на террасе, глядя на мост, думая о нем, гадая, когда он вернется, и мне пришло в голову попытаться разглядеть в кофейной гуще, как Дара́, хоть какой-нибудь намек на его возвращение. Я ясно увидела контуры двух стоящих лицом к лицу человек и над ними три планеты, похожие на полную луну, три идеальных коричневых круга. Вывод напросился сам собой – я смогу увидеть его снова через три лунных цикла. В тот вечер как раз было полнолуние, поэтому мне действительно нужно подождать ровно три фазы луны, чтобы наши пути снова пересеклись».

Заметив мой озадаченный взгляд, она продолжила:

«Да, знаю, все это может показаться бредом. Таким же, как тот день, когда я обнаружила, что могу предсказывать будущее для других, а потом и для себя, просто прислушиваясь к интуиции.

В первый раз это случилось с той самой подругой, которая позвонила мне на работу и предложила поужинать.

– Ты не сможешь сегодня, – сказала я, – у тебя сегодня встреча с тем, кто для тебя важен, тебя кто-то ищет.

Эти слова слетели с губ сами по себе, они были вне моего понимания и воли.

– Кто меня ищет? Главный редактор?

– Нет, я не знаю, говорю же, сегодня вечером ты занята.

Через два часа она зашла ко мне и сказала, что ей позвонил брат. Она не видела его восемь лет, и сегодня вечером они договорились встретиться по поводу наследства.

– Как ты узнала? Именно об этом и говорила Дара́, ты видишь.

Да, и в этом она не ошиблась. Когда я рассказала ей об этом случае, она ответила: “То, что видишь про других людей, оставляй при себе, ты здесь не для этого. То, что ты видишь про себя, используй, это поможет”.

И действительно, эта способность помогала мне всю жизнь».

– А вы? Вы можете видеть за гранью?

Я ответила не сразу, поскольку была слишком увлечена рассказом и не ожидала, что она прервет его вопросом.

– Видеть за гранью? За гранью чего?

– За гранью возможностей ваших глаз, умеете ли видеть сердцем, душой, умеете ли видеть знаки?

– Не знаю. По роду деятельности через меня проходит такое количество людей, что у меня неплохо развилась интуиция, но это же связано с опытом. Со временем начинаешь предсказывать поведение и даже чувства.

– Все могут видеть, вы тоже можете, это и значит «верь в ВолшебсТво(ё)». Избавьтесь от страха, осуждения, эго, избавьтесь от всего, что паразитирует на ваших мыслях. И начнете видеть про себя и про других. Ваша душа постоянно говорит с вами, а вы не слушаете. Тем временем у нее есть ответы на все вопросы. Каждый день на вашем пути встречаются знаки, вы не видите, и все же они указывают путь, по которому нужно идти. Если сможете слушать и видеть, то будете реже ошибаться. Это лишь вопрос доверия к себе и вселенной. Поверьте, все, что ни делается, всегда к лучшему, даже худшее.

Забавно услышать из ее уст то, о чем я размышляла во время ее отсутствия. «Все всегда к лучшему», конечно, но «даже худшее» – в этом я не была уверена. О чем и сказала.

– Да, даже худшее, – продолжила она, – ведь только страдание заставляет нас учиться и меняться. Радость замораживает, страдание оживляет, потому что мы стремимся убежать от него и тем самым меняем себя. Если каждое жизненное испытание воспринимать как возможность чему-то научиться, вы поймете, что испытаний не существует, есть только уроки. Каждый раз, когда вам плохо, больно или невыносимо, спрашивайте себя: чему я сейчас могу научиться через это событие, что нового могу узнать о людях, о себе, об этом мире? И начнете танцевать в ритме вселенной. Волшебство, о котором мы говорили, внутри вас, как и в каждом. Просто нужно открыть для него дверь, канал, по которому оно сможет добраться до сознания. Со мной произошла настолько потрясающая история, что я просто не могла не прийти к этому осознанию. Но вы сами можете принять решение и впустить в себя волшебство. Как думаете, для чего нужны книги, картины, музыка? Для развлечения? Нет, они нам даны, чтобы пробить брешь, через которую мы сможем заглянуть за грань. И я сегодня вам рассказываю все с той же целью. Родители должны научить этому детей – даже полезнее, чем учить ходить. Обычно их просто учат передвигать ногами, не видя ничего вокруг, а всего-то нужно научить детей видеть свет, и они никогда не причинят себе вреда.

В тот момент я подумала о матери, которая многому меня научила, но только не этому, поскольку я в своей жизни много спотыкалась, слишком много. Что касается отца, я никогда его не знала. Я этого не сказала, но нас с ней это роднило, возможно, поэтому между нами и установилась некая связь.

– О чем вы думаете? – выдернула она меня из этих мыслей.

– О матери. Она прекрасная женщина, но я очень поздно это поняла. И об отце, которого никогда не знала. Его отсутствие в моей жизни всегда было тяжким бременем. Я пыталась его сбросить, но каждый раз чувствовала эту тяжесть в объятиях каждого мужчины, встретившегося на моем пути.

– Еще одна причина, – сказала она.

– Еще одна причина для чего?

– Чтобы открыть глаза! Вам приходится часто падать просто потому, что вы не научились ходить по прямой.

Что правда, то правда, я часто падала.

И сейчас казалось, словно благодаря ей начинаю подниматься.

20
Трое

Пусть годы не сотрут следы нашей любви…

«Как я и говорила, во вселенной все всегда к лучшему для самой вселенной, если вы танцуете с ней в одном ритме… И вот что случилось следующим летом.

Со мной случились три встречи, которые должны были завершить начатое. Сейчас, оглядываясь назад, я точно знаю: это были не просто встречи, а воля провидения. Как бы то ни было, все, кто встречается на вашем пути, пересекают его не случайно, как и вы сами. В их словах, присутствии, действиях всегда есть смысл, который так или иначе, иногда радикально, меняет жизнь, и вы даже можете этого не осознавать. Кстати, часто нашему сознанию удается установить эту взаимосвязь гораздо позже.

Именно так, с разницей в несколько дней, в мою жизнь вошли трое мужчин, и в тот момент я действительно не заметила связи между этими событиями.

Однажды утром я услышала шум в квартире этажом выше: там двигали мебель и громыхали по паркету чем-то тяжелым. На лестнице слышалась суматоха и мужские голоса, а потом снова наступила тишина. Вернувшись вечером домой, я услышала музыку, скрипку: кто-то музицировал прямо надо мной. Я пришла к выводу, что у нас появился новый жилец и он музыкант. Весь вечер я слушала, как он играет: то исполнял всю пьесу на одном дыхании, то неутомимо повторял один и тот же отрывок, но всегда виртуозно. И хотя перекрытия дома заглушали звуки скрипки, не услышать чистоту и красоту извлекаемого из инструмента звука было невозможно. Той ночью я заснула под звуки скрипки с безумным желанием прикоснуться пальцами к клавишам фортепиано. Как вы знаете, стоит заиграть одному музыканту, как на его зов сразу приходит другой.

Что я и сделала на следующий день. Придя домой с работы, швырнула сумку на кровать и бросилась к инструменту.

Больше часа я, не останавливаясь, играла одно произведение за другим, а потом позволила пальцам порхать по клавишам, импровизируя, повинуясь лишь мелодичности извлекаемых звуков.

Стоило сделать паузу, как сверху на меня обрушилась мириадами стремительных нот скрипка. Я ответила тем же – токкатой, чей ритм звучал как подхваченный диалог. Беседа перекликающихся инструментов продолжалась до поздней ночи. Это было восхитительно.

Следующие два дня скрипка молчала, хотя я и призывала ее несколько раз своим инструментом. На третий день снова услышала ее звуки, возвращаясь домой. Репертуар тот же. Это натолкнуло меня на мысль, что у него есть слушатели. Я собиралась ответить отрывком, который недавно репетировала, и вдруг в дверь позвонили.

В проеме стоял мужчина со скрипкой в руке, и, если бы не она, я бы никогда не догадалась, что это мой сосед-скрипач. Небольшого роста, полноватый, одет как ковбой, что совершенно не сочеталось с возрастом: на вид ему было за 60. Прямые темные волосы, немного тусклый цвет лица.

– Я пришел познакомиться с пианисткой, – сказал он с сильным английским акцентом.

– Она перед вами, – ответила я с улыбкой, – кофе?

– С удовольствием, мадам.

Когда он вошел, я сказала:

– Мне вас вчера не хватало.

– А, вчера мы играли в концертном зале Плейель.

Я не ошиблась: он был виртуозом, хотя его трудно было представить в смокинге.

Так начались наши музыкальные встречи. Он приехал в Париж всего на пару месяцев на замену в одном известном оркестре. Выступал один или два вечера в неделю, остальное время репетировал. По матери был англичанином, а по отцу индийцем, поэтому рос в довольно требовательной атмосфере. Музыка появилась в его жизни как возможность удовлетворить жажду новых знакомств и мест. Вся его жизнь была сплошным путешествием. Он был влюбчив, и если женился, ненадолго.

Впрочем, очень скоро звук скрипки стал наполнять наш дом реже, ибо он любил женщин так же сильно, как музыку. Меня порой удивлял его бешеный успех у прекрасного пола. Он объяснял, что на них как магнит действует его профессия. Иногда крутил романы параллельно с несколькими женщинами, что приводило к ужасным недоразумениям. Но, как ни странно, они всегда его прощали. Всем своим видом он вызывал желание проявить снисходительность.

Своеобразный, забавный и ужасно болтливый, он, когда начинал играть, преображался. Глаза закрывались, лицо становилось гладким, как у ребенка, но с мудростью старца; пальцы летали по струнам с силой, останавливающей время, скрипка начинала рыдать. Все вокруг переставало существовать.

Каждый раз, возвращаясь от скрипичного мастера, он спрашивал мое мнение о звучании инструмента, и я постепенно начала замечать нюансы: незначительные, но вполне явные. Звук мог быть более округлым, более сильным, с большей амплитудой, чуть выше. Он настраивал инструмент, как скульптор, доводящий творение до идеала. Я раньше такого не видела.

Однажды он пригласил меня на свое выступление в один парижский концертный зал. Я заметила его среди других скрипачей в последнем ряду. Мне казалось, он солист, и было грустно осознавать, что это не так и его звездный час прошел. В моих глазах он был лихим юнцом на первых ролях, и я, естественно, не могла вычленить инструмент друга из общего звучания.

Иногда приглашал меня к себе на ужин, ему нравилось готовить, и я поднималась в надежде, что до конца вечера он что-нибудь сыграет. Эти удивительные мгновения смягчали мое горе и помогали ждать.

Оказавшись с ним в одном помещении, я не смела прикасаться к фортепиано. Перед лицом его таланта мои пальцы казались деревянными, а репертуар – слишком ограниченным. Я никогда не играла дуэтом и ни перед кем не выступала, слишком далека была от совершенства.

Он потратил немало времени, прежде чем заставил меня задуматься.

– Вы больше не играете?

– Предпочитаю слушать вас.

– Вы стесняетесь? Музыкант не должен стесняться, иначе некому будет играть!

– Вы играете с величайшими пианистами…

– Теперь я оказываю эту честь вам, my dear^[1], вы не можете отказать.

Я села за инструмент со смущением новичка и робко начала наигрывать какую-то банальную сонату.

– Ля-ля-ля, – ерничал он, – ля-ля-ля, очаровательно!

Я пробуравила его взглядом.

– Знаю, вы можете играть по-другому. Come on^[2], не обращайте на меня внимания, порадуйте меня!

Я принялась за другую пьесу, с бо́льшим энтузиазмом, но так же неуклюже, даже не смогла закончить.

– Выпить, срочно! – воскликнул он. – Сейчас вернусь.

Той ночью, разгоряченные виски, мы играли несколько часов подряд. Опьянев от алкоголя, я исполнила весь репертуар, а он с удовольствием подыгрывал и импровизировал. Он научил меня, что совместное музицирование имеет даже большее значение, чем сама музыка. У нас было несколько незабываемых вечеров. Постепенно он заманил меня на запретную территорию музыки Шопена и Рахманинова. Внутреннее ощущение, преследовавшее меня последнее время, получило подтверждение: я умела владеть нотами так же, как они владели мной, мы могли сливаться воедино.

Однажды вечером на выходе из редакции я встретила второго мужчину. На тротуаре стоял пожилой человек в старом плаще, высокого роста, старавшийся держаться прямо. Белые волосы были зачесаны назад, выражение лица не отталкивало, нос был довольно большой.

Казалось, он кого-то ждал и в то же время искал, поскольку всматривался в лица выходящих из здания. Пару месяцев назад я бы вряд ли его заметила, но в тот особый период жизни от меня ничего не ускользало, точнее, ничто не оставляло меня равнодушной.

Я сделала вид, что роюсь в сумочке, чтобы проверить, не смотрит ли он на меня. Он смотрел. Подошла к нему.

– Вы кого-то ищете?

– Да, мадемуазель, – ответил он, – я ищу того, кто написал это!

Несмотря на легкое волнение, голос звучал мягко. В руке он держал вырванную из нашей газеты страницу, где была критическая статья об изданной несколько недель назад книге. Автором была я.

– Это я.

Он удивился, скорее всего потому, что не ожидал, что я окажусь такой молодой, даже если не сравнивать с его возрастом. Я сразу вспомнила, что в той статье разнесла молодого автора, которого СМИ хвалили за совершенно нестандартный и новаторский подход к написанию книг. В этой статье я подвергла критике его первую работу, сказав, что простота и современность в нашем обществе прекрасно уживаются, но очень жаль, что они так же хорошо прижились в литературе. В конце я настаивала, что не нужно путать посредственность с модернизмом, окончательно припечатав автора тем, что его ни в коем случае нельзя назвать творцом.

– Вы несправедливы к нему, вы писали о моем сыне. Кто вы такая, чтобы так нападать на авторов?

– Извините, я написала то, что думала, ни больше ни меньше.

– Ни больше ни меньше? Скорее меньше, чем больше. Вам понравилось бы, если бы о вас говорили в таком тоне? Хотя это вряд ли, думаю, вы никогда ничего не писали, кроме своих пропитанных ядом пасквилей.

Посыл был понятен, но от волнения у него начало сбиваться дыхание. Сердце сжалось из-за его переживаний, старости, из-за него самого, стоящего на этом тротуаре, из-за меня, которая не знала, что делать и что ответить, которая никогда ничего не писала.

– Что вы хотите?

– Я хотел увидеть того, кто написал эту грязь. И никогда бы не подумал, что это будет человек с ангельским лицом, но далеко не ангельским пером.

Эта красивая фраза навсегда врезалась мне в память, она была настолько хороша, что даже собеседник показался мне довольно приятным, несмотря на гнев.

– Могу я угостить вас кофе? – к своему удивлению, спросила я.

Предложение его обескуражило, однако он согласился. Ему нужно было высказаться.

Он рассказал, что после прочтения статьи сын впал в тяжелую депрессию, а ведь несколько недель после выхода книги получал только восторженные отзывы. По правде сказать, он всегда был склонен к перепадам настроения, но в этот раз его состояние вызывало серьезные опасения, оно ухудшалось и скорее всего требовало госпитализации. Моя статья с критикой спровоцировала охлаждение интереса к книге в средствах массовой информации, и сын этого не выдержал.

Я искренне извинилась за это и сказала, что никогда бы не подумала, что моя статья может иметь такое значение.

– Но вы же достаточно хорошо пишете, вас читают, разве нет? А иначе зачем вообще вы пишете?

– Я больше ничего не умею, мне это нравится.

– А эта статья вам самой нравится? – спросил он, глядя на газетный лист, лежащий на столе.

– Мне понравилось ее писать, но не нравится то, во что это вылилось.

– Так вот на будущее всегда думайте о читателях, о том, какие эмоции у них вызовете своими статьями, я сам всегда так делал.

– Вы журналист?

– Я был писателем. Сын хотел быть похожим на меня, думаю, он комплексовал рядом со мной. Даже когда был маленьким, всегда стремился обыграть меня, что с мячом, что с пером в руках.

– Как вас зовут?

Его имя мне не было знакомо, оказывается, он опубликовал три эссе и параллельно преподавал философию.

– Почему вы не пишете ничего, кроме статей?

– Я не умею рассказывать истории, у меня не писательская душа.

– Тогда расскажите одну историю, с большой буквы “И”. Да все, что хотите, только не используйте других людей для заточки вашего пера.

Мы обменялись номерами телефонов, и через несколько дней я позвонила ему, чтобы справиться о здоровье сына. Его на полгода положили в психиатрическую лечебницу. Все это время мы с его отцом периодически виделись. Он забирал меня из редакции, и мы сидели в парке или кафе. Я приняла решение больше не публиковать критических статей и начала писать первую книгу. Когда первая глава была представлена на его суд, он сказал “интересно”, что, конечно же, не заряжало энтузиазмом.

– Для кого вы это пишете? – спросил он.

Я вкратце рассказала, что жду одного мужчину, с нетерпением предвкушаю его возвращение и явно пишу для него.

– Вот в этом ваша ошибка, – ответил он. – Пишите для себя.

Именно так я и сделала, потратив кучу времени, черновиков и выбросив в корзину множество пустых листов бумаги. Последовав его совету, я написала первую историю Истории. И поняла, что умею владеть словами так же, как они владели мной, – мы могли сливаться воедино.

Третьего мужчину я встретила на первом уроке актерского мастерства. Мы были одного возраста. Он был очень высоким, смуглым, стройным и нравился женщинам, которые посматривали на него. Но совершенно искренне не обращал на это внимания. Мы составили довольно гармоничную сценическую пару. Наш педагог с самого начала поставил нас играть вместе, что создало ощущение своего рода сопричастности, которое, к слову, он даже не пытался углубить ни словом, ни улыбкой.

Мне было непонятно, что он там делает. И вот мы получили первое задание от преподавателя:

– Представьтесь: ваше имя, возраст, профессия, что привело вас сюда. В рассказе должно быть как минимум два выдуманных факта. Никто не должен знать, какие именно.

Помню, я представилась медсестрой, омолодила себя на пару лет, и когда он спросил, почему я здесь, ответила: «Чтобы быть ближе к тому, кого люблю».

Что говорил он в своей «визитной карточке», я не вспомню, но вранье было очевидно.

Дело даже не в том, что он был замкнутым или застенчивым, просто большую часть времени он будто отсутствовал, пребывал в каком-то неизвестном мне мире, и когда выныривал, требовалось немного времени, чтобы включиться в реальность. Он всегда медленно говорил. Первое время мы почти не разговаривали, лишь обменивались репликами сценок, которые ему не всегда удавалось хорошо сыграть.

Однажды после очень тяжелого занятия он пригласил меня выпить по бокальчику напротив театра.

К моему удивлению, этот мужчина оказался довольно разговорчивым. Сирота, как и я, родители-евреи погибли во время войны. Никаких воспоминаний о них не сохранилось. Вырос в деревне, где его воспитывала пара алкоголиков, не сильно помогавших ему взрослеть. Конечно, именно по этой причине он всегда казался потерянным.

Чем он только не пытался заработать на жизнь, потом уехал в кибуц в Израиле, но остаться там не захотел. Вернулся во Францию и снова взялся за учебу, параллельно подрабатывал, чтобы выжить. Несмотря на диплом о высшем образовании, так и не смог устроиться на нормальную работу, только грузчиком или официантом.

Меня поразила его смелость.

– А ты? – спросил он.

Я вкратце рассказала о своей жизни, подчеркнув, какое у нас похожее детство.

Его заинтриговала причина моего нахождения на наших курсах, о которой я упомянула на первом занятии.

– Это правда? Ты здесь из-за мужчины?

– Да, правда.

– Я не верю в любовь и не верю в пару. Это лишь шаблоны, привитые в детстве. Медузам не нужно создавать пару, чтобы выжить, кошки тоже не расписываются, природа говорит сама за себя.

Разговор нас сблизил, что сказалось на нашей игре.

Вскоре после этого я пришла к Дара́, и она сказала:

– Есть мужчина, который обратил на тебя внимание, он тебя хочет. Высокий шатен.

– Ты прекрасно знаешь, Дара́, это невозможно. Ты знаешь, кого я жду…

– Это ты говоришь, что невозможно. Это ничего не изменит. Нужно развлечься, дорогая, такова жизнь.

– Да не хочу я развлекаться.

– Ба, – произнесла она, как обычно закатив глаза, – вот увидишь, вот попомнишь.

Две недели спустя мы договорились встретиться в воскресенье в сквере, чтобы порепетировать. Мы, конечно, были любителями, но педагог ясно дал понять, что не собирается тратить время впустую, и чтобы добиться прогресса, нужно все время повторять текст, совершенствоваться.

После двух часов непрерывной декламации роли я пригласила его к себе на ужин. Я знала, что он стеснен в средствах и не может пригласить меня в ресторан. По дороге он купил бутылку вина.

Когда я готовила макароны на своей маленькой кухне, мой взгляд задержался на его мускулистой руке, потом на торсе. Он закатал рукава рубашки, был загорелым и казался расслабленным, почти привлекательным. Неожиданно для себя самой я почувствовала желание, плотское желание прикоснуться к нему. Но осеклась.

Мы поужинали, поболтали, было поздно. Когда бутылка опустела, он спросил:

– Мне уходить домой или я буду спать с тобой?

Не задумываясь ни секунды, я с улыбкой ответила:

– Ты идешь домой!

– Нет, я так не думаю. Ложись, выключай свет, я сейчас.

– Почему это?

– Потому что по-другому ты не захочешь. Делай, как я говорю.

Этой ночью произошло нечто невероятное, как, собственно, и в последующие. Мое тело, полностью утратившее себя за долгие месяцы, проснулось от его ласк. На первый взгляд такой мягкий человек в постели оказался безумно страстным. Он угадывал мои желания задолго до того, как я сама их осознавала.

Ненасытный любовник, он был со мной до рассвета и доставил мне удовольствие как никто другой.

Приходил вечером, иногда поздно, а уходил утром, не прося ничего, кроме кофе. Это отступление от правил не уменьшало ни ожидания, ни страданий, однако дарило успокоение по ночам.

И все же однажды, когда мы смеялись и пили вино, восхитительная легкость момента заставила меня сказать, что тот, кого я жду, вернется и с того самого дня мы больше не увидимся.

– Ты думаешь, что будешь жить с ним? – наивно спросил он, хотя на самом деле это был далеко не наивный вопрос.

– Нет.

– Что тогда? Какие у тебя планы на ближайшие годы? Ты собираешься всю жизнь оставаться одна?

– Не знаю.

– Ты собираешься покончить с собой?

– Не знаю.

Он взял меня за плечи и посмотрел в глаза.

– Я не знаю, кто он для тебя, но ты должна жить. Ты меня слышишь, ты должна жить.

И взял меня за руку. А после занялся со мной любовью, снова; отдых от мучительных мыслей, душа на смятой простыне. Я поняла, что умею владеть телом так же, как оно владеет мной, мы могли сливаться воедино.

Итак, скрипач, писатель и любовник – все трое донесли до меня одно послание перед его возвращением. Ибо лето прошло, и вернулся он».

21
Отсрочка

А вдруг мы встретимся с тобой в последний раз…

«Да, он вернулся. Однажды утром меня буквально подбросило на кровати. Я знала: он здесь. Была уверена. Во сне я видела, как он идет по парижской мостовой. Я бросилась в наше кафе. Конечно же, его там не было. Поэтому побежала к его дому и заметила, что окно и ставни открыты. Он вернулся.

Я бродила по улицам, опьяненная радостной мыслью, что он здесь.

Он рядом.

Я знала, он не позвонит, а однажды утром придет в кафе на острове, чтобы увидеться со мной. Именно так мы и встретимся.

Поэтому ждала следующего утра, потом следующего, и снова следующего…»

Она рассказала об ожидании, долгом, слишком долгом ожидании, истощившем мечты. Об усталости, надежде, медленно сочившейся сквозь похожие друг на друга дни. Каждое новое утро сулило встречу, но вероятность таяла с каждой секундой. И снова назад, снова на мост, в последний раз оглянуться. Может, завтра, бесконечные вечные «завтра», месяцы, напичканные под завязку одинаковыми «завтра». Подождать еще…

Потому что на другом берегу реки был мужчина, которого она теперь знала. И пока она ждала, то садилась, то вставала, считала секунды, вертела головой на звук шагов утренних прохожих, подносила к губам чашку кофе, пока напиток стекал по ее горлу, пока она постепенно смирялась с тем, что никто не пришел, он, наверное, просыпался, просыпался и потягивался на своих белых простынях. А может, спал, свернувшись калачиком, как ребенок? Теперь она знала, как он спит. Когда он вставал, шаги эхом отдавались в длинном темном коридоре. Взъерошенные волосы спадали на ворот расстегнутой рубашки. Полузакрытые глаза щурились от света. Он шел по длинному коридору, слегка наклонив голову. Пританцовывал, поскольку был в хорошем расположении духа, и даже иногда насвистывал. На другом берегу реки переодевался мужчина. В той комнате, где на стенах висели восточные ковры, куда свет проникал случайно, без приглашения, он надевал свободные брюки и застегивал неглаженую рубашку. Собирался надеть солнцезащитные очки, он всегда предпочитал прятать за линзами широко распахнутые глаза. Выглянув на балкон, понял, что еще тепло и он не замерзнет. Искал ключи на заваленном столе и быстрым шагом направлялся к двустворчатой бордовой двери. На той стороне реки из старого лифта вышел мужчина и пошел на бульвар. Он решил выпить чашечку кофе в кафе через дорогу, может, даже две. Он никуда не опаздывал, а к ней опоздал на целую вечность.

«Я ждала, если бы вы знали как, не отрывая взгляда от моста, прямо на этом месте. Мой взгляд был всегда устремлен в эту точку, на угол. Вы видите, там, напротив, угол моста. Ждала, что появится, что его силуэт проступит на камне. Иногда ошибалась, вернее, делала это намеренно, ведь я прекрасно знала его шаги, походку, вернее, только и делала, что ходила за ним по пятам. Все эти годы, что еще оставалось?»

И ее взгляд снова был устремлен в эту точку. Я заметила, что во время рассказа она редко смотрит на меня. Казалось, просто говорит в первую очередь с самой собой. Я привыкла, что со мной разговаривают, не глядя на меня. Невидимость была частью моей жизни, именно поэтому мне так нравилось находиться под светом софитов. Но, по сути, не сам свет делает предмет заметным, а степень его прозрачности. В общем, софитам удавалось лишь слегка подсветить меня.

Я с самого начала ошибалась. Ее взгляд не был ни потерянным, ни бессмысленным. Он все еще искал в ноябрьской дымке силуэт черного пальто на белых камнях.

«Я так отчаянно молилась, чтобы он пришел, что когда через несколько дней это произошло, решила, что мне мерещится. Был такой же осенний день, как сегодня, Сену даже не было видно. Я увидела, как он идет, вон в том окне. Он улыбнулся. Он пришел ко мне.

Мне всегда нужно было прислушиваться к самой себе. Когда удавалось, я точно знала, придет он или нет. Сердце никогда не обманывало, а вот голова… Желание ни на что не влияет. Всю жизнь мы чего-то хотим. Огонь желания всегда подпитывается надеждой, но есть только один верный путь – принятие. Чтобы это понять, нужно дожить до моих лет.

Мы выпили чашку кофе, потом вторую, третью. Провели утро в разговорах и безумной радости воссоединения. Я забыла о работе, обо всем на свете. Он был рядом, и это главное. Он немного рассказал о путешествии, о своих делах, о камнях, которые привез с собой, однако я чувствовала: это не все. Мне казалось, цель его путешествия была не только в этом. В некоторых видениях он подвергался опасности, и я дрожала в постели от страха за его жизнь. Тем не менее не видела смысла расспрашивать его.

А вот он буквально засыпал меня вопросами, я с радостью рассказала о прожитых месяцах, о попытке написать первую книгу, о новых встречах, но только не о любовнике.

Однако он все знал и обо всем догадался.

– Ты думала обо мне, много.

– Да, – ответила я, пристально глядя на него.

– Я тоже думал о тебе, много. Тело не так важно… но душа…

– Я знаю.

– Я знаю, что ты знаешь, и я рад. Ты изменилась, – произнес он с улыбкой.

Это было правдой: сама того не осознавая, за это время я успела сильно поменяться.

Мы расстались сразу после полудня. Он просто сказал: “До скорой встречи”.

Естественно, я продолжала ждать. Он вернулся через неделю.

Как-то утром я принимала душ, и вдруг у меня в голове зазвучало слово “метаморфоза”. Метаморфоза, метаморфоза, – засело в мыслях и не хотело их покидать, правда, я тогда не придала этому особого значения. Я собиралась на встречу с ним, знала, он придет. Была уверена в этом почти на сто процентов, поэтому чуть дольше обычного прихорашивалась, красилась и одевалась.

На выходе из дома, еще не успев взять сумку, вернулась и взяла с книжной полки толковый словарь: “Метаморфоза: превращение, переход из одной формы в другую”. Обычное толкование, ничего особенного. И пошла в кафе.

Прождала около десяти минут и увидела его. Я сидела на террасе – погода все еще располагала, – и он пришел. Сел напротив, положил на стол книгу.

Бегло взглянув на старинное издание с загнутыми уголками страниц, я прочитала название – “Метаморфозы”.

Проследив за моим взглядом, он сказал:

– Я привел с собой нашего старого друга Овидия, можно ему присоединиться к вам за этим столиком?

– Так я его сюда и пригласила!

Он улыбался, ведь только он мог понять смысл моих слов.

– Но, честно говоря, мне не совсем понятно значение этого термина, – добавила я.

– Вспомни о гусенице и о ее трансформациях.

– Я что, гусеница? – спросила я с удивлением.

– Я вижу кончики твоих крыльев, но метаморфоза – это долгий, изнурительный, болезненный процесс.

Болезненный, это точно. И через несколько часов он снова ушел, даже не предложив встретиться за пределами кафе.

И следующие три месяца приходил сюда один-два раза в неделю.

Мы с упоением говорили обо всем и ни о чем: о жизни, любви, смерти, почтительно склонившемся официанте, луне. Он приходил и учил меня, хотя я этого не осознавала. И если не считать нескольких взглядов, слов и прикосновений к моей руке, он установил дистанцию, побороть которую я не осмеливалась.

Однажды он вошел с видом победителя: грудь колесом, темные кудри взлохмачены, брюки помяты, куртка с оттянутыми тяжестью книг карманами. Подсел ко мне у барной стойки и положил на нее толстое увесистое издание.

– Я читал ее всю ночь. Уже в пятый раз. “Так говорил Заратустра” Ницше.

Я взяла книгу в руки.

– Открывай любую страницу наугад и читай! Подожди, давай сядем в глубине зала, будет удобнее.

Пересев за другой столик, я перелистала страницы, как тасуют игральные карты, остановилась на одной и начала читать с середины.

– Читай вслух!

– “Глаз не смыкает он мне, душу заставляет бодрствовать. Легок он, поистине легок, как перышко. Он убеждает меня, и мне неведомо как; он дотрагивается до моего нутра ласкающей рукою, он меня заставляет не спать. Да, заставляет, и душа начинает потягиваться”.

– Продолжай.

Я продолжаю и останавливаюсь в конце абзаца:

– “Когда, о источник вечности! Радостная и ужасающая полуденная бездна! Когда ты впитаешь в себя мою душу?”

– Скоро, – сказал он, – скоро.

Встал и ушел.

На другое утро прошел мимо, но не зашел. Когда он выскочил мне навстречу как черт из табакерки, я стояла на тротуаре и курила. Воздух наполняла первая осенняя прохлада, хотя солнце еще пригревало. В тот день отмечали Йом-Кипур. Я помню, поскольку в кафе было необычно мало посетителей, и я спросила у официанта, почему так. Он ответил: “Сегодня еврейский праздник, День всепрощения или что-то в этом роде”.

Еврейский праздник… Я мало знала о еврейских праздниках, да и о своем еврействе: лишь то, что это уничтожило мою семью. И все же я была еврейкой по крови; значило ли это, что и по духу?

Размышляя над этим, я с чашкой кофе вышла на террасу, и тут появился он.

Конечно, я всегда надеялась его увидеть, просто не ожидала, что сегодня. Тем не менее, как всегда, подготовилась и накрасилась, хотя знала: это почти не имеет значения. И в надежде на встречу затянула утренний ритуал чуть дольше, чем следовало.

Он приехал на велосипеде и слез с него, чтобы меня поприветствовать. От холода с его ресниц скатилось несколько слезинок. Я обратила на это его внимание.

– Ну и что, это ничего не значит, правда ведь?

Он, кажется, был в плохом настроении, торопился и беспокоился.

Я пригласила его согреться внутри, надеясь хоть ненадолго продлить момент рядом с ним.

– Нет, я спешу, у меня дела, которые нужно уладить. А ты сегодня не работаешь?

Не зная, что ответить на запоздалое присутствие, я ответила:

– Сегодня Кипур.

Он уставился на меня в недоумении.

– Ну да, конечно, тогда у меня сегодня День Святой Троицы.

Затем проворно сел на велосипед и без дальнейших комментариев исчез.

Влага, наполнившая глаза несколько мгновений спустя, не имела никакого отношения к утреннему холоду. Я стояла на тротуаре совершенно ошеломленная, а потом на меня навалилась усталость, ужасная усталость. Я пошла в сторону набережной, не расплатившись за три чашки кофе и даже не заметив этого.

Кипур, День всепрощения, почему он пришел сегодня? В чем смысл его слов? Святая Троица? Он имел в виду возвышение души, о котором так подробно рассказывал, символом которого для него был Святой Дух?

Может, просто не ожидал меня увидеть. Обычно в это время меня там уже не бывало. И у меня не хватало сил пройти по улицам Парижа и добраться до редакции.

Возможно, я должна извлечь какой-то урок из этого дня, напомнившего о давно забытых корнях. Эта встреча была наказанием?

Неужели так мучившее меня ожидание, страдания, исступление посланы мне в наказание за забвение истоков?

Я спустилась на набережную, села на прогретые солнцем камни у самой воды и впилась взглядом в Сену.

Я ждала знака, спасительной мысли. Ждала почти весь день. Вглядывалась в лица прохожих, в кораблики, в небо, в форму облаков, искала в них ответ. Но ничто не откликалось, ничего не происходило. В какой-то момент подумала, что, наверно, схожу с ума и просто нужно это признать. Продрогшая, уставшая, совершенно потерянная, я вернулась в еще более гнетущее одиночество своего дома. Собрала все черновики первой книги и разорвала их.

Абсолютно не связав одно с другим, через два-три дня после этого я начала писать новый рассказ о довоенной Польше, о гетто, варшавском гетто, об истории своей семьи, которую так хотела забыть.

В другой раз он позвонил мне на работу и предупредил, что на следующей неделе уезжает в командировку. Я была так поражена этим вниманием, что потеряла дар речи. С каких это пор он начал предупреждать о своих передвижениях? Я даже не была в курсе, чем он занят по выходным, что меня сильно ранило и мучило. Иногда встречалась с любовником, чтобы отвлечься от грустных мыслей и забыть, что любимый не хочет быть рядом со мной. Я занималась любовью яростно, лишь бы изгнать эту мерзкую грусть вместе с потом через поры кожи, изнуряла себя, упивалась сексом. Но стоило открыть глаза, как его образ, запах, слова снова вставали передо мной, заполняли все пространство вокруг. И, к счастью, в этот момент любовник уходил.

Однако он позвонил, и я испугалась, что он скрывает реальную причину отсутствия.

К еще большему удивлению, он попросил рассказать, чем я занималась на курсах актерского мастерства, что изучала, что чувствовала, выходя на сцену.

Разговор затягивался. Но, как обычно, слова лились радостным и невероятно легким потоком, что бывало только в беседах с ним. Потом спросил о музыке, о фортепиано, о книге. И я снова рассказала все: правдиво, искренне и с самыми сердечными эмоциями. Он отвечал с точностью человека знающего, слышащего смысл слов, умеющего говорить, человека, которому сами слова не нужны.

Когда я повесила трубку, то увидела вокруг себя яркие пятна, очень яркие. Их было много, словно звезд на небе. Я потерла глаза, однако они не исчезли. Лишь плавно переместились в пространстве. Обернулась, они были и позади меня, повсюду. Я думала, что упаду в обморок, но нет. Поэтому просто села и начала любоваться танцем ярких пятен, сиявших с разной интенсивностью. В итоге они слились в некое подобие водоворота и исчезли.

Я так и не поняла, что это было.

Одним ноябрьским днем он снова пришел, и я отважилась пригласить его зайти ко мне в следующую субботу. Хотелось познакомить его со своим скрипачом, чтобы он услышал эти неземные звуки. Думала, он откажется, однако получила согласие.

– Приходи с инструментом, устроим музыкальный вечер.

– Во сколько?

– Около восьми вечера, нормально?

– Я приду.

Я ушла из кафе, прокручивая в голове два коротких слова: “Я приду”.

Он собирался прийти, вернуться ко мне наконец. И будет музыка, и будет вино, и, возможно, страстная любовь.

В следующую субботу, в тот бесконечный день, я зашла к Дара́ пораньше, чтобы сообщить эту потрясающую новость.

Но мой восторг улетучился, словно потухшее пламя свечи, стоило встретиться взглядом с ее синими, как ночь, глазами».

22
Той ночью

Твои губы – смычок,

А мои словно скрипка

«Придя домой, я приготовила закуски и выпила немного вина, чтобы успокоиться.

Минуты текли слишком медленно и одновременно слишком быстро – я боялась его прихода так же сильно, как и желала. К счастью, мой друг скрипач спустился вниз и составил мне компанию. Я каждый день допытывалась, точно ли он придет, почти умоляла не забыть, что мы собираемся у меня в эту субботу. Ведь я давно поняла, насколько он непостоянный и легкомысленный. Несвойственная мне настойчивость не ускользнула от его внимания. Он, разумеется, догадался о чувствах, которые я питала к этому мужчине, и поэтому пришел в гости во всем блеске и в лучшем виде, на который был способен.

Мы разговорились, вернее, разговорился, как обычно, он, но в тот вечер я не особо прислушивалась к его словам: все время поглядывала на часы, опасаясь, что “он” не придет.

– You are so nervous! Because of this man?^[3]

– Этот мужчина – самый важный для меня человек на всем белом свете, – ответила я.

– Oh, I am shocked, I thought it was me!^[4]

Это заставило меня рассмеяться. Думаю, он был бы рад получить меня в свои трофеи, иногда он казался мне очаровательным. Но знал, что у меня есть любовник, и понимал: настаивать бесполезно. К тому же не в его правилах было ставить меня в затруднительное положение.

А потом в дверь позвонили. Он вошел в мой дом с небольшим потертым саквояжем из черной кожи. Соблюдая этикет, поприветствовал всех, его одежда была выглажена, на ногах новые туфли, а блестящие кудри аккуратно уложены. Я же намеренно оделась довольно скромно, в жемчужно-серую тунику и джинсы.

Как-то он пришел на встречу в брюках, в которых чувствовал себя не в своей тарелке, и у нас был долгий разговор об одежде.

– Совершенно точно существует одежда, которая нас отвергает, – сказал он. И дело не в покрое, не в материале, она бывает очень красивой, но, когда мы пытаемся надеть ее, она нас отвергает. И чем больше настаиваем, тем неприятнее ее носить. Ей же хуже: одежда с таким несносным характером в итоге оказывается забытой в шкафу. Может, в глубине души она именно этого и хотела. Ей не особо нравится дневной свет.

Я сразу мысленно провела ревизию шкафа: там было коричневое платье, которое я перестала носить, белые брюки в полоску, в которых чувствовала себя несуразной. А потом до меня, как обычно, дошел глубинный смысл его слов. Он говорил не только об одежде, но и о людях.

Он принес саксофон. Я познакомила гостей. Была уверена, что мой друг очарует его своей неординарностью, острым умом и чужеземными корнями. Спустя несколько минут они уже разговаривали так, будто знали друг друга целую вечность. Я сидела рядом, между ними, и была счастлива от того, что удалось организовать такой прекрасный вечер. Наливала им вино, они быстро опустошали бокалы, я тоже, но их присутствие опьяняло сильнее, чем любой алкоголь. Они задавали друг другу миллион вопросов: меня ничуть не удивляло, что мой друг скрипач спокойно отвечал. При этом я была ошарашена легкостью, с которой долгожданный гость рассказывал о детстве, родителях и работе. Я никогда не осмеливалась обсуждать с ним некоторые темы, а он вдруг взял и очень подробно описал целые страницы своей жизни. Ему просто нужно было задать эти вопросы. Почему я не сделала этого раньше? Скорее из стеснения, чем из-за отсутствия интереса.

Он рассказал об отце, который был уже в почтенном возрасте, о скромной матери, об очень разных по характеру братьях. О детстве и юности. Меня поразило упоминание модного парижского заведения на бульваре Сен-Жермен, завсегдатаем которого он был в то же время, что и я, когда снова пошла учиться. Значит, мы бывали с ним в одном и том же месте, может, он даже видел меня там, однако я этого не заметила. Сколько раз мы пересекались?

Я поделилась этими мыслями, а он расхохотался.

– А откуда еще могло взяться это дежавю.

После я спросила скрипача, не хочет ли он сыграть для нас.

И поскольку он обожал, когда его игрой восхищались, то без промедлений вынул скрипку из футляра.

После небольшой разминки он начал играть, нанизывать один за другим все знакомые мне наизусть отрывки. Но получалось еще лучше, чем всегда, – спасибо вину. Как обычно, вокруг разлилась невероятная благодать: с самого первого раза, как я услышала эти звуки, я мечтала, чтобы и “он” их услышал. Эта скрипка уносила меня в дальние дали, и не было ни одного дня, чтобы я не думала о нем под ее аккомпанемент.

Тем вечером скрипка пела, плакала и молила, повествуя о наших объятиях и расставаниях, ожидании и слезах, тайных радостях, уносимых прочь временем.

Он взволнованно слушал, а я смотрела на него. Он повернулся ко мне и беззвучно одними губами сказал “спасибо”. Потом пристально посмотрел на меня, и губы снова медленно зашевелились. Я услышала шепот: “Ты… Ты…” Он закрыл глаза.

Мы аплодировали от всего сердца, и в знак благодарности я налила ему еще бокал вина.

– But, you know^[5], она тоже играет. Вы когда-нибудь слышали?

– Никогда, – ответил он, глядя на меня.

Я замахала руками и отклонила приглашение.

– I love playing with her!^[6] Давай, давай, дорогая, теперь твоя очередь.

За те вечера, когда мы подолгу музицировали вместе, мы неплохо сыгрались, и теперь в моем репертуаре появилось несколько пьес, с которыми можно было гордо аккомпанировать его инструменту.

Когда пальцы коснулись клавиш, я поняла, что много недель подряд репетировала ради этого момента, чтобы нас услышал он.

Мы подарили ему чудесный концерт, и в его глазах читалось удивление и удовольствие.

– Красиво, – произнес он, когда музыка стихла.

Затем достал саксофон, и после недолгой разминки мы втроем начали что-то вроде джазовой импровизации. Я аккомпанировала им по мере сил, стараясь подчеркивать их ведущие партии. Союз скрипки и саксофона априори казался сомнительным, и нам потребовалось некоторое время, чтобы найти гармонию, но в итоге джаз так увлек нас за собой, что мы закончили импровизировать под дружный громкий смех.

Это была радость в чистом виде.

– Ты же тоже играешь на фортепиано, – сказала я ему, воодушевленная нашим приподнятым настроением. – Сыграй для меня.

И уступила место.

Он взял несколько аккордов, а затем начал играть вариацию популярной мелодии.

Но когда она закончилась, его пальцы начали медленно перемещаться по клавишам. Он сочинял на ходу, совершенно точно, – я и сама теперь часто так делала.

Поэтому я села рядом и опустила пальцы на клавиатуру рядом.

Мы играли часами, до самого рассвета, без единой фальшивой ноты. Вы музыкант, и понимаете, насколько маловероятно то, что я сейчас рассказываю, правда? Я впала в транс, сквозь который смутно уловила, как хлопнула дверь, и решила, что друг тихо ушел, чтобы нас не беспокоить. Каждая нота, каждый взятый им аккорд эхом отзывались в каждой моей ноте, в каждом ответном аккорде. Мне казалось, у него четыре руки. Это не было предугадыванием: я не угадывала, я знала, и он знал.

И это было так удивительно, что мы начали хулиганить. То он резко менял тональность, то я, пытаясь сбить нас с толку, но безуспешно, поскольку каждый даже с закрытыми глазами, еще до того, как пальцы коснутся клавиш, знал, в каком направлении заструится наша музыка.

А потом игривость исчезла, и слившиеся в одно целое потоки музыки унесли нас на край света, закрутили в водовороте наши души, встретившиеся снова, чтобы соединиться навсегда.

В этой неземной гармонии прозвучал заключительный аккорд. Мы еще долго сидели рядом и молчали, ошеломленные тем, что только что произошло.

Он встал.

– Я завтра уезжаю.

– Что? – вырвалось у меня, а сердце сжалось в предчувствии этого мучительного отсутствия.

– Я уезжаю в Казахстан.

– Надолго?

– Не знаю, думаю, да.

– Там есть камни?

– Да.

Я не знала, что еще сказать.

– Я пойду, – тихо добавил он.

Мысль, что он уйдет, была невыносима. Я медленно встала и оказалась лицом к лицу с ним.

– Ты… ты хочешь остаться? – еле выговорила я, потрясенная ужасной новостью.

Он прижал ладонь к моему лицу и посмотрел на меня.

– Нет, так не должно быть, и ты это знаешь. Я хочу, чтобы в этот раз ты жила, жила долго. Хочу, чтобы это прекратилось.

Я не понимала, о чем он. Просто хотела, чтобы он остался, и отказ разрывал сердце на куски. Чтобы это прекратилось? Что он имел в виду? Чтобы мы перестали видеться? Как он себе это представляет? Да как вообще он мог такое сказать, в то время как для меня одна мысль об этом казалась полным абсурдом? Для меня это было равносильно смерти.

Он убрал руку, взял с пола черный кожаный саквояж и направился к двери.

Я не шевелилась, не в силах сделать ни единого движения, застыв в своей боли. И думала о единственно возможном исходе.

Услышала, как открылась дверь.

– Нет, ты должна жить, – сказал он так, как произносят приговор, в последний раз угадав мои мысли.

Дверь за ним снова закрылась. Он ушел».

23
Без надежд

Одна тоска на сердце затаилась

«Наступила тоскливая зима. Я каждый день чувствовала бурлящее внутри горе.

Каждое утро приходила сюда, словно на встречу с воспоминаниями о нем. Больше не ждала, хотя все еще надеялась на возвращение. Отныне мне казалось, что лишь забвение принесет избавление от мучений. Но где его найти, ведь время, и я это прекрасно знала, не мой союзник.

Постепенно видения и сны, позволявшие ощущать близость с ним, исчезли. Он уехал в том числе из страны моих снов. Оставил меня одну, растерянную, совершенно дезориентированную.

На следующий день после отъезда я поняла, что музыка, чтение и писательство лишь усиливают боль, вызывая в душе восторг, который делает меня ближе к нему, его духу, его словам. Я больше не могла прикасаться к клавишам фортепиано и не вспоминать ту невероятную ночь; не могла читать, не думая о принесенных им книгах, не могла писать и не слышать его голоса.

И тогда решила выбросить из своей жизни ноты и слова.

Статьи стали безэмоциональными и безвкусными, простой информационной последовательностью.

Мне много раз на это указывали. Но меня это мало волновало, не пугала даже перспектива увольнения. Я перестала видеть смысл моего существования на этой земле.

Я уже говорила, что хорошо понимаю то, что вы сейчас чувствуете. И поверьте, в тот момент мое состояние было гораздо хуже вашего.

Все эти долгие месяцы мне составляла компанию подруга. Однако я перестала даже упоминать о пережитом или о подобии надежды, которая, несмотря ни на что, сохранялась, о нем я больше никому не рассказывала.

Даже Дара́, с которой мы продолжали общаться, хранила о нем молчание.

Я приехала к ней в воскресенье, сразу после его отъезда. Плакала, много.

– Он ушел, – сказала я.

– Знаю, дорогая.

Она утешала меня и, хотя я выпила ее кофе, даже не пыталась ничего увидеть на дне чашки.

И все же однажды сказала:

– Тебе нужно сходить к Мадлен, только позже, ты еще не готова.

– Кто такая Мадлен?

– Она видит то, чего я не могу. Другие жизни, это тебе поможет.

И дала ее номер телефона, который я записала в блокнот. Но, честно говоря, в тот момент уже решила, что никогда к ней не пойду: в моей земной и невыносимой жизни и так слишком много необъяснимого и странного.

В следующий раз она сказала:

– У тебя будет мужчина, дорогая, хороший мужчина. Он тебе поможет.

На это я ответила, что ее предсказание приятно слышать, но я больше ничего не жду ни от жизни, ни от мужчин, особенно от мужчин. И это в принципе невозможно, поскольку я не могу принадлежать никому другому.

– Это правда, – ответила она, – ты не можешь принадлежать никому другому, но разделить свою дорогу с другим можешь. Вот увидишь, вот “попомнишь”, – как она любила приговаривать.

Даже мой друг скрипач держался на расстоянии. Иногда предлагал поужинать вместе, я пару раз даже готовила сама, но его проницательный ум сразу понял: музыке в моем доме больше нет места. Спускался ко мне без скрипки, а когда я поднималась к нему, инструмент всегда был в футляре.

Он заговорил об этом лишь раз.

– Можно бесконечно убегать от музыки, но она все равно вас настигнет. Это я говорю как профессионал своего дела!

– Я убегаю не от музыки, – ответила я.

– О, в таком случае вы просто отключили звук!

Он заставил меня улыбнуться.

Тем временем писатель продолжал интересоваться моими литературными успехами и иногда навещал меня. Я врала, что у меня слишком много работы и совсем не остается времени на писательство.

– Очень жаль, ведь у вас легкое перо.

– Теперь оно ангельское? – иронизировала я.

– Перо, которое может позволить вашим читателям взлететь.

Тем временем он беспокоился о состоянии сына, которое не сильно улучшилось, и было понятно: вся его энергия и мысли поглощены этой мучительной ситуацией. Ему было необходимо говорить со мной об этом, и каждую встречу он просил совета или пытался удостовериться, что правильно ведет себя с сыном.

– Я боюсь, он совершит непоправимое, – однажды признался он.

– Никого нельзя заставить жить, – резко ответила я, думая больше о себе, чем о его сыне, и даже не поняв жестокости собственных слов. Потому что порой меня захлестывало гневом, на кого, на что – неизвестно, скорее всего на себя саму.

Я злилась, что не сумела убежать от тяжести сменявших друг друга дней и ночей.

Ведь и мои ночи стали тяжелыми. Любовник, которого я какое-то время держала на дистанции, постепенно начал приходить снова. И у меня не было сил бороться с его присутствием.

Он позволял мне немного забыться в парах алкоголя и плотских удовольствий.

Приходил, как обычно, вечером. Мы выпивали, потом ложились в постель. Он всегда занимался со мной любовью страстно, но мне больше не удавалось полностью отдаться процессу. Казалось, удовольствие, которое получала одна часть тела, никогда не сможет распространиться на него целиком. Как только все заканчивалось, это ощущение продолжало выбивать меня из колеи ночь за ночью. Такая любовь без любви хуже одиночества, поскольку тело не может убедить душу, но это вы и так знаете.

Как-то он помог мне купить небольшую машину, потому что я все чаще и чаще испытывала потребность сбежать из столицы и от наполнявших ее воспоминаний. Мы с любовником встречались исключительно на вечерних курсах актерского мастерства и у меня дома, с наступлением темноты. Но он предложил помощь в приобретении машины, и я понимала: присутствие мужчины в этом деле поможет сделать правильный выбор.

Из чего он сделал вывод, что начал играть в моей жизни какую-то роль, – стал периодически задерживаться до утра, особенно по выходным. Я безучастно смотрела на постепенное вторжение в мою квартиру и мою жизнь, лишь иногда давая понять, что мне нужно прогуляться по лесу в одиночестве. Он спокойно с этим соглашался.

Мне было интересно, придерживается ли он по-прежнему своего взгляда на пары и медуз, но не решалась задать вопрос из страха разрушить опору, которая помогала мириться с его присутствием в моей жизни. В противном случае все пошло бы прахом.

Тем не менее, несмотря на все его усилия и мое раздражение, отчаяние, усталость от слез, молчание, даже самопожертвование, все это походило на то, будто я пыталась закрыть дверь, а тот, кто ушел, незримо был рядом и постоянно ставил ногу в проем, не давая этого сделать.

Прошло много недель, наступил январь. Я убеждала себя, что он обязательно вернется на новогодние праздники. Однако он так и не появился, а я поклялась себе больше никогда не приходить под его окна».

Она сделала короткую паузу.

А потом рассказала, как однажды кружила на машине по улицам острова, ища, где припарковаться, вертела головой вправо-влево, высматривала пустое местечко между автомобилями, крутила вправо-влево руль и тут увидела его. Сначала лицо, его красивое лицо, профиль и падающий на волосы снег, он немного наклонил голову, чтобы спрятаться от колких снежинок. И эта долгожданная картина дошла до ее сознания с небольшим запозданием, потому что в этот момент месяцы ожидания сконцентрировались в несколько микросекунд. В то же мгновение, когда она узнала лицо того, кого ждала, искала, на ком должны были закончится эти долгие часы, дни, недели, месяцы, годы, в ту же самую микросекунду взгляд соскользнул с его лица на руку, потянувшуюся вперед и обхватившую талию, такую тонкую талию женщины, идущей на несколько шагов впереди. А потом снова посмотрела на его глаза, его нежный, любящий взгляд. Взгляд того, кто обнял любимую и уверен, что это взаимно, взгляд того, кто не ошибался в эту самую микросекунду. И машина сама вильнула вправо, повинуясь мощному двигателю, проехав еще несколько метров.

Ей было все равно, можно ли там парковаться, – она просто остановилась, а сердце сжало в тиски невыносимой боли. Горе наполнило вены, мышцы, разлилось в крови. Не в силах ни действовать, ни думать, она просто сидела и смотрела, как лобовое стекло заносит снегом. Она не плакала и в конце концов вышла из машины, подхваченная мучительным воспоминанием об этом невыносимом зрелище. В тот момент ей казалось, что стоит выбраться из кресла, сидя в котором она стала свидетелем той зимней сцены, и сразу все забудет. Сделала несколько шагов и буквально ввалилась в какой-то ресторан. Но, снимая пальто, почувствовала, как к горлу подступает ком, поэтому, не говоря ни слова, бросилась наверх в туалет. На бегу распахнула дверь, и несмотря на боль и подступившие слезы, не могла не подумать, что эта сцена перед эмалированным унитазом была такой же жалкой, как и предшествовавшие месяцы бессмысленных надежд. В конце концов она разрыдалась, полностью осознавая, что от потоков воды не наступит облегчения. Поэтому плакала недолго.

Посмотрела в зеркало, постаралась вытереть черные круги от туши, образовавшиеся под глазами… И решила встретиться с реальностью лицом к лицу, измученная, уставшая, побежденная.

Когда спускалась по ступенькам, выронила из рук мокрый носовой платок. Наклонилась, чтобы его поднять. В самом низу, на стене увидела отпечаток руки, сделанный оранжевой краской. А под ним всего одно слово, похожее на подпись художника, расписавшего стены этого небольшого недавно отремонтированного ресторана. Одно слово красивым каллиграфическим почерком, и это оказалась не подпись.

“Метаморфоза”, – вот что написал художник.

– Да, метаморфоза. Этот ресторан все еще существует, в двух шагах отсюда, на улице Сен-Луи-ан-Лиль, сходите туда. Они с тех пор не перекрашивали стены, вы все еще можете увидеть там это слово.

– Еще один знак. Но вам, наверное, было…

Я не смогла подобрать нужное слово.

«Да, – подтвердила она, вздохнув, – было чудовищно. Конечно, видеть его с другой женщиной было невыносимо. Но еще более невыносимыми стали сомнения: неужели мой воспаленный разум выдумал историю от начала и до конца? Неужели я любила того, кто никогда не любил меня? Вполне резонные вопросы. Многие месяцы я была не в себе, практически перестала себе принадлежать и все меньше и меньше себя узнавала. Кем я была? Кем был он?

И ровно через год, пребывая в точно таком же состоянии духа, день в день с той знаменательной встречи на перекрестке, я позвонила ему и попросила увидеться. Он согласился».

24
Прощай

Слышишь, я снова кричу

«Мы встретились в кафе на первом этаже его дома через час после моего звонка. Он даже не спросил о причине. Я просто сказала “мне нужно тебя увидеть”, он ответил “хорошо, через час”.

Я пришла чуть раньше. Сидя за столиком, отметила, что чувствую себя удивительно спокойно, даже безмятежно. От этой встречи я не ждала ничего особенного, да и вообще больше ничего не ждала. Долгие месяцы страданий разрушили меня до основания. Мне просто требовалось рассказать ему о своем безумии, нужно, чтобы он освободил меня, чтобы стал для меня как все – обычным мужчиной, которого легко забыть.

Он пришел в назначенное время. Теперь с короткой стрижкой, темных кудрей не осталось. Он похудел, черты лица заострились, и, несмотря на улыбку, в темных глазах читалась бесконечная усталость. При этом казался более ухоженным. На нем был незнакомый мне красный шарф.

Он не поздоровался, просто сел напротив и молчал. Ждал, когда я заговорю.

– Ты сказал, что я должна жить, но у меня не получается.

Он молчал, смотрел на меня, он уже знал. Я опустила взгляд.

– Ты… ты сказал, что хочешь, чтобы это прекратилось, я тоже хочу.

Он молчал. Я продолжила:

– Ты можешь мне помочь? Я здесь только за этим.

Остатки смущения разбились об его молчание. Я вывалила на него все: как его образ стоял у меня перед глазами с первого дня, первого часа, первой секунды нашей встречи, как воспоминания о нем текли по венам, словно сладкое, а иногда слишком терпкое вино, как невозможно больше жить той жизнью, что была до него, и непонятно, как жить без него.

Рассказала о видениях, снах, знаках, которых становилось все больше и больше. О каждодневном ожидании на острове, о том, что, наверно, схожу с ума. И закончила тем, что просто хочу умереть, чтобы наконец обрести покой.

Произнесла последнее слово и только тогда поняла, насколько измотана, и в то же время испытала облегчение, ведь слова стали реальностью, чего так не хватало все эти годы.

Я ждала, что он скажет.

– Знаю, это тюрьма.

Да, именно, тюрьма, я узница этой тюрьмы, – очень точное определение. Однако он не выглядел узником, любил другую женщину, продолжал жить своей жизнью.

– Я пришла за ключом от этой камеры. Он есть у тебя?

– Я кое-кого встретил, – прошептал он.

– Знаю, я вас видела.

– Знаю, ты нас видела.

Каким образом, я так и не поняла. После той убийственной сцены я ограничила передвижения по острову до минимума, перестала приходить сюда, даже не гуляла по городу. Не хотела ничего видеть, в первую очередь его: надеялась больше никогда не подвергнуть себя этой боли.

– Я счастлив, – добавил он, хотя выражение лица говорило об обратном. – Мы, конечно, поженимся. Кроме того, я подумываю навсегда покинуть Париж.

Продолжай, говорила я себе, продолжай, ты исцелишь меня, даже если мне будет больно, твои слова исцелят меня навсегда, как неотложная хирургическая операция.

– Я тронут, что ты испытывала ко мне такие чувства, – продолжил он. – Но это пройдет, ты тоже встретишь того, кто сделает тебя счастливой.

Пока в воздухе висела молчаливая пауза, я внутренне повторяла последнюю фразу.

– Спасибо, – наконец произнесла я, – спасибо, что уделил мне время. Теперь я исцелюсь. Мы больше не увидимся, желаю большого счастья в твоей новой жизни.

Последние слова произнесла очень уверенно. Мне просто хотелось, чтобы лечение было эффективным, хотелось уйти и покончить с этим.

Встала, но он с силой схватил меня за запястье и посадил обратно.

Я в недоумении посмотрела на него, не понимая, зачем он меня одернул, но повиновалась.

– Ты всегда держишься с таким достоинством, всегда с достоинством, – сказал он.

– Я старалась быть такой для тебя.

Его взгляд изменился, глаза обрели знакомую глубину и потемнели.

– Слушай внимательно, что я скажу, запиши на подкорку каждое слово. Даже если сегодня ты не все поймешь, когда-нибудь это произойдет. Я собираюсь совершить святотатство, но, как я уже говорил, в этот раз ты должна жить, все это чтобы ты жила.

Я не могла оторвать взгляда от его губ, ошарашенная поворотом, который принял наш разговор. Предполагалось, что он будет обыденным, ведь только обыденность могла меня спасти.

Вот что он сказал, слово в слово:

– Я знаю тебя очень давно, и ты знаешь меня очень давно. Каждый раз, когда наши дороги пересекаются, я открываю для тебя знание, и каждый раз ты умираешь от него. В этот раз ты будешь жить. В этот раз я не буду любить тебя. Когда мы снова встретимся, мы наконец обретем покой. И больше не вернемся. Однако ты должна пройти свой путь, вырасти и, самое главное, трансформироваться. Не забывай это слово, тебе нужно трансформироваться. Но ты не будешь писать обо мне, хорошо? Ты носительница моего наследия. Ты поймешь, что с ним делать, когда придет время.

Он отпустил мое запястье, встал и, не добавив ни слова, ушел. Я на него даже не посмотрела.

Я просидела там довольно долго, внутренне повторяя каждую произнесенную фразу. Затем достала ежедневник и записала.

После сказала себе, что нужно покинуть этот остров: мне больше нечего там делать или искать.

Удивительно, но ушли все.

Через несколько дней скрипач объявил, что временно возвращается в Лондон, но новый контракт связывает его с Австрией.

– Моцарт! – воскликнул он. – Mozart is waiting for me!^[7]

Мы в последний раз поужинали, и я в последний раз попросила его сыграть для меня.

Он терпеливо ждал этой просьбы многие недели, пока музыка была под запретом в этих стенах.

– Мне больше не от чего убегать, – сказала я.

– Good^[8], – ответил он.

Он оставил мне свой лондонский адрес, точно зная, что лишь случайность может снова свести нас вместе, если это вообще нужно.

В тот вечер он играл так виртуозно, что заставил меня заплакать от грусти по его отъезду.

– Сегодня вы скрипка, – сказал он. – Найдите ваш смычок!

Я обожала этого человека.

Потом писатель, которому я оставила кучу сообщений, пока он наконец не перезвонил.

У него были проблемы с сердцем, скорее всего из-за болезни сына.

Он практически перестал выходить из дома. Ослаб и впервые за все наше общение сказал:

– Я стар.

Я предложила заехать к нему, но он отказался. Конечно же, потому что сын теперь жил с ним. Я была уверена: он не хотел, чтобы сын узнал о нашей дружбе, которую мог истолковать как предательство. Это очевидно. Прежде чем повесить трубку, он дал мне последний совет:

– Откажитесь от иллюзорного, сосредоточьтесь на главном. Старость приходит внезапно. Вам кажется, будто время еще есть, но поверьте, гигантские песочные часы, которые вы вроде бы держите в руках, через несколько лет окажутся смехотворно маленькими. Пишите сейчас, пишите по-настоящему! Я буду вашим первым читателем.

А потом исчезла и Дара́. Однажды я привычно постучала в ее дверь, но мне никто не открыл. Я прекрасно знала все ее привычки, и в это время она должна была быть дома. Вернулась на следующий день, однако дверь оставалась заперта.

Решила немного подождать, как и вчера, и вскоре услышала звук шагов на лестнице. Это спускался один из жильцов.

Я спросила его об отсутствии консьержки.

– Ох, – сказал он, – кажется, это было в среду, у нее случился инсульт. Мы нашли ее уже недвижимую. Кажется, она долго пролежала без сознания, пока ее не нашли. Ее отвезли в больницу.

– В какую? – спросила я, задыхаясь.

– Не знаю, но женщина с первого этажа должна знать, у нее были запасные ключи от ее каморки.

Я бросилась к той женщине, а потом в больницу.

Дара́ была в коме. Теперь стало видно, что она старше, намного старше, чем казалась с макияжем. Передо мной лежала пожилая женщина с закрытыми глазами. Эта картина причиняла много боли.

Я постоянно ее навещала. Потом она вышла из комы. Но никого больше не узнавала и потеряла способность говорить. Я разговаривала с ней, пыталась вызвать во взгляде хоть какой-то проблеск сознания. Однако в нем больше не было никаких эмоций, чувств и воспоминаний, почти как у моей тети.

Когда ее перевели в реабилитационный центр далеко от Парижа, ее следы затерялись.

И, наконец, пришла очередь любовника. После последнего свидания я намеренно держала его на расстоянии, постоянно придумывая предлоги, чтобы не видеться.

Он звонил пару раз, а потом перестал. Тем не менее, однажды просунул мне под дверь записку, в которой спрашивал о причине молчания и уверял в своей привязанности.

Поэтому я отправила ему это письмо».

Она вынула из конверта второй листок бумаги и протянула мне.

– Я рада, что сохранила копию и вы можете прочитать.

Я взяла его в руки и начала читать:

«Сказать, что я вас не любила, было бы жестоко, а я не хожу быть жестокой.

Сказать, что мое сердце не тянулось к вашему в какие-то моменты, было бы неправдой, а лгать я не хочу.

Сказать, что я не ждала вас иногда по утрам и часто по вечерам, было бы лукавством, потому что ваших звонков я ждала порой с энтузиазмом.

Но о любви я мало что знаю, об изливании чувств и того меньше, об ожидании могу рассказать только, как перебирать четки проходящих дней.

Таким образом, я ошибалась не в вас, а в себе. Потому что сегодня точно знаю: любовь – это не иллюзия.

Любовь пускает корни в вашу плоть и душу, именно поэтому она непоколебима, тверда и несгибаема. Любовь не разрушить ожиданием, потому что ожидание ее лишь подпитывает.

Ни о какой любви не может быть и речи, если привязанность не меняет вас целиком. То есть любовь – это и есть метаморфоза души и разума.

И я пишу вам об этом с огромным сожалением: вам не удалось трансформировать меня, а я лишь слегка коснулась вашего сердца.

Любовь не судит, не оценивает, она принимает, понимает и прощает человеку, что он никогда не будет кем-то другим. Я не могу вам простить, что вы были не тем, к кому стремился мой дух, точно так же, как вы не простили меня за то, что я не соответствовала вашим ожиданиям.

Впрочем, нам не за что друг друга винить, ведь от нас с вами ничего не зависело.

Мы оба играли в этой милой комедии по доброй воле, поскольку речь идет именно о выборе, и старались быть максимально честными в своих ролях.

Мы ограничились предсказуемыми диалогами, очаровательными объятиями и маленькими трагедиями. Поддерживали иллюзию с нескрываемой страстью, и нас пробирала дрожь, когда правда вторгалась в это милое взаимодействие.

Поэтому вам будет просто понять причину моего отсутствия, однако я с радостью приму нежность ваших поцелуев как последний акт этой шутливой пьесы».

Я положила листок на стол и посмотрела на нее. Достоинство, да, это самое подходящее для нее слово.

«А потом, – продолжила она, – ушла я. Покинула остров и уволилась из редакции.

Мне удалось отложить немного денег, они должны были позволить мне пожить какое-то время за пределами столицы.

Нужно было время и пространство где-то вовне.

Я переехала в сельскую местность, далеко отсюда, взяв с собой только фортепиано. Сняла дом, маленький домик, окруженный полями.

И со временем я поняла».

25
Возвышение

Пусть дух твой как ветер ко мне вернется…

«Первые несколько месяцев было трудно, очень. Да, я сама выбрала путь изоляции, она была необходима, но от этого не менее мучительна.

Сначала просто не знала, что делать. Его лицо, руки, темные кудри, его слова все еще преследовали меня, куда бы я ни пошла. Умиротворение одиноких прогулок ничего не изменило. Я часто оплакивала его и по-прежнему безумно скучала.

Писать не было сил, поэтому оставалось читать. Я прочитала все, что могла предложить мировая литература на тему любви. Читала и перечитывала классику, признанные шедевры жанра и все в этом духе. Фактически я искала в них отголосок собственной истории, которая иногда проглядывала сквозь абсолютный характер персонажей и их судьбы, но никак не могла понять, что могло бы вдохнуть в них жизнь. Эти истории несбыточной любви будоражили меня по ночам, но не скрашивали дни.

Проведя много месяцев за чтением классики, я поняла, что ничего в ней не найду.

Поэтому сфокусировалась на другой литературе – духовного характера.

Его слова перемешались в моей памяти со словами Дара́. Что они имели в виду? Что мне нужно понять?

Я купила парижский телефонный справочник и нашла недалеко от вокзала Сен-Лазар торговца книгами, у которого была обширная коллекция произведений на более разнообразные и менее традиционные темы, чем у его коллег.

Позвонила и поинтересовалась, есть ли у него книги о душе.

– Более чем достаточно, – ответил он. – Приходите, сами увидите.

Пришлось объяснять, что я не выхожу из дома, хотя это было неправдой, и просить его прислать по почте несколько книг на его выбор.

Предложила внести предоплату, в том числе за почтовые расходы. Чтобы он согласился, рассказала, что я журналистка и хочу написать о том, что не видно глазу, но совершенно точно существует. Моя просьба его удивила, однако тронула, поэтому он согласился.

Первую посылку я ждала с нетерпением.

И так месяц за месяцем между нами установились прекрасные доверительные отношения, которые подпитывались его энтузиазмом и желанием меня просвещать, а также моим стремлением узнать больше. Однажды он даже прислал книгу, имевшуюся у него в единственном экземпляре, и попросил вернуть при случае “лично”, так как хотел, чтобы мой голос наконец обрел лицо.

Он присылал и то, что я не заказывала: Библию, Каббалу, Псалмы Давида.

Весь год я только и делала, что читала, не до конца понимая что.

С внешним миром меня практически ничего не связывало.

Иногда звонила подруга. Рассказывала о газете, редакции, об изменениях в ее жизни, о том, что кое-кого встретила. Спрашивала, планирую ли я когда-нибудь вернуться “в цивилизацию”, и если да, то когда. На что я отвечала “не знаю”, потому что действительно не знала. Ей тоже не удалось отыскать Дара́.

Я перестала заботиться о внешности, кроме того, мне было трудно просто посмотреть на себя в зеркало. Я себя не узнавала. Чувствовала себя уродом, и видеть собственное отражение становилось все невыносимей. Поэтому решила убрать зеркала из ванной комнаты и прихожей. В этом доме, кстати, было всего четыре скромные комнатушки, зато в гостиной был камин, у которого мне нравилось читать в любое время дня и ночи.

Читала, читала, только этим и занималась. Фортепиано молчало.

Прошел целый год бесконечного чтения, и я почувствовала: пора остановиться. Меня буквально оглушило потоком знаний, хлынувших в мой и без того перегруженный разум.

И я начала писать, по-настоящему.

Перед отъездом я захватила с собой много документов по истории Польши времен Второй мировой войны и предшествовавшего этому черному времени периода. Для написания работы потребовался еще один год, однако не хватало некоторой информации, чтобы ее завершить.

Да, еще год прошел в этой невероятной изоляции, к которой я постепенно привыкла.

А потом, в начале третьего года, я решила, что пришло время действовать.

Позвонила Мадлен, чей номер телефона сохранился в блокноте. Она сразу ответила.

– Ваш номер мне дала Дара́, я хотела бы встретиться.

– Я знаю, кто вы, – ответила она, – вам понадобилось немало времени.

И продиктовала свой адрес в Париже, назначив встречу на завтра.

Тем весенним днем я села в свою машину. Было тепло. Я не знала, чего ожидать от встречи, хотя смутно догадывалась, о чем пойдет речь. Вся прочитанная за это время литература постепенно направила меня в нужное русло.

Перед отъездом я позвонила продавцу книг и предупредила, что подъеду и верну книгу.

Приехав в Париж, сразу же зашла в его магазинчик. Тот самый Париж, по которому так скучала: кафе, напоминавшие мне о нем, террасы, на которых болтали другие пары, как мы когда-то.

Однако смелости сесть за один из столиков не хватило, я боялась, что не смогу оттуда уйти.

Продавцом книг был мужчина лет пятидесяти, может, меньше. Мне казалось, он будет выглядеть более экстравагантно. А он обладал, скажем так, классической внешностью. Я представляла его сидящим в четырех стенах пыльной лавчонки с крохотным выходом на улицу и забитыми до потолка книжными шкафами. Его магазин оказался просторным и хорошо организованным, в нем можно было найти книги на любые темы, в том числе самые интимные или спорные. Будь то астрономия, поэзия, духовная литература или эзотерика, все были собраны по темам и аккуратно расставлены по полкам в алфавитном порядке. Качество представленных произведений выдавало головокружительную широту знаний владельца магазина, которая не зависела от области и была безгранична.

Продавец был рад познакомиться. Я тоже, хотя меня и потряхивало от возвращения в Париж и перспективы встречи через час.

Я вернула книгу, но он ее не взял, а подарил мне. И добавил маленькую тонюсенькую книжицу под названием “Родственные души”.

И тогда я еще раз убедилась: эта встреча не случайна.

Все, что произошло дальше, пролило свет на все прочитанное мной. Наконец-то я увидела свет, о котором говорила Дара́, тот, который заставляет всем существом осознать то, что до этого не казалось таким очевидным. Понимать не значит думать, это нечто за пределами сознания.

Да, я хочу вам сказать: душа существует, у каждого тела есть душа, и все мы родом из одного источника. Как гласит одна мусульманская пословица: “В саду все цветы разные, но вода одна”. Это то, что одни называют Богом, а другие Аллахом, но по сути, название не имеет большого значения. Все религии говорят об одном, просто по-разному.

Мы все эманации этого источника энергии, и в этом смысле сами являемся энергией. Иными словами, источник есть внутри каждого, и каждый – часть этого источника. Производя энергию, мы делаем его неиссякаемым. Именно это происходит, когда мы решаемся на воплощение, и делаем мы это не просто так.

Здесь, на земле, мы все рождаемся с определенной миссией, и эта миссия у каждого своя. Ни одна не важнее другой, поскольку источнику одинаково важно подарить миру ребенка, в котором произойдет воплощение, как и пробудить тысячи других реинкарнаций.

Мы должны исполнить эту миссию, чтобы энергия не иссякала и чтобы возвысить душу, чтобы она засияла еще ярче. Жизнь – это школа нашей души, и, как я уже говорила, каждое испытание – это урок. Но каждый раз, обогатившись каким-либо опытом, вы должны передать его дальше, чтобы он укоренился в вас и оставил семена в других. Передача опыта важна, ведь именно таким образом происходит круговорот энергии между людьми. Судить других – утопия, у каждого человека своя книга жизни, из которой он должен почерпнуть недостающие знания и передать другим.

Некоторым выпадает более трудная миссия – жизнь, наполненная страданиями: им нужно многому научиться. Как говорят индусы, это молодые души, их трансформация происходит только через страдания.

Те, кому предстоит выполнить важные для человечества миссии, уже прошли через множество перевоплощений, они наделены врожденными знаниями и навыками этого мира, на этой земле они многое умеют делать по наитию. Однако часто случается так, что эта миссия их подавляет, подминает под себя.

Но имейте в виду, наша миссия не только в стяжательстве земных благ. Цель не в том, чтобы быть счастливыми, а в том, чтобы выполнить то, для чего мы сюда спустились. Иногда, кстати, необходимо пройти через многие несчастья, чтобы получить силы для выполнения этой миссии. Ибо из тени рождается свет. Это так и есть. Когда вы делаете то, что до́лжно, сама жизнь начинает облегчать вам задачу; когда сбиваетесь с пути, на вас начинают валиться невзгоды, которые заставляют в итоге вернуться на правильную дорогу. Поэтому я сказала вам, что лучше всего танцевать в направлении, которое для вас выбрала вселенная. Просто нужно найти свой путь.

Как только исполните то, ради чего пришли, вы уйдете, невзирая на возраст, молоды вы или стары, вы покинете эту землю. Смерть – это не конец. Это кульминация и новое начало. Стоит это узнать, как страх исчезает, совсем, поскольку смерти вы больше не боитесь.

Если ваша миссия не может быть выполнена или не завершена, вы возвращаетесь. Реинкарнируетесь. Многим для этого необходимо несколько жизней.

В этом и есть аллегория воскрешения: Иисус вернулся на землю, потому что не завершил свою миссию. Так сказано в Новом Завете. Об этом, к слову, тем или иным образом говорится во всех писаниях.

В своих перевоплощениях вы встречаете не только новые души, но и те, которые знали раньше, кого любили целую вечность. Смерть не разлучает, она воссоединяет. По этой причине вас может сильно, инстинктивно тянуть к некоторым людям. Другие бывают невыносимы, даже пугают, – не заблуждайтесь на их счет. Это происходит потому, что эти души не сделали вам ничего хорошего в прошлых жизнях. Но они снова оказываются на вашем пути, возможно, чтобы искупить вину, дайте им шанс.

Как я уже говорила, мы все родом из одного источника, и в этом смысле мы все связаны. Я часть вас, а вы часть меня. Если я причиню вам боль, причиню ее и себе тоже. Если сделаю добро, то и себе тоже. И это не имеет ничего общего с моралью. Так или иначе негативные и позитивные порывы возвращаются бумерангом, потому что мы связаны, мы не одни. Энергия циркулирует между душами, которые сами ее и производят для подпитки источника.

Но бывает и так, что в момент выхода из источника душа разделяется на две части. Именно это и называется “родственная душа”.

Я уже говорила: никогда больше не упоминайте о второй половине в том же контексте, что раньше. Вы ею не являетесь.

Не у всех есть родственные души, но с теми, у кого есть, это происходит по некоему замыслу, и он, к сожалению, не связан с воплощением земной любви. Иногда так бывает, но редко и исключительно для достижения определенной цели.

Цель воссоединения родственных душ в земном плане состоит в помощи другим душам увидеть свет, в генерации более яркой энергии, которая, в свою очередь, распространится на других. И только это. Мы звенья огромной цепи, своего рода проводники. Кроме того, помните, то, что проходит через вас, не ваша заслуга. Если эго начинает тешить себя тщеславием, оно становится бесполезным и препятствует прохождению света. Великие мудрецы поняли это, и Божьи люди, независимо от вероисповедания, пытаются нести это послушание всю жизнь. У них нет ни имен, ни личности, они лишь канал, связанный с источником любви.

Когда родственные души воплощаются вместе, они не соединяются, а разлучаются, и обречены на этой земле на поиск отголосков другой половины. Это невыносимая мука – искать, находить друг друга и часто снова расставаться. Однако они не выбирают свою судьбу, во всяком случае, не здесь. Они не всегда воссоединяются в любви, хотя именно она наиболее эффективна для достижения желаемой цели, ведь такая любовь очень сильна.

Когда такие души оказываются на этой земле, они возвышаются так сильно и стремительно, что это переворачивает ход их жизней. Небо в каком-то смысле открывается, чтобы исправить все так, как должно быть. Затем весь путь состоит из попыток созидать, передать опыт и возвыситься над земной любовью, чтобы понять, что настоящая любовь – любовь вселенская. Любить самому в тысячу раз значимее, чем быть любимым, любовь не требует взаимности. Любить – это и есть свет.

Знаю, если бы я сказала вам все это, не рассказав сначала свою историю, мои слова показались бы полным безумием, и это было бы совершенно нормально. В начале своей жизни я сама была далека от духовности.

Придя к Мадлен, я поняла: он и был той самой родственной душой, которую тысячу раз искали, находили и теряли.

Она помогла мне увидеть сцены из прошлых жизней, как мы много лет назад были с ним в пустыне, я вам рассказывала. И в другие времена, у нас каждый раз были другие внешность и положение. Он был женщиной, я мужчиной…

Это очень короткие сцены, иногда кадры, но это точно была я и точно был он. Мы прожили много жизней и много знали о мире еще до того, как вернулись на эту землю. Однако каждый раз, когда мы воссоединялись, я умирала».

– Но почему умирали именно вы? – спросила я, потрясенная услышанным.

«В прошлых жизнях важно не то, кем вы были, а что делали. Каждый раз, когда мы встречались, он дарил мне физическую любовь, чтобы дать свет и знания, которые я должна была передать другим. Только наша связь всегда была слишком сильной. Меня ослепляла абсолютная любовь, я была не способна ни на что, кроме любви к нему, и поэтому не могла исполнить миссию. Что неизменно приводило меня к смерти. В глубине души он знал это всегда, но до этой жизни был неспособен сопротивляться, поскольку земная любовь есть наслаждение души, особенно такая сильная. И поэтому мы переживали это снова и снова.

В этот раз у нас получилось, мы не надкусили это яблоко. Он выстоял, я выжила и исполнила миссию».

– Каким образом?

– Сейчас расскажу.

Она сделала короткую паузу и продолжила:

«Хотя бы написанными книгами. Но то, о чем я сегодня вам рассказываю, я не говорила никому и никогда. Та женщина, Мадлен, оказалась недостающей деталью пазла. Как только наша встреча закончилась, несмотря на пережитое потрясение, я ощутила абсолютное спокойствие.

Вернулась в деревню. Следующие нескольких месяцев медленно переваривала полученную информацию. И постепенно обнаружила, что музыка, чтение, писательство больше не доставляли страданий.

И начала искать издателя.

Однажды утром я наконец проснулась безмятежная, счастливая, с улыбкой на губах, которой у меня не было так давно. Я поняла: чтобы быть счастливой, достаточно знать, что он существует. Просто нужно подождать. В этот раз я точно знала, что найду его. Ожидание перестало быть болью и превратилось в свершение.

Я выросла над собой, сильно выросла, моя душа трансформировалась; я научилась пользоваться своими крыльями.

Я была готова вернуться к жизни, к городу и к миру».

26
И все-таки жить

Разум не знает покоя,

вечно мечется к цели заветной,

Его счастье в игре пустяковой,

его выход в надежде тщетной

«Я вернулась и поселилась в пригороде Парижа – Булони – в крошечной квартирке. За три года, проведенных в сельской местности, я успела привыкнуть к простору и зелени. Поэтому выбрала компромисс, который помогал держаться немного в стороне от столичной суеты.

Плюс ко всему я намеренно избегала определенных районов города, так как не знала, где он теперь живет. В общем, с тех пор моя нога целых тридцать лет не ступала ни на остров Сен-Луи, ни на бульвар Распай».

– Тридцать лет? – удивилась я.

Как ей удавалось избегать этого района все эти годы?

– Да, я передвигалась по Парижу, но никогда не заходила в эти места. Знаю, звучит безумно, однако я не могла вернуться на остров.

Она продолжила:

«Несмотря на все открытия и озарения, я должна была продолжить жить земной жизнью, и это было очередным испытанием, хотя печаль и покинула меня навсегда.

Через несколько недель я нашла новую работу в довольно известном иллюстрированном журнале. Меня взяли на испытательный срок. Пришлось заново привыкать к постоянному присутствию других людей, горящим срокам и требованиям начальства.

Я с этим смирилась, зная, что у меня нет другого выбора: нужно научиться жить, снова.

Я радовалась новой жизни моей подруги, которая была рядом в мои самые бурные, темные и в то же время самые яркие дни. Она вышла замуж и как-то вечером пригласила меня к себе, в свою квартиру в 16-м округе, чтобы познакомить с мужем. Он занимал высокий пост в банке, был приятным в общении и хорошо ей подходил. Она расцвела, перешла в другую редакцию, но подумывала оставить работу. И намекнула, что хочет детей. Когда я уходила, она задержала меня на лестничной площадке.

– А ты как, с тобой все в порядке? – спросила она изменившимся голосом, потому что мы наконец остались одни.

– Да, все хорошо.

– Ты с ним встречалась?

Я давно не делилась с ней подробностями этой истории, да и в принципе ничего не рассказывала.

– Нет, знаешь, все кончено, я перевернула страницу.

Что я могла еще сказать? Кто мог меня понять?

– Было бы здорово, если бы ты тоже кого-нибудь встретила. Знаешь, хорошо, когда в твоей жизни есть партнер.

Хорошо, когда в твоей жизни есть партнер. Эти слова врезались в подсознание. Фактически именно это значит быть парой, жить с кем-то, когда “в жизни есть партнер”, вам есть, на кого положиться, есть тот, кто всегда рядом и заботится о вас, а вы о нем.

Я никогда не рассматривала любовь между двумя людьми под таким углом, но в этой фразе было так много здравого смысла. Правда, я не была уверена, что потяну такие отношения, но совершенно точно надо было попробовать.

Спустя совсем немного времени мою книгу напечатали. Тогда она пользовалась успехом у читателя. О Польше времен Второй мировой войны писали мало. Позже моему примеру последовали и другие авторы. Я путешествовала с лекциями по Европе, мне нравилось, я чувствовала, что делаю нечто важное для других людей и для моей сгинувшей семьи.

После приступила к написанию второй книги. К тому времени я уже умела писать.

Но должна признаться, несмотря ни на что, моя жизнь казалась пресной. Я часто с тоской вспоминала людей, с кем общалась три года назад и которые так сильно помогли мне в наши общие и такие волшебные жизненные моменты, а ведь мы тогда воспринимали это волшебство как нечто само собой разумеющееся.

Я скучала по ним, заново открывала для себя парижские улочки, их силуэты иногда проступали сквозь черты прохожих, поскольку кто-то нес скрипку, на ком-то был старый плащ, а на какой-то женщине кричащие румяна.

И потом, несколько месяцев спустя, я встретила, как говорила Дара́, «хорошего мужчину».

Я так долго была одна, что уже забыла, как вести себя с мужчинами, но вычерпала одиночество до донышка, и у меня снова появилось желание нравиться.

Мы встретились во время интервью в британском посольстве, он работал там советником по связям с прессой.

Два дня спустя он позвонил и пригласил пообедать. Овдовел три года назад. Худой, тактичный, с хорошим чувством юмора и легким акцентом, который усиливал обаяние. Он сразу мне приглянулся: каштановые волосы с проблеском седины, тонкие черты лица, высокий рост и аккуратная одежда. Соблазнительный мужчина.

Тем не менее, несмотря на трепет в груди, я вела себя с ним довольно сдержанно. Мне хотелось этих отношений, но они не были жизненно необходимыми. Ведь я знала, что никогда больше не полюблю так, как любила “его”, и боялась, что не получится любить по-другому.

Он был умным человеком и быстро понял мое состояние. Обеды, ужины, в общем, мы начали встречаться. А потом предложил жить вместе, и я согласилась, поскольку рядом с ним было спокойно и хорошо».

Она замолчала. Голос стал более монотонным. Ей было скучно с этим мужчиной? Я снова думала о том другом, о ее половинке души, которая бродила по земле и, должно быть, скучала по ней, иногда невыносимо, даже несмотря на смирение и понимание безвыходной ситуации.

Слова сами сорвались с губ, потому что вопрос назревал давно:

– И вы с ним так никогда и не встретились?

Она посмотрела на меня, снова ожила и продолжила:

«Встретились, один раз. Я избегала определенных районов, но однажды вышла из Лувра очень уставшая. Прямо напротив было то самое кафе Пале-Рояль, где мы когда-то сидели. Столик на террасе был свободен. Тот самый… И тогда я сказала себе, что пришло время встретиться с воспоминаниями. Это было через несколько месяцев после встречи с новым мужчиной. Конечно, я старалась сосредоточиться на прохожих, но мыслями устремлялась во времена, проведенные там с ним.

Сначала почувствовала неприятное покалывание в груди, которое постепенно переросло в тупую боль. Я решила игнорировать тело, однако боль усилилась, и пришлось согнуться.

Внезапно в нескольких метрах от себя я увидела его. Он стоял спиной, но я сразу его узнала. Рядом была детская коляска – он остановился, чтобы дать что-то ребенку, своему ребенку.

Несмотря на шквал охвативших меня эмоций и нереальность увиденного, мне даже показалось, что у меня галлюцинации: я встала и сделала несколько шагов в его сторону. В коляске сидел светловолосый ребенок, около двух с небольшим лет, и мне показалось, что это девочка.

Я смотрела на маленькое существо и не верила своим глазам. И почувствовала на себе его взгляд. Он меня увидел, тоже.

Тогда я приняла одно из самых трудных в жизни решений. Я не посмотрела на него. Не хотела встречаться с ним взглядами, не хотела видеть его лицо. Отвернулась и быстрым шагом пошла вперед. Боль в груди утихла, и я могла идти с нужной скоростью.

Я знала, он не отводит от меня взгляда, он застыл, как могла застыть я сама, но я не дрогнула и убежала на перпендикулярную улицу так быстро, как только могла.

Он понял: этим поступком я показала, что пошла по пути, о котором он меня просил, поняла значение произнесенных им слов. Этим поступком я избавила нас от месяцев, лет и даже целой жизни скитаний. Этим поступком я сохранила земную жизнь того, кого встретила в ней, того, кто ждал меня каждый вечер с улыбкой и нежными словами».

27
Жить долго

Я пришла на тебя посмотреть…

«Мы поженились несколько месяцев спустя, и неожиданно для себя самой я забеременела. Знаете, у меня есть сын».

Сын? Я просто не могла представить ее матерью, я, которая последние несколько часов видела в ней только женщину.

– Он стал прекрасным человеком. Работает врачом в гуманитарной миссии. Много путешествует, я не часто его вижу, но мы созваниваемся несколько раз в неделю. Он удивительный. Вы сами увидите, когда познакомитесь.

– Да, – искренне сказала я, – с удовольствием.

Она улыбнулась и добавила:

– Да, вы скоро его увидите. – Затем наклонила голову и улыбнулась. – Он принес мне столько радости. Вскоре после его рождения мы переехали. Где только мы не жили на этой планете: в США, Африке, Азии… Я открыла для себя другие культуры, другие страны. Жизнь вдали от этого места помогла оставить прошлое позади, хотя дальние края не всегда были прекрасны. У нас были хорошие и плохие времена. Несмотря на радость бытия, обеспеченную жизнь, открытия, многочисленные праздники, это не всегда давалось легко. Все годы я его любила. Но никогда по-настоящему не понимала, как можно жить обычной жизнью после той, через которую я прошла. Мне помогало писательство, я продолжала издаваться.

Она пару мгновений колебалась.

– Не было ни единого дня, чтобы я не думала о нем, ни одного.

Она произнесла эту фразу с улыбкой, хотя, очевидно, далось ей это нелегко.

– Муж умер четыре года назад. Вскоре после этого я вернулась и снова поселилась на острове. Здесь многое изменилось, но кафе все еще на месте.

– И вы никогда больше с ним не пересекались, ничего о нем не знаете с тех пор? – спросила я, заранее зная ответ.

– Нет.

– Но тогда вы не знаете, жив ли он.

– Жив.

– Откуда вы знаете?

– Просто знаю, – произнесла она, посмотрев в окно. В этой ночи ее взгляд был устремлен на озаренный фонарями мост.

И продолжила:

– Он вернется, скоро.

28
Весна

Сена, черная, как ночь, унесла несчастье прочь

«А теперь я должна вас покинуть».

Это все, что она сказала, вставая с места.

– Спасибо, – так же обыденно ответила я.

Мы пожали друг другу руки, выйдя на улицу. Она казалась уставшей, но сияла изнутри, взгляды наших голубых глаз встретились в последний раз в этот день, и в них читалось полное взаимопонимание.

Была полночь, кафе закрывалось. Последний официант расставлял стулья на террасе. Я проследила за ее фигурой до угла улицы, за которым она исчезла.

Полночь. Мы провели вместе весь день, она говорила со мной много часов подряд.

Я, пошатываясь, возвращалась домой в темноте по набережной Сены. Со мной делились историями сотни людей, но никогда я не слышала ничего подобного.

На пустынных улицах острова мне на каждом углу мерещились сливавшиеся воедино тени этих двоих.

Несмотря на усталость от долгих часов сидения на одном месте, той ночью я так и не смогла уснуть. Ее слова не переставая звучали в голове. Я представляла их, прекрасное единое целое, навек скрепленное абсолютной любовью, которая не кончится никогда. Мой брак был далек от этого…

А потом вспомнила ее слова о душах и предначертанной им миссии. Какая миссия у меня? Я была послана сюда, чтобы передавать знание, чем я, собственно, всегда и занималась и продолжала заниматься теперь перед тысячной аудиторией. Она сказала, что путь легок, если человек выбирает дорогу, служащую исполнению его миссии. Именно это со мной и произошло.

Я не стремилась стать медийной личностью, меня об этом попросили, и постепенно я там прижилась, никому себя не навязывая. Мне часто приходил в голову вопрос, как я туда попала. Что буду делать после? Куда дальше поведет этот путь?

Еще она сказала, что у душ с важной миссией, пришедших сюда, чтобы подарить свет людям, обычно непростая жизнь.

Это можно было сказать о ведущем. Сколько людей он просветил за долгие годы, что вел и продюсировал передачи? Миллионы, не меньше, даже не отдавая себе в этом отчет, просто продолжая служить своему делу. Он помог детям с синдромом Дауна и детям-сиротам найти дом, привлек внимание к теме бездомных. Благодаря ему и вопреки страхам многие родители нашли в себе смелость поговорить с детьми, мужья с женами, врачи с пациентами. Что верно, то верно, его жизнь целиком состояла из трудностей и боли. Он страдал, задыхался под тяжестью миссии, которую было так тяжело нести. Я видела, как он пытался забыться в алкоголе и наркотиках, но не получалось: он всегда был движим той силой, заставлявшей его преодолевать себя, идти вперед, чтобы осуществить свою миссию, то, для чего он сюда пришел. Стало интересно, как долго он проживет в таком режиме на этой земле, не ведая, что жизнь коротка.

А потом я задумалась, чем могла заниматься в прошлой жизни. Какую миссию не сумела исполнить или прошла не до конца, раз я все еще тут? Получится ли у меня в этот раз? Судя по ее словам, я сама решила реинкарнироваться, чтобы возвыситься и передать знание другим. Сама решила вырасти без отца и связать свою жизнь с мужчиной, который меня бросит. Очевидно, мои слова никогда не звучали бы так убедительно, если бы у меня были счастливое детство и спокойная семейная жизнь. Могла бы я тогда транслировать те же эмоции? Конечно, нет.

Этот взгляд на собственную жизнь как на череду выборов и испытаний, посланных, чтобы научиться и повзрослеть, мгновенно родил во мне чувство глубокого умиротворения. Больше не было несправедливости или плохой доли, остался лишь путь, идя по которому я должна научиться двигаться в одном ритме со вселенной.

И это касалось всех, кто меня окружал, кого я любила сейчас и любила давно, с кем когда-либо пересекалась. Я представила, что каждый из нас держит в руках свою книгу жизни и пытается усвоить урок, у каждого свой. Разве я имею право их судить? Они все часто ошибались, как и я, ведь через это нужно было пройти, чтобы учиться, расти, распахнуть сердце. Пришло время мне самой это сделать.

Еще я задумалась о существовании родственной души, которая, может быть, где-то ждала меня. Но то, что она о них рассказала, не сильно нравилось, ведь они много страдают. Тем не менее, по ее словам, их миссия состояла не в стяжании земного счастья, и, кто знает, может я уже сделала свой выбор там, наверху.

Прокрутив в голове все эти вопросы, которые не давали спать всю ночь, я приняла душ и приготовила кофе. Было даже страшно включать телефон, в котором – абсолютно точно – накопилось бесчисленное количество сообщений, от раздраженных до обеспокоенных.

Следующие три дня пришлось много работать. Утром на пару минут я забегала в кафе, надеясь увидеть ее, но женщины там не было, а ждать я не могла.

Я вернулась на съемочную площадку, но когда в первый раз после того невероятного дня спустилась в подвал, почувствовала: что-то изменилось, незаметно и в то же время кардинально.

Кажется, я наконец поняла, зачем я здесь, какова моя роль на этой земле. Нужно было говорить, говорить о любви, чтобы другие меня услышали и тоже заговорили о ней. Я была лишь свечой зажигания в этой бесконечной цепи, инструментом, у которого в данный момент чуть больше работы. Именно так, ни больше ни меньше. Она сказала: «То, что проходит через вас, не ваша заслуга», и я поняла смысл ее слов. Мое эго работало на обеспечение земного существования. По сути, кем я была в той жизни, не имело большого значения, главным было то, что я в ней делала.

Я начала наблюдать за окружающими, находящимися в постоянном движении, чтобы высечь эту искру. Замечала, как все души работали в унисон с одной целью генерировать свет, свет, исходящий не только от прожекторов.

Новый взгляд на работу и человечество поменял тон моих высказываний в эфире.

Я начала говорить о любви как никогда раньше, забыв о теориях и иллюзорных убеждениях, сосредоточившись на главном, на прохождении этого света.

Ведущий был удивлен этим поворотом, и с этого началось наше дружеское сближение.

Еще я решила, что когда канал, по которому я могу делиться знаниями, исчерпает себя, нужно будет найти другой, вернее, это обязательно надо сделать. И пришла пора забыть о страхе, страхе смерти, поскольку она приносит покой или новое начало. Все страхи неизбежно приводят к одному: они сковывают, но смерть все равно неизбежна, и, возможно, как она и сказала, это и есть новая жизнь. Если мы выбираем жизнь, то, вероятно, и смерть, чтобы на той стороне снова встретиться с любимыми.

Отныне жизнь представлялась мне великой театральной постановкой, перед выходом на сцену которой мы сами выбираем свои роли и партнеров, а смерть – лишь финал представления. Но наша душа вечна и не зависит от перевоплощений.

Вот так за три насыщенных дня постепенно и кардинально изменилось мое восприятие мира. Затем наступили выходные, и вместе с ними вернулся Симон.

В этом вопросе тоже произошла переоценка любовных ценностей.

Мы с бывшим мужем помогали друг другу расти, выполнять задачу, с которой сюда пришли. Но мы достигли конечной точки, и он это понял гораздо раньше меня. С того момента его должна была сопровождать совсем другая душа. И меня. А я точно знала: это не Симон.

Боль ушла так же стремительно, как сдернутая со стола скатерть. Я была бесконечно благодарна за любовь, которую он мне дарил последние несколько лет, за то, что помог мне сделать то, чем я занималась сейчас. Вне всякого сомнения, мы оба все решили задолго до нашего появления на этой земле.

Поэтому я назначила Симону встречу. Объяснила, что мы больше не можем продолжать отношения, которые не имеют смысла и скорее причиняют боль, а не доставляют удовольствие, впереди много другого: и у него, и у меня. Я сказала, что не нужно бояться одиночества, ведь его не существует. Мы никогда не бываем одни во вселенной.

Тем воскресным вечером я засыпала, думая о знаках, которых раньше не желала замечать, и о тех, которые скоро увижу. С этого дня я собиралась жить с широко открытыми глазами.

И когда наступило утро понедельника, я пулей вскочила из постели. У меня было одно желание – найти ее. Найти эту женщину, чтобы рассказать обо всем хорошем, о том, что ее слова породили во мне, чтобы еще раз поблагодарить за подаренное время, за послания и озарения, которые помогут мне жить своей жизнью и выполнять свою миссию.

Я просто хотела сказать, что это сентябрьское утро было для меня словно приход весны.

29
Ни в тот день, ни в другие

Буду вечно искать тебя

Но ее там не было.

Я прождала больше часа, сидя на стуле у барной стойки, но она не пришла. В то утро работал какой-то новый официант, и я не стала спрашивать, видел ли он эту женщину. Не осмелилась ее описать. Поняла, что даже не знаю имени. Невероятно, но я знала все о ее жизни, близких отношениях, убеждениях, но только не имя.

И на следующий день она не пришла. Наш знакомый официант, который мог бы хоть что-то сказать, снова отсутствовал. За стойкой бара стоял незнакомый человек. Я набралась смелости и спросила, когда его коллега выйдет в утреннюю смену.

– В четверг, – сказал он. – Мы будем чередоваться по утрам всю неделю. Хоть выспимся. Особенно зимой, потому что…

Но я больше не слушала. Понятно, что он хотел продолжить разговор, но у меня не было сил. В тот момент появилось предчувствие, которое никак не хотело проходить.

В среду я тоже ждала, но безрезультатно, как и в предыдущие дни.

В четверг с радостью увидела за барной стойкой знакомого официанта.

Мне было необходимо узнать, видел ли он ее, и в своем рвении получить эту информацию забыла обо всех приличиях.

– Знаете, в прошлый раз я тут целый день проговорила с женщиной в возрасте, она часто сюда заходит, помните ее?

– А, да, помню. Первый раз видел, что кто-то может так долго разговаривать друг с другом. Но я тогда ушел в конце смены. До которого часа вы просидели тут?

– До закрытия.

– Ого, – восхищенно сказал он, – значит, вам было, о чем поговорить! Но вы почти ничего не заказывали. Для вас так долго продержали столик только потому, что вы наши завсегдатаи.

– Она приходила сюда еще?

– На следующий день, да, но позже обычного. Вы обычно уходите в это время.

– В котором часу?

– Перед полуденной службой, что-то около 11 или 11:30. Она села на свое обычное место, где вы были в прошлый раз. Ей нравится любоваться мостом и Сеной, надо сказать, что вид…

– И больше не приходила?

– Нет, да и в тот раз пробыла недолго.

Почему не вернулась? Я боялась, что с ней что-то случилось. Может, долгие часы нашего разговора утомили ее. В конце концов, она была немолода.

Официант добавил:

– На самом деле она пробыла здесь около двадцати минут. Потом встала. Забавно, но на улице ее ждал мужчина. Он припарковал старый «Мерседес» прямо перед террасой, и когда вышел из него, я подумал, что он слишком стар, чтобы водить машину. Он и ходил-то с трудом…

Все мое существо замерло от волнения.

– Как он выглядел?

– Ну, говорю же, суперстарым. Не знаю. Седые волосы. Кажется, одет во все черное.

– Кудри? У него были длинные волосы?

– Да, а что? Вы его знаете?

– Немного, – ответила я, чтобы он продолжал рассказ. – И что дальше?

– Не знаю, она вышла, даже не попрощалась. Да что там, и так понятно, что эта дама немного со странностями, правда? Ну, не знаю, вы же знаете ее явно лучше меня… Короче говоря, она вышла, он открыл перед ней дверцу машины, она села в нее, и они уехали. Вообще безобразие, в таком возрасте нельзя позволять людям водить машину…

Снова забыв о приличиях, я перебила:

– Вы знаете, где она живет?

– Нет, а что? Разве она вам не сказала?

– Нет. Вы не знаете, есть ли у нее близкие знакомые на острове?

– Эээ, не в курсе. Она всегда была одна. А да, есть девушка, она держит галерею чуть ниже по улице Сен-Луи.

Там было несколько галерей.

– Как она выглядит?

– Та, у которой очень короткая стрижка. Она продает виды Парижа.

– Спасибо!

Я кинула на стойку несколько монет и почти опрометью побежала по главной улице острова. Внимательно, чтобы не возвращаться, осматривала все витрины. И чуть ниже по улице нашла. На самом деле это было единственное место, в котором были выставлены картины с изображением парижских мостов, многие из которых воспевали красоту острова.

Но галерея оказалась закрытой: открывалась только в полдень.

У меня не было сил идти на работу.

Полученная только что информация выбила меня из колеи. Неужели он пришел к ней, как она и предсказывала?

Не понимая, куда иду, я вошла в церковь Сен-Луи-ан-Лиль, как и она много лет назад.

Церковь была пуста, и в этот раз орган молчал.

Я сидела и думала, как она тогда молилась и как нужно молиться в принципе.

Думала только о ней, о нем и представляла его попеременно то молодым, то стариком. Хотела помолиться о них. Но в итоге начала молиться о себе. Как же в тот момент хотелось его увидеть, его лицо, глаза и руки, о которых она так живо рассказывала. Хотела увидеть их вместе как материальное доказательство абсолютной любви.

Минуты тянулись долго, и за все это время показалось, что я стала немного ближе к вселенной и ее замыслам. Может, основное предназначение храмов и состоит в том, чтобы люди могли почувствовать тот самый источник жизни, связывающий всех нас?

Потом я встала и зажгла свечу, чтобы подарить им немного своего света и, может, даже сделать их путь таким же светлым, как мой.

Я ждала открытия галереи, сидя на ступенях церкви, и когда пришло время, направилась в сторону найденного мной места.

Там действительно была женщина с короткими волосами, владелица галереи. Мое появление одновременно с поворотом ключа в замке двери, украшенной витражом, ее удивило, но она была доброжелательна. Ее запястье свободно обхватывал тоненький браслет.

– Простите за беспокойство. Мне сказали, вы знаете женщину в возрасте…

И попыталась как можно точнее ее описать.

– О да, – ответила она, входя в галерею, – какая печальная история!

– Печальная?

– Пойдемте, – сказала она.

Я зашла следом в маленькое помещение, до потолка увешанное картинами. Она щелкнула выключателями, и полотна мгновенно ожили в свете десятков лампочек.

– Я слышала, она умерла на прошлой неделе. Тело нашли в машине примерно в пятидесяти километрах отсюда, в сельской местности. Ее, кажется, с трудом опознали. Машина врезалась в дерево на скорости более двухсот километров в час и взорвалась. Очевидно, за рулем была не она, еще нашли тело мужчины.

Потрясенная новостью, я молчала. Она продолжила:

– В отель напротив приезжала полиция. Они приходили ко мне, задавали вопросы, но я мало что могла рассказать. Говорят, незадолго до аварии она сняла там номер с каким-то пожилым мужчиной. Они пробыли в нем несколько часов, а потом ушли. Должно быть, он и вел машину…

Она остановилась и погрузилась в мысли.

– Не знаю, что и сказать, – продолжила незнакомка, – она мне нравилась. Все это как-то странно, она всегда была одна.

– Вы ее хорошо знали? – спросила я с улыбкой.

– Нет, не очень, но она всегда говорила много добрых слов, проходя мимо. Ей нравились мои картины.

И пока она говорила, дружелюбная собачонка принялась обнюхивать мои брюки.

– Прекрати, Боб! А вы, вы тоже ее знали?

– Да, – ответила я, – да, я ее знала.

Я взяла отгул и пошла бродить по улицам острова, бросив прощальный взгляд на двери отеля, в котором они остановились в последний раз, прежде чем соединиться навсегда.

И я улыбалась от мысли, что они наконец-то смогли полюбить друг друга той самой страстной любовью, «которая и есть наслаждение души», прежде чем покинуть эту землю.

И на следующий день я получила по почте это письмо.

30
Секрет влюбленных

«Как же я рада, что познакомилась с вами до нашей последней поездки. Как же мне было приятно смотреть на вас, разговаривать с вами. Ибо у вас его глубокие глаза и его красивые руки.

Да, этим человеком был ваш отец. Тем светловолосым ребенком в коляске были вы. Я всегда знала, что однажды вы придете, я ждала вас и сразу узнала.

О вашей истории я мало что знаю. Ваш отец покинул Францию два с небольшим года спустя после вашего рождения. Теперь могу точно сказать, что он несколько раз возвращался, чтобы увидеть вас. Но вы с ним так и не познакомились. Надеюсь, я достаточно подробно его описала, чтобы вы смогли лучше понять себя и в итоге полюбить.

В моих глазах этот человек – удивительная душа, пусть он будет таким и для вас.

Не волнуйтесь, порой мертвые защищают нас лучше, чем могли это сделать при жизни.

Он всегда будет рядом.

Позовите его, и он придет.

Помолитесь ему, и он ответит.

Благодаря вам мы наконец-то смогли воссоединиться в вечности, потому что вы и есть наше освобождение. Прежде чем мы смогли обрести мир, мне нужно было передать вам его наследие, свет.

Он не мог сделать это за меня, и по-другому быть не могло.

Используйте этот дар во благо; мне он запретил писать о нашей истории лишь потому, что это ваша миссия.

Найдите правильные слова, чтобы читатели узнали главное, остальное сложится само собой. Теперь ваша очередь передавать знание.

Желаю вам всего лучшего.

Желаю настоящей любви.

Желаю, чтобы ваша душа трансформировалась через любовь, любовь вашего отца, тех, кто вам дорог, человека, который очень скоро встретится на вашем пути.

Вот увидите, родственные души всегда находят друг друга…»

Тетради Мириам

🖤

Будет много рассветов и солнечных дней,

Будут грозы и пляски огней,

Много разных «люблю», сотни рук и очей,

И тихо наступит зима.

Каждый час неизбежностью ляжет, как груз,

Искажая твой образ живой,

И моя непокорная тайная грусть

Остается навечно со мной.

Нам вместе не быть, только в воспоминаньях,

Кровят нашей памяти швы.

И я никогда, ни за что не забуду

Историю нашей любви.

🖤

Я разрушу до основания

Мои чувства и воспоминания,

Даже если почти умру.

Даже если умру действительно,

Это будет не удивительно,

Время решает за нас.

Как придет этот час устрашающий,

Мы услышим призыв решающий,

И отзовется душа.

В тот момент я убью

Память страха мою

И все запишу в тетрадь.

🖤

Я знала тихие зимы, как утро от страсти рвется,

Фальшь улыбки, жестокость молчания,

Раны в сердце и боль ожидания,

И угрызения совести, когда утром вставало солнце.

Знала жаркое лето, как грохочет в небе гроза,

Как, устав от слов, я смотрела в лазурь,

Веря, что найду там спасенье от бурь,

Но только одна картина мне застилала глаза.

Знала томные взгляды, никогда, может быть, и всегда,

Время режет в кровь, когда хочешь уйти.

Сердце больше не бьется, его не спасти,

Одна на своих руинах, жду, что вернешься сюда.

А потом появился ты на заре моих скорбных дней.

Не искала тебя, ты вошел в мою дверь,

И впервые легко говорю я теперь —

Надеюсь и верю в будущее, я люблю тебя все сильней.

Надежда – всего лишь утес, за которым маячит обрыв.

Мы идем по нему и срываемся вниз,

Бесконечной дороги случайный каприз,

Нас ведет она к самому краешку, над нашей судьбой воспарив.

🖤

Душа потерянная,

Души половина,

Душа призванная,

Душа долгожданная,

Душа безвыходная,

Душа кричавшая,

Душа плакавшая,

Душа независимая,

Душа болевшая,

Душа надеявшаяся,

Душа обретенная,

Моя единственная душа,

Моя родственная душа,

Моя любимая душа.

🖤

Шум дождя и шагов.

Их приход и уход.

Бесконечный круговорот.

Знаю, ты не придешь

,Больше ты не придешь.

Тебя не было, только дождь.

Надоели шаги,

Ведь они не твои,

Но надежда любви жива.

В этот скорбный день

Слушать ей не лень,

Как стучит по асфальту тень.

Точно знаю я,

Что дождя капель

Не наполнит разбитый апрель.

В стуке сердца сбой,

Сердце, что с тобой,

Лучше просто вернуться домой.

Завтра, может быть,

Но, конечно, нет,

В черной дымке не виден просвет.

Жду надежды шаги,

Не слышны они,

Только люди, асфальт, огни.

Шум дождя и шагов.

Их приход и уход.

Бесконечный круговорот.

Он идет.

🖤

Любовь без надежды – печаль бесконечная.

Губит грядущее, сносит с пути.

Каждая мысль, словно пытка вечная

Тем, кто от прошлого не в силах уйти.

Любовь без надежды – любовь бесконечная,

Она ненасытна, сжигает дотла,

Нас не спросив, остается навечно,

И в сердце царит беспросветная мгла.

🖤

Все наскучит, пройдет, разобьется,

И сквозь бледные губы твои

Беспощадно в пространство льется

Приговор нашей любви.

Он подписан, лежит в кармане:

Не хотеть, не мечтать, не любить.

Это значит, что сердце встанет,

Это значит – тебя забыть.

🖤

Я чувствую горечь леса,

В котором своей рукой

Хотела притронуться к счастью,

Но замысел твой другой.

Ты видишь в спокойной дружбе

Наш неземной покой.

Я чувствую горечь капель

Дождя на моих губах.

Хотела к твоим прикоснуться,

Но потерпела крах.

С них просто слова слетали,

Меня разрушая в прах.

Я чувствую горечь неба,

Глядя в него без конца,

Я чертила на белом облаке

Образ родного лица,

И лишь за закрытыми веками

Я любила его до конца.

🖤

Отсутствие

Безмолвно говорит о многом.

Им медленно сейчас дышу.

Коль отойдет, то ненадолго,

Его принять я не спешу.

Ненавижу, ему только весело,

Как с игрушкой играет живой,

Обругаю его я украдкой,

Лишь смеется оно надо мной.

Я старалась его приголубить,

Пригласить в круг любимых друзей,

Но от силы его сокрушающей

Становилась сама только злей.

И вот так и живем с ним в безмолвии,

То сбегу от него, то вернусь,

Полыхаем огнем, мечем молнии,

Из соломы, увы, ну и пусть.

🖤

Видя, как время летит безвозвратно,

Я мечтаю в последний раз

Услышать, увидеть и сбросить оковы,

В забвенье любви растворясь.

И начать снова жить, аккуратно…

🖤

Пусть годы не сотрут следы нашей любви,

Пусть стан твой обовьется вкруг тела моего,

Ты в форме бесконечности рук линию сомкни,

Сквозь время и пространство мы полетим легко.

🖤

А вдруг мы встретимся с тобой в последний раз,

От мысли меркнет свет, со страхом день встречаю.

И отгоняю будущее прочь, мгновений колыбель качаю.

🖤

Твои губы – смычок, А мои словно скрипка.

Но она не поет

Без касаний твоих.

Ведь другая душа

Обнаженно и зыбко

Ловит звуки вселенной

Вас новых двоих.

Наша музыка смолкла,

Тишина рвет на части

И уносит в далекие дали меня,

Где есть только забвение, только ненастье,

Нет надежды и радости, нет там тебя.

🖤

Слышишь, я снова кричу.

Одиночество, не спеши.

Оставляй на теле моем

Поцелуев неспешных сонм.

Знаю я, кричи не кричи,

То печати твоей души.

🖤

Пусть дух твой как ветер ко мне вернется,

Пусть губы твои ищут губы мои,

Пусть дыханье твое моих глаз коснется,

Пусть руки сплетутся нежно в мечты,

Пусть тело согреет жар моей страсти,

Пусть грезы совьются в единую нить,

Пусть наши пути берегут от несчастий,

Пусть кудри ласкают пурпур ланит,

Пусть запах твой смешается с моим,

Пусть утро превратится в ночь,

Пусть сердце успокоится отныне,

Пусть улетят тревоги прочь,

Пусть дух с душой вальсируют по кругу,

Пусть не страшат ни беды, ни года,

Пусть души навсегда прильнут друг к другу

Пускай мы будем вместе навсегда.

🖤

Я пришла на тебя посмотреть,

Я искала образ твой,

Я скользила рукой по песку и камням,

Я села рядом с тобой.

Как до времени ставшее мудрым дитя,

Орошала слезами беззвучно тебя.

🖤

Одна тоска на сердце затаилась.

Тоска, что именем твоим зовется.

Тень навсегда наброшена на солнце,

И этой тени радость растворилась.

🖤

В паутине других темных кудрей

Буду вечно искать тебя.

Буду гладить глазами камни дорог,

Они помнят тебя любя.

Голова пойдет кругом, пытаясь найти

Танец твой в походке чужой,

В каждом шепоте чуткое ухо мое

Будет слышать лишь голос твой.

Эпилог

«Родственная душа»…

Странно, но мы так часто произносим эти слова, никогда не задаваясь вопросом об их глубинном значении. До сего момента эта тема по-настоящему не раскрыта ни в одном произведении. В обиходной речи это понятие обозначает идеальную совместимость между двумя людьми в любви, дружбе или сексе. Но даже простое упоминание этих двух неразрывно связанных слов говорит о духовном союзе, выходящем за рамки обыденности: две души, рожденные из одного источника, разлученные и вечно пытающиеся найти друг друга, можно сказать, обреченные на эту встречу.

Идея романтичная, надо признать, и сама по себе прекрасная. Получается, где-то есть душа, человек, с которым можно составить идеальный союз, стоит его найти – и мы наконец станем довольными, спокойными и счастливыми в любви.

Однако это лишь сказка, концепция, веками гнездившаяся в коллективном бессознательном.

Например, легенда об Исиде и Осирисе, о которой уже упоминалось. Эти двое изначально были братом и сестрой, рожденными от одних родителей, а затем стали мужем и женой. Смысл мифа заключается именно в эволюции душ, их возвращении к божественному, их воссоединении после разделения и полном слиянии. Исида, богиня любви и плодородия, соединяется с Осирисом, хранителем душ и загробной жизни. После того как Осирис был убит и разорван на куски братом Сетом, Исида собирает их, возвращает Осириса и навечно остается верна ему после перехода возлюбленного в мир иной.

Платон в своем «Пире» тоже рассказывает о существах одновременно мужского и женского пола, имевших четыре ноги, четыре руки и две головы: андрогинах. Существах настолько могучих, что они посягнули на власть богов.

Поэтому Зевс решил разделить этих перволюдей надвое, но, когда это произошло, они так тосковали по своей половине, что постоянно пытались вновь соединиться. Эти два существа стремились вновь стать единым целым.

Тогда Зевс сжалился над ними и создал мужские и женские половые органы, чтобы они могли производить потомство. И с тех незапамятных времен люди жаждут одного: найти вторую половину и соединиться с ней.

Чем не суть полового акта, когда два тела пытаются стать одним целым?

Даже в Библии есть намек на это. Перевод писания можно трактовать по-разному, и тогда получается, женщина сделана не из «ребра» мужчины, а из его «грани», половины.

В иудаизме понятие родственной души присутствует в традиции, согласно которой через сорок шесть дней после зачатия мальчика Бог указывает на его суженую: ее называют «башерт», то есть «судьба».

Нашему пониманию ближе такие сказки, как «Золушка» или «Спящая красавица», которые несут ту же идею. Только одна принцесса может спасти принца, и только один-единственный принц может прискакать на помощь принцессе. Они должны найти друг друга и соединиться, несмотря ни на какие препятствия, поскольку предназначены друг для друга.

Однако предназначение душ лежит в духовной, а не религиозной плоскости и подразумевает существование души независимо от земной жизни, ее перерождение, то есть реинкарнацию.

Эдгар Кейси, один из величайших американских мистиков начала XX века, которого называли «спящий пророк», ближе всех подошел к пониманию родственных душ, или «душ-близнецов», как он любил их называть.

Он говорил, что этим термином можно называть людей, чьи души получились в результате изначального разделения одной души. Согласно Кейси, несмотря на это, души-близнецы не идентичны одна другой и не обязательно должны воплощаться в одно время.

Кроме того, таких людей очень мало. Эти души, как правило, объединены общим идеалом и целью. Поэтому они чаще всего находят друг друга не чтобы жить идеальной жизнью, а для выполнения определенной задачи или важной миссии.

Таким образом, они всегда оказывают друг на друга сильное влияние сквозь пространство и время.

Мари-Лиз Лабонте, духовный психотерапевт, автор многих работ, имеет схожую точку зрения:

«Когда изначальная родственная душа воплощается, она несет в себе мощный заряд кармы и приходит в этот мир, чтобы воссоединиться со второй половиной, которая уже ждет ее или только собирается прийти. Но, когда они находят друг друга, это мало похоже на сказку. Когда две изначальные родственные души встречаются, они, безусловно, начинают чувствовать себя единым целым, но проходят и через инициацию. Именно через инициацию. Они проходят процесс очень глубокой детоксикации, очищения, – лишь с этим условием они смогут воссоединиться и снова слиться воедино, стать целым на нашей земле».

Таким образом, родственные души воссоединятся, чтобы создавать, генерировать свет, который прольется на других людей. А что вы скажете про литературных влюбленных, под очарование которых попадает все человечество?

Элоиза и Абеляр, например, вполне реальные, а не вымышленные персонажи. Родившийся около 1079 года профессор философии и теологии Абеляр соблазнил свою ученицу Элоизу и тайно женился на ней. Родственники Элоизы, противившиеся этому союзу, оскопили Абеляра и разлучили возлюбленных. История их страстной любви дошла до нас благодаря письмам Элоизы, которые она писала Абеляру вплоть до его смерти, переписке, выдающейся не только вечной любовью к нему, но и духовной возвышенностью монахини, которая впоследствии стала настоятельницей монастыря.

Данте и Беатриче также реальные личности. Данте в своих произведениях воспел их любовь, которая длилась с самого детства и до конца жизни. В его Божественной комедии смерть не разлучает их: Беатриче – это ключ, который открывает Данте врата разных миров (ада, чистилища) на его пути ко входу в рай. Она олицетворяет собой свет и красоту, позволяющие ей приблизиться к Богу и победить смерть.

Более близкие к нам во времени пары тоже оставили свой след в наших умах не только достижениями, но и неразрывной связью, объединявшей их на протяжении всей жизни: Пьер и Мари Кюри, Жан-Луи Барро и Мадлен Рено, Жан Тэнгли и Ники де Сен-Фалль и многие другие.

Все эти пары сияли, излучали свет, по-настоящему мощно осветивший их эпоху.

Можно ломать копья, существуют родственные души или нет, но если хотя бы допустить, что это не миф, а реальность, многие формы любви становятся гораздо понятнее.

Тем не менее романтический оттенок, в который принято окрашивать эту концепцию, ошибочен. На моем пути встречались как родственные души, которым посчастливилось найти друг друга, остаться вместе и излучать вокруг себя тот самый особый свет, так и другие, которые соединились, а потом потеряли друг друга.

Во всех найденных мной свидетельствах можно выделить общие черты, которые позволяют утверждать: речь именно о таких уникальных отношениях, а не о классической истории любви.

Прежде всего это мгновенное узнавание другого человека, независимо от пола, внешности или наличия физического влечения. Ощущение дежавю, или «чего-то знакомого», встречи с тем, кого давно ждал. Первая встреча часто воспринимается как шок, нечто большее, чем любовь с первого взгляда, поскольку шок со временем не проходит.

Затем появляются навязчивые мысли и неудержимое желание быть рядом, желание настолько сильное, что никакие препятствия и социальные нормы для этого не помеха. Поведение меняется так сильно, что часто человек перестает узнавать себя. В общем, происходит настоящая потеря ориентиров, мир меняется.

А дальше возникают странные необъяснимые явления: телепатия, вещие сны или сны с осязаемым участием того самого человека, выходы из тела, ощущение, будто границы сознания раздвигаются.

Очень часто один из влюбленных оказывается не готов к таким отношениям, избегает их или этот союз никак не вписывается в обычное течение жизни.

Тогда наступает боль, невыносимое забвение.

Я встречала израненные, измученные души, которые никто не понимал. Пытка невозможностью разделить эту жизнь делала их совершенно больными, как в переносном, так и в прямом смысле: рак, депрессия, зависимости, бродяжничество…

И все же боль – это лишь первый шаг в долгом процессе трансформации, который запускает встреча. Стоит принять неизбежность такой метаморфозы, и путь становится светлым, поэтому основная цель именно в этом – в расширении границ души.

Наше пребывание на этой земле коротко, и земное благополучие часто иллюзорно.

Так существует ли где-нибудь еще место, где души могут воссоединиться навек?

Может быть…

Благодарности

Спасибо Жан-Люку Деларю, который многому меня научил, где бы он ни был сейчас…

Спасибо глашатаям этой книги: Аньес Делевинь, Стефани Оноре, Стефани Рикордель.

Спасибо Лионелю А. за его любовь и поддержку.

Спасибо тем, кто осветил мой путь: Стефану Алликс и INREES, Али С. и всем остальным.

И, наконец, спасибо той, без кого эта книга не была бы написана…

Примечания

1

Моя дорогая. – Прим. пер.

(обратно)

2

Ну давайте же. – Прим. пер.

(обратно)

3

Вы так нервничаете! Это все из-за этого мужчины? – Прим. пер.

(обратно)

4

О, какой кошмар, а я-то думал, что это я! – Прим. пер.

(обратно)

5

А вы знаете… – Прим. пер.

(обратно)

6

Мне нравится играть с ней! – Прим. пер.

(обратно)

7

Меня ждет Моцарт! – Прим. пер.

(обратно)

8

Хорошо… – Прим. пер.

(обратно)

Флибуста

Кафе на острове Сен-Луи. Родственные души всегда находят друг друга (fb2)

Сабрина Филипп Кафе на острове Сен-Луи Родственные души всегда находят друг друга

Предисловие автора

1 До

Будет много рассветов и солнечных дней,

Будут грозы и пляски огней

2 Накануне того дня

Я разрушу до основания

Мои чувства и воспоминания…

3 В тот день

Озаренная светом твоей души, вдруг засияла и я

Если бы я не искала тебя, то не нашла бы себя

4 В начале

Я знала тихие зимы, как утро от страсти рвется…

5 Соединительная черта

Знала жаркое лето, как грохочет в небе гроза…

6 Притворство

Я знала томные взгляды, никогда, может быть, и всегда…

7 В тот день

А потом появился ты на заре моих скорбных дней

8 И другие дни

Надежда – всего лишь утес, за которым маячит обрыв

9 В конечном счете

Как дыхание, как глоток воздуха,

Наконец приходишь ты

10 Призыв

Есть те, кого узнаешь с первого взгляда, и те, кого учишься узнавать

11 Поле возможностей

Душа потерянная,

Души половина,

Душа призванная…

12 Встреча

Шум дождя и шагов

Их приход и уход

Бесконечный круговорот

13 В теле

Любовь без надежды – печаль бесконечная

14 Цикл

Все наскучит, пройдет, разобьется…

15 Бесконечность

Любовь без надежды – любовь бесконечная…

16 Отъезд

Я чувствую горечь леса…

17 Отсутствие

Безмолвно говорит о многом

Им медленно сейчас дышу

18 Дара́

Видя, как время летит безвозвратно…

19 Знаки

Никогда ими не пренебрегай, в них твоя сила, они твой закон, непреложный закон, суть твоей веры

20 Трое

Пусть годы не сотрут следы нашей любви…

21 Отсрочка

А вдруг мы встретимся с тобой в последний раз…

22 Той ночью

Твои губы – смычок,

А мои словно скрипка

23 Без надежд

Одна тоска на сердце затаилась

24 Прощай

Слышишь, я снова кричу

25 Возвышение

Пусть дух твой как ветер ко мне вернется…

26 И все-таки жить

Разум не знает покоя,

вечно мечется к цели заветной,

Его счастье в игре пустяковой,

его выход в надежде тщетной

27 Жить долго

Я пришла на тебя посмотреть…

28 Весна

Сена, черная, как ночь, унесла несчастье прочь

29 Ни в тот день, ни в другие

Буду вечно искать тебя

30 Секрет влюбленных

Тетради Мириам

🖤

🖤

🖤

Сабрина Филипп
Кафе на острове Сен-Луи
Родственные души всегда находят друг друга

1
До

2
Накануне того дня

3
В тот день

4
В начале

5
Соединительная черта

6
Притворство

7
В тот день

8
И другие дни

9
В конечном счете

10
Призыв

11
Поле возможностей

12
Встреча

13
В теле

14
Цикл

15
Бесконечность

16
Отъезд

17
Отсутствие

18
Дара́

19
Знаки

20
Трое

21
Отсрочка

22
Той ночью

23
Без надежд

24
Прощай

25
Возвышение

26
И все-таки жить

27
Жить долго

28
Весна

29
Ни в тот день, ни в другие

30
Секрет влюбленных